Лесевич Владимир Викторович - Денисовский казак Р. Ф. Чмыхало, его сказки и присказки

Денисовскій казакъ Р. Ѳ. Чмыхало, его сказки и присказки *).

*) Читано въ засѣданіи Отдѣленія Этнографіи Имп. Геогр. Общества 23-го декабря 1894 г. Образу сказокъ, приводимые ниже въ переводѣ, были читаны въ оригиналѣ.

Мм. гг.

Въ сообщеніи, которое я буду имѣть честь представить вашему вниманію въ сегодняшній вечеръ, я займусь характеристикою Денисовскаго сказочника, Родіона Ѳедоровича Чмыхала, портретъ котораго, сдѣланный извѣстнымъ художникомъ А. Н. Шильдеромъ, вы здѣсь видите, и прочту нѣсколько отрывковъ изъ сказокъ и присказокъ моего даровитаго земляка.

Задача моя обязываетъ меня прежде всего сказать нѣсколько словъ о той общественной средѣ, въ которой дѣдъ Чмыхало родился и состарѣлся.

Село Денисовка -- родина дѣда -- находится въ Лубёнскомъ уѣздѣ, Полтавской губерніи; оно удалено отъ городовъ, желѣзныхъ дорогъ, судоходныхъ рѣкъ, почтовыхъ путей, и даже какъ бы спряталось и отъ сѣти проселочныхъ сообщеній, пріютившись на излучинѣ маленькой рѣчки, оставляющей подходъ къ селу только съ одной стороны. Это-ли не укромное мѣстечко для сохраненія стародавняго преданія и всякаго фольклора? {Подъ фольклоромъ разумѣется общая совокупность народныхъ воззрѣній, какъ преданій переходящихъ изъ вѣка въ вѣкъ, изъ поколѣнія въ поколѣніе. Въ область фольклора такимъ образомъ входятъ всѣ повѣрья, суевѣрья, заиливанія, загадки, пѣсня, причитанья, сказки и т. п. Терминъ "фольклоръ" англійскаго происхожденія; онъ началъ входить въ употребленіе на континентѣ съ первыхъ годовъ прошлаго десятилѣтія и, въ настоящее время, можетъ считаться общепризнаннымъ.} Въ новѣйшее время, однако же, денисовскій консерватизмъ не устоялъ подъ вліяніемъ необходимости сношеній съ внѣшнимъ міромъ, и если денисовецъ и сохраняетъ еще стародавнюю простоту въ большей степени, нежели села, сравнительно болѣе бойкія, то все же нельзя не признать, что фольклоръ его убываетъ и убываетъ въ особенности въ той своей отрасли, которая предъявляетъ, преимущественно передъ другими, запросъ на таланты: убываетъ въ пѣснѣ и сказкѣ. Пѣвцы и сказочники у насъ, несомнѣнно, вымираютъ. А между тѣмъ, именно эти личности составляли до сихъ поръ тотъ слой крестьянскаго населенія, который по праву можетъ назваться интеллигентнымъ. У этого рода людей можно подмѣтить духовный интересъ, присущій ихъ жизни, и они никогда не поддаются засасыванью все плотнѣе и плотнѣе надвигающимся на насъ болотомъ лавочной практичности, захватившей уже многихъ, подававшихъ, въ молодые годы, богатыя надежды. Контингентъ книжныхъ людей, идущихъ на смѣну этой первобытной интеллигенціи, и очень еще слабъ численно, и далеко не въ такой степени овладѣлъ книжнымъ матеріаломъ, какъ старое поколѣніе сказкой или пѣснью. По этой причинѣ роль книжнаго интеллигента у насъ еще очень слаба и мало замѣтна.

Живя въ селѣ, нельзя не обратить вниманія на тѣ общія черты характера, которыя представляются обоими родами нашихъ интеллигентныхъ людей. Прежде всего бросается въ глаза контрастъ, замѣчаемый у тѣхъ и другихъ, при сопоставлены ихъ съ героями наживы: въ искусствѣ "купить-продать" интеллигентъ, разумѣется, слабъ, а потому заурядъ бѣденъ. Онъ то и дѣло завлекается въ сторону отъ практическихъ дорожекъ: то изъ-за пѣсни забываетъ о дѣлѣ, то, работая, поетъ, "чтобъ не плакать". Разумѣніе такихъ душевныхъ состояній интеллигента, конечно, недоступно для людей житейской практики. Отъѣвшійся кулакъ, погруженный въ свои разсчеты и мечты объ излюбленныхъ процентахъ, иной разъ проѣдетъ мимо такого мечтателя на своей сытой лошадкѣ и не замѣтитъ даже, что тутъ же, вдоль забора, плетется скромный человѣкъ съ вѣчно юнымъ увлеченіемъ въ тысячный разъ перепѣвающій свою любимую пѣсню, или мечтающій о царевнахъ, поджидающихъ на высокихъ башняхъ блещущихъ золотомъ богатырей, несущихся на летучихъ коняхъ, или, наконецъ, еще и еще передумывающій не легкій вопросъ о томъ, гдѣ правда: въ тѣхъ-ли книжкахъ, которыя утверждаютъ, что добро цѣнно само по себѣ, или, напротивъ того, въ тѣхъ, другихъ?..

