И. П. - Что такое эпидемия?

ЧТО ТАКОЕ ЭПИДЕМІЯ?

(John Tyndall: "Fragments of Science for unscientific people", London, 1871 r.).

Было время, можетъ быть, относительно и не такъ отъ насъ далекое, когда паука, эта дѣйствительная, практическая наставница и руководительница человѣчества, была какъ-то искусственно отгорожена отъ жизни и практики, благодаря стараніямъ тѣхъ монополистовъ и ученыхъ, которые, считая себя исключительными обладателями мудрости и "жрецами" науки, ревниво держали ее вдали отъ темной, "непосвященной черни". И, дѣйствительно, то было время тьмы кромѣшной, время самыхъ дикихъ повѣрій и самыхъ возмутительныхъ ужасовъ. Невѣжественная слѣпота, самое грубое непониманіе голоса и законовъ природы были грустнымъ наслѣдіемъ всего человѣчества -- не одной только "умственной черни", но и тѣхъ самыхъ людей, которые гордо считали себя свѣточами эпохи. Отецъ протестантизма, Лютеръ, былъ однимъ изъ самыхъ суевѣрныхъ людей своего вѣка. Еще краснорѣчивѣе слѣдующій фактъ: въ 1664 году двѣ женщины были повѣшены въ Соффолькѣ, какъ вѣдьмы. Сэръ Томасъ Браунъ, "знаменитый врачъ и извѣстный писатель того времени", призванный въ качествѣ эксперта по этому дѣлу, подъ клятвою высказалъ свое глубокое убѣжденіе, что обвиненныя были, дѣйствительно, въ связи съ чертомъ...

Таковы были результаты знанія, замкнутаго въ мертвую касту и оторваннаго отъ дѣйствительной жизни. Рано или поздно реакція была неизбѣжна, рано или поздно человѣчество должно было одуматься, должно было отвоевать свое право на живое знаніе. Явилась популяризація -- сначала робко, потомъ рѣшительнѣе настойчивѣе, захватывая больше и больше всю область научнаго знанія, смѣлѣе и смѣлѣе вдвигая добытые научные факты въ сферу живой, общественной практики. Конечно, многое остается еще сдѣлать на этомъ пути -- на пути примиренія и сближенія человѣка съ знаніемъ -- но главный шагъ уже сдѣланъ, и мы едва-ли ошибемся, если назовемъ популяризацію науки одною изъ самыхъ блестящихъ и великихъ умственныхъ побѣдъ нашего времени. Теперь ученый или мыслитель является не исключительнымъ собственникомъ научной истины, но только передовымъ ея тонеромъ и ближайшимъ истолкователемъ ея для "непросвѣщенной черни". "Ископаемая наука", если мы можемъ такъ выразиться, зачахла, задохлась подъ спудомъ мертваго, присяжнаго педантизма и уступила мѣсто живой, свѣтлой, доброй наукѣ, умѣющей говорить понятнымъ для всѣхъ языкомъ и работающей исключительно въ интересахъ практическаго добра и нравственно-матеріальнаго прогресса человѣчества.

Въ такомъ именно смыслѣ смотритъ на свое научное дѣло и профессоръ Джонъ Тиндаль -- одинъ изъ самыхъ талантливыхъ популяризаторовъ естественно-научнаго знанія въ современной Англіи и авторъ книги, заглавіе которой мы выписали въ началѣ нашего очерка. Въ его мастерскомъ, пластически-прекрасномъ изложенія рельефно освѣчиваются самые вѣскіе и интересные вопросы въ жизни природы-вопросы о веществѣ и силѣ, о теплотѣ и свѣтѣ, объ электричествѣ и магнетизмѣ, о связи между внѣшними явленіями и мыслительной воспріимчивостью, сознательностью человѣка. Ошибочно было-бы думать, однако, чтобы въ дѣлѣ чисто-физическихъ вопросовъ, одно толковое, ясное и популярное изложеніе исчерпывало всю трудность задачи. Знакомство съ фактами главнѣйшимъ образомъ пріобрѣтается путемъ непосредственнаго наблюденія. При ближайшемъ разсматриваніи факты обозначаются предъ вами живо и энергично; ни переведите ихъ на слова, половина этой ясности неизбѣжно утрачивается. Самъ Тиндаль указываетъ на это условіе естественно-научной задачи. "Допустимъ", говоритъ онъ,-- "что вы желаете ознакомиться съ магнетизмомъ. Само собою разумѣется, вамъ нужно запастись хорошей книгой по этому предмету; но только не ограничивайтесь тѣмъ, что вамъ скажетъ эта книга, не довольствуйтесь ея политипажами; старайтесь сами приглядѣться къ предмету. Авторы разныхъ изслѣдованій, по большей части, описываютъ опыты, которыхъ они сами никогда не дѣлали, и потому въ ихъ описаніяхъ нѣтъ ни силы, ни истины. но какъ бы, однако, описанія эти ни были толковы и наглядны, все-таки печатныя слова не могутъ замѣнить самостоятельнаго наблюденія. Всякій фактъ допускаетъ множество развѣтвленій, которыя неизбѣжно улеживаются подъ перомъ описывающаго ихъ". (Fragments of Science, стр. 380).

Поэтому, отсылая читателя къ прекрасной книгѣ Тиндаля и, согласно съ его совѣтомъ, къ непосредственному наблюденію фактовъ, мы предпочли, въ настоящемъ очеркѣ, ограничиться изложеніемъ одного изъ тѣхъ физическихъ вопросовъ, которые всего ближе касаются нашей общественной гигіены и, какъ намъ казалось, менѣе требуютъ непосредственнаго, активнаго опыта со стороны читателя-неспеціалиста. Но прежде вамъ хотѣлось бы въ нѣсколькихъ чертахъ обрисовать авторскую личность Тиндаля, чтобы показать читателю, съ какимъ свѣтлымъ, непредвзятымъ и добросовѣстнымъ истолкователемъ фактовъ онъ имѣетъ дѣло.

Когда приходится ознакомиться съ какимъ-нибудь изслѣдованіемъ строгаго, естественно-научнаго характера, въ извѣстной части нашей читающей публики заранѣе является опасеніе, что авторъ, уже по самой сущности своего предмета, будетъ стараться доставить преобладаніе формѣ предъ духомъ, внѣшнему явленію предъ внутреннимъ вѣрованіемъ, непосредственному опыту предъ завѣщанной вѣками традиціей; что всякая новая попытка въ этомъ направленность нарушеніе того умственнаго квіетизма, который такъ милъ воспитанному съ рутинѣ большинству... Поэтому положительное знаніе является для такихъ людей какъ нѣчто въ высшей степени странное и разрушительное. Физіологъ, механикъ, физикъ, математикъ -- всѣ они, если на нихъ глядѣть глазами этого неосновательнаго опасенія, матеріалисты, стремящіеся, путемъ своего строгаго научнаго эмпиризма, возвести форму, матерію въ единственное содержаніе и цѣль всего существующаго. Такъ-ли это? Дж. Тиндаль -- физикъ, поставившій ближайшимъ предметомъ своего изученія законы матеріальной природы, но матеріалистъ-ли онъ въ томъ смыслѣ, въ какомъ слово это можетъ внушать рутинѣ серьезныя опасенія? На этотъ вопросъ книга Тиндаля даетъ полный, правдивый отвѣтъ, способный, какъ намъ кажется, обезоружить самое предвзятое недовѣріе. "Изучающій физическую природу", говоритъ онъ,-- "конечно, долженъ быть матеріалистомъ уже по той простой причинѣ, что его наблюденія касаются вещества и силы, и притомъ исключительно ихъ однихъ. Каковы-бы ни были формы, принимаемыя матеріей и силой -- будь то въ органическомъ мірѣ или въ неорганическомъ, въ каменноугольныхъ залежахъ и лѣсахъ, или въ мозговой и мышечной системѣ человѣка -- физика имѣетъ полное право подвергнуть ихъ, эти формы, своему изслѣдованію. И такъ, все, чего я требую, какъ человѣкъ науки, считающій ее самымъ сильнымъ рычагомъ умственной жизни и самой дѣятельной помощницей въ матеріальныхъ трудахъ человѣка, -- полная свобода изслѣдованія. Но если вы меня спросите, рѣшила-ли или можетъ-ли рѣшить наша современная наука конечную задачу вселенной, я долженъ грустно покачать головой".

Такимъ образомъ, добросовѣстная паука Тиндаля, строго держась почвы непосредственнаго изслѣдованія, ничего не предрѣшаетъ при тѣхъ недостаточныхъ средствахъ, какими она располагаетъ въ наше время. Но она умѣетъ относиться съ полнымъ уваженіемъ къ тѣмъ предметамъ, которыхъ не можетъ ни констатировать, ни опровергнуть. Тиндаль -- прежде и главнѣе всего -- человѣкъ науки, строгой фактической провѣрки. Онъ не поцеремонится, напримѣръ, въ сеансѣ спиритовъ, лѣзть подъ столъ, чтобы убѣдиться, дѣйствительно-ли его приводятъ въ движеніе духи (Fragments of Science, стр. 434); на запросъ одного изъ учениковъ, что онъ, Тиндаль, навѣрное выработалъ свою самостоятельную теорію мірозданія, ученый не затруднится отвѣтить, что онъ не выработалъ даже вполнѣ доказательной теоріи магнетизма (тамъ же, стр. 105); читая лекцію въ засѣданіи ливерпульскаго ученаго общества, онъ вдругъ озадачитъ своихъ слушателей такою наивно-ученою аргументаціей: "вѣдь вотъ вы, господа, полагаете, что въ обществѣ васъ окружаютъ, подобныя вамъ, мыслящія существа. Вы убѣждены въ этомъ такъ-же твердо, какъ въ любой очевидной истинѣ. Но на чемъ основывается это убѣжденіе? Только на томъ, что ближніе ваши ведутъ себя такъ, какъ если-бы они были, въ самомъ дѣлѣ, существа мыслящія. Предположеніе -- потому-что это именно не больше, какъ предположеніе -- замѣняетъ для васъ фактъ. Возьмемъ болѣе крупный примѣръ: вы считаете нашего президента мыслящимъ существомъ. Почему? Мы не имѣемъ здѣсь никакого геометрическаго метода наведенія, посредствомъ котораго могли-бы прикинуть свой смыслъ къ смыслу другого и вывести заключеніе, что они, эти два смысла, взаимно совпадаютъ. Слѣдовательно, если вы считаете нашего президента мыслящимъ существомъ, то только потому, что онъ ведетъ себя такъ, если бы, дѣйствительно, былъ одаренъ смысломъ. Точно также и по отношенію къ эфиру; далѣе этого "какъ если бы" вы идти не можете", (стр. 135).

Въ лекціи, изъ которой мы привели эту выписку, вопросъ заключался въ томъ, какую громадную роль играетъ воображеніе, эта могучая емла человѣческаго интеллекта, если ее направить какъ слѣдуетъ,-- на открытіе тѣхъ истинъ, которыя, безъ этихъ усилій воображенія, остаются навсегда недоступными для строгаго эмпиризма. Слѣдовательно, здѣсь Тиндаль оставляетъ уже почву непосредственнаго наблюденія и допускаетъ возможность знать и открывать то, что не поддается обыкновеннымъ средствамъ опыта. Вмѣсто мёртваго, сухого изслѣдователя, признающаго одну видимую, осязательную среду, вы имѣете дѣло съ добросовѣстнымъ ученымъ, который допускаетъ цѣлую громадную область фактовъ, открываемыхъ только однимъ психическимъ процессомъ. Вообще мнѣнія Тиндаля о сознательномъ отправленіи въ человѣкѣ до того интересны, что мы желаемъ ближе познакомить съ ними читателя, чтобы показать, какъ заговариваетъ о подобномъ предметѣ не сухой педантъ, а умный я мыслящій популяризаторъ современнаго знанія. "Въ глазахъ естественно-научнаго мыслителя", говоритъ Тиндаль, -- "образованіе кристалла, растенія, животнаго представляется чисто механической задачей, которая разнится отъ другихъ задачъ обыкновенной механики только меньшимъ размѣромъ массъ и большей сложностью происходящихъ при этомъ процессовъ. Въ механизмѣ тѣла животнаго мы открываемъ такія-же несомнѣнныя явленія, какъ и въ физическомъ мірѣ вообще, но только не различаемъ необходимой связи между этими явленіями и самимъ механизмомъ. Напримѣръ, человѣкъ можетъ сказать: я чувствую, я думаю, я люблю. Но какимъ образомъ сознательность возникаетъ въ организмѣ? Человѣческій головной мозгъ считается органомъ мысли и чувства. Когда мы испытываемъ толченъ извнѣ, его чувствуетъ головной мозгъ; когда мы напрягаемъ мыслительную силу, въ насъ думаетъ мозгъ; когда возбуждены наши чувства и страсти -- опять таки это происходитъ чрезъ посредство мозга. Постараемся высказаться нѣсколько яснѣе. Всякій мыслитель, внимательно вдумывавшійся въ этотъ предметъ, по моему, неизбѣжно долженъ притти къ тому предположенію, что для всякаго отдѣльнаго факта сознательности -- будь то въ области мысли, чувства или страсти -- въ головномъ мозгѣ происходитъ опредѣленное,-- соотвѣтствующее передвиженіе его атомистическихъ частицъ... Кто можетъ отвергать даже то, что если-бы это частичное передвиженіе въ мозгѣ было вызвано не внѣшними, но внутренними причинами, то дѣйствіе на сознательную способность получилось-бы одно и то-же? Допустимъ, напримѣръ, что какой-нибудь нервъ,-- "слѣдствіе болѣзненнаго состоянія, приведенъ въ то самое движеніе, какое было-бы сообщено ему вибраціей нагрѣтаго тѣла: нервъ этотъ, безъ всякаго сомнѣнія, нагрѣется, и мозгъ приметъ объективное ощущеніе совершенно такъ, какъ если-бы оно было субъективное. Ретина или нервная оболочка глаза можетъ быть возбуждена чисто-механическими способами. Ударъ въ глазъ вызываетъ искристый свѣтъ, одно, давленіе наружной стороны, глаза пальцемъ производитъ то свѣтлое кольцо, которое Ньютонъ сравнилъ съ пятномъ на хвостѣ индѣйскаго пѣтуха. Больнымъ грезятся видѣнія, сны. Но во всѣхъ этихъ случаяхъ, если-бы мы могли подвергнуть возбужденные органы наблюденію, то должны были-бы найти въ нихъ то самое частичное измѣненіе, какое было-бы вызвано настоящими, осязаемый предметами, если-бы они дѣйствовали на эти органы. Таково заключеніе, требуемое строгой логикой.

"Такъ-какъ отношеніе физическаго міра къ сознательности остается постояннымъ, то отсюда слѣдуетъ, что изъ извѣстнаго состоянія головнаго мозга непремѣнно вытекаетъ соотвѣтствующая мысль или чувство,-- или наоборотъ, что данному чувству или мысли непремѣнно соотвѣтствуетъ опредѣленное состояніе мозга. Но какимъ образомъ привести въ непрерывную связь то и другое? Въ сущности это уже дѣло не логическихъ выводовъ, а эмпирическаго сцѣпленія. Вы, конечно, можете возразить, что многіе выводы науки носятъ такой характеръ,-- напримѣръ, заключеніе о томъ, что электрическій токъ даннаго направленія отклонитъ магнитную стрѣлку опредѣленнымъ образомъ. Но разница здѣсь не въ томъ, что путь отъ тока къ стрѣлкѣ, если нельзя прослѣдить опытомъ, то можно, по крайней мѣрѣ, вообразить, и мы ни мало не сомнѣваемся, что, въ концѣ концовъ, задача будетъ рѣшена чисто-механическимъ способомъ. Но пути отъ физическаго строенія мозга къ фактамъ сознательности вообразить нельзя. Согласенъ, что опредѣленная мысль и опредѣленное частичное передвиженіе въ мозгѣ происходятъ одновременно; но у насъ нѣтъ, даже въ зачаточномъ видѣ, никакого мыслительнаго органа, который далъ-бы вамъ возможность перейти, путемъ соображеній, отъ мысли къ вызвавшему ее измѣненію въ мозгѣ. То и другое является вмѣстѣ, но какимъ образомъ, почему -- мы не знаемъ.

"Если-бы наши чувства и мыслительныя силы окрѣпли я развились настолько, чтобы позволить намъ видѣть и чувствовать самые атомы мозга; если-бы мы могли слѣдить за всѣми ихъ движеніями, на всякой группировкой, за всякимъ ударомъ въ нихъ электричества, если подобныя явленія имѣютъ тамъ мѣсто; если-бы мы при этомъ были хорошо знакомы съ соотвѣтствующими проявленіями мысли и чувства, то тогда это ни на волосъ не приблизило-бы насъ къ рѣшенію загадки: въ какой связи эти физическіе процессы находятся и фактами сознательности? Бездна между двумя категоріями явленій осталась-бы попрежнему непроходимая. Положимъ, напримѣръ, что сознаніе любви вызывается спиральнымъ движеніемъ мозговыхъ частицъ вправо, а сознаніе ненависти -- такимъ-же спиральнымъ движеніемъ въ лѣвую сторону. Мы знали, бы тогда, что когда мы любимъ, то движеніе частицъ происходитъ въ одномъ направленіи, а когда ненавидимъ, то въ другомъ, противоположномъ; но почему -- вотъ что осталось бы для васъ прежней неразрѣшимой загадкой..." (Fragmenta of Science, стр. 119--421).

Такъ разсуждаетъ человѣкъ, для котораго званіе составляетъ все. Онъ относится къ нему съ полнѣйшимъ уваженіемъ, но осторожно и искренно, сознавая, что современная наука есть только одинъ лучъ изъ того безконечно-громаднаго солнца, которое современемъ озаритъ человѣчество.

Мы назвали Тиндаля человѣкомъ строгой науки, но это не значитъ, однако, чтобы онъ былъ человѣкомъ односторонней науки, чтобы все человѣческое воспитаніе заключалось для него въ одномъ развитіи интеллекта. Послушайте, какъ судитъ объ этомъ дѣйствительно могучая и многосторонняя умственная сила: "Не весь человѣкъ", говоритъ Тиндаль,-- "заключается въ интеллектѣ. Если бы это было такъ, то наука составляла-бы для него настоящую пищу. Но онъ чувствуетъ, также точно какъ и мыслитъ. Онъ способенъ воспринимать высокое и прекрасное, также какъ и истинное. Скажу болѣе: я полагаю даже, что интеллектуальная работа, сознательно или безсознательно, поддерживается въ полномъ человѣкѣ приливомъ теплаго чувства. По моему мнѣнію, совершенно напрасно стараться отдѣлить въ человѣкѣ моральную, чувствующую сторону отъ чистоумственной. Пусть только человѣкъ внимательно заглянетъ въ самого себя и -- если я не ошибаюсь -- въ девяти случаяхъ изъ десяти онъ убѣдится, что нравственныя или безнравственныя соображенія являются подталкивающей силой, приводящей въ дѣйствіе его умственный аппаратъ. Чтеніе двухъ писателей, изъ которыхъ ни тотъ ни другой не проникнуты духомъ современнаго научнаго знанія, даже не относятся къ нему дружелюбно -- сдѣлало меня такимъ, какъ вы видите. Эти писатели -- англичанинъ Карлейль и американецъ Эмерсонъ. Съ признательностью вспоминаю я, какъ втеченіи трехъ холодныхъ зимъ въ Германіи Карлайлъ заставлялъ меня подниматься въ пять часовъ утра, умываться полузамерзшей водой и приступать къ обычнымъ занятіямъ -- не съ робкимъ принужденіемъ, но бодро, весело, съ твердымъ намѣреніемъ, при удачѣ или неудачѣ, не пугаться трудностей. Безъ этихъ писателей я никогда не справился-бы съ аналитической геометріей и дифференціальными исчисленіями, никогда не сдѣлался-бы физикомъ. Они сказали мнѣ, что я долженъ дѣлать и сказали это такъ, что я невольно взялся за дѣло: вся моя послѣдующая умственная работа родилась -- именно изъ этого чисто-моральнаго источника. Къ Карлейлю и Эмерсону я долженъ присоединить еще Фихте, величайшаго представителя чистаго идеализма. Эти три неспеціалиста сдѣлали изъ меня настоящаго тружённика моей науки. Они сказали мнѣ: "работай!" -- и я послушался этого внушенія, конечно, оставивъ за собой свободу направить Свои усилія такъ, какъ мнѣ того хотѣлось". (Fragments of Science, стр. 102).

И такъ, но мнѣнію Тиндаля, безъ чувства, безъ страсти человѣческая натура является неполною. Знаніе и чувство, наука и страсть, реальная истина и практическое ея примѣненіе дли него не контрасты, взаимно исключающіе другъ друга, но двѣ стороны одного и того-же предмета, два условія, составляющія своимъ нераздѣльнымъ сліяніемъ, цѣльнаго, гармоническаго человѣка. Полевыя лиліи, по замѣчанію Тиндаля, имѣютъ для насъ не одно ботаническое достоинство, и кто сказалъ, что "Соломонъ во всей своей славѣ не такъ прекрасенъ, какъ одна изъ нихъ",-- тотъ говорилъ теплымъ, страстнымъ языкомъ чувства. Звонъ сельской колокольни, встрѣчающій васъ при спускѣ въ долину съ окрестнаго взгорья -- имѣетъ не одно акустическое значеніе. Захожденіе солнца, разливающаго прощальный розовый отблескъ по альпійскимъ снѣговымъ вершинамъ, заключаетъ въ себѣ не одинъ оптическій процессъ. Звѣздное небо, какъ извѣстно, для Эммануила Канта было полно не одного астрономическаго смысла. Однимъ словомъ, вокругъ интеллекта разстилается широкій горизонтъ страстныхъ ощущеній, изъ котораго родятся наши благороднѣйшіе импульсы. "Я желалъ бы", говоритъ Тиндаль въ обращеніи къ студенческой молодежи, -- "чтобы горизонтъ этотъ былъ всегда открытъ. Не позволяйте ни поэту, ни мыслителю ставить свои перегородки между нимъ, этимъ горизонтомъ, и вами".

Послѣ этихъ предварительныхъ замѣчаній о книгѣ Тиндали и о характерѣ его научныхъ взглядовъ вообще, мы переходимъ къ главному предмету настоящаго очерка.

II.

Маленькія причины, какъ извѣстно, нерѣдко порождаютъ великія послѣдствія. Изъ паденія созрѣвшаго яблока съ дерева Ньютонъ вывелъ послѣдовательно законы міроваго тяготѣнія. Изъ точнаго наблюденія летающей въ воздухѣ, обыкновенно невидимой простымъ глазомъ, пыли рождается возможность уничтожить заразительныя болѣзни -- съ незапамятныхъ временъ страшные бичи человѣчества.

Солнечный свѣтъ, проникая въ темную комнату, освѣщаетъ своими лучами пыльныя частицы, кружащіяся въ воздухѣ. "Солнце, говоря словами Даніэля Кельверувля,-- обнажаетъ атомы, невидимые даже при пламени свѣчки, и заставляетъ ихъ танцовать въ этой иллюминаціи".

Что-же это за частицы, танцующія въ воздухѣ? При обыкновенномъ дневномъ свѣтѣ онѣ совершенно не видны, при сильно концентрированномъ освѣщеніи обозначаются довольно явственно. Пробовали было задержать ихъ прохожденіе въ воздухѣ посредствомъ двухъ трубокъ, изъ которыхъ одна была наполнена кусками стекла, смоченными концентрированной сѣрной кислотой, а другая -- кусками мрамора въ сильномъ растворѣ ѣдкаго кали. Пыльныя чаетицы прошли чрезъ обѣ эти трубки. Многіе другіе способы были употреблены для ихъ задержанія, но всякій разъ получался тотъ-же результатъ. Наконецъ, Тиндаль пропустилъ ихъ медленно сверху пламени спиртной лампы -- частицы болѣе не появлялись въ воздухѣ испытательной трубки. Слѣдовательно онѣ сгорѣли, слѣдовательно онѣ, частицы эти, были органическою происхожденія.

Само собою разумѣется, что въ этой танцующей воздушной пыли есть много частицъ чисто-неорганическаго характера; такъ, по наблюденію доктора Перси, пыль, собранная со стѣнъ британскаго музея, содержала 50 процентовъ неорганическаго вещества. Но вѣдь затѣмъ цѣлая половина всей массы приходится на органическія частицы, а тѣмъ болѣе это должно быть справедливо въ-свободномъ воздухѣ жилыхъ помѣщеній, куда, по совершенно вѣрному замѣчанію Пастера, органическія, частицы заносятся воздушными теченіями по преимуществу, такъ-какъ онѣ вообще легче неорганическихъ.

Замѣтимъ при этомъ, что органическія частицы воздуха сгораютъ только при медленномъ пропусканіи ихъ чрезъ очень сильное пламя. Одна лучеиспускающая теплота или быстрое движеніе частицъ сверху пламени позволяютъ имъ проникать безнаказанно въ испытываемый воздухъ.

При сжиганіи частицъ, освѣщенныхъ солнечными лучами, сдѣлано другое, не менѣе интересное наблюденіе. При держаніи лампы потъ солнечнымъ слѣдомъ, въ немъ поднимаются вверхъ какія-то черныя массы. Онѣ чернѣе самаго чернаго дыма. И вообще это сходство съ дымомъ были до того разительно, что всего естественнѣе было приписать образованіе этихъ черныхъ массъ высвобожденію углерода изъ горящаго спирта. Однако это вовсе не дымъ. Накаленная до красна желѣзная полоса производитъ въ солнечномъ слѣдѣ подобныя-же, поднимающіяся вверхъ черныя массы. Что это за черныя массы? Это просто -- пустота звѣзднаго пространства, то есть чернота эта образуется отсутствіемъ въ солнечномъ слѣдѣ всякаго вещества, способнаго отражать свѣтъ. Когда лампа находится внизу солнечнаго слѣда, летающія частицы въ томъ мѣстѣ уничтожаются, и воздухъ, освобожденный отъ пыли, поднимается вверхъ, расталкиваетъ освѣщенныя частицы и замѣняетъ свѣтъ этотъ темнотою, проистекающею изъ его собственной прозрачности. Ничто не можетъ нагляднѣе доказать невидимость чистой атмосферы, дѣлающей всѣ вещи видимыми.

"Воздухъ нашихъ лондонскихъ жилыхъ помѣщеній, говоритъ Тиндаллъ,-- обильно насыщенъ этой органической пылью; но не свободенъ отъ нея и сельскій воздухъ; хотя при обыкновенномъ дневномъ свѣтѣ мы ея не видимъ, однако при достаточно сильномъ солнечномъ свѣтѣ пыль эта виситъ, такъ сказать, въ воздухѣ полу-твердою массою. Никто, безъ невольнаго чувства отвращенія, не рѣшился-бы приблизить свой ротъ къ яркому фокусу электрическаго свѣта и вдыхать густыя массы открываемаго имъ сора. А между тѣмъ, въ каждый часъ, въ каждую" минуту нашей жизни мы глотаемъ эти грязныя частицы страшными массами, хотя сами того и не замѣчаемъ. Чудо не въ томъ, что мы иногда страдаемъ отъ этихъ вдыхаемыхъ нечистотъ, но именно въ томъ, что часто самое ничтожное ихъ количество, да и то разсѣянное на значительныхъ пространствахъ, дѣлается смертельнымъ для человѣка". (Fragments of Science, 300).

Слѣдовательно, гибельна для нашего здоровья не вся попадающаяся въ воздухъ пыль, а только немногія, даже очень скудно содержащіяся въ ней вещества. Какія же это вещества? Вопросъ этотъ заставляетъ насъ ближе познакомить читателя съ различными теоретическими взглядами относительно характера и распространенія заразительныхъ болѣзней и съ новѣйшими практическими наблюденіями по этому предмету.

Относительна еще не такъ давно, между врачами и людьми компетентными было принято господствующее мнѣніе, что эпидемическія, болѣзни вообще распространяются особеннымъ тлетворнымъ источникомъ, въ родѣ "malaria", заключающимся въ обвѣтшаніи или гніеніи органическаго вещества. Такой взглядъ пріурочился преимущественно, благодаря вѣскому авторитету Гэ-Люссака. Такъ называемое броженіе органическихъ тѣлъ приписывалось тоі-же причинѣ, и техническимъ, постояннымъ названіемъ "фермента" обозначалось самое вещество, подверженное процессу разложенія или гніенія. Однимъ словомъ, на основаніи этого взгляда, броженіе заключалось въ дѣйствіи кислорода на мертвыя или умирающія части органическаго вещества. Теорія эта впервые была поколеблена неожиданнымъ открытіемъ, сдѣланнымъ въ 1836 году. До того времени нрокисаніе тѣста чрезъ примѣсь дрожжей считалось наиболѣе нагляднымъ примѣромъ ферментаціи путемъ окисленія обветшавшихъ частей. Но вотъ Каньяръ-де-ла-Туръ открываетъ такъ называемый дрожжевой зитъ, крошечный организмъ, который, будучи помѣщенъ въ пригодвой для него средѣ, ростетъ, питается, размножается и этимъ путемъ производитъ процессъ, называемый нами броженіемъ.

Около того-же времени берлинскій ученый Шваннъ также открылъ дрожжевой паразитъ самостоятельнымъ наблюденіемъ. Въ февралѣ 1837 года онъ, кромѣ того, опубликовалъ чрезвычайно замѣчательный фактъ, что если сваренное мясо защитить отъ прикосновенія обыкновеннаго воздуха и окружить только концентрированнымъ, то гніеніе не будетъ имѣть мѣста. Итакъ, изъ всѣхъ этихъ фактовъ неизбѣжны слѣдующіе выводы: 1) такъ называемое броженіе не можетъ быть признано процессомъ гніенія органическихъ частей, вслѣдствіе дѣйствія на нихъ кислорода; 2) гніеніе производится не самымъ воздухомъ, но чѣмъ-то совершенно постороннимъ, содержащимся въ воздухѣ, что можетъ быть уничтожено достаточно высокой температурой, наконецъ, 3) такъ называемые "ферменты" сами по себѣ вовсе не имѣютъ этого значенія, но только служатъ пищей особымъ органическимъ животнымъ, въ которыхъ и надо искать настоящую причину ферментаціи.

Такимъ образомъ, рядомъ съ той теоріей, представителемъ которой мы назвали Гэ-Люссака, возникла другая теорія, приписывающая распространеніе эпидемическихъ болѣзней посредствомъ органическихъ зародышей. Уже Линней допускалъ, что эпидеміи развиваются изъ носящихся въ воздухѣ живыхъ зародышей, которые проникаютъ въ тѣло и производятъ разстройство организма, вслѣдствіе развитія жъ немъ многочисленнаго паразитнаго племени. По мнѣнію прежнихъ врачей, заразительное вещество эпидеміи образуется за-ново въ гніющей атмосферѣ. Защитники зародышевой теоріи, наоборотъ, утверждаютъ, что вещество, вызывающее эпидемію, всегда развивается изъ предшествовавшаго, материнскаго организма. Они такъ-же мало вѣрятъ въ самопроизвольное зарожденіе такихъ болѣзней, какъ и въ самопроизвольное зарожденіе блохъ или мышей. Эпидеміи, на основаніи этого взгляда, въ буквальномъ смыслѣ, засѣеваютъ свои сѣмена, которыя растутъ, образуютъ новыхъ зародышей, а эти зародыши, найдя въ человѣческомъ тѣлѣ пригодную для себя, пищу и температуру, въ концѣ концовъ поражаютъ цѣлыя громадныя населенія.

"Въ чистой химіи, говоритъ Тиндаль, -- насколько мнѣ извѣстно, нѣтъ ничего, что обладало-бы такою изумительною силою самораспространенія, какую мы замѣчаемъ въ веществѣ, производящемъ эпидемическія болѣзни. Если вы засѣете пшеницу, не соберете овса; засѣете оспу, не соберете скарлатины, а именно оспу, одну только оспу, которая можетъ развиться до какихъ угодно размѣровъ. Вещество заразительной болѣзни воспроизводитъ само себя съ такой-же строгой точностью, съ какою собака или кошка производятъ только себѣ подобныхъ". (Fragments of Science, 302).

Нечего, разумѣется, и говорить, что антагонизмъ между названными двумя теоріями продолжался довольно долго. Не можемъ не обратить при этомъ вниманіе читателя на то интересное обстоятельство, что окончательнымъ рѣшеніемъ этой чисто-патологической загадки мы, то есть громадное страждущее человѣчество, обязаны не врачу, не человѣку, уже по своей профессіи привыкшему бороться со всякими видами болѣзни, а химику Пастеру, извѣстному сопернику ученаго Пуше по вопросу о самопроизвольномъ зарожденіе (generatio spontanea). Скажемъ болѣе: ученый медицинскій міръ сдѣлалъ все, чтобы подорвать энергію этого честнаго труженика, имѣвшаго дерзость "взяться не за свое дѣло". "Меня упрекали" -- жалуется Пастеръ, -- что я былъ мало знакомъ съ этимъ чисто-медицинскимъ вопросомъ; мнѣ указывали на давнымъ-давно опубликованныя въ Италіи изслѣдованія, результаты которыхъ, будто-бы, показывали совершенную безполезность моихъ усилій и невозможность придти къ какому-бы то ни было практическому выводу въ томъ направленіи, какое я выбралъ; меня стыдили грубымъ незнаніемъ многочисленныхъ изысканій, появившихся втеченіе послѣднихъ пятнадцати лѣтъ". Ужь такова судьба всякаго дѣйствительно энергичнаго, честнаго дѣятеля, рѣшающагося свернуть съ избитаго тракта рутины и косности. Не избѣжалъ этого ослинаго копыта педантовъ Тиндаль въ своихъ изысканіяхъ по тому-же предмету.-- "Мое собственное участіе въ этомъ великомъ вопросѣ, говоритъ онъ,-- не обошлось безъ самыхъ ожесточенныхъ нападокъ. По этому поводу я могу сказать только, что когда чувство выпрыгиваетъ изъ-за интеллекта, гдѣ онъ играетъ совершенно почтенную и полезную роль, и становится впереди самого интеллекта, то тутъ ужь оно неизбѣжно производитъ куриную слѣпоту и всякія странныя галлюцинаціи. Такъ мои порицатели, по большей части, направили свои стрѣлы противъ тѣхъ положеній, которыхъ я не высказывалъ, и противъ тѣхъ претензій, въ которыхъ я нисколько не грѣшенъ". (Fragments of Science, 322). Впрочемъ, несправедливыя придирки медицинскаго міра вмѣсто того, чтобы обезкуражить Пастера, еще болѣе подстрекали въ немъ недремлющее, горячее желаніе добиться того или другого опредѣленнаго результата, и въ его изысканіяхъ по вопросу объ эпидемическихъ болѣзняхъ шелковичныхъ червей читатель ясно можетъ видѣть, что способенъ сдѣлать неспеціалистъ, даже - если хотите профанъ -- заручившись лишь доброй волей да свѣтлымъ взглядомъ, не -- затуманеннымъ неизлечимою, по истинѣ эпидемическою тупостью торгашей еѣоей ученой профессіи и разныхъ Чичиковыхъ медицинскаго міра...

III.

Въ 1865 г. извѣстный химикъ Дюма, нынѣ постоянный секретарь французской академіи наукъ, обратился къ своему другу, ученику и товарищу Пастеру съ настоятельной просьбой помочь страшной бѣдѣ, поразившей весь его родной край -- окрестности Алэ. Бѣдствіе заключалось въ ужасающемъ, ничѣмъ неотвратимомъ вымираніи шелковичныхъ червей, вслѣдствіе какой-то эпидемической болѣзни. Пастеръ отвѣчаетъ, что онъ отъ роду еще никогда не видѣлъ шелковичнаго червя. Дюма продолжаетъ настаивать. "Все что мнѣ нужно, пишетъ онъ, -- это, чтобы вы обратили должное вниманіе на этотъ вопросъ, заключающій въ себѣ такую важность для моей несчастной родины. Бѣдствіе превосходятъ все, что вы можете вообразить себѣ". Дѣлать нечего -- въ іюнѣ 1865 года Пастеръ отправляется въ Алэ, -- лечить шелковичнаго червя, котораго онъ никогда въ глаза не видалъ...

Читателю отчасти, конечно, извѣстно, какую важную роль шелководство всегда играло въ экономическомъ положеніи Франціи. Въ 1853 году производство шелка во Франція соотвѣтствовало ста тридцати милліонамъ франковъ дохода. Надо замѣтить, что втеченіи предшествовавшихъ двадцати лѣтъ доходъ удвоился, и никто не сомнѣвался, что онъ будетъ возрастать и далѣе. Случилось иначе. Тогда какъ въ 1853 году вѣсъ собранныхъ шелковичныхъ коконовъ составлялъ шесть милліоновъ килограмовъ, въ 1865 году онъ упалъ да четырехъ милліоновъ, что повлекло въ доходѣ убыль до ста милліоновъ франковъ. Итакъ, безъ преувеличенія можно сказать, что вмѣстѣ съ вопросомъ объ эпидемическомъ вымираніи червей для сельскаго населенія Франціи былъ непосредственно связанъ роковой вопросъ о насущномъ кускѣ хлѣба -- дѣло нешуточное... И, ужь чего только ни дѣлали, чтобы защитить насѣкомое, а вмѣстѣ съ нимъ всю страну, отъ этого страшнаго бича! "Фармакопея шелковичнаго червя, писалъ Корналія въ 1860 году,-- теперь такъ-же полна, какъ я человѣческая. Газы, жидкости, твердыя вещества -- все было употреблено, въ видѣ медикаментовъ. Отъ хлора до сѣрной кислоты, отъ азотной кислоты до рома, отъ сахара до сѣрнокислаго хинина -- ничто ее было забыто при пользованіи несчастнаго насѣкомаго". Но успѣхъ не соотвѣтствовалъ стараніямъ. Напрасно шелководы съ жадностью бросались на всякое новое средство, рекомендуемое имъ, какъ вѣрное лекарство противъ эпидеміи. Въ 1863 году министръ земледѣлія разрѣшилъ выдать премію въ 500,000 франковъ какому-то субъекту, изобрѣтшему для червей новый медикаментъ, который онъ называлъ непогрѣшимымъ. Лекарство было употреблено въ двѣнадцати различныхъ департаментахъ Франціи и оказалось никуда негоднымъ. Такъ вотъ при какихъ обстоятельствахъ Пастеръ взялся за рѣшеніе совершенно новой для него задачи. Еще до него въ шелковичномъ червѣ были открыты особенныя тѣльца или шарики, которые заводятся въ кишечномъ каналѣ и оттуда распространяются по всему тѣлу насѣкомаго. Относительно настоящаго характера этихъ шариковъ наблюдатели были не совсѣмъ согласны, хотя и имѣлись довольно ясныя указанія, что тѣльца эти были настоящей причиною болѣзни и смертности между червями. Въ 1859 году тѣльца эти были найдены также въ яичкахъ шелковичнаго червя, и на этомъ открытіи былъ основанъ практическій способъ распознавать зараженныя яички отъ здоровыхъ. Способъ этотъ, однако, не оказался надежнымъ.

Чтобы яснѣе представить читателю, какъ Пастеръ взялся за рѣшеніе задачи, прослѣдимъ вкратцѣ естественную исторію шелковичнаго червя. Изъ оплодотвореннаго яичка вылупляется маленькій червячокъ, линяющій, то есть, сбрасывающій кожу два или три раза теченіи своей жизни. Вслѣдъ за послѣднимъ линяніемъ червячокъ свиваетъ коконъ, превращается въ куколку, изъ куколки вылетаетъ бабочка, кладущая яичка, изъ которыхъ опять вылупляется новое потомство и т. д. При внимательномъ наблюденіи болѣзни червя, Пастеръ убѣдился, что названные нами шарики или тѣльца могутъ начинаться въ яичкахъ и не быть обнаружены, могутъ въ видѣ зародышей находиться въ червячкѣ и ускользнуть отъ микроскопа. Но вмѣстѣ съ ростомъ червя ростутъ и его шарики, такъ-что въ куколкѣ и еще болѣе въ бабочкѣ они дѣлаются уже совершенно, явственными. Такимъ образомъ, бабочку шелковичнаго червя Пастеръ сдѣлалъ исходнымъ началомъ своихъ изысканій. Характеръ болѣзни, названной французскими учеными pébrine, выражается слѣдующимъ образомъ: распространившись по всему тѣлу насѣкомаго, шарики наполняютъ его шелконосныя полости, и червь, при свиваніи Кокова, не имѣетъ достаточнаго матеріала. Его органы содержатъ не свѣтлую, клейкую жидкость шелка, но разбухаютъ, вслѣдствіе переполненія ихъ шариками. Ростъ зараженнаго червя замедляется, движенія дѣлаются вялыми, позывъ къ пищѣ ослабляется и, наконецъ, весь процессъ болѣзни ведетъ къ преждевременной смерти насѣкомаго.

Гдѣ-же источникъ болѣзни? Таковъ вопросъ, которымъ прежде всего задался Пастеръ. Безъ всякаго сомнѣнія, разсуждалъ онъ, въ яички зараза попадаетъ уже отъ зараженныхъ бабочекъ, и затѣмъ нѣтъ ничего мудренаго, если изъ нездоровыхъ яичекъ развивается цѣлое отравленное, хилое, обреченное ранней смерти племя. Вся задача,-- слѣдовательно, сводилась къ тому, чтобы прослѣдить, какими путями распространяется зараза, что дало-бы уже возможность ставить ей тѣ или другія преграды. Если, какъ утверждаютъ сторонники самопроизвольнаго зарожденія, эпидемія неотвратимо развивается въ самой тлетворной средѣ, окружающей недѣлимыхъ, то среда эта должна дѣйствовать на всѣхъ недѣлимымъ безразлично, и тогда всякое противодѣйствіе подобной тлетворной средѣ становится, дѣйствительно, невозможнымъ; если-же, согласно съ зародышевой теоріей, зараза приходитъ извнѣ, какъ нѣчто чисто-случайное и постороннее той средѣ, куда заносится какими-бы то ни было путями, то опасность грозитъ тѣмъ только недѣлимымъ, организмъ которыхъ придетъ въ непосредственное соприкосновеніе съ заразительнымъ веществомъ. Опираясь на это логическое соображеніе, Пастеръ и повелъ свои изысканія. Отъ здоровыхъ бабочекъ онъ получилъ совершенно здоровыхъ и свободныхъ отъ болѣзненныхъ шариковъ червей и, выбирая 10, 20, 30, 50 изъ нихъ, смотря но надобности, онъ вводилъ въ нихъ заразительное вещество.

Прежде всего, онъ произвелъ этотъ опытъ посредствомъ отравленія пищи. Вотъ одинъ изъ примѣровъ такого наблюденія. Растеревъ небольшого, зараженнаго шариками червя въ водѣ, Пастеръ смочилъ этой смѣсью листья тутоваго дерева. Когда листья были съѣдены, онъ сталъ изо-дня въ день, наблюдать послѣдствія этого питанія. Рядомъ съ зараженными червями онъ началъ воспитывать и другихъ, совершенно здоровыхъ, стараясь, насколько было возможно, предохранять ихъ отъ заразы. Они должны были послужить ему образчиками для сравненія. Такимъ образомъ, 16-го апрѣля 1868 года были заражены тридцать червей. До 23-го числа все обстояло совершенно благополучно, 26-го -- червя были, повидимому, также здоровы, но въ этотъ день у двухъ изъ нихъ были уже найдены шарики въ кишечномъ каналѣ. Они образуются прежде всего въ кишечной оболочкѣ. 27-го числа, или одиннадцать дней спустя послѣ зараженія, у двухъ свѣжихъ червей, подвергнутыхъ наблюденію, шарики или тѣльца наполняли не только весь кишечный каналъ, но и самый шелконосный органъ. 28-го числа остальные двадцать шесть червей были также покрыты черными пятнами болѣзни pébrine; 30-го -- разница между зараженными и незаряженными червями достигла разительныхъ размѣровъ, такъ-что больной червь, по величинѣ, едва составлялъ двѣ трети здороваго. Второго мая былъ разсмотрѣнъ одинъ изъ червей, только-что сбросившій кожу. Все тѣло его было до того переполнено шариками, что надо было удивляться, какъ онъ могъ еще жить. Болѣзнь развивалась болѣе и болѣе, черви умирали одинъ за другимъ. Изъ тридцати червей ни одинъ не избѣжалъ ранней смерти, тогда какъ черви, выбранные образцовыми, безпрепятственно продолжали свивать свои прекрасные коконы.

Таковъ ходъ наблюденій Пастера. "Дайте въ руки любому шелководу или даже самому опытному микроскописту", говоритъ онъ,-- "сколько хотите поколѣній насѣкомаго съ описанными въ нашихъ опытахъ симптомами. Его выводъ будетъ неизбѣжно ошибоченъ, если онъ ограничится только тѣмъ, что было извѣстно до моихъ изысканій". Черви не представятъ ни малѣйшаго пятнышка болѣзни; микроскопъ не откроетъ ни одного шарика; смертность между червями будетъ совершенно ничтожна; коконы выйдутъ превосходные. И вотъ нашъ наблюдатель заключитъ, что яички этого племени будутъ какъ нельзя лучше годиться для дальнѣйшаго расплода. На самомъ-же дѣлѣ всѣ червя этого удачнаго сбора были заражены отравой; съ перваго-же дня они скрывали въ себѣ зародышъ болѣзни, который привольно разовьется въ куколкахъ и бабочкахъ, потомъ перейдетъ въ яички и вся бѣда обрушится на слѣдующее поколѣніе. Гдѣ-же первая причина зла, замаскированнаго такой обманчивой внѣшностью? Въ нашемъ опытѣ мы можемъ, такъ сказать, ощупать причину эту пальцами. Все было слѣдствіемъ одного отравленнаго корма". Можетъ-ли быть послѣ этого рѣчь о какой-то тлетворной средѣ, безразлично губящей всѣхъ окруженныхъ ею недѣлимыхъ? Ясно, слѣдовательно, что губительна не самая среда, а нѣчто ей совершенно постороннее, что должно и можетъ быть устранено тѣмъ или другимъ способомъ. Другой, не менѣе вѣскій аргументъ. Пастеръ долго останавливается на той легкости, съ какою шелковичныхъ червей какого нибудь острова, напримѣръ, Корсики, можно совершенно предохранить отъ эпидеміи. Относительно человѣческихъ эпидемій г. Симонъ сообщаетъ, что жители острововъ Сциллы были совершенно отъ нихъ избавлены втеченіи десятилѣтія, съ 1851 по 1860 годъ. За все время здѣсь не было ни одного случая заболѣванія корью, оспою или скарлатиною. Почему? Да просто вслѣдствіе изолированнаго положенія мѣстности, которое предохраняло ее отъ занесенія заразы извнѣ, тогда какъ самопроизвольнаго зарожденія болѣзни нѣтъ и быть не можетъ.

И такъ, сообразивъ все сказанное о настоящемъ характерѣ эпидемическаго вещества, читатель, вѣроятно, предугадываетъ все величіе результата, добытаго Пастеромъ. Результатъ этотъ Пастеръ формулировалъ въ слѣдующихъ рѣшительныхъ словахъ: "Il est au pouvoir de l'homme de faire disparaître de la surface du globe les maladies parasitaires si, comme c'est ma conviction, la doctrine des générations spontanées est une chimère". (Во власти человѣка уничтожить съ лица земли паразитныя болѣзни, если, въ чемъ я убѣжденъ, теорія самопроизвольнаго зарожденія -- химера). А къ паразитнымъ болѣзнямъ -- замѣтимъ мимоходомъ -- относятся всѣ человѣческія эпидеміи, въ особенности наша вѣчная петербургская гостья -- холера!! Долго-ли мы, жители Петербурга, будемъ завидовать... счастливымъ шелковичнымъ червямъ секретаря французской академіи!...

IV.

Но, возразятъ сторонники самопроизвольнаго зарожденія, если эпидемическая зараза не образуется за-ново, какимъ образомъ повальный болѣзни обрушиваются на человѣческія населенія съ такою ужасающею силою и внезапностью, какимъ образомъ вамъ извѣстны страшныя эпидеміи, которыя, просвирѣпствовавъ втеченіе извѣстнаго времени, исчезаютъ, словно сами собой -- такъ-же таинственно и внезапно, какъ и появились? Вѣдь вотъ и самая pébrio -- эпидемія шелковичныхъ червей во Франціи -- привязалась, такъ сказать, ни съ сего ни съ того и пропала-бы, вѣроятно, также сама собою... Подобныя возраженія противъ "зародышевой теоріи", дѣйствительно, слышались въ ученомъ мірѣ. Но если внимательно приглядѣться къ фактамъ, то и къ этимъ отношеніи названная теорія совершенно ладитъ съ природою. Эпидемическая болѣзнь, для своего проявленія, дѣйствительно требуетъ особеннаго, специфически-заразительнаго вещества, но внѣшнія условія даннаго момента имѣютъ могущественное вліяніе на ея развитіе. Пасторъ, напримѣръ, обнаружилъ, что болѣзнь pébrine были извѣстна между шелковичными червями втеченіи неопредѣленнаго времени. Сѣмена могутъ быть засѣяны, какъ нельзя лучше, но неблагопріятныя условія температуры и влажности все-таки могутъ не только замедлить, ослабить, но и совершенно уничтожить ростъ посѣва. О дифтеритѣ (гнойное воспаленіе зѣва) говорили, напримѣръ, какъ о совершенно-новой болѣзни, появившейся втеченіи послѣднихъ двадцати лѣтъ. Но г. Симонъ сообщаетъ, что болѣзнь эта, около трехъ столѣтій тому назадъ, страшно свирѣпствовала въ Испаніи, гдѣ. она была извѣстна подъ названіемъ Garrotillo, и вскорѣ затѣмъ въ Италіи, и что медицинскій міръ хорошо зналъ о ней и во все послѣдующее время. Ту-же болѣзнь, эпидемически свирѣпствовавшую въ Корнваллисѣ, описалъ д-ръ Старръ въ 1758 году подъ названіемъ morbus strangidatorius. Замѣчательно, что въ своемъ новѣйшемъ проявленіи, она опять предпочтительно привязалась къ жителямъ корнваллійскаго графства. Многіе полагаютъ также, что такъ называемая черная-смерть -- страшная болѣзнь, опустошительно прошедшая по Европѣ пять вѣковъ тому назадъ (отъ нея у насъ въ Россіи умеръ великій, князь Симеонъ Гордый) -- исчезла также загадочно, какъ и появилась; но тотъ-же д-ръ Симонъ увѣряетъ, что она не вывелась и до сихъ поръ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ сѣверо-западной Индіи.

Заразительное вещество эпидеміи распространяется буквально, какъ засѣянное сѣмя, и, совершенно подобно сѣмени, можетъ быть занесено въ самыя отдаленныя мѣстности. Живучая, органическая его сила, во многихъ случаяхъ, по истинѣ изумительна. Въ этомъ отношеніи мы можемъ указать читателю нѣсколько интересныхъ примѣровъ. "Когда я былъ въ Бель-Альпѣ, въ прошломъ году, разсказываетъ Тиндаль, -- мѣстный священникъ получилъ извѣстіе, что между его дѣтьми обнаружилась скарлатина. Онъ жилъ, насколько я могу себѣ припомнить, на здоровой холмистой возвышенности, близь Дартмура, и трудно было понять, какъ могла скарлатина забраться въ такое мѣсто. Возлѣ дома проходила сточная канава, и на ней-то и сосредоточились всѣ его подозрѣнія. Нѣкоторые изъ нашихъ медицинскихъ писателей поддержали-бы его въ этомъ мнѣніи, тогда какъ ученые другой школы, напротивъ, не признали-бы канаву -- какъ-бы она гнила ни была -- настоящимъ источникомъ заразы. Послѣ внимательнаго разслѣдованія, онъ припомнилъ себѣ, что одной и той-же лошадкой играли и его сынъ, и вмѣстѣ съ нимъ другой мальчикъ, недавно выздоровѣвшій отъ скарлатины а. "Канавы и помойныя ямы, прибавляетъ затѣмъ Тиндаль, -- вовсе не такъ опасны, какъ думаютъ. Въ Лондонѣ гнилая, вонючая Тэмза и очень слабая смертность часто уживаются рядомъ. Это понятно: если нѣтъ специфическаго вещества или зародышей эпидеміи, то испорченная атмосфера, какъ-бы она вредна ни была въ другихъ отношеніяхъ, эпидеміи не произведетъ. Испорченный воздухъ можетъ способствовать развитію эпидеміи, но самъ по себѣ ее не зародитъ. Съ другой стороны, чрезъ перенесеніе специфическаго зародыша или яда, болѣзнь можетъ развиться въ мѣстностяхъ съ самымъ исправнымъ дренажемъ и съ самымъ чистымъ воздухомъ" (Fragments of Science, 314--315). Другой примѣръ необыкновенно упорной заразительности скарлатины мы находимъ у д-ра де-Мюсси, въ его замѣчательной книгѣ: Typhus contagieux" (о заразительномъ тифѣ). "На пути изъ Вѣны въ Подолію", разсказываетъ докторъ, -- мнѣ случилось надѣть сюртукъ, въ которомъ я прежде былъ у больной скарлатиною и котораго не надѣвалъ уже болѣе полутора года. Сейчасъ-же вслѣдъ за моимъ пріѣздомъ у меня открылась эта прилипчивая болѣзнь, которую я распространилъ потомъ въ названномъ краѣ, гдѣ до того она была почти неизвѣстна". Тотъ-же авторъ сообщаетъ, что одна молодая дама заразилась въ комнатѣ, гдѣ полгода тому назадъ лежалъ больной скарлатиною; но вся эта комната была вымыта и меблирована заново,-- остались только прежніе обои...

Читателю, можетъ быть, не безъинтересно будетъ узнать, какое примѣненіе "зародышевая теорія" нашла въ хирургической наукѣ. Въ этомъ отношеніи книга Тиндаля указываетъ на два замѣчателі ные результата, практически добытые эдинбургскимъ профессоромъ Листеромъ. Выше мы уже указывали на тотъ, лишь недавно подмѣченный фактъ, что броженіе, напр. сахара, вина -- не есть процессъ разложенія обветшавшихъ, органическихъ веществъ, но прямое дѣйствіе развитія въ этомъ веществѣ особыхъ крошечныхъ живчиковъ (vibrionés). Въ сахарѣ такой живчикъ носитъ названіе fonda cerevesiae. Процессъ броженіи вполнѣ соотвѣтствуетъ, такимъ образомъ, процессу органическаго роста. Профессоръ Листеръ за далей такимъ вопросомъ: нѣтъ-ли аналогіи между этимъ процессомъ и нагноеніемъ ранъ? Послѣ многихъ наблюденій, Листеръ убѣдился, что заразительные зародыши воздуха и здѣсь играютъ ту роль, какой до него и по подозрѣвали хирурги. Обыкновенная, прозрачная матерія ранъ вдругъ дѣлается гнойною, злокачественною -- очевидно, вслѣдствіе занесенія въ рану вредныхъ зародышей непосредственно изъ воздуха или хирургическими инструментами. Воспаленіемъ, говорятъ Листеръ, такихъ явленій объяснить нельзя, потому-что воспаленіе -- будь оно острое или хроническое -- хотя и вызываетъ образованіе матеріи (pus), но не производитъ злокачественнаго нагноенія (putrefaction). Однимъ словомъ, помимо теоріи о зародышахъ, по мнѣнію Листера, такія явленія необъяснимы. И, наконецъ, въ каплѣ гніющей матеріи онъ открылъ, посредствомъ микроскопа, безчисленное множество крошечныхъ паразитовъ, обнаруживающихъ свою жизнь необыкновенно быстрыми движеніями. Легко угадать результаты такого важнаго открытія. На результаты эти довольно наглядно указывается въ книгѣ Тиндаля. "Надо изумляться,-- говоритъ онъ, -- какъ рука опытнаго, свѣдущаго хирурга, при должныхъ мѣрахъ противъ нагноенія,-- можетъ безнаказанно рѣзать, рвать, крошить человѣческое тѣло... Въ операціяхъ профессора Листера всегда имѣется въ виду, чтобы каждая часть ткани, обнажаемая ноженъ, была защищена противъ зародышей и чтобы они немедленно умирали, если имъ случится попасть въ рану. Для этой цѣли онъ покрываетъ обнаженныя поверхности слоемъ разбавленной карболовой кислоты, которая, особенно смертельна для зародышей и, кромѣ того, самымъ тщательнымъ образомъ окружаетъ рану антисептическими повязками. О результатахъ, которыхъ онъ добился въ своей больничной практикѣ, профессоръ Листеръ разсказываетъ самъ, что посреди всѣхъ возможныхъ ужасовъ, о которыхъ и говорить страшно, въ близкомъ сосѣдствѣ съ палатами, гдѣ смерть тѣшилась антоновымъ огнемъ, рожей, гошпитальной гангреной и т. д., онъ могъ держать своихъ паціентовъ въ совершенной безопасности отъ этихъ бѣдствій" (Fragments of Science, 320).

Другое наблюденіе Листера заключается въ томъ, что воздухъ, прошедшій чрезъ легкія, совершенно свободенъ отъ зародышей и потому не можетъ произвести гніенія. Такъ, при простомъ переломѣ ребра, если случится, что легкое проколото обломкомъ кости, то кровь, вытекающая въ полость плевры, хотя и вмѣшивается свободно съ воздухомъ, во разложенію не подвергается -- ясное доказательство, что при гніющихъ процессахъ кислородъ воздуха самъ по себѣ рѣшительно не виноватъ. Наблюденіе это Тиндаль примѣнилъ къ воздуху, выдыхаемому изъ легкихъ, и, дѣйствительно, убѣдился, что воздухъ тотъ совершенно свободенъ отъ постороннихъ веществъ, которыя всѣ задерживаются дыхательными путями. Слѣдовательно, одно дыханіе пораженнаго человѣка заразы сообщить не можетъ. Но какимъ обратятъ предохранить самыя легкія отъ занесенія въ нихъ заразы извнѣ, изъ свободнаго атмосферическаго воздуха? Опытами нашли нѣкоторыя вещества, точно также непропускающія постороннихъ веществъ въ легкія, какъ легкія не пропускаютъ ихъ наружу. Такъ Тиндаль вполнѣ убѣдился, что обыкновенный хлопокъ, употребляемый въ достаточномъ количествѣ и съ должной тщательностью, совершенно задерживаетъ постороннія вещества, а слѣдовательно и заразительные зародыши, при ихъ проходѣ въ легкій. На этомъ и основано устройство респираторовъ для разныхъ цѣлей. Если, напримѣръ, медикъ желаетъ предохранить легкія своего паціента или свои собственные отъ зародышей или специфическаго яда, распространяющаго прилипчивую болѣзнь, то ему всего цѣлесообразнѣе употребить респираторъ изъ хлопчатой бумаги. При должномъ процѣживаніи сквозь хлопокъ какой угодно воздухъ дѣлается совершенно безвреднымъ. А предохраненіе легкихъ и рта, по всей вѣроятности, будетъ защитою всего организма, такъ-какъ эпидемическая болѣзнь, безъ всякаго сомнѣнія, засѣевается зародышами, попадающими въ дыхательные пути или, вмѣстѣ съ слюною, въ всасывающій аппаратъ желудка. Слѣдовательно, надлежащимъ образомъ устроенныя цѣдилки изъ хлопчатой бумаги могутъ поставить преграды распространенію болѣзни. За хорошее ихъ дѣйствіе Тиндаль ручается своимъ собственнымъ опытомъ.

Другой респираторъ онъ устраиваетъ для пожарныхъ. Извѣстно, какою важною помѣхою является для нихъ дымъ при отправленіи своей службы. Какое-нибудь надежное средство противъ этого неудобства было-бы во всякомъ случаѣ весьма желательно. Шредеръ первый употребилъ кусокъ хлопка для процѣживанья воздуха. Чтобы задержать атмосферическихъ зародышей, Пуше сталъ употреблять слой клейкаго глицерина, тогда какъ по мысли д-ра Стенгауэа, въ респираторахъ получилъ довольно-важное значеніе древесный уголь. Комбинируя эти три средства, Тиндаль устраиваетъ респираторъ, какого только могутъ пожелать пожарные. Противъ дыма сухихъ листьевъ можетъ достаточно предохранять одна хлопчатая бумага, но противъ болѣе ѣдкаго дыма смолистаго дерева она не годится. Если вату смачивать глицериномъ, получится уже значительное улучшеніе. Но и при такомъ респираторѣ въ густомъ дымѣ нельзя оставаться долѣе пяти минутъ. Тиндаль соединялъ смоченную глицериномъ бумагу вмѣстѣ съ кускомъ древеснаго угля: результатъ получился вполнѣ превосходный. Съ подобнымъ респираторомъ можно совершенно удобно дышать въ пространствѣ, наполненномъ такимъ тяжелымъ дымомъ, что даже и одного раза нельзя было-бы вдохнуть его въ легкія безъ этого средства. "Я обратился, разсказываетъ Тиндаль,-- къ начальнику столичной пожарной команды (въ Лондонѣ) съ письменнымъ запросомъ, не можетъ-ли такой респираторъ пригодиться на практикѣ. Онъ отвѣчалъ мнѣ утвердительно, но прибавилъ, что ему извѣстны всѣ средства этого рода, употребляющіяся въ различныхъ странахъ Европы, но что ни одно изъ нихъ не было найдено достаточно надежнымъ. По моему приглашенію, онъ прибылъ въ зданіе Royal Institution вмѣстѣ съ двумя пожарными и помощникомъ. Трое послѣднихъ, вооружась моимъ респираторомъ, отправились въ густо-задымленное мѣсто и, по возвращеніи оттуда, разсказывали, что они не чувствовали ни малѣйшаго неудобства и могли-бы оставаться тамъ цѣлый день. Капитанъ Шау лично повторилъ опытъ и получилъ тотъ-же результатъ". "Я увѣренъ, замѣчаетъ Тиндаль, -- что этотъ респираторъ рано или поздно войдетъ въ употребленіе къ немаловажному удобству людей, опасную работу которыхъ мнѣ приходилось видѣть на практикѣ такъ часто". (Fragments of Science, 385).

Но воздухъ не ебть исключительная среда, путемъ которой въ наше тѣло проникаютъ органическіе зародыши эпидеміи. Значеніе это, вмѣстѣ съ воздухомъ, раздѣляетъ также вода. Но и въ этомъ случаѣ можетъ быть весьма легко примѣненъ способъ изслѣдованія посредствомъ сильно концентрированнаго, обыкновенно электрическаго свѣта. Способъ этотъ можетъ служить, въ нѣкоторомъ смыслѣ, дополненіемъ къ микроскопическому анализу воды. При изслѣдованіи воды посредствомъ микроскопа все вниманіе наблюдателя сосредоточено на незначительномъ количествѣ жидкости, на каплѣ, и вся задача заключается въ томъ, чтобы открыть или изучить индивидуальный характеръ наполняющихъ воду организмовъ, тогда какъ способъ освѣщенія имѣетъ дѣло съ болѣе значительной массою и разоблачаетъ общія свойства жидкости, проистекающія изъ наполняющихъ ее постороннихъ веществъ.

Что-же открываетъ намъ этотъ способъ? Да то, что безусловно чистой и безвредной воды почти нѣтъ въ природѣ и что, въ видахъ гигіенической пользы, является необходимость прибѣгать къ различнымъ искуственнымъ средствамъ для ея очищенія, хотя и они рѣдко ведутъ къ желаемымъ результатамъ. Тиндалю была представлена для разсмотрѣнія вода восьми образцовъ, доставляемая для питья жителямъ Лондона, и во всѣхъ, этихъ случаяхъ она оказалась полною различныхъ, механически разведенныхъ въ ней веществъ. Наиболѣе точнымъ приближеніемъ къ чистой водѣ онъ считаетъ воду женевскаго озера; свѣтъ пропущенный сквозь эту воду, оставляетъ тонкій, нѣжно-лазуревый слѣдъ -- доказательство, что крупныхъ постороннихъ частицъ въ ней почти не содержится. Въ Англіи, наилучшую воду, въ гигіеническомъ отношеніи, могутъ дать мѣловыя формаціи, между которыми всегда имѣются значительные водоемы. Мѣловыя горы британскаго острова, по большей части, прикрыты лишь тонкимъ слоемъ земли съ весьма скудною растительностью. Дождевая вода безъ значительныхъ препятствій просачивается сквозь мѣлъ, гдѣ всякая органическая примѣсь, могущая въ ней содержаться, скоро окисляется и такимъ образомъ дѣлается совершенно безвредною.

Но вода эта,-- вполнѣ превосходная, что касается отсутствія въ ней механической нечистоты,-- представляетъ то значительное неудобство, что она слишкомъ тверда, вслѣдствіе довольно большого количества содержащейся въ ней углекислой извести. Она заключаетъ въ себѣ, но прежней терминологіи, семнадцать градусовъ твердости и потому для чая или спирта не годится. Она гранитъ сильно посуду, потому что растворенная въ ней известь при кипяченіи осаждается. Поэтому для смягченія ея употребляютъ такъ называемый способъ Кларка. Въ пустой резервуаръ сначала вливаютъ прозрачный растворъ извести и затѣмъ уже -- въ девять разъ большее количество мѣловой воды. Прозрачность немедленно исчезаетъ и смѣсь двухъ жидкостей становится мутною. Углекислая известь, вслѣдствіе своей тяжести, быстро опускается внизъ и образуетъ бѣлый кристаллическій осадокъ, на днѣ резервуара, тогда какъ по верхъ этого осадка остается чистая, прозрачная, какъ слеза, вода. "Нѣсколько дней тому назадъ, разсказываетъ Тиндаль, -- я опустилъ нѣсколько мѣдныхъ монетъ на дно резервуара, глубиною въ шестнадцать футовъ. Монеты были видны совершенно явственно. Я полагаю, что даже иголка, опущенная съ такой высоты, была-бы видна въ этой водѣ также отчетливо". Нельзя не позавидовать Англіи, ко горой сана природа дала такую превосходную, здоровую, вполнѣ гигіеническую воду, тѣлъ болѣе, что согласно увѣреніямъ инженеровъ и техниковъ, запасъ ея въ мѣловыхъ формаціяхъ положительно неистощимъ.

Но какъ-бы хорошая вода ни была важна для сохраненія здоровья массъ, все-таки тотъ сильно-бы ошибся, кто захотѣлъ-бы считать воду единственнымъ, или даже только главнымъ источникомъ распространенія повальнымъ болѣзной въ родѣ, напримѣръ, тифа или холеры. Что та и другая эпидемія сильнѣе развивается вслѣдствіе употребленія дурной воды -- это неоспоримо. Но читателю, быть можетъ, не безъинтересно будетъ познакомиться съ относительнымъ значеніемъ воды и воздуха въ дѣлѣ распространенія эпидемическихъ заразъ. Въ этомъ отношеніи мы можемъ указать на довольно замѣчательные факты, сообщаемые д-ромъ Уильямомъ Буддомъ. "Я могу положительно констатировать, говоритъ онъ, -- что наихудшія проявленія тифа, какія мнѣ только довелось видѣть на вѣку, имѣли мѣсто между населеніями, снабженными безукоризненно-хорошей водой для питья. И вотъ доказательство.

"Я живу въ городѣ, гдѣ вода, употребляемая для питья, давнымъ давно отрѣзана отъ всякаго сообщенія съ грязными, сточными водами. Вода, доставляемая для питья жителямъ Бристоля, отъ своего источника до выпускнаго рукава, откуда она течетъ подъ высотамъ давленіемъ, идетъ цѣлой системой трубъ, вдали отъ всякаго сора канавъ и помойныхъ ямъ.

"А между тѣмъ тифъ въ городѣ не только не прекратился, но, около восьми лѣтъ тому назадъ, проявился съ такою неслыханною энергіей, какой я не запомню въ этомъ городѣ".

Лѣтъ пять тому назадъ я былъ командированъ съ цѣлью изыскать средство противъ тифа, обнаружившагося въ большомъ монастырѣ, миляхъ въ двухъ разстоянія отъ Бристоля. Все населеніе монастыря раздѣлялось на три, совершенно отдѣльныя одна отъ другой категоріи. Самую большую составляло отдѣленіе послушницъ, помѣщавшееся въ центрѣ зданія. Сюда эпидемія была занесена одною дѣвушкою, заболѣвшею въ какомъ-то приморскомъ мѣстѣ, въ двадцати миляхъ разстоянія отсюда. Отъ этой дѣвушки зараза сообщилась другимъ, такъ что при моемъ пріѣздѣ тифомъ были больны уже пятнадцать послушницъ. Отъ начала и до конца горячка ограничилась только этими дѣвушками и лицами, находившимися съ ними въ непосредственной близости.

"Наведя справки объ употребляемой для питья водѣ, я узналъ слѣдующее:

1) "Освидѣтельствованіе колодца и химическій анализъ ясно показали, что вода эта была совершенно свободна отъ нечистотъ сточныхъ канавъ.

2) "Лица другого большого отдѣленія монастыря, остававшіеся внѣ эпидеміи, пили ту-же воду, что и дѣвушки, между которыми болѣзнь свирѣпствовала, какъ настоящее моровое повѣтріе.

В) "Съ той самой минуты, когда было обращено вниманіе на дезинфектированіе испражненій, болѣзнь перестала распространяться, хотя лица зараженнаго отдѣленія продолжали пить прежнюю воду.

"Наконецъ, съ тѣхъ поръ колодезь былъ оставленъ совершенно въ прежнемъ видѣ, вода остается тою-же, но о болѣзни нѣтъ болѣе и помину."

Таковы наблюденія д-ра Будда. Не ясно-ли отсюда, что эпидемія распространялась зараженнымъ воздухомъ, въ который органическіе паразиты, путемъ испареній, заносились изъ экскрементовъ больныхъ? И такъ, воздухъ, которымъ мы дышемъ,-- вотъ главная среда, разносящая заразу, но не вслѣдствіе своей самостоятельной тлетворности, а только благодаря нашему крайнему невѣжеству и жалкимъ условіямъ общественной жизни, допускающимъ развитіе въ немъ заразительныхъ элементовъ. Голодный тифъ есть народное бѣдствіе, способное выморить цѣлое населеніе страны, но гдѣ-же причина этого бѣдствія? Въ тупости тѣхъ, кто могъ предотвратить его, и не предотвратилъ.

Таковы заключеніи лучшихъ, наиболѣе свѣтлыхъ людей науки. Мы съ намѣреніемъ остановили вниманіе читателя преимущественно на этомъ изслѣдованіи Тиндаля. Конечно, безпрестанное повтореніе: "берегитесь воздуха", "живите гигіенически" и т. д.,-- это вѣчное читаніе массѣ однихъ и тѣхъ-же уроковъ какъ-то невольно обращаетъ въ избитыя мѣста самые горячіе и насущные вопросы нашей житейской практики. Но кто-же въ этомъ виноватъ, скажите, пожалуйста -- участіе науки или безучастіе тѣхъ, кто можетъ и долженъ пользоваться ея благотворными открытіями на пользу человѣчества? Но обскурантизмъ -- эта величайшая изъ эпидемій человѣческаго мозга -- и тутъ находитъ себѣ оправданіе. Если вы живете дурно, грязно и умираете массами отъ разныхъ заразительныхъ болѣзней, готовя еще болѣе хилое существованіе, еще болѣе обширную смертность вашему потомству, то это такъ и должно быть,-- на то есть воля высшихъ предопредѣленій, и знаніе вамъ не поможетъ. Въ этомъ страшномъ отупѣніи обскурантъ желаетъ держать своего ближняго только потому, чтобы не дать наукѣ свободнаго доступа къ человѣческому мозгу, сдѣлать изъ нея привиллегію самодовольнаго эгоиста и ненавистника всякаго общественнаго прогресса. Въ этомъ-то безсердечномъ, холодномъ эгоизмѣ и въ упорствѣ обскурантизма и заключается главный источникъ всѣхъ эпидемій, поражающихъ народныя массы. Еще недавно мы были свидѣтелями ужасной смертности отъ холеры, обошедшей наши главные города; смерть унесла, въ общей сложности, десятки тысячъ людей. И что-же? Обратили мы на это явленіе свое вниманіе, вышли мы изъ своего равнодушія къ подобнымъ несчастіямъ и приняли мѣры для предотвращены зла на будущее время? Нисколько. Та-же апатія и тѣхъ, кто долженъ прежде всего искать въ наукѣ разъясненія подобныхъ бѣдствій, и тѣхъ, кто заплатилъ собою дань вашему ничѣмъ невозмущаемому невѣжеству. А между тѣмъ соціологія и общественная гигіена ясно, какъ божій свѣтъ, говорятъ каждому изъ васъ, что не въ латинскихъ герундіяхъ надо искать спасенія отъ эпидемій, а въ улучшеніи нашего экономическаго быта и въ болѣе раціональной обстановкѣ окружающей насъ среды. Тутъ и надо искать первоначальное зерно всѣхъ эпидемій.

И. П.

"Дѣло", No 12, 1871