Книговод

Женщины-профессора Болонского университета

Никитенко Софья Александровна


   

Женщины-профессора Болонскаго университета.

   Съ идеями иногда тоже, что съ иными рѣками: видишь ихъ широкій разливъ, стремительное теченіе и забываешь объ ихъ истокѣ, который нерѣдко скрывается въ далекой глуши. Нахлынувъ на современное общество бурной волной, онѣ заслоняютъ свое прошедшее, болѣе мирное теченіе, и потому принимаются часто за нѣчто еще невиданное. Но стоитъ только оглянуться назадъ, попристальнѣе всмотрѣться въ минувшее -- и на его болѣе или менѣе отдаленномъ фонѣ начинаютъ выдѣляться явленія, однородныя съ тѣми, которыя теперь только ярче бросаются въ глаза, потому что они многочисленнѣе и движеніе ихъ впередъ дружнѣе. Мало того, иногда даже оказывается, что прошлое какъ бы опередило настоящее и уже не разъ, по крайней мѣрѣ въ единичныхъ случаяхъ, счастливо разрѣшало на практикѣ то, что мы теперь еще только обсуждаемъ въ теоріи и о чемъ не можемъ никакъ сговориться.
   Вопросъ о высшемъ женскомъ образованіи и приложеніи женскихъ способностей къ общественной дѣятельности едва ли не изъ самыхъ раздражающихъ въ настоящее время. Онъ принадлежитъ, къ тѣмъ злобамъ дня, которыя, затрогивая слишкомъ противоположные интересы и глубоко вкоренившіеся предразсудки, возбуждаютъ черезъ-чуръ рѣзкія симпатіи и антипатіи и служатъ предметомъ ожесточенной борьбы. Мы не беремся изображать полной картины историческаго развитія идей и событій, вызвавшихъ въ послѣднее двадцатипятилѣтіе рядъ явленій, страстное отношеніе общественнаго мнѣнія къ которымъ пока еще не даетъ критикѣ простора для ихъ трезвой оцѣнки. Наша задача только, между прочимъ, указать на ихъ связь съ прошлымъ и тѣмъ, если возможно, содѣйствовать правильной постановкѣ вопроса, настойчиво требующаго рѣшенія въ близкомъ будущемъ. Не сегодня только, какъ склонны многіе думать, возникъ такъ-называемый женскій вопросъ. Наши прабабушки уже неоднократно и словомъ, и дѣломъ -- особенно дѣломъ -- ратовали за свое право на высшее образованіе и на общественную дѣятельность. Посмотримъ, какими способами и какихъ результатовъ онѣ притомъ достигали.:
   Явленія, обратившія на себя наше вниманіе, выросли въ странѣ, подъ небомъ которой, какъ видно, быстрѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь, зрѣютъ не только плоды земные, но и идеи. Въ эпоху возрожденія въ Италіи взошли первые побѣги новой цивилизаціи. Въ ней началась реформація. Не болѣе, какъ логично, стало быть, чтобъ изъ нея же вышли и первые намеки на тотъ болѣе совершенный фазисъ цивилизаціи, который доступенъ только при равномѣрномъ развитіи всѣхъ человѣческихъ силъ.
   Главный и самый древній ученый центръ въ Италіи, Болонскій университетъ, всегда широко понималъ цивилизаторскую задачу, возложенную на него, если вѣрить преданію, еще императоромъ Ѳеодосіемъ младшимъ. Государь этотъ, какъ полагаютъ иные, основалъ его въ 423 г. по настояніямъ папы Целестина I, съ цѣлью смягчить нравы народонаселенія, жившаго въ постоянныхъ междоусобицахъ, и противодѣйствовать распространенію аріанской ереси {Несмотря на множество писателей, и въ томъ числѣ весьма авторитетныхъ, именно такъ разсказывающихъ объ основаніи Болонскаго университета, Муратори (Muratori: Annali (d'Italia) относитъ его начало лишь къ 1116 году, когда знаменитый Ирнерій впервые началъ публично преподавать римское право. Такое разногласіе въ авторахъ, одинаково заслуживающихъ довѣрія, обусловливается отсутствіемъ подлиннаго по этому дѣлу указа императора Ѳеодосія. Полагаютъ нѣкоторые, что этотъ важный документъ погибъ въ пожарѣ 1313 г., когда сгорѣло зданіе Болонскаго архивамъ указа осталось нѣсколько копій, но свидѣтельство ихъ не довольно убѣдительно ни для Муратори, ни для его послѣдователей.}.
   Университетъ съ самаго начала гостепріимно раскрывалъ двери всѣмъ, искавшимъ знанія. Молодые люди со всѣхъ сторонъ стекались въ него слушать знаменитыхъ профессоровъ, такъ что, въ эпоху наибольшаго процвѣтанія университета, число иноземныхъ студентовъ въ немъ доходило до десяти тысячъ {Muratori: Annali d'Italia.}. Для нихъ устраивались, на счетъ ихъ отечествъ, а иногда и на чьи-нибудь частныя средства, особаго рода общежитія, подъ именемъ коллегій {Muratori: Annali d'Italia.}, цѣль которыхъ была облегчать имъ существованіе на чужбинѣ и обезпечивать безпрепятственное занятіе наукой. И по сю пору еще не исчезли въ Болоньѣ грандіозныя, мрачныя зданія съ названіями испанской, фландрской и другихъ коллегій, въ память ихъ первоначальнаго назначенія.
   Съ такимъ же отсутствіемъ національныхъ и вообще всякихъ предразсудковъ вербовалъ Болонскій университетъ и своихъ профессоровъ. Врядъ ли въ какомъ-либо другомъ университетѣ существовало когда-нибудь такое множество каѳедръ и такое разнообразіе въ преподаваніи и въ преподавателяхъ. По спискамъ, хранящимся въ университетскомъ архивѣ, видно, что maximum профессоровъ, одновременно читавшихъ въ Болоньѣ, дошелъ въ 1669 г. до ста шестидесяти шести {Serafino Mazzetti: Memorie storiche sopra l'Università e Vlstituto delle science di Bologna.}. Права гражданства въ этой единственной въ своемъ родѣ республикѣ пріобрѣтались только знаніемъ: гдѣ было оно, тамъ не оставалось мѣста ни для какихъ постороннихъ соображеній. Такимъ образомъ, и женщинѣ, лишь бы ея умственный ростъ и запасъ научныхъ свѣдѣній подходили подъ требуемый уровень, ни мало не возбранялся входъ во святая святыхъ "храма Фёльзинской премудрости" {Фёльзина (Felsina) -- этрусское названіе Болоньи.}, какъ величали Болонскій университетъ во времена Ирнерія и Аккурсія.
   Послѣдній, родомъ тосканецъ, сначала ученикъ, потомъ самъ одно изъ свѣтилъ университета по части законовѣдѣнія, имѣлъ четырехъ дѣтей: всѣ они шли по его слѣдамъ, были юристами, и въ томъ числѣ дочь его Дота {Tiraboschi: Storia della Letteratura italiana.}. Она, за одно съ братьями, слушала уроки отца, наравнѣ съ ними оказала успѣхи и, какъ они, была удостоена степени доктора правъ и допущена къ публичному преподаванію.
   Имя Доты д'Аккорсо -- первое изъ женскихъ въ лѣтописяхъ Болонскаго университета. Вслѣдъ за ней, въ томъ же XIII вѣкѣ, упоминается о другой женщинѣ-юристѣ, Биттизіи Гоццадини. Одинъ старинный университетскій календарь за 1236 г. гласитъ, Что "славная донна Биттизія, дочь Аматоре Гоццадини, 3 іюня того же года получившая степень доктора правъ, начала читать публичныя лекціи, причемъ возбуждала всеобщій восторгъ своею ученостью, такъ что казалась существомъ необыкновеннымъ".
   Исторіографъ города Болоньи, Гирардаччи, съ своей стороны, разсказываетъ слѣдующее {Ghirardacci: Istorie Bolognesi.}. Биттизія Гоццадини родилась въ 1209 г. Она съ ранняго возраста выказывала отвращеніе ко всякаго рода женскимъ рукодѣльямъ, ни за что не хотѣла учиться владѣть иглой и до двѣнадцати лѣтъ одѣвалась, какъ мальчикъ. Во вторникъ, 3 іюня 1236 г., въ день, ознаменованный полнымъ солнечнымъ затмѣніемъ, она съ великимъ торжествомъ, при участіи всей Болоньи, была возведена въ званіе доктора правъ. Въ теченіе двухъ послѣдующихъ лѣтъ, она безъ перерыва читала у себя на дому лекціи, въ которыхъ излагала и толковала институты Юстиніана. Болѣе тридцати студентовъ посѣщали ея аудиторію. Но послѣ того она тяжело заболѣла и оставалась прикованною къ постели до самой смерти своей въ 1239 года. Ей приписываютъ двѣ рѣчи: надгробную, по случаю смерти одного епископа, и похвальную, въ честь папы Инокентія IV.
   Здѣсь слѣдуетъ, однако, замѣтить, что осторожный Тирабоски {Tiraboschi: Tstoria della Ijetteratura italiana.-- Этотъ историкъ говоритъ по поводу Биттизіи Гоццадини, что Болонскій университетъ слишкомъ богатъ достовѣрными знаменитостями для того, чтобъ ему гоняться еще за сомнительными.} и аббатъ Сарти, авторъ книги: О славныхъ болонскихъ профессорахъ {Sarti: De claribus professoribus Bononiensibut.}, не признаютъ вполнѣ достовѣрнымъ факта профессорской дѣятельности Биттизіи Гоццадини. Они сомнѣваются въ подлинности календаря, на которомъ Гирардаччи основывалъ, главнымъ образомъ, свои показаній о прославленной имъ юристкѣ. По ихъ примѣру, и всѣ другіе, потомъ упоминавшіе о ней писатели, за исключеніемъ адвоката Карлантоніо Маккіавелли, о которомъ рѣчь впереди, предпочитали, не вдаваясь въ новыя изслѣдованія, высказывать тѣ же сомнѣнія.
   Свѣдѣнія, дошедшія до насъ о профессорской дѣятельности болонскихъ женщинъ XIV столѣтія, если не полнѣе, то, во всякомъ случаѣ, состоятельнѣе. По крайней мѣрѣ, никто уже не оспариваетъ ни существованія, ни принадлежности къ университету двухъ изъ нихъ: Новеллы д'Андреа и Доротеи Букки.
   Судьба этихъ двухъ женщинъ очень схожа въ общихъ чертахъ. Обѣ дочери знаменитыхъ профессоровъ, онѣ, такъ сказать, выросли подъ сѣнью университета, съизмала освоились съ наукой и въ ней усовершенствовались подъ руководствомъ родителей.
   Первая по времени была Новелла, старшая дочь славнаго въ свое время законовѣда Джіованни д'Андре а, прозваннаго зеркаломъ и яркимъ свѣтильникомъ юриспруденціи (speculum juris et ardentissimum juris lumen). Онъ читалъ каноническое право то въ Падуѣ, то въ Болоньѣ, смотря по тому, въ который изъ этихъ городовъ забрасывали его политическія превратности. Горячая, преданная любовь Новеллы къ отцу и безграничная нѣжность его къ ней дѣлали ихъ неразлучными. Дочь всюду слѣдовала за отцомъ и была ему въ самомъ широкомъ смыслѣ помощницей. Она, подъ его руководствомъ, до тонкости изучила каноническое право. Джіованни, въ случаяхъ болѣзни или недосуга за учеными изслѣдованіями, посылалъ ее, вмѣсто себя, читать лекціи, и слава дочери, не меньше славы отца, привлекала въ ихъ аудиторію толпы слушателей.
   Имя Новеллы, съ большой похвалой ея учености, встрѣчается въ сочиненіямъ многихъ ей современныхъ и позднѣйшихъ авторовъ. О ней, между прочимъ, упоминаютъ: юридическій писатель XVI вѣка Цанчиролли {Panciroli: Tractatus universi juris.}, историкъ Альберти {Alberti: Storia d'Italia.} и ближайшій къ намъ Мадзукелли {Mazzuchelli: Gli scrittori d'ltalia.}. Съ большимъ сочувствіемъ также говоритъ о "прекрасной и благородной, дочери Джіованни д'Андреа другая замѣчательная женщина XIV столѣтія, славу которой похитила у Италіи Франція,-- Христина Пизанская. Она въ своемъ рукописномъ сочиненіи La cité des Dames, которое хранится въ парижской публичной библіотекѣ, приводитъ нѣсколько, къ сожалѣнію, слишкомъ краткихъ, біографическихъ свѣдѣній о Новеллѣ и, между прочимъ, слѣдующую анекдотическую о ней подробность. Новелла была ослѣпительно хороша собой. Не желая смущать слушателей блескомъ своихъ глазъ, она, обыкновенно, когда входила на каѳедру, задергивала передъ собой небольшую занавѣску и изъ-за нея уже, невидимая, развивала разные запутанные вопросы каноническаго права. Джіованни д'Андреа еще съ своей стороны позаботился о томъ, чтобъ увѣковѣчить имя любимой дочери: онъ, въ честь ея, назвалъ Новеллой одно изъ главныхъ своихъ юридическихъ сочиненій. Въ числѣ слушателей красавицы-юристки былъ Петрарка, который, несмотря на разницу лѣтъ, состоялъ въ тѣсной дружбѣ съ ея отцомъ. Новелла, какъ полагаютъ, умерла въ 1366 г.
   О жизни Доротеи Букки извѣстно лишь слѣдующее. Она жила на рубежѣ XIV и XV вѣковъ и была дочерью одного изъ особенно выдающихся профессоровъ того времени,-- Джіованни Букки {Mazzetti: Memorie storiche sulla Università е delle Scienzc di logna.-- Leyati: Dizionario delle donne illustri.}. Онъ почти въ теченіе полустолѣтія занималъ каѳедру нравственной философіи и практической медицины. Замѣтивъ въ дочери недюжинныя способности, онъ съ любовью занялся ея развитіемъ: Доротеа не обманула его ожиданій. Она со страстью предалась наукѣ и достигла блестящихъ результатовъ. Сдавъ обычный въ такихъ случаяхъ экзаменъ, она получила степень доктора философіи, а когда умеръ ея отецъ, была приглашена занять его каѳедру. Кромѣ обширной и основательной учености, она обладала еще замѣчательнымъ даромъ слова. Ея аудиторія едва вмѣщала толпу разноплеменныхъ студентовъ, которые часто стекались издалека, чтобы послушать ее.
   Но всѣ эти примѣры принадлежатъ эпохѣ, до того намъ чуждой и по внѣшнему, и по внутреннему своему складу, что даже какъ будто утрачиваютъ свою реальность. Даль, изъ которой на нихъ приходится смотрѣть, сообщаетъ имъ своего рода фантастическій колоритъ, охлаждающій дѣятельное сочувствіе и практическое соревнованіе. И то, и другое они предоставляютъ другимъ, болѣе близкимъ къ намъ, примѣрамъ, за собой же сохраняютъ весь вѣсъ прецедента въ спорномъ вопросѣ.
   На нихъ въ прошедшемъ столѣтіи нѣсколько даровитыхъ женщинъ могли опереть свои притязанія на то, что за это время успѣло уже сдѣлаться для ихъ пола запретнымъ плодомъ. Эпоха возрожденія, когда любовь и уваженіе къ наукѣ были такъ простодушно-искренни, что заставляли молчать предразсудки, давно миновала. Общественный бытъ усложнился, возникли новыя экономическія соображенія, породились разнаго рода условныя необходимости и разграниченія. Женщина оказалась исключительно прикованною въ домашнему очагу. Ученая и общественная дѣятельность ей уже не такъ легко давалась. И когда, въ 1722 г., одна молодая дѣвушка, Марія-Витторія Дельфини-Дози, осмѣлилась выступить на ту же арену, гдѣ въ доброе старое время безпрепятственно подвизались Доротеи Букки, Новеллы д'Андреа, Доты д'Акворсо, ея притязанія были встрѣчены враждебно. А, между тѣмъ, на этотъ разъ дѣло шло даже не о профессорской каѳедрѣ, а всего только о докторской степени.
   Дочь графа Альфонсо Дельфини-Дози, представителя одной изъ самыхъ аристократическихъ фамилій Болоньи, она шестнадцати лѣтъ уже прошла курсъ философскихъ и юридическихъ наукъ {Levati: Dizionario delle donne ilhistri.}. Слухи о ней быстро разнеслись по городу. Болонскому обществу захотѣлось провѣрить ихъ на дѣлѣ. Молодой дѣвушкѣ предложено было публичное испытаніе, и она приняла его.
   Интересъ предстоявшаго диспута оказался такъ силенъ, что въ цѣлой Болоньѣ не нашлось залы, довольно обширной, чтобъ вмѣстить всѣхъ, желавшихъ на немъ присутствовать. Торжество устроили на открытомъ воздухѣ, избравъ для этого дворъ испанской коллегіи, который въ назначенный день убрали флагами и разноцвѣтными тканями. Оппонировать молодой ученой взялись университетскіе профессора юридическаго факультета. Ей было дано пять тезисовъ. Она ихъ блистательно защищала и всѣхъ поразила богатствомъ свѣдѣній и силой діалектики.
   До сихъ поръ все шло хорошо. Публика не была обманута въ своихъ ожиданіяхъ. Ея праздное любопытство нашло себѣ удовлетвореніе, и она охотно расточала похвалы и рукоплесканія. Но зашла рѣчь о болѣе осязательной наградѣ молодой ученой, въ видѣ диплома на докторскую степень. Все разомъ измѣнилось. Отовсюду посыпались возраженія, насмѣшки, двусмысленные намеки, доказывалась нелѣпость сочетанія Двухъ такихъ словъ, какъ женщина и докторъ. Многіе въ своемъ увлеченіи даже, наперекоръ истинѣ, пробовали утверждать, что еще ни одна женщина никогда не удостоивалась никакой ученой степени. Этимъ недоброжелателямъ особенно съ руки приходилась недостовѣрность профессорской дѣятельности Биттизіи Гоццадини, на которой они исключительно и основывали свой протестъ.
   Нашлись, однако, и другіе, болѣе добросовѣстные люди, иначе взглянувшіе на дѣло, и въ томъ числѣ адвокатъ Карлантоніо Маккіавелли. Онъ горячо отстаивалъ право женщинъ на ученую дѣятельность и во имя закона требовалъ, чтобы равныя заслуги, во всѣхъ случаяхъ, получали одинаковое вознагражденіе и пользовались одинаковыми привилегіями. Задумавъ побить своихъ противниковъ ихъ же собственнымъ оружіемъ, онъ хотѣлъ, во что бы то ни стало, опровергнуть ихъ взглядъ на Биттизію Гоццадини: она была докторомъ правъ и профессоромъ, и это надлежало доказать. Маккіавелли написалъ пространную диссертацію {Диссертація эта носитъ длинное заглавіе: Bitisia Gozzadina, seu de mulierum doctoratu, Apologetica legalis, historien Antonii Macchiavelli Jurisconsulti Bononiensis ed illustrissimam juriumque clarissimam Mariam Victor iam Delphinam Dosmm.} и въ ней, рядомъ болѣе или менѣе убѣдительныхъ доводовъ, поддерживалъ свое мнѣніе. Какъ бы то ню было, ему удалось настоять на своемъ. Его увлеченіе сообщилось обществу, и въ заключеніе Марія-Витторія Дельфини-Дозю получила докторскую степень {Zannotti: Storia dell'Accademia Clementina.}.
   Такая выходка со стороны болонскаго общества кажется тѣмъ страннѣе, что въ Италіи, собственно говоря, никогда не утрачивались вполнѣ традиціи о правѣ женщинъ участвовать въ состязаніяхъ на ученыя степени, получать докторскіе дипломы и читать лекціи. Каждое столѣтіе имѣло тамъ своихъ представительницъ въ этомъ родѣ,-- если не въ самой Болоньѣ, то въ другихъ университетскихъ городахъ, какъ-то: въ Падуѣ, Брешіи, Павіи, Римѣ, Неаполѣ, гдѣ, между прочимъ, въ разныя, времена съ успѣхомъ подвизались на ученомъ поприщѣ: Едена. Корнаро-Пископія, Лаура Черета-Серини, Марта Маркина, Марія" Пеллегрина-Аморетти, Марія-Анджела Ардингелли, Христина Роккати.
   Имя послѣдней, впрочемъ, опять-таки тѣсно связано съ Болоньей, гдѣ она училась и сдавала экзамены. Къ счастью для себя, она родилась нѣсколько позднѣе Маріи Дельфини-Дози, а именно въ 1734 году, и этой случайности обязана тѣмъ, что попала въ струю, особенно благопріятную для приложенія къ дѣлу своихъ способностей. Уроженка города Ровиго {Levati: Dizionario delle donne illustri.}, она провела тамъ первые годы своего дѣтства. Ея серьезный складъ ума и любознательность были рано замѣчены отцомъ, который, четырнадцати лѣтъ, привезъ ее въ Болонью и далъ ей хорошихъ учителей. Три года занималась съ ними Христина и въ этотъ короткій срокъ вполнѣ освоилась съ логикой, метафизикой, геометріей, физикой и, кромѣ роднаго языка, изучила еще латинскій и французскій. Учителя убѣждали ее выступить публично на соисканіе ученой степени. Она согласилась, но просила, чтобъ ей предварительно было сдѣлано менѣе торжественное испытаніе на родинѣ. Въ августѣ 1750 года отправилась она съ отцомъ въ Ровиго и держала въ тамошней академіи, наукъ диспутъ на разныя темы изъ логики, физики и метафизики. Успѣхъ былъ полный. Христина; ободренная, вернулась въ Болонью, гдѣ была съ почетомъ встрѣчена университетскими знаменитостями того времени, профессорами Бальби, Занотти, Беккари, Гульельмини и Лаурою Басси. Послѣдняя, въ качествѣ ассистента, сопровождала ее на новый диспутъ и одна изъ первыхъ привѣтствовала ее докторомъ философіи.
   Болонья къ этому времени уже опять успѣла освоиться съ сочетаніемъ словъ докторъ и женщина и единодушно апплодировала, когда имя Христины Роккати было провозглашено съ вновь присвоеннымъ ей ученымъ титуломъ. Новому доктору философіи была сдѣлана шумная овація. Ровиго не отсталъ отъ Болоньи, и возвращеніе молодой дѣвушки на родину было настоящимъ тріумфомъ. Христинѣ тогда шелъ всего только девятнадцатый годъ, но характеръ ея созрѣлъ не по лѣтамъ. Успѣхъ не отуманилъ ее. Лишь только вокругъ нея возстановилась сравнительная тишина, она съ новымъ рвеніемъ предалась наукѣ. Желая усовершенствоваться въ математикѣ, она въ 1751 году переселилась въ Падую, гдѣ сдѣлалась любимицей и гордостью университета. Кромѣ математики, она еще занялась тамъ астрономіей и языками греческимъ и еврейскимъ. Между тѣмъ, умеръ ея отецъ. Она не захотѣла дольше оставаться въ городѣ, гдѣ ей все напоминало ея потерю, и воротилась на родину, которой съ тѣхъ поръ и посвятила свои дарованія. Христина, въ теченіе двадцати семи лѣтъ, читала въ академіи наукъ города Ровиго публичныя лекціи физики. Она умерла пятидесяти трехъ лѣтъ, оставивъ по себѣ память честной, талантливой общественной дѣятельницы. Она не безъ успѣха также писала итальянскіе и латинскіе стихи и вела обширную переписку со многими знаменитостями своего времени {Guisepре Grotto: Orarione funиbre Cristina Venezia, 1815.-- Landini: Tempio della Filosofia.-- Luisa Bergalli: Alcune rime di donne illustri.}.
   Такимъ образомъ, путь къ ученой дѣятельности и къ ученымъ почестямъ былъ снова расчищенъ женщинамъ, по крайней мѣрѣ, какъ это можно видѣть изъ слѣдующихъ біографій, для тѣхъ изъ нихъ, которыя, вслѣдъ за Маріей Дельфини-Дози, съ тѣми же требованіями обращались въ тотъ же университетъ.
   Не знаемъ, насколько намъ самимъ удалось очертить личность и дѣятельность этихъ замѣчательныхъ труженицъ. Намъ, яри выполненіи нашей задачи, пришлось имѣть дѣло съ большими трудностями. Въ итальянской литературѣ нѣтъ объ этихъ женщинахъ ни одного сочиненія, которое заслуживало бы названіе біографій. Все до сихъ поръ о нихъ напечатанное не превышаетъ коротенькихъ панегириковъ или статей, составленныхъ по шаблону тѣхъ, какія обыкновенно пишутся для энциклопедическихъ словарей. Чтобы сколько-нибудь поближе ознакомиться съ дѣятельностью женщинъ-профессоровъ Болонскаго университета, а, главное, съ ихъ частной жизнью и личнымъ характеромъ, оставалось одно: обратиться къ первоначальнымъ источникамъ, существованіе которыхъ можно было подозрѣвать въ университетскомъ и нѣкоторыхъ другихъ архивахъ. Задача вдвойнѣ затруднительная для иностранца. Если она намъ хоть сколько-нибудь удалась, то благодаря только любезности лицъ, состоящихъ хранителями вышеупомянутыхъ учрежденій. Особенно обязаны мы въ этомъ отношеніи директору университетской библіотеки въ Болоньѣ, Барло Джемелли, и его младшему помощнику, Олиндо Гверрини. Первый, маститый историкъ и патріотъ, прошелъ всѣ стадіи мученичества, цѣною котораго итальянцы, наконецъ, пріобрѣли единое и независимое отечество. Онъ участвовалъ въ нѣсколькихъ сраженіяхъ, сидѣлъ въ тюрьмѣ и многіе годы скитался въ изгнаніи. Авторъ очень хорошей "Исторіи бельгійской; революціи" и "Жизнеописанія Уго Фосколо", Барло Джемелли теперь спокойно доживаетъ свой вѣкъ въ Болоньѣ, собирая матеріалъ для новаго историческаго труда. Олиндо Гверрини, еще молодой человѣкъ, тоже писатель, библіографъ и поэтъ, болѣе извѣстный подъ псевдонимомъ Лоренцо Стеккетти. Какъ поэтъ, онъ стоитъ во главѣ новой ультра-реальной школы, а въ своихъ библіографическихъ трудахъ является крайне добросовѣстнымъ, изслѣдователемъ и тонкимъ критикомъ. Имъ-то обоимъ мы и приносимъ нашу сердечную благодарность за то содѣйствіе, безъ котораго невозможенъ былъ бы этотъ трудъ.
   

Лаура Басси.

