Книговод

Сердце мира

Хаггард Генри Райдер


Генри Райдер Хаггард

Сердце мира

Heart of the World, 1895

Перевод С. В. Кольцова (1904)

   OCR Roland, 2006.

I. Дон Игнасио

   Обстоятельства, при которых были написаны настоящие строки, достаточно любопытны и заслуживают повествования. Несколько лет тому назад один англичанин, которого мы назовем Джонсом, хотя он звался иначе, был управляющим одного рудника недалеко от реки Усумасинты, верховья которой отделяют мексиканский штат Чьяпас от Гватемальской республики.
   И в настоящее время жизнь на чьяпасских рудниках, несмотря на некоторые улучшения, не может соответствовать европейским идеалам благополучия. Начать с того, что работа здесь отчаянно тяжелая, и хотя климат в горах довольно здоровый, в долинах свирепствуют смертельные лихорадки. Охоты не существует из-за необычайной густоты лесов; притом, если даже проникнуть в чащу, то мириады ядовитых насекомых, кишащих там, делают это занятие совершенно невозможным.
   Общество, как его принято понимать в европейском смысле, также блещет своим отсутствием, и даже если кто-либо женится, то он не решается привезти сюда свою жену по незаселенным областям, через пропасти и реки без мостов, по лесным тропинкам вместо дорог; от всех этих препятствий содрогнется душа даже смелого путешественника.
   Когда мистер Джонс прожил с год на руднике Ла-Консепсион, то сознание своего одиночества овладело им с необыкновенной силой. Он не мог больше довольствоваться обществом американского конторщика и индейцев-рабочих. В первые месяцы своего приезда он пытался завязать знакомства с владельцами соседних fincas, или ферм, но сам не замедлил от этого отказаться, так как эти люди представляли собой отбросы низших классов, прожигавшие свою жизнь в самой порочной обстановке.
   Поставленный в подобное положение, Джонс прибег к умственным развлечениям и посвятил весь свой досуг собиранию древних редкостей и изучению многочисленных раскинутых по соседству развалин городов и храмов древних ацтеков. Чем дольше он занимался этим делом, тем больше оно его увлекало. Поэтому, когда он услышал, что по ту сторону гор живет на собственной асиенде один индеец по имени дон Игнасио, который больше, чем кто-либо во всей Мексике, знает про историю и святыни прежних жителей, он решил при первой возможности к нему поехать.
   Дон Игнасио пользовался прекрасной репутацией, и Джонс уже давно охотно познакомился бы с ним, но его останавливала дальность пути. Это препятствие было устранено предложением одного индейца показать кратчайший путь по горной тропинке, требовавший всего трех часов езды верхом, вместо десяти часов по основной дороге, шедшей стороной. В одну из суббот Джонс пустился в путь, предварительно известив дона Игнасио о своем визите и получив от него приглашение приехать на асиенду, "где всякий англичанин всегда желанный гость".
   Приближаясь к асиенде, он с удивлением увидел большое белое каменное здание в полумавританском стиле, с башнями над воротами, сделанными со всех четырех сторон, и большим куполом, возвышавшимся посредине плоской крыши. Проехав по окружавшим это здание прекрасно возделанным хлебным полям и плантациям кофе и какао, Джонс въехал по опущенному подъемному мосту во внутренний двор, посередине которого несколько высоких деревьев раскидывали приятную тень над широким колодцем. Его встретил индеец, очевидно его поджидавший, и, приняв лошадь, сказал, что сеньор Игнасио теперь в домовой часовне у вечерни вместе со всеми жителями, но что служба скоро кончится. Джонс сам направился туда, и как только его глаза привыкли к царившему в часовне полумраку, невольно залюбовался ее незаурядной красотой, ее архитектурой и живописью.
   Молящихся было около трехсот, исключительно индейцев, работавших на плантациях; они так были сосредоточены, что появление незнакомца осталось для них незамеченным. Больше всего, однако, его поразила большая плита из белого мрамора, вделанная в стену над алтарем, на которой большими буквами была высечена испанская надпись:
  
   "Посвящается Игнасио, индейцем, памяти его самого любимого друга, Джеймса Стрикленда, англичанина, и Майи, Царицы Сердца, его жены, которую он впервые увидел на этом месте. Странник, помолись о них".
  
   Пока Джонс размышлял, кто бы могли быть Джеймс Стрикленд и Майя, Царица Сердца, и не нынешний ли хозяин асиенды соорудил эту плиту, священник отпустил всем собравшимся грехи, и прихожане стали выходить из церкви. Первым вышел старый индеец, которого Джонс признал за Игнасио. Ему было лет шестьдесят, но на вид можно было дать больше, -- так много следов оставили на нем испытанные горести и лишения. Он был высокого роста и держался с редким достоинством. Его одежда европейского покроя отличалась простотой, и на ней не было ни одного серебряного украшения в виде пуговиц или пряжек, до которых так охочи все мексиканцы; на голове была мягкая шляпа-панама. Поражало только одно лицо, дышавшее чистотой всей проведенной жизни; черты лица были тонкие, черные глаза -- мягкие и внушавшие полное доверие. Он остановился на паперти, опираясь на толстую палку, пропуская мимо себя всех остальных молящихся. Все ему приветливо кланялись, а некоторые, в особенности дети, с почтительной лаской целовали тонкую руку старого индейца, которого при своих пожеланиях ему спокойной ночи все они называли "отцом". Джонса крайне поразило полное отсутствие раболепства, которое привило этому племени вековое подчинение белым пришельцам. В эту минуту дон Игнасио обернулся и заметил гостя.
   -- Тысячу извинений, сеньор, -- сказал он по-испански, с самой привлекательной улыбкой, снимая шляпу, под которой обнаружились белые, как и борода, густые волосы. -- Вы должны сетовать на меня, но у нас в обычае, чтобы после недельной работы всем вместе собираться на богослужение... Не толкните, дети, англичанина... К тому же я не думал, что вы приедете до заката!
   -- Пожалуйста, не извиняйтесь, -- ответил Джонс, -- я очень заинтересовался вашей часовней. Какое красивое сооружение! Можно ли ее осмотреть, пока еще двери не закрыты?
   -- Конечно, сеньор. Она хороша, как и весь дом. Строившие все это два века тому назад монахи -- здесь располагался большой монастырь -- были знатоки этого дела. Работа же была тогда подневольная и ничего не стоила. Я, впрочем, многое починил и поправил, так как прежние владельцы об этом не заботились... Вы с трудом поверите, что лет двадцать тому назад это место было притоном разбойников и убийц и что эти самые люди, которых вы сегодня видели, или их отцы были рабами, с правами меньшими, чем у собаки... Не один путник лишился здесь жизни. Я сам едва не нашел здесь смерть... Посмотрите на эти колонны у алтаря... Не правда ли, они хороши? А мой предшественник, дон Педро Морено, которого я лично знал, привязывал к ним свои жертвы, чтобы мучить раскаленным железом!
   -- А к кому относится эта надпись на плите? -- спросил Джонс. Лицо дона Игнасио омрачилось, но он все-таки ответил:
   -- Она относится, сеньор, к моему самому лучшему другу, который с риском для собственной жизни спас мою и который был любим мною большей любовью, чем всякая женская. Но его также любила одна женщина-индианка, и он больше думал о ней, чем обо мне, что так естественно... Разве не сказано, что человек должен оставить друзей, отца, мать и прилепиться к жене?
   -- Они были женаты? -- спросил заинтересованный Джонс.
   -- Да, очень странным образом... Это уже давнее прошлое, и, с вашего позволения, сеньор, я не стану вам его рассказывать. Одно воспоминание наполняет меня скорбью о понесенных утратах и неосуществленных честолюбивых надеждах. Быть может, когда-нибудь, если проживу еще, я соберусь с мужеством и напишу обо всем, что случилось. Несколько лет тому назад я было начал, но мне было очень тяжело, и то, что я писал, могло показаться безумным бредом, поэтому я бросил... Я прожил тревожную жизнь и испытал много приключений, но последние годы, сеньор, благодарение Господу, прожил в мире. Теперь близится конец, чему я радуюсь; заботит меня только судьба этих людей... Однако пойдемте, сеньор, вы, наверное, голодны, а добрый пастор, обещавший разделить нашу трапезу, должен отправиться в путь к одному больному еще до рассвета. Я велел торопить ужин. Ваши вещи положены в отведенную вам комнату, которую мы зовем настоятельской; я сейчас проведу вас туда!
   Через небольшую дверь в стене они поднялись по узенькой лестнице и дошли до заделанного решеткой широкого отверстия в стене, через которое настоятели могли незаметно наблюдать за всем, что делалось в церкви.
   -- Отсюда мне пришлось однажды видеть зрелище, которого я никогда не забуду! -- заметил дон Игнасио.
   Потом он провел гостя через несколько темных проходов и ввел в уютную, по-испански обставленную комнату.
   -- Ваша спальня рядом, сеньор! -- проговорил дон Игнасио, открывая тяжелую дверь.
   Глазам Джонса представилась довольно мрачная комната с толстыми решетками на окнах, отстоявших на десять футов от пола. Стены были расписаны фресками и картинами, изображавшими мрачные сцены инквизиции. Раскинутые на полу ковры несколько смягчали первое жуткое впечатление.
   -- Я боюсь, что вам не понравится это помещение, -- продолжал дон Игнасио, -- но это наша лучшая комната для гостей. При этом она может вас заинтересовать: люди говорят, что в ней бывают призраки, -- я знаю, что вы, англичане, не верите этому, -- они имеют некоторое основание для подобных слухов, зная, что творилось здесь во времена Педро Морено. У него был замысел убить меня и моего друга; хотя ему это не удалось, но впоследствии, когда я купил это поместье, я нашел несколько скелетов под полом, под тем местом, где стоит кровать; я распорядился предать их христианскому погребению.
   Джонс поспешил уверить своего хозяина, что не придает никакого значения всем подобным россказням, но -- в чем он ему никогда не сознался -- первую ночь в настоятельской опочивальне он провел не совсем спокойно, вероятно, вследствие слишком крепкого кофе, выпитого на ночь. Тем не менее, в свои последующие посещения асиенды он всегда просил отвести ему эти комнаты.
   После той грубой и приправленной чесноком пищи, которая составляет основу мексиканской кухни, ужин приятно поразил Джонса. Закурив чудную сигару домашнего изготовления и простившись с торопившимся священником, Джонс свел разговор на местные древности и с удовольствием заметил, что познания его собеседника очень обширны, что он знает не только историю многих исчезнувших племен, но владеет ключом к чтению иероглифов древних надписей, считавшимся между учеными навсегда утраченным.
   -- Грустно подумать, что ничего живого не сохранилось от всей этой цивилизации, -- заметил Джонс. -- Если бы сказание о Золотом Граде, "Сердце Мира", скрытом где-то среди неисследованных мест Центральной Америки, было правдой, то я отдал бы десять лет моей жизни, чтобы в нем побывать. Я бы с наслаждением оглянулся в глубь веков и посмотрел на деяние народа, прекратившего свое существование, о котором мы все утратили всякое представление. При всем богатстве воображения нет возможности восстановить исчезнувшее с помощью одних только сохранившихся развалин и преданий... Я удивляюсь вам, дон Игнасио, как вы, никогда, конечно, не видавший древних жителей, можете говорить о них с такой определенностью!
   -- Действительно, сеньор, это было бы удивительно, если бы я их сам не знал. Вы можете счесть меня за рассказчика сказок, но случилось так, что я видел Золотой Град и его цивилизацию и могу засвидетельствовать, что его диковинки гораздо более занимательны, чем рассказы преданий или испанских романистов!
   -- Как? Что? -- воскликнул Джонс. -- Или я выпил лишний стакан вашего превосходного вина? Или я сплю и вижу сон? Я слышу, что человек, сидящий против меня, видел тайный город индейцев?
   -- Действительно, я это сказал, но вы можете мне не верить. Я никогда не говорю об этом, чтобы не прослыть лжецом. Вам также ничего не скажу, не желая, чтобы мой вероятный будущий друг был обо мне нелестного мнения. Я сожалею, что сказал ненужное, но прошу вас вспомнить, что среди девственных лесов, пустынь и сьерр Центральной Америки, где никогда еще не ступала нога белого человека, достаточно простора для многих древних городов. Живет же ведь племя лакандонцев, некрещенных индейцев, никогда не видевших ни одного бледнолицего, исповедующих веру своих отцов, в каких-нибудь двухстах милях от того места, где мы теперь сидим! Нет, сеньор, мы больше не будем говорить об этом, так как у меня нет никаких доказательств в подтверждение моих слов, кроме разве одного...
   -- Какого?
   -- Я покажу вам, если желаете, -- сказал дон Игнасио, вставая и выходя из комнаты.
   Вернувшись обратно, он протянул Джонсу кожаную коробку, из которой достал чудный изумруд редкой величины, в золотой оправе, хорошо полированный, но не граненый. С одной стороны оправы были выгравированы черты человеческого лица, с какими-то иероглифическими надписями по кругу. На другой стороне также были подобные надписи.
   -- Вы можете это прочитать? -- спросил Джонс, внимательно осмотрев камень.
   -- Да, сеньор. Здесь впереди написано: "Очи и уста, смотрите на меня, молите за меня". А на оборотной стороне: "Сердце неба, в тебе мой дом".
   -- Удивительно! -- сказал Джонс со вздохом, так как он отдал бы все, что имел, до башмаков включительно, чтобы только получить этот редкий камень. -- А теперь вы, может быть, сделаете для меня исключение и расскажете мне историю Города?
   -- Боюсь, что не смогу вас удовлетворить! -- произнес дон Игнасио, качая головой.
   -- Но вы уже так много открыли! -- настаивал Джонс.
   -- Хотите еще кофе? -- перебил его хозяин. -- Нет? В таком случае, выйдем на крышу и полюбуемся видом. По преданию, монахи там даже обедали. Потом они построили еще одну стену, после того как с трудом отразили одно из нападений индейцев, доведенных до отчаяния их притеснениями... Завтра я вам покажу всю окружающую местность. В Мексике все гонятся за рудниками, но здесь земля богаче всяких рудников. Я это знал и продал другие изумруды, которые имел, чтобы купить это поместье. Оно очень возросло в цене и увеличится еще, когда поспеют молодые посадки какао... Вот мы и одолели лестницу. Я уже стар и с трудом поднимаюсь... Не правда ли, здесь чудный воздух? Велик и прекрасен Божий мир, хотя в нем много греха и зла... Мне жаль оставлять его красоту, но я надеюсь, что там, выше, у Господа, есть еще лучшие места!
   После этого много ночей провел Джонс под радушным кровом индейца и с каждым посещением все сильнее привязывался к хозяину, главная забота которого заключалась в том, чтобы делать как можно больше добра другим. Они часто совершали совместные поездки, осматривая ближайшие развалины, и во время одной из них Джонс пригласил дона Игнасио к себе; показывая ему рудники и шахты, он жаловался на большую нехватку рабочих рук. Благодаря дону Игнасио это затруднение немедленно исчезло, к немалой выгоде той компании, на службе которой находился Джонс. Дон Игнасио послал за ближайшим касиком и о чем-то с ним переговорил; по прошествии недели у Джонса не было больше никогда нужды в усердных рудокопах-индейцах, хотя раньше они избегали его.
   Годы брали свое над бодростью дона Игнасио, он уже не мог покидать своего дома и однажды, приблизительно после двухлетнего знакомства с англичанином, неожиданно послал за ним, сообщая, что умирает и будет рад видеть своего друга перед смертью. Нечего и говорить, что Джонс немедленно отправился в путь через горы; он застал старика очень слабым, но в полном сознании.
   -- Я собираюсь в последний путь, друг мой, -- сказал он вошедшему гостю, -- и доволен, так как достаточно уже настрадался от боли в спине, вызванной одним давним ушибом. К тому же пора старику дать дорогу более молодому и деятельному...
   Джонс собирался сказать, что он наверное проживет еще долго, но индеец с улыбкой его перебил:
   -- Не надо тратить времени, мой друг! Лучше слушайте: с самой первой нашей встречи я видел ваше желание узнать историю моего путешествия в Сердце Мира и про моего друга Джеймса Стрикленда, которого я скоро опять увижу. Я видел, как мое молчание огорчает вас, но боялся, что после этого рассказа вы перестанете интересоваться мною. Каюсь в этом чувстве... Кроме того я опасался еще раз пережить наяву тяжелые ощущения; вы, англичане, не понимаете этих тонкостей... Но больше всего я хотел, чтобы рассказ был точен до мелочей, а этого трудно достигнуть на словах, поэтому я записал все, что помнил и видел, и закончил эту работу всего несколько дней тому назад, когда у меня еще не отнялась рука... Прошу открыть тот ящик в столе, там лежат исписанные листы... Благодарю... Вот здесь написано, как мне и моему английскому другу удалось посетить Золотой Город, и о многом другом. Я писал по-испански и прошу не смеяться над ошибками. Теперь, пожалуйста, положите листы на место: один их вид заставляет меня волноваться. Да у меня есть и еще более важное дело. Когда вы собираетесь вернуться в Англию?
   -- Вернуться в Англию? Зачем? Управляющему рудника работы там не найти... Я слишком беден для этого!
   -- А если разбогатеете?
   -- Все-таки нет, я уже слишком давно уехал оттуда!
   -- Я очень рад это слышать, потому что я сделал вас своим наследником. Я уверен, что моим индейцам хорошо будет жить, а позаботиться об этом мой первый долг. Если же вам придется уехать, то обещайте передать асиенду в хорошие руки.
   -- Я не знаю, как благодарить...
   -- И не надо. Теперь идите и оставьте меня одного. Но зайдите завтра, после того как уйдет священник!
   Войдя небогатым работником, Джонс вышел богатым собственником поместья с ежегодным доходом в несколько тысяч, как это могут удостоверить многие в Санта-Крусе. Через три дня после этого дон Игнасио скончался и был погребен в часовне асиенды.
   Таким образом, у Джонса оказалась история Золотого Града, "Сердца Мира", и путешествия дона Игнасио и его друга Джеймса Стрикленда.
   Вот перевод этой рукописи.
  

II. Неудавшийся заговор

   Мне, Игнасио, пишущему эти строки, теперь шестьдесят второй год, и родился я в селении, лежащем среди гор между городками Пиауалько и Тиапа. Мой отец был наследственным касиком всей этой области; индейцы его очень любили. Когда я был еще ребенком лет девяти, в стране возникли волнения. Я не понимал тогда их причины или забыл обстоятельства, их вызвавшие. Случались они нередко, и надо думать, что причиной был какой-нибудь налог, несправедливо наложенный на индейцев мексиканским правительством. Отец мой отказался платить налог, к нам явился отряд конных солдат, некоторых из нас перебили, а других, главным образом женщин и детей, увели с собой.
   На следующий день мне пришлось быть свидетелем того, как они посадили моего отца в яму; направив на него дула нескольких ружей, мексиканцы требовали, чтобы он открыл им какую-то тайну. На это он попросил только поскорее его пристрелить, так как ему очень надоели москиты. Но они не убили его и опять отвели в тюрьму; меня ночью привел к отцу один священник, тоже по имени Игнасио, наш близкий родственник. Я помню, что в комнате была нестерпимая жара, а за дверью пьяные мексиканцы кричали, что надо перевешать всех индейских собак. Священник тихо исповедал моего отца в углу, а потом велел приблизиться и мне. Обняв мою голову, отец что-то надел мне на шею, но только на несколько мгновений; он тотчас снял этот предмет и; передавая священнику на хранение, заметил:
   -- Когда мальчик подрастет, отдай ему и сообщи что надо.
   Я больше не видел своего отца. На следующий день его расстреляли. После этого моя мать переселилась вместе с отцом Игнасио в небольшой городок Тиапа, где был его приход. От горя мать скоро умерла, и мы остались жить вдвоем в большом хорошем доме почти на берегу вечно клокочущей каменистой речки. И теперь ничего хорошего нельзя сказать про Тиапа, а тогда в нем жили, кажется, одни только разбойники; они были такие тяжкие грешники, что мой дядя часто не соглашался дать им отпущение грехов, даже перед смертью. Пути сообщения по большей части были очень плохими, и мы жили точно отрешенные от мира. Воспитание я получил довольно хорошее, благодаря отцу Игнасио, который сообщил мне все, что знал. Достигнув пятнадцати лет, я возымел неожиданное желание сделаться священником -- и вот по какому случаю. В нашем городке случилось убийство, были зарезаны три странствующих торговца и сопровождавший их мальчик. Убийство было зверское, все знали виновных, но они были на свободе, так как поделились с властями частью добычи. Дядя мой в ближайшее воскресенье произнес в церкви проповедь на тему "не убий" и говорил так горячо, так убедительно и искренне, что большая часть молящихся заливалась слезами. Перед тем я видел убийство мальчика и вдруг понял, что всех нас ожидает смерть, что свет полон зла и преступлений и что лучше всего отойти от зла и в качестве священника прийти на помощь преступным людям. На следующий день я сообщил свое намерение дяде, который, к моему удивлению, ответил мне следующее:
   -- Мне тоже это решение было бы очень по душе, сын мой, но оно невозможно по причинам, которые ты узнаешь, когда вырастешь. Когда я исполню свой долг, ты сам тогда решишь и, если захочешь, сделаешься священником...
   Прошло еще пять лет, я рос сильным и ловким и многому научился, так как дядя выписывал для меня книги из самой Испании. В числе их были книги про прошлое моего племени и покорение его испанцами. Я никогда не уставал от чтения, хотя мне грустно было слышать, как гордый некогда народ превратился в жалких рабов. Когда мне исполнилось двадцать лет, меня призвал дядя, совсем уже старый и слабый, и сказал:
   -- Наступило время, когда я должен открыть тебе тайну, завещанную твоим отцом. Прежде всего скажу тебе, что ты древнего царского рода, что твоим предком в одиннадцатом колене был знаменитый Куаутемок, последний царь ацтеков, которого испанцы предали смерти. Это подтверждается несомненными доказательствами!
   -- Следовательно, я по праву мексиканский император?! -- воскликнул я с гордостью.
   -- Сын мой, в этом мире сила -- единственное право. Ты только получишь особый почет среди индейцев, которые не перестают хранить память о древней независимости и чтут того, кто является старшим представителем царского рода. От Куаутемока к тебе переходит только один предмет... Быть может, ты припомнишь, что отец в ночь перед смертью возложил на твою шею одну вещь, а потом снял и отдал мне на хранение?
   Это я хорошо помнил. Тогда дядя передал мне половину большого изумруда, имеющего форму половины сердца; камень не был сломан, а только разрезан сверху донизу -- и таким искусным образом, что подобрать вторую половину можно было, лишь имея перед собой первую. Камень был оправлен в золотую цепь с странными надписями и изображением половины человеческого лица.
   -- Что это такое? -- спросил я.
   -- Святыня, которую чтили твои предки, надо полагать. Отец твой говорил мне, что у индейцев живет еще предание, что когда соединятся обе половины камня, белолицые будут изгнаны из Центральной Америки и индейский царь будет править от моря до моря!
   -- А где же другая половина?
   -- Откуда я знаю? Твой отец мне почти ничего не сказал. Я священник и не могу принадлежать к тайным обществам. Но такое общество существует и, владея этим талисманом, ты будешь во главе, его, как были твои предки, хотя эта почесть принесла им мало радостей... Я ничего больше про это не знаю, но дам тебе письмо к одному старику-индейцу, который живет в округе, где твой отец был касиком. Я думаю, что при виде знака он посвятит тебя во все тайны. Но все-таки советую тебе пренебречь ими... Слушай, сын мой, ты очень богат. Насколько -- не знаю, но несколько поколений собирали и хранили сокровища для неизвестной мне цели, и эти сокровища отдадут в твое распоряжение хранители, которым это было поручено. Из-за них были убиты твои отец и дед и многие другие, так как правители Мексики, узнав про эти богатства, стремились наложить на них свою руку, но безуспешно... И вот что поручил мне передать тебе твой отец: "Скажи моему сыну, когда он войдет в лета, чтобы он никогда не отказывался от мысли восстановить корону Мексики или хотя бы изгнать испанцев и устроить индейскую республику. Для этой цели собраны большие богатства. Я умру, но не открою, где они спрятаны. Передай моему сыну, что я надеюсь -- он посвятит свою жизнь тому, чтобы отомстить притеснителям нашей родины. Но пусть он знает, что он полный хозяин своих действий, потому что все, следовавшие по этому пути, терпели невзгоды и несчастья!"
   После минутного молчания дядя добавил:
   -- Вот почему я говорил, что тебе еще не время приносить священнические обеты. Теперь ты все знаешь и свободен сделать выбор. Что же ты скажешь?
   -- Пока не отомщена кровь отца, я не могу сделаться священником! -- ответил я после непродолжительного колебания.
   -- Этого я и опасался, -- заметил дядя с глубоким вздохом. -- Талисман произвел свое действие, и ты вступаешь на обагренный кровью путь; быть может, и тебя ожидает насильственная смерть... И почему человек не может довольствоваться отделением добра от зла, предоставив судьбы народов усмотрению Всемогущего?
   -- Потому, -- ответил я, -- что Всемогущий избирает людей орудиями для Своих целей!
   Неделю спустя за мной пришли несколько индейцев, чтобы отвести в тот округ, где жил отец. Дядя со слезами простился со мной, и я его больше не видел: он скоропостижно умер в мое отсутствие. Я могу сказать, что, за одним только исключением, не было на свете лучшего человека.
   Через три дня пути через большие горы мы пришли к хижине одного очень старого индейца, Антонио, к которому у меня было письмо от отца Игнасио. Он радушно принял меня и познакомил с несколькими окрестными касиками, для чего-то собравшимися у него. Когда ушли все посторонние, один из них обратился ко мне со словами, которых я не понял, и спросил, имею ли я "сердце"? Я ответил, что "весьма вероятно", и мой ответ вызвал общий смех. Тогда они посвятили меня в общество "Сердца", и я сделался его наследственным главой и, несмотря на свою молодость, неограниченным повелителем многих тысяч людей, братьев и членов общества, разбросанных по всей стране.
   На другой день мне были показаны золотые богатства, оцененные более чем в миллион долларов. По совету Антонио я прожил некоторое время в ближайшей деревне, чтобы познакомиться со многими приходившими ко мне людьми. В это же время я совершил величайшую ошибку своей жизни. На расстоянии трех миль, в небольшой деревушке жили две сестры-индианки. Однажды все жители ушли в соседнюю деревню по случаю какого-то праздника. Случайно проходя поблизости, я услышал крики о помощи и, бросившись в дом, увидел, что двое разбойников, убив одну женщину, стараются нанести смертельный удар и другой. Выхватив нож, я неожиданно бросился на нападавших и, положив удачным ударом одного из них, хотел обезоружить второго, но в начавшейся борьбе один на один убил и его. Всех тайно похоронили, и никто ничего не узнал об этом происшествии. Оставшаяся в живых оказалась девушкой поразительной красоты. Мне часто приходилось встречаться с ней, так как она поселилась в той же деревне, где я жил. Через короткое время она совершенно пленила мое сердце, и я на ней женился, вопреки советам Антонио и других стариков. Для счастья всего индейского племени и, пожалуй, для моего собственного, было бы лучше, чтобы она умерла за час до того, когда рядом со мной предстала перед алтарем.
   Я весь отдался возложенной на меня миссии. Мечтой всей моей жизни стало составить громадный заговор и поднять восстание всех индейцев в заранее определенный день, а по изгнании испанцев и их пасынков -- испанских мексиканцев положить основание американскому царству. Это не было безнадежным сумасшествием -- ждать успеха, где мои предки терпели неудачу; я был почти у самой цели. В продолжение нескольких лет я странствовал по всей стране, и не было деревни, где бы меня не знали как Хранителя Сердца и наследственного вождя индейских племен. Везде я старался пробудить народ от вековой спячки. Хранившееся золото могло быть мне большим подспорьем, но я берег его, довольствуясь для дела теми приношениями, которые стекались ко мне со всех сторон. Год или два я был самым могущественным лицом во всей Мексике. Ни один шпион испанцев ничего не узнал о моем заговоре. Но неудача меня сторожила, и я потерпел поражение.
   Женщина, которую я спас от смерти, на которой женился, которую любил, которая была посвящена во все мои действия, изменила мне и выдала меня. Перед самым началом восстания, для лучшего наблюдения за властями, было с общего согласия решено, что моя жена под видом служанки поступит в дом того человека, который управлял тогда всей Мексикой. Между тем она сошлась с ним и открыла ему весь наш заговор. Однажды ночью меня схватили и связанного привели в дом губернатора.
   Меня тотчас же провели в кабинет, и мы остались одни. Подойдя ко мне с пистолетом в руке, он сказал:
   -- Мне известны все твои замыслы, приятель, и могу только похвалить за их прекрасное выполнение. Знаю также, что вы припрятали большие сокровища. Женщина, которую вы приставили ко мне и которой имели безумие доверять, не знает одного -- где вы его храните. Это вы скрыли от нее, что доказывает, что вы еще не совсем спятили... Теперь я хочу сделать тебе великолепное предложение: откажись от этих сокровищ и ты будешь свободен, конечно, не раньше, чем минует день, назначенный для восстания: овцы без пастыря не опасны. В противном случае тебя ожидают суд и казнь!
   -- Как можете вы ручаться за других? -- спросил я. -- Ведь вы здесь не единственный белый!
   -- Во-первых, я их начальник! Во-вторых, они ничего не узнают, иначе мне придется поделиться с ними тем, что я хочу оставить себе одному. Так вот, друг мой, решайся, отдай мне золото и возьми свою жену. Я не останусь здесь больше, и ты можешь начать новый заговор против моего преемника. Только стой смирно, пока будешь думать, иначе я спущу курок!
   -- А мои товарищи?
   -- Трое или четверо из них уже того... умерли от тифа, надо полагать. Здания тюрьмы так ужасны! Но если золото окажет свое целебное действие, то эпидемия, конечно, прекратится!
   Я сделал выбор, рассудив, что смогу накопить новое золото, но новой жизни не вернешь. Если я погибну, то пострадают и другие, и все мечты о независимости рухнут навсегда. Я знал, что этот разбойник сдержит свое слово.
   Через десять дней он получил золото, а я был волен начинать дело' снова, так как никто из обреченных на смерть ничего не узнал. Но здание, которое я созидал с таким трудом, с такой любовью, рухнуло, деньги были потеряны, и мое обаяние, как освободителя народа, померкло навсегда. И все это случилось благодаря женщине, изменившей мне. Я долго думал об этом и дал клятву никогда не иметь ни с одной женщиной никакого дела и отстраняться от них даже в помыслах. Я сохранил эту клятву. Что сталось с моей женой, не знаю. Я рассказал все моим товарищам, и, вероятно, один из них отомстил ей за всех нас. Я же сам лежал несколько недель больной, между жизнью и смертью...
   При мне осталась только тень прежней власти. Я пробовал возобновить попытку, но без друзей, без средств ничего не мог сделать. Иногда я вспоминал свое желание быть священником, но было поздно начинать учение. Я странствовал по всей стране, участвовал в трех войнах и, наконец, сделался управляющим одного рудника.
   Тут-то я и познакомился с Джеймсом Стриклендом, с которым совершил странствие в Сердце Мира.
  

III. Сеньор Стрикленд

   Двадцать два года тому назад я, Игнасио, посетил небольшую деревню Кумарво в штате Тамаулинасе, где жил один из наших братьев. Он звал меня, чтобы вручить одну хранившуюся у него рукопись, написанную древними письменами, которую никто не умел прочесть. В ней будто бы заключалось точное обозначение местности, где было спрятано по распоряжению Куаутемока, моего предка, большое сокровище с целью скрыть его от Кортеса, вождя испанцев. Старый Антонио научил меня этим письменам, хотя это искусство умрет со мною. Я не думаю, чтобы кто-либо еще знал его. Но и здесь меня ждала неудача: старик-индеец, хранитель рукописи, умер до моего прихода, и его сын не мог найти, где она спрятана.
   Тут же я узнал, что по соседству живет один инглезе, англичанин, прибывший всего с полгода назад; он был управляющим серебряных приисков, которыми владело какое-то иностранное общество. Положение его было трудное, так как соседние владельцы старались отвадить от него рабочих, потому что он, в противоположность им, хорошо обращался со служащими и аккуратно расплачивался. Население деревушки мирно работало шесть дней в неделю, но в воскресенье предавалось такому разгулу, что недели не проходило без преступлений и убийств. Я сам сделался очевидцем одного из них. Проходя по деревне, я заметил, что на улице лежали два трупа индейцев, около них на коленях стояла молодая красивая девушка, а немного в стороне какой-то человек, оказавшийся потом цирюльником и врачом, обвязывал голову четвертого, по-видимому тяжело раненного.
   -- В чем дело? -- спросил я цирюльника.
   -- Если не ошибаюсь, вы -- дон Игнасио? -- перебил он меня, делая условленный знак Братства. -- Мы знали, что вы прибудете к нам, и очень радовались. Быть может, вы положите конец этим безобразиям...
   -- В чем дело? -- переспросил я.
   -- Вот эта девушка должна была выйти замуж за этого, -- ответил он, указывая на человека, которого перевязывал, -- но потом дала слово тому, что лежит там дальше. Напившись пьяным, первый жених убил второго, а девушка побежала к брату убитого, который захотел отомстить, но неудачно: первый жених его также убил. Пришла стража и накинулась на убийцу, но плохо исполнила свое дело, не добила его!
   -- Это дело твоих рук! Или ты не ведаешь страха? -- обратился я к женщине.
   -- Почему? -- ответила она спокойно. -- Чем я виновата, если хороша и мужчины режутся из-за меня... Кто же вы такой, чтобы мне бояться?
   -- Безумная! -- остановил ее цирюльник. -- Как смеешь ты так говорить с Повелителем Сердца?
   -- Отчего же нет? Или он и мой господин?
   -- Слушай, девушка! -- ответил я ей. -- Это не первое убийство из-за тебя; другие случались раньше...
   -- Откуда вы знаете? Впрочем, зачем мне спрашивать. Если вы Повелитель Сердца, то знаете чары, чтобы читать все тайны!
   -- Слушай же! Ты немедленно покинешь эту страну, иначе умрешь! Если где-либо ты причинишь еще кому-нибудь зло, тоже умрешь!
   -- Разве вы правительство, что имеете право убить меня?
   -- Нет, я не правительство. Но среди твоего народа я значу больше, чем всякое правительство. Мое слово будет исполнено там, где целый отряд солдат вызовет только насмешки, и если я говорю тебе, что ты умрешь, то ничто не спасет тебя. Ты оступишься в пропасть, или тебя унесет смертельная лихорадка, или ты потонешь в реке!
   -- Замолчите, господин мой! -- дрожащим голосом заговорила девушка. -- И не смотрите на меня так страшно. Но что делать бедной девушке, если мужчины заглядываются на нее, а она ненавидит их всех... Впрочем, того, убитого, я не ненавидела, а искренно хотела быть ему верной женой... Этого же я теперь отравлю!
   -- Нет, ты его не отравишь и не причинишь ему никакого зла. А теперь иди, и помни мои слова!
   Женщина поклонилась мне в ноги и молча удалилась. Повернувшись, я увидел около себя бесшумно подошедшего человека, которого еще никогда не встречал. Он мне сразу очень понравился, хотя по внешности был моей совершенной противоположностью: среднего роста, но крепкого сложения, ясный взгляд синих глаз, белокурые волосы и очаровательная веселая улыбка.
   -- Прошу прощения, сеньор, -- обратился он ко мне на хорошем испанском языке, снимая шляпу, -- но я случайно слышал часть ваших слов. Я невольно удивляюсь, что вы, пришелец, можете иметь здесь такую власть. Научите меня, что надо сделать для прекращения этих преступлений? Оба убитых были моими лучшими работниками, и я затрудняюсь, кем их теперь заменить...
   -- Я не могу объяснить вам источника своей власти, сеньор; скажу только, что занимаю несколько особое положение среди индейцев... При этом прошу вас, хотя знаю, что не имею права так обращаться к иностранцу, -- забудьте мои слова про здешнее правительство. Оно очень ревниво к такой тайной власти!
   -- Разумеется! А теперь adios [Прощайте (исп.)], сеньор, зрелище здесь не настолько привлекательно, чтобы на нем останавливаться!
   Он поклонился и ушел. Цель моего путешествия в Кумарво не была достигнута, и я решил пробыть здесь еще несколько дней, в надежде, что рукопись где-нибудь найдется. В сущности, я искал случая сблизиться с англичанином. Вскоре мне пришлось оказать ему большую услугу. Его завистливые соперники решили убить неприятного им соседа и составили для этой цели целый заговор; к участию в нем они привлекли нескольких рудокопов, соблазнив их сообщением, что в доме англичанина находится большое сокровище, которое они все поделят между собой в случае его смерти. Слух об этом дошел до меня через одного из братьев нашего общества. Злоумышленники предполагали в полночь окружить дом Стрикленда, в котором он жил с пятью или шестью слугами, и всех перебить. Я собрал несколько верных помощников и отправил их поздно вечером по двое и по трое, чтобы не возбуждать подозрений, по дороге к руднику Стрикленда, приказав дожидаться моего прихода близ сада, который окружал жилой дом. Потом я расположил их по обе стороны от входа, спрятав в кустах за забором.
   Ждать пришлось недолго. Не успели пропеть первые петухи, как послышались шаги целой толпы народа. Они так боялись англичанина, что пришли в большом числе, хотя каждый знал, что всякий лишний участник уменьшает долю добычи.
   -- Не разбудить ли англичанина? -- спросил меня мой сосед.
   -- Нет, мы это сделаем, когда все закончим. Пусть никто не стреляет, пока я не прикажу!
   Злодеи были уже совсем близко. Они остановились для последнего совещания, и в эту минуту я свистнул. Напуганные убийцы хотели броситься назад, но побоялись и вбежали в сад, где мы встретили их выстрелами и ножами. Многие полегли, некоторым удалось скрыться.
   -- Что здесь за шум? -- раздался громкий голос англичанина, выскочившего из дома с револьвером в руках. -- Убирайтесь вон, или я буду стрелять!
   -- Я надеюсь, что сеньор извинит нас за шум, так как втихомолку дело было сделать нельзя... Наденьте мой плащ, сеньор, а то вы простудитесь: ночью холодно!
   -- Благодарю вас, -- ответил Стрикленд, закутываясь в плащ, -- а теперь вы можете дать мне объяснение, почему избрали мой сад местом битвы?
   Я рассказал ему обо всем, что произошло. По мере моего рассказа лицо англичанина все более омрачалось. Когда я закончил, он воскликнул:
   -- Приходится вас благодарить, сеньоры, хотя я и не просил вашей услуги. Ваше поведение мне все-таки очень странно: стрелять в моем саду, даже не предупредив меня! Или я девушка, которая всего боится?
   Тут он весело рассмеялся и крепко пожал мою руку. В тот же день он прислал мне приглашение на обед.
   -- Я обязан вам спасением своей жизни, дон Игнасио, -- произнес он, завидев меня, -- хотя не понимаю, зачем вы так заботились об иностранце?
   -- Вы мне сразу полюбились, сеньор, кроме того, вы хорошо обращаетесь со своими рабочими, что очень не нравится здешним шахтовладельцам. Они собирались вас убить и навести страх на других. Теперь же они долго не забудут полученного урока!
   -- Тем лучше, так как у меня и без того много хлопот, чтобы еще заботиться о собственной безопасности. Теперь скажите, чем вы сами Занимаетесь?.. Ничем в настоящую минуту?.. Хотите занять здесь место помощника, собственно надсмотрщика над индейцами-рабочими? Жалование сто долларов в месяц, средства не позволяют давать больше!
   После некоторого размышления я ответил:
   -- Это не такие деньги, чтобы меня соблазнить; хотя я и соглашаюсь на ваше предложение, но только при одном условии: в любое время я могу покинуть вашу службу. Я не совсем свободен, так как сам на службе у большого общества. Временно я свободен, но меня могут призвать в любой час!
   Тут я пробыл год с небольшим, много работая вместе со Стриклендом. За этот год не случилось ничего особенного. Вот в нескольких словах история самого Стрикленда.
   Сын небогатого английского священника не нашей, а еретической церкви, он после смерти отца с небольшим капиталом отправился в Америку, завел ферму в Техасе, занимался скотоводством, но прогорел. Некоторое время он бедствовал и даже -- мне больно это писать -- был слугой в одной панамской гостинице. Потом он попал на рудники, быстро освоился с этим делом и вскоре стал управляющим у одного американца на границе Гондураса. Здесь он выучился говорить по-испански и на нашем индейском языке майя. Заболев там лихорадкой, он приехал в Мексику и здесь принял место в Кумарво.
   Металла было достаточно, но работы затруднялись отсутствием воды для промывки. С самого приезда Стрикленд старался отвести воду и рыл для этого особый водосток. С моим прибытием число рабочих рук увеличилось, и работа была скоро окончена. Доходность сильно возросла. Вода, однако, послужила причиной нашего несчастья! По прошествии нескольких месяцев она хлынула однажды с такой силой, что залила все шахты. Откачать ее не было никакой возможности, в то время во всей Мексике не было ни одного парового насоса. Мы послали донесение правлению общества, прося отпустить средства на исправление дела. Ответ заставил ждать себя долго. Наконец пришло решение.
   Несчастная случайность приписывалась нерадивости Стрикленда, его отставляли от должности и отказывались заплатить жалование, которое он почему-то не брал в течение нескольких месяцев. Кроме того, они выражали намерение предъявить к нему иск в размере понесенных потерь.
   -- У этих людей нет стыда! -- воскликнул я, когда Стрикленд прочел мне бумагу. Я был возмущен, зная, как много, не покладая рук, трудился мой друг.
   -- Не волнуйтесь, Игнасио! Я потерпел неудачу и должен смириться. Таков общий закон во всем мире. Знаете ли вы, что у меня всего тысяча долларов в мексиканском банке? Из них восемьсот принадлежат вам. Ведь я тратил здесь свои деньги, пока работы были приостановлены и не приходил ответ от хозяев. Я удаляюсь отсюда без больших миллионов! -- докончил он весело.
   -- Замолчите! Или вы считаете меня вором, способным отнять у вас почти все ваше состояние? Не повторяйте таких суждений, если не хотите меня обидеть!
   С этими словами я вышел и в раздумье пошел в горы.
  

