Ее звали Агата и она была горбата... немножко кривая, говорили особы, желавшие прослыть доброжелательными. Сирота, дочь ремесленника, погибшего во время февральской революции, она двенадцати лет была взята в дом ее дяди с материнской стороны, богатого фабриканта фаянса, имевшего фабрику в Бур-ла-Рэн, где он в довольстве жил с своей женою и пятью детьми. Назначенный опекуном Агаты, этот тертый калач, при ликвидации дел своего шурина, сумел спасти от гибели 60 тысяч франков, которые выгодно поместил на имя племянницы.
-- Она в сорочке родилась, -- с жирным смехом говорил он всем и каждому, -- проживи ее отец еще два-три года, он спустил бы все, и она очутилась бы на улице без гроша...
Агата предпочла бы иметь меньше удачи и подольше пожить с отцом, которого она обожала и который отвечал ей тем же. Рассуждения дяди по этому поводу казались ей жестокими и возмущали ее, но она не смела высказать это приютившей ее семье, чванившейся оказанным ей благодеянием.
Разве с ней обращались не как с родной дочерью и разве не учили одинаково с кузинами? Но на самом деле, у кузин были учителя танцев и музыки, между тем как образование Агаты ограничивалось лишь самыми необходимыми предметами.
-- К чему тратиться на развитие показных талантов? -- сострадательно замечала тетка. -- Это нужно девушкам-невестам, Агата же никогда не выйдет замуж.
В утешение, ее кузины, не обладавшие ни малейшею, способностью к музыке и ненавидевшие рояль, возвращаясь с уроков, говорили ей:
-- Жалуйся еще! Ты избавлена от мученья! Неблагодарная.
Агата печально качала головою. В противоположность кузинам, она любила музыку и с наслаждением проводила бы часы одиночества за игрой или пением. она с волнением заслушивалась шарманщиков, иногда проходивших по улице и под дребезжащие звуки вальсов и модных арий сплетала целые вереницы неосуществимых грез.
В этой вульгарно честной, но сухой и холодной атмосфере прошла юность Агаты, скучно и монотонно; однообразие нарушалось только семейными торжествами: именинами дяди и тетки, конфирмацией двух младших кузин, свадьбой старшей, вышедшей за сына богатого садовника, да редкими воскресными поездками в Париж. В двадцать пять лет Агата была неуклюжая девушка с длинными худыми руками, угловатыми, приподнятыми плечами, и квадратным бюстом.
Окружающие называли ее безобразной; но опытный художник нашел бы ее лицо чрезвычайно выразительным и интересными. У нее были тонкие черты, бледно-розовая кожа, печальная, но прелестная улыбка, масса темных, тонких как шелк волос, и голубые, глубокие, мечтательные, влажные глаза, казалось вечно искавшие вдали нечто неуловимое.
Все кузины ее по очереди вышли замуж. Почти в определенные промежутки, она видела появление в доме будущих зятьев с приветливыми улыбками и скромно-влюбленными взорами. Она выслушивала сердечные излияния невест, бегала по магазинам, закупая им приданое, присутствовала при выставке свадебной корзинки и, в день свадьбы, в церкви слышала уже три раза свадебный марш Мендельсона, всегда сжимавшей ей сердце. Так, мало-помалу, дом опустел. На последней свадьбе, Агата не выдержала и, расправляя складки подвенечной вуали невесты, зарыдала, к удивлению всех присутствовавших кузин. Горе ее прорвалось необузданно и шумно, подобно внезапному сильному ливню. Родственники ее были крайне шокированы.
Так пролетали годы, и дядя продолжал хвастаться счастьем племянницы, обязанной этим счастьем исключительно ему.
-- Она как сыр в масле катается, -- рассказывал он друзьям дома, -- все наши за ней ухаживают и заваливают ее подарками!