   Былъ вечеръ 12 мая 1732 года. Болонья представляла непривычное зрѣлище. Выйдя изъ своего обычнаго торжественнаго покоя, она находилась въ волненіи, словно въ праздничномъ настроеніи. Люди различныхъ званій, возрастовъ и половъ толпились на улицахъ, ближайшихъ къ ратушѣ, и особенно на площади передъ этимъ зданіемъ. Изъ оконъ домовъ висѣли ковры, развѣвались флаги, глядѣло множество любопытныхъ глазъ; въ воздухѣ стоялъ гулъ отъ голосовъ и колокольнаго звона. Еслибъ въ эту пеструю, явно возбужденную ожиданіемъ, толпу случайно попалъ иностранецъ, онъ, вѣроятно, подумалъ бы, что здѣсь готовится какое-нибудь народное торжество, что дѣло идетъ, по крайней мѣрѣ, о почетномъ пріемѣ высокаго гостя или о чествованіи возвращающагося съ побѣдой героя. Но какъ удивился бы онъ, когда, немного спустя, толпа, съ громкими возгласами и рукоплесканіями, разступилась, давая дорогу молодой женщинѣ, которая и была виновницей всей этой праздничной суетни.
   Она выходить изъ-подъ угрюмыхъ сводовъ величественнаго средневѣковаго палаццо, облитая лучами заходящаго солнца. Је сопровождаютъ двѣ почтенныя матроны. За ней, въ полумракѣ только-что покинутыхъ сѣней, на лѣстницахъ и въ корридорахъ другая толпа, въ которой мелькаютъ и кардинальскія шапки, и докторскія мантіи, и пышные наряды дамъ высшаго круга.. Всѣ дружно ей рукоплещутъ.
   Черные, проницательные глаза молодой дѣвушки скромно, но съ достоинствомъ смотрятъ на толпу, а миловидное лицо ея, съ чрезвычайно нѣжными очертаніями и съ маленькимъ орлинымъ носомъ, сохраняетъ серьезное, сосредоточенное выраженіе. На головѣ ея, среди массы каштановыхъ волосъ, сверкаетъ серебряный вѣнокъ; съ плечъ ея, поверхъ простаго чернаго платья, тяжелыми складками ниспадаетъ, подбитая бѣличьимъ мѣхомъ, докторская мантія. Легкими шагами, безъ робкой торопливости, но и безъ излишней смѣлости, проходитъ она сквозь толпу, приближается къ ожидающему ее на площади экипажу, садится въ него съ двумя своими ассистентками и уѣзжаетъ по направленію въ улицѣ Санъ-Феличе. Вслѣдъ за ней тянется длинный кортежъ другихъ экипажей и еще долго раздаются апплодисменты и восторженные крики толпы.
   Имя этой дѣвушки -- Лаура Басси. Заслуга ея передъ роднымъ городомъ въ томъ, что она своими способностями, умомъ и познаніями сообщила новый блескъ его старинной ученой славѣ. Настоящее торжество заключается въ дарованіи ей диплома на докторскую степень. Старая Болонья, вѣрная своимъ преданіямъ, раскрываетъ передъ ней двери своего университета, и ученое сословіе радушно принимаетъ ее въ свои ряды.
   Лаура-Марія-Ватерина Басси родилась 11 октября 1711 г. Родители ея, докторъ правъ Джіузеппе Басси, и жена его, Роза-Марія Чезари {Fantuzzi: Notizie degоi scrittori bolognezi.}, не были ни богаты, ни знатны, но слыли людьми безупречной честности. Первые годы дѣтства Лауры прошли въ замкнутой домашней средѣ, гдѣ, при скромной обстановкѣ, не было недостатка въ разнаго рода мелкихъ обязанностяхъ, которыя, несмотря на ея нѣжный возрастъ, въ изобиліи выпадали и на ея долю. Но она этимъ не тяготилась, рано усвоивъ себѣ трезвый, сознательный взглядъ на жизнь и строгое отношеніе къ долгу. А, между тѣмъ, у нея уже были свои личные, опредѣленные вкусы: она чувствовала сильное влеченіе къ умственной дѣятельности. Шутя, выучилась она читать и съ тѣхъ поръ для нея не было большаго наслажденія, какъ, притаясь гдѣ-нибудь въ уголкѣ, сидѣть за книгой. Особенно привлекали ее книги спеціальнаго содержанія,-- не излюбленныя дѣтьми сказки, а для большинства изъ нихъ сухіе и скучные учебники, которые раскрывали передъ ней міръ точныхъ познаній, гораздо болѣе для нея поэтическихъ и интересныхъ, чѣмъ самые яркіе цвѣты фантазіи. Отецъ и мать долго не подозрѣвали, какъ щедро ихъ дочь была одарена природой. Любя и балуя ее, они не мѣшали ей возиться съ книгами, но и ничего не предпринимали отъ себя для удовлетворенія ея любознательности. По счастью, другіе были дальновиднѣе. Одинъ изъ частыхъ гостей и родственникъ семейства Басси, аббатъ Лоренцо Стегани, подмѣтилъ серьезный складъ ума дѣвочки и, тронутый попытками къ самообразованію въ такомъ маленькомъ существѣ, взялся, на первыхъ порахъ, помочь Лаурѣ. Она, подъ его руководствомъ, основательно изучила родной языкъ, потомъ французскій и, наконецъ, латинскій, на которомъ въ короткое время уже могла бѣгло читать и писать. Больше почтенный аббатъ не могъ ей ничего сообщить: ученица не только превзошла ожиданія своего учителя, но и быстро перегнала его въ знаніи. Случай вторично выручилъ ее: онъ скоро послалъ ей новаго и болѣе достойнаго наставника.
   Около этого времени сильно занемогла мать Лауры. Въ постели больной былъ приглашенъ одинъ изъ лучшихъ болонскихъ врачей, профессоръ Гаэтано Таккони. Посѣщая свою паціентку, онъ не могъ не обратить вниманія на неотлучно находившуюся при ней худенькую, серьезную дѣвочку, которая исполняла обязанности сидѣлки. Его поразило не по лѣтамъ осмысленное выраженіе ея черныхъ глазъ, когда она выслушивала его предписанія или толково передавала ему подробности о положеніи боль- ной въ его отсутствіе. Разъ какъ-то онъ засталъ ее съ французской и латинской грамматиками въ рукахъ и вздумалъ, ради шутки, ее проэкзаменовать. Изслѣдовавъ больную и выслушавъ ея собственный отчетъ о своемъ недугѣ, онъ вдругъ приказалъ дочери тутъ же перевести по-французски и по-латыни все, сказанное матерью, по-итальянски. Лаура исполнила это такъ легко и отчетливо, что привела доктора въ изумленіе.
   Дальнѣйшее наблюденіе надъ дѣвочкой окончательно убѣдило Таккони въ томъ, что она была замѣчательно одарена природой. Онъ живо заинтересовался Лаурой и, несмотря на свои многочисленныя занятія (онъ занималъ каѳедру въ университетѣ и имѣлъ большую врачебную практику), рѣшился удѣлить часть времени на уроки съ ней. Серьезный ученый не побрезгалъ снизойти до уровня, хотя и талантливой, но все не еще очень юной и пока плохо подготовленной ученицы, которую ему посылала судьба. Но онъ, какъ опытный садовникъ, сразу оцѣнилъ рѣдкія свойства молодого деревца, которое рвалось къ свѣту, не отказалъ ему въ немъ, и деревцо окрѣпло, разцвѣло и принесло обильные плоды.
   Съ этой минуты Лаурѣ оставалось только плыть по теченію. Всѣ препятствіе сами собой исчезли съ ея пути. Родители, которые сначала какъ бы только изъ слабости снисходили къ пристрастію дочери къ книгамъ, теперь стали съ участіемъ и одобреніемъ къ нему относиться. Да и не даромъ: занятія Лауры съ Таккони шли чрезвычайно успѣшно. Она хватала свѣдѣнія на лету и съ изумительной легкостью ихъ себѣ усвоивала. Никакія трудности ее не устрашали. Стремленіе ея къ наукѣ, казалось, расло по мѣрѣ того, какъ она его удовлетворяла, а, вмѣстѣ "ъ тѣмъ, разгорался и энтузіазмъ учителя, который, не задумываясь, постоянно открывалъ новыя сферы ея любознательности. Усовершенствовавшись въ латинскомъ языкѣ, Лаура перешла въ изученію логики, метафизики, естественной философіи и семнадцати лѣтъ уже знала все, чему могъ научить ее Таккони. Тогда доктору пришло желаніе дать способностямъ Лауры болѣе широкое примѣненіе и для этого вывести ее на поприще общественной дѣятельности. Но привязанность къ милой дѣвушкѣ и личное участіе въ ея развитіи, пожалуй, могли его ослѣплять насчетъ ея настоящей цѣны, и Таккони счелъ за лучшее (Сначала провѣрить свое впечатлѣніе. Съ этой цѣлью онъ пригласилъ нѣсколькихъ товарищей-профессоровъ сдѣлать ей на дому экзаменъ, какой сдаютъ, по окончаніи университетскаго курса, молодые люди. Приговоръ постороннихъ экспертовъ только подтвердилъ его собственный. Профессора, съ аббатомъ Бризостомо Требелли и Франческо Занотти во главѣ, быстро разнесли по городу молву объ удивительной дѣвушкф и возбудили всеобщее къ ней любопытство. Многіе стали добиваться доступа въ домъ ея родителей, чтобы во-очію убѣдиться въ справедливости того, что о ней разсказывалось.
   Внезапно поднявшійся такимъ образомъ вокругъ нея шумъ на первыхъ порахъ смутилъ Лауру. Непрошенное удивленіе, праздное любопытство, ворвавшись въ ея уединеніе, и оскорбили, и испугали ее. Спокойное теченіе ея занятій было нарушено. Она до сихъ поръ шила исключительно интересами дня, не заглядывая въ будущее, и отдавалась наукѣ безъ задней мысли о томъ, къ чему это могло ее привести впослѣдствіи. Честолюбіе не успѣло еще въ ней проснуться, и она, въ простотѣ души, и не догадывалась, что совершала подвигъ: такъ просто, естественно и весело казалось ей идти туда, куда ее увлекала природная склонность. Мысль о наукѣ, какъ объ орудіи личнаго успѣха или общественной пользы, еще не представлялась ей: она любила ее просто за удовлетвореніе, какое та доставляла ея пытливому уму. А теперь для нея вдругъ словно насталъ день расплаты за прошлыя радости, и она на мгновеніе потеряла голову. Особенно озадачили ее настойчивыя убѣжденія родителей, друзей и любимаго учителя подвергнуть себя публичному испытанію на соисканіе ученой степени. Ей, привыкшей къ уединенію, не знавшей другаго общества, кромѣ родителей и самыхъ близкихъ друзей, вдругъ предстать передъ многочисленное собраніе, выставить себя напоказъ... Въ первую минуту это показалось ей просто нестерпимо. Но Таккони удалось ее успокоить. Онъ постепенно одолѣлъ ея сопротивленіе и, наконецъ, вырвалъ согласіе. Колебанія тогда уступили въ ней мѣсто строгой сосредоточенности. Счастливо организованная личность Лауры вообще не могла долго томиться сомнѣніями. Рѣшаясь на что-нибудь, она уже рѣшалась безповоротно и шла къ цѣли безъ малодушной робости. Такъ и въ этомъ первомъ своемъ шагѣ на поприщѣ, которое передъ ней открывалось: прошло первое смущеніе и она приступила къ нему съ самообладаніемъ и достоинствомъ, уже никогда ей потомъ не измѣнявшими.
   Испытаніе, предложенное Лаурѣ, должно было заключаться въ диспутѣ, по образцу средневѣковыхъ, схоластическихъ, которые въ то время были еще въ ходу и считались пробнымъ камнемъ истинной учености. Лаурѣ предстояло защищать разные философскіе тезисы, причемъ каждый изъ присутствующихъ могъ ей дѣлать возраженія и предлагать задачи. Торжественное засѣданіе было назначено на 17 апрѣля 1732 г. и состоялось въ зданіи ратуши (Palazzo publico), въ присутствіи папскаго легата кардинала Гримальди, архіепископа Ламбертини, гонфалоніера, сенаторовъ и многочисленной публики изъ литераторовъ, ученыхъ, духовенства и лицъ разныхъ другихъ сословій {Описаніе этого диспута и послѣдующихъ испытаній составлено по рукописному матеріалу, хранящемуся въ университетской и городской библіотекахъ Болоньи.}.
   Оффиціальными оппонентами Лауры были пять профессоровъ, въ томъ числѣ Бартоломео Беккари и Габріело Манфреди, оба превосходные латинисты. Это послѣднее обстоятельство еще болѣе содѣйствовало торжеству Лауры, такъ какъ доказало, что ея собственная латинская рѣчь ни мало не теряла отъ сравненія съ столь опасными соперниками.
   Засѣданіе открылось обращеніемъ молодой дѣвушки къ Божеству, какъ источнику разума и истины, и привѣтствіемъ въ высокимъ лицамъ, почтившимъ ее своимъ присутствіемъ. Затѣмъ начался диспутъ. Лаурѣ было предложено на разрѣшеніе семь философскихъ тезисовъ. Она развивала ихъ въ теченіе двухъ съ четвертью часовъ и очень удачно опровергала возраженія оппонентовъ. Одинъ изъ ея современниковъ, присутствовавшій на диспутѣ, говоритъ, что не было трудности, которую бы она не. разрѣшила самымъ удовлетворительнымъ образомъ. Онъ удивляется тонкости ея ума, изяществу ея латинской рѣчи, но, сверхъ всего, обширности ея познаній. Послѣднія особенно обнаружились въ обиліи текстовъ изъ священнаго писанія, которыми она подкрѣпляла свои взгляды на разные богословскіе вопросы, въ ея превосходныхъ политическихъ разсужденіяхъ и въ сжатомъ, поразительно отчетливомъ изложеніи теоріи Ньютона о свѣтѣ.
   Восторгу публики не было конца. Несмотря на продолжительность засѣданія, никто не выказывалъ нетерпѣнія. Всѣ какъ будто забыли время, и оппоненты поднимались одинъ за другимъ: каждый хотѣлъ, въ свою очередь, состязаться съ молодой философкой и понести отъ нея пораженіе. Наконецъ, папскій легатъ и архіепископъ Ламбертини, боясь чрезмѣрно утомить Лауру, сочли нужнымъ прекратить диспутъ. Молодая дѣвушка произнесла еще нѣсколько теплыхъ благодарственныхъ словъ и затѣмъ, при дружныхъ аплодисментахъ публики, удалилась въ частные покои гонфалоніера. Тамъ для нея и другихъ почетныхъ лицъ былъ приготовленъ роскошный завтракъ. Но опасенія кардиналовъ оказались излишними: какъ во время диспута, такъ и послѣ, въ Лаурѣ не было замѣтно ни малѣйшаго признака усталости. Голова ея оставалась свѣжа, наружность сохраняла добрый видъ, и она, шутя, говорила, что готова хоть сейчасъ опять начать все съизнова.
   Диспутъ произвелъ сильное впечатлѣніе на общество. Въ городѣ не умолкали толки о необыкновенной дѣвушкѣ. Мало просвѣщенные умы, разсказываетъ Бандіера {Bandiera: Trattato degli dette donne.}, даже подозрѣвали въ ней присутствіе сверхестественной силы. Всѣ же, сколько-нибудь выдающіяся лица въ Болоньѣ спѣшили засвидѣтельствовать ей свое уваженіе и приносили ей поздравленія. На другой день послѣ диспута, Лауру посѣтилъ архіепископъ Ламбертини. Онъ провелъ съ нею нѣсколько часовъ въ дружеской бесѣдѣ, ободрялъ ее, благословлялъ на дальнѣйшіе успѣхи и, тронутый соединеніемъ въ ней ума и способностей съ чисто дѣвичьей скромностью, обѣщалъ ей свое покровительство, чему не измѣнилъ даже, когда сдѣлался папой Бенедиктомъ XIV.
   Между тѣмъ, Таккони и другіе профессора, ея оппоненты на диспутѣ 17 апрѣля, заявили требованіе, чтобы Лаурѣ была оказана обычная въ такихъ случаяхъ почесть, а именно дарована докторская степень. Мысль ихъ встрѣтила всеобщее сочувствіе, и коллегія докторовъ философіи взялась немедленно привести ее въ исполненіе.
   Болонья, всегда чуткая ко всему, что касалось ея ученой славы, вся поднялась на ноги, чтобы достойнымъ образомъ чествовать новую звѣзду, которая всходила на ея горизонтѣ. Возведеніе въ докторскую степень само по себѣ, конечно, было не рѣдкостью въ старинномъ университетскомъ городѣ. Но въ настоящемъ случаѣ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ являлась особа, полъ, нѣжный возрастъ и предъидущіе успѣхи которой завоевали всеобщее сочувствіе. Болоньѣ уже не впервые приходилось воздавать публичныя почести ученымъ заслугамъ въ женщинѣ; однако, она всегда смотрѣла на это, какъ на одну изъ своихъ самыхъ драгоцѣнныхъ прерогативъ. Поэтому и принятіе Лауры въ число членовъ ученаго сословія было положено обставить какъ можно торжественнѣе. Для этого, какъ и для предъидущаго испытанія, было избрано зданіе Palazzo publico, а въ немъ великолѣпная зала, извѣстная подъ именемъ Геркулесовой галлереи. Городское управленіе взяло на себя расходы по украшенію залы.
   Въ назначенный день, надъ окнами и вдоль стѣнъ была расположена драпировка изъ шелковой матеріи желтаго цвѣта, между фестонами которой висѣли портреты замѣчательныхъ женщинъ прежнихъ временъ. Такой же точно матеріей была убрана и каѳедра, а противъ нея возвышался красный балдахинъ надъ эстрадой съ креслами для кардиналовъ и для гонфалоніера съ сенаторами. Нѣсколько ниже стояли, расположенные полукругомъ, стулья для профессоровъ и членовъ разныхъ ученыхъ коллегій. Кромѣ того, въ залу былъ открытъ свободный входъ для публики, наплывъ которой былъ такъ великъ, что она не могла вмѣститься внутри и толпилась въ сосѣднихъ проходахъ и галлереяхъ, не говоря уже о густой массѣ народа на площади передъ ратушей.
   Въ числѣ почетныхъ гостей были опять папскій легатъ, архіепископъ Ламбертини и недавно прибывшій въ Болонью, проѣздомъ изъ Рима во Францію, кардиналъ Полиньякъ {Мельхіоръ Полиньякъ (род. въ 1661 г., ум. въ 1741 г.), французскій ученый и политическій дѣятель, авторъ сочиненія на латинскомъ языкѣ, извѣстнаго подъ именемъ Анти-Лукреція, въ которомъ онъ, въ лицѣ римскаго поэта, Лукреція, опровергаетъ ученіе эпикурейцевъ.}. Лаура предстала передъ ними съ свойственнымъ ей скромнымъ достоинствомъ. На ней было простое черное платье съ длиннымъ шлейфомъ. Она вошла въ залу собранія съ двумя знатными дамами, графиней Бергонци, Рануцци и маркизой Брколани-Ратта, женами первыхъ гражданъ Болоньи, которыя сочли за честь быть въ этомъ случаѣ ея ассистентками. Ей предшествовали два университетскіе служителя (педеля) въ парадной формѣ.
   Лишь только она вошла, ее пригласили занять заранѣе приготовленное для нея мѣсто между членами университета и другихъ ученыхъ обществъ. Но обычаю, ей было предложено нѣсколько философскихъ тезисовъ. Она разрѣшила ихъ ко всеобщему удовлетворенію. Секретарь университета съ привѣтственной рѣчью вручилъ ей дипломъ на званіе доктора философіи. Тогда поднялся съ своего мѣста почтенный старшина коллегіи философовъ, Маттео Баццани. Онъ, въ свою очередь, произнесъ похвальное слово Лаурѣ, а въ лицѣ ея и всѣмъ женщинамъ. Потомъ, приблизясь къ ней, онъ, при дружныхъ рукоплесканіяхъ присутствующихъ, надѣлъ ей на палецъ кольцо, возложилъ на голову серебряный лавровый вѣнокъ и накинулъ на плечи докторскую мантилію -- черный плащъ, подбитый бѣличьимъ мѣхомъ. Это послѣднее отличіе считалось особенно знаменательнымъ, такъ какъ докторская мантія была присвоена исключительно только дѣйствительнымъ членамъ университета. Затѣмъ Лаура была подведена къ тому мѣсту, гдѣ сидѣли кардиналы. Они встали ей навстрѣчу и горячо привѣтствовали ее по-латыни. Она отвѣчала имъ на томъ же языкѣ, благодаря за честь, которую они ей оказали своимъ присутствіемъ. Торжество окончилось обѣдомъ у гонфалоніера, послѣ чего Лаура, какъ мы уже видѣли, была, при восторженныхъ крикахъ толпы, въ сопровожденіи длиннаго кортежа, отвезена своими ассистентками домой.
   Но этимъ не кончилось чествованіе новаго доктора философіи. Въ ознаменованіе дня, когда состоялся пріемъ ея въ члены ученой коллегіи, была выбита медаль съ ея изображеніемъ среди надписи: Laura. Maria. Cath. Bassi. Bon. Phil. Doct. Colleg. Lect. Publ. Inst. Seien. Soc. An. XX. MDCCXXXII. Оборотная сторона медали представляла Минерву, которая показывается стоящей передъ ней молодой женщинѣ, для чего лѣвой рукой держитъ горящій свѣтильникъ, а правой отстраняетъ, отъ себя щитъ. У ногъ богини земной шаръ съ совой и съ изображеніемъ: Soli, cui fas. vidisse Minervam (Солнцу, которому позволено видѣть Минерву). Медаль эта, отчеканенная въ большомъ количествѣ изъ серебра, бронзы и другихъ металловъ, быстро разошлась въ публикѣ.
   Кромѣ того, на Лауру со всѣхъ сторонъ посыпались поэтическія поздравленія въ формѣ болѣе или менѣе удачныхъ одъ и сонетовъ. Собранные въ одинъ томикъ {Томикъ этотъ озаглавленъ: Rime per famosa, ed acclamatissima Aggregazione al Collegio Filosofico dell'Illustrissima, ed Eccleentissima Signora Laura Maria Caterina Bassi, Cittadina Bolognese Dottorata in Filosofia ed Aggregata al Collegio.-- In Bologna all'insegna della Rosa 1732, in 4°.}, они были напечатаны съ приложеніемъ ея портрета, гравированнаго на стали и украшеннаго надписью: Laura vale -- rIngenio quae et carmine PetrarcaLaura haec eloquio e mente Petrarca sibi. (Прощай Лаура, которую талантомъ и пѣснями прославилъ Петрарка! Эта Лаура, своимъ умомъ и краснорѣчіемъ,-- сама себѣ Петрарка).
   Мало того, ей пришлось выдержать цѣлый рядъ обѣдовъ и вечеровъ, которые давались въ честь ея. Каждый, кто имѣлъ на то хоть малѣйшее право по своимъ заслугамъ, или по положенію, стремился поближе на нее взглянуть. На другой же. день послѣ описаннаго торжества, маркизъ Монти поспѣшилъ устроить у себя въ домѣ свиданіе съ ней кардинала Полиньяка. Этотъ знаменитый иностранецъ не хотѣлъ уѣхать изъ Болоньи, не провѣривъ въ болѣе интимной бесѣдѣ впечатлѣнія, которое произвела на него Лаура при торжественной обстановкѣ предъидущаго дня. Впечатлѣніе это не только не ослабѣло, но еще усилилось, когда онъ, изъ ближайшаго знакомства съ молодой дѣвушкой, вынесъ убѣжденіе, что нравственныя качества въ ней вполнѣ соотвѣтствовали умственнымъ силамъ. Исторіографъ знаменитостей Болонскаго университета, Джіованни Фантуцци, въ своемъ похвальномъ словѣ Лаурѣ Басси, упоминая о собраніи у маркиза Монти, говоритъ: ".Изобиліе ученыхъ предметовъ, служившихъ въ теченіе обѣда темой для разговора, блестящее участіе въ немъ молодой героини дня, перекрестный огонь остроумныхъ выходокъ,-- все это невольно вызывало воспоминаніе о древнихъ пирахъ греческихъ философовъ и о мудрыхъ бесѣдахъ за столомъ римскихъ меценатовъ".
   По еще интереснѣе свидѣтельство самого кардинала Полиньяка. Вотъ что онъ, нѣсколько дней спустя, сообщалъ друзьямъ въ Парижѣ, по поводу другого собранія, въ которомъ ему снова привелось видѣть Лауру.
   "Врядъ-ли,-- пишетъ онъ,-- осталось въ Болоньѣ что-либо мною не осмотрѣнное, во всего больше меня изумила ученая Лаура. Я, вмѣстѣ съ ихъ преосвященствами, присутствовалъ при возведеніи ея въ докторскую степень, но первый диспутъ ея уже состоялся за нѣсколько дней до моего пріѣзда сюда, вслѣдствіе чего она согласилась доставить мнѣ удовольствіе и дать себя послушать на вечерѣ у маркизы, въ присутствіи графинь Болоньети и нѣсколькихъ другихъ лицъ. Четверо извѣстныхъ ученыхъ поддерживали съ ней диспутъ по-латыни. Она отвѣчала лучше, чѣмъ мнѣ когда-либо случалось слышать на этомъ языкѣ. Она вполнѣ заслуживаетъ чести, ей оказанной, и еще гораздо большаго. Къ тому же, въ ней съ отличными способностями соединяется скромность ангела. Ей едва минуло двадцать лѣтъ".
   Еще нѣсколько раньше, Лаура была избрана въ почетные члены академіи наукъ, о чемъ въ собраніи академическихъ актовъ хранится слѣдующая записка:
   "Сего 20 марта 1732 года. Этотъ день навсегда останется достопамятнымъ, такъ какъ онъ былъ ознаменованъ единодушнымъ избраніемъ со стороны академиковъ въ число почетныхъ членовъ академіи г-жи Лауры Басси, девятнадцатилѣтней дѣвицы, на основаніи представленія, сдѣланнаго о ней гг. Еустакіо Манфреди, Беккари и другими. Всѣ они свидѣтельствуютъ о необыкновенныхъ познаніяхъ, выказанныхъ ею во многихъ философскихъ диспутахъ, которые она неоднократно держала, обнаруживая притомъ столько ума, находчивости, умѣнья владѣть языкомъ и такую глубину учености, что этому можетъ повѣритъ лишь тотъ, кто самъ ее слышалъ. Гг. Беккари и Франческо Занотти были отправлены къ г-жѣ Басси депутатами, объявить ей объ ея избраніи въ число академиковъ и просить ее принять это доказательство высокаго уваженія академіи къ ея заслугамъ".
   Но какъ относилась ко всѣмъ этимъ тріумфамъ сама героиня ихъ? Судя но ея молодости, неопытности и особенно послѣ затворнической жизни, какую она до сихъ поръ вела, можно было опасаться, что они вскружатъ ей голову. Ничуть не бывало. На здоровый нравственный организмъ Лауры, при строгомъ равновѣсіи въ ней внутреннихъ силъ, никакое внѣшнее обстоятельство не могло вредно повліять. Она, на подобіе сказочной принцессы, въ рукахъ которой все, къ чему та ни прикасалась, превращалось въ драгоцѣнные перлы, умѣла, даже изъ по видимому неблагопріятныхъ условій извлекать для себя пользу. Такимъ образомъ, и излишекъ удивленія и похвалъ не только не послужилъ во вредъ ей, а, наоборотъ, явился какъ бы новымъ воспитательнымъ элементомъ въ ходѣ ея нравственнаго развитія. Да сихъ поръ она шла впередъ, слѣдуя только природному своему и безсознательному влеченію. Теперь отношеніе къ ея дѣлу другихъ выяснило ей цѣль и смыслъ того, что она дѣлала. Успѣхъ словно далъ ей мѣрку собственныхъ силъ и помогъ разомъ подняться во весь свой ростъ. Она съ удивительнымъ тактовъ съумѣла разобраться въ хаосѣ новыхъ опытовъ и впечатлѣній и вынести изъ нихъ трезвый взглядъ на самое себя и на свою задачу въ жизни. Но, узнавъ себѣ цѣну, она не возгордилась, а отнеслась къ внезапно раскрывшемуся ей факту своего превосходства совершенно просто, какъ ко всякому другому явленію въ природѣ и въ жизни. Но, разъ сознавъ это превосходство, она поняла, что, въ то же время, должна взять на себя и всю отвѣтственность за него, а потому съ одинаковымъ спокойствіемъ взглянула и на настоящіе свои успѣхи, и на ожидавшіе ее впереди новые подвиги терпѣнія и труда. Практическій смыслъ, котораго у ней было очень много, не допускалъ ее заблуждаться насчетъ настоящаго значенія выпавшихъ на ея долю овацій. Если онѣ и волновали ее пріятно, то, во всякомъ случаѣ, какъ побочное, эпизодическое явленіе въ главномъ и болѣе сложномъ ходѣ жизненной драмы, въ которой ей приходилось играть роль.
   А роль ей навязывалась не изъ легкихъ и требовалось много выдержки И таланта, чтобъ ее до конца хорошо провести. Едва успѣла Лаура опомниться отъ всего, что пережила за послѣдніе полгода, какъ случилось обстоятельство, которое навсегда опредѣлило ея судьбу, окончательно закрѣпивъ ее въ сферѣ ученой дѣятельности. Болонскій сенатъ, въ вѣдѣніе котораго входили также и дѣла по общественному образованію, все это время съ любопытствомъ и участіемъ слѣдилъ за успѣхами Лауры. Убѣдясь въ дѣйствительности ея познаній и въ искренности ея призванія, онъ захотѣлъ, съ одной стороны, пріобрѣсти новыя силы для университета, съ другой -- доставить молодой ученой средства самостоятельно продолжать занятія. Родители Лауры были далеко не богаты. Борьба съ нуждой могла ежеминутно грозить ей и -- кто знаетъ?-- не пришлось ли бы въ заключеніе и ей, какъ многимъ другимъ,-менѣе счастливымъ, изъ-за насущнаго хлѣба размѣнять на мелочь богатый капиталъ, полученный отъ природы. Въ каждомъ успѣхѣ, конечно, большую роль играетъ счастье. Но нельзя отрицать также и того, что сила, которая таится въ иныхъ избранныхъ натурахъ, часто, незамѣтно для нихъ самихъ, управляетъ событіями. Она подчиняетъ имъ и эти событія, и волю другихъ людей, такъ что все вокругъ нихъ неизбѣжно принимаетъ благопріятный для нихъ оборотъ. Какъ бы то ни было, но, что касается Лауры, успѣхъ, сопровождавшій ее въ теченіе всей жизни, если и былъ дѣломъ счастья, то, во всякомъ случаѣ, обусловливался также и ея несомнѣнными заслугами. Болонскій сенатъ, по собственной иниціативѣ, предложилъ ей мѣсто профессора при университетѣ, съ значительнымъ для того времени окладомъ въ 500 лиръ.
   Какъ ни блестящи были предшествующіе дебюты Дауры, однако, ея настоящее назначеніе, несмотря на покровительство высшей административной власти въ городѣ, не могло состояться иначе, какъ послѣ новаго и еще болѣе строгаго испытанія. Университетскій уставъ того времени предписывалъ каждому кандидату на каѳедру въ стѣнахъ вѣковаго и уважаемаго учрежденія сдавать особый экзаменъ, независимо отъ того, который онъ уже держалъ на докторскую степень. Для этого назначались по жребію пять профессоровъ. Они должны были возражать испытуемому, предварительно принеся гонфалоніеру присягу въ томъ, что кандидату не былъ заранѣе сообщенъ предметъ, избранный для этой окончательной провѣрки его познаній. Но Лаура за это время уже успѣла, какъ говорится, обтерпѣться. Экзамены ее болѣе не пугали, публичность перестала ее смущать, а цѣль, для которой приходилось подвергнуться новому испытанію, особенно ей улыбалась. Поэтому она уже безъ колебаній опять предстала передъ синклитъ ученыхъ, И не позже 1 іюня того же года.
   Матеріаломъ для первой части настоящаго диспута, какъ и всегда въ такихъ случаяхъ, послужили предметы общіе. Они касались разныхъ вопросовъ, которые, на основаніи схоластическихъ преданій, обыкновенно задавались испытуемому изъ логики, метафизики, физики и были раздѣлены на сорокъ девять параграфовъ. Во вторую часть вошелъ спеціальный трактатъ о свойствахъ воды. Лаура отнеслась къ этому предмету съ такимъ знаніемъ дѣла, что поразила даже такихъ знатоковъ по этой части, какъ, напримѣръ, Еустакіо Манфреди {Замѣчательный итальянскій физикъ того времени, особенно извѣстный своими наслѣдованіями по части воды.}. Разсматривая воду, "какъ самостоятельное тѣло, какъ элементъ другихъ тѣлъ и какъ часть вселенной", она, еще болѣе прежняго, обнаружила, до какой степени обладала даромъ слова и капъ близко была знакома съ тайнами природы и со всѣми отраслями науки, которая тогда называлась естественной философіей. Университетскій совѣтъ послѣ итого единодушно поспѣшилъ утвердить назначеніе сената.
   Де меньшимъ одобреніемъ была встрѣчена со стороны -- теперь уже ея товарищей -- профессоровъ и вступительная лекція Лауры. Она прочла ее съ открытіемъ новаго учебнаго семестра, 29 октября того же, знаменательнаго для нея, 1732 г. Въ ней она развила мысли о необходимости при изученіи философіи держаться въ границахъ умѣренности. "Умъ человѣческій,-- говорила она,-- чрезвычайно склоненъ въ самообольщенію. Онъ легко впадаетъ въ гордость и самоувѣренность, которыя увлекаютъ его въ изслѣдованіяхъ за предѣлы его способностей. Ослѣпленный необычайностью, и новизной однихъ явленій и вводимый въ заблужденіе мнимымъ сходствомъ между собой другихъ, онъ часто приходитъ къ ошибочнымъ заключеніямъ".
   Такимъ образомъ, молодая дѣвушка, всего двадцати лѣтъ отъ роду, уже достигла положенія, особенно почетнаго, потому что оно, преимущественно передъ другими, предполагаетъ личныя заслуги. Ей было, какъ и другимъ профессорамъ, предоставлено право читать на дому ту отрасль естественныхъ и философскихъ наукъ, которую она сама изберетъ, съ обязательствомъ появляться на каѳедрѣ въ стѣнахъ университета всякій разъ, какъ того потребуетъ начальство. Она избрала прикладную физику и съ этой минуты сдѣлала ее главнымъ предметомъ своего изученія.
   Достигнувъ самостоятельности и рѣдкихъ для ея вола отличій, Лаура была далека отъ мысли, что ужь достигла конечной цѣли, за которою ей ничего болѣе не оставалось, какъ отдыхать на лаврахъ. Съ обычнымъ своимъ здравымъ смысломъ она сочла за нужное провести строгую черту между своимъ Прежнимъ, какъ бы то ни было все-таки диллетантскимъ, и теперешнимъ профессіональнымъ отношеніемъ къ наукѣ'. Она обуздала въ себѣ ненасытную страсть въ пріобрѣтенію новыхъ знаній и положила сосредоточить силы свои на одномъ предметѣ. Но предметъ этотъ она широко понимала и относила къ нему все, что съ нимъ хоть сколько-нибудь находилось въ связи. Желая включить въ свое преподаваніе подробное изложеніе Ньютоновой теоріи, составлявшей тогда послѣднее слово въ наукѣ, она съ усердіемъ принялась пополнять свои, и безъ того уже очень обширныя, свѣдѣнія во математикѣ. Въ этомъ, какъ и во всѣхъ другихъ ея начинаніяхъ, у Лауры не было недостатка ни въ участіи, ни въ помощи. Первоклассные ученые наперерывъ предлагали ей свое содѣйствіе. Въ данномъ случаѣ, ей особенно кстати пришлисъ совѣты Габріэло Манфреди, который руководилъ ея занятіями по алгебрѣ и геометріи. Латинскимъ языкомъ, какъ мы видѣли, она уже владѣла въ совершенствѣ, и теперь задумала, для уясненія себѣ связи между философскими системами разныхъ временъ, прослѣдить весь ходъ ихъ историческаго развитія, и для этого прочесть въ оригиналѣ сочиненія греческихъ учителей. Въ виду этого, она стала изучать греческій языкъ.
   Въ атомъ же году Лаура совершила путешествіе по Италіи, цѣль и результаты котораго, къ сожалѣнію, неизвѣстны. Достовѣрно только, что оно продолжалось не долго и не произвело никакого значительнаго перерыва въ ея, теперь уже окончательна установившейся, дѣятельности {Для болѣе полной обрисовки внѣшней и внутренней физіономіи Лаури въ этотъ первый моментъ ея появленія на поприщѣ общественной дѣятельности, приведемъ письмо одного изъ ея современниковъ, иностранца, который, 29 іюля 1733 г., писалъ изъ Болоньи: "Я, какъ и всѣ, находящіеся здѣсь англичане, имѣлъ нѣсколько разъ случай бесѣдовать съ знаменитой Лаурой Басси, докторомъ философіи, причисленной въ университетской корпораціи. Многіе съ трудомъ вѣрятъ, до какой степени простирается геніальность этой молодой дѣвушки, которая, не задолго передъ этимъ, публично, въ присутствіи легата, ученыхъ и сената, выдержала нѣсколько разнородныхъ академическихъ диспутовъ. Ей, съ цѣлью почтить ея необыкновенныя заслуги, поднесли лавровый вѣнокъ и медаль, дали ей докторскую степень и причислили ее къ университету съ назначеніемъ соотвѣтственнаго содержанія. А, между тѣмъ, ей въ настоящее время всего только двадцать лѣтъ... Лицо у нея слегка вспрыснутое веснушками, нѣжное, скромное и серьезное; глаза черные, живые; взглядъ прямой, пристальный, но безъ малѣйшей аффектаціи или замѣтной самонадѣянности. У ней счастливая память, здоровое сужденіе и быстрое воображеніе. Она, въ теченіе цѣлаго часа, бойко говорила со Мной по-латыни, выражаясь при этомъ отчетливо и изящно. Она обладаетъ обширными познаніями по части метафизики, но предпочитаетъ новѣйшую физику, въ особенности англійскую. Мнѣ кажется, она вполнѣ знакома со всѣми теоріями, по крайней мѣрѣ она съ большимъ знаніемъ дѣла толковала со мной о растительности, о происхожденіи фонтановъ, о приливѣ и отливѣ, о цвѣтахъ, о звукахъ, о движеніи планетъ и о многихъ другихъ матеріяхъ. Въ настоящее время она занята изученіемъ математики, чтобъ быть въ состояніи преподавать Ньютоновскую философію. Она еще въ дѣтствѣ выучилась по-латыни, но занятія ея неоднократно прерывались и шли правильно только два -- три послѣдніе года, въ теченіе которыхъ она держалась вдали отъ общества, пока не явилась съ блескомъ, всѣхъ удивившимъ, но еще не достаточно проникшимъ за границу". (BBibliothèque italique ou Histoire littéraire de lltalie. Tome seizième. Genève. MDCCXXXIII).}.
   Такъ прошло пять лѣтъ. Въ теченіе ихъ слава Лауры постоянно возрастала. Имя ея сдѣлалось извѣстнымъ въ Европѣ. Лондонъ и Парижъ, эти два всемірные центра, постоянно притягивающіе въ свои обширныя лабораторіи, самые разнородные элементы, изъ которыхъ вырабатываются главные мотивы цивилизаціи, неоднократно пытались овладѣть такимъ яркимъ и блестящимъ явленіемъ, какимъ была Лаура. Обѣ столицы приглашали ее, на самыхъ выгодныхъ условіяхъ, занять въ любомъ изъ своихъ высшихъ учебныхъ заведеній каѳедру прикладной физики. Но она не поддавалась соблазну, съ благодарностью отклоняла лестныя предложенія и предпочитала оставаться въ Болоньѣ. Да и зачѣмъ стала бы она искать на чужбинѣ того, что ей такъ отъ души предлагалось у себя, дома? Поговорка -- нѣтъ пророка въ своемъ отечествѣ -- ни въ какомъ случаѣ не оправдалась. на Лаурѣ. Отечество охотно воздавало ей должное, и Болонья гордилась тѣмъ, что считала ее въ числѣ своихъ согражданъ. Если иностранцы, посѣщавшіе старый университетскій городъ, всегда стремились поближе взглянуть на Лауру, то и болонское общество, съ своей стороны, было не прочь ею похвастаться. Оно или открывало иностранцамъ доступъ въ ея аудиторію, или устраивало вечера, на которыхъ она являлась почетной гостьей. Въ ряду такихъ собраній особеннымъ блескомъ отличалось одно, состоявшееся въ 1739 году въ домѣ кардинала Альдрованди, въ честь саксонскаго курфюрста Фридриха-Христіана, сына короля польскаго Фридриха-Августа III. Кардиналъ принадлежалъ къ древнему роду, гостепріимство и любовь къ наукамъ котораго вошли въ пословицу, и самъ былъ достойнымъ представителемъ этихъ традицій своего дома. А въ настоящемъ случаѣ высокій санъ гостя, котораго онъ у себя принималъ, какъ бы предписывалъ ему еще большую пышность. Праздникъ, дѣйствительно, вышелъ изъ ряда вонъ. Иноземный принцъ сгоралъ желаніемъ познакомиться съ Лаурой, которая и была ему представлена съ приличнымъ случаю торжествомъ. Самъ замѣчательный ученый, онъ захотѣлъ помѣриться съ ней силами и выступилъ ея оппонентомъ. Между ними завязался диспутъ, который продолжался далеко за полночь. Сначала трудно было рѣшить, за кѣмъ останется побѣда: такъ хорошо вооружены были оба противника. По въ заключеніе, все-таки, сложить оружіе пришлось принцу, и онъ охотно призналъ Лауру своей побѣдительницей.
   Никто не станетъ отрицать, что Лаура уже очень много сдѣлала въ этотъ періодъ своей первой молодости и безусловной свободы. Но все, чѣмъ она насъ до сихъ поръ удивляла, блѣднѣетъ въ сравненіи съ ея дальнѣйшей дѣятельностью, когда она вступила въ новый фазисъ своего женскаго существованія, который обыкновенно принято считать роковымъ для умственной и общественной дѣятельности ея пола. Еще за годъ до своего диспута съ курфюрстомъ саксонскимъ, она вышла замужъ. Весьма вѣроятно, что, по собственной иниціативѣ, Лаура и не подумала бы усложнить свою жизнь новыми семейными обязанностями. Въ натурѣ ея, несмотря на ея южную кровь, повидимому, не было страстности. Отличительное свойство ея ума заключалось въ пытливости. Оно давало слишкомъ много положительной работы ея воображенію, чтобы оставить ему много простора въ другую сторону. Но, справедливо или нѣтъ, отецъ Лауры взялъ на себя отвѣтственность устроить ея дальнѣйшую судьбу такъ, какъ, по его крайнему разумѣнію, ей всего легче было достичь благополучія. Онъ былъ уже въ преклонныхъ лѣтахъ и скорбѣлъ при мысли, что ему, можетъ быть, скоро суждено оставить Лауру одинокою. Его пугала исключительность ея положенія, которое, подвергая ее публичности, могло быть для нея источникомъ затрудненій, незнакомыхъ ея сестрамъ въ болѣе скромной долѣ.
   Сама Лаура довольно пассивно относилась къ желанію отца создать ей домашній очагъ. Сердце ея было спокойно, и она равнодушно смотрѣла на толпу своихъ поклонниковъ. Къ чести итальянскихъ Мужчинъ надо сказать, что превосходство въ женщинѣ, по крайней мѣрѣ, въ случаѣ Лауры, ихъ не ругало, и многіе изъ нихъ добивались ея руки. Отецъ Лауры не смущался мыслью, что такое предрѣшеніе участи молодой женщины въ моментъ, когда сердце въ ней еще не пробуждалось, могло гибельно отразиться на ея дальнѣйшей будущности. Вѣроятно, такъ и было бы съ натурой болѣе пылкой и впечатлительной, но съ Лаурой опытъ удался какъ нельзя лучше. Самое равнодушіе ея помогло ей сдѣлать удачный выборъ, потому что она его дѣлала, какъ говорится, съ открытыми глазами. Отецъ, въ этомъ отношеніи, не стѣснялъ ее, лишь бы она согласилась на его желаніе въ главномъ. Ей, какъ и вообще цѣльнымъ натурамъ, свойственно было подчинять себѣ обстоятельства, а не испытывать на себѣ ихъ давленіе. Въ числѣ Молодыхъ людей, домогавшихся ея вниманія, она отличила именно того, который болѣе прочихъ былъ достоинъ и способенъ идти съ ней объ руку.
   Молодой докторъ медицины, Джіузеппе Верати, только-что окончилъ курсъ университетскихъ наукъ и былъ назначенъ ассистентомъ въ больницу Santa Maria della Vita. Онъ представлялъ всѣ ручательства, обезпечивающія мирное и спокойное общежитіе съ женщиной, подобной Лаурѣ. Самъ обладая недюжинными способностями, онъ стоялъ на той степени развитія, гдѣ ему были вообще доступны высшіе интересы науки и гдѣ онъ могъ по достоинству оцѣнятъ личныя заслуги передъ ней Лауры. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ былъ честенъ и недоступенъ мелкому чувству зависти, которое такъ часто отравляетъ отношенія двухъ товарищей, обреченныхъ идти по тому же пути. Превосходство надъ нимъ жены нисколько его не смущало. Онъ спокойно его признавалъ, охотно подчинялся авторитету ея въ наукѣ и въ жизни, ни мало не считая для себя унизительнымъ пользоваться ея совѣтами и, когда то было нужно, работать подъ ея руководствомъ. Онъ не отличался особенной силой характера, но это искупалось въ немъ глубиною чувства и безкорыстной преданностью наукѣ и любимой женщинѣ: онъ готовъ былъ довольствоваться второстепенной ролью, лишь бы, такъ или иначе, служить имъ обѣимъ. Лаура, съ своей стороны, съумѣла оцѣнить всю нѣжность, скромность и привлекательную мягкость его нрава. Выйдя за него безъ любви, она, съ теченіемъ времени, сильно къ нему привязалась и, какъ то свойственно натурамъ великодушнымъ, тѣмъ съ большей горячностью, чѣмъ яснѣе сознавала его зависимость отъ себя. Мы не разъ удивлялись ея находчивости и умѣнью держать себя на высотѣ обстоятельствъ, но ничто не можетъ сравниться съ неподражаемымъ тактомъ сердца, который руководилъ этой женщиною въ семейной жизни. Неблагодарная роль покровительницы и предержащей власти исполнялась ею такъ просто, скромно, съ такою умѣренностью, что не вызывала ни малѣйшаго протеста. Серьезная и сосредоточенная на каѳедрѣ, какъ жрица при отправленіи священнодѣйствія, она на порогѣ своего дома разоблачалась отъ всякой важности. Тамъ, у очага, освѣщеннаго и согрѣтаго ея любовью, никто не узналъ бы въ милой подругѣ, ласковой матери, заботливой хозяйкѣ -- глубокомысленнаго профессора, который только-что трактовалъ о новыхъ открытіяхъ въ наукѣ,-- академика, недавно засѣдавшаго въ торжественномъ собраніи,-- наконецъ, блестящей остроумной собесѣдницы въ одномъ изъ литературныхъ салоновъ Болоньи. Въ каждое занятіе, къ которому она приступала, Лаура влагала всю душу свою. Каждую обязанность, какую она на себя брала, она считала священной и съ одинаковой добросовѣстностью надъ ней трудилась. Отъ это то все и слагалось у ней такъ стройно и давало такіе плодотворные результаты. Конечно, и природа была въ ней щедра. Она, вмѣстѣ съ интеллектуальными силами, наградила ее и соотвѣтственными физическими. Лаура не знала, что такое усталость. Читать лекціи, производить на свѣтъ дѣтей, воспитывать ихъ, дѣлать опыты надъ электричествомъ, заниматься математическими выкладками и вести домашнее хозяйство,-- у нея на все хватало времени и силъ. Только подъ конецъ жизни у нея стало слабѣть зрѣніе.
   Съ чисто материнскою ревностью она никому не уступала ни нравственнаго, ни физическаго ухода за своими дѣтьми. Ихъ у нея было двѣнадцать: пять сыновей и семь дочерей, которые всѣ достигли зрѣлаго возраста. Поставивъ ихъ на ноги, она, по возможности, обезпечила и ихъ положеніе въ обществѣ. Сыновья ея всѣ получили профессіональное образованіе: кто изъ нихъ впослѣдствіи пошелъ по стопамъ отца и былъ докторомъ, кто занялъ послѣ матери каѳедру физики въ университетѣ, кто пошелъ по духовной части.
   Особенно трогательны были заботы Лауры относительно того, чтобы не дать, рядомъ съ ней, стушеваться болѣе скромной ученой и общественной дѣятельности ея мужа. Она не упускала случая, чтобъ дать ему ходъ. То хлопочетъ она о распространеніи написанной ими книги {См. рукописныя письма Лауры Басси къ секретарю Болонскаго сената, Фламиніо Скарселли.}, то о допущеніи его, на основаніи безупречной нравственности, докторомъ въ женскіе монастыри, хотя ему для этого еще не доставало двухъ лѣтъ до обязательнаго сорокалѣтняго возраста {Тамъ же.}. Нѣсколько позже, ей удалось помѣстить его главнымъ врачемъ при-той больницѣ, гдѣ онъ до тѣхъ поръ состоялъ ассистентомъ. Въ то время всѣ люди науки были сильно заинтересованы открытіемъ въ природѣ новыхъ физическихъ силъ. Особенно занимало всѣхъ электричество. Лаура и ея мужъ съ увлеченіемъ разрабатывали вопросъ о примѣненіи электричества въ медицинѣ, который тогда былъ еще плохо выясненъ и считался спорнымъ. Она въ своей перепискѣ часто упоминаетъ объ опытахъ, которые они производили вмѣстѣ, и всегда старается при этомъ выдвинуть мужа {Тамъ же.}.
   Такимъ образомъ, Лаура Басси и Джіузеппе Верати, въ теченіе сорока лѣтъ, не переставали удивлять свѣтъ необыкновеннымъ зрѣлищемъ супружескаго счастья, при условіяхъ, которыя принято считать для него гибельными. Они и за предѣлами своего гнѣзда пребывали въ самомъ тѣсномъ общеніи, несли однѣ и тѣ же общественныя должности, преподавали въ одномъ и томъ же университетѣ, рядомъ засѣдали въ академі

   

Женщины-профессора Болонскаго университета.