IV. Приглашение

   Я едва прошел несколько сот шагов, как встретил хозяина того дома, у которого жил в Кумарво в первые дни своего пребывания.
   -- Господин, -- обратился он ко мне (так часто звали меня посвященные братья, а наедине иногда даже величая царем), -- я шел к тебе, свиток найден!
   -- Какой свиток? -- спросил я в недоумении.
   -- Тот самый, из-за которого ты сюда прибыл. Вчера чинили крышу моего дома и под ней нашли спрятанный свиток. Я несу его тебе!
   -- Хорошо. Я прочту его сегодня ночью!
   Мы разошлись, и я отправился дальше, думая больше всего о делах Стрикленда. На повороте узкой тропинки у крутого склона горы я неожиданно увидел вооруженного незнакомца. Я быстро схватил свой нож и занял оборонительную позицию.
   -- Удержи свою руку, дон Игнасио, господин мой! -- послышался знакомый голос, и я признал в незнакомце своего родственника Моласа.
   -- Что привлекло тебя сюда из Чьяпаса?
   -- Дела Сердца, господин мой, великий Повелитель Сердца... Но где я могу говорить с тобой без свидетелей?
   Я повел Моласа к себе домой, накормил и напоил утомленного путника и тогда опять спросил о цели его долгого путешествия.
   -- Скажи мне, господин, какое пророчество связано с тем символом, хранителем Которого ты являешься?
   -- Такое, что когда соединятся обе его половины, царство индейское восстановится от моря до моря, как было тогда, когда Сердце еще не разбили пополам!
   -- Так! Мы все это хорошо знаем из "Откровений Сердца". Та половинка, которая у тебя, видимая всем, носит название "День", а другая, утраченная, именуется "Ночью"... Соединенные вместе, они составят сплошную поверхность, и тогда возродится наше царство...
   -- Да, Молас, все это так!
   -- Теперь слушай. "Ночь" появилась в стране, и я видел ее собственными глазами; чтобы тебе это передать, я и пришел сюда!
   -- Говори дальше...
   -- Близ Чьяпаса есть развалины храма, построенного древними, и туда пришел один старик с дочерью. Девушка -- красавица, каких я еще не видывал, а старик -- зловещего вида. Он лечит больных разными травами и многим помогает, хотя на вид кажется безумным. У меня заболела жена, и я пошел к этому целителю за помощью, хотя она отговаривала меня, сказав, что уже видела лицо смерти и дни ее сочтены. Но я все-таки пошел. Через день я добрался до его жилища.
   "Что привело тебя ко мне, брат мой, -- спросил меня старик на нашем родном языке, но с немного отличным говором. -- Или ты болен "сердцем"?"
   Услышав эти слова, господин мой, я весь обомлел. Я поспешил Ответить установленным в нашем обществе образом, и также делал, отвечая на второй, третий и следующие вопросы, спрашивая, в двою очередь, его самого -- и так до двенадцатого. Дальше я не знал* Я слышал слова, понимал их значение, но не мог ответить. Очевидно, он был выше меня в нашем обществе. Я поклонился ему. Тогда он меня спросил:
   "Кто выше тебя в этой стране?"
   Я ответил, что никого нет, кроме одного, самого высокого!
   Он посмотрел на меня с большим любопытством, но ничего на это не сказал. После некоторого молчания он добавил:
   "Мне жаль огорчать тебя, но твоя больная уже кончила свой путь на этой земле. Я чувствую сейчас ее душу среди нас".
   В это время подошла девушка действительно поразительной красоты, точно явление с неба.
   -- К делу, Молас, к делу! Что мне до этой девушки?! -- нетерпеливо перебил я своего собеседника.
   -- Я поверил словам Зибальбая -- так зовут этого врача. Мне было очень грустно, потом оказалось, что именно в этот час умерла моя жена. Старик меня утешил:
   "Ты вскоре соединишься с ней в Сердце Неба, не сокрушайся".
   Девушка что-то сказала отцу, и он пригласил меня подкрепить силы перед обратной дорогой. Пока мы ели, он опять обратился ко мне:
   "Я вижу, что ты один из наших братьев. То, что я скажу, сохрани про себя. Мы сюда пришли издалека. И мы не то, чем кажемся. Но еще не настал час, чтобы говорить. Пришли мы за тем, что едино, но раздельно, что не утрачено, а только спрятано. Быть может, ты нам укажешь, куда идти?"
   Я понял, о чем он говорил. Взяв свою палку, я начертил на полу комнаты, где мы сидели, половину сердца, и передал палку Зибальбаю.
   "Докончи, дочь моя!" -- сказал старик девушке, и та тотчас дочертила остальное.
   "Нужны ли тебе еще слова? Или ты веришь увиденному"?
   Я ответил утвердительно.
   "Теперь скажи мне, где находится спрятанное"?
   "У того, кто его законный хранитель. Я пойду к нему и скажу все, чему был свидетелем. Но он живет очень далеко!"
   "Хорошо. Передай ему, что настал час для соединения "Дня" и "Ночи" и что настало время, чтобы на обновленном небе засияло новое солнце!
   "А если он мне не поверит и не захочет прийти?" -- спросил я.
   "В таком случае, смотри!" -- проговорил старик. И он отстегнул ворот своего плаща; я увидел вторую половину того символа, первую половину которого ты унаследовал от предков, о, господин, повелитель мой! Больше мне нечего добавить!
   Я был поражен.
   -- Больше он ничего не велел тебе передать? -- спросил я Моласа.,
   -- Ничего. Он сказал, что ты истинный хранитель тайны, но или сам придешь к нему, или призовешь к себе!
   -- А ты что сказал ему про меня?
   -- Ничего. У меня не было никаких указаний. Подкрепив силы свои, на следующий день я ушел от старика домой. Зибальбаю я сказал, что через восемь недель надеюсь вернуться обратно. Узнав, что у меня нет денег, он взял из лежавшего в углу мешка две большие пригоршни золотых монет с изображением сердца на каждой из них и отдал мне.
   -- Покажи мне хоть одну из них, -- попросил я Моласа.
   -- Увы, господин! У меня нет больше ни одной монеты. Не очень далеко от развалин храма, где нашел себе приют Зибальбай, лежит асиенда Санта-Крус, а там, как ты, может быть, сам слышал, живет шайка разбойников во главе с доном Педро Морено. Эти люди поймали меня на дороге и, найдя золото, отвели к своему вождю. Я отказался отвечать, откуда у меня необыкновенные кружки. Тогда он посадил меня в темный подвал, обещая не выпускать, пока я не открою, откуда у меня такие редкие деньги. Меня очень заботила судьба жены, я точно обезумел, и язык мой произнес те слова, которых добивались грабители! "Пресвятая Матерь Божья! -- воскликнул дон Педро. -- Я слышал про этого безумца, но не знал, какой у него хранится товар. Тогда я непременно его навещу..."
   Меня они отпустили с миром. Глубокое раскаяние овладело мной, я боялся, что ты, господин мой, не увидишь этого старика и великая тайна исчезнет навеки!
   -- Быть может, Господь сохранит их дни, хотя ты совершил ужасное преступление! Теперь скажи, как ты добрался сюда без денег?
   -- Дома я добыл немного денег. Похоронив жену, я распродал свое имущество, дошел до моря, а в порту Фронтера сел на корабль в качестве матроса до Веракруса. В городе Мехико я обратился к старшему из тамошних наших братьев, который сказал мне, где ты находишься. Я пробыл в пути месяц и два дня, теперь прошу тебя дать мне ночлег, я умираю от усталости и завтра расскажу еще, если что-либо припомню!
   В эту ночь я долго не мог заснуть, раздумывая над всем слышанным от Моласа. Чтобы несколько отвлечь свои мысли, я принялся за старый свиток. С некоторым затруднением я прочитал старинные письмена о том, что близ Кумарво находятся большие залежи золота, а также описание пути и приметы, по которым можно найти вход в пещеру. Свиток передавался с незапамятных времен от одного касика этой местности к другому и таким образом дошел до меня: в течение многих веков удалось сберечь сокровища от алчных испанцев.
   На другой день рано утром я вошел к моему английскому другу и сказал ему:
   -- Сеньор, припомните, что я говорил вам, когда поступал к вам на службу. Теперь мой час пробил, за мной пришел посланник, чтобы вести на другой конец Мексики. Я не могу ничего сказать об этом деле, но завтра утром я должен быть уже в пути!
   -- Мне грустно это слышать, Игнасио, вы были мне всегда добрым и верным товарищем. Но вы правильно делаете! Зачем связывать свою судьбу с неудачником?
   -- Меня обижают ваши слова, сеньор, но я прощаю вам их, так как знаю, что они исходят из удрученного сердца. Теперь скажите, согласны ли вы отправиться со мной в горы, не очень далеко?
   -- Хорошо. Но куда?
   -- На другой рудник, в двух часах езды отсюда. Я только этой ночью узнал про него, зато в дни Монтесумы он славился обилием золота.
   -- В дни Монтесумы? -- удивился Стрикленд.
   -- Да. С того времени его не разрабатывали. И вы можете застолбить его, дайте только несколько долларов тому индейцу, который рассказал мне о нем. Он бедный человек.
   -- Но отчего вы сами этого не сделаете?
   -- По двум причинам. Во-первых, мне хочется оказать вам услугу. А во-вторых, я не могу сам заняться им, так как спешу в другое место. Если я вернусь, вы уделите мне часть прибылей, и я тоже тогда буду богат. Я сейчас покажу вам, как я нашел след этого сокровища!
   Тут я подробно объяснил содержание свитка.
   -- Не будем же терять времени...
   -- Не взять ли с собой людей?
   -- Нет, сеньор! Место еще не найдено, пойдут толки, и кто-нибудь перебьет у вас все дело. Я мог бы положиться на вчерашнего посланника, но он так утомлен, что еще спит. К тому же нам предстоит длинный путь!
   Через час мы уже ехали в горы. Моласу я велел передать, что вернусь к ночи. Перевалив через первую гору, мы вступили в довольно широкую долину, по которой текла быстрая речка. Перебравшись через нее вброд в месте, указанном на моем свитке, мы двинулись прямо к одной высоко выступающей скале. У ее подножия должно было расти широко раскинувшееся дерево.
   -- Похоже, где-то здесь вход в рудник, -- сказал я, еще раз сверившись с рукописью.
   -- Но я не вижу дерева! -- заметил Стрикленд.
   -- Вероятно, оно погибло от старости, но, судя по описанию, вход здесь или поблизости. Привяжем лошадей и будем искать!
   После недолгих поисков я нашел остатки корней большого дерева и на скале напротив увидел очень искусно приставленные обломки камней, заросшие ползучими растениями.
   Подойдя еще ближе, мы уже могли видеть следы ударов молотком по этим камням. Вход нами был найден. Оставалось только отвалить камни. Однако это оказалось нам не под силу. Обойдя несколько раз кругом, мы обратили внимание у подножия стены на небольшую, но довольно глубокую впадину в скале.
   -- Не это ли вход? -- спросил Стрикленд.
   -- Возможно, что это отверстие было оставлено для обращения воздуха в руднике. Нам остается только войти и посмотреть. Принесите, сеньор, заступы и ломы, и мы сейчас увидим!
   Через четверть часа работы мы несколько расширили отверстие, и нашим глазам представился узкий, длинный и темный вход. Взяв с собой привезенные свечи и молот, мы друг за другом смело вползли в пещеру.
  

V. Сказание о Сердце

   Не успел я сделать несколько шагов, как отверстие неожиданно расширилось, так что мы смогли встать в полный рост и зажечь свечи. Не было никаких сомнений, что мы во входном коридоре заброшенного рудника. На пути нам встречались большие каменные глыбы, по-видимому отвалившиеся от потолка. Пройдя еще немного, я остановился и сказал своему спутнику:
   -- Не лучше ли нам, сеньор, уйти обратно? В рукописи говорилось, что рудник из опасных, и время, кажется, совершенно уничтожило все подпорки, если даже они и были поставлены.
   -- Разумеется. Мне тоже не нравится вид верхнего свода. Он полон трещин!
   При этих словах к его ногам свалился камень величиной с детскую голову.
   -- Не говорите громко! -- прошептал я. -- Звук вашего голоса вызывает опасные колебания!
   Нагнувшись, чтобы поднять упавший камень, я ощутил под руками нечто острое. Это оказалась берцовая кость человеческого скелета, пожелтевшего от времени. Немного дальше лежали и другие кости.
   -- Вероятно, несчастного пришибло упавшим осколком! -- заметил Стрикленд.
   Мы медленно продвигались назад к выходу.
   -- Вот, посмотрите сюда, Игнасио! -- остановил меня мой друг, наклоняясь и поднимая небольшой самородок чистейшего золота в несколько унций весом.
   -- Не подлежит сомнению, что это очень богатый рудник, -- ответил я, -- но я слышу вдали зловещий гул, и нам лучше скорее уходить!
   При мерцающем свете свечи двигаться было очень неудобно, и Стрикленд нечаянно ударился коленом о выступ стены. Вероятно, удар был довольно сильный, потому что, забыв всякую осторожность, он громко вскрикнул. Над самой головой раздался резкий шум, точно раздиралась крепкая ткань, и мгновение спустя я лежал на земле, придавленный большой каменной глыбой, оторвавшейся от свода. Она удержалась на том выступе, о который ударился Стрикленд. Темень кругом была полная, так как мой спутник также упал, и свеча погасла. Первой моей мыслью было, что он умер. Прошло несколько минут, прежде чем я услышал его вопрос, произнесенный тихим голосом:
   -- Игнасио!.. Вы живы?
   Я помедлил с ответом. Мне было ясно, что свод долго не выдержит. Я не мог шевельнуться, и если Стрикленд останется со мной, то и он обречен на смерть. Меня ничто не могло спасти, а он мог уйти. И все-таки я ответил, хотя знал, что он не уйдет.
   -- Бегите, сеньор! Я жив. Только зажгу свечу и последую за вами!
   -- Вы говорите неправду, Игнасио! Ваш голос доносится с земли!
   Пока он говорил, я опять услышал шум. Когда он засветил свечу и внимательно осмотрел мое положение и свод над нами, то мог увидеть висевший на выступах стены огромный камень, слегка качавшийся при его малейших словах.
   -- Ради Бога, уходите! -- шептал я. -- Через несколько часов будет поздно, а мне ничем помочь нельзя. Я обречен на смерть, и меня надо предоставить собственной участи!
   После минутного колебания он опять собрался с мужеством и едва слышно заговорил:
   -- Мы вместе вошли, вместе выйдем или вместе погибнем. Камень только придавил вас, а не раздробил кости, иначе вы не смогли бы сказать ни слова!
   -- Нет, друг, я получил смертельный ушиб, хотя кости мои, может быть, целы. Бегите отсюда, умоляю вас!
   -- Нет! -- ответил он решительно. -- Я постараюсь приподнять камень!
   Но как он ни был силен и крепок, он ничего не мог сделать!
   -- Я отправлюсь за помощью! -- сказал он тогда. -- И приведу людей!
   -- Да, да, сеньор! -- поспешил я укрепить его в этой мысли, зная, что он не успеет вернуться. Зато он сам будет спасен! -- Но погодите одну минуту. Я передам вам один предмет; нагнитесь ниже, чтобы я мог возложить на вашу шею эту цепь. Если вы когда-либо будете нуждаться в услуге индейцев, покажите этот предмет какому-нибудь вождю, и он умрет за вас, если это потребуется. Я сделал вас наследником мексиканского царства в сердцах всех индейцев, потомков свободных некогда ацтеков. И да хранит вас Бог!
   Стрикленд молча положил в карман мой талисман и быстро ушел.
   -- Вероятно, он слишком испуган и боится говорить! -- подумал я. -- Впрочем, он должен скорее спасать свою жизнь!
   Но этими мыслями я жестоко оскорбил своего друга. Потом он говорил мне, что, выйдя из пещеры, он был в полном недоумении, как меня спасти. Эта местность была необитаема, и потребовалось бы несколько часов, чтобы добраться до Кумарво и привести оттуда людей. Он неподвижно стоял некоторое время, когда его взор случайно упал на росший неподалеку, близ небольшого журчащего ручейка, ствол мимозы. Его осенила блестящая мысль: с помощью рычага ему удастся то, чего он не мог достигнуть голыми руками. Перескочив ручей, он ухватился за дерево, нагнул его и надломил у самого корня. Надрезать и очистить ветки охотничьим ножом было делом минуты. Но в это время из пещеры до него донесся новый шум. Робость овладела им, и он готов был бежать. Но горячее желание спасти друга опять взяло верх, и он вошел в пещеру. Большой камень висел по-прежнему; свалился другой, ближе к выходу.
   -- Вы живы, Игнасио?
   Эти слова вызвали меня из забытья, в которое я впал от боли. Но спасение все-таки казалось немыслимым. Даже с помощью принесенного рычага Стрикленд не мог приподнять камень.
   -- Подвиньте рычаг немного правее, там больше места! -- посоветовал я, ощупав положение камня.
   Он так и сделал, и повиснув всей своей тяжестью на другом конце; рискуя сломать дерево, Стрикленд слегка приподнял давивший меня гнет. Сжавшись, как только возможно, извиваясь, как змея, я выполз из-под камня. Но встать на ноги я был не в силах.
   -- Меня надо нести, сеньор! -- сказал я.
   Англичанин быстро взял меня на руки и торопливо направился к выходу. Новые глухие раскаты послышались за нами, но мы были уже у самого выхода; а минуту спустя я лежал на берегу ручья, вдали от страшной пещеры.
   -- Клянусь Господом Богом, что нет на земле человека благороднее вас! -- воскликнул я и тотчас же упал в глубокий обморок.
   Десять дней прошло после того, как меня принесли в Кумарво на носилках, прежде чем Стрикленду и Моласу удалось в первый раз посадить меня на постели. Все это время я находился между жизнью и смертью и теперь был уже на пути к исцелению.
   -- Кстати, Игнасио, я еще не отдал вам ваш талисман! -- сказал мне Стрикленд. -- Может быть, вы объясните мне теперь те странные слова, которые говорили мне в пещере? Или это было бредом больного?
   -- Слушайте, сеньор, только посмотрите, хорошо ли закрыта дверь, и подойдите ближе... Этот разломанный драгоценный камень есть символ большого общества. Вы теперь один из самых старших в нем, хотя еще и не посвящены во все тайны. Но обряд ведь выполнен, так как он заключается в возложении этого камня на грудь посвященного и сделать это могу только я -- царь и потомственный Хранитель Сердца. Я скажу вам потом больше, но теперь знайте, что первая обязанность каждого служителя общества -- это молчание, и этого я требую от вас. Люди часто предпочитали умереть, чем проронить слово, их жгли и пытали отцы инквизиции, но они безмолвствовали!
   -- А если кто-нибудь откроет ваши тайны? -- спросил Стрикленд.
   -- Для таких есть страна, куда они отправятся раньше, чем это начертано в книге жизни!
   -- То есть, такого вы убиваете?
   -- Нет, но вскоре он случайно умирает, как неверный брат, будь он хоть самый старший в обществе. А потому мы говорим: имеющий уши да слышит!
   -- Имею уши и слышу! -- повторил Стрикленд и тем самым произнес клятву молчания.
   -- Теперь я могу открыть вам нашу тайну, насколько я сам ее знаю, и как мне ее передали.
   Вы слышали, быть может, предание про белого человека, или бога, которого индейцы зовут Кветцалом, или Кукумацем [ Кукумац (Кветцал) -- так многие центрально-американские индейские племена называли бога Кецалькоатля.]. Он посетил эти страны и устроил жизнь здешних народов. Потом отплыл в море на корабле, обещая вернуться по прошествии многих поколений, когда он отбыл, основанное им царство перешло во власть двух братьев; Жители чтили, как и мы, христиане, единое божество, Сердце Неба, которому поклонялись и приносили бескровные жертвы. Но вот один из братьев взял жену из соседней страны, какое-то исчадие дьявола, но дивной красоты, и по ее внушению стал приносить жертвы ее божествам, и жертвы даже человеческие. В народе началось смятение, и народ разделился на две части: поклонников Сердца и поклонников дьяволов. Междоусобные распри были продолжительны и кровопролитны, пока наконец они все не пришли к решению разойтись в разные стороны. Поклонники чужих богов ушли на север и сделались родоначальниками ацтеков и других племен, а поклонники Сердца остались в стране Табаско. Но от тех и от других удача отвернулась. Ацтеки некоторое время процветали, но пришли испанцы и покорили их. Другая половина разделившегося народа сделалась жертвой нашествия диких племен и погибла, а с ней, по-видимому, исчезла и старая вера.
   -- Это очень интересно, но какое отношение ко всему сказанному имеет ваш талисман?
   -- Когда Кветцал покидал царство, то оставил в наследие царям камень, который он сам носил; вы видите теперь его половину. И он сказал, что пока изображающий сердце камень будет целым, то и народ его будет в единстве и нераздельности. Если же он разобьется или сломается, или будет разделен, то царство распадется и соединится опять только тогда, когда соединятся части камня. Братья-цари поссорились и распилили камень. У меня та часть, которая досталась женатому брату, ушедшему из родной страны. Существует много преданий про этот камень. Им неизменно владели все ацтекские цари вплоть до Куаутемока, их последнего царя. От него он дошел до меня!
   -- А какое отношение имеете вы к Куаутемоку?
   -- В одиннадцатом поколении я его прямой потомок!
   -- Следовательно, вы имеете все права быть мексиканским императором?
   -- Да, сеньор. Но обо мне потом. Я еще не закончил историю камня. Он не был утрачен, и его знает народ во всей стране. Тот, кто его носит, зовется "Хранитель Сердца" или "Упование Бодрствующих". И может случиться в наши дни, что обе половины соединятся!
   -- И тогда?
   -- И тогда, по словам предания, индейцы снова будут могущественным народом, они изгонят своих притеснителей в пучину моря, и ветер рассеет их прах!
   -- Вы всему этому верите? -- спросил сеньор.
   -- Да, во всяком случае, большей части! М не недавно сказали, что нашлась и другая половина Сердца, и как только я немного поправлюсь, я пойду, к тому, кто ее хранит и кто пришел, чтобы меня найти.
   -- Откуда явился этот человек?
   -- Я еще не знаю наверняка. Но думаю, что он пришел из того священного индейского города, который так старательно искали испанцы, но не могли найти. По-видимому, Золотой Город еще существует среди гор и пустынь внутри материка; я надеюсь, что отправлюсь; с ним туда.
   -- Игнасио, вы сошли с ума! Этого города нет и никогда не было!
   -- По вашему мнению, может быть. Но я думаю иначе. Я знавал человека, дед которого видел город. Это был уроженец Сан-Хуан-Батиста в Табаско. В юности он совершил какое-то преступление и, опасаясь преследований, бежал в горы. Я не знаю всех его преступлений, но однажды он очутился на берегу большого озера, кажется, недалеко от нынешней Гватемалы. Утомление совершенно лишило его сил, ион впал в забытье; когда он пришел в себя, то увидел множество людей. Это были индейцы, но белолицые и одетые в нарядные белые одежды, с изумрудными украшениями и в меховых шапках. Они посадили пришельца в большую лодку и отвезли в знаменитый город с большой высоко возвышающейся пирамидой в центре. Это и было Сердце Мира. Но он видел немного, так как его держали взаперти, как пленника. Только иногда его приводили на совет старейшин и подробно расспрашивали про его родину, ее обычаи, а больше всего про белых, которые ее покорили. По его словам, в одной только зале совета было больше золота, чем можно найти во всей Мексике. Когда ему больше нечего было сообщить, ему стала грозить смерть, так как жители боялись, чтобы он не убежал и не открыл их тайны. Он спасся благодаря помощи одной женщины, которая перевезла его на лодке через озеро. Сама она умерла в пути. Тогда он поселился в небольшой деревушке близ Паленке, никому ни слова не говоря про свои странствия: он боялся мести жителей Сердца Мира. Только на смертном одре он рассказал эту историю своему сыну, который, умирая, также передал ее своему сыну, а тот -- мне... Сеньор, мечтой моей жизни было посетить этот город, и я думаю, что теперь нашел способ и случай туда добраться.
   -- Зачем вам это нужно?
   -- Чтобы меня понять, вы должны знать, сеньор, мою собственную историю, -- ответил я и рассказал ему все, что касалось моего неудачного заговора. -- Хотя меня одолели, но я еще не хочу сдаваться и вновь попытаюсь создать большое индейское царство. Вы смотрите на меня, как на безумца. Может быть, правы вы, а может быть, -- я. Я могу гнаться за мечтой, но иду по пути, указанному направляющим лучом. Я не ищу своих выгод, не стремлюсь к собственной пользе, а забочусь только о благе народа!
   -- Но чем вы поможете своему народу, если посетите таинственный город, пусть даже и существующий в действительности?
   -- А вот чем, сеньор: среди этого народа Зибальбай, так зовут старика, должен быть царем или одним из старших, а народ этот -- прямые потомки древнего племени. Когда они услышат мои предложения, то дадут мне средства, чтобы образовать великое царство для них самих!
   -- А если они рассудят иначе, дон Игнасио?
   -- Одной неудачей больше, одной меньше, стоит ли об этом думать? Я, как пловец, который видит -- или ему кажется, что он видит, -- единственную доску, на которой он спасется! Он может не доплыть до нее, доска может не выдержать его тяжести, но если у него нет другой надежды, то он плывет к доске. Так и я, сеньор. Там город полон богатств, а без больших, очень больших средств я бессилен. Корабль, на который были нагружены мои богатства и мои надежды, пошел ко дну. Я в отчаянном положении и решаюсь на отчаянное средство... Прежде всего, я повидаю старика. Потом, если обе половины сердца сойдутся, то, вероятно, отправлюсь с ним в Сердце Мира. Если мне суждено погибнуть, то это произойдет все-таки в борьбе за исполнение завета восстановить индейское царство от моря до моря!
   -- Мечта, но мечта благородная. Кто же отправится с вами в это путешествие?
   -- Кто отправится? Молас доведет меня до храма, где живет старик. А дальше я пойду один. Кто же последует за человеком, которого даже любящие его считают безумцем?! Если я буду рассказывать о своих планах, то люди поднимут меня на смех, как дети смеются над лишенным разума. Я пойду один, вероятно, навстречу смерти!
   -- Что касается смерти, то рано или поздно все мы должны умереть, а время и способ смерти в руках Провидения. Но вы будете не один, возьмите меня!
   -- Вас, сеньор? Но ведь это безумие!
   -- Игнасио, я буду совершенно откровенен с вами. Вашим мечтам о Золотом Городе, вашим надеждам на старика, вашим планам основать великое царство, -- всему этому я не предаю никакого значения. Индейцев надо раньше перевоспитать, заставить их забыть то угнетение, в котором они находились эти века... Но это вас касается, я здесь не при чем. Вы меня слушаете?
   -- Да, сеньор!
   -- Теперь же о том, что касается меня. Я по влечению -- скиталец. Меня манит мысль о новых местах, о приключениях. Возможно, что мы сложим наши головы в дремучих лесах Гватемалы, но что же из этого? Я пока еще ничего не достиг и ничем не рискую. Словом, я готов двинуться в путь в Табаско, как только вы сможете.
   -- Клянетесь Сердцем, сеньор?
   -- Чем хотите! Я предпочитаю дать вам свою руку!
   -- Я не могу желать лучшего товарища. Обещаю, что если мы найдем этот город, то и вам будет большая выгода. Я сам неудачник, и ваше участие поможет мне. Даю клятву быть настоящим, искренним товарищем. А какие нас ждут препятствия, увидим!
  

