Веселитская Лидия Ивановна - Воронье пугало

Воронье пугало.

(Сказка.)

Бѣлобрысый курносый Егорка, подметая садовую дорожку, ворчалъ на свою метлу:

-- Что съ ней сдѣлаешь? Совсѣмъ негодящая!

Метла и правда была прескверная; жидкая розга свернулась на бокъ, а два-три прямо торчащихъ прутика царапали дорожку безъ всякаго толку.

Метла и сама знала, что она никуда не годится. И курносый Егорка, и отецъ его, толстый дворникъ Степанъ, достаточно часто высказывали ей это. Сначала она огорчалась своей негодностью и робѣла передъ другими метлами, особенно передъ одной изъ нихъ,-- передъ солидной метлой съ пучкомъ крѣпко связанныхъ жесткихъ прутьевъ. Та мела такъ чисто, что нельзя было не уважать ея за это.

Негодная метла старалась подражать ей, но только больше еще трепалась и кривилась. Это была, можетъ быть, и не ея вина. Такіе ужъ плохіе прутики попались неумѣлому человѣку, который ее связывалъ. Надо было мести дворъ и дорожки. Всѣмъ это было легко, а ей и трудно, и не по сердцу. Смущали ее и мелкія букашки, торопливо уползавшія при ея приближеніи или съ отчаяніемъ путающіяся въ ея прутьяхъ. Надо было круто бороться съ пылью и соромъ, а легко ли это?

Окончательно убѣдившись въ ея негодности, дворникъ закинулъ ее въ самый темный уголъ чулана.

"Слава Богу!-- подумала негодная метла.-- Теперь по крайней мѣрѣ меня оставятъ въ покоѣ. Не могу мести, силъ нѣтъ. И гдѣ мнѣ, слабому, безобразному помелу, тягаться съ другими, съ настоящими метлами? Нѣтъ, ужъ лучше зарыться, забиться, спрятаться и тихо мечтать въ своемъ уголочкѣ".

Въ противоположномъ углу чулана, чинно выстроившись по стѣнкѣ, стояли три крѣпкія метлы, двѣ швабры, двѣ лопаты и вѣникъ.

Они разговаривали между собой, съ нескрываемымъ презрѣніемъ поглядывая на негодную метлу, робко забившуюся въ пыльный уголъ.

-- Бѣдняжка, -- говорила съ состраданіемъ блѣдная мягкая швабра.-- Тяжело, должно быть, чувствовать себя выброшенной!

-- Очевидно, она заслужила это, -- сказала толстая, жесткая метла, -- даромъ никого не бросаютъ.

-- Она жалѣла пыль и соръ,-- насмѣшливо замѣтилъ вѣникъ.

-- А вотъ посмотримъ, пожалѣютъ ли теперь ее пыль и соръ,-- съ негодованіемъ воскликнула жесткая метла.-- Розгу свою даю на отсѣченіе, если эта сорная куча не завалитъ ее въ нѣсколько дней такъ, что отъ нея и слѣда не останется. И подѣломъ! Жалѣть пыль и соръ! Это возмутительно!

-- Душечка, да чѣмъ же она виновата,-- снова вступилась мягкая швабра;-- такъ уже плохо ее связали.

-- Подите, пожалуйста. И насъ съ вами не боги связывали, а тѣ же люди. Однако метемъ себѣ, дѣлаемъ свое дѣло!

Негодная метла слушала эти рѣчи и все глубже забивалась въ свой пыльный уголъ.

Долго пролежала она въ чуланѣ. Каждое утро отворялась его дверь, впуская рослаго, плечистаго Степана или Егорку. На мгновенье въ чуланъ врывались солнечные лучи и струя свѣжаго воздуха.

Метлы и швабры уходили на работу, потомъ возвращались и, отдыхая у стѣнки, разсказывали другъ другу о томъ, что видѣли и слышали новаго.

Негодная метла лежала въ углу и мечтала. Но понемногу ею начинала овладѣвать тоска.

"Конечно,-- думала она,-- дремать и мечтать лучше, чѣмъ мести дворъ. Но неужели же я ужъ такъ рѣшительно ни на что не годна? Неужели вся жизнь моя пройдетъ въ углу этого темнаго чулана? Неужели права жесткая метла, и весь этотъ соръ, который я щадила, не пощадитъ меня, завалитъ и схоронитъ заживо?

И ей мерещился садъ, въ которомъ недавно еще она подметала дорожки. Тогда ей было тяжело, потому что ее волочили внизъ головой и заставляли мести, но если бъ ее бросили въ саду!.. Ахъ, зачѣмъ она метла и только метла! Если бъ можно было вернуться въ тотъ же садъ, но не помеломъ, а стройной калиной, зацвѣсти, зазеленѣть, протянуть во всѣ стороны молодыя, свѣжія вѣтки... Или маленькимъ жаворонкомъ вспорхнуть, унестись высоко, высоко, заливаясь звонкой пѣсней... И, кружась, нестись все выше и выше, и все пѣть и пѣть безъ конца!..

Такъ мечтала негодная метла, лежа въ сорной кучѣ. Неожиданно въ чуланъ заглянулъ огородникъ въ сопровожденіи Егорки, который указалъ ему выброшенную метлу. Огородникъ поднялъ ее, стряхнулъ съ нея насѣвшій и приставшій соръ и унесъ ее изъ чулана.

Метлы были въ недоумѣніи и не знали, что и думать объ этомъ.

-- Всего, всего хорошаго!-- успѣла прошептать уносимой метлѣ блѣдная швабра.

-- Искательница приключеній!-- пустилъ ей вдогонку вѣникъ.

Толстая, жесткая метла молча смотрѣла на виновницу переполоха. И только, когда Егорка заперъ за собою дверь и въ чуланѣ снова стало темно, она промолвила съ достоинствомъ:

-- Слава Богу, что съ нами, съ порядочными метлами, не случается ничего необыкновеннаго. Прошу покорно, уноситъ тебя невѣдомо кто, невѣдомо куда! Каково это должно быть порядочной метлѣ? Добромъ несчастная не кончитъ!

А негодная метла не помнила себя отъ счастья, вырвавшись изъ чулана. Огородникъ, сопровождаемый Егоркой, сломившимъ себѣ по пути двѣ хворостины, несъ ее черезъ тотъ самый садъ, въ которомъ она раньше подметала дорожки. Но садъ разросся, перемѣнился. На деревьяхъ, которыя она помнила покрытыми нѣжными бѣлыми цвѣтами, теперь блестѣли красивыя и черныя вишенки, на яблоняхъ наливались и зрѣли яблоки.

Изъ сада вышли на огородъ. О, какой просторъ! Сколько солнца, сколько свѣта! Далеко, далеко тянулись зеленыя грядки, а на краю огорода бѣлѣла уютная, соломой крытая хатка, окруженная высокими подсолнечниками. За хаткой и за рѣчкой круто поднималась темно-зеленая высокая гора, на вершинѣ которой стояли два старые вѣтряка и вертѣли крыльями.

Огородникъ и Егорка сѣли между грядками, привязали къ метлѣ хворостину и на приготовленный остовъ стали надѣвать человѣческое платье. Они нарядили метлу въ ярко-красную рубаху, въ лохмотье старой свитки, а къ покривившейся розгѣ, изображающей голову, прикрѣпили потертую шапку. Метла неожиданно преобразилась въ пугало. Огородникъ и Егорка поставили ее на огородѣ и ушли.

Негодная метла не могла не видѣть, что всѣ на огородѣ смотрѣли на нее уже не съ презрѣніемъ, а съ недоумѣніемъ и съ любопытствомъ...

Птицы, отлетѣвшія въ тревогѣ, защебетали особенно громко и оживленно.

-- Новость! новость! новость!-- торопливо зачирикали воробьи,-- на огородѣ стоитъ человѣкъ въ черной шапкѣ и красной рубахѣ.

И, слыша это, всѣ спѣшили взглянуть на страннаго, неподвижнаго человѣка.

Нарядная капуста, душистый укропъ, пышные, стройные кусты пшенички, и картофель, и лукъ, и свекла, и огромные желтые подсолнечники, и махровый пестрый макъ,-- все тянулось и поворачивалось, чтобъ взглянуть на пугало.

И тамъ дальше, гдѣ весело и дружно вился зеленый горохъ, обнимаясь, сплетаясь и разбѣгаясь по высокимъ тычинкамъ, и тамъ говорили о человѣкѣ въ шапкѣ; слыша оживленный говоръ гороха, толстыя тыквы съ важностью выглядывали изъ-подъ сверкающей на солнцѣ рамы парника; а за ними тянулись и маленькіе огурчики, притаившіеся подъ мягкими зелеными листьями.

-- Новость! новость! новость!-- чирикали воробьи.

Ближайшія къ огороду фруктовыя деревья тоже присматривались къ пугалу, привѣтливо кивая ему зелеными вѣтками.

-- О, какое чудное пугало! Какое пугало!-- прошептало молодое и наивное вишневое деревцо, волнуясь и блестя своими черными вишенками.

-- Чудное, чудное пугало!-- подхватили хоромъ ея сосѣдки и такъ восторженно закивали тонкими вѣточками, что на дорожку такъ и посыпались спѣлыя вишни.

-- Вотъ въ мое время,-- сказала старая кривая яблоня,-- въ мое время стояло у насъ на огородѣ пугало; такъ на немъ была надѣта рогожа! Это было настоящее пугало! А это что-то ярко, некрасиво!

Подъ соломенной крышей хатки тихо ворковали голубь и голубка.

-- Новость! новость! новость!-- пролетая мимо, чирикали воробьи.

-- Слышишь, голубка, какъ они звонко щебечутъ?

-- Слышу, голубчикъ.

-- Кажется, что-то случилось на огородѣ?

-- Ахъ, что намъ до огорода,-- сказала голубка.

Мотыльки и стрекозы, взглянувъ на новое пугало, полетѣли дальше и разсказали о пугалѣ зеленымъ вербамъ, густо разросшимся по берегу рѣчки. И, склонясь надъ холодными струйками, вербы шепнули имъ:

-- На огородѣ поставили новое пугало!

Струйки засмѣялись, и рѣзвая рѣчка, пѣнясь и прыгая съ камня на камень, быстро помчалась, унося далеко, далеко вѣсть о новомъ пугалѣ.

Подъ горой, на другомъ берегу рѣчки, въ густой чащѣ лопуха и бурьяна, сидѣла змѣя. Подслушавъ шопотъ вербъ и журчанье струй, она подняла такой громкій и пронзительный свистъ, что снизу доверху все на скалѣ разомъ зашевелилось, засуетилось. Изъ трещинъ, изъ норокъ повыползли гадюки, кроты и ящерицы, стараясь разглядѣть новое пугало.

-- Видѣли?-- спросилъ одинъ толстый, важный кротъ другого, такого же важнаго.

-- Видѣлъ,-- отвѣчалъ тотъ, щурясь,-- то-есть видѣлъ, что все это выдумки. Ничего тамъ нѣтъ.

-- Совершенно вѣрное замѣчаніе, -- согласился первый.-- Но славно все-таки свистѣла змѣя!

-- Жаль только, что изъ-за пустяковъ.

-- Да ужъ, подумаешь, изъ-за чего только добрыхъ людей безпокоятъ!-- проворчала маленькая ящерка, ускользая въ темную норку.

Тѣмъ не менѣе вѣсть о новомъ пугалѣ долетѣла и до вершины горы. Старые вѣтряки, стоявшіе такъ высоко, такъ недосягаемо высоко, что, казалось, касались неба своими крыльями, благосклонно и привѣтливо взглянули внизъ и тихо проскрипѣли:

-- Видимъ, видимъ новое пугало!

Вотъ какой чести удостоилась негодная метла!

Это былъ счастливый и памятный день въ ея жизни. Онъ прошелъ, но за нимъ послѣдовалъ рядъ безмятежно счастливыхъ дней. Хорошо было жить подъ открытымъ небомъ, среди моря зелени. Безобразіе негодной метлы уже не смущало ее; она была вѣдь уже не метлой, а пугаломъ, сторожившимъ чудный огородъ и удостоившимся человѣческой шапки. И, не робѣя и не смущаясь, пугало стояло на виду у всѣхъ, простирая красные рукава надъ ввѣреннымъ ему огородомъ. Оно смотрѣло и на огородъ, и на солнце, на небо, на старые вѣтряки, стоящіе на вершинѣ горы, но охотнѣе всего смотрѣло оно въ свой любимый уголокъ сада. На площадкѣ, въ концѣ прямой аллеи, въ тѣни стараго развѣсистаго каштана стояла скамейка. И каждое утро няня Куша и няня Ириша приводили сюда маленькихъ Яшу, Гришу, Мишу, Лелю и Лилю. Дѣти приносили съ собой игрушки, совочки и лопаточки. Около скамейки лежала куча песку. Няни садились на скамейку, а дѣти играли пескомъ, насыпали его лопаточками въ тачки, втыкали въ песокъ зеленыя вѣточки, смѣялись и бѣгали на солнышкѣ. А воронье пугало смотрѣло на нихъ издали и радовалось.

Какъ-то, вглядываясь въ глубину сада, воронье пугало увидѣло своего стараго знакомаго, курносаго Егорку, подметавшаго прямую аллею. Окончивъ работу, Егорка пришелъ на огородъ, поровнявшись съ пугаломъ, бросилъ свою метлу на землю, а самъ исчезъ въ высокихъ кустахъ зеленаго гороха, гдѣ принялся лакомиться созрѣвшими стручьями.

Метлы узнали другъ друга.

-- Здравствуйте,-- сказало воронье пугало,-- вы, вѣроятно, не узнаете меня?

-- Нѣтъ,-- сказала жесткая метла,-- узнаю, несмотря на вашъ странный нарядъ.

-- Вы все такъ же хорошо работаете?

-- Да, работаю,-- не всѣмъ же торчать на огородѣ и зѣвать въ небо, распустивъ рукава.

-- Но вѣдь я сторожу огородъ,-- скромно замѣтило пугало.-- И мнѣ это больше по сердцу, чѣмъ лежать въ чуланѣ.

-- И въ чуланѣ не худо. Я такъ очень довольна, что, поработавъ на совѣсть, могу отдохнуть и укрыться въ чуланѣ. А вы думаете долго простоять здѣсь? Подъ открытымъ-то небомъ вѣдь не круглый годъ хорошо. Вы этого видно не понимаете, хоть и надѣли на васъ шапку. Шапка-то не крыша. Счастье ваше, что до сихъ поръ стояла хорошая погода; а вотъ какъ налетитъ гроза да потреплетъ васъ хорошенько, вспомните и о чуланѣ. На вашемъ мѣстѣ я желала бы вернуться въ чуланъ. Ну, постояли, показали себя и довольно. Ужъ, конечно, лучше окончить жизнь въ чуланѣ, чѣмъ Богъ знаетъ гдѣ. Однако прощайте, мнѣ пора,-- прибавила она, увидавъ возвращающагося Егорку.

Былъ жаркій, жаркій день. Въ небѣ ни облачка, но воздухъ душный и тяжелый. Истомленныя жарой деревья поникли вѣтвями. И въ саду и въ огородѣ было полное затишье; только и слышно было, какъ отъ времени до времени падали съ легкимъ стукомъ на землю созрѣвшія яблоки. Рѣзвая рѣчка совсѣмъ обмелѣла и высохла. Только змѣя страстно журчала въ густой чащѣ бурьяна да на скалѣ дружно стрекотали кузнечики.

Ни малѣйшій вѣтерокъ не игралъ рукавами вороньяго пугала. Оно стояло такъ же недвижно, какъ и старые вѣтряки наверху скалы. Пугало смотрѣло на свою любимую скамейку подъ каштаномъ. Дѣти были тамъ, но не могли играть песочкомъ: имъ было слишкомъ жарко; они томились и жаловались на зной, а няни поглядывали на небо, которое понемногу стало заволакиваться тучами.

Вотъ туча заволокла и солнце. Потемнѣло, и гдѣ-то далеко, далеко за горами глухо прокатился первый ударъ грома. Подулъ легкій вѣтерокъ, и, задрожавъ, зеленыя вѣтки зашептали съ безпокойствомъ:

-- Идетъ гроза!

Няни забирали дѣтей и игрушки и спѣшили добраться до дому. Вотъ изъ-за горы показалась страшная, недобрая сѣро-желтая туча, а навстрѣчу ей поднималась другая, темная, еще болѣе зловѣщая. Поднялся вихрь, крутя песокъ и сухія вѣтви. Вѣтряки завизжали, заскрипѣли, замахали крыльями. Все грознѣе трескъ громовыхъ ударовъ, все чаще и чаще вспыхиваютъ молніи. Деревья низко гнулись, трепеща всѣми листочками. И вдругъ, какъ бы не въ силахъ дольше сдерживаться, хлынулъ дождь, обильный, оглушительный.

Отъ порыва дождя и вѣтра воронье пугало пошатнулось. Вѣтеръ трепалъ его лохмотья, сорвалъ съ него шапку и далеко унесъ ее. А дождь все лилъ и лилъ. Дорожки сада превратились въ сплошныя лужи, въ которыхъ вскакивали пузыри.

"Дома ли дѣти?-- думало оглушенное пугало, -- добѣжали ли?.."

Деревья гнулись и скрипѣли, яблоки такъ и падали, но стукъ ихъ уже не былъ слышенъ въ общемъ ревѣ бури. Грозно покрывая шумъ дождя и вѣтра, съ трескомъ и грохотомъ прокатывались громовые удары.

Измокшее, истерзанное пугало стояло, трепеща и шатаясь, пока новый порывъ вѣтра и усилившійся ливень не повалили его на землю.

"Гдѣ я? Что со мною?-- думало пугало.-- Кто же будетъ сторожить огородъ? Гдѣ моя шапка?.. Нѣтъ уже ни шапки, ни солнца, ни огорода... Вѣрно, конецъ. Вездѣ вода. Хорошо птицамъ: онѣ разлетѣлись и укрылись. Если бъ я могла вспорхнуть и полетѣть!.." Послѣднее желаніе негодной метлы исполнилось. Сильный порывъ вѣтра подхватилъ ее и помчалъ далеко. Она летѣла черезъ грядки, черезъ лужи, то кружась, то останавливаясь, и наконецъ упала въ канаву. Мутный, грязный потокъ помчалъ ее дальше. Розга ея отлетѣла, прутики разсыпались, а палка, добѣжавъ до плотины, застряла въ кучѣ сухихъ вѣтокъ.

Буря продолжалась всю ночь и стала стихать только къ разсвѣту.

Когда солнце взошло надъ огородомъ, птицы, деревья и овощи замѣтили, что пугала не стало. Да оно уже никому и не было нужно: лѣто прошло.

В. Микуличъ.

"Женскій сборникъ в пользу ялтинского попечительства о пріѣзжихъ больныхъ...", М., 1915