Клотильда Тамброни.

   Шестнадцать лѣтъ спустя послѣ смерти Лауры Басси, Болонскій университетъ опять гостепріимно раскрывалъ свои двери для другой женщины-профессора. Клотильда Тамброни въ теченіе многихъ лѣтъ занимала въ немъ каѳедру греческаго языка и литературы и не менѣе своей знаменитой предшественницы заслуживаетъ вниманія.
   Она родилась въ Болоньѣ 29 іюня 1758 г. {Levati: Dizionario delle donne illustri; Filippo Kaffaelli: Poche parole intorno alla vita della celebre Grecista Clotilde Tambroni nell'opuscolo intitolato: Nozze Tambroni-Angиlini.}. О первыхъ годахъ ея жизни мало извѣстно. Вполнѣ достовѣрныя біографическія свѣдѣнія о ней относятся къ тому времени, когда ей было уже двадцать пять лѣтъ и всѣ черты ея нравственной физіономіи успѣли вполнѣ сложиться. Отецъ ея, Паоло Тамброни, и мать, Марія Муцци, повидимому, были очень бѣдны и существовали трудами рукъ своихъ. Клотильдѣ, такимъ образомъ, рано пришлось познакомиться съ неприглядными сторонами жизни. Она выросла среди убогой обстановки, неся свою, часто непосильную, долговъ общихъ трудахъ и лишеніяхъ. Среди ежедневныхъ заботъ о насущномъ хлѣбѣ родителямъ было не до умственнаго развитія дочери. А, между тѣмъ, въ ней бродили никѣмъ непризнанныя силы и никому невѣдомо, происходила мучительная внутренняя работа. Десятилѣтней дѣвочкой она съ жадностью, гдѣ только могла,-- а могла она рѣдко, да и то украдкой,-- ловила урывки знаній по разнымъ предметамъ и успѣла себѣ усвоить кое-какія свѣдѣнія по части роднаго языка, литературы, математики. Но какихъ усилій, какой настойчивости и выдержки потребовалось ей для достиженія даже и этихъ, мало удовлетворявшихъ ее, результатовъ! Мать Клотильды, женщина добрая и честная, не выходила изъ общаго уровня натуръ дюжинныхъ, которыя идутъ по избитому пути и не признаютъ другихъ понятій и стремленій, помимо тѣхъ, какими сами пробавляются. Къ тому же, забитая нуждой, она всякій трудъ, всякую затрату времени и средствъ цѣнила только но ихъ немедленнымъ результатамъ. Важное значеніе умственной подготовки, могущей принесть, хоть и обильные, но поздніе плоды, вовсе отъ нея ускользало и не возбуждало въ ней ни довѣрія, ни сочувствія. На основаніи обычая, и рутины, она еще мирилась съ необходимостью болѣе широкаго образованія для сыновей, но въ дочери гнала всякое поползновеніе къ умственному развитію. Рукодѣлье и заботы по хозяйству, утверждала она, должны быть единственнымъ удѣломъ женщины.
   Нравъ Клотильды представлялъ странное смѣшеніе кротости, терпѣнія и ничѣмъ несокрушимаго упорства. Она не прекословила матери, не затѣвала съ ней борьбы, потому что, съ одной стороны, сознавала безполезность ея, съ другой -- удерживалась въ границахъ повиновенія любовью и состраданіемъ къ родителямъ, обреченнымъ вести тяжелую борьбу за существованіе. Но, наружно подчиняясь ихъ волѣ, она сохраняла за собой полную независимость духа. Сидя за шитьемъ или приводя въ порядокъ домашній скарбъ, она двигалась машинально, по привычкѣ. Голова ея въ то самое время усердно работала, усвоивая себѣ какое-нибудь новое, на лету схваченное, понятіе. Къ счастью, у ней была очень хорошая память, которая прочно удерживала все, хотя бы мимоходомъ слышанное, видѣнное или однажды прочитанное.
   Немудрено, если, при такихъ условіяхъ, въ ней рано изсякъ источникъ молодости, и въ двадцать пять лѣтъ она уже была надломлена физически. На ея прекрасномъ, смугломъ лицѣ никогда не игралъ румянецъ здоровья. Южное солнце его точно обожгло, но не согрѣло, и оно застыло въ выраженіи страданія. Въ ея большихъ голубыхъ глазахъ горѣлъ огонь неудовлетворенныхъ стремленій, и они безотрадно глядѣли въ даль. Да и чего было ей ожидать впереди? Въ будущемъ передъ ней мелькала длинная вереница однообразныхъ дней, полныхъ томленія и тоски. Ей видѣлись однѣ тяжелыя обязанности, мерещилось одно непрестанное насиліе надъ собой. Откуда было ожидать ей спасенія, гдѣ искать помощи?
   А помощь, между тѣмъ, была подъ рукой, и только не доставало случая, который бы, обнаруживъ настоящее положеніе вещей, вывелъ бы ее изъ тѣни на свѣтъ. Что этого не случилось раньше, виновата отчасти сама Клотильда. Молчаливая отъ природы и еще болѣе сдержанная по привычкѣ, она, конечно, безсознательно, долго отстраняла минуту своего освобожденія изъ-подъ гнета обстоятельствъ. Оно пришло, однако же, хотя и довольно поздно. Какъ ни безпощадна вообще бываетъ судьба къ тѣмъ, которые не умѣютъ сами за себя постоять, она сдѣлала исключеніе для Клотильды и, въ виду ея безпомощности, сама въ критическій моментъ явилась къ ней на выручку.
   Изыскивая разныя средства къ увеличенію своей скудной казны, родители Клотильды, между прочимъ, принимали къ себѣ на полное содержаніе жильцовъ. Между ними былъ одинъ, уже немолодыхъ лѣтъ, іезуитъ, Эмануилъ Апонте. Онъ много, скитался по свѣту, претерпѣлъ кучу превратностей и, въ заключеніе, нашелъ себѣ убѣжище въ гостепріимной Болоньѣ и пріютъ въ честномъ семействѣ Тамброни. Испанецъ по происхожденію, онъ, шестнадцати лѣтъ, роздалъ свое имущество бѣднымъ, а самъ постригся въ монахи. Подстрекаемый апостольскимъ рвеніемъ, онъ отправился проповѣдывать Евангеліе въ Индію. Главнымъ своимъ мѣстопребываніемъ онъ избралъ островъ Маниллу. Въ Апонте, рядомъ съ религіознымъ энтузіазмомъ, уживалась большая любознательность. Чрезвычайно дѣятельный, онъ не довольствовался однимъ отправленіемъ своихъ пастырскихъ обязанностей, но еще публично читалъ каноническое право. Кромѣ того, онъ обладалъ рѣдкими лингвистическими способностями. Для облегченія себѣ сношеній съ туземцами и для болѣе успѣшнаго распространенія между ними слова Божія, онъ въ три мѣсяца превосходно изучилъ малайскій языкъ. Между тѣмъ, въ Испаніи и подвластныхъ, ей провинціяхъ поднялось гоненіе на іезуитовъ. Эмануилъ Апонте принужденъ былъ покинуть страну., въ которой думалъ найдти вторую родину. Опять провелъ онъ нѣсколько времени въ странствованіяхъ и совершилъ кругосвѣтное путешествіе. Возвратясь въ Европу, онъ задумалъ поселиться въ Италіи. Болонья, изстари прославленная покровительница ученыхъ заслугъ, пріютила его въ своемъ знаменитомъ университетѣ, гдѣ ему была предложена каѳедра греческаго языка и литературы. Тогда-то, отыскивая себѣ скромное, но приличное помѣщеніе, Апонте попалъ въ нахлѣбники къ Паоло Тамброни. Его хозяевамъ, при недостаточности ихъ средствъ, часто приходилось самимъ лично наблюдать за удобствами жильцевъ. Это обстоятельство, вѣроятно, и послужило основаніемъ для легенды, будто Клотильда была служанкой въ меблированныхъ комнатахъ, гдѣ ея отецъ служилъ поваромъ.
   Семейство Тамброни, кромѣ Клотильды, состояло еще изъ двухъ сыновей. Младшій изъ нихъ, Джіузеппе, впослѣдствіи извѣстный археологъ, въ то время былъ еще шестнадцатилѣтнимъ юношей. Апонте училъ его по-гречески. Квартира Тамброни не отличалась просторомъ. Тамъ была всего одна чистая комната, служившая классной для брата и рабочей для сестры. Такимъ образомъ, Клотильда всегда присутствовала при урокахъ Джіузеппе. Сидя въ отдаленномъ углу, склонившись надъ шитьемъ, она жадно прислушивалась къ тому, что говорилъ учитель. Апонте и не подозрѣвалъ, что не живой и неспособный, но шаловливый и, подъ часъ, лѣнивый мальчикъ, а спокойная, молчаливая, съ виду такая равнодушная дѣвушка извлекала главную пользу изъ его уроковъ. Какъ часто быстрый умъ Клотильды опережалъ даже толкованія учителя, и она вся.горѣла отъ нетерпѣнія идти дальше впередъ. Сколько разъ она едва не измѣняла себѣ внезапнымъ отвѣтомъ за брата, когда тотъ почему-нибудь медлилъ. И вотъ она, однажды, дѣйствительно не вытерпѣла. Братъ долѣе обыкновеннаго замѣшкался съ какимъ-то отвѣтомъ. Въ Клотильдѣ же ключемъ било страстное желаніе перейдти къ слѣдующему очередному вопросу. Не успѣла она опомниться, какъ ожидаемый отъ Джіузеппе отвѣтъ сорвался съ ея языка. Эффектъ вышелъ поразительный. Точно заговорила статуя. Ученикъ и учитель, въ изумленіи, оглянулись: они не вѣрили своимъ ушамъ. Смущеніе дѣвушки ее окончательно выдало. Она была тѣмъ болѣе сконфужена, что это случилось при матери. Госпожа Тамброни сурово на нее взглянула и уже готовилась сдѣлать ей выговоръ, но, Апонте остановилъ ее. Ласково и одобрительно заговорилъ онъ съ дѣвушкой, и когда та успокоилась, задалъ ей еще нѣсколько вопросовъ. У Клотильды на все былъ готовъ отвѣтъ. Восхищенный профессоръ воскликнулъ: "Да поможетъ мнѣ Богъ, Клотильда, а я посвящу тебя во всѣ тайны греческаго языка!" Но мать была: противъ этого, ссылаясь на то, что дочери ея, какъ женщинѣ, не нужна наука, и что она ни о чемъ не должна помышлять, кромѣ иглы и веретена. "Не бойтесь,-- возразилъ ей почтенный іезуитъ,-- даю вамъ слово, что мои занятія съ Клотильдой не отвлекутъ ее ни отъ рукодѣлья, ни отъ другихъ обязанностей".
   Такимъ образомъ, судьба Клотильды была рѣшена. И для нея настала свѣтлая полоса, въ жизни. Если сердцу ея и физическимъ силамъ, измученнымъ продолжительной борьбой, уже не могла быть возвращена преждевременно утраченная свѣжесть, если съ характера ея ничто не могло уже снять печати меланхоліи, за то ея умъ, получивъ желаемую пищу, быстро окрѣпъ. Образованіе ея въ короткое время сдѣлало гигантскіе шаги. Прошлыхъ упущеній и пробѣловъ какъ не бывало. Она, шутя, усвоила себѣ латинскій, испанскій, французскій, нѣмецкій языки и пріобрѣла основательныя познанія въ математикѣ и физикѣ. Что же касается греческаго языка, изученіемъ котораго она спеціально занялась, то не прошло и мѣсяца, какъ она уже свободно переводила басни Эзопа, толковала діалоги Луціана и даже перекладывала на итальянскіе стихи Гомера и Анакреона. Товарищъ но изгнанію Апонте, литераторъ Коломесъ, авторъ нѣсколькихъ испанскихъ и итальянскихъ трагедій, захотѣлъ раздѣлить съ своимъ другомъ труды по образованію Клотильды. Онъ написалъ и посвятилъ ей поэму, въ которой приглашалъ ее неуклонно идти по избранному пути и преподавалъ ей разные совѣты, какъ вести себя въ жизни. Клотильда, между прочимъ, читала съ нимъ и итальянскихъ классиковъ, произведенія которыхъ раскрыли передъ ней новый міръ. Она была чувствительна къ красотамъ поэзіи и сама писала стихи, не лишенные дарованія. Но въ общемъ талантъ ея былъ не довольно силенъ, чтобы избавить ее отъ недостатковъ, свойственныхъ всей итальянской поэзіи того времени, а именно отъ нѣкоторой вычурности и излишней возни съ миѳологіей. За то греческія оды и элегіи Клотильды признавались тогдашними знатоками древности за образцовыя. Съ той минуты, какъ открылась ея тайна, и до перваго своего публичнаго торжества, она такъ освоилась со всѣми тонкостями греческаго языка и до такой степени прониклась духомъ древнихъ писателей, что, дѣйствительно, имъ въ совершенствѣ подражала.
   Тѣмъ временемъ и госпожа Тамброни успѣла помириться съ новымъ положеніемъ вещей въ ея семействѣ. Разъ убѣдившись, что умственный трудъ дѣлаетъ ея дочь только спокойнѣе и довольнѣе, но ни мало не заставляетъ ее пренебрегать домашними обязанностями, она перестала ее стѣснять. А въ заключеніе, слыша ей постоянныя похвалы, она даже, за одно съ Апонте, стала гордиться ея способностями и ожидать для нея блестящей будущности.
   Будущность эта была уже не за горами. Только сама Клотильда, въ избыткѣ скромности, попрежнему, ее отъ себя отдаляла. Она все считала себя еще не довольно сильной для того, чтобы открыто тягаться съ людьми науки, и очень мало думала о своемъ поэтическомъ талантѣ. Къ тому же, ей такъ хорошо жилось среди обстановки, созданной для нея Апонте. Она почти съ суевѣрнымъ страхомъ боялась нарушить счастливое однообразіе настоящихъ дней, столь непохожихъ на прежніе томительные, которые ей вспоминались, какъ тяжкій сонъ. Громкія похвалы, академическія почести, извѣстность, какую ей сулили,-- все это пока мало ее соблазняло. Она была счастлива одобреніемъ учителя, котораго боготворила и, во всемъ остальномъ послушная, сопротивлялась, когда тотъ убѣждалъ ее выступить на публичную арену.
   Но тутъ въ судьбу Клотильды вмѣшалось еще одно новое лицо, и, благодаря ему, имя ея, въ одинъ прекрасный день, помимо ея желанія, пріобрѣло извѣстность. Апонте былъ очень любимъ въ Болоньѣ, не только какъ профессоръ, но и какъ частный человѣкъ. Его нерѣдко посѣщали люди съ вѣсомъ и положеніемъ, интересовавшіеся наукой и находившіе удовольствіе въ его оживленной бесѣдѣ. Между ними былъ графъ Фава-Гизиліери, президентъ академіи degli Inestricati. Частый гость Апонте, онъ, рано или поздно, долженъ былъ встрѣтиться съ ученицей, которую тотъ постоянно расхваливалъ, щ встрѣтясь съ ней однажды, самъ сильно ею заинтересовался. Долго, убѣждалъ онъ ее не скрывать подъ спудомъ своихъ дарованій и своего знанія. Но Клотильда и слышать не хотѣла ни о какого рода публичности. Тогда графъ утаилъ нѣсколько ея греческихъ стихотвореній и отдалъ ихъ на разсмотрѣніе академіи, гдѣ былъ предсѣдателемъ. Стихи возбудили всеобщій восторгъ, и авторъ былъ единодушно избранъ въ академики. Клотильдѣ, волей-неволей, пришлось принять почетное званіе и помириться съ начавшеюся для нея извѣстностью.
   Успѣхъ, такимъ образомъ ей почти насильно навязанный, современенъ благотворно на ней отразился. Подъ вліяніемъ его постепенно разсѣялись ея застѣнчивость и болѣзненное недовѣріе къ себѣ. Ободренная общимъ сочувствіемъ, она еще усерднѣе занялась предметомъ своего изученія. Въ то время было въ большомъ ходу писать стихи на разные случаи. Почти ни одно выдающееся событіе въ общественной или частной жизни сколько-нибудь значительнаго лица не обходилось безъ того, чтобы разные признанные и непризнанные поэты не воспѣвали его на всевозможные лады. Такого рода заказная поэзія, конечно, прежде всего блистала напускнымъ паѳосомъ и только рѣдко попадались въ ней задушевныя ноты. Клотильда невольно увлечена была общимъ потокомъ, съ той, однако, разницей, что насчитала нужнымъ себя искусственно возбуждать. Если она писала стихи на случаи, то на такіе, которые почему-нибудь дѣйствительно ее трогали. У ней было сердце, легко отзывавшееся на радости и печали близкихъ людей. Графъ Фава-Гизиліери, которому она не могла не простить его вмѣшательства въ ея судьбу, былъ въ числѣ ея самыхъ близкихъ друзей. Онъ вздумалъ жениться. Клотильда написала на его бракъ свадебный гимнъ на греческомъ языкѣ, который потомъ сама же переложила на итальянскій. Прочитанный въ академіи degli Inestricati, онъ произвелъ настоящій фуроръ и окончательно упрочилъ за дѣвушкой репутацію замѣчательной эллинистки. Репутація эта была, между прочимъ, скрѣплена авторитетомъ Раймунда Куника. За этимъ гимномъ послѣдовало нѣсколько другихъ стихотвореній, и Клотильда была, въ 1792 году, избрана въ члены римской академіи degli Arcadi, причемъ ее, по извращенному вкусу эпохи, окрестили вычурнымъ именемъ Дориклеи Сичіоніи {Въ] 1805 г. Клотильда была избрана въ члены Пастушеской колоніи Доры и опять переименована въ Аглаю. Она, кромѣ того, состояла дѣйствительнымъ членомъ Бенедиктинской академіи въ Болоньѣ, членомъ-корреспондентомъ Парижской академіи наукъ и принадлежала еще ко многимъ другимъ болѣе мелкимъ академіямъ, перечислять которыя было бы слишкомъ долго. Академіи эти изстари-существовали въ Италіи, но особенно расплодились въ концѣ XVIII вѣка, съ легкой руки Аркадской, и, сказать правду, не мало содѣйствовали упадку въ поэзіи хорошаго вкуса. Послужившая для большинства изъ нихъ образцомъ, Аркадія возникла слѣдующимъ Образомъ. Нѣсколько проживавшихъ въ Римѣ литераторовъ имѣли обыкновеніе собираться въ какомъ-нибудь живописномъ загородномъ мѣстечкѣ. Тамъ, наслаждаясь природой, лежа подъ тѣнью вѣчно-зеленыхъ дубовъ и кипарисовъ, они проводили время въ чтеніи собственныхъ произведеній, въ которыхъ преимущественно подражали древнимъ поэтамъ. Ба чтеніемъ слѣдовали преувеличенныя похвалы другъ другу. Одинъ изъ этихъ литераторовъ однажды въ порывѣ восторга воскликнулъ: "Въ насъ воскресаетъ Аркадія!" -- Слова эти подхватилъ самый рьяный изъ его собратьевъ, поэтъ Кресшимбени: онъ вздумалъ ихъ оправдать на дѣлѣ, основавъ Аркадскую академію, которой предстояло возвратить поэзію въ первобытной простотѣ, а поэтовъ къ счастливому, невинному существованію на лонѣ природы. Въ погонѣ за простотой, поэзія, правда, избавилась отъ нѣкоторыхъ ненавистныхъ аркадцамъ излишествъ господствовавшей предъ тѣмъ школы Марини, но за то, съ другой, лишилась самостоятельности и сдѣлалась безцвѣтной. Пастушеская Простота оказалась не по плечу изнѣженнымъ нравамъ XVII и XVIII столѣтій, и многочисленные адепты новой Аркадіи тѣмъ упорнѣе стремились подражать внѣшнимъ пріемамъ греческихъ поэтовъ, чѣмъ дальше отстояли отъ нихъ по духу. Отсюда и обычай, при поступленіи въ члены той или другой академіи, имѣвшей своимъ прототипомъ Аркадію, мѣнять свое настоящее имя на вымышленное, заимствованное изъ міра классической древности.}.
   Поэтическая дѣятельность Клотильды, впрочемъ, играла только незначительную роль въ ея дальнѣйшей извѣстности. Она сама не придавала ей почти никакого значенія, какъ это и выражала въ письмахъ къ своей современницѣ и другу, поэтессѣ Діодатѣ Салуццо-Роёро. На просьбу послѣдней прислать ей свои стихотворенія, Клотильда отвѣчала:
   "Мнѣ слишкомъ хорошо извѣстны недостатки моихъ стихотвореній... Если я соглашалась ихъ печатать, то вовсе не изъ жажды славы и не въ надеждѣ ее пріобрѣсти, а единственно изъ желанія угодить тѣмъ, которые въ правѣ были отъ меня того требовать. Я вполнѣ вознаграждена за свои усилія тѣмъ, что могла, такимъ образомъ, кому слѣдуетъ, доказать мое уваженіе" {Poesie postume di Diodata Saluzzo contessa Roлro di Revello, agguinte: Aleune lettere d'illustri srittori а lei dirette. Lettere di Сlotilde Tambroni. Torino. MDCCCXLIII.}.
   Но пріятельница Клотильды была лучшаго мнѣнія о ея произведеніяхъ и не переставала ее убѣждать, чтобъ она скорѣе печатала и то, что у ней еще оставалось въ портфелѣ. Клотильда ей опять писала:
   "Мнѣ очень жаль, что я не могу немедленно исполнить вашего любезнаго желанія и прислать вамъ уже въ печати и остальныя мои стихотворенія. Настоящее тяжелое время отнимаетъ у меня всякое желаніе что-либо дѣлать въ этомъ родѣ и лишаетъ энергіи, необходимой для приведенія моихъ стихотвореній въ окончательный порядокъ. Къ тому же, многія изъ нихъ требуютъ, въ силу обстоятельствъ, серьезныхъ измѣненій. Такимъ образомъ, я и сама еще не знаю, когда они увидятъ свѣтъ. Да и всѣ-то они заключаются въ небольшомъ количествѣ мелкихъ вещицъ, написанныхъ мною скорѣе для упражненія въ греческомъ языкѣ и потомъ мною-же переведенныхъ на итальянскій,-- не по собственному желанію, а въ угоду людямъ, воля которыхъ для меня законъ. Моя слуя!ба, сильная наклонность къ меланхоліи и слабое з'доровье всегда мѣшали мнѣ отдаваться поэзіи. Вы сами хорошо знаете, что Музы любятъ тишину и спокойствіе, а я далеко не похожа на подобнаго вамъ лебедя, который, умирая, еще могъ бы вызывать восторгъ своими пѣснями".
   Но пріятельница не унималась и требовала, чтобы стихотворенія были ей присланы, хотя въ рукописи. Клотильда, наконецъ, согласилась ее удовлетворить и по этому случаю ей писала:
   "Желаніе вамъ повиноваться заставило меня переписать набѣло нѣкоторыя изъ моихъ стихотвореній. Я ихъ и раньше послала бы вамъ, да все надѣялась еще позаняться ихъ отдѣлкой. Но, небрежность ли тому причиной, или недосугъ,-- сама не знаю, только случилось такъ, что они до сихъ поръ не исправлены, и вы получите ихъ въ томъ видѣ, въ какомъ они первоначально вышли изъ-подъ моего пера... Это бездѣлки, писанныя ради шутки, которыми я, несмотря на совѣты друзей, всегда пренебрегала и не могла никакъ собраться съ духомъ, чтобы привести ихъ въ надлежащій порядокъ".
   Къ успѣху въ ученомъ мірѣ своихъ греческихъ стихотвореній-Клотильда относилась тоже съ большою скромностью. Получивъ разъ отъ одного знатока греческой древности письмо съ восторженными похвалами, она ему отвѣчала слѣдующимъ простодушнымъ признаніемъ:
   "Да {Nozge Tambroni-Arigelini: письмо Клотильды Тамброни къ кардиналу Фланджини.}, я, дѣйствительно, прилежно изучала слогъ греческихъ писателей и много упражнялась въ греческомъ стихосложеніи. Иной разъ, думая, какъ немногіе способны по достоинству оцѣнить греческое стихотвореніе, я, пожалуй,и готова была вѣрить, что что-нибудь да значу. Но мною немедленно затѣмъ овладѣвалъ страхъ при мысли, что мои бездѣлки могутъ попасть въ руки, хотя немногихъ, но все же существующихъ, серьезныхъ знатоковъ и цѣнителей... а это -- прибавляетъ она -- всегда меня отрезвляло и возвращало къ обычному невысокому мнѣнію о самой себѣ".
   Прошло еще два года. Они тяжело легли на Апонте. Лишенія, вынесенныя въ скитаніи по свѣту, тоска по родинѣ, усиленный умственный трудъ,-- все это еще болѣе, чѣмъ лѣта, сказалось на его организмѣ. Чтеніе лекцій въ университетѣ стало ему не по силамъ, и онъ, въ 1794 году, распростился съ своими слушателями. Не легко было маститому профессору отказаться отъ любимой дѣятельности. Но этотъ шагъ былъ для него въ значительной степени облегченъ тѣмъ, что каѳедра греческаго языка, послѣ него, досталась. никому другому, какъ Клотильдѣ.
   Какъ ни таилась она я ни избѣгала публичности, тѣмъ не менѣе, слава о ней быстро распространилась. Ея познанія въ греческомъ языкѣ, которымъ она, по собственному признанію, владѣла даже свободнѣе, чѣмъ итальянскимъ {Poesie postume di Diodata Saluzzo, agguinte: Alcune lettere d'illustri scrittgri а lei dirette.}, ни для кого уже не были тайной. Болонскій университетъ, теряя въ Апонте одно изъ своихъ свѣтилъ, нашелъ, что Клотильда можетъ достойнѣе всѣхъ его замѣнить. Еще въ ноябрѣ 1793 года было рѣшено въ общемъ собраніи сената предоставить ей каѳедру греческаго языка и литературы {Serafino Mazzetti: Memorie storiche soprg, l'Universitа e l'Istituto delle scienze di Bologna.}. Какъ тогда, такъ потомъ въ университетскомъ совѣтѣ, ни одинъ голосъ не поднялся противъ ея назначенія. Сенатъ сообщилъ о томъ Клотильдѣ и, въ лестныхъ выраженіяхъ, приглашалъ ее приступить къ отправленію новыхъ обязанностей.
   Первое появленіе на каѳедрѣ Клотильды, хотя и въ университетѣ, въ стѣнахъ котораго еще такъ недавно видѣли Лауру Басси, было настоящимъ событіемъ. Уже не первой молодости,-- ей тогда минуло тридцать пять лѣтъ,-- она еще, однако, не утратила своей благородной красоты. Тонкій греческій профиль, высокая стройная фигура, задумчивый взглядъ голубыхъ глазъ, изящная, спокойная манера,-- все это, въ соединеніи съ звучной греческой рѣчью, произвело на слушателей неотразимое впечатлѣніе. Казалось, одна изъ мраморныхъ музъ сошла съ своего пьедестала, чтобы нагляднѣе воспроизвести чудеса классическаго міра и успѣшнѣе раскрыть тайны эллинскаго языка и духа.
   Ближайшее знакомство студентовъ съ новымъ профессоромъ ни мало не ослабило перваго впечатлѣнія, но только перенесло его на болѣе реальную почву. При ежедневныхъ сношеніяхъ нѣсколько фантастическій восторгъ молодежи постепенно улегся, уступивъ мѣсто болѣе простому и спокойному чувству уваженія и довѣрія къ знанію и характеру Клотильды. Благодаря ея такту, между нею и ея слушателями быстро установились правильныя и, въ то же.время, задушевныя отношенія. Успѣхъ, въ послѣднее время сопровождавшій каждый ея шагъ въ общественной жизни, значительно поднялъ ея духъ. Сознаніе побѣжденныхъ трудностей, провѣрка силъ своихъ по оцѣнкѣ другихъ развили въ ней чувство собственнаго достоинства, а слову, ея сообщили увѣренность! Опираясь на свой зрѣлый возрастъ и на свою опытность, она относилась къ учащейся молодежи съ материнскою теплотой и заботливостью. Студенты передъ ней благоговѣли. Она умѣла дѣлать для нихъ привлекательными даже скучныя грамматическія правила, съ плѣнительной граціей излагала самую сухую матерію и съ неизмѣннымъ терпѣніемъ сглаживала трудности для менѣе бойкихъ и способныхъ. Когда же, познакомивъ слушателей съ техникой языка, Клотильда переходила къ толкованію греческихъ авторовъ, въ ней самой разгоралась искра священнаго огня, ея поэтическая фантазія вступала въ свои права, и рѣчь ея превращалась въ блестящую импровизацію.
   Между тѣмъ какъ общественная дѣятельность Клотильды выдвигала ее на видъ передъ цѣлой Европой, она въ частной жизни, попрежнему, оставалась доброй, скромной, по преимуществу любящей женщиной.
   Извѣстность не произвела почти никакой перемѣны въ ея домашнемъ быту. Содержанія, приносимаго ей профессурой, едва хватало на то, чтобы сводить концы съ концами. Она жила съ матерью и съ Апонте, которые оба, по лѣтамъ своимъ и недугамъ, нуждались въ ея попеченіяхъ. Но она этимъ не тяготилась и охотно переносила лишенія, лишь бы успокоить старость двухъ лицъ, составлявшихъ центръ всѣхъ ея привязанностей. Въ первой молодости Клотильду, вѣроятно какъ и всякое молодое существо, посѣщали мечты о счастіи вдвоемъ. Если вѣрить свидѣтельству ея собственнаго племянника {Carolina Bonafede: Oenni biografjici d'insigni Donne Bolognese.}, она, едва выйдя изъ дѣтства, имѣла сильную привязанность къ одному молодому человѣку, искавшему ея, руки. Но родители (его или ея -- неизвѣстно, а, можетъ быть, и тѣ, и другіе) воспротивились ихъ браку. Молодой человѣкъ, въ отчаяніи, навсегда покинулъ Болонью, а Клотильда обрекла себя на вѣчное одиночество. Въ разсказѣ этомъ нѣтъ ничего невѣроятнаго. Онъ въ согласіи съ особенностями положенія и характера Клотильды, въ основѣ котораго, рядомъ съ наружной уступчивостью, было много постоянства, порою переходившаго даже въ упорство. Какъ бы то ни было въ зрѣломъ возрастѣ источникъ любви въ ней не изсякъ и былъ обращенъ на тѣхъ изъ близкихъ, которые всего болѣе въ томъ нуждались -- на мать и на бывшаго наставника. Безпомощное положеніе дряхлой старушки-матери возбуждало въ ней нѣжное состраданіе, а съ Апонте ее связывала благодарность. Она не забывала, чѣмъ была ему обязана, и съ избыткомъ ему за все платила. Бездомный скиталецъ нашелъ въ ней преданную дочь, а подъ кровомъ ея семейный пріютъ.
   Изъ всего этого видно, что долгъ, хотя и согрѣтый любовью до того, что тяжесть его становилась для нея нечувствительной, былъ строгимъ и неуклоннымъ регуляторомъ всѣхъ дѣйствій Клотильды. Сначала она ему жертвовала своими наклонностями, теперь обрекала себя въ домашнемъ быту на исключительное служеніе двумъ Старикамъ, которымъ отдавала все свободное отъ научной дѣятельности время. Собственныя ея нужды были очень ограничены. Общество, такъ высоко ее цѣнившее, мало ее привлекало, и она сама никогда его не искала. Лично она дорожила только дружескими связями. У нея былъ небольшой кружекъ людей, искренно ей преданныхъ, обществомъ которыхъ она вполнѣ удовлетворялась.
   Очень интересны отношенія Клотильды къ другой выдающейся женщинѣ ея времени, даровитой поэтессѣ Діодатѣ Салуццо-Роёро {Графиня Діодата Салуццо-Роёро, но силѣ таланта, рѣзко выдѣляется изъ ряда поэтессъ, которыми такъ изобилуетъ Италія. Она родилась въ 1774 г. въ Туринѣ и умерла тамъ же въ 1840 г. Наслѣдница; одного изъ древнѣйшихъ и самыхъ блестящихъ именъ въ Пьемонтѣ, равно знаменитаго и на ученомъ, и на военномъ поприщѣ, она обладала замѣчательнымъ поэтическимъ дарованіемъ. При жизни, Діодата была извѣстна въ литературѣ преимущественно подъ своимъ аркадскимъ прозвищемъ Глокиліи-Евротеи. Послѣ нея остался объемистый томъ лирическихъ стихотвореній, поэмъ и драматическихъ этюдовъ, которые заслужили горячее одобреніе даже такого строгаго и безпристрастнаго критика, какъ Нарини.}. Онѣ никогда не видались. Діодата, пьемонтская уроженка, жила въ Туринѣ. Клотильда, жительница Болоньи, за исключеніемъ одного только случая, о которомъ рѣчь впереди, никогда не выѣзжала изъ роднаго города. За отсутствіемъ удобныхъ путей сообщенія и при тогдашнихъ политическихъ смутахъ, путешествіе вообще представляло большія трудности, а тѣмъ болѣе для двухъ женщинъ, изъ которыхъ одна, къ тому же, была стѣснена матеріально. Пріятельницы не разъ составляли планы для своего соединенія. Но обстоятельства всегда оказывались сильнѣе ихъ. Дружба ихъ, какъ началась, такъ и поддерживалась, въ теченіе семнадцати лѣтъ, одними письмами. Громкая молва ходила о каждой изъ этихъ двухъ замѣчательныхъ женщинъ и заочно познакомила ихъ одну съ другой. Діодата, какъ болѣе сообщительная, сдѣлала первый шагъ жъ личнымъ сношеніямъ. Она, черезъ одного общаго знакомаго, послала Клотильдѣ томъ своихъ стихотвореній. Клотильда ее отблагодарила письмомъ, въ которомъ восхищалась ея произведеніями.
   Постоянная разлука друзей, печальная для нихъ, составляетъ счастливую случайность для біографовъ Клотильды. Переписка, къ которой она подала поводъ, раскрываетъ многія особенности въ характерѣ и въ судьбѣ знаменитой эллинистки, безъ этого, можетъ быть, никогда бы не вышедшія наружу. При ея сдержанности нуженъ былъ важный поводъ, чтобы заставить ее разговориться о себѣ, и такимъ поводомъ послужило желаніе ея быть вѣрно понятою и оцѣненною другомъ, въ нравственномъ складѣ котораго она угадывала много родственнаго съ собой. Діодата интересовалась семейнымъ бытомъ Клотильды, и та еще въ самомъ началѣ своего сближенія съ ней, а именно въ 1799 году, уже сообщала ей слѣдующія о себѣ данныя {Poesie postume di Diodata SaIuzzo-Roёro; agguinte: Alcune lettere d'illustri scrittori а lei dirette.}:
   "Пусть будетъ по вашему, дорогая графинюшка: я, пожалуй, весталка, но не изъ тѣхъ, которыя присутствуютъ при зрѣлищахъ и публичныхъ торжествахъ,-- и это вовсе не изъ какихъ-либо добродѣтельныхъ побужденій, а просто потому, что я ихъ не люблю. Большой запасъ меланхоліи заставляетъ меня сосредоточиваться въ себѣ. Мое общество состоитъ изъ тѣснаго кружка добрыхъ друзей, между которыми первое мѣсто принадлежитъ моему несравненному учителю. Ему я обязана не только тѣмъ, что я есть, но и всѣмъ тѣмъ, чѣмъ я могла бы быть, еслибъ мои способности соотвѣтствовали его заботамъ обо мнѣ. Онъ бывшій испанскій іезуитъ и профессоръ греческаго языка въ здѣшнемъ университетѣ. Это -- человѣкъ съ большими заслугами. Онъ очень ученъ, пріятенъ въ обращеніи и отличается рѣдкою чистотой нрава. Ему подъ шестьдесятъ лѣтъ. Я люблю его, какъ дочь, и живу подъ одной кровлею съ нимъ, съ моей матерью и съ двумя братьями. Отца моего болѣе нѣтъ въ живыхъ... Чувствительность -- прекрасный даръ, но она плохо помогаетъ счастью.. Не всякому, кто ею надѣленъ, дано отъ природы умѣнье ею умѣренно пользоваться, особенно если она еще, какъ у меня, соединена съ черезъ-чуръ. живой фантазіей. Я съ дѣтства жида подъ гнетомъ этой чувствительности и меланхоліи, которая, по моему мнѣнію, съ ней неразлучна. Неудивительно, если я всегда любила уединеніе".
   Въ сущности, люди съ темпераментомъ Клотильды такъ привыкаютъ страдать, что, за отсутствіемъ реальныхъ причинъ, нерѣдко создаютъ себѣ вымышленныя, и достаточно ничтожнаго повода, чтобы повергнуть ихъ въ уныніе. Клотильда, между прочимъ, пребывала въ постоянномъ страхѣ за близкихъ людей,-- за мать, за Апонте, разстроенное здоровье котораго служило для нея источникомъ постоянныхъ тревогъ.
   Но и судьба не всегда ее баловала... Всего четыре года прошло со времени для назначенія въ штатные профессора. Едва успѣла она освоиться съ своимъ положеніемъ и отдохнуть на мысли, что ея мать и престарѣлый учитель, наконецъ, имѣютъ вѣрный пріютъ, какъ ей пришлось испытать непрочность и этого счастья. Грозный переворотъ во Франціи отразился и на ея родинѣ. Вторженіе республиканской арміи съ Бонапартомъ во главѣ перевернуло вверхъ дномъ Италію и повлекло за собой кучу перемѣнъ, которыя не всѣмъ пришлись но сердцу. Съ учрежденіемъ Цизальпинской республики, отъ профессоровъ Болонскаго университета, состоявшихъ на жалованьѣ у правительства, была потребована присяга въ вѣрности новому порядку вещей и отреченіе отъ монархическаго принципа. Клотильда была глубоко потрясена кровавыми событіями, низвергнувшими французскій престолъ. Она не захотѣла насиловать свою совѣсть и отказалась принести присягу. Послѣдствіемъ этого было, не только потеря мѣста и средствъ къ существованію, но еще и временное изгнаніе. Гроза не коснулась Пьемонта, и Діодата звала туда Клотильду, предлагая ей убѣжище въ домѣ своихъ родителей. Но Клотильда, глубоко тронутая задушевностью приглашенія, однако, не воспользовалась имъ. Она считала долгомъ слѣдовать за учителемъ, который уѣзжалъ въ Испанію... Но предоставимъ ей самой описаніе волновавшихъ ее въ ту пору чувствъ и событій, сопровождавшихъ ея отъѣздъ изъ Италіи. Въ іюлѣ 1798 г., она сѣтовала, что не можетъ, хотя мимоѣздомъ, заглянуть въ Туринъ, я писала Діодатѣ изъ Пармы:
   "Мои финансы, какъ вы легко можете себѣ представить, очень скудны, и уже по этому одному я должна осмотрительно размѣрять свои шаги. То немногое, что у меня было, я оставляю моей убитой горемъ матери, которую вынуждена покинуть. Здоровье ей не позволяетъ за мной слѣдовать, да и средствъ моихъ не хватило бы на наше путешествіе вмѣстѣ. Впрочемъ, еслибъ не первое препятствіе, я сдѣлала бы все, чтобы устранить второе. Разлука съ ней -- самый горькій шагъ въ моей жизни, но мать сама признала ее необходимою для моего спокойствія и для кое-чего еще болѣе важнаго {Недомолвки въ письмѣ легко объясняются недовѣріемъ автора къ новымъ порядкамъ и страхомъ за собственную безопасность.}. Я ее оставляю на попеченіи сыновей. Изъ нихъ одинъ женатъ, съ этимъ послѣднимъ она и будетъ жить. Кромѣ того, ее не оставятъ своими заботами нѣкоторые преданные мнѣ люди. Я же, вдали отъ нея, скорѣе откажусь отъ хлѣба, лишь бы она не терпѣла лишеній... При скудости нашихъ средствъ этого можно достигнуть только путемъ рѣшительной мѣры, къ которой мы и прибѣгаемъ теперь. Изъ этихъ немногихъ словъ вы хоть отчасти поймете мое положеніе и убѣдитесь, мой милый другъ, какъ сильно я страдаю отъ того, что не могу принять ваше предложеніе. Оно для меня драгоцѣнно...":
   Мѣсяцъ спустя, Клотильда, однако, все еще находилась въ Пармѣ, въ томительномъ ожиданіи событій, которыя позволили бы ей продолжать путешествіе, и опять писала въ уныніи:
   "Любезный пріемъ, мнѣ здѣсь оказанный, превзошелъ мои ожиданія. Тѣмъ не менѣе, я жестоко устала отъ непривычнаго образа жизни. Разъ, что это путешествіе необходимо, я уже ничего такъ не желаю, какъ скорѣе добраться до цѣли его, дать успокоиться не въ мѣру возбужденнымъ нервамъ и вернуться къ моимъ любимымъ книгамъ и занятіямъ... Что же касается нашей переписки, моя милая, то, когда я буду въ Испаніи, намъ надо пріискать для веденія ея самый экономный способъ... Мои финансы очень плохи, а письма изъ Италіи оплачиваются дорого. Всего лучше было бы, если окажется возможнымъ, пересылать ваши письма ко мнѣ въ сумкѣ испанскаго посла... Если же это не устроится, то дайте мнѣ только время, и я все улажу. У меня есть друзья, на доброту и желаніе мнѣ служить которыхъ я могу вполнѣ положиться... День моего отъѣзда въ Геную, по видимому, приближается... Если вы съ слѣдующей почтой ничего отъ меня не получите, то знайте, что я уже уѣхала, и молите Бога, да избавитъ онъ меня и моихъ спутниковъ отъ опасностей морскаго пути...
   Наконецъ, всѣ препятствія устранились. Дѣла, еще удерживавшія Апонте на мѣстѣ, пришли къ концу, и учитель съ ученицей, взаимно утѣшая другъ друга, отправились: онъ -- на свиданіе съ родиной, она -- въ изгнаніе. Недѣль пять спустя, а именно 18 сентября 1798 года, Клотильда уже изъ Барселоны писала пьемонтской поэтессѣ, спѣша подѣлиться съ ней путевыми впечатлѣніями и тоской, которая ее никогда не покидала.
   "Только этотъ единственный разъ, милый другъ, позволяю себѣ злоупотребить вашей снисходительностью и посылаю вамъ мое письмо по почтѣ. Но желаніе поскорѣе увѣдомить васъ о благополучномъ исходѣ нашего путешествія во мнѣ такъ сильно, что мѣшаетъ выжидать болѣе удобнаго способа пересылки... Женя здѣсь приняли съ любезностью и почетомъ, превышающими все, на что я могла разсчитывать. Городъ, гдѣ я теперь, имѣетъ свои достоинства. Его народъ привѣтливъ, но все въ немъ, и въ. общемъ; и въ частностяхъ, представляетъ совершенно новый для меня міръ. Съ чужими нравами я бы скоро освоилась, но не могу такъ же легко покориться разлукѣ съ близкими... Отсюда я, все вмѣстѣ съ моимъ милымъ учителемъ, поѣду въ Валенцію, гдѣ, если Провидѣніе не распорядится нами иначе, мы думаемъ окончательно поселиться. Съ возможностью вернуться къ моимъ занятіямъ, я увѣрена, уляжется и мое волненіе..."
   Но, добравшись до Валенціи, гдѣ она съ осѣдлостью думала найти и нѣкоторое успокоеніе, Клотильда скоро убѣдилась въ обманчивости своихъ надеждъ. Ее особенно тяготило то, что она не могла найти на чужбинѣ подходящихъ занятій, которыя дали бы ей возможность самой себя содержать. Мысль, что она служитъ, можетъ быть, непосильнымъ бременемъ для престарѣлаго учителя, отравляла ей и тѣ немногія радости, которыя могъ бы доставить ей повсюду встрѣчаемый почетный пріемъ. На увѣщанія Діедаты не унывать, она ей, въ январѣ 1799 года, отвѣчала:
   "Вы, можетъ быть, и найдете истинное счастье въ самой себѣ, такъ какъ съумѣете стать выше того, что не отъ насъ зависитъ. Я желала бы слѣдовать этой здравой философіи, но, признаюсь вамъ, не въ силахъ. Мое дурно дисциплинированное пылкое воображеніе мнѣ многое представляетъ въ преувеличенномъ видѣ и лишаетъ меня спокойствія, къ которому я, сверхъ всего, стремлюсь. Въ такомъ случаѣ, мнѣ, конечно, приходится только на себя пенять. Я вамъ уже разъ писала отсюда, но не знаю, дошло ли до васъ мое письмо. Живу я здѣсь довольно уединенно, и здоровье мое пока не дурно. Объ остальномъ не могу вамъ сказать ничего ни дурнаго, ни хорошаго. Я точно попала въ Лимбъ безъ всякой надежды выйти изъ бездѣйствія все время, которое здѣсь пробуду. Думать теперь о профессурѣ или о чемъ-нибудь подобномъ было бы просто нелѣпостью. Изъ этого слѣдуетъ заключить, что пребываніе мое здѣсь только временное, и это во мнѣ все сильнѣе и сильнѣе возбуждаетъ надежду на возможность васъ обнять. Если такая минута, дѣйствительно, настанетъ, я назову ее одною изъ счастливѣйшихъ въ моей жизни. Здѣсь я не терплю недостатка въ необходимомъ, но всѣмъ обязана моему несравненному учителю... Что же касается моихъ здѣшнихъ знакомыхъ, то они всѣ такъ ко мнѣ расположены, что мнѣ, собственно говоря, ничего и не слѣдовало бы больше желать..."
   Еслибъ Клотильда была женщина честолюбивая, она, въ самомъ дѣлѣ, могла бы быть счастлива пріемомъ, оказаннымъ ей въ Испаніи. Слава о ней туда ей предшествовала, и, еслибъ она сама тому не противилась, ея пребываніе тамъ могло бы быть однимъ рядомъ тріумфовъ. Нѣкоторыхъ овацій ей и безъ того не пришлось избѣжать. Въ Мадридѣ, между прочимъ, былъ поднятъ вопросъ о томъ, чтобы поднести ей званіе почетнаго члена королевской экономической академіи. Это вызвало тамъ оживленныя пренія. Небывалый въ лѣтописяхъ этой академіи примѣръ, чтобы женщина была въ немъ членомъ, во многихъ вызвалъ недоумѣнія, но ихъ быстро разрѣшилъ въ пользу кандидатки извѣстный писатель, впослѣдствіи министръ юстиціи, донъ Гаспаръ Товелланосъ. Онъ, въ блестящей рѣчи, доказалъ неотъемлемое право женщинъ вообще, въ частномъ случаѣ -- Клотильды Тамброни въ особенности на высшія ученыя отличія, когда за нихъ говорятъ талантъ и знаніе. Клотильда отблагодарила его пиндарической одой, которая окончательно упрочила за ней побѣду. Не меньшій успѣхъ имѣлъ и благодарственный гимнъ, посвященный Клотильдою городу Барселонѣ, въ память своего пребыванія тамъ. Оба эти произведенія были встрѣчены громкими похвалами въ ученомъ мірѣ.
   Но никакія чествованія на чужбинѣ не могли примирить Клотильду съ изгнаніемъ изъ Италіи. Сердце ея рвалось на родину, на свиданіе съ друзьями, въ университетскія аудиторіи, гдѣ раздавались единственныя, пріятно волновавшія ее, рукоплесканія. Мрачное настроеніе духа не замедлило отразиться и на ея здоровьѣ: ея нервы и силы въ конецъ упали. Доктора предписывали одно -- скорѣйшее, возвращеніе на родину. Къ счастію, хаотическое положеніе вещей, вызванное въ сѣверной Италіи внезапнымъ вторженіемъ французскихъ войскъ, не долго длилось. Паника и раздраженіе понемногу разсѣялись. Многіе, подобно Клотильдѣ, видѣвшіе спасеніе только въ эмиграціи, скоро убѣдились, что опасенія ихъ были преувеличены, другіе пошли на компромиссы. Дѣло Клотильды устроилось совсѣмъ просто и весьма для нея почетно. Самъ первый консулъ пригласилъ ее обратно въ Болонью, на каѳедру греческаго языка, причемъ вопросъ о ея политическихъ мнѣніяхъ остался незатронутымъ, и она была освобождена отъ всякихъ, противныхъ ея убѣжденіямъ, демонстрацій.
   Съ возвращеніемъ на родину, къ любимымъ людямъ и занятіямъ, для Клотильды опять настало время сравнительнаго отдыха и счастья. Немного спустя, значительно улучшилось и ея матеріальное положеніе. Въ 4804 г., въ уваженіе къ ея заслугамъ и "крайне добросовѣстному отправленію профессорскихъ обязанностей", безъ всякаго съ ея стороны домогательства, было увеличено ея содержаніе, которое, такимъ образомъ, достигло до 3,000 лиръ. Римъ, съ своей стороны желая выразить Клотильдѣ свое благоволеніе, оказалъ ей оригинальный и, въ тотъ моментъ религіозной и политической нетерпимости, весьма рѣдкій почетъ: Папа Пій VI прислалъ ей грамату, съ разрѣшеніемъ читать и держать у себя на дому книги, въ индексѣ помѣченныя запрещенными.
   Такимъ образомъ, Клотильда, несмотря на свою скромность и всѣ старанія держаться въ тѣни, все-таки, нашла достойную себѣ оцѣнку въ обществѣ. И не одна Италія, которую, какъ родную мать, чего-добраго, можно бы заподозрить въ пристрастіи, благосклонно на нее смотрѣла. Мы видѣли уже, какъ чествовали ее въ Испаніи.. Но самымъ лестнымъ и убѣдительнымъ свидѣтельствомъ заслугъ Клотильды является слѣдующее о ней письмо извѣстнаго французскаго эллиниста Виллуазона д'Анса {Виллуазонъ д'Ансъ родился въ 1750 г., умеръ въ 1805. Онъ принадлежалъ къ числу замѣчательнѣйшихъ ученыхъ своего времени. Знатокъ, какихъ мало, греческаго языка и литературы, онъ оставилъ послѣ себя нѣсколько сочиненій по этой части. Кромѣ того, онъ обогатилъ ученый міръ многими превосходными изданіями греческихъ и латинскихъ авторовъ съ комментарія мы. Онъ состоялъ членомъ Académie des Inscriptions и занималъ нарочно для него учрежденную въ Collège de France каѳедру древне и новогреческаго языка.}. Страстный любитель греческой литературы, онъ съ живымъ интересомъ слѣдилъ за дѣятельностью Клотильды. Собирая о ней свѣдѣнія, онъ, въ. началѣ нынѣшняго столѣтія, писалъ къ посланнику итальянской республики въ Парижѣ, Марескальки:
   "Гражданинъ-министръ! Я сію минуту выхожу отъ госпожъ Порталь, которыя мнѣ сообщили, что господинъ Тамброни {Старшій изъ братьевъ Клотильды, Джіузеппе, извѣстный археологъ и весьма уважаемый политическій дѣятель.} уже дней восемь тому назадъ, какъ съ ними распрощался. Онѣ меня увѣряютъ, что онъ уѣхалъ. Это меня тѣмъ болѣе удивляетъ и огорчаетъ, гражданинъ-министръ, что онъ обѣщался, доставить мнѣ еще нѣкоторыя изъ произведеній своей сестры, вамъ, конечно, хорошо извѣстной, дѣвицы Тамброни. Я три года провелъ въ Греціи, четыре прожилъ въ Италіи, и нигдѣ не встрѣчалъ никого ей равнаго по глубокимъ и рѣдкимъ познаніямъ въ греческомъ языкѣ, которымъ такъ пренебрегаютъ у насъ во Франціи. Да и во всей Европѣ немного такихъ, какъ она, ученыхъ по этой части. Дѣвица Тамброни съ большимъ успѣхомъ преподаетъ этотъ чудесный языкъ въ Болоньѣ, гдѣ уже до нея занимали каѳедры госпожи Аньези, Басси и другія. Господинъ Тамброни подарилъ мнѣ нѣсколько превосходныхъ, вполнѣ достойныхъ названія пиндарическихъ, одъ, и другихъ греческихъ стихотвореній своей сестры. Врядъ ли въ цѣлой Франціи найдется человѣкъ пятнадцать, способныхъ ее читать и понимать. А такихъ, которые бы писали, какъ она, пожалуй, не насчитаешь и четырехъ, и даже трехъ. Вы безъ труда представите себѣ, гражданинъ-министръ, какъ сильно желаю я имѣть и остальныя сочиненія особы, обладающей такими познаніями по части прекрасной древности. У насъ госпожа Дасье только переводила Пиндара и Сафо, въ Болоньѣ госпожа Тамброни съ ними соперничаетъ. Мое мнѣніе о ней раздѣляютъ также и ученые англичане, и нѣмцы, способные читать и цѣнить ея превосходные труды. Осмѣливаюсь васъ убѣдительно просить, гражданинъ-министръ, окажите мнѣ важную услугу: напишите кому-нибудь изъ вашихъ друзей въ Болонью, или господину Тамброни, если думаете, что ваше письмо еще можетъ его настичь, или, наконецъ, самой сестрѣ его, которую я лично не имѣю счастья знать. Пусть они, во что бы то ни стало, доставятъ мнѣ всѣ сочиненія этой ученой. Простите мнѣ мою докучливость и безпорядочность этого письма, которое я пишу второпяхъ, и примите, гражданинъ-министръ, увѣренія въ живѣйшей благодарности и глубокомъ уваженіи вашего д'Анса де-Виллуазона, члена національнаго института во Франціи".
   "P. S. Еслибъ я не боялся быть слишкомъ навязчивымъ, гражданинъ-министръ, то еще убѣдительно просилъ бы васъ доставить мнѣ и нѣкоторыя свѣдѣнія о жизни и трудахъ дѣвицы Тамброни, скромность и высокія качества которой мнѣ неоднократно восхваляли ученые итальянцы. И желалъ бы дать отчетъ объ этомъ литературномъ феноменѣ въ моемъ энциклопедическомъ сборникѣ" {Смерть Виллуазона д'Анса прервала изданіе этого сборника еще до помѣщенія въ немъ предполагаемой статьи объ итальянской эллинисткѣ, возбудившей въ немъ такое любопытство и участіе.}.
   Профессорская дѣятельность Клотильды Тамброни съ неизмѣннымъ успѣхомъ продолжалась вплоть до 1808 г. Но въ этомъ году, декретомъ итальянскаго вице-короля, во всѣхъ университетахъ Аппенинскаго полуострова была упразднена каѳедра греческаго языка. Клотильда тоже получила отставку, но съ достойнымъ вознагражденіемъ. Ея жалованье было обращено ей въ пенсію, которую король обѣихъ Сицилій, въ 1814 г., еще увеличилъ на 670 лиръ.
   Клотильда состояла профессоромъ около пятнадцати лѣтъ. Въ теченіе этого времени, она, кромѣ обязательныхъ лекцій, еще произносила рѣчи въ разныхъ торжественныхъ случаяхъ и университетскихъ собраніяхъ. Къ сожалѣнію, она и прозу свою такъ же неохотно печатала, какъ и стихи. До насъ дошла всего одна ея рѣчь, читанная, 11 января 1806 г., при открытіи новаго учебнаго семестра {Orazione inaugurale detta nella Universitа di Bologna il di il Gennajo MDCCCVI da Clotilde Tambroni, Professera di Lingua e Letteratura Greca.}. Въ ней Клотильда трактуетъ о тѣсной связи между наукой и изящной литературой. Она дѣлаетъ обзоръ главнѣйшихъ моментовъ всемірной цивилизаціи и рядомъ примѣровъ доказываетъ, что "вѣка, наиболѣе прославленные наукой, были именно тѣ, въ которые особенно процвѣтала изящная словесность".
   За исключеніемъ нѣкоторыхъ устарѣлыхъ, но, во вкусѣ тогдашняго времени, ораторскихъ пріемовъ, и обязательнаго въ концѣ обращенія къ Наполеону, какъ къ главѣ государства и покровителю университета, рѣчь читается съ большимъ интересомъ. Кромѣ теплоты и гуманности чувства, какимъ она проникнута, въ ней еще ярко обрисовывается одна симпатичная черта характера Клотильды. При полномъ отсутствіи личнаго честолюбія, она была очень склонна отдавать должное заслугамъ другихъ. Скромная въ отношеніи себя самой, она преисполнена требовательности за свой полъ. Клотильда хочетъ, чтобы весь міръ преклонялся передъ подвигами женскаго ума и таланта и настойчиво провозглашаетъ право на память и уваженіе потомства такихъ дѣятельницъ, какъ, напримѣръ, Ипатія {Ипатія Александрійская, дочь математика Ѳеона и жена философа Исидора, славная красотой, ученостью и стойкостью въ добрѣ, изучала философію въ Афинахъ, возвратясь откуда, занялась публичнымъ преподаваніемъ. Она была язычница и стремилась къ сліянію неоплатонизма съ ученіемъ Аристотеля. Въ заключеніе, ее постигла трагическая смерть: она погибла въ 415 г. во время возстанія, вызваннаго въ Александріи гоненіемъ, воздвигнутомъ на евреевъ александрійскимъ патріархомъ. Ипатія написала нѣсколько философскихъ и математическихъ трактатовъ, которые сгорѣли въ пожарѣ Александрійской библіотеки. Еромѣ того, она извѣстна какъ изобрѣтательница разныхъ физическихъ приборовъ, въ томъ числѣ аэрометра,-- инструмента для опредѣленія удѣльнаго вѣса жидкихъ тѣлъ.}, Лаура Басси и, наконецъ, ея собственная современница, Марія Далле-Донне.
   Эта, тоже въ высшей степени замѣчательная женщина, силой ума и таланта выведенная изъ обычной скромной доли своего пола на широкую дорогу ученой и общественной дѣятельности, принадлежала къ числу самыхъ близкихъ друзей Клотильды. Послѣдняя, уже на склонѣ дней, привѣтствовала въ ней новыя силы, которымъ надлежало нести дальше впередъ и передать потомству завѣтную традицію о женщинахъ-профессорахъ и общественныхъ дѣятеляхъ. И здѣсь, въ этой дружбѣ, какъ и во всемъ остальномъ, чуждая эгоизма и исключительности, Клотильда заботилась о сближеніи между собой своихъ наиболѣе выдающихся почему-либо пріятельницъ. Она видѣла въ этомъ ихъ взаимную пользу и удовольствіе. Такъ, она въ своихъ письмахъ къ Діодатѣ часто упоминаетъ, о Маріи и всегда съ горячими похвалами: "Дѣвица Далле-Донне,-- пишетъ она, между прочимъ,-- мнѣ вѣрный и добрый другъ... У насъ много общаго съ этой умной, скромной, во всѣхъ отношеніяхъ превосходной молодой дѣвушкой. Она обладаетъ рѣдкимъ благородствомъ и возвышенными чувствами". Апонте, съ своей стороны, сообщалъ Діодатѣ, что "профессоръ Клотильда Тамброни, въ своихъ ежедневныхъ бесѣдахъ съ докторомъ Маріей Далле-Донне, то и дѣло говорятъ о пьемонтской поэтессѣ. Онѣ превозносятъ ея талантъ и не нахвалятся дружбой, которою та ихъ обѣихъ даритъ" {Poesie postume di Diodata Salnzzo, aggiunte alcune lettere d'illustri scrittori а lei dirette.}.
   Клотильда, такимъ образомъ, являлась главнымъ связующимъ звеномъ въ дружеской цѣпи, въ теченіе многихъ лѣтъ успѣвшей сковаться вокругъ нея. Это было ея единственнымъ утѣшеніемъ въ послѣдніе годы жизни. Съ прекращеніемъ профессорской дѣятельности, она, болѣе чѣмъ когда-либо, замкнулась въ своемъ маленькомъ семейномъ и пріятельскомъ кружкѣ. Клотильда прожила еще девять лѣтъ, но почти въ постоянныхъ физическихъ страданіяхъ. Особенно огорчала ее сильная слабость зрѣнія. Она, даже при вооруженномъ глазѣ, не всегда могла читать и писать. "Разнаго рода печальныя обстоятельства,-- жаловалась она своей вѣрной Діодатѣ,-- произвели во мнѣ сильное растройство нервовъ. Но всего хуже то, что плохое состояніе моего зрѣнія лишаетъ меня возможности пользоваться какимъ бы то ни было покоемъ. Я должна считать себя умершей для свѣта, для науки и для всѣхъ другихъ радостей, кромѣ дружбы".
   Этими горькими словами заключается переписка Клотильды Тамброни съ графиней Салуицо-Роёро; они могутъ служить заключительными и для всего ея земнаго поприща. Она тихо угасла 29 мая 1817 г., пятидесяти восьми лѣтъ отъ роду,-- достаточно поздно для своего изстрадавшагося тѣла и духа, слишкомъ рано для всѣхъ ее знавшихъ, любившихъ и цѣнившихъ ея заслуги. Несмотря на полное отчужденіе отъ общества, въ какомъ она провела" послѣдніе годы жизни, Клотильда не была забыта. Ея потеря вызвала горькія сожалѣнія, и родной городъ съ почетомъ проводилъ ее въ послѣднее жилище. Прахъ Клотильды покоится на великолѣпномъ кладбищѣ Чертозы, гдѣ братья воздвигли ей памятникъ. Надъ бѣлымъ мраморнымъ саркофагомъ, изъ небольшой ниши выглядываетъ бюстъ покойной. Строгія, правильныя черты ея, какъ при жизни, полны благородства и изящной простоты; глаза задумчиво смотрятъ вдаль. Это прелестное изображеніе Клотильды въ цвѣтущее время ея жизни принадлежитъ рѣзцу извѣстнаго скульптора Тадолини. Онъ работалъ его въ Римѣ, подъ руководствомъ Кановы. Этотъ послѣдній лично зналъ знаменитую эллинистку и почиталъ въ ней даровитую истолковательницу древняго міра, котораго самъ былъ страстный поклонникъ. Гораздо менѣе удаченъ медальонъ, выбитый въ ея честь и въ ознаменованіе ея профессорской дѣятельности повѣшенный въ грандіозныхъ сѣняхъ университетскаго зданія {На медальонѣ, вокругъ портрета, слѣдующая надпись: Clotildae. Tambronae. Adlectae. Inter. Doctores. Lycei. Magni. Th. ЛАМПРОТАТН. Ob. Exi miam. Grecae. Linguae. Tradendae. Laudem. Modestia. Omnique. Virtute. Cumulatum. Collegae. Et. Auditores. (Клотильдѣ Тамброни, причисленной къ составу профессоровъ университета, блестящей и славной, за превосходное преподаваніе греческаго языка,-- заслуги, еще возвышенной скромностью и другими добродѣтелями,-- сослуживцы и-слушатели).}. Трудно себѣ представить, чтобы умныя, симпатичныя черты физіономіи, столь трогательной по затаенному въ ней выраженію скорби, могли, даже подъ вліяніемъ лѣтъ и болѣзни, превратиться въ сухой, старческій обликъ съ длиннымъ заостреннымъ носомъ, угрюмо смотрящій со стѣны Aula Magna Болонскаго университета.
   За два года до своей смерти, Клотильда понесла тяжелую утрату въ лицѣ своего учителя. Апонте умеръ на ея рукахъ. Она похоронила его на собственный счетъ и на собственныя же средства воздвигла ему на могилѣ памятникъ.
   Послѣ Клотильды осталась обширная переписка и много разныхъ рукописей. Всѣ онѣ перешли, но наслѣдству, къ брату ея, Джіузеппе, который собирался писать ея біографію, но, къ сожалѣнію, этого не сдѣлалъ. Что сталось въ драгоцѣннымъ матеріаломъ послѣ его смерти -- неизвѣстно; до сихъ поръ вышла въ свѣтъ только незначительная часть переписки Клотильды.
   Изъ сочиненій ея, кромѣ тѣхъ, о которыхъ мы уже говорили, напечатаны были еще слѣдующія: сафическая ода въ честь графа Марѳскальки, по случаю его избранія въ пятый разъ гонфалоніеромъ; элегія въ честь знаменитаго типографа- Бодони, по случаю сдѣланнаго имъ превосходнаго греко-итальянскаго изданія сочиненій Каллимаха; три оды: на выздоровленіе архіепископа кардинала Джіованетти, на рожденіе сына у леди Спенсеръ и на побѣды фельдмаршала, герцога Клерфора. Изъ рукописныхъ сочиненій Клотильды въ университетской библіотекѣ хранятся: ода въ честь поэтессы Паолины Грисмонди-Суардо {Поэтесса Паолина Грисмонди Суардо, особенно прославленная Беттонелли, родилась въ Бергамо въ 1748 г., умерла въ 1801 г. Она обладала умомъ, красотой, поэтическимъ дарованіемъ, была любимицей не одного итальянскаго, но и французскаго общества, состояла членомъ всевозможныхъ академій, въ томъ числѣ Аркадской, гдѣ блистала подъ именемъ Лесбіи. Она, между прочимъ, звучными стихами воспѣла Императрицу Екатерину II и успѣхи русскаго оружія на Балканскомъ полуостровѣ.}; греческій лексиконъ для легчайшаго уразумѣнія твореній Гомера {Въ отчетѣ объ ученыхъ заслугахъ Клотильды, который, при назначеніи ея въ профессора, по назначенію сената, составлялъ Апонте, между прочимъ, находится; слѣдующій отзывъ объ ея лексиконѣ: "Въ настоящую минуту она (дѣвица Тамброни) занята трудомъ, весьма обширнымъ, интереснымъ для любителей греческаго языка и чрезвычайно полезнымъ для учащихся, такъ какъ онъ имѣетъ въ виду ближайшее ознакомленіе съ Гомеровой просодіей. Это толковый словарь, заключающій въ себѣ всѣ слова, какія только встрѣчаются у Гомера. Слова расположены въ алфавитномъ порядкѣ, съ точнымъ указаніемъ въ нихъ числа слоговъ и соотвѣтственной каждому стопы: это послѣднее обстоятельство составляетъ главную оригинальность труда. Въ немъ, кромѣ того, для облегченіи начинающихъ, обозначены корни и энтимологія словъ, указаны спряженія глаголовъ и склоненія именъ существительныхъ. Въ заключеніе, словарь будетъ еще снабженъ примѣчаніями и комментаріями на событія и предметы, о которыхъ поэтъ упоминаетъ въ своихъ произведеніяхъ".}; семнадцать сонетовъ, написанныхъ въ промежутокъ времени между 1782 и 1788 годами; большое количество разныхъ стихотвореній на греческомъ, латинскомъ, итальянскомъ и испанскомъ языкахъ; переложеніе на итальянскіе стихи "Греціи" Павзанія; нѣсколько поправокъ и дополненій къ сочиненію Бартелеми -- "Путешествіе въ Грецію Анахарсиса младшаго".
   Прощаясь съ благородной, симпатичной личностью Клотильды, приведемъ слова, начертанныя на ея надгробномъ памятникѣ и какъ бы резюмирующія всю ея жизнь:

Clotildae. Tambroniae.
Annor. LVIII
Quae. А. Prima. Aetate. Pietatem. Sequuta.
Litteris. Bedita.
In. Collegia. Eruditorum.
Per. Italia. Cooptata.
Linguam. Graecam. Publice. Docuit.
Dec. Innupta. Pr. K. Jun. А. MDCCCXVII.
Fratres. Benemerenti. Posuere.

   (Клотильдѣ Тамброни,-- той, которая, кончивъ жизнь пятидесяти восьми лѣтъ отъ роду, съ дѣтства отличалась набожностью и преданностью наукамъ, была причислена къ коллегіи ученыхъ мужей въ Италіи, публично преподавала греческій языкъ и скончалась незамужнею 29 мая 1817 г.,-- братья воздвигли за ея заслуги).
   

Анна-Марія Далле-Донне.

   Жизнь и дѣятельность этой современницы и друга Клотильды Тамброни, къ сожалѣнію, извѣстны намъ только въ общихъ чертахъ, но и изъ нихъ уже видно, что она вполнѣ достойна за пять мѣсто въ группѣ ученыхъ женщинъ, которыми гордится Болонья. Происхожденія болѣе чѣмъ скромнаго,-- родители ея были простые поденьщики,-- она, силой ума и таланта, завоевала себѣ положеніе, вообще мало доступное и женщинамъ, выросшимъ въ гораздо болѣе благопріятныхъ условіяхъ.
   Анна-Марія Далле-Донне родилась въ іюлѣ 1778 г. {Rafaello Buriani: Necrologia della Dottoressa Anna-Maria Dalle-Donne.-- Carolina Bonafede: Oenni biografici d'insigni donne Bolognese.}, въ убогой хижинѣ селенія Ронкастальдо, расположеннаго въ дикой мѣстности среди Аппенинъ, въ восемнадцати миляхъ отъ Болоньи. Родители ея, Карло Далле-Донне и Катерина Нонни, терпѣли большую нужду и съ радостью приняли предложеніе одного своего родственника, сельскаго священника, Джіакомо Далле-Донне, когда тотъ, очарованный смышлелностью ихъ малютки-дочери, вздумалъ взять ее къ себѣ на воспитаніе. Вскорѣ донъ Джіакомо былъ переведенъ въ Болонью и увезъ съ собой туда маленькую АннуМарію. Ученье ея шло въ высшей степени успѣшно. Въ ней не замедлили обнаружиться рѣдкія способности, развивать которыя было истиннымъ наслажденіемъ для дона Джіакомо,-- да и не для него одного. Живой умъ Анны-Маріи, легкость, съ какою она усвоивала себѣ научныя понятія, вскорѣ пріобрѣли ей новаго учителя, въ лицѣ доктора Луиджи Родати, профессора патологіи и судебной медицины. Онъ часто посѣщалъ дона Джіакомо, былъ свидѣтелемъ успѣховъ его воспитанницы и предложилъ заняться съ нею латинскимъ языкомъ. Затѣмъ онъ обратилъ на нее вниманіе одного изъ первыхъ математиковъ того времени, Себастіано Кантерцани, который, въ свою очередь, сталъ преподавать ей философію.
   Рядомъ съ выдающимися способностями, Анна-Марія отличалась еще привлекательной наружностью и симпатичнымъ нравомъ. Въ ней было рѣдкое соединеніе, простодушія, ума и благородства. Кто только къ ней приближался, невольно ею заинтересовывался. Учителя принимали живое участіе въ ея судьбѣ. Къ тремъ вышеупомянутымъ присоединился еще одинъ, близкій другъ Кантерцани, докторъ медицины Тарсиціо Ривіера. Ему первому пришла благая мысль направить способности дѣвушки къ практической цѣли и тѣмъ самымъ создать ей независимое положеніе. Онъ сталъ готовить ее къ отправленію своей собственной профессіи. Анна-Марія съ увлеченіемъ отдалась наукѣ, сулившей ей впереди широкую дѣятельность. Счастливая память, находчивость и стойкость въ трудѣ съ одной стороны, крайняя добросовѣстность, неистощимый запасъ симпатіи и состраданія къ ближнему -- съ другой дѣлали ее какъ бы нарочно созданною для принятой ею на себя миссіи.
   Ей минуло двадцать два года. Учителя признали ее готовою сдать экзаменъ на доктора медицины и хирургіи! Предварительное испытаніе ей было назначено въ маѣ 1780 г., въ церкви св. Доминика. Туда, кромѣ профессоровъ и ученыхъ, явившихся въ качествѣ экзаменаторовъ и судей, набралось еще много любопытныхъ. Диспутантка, въ простомъ черномъ платьѣ, скромно, но безъ замѣшательства, заняла мѣсто на каѳедрѣ. Ей были предложены для обсужденія тезисы изъ философіи, медицины и хирургіи. Она, по обыкновенію, защищала ихъ по-латыни, причемъ, кромѣ основательнаго знанія, обнаружила еще оригинальный умъ и бездну чисто народнаго юмора. Подстрекаемые ея находчивостью и остроуміемъ, оппоненты увлеклись въ своихъ возраженіяхъ ей, далеко за предѣлы того, что обыкновенно происходитъ на подобнаго рода испытаніяхъ. Былъ даже моментъ, когда учителя Анны-Маріи за нее испугались, думая, что она оробѣетъ и не удержитъ своей позиціи. Но напрасно,-- застигнуть ее въ расплохъ или озадачить неожиданностью было рѣшительно невозможно, и каждый отвѣтъ ея вызывалъ дружныя рукоплесканія.
   Затѣмъ ей было сдѣлано другое, уже вполнѣ оффиціальное, испытаніе въ стѣнахъ университета. Оно окончательно привело къ желанному результату. Анна-Марія была провозглашена докторомъ медицины и хирургіи и причислена къ коллегіи университетскихъ профессоровъ, съ правомъ читать публичныя лекціи и заниматься врачебной практикой. Но практики приходилось еще ждать, а чтеніе публичныхъ лекцій, кромѣ того, что требовало большихъ предварительныхъ затратъ, вообще являлось мало доходной статьей. Анна-Марія, которая, послѣ экзаменовъ, не хотѣла болѣе оставаться на иждивеніи своихъ учителей, такимъ образомъ, очутилась въ крайне затруднительномъ положеніи. Но какъ они слѣпо расточаетъ свои блага судьба, они иногда падаютъ, на Достойную почву. Семейство графовъ Рануцци искони вѣковъ славилось въ Болоньѣ покровительствомъ, какое оказывало ученымъ и художникамъ. Настоящій представитель этого рода, графъ Просперо Рануцци-Кости, узнавъ о безвыходномъ положеніи даровитой дѣвушки, взялъ на себя въ отношеніи ея роль провидѣнія. Желая избавить ее отъ всякихъ заботъ о насущномъ хлѣбѣ, которыя могли бы, помѣшать; ея дальнѣйшему развитію, онъ назначилъ ей ежегодную пенсію, чѣмъ и доставилъ ей вполнѣ достаточное матеріальное обезпеченіе. Жало того, умирая, онъ удвоилъ капиталъ, съ котораго должна была производиться эта пенсія, и завѣщалъ молодой ученой свой богатый физическій кабинетъ.
   Но это было дѣломъ одного частнаго лица, въ обществѣ же, тѣмъ временемъ, уже опять успѣлъ совершиться поворотъ назадъ. То, что оно охотно допускало въ видѣ исключенія, не преминуло снова вызвать съ его стороны протестъ, лишь только стало принимать характеръ болѣе обычнаго явленія. Какъ ни высоко люди науки цѣнили знаніе и способности Анны-Маріи, ей уже, однако, не было дано столь широкаго простора, какъ ея болѣе счастливымъ предшественницамъ. Даже такой авторитетъ, какъ Кантерцани, и тотъ не смогъ вполнѣ упрочить, за ней положенія, на высотѣ котораго ее считалъ. Когда онъ, въ 1802 году, по словамъ Доры д'Истріа, съ "безпристрастіемъ истиннаго ученаго", предложилъ Анну-Марію въ штатные профессора на вакантную каѳедру общей физики въ университетѣ, то встрѣтилъ настолько сильный отпоръ, что долженъ былъ взять свое предложеніе назадъ. Но это не помѣшало даровитой и честной дѣвушкѣ, все-таки, составить себѣ имя и отплатить добромъ тому самому обществу, которое воздвигало на ея пути преграды. Преданная наукѣ и скромная, не менѣе своего друга Клотильды Тамброни, она вела уединенный образъ жизни и не гналась за извѣстностью. Но дѣла ея сами за себя громко говорили и невольно привлекали на нее вниманіе. Имя ея особенно часто повторялось среди бѣднаго населенія Болоньи, которое, преимущественно передъ другими, пользовалось ея медицинской помощью и совѣтами. Наполеонъ, въ бытность свою въ Болоньѣ, пожелалъ видѣть ее и съ ней говорить. Несмотря на обычно - враждебное отношеніе перваго консула къ умственному превосходству въ женщинѣ, онъ, въ отношеніи Анны-Маріи и Клотильды Тамброни, выказалъ несвойственную ему терпимость и даже, не скупясь", осыпалъ ее знаками своего благоволенія. Учредивъ въ Болоньѣ особое заведеніе для приготовленія ученыхъ акушерокъ, онъ поставилъ Анну-Марію во главѣ его и создалъ нарочно для нея особую каѳедру женскихъ болѣзней.
   Дѣятельность Анны-Маріи Далде-Донне, въ качествѣ директрисы этого обширнаго заведенія, въ высшей степени замѣнательна. Она не ограничивалась превосходнымъ преподаваніемъ своего предмета многочисленнымъ слушательницамъ, посѣщавшимъ ея аудиторію, но еще была для нихъ другомъ и руководительницей, не только въ ихъ занятіяхъ, но даже въ частной жизни. Бѣднѣйшихъ изъ нихъ она содержала на собственный счетъ и нерѣдко въ теченіе всего времени ихъ ученія. Но, при всей своей добротѣ, она никому не снисходила на экзаменахъ и требовала отъ своихъ ученицъ безусловно добросовѣстнаго отношенія къ дѣлу. Снисходительность при условіяхъ, когда небрежность или невѣжество могли стоить человѣку жизни, считалась ею преступною. Она всѣми силами старалась, чтобы ея. слушательницы прониклись важностью лежавшей на; нихъ отвѣтственности, особенно тѣ, которыя готовились дѣйствовать въ деревенской глуши, гдѣ часто нельзя имѣть никакой другой медицинской помощи. Ни мало не желая блистать и постоянно имѣя въ виду одну только строгую пользу, Анна-Марія, съ цѣлью сдѣлать свои лекціи доступными большему числу лицъ, читала ихъ по-итальянски, а по временамъ даже на простонародномъ болонскомъ нарѣчіи, и, между тѣмъ, она превосходно владѣла латинскимъ языкомъ, что, между прочимъ, видно и изъ оставшихся послѣ нея латинскихъ стихотвореній. Кромѣ того, она хорошо знала греческій языкъ и была очень свѣдуща въ физикѣ и математикѣ. Она состояла членомъ Бенедиктинской академіи, въ уменыхъ засѣданіяхъ и работахъ которой принимала дѣятельное участіе. Анна-Марія, кромѣ того, слыла хорошей музыкантшей и отлично играла на органѣ.
   Назначенная директриссой пови

   

Женщины-профессора Болонскаго университета.

