Ладыженская Екатерина Алексеевна - Письма к И. С. Тургеневу

Тургеневский сборник. Материалы к полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева

М.-Л., "Наука", 1964

ПИСЬМА К И. С. ТУРГЕНЕВУ И ПИСЬМА О НЕМ

Е. А. ЛАДЫЖЕНСКАЯ

О Екатерине Алексеевне Ладыженской, рожд. Дюклу, во втором браке Палтовой (1828--1891), с которой в 50-х годах переписывался Тургенев, известно немного. Ко времени ее знакомства с писателем (январь 1855 г.) ей было 26 лет, она была женой тверского помещика А. Ф. Ладыженского и матерью троих детей. Большую часть года она жила с мужем в их имении, селе Вахнове Зубцовского уезда Тверской губернии, а на зиму приезжала в Москву. Ладыженская неплохо знала западную литературу, внимательно следила за отечественной, сама обладала некоторыми литературными способностями и писала повести, романы и рассказы, рассчитывая со временем напечатать их. В. П. Боткин, посетивший Ладыженскую по просьбе Тургенева (см.: Письма, т. II, стр. 337), подрооно и выразительно описал ее в своем письме к нему от 3 февраля ст. ст. 1856 г. Впечатление, которое она произвела на него, было довольно противоречивым, но, в общем, положительным: "...она показалась мне несколько странною,-- но в сущности очень хорошею женщиной <...> К литературе, кажется, она имеет великую страсть и едва ли счастливую. Худо то особенно, что она уже мечтает получать деньги за свои повести! Сколько я мог заметить, в натуре ее нет поэтического, а головного раздражения немало. Кажется, она весьма ограниченно образована и развита и вообще мало была с действительно порядочными людьми. Но, повторяю, в сущности она положительно хорошая женщина, натура честная и правдивая <...>. Особенно жаль того, что литературные поползновения выходят у Екатерины Алексеевны не из души, а из одной головы. Как должны быть сухи ее произведения! <...> Есть что-то тревожное и неустановившееся на дне ее души <...> Чувствуется что-то неудовлетворенное и. жаждущее в этой женщине <...> В одном положительно я убежден, что перед Екатер<иной> Алекс<еевной> с уверенностью можно поставить +, а не --. А и это уж очень хорошо, потому что перед всеми московскими дамами для меня решительно стоит --" (Боткин и Тургенев, стр. 77--78) Тургенев, как свидетельствует его ответное письмо от 8 (20) февраля 1856 г., нашел эту характеристику очень верной: "...она А Ладыженская) именно +, а не --",-- писал он (Письма, т. II, стр. 661), После смерти мужа осенью 1855 г. Ладыженская приняла решение надолго поселиться в деревне и более усердно, чем до сих пор заняться литературой. Под псевдонимом "С. Вахновская" она напечатала "Русском вестнике". Рассказ "Лето в Гапсале", посвященный Тургеневу (1856, No 4, кн. 2) и повесть "Неудавшаяся жизнь" (1858, No 4, кн IV в 1859 г. в Москве вышли ее "Рассказы и очерки". Предположения Боткина относительно достоинства произведений Ладыженской оказались справедливыми. Большинство ее сочинений заслужило упреки в слащавости бесцветности и даже пошлости. Д. И. Писарев в статье "Схоластика XIX века" назвал ее ими в одном ряду с именами авторов "сентиментально-бледных романов", "литературных посредственностей" типа Г. В. Кугушева, Н. А. Основского, Е. Нарской (Н. П. Шаликовой), С. Н. Федорова (Писарев, т. I, стр. 117). Рецензия Н. А. Добролюбова на сборник "Рассказов и очерков" Ладыженской также написана в отрицательном тоне. Исключение составил рассказ "Современные толки", изображавший деятельность губернских комитетов по крестьянскому делу, который понравился ему "спокойствием и правильностью суждений о том, отчего все кругом мечутся, как угорелые, уменьем узнать сущность вещи под блестящими личинами,, открыть пошлость дела под величавостью фраз, искусством ярко и живо очертить лица и сцену действия, постоянно оставаясь на своей точке зрения". "Как ни прост этот очерк, как ни обыкновенны мысли и заметки, высказанные в нем,-- но он <...> доказывает нам, что у г-жи Вахновской есть и талант, и очень светлый взгляд на некоторые явления жизни <...>. За этот очерк мы готовы примириться со всеми остальными рассказами..." (Добролюбов, т. 5, стр. 208). Не слишком снисходительный отзыв о произведениях Ладыженской дал и критик "С.-Петербургских ведомостей" Н. Н., посвятивший сборнику "Рассказы и очерки" первую часть своего обзора "Русская литература. Книги". Отмеченные им "внешний интерес самой фабулы", "литературная отделка изложения", "довольно светлый взгляд на значение выборов" в "проникнутом современностью" рассказе "Современные толки" не поколебали окончательного вывода: ""Рассказы и очерки" никого не затронут, никого не заденут, не возбудят никакого движения идей, ни возражений, ни симпатий; всё в них гладко, ровно и -- бесцветно..." ("С.-Петербургские ведомости", 1859, 19 сентября, No 202).

