Негри Ада - Стихотворения

Ада Негри.

Стихотворенія

Переводъ съ итальянскаго

Владимира Шулятикова.

Предисловіе

В. М. Фриче

Всеукраинское Издательство

И. И. К. Сов. Украины.

1919

http://az.lib.ru

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Ада Негри -- В. М. Фриче

Стихотворенія

Мать

Судьба

Къ матери

Я пришла

Зимнее утро

Пойдемъ въ поля

Волны катятся

Поѣздка ночью

Неси меня

Работница

Наединѣ

Все же я измѣню тебѣ

Одинокая

Въ музеѣ

Уличный мальчикъ

Короткая исторія

Мертвый поцѣлуй

Снѣгъ идетъ

Здравствуй, нужда

Не тревожь

Ночь

Ада Негри.

Ада Негри -- дитя народа.

Она родилась въ Италіи, въ мѣстечкѣ Лоди, недалеко отъ Милана. Отецъ ея былъ батракомъ. Дѣвочка почти не знала его, такъ какъ онъ работалъ вдалекѣ отъ семьи и умеръ отъ чахотки тоже вдали отъ своихъ. Впослѣдствіи Ада Негри посѣтила больницу, гдѣ отецъ скончался и раздумывая передъ его койкой подъ номеромъ двадцатымъ она невольно прошептала: "О если бы у каждаго было свое теплое гнѣздышко, гдѣ онъ могъ бы безпечно жить и спокойно умереть".

Мать ея работала на фабрикѣ, въ шерстопрядильнѣ. Это была женщина мужественная и энергичная, отдавшая всю себя на то, чтобы создать счастье своей единственной ненаглядной дочки. Въ одномъ изъ лучшихъ своихъ стихотвореній Ада Негри обезсмертила потомъ ея прекрасный образъ ("Мать").

Дѣвочка кончила народную школу въ мѣстечкѣ Лоди, сдала экзаменъ на учительницу и восемнадцати лѣтъ получила мѣсто преподавательницы въ деревушкѣ Мотта Висконти на границѣ между Италіей и Швейцаріей. Не легко жилось дѣвушкѣ -- одинокой и бѣдной. Бывали минута, когда ее охватывало отчаяніе. Но стоило ей только вспомнить образъ матери, и исчезало малодушіе, разсѣивалась тоска. "Въ такія минуты -- говоритъ она въ одномъ стихотвореніи -- вспоминаю я тебя, дорогая мать. Какой гордой и великой кажешься мнѣ ты! Какъ ярко свѣтятся твои глаза. И тогда я чувствую, какъ мои силы удесятеряются. Снова я становлюсь плотью отъ твоей плоти. Снова я -- гордый дубъ, котораго не сломятъ ни одинъ ураганъ".

Въ захолустной деревушкѣ одинокая учительница порой мечтала о любви -- вѣдь ей было всего двадцать лѣтъ! За кого она выйдетъ замужъ? За богатаго буржуа? Нѣтъ она его спроситъ:

Томился ль ты въ трудѣ суровомъ,

Долгими ночами отгоняя сонъ?

Ты не отвѣчаешь: такъ ступай обратно

Къ вечерамъ и картамъ и къ любви развратной

Я въ обмѣнъ на злато сердце не отдамъ.

О, когда бъ извѣдалъ ты рабочей муки

Но ты но трудился, жертва наслажденій

Золотыхъ чертоговъ хилый пустоцвѣтъ

Жалкому потомку жалкихъ поколѣній

Лишь одно презрѣніе будетъ мой отвѣтъ!

Впрочемъ, если этотъ женихъ -- буржуа будетъ по своимъ настроеніямъ и идеаламъ демократомъ, она, пожалуй, свяжетъ свою судьбу съ его судьбой, разъ онъ приметъ слѣдующее условіе: "Пусть будетъ тотъ домъ намъ роднымъ и любимымъ, гдѣ стонъ побѣжденныхъ мы слышимъ, гдѣ плачь раздается покинутыхъ бѣдныхъ малютокъ". Но охотнѣе всего вышла бы она замужъ за рабочаго! "Какое счастье -- говоритъ она въ одномъ стихотвореніи -- ожидать его вечеромъ съ скромнымъ ужиномъ. Какъ сладко отъ него, чья жизнь есть трудъ и борьба, получить поцѣлуй, какъ бѣлая лилія отъ золотистой пчелы!" Порою одинокая сельская учительница, закинутая въ захолустное мѣстечко, воображала себя и матерью. Въ какомъ духѣ воспитаетъ она сына? "Скажу я ему, что жизнь есть трудъ и въ сердцѣ младенческомъ, чуткомъ изъ правды, добра, изъ всего, что велико и свято, скоплю я сокровище". Сынъ выростетъ, и станетъ борцомъ за права трудящагося народа.

И будетъ онъ биться перомъ и примѣромъ

За дальняго счастья грядущіе дни

И міру укажетъ онъ въ сумракѣ свѣтомъ

Зари нарожденной огни.

. . . . . .

И черные кудри борца и пророка

Украсать лавровый вѣнокъ.

Такъ мечтала народная учительница воспитать своихъ дѣтей въ любви къ идеалу и къ труду, въ надеждѣ, что они продолжатъ -- какъ она выразилась въ одномъ стихотвореніи; -- въ грядущемъ "расу непобѣдимыхъ и честныхъ борцовъ, расу воскресшихъ рабовъ, которые, пожнутъ среди пѣсенъ посѣвы свободы, взращенные кровью, слезами и думами отцовъ".

Рано проснулся въ душѣ народной учительницы поэтическій даръ, и, по вечерамъ, отдыхая послѣ уроковъ, послѣ школы, гдѣ она воспитывала и учила грамотѣ 80 человѣкъ ребятишекъ -- дѣтей крестьянъ и рабочихъ, она писала стихи. Когда ихъ накопилось достаточно, она издала ихъ въ видѣ сборника подъ заглавіемъ ,,Судьба" (1893). Стихи обратили на нее вниманіе критики и "общества": дѣвушку перевели изъ захолустнаго мѣстечка Мотта Висконти въ городъ Миланъ, гдѣ ее опредѣлили преподавательницей въ женской гимназіи. Мало того, ей выхлопотали ежегодную пенсію въ 2000 франковъ. Три года спустя въ 1896 г. она выпустила въ свѣтъ новый сборникъ стиховъ, озаглавленный "Бури".

Въ обоихъ этихъ раннихъ сборникахъ Ада Негри -- дочь батрака и фабричной -- выступаетъ, какъ поэтесса трудящихся классовъ. Дитя народа, она стала, естественно, поэтессой народа.

Въ одномъ изъ этихъ стихотвореній она представляетъ себѣ юношу, который нашептываетъ ей на ухо страстныя признанія. Но она его прерываетъ и говоритъ:

"Однажды привидѣлась рать мнѣ несмѣтная много трудившихся, вынесшихъ много, привидѣлись полчища сирыхъ, голодныхъ, нуждою измученныхъ. И такъ же, какъ ты, признаваясь въ любви, все твердишь мнѣ: "люблю", такъ они говорили мнѣ: "сжалься надъ нами. Будь нашей. будь нашей, хотимъ мы тебя. Пусть же вольется вся скорбь наша въ душу твою, потому что отъ насъ воспріяла ты жизнь, отъ насъ родилась ты. И пусть изъ груди твоей, страстно взволнованной, вырвутся мощнымъ и властнымъ аккордомъ -- о насъ и за насъ твои пѣсни".