Къ такого рода интеллигенціи принадлежитъ и "дидъ Чмыхало". Онъ и теперь помнитъ еще свыше тридцати сказокъ и присказокъ и умѣетъ разсказывать ихъ выразительно и изящно. "Дидъ Чмыхало" -- рослый, статный, красивый старикъ лѣтъ шестидесяти-пяти. Сказкамъ своимъ онъ выучился у отца еще въ юности. Если и отецъ его научился имъ въ этомъ же возрастѣ, то время это надо отнести за сто лѣтъ назадъ, т.-е. считать, что цѣлый вѣкъ уже сказки эти сохраняются въ родѣ Чмыхаловъ.

Родъ этотъ принадлежалъ когда-то къ числу богатыхъ казацкихъ родовъ Денисовки, но, значительно размножившись, онъ, въ новѣйшее время, не имѣетъ уже зажиточныхъ представителей. У нашего дѣда есть небольшой огородъ, хата и одна съ четвертью дес. пахатной земли. Вотъ и все состояніе, которымъ ему пришлось довольствоваться въ теченіе всей долгой его жизни. И что же? Дѣдъ не только умѣлъ прокормить себя и жену, оплачивать повинности, не дѣлать долговъ, поддерживать хозяйство, но еще умудрился сохранить здоровье, хорошую память и драгоцѣннѣйшее достояніе свое -- жизнерадостное, бодрое, настроеніе. На него любо посмотрѣть! Вотъ онъ идетъ съ длинной въ рукахъ палкой, вы и не подумаете, пожалуй, что онъ такъ старъ, развѣ бѣлая, какъ снѣгъ, борода выдастъ. Идетъ онъ прямо, твердо, не грузно, весело здороваясь со встрѣчающимися. Остановите его, заговорите съ нимъ о томъ, что входитъ въ сферу его вѣдѣнія, и онъ сейчасъ уже обнаружитъ свою смѣтливость, свой свѣтлый умъ, свое пониманіе жизни и знаніе людей и, сверхъ всего, вы увидите въ немъ поэта,-- "поэта въ душѣ", вѣчно-юнаго и живого и нисколько не дремлющаго, подобно тому поэту, который, будто бы, живетъ во всѣхъ насъ, если вѣрить Альфреду Мюссэ. Сколько простоты, искренности, свѣжести въ этомъ "приподнятомъ" тонѣ жизни, о которомъ иногда болтаетъ "культурная чернь", но который таится въ душѣ этого представителя истинной интеллигенціи, обладателя зачаточнаго, но все же несомнѣннаго, дара отторженія отъ обыденной житейской пошлости.

"Жизнь прожить -- не поле перейти"! И дѣдушкѣ нашему, конечно, доводилось переживать испытанія, которыя ему не легко было преодолѣть, и вспоминать о которыхъ подъ старость, наединѣ съ своею бабою, куда какъ должно быть не сладко. Дѣтей онъ потерялъ уже давно; племянники его, хотя и не говорятъ ему, какъ здѣсь сплошь и рядомъ бываетъ: "пора вамъ, дядьку, помирать: вы щось-то дуже зажылысь!" -- все же, однако, не оказываютъ ему той помощи, которой онъ вправѣ ожидать отъ наслѣдниковъ его имущества, и, во всякомъ случаѣ, не скрашиваютъ ему жизни; попытка обзавестись "прыймакомъ" окончилась горькой неудачей... Все это въ несложной жизни дѣда является не мелочью; но обо всемъ этомъ онъ вспоминаетъ съ тихою грустью, примиренно, благодушно. Надняхъ еще онъ купилъ досокъ для своего гроба, и мысль о смерти не смущаетъ его.

Не послѣднее мѣсто въ выработкѣ такого настроенія играли у нашего дѣда поэзія его сказокъ и обильный запасъ здраваго смысла и* юмора его присказокъ. Присказки и сказки въ достаточной для условій его существованія степени помогали ему смотрѣть сверху внизъ на житейскую сутолоку, происходившую передъ его глазами, и оцѣнивать ее скорѣе съ презрительнымъ добродушіемъ, нежели съ горечью. Онъ знаетъ къ тому же, что и въ этомъ узкомъ, сѣромъ Денисовскомъ міркѣ внѣшній успѣхъ не проченъ. Его скромное міросозерцаніе было достаточно для его незатѣйливаго обихода, и оно не обмануло его. Представляя собою олицетвореніе торжества нравственной силы, опиравшейся на самыя скудныя средства, дѣдъ доживаетъ свой вѣкъ со всепримиряющею улыбкою на устахъ; и благо ему, что дожить ему не доведется до того времени, когда борьба могла бы оказаться ему не подъ силу! Кто придетъ на помощь тогда къ другимъ, ему подобнымъ? А дѣдъ нашъ, который по таланту, уму, чуткому чувству, является цѣлымъ кладомъ потенціальныхъ силъ, можетъ еще сойти въ могилу оптимистомъ. Судьба поскупилась приложить ему еще кое-что; да и расщедрится ли она и для грядущихъ поколѣній такихъ же Чмыхаловъ? Приложить ли она имъ -- не говорю ужъ землицы нѣкоторую толику -- но еще и къ ихъ прирожденному духовному достоянію наслѣдственное достояще человѣчества: искусство, литературу. науку!.. Да, науку, и именно "научную науку", какъ любятъ теперь иронизировать;-- именно: "научную", т.-е. истинную, не фальсифицированную, ту, которая, вмѣсто единоличнаго опыта, этого "пошлаго опыта", по мѣткому выраженію Некрасова, даетъ всю совокупность родоваго опыта, всю сумму духовнаго наслѣдія исторіи, и даетъ его всѣмъ, являясь къ нимъ не убогой и загнанной.

Дѣдъ Чмыхало, по всей вѣроятности, имѣетъ много общихъ чертъ съ тою старухою изъ Нидерцверна, которая разсказывала Гриммамъ свои сказки: онъ тоже несомнѣнно сознаетъ, что даромъ его надѣленъ не всякій: ему очевидно, что многіе ровно ничего не могутъ удержать въ памяти связно; и онъ также разсказываетъ, осмысленно, аккуратно, съ оживленіемъ и съ явнымъ увлеченіемъ своимъ разсказомъ. Точно такъ же онъ, вслѣдъ за плавной и слитной передачей какой-нибудь сказки, можетъ опять повторить ее медленно, слово за словомъ, отъ начала до конца. Записывать за нимъ при такой передачѣ такъ же легко, какъ подъ диктовку. И у него, наконецъ, какъ и у разсказчицы Гриммовъ, память твердая, удерживающая полностью всѣ подробности изложенія. Въ послѣднемъ свойствѣ этомъ я могъ убѣдиться, сравнивая мои записи 91 года съ его разсказами нынѣшняго: ничто не оказалось измѣненнымъ или извращеннымъ, вплоть до мельчайшихъ подробностей. Отмѣтить дарованіе нашего дѣда только этими чертами было бы однако же недостаточно. Надо послушать, какъ онъ. разсказываетъ. чтобы по достоинству оцѣнить его талантъ. Слѣдя за его плавной, выразительною и не монотонной рѣчью, трудно и представить, что передъ вами неграмотный человѣкъ, обитатель захолустья, далекій отъ книжнаго міра, никогда въ жизни не слыхавшій ни сколько-нибудь добропорядочнаго чтенія, ни путемъ сказанной проповѣди. По унаслѣдованіи отъ "батька", да по собственному чутью и разумѣнію, постигъ онъ это, недоступное другимъ искусство,-- цѣлесообразную интонацію, своеобразную жестикуляцію,-- все, что дѣлаетъ его оригинальнымъ и интереснымъ. Сказка въ устахъ нашего дѣда развертывается передъ слушателемъ свободно, натурально; это не заученный наизусть урокъ, а вдохновенная импровизація, своего рода поэтическій бредъ. Только вкладывая душу въ свое повѣствованіе, можетъ онъ держать въ напряженіи вниманіе всякаго слушателя и заставлять его интересоваться такимъ содержаніемъ, которое въ Денисовкѣ людямъ житейской практики представляется ребяческимъ, а внѣ Денисовки можетъ остановить только вниманіе этнографа.

Чмыхало, какъ я имѣлъ уже случай замѣтить, разсказываетъ волшебныя сказки и бытовыя присказки. Въ его сказкахъ, какъ и во всѣхъ другихъ этого же рода, волшебныя лица и ихъ волшебныя дѣйствія выступаютъ и развертываются на фонѣ мѣстной бытовой обстановки. Кромѣ того, сказки перемежаются иногда эпизодами заурядными, и мѣстный колоритъ выступаетъ при этомъ еще ярче; присказки же сплошь рисуютъ мѣстныя бытовыя картины, большею частью, изъ недавняго прошлаго. Изложеніе волшебныхъ эпизодовъ опять во всемъ подобно изложенію ихъ во всякихъ народныхъ сказкахъ: оно просто, сжато, неколоритно и нерѣдко сводится на перечень совершаемыхъ дѣйствій, съ повторительнымъ отнесеніемъ событій то къ прошедшему, то къ будущему времени. Рѣчи дѣйствующихъ лицъ почти сплошь держатся этой же схемы, и крайне рѣдко заключаютъ въ себѣ слабо выраженныя индивидуальныя черты. По содержанію, сказки Чмыхала примыкая, какъ то само собою разумѣется, ко всесвѣтному сказочному фольклору, представляютъ довольно значительный я разнообразный запасъ типичныхъ инцидентовъ. Если мы примемъ классификацію инцидентовъ Джорджа Гомма, изложенную въ его "Handbook of Folklore", то на 70 инцидентовъ, значащихся въ спискѣ Гомма, на долю Чмыхала приходится 14. Инциденты эти комбинируются у нашего сказочника весьма неравномѣрно. Изъ 17 его сказокъ, 8 представляютъ развитіе какого-нибудь одного инцидента, а именно: совершенія подвиговъ для добыванія невѣсты и царства, исполненія пророчества, побѣды надъ великаншей, бѣгства отъ колдовства, услугъ звѣрей пособниковъ, убійства чудовища (типъ Персея и Андромеды), подвиговъ 12 богатырей и торжества загнаннаго члена семейства (типъ Синдереллы, или точнѣе, Синдереллуса). Двѣ сказки даютъ комбинаціи инцидентовъ по два: таковы: сказка о трехъ братьяхъ -- въ первой части развиваетъ тему о человѣкѣ, поднимающемся на небо по бобовому стеблю, а во второй -- вращается вокругъ идеи отрозненной отъ тѣла души, пребывающей сперва въ животномъ, а потомъ въ деревѣ, по типу египетской сказки о Битіу и Анупу. Самая сложная сказка -- сказка "Про Орла", совмѣщающая 4 инцидента: отдача новорожденнаго дьяволу, приключеніе съ дѣвицами-лебедями, волшебное бѣгство отъ преслѣдованія людоѣда и потеря сокровища (типъ Аладина). Скудость наличныхъ собственныхъ именъ въ сказкахъ Чмыхала доходитъ почти до полнаго отсутствія ихъ. Кромѣ нѣкоторыхъ обычныхъ именъ, произвольность которыхъ отмѣчаетъ въ разсказѣ самъ сказочникъ, во всѣхъ 17 сказкахъ встрѣчается только три имени: казакъ Мамарыга, Камнянка Голова и названіе летучаго коня казака Мамарыги -- Гиверь. Переходною ступенью отъ волшебныхъ сказокъ къ бытовымъ повѣствованіямъ, называемымъ самимъ повѣствователемъ присказками, можно счесть разсказъ "Про Золотую Гору", разрабатывающій тему "СиндбадаМореплавателя" изъ "Тысячи и одной ночи" и этимъ путемъ восходящій, быть можетъ, къ египетской сказкѣ о кораблекрушеніи изъ извѣстнаго "Сборника" Масперо. Повѣствованіе о Золотой Горѣ такъ обильно перемежается реалистическими эпизодами, живо рисующими народный бытъ, что въ доброй половинѣ оно представляется уже вполнѣ подходящимъ подъ типъ присказокъ. Изложеніе присказокъ, сравнительно съ изложеніемъ сказокъ, полнѣе, разнообразнѣе, цвѣтистѣе, игривѣе; разсказчикъ не довольствуется здѣсь голыми схемами, а явно стремится къ художественной рисовкѣ окружающей его жизни. Въ этомъ отношеніи присказки особенно интересны.

