Вельтман Александр Фомич - Портфель служебной деятельности Ломоносова

Вельтман А. Ф. Древности и сокровища российские

М.: Институт русской цивилизации, 2015.

Портфель служебной деятельности Ломоносова

Почти до настоящего времени мы гордились только литературной славой Ломоносова и смотрели на него как на гениального поэта, который дал новое изящное направление русскому языку. Этот плод гения его, хотя второстепенный, в сущности, был ближе к сердцу нашему, и мы мало или совсем не обращали внимания на его ученые творения, по которым он имеет право стать наряду с великими гениями европейскими.

Удивительно ли, что в то время, когда жил Ломоносов, отечество обращало внимание только на поэта Ломоносова. Россия тогда еще не нуждалась в его открытиях по части химии и физики: прежде всего ей нужна была наука и образцы изящного выражения мыслей; за гением не могли успевать следовать общие способности,-- кто же мог оценить его в то время, кроме европейских ученых (Эйлера, Фарнея, Генздуса, Вергентина, Занотти, Ноллета, Кондамина, Бернуллия), с которыми, как видно из его памятных отметок, он вел переписку и которым, вероятно, сообщал свои открытия. Но его переписка с учеными иностранцами не сохранилась; в его бумагах найдено только письмо к Эйлеру и отзыв Эйлера по случаю посланных к нему Академией диссертаций Ломоносова на рассмотрение. Этого отрывка, однако же, достаточно, чтобы убедиться, как высоко ценил европейский ученый -- ученого русского. Вот что пишет Эйлер о Ломоносове: "Все записки г-на Ломоносова по части физики и химии не только хороши, но превосходны; ибо он с такой основательностью излагает любопытнейшие, совершенно неизвестные и необъяснимые для величайших гениев предметы, что я вполне убежден в истине его объяснений; по сему случаю я должен отдать справедливость г-ну Ломоносову, что он обладает счастливейшим гением для открытий феноменов физики и химии; и желательно бы было, чтоб все прочие Академии были в состоянии производить открытия, подобные тем, которые совершил г-н Ломоносов"

Из русских ученых, преимущественно постигнувших достоинство открытий Ломоносова по части химии и физики, был профессор Дмитрий Матвеевич Перевощиков. В торжественной речи своей он первый объяснил, что Ломоносов предсказал все те истины и открытия, которые совершены европейскими учеными нашего века, и, следовательно, про Ломоносова можно сказать то же, что Мишеле сказал про Вино: "Его открытия не были оценены прошедшим веком потому, что они относились к нашему веку".

Но, постигая уже Ломоносова как поэта и ученого, мы не знаем служебной деятельности Ломоносова и влияний его ума и сведений на возникавшие учреждения по части просвещения России; между тем как служебная деятельность на пользу отечества своими способностями составляет обязанность каждого сына отечества. Нам неизвестны также отношения, в которых находился Ломоносов. Доверенный мне Екатериною Николаевной Орловой1, урожденной Раевской, портфель служебных его бумаг, сохранившихся в семействе Раевских, дает удовлетворительное понятие как об отношениях, так и о пользе, которую принес этот человек своим присутствием посреди рассадника просвещения отечественного. Его мысль проникала в учреждения, боролась с мнениями, противными духу России и завещаниям Петра Великого, отстаивала русский ум и честь от унижения, и казалось, что самолюбие его страдало до слез повсюду, где не было веры в способность русскую. "Не употребляйте Божьего дела для своих пристрастий,-- пишет он к Теплову,-- дайте возрастать свободно насаждению Петра Великого". -- "Что для меня надлежит, то я к сему себя посвятил, чтоб до гроба моего с неприятелями наук российских бороться, как уже борюсь двадцать лет; стоял за них смолоду, на старости не покину". Явление подобного человека в эпоху начинаний доказывает, что инстинктуальный ум русских давно уже образовался: ему стоило только перенять новые европейские формы, и он готов был состязаться с учителями своими и отразить влияние всего, что было несвойственно или вредно народу.

