"Изъ дыма вышла саранча на землю, и дана ей власть, какую имѣютъ земные скорпіоны... И волосы у ней, какъ волосы у женщинъ, а зубы у ней были какъ у львовъ. На ней были брони желѣзныя, а шумъ отъ крыльевъ ея, какъ стукъ отъ колесницъ, когда множество коней бѣжитъ на войну".
Апокалипсисъ. Гл. IX.
"Какъ саранча, неисчислимы
И ненасытны, какъ она,
Не здѣшней силою хранимы
Идутъ на сѣверъ племена".
Вл. Соловьевъ
Типична и характерна китайская толпа, какъ стадное скопище народа.
Въ китайской толпѣ, въ китайскомъ стадѣ нѣтъ числа. Она движется, переходитъ съ мѣста на мѣсто, плыветъ по теченію, двоится, троится и множится. И нѣтъ въ ней предводителя, зачинщика, человѣка выше всей толпы на цѣлую голову. Въ ней нѣтъ гордыхъ, смѣлыхъ, отчаянныхъ головъ. Вся она состоитъ изъ китайцевъ! И если бы въ данной мѣстности иностранцевъ было больше въ три-четыре раза, чѣмъ китайцевъ -- ни одинъ иностранецъ не подошелъ бы къ китайской толпѣ, не нашелъ бы въ ней мѣста. И гдѣ китайцы появились разъ со своими рогатками за плечами въ неизмѣнно синихъ лохмотьяхъ, то мѣсто уже становится безконечнымъ кругомъ вращенія китайскихъ массъ. Одни куда-то ушли, другіе откуда-то пришли. И можетъ быть, не всѣ изъ первыхъ ушли, часть ихъ осталась на мѣстѣ -- все равно! Вы ихъ не отыщете, не узнаете: они перемѣшались съ новой толпой, слились съ желтымъ цвѣтомъ лицъ, зарылись въ синія лохмотья, безпрестанно мелькающіе передъ вашими глазами.
Движется толпа посреди улицы, переговаривается одинаковыми шипящими, чиликающими голосами, и не слышно въ говорѣ ни баса, ни тенора, ни альта -- однозвучные, крикливые голоса! И слова, и звуки какіе-то односложные, однотонные, разрозненные, но такъ похожіе одни на другіе. Вы не знаете китайскаго языка, но если вы удачный звукоподражатель, то вы легко съумѣете передать рѣчь китайской толпы во всей ея звуковой полнотѣ такъ же, какъ мычанье коровы, кудахтанье куръ, крикъ совы.
Китайцы движутся кучей и не рядомъ, не плечо въ плечо, но вмѣстѣ, а какъ-то вразбродъ: передніе отстаютъ, задніе становятся на ихъ мѣста, и никто не сворачиваетъ въ сторону, всѣ плетутся другъ за другомъ. Всѣ фигуры въ китайской толпѣ по одному образцу, какъ фабричное издѣліе.
Въ русской толпѣ столько разныхъ лицъ, такъ много разнообразія и непосредственности!
Лука въ стоптанныхъ лаптишкахъ немного пьянъ, ухмыляется и затылокъ чешетъ; Кузьма куда то претъ, работаетъ руками, какъ молотилкой; Степанъ шагаетъ въ развалку и все покрикиваетъ: "пождите, братцы, куда, спѣшите?" Двадцать человѣкъ русскихъ въ одной толпѣ, и всѣ они разные. У каждаго свои особенности и привычки. Луку вы узнаете издали по сгорбленной спинѣ и по привычкѣ размахивать руками. Кузьма не затеряется въ толпѣ,-- онъ выше всѣхъ на цѣлую голову. Потѣшный старичекъ Пахомычъ смѣшитъ народъ забавными побасенками. Молодой парень Никита щелкаетъ сѣмечки; у Васьки курчаваго сапоги со скрипомъ и шапка на затылкѣ: того и гляди свалится съ головы. Лаврентій все разсказываетъ: "какъ что было и какъ что прошло". Можетъ быть, его никто и не слушаетъ, а онъ, знай себѣ, говоритъ на доброе здоровье. Двадцать человѣкъ русскихъ, кто съ Волги, кто съ Камы, кто съ Днѣпра, только-только можетъ быть сошлись, а ужъ знаютъ другъ друга, разспросили, кто откуда, куда, по какому дѣлу. Идутъ шумятъ, заговариваютъ съ прохожимъ. Пришли на перекрестокъ, шумятъ пуще прежняго. Одинъ тянетъ налѣво, другой направо. Кузьма претъ прямо. Степанъ не желаетъ идти ни туда ни сюда,-- кричитъ: "остановитесь, братцы, кто въ Бога вѣруетъ!"
