Книговод

Двадцать тысяч лье под водой

Верн Жюль


   

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ РУССКОМУ ВѢСТНИКУ.

ДВАДЦАТЬ ТЫСЯЧЪ ЛЬЁ ПОДЪ ВОДОЙ

РАЗКАЗЪ ЖЮЛЯ ВЕРНА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО.

МОСКВА.
Въ Университетской типографіи (Катковъ и Ко), на Страстномъ бульварѣ.
1870.

   

ГЛАВА I.
Плавающій рифъ.

   1866 годъ былъ ознаменованъ удивительнымъ событіемъ, явленіемъ необъясненнымъ и необъяснимымъ, которое, безъ сомнѣнія, еще всѣмъ памятно. Помимо толковъ волновавшихъ приморскіе города и сильно возбуждавшихъ умы въ континентальныхъ государствахъ, это событіе тревожило въ особенности моряковъ. Негоціанты, хозяева судовъ, капитаны кораблей, шкипера и машинисты, какъ въ Европѣ, такъ и въ Америкѣ, морскіе офицеры всѣхъ странъ, а также правительства различныхъ государствъ были заинтересованы этимъ фактомъ въ высшей степени.
   Дѣло въ томъ что съ нѣкотораго времени многимъ кораблямъ случалось встрѣчать въ морѣ "что-то огромное", какой-то длинный, веретенообразный предметъ, порою свѣтившійся въ темнотѣ, много превосходившій кита размѣрами и быстротой движеній.
   Факты относившіеся къ этому явленію и записанные въ различныхъ шканечныхъ журналахъ почти не разногласили въ своихъ показаніяхъ о строеніи этого предмета или существа, неимовѣрной быстротѣ и поразительной силѣ его движеній и особенной жизненности которою онъ, казалось, былъ надѣленъ. Если это было животное изъ породы китовъ, то оно объемомъ своимъ превосходило всѣхъ доселѣ извѣстныхъ представителей этой породы. Кювье, Ласепедь, Дюмеридь и Катрфажъ не иначе повѣрили бы въ существованіе подобнаго, чудовища, какъ увидавъ его своими собственными глазами, глазами ученыхъ.
   Придерживаясь среднихъ цифръ, полученныхъ при различныхъ наблюденіяхъ, отвергая всѣ вычисленія слишкомъ осторожныя, предполагавшія въ эхомъ предметѣ не болѣе двухъ сотъ футовъ въ длину, устраняя также и всякія преувеличенія, по которыми онъ имѣлъ мйдю въ "ширину и три въ длину, можно было, однако, допустить что это исключительное животное, если только оно дѣйствительно существовало, превосходило въ значительной степени всѣ размѣры принимаемые ихтіологами.
   Но оно существовало. Фактъ этотъ не подлежалъ ни малѣйшему сомнѣнію, и, при свойственной человѣческому уму склонности къ чудесному, легко понять какую тревогу произвело повсюду такое необычайное явленіе. Пытались отнести его къ области сказокъ, но напрасно.
   И въ самомъ дѣлѣ, 20го іюля 1866 года пароходъ Говерноръ-Гиггинсонъ, пр я надлежащій Обществу "Калькутта и Борнахъ", встрѣтилъ эту двигавшуюся массу въ пяти миляхъ къ востоку отъ береговъ Австраліи. Въ первую минуту капитанъ Бекеръ подумалъ что наткнулся на какую-либо неизвѣстную скалу, и собирался даже опредѣлить ея точное положеніе, какъ вдругъ два столба воды, выброшенные со страшною силой, поднялись со свистомъ на полтораста футовъ въ вышину. Итакъ можно было сдѣлать два предположенія: или что тутъ была скала подверженная періодическимъ, изверженіямъ гейзера, или что Говернору-Гиггинсонъ просто-напросто имѣлъ дѣло съ какимъ-нибудь неизвѣстнымъ дотолѣ водянымъ млекопитающимъ, которое изъ своихъ носовыхъ отверстій выбрасывало столбы воды смѣшанные съ воздухомъ и паромъ.
   Подобное же явленіе на водахъ Тихаго океана было замѣчено 23го іюля того же года съ парохода Кристобаль-Колонъ, принадлежащаго Обществу "Вестъ-Индія и Тихій океанъ". Это удивительное животное могло, слѣдовательно, перемѣщаться съ поразительною скоростью, такъ какъ въ три дня оно успѣло пройти болѣе семисотъ морскихъ, миль, отдѣляющихъ оба пункта на которыхъ его видѣли Говерноръ-Гиггипсонъ и Кристобаль-Колонъ.
   Двѣ недѣли спустя, въ двухъ тысячахъ льё отъ послѣдняго пункта, Гельвеція и Шапокъ, принадлежащіе первая Compagnie Nationale, а второй Royal-Mail, встрѣтившись въ Атлантическомъ океанѣ между Соединенными Штатами и Европой, сигналами указывали другъ другу на чудовище лежавшее подъ 42° 15' сѣверной широты и 60° 35' долготы къ западу отъ Гринвичскаго меридіана. При этомъ одновременномъ наблюденіи разчитали приблизительно что длина млекопитающаго должна составлять, по меньшей мѣрѣ, триста пятьдесятъ англійскихъ футовъ, ибо Шапонъ и Гельвеція казались значительно меньше его, хотя оба они имѣли по сту метровъ отъ форъ-штевена до ахтеръ-штевена. Но даже самые огромные киты, что водятся у береговъ Алеутскихъ острововъ, близь Куламмока и Умгулиля, никогда не превосходили Ј6 метровъ въ длину, если только достигали подобныхъ размѣровъ.
   Эти извѣстія, приходившія одно за другимъ, новыя наблюденія сдѣланныя съ борта трансатлантическаго корабля Перейръ, столкновеніе между судномъ Этна и чудовищемъ, далѣе протоколъ составленный офицерами французскаго фрегата Нормандія, серіозныя свѣдѣнія доставленныя съ Лордъ-Клейда штабомъ коммодора Фицъ-Джемса, все это глубоко взволновало общественное мнѣніе. Въ странахъ легкомысленныхъ надъ загадочнымъ явленіемъ посмѣивались; но въ странахъ положительныхъ и практическихъ, въ Англіи, Америкѣ, Германіи, имъ были сильно заинтересованы.
   Во всѣхъ большихъ городахъ чудовище вошло въ моду. Его воспѣвали въ кофейняхъ, надъ нимъ издѣвались въ газетахъ, представляли въ театрахъ. Для журнальныхъ утокъ было тутъ раздолье нести яйца всевозможныхъ цвѣтовъ. Въ періодическихъ изданіяхъ, за неимѣніемъ подлинныхъ изображеній, снова появились всевозможныя фантастическія существа огромныхъ размѣромъ, начиная отъ бѣлаго кита, ужаснаго "Меби-Дикъ" гиперборейскихъ странъ, до чудовищныхъ "кракеновъ", которые въ состояніи своими щупалами опутать судно въ пятьсотъ тоннъ и увлечь его на дно океана. Выкопали даже старинныя рукописи, ссылались на Аристотеля и Плинія, допускавшихъ существованіе подобныхъ чудовищъ, вспоминали норвежскіе разказы епископа Понтоппидана, описанія Павла Геггеды и наконецъ донесенія г. Гаррингтона, искренность котораго не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, утверждавшаго что въ 1857, находясь на палубѣ Кастильяна, онъ собственными глазами видѣлъ огромную змѣю, до того времени посѣщавшую только воды прежняго Constitutionnel.
   Тогда-то въ ученыхъ обществахъ и научныхъ журналахъ началась нескончаемая полемика вѣрующихъ съ невѣрными. "Вопросъ о чудовищѣ" воспламенилъ умы. Журналисты, поклонники науки, въ борьбѣ со своими противниками, выѣзжавшими на остроуміи, пролили въ эту достопамятную кампанію цѣлые потоки чернилъ, а нѣкоторымъ пришлось поплатиться двумя-тремя каплями крови, ибо изъ-за морской змѣи они нерѣдко доходили до самыхъ обидныхъ личныхъ выходокъ.
   Въ продолженіе шести мѣсяцевъ война длилась съ перемѣннымъ счастьемъ. На солидныя статьи Географическаго Бразильскаго Института, Берлинской Королевской Академіи Наукъ, Британской Ассоціаціи, Смитовскаго Института въ Вашингтонѣ, на соображенія The Indian Archipelago, Космоса аббата Муаньйо, Mittheilungen Петермана, на ученыя хроники большихъ журналовъ, французскихъ и иностранныхъ, мелкая печать отвѣчала неистощимыми насмѣшками. Пародируя изрѣченіе Линнея приведенное противниками чудовища, эти остроумные писатели утверждали тоже что "природа не создаетъ дураковъ", и умоляли своихъ современниковъ не доказывать противнаго, допуская существованіе "кракеновъ", морскихъ змѣй, разныхъ "Меби-Дикъ" и тому подобныхъ бредней полупомѣшанныхъ моряковъ. Наконецъ въ статьѣ одного грознаго сатирическаго журнала главный редакторъ, коснувшись всего этого, ринулся на чудовище какъ новый Ипполитъ, и нанесъ ему послѣдній, окончательный ударъ при взрывѣ всеобщаго хохота. Остроуміе побѣдило науку.
   Въ началѣ 1867 года вопросъ, казалось, замеръ, и ему, повидимому, не суждено было воскреснуть, когда до свѣдѣнія публики дошли новые факты. Дѣло шло уже не просто объ интересной научной задачѣ, но о серіозной, дѣйствительной опасности, которую необходимо было устранить. Вопросъ принялъ другой видъ. Чудовище превратилось въ островъ, скалу, рифъ, но рифъ плавающій, необъяснимый, неуловимый.
   5го марта 1867 года пароходъ, принадлежащій Montréal Océan Company, находясь ночью подъ 27° 30' широты и 72° 15' долготы, ударился правою кормовою частью о скалу, которая не была обозначена ни на одной картѣ этой мѣстности. Благодаря попутному вѣтру, четырехсотъсильный корабль шелъ со скоростью 13 узловъ въ часъ. Не будь корпусъ Моравіана такъ замѣчательно крѣпокъ, пробитый сильнымъ ударомъ, онъ несомнѣнно пошелъ бы ко дну со всѣми ста тридцатью семью пассажирами которыхъ онъ везъ изъ Канады.
   Несчастіе случилось около пяти часовъ утра, на разсвѣтѣ. Вахтенные офицеры бросились на заднюю палубу. Они внимательно осмотрѣли море и ничего не видали. Только сильная струя разбивалась на разстояніи трехъ кабельтовыхъ, какъ (будто что-то сильно взволновало гладкую поверхность воды. Положеніе было опредѣлено съ особенною точностью, и Моравіана продолжалъ свой путь безъ явнаго поврежденія. Никто однако не могъ сказать на что именно онъ на" ткнулся. Была ли то подводная скала, или выброшенные море" огромные обломки разбитаго судна? При осмотрѣ, одна" ко, въ докѣ подводной части, часть киля оказалась сломанною.
   Случай этотъ, весьма важный самъ по себѣ, былъ бы, впрочемъ, можетъ-быть, скоро позабытъ подобно многимъ другимъ, еслибы не повторился три недѣли спустя при тождественныхъ условіяхъ. Благодаря національности судна ставшаго жертвой покой катастрофы, а равно значенію общества которому онъ принадлежитъ, событіе произвело повсемѣстно сальное впечатлѣніе.
   Всѣ, безъ сомнѣнія, извѣстно имя знаменитаго англійскаго судовладѣльца Кюнара. Этотъ умный промышленникъ учредилъ въ 1840 году почтовое сообщеніе между Ливерпулемъ и Галифаксомъ, при помощи трехъ деревянныхъ колесныхъ кораблей, въ четыреста силъ, вмѣщавшихъ 1.162 тонны. Восемь лѣтъ спустя, число судовъ Общества увеличилось четырьмя кораблями въ 650 силъ и 1.820 тоннъ, а по истеченіи двухъ лѣтъ къ нимъ были присоединены еще два судна превосходившія прежнія силой и вмѣстимостью. Съ 1853 году Общество Кюнара, котораго привилегія перевозить депеши была возобновлена тогда, постепенно прибавило къ своему составу корабли Аравія, Персія, Китай, Шотландія, Ява, Россія, все отличавшіеся быстрымъ ходомъ и размѣрами уступавшіе только Гретъ~Истирну. Въ 1867 году Общество владѣло двѣнадцатью кораблями, изъ коихъ восемь колесныхъ и четыре винтовыхъ.
   Вдаваясь въ такія подробности, я имѣю въ виду яснѣе показать значеніе этого общества морской перевозки, благоразумное управленіе котораго пріобрѣло ему всеобщую извѣстность. Ни одно изъ трансъ-океаническихъ навигаціонныхъ предпріятій не было ведено съ большимъ умѣньемъ; ни одно изъ нихъ не увѣнчалось болѣе полнымъ успѣхомъ. Въ теченіе 26 лѣтъ корабли Общества Кюнаръ переплывали Атлантическій океанъ двѣ тысячи разъ, и всегда дѣло обходилось безъ всякихъ превратностей, безъ опаздыванія и безъ потерь. И пассажиры, несмотря на сильную конкурренцію Франціи, до сихъ поръ еще предпочитаютъ Общество Кюнара всѣмъ другимъ, какъ это явствуетъ изъ офиціальныхъ документовъ за послѣдніе годы. Припомнивъ все это, легко понять какой шумъ должно было произвести происшествіе приключившееся съ однимъ изъ лучшихъ пароходовъ Общества.
   13го апрѣля 1867 года, при тишинѣ на морѣ и при небольшомъ вѣтрѣ, Шотландія находилась подъ 45°,37 широты и 15°,12 долготы. Тысячесильный корабль шелъ по 13 узловъ слишкомъ, и колеса его равномѣрно разсѣкали волны. Онъ сидѣлъ въ водѣ шесть метровъ семьдесятъ сантиметровъ, и водоизмѣщеніе его равнялось 6.624 куб. метрамъ.
   Въ 4 часа 17 минутъ пополудни, когда собравшіеся въ каютѣ пассажиры сидѣли за завтракомъ, что-то ударилось о корпусъ корабля, не произведя впрочемъ значительнаго сотрясенія. Ударъ былъ направленъ въ корму и немного позади лѣваго колеса. Не Шотландія натолкнулась на что-либо, а на нее что-то натолкнулось и притомъ орудіемъ острымъ, болѣе рѣжущимь чѣмъ сшибающимъ. Столкновеніе казалось столь слабымъ что никто на падубѣ не обратилъ на него особеннаго вниманія, и только трюмные прибѣгали съ крикомъ: "Идемъ ко дну! идемъ ко дну!"
   Въ первую минуту пассажиры очень встревожились, но капитанъ Андерсонъ поспѣшилъ ихъ успокоить. Шотландія раздѣлялась на семь частей перегородками останавливающими приливъ воды, и проломъ, поэтому, не могъ грозить неминуемою опасностью. Капитанъ Андерсонъ тотчасъ же спустился въ трюмъ. Онъ нашелъ что пятое отдѣленіе залито водой, и скорость съ которою она прибывала доказывала что течь довольно велика. Къ счастію, въ этомъ отдѣленіи не было котловъ, ибо огонь потухъ бы мгновенно.
   Капитанъ Андерсонъ велѣлъ немедленно остановиться, и одинъ изъ матросовъ нырнулъ чтобъ осмотрѣть проломъ. Чрезъ нѣсколько минутъ узнали что въ подводной части парохода пробито отверстіе шириной въ два метра. Подобную течь не было возможности заклепать, и, съ погруженными до половины колесами, продолжала въ такомъ видѣ свой путь. Она находилась тогда на разстояніи трехсотъ миль отъ мыса Клира, и послѣ трехдневнаго промедленія, сильно взволновавшаго Ливерпуль, подошла къ пристани Общества.
   Инженеры принялись осматривать, которую поставили на сухой стапель. Они не вѣрили своимъ глазамъ. На два съ половиной метра ниже ватерлиніи открылось правильное отверстіе въ видѣ равнобедреннаго треугольника. Листовое желѣзо было пробито необыкновенно ровно и вѣрно, такъ что и рѣзцомъ едва ли бы это можно было сдѣлать лучше. Проломъ, очевидно, былъ произведенъ просверливающимъ орудіемъ необыкновенной крѣпости. Пущенное съ необычайною силой, пробивъ листовое желѣзо толщиной въ четыре сантиметра, оно затѣмъ должно было отодвинуться само собой, помощію какого-то возвратнаго и необъяснимаго движенія.
   Это послѣднее событіе Снова взволновало общественное мнѣніе. Съ этой минуты публика дѣйствительно стала относить на счетъ чудовища всѣ морскія несчастія не имѣвшія опредѣленной причины. Этому миѳическому животному приходилось отвѣтствовать за всѣ эти кораблекрушенія, которыхъ число, къ сожалѣнію, довольно значительно, ибо изъ трехъ идеяхъ кораблей, о гибели которыхъ ежегодно сообщается въ Bureau-Feritas, двѣсти, по крайней мѣрѣ, считаются потонувшими со всѣмъ грузомъ и экипажемъ, за неимѣніемъ извѣстій!
   Въ исчезновеніи ихъ, справедливо или нѣтъ, обвиняли чудовище. Благодаря ему, сообщеніе между различными материками становилось все болѣе и болѣе опаснымъ, и публика заявила настоятельное требованіе чтобы моря были очищены наконецъ во что бы то ни стало отъ итого ужаснаго животнаго.
   

ГЛАВА II.
За и противъ.

   Около этого времени я возвращался изъ ученой экспедиціи, предпринятой съ цѣлью изслѣдовать негостепріимную страну Небраску въ Соединенныхъ Штатахъ. Какъ адъюнктъ-профессоръ при музеѣ естественной исторіи въ Парижѣ, я былъ прикомандировавъ къ этой экспедиціи французскимъ правительствомъ. Послѣ шести мѣсяцевъ проведенныхъ въ Небраскѣ, я къ концу марта прибылъ въ Нью-Йоркъ съ запасомъ драгоцѣнныхъ коллекцій и предполагалъ отправиться во Францію въ началѣ мая. Въ ожиданіи итого времени я приводилъ въ порядокъ свои коллекціи, минералогическія, ботаническія и зоологическія, когда приключилась бѣда съ Шотландіей.
   Я, конечно, слѣдилъ тогда внимательно за этимъ вопросомъ, стоявшимъ на очереди. Я читалъ и перечитывалъ всѣ газеты американскія и европейскія, ни мало однако не просвѣтившись на этотъ счетъ. Эта таинственность подстрекала мое любопытство. За невозможностью составить себѣ какое-либо мнѣніе, я переходилъ отъ одной крайности къ другой. Что тутъ есть что-то такое, въ этомъ нельзя было сомнѣваться, и невѣрующимъ представлялось вложить перстъ въ рану Шотландіи
   Когда я пріѣхалъ въ Нью-Йоркъ, вопросъ былъ въ самомъ разгарѣ. Предположеніе о пловучемъ островѣ, неуловимой скалѣ, которое поддерживали прежде нѣкоторые не совсѣмъ компетентные судьи, было теперь совершенно оставлено. И дѣйствительно, какъ могла бы скала двигаться съ такою поразительною скоростью, не будучи снабжена особою какою-либо машиной? Перестали также говорить о плавающемъ корпусѣ корабля, объ огромныхъ остаткахъ какого-нибудь разбитаго судна, и все по причинѣ той же чрезмѣрной быстроту движеній.
   Оставались такимъ образомъ два возможныя рѣшенія вопроса, что вызвало два противоположные другъ другу взгляда: одна стояла за громадное подводное чудовище, другіе за "подводное судно", одаренное необыкновенною движущею силой.
   Это послѣднее предположеніе, на первый взглядъ весьма правдоподобное, не могло однако устоять противъ розысковъ сдѣланныхъ въ обоихъ полушаріяхъ. Трудно было допустить чтобы частный человѣкъ имѣлъ въ своемъ распоряженіи подобный механическій снарядъ. Гдѣ и какъ могъ онъ построить его и какъ притомъ могъ онъ сохранить его въ тайнѣ?
   Только какое-нибудь правительство могло снарядить подобную разрушительную машину, и въ наше время, когда человѣкъ такъ ухитряется совершенствовать орудія войны, одно изъ государствъ легко могло устроить безъ вѣдома остальныхъ этотъ страшный снарядъ. Послѣ Шасспо -- адскія машины, послѣ адскихъ машинъ -- подводные тараны, затѣмъ реакція. По крайней мѣрѣ на это надо надѣяться. Но предположенія о какой-либо военной машинѣ должно было также рухнуть въ виду заявленія правительствъ. Такъ какъ дѣло шло о публичномъ интересѣ, и при этомъ страдали трансокеаническія сообщенія, то трудно было сомнѣваться въ искренности правительствъ. Къ тому же не было возможности допустить чтобы построеніе такого огромнаго судна могло укрыться отъ наблюденія: частному лицу въ подобномъ случаѣ очень трудно сохранить тайну, но государству это совершенно невозможно, потому что за всѣми его дѣйствіями ревниво слѣдятъ другія державы.
   Такимъ образомъ, послѣ справокъ наведенныхъ въ Англіи, Франціи, Германіи, Россіи, Испаніи, Италіи, Америкѣ, даже въ Турціи, предположеніе о подводномъ мониторѣ было окончательно отвергнуто.
   Чудовище снова всплыло на поверхность, несмотря на непрестанныя насмѣшки коими осыпала его мелкая печать, и при такихъ обстоятельствахъ воображеніе скоро увлеклось самыми безсмысленными бреднями какой-то фантастической ихтіологіи.
   По возвращеніи моемъ въ Нью-Йоркъ многія лица оказали мнѣ честь, пожелавъ узнать мой взглядъ на занимающее всѣхъ явленіе. Еще во Франціи я напечаталъ сочиненіе in quarto, въ двухъ томахъ, озаглавленное Тайны морской глубины. Благодаря этой книгѣ, заслужившей особенное одобреніе ученаго міра, я сталъ какъ бы спеціалистомъ по части этой мало извѣстной отрасли естествовѣдѣнія. Ко мнѣ и обратились съ вопросами. Пока оставалась возможность отвергать дѣйствительность факта, я отдѣлывался полнымъ отрицаніемъ. Но наконецъ отступленіе сдѣлалось невозможнымъ, и мнѣ пришлось высказаться категорически. Газета New York Herald даже обратилась къ "досточтимому Петру Аронаксу, профессору въ Парижскомъ Музеѣ" съ просьбой высказать свое сужденіе.
   Дѣлать было нечего, я заговорилъ, ибо долѣе молчать было нельзя. Я разсматривалъ вопросъ со всѣхъ сторонъ, съ политической и съ научной, и привожу здѣсь заключеніе обильной данными статьи которую я помѣстилъ въ нумерѣ отъ 30го апрѣля:
   "Итакъ, писалъ я, разобравъ одну за другой всѣ гипотезы и отбросивъ всѣ прочія предположенія, должно по необходимости допустить существованіе морскаго животнаго силы чрезвычайной.
   "Большія глубины океана намъ совершенно неизвѣстны. Лотъ никогда еще до нихъ не достигалъ. Что творится въ этихъ неизмѣримыхъ пропастяхъ? Какія существа живутъ и могутъ жить въ двѣнадцати или пятнадцати миляхъ ниже морской поверхности? Каковъ организмъ у этихъ животныхъ? Едва ли возможны здѣсь даже какія-либо предположенія.
   "Однако рѣшеніе предлежащей мнѣ задачи можетъ принять форму дилеммы.
   "Или намъ извѣстны всѣ разновидности существъ населяющихъ нашу планету, или нѣтъ.
   "Если нѣтъ, если природа имѣетъ отъ насъ тайны по части ихтіологіи, то весьма естественно допустить существованіе рыбъ или китообразныхъ совершенно новыхъ видовъ или даже родовъ, организованныхъ исключительно для жизни въ глубинѣ морской, недоступной для лота, и которыхъ какое-нибудь событіе, случайность, причуда, если хотите, заставляетъ время отъ времени появляться въ верхнихъ слояхъ океана.
   "Если же, напротивъ, намъ извѣстны всѣ живущіе виды, то приходится отыскивать данное животное въ числѣ обитателей моря ужи поименованныхъ въ нашихъ каталогахъ, и въ такомъ случаѣ я, съ своей стороны, готовъ допустить существованіе Нарвала гиганта.
   "Обыкновенный нарвалъ или морокой однозубъ достигаетъ часто шестидесяти футовъ въ длину. Помножьте эти размѣры на пять, на десять, дайте этому китообразному животному силу соотвѣтственную его росту, увеличивайте его наступательмое орудіе, и вы получите искомое животное. Оно будетъ имѣть размѣры опредѣленные офицерами, орудіе необходимое для пролома Шотландіи и силу достаточную для поврежденія корпуса парохода.
   "И въ самомъ дѣлѣ, нарвалъ вооруженъ чѣмъ-то въ родѣ костяной шпаги, аллебардой, по выраженію нѣкоторыхъ натуралистовъ. Это огромный зубъ, имѣющій твердость стали" Случалось что находили подобные зубы воткнутыми въ тѣло китовъ, которыхъ нарвалъ всегда атакуетъ съ успѣхомъ. Бывали случаи что подобные зубы вынимали съ большимъ трудомъ изъ корпусовъ кораблей, которые они пронизывали насквозь какъ буравъ просверливаетъ боченокъ. Музей медицинскаго факультета въ Парижѣ имѣетъ одинъ изъ этихъ клыковъ, длина коего равняется двумъ метрамъ двадцати пяти сантиметрамъ, а ширина въ основаніи имѣетъ со* рокъ восемь сантиметровъ.
   "Итакъ, представьте орудіе въ десять разъ больше и животное въ десять разъ сильнѣе, представьте что оно движется со скоростью 20 миль въ часъ, помножьте его величину на его скорость, и вы подучите ударъ который можетъ причинитъ требуемую катастрофу.
   "Такимъ образомъ, въ ожиданіи болѣе подробныхъ изслѣдованій, я склоняюсь къ мнѣнію что мы имѣемъ дѣло съ морскимъ однозубомъ громадныхъ размѣровъ, вооруженнымъ уже не адлебардой, а настоящею шпорой, какъ броненосные фрегаты, на которые онъ походитъ и своими размѣрами, и движущею силой.
   "Такъ, повидимому, можно объяснить это загадочное явленіе: развѣ только ничего такого нѣтъ, вопреки всему что видѣли, чувствовали и перечувствовали, а это возможно."
   Послѣднія слова были подлостью съ моей стороны; но я хотѣлъ до нѣкоторой степени оградить свое достоинство профессора и не давать Американцамъ слишкомъ много поводовъ смѣяться надо мной. А они смѣяться умѣютъ! Я приберегъ себѣ лазейку, а въ сущности вѣрилъ въ "чудовище".
   Статью мою обсуждали горячо; она поэтому получила большую извѣстность и собрала нѣкоторое число приврженцевъ. Предлагаемое въ ней рѣшеніе давало, впрочемъ, полную свободу воображенію. Человѣческій умъ любитъ создавать такіе громадные образы существъ сверхъестественныхъ. Море же представляетъ самое лучшее для нихъ помѣщеніе, единственную среду гдѣ могутъ рождаться и развиваться эти гиганты, возлѣ которыхъ земныя животныя, слоны или носороги, кажутся карликами. Въ водяныхъ массахъ обитаютъ самыя огромныя породы извѣстныхъ намъ млекопитающихъ; можетъ-быть, онѣ скрываютъ и моллюсковъ небывалыхъ размѣровъ, ракообразныхъ ужасающихъ видовъ, какъ напримѣръ, омаровъ во сто метровъ, или краббовъ вѣсомъ въ двѣсти тоннъ. Какъ знать? Въ былое время земныя животныя, современники геологическимъ, четвероногія, четверорукія, пресмыкающіяся, птицы, были какъ бы построены по моделямъ громадной величины" Творецъ отлилъ ихъ въ колоссальныя формы, которыя время мало-по-малу сократило. Почему не допустить что море, въ своихъ неизвѣданныхъ глубинахъ, сохранило эти огромные памятники жизни былыхъ вѣковъ,-- оно, которое не подвержено никакимъ измѣненіямъ, тогда какъ ядро земли мѣняется безпрестанно. Почему не допустить что море скрываетъ въ своихъ нѣдрахъ послѣднія разновидности этихъ титаническихъ породъ, годы которыхъ равняются нашимъ вѣкамъ, а вѣка тысячелѣтіямъ?
   Но я увлекаюсь грезами которыя поддерживать мнѣ не подобаетъ. Довольно объ этихъ фантазіяхъ, превратившихся для меня современемъ въ ужасную дѣйствительность. Повторю еще разъ: общественное мнѣніе объ этомъ предметѣ установилось тогда, и публика допускала существованіе огромнаго животнаго, не имѣющаго ничего общаго съ миѳическими морскими змѣями.
   Но если одни смотрѣли на этотъ вопросъ исключительно съ научной точки зрѣнія, то другіе, люди болѣе положительные, особенно въ Америкѣ и въ Англіи, желали непремѣнно очистить океанъ отъ этого чудовища чтобъ обезопасить морскія сообщенія. Промышленные и торговые журналы обращали вниманіе исключительно на эту сторону вопроса. Shipping and Mercantile Gazette, Lloyd, Paquebot, Revue maritime et coloniale, всѣ журналы преданные обществамъ застрахованія, которыя грозили возвысить размѣръ премій, высказывались на этотъ счетъ единодушно. На заявленія общественнаго мнѣнія Соединенные Штаты отозвались первые. Въ Нью-Йоркѣ стали приготовляться къ экспедиціи назначавшейся для преслѣдованія нарвала. Броненосный фрегатъ отличавшійся своею быстротой, Авраамъ Линкольнъ, долженъ былъ выйти въ море въ очень непродолжительномъ времени. Всѣ арсеналы были открыты для начальника Фаррагута, и онъ дѣятельно снаряжалъ свой фрегатъ.
   Но именно въ то время какъ было окончательно рѣшено преслѣдовать чудовище, оно, какъ это часто случается, не показывалось болѣе.. Два мѣсяца о немъ не было ни слуху, ни духу. Ни одинъ корабль съ нимъ не встрѣчался. Казалось что однозубъ какъ бы свѣдалъ о составлявшемся противъ него заговорѣ. О немъ такъ много толковали даже посредствомъ трансатлантическаго телеграфа, и шутники поэтому увѣряли что этотъ плутъ остановилъ на пути какую-либо телеграмму, которая ему пришлась какъ нельзя болѣе кстати.
   Такимъ образомъ, когда фрегатъ былъ уже снаряженъ для далекаго плаванія и снабженъ ужасными рыболовными снастями, то не знали куда направиться. Нетерпѣніе все болѣе и болѣе усиливалось, какъ вдругъ 2го іюля получили извѣстіе что Тампико, пароходъ по линіи отъ Санъ-Франсиско въ Калифорніи до Шангая, встрѣтилъ животное три недѣли тому назадъ въ сѣверныхъ моряхъ Тихаго Океана.
   Извѣстіе это произвело чрезвычайное впечатлѣніе. Капитану Фаррагуту не давали отсрочки даже на 24 часа. Всѣ запасы находились на кораблѣ; камеры были переполнены каменнымъ углемъ, экипажъ на лицо въ полномъ составѣ. Оставалось только затопить печи, развести пары и отваливать. Ему не простили бы и нѣсколькихъ часовъ промедленія, да и самъ капитанъ желалъ поскорѣе пуститься въ море. За три часа до отплытія Авраама Линкольна, я получилъ письмо слѣдующаго содержанія:

"Господину Аронаксу, профессору Парижскаго Музея.

"Милостивый государь!

   "Если вы желаете присоединиться къ экспедиціи Авраама Линкольна, то правительству Соединенныхъ Штатовъ будетъ пріятно видѣть что Франція принимаетъ участіе въ этомъ предпріятіи и въ вашемъ лицѣ. Капитанъ Фаррагутъ предоставляетъ въ ваше полное распоряженіе отдѣльную каюту.
   "Совершенно преданный вамъ

"І. Б. Гобсонъ,
"Секретарь морскаго вѣдомства."

ГЛАВА III.
Ихъ милости какъ будетъ угодно.

   За три секунды до полученія письма І. Б. Гобсона я столько же думалъ о преслѣдованія однозуба какъ о проходѣ чрезъ Сѣверо-Западный проливъ. Чрезъ три секунды по прочтеніи письма я понялъ, наконецъ, что истинное мое назначеніе, цѣль всей моей жизни заключалась въ томъ чтобы травить это вредное чудовище и освободить отъ него міръ.
   Я возвратился изъ труднаго путешествія утомленный, измученный. Я жаждалъ покоя и мечталъ поскорѣй увидѣть снова мою родину, моихъ друзей, мою маленькую квартирку въ Ботаническомъ саду и мои милыя драгоцѣнныя коллекціи. Но ничто не могло удержать меня. Я все забылъ, и усталость, и друзей, а коллекціи, и принялъ, безъ дальнѣйшихъ разсужденій, предложеніе американскаго правительства.
   Притомъ же, думалъ я, всякій путь ведетъ въ Европу, и однозубъ будетъ такъ любезенъ что привлечетъ меня къ берегамъ Франціи! Это почтенное животное позволитъ изловить себя въ европейскихъ моряхъ,-- для моего личнаго удовольствія,-- и я привезу въ музей естественной исторіи отнюдь не менѣе полуметра его костяной аллебарды.
   Покамѣстъ же приходилось искать однозуба на сѣверѣ Тихаго океана и слѣдовательно направляться какъ разъ къ антиподамъ Франціи.
   -- Консель! крикнулъ я нетерпѣливо.
   Консель -- это мой слуга. Малый вполнѣ преданный, сопровождавшій меня во всѣхъ моихъ путешествіяхъ; истый Фламандецъ, котораго я любилъ и который мнѣ платилъ тѣмъ Ае; существо хладнокровное по природѣ, исправное по убѣжденію, усердное по привычкѣ, мало смущавшееся неожиданными оборотами судьбы, ловкое, способное ко всякому дѣлу и, вопреки своему имени, никогда не дающее совѣтовъ, даже когда его о томъ не спрашиваютъ.
   Вращаясь постоянно въ кругу ученыхъ нашего маленькаго мірка, въ Ботаническомъ саду, Консель успѣлъ кое-чему научиться. Я имѣлъ въ немъ весьма твердаго спеціалиста по части классификацій естественной исторіи, который съ быстротой акробата пробѣгалъ всю лѣстницу отдѣловъ, группъ, классовъ, подъ-классовъ, порядковъ, семействъ, родовъ, видовъ и разновидностей. Но на этомъ его познанія и кончались. Классифировать -- въ этомъ была его жизнь, и далѣе онъ не пошелъ. Сильный въ теоріи классификаціи, но слабый въ практикѣ, онъ, я думаю, не могъ отличить кита отъ кашелота! И, однако, какой славный и честный малый!
   Въ теченіи десяти лѣтъ Консель слѣдовалъ за мною всюду куда меня увлекала наука. Никогда не слыхалъ я отъ него ни одной жалобы на трудность или продолжительность путешествія. Никогда не отказывался онъ отъ поѣздки въ какую-либо сторону, въ Китай или Конго, какъ бы далеко это ни было. Онъ отправлялся туда или сюда безъ дальнихъ распросовъ. Притомъ же одаренъ былъ отличнымъ здоровьемъ, которое устояло противъ всякихъ разстройствъ, крѣпкими мускулами, по безъ нервовъ, безъ малѣйшаго признака нервовъ, разумѣется, въ нравственномъ отношеніи.
   Ему было 30 лѣтъ, и его возрастъ относился къ возрасту его господина какъ 15 къ 20. Да простятъ мнѣ что я сообщаю такимъ образомъ что мнѣ было сорокъ лѣтъ.
   Но Консель имѣлъ одинъ недостатокъ. Формалистъ отчаянный, онъ говорилъ со мной всегда въ третьемъ лицѣ, такъ что это иногда даже раздражало меня.
   -- Консель! повторилъ я, начавъ въ то же время лихорадочною рукой мои приготовленія къ отъѣзду.
   Я, безъ сомнѣнія, былъ увѣренъ въ этомъ преданномъ мнѣ маломъ. Обыкновенно я никогда и не спрашивалъ его, хочетъ ли онъ или нѣтъ слѣдовать за мною въ моихъ странствіяхъ. Но теперь дѣло шло объ экспедиціи которая могла затянуться на неопредѣленное время, о предпріятіи отважномъ, о преслѣдованіи животнаго способнаго пустить ко дну фрегатъ какъ орѣховую скорлупу! Тутъ было надъ чѣмъ задуматься человѣку самому хладнокровному. Что-то скажетъ Консель!
   -- Консель! крикнулъ я въ третій разъ.
   Консель явился.
   -- Ихъ милость изволила звать меня? сказалъ онъ входя.
   -- Да, любезный, собирай меня, собирайся сами. Мы ѣдемъ черезъ два часа.
   -- Какъ ихъ милости будетъ угодно, отвѣчалъ спокойно Консель.
   -- Нельзя терять ни минуты. Укладывай въ чемоданъ всѣ мои дорожныя принадлежности, платья, рубашки, носки, не считая, только какъ можно побольше, да поскорѣй!
   -- А коллекціи ихъ милости? замѣтилъ Консель.
   -- Ими займутся послѣ.
   -- Какъ! архіотеріумы, иракотеріумы, ореодоны....
   -- Они останутся здѣсь въ гостиницѣ.
   -- А живая индійская свинка?
   -- Ее будутъ кормить безъ насъ. Да притомъ я распоряжусь чтобы переслали во Францію весь нашъ звѣринецъ.
   -- Такъ мы не въ Парижъ ѣдемъ? спросилъ Консель.
   -- О, конечно.... отвѣчалъ я уклончиво,-- только мы сдѣлаемъ крюкъ.
   -- Какъ будетъ угодно ихъ милости.
   -- О, это сущая бездѣлица! Мы нѣсколько обогнемъ прямую дорогу, вотъ и все. Мы отплываемъ съ Авраамомъ Линкольномъ.
   -- Какъ прикажетъ ихъ милость, отвѣчалъ спокойно Консель.
   -- Ты знаешь, другъ мой, дѣло идетъ о чудовищѣ.... О знаменитомъ нарвалѣ.... Мы очистимъ отъ него моря!... Авторъ сочиненія въ двухъ томахъ, in quarto, О тайнахъ морской глубины не можетъ отказаться сопровождать капитана Фаррагута. Предпріятіе славное и.... опасное также! Не знаешь куда идешь. Животныя эти могутъ быть очень капризны. Но мы все-таки пойдемъ. Капитанъ у насъ не промахъ....
   -- Мое дѣло слѣдовать за ихъ милостью, отвѣчалъ Консель.
   -- Подумай хорошенько! Я ничего не хочу скрывать отъ тебя. Это одно изъ такихъ путешествій откуда не всегда возвращаются.
   -- Какъ будетъ угодно ихъ милости.
   Четверть часа спустя чемоданы наши были готовы. Консель управился живо, и я былъ увѣренъ что все въ совершенномъ порядкѣ, ибо онъ такъ же хорошо классифировалъ рубашки и сюртуки какъ птицъ и млекопитающихъ.
   Служитель гостиницы сложилъ наши вещи въ большую переднюю втораго яруса. Я сошелъ нѣсколько ступеней ведшихъ въ нижній этажъ и расплатился по счету за громаднымъ прилавкомъ, который постоянно осаждаетъ значительная толпа. Распорядившись затѣмъ чтобъ отправили въ Парижъ (Францію) мои тюки съ препарованными животными и сухими растеніями, и открывъ достаточный кредитъ морской свинкѣ, я, въ сопровожденіи Конселя, сѣлъ въ карету.
   Экипажъ этотъ, за двадцать франковъ въ конецъ, спустился по улицѣ Бродвей до Юніонъ-Сквера, оттуда по Четвертой аллеѣ до ея соединенія съ Бовери-Отритъ, повернулъ въ Катринъ-Стритъ и остановился у тридцать четвертой пристани. Отсюда доставили насъ, въ Бруклинъ, большое предмѣстье Нью-Йорка расположенное на лѣвомъ берегу Восточной рѣки, и чрезъ нѣсколько минутъ мы достигли набережной, возлѣ которой Авраамъ Линкольнъ выбрасывалъ изъ своихъ двухъ трубъ цѣлые потоки чернаго дыма.
   Вещи наши были немедленно перенесены на палубу корабля. Я поспѣшилъ на бортъ и спросилъ капитана. Одинъ изъ офицеровъ проводилъ меня на ютъ, гдѣ я встрѣтилъ красиваго офицера протянувшаго мнѣ руку.
   -- Господинъ Петръ Аронаксъ? сказалъ онъ.
   -- Онъ самый, отвѣчалъ я.-- Капитанъ Фаррагутъ?
   -- Какъ видите. Добро пожаловать, господинъ профессоръ. Каюта ваша къ вашимъ услугамъ.
   Я поклонился, и не желая отвлекать капитана отъ его распоряженій, просилъ указать назначенную мнѣ каюту.
   Авраамъ Линкольнъ былъ вполнѣ приспособленъ къ своему новому назначенію. Это былъ фрегатъ съ большимъ ходомъ, снабженный подогрѣвательными снарядами для топленія, такъ что давленіе его паровъ можно было повышать до семи атмосферъ. При такомъ давленіи Авраамъ Линкольнъ достигалъ средней скорости восемнадцати миль и трехъ десятыхъ въ часъ,-- скорости значительной, но все-таки недостаточной для борьбы съ гигантскимъ нарваломъ.
   Внутреннее устройство фрегата отвѣчало его морскимъ качествамъ. Я былъ очень доволенъ своею каютой, находившеюся назади и сообщавшеюся съ офицерскимъ отдѣленіемъ.
   -- Намъ здѣсь будетъ удобно, сказалъ я Конселю.
   Я оставилъ Конселя разбирать наши чемоданы и возвратился на палубу чтобы слѣдить за приготовленіями къ отплытію.
   Въ эту минуту капитанъ Фаррагутъ велѣлъ ослабить послѣдніе канаты, удерживавшіе Авраама Линкольна у пристани. Итакъ, замедли я на какую-нибудь четверть часа, даже того менѣе,-- и корабль ушелъ бы безъ меня, и я лишился бы возможности участвовать въ этой необыкновенной, сверхъестественной, невѣроятной экспедиціи, правдивый разказъ о которой можетъ, однако, найти нѣкоторыхъ невѣрующихъ.
   Но капитанъ Фаррагутъ не хотѣлъ терять ни одногодка, ни даже часа, и спѣшилъ направиться къ морямъ гдѣ въ послѣдній разъ животное было замѣчено. Онъ позвалъ механика.
   -- Готовы ли у васъ пары? спросилъ онъ.
   -- Готовы, отвѣчалъ механикъ.
   -- Go head! скомандовалъ капитанъ.
   При этомъ приказаніи, сообщенномъ машинѣ посредствомъ снарядовъ со сжатымъ воздухомъ, рабочіе привели въ движеніе двигательное колесо. Паръ засвисталъ, устремившись въ полуоткрытые золотники. Длинные горизонтальные поршни застонали и двинули шатуны. Лопасти винта завертѣлись, разсѣкая волны все быстрѣе и быстрѣе, и Авраамъ Линкольнъ выступилъ величественно, сопровождаемый сотней лодокъ и тендеровъ {Маленькіе пароходы служащіе для перевозки грузовъ и пассажировъ на большіе пароходы.} наполненныхъ зрителями.
   Всѣ набережныя Бруклина и вся сторона Нью-Йорка примыкающая къ Восточной рѣкѣ были покрыты любопытными. Пятьсотъ тысячъ человѣкъ прокричали три раза громкое ура! Тысячи платковъ развѣвались въ воздухѣ надъ головами тѣсно сомкнувшейся толпы и привѣтствовали Авраама Линкольна до вступленія его въ воды Гудзона, у оконечности того продолговатаго полуострова который образуетъ городъ Нью-Йоркъ.
   Затѣмъ фрегатъ, придерживаясь со стороны Нью-Джерсея великолѣпнаго праваго берега рѣки, сплошь разукрашеннаго виллами, прошелъ мимо укрѣпленій, которыя салютовали ему изъ самыхъ большихъ своихъ пушекъ. Въ отвѣтъ на это Авраамъ Линкольнъ три раза спускалъ и поднималъ американскій флагъ, на которомъ сіяли тридцать девять звѣздъ; потомъ, умѣривъ нѣсколько свой ходъ, онъ вступилъ въ намѣченный баканами фарватеръ, изгибающійся по заливу образуемому оконечностью Санди-Гука, и прошелъ мимо песчаной отмели, гдѣ нѣсколько тысячъ зрителей привѣтствовали его еще разъ.
   Процессія лодокъ и тендеровъ все слѣдовала за фрегатомъ до самого маяка, огни котораго указываютъ путь къ Нью-Йорку.
   Пробило три часа. Лоцманъ сѣлъ въ свою шлюпку и добрался до маленькой шкуны, ждавшей его подъ вѣтромъ. Огонь былъ усиленъ; винтъ сталъ быстрѣе ударять по волнамъ; фрегатъ плылъ вдоль желтаго и низкаго берега Лонгъ-Айланда, и къ восьми часамъ вечера, потерявъ изъ виду на сѣверо-востокъ огни Файръ-Айланда, онъ несся на всѣхъ парахъ по темнымъ водамъ Атлантическаго океана.
   

