Вучетич Николай Гаврилович - На тяге

Охотничьи разсказы и стихотворенія

Изданіе журнала "ОХОТНИЧІЙ ВѢСТНИКЪ"
МОСКВА, 1913 г.

НА ТЯГѢ.
(РАЗСКАЗЪ).

Въ легкой уютной телѣжкѣ ѣхалъ я въ концѣ мая на тягу... Кучеръ мой, долговязый парень съ рябоватымъ лицомъ и рыжими волосами, безпрестанно посвистывалъ и неуклюже помахивалъ кнутомъ надъ головой, понукая пару тощихъ лошаденокъ, у которыхъ легко было пересчитать всѣ ребра. До вечера оставалось часа три, а до деревни, въ которую я ѣхалъ, верстъ пять. Мелкой рысцой пробирались мы проселкомъ между лѣсомъ. Свѣжая зелень ярко блестѣла на солнцѣ; въ просвѣты рѣденькой весенней листвы привѣтливо сквозило голубое небо. Влажная, рыхлая земля наполняла воздухъ испареніями и рѣзко чернѣла. По дорогѣ стояли непросохшія лужи вешней воды. Неподалеку отъ нихъ мягкой щеткой пробивалась молодая трава. Подъ стволами деревьевъ расползлись лапчатые листья перезимовавшаго подъ снѣгомъ папоротника. Пахучіе цвѣты черемухи только-что развернули свои длинныя сережки... Легкимъ вѣтеркомъ доноситъ до меня ихъ медовый запахъ... Среди зеленѣющей по влажнымъ мѣстамъ травы мелькаютъ душистыя фіалки; тутъ и тамъ выглянетъ изрѣдка ландышъ, кокетливо прячась въ свои широкіе листья... Заяцъ робко выбѣжалъ на дорогу, насторожилъ уши, приподнялся на заднія лапки... Увидѣвъ насъ, онъ живо перескочилъ черезъ лужу и исчезъ въ лѣсу... Гдѣ-то безумолку заливается щегленокъ... Далеко несутся въ воздухѣ переливчатыя трели его веселой пѣсенки. Отовсюду вѣетъ жизнью, весной...

Лошади лѣниво бѣгутъ, шлепая ногами по лужамъ; подъ колесами то и дѣло бурлитъ вода. Телѣжка тихо покачивается, то ныряя въ низинахъ въ застоявшуюся воду, то всползая на кочки и пригорки... Мы спускаемся подъ гору... Налѣво глазамъ моимъ открывается лѣсная просѣка...И да ли нѣжно синѣетъ небольшая гора Дудергофъ; направо, внизу, раскинулась среди лѣса деревня...

-- Это Нисковицы?

-- Нисковицы, ваше степенство.

Я взглянулъ на часы,-- шесть. Надо спѣшить.

-- Погоняй!

-- Эхъ, вы, други!-- вскрикнулъ парень, засвиставъ и замахавъ кнутомъ...

Разогнавшись съ горы, лихо подкатили мы на нашихъ клячахъ къ барскому крыльцу. На дворѣ поднялась суматоха. Какой-то босоногій мальчишка стремглавъ пустился куда-то бѣжать...

-- Ты куда, Ванюшка?!-- крикнулъ ему въ слѣдъ пожилой человѣкъ, похожій на дворецкаго, въ черномъ сюртукѣ и въ старыхъ лакированныхъ штиблетахъ.

-- За управляющи-и-мъ!-- провизжалъ въ отвѣтъ мальчикъ, козломъ припрыгивая на бѣгу.

Человѣкъ, похожій на дворецкаго, не безъ достоинства подошелъ ко мнѣ и предупредительно освѣдомился:

-- Осмѣлюсь спросить, вы изволили пожаловать къ намъ за охотой, по приглашенію барина?

Послѣ утвердительнаго отвѣта дворецкій почтительно поклонился мнѣ, ввелъ меня въ небольшой господскій флигелекъ и заботливо сталъ хлопотать возлѣ моихъ вещей.

Я забылъ сказать, что хозяинъ имѣнія, постоянно проживавшій въ Петербургѣ, давно уже приглашалъ меня поохотиться въ его "Палестину", какъ онъ, шутя, называлъ свою заброшенную деревню. Когда я собрался, наконецъ, къ інему на охоту, онъ далъ знать своему управляющему о днѣ моего пріѣзда въ Нисковицы...

