Вяземский Петр Андреевич - Обозрение нашей современной литературной деятельности с точки зрения цензурной

П. А. Вяземскій

Обозрѣніе нашей современной литтературной дѣятельности съ точки зрѣнія цензурной.

1867.

Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 7.

Спб., 1882.

Въ настоящей литтературѣ нашей нѣтъ, въ собственномъ смыслѣ, вреднаго и злонамѣреннаго направленія. Основныя начала, на коихъ зиждется благосостояніе государства, не нарушаются ею: то есть религія, верховная власть я чистота нравственности не оскорбляемы изложеніемъ мнѣній, которыя могли бы потрясти эту тройственную святыню общественнаго порядка. Впрочемъ этимъ хвалиться еще нечѣмъ. Оно иначе и быть не можетъ. При существованіи предупредительной цензуры, при твердой и безусловной силѣ правительства вашего, всякое, со стороны писателей, покушеніе посягнуть на общественный порядокъ было бы не только безумно, но и несбыточно.

Между тѣмъ недостаточно, чтобы въ печати не выказывались явныя посягательства на коренныя начала общественнаго и законнаго благоустройства. Предосудительны и опасны могутъ быть потаенныя попытки дѣйствовать въ этомъ смыслѣ, и тѣмъ опаснѣе, что прикрытыя и облеченныя хитростью слова могутъ быть передаваемы въ тайнѣ, какъ лозунгъ, отъ одного другому соумышленнику. По убѣжденію моему, нѣтъ и того. У васъ въ литтературѣ могутъ быть единомышленники, партіи, пожалуй старообрядцы (какъ, напримѣръ, "Русская Бесѣда"), но злоумышленниковъ нѣтъ. Нѣтъ началъ злонамѣренный и возмутительныхъ.

Если и встрѣчались изрѣдка выходки, вспышки, которыя могли давать справедливый поводъ къ перетолкованію въ смыслѣ предосудительномъ, то и онѣ были развѣ совершенно отдѣльныя, личныя и не находили вы сочувствія, ни отголоска въ большинствѣ писателей. Напротивъ, онѣ подвергались общему осужденію. Когда министерство почло себя обязаннымъ обратить взыскательное вниманіе на нѣкоторыя стихотворенія Некрасова и приняло строгія мѣры съ предупрежденію дальнѣйшихъ уклоненій въ этомъ родѣ, то многіе изъ журналистовъ и молодыхъ писателей жалѣли, что, вслѣдствіе запрещенія печатно говорить о сочиненіяхъ Некрасова, не могли они орудіемъ критики осудить и заклеймитъ всю неблаговидность и неумѣстность подобнаго литтературнаго своеволія.

Можно сказать положительно, что современная наша литтература не заслуживаетъ, чтобы заподозрили ея политическія и нравственныя убѣжденія. Вопросы религіозные и существенно государственные остаются для нея неприкосновенными какъ предметы безусловнаго и безграничнаго почитанія. Когда въ журналахъ нашихъ завязалась довольно живая полемика о нѣкоторыхъ отношеніяхъ крѣпостнаго состоянія въ Россіи, то министерство обратило тотчасъ вниманіе свое на эти пренія. Въ управленіе мое министерствомъ, я, циркуляромъ въ цензурные комитеты, пріостановилъ эту полемику, и съ той поры она не возобновлялась. Журнальныя разсужденія о семъ предметѣ не выходили изъ границъ чисто теоретическихъ, но, со всѣмъ тѣмъ, какъ сей вопросъ есть государственный и подлежитъ разсмотрѣнію и разрѣшенію одного правительства, то онъ и не можетъ быть печатно обсуждаемъ иначе, какъ съ соизволенія на то правительства.

Но, съ друзой стороны, нельзя не замѣтить и не сознаться, что частные, не скажу второстепенные, а состоящіе на гораздо низшей степени, общественные вопросы возбуждаютъ пытливость, дѣятельность современной литтературы и подвергаются ея изслѣдованіямъ. Это явленіе новое, или, лучше сказать, возобновленное послѣ нѣсколькихъ лѣтъ наложеннаго молчанія. Не позволяю себѣ судить объ этомъ періодѣ литтературнаго молчанія: можетъ быть, временныя мѣры строгости и были вынуждены необходимостію; въ виду современныхъ событій и Европейскаго волненія. Во всякомъ случаѣ, повторю, что нѣкоторое вмѣшательство литтературы въ дѣла общественныя -- явленіе у насъ не новое. Оно только поражаетъ мнимою новизною тѣ лица, которыя незнакомы съ ходомъ нашей литтературы. И въ прежнія времена наши писатели подавали голосъ въ живыхъ и общественныхъ вопросахъ. Они имѣли свои періоды благоразумной и законной свободы съ одобренія цензуры. Въ доказательство того можно исчислить многія сочиненія и книги, вышедшія въ царствованіе Екатерины II, Павла I, Александра и въ началѣ царствованія Николая Павловича, которыя возбуждаютъ нынѣ напуганную опасливость цензуры; другія и совершенно запрещены.

