1. Изъ поэмы "Оберонъ".-- Д. Минаева
2. Изъ поэмы "Вастола". -- ***
Христофоръ-Мартинъ Виландъ родился 5-го сентября 1733 года въ Обергольцгеймѣ, близь швабскаго города Бибераха. Первоначальное воспитаніе получилъ онъ дома, подъ руководствомъ отца, знатока древнихъ языковъ, въ биберахской школѣ. Склонность къ поэзіи проявилась у него очень рано, и на двѣнадцатомъ году онъ уже писалъ нѣмецкіе и латинскіе стихи. На четырнадцатомъ году молодой Виландъ отданъ былъ въ клостербергское училище, близь Магдебурга, пользовавшееся тогда заслуженною славою, и которое онъ оставилъ на шестнадцатомъ году, далеко опередивъ свой возрастъ умомъ и познаніями. Осенью 1750 года онъ вступилъ въ число студентовъ Тюбингенскаго университета, съ цѣлью прослушать въ нёмъ курсъ юридическихъ наукъ, но, не имѣя къ нимъ склонности, предпочтительно занимался, во всё продолженіе своего въ нёмъ пребыванія, словесными науками, знакомясь въ тоже время съ новѣйшими произведеніями Германіи, Англіи, Франціи и Италіи. Здѣсь же были сочинены имъ и изданы въ 1751 году его "Десять писемъ о морали" и стихотвореніе "Анти-Овидій", написанное вольными стихами, которые въ то время уже начинали вытѣснять во французской литературѣ общеупотребительные александрійскіе стихи. По окончаніи полнаго курса наукъ въ Тюбингенѣ, Виландъ получилъ приглашеніе Бодмера пріѣхать къ нему въ Цюрихъ для совмѣстнаго занятія литературою. Виландъ принялъ предложеніе и переселился въ Цюрихъ. Вотъ что говоритъ Шерръ въ своей "Всеобщей Исторіи Литературы" объ этомъ періодѣ литературной дѣятельности Виланда: "Клошптоковская возвышенная любовь къ молодой кузенѣ неудержимо вовлекла семнадцатилѣтняго юношу въ туманное царство чувствительности, а тѣсная дружба съ Бодмеромъ, казалось, готова была безвозвратно потопить его въ волнахъ отвлечённо-водяной поэзіи. Съ юношеской торопливостью набрасывалъ онъ на бумагу свои первыя произведенія, продуктъ воспринятаго имъ направленія: свои дидактическія стихотворенія и нравственные разсказы, свои "Письма объ умершихъ" и "Симпатіи", свою "Весну", своего "Искушоннаго Авраама" и свои "Чувства христіанина". Онъ вполнѣ отдался религіи добродѣтели и морали, и къ его мечтательности совершенно естественно присоединился духъ фанатизма, который злобно направился противъ анакреонтиковъ. Но уже и тогда изъ-за набожной маски проглядывали часто черты настоящаго Виланда. Чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно прочесть описаніе перваго поцалуя въ его "Анти-Овидій". Но развившееся до крайности благочестіе и мечтаніе о добродѣтели не могли удержаться въ нёмъ долго. Насмѣшки критики также сдѣлали своё въ этомъ случаѣ. Николаи писалъ, что юная муза Виланда, подобно Боджеровой, разыгрываетъ святошу и, чтобы понравиться старой вдовѣ, наряжается въ стариковскій колпакъ, который вовсе нейдётъ къ нему. Такія стрѣлы попадали въ цѣль, но ещё не приводили поэта къ сознанію своего настоящаго характера."