Действительно, в этой семье крепко держались обычая щепетильно праздновать все праздники и рождения с присовокуплением букетов и разных безделушек; Агата, официально и принадлежавшая к семейству, также не бывала забыта. Задолго до нового года или до дня рождения племянницы дядя, усиленно соображал, "чтобы такое подарить Агате". И случалось так, что этот практический человек всегда придумывал какой-нибудь общеполезный предмет, годный для употребления всей семьи, и в тоже время сохранявший вид собственности горбуньи. То это было что-нибудь из мебели, но громадное, не помещавшееся в маленькой комнатке Агаты; кончалось тем, что вещь переносили в гостиную, где как раз, но счастливой случайности, для нее оказывалось подходящее место, и она там оставалась. Или, в новый год, Агату ожидал сюрприз -- серебряный кофейник; девушка не знала, как выразить свою признательность и рассыпалась в благодарностях. Но две-три недели спустя, перед кофеем, дядя, как бы осененный внезапным вдохновением, воскликнул:
-- А что, если бы обновить кофейник Агаты?!
Бедняжка в восхищении бежала за своим кофейником, обвернутым ватой и тщательно уложенным у нее в шкапу, и с торжеством приносила его. Все превозносили отличный вкус великодушного дарителя и, слушая эти восклицания, Агата готова была снова плакать от избытка признательности. Вечером ей забывали возвратить эту драгоценность и, по ошибке, прятали ее вместе с фамильным серебром. Проходили недели, о кофейнике никто не заикался. Но войдя однажды в столовую, племянница примечала свой кофейник на видном месте, в витрине буфета.
-- Но ведь это мой кофейник, -- в изумлении, робко замечала она.
-- Конечно, конечно, -- отвечал дядя; -- он твой, Агата, и ты только одолживаешь его нам. Ведь ты же не пьешь кофе у себя наверху? Так не лучше ли твоему кофейнику стоять здесь, нежели у тебя в шкапу? Здесь, по крайней мере, ты его видишь!
Агата со вздохом соглашалась и дело кончалось этим. Ее продолжали "заваливать" подарками, незаметно отправлявшихся вслед за кофейником, и дядя по-прежнему заявлял, что такую семью, как его, встречаешь не часто, и что его племянница должна чувствовать себя на седьмом небе!
-- Полно, к чему ты расстраиваешь себя? -- говорили ей в утешение родные. -- Ведь ты отлично знаешь, что не можешь выйти замуж и что ты создана не так, как другие...
-- Я знаю, знаю, -- с рыданием шептала она, -- я знаю, что мне суждено жить одиноко. Но от этого мне не легче. Или вы думаете, что у меня нет такого же сердца, как у других?
Какие страшные, раздирающие драмы разыгрываются в глубине души девушек, обреченных на безбрачие! В них борются с одной стороны -- религиозность, уважение к самим себе и к светским законам; с другой -- инстинкты матери и жажда любви. Сколько они переживают мучительных вспышек, сколько приносят жертв самоотречения! Как понятна и простительна ожесточенность старых дев и как достойны уважения те из них, которые, выпив чашу горечи до дна, сумели сохранить сердечную теплоту!
При совершеннолетии Агаты, дядя дал ей подробный отчет опеки, и хотя она получила свое маленькое состояние, приносившее ей 3 тысячи франков годового дохода, все-таки она продолжала жить в доме дяди.
-- Да и куда ты денешься? -- сказала ей тетка. -- Девушке твоих лет неприлично жить одной, тебя осудили бы, несмотря даже на твое уродство; и потом, кто станет смотреть за тобою, если ты заболеешь? Здесь по крайней мере за тобой ухаживают, тебя ласкают и балуют. Найди-ка еще сиротку, у которой было бы твое счастье!
Правда, Агата платила за гостеприимство, оказывая семье тысячи мелких услуг, которые ловко требовались от нее. Она вела расходную книгу, поверяла счеты кухарки, ездила в Париж исполнять поручения дяди и тетки и, в сложности, несла двойную обязанность экономки и компаньонки. Когда нужно было сделать что-нибудь трудное и скучное, всегда обращались к ней.
-- Поручите эго Агате, -- говорил дядя, -- она будет так рада, ведь ей нечего делать!
Уезжая на воды или в Швейцарию, кузины оставляли своих ребят на попечение Агаты.
-- Ах, милая, ты так счастлива, что не имеешь детей! -- восклицали они в заключение последних наставлений девушке. -- Если бы ты знала, какая тоска возится с детворой!
