КАЗАКИ.
ДОНЦЫ, УРАЛЬЦЫ, КУБАНЦЫ, ТЕРЦЫ
Очерки изъ Исторіи стародавняго казацкаго быта въ общедоступномъ изложеніи, для чтенія въ войскахъ, семьѣ и школѣ.
2-е изданіе, исправленное и дополненное
С.-Петербургъ. Колокольная, собствен. домъ, No 14.
1890.
I. Казачьи юрты и добываніе Азова
II. Какъ донцы жили и воевали въ старину
III. Казацкая вольница
IV. На царской службѣ
V. Трудные годы
VI. Въ осадахъ и на штурмахъ
VII. Въ полѣ
VIII. Станичный бытъ донцовъ
IX. Какъ донцы постояли всѣмъ войскомъ за русскую землю
X. Заграничные походы и возвращеніе на Донъ
XI. Донцы на Линіи
I. Кагь собиралось Яицкое войско
II. Яицкая Линія
III. Пугачевская смута
IV. Подвиги екатерининскихъ войскъ и забвеніе винъ казачьихъ
V. Уральцы y себя дома
VI. Трехдневный бой подъ Иканомъ
I. Войско "вѣрныхъ" черноморцевъ
II. Черноморсхая Кордонная Линія
III. Полувѣковая служба
IV. Пластуны
V. "Горѣли, сгорѣли, a не сдашісь!"
I. Гребенское войско и Терское
II. Какъ они жили и отправляли Государеву службу
III. Каказская Линія
IV. Лѣвый флангъ и Правый флангъ
V. Лабинцы и Хоперцы
VI. Сунженцы
I.
Казачьи юрты и добываніи Азова.
Поросшіе густыми камышами берега "тихаго" Дона, его безчисленные островки, обиліе рыбы и дичины, достатокъ въ лѣсѣ и степное приволье -- все вмѣстѣ манило къ себѣ изъ Руси бѣдняковъ, бездомовниковъ, на житье на вольное, на казацкое. Тутъ всегда была надежда ли наживу: въ степяхъ паслись табуны ногайцевъ, по Волгѣ ходили караваны съ хлѣбомъ, съ солью, съ воинскимъ запасомъ; степью проѣзжали московскіе и турецкіе послы съ богатыми подарками; наконецъ, подъ рукой вѣчно шумѣло синее море, по берегамъ котораго стояли въ красѣ и зелени завѣтные города: Трапезонтъ, Синопъ, Цареградъ, Кафа, Керчь. И подобно тому, какъ на низовьяхъ Днепра осѣло Запорожское братство, такъ же и на низовьяхъ Дона скопилась вольница, получившая впослѣдствіи названіе "великаго войска Донскаго". Неизвѣстно, гдѣ именно поселились первые удальцы; но когда число ихъ умножилось, и они укрѣпились въ городкѣ раздоры, въ 120 верстахъ отъ турецкой крѣпости Азова, въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ Донецъ сливается съ Дономъ. Вообще, казачьи городки ставились всегда въ укромныхъ мѣстахъ, гдѣ-нибудь въ лѣсу или за болотомъ, на островкѣ или между густыхъ камышей. Облюбовавъ мѣстечко, обносили его частоколомъ или плетнемъ, а снаружи присыпали изъ небольшой канавы землю -- вотъ и вся защита. Окружная мѣстность называлась юртомъ. Казацкимъ жильемъ служили шалаши, а не то землянки. Ничего въ этихъ городкахъ не было заманчиваго для хищныхъ сосѣдей; ихъ строили такъ, чтобы "не игралъ на нихъ вражескій глазъ".-- "Пускай, говорили прадѣды донцовъ, бусурманѣ жгутъ наши городки, мы въ недѣлю выстроимъ новые, и скорѣе они устанутъ жечь, чѣмъ мы строить новые". Первымъ поселенцамъ случалось по нѣскольку мѣсяцевъ скрываться въ степи, по балкамъ, кормиться однѣми ягодами да пить изъ лужъ водицу. Многіе погибали отъ нужды, многіе -- въ одиночныхъ схваткахъ. Вольная казацкая дружина росла и крѣпла понемногу, пока сплотилась въ "великое" войско. Земли въ ту пору казаки не пахали: привольная степь служила имъ пашней, а добыча -- единственной жатвой. Въ то время, какъ эта ватага сторожила на Волгѣ суда, шедшія сверху, другая пробиралась степью къ русскимъ окраинамъ, третья ловила ногайскихъ коней, или же рыскала въ закубанскихъ лѣсахъ. Особенно усилились казаки съ тѣхъ поръ, какъ свели дружбу со своими братьями -- запорожцами, или, какъ ихъ звали на Дону, черкасами. Запорожцы хаживали на Донъ въ одиночку, являлись цѣлыми ватагами: они указали донцамъ новый, болѣе прибыльный путь для добычи -- "синее" море. И стали тогда казаки съ двухъ сторонъ громить Крымъ, полошить турецкіе берега. О тѣхъ и другихъ прошла по христіанскимъ землямъ слава, какъ объ истыхъ ратоборцахъ и ненавистникахъ невѣрныхъ. Подобно запорожцамъ, донцы сдѣлались передовой стражей своего отечества: тѣ берегли Польшу и Украйну, эти -- Москву.
Московскіе государи, начиная съ Ивана Васильевича, по прозванію Грознаго, поняли казачью силу; они начали ласкать казаковъ, награждали ихъ то подарками, то милостивымъ словомъ, а попозже -- и царскимъ жалованьемъ. Въ то время, какъ росла казацкая слава, умножалось и богатство донцовъ. Изъ бездомныхъ, оборванныхъ голышей казаки становились обладателями большихъ сокровищъ; дотолѣ безлюдныя, глухія степи, гдѣ рыскали лишь волки да перелетали стадами пугливыя дрофы, покрылись табунами лошадей, стадами скота, оберегаемыми невольниками разныхъ странъ и народовъ. Это было достояніе казаковъ.
Однажды пришла на Донъ большая ватага запорожцевъ и осталась здѣсь навсегда, поселившись поближе къ Азову, но также на берегу Дона, среди зарослей густого камыша. Это мѣсто получило названіе Черкасскихъ юртъ, а позже -- Черкасскаго городка, или просто Черкаска. Донцамъ пришлась по душѣ та беззавѣтная отвага, которою отличались запорожцы эти безтрепетные люди, кажется, ничего и никого не боялись, кромѣ Господа Бога да его святыхъ угодниковъ. Зато имъ полюбилась ихъ разгульная жизнь. Запорожецъ ни во что ставилъ и свою жизнь, и раздобытую кровью копѣйку, тогда какъ донцы стали домовиты, начали копить про черный денекъ. И Черкаскомъ городкѣ шла гулянка въ утра до вечера, съ вечера до утра; въ Раздорахъ -- всегда было тихо, даже какъ-то угрюмо. Молодежи это не нравилось, и она стала чаще да чаще посѣщать своихъ сосѣдей, что повело къ умноженію населенія и скоро казаки совсѣмъ покинули Раздоры. Черкаскъ сдѣлался главнымъ городомъ, населеніе его смѣшалось съ татарами, греками, особенно по причинѣ частой женитьбы на невольницахъ. Однако буйныя головы не сидѣли на мѣстѣ. Цѣлыми ватагами онъ рыщутъ по бѣлому свѣту, при чемъ удальство и жажда наживы заводитъ ихъ такъ далеко, какъ, быть можетъ, имъ недумалось. Они покоряютъ русскому царю цѣлью народы, проникаютъ въ далекія, никому невѣдомыя окраины, и тѣмъ самымъ указываютъ путь мирному переселенцу-землепашцу, купцу или промышленнику. Такъ, въ концѣ царствованія Ивана Васильевича Грознаго, старшина Качалинской станицы Ермакъ Тимоѳеевъ, вмѣсто того, чтобъ охранять границу отъ Астрахани до р. Дона, появился разбойникомъ на Волгѣ. Онъ навелъ страхъ не только на проѣзжихъ купцовъ, но и на все улусы кочевниковъ, подвластныхъ дарю. Движеніе по Волгѣ прекратилось; всѣ пути между Москвой и Астраханью были перехвачены. Послѣ того Ермакъ вышелъ въ море, гдѣ повстрѣчалъ заморскихъ пословъ; онъ живо съ ними расправился, суда ихъ потопилъ, а добычу присвоилъ. Грозный царь осудилъ Ермака, съ четырьмя его подручниками, въ томъ числѣ Ивана Кольцо, на смертную казнь. Тогда казаки, спасались отъ царскаго войска, бѣжали на Каму, оттуда братья Строгоновы вырядили ихъ на завоеваніе Сибири. Вмѣсто плахи, Ермакъ Тимоѳевичъ прославить себя и свою дружину, какъ завоеватель Сибири. Онъ же положилъ начало сибирскому казачеству. Другая буйная ватага, потерпѣвъ крушеніе судовъ на Каспійскомъ морѣ, осѣла въ устьяхъ Терека, откуда ее не могли выгнать ни кумыки, ни тавлинцы: это терскіе казаки. Третій. атаманъ, сказываютъ, Нечай, выбралъ для своей дружины къ 800 человѣкъ привольныя мѣста по Яику, нынѣйшему Уралу, гдѣ обиліе рыбы послужило главною приманкой и причиною обогащенія уральскихъ казаковъ. Какъ на Дону, іакъ же въ Сибири, на Уралѣ и на Терекѣ казаки не сидѣли осѣдло, а искали новыхъ мѣстъ для поселенія, новыхъ путей; слабыхъ сосѣдей они покорили, сильныхъ держали въ трепетѣ частыми набѣгами. Правда эти задирательства служили помѣхой доброй сосѣдской дружбѣ между Москвой и мусульманскими держпвами. Жаловался много разъ крымскій ханъ, грозился турецкій султанъ, наконецъ, стонали русскіе украинскіе города, раззоренные грабежомъ и пожогомъ. Изъ Москвы писали тогда увѣщанія, а подчасъ и угрозы, смотря по винѣ. Однажды царь Михаилъ Ѳедоровичъ прислалъ такую грамоту: "Въ море на грабежъ не ходите и тѣмъ Насъ съ турецкимъ султаномъ не ссорьте. Послушаетесь, тѣмъ службу свою прямую Намъ покажете... Если же, паче чаянія, и послѣ сего Нашему дѣлу въ турками какую поруху учините, опалу на васъ наложимъ, въ Москву для ласки никогда васъ не призовемъ, пошлемъ на васъ рать, велимъ на мѣсто вашего Раздора поставить свою крѣпость, изгонимъ васъ съ Дона и вмѣстѣ и султаномъ не позволимъ вамъ воровать, какъ нынѣ воруете. Страшитесь моего гнѣва, съ азовцами неукоснительно помиритесь...." Донцы мало внимали угрозами говоря въ кругу: "Мы вѣрны Бѣлому царю, но что беремъ саблею, того не отдаемъ даромъ". Вмѣстѣ съ запорожцами они ограбили и сожгли Воронежъ, убили тамошняго воеводу, въ томъ же году пограбили турецкія суда, послѣ чего выжгли Трапезонтъ и Синопъ. Въ другой разъ казаки раззорили возлѣ Цареграда монастырь Іоанна Предтечи, Султанъ Амуратъ выслалъ противъ нихъ цѣлую флотилію, которая захватила семь казачьихъ струговъ. Нa допросѣ казаки, не убоясь смерти, объявили, что они люди вольные, ходятъ на войну по своей охотѣ, а царскаго указа на то не имѣютъ. Ихъ предали лютой казни. Черезъ два года казаки уже пытались взять Керчь, но, потерпѣвъ неудачу, пограбили окрестности и овладѣли Карасубазаромъ, гдѣ получили знатную добычу.
Вскорѣ послѣ того, а именно въ 1636 году, большая ватага, тысячи въ четыре запорожцевъ и украинскихъ казаковъ, пробиралась въ Персію, въ надеждѣ тамъ поселиться. На Дону ихъ задержали: "Зачѣмъ вамъ, братья, искать далекаго счастья? Мы имѣемъ запасу довольно, возьмемъ съ вами Азовъ и будемъ свободно ходить и на Синее море, и на Черное море; тамъ въ одинъ походъ мы добудемъ зипуновъ больше, чѣмъ вы соберете въ Персіи за 10 лѣтъ".
Давно стоялъ Азовъ бѣльмомъ въ глазу у казачества. Пока крѣпость находилась въ рукахъ турокъ, они не могли развернуть своихъ крыльевъ. Азовцы зорко стерегли морской путь, и, какъ увидимъ дальше, много надо было удали, еще больше хитрости, чтобъ проскользнуть мимо крѣпости. Овладѣть Азовомъ, стать хозяевами этой твердыни, сдѣлалось завѣтной думой донцовъ. Они не загадывали о томъ, и съумѣютъ ли удержаться, -- имъ лишь бы взять его, и въ этомъ дѣлѣ помогъ казакамъ счастливый случай: запорожцы согласились остаться.
Въ ту же зиму были разосланы по всѣмъ городамъ повѣстки, чтобы казаки готовились на поискъ, а кто не явится, тому не будетъ ни суда, ни расправы. Ранней весной, какъ только прошла "крыга" (ледъ), оба берега покрылись конными, въ то время какъ низшіе казаки спускались на стругахъ, поспѣшая къ монастырскому городку, въ 7 верстахъ отъ Черкаска, гдѣ обыкновенно собирались для промыла. Составился кругъ. Вышелъ войсковой атаманъ и приглашалъ казаковъ взять Азовъ. "Любо, любо"! отвѣчали, какъ одинъ, тысячи голосовъ. Походнымъ атаманомъ выбрали Михаила Татаринова, и тотчасъ снарядили въ Москву "легкую станицу", т. е. посольство, извѣстить царя о выступленіи "всевеликаго" войска Донскаго подъ Азовъ. Азовскій паша на этой разъ ихъ-то проглядѣлъ; турки безпечно смотрѣли на сборы и приготовленія казаковъ. Имъ, конечно, не приходило въ голову, чтобы конное войско, безъ артиллеріи, безъ осаднаго парка и инженеріи, могло затѣять такое нестаточное дѣло, какъ приступить къ крѣпости, окруженной высокими каменными стѣнами и башнями, вооруженной пушками, защищаемой храбрѣйшей турецкою пѣхотою! Казаки надѣялись взять Азовъ нечаяннымъ нападеніемъ, почему держали свое намѣреніе въ тайнѣ; къ несчастію, въ это самое время имъ доводилось провожать турецкаго посла, который гостилъ у нихъ проѣздомъ въ Москву. Хитрый грекъ, Ѳома Кантакузенъ, задарилъ старшинъ расшитыми золотомъ зипунами, обласкалъ остальныхъ казаковъ и на званомъ пиру, когда развязались языки, съумѣть выпытать тайный умыселъ. Зорко стерегли казаки всѣ пути, однако Кактакузенъ и тутъ ихъ перехитрилъ, переславши пашѣ грамоту. Въ крѣпости началась суета, установка орудій, сборъ защитниковъ -- увидѣли тогда казаки, что они обмануты. Посолъ былъ задержанъ; въ день побѣдоносца Георгія, послѣ молебна, казаки спѣшно выступили всѣмъ войскомъ подъ Азовъ, имѣя при себѣ только четыре фальконета.
Крѣпость приготовилась къ защитѣ. На высокихъ ея стѣнахъ уже стояло 4 тысячи янычаръ; тончіи, или артиллеристы, расхаживали съ зажженными фитилями у своихъ длинныхъ, чудовищныхъ пушекъ. Казаки нисколько не смутились. Отважный Татариновъ прежде всею распорядился занять устье Дона, а также всѣ пути, ведущіе къ Азову -- изъ Крыма, съ Кубани, отъ Ногаевъ; послѣ того, какъ крѣпость была обложена, казаки повели къ ней подступы. Между ними находился какой-то нѣмецъ Іоаннъ. Онъ взялся подорвать стѣну при помощи подкопа. Послѣ долгой и трудной съ непривычки работы, нѣмецъ вдругъ объявилъ, что онъ ошибся. Заложили новый подкопъ, а, между прочимъ, окрестности казацкаго табора покрылись татарскими наѣздниками: то была помощь осажденнымъ туркамъ. Степь оживилась, началась перестрѣлка; съ обѣихъ сторонъ ежедневно выѣзжали одиночные всадники показать свою удаль. Вскорѣ и это наскучило. Запорожцы, привыкшіе вершить свои дѣла сразу, налетомъ, стали роптать. Азовцы надъ ними смѣялись: "Сколько подъ Азовомъ ни стоять, а его какъ своихъ ушей вамъ не видать!" кричали они со стѣнъ. Не стерпѣли казаки, ринулись на приступъ. Однако ихъ отбили. Не имѣя артиллеріи, не зная правилъ осадной войны, казаки понадѣялись на счастливый случай; теперь извѣдавъ неудачу, стали падать духомъ; особенно бранились запорожцы. Дѣйстительно, конца осадѣ не предвидѣлось. Въ это самое время казачьимъ разъѣздамъ удалось перехватить грамоты турецкаго посла, въ которыхъ онъ подробно доносилъ о бѣдствіяхъ Азова и просилъ у султана помощи. Гонца, по обычаю того времени, пытали. Онъ показалъ на толмача, что вся бѣда идетъ отъ него, что онъ чародѣй и накликаетъ христіанскому войску худой конецъ. Разсвирепѣвшіе казаки убили Кантакузена, какъ Іуду предателя, и утопили его толмача, какъ лихого колдуна. Чтобы очистилъ лагерь отъ волшебныхъ чаръ, они отслужили торжественное молебствіе, окропили святой водой таборъ -- и успокоились. На третьемъ мѣсяцѣ осады смышленый нѣмецъ довелъ свое дѣло до конца. Подкопъ былъ готовъ. 19 іюля, на разсвѣтѣ, казаки, выслушавъ молебенъ защитнику Азова Іоанну Крестителю, раздѣлившись по отрядамъ и двинувшись съ разныхъ сторонъ на приступъ. Къ полудню вся крѣпостная стѣна была въ жестокомъ огнѣ; пушки не умолкая гремѣли, огромныя каменныя ядра взрывали землю; сквозь облака пыли и густого ѣдкаго дыма сумрачно глядѣло багровое солнце. Тамъ, наверху, между зубцами каменной стѣны, янычары, въ упоеніи побѣды, выкрикивали позорную брань, а внизу съ шумными криками надвигались съ разныхъ сторонъ казачьи дружины... Вдругъ, какъ "молнія великая", сверкнулъ подъ стѣной огонь, потомъ что-то треснуло, взлетѣли глыбы земли, камней -- часть стѣны обрушилась. Дружно гикнули тогда отборныя сотни, засѣвшія въ своемъ укрѣпленіи напротивъ подкопа, и, какъ одинъ человѣкъ, подъ начальствомъ самого атамана, ринулись на проломъ. Это были отважнѣйшіе изъ отважныхъ, "рыцари-казаки", какъ они себя величали. Разсѣянные по всей стѣнѣ, обманутые ложными атаками, турки не оказали имъ сопротивленія. Все поле покрылось бѣгущими азовцами, но лишь немногимъ счастливцамъ удалось избѣжать кровавой мести за насмѣшки, за погибшихъ братьевъ, за томленія долгой осадой. Башни и крѣпкій замокъ продержались еще дня три или четыре, пока противъ нихъ не направили турецкія же пушки; затѣмъ ни одного турка не осталось въ Азовѣ.
Нѣкогда богатый генуэзскій городъ, Азовъ запустѣлъ подъ властью турокъ. Его прекрасныя зданія почернѣли отъ времени, полуразрушились; христіанскія церкви были обращены въ мечети, по пустымъ улицамъ и площадямъ бродили тысячи голодныхъ собакъ. Очистивъ городъ отъ труповъ, казаки праздновали новоселье. Пируя на площадяхъ, подъ открытымъ небомъ, они похвалялись, что достали Азовъ "своимъ разумомъ и дородствомъ", что, раззоривши гнѣздо невѣрныхъ, освободили отъ нихъ христіанскую землю. Всю доставшуюся добычу снесли въ одно мѣсто и поровну раздѣлили; драгоцѣнные же парчи и сосуды были отправлены въ монастыри, чтобы тамъ молились за упокой убіенныхъ и здравіе живыхъ. Старую церковь Іоанна Крестителя казаки освятили вновь, потомъ приступили къ сооруженію новой, во имя св. Николая Чудотворца. Азовъ былъ объявленъ вольнымъ христіанскимъ городомъ; вскорѣ явились сюда купцы изъ Кафы, Керчи, Тамани; открылась торговля, христіанское населеніе спѣшило съ разныхъ концовъ занимать пустые турецкіе дома. Казаки, незнакомые дотолѣ съ порядками городской жизни, зажили припѣваючи.
Царь Михаилъ Ѳеодоровичъ, хотя и попенялъ казакамъ за самовольную расправу съ турецкимъ посломъ, однако не лишилъ ихъ своихъ обычныхъ милостей. Когда же явился въ Москву новый посолъ отъ султана, царь отвѣтствовалъ, что казаки вольные люди, воюютъ на свой страхъ, а если султанъ захочетъ, то можетъ и самъ ихъ унять. Русское государство лишь незадолго передъ тѣмъ стряхнуло самозванцевъ; оно едва успокоилось отъ безначалія и смуты, почему не имѣло ни силъ, ни охоты начинать изъ-за отдаленной крѣпости войну съ грозными силами турокъ. Въ ту пору турки были воинственны, сильны и страшны для всей Европы. Борьба съ ними являлась подъ силу лишь однимъ казакамъ -- дерзкимъ, изворотливымъ, нападавшимъ врасплохъ, исчезавшимъ какъ вихрь. Такая война утомительна: она истощаетъ силы, вѣчно держитъ врага въ страхѣ. Въ открытомъ же бою турки со своими янычарами и спагами, т. е. коннымъ войскомъ, были непобѣдимы. Конечно, они не могли оставить Азовъ въ рукахъ казаковъ, тѣмъ болѣе, что послѣдніе безпрепятственно проходили теперь въ Черное море, берега котораго огласились страшными воплями ограбленныхъ и замученныхъ жертвъ. Султанъ былъ занятъ войной въ Персіи, потомъ онъ умеръ, и такимъ образомъ прошло три года, прежде чѣмъ турки подступили къ Азову. Зато они располагали громадными силами, точно собрались на завоеваніе цѣлой страны. Говорили, что въ осадномъ корпусѣ находилось 6 тыс. наемныхъ мастеровъ изъ разныхъ земель -- для веденія подкоповъ, сниманія плановъ, постройки укрѣпленій, мостовъ и т. п.; главную же боевую силу составляли 20 тыс. янычаръ, столько же спаговъ, 40 тыс. татаръ да черкесовъ, а всего около ста тысячъ. Въ началѣ іюня 1641 года вошелъ въ устье Дона турецкій флотъ и выгрузилъ осадную артиллерію: тутъ было болѣе ста пушокъ проломныхъ, 70 мелкихъ съ мортирами, великое число снарядовъ, изобиліе пороху. Черезъ 2 недѣли Азовъ былъ обложенъ отъ рѣки до моря, на протяженіи 40 верстъ. Казаки сѣли въ осаду. Ихъ было всего около семи тысячь, правда, самыхъ безстрашныхъ, готовыхъ на все. Въ первый же день явилось въ крѣпость трое пословъ отъ трехъ турецкихъ военачальниковъ: отъ сераскира Гуссейна, отъ крымскаго хана и янычарскаго аги -- съ предложеніемъ сдать крѣпость и получить за то 40 тысячъ червонныхъ. "Все равно, говорили послы, вамъ, казакамъ, никакъ не извернуться; вы здѣсь какъ въ западнѣ. Бѣлый царь отъ васъ отказался, помощи себѣ изъ Москвы не чайте". Войсковой атаманъ Петровъ отвѣчалъ за всѣхъ: "сами волею своею взяли мы Азовъ, сами и отстаивать его будемъ; помощи кромѣ Бога ни отъ кого не ожидаемъ, прельщеній вашихъ не слушаемъ и не словами, а саблями готовы принять васъ, незваныхъ гостей!" На другой же день 30 тыс. лучшихъ турецкихъ войскъ, прикрывшись иноземцами, бросились на приступъ; они потеряли 6 тыс. и со стыдомъ отступили. Сераскиръ заключилъ на два дня перемиріе при чемъ платилъ тѣмъ же казакамъ за каждаго убитаго мусульманина по червонцу.-- Такъ началась достопамятная защита Азова, напоминающая столь же доблестную защиту христіанскими рыцарями города Родоса. Какъ тамъ, такъ и здѣсь сражались братья-воины, исконные враги мусульманъ, сражались въ маломъ числѣ, но съ такою стоикостію, съ такимъ мужествомъ, что привели въ удивленіе весь христіанскій міръ. И если начать сравнивать, кому приходилось горше, то, конечно, казакамъ, потому что за рыцарями уже тогда утвердилась вѣковая слава ихъ доблестей: они были богаты, хорошо вооружены, имѣли отличное, приспособленное къ воинскому дѣлу, устройство; наконецъ, за ихъ борьбой участливо слѣдила вся христіанская Европа, тогда какъ казаки бились на далекой окраинѣ Московскаго государства; многіе н не вѣдали, что они были за люди.
Турки насыпали вокругъ крѣпости высокій валъ; казаки сдѣлали вылазку, взяли этотъ валъ, подорвали его и прогнали непріятеля. Тогда турки позади перваго вала насыпали другой, до высоты стѣнъ, втащили болѣе сотни орудій, послѣ чего открыли безостановочную пальбу, продолжавшуюся 16 дней подъ-рядъ. Крѣпостныя стѣны были сбиты до основанія. Казаки для своей защиты устроили вторую линію обороны; по разрушеніи ея -- третью и наконецъ -- четвертую. Тамъ, сидя въ землянкахъ, они продержались до конца осады. Но они не ждали, пока появятся на валахъ турецкіе бунчуки, а шли навстрѣчу непріятеля подкопами; послѣ каждаго взрыва очередная сотня кидалась на вылазку, побивала оглушенныхъ враговъ, пока поспѣвала къ нимъ помощь. Турецкіе подкопы всегда натыкались на подземныя работы казаковъ, и тутъ послѣдніе брали верхъ, потому что заранѣе готовились къ встрѣчѣ. Сераскиръ, видя безуспѣшность бомбардировки, сталъ ежедневно посылать войска на приступъ. Всегда готовые и къ этому, казаки встрѣчали турокъ мѣткими пулями, потомъ кидались въ сабли, рубились, не уступали ни шагу; во время приступовъ атаманъ зорко слѣдилъ, не ослабѣла ли гдѣ защита, и посылалъ туда немедленно помощь. Въ самомъ пылу боя появлялись на облитыхъ кровью валахъ казацкія жены; онѣ подавали помощь раненымъ, кормили голодныхъ мужей, подносили бойцамъ оружіе, порохъ; онѣ же копали подъ выстрѣлами рвы, таскали на валы землю; въ послѣднюю минуту казачки лили горячую смолу и кипятокъ на головы штурмующихъ. Болѣе трехъ недѣль турки штурмовали ежедневно -- и покинули. Они потеряли почти половину пѣхоты, разстрѣляли всѣ снаряды, порохъ; къ тому же сераскиръ поссорился съ крымскимъ ханомъ, который не хотѣлъ посылать на валы свое конное войско. Отъ недостатка кормовъ въ турецкомъ лагерѣ открылся моръ на людей и падежъ на лошадей; гніющіе трупы заражали воздухъ нестерпимымъ смрадомъ. Сераскиръ послалъ въ Царьградъ просьбу, чтобы ему разрѣшили отложить покореніе Азова до будущей весны, но вмѣсто ожидаемаго разрѣшенія получилъ суровый приговоръ: "Возьми Азовъ, или отдай свою голову". Прошло нѣкоторое время, пока его снабдили всѣмъ необходимымъ для продолженія осады. Казаки немного отдохнули; они успѣли даже получить изъ Черкаска помощь -- и людьми, и припасами, такъ что, когда сераскиръ возобновилъ бомбардировать, защитники также безтрепетно стояли на своихъ валахъ. Страшное разрушеніе наносили тяжелые снаряды, по 2, по 3 пуда каждый, разметавшіе въ прахъ всѣ городскія постройки; лишь одиноко среди пустырей стояла церковь во имя Іоанна Креститиля. Говорили, что ликъ Предтечи ежедневно орошался слезами. Заступинчество небесныхъ силъ ободряло изнемогающихъ борцовъ, добрая половина которыхъ уже полегла на вылазкахъ или на приступахъ. И все-таки казаки сохранили настолько силу духа, что дѣлали по ночамъ вылазки, заманивали непріятеля притворнымъ отступленіемъ, наводили его на подкопъ, а послѣ взрыва снова кидались впередъ съ безумной отвагой. Однажды они уложили такимъ способомъ болѣе тысячи спаговъ. Послѣднія двѣ недѣли осады сераскиръ днемъ штурмовалъ, вечеромъ открывалъ ли всю ночь пальбу по развалинамъ крѣпости. Какъ-то туркамъ удалось овладѣть однимъ бастіономъ. Казаки, получившіе въ этотъ самый день подкрѣпленіе въ 300 ч., ударили на враговъ такъ быстро, съ такою смѣлостью, что тѣ сразу опѣшили и побросали оружіе. Бастіонъ снова перешелъ въ ихъ руки.
И турки, и казаки надорвали свои силы въ такой продолжительной и упорной борьбѣ; наступали ея послѣдніе дни; кому-нибудь -- туркамъ или христіанамъ -- надо было уступитъ... И тамъ, и здѣсь приходилось одинаково худо. Уцѣлѣвшіе еще отъ побоищъ, израненые, истомленные казаки еле передвигали ноги; одни умирали на ходу, пробираясь въ свои землянки; другіе засылали вѣчнымъ сномъ, прислонившись къ насыпи. Пуще всего наводила ихъ цынга, эта неизбѣжная спутница тѣсноты и голодовки. И въ лагерѣ сераскира было не лучше, особенно съ наступленіемъ холодовъ и ненастья. Сырой, пронзительный вѣтеръ пробиралъ до костей непривыкшихъ азіатовъ, закутанныхъ въ свои дырявые плащи, босоногихъ и голодныхъ. Крымскій ханъ давно увелъ своихъ татаръ домой. Турки болѣли, и мерли какъ мухи. Въ отчаяніи сераскирь приказалъ испытать послѣднее средство: насадили на стрѣлы грамотки, въ которыхъ обѣщали каждому казаку по тысячѣ талеровъ, если будетъ сдана крѣпость, и спустили эти грамотки въ крѣпость. Турки напрасно ждали отвѣта.
"Басурманское прельщеніе" не подѣйствовало. Не o томъ думали тогда казаки: они готовились испить смертную чашу, въ послѣдній разъ сцѣпиться и умереть въ объятіяхъ враговъ, дорого продавши свою жизнь.
Наступалъ праздникъ Покрова. Полуживые защитники собрались вокругъ, выслушали прощальныя грамоты царю Михаилу Ѳедоровичу и патріарху Филарету Никитичу, гдѣ, между прочимъ, было прописано: "да простятъ ихъ, непотребныхъ и ослушныхъ рабовъ; да простятъ великіе государи ихъ вину и помянутъ души ихъ грѣшныя". Послѣ этого казаки цѣловали крестъ и евангеліе на томъ, чтобы при смертномъ часѣ стоять за одно, попрощались другъ съ другомъ, и, отдавши по три земныхъ поклола передъ иконами угодника Николая да Іоанна Крестителя, покинули крѣпость. Они изготовились принять смерть, достойную прославленныхъ героевъ древности.
Еще не успѣло обозначиться хмурое октябрьское утро, когда казаки, перепрыгивая черезъ рвы и сползая по насыпямъ, какъ дикія кошки, незамѣтно окружали непріятельскій станъ... Тамъ было тихо, словно поклонники пророка всѣ вымерли: ни оклика, ни шороха. Вотъ всползли казаки ли послѣднюю насыпь, разомъ, по знаку атамана, выпрямились, взмахнули саблями -- и остолбенѣли: лагерь оказался пустъ, ни единаго турка, лишь голодныя собаки гдѣ-то грызлись за покинутую кость... "Въ уторопь" пустились казаки за турками, настигли ихъ у самаго моря, когда они садились на суда, и, "въ припоръ ружья", открыли по нимъ бѣглый огонь. Въ суматохѣ враги спѣшили поскорѣе уплыть, при чемъ тѣснились, топтали, топили другъ друга и погибали; казаки, столкнувъ послѣднихъ въ воду, схватили большое султанское знамя да шесть малыхъ знаменъ; большая часть осадной артилеріи, которую не успѣли нагрузить, также имъ досталась.
Столь постыдно закончили турки четырехмѣсячную осаду Азова, потерявъ болѣе половины своей многочисленной разноплеменной арміи. Правда, и казаки потеряли много, но зато и выиграли больше, чѣмъ потеряли: въ нихъ стали уважать силу и доблесть; ихъ перестали считать шайкой разбойниковъ, промышлявшихъ грабежомъ. За казаками съ этой поры утвердилось названіе, которое они сами себѣ придумали: "Великое донское войско", въ которомъ былъ свой войсковой урядъ, свои обычаи, и сохранилась дѣдовская слава, переходившая изъ рода въ родъ.
Черезъ мѣсяцъ послѣ описанныхъ событій въѣзжала въ Москву "знатная" станица, или большое посольство, изъ 24-хъ казаковъ, особенно отличившихся при защитѣ Азова, съ есауломъ Порошинымъ и походнымъ атаманомъ, Наумомъ Васильевымъ. Войско донское просило великаго государя прислать воеводу для принятія крѣпости, "ибо имъ, казакамъ, защищать Азова не съ чѣмъ". Станица была принята съ честью; всѣ казаки допущены къ рукѣ. Ихъ наградили по окладу великимъ жалованьемъ, чествовали и угощали по все время пребыванія царскимъ иждивеніемъ. Между тѣмъ, боярская дума разсуждала о казачьемъ дѣлѣ. Станичники доказывали всѣ выгоды удержанія Азова; они ссылались ли то, что пока Азовъ былъ за ними, татары ни разу не осмѣлились воевать русскія окраины. Казаки говорили, что они готовы стоять вѣрой и правдой, но безъ царскихъ войскъ имъ не сдержать Азова, потому что отъ великой нужды и истомы оголодали, обнищали до того, что не могутъ снарядить себя даже ли морской поискъ. Дума присудила, а царь указалъ послать на Донъ дворянина Желябужскаго съ подьячимъ Башмаковымъ осмотрѣть крѣпость на мѣстѣ. Кромѣ милостивой грамоты, царь пожаловалъ казакамъ въ награду за ихъ службу 5 тыс. рублей деньгами; кромѣ того, обѣщалъ прислать по послѣ хлѣбное жалованье, съѣстные запасы, пороху, свинцу, 200 поставовъ сукна. "А вы, атаманы, писалъ царь, службу свою, дородство и храбрость къ нашему царскому величеству довершите и своей чести и славы не теряйте, а на нашу царскую милость и жалованье будьте надежны".
Прошло два года послѣ достопамятной защиты Азова, когда казаки получили царскій указъ покинуть Азовъ, возвратиться по своимъ куренямъ или же отойти на Донъ, "кому куда пригодно будетъ". Изъ страха войны съ турками, Московское государство отказывалось такимъ образомъ содержать въ отдаленной крѣпости свой гарнизонъ. Тогда казаки вывезли оттуда всѣ запасы, артилерію, стѵряды, подкопали уцѣлѣвшія башни и стѣны; затѣмъ, оставивъ небольшой отрядъ, перешли съ чудотворной иконой Іоанна Крестителя на Махинъ островъ, что противъ устья Аксая. А въ томъ же году къ явились въ видѣ Азова 38 турецкихъ галеръ. Казаки бывшіе въ крѣпости, немедленно взорвали подкопы, и турки принуждены были раскинуть шатры на развалинахъ одной изъ сильнѣйшихъ своихъ крѣпостей Мустафа-паша, начальствовавшій флотомъ, за неимѣніемъ чего лучшаго, обнесъ городъ частоколомъ, а изъ барочнаго лѣсу подѣлалъ казармы. Нѣсколько позже туркамъ пришлось возстановить крѣпость, хотя далеко не въ прежнемъ видѣ -- ту строили генуэзцы, мастера этого дѣла -- съ тѣмъ, чтобы черезъ сто лѣтъ, послѣ двукратной защиты, навсегда отъ нея отступиться въ нашу пользу.
II.
Какъ донцы жили и воевали въ старину,
Они имѣли свой особенный урядъ, во многомъ схожій съ запорожскимъ, простой и приспособленный къ ихъ воинскому быту. Съ весны они обыкновенно собирались въ главный городъ и располагались большимъ станомъ, что носило названіе "главнаго" войска. Здѣсь казаки большими голосами избирали войсковую старшину: войскового атамана, въ помощь ему двухъ есауловъ и для отписокъ -- дьяка, или войсковаго писаря. Есаулы вѣдали войсковые доходы; они же приводили въ исполненіе приговоры круга. Кругомъ называлось собраніе всѣхъ наличныхъ казаковъ, которые обыкновенно сходились гдѣ-нибудь въ чистомъ полѣ или возлѣ войсковой избы. Приговоръ круга считался окончательнымъ: ему подчинялся самъ атаманъ. Въ случаѣ же разномыслія по какому-нибудь важному дѣлу казаки прибѣгали подъ руку царя; тогда его воля исполнялась безпрекословно. Шумны, зачастую драчливы, были сборища казаковъ; но, по первому слуху о непріятелѣ, въ войскѣ водворялся порядокъ, наступала тишина; смолкали самые озорливые и, подъ страхомъ немедленной расправы, подчинялись выборному начальству. Двойная цѣпь пикетовъ и дальніе конные разъѣзды зорко охраняли войско, стоявшее подъ Черкаскомъ. Этотъ городокъ, затопляемый водой, былъ почти недоступенъ для непріятельской конницы, не имѣвшей артиллеріи. Какъ только получалось вѣрное извѣстіе о появленіи непріятеля -- со стороны ли Дона или отъ Украйны -- нѣсколько сотенъ, съ походнымъ атаманомъ впереди, неслись напрямикъ, черезъ степи, въ тылъ противнику, сторожили его на перевозахъ, ожидали у бродовъ, налетомъ отнимали добычу и невольниковъ. Самые дальше наѣзды казаки совершали ночью, шли по звѣздамъ, нападали во время бури или суроваго непастья, когда врагъ меньше всего ожидалъ нападенія. Пока онъ опомнится, пока соберется, удальцы уже скрылись во тьмѣ, съ табунами лошадей, съ прелестными плѣнницами. "Казакъ шолъ въ травѣ, вровень съ травой", говорили въ старину: высокій ковыль, кустарникъ, оврагъ, плетень -- всѣмъ укрывался казакъ, не брезгалъ ничѣмъ. Вожакъ, что шелъ впереди, узнавалъ по слѣду не только, въ какую сторону прошелъ непріятель, но когда именно -- вчера-ли, третьяго дня, и во сколько коней. Переправляясь черезъ рѣки, казаки, подобно татарамъ, клали сѣдло съ вьюкомъ на "салу", или небольшой плотъ изъ камыша и, привязавши его къ лошадиному хвосту, сами цѣплялись за уздечку. Такимъ способомъ они переплывали самыя большія рѣки. Выряжались въ походъ налегкѣ: кромѣ сухарей ничего не брали; одѣвались бѣдно, вооружались ручными пищалями, копьями, саблями; въ большихъ походахъ возили съ собою фальконеты: длинныя малокалиберныя орудія, стрѣлявшія со станковъ свинцовыми ядрами отъ 1 до 2 ф. вѣсомъ. Отрядъ обыкновенно раздѣлялся на сотни и пятидесятки, подъ начальствомъ выборныхъ нарочито для похода есауловъ, сотниковъ, пятидесятликовъ. Смотря по надобности, казаки сражались коннымъ строемъ или же пѣшіе. Если случалось имъ бывать окружонными, они быстро смыкались, батовали лошадей и отстрѣливались изъ-за нихъ до тѣхъ поръ, пока хватало пороху или же пока непріятель, наскучивъ осадой, отходилъ прочь. Нападали же казаки всегда лавой, т. е. длиннымъ разомкнутымъ строемъ, при помощи котораго они охватывали противника съ фланговъ, заскакивали ему съ тыла; за первой лавой слѣдовала другой, потомъ третья... Рѣдко кто могъ устоять, заслышавъ гиканье, завидѣвъ грозно ощетинившіяся казацкія пики. При одновременномъ участіи конницы съ пѣхотой, послѣдняя становилась посрединѣ, при своихъ орудіяхъ, а конница на обоихъ флангахъ. Въ этомъ случаѣ пѣшіе казаки стрѣляли залпами, послѣ чего кидались въ рукопашную. Такова была простая, безхитростная тактика казаковъ, разсчитанная на вѣрную удачу надъ противникомъ, съ которымъ имъ приходилось встрѣчаться въ открытомъ полѣ: ногаями, татарами, калмыками или иными кочевниками русскихъ окраинъ. Тотъ же противникъ, появляясь въ предѣлахъ казачьихъ поселеній, всегда встрѣчалъ сопротивленіе, съ какой бы стороны онъ ни зашелъ. Вѣстовая пушка или колоколъ возвѣщали тревогу: станичный есаулъ, схвативъ знамя, скакалъ съ нимъ по улицамъ и зычнымъ голосомъ призывалъ населеніе на защиту стѣны. Старики, жены, подростки -- спѣшили отогнать коней и стада въ камыши, чтобы тамъ пересидѣть тревогу; лодки затоплялись въ воду, все прочее имущество закапывалось въ ямы. Особенно часто схватывались козаки со своими ближайшими сосѣдями, азовцами. Тутъ они придирались къ каждому пустому случаю, чтобы учинить "размиръ". Напримѣръ, азовцы, поймавши гдѣ-нибудь на промыслѣ казаки, остригутъ ему усы и бороду; немедленно начиналась война. Бывали случаи, что въ день заключенія перемирія происходилъ и разрывъ. Казаки нисколько по дорожили миромъ, потому что война доставляла имъ "зипуны", т. е. кормила ихъ; мало этого: война обогащала ихъ, прославляла по чужимъ землямъ. Частыя войны и вѣчно тревожная жизнь порождали въ казакахъ удаль. Удальцы никогда не переводились на Дону. Задумавъ погулять, или, какъ тогда говорили, "поохотиться", казакъ выходилъ къ станичной избѣ и, кидая вверхъ шапку, выкрикивалъ: "Атаманы-молодцы, послушайте меня! На Синее море, на Черное -- поохотиться!" а не то: "На Кубань на рѣку за ясыремъ!" значитъ, за плѣнными; иногда выкликали; "На Волгу-матушку рыбки половить!" -- однимъ словомъ, куда кому вздумалось. Охотники всегда находились; въ знакъ согласія, они также кидали вверхъ свои шапки, послѣ чего шли въ складчину въ кабакъ, гдѣ пили водку и выбирали походнаго атамана. Въ назначенный день партія выступала, пѣшая или конная, смотря по уговору. На такіе промыслы выходили небольшими партіями: рѣдко въ 50 чел., больше 5--10, иногда вдвоемъ, ходили даже въ одиночку. И при всемъ томъ "охотники" полошили сосѣдей, угоняли табуны, скотъ, брали ясырей, жегъ, дѣтей, домашній скарбъ -- все, что попадало подъ руку. Иные охотники прославили свое имя подвигами, о которыхъ говорилъ весь Донъ. Таковъ былъ, напр., Краснощоковъ. Разсказывали, что однажды онъ встрѣтился въ кубанскихъ лѣсахъ съ знаменитымъ джигитомъ, по прозванію Овчаръ, также вышедшимъ поохотиться. Богатыри знали другъ друга по общей молвѣ, искали случая гдѣ-нибудь сойтись -- и встрѣтились. Краснощековъ издали узналъ соперника и поклялся "не спустить съ руки яснаго сокола". И горецъ почуялъ звѣря издалека. Онъ лежалъ надъ обрывомъ рѣки, облокотясь на землю, глядѣлъ прямо на трещавшій передъ нимъ огонекъ. Казалось, онъ не замѣчалъ, что хлещетъ дождь, что свищетъ буря, что близокъ его врагъ; онъ лишь украдкою косилъ глаза, чтобы во-время схватить ружье. Краснощековъ живо сообразилъ, что ему не подойти на выстрѣлъ своего короткаго ружья. Онъ вдругъ исчезъ. "Тишкомъ и ничкомъ" проползъ казакъ, сколько было нужно, и только успѣлъ выставить въ сторонкѣ свою шапочку-трухмолку, какъ мѣткая пуля сбила ее прочь. Тогда онъ поднялся, подошелъ къ Овчару, да "въ припоръ" ружья и убилъ джигита наповалъ. Рѣзвый аргамакъ, богатое ружье остались въ награду счастливому охотнику; было тогда ему, чѣмъ похвастаться! На Дону, какъ и вездѣ, охотники любили хвастнуть. Охота на звѣря шла своимъ чередомъ. Особенно была въ чести, такъ называемая, "большая охота", въ которой принимало участіе почти все войско. Тысячи конныхъ и пѣшихъ казаковъ отправлялись за атаманомъ къ курганамъ "Двухъ братьевъ", неподалеку отъ Черкаска. Атананъ, окружонный лучшими стрѣлками, становился на курганѣ; обширлое займище оцѣпляли казаки. Три выстрѣла изъ пушки означали начало охоты. Въ тотъ же мигъ раздавались въ цѣпи громкіе крики, брань, свистъ, трескотня, отъ которыхъ поднимались оглушенные звѣри. Тамъ, гдѣ-нибудь изъ трущобы, вставалъ дикій вепрь. Просѣкая густые камыши своими страшными клыками, онъ выносился на лугъ, гдѣ его тотчасъ окружали лучшіе наѣздники. Разъяренный звѣрь кидался то въ одну, то въ другую сторону, пока его не пригвоздятъ пиками. Въ другомъ мѣстѣ мечется злобная гіена, гостья захожая изъ закубанскихъ лѣсовъ: звѣрь лютый, даромъ шкуры не отдастъ, и казаки это знаютъ: глядятъ: за ней въ оба. А вонъ тамъ, по окраинѣ луга, несется казакъ, приподнявъ тяжелый чеканъ: онъ, вѣрно, гонитъ степного бродягу, стараго волка. Ощетинился звѣрь, озирается, щелкаетъ, но не сдобровать ему -- казачій конь все ближе, ближе... Взмахнулъ наѣздникъ и раздробилъ хищнику голову. Но ничего не можетъ быть красивѣе, когда съ быстротою стрѣлы несется по займищу легкая быстроногая сайга. Не жалѣетъ наѣздникъ коня, самъ пригнулся, плеть только свищетъ, но куда! далеко! Завидя то, вихремъ спустился съ кургана войсковой есаулъ, взялъ наперерѣзъ, и только взмахнулъ правой рукой, какъ задрожала красавица, почуявъ на шеѣ роковую петлю. А вотъ и самъ атаманъ, изготовивъ ружье, зорко глядитъ въ даль: чуетъ, что его молодцы подняли въ трущобѣ могучаго барса... Съ полсотни трусливыхъ зайцевъ, прижавъ уши, мечутся по займищу, попадаютъ подъ копыта, заскакиваютъ въ тенета или погибаютъ подъ казачьей плетью.-- Охота кончена. Атаманъ отмѣнно довольный, зоветъ къ себѣ на пиръ, "отвѣдать дичины". И долго гуляютъ казаки, пока по обойдутъ всѣхъ удачниковъ, т. е. кому посчастливило вернуться съ добычей.
Запорожцы, эти витязи моря, не только указали путь къ турецкимъ берегамъ, но сами стали вожаками, сами бились впереди. Сыны Дона такъ же неустрашимо переплывали бурное море, такъ же внезапно появлялись среди мирнаго населенія, вторгались въ дома, жгли, грабили, убивали, нагружались добычей и таки же безслѣдно исчезали въ синихъ волнахъ моря. Ученики во многомъ дошли до своихъ учителей: они одинаково были безжалостны къ юности и старости, знатности и бѣдности; они лишь не брезгали прекрасными плѣнницами, на которыхъ послѣ женились. Суровые запорожцы не щадили ничего, да и добычу они хватали лишь для того, чтобъ дома ее прогулять.
Казаки также сами готовили для себя челны, обыкновенію изъ липовыхъ колодъ, которыя распиливали пополамъ; середину выдалбливали, съ боковъ прикрѣпляли ребра, а по обоимъ концамъ -- выгнутые кокоры. Для большей устойчивости эти неуклюжія посудины обвязывались пучками камыша. Когда изготовленное такимъ образомъ челны качались у берега ихъ нагружали запасомъ прѣсной воды и казацкою снѣдью: сухарями, просомъ, толокномъ, сушенымъ мясомъ или соленой рыбой. Затѣмъ все воинство собиралось къ часовнѣ помолиться Николаю Чудотворцу, оттуда -- на площадь, гдѣ пили прощальный ковшъ вина или меду. На берегу еще выпивали по ковшику и, наконецъ, разсаживались въ лодки, по 40--50 чел. въ каждой. Удальцы выглядятъ оборванцами: они въ самыхъ старыхъ зипунишкахъ, въ дырявыхъ шапкахъ; даже ружья у нихъ совсѣмъ ржавые. Это не даромъ, а по примѣтѣ: "На ясномъ желѣзѣ глазъ играетъ", -- такъ говорили бывалые. Дружнымъ хоромъ грянули казаки: "Ты прости, прощай, тихій Донъ Ивановичъ", и, взмахнувъ веслами, стали удаляться... Съ дерзкой отвагой проходили казаки мимо азовской крѣпости, у которой всегда на-сторожѣ плавали турецкія галеры; поперекъ Дона была протянута тройная желѣзная цѣпь, укрѣпленная концами на обоихъ берегахъ, гдѣ возвышались каменныя каланчи съ пушками. Перекрестный картечный огонь могъ расщепить въ какихъ-нибудь 1/4 часа всю казацкую флотилію; по у казаковъ имѣлись на этотъ счетъ свои сноровки. Въ темную, бурную ночь съ ливнемъ или въ непроглядный туманъ они ухитрялись переволакиваться черезъ цѣпи, послѣ чего прокрадывалось мелководными гирлами прямо въ море. Иногда они пускали сверху бревна, которыя колотились объ цѣпи, и тѣмъ держали турокъ въ тревогѣ. Наконецъ, туркамъ прискучитъ палить, бросятъ -- анъ, глядь, и прозѣвали молодцовъ. У нихъ былъ въ запасѣ еще другой путь: вверхъ по Донцу, потомъ волокомъ на рѣчку Міусъ; откуда прямой выходъ въ Азовское море. Морская тактика казаковъ была во всемъ схожа съ запорожской. При встрѣчѣ съ турецкимъ кораблемъ обходили его такъ, чтобы за спиной имѣть солнце, а спереди корабль. За часъ до захода они приближались примѣрно на версту; съ наступленіемъ же темноты окружали корабль и брали его на абордажъ, большою частью врасплохъ: турки славились безпечностью. Во время штиля, или полнаго безвѣтрія, казаки не считали даже нужнымъ скрываться. Овладѣвши судномъ, удальцы живо забирали оружіе, небольшія пушки, разыскивали деньги, товары, а корабль, со всѣми плѣнными и прочимъ грузомъ, пускали на дно. Бывали и несчастныя встрѣчи, когда большіе турецкіе корабли на полномъ ходу врѣзались въ средину казачьихъ челновъ: нѣкоторые изъ нихъ попадали подъ корабль, другіе гибли отъ картечнаго огня съ обоихъ бортовъ. Какъ стая робкихъ птицъ, разлетались тогда утлыя суденышки, спасаясь въ одиночку -- на парусахъ, на веслахъ, какъ лопало и куда попало. А сколько разъ странныя бури носили по волнамъ отважныхъ пловцовъ! Случалось, что всѣ прибрежныя скалы бѣлѣли казачьими трупами; если кто и спасалъ свою жизнь, то спасалъ не на радость, попадая въ вѣчную неволю. Турки ковали несчастныхъ въ цѣпи и сажали за весла на свои галеры. Какъ ни велики были потери, казачество но оскудѣвало. На мѣсто одного убылого являлся десятокъ другихъ, и морскіе походы, считаясь самыми прибыльными, никогда по прекращались, не смотря на бури, страхъ неволи, угрозы султана и запреты царя. Такова была сила страсти, жажда наживы. Счастливое возвращеніе съ удачнаго похода бывало радостнымъ событіемъ на Дону. Удальцы останавливались гдѣ-нибудь неподалеку отъ Черкаска, выгружали всю добычу и дѣлили ее между собой поровну, что называлось "дуванъ дуванить". Затѣмъ казаки, убравшись во все лучшее, что у кого было, подплывали къ пристани съ пѣснями, съ частой пальбой. Все войско, заранѣе уже извѣщенное, стояло на берегу; въ Черкаскѣ въ это время палили изъ пушекъ. Прямо съ пристани все войско направлялось къ часовнѣ, гдѣ служили благодарственный молебенъ, послѣ котораго, разсыпавшись по площади, обнимались, цѣловались, дарили родныхъ и знакомыхъ заморскими гостинцами. О количествѣ добычи можно судить по тому, что одного ясыря, или плѣнныхъ, собиралось иногда до трехъ тысячъ. У казаковъ даже было особое размѣнное мѣсто, гдѣ они сходились съ азовцами, мѣняли мусульманъ на русскихъ. За пашей азовцы платили по 30 тыс. золотыхъ и болѣе, смотря по знатности; знатныхъ турчанокъ казаки также продавали, а всѣхъ остальных пріучали къ домашнему хозяйству, потомъ, окрестивши, женились.
Если случалась надобность поднять въ походъ все "великое" войско, то предварительно разсылались по городкамъ грамотки, чтобы казаки сходились для ратнаго дѣла.-- Шумитъ, волнуется большая площадь города Черкаска; она полна казачествомъ изъ ближнихъ и дальныхъ концовъ. Тутъ весь Донъ на лицо, со своими дѣтками -- съ береговъ Донца, Хопра, Воронежа, Медвѣдицы, Сала, Маныча... Старые, бывалые казаки, украшенные сабельными рубцами, держать себя степенно, ведутъ промежъ себя бесѣду тихую; среди молодыхъ идутъ толки о томъ, куда-то поведутъ атаманы молодцовъ? Старики сказываютъ, что подъ городъ Астрахань, имъ же хотѣлось бы пошарпать турокъ... Шумъ, перебранка, толкотня становятся все больше и больше; но, вотъ, толпа почему-то стихла. Чинно становится въ кругъ: это, значитъ, показались регаліи. Изъ войсковой избы вынесли Бѣлый бунчукъ, перначъ и бобылевъ хвостъ. Такъ называлось древко съ золотымъ шарикомъ наверху, украшеннымъ двуглавымъ орломъ и бѣлымъ конскимъ хвостомъ. За регаліями выступаютъ есаулы, за ними -- войсковой атаманъ, съ булавою въ рукахъ. Онъ остановился посрединѣ круга, есаулы, положивъ ли землю свои жезлы и шапки, прочли молитву, поклонились сначала атаману, потомъ всему православному воинству, снова надѣли шапки и съ жезлами въ рукахъ приступили за приказомъ. Атаманъ что-то тихо имъ сказалъ. "Помогите, атаманы-молодцы!" возгласили есаулы: "Бѣлый Царь шлетъ вамъ поклонъ, приказать спросить о вашемъ здоровьѣ! Онъ учинилъ размиръ съ турками и шлетъ насъ промышлять надъ крымцами!.." По маломъ времени есаулы спросили: "Любо-ли вамъ, атаманы-молодцы?" -- "Любо, любо!" отвѣчало казачество въ одинъ голосъ.
Впрочемъ, войсковое начальство не всегда объявляло въ кругу, куда именно назначенъ походъ, а просто приговаривали: "итти на море", или "собираться въ походъ". Это дѣлали изъ опасенія, чтобы не провѣдали азовцы. Для походлаго времени все казачество дѣлилось по сумамъ: 10--20 чел. держали въ походѣ общую суму, въ которой хранили какъ запасы, такъ и добычу. До сихъ поръ уцѣлѣлъ между казаками этотъ обычай, какъ равно и самое названіе "односумъ", въ родѣ какъ бы: другъ, товарищъ. Жены такихъ казаковъ считаются тоже въ свойствѣ: "Здравствуй, односумка!" говорятъ при встрѣчахъ. Вообще, въ старину казаки жили проще, дружнѣе и, какъ не озабоченные хозяйствомъ -- веселѣе. Въ городкахъ казаки обыкновенно собирались каждый день на площадь или къ станичной избѣ. Сидя кружкомъ, казаки плели сѣти, слушали богатырскіе разсказы или пѣли богатырскія пѣсни, изъ которыхъ каждая начиналась припѣвомъ: "Да взду-най-най ду-на-на, взду-лай Дунай!" Въ Черкаскѣ же всегда бывало большое стеченіе народа, нѣчто въ родѣ ярмарки. Тамъ толкались торговые люди изъ украинскихъ городовъ, гащивали проѣздомъ турецкіе послы съ многочисленной свитой, наѣзжали астраханцы, запорожцы, терскіе и яицкіе казаки -- кто за полученіемъ вѣстей, кто для воинскаго промысла, подыскивать удальцовъ. Сзади густой толпы народа донцы важно расхаживали, заломивъ на бекрень шапки, при богатомъ оружіи, въ самомъ разнообразномъ одѣяніи. Одинъ гуляетъ въ лазоревомъ зипунѣ съ жемчужнымъ ожерельемъ, другой выступаетъ въ бархатномъ полукафтаньѣ, а на логахъ у него простыя лапти; третій -- въ смуромъ русскомъ кафтанишкѣ, зато у него сапоги расшиты золотомъ, шапка виситъ булатная, черкесская, за спиной богатый турецкій сайдакъ (лукъ); иной вмѣсто плаща напялитъ узорчатый коверъ. Вонъ, поглядите на того богатыря: какъ есть, въ шелку да въ бархатѣ, усѣлся въ грязь среди улицы и выводитъ такъ жалостливо про трехъ братьевъ, какъ они погибали въ неволѣ, что, если кто послушаетъ, прошибетъ слеза: это ужъ навѣрно запорожецъ, да еще подгулявшій. Все, что тутъ есть -- и турецкія въ золотой оправѣ ружья, и булатные ножи съ черенками изъ рыбьяго зуба, бархатъ, шелкъ, атласъ -- все казачья добыча, своего ничего нѣтъ.
Особенно бывало шумно и торжественно, когда въ Черкасскомъ городкѣ ожидали прибытія "будары". Еще царь Mихаилъ Ѳеодоровичъ положилъ ежегодно отпускать донскому войску: 7 тыс. четвертей муки, 500 ведеръ вина, 250 пудовъ пороху, 150 п. свинцу и 17 тыс. рублей деньгами. Съ того времени каждый годъ выряжяли съ Дона такъ называемую "зимовую станицу" изъ лучшихъ казаковъ, съ атаманомъ во главѣ. По пріѣздѣ въ Москву, ихъ допускали къ царской рукѣ, угощали съ царскаго стола, а при отпускѣ Государь обыкновенно жаловалъ атаману и есаулу по саблѣ со своимъ портретомъ, или же дарилъ серебряными позлащенными ковшами съ именными надписями и двуглавымъ орломъ; простымъ казакамъ выдавались изъ государевыхъ кладовыхъ сукна, камки. Обдаренные щедро, обласканные милостью царской, казаки возвращались на Домъ, гдѣ мало-по-малу росла и крѣпла привязанность къ царскому дому. Государево жалованье нагружалось въ Воронежѣ на будары и сплавлялось внизъ до Черкаска. Всѣ попутные городки высылали встрѣчу, при чемъ служили о царскомъ здравіи молебенъ, пили изъ жалованныхъ ковшей и стрѣляли изъ ружей. Въ Черкаскѣ встрѣчали казну пальбой изъ пушекъ; войсковой атаманъ приказывалъ бить сполохъ и самъ выходилъ объявить въ казачьемъ кругѣ, что "Государь за службу жалуетъ рѣкою столбовою тихимъ Дономъ, со всѣми запольными рѣками, юртами и всѣми угодьями, и милостію прислалъ свое царское годовое жалованье". Служили торжественный молебенъ съ многолѣтіемъ, послѣ котораго все начальство пировало у атамана, а на другой день гуляли у атамана зимовой станицы, гдѣ также пили изъ пожалованнаго ему ковша царскую сивушку.
Съ умноженіемъ казачества, преемники Михаила Ѳеодоровича дѣлали надбавки къ прежнему жалованью, за что, конечно, кромѣ радѣтельной службы, требовали отъ казаковъ и большаго послушанія.
Первые поселенцы тихаго Дона, по примѣру своихъ собратьевъ, жили бобылями, не женились, но когда утихали тревоги войны, когда у казаковъ оставалось множество плѣнницъ -- татарокъ, калмычекъ, черкешенокъ, турчанокъ, -- тогда сама собой возникала семейная жизнь. На первыхъ порахъ рѣдко кому удавалось жениться по уставу церкви. Обыкновенно женихъ и невѣста выходили ли площадь, молились Богу, потомъ кланялись всему честному народу, и тутъ-то женихъ объявлялъ имя своей невѣсты. Обращаясь къ ней, онъ ей говорилъ: "Будь же ты моею женою". Невѣста падала жениху въ ноги со словами: "А ты будь моимъ мужемъ!" Какъ легко такіе браки заключались, такъ же легко и расторгались. Казакъ, покидая почему-либо свою землянку, напримѣръ, по случаю похода, продавалъ жену за годовой запасъ харчей, или же выводилъ ее на площадь и говорилъ: "Не люба! кто желаетъ, пусть беретъ!" Если находился охотникъ взять "отказанную" жену, то прикрывалъ ее своей полой, что означало обѣщаніе оказывать защиту и покровительство. Бывали случаи, что казакъ присуждалъ свою жену на смерть. При всемъ томъ, казаки славились своею набожностью, строго соблюдали установленные посты, обогащали вкладами церкви, монастыри. Для своихъ приношеній они избрали два монастыря: одинъ Никольскій, возлѣ Воронежа, другой -- Рождественскій Черняевъ, въ Шацкѣ. Тамъ висѣли колокола, отлитые изъ непріятельскихъ пушекъ; священныя одежды, иконы блистали жемчугомъ, драгоцѣными камнями. Тамъ же казаки, потерявшіе силы воевать, доживали свой вѣкъ въ монашеской рясѣ, какъ это дѣлали и запорожцы. Въ тихой обители замирали страсти, забывалась вражда. Только въ первыхъ годахъ царствованія Алексѣя Михайловича стали появляться ли Дону часовни, а на кладбищахъ голубцы, или памятники; первая церковь въ Черкаскѣ была построена лишь въ 1660 году.
Какъ видно изъ разсказа о защитѣ Азова, жены казацкія славились ратнымъ духомъ не менѣе своихъ мужей; такъ же онѣ наставляли и своихъ дѣтей. Новорожденному клали на зубокъ: стрѣлу, пулю, лукъ, ружье. Послѣ сорока дней отецъ нацѣплялъ мальчугану саблю, сажалъ его ли коня, подстригалъ въ кружокъ волосы и, возвращая матери, говорилъ: "Вотъ тебѣ казакъ".-- Когда у младенца прорѣзались зубы, его везли верхомъ въ церковь, гдѣ служили молебенъ Іоанну Воину, чтобы изъ сына выросъ храбрый казакъ. Трехлѣтки уже сами ѣздили по двору, а пятилѣтки безстрашно скакали по улицамъ, стрѣляли изъ лука, играли въ бабки, ходили войной. По временамъ все ребячье населеніе Черкаска выступало за городъ, гдѣ, раздѣлившись на двѣ партіи, строили камышовые городки. Въ бумажныхъ шапкахъ и лядункахъ, съ бумажными знаменами и хлопушками, верхомъ на палочкахъ, противники сходились, высылали стрѣльцовъ, или наѣздниковъ-забіякъ, и, нападая, сражались съ такимъ азартомъ, что не жалѣли носовъ; рубились лубочными саблями, кололись камышовыми пиками, отбивали знамена, хватали плѣнныхъ. Побѣдители, подъ музыку изъ дудокъ и гребней, съ трещотками или тазами, возвращались торжественно въ городъ: сзади, стыдливо понуривъ головенки и заливаясь слезами, шли плѣнные. Старики, сидя бесѣдой подлѣ рундуковъ, за ендовой крѣпкаго меду, любовались проходившими внучатами; самъ атаманъ, поднявшись съ мѣста, пропускалъ мимо себя мелюзгу, похваляя храбрыхъ. Когда была введена перепись "малолѣтковъ", то всѣ достигшіе 19-тилѣтняго возраста собирались въ заранѣе назначенномъ мѣстѣ, на лучшихъ коняхъ и въ полномъ вооруженіи. На ровной полянкѣ, возлѣ рѣчки, разбивался большой лагерь, гдѣ въ продолженіе мѣсяца обучались малолѣтки воинскому дѣлу подъ руководствомъ стариковъ, въ присутствіи атамана. Однихъ учили на всемъ скаку стрѣлять; другіе мчались во весь духъ, стоя на сѣдлѣ и отмахиваясь саблей; третьи ухищрялись поднять съ разостланной бурки монету или же плетку. Тамъ выѣзжаютъ поединщики; здѣсь толпа конныхъ скачетъ къ крутому берегу, вдругъ исчезнетъ и снова появится, но уже ли другомъ берегу... Самымъ мѣткимъ стрѣлкамъ, самымъ лихимъ наѣздникамъ атаманъ дарилъ нарядныя уздечки, разукрашенныя сѣдла, оружіе. Эта первая награда цѣнилась на Дону такъ же высоко, какъ у древнихъ грековъ лавровые вѣнки.-- Такъ выростали цѣлыя поколѣнія; начинали съ ребяческихъ, кончали кровавыми потѣхами. Сабли на Дону не ржавѣли, удаль и отвага не вымирали. Отъ отца къ сыну, отъ дѣда къ внуку переходилъ одинъ и тотъ же завѣтъ: любить родную землю, истреблять ея враговъ. Въ турецкой ли неволѣ, у себя ли ли смертномъ одрѣ, казакъ одинаково жалостливо прощался: "Ты прости, мой тихій Донъ Ивановичъ! Мнѣ по тебѣ не ѣздить, дикаго вепря не стрѣливать, вкусной рыбы не лавливать!" -- Однако въ семьѣ, говоритъ пословица, не безъ урода. Такъ и среди вѣрныхъ сыновъ Дона, отъ времени до времени, являлись отступники, которые обагряли руки въ безвинной братской крови, которые безславили свою родину, -- о нихъ рѣчь впереди.
Далніе походы и частыя битвы, голодовки и разныя другія невзгоды нисколько не убавляли казацкой вольницы, потому что убыль пополнялась съ избыткомъ бѣглыми и охочими людьми изъ Московской Руси. "Вольная сиротская дорога" никогда не заростала на Донъ, откуда уже не было выдачи. Холопы бѣжали отъ своихъ господъ, приказчики -- отъ хозяевъ, неоплатные должники -- отъ заимодавцовъ, стрѣльцы и солдаты спасались отъ тягостей службы, а раскольники -- отъ патріаршаго гнѣва. Весь этотъ людъ -- голодный и холодный -- скитаясь на Дону, искалъ пристанища и хлѣба; онъ готовъ былъ на все ради наживы, смущая тѣмъ казачество, между которымъ было много людей степенныхъ и съ достатками. Эти послѣдніе желали сохранить нажитое добро, передать его дѣтямъ, внукамъ; они остерегались грабить русскія окраины, чтобы не стать за то въ отвѣтѣ, не лишиться царскихъ милостей и жалованья. Большая же часть пришлой вольницы жила по пословицѣ: "Доброму вору все въ пору". Въ былое время самыя буйныя головы отправлялись къ турецкимъ берегамъ, откуда, если возвращались, то со знатной добычей. Теперь настали другія времена: входъ въ море былъ запертъ; крымцы сами стали навѣщать казацкія юрты, а между тѣмъ народу съ Руси все прибывало да прибывало. Куда кинуться, гдѣ добыть зипуны -- больше некуда, какъ на Волгу, куда хаживали еще прапрадѣды, гдѣ гулялъ когда-то Ермакъ Тимооѳевичъ. Дѣло долго стояло за атаманомъ; не выискивался человѣкъ, способный справляться съ буйной ватагой, который умѣлъ бы ей угождать и въ то же время повелѣвать, гулять съ ней на широкую казацкую ногу и посылать ее на вѣрную смерть. Какъ на грѣхъ, такой человѣкъ нашелся: это былъ извѣстный всему войску, не молодой уже казакъ, по прозванію Степанъ Тимооѳевичъ Разинъ. Коренастаго сложенія, сильный, ловкій, на словахъ рѣчистыя, онъ глядѣлъ угрюмо, повелительно; въ его глазахъ свѣтилась отвага необычайная, дикая, воля желѣзная. На Дону ему было тѣсно, точно въ клѣткѣ, скучно; онъ не зналъ, куда ему дѣвать свою силу богатырскую. Вдругъ, въ лѣто 1667 г., вокругъ него, точно изъ-подъ земли, выросла вольница, съ которою онъ поднялся съ мѣста и окопался близъ Папшина городка, гдѣ Донъ ближе всего подходитъ къ Волгѣ. Разинъ стоялъ на высокихъ буграхъ, кругомъ -- полая вода: ни пройти, ни проѣхать, ни достать языка; отсюда онъ высматривалъ, не покажется ли добыча. Вотъ показался сверху большой караванъ, въ сопровожденіи стрѣльцовъ; какъ ястребъ, налетѣлъ на него атаманъ со своею дружиной; ладья съ государевымъ хлѣбомъ пошла ко дну, начальные люди изрублены, ссыльные, которыхъ везли въ Астрахань, раскованы. "Вамъ всѣмъ воля, -- говорилъ атаманъ, идите себѣ, куда хотите, силой не стану принуждать, а кто хочетъ итти со мной -- будетъ вольный казакъ".-- Всѣ ссыльные и ярыжки пристали къ ватагѣ. Первая удача прославила атамана; прошла молва, что онъ заговоренъ отъ пули, что по его слову останавливаются суда, отъ его взгляда каменѣютъ люди. Царицинскій воевода приказалъ-было стрѣлять по воровскимъ стругамъ, такъ ни одна пушка не дала выстрѣла, потому, будто, что весь порохъ выходилъ западомъ. На 35 стругахъ Стенька проплылъ мимо Царицына, Чернаго Яра, вышелъ моромъ къ устью Яика и, поднявшись вверхъ, засѣлъ въ Нижне-яицкомъ городкѣ. Отсюда, какъ изъ воровскаго гнѣзда, казаки промышляли въ разныя стороны -- на море, къ устьямъ Волги, между татаръ и калмыковъ. Это былъ уже не простой грабежъ, а бунтъ, воина противъ государства.
Весь Донъ всколыхнулся, узнавши о томъ, что Стенька укрѣпился въ Нижне-Яицкѣ. Въ донскихъ городкахъ казаки собирались "многимъ собраньемъ", чтобы избрать свою старшину итти прямо на Волгу и пристать къ атаману. Промышлять же надъ ворами было некому: по городамъ сидѣли, правда, воеводы, но съ самой ничтожной силой, да и стрѣльцы неохотно дрались за Государево дѣло; многіе даже тайно снабжали воровъ зельемъ (порохомъ) и свинцомъ. Вскорѣ вѣсти о Стенькѣ затихли: знать, ушелъ въ море.
Угрюмы, непривѣтливы были въ ту пору берега суроваго Дагестана. И горе путнику или купцу, который попадалъ на берегъ, къ тамошнимъ татарамъ: его ковали въ цѣпи, обращали въ неволю. Особенно тяжко приходилось христіанамъ. Теперь казаки мстили за своихъ братьевъ замученныхъ въ неволѣ, и мстили жестоко, сторицей. Самъ атаманъ плылъ на легкихъ стругахъ, безъ компаса, безъ кормы, а Алешку Протокина и Каторжнаго съ двумя тысячами послалъ сухопутьемъ; за послѣдними увязался еще запорожскій куренной атаманъ Чубъ съ четырьмя сотнями "братьевъ". Они набросились прежде всего на Дербентъ; крѣпость взять-то не смогли, но нижній городъ разрушили до основанія. Все побережье до г. Баку запылало въ огнѣ; жители, спасая животы, бѣжали врознь отъ казацкой сабли -- иные забивались въ горы, другіе скрывались въ лѣсахъ. Все ихъ добро, что получше да полегче, шло на струги, остальное металось въ огонь. Въ персидскомъ городѣ Рештѣ казаки узнали, что противъ нихъ выступила вооруженная сила. Атаманъ пустился на хитрость. Онъ сочинилъ басню, будто пришелъ въ Персію искать милостей у шаха; просить теперь назначить ему землю подъ поселокъ. Персіяне дались въ обманъ, и пока шла отписка, атаманъ перебрался съ молодцами изъ Решта въ г. Фарабатъ, гдѣ объявилъ себя купцомъ, Пять дней шла у нихъ торговля мирно, на 6-й день атаманъ, окруженный казаками, какъ бы невзначай поправилъ на головѣ шапку. Это былъ условный знакъ: пора, значитъ, приступать къ расправѣ. И страшно сказать, что сталось съ этимъ городкомъ: въ немъ уцѣлѣли лишь христіане, которыхъ признавали по выклику: "Христосъ! Христосъ!" Все остальное населеніе, совсѣмъ беззащитное, было перебито или захвачено въ плѣнъ. Цѣлую зиму казаки, засѣвъ на островкѣ, мѣняли плѣнныхъ, при чемъ давали за одного своего трехъ-четырехъ невѣрныхъ. По веснѣ Стенька очутился уже на туркменскомъ берегу, гдѣ громилъ туркменскіе улусы. Наконецъ, персіяне пришли противъ него цѣлый флотъ, вооруженный пушками. Казаки вышли ему навстрѣчу, накинулись своимъ обычнымъ способомъ, и только три судна успѣли уйти съ ханомъ; его же сынъ и красавица-дочка остались въ плѣну. Послѣ этой побѣды Стенька сталъ думать, какъ бы ему безъ помѣхи вернуться на Донъ.
Въ серединѣ августа явились въ Астрахань къ воеводѣ Львову двое выборныхъ съ рѣчами отъ Стеньки и его войска и говорили, что оно бьетъ челомъ, чтобы великій Государь помиловалъ, отдалъ бы ему вины и пропустилъ на Донъ, а взятыя пушки войско обѣщаетъ возвратить и служилыхъ людей отпустить. Воевода велѣлъ этихъ двухъ казаковъ привести къ вѣрѣ.
Черезъ нѣсколько дней въ городѣ было большое торжество.
Въ приказной избѣ сидитъ самъ воевода, князь Семенъ Ивановичъ Львовъ, окруженный дьяками. Товарищи Стеньки сложили передъ избой знамена, бунчукъ; самъ атаманъ, приступивъ къ воеводѣ, билъ челомъ, чтобы шестерымъ выборнымъ ѣхать въ Москву бить за вины своими головами. Выборные были отправлены, и великій Государь, по своему милосердному разсмотрѣнію, пожаловалъ: вмѣсто смерти, велѣлъ дать имъ животъ и послать казаковъ въ Астрахань, чтобы они вины свои заслуживали. Но унять казаковъ кроткими мѣрами становилось дѣломъ труднымъ: поизвѣдавъ широкаго раздолья, съ богатой на рукахъ добычей, имъ не охота была выслуживать вины. Когда дѣло дошло до разсчета, Разинъ сталъ препираться; онъ не выдалъ ни пограбленныхъ товаровъ, ни плѣнныхъ, даже удержалъ 20 пушокъ. "Эти пушки, говорилъ онъ, надобны намъ въ степи для проходу, а какъ дойдемъ, то пушечки пришлемъ тотчасъ же". Воеводы сдались, да и нельзя было не сдаться, потому что казачество затуманило всѣмъ головы, не только у бѣдноты, но у служивыхъ, у торговыхъ людей. Вся Астрахань приходила въ умиленіе, глядя на казаковъ въ шелку да въ бархатѣ, въ заломленныхъ шапкахъ, украшенныхъ жемчугомъ или драгоцѣнными камнями, въ кушакахъ, расшитыхъ золотомъ, съ оружіемъ въ богатой оправѣ. "А Степанъ Тимоѳеевичъ -- и говорить нечего: прямой, батюшка, такой ласковый да добрый, о чемъ ни попросишь, нѣтъ у него отказу..." Встрѣчная толпа падала на колѣни, когда онъ ходилъ по улицамъ, моталъ горстями денежки. На судахъ у атамана, сказывали, всѣ веревки и канаты шелковые, паруса затканы золотомъ -- велико искушеніе! За намъ слѣдомъ бѣгали, глядѣли, какъ онъ, "батюшка", гулялъ или "тѣшился", Однажды Стенька катался по Волгѣ, и возлѣ него сидѣла персіянка, ханская дочь, въ своемъ богатомъ одѣяніи, осыпанномъ жемчугомъ, унизанномъ камнями. Вдругъ хмѣльной Стенька поднялся съ мѣста и, держа красавицу за руку, повернулся къ рѣкѣ: "Ахъ ты, Волга-матушка, рѣка великая! Много ты дала намъ злата и серебра, и всякаго добра, надѣлила честью и славой, а я, тебя еще ничѣмъ не наградилъ. На-жъ тебѣ, возьми!" да съ этими словами швыркъ красавицу въ воду. Вотъ каковъ былъ атаманъ!-- Кое-какъ удалось, наконецъ, воеводамъ выпроводить Стеньку изъ Астрахани.
Напроказивъ еще въ Царицынѣ, онъ перебрался на Донъ и недалеко отъ Кагальницкой станицы окопался городкомъ. Тутъ явился къ нему изъ Черкаска его младшій братъ Фролка, пріѣхала жена; казаковъ же онъ распустилъ на сроки, за крѣпкими поруками. На Дону изстари велся такой обычай, что домовитыя казаки ссужали бѣдняковъ оружіемъ и платьемъ, за что брали въ свою пользу половину добычи. А добыча была на этотъ разъ богатая; далеко разошлись вѣсти объ удачахъ батюшки Степана Тимоѳеевича, и множество народа повалило къ нему въ Земляной городокъ. Всѣхъ принималъ атаманъ, всѣхъ ссужалъ деньгами, оружіемъ; еще болѣе того сулилъ впереди. Къ концу года у него считалось уже безъ малаго 3 тысячи на все готоваго сброда. Въ Черкаскѣ войсковое начальство не знало, что ему дѣлать: принять ли Стеньку, какъ гостя, или промышлять надъ нимъ, какъ надъ воромъ? Какъ бы въ отвѣтъ, Стенька самъ явился въ Черкаскъ, въ ту самую пору, когда казаки выряжали царскаго гонца Герасима Евдокимова. Стенька приказалъ позвать его въ кругъ. "Отъ кого я поѣхалъ: отъ великаго Государя или отъ бояръ?" спросилъ онъ у Герасима.-- "Посланъ я отъ великаго Государя, съ милостивою грамотою".-- "Врешь, -- закричалъ на него Стенька, пріѣхалъ ты не съ грамотой, пріѣхалъ къ намъ лазутчикомъ!" Побилъ его до полусмерти и велѣть бросить въ Донъ. Тогда выступилъ войсковой атаманъ Корнило Яковлевъ: "Непригоже ты тамъ учинилъ, Степанъ Тимоѳеевичъ! -- "И ты того же захотѣлъ?-- спросилъ Стенька. Владѣй своими казаками, а я владѣю своими".-- Яковлевъ, видя, что не пришло его время, промолчалъ.
Помутивъ казачество, Стенька покинулъ Черкаскъ и сталъ теперь собираться на государевы города. Тутъ присталъ къ нему еще Васька Усъ, удалая голова, воръ-богатырь, извѣстный своими злодѣйствами по Тульской и Воронежской окраинамъ. Въ ту пору Стенька уже насчитывалъ до 7 тысячъ головорѣзовъ. "Воровскимъ" способомъ, т. е. при помощи измѣнниковъ, они овладѣли Царицынымъ; царскій воевода Тургеневъ пытался-было защищаться, но казаки взяли приступомъ башшю, гдѣ онъ засѣлъ, прокололи его копьемъ и кинули въ воду. Уже Стенька помышлялъ итти дальше, дерзалъ овладѣть даже Москвой, извести всѣхъ бояръ и пожечь бумаги, какъ узнаетъ, что противъ него высланы сверху и снизу отряды стрѣльцовъ.
Сначала Стенька бросился вверхъ. Тысяча московскихъ стрѣльцовъ, подъ начальствомъ Лопатина, спокойно стояли на Денежномъ островѣ, въ 7 верстахъ отъ Царицына. Казаки напали на нихъ съ двухъ сторонъ, но стрѣльцы дружно взялись за посла и, въ надеждѣ на выручку, стали пробираться къ Царицину, не зная того, что Царицынъ въ рукахъ вора. Отсюда ихъ встрѣтили ядрами. Потерявши болѣе половины, стрѣльцы должны были сдаться; ихъ посадили гребцами на воровскіе струги. Когда они стали кручиниться, что измѣнили своему государю, атаманъ сказалъ: "Вы бьетесь за измѣнниковъ, а не за великаго Государя". Чудны имъ показались эти слова. Между тѣмъ, снизу шли 2,600 астраханскихъ стрѣльцовъ да 500 вольныхъ людей съ воеводой княземъ Львовымъ. Атаманъ поплылъ имъ навстрѣчу. Какъ только онъ появился на виду, всѣ служивые закричали: "Здравствуй, нашъ батюшка, Степанъ Тимоѳеевичъ!" -- "Здравствуйте, братья. Вы мнѣ братья и дѣтки; и будете вы такъ же богаты, какъ я, если останетесь мнѣ вѣрны и храбры".-- Стрѣлецкіе головы, сотники, дворяне -- всѣ до одного были перебиты; злодѣи пощадили лишь князя Львова, да еще спасся какимъ-то чудомъ стрѣлецъ. Онъ-то и принесъ астраханскому воеводѣ страшную вѣсть. Теперь бѣда грозила самой Астрахани.
Уже давно въ городѣ ходили подобные слухи: люди слышали изъ запертыхъ церквей какой-то невѣдомый шумъ, слышали, какъ сами собой перезванивали колокола, какъ колыхалась земля. Среди народа замѣчалось шатаніе умомъ, стрѣльцы дерзали громко роптать. Воеводѣ тѣмъ труднѣе было съ ними ладить, что она ему не подчинялись: у стрѣльцовъ было свое начальство, стрѣлецкіе головы. Однако князь Прозоровскій не унывалъ. Астрахань того времени была окружена кирпичной стѣной въ 4 сажени вышины, съ широкими и высокими зубцами наверху. По прясламъ стѣны, а также по угламъ, стояли двуярусныя башни съ колоколами. Вооруженіе состояло изъ 460 пушекъ. Дѣятельный воевода самъ обошолъ всѣ стѣны, осмотрѣлъ пушки, развелъ по бойницамъ и стрѣльницамъ стрѣльцовъ, разставилъ при пушкахъ пушкарей, при пищаляхъ -- пищальниковъ; ворота приказалъ завалить кирпичомъ. Всѣ посадскіе, по обычаю того времени, также должны были ополчиться на защиту города: кто съ топоромъ или бердышемъ, кто съ самопаломъ или ручною пищалью, другіе -- съ копьями, съ камнями. По этому случаю близъ оконъ заранѣе были насыпаны кучи камней и припасомъ кипятокъ. Наконецъ, всѣ защитники подѣлены на десятки и сотни; каждому указано его мѣсто и назначены осадные головы. Въ ночь на 13 іюня караульные стрѣльцы увидѣли, какъ надъ всей Астраханью отверзлось небо и какъ оттуда посыпались точно печныя искры. Стрѣльцы побѣжали въ соборъ разсказать о видѣніи митрополиту Іосифу. -- "Сіе предвѣщаетъ, что излился съ небеси фіалъ гнѣва Божія!" сказалъ пастырь и горько заплакалъ. Уроженецъ Астрахани, онъ съ дѣтскихъ лѣтъ зналъ казачьи обычаи, испыталъ на себѣ неистовства буйной вольницы и теперь скорбѣлъ о судьбѣ родного города.
Черезъ недѣлю послѣ видѣнія, воровскіе казаки появились въ виду Астрахани, на урочищѣ "Жареные бугры", а въ народѣ въ тотъ же день стали показываться переметчики и зажигатели. Для острастки воевода приказалъ одного изъ нихъ кинуть въ тюрьму, остальнымъ отсѣчь головы; мало полагаясь на острастку, онъ собралъ на митрополичій дворъ всѣхъ пятидесятниковь и старыхъ лучшихъ людей. Здѣсь митрополитъ ихъ увѣщалъ: "Поборитесь за домъ Пресвятыя Богородицы и за великаго Государя, Его Царское Величество. Послужите ему вѣрой и правдой, сражайтесь съ измѣнниками мужественно; зато получите милость отъ великаго Государя здѣсь, въ земномъ житіи, а скончавшихся во брани ожидаютъ вѣчныя блага вмѣстѣ съ христіанскими мучениками".-- "Рады служить великому Государю вѣрою и правдою, не щадя живота, даже смерти", отвѣчалъ за всѣхъ Иванъ Красулинъ, тайный сообщникъ Стеньки. День склонялся къ вечеру, когда на городскихъ башняхъ зазвонили колокола: то была тревога. Бояринъ, принявши отъ митрополита благословеніе, ополчился въ ратные доспѣхи и выѣхалъ со двора вмѣстѣ съ братомъ, со всѣми своими держальниками и дворовыми людьми; впереди вели коней подъ попонами, шли стрѣлецкіе головы, дьяки и подьячіе; били въ тулунбасы, играли на трубахъ. Воевода сталъ у Вознесенскихъ воротъ. Наступила темная, непроглядная ночь; со стѣнъ изрѣдка раздавались глухіе оклики караульщикомъ, въ городѣ же водворилась зловѣщая тишина; кое-гдѣ по задворкамъ сходились невѣдомые люди и, потоптавшись, быстро расходились; никто не смыкалъ глазъ, многіе провели всю ночь на молитвѣ. Въ 3 часа утра казаки полѣзли на стѣны совсѣмъ съ другой стороны, гдѣ поджидалъ ихъ воевода. Не варомъ, не копьями встрѣчали ихъ защитники, а по-братски, протягивали руки, чтобы поскорѣе втащить наверхъ. Воевода ничого этого не зналъ, какъ вдругъ услышалъ роковой сигналъ: это былъ "казачій ясакъ", или пять выстрѣловъ, означавшихъ сдачу города. Какъ громомъ пораженный, сидѣлъ воевода на конѣ, пока кто-то не пырнулъ его копьемъ. Онъ упалъ на землю; недалеко отъ него свалился братъ, убитый изъ самопала. Народъ повалилъ въ церковь, куда вѣрные холопы принесли смертельно раненаго воеводу. Прибѣжалъ митрополитъ, и, слезно рыдая, склонилъ свою сѣдую голову надъ умирающимъ другомъ. Церковь быстро наполнялась: вбѣгали купцы, дворяне, дѣти боярскія, стрѣлецкіе головы, подьячіе -- всѣ, кому грозила бѣда. У церковныхъ дверей сталъ пятидесятникъ конныхъ стрѣльцовъ Фролъ Дура, съ большимъ ножомъ въ рукахъ. Онъ не измѣнилъ своему долгу, не братался съ ворами, и теперь одинъ послѣдовалъ за раненымъ воеводой. Скоро желѣзныя двери стали ломиться отъ напора. Фролъ Дура стиснулъ въ рукахъ ножъ. Кто-то изъ воровъ выстрѣлилъ изъ самопала: на груди у матери затрепеталъ младенецъ въ крови; другая пуля задѣла святую икону. Тутъ раздался трескъ, двери погнулись, распахнулись. Какъ бѣшеный, бросился Фролъ Дура, работая ножомъ то направо, то налѣво; онъ изгибался какъ змѣй, прыгалъ какъ тигръ, валилъ свои жертвы безъ счета; наконецъ, былъ выхваченъ и посѣченъ. Воеводу, всѣхъ подьячихъ и начальныхъ людей перевязали и посадили подъ раскатъ -- такъ называлась церковная колокольня. Въ 8 часовъ утра явился атаманъ. Онъ взялъ подъ руки воеводу. Всѣ видѣли, какъ атаманъ шепнулъ ему что-то на ухо; князь, вмѣсто отвѣта, замоталъ головой. Тогда разбойникъ столкнулъ его головой внизъ; всѣмъ прочимъ была объявлена смерть.