Китайская толпа въ синихъ лохмотьяхъ, съ одинаковыми безбородыми, безусыми желтыми лицами, бредетъ, куда глаза глядятъ. Не сговаривается, не споритъ, не противорѣчитъ. Шагаетъ по дорогѣ прямо. Побѣжалъ одинъ -- бѣгутъ всѣ. Растерялся одинъ -- переполошилась вся толпа, сгрудилась въ одну кучу, сбилась съ ногъ, остановилась, запрудила улицу. Увидали пустое мѣсто -- опять бѣгутъ всѣ разомъ, тѣснятся, заполняютъ пространство. Китайцы въ толпѣ необщительны. Они никогда не шутятъ другъ съ другомъ, не играютъ словами, не здороваются и не прощаются. И не интересуются одинъ другимъ.
Китайская толпа производитъ впечатлѣніе сбродныхъ средневѣковыхъ воиновъ, побросавшихъ оружіе и бѣжавшихъ съ поля сраженія, или бездомныхъ скитальцевъ, безъ рода, безъ племени въ рубищахъ, едва прикрывающихъ тѣло отъ стужи и вѣтра.
Въ поискахъ за пропитаніемъ китайцы, какъ піявки, присасываются ко всякому труду. Они толпятся на русской границѣ, по всему Амуру и Приамурью. Въ Благовѣщенскѣ еще лѣтъ за десять до боксерскаго возстанія китайцы понизили заработную плату до минимума своихъ потребностей. Довольствуясь ежедневно двумя фунтами чумизы, они берутся за все, что попадается подъ руки. Ими переполнены кирпичные заводы. Они работаютъ и на золотыхъ пріискахъ, и на паровыхъ мельницахъ; пилятъ дрова, сплавляютъ по рѣкамъ Амуру и Зеѣ лѣсные матеріалы, переносятъ тяжести, исправляютъ дороги, занимаются очисткой городскихъ нечистотъ. Китайцы -- плотники, маляры, столяры, лудильщики, кровельщики, каменьщики, печники, трубочисты, домашняя прислуга. Почти на всѣхъ пароходахъ китайцы служатъ поварами, бойками, судомойками. Китайцы -- дворники, водовозы и сторожа. На базарѣ огромная площадь съ китайскими ларьками. По всему городу разбросаны китайскія мелочныя лавки. Зеленью, лукомъ, капустой, огурцами и т. д., исключительно торгуютъ китайцы. Они же и огородники. Въ зимнее время съ праваго берега Амура безъ конца тянутся на русскую сторону манчжурскія арбы съ майзой (пшеничная мука), рисомъ, чумизой, горохомъ, овсомъ, бобовымъ масломъ, морожеными яблоками, финиками и орѣхами. Въ русскомъ городѣ Благовѣщенскѣ, гдѣ въ настоящее время тысячи русскихъ безработныхъ, особенно въ зимнее время, съ утра до вечера на улицахъ, на базарѣ стонъ стоитъ отъ шипящихъ, чиликающихъ китайскихъ голосовъ. Нѣтъ живого мѣста по всему Амуру и Приамурью, къ которому не подошла бы китайская толпа.
II.
Съ тѣхъ поръ, когда мы знали китайцевъ, ни больше ни меньше, какъ только по чайнымъ этикеткамъ, прошло сравнительно короткое время. Да и то время еще не успѣло сгладиться въ нашей памяти, когда мы думали, что Китай самая далекая отъ насъ страна.