Едва Ломоносов вступил в Академию наук, и его дух преследований беспорядков и злоупотреблений является уже в донесении Сенату советника Академии Нартова от 22 января 1742 года.

Это донесение, написанное в январе 1742 года, имело свое влияние, и по указу от 30 сентября того же года поручена канцелярия Академии наук советнику Нартову в смотрение, со Всевысочайшим Ее Императорского Величества повелением, что ему на место Шумахера в оной Академии быть до указу и во всем по регламентам и указам Его Императорского Величества блаженные и вечно-достойные памяти Государя Императора Петра Великого поступать, и проч.

В донесении Нартова в Сенат в ноябре 1743 года приложена ведомость отрешающихся и увольняющихся членов за излишеством и негодностью; причины отрешения и увольнения некоторых замечательны, например: "При гимназии учители

Миллер, Герман -- Оные Герман и Миллер обучали в оной латинскому и немецкому языкам; а российского языка ничего не знают, а должность для лучшего понятия российскому народу в немецком и латинском языках могут исправить переводчики или студенты, которые немецкий, французский и латинский язык знают, что и прожект Государя Императора Петра Великого об Академии наук повелевает.

Фишер -- Оный Фишер определен в 741 году; российского языка, так же как и помянутые учители, весьма мало знает и для того к обучению российских учеников неспособен, да и к тому же глух и мало видит.

Танцмейстер Басенкур -- Определен в 740 году, обучает танцеванию дважды в неделю по четыре часа; а по прожекту Государя Императора Петра Великого танцмейстера при Академии не положено". И проч.

Сохранившийся между бумагами лист черновой бумаги, написанный рукою Ломоносова, объясняет более тогдашнее состояние Академии наук. Это, вероятно, отрывок из проекта об исправлении Академии и составляет начало первой части. Нельзя оспаривать, что при начале учреждения Академии наук в России необходимо было дать ученым людям, выписанным из-за границы, преимущества, выгоды и даже право распорядительности. Петр Великий основал деятельность Академии на людях, которых память чтит Россия, но после Петра Великого новый комплект, кажется, занял Академию, точно так же как Дидона землю туземцев африканских, и стал истреблять насаждения великого образователя; следовательно, постоянные негодования и жалобы Ломоносова на злоупотребления справедливы, и мы можем считать его русским отводом против тогдашних иноземных туч. За него, как за человека с сильной душою, готовой к самопожертвованию, загородились многие; одаренный могучею умственною деятельностью и проникнутый любовью к отечеству, он уважал всех истинно просвещенных, но ненавидел ученых педантов и арендаторов науки и ученого звания, стал невольным представителем борьбы за завет Петра и за самостоятельность русскую, и, следовательно, имел врагов, невольно становился жалобщиком, потому что в этой тяжбе терпела и личность его. Явный враг его был Тауберт; Ломоносов преследует его неутомимо за злоупотребления и несправедливости, но повсюду видна главная цель: восстановление Академии для пользы отечества и русского юношества, которую предназначал Петр Великий. Все предложения о новых учреждениях написаны его рукою, и во всех черновых бумагах видны родные заботы об успехах русского просвещения.

Между бумагами находятся собственноручные черновые:

"1. Краткий способ приведения академии наук в доброе состояние.

2. Всенижайшее мнение о исправлении Санкт-петербургской Императорской Академии наук.

3. Новое примерное распоряжение и учреждение Санкт-петербургской Академии наук, на Высочайшее рассмотрение и апробацию Ее Императорского Величества сочиненное.

4. Рассуждение о академическом регламенте и штате.

5. Idea status et legum academiae Petropolitanae (черновая, также собственноручная).

6. Примерная инструкция морским командующим офицерам, отправляющимся к поискам пути на восток северным Сибирским Океаном".

И много других, касающихся до университета и гимназии.