VI. Начало поисков

   Приблизительно через месяц после того, как между сеньором Стриклендом и мною было заключено такое соглашение, мы оба и Молас были уже в Веракрусе в поисках судна, которое доставило бы нас в Фронтеру, откуда по реке Грихальве мы могли на лодках добраться близко к тому месту, где жил Зибальбай. В настоящие дни многое там изменилось, но тогда белых в этой местности было немного, и они по большей части жили вдали от городов, занимаясь разбоями, как это испытал на себе Молас.
   В Веракрусе мы приобрели все необходимое для длительного путешествия по дикой стране, в том числе три ружья и револьверы. После этого у нас осталось около полутора тысяч долларов, которые мы разделили на равные части и зашили в свои пояса. На многочисленные вопросы любопытных в Веракрусе мы отвечали, что сеньор Стрикленд один из тех англичан-путешественников, которые интересуются историческими памятниками и развалинами, а я, Игнасио, его проводник, Молас же -- наш слуга.
   Мы условились отплыть на одном прекрасном американском пароходе, но он почему-то задержался на неделю, и нам для выигрыша времени пришлось сесть на гораздо худшее мексиканское судно, как теперь помню, названное "Санта-Мария", превращенное своими хозяевами в пароход из старого, расшатанного парусника. Помню, как я спрашивал у капитана:
   -- Ваш пароход заходит в Фронтеру?
   -- Конечно, заходит! -- был ответ.
   Старый мошенник не сказал только, что "Санта-Мария" идет кружным рейсом и заходит в Фронтеру только на обратном пути. Но все это выяснилось лишь в пути, во время плавания. Среди десятка-двух пассажиров наше внимание привлек один, очень статный, красивый и молодой, но с каким-то неприятным взглядом черных блестящих глаз. Молас отвел нас в сторону и сказал:
   -- Это дон Хосе Морено, сын того дона Педро Морено, который ограбил меня и захватил данное мне Зибальбаем золото. Я слышал, как говорили в этом притоне, что молодого орленка нет в гнезде. Остерегайтесь его, сеньор: он, как и отец его, нехороший человек!
   Спустя некоторое время раздался колокол, извещавший об обеде. Я направился в общую каюту, служившую и столовой. В дверях я столкнулся с капитаном, который остановил меня вопросом:
   -- Что вы хотите?
   -- Обедать, -- отвечал я.
   -- Обед вам подадут на палубу, -- заявил капитан. -- Я не хочу вас обижать, сеньор, но ведь вы знаете мексиканцев и то, как они относятся к индейцам. Я сам испанец, и ничего не имею против вашего общества за столом, но если вы сядете с ними, то будут неприятности.
   Я это хорошо знал и, не желая вызывать неприятностей, поклонился и отошел. Но этим дело не кончилось. Не видя меня за столом, Стрикленд осведомился про меня.
   -- Если вы спрашиваете про своего слугу, -- ответил ему капитан, -- то я запретил ему войти сюда, когда он хотел. Ему подадут обед наверх: мы не садимся с индейцами за общий стол.
   -- Если мой друг -- индеец, то, следовательно, он ничем не хуже, чем все здесь присутствующие джентльмены. И если он заплатил за проезд в первом классе, то имеет право на все удобства первого класса. Я настаиваю, чтобы он сидел рядом со мной!
   -- Как вам угодно, -- миролюбиво ответил капитан, -- но если он войдет сюда, будут неприятности!
   За мной послали, и когда я вошел, сеньор Стрикленд громко обратился ко мне:
   -- Вы опоздали, друг мой, но я оставил вам место. Садитесь сюда, а то обед остынет!
   Мне пришлось поместиться наискосок, против дона Хосе, который немедленно резко заявил капитану:
   -- Здесь произошла, по-видимому, ошибка, капитан. Против обычая, чтобы индейцы садились за общий стол с нами!
   -- Не лучше ли вам решить это дело с сеньором англичанином? Я бедный моряк и привык ко всякому обществу.
   -- Сеньор Стрикленд, прикажите вашему слуге уйти из каюты! -- повелительно завил мексиканец моему другу.
   -- Сеньор, -- ответил ему вспыльчивый англичанин, -- вы будет в преисподней прежде, чем я это сделаю!
   -- Карамба! -- воскликнул мексиканец, хватаясь за рукоять ножа. -- Вы за это дорого поплатитесь!
   -- Когда и где хотите! Я всегда плачу все свои долги.
   Тут вмешался капитан. Он не торопясь вынул из бокового кармана револьвер и, положив его перед собой, с чарующей улыбкой и нежным голосом сказал:
   -- Сеньор, я должен вмешаться в вашу ссору. Хотя я только бедный моряк, но не допущу кровопролития на борту своего парохода и застрелю первого, кто обнажит оружие!
   Все присмирели. Опасаясь все-таки дальнейших осложнений, я поднялся с места и, обращаясь ко всем присутствующим, спокойно сказал им по-испански:
   -- Я ухожу добровольно, так как вижу, что мое общество не всем здесь приятно. Но считаю долгом заметить, что хотя я только индеец, но во мне течет несравненно более благородная кровь, чем у дона Хосе, который только метис, а отец его -- разбойник с большой дороги!
   -- Собака! -- прошипел он сквозь зубы, зеленея под общими обращенными на него взглядами. -- Погоди, я вырежу тебе твой лживый язык!
   -- Я сказал правду про вашего отца! На пароходе с вами едет один индеец, который только что был ограблен на асиенде дона Педро. А что касается угроз, то берегитесь: на пароходе вся прислуга -- индейцы, которые меня хорошо знают, и если вы меня тронете, то не вернетесь домой живым...
   Я поклонился и вышел из каюты.
   -- Благодарю вас, друг, -- сказал я сеньору Стрикленду, когда он вышел потом на палубу. -- Я привык к такому обращению, а теперь вы сами могли убедиться, что я не имею оснований любить притеснителей моего народа.
   -- Согласен, дон Игнасио, но лучше все-таки остерегаться этого испанца. Он ни перед чем не остановится!
   -- Не бойтесь за меня, -- возразил я, посмеиваясь над его страхами. -- На пароходе более двадцати индейцев, среди них есть два-три из общества Сердца. Впрочем, действительно, нам безопаснее спать на палубе, а не в каюте.
   Ночь была великолепная, и мы долго не спали, любуясь красотой неба, сиявшего легионами звезд. На рассвете, когда мы уже спали, нас разбудило неожиданное полное затишье. Пароход стоял неподвижно среди безбрежного залива, на западе еще виднелись слабые звезды, а на востоке, вместо ожидаемого дневного светила, мы увидели небольшую, но темную полосу тучи.
   -- Что случилось? -- спросил сеньор Джеймс проходившего мимо капитана.
   -- Машина поломалась, а идти на парусах нельзя: нет ни дуновения ветерка. Впрочем, ничего страшного, машинист на пароходе давно и знает слабые стороны своей машины.
   -- Да, но все же это простой, задержка в пути. -- заметил сеньор.
   -- А вы не боитесь шквала? -- спросил он опять, видя, что капитан тревожно всматривается в горизонт.
   -- Нет, нет! Не мы, бедные моряки, делаем погоду. Буря? Нет, нет! -- повторял капитан, точно отгоняя от себя неприятную мысль.
   -- А впрочем, quien sabe -- кто знает?
   Опасения не сбылись. Машина завелась опять, и около трех часов пополудни Молас указал нам на узкую береговую полосу вдали. Немного вправо был мол реки Грихальвы, а затем и цель нашего путешествия, Фронтера.
   -- Хорошо, -- сказал сеньор Джеймс, -- я принесу свои вещи снизу, -- и через несколько минут вернулся к нам, неся связанный узел.
   -- Разве вам понадобятся ваши вещи сегодня? -- спросил капитан, по-видимому очень удивленный, наблюдая за нашими приготовлениями.
   -- Разумеется. Ведь это же Фронтера! -- отвечали мы.
   -- Совершенно верно! -- ответил капитан. -- Но туда мы заедем только на обратном пути, через неделю, или, если святым будет угодно явить нам свои милости, то и на шестой день.
   -- Но нам выданы билеты до Фронтеры! -- запальчиво возразил сеньор Джеймс!
   -- Я знаю, -- хладнокровно продолжал капитан, -- и не требую с вас никакой доплаты, но мне приказано идти прямым рейсом на Компече и уже на обратном пути зайти в Фронтеру. Если только буря не заставит нас изменить курса.
   -- Пусть буря потопит вас, ваш пароход и ваших хозяев! -- кричал мой друг, призывая на голову своего собеседника всякие напасти.
   Капитан оставался совершенно спокойным. Он пожимал плечами и наконец произнес:
   -- Что за странный народ англичане! Вечно они торопятся! И стоит ли говорить так много о столь малом времени? Не все ли равно, что завтра, что сегодня, а иногда оно и лучше!
   Тем временем полоска тучи росла и ширилась, расползаясь по всему небу. Капитан стал тревожиться, и сам сеньор Джеймс, забывая о неудаче, сказал мне:
   -- Мне не нравится небо, Игнасио.
   Я ничего не ответил, так как мы оба явственно расслышали вопрос Моласа к одному матросу:
   -- Буря?
   -- Да, буря, -- последовал ответ.
   Буря была неизбежна. Я внимательно присматривался к действиям капитана и следил за его распоряжениями. Было два выхода: повернуть на Фронтеру, но, по словам капитана, нам угрожала большая опасность, что шквал нас догонит и выбросит на прибрежные утесы, не дав пройти мол в нужном месте. Другой выход был -- держаться подальше в открытом море. Капитан избрал последнее, вполголоса браня сеньора Стрикленда, будто бы сглазившего погоду и навлекшего на нас эту бурю.
   -- Матросы считают, что мы потонем, -- сказал я, подходя к своему другу.
   -- Как все вы, индейцы, хладнокровно относитесь к этому! -- с горячностью упрекнул меня сеньор. -- Далеко ли до берега?
   -- Около двенадцати миль, как я слышал... А что касается гибели, то Господь, если захочет, спасет нас, а не захочет -- мы потонем. Нельзя идти против судьбы!
   -- Подходящая философия для индейца! Но я и мои соотечественники думаем иначе, и хорошо делаем, а то от Англии осталось бы не больше следа, чем от вашего царства. Я предпочитаю умереть в борьбе, а не сложа руки!
   -- Что здесь за матросы? -- спросил он после минутного молчания.
   -- Они кажутся мне людьми опытными, и сам капитан тоже старый моряк... Смотрите!
   За спиной Стрикленда блеснула яркая молния, за которой раздался громовой удар, и на нас налетел первый порыв сильного ветра. Затем -- минута полного затишья. Издали на нас надвигались волны, гонимые какой-то неведомой силой, и при виде их капитан, опасаясь, как бы пароход не попал в боковую качку, распорядился поставить его поперек волн. Он велел также запереть наглухо все входы в каюты, чтобы вода не вливалась туда. На корме осталась только команда, Молас, сеньор Джеймс и я. Остальные пассажиры были внизу.
   Пенистая водяная стена быстро приближалась к нам. Твердо, обеими руками ухватившись за канат, я дал тот же совет моим товарищам:
   -- Держитесь крепче! Идет буря и угрожает многим из нас смертью! Буря была ужасная. Второй такой я не видывал. Машина вскоре перестала работать, и пароход был предоставлен на произвол стихии. Перекатывавшиеся через палубу волны выбили дверь на лестницу, и вода широким потоком хлынула вниз. Оттуда послышались раздирающие душу крики. На палубу, спасаясь и давя друг друга, полезли перепуганные пассажиры, которые были заперты внизу. Но я думаю, что двое или трое нашли свою смерть в каюте, захлебнувшись водой. Наверху положение было не лучше. Только крепко держась за канат, можно было противиться силе волн. Время от времени они сметали кого-нибудь, и несчастная жертва находила неизбежную могилу в морской пучине. К нашему счастью, свалившаяся грот-мачта лежала вдоль палубы, и крепкий канат, привязанный к ее основанию, служил большинству из нас относительно надежной опорой. В числе таких счастливцев оказался и дон Хосе с искаженным от ненависти лицом, глядевший на моего друга, которого он считал виновником всех несчастий!
   -- Maldonado! Проклятье! -- повторял он. -- Но ты тоже умрешь с нами!
   Мексиканец пододвинулся ближе к мачте, вытащил нож из-за пояса и принялся резать канат, за который мы держались. Действия сумасшедшего заметил ближайший матрос-индеец; сильно ударив кулаком по его руке, он заставил дона Хосе выронить нож. В противном случае нам всем угрожала смерть.
   -- Что говорят индейцы? -- спросил меня Стрикленд. -- Ведь можно же что-нибудь предпринять?
   -- Они думают, что течением нас отнесет за тот остров, который виден справа, и мы попадем в более тихие воды, где можно продержаться в лодке.
   Эти предположения оправдались. Началась усиленная качка. Все ходило ходуном по палубе, пароход кренило так, что ежеминутно он угрожал опрокинуться. От всего экипажа остались теперь в живых только шесть матросов, мы трое, обезумевший дон Хосе, а в стороне, запутавшись в снастях, лежал труп капитана, убитого упавшей мачтой. Все остальные были унесены волнами. С каждым новым валом опасность увеличивалась, так как в трюме становилось все больше воды.
   -- Пароход скоро потонет, живее к лодке! -- крикнул Стрикленд.
   Единственная уцелевшая лодка болталась на баке. Матросы, держась друг за друга, бросились к ней, наскоро вычерпывая накопившуюся воду.
   Вдевятером мы уселись в лодку и торопливо отчалили от "Санта-Марии". Индейцы-матросы дружно заработали веслами. Не успели мы немного отойти, как услышали с парохода отчаянные вопли о помощи. То кричал дон Хосе.
   -- Ради самого Бога, не покидайте меня!
   Рулевой обернулся, но не остановил лодку, а только заметил:
   -- Греби дружнее! Пусть эта собака подыхает! Но тут вмешался мой друг:
   -- Нельзя дать погибнуть несчастному. Поверните обратно!
   -- Но ведь он хотел убить вас! -- возразил рулевой. -- К тому же нас затянет в круговорот, когда потонет пароход!
   -- Не можете ли вы приказать им вернуться? -- обратился он ко мне.
   -- Раз вы этого желаете, мне остается только повиноваться! Молча, но матросы все-таки послушались моего распоряжения.
   На палубе метался дон Хосе, не перестававший кричать:
   -- Спасите меня! Спасите меня!
   -- Бросайтесь в воду! -- кричали мы ему с лодки, по настоянию нашего рулевого не решаясь близко подойти к пароходу. -- Мы вас вытащим!
   -- Я боюсь! Спасите меня...
   -- Что же нам делать? -- спросил рулевой, обращаясь к сеньору Стрикленду. -- Если мы будем медлить, то смерти не миновать!
   -- Слушайте! -- крикнул тогда Стрикленд дону Хосе. -- Я сосчитаю до трех, и при слове "три" вы бросайтесь в воду, или мы повернем обратно... Раз! Два!..
   -- Я готов! -- уже в воздухе послышался ответ несчастного, затем плеск воды, и среди волн показалась голова мексиканца. Мы еще ближе подплыли к нему и, схватив за руки, втащили в лодку.
   -- А теперь ради всего святого налегайте на весла! -- крикнул рулевой, и мы, пользуясь попутным течением, понеслись к берегу. Мы успели как раз вовремя. На наших глазах "Санта-Мария" еще больше затонула кормой, нос высоко поднялся на волнах, и потом все покрылось водой. Нашего парохода не стало. Но мы еще не избежали всех опасностей. Двигаться к берегу можно было только с величайшим трудом. Было темно и очень холодно. Нашу лодку несколько раз заливало водой, и мы с большим трудом постоянно ее откачивали. Я не выдержал и впал в беспамятство. С удивлением очнулся я на твердой земле через несколько часов. Матросы усиленно растирали мое окоченевшее тело, повторяя:
   -- Проснитесь, проснитесь! Мы спасены!
   -- Спасены от чего? -- спросил я, открывая глаза и ничего не соображая. -- Где мы находимся?
   -- В устье реки Усумасинты, благодарение Богу! -- говорил Молас. И действительно, оглядываясь кругом, я увидел зеленую траву, кучу высоких пальм и ясное солнце. Потом я взглянул на своих товарищей. Сеньор Стрикленд лежал, точно мертвый; на дне лодки сидел на одной из скамеек дон Хосе, с блуждающим взором, очевидно ничего не понимая или все еще опасаясь за свою жизнь. Двое гребцов неподвижно сидели на своих местах, как бы застыв с веслами в руках. Энергичнее и деятельнее других был Молас. Приведя меня в чувство, он принялся за моего друга. Я не мог ему помочь, так как сам был очень слаб. Открыв глаза и узнав о положении дел, сеньор Джеймс обратился к рулевому:
   -- Вы -- благородный человек. Мы обязаны вам спасением наших жизней!
   -- Я ничего особенного не сделал, -- ответил тот. -- Вы забываете, что с нами был Хранитель Сердца!
   Несколько в стороне от реки виднелись крыши ранчо [небольшая ферма], откуда не замедлили показаться люди. Узнав о нашем несчастье, они вернулись домой, чтобы принести нам пищи и вина. За этим ранчо была расположена целая индейская деревня; ее алькальд [здесь -- деревенский староста] был знаком с Моласом, и таким образом мы вскоре узнали важные для нас новости.
   -- Я узнал от него, -- говорил мне Молас, -- что один индеец из их деревни, несколько дней тому назад вернувшийся из путешествия, рассказывал, как старый индеец и его дочь были схвачены доном Педро и теперь содержатся пленниками на его асиенде!
   Когда я передал все это сеньору Джеймсу, он удивился:
   -- На что понадобился этому разбойнику старый индеец?
   -- Сеньор забывает, -- ответил ему Молас, -- что дон Педро утащил у меня золото, которое дал мне этот индеец, и что он знает, откуда оно у меня. По-видимому, он надеется выпытать у него и про сам клад. Кроме того, есть еще и дочь, которую иные люди в Мексике могут ценить дороже золота. Я опасаюсь теперь, что наше путешествие будет совершенно бесплодно, так как пленники дона Педро редко расстаются с ним!
   -- Я полагаю, что мы все-таки должны продолжать наш путь! -- возразил сеньор Джеймс.
   -- Разумеется! -- присоединился к нему и я. -- Проделав такой долгий путь, чтобы увидеть этого чужеземца, мы не должны возвращаться. К тому же мы пережили опасности большие, чем те, которые ожидают нас в Санта-Крусе!
  

VII. Асиенда

   Наши матросы предложили нам добраться на лодке вдоль берега до Компече, куда сами они направлялись, чтобы прежде всего сообщить жившим там хозяевам парохода о его гибели. Они были уроженцами того округа и торопились вернуться к своим семьям. Их предложение нас не устраивало, так как заставляло отклониться в сторону от намеченного пути. Мы решили направиться в городок Потрерилло, чтобы запастись всем нужным, так как все вещи, кроме бывших на нас, погибли. В полной нищете оказались все матросы с "Санта-Марии", и всегда щедрый Стрикленд, желая им помочь, развязал свой пояс и, вынув из него пригоршню золотых монет, передал старшему, чтобы тот разделил между всеми.
   -- Вы счастливчик, что сберегли столько золота! -- с затаенной завистью проговорил дон Хосе. -- Я же потерял все, что имел!
   -- Потому, что вы не поступили, как мы, -- ответил сеньор. -- Все, что у нас было, мы разделили на три части, и каждый зашил к себе одну треть. Наше счастье, что нам не пришлось спасаться вплавь, как вам, а то лишняя тяжесть могла стать роковой... А что вы сами намерены делать?
   -- Если вы позволите, я отправлюсь с вами до Потрерилло, -- ответил мексиканец, -- так как дом мой лежит на этом пути. Быть может, сеньор Стрикленд, вас не оскорбит, если я от имени своего отца попрошу вас и ваших спутников воспользоваться нашим гостеприимством?
   -- Откровенно говоря, -- заметил ему сеньор, -- ваше прошлое не способствует принятию этого предложения. Могу ли я напомнить вам, что еще прошлой ночью вы хотели меня убить?
   -- Сеньор, я так поступил по безумию и теперь нижайше прошу простить все старое. Вы спасли мою жизнь и отплатили добром за зло. Я знаю, что вам сообщили невыгодные сведения о моем отце. Когда он выпьет, он действительно нехороший человек. Но он любит меня и полюбит всех, кто был добр ко мне. Поэтому я убедительно прошу вас посетить дом отца, где мы дадим вам оружие и все нужное для дальнейшего путешествия!
   -- Нам нужно купить ружья и мулов, -- ответил сеньор, -- и если мы это достанем в доме вашего отца, то готовы провести у него день или два!
   -- Наш дом в вашем распоряжении! -- вежливо сказал дон Хосе, но я хорошо видел, как недобрый огонек промелькнул в его глазах.
   -- Это очень хорошо, -- вмешался я в их беседу, -- но я не решусь воспользоваться известным всем гостеприимством дона Педро, пока вы не поручитесь за мою жизнь. У нас, кроме ножей, нет никакого оружия!
   -- Вы оскорбляете меня! -- резко воскликнул дон Хосе.
   -- Нисколько! Я только нахожу странным, что два дня тому назад вы отказались сидеть за одним столом с собакой-индейцем, а теперь желаете принять меня в свой дом!
   -- Разве я не сказал, что раскаиваюсь в том, что произошло? -- возразил он. -- А что может человек сделать больше? Слушайте, вы, все здесь присутствующие, если какое-либо зло будет причинено этому человеку в доме моего отца, то я отвечаю своей жизнью!
   -- Этого вполне достаточно, -- заключил сеньор. -- Теперь скажите, как далеко отсюда эта асиенда.
   -- Если мы двинемся сейчас, то будем дома к закату, хотя верхом отсюда не более трех часов езды.
   -- Будем же собираться! -- решил сеньор.
   Мы дружески простились с алькальдом деревни, который отвел Моласа в сторону и сказал ему:
   --Это место имеет дурную славу, там живут воры и разбойники. Еще на прошлой неделе по реке туда прошел транспорт товаров, которые не были оплачены. Говорят, сам сатана усыновил дона Педро...
   -- Нам необходимо быть в этом доме, -- сказал я ему, подходя, -- но если мы не вернемся через несколько дней, то вы, быть может, предупредите власти в Компече о нашем исчезновении?
   -- Власти его самого очень боятся, -- сказал алькальд, -- он так задаривает их всех, что они делают вид, что ничего не замечают. Но раз с вами есть инглезе, англичанин, то и власти примут свои меры!
   Путь в жару оказался очень утомительным, хотя у нас, кроме платья, не было никакой ноши. В полдень мы подкрепились небольшим количеством пищи, захваченным от алькальда. К вечеру мы действительно добрались до асиенды, в которой мне пришлось впоследствии прожить столько лет. У самого входа на нас накинулась стая собак, которых не без труда отогнал дон Хосе. Потом он один вошел в дом, попросив нас подождать. Наконец он вернулся и пригласил войти вслед за ним. В большой, по-видимому приемной, комнате и общей столовой асиенды сидели за длинным столом несколько человек, с довольно мрачными лицами, слегка освещаемыми уже зажженными из-за сумерек лампами. В этой же комнате, но в самом дальнем углу, мы заметили лежащего в подвешенном гамаке человека и около него молодую девушку-индианку, как показалось мне, очень красивую. Она качала гамак взад и вперед.
   -- Подойдите познакомиться с моим отцом, -- обратился к нам дон Хосе. -- Отец, вот храбрый англичанин, который спас мне жизнь, и с ним индеец, который не хотел спасать мою жизнь. Я уже говорил тебе, что предложил им воспользоваться нашим гостеприимством.
   При этих словах дон Педро проснулся или сделал вид, что проснулся, а индианка перестала качать гамак. Это был человек лет шестидесяти, крепко сложенный, но очень маленького роста, так что, сидя, он не доставал ногами до пола. Белые волосы, тщательно расчесанные, придавали ему благородный вид. Глаза были скрыты под темными очками. Он поклонился в ответ на наше приветствие.
   -- Так это вы приказали, чтобы лодка вернулась к тонущему пароходу? Действительно, это мужественный подвиг, на который, сознаюсь, я бы сам не решился. Я больше забочусь о собственной жизни, нежели о чужой. Впрочем, мне приходилось быть очевидцем того, что англичане думают иначе. Я очень рад вашему посещению, сеньор! А теперь скажите мне, что привело вас в наши края?
   -- Меня интересуют древние развалины близ Паленке, и я направлялся туда с моим другом, доном Игнасио, когда случилась страшная катастрофа, чуть не стоившая нам всем жизни. В нашем беспомощном положении мы приняли приглашение вашего сына, в надежде, что вы продадите нам несколько ружей и мулов.
   -- Развалины, развалины! -- повторил хозяин. -- Как они привлекают к себе вас, англичан... Я же их не переношу, может быть потому, что мне сказали, что я найду смерть под развалинами. Как бы то ни было, вам посчастливилось спасти ваши жизнь и деньги. Мы скоро будем ужинать, а ты, Хосе, отведи наших гостей в их комнату, они, вероятно, пожелают привести себя в порядок после дороги.
   Он сделал знак служившей ему девушке, и она пошла вперед. Вы, сеньор Джонс, для которого я пишу свои воспоминания, часто спали в той бывшей настоятельской келье, куда нас тогда привели, и мне нет надобности подробно описывать это помещение. Переменилась только мебель, а сама комната осталась в прежнем виде. Несколько скамеек, простой умывальник и две американские постели, недалеко одна от другой, по обе стороны аббатского портрета, -- вот и все.
   -- Боюсь, что вам это покажется слишком скромным после роскоши в Мехико, но у нас нет лучшего помещения, -- заявил Хосе.
   -- Благодарю вас, мы прекрасно устроимся, -- отвечал сеньор. -- Вероятно, вашим гостям снятся страшные сны, -- добавил он, указывая на картину и на мучимых на костре индейцев, из тел которых черти вынимали сердце.
   -- Я хотел закрасить эту картину, но отец не позволил. Заметьте, что поджариваются одни только индейцы, ни одного белого нет среди них, а отец ненавидит их от всей души. Приходите ужинать, как управитесь; вы не ошибетесь дорогой, так как запах еды приведет вас в столовую! -- сказал он со смехом и вышел.
   -- Постой, -- обратился я к девушке, которая тоже собиралась уходить, -- не принесешь ли ты немного пищи нашему слуге, -- и указал на Моласа, -- так как твои господа не хотят, чтобы он ел с ними за общим столом?
   -- Si, хорошо! -- ответила девушка, стараясь поймать мой взгляд.
   Дона Хосе в комнате не было, и я поспешил запереть дверь, так как вспомнил, что в нашем обществе могут быть и женщины. Я сказал несколько установленных слов служанке, которую звали Луизой, и она мне ответила, как следовало по нашему уставу. В моем лице она не замедлила признать Хранителя Сердца и вся прониклась почтением и послушанием. За стеной послышался голос дона Хосе, звавшего Луизу.
   -- Сейчас иду, -- ответила она громко и затем, обратясь ко мне, шепотом продолжала: -- Господин, вы подвергаетесь большой опасности. Не знаю, какой именно, но я постараюсь узнать. Вино не опасно, но кофе не пейте и не спите, когда ляжете в постель. Осмотрите пол и вы поймете... Иду, сеньор! -- опять громко ответила она на зов молодого хозяина.
   -- Что это значит, дон Игнасио? -- спросил меня сеньор Джеймс, когда мы остались одни.
   Я молча отодвинул одну из кроватей и на полу увидел темные пятна -- пятна крови.
   -- Люди умирали насильственной смертью на этом месте, -- пояснил я моему другу. -- Гостей прежде усыпляют, а потом убивают в этом доме. Нас ожидает то же!
   -- Приятная перспектива. Но мы приглашены особо, и потому дон Педро не решится...
   Он выразительно провел рукой по горлу.
   -- Конечно, решится! И дон Хосе не имел иной цели, приглашая нас сюда. Дон Педро, естественно, полагает, что англичанин не будет путешествовать без крупной суммы денег.
   -- Стоило спастись от опасности утонуть, чтобы быть зарезанными, как бараны!
   -- Не отчаивайтесь, сеньор. Нас вовремя предупредили, и я не теряю надежды на бегство при помощи этой девушки и других индейцев. И потом, мы нашли, что искали. Нам остается только не показать виду, что мы о чем-нибудь догадываемся. С нами ничего не сделают раньше, чем наступит глубокая ночь... Ты все слышал, Молас? -- обратился я к нашему спутнику.
   -- Да, господин!
   -- Теперь постарайся узнать у этой девушки, когда она принесет тебе пищу, все, что она знает про старого индейца. Покажи ей, что ты член общества, и она заговорит. Узнал ли тебя кто-нибудь?
   -- Не думаю. Было уже слишком темно, когда мы прибыли.
   В столовой, бывшей монашеской трапезной, за столом сидели девять человек, уже виденных нами; среди них только один белый, остальные были метисы. Дон Педро продолжал сидеть на прежнем месте, занятый оживленным разговором с сыном. Ни одно из этих лиц не внушало ни малейшего доверия, приходилось полагаться только на самих себя.
   -- Позвольте познакомить вас со своим управляющим, сеньором Смитом из Техаса. Он американец и будет рад возможности поговорить по-английски, тем более, что, несмотря на долгую практику, испанский язык у него сильно хромает.
   Американец поклонился, и я еще отчетливее увидел его лицо. Что это было за выражение! Дон Педро велел подавать ужин и сам повел сеньора Джеймса на почетное место. Меня посадили отдельно, немного в стороне, за особым столом. Таким образом я имел возможность кое-что сообразить и еще больше наблюдать. Я видел, как хозяин старательно подливал вино в стакан сеньора Джеймса, говоря:
   -- Отведайте этого вина, оно великолепно, хотя за него не заплачено ни гроша... на таможне. Ваше здоровье!.. А вы знаете, что на "Санта Марии" считали, что у вас "черный" глаз и что это именно вы сглазили погоду?
   -- Я ничего не слышал об этом, -- отвечал сеньор Джеймс, -- но полагаю, что вам осталось недолго смотреть в них... Ведь завтра мы соберемся в дальнейший путь.
   -- Все это глупости, друг мой! Неужели вы думаете, что мы верим в такие нелепости? Многое говорится для шутки. Вот, например, ваш товарищ, тот индеец, дон Игнасио, если не ошибаюсь, тоже шутил, когда порочил мое имя на пароходе. Я думаю, что сам он не верил тому, что говорил, не так ли, индеец?
   -- Если вам непременно нужно узнать мое мнение, дон Педро, -- ответил я со своего места громко, при общем молчании, -- то я полагаю, что некоторые сказанные слова и некоторые совершенные действия должны быть забыты под вашим гостеприимным кровом.
   -- Вы отвечаете, как оракул, как, вероятно, отвечал последний индейский царь Монтесума завоевателю Кортесу, пока тот не нашел способа развязать ему язык. Великий был человек Кортес, он умел обращаться с индейцами!
   После некоторого молчания хозяин вновь обратился к сеньору Джеймсу:
   -- Скажите, пожалуйста, сколько нас сидит за столом?
   -- Считая моего друга, тринадцать, -- отвечал Стрикленд.
   -- Вот еще недавно у меня гостили два американца, земляки дона Смита, желавшие открыть здесь большую торговлю. Нас тоже было тринадцать, и что же? Выпили они лишнее и потом повздорили в отведенной им комнате. Наутро мы нашли их обоих мертвыми; они, вероятно, в ярости перекололи друг друга. Нам пришлось испытать даже некоторые неприятности по этому поводу!
   -- Действительно, странно, что двое пьяных убили друг друга!
   -- Так, именно так, сеньор! Одно время я думал, что это дело рук моих индейцев. Но где им! Это народ расслабленный. Теперь правительство нянчится с ними, а я того мнения, что наши отцы умели лучше обращаться с ними. К счастью, мы живем здесь вдали от всяких волнений и можем...
   Он не договорил, что именно он может и, выпив стакан вина, продолжал:
   -- Между ними есть, впрочем, какие-то чародеи, знающие места, где лежат несметные сокровища, но они ничего не хотят сказать, ни слова!.. Вот в моем доме теперь живет один такой индеец, даже не крещеный, а с ним дочь, прекраснее ночи... Я, пожалуй, покажу вам ее завтра, но в таком случае вы навсегда пожелаете остаться с нами. Как она хороша, как хороша, хотя в сердце ее вселился сам сатана! Я ни одному из этих господ не показал этой девушки, но сегодня ночью Хосе нанесет визит ее отцу и ей... Я очень рассчитываю на его умение убеждать!.. Поверите ли, этот старик знает, где лежат сокровища, которые каждого из нас сделают богаче английского короля. Я сам слышал об этом от них... Отчего же вы не пьете? Налейте себе стакан... Ваше здоровье!
  

VIII. После ужина

   -- Послушайте, сеньор! -- продолжал хозяин после нового стакана. -- Если вы интересуетесь развалинами и индейцами, то, вероятно, слышали рассказы про народ, живущий в долинах области внутри страны, куда не проникала нога ни одного белого. Там, говорят, построены роскошные города, полные золота. Другие говорят, что это сказки, но я всегда думал, что в этом есть доля правды... И вот несколько месяцев тому назад я услышал про одного индейского врача, пришедшего с какой-то женщиной из глубины страны, он часто здесь бродил и меня мало интересовал. Два месяца тому назад один индеец дал моим людям в уплату сбора, который я установил со всех проходящих по моим владениям для покрытия расходов по устройству дорог... дал, говорю я, монету из чистого золота с изображением на ней сердца... Дон Педро осушил еще один стакан вина.
   -- Вы, может быть, не знаете, что сердце у индейцев есть символическое изображение чего-то, но чего именно, знает разве один сатана. Я очень заинтересовался и допросил индейца; он сказал мне, что получил монету от старого врача, указал и место, где живет этот пришелец, но соврал, так как я тщетно искал его долгое время. Пришлось прибегнуть к хитрости... Я отыскал отца и дочь. И очень просто!.. Я подослал своего доверенного к одному индейцу, который был у старого врача и через него заманил хитрую лису к себе под предлогом лечения больного ребенка, которым оказался ваш покорный слуга дон Педро!
   Дон Педро громко расхохотался, и ему вторили прочие его друзья.
   -- Когда я запер их с помощью двух моих людей, то старик пришел в такую ярость и угрожал нам такими проклятиями, что волосы у меня стали дыбом, а один из моих подручных, тот самый, который так ловко придумал историю о ребенке, сошел с ума и от страха отдал Богу душу на следующий день. Узнав об этом, другой участник этого дела испугался подобной участи и бежал отсюда... неизвестно куда, так что теперь я один знаю, где спрятаны заморские звери. Я поджидал сына, потому что не могу вполне довериться остальным... Когда мои пленники немного успокоились, я спросил их, откуда они добыли известные мне кружки золота. Но старик упорно говорил, что ничего не знает. Для меня не было сомнений, что он бессовестно лжет, и я прибегнул к другой хитрости: келья, в которую они были заключены, имела особые потайные окна в соседнее помещение, -- таких тайников в доме много, -- откуда можно было видеть и слышать все, что в ней делалось. Однажды я провел несколько часов в подобном помещении, по мне прыгали крысы, но я терпеливо ожидал и наконец услышал разговор между отцом и дочерью, которая подошла к позолоченному распятию на стене.
   -- Посмотри, отец, как много золота!
   -- Это только позолота, а не золото! Я знаю, как это делается, у нас она употребляется только на крыши и купола... Что бы сказал этот седовласый тиран, если бы он знал, что в любом нашем храме имеется золота больше, чем нужно, чтобы пять раз наполнить эту комнату от пола до потолка!
   -- Тише, отец! -- остановила его дочь. -- Здесь и стены могут иметь уши. Только притворяясь, что мы ничего не знаем, можно рассчитывать на спасение!
   -- Ну и что же ответил Зибальбай? -- спросил сеньор. -- Вы, кажется, сказали, что старика зовут Зибальбаем? -- попытался он поправить свою оплошность.
   -- Зибальбай?! Нет, я ни разу не произносил этого имени! -- с подозрением возразил дон Педро. -- Старик ничего не ответил. На следующее утро, когда я пришел в клетку, птички уже улетели. Очень досадно, а то я спросил бы у старика, действительно ли его зовут Зибальбаем. Я думаю, что индейцы открыли ему двери и способствовали его бегству!
   -- То есть как это, дон Педро? Вы только что сказали, что они еще у вас в доме?
   -- Разве? Значит, я ошибся, как и вы относительно имени. Вино очень крепкое, и оно ударило мне в голову. Теперь выпьем, сеньор, по чашке кофе!
   -- Благодарю вас, дон Педро, но я никогда не пью кофе на ночь. Оно не дает мне заснуть.
   -- Все-таки отведайте нашего. Мы его сами производим и гордимся кофе с наших плантаций!
   -- Для меня это яд, и я не смею выпить хотя бы одну чашку. Но позвольте спросить: на плантациях работают эти джентльмены, которых я вижу за столом?
   -- Да-да! Они собственноручно выращивают на плантациях кофе и какао, занимаются при случае и кое-чем другим. А сердца у них самые нежные. Вы не смотрите на их немного грубые лица: сердца у них золотые, и меня они любят, как отца... Впрочем, от вас я не стану таиться. Мы проворачиваем здесь самые различные дела... Хорошие времена миновали безвозвратно, но и теперь случается, что милостью Провидения нам кое-что перепадает, и мы бесконечно благодарны небесному Промыслу!
   -- Вроде двух американцев, которые напились пьяными и убили друг друга! -- сказал сеньор, не всегда умевший держать язык за зубами.
   Лицо дона Педро мгновенно омрачилось, оживление от выпитого вина исчезло, сменившись угрюмым видом.
   -- Я чувствую усталость, сеньор, и вы, вероятно, также. Я выкурю еще одну сигару и отдохну в своем гамаке, а вы побеседуйте с остальными джентльменами.
   Дон Педро ушел на старое место, а его сын и американец Смит, оба немного выпившие, подошли к сеньору с предложением сыграть партию в карты, Вероятно, они хотели убедиться, сколько у него спрятано денег, но Стрикленд притворился пьяным и сказал, что он потерял большую часть денег на пароходе.
   -- Вы хотели сказать, что обронили их по дороге, друг, так как забыли о щедром подарке матросам с "Санта-Марии"? Впрочем, в этом доме не в обычае принуждать к игре. Мы можем беседовать и смотреть, как играют другие.
   -- С удовольствием! -- ответил сеньор, присаживаясь к столику играющих.
   По-видимому, игра велась совершенно невинная, на бобы какао, но, судя по тем ругательствам, которыми сопровождались все ставки, было правильнее предположить, что под бобами скрывалось золото. Я продолжал сидеть в стороне, наблюдая и соображая про себя о предстоящей нам участи. Меня вывел из задумчивости дон Смит, со смехом говоривший своим товарищам:
   -- Посмотри на этого индейца, который нахохлился, как индейский петух! Не напоминает ли он того идола, которого мы видели с тобой, Хосе, в прошлом году в тех развалинах, где мы так весело кутили?.. Идол, не выпить ли нам?
   -- Gracias [спасибо -- исп.], сеньор, я уже пил! -- ответил я.
   -- Или выкурить сигару?
   -- Gracias, сеньор, я больше не буду курить.
   -- Мой господин-касик, верховный повелитель всех здешних индейцев, не хочет ни пить, ни курить, так мы воскурим ему фимиам!
   Он насыпал на тарелку сухого табаку и, поднеся ко мне, зажег кусок папиросной бумаги. Меня всего обдало дымом, но я терпеливо молчал.
   -- Принесем ему жертвоприношение, -- продолжал дон Смит. -- Помнишь ту девушку, которая пыталась бежать прошлой ночью и которую мы поймали с собаками. Она...
   -- Оставь свои шутки на сегодня, не забывай, что у нас гость... Хотя, говоря откровенно, я был бы не прочь из этого черта-индейца сделать жертвоприношение ему самому! Он оскорбил на пароходе меня, моего отца и мать...
   -- И ты это спокойно сносишь?! Да на твоем месте я бы из него сделал решето, чтобы выветрить всю его ложь!
   -- Я это и собираюсь сделать! -- воскликнул дон Хосе, выхватывая нож и замахиваясь на меня.
   Я не шевельнул бровью, так как знал, что если проявлю хоть тень страха, то мне несдобровать. Поэтому я спокойно ответил:
   -- Вам угодно шутить, сеньор, и ваши шутки несколько грубоваты, но я не обращаю на них внимания, так как знаю, что я ваш гость, а личность гостя священна для джентльмена, каким является почтеннейший дон Хосе. Иначе это был бы не джентльмен, а убийца...
   -- Побей эту свинью, дон Хосе! -- крикнул Смит. -- Он тебя опять оскорбляет!
   Дон Хосе опять приблизился ко мне с обнаженным ножом, но в это время на него накинулся сеньор Стрикленд.
   -- Постойте, друг мой! Шутка шуткой, но вы заходите слишком далеко!
   С этими словами он схватил его за плечи и со всей своей необыкновенной силой отбросил далеко на землю. К нам быстрыми шагами приближался проснувшийся дон Педро.
   -- Тише, дети, тише! Не забывайте, что это наши гости... А вам, джентльмены, пора спать, вы должны отдохнуть. К завтрашнему утру вы как следует отдохнете, и все будет в порядке!
   Принимаю ваше любезное пожелание! -- с принужденной улыбкой ответил сеньор. -- Пойдемте, Игнасио, отсыпаться после выпитого славного вина. Желаю вам, джентльмены, приятных сновидений!
   Уходя и закрывая за собою дверь, я еще раз оглядел всю компанию и заметил, что будто бы всякое опьянение сошло с лиц всех присутствующих; Смит о чем-то говорил на ухо дону Хосе, продолжавшему держать нож в руке. Остальным что-то сообщал дон Педро, очевидно, отдавая приказания на следующий день.
   В отведенной нам комнате мы застали дожидавшегося нас Моласа.
   -- Разве вам сюда не приносили ужинать? -- спросил сеньор.
   -- Нет, та женщина принесла мне поесть... Слушайте лучше и вы, сеньор! Ваши опасения совершенно обоснованны. Есть план убить нас сегодня, в этом женщина уверена -- она перехватила несколько слов, сказанных между доном Педро и тем белым, которого зовут Смитом. Она также видела, что один метис брал лопаты из сарая, чтобы вырыть для нас могилы под тем самым полом, на котором мы теперь стоим!
   Сердце у нас упало, наша участь была решена, и близкая смерть казалась неизбежной.
   -- Я боюсь, что наше прибытие сюда было безумным поступком, -- сказал я своим товарищам, -- и нам предстоит заплатить за это ценою жизни!
   -- Не надо приходить в отчаяние, -- возразил Молас. -- Вы еще не все слышали. Женщина показала мне способ, каким мы можем спастись, хотя бы на эту ночь. Идите сюда...
   Он подвел нас к самой стене, почти напротив страшной картины, и с силой нажал ногой на пол, на один из квадратов деревянной настилки. Вслед за этим перед нашими глазами стена раздалась, и мы увидели убежище, достаточное для нас троих, но только если стоять в нем неподвижно.
   Я никогда не открывал вам этого тайника, сеньор Джонс, но сам часто пользовался им для хранения бумаг и документов. Вы его легко найдете и увидите там тот изумруд, который я вам показывал.
   -- Но как же нам спастись в этой крысиной клетке? -- спросил я тогда Моласа. -- Ведь этот тайник должен быть хорошо известен всем живущим в доме.
   -- Луиза говорила, что она совершенно случайно открыла его месяца два тому назад, когда она метлой убирала комнату и неожиданно надавила на скрытую в полу пружину. Нам нужно выйти в сад, чтобы немного осмотреть местность. Теперь всего одиннадцать часов, и нам нечего бояться раньше полуночи.
   -- Каков же дальнейший план нашего бегства?
   -- Луиза не ручается за успех, но говорит, что когда убийцы увидят наше отсутствие, то или сочтут нас за привидения, или подумают, что мы бежали. До восхода солнца они ничего не предпримут, а с рассветом спустят собак... Луиза постарается войти в комнату через потайной ход и проведет нас в часовню, откуда уже можно бежать и скрыться в лесу.
   -- А где потайной ход, Молас?
   -- Не знаю. Я не успел спросить, но убийцы войдут через него. Она говорила еще, что около часовни содержатся еще двое индейцев: один старик и с ним молодая девушка. Я думаю, что это Зибальбай с дочерью. Если вы останетесь в живых, то вам удастся увидеться с ними!
   -- Отчего ты говоришь "если вы останетесь в живых"?
   -- Потому что я думаю, господин, что скоро умру: смерть уже сторожит меня!
   -- Почему так? -- спросил его сеньор.
   -- Сейчас я вам расскажу. Когда Луиза ушла, я немного вздремнул, но вскоре меня разбудил неожиданный свет. Я открыл глаза и против себя увидел человека с моими чертами, моим лицом и одетого так же, как я. Холодный пот охватил меня, я с трудом поднялся и, держа зажженную свечу в дрожащей руке, пошел навстречу своему двойнику, но он исчез!
   -- Сон после обильной пищи, -- заметил Стрикленд.
   -- Легко вам смеяться, -- ответил Молас, -- но что я видел, то видел, и знаю, что это вестник смерти. Я еще не стар, но жил уже достаточно, и пора уходить. Пусть только небо сжалится над моими прегрешениями!
   Все наши старания его убедить, что видение было только сном, оказались тщетными. За несколько минут до полуночи мы потушили огонь и один за другим спрятались через отверстие в стене в сделанную в ней выемку, затем задвинули стену на внутреннюю задвижку. Темень была совершенная, воздуху было мало, а выпитое вино еще больше разгорячало наше дыхание. Эти часы показались нам настоящим адом. Мне лично представлялись разные ужасы и минуты казались вечностью. Мое расстроенное воображение рисовало картину убийства двух американцев, а над ними лицо торжествующего дона Педро.
   -- Тише: -- прошептал мне на ухо сеньор. -- Я слышу шум в комнате.
   -- Ради всего святого, будьте безмолвны! -- едва слышно обратился я к своим товарищам.
  

