Калистов Флавиан Александрович - Отделение народной школы

ОТДѢЛЕНІЕ НАРОДНОЙ ШКОЛЫ.

ИЗЪ ПАМЯТНОЙ КНИЖКИ НАРОДНАГО УЧИТЕЛЯ.

Въ концѣ января 1875 года, счастливый случай далъ мнѣ возможность познакомиться съ однимъ очень характернымъ явленіемъ русской жизни -- съ отдѣленіемъ народной школы. Среди самаго разгара школьной работы, среди глубокой зимы, я находился въ глухомъ захолустьи одной изъ сѣверо-западныхъ нашихъ губерній и здѣсь столкнулся съ однимъ своимъ случайнымъ знакомымъ -- учителемъ народной школы и руководителемъ цѣлой дюжины отдѣленій. Присмотрѣвшись къ "пану профессору", какъ величаютъ мѣстные жители учителей народныхъ школъ, я замѣтилъ въ немъ довольно обыденнаго, казеннаго, самаго дюжиннаго сельскаго учителя, не одареннаго ни познаніями, ни умомъ, ни особеннымъ нравственнымъ смысломъ, ни даже преданностію своему дѣлу. Онъ былъ учителемъ потому, что этимъ хлѣбъ добыть можно, потому что другой болѣе прибыльной работы не знаетъ, въ другую дорогу пуститься не умѣетъ. Тѣмъ интереснѣе для меня было узнать, чѣмъ же скажется руководительство такого учителя на цѣлой дюжинѣ отдѣленій народной школы? Вялый, подневольный работникъ въ своей собственной школѣ, ужели онъ способенъ что-нибудь дать отдѣленію, заброшенному, выросшему произвольно въ глуши подъ всевозможными невзгодами? Безъ сомнѣнія, та же сухость, та же черствость, то же безучастіе, которыя ежедневно вноситъ онъ въ свою школу, внесутся имъ и въ отдѣленіе; а какой же плодъ могутъ дать эти свойства въ работѣ, требующей искренней преданности и любви?.. Хорошо еще, если ничего не прибудетъ отъ этого -- ни хорошаго, ни дурного -- а ну, какъ дурное только?.. Вотъ какіе вопросы интересовали меня во время сборовъ въ путь на ревизію отдѣленій.

-----

Холодъ, вьюга-мятель, сугробы снѣга по сторонамъ дороги, свистъ вѣтра и визгъ полозьевъ, а кругомъ убогая, жалкая картина бѣлорусскихъ полей, въ бѣлоснѣжномъ саванѣ, окаймленная кой-гдѣ тощимъ лѣскомъ и еще болѣе тощимъ болотнымъ кустарникомъ. Сидишь въ саняхъ, убогихъ бѣлорусскихъ саняхъ въ плетеной изъ ивовыхъ прутьевъ корзинѣ -- мерзнешь съ головы до ногъ, прислушиваешься къ вою вѣтра, хоронишь отъ него и лицо, и руки, и уши, и голову, и рѣшительно ни о чемъ другомъ не думаешь, какъ только о томъ, гдѣ бы поскорѣе укрыться, какъ бы добраться до хаты, стряхнуть съ себя снѣгъ, холодъ и неподвижность. Но желанная хата далеко и бѣлорусскія деревни разбросаны во всѣ стороны, за непроходимыми дорогами, за цѣлыми горами снѣга, и вѣтеръ пронизываетъ до мозга костей, цѣпенитъ всѣ члены и только злость развязываетъ языкъ и заставляетъ произносить звуки, слова, рѣчи...

-- Понятно... да, теперь я понимаю, почему завелись отдѣленія народной школы! съ злой гримасой и дрожью въ голосѣ начинаю я рѣчь съ "паномъ профессоромъ" на пути въ отдѣленія..

-- Почему же? равнодушно подчеркиваетъ онъ мои слова.

-- Потому что заставить ребятъ таскаться въ школу за нѣсколько верстъ по такимъ полямъ и дорогамъ, гдѣ вѣтеръ никогда не унимается, а снѣгъ переметаетъ вѣчно дорогу, гдѣ въ весну и осень непроходимая грязь, гдѣ прежде чѣмъ добраться до школы, придется семь разъ замерзнуть или, по крайней мѣрѣ, отморозить носъ, лицо, руки, ноги, пятьдесятъ разъ вываляться въ снѣгу, а, пожалуй, чего добраго, попасться на зубы голодной стаѣ волковъ, заставить ребятъ таскаться въ школу за 3, 4, 5, 6 и иногда за 7 и болѣе верстъ при такихъ условіяхъ невозможно, а если и возможно, то безчеловѣчно, безумно...

-- Такъ, такъ... Только объ этомъ у насъ мало заботятся; привыкли! отвѣчаетъ "панъ профессоръ".

-- Да помилуйте, у всѣхъ ребятенокъ и одежонка-то вѣтромъ подбита, дырами покрыта, живыми нитками сметана!

Да, почти у всѣхъ; у большинства-то ужь навѣрно.

-- И этого мало?

-- По нашему, выходитъ маловато. Еслибъ только это, то ребята ходили бы въ школу и изъ дальнихъ деревень.

-- Что же еще?

-- Очень много...

-- Напримѣръ?

-- Напримѣръ -- тѣснота моей школы и недостатокъ человѣческихъ силъ справиться одному съ двумя сотнями дѣтей.

-- Зачѣмъ одному!

-- Другихъ-то, видите ли, нѣтъ еще, не наросли, а и наросли -- такъ еще не выучились. А потомъ и средствъ не скопили мы столько для школъ...

-- Но и въ отдѣленіи кто-нибудь учитъ же, и ученье это не даромъ же обходится?

-- А вотъ присмотритесь сегодня, кто учитъ. Только того развѣ не увидите, какъ у насъ въ школу волость сгоняетъ ребятишекъ по приказанію мѣстнаго начальства. Понятно, это тоже вліяетъ на размноженіе отдѣленій. Въ школу ужь очень трудно гонять ребятяшекъ -- ну, дома и устраиваютъ отдѣленіе. Это позволяется.

-- Безконтрольно?..

-- Ну, нѣтъ, контроль есть.

-- Это кто же?

-- Контроль-то? Это мы. Впрочемъ, кромѣ учителей народныхъ школъ, въ отдѣленіе, если оно на дорогѣ стоитъ, иногда заѣзжаетъ инспекторъ народныхъ училищъ. Только рѣдко. А впрочемъ, что тутъ разговаривать. Вы голодны еще, а я ужь наѣлся здѣшней каши. Вотъ отвѣдайте-ка сегодня, тогда и потолкуемъ. Да и ждать не долго -- вонъ и вёска, деревня...

Присматриваюсь. За пригоркомъ, въ лощинѣ, среди горъ снѣга, вся зарытая, похороненная въ сугробахъ, вырисовывается жалкая бѣлорусская вёска. Не веселую думу вызываетъ видъ великорусской деревни; но еще темнѣе ростутъ думы при взглядѣ на убогую бѣлорусскую вёску. Лѣтомъ, повитая зеленью, она еще умѣетъ обмануть глазъ; но зато зимой, среди бѣлаго снѣга, курныя хаты, крытыя соломой, подпертыя и защищенныя отъ снѣга и вѣтра дровами, занесенныя со всѣхъ сторонъ почти до самой верхушки снѣжными сугробами, съ безобразными маленькими окнами, совсѣмъ обледенѣлыми и вѣчно плачущими -- какая глубоко-безотрадная, надрывающая душу картина! 10, 20 и много-много 30--40 хатъ, убогихъ, невозможныхъ, кажется, и для жилища животныхъ, а нетолько что человѣка, тянутся въ одну улицу на полверсты, а иногда на цѣлую версту и даже болѣе. Налетѣла нёпогодь -- и улица вся зарыта снѣгомъ до самыхъ крышъ хатенокъ, невозможной становится дорога черезъ деревню, и колеситъ она по задворкамъ, за гумнами и огородами, иногда въ разстояніи четверти версты отъ деревни.

Въ недоумѣніи останавливаешься и задаешь себѣ вопросъ: да есть ли возможность порой и здѣсь-то дѣтямъ идти въ школу, т. е. добраться изъ одной хаты въ другую, съ одного конца вёски на другой?.. И гдѣ же, въ какой хатѣ мыслимо устроить отдѣленіе, коли каждая хата не обѣщаетъ ни свѣта, ни тепла, ни воздуха?

Но опытъ показалъ мнѣ, что каждая хата можетъ быть отдѣленіемъ школы. 10 или 12 хатъ я осмотрѣлъ при объѣздѣ отдѣленій -- и всѣ эти хаты почти одного достоинства и одинаковыхъ удобствъ и для жизни, и для обученія.

