Тильд Жан - Записки Паскалины

Записки Паскалины.

(Les mémoires de Pascaline).

Жана Тильда.

Съ какимъ восторгомъ я выходила замужъ за Альберта. Каждый день онъ присылалъ мнѣ по великолѣпному букету, а за два дня до свадьбы я получила корзину съ артистически разложенными въ ней матеріями, богатыми ювелирными вещами и подобранными къ нимъ кружевами. Вы, вѣдь, знаете, конечно: эти malines идутъ къ жемчугу, валансьены слѣдуетъ надѣвать съ брилліантами, point de Venise носятъ съ рубинами, изумруды восхитительно гармонируютъ съ старыми алансонскими кружевами, къ брюггскимъ подходятъ вещи готическаго стиля, а старыя брюссельскія къ сапфирамъ.

Все шло, какъ нельзя лучше. Въ день свадьбы на мнѣ было прелестное платье изъ генуэзскаго бархата; едва распускающійся флеръ-д'оранжъ я надѣла съ наивнымъ видомъ, приличествующимъ всякой хорошо воспитанной дѣвушкѣ, умѣющей притвориться, будто понятія не имѣетъ о томъ, что изъ флеръ д'оранжа выходятъ апельсины. По заведенному обычаю я перецѣловала множество старыхъ рожъ и молоденькимъ мордочекъ, пожала руки цѣлой толпѣ фрачниковъ съ сладко улыбающимися лицами. Со всѣхъ сторонъ милый шепотъ пріятно щекоталъ мое маленькое самолюбьице: какая хорошенькая, какъ молода и стройна, что за волосы, настоящее "вороново крыло"... Однако, въ этомъ хвалебномъ концертѣ я уловила фальшивую нотку; одинъ изъ кавалеровъ, много танцовавшій со мною прошлою зимою, сказалъ моей пріятельницѣ: "Не правда ли, какъ ее желтитъ этотъ бѣлый нарядъ?"

Пріятельница, само собою разумѣется, согласилась съ нимъ, и мнѣ стало очень досадно. Послѣ завтрака, когда мы садились въ карету ѣхать на поѣздъ, я бросилась на шею обливающейся слезами матери и прошептала:

-- Правда ли, мамочка, что я была желта въ церкви?

-- Такъ чуть-чуть, быть можетъ,-- отвѣтила она, рыдая.-- Впрочемъ, всѣ молодыя желты; онѣ еще не умѣютъ пудриться по настоящему.

Каковъ ужасъ! У меня всегда былъ восхитительный цвѣтъ лица; мнѣ тысячи разъ это говорили, сравнивали его съ лепествами розъ, упавшими на снѣгъ... Никогда, ни за какія блага въ мірѣ не стану я мазаться противными косметиками!

Альбертъ былъ того же мнѣнія, когда я въ тотъ же вечеръ передала ему мои впечатлѣнія.

-- Милое дитя,-- сказалъ онъ, обнимая меня,-- неужели вы не поняли, что ваши пріятельницы говорили изъ зависти въ дивному цвѣту вашего лица? Боже мой! Никогда ничѣмъ не портите лица; оставьте старухамъ и женщинамъ полусвѣта ихъ отвратительный макильяжъ, ненавистный мужчинамъ.

-----

Во время нашего путешествія не случилось ничего особеннаго. Мы вернулись очень довольные другъ другомъ,-- онъ безъ ума влюбленнымъ въ свою женку... я всѣмъ сердцемъ обожала моего Альберта. Балы, спектакли, вечера мѣшали намъ, правда, оставаться однимъ, но, все-таки, мы видались за завтракомъ. Альберть сталъ какъ будто бы холоднѣе, но далъ мнѣ понять, что люди нашего общества не могутъ... просто, не должны любить другъ друга, какъ какіе-нибудь мелкіе буржуа.

Разъ, когда мы ѣхали съ бала русскаго посольства и въ каретѣ я прижалась къ нему, онъ сказалъ:

-- Баронесса Б. была необыкновенно хороша сегодня... Замѣтили вы, Паскалина?