Въ стихахъ Ады Негри бьется на самомъ дѣлѣ сердце всѣхъ угнетенныхъ, слышится печаль всѣхъ обездоленныхъ. Ея пѣсни -- плачъ надъ тяжелой долей труда.

Вотъ умираетъ въ больницѣ мальчикъ, сынъ рабочаго. Недавно еще оглашалъ его звонкій смѣхъ угрюмое фабричное зданіе. Какъ бѣсенокъ прыгалъ онъ межъ прядильными станками, развлекая работницъ своими гримасами и шутками. Злая чахотка -- болѣзнь обездоленныхъ -- бросила его на больничную койку. Онъ обреченъ. И изъ груди Ады Негри вырывается мольба, полная отчаянія и упрековъ. "О дайте мнѣ хоть немного солнечнаго свѣта для этого ребенка, который никогда его не видалъ. Дайте веселую, свободную жизнь лѣсовъ этому мальчику, который не зналъ, что такое праздникъ жизни! Кто отнялъ у него свѣтъ солнца, зеленъ полей, игры на свободѣ? Кто отнялъ у него безпечный смѣхъ золотого дѣтства?"

Или вотъ собрались на фабричномъ дворѣ забастовавшія рабочіе, они посмотрѣли другъ другу въ лицо, изможденные безсонницей и голодомъ, утоленные борьбой. Одинъ нахмурившись говоритъ: "Къ чему? Мы только гибнемъ?" Другой глухо говоритъ: "Мои дѣти умираютъ отъ истощенія". Третій, волнуясь, подхватываетъ: "моя жена въ больницѣ".

Изъ толпы выходитъ молодой малый съ мускулистыми руками и огненнымъ взоромъ "Товарищи! Не сдавайтесь. Вѣдь мы не рабы, а люди!" Но рабочіе посмотрѣли другъ другу въ лицо, изможденные безсонницей и голодомъ. "Къ чему? Мы только гибнемъ." И, какъ угрюмыя, безутѣшныя тѣни, вернулись они къ работѣ.

Или вотъ спустилась въ шахту толпа углекоповъ. Они больше не вернутся на поверхность земли, къ своимъ семьямъ, туда, гдѣ сіяетъ солнце. Вся тяжесть борьбы за существованіе ляжетъ теперь на несчастныхъ вдовъ. "Идите же въ поле, красавицы, въ холодъ и въ зной. Беритесь за заступъ и за топоръ. Отправляйтесь въ рисовыя плантаціи, гдѣ немилосердно жжетъ солнце и гдѣ кишатъ зловредныя міазмы. Переносите безропотно свою тяжкую долю во имя дѣтей ради бѣдной хаты и куска насущнаго хлѣба,,.

Въ юношескихъ стихахъ Ады Негри, народной учительницы изъ деревушки Мотта-Висконти, кристаллизованы слезы милліоновъ тружениковъ. Это не радостная, не праздничная пѣсня, это -- грустный плачъ надъ трагической долей пролетаріата: чуткимъ ухомъ уловила поэтесса скорбь и стоны своихъ братьевъ, и эту скорбь и эти стоны увѣковѣчила она въ своихъ стихахъ. "Отовсюду, изъ лачугъ, гдѣ обитаетъ рабочій людъ, изъ, подъ мрачныхъ сводовъ фабрики, гдѣ, свистя шумятъ и грохочутъ стальныя чудовища и гигантскія колеса, съ болотистыхъ рисовыхъ полей, откуда поднимаются ядовитыя испаренія, отовсюду доносятся до меня плачъ, не перестающій, заунывный, точно туча, омрачающая солнце. Эта туча закрываетъ собою для меня и радость жизни и свѣтъ солнца и осталось у меня одно только -- скорбь'".

Но Ада Негри не пессимистка. Она принадлежитъ къ классу, неудержимо идущему сквозь адъ страданій, сквозь кошмаръ борьбы наверхъ къ завоеванію жизни и міра

Вышла изъ народа я, и вотъ

Всѣ кручины подъ ноги топчу

И къ зарѣ навстрѣчу я лечу.

Жажду я труда -- онъ трижды святъ

Онъ возноситъ и равняетъ всѣхъ.

Жажду бурныхъ наслажденій рядъ,

Ласкъ безумныхъ и любви утѣхъ.

Жажду славы, аромата розъ.

Блеска звѣздъ, лазурныхъ райскихъ грезъ

Она такъ страстно любитъ земную жизнь что хотѣла бы быть вѣчно юной, на крыльяхъ облетѣть всѣ пространства, испытать всѣ радости безъ конца любить и безъ конца смѣяться. "Тебя же, смерть, я отвергаю". Она любить лазурь неба, сверкающій огонь, святую землю, которой солнце плодородіе даритъ, святую землю -- это гигантское горнило, въ которомъ безъ устали кипитъ работа, и слышенъ вѣчный гулъ и молотовъ удары". Она хотѣла бы быть безсмертной. "Во имя всего, что на землѣ родится, всего, жадно стремится къ идеалу, во имя всего, что на землѣ съ надеждою живетъ, что борется, хочу, хочу я быть безсмертной". Она не только любитъ жизнь превыше всего, но и вѣритъ, что жизнь не можетъ прекратиться. Все перевоплощается. Все переходитъ въ другія формы существованія и ничто не умираетъ. "Когда земля заснетъ и въ тиши сыплются поцѣлуи звѣздъ на цвѣты и, словно шопотъ ангеловъ по безграничному пространству несется вздохъ любви -- знай, въ этомъ вздохѣ живетъ и мыслитъ чья нибудь душа. Когда тучи сгустятся, шумитъ разъярившійся вѣтеръ, въ лѣсу бушуетъ ураганъ, и огненныя молніи трепещутъ на небѣ -- знай, въ этой страшной бурѣ стонетъ и плачетъ чья-нибудь душа". И пока не распадется въ дребезги наша планета, душа человѣка будетъ жить въ благоуханіи лилій, въ блескѣ полдня, въ блѣдныхъ лучахъ мерцающихъ звѣздъ, въ пропастяхъ моря, въ порывахъ вѣтра и въ тайнахъ мірозданья".

Такъ переходитъ незамѣтно поэзія Ады Негри -- дочери батрака и фабричной работницы -- звучавшая раньше, какъ похоронный плачъ надъ земной долей страдающихъ и борющихся тружениковъ, въ ликующіе аккорды во славу безсмертной, дивной жизни и ея сіяющаго символа -- красавца-солнца. "Изъ душистаго лѣса иду я въ вѣнкѣ изъ цвѣтовъ, я, дочь крестьянина, и смѣло пою гимнъ вѣчному солнцу".

Неудовлетворенная настоящимъ, Ада Негри любила мысленно заглядывать въ страну будущаго, въ "страну дѣтей", въ тотъ міръ, который выростетъ за гранью современнаго буржуазнаго общества.

То будетъ прежде всего царство справедливости.

"Занимается новый день",-- восклицаетъ она. "Онъ не далекъ. Онъ дастъ человѣческое достоинство тѣмъ, кто до сихъ поръ жилъ подъ игомъ тяжкой неправды. Онъ принесетъ міру торжество не состраданья, а справедливости. Тогда не будетъ больше ни побѣдителей ни побѣжденныхъ, ни господъ ни рабовъ".

То будетъ, далѣе, царство всеобщаго труда.

Герои его -- работники на фабрикахъ, работники на нивахъ. "Такъ впередъ же съ лопатами, машинами, заступами и топорами. Впереть рыцари грядущей жизни! Выходите на благородное состязанье. Всѣ мы дѣти природы. Всѣ мы -- работники".

То будетъ, далѣе, царство всеобщей свободы.