Небольшая, темная, пыльная и вонючая черная бѣлорусская хата. Въ углу громадная печь, деревенская, сбитая прямо изъ глины съ пескомъ; ни голбца русскаго, ни полатей, ни полицъ по стѣнамъ хаты; кругомъ, вмѣсто лавокъ, скамейки, узкія и невзрачныя; пара бѣлорусскихъ столовъ или, вѣрнѣе, двѣ пары грубыхъ, толстыхъ, небрежно отесанныхъ и еще болѣе небрежно сколоченныхъ досокъ, укрѣпленныхъ на простыхъ козлахъ; полъ безъ "подлоги", т. е. земляной, глиняный и ужь, конечно, неровный, выбитый дѣтскими ногами до глубокихъ ямъ, порой, въ сырую погоду, грязный, порой, въ сушь, пыльный; въ углу, по большей части прямо противъ печки, нары, на которыхъ спить хозяйская семья, и молодые и старые, и взрослые и подростки, и малыя дѣти, даже грудныя; подъ нарами -- собаки, иногда утки, куры, а чаще всего свиньи, поросята. Маленькія, непрозрачныя отъ снѣга и льда окна едва позволяютъ разсмотрѣть въ подробностяхъ неприглядную картину деревенской учёбы. Иногда, въ весеннюю пору, теплое солнышко отогрѣетъ которое-нибудь оконце, растопитъ ледъ, напуститъ въ хату воды, но зато оно же блеснетъ яркимъ лучемъ по хатѣ и освѣтитъ дѣтскія головки, по большей части съ зеленовато-блѣдными лицами, покрытыя длинными льняными прядями волосъ, съ утомленными долбнею глазенками, да и не долбнею только, а и пылью, и смрадомъ, и чадомъ дурно вытопленной печи, и дымомъ махорки и, наконецъ, недостаткомъ солнечнаго свѣта, избыткомъ сумрака. Низко, почти надъ самыми головами, повисшій потолокъ, весь и пыльный, и закоптѣлый; плохо проконопаченныя, настолько же, какъ и потолокъ, пыльныя и закоптѣлыя стѣны, покрытыя то деревянными, то желѣзными гвоздями со всевозможными навѣшенными на нихъ тряпками; иногда, то въ утлу, то посреди хаты, торчитъ шкафъ, иногда сундукъ, а всего чаще -- люлька, по мѣстному "колыска", съ плачущимъ и вѣчно смердящимъ груднымъ ребенкомъ. Вотъ въ общемъ картина бѣлорусской хаты, а, стало-быть, и отдѣленія народной школы. Прибавьте сюда лохань, а пожалуй и корыто, кадку съ водой, ведра, посуду, необходимую для домашняго обихода, горшки, ухваты и т. п. принадлежности очага. И все-таки надо лично видѣть, лично почувствовать, чтобы дѣйствительно по достоинству оцѣнить всю цѣну удобствъ отдѣленія народной школы. Въ сущности, и внѣшній видъ отдѣленія еще не исчерпывается вышеописаннымъ. Такъ какъ почти всѣ отдѣленія помѣщаются въ жилыхъ хатахъ, то сюда же необходимо относятся и тѣ обыденныя картины стряпни, ухода за дѣтьми и скотомъ, обѣды, завтраки, паужины, ужины, бесѣды взрослыхъ обо всемъ, ни чуть не идущемъ къ дѣлу обученія, но несомнѣнно давящемъ на школу и учёбу. Вотъ передъ вами мать, съ раскрытой грудью, со встрепанными волосами, усталая, измученная, вѣчно раздраженная деревенская мать, то ласкающая своихъ малютокъ, то унимающая ихъ отъ шалостей угрозами, колотушками и пинками. Вотъ передъ вами малыя дѣти, вѣчно снующія изъ одного угла въ другой, вѣчно кричащія, ссорящіяся между собою, выбѣгающія "на волю", на улицу, то и дѣло одѣвающіяся и раздѣвающіяся, хлопающія дверьми. А тамъ парубки и дивчата тоже со своей жизнью, шумные и надоѣдливые и ужь непремѣнно интересные ребятамъ-ученикамъ, готовящимся скоро быть такими же полувзрослыми. Наконецъ, тутъ же и отцы съ топоромъ, хомутомъ, возжами, лопатами, съ браннымъ словомъ, а зачастую и съ тумаками, съ бесѣдами о всевозможныхъ нуждахъ, съ договорами о разныхъ хозяйственныхъ нуждахъ и починахъ, съ выпивками, а, стало-быть, и съ дѣлами, не подлежащими описанію; тутъ же и сосѣди, то пришедшіе за дѣломъ къ хозяину, то безъ дѣла, просто отъ нечего дѣлать. Вся эта посторонняя учёбѣ жизнь неизбѣжно стоитъ около, врывается въ самую душу школьнаго дѣла, тормозитъ и давитъ его безъ устали, поминутно и безпощадно. Не обойдешь и на конѣ не объѣдешь ни сегодня, ни завтра этого горя народной учёбы... Въ самомъ дѣлѣ, развѣ можно вывести изъ хаты и мать, и дѣтей, и отцовъ, и сыновей съ женами и невѣстами?

Но какъ нравственно ни давитъ и эта грязь, и это убожество, и эта сторонняя жизнь -- надо на время примириться съ ними. Къ счастію, неизбалованное дитя деревни способно еще учиться въ хатѣ, едва не лишенной воздуха и свѣта. Вотъ лишь бы другія-то неудобства отошли въ сторону, не тормозили бы, не убивали бы благого дѣла. Но другихъ неудобствъ тоже -- цѣлое море. Мы еще не сказали, что, при недостаткѣ свѣта и мѣста, слишкомъ много въ отдѣленіи холода, а иногда жары. Недостатокъ тепла зависитъ отъ многихъ причинъ, больше же всего отъ ветхости хаты и неимѣнія топлива. Если же учащихся въ отдѣленіи сравнительно много и если къ тому хата не изъ старыхъ -- другая бѣда: невыносимая жара. Въ деревнѣ хатъ не такъ много и выбирать почти не изъ чего. Къ тому же, найдись хорошая хата въ вёскѣ, все-таки ей трудно попасть подъ школу. Хата по большей части нанимается вмѣстѣ съ учителемъ, а разъ у учителя хата дрянь -- разговоры въ сторону. Когда учитель чужой и своей хаты не имѣетъ -- тогда поступаютъ такимъ образомъ: или снимаютъ нежилую избу, или договариваются съ семьей малолюдной, бездѣтной, или выбираютъ хату мальчика, гдѣ отцы небогаты и не въ состояніи платить ничѣмъ другимъ за обученье, кромѣ помѣщенія, или поселяются въ хатѣ тоже мальчика-ученика, но болѣе просторной, чѣмъ у всѣхъ остальныхъ, причемъ платы за обученіе не взимается съ владѣльца хаты, а даже ему приплачивается родителями остальныхъ учащихся нѣсколько рубликовъ за зиму, или, наконецъ, школа переходитъ изъ дома въ домъ поденно, понедѣльно, смотря по желанію родителей, переходитъ отъ одного ученика къ другому вмѣстѣ съ своимъ учителемъ. Передвиженіе незатруднительно, потому что переносить изъ дома въ домъ школѣ нечего. Перешелъ учитель, захвативши подъ мышку двѣ-три книжонки, да пару чернильницъ -- и школа перешла, ученики собираются на новомъ мѣстѣ.

Въ теплой хатѣ ученики сидятъ въ однихъ рубашенкахъ и часто босикомъ, въ холодной -- они одѣты въ самыя разнообразныя рубища. Одинъ, напримѣръ, сидитъ въ шубѣ отца, другой -- матери, сестры, брата старшаго, третій залѣзъ въ армякъ, четвертый, наконецъ, просто въ неописуемыя лохмотья. На ногахъ то огромныя валенки съ дырами, то шептунцы бѣлорусскіе, сплетенные и не разберешь изъ чего, не то изо льна, не то изъ пеньки; то опорыши кожанные, то лапти. На шеѣ хомутомъ наверчено отвратительное тряпье. И все это потрепанное, побитое, почти не способное давать охрану отъ холода и вѣтра; все это едва держится и мыслимо на ребенкѣ только при переходѣ изъ хаты въ хату въ своей вёскѣ, но никакъ не при путешествіи изъ деревни въ деревню. Учитель одѣтъ рѣдко лучше учащихся. Бѣлая полотняная, изъ домашняго холста, толстаго и грубаго, какъ холстъ для мѣшковъ, бѣлорусская рубаха да подштанники, черные отъ грязи и пота, опорыши на ногахъ -- вотъ вся одежда въ жаръ. Въ холодъ же на немъ рисуется то истасканная военная солдатская шинель, то мѣстнаго деревенскаго сукна "маринарка", т. е. нѣчто въ родѣ пиджака, то изъ такого же сукна длинное пальто, а чаще всего армякъ съ шубой подъ низомъ, а на ногахъ -- что Богъ пошлетъ.

О классной мебели и поминать излишне. Ученье идетъ гдѣ придется и какъ придется. Видѣлъ я учителя, сидящаго среди хаты на чурбанѣ, окруженнаго дюжиной читающихъ, слушающихъ и просто пищащихъ дѣтей. Ученье идетъ безъ всякаго порядка: одинъ пишетъ, стоя на колѣняхъ на скамьѣ, у окна, другой -- тутъ же, на самомъ окнѣ, третій читаетъ, стоя посреди комнаты, четвертый ткнулся къ ногамъ учителя и даетъ ему отчетъ въ безтолковомъ знаніи того, чего и учитель самъ не понимаетъ, пятый забрался Богъ знаетъ куда, и не то читаетъ, не то, красы ради, мычитъ что-то себѣ подъ носъ и чертитъ на доскѣ іероглифы, шестой спрятался въ углу -- и не разберешь, прислушивается ли онъ къ тому, что другіе говорятъ и дѣлаютъ, мечтаетъ ли о чемъ, или, наконецъ, просто безъ мысли и чувства присутствуетъ на ученьѣ; словомъ, гдѣ для кого открылось мѣсто, тотъ тутъ и сидитъ. Учитель, очевидно, помѣщается въ центрѣ совсѣмъ не ради педагогическихъ цѣлей, а ради недостатка иного, болѣе удобнаго мѣста. Видѣлъ я и другія картины. Сидитъ учитель въ углу у печки и безучастно смотритъ на возню ребятъ, толкущихся во всѣхъ углахъ хаты. Посреди учащихся совершаются домашнія, хозяйственныя дѣла: тутъ и шьютъ, и толкутъ овесъ, и ѣдятъ, и бранятся, и гости бесѣдуютъ съ хозяиномъ о разныхъ разностяхъ. Подойдетъ ребенокъ къ учителю, спроситъ его о чемъ-то и опять въ уголъ за свою долбню или за писанье.

-- Дяденька, я писать теперя буду? спрашиваетъ ученикъ учителя.

-- А что, читать надоѣло нешто? отвѣчаетъ вопросомъ учитель.

-- Нѣтъ, дяденька, я все вычиталъ.

-- А ну-ка, я тебя послухаю.

-- Послухай, какъ-будто оробѣвъ, отвѣчаетъ ребенокъ.

-- Послухаю, послухаю...

-- Я вотъ туточки только будто не совсѣмъ вытвердилъ.

-- А чего жъ ты не вытвердилъ?

-- А пописать больно хочется...

-- Пописать-то успѣешь. Дюжи вы бумагу-то марать, знаю я васъ; не бось, бумага-то даромъ что ли дается? Тверди, тверди, каналья!.. А ты, жъ, что спишь у доски? Не понимаешь, что ли?

-- Не понимаю, дяденька.

-- Да я тебѣ толковалѣ!

-- Толковалъ...

-- Такъ какъ же это ты?