-- Да, мой другъ,-- отвѣтила я,-- но вы же сами говорили, кто она размалевывается, какъ пастель прошлаго вѣка.

-- Да, можетъ быть, а, все-таки, она восхитительна... Какіе золотистые волосы! Чисто венеціанскаго типа!...

-- Объ волосахъ-то лучше бы помолчать,-- сказала я, смѣясь.-- Всѣ знаютъ, что они крашеные и что баронесса почти плѣшива.

-- Это совсѣмъ по-женски,-- возразилъ Альбертъ съ оттѣнкомъ досады.-- Нельзя похвалить ни одну изъ васъ безъ того, чтобы другая не разозлилась. Вашъ пансіонскій румянецъ во всю щеку, ваши смуглыя плечи и прекрасные черные волосы дѣлаютъ васъ пристрастною, моя милая Паскалиночка.

Такъ я и обмерла! У меня пансіонскій румянецъ, черныя плечи!... Почти всю ночь не спала я послѣ этого, и странныя мысли приходили мнѣ въ голову.

Неужели ему, въ самомъ дѣлѣ, нравилась эта старая, размалеванная декорація? Въ этомъ я не могла сомнѣваться, такъ какъ черезъ нѣсколько дней, ѣдучи въ Булонскій лѣсъ, видѣла, что его карета стоитъ у подъѣзда баронессы съ золотыми волосами. Мое сердце сжалось, но я рѣшилась не дѣлать сцены, слова не сказала Альберту, даже притворилась, будто не знаю, куда онъ отправляется, когда небрежно говоритъ мнѣ, что обѣдаетъ съ пріятелями или что ѣдетъ въ клубъ и вернется поздно.

Однако, я должна признаться, что много плакала. Глупо плакать, это я знаю, и никогда еще красные отъ слезъ глаза женщины не вернули любви мужчины. Вотъ почему я надумала сдѣлать рѣшительный, смѣлый шагъ. Послала я за самымъ моднымъ куаферомъ и приказала ему перекрасить мои чудесные, черные, какъ вороново крыло, волосы въ самый яркій рыжій цвѣтъ, взяла горничную, служившую у знаменитой кокотки, и сказала ей, что хочу быть раскрашена до безобразія На слѣдующей недѣлѣ мы съ Альбертомъ были приглашены на большой парадный обѣдъ. Я заказала знаменитому Машенъ необыкновенно эксцентричный туалетъ, бросающійся въ глаза: мнѣ пристроили такой пуфъ, что на него могли бы свободно усѣсться три человѣка. Декольтировалась я до полнаго неприличія, покрыла шею, плечи и руки цѣлымъ пластомъ бѣлилъ. Лицо было расписано, какъ картина: на щекахъ поверхъ крэмъ Нинонъ наложена розовая восточная пудра, брови и рѣсницы подведены кистью, глаза тоже, удлинены до висковъ, губы вымазаны карминомъ. По окончаньи раскраски я взглянула въ зеркало и вскрикнула отъ ужаса, увидавши, вмѣсто себя, какую-то странную куклу съ огромными глазами, съ кровянокрасными губами на бѣлой штукатуркѣ!

Альберту я не показалась и догнала его, когда онъ уже сидѣлъ въ каретѣ, изъ боязни, что онъ не позволитъ мнѣ ѣхать такою; забилась я въ уголъ кареты и закуталась воротникомъ шубы. Войдя въ домъ, я швырнула шубу лакею и, опустивши голову, бросилась въ гостинную. Мужъ шелъ за мною; я слышала его восклицанія, но въ страхѣ и въ смущеніи не поняла ихъ значенія. Тутъ я поспѣшила укрыться подъ крылышко хозяйки дома, замирая отъ ужаса передъ громаднымъ скандаломъ: мнѣ казалось, что вотъ-вотъ схватитъ Альбертъ меня за руку, вытащитъ вонъ, увезетъ домой и завтра же отправитъ къ матери.