ГЛАВА IV.
Недъ-Ландъ.

   Капитанъ Фаррагутъ былъ искусный морякъ, вполнѣ достойный управляемаго имъ фрегата. Онъ весь сливался со своимъ кораблемъ и былъ его душой. Относительно чудовища въ его умѣ не было мѣста ни малѣйшему сомнѣнію, и онъ не допускалъ чтобы на его суднѣ существованіе животнаго подвергалось пересудамъ. Капитанъ вѣрилъ въ него, какъ нѣкоторыя добрыя женщины вѣрятъ въ Левіаѳана сердцемъ, а не умомъ. Чудовище существовало, и онъ освободитъ отъ него міръ, въ этомъ онъ поклялся. Это былъ своего рода родосскій рыцарь, который шелъ на встрѣчу змѣю разорявшему его островъ. Либо капитанъ Фаррагутъ убьетъ нарвала, либо нарвалъ убьетъ капитана Фаррагута: середины тутъ не было.
   Офицеры раздѣляли мнѣніе своего начальника. Надо было послушать какъ они толковали, спорили, взвѣшивали возможные шансы и наблюдали громадную ширь океана. Нерѣдко то тотъ, то другой добровольно отправлялся на вахту, тогда какъ при всякомъ другомъ обстоятельствѣ каждый изъ нихъ проклялъ бы подобную обязанность. Пока солнце описывало свой дневной кругъ, матросы не переставали тѣсниться на рангоутѣ, ибо доски палубы жгли имъ ноги, и они не могли тутъ стоять на мѣстѣ. И однако Авраамъ Линкольнъ не касался еще своимъ форъ-штевенемъ подозрительныхъ водъ Тихаго Океана.
   Экипажъ отъ всей души желалъ встрѣтить нарвала, убить его острогой, поднять на палубу и изрубить на части. Всѣ съ необычайнымъ вниманіемъ вглядывались въ морскую глубину. Къ тому же капитанъ Фаррагутъ говорилъ о суммѣ въ двѣ тысяча долларовъ, назначавшейся тому кто первый замѣтитъ животное, будь то юнга, или матросъ, боцманъ, или офицеръ. Можно себѣ представить усердно ли бывшіе на Авраамѣ Линкольнѣ упражняли свое зрѣніе!
   Я съ своей стороны не отставалъ отъ другихъ и не уступалъ никому своей доли ежедневныхъ наблюденій. Фрегатъ имѣлъ сто основаній именоваться Одинъ только
   Консель относился равнодушно къ занимавшему всѣхъ вопросу и не раздѣлялъ общаго увлеченія.
   Я уже говорилъ что капитанъ Фаррагутъ позаботился снабдить свой корабль всевозможными орудіями необходимыми для ловли огромнаго кита. Китоловное судно не могло быть лучше вооружено. У насъ были всѣ извѣстные снаряды, начиная отъ остроги которую бросаютъ рукой, до зубчатыхъ стрѣлъ и разрывныхъ пуль. На бакѣ стояла усовершенствованная, заряжавшаяся съ казенника пушка, съ очень толстыми стѣнками и очень узкимъ каналомъ, модель которой въ послѣдствіи находилась на всемірной выставкѣ 1867 года. Это драгоцѣнное орудіе американскаго происхожденія посылало, ни мало не стѣсняясь, коническое ядро вѣсившее четыре килограмма на разстояніе среднимъ числомъ шестнадцати километровъ.
   Авраамъ Линкольнъ, слѣдовательно, обладалъ всѣми орудіями разрушенія. Мало того, на бортѣ находился самъ НедьЛандъ, царь гарпунщиковъ.
   Бедъ-Ландъ, уроженецъ Канады, обладалъ необыкновенною вѣрностью руки и въ своемъ опасномъ ремеслѣ не зналъ себѣ равнаго. Ловкость и хладнокровіе, смѣлость и хитрость, всѣ эти качества достигали въ немъ высшей своей степени, и нужно было быть очень лукавымъ китомъ или у жъ слишкомъ коварнымъ кашелотомъ чтобъ избѣжать удара его остроги.
   Это былъ сорокалѣтній, высокій мущина, ростомъ болѣе шеста англійскихъ футовъ, крѣпко сложенный, степенный, несообщительный, повременимъ рѣзкій, и очень сердитый когда ему перечили. Наружность его обращала на себя вниманіе, а твердость взгляда сообщала лицу особенную выразительность.
   Я думаю что капитанъ Фаррагутъ распорядился благоразумно, пригласивъ этого человѣка: онъ одинъ, по вѣрности руки и взгляда, стоилъ всего экипажа. Его лучше всего сравнить съ очень точнымъ телескопомъ который въ то же время былъ бы и пушкой, вѣчно готовою выстрѣлить.
   Канадецъ тотъ же Французъ, и я долженъ признаться что Недъ, несмотря на свою несообщительность, почувствовалъ ко мнѣ нѣкоторое расположеніе. Его, безъ сомнѣнія, привлекало мое французское происхожденіе. Ему представлялся случай говорить, а мнѣ послушать тотъ старый языкъ, который до сихъ поръ сохранился въ нѣкоторыхъ провинціяхъ Канады. Семейство гарпунщика было родомъ изъ Квебека, и члены его были смѣлыми рыбаками еще въ ту пору когда городъ принадлежалъ Франціи.
   Мало-по-малу Недъ разговорился, и я съ удовольствіемъ слушалъ повѣсть о его приключеніяхъ въ полярныхъ моряхъ. Разказы о его рыбныхъ ловляхъ и поединкахъ дышали неподдѣльною, безыскусственною поэзіей. Они принимали эпическую форму, и мнѣ казалось что я слушаю нѣкоего канадскаго Гомера, воспѣвающаго Иліаду сѣверныхъ странъ.
   Я описываю этого отважнаго человѣка такимъ какимъ знаю его въ настоящее время. Ибо мы съ нимъ старые друзья, связанные тою неразрывною дружбой которая зараждается и крѣпнетъ въ самыхъ тяжелыхъ испытаніяхъ. Да, бравый Недъ, и хотѣлъ бы прожить еще сто лѣтъ чтобы вспоминать о тебѣ!
   Каково же было мнѣніе Недъ-Ланда по вопросу о морскомъ, чудовищѣ? Надо сознаться что онъ не очень-то вѣрилъ въ нарвала, и одинъ изъ всѣхъ не раздѣлялъ общаго убѣжденія. Онъ даже избѣгалъ говорить объ этомъ предметѣ, о которомъ мнѣ захотѣлось попытать его какъ-то разъ.
   Въ прекрасный вечеръ 30го іюля, то-есть спустя три недѣли послѣ нашего отъѣзда, фрегатъ находился не далеко отъ мыса Бланка, въ тридцати миляхъ подъ вѣтромъ отъ Патагонскихъ береговъ. Мы миновали тропикъ Козерога менѣе чѣмъ въ семистахъ миляхъ, къ югу предъ вами открывался Магеллановъ проливъ. Чрезъ недѣлю Авраамъ Линкольнъ долженъ былъ вступить въ воды Тихаго Океана.
   Мы сидѣли съ Недъ-Ландомъ на ютѣ, разговаривая о томъ о семъ и вглядываясь въ это таинственное море, котораго глуби доселѣ остаются недоступны взору человѣка. Я заговорилъ о нарвалѣ-гигантѣ и сталъ обсуждать различные шансы обусловливающіе успѣхъ или неудачу нашего предпріятія. Но замѣтивъ что Недъ молчитъ, предоставляя мнѣ разсуждать, я приступилъ къ нему прямѣе.
   -- А что, Недъ, спросилъ я,-- неужели вы не вѣрите что огромное животное, которое мы преслѣдуемъ, дѣйствительно существуетъ? Какія же у васъ особенныя на то причины чтобы быть столь недовѣрчивымъ?
   Гарпунщикъ молча смотрѣлъ на меня нѣсколько минутъ, ударилъ по своему широкому лбу, съ привычнымъ ему жестомъ, закрылъ глаза, какъ будто обдумывая что-то и наконецъ сказалъ:
   -- Можетъ-быть и есть, господинъ Аронаксъ.
   -- Однако, Недъ, гарпунщикъ по ремеслу, вы должны были освоиться съ мыслью объ огромныхъ морскихъ млекопитающихъ, ваше воображеніе должно легче принять гипотезу объ огромныхъ китообразныхъ, и вы менѣе чѣмъ кто другой должны бы сомнѣваться въ подобнаго рода дѣлахъ.
   -- Въ этомъ-то вы и ошибаетесь, господинъ профессоръ, отвѣчалъ Недъ.-- Если простолюдинъ вѣритъ въ необыкновенныя кометы, пробѣгающія пространство, или въ существованіе допотопныхъ животныхъ, будто бы населяющихъ внутренность земнаго шара, въ этомъ нѣтъ ничего мудренаго; но астрономы и геологи не допускаютъ подобныхъ сказокъ. Вотъ такъ-то и китоловъ. Я преслѣдовалъ много морскихъ животныхъ, многихъ прикололъ своею острогой, многихъ убилъ, но какъ бы сильны и хорошо вооружены они ни были, ни хвостъ ихъ, ни клыки не въ состояніи пробить листовое желѣзо покрывающее пароходъ.
   -- Однако, Недъ, разказывають что зубъ нарвала пробивалъ насквозь большія суда.
   -- Деревянныя суда, это пожалуй, отвѣчалъ Канадецъ,-- да впрочемъ я и этого никогда не видалъ. И до тѣхъ поръ пока не убѣдился въ противномъ, продолжаю отрицать чтобы киты, кашелоты или нарвалы могли дѣлать подобныя вещи.
   -- Послушайте, Недъ....
   -- Нѣтъ, господинъ профессоръ, нѣтъ. Все что вамъ угодно, только не это. Огромный спрутъ, можетъ-быть?...
   -- Еще менѣе, Недъ. Вѣдь спрутъ слизнякъ, и самое это названіе указываетъ на мягкость его тѣла. Хотя бы онъ былъ въ пятьсотъ футовъ длиной -- осьминогъ не можетъ повредить такимъ кораблямъ какъ Шотландія или Авраамъ Линкольнъ. Мы должны отнести къ разряду сказокъ всѣ удивительные подвиги кракеновъ и тому подобныхъ чудовищъ.
   -- Итакъ, господинъ натуралистъ, возразилъ Недъ-Ландъ, и въ голосѣ его звучалъ оттѣнокъ ироніи,-- вы продолжаете вѣрить въ существованіе огромнаго кита?
   -- Да, Недъ, и повторяю что увѣренность моя основывается на логическомъ сопоставленіи фактовъ. Я вѣрю въ существованіе млекопитающаго необыкновенно сильнаго, принадлежащаго къ отдѣлу китообразныхъ, какъ кашелоты, киты, дельфины, и снабженнаго крѣпкимъ роговымъ бивнемъ.
   -- Гм., сказалъ китоловъ, покачивая головой съ видомъ, человѣка котораго не убѣдишь.
   -- Замѣтьте, мой достойный Канадецъ, продолжалъ я,-- что если подобное животное существуетъ, если оно живетъ въ глубинѣ океана, если посѣщаетъ жидкіе слои лежащіе нѣсколькими милями ниже поверхности воды, то оно непремѣнно одарено такимъ сильнымъ организмомъ съ которымъ ничто не сравнится.
   -- А. зачѣмъ такой организмъ? спросилъ Недъ.
   -- Потому что нужна неизмѣримая сила чтобы жить въ глубинѣ океана и выдерживать давленіе верхнихъ слоевъ.
   -- Право? спросилъ Недъ, глядя на меня съ прищуреннымъ глазомъ.
   -- Право, и нѣсколько цифръ легко убѣдятъ васъ.
   -- О, цифры! сказалъ Недъ.-- Съ цифрами можно сдѣлать что хочешь.
   -- Въ торговыхъ дѣдахъ, Недъ, но не въ математикѣ. Представимъ себѣ давленіе одной атмосферы въ видѣ давленія столба воды, имѣющаго тридцать два фута въ вышину. Въ сущности столбъ воды могъ бы быть ниже, потому что дѣло идетъ о морской водѣ, а она гораздо плотнѣе прѣсной. Итакъ, когда вы ныряете, Недъ, то всякій разъ какъ надъ вами бываетъ тридцать два фута воды, тѣло ваше выживаетъ давленіе равное одной атмосферѣ, то-есть по стольку же килограммовъ на каждый кубическій сантиметръ его поверхности. Изъ этого слѣдуетъ что на глубинѣ трехъ сотъ двадцати футовъ давленіе это равняется десяти атмосферамъ; на глубинѣ трехъ тысячъ двухъ сотъ футовъ -- ста атмосферамъ, и тысячѣ атмосферамъ на глубинѣ тридцати двухъ тысячъ футовъ, то-есть около двухъ съ половиною миль. Отсюда слѣдуетъ, что еслибы вамъ удалось достигнуть подобной глубины въ Океанѣ, то каждый кубическій сантиметръ поверхности вашего тѣла подвергался бы давленію тысячи килограммовъ. А знаете ли вы, мой добрый Недъ, сколько кубическихъ сантиметровъ имѣетъ поверхность вашего тѣла?
   -- Не имѣю ни малѣйшаго о томъ понятія, господинъ Аронаксъ.
   -- Около семнадцати тысячъ.
   -- Неужели столько?
   -- А такъ какъ въ дѣйствительности атмосферное давленіе нѣсколько превышаетъ тяжесть одного килограмма на кубическій сантиметръ, то ваши семнадцать тысячъ кубическихъ сантиметровъ выдерживаютъ въ настоящую минуту давленіе семнадцати тысячъ пятисотъ шестидесяти восьми килограммовъ.
   -- А я этого и не замѣчаю?
   -- А вы и не замѣчаете. Вы не чувствуете этой тяжести потому что воздухъ, проникающій во внутренность вашего тѣла, давитъ тамъ съ такою же силой. Отсюда совершенное равновѣсіе между давленіемъ внѣшнимъ и внутреннимъ, которыя нейтрализуютъ другъ друга, что и даетъ вамъ возможность незамѣтно переносить ихъ. Но въ водѣ другое дѣло.
   -- Да, я понимаю, отвѣчалъ Недъ, слушавшій съ большимъ вниманіемъ.-- Вода меня окружаетъ, но не проникаетъ.
   -- Именно. Итакъ на глубинѣ тридцати двухъ футовъ вы будете испытывать давленіе семнадцати тысячъ пятисотъ шестидесяти восьми килограммовъ; на разстояніи трехсотъ двадцати футовъ -- давленіе въ десять разъ большее, то-есть ста семидесяти пяти тысячъ шестисотъ восьмидесяти килограммовъ; на глубинѣ трехъ тысячъ двухсотъ футовъ давленіе во сто разъ большее, равняющееся милліону семистамъ пятидесяти шести тысячамъ восьми; стамъ килограммовъ; наконецъ, при тридцати двухъ тысячахъ футовъ глубины, давленіе увеличится въ тысячу разъ, или до семнадцати милліоновъ пятисотъ шестидесяти восьми тысячъ килограммовъ, однимъ словомъ, васъ сплющило бы какъ отъ дѣйствія гидравлической машины!
   -- Чортъ возьми! сказалъ Недъ.
   -- Итакъ, мой достойный китоловъ, если въ такой глубинѣ обитаютъ позвоночныя длиной въ нѣсколько сотъ метровъ и соотвѣтственной толщины, и поверхность которыхъ выражается милліонами кубическихъ сантиметровъ, то выдергиваемое ими давленіе должно равняться милліардамъ килограммовъ. Сосчитайте теперь какъ велико должно быть сопротивленіе ихъ костяной системы] и какова сила ихъ организма, если они могутъ выносить подобныя давленія!
   -- Они, должно-быть, сдѣланы изъ аистоваго желѣза въ восемь дюймовъ толщиной, какъ броненосные фрегаты, отвѣчалъ Недъ-Ландъ.
   -- Правда ваша, Недъ. Подумайте же теперь какое разрушительное дѣйствіе произведетъ подобная масса, устремившись со скоростью экстреннаго поѣзда на корпусъ парохода.
   -- Да.... въ самомъ дѣлѣ.... можетъ-быть, отвѣчалъ Канадецъ, котораго цифры нѣсколько поколебали, но который все еще не хотѣлъ сдаться.
   -- Ну, что, убѣдились вы наконецъ?
   -- Вы меня убѣдили въ томъ, господинъ натуралистъ, что если подобныя животныя обитаютъ въ глубинѣ морей, то они должны быть такъ сильны какъ вы говорите.
   -- Но если ихъ нѣтъ тамъ, упрямый китоловъ, то какъ же вы объясните случай съ Шотландіей?
   -- Можетъ-быть.... началъ Недъ нерѣшительно.
   -- Говорите, говорите.
   -- Потому что.... это неправда! отвѣчалъ Недъ, безсознательно повторяя знаменитый отвѣтъ Араго.
   Но отвѣтъ этотъ доказывалъ лишь упрямство китолова и ничего болѣе. Въ этотъ день я къ нему болѣе не приставалъ. Происшествіе съ Шотландіей не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію. Проломъ былъ такъ очевиденъ что его пришлось задѣлать, а я не думаю чтобы можно было доказать существованіе пролома болѣе категорическимъ способомъ. Но проломъ этотъ не могъ же возникнуть самъ собой, и такъ какъ онъ не былъ произведенъ подводными скалами или какими-либо подводными машинами, то онъ своимъ происхожденіемъ былъ, безъ сомнѣнія, обязанъ просверливающему органу какого-нибудь животнаго. Съ своей стороны я былъ убѣжденъ, на основаніи всѣхъ вышеприведенныхъ доводовъ, что животное это принадлежало къ отдѣлу позвоночныхъ, къ классу млекопитающихъ, къ группѣ рыбовидныхъ, и наконецъ къ отряду китовъ. Что же касается до семейства къ которому его слѣдовало отнести -- китовъ, кашелотовъ или дельфиновъ -- до его вида и, наконецъ, разновидности, то вопросъ этотъ могъ уясниться только въ послѣдствіи. Для разрѣшенія его слѣдовало бы вскрыть это невѣдомое чудовище, а чтобы вскрыть его, нужно его прежде взять, чтобы взять его, надо его проколоть острогой,-- что было дѣломъ Недъ-Ланда,-- чтобы проколоть острогой, требовалось его увидать,-- что было дѣломъ экипажа,-- а чтобъ увидать, нужно было его встрѣтить, что было въ водѣ случая.
   

ГЛАВА V.
Наудачу.

   Плаваніе Авраама Линкольна совершалось нѣкоторое время безъ всякихъ приключеній. Только разъ представился случай обнаружившій удивительную ловкость Недъ-Ланда и показавшій какое къ нему слѣдуетъ имѣть довѣріе.
   30го іюня, на широтѣ Малуинскихъ острововъ, фрегатъ встрѣтился съ американскими китоловами, и мы узнали что они ничего не вѣдали о нарвалѣ. Но одинъ изъ нихъ, капитанъ парохода Монроэ, знавшій что Недъ-Ландъ находится на бортѣ Авраама Линкольна, просилъ его помощи для охоты на кита бывшаго въ виду. Капитанъ Фаррагутъ, желавшій посмотрѣть Недъ-Ланда за дѣломъ, позволилъ ему отправиться на Монроэ. Счастье благопріятствовало нашему Канадцу, и вмѣсто одного, онъ сразу прикололъ двухъ китовъ, ударивъ одного прямо въ сердце, и овладѣвъ другимъ послѣ самаго непродолжительнаго преслѣдованія.
   Право, если чудовище когда-нибудь наткнется на острогу Недъ-Ланда, то я не поручусь за него.
   Фрегатъ быстро прошелъ мимо юговосточнаго берега Америки. 3го іюля мы находились у входа въ Магеллановъ проливъ, близь мыса Дѣвъ. Но капитанъ Фаррагутъ не желалъ вступать въ этотъ извилистый проходъ и предпочелъ обойти мысъ Горнъ.
   Экипажъ единодушно одобрилъ это рѣшеніе командира. И въ самомъ дѣлѣ, была ли какая-либо возможность встрѣтить нарвала въ этомъ узкомъ проливѣ? Иные изъ матросовъ утверждали что чудовище не могло бы пройти въ него, оно-де для этого слишкомъ толсто.
   6го іюля, около трехъ часовъ вечера, Авраамъ Линкольнъ обогнулъ въ пятнадцати миляхъ къ югу тотъ одинокій островокъ, ту скалу брошенную на оконечности американскаго материка, которой голландскіе моряки дали имя своего роднаго города -- мысъ Горнъ. Тутъ путь нашъ повернулъ къ сѣверо-западу, и на слѣдующее утро винтъ фрегата сталъ ударять, наконецъ, по водамъ Тихаго океана.
   -- Гляди въ оба! въ оба гляди! повторяли матросы Авраама Линкольна. И надо признаться, они смотрѣли во всѣ глаза. Награда въ двѣ тысячи долларовъ прельщала всѣхъ, и глаза и подзорныя трубки не отдыхали ни одной минуты. И день и ночь всѣ всматривались въ поверхность океана, и тѣ кто одержимы дневною слѣпотой и различали предметы ночью гораздо явственнѣе легко могли выиграть премію.
   Что касается до меня, то хотя деньги не очень-то прельщали меня, но я тѣмъ не менѣе не уступалъ другимъ. Удѣляя лишь нѣсколько минутъ на обѣдъ, нѣсколько часовъ на отдыхъ, не взирая ни на солнечный жаръ, ни на дождь, я не оставлялъ палубы парохода. Я пожиралъ глазами пѣнистыя борозды которыми море бѣлѣло до самаго края горизонта. И сколько разъ мнѣ приходилось раздѣлять волненіе штаба и экипажа, когда какой-нибудь причудливый китъ подымалъ надъ волнами свою черноватую спину. Палуба корабля въ одну секунду покрывалась народомъ. Изъ нижнихъ каютъ устремлялись толпами матросы и офицеры. Съ помутившимся взоромъ, едва переводя дыханіе, всѣ слѣдили за движеніями животнаго. Я смотрѣлъ до того пристально что рисковалъ повредить сѣтчатую оболочку и ослѣпнуть. Консель же, всегда невозмутимый, говорилъ мнѣ своимъ спокойнымъ голосомъ:
   -- Еслибъ ихъ милость изволили поменьше таращить глаза, то ихъ милость видѣли бы гораздо болѣе.
   Напрасная тревога! Авраамъ Линкольнъ бралъ въ сторону, направлялся къ замѣченному животному, которое оказывалось простымъ китомъ или обыкновеннымъ кашалотомъ.
   Погода однако стояла хорошая, и плаваніе совершалось при самыхъ выгодныхъ условіяхъ. Въ сущности было дождливое время года, такъ какъ въ австралійскомъ поясѣ іюль соотвѣтствуетъ нашему январю; но море было спокойно и ясно, и его можно было обозрѣвать на значительномъ протяженіи.
   Недъ-Ландъ по-прежнему выказывалъ самую упорную недовѣрчивость; онъ даже не хотѣлъ взглянуть на море, когда самъ не находился на вахтѣ или не было въ виду кита. Однако удивительная острота его зрѣнія могла бы принести большую пользу. Но изъ двѣнадцати часовъ упрямый Канадецъ восемь проводилъ въ своей каютѣ, спалъ тамъ или читалъ. Сто разъ я упрекалъ его за равнодушіе.
   -- Ба! господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ онъ,-- если даже и существуетъ подобное животное, то какое вѣроятіе что мы его встрѣтимъ? Вы сами знаете что мы идемъ наудачу. Говорятъ что видѣли этого необрѣтаемаго звѣря въ высокихъ моряхъ Тихаго океана? Согласенъ. Но съ тѣхъ поръ прошло два мѣсяца, а судя по характеру вашего нарвала, онъ очевидно не любитъ долго киснуть въ однихъ и тѣхъ же мѣстахъ! Къ тому же онъ одаренъ необыкновенною быстротой движенія. А вы лучше меня знаете, господинъ профессоръ, что природа не дѣлаетъ ничего безсмысленнаго. Она не дала бы медленному по натурѣ животному способности быстро перемѣщаться, еслибъ оно не имѣло въ ней надобности. Итакъ, если нарвалъ существуетъ, онъ теперь далеко.
   Я не зналъ что отвѣчать на это. Мы, безъ сомнѣнія, шли какъ слѣпые, но другаго исхода не представлялось. Итакъ мы не должны были слишкомъ разчитывать на встрѣчу съ нарваломъ. Однако до сихъ поръ никто еще не сомнѣвался въ успѣхѣ, и ни одинъ матросъ на кораблѣ не побился бы противъ нарвала и его скораго появленія.
   20го іюля мы миновали тропикъ Козерога подъ 105° долготы и 27го того же мѣсяца пересѣкли экваторъ на 110 меридіанѣ. Сдѣлавъ эти измѣренія, фрегатъ направился прямо къ западу и вступилъ въ среднія моря Тихаго океана. Капитанъ Фаррагутъ справедливо думалъ что лучше было придерживаться глубокихъ водъ и удаляться отъ материковъ и острововъ которыхъ животное, повидимому, всегда избѣгало, "безъ сомнѣнія, потому что тамъ для него слишкомъ мелко!" говорилъ начальникъ экипажа. Фрегатъ сдѣлалъ новый запасъ каменнаго угля и прошелъ въ виду острововъ Помоту, Маркизскихъ, Сандвичевыхъ, пересѣкъ тропикъ Рака подъ 132° долготы и направился къ китайскимъ морямъ.
   Мы находились на мѣстѣ послѣднихъ подвиговъ животнаго. И сказать правду, на бортѣ всѣ были ни живы, ни мертвы. Сердца бились со страшною силой и готовили себѣ въ будущемъ неизлѣчимые аневризмы. Я не умѣю изобразить то сильное нервное возбужденіе которое испытывалъ экипажъ. Люди не ѣли и не спали. Разъ по двадцати въ день всѣмъ приходилось испытывать невыносимыя страданія вслѣдствіе какой-нибудь ошибки въ вычисленіи или оптическаго обмана которому подвергался матросъ торчащій на румпелѣ. Волненія эти, повторявшіяся безпрестанно, поддерживали насъ въ постоянномъ напряженіи и должны были неминуемо вызвать скорую реакцію.
   И въ самомъ дѣлѣ, она не замедлила обнаружиться. Три мѣсяца сряду,-- а каждый день этихъ трехъ мѣсяцевъ тянулся для насъ какъ цѣлое столѣтіе,-- Авраамъ Линкольнъ скитался по сѣвернымъ водамъ Тихаго океана и избороздилъ его во всѣхъ направленіяхъ, преслѣдуя встрѣчавшихся китовъ, быстро измѣняя направленіе, неожиданно поворачивая на другой галсъ, останавливаясь внезапно, то прибавляя, то убавляя пары, и все это одно вслѣдъ за другимъ, рискуя сломать свою машину. Онъ изслѣдовалъ какъ нельзя внимательнѣе все пространство отъ береговъ Японіи до Америки. И ничего! Ничего кромѣ безпредѣльности пустынныхъ волнъ. Ничего похожаго на огромнаго нарвала, или подводный островокъ, или разбитое судно, или плавающій рифъ, однимъ словомъ, ничего сверхъестественнаго. Произошла реакція. Отчаяніе овладѣло умами и открыло доступъ невѣрію. На бортѣ испытывали новое ощущеніе, состоявшее изъ трехъ десятыхъ стыда и семи десятыхъ бѣшенства. Было совѣстно остаться въ дуракахъ, повѣривъ какимъ-то безсмысленнымъ выдумкамъ,-- совѣстно, но еще болѣе досадно!
   Горы доказательствъ, которыя нагромоздили въ продолженіи цѣлаго года, обрушились разомъ, и всѣ старались въ часы отдыха или обѣда наверстать время такъ безпощадно потраченное.
   Съ непостоянствомъ, свойственнымъ человѣческому уму, отъ одной крайности у перешли къ другой. Самые горяще защитники предпріятія сдѣлались, къ несчастію, самыми ярыми его противниками. Отъ люковъ корабля, отъ мѣстопребыванія кочегаровъ, настроеніе это, постепенно распространяясь, дошло до офицерской площадки, и фрегатъ, безъ сомнѣнія, поворотилъ бы окончательно къ югу, но капитанъ Фаррагутъ выказалъ въ этомъ случаѣ замѣчательное упорство. Однако не было возможности продолжать далѣе безполезные розыски. Экипажъ Авраама Линкольна не могъ винить себя за неудачу, онъ сдѣлалъ все отъ него зависѣло. Никогда еще матросы американскаго флота не выказывали такого терпѣніе и усердія. Неуспѣхъ предпріятія не зависѣлъ отъ нихъ. Они сдѣлали свое дѣло, и теперь имъ оставалось только возвратиться на родину.
   Капитану сдѣлали заявленіе въ этомъ духѣ. Капитанъ стоялъ на своемъ. Матросы не скрывали неудовольствія и исполняли свое дѣло съ гораздо меньшимъ усердіемъ. Я не говорю что на кораблѣ произошло явное возмущеніе, но тѣмъ не менѣе, послѣ непродолжительнаго сопротивленія, не выходившаго изъ границъ благоразумія, капитанъ Фаррагутъ, какъ нѣкогда Колумбъ, попросилъ три дня. Если въ теченіе этихъ трехъ дней чудовище не появится, то рулевой повернетъ колесо три раза и фрегатъ направится къ европейскимъ морямъ.
   Обѣщаніе было дано 2го ноября. Прежде всего оно ободрило упавшій духомъ экипажъ. Океанъ подвергся новымъ внимательнымъ наблюденіямъ. Подзорныя трубы дѣйствовали съ лихорадочною живостью. Это былъ послѣдній и торжественный вызовъ, брошенный нарвалу-гиганту, и онъ не имѣлъ никакого основанія отказаться отвѣчать на это приказаніе "явиться".
   Прошло два дня. Авраамъ Линкольнъ не разводилъ большихъ паровъ. Экипажъ употреблялъ всевозможныя средства чтобы привлечь вниманіе животнаго или расшевелить его лѣнь, если оно находилось по близости. За кораблемъ тащились, привязанные на веревкахъ, огромные куски сала, надо признаться, къ великому удовольствію акулъ. Авраамъ Линкольнъ лежалъ въ дрейфѣ, а шлюпки сновали вокругъ него во всѣхъ направленіяхъ, осматривая каждый уголокъ. Наступилъ вечеръ 4го ноября, а подводная тайна по-прежнему оставалась тайной.
   На слѣдующій день, 5го ноября, въ полдень, оканчивался назначенный срокъ. Съ послѣднимъ ударомъ часовъ капитанъ Фаррагутъ, вѣрный своему обѣщанію, долженъ былъ отдать приказаніе повернуть къ юго-востоку и покинуть сѣверныя области Тихаго океана.
   Фрегатъ находился подъ 31° 15' сѣверной широты и подъ 136° 42' долготы. Японскіе острова лежали подъ вѣтромъ на разстояніи отъ насъ менѣе двухсотъ миль. Ночь приближалась. Пробило восемь часовъ. Большія облака скрывали дискъ луны, стоявшей тогда на первой четверти. Волны равномѣрно плескали и разбивались о форъ-штевень фрегата.
   Въ эту минуту я стоялъ на носу, опираясь на сѣти по бокамъ штирборда. Консель расположился возлѣ меня и смотрѣлъ впередъ. Экипажъ, забравшись на ванты, вглядывался въ горизонтъ, который постепенно суживался и темнѣлъ. Офицеры, вооружившись своими ночными подзорными трубками, силились различить что-либо въ сгущавшейся темнотѣ. По временамъ море вдругъ озолотится лучомъ луны который мелькнетъ изъ-за тонкихъ изсѣченныхъ краевъ двухъ сосѣднихъ облаковъ. Потомъ всякій слѣдъ огня потонетъ въ сумракѣ.
   Наблюдая за выраженіемъ лица Конселя, я замѣтилъ что добрый малый до нѣкоторой степени подчинялся общему настроенію. По крайней мѣрѣ мнѣ такъ казалось. Можетъ-быть, и вѣроятно въ первый разъ въ жизни, нервы его напрягались подъ вліяніемъ любопытства.
   -- Вотъ, Консель, заговорилъ я,-- намъ въ послѣдній разъ представляется случай положить въ карманъ двѣ тысячи долларовъ.
   -- Съ позволенія ихъ милости, отвѣчалъ Консель,-- я никогда не разчитывалъ на эту премію; правительство Союза могло обѣщать сто тысячъ и не сдѣлалось бы отъ того бѣднѣе.
   -- Правда, Консель. Дѣло вышло глупое, и мы слишкомъ легкомысленно впутались въ него. Сколько потеряннаго времени, напрасныхъ волненій! Мы бы еще шесть мѣсяцевъ назадъ пріѣхали уже во Францію....
   -- И жили бы въ маленькой квартиркѣ ихъ милости, въ Музеѣ. И я распредѣлилъ бы по классамъ ископаемыхъ ихъ милости! И индѣйская свинка ихъ милости была бы помѣщена въ своей клѣткѣ въ Ботаническомъ саду и привлекла бы всѣхъ любопытныхъ столицы!
   -- Все это правда, Консель, уже не говоря о томъ что надъ нами вѣроятно будутъ смѣяться.
   -- Да, отвѣчалъ спокойно Консель,-- я думаю что надъ ихъ милостью будутъ см

Ж. Верн

Двадцать тысяч лье под водой

   Верн Ж. Двадцать тысяч лье под водой: Роман / Пер. с фр. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013. -- (Мировая классика).
   Печатается по изданию: Полное собрание сочинений Жюля Верна. СПб.: Изд. П. П. Сойкина, 1907
  

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   Глава I. ПЛАВУЧИЙ РИФ
   Глава II. "ЗА" И "ПРОТИВ"
   Глава III. КАК БУДЕТ УГОДНО ГОСПОДИНУ!
   Глава IV. НЕД ЛЕНД
   Глава V. В ПОГОНЕ ЗА ПРИКЛЮЧЕНИЯМИ
   Глава VI. НА ВСЕХ ПАРАХ
   Глава VII. КИТ НЕИЗВЕСТНОЙ ПОРОДЫ
   Глава VIII. "MOBILIS IN MOBILE"
   Глава IX. ГНЕВ НЕДА ЛЕНДА
   Глава X. ОБИТАТЕЛЬ МОРЕЙ
   Глава XI. "НАУТИЛУС"
   Глава XII. ВСЕ ПОСРЕДСТВОМ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА
   Глава XIII. В ОБЛАСТИ ЦИФР
   Глава XIV. ЧЕРНАЯ РЕКА
   Глава XV. ПИСЬМЕННОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ
   Глава XVI. ПРОГУЛКА ПО РАВНИНЕ
   Глава XVII. ПОДВОДНЫЙ ЛЕС
   Глава XVIII. ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ ЛЬЕ ПОД ПОВЕРХНОСТЬЮ ТИХОГО ОКЕАНА
   Глава XIX. ВАНИКОРО
   Глава XX. ТОРРЕСОВ ПРОЛИВ
   Глава XXI. НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НА ЗЕМЛЕ
   Глава XXII. МОЛНИЯ КАПИТАНА НЕМО
   Глава XXIII. AEGRISOMNIA
   Глава XXIV. КОРАЛЛОВОЕ ЦАРСТВО
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   Глава I. ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН
   Глава II. НОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ КАПИТАНА НЕМО
   Глава III. ЖЕМЧУЖИНА В ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ
   Глава IV. КРАСНОЕ МОРЕ
   Глава V. АРАВИЙСКИЙ ТУННЕЛЬ
   Глава VI. ГРЕЧЕСКИЙ АРХИПЕЛАГ
   Глава VII. ЧЕРЕЗ СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ ЗА СОРОК ВОСЕМЬ ЧАСОВ
   Глава VIII. ЗАЛИВ ВИГО
   Глава IX. ИСЧЕЗНУВШИЙ МАТЕРИК
   Глава X. ПОДВОДНАЯ КАМЕННОУГОЛЬНАЯ КОПЬ
   Глава XI. САРГАССОВО МОРЕ
   Глава XII. КАШАЛОТЫ И КИТЫ
   Глава XIII. ЛЕДЯНЫЕ ПОЛЯ
   Глава XIV. ЮЖНЫЙ ПОЛЮС
   Глава XV. НЕСЧАСТЬЕ ИЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЕ?
   Глава XVI. НЕДОСТАТОК ВОЗДУХА
   Глава XVII. ОТ МЫСА ГОРНА ДО РЕКИ АМАЗОНКИ
   Глава XVIII. ОСЬМИНОГИ
   Глава XIX. ГОЛЬФСТРИМ
   Глава XX. ПОД 47° 24' ШИРОТЫ И 17° 28' ДОЛГОТЫ
   Глава XXI. ГЕКАТОМБА
   Глава XXII. ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА КАПИТАНА НЕМО
   Заключение
  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I
ПЛАВУЧИЙ РИФ

   Год 1866-й был отмечен странным, необъяснимым событием, и это событие памятно каждому. Не говоря уже о тревоге, охватившей жителей портовых городов, о возбуждении умов на континенте, оно сильно встревожило моряков. Негоцианты, хозяева судов, шкипера и машинисты, как в Европе, так и в Америке, офицеры военных флотов всех стран и даже правительства различных государств обоих полушарий -- все были заинтересованы в высшей степени.
   Дело в том, что с некоторого времени многие корабли встречали в открытом море какой-то огромный, длинный, веретенообразный предмет, временами фосфоресцирующий и несравненно больший по объему и быстрее движущийся, нежели кит.
   Описания этого явления, занесенные в корабельные журналы, достаточно согласовались относительно строения загадочного предмета или существа, необычайной скорости его движений, огромной двигательной силы и той особенной жизненности, которой он, по-видимому, обладал.
   Если это был кит, то он своим объемом значительно превосходил любое классифицированное наукой животное. Ни Кювье, ни Ласепед, ни Дюмериль, ни Катрфаж не подозревали о существовании подобного животного, не говоря уже о том, что они никогда его не видели.
   Придерживаясь средних размеров, определенных в разное время и различными наблюдениями, отбрасывая данные как слишком скромные, определявшие длину этого предмета в двести футов, так и значительно преувеличенные -- доводившие длину до одной мили и даже до трех миль, надо, во всяком случае, признать, что это животное -- феномен, если оно действительно существует, своими размерами значительно превосходит размеры, установленные ихтиологами для морских существ.
   Тем не менее оно существовало. Сам по себе факт этот не подлежит сомнению, и при склонности человеческого ума ко всему чудесному можно себе представить ту сенсацию, которую произвело во всем мире это сверхъестественное явление.
   Отбрасывая неправдоподобные рассказы, можно сообщить только следующее.
   Прежде всего, 20 июля 1866 года пароход "Гавернор-Хиггинсон", принадлежавший Калькуттскому обществу пароходства, встретил эту двигающуюся массу в пяти милях к востоку от берегов Австралии. В первую минуту капитану Бакеру показалось, что он видит перед собой неизвестную скалу. Он собрался уже точно определить ее местоположение, как вдруг два водяных столба, выброшенных этим загадочным предметом, поднялись со свистом в воздух на высоту в сто пятьдесят футов. Можно было предположить, что скала подвержена периодическим извержениям, подобным гейзеру, или что "Гавернор-Хиггинсон" имел дело с каким-либо морским млекопитающим, до сих пор неизвестным, которое через свои носовые отверстия выбросило водяные струи, смешанные с паром и воздухом.
   То же самое наблюдалось в том же году, 23 июля, в водах Тихого океана с парохода "Кристобал-Колон", принадлежащего Вест-Индскому тихоокеанскому обществу пароходства. Таким образом, оказывалось, что этот кит мог перемещаться с изумительной быстротой, так как за три дня он должен был пройти интервал, отделявший "Гавернор-Хиггинсон" и "Кристобал-Колон", -- расстояние более семисот морских лье {Лье -- французская миля = 5557 метрам.}.
   Пятнадцать дней спустя в двух тысячах лье от последнего пункта пароходы "Гельвеция", принадлежащий Национальной компании, и "Шанон" -- пароходной компании "Рояль-Мэйл", идя навстречу в той части Атлантического океана, которая отделяет Соединенные Штаты от Европы, указывали сигналами друг другу на чудовище, показавшееся под 42° 15' северной широты и 60° 35' западной долготы. При этом одновременно с противоположных пунктов рассчитали, что длина чудовища не менее ста пятидесяти английских футов {Фут -- примерно 30,5 сантиметра.}, судя по тому, что и "Шанон", и "Гельвеция" казались меньше его, хотя каждый из них имел в длину сто метров. Надо заметить также, что самые огромные киты, посещающие Алеутские острова, Куламок и Умгулиль, никогда не превосходили пятидесяти шести метров в длину.
   Эти сообщения, приходившие одно за другим, новые наблюдения, произведенные с борта трансатлантического парохода "Пэрер", столкновение с чудовищем судна "Этна", совершавшего рейс в Инман, протокол, составленный офицерами французского фрегата "Нормандия", серьезные и обстоятельные наблюдения с борта "Лорд Кляда" командира Фитц-Джеймса, сильно взволновали общественное мнение. В странах, легкомысленно настроенных, феномен вышучивался, но в странах серьезных и практических, таких как Англия, Америка и Германия, им были сильно заинтересованы.
   Повсюду в больших центрах чудовище стало модным. Его воспевали в кофейнях, над ним издевались в газетах и представляли в театрах. Утки получили способность носить яйца любого цвета. В журналах появились, как копии с натуры, все фантастические и гигантские существа, начиная с белого кита гиперборейских стран, вплоть до чудовищных осьминогов, могущих своими щупальцами опутать судно в пятьсот тонн и увлечь его в недра океана. Откопали даже протоколы древних времен, мнения Аристотеля и Плиния, поддерживающие существование таких чудовищ, опирались на норвежские отчеты епископа Понтоппидана, на описания Поля Геггеда и, наконец, на донесения Харрингтона, правдивость которых не подлежала никакому сомнению, так как он утверждал, что лично видел с борта судна "Кастилан" в 1857 году огромного змея.
   Тогда в ученых обществах и научных журналах возникла нескончаемая полемика между верующими и неверующими. Вопрос о чудовище воспламенил все умы. Журналисты с научным образованием в борьбе с журналистами, выезжающими на остроумии, пролили потоки чернил в эту достопамятную кампанию, а некоторые даже две или три капли крови, так как в вопросе о морском чудовище они видели себя лично оскорбленными.
   Шесть месяцев длилась война с переменным успехом. На статьи, печатаемые Географическим бразильским институтом, Королевской берлинской академией наук, британским обществом Смитовского института в Вашингтоне, на научные отчеты журналов: "Индиан Аршипелаго", "Космоа" аббата Муаньо, "Миттейлунген" Петерманна, на научную хронику толстых французских и иностранных журналов мелкая пресса отвечала злыми насмешками. Эти остроумные писатели, пародируя Линнея, опирались на ту истину, что природа не делает скачков.
   Наконец, в статье одного сатирического журнала, очень распространенного, любимый публикой автор, коснувшись всего этого, набросился на чудовище и нанес ему окончательный удар среди всеобщего хохота. Остроумие победило науку.
   В продолжение первых месяцев 1867 года казалось, что вопрос был похоронен и не мог больше возродиться, как вдруг до сведения публики дошли новые факты. Теперь вопрос касался не только разрешения интересной научной задачи, но и реальной опасности, которую необходимо устранить. Вопрос принял другой оборот. Чудовище превратилось в островок, скалу, риф, но риф плавающий, непонятный и неуловимый.
   5 марта 1867 года пароход общества Монреальская океанская компания под названием "Моравиа", находящийся ночью под 27° 30' широты и 72° 15' долготы, ударился кормовой частью о скалу, которая не была обозначена ни на одной морской карте. Благодаря попутному ветру и своей машине в четыреста лошадиных сил пароход шел со скоростью тринадцать узлов. Никто не сомневался, что получивший пробоину "Моравиа" только благодаря замечательной крепости своего корпуса мог держаться на воде, ибо в противном случае он пошел бы ко дну вместе со всеми ста тридцатью семью пассажирами, которых он вез из Канады.
   Столкновение произошло на заре, около пяти часов утра. Офицеры, стоявшие на вахте, бросились к корме. Они ничего не увидели, кроме сильной струи, рассекавшей поверхность воды. На расстоянии трех кабельтовых местонахождение было определено точно, и он продолжал свой путь, не получив, по-видимому, повреждений. Никто не мог сказать, на что он наткнулся. Была ли то подводная скала или плавающие в океане огромные обломки разбитого судна -- неизвестно. При осмотре в доке подводной части треть киля оказалась сломанной.
   Этот случай, весьма важный сам по себе, быть может, был бы вскоре забыт, как и многие другие, если бы спустя три недели он не повторился при таких же условиях. Благодаря национальности судна, погибшего при этом столкновении, а также значению компании, к которой оно принадлежало, событие это сделалось злобой дня.
   Многим известно имя знаменитого судостроителя англичанина Кюнарда. В 1840 году он основал почтовое сообщение между Ливерпулем и Галифаксом, для чего предназначены были три парохода, каждый в четыреста лошадиных сил, и одна яхта в тысячу сто шестьдесят две тонны водоизмещением. Спустя восемь лет деятельность компании значительно расширилась: она построила еще четыре парохода -- каждый в шестьсот пятьдесят лошадиных сил и в тысячу восемьсот тонн водоизмещением, а спустя два года -- еще два парохода со значительно превосходящим тоннажем. В 1852 году компания Кюнарда, получившая старинную привилегию на доставку депеш, вновь построила на своих верфях огромные пароходы: "Аравия", "Китай", "Шотландия", "Ява" и "Россия". Таким образом, в 1867 году компания располагала двенадцатью первоклассными пароходами, из которых восемь были колесные, а прочие четыре -- винтовые.
   Если я сообщаю эти подробности, то для того, чтобы каждый ознакомился со значением этой компании морского судоходства. Ни одна антреприза в трансатлантическом плавании не велась так умело, ни одно предприятие не сопровождалось таким выдающимся успехом. В течение двадцати шести лет пароходы Кюнарда две тысячи раз пересекли Атлантический океан и ни разу не опаздывали в срочном отправлении и доставке пассажиров и товаров, ни разу не пропало ни одно письмо и не погиб ни один пассажир. Несмотря на сильную конкуренцию, которую компания встретила в учреждении Францией рейсов с Америкой, английское трансокеаническое сообщение все-таки продолжало пользоваться предпочтением. Теперь станет совершенно понятным то сильное впечатление, которое вызвало странное происшествие с одним из лучших пароходов общества Кюнарда.
   13 апреля 1867 года на море стояла прекрасная погода. Пароход "Шотландия" находился под 45° 37' широты и 15° 12' долготы. Тысячесильный пароход шел со скоростью тринадцать узлов, при работе машины в шесть тысяч лошадиных сил, равномерно разбивая волны своими огромными колесами. Он сидел в воде на шесть метров семьдесят пять сантиметров, водоизмещение его равнялось шести тысячам шестистам двадцати четырем кубическим метрам.
   В четыре часа семнадцать минут вечера пароход обо что-то ударился кормовой частью несколько позади левого колеса: в общем удар был малочувствителен.
   Но, как оказалось, не "Шотландия" на что-то натолкнулась, а нечто натолкнулось на нее, и притом каким-то острым режущим орудием. Сам удар был настолько слаб, что никто на палубе не обратил на это внимания, пока не показались на ней матросы, кричавшие: "Идем ко дну! Идем ко дну!"
   В первую минуту пассажиров охватил страх, но капитану Андерсону удалось их успокоить. И действительно, опасности не было никакой, так как "Шотландия" разделялась непроницаемыми перегородками на семь частей.
   Капитан Андерсон приказал застопорить машину, и один из матросов нырнул, чтобы осмотреть пролом. Через несколько минут стало известно, что в подводной части корпуса парохода пробито отверстие шириной в два метра. Заделать пролом не представлялось возможности, но тем не менее "Шотландия" продолжала путь с колесами, погруженными до половины в воду. Во время столкновения она находилась на расстоянии трехсот миль от мыса Клэра и, опоздав на три дня, благополучно достигла Ливерпуля, жителей которого сильно встревожило это опоздание.
   "Шотландия" была введена в сухой док, и инженеры приступили к осмотру ее подводной части. Они не верили своим глазам: на два с половиной метра ниже ватерлинии находилось отверстие в виде равнобедренного треугольника. Края пробоины железной обшивки имели ровный вид, словно они были прорезаны резцом. Несомненным было, что пробоину образовало какое-то орудие, которое двигалось с необычайной силой; пробив листовое железо в четыре сантиметра, оно отошло назад, подчиняясь какому-то непонятному возвратному движению.
   Вот те данные, которые раскрыл осмотр судна. Происшествие с "Шотландией" снова взволновало общественное мнение.
   Фантастическому чудовищу пришлось принять на себя ответственность за все кораблекрушения, число которых, к сожалению, значительно. Из трех тысяч кораблей, о гибели которых ежегодно сообщается в "Бюро-Веритас", число кораблей и пароходов, которые пропадают без вести, достигает двухсот.
   Таким образом, справедливо или несправедливо, но чудовище считалось причиной исчезновения всех этих судов; вследствие этого сообщения между различными континентами становились все более и более опасными, и публика предъявила категорическое требование, чтобы моря были очищены во что бы то ни стало от этого ужасного "кита".
  