История отношений Тургенева и Ладыженской такова. Осенью 1854 г., не будучи лично знакомой с Тургеневым, она написала ему в первый раз и предложила переписку. Письмо было написано слегка измененным почерком, подписано "Муму" и содержало просьбу хранить переписку, если она установится, в тайне и отвечать на имя Аделаиды Егоровны Пригниц, немки-гувернантки в семье неких Ладыженских, к которым корреспондентка, по ее уверениям, не имела никакого отношения. В следующем своем письме Ладыженская, называя себя уже С. П. Барсовой, но не раскрывая настоящего имени, описывала Тургеневу свой деревенский дом, занятия, членов своей семьи. В январе 1855 г. Тургенев и Ладыженская, предварительно письменно договорившись, встретились у их общих знакомых Ховриных в Москве и были представлены друг другу. Писатель несколько раз побывал у нее. Он стал читателем произведений Ладыженской и ее литературным советчиком. Послав Тургеневу начало одного из своих романов, она с волнением ожидала его критических замечаний и внимательно изучала их. Он читал также ее повесть "Три женщины". Со своей стороны, Тургенев писал ей о работе над романом "Два поколения", посылал рукопись повести "Переписка" и рассказывал о цензурных затруднениях, связанных с ее печатанием. Они обсуждали литературные новинки: первую главу поэмы А. М. Жемчужникова "Мой знакомый", повесть А. Ф. Писемского "Виновата ли она?", статью Е. Тур "Жизнь Жорж Санда". Ладыженская высказывала не лишенные меткости замечания о "Детстве и отрочестве" Л. Н. Толстого, о повестях Д. В. Григоровича и Ольги Н. Особенно большое место в письмах Ладыженской занимают суждения о произведениях Тургенева, ее любимого писателя. Она ценила достоверность и жизненность его героев, понимала своеобразие его психологической манеры; ей было ясно, что всем своим творчеством он подготовлен к переходу от рассказа и повести к роману. Однако письма Ладыженской недолго сохраняли сугубо литературный характер. Незаметно для себя самой она увлеклась Тургеневым. Последовало объяснение, достаточно откровенное и с той и с другой стороны. "Признаюсь откровенно, на меня наехало минутное заблуждение, я вздумала поидеальничать <...> Вы меня, так сказать, окатили холодною водою, но я не чувствую себя оскорбленною, напротив, я Вас благодарю за урок, хотя Вы, должно быть, поступили так без намерения, из лени, по-онегински иль по-печорински <...> Я <...> уверена, что Вы оцените мою настоящую искренность, которая, кажется, дает мне полное право на Ваше уважение",-- писала Ладыженская в письме к Тургеневу, относящемся, по-видимому, к апрелю 1855 г. (ИРЛИ, 5807.ХХХб.97, лл. 39 об, 40, 41).

8 этом же письме она говорила о своем намерении продолжать переписку, основываясь на том, что сам Тургенев не хотел ее прекращения, желая, по его собственному выражению, "сохранить этот отголосок". Осенью 1855 г. Ладыженская дважды обращалась к Тургеневу: надеясь напечатать рассказ "Из записок лекаря" в "Отечественных записках" или "Русском вестнике", она просила его рекомендации и посредничества. Последние два из известных нам писем Ладыженской к Тургеневу написаны, вероятно, в мае и июле 1856 г. Она писала в них о разнообразных заботах, свалившихся на ее плечи после смерти мужа, о тягостном чувстве, испытанном ею в первые месяцы после утраты. "Пожалуйста, не пишите слишком кратких писем: Вы да еще Боткин, вы единственное звено, которое будет связывать меня с образованным миром..."; "... я бы не желала совершенно прерывать с Вами всякое сношение; в моем одиноком положении Ваша холодная приязнь даже приносит мне утешение...",-- настойчиво повторяла она, подчеркивая, что сейчас более чем когда-либо дорожит этой перепиской (там же, лл. 45 об. и 46). Однако Тургенева явно начинало тяготить знакомство с Ладыженской.

В письме к Боткину от 11 (23) июня 1856 г. он говорит: "А ты думаешь, я Ладыженской написал? Не написал и не напишу. Бог с ними, с этими женщинами, которые всё гоняются за собственным хвостом. Это прилично только котятам" (Письма, т. II, стр. 368). С отъездом Тургенева за границу в июле 1856 г. переписка, по всей вероятности, прекратилась. Правда, в 1877 г. Ладыженская напомнила Тургеневу о себе: она попросила помочь опубликовать одно из ее произведений. Письмом от 28 января (9 февраля) 1877 г. Тургенев сообщил M. M. Стасюлевичу, что он, возможно, скоро получит "продукт <...> музы" "одной г-жи Палтовой" (курсив Тургенева,-- Ред.), которую писатель "некогда знавал под именем Ладыженской" (Письма, т. XII, кн. 1, No 4195). Судя по каталогу сочинений, поступивших в редакцию "Вестника Европы" в 1877--1881 гг., рукопись Палтовой (Вахновской) под названием "Л. И. Кропотский", принятая 9 марта ст. ст. 1877 г, была возвращена автору 10 апреля ст. ст. того же года с отказом (ИРЛИ, ф. 293, он. No 3, ед. хр. No 4, лл. 7 об.-- 8).

Письма Ладыженской к Тургеневу представляют некоторый интерес: написанные женщиной, стоящей по своему духовному развитию выше большинства женщин своего круга, обладающей литературным чутьем и самостоятельностью суждений,, они позволяют судить о том, как воспринималось творчество Тургенева русским обществом 50-х годов. Сохранилось двадцать ее писем к Тургеневу, ответные письма Тургенева к ней неизвестны. Ниже по автографам ИРЛИ (5807.ХХХб.97) публикуются (с небольшими купюрами) десять наиболее интересных писем Ладыженской к Тургеневу. Краткие цитаты из писем 2--4, 7, 9 опубликованы Е. М. Хмелевской в перечне "Утраченные письма И. С. Тургенева (1838--1856)" (Тургенев, Сб., 1964, стр. 374--375); отрывки из писем 3, 5, 7, 8, 10 -- А. Н. Дубовиковым, Л. Н. Назаровой и Е. И. Кийко в комментариях к повестям "Бретер", "Постоялый двор" и "Затишье" (Сочинения, т. V, стр. 555, 610, т. VI, стр. 519, 521).

<Вахново.
Вторая половина сентября--декабрь
(не позднее 19) ст. ст. 1854>.!

Милостивый государь
Иван Сергеевич!

Я Вас лично не знаю, но знаю по Вашим сочинениям. Я принадлежу к числу тех, которые, следя за быстрым развитием Вашего таланта, радуются появлению всякого Вашего нового творения, как рождению ребенка в семье родной... Вы спросите, зачем я к Вам пишу, и, может быть, не дочитавши письма, взглянете на подпись, но Вы тут ничего не узнаете... Я Вам своего имени не скажу -- Вы его и не знаете -- я назовусь именем одной из Ваших героинь -- Муму, если хотите. Цель этого письма -- предложить Вам переписку <...>. Живя большую часть года в деревне, надобно составить себе и умственное занятие; мне опротивели романы французской школы, я также охладела и к английским юмористам, зато я нахожу патриотическое наслаждение следовать за русской литературой. Любимые мои писатели -- Вы и Григорович; но с тех пор как Григорович написал "Проселочные дороги", перевес на Вашей стороне. Даже "Рыбаки" не поколебали его, я решительно не могу чувствовать симпатии к человеку, который мог создать такие пошлые и бесцветные личности, как девицу Сараманаеву и автора "Непризнанной индейки".2 Итак, мои ожидания сосредоточились на Вас; я говорю ожидания, потому что, несмотря на все прекрасное, написанное Вами, я ожидаю еще лучшего впереди. Поймите меня, этим я не разумею, что Ваш талант еще не достиг полного развития, нет! Признаюсь Вам откровенно (и меня, незнакомку, Вы не можете обвинить в лести), что, по моему мнению, лучше Вас писать нельзя. Но я все надеюсь, что Ваш талант разыграется еще в более широких размерах. До сих пор Вы писали только одни очерки; в "Записках охотника",3 в "Муму", в "Двух приятелях", в "Затишье"4 Вы вывели множество типических лиц; одним взмахом пера Вы изобразили их характеры, наружность, положения; Вы сняли дагерротип с их души и представили его читателю. Читатель<за>интересован, увлечен, поражен этой блестящей "mise en scène", {обстановкой (франц.).} он с наслаждением готовится следовать за всеми этими лицами, за разнообразным развитием их страстей, недостатков, качеств в различных обстоятельствах их жизни, но Вы закрываете книгу их судеб и говорите: "довольно!".

Многие (дамы в особенности) говорят про Вас, что у Вас нет чувства и что его именно недостает в Ваших сочинениях. Мне кажется, что они ошибаются -- как много прямого, настоящего чувства в "Бирюке", в "Смерти русского человека",5 но они, может быть, ищут другого -- любви! Правда, у Вас не встретишь любовных сцен; по крайней мере, взаимной любви у Вас, кажется, нигде не выставлено <...>. И как не понимают они, что для выражения настоящего чувства много слов не нужно, что в этом сдержанном восклицании Марии Павловны, в этом простом упреке к Веретьеву: "Охота вам делать из себя шута" -- больше истинного чувства, чем высказал бы другой писатель в двадцати сентиментальных страницах <...>. Но будете ли Вы мне отвечать?.. Может быть, клад Ваших мыслей назначен России, всем русским вообще, и Вы поскупитесь отделить незнакомке несколько крох, которые ей одной бы принадлежали... А между тем Вам так мало бы стоило в свободную Минуту скуки написать ко мпе несколько строк... Скажите мне, что Вы намерены печатать еще и когда? Имеете ли Вы наконец в виду много-ожидаемын мною большой труд? <...>

Если Вы согласитесь утешить меня ответом, то пишите по нижеследующему адресу:

Милостивой государыне

Аделаиде Егоровне Пригвиц.6

Тверской губернии.

Город Зубцов, сельцо Вахново, г-на Ладыженского.7

После 20-го декабря мы будем в Москве, и тогда я Вам дам другой адрес <...>. Прошу Вас, не оставляйте меня долго в тревожном ожидании и если будете отвечать, го отвечайте скорее на первый раз. Мой ответ немного замедлится, потому что Ваше письмо должно переслаться ко мне в другую губернию.

Муму.

П. С. Приходит мне в голову, что Вы очень любите топить своих героинь; Марью Павловну утопили и Муму утопили, не топите меня, пожалуйста, и отвечайте скорее.

1 Датируется по упоминанию повести Тургенева "Затишье", опубликованной в сентябрьском номере журнала "Современник" за 1854 г., и по сопоставлению с письмом 3, в котором день отъезда Ладыженских из деревни, 19 декабря, указанный в данном письме предположительно, назван точно.

2 Роман Д. В. Григоровича "Проселочные дороги" был напечатан в 1852 г. ("Отечественные записки", NoNo 1--8), а роман "Рыбаки" -- в 1853 г. ("Современник", NoNo 3--6). Девица Розалия Владимировна Caраманаева, компаньонка жены помещика Балахнова, и Аполлон Егорович Дрянков, доморощенный литератор, автор повести "Непризнанная индейка",-- персонажи первого из названных романов. С точки зрения Тургенева, оба эти произведения были неудачны (см.: Письма, т. II, стр. 64, 145, 150).

3 Первое отдельное издание "Записок охотника" вышло в Москве в 1852 г.

4 "Муму", "Два приятеля", "Затишье" опубликованы в третьем, первом и девятом номерах "Современника" за 1854 г.

5 Ладыженская имеет в виду рассказ "Смерть" из "Записок охотника", напечатанный впервые, так же как и рассказ "Бирюк", в "Современнике" (1848, No 2).

6 Пригвиц (Пригниц) Аделаида Егоровна -- гувернантка в семье Ладыженских.

7 Ладыженский Александр Федорович (1817--1855) -- отставной поручик кавалергардского полка, с 1850 г. муж Е. А. Ладыженской.

<Вахново.
Вторая половина сентября--декабрь
(не позднее 19) ст. ст. 1854>.1

Милостивый государь
Иван Сергеевич!

Я получила Ваше письмо... Вы мало воображаете, какую радость Вы мне им доставили! От души благодарю Вас, во-первых, за скорый ответ, а во-вторых, за то, что Вы так хорошо поняли, что я не комплиментов от Вас желала и в каком именно тоне письмо Ваше могло быть для меня приятным. Благодарю Вас также за любезное предложение прислать мне Ваш отрывок,2 но я получаю также и "Отеч<ественные> зап<иски>" и надеюсь в скором времени его сама прочесть вполне. "Современник" и "От<ечественные> зап<иски>", эти два журнала, которые один перед другим стараются овладеть Вашими произведениями, не делают ли Вам еффект двух матерей, ухаживающих за Вами, всякая в надежде выдать за Вас свою дочь?.. Так как у меня нет дочери, то я имею привилегию сказать Вам правду, передать Вам беспристрастное мнение людей умных: и свое собственное скромное насчет Вашего нового произведения. С нетерпением буду ожидать его появления. Могу ли я Вас попросить, хотя в кратких словах, передать мне, какой предмет Вы выбрали для своего большого романа и почему именно Вы остались им недовольны? 3

Вы спрашиваете мое мнение об "Отрочестве" гр. Толстого, вот оно: я нахожу, что и "Отрочество" и "Детство" того же автора прекрасны, выше всяких похвал; читая их, смутно припоминаешь, что сама, в первых порах жизни, так чувствовала и так думала и что тогда предметы представлялись воображению в таком же полуфантастическом виде. И хотя я в темном чулане никогда не сидела, но легко могу себе вообразить, как это ужасно... Впрочем, мне кажется, что мысль изучить этот возраст и подробно представить все оттенки его мыслей и чувств не совсем принадлежит г-ну Толстому. Dickens в своем романе "Домби и сын" представил нам уже прекрасный образец в этом роде. Вы скажете, может быть, что это ничего не значит, что это нимало не отнимает оригинальности у автора, что у всякого писателя свое воззрение на те же самые предметы, что на таком основании, как я говорю, ничего нет нового под луной. Все это так, но я именно в воззрении и нахожу сходство с Диккенсом, это сходство прикрыто par la couleur locale, {местным колоритом (франц.).} впрочем, я, может быть, и ошибаюсь. Написано прекрасно, слишком прекрасно, "cela me paraît d'un naturel qui sent le travail, en un mot c'est un tour de force, car le sujet est ingrat" {Это мне кажется естественностью, отзывающейся трудом, словом, это очень ловко, потому что тема неблагодарна (франц.).},4 Скажу при этом удобном случае, что мне в Ваших сочинениях особенно нравится оригинальность, они постоянно напоминают нам действительность, но уж никак не другую книгу <...>. Вы говорите, что у Вас, может быть, не достанет силы оправдать мои ожидания. Неправда, Ваш талант не из тех, которые испаряются после двух, трех удачных опытов, истощая в них весь запас своего творческого жара; он основан на Вашей способности наблюдать; нет характеристической подробности, нет тонкого оттенка, которые бы ускользнули от Вашего пера... нет, Ваш талант должен быть неистощим, как сама природа, как предметы для наблюдения <...>.

Вы не хотите называть меня Муму и просите меня выбрать себе другое имя -- извольте, я буду для Вас Софья Петровна. Дожидаюсь Вашего ответа еще с большим нетерпением, чем в первый раз. Пишите мне по следующему адресу: Аделаиде Егоровне Пригниц, в Москве, на Садовой, в Кудрине, в доме г-жи Ладыженской. Теперь, из Москвы, мой ответ уж не замедлится.

С. Б.

П. С. Еще раз убедительно Вас прошу не показывать моих писем никому и не говорить о них <...>.

1 Датируется на тех же основаниях, что и письмо 1.

2 Возможно, имеется в виду повесть "Переписка".

3 Речь идет о не дошедшем до нас романе Тургенева "Два поколения". О работе над ним и о причинах недовольства Тургенева своим трудом см. подробно в комментариях Л. Н. Назаровой к плану этого романа (Сочинения, т. VI, стр. 601--605; Лит. насл., т. 73, кн. 1, стр. 52--58).

4 В письмах Тургенева мы находим в высшей степени одобрительные отзывы о "Детстве" ("Современник", 1852, No 9, под заглавием "История моего детства") и "Отрочестве" ("Современник", 1854, No 10) Л. Н. Толстого (Письма, т. II, стр. 79, 85, 152, 232, 234, 237, 241 и др.). Имя Диккенса в связи с этими повестями упоминалось критиками того времени. Так, например, в "Отечественных записках" (1854, No И, отдел IV, стр. 34) говорилось об авторе "Давида Копперфильда" и русском писателе как о создателях картин на одну и ту же тему. "Внушенной, очевидно, Диккенсом и в особенности последним его романом "Давид Копперфильд"" считал "Историю моего детства" и критик журнала "Пантеон" (1852, No 10, отдел VI, стр. 12). Впоследствии мысль о традициях Диккенса в трилогии Толстого довольно часто высказывалась в литературе о нем: Б. Эйхенбаум. Молодой Толстой. Пб. -- Берлин, 1922, стр. 61, 63, 75; П. Попов. Стиль ранних повестей Толстого ("Детство" и "Отрочество"). Лит. насл., т. 35--36, стр. 82, 85--87, 110; Н. Апостолов. Толстой и Диккенс. В кн.: Толстой и о Толстом. Новые материалы. Сб. 1. Под ред. Н. Гусева. М., 1924, стр. 104--123.

Москва.
26-ое декабря <1854>.1

Прежде всего, Иван Сергеевич, поздравляю Вас с праздниками и желаю Вам всего, всего лучшего: счастья, здоровья и славы. Великий Вы волшебник; Ваше письмо мигом рассеяло скуку и тоску, овладевшие мною с моего приезда в город <...>. Не знаю, будете ли Вы моего мнения, но мне кажется, что в деревне встретишь больше личностей, чем в городе: правда,. руки не так чисты, и платье сшито не по моде, но у всякого почти есть своя специяльность, свой любимый предмет, из всякого извлечешь какую-нибудь новую оригинальную мысль или бойкий рассказ. В городе же всё те же казенные предметы для разговора, всё и все прикрыты однообразным лоском, под которым исчезают и который равняет и ум, и глупость <...>.

С каким нетерпением я буду ожидать Вашу комедию:2 да подтяните-ка этих издателей за их неаккуратность; мы уехали из деревни 19-го, не получив декабрьских журналов. Если Вы еще не чувствуете себя достаточно приготовленными к большому труду, Вы хорошо делаете, что хотите писать повести; главное, пишите ровнее, мне кажется, что в "Затишье" начало слишком распространено, а конец слишком сжат; Вы вдруг спешите к развязке, как будто бы Вам надоело и хочется скорее кончить. Впрочем, этот недостаток находится только в форме; мысль совершенно полна, прибавить нечего и уменьшить было бы жалко. Хотите выслушать суждение одной провинцияльной барыни, сентиментальной вдовы, о "Затишье", я ему смеялась от души. "Читали Вы "Затишье"?" -- спрашиваю я. -- "Как же, но не имела терпения докончить, я привыкла читать повести с возвышенным слогом; вот Марлинского "Фрегат надежды", это другое дело. А тут никакого романтизма нет; героиня с красными руками... и какие выражения: "осклабился" -- просто тривиально!".

Скажите, пожалуйста, Иван Сергеевич, какого Вы мнения о "Кто виноват" Искандера, я его теперь в первый раз читаю, и меня занимает. Я Вашего мнения, нам знакомиться еще рано... наша дружба еще не созрела... К тому же теперь неловко, я своим временем не располагаю, мы должны бы были встретиться при многих свидетелях. "Il aurait fallu passer par une présentation en formes et échanger des lieux communs". {Пришлось бы пройти через представление по всей форме и обмениваться общими фразами (франц.).} Это преглупо и прескучно, не о таком свидании с Вами я мечтаю... но об этом в другой раз... (Я уверена, что, если я Вас когда-нибудь об этом попрошу, Вы приедете нарочно). Я боюсь, Вы загоститесь в Москве, а здесь Вы будете дальше от меня, чем в Петербурге, и нельзя будет писать.3 Прощайте, Иван Сергеевич, теперь буду писать письма короче, но чаще. Времени мало свободного с этой проклятой городской жизнию; а как мне политические толки (вкривь и вкось) надоели, Вы не поверите. Разберете ли Вы это письмо? Вашу корреспондентку зовут Пригниц.

Преданная Вам
С. Б.

<Р. S.> В каком смысле разумеете Вы столкновение двух поколений, в нравственном, умственном, политическом или литературном?4

1 Датируется 1854 г. по сопоставлению с письмами 1 и 2.

2 "Месяц в деревне" ("Современник", 1855, No 1).

3 Тургенев находился в Москве с 9 (21) января (см.: Письма, т. II, стр. 258) по 3 (15) февраля 1855 г. (см. там же, стр. 256). Знакомство писателя с Ладыженской состоялось, по-видимому, в течение первых двух недель его пребывания там, ибо на третью падает его поездка в Абрамцево (см. письма к Е. А. и В. А. Черкасским: там же, стр. 254, 255, и примечания к ним на стр. 550) и болезнь (там же, стр. 257). Содержание трех записок Ладыженской к Тургеневу, датированных воскресеньем, понедельником и средой (лл. 26--31), позволяет уточнить дату встречи: она произошла, вероятно, 10 (22) либо 17 (29) января 1855 г.

4 Речь идет о романе "Два поколения".

Москва.
2-ое генваря 1855.

Начинаю упреком: прочитав Ваше письмо, Иван Сергеевич, я ощутила что-то неловкое, мне стало как-то нелегко на душе... Так как я не могла себе отдать отчет, отчего именно я это чувствую, я его прочла вторично, и тут все поняла. Ваше письмо натянуто и рассеянно <...> на многое в моем письме Вы и не отвечаете. Я спрашивала Ваше мнение насчет деревни и города -- Вы мне его не говорите. Вы также не сказали мне, заставило ли Вас хотя улыбнуться суждение моей провинциалки о Вашем "Затишье". Наконец, "et c'est mon principal grief", {и это моя главная претензия (франц.).} по Вашему же требованию я сделала геройское усилие над собой: "j'ai tâché de vous trouver en faute, et vous ne m'en savez pas gré!". {я попыталась найти у вас недостатки, а вы нисколько не признательны мне за это! (франц.).} В другой раз Вы не дождетесь от меня ни малейшей критики... Нет, это ясно, Вы писали ко мне одно, а думали о другом... эту-то скрытность я Вам не прощаю. Я уверена, что у Вас было что-то неприятное на душе в то время, и Вы мне не сказали <...>. Я скажу больше, мне кажется, что я угадала причину Вашей досады... Поверьте, что я ее вполне разделяю... будемте говорить "à demi mot". {намеками (франц.).} Я нахожу, что "dame С." {госпожа Ц. (франц.).},1 -- прекапризная и пренеприятная особа; она просто, должно быть, придирается... Бог ей простит... Но все-таки же я не примирюсь с мыслей, что я не увижу Вашей небольшой вещи, и надеюсь, что Вы мне ее пришлете.2 Только для этого я Вам дам другой адрес в будущем моем письме, уже по малой почте.

Я решилась Вас не избегать в Москве, многое есть, что можно говорить, а писать нельзя <...>. Ваш "avis au lecteur" {вниманию читателя (франц.).} я возьму в замечание и когда-нибудь покажу Вам не начатую, а конченную повесть.3 Вы ошибаетесь, я не боюсь прослыть за синий чулок, но боюсь только надоесть своим добрым друзьям.

Прощайте, Иван Сергеевич, жму Вашу руку и остаюсь навсегда

преданною Вам
С. Б.

1 Ладыженская имеет в виду цензуру ("dame G