Что касается языка сказокъ Чмыхала, то языкъ этотъ далеко отходитъ отъ чистоты народнаго и приближается къ жаргону отставныхъ солдатъ и писарей. Художественная сторона сказокъ, особенно же присказокъ, много страдаетъ отъ этого неизящнаго, и, притомъ, еще и крайне неровнаго, языка. Быть можетъ, на немъ отразилось то обстоятельство, что отецъ нашего разсказчика служилъ погонцемъ въ 1812 году и провелъ годъ или болѣе въ Великороссіи; быть можетъ, онъ является результатомъ охватившаго и дѣда современнаго стремленія перекраивать рѣчь на панскій ладъ,-- стремленіе, усердіе котораго доходитъ до того, что слово "винцо" превращается въ "вонцо". Я старался самымъ тщательнымъ образомъ сохранить всѣ особенности дѣдовой рѣчи, хотя и дѣлалъ это тѣмъ съ большимъ сожалѣніемъ, что самъ дѣдъ въ разговорномъ языкѣ держится гораздо ближе къ народу, чѣмъ въ языкѣ своихъ повѣствованій. Впрочемъ, замѣтить надо, что въ обоихъ случаяхъ онъ все же-таки произноситъ слова въ перемежку на разные лады и никогда не настаиваетъ ни на томъ, ни на другомъ, такъ что, по временамъ, вслушиваясь въ капризные переходы отъ "хлибъ" къ "хлѣбъ" и отъ "ністы" къ "кушать", начинаешь невольно думать: ужъ спроста ли это? и такъ и ждешь, что, выслушавъ замѣчаніе, онъ готовъ и съ своей стороны замѣтить: "про мене, хочъ хлибъ, хочъ хлѣбъ, абы винъ у насъ бувъ" (по мнѣ, хоть хлибъ, хоть хлѣбъ, лишь бы онъ у насъ былъ.).

Переходя теперь къ образцамъ изложенія сказокъ Чмыхало, я сперва приведу вамъ два-три отрывка изъ сказки "Про Золотую Гору".

Купеческій сынокъ Ванька отправляется съ своимъ дядею на корабляхъ въ чужую страну. Покончивъ дѣла, дядя отпускаетъ племянника въ городъ и даетъ ему триста рублей для того, чтобы тотъ купилъ себѣ что-нибудь на память.

"Побѣжалъ онъ главною улицею, версту бѣжалъ. Пяти-этажные дома стоятъ, и лѣстницы снизу до самаго верху. Наверху играютъ дамы на гитарахъ, на гармоніяхъ, въ ладоши хлопаютъ:-- "сюда, господа купцы!". Онъ подбѣжалъ, посмотрѣлъ на лѣстницу и поскакалъ туда. Поздоровался тамъ со всѣми за руку.-- "Какъ бы намъ, господинъ купчикъ, познакомиться? Садитесь, выпьемъ винца стаканчикъ!" -- Сажаютъ его за столъ; онъ садится. Наливаютъ, онъ пьетъ.-- "Выпивайте для смѣлости весь!".-- Онъ выпилъ весь. Черезъ минуту со стула упалъ. Они взяли вынули изъ кармана деньги, его самого въ попонку, въ конскую, обвернули, вынесли за городъ въ оврагъ, куда вывозятъ навозъ, туда бросили и пошли себѣ.

"Дядя ждетъ племянника; вотъ уже и время прошло, пора и отправляться, а нѣтъ племянника. Еще часа три подождалъ. Проспался Ванька въ томъ навозѣ, встаетъ; штаны обтеръ,-- гайда, скорѣе къ [дядѣ. Прибѣгаетъ.-- "Гдѣ ты, Ванька, былъ? Что долго такъ замѣшкался. Вотъ ты и молодецъ, а не хорошо сдѣлалъ, что долго такъ былъ".-- "Дядя", говоритъ Ванька, "я выторговалъ такую штуку, что въ нашемъ царствѣ ея нѣтъ. Триста рублей далъ задатку, а еще, дядя, дайте пятьсотъ рублей".-- Вынимаетъ дядя деньги, даетъ:-- "только не медли!".-- "Нѣтъ, отвѣчаетъ, не буду. То было долго, потому что сторговывался, а теперь сторговался; деньги отдамъ, сразу возьму и приду".

"Взялъ деньги, побѣжалъ тою самою улицею, что и тогда бѣжалъ. Въ тѣхъ пятиэтажныхъ домахъ тогда были игры, а теперь еще почище; зовутъ: "сюда, сюда, купчики!" -- и въ ладоши плещутъ. Онъ подбѣжалъ и поскакалъ, какъ зайчикъ, вверхъ по лѣстницѣ. Прибѣжалъ, поздоровался со всѣми за руку. Просятъ: "садитесь, господинъ купчикъ, къ намъ, за столъ". Сѣлъ, подносятъ ему стаканчикъ винца.-- "Выпейте, господинъ купчикъ, для смѣлости; можетъ попляшете, что-ли?" Черезъ минуту времени -- упалъ онъ со стула на землю. Вытащили у него деньги, завернули его въ попону и выкинули въ оврагъ, въ навозъ.

"Дядя ждетъ -- не дождется; часы проходятъ, нѣтъ Ваньки, посылаетъ приказчиковъ,-- не нашли. Часовъ пять еще подождалъ; подъ вечеръ уже дѣло идетъ. Перекрестился и отправился въ путь-дорогу".

Ванька остается въ чужомъ городѣ, и послѣ ряда приключеній, схожихъ съ приключеніями "Синдбада-мореплавателя" изъ "Тысячи и одной ночи", дѣлается обладателемъ несмѣтнаго количества драгоцѣнныхъ камней и золота. Нагрузивъ свои сокровища на телѣги, Ванька возвращается въ городъ. "Подъѣзжаетъ къ городу и думаетъ: "куда я спрячу такую дорогую вещь? Я не этого царства, у меня нѣтъ здѣсь никакого пристанища".

"Верстъ за двадцать не доѣзжая до города, онъ свернулъ въ сторону; тамъ была столбовая дорога, шедшая изъ другого города; онъ миновалъ эту дорогу, а тамъ, черезъ версту разстоянія, лѣсъ, оврагъ. Взялъ онъ да и подъѣхалъ къ тому оврагу, опрокинулъ въ него всѣ возы, полѣзъ туда, сгребъ все въ одну кучу, прикрылъ его сорной травой, землей обложилъ, лопухами, чтобы не видно было, какъ сіяетъ. Въ карманы взялъ какихъ-нибудь милліоновъ пятнадцать, потомъ сѣлъ на телѣгу и поѣхалъ въ тотъ же самый городъ. Пріѣхалъ въ городъ, лошадей и телѣги распродалъ, купилъ себѣ купеческую одежду и расхаживаетъ по городу, размышляя своею головою: "какъ бы мнѣ все это золото и драгоцѣцные камни въ сяое царство доставить?". Думаетъ, никакъ не выдумаетъ. Ходилъ онъ такъ, ходилъ, зашелъ въ кабакъ. Въ кабакѣ -- солдатъ старый, вчера выпилъ много, а сегодня нечѣмъ опохмѣлиться, и такъ ему съ похмѣлья не хорошо. Купецъ ходитъ, руки заложа, и спрашиваетъ", "что, солдатъ, вчера выпилъ много, а сегодня нечѣмъ опохмѣлиться?" -- "Точно, вчера много было, господинъ купчикъ, говоритъ солдатъ, а сегодня, хоть бы рюмочку...-- нѣтъ!" -- "Подай, кабатчикъ, восьмушку водки этому солдату", кричитъ купецъ. Кабатчикъ подноситъ. Выпилъ служивый.-- "Подай закуски!" -- Подали, закусилъ.-- "Ну, благодарю васъ, господинъ купчикъ, что вы меня немножко подкрѣпили!" -- "Что, на мѣстѣ теперь твоя душа?" спрашиваетъ купецъ.-- "Нѣтъ еще, не совсѣмъ на мѣстѣ!" говоритъ.-- "Подай еще восьмушку!" -- Подалъ кабатчикъ. Выпилъ солдатъ, закусилъ.-- "Ну, благодарю покорно, господинъ купчикъ, подкрѣпили!" -- "Что стала на мѣстѣ твоя душа?" спрашиваетъ купчикъ.-- "Нѣтъ, отвѣчаетъ, если бы третья посерединкѣ, то тогда какъ разъ на мѣсто бы стала!" -- "Ну, подай, кабатчикъ; третью!" -- Подалъ онъ и третью.-- "Ну, что? Подкрѣпился ли, служивый?" -- "Благодарю, господинъ купчикъ, теперь какъ разъ на мѣстѣ моя душа!" -- "Подай же закуску, кабатчикъ, жареную утку, да булку".-- Подалъ утку жареную и булку.-- "Ну, кушайте теперь, господинъ служивый; выпили, такъ кушайте!" -- "А вы почему не кушаете?" -- "Я, отвѣчаетъ, уже позавтракалъ".-- "Ты, говоритъ купецъ, солдаты Есть у тебя тутъ сыновья, или дочери, или братья?" -- "Нѣтъ, говоритъ, я одинъ какъ перстъ. Отслужилъ царю двадцать пять лѣтъ, а теперь какъ пришелъ, лѣтъ пятнадцать живу въ городѣ, а нѣтъ у меня ни кола, ни двора".-- Ходитъ купчикъ по избѣ, руки назадъ заложилъ, и грустный такой. Служивый и говоритъ: "вы меня подбодрили, а сами что-то печальны!" -- "Я, говоритъ, твоему горю помогъ, а ты моему не поможешь!" -- "Разскажите, господинъ купчикъ, признайтесь, можетъ я и помогу".-- "Нѣтъ, не поможешь".-- "А можетъ я такой, что и могу помочь. Говорите, что такое?" -- "Выйдемъ, служивый, изъ кабака, я тогда разскажу".-- Вышли, сѣли подъ заборомъ.-- "Я, говоритъ, такого-то царства купецъ, у меня есть золото и драгоцѣнные камни; въ томъ царствѣ ихъ нѣтъ; какъ бы доставить ихъ въ то царство?" -- "Я буду вамъ говорить, а вы слушайте: дѣло это или не дѣло? Пойдите вы въ думу и позовите священника, и пусть вамъ позволятъ выстроить часовню на томъ самомъ мѣстѣ, на столбовой дорогѣ; вы скажите, что вамъ приснился сонъ, чтобы тутъ собирать на церковь деньги. А меня наймете эти деньги собирать, и скажите, что сразу положите тысячи двѣ, или три; а что я соберу, то и пойдетъ на вашу же церковь. А тамъ, около оврага, я буду дѣлать кирпичи и въ середину буду класть драгоцѣнные камни и золото. А тамъ какъ-нибудь эти кирпичи вы въ ваше царство и доставите".

