Вебер Макс - Под поездом в ночь на Новый Год

Подъ поѣздомъ въ ночь на Новый Годъ.

Разсказъ Макса Вебера.

-- У, наконецъ-то! Мы васъ ждемъ не дождемся. Я уже давно пары развожу,-- обратился къ входившимъ товарищамъ старый заслуженный машинистъ Цимерманъ, мѣшая привычной рукой пуншъ въ огромной кастрюлѣ.

Осыпанныя снѣгомъ вошли въ комнату паровознаго депо нѣсколько темныхъ фигуръ; изъ-за поднятыхъ воротниковъ едва виднѣлись ихъ раскраснѣвшіяся отъ мороза, веселыя лица.

...Сегодня канунъ Новаго года. Въ видѣ исключенія столъ покрытъ чистой скатертью; въ концѣ стола, передъ каминомъ сидитъ старикъ-Цимерманъ и занятъ приготовленіемъ жжёнки. Судя по запаху, наполняющему комнату, и по количеству пустыхъ бутылокъ на полу надо думать, что жженка выйдетъ на славу, настоящая "машинистская" жженка, годная для здоровыхъ глотокъ.

-- Ну, ужъ погода, жестокая нынче служба выпала подъ праздникъ!-- заговорили вошедшіе гости, стряхивая снѣгъ и высвобождаясь изъ подъ разнообразныхъ зимнихъ одѣяній -- шубъ, полушубковъ, мѣховыхъ шапокъ и валеныхъ сапогъ.

-- Ну ужъ много вы, сахарныя куклы, знаете про жестокую службу! Стоите вы въ стеклянныхъ коробкахъ {Въ то время, къ которому относится разсказъ, только что были введены будки съ окнами надъ площадками машинистовъ для защиты ихъ отъ непогоды.} , которыя вамъ теперь устроили, и покачиваютъ васъ мягкія рессоры новыхъ паровозовъ! Хотѣлъ-бы я васъ видѣть на нашемъ мѣстѣ лѣтъ тридцать тому назадъ! Мы ѣздили на такихъ паровозахъ, что каждый стыкъ рельсовъ встряхивалъ насъ до мозга костей. И стояли мы на открытыхъ площадкахъ день и ночь, и въ декабрьскую вьюгу, и въ іюльскую жару, въ дождь и въ градъ -- только и было защиты отъ непогоды, что форменный сюртукъ да собственная шкура. Это вотъ была служба. Много вы о ней знаете. Самое скверное теперь во всей-то вашей службѣ это то, что бѣднягѣ Гернигу нынче къ празднику поднесли -- экзаменъ. Не легко вѣдь его выдержать. Ужъ легче на паровозѣ подъ открытымъ небомъ, чѣмъ въ школьной комнатѣ... А вотъ и онъ самъ! Ура!

Громко поддержали старика полдюжины грубыхъ голосовъ, шесть жесткихъ, мощныхъ рукъ протянулись навстрѣчу молодому человѣку, только что вошедшему въ комнату. Одѣтый въ черное праздничное платье, съ раскраснѣвшимся лицомъ и ясными зоркими глазами, какіе бываютъ только у машинистовъ и моряковъ, онъ неловко и нерѣшительно отвѣчалъ на радушныя привѣтствія товарищей.

-- Ну что было? Какъ сошло? Пробрали тебя на экзаменѣ? Какъ тебя тамъ обрабатывали?

-- Садись! Пуншу!-- суетились вокругъ него товарищи.

-- Смирно!-- вмѣшался здоровый басъ Цимермана.-- Дождемся только Гернига и Франца, они съ товарнымъ поѣздомъ будутъ. Поѣздъ опоздалъ на двадцать минутъ; мнѣ мальчишка съ телеграфа сказывалъ, -- сейчасъ ребята будутъ. Поровну ужъ все: и веселье, и жженку.