Оставивъ домъ Бодмера въ 1754 году, Виландъ поступилъ домашнимъ учителемъ въ одно цюрихское семейство, въ которомъ прожилъ нѣсколько лѣтъ. Затѣмъ онъ поступилъ въ ту же должность къ ландфогту Зиннеру въ Бернѣ, но вскорѣ отказался и отъ этого мѣста. Въ 1760 году онъ возвратился въ родной Биберахъ, гдѣ, вопреки склонности и желанію, былъ избранъ въ члены городского совѣта. Отдѣленіе отъ личнаго вліянія Бодмера освободило Виланда отъ набожнаго мистицизма, но онъ ещё блуждалъ несамостоятельно въ родственныхъ сферахъ. Къ счастью, изученіе греческой философіи, которой онъ совершенно отдался около этого времени, предохранило его отъ новыхъ ошибокъ и заблужденій, въ которыя онъ впадалъ не разъ въ годы своей молодости. Въ 1756 году началась Семилѣтняя война. Виландъ хотя и жилъ далеко отъ театра войны, тѣмъ не менѣе онъ не могъ не принимать живѣйшаго участія въ ея судьбахъ и особенно въ судьбѣ главнаго ея дѣйствующаго лица, Фридриха Великаго. Подвиги великаго короля навели его на мысль изобразить свой идеалъ героя въ большой поэмѣ. Съ этою цѣлью отъ принялся за сочиненіе эпической поэмы "Киръ" въ полуклошптоковской, полутассовской манерѣ, но написалъ всего пять первыхъ пѣсень, причёмъ отдѣлалъ всего одинъ эпизодъ "Арасбесъ и Пантеа", въ видѣ діалогическаго романа, въ которомъ уже слышался тонъ его позднѣйшихъ греческихъ романовъ. Написанныя имъ въ слѣдъ за тѣмъ трагедіи "Іоанна Грей" и "Клементина Порретъ" не удались ему также, какъ равно и "Альцеста", изданная имъ позже. Отрезвляемый неумолимой критикой Лессинга, посовѣтовавшаго ему, вмѣсто того, чтобы изображать свѣтъ и людей въ поэзіи, посмотрѣть прежде на нихъ попристальнѣе и узнать получше, Виландъ обратился къ труду, который не только занялъ всѣ его умственныя силы, но и послужилъ ему прекрасной школой при дальнѣйшемъ развитіи его таланта. Мы говоримъ о переводѣ Шекспира, которому онъ посвятилъ четыре года неустаннаго труда и который былъ предшественникомъ прекраснаго перевода Шекспира, сдѣланнаго Эшенбургомъ. Переводъ Виланда, заключающій въ себѣ 28 трагедій Шекспира, былъ изданъ въ восьми томахъ въ Цюрихѣ въ 1762--1766 годахъ. Знакомство съ свѣтски-образованнымъ графомъ Стадіономъ, бывшимъ куръ-майнцскимъ министромъ, поселившимся въ Вартгаузенѣ, близь Бибераха, довершило его перевоспитанье и уяснило ему окончательно сущность и назначеніе его таланта; а отличная библіотека графа, богатая новѣйшими произведеніями французской и англійской литературъ, много содѣйствовала той перемѣнѣ образа мыслей, которой ознаменованъ второй періодъ его литературной дѣятельности. Въ своей стихотворной повѣсти "Надина" и въ шутливыхъ разсказахъ 1762 года "Діана и Эндиміонъ" и другихъ, онъ является уже вполнѣ свободнымъ отъ прежняго туманнаго мистицизма. "Онъ выступаетъ передъ нами", говоритъ Шерръ, "анакреонтикомъ сильнѣйшихъ размѣровъ, вдохновляемый съ одной стороны Лукіяномъ, съ другой -- Вольтеромъ и Кребильономъ. Виландъ берётся теперь въ своихъ дидактико-сатирическихъ стихахъ защищать и представлять права здраваго человѣческаго разсудка и чувственности. Въ своёмъ первомъ произведеніи этого рода, "Донъ-Сильвіо Розальва", онъ нападаетъ своей сатирой на мечтательность, причёмъ, по своей всегдашней манерѣ, болѣе подсмѣивается, чѣмъ прямо наступаетъ на нее. Въ Виландѣ было слишкомъ много добродушія, чтобъ быть настоящимъ сатирикомъ, такъ-какъ по своей природѣ онъ былъ больше способенъ хвалить, чѣмъ порицать. Въ ней было много вялости и изнѣженности, но также и много дружескаго, тёплаго, искренняго участія къ стремленіямъ другихъ, что въ особенности ярко выступаетъ въ отношеніяхъ Виланда къ Гёте". Въ 1766 году появился въ печати его "Агатонъ" -- краеугольный камень славы Виланда, а черезъ два года -- "Музаріонъ", въ которомъ поучительность не мѣшаетъ изящной формѣ разсказа, давшей ежу доступъ въ высшіе слои общества, чего не случалось до его появленія въ печати. Своей должностью воспитателя наслѣднаго принца Веймарскаго Виландъ обязанъ своему сочиненію "Goldene Spiegel, oder die Könige von Scheschian", въ которомъ онъ развиваетъ свои идеи о государствѣ и исторіи и гдѣ онъ въ рамкѣ восточнаго разсказа представляетъ родъ зерцала государей. Это важное мѣсто, съ 1000 талеровъ жалованья въ годъ, было предложено Виланду по совѣту барона Данберга въ 1772 году и принято имъ съ радостью. Переѣхавъ въ Веймаръ вмѣстѣ съ женою (онъ женился въ 1765 году на дѣвицѣ изъ Аугсбурга, отличавшейся если не красотою, то привлекательностью) и устроившись въ новой жизни, онъ скоро приступилъ къ изданію ежемѣсячнаго журнала, подъ заглавіемъ "Нѣмецкій Меркурій", что сдѣлало его на нѣкоторое время средоточіемъ литературнаго движенія и ознаменовало вступленіе его и третій періодъ литературной дѣятельности. Въ, въ 1774 году онъ приступилъ къ сочиненію сатирическаго романа "Абдориты", въ которомъ задумалъ вывести на свѣтъ божій, подъ греческой оболочкой, смѣшныя стороны нѣмецкаго мѣщанства. Окончивъ романъ, поэтъ снова съ любовью обратился къ романтическому сказочному міру -- и въ этой-то обработкѣ рыцарско-романскихъ сюжетовъ, онъ, напримѣръ, въ своихъ "Зимней" и "Лѣтней сказкахъ" и, въ особенности, въ "Гандолиѣ", перлѣ всѣхъ его поэтическихъ разсказовъ, достигъ мало-по-малу той высшей точки своей поэзіи, которую представляетъ его романтическая эпопея въ двѣнадцати пѣсняхъ "Оберонъ", вышедшая въ свѣтъ въ 1780 году. Эта прелестная эпопея, о которой Гёте сказалъ, что пока поэзія останется поэзіей, золото -- золотомъ и кристаллъ -- кристалломъ, до-тѣхъ-поръ она будетъ предметомъ любви и удивленія, какъ образецъ поэтическаго искусства, сдѣлала Виланда предшественникомъ новаго нѣмецкаго романтизма. Послѣдній періодъ его литературной дѣятельности, за исключеніемъ романа "Аристиппъ", который онъ самъ называетъ лучшимъ цвѣткомъ своей старости, не произвёлъ ничего замѣчательнаго, потому что то религіозно-философское ученье, которое онъ развивалъ такъ усердно въ своихъ послѣднихъ произведеніяхъ, въ настоящее время не имѣетъ никакого значенія. Послѣдними трудами Виланда были переводы сатиръ Горація, посланій Лукіана и писемъ Цицерона.
Слишкомъ сорокъ лѣтъ прожилъ Виландъ въ Веймарѣ и его окрестностяхъ, причёмъ большую часть этого времени провёлъ въ обществѣ своихъ лучшихъ друзей, Гёте и Гердера, переселившихся въ Веймаръ въ 1775 и 1776 годъ и скончавшихся тамъ же въ 1834 и 1803 годахъ, причемъ первый пережилъ его слишкомъ двадцатью годами, а послѣдняго онъ самъ пережилъ на десять лѣтъ. Въ 1794 году Виландъ собралъ всѣ свои сочиненія и продалъ ихъ лейпцигскому книгопродавцу Гёшенту, который ихъ издалъ въ теченіи 1794--1801 года въ 42 томахъ. Виландъ же на вырученныя деньги купилъ близь Веймара небольшое имѣніе Османштедтъ, въ надеждѣ провести въ нёмъ остатокъ дней своихъ; но въ 1803 году обстоятельства