Просторная комната, въ которую ввелъ меня старый слуга, по всѣмъ признакамъ принадлежала охотнику. Надъ желѣзною кроватью висѣли ружья и охотничьи доспѣхи; на шкапу и комодѣ разставлены были чучела утокъ, куликовъ и другой дичи; Къ потолку, посрединѣ комнаты, вмѣсто лампы подвѣшенъ былъ на крючкѣ поѣденный молью ястребъ, съ свирѣпо распущенными крыльями, а на письменномъ столѣ разбросаны были пистоны, пыжи, ружейныя отвертки, вабики разныхъ сортовъ; тутъ же валялся переломанный шомполъ.

-- Кто это у васъ охотничаетъ?-- спросилъ я слугу.

-- Павелъ Петровичъ, управляющій... Они уже дня два поджидаютъ васъ: баринъ имъ писали, что вы скоро пожалуете къ намъ на охоту... Да и стоитъ того, сударь: тяга, говорятъ, преотмѣнная!.. Вчерась Павелъ Петровичъ двѣ пары вальдшнеповъ застрѣлили...

Я чуть не вскрикнулъ отъ радости.

-- А далеко отъ васъ тяга?

-- Тутъ-же,-- сейчасъ за деревней; съ версту ходу, не больше...

Я нетерпѣливо посмотрѣлъ на часы... Еще рано...

-- Не прикажете-ли за Павломъ Петровичемъ послать?.. Они тутъ неподалеку... по хозяйству...

-- Нѣтъ, зачѣмъ же, не нужно. Я подожду.

-- Правда, я и забылъ, что Ванюшка побѣжалъ за ними... Сейчасъ придутъ... Не прикажете ли покамѣстъ подать чего-нибудь?

Я отказался. Слуга развелъ слегка руками и тихо вышелъ. Открывъ окно, я сталъ любоваться раскинувшимся передо мною лѣсомъ. Ярко освѣщенный солнцемъ, склонившимся къ закату, онъ трепеталъ весь молодою блестящею, точно лакированною листвою... Прошло минутъ десять.

-- Простите ради Бога... Заставилъ васъ ждать... По хозяйству захлопотался,-- проговорилъ управляющій, увидѣвъ меня у окна и поспѣшно подымаясь на крыльцо...

Вслѣдъ затѣмъ въ комнату вошелъ очень живой, подвижной господинъ средняго роста, съ низко подстриженными волосами и висячими баками. На видъ ему было не больше сорока лѣтъ. При разговорѣ онъ прищуривался, какъ-то особенно поводилъ кверху носомъ и быстро потиралъ ладони своихъ большихъ грубоватыхъ рукъ.

Мы отрекомендовались другъ другу и заговорили объ охотѣ.

-- Вы пріѣхали въ самую пору: тяги у насъ замѣчательныя... Такихъ не запомню. Вальдшнепы точно галки летаютъ,-- сказалъ управляющій, кладя на столъ свою мягкую шляпу и тутъ же, поспѣшно приводя въ порядокъ разбросанныя повсюду вещи, прибавилъ:-- Извините... у меня такой ералашъ! Захлопотался, не до того... Для васъ я комнату рядомъ приготовилъ.-- Чайку не прикажете ли?..

-- Благодарю. Не опоздаемъ ли на тягу?

-- Какъ можно! Солнце еще высоко... Семенъ, самоваръ скорѣй!.. Нужно думать, что тяга будетъ отличная... По всему видно!-- съ убѣжденіемъ сказалъ мой хозяинъ, заглядывая въ окно и любуясь весенней природой...

-- А славно у насъ? Не правда ли?.. Эй, Семенъ!.. Пошли за Матвѣемъ!.. Слышишь?!.. Пусть захватитъ съ собою ружье!.. Матвѣй -- нашъ лѣсникъ, забавный чухонецъ,-- пояснилъ Павелъ Петровичъ... Стрѣлокъ онъ плохой, а все же лишнее мѣсто займетъ. На тягѣ всегда веселѣе, когда побольше охотниковъ. Тутъ другъ другу не по мѣшаешь, а скорѣе поможешь... Матвѣй же, по пословицѣ,-- на безлюдьи и Ѳома -- дворянинъ...

Въ ожиданіи чая стали мы приводить въ порядокъ свои охотничьи атрибуты, разсѣянно болтая между собой...

Скоро въ комнату робко и нерѣшительно вошелъ Матвѣй. Взглянувъ на его желтые глаза, я невольно подумалъ: недаромъ чухонцевъ желтоглазыми зовутъ. Онъ былъ дѣйствительно забавенъ: небольшого роста, неуклюжій, рябоватый; волосы совсѣмъ свѣтлые, растрепанные, какъ нечесанный ленъ, лицо круглое, вялое, апатичное, носъ широкій, губы большія, мягкія, отвисшія.

-- На охоту, братецъ, пойдемъ!-- 'обратился къ нему управляющій.

Лѣсникъ въ отвѣтъ добродушно улыбнулся и взглянулъ на меня своими желтыми совиными глазами.

-- Ружье принесъ?

-- Ринёсъ...

-- Ну, ступай, подожди насъ. Пусть тебя чаемъ напоятъ...

-- Лягдору, -- произнесъ чухонскимъ акцентомъ Матвѣй и, кивнувъ головой, вышелъ изъ комнаты...

Около восьми часовъ мы отправились на тягу. Матвѣй бережно несъ въ рукахъ небольшое ружьишко съ черною крашеною ложею и мѣдной оправой. Его уморительная внѣшность и забавная рѣчь смѣшили меня.

-- Съ версту будетъ до тяги?-- спросилъ я лѣсника.

-- Поменьша... Ойдемъ резъ перелогъ э леверно оле... она!-- де береза тоитъ!.. {Пойдемъ черезъ перелогъ и клеверное поле... Вона,-- гдѣ береза стоитъ!.. Чухонцы, коверкая русскій языкъ, почти всегда отбрасывали первыя буквы словъ.}

Скоро мы пришли къ этой заманчивой березѣ. Отъ нея шла широкая просѣка, по которой, какъ разбросанныя большія стекла, блестѣли болотца, уходя въ даль и отражая теплый свѣтъ вечерняго неба. Кругомъ зеленымъ бархатомъ раскинулась свѣжая влажная шелковистая травка. За просѣкой, въ легкой дымкѣ весеннихъ испареній, утопалъ дальній лѣсъ. Сбоку насъ длиннымъ мыскомъ тянулась курчавая гривка пирамидальныхъ елей, образуя съ березовымъ лѣсомъ тупой уголъ, заросшій кустарникомъ.

Мы выбрали удобныя мѣста. Я стоялъ у самой опушки, за кустами цвѣтущей черемухи. Солнце тонуло въ лѣсу и огненнымъ шаромъ сквозило между деревьевъ... Раскинутыя по горячему небу облачка заблестѣли и засверкали снизу золотою каймой... Заалѣли верхушки высокихъ деревъ, яркимъ пурпуромъ зардѣлся раскаленный закатъ, и точно обширный пожаръ охватилъ пламенѣющій лѣсъ... Темные силуэты древесныхъ стволовъ кажутся обгорѣлыми пнями; между вѣтвей перебѣгаетъ проворное пламя... Занялись и сосѣднія сосны, и мелкій кустарникъ, и дальнія купы березовой рощи... Въ голубоватой сумрачной глубинѣ лѣса разлились широкія мягкія тѣни. Деревья, точно засыпая, сонливо шелестятъ молодою листвой и тихо нашептываютъ неясныя рѣчи. Птицы словно вторятъ имъ, томно допѣвая сквозь дрему свои вечернія пѣсни.

Все стихло въ лѣсу. Закатъ догораетъ, даль окутывается темною мглою, на землю сходятъ блѣдныя сумерки свѣтлой сѣверной ночи... Воздухъ сырѣетъ. Онъ пропитанъ ароматомъ цвѣтущей черемухи. Очарованный стою я и прислушиваюсь... Полуночникъ тихо пронесся стороной, мелькнувъ неясною тѣнью; подъ ногами робко пробѣжала мышь; гдѣ-то хрустнула вѣтка; что-то шевелится въ травѣ... Тихіе, загадочные звуки наполняютъ заснувшій лѣсъ...

Я томлюсь ожиданіемъ. Сердце бьетъ тревогу. Чуткое ухо ловитъ малѣйшій звукъ и вдругъ... вдали, за вершинами дремлющихъ елей и сосенъ хриплый, глухой голосъ вальдшнепа... Въ этомъ простомъ, но сладостномъ звукѣ слышится все: и пѣсня ликующей весны, и любовный призывъ, и жизни воскресшія силы... Поглощенный чарующими звуками, я зорко озираю свѣтлое небо... Моментъ, другой,-- и передо мною темнымъ бархатистымъ пятномъ вырисовывается долгоносый красавецъ, плавно рѣя надъ вершинами елей...

Выстрѣлъ... и милая птица падаетъ на землю растрепаннымъ сверткомъ... "Жестоко!" -- скажетъ съ укоромъ не охотникъ-читатель... "Ловко!" -- съ восторгомъ воскликнетъ собратъ по оружію. Первый не понимаетъ меня и клеймитъ "кровопійцей", второму и понятны и сродны всѣ ощущенія такого убійства... Вся суть не въ томъ, добродушный читатель, чтобы отнять жизнь у невинной птицы и наслаждаться этимъ... Мы, охотники, отнимаемъ жизнь моментально, не думая объ этомъ, совершая наши убійства въ особомъ экстазѣ охватившей насъ страсти... Убивая, мы гонимъ отъ себя мрачныя мысли... Въ мертвой птицѣ мы видимъ не трупъ, а убитую дичь... Здѣсь есть существенная разница, заключающаяся въ особомъ психическомъ настроеніи, понятномъ только охотнику...

Я поднялъ птицу и продолжалъ стоять на прежнемъ мѣстѣ.

Сзади меня неожиданно щелкнулъ соловей, сначала несмѣло, -- разъ, другой, потомъ затянулъ свою мощную пѣсню и совсѣмъ завладѣлъ моимъ слухомъ... Вотъ онъ смолкъ на минуту, и до меня опять донесся голосъ вальдшнепа, его непередаваемое словами хорканье, цыканье... Въ немъ слышатся теперь какія-то безпокойныя ноты. Я напряженно смотрю на вершины противоположныхъ деревьевъ, и передо мною выплываютъ два ревнивыхъ самца, кувыркаясь въ воздухѣ и нанося другъ другу удары длинными клювами... Въ ожесточенной схваткѣ вильнули они между просѣкой, надъ самой головой Павла Петровича. Онъ не зѣвалъ. Блеснулъ огонь... Рѣзкій выстрѣлъ огласилъ лѣсъ, потомъ другой. Оба соперника поплатились жизнью за любовь."

Матвѣй выглянулъ изъ-за ели и, въ удивленьи, сдѣлалъ уморительный жестъ своими короткими руками...

Все чаще и чаще стали тянуть вальдшнепы, все чаще раздавались наши выстрѣлы, и громкое эхо звонкими перекатами разносило ихъ по лѣсу, и потомъ затихали они гдѣ-то въ дальней березовой рощѣ.

Никто изъ насъ не былъ такъ счастливъ, какъ Матвѣй: вальдшнепы то и дѣло тянули прямо на него. Каждый разъ я нетерпѣливо слѣдилъ за чухонцемъ и ждалъ: вотъ-вотъ раздастся, наконецъ, его выстрѣлъ... Но вальдшнепы спокойно проносились надъ самой головой чудака невредимые и ненапуганные... Я раза два свистнулъ слегка, дѣлалъ понудительные сигналы, но Матвѣй не понималъ меня, выглядывалъ изъ своей засады, разводилъ руками, махалъ отрицательно головой и только... Я не вытерпѣлъ и подошелъ къ лѣснику.

-- Что жъ ты, братъ, не стрѣляешь?

-- Ченно коро летааитъ алешень эта!.. Когда моя рузья правляяитъ, она резъ росѣка летааитъ; когда моя хоцшъ трѣляяитъ, она у лѣсу кривааетъ {Очень скоро летаютъ вальдшнепы эти! Когда я оправляю ружье, они черезъ просѣку перелетаютъ, когда хочу стрѣлять -- за лѣсомъ скрываются.}.

Я не могъ не расхохотаться, а Матвѣй, скрививъ озабоченную физіономію, какъ сова выпучилъ на меня свои желтые глаза. Я понялъ наивное недоумѣніе чухонца и перевелъ его на свой пунктъ, а самъ сталъ на его мѣсто...

Не прошло и пяти минутъ, какъ три вальдшнепа пронеслись одинъ за другимъ прямо надъ Матвѣемъ... А выстрѣла опять нѣтъ и нѣтъ... Признаюсь, въ эту минуту я позавидовалъ чухонскому счастью... На моемъ новомъ мѣстѣ пришлось выстрѣлить лишь одинъ разъ, да и то неудачно.

Тяга кончилась. Мы возвращались домой, покуривая сигары и посмѣиваясь надъ лѣсникомъ, который такътаки и не выстрѣлилъ ни одного раза.

Ночная заря разливала по небу блѣдный мерцающій свѣтъ. Со всѣхъ сторонъ чернѣли перелѣски и распаханныя паровыя поля. Мѣстами зеленѣли озимые всходы длинныхъ, узкихъ пашенъ. Въ овражкахъ и ложбинкахъ, какъ раскинутый тюль, ложился легкій туманъ. Въ воздухѣ пахло смолистою лѣсною сыростью. Майскіе жуки то и дѣло проносились мимо, тихо гудя и мелькая на свѣтломъ небѣ движущимися точками. Надъ высокими деревьями перепархивали летучія мыши. Гдѣ-то въ глубинѣ лѣса глухо кричала сова...

Черезъ нѣсколько минутъ мы добрались до Нисковицъ и снова расположились пить чай у настежъ открытыхъ оконъ... Двѣ большія березы, разливая смолистый ароматъ, свѣсили вѣтви до самыхъ подоконниковъ. Деревня покоилась уже сномъ. За господской усадьбой, внизу, дымился испареніями заброшенный прзщъ. Въ воздухѣ было тихо. Темные планы дальняго лѣса блѣднѣли. На полянахъ мягко обозначались и выступали кусты. Вдалекѣ несвязно бормоталъ неугомонный глухарь-токовикъ...

-- Слышите?-- обратился ко мнѣ Павелъ Петровичъ, кивнувъ головой по направленію доносившихся звуковъ.

-- Слышу, слышу. Поздненько что-то вздумалъ пошаливать...

-- Безпокойнаго нрава... Онъ ужъ не разъ изъ терпѣнья меня выводилъ. Взялъ я ружье, отправился въ лѣсъ вотъ въ такую пору ночи. Бреду, прислушиваюсь... Вотъ, кажется, недалеко. Вдругъ стихнетъ мой глухарь... Стою, стою,-- молчитъ... А потомъ какъ забормочетъ далеко гдѣ-то, совсѣмъ въ другомъ концѣ лѣса... Перелетѣлъ. Нечего дѣлать, тащусь туда... Опять тоже самое. Такъ и бросилъ. Эти поздныши самые безпутные... Ну, какой теперь токъ! Только дуритъ, да нашего брата умника съ толку сбиваетъ... Гдѣ-бы спать, а тутъ плетешься за нимъ и напрасно проходишь вплоть до бѣла дня...

Къ крыльцу подошла какая-то старуха въ платкѣ.

-- Ты что, Марѳа?

-- Отчетъ отдать.

-- Повремени минуточку...

Женщина молча скрылась за флигелемъ.

-- Это коровница наша. Она приходитъ ко мнѣ на сонъ грядущій съ отчетомъ объ удоѣ коровъ, а я все это въ особую книгу заношу... Видите, какіе у насъ порядки заведены!-- Управляющій самодовольно улыбнулся. Я не хотѣлъ мѣшать ему и, пожелавъ спокойной ночи, ушелъ спать.

Черезъ нѣсколько минутъ я лежалъ въ постели съ закрытыми глазами, но заснуть не могъ. Въ головѣ моей тяга еще не кончилась, и вальдшнепы тихо проносились черезъ просѣку и все налетали на чухонца Матвѣя... А за деревянной перегородкой, въ комнатѣ управляющаго, происходилъ въ это время слѣдующій разговоръ:

-- Наша Буренка, смѣю вамъ доложить, Павелъ Петровичъ, испорчена...

-- Какъ такъ?

-- Да такъ... Молока совсѣмъ не даетъ... Это "съ глазу", вотъ ей-Богу "съ глазу"!.. Я вамъ сказывала, не велите Егору на скотный дворъ ходить. Дакое ему тамъ дѣло!.. Мужикъ онъ безпутный, охальникъ, глазищи во-какіе!.. Уставится въ доенку и все смотритъ,-- не сморгнетъ... Это все его дѣла!..

-- Дакой вздоръ!

-- Нѣтъ не вздоръ, батюшка мой! Впередъ говорю: будетъ Егоръ на скотный лазить, всѣ коровы перестанутъ доиться... Вонъ и Рыжка сегодня всего полъ-доенки дала, а Бѣлянка противъ прежняго -- половину...

Павелъ Петровичъ только крякнулъ и ничего не сказалъ. Послышалось перелистываніе какой-то книги... Молчаніе.

-- Вотъ видишь,-- раздался вдругъ насмѣшливо торжествующій голосъ управляющаго:-- и по книгамъ видно, что Буренка -- дрянная коровенка: она никогда путемъ не доилась... Продать ее нужно!-- Вотъ и все...

-- Ой, не продавай, Павелъ Петровичъ, батюшка ты мой не продавай!--Преотличная она корова, только бы ни Егоръ!..

Подъ эту бесѣду, улыбаясь про себя, сталъ я дремать... А вдалекѣ все еще бормоталъ неугомонный глухарь и глухіе раскаты его токованья отчетливо доносились до меня...

Н. Вучетичъ.