IX. Поединок

   Мы приложили уши к стене и стали прислушиваться; мы услыхали за стеной какой-то треск, потом шум, похожий на звук, когда кошка прыгает на пол с высоты, потом осторожное движение людей по комнате и, наконец, звуки от ударов колющими орудиями по чему-то мягкому. Все происходило в полном молчании, которое нарушил голос дона Хосе:
   -- Берегитесь! Постели пусты!
   Минуту спустя были зажжены свечи. Мы увидели свет сквозь небольшие щели в деревянной стене и через эти же щели могли теперь наблюдать за действиями наших врагов. Кроме отца и сына, было еще четверо людей, вооруженных кинжалами и ножами. Дон Педро, высоко подняв свечу, старался заглянуть в каждый уголок комнаты, с неистовством повторяя:
   -- Куда они делись? Найдите их скорее и убейте! Люди метались по комнате, но ничего не находили.
   -- Они ушли! -- сказал дон Хосе. -- Этот индеец, должно быть, чародей. Я это уже давно заметил!
   -- Они не могли скрыться, -- настаивал дон Педро. -- У всех входов поставлена стража, и ни одно живое существо не имеет возможности выскользнуть из дома. Ищите здесь, они куда-нибудь спрятались!
   -- Ищи сам, -- сквозь зубы процедил Смит, -- они, вероятно, узнали про тайный проход в часовню и прошли туда.
   -- Нет! -- возразил дон Педро. -- Я только что оттуда, и следов их там нет... Среди нас завелся предатель, это верно! Если я только узнаю, кто...
   -- Не привести ли собак? -- предложил дон Хосе. -- Они почуют их след.
   Кровь застыла у меня в жилах, но дон Педро, к нашему счастью, отверг предложение сына.
   -- Что здесь смогут сделать собаки, когда мы обшарили всю комнату?! Отложим до утра, а на рассвете начнем поиски. Этих людей надо найти во что бы то ни стало! Если они ускользнут, то мы погибли. Уж и так мы едва отвертелись по поводу обоих американос, а теперь здесь еще злополучный инглезе... Осмотрим еще чердаки и крышу.
   Они ушли, оставив комнату в полной темноте. Мы вздохнули свободнее. Но опасность еще подстерегала нас, так как десять минут спустя отец и сын вернулись опять, но уже одни. Между ними произошел следующий разговор:
   -- Ты был без ума, Хосе, когда приглашал их сюда! Ведь ты знал, что я не хочу денег, связанных с жизнью белого.
   -- Я желал мести, а не денег!
   -- Хороша месть, которая угрожает нам всем смертью! Когда я завтра поймаю и расправлюсь с ними, то немедленно брошу эту страну и переселюсь подальше вглубь, где буду в большей безопасности. Я вовсе не желаю быть повешенным, как собака. А теперь нам надо не теряя времени заняться стариком-индейцем, потому что под воздействием вина я проболтался о нем англичанину. Я не думал, что он останется жив и сможет повторить мои слова...
   -- Да, сегодня ночью или никогда!
   -- А что если эти скоты не захотят говорить?
   -- Найдем какое-нибудь средство. Во всяком случае, будут ли они разговорчивы или нет, их надо сделать безмолвными... Теперь идем!
   Прошел томительнейший в моей жизни час, когда в комнате раздались легкие шаги Луизы. Она подошла к нашей стене и тихо спросила:
   -- Вы здесь, господин мой?
   -- Да, Луиза! -- ответил я.
   Она нажала пружину и открыла дверь.
   -- Они все разошлись, но перед рассветом опять примутся за поиски. Вам поэтому нужно или скрываться здесь в течение, быть может, нескольких дней, или спасаться бегством сейчас же!
   -- Как можно выйти отсюда?
   -- Только одним путем, через часовню. Дверь в нее закрыта, но я могу показать вам место в стене, откуда настоятели наблюдали за монахами; если вы храбры, то там можно соскочить на пол и через окно в алтаре выйти на улицу. Собаки привязаны, но вы должны спешить, чтобы выиграть время!
   -- Хотя эта женщина и не говорит ничего, но я думаю, что мы найдем в часовне большое общество! -- сказал я сеньору. -- Дон Педро и его сын отправились беседовать с пленниками. Риск очень велик, но не лучше ли ему подвергнуться, чем ждать здесь?
   -- Да, это лучше! -- ответил Стрикленд после минутного раздумья. -- Лучше сразу действовать, чем чахнуть в этой дыре. К тому же мы прибыли сюда, чтобы встретиться с индейцем и, следовательно...
   -- А что скажет Молас? -- спросил я своего товарища.
   -- Слова сеньора мудры, а мне совершенно безразлично, куда меня поведет тропа жизни: направо или налево, смерть все равно стережет меня!
   Не без некоторого труда пролезли мы в потайную дверь и очутились в длинном проходе. Впереди шла Луиза, ведя меня за руку, остальные также следовали друг за другом. Женщина вся дрожала, так как между индейцами было поверье, что в часовне бывают привидения. Когда мы завернули за угол узкого прохода и очутились в окне среди стенных карнизов, Луиза остановилась как вкопанная, с ужасом глядя вперед и шепча заплетающимся языком:
   -- Матерь небесная! Привидения, привидения!
   Она упала бы без чувств, если бы я не поддержал ее. Здесь проход был шире. Я показывал вам его, сеньор Джонс, еще в первое ваше посещение. Я осторожно пробрался вперед, за мною следовал сеньор Стрикленд, а за ним Молас. Могу поручиться, что ни один настоятель, наблюдавший отсюда, никогда не видел более страшного зрелища. Вся алтарная часть была освещена луной, светившей через высокое окно, и большим фонарем, который дон Педро держал в руках, но вскоре поставил на престол. Его свет осветил группу из четырех лиц: самого дона Педро, его сына, старика-индейца и молодую девушку. Оба пленника были привязаны к колоннам у алтаря. Девушка приковала к себе все мое внимание. Распущенные волосы окаймляли изможденное лишениями лицо, но лицо это было так прекрасно, от него веяло таким благородством, что сразу трогало за душу. Она была индианка, но таких я еще никогда не встречал в своем народе: цвет ее кожи был совершенно белым, а волосы черными волнистыми прядями спадали ниже колен. Все лицо озарялось ясным взглядом больших темно-синих глаз. При довольно высоком росте удивительная стройность еще сильнее подчеркивалась складками белого платья. Лицо Зибальбая вполне совпадало с описанием Моласа. Худое, длинное, с белыми волосами и бородой лицо, орлиный нос, высокий худощавый стан с какой-то царственной осанкой. Его одежда была разорвана, обнажив мускулистое тело, на руках и на открытой груди виднелись кровавые полосы, источник которых несомненно заключался в лежавшем на полу окровавленном биче. Учащенное дыхание и пот, струившийся с лица дона Хосе, показывали, кто был палачом старика.
   -- Этот мул молчит! Спроси у дочери, ведь не захочет же она подвергать отца новой пытке! -- проговорил сын, обращаясь к отцу по-испански.
   -- Моя милая, -- обратился к девушке дон Педро на языке майя, -- не упрямься и пожалей своего отца! Скажи, где лежит золото?
   -- Дочь! Приказываю тебе до последнего дыхания хранить молчание!
   -- Замолчи, собака! -- крикнул на него дон Хосе, закрывая ему рот рукой.
   -- Если бы я только могла терпеть муки вместо тебя! -- воскликнула девушка, подаваясь вперед, но не будучи в силах порвать стягивавшие ее веревки.
   -- Не торопись, красавица, -- обратился к ней дон Хосе. -- И до тебя дойдет очередь, я сумею заставить тебя говорить и, если нужно, прибегну к силе. Хотя жаль, ты очень, очень хороша!
   Девушка метнула на него взгляд, полный ужаса и ненависти.
   -- Что мы применим к ней? -- спросил сын отца. -- Раскаленный клинок? Передай мне, пожалуйста, твой нож... хорошо... А теперь, старый черт индеец, в последний раз спрашиваю тебя: где находится храм, полный золота, о котором ты говорил со своей дочерью в невидимом для тебя присутствии моего отца?
   -- Нет такого храма, белый человек! -- спокойно ответил старик.
   -- В самом деле? Но как ты объяснишь, откуда у тебя золотые кружки, которые мы захватили в твоем жилище? Откуда у тебя этот нож, осыпанный драгоценностями?
   И он указал на большой кинжал, действительно очень ценный, с рукоятью из литого золота, который он держал в руках.
   -- Он был дан мне одним другом! Я не знаю, где он его получил!
   -- Неужели? Я постараюсь помочь твоей памяти... Отец, погрей острие клинка, а я тем временем немного отдохну и расскажу нашему гостю, как мы им воспользуемся!
   Он близко подошел к старику и что-то сказал ему на ухо. У того в невероятном ужасе широко раскрылись глаза, потом голова поникла на грудь, и он весь осунулся. Если бы не веревки, то он упал бы на пол. До нас едва слышно донеслись сказанные им с глубоким вздохом слова:
   -- Разве белые люди -- злые духи? Или на земле нет больше ни правды, ни справедливости?
   -- Нисколько, друг! -- весело отвечал дон Хосе. -- Мы добрые парни, но в нынешние времена трудно жить... Что же касается правды и справедливости, то и в этой стране есть законы, но они не относятся к некрещеным собакам-индейцам. Теперь в последний раз спрашиваю: отведешь ли ты нас на место, где много золота, оставив дочь здесь заложницей?
   -- Никогда! Пусть мы лучше испытаем сто смертей, чем выдадим тайну нашего народа таким людям, как вы!
   -- Значит, вы имеете тайны? -- воскликнул дон Хосе. -- Отец, готов нож?
   -- Еще минуту, -- ответил дон Педро, поворачивая лезвие на огне. -- Дай подогреть еще немного.
   Вот что мы увидели и услышали.
   -- Пора нам вмешаться! -- сказал сеньор, берясь за перила с намерением спрыгнуть вниз.
   -- Может быть, нижняя дверь открыта, -- шепотом сказал я ему, удерживая за руку.
   -- Неужели вы хотите туда спуститься? -- дрожащим голосом спросила Луиза.
   -- Разумеется! Мы должны помочь этим людям или умереть с ними, -- ответил я.
   -- В таком случае, прощайте. Меня ожидает мучительная смерть, если меня увидят с вами, а у меня есть ребенок, для которого я должна жить. Будьте счастливы!
   С этими словами она быстро исчезла в проходе, а мы без шума сошли по лестнице и действительно нашли дверь открытой. В это время дон Хосе подошел к Зибальбаю, держа в руке раскаленный кинжал.
   -- Смотри, красавица, как я буду крестить твоего отца в нашу христианскую веру. Я раскаленным лезвием начерчу на его лице знамение креста!
   В это самое мгновение Молас схватил его сзади за руку и заставил бросить нож. Со своей стороны, я бросился к дону Педро и, обхватив его руками, сжал, как железным обручем, не давая ему сделать ни малейшего движения.
   -- При первом же слове вы будете немедленно убиты! -- заявил им сеньор, поднимая оброненный доном Хосе кинжал и приставляя раскаленное лезвие к его груди. Послышался запах опаленного сукна, и Хосе стал молить о пощаде:
   -- Вы джентльмен и англичанин, вы не можете, как мясник, зарезать беззащитного человека!
   -- А вы сами собирались прирезать нас, как быков, в нашей комнате? Молас, отпусти эту собаку, но если он попытается бежать, то всади ему нож поглубже. Хосе Морено, у вас есть нож за поясом, у меня тоже. Я не хочу вас зарезать, но мы решим наше дело поединком, на этом месте и сию минуту!
   -- Сеньор, вы с ума сошли рисковать вашей жизнью подобным образом. Я собственноручно заколю этого негодяя!
   -- Они хотели убить нас, пусть умрут сами! -- вставил Молас, но сеньор упорно твердил:
   -- Я буду драться на равных условиях!
   -- Хорошо! -- ответил я и, обращаясь к Моласу, добавил: -- Отпусти его, но держи нож наготове!
   Хосе осмотрелся кругом, точно ища способа бежать, но перед ним был кинжал сеньора, а сзади нож Моласа. Последовала странная сцена при неверном свете луны и пламени фонаря, довольно ярко освещавших некоторые части часовни, прочее же оставлявших в совершенной темноте; странен был и самый поединок между этими представителями добра и зла. Первым стал нападать дон Хосе, стараясь нанести удар в голову, но в свою очередь сеньор Стрикленд, удачно увернувшись от грозившего удара, задел левую руку мексиканца, вызвав у него сильный крик боли. Тот стал отступать, пока не дошел до ступеней алтаря. Здесь ему поневоле пришлось остановиться и принять решительный бой. Я с напряженным вниманием следил за всеми перипетиями борьбы и с облегчением вздохнул, когда увидел, что другу удалось пронзить сердце своего врага и тот замертво упал к ногам индейской девушки, которую от так долго мучил. Здесь я должен сознаться в большой оплошности, которая наделала много бед и за которую я не перестаю себя винить. Я уже сказал, что крепко держал дона Педро, но по какой-то необъяснимой для меня причине, вероятно, под радостным впечатлением от победы друга, я несколько ослабил хватку, и мой пленник стремительно вырвался и побежал внутрь часовни. Я бросился за ним, но он уже успел достигнуть потайной двери и захлопнул ее перед моим носом. Со стороны часовни в ней не было ни ручки, ни ключа, и не было никакой возможности ее открыть.
   -- Бегите! -- крикнул я, бросаясь к алтарю. -- Он вырвался и теперь вернется со всеми остальными!
   Сеньор видел все, что произошло, и поспешно разрезал веревки, связывавшие обоих несчастных пленников. Я вскочил на престол -- да простится мне мое прегрешение -- и с трудом, при помощи подсадившего меня Моласа, на руках подтянулся до окна, пролез через него и очутился по ту сторону часовни. Вслед за мной был подсажен Зибальбай, которого я не без труда протащил сквозь окно, так он был слаб и измучен. После него вылезла его дочь, -- как выяснилось, ее звали Майя, -- потом сеньор и, наконец, Молас, так что через три минуты после бегства дона Педро, все мы невредимыми стояли в саду около часовни.
   -- Куда же теперь? -- спросил я, не зная, куда направиться. Майя внимательно, но быстро осмотрелась кругом и сказала:
   -- Идите за мной! Я знаю дорогу!
   Мы быстро дошли до стены высотой в человеческий рост, за которой шла изгородь из кустов алоэ. Мы перелезли через стену и пробрались сквозь кусты, не без того, чтобы не порвать свою одежду и не поцарапаться, так как иглы были очень острыми. Таким образом, мы очутились на пашне, в открытом поле. Майя осмотрелась, определилась по звездам и решительно свернула в сторону видневшегося вдали темного леса.
   -- Куда? -- остановил я ее. -- Направо идет дорога в город, и там мы можем найти спасение...
   -- Чтобы быть арестованными в качестве убийц? -- возразил сеньор. -- Вы забыли, что Хосе Морено погиб от моей руки. В лучшем случае нас посадят в тюрьму, а отец явится грозным обвинителе м. Нет, нам лучше спрятаться в лесу!
   -- Господа, -- произнес Зибальбай свое первое слово, -- я знаю в лесу укромное место, где мы можем найти себе временный приют. Это развалины старинного храма... Но скажите, кто вы такие?
   -- Вы должны меня знать, Зибальбай, -- сказал Молас, -- так как я тот посланник, который должен был привести к вам Держателя Сердца! -- и он указал на меня.
   -- Этот человек -- вы? -- спросил старик.
   -- Да, и я много перенес, прежде чем нашел вас. Но теперь не время разговаривать. Проведите нас в более надежное место, так как мы подвергаемся большой опасности!
   В подтверждение моих слов со стороны асиенды послышались частые выстрелы. Майя заняла место впереди, и мы ускоренным шагом дошли до леса. Вскоре выстрелы замолкли, и мы немного передохнули. На востоке начинался рассвет.
  

X. Смерть Моласа

   Наши новые спутники очень устали даже от небольшого пройденного расстояния, и нам пришлось их поддерживать. Сеньор вел за руку нашу проводницу, а сзади шли мы с Моласом, взяв Зибальбая под руки с обеих сторон. Время от времени мы останавливались, чтобы передохнуть; было еще удивительно, как они вообще могли передвигать ноги, так как дон Педро пять дней не давал им пищи, желая голодом вырвать у них интересовавшую его тайну. Ему, вероятно, это удалось бы, или, по крайней мере, они умерли бы от истощения, если бы не бывший с ними небольшой запас смеси из листьев, муки и толченого сухого мяса, соединенных еще с другими компонентами. Зибальбай знал этот индейский рецепт и пользовался им, проходя большие пустыни. Питательная сила полученного вещества так велика, что достаточно небольшого шарика, чтобы в течение целого дня поддерживать силы человека даже в усиленной работе. Но в сущности это скорее возбуждающее средство, чем питательное. Поэтому наши спутники, даже спасаясь от неминуемой опасности, старались сорвать попадавшие под руку колосья и наполняли рот полузелеными зернами.
   В девственном лесу чаща была так густа, что лучи солнца почти не проникали к нам; толстые стволы деревьев были переплетены кустарниками и вьющимися растениями, так что местами мы двигались вперед с большим трудом. В листве ютился целый сонм разнообразных птиц, одурявший нас несмолкаемым гомоном голосов. Внизу, на земле, кишели массы различных насекомых, а вдали изредка раздавался глухой треск сухих ветвей, ломавшихся под чьими-то тяжелыми шагами.
   Часа через два мы добрались до небольшой речки. Зибальбай в полном изнеможении опустился на песчаный берег, а Майя уселась на небольшом камне, опустив уставшие ноги в воду, которая их несколько успокоила. Движением руки она подозвала к себе сеньора и, посторонившись, чтобы дать ему место рядом с собой, спросила:
   -- Как ваше имя, белый человек?
   -- Джеймс Стрикленд, леди!
   -- Джеймс... Стрикленд! -- повторила она с некоторым затруднением. -- Благодарю вас, Джеймс Стрикленд, за спасение моего отца от мучений и позора. И за это ваше деяние, я, Майя, царица Сердца, которой многие служат, буду вашей вечной слугой!
   -- Вам надо благодарить моего друга, дона Игнасио! -- сказал он, указывая на меня.
   Она несколько мгновений пристально смотрела на меня и потом произнесла:
   -- Я благодарю также и его, но вас еще больше, так как вы избавили меня от того ненавистного человека и спасли нас!
   -- Еще рано благодарить, леди, -- ответил сеньор, -- мы еще далеко не в безопасности!
   -- Теперь я почти не боюсь, -- возразила она равнодушно, -- наше пристанище недалеко, да и как они могут найти нас в этом лесу... Но слушайте! Что это такое?
   До нас донесся отдаленный лай.
   -- Вот как они найдут нас! -- ответил сеньор. -- Нам нельзя терять ни минуты... Как идет наша дорога?
   -- По берегу реки, вниз!
   -- Следовательно, нужно войти в воду и пойти руслом. Собаки потеряют наш след, и мы будем в безопасности прежде, чем нас поймают. У нас нет другого выхода.
   Мы так и сделали и пошли так быстро, как только позволяла слабость Зибальбая. К счастью, река была не очень широкой и глубокой, но иногда мы с трудом могли держаться в быстром течении. Дважды мы пускались вплавь, не смея выйти на берег и в то же время опасаясь сделаться добычей аллигаторов. Целый час мы двигались в воде. Наконец Майя остановилась и предложила выйти на берег, так как здесь был поворот к спасительному убежищу. Это придало нам бодрости, но все-таки мы были вынуждены на руках нести Зибальбая: он совершенно выбился из сил. Вскоре перед нашими глазами появился высокий, покрытый деревьями холм, на вершине которого высились полуразрушенные стены большого каменного здания.
   -- Мы дошли, -- сказал Зибальбай, -- а вот и лестница, ведущая наверх!
   Мы стали осторожно подниматься, потому что ступени, большие и широкие, не везде лежали достаточно твердо. Молас нес Зибальбая на спине, так как тот не мог подняться сам. Над верхней площадкой еще уцелела часть большой арки, которая, по-видимому, некогда высилась над фронтоном здания, но выдающаяся часть ее свода была соединена с общей стеной сильно потрескавшимися плитами; соединявший их цемент местами выпал, и вся эта каменная громада точно висела в воздухе, окутанная зеленью и плющом.
   С верхней площадки Майя провела нас в отдельную комнатку, каменные стены которой были украшены высеченными из камня изваяниями змей, пол был устлан деревянными досками; в одном углу, прикрытые плащом, находились несколько отравленных дротиков, глиняный горшок для варки пищи и кинжал, подобный тому, которым сеньор убил дона Хосе, а также небольшое количество сушеного мяса и теста из муки.
   -- Все осталось в целости, -- сказала Майя, -- давайте сядем и подкрепим наши силы едой, чтобы быть крепкими для встречи опасности.
   -- Я думаю, что преследователи оставили нас в покое, -- заметил сеньор.
   -- Вы плохо, видно, знаете этих людей, -- ответил я ему. -- Они должны догнать нас ради собственной жизни, а дон Педро должен еще отомстить за смерть сына. Вся наша надежда в том, что мы скрыли свои следы в реке, так что собаки не почуют нас. Но я опасаюсь обратного, так как земля под деревьями была влажная.
   -- Что же нам делать? Переждать здесь или двигаться дальше?
   -- Сеньор, у нас нет выбора, потому что нельзя оставить здесь Зибальбая и его дочь. К тому же здесь легче защищаться, чем в лесу, без всякого прикрытия. Нам нужно приготовиться к худшему!
   -- Нам нечего и готовиться, так как нечем защищаться, кроме ножей. Порох отсырел, и мы не можем даже воспользоваться нашими револьверами. Если на нас нападут, то мы обречены на верную смерть!
   -- Это не совсем так, сеньор, -- возразил я ему. -- Внизу лежит много камней, принесем их сюда побольше. Быть может, бросая камни, мы и поразим кое-кого из наших врагов!
   Мы так и сделали, пока Майя была на часах. Нашу работу прервал собачий лай снизу, около реки, а вслед затем послышался треск кустов, раздвигаемых на ходу несколькими людьми. Мы молча переглянулись, и Молас выразил общую мысль:
   -- Они идут!
   -- В таком случае, пусть приходят скорее! -- сказал сеньор.
   -- Почему, белый человек? Или вы боитесь? -- спросила Майя.
   -- Да, очень! -- со смехом ответил сеньор Стрикленд. -- Нас, вероятно, скоро перебьют. Вас не пугает такой исход?
   -- Нисколько! Я, следовательно, тоже буду убита, и мне не придется делать длинного обратного путешествия.
   -- Как вы можете быть уверенной в этом? -- усомнился сеньор.
   -- Очень просто, -- ответила девушка, показывая на шейную артерию. -- Если я проткну здесь, то через минуту усну, а через две перестану жить.
   -- Понимаю. Но вы настолько просто говорите о смерти, хотя еще так молоды и прекрасны!
   -- А это потому, сеньор, что жизнь моя была не очень сладкой. И потом, разве я знаю, что готовит мне будущее? Но я знаю, что когда мы уснем для Небесного Сердца, то найдем покой, если не что-нибудь большее!
   -- Будем надеяться, -- сказал сеньор. -- Смотрите, вон они идут! Внизу показались человек семь или восемь, с ними были три мула, которых они привязали к деревьям, а сами подошли к холму.
   -- Интересно знать, кто из нас уцелеет к закату солнца? -- сказал сеньор.
   Идущая по следу собака быстро подбежала к нашему холму и, обнюхав первые ступени, залилась громким лаем, подняв морду кверху. Между тем наши враги не спешили подниматься; они собрались вместе и стали совещаться. Бежать мы не могли, и защищаться было нечем.
   Такое положение заставило сеньора высказать мысль:
   -- Нельзя ли вступить с ними в переговоры?
   -- Невозможно! -- ответил я ему. -- Что мы можем им дать, чего бы они не могли взять сами?
   Тут вмешался старый индеец.
   -- Друзья, отчего вы не спасаетесь бегством? Сзади должна быть тропинка, а в лесу вам легче спрятаться от этих людей.
   -- Как же мы можем бежать, если вы так слабы, -- заметил ему Стрикленд. -- Нам остается храбро встретить смерть и тем окончить поиски Золотого Города!
   -- Я уже стар, -- продолжал Зибальбай, -- и мне не долго жить. А ты, дочь моя, ступай с ними. На тебе наш священный символ, и если этот чужеземец докажет тебе, что он и есть тот, кого мы искали, то ты отведешь его к нам домой, и все исполнится, как было предсказано!
   -- Нет, отец, мы оба останемся живы или погибнем! Эти сеньоры могут идти, если хотят, но я останусь с тобой!
   -- Я тоже, -- сказал Молас, -- так как не хочу избежать смерти, которая сторожит меня... Да и поздно бежать -- смотрите, вот они поднимаются по лестнице, с доном Педро и американо во главе!
   Я выглянул. Молас говорил верно. Разбойники уже поднялись до половины первого этажа.
   -- Если бы у нас были ружья! -- вздохнул сеньор.
   -- Незачем печалиться о том, чего у нас нет, -- ответил я ему. -- Бог может помочь нам, если захочет, а если нет, то нам приходится только преклониться перед Его волей!
   Мы все замолчали, и слышался только голос одного Зибальбая, который, подняв руки к небу, молился своим богам об отмщении врагам. Сквозь кусты я видел, что наши противники поднимались уже на второй этаж.
   -- Надо действовать! -- воскликнул сеньор.
   Он быстро подбежал к тем камням, которые мы с таким усердием собирали, и просил нас всех помочь ему сбросить вниз по лестнице самый тяжелый из них. Но на наше несчастье, корни кустов задержали движение камня, а вслед за тем нападающие открыли непрерывный огонь из своих ружей, и мы были вынуждены искать укрытия за высоким карнизом арки.
   Враги продолжали подниматься, пока не дошли до третьего этажа, где остановились, чтобы передохнуть. Молас, не говоря ни слова, схватил отравленный дротик, подбежал к краю лестницы и с силой метнул его в нападающих; сеньор зачем-то последовал за ним, схватив другой дротик, хотя не умел пользоваться этим оружием. Дротик Моласа попал в шею Смита, и он зашатался на месте, стараясь обеими руками вырвать засевшее острие. Но силы ему изменили, и он свалился вниз. В ответ на это нападение раздался дружный залп, и хотя сеньор Стрикленд и Молас поспешили укрыться за наше прикрытие, но -- увы! -- на этот раз дело не обошлось благополучно. Молас упал, и сеньор остановился, чтобы помочь ему подняться, потом они оба добежали до нас. По лицу сеньора струилась кровь. Я очень испугался.
   -- Вы ранены?
   -- Пустяки! Пуля едва задела меня... Но Молас ранен в бок!
   -- Ничего, ничего. Я чувствую себя хорошо, -- говорил Молас, но я видел, что он испытывает сильную боль.
   Майя подошла к сеньору, стараясь куском от своего платья остановить кровь с его щеки.
   -- Не стоит, -- ответил он ей, -- так как скоро будут более серьезные раны, которых не залечишь. Что же нам делать?
   Вместо ответа она указала рукой на отравленный дротик, который держала в руке.
   -- Я также не могу дать вам иного совета, но говорю вам, что очень рад тому, что встретил вас, и надеюсь, что мы еще свидимся. А теперь воспользуйтесь минутой затишья, чтобы проститься с вашим отцом!
   Майя утвердительно кивнула головой. Подойдя к Зибальбаю, она нежно обняла старика. Я видел, что наши противники совещаются. Смерть Смита заставляла их быть осторожнее, они, по-видимому, опасались засады, но немного погодя все-таки стали подниматься по ступеням третьего этажа. Все мы стояли в полном безмолвии и неподвижности. Молас приложил руку к своей ране, чтобы несколько уменьшить страдания. Потом он опять ушел на внутреннюю площадку и вернулся с большим медным топором, который лежал в куче вещей Зибальбая, найденных нами при входе.
   Молча, не говоря ни слова, он взобрался, пользуясь трещинами в своде, на самый верх арки и лежал, удерживаясь одной рукой и расширяя все больше самую большую трещину.
   -- Сойди скорее вниз, Молас! -- крикнул ему сеньор. -- Ведь если арка упадет, то и ты свалишься вместе с ней!
   -- Ничего! -- ответил Молас. -- Сегодня все равно мой Судный день: попавшая в меня пуля поразила меня насмерть, и я больше не жилец на этом свете!
   -- Прощай, благородный человек, -- сказал ему сеньор. -- У меня нет другого орудия, а то я был бы с тобой.
   -- Прощай, возлюбленный брат мой, верный слуга Сердца! -- послал я ему свой последний привет. -- Твой поступок получит свою награду.
   Цементная крепь с трех сторон была разрушена, но оставалась еще одна, на вид самая прочная.
   -- Далеко ли они? -- спросил Молас.
   Мы осторожно глянули через край карниза и увидели, что наши враги опять остановились футах в шестидесяти под нами, точно опасаясь чего-то неизвестного. Один из них что-то горячо говорил дону Педро, стараясь его в чем-то убедить, но тот, по-видимому, не соглашался. Наконец он сдался и отдал соответствующее приказание. Этих нескольких минут промедления было достаточно, чтобы дать Моласу время справиться с его работой.
   -- Скорее! -- шепнул ему сеньор. -- Они идут!
   Молас отбросил топор и теперь уже работал своим охотничьим ножом, стараясь разрушить цементную крепь, сковывавшую камни столько веков.
   -- Назад, Молас, назад! -- повторял сеньор, но тот не слушал, а быть может, и не слышал.
   Крепь становилась все тоньше и тоньше, но все еще держалась. Тогда Молас переполз на внешнюю сторону свода, и вес его тела пересилил сцепление. Раздался треск, потом глухой шум, и каменная громада упала вниз, на ступени лестницы, увлекая с собой и бесстрашного Моласа. Нашим глазам представилась перемешанная груда камней и человеческих трупов: ни один не избег своей участи, только дон Педро, шедший впереди всех по лестнице, остался в живых. Но новый, неожиданно оторвавшийся обломок карниза свалил его с ног, и он с высоты третьего этажа полетел вниз.
   Все было кончено.
   -- Пойдемте искать тело нашего спасителя, -- предложил сеньор, и мы все последовали за ним.
   Внизу мы нашли трех привязанных мулов с большим запасом провианта, потом не постеснялись отобрать у павших врагов их ружья и патроны, которые могли нам еще пригодиться.
   Все они были убиты наповал, и только дон Педро, упавший на мягкий грунт, еще шевелился и стонал.
   -- Воды, воды! -- слышались его мольбы.
   Сеньор подошел к нему и влил в рот немного водки из фляги, которую мы нашли на одном из мулов.
   -- Как вы милосердны! -- заметила ему Майя. -- Я бы, кажется, ничего не сделала, чтобы облегчить участь этой собаки.
   -- Кто из нас без греха, -- ответил сеньор, -- и потому мы должны быть милосердны.
   -- Я умираю! -- слабым голосом произнес дон Педро. -- Мое предчувствие, что я погибну под развалинами, оправдалось. Но как могу я спокойно умереть, будучи убийцей и разбойником с самого детства?
   Сеньор только пожал плечами, не находя ответа на этот вопрос.
   -- Отпустите мне грехи! -- продолжал взывать дон Педро. -- Ради самого Христа, отпустите мне грехи!
   -- Это не в моей власти, -- ответил ему сеньор. -- Молитесь Богу, потому что время ваше коротко.
   Но тот не внял этому совету, и до нас еще долго доносились вопли и страшные проклятия умирающего непокаявшегося разбойника.
  

XI. Рассказ Зибальбая

   Когда мы немного успокоились и подкрепили наши силы едой, я, видя, что мы вполне можем в тот же вечер двинуться в путь, обратился к Зибальбаю: -- Месяца два тому назад ты, Зибальбай, послал Моласа, который погиб ради нас, к тому из индейцев, которого они признают Владыкой Сердца. Твой посланник странствовал по суше и по морю и наконец передал твое поручение!
   -- Кому?
   -- Мне, так как именно я и есть тот человек, которого вы ищете. Я и мой товарищ пустились в путь, во время которого пережили множество опасностей.
   -- Докажи это! -- предложил Зибальбай и стал задавать мне наши тайные вопросы, на которые я давал установленные ответы.
   -- Ты очень сведущ, -- сказал он наконец, -- но если ты действительно Господин Сердца, открой моим глазам тайну.
   -- Нет! Ты искал меня, а не я тебя. Моласу ты показал символ, покажи его и мне. До тех пор я ничего не сделаю!
   Он подозрительно посмотрел на меня и сказал:
   -- Тебя я испытал; эта женщина -- моя дочь, знающая всю тайну. Но кто этот белый? Имею ли я право открыть сердце перед ним?
   -- Имеешь, потому что этот белый человек -- мой брат, и мы с ним одно целое, до самой смерти. Он также посвящен в наше общество и одно время был даже Хранителем Сердца и Господином, когда я, опасаясь смерти, передал ему нашу тайну. Его уши -- мои уши, его уста -- мои уста. Говори нам обоим, как одному, или промолчи!
   -- Так ли это? -- спросил Зибальбай сеньора, делая знак Братства.
   -- Да, так! -- отвечал мой друг, повторив установленный знак.
   -- Тогда я буду говорить во имя Сердца! И горе тому, кто выдаст услышанную тайну! Подойди сюда, дочь моя, и дай мне то, что я отдал тебе на хранение!
   Майя засунула руку в густые пряди своих волос и передала отцу какой-то спрятанный там предмет.
   -- Это ли ты хотел видеть? -- спросил он, показывая мне талисман при свете заходящего солнца.
   Я взглянул: перед моими глазами была как раз недостающая половина того, что перешло ко мне от предков.
   -- Кажется, это оно, если только глаза меня не обманывают! А ты не за этим ли пришел так далеко? -- спросил я Зибальбая, снимая с шеи свою половину разбитого Сердца.
   Старик внимательно сравнивал, переводя глаза от одной половины к другой. Лицо его все больше и больше прояснялось, и, обращая свои взоры к небу, он с умилением проговорил:
   -- Благодарю тебя, безымянный бог моих отцов, что ты направил мои стопы по истинному пути. Пошли славное окончание так славно начатому!
   Потом опять повернулся ко мне, продолжая:
   -- Теперь, когда День и Ночь снова соединились, должно засиять новое солнце, солнце славы нашего народа. Возьми обратно свою половину, а я оставлю у себя свою, потому что они должны быть соединены не здесь, а много дальше. Теперь слушайте, братья, мой рассказ, который будет краток. Мои слова станут ясны, когда ваши глаза увидят то,.что должны увидеть, а если нет, то чем меньше сказано, тем легче забывается. Быть может, вы уже слышали сказание о древнем невидимом городе, последнем убежище нашего народа, еще не завоеванном белыми людьми, таинственном святилище истинной веры наших отцов, дарованном им божественным Кукумацем, иначе именуемом Кветцалом?
   -- Да, мы слышали об этом и стремимся попасть в этот город, -- ответил я.
   -- В таком случае в нашем лице вы найдете проводников в этот город, в котором я состою наследственным касиком и верховным жрецом, а моя дочь -- единственная наследница. Я вижу, вы удивляетесь, как это мы, люди такого положения, странствуем одни, как нищие, по земле белых людей? Слушайте! Сердце Мира, самый древний и великолепный город, был некогда столицей всей здешней земли, от моря до моря, его стены были возведены одним из двух братьев, которым перешел престол Кукумаца. Между ними возникла междоусобная война, и они разделились. В давние времена власть Сердца Мира была так велика, что все города, развалины которых нам здесь встречаются, были его данниками. С течением времени сюда стали проникать орды варваров, и постепенно он утрачивал свои владения, но враги никогда не могли добраться до стен самого города, и он всегда оставался гордым и независимым!
   Сам город расположен на острове, посреди большого озера, но многие тысячи подданных жили в окрестных землях, обрабатывая поля и добывая золото и драгоценные камни. Так прошло двенадцать поколений, когда до города дошли слухи, что пришлый белый народ явился завоевать их и что он убивает жителей и грабит их имущество. Дошло также известие, что эти люди, узнав о сказочный богатствах Сердца Мира, решили завоевать и этот город. Правивший тогда касик, удостоверившись в этих слухах, собрал совет старейшин и, выслушав оракул богов, решил, что все жившие вне города должны быть созваны в сам город, чтобы не было никого, кто мог бы указать путь к нему. Так и было сделано: пришельцы несколько лет возобновляли свои поиски, но безуспешно, и тогда пришли к заключению, что все сведения о Сердце Мира не более чем сказки. В городе из-за большой скученности населения появилась страшная болезнь, которая унесла столько жертв, что в конце концов всем оставшимся в живых стало достаточно просторно. Но закон, гласящий, что никто под страхом смерти не может искать себе ни мужа, ни жены вне города, остается в полной силе и теперь. В наши дни число жителей достигает всего нескольких тысяч. И вот я, Зибальбай, правящий городом с юных лет, увидел, что еще через пару веков прирост совершенно прекратится и наш славный город будет пустыней и огромным кладбищем. Но от наших предков до нас дошло сказание, что когда обе части разбитого Сердца соединятся вновь на священном алтаре, то наше царство опять станет великим и сильным. Я много думал об этом сказании, моля бога, которому служу и верховным жрецом которого я являюсь, чтобы он ниспослал мне мудрость и силы найти то, чего недостает, и спасти народ, погибающий, как гибнут цветы в засуху от недостатка влаги. Однажды ночью я услышал голос, который приказывал мне идти по старому пути к морю, где я могу обрести то, что утрачено. Я собрал наш совет старейшин и открыл им свой сон. Они сочли меня сумасшедшим, но сказали, что я могу идти, если хочу, они не имеют власти надо мной, так как я их касик, но что никто из народа не должен меня сопровождать, так как это противоречит закону страны.
   Я ответил, что так и поступлю, но тут заговорила моя дочь, сказавшая, что и она пойдет со мной и что они не имеют права ее удерживать. Все молча согласились, только один голос раздался против -- голос моего племянника, который был обручен с моей дочерью. Не так ли, Майя?
   -- Да, это было именно так, -- подтвердила девушка с улыбкой.
   -- Короче говоря, после моего решения и общего согласия отпустить со мной дочь, мой племянник Тикаль был назначен править страной вместо меня, в качестве моего заместителя, впредь до моего возвращения. В назначенный для отъезда день множество сановников и простого люда провожали меня на ту сторону озера и даже дальше, до тайного прохода через горы. Они заливались слезами, считая, что из-за нашего безумия мы идем на верную смерть.
   Мы одни перешли горы и пошли по следам старой дороги, по пустыне, пока не дошли до этого самого места, где мы теперь сидим. Остальное вам уже известно, и я не стану рассказывать. Вот все, что я могу о себе сказать. Позвольте мне в свою очередь узнать о вас и о ваших планах.
   Тогда я пересказал Зибальбаю все, что касалось меня, то самое, что я написал для вас, сеньор Джонс, в начале своего рассказа.
   -- Ты говоришь слова, которые идут к моему сердцу. Но я хотел бы знать, как это исполнить?
   -- При твоей помощи, -- ответил я. -- У нас есть люди, но у меня нет золота, чтобы их вооружить, а от тебя я слышал, что у тебя много золота и нет людей. Поэтому я прошу у тебя частицу твоих богатств, тогда я подниму весь народ!
   -- Иди со мной в нашу страну, и ты получишь все что хочешь! Брат мой, у нас с тобой одна цель, и судьба недаром свела нас. Пророчество истинно, и сон мой был правдив. Скоро в священном храме соединится Сердце, и исполнится воля неба! Я недаром прожил свой век и на старости испытал насмешки людей. День и Ночь теперь сошлись. Дай мне руку, и поклянемся оба, что мы приложим все наши силы к исполнению пророчества! О небо, благодарю тебя!
   С этими словами он отошел и стал молиться. Ко мне обратился сеньор, до того все время внимательно слушавший:
   -- Все это очень хорошо, Игнасио, но я думаю, что есть вещи еще более важные, чем возрождение индейского народа. Завтра, в крайнем случае послезавтра, люди отправятся на поиски наших преследователей. И естественно, что за нами устроят погоню. Надо прежде всего подумать о собственном спасении.
   -- Я предлагаю, сеньор, на рассвете выступить в путь. У нас есть три мула, и это очень облегчит дорогу. В дремучем лесу трудно напасть на наш след, а мы имеем перед нашими преследователями преимущество в три дня.
   -- Скажите, Госпожа Сердца, вы знаете дорогу?
   -- Да, знаю, -- ответила Майя на мой вопрос. -- Но прежде чем мы вступим на нее, я должна вас кое о чем предупредить, чтобы вы не подумали, что мы заплатили злом за спасение наших жизней. Вы слышали слова моего отца. Он говорил чистую правду, но правду не всю. Он действительно является правителем этой страны, но среди сановников есть много недовольных его правлением, подчас суровым и деспотичным. Вот почему они согласились отпустить его на поиски утраченной половины Сердца для исполнения пророчества, в которое никто из них не верит. Они надеялись, что он погибнет в пустыне или на чужбине.
   -- Почему же они отпустили вас, его наследницу?
   -- Потому что я этого захотела. Я люблю своего отца и считаю, что должна быть рядом с ним даже в опасности. Я должна еще сказать, чтобы не утаивать ничего, что ненавижу свою страну и того человека, за которого должна выйти замуж. Я была рада уйти хоть на время...
   -- А этот человек тоже ненавидит вас?
   -- Нет! Даже если он и любит меня, мне кажется, что еще больше он любит власть. Если бы я осталась, то вместо отца правила бы страной и Тикаль был бы ближайшим к трону, но не на троне. Потому он и согласился на мой уход... Из вашей беседы с отцом я знаю, что вы решились сопровождать его. Я рада этому по многим причинам, но предпочла бы, чтобы мы встретились в другом месте. Вы говорите, что ищете золото, чтобы исполнить пророчество, и время для этого должно наступить, когда сойдутся обе части Сердца в назначенном для этого месте?
   -- А разве вы не верите в это пророчество?
   -- Я этого не говорила. Конечно удивительно, что, повинуясь сну, отец нашел то, что было утрачено уже много веков назад. И все-таки я должна сказать, что у меня нет веры в жрецов, видения и богов, которых, кажется, несколько! -- сказала Майя, указывая рукой на языческий храм и его жертвенники. -- А вы -- последователи веры, неизвестной мне.
   -- Мы исповедуем истинную веру! -- возразил я Майе.
   -- Может быть! Но я не знаю, как отнесется к этому наш народ. Идите с нами, если желаете, но будьте осторожны. Наш народ завистлив, даже имя чужеземца ему ненавистно. Не многие достигали нашего города, но разве только одному или двум из них удалось бежать. Народ не желает никаких перемен, а о внешнем мире имеет очень мало сведений. Я не знаю, как наши люди примут носителей нового учения. Все их стремления ограничиваются сохранением того, что построили предки. А теперь, сеньор, вам надо решить, последуете ли вы за нами в город Священных Вод или повернете свое лицо по направлению к морю и забудете встречу со странствующим лекарем и индейской девушкой. Я внимательно слушал слова девушки и понимал: она думает, что, идя с ними, мы идем к нашей гибели.
   -- Госпожа моя, -- ответил я ей, -- возможно, что там меня ожидает смерть, но в последнее время я слишком часто смотрел ей в глаза, чтобы закрывать их теперь. У меня есть великая задача, которую я должен стараться выполнить, насколько мне позволят мои слабые силы. Будь что будет, но я последую за вашим отцом. Другое дело -- мой друг сеньор, он слышал ваши слова, а я еще раньше говорил, что не ожидаю ничего хорошего от нашего путешествия. Теперь, если он послушается нашего с вами совета, то наутро мы с ним расстанемся. Он пойдет своим путем, а мы -- нашим.
   -- Вы слышали? -- спросила его Майя. -- Что вы скажете, белый человек?
   Я заметил, что она с тревогой ожидала его ответа, а сеньор смеясь произнес:
   -- Да, леди, я слышал и почти не сомневаюсь, что сложу свои кости в вашей стране. Я уже давно решил, что пойду вместе с моим другом, чтобы содействовать возрождению индейского племени. Я слишком ленив, чтобы менять свое решение. А после происшествий сегодняшнего дня даже не знаю, что опаснее, оставаться или идти с вами.
   -- Я рада, что вы решаетесь и делаете это по своей доброй воле, -- с улыбкой сказала она. -- Пусть наш путь будет удачен! А теперь нам пора отдохнуть, чтобы отправиться на рассвете.
   Наутро мы выступили в путь, пользуясь двумя мулами для езды, а на третьего навьючив провиант и бурдюки с водой. Радость мою омрачало только сожаление, что мы покидаем место, где ради нас всех погиб благородный Молас.
   Мы решили избегать населенных мест и держались леса. Ружья давали нам возможность стрелять птиц и тем дополнять нашу пищу, сберегая запасы. Через несколько дней силы вернулись к нам, даже к Зибальбаю, хотя он больше других пострадал от мексиканца.
   Неделю спустя мы уже покидали безлюдные пределы Юкатана и готовились вступить в пустыню, за которой лежали горы. Наши спутники довольно подробно вспоминали пройденный ими путь, руководствуясь взятой с собой старинной картой, начерченной еще во времена индейского владычества. На эту карту были нанесены все дороги, которые перерезали страну по всем направлениям. Теперь они заросли деревьями , местами их занес песок, но по прошествии некоторого времени, в точности следуя карте, мы опять находили следы нашего пути и по встречавшимся развалинам имели даже возможность проверить показания карты относительно существовавших некогда городов и храмов.
   Сеньор Стрикленд неутомимо расспрашивал нас обо всех этих древностях, о старинных преданиях и обычаях, а Майя, напротив, интересовалась нашей страной и отдаленной родиной сеньора. Наблюдая за ними в течение нескольких недель, во время пути или отдыха в полуденные часы, мне казалось, что сеньор является фанатичным последователем старины, а Майя -- современной девушкой, а не дочерью умирающего народа.
   -- Я не понимаю, что вы находите интересного во всем этом? Я так ненавижу всю эту жизнь! Моя родина -- настоящее кладбище, и люди там ничего сами не делают. Они получили готовое от предков и теперь только едят, пьют, спят и интригуют друг против друга. Если бы это было иначе, неужели они не искали бы обновления, как это делает дон Игнасио? Мы отжили наше время, и нас ожидает только неизбежная смерть. Пока я еще молода, я готова навсегда отвернуться от этого мертвого народа и жить среди людей, у которых есть настоящее и будущее.
   Сеньор старался отшутиться, что смерть лучше жизни, что прошлое лучше настоящего, но она все больше и больше интересовалась нашей жизнью, расспрашивая о ней сеньора и меня. Она хотела знать всю историю земли, и ничто не могло ей наскучить. Она задавала вопросы о вере, обычаях и нравах. И у меня на разу не повернулся язык, чтобы сказать правду о женщинах нашего света, -- так чиста была душа этой девушки.
  