Счастлива!.. Но настал день, когда Агата па самом деле сочла себя счастливой. Ей уже стукнуло тридцать лет, и она перестала мечтать о возможности чего-нибудь хорошего. Она покорилась своей участи; в темных волосах ее кое-где уже проглядывали серебряные нити, и она старалась по-христиански переносить свое одиночество. В это время, у дяди служил кассиром некто мосье Годар, человек лет около сорока. Он был недурен собою, строен, хорошо одевался и всегда выказывал большое уважение к Агате, которой он в известное время обязан был доставлять ее ренту. Небольшая лысина возмещалась у него роскошной белокурой бородой в виде веера, белыми зубами и очень ласковыми глазами орехового цвета. Агата давно уже заметила, что кассир смотрит на нее любящим взором. По-видимому, он искал малейшей возможности завязать с нею беседу. Когда же он говорил с нею, то голос его принимал нежную интонацию, приятно трогавшую сердце Агаты и постепенно пробуждавшую в ней былые мечты. В этом отношении, женщина всегда остается женщиной, как бы стара и уродлива она ни была, и Агата принялась думать о Годаре более, чем когда-либо, как вдруг он прямо объяснился и спросил ее, согласна ли она быть его женою?
В первую минуту, это так поразило ее, что она не нашла ответа. Потом она начала застенчиво возражать: она не думает больше о замужестве; выйти по расчету она не желает и, нисколько не обманываясь насчет своей жалкой наружности, не считает себя способной возбудить истинную любовь, вследствие всего этого, она предпочитает оставаться девицей. -- Годар возражал с жаром, красноречиво восхваляя нравственные достоинства, превышающие всякую внешнюю красоту, он тонко намекнул на прелесть глаз Агаты; наговорил изящных фраз о сродстве душ; словом, до того обворожил наивную, несмотря на ее тридцать лет, девушку, что она поверила в его искренность и разрешила ему переговорить с ее дядей и теткой. Сначала, дядя пожимал плечами и клялся, что племянница его рехнулась. Потом видя упорство, с которым Агата цеплялась за это замужество, и будучи прежде всего совершеннейшим эгоистом, он заявил, что она не маленькая и может поступать как ей угодно, но что он умывает руки.
Свадьба Агаты была решена, ближайшие друзья уведомлены об этом, день был почти назначен, и жених усердно, ухаживал за невестой. Агата с лихорадочною деятельностью хлопотала о своем приданом и туалетах. Она ощущала в себе необычайную легкость, плавала в блаженстве, делавшем ее почти хорошенькой, и чувствовала безграничную нежность к человеку, пожелавшему ввести ее в свою жизнь и в свои планы будущего. Она принимала слегка насмешливые поздравления своих кузин с добродушной искренностью и радостным румянцем, которые глубоко тронули бы менее сухие натуры. Накануне первого оглашения, утром, дядя в волнении явился в столовую.
-- Ну, милая, счастливо же ты вывернулась! -- сказал он Агате. -- Хорош гусь твой нареченный!
-- Что такое? -- спросила смертельно побледневшая Агата.
-- То, что Годар пользовался моей кассой для игры в баккара. Я приметил неисправности в его счетах и несколько дней следил за ним. Должно быть, он догадался, и вчера ночью с экстренным поездом уехал в Гавр, захватив 5 тысяч франков. Мне не очень жаль денег, но тем не менее я натравил полицию по следам вора. В хорошем положении очутилась бы ты, если бы все это открылось после свадьбы! Право, ты в сорочке родилась, удивительно счастлива, признайся!
Вместо этого, она без чувств свалилась со стула. Ее уложили в постель, и когда она очнулась от обморока, то начала бредить. Поспешно призванный врач объявил, что у нее воспаление мозга и что она опасна. Восемь дней спустя, после страшных мучений, она умерла. Ее похоронили в ясное осеннее утро. Белый гроб украшен был белыми розами и фиалками. В воздухе плавно носились серебристые нити паутины. Дядя в трауре шел за гробом с подобающим случаю, печальным и задумчивым лицом.
-- Она не чувствовала, как умирала, -- говорил он ведшему его под руку приятелю, -- она ни разу не пришла в сознание, и это было счастье для нее. Да, вот какова жизнь. Одни умирают, другие остаются, а солнце светит, как всегда... Что за прекрасный день, неправда ли? Золотая погода для виноградников! Бедняжка может похвалиться там, в небе, что ее похоронили в чудный солнечный день! Право, она родилась в сорочке: счастье не покидало ее до самого конца!