заставили его продать свою любимую усадьбу и снова переселиться въ Веймаръ, гдѣ нашолъ уже поселившагося тамъ Шиллера и тотчасъ съ нимъ сблизился и подружился. Здѣсь онъ имѣлъ несчастье пережить страшный іенскій погромъ, свою нѣжно-любимую жену, свою покровительницу и друга герцогиню Амалію, наконецъ Гердера, Шиллера и другихъ близкихъ ежу людей. Виландъ скончался 20-го января 1813 года на 81 году жизни, оставивъ четырнадцать человѣкъ дѣтей. Бренныя останки его покоятся въ Османштедтѣ. Могила украшена простымъ памятникомъ. Что же касается дарованія, трудовъ и значенія его въ національной литературѣ, то они всего лучше охарактеризованы имъ самимъ въ слѣдующихъ словахъ: "У меня крайне мало воображенія -- и всё-таки у меня всегда принимались въ расчётъ только созданія фантазіи. Но я въ продолженіе пятидесяти лѣтъ пустилъ въ ходъ множество идей, которыя увеличили сокровищницу національной культуры и теперь не носятъ на себѣ никакого слѣда ихъ творца. Такова моя заслуга!" И дѣйствительно, Виландъ не былъ творцомъ, подобно Гёте и Жанъ-Полю: главное же достоинство его состоитъ въ свободномъ усвоеніи и развитіи чужихъ идей, на которыя онъ часто налагалъ съ избыткомъ печать своего духа. Изъ сочиненій Виланда на русскій языкъ были переведены слѣдующія: 1) Исторія дѣвицы Стренгеймъ. Двѣ части. Перевёлъ съ нѣмецкаго В. И. М. 1780. 2) Золотое зеркало или цари Шешіанскіе. Перевёлъ Ѳ. Сапожниковъ. Четыре части. М. 1781. 3) Новый Донъ-Кишотъ, или чудныя похожденія Дона Сильвіо де-Розальвы. Перевёлъ съ нѣмецкаго Ѳ. Сапожниковъ. Двѣ части. М. 1782. 4) Агатонъ, или картина философическая нравовъ и обычаевъ греческихъ. Перевёлъ съ нѣмецкаго Ѳ. Сапожниковъ. Четыре части. М. 1783--1784. 5) Комбарбъ. Переводъ съ нѣмецкаго. М. 1783. 6) Музаріонъ, или философія Грацій. М. 1784. 7) Оберонъ, царь волшебниковъ. Поэма. Перевёлъ съ нѣмецкаго М. Чулковъ. М. 1787. 8) Исторія Абдеритовъ. Перевёлъ съ нѣмецкаго М. Гавриловъ. Пять частей. М. 1793--1795. Абдеритяне. Переводъ Н. Ваталина. Двѣ части. М. 1832--1840. 9) Пиѳагоровы ученицы. Перевёлъ съ нѣмецкаго Я. Дружининъ. Спб. 1797. Пиѳагорсйскія жоны. Перевёлъ С. Нечаевъ. М. 1817. 10) Разговоры Діогена Синопскаго. Перевёлъ съ нѣмецкаго И. Татищевъ. М. 1802. 11) Филоклесъ. Переводъ съ французскаго. 4 части.Спб. 1803. 12) Записки для тайной исторіи человѣческаго разума и сердца. Переводъ съ нѣмецкаго. Двѣ части. М. 1804. 13) Мраморная купель или наказанный пустосвятъ. Перевёлъ съ нѣмецкаго П. Петровъ. Спб. 1805. 14) Аристиппъ и нѣкоторые изъ его современниковъ. Перевёлъ съ нѣмецкаго И. Татищевъ. Восемь частей. М. 1807--1808. 15) Сказки народныя Музеуса. Перевёлъ съ нѣмецкаго В. Поляковъ. Шесть частей. М. 1811--1812. Изданіе 2-е. Орёлъ. 1822. 16) Вастола, или желанія. Повѣсть въ стихахъ. Изданіе А. Пушкина. Спб. 1835.
I.
ИЗЪ ПОЭМЫ "ОБЕРОНЪ".
Когда васъ развлечётъ, читатель, мой разсказъ,
Хоть трудно исполнять теперь задачу эту,
О рыцарѣ одномъ разскажемъ мы сейчасъ,
Ходившемъ въ Вавилонъ по строгому обѣту.
Задуманный имъ путь не лёгокъ вовсе былъ
Въ эпоху ту, когда Великій Карлъ царилъ,
A въ наши дни никто, въ чёмъ можемъ мы ручаться,
Опасности такой не сталъ бы подвергаться.
Когда, упавши ницъ, предъ папой паладинъ
Покаялся въ грѣхахъ, слезами орошонный,
И ждалъ прощенія, колѣнопреклонённый --
Благословивъ его, сказалъ старикъ: "Мой сынъ,
Ступай и надъ тобой да будетъ милость Бога!
Пусть не страшитъ тебя столь трудная дорога.
Но, главное,сынъ мой, направивъ къ Яффѣ путь,
Къ Святому Гробу ты сходить не позабудь."
Въ смиреніи уста склонивши къ туфлѣ папской,
Поклялся паладинъ съ покорностію рабской
Исполнить свой обѣтъ. Обязанность тяжка,
Повѣрилъ онъ -- была въ нёмъ вѣра глубока --
Что кончитъ подвигъ свой безъ бѣдъ и безъ кручины.
Прибывши въ Яффу, онъ лишь съ посохомъ однимъ
Пустился въ путь пѣшкомъ до самой Палестины,
Двойной надеждою и мужествомъ хранимъ.
Потомъ онъ поскакалъ въ Багдадъ неутомимо,
Всё думая: "гдѣ жь ты, желанная земля?"
Но впереди ещё лежалъ необозримо
Путь долгій чрезъ лѣса, пустыни и поля.
Всего жь печальнѣй то, что по его дорогѣ
Нарѣчья окскаго не понималъ никто.
"Проѣду ль здѣсь въ Багдадъ?" онъ спрашивалъ въ тревогѣ;
Но не могли ему отвѣта дать на то.
Однажды онъ въ лѣсу дремучемъ заблудился.
Ревѣла буря, дождь лилъ точно изъ ведра;
Въ потёмкахъ цѣлый день онъ по лѣсу кружился,
Причёмъ нерѣдко путь, измучившись съ утра,
Прорубливалъ себѣ въ непроходимой чащѣ.
Вотъ, наконецъ, на холмъ поднялся рыцарь -- глядь!
О,ужасъ! тёмный боръ чѣмъ далѣе, тѣмъ чаще;
Куда ни посмотри -- за лѣсомъ лѣсъ опять.
За волшебство онъ счёлъ такой обычный случай,
Но всё жь лихой бѣдѣ ничѣмъ нельзя помочь:
И днёмъ непроходимъ былъ этотъ лѣсъ дремучій,
A рыцаря въ лѣсу ещё застала ночь.
Тутъ положеніе опаснѣй вдвое стало:
Ни звѣздочки сквозь боръ во мракѣ не мерцало.
Брёлъ рыцарь ощупью, взявъ подъ уздцы коня,
Рискуя лобъ разбить, молчаніе храня.
Всё небо въ облакахъ, какъ въ сумрачной одеждѣ,
Зловѣщій, мрачный лѣсъ, и дождь, и глушь кругомъ,
И смѣлымъ путникомъ неслыханное прежде
Рыканье льва въ нѣмомъ безмолвіи ночномъ
Ужаснѣе ещё въ той тишинѣ казалось
И эхомъ скалъ, какъ громъ небесный, повторялось.
Безстрашный изъ людей навѣрно бы, смутясь,
Затрепеталъ, какъ листъ, отъ страха въ этотъ часъ.
И нашъ герой, хоть онъ до-нынѣ, безъ сомнѣнья,
Былъ храбръ, холодный потъ почуялъ на челѣ
И, дрожью ледяной охваченный, къ землѣ
Какъ-будто бы приросъ безъ всякаго движенья.
Но, полный мужества и духомъ укрѣплёнъ,
Онъ страхъ минутный тотъ въ себѣ осилилъ въ пору.
За поводъ взявъ коня, мечъ вынувъ изъ ножонъ,
Взбираться сталъ лѣсной тропинкою онъ въ гору.
Онъ шолъ, вдрутъ огонёкъ -- надежда ожила --
Предъ нимъ блеснулъ вдали замѣтнымъ чуть мерцаньемъ --
И кровь къ его щекамъ мгновенно прилила.
Волнуемый тогда сомнѣньемъ и желаньемъ
Жилья и вѣрнаго пути увидѣть слѣдъ,
Въ трущобѣ той идти онъ продолжалъ на свѣтъ,
Который исчезалъ и снова появлялся.
Шолъ рыцарь на гору, то съ крутизны спускался.
И вотъ передъ собой пещеры горной пасть
Увидѣлъ онъ; костёръ пылалъ y входа съ трескомъ
И скалы, будто бы готовыя упасть,
Изъ тьмы, озарены кроваво-яркимъ блескомъ,
Торчали и кой-гдѣ изъ чорныхъ трещинъ ихъ
Съ трепещущей листвой кустарникъ прорывался --
И новымъ зрѣлищемъ, въ мѣстахъ ему чужихъ,
Съ невольнымъ ужасомъ нашъ рыцарь любовался.