XII. Майя спускается в колодец

   Однажды к вечеру мы остановились у большого холма, обозначенного на карте Зибальбая как местонахождение подземного источника. Жара стала невыносимой, с неба не выпадало ни капли дождя, и все впадины в каменистых скалах, даже самые глубокие, были совершенно сухими. Ужин наш мы запили последним запасом из взятых с собой бурдюков, но напоить наших мулов было нечем. Тогда мы стали внимательно осматривать ближайшую местность и по протоптанной тысячами ног, хотя и заросшей тропинке добрались до входа в подземный водяной бассейн, в так называемую куэву. В глубине большой пещерной выемки мы увидели глубокий колодец, из которого несло сыростью. Зажженный ствол сухого алоэ ничего нам не осветил. Сеньор бросил вниз небольшой камень, и прошло несколько секунд, прежде чем до нас долетел глухой далекий стук камня о камень. Дно было безводное, и вода, если она существовала, была в стороне.
   -- Что за страшное место! -- воскликнул я. -- Кажется, я предпочел бы умереть от жажды, чем решиться спуститься вниз.
   -- И все-таки люди туда спускались, -- возразила Майя, указывая на ступени, высеченные в стене на расстоянии почти фута друг от друга.
   Цепляясь руками и ногами, можно было, конечно с опасностью для жизни, сойти вниз и, может быть, подняться наверх.
   -- Вероятно, у древних обитателей здешних мест были веревочные перила, -- высказал я предположение.
   -- Уйдем отсюда, -- решил Зибальбай, -- никто не сможет туда проникнуть. Сегодня наши мулы останутся без воды, но завтра, через пять часов пути, я знаю, мы найдем родник!
   Выйдя на открытый воздух, мы все облегченно вздохнули. Разговаривая между собой, мы собирали траву для наших животных, когда Майя, заметив на скале красивый белоснежный цветок алоэ, обратилась ксеньору Стрикленду:
   -- Сорвите, пожалуйста, мне этот цветок!
   Тот быстро поднялся на несколько футов и только срезал ножом цветок, как вдруг страшно вскрикнул.
   -- Что с вами, сеньор? Укололи палец, обрезали руку?
   Он ничего не ответил и только указал на скалу. Тут мы все увидели уползающую серую змею, которая, очевидно, ужалила сеньора. На его руке показалась кровь, а сам он побледнел как полотно.
   -- Змея! Его укусила змея! -- с ужасом воскликнула Майя, и прежде чем я что-либо сообразил, она крепко впилась губами в рану, чтобы высосать кровь.
   Я поспешил на помощь. Оторвав кусок ткани от ее длинного платья, я крепко перевязал руку сеньора около локтя и с помощью вложенной палки скрутил этот самодельный жгут насколько было возможно. Кровообращение в руке было задержано, и можно было надеяться на благополучный исход.
   -- Змея очень ядовитая! -- с трепетом проговорила Майя.
   -- Не стоит так сильно беспокоиться, я знаю способ лечения. Только скорее идем в наш лагерь, -- сквозь зубы ответил ей Стрикленд.
   Дойдя до лагеря, он вынул нож и велел мне сделать глубокий надрез на месте раны.
   -- Глубже, глубже! Это вопрос жизни и смерти, а в этом месте нет артерий!
   Подошедший Зибальбай стал держать руку сеньора, и я сделал два надреза. Выпустив всю кровь до последней капли, мы, следуя указаниям сеньора, положили в рану пороху, сколько может поместиться на двадцатицентовой монете, и зажгли. Показался белый дым, и раздался запах горелого мяса.
   -- Так как у нас нет водки, -- сказал сеньор, с удивительным спокойствием выдержав всю эту мучительную операцию, -- то нам остается только ждать.
   -- Надо съесть немного коки, -- посоветовал Зибальбай, подавая сеньору кусок теста из нее, -- это намного лучше огненной воды.
   Тот стал усиленно жевать, но скоро силы его совершенно оставили, он опустился на землю, глаза сомкнулись, как во время сна, а горло схватывала легкая судорога -- яд все-таки проник в кровь. Тогда мы подняли нашего товарища на ноги, взяли под руки и заставили ходить взад и вперед, увещевая не падать духом.
   -- Я стараюсь, -- ответил он нам, но следующие слова уже свидетельствовали, что им овладел бред, и он свалился на землю.
   Мне было тяжело смотреть на него. Я считал, что он должен непременно умереть, и был не в силах спасти его, моего лучшего друга. Я не мог удержаться, чтобы не упрекнуть несчастную и неповинную девушку.
   -- Это ваша вина! -- сказал я ей с озлоблением.
   -- Вы жестоки и говорите это, потому что ненавидите меня!
   -- Может быть, я и жесток, но разве я не имею на это права, видя, как близкий друг умирает по милости женского безумия?
   -- Разве вы одни имеете право его любить? -- прошептала она.
   -- Если мы его не разбудим, то белый человек умрет, -- заметил Зибальбай.
   -- Проснитесь! Проснитесь! -- закричала Майя. -- Они говорят, что это я убила вас!
   Ее голос дошел до его сознания, так как он ответил, хотя и чуть слышно:
   -- Я попробую...
   Мы опять подхватили его под руки, и он стал ходить, но как человек в сильном опьянении. Наконец он упал в полном изнеможении. Он схватил наши руки, мою и Майи, и, приложив их к своей груди, дал нам возможность чувствовать, как все медленнее и медленнее бьется его сердце. Потом, совершенно для нас неожиданно, на всем его теле выступил такой обильный пот, что даже при слабом освещении молодой луны мы могли видеть, как крупные капли одна за другой стекали по его лицу на землю.
   -- Я думаю, что теперь белый человек будет жить, -- спокойно сказал Зибальбай, внимательно всматриваясь в его лицо.
   Мы положили сеньора в гамак, закутали плащами. Потливость наконец прекратилась, унося с собой весь яд. Он заснул, но через час проснулся, попросив пить. У нас же не было ни одной капли воды, и мы ничем не могли ему помочь.
   -- Человечнее было бы дать мне умереть от яда, чем мучить нестерпимой жаждой, -- упрекал он нас всех.
   -- Нельзя ли попытаться достать воды в куэве!- предложила Майя.
   -- Невозможно, -- ответил ее отец.--Это будет смертью для всех нас.
   -- Конечно! Лучше один, чем все четверо, -- проговорил сеньор.
   -- Отец, -- обратилась Майя к Зибальбаю, -- ты должен взять лучшего мула и поспешить к роднику. Луна светит достаточно ярко, и ты можешь вернуться обратно с водой через восемь или девять часов.
   -- Это бесполезно, -- перебил ее сеньор. -- Я столько не проживу. В горле у меня горит костер!
   Зибальбай пожал плечами: он тоже был того мнения, что ехать бесполезно. Но Майя настойчиво обратилась к нему и сказала:
   -- Ты едешь, или поеду я?
   Тогда он отошел, что-то ворча себе в бороду, и через несколько минут в степи послышался топот ног удалявшегося мула.
   -- Не бойтесь, сеньор, -- сказал я ему, -- это яд вас так иссушил, но жажда вас не убьет... Жаль, что у нас нет никакого усыпляющего средства.
   Он лежал некоторое время неподвижно, но по судорожным движениям его рук и лица можно было видеть, что он очень страдает.
   -- Майя, -- произнес он наконец, -- не можете ли вы найти холодный камень, чтобы положить мне в рот?
   Она отыскала камешек, который он взял в рот. Сеньор выплюнул камень, подержав его во рту, и мы увидели, что он был совершенно сухой.
   -- Разве вы злые духи, что так мучаете меня? Что же вы стоите и смеетесь надо мной! Дайте же мне хоть каплю воды!
   -- Я не могу больше видеть этих мучений, -- обратилась ко мне Майя. -- Останьтесь с ним, дон Игнасио.
   -- Вы правы: это зрелище не для девушки. Идите и засните, а я останусь бодрствовать.
   Она укоризненно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Отойдя шагов на тридцать, она в раздумье опустилась на землю. Все дальнейшее я пишу с ее слов, как она потом мне подробно рассказывала. Она пришла к убеждению, что без воды сеньор не переживет этой ночи и что ее отец, как бы он ни спешил, не успеет вернуться вовремя. Сеньор умирал, и она чувствовала, как постепенно уходит из нее ее собственная жизнь. Спасти его может только вода, и воду надо непременно достать. Но где? Остается только куэва! Если прежние жители спускались вниз и делали это ежедневно, то разве это невозможно теперь? Она была молода и сильна, к тому же с детства привыкла лазать по городским стенам и кручам... Отчего же ей не сделать попытки? И что за важность, если она убьется насмерть, раз он обречен на смерть?
   Я продолжал стоять около умирающего друга и молил небо о спасении его жизни. В это время ко мне подошла Майя и сказала:
   -- Вы думаете, что любите его? Если я останусь жива, то я, которую вы презираете, покажу вам, что такое любовь!
   Я не придал этим словам никакого значения, потому что считал их сумасбродными.
   Она скрылась. Потом я узнал, что она взяла веревку, небольшое ведро, которое привязала себе на плечи, нож, камень и трут. Быстро добежала она через кусты до входа в пещеру, там срезала несколько ветвей алоэ, которые сбросила вниз. Вслед за ними девушка бросила один зажженный факел, чтобы хоть немного освоиться с предстоящим спуском. Потом Майя зажгла еще одну ветку, укрепив ее у самого входа в колодец, и стала спускаться.
   Позже она откровенно созналась, что ее пугали порывы ветра, казавшиеся дыханием отошедших в вечность предков. Индианка осталась совершенно без одежды, чтобы иметь полную свободу движений; веревка с ведром на спине, в которое она положила трут и камень, не могли ей мешать. Она с твердой решимостью поставила одну ногу на ближайший выступ скалы и потом, придерживаясь руками и осторожно ощупывая дальнейшие ступени, двинулась в трудный и опасный путь. В одном месте у нее под ногой не оказалось ступени. Ужас охватил ее, но отважная девушка не растерялась и стала ощупывать спуск дальше, и оказалось, что одна выемка испортилась, и ей сразу пришлось опуститься на два фута. Затем она стала считать, сколько ей еще оставалось ступенек. До дна их оказалось еще семьдесят семь. Майя запомнила это число, чтобы при подъеме суметь ориентироваться. Ступив на дно этой глубокой трубы, она перевела дух, потом зажгла один из факелов и осмотрелась. Несмотря на всю душевную тревогу, окружающая картина произвела на нее огромное, хотя несколько безотрадное впечатление из-за своей дикой и величественной красоты. Как велико было углубление на дне колодца, в котором она очутилась, осталось для нее невыясненным, так как факел освещал сравнительно небольшое пространство. Индианка пошла, руководствуясь инстинктом и ощущением сильной прохлады в одном из концов колодца. Неожиданно она наткнулась на поворот в сторону и, пройдя еще несколько шагов, увидела отражение своего факела в небольшом озере чистой прозрачной воды. Здесь стены расширились, образуя сталактитовый свод над подземным водоемом. Быстро наполнив ведро, Майя двинулась в обратный путь. Опять засветив факел, который был оставлен внизу, она стала подниматься. Это было гораздо труднее, так как привязанное за спиной ведро с водой оттягивало туловище назад, веревка резала плечи, но храбрая девушка поднималась все выше по отвесной стене, цепляясь только за выступы ступенек. На семьдесят седьмой ступени ей грозила большая опасность: она чуть не оступилась и не слетела вниз, но отчаянным усилием удержалась и уже твердо продолжала подъем. Недалеко от выхода силы стали ей изменять. Она могла уже мысленно представить себе, как мало осталось ей пройти, -- и вдруг она не сможет и от слабости упадет вниз. Тяжелое ведро очень затрудняло ее движения. У нее мелькнула мысль, что если выплеснуть воду, то можно будет вылезти самой, но воспоминание о страданиях сеньора одолело все мысли о собственной спасении; это же воспоминание подкрепило ее убывающие силы, и вот наконец она опять стояла у входа в страшный колодец, но с настоящим сокровищем в руках. Накинув снятое платье, Майя бегом бросилась к нам.
   Тем временем я предавался очень горьким размышлениями. Я тоже понимал, что есть возможность спасти угасающую жизнь, но что для этого надо только спуститься в куэву. В молодости я был довольно силен и ловок, работал на рудниках и мог решиться на это дело, хотя в последние годы немного страдал головокружением. Я мог попытаться и должен был это сделать. Я окликнул Майю:
   -- Сеньора, сеньора! Где вы?
   -- Здесь! -- отвечал голос издалека. -- Что с ним, жив он или умер?
   -- Нет! Но без воды он не проживет и часа. Я решил достать ему воды, а если погибну, то вы все объясните вашему отцу. Отдайте ему мою половину нашего символа, а сеньору скажите, чтобы он не шел дальше, а возвращался в Мексику. Прощайте, сеньора!
   -- Постойте, дон Игнасио! -- ответила она мне, уже совсем близко. -- Я уже достала воды из пещеры.
   Я не мог произнести ни слова от изумления и стыда, что чужая девушка была мужественнее меня, который столь многим обязан сеньору. Я хотел о чем-то ее спросить, но она в изнеможении опустилась на колени и потом упала в обморок. Взяв воду, я подошел к Стрикленду и прежде всего провел намоченной рукой по его губам. Одно только прикосновение влаги оживило его.
   -- Это вода, я чувствую воду! -- скорее догадался, чем расслышал я слабый голос друга.
   Сердце мое переполнилось радостью. Я давал ему пить крайне осторожно, хотя он просил и умолял дать еще и еще. В течение целого часа я так, капля по капле, поил сеньора. Вскоре глаза его немного прояснились, щеки утратили свой мертвенный оттенок.
   -- Эта вода спасла меня! -- проговорил он. -- Кто ее достал?
   -- Я расскажу вам об этом завтра, а теперь, если можете, постарайтесь заснуть.
  

XIII. Клятва

   Встав на рассвете, я зажег костер, чтобы приготовить горячую пищу сеньору, продолжавшему крепко спать. Ко мне подошла Майя, и я увидел, что ее руки и ноги были расцарапаны. -- Сеньора, -- обратился я к ней, -- прошлой ночью я произнес оскорбительные слова, которые прошу мне простить. Я вижу, что был неправ по отношению к вам. Простите меня, и я обещаю быть вам верным слугой, если только мои услуги смогут вам когда-либо потребоваться.
   -- Благодарю сердечно за эти слова, дон Игнасио, и готова забыть те, которые вырвались у вас прошлой ночью. Вы угадали мою тайну, и я не стыжусь ее. Я только сожалею, что так мало стою сеньора. Прошу вас, не настраивайте его против меня и не разлучайте нас, если моя любовь тронет его. Напротив, я прошу вас оказать нам всякое содействие...
   -- Вы требуете от меня большой клятвы, касающейся будущего, которое никому не ведомо...
   -- Знаю, сеньор, но вспомните, что ваш друг, который теперь так спокойно спит, был бы бездыханным трупом, если бы не я. Вспомните, что вы стремитесь попасть в Столицу Сердца, где выгодно иметь в моем лице друга... Не давайте обещания, если не хотите, но знайте, что я буду вам страшным врагом!
   -- Не стоит мне угрожать. Я не боюсь угроз. Он сам себе господин, и потому обещаю, что не буду становиться между вами... Смотрите, он просыпается.
   Майя повернулась к костру, сняла котелок, и мы подошли к сеньору.
   -- Вот горячая пища, -- сказала девушка, но сеньор с недоумением посмотрел на нее и спросил:
   -- Что такое случилось, Майя?
   -- Вчера вечером, доставая мне цветок, вы были укушены змеей и чуть не умерли!
   -- Помню. И наверняка умер бы, если бы вы не высосали кровь из раны и не стянули мне так крепко руку. А дальше? Дальше?
   -- Когда миновала опасность отравления, вас стала мучить сильная жажда, а у нас не было ни капли воды для вас.
   -- Да, помню и это. Никому не пожелаю испытать такого мучения. Но я выпил воды и ожил. Кто принес ее мне?
   -- Отец отправился верхом к источнику...
   -- Он вернулся?
   -- Нет еще.
   -- Значит, не он привез воду. Откуда же она появилась?
   -- Из куэвы, которую мы вместе вчера осматривали...
   -- Кто же спустился туда? Ведь она недоступна!
   -- Я спустилась.
   -- Вы?! Нет, это немыслимо! Не шутите, кто туда спустился?
   -- Я не шучу, сеньор. Вы умирали от жажды, а отец мог не успеть вернуться... Тогда я взяла ведро и спустилась вниз. Мне посчастливилось вернуться невредимой и вовремя, чтобы предупредить дона Игнасио, который собирался сделать то же самое. Я расскажу об этом после подробнее, а теперь вам надо поесть...
   Сеньор Стрикленд протянул к ней руки и заключил в свои объятия. Таким образом они безмолвно объяснились в любви среди дикой пустыни, при одном молчаливом свидетеле, которым был я.
   -- Не забудьте, что я только простая индейская девушка, -- проговорила она, -- а ведь вы господин среди белых. Хорошо ли вам любить меня?
   -- Очень хорошо, потому что вы самая благородная из всех девушек, когда-либо виденных мной, и вы спасли мне жизнь!
   Зибальбай вернулся только к полудню. Мул споткнулся об острый камень и захромал.
   -- Он еще жив? -- спросил старик у дочери.
   -- Да, отец!
   -- Крепок же он! Я думал, что жажда непременно убьет его раньше.
   -- Ему дали воды... Я спустилась в куэву и достала воды, -- добавила она после некоторого колебания.
   Старик с изумлением взглянул на девушку.
   -- Как это у тебя достало мужества спуститься в это страшное место? -- Я хотела спасти друга... Ведь я знала, что ты не успеешь вернуться. Зибальбай задумался и медленно проговорил:
   -- Мне кажется, что этому белому человеку лучше было умереть: боюсь, что он причинит нам много затруднений. Богам было угодно сохранить твою жизнь, и помни, что она принадлежит им и что мы должны идти по тому пути, который они избрали для тебя, а не по тому, который ты выберешь сама. Помни также, что в Столице Сердца тебя ожидает некто, который может многое сказать против твоей дружбы с белым пришельцем.
   В тот же вечер, отозвав меня в сторону, Майя передала мне слова своего отца.
   -- Я вижу, что не обойдусь без вашей помощи, дон Игнасио, так как отец будет против меня, если мои желания будут мешать его планам. Я убеждена только в том, что моя жизнь не во власти богов, я утратила веру в тех, которым поклонялись отец и я, если только когда-нибудь имела эту веру!
   -- В вас говорит горячность, но я полагаю, что было бы разумнее, если бы ваш отец не слышал таких слов.
   -- Разве вы верите нашим богам, дон Игнасио? -- спросила она меня удивленно.
   -- Нет, сеньора. Я христианин, не признаю идолов и не желаю общаться с их поклонниками.
   -- Понимаю. Вы хотите общаться только с богатством этих поклонников. Но почему бы и мне не стать христианкой? Я уже многое узнала о вашей вере и нахожу, что она чиста, велика и спасительна для нас, смертных!
   -- От души желаю вашего полного просветления! -- ответил я. -- Но не по-христиански упрекать меня в стремлении к богатствам, которых я домогаюсь лишь в интересах своего народа, а не для себя.
   -- Простите меня, дон Игнасио. Тон мой был резким, как и ваш еще недавно... Но я слышу, что сеньор зовет меня!
   Еще два дня пришлось нам пробыть на месте, пока сеньор не окреп настолько, что мог продолжать путь. Десять дней мы двигались по пустынной равнине и только на одиннадцатый дошли до пологих склонов довольно высоких гор. Еще через сутки мы достигли линии снегов и были вынуждены оставить мулов, которых нечем было бы кормить. Эту ночь мы провели, зарывшись в снегу и тщетно стараясь заснуть. Время от времени нас будил отдаленный шум, похожий на раскаты грома, -- это были падающие с гор лавины.
   -- Как долго нам предстоит идти в снегах? -- спросил я Зибальбая.
   -- Смотри, -- ответил он, указывая рукой на место, откуда появился первый луч восходящего солнца. -- Там -- высшая точка нашего подъема, и там мы будем сегодня перед закатом.
   Несколько ободренные этими словами, мы собрались и пустились в путь. К счастью, подъем не был очень крут, и мы с небольшими остановками для отдыха успели еще засветло добраться до цели. Перед нами, точно из земли, выросли высокие, почти отвесные скалы, расходившиеся в обе стороны наподобие искусственных крепостных стен.
   -- Нам нужно взобраться на эту стену?
   -- Нет, -- ответил Зибальбай на мой вопрос. -- Есть путь внизу. Дважды в прежние времена доходили сюда толпы белых завоевателей, но, не найдя прохода, возвращались домой, хотя руки их были у самой двери.
   -- Эти скалы окружают священную долину со всех сторон? -- спросил сеньор.
   -- Нет, белый человек, нет! Они обрываются в нескольких днях пути к западу, а там начинаются непроходимые болота. Горы можно обойти и с востока, но для этого надо три дня идти по горам и пропастям. Только одному человеку это удалось, странствующему индейцу, пришедшему к нам еще при моем деде. Теперь ждите, я пойду искать...
   -- Вы рады, что находитесь на пороге своего дома? -- спросил сеньор молодую девушку.
   -- Нет, -- ответила она, -- в пустыне я была счастлива, а здесь и меня и вас ожидает только одно горе. Если я действительно дорога вам, то бежим обратно и поселимся среди людей вашего народа.
   Она умоляюще сложила руки.
   -- Как? Оставить вашего отца и дона Игнасио одних заканчивать путешествие?
   -- Вы мне больше, чем отец, хотя вам, быть может, дон Игнасио дороже, чем я!
   -- Нет, Майя. Но, пройдя такой большой путь, я хочу видеть Священный Город.
   -- Как вам угодно, -- сказала она с глубокой грустью. -- Смотрите, отец нашел проход и зовет нас.
   Зибальбай стоял от нас в сотне шагов, но мы не видели никакого прохода.
   -- Хотя я вам доверяю и надеюсь, что небо соединило нас для своих великих целей, -- сказал он, -- но, следуя старому закону и повинуясь клятве не пропускать в город ни одного чужестранца, я должен завязать вам глаза. Дочь моя, сделай это!
   Она повиновалась и, завязывая повязку, шепнула каждому из нас:
   -- Не бойтесь, я буду вашими глазами!
   С той минуты мы были как во тьме. Пройдя немного, ведомые за руки, мы остановились. Наши проводники отошли немного в сторону, и мне показалось, что они отодвигают что-то очень тяжелое. Затем мы стали спускаться по довольно покатому склону, но шли по столь узкому проходу, что плечами постоянно задевали его стены, а иногда нас заставляли очень низко наклонять головы. После многих крутых поворотов проход расширился, и идти стало свободнее.
   -- Снимите повязки, -- послышался голос Зибальбая. Несколько освоившись со светом, мы с любопытством осмотрелись кругом. Я подумал, что нахожусь на дне глубокой расщелины, вероятно вулканического происхождения. Вдоль шла искусственно сооруженная дорога настолько хорошего исполнения, что прошедшие века и снеговые завалы не могли ее разрушить и по ней было очень легко идти. По обеим сторонам были видны пещеры с отверстиями, но они находились на известной высоте и без лестницы в них было трудно попасть.
   -- Что это? Место для погребения умерших? -- спросил я.
   -- Нет, -- ответил Зибальбай, -- это бывшие жилища диких людей, которые не боялись холода и питались малым. Преследуя их, основатель Священного Города открыл проход, по которому мы шли, и таким образом нашел тот роскошный плодоносный остров и долину с озером, на котором расположена ныне Столица Сердца... Но будем спешить, иначе ночь застигнет нас в проходе.
   Ущелье, по которому мы шли, опять сузилось, и мы очутились в туннеле, в сплошной темноте.
   -- Не бойтесь, -- сказал нам Зибальбай, -- проход короток, и здесь нет ям!
   Через несколько минут впереди опять появился свет, и немного погодя мы были уже по ту сторону гор. Не останавливаясь, Зибальбай свернул направо, и еще через несколько десятков шагов мы очутились у двери дома, построенного из неотесанного камня.
   -- Входите, -- обратился он к нам. -- Добро пожаловать в страну Сердца!
   Порывистым движением руки он распахнул дверь настежь, перед нами мелькнуло яркое пламя огня, и мужской голос спросил:
   -- Кто там?
   Зибальбай вошел, ничего не ответив. В довольно просторной, с низкими сводами комнате за столом сидели мужчина и женщина, ужиная.
   -- Так-то вы сторожите наше возвращение? -- грозно сказал наш спутник. -- Посторонитесь же и приготовьте нам поесть, так как мы умираем от голода и холода!
   Мужчина медлил, но его жена, имевшая возможность видеть лица вошедших, быстро схватила мужа за рукав, говоря:
   -- На колени! Это касик возвратился обратно!
   -- Прости, о господин мой! -- воскликнул от тогда. -- Но, по правде говоря, мне так часто говорили в городе, что ни ты, ни госпожа наша никогда не вернетесь, что я счел вас за пришельцев с того света. То же самое подумают и в самом городе, где Тикаль правит вместо тебя!
   -- Замолчи! -- грозно повелел Зибальбай. -- Мы оставили здесь наши одежды. Принеси их во внутренние комнаты, а также достань одежды для моих гостей, а твоя жена пусть готовит ужин.
   Хозяин поклонился до земли и ушел. Его примеру последовала жена, предварительно помешав очаг и подложив еще несколько поленьев. Мы встали вокруг огня и с наслаждением отогревались.
   -- Что это за дом? -- спросил сеньор.
   Зибальбай, погруженный в глубокую думу, не расслышал вопроса, и на него ответила Майя:
   -- Жалкая хижина, которой пользуются охотники за дикими козами. Эти люди здесь сторожа, и им поручено встретить нас при возвращении, но, по-видимому, они об этом забыли. Теперь простите меня, сеньор, но я пойду помочь им. Отец, идем...
   Вскоре вернулся хозяин. Увидев сеньора, он с изумлением остановился перед ним, глядя во все глаза и бормоча малопонятные слова.
   -- Что с ним и что ему от меня нужно? -- спросил меня сеньор по-испански.
   -- Он удивлен вашей белой кожей и светлыми волосами. Он говорит, что не осмеливается обратиться к вам, так как вы, вероятно, сошедший на землю небожитель... Он просит меня передать вам, что вода для омовения и одежды приготовлены для нас в особой комнате.
   Мы последовали за индейцем, который ввел нас в небольшую комнату, выходившую, как и несколько соседних, в длинный коридор. Тут мы нашли два ложа с меховыми покрывалами, а также приготовленные для нас одежды: полотняные длинные рубашки и caparie, плащи из серых и черных перьев, прикрепленных к льняной основе. На полу стояла теплая вода в двух больших тазах. Сеньор с удивлением обратил внимание, что они были из чеканного серебра.
   -- Люди здесь, должно быть, очень богаты, если даже обиходную утварь своих постоялых дворов делают из серебра. До сих пор все разговоры о Священном Городе, в котором Зибальбай был касиком, а Майя наследницей, казались мне баснями, но теперь я готов согласиться, что в них много правды, а почтительность этого индейца показывает, что Зибальбай здесь важная особа!
   Потом мы облачились в новые Одежды, не без труда, потому что их покрой был нам чужд, и отправились в столовую комнату. Там нас встретила Майя, так изменившаяся, что ее трудно было признать. На ней был шелк, затканный золотом, браслеты и драгоценные камни.
   -- Как и вы, я переоделась... Вам не нравится мой наряд?
   -- Не нравится?! Я никогда не видел лучшего! -- возразил сеньор. -- Не видели лучшего? Между тем это один из самых простых, которые у меня есть. Подождите, когда мы будем дома, я покажу вам еще лучше!
   -- Я не знаю, что мне больше нравится: ваш наряд или вы сами!
   -- Тише, друг! Здесь нельзя говорить так свободно, -- остановила Майя сеньора. -- По ту сторону гор я была вашим товарищем, а здесь я
   -- Повелительница Сердца!
   -- Тогда я предпочел бы, чтобы вы оставались прежней индейской женщиной... Или вы, быть может, шутите?
   -- Я вовсе не шучу, -- проговорила она с подавленным вздохом.
   -- Вы должны быть осторожны, не то будет плохо вам или мне, или нам обоим. Здесь я первая из женщин, а мой двоюродный брат будет, конечно, наблюдать за мной. Вот идет отец...
   Одет он был довольно просто, как и мы, только на шее висела толстая золотая цепь с привешенным к ней золотым же изображением символического сердца. Мы заметили, что Майя ему поклонилась, на что он ответил кивком головы, а оба индейца, принесшие пищу, каждый раз, когда он проходил мимо них, кланялись ему до земли. Нам обоим было ясно, что нашей дорожной дружбе пришел конец и теперь перед нами властный царь.
   -- Кушанье готово! -- сказал он. -- Прошу садиться и есть. Садись и ты, дочь. Ты можешь не стоять предо мною, мы все еще как бы в пути и можем отбросить церемонии, пока не будем в стенах Священного Города.
   Мы ели что-то очень вкусное, но неизвестное, и запивали соком, похожим на вино. Глядя на сеньора, я ясно видел, что у него тяжело на сердце. В дороге он был как бы нашим начальником, а здесь Зибальбай, до сих пор называвший его "сеньор" или "друг", теперь, обращаясь к нему, говорил "чужеземец" или еще одно индейское слово, которое означает "незнакомец". То же было и по отношению ко мне. Но меня ожидала приятная неожиданность: лишенный всякой возможности курить на протяжении шести недель, я увидел, что индеец несет особые сигары, сделанные из табака, завернутого в тонкую соломку индейской ржи.
   -- Ты сейчас отправишься, -- повелительно обратился к вошедшему Зибальбай, -- в село хлебопашцев и моим именем велишь старейшине прислать мне четверо носилок и носильщиков к пяти часам после восхода солнца. Ты предупредишь их также, чтобы наготове были лодки для переправы через озеро. Но если жизнь ему дорога, пусть никто в городе не знает о моем возвращении!
   Индеец низко поклонился, взял свой плащ и вышел.
   -- Как далеко до деревни? -- спросил сеньор.
   -- При плохой дороге -- шесть часов, если только он в темноте не свалится в пропасть, -- ответил Зибальбай. -- Уже поздно, и время отдыхать; идем, дочь. Спокойной вам ночи!
   Майя встала и, прощаясь, подала сеньору руку, которую он почтительно поцеловал.
   -- Как хорошо затянуться табаком! -- сказал он, когда мы остались одни. -- А заметили ли вы, друг, как переменился Зибальбай? Я никогда не был в восторге от его характера, но теперь совсем ничего не понимаю!
   -- Мне кажется, сеньор, что, подобно некоторым католическим патерам, он страшный фанатик. Он властолюбив и деспотичен. Он не пощадит ни себя, ни других, если имеет в виду благо страны, которой правит, или славу его богов. Какая у него должна быть сила воли, если, почитаемый как божество, он явился в нашу страну под видом нищенствующего лекаря и решился пройти тот путь, который никто из его народа не проходил за много поколений. Он все перенес без ропота, потому что цель его странствия была достигнута!
   -- В чем эта цель, я до сих пор плохо понимаю. И при чем тут мы?
   -- Цель всей его жизни -- восстановить павшее царство Сердца. Я не верю богам Зибальбая, но верю его видениям, так как они привели его ко мне. Ни один из нас порознь не может достигнуть успеха!
   -- Почему это?
   -- Мне нужны средства, а ему -- люди. Если он даст мне средства, я доставлю ему людей тысячами!
   -- Начинаю понимать, но боюсь, что вам встретятся серьезные препятствия на вашем пути. Но что должны делать Майя и я, не собирающиеся восстанавливать царство? Мы будем простыми зрителями?
   -- Как можно так говорить! Она ведь наследница своего отца, а вы оба... стали так близки друг другу, -- добавил я после минутного размышления.
   -- Я не думал, что вы заметили нашу взаимную привязанность, Игнасио. Я ничего не говорил, так как знаю, что вы ненавидите женщин.
   -- Я не совсем слеп, сеньор. К тому же нельзя не заметить, когда в жизнь друга входит женщина. Нет, вы не можете не быть действующим лицом, но какова ваша роль -- не знаю. Она зависит, впрочем, от откровения богов Зибальбая, или, собственно, того, что он примет за откровение. Пока что он расположен к вам, так как допускает, что оракул признает вас сыном Кветцала, который спасет весь народ. Таково пророчество. Но будьте осторожны: если он придет к обратному заключению, то сметет вас с лица земли, и вы должны будете расстаться с Майей!
   -- Этого никогда не случится, пока я жив!
   -- Может быть, но те, которые мешают жрецам или земным владыкам, недолго живут. Еще нет оснований падать духом: я здесь нужен и потому могу во многом помочь. Я дал Майе клятву, что сделаю для вас обоих все, что только буду в состоянии сделать. Быть может, что и вы поможете мне.
   -- Во всяком случае, мы будем держаться вместе. Но о будущем рано толковать, а теперь пора спать. Верно только одно: если только не умрет Майя или не умру я, то она будет моей женой.
  