Я помню обрывокъ одной сказки, слышанной мною въ дѣтствѣ отъ стараго отставного солдата, который зналъ про Китай только одну сказку и разсказывалъ ее всякому, кто его слушалъ. Въ этой сказкѣ говорилось, что "за тридевять земель въ тридесятомъ государствѣ есть китайское царство, а въ немъ Китай-городъ, столица. Царь въ ней живетъ, богдыханъ и всѣмъ народомъ правитъ одинъ, безъ вельможъ и князей, а народу того на двѣ земли хватитъ. За семью стѣнами стоить Китай-городъ, и кабы не семь стѣнъ, расползся бы тотъ народъ по всему бѣлому свѣту, и тогда бы конецъ всему. И такъ какъ ни туда попасть, ни оттуда выйти нельзя, то про Китай никто ничего не знаетъ. Извѣстно только, что за семью стѣнами Китай-городъ находится. Черезъ первую стѣну едва-едва камень перекинуть, вторую стѣну чуть-чуть видать, до третьей стѣны только птица поднимется, четвертая подъ самыя облака подошла, пятая за небо цѣпляется, съ шестой стѣны видно, откуда ночь берется, съ седьмой,-- гдѣ день начинается. И всѣ тѣ стѣны безъ оконъ и безъ дверей"...
Передъ нами теперь Китай съ разрушенными стѣнами. Доступъ къ нему свободенъ, и выходъ изъ него открытъ на всѣ четыре стороны. И мы, русскіе, очутились бокъ-о-бокъ съ народомъ, котораго "на двѣ земли хватитъ".
Внутренняя жизнь китайцевъ, сами китайцы, ихъ домашній укладъ, отношеніе ихъ къ окружающему, а не государство и его строй, не ясны для насъ, и для однихъ китайцы таинственны, для другихъ незначительны, третьи не интересуются ими совсѣмъ.
За время общенія съ китайцами мы узнали кое-что о нихъ или скорѣе о себѣ самихъ въ сношеніяхъ съ ними. Отдѣльно отъ себя мы китайцевъ не разглядѣли. Съ нашей точки зрѣнія китайцы народъ отсталый, невѣжественный, обнищалый и т. д.
Китайская имперія представляетъ изъ себя паралитика, у котораго правая рука не знаетъ, что дѣлаетъ лѣвая, между тѣмъ, какъ голова и сердце, потерявшія творческій огонь, лишены возможности подчинитъ себѣ низшія части своего тѣла.
Китайскій народъ несетъ на своихъ плечахъ всю тяжесть расшатаннаго государственнаго организма, и самъ выбился изъ силъ, и потерялъ подъ ногами почву, впалъ въ нищету, въ тупое безсиліе, въ нечеловѣческое терпѣніе.
Китайцы во многомъ не похожи на всѣхъ людей. Въ томъ равнодушіи, съ которымъ они переносятъ нечеловѣческія лишенія голода и холода, лежитъ какая-то религіозная проблема. Точно они этимъ самымъ приближаются къ Нирванѣ. Иногда китайцы напоминаютъ самыхъ строгихъ аскетовъ, а иногда они до гнусности противны своей прожорливостью и неразборчивостью къ средствамъ пропитанія.
Во время постройки Восточно-Китайской желѣзной дороги въ Манчжуріи, мнѣ довелось видѣть китайцевъ, отыскивающихъ пищу вмѣстѣ съ собаками, въ помойныхъ ямахъ и въ отбросахъ солдатской кухни. Происходило это въ русскомъ желѣзнодорожномъ поселкѣ, къ которому стекались китайскія толпы изъ глубины страны. Въ продовольственномъ воинскомъ магазинѣ того же поселка крысы портили и уничтожали провіантъ. Интендантскіе солдаты ловили ихъ капканами и мертвыхъ выбрасывали на задворки. И такимъ кушаньемъ китайцы не брезгали. Солдаты разсказывали, что китайцы варятъ эту "дичь" въ котлѣ вмѣстѣ съ кожей и внутренностями. И это были люди, которымъ еще не угрожала голодная смерть: всѣ они работали на желѣзнодорожной насыпи и на-ряду съ русскими землекопами.
Китайская толпа не ищетъ хорошаго заработка, лучшихъ условій жизни, удобствъ, тепла и уюта; она передвигается съ мѣста на мѣсто съ тѣмъ, чтобы прокормиться сегодня и добыть хлѣба на завтрашній день. На большее она не привыкла разсчитывать.
Китайская толпа всегда васъ поражаетъ своей многочисленностью.
Я видѣлъ китайцевъ на пароходѣ. Большой пассажирскій пароходъ былъ переполненъ народомъ. Среди пассажировъ третьяго и четвертаго классовъ много было русскихъ: переселенцевъ, пріискателей, солдатъ и всякаго торговаго и рабочаго люда. Немало было корейцевъ и японцевъ. И эти, послѣдніе, почти не были замѣтны въ общей массѣ русскихъ. Дальше слѣдовали китайцы, китайцы и китайцы! И на каждой остановкѣ парохода они мѣнялись;-- одни уходили, другіе приходили. Пароходъ шелъ изъ Срѣтенска въ Благовѣщенскъ трое сутокъ. И въ продолженіе этого времени китайская толпа, безпрестанно мѣняясь, все увеличивалась и увеличивалась -- и Богъ вѣсть дошла бы до какихъ размѣровъ, если бы капитанъ не прекратилъ дальнѣйшаго пріема китайцевъ на пароходъ. Предоставляя имъ самыя неудобныя мѣста, пароходная администрація отдѣляла ихъ отъ остальныхъ пассажировъ. Да они и сами знали свое послѣднее мѣсто на пароходѣ и не претендовали на удобство. И вся эта одношерстная толпа имѣла видъ людей совсѣмъ другой планеты. Сползлись всѣ въ кучу въ носовой части парохода, гдѣ мочитъ дождемъ, гдѣ смрадъ, копоть, сквозной вѣтеръ, и здѣсь притаились, примолкли какъ то враждебно. Одинъ-два человѣка курятъ, время отъ времени поправляя пальцемъ пепелъ, въ мѣдной трубочкѣ съ длиннымъ тонкимъ мунштукомъ. Полусидятъ, полулежатъ, скорченные, плотно прислонившись другъ къ другу. Полуспятъ, полудремлютъ не смыкая глазъ, ворочаются грузно, какъ мельничный жерновъ, на одномъ мѣстѣ, боясь протянуть ноги во всю длину. И такъ, въ продолженіе всего пути не измѣнятъ своего полусоннаго положенія: какъ сѣли, легли, скорчились, такъ и встанутъ. И, кажется, что свались сейчасъ небесные громы на ихъ головы -- они не пошевелятся, не моргнутъ глазомъ Но въ этомъ равнодушіи, полуснѣ и полудремотѣ чувствуется терпѣливое выжиданіе момента, скрытая настороженность. И кажется, что вотъ, вотъ, они зашевелятся всѣ разомъ, задвигаютъ желтыми бѣлками, поднимутся и пойдутъ. И будутъ идти по сходнямъ, изъ десятковъ вырастая въ сотни, изъ сотенъ въ тысячи; десятки, сотни тысячъ,-- и все будутъ идти и идти, плодясь и размножаясь. Загромоздятъ собой весь берегъ, обступятъ пароходъ, и всѣ разомъ заговорятъ на своемъ шипящемъ, чиликающемъ языкѣ...
III.
Китайская толпа одинаково равнодушна и къ голоду, и къ холоду, и къ смерти.
Строили Хинганскій тунель. Бурильныя машины работали днемъ и ночью. Твердый скалистый грунтъ въ хребтѣ взрывали динамитомъ, когда тупились и крошились стальныя сверла.
Тунель выходилъ въ ущелье, гдѣ сооружали желѣзнодорожную петлю. На петлѣ работали китайцы. Копошились на насыпи, какъ муравьи въ муравейникѣ. Работали безъ лошадей, даже безъ ручныхъ тачекъ, почти голыми руками. Землю изъ резервовъ въ насыпь переносили въ плетеныхъ корзинкахъ, на коромыслѣ черезъ плечо. Работая отъ подрядчика, китайцы получали поденную плату отъ двадцати до тридцати пяти копеекъ. Мѣстность была сырая, цѣлыми днями шли проливные дожди. Въ лѣтніе дни солнце заглядывало въ Хинганское ущелье на три-четыре часа. Это было въ іюлѣ мѣсяцѣ. Среди китайцевъ свирѣпствовала цынга отъ скверной пищи и постояннаго промоканія.
Отдыхали послѣ работъ китайцы и проводили ночь въ палаткахъ. Эти палатки, грязныя, дырявыя, были разбросаны по плоскогорью тѣсно и безпорядочно, какъ старые лохмотья на толкучемъ рынкѣ.
Я побывалъ въ этомъ лагерѣ во время обѣда. Шелъ дождь. Китайцы обѣдали въ палаткахъ, гдѣ такъ же, какъ и на улицѣ, было сыро, грязно и мочило сверху. Китайцы сидѣли на корточкахъ около котловъ съ чумизой. Чумизу -- прѣсную кашу безъ соли, безъ сала, ѣли деревянными палочками изъ глиняныхъ чашекъ, жадно схлебывая жижу. Кашу заѣдали зеленымъ лукомъ. Жевали болѣзненно и медленно. Ѣли угрюмо, молчаливо,-- и только одну чумизу съ зеленымъ лукомъ.
Послѣ обѣда курили вонючій листовой табакъ, продолжая сидѣть на корточкахъ около опустѣвшаго котла. Нѣкоторые и задремали, сидя на корточкахъ.
Дождь шелъ и шелъ.
У палатокъ съ трескомъ горѣли костры. Здѣсь пообѣдавшіе сушили свои лохмотья и били вшей. Снявъ съ себя рубище, они клали его на камень и, вооружившись крупнымъ булыжникомъ, колотили имъ по швамъ, по складкамъ, по сборкамъ одежды.
Въ продолженіе часа послѣ ѣды, въ станѣ царило какое-то оцѣпенѣніе, забытье, но только не сонъ, не отдыхъ.
Прогудѣлъ гудокъ.
Толпа поднялась. Расползлась по косогору, заполнила пустое пространство и валомъ повалила къ мѣсту работъ.
Въ палаткахъ остались одни больные цынгой.
Дождь не прекращался: зудилъ, квасилъ, растворялъ глину, гноилъ лохмотья.
На опустѣвшемъ плоскогорьи, безъ солнца, безъ тепла, въ сумеркахъ ненастья слышался протяжный стонъ больныхъ. Но умирали китайцы не въ палаткахъ. Безнадежно больныхъ, смертельно слабыхъ не оставляли въ лагерѣ. Ихъ отправляли въ "отдѣльное мѣсто", которое находилось гдѣ то въ оврагѣ, въ верстѣ отъ желѣзнододорожнаго поселка.
Въ "Хинганскую петлю" китайцы лѣзли со всѣхъ концовъ своей родины.
Къ смерти китайцы были больше, чѣмъ равнодушны. Мнѣ довелось видѣть ихъ отношеніе къ смертному часу на насыпи во время работъ.
Работали они до послѣдняго издыханія.
Пока еще больной на ногахъ плетется съ корзинкой на коромыслѣ, вползаетъ на откосъ, сыплетъ землю въ насыпь. Мокрая земля по дорогѣ расплескивается, выползаетъ изъ корзины, больной китаецъ шатается, учащенно дышетъ, борется съ изнеможеніемъ, наконецъ, свалился съ ногъ, и кончено -- подъ откосъ...
Товарищи получаютъ отъ десятника-китайца соотвѣтствующее распоряженіе. Къ свалившемуся подъ откосъ подходятъ двое, кладутъ его въ плетеную корзину, подставляютъ подъ коромысло плечи, отдѣляютъ корзину отъ земли и отправляются съ ней къ мѣсту свалки.
Съ расшатанными зубами, съ изъязвленнымъ чернымъ ртомъ цынготно-больные китайцы не жаловались на свое бѣдствіе, не молили о помощи. И не было видно среди нихъ ни страха, ни паники, ни ужаса смерти. Живые равнодушно проходили мимо умирающихъ товарищей, родственниковъ, братьевъ...
Русское населеніе "Хинганской петли" привычными глазами смотрѣло на это бѣдствіе. Китайцы сами себя закапывали въ землю, удовлетворяясь заработкомъ, на который невозможно было питаться здоровому человѣку.
На смѣну одного, выбывшаго изъ строя, являлось пять-десять человѣкъ, свѣжихъ новобранцевъ.
Смерть этихъ людей не была человѣческой смертью въ глазахъ русскаго населенія "Хинганской петли". Про умирающихъ китайцевъ русскіе землекопы говорили: "падаютъ", "валятся"...
Я видѣлъ умирающаго. Его несли два товарища въ плетеной корзинѣ. Одинъ шелъ сзади, другой впереди. Корзина съ больнымъ болталась на коромыслѣ.
Носильщики гнулись подъ тяжелой ношей и бѣжали той мелкой рысцой, тѣмъ торопливо маломѣрнымъ шагомъ, которымъ бѣгутъ уставшіе до изнеможенія, бѣгутъ, спотыкаясь, не видя подъ собой ногъ, не думая ни о чемъ, не чувствуя ничего, кромѣ тоскливой боли въ груди, въ крови, въ головѣ, съ единственнымъ желаніемъ поскорѣе сбросить съ плечъ тяжелую ношу, сойти съ дороги, упасть на землю вмѣстѣ со своимъ ярмомъ, и хоть умереть, но только не гнуть спину подъ тяжестью, не двигаться больше, не томиться въ ожиданіи новаго пристанища.
Корзина вздрагивала, кренилась на бокъ. Больной шатался въ корзинѣ, цѣпляясь опухшими, негнущимися слабыми руками за ея края. Свѣсившаяся внизъ голова колотилась о грудь подбородкомъ. Лицо было вздуто, студенисто, какъ сплошной нарывъ. Глаза затекли, точно отъ укуса ядовитой мухи.
IV.
Уходя на отхожіе промыслы далеко отъ своей родины, китайскіе кули прекращаютъ всякое духовное общеніе со своими богами и предками. Въ немъ точно умираютъ или парализуются всѣ чувства, все божеское и человѣческое. Живетъ, бодрствуетъ только одно превозмогающее, преодолѣвающее тѣло съ напряженными мускулами.
Ни праздниковъ, ни праздничнаго отдыха китайская толпа не видитъ, не признаетъ вдали отъ своей родины. На чужбинѣ у китайцевъ сплошныя будни. Единственный замѣтный китайскій праздникъ -- Новый годъ въ декабрѣ мѣсяцѣ, но и въ этомъ праздникѣ китайская толпа не принимаетъ активнаго участія. Отличаютъ отъ будничныхъ дней новогодній праздникъ состоятельные китайцы: купцы, подрядчики и чиновный людъ.
Становясь на работу, китайцы не предъявляютъ къ хозяевамъ никакихъ требованій, кромѣ поденной платы. Они не нуждаются ни въ жилищахъ, ни въ отопленіи, ни въ освѣщеніи, ни въ водоснабженіи, ни въ медицинской помощи. живутъ или въ палаткахъ, или въ фанэахъ, построенныхъ наскоро собственными руками, отапливаются тоже собственными средствами; къ питьевой водѣ неразборчивы, бѣлье не стираютъ, не моются, не чистятъ посуду. Зимой и лѣтомъ они въ однихъ лохмотьяхъ. Въ китайскихъ жилищахъ непролазная грязь, смрадная вонь, мракъ и тѣснота.
Во время безработицы китайцы замираютъ, валяются цѣлыми днями, недѣлями, впадаютъ въ какую-то сонливую неподвижность.
Въ золотопромышленныхъ районахъ китайцевъ, какъ сельдей въ бочкѣ. Ими переполнены арендаторскіе пріиски, выработанные и сданные въ аренду, гдѣ промывку золота производятъ старательскимъ способомъ -- ручными бутарами и лотками. На такихъ пріискахъ заработки нищенскіе. Промывка выработанныхъ отваловъ даетъ отъ пятнадцати до двадцати пяти долей со ста пудовъ породы. Старатели получаютъ отъ арендатора за намытое золото отъ трехъ съ полтиной до трехъ рублей семидесяти копеекъ за золотникъ. Каждый старатели можетъ промыть ручнымъ лоткомъ полтораста -- двѣсти пудовъ породы за длинный лѣтній день. Русскіе рабочіе идутъ на арендаторскіе пріиски только въ моментъ крайней нужды. Подъемное золото, "самородки" на выработанныхъ пріискахъ -- явленіе исключительное.
Тамъ, гдѣ появилась китайская толпа, русскимъ рабочимъ уже нечего дѣлать: заработная плата падаетъ, трудъ дешевѣетъ, рабочія руки обезцѣниваются.
Пріискатели, мастеровые, рабочіе всѣхъ отраслей физическаго труда во всѣхъ торгово-промышленныхъ пунктахъ Амурскаго края вытѣсняются китайской толпой. На этой почвѣ создалось много китаененавистниковъ среди русскаго населенія Дальняго Востока.
Я помню одного старика съ бородой пророка. Встрѣтился я съ нимъ лѣтомъ на берегу рѣки Зеи, и провелъ въ его обществѣ цѣлый день въ ожиданіи парохода. Старикъ -- амурскій старожилъ, зазейскій крестьянинъ, скупщикъ хлѣба. Когда я заговорилъ съ нимъ о китайцахъ, онъ какъ-то сразу преобразился, заволновался, точно я задѣлъ его за самое больное мѣсто.
-- Китайцы -- это тьма непросвѣтыая, гнусъ, саранча!-- Воскликнулъ онъ и, оживляясь все больше и больше, заговорилъ съ проникновенностью пророка:-- Сколько ихъ?! Сила въ каждомъ изъ нихъ и слабѣе русскаго въ два, а, можетъ быть, и въ три раза. Да не въ томъ сила! Зубы плохи, зато ртовъ много: коли приспичитъ, и нежованное слопаютъ. Словъ нѣтъ, народъ не воинственный, но и не въ ружьяхъ, и. не въ пушкахъ сила -- изморомъ возьмутъ, голыми руками опустошатъ все до тла. Спалъ Китай, ни взадъ, ни впередъ не двигался -- растормошили, привели въ чувство. Поднялся! Посмотри теперь на всякаго китайца -- онъ молчитъ. А какъ, спрашивается, молчитъ? Скрытно молчитъ и расползается, плодится, множится... Сегодня ты видишь пятерыхъ вотъ на этомъ самомъ мѣстѣ, завтра будетъ десять, а черезъ два дня и со счету собьешься".
Старикъ передохнулъ, повернулся къ востоку, поднялъ глаза къ небу и произнесъ:
-- Видишь?...
-- Я взглянулъ на небо и, не догадываясь, въ чемъ дѣло, пробормоталъ:
-- Что тамъ?
Старикъ сталъ еще торжественнѣе:
-- Не видишь?!
-- Вижу маленькое облачко,-- нашелся наконецъ я.
-- Обла-ачко!-- Протянулъ старикъ,-- о немъ и говорю. Сейчасъ облачко, а черезъ пять минутъ въ тучу выростетъ, а тамъ гляди, и все небо заволокло отъ край свѣта до край земли. Правильно говорю, аль нѣтъ?
-- Правильно,-- согласился я.
-- А про саранчу слышалъ?
-- Нѣтъ, не слышалъ.
-- Ну, такъ я тебѣ разскажу.
Старикъ сдвинулъ брови и сосредоточенно началъ:
-- Въ Россіи это было, лѣтъ тридцать тому назадъ. Саранчей наше село Господь посѣтилъ въ серединѣ лѣта. Засуха была. Хлѣба всѣ пожелтѣли, колосья завяли, пригнулись къ землѣ. Народъ пріунылъ. Скотина безъ кормовъ бродила. Бывало, выйдешь на село: солнце красное обуглилось, ровно сгорѣло. Молебенъ служили. Дождя ждали, какъ Воскресенія Христова. Долго томились и дождались! Пошла по небу туча, какъ смоль, черная. И вдругъ громъ! Да такой оглушительный, какого и старики не слышали во всю свою жизнь И пошелъ дождь. Часа полтора хлесталъ безъ передышки и сразу стихъ. Солнце выглянуло, и опять небо очистилось... Снова палить стало пуще прежняго. Вся тварь земная притихла, до чего жутко было! Тутъ то Господне наказаніе и надвинулось. Сперва шумъ пошелъ, да такой небывалый, хоть и не громкій, что волосы на головѣ зашевелились... Отъ солнцевосхода поднялась. Темно стало, какъ во время затменія. И повалила туча темная, туча несмѣтная, ровно изъ пропасти. На хлѣбъ насѣла, до тла слопала, на травы навалилась... Однимъ летомъ сокрушила все на своемъ пути. Солому на крышахъ слопала. Отъ полдня до самаго вечера летѣла и падала, летѣла и падала. Рѣку въ мелкихъ мѣстахъ запрудила. Все на своемъ пути поглотила, и сама объѣлась до смерти.
Старикъ замолкъ. Я смотрѣлъ на него испуганными глазами.
-- Такъ то и облачко!-- Послышался опять его вѣщій голосъ.-- Такъ то и вся скрытая сила. Одинъ разъ взглянулъ -- не видно, другой разъ взглянулъ -- замѣтно, третій разъ смотритъ -- умножилось... Такъ вотъ и саранча! На видъ букашка, а что натворила своей многочисленностью. И слышь, можетъ, и здѣсь она у насъ подъ бокомъ плодится, зарождается, а выростутъ крылья и полетитъ, только ужъ не на соломенную крышу, а на того, кто эту крышу придумалъ",