Проектъ солдата принятъ и осуществляется: солдатъ работаетъ, а Ванька ходить по городу, прислушивается я узнаетъ о такомъ происшествіи:

"Того царства купецъ замотался. Двѣнадцать кораблей у него съ матросами. Изъ казны, да у купцовъ много денегъ взялъ, и не расплачивается, такъ оцѣнка будетъ такого-то числа. Онъ выслушалъ все про это и сталъ держать въ памяти. Подходитъ то число. Съѣхались купцы со всего царства на оцѣнку. Какъ стали оцѣнивать: одинъ даетъ столько-то милліоновъ, а другой даетъ столько-то милліоновъ. Мало, одинъ разъ крикнули и другой; "кто больше?" -- Ванька говорить: "я чужого царства, можно ли мнѣ прибавлять?" -- "Можно, ничего хоть и изъ чужого царства, лишь бы больше!" -- "Я столько-то даю милліоновъ",-- сказалъ онъ. Какъ крикнули: "кто больше?" -- Никто не отзывается. Тогда въ ладоши хлопнули, въ барабанъ забили, деньги отсчитали и за нимъ осталось.

"Купецъ былъ кругомъ въ долгахъ; люди у него несчастные, не допивали, не доѣдали, какъ мертвецы стали.-- "Я", говоритъ Ванька, "васъ, господа, поправлю".-- "Слава Богу! У насъ былъ и плохой хозяинъ, а мы его слушали, а если вы хорошій будете, то намъ еще и лучше будетъ".

Нагружаетъ Ванька пріобрѣтенные такимъ образомъ корабли кирпичомъ и отплываетъ на свою сторону. На пути онъ встрѣчаетъ дядю, продолжающаго на своихъ корабляхъ прежнюю торговлю. Ванька предлагаетъ стать на якорь всѣмъ и дня три попировать вмѣстѣ. Дядя соглашается. Ванька и говоритъ: "я отпускаю свое продовольствіе на трое сутокъ своимъ и вашимъ матросамъ".-- Дядя и говоритъ: "гдѣ ты разбогатѣлъ? Хоть бы своимъ было у тебя, что ѣсть!" -- "Я, дядя", отвѣчаетъ Ванька, "не богатый, а щедрый".-- Дядя и разспрашиваетъ: "гдѣ ты нажилъ это все, откуда ты эти корабли взялъ?" -- "Дядюшка", говоритъ онъ, "вы меня бросили, такъ Богъ мнѣ это далъ".-- "Почему, Ванька, Богъ мнѣ не даетъ, когда я вотъ уже лѣтъ тридцать ѣзжу за товарами, а какъ тебѣ такъ Богъ и далъ?" -- "Потому", говорить, "что вы, дядюшка, стары, грѣшны, матросовъ обижаете, людей обманываете, вотъ вамъ Богъ и не даетъ, а я человѣкъ молодой, никого не обманываю, такъ мнѣ Богъ и далъ".

Попировали.

-- "Ну, кдкіеже у тебя, Ванька, товары?" -- "Я везу, дядюшка",-- говоритъ, "кирпичъ".-- "Ты, послѣ этого, не купчикъ", говоритъ дядя, "а первый дуракъ! У твоего отца столько кирпичу, что некуда и дѣвать, а ты везешь еще кирпича!" -- "Можетъ быть, дядюшка, я поставлю себѣ конюшню, или что нибудь такое. Ужъ не брошу, если везу".

"Поговорили, потомъ снялись съ якоря и поѣхали въ свое царство.

"Проѣхали сутокъ трое, доѣхали до вороговъ, до.каменныхъ;-- стали. Тутъ нужно бросать лукавому гостинцы, а то лукавый кораблей не пропуститъ. Завязываетъ дядя въ платокъ, въ шелковый, гостинцы лукавому и говоритъ: "я и за тебя положу, а то у тебя нечѣмъ заплатить".-- "Я", говоритъ, "какой товаръ везу, такой ему въ зубы и дамъ, такъ и пройду".-- "Не пройдешь! Изъ за тебя и мои корабли лукавый побьетъ камнями".-- "Нѣтъ", говоритъ, "не побьетъ. Вы", говоритъ, "спрячьте свои товары, а я за васъ брошу два кирпича, да за себя два, а за тѣ два кирпича, которые я за васъ кину, дайте подписку, что дона заплатите мнѣ то, что они стоятъ".-- "У меня нѣсколько милліоновъ кирпича дома, мы когда пріѣдемъ, ты и возьмешь".-- "Возьму ли, нѣтъ ли, а дайте подписку!" -- Онъ и далъ подписку. Взялъ онъ два кирпича, въ платокъ завязалъ, и въ другой платокъ два, и кинулъ за себя я за дядю лукавому на порогахъ. Тогда пошли корабли сразу такъ тихо и хорошо, просто чудо.

"Поплыли; трое сутокъ плыли. Подъѣзжаютъ къ своему царству. Проѣхали еще сутокъ двое. Подъѣхали къ пристани противъ царскаго дворца. Тогда закинули якори, дядя и говоритъ: "теперь пойдемъ къ царю, понесемъ ему гостинчикъ. У тебя, племянникъ, нѣтъ гостинчика: ты лукавому за меня заплатилъ; а теперь я возьму гостинцы для царя, себѣ и тебѣ, въ платокъ завяжу, да и отдамъ".-- "Нѣтъ, дядя, я съ какими товарами ѣду, такими и царя буду дарить, а вашего не хочу".-- "Ты меня осрамишь", говоритъ дядя; "какъ же будешь ты царю кирпичъ дарить?" -- "Съ какими товарами ѣду, такими и царя буду дарить!"

"Положилъ дядя свой товаръ въ платокъ, въ шелковый, а племянникъ два кирпича положилъ въ свой платокъ. СЬлй на маленькую лодочку и поѣхали къ пристани. Наняли извозчика и поѣхали къ царю. Пріѣхали къ царю, "ходятъ въ комнаты, здороваются. Спрашиваетъ царь у стараго купца: "что это за купчикъ, что-я его не видалъ еще?" -- "Это мой племянникъ", Говорить дядя. Кланяется старый купецъ, даетъ гостинецъ. Принимаетъ царь гостинецъ, кладетъ на столъ. Потомъ кланяется племянникъ, даетъ царю гостинецъ. Царь пришелъ въ (смущеніе, увидя кирпичъ, да дѣлать нечего -- надо принятъ. Взялъ царь, положилъ на столь, отвернулся. Племянникъ протягиваетъ руки, кланяется, даетъ другой кирпичъ. Царь протягиваетъ руки, а этотъ норовить такъ, чтобы уронить на полъ. Выпустилъ: кирпичъ упалъ на полъ, разбился, драгоцѣнные камни раскатились, стали играть, комната вся засіяла! Перестали Камни играть, утихли; тогда собрали ихъ на тарелку, на каменную; и положили На Столъ. Тогда царь обрадовался и молодого купца поцѣловалъ въ голову: "вонъ я", говорить, "какъ и царемъ сталъ, такъ не видѣлъ, чтобы такія дорогія вещи привозили въ мое царство!" -- Бывало, когда принесутъ купцы гостинцы, такъ царь принимаетъ ихъ не больше, какъ три часа, а этихъ купцевъ трое сутокъ держалъ: пили они съ нимъ и пировали.

"Поблагодарили царя, отправляются на свои корабли. Дядя вышелъ уже изъ комнатъ во дворъ, а племянникъ въ комнатѣ остался.-- "Позовите", говоритъ, "дядю въ комнаты. Онъ далъ мнѣ росписку, сколько онъ мнѣ денегъ долженъ".-- Позвали.-- "Это я", говорить, "вернулъ васъ, потому что вы дали мнѣ росписку, сколько вы мнѣ денегъ должны".-- "Это", говоритъ, "дѣло пустячное!" -- "Нѣтъ, не пустячное!" -- Беретъ росписку, даетъ царю. Посмотрѣлъ царь, что за дядю кинулъ онъ лукавому два кирпича, а въ тѣхъ кирпичахъ тридцать два драгоцѣнныхъ камня; потребовалъ царь счетчиковъ изъ Синода, десять человѣкъ; и. стали они считать на счетахъ. Какъ стали они щелкать, такъ часовъ семь щелкали".

Результатомъ этого "щелканья" оказалась такая задолженность дяди племяннику, что царь присудилъ послѣднему все дядино имущество. Дядя мстить вслѣдъ затѣмъ Ванькѣ измѣнническимъ нападеніемъ на его корабли. Матросовъ избиваютъ, драгоцѣнности грабятъ, а Ваньку съ отрубленными руками я ногами оставляютъ на необитаемомъ островѣ. При помощи ворона-пособника Ванька исцѣляется чудодѣйственной росой и затѣмъ слѣдуетъ обычный сказочный конецъ: полное его торжество, супружество на царевнѣ и воцареніе.

Для ознакомленія съ присказками дѣда Чмыхала я приведу два отрывка: первый -- изъ разсказа о двѣнадцати разбойникахъ, второй -- изъ анекдота "про Феська и его пана".

Нѣкій парень, натолкнувшись случайно въ лѣсу на пристанище шайки разбойниковъ, вздумалъ овладѣть всѣмъ ими награбленномъ добромъ, разъигравъ передъ ними комедію приготовленія _къ людоѣдскому пиршеству. Онъ уговаривается объ этомъ со своимъ хозяиномъ, который соглашается ему помочь, и парень, запасшись колоссальными треногами, громаднымъ котломъ. и вырытымъ на сосѣднемъ кладбищѣ мертвымъ тѣлецъ, окончательно устанавливаетъ въ разговорѣ съ хозяиномъ такую программу ихъ совмѣстныхъ дѣйствій: "смотри., чтобъ ты меня дядюшкой называлъ и по отчеству: или Ивановичемъ, или Никитичемъ, или какъ-нибудь этакъ! Чтобъ такъ ты меня и звалъ. Какъ пріѣдемъ на мѣсто, такъ я попрошу, чтобъ насъ пустили -переночевать. Ты. воловъ. выпрягай, а, я лягу отдыхать. Будешь ты треноги снимать и развѣшивать -- кашу варить. И меня будешь все спрашивать: Иванъ, да по батюшкѣ!"

"Поговорили. Пошелъ Иванъ лѣсомъ, а хозяевъ за нимъ поѣдалъ. Подъѣжаютъ къ разбойникамъ. Разбойники въ ту пору позажигали большія восковыя свѣчи и сѣли ужинать. "Здорово, господа!" этотъ кричитъ. "Благословите и намъ тутъ переночевать!" -- "Ночуйте! Что намъ надо, то само въ руки и лѣзетъ!" -- Тотъ легъ на бокъ отдыхать, а этотъ выпрягаетъ воловъ. Выпрягъ воловъ, привязалъ. "Ванька Григорьевичъ!" зоветъ хозяинъ. "Будемъ ужинъ варить, или не будемъ?" -- "Какъ? Ты не знаешь? У насъ шкура болитъ; ѣсть хочется!"

"Двѣнадцать разбойниковъ сѣли ужинать и свѣчи уже зажгли. Они и говорятъ: "Господа, не трудитесь. Вотъ у насъ кашицы останется, такъ и вамъ будетъ".-- "Поминайте отца своего вашей кашей! Мнѣ вашего котелка разглядывать не приходится!"

"Хозяинъ разставляетъ треноги. Тѣ положили ложки и посматриваютъ, зачѣмъ такія большія треноги и съ цѣпью. Нацѣпляетъ котелъ. Наливаетъ имъ бочки воды въ котелъ. "Будешь полный варить, дядюшка Ванька Григорьевичъ, или не полный?" кричитъ хозяинъ.-- "Ты, подлецъ, что спрашиваешь! Ты знаешь, что этотъ котелъ намъ маловатъ!" Тогда онъ налилъ полный, какъ разъ въ уровень съ краями. "Бери топоръ, и давай рубить осину на дрова". Нарубилъ дровъ много. Зажигаетъ куль соломы. Куль занялся славно... Мелкихъ дровецъ, что взялъ изъ дому, на растопку бросилъ. Осины наложилъ большую кучу. Загорѣлось; такъ сильно горитъ, что и Боже мой! Разбойники и ложки побросали,-- смотрятъ, какъ горитъ. Снимаетъ мертвеца съ воза, взялъ за волосы и вертитъ передъ огнемъ надъ котломъ. Разбойники испугались и говорятъ: "видишь, они людей ѣдятъ!" -- А этотъ вертитъ надъ котломъ за волосы да и говоритъ: "дядюшка, этотъ баранъ худой!" -- "А развѣ ты не видишь, гдѣ сытый! Вонъ въ красной рубашкѣ, у котораго усы какъ прутья,-- тотъ сытый: вотъ того", говорить, "бери, да и въ котелъ!" А племянникъ какъ схватится, да къ нимъ, а они -- бѣжать. Этотъ кричитъ: "перенимай, лови!" Разбойники убѣжали. Все бросили, только съ одними своими душами и убѣжали".

Перейдемъ теперь къ послѣднему изъ разсказовъ нашего дѣда -- къ присказкѣ "про Феська и его пана".

Одному пану донесли, что крѣпостной мужикъ его Феська сидитъ въ кабакѣ, пьетъ водку и позволяетъ себѣ говорить нѣчто такое, что, по мнѣнію доносчиковъ, не отзывалось благонамѣренностью, а именно: "что онъ своего пана не боится, Богу не вѣрить".

Панъ, само собою разумѣется, требуетъ неблагонамѣреннаго Феська къ себѣ.

-- "Почему это ты говоришь, что ты меня не боишься?^ спрашиваетъ панъ.-- "А что же, панъ, мнѣ васъ бояться? Развѣ вы", говоритъ, "волкъ? Я вамъ, панъ, оброкъ отдалъ, три дня отбылъ, а эти три дня мои, теперь я вольный. Такъ я васъ и не боюсь!" -- "Хорошо; право, молодецъ Феськб! Ты оброкъ отдалъ и три дня отбылъ. А почему же ты говоришь, что Богу не вѣришь?" -- "Въ четвергъ", говоритъ, "была погода хорошая, и я поѣхалъ бѣлою кобылою въ степь, и не взялъ съ собою ни поддевки, -- ничего. Была погода хорошая, очень теплая; потомъ откуда взялась туча, началась буря, пошелъ дождь большой, и я пріѣхалъ чуть-живой домой. Сутокъ трое парила меня молодуха на печи: чуть не умеръ! Теперь я", говорить, "когда ни поѣду: хорошая погода, дурная,-- буду брать одежу".-- "Ну, хорошо, Фесько", говоритъ панъ.

Приведенные отрывки, взятые мною всего только изъ трехъ разсказовъ дѣда Чмыхала, дополняютъ сдѣланную мною его характеристику. Прослушавъ ихъ, вы, какъ, смѣю надѣяться, не обвините меня въ злоупотребленіи вашимъ вниманіемъ и вмѣстѣ со мною признаете въ знакомомъ нынѣ и вамъ дѣдѣ несомнѣнно даровитаго человѣка, проявленіе способностей котораго, какъ и у массы ему подобныхъ, надо признать далеко не пропорціональнымъ скрытому въ немъ запасу блестящихъ возможностей, которымъ не суждено было перейти въ дѣйствительность.

В. Лесевичъ.

"Міръ Божій", No 4, 1893