"На востокѣ ужъ алѣетъ заря Скоро осуществится золотая мечта. Наступитъ май свободныхъ людей и свободнаго труда. Впередъ же, рыцари грядущей жизни. Васъ ожидаетъ свобода".

Это будетъ, далѣе, царство всеобщаго мира.

Смолкли пушки, не смѣютъ безумно и дико

Раскрывать огнедышащій зѣвъ,

Не гремитъ надъ равниной средъ стона и крика

Боевого пэана напѣвъ.

Но весь міръ -- это братство. Святыя стремленья

Зажигаютъ людскія сердца

И несется торжественный гимнъ примиренья

Вдоль по міру съ конца до конца.

Это будетъ, наконецъ, царство всеобщаго счастья.

"Смотри, какъ широка грудь этихъ работниковъ, какъ они цвѣтутъ въ несокрушимомъ здоровьѣ. Въ ихъ мозгу рождаются великія мысли, нѣтъ больше ни грусти, ни скуки. Жизнь похожа на вѣчную весну, оглашаемую пѣньемъ птицъ, озаренную свѣтомъ солнца. То майскій праздникъ поцѣлуевъ и пѣсенъ".

Вотъ я вижу: со всѣхъ уголковъ мірозданья,

Словно взмахи безчисленныхъ крылъ,

Отовсюду несется, ликуя, дыханье

Новой жизни и счастья и силъ,

Царство розъ и надеждъ и любви благородной,

Царство дивныхъ побѣдъ и работъ,

Царство вѣры въ людей, царство мысли свободной,

Царство гордыхъ порывовъ впередъ!

Такъ завершалась юношеская поэзія Ады Негри, дочери батрака и фабричной работницы, звучавшая сначала, какъ похоронный плачъ надъ трагической долей пролетаріата, потомъ перешедшая въ благодарственный гимнъ въ честь жизни и солнца, величественной симфоніей во славу грядущаго соціалистическаго царства свободнаго труда.

Надѣленныя тукомъ поля и равнины

Разрыхляющій плугъ обошелъ,

Вьется дымкою паръ, не смолкаютъ машины,

Накалившись клокочетъ котелъ

И надъ царственнымъ шумомъ работы мятежной,

Кропотливой работы земли,

Распростерла свобода въ лазури безбрежной

Бѣлоснѣжныя крылья свои.

-----

Второй сборникъ стихотвореній Ады Негри окончательно закрѣпилъ за ней имя значительнаго таланта. О ней много говорили и писали, ее переводили. Мало того богатый миланскій купецъ-буржуа, поклонникъ ея таланта, сдѣлалъ ей предложеніе, и она вышла за него замужъ. Изъ Ады Негри она превратилась въ синьору (госпожу) Аду Гарланда. Передъ ней открылся новый міръ матеріальной обезпеченности и всяческихъ удобствъ. Ждали ее и новыя для нея обязанности семьянинки. И она надолго замолкла. Лишь восемь лѣтъ спустя (1904 г.) она снова выпустила въ свѣтъ сборникъ стиховъ, озаглавленный "Материнство". Картины пролетарской борьбы и пролетарскаго горя ушли изъ ея поля зрѣнія и она вся, всѣмъ своимъ существомъ, ушла въ переживаніе своего призванія, въ свой маленькій семейный мірокъ.

Потомъ прошло еще шесть лѣтъ безмолвія. За эти шестъ лѣтъ синьора Гарланда пережила тяжелую душевную драму. Она все болѣе отчетливо ощущала все несоотвѣтствіе между ея пролетарской натурой и окружавшей ее буржуазной средой. Изъ этого настроенія разочарованности въ мѣщанскомъ мірѣ, куда ее закинула своевольная судьба, выросъ ея послѣдній сборникъ стихотвореній, озаглавленный "Изъ пропасти наверхъ."

Черезъ всѣ стихи этого сборника проходитъ, какъ вѣчно повторяющійся припѣвъ, желаніе снова стать прежней, снова превратиться изъ синьоры Гарланды въ Аду Негри.

Въ одномъ изъ стихотвореній она разсказываетъ, какъ встрѣтила отшельницу въ лѣсу около источника. Какъ бы ей хотѣлось почерпнуть изъ него, какъ изъ источника юности, новой молодости и бодрой вѣры.

Сестра, тебѣ внятенъ лишь шопотъ извѣчный

Зеленаго лѣса и звѣздъ золотыхъ.

О, дай мнѣ воскреснуть, стать снова безпечной,

Дай новыхъ надеждъ мнѣ и силъ молодыхъ.

И тогда "усталое" сердце синьоры Гарланды, быть можетъ, снова зацвѣтетъ старой любсвью къ матери землѣ, прежней радостью.

Такъ раннимъ апрѣлемъ, весенней порою

Склонившейся мяты кустарникъ сухой

Вдругъ снова очнется, проснувшись съ зарею,

Дыша ароматной и пряной душой.

Богатая синьора Гарланда готова завидовать теперь, среди роскоши и комфорта, ее окружающихъ, и крестьянкѣ, которая, свободная отъ сомнѣній и терзаній, стоитъ такъ близко къ матери -- землѣ, и работницѣ, шесть дней въ недѣлю сгибающейся подъ тяжестью труда, но зато въ воскресный день безпечно отдающейся веселью пляски и минутѣ любви, и, наконецъ, даже босяку, вольному и гордому, какъ вѣтеръ степной. При видѣ его она невольно охвачена завистью.

Свободенъ ты душою безмятежной!

Семейныхъ узъ не вѣдаешь печаль,

Проводишь ночь на койкѣ ты ночлежной,

А днемъ твой домъ -- сіяющая даль!

И съ удвоенной силой сознаетъ тогда сеньора Гарланда, что она чужая у себя дома, чужая въ мѣщанскомъ мірѣ внѣшняго благополучія и внутренней пустоты.

Осталась я въ душѣ цыганкой вольной.

Отъ темной власти предковъ не уйдешь.

И станетъ вдругъ такъ грустно и такъ больно

За эту жизнь, въ которой все есть ложь.

И хочется ей отказаться отъ всей ее окружающей роскоши и пойти скитаться по міру одинокой и нищей. Однажды позднимъ вечеромъ кто-то стучится въ ея дверь (таково содержаніе одного изъ ея стихотвореній). То старикъ, странникъ. Синьора Гарланда проситъ его остаться у нея. Она окружитъ его довольствомъ. Но старикъ отказывается. Онъ не желаетъ заживо замуровать свою душу въ золотомъ склепѣ. Ему вѣдомо счастье, о которомъ богачи не догадываются. На ея вопросъ, что это за счастье, онъ отвѣчаетъ:

Брось домъ и богатство и слѣдуй за мной.

Вести тебя буду дорогой иной --

Узнаешь таинственный говоръ цвѣтовъ,

Движеніе плавное звѣздныхъ міровъ.

Мы будемъ, какъ Лиръ и Корделья въ степи,

Покинуты, брошены, вѣчно одни.

Какъ первые люди мы жизнью одной

Жить будемъ безпечно съ природой святой

Но знай, никогда не вернется къ себѣ,

Кто слышалъ хоть разъ мой призывъ въ темнотѣ,

Забудь навсегда и людей и свой домъ.

И.синьора Гарланда отъ всей души соглашается.

Ну что жъ! Я готова! Не страшно. Идемъ.

Все чаще вставалъ теперь передъ умственнымъ взоромъ жены миланскаго буржуа тотъ міръ труда и борьбы изъ котораго она сама вышла, съ которымъ она -- разлученная -- все же продолжала быть духовно связанной. Снова передъ ней тѣ, кого она считала когда то своими братьями, о которыхъ она забыла на мгновенье среди блеска буржуазной среды, среди радостей и горестей семейной жизни. Снова въ ея стихотвореніяхъ мелькаютъ фигуры и образы рабочихъ, картины рабочей доли. И все болѣе властно наростаетъ въ ея душѣ желаніе снова изъ синьоры Гарланды превратиться въ прежнюю Аду Негри, дочь батрака и фабричной работницы, въ народную учительницу изъ деревушки Мотта Висконти, въ автора мятежныхъ сборниковъ "Судьба" и "Бури".

Мнѣ стало тоскливо въ роскошныхъ палатахъ

Гдѣ въ вазахъ хрустальныхъ сверкаютъ цвѣты.

Отрекшись отъ жизни синьоровъ богатыхъ

Ушла я, куда меня звали мечты,

Накинувъ на шею платокъ темно-красный

И кофту надѣвши изъ ткани простой.

И мысленно покидаетъ она свой домъ, свою семью, направляя свои шаги туда, въ предмѣстье, гдѣ надъ высокими трубами вьются клубы чернаго дыма.

И вотъ предо мной міръ угрюмый, злосчастный,

Гдѣ высится фабрикъ тѣснящихся строй.

Н слышу: доносятся краски и пыли

Мнѣ запахъ знакомый съ ребяческихъ лѣтъ

И съ грохотомъ ткацкихъ станковъ такъ уныло

Сливается пѣснь -- изъ подполья привѣтъ.

Жена миланскаго буржуа радостно смѣшивается съ рядами рабочихъ и работницъ, и, снова сознавая себя дочерью батрака и фабричкой, снова проникнутая любовью къ міру труда и вѣрой въ міръ борьбы, она поетъ имъ пѣснь, зовущую ихъ вырваться снизу, изъ подполья, изъ пропасти наверхъ къ солнцу свободы и счастья.

Для жажды нужна намъ вода ключевая

Для голода -- чернаго хлѣба кусокъ,

Но въ жилахъ течетъ нашихъ кровь огневая,

Потомства здороваго вѣрный залогъ.

И солнца безсмертнаго блескъ средь раздолья

Надъ нами сверкаетъ милліономъ лучей

Мы выйдемъ -- повѣрьте -- изъ мрака подполья.

И міръ станетъ тѣсенъ для нашихъ дѣтей.

Такъ возвращается -- мысленно -- синьора Гартанда изъ буржуазнаго міра, гдѣ она прожила болѣе десяти лѣтъ, гдѣ она извѣдала сначала радости и горести семейной жизни, потомъ всю пустоту и всю мишуру мѣщанскаго благополучія, назадъ въ тотъ міръ труда и борьбы, который своими соками и своимъ духомъ взлелѣялъ дочь батрака и работницы, народную учительницу Аду Негри.

-----

Стихотворенія итальянской поэтессы Ады Негри рано обратила на себя вниманіе въ Россіи и уже на зарѣ девятнадцатаго столѣтія у насъ появляются не мало ихъ въ переводѣ, сдѣланномъ разными переводчиками. Предлагаемый здѣсь переводъ переводъ принадлежитъ перу давно умершаго товарища В. М. Шулятикова. Занимавшійся въ Московскомъ университетѣ западно-европейской литературой, переводившій съ иностранныхъ языковъ, въ особенности испанскихъ писателей, В. М. Шулятиковъ порвалъ потомъ съ буржуазной университетской наукой, всталъ въ 90 годахъ въ ряды марксистовъ, всецѣло посвятилъ себя революціонной дѣятельности, великому дѣлу освобожденія пролетаріата, былъ арестованъ и сосланъ. На досугѣ, среди подпольной работы онъ перевелъ и печатаемыя здѣсь стихотворенія итальянской поэтессы. Они были изданы отдѣльной книжкой, причемъ цензура нѣкоторыя наиболѣе революціонныя уничтожила. За исключеніемъ одного, остальныя, къ сожалѣнію, не удалось возстановить, за отсутствіемъ черновиковъ... Тотъ, кому принадлежитъ этотъ переводъ, умеръ, не дождавшись торжества той пролетарской революціи, которой онъ служилъ словомъ и дѣломъ. Изданная имъ когда-то книжка стиховъ Ады Негри давно уже вышла изъ продажи

Издавая въ свѣтъ новое изданіе перевода, мы хотѣли не только дать возможность рабочеиу читателю познакомиться съ стихотвореніями итальянской поэтессы, но и напомнить ему забытое имя товарища, всего себя отдавшаго безкорыстному и мужественному служенію дѣлу пролетарской революціи.

В. Фриче.

Мать.

На фабрикѣ душной, гдѣ въ залѣ просторной

Невнятно рокочетъ машинный колоссъ,

Гдѣ тысячи женщинъ страдаетъ упорно

Подъ дикую пѣсню колесъ,

Пятнадцать ужъ лѣтъ, какъ въ заботахъ о хлѣбѣ

Заводитъ она свой прядильный станокъ,

Покорно неся безталанный свой жребій

Судьбѣ непосильный оброкъ.

Бываютъ минуты, привычныя руки

Замѣтно слабѣютъ,-- усталость взяла,--

Но духъ торжествуетъ, и отблески муки

Мгновенно сбѣгаютъ съ чела.

И дышетъ фигура отвагой могучей

Впередъ, на работу, смѣлѣе впередъ

А, если внезапно недугъ неминучій

Къ постели ее прикуеть!

Но нѣтъ, невозможно, хворать несвободно --

Растетъ у работницы маленькій сынъ --

Единая гордость неволи голодной,

Грядущихъ годовъ исполинъ.

Онъ грамоту знаетъ, онъ крѣпокъ въ разсудкѣ,

На смѣлыя мысли недѣтски гораздъ --

И капля за каплей она для малютки

Послѣднія силы отдастъ.

Когда жъ за машиной въ трудѣ неустанномъ

Наступитъ безсиліе старческихъ лѣтъ,

Отдастъ и мечты о покоѣ желанномъ,

Какъ нѣкогда вешній расцвѣтъ.

И сынъ познакомится съ жизнью глубоко

Онъ явитъ для міра великій урокъ

И черные кудри борца и пророка

Украситъ лавровый вѣнокъ.

Въ потемкахъ подвала, въ объятіяхъ ночи

Сидишь ты за книгой неволи дитя

Пусть думой глубокою полнятся очи,

Таинственнымъ свѣтомъ блестя.

И въ мускулахъ крѣпкихъ и въ груди здоровой

Въ біеніи сердца и трепетныхъ жилъ

Ты -- расы гонимой, по духомъ суровый

Храни недряхлѣющій пылъ.

Родимая мать подъ житейской грозою

За будущность сына безъ страха падетъ

Ее ты проводишь горючей слезою

И кинешься въ битву впередъ.

И будешь ты биться перомъ и примѣромъ

За дальняго счастья грядущіе дни,

И міру укажешь ты въ сумракѣ сѣромъ

Зари нарожденной огни.

Такъ будь же ты честенъ, великъ, непреклоненъ!

И помни, кѣмъ вскормленъ, чьей жертвою росъ

Чей полдень туманный забитъ и схороненъ --

Подъ дикую пѣсню колесъ.

Судьба.

Къ моему изголовью въ молчаніи ночи

Неземная явилась жена...

Заостренный кинжалъ... Точно уголья очи...

"Я невзгодой и горемъ у васъ названа",

Усмѣхиувшись, сказала она.

Я дрожу... -- Успокойся ребенокъ пугливый;

Ты моя, никому не отдамъ.

Я пойду за тобою, съ заботой ревнивой,

До могильной плиты, но шипамъ и цвѣтамъ.

"Удались!.." Не внимаетъ мольбамъ.

И стоитъ неподвижно царица несчастья:

"Тамъ на небѣ начертанъ твой рокъ,

Ты -- цвѣтокъ кипариса, ты дочка ненастья,

Ты -- отверженный, блѣдный, могильный цвѣтокъ...

Тамъ на небѣ начертанъ твой рокъ!"

Я вскочила. "Я жажду, чтобъ полдень расцвѣта

Мнѣ весенніе сны подарила",

Чтобы сердце забилось, любовью согрѣто,

Чтобы геній восторгомъ меня осѣнилъ;

Прочь отсюда, жилица могилъ!" --

Только тотъ за свершенное славы достоинъ,

Чья страданьемъ истерзана грудь,

Побѣждаетъ въ бою лишь безтрепетный воинъ,

Лишь страданье для мысли -- цѣлительный путь

"Оставайся и спутницей будь!"

Къ матери.

Много силъ у меня... Шла я узкой тропой.

Много вѣры растратила тщетно,

И теперь, какъ всегда, я побѣдной стопой

Устремляюсь къ зарницѣ разсвѣтной.

Не боясь ни клеветъ, ни упорной вражды,

Смѣло грудь подставляя ударамъ.

Я встрѣчала разгулъ безпощадной бѣды

Съ боевымъ, неслабѣющимъ жаромъ

И, терзаясь въ тоскѣ, не роняла я слезъ,

Въ убѣжденіяхъ своихъ неподкупна,

Словно дубъ вѣковой, подъ ударами грозъ

Я для смерти была недоступна.

И несутся свободныя пѣсни мои,

Къ животворной любви призывая,

Животворной, какъ соки великой земли,

Какъ лучи свѣтозарнаго мая...

...Мать моя! Это ты непреклонную дочь

Вдохновляешь для подвиговъ брани:

Если я не могу бурь души превозмочь,

Задыхаясь въ кошмарѣ страданій,

И теряетъ мой умъ путеводную нить,

Заблудившись во мглѣ безконечной,

Если прежняя мощь мнѣ грозитъ измѣнить,

И слабѣетъ мой пламень сердечный,

Я взываю къ тебѣ -- и являешься ты

Неземной, величавой женою:

Строгій мраморъ чела полевые цвѣты

Обрамляютъ сребристой каймою...

Безупречно чиста и безстрастно ясна,

Какъ въ былые, послѣдніе годы,

Ты,-- испившая горькую чашу до дна

И не павшая въ часъ непогоды...

Сколько мощи въ тебѣ... сколько силъ и огня,

Въ каждомъ взглядѣ, улыбкѣ, движеньи!

О святая! ты вновь вдохновляешь меня,

Обѣщаешь мнѣ вновь возрожденье.

Ты вливаешь въ меня снова крѣпость свою,

Снова крови твоей я достойна:

Словно дубъ вѣковой, я какъ прежде стою,

Подъ грозой и горда и спокойна.

Я пришла.

Я постучалась... Ворота открыты;

Кто ты? откуда?-- Я дочка земли.

Къ шумной столицѣ меня принесли

Жребій крылатый, да вѣтеръ сердитый

Пѣсни и свѣжесть лѣсной тишины

Я принесла изъ родимой страны.

Между шиповниковъ, въ зелени мшистой,

Между кустовъ, перевитыхъ плющомъ,

Я обитала, прикрыта плащомъ

Бора сосноваго, въ чащѣ тѣнистой.

Бури, да нѣга роскошнаго дня,

Словно родную, ласкали меня.

Вольная воля была мнѣ удѣломъ...

Нѣтъ, ты не вѣдаешь воли моей!

Сладко въ просторѣ лѣсовъ и полей

Мчаться полетомъ несказанно смѣлымъ:

Міру безвѣстна... не знаешь преградъ,

Все позабыто, и очи горятъ...

Нѣтъ, ты не вѣдаешь доли отрадной,

Доли родиться изъ глуби земной

Нѣжной былинкой, былинкой степной,

Колосомъ блѣднымъ, лозой виноградной,

Сочнымъ побѣгомъ изъ праха взойти.

Небомъ хранимымъ цвѣткомъ расцвѣсти.

Вешнихъ посѣвовъ таинственный шопотъ,

Жизни надземной кипучій потокъ,

Въ топи болотной истома осокъ,

Вѣтра крылатаго царственный ропотъ,

Топотъ задорный и ржанье коня --

Всюду, родясь, наполняли меня

Гордостью жизни, побѣднымъ порывомъ,

Мощнымъ дыханіемъ силъ молодыхъ:

Такъ на просторъ изъ затворовъ своихъ

Рвется рѣка по затопленнымъ нивамъ --

Дальше и дальше, бурлива, шумна,

Гнѣвному морю подобна она...

-- Здравствуй же, городъ, сіяющій, древній!

Брошенъ мой заступъ въ родимой странѣ...

Силъ непочатыхъ довольно во мнѣ;

Дай мнѣ работы: изъ тихой деревни

Къ шуму глухому станковъ и котла

Я за работой сегодня пришла...

Я разливаю по темнымъ кварталамъ

Яркаго солнца цѣлительный даръ,

Я приношу благотворный загаръ

Дѣтямъ твоимъ изможденнымъ, усталымъ,

Свѣжесть покоса и пѣніе птицъ,

Яснаго полдня крылатыхъ царицъ...

Кофты и ленты, жакетки, перчатки...

Пестрый повсюду толпится народъ,

Мимо меня безучастно идетъ,

Давитъ, толкаетъ, бѣжитъ въ безпорядкѣ,

Мчится, снѣдаемъ тревогой дневной,

Въ улицахъ шумныхъ, волна за волной.

Этотъ народъ я встрѣчаю привѣтомъ:

Братскій, всесильный и вѣщій привѣтъ,

Правдой рожденъ онъ, надеждой согрѣть,

Вѣченъ, какъ небо, залитое свѣтомъ,

Вѣченъ, какъ въ почвѣ хлѣбовъ сѣмена,

Вѣченъ, какъ степь, какъ морская волна!

Зимнее утро.

Помню утро декабря:

Долъ закутанъ въ саванъ снѣжный...

Поднимается заря

Надъ пустынею безбрежной...

Вотъ сверкнулъ холодный свѣтъ,

Дрогнулъ долъ преображенный,

Легкимъ пурпуромъ одѣтъ,

Свѣтлой грезой упоенный.

Всходы поля, сучьевъ вязь

Вновь живутъ въ оковахъ снѣга.

И повсюду разлилась

Утра свѣжесть, утра нѣга.

Пойдемъ въ поля.

Пойдемъ со мной, пойдемъ со мной въ поля!

Въ росѣ полей купаться буду я.

Я соберу цвѣты полей

Цвѣты зари.

Пойдемъ въ лѣса, но о любви своей

Не говори!

Вонъ -- ласточка въ багряной высотѣ!

Дрожитъ алмазъ въ раскрывшемся листѣ,

Кишитъ букашками трава.

Какъ чуденъ міръ!

Повсюду свѣтъ и чары волшебства,

Повсюду пиръ!

Нѣтъ, о любви со мной не говори;

Въ душѣ у насъ такъ блѣденъ свѣтъ зари.

Гляди, въ огнѣ лучистыхъ струй

Весь долъ горитъ:

То свѣточъ дня свой мощный поцѣлуй

Землѣ даритъ.

Мнѣ вѣчныхъ ласкъ дарить не властенъ ты.

О, бѣдный сынъ пугливой суеты,

Питомецъ бурь, осенній цвѣтъ,

Дитя страстей!

Предъ вѣчностью ничтоженъ жалкій бредъ

Любви твоей,

Скорѣй въ поля: тамъ зрѣютъ сѣмена,

Нарядна тамъ цвѣточная волна!

Какъ рѣзвый конь, среди долинъ

Я полечу;

Игру лучей и мглу морскихъ пучинъ

Я знать хочу.

Хочу я жить въ свободѣ дикихъ горъ,

Въ избыткѣ силъ вступать съ дубами въ споръ,

Свершать на дѣвственный утесъ

Отважный путь,

И, какъ въ чаду роскошныхъ, страстныхъ грезъ,

Въ лучахъ тонуть.

Волны катятся.

Въ берегахъ рѣки глубокой вѣчно стонущимъ потокомъ

Волны катятся и плачутъ; небо внемлетъ стону ихъ,

Небо смотрится на волны непривѣтнымъ хмурымъ окомъ,

И подъ кровомъ темной ночи трепетъ жизненный затихъ.

Волны катятся в плачутъ, и въ печали безысходной

Ношу легкую съ собою неустанно мчатъ впередъ:

Трупъ красавицы несчастной, трупъ бездушный, трупъ холодный,

Блѣдный трупъ самоубійцы надъ пучиною плыветъ.

Волны катятся и плачутъ, и напѣвъ ихъ монотонный

Оглашенъ зловѣщимъ эхомъ, эхомъ тайны роковой

И встаютъ надъ скорбной бездной человѣческіе стоны --

Плачъ отвергнутаго чувства, плачъ о жизни молодой.

Поѣздка ночью

Часъ полночный. Ѣдемъ. Лошадь еле движетъ ноги.

На расшатанныхъ колесахъ чуть плетутся дроги.

Погоняй, ямщикъ!

Намъ, сынамъ слѣпой удачи и лихой отваги,

Не страшны лѣсные страхи, не страшны овраги,

Сумракъ не великъ,

Дремлетъ все подъ кровомъ ночи,-- погоняй, ямщикъ!

Изъ-за тучъ луна смѣется, смотрится украдкой,

И плыветъ старуха злая по равнинѣ гладкой,

Словно часовой...

Сучья голые деревьевъ къ небесамъ воздѣты:

Это молятся безмолвно черные скелеты

Въ безднѣ гробовой...

Изъ-за тучъ луна выходитъ, словно часовой.

Ликъ мой блѣденъ, взглядъ ужасенъ, распустились косы,

Я въ смятеньи темнымъ безднамъ задаю вопросы;

Бездны не молчатъ:

Поцѣлуи, стонъ моленій, голоса проклятій,

Грезы, слезы, лязгъ кинжала, пламенныхъ объятій

Затаенный ядъ.

Вздохи ночи, трепетъ ночи въ безднахъ не молчатъ...

Что тебѣ? ко мнѣ взываютъ гробовые гости:

Огоньки, перелетая на сыромъ погостѣ,

Стали въ хороводъ...

Я ищу себѣ дороги... Я неутомима:

Мракъ ли вѣчный, путь ли вѣчный, я неустрашима...

Ну, ямщикъ, впередъ!

Ты меня не остановишь, духовъ хороводъ!

Надъ заснувшей суетою, въ глубинѣ молчанья,

Сторожитъ людская дума тайны мірозданья,

Словно серафимъ,

И въ полетѣ, окрыленномъ грезою могучей,

Свѣтитъ дума мглѣ молчащей, серебристой тучѣ

И гробамъ глухимъ...

О несись же, дума, вѣчно, словно серафимъ!

Неси меня.

Неси меня на горныя вершины,

Гдѣ дремлетъ ледъ въ сіяньи вѣковомъ,

Гдѣ въ глубинѣ лазоревой равнины

Шумитъ орелъ развернутымъ крыломъ;

Гдѣ почвы нѣтъ, сырой и зараженной

Гдѣ не слыхать тревоги дольнихъ мѣстъ,

Гдѣ бъ я несла душою облегченной

Тяжелый мой, мой безнадежный крестъ.

Гдѣ ель, да мохъ, гдѣ вѣтра гулъ сердитый

Туда, туда ты свой полетъ ускорь,

Чтобъ я могла поить тебя до сыта

Улыбкою новорожденныхъ зорь.

Здѣсь давятъ грудь тяжелые туманы,

Поэзія въ болотахъ не живетъ.

Неси жъ меня, неси скорѣй, желанный

Къ безсмертію синѣющихъ высотъ!

Работница.

Вьется нитка, снуетъ но основѣ челнокъ,

Девятнадцатый годъ мнѣ идетъ.

Пара огненныхъ глазъ, и любовь, и станокъ...

Я пою, и не знаю заботъ...

Если жъ косы свои я разсыплю волной

И пройдусь среди бѣлаго дня,--

Кто увидитъ меня, залюбуется мной,

Какъ безумный полюбитъ меня.

Но я мимо пройду, усмѣхнувшись въ отвѣтъ

Обольстительнымъ дерзкимъ рѣчамъ:

Для него берегу я свой вешній расцвѣтъ,

Цѣлый міръ за него я отдамъ.

Я люблю кузнеца... Словно царь,-- не кузнецъ,

Онъ за молотомъ тяжкимъ своимъ.

Онъ прекрасенъ, могучъ, удалой молодецъ,

Я ребенкомъ кажусь передъ нимъ.

И когда у огня онъ желѣзо куетъ,

Нанося за ударомъ ударъ,

И на шеѣ его крупный выступилъ потъ,

И лицо разъѣдаетъ загаръ,--

Въ тѣ минуты я имъ безконечно горда,

Для него забываю весь міръ;

Я хочу имъ владѣть безраздѣльно тогда,

Онъ мой демонъ, мой властный кумиръ.

Если жъ я кузнеца, жду въ свѣтелку свою

И проходитъ назначенный срокъ,--

Сколько муки тогда я на сердцѣ таю,

Словно камень на сердце мнѣ легъ...

Вдругъ я слышу шаги, кто то всходитъ ко мнѣ,

Кто-то дверь растворилъ второпяхъ...

Я на встрѣчу лечу, я горю, какъ въ огнѣ,

И предательскій трепетъ въ рукахъ.

Утомленный работою, сажей покрытъ

Торжествуетъ, сіяетъ кузнецъ...

Вотъ онъ обнялъ меня -- и въ восторгѣ стучитъ

Нераздѣльная пара сердецъ.

Наединѣ.

Здѣсь ты,-- такъ въ сердце родное позволь

Выплакать горькія слезы,

Долгимъ страданьемъ назрѣвшую боль,

Муки и скрытыя грезы.

Плакать, я плакать хочу!

Въ нѣгѣ припасть на кипучую грудь

Дай головѣ многобѣдной,

Дай мнѣ пугливою птичкой прильнуть,

Розой измученной, блѣдной.

Дай мнѣ, о дай мнѣ покой!

Дай, на чело я печать наложу

Огненной, трепетной ласки,

Дай, я единое слово скажу,

Слово чарующей сказки:

Ласки, я ласки хочу!

Все-жъ я измѣню тебѣ.

Нѣтъ, прости, мой милый... часъ пробьетъ полночный,

И покроетъ землю темной пеленой...

Съ лучезарнымъ взглядомъ, съ поцѣлуемъ знойнымъ,

Демонъ искуситель явится за мной.

Задрожавъ всѣмъ тѣломъ, въ блѣдности смертельной

Я съ постели встану и пойду за нимъ..

Въ сумракѣ глубокомъ я пойду за гостемъ,

За могучимъ, гордымъ демономъ моимъ.

Онъ шептать мнѣ станетъ неземныя рѣчи,

Тайны міровыя буду слушать я,

И на встрѣчу ночи, безпросвѣтной ночи,

Зародятся пѣсни въ сердцѣ у меня.

И польются пѣсни вольною рѣкою,

Властію волшебной къ жизни рождены,

Пѣсни объ утратахъ и скорбяхъ могилы,

Пѣсни объ утѣхахъ молодой весны;

Пѣсни, что надежду на покой и счастье

Подаютъ страдальцамъ въ часъ житейскихъ грозъ,

Раскрывая двери, сказочныя двери

Въ царство свѣтозарныхъ, но напрасныхъ грезъ;

Знаютъ эти пѣсни черноту коварства,

Гнусныя дѣянья, свѣтлыя мечты;

Эти пѣсни -- дѣти безпросвѣтной бездны,

Эти пѣсни -- дѣти звѣздной высоты.

О, не будь ревнивцемъ, не смущай напрасно

Въ часъ, когда тревожно мысль моя горитъ:

Этотъ часъ восторга, этотъ часъ безумья

Геній вдохновенный лишь одинъ даритъ.

И къ тебѣ, какъ прежде, влюблена, покорна

Скоро, мой желанный, я приду опять,

На лицо въ смущеньи шелкъ волосъ наброшу

И тебя о ласкѣ буду умолять.

Онъ своимъ мятежнымъ, жгучимъ поцѣлуемъ

Истомитъ подругу, милый чародѣй:

Я къ тебѣ приникну робкою малюткой

И засну спокойно на груди твоей.

Одинокая.

Вечеръ осенній обвѣянъ истомою,

Гаснетъ въ разводахъ туманныхъ завѣсъ,

Тѣни ложатся на нивы пустынныя

Съ темной лазури небесъ.

Падаютъ листья, несутся, гонимые

Легкаго вѣтра холоднымъ крыломъ...

Мертвыя грезы... Блуждаетъ по воздуху

Трепетъ о счастьи быломъ.

Въ косахъ ея перепутанныхъ, шелковыхъ

Вянетъ фіалки послѣдній цвѣтокъ.

Смотритъ она на деревья поблекшія;

Жребій ея одинокъ.

Смотритъ она, неподвижна, какъ статуя,

Рядъ колыбелей все грезится ей,

Бѣлыхъ, уютныхъ, и мирный, смѣющійся

Сонъ белокурыхъ дѣтей;

Глазъ не смыкаютъ ревнивыя матери,

Пѣсней баюкаютъ дѣтскій покой:

Льется ихъ пѣсня небесной гармоніей,

Тихой, немолчной рѣкой...

Въ чащѣ безжизненной, въ тепленькомъ гнѣздышкѣ

Птичка прижалась къ подругѣ своей,

Сномъ позабылась... Все тихо, все замерло

Въ голомъ просторѣ полей.

Только подъ пологомъ мглы нескончаемой

Пасынокъ осени, зеленью скрытъ,

Нѣжною страстью предъ смертью обласканный

Вѣнчикомъ алымъ дрожитъ...

Сладкія грезы, видѣнья счастливыя!..

Скромная люлька чиста и свѣтла...

Лампа горитъ, и она за работою:

Бѣгаетъ быстро игла.

Стройную, чистую сердцемъ работницу

Онъ прижимаетъ къ могучей груди,

Шепчетъ она съ боязливою нѣжностью:

"Сына, смотри, не буди!.."

Лживыя грезы! блестящіе призраки!

Свѣтлаго, тихаго счастья звѣзда!

Въ дальнихъ туманахъ, въ лѣсу умирающемъ

Тонете вы безъ слѣда.

Падаютъ листья, незримыя катятся

Слезы глухой, безнадежной тоски...

Гнѣзда, цвѣты, колыбели, лобзанія,

Вы для нея далеки!

Вечеръ осенній, туманный спускается,

Вороны каркаютъ гдѣ-то вдали,

Въ рощѣ безжизненной, въ сердцѣ работницы,

Чорныя тѣни легли.

Движутся тѣни... На небо свинцовое

Смотритъ она неподвижна, горда.

Вѣтеръ ноябрьскій ей шепчетъ съ тревогою:

"Нѣтъ, никогда, никогда!.."

Въ музеѣ.

Мнѣ холодно отъ вашихъ откровеній,

О, записи кровавой старины!

Что мнѣ до васъ, жильцы подземной сѣни:

Въ окно мое стучитъ расцвѣтъ весны.

Вы мнѣ страшны, гербы и бастіоны,

Безумство папъ, безумство королей;

Я жить хочу съ природой обновленной,

Тонуть въ игрѣ полуденныхъ лучей.

О муміи, о, сфинксы изъ гранита!

Столичный шумъ ужель не будитъ васъ,

Титана шумъ, несущійся сердито,

Какъ гулъ вѣтровъ въ осенній бурный часъ?

Сыны вѣковъ, утекшихъ безвозвратно,

Иной весны поблекшіе цвѣты,

Ужель тотъ шумъ не говоритъ понятно

Спокойствію могильной пустоты?

А были дни, когда фата-моргана

Вашъ алчный умъ плѣняла торжествомъ,

И гибли вы отъ горькаго обмана,

Что истиной напрасно мы зовемъ.

Почившимъ миръ! жестоко время съ нами,

Короткій срокъ для счастья намъ даетъ,

Къ чему стоять надъ старыми гробами,

Когда судьба насъ къ новому зоветъ?

Мнѣ мѣсто тамъ, гдѣ вскормленный весною

Науки ростъ свободенъ и могучъ,

Гдѣ пѣнится серебряной волною

Святой любви животворящій ключъ,

Гдѣ въ мастерскихъ, стуча неутомимо,

Куютъ, пилятъ богатыри труда,

Гдѣ, къ небесамъ, взметая кольца дыма,

Безъ удержу несутся поѣзда,

Гдѣ свѣжій лугъ шумитъ травой зеленой.

Гдѣ рожь густа, привѣтливы лѣса,

Гдѣ, какъ бальзамъ, живетъ земное лоно,

Старинныхъ битвъ кровавая роса.

Тамъ ждутъ меня могучіе порывы,

Тамъ ждетъ меня избытокъ вешнихъ силъ.

Скорѣй къ цвѣтамъ, скорѣй въ поля и нивы,

Скорѣй на свѣтъ изъ сумрака могилъ!

Уличный мальчикъ.

Если я вижу -- по улицѣ грязной,

Блузою рваной прикрытъ,

Весь перепачканъ, погодкой развязной

Мальчикъ красавецъ спѣшитъ!

Если я вижу -- испорченный рано,

Плутъ и охотникъ до дракъ,

Между пролетокъ, онъ, въ обуви рваной,

Съ камнемъ гоняетъ собакъ,

Если рѣзвится на полной свободѣ

Этотъ терновый цвѣтокъ:--

-- Можетъ быть, мама его на заводѣ,

Батька засаженъ въ острогъ --

Сердце мое замираетъ въ тревогѣ:

"Много-ль отъ жизни ты ждешь"?

Въ рубищѣ ветхомъ, по темной дорогѣ

Ты беззащитнымъ бредешь!

"Что-то тебѣ, мой птенецъ говорливый,

Годы весны принесутъ:

Жажду-ль разврата и жажду наживы,

Или терпѣнье и трудъ?

Будешь ходить ты въ клейменомъ халатѣ?

Блузу носить батрака?

Чахнуть въ тюрьмѣ, иль въ больничной палатѣ?

Дни коротать у станка?...

О, какъ прижала-бъ я, крѣпко и страстно,

Бѣднаго крошку къ себѣ,

Въ бурномъ порывѣ печали всевластной,

Въ горькой душевной борьбѣ!

Бѣдному крошкѣ отдать я готова

Всѣ поцѣлуи свои --

Молвить, рыдая, великое слово,

Братское слово любви:

"Дикимъ терновникомъ я уродилась,

Вскормлена трудной борьбой,--

Мама моя на заводѣ трудилась;

Мальчикъ, мы -- братья съ тобой!"

Короткая исторія.

Дѣва мечтою поэта казалась,

Въ бѣлой одеждѣ, съ безмолвнымъ челомъ,

Словно у сфинкса далекаго Нила;

Роскошь волосъ по плечамъ разсыпалась.

Голосъ, смѣясь, отдавалъ серебромъ.

Станомъ на мраморъ она походила.

Дѣва любила... не встрѣтя отзыва,

Съ виду спокойна, въ душѣ берегла

Тихое пламя она неизмѣнно,

Пламя всесильное: въ вечеръ тоскливый,

Въ вечеръ октябрьскій она умерла;

Такъ умираетъ безъ солнца вербена...

Мертвый поцѣлуй.

На лугу ненастною весною

Ранняя фіалка расцвѣла.

Былъ морозъ. Не увидавши жизни,

Бѣдная фіалка замерла...

На устахъ, вечернею порою,

Нѣга поцѣлуя расцвѣла.

Ты ушелъ... Не увидавши жизни,

Нѣга поцѣлуя замерла...

Снѣгъ идетъ.

Надъ селомъ осиротѣлымъ,

Надъ заснувшей нивой,

Вьется снѣгъ каскадомъ бѣлымъ

Легкій, молчаливый.

Мчатся звѣздочки, играя,

Въ высотѣ безбрежной,

И лежитъ земля сырая

Въ колыбели снѣжной.

Снѣгъ повсюду,-- по оградамъ

И по кровлямъ хижинъ --

Бѣлымъ искрится нарядомъ,

Дремлетъ, неподвиженъ.

Жизнь рабочаго народа

Въ забытьи глубокомъ,

И глядитъ сквозь сонъ природа

Равнодушнымъ окомъ;

Но подъ властію покоя

Думы непреклонны,

И въ душѣ встаетъ былое,--

Призракъ погребенный.

Здравствуй нужда!

Кто-то въ дверь мою стучится:

Это ты пришла, нужда!

Здравствуй, кладбища жилица,

Я спокойна, я горда,

И тебя, скелетъ безплотный,

Я встрѣчаю беззаботно.

Что же медлишь, духъ насилья?

Что жъ не хочешь ты войти?

Поскорѣй подрѣжь мнѣ крылья,

Когти въ сердце запусти,

И надъ ложемъ мамы бѣдной

Встань, какъ ангелъ смерти блѣдной

Ты стоишь, скелетъ смущенный

Ты щадишь весну мою.

Не паду я побѣжденной

Въ этомъ жизненномъ бою!

Подъ грозой, въ разгаръ мученій,

Крѣпнетъ мой расцвѣтъ весенній.

У меня въ груди мятежной

Сердца пылъ неугасимъ,

Въ высотѣ небесъ безбрежной

Мой полетъ неудержимъ.

Не гляди жъ такъ хмуро, строго:

Я иду своей дорогой.

Видишь; лугъ цвѣты одѣли,

Вся вселенная въ огнѣ,--

Слышишь: жаворонка трели

Торжествуютъ въ вышинѣ:

Все ключемъ надежды бьется,

Все на крыльяхъ къ выси рвется!..

О, нужда, старуха злая,

Въ черномъ чепчикѣ уродъ!

У меня въ груди, пылая,

Кровь народная течетъ.

Прочь тревоги, прочь печали!

Я стремлюсь къ лазурной дали.

Мой удѣлъ -- святой, могучій,

Трудъ владыка, грозы, сны,

Тайны вѣчныя созвучій,

Ласки вѣчныя весны,

Гладъ лазури непорочной,

Свѣточъ звѣздъ, бальзамъ цвѣточный!

Исчезай же, призракъ жалкій,

Въ блескѣ радостной земли:

Міръ воскресъ, вездѣ фіалки

Между терній разцвѣли.

Разорвавъ твои оковы,

Гимнъ пою я жизни новой.

Не тревожь.

Если къ ласкамъ твоимъ я порой безучастна,

И призывъ твой мнѣ чуждъ и далекъ,

Если взоръ мой горитъ непонятно и страстно,

А румянецъ сбѣгаетъ со щекъ,

Если вся я охвачена жизнью иною

Отдаюсь безраздѣльно мечтѣ,

Ты меня не тревожь, новый міръ предо мною

Безъ границъ, въ неземной красотѣ...

Изъ за полога тучъ въ ослѣпительной мощи

Съ неба смотрится солнечный кругъ;

Благовонными миртами убраны рощи,

И пестрѣетъ фіалками лугъ.

На покосахъ стога; какъ безбрежное море,

Разбѣгаются нивы волной,

Разрослись кипарисы въ кудрявомъ уборѣ,

И трепещетъ источникъ степной.

Вѣтеръ мчится на лѣсъ, и по чащѣ дремучей

Несмолкаемый носится гулъ...

Міръ воскресъ и живетъ, полонъ жизни могучей

И въ восторгахъ любви потонулъ!

Вонъ, я вижу со всѣхъ уголковъ мірозданья,

Словно взмахи безчисленныхъ крылъ,

Отовсюду, ликуя, несется дыханье

Новой жизни и счастья, и силъ

Царство розъ и надеждъ, и любви благородной,

Царство дивныхъ побѣдъ и работъ,

Царство вѣры въ людей, царство мысли свободной,

Царство гордыхъ порывовъ, впередъ!

Не бѣгутъ человѣческой крови потоки

На земли истомленную грудь,

И безсильно оружье, кудесникъ жестокій.

Жажду битвы въ народы вдохнуть.

Смолкли пушки, не смѣютъ безумно и дико

Раскрывать огнедышащій зѣвъ,

Не гремитъ надъ равниной, средь стона и крика

Боевого пэана напѣвъ.

Но весь міръ -- это братство; святыя стремленья

Зажигаютъ людскія сердца,

И несется торжественный гимнъ примиренья

Вдоль по міру съ конца до конца.

Надѣленныя тукомъ поля и равнины

Разрыхляющій плугъ обошелъ...

Вьется дымкою паръ... Не смолкаютъ машины,

Накалившись клокочетъ котелъ...

И надъ царственнымъ шумомъ работы мятежной,

Кропотливой работы земли,

Распростерла свобода въ лазури безбрежной

Бѣлоснѣжныя крылья свои.

Ночь.

Въ саду, очарованномъ.

Разлитъ ароматъ.

Ночныя лобзанія

Опустились на садъ.

Но странное грезится

Глухой тишинѣ,

И вѣтеръ колеблется

Въ безрадостномъ снѣ.

Быть можетъ, повѣдала

Печальная мгла

Дрожащимъ гарденіямъ

Людскія дѣла...

Быть можетъ... и катится

Росистый бальзамъ

Дождемъ освѣжительнымъ

По соннымъ листкамъ..

...Надъ горемъ безвыходнымъ.

Надъ мертвой мечтой,

Надъ грезой несбыточной,

Надъ тайной тоской

Надъ призрачной радостью,

Бѣгущею прочь,

Въ слезахъ разливается

Скорбящая ночь.