-- Да,-- заговорилъ молодой машинистъ, у котораго отъ одного воспоминанія объ экзаменѣ потъ на лбу выступилъ.-- Промаяли меня здорово. Около меня сажени на три въ длину разсѣлись разные важные господа -- изъ нихъ я никого кромѣ нашихъ старшихъ механиковъ никогда ни въ мастерскихъ, ни на паровозахъ въ глаза не видалъ.

-- О чемъ-же они спрашивали?-- началъ было товарищъ Бемигъ, закуривая сигару, какъ вдругъ снова открылась дверь съ улицы.

Облако снѣга и пару ворвалось въ дверь и съ нимъ фигуры двухъ машинистовъ съ товарнаго поѣзда, которыхъ ждала веселая компанія.

-- А наконецъ-то!-- зашумѣлъ кружокъ.-- Жженку разливать теперь да пошлите въ трактиръ за закуской.

-- А вотъ вамъ и жаркое!-- сказалъ одинъ изъ вошедшихъ, поднимая за лапки полуобгорѣвшаго зайца

-- Откуда ты эту штуку притащилъ, -- что это такое?

-- А это милое животное хотѣло сдѣлать Гернигу сюрпризъ къ Новому году и явиться сразу въ жареномъ видѣ, да очень ужъ торопился косой, шубу не снялъ, -- весь и обгорѣлъ!-- засмѣялся владѣлецъ русака.

-- Онъ было отлично устроился въ снѣжномъ завалѣ, на скатѣ, да подняли его красные фонари моего паровоза, и онъ началъ съ нами перегоняться. Я его минуты двѣ или три видѣлъ, -- маленькій сѣрый глупышъ во весь духъ несся по другому пути рядомъ съ нашимъ поѣздомъ. Я далъ короткій свистокъ,-- это его испугало, онъ кинулся впередъ, обогналъ насъ, снова попалъ въ красный свѣтъ фонарей и, сослѣпу, шарахнулся прямо поперекъ пути, точно отъ угонки. Нарочно на обѣ стороны смотрѣлъ,-- не увижу-ли его опять -- но онъ уже исчезъ. Я подумалъ, что онъ или подъ колеса попалъ, или подъ поѣздомъ назадъ ушелъ,-- и забылъ про него, конечно.

Когда мы пришли на станцію и кочегары принялись за чистку колосниковъ, я вдругъ слышу изъ кочегарной ямы голосъ одного изъ нихъ: "Гернигъ, а Гернигъ! Въ съ собою жаркое привезли"!-- Я даже испугался -- не поджарило-ли ему мозги жаромъ отъ топки моего паровоза,-- сошелъ внизъ посмотрѣть въ чемъ дѣло!-- Что вы думаете?-- въ зольникѣ лежитъ мой русачекъ изъ Балицкаго лѣса, мертвый и наполовину изжаренный.

-- Его вѣрно на ходу поддувало {Подъ топкой паровоза помѣщается желѣзный ящикъ -- зольникъ, въ который падаютъ мелкіе угли и зола съ колосниковой рѣшетки. У этого ящика спереди и сзади дверцы -- поддувала, которыя открываютъ, когда хотятъ усилить тягу. Зольникъ изъ всѣхъ частей паравоза (и всего поѣзда) ближе всего лежитъ къ землѣ.} задѣло,-- очень ужъ онъ торопился къ намъ попасть на столъ,-- разсмѣялись товарищи разсказу машиниста.

-- Чего вы смѣетесь надъ бѣднымъ животнымъ, умники!-- заворчалъ старикъ Цимерманъ -- вы, небось, не знаете, какъ это пріятно лежать подъ зольникомъ паровоза.

-- А вы будто знаете?-- раздалось ему въ отвѣтъ нѣсколько недовѣрчивыхъ голосовъ.

-- Я все знаю -- пора-бы вамъ это запомнить -- все испыталъ, что только происходитъ между основаніемъ рельса и вѣнцомъ паровозной трубы, -- отвѣчалъ старикъ.

-- Ну да въ зольникѣ вы все-же не лежали,-- разсмѣялись веселые голоса.

-- Не совсѣмъ, -- отвѣтилъ серьезно старикъ,-- но подъ зольникомъ былъ, а отчасти и въ немъ. Вы знаете, я видѣлъ, какъ въ одну минуту -- прежде чѣмъ вы-бы успѣли поднять руку къ свистку или тормазъ притянуть -- какъ въ одну минуту отъ гордаго, красиваго, набитаго веселымъ народомъ поѣзда осталась только груда расщепленныхъ вагонныхъ стѣнокъ, клочковъ обивки, обломковъ осей, колесъ и связей. Стоны и крики отчаянія раздавались изъ этой груды развалинъ, около которой суетились почти обезумѣвшіе отъ ужаса люди.

Я видѣлъ, какъ тяжелые паровозы прыгали, кувыркаясь, съ полотна, внизъ по скату, колесами вверхъ, кубаремъ -- точно котята, играющіе на крышѣ.-- Я былъ самъ при томъ, когда все превратилось въ дикій хаосъ обломковъ, пара, огня, свиста и крика... но даже и въ эти ужасныя минуты у меня сердце не сжималось такъ страшно какъ тогда, когда я лежалъ подъ зольникомъ.-- За тридцать пять лѣтъ моей службы я не испыталъ ничего болѣе...

-- Разскажите, Цимерманъ, разскажите,-- послышались загрубѣлые голоса, по звуку которыхъ можно было догадаться, что они привыкли побѣждать звонъ, дребезжаніе и грохотъ паровоза.

-- Извольте, разскажу ужъ,-- отвѣтилъ старикъ, медленно развязывая шнурки кисета и набивая коротенькую трубку,-- хотя и неохотно говорю я про эти дѣла: и теперь еще ворочается у меня что-то подъ третьимъ ребромъ при одномъ только воспоминаніи. Если-бы я уже тогда былъ тамъ толстымъ Францомъ, какимъ вы меня теперь знаете, не было-бы на свѣтѣ моихъ ребятишекъ, а руки, вышивавшія этотъ кисетъ, шили-бы вдовьи уборы.

-- Причемъ-же тутъ "толстый Францъ"?

-- Ну, закуривайте пока ваши проклятыя модныя дудки изъ крученаго табаку,-- онѣ къ вамъ, нѣженкамъ, пристали какъ намъ, старикамъ, наши коротенькія трубки; -- и давайте, стаканы.-- А затѣмъ заткните пасти!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Дѣло было ровно тридцать лѣтъ тому назадъ, наканунѣ Новаго года -- 18... Погода стояла собачья, вѣтеръ, снѣгъ и дождь въ перемежку. Я былъ еще только что выпущенъ въ машинисты, недавно женился и числился тогда въ резервѣ на главной станціи.

Вы знаете, на этой станціи самая тяжелая служба -- откуда-бы ни началась буря, на этой гладкой, какъ скатерть, площади она хуже всего разыграется. За городъ идутъ два пути въ небольшой выемкѣ; изъ нихъ, бывало, одинъ всегда заноситъ снѣгомъ въ первый-же часъ, какъ начнется вьюга. За этой выемкой жилъ я тогда со своей женой и маленькимъ сынишкой.

Знакомое мѣсто -- тутъ еще около пути старая маслобойня стояла,-- уже какъ мы ее ругали всегда: приходилось каждый разъ закрывать регуляторъ, чтобы искры не зажгли старую дранку на крышѣ.

Я въ этотъ день только что привелъ на главную станцію тяжелый товарный поѣздъ, -- мнѣ пришлось тутъ въ вьюгу и морозъ сразу четырнадцать часовъ не сходить съ паровоза.

Замерзъ я, какъ собака, и заранѣе радовался горячему пуншу подъ Новый годъ. Ужъ темнѣло, когда я выѣзжалъ на станцію, и сотни цвѣтныхъ фонарей на стрѣлкахъ, кругахъ и платформахъ блестѣли сквозь снѣжную занавѣсь, какъ праздничный фейерверкъ.