-- А и не знаю какъ, дяденька!..

Подымется учитель съ мѣста, идетъ къ непонятливому ученику и примется не хотя, не путевымъ манеромъ объяснять, что и какъ надо дѣлать. Слушаетъ мальчуганъ, а остальные товарищи продолжаютъ свое дѣло бездѣлье. Окончитъ толковать съ однимъ ребенкомъ, подойдетъ къ другому, посмотритъ на него, послушаетъ, повернется къ третьему, къ четвертому, обругаетъ за что-то одного и опять усядется въ углу или займется разговорами съ взрослыми. Только въ одномъ отдѣленіи я замѣтилъ нѣкоторый школьный порядокъ, только въ одномъ нашелся учитель, съумѣвшій размѣстить учениковъ за двумя столами и по познаніямъ учащихся; а въ остальныхъ ученье идетъ безъ всякаго порядка, въ разсыпную, почти безъ руководства учителя, т. е. безъ того личнаго участія учителя въ обученіи, которое считается самымъ цѣннымъ актомъ при обученіи во всякой начальной школѣ.

О "классной комнатѣ" и о "классной мебели" я говорилъ уже. Только дитя деревни можетъ учиться при подобныхъ условіяхъ. Но по какимъ же "книжкамъ" это дитя учится, на чемъ оно выучивается читать и писать, а иногда считать, и даже производитъ вычисленія въ предѣлахъ первыхъ четырехъ дѣйствій ариѳметики? Во всѣхъ отдѣленіяхъ, гдѣ удалось мнѣ побывать, замѣчается страшный недостатокъ и въ книгахъ, и въ въ доскахъ, и въ бумагѣ, и въ чернилахъ. А то, что имѣется, таково, что подъ часъ лучше бъ вовсе и на свѣтѣ не существовало. Грязныя, безсмысленныя изданія Манухина и Ко, мѣстнаго поставщика дряни Сыркина могутъ только убить охоту къ ученію въ ребенкѣ, а они-то и суть главныя учебныя пособія во всѣхъ отдѣленіяхъ. Распространеніе ихъ обусловливается, впрочемъ, совсѣмъ не дешевизною, а умѣньемъ сбыть товаръ въ руки мелкихъ торговцевъ. Сами же по себѣ изданія эти даже дороги. Только равнодушіе интеллигентнаго общества даетъ возможность существовать подобнымъ изданіямъ, да отчасти и лѣность и неразумѣніе составителей порядочныхъ учебниковъ.

За манухинскими и сыркинскими изданіями, даже выше ихъ по количеству въ коренной Руси, стоятъ псалтирь, часословъ; но въ Западной Руси вовсе нѣтъ такого спроса въ народѣ на славянскія книги; тамъ только евангеліе -- и то больше въ русскомъ переводѣ, встрѣчается сравнительно часто. Потомъ изрѣдка встрѣчается "Родное слово", книжка для чтенія Паульсона, ариѳметика Пермскаго, но очень, очень рѣдко. А потомъ, пожалуй, и ничего. Нельзя же считать за что-нибудь случайно заброшенную въ деревню какую-нибудь книгу для взрослыхъ, напримѣръ, книжку "Странника", "Душеполезнаго чтенія" или другого какого-нибудь духовнаго или свѣтскаго журнала. Такія книги имѣются во всякомъ отдѣленіи и даже иногда въ большемъ количествѣ, чѣмъ учебники и книги для класснаго чтенія. Поѣдетъ мужикъ къ пану или попу зачѣмъ-нибудь и подниметъ гдѣ-нибудь на задворкахъ выброшенную дрянь, или и прямо выпроситъ у кого-нибудь. И вотъ пріобрѣтенная такимъ образомъ книга идетъ сыну, племяннику, какъ пособіе при обученіи чтенію. Не смѣю винить темныхъ людей за пріобрѣтеніе подобныхъ книгъ. Темнота объясняетъ все дѣло. А вотъ интеллигентное общество дѣйствительно тутъ виновато. Приведу примѣръ. Завело оно, напримѣръ, склады книгъ при нѣкоторыхъ школахъ и не подумало, много ли этихъ складовъ надо, такъ ли они устроены, чтобъ былъ отъ этого толкъ и народу, и хозяину складовъ? Видѣлъ а нѣкоторые изъ этихъ складовъ, а въ одномъ изъ нихъ былъ, какъ у себя дома, и скажу, что это только забава. Ни книгъ порядочныхъ, ни умѣнья сдѣлать извѣстной продажу ихъ, ни наконецъ, правильности въ самой продажѣ. И лежатъ книги, какъ мертвецы въ гробу, въ этихъ складахъ.

Дѣлается это въ томъ мѣстѣ, о которомъ а пишу, такъ. Благотворитель накупаетъ книгъ у перваго торговца и, главное, славянщину, и сдаетъ этотъ хламъ въ дирекцію народныхъ училищъ. Дирекція посылаетъ этотъ хламъ дальше, въ одну изъ школъ учителю на продажу, съ прибавкой своихъ книгъ, такъ какъ и дирекція торгуетъ со школами книгами. Учитель заводитъ шкафъ для книгъ, запираетъ его на ключъ, иногда казенной печатью припечатаетъ -- на случай отлучки, напримѣръ -- занесетъ и количество экземпляровъ, и наименованія книгъ въ шнуровую книгу -- и заснетъ. Ему и выгодно спать, потому что складъ для него только обуза. Онъ ежегодно долженъ отчетъ давать дирекціи о продажѣ книгъ изъ склада, обязанъ сдавать нѣсколько разъ въ годъ деньги, вырученныя отъ продажи, въ казначейство, хотя бы выручка равнялась одной копейкѣ, и представлять квитанцію въ дирекцію; онъ подлежитъ учету и повѣркѣ своихъ дѣйствій по продажѣ книгъ и нѣсколько разъ въ годъ, т. е. при каждой ревизіи училища начальствомъ. Такая безрезультатная тягота никого не заставитъ работать, само собой разумѣется. Иное бы дѣло, дать нѣсколько процентовъ торговцу, а еще бы важнѣе, поставить складъ на видномъ мѣстѣ, на базарѣ, площади, тамъ, гдѣ народъ толпится постоянно, а не тамъ, гдѣ его и не увидишь. Крестьянинъ, да и вообще бѣднякъ, не любитъ ходить по домамъ нетолько казеннымъ, но и частнымъ; онъ робокъ, пугливъ, недовѣрчивъ и ужь очень "учёнъ". Лавка -- иное дѣло. Присмотритесь даже какую и лавку онъ выбираетъ. Именно ту, гдѣ жидъ или его братъ-мужикъ торгуетъ, гдѣ панства и пановъ возможно менѣе. Словомъ сказать, дайте крестьянину складъ по немъ, тогда толкъ будетъ непремѣнно.

Но, кромѣ того, что учебники плохи, они къ тому же и разнокалиберны. У одного мальца "Родное слово", у другого Евангеліе, у третьяго "Странникъ", а у четвертаго совсѣмъ ничего: онъ ждетъ, когда товарищъ его выучится и дастъ ему книжку. Тутъ будь и хорошій руководитель, и тогда не многое бы удалось ему сдѣлать для своихъ учениковъ. Нетолько приходится съ каждымъ ученикомъ порознь заниматься, а иногда нужда заставляетъ просто ничего не дѣлать.

Видѣлъ я перья, бумагу, доска и чернила въ отдѣленіяхъ. И въ народной школѣ съ ними горе, а въ отдѣленіи -- бѣда безъисходная. Одинъ имѣетъ перо чуть ли не отъ дѣдушки и усиливается вывести имъ буквы, другой -- обрывокъ бумажки, третій -- кончикъ карандаша, четвертый, наконецъ -- грифель и доску. О, счастливецъ! онъ имѣетъ возможность писать безъ конца, т. е. до скончанія своего грифеля. И эти невозможныя обломки и обрывки берегутся съ такою заботливостью, пользуются такимъ уходомъ, живутъ такъ долго, что удивительно было бы, еслибы у васъ не выступила краска, читатель! Не шутя говорю. Каждая деревня имѣетъ вблизи барина, попа, купца, которыхъ дѣти выбрасываютъ за окно больше бумаги, книгъ, перьевъ, грифелей, чѣмъ имѣетъ цѣлое отдѣленіе во всю зиму. Не можетъ ли эта "интеллигенція" принять нѣкоторое участіе въ судьбѣ отдѣленій? Я лично убѣдился, какъ много улучшаетъ отношенія съ темнымъ людомъ простое вниманіе къ его ребенку, а особенно подарокъ копеечной даже книги, напримѣръ, азбуки-копейки. А что стоитъ подобное вниманіе? Нетолько ничего, но даетъ еще проценты. Кто любитъ корысть, хотя бы тотъ уразумѣлъ эту истину!

Испишется у ребенка бумага, карандашъ, грифель, сломается перо, и онъ оказался на половину безъ дѣла. Въ школу онъ ходитъ только за тѣмъ, чтобы почитать, если еще есть у него своя книга, или если найдется добрякъ, который не пожалѣетъ дать неимущему гуляющую книгу. Кто знаетъ, какъ дѣти дорожатъ книгами въ деревнѣ, тотъ не удивится, что не всякій согласится дать свою книгу товарищу. Надо страшно беречь книгу; она нетолько нужна ему, но и младшему брату, сестрѣ, родственнику, которые будутъ учиться потомъ, послѣ. И вотъ сидитъ ребенокъ въ школѣ безъ дѣла, пока отецъ не поѣдетъ въ городъ, въ мѣстечко, за чѣмъ-нибудь и не купитъ ему, что нужно, а не то такъ и вовсе перестанетъ посѣщать школу до поры до времени. Иной разъ и совсѣмъ можетъ остановиться ученье. Если на соль у крестьянина не хватаетъ денегъ, то почему же непремѣнно должно хватать на бумагу, на перья, на книги? Былъ у меня старикъ-знакомецъ Акиндинъ, старый престарый. Сидитъ онъ иногда у меня и видитъ, что я выбрасываю за окно негодное, по моему мнѣнію, исписавшееся перо; онъ съ непонятнымъ волненіемъ вскакиваетъ съ своего мѣста и останавливаетъ меня.

-- Вы это бросаете перышко-то?

-- Да, бросаю.

-- Зачѣмъ? Отдайте его мнѣ...

-- А тебѣ на что?

-- Я внуку отнесу, онъ у меня учится, хорошо примается за грамату, пишетъ ужь по мелкому.

-- Перо-то негодное, вишь и я бросаю его за негодностію.

-- Оно можетъ для васъ и не годится, а у Папилки въ дѣло пойдетъ. Вы сколько перомъ-то пишете?

-- Какъ придется, листа два, три испишешь.

-- Только-то? А у Папилки хватаетъ, почитай, чуть не на зиму. Вонъ у васъ и буквы-то маленькія, а онъ выводитъ все большія; теперь только по мелкому писать началъ. Ему-то негодны? Да онъ прежде перо-то, коли оно откажется писать, попалитъ его на лучинкѣ, ножомъ поскоблитъ, а нѣтъ и молоточкомъ пристукнетъ на камнѣ, или на топорѣ -- ну, и станетъ слушаться, опять идетъ въ дѣло. А то это перо не станетъ писать! какъ не стать?

-- Я лучше тебѣ для Папилки дамъ пару-другую новыхъ, а эти ужь бросить пора, отслужили...

-- Новыя ты прибереги для себя; внуку и эти будутъ хороши... Или, если ужь милость будетъ, дай и новенькихъ парочку, да ужь и писанныя-то отдай.

-- Беря, бери, коли охота пришла.

-- Ну, вотъ и спасибо. Поклонъ за тя и въ церкви положу. Да ужь коли на то пошло... выслушай меня!

-- Ну?

-- Не бросай ты перьевъ-то совсѣмъ, приберегай для внука... Я те отслужу. Найди этакое мѣстечко и клади...

-- Ладно, ладно, невольно смѣясь, отвѣчаю я.

-- Не смѣйся, я тя въ правду прошу, какъ бы обидѣлся старикъ.

И въ самомъ дѣлѣ у Папилки описанныя перья пошли въ дѣло, и дѣду Акиндину не привелось покупать новыхъ "пёрушковъ".

Еще словечко о чернилахъ. На востокѣ Россіи я видѣлъ что для отдѣленій школъ, учителя приготовляютъ чернила изъ ольховой коры. И дешево и сердито; только чернила немедленно рыжѣютъ на бумагѣ. На западѣ я этого способа не примѣтилъ, но чернила убійственно дурны! Вѣроятно, пузырекъ чернилъ разводится цѣлой бутылкой воды. Ольховыми чернилами пишетъ ребенокъ и они черны подъ его перомъ, и только потомъ рыжѣютъ; разведенныя же чернила при письмѣ даже бѣлѣе, чѣмъ потомъ, т. е. почти совсѣмъ не видны. Очевидно, для учащихся такія чернила очень неудобны и вредны. И безъ того свѣту мало въ хатѣ, и безъ того плохо видно, а тутъ еще чернила совсѣмъ не черныя, совсѣмъ незамѣтныя для глаза.

-----

Черная, грязная, убійственная хата, безъ свѣта и тепла, бѣдность неисходная, крайняя скудость, почти неимѣніе учебныхъ пособій и полудикарь ребенокъ -- кто же дерзкій, который при подобныхъ условіяхъ берется за ремесло учителя? что дѣлаетъ онъ, какъ и чему учитъ, и выучиваетъ ли кого-нибудь чему-нибудь?

Въ отвѣтъ на эти вопросы передамъ, что я нашелъ въ сѣверозападной окраинѣ:

Прежде всего, я увидѣлъ молодого парня, лѣтъ 17-ти, бывшаго ученика одного изъ народныхъ училищъ. Въ чемъ состояло развитіе этого взрослаго ребенка-учителя? Въ умѣньи читать неособенно бойко, и неособенно вразумительно и для себя самого и для другихъ; въ умѣньи писать съ самыми грубѣйшими грамматическими ошибками, дурнымъ и невыработавшимся почеркомъ, писать медленно, безъ складу и ладу, или вѣрнѣе только списывать съ книги; въ умѣньи считать до 1,000, складывать, вычитать съ полнѣйшимъ непониманіемъ сущности ариѳметическихъ дѣйствій. Умноженіе и дѣленіе не входило въ курсъ той школы, въ которой онъ самъ учился, и онъ о нихъ не имѣлъ ужь рѣшительно никакого понятія. Велъ онъ свою школу на манеръ той, въ которой самъ учился, очевидно, подражалъ своему учителю во всемъ до мельчайшихъ подробностей. Я замѣтилъ въ немъ стараніе научить ребятъ давать себѣ отчетъ въ прочитанномъ; но при его подготовкѣ, при тѣхъ невозможныхъ учебныхъ пособіяхъ, которыя у него подъ руками, плохо ему удавалась работа, плохіе плоды приносило его усиленное стараніе. Въ его отдѣленіи тѣмъ не менѣе былъ нѣкоторый порядокъ и замѣчательное умѣнье сберегать трудъ и учителя, и учениковъ. Будь въ его школѣ одинъ учебникъ для всѣхъ дѣтей, несомнѣнно его ребята читали бы довольно бѣгло, хотя, можетъ быть, и механически; будь надлежащій запасъ чернилъ, бумаги, перьевъ -- и писали бы ребята по школьному сносно. Можетъ быть, и самъ онъ развился бы далеко лучше, еслибы у него были разумныя и понятныя руководства. Но во всемъ былъ страшный недостатокъ -- и въ книгахъ, и въ перьяхъ, и въ доскахъ, и въ чернилахъ -- и трудъ учителя приносилъ меньшіе плоды, чѣмъ онъ могъ принести при другихъ, лучшихъ, условіяхъ.

Занимался обученіемъ дѣтей этотъ паренекъ только потому, что не хотѣлъ приниматься за другую работу до поступленія въ солдаты. А солдатства ему нельзя было миновать по его разсчету. Родители учащихся были довольны своимъ малолѣткомъ-учителемъ. Дѣти выучивались читать, писать съ горемъ пополамъ, считать, писать и читать цифирь -- чего же еще больше? И письмо напишетъ и прочтетъ, и молитву прочитаетъ, и въ волости распишется, и т. п. мелочи граматея оправитъ въ крестьянскомъ обиходѣ.

Другой сортъ учителей отдѣленій, пока самый распространенный: крестьяне-хозяева, пожилые уже, хотя еще и не старые. Этотъ второй типъ отличается отъ перваго -- и тѣмъ, что онъ всегда учитъ въ своей хатѣ, и тѣмъ, что Богъ знаетъ гдѣ и чему ученъ, и тѣмъ, что учитъ ребятъ, не отрываясь отъ своихъ хозяйственныхъ работъ, учитъ между дѣломъ, всегда скверно. Выучиваетъ за нѣсколько зимъ только читать кое-какъ и очень рѣдко писать. У него скорѣе школа самообученія ребятъ; въ его хатѣ ребята собираются на ученье -- въ этомъ чуть-чуть не все его значеніе.

Третій типъ -- отставные солдаты. Поднимаясь до перваго типа, иногда они умѣютъ опускаться и до второго, смотря потому, какъ и чему сами были учены.

Четвертый -- разночинцы, не многолюдный, но крайне интересный типъ. Порожденіе самыхъ разнообразныхъ жизненныхъ условій, они представляютъ массу разновидностей и въ умственномъ и въ нравственномъ отношеніи. Благодаря своему относительному развитію, они могли бы внести много свѣта въ деревню; но нравственный закалъ разночинцевъ, попадающихъ въ отдѣленіе, въ большинствѣ случаевъ отрицательнаго достоинства. Чаще всего это отброски общества.

Изъ трехъ первыхъ типовъ, обозначенныхъ выше, первый -- самый лучшій, за нимъ -- третій, т. е. отставные солдаты, а за тѣмъ уже и хозяева-учителя. Первому принадлежитъ, но моему мнѣнію, даже нѣкоторая будущность и на основаніи этого о немъ слѣдовало бы позаботиться. Попробую доказать примѣромъ. Я былъ учителемъ начальной школы. Разъ ко мнѣ является шестилѣтній малютка и проситъ меня принять его въ школу: "учиться, говоритъ, хочу". Въ школу мою въ тотъ годъ было принято нѣсколько шестилѣтнихъ малютокъ на пробу, на опытъ. Но новый пришлецъ выглядывалъ какъ-то особенно юнымъ, и мнѣ показалось страшновато принять его въ душную школу, въ крикливую и шумливую среду учащихся.

-- Молодъ, говорю, ты хлопецъ.

-- Сапоги у меня есть!..

-- Что есть?

-- Сапоги...

-- Сапоги-то сапогами, да учиться-то трудно тебѣ будетъ.

-- Ничего, стараться стану, почти шопотомъ и со слезами въ голосѣ проситъ малютка.

-- А какъ звать-то тебя буду?

-- Антось...

-- Ну, Антось, а фамилія-то твоя какая?

-- Карповичъ.

-- И фамилію стало быть знаешь?

-- Знаю.

-- Молодецъ... Такъ учиться хочешь?

-- Хочу... сапоги есть...

-- А потомъ развѣ не будетъ?

-- Може и не будетъ... Ранѣ не было...

-- Такъ. Какъ же это у тебя сапоги завелись?

-- А такъ... Татя шилъ Адасю -- у меня есть постарше братъ -- и окоротилъ, не годятся ему, на ногу нейдутъ. Его тятя хотѣлъ въ школу -- теперь и нельзя, сапоговъ нѣтъ. Тятька и говоритъ мнѣ: иди, говоритъ, въ школу, просись у учителя, чтобъ принялъ. Я и пошелъ.

-- Такъ тебя тятя прислалъ сюда? А самъ-то учиться хочешь?

-- Хочу, возьми меня въ школу!

-- Ладно, ходи. Только чуръ учиться! Слышишь?

-- Слышу, стану...

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, приходитъ ко мнѣ -- помню къ Рождеству -- и другой братъ, постарше Антося, и тоже заявляетъ, что сапоги есть, что хочетъ въ школу -- учиться.

-- Нельзя, говорю, теперь поздно, мы далеко ужь ушли -- и читаемъ, и считаемъ, и пишемъ всѣ. Приходи послѣ лѣта. Теперь изъ-за одного тебя бросать школу безъ учителя грѣхъ...

-- Да я не помѣшаю.