В 1758 году разделены академические департаменты, и Ломоносову поручены ученые, а именно: академическое профессорское собрание, университет, гимназия и географический департамент. Знание дела по части последнего известны нам из изданных сочинений Ломоносова; деятельность же его и распорядительность в управлении и все помешательства, которые делали ему к исполнению его полезных и обширных предположений, можно видеть из прилагаемых выписок.

Первой заботой его было исправить старый атлас России, который, как видно из донесения его президенту Академии, графу Разумовскому, исполнен был погрешностями и недостатками до того, что "многие имена и положения мест ложно были означены, значительные урочища пропущены и целые уезды, многолюдными волостями населенные, были на карте пусты, и сверх того Санкт-Петербургская губерния с завоеванными провинциями вмещены в одну карту".

"По поручении от вашего сиятельства мне особливого смотрения над географическим департаментом,-- доносил Ломоносов,-- во-первых, я старался как бы сей недостаток отвратить и тем показать в других государствах, что наше отечество не так пусто и безнародно, как на атласе нашем поставлено; к сему концу 1. сочиняются в географическом департаменте новые карты в большой формат. Первая, особливо, карта С.-Петербургской губернии, потом Лифляндии, Эстляндии, также и Новгородской губернии, что производится из имеющихся в географическом архиве документов. 2. Для лучшего и нынешнего исправления погрешностей и для исполнения недостатков по моему представлению подано от академической канцелярии в Правительствующий Сенат доношение, дабы повелено было собрать географические известия со всего Российского государства для исправления Российского атласа, на что получен от Правительствующего Сената повелительный указ, чтоб географические запросы, в Академии сочинив и напечатав, представить высокоупомянутому Сенату для рассылки по государству при указах, и оные запросы сочинены и к поданию отпечатываются. 3. Подобное доношение подано и в Святейший Синод для географического знания синодальных строений, откуда также не безнадежно о получении удовольствия.... Для большей исправности Российского атласа неотменно должно знать долготы и широты знатнейших мест Российского государства, о чем неоднократно от профессоров представляемо было и должно быть исполнено, а особливо ныне при сочинении нового атласа".

Представление Ломоносова президент Академии предписал исполнить, и, вероятно, вслед за сим представлены были Ломоносовым мнения:

"1. Мнение о посылке астрономов и геодезистов в нужнейшие места в России для определения долготы и широты.

2. Мнение об употреблении нынешней ревизии в пользу географии российской и сочиняющегося атласа.

3. Содержание первого, исключая вступление, в котором повторяется вышесказанное, следующее:

4. Раздвоить великую Россию (Сибирь после следовать имеет) на три экспедиции, которые бы все в полтора, а по большей мере в два года могли быть окончены: ибо всего путешествия по моему исчислению будет около 18 тысяч верст, что разделив натрое, достанется на каждую экспедицию по 6000 верст. Положив, что везде надобно по 3 недели на 1000 верст, пойдет на оную 13 недель; для обсервации всех пунктов 50, считая на каждый по три недели, будет 150, и на одну экспедицию 50 недель; всего год и 16 недель.

5. Первая экспедиция должна определить астрономическое положение городов: Нарвы, Пскова, Великих Лук, Смоленска, Тулы, Глухова, Киева, Запорожской Сечи, Бахмута, Бела города, Воронежа, Верхнего Ламова, Касимова, Владимира, Москвы, Твери, Новгорода.

6. В сию экспедицию употреблен быть может адъюнкт Красильников с одним геодезистом и с приданным ему морским или сухопутным кадетом, которых истребовать должно.

7. Вторая экспедиция назначить имеет по астрономии положение мест: Казани, Хлынова, Кай городка, Соли Камской, Екатеринбурга, Уфы, Оренбурга, Яика, Гурьева, Астрахани, Царицына, Черкасска или Азова, устья реки Медведицы, Борисоглебска, Пензы.

8. В сию экспедицию употреблен быть может адъюнкт Шмидт с вспоможением геодезиста или кадетов, о чем должно послать в оные корпуса промемории. Но ежели г-н профессор Гришов пожелает в сию экспедицию, то бы мог он измерить сверх того 47 градус и учинить нивеллацию между Каспийским и Черным морем. Что Академии в славу, и ему бы в похвалу послужило.

9. Третья экспедиция определить имеет астрономическое положение мест: Ладоги, Тихвина, Ярославля, Нижнего Новгорода, Козмодемьянска, верховья реки Ветлуги, Галича, Вологды, Устюга, устья реки Выми, Усть-Елмской слободы, Пустозерского острога, Мезени, города Архангельского, Кеми, Кандалакши, Кол, Каргополя.

10. К сему определить г. Попова с надлежащим вспоможением геодезистов и кадетов, которых ради великого расстояния мест и разности мест должно усугубить.

11. Всем в инструкциях изобразить и от Сената для всех указы испросить, чтобы где в городах есть геодезисты или инженеры, даваны бы были без отговорки в их команду для вспоможения в тех самых провинциях.

12. Средства к исполнению сего предприятия при искусных людях суть инструменты, из которых некоторые должно взять из принадлежащих к обсерватории. Впрочем, употребить другие краткие способы, которые служат для обретения долготы на море, ибо они на сухом пути многоудобнее и с довольною точностью для географии употребляемы быть могут, в чем, по согласию господами астрономами, могу рекомендовать мои изобретения.

13. Впрочем, солнечное сего года затмение и два лунных небесполезны в сем предприятии будут.

14. Наконец в инструкциях, которые сим экспедициям дадутся, все нужное и полезное обстоятельно изображено быть имеет.

15. Итак, ежели сие дело с надлежащим рачением и беззавистно предприятию и продолжаемо будет (в чем я крайние мои силы употреблять намерен), то весьма не сомневаюсь, что через три года будем за Божиею помощью иметь несравненно исправнейший перед прежним Российский атлас в шестидесяти или восьмидесяти специальных картах, с отменными украшениями и с политическим и экономическим обстоятельным описанием всея империи, включая Сибирь, на которую еще сверх того два или три года употребить должно будет".

Предполагаемое мнение Ломоносова о командировании трех астрономических экспедиций, однако же, изменено им на две. Мы выпишем любопытные "подписки академических членов и адьюнктов, для апробации пути посылающихся в экспедиции обсерваторов":

"Под сими подписать свое мнение господам профессорам Миллеру, Брауну, Попову, Котельникову, Епинусу, господам адьюнктам Красильникову, Трускоту, Румовскому, Шмидту о расположении пути двух астрономических экспедиций. Первый путь и обсервации: Нарва, Псков, Великие Луки, Смоленск, Тула, Глухов, Киев, Сечь Запорожская, Бахмут, Белгород, Воронеж, Верхний Ломов, Переяславль Рязанский, Володимер, Москва, Тверь, Ярославль, Нижний Новгород, Кузьмодемьянск, верховье реки Ветлуги, Вологда, Устюг, город Архангельской, Кем, Кандалакша, Кола, три острова, Каргополь, Ладога. Второй путь и обсервации: Новгород, Тихвинский монастырь, Бело озеро, Кострома, Казань, Хлынов, Яренск, верховье реки Выши, Пустозерской острог, верховье большой Печоры реки, Солькамская, Екатеринбург, Уфа, Оренбург, главный изгиб реки Явка, Гурьев, Астрахань, Царицын, Черкаск, устье реки Медведицы, Саратов, Пенза, Самара.

На подлиннике: секретарь Михайло Гурьев.

Сентября 24 дня 1760 года".

Подписки:

"Прежде как учредить такие важные экспедиции, которые немалой суммы требовать будут, надлежит знать, кто такие в каждый путь отправлены быть имеют, что им на оных путях делать, может ли каждый из них потому исполнения чинить, и есть ли на то довольное число надлежащих инструментов в готовности. О чем яко о главном деле надлежит довольное рассмотрение иметь в академическом собрании, дабы требуемое на то иждивение не употреблено было втуне. А что касается до определения дорог, сие дело маловажное, можно так, можно и иным образом; однако сие притом наблюдать надобно, чтоб дороги были способны, по коим либо на телегах, или на санях, или водяным путем на судах проехать можно было жилыми местами, и никакое бы знатное место, поелику положение их допустит, пропущено не было. О сем я впредь свое мнение дать буду.

Сентября 24 дня 1760.

Подписано: Г. Ф. Миллер".

"Дух празднословия не даждь ми.

Н. Попов".

"В том нужды нет, хотя сии две экспедиции от севера и юга начать, когда только ими намерение исполнится, я думаю и заподлинно утверждаю, что многие из вышеупомянутых мест выключить можно, ежели употребятся те средства, которые в департаменте находятся.

Шмидт".

"О показанной экспедиции я нижеподписавшийся согласен.

Андрей Красильников".

"О вышеобъявленном распоряжении двух астрономических экспедиций я согласен.

Иван Трускот".

"Согласен.

Степан Румовский".

"О сем расположении пути я согласен.

Семен Котельников".

Для совершения этих экспедиций назначены были: в первую -- профессор Попов и адьюнкт Шмидт, в другую -- в звании адьюнкта капитан геодезии Красильников и присланный по требованию академической канцелярии из Государственной коллегии математических и навигатских наук подмастерье ранга порутчинского Николай Курганов, и сверх того, при каждой экспедиции по одному геодезисту.

Экспедиции готовы были уже отправиться, но, к несчастью, погнались за Венерой, которая проходила через Солнце, и оставили полезное предприятие. В ноябре месяце надворный советник профессор Попов и адьютант Степан Румовский отправлены были для наблюдения прохождения Венеры, и почти все астрономические инструменты взяты этими двумя обсерваторами. Это первая остановка экспедициям. Решились за нужное выписать инструменты из-за моря. За комиссию взялся сначала статский советник Тауберт, но через несколько дней отказался; потом взялся выписать инструменты статский советник Штелин, и получены эти инструменты 1763 года апреля 1-го же числа, ровно через два года. 17 апреля 1763 года господин президент за благо почел оные экспедиции приостановить; а между тем "господам статским советникам Тауберту и Ломоносову прислать каждому особое свое мнение, и ежели оба на одном согласятся, тогда учредить экспедиции, чтоб напрасно кошт не был потерян, так и честь Академии была сохранена".

Уничтожение этого предприятия было уже признаком, что Тауберт, Миллер, Шлецер и, словом, все иноземные ученые Академии подавили Ломоносова.

Мы никак не можем сказать, чтоб польза, принесенная академиками времени Ломоносова, собственно для истории была особенно значительна; но это доказывает, что и они посреди борьбы не в состоянии были сделать того, что могли. Вражды, несогласия, взаимные противоречия были ужасны. Призванные ученые германцы хотели все здание построить по своей мысли; а ученые русские ломали их начала и говорили: "Не вам здесь жить, а нам; учите нас, как чертить план, как выбирать и как употреблять материалы, а строить мы будем сами, по своей мысли". Это требование было истинно; а между тем иностранцы не могли ни постигать быстрых русских понятий, ни верить способности русской учиться всему со взгляду; они считали это невежественной самонадеянностью; а потому удивительно ли пристрастие и со стороны Ломоносова, который, как часовой, требовал от каждого иностранца, вступающего во врата Академии, русского пароля. Тогда еще самопознание русское только что возникало, и его легко было извести односторонними доказательствами, что русы -- отрасль немцев, а русский язык -- одно из наречий германских.

Положить в основание неосновательное было противно истине. Русские в то время могли только чувствовать всю ложь этого мнения и опровергать его одним ропотом на предосудительность его для России.

Кроме этих избранных из портфеля Ломоносова бумаг я надеюсь издать и другие, не менее любопытные2.

Все эти бумаги, как черновые и писанные торопливо, заключают в себе неизбежно ошибки и описки; но я считал долгом не исправлять ничего, чтоб не сделать собственных ошибок в отношении правописания времени Ломоносова.

ПРИМЕЧАНИЯ

Публикуется только текст самого А. Ф. Вельтмана в сокращении по: Портфель служебной деятельности М. В. Ломоносова из собственноручных бумаг // Очерки России, изданные В. Пассеком. Кн. II, V. СПб.: В типографии Н. Степанова, 1840-1842.

Подлинные документы гениального русского энциклопедиста, переданные А. Ф. Вельтману наследниками.

1 Примечание автора. Единственная дочь Михаила Васильевича Ломоносова была замужем за бывшим библиотекарем при императрице Екатерине, статским советником Алексеем Алексеевичем Константиновым, который имел двух дочерей, Екатерину Алексеевну и Софью Алексеевну -- ныне вдову покойного генерала от кавалерии Николая Николаевича Раевского. Таким образом, бумаги Михаила Васильевича составляли родовое наследие по женской линии.

2 Комментарий первого издателя В. Пассека. "Во второй книге "Очерков России" была помещена статья г. Вельтма-на "Портфель служебной деятельности Ломоносова". Большая часть портфеля состоит из собственноручных бумаг нашего великого соотечественника, который является для нас в новом свете, как ученый человек, наравне со своими современниками: Эйлером, Бернулием и Франклином. Из статьи г. Вельтмана мы видим, что Ломоносов прочувствовал самобытность духа и характера русского народа, требовал от иноземцев всеми средствами уважения ко всему русскому и терпел за то, как сам говорил, что старался защитить труд Петра Великого, "чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство..." И потом прибавляет: "Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют".

Из этих слов мы видим, что Ломоносов вполне сочувствовал великому преобразователю России и как человек в полном смысле народный не находил в его преобразованиях ничего противоречащего своим понятиям и чувствам. Это великое доказательство народности самого Петра I. И вредные плоды от перенесенных с Запада успехов образованности должно искать не в насаждении Петра, но в ложном их направлении, в неправильном, чуждом народности возделывании этого рассадника: иначе могли бы архангельский крестьянин и потом образованный и глубоко ученый человек, страдавший и падший в борьбе за народность,-- сочувствовать великому преобразователю и говорить: дайте возрастать свободно насаждению Петра Великого?

Он постигал, что при свободном возрастании все будет проникнуто характером и духом русского народа, что каждый чужеземный прививок, сохранивший свой плод, сделается нашим, народным достоянием. Вот почему он восставал так сильно пропив кичливого влияния иностранцев, против неуважительных отзывов о нашем народе и недоверчивости к нашим дарованиям.

Но он пал в отчаянной борьбе. Он был один -- бойцом на этом роковом поле,-- все близкое ему, все, что могло принимать за него участие, все молодое поколение русских ученых было слабо и находилось под его же щитом; только иногда вопли его и отчаянный призыв доносились до престола, и высокое, хотя временное, участие ободряло его в народном деле.

Наконец Ломоносова не стало, рушилась последняя плотина от напора западных волн -- и они хлынули на нас и разлились но нашему отечеству.

Но они не удержатся на нашей земле, они скатятся с нее и никогда не возвратятся. Нам надобно от Запада только общие человеческие успехи разума, только они привьются к самобытной жизни нашего отечества; все же остальное -- характер западных народов, их опыт жизни, их особенности взгляда на мир -- все это необходимо нам как знание, как роскошь нашего народного образования. У нас все свое, от слова до очертания лица, от построения избы до обычая, от быта до взгляда на мир, от опыта жизни до религиозного чувства,-- все принадлежит исключительно нам и все разовьется своим путем, по своим законам.

Теперь мы понимаем это больше, нежели прежде; теперь самое правительство призывает нас к народности.

В этом отношении мы находим статью г. Вельтмана "Портфель служебной деятельности Ломоносова" -- очень важной и современной.

Это лучший очерк нашей борьбы с иноземным, чуждым для нас влиянием; это грамота на отечественные и ученые заслуги Ломоносова.

На этом убеждении помещаем окончание бумаг, хранящихся в портфеле нашего великого соотечественника".