"Стой!" грянулъ грозный крикъ въ пещерѣ, словно громъ --
И мрачная во слѣдъ фигура показалась,
Закутанная въ плащъ изъ львиныхъ шкуръ кругомъ,
Съ сѣдою бородой, которая спускалась
До пояса волной, a мощная рука
Сжимала толстую, кедровую дубину,
Которою -- какъ показалось паладину --
Онъ могъ легко убить огромнаго быка.
Не струсилъ рыцарь жителя лѣснаго
Cъ его дубиною и длинной бородой.
На окскомъ языкѣ (онъ на другомъ ни слова
Не зналъ) заговорилъ онъ съ нимъ. Старикъ сѣдой
"Что слышу?" закричалъ и сердцемъ умилился:
"Гаронны музыка мнѣ радость принесла!
Шестнадцать разъ зесля вкругъ солнца обошла
Съ-тѣхіъ-поръ какъ я отрады той лишился.
"Привѣтъ вамъ, милый гость, среди Ливанскихъ горъ!
Конечно, въ эту глушь вы не за тѣмъ попали,
Чтобъ навѣстить меня и ночью разговоръ
Съ отшельникомъ вести; но, рыцарь, вы устали:
Войдите жь отдохнуть среди моей норы,
Гдѣ съ лёгкимъ ужиномъ васъ ласка ожидаетъ.
Моё вино бѣжитъ изъ погребовъ горы
И разжижаетъ кровь и очи просвѣтляетъ."
Доволенъ рыцарь былъ, найдя такой пріёмъ.
Въ пещеру онъ идётъ съ радушнымъ землякомъ,
Снимаетъ латы съ плечъ и всё вооруженье.
Въ доспѣхахъ онъ хорошъ, безъ нихъ же -- заглядѣнье.
Какъ очарованный, сѣдой старикъ сталъ нѣмъ,
Когда снялъ паладинъ съ себя блестящій шлемъ
И волосы его густые за плечами
Упали свѣтлыми, роскошными кудрями.
"Ахъ, какъ похожъ! Въ лицѣ черты нѣтъ ни одной
Не схожей съ нимъ." -- "Похожъ?" гость молвилъ: "на кого же?"
--"Простите, сударь мой: я брежу стариной!
Лицомъ и станомъ вы такъ на него похожи,
Какъ слѣпокъ истинный... Ей-Богу, чудеса!
Такой же точно лобъ, носъ тотъ же и глаза!
Я будто предъ собой фигуру вижу ту же,
Лишь кудри посвѣтлѣй, да грудь немножко уже.
"У насъ одинъ языкъ и, право, можетъ-быть,
Не даромъ на того вы такъ похожи нынѣ,
Кого шестнадцать лѣтъ одинъ въ своей пустынѣ
Оплакиваю я и не могу забыть.
Зачѣмъ съ нимъ умереть не могъ я. Воля Бога!
Закрылъ ему глаза я этою рукой
И въ землю опустилъ, рыдая, на покой...
И на него, землякъ, вы такъ похожи! Много
"Въ томъ страннаго -- не правда ли?" -- "Одна
Случайность", молвилъ гость. -- "Вы правы, да, конечно!
Но, добрый господинъ, въ томъ не моя вина,
Что привязался къ вамъ я съ первыхъ словъ сердечно.
Скажите же вы мнѣ: я, старый Шерезминъ,
Желалъ бы имя знать пришельца дорогого."
-- "Сигвина герцога гвіеннскаго я сынъ;
Меня зовутъ -- Гюонъ." Услышавъ это слово,
Старикъ взволнованный упалъ къ его ногамъ:
"О, сердце мнѣ всю правду подсказало!
Добро пожаловать! Привѣтъ сердечный вамъ,
Сынъ храбраго отца и князя! Съ нимъ не мало
Мнѣ странствовать пришлось въ минувшіе года,
Извѣдавши людей гоненія и злобу...
Лишь въ первыхъ башмачкахъ вы прыгали тогда,
Когда мы съ нимъ вдвоёмъ пошли къ Святому Гробу.