-- Какъ не помѣшаешь. Съ тобой буду заниматься, всѣ хлопцы сидѣть будутъ одни за дѣломъ. А такъ не надо; надо мнѣ самому съ ними заниматься.

-- Нѣтъ, я не помѣшаю, твердитъ хлопецъ.-- И я буду за одно съ другими.

-- Какъ же ты будешь за одно съ другими, коли ты ничего не знаешь?

-- Нѣтъ, я знаю!

-- Знаешь? Что же ты знаешь?

-- А что знаетъ Антось, то и я знаю.

-- Ты же прежде не зналъ? Кто-жь тебя выучилъ?

-- А Антось выучилъ.

-- Кто-о о?..

-- Антось... братъ.

-- Ну-ка, покажи мнѣ, что ты такое знаешь? Читать умѣешь?

-- Умѣю.

-- А писать?

-- Умѣю... я лучше Антося пишу!

-- Ого! А считать?

-- И считать.

-- Ну-ка, ну, покажись...

Начинаю экзаменовать. Дѣйствительно, и читаетъ, и считаетъ, и пишетъ лучше своего учителя, и именно съ тѣми пріемами и по той методѣ, которой придерживался я въ школѣ.

-- Скажи мнѣ, какъ тебя братъ училъ? Читаешь и пишешь, и считаешь ты молодцомъ!

-- А придетъ Антось изъ школы, поѣстъ, а потомъ и разскажетъ, чему онъ учился, и мнѣ покажетъ. Онъ изъ школы доску домой носитъ -- мы и писали съ нимъ вмѣстѣ. Онъ пишетъ, а потомъ я. У меня скорѣе выходило. Потомъ, онъ книгу сталъ носить, мы и по книгѣ вмѣстѣ стали учиться. Что онъ въ школѣ сдѣлаетъ, мы дома опять за то же. Я все знаю, что Антось знаетъ! съ самоувѣренностью твердитъ ребенокъ.

И вотъ, если шестилѣтній ребенокъ, едва сунувшій свой носъ въ школу, могъ передать другому все, что и какъ дѣлается въ школѣ, то почему же окончившій курсъ съ успѣхомъ въ начальной народной школѣ не можетъ многаго передать своимъ ученикамъ изъ усвоеннаго имъ, почему онъ не выучитъ ихъ всему тому, чему выучился самъ? Тутъ, главное, школа. Хороша она, хорошъ народный учитель, толково ведетъ свое дѣло, добивается сознательности въ работахъ своихъ учениковъ -- и ученики выйдутъ такими, что имъ не трудно будетъ передать все, что они сами знаютъ, другому. И чѣмъ выше станетъ начальная школа, чѣмъ развитѣе, знающѣе будутъ выходить изъ нея ея питомцы, тѣмъ выше станетъ и отдѣленіе народной школы, тѣмъ лучше, легче пойдетъ въ ней обученіе. Безъ сомнѣнія, тутъ будетъ и копировка, кое-что будетъ перенято на обезьяній манеръ, многое недопонятое учителемъ отдѣленія перейдетъ въ головы его учениковъ механически, но вѣдь безъ этого нигдѣ не обходится и ни при какомъ дѣлѣ... Все-таки лучше хоть такъ выучиться, чѣмъ совсѣмъ никакъ. Лучше хоть механическій, да порядокъ, лучше годъ ученія, чѣмъ пять, лучше безсознательное воспріятіе многаго, чѣмъ таковое же безсознательное и притомъ труднѣйшее. Вѣдь умѣютъ же отцы-крестьяне передать своимъ дѣтямъ свои сельско-хозяйственныя знанія, свое міросозерцаніе, свои понятія объ общественной и семейной жизни? А то, что дается въ начальной школѣ теперь, никакъ не труднѣе для усвоенія ребенкомъ, чѣмъ свѣдѣнія отцовъ-крестьянъ по части сельско хозяйственныхъ знаній. Итакъ, первому типу учителей отдѣленій народной школы, по моему мнѣнію, принадлежитъ будущность. Хорошая школа дастъ хорошее отдѣленіе. Въ силу этого оно, это забитое, пришибленное отдѣленіе, несомнѣнно въ состояніи будетъ, въ свою очередь, поднять и школу на высшую ступень. Многое изъ курса школы можетъ быть выдѣлено въ курсъ отдѣленія; а многое новое, но вполнѣ необходимое для начальнаго образованія можетъ войти въ курсъ начальной школы. Лишь бы интеллигентный людъ пришелъ на помощь темному, да съ умѣньемъ и любовью взялся бы за дѣло.

Отставной солдатъ-учитель далеко худшаго сорта въ большинствѣ случаевъ. Почему хуже? Потому, во-первыхъ, что онъ учился давно и Богъ знаетъ какъ и у кого. Про молодыхъ солдатъ, прошедшихъ новую школу, рано толковать: ихъ или нѣтъ еще совсѣмъ, или очень немного, или они, благодаря новому положенію, отойдутъ въ разрядъ учителей-хозяевъ. Во-вторыхъ, солдаты грубѣе, и всегда настолько уже побиты жизнью, что на школу будутъ смотрѣть исключительно только какъ на добываніе хлѣба. Нравственность ихъ нерѣдко подлежитъ сомнѣнію, что особенно опасно при томъ обаяніи, которое онъ внушаетъ ребенку, благодаря своей опытности, видалости и бывалости въ разныхъ странахъ. Солдатъ любитъ дѣтей побасенками тѣшить, я это знаю по опыту. Въ этихъ побасенкахъ онъ внесетъ въ душу дѣтей всѣ свои нравственныя воззрѣнія, всѣ свои привычки, съумѣетъ освѣтить увлекательно то, что даже не должно касаться дѣтскаго уха. Самыя занятія въ школѣ солдатъ ведетъ по своему, по-солдатски, со щипками, колотушками и другими приправами и педагогическими солями. Аккуратность воина подлежитъ такому же сомнѣнію, какъ и нравственность. Подошелъ праздникъ, учитель пьянъ и на другой, и на третій день, а то и на цѣлую недѣлю. А кто любитъ пить, тотъ и безъ праздника умѣетъ быть пьянымъ. Солдатъ-учитель непремѣнно пьяница. Ибо не пьяницы пристраиваются всегда къ крѣпкому мѣсту, а не къ такому, которое не сегодня-завтра выпадетъ изъ рукъ. Непьяница любитъ обзавестись своимъ домкомъ и постоянной работой. Ученикъ-учитель во всемъ этомъ рѣзко отличается отъ учителя-солдата. Пьянствовать онъ не навыкъ, выжечь свою душу не имѣлъ времени, манкировать уроками, относиться къ своему дѣлу спустя рукава не можетъ -- отчасти по своей молодости, отчасти на страхомъ указки родителей учениковъ, которые, пожалуй, не поцеремонятся дать и встряску юношѣ. Отставному же солдату все это трынь-трава.

Учитъ отставной солдатъ всему, что ему Богъ на душу положитъ, главное же чтенію по буквослагательному способу и письму; цифирь тоже иногда пускаетъ въ оборотъ, но по большей части ограничивается только наукой читать цифры, безъ всякаго сознанія, безъ всякаго пониманія ихъ дѣйствительнаго значенія. Умѣетъ онъ тѣшить ребятъ во всякое время разсказами и о томъ, что самъ видѣлъ, и о томъ, чего самъ не видалъ, чего и на свѣтѣ никогда не бывало и быть не можетъ. Ребята любятъ эти разсказы, да и отцы не меньше дѣтей рады послушать что служивый говоритъ. Съ горемъ пополамъ ребята выучиваются у такого учителя читать и немножко писать, выучиваются иногда въ зиму -- что очень рѣдко -- иногда въ двѣ, три зимы. Плохое это ученье.

Но еще плоше, еще хуже ученье учителя-хозяина. Знанія его рѣдко поднимаются даже до высоты знаній отставнаго служаки. Учитъ онъ всегда по старинному. Едва умѣя самъ разбирать грамату, а писать иногда и совсѣмъ не умѣя, конечно, онъ научилъ бы и при самомъ усиленномъ стараніи немногому, но и стараніе-то его не выдерживаетъ самой снисходительной критики. И пьянство, и праздники у него тоже въ полномъ ходу. Но еще чаще бросаетъ онъ школу изъ-за домашнихъ дѣлъ и хозяйства. Ему надо и въ лѣсъ съѣздить, и дровъ нарубить, и лошадей напоить, и повинность отправить, и съ женой поругаться, и совершить массу дѣлъ, неизбѣжныхъ для хозяина дома. Вслѣдствіе этого, ребятенки то бѣгаютъ безъ толку по хатѣ въ отсутствіе учителя, то сидятъ по угламъ и въ страхѣ прислушиваются къ ругани и дракѣ хозяевъ, а то, наконецъ, и учатся, только не граматѣ, а какъ держать себя передъ расходившимся не въ мѣру учителемъ-хозяиномъ. И вотъ три, четыре, а иногда и пять зимъ пропадаютъ задаромъ при такомъ обученіи; въ лучшемъ же случаѣ научаются читать механически и рѣдко-рѣдко написать невыносимо безграматное письмо, а о цифири и говорить нечего.

Учителей разночинцевъ мнѣ удалось встрѣтить немного, всего одного или двухъ, а потому говорить о нихъ здѣсь считаю преждевременнымъ. Объ одномъ же, встрѣченномъ мною разночинцѣ, хотѣлось бы сказать словцо, но не здѣсь, а отдѣльно.

Въ восточныхъ губерніяхъ Россіи мнѣ приводилось встрѣчать нѣчто подобное отдѣленіямъ сѣверо-западныхъ губерній -- это школы начетчиковъ и дьячковъ. Но ихъ я видѣлъ давно, а потому и говорить объ нихъ не стану. По большей части, однакожъ, эти школы дьячковъ и начетчиковъ походятъ на отдѣленія съ учителями-хозяевами, т. е. на самый худшій видъ отдѣленій. Двѣ-три такія школы я помню даже отчетливо: онѣ неизгладимо запечатлѣлись во мнѣ, какъ первые спутники моего ранняго дѣтства...

И такъ, передъ моими глазами прошелъ рядъ учителей отдѣленій.