Гаэтана Аньези.

   Изъ всѣхъ ученыхъ женщинъ Болоньи чуть ли не самой популярной является Гаэтана Аньези. По крайней мѣрѣ, имя ея чаще другихъ приходится слышать въ Италіи и даже встрѣчать въ печати. Это отчасти можетъ быть объяснено и тѣмъ, что ея болѣе сложная натура, не довольствуясь исключительной работой ума, еще подвигла ее на дѣятельность благотворительную, въ сферѣ которой оцѣнка ея дѣйствій становилась доступнѣе для большинства. Но не въ глазахъ всѣхъ эта послѣдняя сослужила ей службу. Въ 1878 году въ англійской International Review появилась статья {Same noted Women of Bologna, by M-me Villari: International Review, March and April 1878.}, въ которой отреченіе Гаэтаны отъ науки, во имя религіозныхъ вѣрованій и суроваго подвижничества, ей ставилось въ смертный грѣхъ. Авторъ статьи, натурализованная во Флоренціи англичанка, съ крайней, можно сказать непозволительной, брезгливостью относится къ католицизму Гаэтаны, въ которомъ даже видитъ поводъ, достаточный для того, чтобъ вовсе предать забвенію ея личность, а съ ней и ея ученую дѣятельность. Даже, еслибъ католицизмъ Гаэтаны Аньези былъ зараженъ тѣмъ же самымъ духомъ нетерпимости, какъ свободомысліе г-жи Виллари, то и тогда, казалось бы, что авторъ Основъ Анализа заслуживалъ бы лучшей участи. На дѣлѣ же, религіозный энтузіазмъ Гаэтаны, до какихъ бы крайностей онъ ее ни доводилъ въ примѣненіи въ самой себѣ, никогда не вооружалъ ее противъ тѣхъ, которые исповѣдывали другія вѣрованія и шли въ жизни инымъ путемъ, чѣмъ она. Если можно сѣтовать о преждевременномъ умственномъ самоубійствѣ, какое она совершила надъ собой, за то нельзя не преклоняться предъ чистотой ея намѣреній и силой въ ней любви. Вообще рѣзкій, безаппеляціонный приговоръ въ вопросахъ совѣсти рѣдко достигаетъ цѣли, а скорѣе производитъ обратное дѣйствіе. Такъ, въ данномъ, случаѣ поруганный образъ скромной, ко всѣмъ благосклонной Гаэтаны только ярче сіяетъ нравственной красотой рядомъ съ фанатической заносчивостью ея гонительницы.
   Марія-Гаэтана Аньези родилась въ Миланѣ 16 мая 1718 года. Отецъ ея, донъ Піетро Аньези, владѣлецъ мѣстечка Монтевето, въ окрестностяхъ Милана, и профессоръ математики, занималъ видное положеніе въ обществѣ. Онъ любилъ науку, искусства и, въ то же время, заботливо воспитывалъ свою многочисленную семью. Не имѣя на этотъ, счетъ никакихъ предразсудковъ, онъ одинаково радѣлъ объ образованіи сыновей и дочерей. Многіе его за то порицали, но послѣдствія доказали, что онъ былъ правъ, по крайней мѣрѣ, въ отношеніи двухъ своихъ дочерей. Одна изъ нихъ, Марія-Терезія, пріобрѣла себѣ почетную извѣстность въ музыкальномъ мірѣ. Современники говорили, что у ней въ цѣлой Европѣ не было равнаго по игрѣ на клавесинѣ {Mazzuchelli: Gli acrittori d'Italia.}. Кромѣ того, она положила на музыку нѣсколько кантатъ и написала три оперы: Сафонизба, въ Арменіи и Нитокри, которыя съ успѣхомъ игрались въ Вѣнѣ. Но главною славой семейства Аньези была старшая дочь дона Піетро, Марія Гаэтана.
   Рѣдкія свойства ума и характера сказались въ ней очень рано. Въ возрастъ, когда дѣти обыкновенно знаютъ только игры да шалости и живутъ почти исключительно физической жизнью, въ маленькой Гаэтанѣ уже шла дѣятельная внутренняя работа. На ея личикѣ лежала печать ранней задумчивости. Тихая и молчаливая, она особенно удивляла самообладаніемъ и стремленіемъ жертвовать своими вкусами для другихъ. Едва замѣтною отъ пола крошкой, она уже вела съ собой борьбу, чтобъ, въ угоду отцу, преодолѣть природную застѣнчивость и наклонность къ уединенію.
   Случаи къ тому часто представлялись. Дѣвочка была необыкновенно одарена природой; умъ не уступалъ въ ней характеру, и донъ Піетро любилъ похвастаться передъ другими своимъ "маленькимъ чудомъ". Гаэтану выводили передъ многочисленныя собранія и заставляли публично выказывать преждевременное развитіе. Ее при этомъ, конечно, осыпали похвалами, которыя, однако, ее, повидимому, нисколько не радовали: она выслушивала ихъ съ спокойной важностью, очевидно, только подчиняясь волѣ отца, безъ всякаго личнаго желанія блистать. Одуряющее вліяніе всѣхъ этихъ дѣтскихъ тріумфовъ могло, такимъ образомъ, пройти для нея безслѣдно. Глубоко заложенное въ характерѣ Гаэтаны смиреніе уже и тогда служило ей вѣрнымъ щитомъ отъ подобнаго рода искушеній.
   Первая публичная похвала выпала на ея долю, когда ей едва минуло пять лѣтъ, но, если судить безпристрастно, была вызвана обстоятельствомъ, не представляющимъ ничего необычайнаго, а именно тѣмъ, что Гаэтана тогда уже бѣгло говорила по-французски. Въ наши дни, особенно у насъ въ Россіи, такое явленіе не рѣдкость. Но иначе взглянулъ на это ранній поклонникъ дѣвочки. Онъ воспѣлъ пятилѣтнюю Гаэтану въ сонетѣ, гдѣ простодушно дивится ея успѣхамъ во французскомъ языкѣ и въ заключеніе восторженно восклицаетъ, что "прелестная малютка изъясняется на гальскомъ нарѣчіи съ граціей и легкостью, которыя врядъ ли могутъ быть превзойдены самой нимфой съ береговъ Сены" {Antonio Frisi: Elogio storico di Donna Maria Gaetana Agnesi dell'Accademia dell'Istituto delle Scienze e Lettrice Onoraria di Matematiche nella Università di Bologna.-- Сонетъ этотъ былъ напечатанъ въ Миланѣ въ 1723 г. подъ заглавіемъ: Allo nobile fanciulпa D. Maria Gaetana Agnesi Milanese, che nell'età di anni cinque parla mirabilmente francese.}.
   Гораздо основательнѣе были похвалы, вызванныя Гаэтаною четыре года спустя, когда она публично защищала права своего пола на высшее образованіе. За этотъ промежутокъ времени она успѣла выучиться по-латыни. Свои первоначальныя познанія въ ней она пріобрѣла тайкомъ отъ всѣхъ,-- стало быть, чисто по собственной иниціативѣ; ужь это одно прямо опровергаетъ упреки, какіе дѣлались ея отцу въ томъ, будто онъ изъ тщеславія насиловалъ ея умственныя способности. На этотъ разъ дѣло было такъ. Дѣвочка незамѣтно пробиралась въ комнату брата всякій разъ, какъ къ нему приходилъ латинскій учитель, и, притаившись въ уголку, внимательно слѣдила за урокомъ. Брату, повидимому, не такъ легко, какъ ей, давалась наука. По крайней мѣрѣ, трудности, которыхъ тотъ не могъ осилить, и повели въ открытію новаго подвига Гаетаны. Однажды мальчикъ приходилъ въ отчаяніе надъ заданнымъ ему переводомъ на латинскій языкъ нѣсколькихъ строкъ изъ Боккачіо. къ нему явилась на выручку сестра, и переводъ на слѣдующій день оказался, противъ обыкновенія, безъ ошибокъ. Пошли разспросы, розыски, и секретъ Гаэтаны обнаружился. Тогда только отецъ рѣшился дать ей учителя.
   Выборъ его палъ на профессора-риторика, аббата Джемелли, который имѣлъ репутацію превосходнаго латиниста. Съ нимъ Гаэтана въ короткій срокъ сдѣлала изумительные успѣхи. Девяти лѣтъ она не только свободно читала, но и писала по-латини. На дона Піетро не переставали сыпаться укоризны за то, что онъ воспитывалъ дочь согласно ея наклонностямъ, а не принятой системѣ образованія для дѣтей ея пола. Гаэтана, оскорбленная тѣмъ, что ей отказывали въ силахъ и способностяхъ, присутствіе которыхъ она и тогда уже не могла не сознавать въ себѣ,-- оскорбленная вдвойнѣ и за себя, и за отца, выступила съ протестомъ противъ его порицателей. Она, въ переведенной ею же по-латини рѣчи, опровергала мнѣніе о неспособности женщинъ къ высшему умственному развитію и доказывала недобросовѣстность тѣхъ противниковъ его, которые добровольно закрывали глаза передъ такими явленіями, какъ Изабелла Розалисъ дельи Орданьи {Ученая итальянка, жившая въ XVI вѣкѣ. Она особенно прославилась удачной защитой богословскихъ тезисовъ въ присутствіи папы Павла III и всей священной коллегіи.}, Корнелія Писконія {Прозванная семиязычнымъ оракуломъ. Она жила въ XVIII вѣкѣ, имѣла степень доктора философіи, которую получила въ Падуанскомъ университетѣ, и читала публичныя лекціи.}, г-жа Дасье {Извѣстная француженка, переводчица Гомера.} и т. д.
   По желанію отца, Гаэтана*должна была произнести эту рѣчь въ собраніи, которое донъ Піетро, пользуясь прекрасной августовской погодой, однажды созвалъ у себя въ саду. Странное зрѣлище должно было представлять на эстрадѣ, среди зелени и цвѣтовъ, это крошечное черноглазое созданіе, изъ дѣтскихъ устъ котораго такъ плавно лилась замысловатая латинская рѣчь. Присутствовавшіе, почти всѣ сами люди науки, ей единодушно апплодировали и не могли не признать, по крайней мѣрѣ лично, за ней права на то, что она отважно требовала для всего своего пола {Рѣчь эта была тогда же напечатана подъ заглавіемъ: Oratio qua tur: Artium liberalism studio, а foemineo sexu neutiquam abhorrere, habita а Maria de Agnesiis, rhetoricae operam dante anno aetatis suoe nono nodum exacto, die 18 Augustii 1727. Mediolani. Fer Ioseph Richinu Къ первому изданію ея были присоединены итальянскіе, греческіе и латинскіе стихи, написанные но этому случаю въ честь Гаэтаны разными лицами. Дѣвочка посвятила рѣчь одному изъ своихъ учителей, августинскому монаху, отцу Толоттѣ. Она, въ горячихъ выраженіяхъ, благодаритъ его за участіе, какое онъ принималъ въ ея воспитаніи, и высказываетъ надежду, что прилагаемыя стихотворенія "послужатъ къ смягченію скуки тѣхъ, которые вздумаютъ заняться наблюденіемъ надъ проявленіями ея младенческой мысли".}.
   Да и какъ было не признать факта? Гаэтана съ этой минуты не переставала доказывать на дѣлѣ законность своихъ требованій. Тринадцати лѣтъ она, кромѣ итальянскаго, французскаго и латинскаго языковъ, знала еще греческій, еврейскій, нѣмецкій и испанскій. "Непостижимо,-- говоритъ одинъ изъ ея панегиристовъ, графъ Мадзукелли {Mazzuchelli: Gli scrittori d'Italia.}: -- непостижимо, съ какой легкостью и пользой для себя она усвоила все, чему училась. Несмотря на разнообразіе изучаемыхъ предметовъ, она, благодаря удивительной памяти, никогда не испытывала ни малѣйшаго замѣшательства... Одиннадцати лѣтъ она уже знала по-гречески такъ, что могла безъ подготовки переводить греческихъ авторовъ по-латини и дѣлала это такъ свободно, какъ будто употребляла при томъ свой родной языкъ..."
   Отецъ ничего не жалѣлъ, чтобъ доставлять ей лучшихъ учителей. Да и многіе изъ извѣстнѣйшихъ профессоровъ сами напрашивались къ ней въ учителя. Въ числѣ ихъ, кромѣ вышеупомянутаго аббата Джемелли, были еще аббатъ Джироламо Тальядзукки и профессоръ Фойгтъ. Съ послѣднимъ она изучала языки нѣмецкій и греческій.
   До какой степени Гаэтана была неутомима въ этотъ періодъ своей ранней молодости, или, вѣрнѣе, дѣтства, можно, между прочимъ, видѣть изъ того множества письменныхъ работъ, которыя она около этого времени исполнила. Къ нимъ относятся: переводъ на греческій языкъ бывшаго тогда въ большомъ ходу сочиненія Духовная борьба отца Лаврентія Скрупполи {Il Combattimento Spirituale del P. Lorenzo Scruppoli.}; переводъ на итальянскій, французскій, нѣмецкій и греческій языки двухъ книгъ изъ дополненій къ Квинту Курцію {Vol. I in f. cum titolo: Quinti Curtii Lib. I II inltalicam, Germanicum а Graecum Conversio, ecc...} три томика греко-латинскаго словаря съ тридцатью тысячами словъ, записанныхъ ею для собственнаго употребленія, и переводъ съ латинскаго языка на греческій одного миѳологическаго сочиненія {Mitologia, ossia Trattato delle Favole tolto secondo ehe pare da alcuno degli Autori raccolti e pubblicati in Germania sotto il titolo di Mithoiogi Latini.}.
   Дѣтство Гаэтаны, такимъ образомъ, текло счастливо среди любимыхъ занятій, въ семьѣ, которая въ ней души не чаяла. Но на четырнадцатомъ году ей стало измѣнять здоровье. Она испытывала упадокъ силъ, который не преминула отнести на долю чрезмѣрнаго умственнаго напряженія. Доктора, въ видѣ противодѣйствія, предписали ей усиленное движеніе на открытомъ воздухѣ, танцы, верховую ѣзду. Послѣдняя пришлась особенно по вкусу Гаэтанѣ. Она предалась ей съ настойчивостью и пыломъ, какимъ отличались всѣ ея дѣйствія, и въ заключеніе еще больше себѣ повредила. Къ этому присоединилось первое горе и оно окончательно надорвало ея силы. Гаэтанѣ пришлось одновременно разстаться съ самымъ любимымъ своимъ учителемъ, Тальядзукки, и лишиться матери. Послѣдняя потеря чуть не стоила ей самой жизни. Впечатлительная дѣвушка, подкошенная и нравственно, и физически, впала въ глубокую апатію. Ей посовѣтовали перемѣну мѣста; отецъ на время отвезъ ее за городъ, къ друзьямъ. Но Гаэтана не поправлялась. Болѣзнь ея усложнилась новыми симптомами, которые ставили въ тупикъ докторовъ и приводили въ отчаяніе отца. У ней дѣлались спазмы въ груди, причинявшія ей невыразимыя страданія. Въ одинъ изъ такихъ припадковъ она поднялась на верхнюю террасу дома, гдѣ жила, въ надеждѣ, что ей тамъ будетъ легче дышать. По едва она туда взобралась, какъ упала въ конвульсіяхъ, и такъ билась, что нѣсколько человѣкъ ее съ трудомъ удерживали. Такъ продолжалось съ часъ, и затѣмъ припадки стали часто повторяться. Напрасно отецъ обращался къ лучшимъ миланскимъ докторамъ. Никто не понималъ болѣзни бѣдной дѣвушки. Ея, потрясенный горемъ, нѣжный организмъ, казалось, уже готовъ былъ уступить недугу. Но тутъ къ ней на помощь явилась сила, которой впослѣдствіи предстояло играть столь важную роль въ ея жизни. Сила эта заключалась въ ея религіозныхъ вѣрованіяхъ. Какъ въ болѣе зрѣломъ возрастѣ они подвигли ее на самоотреченіе, такъ теперь поддержали ее въ усиліяхъ воскресить въ себѣ угасавшую жизнь. Гаэтана обладала удивительной способностью сосредоточиваться. Потерявъ надежду на врачей, она, со всей силой и увлеченіемъ своей глубокой натуры, погрузилась въ молитву. Странно сказать, а припадки ея, возникшіе подъ давленіемъ нравственнаго страданія, исчезли такъ же внезапно, какъ пришли, вѣроятно, уступая давленію всѣхъ ея душевныхъ силъ, сосредоточенныхъ, какъ солнечные лучи въ фокусѣ зажигательнаго стекла, въ одномъ страстномъ желаніи исцѣленія. Какъ бы то ни было, но сама Гаэтана приписала свое выздоровленіе божественному милосердію, и въ ней уже съ той поры стали бродить, пока еще смутно, идеи будущаго подвижничества.
   Время летѣло. Вмѣстѣ съ здоровьемъ вернулась къ Гаетанѣ и любовь къ наукамъ. Она продолжала совершенствоваться въ языкахъ, особенно въ греческомъ. Ей минуло девятнадцать лѣтъ. Подстрекаемая безотчетной любознательностью, она до сихъ поръ училась почти безразлично всему, чему представлялся случай выучиться. Но около этого времени въ ней явственно обнаружилось предпочтеніе къ точнымъ наукамъ. Пытливый умъ и тревожная, чуткая совѣсть влекли ее постоянно на новые поиски за непреложными истинами, на которыхъ она могла бы прочно установить свои воззрѣнія на судьбу людей вообще и на свое личное призваніе въ жизни. По мѣрѣ того, какъ опытъ и наблюденіе раскрывали передъ ней разладъ между дѣйствительностью и идеальнымъ міромъ, въ который ее уносили великія произведенія древнихъ и новыхъ поэтовъ, она постепенно охладѣвала къ словеснымъ наукамъ, отчаиваясь найти въ нихъ рѣшеніе томившихъ ее недоумѣній. Сама она, повидимому, не обладала "даромъ пѣснопѣній". По крайней мѣрѣ, послѣ нея не осталось никакихъ стихотворныхъ попытокъ, и она чуть ли не единственный въ этомъ отношеніи примѣръ между выдающимися итальянками, которыя, при свойственной ихъ націи легкости къ импровизаціи, всѣ болѣе или менѣе пробовали свои силы въ стихахъ. Ее стала манить въ себѣ философія, а съ нею и, "какъ часть ея, математика, которая" уже и тогда казалась ей "преимущественно передъ другими заслуживающею названія науки, потому что она прямо ведетъ къ обрѣтенію и созерцанію истины, то-есть къ самому высшему благу".
   Новый фазисъ умственнаго развитія, въ который вступала Гаэтана, не былъ оставленъ безъ вниманія ея отцомъ. Самъ хорошій математикъ, онъ, однако, не ограничился однимъ своимъ руководствомъ, но пригласилъ заниматься съ дочерью еще двухъ извѣстныхъ ученыхъ, отца Манари и отца Казатти. Съ ними она прошла начало геометріи Эвклида, курсъ логики, метафизики и физики общей, частной и опытной.
   Усвоивъ себѣ эти предметы во всемъ ихъ тогдашнемъ объемѣ, Гаэтана опять должна была, подчиняясь желанію отца и своихъ наставниковъ, держать публичныя испытанія. Только теперь, соотвѣтственно ея возрасту и новому, высшему уровню развитія, испытанія эти стали гораздо серьезнѣе и обратились въ настоящіе ученые диспуты. Донъ Піетро любилъ собирать у себя ученыхъ и литераторовъ. Гаэтана, въ ихъ присутствіи, защищала философскіе тезисы, которые ей тутъ же предлагались. При этомъ каждый могъ дѣлать ей возраженія и задавать вопросы. "Лица, неоднократно имѣвшія удовольствіе ее слышать,-- говоритъ по этому поводу Мадзукелли {Mazzuchelli: Gli scrittori d'Italia.},-- передавали намъ, что она съ удивительной легкостью рѣшала всѣ предлагаемыя ей задачи. При этомъ она обыкновенно приводила все уже прежде сказанное о данномъ предметѣ другими учеными, взвѣшивала или опровергала ихъ мнѣнія и, въ заключеніе, излагала собственные взгляды, чрезвычайно мѣтко. отвѣчая на возраженія оппонентовъ,-- и все это на безупречномъ латинскомъ языкѣ, даже въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло касалось самой сухой матеріи, плохо поддающейся изложенію по-латини".
   Ученые диспуты въ домѣ дона Піетро Аньези чередовались съ музыкальными вечерами, на которыхъ блистала игрою на клавесинѣ его вторая дочь, Марія-Терезія. Гаэтана тоже не была лишена музыкальныхъ способностей. Она превосходно владѣла віолончелью и часто аккомпанировала сестрѣ. Объ эту пору она достигла своего полнаго расцвѣта. Высокая и стройная, съ величавой осанкой и медленными движеніями, она отличалась сдержанностью, была даже застѣнчива, несмотря на то, что жила постоянно въ обществѣ и находилась въ непрерывныхъ сношеніяхъ съ разными выдающимися личностями своего времени, которыя окружали ее лестнымъ вниманіемъ. Нельзя сказать, чтобъ Гаэтана была красавицей; къ тому же, она ничего не дѣлала для возвышенія своихъ природныхъ средствъ, даже пренебрегала своей наружностью. Тѣмъ не менѣе, ей нельзя было отказать въ своего рода оригинальной прелести, которая преимущественно заключалась въ черныхъ задумчивыхъ глазахъ и тонко очерченномъ выразительномъ ртѣ. Марія-Терезія съ виду составляла полную противоположность Гаетаны. Рядомъ съ ея воздушной фигуркой еще рѣзче выступала важность и сосредоточенность старшей сестры.
   Понятно, что двѣ такія личности могли служить центромъ и притягательной силой для всего, что было замѣчательнаго по уму или положенію не только въ Миланѣ и Италіи, но и въ Европѣ. Иностранцы наперерывъ добивались чести быть принятыми въ домѣ дона Піетро и затѣмъ повсюду разносили молву о его талантливыхъ дочеряхъ. Такимъ образомъ, слава о Гаетанѣ перешла за границу ея отечества еще задолго до того, какъ она пріобрѣла извѣстность въ качествѣ автора Основъ Анализа. Ботъ что, между прочимъ, разсказывалъ о ней одинъ молодой французъ ДеБроссъ. Заѣхавъ въ Миланъ въ 1739 г., онъ поспѣшилъ представиться Гаетанѣ. Столица Ломбардіи въ то время была богата разнаго рода знаменитостями и въ томъ числѣ женскими. ДеБроссъ уже не мало передъ тѣмъ дивился, когда, посѣтивъ Амирозіанскую библіотеку, засталъ тамъ роющуюся въ старинныхъ латинскихъ фоліантахъ поэтессу Франческу Манцони, или когда бесѣдовалъ съ ученой Клеліей Барромео, которая, по его словамъ, "не только знала всѣ европейскіе языки и науки, но еще говорила по-арабски, какъ Алькоранъ". Все же никто, повидимому, и ничто въ Миланѣ не произвело на него столь сильнаго впечатлѣнія, какъ Гаетана Аньези.
   "Это,-- писалъ онъ одному изъ друзей въ Парижъ {Italie il у а cent ans; ou Lettres par. M. de Brosses. Paris 1836.},-- литературный феноменъ, нѣчто еще болѣе удивительное, чѣмъ Миланскій соборъ... Меня ввели въ обширную и красиво убранную гостиную. Человѣкъ тридцать, собравшихся съ разныхъ концовъ Европы, толпились вокругъ дѣвицы Аньези. Она одна съ младшей сестрой сидѣла на диванѣ. Ей между восемнадцатью и двадцатью годами. Она не хороша, но и не дурна собой, въ ней все просто и дышетъ кротостью. Лишь только мы вошли, намъ подали сорбетты. Я полагалъ, что явился на обыкновенный вечеръ. Вмѣсто того, графъ Беллони, который меня и ввелъ, во всеуслышаніе обратился въ молодой дѣвушкѣ съ латинской рѣчью. Она ему прекрасно отвѣчала. Между ними завязался диспутъ на тему о происхожденіи фонтановъ и о причинахъ прилива и отлива въ нѣкоторыхъ моряхъ. Она говорила, какъ ангелъ, и убѣдительнѣе, чѣмъ мнѣ когда-либо приходилось слышать о такихъ предметахъ. Затѣмъ графъ Беллони просилъ меня предложить ей для обсужденія любой вопросъ философскій или математическій... Потомъ разговоръ сдѣлался общимъ. Каждый говорилъ съ ней на своемъ родномъ языкѣ, и она каждому отвѣчала также. Мнѣ она посѣтовала на то, что собраніе приняло академическій характеръ. Ей вообще, замѣтила она, не нравятся такого рода научныя бесѣды въ обществѣ, гдѣ, ради удовольствія одного лица, двадцать другихъ скучаютъ; онѣ, по ея мнѣнію, умѣстны развѣ только между двумя-тремя лицами съ одинаковыми вкусами. Въ этихъ словахъ ея было столько же здраваго смысла и ума, какъ во всемъ, что она передъ тѣмъ говорила. Я съ сожалѣніемъ узналъ о ея намѣреніи удалиться въ монастырь: это не по нуждѣ, такъ какъ она богата. Въ заключеніе, ея младшая сестра, не хуже самого Рамб, съиграла на фортепіано нѣсколько его и своихъ собственныхъ мелодій. Потомъ она пѣла, сама себѣ аккомпанируя".
   Длинная серія диспутовъ Гаэтаны заключилась въ 1738 г. однимъ особенно знаменательнымъ, на которомъ она защищала сто девяносто одинъ философскій тезисъ {Они были напечатаны подъ заглавіемъ: Propositions philosophicae, quas crebris disputationibus domi habitis coram clarissimis viris explicabat ex tempore et ab object is vindicabat Maria Cajetana de Agnesiis.-- Mediolani 1738. Per Ios. Rich. Malatestam.}. Испытаніе, на этотъ разъ, было обставлено еще торжественнѣе обыкновеннаго. На немъ, кромѣ ученыхъ и литераторовъ, присутствовало все высшее миланское общество, сенаторы и много иностранцевъ. Никто не стѣснялся систематически возражать молодой дѣвушкѣ-философу, безъ всякаго снисхожденія къ ея полу и возрасту. Въ числѣ разсматриваемыхъ ею тезисовъ, одинъ, а именно третій, касался вопроса, который, какъ мы видѣли, уже съ девятилѣтняго возраста занималъ Гаэтану. Она въ немъ доказывала, что и "слабѣйшій полъ" неоднократно служилъ дѣлу науки, подтверждала это разными примѣрами и развивала мысль, что природа создала умъ женщины столь же способнымъ, какъ и умъ мужчины, для воспринятія научныхъ истинъ. Она утверждала, что если женщины станутъ серьезно заниматься наукой, это не*только не повлечетъ за собой дурныхъ послѣдствій, а, напротивъ, благотворно отразится и на частной, и на государственной жизни народовъ.
   Въ своихъ философскихъ воззрѣніяхъ Гаетана склонялась къ эклектизму. Она говорила, что нѣтъ такой школы, ни такого философа, которые, какъ бы они ни заблуждались, все-таки, не приближались иногда къ истинѣ. Поэтому, полагала она, лучше не дергаться исключительно одного какого-нибудь ученія, а брать у каждаго то, что всего ближе согласуется съ разумомъ и чаще подтверждается опытомъ. Трактуя о логикѣ и математикѣ, она видѣла въ послѣдней не результатъ, а скорѣе основу первой и, такимъ образомъ, стояла на точкѣ зрѣнія тѣхъ ученыхъ, которые изъ геометріи извлекали самые законы логики. Далѣе, углубясь въ дебри метафизики, она очень тонко разбирала сложные и опасные вопросы онтологіи (наука о существахъ) и пневматологіи (наука о духахъ). Отсюда она перешла на болѣе твердую почву системъ Локке, Декарта, Малебранша, Лейбница, которыя мастерски развивала, противопоставляя одну другой. По части общей физики она съ большимъ знаніемъ дѣла толковала о законахъ движенія, сопротивленія и тяготѣнія, на основаніи ученій Беплера и Ньютона. Въ заключеніе, она представила картину основныхъ законовъ балистики, статики, гидростатики, астрономіи и естественной исторіи.
   Успѣхъ Гаэтаны былъ полный. Миланское общество осыпало ее знаками уваженія и вниманія; ученые и словесно, и письменно выражали ей свое одобреніе и удивленіе. И въ этотъ-то самый моментъ, когда все въ жизни ей улыбалось и будущее сулило новые успѣхи, Гаэтана вдругъ объявила роднымъ, что намѣрена идти въ монастырь. Извѣстіе это, какъ громъ, поразило всѣхъ. Желаніе удалиться отъ свѣта уже давно въ ней родилось, и теперь, на двадцать первомъ году ея жизни, окончательно созрѣло. И монастырь она избирала съ очень строгимъ уставомъ: она хотѣла поступить въ общину Голубыхъ Сестеръ или Варканіанокъ, такъ называвшихся по цвѣту присвоенной имъ одежды и по имени основателя ихъ ордена. Отецъ былъ буквально сраженъ и заболѣлъ съ горя. Гаэтана не могла долго противиться мольбамъ и, послѣ нѣкоторой борьбы, въ угоду ему, отказалась отъ своего намѣренія. Только она, въ свою очередь, просила отца, чтобъ онъ. ей отнынѣ не мѣшалъ жить по своему, то-есть не заставлялъ ее посѣщать баловъ, театровъ и многочисленныхъ собраній, а предоставилъ бы ей свободу ходить, какъ часто захочетъ, въ церковь и соблюдать строгую простоту въ пищѣ и одеждѣ. Донъ Піетро на все согласился, лишь бы она его не покидала.
   Съ этой поры для Гаэтаны наступила новая, болѣе согласная съ ея вкусами, жизнь. Сбросивъ съ себя бремя свѣтскихъ обязанностей, она могла всецѣло отдаться наукѣ и, такимъ образомъ, достигнуть результатовъ болѣе серьезныхъ, чѣмъ ея предшествующіе тріумфы. Около этого времени ей пришлось разстаться съ своими учителями: отецъ Манари уѣхалъ въ Павію на каѳедру математики, а отецъ Казатти въ Туринъ. Гаэтана, такимъ образомъ, оставалась безъ руководителей, но она и не нуждалась въ нихъ болѣе. Умъ ея достигъ зрѣлости, а запасъ уже пріобрѣтенныхъ свѣдѣній дѣлалъ ее готовою, къ самостоятельному труду. Алгебра и геометрія стали главными предметами ея изученія. Въ поискахъ за новыми истинами науки она на время освободилась отъ терзавшаго ее внутренняго разлада. Усиленная умственная дѣятельность заглушила въ ней тревогу и недовольство, которое возбуждала въ ней свѣтская суета. По крайней мѣрѣ, она въ это время сама о себѣ говорила, что "внутренно удовлетворена и чувствуетъ себя успокоенною".
   Но, уклоняясь отъ свѣта и его утѣхъ, Гаэтана не избѣгала сношеній съ людьми науки. Она въ рядахъ ихъ имѣла много друзей и почитателей, которые съ любопытствомъ и участіемъ слѣдили за ея успѣхами. Многіе были съ ней въ перепискѣ. Между ними и ею шелъ живой обмѣнъ мыслей и взглядовъ на предметы ихъ общаго изученія, и они подвергали взаимному обсужденію свои труды {Такъ, въ перепискѣ съ Манари она толкуетъ о баллистикѣ, а Карло Беллони предлагаетъ для разрѣшенія слѣдующую задачу: "Если взять параболы различныхъ параметровъ, но съ одной и той же осью и съ общей вершиной, и изъ данной точки опустить къ этимъ параболамъ рядъ нормалей, то какое будетъ геометрическое мѣсто точекъ пресѣченія этихъ нормалей съ параболами?" -- И сама, разрѣшая вопросъ, находитъ, что "это искомое геометрическое мѣсто есть эллипсъ".-- Далѣе сна, въ томъ же письмѣ въ Беллони, трактуетъ о способѣ Де-Шаля (De Chales) относительно полученія прерывистой струи нѣкоторыхъ фонтановъ и высказываетъ свое мнѣніе о новомъ изданіи сочиненій Вольфа, въ которомъ послѣдній исправилъ свою ошибку относительно теоріи истеченія жидкостей изъ загнутыхъ трубокъ.-- Одновременно съ этимъ, ей присылали на разсмотрѣніе: профессоръ Казатти свою рукопись De telluris аc Syderum vita; Паоло Фризи диссертацію De Figura et magnitudine; президентъ Болонскаго университета свои ученые мемуары; Карло Беллони свое Разсужденіе о сѣверномъ сіяніи; секретарь Болонской академіи наукъ свои Замѣчанія насчетъ нѣкоторыхъ солнечныхъ затмѣній.}. Около этого времени вышло въ свѣтъ сочиненіе Лопиталя: Теорія коническихъ сѣченій. Изданное послѣ смерти автора и не просмотрѣнное имъ окончательно, оно представляло темныя мѣста. Гаэтана взялась ихъ разъяснить и написала: Комментаріи на коническія сѣченія Лопиталя {Comento sopra le Sezioni coniche del Marchese de l'Hopital.}. Современники отзывались о нихъ съ большою похвалой, но они такъ и остались въ рукописи.
   Кромѣ частныхъ лицъ, разныя ученыя учрежденія и корпораціи приносили ей поздравленія и посылали дипломы на званіе своихъ членовъ. 20 іюня 1748 г., она была единодушно избрана въ члены Болонской академіи наукъ, о чемъ секретарь послѣдней, Занотти, увѣдомлялъ ее при слѣдующемъ лестномъ письмѣ:
   "Ни разу еще не отправлялъ я достойнѣе и съ большимъ удовольствіемъ своихъ обязанностей, никогда еще не выказывалъ большей заботливости о чести и славѣ нашей академіи наукъ, какъ въ тотъ день, когда предложилъ въ ея члены достопочтенную г-жу Марію-Гаэтану Аньези. Единодушное согласіе моихъ товарищей, выраженное съ поспѣшностью, едва давшей мнѣ время выговорить мое предложеніе, было для меня величайшей наградой. Чрезвычайно отрадно мнѣ думать, что, благодаря вашему уважаемому имени, я самъ выросъ во мнѣніи академіи, и что на мнѣ, такимъ образомъ, какъ бы отразились ваши высокія заслуги. Такъ какъ академія вполнѣ одобрила мое предложеніе и охотно, даже съ гордостью, внесла васъ въ списки своихъ членовъ, мнѣ остается только просить васъ о благосклонномъ пріемѣ этого доказательства къ вамъ уваженія академіи и о томъ, чтобъ вы не осудили меня за смѣлость, въ которой я, впрочемъ, не сталъ бы раскаяваться даже и въ случаѣ вашего неодобренія".
   Но все, что до сихъ поръ дѣлала Гаэтана, было не болѣе, какъ подготовительной работой къ труду, на который она посвятила около десяти самыхъ цвѣтущихъ лѣтъ своей жизни. Глубоко заложенное въ ея природѣ и подъ конецъ такъ ярко сказавшееся въ ней стремленіе къ дѣлу практической пользы теперь внушило ей мысль облегчить учащейся молодежи изученіе алгебры и геометріи. Гаэтана осуществила ее въ своихъ Основахъ Анализа {Instituzioni analitiche ad uso della gioventù italiana di donna Maria Gaetana Agnesi, milanese, dell'Accademia delle Scienze di Bologna. Milano 1748. Nella R. D. Corte. Tomi due in 4° con 59 Tavole incise in rame.}. Книга ея подъ этимъ заглавіемъ вышла въ 1748 г. и обратила на себя вниманіе всего ученаго міра.