XIV. Сердце Мира

   Было совершенно темно, когда на следующее утро нас разбудил голос Зибальбая:
   -- Вставайте! Пора двигаться в путь!
   -- Разве носилки уже здесь? -- спросил я.
   -- Нет. Они могут быть только через несколько часов. Но я непременно желаю быть сегодня в городе и потому мы пойдем навстречу носильщикам.
   В общей комнате мы застали наших спутников уже совершенно готовыми. На столе стояла еда.
   -- Ешьте и идемте! -- торопил нас старик.
   Ветра н е было, но холод стоял довольно сильный, и мы старались согреться быстрой ходьбой. Когда стало светать, я заметил, что вся окружающая местность, насколько мог видеть глаз, понижалась, образуя как бы очертание чаши, окаймленной с боков горами. Вдали виднелись священные воды озера, в которое текли многочисленные ручьи с соседних склонов. Но больше всего мое внимание привлек густой туман, точно наполнивший воздух; вскоре он стал рассеиваться, и нашим очарованным глазам открылась величественная панорама. Необычность картины заставила меня даже остановиться. Серебристые ручьи протекали по зеленой долине, за ней виднелись рощи, вдали блестело озеро, а на большом острове посреди озера возвышался город, очертания которого выступали на фоне небесной синевы.
   -- Там находится моя родина! -- произнесла Майя не без некоторой гордости, -- Нравится она вам, белый человек?
   -- Она мне так нравится, что я меньше чем когда-либо понимаю, почему вы так хотите ее покинуть?
   -- Потому что, хотя в городе, в окрестностях и на дне озера заключается множество разных богатств, но нам приходится жить среди людей, а от этих людей трудно ожидать себе счастья!
   -- Иные полагают, что счастье в нас самих, Майя, -- сказал ей на это сеньор. -- Я думаю, что в такой стране можно быть счастливым!
   -- Это вы теперь так думаете, но когда будете в городе, измените свое мнение. Если бы вы действительно думали только обо мне, то нам лучше было бы остаться по ту сторону гор. Но вы стыдились бедной индейской девушки, которая оказалась достаточно красивой, чтобы вас прельстить, и которая имела счастье спасти вам жизнь. Вам было бы стыдно жениться на мне по обычаям вашей родины и ввести в свой дом дочь сумасшедшего индейца, которого вы застали в руках шайки разбойников. Здесь же я как женщина имею высокую цену, гораздо большую, чем любая белая женщина...
   -- Вы несправедливы ко мне! Вам должно быть стыдно говорить со мной так без всякого на то повода!
   -- Быть может, я несправедлива, но нас ожидает много затруднений. Прежде всего -- Тикаль...
   -- Что нужно Тикалю? -- спросил сеньор.
   -- Ему нужно жениться на мне и стать, таким образом, касиком страны; во всяком случае, он не уступит меня без борьбы. Потом, мой отец, служащий только двум господам: своим богам и своей стране, который видит во мне лишь орудие для достижения своих целей -- и в вас тоже. Наши светлые дни миновали, наступили черные, а за ними идет темная ночь. Там нам редко придется беседовать, я окружена придворными, которые следят за каждым моим шагом. Кроме того, за мной всегда наблюдает мой отец!
   -- Теперь и я начинаю сожалеть, что не последовал вашему совету остаться по ту сторону гор... Но не можем ли мы спастись бегством?
   -- Нет, поздно. Нас поймают. Остается только идти навстречу судьбе. Только поклянись мне теперь, моими богами или твоими, или чем иным, самым тебе дорогим, что, пока я жива, ты не изменишь мне, как я буду верна, пока не умру!
   Она взяла его за руку и вопросительно смотрела ему в глаза. В эту минуту Зибальбай, шедший все время впереди, случайно обернулся и увидел их.
   -- Подойди сюда, дочь, и вы, белый человек, и слушайте оба. Я стар, но зрение и слух еще хороши, хотя в пустыне я не придавал большого значения многому, что видел и слышал. Здесь, в моей стране, все иначе. Запомните, белый человек, что Госпожа Сердца неизмеримо выше вас и на этой высоте должна остаться. Поняли?
   -- Вполне! -- ответил сеньор, с трудом сдерживая свой гнев. -- Но жаль, касик, что вы не сказали мне тогда, когда мы спасали вашу жизнь, что я недостойный товарищ для вашей дочери; ведь без нашей помощи от вас остались бы теперь одни только кости!
   -- Вы были посланы богами, чтобы служить мне, и вы были мне нужны, -- спокойно возразил Зибальбай, -- вы можете мне и опять понадобиться. Если бы не эта возможность, то мы расстались бы за горой.
   -- Жаль, что этого не случилось! -- воскликнул сеньор.
   -- Я тоже, быть может, об этом пожалею. Но вы здесь, а не там, и останетесь здесь до конца вашей жизни. Я хочу сказать, что вы в моей власти. Одно мое слово может поставить вас очень высоко или зарыть глубоко в землю. Поэтому будьте осторожны, принимайте с благодарностью все, что вам будет дано и не оглядывайтесь назад: бежать нет возможности. Подчинитесь во всем моей воле, и вам будет хорошо. Если будете сопротивляться, я вас уничтожу. Я сказал. Теперь идите впереди меня, а ты, дочь, иди за мной!
   Казалось, бешенство сеньора не имело границ. Я опасался самых ужасных поступков, но умоляющий взгляд Майи его успокоил, как по волшебству.
   -- Я слышу ваши слова, касик. Вы правы, я в вашей власти, и мне бесполезно спорить с вами.
   Мы двинулись дальше в указанном порядке. Подойдя к Зибальбаю, я сказал ему:
   -- Ты произнес резкие слова тому, кто мне брат, а следовательно, и мне!
   --Я сказал то, что должен был сказать. Разве ты не слышал, что сказал вчера индеец? Тикаль, мой племянник, правит страной вместо меня. Эта девушка, моя дочь, помолвлена с Тикалем, и только этим способом он может наследовать мне. Если он считает меня мертвым и занял мое место, то ему не захочется уступить свою власть. Посуди сам, как должно понравиться ему и его друзьям, что белый человек нашептывает слова любви в уши моей дочери и держит ее руку? Говорю тебе, Игнасио, что это одно может возбудить войну против меня. Вот почему я говорил резко, пока еще есть время. Ты должен мне в этом помочь, потому что от этого зависят и твои планы, иначе они ни к чему не приведут!
   Я ничего не ответил. Некоторое время мы шли молча и на повороте дороги столкнулись с шедшими нам навстречу носильщиками с паланкинами. Их было около сорока. Все были высокого роста, хорошо сложены, с правильными чертами лица, но все-таки отличались от людей моего племени. Выражение их лиц было какое-то странное: оно было не тупым, но каким-то безразличным; уже в глазах самого молодого из них можно было подметить какую-то подавленность, точно от тяжести прожитых народом веков. Они были крепки и сильны, но глаза их не светились умом. Даже вид белого не поразил их. Они ограничились мелкими замечаниями, которыми обменялись между собой, -- о длине бороды, о цвете волос. Зибальбая они приветствовали своими гортанными голосами:
   -- Отец, кланяемся тебе!
   И они все простерлись перед ним ниц по знаку, данному старшим между ними.
   -- Встаньте, дети! -- сказал Зибальбай, и они послушно встали, сохраняя полнейшее равнодушие ко всему окружающему.
   Они принесли с собой еду, и мы принялись есть. Начальник отряда что-то тихим голосом докладывал касику, и я ясно видел, что его слова не доставляли тому никакого удовольствия. Зибальбай торопился и вскоре отдал приказ садиться в паланкины. Мы двинулись с довольно большой скоростью. Я не переставал любоваться окружающей природой. Вся местность была старательно возделана. Если не было полей, то росла трава; рощи, часто попадавшиеся нам, были густы и тенисты, и в них можно было видеть диких коз и оленей, поспешно убегавших при нашем приближении. Посевы состояли из хлебных злаков, сахарного тростника, плантаций кофе и какао.
   К вечеру мы достигли деревни хлебопашцев. Дома были построены из необожженного кирпича, посредине села был сооружен алтарь с возложенными на него плодами и цветами. Большинство жителей только что вернулись с работы, о чем свидетельствовали следы земли на их обуви и платье. Но и на их лицах я опять увидел то же выражение безучастия ко всему. Лица женщин, очень красивые по мнению индейцев, были проникнуты тем же тяжелым выражением. При виде сеньора только немногие выражали любопытство, но через несколько секунд оно исчезало бесследно. Здесь почти не было детей. Одну женщину было почти невозможно отличить от другой, если они были одного возраста. Впрочем, удивительного, строго говоря, ничего не было: все жители составляли одну большую семью.
   Для нас был приготовлен особый дом, в него пока вошел один Зибальбай. Подойдя к Майе, я спросил ее:
   -- Всегда ли у этих людей такая скука на лицах?
   -- Да! То есть у простолюдинов, которые работают. Здесь существует два сословия: знатные господа и народ. Каждый простолюдин должен работать три месяца в году, а остальные девять полагаются ему на отдых. Все плоды работ собираются в общие склады и распределяются между всеми детьми народа Сердца. Но храмы, касик и некоторые сановники имеют своих рабов, которые служили из поколения в поколение, от отца к сыну.
   -- Что с ними делают, когда они не хотят работать?
   -- Они должны умереть, так как им не отпускается никакой пищи из общественных магазинов. Когда они смирятся, то на них возлагают самые тяжелые работы!
   Теперь было понятно, почему у этих людей такое приниженное выражение. Что можно было ожидать от людей, лишенных честолюбия или ответственности и поставленных в полную зависимость от общественных порций? В позднейшие годы я слышал, что появились учителя, которые проповедуют подобную систему для всего человечества, но готов поручиться, что если бы они пожили в стране Сердца, где эта система применялась веками, то отреклись бы от своего учения.
   К нам явился посланный от Зибальбая человек с приглашением войти в дом. Там мы нашли приготовленный обильный ужин. Я предполагал, что мы здесь заночуем, но касик коротко и повелительно сказал, что нам предстоит дальнейший путь. Мы скоро добрались до небольшого поселка на берегу озера, где нас ожидала лодка с девятью гребцами. Но так как дул попутный ветер, то был поднят парус, и мы поплыли к острову со Священным Городом, до которого было пятнадцать миль. Мы все молчали, любуясь красивой картиной озера, освещенного луной. Индейцы-гребцы также были безмолвны из-за присутствия их государя. Город все более и более приближался, его очертания становились отчетливее, хотя он продолжал иметь в моих глазах сказочный вид. Но скоро моя нога ступит на обетованную землю.
   -- Что нас ожидает там? -- прошептал сеньор на ухо Майе, пользуясь тем, что Зибальбай сидел в отдалении и казался погруженным в крепкую думу.
   Она только укоризненно покачала головой.
   -- Не бойтесь! Мы преодолеем все трудности и опасности, -- постарался я приободрить своего друга. -- Избыток здешних богатств перейдет в наши руки, и я отомщу притеснителю моего племени! Индейское царство восстановится от моря до моря!
   -- Может быть! Для вас даже весьма вероятно, что так и случится. Но мы ищем разные вещи...
   До нас доносились только громкие крики сторожей, перекликавшихся на городских стенах. Но сам город точно вымер. Ветер стих, и мы шли на веслах. Проплыв по небольшому, по-видимому искусственному каналу, мы причалили к каменной пристани, совершенно безлюдной. От нее вела широкая лестница к стенным воротам, которые были заперты. Зибальбай нетерпеливо велел кормчему лодки позвать начальника стражи. По лестнице спустился вооруженный индеец, спрашивая, кто мы.
   -- Я -- касик! Открывай ворота! -- ответил Зибальбай.
   -- В самом деле? Но как это странно, -- проговорил стражник, -- в эту самую ночь касик справляет свой свадебный пир, а в нашей стране есть только один касик. Отправляйтесь, странники, обратно и явитесь, когда ворота будут открыты!
   При этих словах Зибальбай затрясся от гнева, а сердце Майи, напротив того, переполнилось радостью.
   -- Повторяю тебе, что я -- Зибальбай, твой касик, вернувшийся из путешествия!
   Стражник колебался.
   -- Безумный, или ты хочешь стать пищей для рыб? -- громко сказал кормчий. -- Это действительно Зибальбай и никто другой.
   -- Прости меня, отец! -- взмолился стражник, падая на колени. -- Но касик Тикаль, правящий после тебя, велел сказать, что ты умер в пустыне, и запретил упоминать твое имя в городе!
   Зибальбай поднялся с места, и мы последовали за ним. Проходя мимо коленопреклоненного стражника, он обратился к кормчему, также шедшему с нами:
   -- Вели повесить завтра этого человека на торговой площади, чтобы научить не спать на сторожевом посту!
   Мы шли по широкой улице, окаймленной великолепными зданиями, но они казались безлюдными; улица также была пустынна.
   -- Я вижу город, но не вижу жителей, -- заметил мне сеньор.
   -- Вероятно, они празднуют свадьбу на городской площади, -- ответил я. -- Я даже слышу их...
   Действительно, порыв ветра донес до нас гул голосов. Минут через пять мы подошли к широкой площади, посредине которой возвышалась громадная пирамида с храмом в честь Сердца. На ее вершине горел неугасимый священный огонь. Между стенами пирамиды и стенами окружающих площадь зданий веселился народ: одни плясали, другие пели, третьи смотрели на выходки шутов, наконец, иные ели и пили за расставленными повсюду столами с обильной пищей. Между последними были и дети, они казались самыми почетными гостями. Старшие внимательно прислушивались к каждому их слову. Все присутствующие были в белых одеждах, на некоторых были надеты шлемы с развевающимися перьями. Зрелище было изумительным. Но все же оно пришлось очень не по вкусу Зибальбаю.
   Старый касик держался все время в тени и кого-то искал глазами. Потом он осторожно стал пробираться к столу, поставленному в числе других посреди аллеи, окаймлявшей одну из сторон площади. За ним сидели двое, мужчина и женщина. Следуя за Зибальбаем, мы подошли так близко, что могли слышать всю их беседу. Местный язык так мало отличался от нашего наречия майя, что даже сеньор мог следить за разговором.
   -- Пир очень оживлен! -- произнес мужчина.
   -- Да, муж мой, -- отвечала женщина. -- Оно и не могло быть иначе, так как вчера Тикаль был избран советом Сердца в касики страны, а сегодня он повенчан с красавицей Нагуа, дочерью Маттеи!
   -- Да, это было великолепное зрелище, хотя мне думается, что было еще рано провозглашать его касиком. Зибальбай может еще вернуться, и тогда...
   -- Он никогда не вернется, и его дочь тоже. Они давно погибли в пустыне. Я жалею девушку, она всегда была такой ласковой... А о Зибальбае не грущу! Тикаль в один год устроил больше праздников, чем Зибальбай за много лет. Он также смягчил закон, и теперь мы, бедные женщины, можем, как и знатные, носить украшения! -- и она любовно посмотрела на свой браслет.
   -- Легко быть щедрым за счет чужого золота! Нет, я сожалею о Зибальбае. Я не верю, что он сумасшедший.
   -- Нет, он безумец! -- настаивала женщина.
   -- Посмотрите на лицо моего отца, -- сказала Майя шепотом. -- Я еще никогда не видела его таким!
   Старик, подозвав нас движением руки, направился к большой арке, служившей входом во дворец. Два воина с медными копьями стояли на страже.
  

XV. Возвращение Зибальбая

   Зибальбай собрался уже вступить в самую освещенную часть роскошной палаты, как Тикаль встал, поднял вверх скипетр, который держал в руке, и все смолкло. Зибальбай остановился. Тикаль заговорил сильным грудным голосом:
   -- Старейшины и сановники Сердца, и вы, благородные госпожи, жены и дочери сановников, слушайте мои слова! Лишь вчера я был по вашему желанию и выбору провозглашен касиком этой страны и занял престол моих предков!
   Сегодня я пригласил вас всех на свадебный пир с Нагуа, прозванной Прамвой, дочерью великого господина Маттеи, начальника звездочетов, хранителя святилища и совета Сердца. В присутствии всех вас заявляю, что она моя первая и законная супруга, ваша государыня после меня и, что бы ни случилось, она не может быть устранена от моего ложа и престола. Приглашаю вас воздать ей почести по новому ее сану!
   Потом, обернувшись к новобрачной и обняв ее, он продолжал:
   -- Да будет над тобой благословение богов и пошлют они нам детей, а с ними вместе счастье и радость на многие годы!
   Все низко поклонились новой повелительнице, красивое лицо которой сияло счастьем и гордостью.
   -- Сановники Сердца! -- продолжал еще Тикаль, когда кончился обряд поклонения. -- Я слышал, что некоторые порицают меня и говорят, что я не имею права держать этот скипетр. Я хочу сказать вам сегодня то, что завтра, после жертвоприношения, провозглашу перед всем народом. Завтра ровно год, как удалился Зибальбай, мой дядя, вместе с его единственным ребенком, Майей, моей бывшей невестой. Перед их отбытием было решено, -- Зибальбаем, мной и всем советом, -- что если он или его дочь не вернутся через два года, то престол переходит ко мне навсегда. Я с большой грустью приложил руку к этому соглашению, потому что считал, что дядя мой сумасшедший и что с любимой мной дочерью идет на верную гибель. Я твердо хотел ждать условленного срока, но среди народа начались волнения. Были такие, которые не хотели слушать временного касика. Из-за отсутствия Зибальбая в стране не было верховного жреца, и некоторые священные обряды остаются невыполненными, призывая на нас гнев богов. Многие стали убеждать меня сократить долгий срок, но я отказывался. Но вот три дня тому назад те люди, чья очередь была отправляться с острова на материк для сельских работ на три новых месяца, -- люди эти отказались, говоря, что только один верховный жрец имеет над ними силу и власть в этом отношении, а в стране нет верховного жреца. Я обратился за советом к просвещенному Маттеи, звездочету. Он всю ночь вопрошал небеса и получил свыше указание, что Зибальбай, увлеченный ложным сном, нарушивший закон и перешедший горы, теперь уже давно умер в пустыне, а вместе с ним погибла и его дочь, моя нареченная невеста. Так это, Маттеи, или не так?
   Вперед выступил уже пожилой, но все еще красивый индеец.
   -- Если моя мудрость мне не изменяет, то именно таково было откровение звезд!
   -- Знатные люди моего народа! Вы слышали мое свидетельство и свидетельство Маттеи, голос которого есть истина. Вот почему я принял державу и вот почему сочетаюсь браком с другой, а именно с Нагуа, дочерью Маттеи. Скажите, признаете ли вы нас?
   -- Признаем тебя, Тикаль, и тебя, Нагуа. Правьте нами много лет по законам и обычаям страны! -- воскликнуло большинство.
   -- Хорошо, друзья мои и братья! -- ответил Тикаль. -- Но прежде чем мы разопьем прощальную чашу, не желает ли кто-либо из вас что-нибудь сказать?
   -- Я хочу кое-что сказать! -- громко заявил Зибальбай, все еще остававшийся в тени.
   При звуке этого голоса, хорошо знакомого, Тикаль вскочил в страхе, но, быстро овладев собой, сказал:
   -- Подойди ближе, кто бы ты ни был, и говори, чтобы тебя могли видеть!
   Движением руки пригласив нас следовать за собой, Зибальбай, по-прежнему закрывая лицо краем плаща, прошел сквозь ряды присутствующих, и только подойдя к самому трону, немного повернулся и отбросил плащ. Раздался общий крик изумления, а у Тикаля скипетр выпал из рук и покатился по полу.
   -- Зибальбай! Зибальбай вернулся домой или это только его дух? И Майя с ним!
   -- Да, это я вернулся! И не слишком рано, как кажется. Неужели ты, мой племянник, так жаждал власти, что нарушил клятву, данную перед Сердцем? А ты, Маттеи? Или боги смутили твой разум, что ты сообщаешь неправду о моей смерти и дочь твоя всходит поэтому на трон? Не говорите мне ничего! Я слышал все. Тебе, Тикаль, я говорю, что ты клятвопреступник, а ты, Маттеи, лжец и обманщик. Я отомщу вам!.. Стража! Взять этих людей.
   Воины, стоявшие близ самого трона, немного замялись, но потом двинулись, чтобы исполнить приказание Зибальбая. В эту минуту молчавшая Нагуа поднялась с места и сказала:
   -- Как?! Вы смеете поднять руку на своего касика? Или вы не боитесь гнева богов за это святотатство? Жив Зибальбай или нет, но его правлению настал конец, раз совет старейшин возложил корону на голову Тикаля. Его решение не может подлежать отмене.
   -- Она говорит правду! -- подтвердил Тикаль. -- Не смейте трогать меня, если еще хотите жить под солнцем!
   Все время, как я заметил, он не спускал глаз с Майи, красота которой производила на него огромное впечатление. Зибальбай собирался отвечать, но раньше заговорил Маттеи. Он подошел к старому касику и низко поклонился.
   -- Не гневайся, мой господин! Ты много странствовал и теперь утомлен. Завтра, перед всем народом, с высоты пирамиды, мы разберем наше дело и каждому будет воздано по его заслугам или по его вине. Тебе надо отдохнуть после долгого пути, а теперь позволь тебя поздравить с благополучным возвращением -- и твою дочь также. Скажи только нам, кто эти чужеземцы, пришедшие с тобой!
   Оглядываясь по сторонам, как волк в западне, и видя мало сторонников, на которых он мог бы положиться, Зибальбай заговорил:
   -- Ты прав, Маттеи, я удручен усталостью, годами и коварством людей. Завтра народ решит, кто их касик, я или Тикаль. Завтра же я скажу, кто эти чужеземцы. Теперь же прошу обращаться с ними хорошо, для нашего собственного блага... Нет, я здесь не буду ни есть, ни пить....
   Позвав с собой поименно нескольких сановников, он вышел из палаты.
   -- Кажется, он забыл про меня! -- со смехом сказала Майя. -- Привет тебе, Тикаль, и тебе, Нагуа, из придворных девушек пересевшая на мое место. Каков бы ни был исход всего дела, желаю вам счастья и взаимной любви.
   Тикаль сошел со ступеней трона и, обращаясь к Майе, сказал:
   -- Клянусь тебе, Майя...
   -- Не клянись, Тикаль! Дай лучше мне и моим друзьям еды и питья, потому что мы прибыли издалека и нуждаемся в подкреплении наших сил... Какой красивый наряд на новобрачной и какие чудные изумруды! Вероятно они взяты из моих сокровищ. Пусть она примет это как мой свадебный подарок. Посторонись, Тикаль, чтобы я могла видеть знакомые и дорогие мне лица...
   Все присутствующие не сводили глаз с сеньора, который всей своей внешностью так резко отличался от туземцев. Не обращали на него внимания только двое: Тикаль, поглощенный лицезрением Майи, и Нагуа, одиноко сидевшая на троне. Наконец и она сошла и подошла к Тикалю.
   -- Дайте дорогу молодым! -- громко сказала Майя. -- Иди. Тикаль, уже поздно, и твоя супруга ожидает тебя!
   Он что-то пробормотал в ответ и удалился, а Майя продолжала говорить окружавшим ее проводникам:
   -- Как хороша молодая и как мужествен молодой, но я видывала более счастливых в брачный день. Друзья мои, прощайте! Маттеи, поручаю твоим заботам этих чужеземцев. Приведи их ко мне завтра утром, так как, исполняя желание своего отца, я хочу показать им наш город, прежде чем мы соберемся в верхнем храме.
   Через множество переходов Маттеи привел нас в большую комнату, освещенную серебряными светильниками, и очень любезно предложил отведать стоявшие на небольшом столике прохладительные напитки и великолепные плоды. Вдоль стен стояли два ложа с шелковыми покрывалами, а мы были так утомлены, что поторопились проститься и лечь спать. Но заснуть я не мог. Мне было ясно, что Зибальбай здесь лишний и что наутро предстоят большие волнения. Тикаль не сложит с себя захваченную власть. А какая будет наша судьба, я и предположить не мог. Народ опасается чужеземцев и без колебаний принесет нас на жертву. У нас был только один добрый друг -- это Майя.
   Только к утру я немного забылся и был разбужен сеньором, который весело насвистывал какую-то песенку, с любопытством осматриваясь кругом.
   -- Мне очень весело, -- отвечал он на мой вопрос. -- Мы достигли таинственного города, который, кажется, еще лучше, чем мы могли мечтать. Тикаль женат, а Майя свободна. Богатства здесь достаточно для основания трех индейских царств. Зибальбай богат больше, чем нужно, так что положительно не о чем сокрушаться!
   -- Боюсь, что вы рассуждаете легкомысленно! -- ответил я ему. -- Борьба между Зибальбаем и Тикалем будет самая упорная. А что касается Майи, то я убежден, что он по-прежнему любит ее. Богатств здесь действительно много, но дадут ли мне часть их для моих целей? Очень в этом сомневаюсь.
   -- Я не стану расстраивать себя такими маловероятными предположениями -- ив особенности относительно будущего этого народа... Но кто-то стучится к нам!
   Я открыл дверь, и в комнату вошел слуга с жидким шоколадом в чашках и печеным хлебом. Пока мы еще завтракали, пришел Маттеи. По его усталому лицу видно было, что он не сомкнул глаз всю ночь.
   -- Хорошо ли отдохнули? -- спросил он нас.
   -- Как нельзя лучше! -- ответил я.
   -- Не могу сказать того же про себя, потому что на мне лежит обязанность .наблюдать звезды. В особенности трудно с одной из них, моей собственной, которая несколько потускнела! -- прибавил он с улыбкой. -- Мне приказано привести вас к государыне Майе, но, быть может, вы скажете нам, к какому племени принадлежите? Мы слышали о белых людях, но мало хорошего, хотя наш первый царь Кукумац был из этого племени. Вы не из его потомков?
   -- Не знаю, -- смеясь ответил сеньор. -- Я из далекой страны по ту сторону океана, где все люди такие же, как я!
   -- Благодарю за ответ, Сын Моря, -- сказал Маттеи. -- Я спрашивал не из пустого любопытства, а потому, что народ здешний боится иноземцев и требует сведений о вас.
   -- Наш друг Зибальбай, без сомнения, удовлетворит их! -- сказал я ему.
   -- Вероятно. Теперь следуйте за мной.
   Опять мы прошли через несколько переходов и попали в комнату, уставленную цветами. В ней стояли и сидели несколько девушек. При появлении Маттеи все они поклонились ему.
   -- Доложите вашей госпоже, что ее гости ожидают здесь... Сам я удалюсь. Мы встретимся с вами у пирамиды, где вы увидите неизвестное и мне зрелище. Но что бы ни случилось, знайте, что я окажу вам покровительство, если смогу!
   На пороге стояла Майя, которая выглядела, если только это было возможно, еще более прекрасной, чем вчера. Она ласково поклонилась и сказала.
   -- Отец мой разрешил мне немного показать вам наш город, видеть который вы так стремились. Нам не нужны носилки, так как пока мы ограничимся здешним дворцом и храмом. Эти госпожи пойдут с нами. Стража тоже.
   Мы пошли с Майей вперед, а свита и стража почтительно следовали на некотором расстоянии. Проходя площадь, которая вчера была так многолюдна, а теперь совершенно пуста, мы заметили везде символические изображения сердца и ползущих змей. С края площади мы могли обозреть всю пирамиду. По словам сеньора, в египетской стране есть одна более высокая, но только одна. Но зато, по его словам, она гораздо тоньше сработана. С задней стороны пирамиды снизу доверху шла наружная каменная лестница.
   -- Это величественное сооружение, -- пояснила Майя, -- строили, по преданию, двадцать пять тысяч человек, шлифовавших камни, и шесть тысяч, которые клали стены.
   -- Откуда брали материал? -- спросил сеньор.
   -- Часть взяли у основания самой пирамиды, но больше всего привезли с материка. Плиты доставляли на больших лодках.
   -- Пирамида внутри пустая?
   -- Да. В ней много помещений -- по большей части склады и казнохранилища. В самом низу склеп, в котором хоронят касиков. Здесь же находится и священный храм Сердца. Вы тоже принадлежите к Братству, и может быть, удостоитесь его видеть. Поднимемся наверх? -- предложила Майя.
   Всего я насчитал триста ступеней, разделенных несколькими площадками для отдыха. На самой вершине была площадка, окаймленная невысокой стеной. Здесь помещался небольшой мраморный навес, под которым под наблюдением поочередно дежурящих жрецов день и ночь горел священный огонь.
   -- Смотрите! -- сказала Майя.
   Я никогда не забуду этого зрелища. Город был у наших ног. Он лежал ниже уровня озерных вод, точно в кратере гигантского вулкана. Остров имел около десяти миль в длину и шести в ширину. Весь в зелени и садах, он производил впечатление изумрудного листа на поверхности озера. До материка было очень далеко, и только с севера можно было видеть невооруженным глазом узкую полосу земли, откуда мы плыли ночью. Растительность была роскошная, так как ежегодно разлив вод покрывал землю плодоносным илом. Город со всех сторон был окружен реками, наполненными водой из озера, а по эту сторону вала высилась сплошная высокая каменная стена в пятьдесят футов высотой. Внутри стены пространство было заполнено дворцами и храмами, чаще даже развалинами, так как по малочисленности населения не было возможно содержать все в порядке. Улицы поросли травой -- очевидно, движение было очень маленькое. Теперь мы видели только изредка проходивших внизу девушек с плетеными корзинами, спешащих получить с городских общественных складов причитающуюся каждой семье долю припасов: муки, зерна, рыбы и плодов. Иногда проходили группы людей, идя на работы в окрестных садах, но они шли медленно, часто останавливаясь. Время, очевидно, не имело здесь никакой цены.
  

XVI. На пирамиде

   -- Не низко ли лежит город? -- спросил я Майю. -- Мне кажется, что многие здания построены на уровне озера. -- Пожалуй! А в те месяцы, которые теперь наступят, вода в озере прибывает, и большая часть острова затопляется, так что вода поднимается высоко, до стен.
   -- Как же предупредить наводнение? Ведь вода может затопить здесь все!
   -- Да, это так! Но для того и существует каменная плотина с разводными шлюзами. Если их открыть во время подъема озера, то вода здесь все затопит и все до одного погибнут. Если кому-то надо попасть в город или выехать из него, то это делается при помощи лестниц через плотину или, вернее, створы шлюзов. Там день и ночь стоят сторожа. Кроме того, не многие знают тайный способ, как открыть запоры на шлюзах.
   -- Мне кажется непонятным, как можно было строить город на месте, которому несколько месяцев в году угрожают наводнения. Я ни одной ночи не засну, зная, что моя жизнь зависит от одной плотины.
   -- А между тем все люди здесь спокойно спят уже целые века. По преданию, наши предки избрали это место, повинуясь воле богов, предпочитая в случае, если бы их одолевали пришельцы, скорее погибнуть в пучине вод, чем покориться подобно их единоплеменникам на материке. Поэтому и главный жертвенник поставлен глубоко внизу пирамиды-, чтобы хлынувшие воды могли быстро залить храм и спрятанные в нем сокровища и скрыть их навсегда от взоров всех людей... Теперь вы достаточно полюбовались этим видом, перейдем к осмотру наших общественных мастерских и заведений.
   На обратном пути нам встретились несколько людей, в том числе Тикаль. Он поклонился Майе, говоря:
   -- Я пришел сюда, так как узнал, что найду тебя здесь. Мне нужно сказать тебе несколько слов наедине.
   -- Это исключено, -- ответила Майя, -- чтобы не делали потом ложных выводов. Если у тебя есть что сказать, говори при всех.
   -- Иначе я не могу! Мне нужно сохранить это в тайне. Умоляю, исполни мою просьбу, для пользы твоего отца и твоей собственной.
   -- Без свидетелей я не согласна.
   -- Тогда прощай!
   -- Погоди... Если ты не хочешь говорить при людях из нашего народа, то согласись говорить при этом чужестранце Игнасио. Он нашего племени, понимает наш язык, член нашего общества.
   -- Член нашего общества? Как может иноземец быть членом Братства? Докажи.
   Отведя меня в сторону, он предложил несколько вопросов, на которые я дал установленные ответы.
   -- Согласен? -- спросила его Майя.
   -- Хорошо! Только отойдем в сторону. Мне нелегко говорить о своем деле... Несколько лет мы были обручены -- и наша свадьба была отложена до твоего возвращения...
   -- Но случилось иначе, и теперь мне кажется лишним говорить о нашем сватовстве.
   -- Не совсем. Прежде всего мне нужно получить твое прощение. Ты знаешь, как я тебя любил, ни одна другая женщина никогда не была ближе моему сердцу.
   -- Странно звучат эти слова в устах новобрачного! -- сказала Майя со смехом.
   -- Может быть! Но я не люблю Нагуа, хотя она очень любит меня. Вчера при одном виде тебя у меня в душе все перевернулось.
   -- Зачем же ты женился на ней?
   -- Тебя я считал умершей, твоего отца тоже, как и все до единого человека здесь. Разве я не должен был поторопиться занять место, причитающееся мне по праву, когда многие составляли заговор против меня? Мне очень помогал своим влиянием Маттеи, и естественно мне было жениться на дочери высшего сановника.
   -- И прекрасно, и всему конец! Ты просишь моего прощения, и я говорю, что не буду ревновать и завидовать.
   -- Нет, не конец! Я пришел просить тебя, чтобы ты возобновила свое обещание быть моей женой.
   -- Нарушив данную клятву, ты меня еще и оскорбляешь? Ты хочешь сделать меня наложницей после Нагуа?
   -- Нет, я говорю, что, когда Нагуа будет устранена, ты займешь ее место -- и твое собственное по праву.
   -- Но ведь Государыня Сердца не может быть разведена!
   -- Если она перестанет ей быть, то развод возможен, как и для всякой другой женщины.
   -- Путь смерти? Нет, я его не хочу. Совесть имеет закон, если его нет у любви. Иди к своей жене и постарайся, чтобы она никогда не узнала о твоих словах.
   -- Это твое последнее слово, Майя?
   -- Почему ты спрашиваешь?
   -- Потому что многое зависит от тебя. Вскоре соберутся граждане и сановники, чтобы решить, кто должен править, твой отец или я. Обещай быть моей женой, и я поступлюсь в пользу твоего отца. Он будет касиком до конца своих дней. Откажись -- и я буду мстить тебе, твоему отцу и твоим друзьям.
   -- Будет, чему суждено. Твои угрозы меня не пугают. Можешь составлять заговор против облагодетельствовавшего тебя старика, но я говорю тебе: никогда я не буду твоей женой!
   -- Может быть, ты еще возьмешь свои слова обратно, -- произнес он спокойно и с поклоном ушел.
   -- У вас опасный враг, -- сказал я Майе.
   -- Я его не боюсь.
   -- По-моему, он крайне опасен. Народ очень неспокоен, и я не удивлюсь, если мы не увидим завтрашнего дня.
   Мы подошли к сеньору.
   -- Помогите мне сойти вниз, я очень устала. Дайте вашу руку... Мы долго вас задержали? Я сделала для вас полезного больше, чем сделала бы для себя!
   -- Что это значит?
   -- Узнаете это в свое время... Но дорого дала бы я, чтобы наша нога не ступала в этот город.
   Два часа спустя, уже в свите Зибальбая и Майи, мы снова очутились наверху пирамиды. Теперь на ней были тысячи людей, все взрослое население города. Около жертвенника, по правую сторону, стояли Тикаль и Нагуа и двое или трое знатных туземцев, хорошо вооруженных, с отрядом воинов позади каждого из них. По ту сторону алтаря сидели лишь немногие знатные лица. Туда же прошел и Зибальбай со своей дочерью. На пути им все низко кланялись, не исключая и Тикаля.
   Вслед за ним появились два жреца, возложившие на алтарь цветы и вознесшие короткую молитву к Сердцу Небесному о милостивом принятии их жертвоприношения. Затем заговорил Зибальбай. Я заметил тревогу на его лице, руки его дрожали, лицо было бледно, но гневно.
   -- Старейшины и граждане Города Сердца, вы помните, что ровно год тому назад я, касик и верховный жрец этой страны, оставил город для великой миссии, которая заключалась в том, чтобы найти недостающую часть священного символа, лежащего в священном храме, ту часть, которая носит название "День" и которая считалась навсегда утраченной. Наш народ пережил много бедствий, его окончательное исчезновение близко, он вымрет и будет забыт. Вы знаете также пророчество: когда День и Ночь соединятся вместе на главном алтаре, то наш народ возродится и будет опять велик. Вы знаете, что голос повелел мне идти к морю искать "День" и присоединить к "Ночи". Получив согласие совета старейшин, я отправился один, в сопровождении дочери, много вытерпел и теперь вернулся с полным успехом, так как недостающая часть хранится на груди вот этого пришельца Игнасио.
   В толпе пробежал шепот изумления. Зибальбай продолжал.
   -- Обо всем этом я подробно расскажу всем высшим посвященным в священном храме в день поднятия вод, в один из тех восьми дней в году, когда должен заседать совет. Теперь я хочу говорить о других делах. Вы выбрали временным правителем единоплеменника Тикаля с тем, что, если я не вернусь через два года, он будет вашим касиком. Я вернулся через год и вот что обнаружил: Тикаль, жених моей дочери, женился на другой девушке. Он сам говорил об этом вчера. Вчера же многие меня встретили недружелюбно, хотя я не нарушал никаких клятв, а только служил своему народу. Мне сказали некоторые, что я низложен и что касик теперь Тикаль. Скажите же мне теперь вы все: я, ваш касик, разве я низложен?
   В толпе послышался возглас "нет, нет", но слабый. Большинство молчало и глядело на Тикаля. Тогда заговорил Маттеи.
   -- Как один из тех, которые имеют отношение к избранию Тикаля, я, прежде чем отвечать, спрошу тебя, Зибальбай, зачем ты привел с собой двух чужеземцев, Игнасио и Сына Моря, так как закон наш говорит, что тот, кто приведет сюда чужеземца, должен вместе с ним быть предан смерти?
   Зибальбай молчал. По странной случайности он забыл о существовании этого закона, но, собравшись с мыслями, спокойно сказал:
   -- Твоими устами спрашивает коварство и ложь, как она уже заставила тебя дать неправильный ответ звезд о моей мнимой смерти. Я упустил этот закон из внимания, потому что Игнасио не простой чужеземец, он по ту сторону гор Держатель Сердца, а Сын Моря ему брат и посвящен в высшую степень нашего Братства. Они оба спасли меня и мою дочь от смерти и теперь оба последовали за мной, чтобы исполнить великое пророчество. Мы условились с Игнасио, который желает освободить наших братьев от ига белых, что он придет со мной сюда, когда исполнится пророчество и мы все тому будем свидетельствовать, я дам ему все средства, необходимые для его цели, а он приведет нам сюда -- в чем мы нуждаемся, чтобы не вымереть окончательно -- жен и мужей, чтобы обновить нашу застывшую кровь. Сегодня ночью мы проверим пророчество на священном алтаре, узнаем волю нашего божества и согласно ей решим участь этих двух чужеземцев. Перед вами открывается великое будущее, поэтому не давайте духу возмущения проникать в ваши сердца. Последуйте за мной, оставайтесь верными мне, -- и ваша слава скоро засияет, как сияет солнце перед маленькой звездой! Я сказал, вам выбирать.
   Общее молчание взволнованного собрания было ответом на горячую речь Зибальбая. Это молчание нарушил Тикаль, громким голосом обратившийся к присутствующим:
   -- Правы были те, которые говорили, что старик сумасшедший! Поймите, что он предлагает вам: вернуть ему, нарушившему закон, власть для того, чтобы отдать накопленные веками сокровища приведенным им двум ворам, чтобы после того мы открыли двери пришельцам, вдали от которых мы так счастливо жили столько времени. Дети Сердца, хотите ли вы этого?
   Все стоявшие на стороне Тикаля громко кричали:
   -- Никогда, никогда!
   Этот крик был подхвачен простым людом, хотя он, как я думаю, не вполне понимал, как обстоит дело.
   -- Кого же вы выбираете: меня, законно поставленного, или Зибальбая, нарушившего закон и потерявшего рассудок?
   -- Тебя, Тикаль, тебя! -- кричала толпа.
   -- Благодарю вас, сановники и граждане. А как же поступить со старым безумцем и с теми, которым он выдал нашу тайну?
   -- Убить их! -- ответили многочисленные голоса.
   -- Взять этих людей!
   Они бросились к нам, и сеньор уже готовился обнажить свой нож, но я удержал его руку:
   -- Бога ради, остановитесь! Если вы тронете хоть одного из них, они немедленно убьют всех нас.
   -- Они это сделают в любом случае, -- ответил сеньор, -- впрочем, как хотите.
   Пришедшие с Зибальбаем его сторонники расступились, и мы вчетвером остались одни.
   -- Трусы! -- воскликнул Зибальбай и, выхватив нож, уложил на месте того, кто шел впереди (как я узнал потом, важного сановника, начальника стражи).
   Но вслед за тем его схватили и обезоружили, схватили также сеньора и меня и потащили к алтарю. На свободе оставалась только одна Майя. Почему-то никто даже не дотронулся до нее.
   -- Что сделать с этими людьми? -- вторично спросил Тикаль.
   -- Убить их! -- еще громче отвечал народ.
   Над нашими головами замелькали ножи, когда раздался голос Майи:
   -- Постойте! Не оскверняйте алтаря кровью невинных людей... Или вы забыли закон, что никто не может быть предан смерти без суда в совете и перед лицом касика? А этих людей судили? Они могли оправдаться?.. Если мой отец низложен, то не Тикаль, а я -- его наследница, я -- ваш касик.
   -- Майя, ты верно говоришь в отношении твоего отца! -- ответил Тикаль. -- Но эти двое -- чужестранцы, к ним наш закон не относится, и народ вправе их сейчас же казнить.
   -- Говорю тебе, что они неповинны, что если есть тут виновные, то это скорее мой отец и я. Не начинай своего правления убийством. Мы обещали им обоим безопасность, а если они будут осуждены на смерть, то и я умру с ними.
   В ее руках блеснул кинжал; в толпе раздались некоторые одобрительные возгласы:
   -- Верно верно! После Зибальбая ты -- наша повелительница.
   В воздухе надо мной продолжали висеть несколько поднятых ножей. Я считал свою жизнь конченной, но суждено было иначе. До моего слуха, всегда очень тонкого, долетели несколько слов, которыми обменялись между собой Тикаль и Нагуа. Я мог слышать, так как был ближе других к ним.
   -- Она исполнит свою угрозу, -- говорила Нагуа, -- и это будет твоей гибелью. Ее отца ненавидят, а ее все боготворят!
   -- Зачем ей жертвовать жизнью за благо чужеземца? -- с недоумением спросил Тикаль.
   -- Кто знает! Он -- ее друг, а женщина иногда способна отдать жизнь за друга! -- с улыбкой ответила Нагуа, -- Делай как знаешь, но я думаю, что если Майя умрет, то и нам не видать завтрашнего дня.
   Я очень испугался за судьбу сеньора, когда заметил полный ненависти взгляд, которым посмотрел на него Тикаль. Обращаясь к Майе, он сказал:
   -- Ты взываешь к законам страны для своего отца, себя и этих пришельцев?.. Завтра мы пригласим судей и здесь, в присутствии народа, произведем суд.
   -- Нет, Тикаль, так нельзя! -- возразила Майя/ -- Для нас четверых, высших братьев, есть только один суд -- это совет Сердца, заседающий в святилище, который должен состояться на восьмой день после поднятия вод... Не так ли, братья мои?
   -- Если они также члены Братства, то это так! -- послышались голоса.
   -- Пусть будет так! -- решил Тикаль. -- А до тех пор я должен взять вас под стражу.
   Майя поклонилась ему, а потом народу, говоря:
   -- Прощайте. Если вы не увидите нас больше, то знайте, что я и отец преданы смерти Тикалем, который захватил наше место. Поручаю вам отомстить за нас!
  