Съ досадой я останавливаюсь передъ отцами и спрашиваю:

-- Зачѣмъ вы ребятъ-то мучите такими учителями? Или вы не понимаете, что у васъ тутъ скорѣе мученье, чѣмъ ученье?

-- Маленько будто и понимаемъ... Вотъ вамъ-то оно не совсѣмъ чтобы понятно выходитъ.

-- А ну, почему же вы мучите ребятъ?

-- Почему? Оно какъ-бы кажется не понять. Къ примѣру сказать -- изъ кого бы намъ выбирать-то стать? Кто къ намъ пойдетъ въ нашу вёску? А коли-бы и пошелъ, такъ съ чѣмъ мы его примемъ? Вѣдь у насъ какой расчетъ съ учителемъ? Учи ты зиму ребятъ, сколько ихъ тутъ наберется, и получай за свою науку -- ну, положимъ -- 15 руб., 20, ужь много-много 30. Теперь и разсуди, пойдетъ ли къ намъ хорошій-то учитель? Хорошему-то учителю и въ городѣ цѣна шальная -- чего жь ему въ деревню лѣзть? Нашей платы ему и на одёжу не хватитъ! Хорошему учителю въ городѣ и холя и доля, а у насъ голодъ, холодъ да горе, кто-жь его сюда къ намъ загонитъ, какимъ такимъ вѣтромъ занесетъ? А коли кого и занесетъ, такъ на минуточку. Да и заноситъ къ намъ только бросовыхъ, гарь одну. Вотъ мы и подбираемъ эту гарь. Не мы подбираемъ, а горе наше. Али скажешь:-- платите больше, денегъ не жалѣйте? Какъ тутъ не пожалѣть, коли всюду дыры, всюду дуетъ, а заткнуть нечѣмъ? Кто побагаче, тотъ парнишка своего въ школу везетъ, въ мѣстечко, квартиру ему нанимаетъ тамъ, харчъ представляетъ. Мы этакъ дѣлать не можемъ, ни по силѣ намъ. Огляди-ка хорошенько, какъ мы живемъ -- вотъ и уразумѣешь, что Богу молиться надо и за ту науку, что дѣткамъ нашимъ достается!

Сталъ я еще внимательнѣе оглядывать бѣлорусскую вёску, а отцы мнѣ толкуютъ:

-- Дать-то мы больше, какъ на сапоги, да на одёжу, не дадимъ -- не изъ чего. Голо вѣдь у насъ, какъ и быть голѣе не можетъ. Прокормъ мы ему даемъ, да вѣдь этотъ прокормъ только намъ же перенесть въ силу. Иного сведетъ за одну недѣлю на нашихъ харчахъ-то такъ, что его послѣ въ деревню и калачомъ не заманишь. Учителя мы нанимаемъ на такой манеръ. Окромя денегъ -- живи ты по очереди у отцовъ: сегодня у меня, а завтра ступай къ Ивану, а на третій день къ Петру, поколь ко мнѣ опять не дойдешь. Живешь ты у меня -- и ѣшь ты, другъ любезный, то же, что и я ѣмъ. Противъ себя не обижу, а и лучше потчивать не стану. Хорошо -- слава тебѣ Господи! худо -- не взыщи!.. А хорошо-то наше таковское, что другому и худо лучше нашего хорошаго. Хату-то видишь, въ какой мы живемъ -- говорить про нее нечего. Узоры-то не велики разведены; окромя клоповъ, да таракановъ, да всякой всячины -- ничего не сыщешь. Слава те Господи, что дождемъ не моетъ, да вѣтромъ не бьетъ, да онучи есть гдѣ высушить и самому отогрѣться. И въ хату-то нашу не всякаго зазовешь, а коли еще показать ему, что ѣдимъ мы, такъ и подавно. Съ начала, по осени и хлѣбецъ есть, и картошка, и то, и се, грибки, ягоды ли... А и хлѣбецъ нашъ на свою стать: ѣдимъ его, кормильца, въ чемъ Богъ родилъ, съ мякинкой; да хорошо -- коли только съ той, что Богъ родилъ, а не то такъ и иной прибавляемъ. Картошку тоже поберегаемъ, не сразу ѣдимъ: коли хлѣбецъ на столѣ, такъ картошку поберегаемъ, а коли картошка, такъ хлѣбецъ до другого дня. А хлѣбъ да картошка -- вотъ и вся наша ѣда. Варево-то не велико; хоша и варишь его кажинный день, а разъѣсться не на чѣмъ. Да ты глянь ка на нашихъ ребятенокъ -- каковы? Вишь, ни кровинки на лицѣ, то желто, то бѣло... А взгляни-ка на животы-то ихъ, нешто видалъ гдѣ супротивъ этого? Вишь вздуты, что у доброй коровушки! Вотъ онъ нашъ-то кормъ весь на яви: горой вздуетъ, а силы отъ него -- не чуешь... Ктожь къ намъ въ нашу хату полѣзетъ, на грязь да на голодъ?.. А потомъ вѣдь хорошему человѣку требуется иные и люди, чѣмъ мы. Темны мы, съ нами быть да жить тоже не всякому всласть... Эхъ, баринъ, коли разумомъ-то раскинешь, такъ какъ не понять, почему таковскій народъ -- учителя наши. По Сенькѣ и шапка, баринъ...

-- Почему же вы въ заправскую, въ настоящую школу дѣтей не шлете?

-- Почему?.. А ты спрашивалъ пана профессора, есть ли у него мѣсто для всѣхъ нашихъ ребятъ?

-- Спрашивалъ.

-- Ну, и что-жь, есть мѣсто?

-- На всѣхъ не хватитъ, а кое-кому еще станетъ.

-- Такъ... на всѣхъ-то, стало быть, все-таки мѣста нѣтъ?

-- А еслибъ нашлось? другую бы школу вамъ открыли примѣрно?

-- Другую школу, говоришь? А гдѣ ее откроютъ? Откроютъ въ нашей вёскѣ -- наши ребятенки и будутъ ходить, и то не всѣ...

-- Почему же не всѣ?

-- Порядки въ школѣ будутъ не тѣ, что у насъ водятся. Стѣснительно намъ будетъ. Спроси вотъ опять пана-то профессора -- онъ тебѣ скажетъ, какъ у него дѣло идетъ. Ну, намъ это не съ руки.

-- Какъ не съ руки? Дурно ученье что-ли?

-- Не дурно, а не съ руки. Въ заправскую школу жди въ порядкѣ, въ обрядѣ -- это первое. Ну, а обрядить не всякому удается. Видѣлъ, въ чемъ ребятенки у насъ ходятъ? Ну, въ заправскую школу такъ не пустишь. А обрядить то на всякій часъ не обрядить и справному хозяину. Другое -- въ школу ходи каждый день, отлучки, безпорядку терпѣть не приходится, учитель въ обидѣ, а по нашему эти порядки тяжелы. И малъ ребенокъ да дома безъ него обойтись невозможно. У учителя въ школѣ свои порядки, у насъ на дому -- свои, и никакъ ты ихъ не сведешь вмѣстѣ, не уровнишь. Одинъ наблюдаетъ одно, а другой къ этому пристегиваетъ другое... Вотъ и расходятся. Ну, а все-таки будь школа здѣсь, почесть всѣ были бы въ школѣ изъ нашей вёски.

-- А изъ другихъ будутъ деревень?

-- Какъ не быть -- будутъ; только ужь поменьше.

-- Отчего такъ?

-- Да все оттого же: тяжело. И справа требуется и порядокъ, а гдѣ у насъ порядокъ установить? Ѣхалъ ты сегодня сюда, каково те показалось? Не бось не по скусу? И на саняхъ-то не по скусу, а какъ ежели теперича пѣшкомъ? Оно вѣдь тоже ребятенки-то люди, не пустишь ихъ за пять-то, да за десять верстъ въ чемъ ни на есть. Дома они ходятъ въ опорышахъ; большимъ что негодно, ребятамъ какъ есть въ пору, доносятъ до конца, потому имъ не дѣло дѣлать... Ну, а въ другую деревню такъ не пошлешь, тутъ заводи справу всю заново, по мѣркѣ. Да и справу заведешь, обрядишь хлопца какъ ни на есть -- разѣ конецъ всему? Вотъ то-то оно и есть, что не конецъ... конца-то и не доищешься у насъ. Положимъ, къ примѣру, школа близко, версты за двѣ, за три, не болѣ. Какъ ты соображаешь: надо-ль хлопца кормить на особнякъ, аль не надо? Надо-ль ему особое что дать на прокормъ, аль не надо?

-- Думаю, что кое-что потребуется и другое, особое.

-- То-то вотъ оно и есть, что потребуется. Коли дома хлопецъ -- и ѣстъ онъ тоже что мы, за одно. Мать и не думаетъ, есть у ней ребята, ай нѣтъ, окромя что воды въ горшокъ болѣ подбавить, крупинку другую подсыпать, лишнюю картошку подкинуть въ печь, а хлѣбъ то ужь всенепремѣнно одинъ съ нами ѣсть будетъ. Въ школу погонишь -- иной разсчетъ. Прежде всего, ранѣ печь затопляй, парня по утру накорми особо, на весь день, да заготовь ему бѣлаго хлѣба (бѣлымъ хлѣбомъ въ Бѣлоруссіи зовутъ хлѣбъ ржаной безъ подмѣси мякины), потому нельзя же заморить парня въ школѣ, онъ тамъ до вечера весь день пробудетъ не ѣвши, а чернаго-то, съ мякиной то хлѣба въ сухомятку не много наѣшь. А слыхалъ ты, кто у насъ ѣстъ бѣлый-то хлѣбъ? Да по всей округѣ, окромя праздниковъ, и не привидано. Такъ бѣлый-то хлѣбъ не къ лицу намъ и для мальцевъ заводить... Слыхалъ ты, до коей поры хлѣба-то у насъ хватаетъ? И не запомню я, чтобы вдоволь до новаго; за всегда къ Пасхѣ, къ великому дню конецъ, а не конецъ, такъ и не Богъ вѣсть сколь останется. Вотъ урѣзывать-то и не изъ чего, на бѣлый-то хлѣбъ мальцамъ. Вотъ, коли не вѣришь -- допроси пана профессора, онъ тебѣ скажетъ, какъ къ веснѣ всѣ ребятенки у него изъ школы повылѣзутъ, потому ѣсть нечего...

И вотъ, въ подтвержденіе словъ отцовъ, припоминаются мнѣ сцены, бывшія два года назадъ въ моей школѣ, на моихъ глазахъ...

Я принимаю въ школу дѣтей. Кто изъ нихъ пришелъ ко мнѣ по доброй волѣ, кто -- по приказанію старосты и старшины. Записываю имена одного, другого, третьяго и т. д. Молча подходятъ ко мнѣ, нехотя отвѣчаютъ, боязливо поглядываютъ по сторонамъ, съ той же боязнью и нерѣшительностію отходитъ отъ меня прочь. Никто не обрадовался своему пріему въ школу, всѣ выглядятъ невольниками. Но вотъ что-то особенное, изъ ряду выходящее.

-- Какъ тебя зовутъ, малецъ? спрашиваю я одного десятилѣтняго ребенка, судя по росту.

-- Не знаю.

-- Какъ не знаешь? удивляюсь я.

-- Не знаю.

-- А отца твоего какъ зовутъ?

-- Не знаю.

-- А мать?

-- Не знаю.

-- Ты кого-нибудь знаешь?

-- Не знаю.

Я въ недоумѣніи и нерѣшительности чему приписать странное поведеніе ребенка. Вдругъ вижу, подходитъ ко мнѣ пожилая женщина.

-- Панъ профессоръ -- Это глупенькій сынокъ. Не трожь ты его, отпусти!-- гдѣ ему учиться. Онъ вѣдь слѣпенькій.

-- Какъ, слѣпой? удивляюсь я, смотрю въ глаза ребенку и недоумѣваю: вмѣсто глазъ предо мною пара безумно и глупо смотрящихъ "глядѣлокъ"...

-- Что это значить?

-- Онъ слѣпенькій!.. твердитъ мать.

-- Какъ, мальчуга, ты ничего не видишь?

-- Ничего не вижу.

-- А это какого цвѣта предметъ у меня въ рукѣ? Я показываю ребенку листъ бѣлой бумаги.

-- Чернаго.

-- Чернаго?

-- Чернаго.

-- А вотъ этотъ? показываю красный предметъ.

-- Чернаго.

-- А этотъ?

-- Чернаго.

-- А этотъ?

-- Чернаго...

Очевидно, мать научила ребенка врать, чтобъ отдѣлаться отъ школы. Стыдно стало мнѣ и больно. И, несмотря на смѣхъ всѣхъ дѣтей, хорошо знавшихъ ложь, я отпустилъ "слѣпого" ребенка слѣпой матери домой.

А вотъ предо мною и отецъ.

-- Господинъ научитель, ослобони моего сынка отъ ученья, сдѣлай божескую милость! У меня нонѣ одного сына въ солдаты забрили, другого ты отнять хочешь.

-- Это не моя воля, а воля начальства. Ни приказывать, ни увольнять мнѣ не дано правъ.

-- Какъ тамъ знаешь, только ослобони, не дай мнѣ погибнуть...

Вотъ и еще одна мать.

-- Я те не дамъ своего сына, не дамъ! Бери у другихъ! у другихъ по три сына есть, а они не ведутъ въ школу, а на насъ напасть. Жалобу подамъ, а сына не дамъ...

Слышу крики, брань и ревъ; слышу сравненіе ученія съ солдатчиной и отъ стыда и отчаянія бѣгу вонъ изъ школы, чтобъ опомниться, отдохнуть гдѣ-нибудь на вольномъ воздухѣ.

Это былъ мой первый пріемъ. Прошло четыре мѣсяца, меньше того, и дѣти полюбили школу и меня. Были у меня уже к добровольные ученики. И вотъ опять сцена, мучительная, тяжелая. Среди зимы входитъ отецъ одного моего ученика, умнаго, хорошаго, прилежнаго ребенка, далеко уже ушедшаго впередъ.

-- Ослобони моего Юзюка отъ ученья.

-- Зачѣмъ?

-- Не могу безъ него обойтись...

-- Безъ ребенка-то?

-- Не могу. Онъ мнѣ работникъ настоящій будетъ. Безъ него мнѣ нельзя быть. Измучился я совсѣмъ.

-- Послушай, не губи ты Юзюка, онъ хорошо учится, онъ скоро будетъ совсѣмъ граматный. Твой ребенокъ хорошій, славный ученикъ. Потерпи хоть одну зиму, онъ и въ одну зиму подъучится читать и писать.

-- Не могу, ослобони, твердитъ отецъ, потупивъ глаза въ землю.

Я ясно видѣлъ, что ему и самому не легко брать сына изъ школы.

-- Слышь, Юзюкъ, отецъ проситъ тебя домой?

-- Зачѣмъ я ему? краснѣетъ ребенокъ; слезы навертываются на глаза.

-- Ты, Юзюкъ, хочешь домой идти или въ школѣ остаться? спрашиваю я.

-- Зачѣмъ домой? я буду учиться, робко, но рѣшительно отвѣчаетъ ребенокъ.

-- Слышишь, что говоритъ сынъ? обращаюсь я къ отцу.

-- Слышу. Не могу! ослобони, ты, Христа ради, не мучь ты меня. Всю зиму мучусь одинъ съ женою, ѣсть нечего. Отойти отъ дому нельзя, ни наняться на дѣло какое... Совсѣмъ оголодали.

Юзюкъ плачетъ; но и отецъ чуть не въ слезахъ.

-- Съ Богомъ, Юзюкъ, или домой и помоги отцу. Да коли поправишься, обращаюсь я къ отцу: -- пришли сына опять въ школу?

-- Наврядъ скоро поправишься.

-- Ну, кто знаетъ!

-- Еслибъ только не нужда, и теперь бы не взялъ. Врагъ что ли я своему дѣтищу?

Нѣтъ, отецъ не врагъ, а врагъ горькая нужда. Она, эта горькая нужда, родоначальница и отдѣленій народныхъ школъ. Грязь и слякоть -- осенью и весной, вьюга, зимняя стужа и дальнія дороги -- виной, недостатокъ одежды, хлѣба, денегъ -- во всякое время, нужда въ рабочихъ рукахъ -- вотъ кто породилъ отдѣленія. Ахъ, еслибъ выросло и окрѣпло желаніе въ интеллигентныхъ и состоятельныхъ людяхъ помочь горю народнаго обученія! А помочь тутъ стоитъ. Несмотря на поражающую картину неприглядности и нищеты отдѣленій народныхъ школъ, въ нихъ чуется живая, созидающая сила.

Думается мнѣ, что и самъ народъ чуетъ силу ученья, думается мнѣ, что не будь этого чутья въ немъ -- не бывать бы на свѣтѣ и отдѣленіямъ. Когда нѣтъ собственнаго желанія учить дѣтей, полумѣрами, косвеннымъ принужденіемъ не заставишь породить школы. Крестьяне наши, положимъ, не любятъ прямо идти противъ начальства, но приводить къ нулю нежелательныя для нихъ распоряженія они умѣютъ отлично. Всякій, я думаю, видалъ, какъ часто власти принуждены бываютъ "плюнуть", "отступиться" отъ начатаго дѣла, въ силу пассивнаго упорства крестьянъ обойти дѣло, затормозить его, испортить до того, чтобъ оно опротивѣло, "насолѣло" самому иниціатору? Въ дѣлѣ народнаго образованія это сопротивленіе можетъ быть особенно успѣшно, почти непреодолимо. Вотъ почему можно съ увѣренностью сказать, что только желаніе самого народа породило отдѣленія народныхъ школъ, или школу народнаго самообученія.

Очень можетъ быть, что многимъ покажется удивительной вѣра крестьянъ въ пользу того ученья, которое они даютъ своимъ дѣтямъ въ своихъ отдѣленіяхъ. Но припомнимъ, чего крестьянинъ ждетъ отъ школы? Какая наука, по сужденію крестьянъ, годна ихъ дѣтямъ? Только небольшая граматность. Умѣетъ его дитя разбирать грамату, печатную и писанную, можетъ написать безграматное письмо, подписаться въ правленіи подъ приговоромъ -- ну, и слава тебѣ Господи, больше и не нужно. Потребность граматности сознана крестьяниномъ пока только въ этой мѣрѣ, но за то здѣсь сознаніе полное, ясное, отчетливое. Простая жизнь деревни въ настоящую минуту зоветъ къ граматности, и такъ зоветъ, что крестьянинъ слышитъ этотъ зовъ. Вопервыхъ, путешествія въ "чужую сторону" за хлѣбомъ, стало быть и необходимость письменныхъ сношеній съ домашними; вовторыхъ, предъявленіе спроса въ "чужой сторонѣ" на "письменность"; въ-третьихъ, объегориванье безграматныхъ граматными и въ особенности на "чужой сторонѣ"; въ-четвертыхъ, волостные, судебные и иные порядки отъ начальства и отъ хозяевъ-подрядчиковъ, кулаковъ и т. п. людей, всѣ основанные не на словесномъ договорѣ, а на письменности -- все это или новое, или навалившееся на плечи крестьянъ съ особенною силою въ наше время, научило ихъ цѣнить грамату.

Но, кромѣ того, грамата и сама по себѣ, по своей сущности, за послѣднее время нѣсколько полюбилась темному человѣку. Хотя въ этомъ смыслѣ успѣхъ и не великъ, но все-таки есть и онъ, и даже замѣтить его можно при внимательномъ наблюденіи. "Петербургская Газета" читается дворниками, приказчиками и рабочими въ Питерѣ. Въ деревнѣ, крестьяне по праздникамъ собираются слушать кое-гдѣ граматѣя, "какъ онъ въ газетахъ читаетъ". Положимъ, газету достаютъ въ чужихъ людяхъ, у учителя, у попа, у барина иногда, но и то важно, что явилась охота доставать газету и слушать, что стоитъ въ газетѣ. Мнѣ, впрочемъ, удалось знать и такихъ крестьянъ, которые выписывали газету къ себѣ въ деревню. Исключенія, скажутъ многіе. Пусть такъ. Но вѣдь всегда дѣло начинается съ исключеній. Пріѣхалъ въ одну деревню, большую, богатую, мой пріятель -- учитель и выписалъ газету. Чрезъ годъ въ той деревнѣ было уже нѣсколько газетъ. Исключенія бываютъ разныя. Одни родятся и умираютъ, недолго проживши и не оставивши потомства; другія, если и умираютъ, то оставляютъ огромное, постоянно увеличивающееся потомство. Вотъ жъ послѣднему роду исключеній я отношу и "грамотниковъ". Я уже вижу ростъ этихъ исключеній, вижу даже какъ онѣ изъ исключеній перерождаются въ меньшинство.

И такъ, граматность завоевала себѣ мѣсто въ народномъ сознаніи. Завоеванія ея пока не широки и по количеству лицъ, обладающихъ ею, и по качеству ея самой. Умѣть читать простую, доступную по языку народу книгу, умѣть писать письма и подписываться на разныхъ дѣловыхъ "гумагахъ" -- вотъ пока вся суть ея. Но придетъ и остальное и тѣмъ скорѣе придетъ, чѣмъ шире будетъ граматность первой ступени.

Вотъ этой-то потребности, народа, этому-то запросу его на элементарную граматность и удовлетворяетъ отдѣленіе народной школы. Я не боюсь поставить вопросъ такъ рѣзко. Чтобы дать всякую иную школу народу для удовлетворенія его уже пробудившейся потребности необходимъ громадный капиталъ. Я не исключаю отсюда и такъ называемыя подвижныя народныя школы. Мнѣ думается даже, что этѣ послѣднія и немыслимы или едва мыслимы безъ отдѣленія народной школы. Въ подвижныхъ школахъ или будетъ тотъ же порядокъ, что и въ отдѣленіи, дли онѣ не привьются у насъ. Разница же вся будетъ состоять въ томъ, что въ отдѣленіи будетъ наѣзжать временно настоящій учитель и направитъ обученіе къ нѣсколько лучшему результату. По моему, это будетъ вторая ступень развитія отдѣленій народныхъ школъ -- и только. Самостоятельнаго существованія -- безъ отдѣленій народной школы -- школъ подвижныхъ а не допускаю у насъ, т. е. не вижу существенной пользы отъ нихъ, думаю, что и народъ не увидитъ тоже большой пользы, а потому и не дастъ имъ росту. Главный недостатокъ подвижныхъ школъ, самостоятельно существующихъ, будетъ кратковременность занятій, а потому почти и безплодность ихъ. Дѣти крестьянъ будутъ учиться всегда только зимой, остальное время напрасная трата силъ учителямъ. Почему? это, я думаю, всякому извѣстно. Много ли же времени будетъ имѣть возможность посвятить учитель подвижной школѣ каждой деревнѣ въ отдѣльности? чрезъ сколько времени онъ будетъ являться въ деревню?

Совсѣмъ иное дѣло, если въ деревнѣ имѣется уже отдѣленіе народной школы. Учитель отдѣленія сначала становится ученикомъ учителя подвижной школы во время пребыванія послѣдняго въ деревнѣ, потомъ его помощникомъ. Въ отдѣленіи получится направляющая сила интеллигентнаго и опытнаго учителя и непрерывная дѣятельность его помощника, т. е. будничнаго учителя отдѣленія. Съ одной стороны, учитель подвижной школы будетъ имѣть возможность бывать чаще въ каждой деревнѣ, а съ другой -- работа въ школѣ не прекращается и улучшается. Но это будетъ развитіе отдѣленія народной школы, вторая ступень его, и до этого когда-то еще мы доберемся, если только доберемся. Теперь же все или почти все -- дѣло одного отдѣленія народной школы на первой ступени развитія, и именно потому, что она больше всего отвѣчаетъ на спросъ народа, потому что она -- результатъ настоящаго положенія дѣлъ въ деревнѣ.

Понятно, что крестьянинъ осужденъ имѣть учителя такого, о которомъ онъ самъ отзывается: "по Сенькѣ и шапка". Злая, убійственная правда. Но нѣтъ ли исхода иного, нѣтъ ли возможности иначе удовлетворить потребности народа къ воспринятію граматы? На это я отвѣчаю: нѣтъ иного исхода, кромѣ того, который нашелъ себѣ народъ самъ. По моему, только помочь нужно народу поднять его отдѣленіе. Интеллигентный учитель, болѣе развитой, чѣмъ деревенскій теперешній учитель, учитель на нѣсколько деревень, учитель-руководитель -- вотъ, что мы можемъ дать деревнѣ и ея отдѣленію.

Кромѣ того, съ матеріальной стороны мы могли бы очень, очень много помочь отдѣленію, и я говорилъ уже какъ...

Вотъ одна изъ дирекцій народныхъ училищъ въ сѣверо-западныхъ губерніяхъ приняла къ свѣдѣнію отдѣленія народной школы и распорядилась помочь имъ. Помощь ея выразилась такимъ образомъ. Школу народнаго самообразованія причислить къ народной школѣ и назвать ее "Отдѣленіемъ народной школы"; подчинить ее вѣдѣнію учителя народной школы, т. е. учитель народной школы обязанъ бывать время отъ времени въ отдѣленіи, экзаменовать тамъ дѣтей, принимать участіе въ выборѣ учителя отдѣленія, доносить начальству объ открытіи отдѣленія и выборѣ учителя. Кромѣ того, учитель народной школы долженъ слѣдить за поведеніемъ учителей отдѣленій, собирать ихъ къ себѣ, научить ихъ учить дѣтей, давать для нихъ примѣрные уроки, снабжать руководствами, имѣющимися въ школьной библіотекѣ и наконецъ -- всѣ лишнія за негодностію и ветхостію книги сдавать изъ своей школы въ отдѣленіе... Какъ видите, обязанностей на учителя школы возложено не мало. Но помогать такъ школѣ можно только на словахъ, а не на дѣлѣ. У всякаго учителя своя школа на плечахъ, и съ ней одной у него столько хлопотъ, что и не управиться пожалуй; заботиться же вмѣстѣ и о своей школѣ и объ отдѣленіяхъ народной школы едва ли возможное дѣло. На опытѣ я убѣдился, что очень мало толку выходитъ изъ попечительства учителя школы надъ отдѣленіями. Вотъ у того учителя, съ которымъ я ѣздилъ по отдѣленіямъ, было двѣнадцать отдѣленій, и я убѣдился, что лучше бы оставить ему отдѣленія въ покоѣ. А нѣкоторые учителя даже ухитрились сдѣлать отдѣленія дойными коровами для себя...

Другое было бы дѣло -- особый, спеціально назначенный учитель для отдѣленій и непремѣнно хорошо подготовленный, болѣе развитой, чѣмъ остальные сельскіе учителя. Крестьяне ужь навѣрное приняли бы такого учителя съ радостію и для него облегчили бы съ охотой его тяжелый трудъ въ предѣлахъ ихъ силъ.

Отдѣленія народной школы ростутъ не по днямъ, а по часамъ, давнымъ-давно слѣдовало бы признать ихъ, а не смотрѣть на нихъ, какъ на явленіе не законное и терпимое только пока. Непризнаніе отдѣленій приноситъ имъ ужасно много вреда, не даетъ имъ улучшаться, даже тормозитъ самый ростъ. Не трудно понять это. Какъ явленіе не утвержденное, оно принуждено жить тайкомъ во всѣхъ почти губерніяхъ Россійской Имперіи, прятаться и отъ учителя народной школы, какъ отъ конкуррента, и отъ всякаго большого и малаго начальства. Послѣднему, понятно, нѣтъ дѣла, что родится на свѣтъ божій, дурное или хорошее дѣтище, но ему ясно, что родится незаконно, и стало быть подлежитъ пресѣченію. Какъ незаконнорожденное дитя, отдѣленіе принуждено волочить свою жизнь уродливо, безтолково. Тутъ и выборъ учителя, и безъ того страшно затрудненный нищетою народа, стѣсненъ; тутъ и совѣтъ разумнаго человѣка немыслимъ, и помощь за негласностью затруднена, и висящій на волоскѣ дамокловъ мечъ не даетъ самимъ крестьянамъ смотрѣть на свое дорогое дѣтище, какъ на имѣющее существовать безъ срока, стало быть какъ на подлежащее улучшенію, усовершенствованію. При иныхъ условіяхъ очень много отдѣленій могло бы сдѣлаться заправскими школами; сами крестьяне захотѣли бы этого, въ особенности, еслибъ общество, земство пришло къ нимъ на помощь.

Сомнѣваться въ ростѣ отдѣленій нельзя. Проберитесь въ деревни другомъ крестьянъ и вы увидите, что почти въ каждой изъ нихъ имѣется или прямо настоящее отдѣленіе или нѣчто похожей на него. Лично я много, очень много слышалъ объ нихъ и не въ одной мѣстности, а по разнымъ закоулкамъ Россіи. Мнѣ удавалось находить отдѣленія бокъ-о-бокъ съ настоящей школой и даже не по одному въ томъ же селеніи. Это было въ югѣ. Но недавно и на сѣверѣ Россіи я познакомился съ аналогичнымъ явленіемъ. Около дѣльной и разумной школы открылось въ недалеко лежащей деревнѣ отдѣленіе; чрезъ годъ, въ школѣ дѣтей убыло на половину, потому что въ многихъ деревняхъ явились отдѣленія по примѣру перваго. Что отдѣленія существуютъ тайно -- въ этомъ совсѣмъ не трудно убѣдиться и иначе. Спросите у учителей народной школы, не поступаютъ ли въ ихъ школы дѣти, гдѣ-то поручившіяся граматѣ? Непремѣнно отвѣтъ получите утвердительный. А это объясняется только существованіемъ рядомъ со школой отдѣленій школы.

Не лучше ли просто признать отдѣленіе прямо и безъ всякихъ формальностей? Я думаю, не можетъ подлежать сомнѣнію, что закрыть отдѣленія едва ли кто-нибудь въ состояніи, а мѣшать ихъ правильному и разумному росту, право, по малой мѣрѣ, странно.

Я не хочу останавливаться на доказательствахъ о пользѣ отдѣленій; мнѣ хотѣлось бы только увѣрить, что помочь отдѣленіямъ можно, что они имѣютъ право на существованіе, что радоваться надо этимъ отдѣленіямъ, какъ мы радуемся ласточкѣ, вѣстницѣ весны...

К. Листовъ.

"Отечественныя Записки", No 12, 1879

dd>