Нынѣ въ литтературу нашу входятъ вопросы спеціальные, напримѣръ, по части народной промышленности, торговли и статистики, и другіе относящіеся до преобразованій и усовершенствованій въ государственно-матеріальномъ отношеніи. Эти вопросы приняли нынѣ большое развитіе въ журналахъ, но они не принадлежатъ къ вопросамъ щекотливымъ и раздражительнаго свойства. Нельзя не желать, чтобы предоставлена была имъ нѣкоторая умѣренная свобода и чтобы со стороны министерства финансовъ, министерства внутреннихъ дѣлъ и главнаго управленія путей сообщенія не было излишняго вмѣшательства для прегражденія развитія и обсужденія этихъ вопросовъ, совершенно практическихъ. Приступимъ теперь прямо и откровенно къ разсмотрѣнію вопроса, имѣющаго свою важность и относительную щекотливость. Литтература наша, въ особенности журналы, дѣятельно принялась въ послѣднее время за обличеніе и исправленіе злоупотребленій, вкравшихся и укоренившихся въ нижнихъ слояхъ нашей администраціи. Это явленіе также не новое. Съ давнихъ временъ Сумароковъ, фонъ-Визинъ, позднѣе Капнистъ и многіе другіе преслѣдовали на театрѣ, въ сатирахъ, романахъ, журналахъ русское крючкотворство, подьячество, ябедничество, взяточничество и злоупотребленія помѣщичьей власти. Къ сожалѣнію должно признаться, что эти исправительные нападки и преслѣдованія мало содѣйствовали не только къ искорененію, но даже и къ исправленію зла. За то, съ другой стороны, можно спросить: ослабили ли они чувство покорности къ монархической власти и ея охранительное дѣйствіе въ Россіи? Потрясены ли были ими общественное устройство, законный порядокъ и повиновеніе частнымъ властямъ? На эти вопросы двухъ отвѣтовъ быть не можетъ. Всѣмъ ясно, что такихъ вредныхъ послѣдствій не было.

Должно сказать всю правду: въ прежнія времена эти нападки были отдѣльные, временные; нынѣ они приняли объемъ болѣе обширный, характеръ болѣе постоянный и систематическій. Можно бы назвать это направленіе слѣдственною литтературою. Литтература обратилась въ какую то слѣдственную коммиссію низшихъ инстанцій. Наши литтераторы (напримѣръ, авторъ Губернскихъ Очерковъ и другіе) превратились въ какихъ то литтературныхъ становыхъ и слѣдственныхъ приставовъ. Они слѣдятъ за злоупотребленіями мелкихъ чиновниковъ, ловятъ ихъ на мѣстѣ преступленія и доносятъ о своихъ поимкахъ читающей публикѣ, въ надеждѣ вмѣстѣ съ тѣмъ, что ихъ рапорты дойдутъ и до свѣдѣнія высшаго правительства. Въ литтературномъ отношеніи я осуждаю это господствующее нынѣ направленіе: оно матеріализируетъ литтературу подобными снимками съ живой, но низкой натуры, низводитъ авторство до какой то механической фотографіи, не развиваетъ высшихъ творческихъ и художественныхъ силъ, покровительствуетъ посредственности дарованій этихъ фотографовъ-литтераторовъ и отклоняетъ нашу литтературу отъ путей, пробитыхъ Карамзинымъ, Жуковскимъ и Пушкинымъ. Многіе негодуютъ на то, что эти живописцы изображаютъ одну худую сторону лицъ и предметовъ. И негодуютъ справедливо. Но дѣло въ томъ, что пошлость и пятна скорѣе кидаются въ глаза, что легче ихъ схватывать и описывать. Область нравственно-прекраснаго и возвышеннаго не всѣмъ доступна. Родись у насъ великое дарованіе, какъ Жуковскій или Пушкинъ, и въ литтературѣ нашей откроются новые горизонты. Я сознаю, что нынѣшнее направленіе неудовлетворительно, неутѣшительно, но опасно и вредно ли оно въ государственномъ правительственномъ отношеніи? -- рѣшительно не признаю того. Напротивъ, если такому направленію приписывать какую-нибудь относительную пользу, то, безъ сомнѣнія, правительству благопріятную. Отъ этихъ тысячи разсказовъ, тысячу разъ повторяемыхъ, общество наше ничего новаго не узнаетъ. Вся Россія на практикѣ давно затвердила наизусть продѣлки нашего чиновничьяго люда. Всѣ отъ нихъ болѣе или менѣе страдаютъ. Слѣдовательно, зло не.въ томъ, что разсказывается, а въ томъ, что дѣлается. Каждый крестьянинъ, и не читая журналовъ, знаетъ лучше всякаго остроумнѣйшаго писателя, что за человѣкъ становой приставъ. Но въ этихъ журнальныхъ обличеніяхъ можетъ быть и въ самомъ дѣлѣ есть несомнѣнное добро, а именно: возрождающееся отъ нихъ убѣжденіе въ народѣ, что высшее правительство не принимаетъ, такъ сказать, на себя отвѣтственности въ этихъ злоупотребленіяхъ, не застраховываетъ ихъ закономъ молчанія, который налагается на общество; напротивъ, соболѣзнуя больному, оно не лишаетъ его отрады поохать и покряхтѣть, когда приходится ему жутко.

Я убѣжденъ, и мое убѣжденіе основано на многихъ личныхъ свидѣтельствахъ, что нынѣшнее снисходительное, противу прежняго, ослабленіе цензуры имѣло самое благопріятное дѣйствіе. Оно во многихъ отозвалось живѣйшею благодарностію къ Государю; обратило къ правительству многихъ, которые, при напряженномъ молчаніи литтературы, держались въ какой-то тайной оппозиціи, и нынѣ въ печати тѣ же самые мыслятъ гораздо умѣреннѣе и благонамѣреннѣе нежели готовы были дѣйствовать въ кругу рукописной литтературы, а она, очень любимая въ Россіи, имѣетъ несравненно болѣе важности и цѣнности въ глазахъ читающей публики. По справкамъ, заслуживающимъ довѣренности, извѣстно, что, до разрѣшенія напечатать комедію "Горе отъ ума", она въ нѣсколько десяткахъ тысячъ рукописныхъ экземпляровъ разошлась по всей Россіи. Подобнаго результата въ печати она не имѣла бы никогда. Этотъ примѣръ можетъ отнестись и во всѣмъ другимъ рукописямъ. Нѣтъ сомнѣнія, и это также подтверждается фактами, что внутри Россіи эти журнальныя нескромности и сплетни не имѣютъ никакого вреднаго дѣйствія. Онѣ никого не смущаютъ, а развѣ многихъ потѣшаютъ. До верховной власти восходитъ одна благодарность. По Русскому понятію и чувству, все доброе истекаетъ отъ Государя, а все худое отъ нерадивыхъ исполнителей воли Его. Слѣдовательно, и въ этомъ случаѣ, губерніи, терпя административныя злоупотребленія, утѣшаются тѣмъ, что Государь дозволяетъ на нихъ указывать и жаловаться съ горемъ и смѣхомъ по поламъ. Такой выводъ весьма важенъ. Для пріобрѣтенія его можно пожертвовать личностью нѣкоторыхъ недостойныхъ взяточниковъ и необдуманною щекотливостью тѣхъ, которые въ нападкахъ на частныя злоупотребленія видятъ посягательство на священное начало и право власти. Все отъ Бога; по между тѣмъ нѣтъ никакого кощунства въ жалобѣ на дурную погоду, когда идетъ проливной дождь и на дворѣ слякоть. Также и здѣсь жалобы на личныя отдѣльныя притѣсненія не имѣютъ въ виду верховной власти.

Если, по моему мнѣнію, помянутое направленіе литтературы нашей не производитъ соблазна во внутренней Россіи, то здѣсь въ Петербургѣ дѣло другое. Въ высшемъ обществѣ, и то въ весьма ограниченномъ кругу тѣхъ, которые изрѣдка и случайно читаютъ по русски, понятно, что Русская грамота, мало имъ знакомая, имѣетъ въ глазахъ ихъ особенную важность. Имъ какъ-то дико и странно видѣть мысль, облеченную въ Русскія буквы. Они уже свыклись съ выраженіями иностранныхъ языковъ; но имъ кажется, что Русская азбука совсѣмъ не на то составлена, чтобы служить проводникомъ и выраженіемъ Русскаго ума. Какъ въ этомъ отношеніи, такъ и во многихъ другихъ, мы увлекаемся чужими вліяніями и порабощаемся чужимъ страхомъ. Если смотрѣть безпристрастно и не малодушно, то какъ не убѣдиться, что Русская литтература не имѣетъ того господства, не облечена въ ту диктаторскую власть, которыми вооружена она на Западѣ. Русскій журналь не есть ни Англійскій, ни Французскій. Онъ не вожатый, не глашатай той или другой политической партіи. Наша литтература не есть передовой застрѣльщикъ общественнаго мнѣнія. Наша письменность даже и въ тѣхъ пріемахъ, которые наиболѣе пугаютъ нѣкоторыхъ, своею мнимою наступательностію, все еще далеко отстоитъ отъ общаго изустнаго мнѣнія. Въ самыхъ рѣзкихъ выраженіяхъ своихъ, она развѣ дозволяетъ себѣ, или дозволяютъ ей, говорить кое-что и кое-какъ о томъ, что у всѣхъ на умѣ и на языкѣ и что говорится громогласно на всѣхъ перекресткахъ обширнаго нашего государства. Можно, конечно, лишить ее и этого безобиднаго и весьма умѣреннаго права, но какая будетъ отъ того польза и кому? ужъ вѣрно не правительству. Это мое глубокое, совѣстливое и испытанное убѣжденіе.

Литтературу нашу можно усвпить и заставить ее молчать, но возвратить ее насильственно къ патріархальной и пастушеской простотѣ золотаго вѣка -- дѣло невозможное. Мы живемъ въ вѣкъ испытаній и великихъ событій. Литтература не можетъ оставаться беззаботною, посреди озабоченнаго общества. Севастопольскіе громы пробудили въ насъ новыя понятія, новыя стремленія, новую потребность въ назидательномъ самопознаніи. Въ нашемъ обществѣ, какъ и во всякомъ другомъ человѣческомъ обществѣ, гнѣздятся свои недуги, свои язвы и недостатки. Послѣднія событія строго указали намъ на эти немощи. Воспользуемся урокомъ и постараемся сознательно измѣрить, осязать и привести въ ясность наше внутреннее положеніе. Злоупотребленія ли нашей литтературы, излишняя ли свобода ея породили тѣ невозможности, тѣ преграды, которыя, такъ сказать, сковали волю самаго благодушнаго и самаго энергическаго изъ властителей и вмѣстѣ съ нею сковали всѣ усилія доблести и самоотверженія храбраго войска и благочестиваго народа. Не вѣрнѣе ли будетъ искать въ непробудномъ молчаніи одну изъ причинъ многихъ заблужденій, предубѣжденій и ошибокъ? Зачѣмъ предполагать опасность тамъ, гдѣ ея нѣтъ и ослѣплять себя добровольнымъ и умышленнымъ невѣдѣніемъ опасностей, о которыя претыкаются ноги наши? Для насъ, въ противность другимъ обществамъ, опасность отъ приведеннаго въ систему молчанія пока гораздо пагубнѣе, нежели опасность отъ нѣкотораго многоглаголанія. Излишняго вреднаго многоглаголанія при цензурѣ нѣтъ и быть не можетъ; каждому противодѣйствію есть свое время; обязанность благоразумія и верховной власти есть своевременное примѣненіе той мѣры, того орудія, на которыя указываютъ потребность и сила обстоятельствъ. Никому не уступлю въ любви къ отечеству и въ вѣрноподданической преданности къ Государю, но вмѣстѣ съ тѣмъ скажу, что не вижу теперь ни малѣйшей опасности, угрожающей со стороны литтературы. Напротивъ думаю, что для общей пользы не должно усыплять ея. Она должна быть бдительнымъ и откровеннымъ, но умѣреннымъ выраженіемъ общества: выраженіемъ потребностей его, упованій и ожиданій, даже и опасеній и жалобъ, разумѣется, не раздражающихъ, не возмущающихъ страстей, а возбуждающихъ разумное вниманіе общества. Она зеркало, въ которомъ изображается и сосредоточивается общество, съ соизволенія и подъ надзоромъ и опекою правительства.

Изъ того не слѣдуетъ, что я желаю совершенно развязать руки писателямъ и совершенно обезоружить цензуру. Нѣтъ, я желаю, чтобы цензура наша была сильна, но вмѣстѣ съ тѣмъ благоразумна и прозорлива, и не мелочна и не придирчива. Не вижу пользы при каждомъ движеніи прицѣплять литтературѣ тормазъ, если впереди дорога гладкая. Тормазъ хорошъ и необходимъ, когда въ виду крутой скатъ, или косгоръ; но теперь ихъ нѣтъ.

Со всѣмъ тѣмъ, повторю, положеніе нашей литтературы не блестящее. Бѣда въ томъ, что во главѣ ея стоятъ не великіе писатели, а болѣе или менѣе ловкіе и смышленные журналисты. Промышленная, торговая, любостяжательная, однимъ словомъ, реальная сторона вѣка отразилась и на нашей литтературѣ. Нѣтъ вдохновенья, творчества, безкорыстной и благородно& любви къ искусству. Но что же тутъ дѣлать? Цензура горю этому помочь не можетъ,

Но въ настоящемъ положеніи цензуры можно было бы ей помочь, уяснивъ и упростивъ дѣйствія ея. Собственно нѣтъ у насъ цензурнаго устава, хотя изданный въ 1828 году не отмѣненъ. Но ни цензоры, ни писатели не могутъ имъ руководствоваться и законно ссылаться на него. Частныя, временныя предписанія, въ безчисленномъ множествѣ изданныя, по разнымъ случаямъ, можно сказать, загромоздили уставъ такъ, что до него добраться нельзя. Такимъ образомъ, одна изъ важнѣйшихъ отраслей нашего охранительнаго законодательства совершенно запутана и лишена необходимаго единства. По моему мнѣнію, нужно безотлагательно возстановить нынѣ только нарицательно существующій уставъ и сдѣлать въ немъ измѣненія и пополненія, какія признаются нужными. Затѣмъ слѣдуетъ совершенно отмѣнить всѣ предписанія и распоряженія, которыя были отдѣльно изданы.

II.

Цензура, сія управа благочинія мыслей и выраженій, являющихся въ печати, не можетъ (за исключеніемъ нѣкоторыхъ верховныхъ и основныхъ началъ, которыя, впрочемъ, и остаются неприкосновенными) во всѣхъ дѣйствіяхъ своихъ руководствоваться примѣненіемъ положительныхъ и ясныхъ узаконеній, подобно всякому другому административному учрежденію. И тамъ бываютъ ошибки и недоразумѣнія, хотя дѣйствія и законы твердо выведены въ параллельной точности.

Какъ же имъ не быть въ дѣлѣ цензуры, гдѣ по большей части все предоставлено личному уразумѣнію, а чаще всего личнымъ догадкамъ. Въ цензурѣ, кромѣ тѣхъ коренныхъ началъ, о которыхъ сказано выше, все прочее условно и почти неуловимо. Здѣсь нѣтъ ясныхъ указаній, непреложныхъ запрещеній, буквально означающихъ то, что дозволено, и то, что запрещено. Многое зависитъ отъ внутренняго сознанія, въ силу коего авторъ выразилъ свою мысль, отъ понятія и догадки цензора при сужденіи того, что написано, и отъ частныхъ впечатлѣній и личныхъ расположеній разнородныхъ читателей при чтеніи написаннаго. Тутъ открывается безграничное поле для встрѣчъ и столкновеній мнѣніямъ и убѣжденіямъ, и убѣжденіямъ разномысленнымъ и другъ другу противорѣчащимъ. Отдѣльно взятое убѣжденіе каждое можетъ быть равно основательно и добросовѣстно, но въ общемъ итогѣ выводятся заключенія спорныя и взаимно обвинительныя. Можно ли требовать отъ автора, чтобы онъ въ увлеченіи своемъ никогда не обмолвился или не подалъ повода въ превратному толкованію того, что онъ хотѣлъ сказать? Отъ цензора, который съ утра до вечера обязанъ прочитывать исписанныя кипы бумагъ и производить формальныя слѣдствія надъ каждою фразою, надъ каждымъ словомъ, чтобы онъ ничего не просмотрѣлъ, или понялъ все имъ прочитанное точно такъ, какъ поймутъ оное послѣ и на досугѣ читатели, увлеченные иногда излишней строгостію или озабоченные своими личными предубѣжденіями. Въ такомъ неопредѣленномъ положеніи часто всѣ могутъ быть правы и всѣ виноваты. Не ослабляя обязанности цензуры, не уменьшая отвѣтственности цензоровъ, можно дозволить себѣ замѣтить, что несправедливо было бы, упуская изъ виду вышеприведенныя соображенія, судить о печатныхъ недосмотрахъ, или даже и проступкахъ съ безусловною строгостію; несправедливо было бы вездѣ искать злонамѣренности тамъ, гдѣ часто провинились одна опрометчивость автора и одно недоразумѣніе цензора.

III.

Настоящее положеніе литтературы нашей можно подраздѣлить на три главныя и характеристическія направленія:

1) Направленіе нравописательное и, такъ сказать, исправительное, то-есть изысканіе и преслѣдованіе всѣхъ злоупотребленій, вкравшихся въ вашъ общественный и административный бытъ.

2) Направленіе болѣе частное и одностороннее и принадлежащее только ограниченному числу писателей. Оно имѣетъ цѣлью отстаивать историческія начала наши, нашу старину, нравы, обычаи ея, Русскую самобытность, основанную на духовномъ началѣ православія, и противодѣйствовать вліянію Запада, которому мы, по мнѣнію его, слишкомъ безусловно подражаемъ и покоряемся.

3) Направленіе ученое, любознательное, испытующее и практическое. Цѣль и способъ сего направленія: изученіе и разъясненіе вопросовъ, всѣхъ равно занимающихъ; распространеніе общеполезныхъ свѣдѣній по всѣмъ частямъ государственнаго управленія въ отношеніи гражданскомъ, законодательномъ, экономическомъ; знакомство общества съ началами, признанными новѣйшею наукою, съ успѣхами и улучшеніями во всѣхъ отрасляхъ общежительнаго устройства. Всѣ эти три направленія не новы въ нашей литтературѣ. Знакомымъ съ ходомъ ея, изучившимъ ея творенія, легко прослѣдить ихъ повторявшіяся проявленія. Имъ извѣстно, что, начиная отъ князя Кантемира, знаменитаго нашего государственнаго сановника и перваго по старшинству изъ свѣтскихъ нашихъ писателей, исправительное и сатирическое преслѣдованіе домашнихъ и административныхъ злоупотребленій не переставало отзываться въ Русской письменной дѣятельности. Можно было бы здѣсь исчислить многія сатирическія періодическія изданія, исключительно посвященныя обличенію и наказанію общественныхъ пороковъ, какъ-то: взяточничества, противозаконнаго самоуправства, невѣжества или безграмотности, злоупотребленій помѣщичьей власти. Это направленіе господствовало на нашемъ театрѣ. Эту сатирическую стихію находимъ мы почти вездѣ, равно и въ одахъ Державина, и въ басняхъ Хемницера и Крылова. Эта свобода, правительствомъ дарованная писателямъ нашимъ, никогда не потрясала государственнаго и общественнаго. порядка и не ослабляла любви и преданности народа къ Царямъ. Напротивъ, она возбуждала общую признательность къ верховной власти, которая въ лицѣ Екатерины Второй разрѣшила журналъ "Живописецъ" и комедію "Недоросль", въ лицѣ Императора Павла I приняла посвященіе комедіи "Ябеда", и въ лицѣ Императора Николая I позвала Русское общество на представленіе "Горе отъ ума" и "Ревизора".

Второе направленіе литтературы нашей, извѣстное нынѣ подъ названіемъ славянофильскаго, также явленіе у насъ не новое. Борьба съ западными нововведеніями въ нашу Русскую жизнь, борьба съ духомъ подражанія, вытѣсняющаго изъ нашего общества духъ народной первобытности и самостоятельности -- издавна отзывалась во многихъ изъ нашихъ благонамѣренныхъ и монархическихъ писателей. Не входя и здѣсь въ литтературныя обозрѣнія и въ исчисленія личностей, достаточно будетъ наименовать одного Шишкова. На анти-западныхъ убѣжденіяхъ въ дѣлѣ литтературномъ и общественномъ, которыя онъ исповѣдывалъ и печатно проповѣдывалъ, основана извѣстность его. Они не только дали ему замѣчательное мѣсто въ нашей литтературѣ, но, безъ сомнѣній, открыли ему поприще къ достиженію высшихъ государственныхъ званій и почестей. Онъ также былъ поборникомъ старыхъ обычаевъ, повѣрій, нравовъ; онъ изобличалъ современное общество въ отступленіи отъ православныхъ началъ богобоязненной и душеспасительной старины, въ слѣпомъ и преступномъ подражаніи всему иноземному и въ порчѣ нравовъ, которая была горькимъ плодомъ этого подражанія. Если и слѣдуетъ иногда останавливать это направленіе въ попыткахъ его къ неумѣреннымъ и крайнимъ заключеніямъ, то нельзя не сознать, что это старообрядческое ученіе есть болѣе историческое и умозрительное, нежели практическое. По существу своему нельзя отъ него ни въ какомъ случаѣ ожидать и опасаться живаго примѣненія къ дѣйствительности. Можно опасаться зайти слишкомъ далеко при постоянномъ и усиленномъ стремленіи впередъ; но при всѣхъ напряженіяхъ ума и воли, при всей запальчивости мнѣній, не увлечешь общества въ движеніе обратное и не заставишь его отскочить на 150 лѣтъ назадъ. Слѣдовательно, во всякомъ случаѣ опасность не тутъ.

Третье, нами означенное, направленіе литтературы истекаетъ прямо изъ современныхъ потребностей и обстоятельствъ. Литтература, т.-е. грамотность, никогда не оставалась равнодушною и нѣмою зрительницею тѣхъ общественныхъ интересовъ, которые преимущественно занимали и озабочивали современную ей эпоху. Нынѣ это участіе, это вмѣшательство развилось болѣе противу прежняго, и таковое развитіе совершенно естественно. Нынѣ эти интересы въ обществѣ сами заговорили громче. Они сдѣлались разнообразнѣе и многосложнѣе. Событія и наука сдѣлали ихъ каждому доступнѣе. Нововведенія въ жизни общественной болѣе или менѣе сблизили всѣ народы, всѣ состоянія. Сіи нововведенія -- не исключительная принадлежность особеннаго званія; они общее достояніе всѣхъ и каждаго. Прежде одни богатые люди могли пользоваться дорогими открытіями науки и удобствами жизни. Для массы наука ничего не дѣлала и не существовала. Нынѣ наука приспособляетъ свои открытія въ пользу всѣхъ. Не входя въ дальнѣйшія подробности, ограничимся замѣткою, что нынѣ богатый и бѣдный, благодаря наукѣ, отправляются въ одномъ поѣздѣ изъ Москвы въ Петербургъ, а чрезъ нѣсколько лѣтъ будутъ отправляться изъ одного конца Россіи въ другой. При такомъ развитіи матеріальныхъ пріобрѣтеній и улучшеній, которыя состоятъ въ нераздѣльной связи съ умственными и духовными силами народа, не возможно требовать, чтобы литтература, сіе выраженіе общества и своего времени, оставалась праздною и въ сторонѣ. Можетъ ли она молчать о томъ, что въ помышленіяхъ каждаго и у каждаго на языкѣ? Можетъ ли не принимать она участія въ общемъ движеніи и въ перерожденіи общества на другихъ началахъ и при другихъ условіяхъ? Литтература должна содѣйствовать и помогать обществу въ уразумѣніи и присвоеніи себѣ этихъ побѣдъ, одержанныхъ наукою и просвѣщеніемъ въ пользу правительствъ и въ пользу управляемыхъ. Въ эту среду, которою обхвачено все общество, сами собою врываются вопросы промышленности, торговли, финансовъ, всего государственнаго хозяйства. Отъ этого новаго положенія возрождается въ обществѣ потребность изученія и уразумѣнія этихъ вопросовъ. Отчужденіе общества отъ знакомства, по крайней мѣрѣ, въ общихъ понятіяхъ отъ сихъ важныхъ и жизненныхъ вопросовъ, равнодушіе въ ихъ дѣйствіяхъ и пользѣ, было бы явленіемъ прискорбнымъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, оно лишило бы правительство надежнѣйшаго пособія нравственной силы, которою оно можетъ дѣйствовать на общество, на его довѣріе, убѣжденіе, сочувствіе и единомысліе.

IV.

Въ настоящихъ обстоятельствахъ цензура находится въ самомъ затруднительномъ и почти безъисходномъ положеніи. Цензура сама подчинена различнымъ цензурамъ, которыя въ дѣйствіяхъ своихъ руководствуются не положительнымъ цензурнымъ уставомъ, а личными впечатлѣніями. Отъ того цензора не могутъ имѣть ни правильнаго и однообразнаго направленія, ни довѣрія къ себѣ. Отъ того часто и дѣйствуютъ они безсознательно и на удачу. Не только цензура, подвѣдомственная министерству народнаго просвѣщенія, но и само министерство, при такомъ стеченіи и столкновеніи разнородныхъ вліяній, не можетъ въ цензурномъ отношеніи дѣйствовать по убѣжденію своему и съ полною и законною отвѣтственностію за свои дѣйствія. Въ безпрестанномъ недоумѣніи должно оно угадывать частныя истолкованія и заключенія многочисленныхъ вѣдомствъ. И когда цензура обращается съ министерству для разрѣшенія сомнѣнія, оно должно сознать передъ цензурою, что неспособно и не въ правѣ разрѣшить предлагаемое сомнѣніе.

Часто переводныя статьи, чисто принадлежащія наукѣ и въ которыхъ не было никакого примѣненія къ Россіи, подвергали цензоровъ взысканію только потому, что въ этихъ статьяхъ излагались начала, упоминалось о мѣрахъ, учрежденіяхъ и преобразованіяхъ, несходныхъ съ нашими. Въ этихъ изложеніяхъ видѣли укоризну на то, что дѣлается у насъ, или предосудительное сожалѣніе о томъ, чего у насъ нѣтъ. При такихъ условіяхъ невозможно изученіе ни всеобщей исторіи, ни законодательства, ни статистики. Изученіе сихъ предметовъ неминуемо укажетъ на постановленія и факты, несогласные съ нашими и которые могутъ порождать у насъ опасныя умствованія и противузаконныя желанія.

Въ послѣднее время разрѣшены были изданія политико-экономическихъ и другихъ подобныхъ журналовъ. При разъединеніи цензуры опытъ доказываетъ невозможность подобныхъ журналовъ. Наука, какъ она ни стѣсняй себя строгими предѣлами, не можетъ держаться въ одной только сферѣ теоріи, такъ чтобы въ самыхъ началахъ своихъ или выводахъ не касалась она, хотя и косвенно, какихъ нибудь государственныхъ мѣръ, потребностей или вопросовъ, существующихъ и въ Россіи. Подобныя разсужденія не могутъ потрясти довѣрія къ дѣйствіямъ правительства. Чуждые наукѣ не станутъ читать этихъ разсужденій; люди образованные и съ наукою знакомые съумѣютъ понять необходимое различіе, которое существуетъ между общими понятіями науки и нѣкоторыми государственными мѣрами, оправдываемыми мѣстными условіями, временемъ, историческими началами и другими законными обстоятельствами. Но не менѣе того они желаютъ знать, что дѣлается и какъ дѣлается въ другихъ государствахъ. Науку обрѣзывать нельзя. Отрывочныя понятія и свѣдѣнія порождаютъ одну сбивчивость. Слѣдя за ходомъ ученой журналистики, нельзя не признать, что въ послѣднее время появлялись нѣкоторыя весьма дѣльныя статьи. Если и нельзя было принимать безусловно всѣ выраженныя въ нихъ мнѣнія, то не менѣе того эти мнѣнія могли быть приняты въ соображеніе, чтобы обнять вопросъ во всей его полнотѣ. Нерѣдко появлялись ученыя разсужденія о поземельной собственности, о распредѣленіи сельскихъ работъ и тому подобныя, гдѣ безъ всякой рѣзкости и заносчивости, хладнокровно и ученымъ образомъ разсматривались тѣ-же вопросы, которые нынѣ будутъ предложены на разсмотрѣніе губернскихъ комитетовъ. Подобное вмѣшательство науки въ дѣла дѣйствительности ничему повредить не можетъ. Оно ни для кого не обязательно, а между тѣмъ уясняетъ и провѣряетъ частныя понятія и обогащаетъ свѣдѣніями, которыя всегда полезны. Нѣкоторые изъ писателей нашихъ и помѣщиковъ, благоговѣя въ великому дѣлу, указанному правительствомъ объ улучшеніи быта крестьянъ, поспѣшили представить статьи о томъ, какъ это совершилось въ другихъ мѣстахъ, напримѣръ въ Пруссіи, но и тѣ статьи подвергнуты сомнѣнію и задержкѣ, хотя въ нихъ о Россіи ничего не упоминается. Многіе опасаются у насъ толковъ, которые каждая печатная статья можетъ породить. Но въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ вынужденное молчаніе породитъ еще болѣе толковъ, истекающихъ часто отъ невѣжества и невѣдѣнія, а иногда и отъ недоброжелательства. Когда умы заняты важнымъ современнымъ вопросомъ, здравая пища нужна для ихъ возбужденнаго вниманія и дѣятельности. Извѣстно, что въ военное время недостатокъ вѣстей изъ дѣйствующей арміи всегда порождаетъ въ массѣ самые нелѣпые, неблагонамѣренные и недоброжелательные слухи.

Всѣ эти несогласности и противорѣчія, дѣйствующія нынѣ на цензуру, влекутъ къ одному разстройству и къ произволу. Для приведенія вопроса въ надлежащій порядокъ и ясность, должно положительно опредѣлить и обозначить ту долю благоразумной и законной свободы, которую правительство полагаетъ возможнымъ предоставить наукѣ и литтературѣ. Иначе слѣдуетъ рѣшительно поставить такія преграды, за которыя не могла бы литтература вступать въ область мышленія, любознательности, общественныхъ интересовъ, и однимъ словомъ всего, чѣмъ нынѣ занимается и живетъ общество. Подобное запрещеніе возможно; но, не входя въ сужденіе о такой мѣрѣ, можно спросить, не повлечетъ ли она за собою вредъ, гораздо опаснѣйшій того вреда, котораго опасаются отъ частныхъ покушеній литтературы и отъ снисхожденія и оплошности цензоровъ. Умамъ дала движеніе не литтература наша; напротивъ, въ литтературѣ слабо и поверхностно отзывается движеніе умовъ, пробужденныхъ событіями, духомъ времени, побѣдами науки и усиленною дѣятельностію нашей эпохи. Вопросы, вытѣсненные изъ печатной литтературы, которая, не смотря на своевременныя уклоненія, невольно держится въ берегахъ, опредѣленныхъ ей цензурнымъ уставомъ, эти вопросы свободнымъ разливомъ вторгнутся въ рукописную литтературу и въ контрабандную литтературу заграничныхъ Русскихъ печатныхъ станковъ.

Никакія предохранительныя и стѣснительныя мѣры полиціи не будутъ въ силахъ бороться съ этимъ безпрестанно возрастающимъ и напирающимъ зломъ. Она проникнетъ къ намъ, разольется у насъ въ тысячѣ видахъ. Русская литтература перенесется заграницу, и совершенно отрѣшенная не только отъ надзора, но и отъ вліянія правительства, отрѣшится отъ собственнаго надзора за собою и бросится въ крайности. Мы видимъ тому поучительный и несчастный примѣръ.

Для огражденія цензуры отъ той сбивчивости, въ которую она поставлена, и для отвращенія того зла, которое могла бы повести за собою рукописная и заграничная литтература, необходимо было бы нынѣ же, до окончанія пересмотра по Высочайшему повелѣнію цензурнаго устава, опредѣлить временно границы благоразумной дѣятельности литтературы и дѣйствію цензуры на слѣдующихъ главныхъ основаніяхъ:

1) Оставить въ прежней силѣ разрѣшеніе говорить въ печати, въ предѣлахъ наукъ для книгъ я журнальныхъ программъ для періодическихъ изданій, о вопросахъ ученыхъ, современныхъ и общественныхъ, со строгимъ охраненіемъ основныхъ государственныхъ началъ въ политическомъ, религіозномъ и нравственномъ отношеніяхъ.

2) Имѣя въ виду неопредѣленность и разнообразіе толкованій и примѣчаній, которымъ подвергаются печатныя статьи, предоставить постороннимъ вѣдомствамъ входить съ своими замѣчаніями на статьи, которыя, по ихъ мнѣнію, признаются предосудительными, въ главное управленіе цензуры, письменно, съ точнымъ объясненіемъ причинъ, могущихъ уяснить, въ предосторожность цензуры, вредъ, проистекающій отъ одобренія ихъ въ печать.

3) Кромѣ сего, для большаго удовлетворенія требованій разныхъ министерствъ, съ которыми наиболѣе встрѣчаются соприкосновенія, предоставить назначить съ ихъ стороны въ Москвѣ и Петербургѣ довѣренныхъ чиновниковъ, которые могли бы разрѣшать возникающіе въ цензурѣ вопросы и сомнѣнія и тѣмъ способствовать сей послѣдней въ поддержанію ея предупредительнаго характера.

4) Между прочимъ, разрѣшить, по смыслу I пункта, допущеніе въ печать благонамѣренныхъ ученыхъ разсужденій и практическихъ замѣчаній по поводу вопросовъ, возбужденныхъ нынѣ Высочайшими рескриптами объ улучшеніи крестьянскаго быта въ предѣлахъ строгихъ приличія какъ относительно правительства, такъ и помѣщиковъ, и осторожности относительно крестьянъ.