XVII. Проклятие Зибальбая

   Мне помогли подняться с земли.
   -- Смерть была близка! -- заметил сеньор не то с улыбкой, не то с сожалением.
   -- Она и остается близко! -- ответил я ему. -- Но мы выиграли пока несколько дней.
   Благодаря Майе!
   Нас отвели в небольшую комнату на вершине пирамиды, предназначенную для стражи, и закрыли за нами тяжелую дверь. Зибальбай молча опустился на скамейку, пристально глядя в стену. Можно было думать, что он способен видеть сквозь препятствие. До нас доносился шепот спускавшихся по лестнице людей.
   -- Вы спасли на время нашу жизнь, -- обратился сеньор к молодой девушке, -- но что делать теперь?
   -- Не знаю! В пирамиде есть комната, где нас будут держать до дня суда... Я так думаю, потому что они не решатся оставить нас на свободе, опасаясь волнений.
   Не успела она закончить этих слов, как открылась дверь и вошел Тикаль в сопровождении Маттеи и еще нескольких знатных людей.
   -- Что вам угодно? -- спросил их Зибальбай.
   -- Чтобы вы последовали за мной, -- ответил Тикаль. -- А у тебя, Майя, прошу прощения, что подвергаю заключению тебя и твоего отца, но у меня нет иного средства спасти вас от народной мести.
   -- Нам не мести народа надо страшиться, а твоей ненависти!
   -- В твоей власти ее уничтожить!
   -- В моей власти, быть может, но не в моем желании!
   Через прилегающее небольшое помещение, в котором жили очередные дежурные жрецы, и сквозь искусно сделанную в задней стене раздвижную дверь нас привели к крутой лестнице, ведущей вниз. Через двадцать ступеней оказалась еще дверь, потом узкий проход, затем опять дверь и внутренняя лестница. После нескольких таких переходов мы остановились перед широкими дверьми, за которыми была расположена очень большая комната со многими дверьми по бокам; некоторые были открыты и вели в другие, небольшие комнаты, некоторые были закрыты. Большая комната, как я узнал позднее, некогда служила для собраний жрецов, но теперь их было уже так мало, что они в ней совершенно не нуждались и комната служила темницей для знатных преступников. Освещена она была несколькими серебряными светильниками. В разных местах стояли столы и скамейки. Маттеи указал нам еще на несколько меньших комнат, которые должны были служить нам спальнями. Он же обещал присылать нам пищу.
   После этого нас оставили одних.
   -- Теперь его час, -- сурово произнес Зибальбай, -- но пусть Тикаль молит богов, чтобы мой час никогда не наступал!
   Он отошел в сторону и опустился на одно из приготовленных лож, Майя направилась к нему, желая услужить и помочь, но он отогнал ее прочь, и она снова вернулась к нам.
   -- Грустное место, -- заметил сеньор шепотом, так как вследствие эха громкий говор звенел по всей комнате. -- Но как оно ни мрачно, все же пока безопаснее, чем был освещенный солнцем верх пирамиды с ножами у горла.
   -- Здесь в полной безопасности сохранятся наши кости до окончания мира! -- с горькой усмешкой проговорила Майя. -- Здесь смерть сторожит людей, и отсюда нет спасения. Не была ли я права, предостерегая вас от нашего города и его обитателей? Я предупреждала вас обоих, а теперь вы своей жизнью заплатите за свое безумие.
   -- Чему быть, тому не миновать! -- сказал сеньор. -- Я надеюсь, что худшее прошло и что нас не убьют. На нас накинулись из-за резкости вашего отца, но теперь несчастье укротит его.
   -- Никогда! Ведь они правы: он безумец, как и вы, Игнасио... Лучше осмотрим нашу темницу, я ее еще никогда не видела.
   Она взяла один из светильников и стала обходить комнату. Напротив тех дверей, через которые мы вошли, были совершенно такие же. Сквозь щели до нас дошел свежий воздух, по-видимому извне.
   -- Куда они ведут? -- спросил я.
   -- Не знаю. Быть может, в святилище, через потайной ход. Вся пирамида полна комнат, служивших складами оружия и припасов; здесь же хоронили жрецов....
   Шаг за шагом мы обходили комнату, стараясь попасть во все встречные двери. Одна из них не была закрыта на замок, и мы вошли. На длинных полках мы нашли множество свернутых в трубки рукописей, под толстым слоем пыли. Открыв наудачу одну из них, Майя показала нам оригинальный способ художественного письма.
   -- Этой рукописи много веков! -- сказала Майя. -- Чтобы не скучать, мы будем изучать историю...
   И она с пренебрежением бросила на пол бесценную рукопись.
   Соседняя дверь, деревянная, была закрыта, но сильный удар ногой вышиб замок, и мы вошли в новую небольшую комнату, где лежали перевязанные желтыми и красными лентами металлические бруски.
   -- Медь и свинец! -- сказал сеньор, глядя на них.
   -- Нет! -- возразила Майя. -- Золото и серебро, за которыми вы так гонитесь по ту сторону гор... Смотрите, что написано на стене: "Получено с южных рудников, отложено отдельно для храма Сердца и для храмов Востока и Запада".
   Я не верил своим глазам. В одной кладовой, притом всеми забытой, золота было больше чем достаточно, чтобы привести в исполнение мои самые смелые планы.
   -- Быть может, вы это все получите, Игнасио, но я боюсь, что здесь вы найдете себе только могилу, как и я, и сеньор!
   Продолжая осмотр, мы наткнулись на кладовую с разными сосудами, употреблявшимися при богослужении, очень тонкой и чеканной работы, золотыми и серебряными. Сеньор случайно толкнул ногой какой-то большой ящик, который оказался незапертым. В нем мы увидели священные одежды жрецов, тканные золотом, и пояс с крупнейшими изумрудами. Майя взяла пояс и передала мне со словами:
   -- Это очень пойдет вам, наденьте пояс, ведь он вам нравится!
   Я взял пояс и надел, но не поверх одежды, а под нее. Впоследствии я этими изумрудами заплатил за асиенду и окружающие ее земли. Вот происхождение того изумруда, который теперь принадлежит вам, сеньор Джонс.
   Шум шагов заставил нас прекратить поиски. В комнату вошли люди, принесшие несколько блюд с кушаньями. Они дожидались, пока мы не насытились, потом собрали остатки еды и посуду, наполнили светильники маслом и ушли, за все время не проронив ни одного слова, ни доброго, ни худого.
   Посидев еще некоторое время, мы разошлись по своим отдельным комнатам и кончили тем, что заснули. Потом встали, разговаривали, ели, когда нам приносили еду, ложились спать и опять вставали, совершенно потеряв счет часам и дням, так как к нам не проникал ни один луч дневного света.
   Судя по числу приходов тюремщиков с едой, должен был, по моему расчету, идти третий день, когда к нам опять пришел Тикаль, в сопровождении всего четырех стражников.
   -- Их немного, но достаточно, чтобы нас прирезать! Нам нечем защищаться! -- сказал сеньор.
   У нас действительно было отобрано все оружие.
   -- Не бойтесь, друг, -- успокоила его Майя, -- они не сделают этого так открыто.
   -- Что тебе нужно, предатель? -- грозно спросил Зибальбай. -- Если ты пришел убить меня, то действуй скорее, потому что я должен предстать пред лицами богов, которых я молю о мщении за меня!
   -- Я не убийца! Если ты умрешь, то только согласно закону, который ты нарушил... Мне хочется переговорить с тобой наедине.
   -- Говори при них или сохрани свои слова несказанными! Тикалю пришлось уступить. Он велел страже отойти в сторону и тихо заговорил.
   -- Слушай, Зибальбай! Позавчера утром я видел твою дочь на вершине пирамиды и говорил ей, что люблю ее по-прежнему и что взял себе другую жену только поверив словам Маттеи. Я сказал ей, что если она согласится быть моей женой, то я отпущу Нагуа, а тебе уступлю место касика на всю твою жизнь. Я сказал ей также, что если она откажется, то я буду врагом тебе, ей и ее друзьям. Она ответила с презрением. Что случилось затем, ты сам знаешь.
   Зибальбай повернулся к Майе.
   -- Этот человек говорит правду?
   Она собиралась отвечать, не знаю что, но Тикаль продолжал:
   -- К чему ее ответ? Этот чужеземец (тут он указал на меня) слышал мои слова. Теперь я вновь повторю свое предложение, на тех же условиях. Все это я готов сделать из любви к ней, потому что она свет моих очей, дыхание моей груди, и без нее нет мне никакой радости в жизни.
   Зибальбай сложил руки и громко воскликнул:
   -- Благодарю вас, о боги, что услышали мои молитвы и указали путь к устранению междоусобицы! Возьми Майю, Тикаль, если ты хочешь. С Маттеи придется бороться, но вместе мы его легко одолеем! Радуйся, Игнасио, ты совершишь свое великое дело!
   Я не радовался, потому что знал, что моя мечта будет принесена в жертву прихоти женщины. Поэтому я сказал Зибальбаю:
   -- Погоди. Майя еще ничего не сказала.
   -- Что же ей говорить?
   -- То же, что я позавчера сказала Тикалю, -- медленно заявила девушка, -- что мне нет до него дела.
   -- Нет дела! Нет дела! Ты забыла, дочь, что он -- твой жених?
   -- Отец, я не выйду замуж за человека, который изменил клятве и не мог подождать всего один год.
   -- Будь благоразумна! Тикаль ошибся и теперь хочет все исправить. Я ему прощаю, ты тоже должна простить... Не думай больше, Тикаль, о сумасбродстве девчонки, а вели принести пергамент и чернил, чтобы написать договор. Я стар, и у меня мало времени; не пройдет, пожалуй, и года, как ты получишь по праву то, чего теперь добиваешься силой.
   -- Я принес с собой договор, но Майя согласна?
   -- Да, да, она согласна!
   -- Я не согласна, отец! Я обращусь к народу за защитой, я лучше наложу на себя руки.
   -- Тикаль, оставь нас на некоторое время. Она с ума сошла. Вернись через несколько часов, она будет тогда иного мнения.
   Когда мы опять остались одни, он обратился к дочери:
   -- Твои уста произнесли ложь, когда ты говорила, что не хочешь идти за Тикаля, потому что он не сдержал данного тебе слова. Твой отказ имеет другую причину. Здесь замешан этот белый человек, которого в его собственной стране зовут Джеймсом Стриклендом. Ты так долго смотрела на него, что уже не можешь выкинуть его образ из своей груди. Правду ли я говорю?
   -- Правду, отец. Тебе я не буду лгать!
   -- Я очень огорчен за тебя и за этого белого человека, если только он не видел в тебе временной забавы, но ты должна подчиниться требованию общего блага. Твои желания ничто в сравнении с исполнением пророчества о спасении и восстановлении могущества нашего народа. Неужели все мои планы должны рушиться из-за упорства сумасбродной девушки?
   -- Мой долг себе самой и тому, кого я люблю, выше моих обязанностей по отношению к тебе и выше твоих мечтаний о народном счастье. Проси все что хочешь, даже жизнь мою, и я повинуюсь, но только не это.
   -- Чем я могу убедить эту упрямую девчонку?.. Хоть вы скажите ей, белый человек, что отказываетесь от нее. Я надеюсь, что ваше сердце мужественно и что вы поймете, о каких важных вопросах идет речь?
   -- Зибальбай, мне предстоит огорчить вас, но судьба моя связана с судьбой Майи и я не могу убедить ее выходить замуж за ненавистного ей человека.
   -- Слушай теперь ты, друг Игнасио. Ведь ты не влюблен подобно твоему белому брату. Научи их, что надо приносить в жертву собственные прихоти , когда затронуто столь важное дело. Ведь ты сам заинтересован в успехе... Я тебе отдам все сокровища, которые находятся здесь, и мечта твоей жизни, из-за которой ты столько перенес, будет исполнена. Скажи мне те слова, которые нужно произнести, чтобы склонить мою дочь или ее обожателя на нашу сторону... Иначе через несколько дней нам всем предстоит вместо торжества позорная смерть от руки Тикаля и его сторонников.
   Сердце мое замерло. Он говорил правду. Если Майя примет предложение Тикаля, то мой народ будет спасен от тяжелого ига иноплеменников. Но что я мог поделать с ней? Что может поколебать любящее женское сердце?
   Но в отношении моего друга дело обстояло иначе. Я ему собирался сказать, что от одного его слова зависит не только моя жизнь, но и жизнь целого народа, что нельзя ему, белому, ожидать счастья от любви цветной девушки и что лучше ему с ней расстаться для их же обоюдной пользы.
   Майя точно читала мои мысли и сказала:
   -- Игнасио, помни свою клятву!
   Тут я вспомнил свои слова, сказанные в пустыне, и ответил Зибальбаю:
   -- Я не могу помочь твоему желанию, потому что обещал не становиться между твоей дочерью и моим другом. Сегодня, во второй раз в моей жизни, женщина разрушает все мои надежды, столь близкие к осуществлению, но я ничего не могу изменить.
   Зибальбай мне ничего не сказал, но обратился к сеньору:
   -- Белый человек, вы слышали слова своего друга, они должны сильнее всяких просьб проникнуть в вашу душу. Но если вы будете упорствовать, я скажу все Тикалю и отдам вас в его распоряжение. А он мстителен и не постесняется принять все меры, чтобы вас убрать. Вас ожидает смерть. В последний раз спрашиваю вас, что вы выбираете: жизнь или смерть?
   -- Смерть лучше! -- твердо ответил сеньор Джеймс. -- Мне очень жаль вас, Зибальбай, и еще больше вас, друг мой Игнасио. Но, видно, такова судьба! Если Игнасио не может забыть своей клятвы, то как я могу нарушить свое обещание, которое дал Майе? Трусость нигде не уместна -- и здесь также. Если только Майя не откажется от меня, то я буду ей верен до самой смерти.
   -- Я буду твоей в жизни и после смерти! Делай, отец, что хочешь, пусть даже умертвят его, но я не отдамся Тикалю живой и в долине смерти найду избранного супруга.
   Зибальбай вскочил с места и, сверкая глазами, громко произнес:
   -- При последнем твоем издыхании я буду призывать на тебя и твоих детей проклятие богов. Пусть сердце твое разрывается на части от горя, имя твое пусть будет словом позора, пусть слова в твоих устах будут пеплом!.. Мне кажется, что я предвижу будущее! Ты достигнешь своей цели, ты с помощью обмана станешь его женой, он будет некоторое время близок тебе, но ты должна будешь заплатить за это дорогой ценой, -- которую с тебя спросят и которую ты дашь, -- ценой гибели всего твоего народа!
   -- Отец, пощади! Возьми назад твои слова!
   -- У меня столько же жалости к тебе, сколько у тебя -- к моим сединам и моим печалям. Ты не щадишь меня, а я должен дать тебе пощаду? Пусть мое проклятие разобьет твое сердце и сердце того, кто отнял тебя у меня!
   И он тяжело свалился на пол.
  

XVIII. Заговор

   Майя была в отчаянии, а мы все были так беспомощны, и нечем было пустить старику кровь. Зибальбай продолжал лежать неподвижно. Вошел Тикаль и с недоумением смотрел на нас. -- Разве старик спит? -- спросил он.
   -- Да, спит, и думаю, никогда уже не проснется, -- ответил я. -- Нет ли у вас тут врачей?
   -- Есть, я их сейчас пошлю. Лучший среди них Маттеи, он придет.
   -- Вот и исполнились слова Зибальбая, -- заговорил сеньор, -- что скоро будет вашим по праву то, что вы взяли силой!
   -- Нет! По праву власть принадлежит Майе, но она моя по насилию, если только...
   Обращаясь к Майе, он добавил:
   -- Тебе разве нечего мне сказать?
   -- Оставь меня! Видишь, отец мой, быть может, мертв! Сеньор что-то хотел сказать, но я поспешил его остановить и возобновить просьбу о врачах.
   Через несколько минут к нам вошел Маттеи, слуга нес за .ним ящик с лекарствами и инструментами. Он осмотрел Зибальбая и насильно влил ему в горло какую-то жидкость.
   -- Дело его плохо. Мне кажется, что он не встанет... Как это все произошло? -- спросил он у нас.
   -- Отец мой умер, проклиная меня, -- ответила Майя.
   -- Почему он тебя проклял?
   -- Отошли своего слугу, и я все скажу тебе. Когда это было исполнено, она продолжала:
   -- Вот почему: пока мы странствовали в пустыне, Тикаль, мой жених, взял себе другую жену, Нагуа. Но если он дал твоей дочери власть и почет, то не дал ей любви. Теперь, после нашего возвращения, он предложил моему отцу признать его опять касиком с тем, чтобы я согласилась быть его женой!
   -- Но ведь жена касика не может быть разведена или удалена от трона и ложа Повелителя Сердца! -- воскликнул Маттеи.
   -- Тикаль собирался убить ее и тебя, чтобы я могла занять ее место. Глаза Маттеи сверкнули, как молнии.
   -- Продолжай, Майя, продолжай! Я покажу ему!
   -- Отец мой согласился, но я отказалась, потому что мне нет до него никакого дела. Вот почему отец проклял меня!
   -- Но если ты не хочешь выйти замуж за Тикаля, то, верно, желаешь быть женой другого человека?
   -- Да, -- ответила она, опуская глаза, -- я люблю этого белолицего, которого вы называете Сыном Моря, и хочу быть его женой... Но Тикаль очень силен, и возможно, что для спасения жизни моего возлюбленного и его друга мне придется броситься в объятия Тикаля. Он ждет моего ответа. Теперь ты сам знаешь, в каком мы положении. Одна, в темнице, я не могу бороться с Тикалем... Скажи, настолько ли я еще любима в народе, чтобы он смог низложить Тикаля в мою пользу?
   -- Не знаю! Но ты не захочешь, чтобы я сам помогал тому, что повлечет за собой мою гибель и позор дочери. Я буду откровенен с тобой. Я подал голос за избрание Тикаля с тем, чтобы он женился на моей дочери. Таким образом я сделался первым после него... Теперь скажи мне, что тебя больше прельщает: быть касиком этой страны или стать женой человека, которого любишь?
   -- Я желаю быть женой своего белого друга и потом навсегда оставить эту страну, чтобы поселиться среди живых людей. Желаю, чтобы Игнасио дали столько золота, сколько нужно для его целей, а затем пусть Тикаль и Нагуа правят страной до конца света.
   -- Ты просишь немного, и я постараюсь тебе помочь. Я ухожу, но если Тикаль придет опять, ничего ему не говорите. Ваша жизнь зависит от этого.
   В следующие два дня приходили еще другие врачи, но сознание не возвращалось к Зибальбаю, царило уныние. Наконец Майя сказала:
   -- В несчастный день мы встретились тогда на Юкатане!.. Здесь ожидает нас всех только горе. Поэтому не лучше ли мне согласиться на условия Тикаля? Я потребую, чтобы я сама проводила вас по ту сторону гор, одаренными всем, чего только пожелаете, и богатствами до конца жизни. За меня нет надобности беспокоиться. Я отдамся не Тикалю, а смерти и умру за вас, но неопозоренной.
   -- Не говорите так, Майя! Я виноват в том, что мы пришли сюда. Меня увлекло любопытство, кроме того, если бы мы вернулись, мне пришлось бы покинуть Игнасио... Не теряйте мужества, я уверен, что мы еще счастливо выберемся из этой темницы.
   Я слушал их беседу и сам предавался довольно грустным размышлениям. В дверях нашей комнаты показался Маттеи. Его первый вопрос был о Зибальбае.
   -- Он жив еще, но больше ничего нельзя сказать, -- ответил я.
   -- Он недолго проживет, -- сказал Маттеи, внимательно осмотрев больного. -- Оно и к лучшему: смерть ему вернейший друг... В народе многие обвиняют Тикаля в убийстве дяди и требуют провозглашения Майи касиком. Он собрал там тайный совет, на котором почти всеми было решено для подавления смуты предать смерти и тебя, Майя, и, конечно, обоих иноземцев. Тикаль утвердил этот приговор, но, прежде чем исполнитель успел уйти с заседания, отменил решение, говоря, что не может принять участие в смерти невинной девушки... Впервые я видел, что сердце одолело у него разум. Вы спаслись, но лишь на время. Смерть ожидает вас с часу на час.
   -- Есть ли у вас какой-либо план для нашего спасения? -- спросил я.
   -- Зачем? Я первый выгадаю от вашей смерти.
   -- В таком случае, ты первый и умрешь! -- воскликнул сеньор, быстро становясь между Маттеи и входной дверью и подходя к нему с сжатыми кулаками.
   Старик только усмехнулся.
   -- Если я не вернусь в совет, то они придут сюда и тогда...
   -- Найдут твою дохлую шкуру! -- добавил сеньор.
   -- Может быть! Но от этого всего будет в выгоде моя дочь, которую я люблю больше жизни. Впрочем, я ведь не говорил, что у меня нет плана для вашего спасения, я только спросил, какая мне в нем надобность.
   -- Говорите скорее!
   -- Я не знаю, насколько он будет приятен Майе, но другого нет, и надо выбирать между ним и смертью. Ваша жизнь в моих руках, и если бы она была нужна для счастья моей дочери, то я бы не задумался ее взять.
   -- Если мы не примем твоего плана, то я сверну тебе шею! -- с угрозой произнес сеньор, но старик, казалось, не обращал на него никакого внимания и спокойно продолжал:
   -- Тикалю удалось прекратить волнение обещанием, что совет старейшин разберет это дело в день подъема вод, сначала в святилище, а потом на глазах у всего народа. Слова Зибальбая крепко запали в память, и народ жаждет знать, что случится, если пророчество исполнится. Народ, многие сановники и даже некоторые старейшины думают, что безумие Зибальбая ниспослано свыше, с неба, и что небесный голос побудил его идти в далекое странствие... Я уже стар, давно служу богам и приношу им жертвы, но еще никогда не случалось, чтобы они исполнили те просьбы, которые к ним обращены, или чтобы бессмертные что-либо говорили смертным. У этих чужеземцев свои, не наши, божества... И вот я думаю, что, будь я на вашем месте, я нашел бы удобным вселить голос в безмолвные уста наших богов.
   -- Что это значит? -- спросила Майя.
   -- Вот что: когда разъединенные части сердца соединятся в условленном месте на алтаре, то боги дадут какой-либо закон, который будет нам путеводным лучом в будущем. Я знаю, что древний символ на алтаре имеет внутри пустоту, и возможно, что там мы найдем какое-либо откровение, имеющее отношение к нынешним событиям. Может быть, там совершенно пусто... Недавно я нашел в храме письмена, которые, если бы они оказались в алтаре, имели бы большое значение для вас...
   -- Прочти! -- сказала Майя. Маттеи прочел:
  
   "Это -- голос безымянного божества, который его пророк слышал в год создания храма и начертал на золотой скрижали, которую вложил в тайник святилища, чтобы быть провозглашенным в тот далекий час, когда будет найдено утраченное, День и Ночь соединятся вместе. Голос говорит тебе, единственной дочери вождя, имя которой есть имя народа. Когда народ мо й состарится, число его уменьшится и сердца очерствеют, возьми себе в супруги мужа из белого племени, сына далекой страны, которого ты приведешь из-за пустыни, чтобы мой народ мог возродиться, и вся страна будет принадлежать твоему ребенку, ребенку божества, -- восток и запад, север и юг, подобно тому, как мои крылья раскинуты между восходом и заходом солнца".
  
   -- Ты сам составил эту надпись, -- хладнокровно проговорила Майя, -- и хочешь, чтобы я вложила ее в тайник святилища, потому что сам боишься проклятия, которое тяготеет над тем, кто совершит кощунство или скажет ложь перед жертвенником... Если ты не боишься мщения божеств, то опасаешься мщения Братства.
   -- Говоря правду, я опасаюсь и того и другого. Но у вас выбора нет.
   -- Что же делать? -- обратилась к нам Майя. -- Я не знаю, что ему ответить. Я больше не доверяю своему народу и склоняюсь в вашу веру. Если мы не поклоняемся здешним богам, то все-таки давали клятву, вступая в Братство. Пусть смотрит и говорит первый, умнейший. Игнасио, ваше мнение?
   -- Я против обмана. Я не признаю богов этой страны, но у себя на родине знаю Братство и не могу содействовать обману в его среде. И все-таки, так как тут затронута наша жизнь, я говорю, что если вы двое решите дело утвердительно, то я буду связан вашим решением. Но если ваши голоса разделятся, то пусть несогласный подчинится общему решению.
   -- Теперь, мой возлюбленный, что скажете вы? Что лучше: смерть и чистая совесть или обман и моя любовь в придачу...
   -- У меня нет выбора, -- перебил ее сеньор. -- Не боюсь умереть, но как человек, естественно желаю жить. Здешние боги мне ничто, но как член Братства я считаю себя связанным. Нужно совершить обман, а я еще никогда этого не делал. Но при этом я полагаю, что человек может выбрать жизнь и любовь вместо безропотной смерти и при этом не запятнать рук. Впрочем, в этом деле, как и во всяком другом, я исполню твое желание, и если ты предпочитаешь умереть, умрем вместе.
   -- Нет, будем жить! Нас ожидает счастье в другой стране. Боги не спасли моего отца и не остановили Маттеи от измены. Я готова подвергнуться их мщению, лишь бы хоть год прожить около моего возлюбленного!
   -- Пусть будет так! -- произнес Маттеи, а из угла, где лежал Зибальбай, мне почудился сдавленный стон.
   -- Что же дальше? -- спросила Майя.
   -- Идем в святилище... Надо взять талисман. Где же он?
   -- У меня половина, -- ответил я, -- другая у Зибальбая.
   -- Майя, возьми ее!.. Ты должна!
   Майя сняла с груди отца половину символа, говоря про себя:
   -- Мне кажется, что я граблю умирающего!
   -- Чтобы спасти живых, -- добавил Маттеи.
   Взяв светильники, мы двинулись в путь. Маттеи шел, открывая двери и не запирал их за собой. Я спросил его о причине, и он ответил:
   -- Потому что никто не может следовать за нами, и еще потому, что, если нам придется бежать, пройти сквозь открытые двери легче, чем сквозь закрытые.
   -- От чего нам бежать?
   Маттеи только пожал плечами. Миновав несколько лестниц и дверей, мы дошли наконец до мраморной стены. Нажав где-то на камень, Маттеи указал на открывшийся вход, и мы один за другим очутились в самом храме. Нашим глазам представилось громадное изображение божества с человеческими чертами, из камня, подобно многим, которые встречаются в развалинах нашей страны, только лицо было у него из тончайшего алебастра и светилось от поставленного сзади светильника. Перед этим идолом стоял черный жертвенник. Сняв лежавшее на нем покрывало, Маттеи показал под ним нечто, похожее на человеческое сердце из красного камня с золотыми жилками. Посреди виднелось небольшое отверстие.
   -- По преданию, когда обе половины сердца будут опущены в это отверстие и соединятся, то сердце-футляр откроется и обнаружит то, что хранится внутри уже тысячу лет. Половина символа долго покоилась здесь, пока ее не взял с собой Зибальбай. Вокруг алтаря старинными письменами, которые я могу прочесть, сказано, что если талисман будет сдвинут с места, то сдерживающие внешние воды шлюзы откроются, воды затопят город и все жители погибнут... Теперь приступим к нашему делу. Чужеземец, передай Майе твою половину символа, чтобы она соединила их вместе и вложила в приготовленное место.
   Майя колебалась. Ободряющие слова Маттеи на нее не подействовали, и он посмотрел на меня, но я тоже отказался. Тогда вызвался сеньор:
   -- Дайте мне. Я ничего не боюсь! Я до сих пор слышу звук от стука изумрудов о каменный футляр.
   Наступили мучительные мгновения ожидания. Прошло около минуты, но мы ничего не замечали. Тогда Маттеи высказал предположение, что ржавчина могла изъесть пружину, и своим посохом сильно нажал в отверстие, так что, мне показалось, камни хрустнули.
   Сердце медленно раскрылось, словно цветок, символические части выпали на алтарь, а под ними мы заметили какой-то предмет. Это оказался рубин, выточенный наподобие человеческого глаза. Рядом лежала золотая чашечка со старинной надписью.
   -- Что здесь написано? -- спросила Майя.
   -- Не лучше ли не читать? -- предложил Маттеи, но, уступая нашим настояниям, прочел:
  
   "Око, спавшее и теперь пробудившееся, видит сердце и намерения нечестивого. Я говорю, что в час разрушения моего града все воды озера не смоют их греха".
  
   Нам стало жутко. Это были пророческие слова, и хотя я не верил богам этой страны, но все-таки посмотрел на освещенное лицо идола, и мне показалось, что оно смотрит на меня с укоризной.
   Дрожащими руками положил Маттеи приготовленную табличку взамен этой и сказал сеньору:
   -- Закрой сердце и возьми обратно обе части, белый человек!
   Но едва мы повернулись, чтоб выходить, как Майя громко вскрикнула и упала бы на каменный пол, если бы сеньор вовремя не поддержал ее. В дверях, через которые мы входили, стоял Зибальбай! Как он попал сюда, как у него хватило сил пройти весь длинный переход -- неизвестно, но было несомненно, что он все видел и слышал. Лицо его дышало гневом, но он ничего не мог сказать. На губах была пена, но они были безмолвны. Это была последняя вспышка угасающей жизни, он зашатался и замертво упал к ногам дочери.
   Я плохо помню эти ужасные часы. В себя я пришел уже в своей комнате, на собственном ложе. Действовали сеньор и Маттеи. Майя была в глубоком отчаянии. Но мы не долго оставались одни. Вскоре пришли знатные сановники и стража, чтобы воздать почести умершему касику.
   На третий день тело Зибальбая было положено в золотой гроб и отнесено в "палату смерти" для вечного упокоения.
   В этот же день -- канун дня нашего суда, к нам пришел Тикаль. Он вежливо поклонился Майе и бросил на нас гневный взгляд.
   -- Теперь ты можешь спокойно царствовать! -- сказала ему Майя.
   -- Не совсем! Я не скрою от тебя, что часть, и довольно значительная, народа говорит, что тебе надлежит быть касиком, а не мне. Еще при жизни твоего отца я предложил тебе некоторые условия. Теперь снова повторяю их. Если ты согласишься, то будешь повелительницей здесь, а твои спутники получат все, что только пожелают. Если же ты откажешься, то возникнет междоусобица, которая кончится гибелью одного из нас, но во всяком случае эти два чужеземца не останутся в живых... Выслушай меня и мою неугасшую любовь! Я поверил обману Маттеи, и во мне заговорило честолюбие. Прости меня и забудь мою измену тебе!
   -- Ты замышлял меня убить, -- сказала ему Майя.
   -- Вернее, этих чужеземцев, потому что смерть их или одного из них сделала бы тебя сговорчивее! -- с гневом воскликнул Тикаль.
   -- Оставим все это до завтра, когда боги должны произнести свой приговор. Я верю, что мой отец, умудренный богами, был прав, ожидая их откровения. Я готова им подчиниться, а теперь оставь меня!
   -- А если ничего не случится? -- спросил Тикаль.
   -- Тогда ты повторишь свой вопрос, и я, вероятно, не отвечу "нет".
  