Ужъ и праздникъ-же мнѣ достался!!.. За Рождество на станціи накопилось множество вагоновъ -- штукъ съ пятьсотъ, и ихъ надо было привести въ порядокъ, чтобы послѣ Новаго года можно было приняться за дѣло при чистыхъ путяхъ.

Не успѣлъ я сойти съ паровоза въ кочегарной, ко мнѣ подходитъ старшій составитель поѣздовъ: "Цимерманъ, Гаузеръ заболѣлъ, вамъ придется вмѣсто него вести третій паровозъ на маневры".

-- Надо-же этакую радость!-- говорю я,-- ужъ только-бы за полночь не затянулось дѣло -- мнѣ вѣдь надо дома встрѣтить Новый годъ, а то счастья не будетъ.

-- Вотъ еще вздоръ!-- отвѣчаетъ онъ,-- а вы только думайте о томъ, чтобы все въ порядокъ привести!-- и съ этими словами снова исчезъ въ вихрѣ снѣга.

Меня морозъ по кожѣ хватилъ, такъ было скверно на душѣ, что и сказать нельзя. Жестокая вьюга была, когда я выѣхалъ на паровозѣ. Воздухъ былъ полонъ снѣга и мерзлаго пара; когда вихри охватывали машину, трубы не было видно. Кое-гдѣ мерцали красныя, бѣлыя и зеленыя точки сигнальныхъ фонарей; сигналы рожковъ стрѣлочниковъ и свистковъ составителей до того заглушались шумомъ вагоновъ, ревомъ бури, стономъ телеграфныхъ проволокъ и свистками паровозовъ, что разобрать ничего нельзя было изъ криковъ и команды составителей поѣздовъ.

Въ то-же время три паровоза таскали по всѣмъ направленіямъ около двухъсотъ вагоновъ; -- они выростали на мгновеніе громадными призраками изъ тумана и снѣжной метели и снова исчезали въ темнотѣ. Мелкій снѣгъ заглушалъ шумъ колесъ; не видно было и не слышно, какъ подходили и проходили тяжелые поѣзда.

Бѣдные стрѣлочники и сцѣпщики по колѣно въ снѣгу, мокрые до костей, ползали и прыгали во всѣ стороны подъ бѣгущими вагонами.

Вы, вѣдь, знаете, какую картину представляетъ сортировочная станція въ зимнюю ночь!-- Одинъ Богъ уже устраиваетъ въ такія ночи такъ, чтобы не всѣ мы были разбиты и раздавлены въ сплошную кашу.

Итакъ, скверная была ночка... Да и праздничный пуншъ точно заранѣе забрался въ голову нашего брата: сортировка шла съ такой быстротой, точно самъ дьяволъ распоряжался маневрами.

Вагоны летали туда и сюда, такъ что огни фонарей мелькали какъ молнія; только и слышенъ былъ всюду лязгъ цѣпей и грохотъ сталкивающихся буфферовъ -- люди ползали подъ вагонами и бѣгали между поѣздами, точно колеса были сдобными лепешками, а буффера -- пуховыя подушки.

Больше всѣхъ суетился маленькій помощникъ составителя. Я хоть не очень его любилъ, признаться, но не могъ не удивляться его ловкости, онъ былъ положительно вездѣ -- всюду видалъ я его сигнальный фонарь, онъ имъ махалъ И вверхъ, и внизъ, и кругомъ, и вправо, и влѣво,-- даже ревъ бури не заглушалъ его высокій, звонкій голосъ.

Я не выдержалъ, наконецъ, когда онъ подъ моимъ носомъ проскользнулъ между двумя сшибающимися буфферами,-- и крикнулъ ему, чтобъ онъ не рисковалъ такъ невозможно своей головой въ такую ужасную ночь;-- того и гляди, въ этой темнотѣ поѣздъ могъ съ рельсовъ сойти.

-- Заботьтесь о своемъ дѣлѣ, Цимерманъ, а не о моей головѣ!-- закричалъ онъ мнѣ насмѣшливо въ отвѣтъ,-- мы должны кончить сортировку къ полуночи. Впередъ!-- и снова исчезъ въ туманѣ.

-- А чортъ-бы тебя побралъ! крикнулъ я ему вслѣдъ въ сердцахъ. И не забуду я этого слова до конца жизни,-- при смерти, и то раскаиваться буду...

Тутъ старикъ смолкъ, провелъ рукою по лбу и отпилъ глотокъ пуншу, прежде чѣмъ продолжать разсказъ.

-- Я слышалъ его голосъ еще разъ: онъ скомандовалъ "впередъ" моему товарищу на другомъ паровозѣ -- звякнули упряжныя цѣпи и потомъ странный звукъ... глухой крикъ и затѣмъ ужъ только звонъ и стукъ сшибающихся буфферовъ... Меня дрожь пробрала... Но тутъ мнѣ дали сигналъ,-- думать было некогда... Впередъ! впередъ!..

Въ нѣсколько минутъ я уже былъ далеко отъ этого мѣста на другомъ концѣ станціи.

Но съ той минуты я, какъ во снѣ, продолжалъ работу. Черезъ полчаса мы уже кончали сортировку, и я снова въѣхалъ въ паровозное зданіе. Ко мнѣ подошелъ начальникъ.

-- Вы уже знаете, Цимерманъ? Торкъ, младшій составитель, убитъ нынче на маневрахъ -- раздавленъ между буфферами.

Я не разспрашивалъ -- у меня было скверно на душѣ. Не знаю уже, какъ я убралъ паровозъ и очутился на дорогѣ домой. Проходя мимо платформы, я увидѣлъ тамъ кучку людей съ фонарями -- что-то черное, покрытое плащомъ, лежало на снѣгу. Мнѣ нечего было узнавать -- я такъ и задрожалъ и готовъ былъ Богъ знаетъ что дать, чтобы взять назадъ свои слова, я его полчаса тому назадъ къ чорту послалъ! Я старался выбить изъ головы эту мысль... все же не со злобы сказалъ, а такъ, сгоряча выругался, какъ между нами часто водилось.

Ну, наконецъ, мнѣ удалось представить себѣ мою уютную комнатку дома, Луизу, сынишку, теплый каминъ и шипящій котелокъ на огнѣ... столъ съ бутылкой рому, сахарницей и лимономъ,-- свѣтлая картина понемногу разсѣяла мои тяжелыя мысли,-- мнѣ легче стало.

Вы повѣрите, что со всѣми этими думами въ головѣ я немного обращалъ вниманія на вѣтеръ, непогоду и дорогу. Я замѣтилъ только, что буря ревѣла по-прежнему, когда я вошелъ въ выемку у старой маслобойни,-- въ ясную погоду оттуда уже видны были бы огоньки моего дома.

Я шелъ по правому пути въ вырѣзкѣ, такъ какъ рельсы тутъ были чище отъ снѣга, и съ правой стороны все же скорѣе увидишь домъ. Я шелъ совершенно спокойно. Такъ какъ вы знаете, когда идешь отъ станціи, то правый путь -- входной, и я зналъ, что поѣздъ не могъ мнѣ попасться иначе, какъ на встрѣчу, и я бы его тогда сейчасъ же замѣтилъ. Къ тому же въ эту ночь никакого поѣзда и нельзя было ожидать.

Я только что подходилъ къ серединѣ вырѣзки, гдѣ, какъ вамъ извѣстно, крутое закругленіе, въ которомъ, при такой темнотѣ, и на пять саженъ впередъ не видишь -- какъ вдругъ я услыхалъ за собой свистокъ паровоза и легкій стукъ колесъ медленно приближающагося поѣзда.

Я понялъ также, что поѣздъ идетъ хвостомъ впередъ, такъ какъ удары поршней машины слышались гораздо дальше стука колесъ.

Я подумалъ: "Ага, -- это дополнительный поѣздъ, осей въ двадцать, который стоялъ тамъ, на запасномъ пути, они его двигаютъ на товарную станцію".

Все это какъ-то смутно, машинально прошло у меня въ головѣ, какъ это часто бываетъ у насъ, служащихъ, особенно, когда и сердце, и голова заняты совсѣмъ другими мыслями.

Я говорю смутно,-- мнѣ вѣдь не было дѣла до этого поѣзда,-- онъ же долженъ былъ пройти мимо меня по другому пути.

Когда же, наконецъ, я отчетливо услышалъ за собою "тикъ-такъ" катящихся по мерзлымъ рельсамъ колесъ, услышалъ также ясно, какъ звякала, качаясь, упряжная цѣпь передняго товарнаго вагона, и увидалъ на снѣгу красный отблескъ фонаря,-- я повернулъ голову немного на бокъ, чтобы крикнуть: "Съ новымъ годомъ!" поѣзднымъ ребятамъ.

Но на сосѣднемъ пути не было поѣзда, и въ ту же минуту я получилъ страшный толчокъ въ спину. Искры посыпались изъ глазъ, когда я полетѣлъ на мерзлую землю, и "разъ-разъ, разъ-разъ" покатились надъ моей головой вагоны поѣзда.

Старый машинистъ снова замолчалъ. Въ комнатѣ царила мертвая тишина; нагнувшись надъ столомъ, неподвижно, съ открытыми широко глазами, окружали стараго разскащика молодыя энергичныя лица.

Старикъ снова наполнилъ стаканы, прижалъ пальцами золу въ своей трубочкѣ и продолжалъ:

-- Знаете, ребята, когда мы вотъ такъ около стола сидимъ или на машинѣ стоимъ, или даже -- какъ бѣдный Гернигъ нашъ нынче -- на экзаменѣ мучаемся, мысли наши тихо, ровно, "по правиламъ" -- выходятъ изъ нашихъ толстыхъ череповъ, всегда успѣешь оглянуться, "добраго пути" кому-нибудь пожелать... Господа инженеры говорятъ же, что мы, машинисты, туже другихъ людей соображаемъ,-- вся молъ быстрота перешла отъ насъ въ наши паровозы... Но, господа, въ ту секунду, которая пронеслась между ударомъ буффера въ спину и моимъ паденіемъ на землю, -- я передумалъ столько, сколько, бывало, не успѣвалъ передумать между Пасхой и Троицей.

Прежде всего своихъ вспомнилъ,-- свѣтлую комнатку дома и всѣхъ, и все, что въ ней было; вспомнилъ и колокольный звонъ и церковную службу подъ Новый годъ... Ну, будетъ объ этомъ, вспомнилъ и младшаго составителя, лежавшаго на снѣгу, подъ плащомъ,-- и вдругъ сталъ спокойно разсуждать и разбирать сбившій меня съ ногъ поѣздъ, точно я распоряжался его маневрами.

Зачѣмъ онъ пошелъ по невѣрному пути, по тому, по которому я шелъ, по входному пути?-- И мнѣ сразу стало ясно, чего я не сообразилъ раньше, копаясь въ своихъ чувствахъ. Я, вѣдь, еще утромъ замѣтилъ, что выходной путь былъ весь занесенъ снѣгомъ,-- поэтому, понятно, имъ пришлось идти по неправильному входному пути.

Я вспомнилъ потомъ ясно, какъ стоялъ этотъ поѣздъ давеча на запасномъ пути -- въ немъ не могло быть больше 20--22 товарныхъ осей,-- все наши вагоны -- этихъ нечего бояться: они высоко стоятъ надъ полотномъ, а я лежалъ въ растяжку, прижавшись къ землѣ.

Но паровозъ -- зольникъ паровоза!.. Я зналъ три дежурныхъ паровоза нашей станціи какъ свой карманъ.

Что "Виттекиндъ" пройдетъ надо мною свободно, даже если бы я былъ толще, чѣмъ тогда,-- это я зналъ; "Германъ" тоже могъ меня пощадить, -- если у него въ котлѣ и тендерѣ немного воды и угля и если балластъ дороги, гдѣ я лежалъ, не слишкомъ высоко насыпанъ щебнемъ. Но если это "Сиріусъ", одинъ изъ новыхъ низкихъ гигантовъ, -- тогда я пропалъ! Ничего бы еще, если бы просто, сразу убитый человѣкъ, а то медленно раздавленный, на клочки разорванный человѣкъ... Который же изъ этихъ паровозовъ теперь надвигался на меня?

Все это я, въ сущности, разсчиталъ и сообразилъ, пока падалъ,-- когда же я упалъ -- кончились всякіе разсчеты. Я только инстинктивно вытянулся, прижался къ пути и сдерживалъ дыханіе, стараясь сдѣлаться какъ можно тоньше -- точно хорекъ, желающій вылѣзть изъ западни, -- и считая проходящія надо мною оси. Каждый рѣзкій "тикъ-такъ" колесъ отчетливо выговаривалъ: "сквер-на-я-смерть", сквер-на-я-смерть".!

Вдругъ меня схватываетъ что-то тяжелое,-- оно проходитъ, звякая и гремя по моей спинѣ, холодное желѣзо задѣваетъ шею, -- это виситъ запасная цѣпь. Но вотъ оно приближается, -- земля, надо мною начинаетъ дрожать все сильнѣе и сильнѣе, -- я вижу искоса, хоть и зажалъ голову въ сточную канавку между шпалами, какъ снѣгъ, рельсы и тѣни бѣгущихъ колесъ все ярче и ярче освѣщаются багровымъ свѣтомъ,-- это свѣтитъ огонь топки сквозь открытое поддувало...

Обнаженной головѣ и шеѣ уже становится жарко. Шпалы вдавились въ землю, рельсъ застоналъ и согнулся, земля сильно дрогнула подо мною, вотъ -- пришло -- Боже милосердый!-- тутъ меня вдругъ схватило за спину, рвануло впередъ... что-то съ трескомъ разорвалось... "разъ-разъ" съ громомъ и звономъ прокатился надо мною паровозъ. Только земля все еще дрожала...

Съ чистаго неба на меня опять падалъ мягкій, холодный снѣгъ... Какъ я опять очутился на ногахъ -- я не знаю. Я стоялъ и смотрѣлъ вслѣдъ краснымъ фонарямъ уходившаго въ закругленіе поѣзда,-- они казались мнѣ глазами самой смерти.

Я тогда ощупалъ себя -- что такое сорвала съ моего тѣла машина?!-- и что же?!-- не доставало только двухъ пуговицъ у моего форменнаго пальто.

Я дошелъ до ближайшаго стрѣлочника, взялъ у него фонарь и сталъ искать въ снѣгу пуговицы...

Только когда я сидѣлъ уже въ своей теплой комнатѣ и то лишняго сахару, то лишняго рому подбавлялъ въ чашку съ пуншемъ, а жена съ удивленіемъ и безпокойствомъ спросила меня: "что съ тобою нынче? ты весь дрожишь и ничего не говоришь"?-- только тогда я опомнился наконецъ... Я показалъ Луизѣ пуговицы и разсказалъ ей все, какъ было. "Видишь, жена, всего на эту пуговицу былъ я нынче отъ смерти"!

-- Вотъ эти самыя пуговицы,-- я ихъ всегда ношу съ собою и буду носить, пока, наконецъ, смерть и въ самомъ дѣлѣ не придетъ за мною.

Старый машинистъ разстегнулъ сюртукъ и вынулъ двѣ металлическія пуговицы съ гербомъ,-- онъ ихъ носилъ на шнуркѣ, на шеѣ.

-- Теперь вы знаете, почему я пожалѣлъ бѣднаго русака, попавшаго въ зольникъ. Слушайте, однако, бьетъ полночь...

-- Съ Новымъ годомъ! Съ Новымъ годомъ! Дай Богъ вамъ счастья и удачи еще на сотни тысячъ паровозо-верстъ!

"Юный Читатель", No 24, 1906