Какъ плохо знала я мужчинъ! Чего не могла добиться скромная молоденькая женщина, простая и правдивая туалетомъ, лицомъ и сердцемъ, того сразу добилась блестящая, размалеванная кукла! Я имѣла поразительный успѣхъ: меня окружили, мною восхищались, повторяли каждое мое слово, какъ обращикъ необыкновеннаго остроумія; всѣ только и говорили о моемъ удивительномъ превращеніи... А мужъ въ блаженномъ восторгѣ отъ моего тріумфа шепталъ мнѣ: "Ты божественна, восхитительна... шикъ съ ногъ-сшибательный!"

Обѣдъ кончился. Мужъ ни разу не взглянулъ даже на баронессу, сидѣвшую недалеко отъ него. Въ каретѣ онъ чуть не задушилъ меня поцѣлуями, такъ что... къ счастью, мы скоро доѣхали до дома!

-----

На слѣдующій день началась совсѣмъ новая исторія: на моемъ туалетномъ столѣ оказался цѣлый рядъ букетовъ, а въ цвѣтахъ записки съ самыми дерзкими объясненіями въ любви. Мужчины воображаютъ, кажется, что всякая женщина, какъ только увидитъ усы и бороду, такъ сію же минуту и забудетъ всѣ свои обязанности; къ тому же, всѣ эти господа заключили но моему туалету и по виду, будто я ищу утѣшеній, и вотъ наперерывъ предлагаютъ вѣрнѣйшее и пріятнѣйшее средство отомстить мужу. Меня это возмутило до глубины моей честной и чистой души.

-- Смотрите!-- крикнула я мужу, какъ только онъ вошелъ въ мою комнату.-- Прочтите, что мнѣ осмѣливаются писать!

Онъ засмѣялся.

-- Такъ и слѣдуетъ, моя милая Паскалина, это въ порядкѣ вещей. Бросьте, наконецъ, привычку волноваться изъ-за всякаго пустяка. Все это не болѣе, какъ самые обыденные комплименты, съ какими обращаются къ любой свѣтской женщинѣ. Вотъ, напримѣръ, письмо Поля... оно очень почтительно.

-- По вашему, очень почтительно, что этотъ господинъ проситъ меня назначить ему свиданіе?

-- Для вашихъ монастырско-пансіонскихъ понятій это можетъ казаться, пожалуй, немного рѣзкимъ; но въ Парижѣ женщины умѣютъ премило потѣшаться надъ ухаживателями. Онѣ смѣются надъ подобными приключеніями. А у васъ удивительная страсть видѣть во всемъ какую-то мелодраму.

Я не стала возражать. Подобный же урокъ повторился еще и не одинъ разъ. Я рѣшилась потѣшиться надъ Полемъ, какъ мнѣ совѣтовали... Но почему именно надъ Полемъ, а не надъ кѣмъ-нибудь другимъ? Быть можетъ, потому, что мнѣ нравились его голубые глаза и красивые усики; къ тому же, онъ какъ-то особенно смотрѣлъ на меня... Правда, я все еще не могла никакъ отдѣлаться отъ пансіонскихъ понятій; мнѣ отнюдь не хотѣлось, чтобы Поль считалъ меня одною изъ такихъ женщинъ, ухаживанье за которыми легко удается. Я твердо рѣшилась не пасть въ пропасть... т.-е., собственно, пропасть -- это такъ, поэтическое выраженіе только; вѣрнѣе сказать, не въ пропасть, а просто въ грязь; я не хотѣла ни за что дать поводъ разнымъ пріятельницамъ строить чопорныя гримасы... Но чтобы высказать все это, необходимо было назначить свиданіе этому господину. Не при всѣхъ же, въ самомъ дѣлѣ, выражать ему мое негодованіе и выяснять мои правила?

-----

О, Боже мой! Я отлично знаю, что не умираютъ отъ этого! Но, все-таки, если бы нѣсколько дней тому назадъ мнѣ сказали, что... Э! Все глупости! Не умирать же въ самомъ дѣлѣ изъ-за этого!

Паскалина.

Съ подлиннымъ вѣрно: Жанъ Тильда.

"Русская Мысль", No 9, 1884