XIX. Суд

   Прошел день, а к вечеру следующего наши служители принесли нам не только кушанья, но и новые одежды, а для Майи даже некоторые драгоценные украшения. Немного погодя явились жрецы, которые повели нас на заседание совета. После долгих дней заточения мы впервые вышли на свежий воздух и с наслаждением взглянули на звездное небо. Мы поднялись по наружной лестнице до верхней площадки пирамиды, а потом через лестницы и переходы стали спускаться вниз, как это было и в тот день, когда нас заключали в темницу. Мы миновали склеп, где покоились тела касиков. Все они были заключены в золотые гробы, имеющие очертание человеческого тела и изображение лиц на крышке. На место глаз были вставлены громадные изумруды. Майя остановилась перед двумя гробницами, в которых покоились ее отец Зибальбай и давно умершая мать. При этом она с грустью промолвила:
   -- Отец здесь последний пришелец и занял последнее место. Я желаю, чтобы меня просто похоронили в земле, и тогда мои останки обратятся в цветы. Здесь все так мрачно!
   Перед одной из дверей нам преградили доступ два жреца с обнаженными мечами. Они просили, чтобы мы сказали им пароль, и Майя исполнила это. Мы наконец предстали перед членами совета. Еще на пути она сказала нам:
   -- Молчите оба, я буду отвечать за вас и буду вашей поручительницей.
   Она отвечала на все вопросы одного из членов совета. Потом наступила очередь самого Тикаля в качестве верховного жреца. Он спросил:
   -- Скажи мне, как ты пришла сюда, ты и оба твоих спутника?
   -- Нас вело сердце, уста шептали, и мы следовали лучу ока!
   -- Покажи мне знаки ока, уст и сердца, иначе да погибнешь ты в этом мире и во всех следующих!
   Я внимательно смотрел на Майю, но не мог заметить ее движений. По-видимому, она вполне удачно исполнила все положенное, так как Тикаль сказал:
   -- Подойдите, Сын Моря и Игнасио-странник, ближе и говорите, совет слушает вас!
   Тогда я начал говорить:
   -- Братья, я хотя и чужестранец, но принадлежу к великому Братству и мой сан даже выше, чем у всех присутствующих здесь, за исключением Хранителя Сердца. Вы знаете, как мы пришли сюда по приглашению Зибальбая, вашего касика. Мы не нарушили запрета, а вошли вСвященный Город по праву, потому что мы высокие члены общего Братства!
   -- Докажи! -- предложил Тикаль. -- Но пусть каждый из вас говорит отдельно. Уведите белого чужеземца!
   Я стал задавать судьям вопросы, на которые некоторое время получал ответы, но потом даже сам Маттеи, ученейший среди них, не маг ничего сказать. Мое право было признано, и мне отвели почетное место среди членов совета.
   Зато сеньор не мог выдержать испытания. Он запнулся на втором вопросе, и Тикаль с сияющим лицом провозгласил:
   -- Видите сами, что это наглый обманщик! Какое он заслужил наказание за то, что непосвященным переступил порог нашего святилища и тем осквернил его?
   -- Дайте мне сказать слово! -- поспешил я предупредить готовое решение. -- Этот человек действительно принадлежит к высшему разряду Братьев, он причислен был при особых условиях, извиняющих его незнание наших обрядов...
   И я подробно рассказал, как он спас жизнь мне, как я вручил ему символ, как потом спас Зибальбая. Но все-таки потом большинство -- правда, с перевесом в один голос -- осудило его на немедленную смерть. Я сделал последнюю попытку и заговорил опять:
   -- У Зибальбая была вера, что когда соединятся обе части символа, каждый из нас, двух его спутников, будет причастен к исполнению пророчества, и что об этом скажут свое решение сами боги. Прежде чем произносить приговор, вели, Тикаль, поступить по преданию. Быть может, Зибальбай говорил истину, и каждому из нас богами предназначена своя судьба!
   С моими словами согласились все члены совета, и Тикалю пришлось повиноваться. Раньше я осуждал Майю, что для своего и нашего спасения они решились на обман и подлог. А теперь сам принимал в этом деле участие, чтобы спасти друга. Но другого выхода у меня не было.
   -- Возьми части разъединенного сердца и положи их на место, -- сказал Тикаль, обращаясь к Маттеи.
   Майя и я передали ему свои части символа. Он вложил их внутрь большого сердца и, как и раньше, оно вскоре раскрылось, и мы опять увидели изумрудное око. Но мне оно показалось потускневшим, как тускнеет глаз умершего человека. Маттеи взял золотую таблицу и передал ее Тикалю.
   -- Я не могу ее прочесть. Я не знаком с этими древними письменами, -- сказал Тикаль, -- Маттеи, читай ты.
   Маттеи долго и сосредоточенно рассматривал таблицу. У меня замерло сердце, так как я вспомнил подозрение сеньора Стрикленда, что старый мошенник может примириться с зятем и еще раз подменить таблицу. Наконец он спросил:
   -- Лучше, быть может, не читать?
   -- Читай, читай! -- раздались голоса членов совета, подстрекаемых любопытством.
   Маттеи прочел то, что нам было уже известно. Я успокоился. Но надо было видеть изумление всего собрания. Один только Тикаль гневно воскликнул:
   -- Это ложь и обман! Как может Майя, дочь касика, быть женой белой собаки! Я этого не допущу...
   Но тут поднялся один из старейших жрецов, которого звали Димас, и сказал:
   -- Мы спрашивали волю богов, и они высказали свою волю. Нам остается только повиноваться!
   -- Как! Этот белый бродяга будет поставлен выше меня?! -- воскликнул Тикаль.
   -- Я этого не говорю, -- ответил Димас. -- Ты останешься касиком, но после тебя нами будет править сын Майи и белого Сына Моря, если только боги пошлют им сына. Ему суждено, по пророчеству, восстановить славу нашего народа!
   -- Я должна повиноваться, -- проговорила Майя, -- хотя много лет я обращала свои взоры на того человека, который потом меня обманул и взял другую жену... В пророчестве сказано, что мой сын, хотя и от белого человека, будет правителем страны, на трон которой я имею право. Я примиряюсь с будущностью и не оспариваю, Тикаль, твоих прав.
   -- Ты хорошо и правильно рассуждаешь, -- сказал Маттеи, -- но нам нужно знать еще мнение белого человека. Быть может, он предпочтет... Согласны ли вы так поступить?
   -- Согласны! Согласны! -- раздались общие крики.
   -- Введите сюда белого человека! -- распорядился Маттеи. Вошел сеньор, и большинство членов совета низко поклонились ему.
   -- Слушай волю богов, Сын Моря! -- обратился к нему Маттеи. И он подробно передал удивленному и обрадованному сеньору все, что произошло без него.
   -- Что ты на это скажешь?
   -- Только безумец может выбрать себе смерть, -- ответил сеньор. Я считал, что все, дело сделано, но оказалось, что конец был еще далек и -- довольно грустный. Опять заговорил Димас.
   -- Братья, я думаю, что этот человек, который должен дать нам будущего касика, пришел издалека, но теперь он должен жить и умереть между нами, иначе, узнав нашу тайну, он может поведать ее чужим людям. Надо его сторожить, особенно пока не родится сын, и блюсти тщательно, как соблюдают жрецы священный огонь!
   -- Хорошо сказано! -- подтвердило собрание.
   -- Теперь вам обоим, пришельцы, надо принести присягу, что вы не присвоите себе сокровищ Священного Города и без разрешения совета старейшин не покинете нашей страны. Поклянитесь в этом на нашем священном алтаре, перед великим символом Сердца!
   Мы подчинились и исполнили требуемое.
   -- Повернитесь теперь, братья мои, и смотрите!
   Мы увидели, что плиты пола раздвинулись, открыв глубокий провал; снизу доносился плеск текущих вод. Мы с ужасом отступили, а Маттеи продолжал говорить:
   -- Смотрите! Если вы хоть словом нарушите свою клятву, то вас ввергнут в этот колодец и воды поглотят вашу жизнь и даже самую память о вас. Видели и поняли?
   -- Видели и поняли! -- отвечали мы.
   -- Можете идти, теперь вы приняты в состав нашего народа! С нами вышел Маттеи. Я обратился к нему с вопросом:
   -- Что же будет дальше?
   -- С вершины пирамиды будет объявлено народу о смерти Зибальбая и о постановлении совета старейшин. Народ, если пожелает, утвердит Тикаля, а через два дня белый человек будет мужем Майи, -- с усмешкой добавил Маттеи. -- Будем спешить, а то народ уже собрался.
   На верхней площадке были приготовлены сиденья, на которых мы заняли места наравне с членами совета. После жертвоприношения Маттеи, окруженный другими старейшинами, объявил постановление совета, при полном одобрении собравшегося народа. По окончании всех этих обрядов меня с почестями отвели в особое помещение большого дворца. Убранство комнат свидетельствовало о необыкновенной былой роскоши. Мои мысли невольно перенеслись к временам Монтесумы. Отведав понемногу от принесенных обильных кушаний, я уснул, утомленный испытанными волнениями. Меня разбудил вошедший сеньор, веселый, каким я знал его еще до прихода к нам Моласа с вестью о Зибальбае.
   -- Я люблю Майю, дон Игнасио, и все-таки думаю, что наш брак не будет счастливым, потому что он достигнут обманом!
   -- Все, может быть, устроиться хорошо! -- ответил я ему. -- Я боюсь другого, а именно, чтобы не пострадала наша дружба. Благодаря женщине мы вступили на путь лжи.
   -- Да, но Майя избрала этот путь, чтобы спасти жизнь!
   -- Нет, сеньор! О своей жизни, я уверен, она мало заботилась. Она стремилась к жизни из-за любви... Друг, забудьте, впрочем, мои слова и знайте, что я по-прежнему предан вам!
   Наутро к нам пришли люди, принесшие новые одежды, потом явились другие, занявшиеся расчесыванием волос сеньора и его облачением. По обычаю страны жениха наряжали, словно жертву на алтарь. Я последовал за ним, и нас провели опять в зал, где заседал совет. Все вошли с поклоном, кроме одного Тикаля. После нас, предшествуемая музыкантами, игравшими на трубах и флейтах, появилась Майя, сиявшая невиданной красотой, в роскошном наряде, осыпанном драгоценностями. Она ходила как во сне, точно безучастная ко всему. Зато Тикаль был гневен так, как я еще ни разу не видел. Он глаз не сводил с Майи, не пропускал ни одного ее движения. Оба, жених и невеста, были поставлены посредине комнаты, и один жрец громко провозгласил их имена. Майя должна была еще письменно отречься от своих притязаний на царство в пользу Тикаля. Затем было зачитано постановление совета о тех дворцах, угодьях, драгоценностях и сокровищах, которыми наделялась Майя и ее жених. Потом тот же жрец спросил, одобряет ли совет все сделанное и сказанное. Получив утвердительный ответ, он с низким поклоном подошел к Тикали и предложил ему как верховному жрецу освятить самый брак. Тикаль встал с места, но опять сел, говоря:
   -- Ищи другого жреца, а я от этого отказываюсь!
   -- Но веление совета и народа, -- стал также уговаривать его Маттеи. -- Пророчество...
   -- Молчи, обманщик! -- прервал его Тикаль. -- Не ты ли клялся мне, что Майя умерла в пустыне? Не ты ли сосватал мне свою дочь? И теперь у тебя какие-то обманные цели... Я не верю в твое пророчество.
   С этими словами он шумно поднялся с места и удалился в сопровождении стражи. Маттеи заявил, что после ухода духовного жреца он сам в качестве хранителя храма совершит все нужные обряды. Совет согласился с этим, и обряд начался; после этого все присутствующие подходили с поздравлениями и подарками. Я никогда не видел подобной щедрости, конечно, по нашей оценке. Мое сердце давило какое-то предчувствие, и я не отходил от сеньора. И как я хорошо сделал! При выходе на открытый четырехугольный двор, на котором мы так долго стояли в первый день прихода с Зибальбаем, я увидел теперь ринувшегося к сеньору из тени человека в темном плаще. Я успел крикнуть по-испански:
   -- Берегись, друг!
   Сеньор обернулся и сильным ударом отстранил незнакомца, который зашатался, но, оправившись, бросился бежать прочь. Я думаю, что это был Тикаль или кто-нибудь из его людей.
   День свадьбы был для меня началом самого интересного года в моей жизни. Я скоро понял, почему Майя так стремилась бежать из родного города. Вечно синее небо, полное отсутствие работы, изнеживающая роскошь, постоянные заговоры и сплетни, -- вот что заполняло жизнь. Люди здесь свыклись с этой обстановкой и не желали иной. Вокруг меня были неисчислимые сокровища, но я не мог ими пользоваться для своих целей, даже не мог скрыться из города, так как каждый мой шаг был под постоянным наблюдением.
   Когда у сеньора родился сын, то ликование народа было беспредельно. Случаю угодно, что в тот же день родился сын и у Нагуа, которая пришла в смертельный гнев, когда узнала, что народ радуется рождению не ее сына. За эти месяцы мне часто приходилось встречаться с Маттеи, но как он изменился! Похудевший, пожелтевший, полуразбитый параличом, с проказой на лице, он производил отталкивающее впечатление. Он приписывал это мщению богов и грозил нам тем же за участие в его обмане и подлоге. Однажды он сказал нам:
   -- Я думал только о счастье дочери, она честолюбива и хотела быть женой касика. Но как она наказана! Знаете, чего хотят некоторые старейшины? Низложить Тикаля и провозгласить Хранителем Сердца или Майю, или ее сына, с тем, чтобы правителями до его возмужания были оба родителя!
   Его жалкая жизнь влачилась недолго, он умер в ту самую ночь, когда у Майи и Нагуа родились их первенцы. Его слова не выходили из моей памяти.
  

XX. Бегство

   Мальчик у Майи родился очень красивый, почти совсем белый, но с темными звездоподобными глазами матери. Помню, что через восемнадцать дней после этого, когда все мы сидели вместе, а молодая мать держала на руках своего сына, к нам пришел Димас. Он поклонился и сказал:
   -- Я пришел к тебе, Майя, во исполнение воли совета и народа. До старейшин дошли сведения, что Тикаль, неправедными средствами достигший власти, решил теперь убить твоего сына, его отца и вашего друга Игнасио...
   -- Почему же не меня? -- спросила Майя.
   -- Не знаю, но нам было велено схватить тебя живой и скрыть в тайном помещении дворца Тикаля!
   Сеньор вскочил и разразился угрозами против касика.
   -- Успокойтесь, успокойтесь, господин мой! -- остановил его Димас. -- Личность касика священна, но Тикаль не долго останется касиком. Все им недовольны, совет собирается его низложить!
   -- Разве это возможно?
   -- Да, если касик нарушил законы... Не по этой ли причине был низложен твой отец?.. И тогда ты...
   -- Но ведь я отказалась от прав!
   -- После тебя все по праву переходит на дитя пророчеств, надежду нашего народа!
   -- Чтобы сделать его предметом мести Тикаля? Он его убьет!
   -- Когда Тикаль будет низложен, то его заключат в темницу на всю жизнь.
   -- Когда это произойдет?
   -- Завтра, в полдень, когда твоего сына будут представлять народу.
   -- Просто безумие избирать в касики новорожденного! -- заметила Майя.
   -- Ты будешь править от его имени, и мы будем тебе повиноваться, а пока ты еще обязана во всем повиноваться совету. Совет же решил, что посланному с неба ребенку, которому вы только земные родители, следует воздать все ему подобающее.
   Вечером того же дня сеньор и я присутствовали на каком-то пиршестве у одного из знатных сановников. Возвращаясь с ним несколько раньше, чем предполагалось, я услышал в той комнате, где помещались мать с ребенком, странный шум. Бросившись туда, я увидел двух крепко сцепившихся женщин, в которых узнал Майю и Нагуа. У последней в руке был нож. Я быстро схватил эту руку, и потом Майя освободилась от страшных объятий. Но Нагуа удалось вырваться, и она собиралась убежать из комнаты, однако на пороге ее схватил сеньор.
   -- Что случилось? -- спросил он Майю. -- Зачем сюда пришла эта женщина?
   -- Не знаю. Я собиралась ложиться, когда в угловом зеркале увидела Нагуа, стоявшую на пороге с ножом в руке. Она осторожно вошла в комнату, я бросилась на нее, но она была сильнее, и не приди Игнасио, она убила бы нашего сына!
   -- Правда? -- спросил сеньор.
   -- Да, это так, белый человек, -- ответила Нагуа.
   -- Зачем ты хотела крови невинного?
   -- Потому что из-за него мой собственный сын терял свои права. Я узнала о том, что готовится завтра!
   -- Мы здесь не при чем, -- продолжал сеньор. -- Если Тикаля низложат, то виной тому его пороки и преступления...
   -- А вас посадят на его место ради ваших добродетелей! -- перебила его Нагуа. -- Я знаю, откуда взялось пророчество, мне отец рассказал об этом перед смертью, у меня есть доказательства, и я донесу на вас на совете, и с вашим сыном неба поступят, как с собакой!
   -- Послушай, -- спокойно обратилась Майя к своему мужу, -- чтобы спасти нашего ребенка, надо лишить эту женщину возможности говорить.
   Нагуа собиралась кричать и звать на помощь, но сеньор, замахнувшись на нее ножом, сказал:
   -- Молчи, если жизнь дорога!.. Игнасио, закрой дверь, нам надо посоветоваться...
   -- Нам предстоит или убить эту женщину, -- продолжал сеньор, когда я исполнил его просьбу, -- или бежать из города.
   -- Бежать невозможно, -- сказала Майя, -- даже если нам удастся переплыть через озеро, то в горах нас схватят и убьют.
   -- Значит, Нагуа должна умереть, -- произнес сеньор.
   -- А если она даст клятву хранить молчание? -- спросил я.
   -- Вы не понимаете, как она ненавидит меня! -- горячо возражала мне Майя. -- Она ни перед чем не остановится, никакие клятвы ее не испугают!
   -- Остается только ее убить, -- произнес сеньор, -- и я это сделаю. Потом скажу, что сделал это в пылу горячности -- что и могло произойти, если бы у меня под рукой оказался нож, когда я задержал ее.
   Он подошел к Нагуа, которую мы связали и положили в дальнем углу комнаты. Сеньор склонился над ней, и в руке у него блеснул нож. Гробовое молчание нарушила Майя, прерывающимся от волнения голосом спросившая:
   -- Готово?
   -- Нет, я не могу!
   -- Нельзя же брать ее с собой!
   -- Но можно оставить здесь связанной. Мы будем уже далеко, когда ее найдут.
   Через два часа по уснувшему городу молча шли три фигуры, завернувшиеся в темные плащи. Я много времени уделял рыбалке и имел свою собственную лодку. Иногда меня сопровождал сеньор или кто-либо из слуг. Поэтому мой отъезд никому не мог показаться странным. Нас никто и не видел, кроме дежурной стражи. Вода в озере стояла высоко -- день наивысшего подъема был близок. Отчалив от городской стены, мы подняли паруса, пользуясь попутным ветром, и быстро летели на легком челне к материку. Еще до рассвета мы достигли берега и, спрятав лодку в камышах, пошли пешком, делая крюк, чтобы миновать деревню. Около полудня мы сделали короткий привал и потом двинулись дальше. Майя мужественно переносила усталость. Ребенка несли поочередно сеньор и я. На ночь мы остановились, так как Майя начала выбиваться из сил. Ранним утром продолжили путь, приближаясь к линии снегов. Чувствовался сильный холод. Первоначально мы решили не заходить ни в деревню, ни в сторожевой домик. Но Майя неожиданно потребовала последнего.
   -- Мой ребенок совершенно окоченел, надо его согреть.
   -- Но тогда нас поймают и убьют, так как, по законам твоей страны, никто не смеет покинуть ее пределы.
   -- Ты был жалостлив к убийце и не имеешь жалости для сына! -- упрекнула Майя своего мужа. -- Ведь не желаешь же ты его смерти!
   Она решительно свернула к сторожевому дому и постучалась в дверь.
   -- Кто вы такие? -- спросил уже знакомый нам индеец. -- Простите, госпожа моя, я вас не узнал, -- добавил он через минуту.
   -- Мы охотились и заблудились, -- ответила Майя. -- Дай нам пищи и пусти погреться.
   Он охотно исполнил нашу просьбу и устроил на ночлег. Мы заснули, прося его разбудить нас на рассвете, так как торопились скорее перейти через горы, но тут возникло неожиданное затруднение. Хозяин разбудил нас и радостно заявил, что вдали он видел толпу народа -- вероятно, посланных за нами людей. Теперь нам не придется больше мучиться или ждать, пока он сходит раздобыть носилки для нас. Эту радость мы разделить не могли.
   -- Что делать? -- спросил сеньор. -- У нас три выхода: бежать через проход, защищаться или сдаться.
   -- Бежать поздно, -- заявила Майя.
   -- А защищаться нечем, -- добавил я. -- Ведь наше огнестрельное оружие у нас отобрали, а два лука и стрелы ничего не значат против сотни людей.
   Мы решили даже выйти навстречу нашим преследователям. Подойдя к ним, мы увидели во главе толпы Тикаля, Димаса и других сановников.
   -- Кого ты ищешь, что явился с такой стражей? -- спросила Майя у Тикаля.
   -- Кого же, как не тебя? Если бы я послушался Нагуа, то ты продолжала бы свой путь. Она не хочет тебя видеть, а я -- наоборот. И я рад, что поспел вовремя.
   Тогда Майя обратилась к Димасу:
   -- В чем нас обвиняют, что преследуют как преступников?
   -- Два дня вас не было видно. Нагуа тоже. Мы стали искать и нашли ее связанной. От нее мы узнали про ваше бегство.
   -- А сказала она, почему мы должны были бежать?
   -- Нет, она ничего не говорила, но я знаю достаточно, чтобы понимать. А вас мы все-таки арестуем и будем судить, так как вы нарушили данную клятву. Кроме того, вы виновны в том, что похитили с собой небесного ребенка, радость и утеху всего народа. Вам надо было обратиться к нам за помощью и покровительством. Идите с нами...
   -- Хорошо, только пусть касик Тикаль идет в стороне. Его вид мне ужасен, и он мой злейший враг. От него можно ждать чего угодно...
   -- Пусть будет по-твоему, -- согласился Димас. -- Твой муж и друг могут идти рядом.
   Обратный путь мне был уже знаком, я совершал его в третий раз. В городе нас повели мимо нашего дворца, прямо к пирамиде, и велели подняться наверх. Майя тяжко вздохнула, так как поняла, что нам опять предстоит прежнее заточение, без дневного света, столь нужного для ребенка. Нам принесли пищи и закрыли за нами массивную дверь.
   Кажется, я никогда не переживал более тяжелой ночи. Наутро к нам пришел Димас, с выражением соболезнования, что ему пришлось по необходимости причинить нам такую неприятность, как тюремное заключение.
   -- Не бойтесь, госпожа моя, ваше заключение не может быть продолжительным. Сегодня ночью, в день поднятия вод, соберется совет и решит дело относительно вашего бегства.
   -- А других обвинений нет?
   -- Я не слышал ни о каких других обвинениях.
   -- Каков будет приговор совета?
   -- Не могу сказать, но знаю, что никто не желает тебе вреда, госпожа моя, и если твое обвинение против Нагуа будет доказано, то дело будет решено в твою пользу. Народ очень возбужден, так как дело идет об его будущем избавителе. Но ни против твоего ребенка, ни против тебя не может быть принято решения о смертной казни -- как, думаю, и относительно обоих чужеземцев. Вероятно, совет решит, что их надо убрать из пределов страны вместо того, чтобы убрать из пределов жизни.
   -- Но ведь один из них -- мой муж!
   -- Верно, но ребенок уже родился.
   -- Я не могу быть разлучена со своим мужем, Димас, я прошу только одного -- свободы и права покинуть вас навсегда.
   -- Быть может, судьи согласятся на это, но останутся непреклонны относительно ребенка. Им нужен твой сын, и от него не откажутся. Я думаю, что тебе придется выбирать между сыном и мужем.
   Майя сосредоточенно молчала, потом медленно проговорила:
   -- Слушай, Димас! Мне дорог мой сын, он плоть от плоти моей, но муж мой -- это вся моя жизнь. Если я вынуждена выбирать, то выбираю мужа. У меня может быть второй ребенок, но .второй муж -- никогда!
   Димас ушел, не сказав ничего утешительного. Через некоторое время к нам явился другой посетитель, Тикаль. Он опять выразил желание поговорить наедине с Майей, но та вновь отказалась. Касику пришлось смириться и говорить в нашем присутствии.
   -- Все ваши преступления мне известны, потому что Нагуа рассказала мне о них. Я знаю, что вы думаете, будто были вынуждены совершить их. Но я знаю также, что вас ожидает страшная месть. Двое знают вашу тайну: Нагуа и я. За это нас ожидает кара в глубине Колодца Вод. Но я менее всего желаю тебе смерти, Майя. Я люблю тебя больше всего на свете!
   -- Слушай, Тикаль, -- перебил его сеньор, -- еще одно слово, и я задушу тебя, прежде чем стража придет тебе на помощь!
   -- Оставь его. Одним оскорблением больше или меньше -- не все ли равно? Продолжай, благородный Тикаль.
   -- Я обещаю, что буду молчать. Обещаю даже, что на ваших глазах искажу исповедь Маттеи. Но только с одним условием...
   -- Даже если ты будешь молчать, то кто поручится нам за Нагуа? -- спросила Майя.
   -- Предоставь ее мне. Тебе нужно будет только отказаться от своего обвинения против нее. А что качается вашего бегства, то это преступление может вызвать снисхождение.
   -- Ты говорил об условиях. Какова же твоя цена?
   -- Ты сама, Майя! Постой, дай мне договорить. Я клянусь тебе, что в течение полугода твой муж благополучно перейдет через горы, что твой сын сохранит все свои первородные права. Я поступлюсь в его пользу своим собственным ребенком. Белый человек не муж тебе, так как он обманным образом получил разрешение совета.
   -- Что ты на это скажешь, Игнасио? Впрочем, твой ответ не трудно предусмотреть, так как Тикаль предоставит тебе все, что нужно для осуществления твоей мечты.
   -- Верно, госпожа моя, но я также помню свое обещание, данное вам в дикой пустыне, на пути сюда. Пусть будет ваша судьба -- моей судьбой!
   -- Вы хорошо сказали, Игнасио, -- проговорил сеньор. -- Что же касается меня, то моя жизнь и жизнь Майи -- одно целое.
   Его остановила Майя.
   -- Я еще не дала своего ответа! Скажи Нагуа, чтобы она молчала. Я принимаю твои условия!
   Мы все остолбенели от неожиданности.
   -- Нет ничего удивительного в том, что я хочу спасти себя и своего ребенка, -- продолжала Майя. -- Пока я жива, я могу жить прошлым. Умирая, я теряю и это. Моя супружеская жизнь не была счастлива. А теперь вы оба вернетесь к себе и будете счастливы... Тикаль, дай мне руку, и произнесем клятву.
   С сияющими глазами он подошел к молодой женщине, но Майя, взглянув на бледное, убитое лицо сеньора, порывисто бросилась на грудь мужа, плача и говоря:
   -- Прости меня, я не рассчитала своих сил, я хотела спасти тебя. Но я не могу, не могу! Тикаль, я сказала тебе неправду. Уходи от меня!
   -- Слушайте, Тикаль, -- обратился к нам сеньор, -- у вас есть нож, у меня также. Решим наш спор с оружием в руках
   -- Белый человек, ты или безумец, или мошенник, -- проговорил Тикаль. -- Ставить свою жизнь против твоей, не стоящей и гроша?! Прощай, Майя. Сегодня ночью я лишаюсь тебя за все твои мучения.
   Он ушел.
  

XXI. Смерть и спасение

   В полночь за нами пришла стража с Димасом во главе. Майя забеспокоилась за своего ребенка. -- Не бойся за него. Мы пройдем внутренним ходом, и ему не придется страдать от ночного холода, царящего снаружи.
   Мы прошли теми же переходами, что и год назад с Маттеи. Димас держал целую связку ключей, отпирая встречные двери. Но он не запирал их за собой, так как считал, что нам придется возвращаться той же дорогой -- или вовсе не возвращаться.
   Совет заседал как обычно. Тикаль посередине, по обе стороны -- старейшины и жрецы. Жрец-обвинитель доложил, что предстоит судить трех членов совета, виновных в нарушении клятвы и закона. Назвав нас троих, он подробно перечислил наши преступления.
   -- Выслушайте то, что мы скажем в нашу защиту! С того самого дня, когда по вашему велению мы вступили в брак, смерть от руки убийц не переставала угрожать нам. Даже сегодня я вижу среди вас людей, которые схватили нас, но они же в день бегства -- и Димас в том числе -- говорили, что против нашей жизни составляется заговор. Они же говорили, что Тикаль будет низложен. Не так ли, Димас? -- с горячностью спросила Майя.
   -- Так! Но об этом после. Дело Тикаля будет рассматриваться особо, а пока он по своему званию старший среди нас.
   Тикаль вскочил с места, но Димас остановил его:
   -- Говори и действуй только по своему сану. Твоя стража обезоружена, и все выходы стерегутся.
   -- При такой опасности мы решили, что надо прежде всего спасти ребенка, и потому бежали, -- докончила Майя.
   Сеньор и я, оба мы подтвердили ее слова. Тогда вмешался Тикаль и потребовал выслушать Нагуа. Ее ввели на заседание совета и снова прочли пункты обвинения.
   -- Пусть Тикаль сам защищает себя, -- ответила она, -- я виновна только в том, что хотела умертвить ребенка от белого человека...
   -- Она сознается, -- проговорил Димас, -- и нет надобности продолжать расследование. Нужно вынести приговор.
   -- Постойте! -- прервала его Нагуа. -- Я еще не сказала всего. Почитаемый вами за сына неба не более как плод обмана и святотатственного подлога... Выслушайте меня, судьи и братья! Отец мой Маттеи...
   И она подробно поведала собранию обо всем, что касалось подмены таблиц и поддельного пророчества.
   -- Это неправда! -- послышались некоторые голоса.
   -- Нет, правда, и я докажу это!
   С этими словами Нагуа вытащила из-за пазухи подлинную золотую таблицу и, передавая ее Димасу, сказала:
   -- Прочти.
   Все молча слушали странное и малопонятное ее содержание.
   -- Отец мой, умирая, оставил письменное свидетельство всему сказанному. Я держу его в руках и требую, чтобы оно было здесь громогласно прочитано. Теперь судите меня, но не за покушение на жизнь касика, а за обыкновенного ребенка, а также за участие в святотатстве.
   Нагуа передала Димасу подлинную исповедь Маттеи. Она была выслушана в гробовом молчании, потом опять заговорил Димас:
   -- Майя и оба пришельца, что вы можете сказать в свое оправдание?
   -- Все это правда, -- спокойно ответила Майя, -- но мы были вынуждены поступить так. Нам пришлось выбирать между смертью и этим поступком, который, собственно, приготовил Маттеи. И я должна еще сказать, что из нас троих, здесь стоящих, Игнасио действовал против своей воли, по принуждению. Виновны, следовательно, только я и мой муж.
   По знаку Димаса двое жрецов с обнаженными мечами отвели нас в небольшую прилегающую к святилищу комнату и закрыли за нами двери. Мы очутились в полной темноте, и я опустился на колени для последней молитвы, так как был уверен, что пробил мой смертный час.
   -- Ты была права, Майя, когда говорила, что не следует нам идти в эту страну скорби. Будем надеяться, что встретимся вместе в лучшем мире! -- проговорил сеньор.
   Через час щелкнул засов, и нас позвали на заседание. Все сидели в прежних позах, впереди всех стоял Тикаль. Нас подвели почти к самому жертвеннику, потом отодвинулись плиты, скрывающие колодец, идо нашего слуха донесся шум от сильного течения воды. Тикаль, подошедший к противоположной стороне колодца, объявил приговор, который был нам ясен и без его слов.
   Прежде всего перечислялся длинный ряд преступлений Маттеи. Его память предавалась проклятию, а тело подлежало поруганию. Потом был прочитан приговор, касающийся всех нас: со связанными руками и ногами, прикованные цепями к вершине пирамиды, должны были мы ожидать медленной мучительной смерти от голода и жажды, и никто, под страхом той же участи, не смел ничем нам помочь.
   -- А так как рожденный от обмана ребенок, -- закончил Тикаль, -- еще слишком мал для страданий и мучений, то да будет предан он в руки богов, и пусть они распорядятся им по собственному усмотрению!
   С этими словами он подошел к Майе, быстро выхватил из ее рук мальчика и бросил его в пучину колодца. Майя вскрикнула нечеловеческим голосом, но еще не смолк ее крик, как сеньор порывисто схватил Тикаля и бросил его в ту же пропасть. Все окаменели от ужаса и неожиданности. Я не знаю и не могу сказать, сколько времени длилось молчание, но оно было нарушено голосом Майи, бессвязно произносившей слова древнего писания:
   -- Но все воды священного озера не смоют греха. Они отомстят за смерть младенца!
   Майя не шла, а точно летела по алтарю и с несвойственной ей силой подняла лежавшее на жертвеннике каменное изваяние сердца.
   -- Берегись! -- только и крикнул ей Димас.
   Но было поздно. Сердце было сброшено на пол и разбилось на мелкие куски.
   -- Бегите, спасайтесь! Сейчас хлынут воды! -- крикнул кто-то, и все бросились к дверям.
   Я вспомнил о тайном ходе и, схватив за руки Майю и сеньора, сказал им по-испански, чтобы они скорее шли за мной. Недалек был наш путь, но прохладная струя воды уже била величественным фонтаном во всю ширину колодца, разливаясь по всему храму. Вода гналась за нами по пятам, но на наше счастье Димас, ведя нас на заседание, не закрыл дверей. Я успел толкнуть дверцу, пропустить в проход моих спутников, войти сам и захлопнуть дверь, предварительно прихватив связку оставленных в замке ключей. Мы побежали вперед, боясь, что воды разнесут эту слабую преграду, и на всем нашем пути затворяли двери на замок. Наконец мы добрались до верха пирамиды, где два очередных дежурных жреца поддерживали священный огонь на жертвеннике. Внизу, на улицах и площади, толпился народ, ожидавший окончания совета, чтобы приступить к назначенному на этот день торжеству. Я не видал, но легко представляю себе всеобщий ужас, когда из нижнего входа в храм хлынула наружу масса воды, сметая все на своем пути. В ширину поток занимал всю улицу, а высота его превышала человеческий рост. Никто не догадался или не смог добраться до внешней лестницы на пирамиду... Тут мы поняли сокровенный смысл истинного предсказания: каменное изваяние сердца было связано с тайными затворами шлюзов. Сдвинутое со своего места, оно открыло их и дало свободный доступ озерным водам, особенно высоким в эти дни. На наших глазах волна сбивала с ног всех смертных и уносила дальше их барахтающиеся тела. Скоро вода поднялась до первых этажей, и наконец наводнение покрыло все жилища, все дома поверх крыш. От древнего города осталась только пирамида, омываемая водой почти у самой верхней площадки.
   Видя дело своих рук, Майя пришла в ужас, но потом безумие опять охватило ее, и она с диким смехом спрашивала сеньора:
   -- Где мой ребенок, скажи, где мой ребенок?
   Она складывала руки, будто прижимала ребенка к груди и качала его, приговаривая:
   -- Посмотрите, какой он красавец. Как я счастлива, что у меня такой славный мальчик!
   У меня сердце сжималось от жалости при взгляде на бедную, потерявшую разум женщину. Но и дни ее безумия были сочтены. На третий день, в сумерки, она тихо скончалась. Перед смертью она пришла в себя и долго говорила с нами, упрекая себя в том, что по ее вине приключилось с нами столько горя и что она виновна в гибели целого народа.
   -- Я умираю в уверенности, что мы встретимся в другом мире, где я найду и своего ребенка; умираю, зная, что вы оба сохраните память обо вне, а вас, Игнасио, прошу, чтобы вы сохранили к моему мужу, вашему другу, ту приязнь, которую неизменно питали к нему и которая одна способна будет утешить его, потому что он действительно сильно любил меня...
   Она благословила сеньора и тихо испустила дух, лаская его лицо своими умирающими руками. Не в силах выдержать дальше этой душераздирающей сцены, я отошел от них... Смерть наступила безболезненно и спокойно, как сон. Опять мы остались вдвоем.
   Наше положение было ужасно. На материке, на берегу озера, еще жили несколько индейских семей. Они на лодках приближались к нам, но страх, по-видимому, удерживал их от того, чтобы причалить к той небольшой скале -- верхушке пирамиды, которая еще выглядывала из воды и являлась единственным уцелевшим напоминанием об исчезнувшем городе. Можно было ожидать, что вода размоет основание и наше убежище расползется, увлекая и нас в пучину вод. Священный огонь продолжал гореть, жрецы его поддерживали -- я думаю, скорее всего по привычке. Когда сгорели припасенные дрова, я принес и разломал на части мебель из ближайших незатопленных помещений. Не имея возможности похоронить тело Майи в земле, мы решили предать его огню и благоговейно положили на костер жертвенника. Когда от бренного праха осталась лишь небольшая кучка пепла, из-за недостатка топлива погас и самый огонь, который горел непрерывно многие сотни лет. Ветер разнес пепел, и от некогда гордой красавицы, приковывавшей к себе все взоры, осталось одно воспоминание. Мы сами обрекли себя на неизбежную смерть, но, видно, суждено было иначе, так как, не помню уже на который день, к нам подошла лодка с берега, несколько индейцев перенесли нас четверых, совершенно ослабевших, на дно лодки, и мы поплыли к берегу.
   Позже мы узнали, что они отважились подойти к нам, увидя большой костер, на котором мы сжигали тело Майи, и приняли его за просьбу о помощи, предположив, что на пирамиде есть еще живые люди. В ответ на все вопросы мы делали вид, что ничего не знаем, а жрецы, бывшие с нами, и вправду ничего не знали и не могли объяснить народу, что мы осуждены на смерть.
   На берегу мы нашли с сотню жителей, единственных представителей некогда многочисленного племени. Они встретили нас равнодушно, но накормили и не возражали, когда мы изъявили желание отправиться к себе по ту сторону гор. Нам дали луки, стрелы, ножи и съестных припасов и отпустили с миром. Путь через горный перевал мы нашли без затруднений, так как Майя часто рассказывала нам про тайный проход. Таков конец моего рассказа о Священном Городе, столице Сердца.
  

XXII. Послесловие

   Я кончил свое повествование, но, быть может, вам захочется, сеньор Джонс, узнать мою дальнейшую судьбу до встречи с вами. Буду краток и скажу только, что с величайшими трудностями перешли мы линию снегов и долгую пустыню, что остались живы лишь благодаря помощи странствующих индейцев, пока не достигли исходной точки нашего путешествия, асиенды дона Педро. Она была пуста, никто не хотел на ней поселиться. Продав в Мексике часть драгоценных камней с пояса, который дала мне Майя, я купил эту асиенду и прилегающие к ней земли. Навсегда оставив все надежды на восстановление индейского царства, я поставил задачей последних лет жизни по возможности облегчать участь моих единоплеменников. Другой моей заботой было поддержать жизнь моего друга. Он был внешне спокоен, но это неестественное спокойствие пугало меня больше любого другого душевного проявления. Весной его схватила лихорадка, и так повторялось три раза -- в течение трех лет. Я убеждал его поехать в другое место и там переждать опасное время. Но сеньор упорно отказывался. Он не хотел расставаться с тем местом, где впервые встретил свою жену, которая принесла ему столько горя и доставила столько счастья. На третью весну силы его ослабели, и он почил на моих руках.
   Мой друг, вспомни иногда про меня и, хотя мы разных племен, сотвори молитву о спасении души старого индейца.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов