очитано невѣрно и переведено произвольно; должно быть: le sault, по старинному правописанію императрицы, т.-е. le saut.}.

   Дальше, 11 іюня, Екатерина писала:

   "Господинъ де-Мельянъ. Вы видите, что я не послѣдовала методѣ Людовика XIV, и что поле вашего письма осталось бѣло, но я думаю, что довольно пространно отвѣтила на ваши вопросы. Вы тамъ увидите,-- то, что я вамъ говорила, весьма справедливо,-- предметъ этотъ дорогъ моему сердцу. Откровенность, съ которою я даю объясненія на вашъ планъ, послужитъ вамъ въ томъ доказательствомъ, также какъ все написанное мною по этому предмету. Дойдя теперь до того, что вы мнѣ говорите о вашемъ положеніи, признаюсь вамъ откровенно, что мнѣ кажется, что въ вашихъ желаніяхъ есть нѣкоторыя колебанія. Вы мнѣ писали изъ Венеціи, предлагая заняться исторіей; я на это согласилась, вы пріѣхали; то, что говорили о вашемъ пріѣздѣ, вамъ извѣстно: говорили, что вы пріѣхали ко мнѣ съ порученіями отъ графа д'Артуа. Чтобы не придавать важности столь пустымъ слухамъ, я сочла за лучшее оставить ихъ безъ вниманія; я не желаю вредить никому и тѣмъ болѣе людямъ невиннымъ; ваши собственныя дѣла во Франціи, можетъ быть, пострадали отъ этого. Не желаю также сдѣлать неудовольствіе Людовику XVI, отношеніями котораго ко мнѣ я не разъ имѣла случай быть довольна. При первомъ разговорѣ, который я имѣла съ вами здѣсь, на дачѣ, мы говорили о томъ положеніи, въ которомъ вы находились, и о томъ званіи, которое можете получить; я вамъ говорила и повторяю, что прежде всего вы должны подумать, можетъ ли здоровье ваше перенести суровый климатъ, особенно зимою. Кромѣ того, такъ какъ вы имѣли надежду получить служебную должность въ министерствѣ на родинѣ, я не вижу, зачѣмъ вамъ повидать ее, имѣя въ виду привести пользу у себя, тогда какъ вамъ будетъ трудно занять здѣсь приличное мѣсто, не зная языка страны, которому невозможно выучиться въ извѣстныя лѣта. Мнѣ казалось, что съ этимъ вы сами были почти согласны; я прибавила, что если представятся для васъ занятія, я вамъ ихъ предложу; на это вы мнѣ отвѣтили, что оставляете это предложеніе безъ отвѣта, не зная его мотива; и что же, еслибы былъ такой? оставалось бы открыться; но такъ какъ до сихъ поръ этого нѣтъ,-- отвѣтъ невозможенъ. Что касается до того, что вамъ говорили другіе, то на это отвѣчать не могу, не зная ихъ; впрочемъ мой образъ жизни таковъ, что хотя я люблю время отъ времени посвящать бесѣдѣ, но всего больше избѣгаю того, что называется придворною учтивостью; никакому народу я не поставлю въ преступленіе его предубѣжденіе противъ иностранцевъ; эта ревность происходитъ изъ -соревнованія, которое заставляетъ дѣлать многое; несмотря на неопровержимое существованіе этой ревности и здѣсь, думаю однако, что существуетъ жало странъ, гдѣ бы чужеземцы были болѣе легко приняты, чѣмъ въ Россіи, и тѣ изъ нихъ, которые имѣютъ у насъ успѣхъ, могутъ похвалиться тѣмъ, что нигдѣ не будутъ удалены. При второмъ разговорѣ, который я имѣла съ вами въ Царскомъ Селѣ, если помню хорошо, вы сказали, что на родинѣ вы бы желали имѣть мѣсто лишь на полгода, и что тихая и уединенная жизнь отвѣчала бы вполнѣ вашимъ желаніямъ; въ концѣ нашего разговора мы условились въ томъ, что вы займетесь составленіемъ плана исторіи и вопросами до него относящимися; вы прислали мнѣ на дняхъ планъ и вопросы, а также письмо. Съ сожалѣніемъ вижу въ немъ, что вы говорите о безпокойствѣ, какое испытываете уже шесть недѣль, и даже объ огорченіи, которое чувствуете, предполагая, что вамъ повредили, или что вы, какъ говорите, проступились; ни то, ни другое предположеніе не основательно, могу васъ въ томъ увѣрить. Когда вы подѣлитесь со мною вашимъ будущимъ трудомъ, вы найдете во мнѣ ту же откровенность,' доказанную вамъ въ отношеніи бумагъ, которыя вамъ возвращаю. Относительно пребыванія вашего въ Россіи, надѣюсь, вы убѣждены въ томъ, что я не буду стѣснять васъ ни въ чемъ; справедливо и необходимо, для сохраненія расположенія духа, нужнаго для занятій, а особенно исторіею, чтобы, какъ вы говорите, вы избрали для жизни страну или, вѣрнѣе, покровительство, поддерживающее расположеніе въ этому труду. Одобряю мысль вашу остаться здѣсь до конца лѣта: вамъ будетъ достаточно времени для собранія матеріаловъ. Вашъ младшій сынъ, если вы его здѣсь оставите, легко можетъ быть опредѣленъ въ департаментъ иностранныхъ дѣлъ, я поговорю о немъ съ вице-канцлеромъ и говорила уже съ графомъ Безбородко. Вижу, что вы намѣрены отправиться въ Швейцарію, заѣхавъ передъ тѣмъ въ Парижъ, по обязанности очень важной. Если я черезъ шесть мѣсяцевъ получу вашу работу, то скажу, что вы пишете съ изумительной легкостью, ибо я употребила бы года на изысканія по этому предмету, я настолько люблю древность и въ ней одной отыскиваю причины результатовъ послѣдующихъ вѣковъ. У всякаго своя манія; вотъ моя: я всегда любила читать то, чего никто не читаетъ, и нашла лишь одного человѣка, любившаго то же самое: это -- фельдмаршалъ князь Потемкинъ. Желаю удачи вашему предпріятію, вслѣдствіе которой я увижу васъ вновь съ удовольствіемъ. Если вы уѣзжаете отсюда и направляетесь во Францію, я, думаю, что какой бы то ни было орденъ, говоря по правдѣ, будетъ совершенно неумѣстенъ для васъ, такъ какъ это было бы не въ духѣ вашей новой конституціи, допускающей лишь полное равенство. Впрочемъ, вы сохраните ваше содержаніе, пока это вамъ будетъ удобно. Что касается мѣста министра при какомъ-нибудь иностранномъ дворѣ, а не знаю въ настоящее время пи одного вакантнаго -- всѣ онѣ заняты; такъ какъ вашъ старшій сынъ находится во Франціи, вы будете имѣть время узнать его наклонности, и, быть можетъ, онъ найдетъ теперь какое-нибудь мѣсто, согласное съ его желаніями. Прощайте, м. г., будьте здоровы и будьте увѣрены, что я очень цѣню ваши способности.