Но въ то время, когда уже цѣлый городъ былъ въ рукахъ злодѣевъ, когда начался повальный грабежъ лавокъ и гостиныхъ дворовъ, небольшая кучка бойцовъ -- двое русскихъ да семь черкосъ -- заперлась въ башнѣ и билась на смерть. Не стало свинцу, стрѣляли деньгами, не стало пороху -- покидались на городъ. Которые не ушиблись до смерти, тѣхъ посѣкли. Это было послѣднее сопротивленіе. Стенька, разбойничій атаманъ, владѣлъ Астраханью.
Всѣ уцѣлѣвшіе отъ побоища стрѣльцы были подѣлены на десятки, сотни и тысячи, съ выборной старшиной, какъ это водилось у казаковъ. Зашумѣлъ кругъ, загорланили буяны. Все новое казачество было приведено къ присягѣ, чтобы стоять за великаго Государя, служить атаману Степану Тимооѳевичу и всему войску; Астрахань объявлена казачьимъ городомъ. Какъ старые, такъ и новые казаки загуляли съ утра до вечера. Стенька разъѣзжалъ по улицамъ, любуясь дѣломъ своихъ рукъ, или же пьяный сидѣлъ у митрополичьяго двора, поджавъ ноги по-турецки. Тутъ онъ чинилъ короткій казацкій судъ: одного безъ вины прикажетъ убить, другого безъ причины пощадить... Не стало проходу ни женамъ, ни дочерямъ побитыхъ дворянъ; сначала надъ ними только издѣвались, потомъ стали хватать и вѣнчать съ воровскими казаками. Митрополитъ молчалъ и скорбѣть: время его подвига было впереди.
Когда Стенька протрезвился, то увидѣлъ, что потерялъ дорогое время и сталъ спѣшно собираться на верховые города. Двѣсти судовъ, нагруженныхъ добычей, едва могли поднять атамана съ его воинствомъ; помимо того, 2 тысячи конныхъ пошли берегомъ. Саратовъ, Самара, были взяты; атаманъ подступилъ къ Симбирску, гдѣ сидѣлъ воеводой окольничій Иванъ Богдановичъ Милославскій. Собственно городъ, или кремль, стоявшій на горѣ, былъ снабженъ пушками и защищаемъ стрѣльцами; вокругъ города тянулся посадъ, окруженный стѣною и рвомъ; тутъ же въ посадѣ находился острогъ.
На помощь Симбирску подоспѣлъ изъ Казани, съ небольшимъ коннымъ отрядомъ, князь Юрій Никитичъ Борятинскій. Цѣлый день бились измѣнники съ ратными людьми и не могли взять верха. Тогда Стенька подослалъ во время битвы переметчиковъ и овладѣлъ городскимъ острогомъ при помощи измѣнниковъ. Борятинскій отошелъ къ Тетюшамъ, чтобы подкрѣпить себя пѣхотой, а казачій подступили къ городу. Они насыпали высокій земляной валъ, втащили пушки и отсюда перекидывали въ городъ горящія головешки, сѣло, солому, туры, начиненные порохомъ или смолой -- всякую всячину, лишь бы только поджечь. Однако, бдительный воевода тушилъ всѣ пожары: его городокъ стоялъ невредимъ. Четыре раза казаки ходили на приступъ -- и тутъ ничего не взяли: ихъ отбили. Такъ прошелъ цѣлый мѣсяцъ. На Покровъ Стенька снялъ свой станъ: онъ прослышалъ о приближеніи Борятинскаго. Въ двухъ верстахъ отъ Симбирска, на р. Свіягѣ, атаманъ схватился со старымъ знакомымъ: "люди въ людяхъ мѣшались, и стрѣльба на обѣ стороны, ружейная и пушечная, была въ притинъ". Упорно дрались казаки; самъ Стенька не щадилъ себя: его хватили по головѣ саблей, прострѣлили ему ногу; одинъ смѣлый алатырецъ, по имени Семенъ Степановъ, уже повалилъ его на землю, но самъ былъ убитъ. Мятежники понесли жестокое пораженіе; они покинули 4 пушки, знамена, литавры. Чародѣйство Стеньки сразу пропало: онъ потерялъ въ одинъ день свою силу, свою власть. Разбитый атаманъ увѣрялъ самарцевъ, что у него на Свіягѣ перестали стрѣлять пушки. Ему не повѣрили и въ городъ не пустили; саратовцы сдѣлали то же самое. Тогда Стенька кинулся на Донъ, гдѣ съ небольшою кучкою самыхъ надежныхъ друзей укрѣпился въ Кагальицкомъ городкѣ. Однако вѣрные казаки не дали имъ долго засидѣться: городокъ сожгли и всѣхъ злодѣевъ забрали живьемъ. Стеньку, его брата Фролку привезли въ Черкаскъ, а съ прочими расправились на мѣстѣ. Пока шли сборы въ Москву, разбойничьяго атамана держали въ церковномъ притворѣ, на цѣпи, нарочито освященной, изъ опасенія, чтобы онъ тайно не ушелъ. Эта цѣпь хранится до сихъ поръ. Въ концѣ апрѣля самъ войсковой атаманъ повезъ удалыхъ братьевъ въ Москву; въ томъ же обозѣ были отправлены къ великому Государю три драгоцѣнныхъ персидскихъ аргамака да три затканныхъ золотомъ ковра, отобранныхъ у Стеньки.
Уже давно разбойничій атаманъ сложилъ свою буйную голову на плахѣ, а воеводы все еще ходили съ летучими отрядами, водворяя въ русской землѣ чиноначаліе и порядокъ, нарушенный воровскими шайками, которыя разбрелись изъ-подъ Симбирска. Между Окой и Волгой многія села были разорны или выжжены; на дорогахъ и въ домахъ грабили, убивали; награбленное добро тотчасъ проникали. Казачество вскружило головы; темные люди думали, что вольный казакъ живетъ безъ заботъ, безъ печали, знай себѣ гуляетъ, да денежки пропиваетъ. Конецъ этой страшной смутъ былъ положенъ въ Астрахани.
Выражаясь на верхніе города, Стенька оставилъ здѣсь вмѣсто себя Ваську Уса. Вскорѣ послѣ его отъѣзда митрополитъ Іосифъ получилъ царскую грамоту, увѣщавшую казаковъ принести повинную. Ударили въ большой колоколъ, и когда церковь наполнилась, митрополитъ приказалъ ключарю прочесть государеву грамоту. Въ это время подошли казаки съ астраханскими измѣнниками -- тоже стали слушать. Только ключарь кончилъ и передалъ грамоту митрополиту, какъ бросились къ нему казаки и вырвали грамоту изъ рукъ. Не стерпѣлъ митрополитъ такого безчинства: "Еретики, разбойники, клятвопреступники!" загремѣлъ онъ. Въ отвѣтъ раздались крики, послышались угрозы, ругательства: "Чернецъ! Зналъ бы ты свою келію! Не хочешь ли подъ раскатъ? Посадить его въ мѣшокъ! Послать его въ заключеніе!"... На этотъ разъ тѣмъ дѣло и кончилось; казаки съ государевой грамотой отошли къ воровскому атаману. Такъ прошла зима подъ управленіемъ Стенькиныхъ сообщниковъ. Въ великую пятницу дали знать митрополиту, что юртовскіе татары, которые стоятъ за Волгой, привезли изъ Москвы новую грамоту. Митрополитъ самъ пошелъ на базаръ объявить казацкой старшинѣ объ этой радости. Грамоту привезли прямо въ соборную церковь, гдѣ митрополитъ ее распечаталъ въ присутствіи атамана. Когда же онъ началъ читать, казаки повернулись и ушли въ свой кругъ. Митрополитъ пошелъ за ними и, войдя въ кругъ, велѣлъ читать снова. Только что кончилось чтеніе, какъ казаки закричали. что эта грамота не подлинная, а сочинилъ ее митрополитъ, что по немъ давно уже тужитъ раскатъ... Митрополитъ возвысилъ свой голосъ: "Велѣно по грамотѣ великаго Государя воровъ донскихъ перехватить и посадить ихъ тюрьму, а вамъ велѣно во всемъ вины свои принести: онъ, Государь-свѣтъ, милостивъ, вины вамъ отдастъ; вы то все положите на меня, что великій Государь васъ, окаянныхъ, ничѣмъ велитъ не тронуть".-- "Кого намъ хватать и сажать въ тюрьмы? Возьмите его, митрополита, и посадите въ тюрьму!" кричали казаки въ бѣшенствѣ, наступая на святителя. Какой-то злодѣй добавилъ: "Счастье твое, что пристигла святая недѣля, а то мы бы дали тебѣ память!" -- Съ той поры измѣнники ожесточились и тайно помышляли извести митрополита, который съ крестомъ въ одной, съ царской грамотой въ другой рукѣ, казался имъ опасенъ: своимъ сильнымъ словомъ онъ могъ отвернуть отъ нихъ астраханцевъ, а тогда воровское дѣло погибло. Какъ бы въ отвѣтъ ли свой злодѣйскій умыселъ, казаки получили отъ Ѳедька Шелудяка, изъ-подъ Царицына, грамотку, въ которой старый воръ совѣтовалъ поскорѣе раздѣлаться съ митрополитомъ.
11-го мая архипастырь совершалъ проскомидію, когда воры пришли звать его въ кругъ. Онъ облачился, взялъ крестъ и, въ сопровожденіи духовенства, вступилъ въ кругъ, посреди котораго стоялъ съ булавой Васька Усъ.-- "Зачѣмъ вы меня призвали, воры и клятвопреступники?" По приказу атамана выступилъ казакъ, привезшій грамоту: "Присланъ я отъ войска съ рѣчами, что ты воровски переписываешься съ Терекомъ и Дономъ, и по твоему письму Терекъ и Донъ отъ насъ отложились!" -- "Я съ ними не переписывался, -- сказалъ святитель, а хотя бы и переписывался, такъ, вѣдь, это не съ Крымомъ и не съ Литвою; я и вамъ говорю, чтобы и вы отъ воровства отстали и великому Государю вины свои принесли".-- Отвѣтъ этотъ сильно не понравился; крутъ Зашумѣлъ. самые дерзкіе выскакивали, чтобы сорвать съ митрополита облаченіе. Тогда вырвался изъ толпы донской казакъ Миронъ: "Что вы, братцы, -- закричалъ онъ, на такой великій санъ хотите руки поднять?" -- Звѣремъ заревѣлъ казакъ Грузникинъ, схватилъ Мирона за волосы, другіе стали его колотить и, вытащивъ за кругъ, убили на смерть, Однако, послѣ этого никто не дерзнулъ коснуться священныхъ одеждъ. Митрополитъ самъ снялъ митру, панагію и вмѣстѣ съ крестомъ передалъ священникамъ: "Приходитъ часъ мой! -- сказалъ онъ, прискорбна была душа моя даже до смерти, днесь... Протодьяконъ Ѳедоръ, разоблачай!" Протодьяконъ въ ужасѣ снялъ омофоръ, потомъ саккосъ. Тутъ казаки выбили изъ круга духовенство съ крикомъ: "Намъ до васъ дѣла нѣтъ!" и повели святителя на пытку. Палачъ снялъ съ него рясу, связалъ руки, ноги и, продѣвъ между ними бревно, положилъ его на огонь.-- "Скажи свое воровство, какъ ты переписывался?" -- Митрополитъ, чтобы пересилить страданія, громко читалъ молитву. Спросили о казнѣ. Іосифъ объявилъ, что у него полтораста рублей, а поклажи лѣтъ ничьей.-- Обнаженнаго, изувѣченнаго страдальца одѣли въ суконную ряску и повлекли на раскатъ. Проходя мимо убитаго Мирона, митрополитъ осѣнилъ его крестомъ и поклонился. Взвели на раскатъ, положили и покатили къ обрыву... Тутъ работали самые отчаянные воры, съ Алешкою Грузникинымъ; большая же часть казаковъ, съ Васькой Усомъ, стояла внизу, подъ раскатомъ, въ страхѣ ожидая конца. Когда тѣло святителя ударилось объ землю, казакамъ послышался стукъ. Они обомлѣли и долго стояли, опустивши головы. Страшное дѣло легло у нихъ тяжелымъ камнемъ на сердце.
Прошло полгода. По мосту, наведенному на р. Кутумѣ, двигались Государевы полки. Впереди шли священники съ молебнымъ пѣніемъ и несли икону Богородицы "Живоносный источникъ въ чудесѣхъ", данную боярину Милославскому при отпускѣ его Государемъ, по обычаю. Астраханцы вышли навстрѣчу. Завидя икону, они пали на землю и завопили, чтобы Государь отдалъ имъ вины, какъ милосердый Богъ грѣшниковъ прощаетъ.-- "Вины всѣмъ отданы, отвѣчалъ кротко бояринъ, и вы Государской милостью уволены".-- Воевода прямо отправился въ соборъ къ молебну; съ иконы велѣлъ списать новую и оставить въ соборѣ на память будущимъ родамъ.
Въ концѣ того же лѣта, когда казнили Стеньку, войсковой атаманъ Корнило Яковлевъ вернулся изъ Москвы съ царскимъ стольникомъ, который везъ казакамъ Государеву грамоту, хлѣбный и пушечный запасы, и денежное жалованье.
Казаки встрѣтила пословъ за 5 верстъ отъ Черкаска съ честью, съ великою радостью, потому что отъ неурожая и бывшей смуты совсѣмъ обнищали. Когда по обычаю собрался кругъ, царскій стольникъ объявилъ, что атаманъ Корнило Яковлевъ и Михайло Самаренинъ дали въ Москвѣ за все великое войско обѣщаніе присягнуть на вѣрность Государю. Молодью казаки не сразу согласились: "Зачѣмъ намъ присягать? говорили они: мы и такъ вѣрны великому Государю". Три раза собирался кругъ, только по третьему приговорили: "Даемъ великому Государю обѣщаніе учинить передъ святымъ евангеліемъ, цѣлымъ войскомъ, а кто изъ насъ на обѣщаніе не пойдетъ, того казнить смертью по воинскому уставу нашему и ограбить его животы".-- 29-го августа 1671 года отецъ Боголѣпъ привелъ къ присягѣ атамановъ и прочихъ казаковъ по чиновной книгъ передъ стольникомъ и дьякомъ. Съ этого времени казаки присягали каждому новому Государю, вступавшему на россійскій престолъ; съ той же поры донцы считаются не доброхотными союзниками, а вѣрнымъ царскимъ войскомъ, готовымъ тотчасъ выступить, куда Государь укажетъ.
Годъ отъ году самовольные поиски казаковъ становятся все рѣже да рѣже, и хотя они еще "охотятся" въ одиночку по берегамъ Кумы и Кубани, хотя они навѣщаютъ по старой памяти крымскіе улусы, но такія прогулки уже не доставляютъ прежнихъ выгодъ и привлекаютъ лишь немногихъ удальцовъ-богатырей; съ присоединеніемъ же Крыма, съ заселеніемъ Кубани -- и вовсе прекращаются. Населеніе Дона поневолѣ ищетъ хлѣба въ своей же землѣ, а земля тамъ щедро награждаетъ трудъ земледѣльца. И вотъ, гдѣ прежде раздавался лишь призывный кликъ къ оружію, гдѣ шумѣли казачьи круга, гдѣ носились конные пикеты или заставы, -- тамъ заколыхалась золотистая пшеница, зашумѣла рожь высокая, поникло къ землѣ густыми метелками проса. Берега тихаго Дона, оглашаемые въ старину богатырскими пѣснями, стали обростать густыми виноградниками. Казаки начали сѣять и молотить хлѣбъ, собирать виноградъ, давить вино, ловить рыбу, солить икру и балыка. Однако же земледѣліе и мирные промыслы не ослабили воинскаго духа. Участвуя почти во всѣхъ войнахъ своего общаго отечества, донцы сохранили прирожденную имъ удаль и лихость въ наѣздѣ, чуткость уха, зоркость глаза. На остановкахъ ли, во время передвиженій ли, донцы служили нашей арміи передовой стражей; они первые открывали непріятеля, встрѣчали его боемъ, въ случаѣ побѣды наносили бѣгущему послѣдній ударъ, а въ случаѣ отступленія принимали всѣ удары на себя. Величайшій изъ полководцевъ, царь Петръ Великій, неоднократно похвалялъ, даже награждалъ донцовъ за ихъ трудную и радѣтельную службу. Свой первый подвигъ, еще юношей, царь совершилъ на казачьей чайкѣ, окруженный казачьей дружиной.
Въ мартѣ 1695 г. въ войскѣ Донскомъ была получена царская грамота: "Мы, великіе Государи, указали быть на нашей службѣ, на Дону, генералу нашему Петру Гордону съ солдатскими и стрѣлецкими полками; собираться имъ въ Тамбовѣ и итти съ Тамбова на Хоперъ, съ Хопра на Донъ въ Черкасскій. И тебѣ, войсковому атаману, Флору Минаеву, и всему войску Донскому, съ тѣми ратными людьми промышлять надъ непріятелями. Постараться бы вамъ, атаманамъ и казакамъ, чтобы о приходѣ нашихъ ратныхъ людей на Домъ азовцы прежде времени не узнали. Пусть указъ этотъ останется въ тайнѣ, чтобы кромѣ тебя, атамана, и старшинъ, никто не зналъ".-- Войска пришли въ полѣ, а вслѣдъ за ними прибылъ самъ Государь и немедленно двинулся подъ Азовъ. Однако въ ту пору удалось лишь взять Каланчевскія башни, ненавистныя казакамъ, да построить противъ Азова новую, Сергіевскую крѣпость, -- съ тѣмъ и отошли, Въ слѣдующемъ году спустили изъ Воронежа, подъ надзоромъ царя, первую русскую флотилію. изъ 23 галеръ, нѣсколькихъ брандеровъ и двухъ кораблей; въ это же время Гордомъ обложилъ крѣпость съ 60 тыс. войскомъ. По пріѣздѣ въ Черкаскъ Государь узналъ о присутствіи турецкаго флота и приказалъ своимъ галерамъ выйти въ море. Такъ какъ по мелководью галеры по могли пройти въ устьяхъ Дона, царь пересѣлъ на мелкую казачью лодку и, въ сопровожденіи сотни такихъ же чаекъ, вышелъ навстрѣчу туркамъ.
Нападеніе удалось. Здѣсь казаки въ первый разъ въ виду Государя показали свое искусство въ морскомъ дѣлѣ; они взяли 2 турецкихъ корабля и большую добычу: 50 т. червонцовъ, 70 пушекъ, 80 бочекъ пороху, много разнаго оружія. воинскій снарядъ поступилъ въ казну, а всѣ деньги, сукна и прочую добычу получили казаки. Итакъ первой своей побѣдой русскій флотъ обязанъ участію казаковъ. Мало того: подъ Азовомъ Царь окончательно убѣдился, что только морскія силы могутъ дать перевѣсъ въ борьбѣ съ Турціей. Упорные въ защитѣ крѣпостей, турки робѣли на морѣ, что казакамъ было на руку. Если имъ случалось окружить своими лодками корабль съ высокими бортами, на которые трудно взлѣзать, одни рубили ихъ топорами, чтобы ворваться внутрь, другіе въ это время стрѣляли вверхъ или кидали ручныя гранаты. Тѣ же отважные мореходы, въ числѣ пяти тысячъ, подъ предводительствомъ Флора Минаева, участвовали въ осадѣ и приступахъ къ Азову. Не смотря на присутствіе иностранныхъ инженеровъ и артилеристовъ, которые руководили осадными работами, турки защищали свою крѣпость съ обычнымъ имъ мужествомъ; крымскіе татары, стоявшіе за Кагальникомъ, тревожили осажденныхъ въ ихъ лагерѣ, не давали имъ покоя на днемъ, ни ночью. А тутъ, ко всѣмъ невзгодамъ, дожди заливали траншеи, смывали земляныя насыпи -- туго шла осада, пока 1 1/2 тыс. казаковъ, донскихъ и малороссійскихъ, не ворвались самовольно въ крѣпость и не заняли двухъ бастіоновъ. Тогда турки, не ожидая штурма, сдали крѣпость, а черезъ 3 дня сдался и Лютикъ, маленькая крѣпостца, вооруженная 30-ю пушками: она защищала самый сѣверный рукавъ Дона. Пребываніе русскаго царя въ Черкаскѣ и совмѣстное дѣйствіе казаковъ подъ Азовомъ надолго остались въ памяти донцовъ; сложилась пѣсня, гдѣ весь Донъ призывается стать на недруга, потому-де:
"Самъ сизый орелъ пробуждается,
"Самъ Петръ Царь поднимается,
"Со своими князьями, съ боярами,
"Со своими Донцами,
"Со своими Запорожцами".
Скоро казакамъ довелось сослужить болѣе важную службу. Въ самый разгаръ Шведской войны пріѣхали въ Черкаскъ астраханскіе люди съ какими-то письмами. Атаманъ на тотъ же день собралъ кругъ. Когда дьякъ сталь читать эти письма, то оказалось, что астраханцы замышляютъ бунтъ и просятъ войско донское стать вмѣстѣ съ ними за вѣру христіанскую, прислать имъ вспоможеніе. Астраханцы жаловались, будто ихъ отлучаютъ отъ церкви, заставляютъ брить бороды, носить нѣмецкое платье, поклоняться кумирамъ; будто ихъ обложили выше мѣры пошлинами и гоняютъ на тяжкія работы. Выслушавъ эти жалобы, кругъ единогласно постановилъ: "къ такому злому дѣлу не приставать, великому Государю служить вѣрно и неизмѣнно, а за измѣнниковъ никогда не стоить". Тутъ же приговорили: лазутчиковъ, вмѣстѣ съ "прелестными" письмами, немедля отправить въ Москву. И во всѣ городки были посланы войсковыя грамоты "съ жестокимъ смертнымъ страхомъ", чтобы казаки тѣхъ городковъ къ астраханскимъ или другимъ ворамъ не приставали. Послѣ напутственнаго молебна, атаманъ Максимъ Фроловъ съ 2 т. конныхъ выступилъ подъ Астрахань; прочіе городки должны были вырядить которые половину, которые пятую часть, при чемъ доброконнымъ выѣзжать на коняхъ, а безконнымъ плыть на судахъ. Болѣе 10 т. казаковъ собралось тогда подъ Царицинымъ. Астраханскіе стрѣльцы надѣялись взять этотъ городъ приступомъ, но казаки ихъ отбили. Мало того, казаки въ самомъ городѣ разыскивали соумышленниковъ и предавали ихъ казни. По усмиреніи фельдмаршаломъ Шереметевымъ астраханскаго бунта, Государь щедро наградилъ войско Донское. Въ особой грамотѣ царь писалъ: "За такую вѣрную службу послать къ вамъ, атаманомъ и казакамъ, кромѣ обыкновеннаго годоваго жалованья, 20 тысячъ рублей и особо бывшимъ въ Царицынѣ казакамъ 1,869 руб. Для предбудущихъ же лѣтъ, въ память вѣрной службы всего войска Донскаго, пожаловали мы атамановъ и казаковъ честными и знатными войсковыми клейнодами: войсковымъ атаманамъ, въ знакъ ихъ управленія, серебряный вызолоченый перначъ съ каменьями, бунчукъ съ яблоками, съ доскою и съ трубою вызолочеными, знамя большое, писаное на камкѣ золотомъ. На тѣхъ воинскихъ клейнодахъ подписано, что пожалованы донскіе казаки за службу ихъ, въ вѣчную и несмертельную память потомкамъ ихъ. Въ добавленіе къ этимъ клейнодамъ указали мы послать атаманамъ и казакамъ шесть знаменъ камчатныхъ, станичныхъ, писаныхъ золотомъ и серебромъ".-- Будучи потомъ въ Москвѣ, казаки похвалялись, что они пожалованы и взысканы великимъ Государемъ передъ другими народами, потому къ нимъ по присланію царскаго указа о бородѣ и платьѣ. Носятъ они платье по древнему обычаю, какое кому нравится; нѣмецкаго же платья никто изъ казаковъ не носитъ, да и охоты къ нему не имѣютъ. Ну, а если будетъ на то государево соизволеніе, то они, казаки, его волѣ противиться не станутъ"...
Однако, своею радѣтельной службой донцы нажили себѣ враговъ въ своей же собратіи, враговъ ненавистныхъ, злопамятныхъ, пуще чѣмъ татары или турки. Нужно сказать, что между низовыми и верховыми казаками рано стала обозначаться рознь въ правахъ, образѣ жизни и привычкахъ. Низовые считали себя выше верховцовъ. Живя вблизи Черкаска, они во всемъ давали моду; бывали въ Москвѣ, видали пріѣзжихъ купцовъ и промышленниковъ, привыкли къ роскоши и баловству, тогда какъ дальніе городки жили, прежнею суровою жизнію, чтили свято старину и добывали хлѣбъ тяжелымъ трудомъ пахаря; низовцамъ онъ доставался гораздо легче, путемъ промысла или торговли. И по наружному виду они различаются: низовцы красивѣе, одѣваются щеголевато; дома у нихъ красивѣе и убранство наряднѣе, живутъ болѣе по городскому обычаю, часто другъ друга навѣщаютъ и любятъ угощаться. Зато верховцы болѣе домовиты и запасливы, что всегда возбуждало зависть въ низовцахъ. По такимъ-то причинамъ, ревнители старины и поборники древняго благочестія, покидавшіе Русь, находили себѣ надежное убѣжище въ верхнихъ городкахъ по Хопру, Медвѣдицѣ, на Бузулукѣ и Донцѣ. Когда вышелъ царскій указъ, чтобы казакамъ "чинить надъ ними промыселъ", раскольники оттуда бѣжали какъ въ одиночку, такъ и цѣлыми ватагами.
Главный заводчикъ смуты, Некрасовъ, одинъ вывелъ 600 семей и поселилъ ихъ на Таманскомъ полуостровѣ, въ 30 верстахъ отъ моря, гдѣ они уже нашли своихъ единовѣрцевъ, бѣжавшихъ сюда раньше. Многіе перешли на рѣчку Куку и передались крымскому хану. Если попадалъ въ ихъ руки гулебщикъ съ Дона, они безъ жалости его убивали или топили. При защитѣ Азова некрасовцы служили туркамъ вмѣсто лазутчиковъ. Проберутся, бывало, въ русскій лагерь и высмотрятъ глубину окоповъ, расположеніе царскихъ войскъ, или подслушаютъ. секретное распоряженіе. По сдачѣ крѣпости, между ними нашлись такіе, которые совсѣмъ не туречились -- "охреянами" назывались у казаковъ: ихъ казнили въ Черкасскомъ городкѣ всенародно. Еще пуще озлобились некрасовцы и стали проводниками закубанскихъ татаръ, они водили невѣрныхъ на русскія украины, на казачьи городки; жгли, грабили, хватали въ полонъ, и казаки, занятые службой въ дальнихъ концахъ русскаго царства, долго не могла справиться съ этимъ ожесточеннымъ врагомъ своей вѣры. Одно время измѣнники замышляли вмѣстѣ съ горскими народами согнать казаковъ съ ихъ роднаго Дона, разорить Черкаскъ, пожечь всѣ городки и, населивши опустѣлую землю татарами, передаться турецкому султану. Хотя у нихъ на этомъ не вышло согласія, однако, бывали несчастные годы, когда по 2 1/2 тысячи казаковъ томились въ неволѣ, въ закубанской сторонъ. Однажды прошелъ по Дону слухъ о сборахъ некрасовцовъ: говорили, что Некрасовъ поднимаетъ татарскую силу въ 5 тыс., чтобы итти подъ турка. Казаки этой баснѣ не повѣрили. По верховымъ и низовымъ городкамъ была разослана "опасная" грамота, "чтобы всѣ казаки держали ружья въ чистомъ, кормили лошадей и были въ готовности въ одинъ часъ выступить въ походъ; чтобы крѣпили городки, не выходили и не выѣзжали въ поле безъ оружія". Въ каждомъ городкѣ прочитывали на сборѣ грамоту и, снявши съ нея копію, посылали дальше безъ задержанія. Еще не успѣла опасная грамота обойти всѣ городки, какъ казачііі разъѣздъ, высланный въ кубанскую сторону, напалъ на татарскія сакмы. Населеніе было въ ту пору на лѣтнихъ работахъ. Почетные старики, схвативши знамена, выѣхали съ ними сзывать народъ въ осаду. Завидя знамя, старъ и младъ, жены и малые ребята спѣшили въ городки, сносили свое имущество въ церковныя ограды, подъ защиту пушекъ. Въ тѣхъ же городкахъ, гдѣ не было этой защиты, поднимали изъ церквей св. образа, творили крестные ходы, добро, которое получше, прятали въ землю. То былъ "всеобщій сполохъ", какъ говорили въ старину. Между тѣмъ, наступила ночь. На гребнѣ возлѣ рѣчки Сала загорѣлся сначала одинъ маякъ, потомъ другой, третій, а черезъ нѣсколько минутъ запылала вся кубанская сторона: горѣла солома, хворостъ, смоляныя бочки. Давно ужъ этого не бывало, чтобы всѣ маяки пылали; должно быть, татары поступали не иначе, какъ цѣлой ордой. Въ ожиданіи непріятеля, войсковой атаманъ стоялъ у Черкаска, а татары въ это время внезапно появились передъ Кумшацкою станицей, переплыли Донъ, выжгли городокъ и, разсыпавшись въ сосѣднихъ станицахъ, брали въ плѣнъ людей, отгоняли скотъ, хватали добычу, послѣ чего, такимъ же порядкомъ переплывши Донъ, скрылись въ свою сторону.
Но донцы никогда не прощали подобныхъ набѣговъ; они платили тою же монетою, и чѣмъ больше было выжжено городковъ, тѣмъ больше они истробляли татарскихъ кибитокъ. Въ 1737-мъ году атаманъ выступилъ на Кубаль съ сильнымъ отрядомъ изъ 9 1/2 тыс. конныхъ и 1 1/2 тыс. пѣшихъ казаковъ, съ пушками и малыми мортирками. На рѣчкѣ Еи къ казакамъ присоединился калмыцкій ханъ Дондукъ-Омбо; дальше двинулись вмѣстѣ. Впереди разстилалась чорная безотрадная степь, выжженая татарами; солнце накаливало голую землю все равно какъ камень; горячій воздухъ былъ пропитанъ гарью; люди изнывали отъ жажды, лошади падали отъ изнуренія. Вотъ, наконецъ, завидели казаки завѣтную Кубаиь, но изъ 10 т. подошло лишь 5 т. самыхъ доброконныхъ. Вмѣстѣ съ калмыками она переплыли на лѣвый берегъ, напали на татарскіе улусы и разгромили болѣе тысячи кибитокъ, при чемъ нахватали столько же плѣнныхъ, 2 тыс. лошадей и 5 тыс. штукъ рогатаго скота. Изъ-подъ г. Темрюка казаки хотѣли-было двинуться кверху по рѣкѣ, но здѣсь узнали, что вѣсть объ ихъ набѣгъ уже разошлась между улусами, и что татары, забравши свои пожитки, скрылись въ горы, куда походному войску, за множествомъ воды и болотъ, никакъ не пробраться. "Учиня возможное непріятелю разореніе", атаманъ Фроловъ вернулся во-свояси. И долго еще кубанская орда, подымая измѣнниками, повторяла свои воровскіе набѣги, пока до нея не добрался Суворовъ.
Обласканные и оцѣненные по заслугамъ донцы, сподвижники первыхъ походовъ царя Петра, служили съ такимъ же радѣніемъ его дочерямъ, внукамъ и правнукамъ. Въ Семилѣтней войнѣ, гдѣ наши вмѣстѣ съ австрійцами бились противъ пруссаковъ, казаки явились дорогими, желанными сподвижниками войскъ регулярныхъ. Правила и наставленія великаго учителя, царя-полководца, стали въ ту пору забываться, воинскій духъ ослабѣлъ. Хотя русскія войска сохраняли присущую имъ храбрость вмѣстѣ съ упорствомъ въ бою, но сдѣлались неповоротливы, малоподвижны, къ большимъ переходамъ неспособны. Для того, чтобы перестроиться въ боевой порядокъ, требовалось не менѣе сутокъ, и послѣ того уже боялись сдвинуться съ мѣста, боялись перепутаться. Конница выстраивалась также мѣшкотно; она стала надѣяться больше на ружье, чѣмъ на саблю; кирасиры иначе по ходили въ атаку, какъ рысью. Переходы въ 20 верстъ считались тогда уже большими, потому что движеніе войскъ затруднялось многочисленной и тяжелой артиллеріей, множествомъ повозокъ и экипажей, слѣдовавшихъ сзади. Развѣдки о непріятельскихъ силахъ не считали особенно нужными, почему сторожевая служба исполнялась плохо. А, между тѣмъ, прусскій король былъ противникъ опасный; его войска явились на поле битвы хорошо обученныя; прусская армія быстро исполняла всѣ передвиженія, легко переходила изъ походнаго порядка въ боевой, изъ боеваго въ походный; ходила шибко, съ небольшимъ обозомъ. Король смѣло проходилъ страну, залитую тремя непріятельскими арміями. Онъ не боялся, что ему ударятъ во флангъ или тылъ. Бывали случая, что онъ двигался съ войсками на разстояніи пушечнаго выстрѣла отъ австрійцевъ, и это сходило ему даромъ.
Въ Семилѣтней войнѣ донцовъ перебывало 15 тыс., но въ началѣ кампаніи ихъ было меньше, только 9 т. На поляхъ далекой и невѣдомой имъ Германіи, донцы и явились тѣми же вольными сынами степей, не измѣнивъ ни своихъ дѣдовскихъ обычаевъ, ни воинскихъ сноровокъ; и много прошло времени, прежде чѣмъ непріятель распозналъ ихъ силу, сталъ къ нимъ приспособляться. По обыкновенію, казаки дѣлились на сотни и полки, по 500 чел. въ каждомъ. Выѣзжали съ Дона о-двуколь, безъ всякихъ обозовъ. Своею необычайною подвижностью и юркостью казаки какъ бы возмѣщали недостатки всей остальной арміи. Они легко переносились съ мѣста на мѣсто, питались не изъ магазиновъ или повозокъ, а чѣмъ Богъ послалъ; служили арміи то авангардомъ, то арріергардомъ, и, кромѣ охраненій, собирали для нея фуражъ, продовольствіе; замѣняли главнокомандующему и зрѣніе, и слухъ, потому что черезъ нихъ онъ получалъ самонужнѣйшія вѣсти. Искусные въ наѣздахъ, осторожные на мостахъ, привычные къ труду, казаки брали верхъ надъ всѣми легкоконными полками. Даже прусскіе гусары боялись съ ними сшибаться, не имѣя чѣмъ отразить ударъ длинной пики или взмахъ турецкой сабли. Все это скоро подмѣтилъ въ донцахъ Суворовъ, который въ ту пору сталъ обозначаться, какъ будущій полководецъ. Его первые подвиги, еще въ чинѣ подполковника, были совершены при участіи донцовъ, и съ тѣхъ поръ онъ почти не разстается съ ними. Донцы сопровождаютъ его въ Пруссіи, въ Польшѣ, въ Турціи, на берегахъ Волги и Кубани, на поляхъ Италіи, въ горахъ Швейцаріи -- вездѣ, гдѣ Суворовъ воевалъ, какъ самостоятельный начальникъ. Сидя на донскомъ конѣ и сопровождаемый донскимъ казакомъ который возилъ его длинный палашъ, Суворовъ совершилъ замѣчательные свои походы, одержалъ самыя блистательный побѣды, Суворовъ сроднился съ донцами, потому что самъ родился воиномъ -- вотъ что ихъ связало на полвѣка.
Въ началѣ Семилѣтней войны боялись отпускать казаковъ далеко: ихъ назначали больше на пикеты, на развѣдки, посылали въ недальніе набѣги. Про донцовъ пустили дурную славу, что они немилосердно грабятъ мирное населеніе городовъ и деревень; но это обычный поклепъ на русскія поиски, которыя ничуть не хуже французовъ или нѣмцевъ. Одинъ нѣмецкій пасторъ видѣлъ какъ казаки вступали въ его родной городъ, и записалъ слѣдующее: "Нѣсколько тысячъ казаковъ и калмыковъ, съ длинными бородами, суровыми лицами, со своимъ необычайнымъ вооруженіемъ, проходили сегодня по нашимъ улицахъ. Видъ имѣютъ они страшный, но въ то же время величественный. Тихо они прошли черезъ весь городъ и размѣстились по деревнямъ, гдѣ уже раньше имъ отвели квартиры".-- Вотъ и все: о грабежахъ ни слова.
Въ первый годъ кампаніи русскіе явились какъ бы съ тѣмъ, чтобы только показать свою силу: они разбили пруссаковъ и отошли къ границамъ. Это было въ 1757 г., а сраженіе, въ которомъ они остались побѣдителями, носитъ названіе по имени деревни, Гроссъ-Эгерндорфскаго. Пруссаки застали насъ тогда врасплохъ: батальоны еще устраивались къ битвѣ, когда непріятель всѣми силами уже наступалъ. Въ одно время войска и строились, и отбивались. Правый флангъ и центръ вступила въ дѣло раньше; войска авангарда, стоявшія влѣвѣ, были пока заняты перестрѣлкой. Но вотъ показались казаки подъ начальствомъ Серебрякова. Но спѣша, объѣхали они лежащее впереди болото, опустили пики и съ обычнымъ гикомъ понеслись на прусскую конницу: то были драгуны принца Браулшвейгскаго. Казалось, драгуны погибли. Не тутъ-то было: подскакавъ на ближнюю дистанцію, донцы остановились и повернули лошадей; драгуны тотчасъ за ними. Прусская конница, преслѣдуя по пятамъ казаковъ, неслась прямо въ пасть 15-ти совершенно готовыхъ къ бою батальоновъ; кромѣ того, ее ждали 40 заряженныхъ полковыхъ пушокъ и полевая артиллерія большаго калибра. Наша пѣхота раздалась, пропустила казаковъ и только головной непріятельскій эскадронъ успѣлъ проскочить за фронтъ. Въ это время правофланговые полки уже успѣли зайти правымъ плечомъ, а батареи, повернувши пушки, дала картечный залпъ поперекъ скачущихъ эскадроновъ, что имѣло успѣхъ "наивожделѣннѣйшій". Всадники, усидѣвшіе на коняхъ, бросились назадъ; проскочившіе же за фронтъ попали въ западню: тѣ же казаки, вмѣстѣ cъ драгунами, перебили ихъ всѣхъ до единаго. Тогда нашъ авангардъ двинулся всѣми силами впередъ, но пруссаки уже вездѣ отступали... Такъ отличились донцы при первой же встрѣчѣ съ прославленнымъ противникомъ. Когда русскія войска покидали Пруссію, казаки какъ пеленой приписывали ихъ отступленіе. Даже прусскіе гусары не могли провѣдать, какими путями мы уходимъ. Въ то же время донцы отбивали скотъ, необходимый для продовольствія, разузнавали, гдѣ непріятели и все это продѣлывали чрезвычайно ловко, скрытно.
На третій годъ войны русскіе, приблизившись къ Одеру, подступили къ прусской крѣпости Кюстрину. Пока тянулась осада, наши захватили на Одерѣ, верстъ 60 пониже крѣпости, важную переправу у городка Шведта, гдѣ нашли три пушки, 2 т. четвертей хлѣба, разыскали часть королевской казны. Плѣнныхъ по обычаю допросили и на вопросъ: Не чинили ли казаки или калмыки какихъ-либо обидъ, тѣ единогласно показали, что не только имъ самимъ "ни малѣйшаго озлобленія или суровости не показывали, но и жителямъ по деревнямъ никакихъ обидъ, ниже разоренія не причиняли, чѣмъ они, плѣнные, генерально довольны, и сію справедливость имъ отдаютъ". Казаки были за то удостоены особымъ манифестомъ императрицы, которымъ она благодарила ихъ за добрую дисциплину. Обереженіе переправы и все теченіе рѣки до Кюстрина было поручено казакамъ. Не смотря на то, что съ часу на часъ ожидали изъ-за Одера прусскаго короля, донцы безбоязненно переплывали эту рѣку и хозяйничали на той сторонѣ, какъ у себя дома. Въ самый праздникъ Преображенія походный атаманъ Краснощековъ, рыская за Одеромъ, захватилъ 17 т. рогатаго скота и полтораста лошадей; помимо того, казаки перехватила на рѣкѣ 3 барки съ мукой и на этихъ же баркахъ доставили всю добычу подъ Кюстринъ.
Черезъ 2 недѣли Краснощековъ повторилъ набѣгъ, и на этотъ разъ изъ-подъ носа у пруссаковъ отбилъ 2 т. головъ скота да 2 1/2 сотни лошадей, вполнѣ годныхъ для строя. Донцы же первые дали знать о приближеніи короля. Онъ спѣшилъ на выручку осажденной крѣпости; онъ шелъ съ намѣреніемъ истребить къ конецъ "орды" казацкіе, дерзко попиравшіе его родную землю. Однако донцы, не вѣдая того, окружили прусскія колонны и провожали ихъ на маршѣ степнымъ обычаемъ: наѣздничали, задирали; налетая въ одиночку, стрѣляли изъ пистолетовъ или просто кружились передъ фронтомъ. Пруссаки шли молча, не останавливаясь. Искусными маневрами король оттѣснилъ нашу армію въ уголъ, между двухъ рѣчекъ, и напалъ на нее съ ожесточеніемъ. Казалось, что русскіе приросли къ землѣ, пустили въ ней корни. Нѣсколько смѣлыхъ атакъ были отражены, но прусская пѣхота, поддержанная конницей, вновь устраивалась и вновь шла умирать на русскихъ штыкахъ. Покончивъ съ помощью своей многочисленной кавалеріи наше правое крыло, король въ серединѣ дня началъ атаку лѣваго фланга. Тогда 27 русскихъ батальоновъ, примкнувъ штыки, бросились впередъ и произвели среди пруссаковъ ужасное кровопролитіе. Но къ нимъ на выручку опять неслась конница: 60 эскадроновъ сдвинули лѣвый нашъ флангъ. Болѣе семи часовъ дрались обѣ арміи съ одинаковымъ ожесточеніемъ; наконецъ, онѣ стали между собой подъ угломъ: свои и чужіе перемѣщались въ общей свалкѣ. Громъ артиллеріи умолкъ, рубились на сабляхъ, кололись штыками, пока король не прекратилъ эту рѣзню и по отвелъ свое войско за полверсты назадъ. Нашимъ же некуда было отойти за неимѣніемъ мостовъ. Казаки во время боя не оставались праздны. Они ворвались въ деревню, прикрывавшую правый флангъ пруссаковъ, сожгли ее; обозъ, стоявшій подъ защитою крестьянъ, начисто ограбили на другой день обѣ арміи, медленно передвигались, наблюдали другъ за другомъ. Густая цѣпь донцовъ прикрывала нашъ флангъ, а подъ ея прикрытіемъ была собрана батарея изъ пушекъ и гаубицъ. Вотъ развернулась стройными рядами многочисленная и прекрасная конница пруссаковъ. Еще нѣсколько минутъ -- и они пошла рысью. Донцы раздались вправо и влѣво, очистили фронтъ артиллеріи, и та встрѣтила такимъ смертоноснымъ огнемъ, что "непріятель пришелъ въ превеликое смятеніе; съ немалымъ урономъ онъ долженъ былъ ретироваться къ своей пѣхотѣ". Тогда, въ свою очередь, бросаются казаки и накрываютъ прусскую батарею въ 8 орудій, чѣмъ и закончилось кровавое побоище, получившее названіе по имени деревни Цорндорфъ. 10 т. труповъ свидѣтельствовали объ его упорствѣ. Король считалъ себя побѣдителемъ.
Черезъ мѣсяцъ послѣ Цорндорфа корпусъ генерала Чернышова былъ направленъ къ столицѣ Пруссіи. 22 сентябри Тотлебенъ съ казаками уже былъ передъ воротами Берлина, по ихъ дважды отбили. Черезъ 4 дня подошли и наши, и пруссаки. Однако, сраженія по было. Простоявъ бивакомъ на берегу Шпре, прусская армія, въ числѣ 20 т., потянулась на Потсдамъ. Хотя дѣло было ночью, но казаки замѣтили это движеніе. Графъ Панинъ, при первомъ же натискѣ, истребилъ весь прусскій арріергардъ, при чемъ отбилъ тысячу плѣнныхъ и 2 орудія, а походный атаманъ Краснощековъ, пустившись во весь духъ въ погоню, нагналъ главныя силы и преслѣдовали ихъ подъ самыя пушки Потсдама. Между тѣмъ Берлинъ сдался, Чернышевъ забралъ королевскую казну, приказалъ истребить всѣ магазины, склады оружія, арсеналъ, пушечный и литейный заводы, -- все, чѣмъ только могъ вредить нашъ неутомимый противникъ, -- и самъ тоже отступилъ.
Подъ конецъ Семилѣтней войны прусскій король выдвинулъ особый десятитысячный корпусъ, собственно для того, чтобы истреблять наши магазины, мѣшать передвиженіямъ войскъ или затруднять осаду крѣпостей. И нашъ главнокомандующій составилъ летучій конный корпусъ, куда попалъ будущій генералиссимусъ Александръ Васильевичъ Суворовъ. Его ближайшими сподвижниками сдѣлались донцы, и непріятель скоро почувствовалъ ихъ частью всегда мѣткіе удары. Когда пруссаки двигались на выручку крѣпости Кольборга, Суворовъ съ сотней донцовъ переплылъ рѣку Нетцу, прошелъ въ одну ночь 45 верстъ и приблизился къ гор. Лалдсбергу, стоявшему на пути слѣдованія нѣмцевъ. "Городъ нашъ! Ура! Нападемъ!" -- "Тамъ прусскіе гусары!" замѣтилъ ему проводникъ.-- "Помилуй Богъ, какъ это хорошо: ихъ-то мы и ищемъ!" Казаки понеслись къ воротамъ, но ворота оказались заперты. "Ломи ихъ!" Ударили бревномъ разъ, другой -- ворота разлетѣлись. Съ гикомъ и пальбой казаки ворвались въ городъ, часть гусаръ перебили, часть перехватали. Суворовъ въ это время уже скакалъ по мосту. "Одно ломи, другое жги!" кричалъ онъ вслѣдъ едва за нимъ поспѣвавшей кучкѣ донцовъ. Покончивъ дѣло, они скрылись. Пришли пруссаки -- моста какъ не бывало. Пришлось собирать лодки, понтоны, на что времени ушло не мало, а на войнѣ, извѣстно, каждый часъ дорогъ. При дальнѣйшемъ движеніи пруссаковъ Суворовъ тревожилъ ихъ фланги, портилъ пути, при случаѣ отхватывалъ боковые или тыльные отряды. Не смотря на свой малый чинъ, онъ командовалъ въ ту пору тремя гусарскими и семью казачьими полками. Во всѣхъ случаяхъ онъ распоряжался какъ лихой кавалерійскій генералъ, и въ то же время былъ смѣтливъ и находчивъ, какъ простой наѣздникъ. Донцы не чаяли въ немъ души. Однажды Суворовъ возвращался къ своему отряду отъ главнокомандующаго, съ проводникомъ и двумя казаками. Всадники припоздали; наступившая ночь застигла ихъ въ лѣсу. Глухіе раскаты грома возвѣстили приближеніе грозы, небо заволокло тучами, дождь полилъ какъ изъ ведра. Проводникъ первымъ дѣломъ сбѣжалъ. Проплутавши сколько то времени, Суворовъ легъ подъ деревомъ, прикрылся шинелькой и вздремнулъ. На разсвѣтѣ казаки замѣтили, что вдоль опушки стоитъ прусскій аванпостъ. -- "Помилуй Богъ, какъ это хорошо!" вскрикнулъ Суворовъ. Онъ приказалъ казакамъ сейчасъ же скрыться въ кусты, а самъ ползкомъ пробрался къ высокому дереву, что стояло на самой опушкѣ, вскарабкался наверхъ, выглядѣлъ расположеніе непріятеля, счелъ его силы, а затѣмъ благополучію вернулся къ своимъ.-- "Ну, подивились мы, глядя на васъ", сказали донцы. -- "Смѣлымъ Богъ владѣетъ", отвѣтилъ Суворовъ, вскочивъ на коня. Шибкою рысью они пустились теперь напрямикъ и благополучно присоединились къ отряду. Перемѣнивъ наскоро бѣлье, платье, Суворовъ тотчасъ построилъ войска къ бою. Послѣ жаркой схватки авангардъ летучаго корпуса былъ разбитъ, главныя силы шибко отступили. Побѣда всегда вѣнчала пылкаго вождя и поднимала духъ въ его вѣрныхъ сподвижникахъ.
Императрица Екатерина Вторая въ самомъ началѣ своего царствованія вступилась за нашихъ единовѣрцевъ въ королевствѣ Польскомъ. Имъ худо тамъ жилось, и, когда самъ король принялъ сторону православныхъ, польскіе паны ополчились на своею государи, объявили его лишеннымъ престола. Конфедераты -- такъ звали недовольныхъ -- поклялись истребить русскихъ, съ чего и началась война. Франція, изъ зависти, впутала въ эту войну турокъ, такъ что въ одно время мы имѣли на рукахъ двѣ войны -- одну въ Польшѣ, другую на Дунаѣ.
Воюя съ пруссаками, наши войска привыкли встрѣчать арміи многочисленныя, стройныя; здѣсь же, въ Польшѣ, прежде чѣмъ встрѣтиться съ противникомъ, приходилось подолгу его разыскивать. Конфедораты появлялись возлѣ; ихъ многочисленные конные отряды проходили страну взадъ и впередъ, но какъ только выступало наше войско, они исчезали. Конфедераты скрывались въ лѣсахъ, гдѣ пропадали надолго, безслѣдно, чтобы при первомъ удобномъ случаѣ появиться у насъ въ тылу или на флангъ. Они находили защиту въ обширныхъ лѣсахъ своей родины, прикрывались теченіемъ рѣкъ или большими болотами; кромѣ того, поляки возлѣ встрѣчали доброжелателей и друзей, которые извѣщали ихъ о всѣхъ передвиженіяхъ русскихъ, о численности войскъ, составѣ отрядовъ и т. п. Даже разбитый непріятель успѣвалъ снова собраться гдѣ-нибудь на другомъ концѣ Польши. Это было тѣмъ легче, что польская конница имѣла за собой добрую славу, ея всадники хороню владѣли оружіемъ. Воина превратилась въ набѣги, небольшія стычки. Въ такой войнѣ казакамъ первое мѣсто: кому, какъ не казакамъ, выслѣдить, гдѣ непріятель скрылся, въ какихъ онъ силахъ, куда намѣренъ двинуться! Кто лучше казаковъ могъ пробираться въ лѣсныхъ трущобахъ или черезъ топкія болота, переплывать рѣки, гнать разбитаго противника, въ конецъ его обезсилить?
Хотя между польскими вождями не было согласія, и каждый велъ воину, какъ ему казалось лучше, но это были люди знатнаго происхожденія, храбрые, въ военномъ дѣлѣ искусные. Болѣе другихъ отличилъ себя Казимиръ Пулавскій. Кроткій и обходительный, Казиміръ Пулавскій становился страшенъ въ бою, когда крестилъ своей саблей или скакалъ породъ строемъ. Поляки, не знавшіе дисциплины, но умѣвшіе повиноваться, слушали его какъ дѣти. Соперникомъ Пулавскому явился Суворовъ. Суворова и Пулавскаго знала вся Польша. они также знали другъ друга и взаимно уважали. Мѣстопребываніемъ Суворова былъ г. Люблинъ, сильный своимъ замкомъ. Въ Люблинѣ сходились всѣ главныя дороги въ краѣ; здѣсь Суворовъ собралъ артиллерію, устроилъ военные склады, магазины; всѣ сосѣдніе замки и укрѣпленія онъ занялъ своими войсками, и отсюда же, какъ соколъ, глядѣлъ на окрестности: едва гдѣ-нибудь появлялась партія, какъ онъ на нее налеталъ, сокрушалъ, послѣ чего или снова возвращался въ свое гнѣздо, или съ такою же быстротою переносился на противоположный конецъ, гдѣ показывалась другая банда. Враговъ онъ никогда не считалъ: нападалъ на противника вдвое, втрое, впятеро сильнѣйшаго. Его небольшая дружина, въ которой всегда находились донцы, готова была за нимъ въ огонь и воду. Это были безстрашные бойцы, сказочные богатыри. При всемъ томъ Суворовъ щадилъ врага побѣжденнаго, былъ къ нему милостивъ и справедливъ.
Богъ знаетъ, сколько бы времени продолжалась эта партизанская война, если бы на помощь полякамъ не явились французы. Король прислалъ къ нимъ одного полковника, по имени Дюмурье. Онъ согласилъ польскихъ вождей дѣйствовать единодушно, нанялъ цѣлый батальонъ бѣглыхъ нѣмецкихъ солдатъ, вооружилъ крестьянъ и, такимъ образомъ, составилъ пѣхоту, которой у поляковъ раньше не было. Съ новыми силами поляки начали дружное наступленіе. По веснѣ 1771 года наши разбросанные отряды очистили передъ ними весь край до Вислы, и поляки, подвигаясь впередъ, укрѣпили, между прочимъ, монастырь Тынецъ, стоявшій на Вислѣ, въ 4-хъ верстахъ отъ Кракова, и замокъ Ландскрону, въ Карпатскихъ горахъ. Суворовъ получилъ приказаніе итти къ Кракову. Онъ взялъ съ собою 5 ротъ пѣхоты, 5 эскадроновъ карабинеръ и полкъ казаковъ, что составляло 1,600 челов., при 8 пушкахъ: по пути къ нему присоединилось еще двѣ тысячи изъ другаго отряда. Суворовъ вошелъ въ Краковъ, когда Дюмурье только узналъ о его приближеніи. Въ деревняхъ конфедераты спокойно спали, лошади были разсѣдланы, а въ это время русскіе солдаты уже штурмовали крѣпкіе редуты, защищавшіе Тынецъ.
Дюмурье скакалъ, сломя голову, изъ одной деревни въ другую, скликая на битву пировавшихъ пановъ. Они поспѣшили къ Ландскронѣ, гдѣ на гребнѣ Карпатскихъ горъ заняли крѣпкую позицію. Лѣвый флангъ этой позиціи упирался въ замокъ, пушки котораго хорошо обстрѣливали и безъ того трудный подъемъ на высоты; центръ и правый флангъ были прикрыты двумя рощами, занятыми французскими егерями, съ двумя пушками; еще правѣе торчали обрывистыя неприступныя скалы. Поляки, кромѣ выгодъ мѣстности, имѣли перевѣсъ и въ силахъ: на 400 чел. больше.
10 мая, на небольшихъ холмахъ, лежащихъ передъ непріятельской позиціей, появился Суворовъ. Орлинымъ окомъ окинулъ онъ расположеніе польскихъ отрядовъ и, не дожидая прибытія остальныхъ силъ, двинулъ казачій полкъ съ приказаніемъ атаковать центръ. Казаки понеслись вразсыпную. Дюмурьо, завидѣвъ эту нестройную толпу, запретилъ полякамъ стрѣлять. Онъ боялся, чтобы Суворовъ не отмѣнилъ свою безразсудную, какъ ему казалось, атаку. Поляки должны были атаковать нашихъ только тогда, когда они, уже разстроенные, появятся на гребнѣ. Однако французъ ошибся. Казаки, взобравшись съ трудомъ на высоту, мигомъ устроились и, безъ всякаго приказанія, помчались лавой дальше, прямо на литовцевъ Оржевскаго и къ отряду Сапѣга. Вслѣдъ за ними уже скакалъ эскадронъ карабинеръ. Поляки сразу дали тылъ. Прискакалъ самъ Дюмурье, работалъ саблей храбрый Сапѣга, чтобы повернуть ихъ назадъ -- ничто не помогало: она же сами убили Сапѣгу, а Оржевскій палъ на казачьихъ пикахъ. Тогда Дюмурье бросился къ гусарамъ. Тѣ, вмѣсто атаки, выпалили изъ карабиновъ и ускакали. Въ это время подошли полки Астраханскій и С.-Петербургскій. Они выбили штыками стрѣлковъ, защищавшихъ рощу, и едва устроились, какъ были сами атакованы конницей Міончинскаго, стоявшаго также въ центрѣ. Отважный полякъ врубился въ ряды гренадеръ, но его скоро ссадили съ сѣдла, а конница отхлынула прочь. Затѣмъ все обратилось въ бѣгство; одинъ Валевскій, занимавшій лѣвый флангъ позиціи, отошелъ въ порядкѣ къ замку. Наши казаки, разсыпавшись по высотамъ, гоняли бѣглецовъ какъ зайцевъ. Сраженіе, на которое возлагалось столько надеждъ, продолжалось всего полчаса; поляки потеряли 500 убитыхъ, двухъ маршалковъ, бросили 2 пушки. Вскорѣ послѣ этого дѣла Дюмурье ихъ покинулъ. Вернувшись во Францію, онъ подалъ королю совѣтъ отказаться вовсе отъ поляковъ: не посылать имъ ни денегъ, ни оружія, не жертвовать напрасно французской кровью.-- Изъ-подъ Ландскроны Суворовъ погнался за Пулавскимъ, который, не участвуя въ битвѣ, надѣялся теперь пробраться въ Литву. Суворовъ разбилъ его подъ Замостьемъ и погналъ казаками дальше, къ Люблину. Безъ артиллеріи, съ остатками разбитаго отряда, Пулавскій видѣлъ, что ему далеко не уйти, и придумалъ такой маневръ: онъ оставилъ противъ русскихъ арріергарды, а самъ повернулъ вправо, обошелъ Суворова и, выйдя у него въ тылу, поспѣшилъ къ Ландскромъ. Суворовъ похвалилъ искусство партизана; даже послалъ ему на память небольшую фарфоровую табакерку. Въ ту пору нашъ отрядъ прошелъ въ 17 сутокъ 700 верстъ безпрестаннымъ боемъ: на двое сутокъ приходился одинъ бой.-- "Это еще ничего, говорилъ Суворовъ, римляне двинулись шибче!"
Какъ уже раньше было сказано, Россія вела одновременно" двѣ войны: съ Польшей и Турціей. Въ то время, какъ 22 т. казаковъ бились за Дунаемъ съ турками и крымцами, нѣсколько полковъ находились на Кубани, а всѣ остальные, еще способные къ службѣ, должны были охранить верховые городки отъ пугачевскихъ шаекъ. Конецъ 1773 и начало 1774 годовъ были самими тяжкими для донцовъ. Домъ въ ту пору обезлюдѣлъ: въ опустѣлыхъ станицахъ бродили лишь древніе старцы, да охали израненные въ бояхъ казаки; многочисленные табунфы лошадей паслись подъ присмотромъ малолѣтокъ. Некому было ни косить, ни пахать. Сиротливо глядѣли поля, гдѣ травы усыхали отъ зноя, а густые посѣвы безжалостно топтали кони и скотъ.
Нѣкогда смертельная борьба съ кубанскими татарами, какъ будто, притихла. Рѣже и рѣже они нападали на казачьи городки; если и случались схватки, то въ глубинѣ задонскихъ степей -- на рѣкахъ Манычѣ, Кагальинкѣ, Еи и другихъ, да и то въ рѣдкость. Съ этой стороны казакамъ полегчало, какъ вдругъ появились у нихъ по сосѣдству непрошеные гости. Въ разгаръ турецкой войны 4 ногайскія орды, кочевавшія въ Бессарабіи, присягнули на подданство русской державѣ. Ихъ поселили на правой сторонѣ Кубани, и сидѣли онѣ смирно, пока крымскій хамъ Девлетъ-Гирей не сталъ ихъ возмущать. По его наущенію три ногайскія орды вызвались итти на Домъ разорять беззащитные городки, а одна, именно Джамбулацкая, не согласилась, осталась намъ вѣрной. Тогда хамъ выслалъ противъ нея своего намѣстника, калгу, а вслѣдъ за нимъ двинулся изъ Тамани и самъ, со всею ордой.
Стоявшіе въ Джамбулацкой ордѣ полковники Бухвостовъ и Ларіоновъ, -- одинъ съ гусарами, другой съ казаками -- бросились навстрѣчу калгѣ и разнесли его скопище послѣ схватки на p. Еи. Ханъ остановился, сталъ выжидать случай. Вскорѣ послѣ того узнаетъ они что съ рѣчки Калалы долженъ выступить большой транспортъ, подъ прикрытіемъ лишь двухъ донскихъ полковъ -- Платова и того же Ларіонова. Ханъ призвалъ на помощь некрасовцевъ, пригласилъ многихъ городскихъ князей, такъ что силы его почти удвоились. Онъ расположилъ ихъ въ скрытомъ мѣстѣ, возлѣ дороги.
Медленно поднимался съ ночлега большой транспортъ, состоявшій изъ множества повозокъ и арбъ. Тутъ находились и больные, перевозился казенный провіантъ, имущество переселенцевъ; ногайцы, пользуясь прикрытіемъ, перегоняли тысячи овецъ, верблюдовъ. Уже кавказское солнце начинало припекать; облако густой пыли скрывало переднія повозки, ушедшія впередъ. Казачьи разъѣзды шныряли по степи, зорко глядѣли въ даль и въ то же время осматривали каждый кустикъ, попутный овражекъ. Вдругъ, они натыкаются на цѣлую орду, скрытую въ глубокихъ балкахъ р. Калалы. Первой думкой казаковъ было спасать свои души, но Платовъ ихъ сдержалъ. Онъ надѣялся устоять, пока не подадутъ помощи. Будущій атаманъ казачьяго войска не растерялся, приказывалъ дѣльно, толково, внушительно. Казаки живо построили таборъ, навалили на земляной валъ кулей и сѣли въ осаду, а въ то же время двое самыхъ доброконныхъ были вызваны оповѣстить Бухвостова. Перекрестились они и стрѣлой вынеслись изъ табора; но на глазахъ казаковъ одинъ свалился, сраженный мѣткой пулей, другой скрылся въ пыли. Было 8 ч. утра, когда татары и горскіе князьки облегли со всѣхъ сторонъ неподвижный таборъ. Вотъ развернулось большое ханское знамя, и орда привѣтствовала его оглушающимъ крикомъ. Отъ одного этого крика могла застынуть въ жилахъ кровь. Испуганные звѣрьки запрятались въ свои норки; встрепенулись степныя птицы, замолкли вверху жаворонки. По ханскому знаку загрохоталъ большой барабанъ; татары, ли половину спѣшившись, пошли ли приступъ. Между цвѣтными куртками и бѣлыми чалмами красовались въ бранныхъ доспѣхахъ рыцарей князья Кабарды, окруженный конными толпами послушныхъ джигитовъ. Лихіе наѣздники выносились впередъ, гарцовали, спускали стрѣлы и снова скрывались, ихъ смѣняли другіе, болѣе смѣлые, которые кружились у самыхъ окоповъ. Таборъ молчалъ, какъ могила. И только, когда забѣлѣли оскаленные зубы крымскихъ разбойниковъ, раздался первый дружный залпъ изъ пушокъ. Заметались ордынцы, многіе въ испугѣ повернули назадъ, другіе съ остервенѣніемъ лѣзли впередъ; князья Кабарды пришпорили коней, Казаки, еще мало выдержавши, выпалили изъ ружей, послѣ чего схватились за пистолеты. Они били на выборъ: ни одна пуля не пропала даромъ. Самые отважные уже стояли на валу, и, кружа саблями, кричали: "Вотъ невѣрные! истребимъ же ихъ, храбрые джигиты!" -- Она напрасно взывали: все остальное воинство удирало въ степь. Переколовши храбрецовъ, защитники свободно вздохнули, но но надолго. Опять забилъ барабанъ, опять татары собрались и повалили на приступъ. Семь разъ они ходили и семь разъ возвращались, съ угрозами, съ проклятіями. Многіе не только побывали на валахъ, но успѣвали врубиться между повозокъ, гдѣ прокладывали путь своими кривыми и острыми какъ бритва саблями. Тогда, покинувъ на валахъ ружья, казаки брались за пики и травили этихъ "батырей", какъ звѣрей по клѣткамъ. Вокругъ земляного вала самъ собой выросъ другой валъ, живой, гдѣ люди и кони, перемѣшавшись, копошились, ерзали, издавали крики, раздиравшіе душу. Но и казаки ослабѣли. не хватало больше мочи: уже сабли притупились, руки опускались. Находило раздумье: не лучше ли сдаться? Раньше ли, позже ли, а татары осилятъ, потому ихъ видимо-невидимо! Только будущій атаманъ хранилъ надежду и не терялъ. обычной бодрости. Обходя казаковъ, онъ повторялъ: "Понадѣйтесь, станичники, на Бога; Онъ насъ, православныхъ, не оставитъ! Постойте за матушку-царицу: она щедро васъ одѣлитъ!" Татары въ это время то съѣзжались, то снова разъѣзжались, и надо было ждать восьмого, послѣдняго приступили какъ зоркій глазъ того же Платова замѣтилъ за рѣчкой облако пыли.
-- Глядите, станичники, у меня что-то мелькнуло; ужъ не наши ли это?-- "Наши, наши!" закричали казаки. Въ тотъ же мигъ слетѣли шапки, наступила тишина: каждый возблагодарилъ Господа за свое спасеніе. Мало-по-малу, изъ облака пыли стали выдѣляться передовые всадники; они неслись во всю конскую прыть, и на глазахъ осажденныхъ понесся цѣлый полкъ казачій Уварова. Вотъ донцы сдержали лошадей, вытянулись въ лаву и съ опущенными пиками ударили на татаръ.-- "На-конь!" скомандовалъ Платовъ, и его казаки покинули таборъ. Татары не выдержали, пустились на утекъ, преслѣдуемые сзади. Верстъ за 6 или за 7 они наткнулись на конницу Бухвостова, спѣшившаго на зовъ. Тутъ было 2 орудія. Изъ нихъ брызнули картечью, послѣ чего гусары приняли невѣрныхъ въ сабли. Тутъ уже вышелъ полный разгромъ: степные хищники спасались въ одиночку;. кто куда глядѣлъ, туда и удиралъ; вся окрестная степь покрылась бѣглецами. На полѣ битвы остались 2 султана, одинъ бей, нѣсколько знатныхъ мурзъ да болѣе 500 наѣздниковъ. А казаки потеряли въ этомъ дѣлѣ 70 чел., считая и раненыхъ. Больше крымскій хамъ не показывался, а ногаи были вскорѣ усмирены Суворовымъ.
Въ то время, какъ казаки отбивались на берегахъ Еи отъ крымской орды, пугачевцы приближались къ границамъ ихъ войска. Еще по первому слуху о томъ, что казакъ Зимовейской станицы, Емельянъ Пугачевъ, дерзнулъ назвать себя именемъ почившаго императора Петра Ѳедоровича, донцы отписали въ столицу, что они "рады свои головы сложить, дабы пресѣчь дѣйства бездѣльника и изверга Пугачова". По Высочайшему указу, домъ, въ которомъ жилъ Пугачевъ, казаки сожгли, пепелъ развѣяли по вѣтру, а семейство Пугачева отправили къ нему въ Казань; Зимовейская станица, по просьбѣ самихъ казаковъ, была перенесена на новое мѣсто и назвала Потемкинской. Между тѣмъ, когда три пугачевскія шайки ворвались въ предѣлы войска, Донъ очутился совсѣмъ беззащитенъ: не было ни людей, ни воинскихъ доспѣховъ, ни снарядовъ. Жители, покинувъ станицы, бѣжали въ лѣса, укрывались въ камыши. Кто же не успѣлъ спастись, того принуждали силой присягать и служить императору Петру Ѳедоровичу; въ случаѣ же сопротивленія, или вѣшали, или безъ всякой жалости убивали. Походный атаманъ Луковкинъ съ трудомъ собралъ 5 1/2 сотенъ, и по большей частью малолѣтокъ. Проскакавъ съ нами 80 верстъ, онъ накрылъ одну шайку въ Етеревской станицѣ, разбилъ ее и тотчасъ повернулъ на Медвѣдицкую, гдѣ, послѣ упорнаго боя, разнесъ другую шайку; третья была разбита въ Пензенской губерніи, на рѣкѣ Боландѣ. За такіе молодецкіе подвиги Луковкинъ получилъ полковничій чинъ, золотую медаль и былъ назначенъ безсмѣннымъ судьей войсковой канцеляріи.
Въ первыхъ числахъ августа самозванецъ приближался къ Царицыну. Между Качалинской станицей, на Дону, и городомъ тянулся въ ту пору земляной валъ, вдоль котораго находились три крѣпостцы и редутъ, вооруженный пушками. Это была такъ называемая "Царицынская линія". Охраненіе ея издавна лежало на донскихъ казакахъ, которые высылали сюда лѣтомъ по 1,200, а зимою но 600 чел. Теперь же ихъ было только 300 чел. съ войсковымъ атаманомъ Василіемъ Перфиловымъ. Царицынскій комендантъ, полковникъ Циплетевъ, готовился дать отпоръ. Онъ разставилъ казачьи посты вдоль по Волгѣ до Чернаго Яра; у Ахтубнискаго завода поставилъ заставу изъ пѣхоты, при одной пушкѣ. По всей линіи были устроены маяки: на длинныхъ шестахъ повѣсили пучки соломы. Но въ самомъ Царицынѣ войскъ, можно сказать, не было: 4 гарнизонныхъ роты да 300 вооруженныхъ гражданъ.
Еще надо прибавить, что здѣсь находилось подъ надзоромъ 900 плѣнныхъ турокъ, и все окрестное населеніе участвовало въ бунтѣ. Циплетевъ обратился за помощью къ донцамъ, и донцы откликнулись. Вообще, на первыхъ же порахъ не поддались прельщеніямъ самозванца, и если бывали случаи перехода на его сторону, то, какъ увидимъ дальше, они-то и погубили въ конецъ его дѣло. Около Преображенья дня въ Пловлейскую станицу былъ доставленъ пугачевскій манифестъ, которымъ Донское казачье войско приглашалось "оказать ревность и усердіе для истребленія вредительныхъ обществу дворянъ и явилось бы въ главную армію, за что на первый случай получитъ награжденье, не въ зачетъ жалованъя по 10 p., и впередъ оставлено не будетъ". Василій Малковъ, посадивъ посланныхъ подъ арестъ, манифестъ отправилъ къ царицынскому коменданту, а самъ съ полкомъ выступилъ въ Дубовку. Здѣсь его разъѣзды, окруживъ шайку злодѣя, подъѣзжали къ самому городку и ежедневно хватали по нѣсколько плѣнныхъ. Въ Черкаскѣ въ это время выряжа ли полки Платова и Павла Кирсанова изъ казаковъ, прибывшихъ съ Кубани на льготу. На 4-й день послѣ Успенія сошлись подъ Царицынымъ полковники Ѳедоръ Кутойкинъ, Михаилъ Денисовъ и Карпъ Денисомъ. Послѣдняго выслали сейчасъ же съ разъѣздомъ къ сторонѣ Дубовки. Мятежники большою толпою выѣхали ему навстрѣчу, и тутъ, на р. Мечетной, произошла первая схватка. Прочіе полковники, выскакавъ изъ Царицына, два раза прогоняли мятежниковъ до самыхъ пушекъ, но подъ напоромъ толпы должны были отступить. Между тѣмъ раненый въ схваткѣ Кутейниковъ попался въ плѣнъ. Потерявши начальника, казаки его полка возроптали, что ихъ покинули, не подкрѣпили изъ города ни пѣхотой, ни конницей. Многіе покинули полкъ и передались мятежникамъ, а двое хорунжихъ, Кранивинъ и Терентьевъ, преклонили передъ Пугачевымъ "хорунгу". Съ ними перешло до 400 казаковъ. Пугачевъ далъ Кранивину 20 рублей, самъ надѣлъ на него серебряную медаль на пестрой лентѣ и назначилъ полковникомъ всѣхъ передавшихся казаковъ. Въ это самое время раненый Кутейниковъ искупалъ грѣхи своихъ станичниковъ. Связаннаго ремнями, его притащили въ обозъ самозванца, гдѣ били дубьемъ, таскали за волосы, послѣ чего, надѣвъ на шею петлю, пытались несчастнаго удавить. Послѣ такихъ мукъ его повели на казнь. По приказанію Пугачева, татаринъ посадилъ Кутейникова на бугоръ и сталъ въ него стрѣлять: разъ выпалилъ -- осѣчка, другой -- то же самое; только за четвертымъ выстрѣломъ попалъ ему въ бокъ. Кутейниковъ свалился въ оврагъ, гдѣ пролежалъ нѣсколько часовъ безъ памяти, но потомъ, выбравшись ползкомъ на свѣтъ Божій, побрелъ къ себѣ домой, въ Качалинскую станицу.
Угрюмо, насупившись, возвращались донцы съ Мочетной. Комендантъ, сопровождаемый старшинами, объѣхалъ казаковъ, уговаривая ихъ стоять крѣпко за матушку-царицу и враговъ ея не опасаться. Донцы немного ободрились, даже выставили заставы подъ станъ самозванца. На другой день утромъ высоты, окружавшія городъ, покрылись толпами самозваица, примѣрно тысячъ по шесть. По обычаю, отдѣлился разъѣздъ и, подъѣхавши на выстрѣлъ, сталъ перезывать казаковъ на сторону "батюшки"; выѣхалъ и самъ Пугачевъ, переодѣтый въ платье Овчинникова и окруженный сотней яицкихъ казаковъ. Перебѣжало къ нимъ не больше пяти человѣкъ, а одинъ изъ казаковъ, стоя на валу, громко выкрикивалъ: "Здорово, Емельянъ Ивановичъ! Хорошо ли царствуешь?" Какъ только Пугачовъ отъѣхалъ, мятежники выставили 6 батарей, изъ которыхъ одна въ 12 орудій, и открыли пальбу. Изъ крѣпости отвѣчали тѣмъ же. Съ часу до семи вечера пальба не стихала. Секундъ-маіоръ Фатьяновъ обходилъ защитниковъ, ободрялъ ихъ, обѣщая именемъ царицы полугодовой окладъ. Маіору Харитонову удалось тогда подбить одну изъ непріятельскихъ батарей и взорвать зарядный ящикъ. Послѣ того бой прекратился, мятежники скрылись за высоты. Царицынъ быть спасенъ, единственный городъ на Волгѣ не допустившій свои дома до разграбленія. Императрица пожаловала всѣмъ защитникамъ слѣдующій чинъ, рядовыхъ же наградила деньгами. Царицынцы ожидали ночного нападенія, но самозванецъ, провѣдавъ о приближеніи воинскихъ командъ, поспѣшилъ къ Черному Яру. У него уже тогда было намѣреніе пробраться на зимовку въ Яицкій городокъ, хотя объ этомъ знали немногіе, только самые близкіе ему люди; вся же остальная толпа не сомнѣвалась, что побываетъ еще въ Астрахани, гдѣ ждетъ его богатая пожива. Въ то время, какъ Пугачевъ проходилъ мимо Царицына, хвостъ его шайки былъ атакованъ донцами, захватившими часть обоза и множество плѣнныхъ. Въ этой схваткѣ еще съ полсотни казаковъ пошли вслѣдъ за самозванцемъ. При остановкахъ, на ночлегахъ, донцы пытались разглядѣть Пугачева, впрямь ли онъ государь, или же, какъ увѣряли старшины, Зимовейской станицы казакъ? Но онъ, "злодѣй, всегда рожу свою отъ нихъ отворачивалъ". Однако пытливые донцы скоро признали въ немъ станичника Емельку, и слухъ объ этомъ разошелся по всему обозу, что особенно смутило яицкихъ. Еще больше они смутились, когда узнали, что донцы одинъ за другимъ покидаютъ ихъ обозъ; оглядѣлись какъ-то утромъ, -- ни одного по осталось, всѣ ушли. Понялъ тогда Пугачовъ, что на донцовъ нечего ему разсчитывать и надо поскорѣе уходить. Царству буйной вольницы, всполошившей все Поволжье, залитое кровью, орошенное слезами, наступалъ конецъ. Неутомимый Михельсонъ уже былъ въ Царицынѣ, -- тотъ самый полковникъ Михельсонъ, который со своею командой въ 800 ч. разбилъ подъ Казанью скопище самозванца силою отъ 15 до 16 тысячъ. Онъ прошелъ послѣ того болѣе пяти тысячъ верстъ, преслѣдуя Пугачева, по мѣстамъ "пустымъ, почти непроходимымъ и жилья лишеннымъ". Пробывши въ Царицынѣ всего одинъ день, Михельсонъ взялъ на подкрѣпленіе своей изнуренной команды 90 малороссійскихъ казаковъ и 450 донцовъ, съ которыми выступилъ дальше. На третій день онъ настигъ Пугачева у Сальникова завода. Самозванецъ уже зналъ о его приближеніи. Всѣ свои пушки онъ поставилъ въ одну линію, за пушками пѣшія толпы разнаго сброда. Одновременно орудія открыли пальбу, пѣшіе двинулись къ атаку. Но Михельсонъ привыкъ самъ начинать. Боевой его порядокъ былъ таковъ: въ серединѣ находилась пѣхота, на правомъ флангѣ стоялъ. походный атаманъ Перфиловъ съ чугуевскими казаками, на лѣвомъ -- всѣ донцы. Чугуевцы и донцы бросились мятежникамъ навстрѣчу и сразу ихъ осадили; пѣхотѣ не пришлось и выпалить. Самозванецъ, оставаясь сзади, поощрялъ лишь голосомъ: "Порадѣйте, дѣтушки, за отца-государя!" Но столь былъ великъ во всѣхъ страхъ, что, ни мало его не слушая, злодѣи разсыпались во всѣ стороны, покинувъ безъ вниманія 24 пушки. Казаки гнали ихъ верстъ 40, при чемъ перебили до 2 т., да захватили въ плѣнъ около 6 т. Самозванецъ ускакалъ однимъ изъ первыхъ; за нимъ ускакали его жена Софья и десятилѣтній сынишка; двѣ дочери ѣхали въ коляскѣ, переполненной деньгами и дорогими товарами. Гдѣ-то на косогорѣ коляска опрокинулась и вмѣстѣ съ деньгами попала въ руки казаковъ. Вообще донцамъ тогда перепало 18 пудовъ серебряной посуды, много денегъ, платья, соболей, куницъ, лисьихъ мѣховъ, суконъ и матерій, болѣе 500 лошадей и 60 воловъ. Погоня прекратилась на берегу Волги, гдѣ самозванецъ успѣлъ переправиться на ту сторону, а большая часть его толпы разбѣжалась, спасаясь въ одиночку. У Сальникова завода былъ нанесенъ самозванцу послѣдній и самый тяжкій ударъ, отъ котораго онъ уже не могъ оправиться; его ближайшій сподвижникъ и главный совѣтникъ, казакъ Овчинниковъ, пропалъ тогда безъ вѣсти. Щедро наградила императрица участниковъ боя: казаковъ и солдатъ осыпала она деньгами, офицерамъ пожаловала слѣдующіе чины, а Михельсону -- золотую шпагу, украшенную брилліантами, при собственноручномъ письмѣ.
Вслѣдъ за Пугачевымъ небольшіе конные отряды разными путями углубились въ заволжскія степи; полковникъ Иловаійскій пошелъ съ тремя сотнями донцовъ; графъ Моллинъ и Myфель -- каждый съ двумя сотнями, кромѣ полевой команды изъ драгунъ и пѣхоты; Борозжинъ съ тремя сотнями яицкихъ. Начальство хорошо видѣло, что только донцы своими летучими наѣздами могли нагнать остатки бѣжавшей толпы. Имъ приходилось скакать сотни верстъ по безлюдной солончаковой степи, направляя путь днемъ по солнцу, а ночью по звѣздамъ. Никакихъ путей, кромѣ сакмъ, споконъ вѣка тамъ по бывало: кто отставалъ, тому грозила голодная смерть. Растерявъ половину отряда, Иловайскій приблизился къ Яицку, гдѣ первый принялъ самозванца изъ рукъ его сообщниковъ.
Погруженный въ тяжелую думу, ѣхалъ Пугачевъ берегомъ Волги; за нимъ тѣсной кучкой поднимались яицкіе казаки, а сзади шевелилась разношерстная толпа изъ башкиръ, калмыковъ, русскихъ крестьянъ и разночинцевъ. Между казаками шелъ тайный сговоръ: "Какому государю мы служимъ?" -- спрашивалъ Твороговъ, предсѣдатель пугачевской комиссіи. -- "Я подлинно васъ увѣряю, что когда, по его приказанію, былъ подписанъ къ казакамъ именной указъ, то онъ его не подписалъ, а велѣлъ за себя подписаться секротарю Дубровскому. Донскіе казаки называютъ его Емельяномъ Ивановымъ, и когда пришли-было къ нему и на него пристально смотрѣли, то онъ рожу свою отъ нихъ отворачивалъ. Такъ что же теперь намъ дѣлать?.. Согласны ли будете его связать?" -- Казаки, одинъ по одному, согласились дѣйствовать сообща и прежде всего уговорили Пугачева отобрать у всѣхъ конныхъ ратниковъ лошадей, а ихъ самихъ распустить по домамъ.-- "Дѣлайте, какъ хотите", -- сказалъ самозванецъ. При немъ остались теперь одни яицкіе, что для ихъ умысла было гораздо сподручнѣе. Съ берега Волги бѣглецы повернули въ степь, на Элтонское озеро. Выпалъ снѣгъ; сильные вѣтры бушевали въ пустынѣ, пробирая до костей голодныхъ казаковъ. Негдѣ было ни обсушиться, ни обогрѣться: хлѣбъ, какой былъ, давно вышелъ. Кое-какъ добрались они до Узеней. Тутъ двое казаковъ провѣдали, что неподалеку отъ лагеря живутъ въ землянкахъ старцы, и что у нихъ на грядахъ есть дыни и буква (въ родѣ рѣдьки). Пугачевъ, голодный какъ и всѣ, приказалъ осѣдлать себѣ лошадь. Случай былъ подходящій, и человѣкъ 20 казаковъ, самыхъ надежныхъ, вызвались его провожать. Землянки оказались за рѣчкой, въ камышахъ. Покинувъ лошадей, казаки переправились на бударѣ и, подкрѣпившись у старцевъ пищей, переѣхали назадъ. Чумаковъ держалъ свою лошадь и самозванца. Только что послѣдній хотѣлъ садиться, какъ казакъ Бурновъ, по знаку Федульева, схватилъ его за руки выше локтей.-- "Что это... что это вы вздумали?" -- сказалъ Пугачевъ робкимъ голосомъ, "на кого руки поднимаете?" -- "А вотъ что, закричали казаки, ты отдай намъ свою шашку, ножикъ и патронницу. Мы не хотимъ тебѣ больше служить и не хотимъ злодѣйствовать: довольно и такъ за тебя прогнѣвали Бога и матушку милостивую Государыню; много мы пролили крови человѣческой и лишились отцовъ, матерей, роду-племени!" -- Хотя въ рѣчахъ казаковъ слышалась угроза, но всѣ говорили врознь, губы тряслись, и сами они дрожали, какъ въ лихорадкѣ. Бывшій тутъ одинъ изъ старцевъ кивалъ головой, какъ бы одобряя болѣе робкихъ. Послѣ недавнихъ переговоровъ у Пугачева отобрали оружіе, посадили его на лошадь и направились къ Яицку. Остальные казаки также пристали къ товарищамъ. Два раза пытался бѣжать самозванецъ: одинъ разъ ускакалъ-было впередъ и залѣгъ въ камыши, откуда, впрочемъ, его скоро вытащили; другой разъ на стоянкѣ схватилъ шашку, пистолетъ и съ крикомъ: "Вяжите старшимъ!" бросился на казаковъ Творогова и Чумакова.-- "Кого велишь ты вязать?" -- спросилъ Федульевъ, идя смѣло ему навстрѣчу. Пугачевъ спустилъ курокъ, но кремень осѣкся. Тогда онъ сталъ отмахиваться шашкой. Тутъ подскочилъ сзади Бурновъ и ударилъ его въ бокъ тупымъ концомъ копья, а Чумаковъ схватилъ его за руки. Послѣ этого случая Пугачева везли уже связаннаго, въ телѣгѣ, гдѣ сидѣла его жена Софья съ малолѣтнимъ сыномъ. На 6-й день пути казаки встрѣтили у Кошъ-яицкаго форпоста сотника Харчова, которому и сдали съ рукъ на руки мнимаго государя. Его тотчасъ забили въ превеликую колодку. Въ полночь, на праздникъ Крестовоздвиженья, Пугачевъ предсталъ на первый допросъ.
-- Что ты за человѣкъ?-- спросилъ его капитанъ Мавринъ.
-- Донской казакъ Емельянъ Пугачевъ, сынъ Пугачевъ, -- отвѣчалъ спрошенный. Согрѣшилъ я, окаянный, передъ Богомъ и передъ Ея Императорскимъ Величествомъ и заслужилъ всѣ тѣ муки, какія на меня возложены будутъ; снесу я ихъ за мое погрѣшеніе терпѣливо".-- При обыскѣ нашли у самозванца 139 червонцовъ, 480 рублевиковъ и медаль на погребеніе Императора Петра III. Какъ велика была добрая слава Императрицы, видно изъ того, что злодѣй не терялъ надежды на ея материнское милосердіе, повторяя много разъ, что онъ "слуга добрый и заслужить всячески въ состояніи"... Однако его заковали въ кандалы, а всѣхъ остальныхъ сообщниковъ отпустили на поруки.
Донскому войску за то, что оно устояло передъ соблазномъ и старалось "объ искорененіи даже праха Пугачева съ его сволочною толпою", была объявлена черезъ Потемкина Высочайшая благодарность; бѣднымъ станичникамъ отпущено изъ казны 66 тысячъ четвертей хлѣба, безъ отдачи.
VI.
Въ осадахъ и на штурмахъ.
Въ началѣ августа 1787 года турки, въ противность всѣхъ правилъ, заперли нашего посланника въ Цареградѣ въ тюрьму. Такъ началась Вторая турецкая война. Суворовъ укрѣплялъ въ это время Кинбурнъ. Одинъ офицеръ поѣхалъ изъ крѣпости въ гости къ очаковскому пашѣ. Тотъ принялъ его по-пріятельски, угостилъ, чѣмъ тамъ они обыкновенію угощаютъ; а потомъ и говорилъ: "Знаешь-ли ты, что нашъ султанъ объявилъ русскимъ войну? Сегодня же ваши корабли будутъ атакованы". Хотя къ войнѣ давно уже готовились, однако въ Кинбурнѣ никто еще не зналъ, что она уже объявлена. Паша велѣлъ проводить своего гостя на другой берегъ, и отъ него-то Суворовъ узналъ объ открытіи военныхъ дѣйствій. Дѣйствительно, въ тотъ же день стоявшіе передъ Кинбурномъ оба русскіе корабля подверглись нападенію.
Длинная песчаная коса съ крымскаго берега точно языкомъ вдается въ море, какъ-разъ противъ Очакова. Ихъ раздѣляетъ такъ называемый Очаковскій ламанъ, примѣрно въ 6 верстъ ширины. На этой-то косѣ стояла крѣпостца Кинбурнъ, неважная по своей силѣ, но важная потому, что защищала входъ въ днѣпровскія гирла, а, слѣдовательно; -- и городъ Херсонъ. Ея крѣпостныя стѣны были не высоки, рвы не глубоки, но на стражѣ ихъ стоялъ Суворовъ, котораго турки хорошо знали, даже окрестили по-своему: "Суворъ-паша". Подъ его начальствомъ находилось около 5,000 войскъ, въ томъ числѣ три казачьихъ полка: Орлова, Исаева и Иловайскаго; почти вся легкая конница, драгуны и часть пѣхоты стояли лагеремъ верстахъ въ 30 отъ крѣпости. Уже за нѣсколько дней до Покрова турки начали обстрѣливать крѣпость со своихъ кораблей. Наканунѣ праздника бомбардировка усилилась, а около 9 часовъ утра, въ самый праздникъ, непріятель подошелъ съ двухъ сторонъ къ песчаной косѣ и сталъ высаживаться: на оконечности косы высаживались турки, верстахъ въ двѣнадцати -- некрасовцы. Казаки было обознались: приняли послѣднихъ за своихъ; но, во-время спохватившись, живо спихнули ихъ назадъ, въ лодки. Этой высадкой турки хотѣли раздвоить наши силы. Суворовъ стоялъ у обѣдни, когда ему доложили, что непріятель уже на косѣ.-- "Пусть всѣ повылѣзутъ, не мѣшать", -- отвѣтилъ онъ и продолжалъ молиться. По мѣрѣ того, какъ янычары высаживались, они сейчасъ же рыли ложементы, наполняли мѣшки пескомъ и укладывали ихъ въ видѣ брустверовъ. Ложементы выводили поперекъ косы, одинъ за другимъ; такимъ образомъ успѣли накопать 14 ложементовъ. Никто имъ не мѣшалъ. Наступилъ полдень. Турки, совершивъ свой обычный намазъ, поднялись съ мѣстъ, и, когда передовые приблизились на 200 шаговъ, всѣ крѣпостныя орудія разомъ дали залпъ. По этому сигналу ворота въ крѣпости растворились. Изъ нихъ выступили 3 батальона Орловцевъ и Шлиссельбургцевъ подъ начальствомъ храбраго генерала Река. Она устремились прямо на ложементы, а въ то же время казачьи полки, стоявшіе за крѣпостью, пустились рысью въ объѣздъ. Одновременно по всей линіи загорѣлся бой. Казаки перекололи своими длинными пиками тащившихъ штурмовыя лѣстницы, при чемъ убили агу, который былъ у нихъ проводникомъ. А Орловцы и Шлиссельбуржцы подъ страшнымъ огнемъ съ кораблей -- тамъ ревѣло не умолкая 600 орудій -- погнали турокъ къ ложементамъ. Взяли наши одинъ ложементъ, взяли другой, третій, четвертый, добрались до десятаго, но тутъ коса съуживастся: стало такъ тѣсно, что негдѣ имъ повернуться; турки же все подваливали да подваливали. Налетѣли на побоище два полка донцовъ, и тѣмъ негдѣ развернуться. Дикій огонь съ кораблей притихъ: все смѣшалось въ одной толчеѣ. Здѣсь дрались съ нами отборные янычары очаковскаго гарнизона: съ кинжалами въ зубахъ они прочищали себѣ путь своими страшными ятаганами, выпирая русскихъ точно клиномъ. Наши ряды порѣдѣли, офицеры были перобиты. Рока едва унесли. Суворовъ двинулъ на помощь два батальона Козловцовъ съ двумя эскадронами конницы, -- и тѣ не помогли. Какъ тигры рванулись турки впередъ и вернули свои ложементы. Лошадь подъ Суворовымъ была убита; онъ остался пѣшій. Увидя, что въ сторонѣ двое держатъ нашего коня, онъ, утомленный боемъ, крикнулъ: "Братцы, дайте генералу лошадку!" А это были турки. Они сейчасъ же бросились къ Суворову. Къ счастью, сержантъ Новиковъ услыхалъ голосъ своего начальника: въ мигъ онъ закололъ одного турка, застрѣлилъ другого и бросился на третьяго, спѣшившаго на помощь. Отступавшіе гренадеры также замѣтили опасность. "Братцы, кто-то закричалъ, генералъ остался впереди!" Гренадеры повернули лицомъ къ непріятелю, и бой возобновился: опять траншеи стали переходить въ наши руки. Но въ это время непріятельскія суда подошли такъ близко, что засыпали нашихъ картечью, да и янычары успѣли устроиться: они клали на сошки свои длинныя ружья и за каждымъ выстрѣломъ выпускали по двѣ пули. Солдаты же, разстрѣлявъ патроны, лишившись офицеровъ, одинъ за другимъ стали очищать ложемеигы. Суворовъ получилъ въ бокъ картечную рану. Въ полузабытьѣ онъ видѣлъ, какъ русскіе батальоны, покинувъ нѣсколько пушекъ, быстро отступали. Песчаная коса огласилась воплями радости. Турки съ торжествомъ увозили русскія пушки. Между рядами янычаръ засновали дервиши, одѣтые въ тряпье. Они заклинали мусульманъ именемъ Аллаха спѣшить на стѣны, и тамъ, упившись кровью невѣрныхъ, праздновать побѣду... Съ наступленіемъ сумерокъ явились, наконецъ, подкрѣпленія: прибыли пѣхота и 10 эскадроновъ конницы. Свѣжія войска произвели третью атаку, самую бурную. Эскадроны били прямо, пѣхота зашла вправо, казаки слѣва. Какъ въ тискахъ они сдавили турокъ, которымъ некуда было дѣваться, потому что флотъ отошелъ отъ берега. Бѣшено бросались турки вправо и влѣво, по каждый разъ натыкались то на русскій штыкъ, то на саблю или на казацкую пику. Спасенія на сушѣ не было -- они бросались въ воду, но и тамъ доставали ихъ картечью. На разстояніи полуверсты тысячи людей сбились въ тѣсной кучѣ: стоны, крики, проклятія оглашали воздухъ, пропитанный дымомъ и запахомъ крови. Суворовъ, бывшій впереди, почувствовалъ, что его кольнуло въ лѣвую руку; осмотрѣлся -- пуля прошла навылетъ. Нѣсколько казаковъ подхватили его, проводили къ берегу, гдѣ есулъ Кутейниковъ сдѣлалъ первую перевязку, обвязавши руку своимъ галстухомъ.-- "Помилуй Богъ, благодарю! Помогло, тотчасъ помогло! Прогонимъ, богатыри, всѣхъ турокъ въ море -- и раненыхъ, и здоровыхъ!" -- Дѣйствительно, имъ оставалось одно спасеніе -- море: которые пытались уплыть, тѣ перетонули, остальные засѣли на всю ночь по горло въ водѣ.-- Уже все стихло, войска отходили къ крѣпости, какъ вдругъ, въ темнотѣ, раздались оттуда выстрѣлы. Казаки кинулись берегомъ и опять наткнулись на некрасовцевъ. Они, вѣрно, разсчитывали захватить крѣпость врасплохъ. Какъ и въ первый разъ, ихъ безъ труда отбили. Посчитались наши, и оказалось 250 ч. убито или искалѣчено, а всего убыло до тысячи, зато уцѣлѣвшіе могли гордиться полнымъ истребленіемъ турецкаго дессанта. На другой день, рано утромъ, явились непріятельскія суда выгружать изъ воды закоченѣвшихъ турокъ. Такихъ набралось но болѣе 700, а 1 1/2 тысячи труповъ такъ и остались на косѣ; ихъ долго потомъ носили сердитыя волны, прибивая то къ одному, то къ другому берегу. Всѣхъ турокъ высадилось 5,300.
Императрица сама укладывала въ коробочку орденскія ленты для отсылки въ Кинбурнъ; Суворовъ получилъ Андрея Первозваннаго при собственноручномъ ея рескриптѣ, всѣ остальные защитники были щедро награждены лентами. Въ Кинбурнѣ, на память грядущимъ поколѣніямъ, поставили каменный столбъ, съ иконой Покрова Божіей Матери; внизу иконы былъ изображенъ Суворовъ, приносящій на колѣняхъ благодарственную молитву. Теперь на мѣстѣ каменнаго столба выстроена церковь.
Очаковъ, или по-турецки "Озулъ-Кале", что значитъ "Длинная" крѣпость, кромѣ хорошаго вооруженія, имѣлъ 15 т. гарнизона. Въ концѣ іюля слѣдующаго года, Потемкинъ обложилъ Очаковъ большимъ полукружіемъ: правымъ флангомъ русскіе примкнули къ берегу моря, а лѣвымъ въ лиманъ. Въ передней линіи расположилась цѣпь казачьихъ пикетовъ, между которыми построили 5 редутовъ. Вскорѣ линіи батареи открыли огонь, и началась правильная осада. Почва тамъ твердая, каменистая, почему работы производились медленно, но все-таки, мало-по-малу, придвигались къ крѣпости. Суворовъ совѣтовалъ Потемкину штурмовать Очаковъ, но главнокомандующій не согласился. Онъ надѣялся запугать турокъ, принудитъ ихъ къ сдачѣ; кромѣ того, боялся и потери въ людяхъ. "Солдаты не такъ дешевы, говорилъ Потемкинъ, чтобы жертвонать ими по-пустому".-- Однако турки нисколько не упали духомъ, доказатальствомъ чему служили ихъ частыя вылазки. На одной изъ первыхъ вылазокъ Суворовъ получилъ тяжелую рану и долженъ быль уѣхать. Вообще, турки, сберегая свои снаряды, стрѣляли рѣдко, а все больше вредили на вылазкахъ. Въ сентябрѣ наши, приблизившись подступами, палили въ крѣпость безостановочно. Тамъ начались пожары; отъ тѣсноты и голодовки люди стали помирать, но все это не мѣшало имъ держаться въ надеждѣ на помощь. И дѣйствительно, турецкому адмиралу удалось доставить въ крѣпость продовольствіе, боевые запасы и полторы тысячи солдатъ. Ни успѣли наши оглянуться, какъ наступила осень. Прежде, бывало, въ русскомъ лагерѣ шумно, весело, одинъ праздникъ смѣнялся другимъ. Въ ту пору былъ такой обычай, что знатные иностранцы съѣзжались на время войны въ главную квартиру: кто изъ любопытства или ради развлеченія, другіе же изъ соревнованія, желая пролить свою кровь за святое дѣло. Теперь все притихло; мрачная, дождливая осень однихъ разогнала по домамъ, другихъ заставила сидѣть въ землянкахъ. А дальше стало и того горше: мокрую осень сразу смѣнила зима, да такая лютая, что память о ней сохранилась въ тѣхъ краяхъ надолго: она и теперь извѣстна у старожиловъ подъ именемъ "Очаковской" зимы. Ежедневныя вьюги при жестокихъ морозахъ много сгубили нашихъ солдатъ, и, можетъ быть, больше, чѣмъ стоилъ бы штурмъ: не проходило дня, чтобы 30 или 40 ч. не заснули вѣчнымъ сномъ на этихъ всѣхъ постылыхъ каменистыхъ буграхъ. Однажды Потемкинъ объѣзжалъ лагерь. Солдаты его окружили: "Ваше сіятельство, отецъ-родной! Позволь согрѣться, кровь совсѣмъ застыла!" -- Главнокомандующій хотя и видѣлъ бѣдствіе арміи, но все еще надѣялся сломить упорство турокъ пушечнымъ огнемъ. Почти всѣ ихъ орудія въ передовыхъ укрѣпленіяхъ были сбиты, бастіоны большею частью разрушены, такъ что турки не успѣвали даже исправлять, но на предложеніе сдачи Гуссейнъ-паша отвѣчалъ надменнымъ отказомъ.
Наканунѣ Николина дня Потемкину доложили, что хлѣбъ весь вышелъ, дровъ нѣтъ ни полѣна, и что выдана послѣдняя чарка вина. Тогда только Потемкинъ рѣшился на штурмъ. Съ радостью, и восторгомъ приняли это извѣстіе русскія войска, отъ генерала до фурштата. Охотнковъ вызвалось гораздо больше, чѣмъ требовалось. Вся добыча была обѣщана солдатамъ.
Укрѣпленія Очакова состояли изъ четыреугольной крѣпости, одной стороной примыкавшей къ лиману, прочія три стороны, обращенныя въ поле, были прикрыты, такъ называемымъ, нагорнымъ ретраншементомъ, т. е. рядомъ укрѣпленій, соединенныхъ общимъ валомъ; кромѣ того, на оконечности косы, противъ Кинбурна, стоялъ сильно укрѣпленный замокъ "Гассанъ-паша".
Еще не разсвѣло, когда войска выступили на сборныя мѣста. Морозъ былъ трескучій, 23о. Не смотря на всѣ предосторожности, мерзлая земля отдавала удары тысячи ногъ, потомъ все замерло: въ предразсвѣтной тишинѣ наступающаго праздника раздалось молебное пѣніе заступнику русской земли. Молебенъ кончился, прочли приказъ: "Атаковать живо и, не занимаясь перестрѣлкой, итти на штыкахъ; тѣхъ изъ турокъ, которые будутъ сдаваться, отбирая оружіе, отсылать къ резерву; женщинъ и младенцевъ щадить непремѣнно".-- Въ восьмомъ часу всѣ шесть колоннъ вступили въ дѣло.
1,000 пѣшихъ и 200 конныхъ казаковъ, подъ начальствомъ Платова, вошли въ составъ 1-й колонны Палена. Тутъ, кромѣ казаковъ, находились Тамбовцы, батальонъ егерей и охотники изъ армянъ. Колонна Палена быстро приблизилась къ землянымъ укрѣпленіямъ грознаго замка. Подполковникъ Пальменбахъ съ 500 ч. взялъ влѣво, чтобы захватить ворота, полковникъ Мэкнобь пошелъ къ замку, а Платовъ съ казаками зашелъ въ земляные окопы съ тыла и живо ихъ очистилъ; 100 турокъ укрылись-было въ замокь, но скоро сдались. Въ какихъ-нибудь 10 минуть фортъ Гассанъ-паша былъ уже нашъ. Казаки остались здѣсь, Паленъ пошелъ къ крѣпости. Завидя его, турки покинули нагорный ретраншементъ и бросились наперерѣзъ. Въ страшной сѣчѣ сцѣпились тѣ и другіе. Не слышно было ни криковъ, ни стоновъ, только удары да бряцанье сабель возвѣщали послѣдній, смертный бой. Подбѣжали къ намъ резервы -- и турки попятились: полторы тысячи побросали оружіе. И въ другихъ мѣстахъ творилось почти то же: работалъ больше штыкъ, рѣдко раздавался выстрѣлъ, развѣ вопль женщины покрывалъ зловѣщій гулъ, окружавшій крѣпость. Быстро солдаты овладѣли ретраншементомъ, послѣ чего ворвались съ разныхъ сторонъ въ крѣпость: одни черезъ ворота, другіе черезъ проломъ или по лѣстницамъ, а тѣ, которые подошли по льду, со стороны лимана, прямо черезъ стѣну. Извѣдавъ неудачу удержать русскихъ при помощи огня, турки взялись за ятаганы, потомъ за кинжалы, наконецъ, подожгли фугасъ -- нѣтъ, ничто не могло удержать быстраго порыва ожесточенныхъ солдатъ. Среди самаго разгара штурма взорвало пороховую башню, но этотъ взрывъ устрашилъ больше самихъ турокъ. Покинувъ валы, они скрывались въ дома, въ погреба, въ лавки. Однако вездѣ доставалъ ихъ грозный штыкъ, вымещавшій то, что накипѣло за 5 мѣсяцевъ осады. Въ часъ съ четвертью все было кончено: болѣе 8 т. труповъ устилали побѣдоый путь русскихъ. Ихъ стащили послѣ на лиманъ. Во время штурма Потемкинъ сидѣлъ на землѣ, подперши руками голову, и по временамъ, поднимая ее, читалъ громко молитву. Извѣщенный объ удачѣ, онъ воспрянулъ духомъ, вскочилъ на коня и поѣхалъ въ городъ. Къ нему подвели плѣннаго сераскира. "Это ты виноватъ, гнѣвно закричалъ Потемкинъ, твое упорство довело до такого кровопролитія!" -- "Удержи твои упреки, спокойно отвѣтилъ Гуссейнъ. Я исполнялъ свой долгъ такъ же, какъ и ты: судьба рѣшила между нами!"
Городъ былъ отданъ "въ полную полю солдатамъ". Они дѣлили между собой горстями золото, серебро, жемчугъ, драгоцѣнные камни; кому-то достался изумрудъ, величиною съ куриное яйцо. Оружіе продавалось возами; вся наша конница перевооружилась тогда на счетъ турокъ: прекрасные ятаганы, пистолеты съ богатой насѣчкой, кинжалы въ дорогой оправѣ -- замѣнили скромное оружіе казеннаго образца. И военная добыча была не мала: 300 орудій, 180 знаменъ, а плѣнныхъ оказалось болѣе 4 т., въ томъ числѣ нѣсколько пашей. Съ нашей стороны убито 28 офицеровъ и 900 солдатъ; пали генералы Горичъ, Волконскій, Корсаковъ и Стольниковь, первый Екатеринославскій губернаторъ.-- Овладѣніе Очаковымъ укрѣпляло за нами Крымъ и приднѣпровскія степи, почему Императрица была тронута до слезъ этимъ радостнымъ извѣстіемъ. Фельдмаршальскій жезлъ, украшенный брилліантами, и орденъ Св. Георгія 1-й степени были наградой главному ея сподвижнику по завоеванію и заселенію этого края -- свѣтлѣйшему князю Потемкину.
Въ памятномъ штурмѣ Измаила, 11-го декабря 1790 г., донцы принимали болѣе значительное участіе, чѣмъ во всѣхъ предыдущихъ дѣлахъ. Здѣсь, какъ и въ первыя времена казачества, пѣшія дружины донцовъ шли на приступъ одной изъ сильнѣйшихъ крѣпостей, что было возможно лишь подъ начальствомъ Суворова, умѣвшаго воскресить доблести, которыя прославили на весь міръ защитниковъ Азова. Къ славѣ ихъ внуковъ надо прибавить, что они шли почти безоружные, съ короткими пиками. Бригадиръ Орловъ велъ на валы Измаила 4-ю колонну, а Платовъ 5-ю; остальные казаки находились въ резервѣ. Эти чисто казачьи колонны потерпѣли больше другихъ. Когда Платонъ спустился въ глубокій ровъ, казаки его колонны очутились по-поясъ въ водѣ. Не смотря на это, презирая градъ пуль, осыпавшихъ ихъ справа и слѣва, казаки приставили лѣстницы и полѣзли наверхъ. Только что они успѣли вскарабкаться, какъ слышатъ позади страшные, потрясающіе крики: "Алла! Алла!", слышатъ, что тамъ, въ кромѣшной тьмѣ, идетъ глухая свалка, люди борятся на жизнь и смерть. То была колонна Орлова, разрѣзанная на двое. Когда часть ея успѣла подняться, распахнулись ворота, откуда хлынули янычары и ударили этой колоннѣ во флангъ и тылъ. Въ жаркой рукопашной схваткѣ казачьи пики дробятся въ щепы или же превращаются въ тупыя пики. Несчастные казаки гибнутъ безоружные, и погибли бы всѣ до однаго, но выручи ихъ Суворовъ. Эскадронъ гусаръ и конные казаки, бывшіе въ резервѣ, получили приказаніе врубиться сзади; съ праваго фланга прискакали два эскадрона карабинеръ, прибѣжали Полочане со своимъ храбрымъ полковникомъ Яцунскимъ. Ни одинъ турокъ тогда не спасся, всѣ легли лоскомъ; ихъ трупы, прикрывшіе казачьи тѣла, сравняли крѣпостной ровъ до земли. Послѣ такого побоища, обѣ колонны разстроились, перепутались; казаки, растерявшіе столькихъ товарищей, упали духомъ; первый пылъ прошелъ. Тогда бригадиръ Платовъ, схватилъ лѣстницу, бросился впередъ, со словами: "Съ нами Богъ и Екатерина! Товарищи, за мной!" Онъ первый полѣзъ на нихъ. Точно волной перекинуло казаковъ вслѣдъ за любимымъ вождемъ. При помощи подоспѣвшаго на помощь баталіона бугскихъ егерей, они утвердились наверху, а часть донцовъ, пробравшись лощиной къ Дунаю, успѣла на помочь дессанту. Въ 8 часовъ утра, русскіе, стоя на валахъ, окружили крѣпость желѣзнымъ кольцомъ. Разсвѣло. Они отдохнули, оправились и стали спускаться въ городъ. Казаки наступали тѣмъ же путемъ, съ сѣвера. Труденъ былъ этотъ путь, труднѣе штурма, потому что турки встрѣчали ихъ на каждой площади, бросались съ ятаганами изъ боковыхъ улицъ, стрѣляли изъ домовъ и гостиницъ. На одной изъ городскихъ площадей казаки были окружены и опять очутились въ отчаянномъ положеніи; опять грозила имъ неминуемая гибель, если бы не подоспѣли на помощь тѣ же егеря. Только къ двумъ часамъ пополудни всѣ шесть колоннъ сомкнулись въ серединѣ города. Тогда 8 эскадроновъ карабинеръ и гусаръ, да 2 полка казаковъ проѣхали по всѣмъ улицамъ и очистили ихъ окончательно. -- Свидѣтели очаковскаго штурма считали его игрушкой по сравненію съ тѣмъ, что было здѣсь. Сражались мужчины, женщины, старцы -- всѣ, кто только могъ держать оружіе; 30 т. русскихъ войскъ должны были подняться на высокіе крутые валы и одолѣть 40 т. турокъ, обрекшихъ себя на смерть. Никогда еще храбрость русскихъ войскъ не подвергалась такому испытанію: они вышли изъ него съ честью, со славой, при чемъ донцы поотстали отъ другихъ. Вѣсть о паденіи Измаила облетѣла всю Европу, привела въ ужасъ султана: это былъ самый надежный и послѣдній оплотъ его владѣній на берегахъ Дуная. Онъ сдѣлался податливѣе, пересталъ слушать подстрекателей и скоро сдался на миръ.
Участникамъ штурма досталась несмѣтная добыча; не брали только лѣнивые, да еще не взялъ ничего самъ вождь. Офицеры подвели къ нему арабскаго коня чистѣйшей крови, въ богатомъ уборѣ, и просили взять на память о штурмѣ. "Нѣтъ, не нужно мнѣ его, возразилъ Суворовъ, донской конь привезъ меня, донской и увезетъ меня отсюда".-- Дѣйствительно, черезъ нѣсколько дней побѣдитель покинулъ Измаилъ на дончакѣ, въ сопровожденіи казака, который держалъ подъ мышкой длинный палашъ Суворова и узелокъ съ его мундиромъ и регаліями.
Улицы и площади Варшавы, какъ всегда оживленные, были переполнены снующимъ народомъ; солдаты Варшавскаго гарнизона частью говѣли, частью готовились торжественно встрѣтить праздникъ, какъ-то издавна повелось на Руси. Приближалась Пасха 1794 года. Время стояло хорошее; живительное солнышко уже согрѣвало по весеннему; въ теплыя, ясныя ночи не спалось въ душной казармѣ. Въ такую пору меньше всего думалось о бѣдѣ, а она, между тѣмъ, висѣла надъ головой русскихъ.
Въ 3 часа ночи, на страстной четвергъ, солдаты польской конной гвардій атаковали наши посты, захватили врасплохъ арсеналъ и пороховой магазинъ. Когда оружіе было разобрано, загудѣлъ набатный колоколъ, призывая толпу къ избіенію. Раздались крики мятежной черни: "До брони (къ оружію)! Бей москаля! Кто въ Бога вѣруетъ, бей москаля!" Затрещали выстрѣлы, посыпались удары, застонали несчастныя жертвы. Къ ужасамъ этой ночи присоединился неистовый лай и вой испуганныхъ собакъ. Убивали всѣхъ встрѣчныхъ, врывались въ квартиры, разыскивая офицеровъ и главныхъ начальниковъ. Часть Кіевскаго полка была захвачена въ церкви, у заутрени, гдѣ безоружные солдаты не могли защищаться: ихъ всѣхъ перебили; другая часть, со своимъ генераломъ Тищовымъ, была окружена солдатами конной гвардіи, съ участіемъ черни. Офицеры не хотѣли сдаваться. Ихъ вырвали силой, заковали и заперли въ погребъ, гдѣ они оставались почти четверо сутокъ безъ пищи. На 1-й день Пасхи ихъ хотѣли перевести въ другое мѣсто -- народъ не допустилъ: набросился на нихъ съ палками и перебилъ всѣхъ до единаго. Въ то же время 1-й баталіонъ Сибирскаго полка, съ генераломъ Милашевичемь, отбивался картечью у костела св. Креста противъ цѣлаго полка Дзялковскаго. Русскіе дрались отчаянно. На нихъ сыпались удары изъ оконъ сосѣднихъ домовъ, съ крышъ, костеловъ, съ башни, даже изъ кадетскаго корпуса: чуть только русскій наготовитъ фитиль, его сейчасъ же сверху убивали. Раненый Милашевичь былъ взятъ въ полонъ, принялъ команду князь Гагаринъ. Какой-то кузнецъ хватъ его желѣзной пикой и убилъ наповалъ. Сбитые въ кучу, сибирцы стали пятиться, при чемъ столкнулись со 2-мъ баталіономъ своего же полка, который, не распознавъ въ дыму товарищей, принялъ ихъ за враговъ. Въ 7 час. утра уже была атакована толпами черни и отставныхъ солдатъ главная квартира, мѣстопребываніе генерала Игельштрома. Хотя ихъ отбили пушками, но отдѣльные, разбросанные по городу отряды остались безъ руководства; адьютанты, которыхъ разсылали начальники, чтобы получить приказанія, не возвращались, потому что попадали къ руки мятежниковъ. Наконецъ, кое-какъ, изъ восьми тысячъ войскъ пробились въ городъ только пять, и то безъ артиллеріи, безъ офицеровъ. Между тѣмъ, главнокомандующій, ничего не зная, съ часу на часъ поджидалъ себѣ выручки. Наступила ночь. По улицамъ валялись трупы, стонали раненые; никто ихъ не подбиралъ, надъ ними еще тѣшились. Въ разныхъ мѣстахъ мятежнаго города раздавались выстрѣлы, били барабаны, звонили колокола, слышались крики: "Да здравствуетъ Косцюшко!" Луна тихо освѣщала эти безобразія. Съ разсвѣтомъ нападеніе на главную квартиру усилилось: пули сыпались дождемъ. Тогда Игельштромъ рѣшился пробиться. У него было 3 баталіона, сильно утомленныхъ, третій день не ѣвшихъ солдатъ. Какъ сквозь строй отрядъ пробивался, то при помощи штыка, то при помощи картечи; для уменьшенія потерь, пробирались пустырями, скрывались въ глухіе переулки. Полковникъ Парфентьевъ былъ оставленъ защищать главную квартиру съ 400 солдатъ. Они проявили мужество достойное того, чтобы сохранить о нихъ память. Перестрѣлявши патроны, солдаты заряжали ружья мелкою монетой; потомъ взялись за пистолеты. Когда поляки подожги домъ, защитники пыталась пробиться: они ударили тѣсной кучкой, но, наткнувшись на тысячную толпу, снова должны были укрываться, и теперь уже черезъ окна, потому что двери пылали въ огнѣ. Тутъ ихъ перестрѣляли по одиночкѣ, а которые успѣли скрыться, задохлись въ дыму.
Вслѣдъ за Варшавой возстали Вильно, Гродно; возмутившіеся поляки, помимо своего короля, вызвали изъ-за границы Косцюшку и вручили ему верховную власть. Вся Польша возстала. У кого недоставало оружія, тому давали косу и ставили въ заднюю шеренгу; въ церквахъ забирали серебряные и золотые сосуды, чеканили изъ нихъ монету. Однако Косцюшко не давалъ воли мятежной черни и старался водворить въ странѣ порядокъ. Узнавши, что въ Варшавѣ были повѣшены нѣсколько русскихъ плѣнниковъ, Косцюшко строго наказалъ виновныхъ и не побоялся сказать въ лицо буйной толпѣ: "Я уважаю русскихъ, хотя она наши непріятели. Всѣхъ плѣнныхъ я принимаю подъ защиту моего меча, и если кто-нибудь изъ васъ посмѣетъ коснуться хоть онлого изъ русскихъ, то вы не увидите больше Косцюшки!" -- Его армія увеличилась до 70 тыс. и была раздѣлена на 5 корпусовъ различной силы, начиная съ 23-хъ-тысячнаго корпуса самого Косцюшки.
Ближе другихъ русскихъ отрядовъ стоялъ Денисовъ у Радома; остальные лишь сближались къ предѣламъ Польши. Это былъ тотъ самый Ѳедоръ Петровичъ Денисовъ, который въ сраженіи при Ларгѣ на бѣломъ конѣ и въ голубомъ кафтанѣ носился вихремъ въ погонѣ за турками. Румянцевъ его замѣтилъ: "Кто ты таковъ?" -- "Казакъ Денисовъ", отвѣчалъ лихой наѣздникъ. Въ шведской войнѣ Денисовъ съ шестью донскими полками и однимъ пѣхотнымъ бросился на десятитысячную армію короля, разбилъ ее, перебросилъ черезъ р. Кюмень, при чемъ отнялъ всю артиллерію. Своимъ быстрымъ наступленіемъ Денисовъ заставилъ короля просить мира, а въ Петербургѣ въ это время ждали его нападенія, боялись за столицу.
-- Какъ вы осмѣлились съ горстью людей напасть на короля? спросила его однажды Императрица.
-- Смѣлость, Ваше Величество, отворяетъ ворота къ побѣдѣ, отвѣтилъ Денисовъ.
Теперь въ его отрядѣ находились полки Иловайскаго, Орлова, Янова, Андріяна Денисова, Лащилина и Карпова. Искуснымъ движеніемъ черезъ лѣса и болота Денисовъ пробрался на соединеніе съ пруссаками, и общими силами союзники напали на Косцюшку подъ Щекоциномъ, на р. Пилицѣ. Наканунѣ битвы, когда поляки уже перестроились въ боевой порядокъ, ихъ конный разъѣздъ въ 3 или 4 сотни выѣхалъ впередъ версты за полторы. Казаки его замѣтили. Николай Васильевичъ Иловайскій выстроилъ одну сотню, отдалъ приказанія офицерамъ и, взявши въ руки пику, скомандовать: "Ну, любезные друзья, впередъ!" Поляки было приготовились, обнажили палаши, но не успѣли они опомниться, какъ Иловайскій, отхвативъ 50 чел., погналъ ихъ назадъ, да столько же уложилъ на мѣстѣ. Свидѣтелями этой удали были прусскіе офицеры, которые говорили послѣ Денисову, что никогда не видѣли ничего подобнаго. Андріянъ Денисовъ, будущій атаманъ казачьихъ войскъ, котораго Суворовъ называлъ попросту "Карпычемъ", получилъ передъ сраженіемъ приказаніе достать языка. Казакъ его полка Быкодаровъ подговорилъ нѣсколько товарищей и выѣхалъ съ ними за цѣпь, самъ -- впереди. Дѣло было среди бѣла дня. Ихъ замѣтили два польскихъ улана, повернули назадъ и, проскочивши всю цѣпь, крикнули, что за ними погоня. Часовой, должно быть, не разобралъ въ чемъ дѣло, да и синій мундиръ казака сбилъ его съ толку, потому что у нихъ тоже синіе мундиры. Быкодаровъ подскочилъ къ нему, выхватилъ у него саблю, пистолеты, и пока онъ съ нимъ возился, подъѣхали товарищи. Втроемъ онѣ окружили часового и поскакали назадъ.
Послѣ Щекоцина казаки насѣдали на поляковъ весь путь до Варшавы, при чемъ не упускали ни одного случая отобрать или разбить отдѣльный отрядъ. Никогда поляки пускались на выдумки. Въ одномъ селеніи на р. Пилицѣ крестьяне упросили Денисова, чтобы онъ разрѣшилъ имъ выгнать скотъ на пастьбу породъ нашими пикетами. Денисовъ позволилъ. Черезъ нѣсколько времени раздался на пикетахъ выстрѣлъ, означавшій тревогу. Иловайскій поскакалъ съ резервомъ узнать, въ чемъ дѣло, но наткнулся на непріятеля въ шесть разъ сильнѣйшаго. Оказалось, что поляки, завидя скотъ, прошли лѣсомъ, потомъ слѣзли съ лошадей, смѣшались со скотомъ и, понуримъ головы, шли между нимъ мимо нашихъ пикетовъ, какъ будто къ водопою. Одинъ изъ казаковъ смекнулъ эту штуку и выстрѣлилъ. Иловаійскій гналъ ихъ тогда болѣе двухъ верстъ, даже плѣнныхъ нахваталъ.
Приблизившись къ Варшавѣ поляки заняли укрѣпленія, а русскіе и пруссаки расположились кругомъ. Между шанцами и нашими пикетами ходилъ непріятельскій скотъ, подъ небольшимъ прикрытіемъ. Нѣсколько офицеровъ "казачьимъ манеромъ", тихонько подкрались къ стаду и отбили болѣе 200 головъ. До чего доходила удаль донцовъ можно видѣть по слѣдующему примѣру. 20 іюля польская конница сдѣлала нападеніе на нашу батарею, только что еще устроенную, но пока не вооруженную. Поляковъ отбили; казаки, какъ всегда, -- въ догонку. Въ жару погони Денисовъ занесся такъ далеко, что попалъ въ середину непріятельской пѣхоты. Онъ уже поднялъ ногу, хотѣлъ слѣзать, считая себя въ плѣну, только слышитъ изъ-за фронта знакомые голоса: "Батюшка! не бойся: мы здѣсь!" Тогда Денисовъ круто повернулъ лошадь, вырвался изъ карре и встрѣтилъ около 20 ч. своего полка казаковъ. Вмѣстѣ съ нами онъ ускакалъ въ виду изумленныхъ поляковъ, пославшихъ въ догонку съ десятокъ шальныхъ пуль. Дѣло объяснилось послѣ: маіоръ Грузиновъ поскакалъ вслѣдъ за Денисовымъ и какимъ-то чудомъ выручилъ пылкаго начальника. Въ началѣ сентября король прусскій, соскучивъ осадой, отошелъ отъ Варшавы, послѣ чего и русскія войска, подъ начальствомъ генерала Ферзена, потянулись лѣвымъ берегомъ Вислы. Во что бы то ни стало, надо было перейти на эту сторону, потому что навстрѣчу наступалъ уже Суворовъ; но поляки, идя правымъ берегомъ, зорко слѣдили за каждымъ нашимъ шагомъ. И тутъ выручили казаки. По приказанію Ферзена часть донцовъ съ конно-егерскимъ полкомъ ушла впередъ, къ Пулавамъ, какъ будто приготовить переправу, а въ это время весь остальной корпусъ собрался ниже, у Koзенницы. Пока вязали плоты, пока сгоняли съ окрестныхъ деревень лодки, поляки насыпали на другомъ берегу батарею. Наконецъ, все готово, заговорили пушки. Послѣ канонады съ обѣихъ сторонъ Иванъ Карповъ и Серебряковъ получили приказаніе переправить свои полки противъ польской батареи. Казаки сняли съ себя мундиры, разсѣдлали лошадей и, выскочивъ изъ лѣсу, съ однѣми лишь пиками, ринулись прямо въ Вислу. Поляки такъ оробѣли, что покинули всѣ пушки и бѣжали. Послѣ этого корпусъ Ферзена переправился безъ всякой помѣхи. Казаки уже успѣли развѣдать правый берегъ и узнать, что неподалеку отъ мѣста переправы, на болотистой равнинѣ, окруженной лѣсами, стоитъ готовый къ битвѣ цѣлый польскій корпусъ. Это былъ самъ Косцюшко. Его позиція была прикрыта съ фронта окопами, справа -- лѣсами, а лѣвый флангъ оставался открытъ. Вечеромъ 27 сентября генералъ Денисовъ съ отрядомъ пѣхоты, съ 10 эскадронами конницы и всѣми казачьими полками, при 8 пушкахъ, двинулся въ обходъ лѣваго фланга, черезъ лѣса. Самъ Ферзенъ съ остальными войсками выступилъ въ полночь къ д. Мацеевицамъ прямо черезъ болота. На разсвѣтѣ наши перестроились въ боевой порядокъ и двинулись, подавая правый флангъ впередъ. Поляки отбили первый натискъ и перешли въ наступленіе. Тогда Ферзенъ выдвинулъ 14 батальоновъ грозной русской пѣхоты. Безъ выстрѣла она бросилась на окопы, быстро ими овладѣла, и уже послѣ того никакая картечь не могла ее оттуда выбить. Поляки отошли на полверсты, устроились снова, но въ это время у нихъ на лѣвомъ флангѣ появился Денисовъ. Два казачьихъ полка понеслись вправо, а конно-егерскій, со своимъ сѣдымъ командиромъ Вульфомъ, забралъ влѣво. Тѣ и другіе, какъ бы соревнуя, врубились въ ряды непріятельской пѣхоты, растоптали ее, уничтожили, и лишь одни артиллеристы, совершенно покинутые, продолжали поворачивать свои пушки, поражая насъ картечью; наконецъ, и артиллерія смолкла. Тогда самъ Косцюшко, ставъ на челѣ своей конницы, пытался остановить побѣдное движеніе русскихъ. Напрасно: польская пѣхота бросала оружіе, конница спасалась бѣгствомъ, и послѣднему защитнику нѣкогда воинственной Польши оставалось то же самое -- уходить. Онъ ускакалъ въ сопровожденіи десятка уланъ. По его слѣдамъ пустились Харьковскаго полка корнетъ Лисенко, Елисаветградскаго корнетъ Смородскій да два казака, Лосевъ и Топилинъ. Своей тяжелой рукой Лисенко одинъ зарубилъ пять уланъ, остальные разбѣжались. Вихремъ неслись кони. Покинувъ дорогу, Косцюшко взялъ влѣво, за прясла, но тутъ конь его споткнулся и упалъ. Казаки дали ему два удара пикой; Лисенко хватилъ по головѣ саблей, послѣ чего сейчасъ же его призналъ: "это Косцюшко?" -- "Я Косцюшко, воды!" Одинъ изъ казаковъ побѣжалъ за водой, но пока ее принесъ, польскій вождь впалъ въ безпамятство. Тогда казаки сдѣлали изъ пикъ носилки и бережно его понесли. Разсказывали, что Косцюшко, очнувшись, пожелалъ видѣть виновника своего плѣна. Когда предсталъ предъ нимъ исполинской силы богатырь-корнетъ, Косцюшко пожалъ ему руку и успокоился.
Суворовъ, узнавши о его плѣнѣ, воскликнулъ: "Слава Богу! Косцюшко взятъ, и Польша наша!" Дѣйствительно, въ сраженіи подъ Мацеевицами, которое русскіе ветераны прозвали "рѣзаниной", лучшія польскія войска потеряли всю артиллерію, обозъ, 6 т. убитыхъ; кромѣ того, остались въ плѣну Сѣраковскій, Княжевичъ, Коссинскій около 200 офицеровъ и 2 т. солдатъ. Уцѣлѣли лишь небольшіе отряды Вавржецкаго да Понинскаго, того самаго, который защищалъ переправу черезъ Вислу. Они спасались теперь въ Варшаву. За ея окопами поляки надѣялись удержаться, затянуть войну, а тамъ -- что Богъ пошлетъ. Но этимъ они могли только тѣшить себя, того не подозрѣвая, что наступали послѣдніе дни существованія Польши. Суворовъ спѣшилъ прикончить мятежъ; сподвижники его славныхъ походовъ, украшенные крестами за Кинбурнъ, Рымникъ, Очаковъ, Измаилъ, -- несли на штыкахъ грозную месть за гибель своихъ братьевъ, истребленныхъ на улицахъ Варшавы. Шибко шли они отъ турецкой границы, по суворовски; самъ генералъ ѣхалъ весь путь до Варшавы верхомъ: за нѣсколько верстъ впереди, по обыкновенію, рысили казаки, подъ начальствомъ Исаева. Въ началѣ похода ихъ было всего 2 1/2 сотни, но потомъ, съ присоединеніемъ всѣхъ остальныхъ отрядовъ, число казаковъ возросло до 2 1/2 тысячъ. Они срывали польскіе разъѣзды, открывали расположеніе и силы непріятеля, наконецъ, вмѣстѣ съ прочими войсками, участвовали въ кровавомъ штурмѣ Праги.
Съ высоты тропа великая Императрица заботливо слѣдила въ продолженіе своего долгаго и славнаго правленія за подвигами донцовъ на отдаленныхъ окраинахъ русской земли. Она благоволила къ донскому войску, цѣнила его вѣковую вѣрность, почитала его доблести, что видно изъ ея собственныхъ словъ: "Войско донское безстрашно ходило на приступы и опровергало превосходныя силы непріятеля въ польскихъ сраженіяхъ".-- Въ 1703 году войску была пожалована Высочайшая грамота, въ которой подтверждались его права на вѣчное владѣніе принадлежащими ему землями. Депутаты отъ войска удостоились получать эту грамоту изъ собственныхъ рукъ Государыни, вмѣстѣ съ картой войсковыхъ земель и хлѣбомъ-солью. На обратномъ пути депутатовъ чествовали по стариннымъ обычаямъ. На границѣ войска ихъ ждалъ почетный караулъ; въ Черкаскѣ ихъ встрѣчали колокольнымъ звономъ, пушечной пальбой. Когда смолкъ громъ орудій, царскую грамоту и хлѣбъ-соль внесли въ войсковой кругъ; дьякъ прочелъ ее вслухъ, войсковой атаманъ поцѣловалъ Высочайшую надпись. Послѣ торжественнаго молебна весь кругъ двинулся къ дому войсковаго атамана, гдѣ пожалованная хлѣбъ-соль была раздѣлена на 6 равныхъ частой, изъ которыхъ одну раздробили на мелкіе кусочки по числу присутствующихъ; остальныя части были разосланы по станицамъ. Возлѣ такъ же торжественно встрѣчали царскую грамоту, вычитывали ее на полныхъ станичныхъ сборахъ, послѣ чего дѣлили царскую хлѣбъ-соль между всѣми станичниками.
Въ царствованіе сына и преемника Екатерины 6 донскихъ полковъ бились подъ начальствомъ того же Суворова въ Италіи, выручали русскія войска въ горахъ Швейцаріи, но объ этихъ славныхъ дѣлахъ разсказано въ другомъ мѣстѣ {См. "Походы въ Италіи" и "Швейцарскія походъ" -- "Отечественные героическіе разсказы". стр. 207 и 225.}.
Въ послѣдній же годъ царствованія Императора Павла Петровича войско донское выставило еще не бывалое до того времени ополченіе въ памятный походъ "къ сторонѣ Оренбурга". Атаманъ Орловъ отдалъ приказъ по войску, чтобы "всѣ донцы до послѣдняго непремѣнно въ 6 дней выступили о-дву-конь съ полуторомѣсячнымъ провіантомъ". И дѣйствительно, собирались и вооружились всѣ до послѣдняго: станицы оставались безъ писарей, церкви безъ чтецовъ. Не были забыты и донскіе калмыки, которымъ также было приказано, всѣмъ безъ исключенія, подняться въ дальній походъ. Распоряженія къ таинственному походу дѣлались спѣшно. Въ Оренбургѣ скупались верблюды для перевозки тяжестей по Киргизской степи, изъ казны было отпущено на жалованье, провіантъ и фуражное довольствіе 2 1/2 милліона рублей, "кои, писалъ Государь, должны быть возвращены изъ добычи той секретной экспедиціи".-- Атаманъ выслалъ въ Оренбургъ надежныхъ офицеровъ, чтобы они секретно разузнали, какіе есть пути для прохода войска черезъ степи киргизскія до Хивы, и оттуда къ Бухарѣ и далѣе въ Индію. На Дону же немногіе знали, что это за Индія? Не знали, что поперекъ дальняго тысячнаго пути протекаютъ широкія многоводныя рѣки; разстилаются песчаныя безводныя пустыни, возвышаются къ небу заоблачныя, покрытыя вѣчнымъ снѣгомъ горы, и что только преодолѣвши всѣ эти трудности, можно лопасть въ страну алмазовъ и жемчуга, туда, гдѣ произрастаютъ пальмы, драгоцѣнныя сандальныя деревья, гдѣ водятся слоны, тигры, обезьяны и самыя красивыя въ мірѣ птицы, однимъ словомъ -- въ Индію, которую захватили англичане. Про все это мало кто зналъ. Тѣмъ не менѣе, черезъ мѣсяцъ послѣ царскаго указа 22 1/2 т. донцовъ были уже въ сборѣ. Когда ихъ раздѣлили по полкамъ, оказалось 41 полкъ и двѣ роты конной артиллеріи. Перекрестившись, казаки поклонились въ родную землю и повернули коней на восходъ солнца: не многіе таили смутную надежду вернуться назадъ. Донцы двинулись къ Оренбургу четырьмя отрядами, подъ общимъ начальствомъ атамана Орлова. Какъ во времена Пугачевщины, Донъ опустѣлъ: остались бабы, дѣти да калѣки безногіе.
Государь, получивши донесеніе о выступленіи донскаго войска, остался чрезвычайно доволенъ. Онъ приказалъ объявить донцамъ Высочайшее благоволеніе "за готовность къ выступленію, за исправность, а равно пожелалъ имъ счастливаго похода и успѣха". Еще раньше того, Государь обѣщалъ всѣ богатства Индіи въ пользу донцовъ.
Стояла жестокая стужа; дороги отъ множества снѣга были непроходимы, особенно для артиллеріи; сильныя встрѣчныя мятели бушевали на широкомъ просторѣ степей. Бьются цѣлый день казаки, придутъ на ночлегъ, а обогрѣться негдѣ, измученнымъ конямъ нѣтъ корма. Въ Саратовской губерніи былъ передъ этимъ неурожай, почему ни за какія деньги нельзя было достать ни сѣна, ни овса. Боялись, что лошади совсѣмъ оголодаютъ. Наступилъ мартъ, снѣга стали таять, рушились рѣки. Казакамъ приходилось ежедневно то складывать живые мостки черезъ игравшія рѣки, то переходить ихъ въ бродъ или же пускаться на-авось по тонкому льду, проваливаться и вовсе тонуть. Иные полки ежедневно мѣняли свои маршруты, выгадывая, гдѣ бы лучше пройти. Проходили недѣли, и атаманъ не зналъ, гдѣ его полки находятся. Много натерпѣлись тогда донскіе казаки! Однако на 24-й день похода поиска остановилось на р. Иргизѣ, за которымъ разстилалась безъ краю ровная, какъ скатерть, киргизская степь. Былъ пройденъ путь въ 700 верстъ, а сколько оставалось -- про то никто не вѣдалъ. Тутъ довелось казакамъ встрѣчать Христовъ праздникъ. Подъ открытымъ небомъ они прослушали божественную службу, похристосовались, разговѣлись по-походному, и окружили атамана. На этотъ разъ его лицо, истомленное тревогами за судьбу дальняго похода, имѣло видъ необычайный: важный, торжественный. Всѣ притаили дыханіе, когда атаманъ развернулъ какія-то бумаги и сталъ читать сначала одну изъ нихъ; то былъ Высочайшій манифестъ о восшествіи на престолъ новаго Императора; въ другой бумагѣ заключалось повелѣніе о немедленномъ возвращеніи казацкихъ полковъ на Донъ.-- "Жалуетъ васъ Богъ и Государь родительскими домами!" много разъ повторялъ атаманъ смѣнявшимъ одна другую толпамъ казаковъ, изъ которыхъ каждому хотѣлось удостовѣриться въ подлинности того, о чемъ онъ кругомъ слышитъ, а ушамъ не вѣритъ... Повернули въ обратный путь, и хотя было все то же, не переносилось легче; въ апрѣлѣ казаки уже разошлись по домамъ, и, что отраднѣе всего, вернулись въ добромъ здоровьѣ, покинувъ въ степяхъ самую малость могильныхъ крестовъ.
Еще не успѣли донцы позабыть киргизскихъ степей, какъ ихъ двинули на другой конецъ, къ берегамъ Нѣмана и дальше, на знакомыя отцамъ поля Германіи. На этотъ разъ довелось встрѣтить войска болѣе искусныя, чѣмъ нѣмцы, привыкшія къ побѣдамъ, предводимыя лучшимъ полководцемъ Европы. Рѣчь идетъ о французахъ, ихъ императорѣ Наполеонѣ. Почти во все продолженіе великихъ войнъ Императора Александра на челѣ казачьихъ полковъ стоялъ Матвѣй Ивановичъ Платонъ, "вихрь-атаманъ", -- какъ звали его въ ту пору. Какъ зоркій орелъ съ поднебесья намѣчаетъ себѣ добычу, такъ и казачій атаманъ, внимательно слѣдившій за ходомъ битвы, вдругъ расправлялъ свои могучія крылья: по его слову, по его знаку летѣли казачьи полки -- то въ тылъ, то во флангъ, то навстрѣчу врагу; причиняли ому замѣшательство, били, гнали, вырывали изъ рукъ готовую побѣду. А французы, къ тому же, были заносчивы, на казаковъ смотрѣли свысока; въ походѣ и на бивакахъ не соблюдали осторожности, дрались въ бою запальчиво, короче сказать, промаховъ дѣлали много, но ни одинъ промахъ не проходилъ имъ даромъ. Если они отступали, казаки сидѣли у нихъ на хвостѣ, при наступленіи -- казаки ихъ сдерживали, скрывали передвиженіе своей арміи; наконецъ, когда французы располагались по квартирамъ, казаки не давали имъ отдыха, держали въ нашей готовности къ бою. Французы не знали, когда, откуда и въ какомъ числѣ появятся казаки. Они возненавидѣли ихъ, а впослѣдствіи стали бояться. Наполеонъ сказалъ про казаковъ, что это посрамленіе рода человѣческаго. Онъ не зналъ, какъ и чѣмъ отъ нихъ оборониться.
Императоръ Александръ Павловичъ велъ съ французами три войны въ первой войнѣ онъ хотѣлъ помочь австрійцамъ, по второй -- пруссакамъ; въ третьей войнѣ намъ самимъ пришлось обороняться.
Наполеонъ обладалъ тѣмъ великимъ даромъ полководца, что умѣлъ всегда упредить противника; пока тотъ соберется съ силами, пока придумаетъ, съ чего начать, ужъ онъ окруженъ французскими войсками и, волей-неволей, долженъ принять бой. Такъ же случалось и съ нашими союзниками: когда они являлись къ намъ ли помощь, они уже были разбиты, и вся тяжесть войны падала на русскихъ. Послѣдній разъ дѣло стояло еще хуже, потому что Наполеонъ раскаталъ пруссаковъ въ одинъ и тотъ же день въ двухъ сраженіяхъ и занялъ ихъ столицу, Берлинъ. Пруссія очутилась въ самомъ безпомощномъ положеніи; изъ-за нея приходилось на свой страхъ начинать новую войну.
Соблюдая осторожность, наша армія то наступала къ Вислѣ, то отходила къ своимъ границамъ, смотря по обстоятельствамъ, при чемъ случались мелкія схватки, бывали и жестокіе бой, когда обѣ стороны сходились всѣми силами. Въ этой войнѣ казаки, которыхъ считалось 13 полковъ, имѣли много случаевъ показать, на что они способны.
Въ концѣ января 1807 года, среди зимы, на покрытыхъ снѣгомъ поляхъ, возлѣ прусскаго городка Прейсишъ-Эйлау происходила кровопролитная битва, которую можно уподобить развѣ только Бородинской: безъ малаго 50 тысячъ убитыхъ и раненыхъ устлали мѣсто двухдневнаго побоища. Сраженіе кончилось ни въ чью, но Наполеонъ, чтобы показать, что онъ взялъ верхъ, простоялъ на мѣстѣ 9 дней, послѣ чего также отступилъ. Отступленіе его войскъ совершалось такъ торопливо и въ такомъ бозпорядкѣ, что по слѣдамъ арміи валялись раненые, умирающіе, торчали фуры, повозки, даже попадались пушки. Казаки, подъ начальствомъ Платова, шли по пятамъ французовъ, не давая имъ отдыха ни на бивуакахъ, ни ни квартирахъ. Французская конница до того обезсилѣла, что перестала выѣзжать на аванпосты, почему нашему авангарду всегда приходилось имѣть дѣло съ пѣхотой. Въ первыхъ числахъ февраля Платовъ выгналъ французовъ изъ г. Прейсишъ-Эйлау, при чемъ освободилъ изъ плѣна болѣе тысячи русскихъ; кромѣ того, въ продолженіе мѣсяца казаки сами нахватали въ мелкихъ схваткахъ 2,200 французомъ, въ томъ числѣ до 40 офицеровъ. Французы во время зимней стоянки умаялись больше, чѣмъ за время походовъ. Донцы, какъ шмели, кружились вокругъ деревень, срывали пикеты, хватали плѣнныхъ, отбивали продовольствіе и этой малой войной держали непріятеля въ вѣчной тревогѣ. Французская пѣхота въ самое ненастное время проводила дни и ночи на бивуакахъ въ ожиданіи казаковъ. Съ этого времени за Платовымъ утвердилась слава лихого атамана, слава, которую онъ сохранилъ до конца своей боевой жизни.
Съ открытіемъ весны набѣги казаковъ становятся все чаще и чаще; они проникаютъ въ глубь квартирнаго расположенія французской арміи, тревожатъ главныя квартиры ея маршаловъ. Однажды Платовъ переправился черезъ рѣчку Омулей и послалъ три полка подъ начальствомъ Карпова 1-го вправо, 4 полка съ Иловайскимъ влѣво, а самъ двигался по серединѣ, чтобы, смотря по надобности, поддержать того или другаго. Казаки Карпова встрѣтили непріятеля въ двухъ колоннахъ; одну разогнали, а другая отбилась отъ нихъ пушками. Иловайскій наткнулся на конницу; тутъ былъ старый уланскій полкъ Домбровскаго и еще 15 эскадроновъ сборныхъ. Казаки притворнымъ отступленіемъ завлекли ихъ подальше отъ пѣхоты, построили лаву и живо охватили оба фланга. Послѣ короткой схватки французы повернули назадъ; казаки -- за ними и гнали ихъ, на глазахъ своего атамана, больше шести верстъ. Плѣнные такъ были напуганы, что полковникъ графъ Стаховскій упалъ въ ноги Иловайскому съ просьбой о пощадѣ.-- При всякомъ удобномъ случаѣ казаки пускали въ ходъ свои обычныя сноровки. Съ ночь на 14-е мая Г. М. Иловайскій 4-й отрядилъ сотню казаковъ съ приказаніемъ залечь имъ въ лѣсу, а утромъ выслалъ 30 чел. къ д. Альтенъ-Кирхенъ выманить французовъ. Какъ ни задирали казаки, конница не поддалась; вмѣсто того выступила пѣхота "въ большомъ числѣ", за которой слѣдовало конное прикрытіе. Казаки искусно завели пѣхоту на свою засаду. Подпоковникъ Бѣлогородцевъ выскочилъ изъ лѣса, ударилъ всей сотней непріятелю во флангъ: французы разбѣжались, 40 чел. осталось въ плѣну. Дня черезъ три послѣ этого есаулъ Болдыревь съ небольшимъ отрядомъ подползъ къ самымъ бивуакамъ: сдѣлавши залпъ, казаки уложили человѣкъ 20 и ускакали въ лѣсъ. Пока французы опомнились, -- ихъ и слѣдъ простылъ.
Любопытна первая встрѣча казаковъ съ французскими кирасирами, или, какъ ихъ называлъ Наполеонъ, "желѣзными людьми". Это случилось въ сраженіи подъ г. Гейльсбергомъ, гдѣ наша армія отбивалась цѣлый день въ своихъ окопахъ; казаки, но обыкновенію, тревожили тылъ и флангъ французовъ. Денисову пришлось стоять съ бригадой за болотистымъ ручьемъ. Онъ уже сдѣлалъ пять атакъ и теперь приводилъ въ порядокъ разстроенныя сотни.
-- Латники! Латники! заговорили вдругъ казаки, завидя на томъ берегу 2 эскадрона "желѣзныхъ людей". Кирасиры перешли ручей и вразсыпную атаковали донцовъ. Первый ударъ былъ жестокъ, казаки подались, но такъ же скоро оправились, окружили латниковъ и стали колоть ихъ пиками. Однако наконечники гнулись, даже вовсе ломались; кирасиры сѣкли донцовъ своими тяжелыми палашами, ударъ за ударомъ, точно топорами. Казацкая смѣтка и тутъ взяла верхъ: "Колпаки долой!" крикнулъ кто-то въ свалкѣ, и казаки начали сбивать имъ шишаки, послѣ чего смѣло били по головамъ и вышибали изъ сѣделъ. Кирасиры, "растерявъ головы", опрометью пустились назадъ, но изъ двухъ эскадроновъ одна ли ушла одна треть. Казацкой удали не было границъ, что можно подтвердить еще однимъ примѣромъ. Войсковой старшина Ефремовъ налетѣлъ среди бѣла для на французскаго маіора, который имѣлъ неосторожность отъѣхать отъ своего баталіона и стоялъ въ сторонѣ, о чемъ-то задумавшись. Въ одинъ мигъ онъ лишился сабли, его лошадь подхвачена за поводъ, и онъ скачетъ, самъ не зная куда, невѣдомо съ кѣмъ. Долго маіоръ не могъ понять, какъ это онъ, не покидая батальона, очутился въ плѣну?
Подъ Гейльсбергомъ наши отбились отъ французовъ, но спустя нѣсколько дней были разбиты подъ Фридландомъ. 36 французскихъ орудій подъѣхали сначала на 600 шаговъ, потомъ придвинулись на полтораста и открыли такой губительный огонь, что наша артиллерія умолкла, 1-я линія дрогнула, изъ 2-й линіи бросились полки Лейбъ-Егерскій, Измайловскій и Конно-гвардейскій, по съ мѣста были разстроены. Измайловцы потеряли въ нѣсколько минутъ 400 челов., имѣя-то всего 500. Напрасно Багратіонъ, Раевскій, Багговутъ, Марковъ, Ермоловъ, наши лучшіе генералы, пытались водворить порядокъ въ той ужасной тѣснотѣ, въ какой очутились русскія боевыя линіи. Князь Багратіонъ обнажилъ даже свою шпагу, что дѣлалъ онъ чрезвычайно рѣдко; напрасно онъ ободрялъ Московскій Гренадерскій полкъ, остатки котораго окружали его лошадь. Онъ напоминалъ Италію, походы, славныя битвы -- нѣтъ, ничего не помогало: французскія колонны валили впередъ съ криками: "Да здравствуетъ императоръ!" -- Тогда князь Багратіонъ началъ переправлять войско на лѣвый берегъ Алле; мосты уже были объяты пламенемъ. Наши потеряли подъ Фридландомъ 15 т. и десятка полтора орудій.
Воина была кончена, русскіе отступали къ Нѣману. На всемъ этомъ длинномъ пути казаки, вмѣстѣ съ башкирами, Павлоградцами и 1-мъ Егерскимъ полкомъ, прикрывая движеніе арміи, дали ей возможность отступить въ порядкѣ, сберегли ея артиллерію, обозы. Особенно стремительно наступали французы на третій день послѣ сраженіи. Платовъ устроилъ въ лѣсу засѣки, за которыми посадилъ спѣшенныхъ казаковъ. Дружнымъ залпомъ изъ-за первой засѣки донцы задержали наступленіе непріятельской пѣхоты; когда же подъѣхала къ ней артиллерія, они отошли за вторую засѣку, потомъ за третью; тѣмъ временемъ русскій арріергардъ успѣлъ порядочно уйти. Французы послали въ обходъ конницу. Тогда Платовъ покинулъ лѣсъ, отошелъ къ деревнѣ Битеневъ, гдѣ устроилъ всѣ находившіеся при немъ полки къ бою. Французскіе эскадроны приближались на рысяхъ. Донцы встрѣтили ихъ длинной лавой, сбили, вошли въ лѣсъ, откуда вскорѣ раздались залпы пѣхоты, артиллеріи и появились цѣлыя колонны. Платовъ тотчасъ отступилъ. Французскіе фланкеры сгоряча заскакали впередъ -- это не прошло имъ даромъ: казаки переловили ихъ всѣхъ до единаго на глазахъ непріятеля.-- Такъ отважно и неутомимо прикрывали донцы наши разстроенные, утомленные полки. Но и сами они натерпѣлись не мало. Край былъ раззоренъ, обезлюденъ; если гдѣ и уцѣлѣли кое-какіе запасы, то нѣмцы тщательно ихъ укрывали, закапывая въ ямы, чтобъ ничего не досталось русскимъ. Ни хлѣба, ни овса, даже соломы нельзя было достать въ странѣ, призвавшей насъ на помощь. На что ужъ казаки промыслить мастера -- и тѣ по цѣлымъ днямъ оставалось не ѣвши; лошадки подбились, отощали -- и такъ шли до самаго Нѣмана, гдѣ воина прикончилась Тильзитскимъ миромъ. Донцы были утѣшены и вознаграждены царскими милостями. Въ похвальной грамотѣ 1811 года Государь такъ отзывался объ ихъ службѣ: "Врожденная бдительность донскихъ воиновъ, на полѣ брани воспитанная, исчисляла всѣ движенія, наблюдала предпріятія, предупреждала сокровеннѣйшія намѣренія непріятеля и недремлющимъ окомъ главнокомандующему служила". При этой же грамотѣ было пожаловано отъ лица благодарнаго отечества знамя "съ изображеніемъ отличныхъ дѣяній войска Донскаго".
VIII.
Станичный бытъ донцовъ.
По мѣрѣ того, какъ казачество умножалось приростомъ населенія и наплывомъ бѣглецовъ изъ-за Московскаго рубежа, оно распространялось и въ ширь, занимая своими поселеніями привольные берега Дона и его притоки: Донецъ, Медвѣдицу, Хоперъ, Бузулукъ. По заведенному обычаю, новоселы окружали заимку землянымъ валомъ, со рвомъ впереди, или, по крайной мѣрѣ, обносили ее плетнемъ, перепутаннымъ терновникомъ, отчего эти первыя поселенія и назывались городками. Наконецъ, настала пора, когда уже не было надобности поддерживать даже такую зыбкую ограду: лѣтъ около 200 тому назадъ, бывшіе городки стали именоваться станицами, что означало наступленіе болѣе мирныхъ временъ. Впрочемъ, названіе "городокъ" исчезло не сразу и не повсюду; есть старожилы, которые еще его помнятъ. Между донскими станицами много такихъ, которыя считаютъ за собой нѣсколько вѣковъ; помимо уцѣлѣвшихъ кое-гдѣ валовъ, онѣ или хранятъ святыни казачества, или памятны какимъ-нибудь событіемъ, близкимъ сердцу сынамъ Дона. Такова, напримѣръ, Усть-Медвѣдицкая. Въ оградѣ станичнаго храма стоитъ черная гранитная колонна, съ крестомъ на верху: это могила донского атамана Власова, того самаго, который защищалъ Черноморскую кордонную линію отъ набѣговъ горцевъ, который бодро подвизался на атаманскомъ поприщѣ, будучи 80-ти-лѣтнимъ старцомъ. Это былъ одинъ изъ лучшихъ вождей Дона и Кубани. Пяти-избянская, древняя станица -- родина Денисовыхъ: Дениса-батыря и двухъ храбрыхъ генераловъ -- графа Ѳедора Петровича и войсковаго атамана, сподвижника Суворова, Андріана Карновича. Герой Дона, Баклановъ, родился въ Гугнинской станицѣ; она же считается родиной партизана Ефремова; станица Цымлянская прославилась своими виноградниками. Сказываютъ, что царь Петръ Великій, проѣзжая Дономъ, замѣтилъ, что т утъ долженъ произрастать съ успѣхомъ виноградъ. Онъ выписалъ изъ Франціи мастеровъ, лозу и приказалъ разсадить ее близъ Цымлянской станицы. На побывкѣ въ Парижѣ, царь, между прочимъ, навѣстилъ инвалидовъ, доживавшихъ свои вѣкъ на королевскомъ иждивеніи, а когда вернулся домой, послалъ имъ уже отъ себя въ гостинецъ нѣсколько бочокъ донского вина.
Романовская станица основана вскорѣ послѣ избранія русскими людьми на царство Михаила Ѳедоровича Романова. Донцы показали тогда свою вѣрность престолу тѣмъ, что посѣкли прелестниковъ Заруцкаго и Марины, жены Дмитрія Caмозванца, которые разсчитывали продолжать тутъ смуту, а донцы поклялись служить вѣрно и нелицепріятно новому царю, избраннику народному. Въ честь Царскаго Дома и станица названа Романовскою. Кочетовская и Раздорская станицы также славятся виноградниками, кромѣ того, красотою мѣста и великолѣпіемъ храмовъ Божьихъ. Святыя иконы въ храмѣ Раздорской станицы блестятъ брилліантами, жалованными монархами. Въ своемъ мѣстѣ было упомянуто, что Раздоры -- одно изъ первыхъ поселеній донцовъ. Древній Черкаскъ, нынѣшняя Старо-Черкасская станица, вмѣщала въ себѣ 11 станицъ, въ числѣ коихъ была одна татарская. Онѣ были окружена десятью "раскатами", или бастіонами, на которыхъ стоило 100 пушекъ. Дома въ городѣ были деревянные, построены на сваяхъ, и такъ тѣсно, одинъ возлѣ другого, что часто выгорали цѣлыя улицы; не разъ взлетала на воздухъ и "пороховая казна". Послѣ одного изъ такихъ взрывовъ выступило озерцо, которое существуетъ и теперь. Кромѣ того, городъ терпѣлъ отъ воды; бывали годы, что затопляло не только городъ, но и его окрестности. Не смотря на эти невзгоды, древній Черкаскъ кипѣлъ въ старину какъ котелъ: пристани были покрыты судами, площади волновались народомъ. Тутъ сходились ногаи, калмыки, русскіе торговые люди изъ Воронежа, Бѣлгорода, Ливенъ, Ельца и Оскола. Здѣсь приставали турецкія и московскія посольства со своими богатыми и многолюдными свитами; здѣсь же копились и казаки съ береговъ Днѣпра, Терека и Яика. Площади Черкаска пестрѣли разнообразіемъ одеждъ и бранныхъ доспѣховъ. Царь Петръ Великій, во время Азовскаго похода, увидѣлъ ли площади молодца, который, прогулявъ даже свою рубаху, сидѣлъ, пригорюнившись, на боченкѣ, опираясь на ружье.-- "Отчего же ты не сбылъ ружья вмѣсто рубахи?" -- спросилъ царь.-- "Сбыть ружье казаку не пригоже", -- отвѣтилъ гуляка: "съ ружьемъ я и службу царскую отбуду, и шелковую рубаху добуду". Отвѣтъ полюбился царю. Онъ тогда же пожаловалъ войску донскому гербъ, на которомъ былъ изображенъ сидящій на боченкѣ полу-обнаженный казакъ съ приподнятымъ надъ головой ружьемъ. Этотъ гербъ просуществовалъ около 60 лѣтъ. Изъ памятниковъ старины здѣсь уцѣлѣлъ величественный храмъ Воскресенія Господня. Онъ строился 14 лѣтъ и сооруженъ по плану великаго царя, который пожертвовалъ на него деньги, желѣзо, утварь и два колокола. Въ притворѣ храма хранится доска съ надписью, что казаки, изнуренные азовскимъ сидѣніемъ, дали обѣщаніе построить въ своемъ городѣ храмъ, если Онъ, милосердый, поможетъ имъ отсидѣться и увидѣть свою родину; что они достославно отсидѣлись и возвратились въ свой городъ, но замедлили выполнить данный Богу обѣтъ, почему и подверглись лютой моровой язвѣ. Язва прекратилась, когда они начали строить деревянную церковь, которая два раза была построена и два раза горѣла, что, наконецъ на мѣстѣ деревянной, была выстроена нынѣшняя, каменная. Иконостасъ ея рѣзной -- виноградныя лозы и грозди; весь снизу до верха покрытъ образами въ серебряныхъ окладахъ. Трое царскихъ вратъ сдѣланы изъ чистаго серебра: большое мѣдное паникадило въ 5 ярусовъ огней памятно тѣмъ, что добыто казаками въ Азовской крѣпости, въ 1637 году. Священная утварь вся серебряная или золотая, украшенная драгоцѣнными камнями; есть небольшой ручной крестъ, цѣнимый въ 10 т. рублей; онъ весь осыпанъ алмазами, есть еще серебряный ковшъ съ портретомъ императрицы Елизаветы Петровны. Въ окладахъ всѣхъ иконъ и въ утвари собора заключается болѣе 60 пудовъ серебра и полъ-пуда золота. Во всѣхъ же четырехъ церквахъ станицы серебра болѣе 100 пудовъ, жемчуга 25 фунтовъ, драгоцѣнныхъ камней до 5 тысячъ. Все это добыча меча, приношенія, обѣщанныя въ трудную минуту на полѣ брани. У самаго входа въ соборъ, на правой сторонѣ дверей, виситъ толстая желѣзная цѣпь, которою былъ прикованъ Стенька Разинъ передъ отправкою въ Москву. Въ своемъ мѣстѣ упомянуто, что Стенька прослылъ колдуномъ, могъ летать по воздуху какъ птица и плавать въ водѣ рыбой. Старью казаки боялись, что простая цѣпь его не удержитъ: начертитъ разбойникъ уголькомъ лодку, приложитъ руку и очутится на Волгѣ. Вотъ почему надъ цѣпью отпѣли молебенъ, окропили ее святой водой, послѣ чего и приковали Стеньку на паперти, куда нечистой силѣ уже не было входа. Съ высокой соборной колокольни открываются во всѣ стороны чудныя мѣста, вблизи стоятъ домики, окруженные зеленью; вдали, къ сѣверу, виденъ Новочеркаскъ, верстахъ въ шести зеленѣютъ валы покинутой крѣпости, а на западѣ, въ семи верстахъ отъ станицы, обозначается небольшимъ лѣсомъ урочище Монастырское, куда, бывало, удалились одинокіе, посѣдѣлые въ бояхъ, чисто искалѣченные казаки доживать остатки дней въ землянкахъ. Они были отшельниками и въ то же время, служили стражами своей родины. 200 лѣтъ тому назадъ, донцы возвращались какъ-то съ набѣга съ богатой добычей, съ ясыремъ. Былъ вечеръ, когда она причалили къ берегу родной земли у Монастырскаго урочища, не хотѣлось побѣдителямъ черезъ позднее время утерять почетную встрѣчу: они порѣшили переночевать у своихъ старцевъ, а въ городъ послали сказать, что прибудутъ на утро. Зашумѣлъ Черкаскъ, какъ въ большой праздникъ, радостная вѣсть перебѣгала имъ дома въ домъ; отцы, братья и жены, захвативъ боченки въ виномъ или медомъ, спѣшили въ урочище встрѣтить своихъ семейныхъ. Тутъ зажгли костры, и началось пированье, широкое, разгульное, первое послѣ бранныхъ трудовъ и долгаго поста. Всѣ упились, поснули, а, тѣмъ временемъ, съ задонской степи подвигались басурманы и, выждавъ, когда стала разгораться утренняя заря, набросились на спящій казацкій станъ, и всѣхъ, кто въ немъ былъ, перерѣзали до единаго. Съ тѣхъ поръ, въ субботу сырной недѣли, ежегодно совершается сюда крестный ходъ и правится панихида по убіеннымъ.
Черкаскъ, какъ сказано, много терпѣлъ отъ наводненій: если и сходила вода, то оставались болота, которыя заражали воздухъ гнилью, отчего городъ превращался въ больницу. Бывали годы, когда тихій Донъ подтоплялъ и самый соборъ. Такъ называемое "Краснощековское" наводненіе получило свое названіе оттого, что тѣло умершаго атамана оставалось безъ погребенія 2 мѣсяца, потому что, за все это время не было въ городѣ лоскутка сухой земли чтобы выкопать могилу. Въ царствованіе Императора Александра I, атаманъ Платовъ, испросивъ Высочайшее разрѣшеніе, перенесъ Черкаскъ на другое мѣсто, извѣстное нынѣ подъ именемъ Новочеркаска, въ 25-ти верстахъ отъ Старочеркасской станицы. Это совсѣмъ новый городъ, на европейскій образецъ. Противъ дворца Августѣйшаго атамана всѣхъ казачьихъ войскъ стоитъ изображеніе основателя, въ развѣвающейся буркѣ, съ гетманскою булавою въ одной рукѣ и обнаженной саблей въ другой. Бывшій атаманъ устремляется съ возставшимъ народомъ въ кровавую сѣчу съ нахлынувшимъ врагомъ.-- То на память о двѣнадцатомъ годѣ. Главную же святыню донцовъ, гордость и украшеніе Новочеркаска составляютъ его "регаліи", т. е. насѣки, перначи, бунчуки, серебряныя трубы, знамена и грамоты, добытыя кровью отцовъ. Они хранятся въ Войсковомъ Управленій, гдѣ, между прочимъ, выставлены портреты всѣхъ трехъ Августѣйшихъ атамановъ въ казачьей формѣ. Царскія грамоты лежатъ въ большомъ серебряномъ ковчегъ, украшенномъ драгоцѣнными камнями; сабля Императора Александра I положена въ особый, также серебряный ковчегъ. По стѣнамъ развѣшены портреты всѣхъ донскихъ атамановъ, начиная съ Данилы Ефремовича Ефремова, перваго атамана, назначеннаго Высочайшею властью. Онъ, его сынъ, Степанъ Даниловичъ, и Алексѣй Ивановичъ Иловайскій изображены въ парчевыхъ кафтанахъ, съ широкими золотыми поясами; на груди медаль на Андреевской лентѣ, и въ рукѣ булава. Слѣдующіе за ними атаманы -- уже въ генеральскихъ мундирахъ, со многими знаками монаршихъ отличій.
Въ каждой станицѣ твердо держались обычаи и порядки, завѣщанные первыми насельниками Дона. Каждая станица управлялась "сборомъ", и въ сборѣ принималъ участіе всякій казакъ, за исключеніемъ опороченныхъ. На станичные сборы сходились всѣ казаки, гдѣ бы они ни жили, изъ самыхъ дальнихъ хуторовъ; съѣзжались обыкновенію передъ каждымъ воскресеніемъ или праздничнымъ днемъ, всѣ верхами. Но судили-рядили только люди старые, почтенные, почему на Дону издревле слово "старикъ" служило какъ бы почетнымъ званіемъ. Однако, въ общество стариковъ допускались и молодые казаки, которые отличили себя или службой, или умомъ, или же примѣрною жизнью. Станичные сборы благодѣтельно дѣйствовали на добрые правы казачества. Казаки всегда дорожили правомъ судить и рядить наравнѣ съ другими. Каждый казакъ добивается этой чести; зачастую онъ искалъ случаи совершить подвигъ, потому что званіе урядника или георгіевскій крестъ давали ему мѣсто въ сборѣ, возлѣ почетныхъ старшинъ. Часто казакъ выбивался изъ силъ, переносилъ голодъ и холодъ, лишь бы не прослыть трусомъ или нѣженкой и сохранить честное казацкое имя. Ворамъ, клятвопреступникамъ не было тогда мѣста на Дону. Зато оставленныя на покосѣ или гдѣ бы то ни было вещи -- никогда никто не тронетъ. Точно также утерянные по дорогѣ: кнутъ, топоръ, налигачъ или путы, приносились въ станицу; по дворамъ, безъ всякой опаски, держали скотъ, лошадей, и хранили домашнее хозяйство; развѣшивали дли просушки бѣлье. Воровство лошадей началось не болѣе 100 лѣтъ тому назадъ.
На сборахъ рѣшались всѣ домашнія станичныя дѣла, чинился судъ и расправа, выслушивались распоряженія властей и обсуждались приготовленія къ походу. Чтобы собрать кругъ въ необычное время, есаулъ прежде всего дѣлалъ "закличку", т. е. разъѣзжалъ по улицамъ и зычнымъ голосомъ выкрикивалъ: "Атаманы-молодцы, вся честная станица Пяти-избянская, или тамъ какая другая -- сходитесь на бесѣду, на майданъ, ради станичнаго дѣла, а кто не придетъ, на томъ станичный приговоръ -- осьмуха!" Мало-по-малу, кругъ собирался. Выходитъ казакъ на середину, кланяется земно на всѣ четыре стороны, потомъ подходитъ къ атаману и разсказываетъ свое дѣло. Старики слушаютъ. Когда казакъ кончилъ, атаманъ говорилъ: "Есаулъ, вели помолчать". Есаулъ кричитъ чтобы казаки умолкли, при чемъ поднимаетъ трость и бьетъ о матицу: "Помолчите-ста, атаманы-молодцы!" Тогда встаетъ атаманъ и докладываетъ: "Атаманы-молодцы! Помолчите! Проситъ Аксенъ Пахомычъ о томъ-то. Что скажете: дать или не дать?" -- "Въ добрый часъ!" -- отвѣчаютъ, если хотятъ дать. Точно также рѣшалось и всякое другое дѣло. Положимъ, идетъ судъ, атаманъ докладываетъ: "Вотъ честная станица! Старики присудили наказать его плетьми за кражу: какъ прикажете -- простить его или наказать?" Эти два слова: "Въ добрый часъ" или "не надо" -- рѣшали безповоротно всякое дѣло. Главнымъ дѣломъ на судѣ было миротвореніе: атаманы и старики сами кланялись спорщикамъ, чтобы они помирились, не ѣздили судиться въ Черкаскъ. Иные, упорные ни за что но сдавались. Сядутъ бывало, оба къ одинъ каюкъ и плывутъ въ Черкаскъ тягаться. Иногда по дорогѣ выпьютъ, еще пуще разсорятся, а случалось, и помирятся. Тогда уже гребутъ назадъ. Имъ и горя мало, что верстъ 200 помахали руками, зато въ станицѣ всегда ждала ихъ долгая встрѣча -- подходили старшины и атаманы, поздравляли съ миромъ. Если же казакъ обзоветъ другого позорной кличкой или больно выбранитъ, а самъ, къ тому же былъ неправъ, такой долженъ принять "очистку". По приговору, обиженный бралъ въ руки палку, отмѣривалъ ее по локоть, отрубалъ, потомъ билъ обидчика по ногамъ, приговаривая при всякомъ ударѣ: "Очисть!" Билъ, пока сборъ не скажетъ: "Буде, очистилъ!" Этимъ наказаніемъ виновный уже считался очищеннымъ навсегда, какъ бы и не проштрафился. Такой обычай водился еще въ концѣ царствованія Императрицы Екатерины II.
На сборахъ же читались по всеуслышаніе распоряженія по всему войску, напримѣръ, опасныя грамоты, оповѣщавшія о какомъ-либо худомъ слухѣ. Читали ихъ обыкновенно станичные писаря, которыхъ нарочито для этого и выбирали. Послѣ того, какъ грамота прочитала, оставляли съ нея списокъ, а подлинную отсылали дальше, въ слѣдующую станицу. Письменные казаки въ тѣ поры бывали на рѣдкость. Если писарь не случался на мѣстѣ, то есаулъ выдавалъ вмѣсто росписки деревянныя рубежки по числу пересылаемыхъ пакетов или колодниковъ: пять рубежекъ -- значило, пять колодниковъ. Такія рубежки выдаются нынче пастухамъ въ полученіи овецъ. Да и писарямъ было немного работы; одинъ старикъ-писарь сказывалъ, что гусиное перо служитъ ему цѣлый годъ. Особенно долго и дѣловито толковали казаки, выслушавъ объявку о походѣ: когда и гдѣ собираться, какими путями двигаться и что съ собой запасать. Тутъ ужъ обсуждалась всякая мелочь, потому что по понятіямъ бывалыхъ людей, въ походахъ не нужно предусмотрѣть, нѣтъ такой мелочи, о которой не стоило бы поговорить.
Такъ какъ въ старину все дѣлалось по обычаю, завѣщанному отъ отцовъ, то, выходя изъ домовъ, казаки прощались со всѣми сосѣдями и просили ихъ заботиться о покидаемыхъ семьяхъ, потомъ отправлялись въ станичную церковь, куда вслѣдъ за ними домочадцы несли вооруженіе, а жены выводили на площадь коней, обряженныхъ по-походному. У святаго храма встрѣчалъ казаковъ батюшка. въ полномъ облаченіи, служилъ напутственный молебенъ, послѣ чего окроплялъ святой водой самого воина, потомъ его оружіе и даже коня. Изъ церкви казаки, предшествуемые батюшкой, ходили на кладбище, гдѣ творилась общая панихида по усопшимъ, и каждый казакъ, припавши къ родной могилѣ, испрашивалъ благословеніе родителей, послѣ чего, набравши въ мѣшочекъ щепотку земли и поцѣловавъ ее, съ благословеніемъ надѣвалъ себѣ на нею. Такимъ образомъ, если доведется казаку принять смерть на чужбинѣ, родная земля прикроетъ ихъ прахъ. Когда, наконецъ, наступала пора садиться въ сѣдло, жена кланялась коню въ ноги съ приговоромъ: "Несись, родной, съ нимъ въ бой, принеси его назадъ живьемъ-здоровымъ". Мать благословляла образомъ, отецъ, вручая сыну пику, говорилъ: "Вотъ тебѣ моя пика, древко можетъ сломаться, но копье привози домой, пригодится и твоему сыну".-- Переходя Донъ, станичники черпали священную для нихъ воду, мочили ею голову, утирали лицо, глаза, и потомъ, поклонившись землѣ и помолясь на Божій храмъ, направляли коней въ придонскія степи. Густое облако пыли скоро скрывало казачью силу отъ взоровъ семейныхъ, долго и тоскливо глядѣвшихъ въ безбрежную даль.
Въ прежнее время маршрутовъ не давали, а просто называлось мѣсто, куда казакамъ прибыть и какихъ городовъ держаться въ пути. Полки двигались не въ полномъ составѣ, а малыми командами, по станицамъ, чтобъ легче было довольствоваться; шли напрямикъ, не нуждаясь въ дорогахъ. Ни горы, ни рѣки не задерживали казаковъ. Они поднимались на горныя выси, спускались въ овраги, переплывали рѣки. Путемъ-дорогой, а голодные казаки учились ратному дѣлу: итти по звѣздамъ, по вѣтру, черезъ лѣса, какъ лучше вскочить въ село, прикрыться бугоркомъ или чѣмъ тамъ случится, какъ наводить непріятеля въ засаду. Такимъ образомъ, мало-по-малу, навострились глаза и уши, получалась сноровка и сметка. Къ развѣдкамъ о непріятелѣ казаки пріучались тѣмъ, что ихъ разсылали въ одиночку въ окрестныя села добыть языка или доставить вѣсть, посылали за сотни верстъ разыскать полковой штабъ и т. д. Тогда же они пріучались стрѣльбѣ съ коня, наѣзжали молодыхъ лошадей и, наконецъ, доходили до такого проворства, что при первой же встрѣчѣ удивляли враговъ. Благодаря такому способу передвиженія, казаки приходили на мѣсто не только въ исправности, но совершенно обученные, готовые къ битвамъ и дальнѣйшимъ походамъ. Въ походныхъ колоннахъ стали водить казаковъ сравнительно недавно.
Оторванные отъ родины, на далекой чужбинѣ казаки составляли военное братство: они помогали другъ другу въ нуждахъ, дѣлили между собой радости и горе, послѣднюю копѣйку или же сухарикъ, умирали другъ за дружку. Старые казаки поучали молодыхъ выручать товарища изъ бѣды, гдѣ бы таковая ни приключилась -- на аванпостахъ-ли, въ схваткахъ, въ преслѣдованіи -- все равно, клади душу за своего. Они же ревниво слѣдили и за добронравіемъ молодыхъ. По всѣмъ этимъ причинамъ казаковъ одной и той же станицы никогда не разбивали по разнымъ сотнямъ и въ сотнѣ ставили ихъ подрядъ, не по ранжиру. Каждый казакъ боялся чѣмъ-нибудь худымъ опозорить свою станицу, опорочить честное имя отцовъ, которое онъ почиталъ наравнѣ со святою хоругвью. Бывали случаи, что оплошность односума товарищи искупали кровью.
Отдѣльныя станицы, на службѣ царской, какъ бы соревнуя между собой, старались перещеголять одна другую въ удальствѣ, въ богатырствѣ. Такъ, напримѣръ, прославились: Раздорская, Кочетовская, Пяти-избянская и Букановская. Многіе казаки изъ этихъ станицъ дослужились до высокихъ чиновъ. Прочія станицы рвались изо всѣхъ силъ къ отличіямъ, и если начальство сравнивало ихъ съ Раздорцами или Пяти-избянцами, то это названіе принималось какъ высшее отличіе. Самыя же станицы гордились заслуженной славой, внушая ту же гордость подросткамъ и дѣтямъ.
До 1775 года, при выступленій въ походъ, вся полковая старшина назначалась по выбору, вольными голосами. Возвратившись на родину, старшина теряла свои привилегіи, и только одни наѣздники на всю жизнь сохраняли почетное званіе "царскихъ слугъ". Эти считали себя выше старшинъ. Въ бою они держались отдѣльно, имѣя подъ рукой поддержку отъ своей же братіи, подъ названіемъ "крыльщиковъ", въ прусскую войну былъ царскій слуга Ефимъ Ермолаевичъ Koтельниковъ. Онъ, по желанію фельдмаршала, поскакалъ со своими крыльщиками прямо противъ пруссаковъ, стоявшихъ въ боевомъ порядкѣ, выхватилъ прусскаго генерала и доставилъ его фельдмаршалу. Когда его хотѣли наградить полковничьимъ чиномъ, Котельниковъ со слезами отмолился отъ этой чести; въ концѣ воины онъ сложилъ тамъ свою богатырскую голову. Иванъ Самойловичъ Текучевъ тоже поймалъ въ одномъ сраженій прусскаго генерала и такъ же, какъ Котельниковъ, отказался отъ чиновъ. Много было такихъ случаевъ, что храбрѣйшіе наѣздники отказывались отъ дальнѣйшаго повышенія. Было-ли то смиренномудріе, или они боялись потерять славу царскихъ слугъ -- неизвѣстно. Старики говорятъ, что причиною было и то, и другое вмѣстѣ.
Въ мирной станичной жизни казаковъ выдѣлялся особою торжественностью день, когда выбирался атаманъ. Это бывало обыкновенно въ какой-нибудь большой праздникъ, напримѣръ: Богоявленіе, Новый Годъ, или въ четвергъ на сырной недѣлѣ. Послѣ утрени всѣ казаки собирались въ станичную. Посидѣвши чинно малое время, поднимался съ мѣста атаманъ, молился Богу, кланялся на всѣ четыре стороны и говорилъ: "Простите, атаманы-молодцы, въ чемъ кому согрѣшилъ!" Станичники ему въ отвѣтъ: "Благодаримъ Акимъ Ѳеклистычъ, что потрудился! " Тогда атаманъ кладетъ насѣку на столъ, подложивъ подъ нее шапку и садится къ сторонкѣ. Однако, его опять сажаютъ на первое мѣсто.-- "Кому, честная станица, прикажете взять насѣку?" долженъ спросить тотъ-же атаманъ. Тутъ всѣми голосами кричать:-- "Софрону Самойловичу! Сафрону Самойловичу!" Три раза подавался голосъ, а если раздѣлятся, то и больше. Выкликаемому такимъ путемъ временно вручалась насѣка для выбора атамана. Софронъ Самойловичъ, принявъ насѣку, въ свою очередь, громко возглашаетъ: "Вотъ, честная станица Пяти-избянская, или тамъ какая другая, -- старый атаманъ годъ свой отслужилъ, а вамъ безъ атамана быть нельзя, такъ на кого честная станица покажете?" Какъ громомъ грянули станичники: "Макея Яковлевича!" Другіе -- "Якова Матвѣича!" Третьи -- своего... Надо имѣть чуткое ухо, чтобы распознать, на кого больше голосовъ. Старикъ Софронъ спрашиваетъ другой разъ, третій: ему все тѣмъ-же громомъ отвѣчаютъ. Тогда, замѣтивъ, что за Яковомъ Матвѣевичемъ больше голосовъ, вручаетъ ему насѣку; старики накрываютъ его шапками, и онъ садится рядомъ съ прежнимъ атаманомъ на большое мѣсто. Послѣ этого сдастъ свою насѣку есаулъ, на его мѣсто выбираютъ другого; еще выбираютъ десять лучшихъ людей въ подписные старики, судьи. Обязанность ихъ заключалась въ томъ, чтобы, въ случаѣ нашествія непріятеля, бѣжать по полямъ и покосамъ, со знаменами, призывая всѣхъ въ осаду; кромѣ того, мирить враждующихъ, держать очередь на службу, объявлять на сборѣ имена виновныхъ, наконецъ, давать сказки, чтобы не подписались къ станицѣ бѣглые.-- Насѣка, о которой упоминалось, въ старину была простая терновая палка, испещренная ножемъ еще на корнѣ, отчего она и пестрѣла. Впослѣдствіи стали употреблять гладкую лакированную трость, съ серебряной булавой. Четвергъ сырной недѣли былъ въ то же время днемъ гульбища которое продолжалось вплоть до вечера воскресенья -- или пѣшее, или конное въ полномъ воинскомъ вооруженіи. Атаманъ заранѣе оповѣщалъ станицу, чтобы гульба происходила чинно, по старинѣ. Тутъ-же, на сборѣ, станица дѣлилась на нѣсколько "компаній" или командъ. Каждая компанія избирала своего ватажнаго атамана, двухъ судей и квартирмистра. По просьбѣ выборныхъ, имъ выдавались изъ станичной избы знамена и хоругви. На рубежѣ съѣзжались компаніи изъ сосѣднихъ станицъ, также со знаменами, подъ начальствомъ своихъ атамановъ и стариковъ. Послѣ обычныхъ привѣтствій продѣлывали "шермиціи", т. е. разныя воинскія упражненія и кулачный бой. Если компанія гостила у кого-либо въ домѣ, то знамена выставлялись во дворѣ, при особомъ дозорцѣ, по назначенію квартермистра, обязанность котораго заключалась въ томъ, чтобы извѣщать домохозяевъ, куда команда намѣрена отправиться. Въ прощеное воскресенье, подъ вечеръ, выставлялся на площади кругъ изъ скамеекъ, въ серединѣ ставили накрытый столъ съ закуской и напитками. По мѣрѣ того, какъ съѣзжались или сходились компаніи, все населеніе станицы спѣшило сюда же покончить день по-христіански. Наконецъ, всѣ въ сборѣ, атаманъ при насѣкѣ вышелъ со стариками подъ жалованнымъ значкомъ, который, вмѣстѣ съ прочими знаменами поставили вокругъ круга; ватажки и атаманы садятся подлѣ станичнаго атамана, затѣмъ -- старики, чиновные казаки. По обычаю, сначала должны выпить общественной сивушки за Высочайшее здравіе, потомъ -- войскового атамана, всего великаго войска донского и, наконецъ, честной станицы. Ружья въ это время палятъ неумолчно; народъ шумитъ, волнуется, сумятица небывалая. Покончивши питье, атаманы поднялись съ мѣстъ, и ужъ тутъ всѣмъ народомъ молятся либо на востокъ, либо обратясь на церковь, послѣ чего другъ съ другомъ прощаются -- поклонами и цѣлованіемъ. Только и слышно: "Прости, Христа ради, въ чемъ согрѣшилъ".-- "Богъ проститъ", -- въ отвѣтъ. Знамена относятся въ атаманскій домъ, народъ расходится, чтобы попрощаться на дому съ родными и сосѣдями.
О первобытной одеждѣ казаковъ было уже сказано въ своемь мѣстѣ. Со временемъ, при накопленій богатства, казаки любили наряжаться, при чемъ многимъ попользовались отъ народовъ азіятскихъ. Та одежда, которой любили щегольнуть донцы, записана въ одной старинной пѣснѣ:
"Внизъ по матушкѣ Камышинкѣ-рѣкѣ,
"Какъ плывутъ тамъ, восплываютъ два снарядные стружка;
"Они копьями, знамены, будто, лѣсомъ поросли.
"На стружкахъ сидятъ гребцы, удалые молодцы,
"Удалые молодцы, все донскіе казаки,
"Донскіе, гребенскіе, запорожскіе.
"На нихъ шапочки собольи, верхи бархатные,
"Пестрядинныя рубашки съ золотымъ галуномъ,
"Астраханскіе кушаки полушелковые,
"Съ заческами чулочки, да все гарусные,
"Зеленъ-сафьянъ сапожки, кривые каблуки.
"Они грянутъ и гребутъ, сами пѣсни поютъ.
"Они хвалятъ, величаютъ, православнаго царя,
"Православнаго Царя -- Императора Петра."
Когда на Дону завились овцы, казаки одѣвались въ собственное платье, вытканное дома: сѣрый или черный чекмень, въ праздники -- бѣлый. Послѣ прусской и турецкой войнъ стали носить чекмени тонкаго сукна и шелковые кафтаны. Шили на образецъ польской одежды: черкески съ пролетами въ рукавахъ, при чемъ рукава закидывались за спину; у чекменей пола съ полой не сходились; шапки носили съ суконнымъ шлыкомъ на кожаной подкладкѣ; на околышкѣ и шлыкѣ нашивался позументъ; на ногахъ -- лапти, поршни, сапоги. Женское платье также на покрой азіятскій: сарафаны или болѣе поздніе кубенеки, суконные и короткіе, до колѣнъ; рубаха прикрывала ноги, обутыя въ сапоги-красноголовки, съ желѣзной подковкой. Грудь кубенека украшалась пуговками и на груди же покоилось ожерелье, съ монетами по серединѣ. Пояса носили изъ матерій или же серебрянной татауры, а вѣрнѣе -- обручи на рукахъ также носили обручики. Головной уборъ дѣвицъ состоялъ изъ перевязки, усаженной вызолоченными япраками и окруженной висюльками. Женщины надѣвали кичу съ высокими рогами; сверхъ кички -- сорока, также усаженная япраками, вокругъ лба -- висюльки, а сзади -- подзатыльникъ, вышитый золотомъ и серебромъ; бисерныя нитки съ серебряными камешками свисали на спинѣ.
Русское дворянское платье начали носить не болѣе 100 лѣтъ тому назадъ. Однако, на Долу такъ привыкли къ русскому головному убору и польскому покрою мужского платья, что, когда побросали кички и начали показываться въ курткахъ, то старики, особенно же старухи, впали въ уныніе, многія ждали свѣтопреставленія. Другіе говорили, что такіе "куцефаны" потеряютъ добытую дѣдами славу, что они добровольно отдаютъ себя въ солдаты. Точно также ожидали свѣтопреставленія, когда впервые показалось женское дворянское платье, на него сбѣгались смотрѣть, какъ на что-то страшное. Однако, все прошло благополучно: тихій "Донъ Иванычъ" въ тѣхъ же берегахъ и такъ же плавно обтекаеть казацкую землю, какъ и сотни лѣтъ тому назадъ.
IX.
Какъ донцы постояли всѣмъ войскомъ за русскую землю.
12-го іюня памятнаго 1812 года 300 поляковъ переправились на лодкахъ черезъ Нѣманъ, близъ Ковно, и заняли на этой сторонѣ небольшую деревушку Понѣмуни. Лейбъ-казачій разъѣздъ отошелъ къ лѣсу. Нѣсколько десятковъ выстрѣловъ нарушили сонную тишину пустынныхъ береговъ и возвѣстили вступленіе Великой французской арміи въ предѣлы Россіи. Донцы первые ее встрѣтили, послѣдніе проводили. Въ эту тяжелую годину сыны Дона сослужили такую службу, которая останется навсегда памятной русскому народу. Пока Великая армія была въ силѣ и устройствѣ, они носились вокругъ нея какъ стаи скворцовъ, норовя, съ какой бы стороны со ущипнуть; когда же она ослабѣла, казаки терзали ее по кускамъ, какъ орлы терзаютъ хвораго быка. И это случилось въ какихъ-нибудь 7 мѣсяцевъ -- примѣръ небывалый!
При открытій военныхъ дѣйствій находилось 50 донскихъ полковъ, или до 30 т. казаковъ, кромѣ артиллеріи; летучій корпусъ Платова составляли 14 полковъ, прочіе были разбиты по корпусамъ. Служба донцовъ началась разрушеніемъ мостовъ, порчей пути, истребленіемъ продовольствія, такъ что французы сразу почувствовали тягости похода. Этого мало. Казаки не только ихъ удерживали, но, гдѣ только можно было, дрались отчаянно, "скрутя головы".-- Платовъ получилъ приказаніе прикрывать своими казаками движеніе Второй арміи, князя Багратіона, спѣшившаго изъ Литвы на соединеніе съ 1 Горной арміей. Въ авангардѣ короля Іеронима, брата Наполеона, двигались три полка уланъ отъ Новогрудка къ с. Кароличи (Минской губерніи), а тамъ стоялъ тогда Платовъ. Поляки, не зная казачьихъ сноровокъ, шли безпечно; по обѣ стороны дорога раскинулся кустарникъ, между которымъ торчали тощія деревья. Вдругъ, одновременно на обоихъ флангахъ, появились казаки -- полки Иловайскаго 5-го и Карпова 2-го. Они сбили уланъ, многихъ перекололи, остальныхъ прогнали къ Новогрудку, гдѣ находилась квартира короля. Эта первая схватка подняла духъ казачій; на счетъ ея у нихъ сложилась хорошая примѣта. На другой день Платовъ угостилъ засадой. Сотня донцовъ должна была прикрывать путь, а по сторонамъ дороги засѣли отборные казаки. Польскіе уланы, подъ начальствомъ генерала Турно, пустились въ погоню за послѣдней сотней, при чемъ, конечно, растянулись, частью разсыпались и въ эту минуту очутились среди вытянутыхъ пикъ. Болѣе 200 человѣкъ попало въ плѣнъ, самъ Турно одна ускакалъ; за нимъ гнались около 15 верстъ. Ослѣпленіе поляковъ было такъ велико, что они на слѣдующій день наскочили на такую же точно ловушку. Тогда король вмѣстѣ съ командой выдвинулъ пѣхоту и артиллерію. Багратіонъ приказалъ задержать ихъ, во что бы то ни стало, дать время выступить нашимъ обозамъ изъ Слуцка. И тутъ казаки отличились. Они два раза встрѣчали атаки непріятельской конницы и оба раза прогоняли ее вплоть до пѣхоты. Поле сраженія -- въ семи верстахъ отъ Романова -- покрылось убитыми, ранеными; 1-й конноегерскій полкъ быть тогда совершенно истребленъ казаками: онъ потерялъ 500 чел., по считая офицеровъ.
Такъ, въ продолженіе цѣлаго мѣсяца, казаки прикрывали они свое движеніе Второй арміи, между двухъ французскихъ корпусовъ, маршала Даву и короля Іеронима. Багратіонъ же, подъ защитой донцовъ, хотя съ большимъ трудомъ, но дошелъ до Бобруйска. Здѣсь атаманъ получилъ приказаніе, послѣ переправы черезъ Днѣпръ, итти на соединеніе съ Первой арміей. И тому, и другому главнокомандующему одинаково хотѣлось имѣть донцовъ при себѣ. Однако казаки сослужили еще разъ Багратіону. Переправившись черезъ Днѣпръ, они снова повернули назадъ и малыми отрядами одновременно появились съ разныхъ мѣстахъ -- подъ Могилевымъ, въ Шкловѣ, Копысѣ, подъ Оршей. Подобно огню охватили донцы огромное пространство, примѣрно на 100 верстъ, при чемъ обыскали всѣ деревушки, появлялись на всѣхъ дорогахъ, истребляли фуражировъ, мародеровъ и все то, что ими было собрано. Вся эта сумятица въ тылу французской арміи продолжалась нѣсколько дней; маршалъ Даву рѣшительно потерялъ голову: этотъ смѣлый набѣгъ сбилъ его съ толку; онъ недоумѣвали гдѣ же, наконецъ, русскіе? А между тѣмъ, Багратіонъ благополучно прослѣдовалъ черезъ Мстиславль навстрѣчу Барклаю, которыя шелъ отъ Витебска. Въ Смоленскѣ, какъ извѣстно, обѣ арміи соединились. Такъ какъ казакамъ часто случалось заставать французовъ врасплохъ, гоняться за ними по слѣдамъ, то они первые увидѣли, какъ непріятель грабитъ селенія, раззоривъ дворянскія усадьбы, насилуетъ женъ и дочерей, истязаетъ не только крестьянъ, но и священниковъ, допытывая ихъ, гдѣ лежатъ сокровища; наконецъ, какъ французы оскверняютъ храмы Божіи, не щадятъ ни св. иконъ, ни сосудовъ, ни одеждъ. Въ одномъ селѣ казаки видѣли, что французы мыли и развѣшивали на образахъ исподнее бѣлье. Все это казаки оповѣстили во всю русскую землю, чѣмъ еще больше распалили къ нимъ ненависть.
Въ то время, когда русскіе люди, по призыву Монарха, снаряжали ратниковъ, сносили свое достояніе на спасеніе отечества, тихій Донъ ополчался поголовно. Какъ во времена "всеобщаго сполоха", донцы оповѣщали населеніе станицъ и хуторовъ, что врагъ пришелъ въ несмѣтномъ количествѣ, что они похваляются пройти до береговъ завѣтнаго Дона, искоренить казачество. "Если Богъ, говорили они, попуститъ врага осквернить своимъ присутствіемъ казацкую землю, тогда не пощадитъ онъ ни женъ, ни дѣтей нашихъ, поругаетъ онъ храмы Господни, встревожить прахъ отцовъ нашихъ и смѣшаетъ горячую казацкую кровь съ волнами тихаго Дона, атаманъ призываетъ всѣхъ вѣрныхъ донцовъ встать на защиту царя и отечества!"
Зашумѣлъ, заволновался Донъ. Отъ верховыхъ до низовыхъ станицъ раздался единодушный кликъ: "Скорѣе помремъ, чѣмъ выдадимъ Россію и тихій Донъ на поруганіе французу!" И вотъ, безъ царскаго слова, лишь по призыву атамана, старью и малые, бѣдные и богатые, спѣшили обрядиться по старинному обычаю. Сѣдые казаки, сподвижники Румянцева, Вейсмана, Суворова, давно проживавшіе на покоѣ среди поколѣній внучатъ, и тѣ снимали со стѣнъ дорогія турецкія сабли, пистолеты, вооружались и садились на-конь. Въ кузницахъ застучали молоты -- день и ночь ковали оружіе; портные, сапожники, сѣдельники, работали, не разгибая спинъ; купцы собирали деньги, помѣщики обряжали крестьянъ. Въ церквахъ ежечасно служились заказные молитвы; казаки, припадая къ иконамъ, давали клятву не возвращаться на Донъ, пока не изгонятъ врага. На сборныхъ пунктахъ учили малолѣтокъ: они строили лаву, неслись съ гикомъ въ атаку; потомъ, разсыпавшись, повторяли ударъ, или же, сбатовавъ коней, открывали пальбу.-- Пришла пора выступать. Провожалъ лишь батюшка съ крестомъ да матери и жены казацкія съ младенцами на рукахъ; дряхлые старцы, сидя на завалинкахъ, издали крестили своихъ правнуковъ. 26 полковъ съ шестью орудіями выступили разными путями на Москву. Ихъ вели генералы Иловайскій 3-й, Грековы 1-й и 2-й. Они дѣлали по 60-верстъ въ сутки, чего не могла сдѣлать ни одна конница въ Европѣ. За два дня до Покрова въ лагерь подъ Тарутинымъ пришли 5 головныхъ полковъ. Ихъ никто не ожидалъ, кромѣ Платова; никто не зналъ, что казачество поднимается отъ мала до велика. Главнокомандующій, князь Кутузовъ, заплакалъ отъ радости. Донцы, несмотря на дальній и спѣшный походъ явились въ лучшемъ видѣ -- сами молодцами, лошадки сытыя, добрыя. Старики шутили: "Пришли внучатъ выручать; сказывали на Дону, что они не справятся съ французомъ".-- И въ самомъ дѣлѣ, въ донскихъ полкахъ доводилось внуку встрѣчаться съ дѣдомъ.
Донцы пришли какъ разъ въ лору. Начинались дѣла, и дѣла большія. Наполеонъ засидѣлся въ Москвѣ, гдѣ съ каждымъ днемъ ему становилось труднѣе и труднѣе довольствовать свою армію. Она очутилась точно въ западнѣ, окруженная отрядами казаковъ, партизановъ и вооруженныхъ крестьянъ, Каждый французскій солдатъ долженъ былъ промышлять самъ о себѣ; за кусокъ хлѣба, за клочекъ сѣна люди платили жизнью. Частыя схватки ослабляли армію, а безкормица лишала ее лошадей. Особенно тяжело приходилось авангарду, выдвинутому верстъ на 60 или 70 отъ Москвы, на р. Чернишнѣ, Калужской губерніи. Въ осеннюю пору французы дрогли на бивуакахъ, ѣли впроголодь, лошадямъ, -- тутъ стояла вся резервная конница, -- не всегда хватало соломы. Нa эти-то войска и былъ направленъ нашъ первый ударъ, заставившій Наполеона покинуть Москву.
Вечеромъ 5 октября русскія войска въ шести большихъ колоннахъ выступили изъ своего лагеря, и прошли по мостамъ черезъ рѣчку Нару и стали расходиться. Правую колонну, гдѣ находилось 10 казачьихъ полковъ, велъ графъ Орловъ-Денасовъ. Смерклось, либо заволокло тучами, подулъ сырой вѣтеръ. Солдаты шли молча: ни шума, ни разговоровъ; запрещено было даже курить трубки. Вотъ показались бивуачные огни французовъ. Колонны остановились. Солдаты составила ружья и прилегли на холодную землю, Орловъ-Денисовъ, пройдя верстъ семь, остановился за лѣсомъ, какъ разъ противъ лѣваго фланга непріятеля. Онъ долженъ былъ перехватить ему московскую дорогу, т. е. отрѣзать путь къ Москвѣ. Прошелъ часъ, другой, начинало свѣтать, изъ французскаго лагеря доносились оклики. Орловъ-Денисовъ выѣхалъ передъ лѣсъ и съ возвышенія долго смотрѣлъ въ лѣвую сторону, откуда должны были показаться наши колонны. Тамъ было все тихо, а, между прочимъ, французы пробуждались; они могли замѣтить присутствіе такой большой колонны. Не дожидаясь сигнальныхъ выстрѣловъ, Орловъ-Денисовъ понесся со всѣми десятью полками прямо на непріятеля. Французы не успѣли схватиться за ружья; сдѣлавши нѣсколько выстрѣловъ, они побѣжали за оврагъ. Весь лагерь лѣваго крыла и 38 орудій были охвачены казаками. Они уже разсыпались по бивуакамъ, били отсталыхъ, хватали оружіе, вывозили пушки и только въ это время показалась изъ лѣсу 2-я колонна, Багговута. Первымъ французскимъ ядромъ снесло генералу голову: колонна осиротѣла; прочія колонны тоже ожидали, такъ что общее нападеніе, можно сказать, не удалось. Лихой Мюратъ, подавши свой лѣвый флангъ назадъ, успѣлъ устроить войска. Противъ казаковъ онъ направилъ кирасиръ, съ фронта отбивался пушками, а въ то же время отправлялъ назадъ обозы. Какъ только обозы убрались, французы снялись съ позиціи и отступали безостановочно 7 верстъ, до Спаса-Куили, преслѣдуемые всей нашей конницей. Кромѣ пушекъ, французы лишились одного знамени, 40 зарядныхъ ящиковъ, части обоза да потеряли 1 1/2 т. плѣнными. Тарутинское дѣло можно назвать чисто казачьимъ дѣломъ. Наполеонъ, получивъ о немъ извѣстіе, тотчасъ приказалъ начать выступленіе.
Какъ извѣстно, французы, покинувши Москву, пробивали себѣ путь къ Калугѣ, гдѣ разсчитывали на обиліе кормовъ. Покинутый Малоярославецъ семь разъ переходилъ изъ рукъ въ руки и остался, наконецъ, за русскими. Наполеонъ задумался, да и было надъ чѣмъ: ему оставалось одно изъ двухъ -- или двинуть на проломъ всю армію, или повернуть на Смоленскую дорогу, гдѣ ей угрожалъ голодъ. Въ эту-то памятную ночь, когда рѣшалась судьба французской арміи, казаки сдѣлали ночной набѣгъ на тылъ непріятеля: это былъ одинъ изъ самыхъ смѣлыхъ поискомъ. 6 казачьихъ полковъ перешли рѣчку Лужу, послѣ чего, раздѣленными на три партіи, осторожно пробирались въ гору къ столбовой дорогѣ, что вела въ Москву. Скоро они увидѣли бивачные огни. Зорко всматриваясь въ даль, казаки, несмотря на теплоту, замѣтили передвиженіе войскъ: они тянулись къ Малоярославцу. Тогда начальники партій съѣхались и, переговоря между собой, рѣшили сдѣлать ударъ. Сперва шагомъ, потомъ рысью, далѣе въ карьеръ, съ пронзительнымъ гикомъ вынеслись донцы на большую дорогу, при чемъ наскочили прямо на артиллерію. Пока одни поворачивали пушки, другіе пронеслись дальше, распространяя страхъ и ужасъ въ тылу французской арміи. Въ это же самое время и по этой же дорогѣ приближался къ городу императоръ, въ сопровожденіи генераловъ и трехъ взводовъ конницы. Онъ ѣхалъ медленно, погруженный въ тяжелую думу. Вдругъ, среди глубокой тишины и сѣраго полумрака наступающаго дни, послышался глухой топотъ, затѣмъ -- какіе-то рѣзкіе звуки. Конные егеря тотчасъ распознали присутствіе донцовъ и дали знать объ опасности.-- "Не можетъ быть!" отвѣтилъ императоръ, когда ему доложили, что близко казаки. Тогда Коленкуръ схватилъ его лошадь и быстро повернулъ назадъ. Топотъ приближался, уже ясно слышалось казацкое "ги! ги!" Наполеонъ, вынувъ шпагу, свернулъ въ поле, а Коленкуръ двинулся навстрѣчу съ конвойнымъ эскадрономъ. Между тѣмъ, казаки, не подозрѣвая, какая цѣнная добыча отъ нихъ ускользала, накинулись на обозъ, гдѣ нащупали боченки съ золотомъ. Пока скликали товарищей, пока выгружали эти бочонки, не только императоръ успѣлъ скрыться, но явилась на выручку всѣ гвардейская конница. Тѣмъ по менѣе, донцы увернулись отъ раздѣлки, не покинули и золота; 11 пушекъ были отправлены раньше.-- Почти въ это самое время генералъ Кутейниковъ отбилъ близъ Боровска обозъ съ церковнымъ серебромъ, изъ котораго впослѣдствіи сдѣлали въ Казанскомъ соборѣ рѣшетку.
16-го октября Великая армія вступила на Смоленскую дорогу, ту самую, по которой она пришла въ Москву, а черезъ три дня ея арріергардъ былъ уже атакованъ казаками. Съ этого часа и до конца похода донцы, подкрѣпленные егерями и легкой конницей, становятся вѣрными стражами разрушенія Великой арміи. Самые губительные удары выпали на долю арріергарда: его сбивали съ каждой позиціи, давили сзади пушками, тѣснили съ боковъ лавой, не давая ему ни минуты устроиться. Уже за Гжатью войска Даву такъ перепутались, что нельзя было разобрать, гдѣ артиллерія, гдѣ конница или пѣхота: все обратилось въ нестройныя толпы, окруженныя казаками, какъ роемъ пчелъ. А Наполеонъ слалъ своему маршалу выговоръ за выговоромъ,зачѣмъ онъ останавливается, зачѣмъ строитъ войска въ боевой порядокъ, да еще требуетъ помощи отъ переднихъ корпусовъ.
На смѣну Даву былъ назначенъ Ной. Но тутъ и Ней былъ безсиленъ. Гвардія, шедшая впереди, оставляла за собой пустыню; она растаскивала на дрова еще кое-гдѣ уцѣлѣвшія избы и истребляла послѣдніе запасы, сложенные по этапамъ, такъ что заднимъ корпусамъ приходилось останавливаться подъ открытымъ небомъ, оставаться безъ дровъ и безъ воды. Ко всѣмъ бѣдамъ, въ концѣ октября начались заморозки, надули холодные вѣтры. Въ одну ночь большая часть армейскихъ лошадей, подкованныхъ по-лѣтнему, превратились въ калѣкъ: ихъ пришлось бросить. Каждый бивуакъ съ этого времени сталъ обозначаться, точно побоище, трупами лошадей, кучами голодныхъ солдатъ, прикрытыхъ рогожками, въ соломенныхъ ошейникахъ. Они просили какъ милостыни куска хлѣба, дрались за каждый сухарикъ. Преслѣдованіе же продолжалось своимъ чередомъ, даже настойчивѣе. Уже Великая армія двигалась сдавленная, какъ въ тискахъ: она не могла свернуть куда-нибудь въ сторону, искать иныхъ путей. Милорадовичъ шелъ по пятамъ непріятеля; Платовъ, усиленный двумя полками пѣхоты, получилъ приказаніе слѣдовать съ правой стороны, опережать французскія колонны, нападать на ихъ головы, а графъ Орловъ-Денисовъ съ такими же намѣреніями -- слѣва. Съ удивленіемъ французы увидѣли себя окруженными полчищами казаковъ; перестрѣлка не умолкала ни днемъ, ни ночью. Вице-король въ надеждѣ выскочить изъ этихъ клещой, повернулъ изъ-подъ Дорогобужа вправо, чтобы черезъ Духовщину пробраться на Витебскъ. Онъ дорого за то поплатился. 26-го октября, у д. Бизюковой, Платовъ разрѣзалъ его корпусъ на двѣ части: одна потянулась-таки къ Духовщинѣ, другая разсѣялась, покинувъ 64 пушки. Французы спѣшили на переправу къ р. Вопи. Оказалось, что мостъ снесло ледоходомъ; обозы, отправленные заранѣе, стояли у рѣки. Между тѣмъ, приближались казаки. Вице-король выставилъ на помощь арріергарду итальянскую дивизію, а прочимъ войскамъ приказалъ начать переправу. Берега обмерзли, спуски сдѣлались до того круты, что не было возможности перевезти артиллерію, тѣмъ болѣе обозы. Солдаты бросились къ повозкамъ, навьючивали на себя и на лошадей, что было лучшаго, потомъ кидались въ рѣку. Грабежъ сдѣлался общимъ, артиллеристы побросали болѣе 20 пушекъ. Съ трудомъ арріергардъ удерживалъ казаковъ до самаго вечера, наконецъ, отступилъ, и донцы захватили весь обозъ. Имъ тогда досталось множество московскихъ экипажей, особенно дрожекъ, которыми французы надѣялись пощеголять на родинѣ. Наступила ночь, ясная, морозная; холодный вѣтеръ продувалъ измокшихъ итальянцевъ, улегшихся на снѣгу, безъ пищи, безъ огня. На всю дивизію горѣло не больше десятка костровъ, у которыхъ варили конину или распускали снѣгъ, чтобы утолить мучительную жажду. Напрасно на другой день пытались генералы устроить ихъ въ полки: голодные, полузамерзшіе итальянцы не внимали голосу начальниковъ; толпами они потянулись въ Духовщину. Но Духовщина уже въ это время была занята двумя казачьими полками генерала Иловайскаго 12-го, который шелъ этимъ путемъ изъ Москвы. Однако вице-король вытѣснилъ Иловайскаго отрядомъ людей и послалъ императору донесеніе о своемъ бѣдственномъ положеніи. Для того, чтобы сопровождать курьера, пришлось вырядить цѣлую дивизію: иначе казаки не пропустили бы его. Городъ оказался пустъ, хлѣба ни куска, кругомъ казаки; вице-король, не дождавшись курьера, поспѣшилъ выступить. По его слѣдамъ устремились донцы и 1-го ноября вогнали остатки несчастнаго корпуса въ Смоленскъ. Прокруживъ 50 верстъ вице-король явился къ императору безъ кавалеріи, безъ обоза, лишь всего съ 12 пушками.-- Платовъ получилъ тогда графское достоинство.
Въ то время, когда французскіе корпуса поочередно, одинъ за другимъ, пробивали себѣ путь подъ Краснымъ, казаки заносились далеко впередъ и даже тревожили главную квартиру. Одинъ крикъ: "Казаки!" тревожилъ цѣлые корпуса, поднималъ на ноги голодныхъ, окоченѣлыхъ французовъ, выводилъ ихъ изъ забытья. Корпусъ Нея, составлявшій, какъ уже сказано, арріергардъ Великой арміи, былъ брошенъ на жертву казакамъ. Подъ Краснымъ Ней два раза ходилъ въ атаку и оба раза былъ отбитъ. Тогда онъ рѣшился спасти хоть часть своихъ солдатъ. Изъ 8 т. маршалъ отобралъ 3 т. самыхъ надежныхъ, способныхъ еще сражаться, взялъ 10 орудій, и въ 9 ч. вечера выступилъ вдоль р. Лосмины, въ надеждѣ пробраться къ Днѣпру, а тамъ, окольными путями, въ Оршу. Солдаты шли безъ дороги, утопая въ глубокомъ снѣгу. Пройдя около 4 верстъ, они уперлись въ Днѣпръ; сильный ледоходъ не позволялъ и думать о переправѣ. Маршалъ повернулъ внизъ по теченію и возлѣ д. Варишки замѣтилъ, что ледъ сперся на самомъ изгибѣ рѣки. Начинало морозить. Маршалъ, завернувшись въ плащъ, немного вздремнулъ, окруженный безмолвными гренадерами, какъ вдругъ, около полуночи, казаки Чернозубова открыли его слѣдъ. Маршалъ приказалъ бросить обозъ, пушки, и сейчасъ же начать переправу. Обледенѣлые спуски были такъ круты, что солдаты спускались ползкомъ, попадая прямо въ воду. Одинъ по одному, перекидывая черезъ полыньи доски, отрядъ перебирался съ опасностью жизни. Когда потащили самыя нужныя повозки, ледъ рухнулъ. Съ другаго берега Ней слышалъ стопы утопавшихъ. На разсвѣтѣ французы добрались до д. Гусовой, гдѣ ихъ встрѣтили разъѣзды Платова. Атаманъ съ 15-ю полками, съ донской артиллеріей и 1-мъ Егерскимъ полкомъ двинулся отъ Смоленска этой же дорогой на Оршу. Тутъ началось подобіе звѣриной травли. Въ то время, какъ маршалъ напрягалъ всѣ силы, чтобы уйти, спасти себя и вѣрныхъ гренадеръ отъ плѣна, казаки выбивались изъ послѣднихъ силъ, чтобы его поймать. Поймать оказалось труднѣе, потому что овражистая и лѣсистая мѣстность затрудняла на каждомъ шагу движеніе конницы. Ней подвигался берегомъ, прикрывшись съ праваго фланга стрѣлками. Казаки шли поодаль, не мѣшали. Едва французы вышли на поляну, между двухъ лѣсовъ, какъ 12 казачьихъ полковъ наскочили сзади, оторвали хвостъ колонны, а донская артиллерія открыла пальбу съ праваго фланга. Французы быстро повернули въ лѣсъ, повидимому незанятый; но и лѣсъ ожилъ: въ 50-ти шагахъ раздались ружейные залпы, потомъ загрохотали пушки. Колонна смѣшалась; солдаты, проклиная свою несчастную долю, стали кидать оружіе и разбѣгаться. Тогда Ней, сидя верхомъ на крестьянской лошаденкѣ, напомнилъ гренадерамъ, что ихъ ожидаетъ въ русскомъ плѣну. Они устроились, пришли въ порядокъ, съ криками: "Да здравствуетъ императоръ!" бросились въ лѣсъ -- батарея исчезла, стрѣлки точно провалились сквозь землю.-- Среди дремучихъ лѣсовъ, французы брели на удачу, безъ тропинокъ; если выбивались временами на дорогу, то нигдѣ не могли найти пристанища: всѣ деревни по пути были покинуты, да и казаки не давали имъ засиживаться -- гнали и гнали до истощенія силъ. Въ шести верстахъ отъ Орши гренадеры вышли, наконецъ, на большую дорогу, гдѣ соединились съ прочими войсками. Съ посохомъ въ рукѣ, въ изорванныхъ сапогахъ, три дня не ѣвши, французскій маршалъ вступилъ въ Оршу въ видѣ богомольца. Наконецъ, императоръ долженъ былъ сознаться въ гибели арміи. Покидая Россію, онъ опубликовалъ, что всѣ его колонны "были окружены казаками; подобно аравитянамъ въ пустынѣ, они охватывали его обозы".
Все, чѣмъ держится благоустроенное войско -- порядокъ, повиновеніе, товарищество, все исчезло среди французовъ. Маршалы и генералы, растерявши свои корпуса, шли при гвардіи, хотя гвардія ничѣмъ не отличалась отъ прочаго войска. Куда дѣвались ея бравый видъ и гордая поступь? Сзади переступало съ ноги на ногу погребальное шествіе, изъ среды котораго раздавались тяжелые вздохи; лишь изрѣдка стукъ пушечныхъ колесъ да бряцаніе оружія нарушали гробовую тишину. Сама природа замерла: стужа оковала не только воды, но и человѣческія уста; птицы падали на лету; земля покрылась бѣлой снѣжной пеленой. Самые здоровые люди цѣпенѣли отъ холода; ихъ клонило ко сну; они шатались, падали -- и замерзали. Бивуаки обратились въ кладбища; на каждомъ огневищѣ лежали груды тѣлъ, сгорѣвшихъ отъ невозможности подняться. Нѣкоторые солдаты, чтобы оживить отмороженныя руки или ноги, совали ихъ въ огонь, другіе спокойно сидѣли на трупахъ товарищей въ ожиданіи своей очереди, а третьи, въ отчаяніи, прямо кидались въ огонь. Тутъ же торчали брошенныя фуры, пороховые ящики, лафеты съ пушками и безъ пушекъ -- опрокинутые, переломанные, точно въ цыганскомъ таборѣ. У казаковъ накопилось такое множество добычи, что открылся торгъ. Во рвахъ и оврагахъ, среди разломанныхъ фуръ и каретъ, среди мертвыхъ тѣлъ, продавались шелки, бархатъ, серебряная посуда, золотыя вещи, мѣшки съ серебряной монетой; за сторублевую ассигнацію платили золотомъ по 400--500 рублей, чтобы только его не бросать. Со вступленіемъ въ Бѣлоруссію стали появляться жиды въ своихъ грязныхъ лохмотьяхъ. Тогда открылись цѣлыя ярмарки: башкиръ или калмыкъ продавалъ дорогіе часы, проворный казакъ выхвалялъ англійскаго скакуна: пѣхотный солдатъ вытаскивалъ изъ ранца вороха тончайшихъ кружевъ, кашемирскія шали или пригоршни французскихъ крестовъ. И тамъ, гдѣ мѣряли мѣшками деньги, часто не бывало крохи хлѣба; люди бродили какъ тѣни, пожирали конину и собачину.
27 ноября въ воротахъ Вильны показались безоружныя толпы разныхъ языковъ. Онъ разсыпались по городу, чѣмъ произвели смятеніе и безпорядокъ. Испуганные жители позапирали въ домахъ двкри и закрыли лавки. Солдаты разбрелись, армія исчезла. Вдругъ раздались пушечные выстрѣлы: то отважный Сеславинъ ворвался съ горстью казаковъ и партизанъ; ночью подошли еще два партизана -- Ланской и Kaйсаровъ. Такая смѣлость привела въ ужасъ французовъ. Ней снова принялъ начальство надъ арріергардомъ. Онъ спокойно отдыхалъ въ своей квартирѣ, когда вошелъ къ нему съ обнаженной шпагой баварскій генералъ Вреде: "Ваше превосходительство! сказалъ онъ: непріятель идетъ по нашимъ пятамъ. Предлагаю себя и 60 кавалеристовъ, чтобы проводить васъ до Ковно". Ней подошелъ къ окну и, указавъ на бѣгущія толпы, съ горечью спросилъ: "Неужели вы хотите, чтобы французскій маршалъ послѣдовалъ за этой сволочью? Нѣтъ, генералъ, у меня въ домѣ стоитъ 60 гренадеръ, и казаки всего міра не заставятъ меня покинуть его до утра".-- Однако, и Нею пришлось на другой день поторопиться, иначе онъ поплатился бы цѣлымъ арріергардомъ; онъ и безъ того покидалъ въ Вильнѣ 20 т. четвертей хлѣба, 15 т. плѣнныхъ и 40 орудій. Еще на разсвѣтѣ графъ Орловъ-Денисовъ появился на ковенской дорогѣ; вскорѣ прибылъ Платовъ и окружилъ арріергардъ. Французы были разрѣзаны на двѣ части, многіе изрублены, еще больше разбѣжались или сдались. У подошвы Понарской горы Ней кое-какъ устроилъ пять кучекь, отъ 400 до 500 чел. въ каждой. Эти полуживые люди, одушевленные мужествомъ маршала, задержали на время казаковъ. Между тѣмъ, шедшіе въ головѣ не могли взобраться на крутую обледенѣлую гору. Лошади, выбиваясь изъ силъ, падали цѣлыми упряжками. Обозы сбились до того, что Мюратъ съ маршалами прокладывали себѣ путь по поясъ въ сугробахъ, наконецъ, они велѣли переложить на вьюки казну и собственныя вещи императора, а повозки сжечь. Во время перекладки изъ одной фуры посыпалось золото: солдаты кинулись на грабежъ, они набивали карманы, кто сколько могъ, а затѣмъ пускались бѣжать. На эту свалку налетѣли казаки: все перепуталось -- свои и чужіе: корысть взяла верхъ, каждый торопился сразу разбогатѣть. На Понарской горѣ французы покинули остальные обозы, 28 орудій съ зарядными ящиками и богатую казну въ 2 1/2 милліона, считая на рубли. "Тутъ мы потеряли, сказалъ одинъ изъ французскихъ офицеровъ, деньги свою честь, послѣднюю силу и дисциплину"!-- Больше терять было нечего.
Отъ Вильно до Ковно графъ Платовъ съ одной конницей, при 15 пушкахъ, уложенныхъ въ сани, гналъ несчастный арріергардъ, какъ одурѣлыхъ овецъ, которые ни о чемъ больше не думали, какъ бы спастись. 29 ноября, на переходѣ къ Румшишкамъ, Ней собралъ было свои остатки, и самъ, съ ружьемъ въ рукахъ, повелъ ихъ впередъ, но солдаты но пошли далеко: они покинули своего маршала! Онъ по попалъ въ плѣнъ только потому, что былъ одѣтъ такимъ же оборванцомъ, какъ и вся его толпа. Но имѣя ни артиллеріи, не конницы, маршалъ не могъ удержать ни одной позиціи. Да и что могла сдѣлать пѣхота, если у солдатъ отмерзали пальцы, пока они заряжали ружья, и если курки покрывались толстымъ слоемъ льда? Число людей съ каждымъ часомъ уменьшалось; когда Ней выступилъ изъ Вильны, было у него подъ ружьемъ 3 т., въ Ковно онъ привелъ только 60 чел. Позади, начиная еще съ Вязьмы, скорбный путь французской арміи обозначался человѣческими трупами, примѣрно отъ 200 до 300 на каждой верстѣ, не считая бивуаковъ. Въ Борисовѣ еще долго, стоялъ шалашъ изъ окоченѣлыхъ труповъ, и въ немъ покоились тѣ, которые его сложили; изъ занесенныхъ снѣгомъ канавъ торчали -- гдѣ почернѣвшая рука, гдѣ нога. Всѣ корчмы были набиты мертвыми. Онѣ обыкновенно загорались отъ разведенныхъ костровъ, при чемъ погибали и живые, такъ какъ не могли сдвинуться съ мѣста по безсилію или безпамятству. Ужасенъ былъ видъ мертвецовъ, по еще ужаснѣе казались тѣ офицеры или солдаты, которые еще передвигали ноги среди этого царства смерти. У многихъ на головахъ, вмѣсто шапокъ, были надвинуты ранцы; у нѣкоторыхъ оставались еще каски съ длинными конскими хвостами; тѣло было покрыто рогожей или соломой, ноги босы. Множество французовъ разбрелось по сосѣднимъ деревнямъ, гдѣ они подолгу скрывались зарывшись въ солому; большинство же толпилось тамъ, гдѣ лежала падаль, около которой они дрались и рвали ее на куски. Не разъ наши видѣли, какъ несчастные пожирали мертвые трупы своихъ товарищей... По дорогѣ, по которой проходили русскія войска, безпрестанно раздавались на всѣхъ языкахъ жалобные вопли, вымаливаніе куска хлѣба; но что могли дать наши солдаты, когда они и сами бѣдовали? Для сбора и препровожденія плѣнныхъ внутрь Россіи наряжались особыя партіи казаковъ. Ихъ отправляли по 2--3 т. вмѣстѣ, а таки какъ кормить было нечѣмъ, то ихъ ждала такая же горькая участь. Однажды два француза изъ такой партіи передрались за лошадиную ногу: казаки едва могли ихъ разогнать нагайками. Изъ 180 т. плѣнныхъ вернулась во Францію лишь шестая часть. Сколько древнихъ родовъ угасло, сколько великихъ имуществъ осталось безъ наслѣдниковъ, женъ овдовѣвшихъ, дѣтей осиротѣвшихъ!-- И все изъ-за честолюбія одного человѣка.
Маршалъ Ней истратилъ на пути изъ Москвы 4 арріергарда; остатки четвертаго казаки Платова вогнали въ Ковно, при чемъ отбили въ послѣдній разъ на своей землѣ 4 пушки, 1,300 плѣнныхъ. Неустрашимый маршалъ надѣялся, что укрѣпленія Ковно, съ его гарнизономъ и 40 пушками, могутъ задержать русскихъ хотя на нѣкоторое время. Дѣйствительно, 20 орудій загремѣли-было съ утра по всей линіи, но это продолжалось не долго. Ковенскому коменданту оторвало ядромъ ногу, и онъ застрѣлился; нѣмецкіе рекруты струсили, разбѣжались, а французскіе солдаты, набросившись на водку, перепились до безчувствія. Маршалъ былъ пристыженъ упадкомъ чести и мужества. Онъ опять сталъ съ ружьемъ во главѣ небольшой кучки солдатъ и еще разъ долженъ былъ сознаться, что сопротивленіе невозможно: съ одной стороны, драгуны, срубивъ палисады, ворвались черезъ Виленскую заставу; съ другой стороны, казаки заходили по льду, въ тылу города. Приходилось покинуть и Ковно съ его арсеналомъ. Двѣ колонны пѣхоты выступили изъ города. Едва они успѣли перейти рѣку, какъ вихремъ налетѣли казаки и разогнали французовъ: одну часть погнали берегомъ къ Тильзиту, другую къ Волковыску. Для преслѣдованія выбрали самыхъ доблестныхъ. Маршалъ испилъ до дна горькую чашу страданій, былъ подъ конецъ еще раненъ: пользуясь темнотой, онъ съ двумя стами вѣрныхъ гренадеръ успѣлъ скрыться въ лѣсу. На другой день, никѣмъ не узнаваемый, онъ явился въ Волковыскъ.
-- Кто вы? спросилъ его французскій генералъ.
-- "Я -- арріергардъ Великой арміи, маршалъ Ной.-- Прочіе маршалы разсыпались по Восточной Пруссіи, какъ лишенные крова изгнанники.
Изъ 400 т. перешедшихъ въ Ковно нашу границу 12 іюня, вернулось черезъ нее же обратно: 400 солдатъ старой гвардіи, 600 кавалеристовъ, 9 пушекъ и безоружная холла, примѣрно въ 20 т.-- только.
Звонъ колоколовъ ковенскихъ церквей и пушечная пальба торжественно возвѣстили величайшое и радостное сердцу русскаго событіе. На городской площади, въ присутствія горожанъ и окрестныхъ поселянъ, атаманъ Платовъ, его вѣрные донцы и сподвижники-драгуны, преклонивъ колѣна, горячо молились и благодарили Господа за избавленіе отечества. Запѣли многолѣтіе царствующему Государю, снова грянули пушки, и задрожалъ воздухъ отъ радостныхъ криковъ и восклицаній неудержимаго "ура"! Въ эту минуту передовые бойцы русской рати, позабывъ тяжкіе труды, нужду и бѣды, воспрянули духомъ, преисполнились чувствомъ гордости. Только здѣсь, на рубежѣ земли, они опомнились, что сослужили великую службу родному Дону, матери Россіи и отцу-Государю. Такія минуты просвѣтлѣнія помнятся до смерти.
И донцы настрадались не мало ли длинномъ пути отъ Тарутина до Нѣмана. Усиленные переходы днемъ и ночью по глубокимъ снѣгамъ, часто по дремучимъ лѣсамъ, при жестокихъ морозахъ, убавили донскіе полки на третью часть. Ѣли казаки при случаѣ, чѣмъ разживутся, спали тоже при случаѣ, и то больше на бивуакахъ, у костровъ, при чемъ ежедневно дрались съ непріятелемъ. Тѣ, которымъ довелось водить плѣнныхъ, заражались отъ нихъ болѣзнями, сами болѣли даже помирали. Въ конницѣ иные полки состояли изъ 60 человѣкъ, а тѣ, которые имѣли по 150--200, считались уже сильными полками; въ Минскомъ пѣхотномъ полку уцѣлѣло 80 солдатъ; въ нѣкоторыхъ ротахъ другихъ полковъ осталось 5--10 рядовыхъ. Около тысячи нашихъ замерзло, другіе отстали на пути, иные, подобно французамъ, бродили по селамъ. Солдаты сдѣлали походъ въ лаптяхъ и въ полушубкахъ, а больше того -- въ сѣрыхъ крестьянскихъ кафтанахъ; лица у всѣхъ были обернуты тряпками. Многіе тогда познобились, растратили свое здоровье на маршахъ да на бивуакахъ. Солдаты, офицеры, генералы -- всѣ шли пѣшкомъ, одинаково были одѣты, одинаково терпѣли: нужда всѣхъ сравняла.
X.
Заграничные походы и возвращеніе на Донъ.
Однако война не кончилась. И за Нѣманомъ казаки безостановочно гнали остатки Великой арміи. Проникая далеко въ глубь страны своими летучими отрядами, они очищали попутные нѣмецкіе города, мѣшали французамъ соединить для отпора свои разрозненныя силы. Кромѣ того, казаки вносили безурядицу въ тылу непріятеля. Они уничтожали мосты, хватали транспорты, разбивали парки, обозы и даже появлялись въ такихъ большихъ городахъ, какъ Лейпцигъ, занятыхъ въ ту пору непріятелемъ. И всѣ эти передвиженія они совершали такъ быстро, что никакая конница не могла за ними услѣдить, -- да у французовъ и вовсе не было конницы.
Когда Государь Императоръ отозвалъ Платова къ себѣ, въ главную квартиру, казаки частью были раздѣлены между корпусами, частью вошли въ составъ летучихъ отрядовъ -- то мелкихъ, то болѣе крупныхъ, смотря по назначенію, Такими летучими отрядами былъ освобожденъ, между прочимъ, Берлинъ, столица Прусскаго королевства. Въ началѣ февраля русскіе перешли въ разныхъ мѣстахъ Одеръ. Ледъ на рѣкѣ былъ такъ тонокъ, что черезъ 2 дня послѣ переправы рѣка вскрылась. Чернышевъ, имѣя подъ командой 6 казачьихъ полковъ, 6 эскадроновъ гусаръ и драгунъ, при двухъ орудіяхъ, пригласилъ еще Тотенборна принять участіе въ набѣгѣ. Въ Берлинѣ менѣе всего ждали появленія русскихъ: генералъ Ожеро былъ увѣренъ, что всѣ переправы черезъ Одеръ находятся въ рукахъ французовъ. Въ 4 ч. утра оба отряда незамѣтно подошли къ городу. Полковникъ Власовъ съ двумя казачьими полками долженъ былъ напасть на Шарлотенбургъ, гдѣ стояла большая часть французской артиллеріи, а въ это время остальныя войска -- вскочить въ городъ. Дѣло вышло иначе. Пока у насъ дѣлались распоряженія, въ городскихъ воротахъ показалось 30 французскихъ всадниковъ. Въ одинъ мигъ казачій полкъ Киселева бросился навстрѣчу и по ихъ слѣдамъ ворвался въ городъ. Тутъ ужъ медлить было нельзя. Чернышевъ подвелъ къ заставѣ остальныя войска, изъ коихъ 3 полка послалъ туда же, на помощь. Они промчались по улицамъ подъ выстрѣлами непріятельскихъ командъ и остановились на берегу Шпре; всѣ мосты были сломаны, кромѣ каменнаго, гдѣ стояла батарея въ 6 орудій; полкъ Киселева былъ встрѣченъ на Александровской площади огнемъ изъ пѣхотнаго карре. Это не помѣшало казакамъ носиться вдоль улицъ, гарцовать на площадяхъ, особенно тамъ, гдѣ собирались кучи любопытныхъ. Берлинцы не вѣрили своимъ глазамъ, видя такое чудо; они не впали, чѣмъ выразить свою радость; многіе были бы не прочь присоединиться, подать помощь, но полиція зорко за такими слѣдила и даже стрѣляла въ толпы народа. Между тѣмъ на гауптвахтѣ забили тревогу: французы строились въ ряды, изъ Шарлотенбурга скакала артиллерія. Тогда Чернышевъ разослалъ приказаніе возвратиться за заставу. Двое казаковъ были ранены на главной улицѣ, передъ окнами принцессы Оранской. Она скрывала ихъ въ своемъ домѣ и оберегала, пока французы не очистили Берлинъ, что случилось черезъ три недѣли, само собой. Русскіе вступали этотъ разъ въ столицу Пруссіи торжественно, побѣдоносно. Брать короля, окруженный генералами, выѣхалъ за 4 версты навстрѣчу войскамъ; весь путь до города сплошь покрылся ликующими нѣмцами. Въ самомъ городѣ крыши, заборы, окна домовъ наполнились зрителями, среди которыхъ раздавались привѣтствія и радостные возгласы: "Да здравствуетъ Александръ, нашъ избавитель"! все глядѣло весело, радостно, какъ бываетъ въ дни избавленія цѣлаго народа отъ власти чужеземцевъ.
Пока нѣмцы ополчались противъ общаго врага, наши летучіе отряды углублялись все дальше и дальше -- одни вверхъ по теченію Одера, другіе къ берегамъ Эльбы, а третьи -- и того дальше, за Эльбу, до Везера. Полковникъ Тетенборнъ, съ 4 полками казаковъ, 4 эскадронами гусаръ и драгунъ при двухъ орудіяхъ, пошелъ на Гамбургъ, одинъ изъ богатѣйшихъ городовъ Германіи, принадлежавшій тогда французамъ. Жители Гамбурга, недовольные притѣсненіями властей, посрывали съ присутственныхъ мѣстъ французскіе гербы, при чемъ бросали камнями въ городскаго мера и его приверженцевъ. Все стихло при приближеніи русскихъ. За 15 верстъ отъ города 30 гражданъ, съ двумя сенаторами, вручили Тетенборну городскіе ключи. Отсюда началось тріумфальное шествіе: гильдіи и цехи выступали въ порядкѣ, со своими знаменами; женщины устилали путь цвѣтами; бюстъ Императора, увѣнчанный лаврами, несли высоко надъ головами съ подобающимъ почетомъ. Звонъ колоколовъ, пальба изъ ружей и восторженные крики: "Да здравствуетъ Александръ"! не умолкали цѣлый день ни на минуту. Жители приглашали къ себѣ на домъ казаковъ, гдѣ угощали ихъ радушно, обильно. Когда Тетенборнъ вышелъ вечеромъ изъ театра, нѣмцы выпрягли лошадей, довезли его коляску и внесли на плечахъ въ квартиру. Онъ объявилъ гражданамъ, что отнынѣ они могутъ начать торговлю съ англичанами и другими народами, состоящими въ мирѣ съ русскимъ царемъ. Радостное извѣстіе облетѣло весь городъ, и тотчасъ же былъ снаряженъ первый пакетботъ, который на другой день отплылъ къ берегамъ Англіи. Какъ извѣстно, Наполеонъ, чтобы обезсилить эту морскую державу, запретилъ всѣмъ приморскимъ городамъ Европы вести съ ней торговлю.-- На этомъ-то пакетботѣ Тетенборнъ отправилъ съ депешами къ нашему посланнику въ Лондонѣ донскаго казака 9-го Сулина полка Александра Земленухина, или по-уличному Витиченкова, съ однимъ изъ офицеровъ, по фамиліи Бокъ.
О донцахъ въ ту пору ходили разсказы самые преувеличенные: говорили, что они имѣютъ видъ звѣрообразный, свирѣпы, что на корысть чрезвычайно падки, жестоки до того, что не даютъ пощады ни старости, ни младости, однимъ словомъ, что это скорѣе звѣри, выпущенные на травлю людей. Несмотря на такія росказни, англичане къ нимъ благоволили, потому что видѣли въ нихъ заклятыхъ враговъ Наполеона, истребившихъ его арміи. Пріѣздъ казака въ Лондонъ сталъ заранѣе извѣстенъ. Густая толпа народа окружила почтовую карету, изъ окна которой торчала длинная казацкая пика. Кое-какъ, съ большимъ трудомъ, добрался Земленухинъ до своего помѣщенія, приготовленнаго ему радушнымъ Акерманомъ. Лондонскіе граждане, желая чѣмъ-нибудь показать свое уваженіе русскому народу, стали собирать деньги въ пользу Земленухина, но Бокъ, узнавши объ этомъ, объявилъ въ газетахъ, что русскому воину запрещено брать деньги, а если кто пожелаетъ его почтить, то можетъ дарить оружіемъ. Черезъ недѣлю Земленухинъ и Бокъ получили приглашеніе во дворецъ къ лорду-мору, хозяину столицы. Лордъ-меръ, принимая казака, сказалъ черезъ переводчика, что онъ считаетъ за честь пожать руку такому заслуженному воину, хотя у него нѣтъ ни чиновъ, ни титуловъ. Земленухинъ отвѣтилъ, также черезъ переводчика, что онъ "всегда готовъ служить Царю и отечеству". -- "А сколько французовъ вы убили своей пикой?" -- "Трехъ офицеровъ, а сволочи нѣсколько четвериковъ".-- Переводчикъ же передалъ его слова такъ: -- "Казакъ убилъ своей пикой 39 французовъ".-- Послѣ роскошнаго завтрака лордъ-меръ провелъ своихъ гостей въ большую залу, гдѣ собралось именитое купечество столицы и множество посторонней публики. Когда Земленухинъ показался ли балконѣ передъ биржей, то народъ привѣтствовалъ его громкими криками: "Да здравствуютъ русскіе! Слава казакамъ!" Какъ только толпа стихла, лордъ-меръ сказалъ краткую рѣчь, въ которой выхвалялъ храбрость русскаго казака и, въ заключеніе, пожелалъ нашему Государю довести до конца побѣдоносную войну съ французами. Англичане захлопали въ ладоши съ криками: "браво! браво!" -- Въ англійскихъ газетахъ такъ описывали наружность Земленухина: "Роста онъ около 6 футовъ, сильный и коренастый; наружность воинственная, но лицо доброе, вовсе но такое, какъ у насъ думаютъ про русскихъ. Борода у казака длинная, кудрявая и сѣдая, волосы тоже длинные, зачесанные назадъ, а на лбу острижены коротко и ровно. Одѣтъ онъ въ синій кафтанъ и шаровары, сшитые изъ толстаго англійскаго сукна, сапоги широкіе, съ круглыми носками. Руки у казака необыкновенной ширины, съ короткими пальцами, но онъ отлично управляется своимъ оружіемъ, состоящимъ изъ пистолета, ружья, сабли и длинной пики".-- Видъ казака настолько былъ любопытенъ, что два художника вызвались снять съ него портретъ. Когда эти портреты были отпечатаны, то Земленухинъ просилъ дать ему нѣсколько штукъ для жены и дѣтей. Хозяинъ, у котораго онъ гостилъ, принесъ ему на выборъ 4 дорогихъ сабли. Земленухинъ выбралъ съ турецкимъ клинкомъ; на немъ была сдѣлана такая надпись: "Подарена Александру Земленухину, донскоку казаку Сулина полка, отъ Рудольфа Акермана. Лондонъ, 20 апрѣля". На рукояткѣ было вырѣзано по-латыни: "За Бога, Царя и Отчизну".-- Кромѣ того, многіе знатные англичане, особенно англичанки, поднесли ему богатые подарки, преимущественно оружіемъ, англійскаго же издѣлія. Одинъ англичанинъ даже написалъ въ честь Земленухина стихи, которые начинаются такъ:
"Ура! горятъ, пылаютъ села.
"Сѣдлай, казакъ, коня!"
Пасха застала его на чужбинѣ, но онъ разговѣлся по русскому обычаю у нашего посланника, который пригласилъ его къ себѣ обѣдать на всю Святую. Онъ же представилъ Земленухина принцу-регенту, бывшему за короля. Его высочество подарилъ казаку саблю на черной бархатной портупеѣ, обитой серебромъ, и такую же сумку со своимъ вензелемъ и короной. Нѣсколько дней спустя, Земленухинь уѣхалъ изъ Лондона, отблагодаривши своихъ новыхъ друзой за ласку, особенно же хозяина: "Погостилъ я и поѣлъ у тебя хлѣба-соли, сказалъ онъ на прощанье Акерману, ты въ послѣдній день былъ такъ же ласковъ со мной, какъ и въ первый".-- Когда Земленухинъ явился въ свой отрядъ, то вскорѣ было получено приказаніе выслать его въ главную квартиру. Здѣсь онъ имѣлъ счастье быть представленнымъ императору Александру и королю Прусскому. Обласканный и произведенный въ урядники, Земленухинъ вернулся на Донъ.
Между тѣмъ, летучіе отряды продолжали вредить непріятелю на берегахъ Эльбы. Однажды разъѣздамъ Чернышева удалось перехватить письмо съ важнымъ извѣстіемъ, что изъ Ганновера выступилъ огромный артиллерійскій транспортъ, который на 18-е мая долженъ имѣть ночлегъ у г. Гальберштадта. Нашъ отрядъ перешелъ рѣку и двинулся навстрѣчу: 75 верстъ были пройдены въ 30 часовъ. Не доходя 7 верстъ, Чернышевъ узналъ, что за городомъ ночевалъ другой паркъ, немного поменьше, съ прикрытіемъ въ 2 т. чел., но что въ это же утро ожидается и большой транспортъ; отсюда они должны слѣдовать вмѣстѣ. Это извѣстіе заставило Чернышева немедленно распорядиться нападеніемъ. Баварцы отлично расположились вагенбургомъ между рѣчкой и перекопанной дорогой, за версту отъ города; пѣхота скрылась внутри вагенбурга, 14 орудій стояли въ промежуткахъ между повозками, защицая фронтъ и фланги. Чернышевъ выслалъ полкъ Сысоева на дорогу, откуда ожидался большой транспортъ; Грековъ 18-й получилъ приказаніе ворваться въ городъ и ударить на вагенбургъ съ тыла, а Власовъ съ двумя казачьими полками -- атаковать съ фронта. Грекову удалось овладѣть. городскими воротами, но Власовъ былъ отраженъ картечными залпами 14-ти пушекъ. Тутъ отъ Сысоева прискакалъ казакъ съ извѣстіемъ} что на дорогѣ уже показалось прикрытіе, слѣдовательно, транспортъ приближается. Къ счастью, капитану Богдановичу удалось изъ своихъ двухъ орудій взорвать нѣсколько нарядныхъ ящиковъ. Этой суматохой воспользовался Чернышевъ и пустилъ весь свой отрядъ -- гусаръ, драгунъ, казаковъ -- на проломъ. Выдержавши страшный залпъ, они прежде всего накинулись на артиллеристовъ, потомъ врубились между повозокъ. Баварцы защищались отчаянно: кололи штыками, отбивались прикладами, однимъ словомъ, работали, какъ слѣдуетъ доброй, пѣхотѣ; но это еще болѣе ожесточило нашихъ. Они рубили солдатъ въ строю, рубили ихъ подъ повозками, откуда тѣ продолжали стрѣлять, или выгоняли пиками. Чернышевъ доносилъ послѣ главнокомандующему, что такой стремительной атаки, какую произвели здѣсь его молодцы, искусившіеся въ набѣгахъ, онъ не видалъ во всю свою боевую жизнь. Половина отряда, въ томъ числѣ баварскій генералъ Оксъ и 15 офицеровъ, осталась въ плѣну, а другая половина легла на мѣстѣ. Весь паркъ стать трофеемъ этого знаменитаго набѣга. Пока отправляли орудія, зарядные ящики и повозки съ амуниціей, казаки сдерживали наступленіе непріятельскаго авангарда, поспѣшавшаго на помощь. Дѣло было сдѣлано на чистоту: ни одна повозка не брошена.-- Послѣ того, всѣ парки и подводы, бывшіе въ пути, получили приказаніе остановиться, артиллерію перевели изъ Ганновера въ Баварію, въ глубь Германіи. Таковъ былъ страхъ, наведенный на французовъ летучими отрядами.
Еще болѣе смѣлое, можно сказать, дерзкое движеніе сдѣлалъ Чернышовъ, этотъ отважный партизанъ, въ тылъ Наполеону, на его главные пути, а именно къ гор. Касселю, столицѣ королевства Вестфальскаго. Это королевство было составлено изъ мелкихъ нѣмецкихъ владѣній, и королемъ его, по волѣ всемогущаго Наполеона, назначенъ младшій братъ императора Іеронимъ, о которомъ упоминалось раньше. Плохо жилось бѣднымъ нѣмцамъ подъ властью такого короля. Онъ мало думаль о своихъ подданныхъ, окружилъ себя французами, жилъ пышно, расточая казну, въ то время какъ страна бѣднѣла отъ поборовъ и поставки рекрутъ. Солдаты въ разныхъ концахъ Европы сражались подъ знаменами Наполеона за дѣло, имъ чужое; изъ 25 т., уведенныхъ въ Россію, вернулось лишь двѣ. Въ ту пору границы королевства были открыты; въ столицѣ находилось не болѣе 4 т. войска. Все это хорошо знать Чернышовъ, который разсчитывать вооружить населеніе, поднять народную войну и такимъ образомъ прервать сообщеніе главныхъ силъ Наполеона съ ихъ отечествомъ.
Въ началѣ сентября Чернышевъ переправился ночью на лодкахъ черезъ Эльбу и вступилъ въ край, повсюду занятый непріятелемъ. Въ отрядѣ находилось, кромѣ 8 эскадроновъ гусаръ и драгунъ, 8 казачьихъ полковъ подъ общимъ начальствомъ Бенкендорфа. Подвигались скрытно, останавливались на ночлеги вдали отъ жилья, и то на самое короткое время; если же случалось дѣлать привалъ въ деревнѣ, то на это время ее окружали казачьими постами, не впуская и никого не выпуская; бурмистръ этой деревни долженъ былъ провожать отрядъ возможно дальше. Проводники никогда не знали, куда они ведутъ, и часто отрядъ безъ всякой надобности сворачивалъ въ сторону, чтобы только сбить съ толку мѣстныхъ жителей. Пройдя такимъ образомъ около сотни верстъ, Чернышовъ узналъ, что на половинѣ пути къ Касселю стоитъ кирасирская бригада и батальонъ пѣхоты. Онъ тотчасъ свернулъ влѣво и окольными путями приблизился рано утромъ къ столицѣ, сдѣлавши въ сутки болѣе 80 верстъ. Былъ густой, непроглядный туманъ, помѣшавшій сейчасъ же приступить къ дѣлу. Въ 10 часовъ утра казаки Жирона и 2 эскадрона драгунъ переправились за Фульду съ тѣмъ, чтобы перехватить королю дорогу, въ случаѣ его бѣгства, но оказалось, что онъ уже проѣхалъ. Нашимъ удалось оторвать только хвостъ арріергарда, 250 кирасиръ. Нападеніе на городъ также кончилось неудачей. Правда, донцы Власова 3-го и Грекова 18-го разбили при помощи мѣщанъ ворота, пронеслись по улицамъ до самаго моста, но тутъ были остановлены сильнѣйшимъ огнемъ пѣхоты: гвардейскіе гусары, развернувшись на площади, изготовились къ атакѣ. Тутъ узнаетъ Чернышевъ, что въ тылу у него появилась кирасирская бригада, та самая, которую онъ обходилъ. Тогда онъ приказалъ вывести казаковъ изъ города. Пока отрядъ собирался, пока устраивался на отдыхъ, къ нему съ разныхъ сторонъ явились перебѣжчики, не желавшіе служить французамъ, такъ что изъ нихъ составился цѣлый батальонъ охотниковъ; казаки нахватали въ разныхъ мѣстахъ 9 пушекъ -- составилась батарея, въ полной запряжкѣ. На-другой день наши открыли канонаду. Жители умоляли коменданта отказаться отъ обороны, но получили отъ него такой отвѣть: "Мнѣ приказало обороняться, и я исполню это приказаніе". -- Дѣйствительно, всѣ заставы были заняты пѣхотой, мостъ загроможденъ фурами, на площади поставлено 4 пушки и возлѣ нихъ конница. Кассельцы вовсе не желали обращать свой городъ въ развалины. Между ними и французами начались схватки; тѣ кидали въ войска камнями, а эти стрѣляли въ нихъ изъ ружей; досталось и коменданту. Какъ только Бенкендорфъ съ драгунами и батальономъ новобранцевъ подошелъ къ заставѣ, стоявшая тамъ карабинерная рота передалась русскимъ. Наши вступили въ городъ. Послѣ долгихъ переговоровъ коменданту позволили вывести свои войска, но безъ артиллеріи. Народъ привѣтствовалъ русскихъ, какъ своихъ избавитилей; казаковъ носили на рукахъ. Въ городѣ найдено 30 орудій, множество ружей, патроны, амуниція, денежная казна. Изъ нея 16 т. талеровъ розданы войскамъ, а 60 т. отправлены начальству; 22 пушки увезли въ Берлинъ. Въ тотъ же день Чернышевъ обнародовалъ воззваніе, въ которомъ приглашалъ нѣмцевъ присоединиться къ братскому союзу и послужить дѣлу освобожденія Германіи въ рядахъ ея защитниковъ, пришедшихъ издалека. Хотя Чернышевъ черезъ нѣсколько дней опять вернулся на берога Эльбы, но его набѣгъ и воззваніе возбудили среди народовъ южной Германіи радостныя надежды на лучшія времена.
На поляхъ Лейпцига дѣло освобожденія Германіи рѣшилось въ ея пользу. Въ достопамятной "битвѣ народовъ", отличились, между прочимъ, лейбъ-казаки. Случилось это вотъ какъ. Наполеонъ, окруженный подъ Лейпцигомъ войсками союзниковъ, хотѣлъ прорвать посрединѣ линію нашихъ войскъ и отрѣзать имъ пути отступленія въ Богемію. Французская конница, спустившись съ высотъ подъ прикрытіемъ 60 орудій, устремилась на полки русской пѣхоты. Ее не могли задержать ни штыки, ни картечь. Она проскочила между карре, захватила 2 батареи и остановила гвардейскую конницу, бывшую на ходу, при чемъ палъ начальникъ дивизіи, генералъ Шевичъ. Ударъ французской кавалеріи былъ страшенъ: она растоптала все, что встрѣчала на пути и прорвала нашъ центръ. Впереди ея, по эту сторону плотины, на возвышеніи, стоялъ Императоръ Александръ, окруженный свитой. Французы мчались прямо на него, а подъ рукой войскъ не было, кромѣ обычнаго конвоя. Казаки впились глазами въ своего монарха: они ждали лишь одного мановенія, чтобы встрѣтить враговъ своею грудью, задержать, остановить, хотя-бы самимъ пришлось погибнуть. Государь точно угадалъ ихъ мысль. Онъ приказалъ Орлову-Денисову вызвать на помощь кирасиръ, придвинутъ изъ резервовъ артиллерію, а казакамъ сейчасъ же ударить во флангъ полкамъ Латуръ-Мобура. Дрогнули у казаковъ сердца, когда они это услышали. Они понимали, какъ страшно пропустить хотя одну минуту, какое минуту -- одну секунду! Плотина была такъ узка, что по ней проѣзжали въ одинъ конь; впереди всѣхъ проскакалъ Ефремовъ, за намъ три эскадрона донцовъ, потомъ -- черноморцы. Вправо за плотиной тянулось возвышеніе, прикрывшее на время казаковъ. Тутъ догналъ свой полкъ Орловъ-Денисовъ, исполнивъ порученіе Государя. Французы продолжали движеніе, подавляя своей грозной силой нашу легкую конницу, которая все еще пыталась устроиться.
Вдругъ, на флангѣ показались лейбъ-казаки. Ударъ ихъ былъ неожиданный и сильный. Ближайшіе ряды смяты и разсѣяны, дальше остановили свой натискъ, заволновались. Эта мгновенная остановка дала время устроиться нашимъ полкамъ, потерявшимъ своего начальника. Они направились, въ свою очередь атаковали французомъ съ фронта; съ другаго фланга врубились прусскіе кирасиры и драгуны. Въ довершеніе бѣдъ, ядромъ оторвало ногу храброму Латуръ-Мобуру. Въ величайшемъ безпорядкѣ укрылся его корпусъ за линію пѣхотныхъ колоннъ; загремѣла наша резервная артиллерія, подоспѣли лейбъ-егеря, прибѣжали лейбъ-гренадеры. Тонкій разсчетъ Наполеона не удался. Наша линія снова сомкнулась; теперь она стала вдвое грозѣе. -- Черезъ 19 лѣтъ состоялось Высочайшее повелѣніе лейбъ-казачьему полку перенести свой полковой праздникъ на 4-е октября, годовщину Лейпцигской битвы, и воспоминаніе о славномъ подвигѣ дѣдовъ живетъ и понынѣ въ рядахъ этого полка.
Разбитая подъ Лейпцигомъ французская армія потянулась на западъ, къ границамъ Франціи. Казаки, опытъ подъ начальствомъ Платова, то упреждали непріятеля, занимая попутно города, то шли по его слѣдамъ, тормошили арріергардъ. Не доходя Франкфурта, Платовъ, при помощи Орлова-Денисова, Чернышева, Иловайскаго и Кайсарова, разнесъ весь арріергардъ, при чемъ взялъ въ плѣнъ 4 т. солдатъ. За этотъ подвигъ Государь пожаловалъ ему богатое брилліантовое перо на шапку.
Когда союзныя войска перешли Рейнъ, вступили, слѣдовательно, въ предѣлы Франціи, казачьихъ полковъ считалось 26, но изъ нихъ лишь одинъ Атаманскій былъ въ полномъ составѣ, прочіе имѣли по 200--300 чел., не больше. Собственно въ отрядѣ Платова находилось 10 полковъ, за которыми онъ шелъ впереди главной арміи, пока она не соединилась съ Блюхеромъ. Послѣ того донцы дѣйствовали сами по себѣ. Вездѣ, гдѣ они ни появлялись, прекращался сборъ податей, поставка рекрутъ, доставка продовольствія, однимъ словомъ, все, что могло усилить или подкрѣпить Наполеона. Этого мало. Въ началѣ февраля казаки подступили къ г. Немюру. Его высокая каменная стѣна была окружена каналомъ, мосты находились подъ защитой палисадовъ, рогатокъ и пушекъ; обязанности коменданта исполнилъ старый заслуженный полковникъ. Вообще, Наполеонъ заранѣе позаботился о защитѣ этой крѣпости Платовъ потребовалъ сдачи. Получивши отказъ, онъ послалъ спѣшенныхъ казаковъ на приступъ. Донцы взяли предмѣстье, а выстрѣлами донской артиллеріи была перебита прислуга у непріятельскихъ орудій. Наступила ночь; казаки расположились противъ трехъ главныхъ воротъ. Съ разсвѣтомъ канонада съ обѣихъ сторонъ возобновилась; когда подвезли наши небольшія пушки къ Фонтенблоскимъ воротамъ, онѣ били въ нихъ ядрами безъ промаха. Наконецъ ворота рухнули, и казаки, подъ начальствомъ Кайсарова, ворвались въ крѣпость. Едва они успѣли овладѣть непріятельскими орудіями, какъ съ противоположной стороны раздались знакомые крики: то были Атаманцы, подъ начальствомъ Грекова 18-го. Тогда комендантъ сдался со всѣмъ своимъ гарнизономъ: 18 офицеровъ и 600 солдатъ, а болѣе 200 ч. пало въ битвѣ. Изъ-подъ Немюра Платовъ двинулся къ Фонтенебло. Нѣкогда увеселительный замокъ французскихъ королей, Фонтенебло служилъ теперь мѣстомъ заключенія римскаго папы. Платовъ явился съ тѣмъ, чтобы его освободить, но оказалось, что за два дня передъ этимъ папу увезли въ другой городъ. Здѣсь казаки расположились на отдыхъ.
12 казачьихъ полковъ участвовали въ послѣдней битвѣ, которую давалъ Наполеонъ передъ своимъ отреченіемъ. Въ то время, когда главныя силы союзниковъ, имѣя во главѣ самихъ монарховъ, двигались уже къ столицѣ Франціи, ея императоръ путался сзади, окруженный летучими отрядами. Нѣкоторые илъ нихъ заслоняли ему пути въ Парижъ, а корпусъ Винценгероде слѣдовалъ за нимъ по пятамъ, при чемъ была пущена огласка, будто, этотъ корпусъ составляетъ авангардъ главныхъ силъ, для которыхъ онъ заготовляетъ квартиры, продовольствіе и т. п. Наполеонъ, желая удостовѣриться, правда ли это, приказалъ стянуть свою армію и сдѣлать нападеніе. Это было 13-го марта 1814 года, за 200 верстъ отъ Парижа. Рѣка Марна прикрывала фронтъ нашей позиціи; лѣвое крыло упиралось въ городокъ Сомъ-Дизье, занятый шестью ротами егерей; а правое, состоявшее изъ одного гусарскаго и четырехъ казачьихъ полковъ, примыкало къ лѣсу. Наполеонъ, по обыкновенію, дѣйствовалъ быстро, рѣшительно. Подъ прикрытіемъ сильныхъ батарей французы въ большихъ силахъ перешли Марну и развернулись въ линіи; за конницей строилась пѣхота. Улучивъ минуту, Тетенборнъ вылетѣлъ съ Изюмскимъ полкомъ, смялъ эскадроны первой линіи, но угодилъ подъ картечь и былъ опрокинутъ эскадронами 2-й линіи. Съ громкимъ крикомъ они пронеслись далеко впередъ, захватили часть нашего обоза и заводныхъ лошадей. Затѣмъ французы перешли въ общее наступленіе. Наши орудія едва успѣли сдѣлать нѣсколько выстрѣловъ: "все было сметено", какъ доносилъ Государю саму Винценгенроде, Уже французы выбили штыками егерей изъ городка и поспѣшнымъ движеніемъ угрожали занять единственный нашъ путь отступленія. Тутъ отличились гусары: сначала бросились 2 эскадрона Изюмцевъ съ Лошкаревымь во главѣ -- ихъ прогнали; потомъ вынеслись 6 эскадроновъ Павлоградцевъ. При помощи артиллеріи имъ удалось сдержать стремительный натискъ и дать время стянуться войскамъ. Съ наступленіемъ ночи преслѣдованіе прекратилось. Наши потеряли 1,300 челов., въ томъ числѣ 42 офицера, да покинули 5 пушекъ.
Наполеонъ одержалъ побѣду; въ послѣдній разъ ему улыбнулось счастье, только не надолго. Отъ плѣнныхъ офицеровъ Императоръ узналъ, что передъ нимъ не главная армія, а летучій корпусъ; что союзные монархи прошли прямо на Парижъ. Въ глубокомъ раздумьѣ объѣзжалъ онъ поле битвы, изрытое канавами, заросшее виноградниками. Всѣ плѣнные, имѣвшіе знаки отличія, были собраны отдѣльно. Императоръ ласково поздоровался съ ними, выхвалялъ ихъ храбрость и приказалъ своимъ генераламъ, чтобы позаботились о раненыхъ; генералъ Жираръ получилъ приказаніе справиться о здоровьѣ полковника Лошкарева, который былъ раненъ въ этомъ дѣлѣ.
Черезъ недѣлю союзные монархи, во главѣ многочисленныхъ войскъ, уже вступали въ Парижъ. Война была кончена.
Первый день Пасхи русскія войска праздновали особенно торжественно, еще небывалымъ образомъ. На томъ самомъ мѣстъ, гдѣ были обезглавлены французскій король Людовикъ XVI и королева Марія-Антуанета, воздвигли высокій амвонъ, на которомъ поставили аналой съ крестомъ и евангеліемъ. Русскія войска частью стояли на площади, частью въ сосѣднихъ улицахъ. Утро было тихое, прекрасное. Императоръ Александръ, въ сопровожденіи короля прусскаго, нѣмецкихъ генераловъ и французскихъ маршаловъ, тихо объѣзжалъ ряды ветерановъ, прошедшихъ длинный путь отъ Москвы къ Парижу. Объѣздъ кончился, войска стянулись въ колонны. Лейбъ-казаки вытянулись вдоль Елисейскихъ Полей, а французская стража окружила амвонъ. Парижане переполняли сосѣднія улицы, усѣяли кровли домовъ, толпились у оконъ, у дверей. Наступила торжественная тишина. Государь и его вѣрный сподвижникъ, король прусскій, поднялись на амвонъ; всѣ присутствующіе опустились на колѣни, по исключая и французской стражи. По окончаиіи водосвятія оба монарха шли за священникомъ, окроплявшимъ святою водой русскихъ воиновъ. Гулъ орудій приводилъ въ трепетъ сердца всѣхъ участниковъ небывалаго празднества. Никогда еще не было примѣра, чтобы побѣдитель молился такъ торжественно въ столицѣ побѣжденнаго народа,
По заключеніи мира всѣ казачьи полки собрались подъ начальствомъ своего атамана на берегахъ Рейна; отсюда, въ головахъ четырехъ колоннъ русской арміи, они прослѣдовали черезъ всю Германію къ границамъ Россіи. Въ станицахъ и юртахъ войска Донскаго надолго осталось памятнымъ возвращеніе казаковъ изъ далекой чужбины, особенно же встрѣча атамана, графа Матвѣя Ивановича Платова. На границѣ войсковыхъ земель депутаты поднесли ему хлѣбъ соль и первые же присоединились къ его поѣзду, который ежедневно увеличивался новыми толпами казаковъ, стекавшихся съ разныхъ сторонъ. На Кундручьѣ и въ разныхъ другихъ мѣстахъ ждали атамана по нѣскольку дней. Тутъ были древніе старики съ правнуками, малолѣтки и старые сподвижники атамана, увѣшанные крестами, украшенные сѣдиной и сабельными рубцами; все это пристраивалось сзади: кто гарцуя на конѣ, кто ѣхалъ повозкой, иные и съ палочкой, -- смотря по достаткамъ. Недалеко отъ Черкаска атаманъ слѣзъ съ коня и поднялся на курганъ, откуда открывались, какъ на ладони, ярко горѣвшіе на жаркомъ солнцѣ золоченые кресты, золотые, усѣянные звѣздами, куполы и колокольни церквей. Обратившись къ нимъ лицомъ, Матвѣй Ивановичъ сдѣлалъ три земныхъ поклона и сказалъ во всеуслышаніе: "Слава въ вышнихъ Богу и на землѣ миръ! Послужилъ я царю, постранствовалъ на чужбинѣ довольно; теперь возвратился ли родину и молю Бога, да успокоитъ Онъ кости мои ли землѣ предковъ моихъ!" -- При этихъ словахъ атаманъ крѣпко поцѣловалъ горсть захваченной земли.-- "Здравствуй, нашъ атаманъ, на многія лѣта!" отвѣтили хоромъ казаки, поклонившись ему въ поясъ. Поѣздъ двинулся дальше. У самой горы, на которой стоитъ Черкаскъ, Платова встрѣтили всѣ офицеры донскаго полка, генералы и наказной атаманъ Иловайскій. Въ ту же минуту зазвонили колокола, выпалили пушки, и послышалось громовое, перекатное "ура!": донскіе полки, вытянувшисъ по обѣ стороны, стояли вплоть до собора. Здѣсь на паперти ожидало духовенство; тутъ же были разставлены войсковыя знамена и регаліи -- славные памятники доблестныхъ заслугъ. Послѣ молебна старшины проводили атамана и его помѣщеніе, гдѣ пиршество продолжалось до глубокой ночи. По стародавнимъ обычаямъ чествовалъ Донъ своего атамана.
До половины прошлаго вѣка донскихъ казаковъ знали только татары да турки. Европейцы считали казаковъ ордой, недостойной и неспособной съ ними сражаться. Донцы по дѣлѣ доказали, что объ нихъ судятъ несправедливо. Въ Семилѣтнюю воину они своими налетами не мало досаждали Фридриху Великому; ихъ подвиги подъ начальствомъ Суворова въ Польшѣ, Турціи, Италіи стали извѣстны всему міру; наконецъ, истребленіе Великой арміи заставило Наполеона признать за ними страшную силу. Тотъ самый Наполеонъ, который называлъ казаковъ "посрамленіемъ человѣческаго рода", признавался послѣ, что онъ не знаетъ лучшихъ легкихъ войскъ, какъ австрійскіе кроаты и наши казаки. Онъ даже думалъ завести у себя казаковъ, но это ему не удалось: казакомъ надо родиться. Вотъ какъ описываетъ донцовъ одинъ французскій генералъ, который много разъ съ ними встрѣчался въ мелкихъ схваткахъ и крупныхъ дѣлахъ, видалъ ихъ на аванпостахъ, на бивуакахъ, по деревнямъ и городамъ: "Казаки летятъ въ атаку во весь духъ и умѣютъ сразу останавливаться. Лошади у нихъ легкія, берутъ съ мѣста хорошо; всадники сидятъ, точно приросши. Казаки очень осторожны и сами о себѣ заботятся; въ своихъ дѣйствіяхъ они стремительны, въ движеніяхъ смѣлы. Красиво, бывало, глядѣть, когда наша конница, блистая серебромъ и золотомъ, полная рыцарской отваги, развертывалась въ линію на берегахъ Нѣмана! Но вся эта картина пропадала какъ дымъ при первой встрѣчѣ съ казаками, которыхъ мы привыкли презирать. Мы видѣли ихъ каждый день на подобіе огромной завѣсы, закрывающей горизонтъ. Отъ нея отдѣляются самые смѣлые наѣздники и подъѣзжаютъ къ намъ. Мы развертываемся, смѣло кидаемся въ атаку, уже настигаемъ ихъ лаву, какъ вдругъ она исчезаетъ: на томъ мѣстѣ торчатъ лишь березы да сосны. Пройдетъ часъ, другой, мы начинаемъ кормить лошадей, какъ черная завѣса снова показалась, снова намъ угрожаетъ! Мы повторяемъ атаку -- и опять въ пустую. И выходило то, что наша лучшая и храбрѣйшая кавалерія напрасно утомлялась, приходила въ разстройство, а, въ концѣ концовъ, и вовсе погибла: ее погубили казаки". Это говоритъ нашъ непріятель. Болѣе подробно исчисляетъ заслуги донскаго воинства Высочайшая грамота отъ 19 ноября 1817 года. Государь ничего не позабылъ, что сдѣлали донцы за три года неустанной войны. Тогда же онъ пожаловалъ имъ знамя и слѣдующей надписью: "Вѣрноподданному Войску Донскому въ ознаменованіе подвиговъ, оказанныхъ въ послѣднюю французскую воину въ 1812--1814 годахъ". Упомянутая грамота оканчивалась слѣдующими словами, относящимися къ знамени: "Да нѣкогда сыны сыномъ вѣрнолюбезнаго намъ Войска Донскаго, преднося предъ рядами своими сію святую хоругвь славы и отечества, вспомнятъ дѣянія отцовъ своихъ и послѣдуютъ ихъ примѣру".
Къ священнымъ регаліямъ старины Императоръ Николай Павловичъ присоединилъ саблю своего державнаго брата, которую онъ носилъ въ походахъ. На этомъ не кончились милости Государя къ войску донскому. Въ октябрѣ 1837 г. онъ самъ посѣтилъ Новочеркаскъ въ сопровожденіи своего старшаго сына и Наслѣдника Престола, впослѣдствіи Императора Александра II, въ расцвѣтѣ его юности и красоты.
Царскіе экипажи остановились за тріумфальными воротами, у небольшаго домика, гдѣ Августѣйшіе гости переодѣлись и потомъ сѣли на коней. У воротъ Государь принялъ рапортъ атамана Власова и, милостиво поклонившись присутствовавшимъ тутъ генераламъ и дворянству донской области, направился шагомъ по Платовскому проспекту, сопровождаемый многочисленной свитой; эскадронъ атаманцовъ замыкалъ шествіе. По всему проспекту вплоть до собора стояли шпалерами 22 донскихъ полка, собранныхъ къ Высочайшему смотру, и за ихъ флангомъ безчисленное множество народа съ верховыхъ и низовыхъ станицъ. Восторженное "ура!" не смолкало на на одно мгновеніе: оно сливалось съ колокольнымъ звономъ, съ пушечной пальбой; въ окнахъ, на балконахъ, съ кровель домовъ новочеркасскія казачки махали платками, бросали подъ ноги цвѣты... На паперти собора ждалъ Государя архіепископъ Аѳанасій со всѣмъ городскимъ духовенствомъ. Выслушавъ его привѣтствіе и приложившись ко кресту, Николай Павловичъ вошелъ въ средину войсковаго круга. "Любезные донцы! произнесъ онъ громкимъ голосомъ: ваши предки и отцы сослужили много службъ государямъ и отечеству! Признательность монарховъ показываютъ эти грамоты, эти знамена и прочіе царскіе клейноды. Я хотѣлъ явить новый знакъ своего благорасположенія и назначилъ атаманомъ вашимъ своего перваго сына Наслѣдника престола Нашего. Надѣюсь, что вы и потомки ваши не перестанете итти по пути славныхъ предковъ и заслуживать признательность отечества!" -- Едва кончилъ Государи какъ мертвая тишина смѣнилась потрясающимъ "ура!", загремѣли пушки, загудѣли колокола всѣхъ новочеркасскихъ церквей. Государь взялъ поднесенный Власовымъ на бархатной подушкѣ перначъ и, обнявъ Наслѣдника, вручилъ ему этотъ знакъ атаманскаго достоинства. Тотчасъ же всѣ донскіе генералы окружили Августѣйшаго атамана: подъ сѣнью склонившихся знаменъ они его подняли на рукахъ. Взрывъ народнаго восторга встрѣтилъ появленіе царственнаго юноши и атамана надъ убѣленными сѣдинами ветерановъ великой Екатерины, императоровъ Павла и Александра... Съ разныхъ сторонъ раздались задушевныя привѣтствія: "Батюшка ты нашъ, атаманъ войсковой! Надежда наша, красное солнышко! Пойдемъ въ огонь и воду за тебя, нашъ красавецъ ненаглядный! Да хранитъ же тебя Царь Небесный для счастья нашего!..".
Выйдя изъ круга, Государь съ Наслѣдникомъ сѣли въ коляску.и отправились въ домъ Иловайскаго; атаманское знамя, перначъ и бобылевые хвосты были препровождены эскадрономъ атаманцовъ на квартиру Наслѣдника, въ домѣ Мартынова. Экипажъ съ трудомъ пробивался сквозь густыя толпы народа; площадь передъ царской квартирой волновалась, какъ живой муравейникъ. Весь вечеръ до глубокой ночи никто не посѣщалъ своего мѣста. На другой день Государь Императоръ посѣтилъ войсковое правленіе, госпиталь, войсковую гимназію, гдѣ, между прочимъ, произнесъ слѣдующія достопамятныя слова: "Учитесь, дѣти, усердно. Я хочу, чтобы со временемъ и изъ донцовъ были сенаторы, министры, главнокомандующіе!" -- 21 октября происходилъ Высочайшій смотръ всѣмъ собраннымъ въ ту пору войскамъ, а 22 утромъ, Государь съ Наслѣдникомъ отъѣхали по пути на Воронежъ.
Описанное событіе повторяется каждый разъ при восшествіи на престолъ Августѣйшаго атамана: врученную ему отцомъ булаву или перначъ онъ такъ же торжественно передаетъ своему Сыну и Наслѣднику Престола. Этотъ обычай еще болѣе связуетъ вѣрныхъ донцовъ съ вѣнценосными вождями русской арміи, Оберегаемые съ высоты трона, опекаемые Августѣйшимъ атаманомъ, они живутъ и понынѣ въ своихъ древнихъ правахъ и привилегіяхъ, добытыхъ кровью отцовъ.