   Въ ней она резюмировала все, что до тѣхъ поръ было сдѣлано по этимъ двумъ высшимъ отраслямъ математики, но что, разсѣянное по разнымъ сочиненіямъ, представляло сырой матеріалъ, въ которомъ, съ обыкновенной мѣрой способностей, не легко было разбираться. Гаэтана связала все это и подчинила строгому методу изложенія истины, служащія какъ бы восходящей лѣстницей къ уразумѣнію высшихъ математическихъ законовъ. "Чтобъ лучше достигнуть этой цѣли,-- говоритъ Каркано {Guilio Carcano: di Grandi.},-- она трактату о дифференціальномъ исчисленіи предпослала изложеніе принциповъ алгебраическаго анализа и методовъ приложенія алгебры къ геометріи. Правила алгебраическихъ основныхъ дѣйствій и теорія уравненій при этомъ изложены у нея съ простотой, рѣдкой даже въ новѣйшихъ руководствахъ. Аналитическая геометрія, не задолго передъ тѣмъ основанная и обработанная Декартомъ и другими, еще не успѣла пріобрѣсти себѣ въ Италіи Популярности, какою тамъ пользовался Геометрическій синтезъ древнихъ". Книга Аньези много содѣйствовала къ облегченію изученія той части математики, которая тогда называлась анализомъ Декарта, а теперь извѣстна подъ именемъ аналитической геометріи. Въ ней авторъ дѣлаетъ постоянно приложеніе алгебры при рѣшеніи геометрическихъ вопросовъ, приводя ихъ прежде въ уравненіямъ, корни которыхъ прямо указываютъ на искомое геометрическое построеніе. Эта часть и въ наши дни еще не утратила значенія для тѣхъ, которые желали бы постепенно пріучить умъ къ переходу отъ основныхъ правилъ алгебры и геометріи къ самымъ труднымъ и отвлеченнымъ вопросамъ механики, астрономіи и физики. Переходя затѣмъ къ изложенію дифференціальнаго исчисленія по методу Лейбница, она теорію безконечно малыхъ величинъ выводитъ гораздо болѣе естественнымъ путемъ, чѣмъ Лопиталь въ своемъ Analyse des infiniment tits. Ея доказательства, къ тому же, однообразнѣе и проще, не говоря уже о томъ, что въ нихъ включены и всѣ главныя открытія, сдѣланныя послѣ появленія вышеупомянутаго труда. Нельзя не удивляться ясности въ изложеніи теоріи столь запутанной, какова была тогда теорія безконечно малыхъ величинъ различныхъ порядковъ; эта ясность уничтожаетъ всѣ трудности, которыя могли бы возникнуть въ пониманіи основныхъ положеній. Это лучшее сочиненіе того времени о дифференціальномъ исчисленіи, за исключеніемъ развѣ только Основъ (Institutiones) Эйлера, появившихся семь лѣтъ спустя. Начала интегральнаго исчисленія и его приложенія, изложенныя въ третьей и четвертой книгахъ сочиненія Аньези, служатъ лучшимъ доказательствомъ глубины ея математическихъ познаній. Въ нихъ особенно поражаетъ проницательность и гибкость ея мысли въ анализѣ и ясность ея представленія даже въ самымъ сложныхъ геометрическихъ концепціяхъ.
   Такой результатъ, конечно, могъ быть достигнутъ только путемъ неусыпнаго труда и дѣятельности, строго сосредоточенныхъ на одномъ предметѣ. Дѣйствительно, Гаэтана такъ увлекалась своей работой, что мысли ея, занятыя ею весь день, и ночью не знали отдыха. Не разъ случалось ей находить во снѣ рѣшеніе задачъ, которыя затрудняли ее на яву. Тогда она, какъ лунатикъ, вставала съ постели, шла въ свою рабочую комнату и записывала рѣшеніе. Проснувшись поутру, она отчетливо сознавала сдѣланную находку, спѣшила къ письменному столу, но находила ее уже тамъ, въ чернѣ записанную собственной рукой {Frisi: Elogio di Maria Gaetana Agnesi.}.
   Окончивъ свой трудъ въ рукописи, Гаэтана еще не успокоилась. Во избѣжаніе темнотъ и неточностей, вкравшихся въ посмертное сочиненіе Лопиталя, она никому не хотѣла довѣрить печатаніе своихъ Основъ. Чтобъ имѣть возможность непрерывно самой слѣдить за ходомъ типографскихъ работъ, она велѣла принести къ себѣ на квартиру типографскій станокъ, лично руководила наборщиками, держала корректуры и рѣшала недоразумѣнія. Такимъ образомъ, получилось не только превосходное изданіе ея книги, но и доля пользы для математиковъ, послѣ нея печатавшихъ свои сочиненія. Одинъ изъ нихъ, Риккини, печатая свой трактатъ Be figura et Magnitudine Telluris, особенно не могъ нахвалиться разумному отношенію къ его дѣлу типографскаго персонала. На выраженное имъ по этому поводу удивленіе, ему отвѣчали, что наборщики обязаны своей снаровкой въ употребленіи математическихъ знаковъ наставленіямъ г-жи Аньези, которая лично руководила имя при печатаніи своихъ Основъ Анализа.
   Гаэтана, по обычаю того времени, посвятила съою книгу императрицѣ Маріи-Терезіи, подданною которой была. Эта государыня лично знала семейство Аньези и прежде уже не разъ поощряла своимъ вниманіемъ труды обѣихъ сестеръ. Въ настоящемъ случаѣ, она очень сочувственно встрѣтила появленіе въ свѣтъ Основъ Анализа. Она, въ знакъ своего удовольствія, послала Гаэтанѣ драгоцѣнный ящичекъ изъ горнаго хрусталя, осыпанный брилліантами, и брилліантовое кольцо и поручила графу Цалдавичини написать соотвѣтственный случаю рескриптъ. Графъ, позднѣе австрійскій намѣстникъ въ Ломбардіи и близкій другъ семейства Аньези, съ особеннымъ удовольствіемъ, исполнилъ возложенное на него порученіе.
   "Ея величество императрица, наша всемилостивѣйшая королева,-- писалъ онъ,-- мнѣ повелѣла засвидѣтельствовать вамъ одобреніе, съ какимъ она изволила принять, посвященный вами ей, ученый трудъ: Основы Анализа. Тщательное воспитаніе молодежи составляетъ одну изъ наиболѣе близкихъ сердцу ея величества заботъ. Она съ великимъ удовольствіемъ узнала, что особа, съ вашими заслугами, труды которой уже не разъ встрѣчали одобреніе ученыхъ, достигла новыхъ и высшихъ ступеней знанія. Одновременно съ этимъ, ея величество приказала мнѣ препроводить къ вамъ пакетъ, при семъ прилагаемый, съ тѣмъ, чтобы вы содержащееся въ немъ сохранили на память о ней и о ея уваженіи къ вамъ. Исполняя приказаніе, возложенное на меня моей августѣйшей повелительницей, я, вмѣстѣ съ Вами, радуюсь справедливой оцѣнкѣ, сдѣланной вашимъ рѣдкимъ познаніямъ, и остаюсь вашъ покорный слуга, графъ Падлавичини".
   Папа Бенедиктъ XIV тоже поспѣшилъ засвидѣтельствовать свое благоволеніе дѣвицѣ Аньези. Экземпляръ ея книги былъ ему поднесенъ въ Кастель-Гандодьфо, гдѣ онъ справлялъ виддежіатуру. Его подарокъ ей заключался въ золотомъ, осыпанномъ драгоцѣнными камнями, вѣнкѣ и золотой медали, при слѣдующемъ собственноручномъ письмѣ:
   "Бенедиктъ XIV излюбленной дщери -- поклонъ и апостольское благословеніе.
   "Въ настоящемъ мѣстопребываніи нашемъ, гдѣ мы находимся съ цѣлью дышать свѣжимъ воздухомъ, кардиналъ Антоніо Руффини поднесъ намъ два тома вашихъ Основъ Анализа. Изученіе анализа было вами предпринято еще въ года цвѣтущей молодости, но потомъ, когда мы всѣ силы наши отдали дѣлу, къ которому васъ предназначилъ божественный промыселъ, оно было нами совсѣмъ оставлено. Изъ чего слѣдуетъ, что познанія наши въ этой отрасли науки таковы, что только даютъ намъ возможность въ достаточной степени оцѣнить ея важность и побуждаютъ насъ радоваться славѣ нашей Италіи, когда въ ней являются достойные по этой части ученые. Просмотрѣвъ оглавленіе вашего сочиненія и прочитавъ въ немъ мѣста, трактующія о конечныхъ величинахъ, мы, какъ намъ кажется, можемъ безошибочно причислить васъ къ первымъ ученымъ по этой части, и признать вашъ трудъ весьма полезнымъ и не мало способствующимъ ученой славѣ Италіи и нашей Болонской академіи наукъ, членомъ которой вы, къ нашему великому удовольствію, состоите. Въ заключеніе, благодаримъ васъ за сдѣланный намъ подарокъ и посылаемъ вамъ наше апостольское благословеніе.
   "Дано въ замкѣ Вастель-Гакдольфо, дня 21 іюня, лѣта 1749".
   Но, ревностный покровитель наукъ, Бенедиктъ не ограничился однимъ подаркомъ и милостивымъ рескриптомъ ученой, таланты которой могли быть съ пользой употреблены нацѣло, общественное. Онъ, въ теченіе всего своего царствованія, очень заботился о славѣ и процвѣтаніи Болонскаго университета и, не стѣсняясь никакими предразсудками, вербовалъ для него силы вездѣ, гдѣ только ихъ находилъ. Такъ, въ настоящемъ случаѣ, не обращая вниманія на полъ молодой ученой, онъ предложилъ ей въ.своемъ излюбленномъ университетѣ каѳедру математики. Гаетана горячо благодарила за оказанный ей почетъ и въ отвѣтъ получила отъ папы новое собственноручное письмо, слѣдующаго содержанія:
   "Бенедиктъ XIV возлюбленной дщери -- поклонъ и апостольское благословеніе.
   "Питая большое расположеніе и уваженіе къ нашему Болонскому университету, мы стараемся оказывать ему всяческій почетъ. Это именно и внушаетъ намъ мысль предоставить вамъ въ немъ каѳедру математики. Такимъ образомъ, не вамъ насъ, а намъ васъ слѣдуетъ благодарить, что мы и дѣлаемъ, еще разъ посылая вамъ наше апостольское благословеніе.
   "Дано въ Римѣ, близъ церкви Санта Марія Маджіоре, дня 26 сентября, лѣта 1750, первосвященничества нашего одиннадцатое".
   Вслѣдъ за такимъ высокимъ покровителемъ, и самый университетъ настоятельно приглашалъ дѣвицу Аньези занять de fado каѳедру, которая до того принадлежала ея отцу. Секретарь университетскаго совѣта ей по этому случаю писалъ: "Болонья съ давнихъ поръ привыкла видѣть на каѳедрѣ особъ вашего пола, публично преподающихъ науку. Вамъ предстоитъ оказать ей содѣйствіе въ удержаніи за собой этой прерогативы и даже сообщить послѣдней новую цѣну".
   Дипломъ на новое званіе, снабженный висячей печатью на снуркѣ изъ золотаго шелка, Гаэтана получила 14 октября 1750 года {Вотъ этотъ дипломъ: "Die quinta Octobris 1750. Congregatis Illnes et excelsis D. D. Reformatoribus status Libertatis Civitatis Bononiae in numero Viginti sex in Camera Em & Rmi Domini Cardinalis Legati, in eins prasentia, ac de ipsius consensu & voluntate infrascriptum Partitum iuter ipsos positum, & legitime obtentum fuit videlicet Patres Conscripti cum censeant e re literaria esse, idque menti Sanctissimi Domini Nostri Papae Benedicti Decimi Quarti Summi Pantificis maxime respondere si Maria Cajetana Agnesi Nobilis Virgo Mediolanensis, cujus in Universa Analysi Peritiam egregiam hac de re opus editum luculenter testatur, coeteris Analisis Professoribus in publicis Arcbigymnasii Rotulis adjungatur. Propterea cuisdam Archigymnasii dignitati consulentes, atque unft Clementissimi Principis libentissime obsequentes voluntati, per hoc senatus Consultum obtentum per omnia suffragia favorabilia, nomen praefatae Mariae Cajetanae Agnesi, in publicis Arcbigymnasii Rotulis ad Analysim publicè legendam tamquam Lectricis bonorariae nomen immediatè describi mandarunt. Contrariis baud obstantibus quibusqumque.
   "Ita Est. Јgo Angelus Michal Lotti Him. excelsi Senatus Bononiae а Secretis" "Дня пятаго октября 1750 г.
   "Въ собраніи преславныхъ и знаменитыхъ господъ, возстановителей свободнаго состоянія города Болоньи, въ числѣ двадцати шести, въ камерѣ высокаго и преосвященнаго господина нашего кардинала-легата, въ его присутствіи и съ его соизволенія, между нижеподписавшимися состоялось соглашеніе, и въ силу закона опредѣлено. Сенаторы находятъ, что, ради пользы науки и въ полномъ соотвѣтствіи съ видами вашего святѣйшаго господина папы Бенедикта XIV, верховнаго владыки и первосвященника, имя Маріи-Гаетаны Аньези, благородной дѣвицы, родомъ изъ Милана,-- объ отличныхъ познаніяхъ которой въ анализѣ блестящимъ образомъ свидѣтельствуетъ сочиненіе, ею объ этомъ предметѣ написанное,-- имѣетъ быть внесено въ списки университетскихъ профессоровъ анализа. Посему, соблюдая попеченіе о достоинствѣ сего нашего университета и, равнымъ образомъ, съ радостью исполняя волю всемилостивѣйшаго государя нашего, сенатъ единогласно опредѣлилъ: вышеупомянутую Марію-Гаетану Аньези немедленно записать въ число лекторовъ I анализа въ университетѣ для публичнаго преподаванія этой науки. Препятствій къ сему ни отъ кого не заявлено.
   "Вѣрно. Я, Микель-Анджело Лотти, преславнаго и знаменитаго Болонскаго сената секретарь, сіе скрѣпилъ".}). Онъ имѣлъ въ ея глазахъ важное значеніе, и она дорожила имъ болѣе, чѣмъ всѣми другими знаками отличія, которыми была осыпана.
   Въ числѣ лицъ, особенно горячо привѣтствовавшихъ въ Гаэтанѣ новую славу ея отечества и пола, была другая замѣчательная женщина Лаура Басси, въ то время уже состоявшая профессоромъ физики въ Болонскомъ университетѣ. Благодаря Гаэтану за присылку ея книги, она повторяетъ тоже самое, что одновременно, писалъ секретарь Бенедиктинской академіи, Защити, а именно, что jна отнынѣ во всѣхъ алгебраическихъ затрудненіяхъ будетъ искать разъясненій исключительно въ Основахъ Анализа.
   По мнѣнію извѣстнаго итальянскаго математика Винченцо Риккатти, "въ двухъ томахъ книги дѣвицы Аньези собраны и изложены, въ стройномъ порядкѣ, всѣ важнѣйшіе и полезнѣйшіе выводы, не только заключающіеся въ анализѣ Декарта (аналитическая геометрія) и въ анализѣ Лейбница (дифференціальное исчисленіе), но и всѣ тѣ, которые были сдѣланы великими геометрами позднѣйшихъ временъ" (до 1748 г.).
   Аббатъ Боссю, авторъ Общей Исторіи математики, перевелъ сочиненіе Гаэтаны на французскій языкъ подъ заглавіемъ: Traités Elementaires de Calcul Différentiel et de Calcultégral, traduits de l'Italien de mademoiselle Agnesi. Въ предисловіи, предпосланномъ. переводу, онъ, между прочимъ, говоритъ, что въ книгѣ Гаэтаны "правила дифференціальнаго и интегральнаго исчисленій объяснены очень ясно и точно". "Трудъ этотъ,-- прибавляетъ онъ,-- можетъ служить превосходнымъ руководствомъ для желающихъ пріобрѣсти свѣдѣнія, необходимыя для полнаго уразумѣнія разныхъ отраслей механики, гидродинамики и проч.".
   Поэты, съ своей стороны, писали въ честь Гаэтаны оды и сонеты и ловили всякій удобный случай, чтобъ упоминать ея имя въ своихъ произведеніяхъ. Между прочимъ, Гольдони въ комедіи Голландскій докторъ посвятилъ ей слѣдующее четверостишіе, которое тогда было въ большомъ ходу: "Дивитесь лучше, господа, что глубокая ученость женщины произвела на свѣтъ столь великую книгу. Сочинительница ея итальянка, сударь, а не голландка,-- женщина знаменитая, мудрая, приносящая честь своему отечеству" {Stupitevi puittosto, che con saper profondo
   Prodotto abbia una donna un si gran libro al mondo.
   И Italiana l'Autrice, Signor, non è Olandese,
   Donna illustre, sapiente, ehe onora il suo paese.
   (Goldoni: Il Medico Olandese).}.
   Различныя общества и цѣлые города посылали ей корпоративныя поздравленія. Къ хвалебному голосу ученыхъ присоединялись и лица съ высокимъ положеніемъ, слывшія за покровителей наукъ, каковы маршалъ де-Саксъ, венеціянскій дожъ Лоренцо Гримальди, савойскій принцъ, курфюрстъ саксонскій и т. д. Но при этомъ всѣ единодушно сѣтовали на черезъ-чуръ скромное названіе, которое она дала своему труду. "Это,-- говорили ей,-- все равно, какъ еслибъ Юстиніанъ свои драгоцѣнныя книги Пандектовъ назвалъ основами законодательства".
   Но самая вѣская и подробная оцѣнка Основъ Анализа была сдѣлана французской академіей наукъ. Гаэтана послала нѣсколько экземпляровъ своей книги въ Парижъ для математическаго отдѣленія академіи. Одинъ изъ членовъ его, Фонтаньо, благодаря ее отъ имени всѣхъ товарищей, въ то же время, сообщалъ ей, что академія назначила двухъ коммиссаровъ для разсмотрѣнія ея труда. Ему удалось провѣдать, что отчетъ ихъ будетъ въ высшей степени благопріятенъ для автора, и онъ спѣшитъ увѣдомить о томъ Гаэтану. "Въ немъ (въ отчетѣ),-- пишетъ онъ,-- говорится, что ваша книга лучшая въ своемъ родѣ: ничто не можетъ быть лестнѣе и, въ то же время, заслуженнѣе этой похвалы... Несомнѣнно,-- прибавляетъ онъ,-- что еслибъ по уставу нашей академіи можно было избирать въ ея члены женщинъ, торжество г-жи Аньези было бы полное: могу васъ увѣрить, что нѣчто подобное дѣйствительно было сказано".
   Отчетъ не заставилъ себя долго послѣ того ждать. Однимъ изъ коммиссаровъ, разсматривавшихъ Основы, былъ извѣстный Монтиньи. Подробно разобравъ книгу Гаэтаны, онъ заключилъ свой отзывъ о ней слѣдующими словами:
   "Довольно сказано мной, чтобы дать понятіе какъ объ объемѣ этого труда, такъ и о связи между его частями. Онъ охватываетъ весь анализъ Декарта и вообще всѣ открытія, до сихъ поръ сдѣланныя въ дифференціальномъ и интегральномъ исчисленіяхъ. Много надо было знанія и ума, чтобы, какъ здѣсь, привести къ методамъ, почти всегда однообразнымъ, всѣ открытія, разсѣянныя по разнымъ сочиненіямъ новѣйшихъ геометровъ и часто изложенныя посредствомъ совершенно различныхъ методовъ. Порядокъ, ясность и точность господствуютъ во всѣхъ отдѣлахъ этого труда. Ни на одномъ еще языкѣ не было до сихъ поръ сочиненія по части анализа, которое могло бы вести такъ быстро и такъ далеко желающихъ проникнуть въ тайны этой науки. Мы признаемъ сочиненіе дѣвицы Аньези самымъ полнымъ и лучшимъ изъ всѣхъ написанныхъ въ этомъ родѣ и полагаемъ, что академія не опровергнетъ насъ, если мы скажемъ, что оно вполнѣ заслуживаетъ ея одобренія и изложенныхъ здѣсь похвалъ".
   Посылая молодой ученой оффиціальный отзывъ о ея книгѣ, Монтиньи захотѣлъ еще лично отъ себя ее поздравить съ успѣхомъ.
   "Позвольте мнѣ, сударыня,-- писалъ онъ,-- къ громкому одобренію всей нашей академіи присоединить мои собственныя похвалы. Академія оказала мнѣ честь, поручивъ составить отчетъ о прекрасномъ трудѣ, которымъ вы ее подарили. Порученіе это было для меня тѣмъ пріятнѣе, что ваше имя и таланты мнѣ у хе извѣстны десять лѣтъ. Вы были еще очень молоды, но уже пользовались извѣстностью во время моего путешествія по Италіи въ 1740 году. Г-жа Басси, секретарь академіи наукъ Занотти и многія другія извѣстныя лица внушили мнѣ желаніе съ вами познакомиться. Они даже простерли свою любезность до того, что предупреждали васъ о моемъ посѣщеніи. Но планъ моего путешествія былъ разстроенъ разными обстоятельствами, и я вернулся во Францію черезъ Геную, миновавъ Миланъ. Мнѣ и тогда было жаль, что я не видѣлъ васъ, но сожалѣнія мои еще усилились теперь, послѣ прочтенія вашего труда. Я никогда не утѣшусь, что не имѣлъ счастія васъ видѣть и съ вами бесѣдовать, такъ какъ не знаю въ цѣлой Италіи явленія, боЛѣе васъ заслуживающаго удивленія. На мою долю, по крайней мѣрѣ, выпало удовольствіе познакомить мое отечество съ вашимъ высоко-полезнымъ сочиненіемъ, подобнаго которому всѣ давно желали. До сихъ поръ у насъ были только весьма несовершенные опыты въ этомъ родѣ, не исключая и анализа (Analyse démontreé) отца Рено, и послѣднихъ опытовъ по этой части въ Англіи. Я не знаю другаго сочиненія, гдѣ бы все было изложено такъ ясно и подробно и расположено по столь строгому методу... Кто въ такомъ порядкѣ и такъ изящно, какъ вы, развиваетъ во всемъ ея объемѣ науку анализа, тотъ, совершенствуясь самъ, несомнѣнно двигаетъ ее впередъ и раздѣляетъ славу изобрѣтателей..."
   Казалось бы, такой успѣхъ долженъ былъ возбудительно подѣйствовать на молодую ученую и подвигнуть ее на дальнѣйшую дѣятельность по тому же пути. Но не такъ было съ Гаетаной. Съ окончаніемъ труда, который, въ теченіе десяти лѣтъ, составлялъ центръ всѣхъ ея помышленій, въ ней словно оборвалась энергія. Поднявшійся вокругъ нея хвалебный концертъ опять смутилъ ея до крайности чуткую совѣсть й, раздражительно отозвавшись на ея фантазіи, снова поднялъ въ ея душѣ разладъ, который было въ ней умолкъ подъ вліяніемъ уединенія и усиленной работы ума. Она или вовсе не была доступна честолюбію, или старательно заглушала его въ себѣ. По крайней мѣрѣ, оно никогда не было въ ней дѣятельной пружиной, и все, что въ другихъ обыкновенно питаетъ его, въ ней, напротивъ, усиливало природную склонность къ самопожертвованію. Послѣ каждаго особенно яркаго успѣха ею овладѣвало тревожное чувство недовольства собой. Она точно ощущала потребность искупить этотъ успѣхъ какимъ-нибудь подвигомъ милосердія или самобичеванія. Понятно, что, при такомъ настроеніи, для Гаэтаны, рано или поздно, неизбѣжно долженъ былъ наступить полный разрывъ со свѣтомъ и его соблазнами, къ числу которыхъ она, естественно, причисляла и ученую славу. Но пока она свято хранила данное отцу обѣщаніе и не пыталась больше отъ него уйдти.
   Десять лѣтъ чрезмѣрнаго умственнаго напряженія, какъ бы то ни было, не прошли безслѣдно для Гаэтаны и отразились на ея физическихъ силахъ. Здоровье ея разстроилось, какъ она сама жаловалась одному изъ своихъ друзей, аббату Фризи. Благодаря его за присылку книги, она около этого времени ему писала:
   "Мнѣ очень грустно, что я не могу теперь же приступить къ чтенію вашей книги и тѣмъ доставить себѣ немедленное удовольствіе. По докторъ запретилъ мнѣ всякое занятіе, вслѣдствіе упорной головной боли, которая почти безпрестанно меня терзаетъ. Дня не проходитъ безъ того, чтобы я ее не испытывала въ сопровожденіи съ пульзаціей, особенно сильной по ночамъ. Голова моя отъ этого очень ослабѣла, и я принуждена на нѣсколько времени оставить ее въ совершенномъ покоѣ".
   Къ счастію, у Гаэтаны былъ крѣпкій организмъ и несокрушимая воля, съ помощью которой ей всегда удавалось преодолѣвать недуги, нерѣдко посѣщавшіе ее вслѣдствіе непомѣрныхъ трудовъ. Такъ и теперь. Она, послѣ короткаго отдыха, совсѣмъ оправилась, но наука, на этотъ разъ, отъ того мало выиграла. Силы Гаэтаны потребовались на другое дѣло, отъ котораго она, при крайней чуткости своей совѣсти и при безграничной преданности семьѣ, не могла и не хотѣла отказаться. Вскорѣ послѣ смерти ея матери, донъ Піетро Аньези женился во второй разъ, опять овдовѣлъ и вступилъ въ третій бракъ, который, въ самомъ непродолжительномъ времени, былъ тоже расторгнутъ смертью. Гаэтанѣ, такимъ образомъ, приходилось не только утѣшать отца въ столь быстро слѣдовавшихъ одна за другою утратахъ, но еще и замѣнять мать сиротамъ, которые при томъ всякій разъ оставались у ней на рукахъ. Она была старшею изъ его двадцати трехъ дѣтей и видѣла какъ вокругъ нея постоянно подростали новые братья и сестры, требовавшіе ея попеченій. Самопожертвованію ея тутъ представлялось обширное поле и при ея страстномъ отношеніи къ обязанностямъ, которыя она къ тому же часто еще и сама себѣ создавала, ей, по смерти третьей жены дона Піетро, немного оставалось времени для преслѣдованія своихъ личныхъ вкусовъ. Наблюдая за физическимъ развитіемъ однихъ, обучая и воспитывая другихъ, она ни минуты не принадлежала себѣ. Каждый членъ семьи, въ горѣ и въ радости, въ своихъ дѣтскихъ мелочныхъ требованіяхъ и въ болѣе серьезныхъ заботахъ взрослыхъ лѣтъ, шелъ въ ней за помощью, совѣтомъ или участіемъ. Вліяніе ея на домашнихъ было безгранично и распространялось даже на слугъ, которые безотчетно преклонялись передъ ея нравственнымъ авторитетомъ. Съ появленіемъ "философки", какъ ее полушутливо, полу серьезно, называли въ домѣ, мгновенно превращались недоразумѣнія и возстановлялся случайно нарушенный семейный миръ.
   Но съ своей неутомимой жаждой добра Гаэтана еще не удовлетворялась пользой, какую приносила дома, и простирала свою помощь и участіе далеко за предѣлы родной семьи. Всѣ попадавшіеся ей на глаза бѣдные и больные составляли предметъ ея заботъ. Она упросила отца отдать ей въ распоряженіе находившіяся у него въ домѣ пустыя комнаты и устроила въ нихъ убѣжище для старухъ, за которыми лично ухаживала. Все, что у ней было своего, шло на нихъ, между тѣмъ какъ себѣ самой она отказывала даже въ необходимомъ. До послѣдней степени воздержная въ пищѣ, она удѣляла сну едва потребное для возстановленія силъ время, а въ одеждѣ избѣгала всего, что хоть сколько-нибудь напоминало роскошь. При всемъ томъ въ ней не было ни тѣни ханжества или нетерпимости. Сама отказавшись отъ свѣта, она вовсе не требовала того же отъ другихъ. Наконецъ, зная, какъ отецъ любитъ видѣть ее въ кругу друзей и ученыхъ, которыхъ попрежнему продолжалъ у себя собирать, она еще часто уступала его просьбамъ и появлялась на его вечерахъ. И это, какъ все остальное, что Гаэтана считала своимъ долгомъ, исполняла она съ полной добросовѣстностью. Выходя къ гостямъ, она не считала нужнымъ вносить съ собой въ ихъ среду пуританскую атмосферу, въ которой большею частью сама жила, но принимала участіе въ разговорахъ и иногда соглашалась еще руководить учеными диспутами, безъ которыхъ тогда не обходилось ни одно собраніе, сколько-нибудь претендовавшее на образованность.
   Изъ посѣтителей многіе, поддаваясь Обаянію ея рѣдкихъ качествъ, добивались ея руки, но она на всѣ предложенія отвѣчала отказомъ. Въ этомъ отъ нея не отставала и сестра ея, Марія-Терезія. Сестры удовлетворялись каждая своимъ дѣломъ и не желали разставаться съ отцомъ, къ которому были сильно привязаны. Гаэтана, къ тому же, отказывалась отъ брака на основаніи своихъ религіознымъ воззрѣній. Но не такъ смотрѣлъ на это свѣтъ, который во всемъ ищетъ эгоистическаго разсчета и подозрѣваетъ скрытые мотивы. Дона Піетро часто упрекали въ томъ, что его двѣ талантливыя дочери не выходятъ замужъ, говорили, что онъ нарочно отстраняетъ отъ нихъ жениховъ, съ цѣлью подольше пользоваться привлекательностью, какую онѣ сообщали его дому. Случилось, что Маріи-Терезіи было сдѣлано особенно выгодное предложеніе. Отецъ самъ представилъ ей жениха, но молодая дѣвушка наотрѣзъ отказала. Слухи объ этомъ, какъ водится, въ искаженномъ видѣ, дошли до одного изъ друзей дона Піетро, австрійскаго намѣстника въ Ломбардіи, графа Паллавичини. Тотъ счелъ своей обязанностью вмѣшаться въ дѣло, не только въ качествѣ стараго друга, но и оффиціальнаго лица. Онъ обратился къ дону Піетро съ увѣщаніемъ, на которое послѣдній, задѣтый за живое, отвѣчалъ рѣзко. Слово за слово, между друзьями вспыхнула ссора. Донъ Піетро, обиженный незаслуженнымъ обвиненіемъ и огорченный размолвкой съ пріятелемъ, возвратился домой въ возбужденномъ состояніи, которое превратилось въ опасную болѣзнь и черезъ нѣсколько дней свело его въ могилу.
   Со смертью отца, порвалась послѣдняя связь, соединявшая Гаетану съ обществомъ, а также, надо сказать, къ сожалѣнію, и съ наукой. Написавъ Основы, Анал, она полагала, что долгъ, налагаемый на нее дарованіями и знаніемъ, ею въ достаточной мѣрѣ выполненъ, и что она теперь въ правѣ безраздѣльно слѣдовать указаніямъ сердца. А сердце давно тянуло его на болѣе симпатичный ей путь служенія людямъ. Любя ихъ безгранично, она и безгранично о нихъ скорбѣла. Въ годы первой молодости, покуда опытъ еще не познакомилъ ее со злобою жизни, она могла, спокойная духомъ, отдаваться наукѣ. Но позже, когда она заглянула въ бездну горечи и страданія, которую ей открылъ и помогъ измѣрить ея возвышенный умъ, она не могла уже долѣе жить наукой: ея чуткая совѣсть, горячее сердце потребовали инаго.
   Подвижничество Гаэтаны не было обусловлено никакимъ внѣшнимъ обстоятельствомъ,-- ни разочарованіемъ, ни инымъ какимъ-либо нравственнымъ или матеріальнымъ гнетомъ. Оно было вполнѣ самобытнымъ продуктомъ ея сердца и склада характера. Условія, при какихъ созрѣла въ ней самая мысль о немъ, были даже, но общимъ понятіямъ, скорѣе неблагопріятны такому настроенію. Въ личной жизни ей до сихъ поръ все улыбалось. Она была душой семьи, любимицей общества. Ее окружалъ ореолъ славы. Ей стоило только захотѣть, и не было земнаго счастья, которое не далось бы ей само собой. До всѣ эти блага и преимущества казались ей мелки и холодны въ сравненіи съ тѣми сферами, въ которыя она уносилась духомъ. Она принадлежала къ числу тѣхъ душъ, которыя, по словамъ поета, наслушавшись райскихъ пѣсень, не могутъ ихъ позабыть и "томятся на свѣтѣ желаніемъ чуднымъ полны",-- желаніемъ безпрепятственнаго и полнаго общенія съ идеалами, которые онѣ утратили при рожденіи. Имъ кажутся скучными всѣ земныя утѣхи и онѣ стремятся гармоніей собственныхъ добрыхъ дѣлъ, насколько то имъ доступно, напомнить себѣ, въ своемъ изгнаніи, пѣсни небесъ.
   Тѣмъ, которые и по смерти отца старались во имя науки удержать Гаетану въ свѣтѣ, она отвѣчала: "Каждый человѣкъ руководствуется въ своихъ поступкахъ какой-либо цѣлью. Христіанинъ имѣетъ въ виду славу Божію. Я надѣюсь, что мои занятія до сихъ поръ наукой тоже имѣли это въ виду: они были направлены на пользу общую и находились въ зависимости отъ воли моего отца. Теперь его воли не стало, и мнѣ представляются другіе, лучшіе способы служить Богу и приносить пользу ближнимъ; этихъ способовъ я должна и хочу держаться".
   Съ этихъ поръ Гаэтана перестала дѣлать даже тѣ немногія уступки требованіямъ общества, на какія еще удавалось ее склонять отцу. Она окончательно заперлась отъ свѣта и отказалась принимать посѣтителей, которыхъ еще долго продолжала привлекать къ ней ея прочно установившаяся извѣстность. Первоначальный свой планъ,-- постричься въ монахини,-- она совсѣмъ оставила. Но, не произнося монашескаго обѣта, она жила добровольно затворницей и строго исполняла всѣ предписанія католической церкви. Главной ея заботой, попрежнему, оставались бѣдные и больные, которыхъ она посѣщала въ больницѣ и на квартирахъ, не избѣгая самыхъ убогихъ жилищъ, гдѣ съ нищетой нерѣдко гнѣздится и норокъ. Кромѣ того, она продолжала содержать у себя на доку нѣсколькихъ больныхъ женщинъ и сама отправляла при нихъ обязанности сидѣлки.
   Особенное вниманіе еще обращала она на обученіе дѣтей обоего пола грамотѣ и религіи. "Невѣжество,-- говорила она,-- въ большинствѣ случаевъ, порождаетъ нечестіе, безнравственность и разные пороки, которые потрясаютъ государства и губятъ народы". Она сама наставляла дѣтей, обиженныхъ природой, которыя, по слабости умственныхъ или физическихъ силъ, не, могли слѣдить за публичнымъ курсомъ катехизиса въ своемъ приходѣ. Другихъ она помѣщала въ ремесленныя заведенія и въ школы, а молодыхъ дѣвушекъ снабжала приданымъ.
   Для благотворительности въ столь широкихъ размѣрахъ, понятно, требовались и большія средства. Пока былъ живъ донъ Піетро, онъ не отказывалъ въ нихъ любимой дочери. Когда же его не стало, Гаэтана буквально раздала, неимущимъ свою часть наслѣдства. Туда же пошла и сумма, вырученная ею за продажу брилліантовъ, которые она получила отъ австрійской императрицы и отъ папы. Когда у нея истощились всѣ средства, она стала собирать пожертвованія по домамъ.
   Въ 1764 г. Гаэтана совсѣмъ отдѣлилась отъ своей семьи. къ этому времени и самые младшіе братья и сестры ея успѣли подняться на ноги и больше не нуждались въ ея попеченіяхъ. Но связь ея съ ними не прекращалась, и они не переставали видѣть въ ней лучшаго друга и помощницу. Одинъ изъ ея братьевъ долго жилъ у нея, трое другихъ умерли на ея рукахъ. Свою новую квартиру она всю отвела подъ больницу, оставивъ для собственнаго употребленія одну только комнату, которая служила ей и спальной, и пріемной, и кухней.
   Между тѣмъ, память о ней не изглаживалась въ ученомъ мірѣ. Ея Основы Анализа, кромѣ французскаго, были переведены еще на англійскій языкъ и приняты за руководство во всѣхъ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ Италіи. Вновь основанная Туринская академія наукъ посылала ей на разсмотрѣніе свой первый годичный отчетъ. Члены этого молодаго учрежденія добивались "чести сдѣлаться ей извѣстными и искали случая воспользоваться ея уважаемыми совѣтами". Къ сожалѣнію, намъ неизвѣстно, какъ отнеслась Гаэтана къ попыткѣ академіи завязать съ ней сношенія. Судя по отсутствію дальнѣйшихъ объ этомъ свѣдѣній, должно полагать, что дѣло такъ и кончилось любезностями съ одной стороны.
   Какъ ни старалась такіе Гаэтана отвадить отъ себя докучливыхъ посѣтителей, это ей не всегда удавалось. Ей иногда, волей-неволей, приходилось дѣлать исключенія въ пользу особенно настойчивыхъ или высокихъ гостей. Въ такихъ случаяхъ ей нерѣдко случалось выслушивать упреки за измѣну наукѣ и за чрезмѣрное рвеніе въ религіи. Но она полагала, какъ и сказала одному изъ своихъ посѣтителей, наслѣдному принцу шведскому, что "лучше вѣрить слишкомъ много, чѣмъ слишкомъ мало".
   Многіе изъ почитателей Гаэтаны желали имѣть ея портретъ. Художники докучали ей просьбами сеансовъ, но она постоянно имъ отказывала. Одинъ изъ нихъ, скульпторъ Франкъ, пустился на хитрость. Онъ нѣсколько разъ становился въ засаду на улицѣ, по которой Гаетана чаще всего ходила, и пристально всматривался въ ея благородныя, но уже слегка поблекшія черты лица. Онѣ врѣзались у него въ памяти, и онъ превосходно передалъ ихъ въ мраморномъ бюстѣ, который и теперь можно видѣть въ Амирозіанской библіотекѣ въ Миланѣ. Гаэтана ничего не подозрѣвала, когда въ одинъ прекрасный день получила въ подарокъ снимокъ съ своего собственнаго изображенія и при немъ слѣдующее латинское четверостишіе:
   
   Igaotus Te adii, et tum, Te Tibi surripiebam
   Francus, cum fieri quae peto posse negas
   Parce dolo, et votis commuuibus annue. Jam hie nil
   Est lexe, quodque Ingens Foemina despicias.
   
