Маленькая гостиная въ нижнемъ этажѣ, убранная проще всѣхъ остальныхъ покоевъ дома, была любимой комнатой Сусанны, потому что въ ней одной сохранилась прежняя мебель, высокій баулъ, диванъ, кресло во вкусѣ Людовика XIII и столъ Генриха II, сочетаніе стилей, не доказывавшее классической строгости вкусовъ хозяевъ.
Однако въ тѣ дальныя времена, когда они еще жили въ скромныхъ антресоляхъ въ улицѣ Помпы, эти вещи, купленныя по случаю и въ разсрочку на распродажахъ и аувціонахъ самимъ Мишелемъ, составляли предметъ гордости тогда еще юной четы и съ торжествомъ одна за другой водворялись въ рабочемъ кабинетѣ мужа.
Тогда онѣ являлись единственными предметами роскоши въ ихъ скудной обстановкѣ; теперь, напротивъ, ихъ постарались сбыть въ комнаты, куда не заглядывалъ глазъ посторонняго и допускались лишь близкіе друзья дома, между тѣмъ какъ парадные покои двухъ этажей просторнаго отеля съ конюшней и каретнымъ сараемъ, который Тесье занимали вотъ уже третій годъ въ улицѣ Сенъ-Жоржъ,-- были убраны новой мебелью, купленной въ модномъ магазинѣ заразъ полной обстановкой.
Тесье вели скромный образъ жизни до тѣхъ поръ, пока это было возможно. Но съ того времени, какъ денежныя дѣла ихъ упрочились, благодаря полученному наслѣдству, положеніе Мишеля съ каждымъ днемъ улучшалось, онъ шелъ въ гору и силою обстоятельствъ принужденъ былъ жить на широкую ногу: депутатъ и въ ближайшемъ будущемъ министръ, онъ долженъ былъ обставить себя съ извѣстною роскошью, позаботиться о представительности.
Но Сусанна осталась вѣрна старой мебели. Она являлась для нея живымъ воспоминаніемъ о прошлыхъ дняхъ. Она любила эти разнокалиберныя вещи. Онѣ напоминали ей невозвратные дни, о которыхъ она сожалѣла, дни -- когда Мишель безраздѣльно принадлежалъ ей, проводя съ нею часы досуга, остававшіеся отъ публицистическихъ занятій,-- онъ уже былъ тогда извѣстнымъ публицистомъ, поглощеннымъ большой газетой "Порядокъ", въ которой онъ участвовалъ, которая имѣла успѣхъ благодаря ему и выдвинула вмѣстѣ съ тѣмъ его и которую онъ еще редактировалъ и теперь, но уже спустя рукава, черезъ пень-колоду.
Онѣ напоминали ей очаровательные часы, первоначальную близость союза по страсти, горячую привязанность, побудившую къ необдуманному, безразсудному браку молодого, слишкомъ молодого человѣка, безъ состоянія, безъ опредѣленнаго будущаго, съ дѣвушкой, которая была почти ребенкомъ, все приданое которой состояло изъ довѣрія, отваги, розовыхъ надеждъ и любви.
Вещи эти напоминали ей безчисленныя мелкія событій шестилѣтней жизни вдвоемъ, въ нѣжномъ tête-à-tête, o той глубокой нѣжности, которую питаютъ другъ къ другу бездѣтные супруги, остающіеся такими-же страстными любовниками какъ и до свадьбы.
Онѣ напоминали ей наконецъ высшее удовлетвореніе, полноту счастья, когда наконецъ она испытала муки, тоску и безконечную радость первой беременности; какъ она застѣнчиво предупредила мужа о готовящемся семейномъ событіи, и съ какимъ радостнымъ удивленіемъ принялъ онъ это. Потомъ болѣзнь Анни, ихъ старшей дочери, а такъ-же тяжелая болѣзнь самого Мишеля, приговореннаго къ смерти врачами, и котораго она спасла болѣе силою безконечной любви, чѣмъ исполненіемъ докторскихъ предписаній, да, все это напоминала ей старая мебель, всякія мелочи, равно какъ и крупныя событія, тысячи воспоминаній поднимались и окружали ее, едва она садилась на диванъ или кресло въ маленькомъ кабинетѣ, и передъ ней возникала вся ткань нашей жизни, тянулись тѣ безконечныя нити, которыя вышиваютъ на ней то яркіе, пестрые, веселые, то сумрачные арабески. Онѣ говорили ей о дняхъ, изъ которыхъ одни были радостны, другіе тяжелы, но первыхъ было больше, такъ какъ сильное, сладкое чувство все смягчало, сглаживало и украшало.
Сусанна вступила въ тотъ періодъ, когда сожалѣнія берутъ перевѣсъ надъ надеждами, и глухой инстинктъ заставлялъ ее предпочитать протекшіе годы годамъ грядущимъ.
Теперь столько заботъ отвлекаетъ отъ нее Мишеля, не даетъ его чувству сосредоточиться на ней! Онъ ее еще любитъ, безъ сомнѣнія; чувство, воспитанное и окрѣпшее за годы совмѣстной жизни, не могло такъ быстро уступить изсушающей дѣловой суетѣ,-- душа его устояла противъ растлѣвающаго дѣйствія успѣха. Но все же ужь прежняго не было: онъ уже не принадлежалъ безраздѣльно Сусаннѣ. Жизнь требовала отъ него слишкомъ много: онъ игралъ выдающуюся роль, у него былъ свой органъ, которымъ онъ долженъ былъ руководить, своя партія, которой онъ управлялъ, великіе планы и задачи, которые долженъ былъ преслѣдовать и осуществлять, то "нравственное преобразованіе" страны, какъ онъ называлъ, и душею котораго былъ.
Жена помогала ему трудиться, поддерживала въ немъ энергію, ободряла его своей симпатіей и вмѣстѣ съ тѣмъ своими руками готовила отчужденіе мужа отъ нея. Дѣло стало между ней и мужемъ, приходилось дѣлиться имъ съ выборщиками, товарищами-соперниками, друзьями, подчиненными, обожателями и обожательницами наконецъ, такъ какъ женщины имъ бредили, очарованныя его задушевнымъ краснорѣчіемъ, любовью къ добру, великодушнымъ характеромъ, а главнымъ образомъ его успѣхами. Вѣковѣчное свойство женщины преклоняться передъ извѣстностью, тяготѣніе ихъ ко всѣмъ, кому удалось выдвинуться, ненасытное любопытство заставляло женщинъ гоняться за Мишелемъ, надоѣдать ему, забрасывать его письмами, окружать опьяняющею атмосферой, въ которой вѣяли струйки коварства и предательства. Сусанна питала къ мужу глубокое, непоколебимое довѣріе, но тѣмъ не менѣе порою ее волновало смутное опасеніе.
Она чувствовала себя слишкомъ слабой, чтобы отстаивать мужа, отражать постороннія вліянія на него, охранять его. Она старѣлась: уже нѣсколько серебряныхъ нитей мелькало въ ея прекрасныхъ черныхъ волосахъ, цвѣтъ лица принялъ колоритъ старой слоновой вости и морщины, не исеажая еще чертъ, тѣмъ не менѣе проложили тонкіе слѣды на увядающемъ лицѣ. Напротивъ Мишель, который всего на четыре года былъ старше ея, сохранился удивительно, безъ единаго бѣлаго волоса, съ юношеской гибкостью стана, сильный, живой, неутомимый, какъ будто тридцать восемь лѣтъ наполненныхъ такою оживленною дѣятельностью прошли для него безслѣдно и не легли гнетущею тяжестью.
Да, Сусанна сожалѣла о той порѣ, когда, сидя въ креслахъ Людовика XIII, она видѣла передъ собою Мишеля, работающаго за столомъ въ стилѣ Генриха II, въ то же врема разсѣянно пробѣгая какую-нибудь новую книгу или работая иглой надъ какой нибудь хозяйственной мелочью. И теперь она любила уединяться въ дальній покой, гдѣ принимала только близкихъ, чтобы переживать прошлое, упиваясь его грустной отрадой.
Сегодня Сусанна сидѣла въ маленькой гостиной съ двумя дочерьми: Анни, слишкомъ высокая для своихъ восьми лѣтъ, вытянувшаяся какъ спаржа, немного слишкомъ блѣдная подъ бѣлокурыми волосами, съ маленькимъ вдумчивымъ личикомъ, на которомъ сіяли большіе, сѣрые глаза,-- глаза Мишеля,-- поражала серьезнымъ, мягкимъ, почти меланхолическимъ выраженіемъ, между тѣмъ какъ Лауренція, моложе сестры на два года, почти брюнетва, составляла полную противоположность Анни: въ чертахъ лица ея, въ шустрыхъ глазахъ, нѣсколько несоразмѣрно большомъ ртѣ, въ круглыхъ щекахъ съ ямочками, дрожалъ и сверкалъ вѣчный смѣхъ. Дѣти какъ всегда сидѣли около матери, старшая по правой сторонѣ, младшая no лѣвой, чинно играя молча съ перстнями матери, предоставленными ею въ ихъ распоряженіе. Удерживая ихъ взглядомъ въ этомъ спокойномъ положеніи, которое видимо было естественно для старшей, Лауренціи же стоило нѣкоторыхъ усилій, Сусанна бесѣдовала съ гостемъ. Это былъ Жакъ Монде, другъ дѣтства ея мужа, съ которымъ сохранилъ тѣснѣйшую связь. Онъ пріѣхалъ неожиданно, вызванный семейными дѣлами, взявъ отпускъ изъ лицея въ Аннеси, въ которомъ самъ учился вмѣстѣ съ Мишелемъ и гдѣ уже лѣтъ десять преподавалъ латынь. Зная, что у Тесье всегда найдется для него комната, онъ остановился у нихъ, убѣжденный въ хорошемъ пріемѣ. Въ самомъ дѣлѣ, Монде былъ вмѣстѣ другомъ и мужа и жены: Тесье провели нѣсколько сезоновъ въ сосѣдствѣ съ нимъ, на берегу маленькаго озера, зеленыя воды котораго навѣвали на Мишеля воспоминанія дѣтства. Друзья не разлучались. Сусанна же, узнавъ покороче Монде,-- при первомъ знакомствѣ онъ ей не понравился, прониклась въ нему самой дружественной симпатіей. Хорошій человѣкъ, безъ всякаго честолюбія, легко переносившій скромную долю, выпавшую ему, съ умѣренными желаніями,--Монде скрывалъ подъ незначительною наружностью рѣдкое благородство сердца и исключительную, всестороннюю интелигентность; Сусанна называла его "добрымъ геніемъ" своего мужа. Она обожала его за простоту, прямой характеръ, добродушіе. Порою она завидовала его женѣ, которая хотя итне вкушала сладкій фиміамъ славы, за то мужъ принадлежалъ ей и она дѣлилась имъ только съ шестью толстыми дѣтьми, отлично выкормленными, но плохо одѣтыми, адскій гвалтъ и топотъ которыхъ не мѣшалъ скучнымъ занятіямъ -- исправленія ученическихъ тетрадей. Она чувствовала, что эти два любящія друга друга существа принимаютъ спокойно все, что имъ посылаетъ судьба, и не волнуются несбыточными желаніями. Мишель же таилъ въ себѣ тайну, и порою она зіяла какъ бездна въ душѣ съ виду спокойной, но которую всегда внезапная буря могла взволновать до сокровеннѣйшей глубины.
Монде, съ своей стороны, обожалъ Сусанну за ея скромную прелесть, необыкновенную доброту и самоотверженную преданность "великому человѣку", котораго любилъ съ истинно отеческой нѣжностью.
Часто говаривалъ онъ Тесье:
-- У тебя именно такая жена, какую тебѣ нужно, мой милый, вѣрная, единственная... Ты долженъ быть счастливъ!
Тесье отвѣчалъ:
-- Я счастливъ, это правда, вполнѣ счастливъ...
A иногда прибавлялъ:
-- У меня и времени нѣтъ быть несчастнымъ!
И Монде оставался смущеннымъ, смутно чувствуя что-то надтреснутое въ этомъ счастьѣ.
Сусаннѣ и Монде было о чемъ поговорить. Вотъ уже четвертый годъ, то есть съ того времени, какъ Мишель пошелъ въ гору, лѣтнія поѣздки въ Аннеси прекратились, и они почти не видались. Разговоръ переходилъ съ одного предмета на другой, прерываемый время отъ времени Лауренціей, которой надоѣдало чинное сидѣнье возлѣ мамаши.
Разумѣется, едва только Монде сообщилъ новости о своей женѣ и дѣтяхъ, разговоръ перешелъ на Мишеля.
-- Онъ вышелъ на открытую дорогу! -- съ уваженіемъ въ голосѣ сказалъ Монде. -- Вы знаете, въ прошлые выборы онъ въ Верхней Савоѣ избранъ былъ почти единогласно... Мы боимся только, что если и Сена станетъ на его сторону, онъ совсѣмъ о насъ забудетъ...
-- Да,-- съ гордостью подтвердила Сусанна,-- онъ очень популяренъ. Твердость и благоразуміе его намѣреній, ясность принциповъ обезпечиваетъ ему успѣхъ повсюду... Но только, политика занимаетъ такое большое мѣсто въ его жизни... теперь, когда онъ принадлежитъ всему свѣту, на нашу долю почти ничего не достается.
-- Что вы хотите! Это судьба всѣхъ замѣчательныхъ людей... а онъ человѣкъ замѣчательный, въ полномъ смыслѣ этого слова. Я всегда былъ высокаго мнѣнія о немъ, даже когда помогалъ ему справляться съ латинскими упражненіями... потому что въ латыни онъ силенъ никогда не былъ. Тѣмъ не менѣе, я ему удивляюсь, онъ превзошелъ мои ожиданія! Когда я вижу чего онъ достигъ въ эти четыре года!.. какъ онъ геніально... да, прямо геніально... организовалъ охранительныя силы и побѣдилъ сопротивленіе радикаловъ, мудрость его предложеній, его удивительный тактъ, краснорѣчіе...
Здѣсь Сусанна со скромностью прервала его:
-- Надо еще принять во вниманіе поддержку, оказанную ему страной и въ особенности...
-- Поддержку? Гмъ! Кто же его поддерживалъ, я васъ, спрошу?
-- Да всѣ тѣ, которые примкнули къ его партіи, такіе публицисты, какъ Пейро и депутаты, какъ Торнъ и монсеніоръ Руссель...
Монде покачалъ головой:
-- Пейро... Торнъ... моньсеніоръ Руссель... Желалъ бы я посмотрѣть, чтобы стали эти господа и ихъ друзья дѣлать безъ Мишеля! Нѣтъ, нѣтъ, я убѣжденъ въ томъ, что онъ одинъ вынесъ на плечахъ все зданіе. И знаете почему? Потому что онъ видитъ лучше другихъ!.. Всѣ эти господа, просто шуты гороховые, и думаютъ только объ одномъ, какъ бы набить карманъ. Онъ же человѣкъ съ характеромъ, съ идеалами, съ убѣжденіями, съ твердой волей,-- все это рѣдко встрѣчается, вотъ почему онъ одинъ только и можетъ насъ спасти... Онъ должно быть сильно перемѣнился съ тѣхъ поръ, какъ судьба заставила его играть такую высокую роль?
-- О, нѣтъ, Боже мой! Онъ все тотъ же, ни мало не измѣнился, напротивъ: добръ, ровенъ, прежде всего мыслитель, всегда спокоенъ, среди самыхъ горячихъ схватокъ... Сегодня онъ долженъ произнести большую рѣчь и если вы увидите его за завтракомъ...
Монде прервалъ:
-- Какъ, онъ говоритъ, а вы не въ палатѣ?..
-- Нѣтъ. Онъ не любитъ, чтобы я была тамъ, когда онъ говоритъ... Я съ своей стороны то же: всѣ будутъ на меня смотрѣть... вы знаете, что у меня самолюбіе направлено въ другую сторону...
-- Знай я это, я пріѣхалъ бы вчера вечеромъ... Легко бы могъ пріѣхать... какая жалость, что я не зналъ! Объ чемъ же онъ говоритъ?
-- Относительно предложенія уничтожить законъ о разводѣ.
Монде открылъ удивленно глаза.
-- Почему же онъ хочетъ уничтожить разводъ? -- вскричалъ онъ.-- Разводъ необходимъ, разводъ имѣетъ свои основанія; разводъ...
Сусанна съ живостью прервала его:
-- О, Мишель приводитъ вѣскія основанія! Если бы вы слышали его, вы бы согласились съ нимъ... Надо помнить, что въ его системѣ семья, общество, церковь, занимаютъ одинаковое мѣсто. Все это святое... и должно уважать его неприкосновенность... Я не могу вамъ хорошенько все это растолковать, но онъ удивителенъ, когда коснется этихъ вопросовъ... Я убѣждена, что онъ будетъ имѣть громадный успѣхъ сегодня.
Честное лицо Монде по прежнему выражало удивленіе, но онъ не желалъ противорѣчить своей собесѣдницѣ.
-- Вы были бы хорошимъ депутатомъ,-- сказалъ онъ, улыбаясь.-- Да, да, вы оказываете Мишелю гораздо большую поддержку, чѣмъ всякіе Торны и Руссели. Очевидно, у него есть свои основанія, разъ вы это говорите, и такъ какъ онъ не пойдетъ противъ своихъ убѣжденій, то значитъ вѣритъ въ свои доводы, но онъ задумалъ трудное дѣло, трудное дѣло...
Въ эту минуту бесѣда была прервана: дверь отворилась, и не предупреждая о себѣ, вошла хорошенькая молодая дѣвушка. Дѣти побѣжали къ ней на встрѣчу, чтобы обнять ее. Она погладила по головѣ Анни и протянула руку Сусаннѣ, свазавшей ей:
-- Здравствуйте, Бланка!..
-- Я намѣрена отобѣдать у васъ безъ церемоніи,-- объяснила та,-- если этимъ не причиню вамъ безпокойства...
-- Вы сами отлично знаете, что мы всегда рады вамъ... Къ тому же у насъ сегодня старый другъ...
Бланка, не обратившая вниманія на Монде, посмотрѣла на него и повернулась къ нему съ протянутой рукой:
-- M-eur Монде!..
-- M-llе Эстевъ!.. Я не смѣю больше васъ звать просто Бланкой... Я не видѣлъ васъ ужь лѣтъ пять, за это время вы такъ измѣнились, такъ измѣнились!..
Отецъ Бланки, Рауль Эстевъ, такъ же уроженецъ Верхвей Савойи, былъ третьимъ въ тѣсномъ, дружественномъ союзѣ Тессье и Монде. Это былъ талантливый инженеръ, дѣятельный, предпріимчивый, полный широкихъ плановъ, и умеръ въ полномъ цвѣтѣ силъ -- погибъ при одной жедѣзнодорожной катастрофѣ, оставивъ жену и дочь въ положеніи, если не беннадежномъ, то во всякомъ случаѣ крайне затруднительномъ.
Тесье, ввявши на себя заботу о ихъ дѣлахъ, вмѣсто непрактичнаго опекуна, при помощи удачныхъ операцій составилъ довольно значительный капиталъ, который обезпечивалъ будущее Бланки. Что же касается г-жи Эстевъ, то, поговоревавъ, она вышла вновь замужъ, не дождавшись конца траура, за очень богатаго и пустого клубмена, Керіе. У ней не было дѣтей отъ второго брака, который бросилъ ее въ вихрь свѣтской жизни, въ которой всегда влекли ее вкусы.
Когда ея дочь, похожая на нее болѣе лицомъ, чѣмъ характеромъ, выросла, она стала тяготиться ею. Она относилась къ дочери съ полнымъ равнодушіемъ, и Бланка, которую не любилъ и Керіе, такъ какъ она питала въ нему глухую антипатію, совершенно вмѣстѣ съ тѣмъ чуждая вкусамъ той среды, въ которой жила ея мать, мало по малу стала отдаляться отъ своей семьи и сдѣлалась почти пріемной дочерью Сусанны. Монде зналъ ея положеніе. На его глазахъ почти выросла Бланка, обыкновенно сопровождавшая Тесье въ ихъ лѣтнихъ поѣздкахъ. Но уже четыре года, какъ онъ ее не видѣлъ, а за это время она значительно перемѣнилась, развилась, похорошѣла. Теперь это была стройная и изящная молодая дѣвушка, въ которой было нѣчто большее чѣмъ одна красота юности. Безъ сомнѣнія она была хороша собой, но особою, скромною и не кидающеюся въ глаза красотой, которую не замѣчалъ глазъ профана. Повидимому черты еялица были неправильны, и это мѣшало замѣтить разсѣянному взгляду ихъ тайную, своеобразную гармонію. Ея волосы на первый взглядъ казались слишкомъ бѣлокурыми и не подходили къ ея бѣлоснѣжному цвѣту лица, съ тою преувеличенною нѣжностью, которую видишь на эстампахъ; длинныя рѣсницы осѣняли глаза, какъ бы желая скрыть странный голубой цвѣтъ ихъ, ясный блескъ, мягкое выраженіе. Чтобы вникнуть въ ея прелесть, надо было долго и внимательно всматриваться. Надо было видѣть ея походку, медленныя движенія, замѣтить эту затаенную въ себѣ грацію. Нужно было слышать какъ она говоритъ, ея голосъ одновременно глубокій и кристаллическій, придававшій особую прелесть самымъ незначительнымъ словамъ. Надо было наблюдать ея позы, жесты, вдыхать особую атмосферу, которая окружала ее. И мало по малу васъ схватывала эта внутренняя, скрытая жизнь, не стремившаяся обнаружить себя, но полная тайнаго очарованія.
-- Сегодня Тесье былъ великолѣпенъ,-- сказала Бланка садясь въ третье кресло Людовика ХІП.
Она казалось была въ сильномъ волненіи и точно принесла съ собою отголосокъ парламентской бури.
-- Вы были въ палатѣ? -- спросилъ Монде.
-- Да... я была съ г-жею де-Торнъ... Она его никогда до сихъ поръ не слышала, можете себѣ представить.
-- Такъ же какъ и я,-- отозвался Монде.
-- И я,-- прибавила Сусанна съ улыбкой.
-- Вамъ не нужно слушать его въ палатѣ,-- сказала Бланка,-- когда вы слышите его постоянно, когда онъ разсказываетъ вамъ о всѣхъ своихъ планахъ! Но сегодня онъ былъ краснорѣчивъ и увлекателенъ, какъ никогда...
-- Значитъ его предложеніе прошло? -- спросила Сусанна.
-- Нѣтъ... Но успѣхъ все же былъ полный... Фурре предложилъ предварительный вопросъ, стоитъ-ли палатѣ выслушивать докладъ... вы понимаете? Предварительный вопросъ по поводу предложенія Тесье, какъ вамъ это нравится!.. Большинствомъ ста голосовъ тотчасъ же запросъ отвергли... Неотложность такъ же приняли, но къ несчастью только послѣ вторичнаго голосованія и всего 15 голосами... Палата шумѣла, волновалась, правая ворчала, лѣвая апплодировала... И среди этого волненія его звучный, чистый голосъ гремѣлъ, покрывая гамъ и крики. Бѣсновались даже въ трибунахъ, которыя были биткомъ набиты. Я не понимаю, какъ онъ въ состояніи выдержатъ и одолѣть такую бурю. Вѣдь вы знаете: онъ остается совершенно спокоенъ, когда все кругомъ неистовствуетъ.-- Говоря это, она пришла въ экстазъ, голосъ ея дрожалъ отъ скрытаго волненія.
Монде покачалъ головой и сдѣлалъ жестъ, выражавшій неодобреніе.
-- Зачѣмъ Мишель вздумалъ поднять такой вопросъ, какъ вопросъ о разводѣ? -- спросилъ онъ.-- Есть проблемы, которыхъ лучше не касаться. Время отъ времени ихъ рѣшаютъ въ томъ или иномъ смыслѣ, но затѣмъ лучше ихъ оставить въ повоѣ. Чтобы ни говорилъ въ данномъ случаѣ законъ, но онъ во всякомъ случаѣ еще не устарѣлъ и перемѣны едва-ли поведутъ къ чему либо.
-- Мишель васъ обратитъ въ свого вѣру,-- сказала Сусанна, прежде чѣмъ молодая дѣвушка успѣла возразить Монде.-- Да вотъ и самъ онъ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ входилъ. Это былъ высокаго роста человѣкъ, съ рѣшительной фигурой, рѣзко очерченнымъ профилемъ, темные волосы острижены подъ гребенку, усы закручены вверхъ.
Но Монде слишкомъ хорошо зналъ Мишеля, чтобы не уловить или не угадать скрытой холодности въ его голосѣ, несмотря на сердечность словъ и жеста.
-- Меня вызвало маленькое дѣло насчетъ наслѣдства моей тетки,-- отвѣчалъ онъ.-- Меня вызвалъ нотаріусъ, но какъ бы ни было я пробуду здѣсь не долго, не болѣе двухъ дней.
-- Какъ, два дня! -- вскричалъ Мишель, и на этогь разъ съ болѣе искренней сердечностью.-- Но если ты хочешь продлить свой отпускъ, я могу похлопотать!
-- Ты хорошъ съ министромъ?
-- Я? на ножахъ. Тѣмъ не менѣе я готовъ сдѣлать все, что отъ меня зависитъ, если только что нибудь значу.
-- То, что ты говоришь мнѣ, мой милый,-- началъ Монде,-- для человѣка желающаго всеобщаго возрожденія...
Но Мишелъ повернулся въ m-lle Эстевъ и не слушалъ егоболѣе.
-- Какъ я радъ, что вамъ пришло на мысль провести у насъ сегодня вечеръ, Бланка,-- сказалъ онъ, беря ее за руку.
Она вся просіяла. Онъ продолжалъ, указывая жестомъ на молодого человѣка, вошедшаго вмѣстѣ съ нимъ, но оставшагося незамѣченнымъ:
-- Я долженъ вамъ представить Мориса Пейро; кажется вы еще не знакомы съ нимъ, хотя онъ постоянно бываетъ у насъ въ домѣ.
Молодой человѣкъ поклонился, между тѣмъ какъ Бланка произнесла:
-- Я васъ постоянно читаю.
Тутъ Тесье, съ нѣсколько нервной подвижностью, обратился въ жевѣ:
-- Мы сейчасъ сядемъ за столъ,-- неправда ли? надо поскорѣе пообѣдать. У Пейро корректуры, которыя надо исправить сегодня же.
-- Обѣдъ готовъ,-- отвѣчала Сусанна.-- Ужь больше получаса какъ мы ждемъ тебя.
Въ тѣхъ фразахъ, которыми перекинулся Мишель съ присутствующими явившись изъ палаты, не было ничего, абсолютно ничего особеннаго. Почему же Монде испытывалъ тягостное безпокойство и никакъ не могъ совладать съ этимъ чувствомъ, преодолѣть его? Почему странное предчувствіе глухою тоской сжало его сердце? И что-то грозящее, какая-то надвигающаяся опасность почуялась въ этомъ смутномъ, болѣзненномъ впечатлѣніи! Истинные друзья порою испытываютъ эти таинственныя предчувствія, обязанныя имъ безъ сомнѣнія глубиною своей преданности.
Обѣдъ былъ сервированъ съ благородною простотой: одинъ изъ тѣхъ ничѣмъ не выдающихся обѣдовъ, показывающихъ, что хозяева не придаютъ ему никакого значенія. Разговоръ вертѣлся исключительно около политики. Пейро овладѣлъ имъ и перетряхивалъ вопросы, о которыхъ трактовалось на засѣданіи того дня. Онъ говорилъ съ рѣдкимъ искусствомъ, изобильно уснащая рѣчь метафорами и сравненіями, вставляя психологическія замѣчанія и нравственныя сентенціи. Монде возражалъ ему съ обычною, характеризовавшею его, прямотою и здравымъ смысломъ. Мишель разсѣянно слушалъ ихъ однимъ ухомъ, не говоря ничего или подавлялъ другихъ авторитетнымъ и нервнымъ тономъ, вставляя замѣчанія, нетерпящія возраженій.
-- Вы судите какъ наблюдатель, любопытный, литераторъ,-- рѣзко сказалъ онъ Пейро, когда тотъ привелъ интересный случай развода.-- Въ сущности я всегда удивлялся, что вы на нашей сторонѣ. Вы интересуетесь дѣломъ лишь постольку, поскольку оно даетъ вамъ матеріалъ для философствованія. Ваши убѣжденія ничто иное какъ отвлеченная спекуляція. Вы любите изучать вопросъ со всѣхъ сторонъ, поворачивать его подъ всевозможными углами зрѣнія, разсматривать его со всѣхъ точекъ, а это безполезная и опасная игра. Мы, наоборотъ, мы не философы, а люди практическіе. Мы желаемъ прежде дѣйствовать, а потомъ мыслить, такъ какъ это единственный способъ что либо сдѣлать. Замѣтьте, что это не мѣшаетъ намъ отлично знать, чего мы хотимъ. За послѣднія двадцать лѣтъ во Франціи все разстлилось и расползлось. Мы перестраиваемь, вотъ и все. Мы явились въ полуразрушенный домъ и желаемъ отстроить его заново, согласивъ всѣ части. Поэтому-то мы и отвергаемъ вашу психологію и наша мораль гораздо проще вашей.
-- Ты говоришъ словно въ парламентѣ,-- сказалъ Монде.
-- Нимало. Въ палатѣ я говорю длиннѣе, повторяю и разжевываю. Впрочемъ по существу ты правъ. Чего же ты хочешь отъ меня? У меня нѣтъ двойныхъ убѣжденій, однихъ для публики, другихъ для интимнаго вружка. Ты видишь меня такимъ же, какъ и весь свѣтъ, старина!.. И это тебя не должно удивлять: вѣдь ты знаешь меня съ дѣтства!
-- Мнѣ всего яснѣе,-- сказалъ онъ,-- изъ твоей сегодвяшней рѣчи одно, что ты сжегъ свои корабли!..
И обратясь въ Сусаннѣ онъ продолжалъ, какъ будто въ удивленіи:
-- Неправда ли, это ясно?.. Вы можете теперь быть совершенно спокойны... Могло-бы великому человѣку придти на мысль покуситься развестись съ вами -- а послѣ сегодняшней рѣчи, все кончено, онъ сковалъ самого себя на вѣки.
И добрякъ Монде захохоталъ. Но никто не поддержалъ его. Сусанна принужденно улыбнулась. Мишель пожалъ плечами. Послѣ короткаго молчанія, Пейро возразилъ:
-- Вы можете быть спокойны, г. Монде. Но знаете ли, что составляетъ самую сильную сторону Тесье? Не его краспорѣчіе, не талантъ: главнымъ образомъ характеръ и то, что его дѣло не расходится со словомъ, и въ особенности бевупречная семейная жязнь.
Монде обмѣнялся взглядомъ съ Сусанной, напоминая ей, что это именно то, что онъ самъ всегда говорилъ. Но Мишель рѣзко возразилъ:
-- У насъ этого рода вещи не имѣютъ того значенія, какое вы имъ придаете.
-- Они значатъ быть можетъ гораздо болѣе, чѣмъ вы думаете, вы, репутація котораго беэукоризненна,-- отвѣчалъ Пейро. -- Торнъ не разъ говорилъ со мною на этотъ счетъ, а вы знаете, какъ онъ проницателенъ. "Мы -- странный народъ,-- говорилъ онъ,-- добродѣтель кажется всегда намъ немного смѣшной, и тѣмъ не менѣе, мы въ ней безконечно нуждаемся и преклоняемся передъ ней". И я съ своей стороны думаю, что Торнъ ни мало не обманывается.
-- Несмотря на это,-- возразилъ Тесье,-- люди, очень мало щепетильные, дѣлаютъ прекрасную карьеру въ нашемъ обществѣ. Возьмите хотя бы Диля. Вотъ ужь не скажете про этого человѣка, что онъ обязанъ своимъ успѣхомъ добродѣтели! A между тѣмъ, вопреки скандальнымъ исторіямъ, которыя разсказываютъ о немъ, Диль сидитъ себѣ на своемъ посту и ничѣмъ его не сдвинуть съ него. Посмотрите такъ же, Компель: тутъ еще страннѣе. Явно замаранная репутація, а пользуется всеобщимъ уваженіемъ. Въ прошломъ у него всевозможныя грязныя исторіи съ жещиинами, денежныя аферы земного свойства, а онъ ни мало не смущается. Значеніе его возростаетъ. Самые противники его признаютъ, что въ качествѣ президента совѣта онъ достоинъ полнаго уваженія. Развѣ это не правда?
Повидимому слова Мишеля ни мало не поколебали Пейро:
-- Все это не столь убѣдительно, какъ кажется съ перваго взгляда,-- возразилъ онъ.-- Комбель и Диль -- исключенія: зло помогаетъ ихъ успѣху. Они дошли до такой черты, что могутъ все себѣ позволить: ничто уже не можетъ ихъ сдѣлать чернѣе, чѣмъ они есть. У нихъ нѣтъ болѣе репутаціи, которую можно было бы скомпрометировать... Они защищены отъ всѣхъ нападеній. О нихъ все сказали, болѣе нельзя ничего сказать. Они прошли черезъ огонь и воду, чрезъ всѣ скандалы.
-- Мнѣ кажется, Пейро,-- сказалъ Мишель,-- что вы противорѣчите самому себѣ.
-- Увѣряю васъ, что нѣтъ. Позвольте мнѣ кончить. Если все это сходитъ имъ съ рукъ и не мѣшаетъ успѣху, то это потому, что они обладаютъ добродѣтелью, замѣняющею всѣ другія: наглостью.
-- Ну, это парадоксъ!
-- Никогда! Дѣло въ томъ, что это вѣрно относительно ихъ однихъ, такъ какъ они своего роды монстры, какъ такіе они и не подходятъ подъ общее правило. Но попробуй другой человѣкъ сдѣлать или только покуситься сдѣлать хотя одну десятую того, что они сдѣлали и онъ погибъ! И если это честный человѣкъ, въ истинномъ значеніи этого слова, надо еще менѣе, чтобы погубить его: достаточно малѣйшей ошибки, слабости, пустяка.
-- Я,-- сказалъ Монде, слушавшій съ величайшимъ вниманіемъ,-- я думаю, что г. Пейро правъ: прощаютъ только злодѣямъ. Смотри, Мишель, держи ухо востро! Ты осужденъ на вѣчную добродѣтель, мой милый!
-- Все, что я сказалъ по этому поводу, не касается Тесье,-- возразилъ Пейро,-- онъ даже не знаетъ, что такое раскаяніе, такъ какъ ни разу не сдѣлалъ ложнаго шага.
Никто не отвѣчалъ на эти слова. Воцарилось молчаніе. Наконецъ Мишель заговорилъ съ большимъ добродушіемъ, чѣмъ до того:
-- Вы знаете, мои дѣти, что у всякаго есть свои слабости, свои недостатки и больныя мѣста; даже когда люди и не дѣлаютъ чего либо подобнаго, что совершаютъ Дили и Комбели, они стоютъ другъ друга. Что вы хотите? Мы рабы своей судьбы. Моя ведетъ меня по прямой линіи, и я долженъ слѣдовать за ней! Если ужь вы хотите знать, то признаюсь вамъ, что порою мнѣ становится тошно отъ собственной добродѣтели... Линія моя скучновата. Да! Но я никогда съ нея не сойду; быть можетъ въсилу того, что и на моей дорогѣ много пріятнаго.
При этихъ словахъ онъ повернулся въ женѣ, которая ему улыбнулась.
-- Быть можетъ также,-- продолжалъ онъ,-- я инстинктивно чувствовалъ то, что высказалъ Пейро, хотя я и не психологъ, и не философъ. Быть можетъ я предчувствовалъ что добродѣтель -- сила. Нами всегда руководитъ разсчетъ.
-- Вотъ видите, вы кончили тѣмъ, что признали справедливость моихъ словъ,-- торжествовалъ Пейро.-- Знаете ли, что сказалъ о васъ Торнъ, между прочимъ: для Тесье, корректность -- талисманъ.
-- Но во всякомъ случаѣ это странно,-- замѣтилъ Монде, что прямо противуположныя вещи могутъ способствовать успѣху. Что Диль обязанъ быть порочнымъ и погибъ бы, если бы вздумалъ обратиться въ честнаго человѣка, а Тесье обязанъ быть добродѣтельнымъ, и ему не простятъ малѣйшей оплошности.
-- Да, это странно,-- согласился Пейро,-- но тѣмъ не менѣе это такъ. И быть можетъ это и лучше! это расширяетъ бездну, лежащую между добрыми и злыми.
-- Оставьте,-- заключилъ Мишель,-- справедливости произнести послѣднее слово: наступитъ день возмездія для Комбеля, Диля и имъ подобнымъ! Теперь имъ удивляются, говорятъ о нихъ: они сильны! A это все покрываетъ. Успѣхъ въ глазахъ черни все оправдываетъ. Но подуетъ другой вѣтеръ, и тогда, друзья мои, картина перемѣнится! Мы уже видѣли тому примѣръ: вспомните дѣло Каффареля, и обстоятельства ему предшествовавшія. Мы еще будетъ присутствовать при послѣднемъ судѣ!
Встали изъ-за стола. Мишель произнесъ свою тираду стоя и заключилъ ее широкимъ, красивымъ жестомъ. Затѣмъ всѣ перешли опять въ маленькую столовую, гдѣ Сусанна, съ помощью Бланки, сервировала кофе. Пейро, проглотивъ быстро свою чашку, вышелъ, извинаясь неотложными дѣлами. Кружокъ пріобрѣлъ тогда еще болѣе интимный характеръ. Тесье, не курившій самъ, предложилъ сигару Монде.
-- У тебя добрыя сигары,-- вскричалъ тотъ, послѣ перваго же клуба дыма;-- вѣдь ты ими не пользуешься? Вѣроятно держишь для политическихъ друзей?
-- Конечно.
-- A тебя часто они навѣщаютъ?
Сусанна отвѣтила за Мишеля:
-- Почти каждый день кто либо бываетъ.
-- Вамъ то же приходится и самимъ много выѣзжать?
-- Болѣе чѣмъ мнѣ было бы желательно во всякомъ случаѣ,-- сказалъ Мишель.
-- Это должно тебя развлекать?
-- Ахъ, весьма мало, увѣряю тебя! Видишь ли, ведя спокойную жизнь въ этомъ миломъ уголкѣ Анеси, гдѣ одинъ день похожъ на другой, ты вообразить себѣ не можешь, до чего порою я устаю и душею и тѣломъ отъ этой жизни, до чего она мнѣ надоѣдаетъ... Она наваливается на меня какъ гора, и я не могу изъ-подъ нея выбиться...
-- Я бы не могъ жаловаться на твоемъ мѣстѣ: такой человѣкъ, какъ ты, который столько дѣлаетъ...
-- Увѣряю тебя, что выдаются минуты, когда мнѣ отвратителенъ видъ лица человѣческаго... Мнѣ хочется убѣжать куда нибудь отъ нихъ и этой суеты, скрыться гдѣ нибудь съ семьей... и нѣсколькимя друзьями... да, съ немногими друзьями... и тамъ проводить скромную жизнь, безъ борьбы, безъ заботъ, безъ мысли...
Между тѣмъ какъ Мишель говорилъ это, Монде съ выраженіемъ удивленія вопросительно глядѣлъ на него.
Мишель замѣтилъ этотъ пристальный взглядъ, ему стало неловко и онъ остановился.
-- Мнѣ странно слышать такія слова,-- сказалъ ему его другъ послѣ короткаго молчанія,-- отъ человѣка, преслѣдующаго великую цѣль, занятаго разрѣшеніемъ такихъ важныхъ во всѣхъ отношеніяхъ вопросовъ, желающаго поднять нравственность страны, улучшить міръ. Что если бы твои собратья или выборщики услышали тебя...
Мишель прервалъ его, пожавъ плечами:
-- Но они не слышутъ меня!.. Они видятъ только мой внѣшній обликъ, лишь то, что видятъ всѣ... внутренняя моя жизнь для нихъ сокрыта... они не знаютъ другого, истиннаго Тесье...
Голосъ его сталъ глухъ.
-- Неужели же ты хочешь этимъ сказать,-- спросилъ Монде, и въ голосѣ его зазвучала тоскливая нота,-- что твоя ролъ только поза?.. что въ душѣ ты такой же скептикъ, какъ и другіе?... Что не вѣра въ добро движетъ тобою, а...
Тесье вскричалъ:
-- Конечно, нѣтъ!... Я вѣрю въ то, что цѣлаго и тому, что говорю и всѣми силами желаю блага родинѣ... Но что ты хочешь! Выпадаютъ часы упадка духа, слабости, даже сомнѣній... сомнѣній въ себѣ... Ты видишь меня именно въ одинъ изъ такихъ несчастныхъ часовъ.
-- Я не могу тебя хорошенько понять,-- возразилъ Монде,-- казалось бы въ самомъ дѣлѣ своемъ ты долженъ бы почерпать новыя силы, и чувство исполненнаго долга должно бы дѣлать тебя счастливымъ...
-- Что же мнѣ съ нимъ сдѣлать? -- отвѣчала та.-- И такія минуты находятъ на него чаще, чѣмъ вы думаете... Если бы вы знали, какъ онъ нервенъ!.. Эта публичная жизнь пожираетъ его здоровье и силы... а также отчасти и его сердце... Я часто проклинаю всю эту политику, я желала бы предохранить его отъ этой пьевры... но это невозможно: онъ останется на своемъ посту до послѣдней крайности.
Съ минуту помолчали.
-- Во всякомъ случаѣ,-- сказалъ наконецъ Монде серьезнымъ тономъ,-- для такого человѣка, какъ онъ,-- горячаго, энергичнаго, умнаго, необходима кипучая дѣятельность... Это даетъ исходъ его нервной силы... Безъ того, быть можетъ, сударыня, вамъ приходилось бы еще болѣе безпокоиться за него.
-- Вообще же, все это не такъ важно, какъ кажется,-- заключилъ разговоръ Мишель.-- Такъ или иначе приходится склоняться передъ судьбой, и нести выпавшій на долю крестъ.
Съ этими словами онъ всталъ и подсѣлъ въ Бланкѣ, которая сидѣла въ сторонѣ, не принимая участія въ разговорѣ. Онъ въ полголоса сталъ бесѣдовать съ нею, между тѣмъ какъ Сусанна продолжала толковать съ Монде. Это двойное а parte продолжалось довольно долго.
Наконецъ Монде зѣвнулъ раза два и Сусанна вскричала:
-- Ахъ, вы я вижу утомлены, а я кажется бы всю ночь на пролетъ говорила, говорила...
-- Это все желѣзная дорога виновата, сударыня... эта дьявольская желѣзная дорога, на человѣка непривычнаго...
-- Ваша комната вѣроятно уже готова. Позвольте мнѣ васъ привести туда, я посмотрю, все-ли въ порядкѣ...
Она поднялась, Монде попрощался съ Бланкой и Мишелемъ и вышелъ за Сусанной.
Нѣсколько мгновеній въ комнатѣ царствовало молчаніе. Бланка и Мишель, обмѣнявшись быстрымъ взглядомъ, одновременно повернулись къ двери и прислушивались къ удалявшемуся шуму шаговъ, заглушенному наконецъ коврами. Потомъ они вновь посмотрѣли другъ другу въ глаза и Мишелъ, опустившись на колѣни у ногъ дѣвушки, покрылъ ея руки поцѣлуями. Такъ оставалисъ они, замерли, молча, прижавшись другъ въ другу, изливая въ этихъ ласкахъ, какія только и могли себѣ позволить, всю сладкую муку своихъ безразсудныхъ желаній, свою болѣзненную любовь, лишь увеличенную безполезной борьбой съ долгомъ, которая мучила и вмѣстѣ возбуждала ихъ, и передъ которою ихъ воля была безсильна.
Безъ словъ они съумѣли все сказать другъ другу. Руки Бланки слабо трепетали въ рукахъ Мишеля; ихъ дыханіе становилось бурнымъ. Чувство, поднявшееся въ нихъ, было подобно разрѣшившейся бурѣ, которую весь вечеръ предчувствовалъ честный Монде. Но вотъ глухой шумъ, скрипъ пола, ничтожный шорохъ заставилъ ихъ вздрогнуть въ ужасѣ, Мишель поднялся и сказалъ торопливо:
-- Пока мы одни...
Онъ вынулъ письмо изъ кармана, протянулъ его Бланкѣ и она быстро спрятала его за корсажъ, а въ обмѣнъ дала другое. Когда онъ вновь взялъ ее за руки, молодая дѣвушка спросила:
-- Чтo вы мнѣ пишете въ этомъ миломъ письмѣ?
Тотъ отвѣчалъ:
-- Вы увидите... Все тоже самое! что я васъ люблю... что я васъ люблю и что я несчастенъ...
Она пожала ему руки:
-- Несчастны?
-- О, не теперь, не въ эти рѣдкія мгновенія, когда я съ вами наединѣ, возлѣ васъ, когда я тѣшу себя иллюзіей, что вы моя!.. Но остальное время, постоянно!.. Когда я одинъ -- я думаю о васъ. Мысль о васъ преслѣдуетъ меня повсюду. Чтобы я ни дѣлалъ, чтобы ни говорилъ, я дѣлаю и говорю совершенно машинально, мысль моя занята вами... Сегодня, напримѣръ, на трибунѣ...
Она прервала его:
-- Вы такъ хорошо говорили!..
-- Не знаю, я не слышалъ!.. Я думалъ, какъ всегда, о васъ.
-- Вы даже не смотрѣли на меня!..
-- Потому что я говорилъ... ахъ, вы отлично это понимаете!.. я говорилъ наперекоръ самъ себѣ, своему сердцу!.. Монде сказалъ правду, хотя и невольно: да, я сжегъ свои корабли... увы, всѣ наши надежды! Я переживалъ мучительныя минуты, точно я самому себѣ вырѣзывалъ сердце... Всѣ планы, которые я постоянно строю съ тѣхъ поръ, какъ полюбилъ васъ, рушились... съ каждой фразой, которую я произносилъ, мнѣ становилось ясно какъ день, что вы никогда не будете моею... я самъ, своими руками разрушилъ нашу послѣднюю надежду, изломалъ послѣднюю доску, на которой мы могли бы спастись... мнѣ хотѣлось закричать отъ боли, такъ жгли меня собственныя слова...
Бланка слушала его удивленно. Изъ устъ ея излетѣло лишь короткое "о!".
-- Да,-- продолжалъ онъ,-- я не говорилъ вамъ объ этомъ никогда, но часто думалъ... Все таки у насъ было средство въ рукахъ -- разводъ.
Она сдѣлала жестъ, какъ будто хотѣла закрыть ему ротъ рукой:
-- Не говорите этого, Мишель! не говорите такихъ вещей, прошу васъ!.. Зачѣмъ вы это говорите? Вы вѣдь отлично знаете, что все это однѣ слова, что это невозможно!..
-- Невозможно, это вѣрно, вы говорите правду... Но я долго думалъ и подъ конецъ мнѣ стало казаться это не столь уже невозможнымъ... Эта идея меня преслѣдовала... Наконецъ я захотѣлъ побѣдить ее...
-- И хорошо сдѣлали! Дорогой, не забывайте того, что вы сами такъ часто говорили мнѣ: мы господа своихъ чувствъ, но не дѣйствій; и мы имѣемъ право... вѣрно-ли это? я не знаю... мы имѣемъ право любить другъ друга, такъ какъ этимъ мы никого не заставляемъ страдать...
-- Да, это вѣрно, я это говорилъ, я думалъ это и до сихъ поръ еще думаю, но у меня нѣтъ болѣе силъ; я васъ слишкомъ люблю!..
-- Никогда не "слишкомъ"!..-- возразила она, прижимаясь къ нему.
-- Да, да, я долженъ быть мужественнымъ... но я ненавижу, я презираю самого себя за то, что не могъ съ собою справиться! Я возмутилъ ваше спокойствіе, я укралъ у васъ счастье, которое судьба послала-бы вамъ на долю...
-- Не говорите этого, вѣдь я счастлива!
И желая утѣшить любимаго человѣка, который видимо страдалъ, она почти материнскимъ движеніемъ ласкала его волосы. Такъ замерли они, почти счастливые, все забывъ,-- самихъ себя, раздѣлявшія ихъ препятствія, все -- что жизнь и долгъ клали между ними, что мѣшало слиться имъ, медленно сближавшимся, устамъ; они все забыли, ничего не видѣли, поглощенные всецѣло своей страстью, наклонившись надъ жарко дышущей бездной, кружившей имъ головы,-- когда дверь комнаты безшумно отворилась; и они не видѣли, какъ вошла Сусанна, остановилась на порогѣ, сдѣлала шатъ впередъ, прижимая руку къ сердцу, блѣдная какъ полотно, готовая вскрикнуть... Но она не вскрикнула, не выдала своего присутствія ни малѣйшимъ шумомъ, и такъ-же быстро удалилась какъ и вошла.
Еще нѣсколько времени они оставались очарованные, глядя въ глаза другъ другу, обмѣниваясь лишь отдѣльными безсвязными словами.
Наконецъ они какъ-будто устали отъ этой напряженной борьбы съ неудовлетворенной страстью, перемѣнили позы и когда Сусанна вновь вошла, и какъ ни въ чемъ не бывало присоединилась къ ихъ бесѣдѣ, въ нихъ уже ничего не было, кромѣ обычной привѣтливости! Когда пробило десять часовъ, слуга явился доложить, что карета m-lle Эстевъ ждетъ ее.
Бланка встала, пожала руку Мишелю и обняла Сусанну, которая поблѣднѣла и закрыла глаза...
Но ни слова, не жеста, ничего не вырвалось у нихъ, чтобы обнаружило разыгравшуюся между этими тремя людьми драму.
Однако, когда Бланка удалилась, Мишель замѣтилъ, что жена его блѣдна, утомлена и едва держится на ногахъ:
-- Что съ тобою? -- спросилъ онъ съ участіемъ.
Она отвѣчала самымъ естественнымъ голосомъ:
-- Я чувствую себя не очень хорошо сегодня...
-- Не очень хорошо? -- переспросилъ мужъ съ тревогой.
-- О, это пустяки, не безпокойся... я немного устала... пришлось сдѣлать столько покупокъ, бѣгать по магазинамъ... За ночь все какъ рукой сниметъ. Покойной ночи!..
Она подставила ему свой лобъ. Онъ прижалъ къ нему горѣвшія губы.
-- Ты тоже пойдешь спать?-- спросила она.
-- Нѣтъ, еще слишкомъ рано. Мнѣ надо еще кое-что сдѣлать... Я буду работать въ кабинетѣ...
Онъ взялъ лампу и первый вышелъ.
Она повторила то, что говорила ему каждый вечеръ:
-- Не утомляй себя слишкомъ!
Онъ на порогѣ обернулся и отвѣтилъ тоже заученной фразой:
-- Не бойся... Ты знаешь, какъ я разсудителенъ!..
Когда-же дверь за нимъ захлопнулась, Сусанна безъ силъ упала въ кресло, давъ волю душившимъ рыданіямъ. Она не могла сомнѣваться въ томъ, что видѣла собственными глазами. Но какъ всѣ, кого настигнетъ несчастіе внезапно, она еще все не могла сообразить всей его глубины. Она мысленно повторяла:-- Все кончено! -- не проникая въ значеніе этихъ трагическихъ словъ. Она спрашивала себя: что дѣлатъ теперь? не угадывая еще всей безнадежности этого вопроса. И тихо проходили глухіе ночные часы въ этихъ смутныхъ терзаніяхъ.
Мишель не работалъ. Сѣвъ къ своему столу, онъ отпихнулъ груды наваленныхъ на немъ бумагъ, и вынувъ изъ кармана письмо Бланки, принялся его читать и перечитывать. Прежде чѣмъ сжечь его, какъ всегда дѣлалъ, онъ выписалъ, чтобы присоединить къ нѣкоторымъ своимъ интимнымъ бумагамъ, слѣдующее мѣсто изъ письма, заставившее его предаться самимъ сладкимъ мечтамъ.
"... Я еще не говорила вамъ, что послѣднее время меня преслѣдуетъ какой-то странный бредъ. Я много думала о нашей любви, безъисходной, преступной, ужасной и мнѣ становилось такъ грустно, я теряла всякую надежду. Я ничего не видѣла въ будущемъ и мнѣ казалось, что моя голова разорвется отъ скорби и усталости. Но внезапно, представивъ себѣ чѣмъ я могу и чѣмъ должна быть для васъ, я испытываю глубокое, сладкое успокоеніе... Мнѣ становится яснымъ, что между нами существуетъ нерасторжимая исключительная связъ, родъ братства въ любви. Я для васъ болѣе чѣмъ сестра, потому что между нами тайна; болѣе чѣмъ другъ, потому что я энаю, какъ вы меня любите; болѣе чѣмъ жена -- мы такъ рѣдко бываемъ вмѣстѣ одни, что я не могу васъ утомить, наскучить вамъ; болѣе чѣмъ любовница, такъ какъ въ нашей любви нѣтъ ничего темнаго. Если бы намъ пришлось разстаться, мы вспоминали бы другъ о другѣ безъ горечи и угрызеній. Эти мысли дѣлаютъ меня совершенно счастливой и я спокойно засыпаю, а этого я уже давно не знаю..."
Мишель долго мечталъ, надъ этими строками письма, наполнявшими его заразъ безконечной радостью отъ сознанія, что онъ такъ любимъ, и вмѣстѣ безнадежностью, такъ какъ онъ понималъ, что надо почти не человѣческія усилія, чтобы воспрепятствовать этой великой любви перейти предѣлы дозволеннаго. И онъ такъ же, какъ и та, которая еще рыдала въ маленькой заброшенной гостиной, спрашивалъ себя: "Что дѣлать?" И если онъ не ощущалъ, какъ она, смертельной раны, опустошающей сердце, то все же съ мучительной тоской измѣрялъ бездну, разверзшуюся передъ нимъ и то безконечное пространство, которое отдѣлило его на всегда отъ счастья. Между тѣмъ Бланка, пройдя черезъ роскошный вестибюль равнодушнаго дома матери, гдѣ ея сердце никогда не находило отклика, заперлась въ своей спальнѣ, такъ же съ тою цѣлью, чтобы прочитать письмо Мишеля:
"...О, если бы вы знали,-- писалъ онъ,-- какъ я васъ благословляю, какъ я благодаренъ вамъ!.. Если бы вы знали, какой благородной и великодушной я васъ нахожу, какъ я обожаю васъ за эту любовь, которая ни на что не разсчитываетъ, которая вся -- самопожертвованіе!.. До сихъ поръ жизнь моя была слишкомъ увлечена внѣшними интересами, чувства не играли въ ней большой роли, вы первая озарили передо мною тайны сердца. Я понялъ теперь многое, смыслъ чего прежде ускользалъ отъ меня, я понялъ такія вещи, которыя прежде были для меня закрыты. Да, я понялъ, я чувствую, что для насъ настала новая жизнь, которая принадлежитъ только намъ двоимъ. Я понимаю, чувствую все, что есть глубокаго, скорбнаго, жестокаго, божественнаго и сладкаго въ тайнѣ, которая насъ соединяетъ. Вмѣстѣ, ведя другъ друга, мы вступили въ міръ, двери котораго были такъ долго закрыты. И наша любовь можетъ дать намъ немного радости, только если она будетъ выше любви. Она преступна, я это знаю, потому что осуждена на притворство и ложь. И тѣмъ не менѣе мнѣ кажется, что мы можемъ смыть съ нея пятно позора, что она можетъ облагородить насъ. Милая, или это иллюзія? Если это такъ, то развѣ простительно такому человѣку какъ я, который долженъ знать жизнь, допустить такую грубую ошибку? Но что дѣлать? Я не могу не улыбаться, думая о судѣ, который произнесутъ надъ нами, если все откроется. Да, я смѣюсь, такъ я равнодушенъ во всему, что не вы. И я забываюсь, поглощенный счастіемъ любить васъ, и я съ радостью пожертвовалъ бы для васъ всѣмъ, еслибы въ этомъ "все" не было трехъ существъ, которыхъ я долженъ защитить и спасти отъ себя самого. И это сознаніе безсилія, что вотъ счастье само дается въ руки, а взятъ его нельзя, что долгъ, суровый долгъ препятствуетъ этому, наполняетъ мое сердце безконечной грустью, и эта грусть, эта скорбь является для меня лучшимъ доказательствомъ того, что наша любовь сама въ себѣ носитъ извиненіе, такъ какъ она полна самопожертвованія..."
Бланка читала и перечитывала; и, между тѣмъ какъ слезы ея падали на этотъ листокъ бумаги, она спрашивала себя, почему судьба предопредѣлила ей любить этого человѣка, которому она никогда не будетъ принадлежать? почему она должна состарѣться, не зная радостей свободной и правой въ глазахъ общества любви, той радости, которую вѣдаютъ всѣ невѣсты, всѣ жены, всѣ матери?...
II.
На другой день, Монде, поднявшись довольно рано, обошелъ домъ, любопытствуя изучить расположеніе комнатъ, обстановку, немного вычурную мебель, картины смѣшаннаго достоинства, какъ будто желая открыть въ убранствѣ покоевъ своего друга тайну его существованія: ибо чѣмъ больше онъ размышлялъ, тѣмъ глубже убѣждался въ томъ, что уже и наканунѣ смутно почувствовалъ, что въ Мишелѣ явилось что-то фальшивое, надтреснутое, что онъ колеблется, сомнѣвается, что какъ будто его пріѣздъ былъ ему непріятенъ, мѣшалъ ему. Или это его успѣхи въ качествѣ главы политической партіи сдѣлали то, что въ отношеніяхъ къ людямъ и даже къ ближайшему изъ друзей онъ ужь холоденъ, неискрененъ, держитъ всѣхъ на отдаленіи? Или быть можетъ тутъ скрывается что либо другое, непріятность, денежныя затрудненія, отношенія въ женщинѣ, одна изъ тѣхъ тайнъ, которыя такъ часто скрываются въ сердцевинѣ семейныхъ союзовъ и даютъ о себѣ знать сквозь благодушную внѣшность благополучія и порядочности острымъ холодомъ и неуловимой фальшью, слышными однако для тонкихъ нервовъ близкаго человѣка?.. Переворачивая эти вопросы, и не въ силахъ будучи разрѣшить ихъ, Монде сидѣлъ передъ столомъ въ столовой; это былъ длинный, безконечный столъ, который казалось постоянно ждалъ гостей. Лакей въ передникѣ немедленно приблизился, освѣдомляясь, чего ему угодно спросить: чаю, кофе или шоколаду. Монде нахмурясь проворчалъ:
-- Я подожду барина... Подайте мнѣ то же, что и ему подаете...
-- Они всегда кушаютъ супъ,-- почтительно изъяснялъ лавей.
-- Ну, и мнѣ дайте супу, коли такъ!..
Монде перемѣнилъ тонъ, повеселѣвъ. Ему утѣшительно было услышать, что среди роскоши парижской жизни Мишель сохранилъ привычку своего дѣтства, обычай своей провинціи. Монде смягчился и мгновенно въ немъ воскресла надежда, что онъ ошибся, что его другъ все тотъ же, что не было никакой тайны, тяготившей его, а что просто онъ вчера былъ утомленъ, какъ всякій депутатъ, послѣ засѣданія, на которомъ онъ говорилъ рѣчь.
-- А, вотъ и ты! -- сказалъ Монде, пожимая ему руку.-- Ты не ранняя птичка, какъ вижу!
-- Ты думаешь?.. Я въ это утро провелъ два часа, подводя итоги... да, для бюджетной коммиссіи... и я голоденъ порядкомъ!..
И онъ быстро сталъ глотать супъ, прибавивъ, съ полнымъ ртомъ:
-- Мы не въАнеси, старина! Приходится поздно возращаться домой, поздно ложиться, работать по ночамъ... Приходится спать, когда можно, когда спокоенъ, не томитъ безсонница, пользоваться временемъ, хотя бы то было и утромъ!..
Монде отвѣчалъ философично:
-- У всякаго свои привычки!..
Потомъ продолжалъ:
-- Вотъ что мнѣ пріятно видѣть, такъ это твой хорошій аппетитъ. Только ты ѣшь слишкомъ быстро... это вредно для желудва.
-- Желудокъ мой работаетъ исправно,-- возразилъ Монде, отирая усы,-- однако намъ надо сговориться... у меня есть время... мы вѣдь вмѣстѣ отправимся, неправда ли? Куда тебя довезти?
-- Въ улицу Saint-flonoré, номеръ 217, къ нотаріусу... Въ вашемъ проклятомъ Парижѣ у меня только и есть это -- дѣла... Затѣмъ я свободенъ... Чтожь ты мнѣ что нибудь покажешь?
-- Разумѣется!.. Если бы ты меня предупредилъ, я сообразно съ этимъ распорядился бы своимъ временемъ... Но ты свалился, какъ снѣгъ на голову... Но сегодня вечеромъ я свободенъ. Постой, вотъ идея: мы отправимся обѣдать въ кабачекъ, и проведемъ интимный вечеръ, какъ старые друзья... Хочешь?..
-- Конечно... Но видишь-ли, отнимать у тебя цѣлый вечеръ, когда ты такъ занятъ... ты здаешь, я прежде всего не желаю тебя стѣснять.
-- Стѣснять меня? Ты смѣешься!.. Могу же я найти одинъ-то вечеръ, разокъ-то, ради такого случая... У меня немного такихъ друзей какъ ты, старина, и въ Парижъ ты не часто показываешься!..
Когда они усѣлись въ карету, Мишель сталъ просматривать газеты, ссылаясь на то, что позже у него не будетъ времени ихъ прочесть. Монде былъ въ смущеніи. Въ прежнія времена Мишель не выражалъ удивленія, когда онъ "падалъ какъ снѣгъ на голову", по теперешнему выраженію Мишеля, принималъ его просто, радостно, радушно.
Снова Монде стало что-то мерещиться. Перемѣнился его другъ. Но что бы такое было тутъ?
Этотъ тревожный для искренней дружбы вопросъ занимадъ честнаго Монде гораздо болѣе, чѣмъ наслѣдство, которое предстояло ему получить. Онъ думалъ объ этомъ у своего нотаріуса, который заставилъ его ждать порядочно, а принялъ всего на нѣсколько минутъ. Онъ объ томъ же думалъ, бродя по улицамъ, останавливаясь передъ лавками, ища небольшой подарокъ для жены. Объ этомъ же онъ думалъ и въ кафе на площади Оперы, куда зашелъ выпить рюмку ликеру, какъ привыкъ дѣлать по воскресеньямъ. Зала была почти пуста. По естественной общительности, Монде подсѣлъ въ столу, за которымъ уже сидѣло двое потребителей, лѣниво разговаривавшяхъ и очевидно кого-то ждавшихъ.
Вдругъ онъ насторожилъ уши,-- онъ услышалъ имя Тесье. Одинъ изъ неизвѣстныхъ произнесъ его, говоря по всей вѣроятности о вчерашнемъ засѣданіи палаты.
Другой сказалъ убѣжденнымъ тономъ:
-- Вотъ единственный, у котораго въ прошломъ нѣтъ никакой темной исторіи... Да, это честный человѣкъ, именно честный человѣкъ, который и живетъ честно, добрый семьянинъ, а не занимаетъ газеты своими похожденіями, пари и любовницами...
Первый, болѣе скептикъ, покривился:
-- Надо еще все знать!..
-- Все знать? -- съ горячностью отвѣчалъ другой.-- Да развѣ человѣкъ въ его положеніи можетъ что-либо скрыть? Если бы за нимъ водились какія-либо дѣлишки, повѣрьте, все было бы извѣстно... но ничего нѣтъ, дажѣ и сплетенъ и клеветы нельзя о немъ распускать.
-- Однако я кое-что слышалъ...
-- Что же именно?
-- Я хорошенько не знаю... была одна исторія съ женщиной... въ которой онъ игралъ довольно гнусную роль... Почему вы думаете, что онъ лучше другихъ? Такой же вѣдь человѣкъ...
-- Почему? не знаю. Но онъ кажется лучшимъ... Это чувствуется въ его словахъ... Я питаю въ нему довѣріе.... Если и онъ такой же, какъ и другіе, то я перестаю вѣрить въ политическихъ дѣятелей и политику.
Тутъ они заговорили о другомъ, а Монде, больше уже ихъ не слушавшій, въ изумленіи думалъ: также какъ и въ Анеси, общественное мнѣніе Парижа на сторонѣ Мишеля! Ему разъ уже приходилось слышать такіе отзывы о его другѣ въ разговорахъ честныхъ буржуа. "Смѣшные люди! странные люди!" повторялъ Монде, допивая свою рюмку. Тѣ же мысли занимали его, въ то время какъ онъ разсчитывался: "Ба! люди всюду одни и тѣ же!.. Въ глубинѣ души люди цѣнятъ и уважаютъ многое, о чемъ повидимому такъ легко отзываются... Они любятъ добро, не отдавая себѣ въ этомъ отчета... Часто они о томъ и не думаютъ, но чувство это пробуждается, когда придется въ слову... И они съ радостью идутъ за тѣмъ, кто шествуетъ прямымъ путемъ"... Онъ продолжалъ философствовать въ томъ же духѣ на улицѣ: "Если бы Тесье не былъ такъ искрененъ, можно было бы прдумать, что онъ великій хитрецъ... Онъ представляетъ изъ себя то самое, чего мы всѣ хотимъ, что всѣмъ намъ нужно... Онъ заставилъ звучать въ нашей средѣ струну, которою слишкомъ долго пренебрегали. Онъ стоитъ просто за честность. Добродѣтель осмѣяли и всѣ словно повѣрили, что міру нуженъ именно порокъ и зло... Никто точно не смѣлъ стоять за честность... Онъ посмѣлъ. Вотъ причина его успѣха, его популярности!" Остатокъ утра онъ пробродилъ по улицамъ, погруженный въ свои мысли. Наконецъ, замѣтивъ, что уже поздно, ускорилъ шаги. Когда онъ вернулся, въ гостиной, около Сусанны, собралось небольшое общество. Тутъ были: Торнъ, Пейро и еще пять, шесть человѣкъ, между ними аббатъ. Тесье по обыкновенію заставилъ себя ждать и въ ожиданіи его, объ немъ говорили.
Наконецъ онъ явился, и извиняясь, пожалъ всѣмъ руки. Сѣли за столъ и немедленно завязался политическій разговоръ.
Монде слушалъ со вниманіемъ этихъ людей, изъ которыхъ нѣкоторые были знамениты и въ застольной бесѣдѣ которыхъ предрѣшалось будущее страны. Говорили о работникахъ, солдатахъ, о молодежи, о церкви. Какъ удовлетворить требованіямъ рабочаго класса? Какія стремленія питаетъ молодежь? Что дѣлать, чтобы поднять нравственный уровень Франціи? Нужно-ли присоединиться къ церкви? или лучше обойтись безъ нея? У нихъ были благородныя идеи, но они не были согласны между собой; видимо никто изъ нихъ не зналъ хорошенько, чего онъ собственно хочетъ, за исключеніемъ Торна, отрывистый и властный голосъ котораго порою объединялъ всѣхъ, бросая вѣское и опредѣленное мнѣніе.
Особенно безпокоенъ былъ Пейро: у него всегда было въ запасѣ возраженіе, онъ находилъ всегда "но", которое охлаждало энтузіазмъ ораторовъ. Въ самомъ повидимому простомъ вопросѣ, онъ открывалъ такія стороны, которыя дѣлали его неразрѣшимымъ. Онъ путался въ діалектическихъ тонкостяхъ, пока Тесье, который почти не вмѣшивался въ разговоръ, говорилъ ему:
-- У васъ отрицательный умъ...
Тогда онъ умолкалъ, протестуя жестомъ, не желая быть классифицированнымъ, когда онъ и самъ не могъ разобраться въ свойствахъ своего ума.
-- Мнѣ кажется,-- сказалъ Торнъ,-- что вчерашніе инциденты могутъ объяснить положеніе дѣла. Положеніе палаты совершенно ясно. Мы не настолько еще сильны, чтобы излечить всѣ поврежденія, обезображивающія наше соціальное зданіе. Должно держаться политическаго закона, который не затрогиваетъ частныхъ интересовъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ всегда воодушевляетъ отдѣльный кружокъ людей...
На это Тесье замѣтилъ:
-- Подойдемъ къ вопросу прямо и исчерпаемъ его до дна! Почему намъ сомнѣваться въ возможности подѣйствовать на общественное мнѣніе и возбудить публику? наши идеи новы, или по меньшей мѣрѣ подновлены: безъ извѣстнаго потрясенія онѣ восторжествовать не могутъ. Необходимо, чтобы пробудилось общественное сознаніе. Тогда только наши идеи будутъ поняты.
-- Вы слишкомъ много разсчитываете на общественное сознаніе,-- возразилъ Торнъ.-- Я же разсчитываю главнымъ образомъ на насъ самихъ и въ особенности на васъ, мой другъ. Несомнѣнно существуетъ движеніе, которое насъ поддерживаетъ до сихъ поръ. Но мы не должны его преувеличивать. Оно зависитъ отъ насъ. Мы теперь должны имъ овладѣть и руководить имъ.
-- Безъ сомнѣнія,-- сказалъ до тѣхъ поръ молчавшій аббатъ.
-- Однако,-- думалъ Монде,-- между ними мало единомыслія.
И когда разговоръ сталъ общимъ, онъ наблюдалъ за Мишелемъ, который говорилъ далеко не съ обычной своей горячностью, казалось мало интересовался обсуждаемыми вопросами, имѣлъ разсѣянный, утомленный видъ, былъ въ нетерпѣніи, и сдѣлалъ знавъ Сусаннѣ, чтобы поскорѣе подавали.