Глава II
"ЗА" И "ПРОТИВ"

   В разгар этих событий я возвращался из научной экспедиции, предпринятой с целью исследования Небраски в Соединенных Штатах. Я был командирован в эту экспедицию французским правительством как адъютант-профессор при Музее естественной истории в Париже. Пробыв шесть месяцев в Небраске, я с драгоценной коллекцией прибыл в Нью-Йорк в конце марта. Мой отъезд во Францию назначен был в первых числах мая. В ожидании этого времени, когда я занимался приведением в порядок моих минералогических, ботанических и зоологических богатств, неожиданно произошел инцидент с судном "Шотландия".
   Я внимательно следил за всеми известиями об этом событии, читая и перечитывая все европейские и американские газеты. Однако разъяснение этого события ни на один шаг не продвигалось вперед. Таинственность сильно меня интриговала. Не имея достаточных данных, чтобы составить определенное мнение, я бросался из одной крайности в другую. Что кто-то или что-то существовало, в этом не могло быть сомнения, и неверующие могли вложить руки в пробоину "Шотландии".
   С прибытием моим в Нью-Йорк вопрос этот был в полном разгаре. Гипотеза о плавучем острове или подвижной скале, поддерживаемая малокомпетентными лицами, была отброшена. И действительно, каким образом могла бы двигаться с такой поразительной скоростью скала, раз внутри ее не было машины?
   Отвергнуто было также предположение о плавающем корпусе огромного разбитого корабля -- опять-таки ввиду той же изумительной скорости движения.
   Оставалось два предполагаемых решения вопроса, которые учитывали совершенно различные взгляды: одни стояли за чудовищное животное колоссальной силы, другие -- за подводное судно с огромной двигательной силой.
   Однако эта последняя гипотеза, несмотря на всю ее вероятность, подрывалась некоторыми данными, добытыми розысками, предпринятыми в обоих полушариях. К тому же трудно было допустить, чтобы частное лицо могло создать себе таких огромных размеров механическое чудо. Где и как оно могло бы его построить и сохранить это в тайне?
   Если кто и мог построить такую разрушительную машину, то только государство. Да, в это время, когда ум человеческий напрягал все усилия и способности для изобретения разрушительных орудий войны, возможно, что какое-либо государство достигло особых успехов в этом направлении и сохраняло их в тайне. После ружей Шаспо -- торпеды; после торпед -- подводные мины.
   Появления еще более разрушительного орудия надо было ожидать. Но предположение о военной разрушительной машине отпадало вследствие заявления правительств, что подобных снарядов или машин в их распоряжении нет. Дело получило общественный интерес, и при том страдали тихоокеанические сообщения; приходилось доверять правительствам. Затем трудно было допустить, чтобы постройка такого огромного судна могла укрыться от наблюдений. В подобных случаях и частному лицу трудно сохранить тайну, а за действиями государств ревниво следят другие державы-соперники.
   Таким образом, после разведок, произведенных в Англии, Франции, Германии, России, Италии, даже в Турции, гипотеза о подводном "мониторе" была окончательно отброшена.
   По моем возвращении в Нью-Йорк многие лица оказали мне честь в консультации со мной для объяснения этого интересного феномена. Во Франции мною был издан труд в двух томах in quarto {В четверть бумажного листа (лат.).}, озаглавленный "Тайны морских глубин". Эта книга, благосклонно принятая ученым миром, создала мне репутацию специалиста в этой пока весьма туманной области естественной историй. Было спрошено мое мнение. Пока сам факт не получил неопровержимого доказательства, я его отрицал. Но вскоре был, что называется, прижат к стене и вынужден дать категорическое объяснение. И достопочтенный Пьер Аронакс, профессор Парижского музея, призван был газетой "Нью-Йорк геральд" высказать по этому вопросу свое мнение.
   Я должен был подчиниться общественному требованию. Я заговорил потому, что нельзя было молчать. Я рассматривал вопрос со всех его сторон, как научных, так и политических, и привожу здесь заключение статьи, которую я поместил в номере упомянутой газеты от 30 апреля.
   "Итак, -- писал я, -- рассмотрев последовательно все различные гипотезы, приходится по необходимости допустить существование морского животного, обладающего изумительным могуществом.
   Наибольшие глубины океана нам совершенно неизвестны. Ни один лот никогда не достигал их дна. Что совершается в этих бесконечных пропастях? Какие существа живут в них и могут обитать на глубине двенадцати или пятнадцати верст? Какова организация этих животных? Все это вопросы, на которые нельзя ответить даже предположениями.
   Поэтому решение проблемы должно принять форму дилеммы.
   Или нам известны все виды животных, живущих на нашей планете, или же не все.
   Если не все и в рыбном царстве имеются некоторые виды, которые составляют для науки тайну, то весьма понятно, что можно допустить существование рыб или китообразных животных совершенно новых видов или даже родов, приспособленных для жизни в морских глубинах, недоступных для лота, и которых какой-либо случай, даже прихоть, заставляет появляться временами в верхних слоях и даже на поверхности океана.
   Если же, напротив, нам известны все живущие виды, тогда необходимо отыскивать это животное в среде обитателей морей, уже помеченных в каталогах, -- и в этом случае я склонен отнести его к нарвалу-гиганту.
   Обыкновенный нарвал, иначе морской однозуб, достигает часто шестидесяти футов в длину. Увеличьте эти размеры в пять, даже в десять раз, дайте этому китообразному животному силу, пропорциональную его росту, усильте его средства к нападению -- и вы получите искомое животное. Это пропорциональное увеличение не только возможно, но и подтверждается как факт: размеры -- офицерами судна "Шанон", орудие, необходимое для пролома борта и повреждения, -- инцидентом с "Шотландией".
   И действительно, нарвал вооружен подобием алебарды, по выражению некоторых натуралистов. В сущности, это зуб, обладающий твердостью стали. Такие зубы находили воткнутыми в тело китов, которых нарвал с успехом атакует, такие же зубы приходилось с большим трудом вытаскивать из кораблей, которые они пронизывали насквозь, как бурав просверливает бочку. Музей парижского медицинского факультета обладает одним из таких зубов, длиною в два метра двадцать пять сантиметров и толщиною у основания в сорок восемь сантиметров.
   Представьте себе орудие в десять раз большее, животное в десять раз могущественнее, не забудьте, что оно движется со скоростью двадцать миль в час, -- и вы получите представление о силе удара, который всегда произведет катастрофу, подобную с "Шотландией".
   До получения более подробных исследований я склоняюсь к мнению, что это морской нарвал колоссальных размеров, но снабженный не алебардой, а чем-то вроде острого тарана, какой встречается у броненосных фрегатов, на которые он походил и своей массой, и могуществом двигательной силы.
   Такое объяснение может быть дано этому загадочному феномену".
   Последние слова имели заднюю мысль: я хотел до известной степени охранить мое достоинство как профессора, и, чтобы не давать повода смеяться американцам, я заручился лазейкой, хотя, в сущности, верил в существование чудовища.
   Моя статья горячо обсуждалась и получила весьма широкую известность. Очень многие согласились с моими взглядами. Предлагаемое решение предоставляло полный простор воображению. Человеческий ум склонен к созданию грандиозных сверхъестественных существ. Море представляет собой подходящую среду для рождения и развития таких гигантов, перед которыми земные животные вроде хотя бы слона или носорога -- карлики. В водах обитают самые крупные представители класса млекопитающих, а быть может, и колоссальных размеров моллюски, ужасающего вида ракообразные, как, например, омары в сто метров длиной или крабы в двести тонн весом. Почему нет? Одно время современные геологическим периодам земные животные: четвероногие, четверорукие, пресмыкающиеся, птицы -- были сделаны по моделям огромной величины. Создатель дал им гигантские формы, которые время мало-помалу уменьшало. Почему море в своих неизведанных глубинах не могло сохранить эти памятники жизни прошедшего времени, тогда как условия земного существования постоянно видоизменялись? Почему оно не могло сохранить в своих недрах последних представителей этих титанических видов, года которых считаются веками, а века -- тысячелетиями?
   Но если одни усматривали в этом проблему чисто научного интереса, то другие -- позитивисты и по преимуществу американцы и англичане -- желали во что бы то ни стало очистить океан от такого чудовища и обезопасить трансокеанические сообщения. Промышленные и торговые журналы трактовали вопрос с этой точки зрения. "Шиппинг энд меркэнтайл газет", "Ллойд", "Пакетбот" и "Ревю-маритим-колониаль" -- все листки, субсидируемые страховыми обществами, поддерживали это требование и грозили увеличить страховую премию.
   Общественное мнение вскоре высказалось, и первыми отозвались американцы. В Нью-Йорке стали снаряжать экспедицию для преследования нарвала. Броненосный фрегат "Авраам Линкольн", снабженный тараном и отличавшийся скоростью хода, должен был выйти в самом непродолжительном времени в море. Арсеналы были открыты для капитана Фаррагута, который энергично приступил к вооружению фрегата.
   Но когда решено было отправиться преследовать чудовище, оно, как это часто бывает, более не показывалось. В течение двух месяцев о нем ничего не было слышно. Ни одно судно нигде его не встречало. Казалось, что оно проведало о состоявшемся против него заговоре. Так много о нем говорили. Шутники рассказывали, что этот тайный плут перехватил одну из телеграмм, которая сильно его напугала.
   И вот, когда фрегат был уже снаряжен для далекой кампании и снабжен гигантскими рыболовными снастями, никто не знал, куда его отправить. Нетерпение росло, как вдруг 2 июля получено было известие, что судно "Тампико", совершавшее рейсы между Сан-Франциско в Калифорнии и Шанхаем, встретило три недели назад чудовище в северных морях Тихого океана.
   Это известие вызвало сильную сенсацию. Менее чем за двадцать четыре часа капитан Фаррагут должен был выйти в море. Фрегат был снабжен всеми жизненными продуктами, камеры переполнены каменным углем, экипаж находился в полном составе налицо. Оставалось только затопить печи, развести пары и отчалить. Капитану Фаррагуту не простили бы и полдня, если бы он почему-либо задержал выход судна; впрочем, он сам страстно желал поскорее выйти в море. За три часа до отхода "Авраама Линкольна" из гавани Бруклина я получил письмо следующего содержания:
  
   "Господину Аронаксу
   профессору Парижского музея.
   Гостиница "Пятое авеню" Нью-Йорк

Милостивый государь!

   Если вы желаете принять участие в экспедиции "Авраама Линкольна", то правительству Соединенных Штатов будет приятно видеть представительство Франции в вашем лице. Капитан судна Фаррагут предоставляет в ваше полное распоряжение отдельную каюту.
   Сердечно преданный вам

Д. Б. Гобсон,
секретарь Морского министерства".

  

Глава III
КАК БУДЕТ УГОДНО ГОСПОДИНУ!

   За три секунды до получения письма от Гобсона я столь же мало думал о преследовании нарвала, сколько о проходе через Северо-Западный пролив. Но три секунды спустя после того, как я окончил чтение письма достоуважаемого секретаря флота, я понял, что мое истинное призвание, единственная цель жизни заключаются в преследовании этого беспокойного чудовища и в освобождении от него мира.
   Между тем я возвратился из трудного путешествия утомленным и жаждал отдыха. Я мечтал только возвратиться на родину, поскорее увидеть моих друзей, мою небольшую квартиру в Ботаническом саду и мои милые и драгоценные коллекции. Но теперь ничто не могло меня удержать. Я забыл все: усталость, друзей, коллекции -- и принял без рассуждения предложение американского правительства. "К тому же, -- думал я, -- все пути ведут в Европу, и животное будет настолько любезно, что приблизит меня к берегам Франции. Оно дозволит изловить себя в европейских морях -- для моего личного удовольствия, -- и я доставлю в музей естественной истории никак не менее полуметра его костяной алебарды".
   Но пока приходилось разыскивать нарвала на севере Тихого океана; и для того, чтобы отправиться во Францию, надо было предварительно отправиться к ее антиподу.
   -- Консель! -- крикнул я нетерпеливым голосом.
   Консель был мой слуга. Молодой человек, вполне мне преданный и сопровождавший меня во всех моих путешествиях, которого я так же любил, как и он меня. Этот фламандец по происхождению отличался хладнокровностью по природе, аккуратностью и точностью по принципу, усердием по привычке; он мало удивлялся неожиданностям в жизни, был находчив и ловок во всех поручениях и в любой службе и, вопреки своему имени, никогда не давал советов, даже когда его о том спрашивали {По-французски conseil -- совет.}.
   Вращаясь среди нашего маленького кружка ученых Ботанического сада, Консель кое-чему научился. Он был специалистом в классификации естественной истории и с легкостью акробата взбирался по лестнице групп, классов, подклассов, семейств, родов, видов и разновидностей. Но здесь и кончались его знания. Классифицировать -- это была его сфера, и далее он не шел. Прекрасно ознакомленный с теорией классификации, он был настолько слаб в практике, что навряд ли отличил бы кашалота от кита. Но за всем тем он был прекрасный и с большими достоинствами молодой человек.
   До настоящего времени, в течение десяти лет, Консель следовал за мною повсюду, куда вели меня научные работы. Он никогда не жаловался на продолжительность или утомительность путешествия и никогда не имел ничего против поездки в какую бы то ни было страну, как бы ни была она отдалена, будь то Китай или Конго. Он отправлялся туда без всяких расспросов. К тому же он обладал прекрасным здоровьем, которое не хотело знать никаких болезней, сильными мускулами без нервов, понимая последнее, разумеется, в переносном смысле.
   Этому малому шел тридцатый год. Его возраст относился к возрасту его господина, как пятнадцать относится к двадцати. Да простят мне, что я таким образом хочу сказать, что мне было сорок лет.
   Однако Консель имел один недостаток. Завзятый формалист, он со мною говорил не иначе как в третьем лице, что иногда раздражало меня.
   -- Консель, -- повторил я, принимаясь с лихорадочной торопливостью готовиться к отъезду.
   Я настолько был уверен в его преданности мне, что не имел обыкновения спрашивать его согласия следовать за мной в моих странствованиях, но на этот раз пришлось изменить этому обыкновению, так как экспедиция могла на неопределенное время затянуться и само мероприятие требовало большой смелости и риска: животное, которого предстояло преследовать, способно было расколоть корпус фрегата, как скорлупу ореха. Было над чем задуматься самому беззаботному человеку в мире. Посмотрим, что скажет Консель.
   -- Консель! -- крикнул я в третий раз.
   -- Господин меня звал? -- обратился он ко мне, входя.
   -- Да, Консель, укладывай свои вещи и собирайся сам! Мы едем через два часа.
   -- Как угодно господину, -- ответил он спокойно.
   -- Не теряй ни секунды. Уложи в мой чемодан все дорожные принадлежности, платье, белье, носки, уложи без счета всего как можно больше, и поскорей!
   -- И коллекции господина? -- добавил он.
   -- Ими займемся после.
   -- Как! А архиотерии, гиракотерии, ореодоны, херопотамусы и прочие чучела господина?
   -- Они останутся на хранении в гостинице.
   -- А бабирусса господина?
   -- Ее будут кормить в наше отсутствие! К тому же я распоряжусь весь наш зверинец отправить во Францию.
   -- Следовательно, мы не едем в Париж? -- спросил Консель.
   -- А то как же... конечно... -- ответил я, -- только мы сделаем большой крюк.
   -- Это как угодно господину, -- ответил равнодушно Консель.
   -- Это пустяк! Не совсем прямая дорога, вот и все; мы отправляемся на "Аврааме Линкольне".
   -- Как желает господин, -- ответил тем же тоном Консель.
   -- Ты знаешь, мой друг, дело идет о чудовище... пресловутом нарвале, и мы очистим от него море. Автор труда, in quarto в двух частях, озаглавленного "Тайны морских глубин", не может отказаться сопутствовать капитану Фаррагуту. Почетная миссия, но и опасная. Неизвестно, куда идти... Это животное может оказаться очень капризным. Но мы все-таки будем его разыскивать и преследовать.
   -- Куда пойдет господин, я за ним последую, -- ответил Консель.
   -- Подумай хорошенько, я не хочу ничего от тебя скрывать. Это одно из таких путешествий, из которого не всегда возвращаются.
   -- Как угодно будет господину.
   Четверть часа спустя наши чемоданы были уложены. Консель живо все собрал, и я уверен, что ничего не было забыто, так как он так же умел прекрасно классифицировать все виды белья и платья, как птиц и млекопитающих.
   Служитель гостиницы сложил все вещи в вестибюле. Сойдя в нижний этаж, я отправился в контору, чтобы расплатиться по счету и распорядиться отправкой всех моих тюков с препарированными животными и высушенными растениями в Париж. Я также открыл достаточный кредит моей бабируссе и в сопровождении Конселя сел в карету.
   Экипаж за двадцать франков в конец проехал по улице Бродвей в Юнион-сквер, затем по Четвертой авеню, доехал до Боуэри-стрит, повернул в Катрин-стрит и остановился у Тридцать четвертого пирса. Отсюда перевезли нас в Бруклин -- большое предместье Нью-Йорка, расположенное на левом берегу Ист-ривер, -- и через несколько минут мы были уже на набережной, у которой стоял "Авраам Линкольн", пыхтя и выбрасывая из обеих своих труб густые клубы черного дыма.
   Наш багаж был немедленно доставлен на палубу фрегата. Я пошел вслед за ним и спросил капитана.
   Один из офицеров проводил меня на ют, где я встретил высокого роста, весьма представительного офицера, который протянул мне руку.
   -- Профессор Пьер Аронакс? -- спросил он меня.
   -- Он самый, -- ответил я. -- Капитан Фаррагут?
   -- Перед вами! Добро пожаловать, господин профессор. Вам отведена уже каюта.
   Я поклонился и, не желая отвлекать капитана от его служебных обязанностей, отправился в назначенную мне каюту.
   Назначение "Авраама Линкольна" к предстоящей экспедиции надо признать весьма удачным, и он был к этому вполне приспособлен. Это был один из быстро-ходнейших фрегатов, снабженный особыми аппаратами для усиленной топки, так что давление паров можно было довести до восьми атмосфер. Под таким давлением средняя скорость хода фрегата достигала восемнадцати и трех десятых узла -- весьма значительная скорость, хотя и недостаточная для преследования гигантского китообразного животного.
   Внутреннее устройство фрегата вполне отвечало его морским качествам. Я остался весьма доволен отведенной мне каютой, расположенной в кормовой части, сообщавшейся с кают-компанией.
   -- Нам будет здесь хорошо, -- обратился я к Конселю.
   -- Настолько хорошо, насколько это понравится господину, -- ответил Консель.
   Я оставил Конселя разбирать наши чемоданы, а сам отправился на палубу, чтобы наблюдать за приготовлениями к отплытию.
   В это время капитан Фаррагут приказал ослабить последние канаты, которые удерживали "Авраама Линкольна" у пристани Бруклина. Следовательно, опоздай я на четверть часа и даже менее, фрегат ушел бы без меня и я не участвовал бы в этой необыкновенной, сверхъестественной и невероятной экспедиции, правдивый рассказ о которой вызовет недоверие у многих.
   Капитан Фаррагут не желал терять не только ни одного дня, но даже часа, стремясь как можно скорее достичь того моря, в котором в последний раз было замечено чудовище. Он позвал инженера-механика.
   -- Разведены ли у нас в достаточной мере пары? -- спросил он.
   -- Да, капитан, -- ответил инженер.
   -- Полный вперед! -- скомандовал Фаррагут.
   Пар засвистал, врываясь в распределительные коробки. Длинные горизонтальные поршни застонали и привели в действие шатуны. Лопасти винта начали врезаться в воду с поразительной скоростью, и "Авраам Линкольн" стал величественно продвигаться вперед посреди сотни различного наименования мелких паровых судов, которые составляли некоторое время как бы кортеж фрегата.
   Вся набережная Бруклина и вся часть города, расположенная по берегу Восточной реки, были заполнены толпами любопытных. Троекратное "ура" пяти тысяч человек выражало пожелание полного успеха. Тысячи платков развевались над головами тесно сомкнувшейся толпы и приветствовали "Авраама Линкольна" до его вступления в воды Гудзона у оконечности продолговатого полуострова, на котором, собственно, и расположился Нью-Йорк.
  

Глава IV
НЕД ЛЕНД

   Капитан Фаррагут был хороший моряк, вполне достойный того фрегата, который вверен был его командованию. Он и его судно составляли одно целое, капитан был его душой. Относительно существования чудовищного животного он ничуть не сомневался, и никто на его судне не смел высказывать сомнения. Он так же верил в него, как некоторые женщины верят в левиафана -- верою, но не рассудком. Чудовище существовало, он освободит море от него, он в этом был уверен. Капитан был в своем роде родосский рыцарь Дьедоне де Гозон, который шел навстречу змею, разорявшему его остров. Или капитан убьет нарвала, или нарвал убьет капитана; среднего для него не существовало.
   Офицеры фрегата разделяли мнение своего начальника. Надо было послушать, как они толковали, спорили, рассчитывали все шансы, окидывая взором необъятное пространство океана. Многие из них добровольно несли вахту, тогда как при других обстоятельствах каждый из них проклинал бы эту обязанность. Пока солнце описывало свой дневной полукруг, матросы все время теснились на рангоуте, так как доски моста жгли им ноги и они не могли стоять на месте. А между тем "Авраам Линкольн" не рассекал еще форштевнем подозрительных вод Тихого океана.
   Что касается экипажа, то каждый только желал встретиться с нарвалом, загарпунить его, втащить на палубу и разрубить на части. Все с особенным вниманием вглядывались в глубь морских вод. К тому же каждый был заинтересован премией в две тысячи долларов, обещанных капитаном Фаррагутом тому, кто первый заметит животное, будь то юнга или матрос, боцман или офицер. Можно себе представить, в каком напряженном состоянии находился орган зрения экипажа "Авраама Линкольна". Что же касается лично меня, я не отставал от других и не уступал никому мою долю в ежедневных наблюдениях. Да, фрегат имел в сто раз более прав называться "Аргус". Один только среди нас -- Консель -- относился весьма равнодушно к столь страстному для нас вопросу и вносил диссонанс в энтузиазм, царивший на палубе.
   Я уже говорил, что капитан Фаррагут тщательно снабдил свое судно специальными аппаратами и снастями для поимки гигантского кита. Ни одно китобойное судно не было так вооружено. У нас были все известные снаряды, начиная с остроги, метаемой рукой, и кончая разрывными пулями и зубчатыми стрелами. На баке стояло орудие в виде небольшой пушки с очень толстыми стенками и узким каналом, модель которой впоследствии находилась на Всемирной выставке 1867 года. Это драгоценное орудие американского изобретения метало свободно конический снаряд весом в четыре килограмма на расстояние в шестнадцать километров.
   Следовательно, "Авраам Линкольн" обладал всевозможными в данном случае средствами нападения и разрушения. Но было нечто еще более интересное -- это сам Нед Ленд, царь гарпунщиков.
   Нед Ленд, по происхождению канадец, обладал замечательно верной рукой и в своем опасном ремесле не имел себе равных. Ловкость и хладнокровие, смелость и хитрость -- вот те качества, которыми он обладал в высшей степени, и надо было быть очень изворотливым китом или особенно лукавым кашалотом, чтобы ускользнуть от удара гарпуна Неда Ленда.
   Неду Ленду было около сорока лет. Это был высокого роста мужчина, более шести английских футов, крепко сложенный, внушительного вида, необщительный и всегда сердившийся, когда ему противоречили. Его личность обращала на себя внимание, а твердость взгляда придавала особую выразительность его физиономий. Я полагаю, что капитан Фаррагут весьма разумно поступил, пригласив в состав своего экипажа этого человека; он, по верности глаза и руки, один стоил всего экипажа.
   Сказать "канадец" -- то же, что сказать "француз", и я должен заявить, что, несмотря на его необщительность, ко мне он питал влечение и расположение. Моя национальность, несомненно, притягивала его ко мне. Она предоставляла ему случай говорить со мною, а мне слушать тот старый язык Рабле, который еще до сих пор в обычае в некоторых канадских провинциях. Семейство канадца-гарпунщика было родом из Квебека, и все члены этой семьи отличались как смелые рыболовы еще в то время, когда город принадлежал Франции.
   Мало-помалу Нед вошел во вкус разговора, и я с удовольствием выслушал повесть о его похождениях в полярных морях. Он рассказывал о своих охотах и битвах с безыскусственной поэзией. Его рассказ облекался в эпическую форму, и мне казалось, что я слушаю одного из канадских Гомеров, воспевающего Илиаду гиперборейских стран.
   Я описываю этого смелого моего товарища, каким он был в действительности. Теперь мы стали старыми друзьями, соединенные той неразрывной дружбой, которая рождается и крепнет в самых ужасных испытаниях! Бравый Нед! Я желал бы еще прожить сто лет, чтобы только дольше вспоминать о тебе!
   А теперь коснемся вопроса, какого мнения был Нед Ленд насчет морского чудовища. Я должен заявить, что он ничуть не верил в появление нарвала и был единственным человеком, который не разделял общего мнения экипажа. Он даже избегал говорить по этому вопросу, но я все-таки надеялся заставить его в один прекрасный день высказаться.
   В один чудный вечер, 30 июля, три недели спустя после нашего отъезда, фрегат находился на высоте мыса Бланка в тридцати милях, под ветром, от Патагонских берегов. Мы уже миновали тропик Козерога; в семистах милях к югу находился Магелланов пролив. Менее чем через восемь дней "Авраам Линкольн" должен был войти в воды Тихого океана.
   Я и Нед Ленд сидели на юте, вели беседу, всматриваясь в таинственное море, глубины которого остаются пока неизведанными. Весьма естественно, что я свел разговор на тему о гигантском нарвале и обсуждал все шансы "за" и "против" успеха нашей экспедиции. Затем, ввиду того что Нед ничем мне не возражал, я спросил его напрямик:
   -- Послушайте, Нед, почему вы не хотите признать существование кита, которого мы намерены преследовать? Может быть; вы имеете на то особые причины?
   Гарпунщик в течение нескольких минут молча смотрел на меня, затем, ударив себя по широкому лбу, закрыл глаза, как бы обдумывая свой ответ, и наконец произнес:
   -- Быть может, он и существует, господин Аронакс.
   -- Между тем вы, Нед, гарпунщик по профессии, который так близко знаком с крупными морскими млекопитающими, -- вы, воображение которого более склонно принять гипотезу гигантских китообразных животных, вы должны быть последним из тех, которые ее отвергают.
   -- В этом-то вы и ошибаетесь, господин профессор, -- ответил Нед. -- Простолюдин может верить в необыкновенные кометы, пересекающие пространства, или в существование допотопных животных, населяющих внутренность земного шара; но астроном или геолог отвергает подобные химеры. Так и китобоец. Я преследовал многих китов, многих пробил гарпуном, многих убил; но, несмотря на их колоссальную силу, ни их хвосты, ни их бивни не в состоянии пробить листовое железо, покрывающее борта парохода.
   -- Говорят, что бивень нарвала пробивает насквозь большие суда.
   -- Деревянные суда, это возможно, -- ответил канадец, -- но я этого никогда не видел. И до тех пор, пока я ничего этого не увижу, я отрицаю, чтобы киты, кашалоты или нарвалы были в состоянии это сделать.
   -- Послушайте, Нед...
   -- И слушать не хочу, господин профессор. Говорите о чем хотите, только не об этом. Гигантский спрут, может быть...
   -- Еще менее, Нед. Спрут принадлежит к моллюскам, тело которых мягко. Будь спрут в пятьсот футов длины, он все-таки не позвоночное животное и совершенно безвреден для таких судов, как "Шотландия" или "Авраам Линкольн". Надо отнести к области сказок рассказы о подвигах гигантских осьминогов и тому подобных чудовищ.
   -- Итак, господин натуралист, -- возразил не без иронии Нед Ленд, -- вы продолжаете верить в существование какого-то гигантского кита?
   -- Да, Нед, и это мое убеждение опирается на логику фактов. Я верю в существование могущественной организации млекопитающего, принадлежащего к разряду позвоночных, как киты, кашалоты или дельфины, и снабженного бивнем, обладающим изумительной способностью пробивать самые твердые тела.
   -- Гм! -- промычал гарпунщик, покачивая головой в знак отрицания.
   -- Заметьте, мой достойный канадец, -- продолжал я, -- что, если подобное животное существует, если оно живет в глубинах океана, если оно населяет слои, лежащие на несколько миль ниже поверхности воды, оно, несомненно, обладает столь сильным организмом, которому нельзя подыскать сравнения.
   -- А зачем такой организм? -- спросил Нед.
   -- Потому что необходима огромная сила, чтобы, живя в глубинах океана, выдерживать давление верхних слоев воды.
   -- Действительно ли так? -- спросил Нед, прищурив глаз.
   -- Да, и некоторые цифры могут вас в этом легко убедить.
   -- Цифры, о, эти цифры! -- воскликнул Нед. -- С ними играют, как хотят!
   -- В других вопросах, Нед, но не в математических! Слушайте меня. Представим себе давление атмосферы как давление водяного столба высотой в тридцать два фута. В действительности такой столб воды окажет большее давление, так как речь идет о морской воде, которая плотнее пресной. Когда вы ныряете, Нед, ваше тело будет испытывать давление в килограмм на каждый квадратный сантиметр его поверхности. На глубине трехсот футов это давление будет равно десяти атмосферам, ста атмосферам -- на глубине трех тысяч двухсот футов и тысяче атмосфер -- на глубине тридцати двух тысяч футов, или приблизительно двух с половиной лье. Итак, если бы вам пришлось спуститься на такую глубину в океане, каждый квадратный сантиметр поверхности вашего тела испытывал бы давление в тысячу килограммов. О, мой бравый Нед, знаете ли вы, сколько квадратных сантиметров имеет поверхность вашего тела?
   -- Не имею об этом представления, господин Аронакс.
   -- Приблизительно семнадцать тысяч.
   -- Так много?
   -- А так как в действительности давление атмосферы несколько более килограмма на квадратный сантиметр, то вашим семнадцати тысячам сантиметров пришлось бы испытывать давление в семнадцать тысяч пятьсот шестьдесят восемь килограммов.
   -- Но я этого не чувствую.
   -- Да, вы этого не чувствуете. И если вы не раздавлены этим давлением, то только потому, что внутрь вашего тела проник воздух такого же напряжения. Отсюда равновесие между внешним и внутренним давлением, и образуется нейтрализация, которая и дает вам возможность выдерживать незаметно эти давления. Так дело обстоит в воздухе, но совершенно иначе в воде.
   -- Да, я понимаю, -- отвечал Нед, который слушал с большим вниманием, -- вода меня окружает, но не проникает внутрь моего тела.
   -- Совершенно верно, Нед. Следовательно, на глубине тридцати двух футов вы будете испытывать давление семнадцати тысяч пятисот шестидесяти восьми килограммов, на глубине трехсот двадцати футов -- в десять раз более, или ста семидесяти пяти тысяч шестисот восьмидесяти килограммов; на глубине трех тысяч двухсот футов -- давление в сто раз больше, или миллиона семисот пятидесяти тысяч килограммов; наконец, на глубине тридцати двух тысяч футов давление увеличится в тысячу раз и достигнет семнадцати миллионов пятисот шестидесяти восьми тысяч килограммов, то есть вы будете сплющены так же, как под действием гидравлического пресса.
   -- Черт возьми! -- воскликнул Нед.
   -- Итак, мой уважаемый гарпунщик, если предполагаемые животные длиной в несколько сот метров и соответствующих прочих размеров обитают на значительных глубинах и поверхность их тела измеряется миллионами квадратных сантиметров, то они должны быть приспособлены выдерживать давление в миллиарды килограммов. Сосчитайте теперь, как велико должно быть сопротивление их скелета и какова сила их организма, чтобы выносить подобные давления.
   -- Да, они должны быть созданы из листового железа в восемь дюймов толщины, как броненосные фрегаты, -- ответил Нед Ленд.
   -- Почти что так!.. А теперь представьте себе, какое разрушительное действие должен произвести подобный организм, устремляющийся со скоростью поезда-экспресса на пароход?
   -- Да, действительно, может быть... -- ответил канадец, ошеломленный этими цифрами, но не желавший сдаваться.
   -- Ну что же, убедились вы?
   -- Вы меня убедили только в одном, господин натуралист, а именно в том, что если такие животные действительно существуют, то они должны быть непомерно сильны.
   -- А если вы не признаете их существования, упрямый гарпунщик, так каким образом вы объясняете инцидент с "Шотландией"?
   -- Право, не знаю!.. Может быть, тем... -- начал Нед.
   -- Чем?
   -- Тем, что... это неправда! -- ответил Нед, повторяя знаменитый ответ Араго, хотя и не знал о существовании такого ответа.
   Ответ китобойца указывал только на его упрямство, и ничего более. В этот день я уже больше не касался вопроса о чудовище. Происшествие с "Шотландией" не подлежало никакому сомнению. Пролом был настолько велик, что пришлось его заделать, и я думаю, что это может служить достаточно убедительным доказательством. К тому же этот пролом не мог образоваться сам собой, и так как он не был произведен подводными скалами, то своим происхождением мог быть обязан только значительной крепости органа какого-либо весьма крупного животного.
   Что касается лично меня, я, на основании уже высказанных мною выводов, убежден был, что это животное принадлежит к типу позвоночных, к классу млекопитающих, к группе рыбообразных и, наконец, к роду китов.
  

Глава V
В ПОГОНЕ ЗА ПРИКЛЮЧЕНИЯМИ

   До сих пор плавание "Авраама Линкольна" обходилось без каких-либо особых приключений. Впрочем, был случай, который обнаружил удивительную ловкость Неда Ленда и вызвал общее доверие к нему.
   На широте Мальвинских островов, 30 июня, фрегат встретился с американскими китобойцами, которые, как мы узнали, только в первый раз от нас услышали о нарвале. Но один из них, капитан судна "Монроэ", узнав, что Нед Ленд находится на "Аврааме Линкольне", просил его помощи для охоты на показавшегося невдалеке кита. Капитан Фаррагут, желая видеть Неда Ленда в деле, разрешил ему отправиться на "Монроэ". И случай настолько благоприятствовал нашему канадцу, что вместо одного он убил двумя ударами гарпуна двух китов: одного -- сразу, пробив ему сердце, другого же -- после преследования, продолжавшегося всего несколько минут.
   Фрегат проплыл вдоль юго-восточного берега Америки с огромной скоростью, и 3 июля мы уже находились на высоте мыса Дев у входа в Магелланов пролив. Но капитан Фаррагут не хотел вступать в этот извилистый пролив и предпринял двойной обход мыса Горн. Весь экипаж вполне согласился с этим решением командира. И действительно, не было ни малейшей вероятности встретиться с нарвалом в этом узком проливе. Большинство матросов утверждали, что чудовище не может пройти в него, "так как оно для этого слишком толсто".
   6 июля, около трех часов вечера, "Авраам Линкольн" дважды обогнул в пятнадцати милях к югу этот пустынный островок, или скалистый осколок оконечности американского континента, который голландские моряки нарекли именем своего родного города, назвав его мысом Горн.
   Обойдя мыс, фрегат принял направление на северо-запад, и на следующий день винт фрегата стал врезаться в воды Тихого океана.
   -- Гляди в оба! Гляди в оба! -- повторяли матросы "Авраама Линкольна".
   И действительно, они старались не проглядеть. Ввиду заманчивой премии в две тысячи долларов глаза матросов не знали отдыха. В течение всего дня и ночи все всматривались в поверхность океана; обладающие способностью лучше различать предметы в темноте имели вдвое более шансов получить премию.
   Я, которого деньги не так сильно прельщали, тем не менее все время, когда находился на палубе, внимательно следил за тем, что происходит на поверхности воды. Я пользовался отдыхом всего несколько минут и все остальное время находился на палубе, невзирая ни на дождь, ни на палящее солнце. Я пожирал жадным взором пенистые гребни волн, которыми море белело до самого горизонта. И сколько раз приходилось мне разделять сильное волнение помощника капитана и экипажа, когда какой-либо капризный кит выставлял на поверхности волн свою черноватую спину. На мостике фрегата сразу появлялась толпа матросов и офицеров. Все с трепещущим взором, затаив дыхание, следили за движением кита. Я напряженно смотрел, рискуя повредить сетчатую оболочку глаз и ослепнуть, и только один Консель неизменно флегматично говорил мне своим спокойным голосом:
   -- Если господин будет меньше напрягать глаза, то будет лучше видеть:
   Но напрасная тревога! "Авраам Линкольн" часто менял путь, направляясь к животному, которое оказывалось простым китом или обыкновенным кашалотом и которое вскоре исчезало.
   Между тем погода стояла прекрасная, море было спокойно и ясно, и плавание продолжалось при самых благоприятных условиях. А надо заметить, что это время года было дождливым австралийским сезоном, так как июль месяц этой зимы соответствует европейскому январю.
   Нед Ленд по-прежнему выказывал самую упорную недоверчивость; он даже не хотел взглянуть на море, когда не находился на вахте или не показывался кит. А между тем острота его зрения могла бы оказать большую услугу. Упрямый канадец из двенадцати часов восемь проводил в своей каюте, читая или отдаваясь сну. Сто раз я упрекал его за равнодушие.
   -- Ба! -- отвечал он. -- Если и допустить, что существует предполагаемое вами животное, то нет никакой вероятности, что мы его встретим. Разве мы не бросаемся в авантюру? Говорят, что такое где-то скрывающееся животное видели в северной части Тихого океана. Допустим, что это так, но уже два месяца прошло после этой встречи, и, судя по темпераменту вашего нарвала, он не из числа животных, любящих держаться одного места; ведь, по-вашему, он обладает способностью необычайно быстро двигаться. Затем вам, господин профессор, должно быть очень хорошо известно, что природа ничего не делает бессмысленного, несообразного. Она бы не дала вялому по натуре животному способности скорого передвижения, если бы оно в том не нуждалось. Следовательно, если нарвал и существует, то он теперь далеко от нас.
   Я не смог на это ответить. Очевидно, мы шли, как слепые. Но другого выхода не было! Успех, конечно, был весьма сомнителен; но тем не менее никто не терял надежды, ни один матрос не стал бы держать пари, что нарвал не встретится. 20 июля мы пересекли тропик Козерога над сто пятым градусом долготы, а 27-го того же месяца -- экватор под сто десятым меридианом. Затем фрегат принял направление к западу и вышел в центральные моря Тихого океана.
   Капитан Фаррагут правильно рассуждал, что лучше держаться глубоких вод и удаляться от материков и островов, которых животное в свою очередь должно было избегать, потому что ему, по выражению командира экипажа, "было там слишком тесно". Пополнив запас угля, фрегат прошел в виду островов Паумоту, Маркизских, Сандвичевых, пересек тропик Рака под сто тридцать вторым градусом долготы и направился в Китайское море.
   Мы находились на театре последних подвигов чудовища и, говоря откровенно, были мертвы от страха. Сердца сильно трепетали и рисковали получить аневризм. Весь экипаж испытывал такое сильное нервное возбуждение, которое не поддается описанию. Люди не спали и не ели. Раз по двадцать ошибки в вычислении или оптический обман, которому подвергались некоторые матросы, вызывали невыносимые страдания; эти волнения, повторявшиеся двадцать раз, держали нас в слишком напряженном состоянии и должны были вызвать реакцию.
   И действительно, она не замедлила проявиться. Три месяца подряд -- а каждый день этих трех месяцев тянулся как столетие -- "Авраам Линкольн" скитался по северным морям Тихого океана и избороздил его во всех направлениях, преследуя встречающихся китов. Фрегату постоянно приходилось изменять направление, неожиданно поворачивать на другой галс, то прибавлять или убавлять пары, наконец, внезапно останавливаться, и все это следовало одно за другим, часто в самые небольшие промежутки времени, вызывая риск испортить машину. Все пространство от берегов Японии до Америки было внимательно исследовано. Ничего похожего на огромного нарвала или плавающий островок, риф или разбитое судно не пришлось встретить. Наступила реакция. Безнадежность овладела умами, и явилось недоверие; на фрегате испытывали новое ощущение, состоявшее из трех десятых стыда и семи десятых досады. Стало совестно оставаться в дураках, поверив какой-то сказке, совестно, но и еще более досадно.
   Горы доказательств, которые нагромождались в течение целого года, обрушились разом; все старались часами отдыха и еды наверстать напрасно потраченное время.
   По свойству человеческого ума все перешли от одной крайности к другой. Самые горячие защитники предприятия сделались его ярыми противниками. От люков судна, от кочегарок настроение это постепенно распространялось до кают-компании, и фрегат, без сомнения, повернул бы окончательно к югу, если бы этому не воспротивился капитан Фаррагут, выказывавший замечательное упорство. Однако продолжать более бесполезные поиски уже не было возможности. Винить за неудачу экипаж "Авраама Линкольна" не приходилось; все, что было возможно, при этом было сделано. Никогда матросы американского флота не выказывали такого терпения и рвения. Неуспех предприятия зависел не от них. Они сделали свое дело, оставалось позаботиться только о благополучном возвращении на родину.
   Об этом было заявлено капитану, который все стоял на своем. Это вызвало неудовольствие всего экипажа, и матросы несли свои обязанности уже с гораздо меньшим усердием. Я не говорю, что на фрегате произошло возмущение, но капитану Фаррагуту было ясно, что может быть проявлено сопротивление, и он, как некогда Колумб, определил срок дальнейших поисков в три дня. Если в течение этого времени чудовище не появится, то рулевой повернет колесо три раза, и "Авраам Линкольн" направится в европейские воды.
   Это произошло днем 2 ноября. Эта уступка капитана ободрила упавший дух экипажа. Снова все стали внимательно наблюдать за поверхностью океана, подзорные трубы переходили из одних рук в другие. Гиганту-нарвалу брошен был последний вызов, и он не имел права его не принять.
   Прошло два дня. "Авраам Линкольн" не разводил сильных паров. Экипаж прибегал ко всевозможным средствам, чтобы разбудить и привлечь внимание животного. За фрегатом тащились привязанные на веревках огромные куски сала, надо признаться, к великому удовольствию акул. "Авраам Линкольн" лежал в дрейфе, а вокруг него шныряли шлюпки, следя по всем направлениям, не появится ли чудовище.
   Наступил вечер 4 ноября, а подводная тайна по-прежнему оставалась тайной.
   На следующий день, 5 ноября, истекал последний срок. С ударом колокола, возвестившим двенадцать часов, капитан Фаррагут, согласно данному обещанию, велел взять направление юго-восток. Фрегат покидал северные области Тихого океана.
   Мы находились под 31° 15' северной широты и под 136° 42' долготы. Японские острова расположены были под ветром на расстоянии около двухсот миль. Наступала ночь; пробило восемь часов. Большие облака скрывали диск луны, стоявшей тогда в первой четверти. Волны равномерно плескались и разбивались о форштевень фрегата.
   В эту минуту я стоял на носу судна, опираясь на сети, развешанные на штирборту. Консель стоял возле меня и смотрел вперед. Экипаж, взобравшись на ванты, вглядывался в горизонт, который постепенно сужался и темнел. Офицеры, вооруженные ночными подзорными трубами, напрягали все свое зрение и всматривались в темноту. Временами море внезапно освещалось лунным светом, но затем вскоре исчезало в густых сумерках.
   Следя за выражением лица Конселя, я заметил, что и он поддался общему настроению; по крайней мере, так мне казалось. Вероятно, в первый раз в жизни его нервы были сильно напряжены под влиянием любопытства.
   -- Консель, -- обратился я к нему, -- нам в последний раз предстоит случай положить в карман две тысячи долларов.
   -- Господин позволит мне ему заметить, -- ответил Консель, -- что я никогда не рассчитывал на эту премию; правительство Штатов могло назначить и сто тысяч -- и от этого не стало бы беднее.
   -- Ты прав, Консель. Прежде всего, это глупое предприятие, в которое мы вмешались слишком легкомысленно. Сколько напрасно потеряно времени, сколько пережито напрасных волнений! Шесть месяцев тому назад мы могли быть во Франции.
   -- В небольшом помещении, господин, -- подсказал Консель, -- в музее, господин! И я бы классифицировал ископаемые господина. А бабирусса господина была бы помещена в клетке, в ботаническом саду, и привлекала бы всех любопытных столицы.
   -- Да, все это было бы так, как ты говоришь, Консель. А теперь, воображаю, как будут над нами смеяться!
   -- Очевидно, -- ответил спокойно Консель, -- я думаю, что над господином будут много смеяться. Надо ли говорить...
   -- Да, надо, говори, Консель!
   -- В таком случае я полагаю, что господин получит то, что он заслужил.
   -- Правда!
   -- Когда имеешь честь быть таким ученым, как господин, то не следует ставить себя...
   Консель не успел окончить своего комплимента. Среди общей тишины раздался голос. Это был голос Неда Ленда. Гарпунщик кричал:
   -- Ого, что-то есть под ветром против нас!
  

Глава VI
НА ВСЕХ ПАРАХ

   При этом крике весь экипаж бросился к китобойцу -- капитан, офицеры, боцманы, матросы; даже инженеры покинули свои машины и кочегары свои печи. Приказано было остановить машину, и фрегат двигался только по инерции. Была глубокая темнота, и хотя канадец обладал прекрасным зрением, я все-таки спрашивал себя, как он мог видеть и что он мог видеть. Сердце мое сильно билось и готово было разорваться на части. Однако Нед Ленд не ошибся, и все увидели предмет, на который он указывал рукой.
   На расстоянии двух кабельтовых от штирборта "Авраама Линкольна" море казалось освещенным снизу. Это не было ошибкой. Чудовище находилось под водой на глубине нескольких саженей от ее поверхности и распространяло весьма интенсивный, но и необъяснимый свет, о котором упоминали в своих донесениях многие капитаны кораблей. Этот сильный свет, несомненно, исходил из могущественного светового источника. Светящееся пространство описывало на поверхности моря огромных размеров удлиненный овал, в центре которого сосредоточивался яркий блеск, причем сама яркость света ослабевала по мере удаления от центра.
   -- Это скопление фосфоресцирующих инфузорий, -- пояснил один из офицеров.
   -- Вы ошибаетесь, милостивый государь, -- ответил я уверенным тоном. -- Никогда инфузории не производят такого сильного блеска. Этот свет по своей природе электрический. Затем, смотрите, смотрите! Видите, он перемещается!.. Он движется вперед и назад! Он устремляется на нас.
   На палубе раздался общий крик.
   -- Смирно! -- скомандовал капитан Фаррагут. -- Руль на ветер! Ход назад.
   Матросы бросились к рулю, а инженер-механик к своим машинам. Пар стал работать, и "Авраам Линкольн", повернувшись на бакборте, описал полукруг.
   -- Прямо руль! Ход вперед! -- громко скомандовал Фаррагут.
   Команда была исполнена, и фрегат стал быстро уходить от светового овала. Я ошибаюсь. Он хотел уйти, но сверхъестественное чудовище настигало его, так как двигалось вдвое скорее фрегата.
   Нас охватил столбняк, но не страх, а скорее изумление лишило нас языка и способности двигаться. Чудовище обошло вокруг фрегата, шедшего со скоростью четырнадцать узлов, обливая его волнами электрического света. Затем оно удалилось на расстояние двух или трех миль, оставляя после себя фосфоресцирующий след в виде клубов пара, выбрасываемых локомотивом экспресса.
   Но вот внезапно из темных окраин горизонта, куда оно отошло для разбега, чудовище с ужасающей быстротой устремилось на "Авраама Линкольна" и совершенно неожиданно, на расстоянии десяти футов от него, остановилось и погасло, и не потому, что оно опустилось в глубину моря, -- в таком случае свет постепенно бы ослабевал, -- но так, словно погас сам источник света. Прошла минута, другая -- оно появилось с другой стороны фрегата, но не знаю, об

Жюль Габриэль Верн

Двадцать тысяч лье под водой

Jules Verne. 20000 mille lieues sous les mers

  


  

Часть первая


Глава первая

Плавающий риф

   1866 год ознаменовался удивительным и необъяснимым явлением, которое, вероятно, еще многим памятно. Оно крайне взволновало жителей приморских городов, сильно возбудило умы в континентальных государствах и особенно встревожило моряков. Купцы и судовладельцы, капитаны торговых судов и военных кораблей, морские офицеры, шкиперы и механики как в Европе, так и в Америке, правительства различных государств - все были в высшей степени и заинтересованы и озабочены.
   Дело в том, что с некоторого времени многим кораблям случалось встречать в море "что-то громадное", какой-то длинный веретенообразный предмет, который порой светился в темноте и далеко превосходил кита по размерам и быстроте движений.
   В различных судовых журналах записаны были все факты, относившиеся к этим странным происшествиям, и в показаниях о строении этого загадочного предмета или существа, о его неимоверной скорости, поразительной силе движений и особенностях почти не было разногласий. Если это было животное из отряда китов, то, судя по описаниям, оно было гораздо больше всех доныне известных представителей китообразных. Ни Кювье, ни Ласепед, ни Дюмериль, ни Катрфаж не поверили бы в существование подобного чудовища, не увидав его собственными глазами, то есть глазами ученых.
   Придерживаясь средних значений, полученных при различных наблюдениях, не принимая в расчет все чересчур осторожные оценки, по которым в этом непонятном существе было не более двухсот футов в длину, а также отвергая явные преувеличения, по которым оно имело будто бы одну милю в ширину и три в длину, надо было все-таки допустить, что это удивительное животное, если только оно существует, в значительной степени превосходит все размеры, установленные ихтиологами.
   Животное это существовало - существование его было доказано многими фактами, и никто или почти никто в нем не сомневался. При склонности верить в чудеса, которая так свойственна человеческому уму, понятно, какую тревогу произвело это необычайное явление. Некоторые пытались было отнести его к области сказок и фантазий, но напрасно...
   20 июля 1866 года пароход "Гаверн Хиггинсон", принадлежащий компании "Калькутта и Бернах", встретил эту двигающуюся массу в пяти милях [Морская миля - единица длины в морской и воздушной навигации, равная 1852 м. (Здесь и далее - прим. изд.)] к востоку от берегов Австралии. В первую минуту капитан Бекер подумал, что на ткнулся на неизвестную подводную скалу. Он даже собрался уже определить точные координаты этой скалы, как вдруг из нее вырвались со страшной силой два столба воды и со свистом поднялись футов на полтораста в высоту. Можно было сделать только два предположения: или это был плавучий риф, на котором периодически извергались гейзеры, или "Гаверн Хиггинсон" имел дело с каким-то до сих пор неизвестным морским млекопитающим, которое выбрасывало из носовых отверстий фонтаны воды, смешанные с воздухом и паром.
   23 июля того же года в водах Тихого океана подобное явление заметили с парохода "Кристобаль Колон", принадлежащего компании "Вест-Индия и Тихий океан". Оказалось, что это необыкновенное животное могло передвигаться с невероятной скоростью: за трое суток оно прошло более семисот морских миль, отделяющих пункты, на которых наблюдали его "Гаверн Хиггинсон" и "Кристобаль Колон".
   Пятнадцать дней спустя в двух тысячах лье [Морское лье - старинная французская единица измерения расстояния, равная 5556 м.] от последнего пункта пароходы "Гельвеция", принадлежащий Национальной компании, и "Шанон", принадлежащий "Рояль-Мэйл", встретились в Атлантическом океане, между Америкой и Европой, и сигналами указали друг другу на морское чудовище, лежавшее на 45°152 северной широты и 60°352 долготы к западу от Гринвичского меридиана. При совместном наблюдении приблизительно рассчитали длину млекопитающего, по меньшей мере в триста пятьдесят английских футов [Английский фут - единица измерения расстояния, равная 12 дюймам, или 30,48 см.]. "Гельвеция" и "Шанон" казались гораздо меньше его, хотя оба имели по сто метров от форштевня до ахтерштевня. А самые громадные киты, которые попадались у Алеутских островов, и те были не более пятидесяти шести метров в длину.
   Эти известия поступили одно за другим; затем были сделаны новые наблюдения с борта трансатлантического корабля "Перейр"; потом произошло столкновение судна "Этна" с чудовищем; затем офицерами французского фрегата "Нормандия" был составлен акт о том, что они видели это огромное животное; очень обстоятельные сведения были доставлены с борта "Лорд Клейда" штабом коммодора Фитцджеймса. Все это чрезвычайно взволновало общественное мнение. В странах, легкомысленно настроенных, только подсмеивались и подшучивали над загадочным чудом, но в странах серьезных и практических - Англии, Америке, Германии - им были сильно озабочены.
   Во всех больших городах чудовище вошло в моду; о нем толковали в кофейнях, над ним потешались в газетах, его представляли в театрах. Газетные утки несли яйца всевозможных цветов. Все периодические издания за неимением точных и подлинных изображений принялись показывать разных фантастических гигантов, начиная от белого кита, страшного "Моби Дика" из Арктики, до чудовищных осьминогов, которые своими щупальцами могут опутать судно водоизмещением пятьдесят тонн и увлечь его в бездну океана. Дошло даже до того, что откопали древние рукописи и стали ссылаться на мнения Аристотеля и Плиния, которые допускали существование подобных чудовищ, на норвежские рассказы епископа Понтопидана, на описания Павла Геггеды и, наконец, на донесения Харрингтона, который утверждал, что в 1857 году, находясь на палубе "Кастиллана", он собственными глазами видел громадного змея, до того времени посещавшего только воды газеты "Конститьюшнл".
   Тут-то и загорелась нескончаемая полемика между учеными обществами и научными журналами - полемика верующих с неверующими. Вопрос о чудовище воспламенил все умы. Журналисты, серьезно относившиеся к науке и отстаивавшие ее, вступили в распрю с другими журналистами, которые отбивались остротами и каламбурами, и целые потоки чернил пролились в этой достопамятной кампании; некоторые даже поплатились двумя-тремя капельками крови, потому что из-за этой "морской змеи" противники нередко позволяли себе самые оскорбительные выходки.
   Война эта длилась с переменным успехом целые шесть месяцев. Бульварная пресса отвечала неистощимыми насмешками и на научные статьи Бразильского географического института, Берлинской королевской академии наук, Британской ассоциации, Вашингтонского Смитсоновского института, и на иронию "Индийского архипелага", и на рассуждения "Космоса" Аббата Муаньо, и на мнения "Вестей" Петермана, и на ученые заметки солидных французских и иностранных журналов. Остроумные журналисты, пародируя изречение Линнея, приведенное противниками чудовища, утверждали, что "природа не создает глупцов", и заклинали своих современников не убеждать мир в противном, допуская существование неправдоподобных морских чудовищ, осьминогов, змей, различных "моби диков" и прочих бредней полупомешанных моряков. Наконец в одном очень популярном сатирическом журнале главный редактор, любимец публики, ринулся на морское чудо, как новый Ипполит, и нанес ему последний юмористический удар при взрывах всеобщего хохота. Остроумие победило науку.
   В начале 1867 года вопрос о чудовище, казалось, похоронили, как вдруг до сведения публики стали доходить новые факты. И теперь речь шла не просто об интересной научной загадке, а о серьезной действительной опасности. Осьминогов и морских змей оставили в покое, а чудовище превратилось в остров, скалу, риф, но риф плавающий, блуждающий, неуловимый.
   5 марта 1867 года пароход "Моравиа", принадлежащий Монреальской морской компании, находясь ночью на широте 27°302 и долготе 72°152, ударился кормой о какую-то скалу, которая не была обозначена ни на одной штурманской карте. Ветер был попутным, и корабль мощностью четыреста сил шел со скоростью шестнадцать узлов [Морской узел - единица измерения скорости, равная одной морской миле, т. е. 1,852 км/ч.], на нем было двести тридцать семь пассажиров, которых он вез из Канады. Удар был очень силен, и не будь корпус "Моравиа" достаточно прочным и крепким, корабль, без всякого сомнения, пошел бы ко дну.
   Несчастье случилось на рассвете, около пяти часов утра. Вахтенные осмотрели море самым тщательнейшим образом. Они ничего подозрительного не увидали, только на расстоянии трех кабельтовых [Кабельтов - мера длины, служащая для измерения в море сравнительно небольших расстояний; длина его равна 0,1 морской мили, или 185,2 м.] разбивалась большая волна, как будто что-то сильно взволновало гладкую поверхность вод. Установив координаты, "Моравиа" продолжила свой путь без явных признаков аварии.
   Но на что же наткнулся пароход? На подводную скалу или на какие-нибудь выброшенные морем громадные обломки разбитого корабля? Никто этого не знал. Однако при осмотре в доке оказалось, что сломана часть киля.
   Этот случай, сам по себе очень важный, был бы скоро забыт, как бывали забыты другие важные происшествия, если бы то же самое снова не повторилось при тех же самых условиях три недели спустя. Судно, ставшее жертвой новой катастрофы, шло под английским флагом и принадлежало крупной пароходной компании, поэтому событие получило широкую огласку.
   Всем, вероятно, было известно имя знаменитого английского судовладельца Кюнарда. Этот удачливый промышленник учредил в 1840 году почтовое сообщение между Ливерпулем и Галифаксом с помощью трех деревянных колесных судов мощностью четыреста лошадиных сил и водоизмещением тысяча сто шестьдесят две тонны. Через восемь лет число судов увеличилось еще на четыре корабля мощностью шестьсот пятьдесят лошадиных сил и водоизмещением тысяча восемьсот двадцать тонн, а спустя два года к ним присоединены были еще два судна, которые мощностью и вместимостью превосходили прежние. В 1853 году компания Кюнарда возобновила право перевозить срочную почту и постепенно прибавила к своей флотилии корабли "Аравия", "Персия", "Китай", "Шотландия", "Ява", "Россия". Все эти суда отличались быстрым ходом и размерами уступали только знаменитому "Грет-Истерну". В 1867 году компания Кюнарда владела уже двенадцатью кораблями: восемью колесными и четырьмя винтовыми.
   Я вдаюсь в такие подробности, желая яснее показать значение этой компании морских перевозок, которая своей аккуратностью и точностью приобрела мировую известность. Ни одно трансокеаническое навигационное предприятие не велось с таким умением, ни одно не увенчалось таким успехом. В течение двадцати шести лет корабли Кюнарда переплыли Атлантический океан две тысячи раз, и всегда все обходилось благополучно: не было случая, чтобы судно когда-нибудь опоздало, не было даже примера, чтобы какое-нибудь письмо затерялось. И теперь еще, несмотря на сильную конкуренцию Франции, пассажиры предпочитают компанию Кюнарда всем прочим компаниям, как это видно из официальных документов за последние годы. Принимая все это во внимание, легко можно понять, какой шум поднялся, когда приключилось несчастье с одним из самых лучших пароходов компании.
   13 апреля 1867 года "Шотландия" находилась на 15°122 долготы и 45°372 широты; море было тихое, дул небольшой ветерок. Тысячесильный корабль шел со скоростью тринадцать узлов с лишним; колеса его равномерно рассекали морские волны. Осадка судна составляла шесть метров семьдесят сантиметров, а водоизмещение равнялось шести тысячам шестистам двадцати четырем кубическим метрам.
   В четыре часа семнадцать минут пополудни пассажиры сидели в кают-компании за завтраком. Вдруг что-то ударилось о корпус корабля; удар, впрочем, не произвел значительного сотрясения - он пришелся на корму позади левого колеса.
   По характеру толчка можно было предположить, что "Шотландия" наткнулась на какое-то острое орудие. Столкновение казалось таким слабым, что никто на палубе не обратил бы на него особого внимания, если бы кочегары не прибежали с криками:
   - Мы идем ко дну! Течь в трюме!
   В первую минуту пассажиры, разумеется, перепугались, но капитан Андерсен сумел их успокоить. "Шотландия" разделялась на семь частей водонепроницаемыми переборками, значит, пробоина не грозила неминуемой опасностью.
   Капитан Андерсен тотчас спустился в трюм. Оказалось, что пятый отсек залит водой, и по скорости, с которой вода прибывала, можно было судить, что течь довольно велика. К счастью, здесь не было паровых котлов, иначе огонь в топках потух бы в ту же минуту.
   Капитан Андерсен отдал приказание немедленно остановить машины, и один матрос нырнул, чтобы осмотреть пролом. Через несколько минут уже все знали, что в подводной части парохода пробита дыра в два метра шириной. Такую пробоину невозможно было заделать, и "Шотландия" должна была продолжать свой путь с погруженными в воду колесами. Авария произошла в трехстах милях от мыса Клиэр, и после трехдневного опоздания, несказанно взволновавшего весь Ливерпуль, судно причалило к пристани компании.
   "Шотландию" поставили на сухой стапель, и инженеры компании стали ее осматривать. Они не хотели верить своим глазам. В двух с половиной метрах ниже ватерлинии зияло правильное отверстие в виде равнобедренного треугольника. Листовое железо было пробито так ровно, словно его специально вырезали. Очевидно, пролом был сделан просверливающим орудием необыкновенной закалки.
   Вероятно, оно было пущено с необычайной силой, пробило листовое железо толщиной четыре сантиметра, а затем каким-то возвратным движением само собой отодвинулось. Это было совершенно необъяснимо.
   Приключение с "Шотландией" снова взволновало умы. С этих пор все морские катастрофы без определенной причины стали сваливать на чудовище. Фантастическому животному довелось отвечать за все кораблекрушения, число которых, к сожалению, значительно. В "Бюро Веритас" ежегодно сообщается о гибели трех тысяч кораблей, и из этих трех тысяч по меньшей мере двести считаются пропавшими без вести со всем грузом и экипажем.
   Справедливо ли, нет ли, но исчезновение судов тоже приписывали чудовищу, и по его милости сообщение между различными материками становилось все более опасным, все более затруднительным. Наконец публика настоятельно потребовала, чтобы моря были во что бы то ни стало очищены от этого ужасного животного или плавающего рифа.
  

Глава вторая

За и против

   Примерно в это время я возвращался из ученой экспедиции, которая была предпринята с целью исследовать негостеприимный штат Небраска в Соединенных Штатах Америки. Я был прикомандирован к этой экспедиции французским правительством как адъюнкт-профессор при Парижском музее естественной истории. Я провел шесть месяцев в Небраске и с собранными там драгоценнейшими коллекциями к концу марта прибыл в Нью-Йорк. Отъезд во Францию назначен был в первых числах мая. В ожидании этого я приводил в порядок свои минералогические, ботанические и зоологические богатства, когда приключилась с "Шотландией" вышеописанная напасть.
   Вопрос о чудовище или плавающем рифе стоял на повестке дня, и я, разумеется, внимательно за ним следил. Я читал и перечитывал все американские и европейские журналы и газеты, но это чтение ничего не проясняло. Таинственное чудо сильно подстрекало мое любопытство. Я не мог определиться, не мог составить собственного мнения и потому переходил от одной крайности к другой. В том, что что-то сверхъестественное в самом деле существует, сомневаться было невозможно: неверующим предоставлялось "вложить перст в рану" "Шотландии".
   Я прибыл в Нью-Йорк в самом разгаре споров. Прежние предположения о плавучем острове, о блуждающем неуловимом рифе были теперь отброшены. Как могла бы скала двигаться с такой неслыханной скоростью? А предполагать, что скала снабжена какой-нибудь двигательной машиной, было уже чересчур.
   О "плавающем корпусе корабля", о "громадных обломках какого-то разбитого судна" тоже перестали говорить, потому что ни остов корабля, ни обломки тоже не могли передвигаться.
   Таким образом, оставалось только два решения этой загадки: все беды причиняло или громадное подводное чудовище, или подводное судно, снабженное необыкновенно мощным двигателем.
   Предположение о подводном судне, на первый взгляд довольно правдоподобное, отпало после расследований, проведенных в обоих полушариях. Как можно было допустить, чтобы какое-нибудь частное лицо имело в своем распоряжении подобный корабль? Где и как он мог его построить? Допустив даже, что он его построил, - как мог он строительство такого гиганта сохранить в тайне?
   Подобную разрушительную машину могло создать только какое-нибудь правительство, и в наши смутные времена, когда человечество изощряется в совершенствовании орудий войны, можно было предположить, что то или иное государство секретно испытывало этот чудовищный снаряд. После ружей Шаспо - торпеды, после торпед - подводные тараны, затем затишье. Я, по крайней мере, на это надеюсь.
   Но и предположение о военном подводном корабле рухнуло: правительства заявили, что они ни к чему не причастны и ничего не знают. Сомневаться в искренности правительственных заявлений на этот раз было трудно, потому что дело шло об общих интересах и при этом опасности подвергались международные трансокеанические сообщения. Кроме того, возможно ли было допустить, что строительство подобного подводного судна могло остаться незамеченным: и частному лицу очень трудно сохранить тайну, а государству совершенно невозможно, потому что за всеми его действиями зорко и ревниво следят все другие державы.
   Итак, после справок, наведенных в Англии, Франции, Германии, России, Испании, Италии, Америке и даже в Турции, предположение о "подводном мониторе" тоже было отвергнуто. Чудовище опять выплыло на поверхность, несмотря на все насмешки, которыми осыпала его бульварная пресса. Скоро возбужденное воображение разыгралось и, как говорится, пошло "писать вкривь и вкось".
   Когда я прибыл в Нью-Йорк, многие лица оказали мне честь, пожелав узнать мое мнение насчет непонятного явления. Я еще в бытность мою во Франции издал сочинение in quatro [In quarto (лат.) - книжный формат в 1/4 листа, получаемый фальцовкой в два сгиба (инкварто).] "Тайны морских глубин" в двух томах. Эта книга заслужила особое внимание ученого мира, и благодаря этому я сделался как бы специалистом в этой очень малоизвестной отрасли естествоведения. Когда стали спрашивать, что я ду маю о чудовище, я, пока еще возможно было отвергать действительность и не имея фактов, отказывался отвечать, но скоро меня, что называется, прижали к стенке, деваться было некуда, и я должен был высказаться. Газета "Нью-Йорк геральд" обратилась к "достопочтенному Пьеру Аронаксу, профессору Парижского музея" с просьбой "сформулировать свое суждение".
   Я покорился и заговорил, потому что молчать уже было нельзя. Я рассмотрел вопрос со всех сторон, с политической и с научной.
   Привожу здесь заключение статьи, которую я поместил в номере от 30 апреля.
   "Разобрав одну за другой все гипотезы, приходится по необходимости допустить существование морского животного необычайной силы.
   Большие глубины океана нам до сих пор еще совершенно неизвестны. Никакой лот никогда не достигал дна. Что такое происходит и творится в этих неизмеримых безднах? Какие существа живут и могут жить в двенадцати или пятнадцати милях ниже морской поверхности? Что за организм у этих животных?
   Здесь трудно, даже едва ли возможно делать какие-либо предположения.
   Однако решение заданной мне задачи может принять форму дилеммы. Одно из двух: или нам известны все виды и разновидности существ, населяющих нашу планету, или нет.
   Если нет, если в области ихтиологии природа еще имеет от нас тайны, то мы очень естественно можем допустить существование не только новых видов, но даже новых родов рыб или китообразных, приспособленных исключительно для жизни в морских глубинах, для лота недоступных. Допустим, что вследствие какого-нибудь события, или по случайности, или просто по своей прихоти, если хотите, они появляются время от времени в верхних слоях океана.
   Если же, напротив, нам уже известны все существующие виды, то надо искать данное животное в числе морских обитателей, перечисленных в каталогах, и в этом случае я готов допустить существование нарвала-гиганта.
   Обыкновенный нарвал, или единорог, часто достигает шестидесяти футов в длину. Помножьте его размеры на пять, на десять, наделите животное силой соответственно его величине, увеличьте во столько же раз его бивень, - и вы получите искомое чудовище. Оно будет иметь и размеры, определенные офицерами "Шанона", и орудие, способное проломить корму "Шотландии", и достаточную силу для повреждения корпуса океанского парохода.
   Известно, что нарвал вооружен чем-то вроде костяной шпаги, алебардой, как выражаются некоторые натуралисты. Это громадный рог, или бивень, обладающий твердостью стали. Бывали случаи, что осколки бивня попадались в раненых китах, которых нарвал атакует всегда с большим успехом. Случалось также, что бивни извлекали из корабельных деревянных корпусов, которые они пробивают насквозь, как бурав просверливает бочонок. В парижском музее медицинского факультета есть подобный бивень нарвала в два метра двадцать пять сантиметров длиной, а ширина его в основании сорок восемь сантиметров.
   Теперь представьте себе, что орудие это в десять раз больше и крепче, а животное в десять раз сильнее; представьте еще, что оно движется со скоростью двадцать миль в час, умножьте величину животного на его скорость - и вы получите удар, способный произвести катастрофу.
   Итак, в ожидании более подробных исследований я склоняюсь к тому, что мы имеем дело с громаднейшим морским единорогом, вооруженным уже не алебардой, а настоящим тараном, как бронированные фрегаты, на которые чудовище похоже как своими размерами, так и своей движущей силой.
   Так, мне кажется, можно объяснять данное загадочное, необъяснимое явление, если только упомянутое явление не плод расстроенного воображения, - что тоже возможно".
   Последние слова были с моей стороны уловкой; я ими хо тел оградить, насколько возможно, свое профессорское достоинство от насмешек американцев. Американцы, надо отдать им должное, мастера насмехаться, и кто попадется им на зубок, тому придется несладко. Человек слаб! Профессор естественных наук тоже! Я приберег себе лазейку для отступления, но в глубине души верил в чудовище.
   Моя статья возбудила горячие споры и прения, вследствие чего получила большую известность и даже образовала партийку приверженцев. Предлагаемое в ней разрешение вопроса давало, впрочем, полную свободу воображению. Ум человеческий любит создавать громадные, чудовищные образы сверхъестественных существ, а море представляет для них самое удобное помещение; море - единственная среда, где могут рождаться и развиваться гиганты, перед которыми земные животные - слоны, носороги - кажутся карликами. В водной среде обитают самые чудовищные породы известных нам млекопитающих; в недрах океана, возможно, скрываются и моллюски невиданных размеров, ракообразные ужасающего вида - например, омары длиной сто метров или крабы весом в двести тонн. Решительно отвергать это никто не решится. Некогда земные животные, современники геологических эпох: четвероногие, четверорукие, пресмыкающиеся, птицы - были созданы как бы по гигантским моделям, отлиты в колоссальные формы, которые время мало-помалу сократило и сузило. Почему бы нам не допустить, что море сохранило в своих неизведанных глубинах эти громадные образцы жизни минувших веков? Море ведь не подвержено никаким изменениям, между тем как земля беспрестанно меняется. Почему бы нам не допустить, что море скрывает в своих глубинах последние разновидности титанических существ, годы которых равняются нашим векам, а века тысячелетиям?
   Но я позволяю себе увлекаться фантазиями, которые я не только не должен поддерживать, но обязан строго преследовать. Довольно об этих химерах, которые превратились для меня впоследствии в ужасную действительность. Повторю еще раз, что общественное мнение о чудовище наконец установилось и публика допустила беспрекословно существование громадного животного, не имеющего ничего общего с баснословными морскими змеями.
   Но если некоторых людей таинственное животное волновало исключительно с научной точки зрения, то люди более практического склада, особенно в Америке и в Англии, настаивали на том, чтобы всенепременно очистить моря и океаны от этого чудовища и обезопасить морские перевозки. Промышленные и торговые газеты и журналы приняли в этом самое непосредственное участие. "Газета торгового флота", "Ллойд", "Пакетбот", "Морское и колониальное обозрение" - все журналы, финансируемые страховыми компаниями, которые грозились увеличить размер страховых выплат, единодушно твердили о необходимости истребления гиганта, мешающего интересам морской международной торговли.
   Соединенные Штаты отозвались первыми. В Нью-Йорке начали готовиться к экспедиции, предназначавшейся для поимки нарвала. Бронированный фрегат "Авраам Линкольн", отличавшийся быстротой хода и прочностью, должен был в самое ближайшее время выйти в море. Все военные арсеналы были открыты для капитана Фаррагута, и капитан Фаррагут деятельно снаряжал свой корабль.
   Именно в то время, когда окончательно было решено преследовать чудовище, это странное животное перестало показываться. Целых два месяца о нем не было ни слуху ни духу, ни один корабль с ним не встречался. Единорог как будто проведал о состоявшемся против него заговоре. Некоторые шутники уверяли, что коварный нарвал перехватил какую-нибудь телеграмму, переданную по трансатлантическому подводному кабелю, в которой о нем говорилось, и принял меры предосторожности.
   Итак, фрегат был снаряжен для далекого плавания, снабжен самыми грозными китобойными орудиями, а в какую сторону держать путь - было неизвестно. Нетерпение возрастало с каждым днем, с каждым часом. Наконец 2 июня получено было известие, что пароход, следующий курсом от Сан-Франциско в Калифорнии до Шанхая, три недели тому назад встретил чудовище в северных водах Тихого океана.
   Это известие несказанно всех взволновало. Капитану Фаррагуту не дали и двадцати четырех часов отсрочки. Все запасы уже были на корабле, трюмы заполнены каменным углем, экипаж был в полном составе. Оставалось только разжечь топки, развести пары и отчалить. Нетерпение было лихорадочным, и теперь капитану не простили бы даже нескольких часов промедления, да и самому Фаррагуту хотелось поскорее выйти в море.
   За три часа до отплытия "Авраама Линкольна" я получил вот такое письмо:
  
   "Господину Аронаксу,
   профессору Парижского музея.

Милостивый государь!

   Если вы пожелаете присоединиться к экспедиции "Авраама Линкольна", то правительству Соединенных Штатов будет очень приятно видеть, что Франция в вашем лице примет участие в нашем предприятии. Капитан Фаррагут предоставляет в ваше полное распоряжение отдельную каюту.

Искренно преданный И. Б. Гобсон,
министр морского ведомства".

  

Глава третья

Как будет угодно их чести

   За три секунды до получения письма И. Б. Гобсона я столько же думал о преследовании единорога, сколько о проходе через ледовые поля, но через три секунды после прочтения вышеупомянутого письма я понял, что мое истинное назначение, цель всей моей жизни именно в том и заключается, чтобы найти это зловредное чудовище и избавить от него человечество.
   Я только что вернулся из тяжелого путешествия, я был утомлен, измучен, жаждал отдыха и покоя, я только о том и мечтал, как бы мне поскорей снова увидеть родину, друзей, свою маленькую ученую обитель при ботаническом саде и свои дорогие, бесценные коллекции. Но ничто не могло меня удержать. Я забыл все: усталость, друзей, коллекции - и без дальнейших размышлений принял предложение американского правительства.
   "Что ж такое? - думал я. - Что ж такое? Поплыву, и конец! Притом все пути ведут в Европу; а единорог, может, будет так любезен, что непременно увлечет меня к берегам Франции. Может статься, это достойное животное позволит - для моего личного удовольствия - изловить себя в европейских морях, и я тогда привезу в наш музей естествознания в качестве экспоната полметра - отнюдь не менее полметра! - его костяной алебарды".
   Но в ожидании будущих любезностей нарвала теперь приходилось его искать на севере Тихого океана, следовательно, держать путь в противоположную сторону от Франции.
   Я нетерпеливо кликнул:
   - Консейль!
   Консейль - это мой слуга, очень преданный мне парень, который сопровождал меня во всех моих путешествиях и странствованиях. Я его очень любил, и он платил мне взаимностью. Честный фламандец, существо флегматичное по природе, исправный и аккуратный из принципа, усердный по привычке, он никогда не изумлялся и не смущался никакими внезапными и неожиданными поворотами и проделками судьбы, был ловок в любой работе, способен ко всякому делу и, вопреки своему имени [Conseil (фр.) - совет, консультация, рекомендация], никогда не давал советов, даже тогда, когда их не спрашивали.
   Консейль постоянно вращался в кругу нашего ученого мирка при ботаническом саде и кое-чему научился. Он стал у меня знатным специалистом по части классификации естественной истории и с быстротой акробата пробегал всю лестницу отделов, групп, классов, подклассов, отрядов, семейств, родов, видов и разновидностей. Но его познания на этом и останавливались. Классифицировать - в этом была его жизнь, дальше он не шел. Он был силен в теории классификации, но в практике слаб и, полагаю, не сумел бы отличить беззубого кита от кашалота. И, однако, какой честный и славный человек!
   Уже десять лет Консейль следовал за мною всюду, куда только наука меня не увлекала. Я не слыхал от него ни единой жалобы на продолжительность или на трудность путешествия, никогда он не только не отказывался, но даже не возражал ехать со мной в Китай, или в Конго, или в любую другую даль. Он был наделен отличнейшим здоровьем, которое защищало его от всяких неудобств, перемены климата и тому подобного, крепкими мускулами и, казалось, полным отсутствием нервов.
   Этому парню было тридцать лет, возраст его относился к возрасту его господина как пятнадцать к двадцати. Да простится мне, что я сообщаю этим сложным оборотом, что мне было сорок лет! Но у Консейля был один недостаток: он был отчаянным формалистом и говорил со мной не иначе, как в третьем лице, и величал меня "честью", что подчас сильно меня раздражало.
   - Консейль! - повторил я, торопливо принимаясь за сборы в плавание.
   Я, конечно, был совершенно уверен в преданности Консейля. Я обыкновенно даже и не спрашивал его, желает ли он отправиться со мной в такое-то странствие. Но теперь речь шла об экспедиции, которая могла затянуться на долгое время, о предприятии очень рискованном, о преследовании чудовища, которое способно пустить корабль ко дну, как ореховую скорлупку. Тут было над чем призадуматься даже самому хладнокровному и невозмутимому человеку на свете!
   Что-то скажет Консейль?
   Я крикнул в третий раз:
   - Консейль!
   Консейль явился.
   - Их честь изволили звать меня? - сказал он, входя в комнату.
   - Да, я звал... Собирай меня в путь, дружище, собирайся сам. Мы отплываем через два часа.
   - Как будет угодно их чести, - отвечал спокойно Консейль.
   - Нельзя терять ни минуты. Укладывай в чемодан все мои дорожные принадлежности, платье, рубашки, носки, бери всего побольше - как можно побольше, - не считай, да поскорее, поскорее!
   - А коллекции их чести?
   - Мы займемся ими после.
   - Как же это? Архиотериумы и ракотериумы, ореодоны... - Они останутся здесь, в гостинице.
   - А живая индийская свинка их чести?
   - Ее будут кормить, пока мы в отлучке. Да притом я распоряжусь, чтобы весь наш зверинец переслали во Францию.
   - Так мы не в Париж едем? - спросил Консейль.
   - О, разумеется... - отвечал я уклончиво, - разумеется... только нам придется сделать небольшой крюк... - Какой будет угодно их чести.
   - О, это крюк пустячный! Мы только несколько обогнем... обогнем прямую дорогу - вот и все. Мы отплываем на "Аврааме Линкольне".
   - Как их чести заблагорассудится, - отвечал безмятежно Консейль.
   - Ты знаешь, мой друг, что дело идет о чудовище... о знаменитом нарвале. Мы очистим от него моря! Автор сочинения о тайнах морских глубин, в двух томах, in quarto, не может отказаться... не может не сопровождать капитана Фаррагута! Это предприятие славное, но... но и опасное! Сам не знаешь, куда идешь. Чудовища эти могут быть очень капризны... Но мы все-таки отправимся. У нас капитан хоть куда.
   - Если их честь поплывут, так и я поплыву, - отвечал Консейль.
   - Ты подумай хорошенько. Я от тебя ничего не хочу скрывать. Это будет такое путешествие, из которого не всегда воз вращаются!
   - Как их чести будет угодно.
   Через четверть часа наши чемоданы были готовы. Консейль быстро уложил вещи, и можно было поручиться, что он ничего не забыл, ничего не упустил из виду: этот парень так же хорошо классифицировал рубашки и платье, как птиц и млекопитающих.
   Служитель гостиницы вынес наши вещи и сложил их в вестибюле. Я спустился вниз и за большим прилавком, который постоянно осаждала толпа приезжих, расплатился по счету. Я распорядился, чтобы мои тюки с препарированными животными и сухими растениями были отправлены в Париж, открыл достаточный кредит своей морской свинке, затем вместе с Консейлем прыгнул в карету.
   Экипаж, нанятый за двадцать франков, спустился по Бродвею до Юнион-сквер, проехал по Четвертой авеню до Бауэр-стрит, повернул на Катрин-стрит и остановился у Тридцать четвертой пристани. Отсюда нас, людей, лошадей и экипаж, доставили на катринском пароме в большое предместье Нью-Йорка, в Бруклин, расположенное на левом берегу Ист-Ривер. Через несколько минут мы достигли причала, где увидели "Авраама Линкольна"; он выбрасывал из своих труб клубы черного дыма.
   Наши вещи немедленно погрузили на палубу фрегата. Я взбежал по трапу на борт и спросил, где капитан Фаррагут. Один матрос провел меня на ют, там я увидел очень привлекательного офицера с отличной выправкой. Этот офицер протянул мне руку.
   - Господин Пьер Аронакс? - спросил он.
   - Он самый, - отвечал я. - Капитан Фаррагут?
   - Так точно. Очень рад, добро пожаловать, господин профессор. Каюта ваша готова - к вашим услугам.
   Я поклонился и, не желая мешать капитану командовать отплытием, попросил указать мне предназначенную каюту. "Авраам Линкольн" был отлично приспособлен к своему новому назначению. Фрегат отличался прочностью, быстроходностью и был оборудован самыми совершенными двигателями - давление пара можно было повышать до семи атмосфер. При таком давлении "Авраам Линкольн" достигал средней скорости восемнадцать и три десятых мили в час - скорость эта, разумеется, была очень значительная, но все-таки недостаточная для борьбы с гигантским чудовищем. Внутреннее устройство фрегата соответствовало его мореходным качествам. Я был чрезвычайно доволен своей каютой: она находилась в кормовой части корабля и сообщалась с кают-компанией.
   - Тут нам будет удобно, - сказал я Консейлю.
   - Так же отлично, с позволения их чести, как раку-отшельнику в раковине моллюска трубача, - отвечал Консейль.
   Консейль стал разбирать чемоданы, а я поднялся на палубу и стал следить за приготовлениями к отплытию.
   В эту самую минуту капитан Фаррагут приказал отдать концы, удерживавшие "Авраама Линкольна" у бруклинской пристани. Значит, опоздай я на какую-нибудь четверть часа, даже и того менее, - и фрегат уплыл бы без меня, а я лишился бы возможности участвовать в этой необыкновенной, невероятной экспедиции!
   Капитан Фаррагут не хотел терять не только одного дня, но даже одного часа и торопился направиться к морям, где в последний раз было замечено чудовище. Он вызвал старшего механика.
   - Что, готовы ли у вас пары? - спросил он. - Так точно, капитан, - ответил механик.
   - Вперед! - скомандовал капитан Фаррагут.
   По этой команде, переданной в машинное отделение по аппарату, приводимому в действие сжатым воздухом, механики повернули пусковой рычаг. Пар со свистом устремился в полуоткрытые золотники. Длинные горизонтальные поршни застонали и двинули шатуны. Винтовые лопасти завертелись и начали рассекать волны все быстрее и быстрее, и "Авраам Линкольн" величественно тронулся в путь, сопровождаемый сотней лодок, катеров и буксиров, переполненных зрителями.
   Вся бруклинская набережная и вся сторона Нью-Йорка, примыкающая к Ист-Ривер, были полны толпами любопытных. Пятьсот тысяч человек громко кричали "ура". Тысячи платков развевались в воздухе над сплотившейся толпой, приветствовавшей "Авраама Линкольна" до самого его вступления в воды Гудзона, у оконечности полуострова, на котором расположен город Нью-Йорк.
   Тут фрегат, придерживаясь со стороны Нью-Джерси живописного правого берега реки, сплошь застроенного прелестными виллами, прошел мимо фортов, которые салютовали ему из самых больших своих пушек. В ответ на эти салюты "Авраам Линкольн" троекратно спускал и поднимал американский флаг с тридцатью девятью звездами. Несколько снизив скорость, он вошел в отмеченный бакенами фарватер, изгибающийся по заливу, образуемому оконечностью Санди-Хука, и прошел мимо песчаной отмели, с которой его еще раз несколько тысяч зрителей приветствовали. Процессия лодок и буксиров провожала фрегат до самого маяка.
   В три часа лоцман сошел с корабля, сел в свою шлюпку и добрался до маленькой шхуны, которая ждала его под ветром. Огонь в топке усилили; лопасти винта стали быстрее рассекать волны; фрегат шел вдоль песчаного и низкого лонг-айлендского берега. К восьми часам вечера исчезли из вида на северо-востоке огни Файр-Айленда, и "Авраам Линкольн" понесся на всех парах по темным водам Атлантического океана.
  

Глава четвертая

Нед Ленд

   Капитан Фаррагут был опытным моряком, вполне достойным "Авраама Линкольна". Он, можно сказать, совершенно сливался с своим кораблем. В существовании чудовища он не сомневался и даже не позволял на своем корабле никаких пересудов по этому поводу. Капитан Фаррагут верил в чудовище, как иные старушки верят в библейского Левиафана, - не разумом, а сердцем. Чудовище существовало, и капитан Фаррагут очистит от него моря - он в этом поклялся. Это был своего рода родосский рыцарь, который шел на борьбу с драконом, разорявшим его остров. Что-нибудь одно: или капитан Фаррагут истребит нарвала, или нарвал истребит капитана Фаррагута. Середины тут не было.
   Офицеры совершенно разделяли мнение своего начальника; надо было послушать, как они разговаривали, толковали, судили, спорили, взвешивали возможные шансы и как наблюдали необозримую ширь океана. То тот, то другой добровольно отправлялся на вахту, тогда как при других обстоятельствах каждый из них жаловался бы и проклинал такую каторгу. Пока солнце описывало на небосводе свой дневной круг, матросы постоянно теснились на рангоуте, словно на палубе доски жгли им ноги и они не могли там стоять. А между тем "Авраам Линкольн" еще не рассекал своим форштевнем подозрительные воды Тихого океана.
   Что касается членов экипажа, то они очень хотели найти единорога, загарпунить его, вытянуть на палубу и изрубить на куски. Все с величайшим вниманием вглядывались и всматривались в море. Надо сказать, что капитан Фаррагут пообещал премию в две тысячи долларов, назначавшуюся тому зоркому юнге, матросу, боцману или офицеру, который первым заметит чудовище. Можете себе представить, как усердно все упражняли свое зрение.
   Я тоже не отставал от других, никому не уступал своей доли ежедневных наблюдений. Нашего "Авраама Линкольна" следовало тогда по-настоящему переименовать в "Стоглазого Аргуса". Только один мой Консейль относился довольно равнодушно к воспламенявшему нас вопросу и не разделял общего энтузиазма.
   Я уже говорил, что капитан Фаррагут заботливо снабдил свой корабль всеми орудиями для ловли громадных китов. Настоящее китобойное судно не могло быть вооружено лучше. У нас были все известные снаряды, начиная с ручного гарпуна до ружей с разрывными пулями. На баке у нас стояла усовершенствованная пушка, заряжавшаяся с казенной части, с очень толстыми стенками и с очень узким жерлом. Модель этой пушки была представлена на Всемирной выставке 1867 года. Замечательное орудие американского происхождения посылало коническое ядро в четыре килограмма на расстояние около шестнадцати километров.
   Итак, "Авраам Линкольн" снаряжен был всеми видами оружия. Мало того! На борту находился сам Нед Ленд, король китобоев.
   Нед Ленд был родом из Канады. Он обладал необычайно верной рукой и не знал себе равных в своем опасном промысле. Его ловкость и хладнокровие, смелость и сообразительность достигали самой высшей степени: надо было быть очень хитрым китом или чересчур коварным кашалотом, чтобы увернуться от его гарпуна.
   Неду Ленду было около сорока лет; это был мужчина высокого роста - более шести английских футов, - крепкого сложения, степенного вида, необщительного нрава, по временам очень вспыльчивый, а когда ему перечили, он выходил из себя и мог затеять скандал. Наружность его обращала на себя внимание, особенно поражал его волевой взгляд, сообщавший лицу необыкновенную выразительность.
   Капитан Фаррагут поступил очень благоразумно, пригласив этого человека: по твердости руки и верности глаза он один стоил всего экипажа. Мне кажется, его можно было сравнить с точным превосходным телескопом, который в то же время был бы и пушкой, всегда готовой выстрелить.
   Канадец - ведь это тот же француз, и я должен признаться, что Нед Ленд, несмотря на свой необщительный нрав, почувствовал ко мне некоторое расположение. Его, вероятно, привлекала французская национальность. Ему предоставлялся случай поговорить, а мне послушать старый французский язык, которым писал Рабле и который до сих пор еще сохранился в некоторых канадских провинциях. Семья Неда жила в Квебеке, в его роду было много отважных рыбаков еще в те времена, когда этот город принадлежал Франции.
  


  
   Мало-помалу Нед разговорился, и я с наслаждением слушал рассказы о его приключениях в полярных морях. Он говорил о рыбной ловле и о поединках с китами просто и безыскусно. Подчас мне казалось, что я слушаю какого-то канадского Гомера, воспевающего Илиаду северных стран.
   Я описываю этого человека таким, каким знаю его теперь. Мы стали с ним друзьями и связаны той неразрывной дружбой, которая зарождается и крепнет в страшных и тяжелых жизненных испытаниях. Молодчина Нед! Я, пожалуй, не прочь прожить еще сто лет, чтобы только вспоминать о тебе подольше.
   Что же думал Нед Ленд о морском чудовище? Он, надо признаться, не очень-то верил в единорога и не разделял общего убеждения. Он даже избегал говорить на эту тему, что я заметил в первый же раз, когда попробовал узнать его мысли на этот счет.
   Великолепным вечером 30 июня, через три недели после нашего отплытия из Нью-Йорка, фрегат находился в тридцати милях под ветром от патагонских берегов. Мы миновали тропик Козерога, и менее чем в семистах милях к югу перед нами открывался Магелланов пролив. Через неделю "Авраам Линкольн" должен был вступить в воды Тихого океана.
   Мы с Недом Лендом сидели на юте, толковали о том о сем и поглядывали на это таинственное море, чьи глубины до сих пор были недоступны взору человека. Я завел речь про гигантского единорога и стал рассуждать о различных шансах нашей экспедиции. Я говорил довольно долго, потом заметил, что Нед молчит, и спросил его без всяких уверток:
   - Как же это, Нед, неужто вы не верите, что чудовище существует? Почему вы не верите? Или у вас имеются какие-то особые уважительные причины?
   Гарпунер сначала поглядел на меня с минуту молча, по привычке хлопнул себя по лбу, закрыл глаза, как бы что-то обдумывая, и наконец ответил:
   - А может статься, и есть причины, господин Аронакс.
   - Однако, Нед, вы ведь китобой по профессии и не раз имели дело с огромными морскими млекопитающими, - значит, вам легче, чем кому-то другому, представить себе какое-нибудь чудовищное китообразное - и легче поверить в него!
   - Ну в этом вы ошибаетесь, господин профессор, - отвечал Нед. - Если темные люди верят в необыкновенные кометы да в допотопных чудовищ, что будто бы сидят в земных недрах, так это им простительно, на то они и темные люди, но ведь астрономы и геологи смеются над этими баснями. Китоловы тоже кое-что смыслят. Я на своем веку гонялся не за одним морским животным, не мало их загарпунил, случалось и убивать их в изрядном количестве, только отроду я не видывал таких хвостатых и клыкастых, чтобы они пробивали железную обшивку парохода!
   - Однако, Нед, рассказывают же, что бивень нарвала пробивает насквозь суда!
   - Деревянные суда, может быть, - отвечал канадец. - Да и то я этого никогда не видел собственными глазами. И пока не увижу, буду стоять на том, что такие зубастые чудовища водятся не в морях, а в сказках.
   - Послушайте, Нед...
   - Чего мне слушать, господин профессор? Мне совсем нечего слушать. Вы меня лучше и не уверяйте, не трудитесь. Уж лучше вы выберите что-нибудь другое, только не нарвала... Ну хоть спрута - спрут все-таки...
   - Как можно спрута, Нед! Ведь спрут - мягкотелый слизняк! Будь в этом беспозвоночном хоть пятьсот футов длины, он ничуть не сможет повредить такие суда, как "Шотландия" или "Авраам Линкольн". Вот это уж чистые сказки! Осьминогами и подобными им чудовищами хорошо пугать только детей или женщин!
   - Значит, господин натуралист, вы верите, что в море сидит этакий страшенный китище? - спросил Нед Ленд не без некоторой иронии.
   - Да, Нед, верю! Я основываюсь на фактах, на логическом их сопоставлении. Я верю, что существует необычайно сильное млекопитающее, которое так же принадлежит к отряду китообразных, как кашалоты, киты, дельфины, и которое снабжено крепчайшим роговым бивнем - таким бивнем...
   - Гм! - произнес гарпунер тоном нисколько не убежденного человека.
   - Заметьте, достойнейший канадец, - продолжал я, - что если такое животное существует, если оно обитает в глубинах океана, что лежат на несколько миль ниже поверхности, так оно непременно одарено таким сильным организмом, с которым ничто не может сравниться.
   - А зачем ему такой организм?
   - Затем, что нужна неизмеримая сила, чтобы жить в глубине океана и выдерживать давление верхних слоев.
   - В самом деле? - сказал Нед, глядя на меня и прищуривая один глаз.
   - В самом деле! Я легко могу вас убедить в этом цифрами! - отвечал я.
   - О, цифры! - возразил Нед. - С цифрами можно сделать все, что вашей душе угодно!
   - В торговых делах - да, Нед, но в математике - нет. Послушайте. Представим мы себе давление в одну атмосферу в виде давления водяного столба высотой тридцать два фута. В сущности, столб может быть и пониже, потому что здесь дело идет о морской воде, которая гораздо плотнее пресной. Когда вы ныряете, Нед, и над вами тридцать два фута воды, то всякий раз тело ваше выдерживает давление, равное одной атмосфере, то есть по стольку же килограммов на каждый квадратный сантиметр его поверхности. Из этого следует, что на глубине триста двадцать футов это давление равняется десяти атмосферам, на глубине три тысячи двести футов - ста атмосферам, а на глубине тридцать две тысячи футов, то есть около двух лье с половиной, - тысяче атмосферам. Значит, если бы вам удалось достигнуть такой глубины в океане, каждый квадратный сантиметр вашего тела подвергся бы давлению тысячи килограммов. А вы знаете, почтеннейший, сколько кубических сантиметров имеет поверхность вашего тела?
   - Понятия не имею.
   - Около семнадцати тысяч.
   - Неужто около семнадцати тысяч?
   - А так как в действительности атмосферное давление несколько превышает тяжесть одного килограмма на квадратный сантиметр, то ваши семнадцать тысяч квадратных сантиметров в настоящую минуту выдерживают, значит, давление семнадцати тысяч пятисот шестидесяти восьми килограммов.
   - А мне и горя мало?
   - А вам и горя мало! На вас эта тяжесть не давит, потому что воздух внутри вашего тела давит там с такой же силой. Отсюда совершенное равновесие между давлением внешним и давлением внутренним, которые нейтрализуют друг друга, что и дает вам возможность не замечать их. Но в воде совсем другое дело.
   - Да, понимаю, - ответил Нед, начинавший слушать с большим вниманием, - вода меня окружает, но внутрь не проникает.
   - Именно, Нед. Итак, на глубине тридцать два фута вы будете испытывать давление семнадцати тысяч пятисот шестидесяти восьми килограммов; на глубине три тысячи двести футов давление в сто раз большее, то есть давление миллиона семисот пятидесяти шести тысяч восьмисот килограммов, а при тридцати двух тысячах футов глубины давление это увеличится в тысячу раз и будет уже равняться семнадцати миллионам пятистам шестидесяти восьми тысячам килограммов - другими словами, вас бы тогда сплющило почище, чем от действия гидравлического пресса.
   - Черт побери! - проговорил Нед.
   - Итак, почтеннейший китолов, если на такой глубине обитают позвоночные в несколько сотен метров длиной и соответствующей толщины и поверхность их выражается миллионами квадратных сантиметров, то выдерживаемое ими давление должно равняться миллиардам килограммов. Теперь вы сосчитайте, как велико должно быть сопротивление их скелета и какова должна быть сила их организма, чтобы они могли выносить подобное давление!
   - Они, надо полагать, сбиты из листового железа в восемь дюймов толщиной, как броненосные фрегаты, - отвечал Нед.
   - Пожалуй, что так, Нед. Ну вы и подумайте после этого, какое разрушение может сотворить подобная масса, когда устремится со скоростью экстренного поезда на корпус корабля!
   - Да... точно... может статься... - отвечал Нед.
   Цифры поколебали канадца, но он все-таки еще не хотел сдаваться.
   - Ну что ж, Нед, убедились вы, а?
   - Вы меня убедили в том, господин профессор, что если такие животные обитают в глубине морской, то они должны быть такие сильные, как вы говорите.
   - Да ведь если бы их не было, так как же вы объясните приключение с "Шотландией", упрямая вы голова!
   - Может... - начал Нед нерешительно.
   - Да говорите, говорите!
   - Потому что... это неправда! - ответил Нед, бессознательно повторяя знаменитый ответ Араго.
   Этот ответ доказывал только упрямство китолова и ничего более, но я уже не стал к нему приставать. Случай с "Шотландией" был всем известен, отрицать его было невозможно. Пробоина была настолько большой, что ее пришлось заделывать - нужны ли были еще доказательства? Она не могла возникнуть сама собой, она не могла быть сделана подводной скалой или подводной машиной - значит, по всей вероятности, борт "Шотландии" пробил просверливающий орган огромного животного.
   Итак, на основании всего вышеприведенного животное это принадлежало, по-моему, к отделу позвоночных, к классу млекопитающих, к отряду китообразных. А что касается семейства, к которому его следовало отнести, его вида и разновидности, то этот вопрос мог проясниться только впоследствии. Для его разрешения надо было прежде найти таинственное чудовище и поймать его, а чтобы его поймать, надо было его загарпунить - что было делом Неда Ленда, а чтобы загарпунить, надо было его увидеть - что было делом экипажа, а чтобы его увидеть, надо было его встретить - что было делом случая.
  

Глава пятая

Наудачу!

   Некоторое время плаванье "Авраама Линкольна" совершалось без всяких приключений. Только раз представился случай Неду Ленду доказать свою удивительную ловкость и сноровку.
   30 июня недалеко от Фолклендских островов фрегат наш повстречал американское китобойное судно "Монро". Мы тотчас обратились к ним с вопросом: "Не видали ли вы чудовище?" Они отвечали, что о чудовище нет ни слуху ни духу.
   После переговоров о нарвале капитан "Монро", знавший, что Нед Ленд находится на борту "Авраама Линкольна", сказал капитану Фаррагуту:
   - Мы выследили кита, и я хочу обратиться к вам с просьбой.
   - С какой? Буду рад, если смогу помочь.
   - Позвольте Неду Ленду отлучиться на часок - он нам поможет в охоте.
   Капитан Фаррагут, разумеется, позволил, ему и самому хотелось посмотреть, как отличится Нед Ленд.
   Нед Ленд на этот раз отличился так, что вместо одного загарпунил двух китов. Одному он попал в самое сердце, а другого проколол вдогонку.
   "Ну! - думал я. - Если чудовище наткнется когда-нибудь на гарпун Неда Ленда, так ему, пожалуй, и не уйти живому".
   Фрегат чрезвычайно быстро прошел мимо юго-восточного берега Южной Америки. 3 июля мы уже находились у входа в Магелланов пролив, близ мыса Дев. Только капитан Фаррагут не захотел войти в этот извилистый пролив, а постарался обогнуть мыс Горн.
   Экипаж единодушно одобрил распоряжения капитана. И вправду, можно ли было ожидать встречи с чудовищем в этом узком проливе? Почти все матросы говорили:
   - Да тут ему и не пролезть! Этакая махина здесь не продерется.
   6 июля, около трех часов пополудни, "Авраам Линкольн" обогнул в пятнадцати милях к югу тот одинокий остров, ту скалу на оконечности американского материка, которую голландские моряки называли именем своего родного города, - мыс Горн. Обогнув его, мы взяли курс на северо-запад. На следующее утро фрегат уже скользил по водам Тихого океана.
   - Не дремать! Не зевай! Гляди в оба! - говорили друг другу матросы.
   И надо сказать, никто не дремал, не зевал и все глядели в оба. Награда в две тысячи долларов имела свою прелесть, глаза и подзорные трубы и минуты не отдыхали. И днем и ночью все вглядывались и всматривались в поверхность океана; страдающие куриной слепотой вдруг поднялись в общем мнении и возбуждали зависть: они ночью различали предметы гораздо явственнее и, значит, имели больше шансов выиграть приз.
   Меня деньги не особенно прельщали, но я тем не менее никому не уступал в усердии. Я наскоро обедал, спал, что называется, одним глазом, пренебрегал и солнечным зноем, и проливным дождем и не уходил с палубы. Перегнувшись через борт на баке или опершись на поручни на шканцах, я пожирал жадными глазами пенистые борозды бурунов, которыми белел океан на необозримом пространстве до самого горизонта.
  


  
   И сколько раз приходилось всем нам волноваться понапрасну! Какой-нибудь причудливый кит высунет из воды свою черноватую спину, и у нас уже дрожат поджилки. В одну секунду палуба покрывается народом. Из нижних кают офицеры и матросы валом стремятся на палубу, и все, затаив дыхание, всматриваются в одну точку до помутнения в глазах. Я так, бывало, напрягал глаза, что рисковал повредить себе сетчатку и ослепнуть, а мой невозмутимый приятель Консейль говорил мне своим спокойным голосом:
   - Если бы их честь не так утруждали глаза, то их честь видели бы гораздо лучше и дальше.
   Но все эти треволнения были напрасны. "Авраам Линкольн" лавировал, направляясь к увиденному чудовищу, а оно оказывалось простым китом или самым обыкновенным кашалотом и скоро исчезало, преследуемое общим негодованием и проклятьями.
   Погода между тем стояла прекрасная, и плавание совершалось при самых благоприятных условиях. Было самое дождливое время года, так как в Южном полушарии июль соответствует нашему европейскому январю, но море было спокойно, и его можно было обозревать на огромном протяжении.
   Нед Ленд по-прежнему скептически относился к нашим тревогам. Когда он не стоял на вахте, так он и не смотрел на море. А между тем удивительная острота его зрения могла бы принести огромную пользу! Но из двенадцати часов упрямый канадец восемь проводил в своей каюте, спал там или читал. Я его упрекал сотни раз за это постыдное равнодушие.
   А он мне отвечал:
   - Ба! Если и существует такое чудовище, так все-таки маловероятно, что мы его повстречаем. Как его нам повстречать? Ведь мы идем наудачу, куда бог даст. Говорят, видели это чудовище в водах Тихого океана. Ну, ладно, положим, его там видели. Да с той поры прошло уже два месяца, - неужели вы думаете, что оно все сидит на том же месте да поджидает нас? Судя по его нраву, так оно киснуть на одном месте не любит. Вы сами говорите: "Одарено необычайной скоростью движения", а вы лучше меня знаете, что если кто чем-нибудь одарен, так это не без толку, а на дело, на пользу. Помните, вы сказали сами: "Природа ничего бессмысленного не делает". Значит, если нарвал существует, так его теперь и след простыл.
   На это я не знал, что ответить. Мы шли как слепые, наудачу, на авось, но иначе было невозможно. Рассчитывать положительно на встречу с нарвалом, разумеется, было нельзя. Однако никто из нас еще не сомневался в успехе предприятия и ни один матрос не побился бы об заклад против этого.
   20 июля мы миновали тропик Козерога на долготе 105°, а 27 июля пересекли экватор на сто десятом меридиане. Затем фрегат направился на запад и вошел в центральный бассейн Тихого океана. Капитан Фаррагут полагал, и полагал очень резонно, что нарвала можно скорее встретить в глубоких водах, вдали от материков и больших островов, которых он, по-видимому, всегда избегал - наверное, потому, что "там для него слишком мелко", как объяснял нам боцман.
   Фрегат прошел в виду островов Паумоту, Маркизских, Гавайских, пересек тропик Рака на долготе 132° и направился к Китайским морям.
   Наконец мы пришли на место последних подвигов чудовища. Сказать по правде, мы все были ни живы ни мертвы. Все сердца учащенно бились, обеспечивая себе на будущее неизлечимые болезни. Я не берусь описать, как был возбужден весь экипаж. Люди не ели, не спали. Все мы испытывали необычайное волнение раз по двадцать в день: то оптический обман, то просто кто-нибудь из матросов вдруг крикнет или охнет. Нервы наши находились в состоянии постоянного напряжения, что неминуемо должно было вызвать скорую реакцию. И в самом деле, реакция не замедлила сказаться. Целых три месяца подряд - а нам каждый день казался за столетие - "Авраам Линкольн" скитался по северным водам Тихого океана и избороздил его во всех направлениях, гоняясь за попадавшимися китами, круто меняя курс, ложась с галса на галс, резко останавливаясь или прибавляя пары, рискуя сломать машину. Все пространство от берегов Японии до Америки было исследовано тщательнейшим образом. И ничего! Ничего решительно, кроме беспредельности пустынных волн! Ничего похожего на гигантского нарвала, или на подводный остров, или на разбитое судно, или на плавучий риф, - одним словом, ничего сверхъестественного!
   Наступила реакция. Все пришли в уныние и упали духом, что открыло дорогу неверию. На борту "Авраама Линкольна" все испытывали новое ощущение, состоявшее из трех десятых стыда и семи десятых злости. Невыносимо стыдно было остаться в дураках, положась на какие-то бессмысленные сказки, - но еще более было досадно!
   Горы доводов и доказательств, которые нагромоздили в продолжение целого года, вдруг все разом рухнули, теперь все стали есть и спать, стараясь наверстать время, которое даром потратили на выглядывание и высматривание небывалого чудовища.
   Со свойственным людям непостоянством перешли из одной крайности в другую. Самые горячие, самые пламенные защитники предприятия теперь стали самыми ярыми его противниками. Упадочное настроение распространилось от кубрика до кают-компании, и если бы не удивительное упорство капитана Фаррагута, фрегат, несомненно, повернул бы к югу, то есть домой.
   Однако, несмотря на упорство капитана Фаррагута, бесполезное плавание не могло очень долго продолжаться. Экипаж "Авраама Линкольна" не мог винить себя за неудачу, он сделал все, что только от него зависело. Никогда еще матросы американского флота не выказывали такого терпения и усердия. А что все это пропало понапрасну, так уж это не их вина. Они сделали свое дело, больше делать было нечего. Оставалось вернуться поскорее домой.
   В этом духе сделано было заявление капитану. Капитана это заявление нимало не поколебало. Он стоял на своем. Матросы не скрывали своего неудовольствия, и дисциплина на судне упала. Я не хочу сказать, что на корабле начался бунт, но тем не менее капитан Фаррагут после непродолжительного сопротивления, не выходившего из границ порядка и благоразумия, попросил себе, как некогда Христофор Колумб, три дня отсрочки. Если в течение этих трех дней чудовище не появится, "Авраам Линкольн" направится обратно к европейским морям.
   Это обещание было дано 2 ноября. Оно тотчас же ободрило, оживило и развеселило экипаж. Опять все принялись всматриваться в морские волны, опять схватились за подзорные трубы. Это был последний отчаянный вызов чудовищу.
   Прошло два дня. "Авраам Линкольн" шел под малыми парами. Мы употребляли всевозможные уловки и хитрости, чтобы привлечь внимание чудовища или расшевелить его, если оно находилось где-нибудь поблизости. За кормой, к величайшему удовольствию акул, волочились на веревках огромные куски сала. "Авраам Линкольн" лежал в дрейфе, а шлюпки сновали вокруг него во всех направлениях дозором.
   Настал вечер 4 ноября, а тайна морская как была, так и осталась тайной. Отсрочка кончалась на другой день, 5 ноября, в полдень. Капитан Фаррагут, верный своему обещанию, должен был тотчас же, как только стрелка станет на двенадцати, повернуть на юго-восток и покинуть северные воды Тихого океана.
   Фрегат находился тогда на 31°152 северной широты и 136°422 восточной долготы. Японские берега были от нас менее чем в двухстах милях под ветром.
   Ночь приближалась. Часы показывали уже восемь. Густые тучи заволокли молодой месяц. Океан был спокоен, и легкие волны тихо струились из-под форштевня.
   Я стоял на баке, опершись на поручни. Консейль стоял около меня и смотрел бесцельно вперед. Матросы, взобравшись на ванты, всматривались в горизонт, который все больше суживался из-за наступающей темноты. Офицеры, приставив к глазам подзорные трубы, пытались что-то рассмотреть в увеличивающейся темноте. Время от времени темный океан вдруг местами словно вспыхивал, когда лунный луч прорывался сквозь облака, а потом серебряный след снова исчезал во мраке.
   Я поглядел на Консейля, и мне показалось, что у него наконец пробудилось любопытство.
   - Ну, Консейль, - сказал я, - вот последний случай заполучить две тысячи долларов!
   - Если их честь позволят мне доложить, так я их чести доложу, что никогда не рассчитывал на эту премию. И если бы американское правительство предложило не две, а сто тысяч долларов, так из-за меня оно бы ничего не потеряло.
   - Твоя правда, Консейль. Глупая затея, и мы вмешались в нее чересчур опрометчиво. Сколько времени потеряно даром! Сколько напрасных волнений! Ведь мы могли бы уже шесть месяцев быть во Франции...
   - Дома, в квартире его чести, - подхватил Консейль, - в Парижском музее. И я бы уже классифи ѣяться. И не знаю, говорить ли....
   -- Надо все говорить, Консель.
   -- Ну такъ, я думаю что ихъ милость это заслужили.
   -- Право?
   -- Когда имѣешь честь быть такимъ ученымъ какъ ихъ милость, то не слѣдуетъ подвергать себя....
   Консель не кончилъ своей любезности. Среди общей тишины раздался голосъ. Это былъ голосъ Недъ-Ланда, и онъ кричалъ:
   -- Ого! наше-то искомое подъ вѣтромъ, насупротивъ насъ!
   

ГЛАВА VI.
На всѣхъ парахъ.

   При этомъ крикѣ весь экипажъ бросился къ китолову: капитанъ, офицеры, боцманы, матросы, юнги; даже инженеры оставили машину и кочегары свои печи. Былъ отданъ приказъ остановиться, и фрегатъ шелъ лишь вслѣдствіе сообщеннаго ему прежде движенія.
   Насъ окружалъ непроницаемый мракъ, и несмотря за все превосходство зрѣнія Канадца, я невольно спрашивалъ себя какъ онъ могъ видѣть и что онъ могъ видѣть. Сердце мое билось, какъ будто хотѣло разорваться на части.
   Но Недъ-Ландъ не ошибался, и мы всѣ увидали предметъ за который онъ указывалъ рукой.
   На разстояніи двухъ кабельтовыхъ отъ кормы штирборда Авраама Линкольна море казалось освѣщеннымъ снизу. Свѣтъ этотъ нельзя было принять за простое фосфорическое явленіе. Чудовище лежало нѣсколькими саженями ниже поверхности моря и распространяло вокругъ то весьма яркое, необъяснимое сіяніе, о которомъ многіе капитаны упоминали въ своихъ отчетахъ. Это великолѣпное лучеиспусканіе было произведено, безъ сомнѣнія, дѣятелемъ необыкновенной силы. Свѣтящееся пространство представляло форму огромнаго, очень удлиненнаго овала; въ серединѣ его, какъ въ фокусѣ, сосредоточивался необыкновенно яркій блескъ, невыносимое сіяніе котораго къ окружности постепенно ослабѣвало.
   -- Это огромное скопленіе фосфорическихъ животныхъ, сказалъ одинъ изъ офицеровъ,-- и ничего болѣе.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я рѣшительно.-- Никогда фолады и сальны не производятъ такого сильнаго сіянія. Свѣтъ этотъ чисто электрическій. Притомъ же.... Смотрите, смотрите! Онъ перемѣщается, онъ движется впередъ.... назадъ! Онъ устремляется на насъ!
   Общій крикъ раздался на палубѣ.
   -- Молчать! скомандовалъ капитанъ Фаррагутъ.-- Руль на вѣтеръ и на бортъ! машина, задній ходъ!
   Матросы бросились къ рулю, инженеры къ машинѣ. Машинѣ данъ задній ходъ, и Авраамъ Линкольнъ, повернувшись на бакбортѣ, описалъ полукругъ.
   -- Прямо руль! Передній ходъ! командовалъ капитанъ Фаррагутъ.
   Приказанія эти были исполнены, и Авраамъ Линкольнъ поспѣшно удалялся отъ сіявшаго круга.
   Я ошибаюсь. Онъ хотѣлъ удалиться, но непостижимое животное приближалось съ двойною скоростью.
   Мы стояли нѣмы и неподвижны, задыхаясь отъ изумленія болѣе чѣмъ отъ страха. Животное приближалось къ намъ какъ бы играя. Оно обогнуло фрегатъ двигавшійся съ быстротой четырнадцати узловъ, обдавая его своими электрическими волнами какъ сіяющею пылью. Потомъ удалилось на разстояніе двухъ или трехъ миль, оставляя за собой фосфорическій слѣдъ, похожій на клубы пара, которые выбрасываетъ локомотивъ экстреннаго поѣзда. Вдругъ отъ темныхъ краевъ горизонта, куда оно отодвинулось чтобъ имѣть мѣсто разбѣжаться, чудовище внезапно, со страшною быстротой, устремилось къ Аврааму Линкольну, остановилось неожиданно на разстояніи футовъ двадцати и погасло, и притомъ вдругъ, какъ будто источникъ разсыпавшій эти лучи мгновенно изсякъ. Потомъ оно появилось по другую сторону корабля,-- обошло ли оно его, или проскользнуло подъ нимъ. Наждую минуту могло случиться гибельное для насъ столкновеніе.
   Между тѣмъ маневры фрегата изумляли меня. Онъ бѣжалъ и не думалъ нападать. Фрегатъ долженъ былъ преслѣдовать, а оказалось что его преслѣдовали, и я замѣтилъ это капитану. Лицо его, обыкновенно безстрастное, выражало въ эту минуту глубочайшее изумленіе.
   -- Господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ онъ,-- я не знаю съ какимъ страшнымъ существомъ имѣю дѣло, и не могу въ такую темноту подвергать опасности свой фрегатъ. Да и какъ нападать на то чего не знаешь, противъ чего не можешь защищаться. Подо5кдемъ разсвѣта, и тогда роли перемѣнятся.
   -- Теперь вы не сомнѣваетесь больше насчетъ породы этого животнаго, капитанъ?
   -- Да, это очевидно огромный нарвалъ, но нарвалъ электрическій.
   -- Можетъ-быть, сказалъ я,-- къ нему также нельзя приближаться какъ къ электрическому угрю!
   -- Дѣйствительно, отвѣчалъ капитанъ,-- и если оно обладаетъ еще разрушающею силой, то это, безъ сомнѣнія, самое страшное животное когда-либо выходившее изъ рукъ Творца. Потому я и долженъ остерегаться.
   Всю ночь экипажъ былъ на ногахъ. Никто не думалъ о снѣ. Авраамъ Линкольнъ, не будучи въ состояніи соперничать съ нарваломъ въ быстротѣ, умѣрилъ ходъ и не прибавлялъ паровъ. Въ свою очередь нарвалъ, подражая фрегату, лѣниво качался на волнахъ и, повидимому, не располагалъ оставлять поле сраженія.
   Около полуночи однако онъ исчезъ или, вѣрнѣе, угасъ, какъ огромный свѣтящійся червякъ. Не скрылся ли онъ? Мы не смѣли желать этого. Но въ часъ безъ семи минутъ послышался оглушительный свистъ, похожій на шумъ производимый столбомъ воды бьющей съ необыкновенною силой.
   Капитанъ Фаррагутъ, Недъ и я, мы находились въ это время на ютѣ, съ жадностью вглядываясь въ глубокій мракъ ночи.
   -- Недъ-Ландъ, спросилъ капитанъ,-- часто ли вамъ случалось слышать ревъ китовъ?
   -- Часто, капитанъ, но никогда еще такихъ, появленіе которыхъ приносило бы мнѣ двѣ тысячи долларовъ.
   -- Да, вы имѣете право на премію. Но скажите, вѣдь шумъ этотъ похожъ на тотъ который производятъ киты выбрасывая воду изъ носовыхъ отверстій.
   -- Очень похожъ, но только несравненно сильнѣе. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, предъ нами китъ. Съ вашего позволенія, прибавилъ Недъ,-- завтра на восходѣ солнца мы скажемъ ему слова два.
   -- Если только онъ пожелаетъ васъ слушать, Недъ, сказалъ я нерѣшительно.
   -- Только бы мнѣ удалось подойти къ нему на разстояніе четырехъ острогъ, возразилъ Канадецъ,-- онъ долженъ будетъ меня выслушать.
   -- Въ такомъ случаѣ мнѣ придется дать въ ваше распоряженіе вельботъ, замѣтилъ капитанъ.
   -- Конечно.
   -- Но вѣдь это значитъ рисковать жизнію моихъ людей?
   -- И моею также! спокойно отвѣтилъ китоловъ.
   Часа въ два утра, въ пяти миляхъ подъ вѣтромъ отъ Авраама Линкольна, снова появился свѣтящійся кругъ, столь же яркій какъ и прежде. Несмотря на разстояніе, на шумъ вѣтра и моря, ясно были слышны страшные удары хвоста животнаго и даже его прерывистое дыханіе. Казалось что въ ту минуту какъ этотъ огромный нарвалъ переводилъ дыханіе на поверхности океана, воздухъ сгущался въ его легкихъ, какъ паръ въ обширныхъ цилиндрахъ машины въ двѣ тысячи лошадиныхъ силъ.
   "Ну! думалъ я: -- хорошъ китъ обладающій силою цѣлаго кавалерійскаго полка!"
   Всѣ были на сторожѣ до самаго утра и готовились къ бою. Вдоль бортовъ разставлены были всѣ орудія для рыбной ловли. Подшкиперъ велѣлъ приготовить мушкетоны бросающіе острогу на разстояніи цѣлой мили и зарядить длинныя ружья разрывными пулями, ударъ которыхъ смертеленъ даже для самыхъ сильныхъ животныхъ. Недъ-Ландъ ограничился тѣмъ что наточилъ свою острогу -- оружіе страшное въ его рукѣ.
   Въ шесть часовъ заря начала заниматься и, при появленіи первыхъ лучей утренняго солнца, исчезъ электрическій свѣтъ нарвала. Въ семь часовъ было довольно свѣтло, но густой туманъ окутывалъ горизонтъ, и предъ нимъ оставались безсильными лучшія подзорныя трубы Отсюда разочарованіе и досада.
   Я взобрался на бизань. Нѣкоторые офицеры уже торчали на верхушкахъ мачтъ.
   Въ восемь часовъ туманъ медленно разорвался надъ волнами, и широкія полосы его постепенно поднимались. Горизонтъ сталъ шире и въ то же время чище. Вдругъ, какъ наканунѣ, раздался голосъ Недъ-Ланда.
   -- Оно лежитъ влѣво позади корабля! кричалъ китоловъ.
   Всѣ взгляды обратились къ указанной точкѣ. Тамъ, на разстояніи полуторы мили отъ фрегата, длинное черное тѣло выставлялось на одинъ метръ надъ поверхностью моря. Его хвостъ быстро работалъ въ водѣ и производилъ водоворотъ. Никогда еще этотъ органъ не разбивалъ волнъ съ такою силой. Огромная струя ослѣпительной бѣлизны обозначала путь животнаго и описывала продолговатую изогнутую линію.
   Фрегатъ приблизился къ киту. Я смотрѣлъ на него совершенно свободно. Донесенія Шаннона и Гельвеціи нѣсколько преувеличили его размѣры. По моему вычисленію, длина его не превышала двухсотъ пятидесяти футовъ. Что же касается до его толщины, то трудно было опредѣлить ее; но мнѣ вообще казалось, что животное необыкновенно пропорціонально во всѣхъ своихъ частяхъ.
   Въ то время какъ я разсматривалъ это замѣчательное существо, изъ его носовыхъ отверстій брызнули два столба воды и поднялись на высоту сорока метровъ. Теперь я составилъ себѣ понятіе объ образѣ его дыханія, и заключилъ что животное, безъ сомнѣнія, принадлежитъ къ отдѣлу позвоночныхъ, къ классу млекопитающихъ, къ подъ-классу чревосумчатыхъ, къ группѣ рыбовидныхъ, къ отряду китовъ, къ семейству.... но здѣсь я еще не могъ рѣшить. Отрядъ китовидныхъ имѣетъ три семьи: киты, кашелоты и дельфины, и къ этимъ послѣднимъ относятся нарвалы. Каждая изъ этихъ семей раздѣляется на роды, каждый родъ на виды, а виды на разновидности. Маѣ еще не доставало разновидности, вида, рода и семьи, но я былъ увѣренъ что пополню этотъ пробѣлъ, съ помощью Неба и капитана Фаррагута.
   Экипажъ ожидалъ съ нетерпѣніемъ приказаній своего начальника. Послѣдній наблюдалъ внимательно за животнымъ, и наконецъ велѣлъ позвать инженера. Инжеверъ явился.
   -- Готовы ли вы? спросилъ капитанъ.
   -- Совершенно, отвѣчалъ инженеръ.
   -- Хорошо. Усильте огни и -- на всѣхъ парахъ!
   Троекратное ура привѣтствовало это приказаніе. Часъ борьбы наступилъ. Нѣсколько минутъ спустя обѣ трубы фрегата извергали потоки чернаго дыма, и палуба потрясалась отъ клокотанія въ котлахъ. Повинуясь движеніямъ своего винта, Авраамъ Линкольнъ устремился прямо на животное. Оно равнодушно лежало, и фрегатъ подошелъ къ нему на разстояніе полу-кабельтова; потомъ, не погружаясь даже въ воду, животное начало тихонько подвигаться впередъ, держась въ прежнемъ разстояніи отъ фрегата. Преслѣдованіе продолжалось по крайней мѣрѣ три четверти часа, но фрегатъ не выигралъ ни одной сажени. Было очевидно что при такой скорости его не догонишь.
   Капитанъ Фаррагутъ съ бѣшенствомъ теребилъ густую бородку украшавшую его подбородокъ.
   -- Недъ-Ландъ! крикнулъ онъ.
   Канадецъ явился.
   -- Ну, мистеръ Ландъ, сказалъ капитанъ,-- посовѣтуете ли вы мнѣ теперь спустить шлюпки?
   -- Нѣтъ, капитанъ, отвѣчалъ Недъ.-- Къ нему не подойдемъ, если оно не захочетъ подпустить. Усильте пары, если можно, капитанъ. Что до меня, то я, съ вашего позволенія разумѣется, помѣщусь на ватерштагѣ, и если мы приблизимся на длину остроги, то я пущу ее.
   -- Ступайте, отвѣчалъ капитанъ Фаррагутъ.-- Инженеръ, скомандовалъ онъ,-- усильте давленіе!
   Недъ-Ландъ отправился на свое мѣсто. Огни были пущены сильнѣе. Винтъ дѣлалъ сорокъ три оборота въ минуту, и паръ устремился черезъ клапаны. Бросили лагъ и убѣдились что фрегатъ дѣлаетъ осьмнадцать миль и пять десятыхъ въ часъ.
   Но проклятое животное въ свою очередь шло по осьмнадцати миль пятидесятыхъ.
   Цѣлый часъ фрегатъ шелъ такимъ ходомъ и не выигралъ ни одной сажени. Это было оскорбительно для одного изъ лучшихъ судовъ американскаго флота. Экипажъ злился. Матросы осыпали чудовище бранью, но оно не удостоивало ихъ отвѣтомъ. Капитанъ Фаррагутъ уже не теребилъ свою бородку: онъ кусалъ ее.
   Опять позвали инженера.
   -- Вы достигли высшей точки давленія? спросилъ капитанъ.
   -- Да, отвѣчалъ инженеръ.
   -- А ваши клапаны нажаты?
   -- До шести съ половиной атмосферъ.
   -- Доведите до десяти.
   Вотъ чисто американское приказаніе. Даже на Миссиссипи, чтобъ опередитъ соперника, не могли бы сдѣлать лучше.
   -- Консель, сказалъ я своему вѣрному слугѣ, стоявшему возлѣ меня,-- знаешь ли ты что мы, по всей вѣроятности, взлетимъ на воздухъ?
   -- Какъ будетъ угодно ихъ милости! отвѣчалъ Консель.
   А я долженъ признаться что мнѣ до нѣкоторой степени было пріятно рискнуть на это.
   Запасные клапаны были нажаты. Уголь накиданъ въ печи. Вентилаторы посылали цѣлые потоки воздуха въ жаровни. Быстрота Авраама Линкольна возрастала. Мачты дрожали до самаго основанія, и клубы дыма едва могли найти проходъ въ слишкомъ узкихъ трубахъ.
   Лагъ бросили еще разъ.
   -- Ну, рулевой? спросилъ капитанъ.
   -- Девятнадцать миль и три десятыхъ.
   -- Усилить огни.
   Инженеръ повиновался. Манометръ показывалъ десять атмосферъ. Но китъ, должно-бытъ, тоже "топилъ", потому что безъ малѣйшаго усилія дѣлалъ девятнадцать миль и три десятыхъ въ часъ.
   Какая гонка! Нѣтъ, я не могу описать волненія потрясавшаго все мое существо. Недъ-Ландъ стоялъ на своемъ посту съ острогой въ рукѣ. Нѣсколько разъ животное допускало фрегатъ приблизиться къ себѣ.
   -- Мы догоняемъ! Мы догоняемъ! кричалъ Канадецъ.
   Но въ ту минуту какъ онъ готовился метнуть острогу, животное исчезало съ быстротой по крайней мѣрѣ тридцати миль въ часъ. Мало того, когда фрегатъ летѣлъ на всѣхъ парахъ, китъ, какъ бы издѣваясь надъ нимъ, обошелъ его кругомъ. Со всѣхъ сторонъ раздались крики бѣшенства!
   Въ полдень мы были въ сущности не далѣе чѣмъ въ восемь часовъ утра.
   Капитанъ Фаррагутъ рѣшился наконецъ прибѣгнуть къ болѣе рѣшительнымъ средствамъ.
   -- А, сказалъ онъ,-- это животное плыветъ скорѣй Авраама Линкольна! Хорошо, мы посмотримъ опередитъ ли оно его коническую картечь. Боцманъ! Людей къ передней пушкѣ!
   Пушку на бакѣ немедленно зарядили и навели. Выстрѣлъ раздался, но ядро пролетѣло нѣсколькими футами выше кита, который находился на разстояніи полумили.
   -- Другой, болѣе ловкій, крикнулъ капитанъ,-- и пятьсотъ долларовъ тому кто пробьетъ это адское животное.
   Старый канонеръ съ сѣдою бородой,-- я какъ сейчасъ вижу его,-- со спокойнымъ взглядомъ, безстрастнымъ лицомъ, подошелъ къ орудію, уставилъ его, и долго цѣлился. Раздался громкій взрывъ сопровождаемый криками экипажа. Ядро достигло своей цѣли. Оно ударило въ животное, но не прямо, а скользнувъ по его выпуклой поверхности, и скрылось мили за двѣ въ морѣ.
   -- Чортъ возьми, сказалъ съ бѣшенствомъ старый канонеръ,-- этотъ негодяй окованъ шестидюймовымъ желѣзомъ!
   -- Проклятіе! крикнулъ капитанъ Фаррагутъ.
   Гонка началась снова, и капитанъ, наклонясь ко мнѣ, сказалъ:
   -- Я буду преслѣдовать, пока фрегатъ не взлетитъ.
   -- Такъ и надо, отвѣчалъ я.
   Можно было надѣяться что животное утомится, что оно не будетъ такъ нечувствительно къ усталости какъ паровая машина. Но ничего не бывало. Часы проходили, и оно не выказывало ни малѣйшаго признака утомленія.
   Однако къ чести Авраама Линкольна надо сказать что онъ боролся съ неустанною стойкостью. Я полагаю что въ этотъ злополучный день 6-го ноября онъ прошелъ не менѣе пятисотъ километровъ. Но ночь настала и одѣла мракомъ взволнованный океанъ.
   Въ эту минуту мнѣ казалось что ваша экспедиція окончена, что мы никогда больше не увидимъ загадочное животное. Я ошибался. Въ десять часовъ пятьдесятъ минутъ вечера электрическій свѣтъ появился снова въ трехъ миляхъ подъ вѣтромъ отъ фрегата, такой же чистый и сильный какъ и наканунѣ.
   Нарвалъ былъ неподвиженъ. Можетъ-быть, утомленный дневною погоней, онъ спалъ теперь, качаясь на волнахъ. Представлялся удобный случай, и капитанъ Фаррагутъ рѣшился имъ воспользоваться.
   Онъ сдѣлалъ нужныя распоряженія. Авраамъ Линкольнъ не разводилъ большихъ паровъ, а подвигался впередъ очень осторожно, чтобы не разбудить своего противника. Нерѣдко случается встрѣчать въ открытомъ океанѣ крѣпко заснувшихъ китовъ, которыхъ можно тогда съ успѣхомъ атаковать, и самъ Недъ прикололъ своею острогой не одного изъ нихъ во снѣ. Канадецъ снова занялъ свой постъ на ватерштагѣ.
   Фрегатъ приближался осторожно. Машину остановили на разстояніи двухъ кабельтовыхъ отъ животнаго, и судно шло только вслѣдствіе сообщеннаго ему прежде движенія. На бортѣ не дышали. Глубокая тишина царствовала на палубѣ. Мы находились менѣе чѣмъ на разстояніи ста футовъ отъ пылавшаго круга, свѣтъ котораго все усиливался и ослѣплялъ насъ.
   Въ эту минуту, склонившись надъ перилами бака, я видѣлъ подъ собой Недъ-Ланда уцѣпившагося одною рукой за мартингалъ, другою потрясавшаго свою острогу. Только двадцать футовъ отдѣляло его отъ неподвижно лежащаго животнаго.
   Вдругъ рука Неда быстро разогнулась, и острога была брошена. Раздался металлическій звукъ, какъ будто оружіе ударилось въ твердое тѣло.
   Электрическій свѣтъ внезапно угасъ, и два огромные столба воды обрушились на палубу фрегата, со стремительностью потока, опрокидывая людей, ломая найтовы и мачты. Корабль былъ потрясенъ со страшною силой и, перекинутый черезъ перила, не успѣвъ во-время удержаться, я упалъ въ море.
   

ГЛАВА VII.
Китъ неизвѣстной породы.

   Это неожиданное паденіе застало меня врасплохъ, тѣмъ не менѣе я совершенно ясно помню всѣ мои тогдашнія ощущенія.
   Меня сначала увлекло на глубину приблизительно въ двадцать футовъ. Я хорошо плаваю,-- хотя не имѣю притязанія сравняться съ такими мастерами какъ лордъ Байронъ и Эдгаръ Поэ,-- и не потерялъ головы. Два сильные удара ногами помогли мнѣ подняться на поверхность воды.
   Первою моею мыслію было отыскать глазами фрегатъ. Замѣтилъ ли экипажъ мое исчезновеніе? Повернулъ ли Авраамъ Линкольнъ? Спускалъ ли шлюпку капитанъ Фаррагутъ? Могу ли я надѣяться на спасеніе?
   Темнота кругомъ была полнѣйшая. Я различалъ исчезавшую на востокѣ черную массу, сторожевые огни которой постепенно гасли въ отдаленіи. Это былъ фрегатъ. Гибель моя казалась неизбѣжною.
   -- Помогите, помогите! кричалъ я, стараясь всѣми силами плыть по направленію къ Аврааму Линкольну.
   Платье меня стѣсняло; оно намокло, пристало къ тѣлу и затрудняло всѣ мои движенія. Меня тянуло ко дну. Я задыхался.
   -- Помогите!
   Я не могъ больше кричать. Ротъ мой наполнился водой. Я бился, увлекаемый въ бездну....
   Вдругъ сильная рука схватила меня за платье; я почувствовалъ что меня поспѣшно вытаскиваютъ на поверхность воды и услыхалъ -- да, услыхалъ -- слова раздавшіяся надъ моимъ ухомъ:
   -- Ихъ милости будетъ гораздо удобнѣе плыть, если имъ будетъ угодно сдѣлать мнѣ честь опереться на мое плечо.
   Я схватилъ одною рукой руку моего вѣрнаго Конселя.
   -- Это ты! сказалъ я:-- ты!
   -- Я самый, отвѣчалъ Консель,-- къ услугамъ ихъ милости.
   -- Ты упалъ въ море въ одно время со мной?
   -- Нѣтъ, я не падалъ. Но такъ какъ я служу ихъ милости, то счелъ своею обязанностью слѣдовать за ними....
   Честный малый находилъ это совершенно естественнымъ!
   -- А фрегатъ? спросилъ я.
   -- Фрегатъ! отвѣчалъ Консель, поворачиваясь на спину:-- я посовѣтовалъ бы ихъ милости не разчитывать на него.
   -- Что ты?
   -- А то что кидаясь въ море я слышалъ какъ кричали: "винтъ и руль сломаны!"
   -- Сломаны?
   -- Да, сломаны зубомъ чудовища. Я думаю что Авраамъ Линкольнъ отдѣлался однимъ этимъ поврежденіемъ. Но для насъ это обстоятельство очень непріятно. Онъ не можетъ болѣе править.
   -- Тогда мы погибли!
   -- Можетъ-быть, спокойно отвѣчалъ Консель.-- Однако предъ нами еще нѣсколько часовъ, а въ нѣсколько часовъ можно многое сдѣлать.
   Невозмутимое хладнокровіе Конселя ободрило меня. Я поплылъ съ новою силой; во платье, отяжелѣвшее какъ свинецъ, стѣсняло всѣ мои движенія, и я съ большимъ трудомъ держался на водѣ. Консель это замѣтилъ.
   -- Позволитъ ли мнѣ ихъ милость сдѣлать имъ маленькій надрѣзъ? сказалъ онъ.
   И пропустивъ открытый ножъ подъ мое платье, онъ, однимъ взмахомъ распоровъ его сверху до низу, поспѣшно освободилъ меня отъ него, а я между тѣмъ плавалъ за обоихъ.
   Въ свою очередь, я оказалъ Конселю такую же услугу, и мы продолжали наше плаваніе рядомъ.
   Положеніе наше, однако, было ужасно. Быть-можетъ, ваше отсутствіе не было никѣмъ замѣчено, да еслибъ и замѣтили его, то фрегатъ, лишенный руля, не могъ идти къ намъ противъ вѣтра. Мы могли разчитывать только на шлюпки.
   Консель обсудилъ спокойно эту гипотезу, и на этомъ основаніи составилъ планъ дѣйствія. Удивительная натура! Онъ былъ невозмутимъ какъ у себя дома.
   Такъ какъ спасеніе наше зависѣло единственно отъ встрѣчи со шлюпками Авраама Линкольна, то мы должны были устроиться такъ чтобы быть въ состояніи держаться въ ожиданіи ихъ возможно долѣе. Мы и вздумали раздѣлить наши силы, дабы не истощить ихъ одновременно, и вотъ какъ между вами было условлено: пока одинъ лежалъ неподвижно на спинѣ, скрестивъ руки и вытянувъ ноги, другой въ это время плылъ и толкалъ его впередъ. Мы чередовались чрезъ каждыя десять минутъ и, имѣя возможность переводить духъ, надѣялись плавать въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ и, можетъ-быть, до разсвѣта.
   Слабая надежда! Но она такъ срослась съ человѣческимъ сердцемъ! Притомъ же насъ было двое. Наконецъ я утверждаю,-- хотя это кажется невѣроятнымъ,-- что еслибъ я даже захотѣлъ покончить со всякимъ самообольщеніемъ, еслибы захотѣлъ "отчаяться", то я бы не могъ это сдѣлать!
   Столкновеніе фрегата съ животнымъ произошло около одиннадцати часовъ вечера. Я разчитывалъ, слѣдовательно, что мы будемъ въ состояніи проплыть часовъ восемь, до восхода солнца. Съ роздыхами, операція эта, пожалуй, исполнима. Море было спокойно, и мы мало уставали. По временамъ я старался проникнуть взглядомъ въ глубокій мракъ, нарушаемый лишь фосфорическимъ блескомъ который производили наши движенія. Я смотрѣлъ на лучезарныя волны разбивавшіяся о мою руку, свѣтлая поверхность которыхъ отливала синеватыми пятнами. Мы какъ будто купались въ ртутной банѣ.
   Около часу по полуночи я почувствовалъ крайнюю усталость. Всѣ члены мои сводило отъ сильныхъ судорогъ. Консель долженъ былъ поддерживать меня и одинъ заботиться о нашемъ общемъ спасеніи. Скоро я услышалъ что бѣдный малый началъ тяжело дышать: ясно что онъ не въ силахъ былъ еще долго выдерживать.
   -- Оставь меня! оставь меня! сказалъ я.
   -- Покинуть ихъ милость? Никогда! отвѣчалъ онъ.-- Я надѣюсь утонуть первый.
   Въ эту минуту луна выглянула изъ-за темнаго облака, которое вѣтеръ уносилъ къ востоку. Поверхность моря заискрилась подъ ея лучами. Этотъ благодѣтельный свѣтъ оживилъ наши силы. Я поднялъ голову и окинулъ взглядомъ всѣ стороны горизонта. Я увидалъ фрегатъ. Онъ находился на разстояніи пяти миль отъ насъ, и представлялъ собою темную массу, которую съ трудомъ можно было различить. Но ни одной шлюпки!
   Я хотѣлъ кричать, но въ виду такого разстоянія это было совершенно безполезно. Притомъ же мои распухшія губы не могли издать ни малѣйшаго звука. Консель еще могъ проговорить кое-какія слова, и я слышалъ какъ онъ нѣсколько разъ повторялъ:
   -- Къ намъ, къ намъ!
   Мы остановились на одну секунду и стали прислушиваться. И что же? Шумѣло ли у меня въ ушахъ отъ сильнаго напряженія, но только мнѣ показалось что на крикъ Конселя отвѣчалъ другой крикъ.
   -- Ты слышалъ? проговорилъ я.
   -- Да, да.
   И Консель испустилъ новый отчаянный крикъ.
   На этотъ разъ не оставалось ни малѣйшаго сомнѣнія. Намъ отвѣчалъ человѣческій голосъ. Былъ ли это голосъ другаго несчастливца покинутаго среди океана, другой жертвы удара постигшаго корабль? А можетъ-быть, среди общаго мрака насъ окликала шлюпка посланная фрегатомъ?
   Собравъ послѣднія силы и опершись на мое плечо, между тѣмъ какъ я съ крайнимъ напряженіемъ старался удержаться, Консель до половины выставился изъ воды и тотчасъ же упалъ обезсиленный.
   -- Что ты видѣлъ?
   -- Я видѣлъ.... прошепталъ онъ,-- я видѣлъ.... но не будемте говорить.... побережемъ ваши силы....
   Что увидѣлъ онъ? Въ эту минуту, самъ не знаю почему, я въ первый разъ вспомнилъ про чудовище! Но этотъ голосъ!... Давно миновало то время когда Іовы находили убѣжище во чревѣ китовъ.
   Консель однако продолжалъ подвигать меня впередъ. По временамъ онъ поднималъ голову, смотрѣлъ впередъ и вскрикивалъ. Ему отвѣчалъ другой голосъ, все болѣе къ намъ приближавшійся. Я съ трудомъ могъ различать его. Силы мои истощились; пальцы расходились; рука отказывалась служить опорой; ротъ, судорожно открытый, захлебывался соленой водой; мнѣ становилось холодно. Я поднялъ голову въ послѣдній разъ и затѣмъ сталъ погружаться....
   Въ эту минуту меня толкнуло что-то твердое; я уцѣпился за него. Потомъ почувствовалъ что меня вытаскиваютъ на поверхность воды, что грудь моя облегчается, и я потерялъ сознаніе....
   Меня стали усердно растирать; и я скоро опомнился и открылъ глаза.
   -- Консель! прошепталъ я.
   -- Ихъ милость изволили звать? отвѣчалъ Консель.
   Тутъ, при послѣднихъ лучахъ заходившей луны, я увидалъ фигуру которая не походила на Конселя и которую я тотчасъ узналъ.
   -- Недъ! вскрикнулъ я.
   -- Онъ самый, господинъ профессоръ, и преслѣдуетъ свою добычу, отвѣчалъ Канадецъ.
   -- Вы упали въ море при потрясеніи фрегата?
   -- Да, господинъ профессоръ, но я былъ счастливѣе васъ, и могъ тотчасъ же пристать къ плавающему острову.
   -- Острову?
   -- Да; говоря точнѣе, къ вашему огромному нарвалу.
   -- Объяснитесь, Недъ.
   -- И я тотчасъ понялъ почему моя острога не проколола его, а притупилась ударившись о его кожу.
   -- Почему, Недъ, почему?
   -- Потому что это животное, господинъ профессоръ, покрыто листовымъ желѣзомъ.
   Послѣднія слова Канадца произвели внезапный переворотъ въ моихъ мысляхъ. Я поспѣшно выпрямился и сталъ на этомъ существѣ или предметѣ полу-погруженномъ въ воду и служившемъ намъ убѣжищемъ. Я попробовалъ ногой. Это было, очевидно, что-то твердое, жесткое, а не мягкая, рыхлая масса, образующая тѣло большихъ морскихъ млекопитающихъ.
   Но это могъ быть твердый, костяной черепъ, въ родѣ тѣхъ что были у допотопныхъ животныхъ, и въ такомъ случаѣ мнѣ пришлось бы только отвести чудовище къ разряду земноводныхъ пресмыкающихся, каковы черепахи и крокодилы.
   И этого нѣтъ! Черноватая поверхность на которой я стоялъ была гладка, выполирована, во не черепицеобразна. При ударѣ она издавала металлическій звукъ, и какъ это ни было невѣроятно, но она казалось -- да что я говорю?-- она дѣйствительно была сдѣлана изъ листоваго желѣза.
   Сомнѣнія не было! животное, чудовище, естественное явленіе поставившее въ тупикъ весь ученый міръ, взволновавшее и напугавшее воображеніе моряковъ обоихъ полушарій, оказывалось такимъ образомъ явленіемъ еще болѣе удивительнымъ, произведеніемъ рукъ человѣческихъ. Открытіе самаго баснословнаго, самаго загадочнаго существа не удивило бы меня въ такой степени. Естественно что чудесное исходитъ отъ Создателя. Но увидать вдругъ, собственными глазами, невозможное, таинственно осуществленное человѣческими силами,-- это хоть кого собьетъ съ толку.
   Однако, долго раздумывать было нечего. Мы лежали на поверхности огромнаго подводнаго судна, имѣющаго, сколько я могъ судить, форму огромной стальной рыбы. Мнѣніе Недъ-Ланда на этотъ счетъ уже установилось. Намъ съ Конселемъ оставалось только принять его.
   -- Но въ такомъ случаѣ, сказалъ я,-- это судно заключаетъ въ себѣ машину приводящую его въ движеніе и экипажъ который имъ управляетъ.
   -- Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ китоловъ,-- но вотъ уже три часа какъ я обитаю этотъ пловучій островъ и не замѣчаю никакого признака жизни.
   -- Какъ! судно это не двигалось?
   -- Нѣтъ, господинъ Аронаксъ,-- оно качается на волнахъ во стоитъ все на томъ же мѣстѣ.
   -- Но вѣдъ мы знаемъ какъ нельзя лучше что оно двигается съ необычайною быстротой. И такъ какъ для того чтобы двигать его необходима машина, а машиной долженъ управлять механикъ, то я отсюда заключаю.... что мы спасены.
   -- Гм!... сказалъ Недъ нерѣшительно.
   Въ эту минуту, какъ будто въ подтвержденіе справедливости моей аргументаціи, послышалось кипѣніе на заднемъ концѣ этого удивительнаго судна, и оно пришло въ движеніе, очевидно направляемое винтомъ. Мы едва успѣли уцѣпиться за верхнюю часть, выдававшуюся изъ воды приблизительно на восемьдесятъ сантиметровъ. Къ счастію, судно двигалось не очень быстро.
   |і -- Пока оно идетъ горизонтально, еще ничего, проговорилъ Недъ-Ландъ.-- Но если ему вздумается нырнуть, то я не дамъ двухъ долларовъ за свою кожу.
   Канадецъ могъ бы назначить еще менѣе. Становилось необходимымъ вступить въ сношеніе съ тѣми существами которыя обитали во внутренности этой машины. Я искалъ на ея поверхности какого-либо отверстія, какой-либо подъемной доски, какого-нибудь входа и выхода для людей; но ряды болтовъ скрѣпляли плотно листы желѣза между собой и были расположены правильно и однообразно. Къ тому же луна скоро исчезла, и мы остались въ глубокой темнотѣ. Надо было дождаться дня чтобы пріискать средства проникнуть въ подводное судно. Итакъ наше спасеніе вполнѣ зависѣло отъ прихоти таинственныхъ мореплавателей управлявшихъ судномъ, и еслибъ имъ пришла охота нырнуть, мы бы пропали. Но помимо этого, я не сомнѣвался въ возможности вступить съ ними въ сношеніе. И въ самомъ дѣлѣ, если они не сами приготовляли себѣ воздухъ, то имъ необходимо было возвращаться отъ времени до времени на поверхность Океана, дабы возобновить свой запасъ потребнаго для дыханія вещества. Отсюда необходимость отверстія посредствомъ котораго внутренность судна могла бы сообщаться съ атмосферой.
   Что же касается до надежды на помощь со стороны капитана Фаррагута, то на это пришлось окончательно махнуть рукой. Насъ увлекало къ западу, а мы подвигались съ быстротой, полагаю, двѣнадцати миль въ часъ. Винтъ разбивалъ волны съ математическою вѣрностію, по временамъ высоко взбрасывая воду, сіявшую фосфорическимъ блескомъ.
   Около четырехъ часовъ утра судно пошло скорѣе. Мы съ трудомъ могли удерживаться, и волны хлестали насъ со всѣхъ сторонъ. Къ счастію, Недъ ощупалъ рукой широкое якорное кольцо, вдѣланное на поверхности листовато желѣза, и мы постарались крѣпко за него уцѣпиться.
   Миновала наконецъ эта долгая ночь. Не могу съ точностью припомнить всѣ мои тогдашнія впечатлѣнія. Только одно обстоятельство приходитъ мнѣ теперь на память. Въ тѣ минуты когда на морѣ водворялось непродолжительное спокойствіе, и вѣтеръ стихалъ, мнѣ казалось что до меня доносились какіе-то неопредѣленные звуки, что-то въ родѣ мимолетной гармоніи производимой отдаленными аккордами. Какую тайну заключало въ себѣ это подводное судно, разгадки которой всѣ доискивались безуспѣшно? Какіе странныя существа населяли его?
   Окружавшій насъ утренній туманъ не замедлилъ разсѣяться. Я готовился уже приступить къ тщательному изслѣдованію корпуса, на верхней части котораго виднѣлось нѣчто въ родѣ горизонтальной платформы, какъ вдругъ почувствовалъ что мы постепенно погружаемся.
   -- А, тысячу чертей! закричалъ Недъ-Ландъ, топая ногой по звонкому желѣзу:-- отворите же наконецъ, негостепріимные мореплаватели!
   Но было трудно что-нибудь разслышать, при оглушительномъ шумѣ который производилъ винтъ. Къ счастію, судно перестало погружаться.
   Вдругъ изнутри раздался шумъ засововъ, поспѣшно отодвигаемыхъ. Одна плита поднялась, показался человѣкъ, издалъ какое-то странное восклицаніе и тотчасъ исчезъ.
   Нѣсколько минутъ спустя появились восемь здоровыхъ молодцовъ, съ закрытыми лицами, и молча увлекли насъ во внутренность страшнаго судна.
   

ГЛАВА VIII.
Mobilis in Mobile.

   Это безцеремонное похищеніе совершилось съ быстротой молніи. Мы не успѣли опомниться. Не знаю что чувствовали мои товарищи, когда ихъ тащили въ эту плавающую тюрьму; что до меня, то холодная дрожь пробѣжала по всему моему тѣлу. Съ кѣмъ имѣли мы дѣло? Безъ сомнѣнія, съ какими-нибудь пиратами новаго рода, которые по-своему эксплуатировали море.
   Едва узкая дверь опустилась за мной, какъ меня окружила совершенная темнота. Глаза привыкшіе къ дневному свѣту не могли ничего различать. Я чувствовалъ желѣзныя ступени подъ своими голыми ногами. Недъ-Ландъ и Консель. которыхъ тоже крѣпко держали, слѣдовали за мной. Вотъ у лѣстницы отворилась дверь и тотчасъ же захлопнулась за нами съ металлическимъ стукомъ.
   Мы остались одни. Гдѣ? Я не могъ понять, даже представать себѣ этого не могъ. Кругомъ все было темно, такъ что даже черезъ нѣсколько минутъ глаза мои не могли поймать ни одного изъ тѣхъ неопредѣленныхъ лучей которые мерцаютъ въ самыя темныя ночи.
   Между тѣмъ Недъ-Ландъ, взбѣшенный подобнымъ обхожденіемъ, давалъ волю своему негодованію.
   -- Тысячу чертей! кричалъ онъ:-- вотъ народъ который въ гостепріимствѣ могъ бы поучать жителей Каледоніи! Имъ не достаетъ только одного: быть людоѣдами. Это не удивитъ меня, но я объявляю что не отдамся на съѣденіе безъ протеста!
   -- Успокойтесь, другъ Недъ, успокойтесь, говорилъ тихо Консель.-- Не раздражайтесь прежде времени, насъ еще не жарятъ!
   -- Не жарятъ, это правда, возразилъ Канадецъ,-- но не подлежитъ сомнѣнію что мы въ тюрьмѣ. Здѣсь темно какъ въ печи. Къ счастію, мой ножъ {Bowie-knif -- ножъ съ широкимъ лезвеемъ который Американцы всегда носятъ съ собой.} со мной, а я достаточно вижу для того чтобъ имъ пользоваться! Первый изъ этихъ бандитовъ которому вздумается поднять на меня руку....
   -- Не горячитесь, Недъ, сказалъ я китолову,-- и неусложняйте нашего положенія безполезнымъ насиліемъ. Какъ знать можетъ-быть насъ подслушиваютъ. Постараемся лучше разузнать гдѣ мы?
   Я пошелъ ощупью и, сдѣлавъ пять шаговъ, встрѣтилъ стѣну обитую листовымъ желѣзомъ. Обернувшись, я наткнулся на деревянный столъ, возлѣ котораго стояло нѣсколько скамеекъ. Полъ этой тюрьмы былъ покрытъ толстою цыновкой, заглушавшею шумъ шаговъ. Голыя стѣны не представляли ни малѣйшаго признака дверей и оконъ. Консель, обходившій стѣны съ противоположной стороны, встрѣтился со мной, и мы возвратились на середину каюты, имѣвшей, по всей вѣроятности, двадцать футовъ въ длину и десять въ ширину. Что до высоты, то, несмотря на свой большой ростъ, Недъ-Ландъ не могъ ее измѣрить.
   Прошло полчаса, а положеніе наше нисколько не измѣнялось. Вдругъ отъ совершенной темноты мы внезапно перешли къ самому яркому свѣту. Тюрьма наша неожиданно освѣтилась, то-есть наполнилась свѣтозарной матеріей съ такимъ сильнымъ блескомъ что я сначала не могъ выносить его. По его бѣлизнѣ, по яркости, я тотчасъ узналъ этотъ электрическій свѣтъ который производилъ вокругъ подводнаго судна такую великолѣпную фосфоризацію. Я на минуту невольно закрылъ глаза, и открывъ ихъ, увидѣлъ что свѣтъ лился изъ прозрачнаго полушара, выдававшагося въ верхней части каюты.
   -- Наконецъ-то! Теперь можно видѣть ясно! вскричалъ Недъ-Ландъ, стоявшій съ ножомъ въ рукахъ въ оборонительномъ положеніи.
   -- Да, отвѣчалъ я, отваживаясь на антитезу,-- но положеніе наше тѣмъ не менѣе темно.
   -- Пусть ихъ милость вооружится терпѣніемъ, замѣтилъ невозмутимый Консель.
   Неожиданный свѣтъ, озарившій каюту, позволилъ мнѣ разглядѣть ее во всѣхъ малѣйшихъ подробностяхъ. Въ ней не было никакой мебели, за исключеніемъ стола и пяти лавокъ. Двери не было видно и, по всей вѣроятности, она закрывалась герметически. Ни малѣйшаго звука не долетало до насъ. Все точно умерло въ этомъ суднѣ. Шло ли оно, оставалось ли на поверхности моря, или погружалось въ глубину? Я не могъ этого постигнуть.
   Однако, каюту нашу не безъ причины же освѣтили. Я надѣялся что кто-нибудь изъ экипажа не замедлитъ показаться. Когда хотятъ забыть людей, то не освѣщаютъ ихъ тюрьму.
   Я не ошибался. Послышался стукъ запоровъ, дверь отворилась, и на порогѣ ея появились два человѣка. Одинъ былъ небольшаго роста, съ сильно развитыми мускулами, широкими плечами, здоровыми членами, большою головой, густыми черными волосами и бородой, съ живымъ, проницательнымъ взглядомъ. Вся фигура его носила отпечатокъ той подвижности которою отличается во Франціи народонаселеніе Прованса. Дидро справедливо сказалъ что характеръ человѣка выражается въ его движеніяхъ. Этотъ маленькій человѣчекъ могъ служить тому живымъ доказательствомъ. Видно было что онъ долженъ пересыпать свою рѣчь прозопопеями и метониміями. Впрочемъ, я ни разу не имѣлъ случая убѣдиться въ истинѣ своего предположенія; при маѣ онъ постоянно употреблялъ особенное, совершенно непонятное для меня нарѣчіе.
   Второй незнакомецъ заслуживаетъ болѣе подробнаго описанія. Ученикъ Гратіоле, или Энгеля могъ бы читать въ его лицѣ какъ въ открытой книгѣ. Я тотчасъ отличилъ преобладающія въ немъ качества: самоувѣренность, ибо голова его красиво и свободно поднималась надъ линіей плечъ, и черные глаза смотрѣли съ холодною твердостью; спокойствіе, ибо блѣдноватый цвѣтъ его кожи служилъ доказательствомъ правильнаго обращенія крови; энергію, выражавшуюся въ быстромъ сокращеніи мускуловъ надъ бровями; наконецъ отвагу, ибо его свободное дыханіе обличало большое развитіе жизненной силы.
   Прибавлю что человѣкъ это гъ казался гордымъ, что въ его спокойномъ и твердомъ взглядѣ отражалось, повидимому. благородство мысли, и все это въ совокупности, равно какъ соотвѣтственность движеній съ выраженіемъ лица, обличало, согласно ученію физіономистовъ, несомнѣнную искренность.
   Присутствіе его невольно ободряло меня, и я предвѣщалъ себѣ отъ нашего свиданія только хорошее.
   Нельзя было точно опредѣлить сколько ему лѣтъ,-- тридцать пять или пятьдесятъ. Онъ былъ высокъ, съ широкимъ лбомъ, прямымъ носомъ, правильно очерченнымъ ртомъ, превосходными зубами, топкими длинными руками, въ высшей степени "психическими", употребляя выраженіе хирогномонистовъ, то-есть достойными служить возвышенной душѣ. Безъ сомнѣнія, мнѣ никогда не случалось видѣть болѣе замѣчательный типъ. Еще одна особенность: глаза его, довольно далеко отстоявшіе одинъ отъ другаго, могли одновременно обнимать цѣлую четверть горизонта. Способность эта,-- какъ я въ послѣдствіи удостовѣрился,-- соединялась съ зоркостью, превосходившею зоркость Недъ-Ланда. Когда этотъ незнакомецъ устремлялъ взоръ на какой-нибудь предметъ, брови его сжимались, широкія вѣки сближались, окружая зрачокъ и сокращая такимъ образомъ поле зрѣнія, и онъ смотрѣлъ! Какой взглядъ! какъ онъ увеличивалъ отдаленные, умаленные разстояніемъ предметы! Какъ онъ читалъ въ вашей душѣ! Какъ онъ проникалъ въ жидкіе слои, столь непрозрачные на нашъ взглядъ, и какъ онъ ясно видѣлъ въ глубинѣ морей!
   Оба незнакомца были въ шапкахъ изъ мѣха морской выдры и въ сапогахъ изъ жи тюленя. Одежда ихъ изъ какой-то особенной ткани обрисовывала станъ и не стѣсняла движеній.
   Высокій,-- очевидно начальникъ судна,-- смотрѣлъ на насъ съ величайшимъ вниманіемъ, не произнося ни слова. Потомъ, обращаясь къ своему товарищу, онъ заговорилъ съ нимъ на неизвѣстномъ мнѣ языкѣ. Этотъ діалектъ былъ звученъ, пѣвучъ, гибокъ, и гласныя его, повидимому, имѣли разнообразныя ударенія.
   Другой отвѣчалъ ему наклоненіемъ головы и прибавилъ два, три слова совершенно для меня непонятныя. Потомъ онъ обратилъ прямо ко мнѣ вопросительный взглядъ.
   Я отвѣчалъ на чистомъ французскомъ языкѣ что не понимаю его нарѣчія; но онъ въ свою очередь не понялъ меня, и положеніе становилось довольно затруднительно.
   -- Пусть ихъ милость все-таки попробуетъ разказать нашу исторію, замѣтилъ Консель.-- Быть-можетъ, этимъ господамъ и удастся понять изъ нея хоть что-нибудь!
   Я принялся разказывать наши приключенія, стараясь выговаривать какъ можно яснѣе каждое слово и не пропуская ни малѣйшей подробности. Я просклонялъ наши имена и званія и торжественно представилъ нашимъ хозяевамъ профессора Аронакса, его слугу Конселя и Недъ-Ланда, китолова.
   Человѣкъ съ прекрасными, спокойными глазами слушалъ меня спокойно, даже вѣжливо и необыкновенно внимательно. Но ничто въ лицѣ его не показывало чтобъ онъ понялъ мою исторію. Когда я кончилъ, онъ не отвѣтилъ ни слова.
   Оставалось еще послѣднее средство -- заговорить по-англійски. Быть-можетъ, они понимаютъ этотъ языкъ, который сдѣлался почти всемірнымъ. Я зналъ его, такъ же какъ и нѣмецкій языкъ, на столько чтобы бѣгло читать, но правильно объясняться не могъ. А здѣсь необходимо было говорить какъ можно понятнѣе.
   -- Теперь, другъ Ландъ, ваша очередь, сказалъ я китолову.-- Раскошельтесь-ка и давайте намъ самый лучшій англійскій языкъ какимъ когда-либо говорилъ Англо-Саксонецъ, да постарайтесь быть счастливѣе меня.
   Недъ не заставилъ себя просить и принялся перезказывать мой разказъ. Сущность была та же, только форма другая. Пылкій Канадецъ говорилъ съ увлеченіемъ. Озъ въ сильныхъ выраженіяхъ жаловался на то что его заключили вопреки международному праву, спрашивалъ на основаніи какого закона его здѣсь держатъ, призывалъ habeas corpus, грозилъ преслѣдовать тѣхъ кто самовольно арестовалъ его, суетился, махалъ руками, кричалъ и наконецъ сдѣлалъ выразительный жестъ, показывавшій что мы умираемъ съ голоду.
   Это было совершенно справедливо, но мы почти забыли объ этомъ. Къ своему величайшему изумленію, китоловъ имѣлъ, повидимому, такъ же мало успѣха какъ и я. Наши посѣтители не моргнули ни однимъ глазомъ. Было ясно что они не понимали ни языка Араго, ни языка Фарадея.
   Мы были въ большомъ затрудненіи. Всѣ наши филологическія познанія оказывалась недостаточными, и я не зналъ какъ намъ быть, когда Консель сказалъ мнѣ:
   -- Если ихъ милость позволитъ, то я разкажу исторію по-нѣмецки.
   -- Ты знаешь нѣмецкій языкъ? вскричалъ я.
   -- Какъ настоящій Фламандецъ, если угодно ихъ милости.
   -- Мнѣ какъ нельзя болѣе угодно. Начинай, мой другъ, начинай!
   И Консель, своимъ ровнымъ голосомъ, изложилъ въ третій разъ всѣ наши разнообразныя приключенія. Но не взирая на изящные обороты и на пріятное произношеніе разкащика, нѣмецкій языкъ не имѣлъ никакого успѣха.
   Наконецъ, въ крайности, я попытался освѣжить въ памяти свои юношескія познанія и разказать нашу исторію по-латыни. Цицеронъ зажалъ бы себѣ уши и отослалъ бы меня на кухню. Но я все-таки исполнилъ свое дѣло. Результатъ былъ такой же, отрицательный. Послѣ этой послѣдней неудачи, незнакомцы обмѣнялись нѣсколькими словами на своемъ непонятномъ языкѣ и удалились, не ободривъ насъ даже однимъ изъ тѣхъ успокоительныхъ жестовъ, которые приняты во всѣхъ странахъ свѣта. Дверь снова заперлась.
   -- Это подло! опять заволновался Недъ-Ландъ. Каково! съ ними говорятъ по-французски, по-англійски, по-нѣмецки, по-латыни, а эти негодяи не удостоиваютъ отвѣтомъ!
   -- Успокойтесь, сказалъ я кипятившемуся китолову.-- Гнѣвъ ни къ чему не поведетъ.
   -- Но знаете ли, господинъ профессоръ, возразилъ нашъ раздражительный товарищъ,-- что въ этой желѣзной клѣткѣ можно положительно умереть съ голоду?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Консель,-- съ помощью философіи можно еще долго выдержать.
   -- Друзья мои, сказалъ я,-- не слѣдуетъ отчаиваться. Мы находились и въ худшихъ обстоятельствахъ. Такъ ужь лучше подождемъ прежде чѣмъ составимъ себѣ мнѣніе о начальникѣ и экипажѣ этого судна.
   -- Мое мнѣніе готово, возразилъ Недъ-Ландъ.-- Это негодяи....
   -- Хорошо. Изъ какой страны?
   -- Изъ страны негодяевъ.
   -- Ну, любезный Недъ, сколько мнѣ извѣстно, положеніе этой страны еще не совсѣмъ точно обозначено на картѣ, и я признаюсь что трудно опредѣлить къ какой національности принадлежатъ эти незнакомцы. Не Англичане, не Французы, не Нѣмцы -- вотъ все что можно сказать утвердительно. Однако я готовъ допустить что капитанъ и его помощникъ родились подъ низкими широтами. Въ нихъ есть что-то южное. Но я не могу рѣшить, Испанцы ли они, Турки, Арабы или Индійцы. Языкъ же ихъ совершенно непонятенъ.
   -- Вотъ въ чемъ неудобство не знать всѣхъ языковъ, отвѣчалъ Консель,-- или скорѣе неудобство не имѣть одного общаго языка.
   -- Все это ни къ чему не повело бы! отвѣчалъ Недъ-Ландъ.-- Развѣ вы не видите что у нихъ есть свой собственный языкъ, нарочно выдуманный для того чтобы приводить въ отчаяніе честныхъ людей которые хотятъ ѣсть! Вѣдь во всѣхъ странахъ свѣта открывать ротъ, шевелить челюстями, щелкать зубами и двигать губами вещи очень понятныя. Въ Квебекѣ и въ Помоту, въ Парижѣ и у антиподовъ, вездѣ это означаетъ: я голоденъ, дайте мнѣ ѣсть....
   -- О, вставилъ Консель,-- встрѣчаются такія невоспріимчивыя натуры....
   Въ эту минуту дверь отворилась. Появился слуга. Онъ принесъ намъ платье, куртки и штаны, сдѣланныя изъ матеріала котораго я не могъ разобрать. Я поспѣшилъ одѣться, и товарищи мои послѣдовали моему примѣру.
   Между тѣмъ слуга,-- нѣмой, а можетъ-быть и глухой,-- накрывалъ на столъ и поставилъ три прибора.
   -- Вотъ это благоразумно, сказалъ Консель,-- и внушаетъ пріятныя надежды.
   -- Ба, отвѣтилъ сердитый китоловъ,-- какого чорта вамъ тутъ дадутъ поѣсть? Приготовятъ развѣ печень черепахи, филей и бифстексъ изъ акулы?
   -- Посмотримъ, отвѣчалъ Консель.
   Блюда, покрытыя серебряными колпаками, стояли въ порядкѣ на скатерти, и мы сѣли за столъ. Право, мы имѣли дѣло съ людьми образованными, и еслибы не освѣщавшій насъ электрическій свѣтъ, я подумалъ бы что нахожусь въ столовой гостиницы Адельфи въ Ливерпулѣ, или въ Grand Hôtel въ Парижѣ. Должно однако сказать что на столѣ не было ни хлѣба, ни вина. Вода была свѣжа и чиста, но это была все-таки вода, что было очень не по вкусу Недъ-Ланду. Между поданными намъ кушаньями я узналъ различныхъ рыбъ, искусно приготовленныхъ; но нѣкоторыя блюда, весьма впрочемъ вкусныя, поставили меня въ тупикъ. Я даже не могъ сказать къ какому царству принадлежитъ ихъ содержимое,-- къ растительному или животному. Столъ былъ сервированъ богато и со вкусомъ. Каждая вещь,-- ложка, вилка, ножикъ, тарелка,-- имѣла клеймо; букву окруженную надписью, которую я воспроизвожу въ точности:

Mobilia
N.
in Mobile.

   Подвижный въ подвижномъ элементѣ! Этотъ девизъ очевидно относился къ подводному судну, слѣдовало только предлогъ in перевести словомъ въ, а не на. Литера N была, по всей вѣроятности, заглавная буква имени таинственной личности начальствовавшей въ глубинѣ моря.
   Недъ и Консель не предавались такимъ размышленіямъ. Они съ жадностью ѣли, и я скоро послѣдовалъ ихъ примѣру. Къ тому же я успокоился насчетъ нашей участи, и мнѣ казалось яснымъ что наши хозяева не имѣли намѣренія уморить насъ голодомъ.
   Но всему бываетъ конецъ на свѣтѣ, все проходитъ, даже голодъ людей не ѣвшихъ пятнадцать часовъ. Послѣ обѣда мы почувствовали что насъ страшно клонитъ ко сну. Это было весьма естественно послѣ безконечной ночи, въ продолженіе которой мы боролись со смертью.
   -- Право, я отлично сосну, замѣтилъ Консель.
   -- А я у же сплю, отвѣчалъ Недъ-Ландъ.
   Мои товарищи растянулись на цыновкѣ покрывавшей полъ каюты и скоро погрузились въ крѣпкій сонъ.
   Съ своей стороны, я не такъ легко поддавался этой сильной потребности спать. Множество мыслей толпилось въ моемъ умѣ, множество неразрѣшимыхъ вопросовъ тѣснилось въ немъ, множество образовъ носилось предъ моими глазами, и все это не давало мнѣ покою. Гдѣ мы? Какая непонятная сила увлекаетъ насъ? Я чувствовалъ или, скорѣе, мнѣ казалось что я чувствую какъ судно постепенно погружается въ самые отдаленные слои моря.
   Грозныя видѣнія мучили меня. Мнѣ представлялся въ этихъ таинственныхъ убѣжищахъ цѣлый міръ невѣдомыхъ животныхъ, однородныхъ съ этимъ подводнымъ судномъ, одареннымъ жизнью и движеніемъ и столь же страшнымъ какъ они! Затѣмъ мало-по-малу мозгъ мой успокоился, воображеніемъ овладѣла неопредѣленная дремота, и я забылся наконецъ тяжелымъ сномъ.
   

ГЛАВА IX.
Гнѣвъ Недъ-Ланда.

   Не знаю, долго ли мы спали. Вѣроятно долго, потому что успѣли совершенно отдохнуть. Я проснулся первый. Товарищи мои еще не трогались и дежали въ углу какъ мертвые.
   Когда я поднялся со своего довольно жесткаго ложа, я почувствовалъ себя вполнѣ свѣжимъ и бодрымъ, и принялся снова внимательно осматривать нашу келью.
   Въ ея внутреннемъ убранствѣ не произошло никакой перемѣны. Тюрьма оставалась тюрьмой и плѣнники плѣнниками. Только слуга, пользуясь нашимъ сномъ, убралъ со стола остатки обѣда. Ничто такимъ образомъ не предвѣщало скорой перемѣны нашего положенія, и я со страхомъ спрашивалъ себя, ужь не суждено ли намъ жить въ этой клѣткѣ неопредѣленное время.
   Перспектива эта казалась мнѣ тѣмъ болѣе непріятною что я начиналъ чувствовать сильное стѣсненіе въ груди, хотя умъ мой "освободился отъ всѣхъ тревожныхъ ощущеній вчерашней ночи. Мнѣ было трудно дышать. Сгустившійся воздухъ не освѣжалъ моихъ легкихъ. Хотя каюта была довольно просторна, но мы, очевидно, поглотили большую часть находившагося въ ней кислорода. И въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ въ теченіе одного часа потребляетъ количество кислорода содержащееся во ста литрахъ воздуха, и этотъ воздухъ, насытившійся почти такимъ же количествомъ углекислоты, становится негоднымъ для дыханія.
   Необходимо было возобновить атмосферу въ нашей тюрьмѣ и, безъ сомнѣнія, также на всемъ суднѣ.
   Здѣсь мнѣ представлялся трудный вопросъ; какъ поступалъ начальникъ этого пловучаго судна? Быть-можетъ, онъ для полученія воздуха прибѣгалъ къ химическимъ средствамъ, выдѣляя помощью теплоты кислородъ содержащійся въ хлорнокисломъ кали и уничтожая угольную кислоту ѣдкимъ кали? Въ такомъ случаѣ онъ долженъ былъ имѣть сношеніе съ материкомъ чтобы добывать необходимыя для этой операціи вещества. Можетъ-быть также, онъ ограничивался тѣмъ что скоплялъ воздухъ, подверженный сильному давленію, въ особыхъ резервуарахъ, потомъ его выпускалъ, смотря по надобностямъ экипажа? И это возможно. Или,-- что еще легче, дешевле и слѣдовательно вѣроятнѣе,-- онъ, быть-можетъ, отправлялся дышать на поверхность моря, какъ китообразныя млекопитающія, и каждые двадцать четыре часа возобновлялъ свой запасъ воздуха. Какъ бы то ни было, и какого бы способа ни придерживались здѣсь, мнѣ казалось что слѣдовало прибѣгнуть къ нему немедленно.
   Мнѣ пришлось все болѣе и болѣе учащать вдыханія дабы вытягивать изъ каюты то небольшое количество кислорода какое въ ней еще находилось. Вдругъ меня освѣжилъ притокъ чистаго воздуха, пропитаннаго солеными испареніями. Въ ту же минуту я почувствовалъ колебаніе, небольшую качку, впрочемъ довольно чувствительную. Судно, чудовище крытое листовымъ желѣзомъ, поднялось, очевидно, на поверхность Океана чтобы дышать тамъ, какъ дѣлаютъ киты. Теперь я узналъ какимъ способомъ возобновлялся воздухъ въ подводномъ суднѣ.
   Вдохнувъ полною грудью этотъ чистый воздухъ, я сталъ искать отверстія, вентилятора, если хотите, посредствомъ котораго благотворный токъ доходилъ до насъ, и скоро нашелъ его. Надъ дверью открывалось отверстіе, пропускавшее свѣжую струю воздуха, которою возобновлялась обѣднѣвшая атмосфера каюты.
   Едва я успѣлъ сдѣлать это наблюденіе, какъ Недъ и Консель проснулись, почти въ одно время, подъ вліяніемъ оживляющаго тока. Они протерли глаза, потянулись и тотчасъ вскочили на ноги.
   -- Ихъ милость изволили хорошо почивать? спросилъ Консель со своею обычною вѣжливостью.
   -- Очень хорошо, мой другъ, отвѣтилъ я.-- А вы, Недъ-Ландъ?
   -- Очень крѣпко, господинъ профессоръ.-- Не знаю, быть-можетъ я и ошибаюсь, но мнѣ кажется что я чувствую свѣжесть морскаго вѣтра?
   Морякъ не могъ тутъ ошибиться, и я тотчасъ разказалъ Недъ-Ланду что произошло во время его сна.
   -- Хорошо, сказалъ онъ.-- Этимъ объясняется конечно то рычаніе которое мы слышали когда мнимый нарвалъ находился въ виду Авраама Линкольна.
   -- Разумѣется, мистеръ Ландъ, онъ дышалъ!
   -- Только, господинъ Арронаксъ, я никакъ не могу поидумагь который бы теперь могъ быть часъ, неужели обѣденный?
   -- Обѣденный? Нѣтъ, мой почтенный китоловъ, скажите лучше часъ завтрака, потому что мы, по всей вѣроятности, легли спать наканунѣ сегодняшняго утра.
   -- Изъ чего слѣдуетъ, отвѣчалъ Консель,-- что мы спали двадцать четыре часа.
   -- Именно, сказалъ я.
   -- Не спорю, возразилъ Недъ-Ландъ,-- обѣдъ или завтракъ, но слуга сдѣлаетъ отлично если принесетъ то или другое.
   -- И то, и другое, поправилъ Консель.
   -- Именно, отвѣчалъ Канадецъ.-- Мы имѣемъ право на оба, и я съ своей стороны сдѣлаю честь всему.
   -- А теперь, Недъ, подождите, отвѣчалъ я.-- Очевидно, хозяева не имѣютъ намѣренія уморить насъ съ голоду, иначе они не прислали бы намъ вчерашняго обѣда.
   -- Пожалуй, насъ вздумаютъ откармливать на убой, возразилъ Недъ.
   -- Быть не можетъ, отвѣчалъ я.-- Ручаюсь что мы не въ рукахъ людоѣдовъ.
   -- Одинъ разъ не въ счетъ, отвѣчалъ серіозно Канадецъ.-- Почему знать, можетъ, эти люди давно не вкушали свѣжаго мяса, и въ такомъ случаѣ три здоровые и хорошо сложенные экземпляра, какъ господинъ профессоръ, его слуга и я....
   -- Прогоните такія мысли, Недъ, сказалъ я китолову,-- и особенно постарайтесь не раздражаться противъ нашихъ хозяевъ. Это только ухудшитъ наше положеніе.
   -- Во всякомъ случаѣ, сказалъ китоловъ,-- я голоденъ какъ тысяча чертей, а ни обѣдъ, ни завтракъ не показываются.
   -- Любезный Недъ, возразилъ я,-- надо сообразоваться съ правилами корабля, а я полагаю что нашъ желудокъ опередилъ здѣшніе часы.
   -- Въ такомъ случаѣ его надо пріостановить, спокойно отвѣчалъ Консель.
   -- Узнаю васъ, другъ Консель, возразилъ нетерпѣливый Канадецъ.-- Вы не тратите даромъ желчи и бережете нервы! Всегда покойны. Вы способны прочесть послѣобѣденную молитву не пообѣдавъ, и скорѣй умрете съ голоду чѣмъ станете жаловаться.
   -- Что въ томъ пользы? спросилъ Консель.
   -- А то что все-таки пожалуешься! Все какъ-то легче! Если эти пираты,-- я говорю "пираты" изъ уваженія къ господину профессору, который запрещаетъ называть ихъ людоѣдами,-- если эти пираты воображаютъ что удержатъ меня въ этой клѣткѣ гдѣ я задыхаюсь, и не узнаютъ какими проклятіями я приправляю свою досаду, они ошибаются. Послушайте, господинъ Аронаксъ, скажите откровенно, какъ вы думаете, долго ли они продержатъ насъ въ этомъ желѣзномъ ящикѣ?
   -- Какъ, вамъ сказать, другъ Ландъ? я въ этомъ дѣлѣ знаю не болѣе вашего.
   -- Ну, все-таки, какъ вы полагаете?
   -- Я думаю что случай открылъ намъ важную тайну. Если экипажъ этого подвижнаго судна желаетъ сохранить ее, и если эта тайна ему дороже жизни трехъ людей, то я думаю что намъ не сдоброватъ. Въ противномъ случаѣ чудовище, поглотившее насъ, при первой же возможности возвратитъ насъ въ общество намъ подобныхъ.
   -- Только бы насъ не завербовали въ число экипажа, сказалъ Консель,-- и оставили бы такъ....
   -- До той поры, перебилъ Недъ-Ландъ,-- пока какой-нибудь фрегатъ, болѣе искусный или быстрый чѣмъ Авраамъ Линкольнъ, овладѣетъ этимъ гнѣздомъ разбойниковъ и отправитъ насъ вмѣстѣ съ его экипажемъ испустить духъ на верхушкѣ своей большой мачты.
   -- Хорошо сказано, мистеръ Ландъ, отвѣтилъ я.-- Но, сколько мнѣ извѣстно, намъ не дѣлали на этотъ счетъ еще никакихъ предложеній. Нечего, стало-быть, и разсуждать о томъ что мы въ какомъ случаѣ предпримемъ. Повторяю вамъ, подождемте лучше, будемте сообразоваться съ обстоятельствами и не станемъ дѣлать ничего, ибо вѣдь ничего и не подѣлаешь.
   -- Напротивъ, господинъ профессоръ, отвѣчалъ китоловъ, который никакъ не хотѣлъ сдаться,-- нужно что-нибудь дѣлать.
   -- А что бы такое, Недъ?
   -- Спастись.
   -- Бѣжать и изъ "земной" тюрьмы довольно трудно, изъ тюрьмы же подводной, мнѣ это кажется совершенно неисполнимо.
   -- Ну, другъ Лайдъ, спросилъ Консель,-- что-то вы отвѣтите на возраженіе ихъ милости? Я не повѣрю чтобъ Американецъ когда-либо полѣзъ въ карманъ за словомъ!
   Китоловъ смѣшался и умолкъ. Побѣгъ при такихъ обстоятельствахъ былъ очевидно невозможенъ. Но вѣдь Канадецъ на половину Французъ, и Недъ-Ландъ доказалъ это своимъ отвѣтомъ.
   -- Итакъ, господинъ Аронаксъ, сказалъ онъ послѣ минутнаго размышленія,-- вы не догадываетесь что должны дѣлать люди которые не могутъ бѣжать изъ своей тюрьмы?
   -- Нѣтъ, мой другъ.
   -- Это очень просто; они должны устроиться такъ чтобы въ ней скрыться.
   -- Еще бы, замѣтилъ Консель,-- лучше остаться въ тюрьмѣ чѣмъ очутиться подъ ней или надъ ней!
   -- Да, но только напередъ надо вышвырнуть вонъ привратниковъ, тюремщиковъ и сторожей, прибавилъ Недъ.
   -- Какъ, Недъ, вы серіозно думаете овладѣть этимъ судномъ?
   -- Очень серіозно, отвѣчалъ Канадецъ.
   -- Это невозможно!
   -- Почему же нѣтъ? Можетъ представиться удобный случай, и я право не вижу отчего бы намъ имъ не воспользоваться. Если ихъ не болѣе какихъ-нибудь двадцати человѣкъ на этой машинѣ, то они не заставятъ же отступить двухъ Французовъ и одного Канадца.
   Было благоразумнѣе пропустить такъ это предложеніе китолова нежели опровергать оное, и я ограничился отвѣтомъ:
   -- Когда случай представится, Недъ, мы посмотримъ. Но до тѣхъ поръ, прошу васъ, будьте терпѣливы. Мы должны дѣйствовать осторожно, и своею вспыльчивостью вы никакъ не поправите дѣла. Обѣщайте мнѣ поменьше сердиться.
   -- Обѣщаю, господинъ профессоръ, отвѣчалъ Недъ-Ландъ далеко не успокоивающимъ тономъ.-- Ни одно грубое слово, ни одно неосторожное движеніе не вырвутся у меня, хотя бы кушанье и не подавалось съ желаемою точностью.
   -- Вы дали слово, Недъ, сказалъ я Канадцу.
   Разговоръ на этомъ прекратился, и каждый изъ насъ предался своимъ размышленіямъ. Несмотря на увѣренность китолова, я съ своей стороны, признаюсь, не питалъ никакихъ иллюзій. Я не допускалъ возможности тѣхъ благопріятныхъ обстоятельствъ о коихъ говорилъ Недъ-Ландъ. Для того чтобы такъ ловко управлять подводнымъ судномъ требовался многочисленный экипажъ и, въ случаѣ схватки, намъ пришлось бы, слѣдовательно, имѣть дѣло съ противникомъ слишкомъ для насъ сильнымъ. Притомъ же мы прежде всего должны были быть свободны, а между тѣмъ сидѣли въ тюрьмѣ. Уйти же изъ этой желѣзной клѣтки, герметически закупоренной, я не видѣлъ ни малѣйшаго средства. И если только странный начальникъ этого судна имѣетъ какую-либо тайну которую онъ желаетъ сохранить,-- что казалось довольно вѣроятнымъ,-- то онъ конечно не позволитъ намъ хозяйничать здѣсь на свободѣ. Затѣмъ невольно возникалъ вопросъ о томъ какъ онъ избавится отъ насъ? Прибѣгнетъ къ насилію, или просто высадитъ на какой-нибудь клочокъ земли? Всѣ эти предположенія имѣли большую долю вѣроятности, и надо было быть китоловомъ чтобы надѣяться снова добыть себѣ свободу.
   Между тѣмъ мысли Недъ-Ланда, какъ я замѣчалъ, болѣе и болѣе ожесточались. Я видѣлъ какъ онъ насилу сдергивалъ себя, и какъ движенія его становились все грознѣе. Онъ вставалъ, обходилъ каюту какъ дикій звѣрь свою клѣтку, и колотилъ въ стѣну то ногой, то кулакомъ. Между тѣмъ время проходило, голодъ мучилъ насъ, а слуга на этотъ разъ не показывался. Если хозяева наши дѣйствительно имѣли хорошія относительно насъ намѣренія, то имъ не слѣдовало, казалось, такъ долго забывать наше положеніе.
   Недъ-Ландъ, терзаемый судорогами своего здороваго желудка, все болѣе и болѣе выходилъ изъ себя и, несмотря на данное имъ слово, я въ самомъ дѣлѣ опасался какого-либо взрыва съ его стороны при встрѣчѣ съ кѣмъ-нибудь изъ экипажа.
   Прошло еще часа два. Гнѣвъ Неда все усиливался. Одъ звалъ и кричалъ. Отвѣта не было. Желѣзныя стѣны были глухи. Я даже не слыхалъ ни малѣйшаго шума внутри судна, точно все тамъ умерло. Оно стояло на мѣстѣ, ибо иначе чувствовалось бы сотрясеніе корпуса подъ ударами винта. Спустившись, безъ сомнѣнія, въ глубину водъ, судно не принадлежало болѣе землѣ. Эта мрачная тишина наводила страхъ. Я боялся и думать о томъ какъ долго можетъ продолжаться наше заключеніе въ этой одинокой каютѣ. Надежды зародившіяся во мнѣ при свиданіи съ капитаномъ мало-по-малу изглаживались. Мягкость его взгляда, выраженіе великодушія на его лицѣ, благородство осанки, все исчезало изъ моей памяти. Этотъ загадочный человѣкъ представлялся мнѣ теперь неумолимымъ, жестокимъ. Я вообразилъ себѣ его удалившимся отъ людей, недоступнымъ никакому чувству состраданія, безжалостнымъ врагомъ себѣ подобныхъ, къ которымъ поклялся непримиримою ненавистью!
   Неужели же онъ рѣшится уморить насъ, заточенныхъ въ этой тѣсной тюрьмѣ, предоставленныхъ всѣмъ страшнымъ искушеніямъ до коихъ только можетъ доводить мучительный голодъ? Эта ужасная мысль овладѣвала мною все сильнѣе; меня все болѣе и болѣе охватывалъ безумный, непреодолимый страхъ. Консель оставался спокоенъ, Недъ-Ландъ рычалъ.
   Въ эту минуту снаружи раздался шумъ. Раздались шаги по желѣзнымъ плитамъ. Запоры отодвинулись, дверь отворилась, и слуга явился на порогѣ.
   Не успѣлъ я шевельнуться какъ Канадецъ уже кинулся на несчастнаго, повалилъ его и держалъ за горло. Слуга задыхался подъ его сильною рукой.
   Консель старался освободить изъ рукъ Неда его жертву, и я готовился присоединить къ его усиліямъ и свои, какъ вдругъ я былъ пригвожденъ къ своему мѣсту, слѣдующими словами, сказанными по-французски:
   "Успокойтесь, мистеръ Ландъ, а вы, господинъ профессоръ, потрудитесь меня выслушать."
   

ГЛАВА X.
Обитатель морей.

   Это былъ начальникъ судна.
   Недъ-Ландъ мгновенно выпрямился. Слуга, едва не задохнувшійся, вышелъ по знаку своего господина, и такова была власть командира на его суднѣ что человѣкъ этотъ ни однимъ движеніемъ не обнаружилъ досады которую долженъ былъ чувствовать противъ китолова. Консель былъ также изумленъ невольно, и мы молча ожидали развязки этой сцены.
   Капитанъ стоялъ опираясь на уголъ стола, скрестивъ руки, и смотрѣлъ на насъ съ глубокимъ вниманіемъ. Можетъ-быть, онъ не рѣшался говорить, или жалѣлъ о томъ что произнесъ нѣсколько французскихъ словъ. Это было очень возможно.
   Прошло нѣсколько минутъ, но никто изъ насъ не думалъ прерывать молчанія.
   -- Господа, началъ онъ спокойнымъ и звучнымъ голосомъ,-- я говорю по-французски, по-англійски, по-нѣмецки и по-латыни. Я могъ бы, слѣдовательно, отвѣчать вамъ при нашемъ первомъ свиданіи, но я хотѣлъ сперва узнать васъ и потомъ обдумать наши отношенія. Вашъ четверной разказъ, въ сущности совершенно сходный, убѣдилъ меня. Я знаю теперь что случай свелъ меня съ господиномъ Аронаксомъ, профессоромъ естественной исторіи въ парижскомъ Музеумѣ, отправленнымъ за границу съ научною цѣлью, съ Конселемъ, его слугой, и Недъ-Ландомъ, уроженцемъ Канады, китоловомъ на бортѣ фрегата Авраама Линкольна, изъ флота Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ.
   Я поклонился въ знакъ согласія. Но такъ какъ капитанъ не предлагалъ мнѣ вопроса, то и отвѣта не требовалось. Онъ говорилъ по-французски совершенно свободно, безъ всякаго акцента. Фраза его была отчетлива, слова точны, легкость рѣчи замѣчательна. И однако я соотечественника въ немъ не "чувствовалъ".
   Онъ продолжалъ въ слѣдующихъ выраженіяхъ:
   -- Вы вѣроятно нашли что я слишкомъ долго медлилъ своимъ вторымъ къ вамъ посѣщеніемъ. Это потому что долженъ былъ внимательно обдумать какъ('мнѣ быть съ вами. Я долго колебался. Самыя странныя обстоятельства свели васъ съ Человѣкомъ который порвалъ всѣ связи съ остальными людьми. Вы нарушили мое спокойствіе.....
   -- Невольно, отвѣтилъ я.
   -- Невольно! повторилъ незнакомецъ, нѣсколько повысивъ свой голосъ.-- Развѣ Авраамъ Линкольнъ невольно рыскаетъ за -мною во всѣхъ моряхъ? Развѣ вы невольно отправились Путешествовать на этомъ фрегатѣ? Развѣ невольно стрѣляли ядрами въ мой корабль? Развѣ невольно мистеръ Недъ" Ландъ ударилъ его своею острогой?
   Въ этихъ словахъ мнѣ слышалась сдержанная досада. Но у меня на это былъ готовый отвѣтъ который я поспѣшилъ сдѣлать.
   -- Милостивый государь, началъ я,-- вы, безъ сомнѣнія, не знаете какіе толки носились на вашъ счетъ въ Америкѣ и въ Европѣ. Вы не знаете что нѣсколько несчастныхъ случаевъ, происшедшихъ вслѣдствіе столкновенія съ вашимъ подводнымъ судномъ, взволновали общественное мнѣніе обоихъ материковъ. Не стану утомлять васъ разказомъ о безчисленномъ множествѣ гипотезъ которыми пытались объяснить необъяснимое явленіе, понятное только вамъ. Но знайте, что преслѣдуя васъ до отдаленныхъ морей Тихаго океана, Авраамъ Линкольнъ думалъ что гонится за нѣкіимъ могучимъ морскимъ чудовищемъ, отъ котораго слѣдовало освободить моря во что бы то ни стало.
   Легкая улыбка скользнула по губамъ капитана, и онъ сказалъ болѣе спокойнымъ голосомъ.
   -- Господинъ Аронаксъ, рѣшитесь ли вы утверждать что вашъ фрегатъ не сталъ бы преслѣдовать подводное судно и. стрѣлять въ него какъ въ чудовище?
   Вопросъ этотъ смутилъ меня, ибо капитанъ Фаррагутъ, вѣроятно, не задумался бы ни на минуту. Онъ счелъ бы своею обязанностью уничтожить подводное, судно точно также какъ исполинскаго нарвала.
   -- Итакъ вы должны согласиться, господинъ профессоръ, что я вполнѣ въ правѣ считать васъ врагами.
    ошло ли оно его или проскользнуло под ним. Каждую минуту надо было ожидать столкновения, которое окончилось бы для нас фатально. Я удивлялся искусному маневрированию фрегата. Он не смел атаковать и искал спасения в бегстве. Он был преследуем, тогда как сам должен был преследовать, что я и высказал капитану Фаррагуту. Лицо его, обычно беспристрастное, в эту минуту выражало бесконечное смущение.
   -- Господин Аронакс, -- ответил он мне, -- я не знаю, что это за чудовище, с которым я имею дело, и я не могу так неосторожно подвергать свой фрегат риску, действуя в темноте. Да и каким способом атаковать это чудовище или защищаться, я также не знаю. Подождем рассвета, тогда роли поменяются!
   -- Капитан, вы имеете представление о природе этого животного?
   -- Нет, по-видимому, это гигантский нарвал, и притом электрический нарвал.
   -- Может быть, -- отвечал я, -- во всяком случае, к нему опасно приближаться.
   -- Действительно, -- согласился капитан, -- если он обладает разрушительной силой, то это самое страшное животное, которое когда-либо создано было Творцом. Вот почему, милостивый государь, я его и остерегаюсь.
   Весь экипаж целую ночь провел на ногах, никто и не думал о сне. Капитану "Авраама Линкольна" стало очевидно, какое огромное преимущество в скорости хода на стороне этого животного, и он умерил пары. Со своей стороны, нарвал, подражая фрегату, качался на волнах и, по-видимому, не намеревался покидать театр сражения.
   Однако около полуночи он исчез или, вернее, погас, как гигантский светляк. Может быть, он бежал? Мы не желали этого и не могли на это рассчитывать. Было без семи минут час ночи, когда раздался оглушительный свист, похожий на шум, производимый столбом воды, бьющей с необычайной силой.
   Капитан Фаррагут, Нед Ленд и я -- мы находились в это время в каюте -- жадно вглядывались в глубокий мрак ночи.
   -- Нед Ленд! -- обратился к нему капитан. -- Вам часто приходилось слышать рев кита?
   -- Часто, капитан, но никогда не видел подобных китов и такого, который мне доставил бы по меньшей мере две тысячи долларов.
   -- Да, вы имеете право на премию. Скажите, шум этот похож на тот, какой происходит, когда киты выбрасывают воду через носовые отверстия?
   -- Шум такой же, капитан, но этот несравненно сильнее. Несомненно, что это кит, живущий в этих водах. С вашего разрешения, -- добавил гарпунщик, -- мы завтра с рассветом заведем с ним самый короткий разговор.
   -- Если он сделает вам честь выслушать вас, Ленд, -- вмешался я.
   -- Лишь бы я подошел к нему на расстояние четырех гарпунов, -- возразил канадец, -- тогда он нас выслушает.
   -- В таком случае, -- заметил капитан, -- надо отдать в ваше распоряжение китобойную лодку.
   -- Конечно!
   -- Но я рискую жизнью моих матросов!
   -- И моей, -- просто добавил гарпунщик.
   Около двух часов ночи чудовище, находясь на расстоянии пяти миль от "Авраама Линкольна", снова стало испускать яркий свет. Несмотря на значительный шум ветра, отчетливо слышались страшные удары хвоста животного и даже его порывистое дыхание. Казалось, что в ту минуту, когда этот гигантский нарвал вдыхал в себя воздух, то последний сгущался в его легких, как пар в цилиндрах машины в две тысячи лошадиных сил.
   "Гм, -- подумал я, -- кит, обладающий силой кавалерийского полка! Нечего сказать -- хорош кит!"
   Все оставались настороже до наступления рассвета и готовились к бою. Все снаряды, применяемые в рыбной ловле, были расставлены вдоль бортов. Помощник капитана приказал зарядить особые орудия, выбрасывающие гарпун на расстояние целой мили, и зарядить ружья разрывными пулями, ранения которыми, безусловно, смертельны и для самых крупных животных. Нед Ленд довольствовался тем, что наточил свой гарпун -- оружие действительно страшное в его руках. В шесть часов заря стала заниматься, и при первых лучах восходящего солнца исчез электрический свет нарвала. К семи часам совершенно рассвело, хотя густой туман еще не рассеялся, и в лучшие подзорные трубы даже на недалеком расстоянии ничего нельзя было рассмотреть. Я взошел на бизань. Некоторые офицеры уже успели взобраться на верхушки мачт.
   К восьми часам туман над океаном стал рассеиваться, подымаясь вверх широкими полосами. Горизонт расширился и стал чист. И вот снова раздался громкий голос Неда Ленда:
   -- Чудовище позади кормы!
   Все взоры обратились к указанному месту.
   Там, на расстоянии полутора миль от фрегата, выставлялось из воды на один метр его длинное и черное тело. Его хвост, быстро работая, производил водоворот. Ни один фрегат не рассекал вод с такой быстротой. Длинная полоса блестящей белизны, обозначая путь животного, описывала продолговатую дугу.
   Фрегат подошел к чудовищу. Я его рассматривал без всякой предвзятой мысли. Донесения "Шенона" и "Гельвеции" несколько преувеличили его размеры, и я считаю, что его длина не превосходит двухсот пятидесяти футов. Что же касается его толщины, то трудно было ее определить, но в общем животное мне показалось замечательно пропорционально в отношении всех трех измерений.
   Пока я рассматривал это феноменальное существо, из его ноздрей два раза вырывались пар и вода в виде фонтана, бьющего на высоту в сорок метров, и в этом я увидел его манеру выдыхать воздух. Тогда я причислил его к отделу позвоночных, классу млекопитающих и к подклассу чревосумчатых, к группе дельфинообразных, к порядку китов, к семейству... но здесь я попал в затруднение. Вид китов имеет три семьи: китов, кашалотов и дельфинов, к последним относятся и нарвалы. Каждое из этих семейств разделяется на многие рода, род на вид, вид на разновидности. Итак, семейства, рода, вида и разновидности я не мог определить, но я рассчитывал при помощи гарпунщика Ленда и капитана Фаррагута пополнить и этот пробел. Экипаж с нетерпением ожидал приказаний своего капитана. Последний после внимательного наблюдения за животным велел позвать инженера, который не замедлил явиться.
   -- Усильте топку и идите на всех парах!
   Троекратное "ура" сопровождало это приказание.
   Час борьбы пробил. Через несколько минут обе топки под паровыми котлами фрегата извергали через трубы густые клубы черного дыма; палуба дрожала от усиленной работы паровой машины. Огромный гребной винт двигал вперед "Авраама Линкольна", в прямом направлении на чудовище. Оно спокойно допустило приблизиться к нему на расстояние полукабельтова; но затем, не погружаясь в воду, оно стало уходить от фрегата, держась на том расстоянии, на которое подпустило. Это преследование продолжалось около трех четвертей часа, однако без всяких результатов, так как фрегат не мог выиграть ни одной сажени в приближении к животному. Было очевидно, что дальнейшее преследование не приведет ни к чему.
   Капитан Фаррагут яростно теребил бороду.
   -- Нед Ленд! -- крикнул он. Канадец явился на зов.
   -- Что скажете, Ленд, -- обратился к нему капитан, -- быть может, и теперь вы мне посоветуете спустить шлюпки?
   -- Нет, капитан, -- ответил гарпунщик, -- его никак не нагонишь, если оно этого не захочет.
   -- Что же делать?
   -- Прибавить пару, если это возможно. Что касается лично меня, то я с вашего разрешения помещусь на ватерштаге, и, если мы приблизимся к нему на расстояние длины полета гарпуна, я сделаю свое дело.
   -- Ступайте, -- ответил капитан Фаррагут. -- Инженер-механик! -- крикнул он. -- Усильте давление пара!
   Нед Ленд отправился на свой пост. Топка была значительно усилена; винт оборачивался сорок три раза в минуту, пар достигал предельного давления, которое могли выдержать котлы, и с шумом вырывался из предохранительного клапана. Бросили лаг, чтобы определить скорость движения фрегата; оказалось, что он идет со скоростью восемнадцать миль в час. Но проклятое животное продолжало уходить с прежней скоростью. Таким ходом фрегат шел целый час и не смог приблизиться к животному ни на одну сажень. Это было весьма обидно для одного из быстроходнейших судов американского флота. Глухая злоба охватила весь экипаж. Матросы всячески поносили чудовище, которое не удостоивало их ответом. Капитан Фаррагут, перестав теребить бороду, стал ее кусать.
   Инженер-механик снова был позван к капитану.
   -- Давление пара максимальное? -- спросил его капитан.
   -- Да!
   -- А как велико давление?
   -- Шесть с половиной атмосфер.
   -- Доведите до десяти!
   Вот приказание чисто в американском духе!
   -- Консель, -- обратился я к моему бравому слуге, стоявшему возле меня, -- знаешь ли ты, что нам, вероятно, предстоит взлететь на воздух?
   -- Как будет угодно господину профессору, -- ответил Консель.
   Говоря по правде, риск этот мне нравился.
   Все клапаны для пропуска пара были нажаты. Топки завалены углем, в которые вентиляторы доставляли целые потоки свежего воздуха. Скорость хода "Авраама Линкольна" возрастала. Мачты дрожали до самого основания, а клубы черного дыма едва пробивались сквозь внутренние отверстия дымовых труб, оказавшихся теперь тесными.
   -- Сколько? -- спросил капитан рулевого.
   -- Девятнадцать и три десятых мили!
   -- Поднять давление!
   Инженер-механик исполнил приказание. Манометр показывал давление десять атмосфер. Но и кит, должно быть, тоже топил, так как уходил с той же скоростью -- девятнадцать и три десятых мили в час.
   Изумительное преследование! Я не умею выразить словами то волнение, которое охватило дрожью все мое существо. Нед Ленд стоял на своем посту, держа гарпун в руке. Несколько раз животное позволяло фрегату приближаться к себе.
   -- Мы догоняем его! Догоняем! -- вскрикивал канадец.
   Но в тот момент, когда он изловчался метнуть свой гарпун, кит уходил со скоростью, которую я по меньшей мере определяю в тридцать миль в час. Более того, в то время как мы развили максимальную скорость, животное, словно издеваясь над нашими усилиями, обошло фрегат вокруг. Экипаж разразился криками бешенства.
   В полдень мы находились на том же расстоянии от животного, на каком были и в восемь часов утра.
   Капитан Фаррагут решился применить еще более энергичные средства.
   -- А! -- воскликнул он. -- Животное плывет скорее, чем "Авраам Линкольн". Хорошо! Теперь мы испытаем, не опередит ли оно эти баллистические ядра. Боцман, прислугу к пушке, что на носу!
   Орудие немедленно зарядили и навели. Раздался выстрел, но ядро пролетело несколько выше над китом, который находился на расстоянии полумили.
   -- Второй выстрел! -- скомандовал капитан. -- Пятьсот долларов тому наводчику, который пробьет это адское животное.
   Старый канонир с седой бородой -- я как сейчас его вижу -- со спокойным взором, с бесстрастным лицом подошел к орудию, установил его и долго целился. Раздался второй выстрел и почти тотчас же громкое "ура" всего экипажа.
   Ядро достигло своей цели. Оно ударило в животное, но не проникло в него, а, скользнув по его выпуклой поверхности, понеслось дальше на две мили и упало в воду.
   -- Так вот как, -- воскликнул старый канонир, -- этот негодяй блиндирован шестидюймовыми плитами!
   -- Проклятье! -- вскрикнул капитан Фаррагут.
   Охота началась снова, и капитан, наклонясь ко мне, сказал:
   -- Я буду его преследовать, пока фрегат не взлетит на воздух!
   -- Совершенно верно, -- ответил я.
   Можно было рассчитывать на то, что животное утомится, тогда как машина, имея достаточный запас угля, будет продолжать так же усиленно работать. Но это только казалось; проходили часы, и животное не проявляло ни малейших признаков утомления.
   Однако к чести "Авраама Линкольна" надо сказать, что судно боролось с неустанным напряжением. Я не ошибусь, если определю расстояние, пройденное им в этот злосчастный день, 6 ноября, не менее чем в пятьсот километров. Но вот наступила ночь и окутала мраком волнующийся океан.
   В эту минуту я считал, что наше преследование окончилось и что мы более уже не увидим это фантастическое животное. Но я ошибся. Было без десяти минут одиннадцать вечера, когда в трех милях от фрегата снова показался электрический свет, такой же чистый и такой же интенсивный, как накануне.
   Нарвал, как казалось, оставался неподвижен. Вероятно, утомленный погоней, он спал, убаюкиваемый ритмичной качкой. Представлялся удобный случай, которым капитан Фаррагут решил воспользоваться.
   Он отдал приказания. "Авраам Линкольн" стал держать слабые пары и осторожно продвигался вперед, чтобы не разбудить своего противника. Нередко случается встречать в открытом океане спящих глубоким сном китов, которых можно тогда успешно атаковать; сам Нед Ленд не одному из них всадил гарпун во время его безмятежного сна. И когда он снова занял свое место на ватерштаге, фрегат приближался почти без шума, остановив машину в двух кабельтовых от животного, продолжая идти вперед по инерции. На палубе царила глубокая тишина. Мы находились не далее ста футов от светящегося овала, сильный свет которого слепил глаза.
   В эту минуту, склонившись над перилами, я увидел над собой Неда Ленда, уцепившегося одной рукой за мартинган, а другой потрясающего своим ужасным гарпуном. Не более двадцати футов отделяло его от неподвижного животного.
   Вдруг рука его быстро вытянулась -- и гарпун был пущен. Послышался металлический звук, словно гарпун ударился о твердое тело. Электрический свет мгновенно погас, и два огромных водяных столба обрушились на палубу фрегата, опрокидывая людей, ломая мачты.
   Фрегат получил страшный удар; я был выброшен через перила в море.
  

Глава VII
КИТ НЕИЗВЕСТНОЙ ПОРОДЫ

   Несмотря на то что я был ошеломлен неожиданным падением, у меня отчетливо сохранились испытанные мною ощущения.
   Я был увлечен на глубину приблизительно футов двадцати. Я хороший пловец, хотя не имею притязания соперничать с такими знаменитыми пловцами, как Байрон и Эдгар По, и это ныряние не заставило меня потерять голову. Два сильных удара ногами -- и я поднялся на поверхность воды.
   Моей первой мыслью было -- отыскать глазами фрегат. Заметил ли экипаж мое отсутствие, приняты ли меры капитаном Фаррагутом для моего спасения? Могу ли я надеяться на спасение?
   Кругом была полная тьма. Я смутно видел какую-то темную массу, уходившую по направлению к востоку, ее сторожевые огни гасли в отдалении. Это был фрегат. Я считал себя погибшим.
   -- Ко мне, ко мне! -- кричал я, стараясь плыть по направлению к "Аврааму Линкольну".
   Одежда меня сильно стесняла. Намокнув, она прилипала к телу и парализовывала мои движения. Меня тянуло ко дну. Я задыхался.
   -- Спасите! -- крикнул я.
   Это был мой последний крик. Я начал захлебываться, выбиваясь из сил, чтобы остаться на воде, и вскоре стал тонуть...
   Вдруг чья-то сильная рука схватила меня за платье и вытащила на поверхность воды, и я услыхал -- да, я услыхал -- следующие слова, раздававшиеся над моим ухом.
   -- Если господин захочет опираться на мое плечо, ему будет гораздо легче плыть.
   Я схватил одной рукой руку преданного мне Конселя.
   -- Это ты, -- проговорил я, -- это ты?
   -- Я самый, -- ответил Консель, -- я весь в вашем распоряжении.
   -- Ты был выброшен в воду вместе со мной, в то время когда фрегат получил удар?
   -- Нет, но как ваш слуга я последовал за вами.
   Честный слуга считал это своей обязанностью.
   -- Что с фрегатом? -- спросил я.
   -- С фрегатом, -- повторил Консель, поворачиваясь на спину, -- господин может более не рассчитывать на него.
   -- Что ты говоришь?
   -- Я говорю, что в тот момент, когда я бросился в море, я слышал, как матросы кричали: винт и руль разбиты.
   -- Разбиты?
   -- Да, вероятно, разломаны зубом этого гиганта. Я полагаю, что это первое крушение, которое пришлось испытать "Аврааму Линкольну". Но, на наше несчастье, фрегат теперь -- жертва волн.
   -- Тогда мы погибли!
   -- Очень возможно, -- ответил совершенно спокойно Консель. -- Но во всяком случае, в нашем распоряжении несколько часов, а в это время многое можно сделать.
   Невозмутимое хладнокровие Конселя меня ободрило. Я стал напрягать последние силы и плыл быстро, но главным образом из-за намокшей одежды, которая стесняла движения, меня тянуло ко дну, как свинцовое ядро; я вскоре сильно утомился и еле-еле мог держаться на воде. Это не ускользнуло от внимания Конселя.
   -- Господин мой хорошо сделал бы, если бы позволил разрезать себе одежду, -- сказал Консель.
   Он пропустил карманный нож под мою одежду, одним взмахом распорол ее сверху донизу и помог мне освободиться от нее.
   В свою очередь и я помог Конселю сбросить одежду, и мы поплыли рядом.
   Тем не менее положение было ужасно. Наше исчезновение не было замечено на фрегате; но будь оно даже замечено, фрегат никоим образом не мог бы, потеряв руль, подойти к нам против ветра. Можно было рассчитывать разве на шлюпку.
   Консель весьма спокойно обсудил положение и на этом основании составил план действий. Удивительная натура! Этот флегматик был точно у себя дома.
   Так как наше спасение зависело исключительно от встречи с одной из шлюпок, спущенных с "Авраама Линкольна", то мы должны были стараться возможно дольше держаться на воде. Мы решили экономить наши общие силы и прибегли к такому способу, чтобы один из нас лежал на спине, скрестив руки и ноги, другой плыл, подталкивая его вперед. Мы чередовались каждые десять минут и, таким образом, имея отдых, могли рассчитывать не только держаться на воде, но и плыть в продолжение нескольких часов, а то и до утра.
   Ничтожный шанс! Но надежду трудно исторгнуть из человеческого сердца! Притом же нас было двое. Наконец, я утверждаю -- хотя это и должно показаться невероятным, -- что, если бы я и захотел отбросить эту иллюзию, то есть если бы захотел отчаяться, я бы этого не мог сделать.
   Столкновение фрегата с животным произошло около одиннадцати часов вечера. Следовательно, держаться на воде до рассвета приходилось не менее семи часов. С отдыхом эта операция была возможна. Море было довольно спокойно, так что напрягать усилий не приходилось. Временами я старался пронизать взором глубокий мрак, нарушаемый фосфорическим свечением, вызываемым нашим движением. Я смотрел на светящиеся волны, которые разбивались о мое тело, и на всю светящуюся поверхность моря, покрытую переменного цвета пятнами.
   Около часа ночи я почувствовал изнеможение сил. Все мои члены сводила судорога. Консель должен был меня поддерживать, и забота о нашем спасении перешла к нему одному. Вскоре я услышал, что бедный слуга начинает тяжело дышать. Я прекрасно сознавал, что он выбился из сил.
   -- Оставь меня, оставь меня! -- сказал я ему.
   -- Оставить своего господина? Да ни за что! -- ответил он. -- Если кому первому утонуть, то это мне.
   В эту минуту из-за облака показалась луна. Поверхность моря осветилась лунным светом, который благотворно подействовал на наши силы. Я поднял голову, окинул взором все стороны горизонта -- и увидел фрегат. Он находился в пяти милях от нас и представлялся с трудом различаемой массой. Но нигде не виднелось ни одной шлюпки.
   Я хотел кричать о помощи. Мои опухшие губы не выпускали ни одного звука. Консель мог проговорить несколько слов, и я слышал, как он не раз повторял:
   -- К нам, к нам!
   Мы остановились на секунду, чтобы прислушаться. И был ли то шум в ушах, вызванный давлением крови, но мне послышалось, что на крик Конселя отвечает чей-то крик.
   -- Ты слышал? -- проговорил я.
   -- Да, да!
   И Консель снова издал отчаянный крик.
   На этот раз сомнений не было. Нам отвечал человеческий голос. Был ли это голос другого несчастного, покинутого среди океана, другой жертвы удара, постигшего фрегат? Но быть может, в этом мраке нас окликают со шлюпки, спущенной с фрегата нам на помощь? Консель напряг последние силы и, опершись на мое плечо, до половины высунулся из воды, но тотчас же упал обессиленный.
   -- Что ты увидел? -- пробормотал я.
   -- Я видел... -- шептал он, -- я видел... но не будем об этом говорить... надо беречь наши силы.
   Что же он увидел? Не знаю почему, но я вспомнил о чудовище. Но как объяснить этот человеческий голос? Ведь прошли те времена, когда Иона жил во чреве кита.
   Между тем Консель продолжал меня подталкивать вперед. Временами он поднимал голову, смотрел вперед, вскрикивал, и ему отвечал другой крик, все более отчетливый по мере приближения; впрочем, я его мог различить с трудом. Силы мои истощились; пальцы растопырились; рука отказывалась служить опорой; рот, судорожно раскрытый, захлебывался соленой водой; тело стало коченеть. Я поднял в последний раз голову и затем стал погружаться...
   В эту минуту я ударился о какое-то твердое тело. Я уцепился за него. Затем я почувствовал, что меня вытаскивают и вытащили на поверхность воды и что грудь моя облегчилась. Я потерял сознание.
   Благодаря сильным растираниям тела я снова пришел в себя и раскрыл глаза.
   -- Консель! -- едва проговорил я.
   -- Вы изволите меня звать? -- отозвался Консель.
   В эту секунду при последних лучах заходившей луны я увидел кого-то, не походившего на Конселя.
   -- Нед! -- вскрикнул я.
   -- Он самый, и преследует свою добычу! -- ответил канадец.
   -- Вы были сброшены в море во время удара, постигшего фрегат?
   -- Совершенно верно, но счастливее, нежели вы, так как почти тотчас пристал к плавающему островку.
   -- Островку?
   -- Или, выражаясь точнее, к вашему гигантскому нарвалу.
   -- Объяснитесь, Нед!
   -- Да, я сразу понял, почему мой гарпун не мог пробить и притупился о его кожу.
   -- Почему же, Нед... почему?
   -- Потому, что это животное покрыто листовой сталью.
   Теперь надо было, чтобы я разобрался в моих мыслях, восстановил мои воспоминания и проверил бы все то, в чем был уверен.
   Последние слова канадца произвели внезапный поворот в моих мыслях. Я поспешно поднялся на вершину этого существа, наполовину погруженного в воду, которое послужило нам убежищем. Я попробовал ногой. Это, без сомнения, было что-то твердое, непроницаемое, а не та мягкая субстанция, присущая морским млекопитающим.
   Поэтому твердое тело могло быть так называемым верхним черепом или панцирем, которым снабжены были животные дилювиального периода, и я готов был причислить чудовище к разряду пресмыкающихся амфибий, каковы черепахи и аллигаторы.
   Но и этого не мог сделать! Спина чудовища, на которой я стоял, была гладкая, полированная, а не черепичная. При ударе она издавала металлический звук, и, как это ни было невероятно, она, казалось, была сделана из пластов, скрепленных болтами.
   Сомневаться не приходилось. Животное, чудовище, феномен природы, которое заинтересовало весь ученый мир, взволновавшее моряков обоих полушарий, было, по-видимому, созданием рук человеческих!
   Открытие самого баснословного, мифологического существа не могло в такой степени поразить мой ум. Все чудесное исходит от Творца Вселенной, это весьма понятно. Но увидеть внезапно своими глазами что-то сверхъестественное, чудесное и осуществленное человеческими силами -- это невольно мутит разум.
   Тем не менее раздумывать не приходилось. Мы находились на верхней поверхности подводного судна, которое имело вид, насколько я мог судить, огромной стальной рыбы. Мнение Ленда на этот счет установилось прочно. Мне и Конселю оставалось только присоединиться к этому мнению.
   -- В таком случае, -- заметил я, -- этот аппарат заключает в себе двигательный механизм и экипаж, который им управляет.
   -- Конечно, -- ответил гарпунщик, -- но тем не менее в течение трех часов моего пребывания на этом плавучем островке я не заметил ни малейших признаков жизни.
   -- Разве судно не двигалось?
   -- Нет, господин Аронакс; правда, оно качается на волнах, но не двигается с места.
   -- Но мы ведь знаем, и в этом не приходится сомневаться, что оно движется с необычайной скоростью. А так как для этого необходимы сильнодействующая машина и машинист, управляющий этой машиной, то отсюда я заключаю, что мы спасены.
   -- Гм! -- промычал Нед Ленд, не вполне соглашаясь.
   В эту минуту, как бы в подтверждение моей аргументации, послышалось шипение на заднем конце этого стройного судна, и оно пришло в движение, очевидно вызванное действием винта. Мы едва успели схватиться за верхнюю его часть, выдававшуюся из воды примерно сантиметров на восемьдесят. К счастью, судно двигалось не особенно быстро.
   -- Пока оно плывет горизонтально, -- пробормотал Нед Ленд, -- я не в претензии. Но если ему придет фантазия нырнуть, то я не дам и двух долларов за свою шкуру!
   Канадец мог бы понизить цену. Необходимо было воспользоваться помощью кого-либо из живущих в недрах этой машины. Я искал на ее поверхности какое-нибудь отверстие, люк, дверь, в которую можно пролезть, но ряд заклепок и головок винтов были повсюду правильно расположены, скрепляя края железных листов, и ничто не указывало на вход.
   Ко всему этому вскоре исчезла луна, и мы очутились в непроницаемой темноте. Приходилось ожидать рассвета, чтобы приискать средство проникнуть внутрь этого подводного судна.
   Таким образом, наше спасение зависело исключительно от каприза этих таинственных кормчих, которые управляли аппаратом, и если им вздумалось бы нырнуть, мы бы погибли окончательно! Тем не менее я не терял надежды войти с ними в сношения.
   И действительно, не могли же они производить для себя воздух, следовательно, им необходимо было время от времени появляться на поверхности океана, чтобы возобновлять необходимый запас воздуха. А из этого, в свою очередь, следует, что на поверхности судна должно находиться отверстие, через которое внутренность судна может сообщаться с атмосферой.
   Что касается надежды быть спасенными капитаном Фаррагутом, то она окончательно исчезла. Нас увлекало к западу, и мы двигались, как я полагаю, со средней скоростью, доходившей до двенадцати миль в час, гребной винт рассекал волны с математической точностью, иногда он обнажался и выбрасывал воду, сияющую фосфорическим светом, на огромную высоту. Около четырех часов утра судно ускорило ход. Мы с трудом могли держаться, волны хлестали нас. По счастью, Нед Ленд нащупал рукой широкое якорное кольцо, вделанное в железную обшивку, и мы за него крепко уцепились.
   Наконец эта продолжительная ночь прошла. Моя память не удержала всех перенесенных тогда впечатлений, но одна из деталей до сих пор удержалась. В то время как море становилось несколько спокойнее и ветер стихал, мне казалось, что из глубины волн неслись гармоничные звуки отдаленных аккордов. Какую тайну скрывало в себе это подводное судно, разгадки которой безуспешно добивался весь свет? Какие существа жили в этом чудном судне? Какой механический деятель заставлял его перемещаться с такой изумительной быстротой?
   Наступило утро. Окружавший нас утренний туман рассеялся. Я уже приготовился внимательно исследовать корпус судна, на верхней части которого виднелось что-то вроде горизонтальной платформы, как почувствовал, что я мало-помалу погружаюсь в воду...
   -- А, тысяча чертей, -- вскрикнул Нед Ленд, топая ногой по звонкому железу, -- отворите же, негостеприимные мореплаватели!
   Но трудно было заставить услышать себя в оглушительном шуме, производимом движением гребного винта. К счастью, судно перестало погружаться.
   Внезапно раздался скрип быстро отодвигаемых засовов. Одна из плит поднялась, показался человек; он как-то странно крикнул и тотчас исчез.
   Несколько минут спустя появились восемь сильных человек с закрытыми вуалью лицами; они тихо к нам подошли и увлекли нас вовнутрь своей страшной машины.
  