   (Такъ какъ ты говорила, что не можетъ быть того, о чемъ я тебя просилъ, то я, Франкъ, невѣдомо для тебя самой, къ тебѣ обратился и тебя у тебя похитилъ. Не гнѣвайся, но снизойди на общее, желаніе. Во всемъ этомъ нѣтъ ничего легкомысленнаго или такого, что подобной тебѣ женщинѣ слѣдовало бы презирать).
   Гаетанѣ ничего не оставалось какъ также добродушно отнестись къ выходкѣ художника, какъ та была продѣлана. Она отвѣчала Франку:

"Милостивый Государь!

   "Съ величайшей благодарностью принимаю я подарокъ, который вы пожелали мнѣ сдѣлать, и не перестаю удивляться искусству, съ какимъ вы, украдкой, изобразили меня. Вы правы, утверждая, что въ совершонномъ вами похищеніи ничего нѣтъ легкомысленнаго. Я далека отъ того, чтобы презирать вашъ поступокъ, но не могу и одобрить его, зная, какъ мало заслуживаю великой чести, мнѣ оказанной. Отъ всей души желаю, чтобъ мнѣ представился случай вамъ на дѣлѣ доказать искреннее къ вамъ уваженіе вашей покорной слуги М. Гаэтаны Аньези".
   Стремясь постоянно расширить предѣлы своей благотворительной дѣятельности, Гаэтана мечтала объ учрежденіи грандіозной богадѣльни, гдѣ бы всѣ нищіе, старые и больные мбгли спокойно доживать свой вѣкъ. Усердно хлопотала она, чтобъ упразднявшійся о ту пору монастырь св. Алполинаріи былъ преобразованъ въ такого рода заведеніе. Но это ей не удалось. Нѣсколько позже, мечта ея, впрочемъ, отчасти осуществилась, благодаря частной благотворительности. Одинъ богатый миланецъ, Толомео Тривульци, пожертвовалъ въ 1771 г. большой капиталъ на устройство богадѣльни съ больницей для престарѣлыхъ лицъ обоего пола. Учредитель просилъ Гаэтану взять на себя попечительство и высшій надзоръ надъ женскимъ отдѣленіемъ. Она согласилась, склоняемая къ тому же миланскимъ епископомъ Пиццобонелли.
   Съ этой минуты Гаэтана сдѣлалась провидѣніемъ несчастныхъ, находившихся въ богадѣльнѣ. Не ограничиваясь однимъ надзоромъ надъ отданнымъ въ ея распоряженіе служебнымъ персоналомъ, она, за одно съ нимъ, отправляла всѣ самыя скромныя обязанности, ухаживала за больными и дежурила у нихъ по ночамъ.
   До 1783 г. она продолжала еще жить на собственной квартирѣ, но потомъ согласилась переселиться въ самое заведеніе, которымъ управляла. Тамъ ей отвели просторное помѣщеніе,1 меблировали его, сообразно ея званію начальниц и,-- и никогда ни одно облако зависти, раздора или недоброжелательства не омрачило изъ отношеній. Когда же, наконецъ, Лауры не стало, мужъ ея не могъ утѣшиться и, умирая, завѣщалъ положить себя и въ землѣ рядомъ съ несравненной подругой, которую ему ниспослала судьба.
   Видное положеніе Лауры въ обществѣ, гдѣ у нея было много друзей и почитателей, дѣлало то, что ее часто осаждали просьбами о помощи или заступничествѣ. Она никогда не отказывалась ни за кого хлопотать и, по мѣрѣ возможности, каждому помогала. Практическій смыслъ, руководившій ею въ устройствѣ быта своего и собственной семьи, охотно примѣнялся ею и на служеніе другимъ. Нужды и страданія ближняго всегда находили отголосокъ въ ея сердце. Изъ переписки ея съ секретаремъ болонскаго сената, Фламиніо Скарселли, видно, какъ часто прибѣгала она къ посредничеству этого привилегированнаго друга при совершеніи своихъ добрыхъ дѣлъ. Принимая на себя какое-нибудь обязательство, она всегда свято его исполняла и не терпѣла никакихъ упущеній съ своей стороны. Разъ какъ-то къ ней обратилась бѣдная дѣвушка, которая желала поступить въ монастырь, но не имѣла необходимаго на то приданаго. Лаура взялась ей выхлопотать субсидію отъ духовнаго вѣдомства, въ распоряженіи котораго находились суммы, жертвовавшія разными лицами, именно для такого употребленія. Субсидіи эти выдавались обыкновенно въ извѣстные сроки. Но случилось, что около этого времени сама Лаура заболѣла рожей. Затѣмъ пошли хворать поочереди другіе члены ея семьи, и она, озабоченная уходомъ за ними, позабыла о своемъ обѣщаніи. Между тѣмъ, срокъ выдачи приданыхъ миновалъ. Молодая дѣвушка была поставлена въ необходимость ждать новой очереди. Лаура не могла простить себѣ такой небрежности. Она съ новымъ усердіемъ принялась хлопотать, и, не щадя своего самолюбія, послѣ усиленныхъ просьбъ, добилась того, что молодая дѣвушка была удовлетворена.
   Сама сильная духомъ и тѣломъ, Лаура особенно участливо относилась къ дѣтской и старческой безпомощности. Много сиротъ обязано было ей своимъ воспитаніемъ; многіе старики, благодаря ей, спокойно дожили свой вѣкъ. Однажды явился къ ней престарѣлый священникъ съ просьбой похлопотать за него по очень важному для него дѣлу. Понадобилось написать прошеніе. У старика болѣли глаза, и онъ такъ неразборчиво его. настрочилъ, что оно никуда не годилось. Лаура, чтобъ его не огорчить и не затянуть дѣла, и виду не подала, что у него не все исправно, сама написала новое прошеніе и поспѣшила дать ему ходъ.
   Все это, пожалуй, мелочи, но онѣ доказываютъ, что наука не изсушила сердца Лауры, а публичность не отняла у нея свѣжести чувствъ. Она до конца жизни носила въ себѣ высокіе идеалы правды и добра и ими одними регулировала свою частную и общественную дѣятельность. Современники называли ее "чудомъ своего времени, честью и украшеніемъ эпохи, въ которую она жила" {Bracher: Pinacotheca Scriptorum nostra аetate Uteris illustrium.}. И въ самомъ дѣлѣ, если насъ издали поражаетъ соединеніе въ ней столькихъ разнородныхъ качествъ, какое же обаяніе должна была она производить на тѣхъ, которые находились подъ непосредственнымъ вліяніемъ ея живаго слова.
   Слово это въ теченіе болѣе четверти столѣтія раздавалось съ университетской и академической каѳедръ. Оно сослужило не малую службу обществу, популяризируя въ его средѣ новѣйшія открытія науки. Опредѣлить достоинства Лауры, какъ профессора, главная сила котораго въ личномъ впечатлѣніи, имъ производимомъ на слушателей, мы, конечно, не можемъ иначе, какъ шагъ за шагомъ слѣдя за мнѣніемъ о ней кого-нибудь изъ наиболѣе компетентныхъ въ этомъ отношеніи ея современниковъ. Такимъ намъ кажется аббатъ Маньяни, самый обстоятельный изъ ея панегиристовъ. Самъ профессоръ и библіотекарь при Болонскомъ университетѣ, онъ лучше другихъ былъ знакомъ съ ея дѣятельностью, и потому отзывъ его о ней пріобрѣтаетъ особенный вѣсъ {Antonio Mаgnani: Elogio di Laura Bassi Bolognesse.}.
   Лаура Басси, по его свидѣтельству, во всѣхъ своихъ научныхъ выводахъ выказывала большую самостоятельность. Приступая къ рѣшенію какого-либо вопроса, она, какъ и всѣ сильные умы, обыкновенно начинала съ сомнѣнія, а затѣмъ уже, путемъ опытовъ и провѣрокъ, доходила до сознательнаго усвоенія себѣ истины. Не увлекаясь ни старыми, ни новыми авторитетами, она ничего не принимала на вѣру и требовала отъ всѣхъ и каждаго доказательствъ, которыя неопровержимо подтверждали бы ихъ теоріи. Изъ этого не слѣдуетъ, однако, чтобы она впадала въ другую крайность повальнаго отрицанія или же самонадѣянно сама создавала новыя системы. Нѣтъ, она только оставалась строго безпристрастною на нейтральной почвѣ, доколѣ, какъ Ѳома невѣрный, не убѣждалась наглядно въ безошибочности данныхъ положеній. Если она и выказывала склонность идти по чьимъ-либо стопамъ, то развѣ только Ньютона. Въ немъ она чтила глубокаго, и серьезнаго мыслителя, никогда не выдававшаго за конечные выводы науки еще мало доказанныхъ предположеній. "Природа,-- говорила Лаура,-- подъ покровомъ священнаго тумана ревниво скрываетъ свои тайны отъ непосвященныхъ глазъ. На насъ обязанность слѣдить за ея проявленіями и изучать свойствѣ ея феноменовъ, проникая до ихъ сокровенныхъ причинъ и до двигающихъ ими удивительныхъ силъ... Но кто будетъ мнѣ вѣрнымъ товарищемъ въ столь трудномъ предпріятіи? Довѣрюсь ли я чьимъ-либо заключеніямъ, когда они такъ часто оказываются ошибочными и вовлекаютъ въ ошибки и возвышенные умы?"
   Немудрено, если такъ настойчиво преслѣдуя истину, Лаура часто достигала плодотворныхъ результатовъ. Не будучи сама изобрѣтательницею новыхъ системъ, она не разъ бросала свѣтъ на уже установившіяся ученія и разсѣивала окружающія ихъ недоумѣнія, чѣмъ расчищала путь для дальнѣйшихъ открытій даровитѣйшимъ изъ своихъ учениковъ, въ числѣ которыхъ были, между прочимъ, Фонтана, Марѳскотти и Спалланцани. Такъ, напримѣръ, современные ученые придавали большую важность ея изслѣдованіямъ по части сжатаго воздуха. Однажды, когда она была занята опредѣленіемъ соотношенія между давленіемъ и объемомъ сжатаго воздуха, въ ней возникло сомнѣніе относительно безусловной примѣнимости нѣкоторыхъ физическихъ законовъ въ тѣлу, столь упругому и сложному, какъ воздухъ. Подъ вліяніемъ этого сомнѣнія,-- которое уже само по себѣ является какъ бы предисловіемъ къ позднѣйшимъ открытіямъ по этой части,-- она предприняла цѣлый рядъ опытовъ, сжимая поперемѣнно влажный или сухой, нагрѣтый или охлажденный воздухъ. Результаты получались ею при этомъ не всегда одинаковые и тѣмъ самымъ вполнѣ оправдали ея гипотезу о несостоятельности въ иныхъ случаяхъ закона, дотолѣ считавшагося непреложнымъ {Отчетъ Франческо Занотти: De aeris compression въ De Bononiensi Seientiarum et Artium Institute atque Accademia Commentarii. Tomi secundi. Pars prima MDCCXLV.}. Важность такого рода трудовъ несомнѣнна: разоблаченіе старыхъ заблужденій и отмѣна ошибочныхъ законовъ врядъ-ли имѣютъ для науки меньше значенія, чѣмъ постановка новыхъ, хотя бы и остроумныхъ теорій.
   Кромѣ того, Маньяни признаетъ въ Лаурѣ проницательность и вѣрность взгляда въ соединеніи съ зрѣлой обдуманностью сужденія и съ большой начитанностью по части естественныхъ наукъ. Ей были знакомы не только положительныя, но и отрицательныя стороны ученій всѣхъ временъ, начиная съ Аристотеля, Ѳеофраста, Плинія и кончая новѣйшими открытіями Бюффона, Левенока, Линнея, Турнефора, Мальпигія, Понтедера по естественной исторіи; Коперника, Кеплера, Галилея, Босковича, Кассини, Лаланда по астрономіи; Декарта, Ньютона, Гревезанда, Лейбница по математикѣ. Она вращалась среди микроскоповъ, призматическихъ стеколъ, телескоповъ и электрическихъ машинъ, какъ домовитая хозяйка среди домашней утвари. Не говоря уже объ электричествѣ, идею о примѣненіи котораго въ медицинѣ Лаура съ мужемъ одни изъ первыхъ пустили въ ходъ въ Италіи, ей обязаны добросовѣстнымъ изслѣдованіемъ еще многихъ законовъ пневматики, статики, гидродинамики и другихъ частей механики. Нерѣдко, вооруженная телескопомъ, слѣдила она за движеніемъ небесныхъ тѣлъ и затѣмъ краснорѣчиво, въ стройной поэтической рѣчи, передавала слушателямъ свои наблюденія надъ звѣздами и преимущественно надъ кометами.
   Познанія ея въ алгебрѣ, геометріи и вообще математикѣ были очень обширны. Въ дифференціальномъ исчисленіи она была достойной соперницей своей знаменитой миланской современницы, Гаэтаны Аньези. Она свободно читала и понимала творенія Ньютона, на глазахъ слушателей доказывала трудныя, отвлеченныя теоремы Эйлера и подкрѣпляла его заключенія соотвѣтственными примѣрами собственнаго изобрѣтенія. Ни одно новѣйшее открытіе, или даже простое предположеніе въ наукѣ не оставалось ею незамѣченнымъ. Она немедленно подвергала его изслѣдованію и затѣмъ уже или окончательно его усвоивала, или отвергала, или помѣчала сомнительнымъ, съ неподражаемой чуткостью улавливая его связь съ предъидущими выводами науки и безошибочно отводя ему мѣсто среди нихъ.
   Всѣ эти качества возбуждали довѣріе къ ней не только учениковъ, но и товарищей по наукѣ. Они часто прибѣгали къ ней за совѣтомъ, и мнѣніе ея имѣло въ ихъ глазахъ большой вѣсъ. Такъ, Беккари неоднократно обращался въ ней за подтвержденіемъ Франклиновой теоріи объ электричествѣ. Гаэтана Аньези посылала ей на разсмотрѣніе свое сочиненіе объ Основахъ анализа. Босковичъ гордился ея лестнымъ отзывомъ объ изобрѣтенномъ имъ приборѣ для измѣренія силъ. Ноллё, пріѣхавъ изъ Франціи, поспѣшилъ въ ней явиться съ изъявленіями восторга. Впрочемъ, этотъ послѣдній, повидимому, остался не совсѣмъ доволенъ Лаурой. Она оказалась недоступной лести и имѣла смѣлость отнестись критически къ нѣкоторымъ изъ его работъ. По крайней мѣрѣ, въ одномъ изъ писемъ Лауры къ Фламиніо Скарселли есть намекъ на внезапное охлажденіе къ ней Ноллё. Посѣтивъ ея физическій кабинетъ, онъ напросился произвести съ ней нѣкоторые опыты надъ электричествомъ, но, получивъ согласіе, больше, не показывался. Занотти, Манфреди, Фризи, Требелли, Жавіе и многіе другіе обращались къ ней,-- кто за, отзывомъ о своихъ трудахъ, кто съ посвященіемъ своихъ сочиненій. Заслуженныя ученыя учрежденія, какъ Парижскій, Лондонскій, Лейпцигскій университеты, признавая въ ней достойный уваженія авторитетъ, посылали ей на разсмотрѣніе свои мемуары.
   Въ ея аудиторію стекались слушатели со всѣхъ концовъ Европы. Въ числѣ ихъ нерѣдко встрѣчались лица, уже и сами съ успѣхомъ подвизавшіяся на одномъ поприщѣ съ ней. Кромѣ того, посѣщавшіе Болонью знаменитые иностранцы и коронованныя лица, Марія-Терезія и Францъ-Іосифъ въ томъ числѣ, почитали за честь у ней бывать и слушать ея лекціи. Иные, въ знакъ уваженія, или желая ей оказать содѣйствіе въ ея трудахъ, обогащали ея библіотеку и физическій кабинетъ дорогими книгами и инструментами, которые она неизмѣнно обращала въ общественное достояніе.
   Въ отправленіи своихъ профессіональныхъ обязанностей Лаура отличалась педантической точностью, особенно удивительною, если принять въ соображеніе ея многочисленныя семейныя заботы. Она никогда, ни подъ какимъ предлогомъ не отказывалась отъ ежегоднаго чтенія рѣчей и диссертацій на публичныхъ актахъ и въ другихъ торжественныхъ университетскихъ и академическихъ собраніяхъ. Болѣе того, она смотрѣла на это, какъ на почетное право, которое ревниво охраняла.
   Помимо обязательныхъ лекцій по назначенію университетскаго совѣта или сената, она еще открыла у себя на дому публичные курсы физики. Эти послѣдніе стоили ей не мало хлопотъ. Болонья составляла часть папскихъ владѣній и испытывала на себѣ всю тяжесть мелочнаго деспотизма клерикальной власти, которая подозрительно слѣдила да каждой попыткой мысли вырваться изъ-подъ ея оковъ. Добиваясь разрѣшенія открыть публичныя лекціи,-- то былъ первый опытъ этого рода въ ея отечествѣ,-- Лаурѣ не разъ приходилось испытывать на себѣ произволъ административныхъ лицъ, подчиняться утомительнымъ формальностямъ и всякаго рода случайностямъ, отъ которыхъ осуществленіе ея проекта терпѣло разныя проволочки.
   "Дѣло мое опять отложено въ длинный ящикъ,-- такъ, между прочимъ, писала она однажды по этому дѣлу своему обычному повѣренному и помощнику, Фламиніо Скарселли,-- и на этотъ разъ безъ особенно важныхъ причинъ,-- просто вслѣдствіе закрытія учебнаго семестра. Посмотримъ, что можно будетъ сдѣлать съ началомъ новаго учебнаго года. При кардиналѣ Альберони все казалось уже слаженнымъ. Онъ даже назначилъ день для открытія лекцій, которыя самъ намѣревался почтить своимъ присутствіемъ. Но въ этотъ самый день состоялось вступленіе въ нашъ городъ испанскихъ войскъ и ученіе вездѣ прекратилось. Затѣмъ насталъ рядъ болѣзней моихъ и кардинала, и такъ время прошло до окончанія его легатства. Надо было опять все отложить... Съ тѣхъ поръ я не переставала хлопотать, чтобъ снова поставить дѣло на прежнюю ногу, такъ какъ мнѣ близко къ сердцу все, что имѣетъ хоть малѣйшее отношеніе къ моимъ обязанностямъ. Я не хотѣла бы, насколько то дозволяютъ мои слабыя силы, оставаться совсѣмъ безполезной... По вамъ здѣшній край извѣстенъ еще лучше, чѣмъ, мнѣ, и вы хорошо знаете, какъ часто во власти меньшинства противодѣйствовать желаніямъ большинства".
   Наконецъ, лекціи, благодаря личному участію къ Лаурѣ папы Бенедикта XIV, были разрѣшены. Открытыя въ 1749 г., онѣ существовали въ теченіе двадцати восьми лѣтъ. Лаура читала ихъ съ особенной любовью и ничего не щадила, чтобъ сдѣлать ихъ интереснѣе и полезнѣе. Ея матеріальныхъ средствъ при многочисленной семьѣ едва хватало на безбѣдное существованіе, и, все-таки, она еще находила возможность содержать на свой счетъ библіотеку и физическій кабинетъ, доступъ въ которые былъ всегда открытъ каждому изъ ея слушателей. Но быстрые успѣхи въ данный моментъ естественныхъ наукъ требовали слишкомъ частыхъ дополненій къ ея коллекціи. Лаурѣ становилось не подъ силу одной ее содержать и, она, волей-неволей, иногда пыталась прибѣгать въ пособію правительства.
   "Цѣлыя шесть лѣтъ,-- писала она секретарю болонскаго сената,-- прошли съ тѣхъ поръ, какъ я открыла у себя на дому публичные курсы прикладной фишки. Въ теченіе восьми мѣсяцевъ въ году я ежедневно читаю лекціи, сопровождая ихъ опытами, для чего всѣ необходимые инструменты пріобрѣтены мною на собственныя средства, за исключеніемъ только тѣхъ, которые уже были прежде собраны моимъ мужемъ, во время его лекторства. Бурсы мои за послѣдніе годы очень расширились. Они посѣщаются не только молодежью, но и людьми зрѣлыми, часто иностранными учеными. Это ставитъ меня въ необходимость постоянно заботиться о пополненіи моего физическаго кабинета особенно сложными инструментами. Здѣсь не мѣсто распространяться о причинахъ, побуждающихъ меня продолжать начатое. Я только хочу просить вашего совѣта, что мнѣ предпринять, дабы его святѣйшество мнѣ помогло въ предпріятіи, которое стоитъ мнѣ уже свыше 400 скуди. Я и теперь не перестаю на него тратиться" ко вижу, что не въ состояніи долѣе дѣлать все необходимое, безъ ущерба моему семейству. А, между тѣмъ, мнѣ очень хочется обставить дѣло такъ, чтобъ, по крайней мѣрѣ, мой преемникъ былъ избавленъ отъ подобныхъ заботъ".
   Отвѣтъ на это письмо былъ, какъ видно, неудовлетворительный, потому что Лаура, немного спустя, опять писала:
   "Что касается моихъ занятій физикой, то, въ виду постоянныхъ затратъ, какія они требуютъ для ихъ болѣе быстраго усовершенствованія, необходима посторонняя немощь. Но разсчитывать можно развѣ на самую ничтожную субсидію и то по истеченіи нѣсколькихъ лѣтъ, когда сенатъ удовлетворитъ другія, уже прежде имъ на себя взятыя обязательства такого рода... А, между тѣмъ, прикладная физика пріобрѣла въ наши дни важное значеніе. Мы первые дали ей ходъ въ Италіи, а теперь должны, къ стыду нашего университета, краснѣя, смотрѣть, какъ она, не въ примѣръ намъ, повсюду преподается по способу и въ объемѣ, обезпечивающемъ успѣхи молодежи. Для нея во многихъ мѣстахъ существуютъ ежегодные, хорошо остановленные курсы. У насъ же по уставу для преподаванія физики опредѣлено только ограниченное число часовъ, Я задумала ихъ пополнить и употребить на пользу общую мои слабыя силы, не предполагая, что это потребуетъ слишкомъ большихъ издержекъ, Я при этомъ имѣла въ виду только учащуюся молодежь, желающую усовершенствоваться въ физикѣ. Но теперь моя затѣя приняла общественный характеръ, и я не могу отъ нея отказаться, не возбудивъ неудовольствія людей образованныхъ и ученыхъ, для которыхъ частые опыты составляютъ необходимость, а также иностранцевъ, безпрестанно посѣщающихъ нашъ городъ. Общественная польза и приличіе требуютъ гораздо большаго, чѣмъ въ состояніи сдѣлать одно частное лицо, и я, уже истратясь на эта дѣло сверхъ моихъ средствъ, нахожусь въ необходимости, или, ко всеобщему негодованію, отъ него отказаться, или искать помощи на сторонѣ. Это и побуждаетъ меня ходатайствовать передъ верховнымъ владыкой объ опредѣленіи суммъ, которыя, въ видахъ общественной пользы, были бы, разъ навсегда, назначены для поддержанія такихъ курсовъ, какъ мои"... {Въ 1875 г. вышелъ въ свѣтъ, всего въ числѣ 202 экземпляровъ, сборникъ Scelta di Curiosità letterarie inedite о rare dal seceio al XVII. Въ немъ, въ числѣ многихъ интересныхъ документовъ, напечатаны три записки, представленныя Лаурой Басси на разсмотрѣніе сената, по дѣлу объ увеличеніи ея-средствъ для содержанія библіотеки и физическаго кабинета. Приводимъ самую полную изъ нихъ:

"Знаменитѣйшіе и пресвѣтлые синьоры!

   "Лаура-Марія-Катерина-Басси-Верати уже шестнадцать лѣтъ состоитъ въ званіи публичной преподавательницы. Въ теченіе всего этого времени они только всего одинъ разъ была удостоена прибавки. Знаменитая и пресвѣтлая канцелярія наукъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ оказала ей честь и представила ее къ прибавкѣ, но представленіе это не было уважено и съ тѣхъ поръ больше не возобновлялось. Между тѣмъ, г-жа Басси постоянно держала и теперь продолжаетъ держать диспуты и устраиваетъ литературно-ученыя собранія у себя, на дому, куда, въ большомъ количествѣ, стекаются знаменитые ученые и иностранцы. Она при этомъ производитъ частые опыты, которые стоятъ дорого и требуютъ большихъ заботъ. Кромѣ того, она всякій разъ, какъ получала на то предписаніе, читала лекціи въ публичныхъ аудиторіяхъ и ежегодно произносила рѣчи въ анатомическомъ театрѣ. Она посѣщаетъ академію наукъ и читаетъ тамъ диссертаціи. Четыре года сряду, она преподавала то геометрію, то философію и постоянно занимается физическими изслѣдованіями, для чего содержитъ большое количество машинъ. Производимые ею опыты и пріобрѣтеніе необходимыхъ книгъ требуютъ большихъ затратъ".}.
   Но на этотъ разъ ни связи, ни личное вліяніе, какимъ пользовалась Лаура, не принесли ей желаемаго. Она до конца жизни продолжала одна нести на себѣ всю тяжесть общественнаго дѣла, которое.къ тому же доставляло почетную извѣстность ея родному городу. Въ настоящемъ случаѣ не помогло даже могущественное покровительство папы.
   Бенедиктъ XIV, какъ мы уже говорили, очень уважалъ таланты и характеръ Лауры. Онъ это особенно доказалъ, когда, основавъ при болонской академіи наукъ особый отдѣлъ академиковъ, съ опредѣленнымъ годовымъ окладомъ, назначилъ Лауру сверхштатнымъ членомъ его, съ предоставленіемъ ей всѣхъ правъ и обязанностей, какія несли остальные ея товарищи, въ числѣ двадцати четырехъ. Названіе сверхштатной означало здѣсь только то, что послѣ нея кресло ея упразднялось. И дѣйствительно, оно впослѣдствіи было только еще два раза занято двумя другими учеными женщинами, Клотильдой Тамброни и Маріей Далле-Донне.
   Обязанности свои и здѣсь Лаура выполняла съ обычной энергіей и добросовѣстностью. Она участвовала во всѣхъ академическихъ работахъ и ежегодно готовила къ открытію засѣданій диссертаціи и отчеты о своихъ физическихъ изслѣдованіяхъ. Многія изъ ея рѣчей и диссертацій хранятся въ университетской библіотекѣ. Онѣ почти всѣ рукописныя. Лаура изъ скромности отказывалась ихъ печатать. Поэтому, хотя въ академическихъ и университетскихъ мемуарахъ часто встрѣчаются ссылки и указанія на ея труды, изъ ея собственныхъ ученыхъ трактатовъ напечатаны только два: De problemate quodam hidrometirico и De prdblemate quodam mecanico {См. De Bononiensi Scientiarum et Artium Institute atque Accademia Commentarii.}.
   Сообразуясь съ обычаемъ того времени, Лаура писала по-латыни. Письменная ея рѣчь, такъ же какъ и устная, отличалась сжатостью и ясностью. Знатоки утверждали, что у ней были соперники по умѣнью выражаться по-латыни, но не было никого, кто бы ее въ томъ превосходилъ. Занимаясь изученіемъ иностранныхъ, древнихъ и новыхъ языковъ, она, кромѣ латинскаго, очень хорошо знала французскій, испанскій, англійскій, греческій и этрусскій языки; она не пренебрегала и своимъ собственнымъ, на которомъ, между прочимъ, писала стихи. Она любила поэзію и отдавала ей минуты своего досуга, хотя трудно себѣ представить, откуда брались у нея еще подобныя минуты. Впрочемъ, главный интересъ этихъ, тоже рукописныхъ, стихотвореній въ томъ, что они служатъ лишнимъ доказательствомъ ея неутомимой дѣятельности. Въ нихъ мало оригинальности и вдохновенія. Они всѣ написаны на какіе-нибудь торжественные случаи, полны великодушныхъ мыслей, правильны и звучны, но не могутъ быть по справедливости названы художественными. Ей еще приписываютъ рукописную поэму: О послѣднихъ войнахъ Италіи, будто бы хранящуюся гдѣ-то въ архивахъ, но намъ не удалось не только видѣть ее, но и напасть на ея слѣды.
   Въ концѣ-концовъ, однако, время и усиленные труды не преминули сломить и эту мощную натуру. Только и здѣсь, въ заключительномъ актѣ своего земнаго существованія, Лаура осталась вѣрна самой себѣ. Она не дала болѣзни постепенно себя истомить, но пала, почти внезапно сокрушенная случайнымъ недугомъ, какъ падаетъ дубъ, сраженный молніей, въ моментъ, когда распространяетъ вокругъ себя наиболѣе тѣни и смѣло возноситъ вершину къ небесамъ. Ей минуло шестьдесятъ семь лѣтъ. Она попрежнему продолжала работать въ университетѣ, въ физическомъ кабинетѣ, въ академическихъ засѣданіяхъ, попрежнему была душой семьи и любимицей общества, когда почувствовала первые приступы роковой болѣзни. Но въ этотъ самый вечеръ въ Бенедиктинской академіи было назначено собраніе и предстояли пренія о предметѣ, особенно интересовавшемъ Лауру. Она скрыла отъ домашнихъ свои страданія и поѣхала въ засѣданіе, гдѣ много и горячо говорила. Никогда еще умъ ея не казался свѣжѣе, соображеніе быстрѣе, рѣчь убѣдительнѣе и вся ея личность благороднѣе и изящнѣе въ своей полной зрѣлости. То былъ одинъ изъ самыхъ блестящихъ, но, въ то же время, и послѣдній изъ ея тріумфовъ! На другой день, 20 февраля 1778 года, болѣзнь ея, воспаленіе въ груди, разразилась съ неумолимою силой и вернула въ лоно природы благородный духъ, такъ горячо любившій эту природу и такъ много трудившійся надъ изслѣдованіемъ ея тайнъ.
   Печальная вѣсть глубоко поразила всѣхъ, знавшихъ Лауру лично или по репутаціи. Ресь городъ собрался отдать ей послѣдній долгъ. Опять по улицамъ Болоньи толпился народъ, какъ въ день дарованія молодой блестящей дѣвушкѣ докторской степени; опять гудѣли въ воздухѣ колокола... Но на всѣхъ лицахъ, вмѣсто радостнаго ожиданія, лежала тѣнь печали. Лаура, какъ и тогда, предстала передъ глаза возбужденнаго населенія въ докторской мантіи, съ тѣмъ же самымъ лавровымъ вѣнкомъ на головѣ, только черные, пытливые глаза ея теперь были закрыты: для нихъ болѣе не было тайнъ. За тѣломъ философки, такъ долго бывшей украшеніемъ ихъ корпораціи, шли члены Бенедиктинской академіи, всѣ ея товарищи-профессора, ученики и безконечной вереницей тянулись ея почитатели и друзья. Съ сокрушеннымъ сердцемъ предали они ее землѣ въ церкви Corpus Domine, гдѣ ея надгробную плиту и по сейчасъ можно видѣть, въ сосѣдствѣ съ могилой другаго ученаго и философа, прославившаго Болонью, Гальвани.
   Вскорѣ послѣ ея смерти, болонскія женщины, гордясь своей соотечественницей, соорудили ей по подпискѣ памятникъ, который, какъ и самую Лауру при жизни, пріютилъ у себя знаменитый университетъ. Памятникъ этотъ, въ числѣ многихъ другихъ, украшаетъ лѣстницу, ведущую въ музей и въ библіотеку.

С. Никитенко.

"Русская Мысль", No 10, 1883

   
вальнаго института въ 1804 году, она занимала это мѣсто въ теченіе тридцати восьми лѣтъ. Здоровье ея подъ конецъ жизни сильно разстроилось, но ничто еще не предвѣщало близкаго конца, когда, 9 января 1842 г., она внезапно умерла на шестьдесятъ четвертомъ году, оставивъ послѣ себя большую семью, состоявшую изъ ученицъ и множества бѣдныхъ, для которыхъ дѣлала все, что могла.

С. Никитенко.

"Русская Мысль", No 12, 1883

   
   
ы, и хотѣли приставить въ ней соотвѣтственный персоналъ прислуги. Но, соглашаясь поселиться подъ одной кровлей Съ своими питомцами, Гаетана имѣла въ виду только ихъ пользу и рѣшительно отказалась отъ всѣхъ преимуществъ, которыхъ тѣ не могли раздѣлять: Она удалила изъ своихъ комнатъ красивую и удобную мёбель, замѣнила ее самой необходимой и простой утварью, а изъ многочисленной прислуги удержала одного лакея и одну женщину. Но безпощадная строгость ея къ себѣ не мѣшала ей быть въ высшей степени снисходительною къ другимъ. Ея кроткости и терпѣнію не было границъ. Никакая требовательность, раздражительность, даже неблагодарность со стороны опекаемыхъ ею, не могли вывести ее изъ себя. Она одного только не выносила, это -- упущеній по службѣ среди своихъ подчиненныхъ. Небрежное или грубое обращеніе съ больными немедленно влекло за собой строгую кару, и виновный безпощадно удалялся.
   Гаатану часто упрекали въ томъ, что она безразлично помогала всѣмъ, обращавшимся къ ней за помощью, и, вслѣдствіе этого, какъ бы добровольно давала себя иногда обманывать. Но она не сожалѣла о томъ, предпочитая помочь, между прочимъ, и недостойному, чѣмъ оскорбить подозрѣніемъ дѣйствительно несчастнаго. Служившій у нея слуга особенно часто позволялъ себѣ критиковать ее. Онъ находилъ, что ей слѣдовало бы чаще ходить въ церковь и не удѣлять такъ много времени больнымъ. Она кротко его выслушивала и только говорила: "Душа, посвятившая себя Богу, должна быть совсѣмъ свободна и также мало обращать вниманія на укоры, какъ и на похвалы".
   Неудивительно, если при всемъ этомъ и физическія силы Гаэтаны, и матеріальныя средства ея быстро таяли. "Однако, сударыня,-- замѣтилъ ей однажды все тотъ же критически относившійся къ ней слуга,-- вѣдь, этимъ путемъ у насъ самихъ скоро не останется чѣмъ жить и во что одѣваться".-- "Довольно съ насъ,-- отвѣчала она,-- если у насъ еще будетъ чѣмъ поддерживать свое существованіе и чѣмъ пристойно себя прикрывать".
   Между тѣмъ, здоровье ея совсѣмъ разстроилось. Ее мучила одышка, острые ревматизмы сводили ей руки и ноги; у ней слабѣли зрѣніе и слухъ. Она должна была постепенно отказываться то отъ ночнаго дежурства у постели больныхъ, то отъ другихъ изъ болѣе тяжелыхъ обязанностей. Уступая просьбамъ родныхъ и друзей, она было согласилась уѣхать на нѣсколько дней въ деревню къ брату и тамъ отдохнуть на* свѣжемъ воздухѣ. Но ничто уже не могло поправить ее, и она поспѣшила обратно въ Миланъ, желая умереть на своемъ посту.
   17 декабря 1798 года она еще была у обѣдни, но, возвращаясь къ себѣ, вдругъ почувствовала себя дурно. Ее подняли безъ чувствъ и уложили въ постель. Немедленно призванный докторъ нашелъ ее безнадежной. Она уже нѣсколько лѣтъ страдала водяной. Теперь вода подступала въ сердцу и душила ее. Къ умирающей явились братъ и сестры. На квартирѣ у Гаэтаны не оказалось ни денегъ, ни другихъ предметовъ первой необходимости. Она до послѣдней минуты не переставала заботиться о ввѣренныхъ ея попеченію больныхъ, и строила планы объ улучшеніи ихъ участи. Въ сочельникъ передъ Крещеніемъ, ей стало замѣтно хуже, а въ ночь съ 8 на 9 января 1799 года наступила томительная агонія. Гаэтана съ трудомъ повторяла за напутствовавшимъ ее священникомъ слова молитвы и въ шесть часовъ утра испустила духъ. Она скончалась на восемьдесятъ первомъ году своей жизни.
   Тѣло ея, выставленное на поклоненіе въ церкви при богадѣльнѣ, было потомъ перенесено въ базилику св. Стефана и тамъ съ почетомъ предано землѣ.
   Мѣсто ея покоя отмѣчено плитой съ слѣдующей надписью:

Maria. Cajetaoa. Agnesi.
Pietate. Doctrine. Benefecentia.
Insignis H. S. E.
Dec. An. MDCCXCIX. V ID. IA. А.
AEt, LXXXI.

   (Марія-Гаэтана Аньези, славная благочестіемъ, ученостью, благотворительностью, умерла 9 января 1799, на восемьдесятъ первомъ году своей жизни).
   

Анна Моранди.

   Одновременно съ Гаэтаной Аньези и съ Лаурой Басси, въ одномъ городѣ съ послѣдней, жила и, какъ онѣ, ознаменовала себя ученой и общественной дѣятельностью анатомъ Анна Моранди. При нынѣшнемъ развитіи медицинскихъ и вообще естественныхъ наукъ, когда для болѣе успѣшнаго ихъ изученія выработано столько вспомогательныхъ средствъ, искусство воспроизводить изъ воска или другаго пластическаго матеріала различныя части человѣческаго тѣла и внутреннихъ его органовъ доведено до высокаго совершенства. Но въ прошломъ столѣтіи оно чуть ли не дѣлало первые шаги и, гдѣ именно, во Франціи прежде, или въ Италіи, повидимому, не доказано. Во всякомъ случаѣ, его распространенію и усовершенствованію въ Италіи много способствовала Анна Моранди {Въ старинныхъ итальянскихъ лѣтописяхъ (Frammenti Storici Persistani; Effemаridi Sacro-Oivili perpetue bolognesi) упоминается о другой женщинѣ, Александрѣ Джиліанѣ, жившей въ XIV вѣкѣ, которой тоже приписываютъ большое искусство въ анатомированіи труповъ и въ приготовленіи анатомическихъ препаратовъ. Она, еще очень молодой дѣвушкой, скрывъ свой полъ подъ мужскою одеждой, поступила въ ученицы къ знаменитому въ то время анатому Мондини и, благодаря своей усидчивости въ занятіяхъ и способностямъ, быстро достигла блестящихъ результатовъ. Скоро она сдѣлалась необходимой помощницей учителя въ его изысканіяхъ. Она съ удивительнымъ искусствомъ умѣла отдѣлять и очищать, ни мало ихъ не повреждая, тончайшіе мускулы и фибры внутреннихъ органовъ человѣческаго тѣла. Для предохраненія ихъ отъ порчи, она погружала ихъ въ жидкость, которая, нисколько не измѣняя ихъ, сообщала имъ твердость. До смерти Мондини, она перешла къ ученику его, Аджени, и съ нимъ еще нѣсколько времени продолжала свои занятія. Но самоотверженное увлеченіе, съ какимъ она предавалась анатомическимъ изслѣдованіямъ, очень рано положило конецъ ея жизни. Она заразилась, вскрывая трупы зачумленныхъ, и умерла 26 марта 1326 г., всего девятнадцати лѣтъ. Аджени, горько ее оплакивавшій, и самъ скоро за ней послѣдовалъ: онъ такъ же, какъ и она, сдѣлался жертвой любви въ наукѣ.}.
   Она родилась въ Болоньѣ, въ 1716 г. {Crespi: Fellina Pitrice.-- Fantuzzi: degli Scritori bologncsi.}. Родители ея,.Карло Моранди и Роза Джіованини, принадлежали въ среднему сословію городскаго населенія, изъ уровня котораго нисколько не выдѣлялись ни матеріальными средствами, ни умственнымъ развитіемъ. Впрочемъ, они были люди здравомыслящіе и нельзя сказать, чтобы вовсе уже пренебрегали воспитаніемъ своей дочери. Заботясь прежде всего сдѣлать изъ нея хорошую хозяйку и приспособить ее, главнымъ образомъ, къ отправленію семейныхъ обязанностей, они, однако, не мѣшали ей заниматься рисованіемъ и лѣпкой, къ чему у нея оказывались недюжинныя способности. Это послѣднее обстоятельство играло важную роль вд" ея дальнѣйшей судьбѣ и было первымъ шагомъ къ той дѣятельности, которою она себя прославила впослѣдствіи. Но пока Анна ничѣмъ не отличалась отъ своихъ сверстницъ. Она росла, повидимому, совершенно довольная своей долей, не задаваясь никакими высшими задачами и не стремясь выдти изъ обычной колеи. По крайней мѣрѣ, нѣтъ никакого намека, чтобъ дѣвичій періодъ ея существованія смущенъ былъ какими-нибудь стремленіями къ высшей умственной дѣятельности. Любовь впервые пробудила, невѣдомо для нея самой, таившіяся въ ней силы.
   Бракъ произвелъ радикальный переворотъ во внѣшней судьбѣ и во внутреннемъ мірѣ Анны. Онъ заключенъ былъ въ 1740 г., когда она достигла уже зрѣлаго двадцатичетырехлѣтняго возраста, а мужу ея, Джіованни Манцолини, минуло сорокъ лѣтъ. Личность послѣдняго была далеко не изъ обыкновенныхъ. Онъ о ту пору уже пользовался вполнѣ заслуженной репутаціей искуснаго живописца, скульптора и опытнаго анатома. Сынъ башмачника {Crespi: Felsina Pittrice.-- Oretti Marcelle: Notizie Professori delle art del disegno. Mss.}, онъ въ дѣтствѣ готовился слѣдовать профессіи отца и уже въ самомъ нѣжномъ возрастѣ былъ участникомъ въ его заработкѣ: мальчикъ точилъ каблуки для обуви, которую изготовлялъ отецъ. Но, нервный, болѣзненный, онъ плохо ладилъ съ такимъ занятіемъ. Тогда отецъ помѣстилъ его ученикомъ въ живописцу, одному изъ своихъ пріятелей, у котораго Джіованни и пріобрѣлъ, первыя свѣдѣнія въ рисовкѣ. Немного спустя, онъ перешелъ къ другому художнику, но тотъ вскорѣ уѣхалъ изъ Болоньи. Въ то же самое время умеръ его отецъ, и Джіованни, еще далеко не въ зрѣломъ возрастѣ, остался, безъ всякаго руководства и опоры, въ крайней бѣдности. Но онъ не потерялся и сталъ добывать себѣ дневное пропитаніе копированіемъ картинъ извѣстныхъ мастеровъ. Это, къ тому же, давало ему возможность усовершенствоваться въ любимомъ искусствѣ. Дѣйствительно, онъ скоро до того набилъ себѣ руку, что даже пріобрѣлъ нѣкоторую извѣстность. Ему часто дѣлали довольно выгодные заказы, особенно посѣщавшіе Болонью англичане. Для нихъ онъ съ одной св. Цециліи, Рафаэля сдѣлалъ болѣе двадцати копій.
   Достигнувъ, такимъ образомъ, относительнаго благосостоянія, молодой человѣкъ принялся пополнять недостатки своего образованія. Онъ въ короткое время настолько ознакомился съ ариѳметикой и геометріей, что могъ преподавать ихъ въ школѣ. Затѣмъ, онъ, попрежнему заботясь о своемъ усовершенствованіи въ живописи, приступилъ въ изученію остеологіи и міологіи. Для этого онъ поступилъ въ ученики къ извѣстному въ то время анатому и скульптору Лелли. Успѣхи его подъ руководствомъ послѣдняго были такъ быстры и онъ такъ хорошо заявилъ себя со стороны честности и добросовѣстнаго отношенія къ дѣлу, что скоро пріобрѣлъ расположеніе и довѣріе своего учителя. Лелли составилъ себѣ о немъ высокое мнѣніе и когда, въ 1742 г., получилъ отъ папы Бенедикта XIV заказъ на изготовленіе разныхъ анатомическихъ препаратовъ для Болонскаго, университета, пригласилъ его къ себѣ въ помощники по договору на трехлѣтній срокъ.
   Къ несчастію, Манцолини, при всѣхъ своихъ достоинствахъ, уже съ молоду былъ человѣкъ больной и въ высшей степени раздражительный, а съ годами страданіе печени сдѣлало его положительнымъ ипохондрикамъ. Онъ сталъ придирчивъ, подозрителенъ. Ему казалось, что окружающіе относятся къ нему несправедливо и недостаточно цѣнятъ его заслуги. Это печальное настроеніе духа отразилось и на сношеніяхъ его съ Лелли. Онъ сталъ подозрѣвать учителя въ недобросовѣстномъ намѣреніи скрыть отъ папы и отъ общества участіе его, Манцолини, въ изготовленіи анатомическихъ препаратовъ, съ тѣмъ, чтобы одному воспользоваться славой и выгодами исполненнаго вмѣстѣ дѣла. Понятно, если при такихъ условіяхъ и работа перестала спориться въ его рукахъ. Положеніе съ каждымъ днемъ становилось натянутѣе, и разрывъ съ Лелли казался неминуемъ. А, между тѣмъ, такой разрывъ до истеченія установленнаго по договору срока не только подорвалъ бы матеріальныя средства Манцолини, который къ тому времени уже успѣлъ обзавестись семьей, но еще могъ бы дурно отразиться и на его репутаціи.
   Анна нѣкоторое время оставалась безмолвной, но далеко не безучастной свидѣтельницей терзаній своего мужа. Въ ней, подъ давленіемъ обстоятельствъ, въ виду угрожающей катастрофы, впервые родилась мысль о возможности облегчить его участь. До сихъ поръ она была ему помощницей въ домашнемъ быту; отчего бы ей не раздѣлить его трудовъ и но профессіи? Мысль эта, конечно, не сразу созрѣла въ ней. Интересно было бы, шагъ за шагомъ, прослѣдить психологическій процессъ, какимъ совершилось это преобразованіе, во имя любви, умной и доброй, но невѣжественной женщины въ серьезную труженицу и основательнаго ученаго. Особенно драгоцѣнно въ этомъ отношеніи могло бы быть свидѣтельство о себѣ самой Анны. Но, къ сожалѣнію, послѣ нея не осталось ни писемъ, никакихъ бумагъ, изъ которыхъ можно было бы лучше познакомиться съ ея внутреннимъ бытомъ въ это переходное для нея время. Всѣ свѣдѣнія о ней приходится почти исключительно почерпать изъ краткихъ замѣтокъ двухъ ея панегиристовъ, Креспи и Фантуцци, которые ограничиваются сухимъ перечнемъ главныхъ событій ея жизни. Можно только догадываться о томъ, что должно было происходить въ этомъ любящемъ сердцѣ и въ этомъ* сильномъ, но неразвитомъ умѣ, прежде, чѣмъ Аннѣ удалось вполнѣ овладѣть своимъ положеніемъ и выяснить себѣ свою задачу. Но, разъ ставъ на ея высоту, она уже смѣло и твердо пошла къ цѣли.
   Ей, прежде всего, не доставало познаній. И вотъ она принялась втихомолку ихъ собирать, то роясь въ тяжеловѣсныхъ фоліантахъ библіотеки мужа, то прислушиваясь къ толкованіямъ, которыми онъ сопровождалъ свои анатомическія демонстраціи студентамъ (Манцолини имѣлъ ученую степень, предоставлявшую ему право публичныхъ лекцій), то подражая его пріемамъ въ воспроизведеніи изъ воска разныхъ частей животнаго организма. Здѣсь ей оказалось большимъ ^подспорьемъ ея прежнее пристрастіе къ лѣпкѣ и уроки,, которые она въ ней брала. Такимъ образомъ, она, по крайней мѣрѣ, въ этомъ послѣднемъ отношеніи не встрѣтила большихъ трудностей. Иное дѣло, когда ей пришлось перенести свои занятія на почву практической анатоміи и приступить къ диссекціи настоящихъ труповъ. Тутъ ей, кромѣ научныхъ трудностей, пришлось бороться еще и съ чисто-физическимъ отвращеніемъ. Сколько разъ выпадалъ у нея изъ рукъ скальпель, и она, шатаясь, выходила изъ анатомическаго кабинета съ тоскливой мыслью, что никогда ужь больше не рѣшится переступить порогъ его. Но на завтра расходившіеся нервы успокоивались, Анна дѣлала новую попытку,-- и такъ каждый день, пока, наконецъ, она совсѣмъ освоилась съ возмущавшимъ ее зрѣлищемъ и не стала къ нему относиться равнодушно. А тамъ, далѣе, въ ней пробудилось какъ бы любопытство и личный интересъ къ дѣлу, начатому исключительно въ интересахъ любимаго человѣка. Еще дальше изъ чисто личной привязанности и жалости къ любимому человѣку, въ ней выросли любовь и состраданіе къ людямъ вообще. Желаніе облегчить имъ существованіе посредствомъ научныхъ изысканій сдѣлалось новымъ стимуломъ въ ея занятіяхъ, и, въ заключеніе, она съ увлеченіемъ отдалась наукѣ.
   Намѣреніе жены раздѣлить съ нимъ его труды встрѣтило полное сочувствіе со стороны Манцолини. Онъ самъ горячо ее любилъ и находилъ утѣшеніе въ ея заботахъ о немъ. Ничто не могло сравниться съ терпѣніемъ, съ какимъ она переносила вспышки его раздраженнаго самолюбія, выслушивала его безконечныя жалобы, служила примиряющимъ элементомъ въ его сношеніяхъ съ людьми. Онъ и въ настоящемъ случаѣ не отказался отъ ея помощи и самъ взялся усовершенствовать ее въ лѣпкѣ и въ анатоміи. Она" подъ его руководствомъ, быстро преодолѣла всѣ остальныя трудности, и, когда онъ, по истеченіи договорнаго срока, разстался съ Лелли и сталъ принимать самостоятельные заказы, она уже могла работать съ нимъ на ровной ногѣ. Еще немного спустя, она превзошла и его, и Лелли, и всѣхъ другихъ, наиболѣе извѣстныхъ исполнителей такихъ работъ.
   Проводя цѣлые дни въ анатомическихъ изслѣдованіяхъ, Анна пріобрѣтала все большую опытность, расширяла кругъ своихъ свѣдѣній и даже не разъ нападала на слѣды новыхъ открытій. Силы мужа ея тѣмъ временемъ, видимо, падали. Онъ день это дня становился угрюмѣе и терялъ способность къ труду. Вся тяжесть послѣдняго вскорѣ почти исключительно легла на его жену. Она даже стала замѣнять Манцолини въ его аудиторіи, вмѣсто него производя на глазахъ студентовъ вскрытіе труповъ и читая имъ лекціи. Имя ея не замедлило пріобрѣсти извѣстность. Заказы на анатомическіе препараты дѣлались уже прямо ей и слушать ее стекалось все больше и больше студентовъ, въ томъ числѣ много иностранцевъ.
   Анна въ ту пору была еще совсѣмъ молодою женщиной. Она имѣла привлекательную наружность. Высокаго роста, довольно полная, съ небольшой головой, красиво посаженной на роскошныхъ плечахъ, съ румянымъ лицомъ, оживленнымъ парою умныхъ карихъ глазъ, она производила чрезвычайно выгодное впечатлѣніе. Видъ у нея всегда былъ добрый, обращеніе ровное, привѣтливое. Въ высшей степени выносливая, она могла много работать безъ всякаго ущерба для своихъ силъ или для своего расположенія духа и всегда съ одинаковой готовностью отвѣчала на требованія своей профессіи и своей семьи. Обладая большимъ здравымъ смысломъ, она легко отдѣлалась отъ предразсудковъ своего воспитанія и справилась съ исключительнымъ положеніемъ, въ которомъ очутилась безъ предварительной подготовки. Му жъ - ипохондрикъ не могъ служить ей ни руководителемъ, ни покровителемъ. Ей приходилось совсѣмъ одной и разбираться въ своемъ внутреннемъ мірѣ, и регулировать свои и мужнины отношенія къ другимъ. Постоянно окруженная толпой молодежи, она находилась въ положеніи, гдѣ злословію не трудно было бы найдти себѣ пищу. Но она обезоружила его двоимъ простымъ, скромнымъ и, въ то же время, полнымъ достоинства обращеніемъ съ слушателями. Они выказывали ей глубокое уваженіе. Во всей ея фигурѣ на каѳедрѣ или за анатомическимъ столомъ было столько самообладанія и такое спокойное отношеніе къ дѣлу, что и то, и другое невольно сообщалось присутствующимъ и заставляло ихъ сосредоточивать свое вниманіе исключительно на предметѣ ихъ общихъ занятій.
   Изъ работъ, исполненныхъ Анной въ этотъ промежутокъ времени, особеннаго вниманія заслуживаетъ рядъ изваяній, съ поразительной вѣрностью передающихъ разныя неправильности въ положеніи матки и зародыша во время беременности и въ родильный періодъ женщины. Она ихъ исполнила по заказу, сдѣланному ей въ 1757 году знаменитымъ докторомъ Галли, для публичныхъ лекцій акушерства, которыя онъ читалъ у себя на дому. Изваянія эти и теперь еще считаются образцовыми. Они, по смерти Галли, были, вмѣстѣ съ другими частями его анатомическаго кабинета, пріобрѣтены правительствомъ для университетскаго музея.
   Аннѣ, между тѣмъ, готовился тяжелый ударъ. Въ этомъ самомъ году умеръ ея мужъ, оставивъ ее, съ двумя дѣтьми, безъ всякихъ средствъ къ существованію, кромѣ тѣхъ, какія она сама способна была добывать трудомъ. Она до конца очень любила этого умнаго, талантливаго, честнаго, но глубоко несчастнаго человѣка, болѣзненная раздражительность котораго подчасъ дѣлала тягостнымъ близкое съ нимъ общеніе. Но Анна умѣла такъ осторожно касаться больныхъ сторонъ его характера, съ такимъ терпѣніемъ обходила все, что могло раздражать его самолюбіе, и окружала его такой атмосферой спокойствія и любви, что онъ невольно смягчался, даже въ часы самаго мрачнаго настроенія и упадка духа. Онъ умеръ на ея рукахъ съ сознаніемъ, что она была его свѣтлымъ я у чемъ въ жизни, бремя которой безъ нея уже давно сдѣлалось бы для него невыносимымъ.
   Похоронивъ мужа, Анна съ новымъ рвеніемъ предалась наукѣ, ища въ ней утѣшенія и поддержки для своихъ сыновей. До сихъ поръ какъ ни самостоятельны были ея занятія, она, все-таки, не имѣла оффиціальнаго нрава преподавать анатомію и дѣлала это подъ прикрытіемъ имени и ученой степени своего мужа. Теперь же Болонскій сенатъ поспѣшилъ оформить ея положеніе, и въ слѣдующемъ 1758 году, съ одобренія университетскаго совѣта, причислилъ ее къ коллегіи профессоровъ по каѳедрѣ анатоміи, съ весьма скуднымъ, впрочемъ, вознагражденіемъ въ триста лиръ {Вотъ дипломъ, ей по этому случаю выданный:
   "Die 27 Februari 1758.
   "Congregates Illustrissimis et Excellentissimis D. D. Reformatoribus Status Libertatis Civitatis Bononiae in Camera Eminentissimi ac Reverendissimi D. Cardinalis Legati in Numerum viginti quinque in ejus praesentia ac do ipsius consensu, et voluntate inter ipsos infrascriptos partitum positum, et legitione obtentum fuit videlicet.
   "Patres Conscripti per spffragia viginti duo afferinativa concesserunt stipens dium L. 300, de Pecuniis Gabellae Grossae, Annae Morandiae Manzolinae in disecandis praeparandisque sublimissibis, quibusce humani corporis partibus iisdemque ejusmodi artis suae praemiam, et in obsequium clementissimae comeudationis Illastrissimi Domini Nostri fйliciter regnantis. Stipendium autem illud ratatim percipiat ex consuetis distributionem Archigymnasii Tabulis inquibus prop* terea describatur inter stipendiaries, sic ut anno exacto ante dictum Stipendium sit intйgrй consecutum atque id quiddem quoad vixerit illi conceditur, dummodo tarnen а Patria interim non discedat, et ibi artem praedictom exercere pergat; ne ejus opera ab iis desisteretur, qui praeparationes bujusmodi sibi conquirere soluto praetio student, turn ut illas ad pubblicum commodum aliquando demontret, eo loco et tempore а D. D. Archigymnasio Praefectis praescribendis.
   "Contrariis baud, absentibns quibuscumque.
   "Ita est loannes Baccialius.Illustrissimi et Excellentissimi Bononiae Senatuprof, а Secretis".
   "Въ собраніи преславныхъ и знаменитыхъ господъ возстановителей свободнаго состоянія города Болоньи, въ числѣ двадцати пяти, въ камерѣ высокаго и преосвященнаго господина нашего кардинала-легата, въ его присутствіи и съ его соизволенія, между нижеподписавшимися состоялось соглашеніе и въ силу закона опредѣлено. Сенаторы, въ точномъ соотвѣтствіи съ рекомендаціей нашего святѣйшаго господина, нынѣ счастливо царствующаго папы, двадцатью двумя голосами назначили выдавать изъ суммъ Большой Таможни стипендію, въ 300 лиръ, Аннѣ Моранди-Мандолинѣ, въ вознагражденіе за^ея искусство въ анатоміи и въ приготовленіи препаратовъ изъ нѣжнѣйшихъ частей человѣческаго тѣла. Стипендію эту ей надлежитъ получать въ сроки, обозначенные на таблицахъ, распредѣляющихъ университетскія жалованья. Въ эти таблицы, на основаніи сего, и должна быть внесена она, такъ чтобы, въ теченіе года, вышеупомянутая стипендія получалась ею сполна. Присемъ она обязуется не покидать отечества и продолжать занятіе своимъ искусствомъ, такъ чтобы не оставались безъ ея содѣйствія желающіе пріобрѣтать подобные препараты. Кромѣ того, для общей пользы, ей предписывается демонстрировать свои препараты въ сроки и въ помѣщеніяхъ, какіе ей будутъ указаны университетскимъ начальствомъ.
   "Препятствій къ сему не заявлено.
   "Вѣрно. Я, Іоаннъ Баччіали, профессоръ и преславнаго Болонскаго сената секретарь, скрѣпилъ".}. Академія наукъ тогда же избрала Анну въ свои дѣйствительные члены, а нѣсколько позже, примѣру ея послѣдовали Елиментинская академія художествъ въ Болоньѣ же, Флорентинская академія живописи и литературное общество въ Фолиньи.
   Вообще, что касается почестей, судьба не скупясь награждала ими Анну. Она со всѣхъ сторонъ, не изъ одной Италіи, но и изъ другихъ странъ Европы получала лестныя предложенія и разнаго рода знаки уваженія къ своей дѣятельности. Миланъ настойчиво приглашалъ ее читать анатомію въ одномъ изъ своихъ высшихъ учебныхъ заведеній, заранѣе соглашаясь на всѣ ея условія. Онъ посылалъ ей бѣлый листъ, предоставляя самой Аннѣ выставить на немъ цифру вознагражденія, какое пожелаетъ. Также точно обращались къ ней еще два другіе итальянскіе университета. Изъ Лондона неоднократно возобновлялись переговоры, съ цѣлью добиться ея переселенія туда. Наша Императрица Екатерина II горячо убѣждала Анну пріѣхать въ Петербургъ, причемъ сулила ей почетное мѣсто при своемъ дворѣ и щедрое денежное вознагражденіе {Azzoguidi: Observations ad uteri constructionem Bononiae 1773.}. Но никакія богатства, никакія почести не прельщали Анну, разъ что ихъ приходилось покупать цѣной разлуки съ родной Болоньей. Она на всѣ предложенія отвѣчала отказомъ, но приглашавшимъ ее, въ знакъ благодарности за оказанную честь, посылала ящики съ анатомическими препаратами своего издѣлія и съ соотвѣтственными письменными объясненіями.
   Любовь къ родинѣ, должно быть, дѣйствительно была очень сильна въ Аннѣ, потому что она предпочитала въ ней оставаться даже въ крайне стѣсненныхъ обстоятельствахъ, изъ которыхъ легко могла бы выйдти, еслибъ согласилась съ ней разстаться. Трехсотъ лиръ, получаемыхъ ею отъ сената, не хватало даже на ея- пропитаніе съ дѣтьми. Когда настало время ихъ воспитывать, она одного изъ нихъ, за недостаткомъ средствъ учить дома, принуждена была отдать въ пріютъ св. Варѳоломея. Наконецъ, въ 1765 году дѣла ея дошли до кризиса, и она рѣшилась просить сенатъ объ увеличеніи ей содержанія еще на двѣсти лиръ. Какъ ни скромно было это требованіе, оно не имѣло успѣха. А нужда, между тѣмъ, росла и съ каждымъ днемъ сильнѣе тяготѣла надъ Анной. Не видя другаго исхода, она прибѣгла къ средству, которое ее жестоко огорчало, а именно рѣшилась продать свой анатомическій кабинетъ. Тутъ надъ ней сжалилась судьба и послала ей покупщика на особенныхъ условіяхъ. Одинъ, знатный и богатый болонецъ, графъ Рануцци, купилъ у Анны сполна всю ея коллекцію книгъ, инструментовъ и анатомическихъ препаратовъ, а ее самое пригласилъ быть хранительницей этого маленькаго музея, съ пожизненнымъ правомъ пользоваться имъ для лекцій и только съ обязательствомъ его еще пополнять. Мало того, назначивъ ей и соотвѣтственное жалованье, онъ еще отвелъ ей квартиру со столомъ въ своемъ палаццо, куда былъ перенесенъ и анатомическій кабинетъ Анны.
   Обезпеченная, такимъ образомъ, на остатокъ дней своихъ, она, наконецъ, могла отдохнуть отъ усиленныхъ трудовъ и лишеній, которыя до сей поры были ея удѣломъ. Капризное счастье, между тѣмъ, улыбнувшись ей разъ, захотѣло ее побаливать еще и съ другой стороны. Грцфъ Рануцци точно разбилъ своимъ великодушнымъ поступкомъ заколдованный кругъ, въ которомъ до сихъ поръ вращалась Анна въ борьбѣ съ нуждой, и благосостояніе разомъ хлынуло въ пробитую имъ брешь. По странной игрѣ случайностей, одинъ изъ сыновей Анны, тотъ самый, котораго она принуждена была отдать въ пріютъ, вдругъ получилъ богатство и высокое положеніе въ свѣтѣ. Дѣло было такъ. Въ Болоньѣ умеръ послѣдній представитель стариннаго рода Солимё. Не желая, чтобъ имя его совсѣмъ угасло, онъ оставилъ завѣщаніе, въ силу котораго и имя его, и состояніе должны были перейдти по жребію къ одному изъ сиротъ, воспитывавшихся въ пріютѣ бв. Варѳоломея. Жребій палъ на Джіузеппе Манцолини. Другой сынъ Анны, Карло, воспитывался въ духовномъ училищѣ и былъ впослѣдствіи каноникомъ при соборѣ св. Петронія.
   Анна и посреди новой, безбѣдной обстановки не измѣнила своихъ скромныхъ привычекъ. Трудъ, попрежнему, составлялъ для нея нравственную потребность, и она не переставала съ любовью заниматься наукой. Уединеніе ея, впрочемъ, какъ и въ старомъ жилищѣ, и при жизни мужа, часто нарушалось посѣщеніемъ разныхъ лицъ, любопытствовавшихъ видѣть поближе, въ ея частномъ быту, женщину, дѣятельность которой ихъ удивляла издали. Особенно осаждали ее иностранцы. Осматривая достопримѣчательности Болоньи, они считали своей непремѣнной обязанностью заглянуть и въ аудиторію Лауры Басси, и въ анатомическую мастерскую Анны Моранди. Хорошо еще, когда они ограничивались ихъ лекціями, не претендуя на личную бесѣду съ тѣмъ или другимъ профессоромъ. Въ числѣ почетныхъ гостей Анны упоминаютъ объ императорѣ Іосифѣ II. Онъ посѣтилъ ее за-просто, имѣлъ съ ней продолжительный разговоръ и, уѣзжая, оставилъ ей на память золотой ларчикъ и золотую медаль съ своимъ изображеніемъ {Оборотная сторона этой медали представляетъ обвитое виноградными листьями кормило и мечъ съ лавровой вѣткой на треугольникѣ, посреди котораго глазъ, а вокругъ рядъ облаковъ со словами: Virtute et Exemplo.}.
   Послѣ счастливой перемѣны въ ея обстоятельствахъ, Анна прожила еще десять лѣтъ. Уваженіе согражданъ не измѣнило ей до конца и проводило ее въ могилу. Она умерла въ 1774 г., пятидесяти восьми лѣтъ отъ роду. Тѣло ея было первоначально предано землѣ въ церкви Св. Прокла, гдѣ и теперь еще остается доска, сооруженная въ ея память сыновьями {На доскѣ слѣдующая надпись:

Annae. Manzolinae.
In. Patrio. Gymnasio. Anatomiae.
In. Florentissimas., Italiae. Accademias. Cooptatae.
Amplificatrice. Facultatis. Snae.
In Pingendis. E. Cera. Hutani. Corporis Partibus.
Supra. Omnes. Retro. Artifices.
Praestantissimae.
In. Iisdem. Explicandis. Dissertissimae.
Tanta. Celebritate. Famae. Ut. Earn.
Iosephus. II. Augustus.
Adierit.
Tanta. In. Patriam. Claritate.
Ut. Conditionibus. Amplissimis.
Saepe. Repudiatis.
Civium. Suorum. Causa.
In. Mediolanensium. Londinensium.
Petropolitanorum. Accademias.
Ultro. Accersita.
Venire. Nolverit.
Quae. Vixit. Ann. LVII.
Obiit VII. Id. Iul. Ann. MDCCLXXIV.
Iosephus. Solimeius. et Carolus. Manzolinus.
Filii.
Matri. Cariesimae. Incomparabili. Benemerenti.
Maestissimi. Posuerunt.

   Аннѣ Манцолини, анатому въ отечественномъ университетѣ, состоявшей членомъ славнѣйшихъ итальянскихъ академій, превзошедшей всѣхъ прежнихъ художниковъ въ искусствѣ воспроизводить изъ воска части человѣческаго тѣла, краснорѣчивѣйшей истолковательницѣ собственныхъ произведеній, достигшей такой извѣстности и славы, что удостоилась посѣщенія императора Іосифа И, отличавшейся столь горячей любовью къ отечеству, что, бывъ приглашаема въ академіи Миланскую, Лондонскую и Петербургскую, ради пользы своихъ согражданъ, неоднократно отъ себя отклоняла выгодныя предложенія, прожившей пятьдесятъ семь лѣтъ и скончавшейся 9 іюля 1774 г.-- Іосифъ Солимео и Карло Манцолини, глубоко-опечаленные сыновья дражайшей и несравненной матери за ея благодѣянія воздвигли.}. Позднѣе оно было, по желанію города, перенесено на знаменитое кладбище Чертозы, гдѣ и теперь находится. Тамъ же, въ небольшой ротондѣ, служащей какъ бы маленькимъ храмомъ славы для Болоньи, среди изображеній другихъ знаменитыхъ уроженцевъ этого города, помѣщенъ и ея мраморный бюстъ.
   Что касается открытій, приписываемыхъ Аннѣ, то о нихъ упоминаютъ всѣ, писавшіе о ней современники {Crespi: Felsina Pittrice.-- Oretti Marcello: Notise de'Prifessori delle arti del disegno. Mss.-- Zanotti: De Bononiensi Scientiarum et Accademia Commentari: De re dbstetrica. Fantuzzi: Not izie degli Scrittori Bolognesi.-- Azzoguidi: Observationes ad uteri constructionem pertinentes.}. Но, къ сожалѣнію, они говорятъ о нихъ только въ общихъ чертахъ, не объясняя подробно, въ чемъ именно они заключались. Нѣсколько опредѣленнѣе другихъ выражается только одинъ изъ ея товарищей-профессоровъ, аббатъ Тозелли {Toselli Philippi Mariae: De Bononiensium in litteris hoc actate praestantia Oratio in solemni studiorum instauratione, &.}. Онъ прямо указываетъ на тѣ опыты Анны, которыми она опровергла существованіе у матки жилистыхъ продолженій, о которыхъ такъ много толковалъ извѣстный французскій врачъ Астрюкъ. Далѣе онъ свидѣтельствуетъ, что она первая доказала, какъ нижняя косая мышца глаза не оканчивается, согласно существовавшему до тѣхъ поръ мнѣнію, у верхней части носовой кости, но идетъ дальше и примыкаетъ къ слезному мѣшку.
   Завѣтнымъ желаніемъ Анны, въ послѣдніе годы жизни, было, чтобъ ея анатомическій кабинетъ современемъ сдѣлался общественнымъ достояніемъ и попалъ въ стѣны университета. Ей хотѣлось, чтобъ плоды ея опытности и многолѣтнихъ трудовъ и по смерти ея продолжали приносить родному городу посильную пользу, а именно служили бы для нагляднаго обученія молодежи, посвящавшей себя изученію медицины и хирургіи. Умирая, она свое желаніе и свои сомнѣнія по этому поводу повѣряла знаменитому Гальвани {Galvani: De Manzoliana supellectile.}, съ которымъ была въ дружбѣ. Два года спустя, желаніе ея исполнилось. Сенатъ перекупилъ у графа Рануцци всю коллекцію анатомическихъ препаратовъ Анны и, въ 1776 г., перенесъ ихъ въ университетскій музей, гдѣ уже находились ея работы, исполненныя по заказу доктора Галли. Въ ознаменованіе этого событія, Гальвани произнесъ латинскую рѣчь {Galvani: De Manzoliana supellectile.}. Въ ней онъ выражалъ удовольствіе по случаю того, что эта замѣчательная коллекція не попала, какъ того можно было сначала опасаться, въ чужія руки, но осталась въ Болоньѣ, при томъ самомъ учрежденіи, для котораго его предназначала сама художница. Доказывая вообще преимущества дѣланныхъ фигуръ передъ препаратами изъ настоящихъ органовъ человѣческаго тѣла, которые, рано или поздно, неизбѣжно подвергаются порчѣ, Гальвани очень высоко ставитъ заслугу Анны передъ наукой. Затѣмъ, переходя къ частностямъ, онъ перечисляетъ свойства, которыя сообщаютъ ея произведеніямъ особенную долговѣчность, а за ней самой должны навсегда упрочить благодарность роднаго города. "Наука и искусство,-- говоритъ онъ,-- въ ней чудеснымъ образомъ слились. Не знаешь, чему больше удивляться въ ея произведеніяхъ: анатомическимъ ли дознаніямъ, какія они изобличаютъ, или художественности ихъ выполненія. Они съ поразительной вѣрностью воспроизводятъ натуру и отличаются неподражаемой тонкостью и чистотой отдѣлки". По мнѣнію Гальвани, Анна оставила позади себя всѣхъ предшествовавшихъ ей и современныхъ анатомовъ-скульпторовъ. Особенно драгоцѣнными считаетъ онъ ея препараты органовъ слуха, зрѣнія, вкуса, осязанія и обонянія, которые, впрочемъ, и всѣми признаются за единственные въ своемъ родѣ {
   Коллекція Анны Моранди занимаетъ въ музеѣ пять шкафовъ.
   Въ первомъ изъ нихъ находятся кости взрослаго человѣка, расположенныя отдѣльно, по частямъ, и собранныя въ одинъ общій скелетъ.
   Во второмъ кости, принадлежащія разнымъ возрастамъ человѣка, начиная съ едва замѣтнаго для глазъ зародыша до его возмужалости. Онѣ тоже расположены въ одиночку, отдѣльными группами, и сложены въ скелеты разныхъ величинъ. Тутъ же хранятся и анатомическіе инструменты, служившіе Аннѣ.
   Въ третьемъ шкафу видны разныя части человѣческаго тѣла въ полномъ своемъ составѣ, потомъ обнаженныя отъ верхнихъ покрововъ, съ мельчайшими мускулами наружу, начиная отъ тѣхъ, которые ближе къ поверхности, и кончая послѣдними у костей. Все это вылѣплено изъ воску, исключая костей, которыя натуральныя.
   Четвертый шкафъ заключаетъ самыя замѣчательныя произведенія Анны, тѣ, по тонкой отдѣлкѣ которыхъ у ней не было равныхъ. Въ немъ расположены по частямъ и собраны вмѣстѣ воспроизведенные изъ воска съ мельчайшими подробностями органы слуха, вкуса, обонянія и зрѣнія. Многія частицы этихъ органовъ до того мелки и тонки, что ихъ едва видно простымъ глазомъ, и, несмотря на это, въ передачѣ ихъ нѣтъ ни малѣйшаго отступленія отъ правды; въ нихъ цвѣтъ, форма, положеніе,-- все какъ въ натурѣ.
   Въ пятомъ шкафу помѣщены, тоже въ отдѣльности и потомъ въ своей общей связи, дѣтородные органы.
   Въ заключеніе, посреди залы, на пьедесталѣ подъ стекломъ, находится, тоже со всѣми соотвѣтственными подробностями, восковое ухо въ увеличенныхъ размѣрахъ.
   Въ нижнихъ отдѣленіяхъ всѣхъ этихъ пяти шкафовъ хранятся книги, по которымъ Анна теоретически изучала анатомію и слѣдила за ея успѣхами въ другихъ странахъ.}.
   И дѣйствительно, если Анна достигла такихъ замѣчательныхъ результатовъ, то именно потому, что съ обширными научными свѣдѣніями соединяла еще большой талантъ къ скульптурѣ. Она, между прочимъ, лѣпила превосходные бюсты и разныя фигуры изъ воска. Въ томъ же университетскомъ музеѣ, въ одной залѣ съ ея анатомическими препаратами, находятся двѣ замѣчательныя фигуры ея работы: поясная статуя ея мужа и ея собственная. Фигуры въ настоящую величину и одѣты въ костюмы того времени. Обѣ смотрятъ, какъ живыя. Джіованни Манцолини, въ бархатномъ камзолѣ, съ кружевными манжетами и жабо, со взглядомъ изподлобья, имѣетъ болѣзненный, унылый видъ. Анна, напротивъ, цвѣтетъ здоровьемъ и лицо ея дышетъ энергіей. На губахъ у ней легкая, чрезвычайно добродушная улыбка. Она въ желтомъ атласномъ платьѣ, держитъ въ правой рукѣ небольшой ножъ и вскрытый черепъ, а въ лѣвой -- анатомическіе щипчики, которыми прикасается въ обнаженному мозгу.

С. Никитенко.

"Русская Мысль", No 11, 1883

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов