Лесков Николай Семенович - Н. С. Лесков. Русская рознь. Очерки и рассказы. (1880 и 1881). Спб. 1881

Н. С. Лѣсковъ. Русская рознь. Очерки и разсказы. (1880 и 1881). Спб. 1881.

Почему г. Лѣсковъ далъ своимъ "очеркамъ и разсказамъ" общее заглавіе "Русская рознь" -- это его авторская тайна, которой мы не разгадали. Дѣло въ томъ, что ни о какой такой "розни" въ книгѣ не говорится, а предлагается просто рядъ фельетонныхъ очерковъ -- и о томъ, какъ дядя г. Лѣскова зеркала и люстры въ трактирахъ билъ, и о томъ, какъ другой дядя автора колдуновъ истреблялъ, и о томъ, какъ Христосъ въ гостяхъ у мужика былъ, и о томъ, что такое царская коронація. Въ смыслѣ разнообразія, "розни" въ книгѣ очень много, но съ какой же стати называть ее "русскою"? Одинъ элементъ, впрочемъ, является въ книгѣ г. Лѣскова преобладающимъ. Этотъ элементъ -- чертовщина; не мистицизмъ, не спиритизмъ даже, а именно прямая русская чертовщина, какъ ее понимаютъ разныя наши "богомолки, бабы умныя". Это характерно не только по отношенію къ г. Лѣскову, а и вообще. Въ первомъ періодѣ своей литературной дѣятельности г. Лѣсковъ безжалостно и безпощадно побивалъ нигилизмъ; позднѣе онъ занялся изслѣдованіемъ ученій разныхъ религіозныхъ новаторовъ, въ родѣ пресловутаго лорда Редстока, да "мелочами архіерейской жизни"; нынѣ онъ углубился, какъ сказано, въ чертовщину, которую пресерьёзнымъ образомъ и пропагандируетъ между невзыскательными читателями "Новаго Времени". Прогрессъ или регрессъ должно видѣть въ такомъ развитіи мысли г. Лѣскова -- этого вопроса мы касаться не станемъ. Мы только указываемъ на курьёзный фактъ, не лишенный, впрочемъ, извѣстной логики.

Къ пропагандѣ своихъ новыхъ воззрѣній г. Лѣсковъ приступаетъ съ торжественностью. "Надо, говоритъ онъ:-- вникать во все это съ любовью къ людямъ; надо изучать эти скорбныя состоянія безъ всякихъ предвзятыхъ идей какого бы то ни было оттѣнка, матеріалистическаго или идеалистическаго: надо преслѣдовать не свои вкусы и направленіе, а просто все явленіе, какъ оно представляется; а главное надо передавать правду, не прикидываясь ни чьимъ партизаномъ и не боясь прослыть ни мистикомъ, ни невѣромъ. Пора знать, что въ переживаемые нами дни все это сдѣлалось совершенно пустыми словами. Нужна одна правда" (290). "Нужна одна правда" -- очень хорошо. "Нужно изучать безъ всякихъ предвзятыхъ идеи" -- прекрасно. Не угодно ли теперь выслушать "правду", которую разсказываетъ намъ авторъ? Г. Лѣсковъ купилъ по случаю требникъ Петра Могилы (купилъ, мимоходомъ замѣтить, за 130 р., а продалъ за 350 р., и горько жалуется на посредника при продажѣ, взявшаго, вмѣсто условленныхъ десяти, двадцать р. комиссіонныхъ денегъ), требникъ, въ которомъ -- такъ утверждаетъ г. Лѣсковъ -- имѣются чрезвычайно дѣйствительныя заклинанія противъ дьявола. Овладѣвши требникомъ, г. Лѣсковъ -- приготовьте ваши нервы, читатель!-- глухою ночью, въ пустой большой квартирѣ, среди совершенной тишины, началъ читать заклинанія. Вдругъ... вдругъ... "вдругъ въ залѣ хрустнуло... Еще, еще, и все ближе... Я не выдержалъ и всталъ съ мѣста.

-- Я пришелъ, вдругъ слышится незнакомый голосъ за дверью.

Самъ себѣ не вѣрю, что это слышу, а оно повторяетъ: я пришелъ.

-- Да я не звалъ тебя, мелькнуло въ умѣ.

-- Такъ брось книгу.

Это ужь было изъ рукъ вонъ странно, невѣроятно и даже забавно. Страха и жуткости, которыя незадолго меня охватывали, какъ не бывало. Я взялъ свѣчу и направился къ зальной двери, чтобы открыть ее и удостовѣриться: не потѣшается ли надо мною кто-нибудь (хотя некому), или это я уже успѣлъ такъ накрутить чтеніемъ мои нервы, что они понесли страшную чепуху. Но едва я наложилъ руку на ключъ, чтобы его повернуть, какъ въ пустомъ залѣ что-то грохнуло и зазвенѣло съ такою силою, что я не могу этого выразить; а въ тоже время, не одинъ, а какъ бы безчисленное множество голосовъ закричало мнѣ со всѣхъ сторонъ:

-- Брось книгу, брось книгу, брось книгу" (227). Это была не галлюцинація: по утру мебель въ залѣ оказалась передвинутой, и нетолько г. Лѣсковъ, но и его прислуга слышала грохотъ, такъ что визитъ чорта не подлежитъ сомнѣнію.

Это называется "правдой", о которой намъ предлагаютъ судить безъ "предвзятыхъ идей". Мы слишкомъ уважаемъ читателя, чтобы вступать въ споръ съ г. Лѣсковымъ, какъ не стали бы оспаривать и того мужика г. Гл. Успенскаго, который видѣлъ, "собственными глазами" видѣлъ, что у чорта заячья лапа,-- именно заячья, а не другая какая-нибудь. Все, что мы можемъ сдѣлать для г. Лѣскова -- это освѣдомиться о состояніи его здоровья. Въ книгѣ имѣется еще нѣсколько очерковъ такого же содержанія, но касаться ихъ мы не станемъ.

Но г. Лѣсковъ, несмотря на новое направленіе своихъ идей, нисколько не утратилъ своей прежней способности писать живо и интересно, если живъ и интересенъ предметъ, о которомъ онъ разсказываетъ. Такъ написанъ, напримѣръ, его очеркъ "Обнищеванцы", имѣющій предметомъ одну секту, основанную въ Петербургѣ рабочимъ "Исаичемъ". Между прочимъ, г. Лѣсковъ сообщаетъ въ этомъ очеркѣ одинъ эпизодъ, который стоитъ привести какъ ради любопытнаго содержанія этого эпизода, такъ и ради самого автора, не стѣсняющагося нынѣ выставлять къ позорному столбу людей прежде сочувственнаго ему направленія. Нѣкая апостольская сестра, разсказываетъ г. Лѣсковъ, состоя при редакціи "Берега", взяла, кажется, Исаича за объектъ для своихъ консервативныхъ очерковъ и, штудируя его положеніе въ торговомъ мірѣ столицы, изумилась такому неимовѣрному факту, что бѣднякъ Исаичъ вхожъ ко многимъ капитальнымъ людямъ и пользуется полнымъ довѣріемъ.

-- "Мнѣ, проговорился Исаичъ:-- только ничего отъ нихъ не нужно, а еслибы я захотѣлъ драгоцѣнность какую попросить -- сейчасъ довѣрятъ. Скажи я, напримѣръ, хоть совсѣмъ мнѣ неподходящее, напримѣръ, попроси отпустить фаевое платье,-- сейчасъ безъ денегъ отпустятъ.

Дама это пожелала провѣрить, и провѣрка вышла самая полная. Исаичъ принесъ нетолько одно фаевое платье, но цѣлыхъ три для выбора, и... только онъ ихъ и видѣлъ... Болѣе его не принимали.

Съ сей поры уже не требовалось дальнѣйшее его изученіе для консервативныхъ цѣлей, а Исаичъ опять пошелъ таскать ноши и выплачивать долгъ, сдѣланный имъ для туалета консервативной дамы" (389).

Исторія, конечно, довольно обыкновенная, но нѣкоторой пикантности (въ особенности въ устахъ г. Лѣскова) не лишенная. Авторъ не сообщаетъимени этой сподвижницы г. Цитовича и совершенно напрасно, конечно: это было бы гораздо интереснѣе, нежели разсказы о діалогахъ, которые г. Лѣсковъ держалъ съ чортомъ. Отъ прежняго г. Лѣскова сохранилось, скажемъ въ заключеніе, еще одна черта: это его постоянное желаніе и -- отдадимъ ему справедливость -- умѣнье щегольнуть разными хитрыми словцами, таинственными названіями, оригинальными прозвищами и т. п.-- "Несмертельный Голованъ" -- каково, напримѣръ, заглавьице? Или еще примѣръ: "испытаны были надъ нею всѣ извѣстныя средства народной поэзіи и творчества: ее поили бодрящимъ девясиломъ, обсыпали піопіею, которая унимаетъ подхожденіе стѣни, давали нюхать майранъ, что въ головѣ мозгъ поправляетъ" и пр. (36). "Девясилъ", "піонія", "подхожденіе стѣни" -- что сей сонъ означаетъ? Неизвѣстно. Но въ томъ-то -- т. е. въ томъ, чтобы привести читателя въ тупикъ -- и состоитъ писательскій шикъ г. Лѣскова, за неимѣніемъ лучшаго.

"Отечественныя Записки", No 7, 1881