   "Царское Село, 11-го іюня, вторникъ".

   Письмо отъ 16 іюня:

   "Мнѣ не трудно было, м. г., написать вамъ въ четыре дня то, что знаю почти наизусть и надъ чѣмъ давно размышляла, но удивляюсь вашему терпѣнію прочитать шесть разъ литературныя бездѣлицы, которыя я вамъ послала, не пугаясь педантства, тамъ, можетъ быть, царствующаго, но которое не можетъ быть отдѣлено отъ ума, по природѣ методическаго; меня часто упрекали въ этомъ, но такъ какъ я никогда не съумѣла казаться остроумной, то старалась найти опору въ отысканіи причинъ, и усердіе мое къ славѣ и благоденствію народа, довѣреннаго мнѣ Провидѣніемъ, довело меня до открытія причинъ и побужденій, не найденныхъ другими, прочитанными мною писателями; кромѣ того, я, по своему положенію, должна имѣть обширное знаніе, по крайней мѣрѣ то, которое тридцатилѣтнее царствованіе могло мнѣ доставить, о свойствахъ народа, занимающаго третью или четвертую часть земного шара.

   "Нація отнюдь не повиновалась бургомистрамъ, но слѣдовала за начальниками или князьями, въ которыхъ находила взгляды или личныя достоинства, внушавшія ей довѣріе, нужное для успѣха ихъ предпріятій. Этотъ народъ не любилъ и не уважалъ государей слабыхъ, даже не выносилъ ихъ безъ нетерпѣнія и давалъ имъ чувствовать, что они не способны занимать то мѣсто, которое занимаютъ. Въ замѣнъ того, нація безстрашно бросалась въ опасность, лишь только сознавала, что стоило труда. Говорю вамъ все это, чтобы вы могли болѣе и болѣе узнавать мой образъ мыслей и духъ, въ которомъ бы я желала, чтобы исторія была написана. Такимъ образомъ она, по моему мнѣнію, дѣлается полезна для потомства, и, если смѣю сказать, такъ писали ее древніе. Одобряю намѣреніе ваше написать введеніе въ исторія; все то, что вы намѣрены въ нее включить, нахожу очень умѣстнымъ. Признаюсь вамъ еще, что особенно люблю все относящееся до царствованій, предшествовавшихъ доху Петра Перваго. Но никогда не надо забывать, относительно каждаго царствованія, духъ вѣка, въ которомъ оно протекало, ж духъ этотъ откроетъ много сторонъ совершенно неожидаемыхъ.

   "Всегда говорили, что человѣка можно справедливо судить, только поставивъ себя на его мѣсто. Слѣдовательно, чтобы писать исторію, историкъ не долженъ пренебрегать познавать духъ вѣка, безъ чего его трудъ пострадаетъ. Всѣ люди остаются людьми, живя на землѣ, и всякій вѣкъ имѣетъ свой духъ и свое направленіе. Нельзя ли было бы также сказать, что во многихъ случаяхъ предшествующія царствованія подготовляли событія послѣдующихъ. Если я не выражаюсь по-французски въ совершенствѣ, вы меня извините, понявъ меня; да и письма мои не пишутся для печати, а всякій объясняется приблизительно какъ можетъ. Я бы желала также, чтобы исторія не была писана въ пользу котораго-нибудь царствованія; я хорошо знаю, отчего то или другое царствованіе нравилось болѣе или менѣе народахъ иноземнымъ, другія же предпочитались соотечественниками. Президентъ Гено не впалъ ли въ эту ошибку, пожертвовавъ 1200 годами царствованію Людовика XIV? Вы знаете, что никто не произноситъ съ большимъ почтеніемъ, чѣмъ я, имя этого истинно великаго короля; его царствованіе такъ прославило Францію, что этотъ блескъ длился до нашего времени; и не болѣе двухъ или трехъ лѣтъ, какъ общественное мнѣніе освободилось отъ впечатлѣнія, котораго сто лѣтъ не могли изгладить. Относительно моего царствованія, такъ какъ должна съ вами о немъ говорить, буду утверждать то, что уже говорила вамъ: что я не люблю ни памятниковъ, ни исторій государей при ихъ жизни. Современники всегда были болѣе или менѣе пристрастны, или за, или противъ. Каждый годъ тридцатилѣтняго царствованія, изъ которыхъ всякій составлялъ, такъ сказать, эпоху, могъ быть таковымъ, не возбудивъ въ современникахъ чувства пріязни или непріязни; "ели я имѣла успѣхи, то эти самые успѣхи повредили славѣ или честолюбію кого-либо. Вѣрно то, что я никогда ничего не предпринимала, не будучи внутренно убѣждена, что дѣлаемое мною согласно съ благомъ моего государства; это государство сдѣлало для меня безконечно много, и я думала, что всѣ мои личныя способности, постоянно занятыя его благомъ, его благоденствіемъ, "го высшими интересами, едва-ли будутъ достаточны, чтобы уплатить ему. Я старалась дѣлать добро каждому, вездѣ, гдѣ это не было противно благу общему. Полагаю, что всякій государь думаетъ такъ же и старается поставить справедливость и разумъ на "вою сторону. Остается узнать, который изъ насъ ошибается или пѣтъ, въ томъ, что называетъ справедливостью и разумомъ; одно потомство имѣетъ право судить объ этомъ, и то не ранѣе того, какъ мы всѣ, сколько насъ есть, умремъ; я апеллирую въ нему; и могу смѣло сказать ему, что я нашла и что оставлю. Перечень этого можетъ быть очень любопытенъ, но надо, чтобы миръ былъ заключенъ, а тогда увидимъ. Скажутъ, что я имѣла много счастія и нѣсколько большихъ несчастій. Но относительно счастія и несчастія я, какъ и о многихъ другихъ предметахъ, имѣю свою собственную категорію. То и другое не что болѣе, какъ стеченіе многихъ мѣръ справедливыхъ или ложныхъ. Хорошо или дурно понятое, видѣнное, исполненное, имѣетъ въ этомъ большое значеніе. Слѣдовательно, исторія живого лица оскорбитъ многія самолюбія и, можетъ быть, унизитъ нѣкоторыхъ сравненіемъ, чему я не желала бы содѣйствовать; чувствую, что вы въ эту минуту осудите меня за самолюбіе; безъ сомнѣнія, во мнѣ есть доля его, но въ комъ же его нѣтъ? Если вы переживете меня, тогда пишите все, что вамъ понравится, но пока я жива, пишите, если хотите, но не издавайте ничего; я въ такомъ случаѣ могу доставить вамъ свой перечень и, можетъ быть, сдѣлаю это сама. Я вамъ уже говорила и повторяю, милостивый государь, вы свободны писать, гдѣ вамъ вздумается, и мнѣ очень пріятно то, что вы мнѣ говорите по этому поводу. Я приказала сдѣлать извлеченіе изъ каталоговъ матеріаловъ, которые могутъ служить вамъ. Если старшій сынъ вашъ займется русскимъ языкомъ, онъ можетъ быть вамъ очень полезенъ въ .этой работѣ. Я говорила съ вице-канцлеромъ и съ графомъ Безбородко о его поступленіи на службу, и они не преминутъ переговорить съ вами объ этомъ, а также о его содержаніи н о домѣ, въ которомъ вы хотите, чтобы онъ жилъ. То, что я написала на поляхъ вашего посвятительнаго посланія (что о Россіи болѣе печатаютъ, чѣмъ бы слѣдовало), навлечено мною ивъ разныхъ журнальныхъ рецензій, напечатанныхъ въ Германіи; они жалуются, что объ Россіи имѣютъ болѣе свѣдѣній, чѣмъ нужно, но во Франціи лучше полюбятъ новый памфлетъ, чѣмъ подобную книгу; думаю, впрочемъ, что сочиненія разныхъ профессоровъ академія, путешествовавшихъ по Россіи, переведены на французскій языкъ, но если у васъ не очень знаютъ, что относится до Англіи, то, разумѣется, не надо удивляться, что менѣе того знаютъ о Россіи. Безъ сомнѣнія, ее найдутъ странною, и, несмотря на самый яркій въ свѣтѣ колоритъ, вамъ будетъ очень трудно заставить простить именно этотъ видъ. Но и французы сами не начинаютъ ли они въ своей странѣ принимать странный или иностранный видъ? Когда ваше сантиментальное путешествіе будетъ окончено, льщу себя надеждою, что вы мнѣ дадите прочитать его. Вы хотите, чтобы я разрѣшила давно, говорите вы, занимающій васъ вопросъ: отчего Карлъ Девятый, король Франціи, писалъ съ большимъ изяществомъ, чѣмъ его поэтъ Ронсаръ? Хорошо, я скажу вамъ: это потому, что языкъ улучшаетъ дворъ, а не писатели. Въ Константинополѣ даже языкъ сераля (который, однако, не самый просвѣщенный дворъ) -- самый лучшій изъ турецкихъ нарѣчій, самый изящный, болѣе другихъ смѣшанный съ арабскимъ и персидскимъ, самый возвышенный, самый цвѣтистый, самый церемонный. Но еслибы былъ дворъ, который принялъ бы для себя рыночный языкъ, подражая его оборотамъ и манерами, тогда языкъ народа былъ бы потерянъ, и его можно было бы найти лишь въ произведеніяхъ хорошихъ писателей. Я ничего не сказала о надписи, извлеченной изъ Тацита, ни о той, которую вы сочинили, потому что вы въ этомъ можете лучше судить, чѣмъ я, которой не приходится судить объ упоминаемомъ лицѣ, и которая, вдобавокъ, не знаетъ по латыни, несмотря на мое прекрасное, вообще, знаніе языковъ, изъ которыхъ боюсь, что узнала лишь только нѣкоторые очерки. Прощайте, м. г., извините за пространное письмо.

   "Понедѣльникъ, 16-го іюня 1791".

   Черезъ нѣсколько дней императрица сообщала де-Мельяну только-что полученное извѣстіе о счастливомъ бѣгствѣ Людовика XVI изъ Парижа.

   "Сообщаю вамъ, м. г., какъ я полагаю, очень пріятную для васъ новость, которую а только-что получила, а именно -- извѣстіе объ удачномъ освобожденіи короля Людовика XVI изъ заключенья. Его величество выѣхалъ изъ Парижа съ королевой, дофиномъ, своимъ старшимъ братомъ и супругой его 9-го (20-го) іюня. Они благополучно прибыли: король -- въ Монмеди, его братъ -- въ Монсъ; восемь тысячъ французскихъ дворянъ сопровождаютъ короля. Графъ д'Артуа выѣхалъ изъ Кобленца въ Монмеди, чтобъ соединиться съ своимъ королемъ-братомъ. При этомъ я посылаю вамъ выписку изъ бумагъ, находящихся въ московскомъ архивѣ, изъ которыхъ нѣкоторыя могутъ служить матеріаломъ для исторіи. Я отдала самыя точныя приказанія относительно вашего сына.

   "Сказать вамъ больше я не имѣю времени.

   "29 іюня, 9 часовъ утра".

   Де-Мельянъ благодарилъ императрицу въ самыхъ горячихъ выраженіяхъ; но извѣстіе уже вскорѣ оказалось далеко не точнымъ...

   Еще письмо отъ того же іюня.

   "Совершенно вѣрно, что препятствія для написанія исторіи -страны, языка которой вовсе не знаешь, очень велики, и кромѣ того требуютъ также перевода всѣхъ потребныхъ къ тому матеріаловъ; но для уменьшенія этой работы думаю, что никакъ не слѣдуетъ предпринимать столь огромный трудъ, но лишь выбрать лучшее изъ имѣющагося уже по русской исторіи. Безъ сомнѣнія надо обратить вниманіе, для первыхъ трехъ періодовъ времени, на исторію и трудъ Татищева, такъ какъ онъ разъяснилъ многіе предметы, которые чужеземцу невозможно было бы даже и знать; другой, довольно интересный, трудъ могли бы представить "Записки" или "Annales de l'histoire de la Russie" {"Записки" въ письмѣ написаны по-русски; императрица очевидно разумѣла свою собственную книгу: "Записки касательно Россійской исторіи". Первые четыре тома вышли въ 1787; пятый -- въ 1793.}; я приказала доставить вамъ одинъ экземпляръ ихъ; пятый томъ долженъ появиться въ непродолжительномъ времени. Исторія Россіи князя Щербатова хотя очень скучна, но не безъ достоинствъ. Онъ имѣлъ доступъ во всѣ архивы, и, разумѣется, не встрѣчалъ недостатка въ матеріалахъ. Всякому иностранцу, пишущему о Россіи, неизвѣстны старинный образъ жизни и обычаи, и вслѣдствіе этого онъ часто и часто будетъ ошибаться, если не будетъ постоянно на сторожѣ противъ своихъ собственныхъ предубѣжденій. Думаю, что введеніе въ исторіи, которымъ вы теперь займетесь, будетъ, какъ вы и говорите, очень интересно, если будетъ содержать сравненіе государствъ по вѣкамъ, но если я должна руководить вами во мракѣ древности, то у васъ будетъ весьма тусклый фонарь".

   Рѣшено было наконецъ, что де-Мельянъ отправится въ Москву для занятій въ архивѣ, подъ руководствомъ тамошнихъ ученыхъ. Императрица опять повторяла, что будетъ съ интересомъ ожидать его труда,-- вѣроятно, впрочемъ, уже теперь въ немъ сомнѣваясь. Бъ іюлѣ она писала:

   "Я съ удовольствіемъ замѣтила, м. г., что вы довольны распоряженіями, касающимися вашего сына; я принимаю живѣйшее участіе во всемъ, что касается французскаго короля н августѣйшаго семейства; можно питать только одно справедливое отвращеніе ко всему, что низвергаетъ порядокъ, спокойствіе я уничтожаетъ славу великаго государства и наполняетъ его убійствами и несчастіемъ, разоряя всѣ состоянія и всѣ сословія. Вашъ отъѣздъ, м. г., въ Москву, зависитъ отъ васъ самихъ. Я вамъ очень благодарна за предложеніе мнѣ своихъ услугъ; я сказала вамъ объ этомъ все, что могла сказать; хорошая погода не продолжается у насъ далѣе 15 августа; впрочемъ, вы должны бытъ совершенно покойны насчетъ моего образа мыслей о васъ; онъ не измѣнился; я съ большимъ удовольствіемъ приму интересную работу, которую вы намѣреваетесь предпринять. Прощайте, будьте здоровы.

   "Царское Село, пятница, П-го іюля 1791 г.".

   Письмо 20 іюля: -

   "Я прочла, милостивый государь, ваши замѣчанія, которыя вы нескоро написали по поводу вашего разговора съ министромъ Сардиніи {Это былъ, въ 1791--96, баронъ де-ла-Турби.}. И такъ какъ вы спрашиваете, какъ я думаю относительно того, что вамъ слѣдуетъ сдѣлать и оправдываю ли я ваши мысли, скажу откровенно, что мнѣ кажется, съ такимъ религіознымъ государемъ, каковъ король Сардиніи, вы говорите нѣсколько свободно о религіозныхъ системахъ и о тѣхъ, которые сражались за вѣру или невѣріе; въ остальномъ я ничего не имѣю на это возразить, кромѣ того, что статья о воспитаніи государей появится слишкомъ поздно, чтобъ быть полезной принцу Пьемонтскому, которому уже за 40 лѣтъ. Кончая, я должна поблагодарить васъ за милую сказку, присланную вами".

   Въ іюлѣ де-Мельянъ послѣдовалъ совѣту императрицы в отправился въ Москву, чтобы познакомиться съ архивомъ. Отъ 23 іюля гр. Безбородко писалъ къ управлявшему тогда Главнымъ Архивомъ коллегіи иностранныхъ дѣлъ Соколовскому: Безбородко извѣщалъ его, что вручитель письма, Сенакъ де-Мельянъ, по соизволенію императрицы, отправился въ Москву, чтобы въ тамошнемъ Архивѣ "получить списки разныхъ свѣдѣній, въ сочиненію Россійской исторіи нужныхъ, о каковыхъ онъ получилъ отъ ея величества и реэстръ "; Соколовскому и его товарищамъ поручалось подать де-Мельяну "всякое для него потребное пособіе" и прибавлялось, что де-Мельянъ (онъ пишется здѣсь: де- Мелганъ) "пользуется особливою ея величества милостію, что онъ человѣкъ извѣстный по его сочиненіямъ, что былъ интендантомъ Прованса, а потомъ во Фландріи, готовленъ былъ въ министерство, но происшедшая революція, несходная съ образомъ мыслей его, тому воспрепятствовала"; особенно поручалось рекомендовать его Стриттеру.

   Сенакъ де-Мельянъ пробылъ въ Москвѣ, кажется, всего три- четыре недѣли: очевидно, что сколько бы Стриттеръ ни старался вразумить его относительно русской исторіи, сдѣлать много онъ бы не могъ; притомъ де-Мельянъ нашелъ, что ему надо еще написать стихи, которые онъ послалъ императрицѣ. Въ августѣ де-Мельянъ уже собирался покинуть Москву и Россію. Повидимому у него явились новые планы. Въ августѣ императрица писала ему:

   "Вы уѣзжаете изъ Россіи и просите званіе "d'untendant de ma bibliotheque".

   "Позвольте мнѣ повторить вамъ, что равноправность, установленная у васъ, несовмѣстима съ какимъ-либо званіемъ: званіе "d'untendant de ma bibliothequ" я не съумѣю даже перевести на русскій языкъ; въ тому же у меня есть два лица, состоящіе при моей библіотекѣ, которые такъ счастливы и довольны, что мнѣ не хотѣлось бы ихъ тѣмъ разстроить; кромѣ того у нихъ тамъ много дѣла, которое требуетъ поощренія. Единственное почетное званіе, которое соотвѣтствовало бы той работѣ, на которую вы себя обрекли, это, можетъ быть, званіе совѣтника-исторіографа: но позвольте вамъ сказать, что прежде чѣмъ вамъ давать такое званіе и прежде чѣмъ вы могли бы его принять, слѣдовало бы убѣдиться, какой будетъ ходъ вашей работы и можете ли вы принять его у васъ".

   Затѣмъ второе письмо:

   "Я получила, милостивый государь, ваши оба письма изъ Москвы; одно отъ 29-го августа ст. ст., а другое отъ середы. Могу лишь благодарить васъ за тѣ чувства, которыя вы лично во мнѣ выражаете. Стихи ваши на Москву внушены вамъ этою старинною столицею; говорятъ, что она имѣетъ большое сходство съ тѣмъ, что былъ Парижъ до царствованія Людовика XIV, а также съ Лондономъ до большого пожара, вслѣдствіе котораго онъ возобновленъ. Думаю, что сношенія народовъ между собою были всегда въ зависимости отъ ихъ обоюдныхъ выгодъ. Относительно упоминаемыхъ вами книгъ, скажу вамъ, что изысканія Ломоносова очень поверхностны. Исторія князя Щербатова и скучна, и тяжеловата, голова его не была способна къ этой работѣ. Исторія Татищева -- совсѣмъ другое; это былъ умъ человѣка государственнаго, ученаго и знающаго свое дѣло. Мнѣ неизвѣстна диссертація о древнихъ русскихъ, писанная по-французски {Сочиненіе Струбе де Пирмонтъ, изд. въ Спб. 1785. Прям. "Сборники" И. Р. Истор. Общества.}. Не знаю также переписки императора Петра I. Не думаю, чтобы письма его, обыкновенно очень краткія, могли быть полезны для исторіи. Печатный журналъ императора указываетъ факты. Я думала, что вы оставили здѣсь вашего сына для занятія выписками, которыя желаете имѣть. Вы очень хорошо сдѣлаете, если будете писать безъ поспѣшности то, что истинно требуетъ многоразличныхъ размышленій, особенно для того, кто не знаетъ языка страны, о которой долженъ говорить, и для котораго страна и то, что до нея относится, ново, до удивленія для него. Очень вѣрно, что вы не находите въ Россіи сходства съ Франціею. Я бы этого ей и не желала. Весьма терпѣливо буду ждать того, что вы мнѣ пришлете, потому что всегда имѣю, чѣмъ заняться. Относительно переводчиковъ коллегіи иностранныхъ дѣлъ, думаю, что они заняты при миссіяхъ и не очень любятъ переводить книги. Нисколько не сомнѣваюсь въ вашемъ усердіи, но согласитесь, что съ большимъ талантомъ можно затрудняться излагать письменно то, для чего нуженъ запасъ предварительныхъ знаній, для изученія предмета занятія, и что нерѣдко приходится побороть лишь долгимъ и усидчивымъ трудомъ. Я видѣла изъ письма вашего причины, побуждающія васъ предпринять путешествіе въ Кіевъ, откуда вы намѣрены проѣхать въ армію. Князь Потемкинъ вѣроятно получилъ письмо ваше во время своей серьезной болѣзни. Настоящее письмо дойдетъ до васъ вѣроятно во время вашего пребыванія въ Варшавѣ. Очень жаль, что по поводу путешествія вашего въ Россію распространили ложные слухи, не дозволяющіе вамъ изъ осторожности вернуться во Францію. Я вамъ не выказала холодности, милостивый государь, въ теченіе трехъ мѣсяцевъ, не давая вамъ назначенія, такъ какъ къ этому не представилось случая. Не сомнѣваюсь, что вы служили бы мнѣ съ усердіемъ. Въ отношеніи воздушныхъ замковъ {Такъ назвать де-Мельянъ свою мечту быть русскимъ посланникомъ въ Константинополѣ. Прим. "Сборника".}, я должна сказать вамъ, что до сихъ поръ никакой иностранецъ не получалъ подобнаго назначенія, и что, при всей толерантности, тамъ было бы существенно необходимо имѣть русскаго и православнаго. Я приказала вручить сыну вашему дневникъ путешествія въ Крымъ. Не знаю, къ чему онъ вамъ послужитъ. Замѣтка о медаляхъ займетъ не мало времени. Я читала вопію письма, которое вы писали къ дамѣ, и нашла его столь же интереснымъ, какъ хорошо написаннымъ; не могу судить о правильности мыслей. Впрочемъ, во всемъ русскомъ царствѣ, всякій желающій можетъ во мнѣ писать; даже, здѣсь, въ городѣ, ко мнѣ пишетъ, кто хочетъ, прибавляя лишь на адресѣ: въ собственныя руки,-- но законъ предвидѣлъ эти случаи. Размѣръ содержанія духовенства назначенъ уже болѣе тридцати лѣтъ тому назадъ. Впрочемъ, вы знаете, что на моемъ мѣстѣ часто приходится быть плохимъ корреспондентомъ, потому что покуда пишу фразу, меня по нѣскольку разъ прерываютъ. Прощайте, м. г., желаю, чтобы предпринятое вами путешествіе хорошо подѣйствовало на ваше здоровье".

   Копія "письма къ дамѣ" есть, вѣроятно, "Lettre a Madame de ** sur la Russie", письмо, вошедшее въ его "Oeuvres philosophiques et litteraires", изданныя въ Гамбургѣ въ 1795 (П, стр. 107--127), гдѣ потомъ слѣдуетъ упомянутое выше и раньше извѣстное императрицѣ "Comparison de Saint-Perre de Rome avec Catherine II" (стр. 128--131). Въ письмѣ де-Мельянъ даетъ разсказъ о встрѣчахъ съ императрицей и ея изображеніе.

   Въ это время, въ августѣ, пришло нѣсколько запоздавшее извѣщеніе отъ графа Н. П. Румянцова (тогда русскаго посланника во Франкфуртѣ) изъ Карлсруэ,-- которому также поручено было собрать свѣдѣнія о де-Мельянѣ. Румянцовъ писалъ, что для исполненія порученія ему нужно было прежде всего отыскать де-Мельяна. "Я узналъ,-- говоритъ онъ,-- что, бывши въ Карлсбадѣ на водахъ, онъ нашелъ лекарство на все въ сочиненіи о способѣ умиротворить Францію; лекарство это онъ показалъ принцу Генриху, и на такой дистанціи, какая насъ раздѣляетъ, государыня, бросалъ, говорятъ, взоры и на меня, чтобы сдѣлать меня апостоломъ его политическаго евангелія; но онъ встрѣтилъ нѣчто лучшее: графъ де-Траутмансдорфъ подалъ о немъ представленіе принцу де-Кауницъ, и этотъ послѣдній черезъ курьера приказалъ отыскать лично самого г. де-Мельяна. Въ слѣдствіе того г. де-Мельянъ въ настоящую минуту занимается, государыня, обученіемъ вѣнскаго кабинета и преподаетъ ему, какъ въ такой странѣ, гдѣ все, даже и самыя идеи, перевернуто вверхъ дномъ, легко всѣхъ удовлетворить.-- Я видѣлъ г. де-Мельяна еще до наступленія бѣдствій во Франціи, и то только, можно сказать, на минуту; мнѣніе же, какое осталось у меня объ немъ, было то, что это умъ блестящій, но не основательный (bel esprit et non pas on bon esprit). То, что ваше имп. величество удостоили сказать мнѣ о немъ, служитъ для меня подтвержденіемъ тому. Злая звѣзда моя хотѣла, чтобъ меня не было во Франкфуртѣ въ то время, какъ онъ былъ тамъ".

   Императрица еще раньше приходила къ тому же заключенію объ умѣ де-Мельяна.

   Изъ Москвы де-Мельянъ отправился на югъ, гдѣ ему хотѣлось быть у Потемкина, котораго онъ видѣлъ еще въ Петербургѣ. Черезъ Кіевъ, онъ отправился въ Яссы, гдѣ нашелъ любезный пріемъ у Потемкина, который былъ уже боленъ. Въ другомъ письмѣ къ г-жѣ В** де-Мельянъ даетъ характеристику Потемкина {Oeuvres philosophiques et littéraires, II, стр. 131--151.}, которому удивляется какъ великому человѣку: де-Мельянъ, между прочимъ, написалъ ему на латинскомъ языкѣ похвалу, которая вся была составлена изъ словъ Тацита. Письмо, начатое въ Яссахъ, онъ кончилъ въ Варшавѣ, когда получено было извѣстіе о смерти Потемкина.

   Изъ-за границы де-Мельянъ писалъ императрицѣ. Отвѣтъ ея (въ февралѣ или мартѣ 1792) очень любопытенъ -- для опредѣленія ея корреспондента:

   "Я получила, м. г., ваше письмо въ 80 стр. in-folio почта съ такимъ же томомъ приложеній въ нему; хотя я въ состояніи удѣлить очень небольшое количество времени на чтеніе такихъ объемистыхъ записокъ, тѣмъ не менѣе я прочла ихъ; но мнѣ положительно невозможно отвѣчать на нихъ въ настоящее время, когда я не могу по своему усмотрѣнію располагать ни одной минутой; я вижу, что мы оба исписали бы цѣлые томы и, написавъ ихъ, понимали бы другъ друга не болѣе, чѣмъ въ томъ случаѣ, если бы они вовсе не были исписаны. Положительно вѣрно, что я никогда въ жизни не намѣревалась назначить васъ управлять какой-либо частью имперіи, да я и не могла никакимъ образомъ объ этомъ думать, потому что я знала, что вы не знакомы ни съ самой страной, ни съ ея языкомъ. Что же касается до назначенія васъ къ иностраннымъ дворамъ, то я вамъ уже сказала, если память мнѣ не измѣняетъ, что, не имѣя тамъ вакантныхъ мѣстъ, я не считаю справедливымъ смѣстить кого-либо, чтобы замѣнить его другимъ. Я искренно полагала, что вы пріѣхали въ Россію, какъ историкъ и литераторъ; не зная васъ, я не могла бесѣдовать съ вами иначе какъ только съ остроумнымъ человѣкомъ; невозможно имѣть большаго довѣрія къ кому бы то ни было, какого бы ума и какихъ бы познаній онъ ни былъ, если знаешь его только по тремъ или четыремъ разговорамъ, мало послѣдовательнымъ. Я вижу, что вы жалуетесь на то, что не заслужили моего довѣрія, что не могли ко мнѣ приблизиться; я же, напротивъ того, думаю, что въ моемъ обращеніи съ вами я отличала васъ, какъ иностранца и человѣка умнаго. Но чтобы удовлетворить васъ, если это для меня возможно, я пишу сегодня графу Румянцову, чтобы онъ переговорилъ съ вами относительно содержанія, которое вы отъ меня требуете; а потому я прошу васъ условиться объ этомъ съ нимъ".

   Де-Мельянъ просилъ о выдачѣ ему единовременно 20.000 руб., вмѣсто 6.000 р. ежегодныхъ {Примѣчаніе "Сборника" И. Р. Ист. Общества,-- взятое, вѣроятно, изъ писемъ де-Мельяна.}.

   Затѣмъ, слѣдовало еще одно письмо императрицы, кажется, послѣднее,-- съ совѣтомъ не пріѣзжать больше въ Россію, климатъ которой ему, вѣроятно, не удобенъ.

   "Я получила, м. г., ваше письмо изъ Праги съ приложенной въ нему запиской. Я думаю, что такъ какъ время года теперь уже слишкомъ позднее, и вы не въ состояніи будете перенести суровый климатъ 60-го градуса, вы сдѣлаете очень хорошо, если не пріѣдете болѣе сюда. Относительно вашей записки я вамъ скажу, что по моему, чтобъ спасти Францію, остается сдѣлать одно -- это возстановить власть короля, для чего есть только одинъ путь -- оружіе. 100 тысячъ солдатъ и военный судъ, вотъ что вамъ нужно, чтобы не быть истребленными до основанія. Прощайте, будьте здоровы.

   "8 іюля 1792".

   Изъ Гамбурга, гдѣ, повидимому, онъ готовилъ изданіе своихъ сочиненій, де-Мельянъ писалъ къ гр. Зубову. Онъ просилъ Зубова сообщить ему, какъ принято было императрицей его "Введеніе въ исторію Россіи" -- нашла ли она заслуживающимъ этотъ трудъ вниманія, чтобы онъ продолжалъ его. По словамъ его, онъ "уже болѣе двухъ лѣтъ занимался единственно этимъ интереснымъ предметомъ, удостойте принять на себя ходатайство передъ императрицей, чтобы она соблаговолила извѣстить меня о своихъ намѣреніяхъ" -- т.-е., считаетъ ли она его силы отвѣчающими этому предпріятію... Но тутъ же рядомъ онъ сообщаетъ, что "только-что окончилъ сочиненіе о Франціи", которое желалъ посвятить гр. Зубову. Затѣмъ еще просьба: онъ желаетъ, чтобы императрица разрѣшила ему пріѣхать въ Россію для собиранія матеріаловъ, необходимыхъ для его исторіи,-- тогда, "не думая больше ни о чемъ, какъ только о спокойномъ концѣ жизни, слишкомъ неспокойной, я желаю, чтобы она оказала мнѣ величайшую милость -- не, то чтобы прибавила что-нибудь къ своимъ благодѣяніямъ, но -- чтобъ замѣнила пенсіонъ, который она мнѣ жалуетъ, небольшимъ уголкомъ, или же удостоила меня назначенія въ иностранныя державы. Есть много примѣровъ подобныхъ милостей, оказанныхъ иностранцамъ, и даже случается, что ея имп. величество при одномъ и томъ же дворѣ имѣетъ двухъ министровъ"... Онъ желалъ бы также видѣть своего сына. Въ постскриптѣ онъ высказываетъ опасеніе, не вкралось ли слишкомъ много ошибокъ переписчика въ сочиненіе, которое онъ послалъ императрицѣ...

   Не ясно, когда это письмо было писано,-- отвѣтъ на нѣкоторые вопросы былъ уже сдѣланъ въ послѣднемъ, приведенномъ выше, письмѣ императрицы. Зубовъ представилъ ей письмо де-Мельяна, и она сдѣлала на немъ помѣты (по-французски): относительно новаго пріѣзда въ Россію -- "онъ забылъ, что климатъ ему неудобенъ; но если онъ хочетъ видѣть сына, пусть молодой человѣкъ поѣдетъ къ нему въ Гамбургъ"; относительно ошибокъ въ рукописи -- "ихъ слишкомъ много для печати" {Это письмо въ "Р. Архивѣ", 1866, 450--458.}.

   Новѣйшій біографъ де-Мельяна, какъ мы видѣли, не весьма въ нему благосклонный, все-таки думаетъ, что планы де-Мельяна и собственныя ожиданія императрицы, желавшей, будто бы, панегирической исторіи своего царствованія, не состоялись главнымъ образомъ потому, что Екатерина видѣла въ немъ человѣка либеральныхъ мнѣній, склоннаго въ новой французской конституціи.

   "...Императрица въ Сенавѣ де-Мельянѣ видѣла почти демагога; по крайней мѣрѣ она предполагала у него идеи либерализма, которыя приводили ее въ такое негодованіе. Въ самомъ дѣлѣ она пишетъ Гримму, что не знаетъ, "не таковъ ли Сенакъ, какъ всѣ его друзья, демагогъ или роялистъ по своей прежней службѣ" {Нѣсколько упоминаній о де-Мельянѣ въ "Письмахъ имп. Екатерины II къ Гримму". Спб. 1878.}. Мы видѣли, какъ она осмѣивала де-Мельяна, просившаго себѣ титуловъ и отличій,-- подъ предлогомъ, что они "несовмѣстимы съ равенствомъ", установленнымъ во Франціи. Позволительно поэтому утверждать, что если императрица не сдѣлала Севану де-Мельяну лучшаго пріема, это было также и потому, что она угадала въ немъ друга конституціоналистовъ. Въ 1791 и 1792, единственными представителями французской монархіи были принцы.

   "Должно сказать наконецъ, что императрица не нашла въ Севанѣ де-Мельянѣ уступчивости характера я гибкости ума, которыя она считала необходимыми для составленія исторіи Россіи, гдѣ не однажды истина должна была бы быть пожертвована національной гордости".

   Послѣднее случается вѣроятно во всякой національной исторіи; но мы продолжаемъ думать, что не въ этомъ была главная причина охлажденія Екатерины къ писателю-эмигранту. Причина прежде всего была въ томъ, что Екатерина не нашла у него никакого серьезнаго отношенія къ дѣлу, которое онъ хотѣлъ на себя взять. Самъ де-Ларивьеръ замѣчаетъ: "Де-Мельянъ не давалъ себѣ никакого отчета въ трудностяхъ исполненія исторіи Россіи, для которой онъ сдѣлалъ путешествіе въ Петербургъ, и на свое предпріятіе онъ бросалъ только разсѣянный и скучающій взглядъ" {Стр. 352.},-- и въ самомъ дѣлѣ, въ концѣ концовъ для него это былъ только предлогъ для иныхъ честолюбивыхъ затѣй. Это именно и поняла имп. Екатерина,-- хотя и не тотчасъ; въ первое время, несмотря на "французскіе принципы", она еще надѣялась вразумить де-Мельяна относительно русской исторіи и пишетъ спеціально для него обширныя "Réflexions"; но въ концѣ концовъ она въ немъ разувѣрилась окончательно и нашла, что они не поняли бы одинъ другого, хотя бы "исписали цѣлые томы". Де-Мельянъ былъ образчикомъ самонадѣянности, которая развивалась у французовъ ХѴІІІ-го вѣка подъ вліяніемъ громкой славы французской "философіи", литературы, нравовъ,-- которые становились модою для всей Европы. Мы указывали, что Екатерина тѣмъ скорѣе могла охладѣть къ де- Мельяну, увидѣвъ эту черту характера, что уже имѣла подобные опыты, и только-что передъ тѣмъ такой прежній опытъ былъ воспроизведенъ въ Théâtre de l'Hermitage.

   Въ заключеніи, самъ де-Ларивьеръ въ особенности останавливается на этихъ свойствахъ де-Мельяна, расходясь съ благосклонными сужденіями Сентъ-Бёва.

   ..."Всѣ эти факты и впечатлѣнія побудили наконецъ Екатерину избавиться отъ этого навязчиваго посѣтителя и освободятъ себя отъ обѣщаній, которыя она ему сдѣлала {Это не совсѣмъ точно, какъ показываютъ н дальнѣйшія слова автора: пеней за нимъ оставалась до кончины императрицы,-- хотя и это было не обѣщаніе, а подарокъ по доброй волѣ.}. Даже удивительно, что императрица показала столько терпѣнія въ тѣмъ приставаньямъ, какими онъ ей надоѣдалъ. Она все-таки давала ему пенсію, нѣсколько разъ дѣлала подарки и помѣстила одного изъ ого сыновей въ коллегію иностранныхъ дѣлъ. Наконецъ она доставила ему всѣ матеріальныя и умственныя средства для составленія исторіи.

   "Сенакъ де-Мельянъ упрекалъ императрицу, что она не сдѣлала ему болѣе любезнаго пріема. Но какой же могъ быть пріемъ со стороны императрицы относительно иностранца, котораго она не призывала и который, въ теченіе трехъ разговоровъ съ нею успѣлъ только ей не понравиться? Эти два ума не могли согласоваться. Какъ скоро императрица это замѣтила, она превратила бесѣды, которыя не имѣли уже для нея ни привлекательности, ни цѣли, и которыя отъ постоянныхъ выпрашиваній становились скучными. Одно удивляетъ васъ: то, что Екатерина такъ долго снисходительно выслушивала этого навязчиваго человѣка и давно его не выпроводила. Это какъ будто позволяетъ думать, что она дорожила больше, чѣмъ хотѣла показать, исторіей своего царствованія ".

   Это послѣднее замѣчаніе опять не совсѣмъ намъ понятно: на "исторію своего царствованія" императрица безъ сомнѣніе перестала разсчитывать съ перваго личнаго знакомства съ де-Мельяномъ: ея снисходительность скорѣе можно объяснять простой деликатностью въ писателю и эмигранту, довольно замѣтному человѣку своего времени, который все-таки съ ея согласія пріѣхалъ въ Россію; ея снисходительность могла быть желаніемъ загладить эту свою ошибку.

   "Такимъ образомъ,-- говоритъ авторъ,-- приключенія Сенака де-Мельяна въ Россіи, въ 1791, можно во многихъ отношеніяхъ сравнить съ приключеніями Мерсье де-ла-Ривьера въ 1767. Жалкая неудача ихъ предпріятій создаетъ между ними поразительную аналогію.

   "Зная Сенака де-Мельяна и то, чего онъ искалъ, намъ трудно не похвалить Екатерину за ея твердость, за ея сопротивленіе и за ея мудрость. Сенакъ де-Мельянъ хотѣлъ заставить императрицу играть роль обманутой. Екатерина II съумѣла уклониться отъ этого, и такимъ образомъ этотъ инцидентъ сводится къ тому, что проектъ былъ разстроенъ и человѣкъ разоблаченъ".

-----

   Выше упомянуто, что послѣдніе годы де-Мельянъ доживалъ въ Вѣнѣ.

   Въ Государственномъ Архивѣ хранится пачка бумагъ, которыя нѣсколько освѣщаютъ это время его жизни. Здѣсь находятся письма де-Мельяна къ принцу де-Линь и особенно къ гр. А. Е. Разумовскому, тогдашнему русскому посланнику въ Вѣнѣ. Де-Мельянъ жилъ вѣроятно невдалекѣ отъ Разумовскаго, котораго называетъ своимъ "сосѣдомъ" -- съ разными почтительными эпитетами. Матеріальное положеніе было, кажется, очень стѣсненное. Разумовскій принималъ его, повидимому, любезно и иногда самъ навѣщалъ его,-- на языкѣ де-Мельяна, онъ удостоивалъ съ своего "Олимпа" спускаться въ его "скромную хижину" (humble cabane); но "хижина", которая обыкновенно полагается au rez-de-chaussée, находилась на этотъ разъ въ четвертомъ этажѣ.

   Изъ писемъ оказывается, что по смерти имп. Екатерины пенсія де-Мельяна была превращена; это вѣроятно поставило его въ очень трудное положеніе, и когда затѣмъ вступилъ на престолъ имп. Александръ и за границей прочли манифестъ, вспоминавшій объ имп. Екатеринѣ, друзья де-Мельяна поздравляли его, въ увѣренности, что возобновится и его пенсія. Пока, однако, этого не было, и де-Мельянъ усиленно проситъ гр. Разумовскаго о покровительствѣ; между прочимъ, онъ (по прежнему) готовъ былъ отказаться отъ пенсіи съ тѣмъ, чтобы ему единовременно уплачено было тридцать тысячъ рублей.

   Не знаемъ, была ли удовлетворена -- такъ или иначе -- эта послѣдняя просьба.

   По смерти де-Мельяна письма въ нему имп. Екатерины доставлены были его сыномъ имп. Александру въ 1803 г., и въ 1825 г. переданы въ Государственный Архивъ.

А. Пыпинъ.

"Вѣстникъ Европы", No 12, 1901