Вяземский Петр Андреевич - Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова

Вяземский П. А. Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова: Вместо предисловия <к "Бахчисарайскому фонтану"> // Пушкин в прижизненной критике, 1820-1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. - СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. - С. 152-156.

http://next.feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-152-.htm

П. А. ВЯЗЕМСКИЙ

Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова

Вместо предисловия <к "Бахчисарайскому фонтану">

Кл. Правда ли, что молодой Пушкин печатает новую, третью поэму, то есть поэму по романтическому значению, а по нашему, не знаю, как и назвать.

Изд. Да, он прислал "Бахчисарайский фонтан", который здесь теперь и печатается.

Кл. Нельзя не пожалеть, что он много пишет: скоро выпишется.

Изд. Пророчества оправдываются событием; для поверки нужно время; а между тем замечу, что если он пишет много в сравнении с нашими поэтами, которые почти ничего не пишут, то пишет мало в сравнении с другими своим европейскими сослуживцами. Бейрон, Вальтер Скотт и еще некоторые неутомимо пишут и читаются неутомимо.

Кл. Выставя этих двух британцев, вы думаете зажать рот критике и возражениям! Напрасно! Мы свойства не робкого! Нельзя судить о даровании писателя по пристрастию к нему суеверной черни читателей. Своенравная, она часто оставляет без внимания и писателей достойнейших.

Изд. Не с достойнейшим ли писателем имею честь говорить?

Кл. Эпиграмма - не суждение. Дело в том, что пора истинной, классической литературы у нас миновалась...

Изд. А я так думал, что еще не настала...

Кл. Что ныне завелась какая-то школа новая, никем не признанная, кроме себя самой; не следующая никаким правилам, кроме своей прихоти, искажающая язык Ломоносова, пишущая наобум, щеголяющая новыми выражениями, новыми словами...

Изд. Взятыми из "Словаря Российской академии" и коим новые поэты возвратили в языке нашем право гражданства, похищенное, не знаю, за какое преступление, и без суда; ибо до сей поры мы руководствуемся более употреблением, которое свергнуто быть может употреблением новым. Законы языка нашего еще не приведены в уложение; и как жаловаться на новизну выражений? Разве прикажете подчинить язык и поэтов наших китайской неподвижности? Смотрите на природу! лица человеческие, составленные из одних и тех же частей, вылиты не все в одну физиогномию, а выражение есть физиогномия слов.

Кл. Зачем же, по крайней мере, давать русским словам физиогномию немецкую? Что значит у нас этот дух, эти формы германские? Кто их ввел?

Изд. Ломоносов!

Кл. Вот это забавно!

Изд. А как же? Разве он не брал в нововводимом стихосложении своем съемки с форм германских? Разве не подражал он современным немцам? Скажу более. Возьмите три знаменитые эпохи в истории нашей литературы, вы в каждой найдете отпечаток германский. Эпоха преобразования, сделанная Ломоносовым в русском стихотворстве; эпоха преобразования в русской прозе, сделанная Карамзиным; нынешнее волнение, волнение романтическое и противузаконное, если так хотите назвать его, не явно ли показывают господствующую наклонность литературы нашей! Итак, наши поэты-современники следуют движению, данному Ломоносовым; разница только в том, что он следовал Гинтеру и некоторым другим из современников, а не Гете и Шиллеру1. Да и у нас ли одних германские музы распространяют свое владычество? Смотрите, и во Франции - в государстве, которое, по крайней мере в литературном отношении, едва не оправдало честолюбивого мечтания о всемирной державе, - и во Франции сии хищницы приемлют уже некоторое господство и вытесняют местные, наследственные власти. Поэты, современники наши, не более грешны поэтов-предшественников. Мы еще не имеем русского покроя в литературе; может быть, и не будет его, потому что нет; но во всяком случае поэзия новейшая, так называемая романтическая, не менее нам сродна, чем поэзия Ломоносова или Хераскова, которую вы силитесь выставить за классическую. Что есть народного в "Петриаде" и "Россиаде"2, кроме имен?

Кл. Что такое народность в словесности? Этой фигуры нет ни в пиитике Аристотеля, ни в пиитике Горация3.

Изд. Нет ее у Горация в пиитике, но есть она в его творениях. Она не в правилах, но в чувствах. Отпечаток народности, местности: вот что составляет, может быть, главное существеннейшее достоинство древних и утверждает их право на внимание потомства. Глубокомысленный Миллер недаром во "Всеобщей истории" своей указал на Катулла в числе источников и упомянул о нем и характеристике того времени* 4.

Кл. Уже вы, кажется, хотите в свою вольницу романтиков завербовать и древних классиков. Того смотри, что и Гомер и Виргилий были романтики.

Изд. Назовите их как хотите; но нет сомнения, что Гомер, Гораций, Эсхил имеют гораздо более сродства и соотношений с главами романтической школы, чем с своими холодными, рабскими последователями, кои силятся быть греками и римлянами задним числом. Неужели Гомер сотворил "Илиаду", предугадывая Аристотеля и Лонгина и в угождение какой-то классической совести, еще тогда и не вымышленной? Да и позвольте спросить у себя и у старейшин ваших, определено ли в точности, что такое романтический род и какие имеет он отношения и противуположности с классическим? Признаюсь, по крайней мере за себя, что еще не случилось мне отыскивать ни в книгах, ни в уме своем, сколько о том ни читал, сколько о том ни думал, полного, математического, удовлетворительного решения этой задачи. Многие веруют в классический род потому, что так им ведено; многие не признают романтического рода потому, что он не имеет еще законодателей, обязавших в верности безусловной и беспрекословной. На романтизм смотрят как на анархию своевольную, разрушительницу постановлений, освященных древностию и суеверием. Шлегель и г-жа Сталь не облечены в латы свинцового педантства, от них не несет схоластическою важностию, и правила их для некоторых людей не имеют веса, потому что не налегают с важностию; не все из нас поддаются заманчивости, увлечению, многие только что порабощаются господству. Стадо подражателей, о коих говорит Гораций, не переводится из рода в род.5 Что действует на умы многих учеников? Добрая указка, с коей учители по пальцам вбивают ум в своих слушателей. Чем пастырь гонит свое стадо по дороге прогонной? Твердым посохом. Наша братья любит раболепствовать...

Кл. Вы так много мне здесь наговорили, что я не успел кстати сделать отпор вам следующим возражением: доказательством, что в романтической литературе нет никакого смысла, может служить то, что и самое название ее не имеет смысла определенного, утвержденного общим условием. Вы сами признались в том! весь свет знает, что такое классическая литература, чего она требует...

Изд. Потому что условились в определении, а для романтической литературы еще не было времени условиться. Начало ее в природе; она есть; она в обращении, но не поступила еще в руки анатомиков. Дайте срок! придет час, педантство и на ее воздушную одежду положит свое свинцовое клеймо. В котором-нибудь столетии Бейрон, Томас Мур, как ныне Анакреон или Овидий, попадутся под резец испытателей, и цветы их яркой и свежей поэзии потускнеют от кабинетной пыли и закоптятся от лампадного чада комментаторов, антиквариев, схоластиков; прибавим, если только в будущих столетиях найдутся люди, живущие чужим умом и кои, подобно вампирам, роются в гробах, гложут и жуют мертвых, не забывая притом кусать и живых...

Кл. Позвольте между тем заметить вам мимоходом, что ваши отступления совершенно романтические. - Мы начали говорить о Пушкине, от него кинуло нас в древность, а теперь забежали вы и в будущие столетия.

Изд. Виноват! я и забыл, что для вашего брата классика такие походы не в силу. Вы держитесь единства времени и места. У вас ум домосед. Извините - я остепенюсь; чего вы от меня желаете?

Кл. Я желал бы знать о содержании так называемой поэмы Пушкина. Признаюсь, из заглавия не понимаю, что тут может быть годного для поэмы. Понимаю, что можно написать к фонтану стансы, даже оду...

Изд. Да, тем более что у Горация уже есть "Бландузский ключ"6.

Кл. Впрочем, мы романтиками приучены к нечаянностям. Заглавие у них эластического свойства: стоит только захотеть, и оно обхватит все видимое и невидимое; или обещает одно, а исполнит совершенно другое, но расскажите мне...

Изд. Предание, известное в Крыму и поныне, служит основанием поэме. Рассказывают, что хан Керим Гирей похитил красавицу Потоцкую и содержал ее в бахчисарайском гареме; полагают даже, что он был обвенчан с нею. Предание сие сомнительно, и г. Муравьев-Апостол в Путешествии своем по Тавриде, недавно изданном, восстает, и, кажется, довольно основательно, против вероятия сего рассказа. Как бы то ни было - сие предание есть достояние поэзии7.

Кл. Так! в наше время обратили муз в рассказчиц всяких небылиц! Где же достоинство поэзии, если питать ее одними сказками?

Изд. История не должна быть легковерна; поэзия - напротив. Она часто дорожит тем, что первая отвергает с презрением, и наш поэт очень хорошо сделал, присвоив поэзии бахчисарайское предание и обогатив его правдоподобными вымыслами; а еще и того лучше, что он воспользовался тем и другим с отличным искусством. Цвет местности сохранен в повествовании со всею возможною свежестью и яркостью. Есть отпечаток восточный в картинах, в самых чувствах, в слоге. По мнению судей, коих приговор может считаться окончательным в словесности нашей, поэт явил в новом произведении признак дарования зреющего более и более8.

Кл. Кто эти судии? мы других не признаем, кроме "Вестника Европы" и "Благонамеренного"; и то потому, что пишем с ними заодно. Дождемся, что они скажут!

Изд. Ждите с Богом! а я пока скажу, что рассказ у Пушкина жив и занимателен. В произведении его движения много. В раму довольно тесную вложил он действие полное, не от множества лиц и сцепления различных приключений, но от искусства, с каким поэт умел выставить и оттенить главные лица своего повествования! Действие зависит, так сказать, от деятельности дарования: слог придает ему крылья или гирями замедляет ход его. В творении Пушкина участие читателя поддерживается с начала до конца. - До этой тайны иначе достигнуть нельзя, как заманчивостью слога.

Кл. Со всем тем я уверен, что, по обыкновению романтическому, все это действие только слегка обозначено. Читатель в подобных случаях должен быть подмастерьем автора и за него досказывать. Легкие намеки, туманные загадки: вот материалы, изготовленные романтическим поэтом, а там читатель делай из них, что хочешь. Романтический зодчий оставляет на произвол каждому распоряжение и устройство здания - сущего воздушного замка, не имеющего ни плана, ни основания.

Изд. Вам не довольно того, что вы перед собою видите здание красивое: вы требуете еще, чтоб виден был и остов его. В изящных творениях довольно одного действия общего; что за охота видеть производство? Творение искусства - обман. Чем менее выказывается прозаическая связь в частях, тем более выгоды в отношении к целому. Частые местоимения в речи замедляют ее течение, охлаждают рассказ. Есть в изобретении и в вымысле также свои местоимения, от коих дарование старается отделываться удачными эллипсисами. Зачем все высказывать и на все напирать, когда имеем дело с людьми понятия деятельного и острого? а о людях понятия ленивого, тупого и думать нечего. Это напоминает мне об одном классическом читателе, который никак не понимал, что сделалось в "Кавказском пленнике" с черкешенкою при словах:

И при луне в водах плеснувших

Струистый исчезает круг.

Он пенял поэту, зачем тот не облегчил его догадливости, сказав прямо и буквально, что черкешенка бросилась в воду и утонула. Оставим прозу для прозы! И так довольно ее в житейском быту и в стихотворениях, печатаемых в "Вестнике Европы".

P. S. Тут Классик мой оставил меня с торопливостию и гневом, и мне вздумалось положить на бумагу разговор, происходивший между нами. Перечитывая его, мне впало в ум, что могут подозревать меня в лукавстве; скажут: "Издатель нарочно ослабил возражения своего противника и с умыслом утаил все, что могло вырваться у него дельного на защиту своего мнения!" Перед недоверчивостью оправдываться напрасно! но пускай обвинители мои примут на себя труд перечитать все, что в некоторых из журналов наших было сказано и пересказано на счет романтических опытов - и вообще на счет нового поколения поэзии нашей: если из всего того выключить грубые личности и пошлые насмешки, то, без сомнения, каждый легко уверится, что мой собеседник под пару своим журнальным клевретам.

Сноски

Сноски к стр. 153

* "Quellen der Geschichte der Romer" <Источники истории римлян (нем.). - Ред.>

Примечания

В кн.: "Бахчисарайский фонтан" А. Пушкина. М., 1824 (ценз. разр. 10 дек. 1823; выход в свет 10 марта). С. I-XX. Без подписи. С незначительными стилистическими изменениями вошло в Полн. собр. соч. П. А. Вяземского (СПб., 1878. Т. 1. С. 167-173).

Статья была написана Вяземским по просьбе Пушкина; посылая ему для издания "Бахчисарайский фонтан" из Одессы при письме от 4 ноября 1823 г., Пушкин писал: "...Еще просьба: припиши к Бахчисараю предисловие или послесловие, если не ради меня, то ради твоей похотливой Минервы, Софьи Кисилевой; прилагаю при сем полицейское послание, яко материал; почерпни из него сведения (разумеется, умолчав об их источнике). Посмотри также в Путешествии Апостола-Муравьева статью Бахчи-Сарай, выпиши из нее что посноснее - да заворожи все это своею прозою, богатою наследницею твоей прелестной поэзии, по которой ношу траур" (XIII, 73). "Полицейское послание", присланное с поэмой, неизвестно; о других упомянутых Пушкиным источниках см. ниже. Несколько ранее, предлагая переиздать "Руслана и Людмилу" и "Кавказского пленника", Пушкин также просил Вяземского "освятить" издание "своею прозою, единственною в нашем прозаическом отечестве": "Не хвали меня, но побрани Русь и русскую публику - стань за немцев и англичан - уничтожь этих маркизов классической поэзии" (XIII, 66). В предисловии к "Бахчисарайскому фонтану" Вяземский частично выполнил эти рекомендации. Основным объектом его нападений стал "Вестник Европы" и его издатель М. Т. Каченовский, с которым он вел полемику с 1818 г. как с противником Карамзина (см. его "Послание к М. Т. Каченовскому" (СО. 1821. N 2) и ответные полемические выступления "Вестника Европы" (1821. N 2, 5, 9; см. также Вяземский П. А. Стихотворения. Л., 1986. С. 475-476; коммент. К. А. Кумпан). Одновременно Вяземский задевает и критиков "Благонамеренного"; 10 сентября 1823 г. он писал А. И. Тургеневу: "Какой-то тут Цертелев или Сомов лается на меня в "Благонамеренном" под именем жителя Васильевского острова или Выборгской стороны" (ОА. Т. 2. С. 346; речь шла о статьях Н. А. Цертелева).

Готовить материал для предисловия Вяземский начал уже в ноябре 1823 г.; 18 ноября он сообщал Тургеневу о просьбе Пушкина и просил прислать "Путешествие в Тавриду" Муравьева-Апостола и расспросить у С. Потоцкого или Булгарина, "не упоминается ли где-нибудь о предании похищения Потоцкой татарским ханом" (ОА. Т. 2. С. 367). 29 ноября Тургенев выслал Вяземскому книгу Муравьева-Апостола; о "романе графини Пот<оцкой>" ему не удалось получить сведений ("да и происшествие, о котором пишешь, не графини Потоцкой, а другой, которой имя не пришло мне на память" - ОА. Т. 2. С. 368). К ноябрю-декабрю 1823 г. (относится переписка Вяземского с Пушкиным, касающаяся предисловия, известная нам по ответному письму Пушкина от 20 декабря, где Пушкин отговаривает Вяземского от "заочного описания Бахчисарая". "Впрочем, в моем эпилоге описание дворца в нынешнем его положении подробно и верно" (XIII, 83). Все эти исторические и этнографические темы были осторожно затронуты в окончательном тексте предисловия Вяземского.

17 января 1824 г. Вяземский сообщал А. И. Тургеневу, что поэма "уже печатается" и что он готовит предисловие (ОА. Т. 3. С. 4). О том же он пишет Воейкову 25 февраля, замечая, что не уверен, "удастся ли" (Вяземский П. П. А. С. Пушкин (1816-1825): По документам Остафьевского архива. СПб., 1880. С. 55-56). Тем не менее в тот же день он отдает уже готовую рукопись в Московский цензурный комитет.

Сохранилось письмо к Вяземскому цензора А. Ф. Мерзлякова от 26 февраля, написанное в ответ на обращение Вяземского (до нас не дошедшее), с просьбой о смягчении нескольких мест, которые могли быть истолкованы в духе политической оппозиции или слишком явно обозначали полемический адрес статьи - упоминания "Вестника Европы", "Благонамеренного" и т. д. (Гиллельсон М. И. П. А. Вяземский; Жизнь и творчество. Л., 1969. С. 102-103); смягчив первые, Вяземский оставил без изменения вторые. Умеренностью Мерзлякова как цензора он был удовлетворен (см. его письмо Тургеневу от 28 февр. - Остафьевский архив. Т. 3. С. 13); однако в последующей полемике намекнул, что цензура задержала выпуск пушкинской поэмы и предисловия и что к затруднениям издания был причастен Каченовский (см. с. 163-164 наст. изд.,); о том же он писал А. А. Бестужеву 9 марта, накануне выхода книжки: "Я долго барахтался с цензурою, но одержал почти все победы. Найдите у Тургенева письмо мое к Мерзлякову, который был моим цензором. Мерзляков - добрейшая душа, но на ней сидит Каченовский и какой-то пар университетского навоза" (Русская старина. 1888. N 11. С. 330-331).

По выходе книжки Вяземский получил лестный отзыв о своем предисловии от Жуковского ("За твое предисловие к "Бахчисарайскому фонтану" обнимаю тебя; оно мне очень, очень понравилось" - ЛН. Т. 58. С. 40), но стремился узнать мнение и других арзамасцев; 24 марта он пишет Тургеневу: "Как довольны вы моим "Разговором"? Я дал волю своему перу, да к тому же и не боялся вас, идеологов" (Остафьевский архив. Т. 3. С. 23). Отклик Пушкина содержался в письме из Одессы от начала апреля 1824 г.: "...Разговор прелесть, как мысли, так и блистательный образ их выражения. Суждения неоспоримы. Слог твой чудесно шагнул вперед. <...> Читая твои критические сочинения и письма, я и сам собрался с мыслями и думаю на днях написать кое-что о нашей бедной словесности, о влиянии Ломоносова, Карамзина, Дмитриева и Жуковского. <...> Знаешь ли что? Твой Разговор более писан для Европы, чем для Руси. Ты прав в отношении романтической поэзии. Но старая <-----> классическая, на которую ты нападаешь, полно существует ли у нас? это еще вопрос. - Повторяю тебе перед эвангелием и святым причастием - что Дмитриев, несмотря на все старое свое влияние, не имеет, не должен иметь более весу, чем Херасков или дядя В.<асилий> Львович.<...> Мнения Вест.<ника> Евр.<опы> не можно почитать за мнения, на Благ.<онлиеренного> сердиться не возможно. Где же враги романтической поэзии? Где столпы классические? Обо всем этом поговорим на досуге" (XIII, 91-92). Письмо Пушкина, в высшей степени комплиментарное, содержало в себе и зерно принципиального спора о классической поэзии (некоторые тезисы подобного спора были намечены в черновом тексте письма от 4 ноября 1823 г. - XIII, 380-382), однако Пушкин не развернул своей концепции. Упрек Вяземскому в излишней полемической запальчивости и переоценке русских "классиков" содержался и в письме Пушкина издателям "Сына отечества" (см. с. 161 наст. изд.) Предисловие Вяземского было повторено при переиздании "Бахчисарайского фонтана"; издавая поэму в третий раз, Пушкин предполагал снабдить ее посвящением Вяземскому: "Посвящаю тебе стихотв<орение>, некогда явивш<ее>ся под твоим покровительством и которое тебе обязано было большею частью успех<а>. Да будет оно залогом нашей неизменной дружбы и скромным памятником мое<го> уважения [к] благородно<му> тв<оему> характеру <и> любви к твоему прекрасному талант<у>. А. П." (Справочный том. С. 40; датируется окт. 1829-февр. 1830 г.). В позднейшей критике предисловие Вяземского оценивалось как сыгравшее значительную роль в "освобождении русской литературы от предрассудков французского псевдоклассицизма" (Белинский. Т. 7. С. 264).

Предисловие Вяземского стало началом бурной полемики. Сомнительным представлялось парадоксальное заявление об античных авторах как предшественниках романтизма, а также о "германском" воздействии на русскую литературу начиная с Ломоносова; выдвинутое в полемике с критиками Жуковского, оно опиралось на теоретические разработки Шлегеля и в особенности мадам де Сталь; "германский" элемент противопоставлялся французскому как национальный и "романтический". В ряде положений статья Вяземского соприкасалась с одновременно появившимися теоретическими работами европейских романтиков (Бершу, Стендаль). См. об этом: Гиллельсон М. И. П. А. Вяземский. С. 104-109; здесь же возражения Н. И. Мордовченко, связывавшего концепцию Вяземского с карамзинизмом и оценивавшего его постановку вопроса о германском влиянии как снятие проблемы самобытности русской литературы и ее национального своеобразия (Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX века. М.; Л., 1959. С. 305-306).

1 Основные черты, характеризующие творчество И. Х. Гюнтера (Гинтера) - эпикурейство и веселость, неясность поэтического словаря, введение грубых сцен и мотивов, недопустимых в героической оде (см. подробнее: Пумпянский Л. Тредиаковский и немецкая школа разума // Западный сборник. М.; Л., 1937. Кн. 1). Ломоносов увлекался поэзией Гюнтера. Основные черты, характеризующие творчество И. Х. Гюнтера (Гинтера) - эпикурейство и веселость, неясность поэтического словаря, введение грубых сцен и мотивов, недопустимых в героической оде (см. подробнее: Пумпянский Л. Тредиаковский и немецкая школа разума // Западный сборник. М.; Л., 1937. Кн. 1). Ломоносов увлекался поэзией Гюнтера.

2 "Россияда" (1779) - эпическая поэма М. М. Хераскова. Начало русским Петриадам (эпическим поэмам о Петре) положил М. В. Ломоносов незавершенной героической поэмой "Петр Великий" (1756-1761). В начале XIX в. вышли в свет "Петр Великий, героическая поэма в шести песнях, стихами сочиненная" Р. Сладковского (1803); "Петр Великий, лирическое песнопение в осьми песнях" С. А. Ширинского-Шихматова (1810); "Петриада. Поэма эпическая" А. Н. Грузинцева (1812; 2-е изд. - 1817).

3 Т. е. в трактате Аристотеля "Поэтика" (336-322 гг. до н.э.) и в "Послании к Пизонам" (19-14 гг. до н. э.) Горация, которое еще в античные времена получило название "Ars poКtica" ("Об искусстве поэзии").

4 Вяземский ссылается на гл. 6 пятой книги ("Источники Римской истории") труда немецкого историка Иоганнеса Мюллера "Двадцать четыре книги Всеобщей истории, в особенности европейской" ("Vierundzwanzig BЭcher allgemeiner Geschichten, besonders der europДischen Menschheit". TЭbingen, 1810.). Мюллер указывает на стихотворения Катулла как свидетельство упадка нравов в конце республиканской эпохи.

5 Имеются в виду стихи Горация:

O imitatores, servom pecus, ut mihi saepe

billem, saepe iocum vestri movere tumultus.

(Послания. Кн. l, 19, ст. 19-20)

О подражатели, скот раболепный, как суетность ваша

Часто тревожила желчь мне и часто мой смех возбуждала!

(Пер. М. Дмитриева).

6 Ода Горация "Ad fontem Blandusiae".

7 "Путешествие по Тавриде" И. М. Муравьева-Апостола вышло в свет в мае 1823 г. Отрывок из него опубликован в конце первого издания "Бахчисарайского фонтана", где содержится и мнение Муравьева-Апостола о легенде: "Странно очень, что все здешние жители неприменно хотят, чтобы эта красавица была <...> полячка, именно какая-то Потоцкая, будто бы похищенная Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил с ними, сколько ни уверял их, что предание сие не имеет никакого исторического основания и что во второй половине XVIII века не так легко было татарам похищать полячек; все доводы мои остались бесполезными, они стоят в одном: красавица была Потоцкая" (Пушкин. "Бахчисарайский фонтан" М., 1824. С. 47-48). Эту легенду Пушкин слышал, по-видимому, еще в Петербурге, задолго до ссылки на юг, но она подверглась в поэме коренной переработке (см.: Томашевский. Т. 2. С. 116-121; Гроссман Л. П. У истоков "Бахчисарайского фонтана" // Пушкин: Исследования и материалы. Т. III. С. 73-76).

8 Вяземский имеет в виду отзывы о "Бахчисарайском фонтане", полученные им после чтения в Петербурге рукописи поэмы. 27 декабря 1823 г. Е. А. Карамзина сообщала ему: "Тургенев недавно читал нам "Бахчисарайский фонтан", который нас совершенно очаровал: это очень, очень красиво" (ЛН. Т. 58. С. 40; подлинник по-французски). Жуковский в конце декабря 1823-январе 1824 г. писал; ""Бахчисарайский фонтан" - прелесть. Напечатай получше" (Там же; уточнение датировки: Летопись. С. 671). 9 января 1824 г. Н. В. Путята писал из Петербурга С. Д. Полторацкому: "Вы знакомы с князем Вяземским, итак, верно, в бытность Вашу в Москве читали у него новую поэму А. Пушкина "Бахчисарайский фонтан", которую он теперь и печатает; я имел случай прочесть ее в рукописи и, оставляя холодным рецензентам замечать недостатки в плане и др., восхищался прелестными описаниями гарема и заключенных красавиц; вообще поэзия тут дышит какою-то восточной роскошью и негою. Это неоцененный подарок любителям отчественного слова" (ЛН. Т. 58. С. 41). Без сомнения, Вяземскому был известен и отзыв Д. В. Дашкова в письме к И. И. Дмитриеву от 4 января 1824 г. с высокой оценкой поэмы: "С живым удовольствием читали мы "Бахчисарайский фонтан", отрывок, показывающий какую-то зрелость таланта, по крайней мере в описаниях. Теперь Пушкину надобно учиться в пору останавливаться. Говорят, что Вяземский печатает в Москве это стихотворение. В таком случае, сделайте милость, заметьте ему одно место, требующее исправления. Зарема умирает от рук немых кизляров, а кызляр по-турецки значит просто девушки. Название Кызляр-Агасси, вероятно обманувшее Пушкина, значит начальника над девушками харема. Не говорю уже о всеобщем европейском предрассудке (не менее того ложном) о немых, употребляемых на тайные казни в харемах, но я бы и это выкинул из поэмы Пушкина, где так хорошо сохранены все местные краски" (РА. 1868. N 4-5. С. 600). Ошибка, указанная Дашковым и восходящая к "Абидосской невесте" Байрона, была исправлена в печатном издании (см.: Томашевский. Т. 2. С. 128).