"Ну, кто бъ, скажите, могъ тогда предполагать,
Что чрезъ шестнадцать лѣтъ, вотъ здѣсь, въ горахъ Ливана,
Въ пустынѣ этой мы увидимся опять?
Да, нужно бодрымъ быть, хотя бъ среди тумана
Потухла въ небесахъ послѣдняя звѣзда
Надежды. Но меня за болтовню простите:
Болтаю съ радости. Вы лучше разскажите,
Какая буря васъ загнать могла сюда?"
У очага Гюонъ съ пустынникомъ садится
На мшистую скамью съ поникшей головой.
Чтобъ подкрѣпить себя, спѣшитъ онъ освѣжиться
Изъ свѣтлаго ручья водою ключевой
И сотами, затѣмъ, усѣвшись, начинаетъ
Передъ отшельникомъ печальный свой разсказъ,
Причемъ старикъ съ него своихъ не сводитъ глазъ
И въ сынѣ молодомъ отца припоминаетъ.
Подробно рыцарь сталъ разсказывать ему
О томъ, какъ при дворѣ воспитывался строго
Онъ матерью своей; какъ сыну своему
Мать развивала умъ при крѣпкой вѣрѣ въ Бога:
Какъ дѣтство милое проѵчалось точно сонъ;
Какъ надъ его губой пушокъ едва пробился.
Наслѣднымъ княземъ былъ онъ вдругъ провозглашонъ
И въ торжествѣ съ крыльца палатъ родныхъ спустился.
И какъ потомъ прошли два года, какъ два дня,
Въ турнирахъ и пирахъ, гдѣ рыцарь веселился.
Пока его не сталъ, предъ Карломъ очерня,
(Карлъ на его отца давно уже сердился)
Гнать злобный Амори, семьи давнишній врагъ.
Потомъ отшельнику разсказывалъ онъ, какъ
Былъ вызванъ ко двору, что къ этому и средство
Прекрасное нашлось: введеніе въ наслѣдство;
Какъ лютый этотъ врагъ, баронъ фонъ-Гогенблатъ.
И младшій принцъ Шарлотъ, сынъ Карла -- въ мірѣ цѣломъ
Презрѣнный самый принцъ, который былъ бы радъ
Себя обогатить наслѣдственнымъ удѣломъ
Гюона -- межь собой вступили въ заговоръ
Его сгубить, едва онъ посѣтитъ ихъ дворъ,
И какъ они его, выслѣживая сзади,
Въ лѣсу, близь Монтлери, подстерегли въ засадѣ.
"Мой младшій братъ Жераръ", такъ рыцарь продолжалъ,
"Со мною былъ тогда. Охотой увлечённый
И съ соколомъ въ рукахъ, вперёдъ онъ ускакалъ.
Подобнымъ случаемъ нисколько не смущённый,
Я ѣхалъ дальше. Братъ, какъ юноша живой,
Спустивши сокола, съ поднятой головой
За нимъ слѣдя, стрѣлы быстрѣй вперёдъ пустился
И скоро изъ виду за поворотомъ скрылся.
"Но скоро громкій крикъ донёсся до меня.
Мы бросились на зовъ въ то жь самое мгновенье --
И что же? вижу братъ лежитъ, упавъ съ коня,
Окровавлённый весь, безъ всякаго движенья.
Какой-то дерзкій пажъ (не вѣдомъ онъ былъ мнѣ:
До-этихъ-поръ въ глаза я не видалъ Шарлота)
Жерара колотить готовился за что-то,
A карликъ съ соколомъ ждалъ принца въ сторонѣ.
"Я вспыхнулъ весь. "Нахалъ! что тутъ y васъ за драка?
Какъ мальчика ты смѣлъ обидѣть?" говорю:
"Лишь пальцемъ до него дотронься, забіяка,
Тебѣ своимъ мечёмъ я брюхо пропорю."
-- "А, это ты? Сюда!" онъ крикнулъ въ изступленьи:
"Тебя-то одного и ждалъ я, можетъ-быть.
Уже давнымъ-давно я жажду наслажденья
Твоею кровью месть палящую залить.
"Ты не узналъ меня? Смотри -- передъ тобою
Сынъ князя Дитриха Арденскаго стоитъ.
Родитель твой -- сто разъ будь проклятъ онъ судьбою!--