Глава VIII
"MOBILIS IN MOBILE"

   Это насилие было исполнено с быстротою молнии. Я и мои компаньоны не имели времени опомниться. Я не знаю, какое чувство они испытывали, будучи заключены в эту плавучую крепость, но что касается меня лично, то холод и дрожь пробежали по всему моему телу. С кем мы имеем дело? Вне сомнения, с пиратами новой формации, эксплуатирующими море на особый манер.
   Едва задвинулась надо мной узкая дверь, как я очутился в полном мраке. Я чувствовал под своими голыми ногами ступени железной лестницы. Нед Ленд и Консель, так же грубо захваченные, следовали за мной. В конце лестницы отворилась дверь и моментально над нами с металлическим звуком затворилась.
   Мы остались одни. Где? Я не только не мог сказать, но даже угадать. Вокруг нас было темно, и настолько, что глаза мои после нескольких минут уже не в состоянии были уловить тех неопределенных лучей слабого света, которые проявляются в самые темные ночи.
   Между тем Нед Ленд, придя в ярость от подобного обхождения, дал волю своему негодованию.
   -- Тысяча чертей, -- кричал он, -- вот люди, которым не мешало бы поучиться гостеприимству от каледонцев! Недостает, чтобы они оказались антропофагами. Я ничуть этому не удивлюсь, но заявляю протест против того, чтобы быть съеденным.
   -- Вы успокойтесь, Нед, не горячитесь, -- отвечал спокойно Консель, -- не предупреждайте того, что неизвестно, ведь мы пока не на жаровне.
   -- Да, пока не на жаровне, -- возразил канадец, -- но что в печи, то это верно. Здесь достаточно темно! К счастью, нож со мной, и для меня достаточно светло, чтобы пустить его в ход. Первый из этих разбойников, который осмелится наложить на меня руку...
   -- Не раздражайтесь, Нед, -- обратился я к гарпунщику, -- и не ухудшайте нашего положения напрасным ропотом. Кто знает, может быть, нас подслушивают. Лучше постараемся узнать, где мы.
   Я шел ощупью. Пройдя пять шагов и обернувшись, я натолкнулся на деревянный стол, возле которого стояло несколько скамеек. Пол этой тюрьмы покрывали циновки, заглушавшие шум наших шагов. Голые стены не имели ни малейших следов ни дверей, ни окон. Консель, обходивший стены с противоположной стороны, столкнулся со мной на середине этой каюты в двадцать футов длиной и шесть футов шириной. Что касается ее высоты, то Нед Ленд, несмотря на свой высокий рост, не мог ее определить.
   Прошло с полчаса, а положение наше ни в чем не изменилось, как вдруг совершенную темноту сменил самый яркий свет. Наша тюрьма внезапно озарилась или, как мне представилось, наполнилась световым эфиром столь сильным, что мои глаза не могли его выносить. По белизне света и его интенсивности я узнал сразу, что это электрический свет, который и производил вокруг подводного судна эту восхитительную фосфоресценцию.
   Я сказал, что не в силах был вначале выдержать этот свет и потому зажмурил глаза; открыв их, я увидел, что источником света является шар, расположенный в верхней части каюты.
   -- Наконец-то! Вот и светло стало! -- воскликнул Нед Ленд, держа на случай защиты свой нож в руке.
   -- Да, -- ответил я, -- но положение все-таки темное.
   -- Господину надо вооружиться терпением, -- заметил невозмутимый Консель.
   Благодаря сильному освещению каюты я ее рассмотрел до мельчайших подробностей. Вся ее обстановка состояла из стола и пяти скамеек. Невидимая дверь, вероятно, герметически затворяется. Ни малейший звук не доносился до нас. Все словно умерло на этом судне. Двигалось ли оно в данную минуту, держалось ли на поверхности океана, погружалось ли в его глубины? Я не мог этого сказать.
   Во всяком случае, нашу каюту осветили не без причины. Я был уверен, что люди экипажа не замедлят появиться. Когда хотят забыть людей, то не освещают те места, куда их прячут.
   Я не ошибся. Стало слышно, как что-то щелкнуло в замочной скважине, дверь отворилась, и в каюту вошли два человека.
   Один из них был небольшого роста, мускулистый, широкоплечий, с толстой шеей, с большой головой, украшенной густой шевелюрой, с тонкими усами, с живым и пронизывающим взглядом. Вообще, вся его фигура исполнена была той живости и энергии южанина, которая так характерно выражается в жителях Прованса. Дидро верно заметил, что телодвижения человека -- это показатель его характера. И этот маленький человек мог служить тому доказательством. Как-то чувствовалось, что его речь будет полна образности. Впрочем, я в этом не мог убедиться, так как при мне он все время говорил на своем особом наречии, совершенно мне непонятном.
   Второй незнакомец заслуживает более подробного описания. Для ученика Грасьоле или Энгеля его физиономия являлась открытой книгой. И я не колеблясь определил в нем самоуверенность; его черные глаза смотрели холодно, решительно; другая черта его характера -- спокойствие; и бледноватый цвет его кожи заявлял о спокойной циркуляции крови; его энергия выражалась в быстром сокращении мускулов бровей; его глубокое дыхание обличало в нем отвагу и спокойствие:
   Я добавлю, что этот человек был горд, что его спокойствие и твердый взгляд, по-видимому, отражали высокие мысли, выражение его лица и жесты свидетельствовали о прямоте и искренности.
   Я как-то невольно в его присутствии почувствовал себя в безопасности и ожидал чего-то хорошего от нашего свидания.
   Трудно было точно определить, сколько ему лет -- тридцать или пятьдесят. Он был высокого роста, имел широкий лоб, прямой нос, красиво очерченные губы, великолепные зубы, тонкие, длинные, изящные руки, достойные пламенной души. Этот человек представлял, без сомнения, замечательнейший тип, какой я когда-либо встречал. Еще одна особенность: его глаза, несколько широко расставленные, могли враз обнимать почти целую четверть горизонта. Эта способность -- и впоследствии я в этом удостоверился -- соединялась с поразительной зоркостью, превосходившей зоркость Неда Ленда. Когда этот незнакомец устремлял взор на какой-нибудь предмет, его брови хмурились, широкие веки суживались, оставался открытым лишь зрачок. Какой взгляд! Как он пронизывал вас до самой души! Как он проникал в водяные слои океана, столь непрозрачные для нашего взора, и как отчетливо он видел в глубинах морей!
   Оба незнакомца были одеты в береты из шкурок морских выдр, обуты в морские сапоги из тюленевой кожи. Вся прочая одежда из особой ткани обрисовывала формы тела и не стесняла движений.
   Человек высокого роста, очевидно капитан судна, рассматривал нас с особенным вниманием, не произнося ни слова, затем, обратясь к своему компаньону, вступил с ним в разговор на языке, совершенно мне неизвестном. Это было местное наречие, звучное, гармоничное, гибкое, в котором гласные, как казалось, получали весьма разнообразные ударения.
   Другой отвечал наклоном головы и добавлял два или три слова, также непонятные. Затем, вопросительно взглянув на нас, он обратился ко мне.
   Я отвечал по-французски, что я не понимаю их языка, но он, в свою очередь, не понял меня; положение становилось затруднительным.
   -- Пусть господин все-таки расскажет им нашу историю, -- обратился ко.мне Консель. -- Быть может, эти господа кое-что и поймут.
   Я стал рассказывать о наших похождениях, не пропуская ни одной подробности и стараясь отчетливее произносить слова. Я произнес наши имена, звания и представил профессора Аронакса, его слугу Конселя и гарпунщика Неда Ленда.
   Человек с приветливыми и спокойными глазами слушал меня внимательно, даже вежливо. Но ничто в его лице не указывало, что он понял мою историю. Когда я окончил рассказ, он не произнес ни одного слова.
   В ресурсе оставался английский язык. Быть может, он понимает этот язык, который считается всемирным. Я знал этот язык не хуже немецкого, мог на нем свободно читать, но не мог правильно говорить. А здесь главным образом надо было быть понятым.
   -- Теперь ваша очередь, -- обратился я к гарпунщику. -- Вам приходится, Ленд, выбирать из вашего мешка все лучшие английские выражения, какими когда-либо пользовался англосакс; постарайтесь быть счастливее меня.
   Нед не заставил себя упрашивать и повторил мой рассказ, который я едва понял. Канадец по своему темпераменту внес в рассказ много оживления. Он горячо жаловался на то, что его подвергли заключению вопреки международному праву, спрашивал, в силу какого закона так с ним поступили, ссылаясь на Habeas Corpus {Начальные слова закона о неприкосновенности личности, принятые английским парламентом в 1679 году.}, угрожал преследовать тех, которые самовольно его арестовали, сильно жестикулировал, кричал и, наконец, весьма выразительным жестом пояснил, что мы умираем с голоду.
   Это была правда, но мы почти забыли об этом.
   К величайшему своему изумлению, гарпунщик, по-видимому, оказался так же не понятым, как и я. Наши посетители не повели и бровью. Очевидно, они не понимали языка ни Араго, ни Фарадея.
   После того как мы израсходовали последний наш филологический ресурс, мы очутились в еще более затруднительном положении. Я не знал уже, что нам делать, когда Консель сказал мне:
   -- Если господин меня уполномочит, я расскажу нашу историю по-немецки.
   -- Как, ты говоришь по-немецки?! -- воскликнул я.
   -- Как настоящий фламандец, если вам желательно.
   -- И очень желательно. Рассказывай!
   И Консель в третий раз спокойным голосом рассказал различные перипетии нашей истории. Но, несмотря на элегантные обороты и прекрасный акцент рассказчика, и немецкий язык не имел ни малейшего успеха. Наконец, ввиду крайности, я старался припомнить все мои гимназические познания и решился еще раз повторить свой рассказ -- по-латыни. Цицерон, наверное, заткнул бы свои уши и отослал бы меня на кухню. Тем не менее я привел свое решение в исполнение. Тот же отрицательный результат.
   Это была последняя попытка; оба незнакомца, обменявшись несколькими словами на своем непонятном нам языке, удалились, даже не сделав прощального жеста, как это практикуется во всех частях света. Дверь затворилась.
   -- Это подлость! -- воскликнул Нед Ленд чуть ли не в двадцатый раз. -- Как! Им говорят по-французски, по-английски, по-немецки, по-латыни, а из этих негодяев нет ни одного, который был бы настолько образован, чтобы мог ответить!
   -- Успокойтесь, -- говорил я кипятившемуся гарпунщику, -- гнев ни к чему хорошему не приведет.
   -- А знаете ли вы, господин профессор, -- возразил наш раздражительный товарищ, -- что в этой железной клетке мы обречены на голодную смерть!
   -- Ба! -- воскликнул Консель. -- С помощью философии можно долго продержаться!
   -- Друзья мои, -- сказал я, -- не будем отчаиваться. Мы находились и в худших условиях. Прошу вас выслушать мое мнение о капитане судна и его экипаже.
   -- Я уже имею вполне определенное мнение, -- заявил Нед Ленд, -- это негодяи.
   -- Хорошо! А из какой страны?
   -- Из страны негодяев!
   -- Любезный Нед, эта страна не обозначена на всемирной карте, и я сильно затрудняюсь определить, к какой нации принадлежат эти два незнакомца. Не англичане, не французы, не немцы -- вот все, что можно утвердительно сказать. Тем не менее я склонен считать капитана и его помощника родившимися под низкими широтами. В них сказывается юг. Но кто они -- испанцы, турки, арабы или индейцы? -- судя по их типу, я определить не могу. Что же касается их языка, он мне совершенно непонятен.
   -- Вот и неприятность не знать всех языков, -- заметил Консель, -- или неудобство не иметь общего единственного языка.
   -- Это ни к чему бы не послужило! -- ответил Нед Ленд. -- Разве вы не видите, что эти люди говорят на своем особом языке, языке выдуманном, для того чтобы приводить в отчаяние честных людей, которые умирают с голоду. Во всех странах открыть рот, начать двигать челюстями и щелкать зубами совершенно достаточно, чтобы быть вполне понятым. Вас поймут одинаково хорошо и в Квебеке, как в Помету, в Париже, как и у антиподов, что вы голодны и просите пищи.
   -- О! -- заметил Консель. -- Есть очень неразвитые личности.
   При этих словах дверь отворилась и появился слуга. Он принес нам одежду, морские куртки и штаны, сделанные из материала, которого я не мог определить. Я поспешил одеться, мои товарищи последовали моему примеру. В это время слуга, вероятно немой и глухой, накрыл стол на три персоны.
   -- Вот это благоразумно, -- заметил Консель, -- и предвещает хороший исход.
   -- Ба! -- ответил ворчливый гарпунщик. -- Какого черта дадут здесь поесть? Черепашью печень, филе из акулы, бифштекс из морского кота...
   -- Это мы увидим! -- сказал Консель.
   Блюда, закрытые серебряными колпаками, были симметрично расставлены на столе, накрытом скатертью. Действительно, мы имели дело с людьми цивилизованными, и если бы не этот разлитый по всей каюте электрический свет, право, я вообразил бы себя обедающим у Адельфи в Ливерпуле или в Гранд-отеле в Париже. Однако я должен заметить, что на столе совсем отсутствовали хлеб и вино. Вода была чиста и свежа, но это была вода, что пришлось далеко не по вкусу Неду Ленду. Среди разнообразных блюд, поданных нам, я узнал различную рыбу, весьма вкусно приготовленную, но о большинстве прочих, также весьма вкусных, блюд я даже не могу сказать, к какому царству -- растительному или животному -- принадлежат они. Что касается сервировки стола, то она отличалась элегантностью и большим вкусом. Каждая принадлежность -- ложка, вилка, нож, тарелка -- имела особый инициал, окруженный девизом, который я привожу: "Mobilis in mobile".
   Двигающийся в движущемся элементе! Девиз совершенно справедливо был приложен к этому подводному аппарату, но при условии переводить предлог in -- словом "в", а не "на". Буква N, по всей вероятности, изображала инициал загадочного имени личности, командовавшей на судне.
   Нед и Консель не размышляли. Они с жадностью удовлетворили свой аппетит, и я не замедлил последовать их примеру. К тому же я успокоился насчет нашей участи и вполне убедился, что наши хозяева далеки от намерения уморить нас голодом.
   Но всему бывает конец, все проходит -- даже голод людей, не евших в течение пятнадцати часов. Наш аппетит был удовлетворен, потребность уснуть становилась непреодолимой. Совершенно естественная реакция после долгой ночи, в течение которой мы боролись со смертью.
   -- Что касается меня, -- заметил Консель, -- то я засну как убитый.
   -- А я уже сплю, -- послышался голос Неда Ленда.
   Оба моих товарища растянулись на ковре каюты и вскоре погрузились в глубокий сон.
   Что касается лично меня, то я не так скоро поддался этой настойчивой потребности сна. Слишком много скопилось мыслей в моем уме, множество неразрешенных вопросов теснилось в нем, множество различных образов не давали сомкнуться векам. Где мы? Какая чудесная сила уносит нас? Я чувствовал, вернее, мне казалось, что я чувствую, как неведомая сила уносит нас в самые глубокие недра океана. Кошмары душили меня. В этих таинственных глубинах передо мной вставал целый мир неведомых животных... Затем мой мозг успокоился, и я вскоре заснул тяжелым сном.
  

Глава IX
ГНЕВ НЕДА ЛЕНДА

   Как был продолжителен наш сон, я не знаю, но он должен был быть достаточно продолжительным, так как, проснувшись, мы не ощущали усталости.
   Первым проснулся я. Товарищи мои неподвижно лежали, растянувшись в углу.
   Когда я поднялся со своего достаточно жесткого ложа, я почувствовал себя совершенно свежим и бодрым. Прежде всего я снова и очень внимательно осмотрел нашу каюту. В ее внутреннем убранстве не произошло ни малейшей перемены. Тюрьма продолжала оставаться тюрьмой, и пленники -- пленниками. Между тем слуга, пользуясь нашим сном, снова накрыл стол. Ничто не указывало, что наше положение должно было измениться, и я невольно задавал себе вопрос, не обречены ли мы на пожизненное заключение в этой клетке.
   Эта перспектива казалась мне тем более тягостной, что я чувствовал сильное и какое-то особенное давление в груди. Мне становилось трудно дышать, легким не хватало свежего воздуха. Хотя каюта и была достаточно просторна, но, очевидно, мы успели поглотить значительную часть кислорода, заключавшегося в воздухе. И действительно, каждый человек расходует в течение одного дня весь кислород, заключающийся в ста литрах воздуха, заменяя его углекислотой, и воздух, понятно, становится негодным для дыхания.
   Необходимо было возобновить свежий воздух в нашей каюте и, по всей вероятности, во всех внутренних помещениях подводного судна.
   Здесь возник вопрос: как поступает в этом случае капитан этого подводного плавучего жилища? Хранит ли он запас воздуха в каких-либо химических соединениях, выделяя нагреванием кислород из хлористого калия и поглощая углекислоту через едкий калий? В этом случае он должен иметь сообщение с материком, чтобы добывать необходимые вещества для такой операции. Быть может, он ограничивался тем, что сохранял запас воздуха под высоким давлением в особых резервуарах и отсюда расходовал его по мере надобности для своего экипажа? И это возможно. Или, что было легче, дешевле, а следовательно, и более вероятно, он подымался дышать на поверхность воды, как это практикуют киты, и возобновлял свой атмосферный запас через каждые двадцать четыре часа? Но, как бы там ни было, какого бы метода он ни держался, мне казалось необходимым восстановить запас воздуха.
   Действительно, я уже вынужден был учащать дыхание, чтобы втягивать в себя остатки кислорода, как внезапно меня освежил приток свежего воздуха, пропитанного соляными испарениями.
   Я широко раскрыл рот, и мои легкие почувствовали облегчение. Железное чудовище, очевидно, поднялось на поверхность океана, чтобы, по примеру кита, запастись воздухом. Таким образом, мне стал известен способ вентиляции подобного судна.
   Когда я вдохнул полной грудью этот чистый воздух, я стал отыскивать отверстие, если можно так выразиться, воздухопроизводителя, и вскоре его нашел. Над дверью оказалось отверстие, пропускавшее струю свежего воздуха, восстанавливающего обедневшую кислородом атмосферу нашей кельи.
   Я продолжал наблюдать. Нед, как и Консель, почти одновременно проснулись под влиянием оживляющего воздушного потока. Протерев глаза и раз-другой потянувшись, они быстро вскочили на ноги.
   -- Хорошо ли спал господин? -- спросил меня Консель с обычной своей вежливостью.
   -- Прекрасно, мой милый, -- ответил я. -- А вы, Нед Ленд?
   -- Как убитый, господин профессор. Однако, если я не ошибаюсь, чувствуется свежий морской ветерок.
   Моряк не мог в таких случаях ошибаться, и я рассказал канадцу, что произошло в то время, пока он спал.
   -- Хорошо! -- сказал он. -- Вот и объяснение тому рычанию, которое мы слышали, когда этот претендент на нарвала находился в виду "Авраама Линкольна".
   -- Да, вы правы, Ленд, это он дышал.
   -- Однако, господин Аронакс, я не имею ни малейшего представления о том, который мог бы быть теперь час, даже если это обеденный?
   -- Обеденный? Скажите лучше час завтрака, так как теперь, наверное, раннее утро.
   -- Я думаю, -- заметил Консель, -- что мы проспали не менее двадцати четырех часов.
   -- Я не возражаю, -- заявил Нед Ленд. -- Наступил ли час завтрака или обеда -- это безразлично, во всяком случае, слуга будет желанный посетитель, если принесет то или другое.
   -- То и другое! -- поправил Консель.
   -- Вы справедливо говорите, -- согласился канадец. -- Пробыв сутки без пищи, мы имеем на это право, и я готов сразу позавтракать и пообедать.
   -- Будем терпеливы, Нед, -- сказал я. -- Очевидно, эти незнакомцы не допустят, чтобы мы умерли с голоду, иначе они не прислали бы нам вчерашнего обеда.
   -- Пожалуй, нас будут откармливать! -- сказал Нед Ленд.
   -- Я протестую, -- возразил я. -- Мы попали не к людоедам.
   -- Кто их знает, -- возразил серьезно канадец, -- может быть, они давно не ели свежего мяса, и в таком случае трое таких совершенно здоровых и хорошо сложенных людей, как господин профессор, его слуга и я...
   -- Бросьте эти мысли, Ленд, -- ответил я гарпунщику, -- и не старайтесь восстанавливать себя против наших хозяев, что может привести, во всяком случае, не к улучшению нашего положения.
   -- Во всяком случае, я чертовски голоден! -- воскликнул гарпунщик. -- А ни обед, ни завтрак не показывается.
   -- Любезный Нед, -- возразил я, -- нам надо подчиниться заведенному на судне порядку. Наш желудок опередил здешние часы. Повторяю еще раз, будем ждать, обсудим данные обстоятельства и не будем ничего предпринимать, потому что иначе и не можем сделать.
   -- Напротив, господин профессор, -- возразил Ленд, который оставался при своем мнении, -- надо что-нибудь предпринять.
   -- Что же, Ленд?
   -- Чтобы спастись...
   -- Бежать из надземной тюрьмы очень трудно, а бежать из подводной тюрьмы невозможно.
   -- Ну, друг Ленд, -- спросил Консель, -- может кое-что сказать? Я никогда не поверю, чтобы у американца не хватило в этих случаях ресурсов.
   Однако гарпунщик оказался в затруднении и потому промолчал. Бегство при тех условиях, в каких мы находились, было абсолютно невозможно. Но ведь канадец наполовину француз, и Консель мог это видеть из его ответа.
   -- Таким образом, господин Аронакс, -- ответил он после нескольких минут размышления, -- вы не можете угадать, что должны делать люди, которые не имеют возможности освободиться из тюрьмы?
   -- Нет, мой друг!
   -- А это очень просто, они должны устроиться в ней по возможности комфортабельнее. Но прежде всего надо вышвырнуть вон сторожей, -- сказал Нед Ленд.
   -- Как, Нед? Вы серьезно думаете захватить судно?
   -- Совершенно серьезно, -- ответил канадец.
   -- Это немыслимо.
   -- Почему же? Могут представиться благоприятные случаи, и я не вижу причины ими не воспользоваться. Если их на этом судне не более двадцати человек, они не заставят отступить двух французов и одного канадца, так я полагаю.
   Лучше было принять предложение гарпунщика, чем продолжать с ним спор. И я ему ответил так:
   -- Будем ожидать благоприятных обстоятельств, Ленд, а там увидим; но пока, прошу вас, вооружитесь терпением. Мы должны действовать весьма осторожно, даже с хитростью; помните, что благоприятные обстоятельства вне нашей воли. Обещайте мне, что вы будете относиться спокойно к тому положению, в котором мы пока находимся.
   -- Даю обещание, господин профессор, -- ответил Нед Ленд далеко не уверенным тоном. -- Ни одного грубого слова не сорвется с моих губ, ни один резкий жест не выдаст меня, хотя бы даже нам обед подавали нерегулярно.
   -- Я верю вашему обещанию, Нед, -- ответил я канадцу.
   Разговор на этом прекратился, и каждый из нас предался своим мыслям. Несмотря на уверенность гарпунщика, я не питал никаких иллюзий. Я не мог предвидеть каких-либо благоприятных для нас обстоятельств, на которые рассчитывал Нед Ленд. Чтобы так уверенно маневрировать подводным судном, надо было иметь достаточно многочисленный экипаж, и, следовательно, в случае борьбы мы оказались бы слишком слабы. Помимо того, прежде всего мы должны были быть свободными, чего в действительности не было. Я не видел ни малейшей возможности бежать из этой железной камеры, герметически закупоренной. К тому же, если этот странный капитан охраняет тайну конструкций и машин своего подводного судна, что, впрочем, казалось маловероятным, то, понятно, он не допустит нашего проникновения ни в одно отделение судна. Главный вопрос в том, избавится ли он от нас путем насилия или ограничится тем, что выбросит нас на какой-нибудь клочок земли. Вот что неизвестно. Все эти гипотезы казались мне достаточно вероятными, и надо было быть гарпунщиком, чтобы рассчитывать на свободу.
   Я понял, что мысли Неда Ленда не вязались с доводами его рассудка. Это, видимо, его раздражало, ожесточало, что проявлялось в его угрожающих жестах. Он вскакивал с места, обходил каюту, как дикий зверь свою клетку, бил стены ногами и кулаками. Однако время проходило, голод давал себя сильно чувствовать, а слуга не появлялся; о нас, потерпевших крушение, слишком долго не заботились, если к нам действительно хотели отнестись доброжелательно.
   Нед Ленд, мучимый судорогами своего объемистого желудка, все более и более раздражался, и, несмотря на данное им обещание, я сильно опасался взрыва с его стороны при встрече его с кем-либо из экипажа подводного судна.
   В течение двух часов гнев канадца возрос. Он звал, кричал, но напрасно. Там, за нашей кельей, не раздавалось ни малейшего шума. Подводное судно не двигалось, в противном случае я чувствовал бы содрогание корпуса, вызываемое работой двигательного винта. Спустившись, вероятно, в глубину вод, оно отдыхало. Эта мертвая тишина наводила на нас ужас.
   Что касается продолжительности нашего заключения, то я об этом не решался думать. Надежда, блеснувшая было при свидании с капитаном, потухла. Мягкость взгляда этого человека, выражение великодушия на его лице, благородство осанки -- все это исчезло из памяти. Я представлял себе эту загадочную личность такой, какой она должна была быть, по необходимости неумолимой, жестокой. Я представлял ее чуждой человечности, недоступной ни малейшему чувству сострадания к ближнему, безжалостным врагом себе подобных, к которым он питал непримиримую ненависть.
   Но неужели этот человек оставит нас умирать заточенными в этой тесной тюрьме, испытывающими жестокие муки голода? Эта ужасная мысль овладела моим сознанием, и я почувствовал, как меня охватывает непреодолимый страх. Консель оставался спокоен, Нед Ленд рычал.
   В этот момент снаружи донесся шум. Раздались шаги по железным плитам. Запоры отодвинулись, дверь отворилась, и появился слуга.
   Канадец с такой быстротой набросился на вошедшего слугу, что я не мог этому воспрепятствовать. Он повалил его и схватил за горло. Слуга задыхался под его сильной рукой.
   Консель бросился освобождать из рук гарпунщика его жертву, уже наполовину задушенную, я готов был присоединить и свои усилия, как внезапно был пригвожден к своему месту следующими словами, произнесенными на французском языке:
   -- Успокойтесь, Ленд, а вас, господин профессор, прошу меня выслушать.
  

Глава X
ОБИТАТЕЛЬ МОРЕЙ

   Перед нами был капитан подводного судна. При первых его словах Нед Ленд быстро поднялся. По знаку своего господина едва не задушенный слуга вышел, пошатываясь; власть капитана была до того могущественна, что слуга ни одним жестом не выразил враждебного чувства, которое должен был вызвать в нем против себя канадец. Консель, изумленный и остолбеневший, -- мы оба в молчании ожидали развязки этой сцены.
   Капитан, прислонившись к углу стола, скрестив на груди руки, осматривал нас с глубоким вниманием. Колебался ли он вступить с нами в разговор? Сожалел ли он о том, что произнес несколько французских слов? Это было возможно.
   Прошла минута, другая, никто из нас не прерывал молчания.
   -- Господа, -- обратился он к нам спокойным грудным голосом, -- я одинаково владею французским, английским, немецким и латинским языками. Я мог бы вам ответить при первом нашем свидании, но я хотел прежде несколько узнать вас и поразмышлять. Ваш рассказ, повторенный четыре раза, в сущности совершенно одинаковый, утвердил тождественность ваших личностей. Теперь я знаю, что случай свел меня с господином Пьером Аронаксом, профессором естественной истории Парижского музея, посланным с научной целью за границу, Конселем, его слугой, и Недом Лендом, по происхождению канадцем, китобойцем и гарпунщиком на фрегате "Авраам Линкольн", числящимся во флоте Северо-Американских Соединенных Штатов.
   Я наклонился в знак согласия. Так как капитан не задавал мне вопроса, то ответа и не требовалось. Этот человек объяснялся по-французски совершенно свободно, без всякого акцента. Фразы были отчетливы, слова точны, и сама речь замечательно легка; но тем не менее я не чувствовал в нем соотечественника.
   Он продолжал речь в следующих выражениях:
   -- Вы, конечно, нашли, что я слишком долго медлил с моим вторым визитом. Я долго колебался. Крайне неблагоприятные обстоятельства свели вас с человеком, который порвал все связи с обществом.
   -- Невольно! -- сказал я.
   -- Невольно? -- повторил вопросительно неизвестный, слегка повышая голос. -- Но разве тоже невольно "Авраам Линкольн" охотится за мной во всех морях? Разве вы невольно отправились путешествовать на "Аврааме Линкольне"? Разве невольно ваши ядра скользили по остову моего судна! Разве невольно Нед Ленд нанес ему удар своим гарпуном!
   В этих словах я слышал сдержанное раздражение. Но на все эти обвинения у меня был готов ответ.
   -- Милостивый государь, -- отвечал я, -- вы игнорируете те слухи, которые ходили о вас как в Америке, так и в Европе. Вы, вероятно, не знаете, что несколько различных случаев, вызванных столкновением с вашим судном, взволновали общественное мнение на обоих континентах. Я не стану утомлять вас перечислением бесчисленных гипотез, предлагавшихся для объяснения необъяснимого феномена, секрет которого был известен только вам. Но верьте, что, преследуя вас до отдаленных морей Тихого океана, "Авраам Линкольн" охотился за каким-то чудовищным морским существом, от которого необходимо было во что бы то ни стало освободить океан.
   По губам капитана скользнула легкая улыбка.
   -- Господин Аронакс, -- возразил он, -- осмелитесь ли вы утверждать, что ваш фрегат не стал бы преследовать подвижное судно таким же образом, как и предполагаемое им чудовище?
   Этот вопрос поставил меня в затруднение, так как, несомненно, капитан Фаррагут не стал бы колебаться. Он считал своим долгом уничтожить все подобные аппараты так же, как и гигантского нарвала.
   -- Теперь вы понимаете, милостивый государь, -- продолжал неизвестный, -- что я имею право относиться к вам как к врагам.
   Я по-прежнему хранил молчание. К чему оспаривать предположения, когда сила может опрокинуть лучшие доводы!
   -- Я долго колебался, -- продолжал капитан. -- Ничто меня не обязывало оказывать вам гостеприимство. Если бы я должен был освободиться от вас, мне ни к чему было с вами вторично видеться. Я бы велел вас вывести на палубу того судна, которое послужило вам убежищем. А затем опустился бы в глубину океана и навсегда бы забыл о вашем существовании. Разве я не имел на это права?
   -- Это право -- право дикаря, -- ответил я, -- но во всяком случае не цивилизованного человека.
   -- Господин профессор, -- живо возразил капитан, -- я не считаю себя тем, кого вы называете цивилизованным человеком! Я всецело порвал с обществом по причинам, в которые никого не желаю посвящать. Я более не подчиняюсь его правилам и прошу вас никогда не ставить их мне на вид.
   Это было сказано откровенно, вспышка гнева отразилась в огоньке, блеснувшем в глазах незнакомца, и мне представилось, что в жизни этого человека было что-то ужасное. Он не только поставил себя вне человеческих законов, но и стал независим и свободен в самом широком значении этого слова.
   Кто бы осмелился его преследовать в глубинах морей, когда на их поверхности он разрушал все направленные против него усилия. Какой корабль мог устоять, получив удар от этого подводного монитора? Какой броненосец, как бы ни была толста его броня, мог бы выдержать удары его тарана? Никто из людей не смел бы потребовать у него отчета в действиях. Бог, если он в Него верил, совесть, если он ее имел, были единственные его судьи, от которых он зависел.
   Все эти мысли быстро промелькнули в моем уме, в то время когда этот странный человек стоял молча, как бы погруженный в свои мысли. Я его рассматривал со страхом и с интересом, без сомнения, точно таким же, с каким Эдип смотрел на сфинкса.
   После довольно продолжительного молчания капитан обратился ко мне.
   -- Я колебался, -- сказал он, -- но потом я пришел к заключению, что мой личный интерес можно будет в данном случае согласовать с тем естественным чувством сострадания, на которое каждый человек имеет право претендовать. Вы останетесь на моем судне, потому что судьба вас сюда забросила. Вы будете пользоваться свободой, и взамен этой свободы -- впрочем, весьма относительной -- я предложу вам только одно условие. Одного вашего обещания исполнить его мне достаточно.
   -- Говорите, милостивый государь, -- ответил я, -- я наперед знаю, что это одно из тех условий, которое честный человек может принять.
   -- Да, и вот оно. Возможно, что некоторые неопределенные обстоятельства заставят меня удалить вас в вашу каюту на несколько часов и даже дней. Не желая прибегать к насилию, я рассчитываю в этих случаях на полное с вашей стороны пассивное послушание. Действуя таким образом, я снимаю с вас нравственную ответственность свидетеля. И я должен принять все меры, чтобы вы не видели того, чего не должны видеть. Принимаете ли вы это условие?
   На судне, следовательно, происходило нечто такое, чего не должны были видеть люди, руководствующиеся общественными законами. Из всех сюрпризов, которые меня ожидали, настоящий был из числа наиболее меня изумивших.
   -- Да, мы принимаем, -- ответил я. -- Только я буду просить у вас, милостивый государь, позволения обратиться к вам с единственным вопросом.
   -- Говорите.
   -- Вы сказали, что мы будем пользоваться свободой на вашем судне?
   -- Да.
   -- Позвольте узнать, что вы подразумеваете под этой свободой?
   -- Выходить, когда захотите, из вашей каюты, ходить повсюду, осматривать все, что делается на судне, за исключением весьма редких случаев, короче, пользоваться той же свободой, которой пользуемся я и мои товарищи.
   -- Виноват, -- возразил я, -- но это та свобода, от которой каждый заключенный стремится убежать. Она для нас недостаточна.
   -- Но вы должны удовольствоваться ею.
   -- Как, мы должны отказаться от надежды увидеть родину, друзей, родителей?
   -- Да, милостивый государь. Но отказаться от невыносимого гнета общественной жизни, в котором люди часто видят свободу, не должно быть так тягостно, как это вам представляется!
   -- Я думаю, -- воскликнул Нед Ленд, -- что никогда не дам слова не искать случая убежать отсюда!
   -- Я и не требую от вас слова, Нед Ленд, -- холодно ответил капитан.
   -- Милостивый государь, -- возразил я, теряя самообладание, -- вы злоупотребляете своим положением по отношению к нам. Это жестоко!
   -- Нет, милостивый государь, это великодушно. Вы мои пленники, захваченные в бою. Я вас охраняю, тогда как достаточно было одного слова, чтобы вас бросить в бездну океана. Вы на меня нападали! Вы явились похитить тайну, которую ни один человек в мире не должен знать, -- тайну моего существования. И вы полагаете, что я возвращу вас обществу, которое не должно меня знать? Никогда! Удерживая вас, я не вас, а самого себя охраняю.
   Эти слова указывали на твердое решение капитана, и против этого решения всякие аргументы были бы бесполезны.
   -- Таким образом, милостивый государь, -- сказал я, -- вы нам просто предлагаете на выбор жизнь или смерть?
   -- Совершенно верно.
   -- Друзья мои, -- обратился я к своим товарищам, -- раз так поставлен вопрос, возражать не приходится. Но и все мы, в свою очередь, не связываем себя никаким обещанием.
   -- Никаким, милостивый государь, -- ответил капитан.
   Затем более мягким голосом он сказал:
   -- Позвольте мне теперь закончить то, что я хотел вам сказать. Я вас знаю, господин Аронакс. Разве только ваши товарищи, но лично вы, быть может, и не будете жаловаться на такой случай, который связал вашу дальнейшую судьбу с моей. Вы найдете среди книг моей библиотеки ваше сочинение о морских глубинах. Ваш труд представляет одно из глубоких исследований, доступных земным наукам. Но вы не все знаете, потому что многого не видели и не наблюдали. Позвольте вам заметить, господин профессор, что вы не будете сожалеть о времени, проведенном вами на моем судне. Вам предстоит путешествие в область чудес. Удивление, изумление будут обычными посетителями вашего ума. Многое, что вы увидите, будет постоянно вызывать восторг. Я намереваюсь совершить новое путешествие вокруг света -- как знать, может быть, последнее -- и взглянуть еще раз на все то, чем я так восторгался, изучая морские глубины в продолжение многих неоднократных подводных путешествий, и вы будете моим товарищем по научным наблюдениям. С сегодняшнего дня вы вступаете в совершенно новую стихию и увидите то, чего не видел до сих пор ни один человек -- себя и своих я не считаю, -- и наша планета благодаря мне раскроет перед вами свои последние тайны.
   Я не стану скрывать, что вся эта речь капитана произвела на меня огромное впечатление. Моя слабая струна была затронута, и я забыл на минуту, что созерцание чудес природы не может заменить потерянной свободы. К тому же я рассчитывал, что обстоятельства сами собой разрешат этот важный вопрос. И я удовлетворился таким ответом: цировал ископаемых его чести! И морская свинка его чести была бы уже посажена в клетку в ботаническом саду, и все бы сбегались на нее смотреть.
   - Да, да, Консейль! А теперь кроме всех прочих приятностей нас еще поднимут на смех!
   - Действительно, я полагаю, что его честь поднимут на смех. И, с позволения их чести... Только я не знаю, говорить ли...
   - Говорить, говорить, Консейль!
   - Ну так я скажу: их честь пожнут, что посеяли!
   - В самом деле?
   - Уж если их честь удостоились быть ученым, так не следует показывать легкомыслия в делах...
   Консейль не закончил своего похвального слова. Среди всеобщей тишины раздался вдруг голос Неда Ленда.
   Нед Ленд кричал:
   - Эй! Диковина показалась! Под ветром, прямо перед нами!
  

Глава шестая

На всех парах

   Весь экипаж кинулся к гарпунеру: капитан, офицеры, матросы, юнги - одним словом, все до единого человека, даже кочегары бросили свои топки. Тотчас же дан был приказ остановиться, и фрегат шел теперь только по инерции.
   Было совсем темно, и я удивлялся, как мог канадец при всей своей дальнозоркости что-нибудь увидеть в таком мраке. И что такое он увидел? Сердце у меня так билось, словно хотело выскочить из груди.
   В двух кабельтовых от "Авраама Линкольна" море как будто было иллюминировано снизу. Принять этот свет за обыкновенное свечение океана было нельзя. Чудовище всплывало, но держалось всего на несколько туазов [Туаз - старинная французская мера длины; равнялась примерно 1,949 м.] ниже поверхности, и от него исходил тот яркий, необъяснимый свет, о котором упоминали в своих рапортах многие капитаны кораблей.
   Что это было за великолепнейшее сияние! И производило его, по-видимому, что-то одаренное изумительной силой светиться. Светящийся предмет имел контуры громадного продолговатого овала, в центре которого, как в фокусе, был сосредоточен невыносимо яркий блеск.
   - Да это просто случайное скопление фосфоресцирующих организмов! - воскликнул один офицер.
   - Нет, вы ошибаетесь, - возразил я офицеру. - Никогда фолады или сальпы не испускают такой сильный свет. Это свет электрического происхождения... Да вы поглядите: он перемещается! Он движется вперед... назад! Он несется на нас! На палубе раздался всеобщий крик.
   - Молчать! - сказал капитан Фаррагут. - К рулю! Задний ход!
   Матросы кинулись к рулю, механики к машинам, и "Авраам Линкольн" описал полукруг.
   - Прямо! Вперед! - крикнул Фаррагут.
   Команда была исполнена, и фрегат быстро удалился от светящегося предмета.
   Я неточно выразился. Фрегат хотел удалиться, но сверхъестественное чудовище погналось за ним вдвое быстрее и стало вновь его настигать.
   Мы затаили дыхание. От страха и изумления мы стояли немы и недвижимы. Чудовище догоняло нас, словно резвясь и играя: оно обогнуло фрегат, который шел со скоростью четырнадцати узлов, окружив его каскадом электрических лучей, словно светящейся пылью. Затем оно удалилось на две или на три мили, оставив за собою светящуюся полосу, похожую на клубы пара, оставляемого локомотивом скорого поезда. Вдруг от темной линии горизонта чудовище с ужасающей быстротой ринулось к фрегату, мгновенно остановилось, словно замерло, в двадцати футах от его борта и погасло. Нет, оно не погрузилось в волны, потому что свет его не угасал постепенно, а потухло мгновенно, как будто источник этого чудесного светоистечения мгновенно иссяк. И сразу же чудовище появилось с другой стороны корабля, обогнув его или проскользнув под его корпусом. Каждую минуту могло произойти столкновение, которое было бы для нас гибелью. Я, однако, удивлялся маневрам "Авраама Линкольна". Выходило, что преследовали теперь его - его, который должен был преследовать чудовище! Я обратил на это внимание (не утерпел!) капитана Фаррагута.
   Его всегда безмятежное лицо выражало неописуемое изумление.
   - Аронакс, - отвечал он, - я не понимаю, с каким сверхъестественным чудовищем мы имеем дело, и я не хочу рисковать кораблем в такой темноте. Да и как нападать на то, чего или кого мы не знаем? О чем не имеем даже понятия? И как в случае нападения с его стороны защищаться? Дождемся утра, и тогда роли переменятся!
   - Вы теперь уж не сомневаетесь, капитан, что это животное?
   - Не сомневаюсь, Аронакс. По всей видимости, это гигантский нарвал и, кроме того, нарвал электрический.
   - Пожалуй, к нему и не подступиться, - сказал я, - как к электрическому угрю или скату.
   - Пожалуй, - отвечал капитан. - Если оно одарено способностью поражать, как молнией, все, что к нему приближается, то надо признаться, это самое ужасное животное в мире. Поэтому-то, Аронакс, я буду осторожен.
   Весь экипаж не смыкал глаз целую ночь, никто и не помышлял о сне. "Авраам Линкольн", оказавшись не в состоянии состязаться в скорости с электрическим чудовищем, шел на малых парах. Нарвал, со своей стороны, казалось, подражал фрегату, покачивался на волнах и, по-видимому, нисколько не намерен был оставить театр борьбы.
   Около полуночи, однако, и он исчез, или, говоря точнее, погас, как гигантский светлячок.
   Что же он, уплыл? Мы не смели на это надеяться.
   Но без семи минут час после полуночи вдруг раздался оглушительный свист, словно поблизости забил мощный фонтан воды.
   Капитан Фаррагут, Нед Ленд и я стояли в этот момент на юте и жадными глазами всматривались в окружавшую нас темноту.
   - Нед Ленд, вы ведь часто слыхали, как ревут киты? - спросил капитан Фаррагут.
   - Часто, капитан. Только как ревет кит, который приносит одним своим видом две тысячи долларов, я до сих пор не слыхал.
   - Да, да, премия ваша; она принадлежит вам, бесспорно. Скажите, пожалуйста, этот шум похож на тот, который производит кит, когда выбрасывает воду из носовых отверстий?
   - Не только похож, а такой же, только этот шум гораздо сильнее. Сомневаться теперь нечего. Что к нам пришвартовалось китообразное, как их называет профессор, так это верно. С вашего позволения, капитан, мы на рассвете перемолвимся словечком с этим китообразным.
   - Да, Нед, - сказал я, - если китообразному угодно будет вас выслушать.
   - Как я подберусь к нему с гарпуном, так придется выслушать! - ответил канадец.
   - А как вы подберетесь? Для вас надо спустить вельбот? - сказал капитан Фаррагут.
   - Разумеется, надо, капитан.
   - И рисковать жизнью матросов!
   - Да, и моей, - ответил гарпунер так просто и спокойно, как будто дело шло о самой обыкновенной вещи.
   Около двух часов ночи светящийся предмет снова показался; он светился так же ярко, как и прежде, в пяти милях под ветром от "Авраама Линкольна". Несмотря на расстояние, несмотря на шум ветра и ропот моря, мы ясно слышали могучие всплески хвостом и прерывистое дыхание чудовища. Казалось, когда чудовище выплыло подышать на поверхность океана, воздух набивался и выл в его легких, как пар в громадных цилиндрах машины мощностью две тысячи лошадиных сил.
   "Ну, - думал я, - если водится такой кит, который один может помериться силой с целым кавалерийским полком, так это кит порядочный!"
   До рассвета мы были настороже - каждый миг ждали, что вот-вот завяжется бой. Все китобойные сети расположили вдоль бортов, зарядили орудия, выбрасывающие гарпун на целую милю, и длинные ружья с разрывными пулями, которые бьют наповал самых крупных животных. Нед Ленд держал наготове свой гарпун, который в его руках стоил всякого другого смертоносного орудия.
   В шесть часов начало светать, и с первыми лучами утренней зари исчез электрический свет нарвала. В семь часов уже почти совсем рассвело, но густой утренний туман застилал горизонт, и в самые лучшие подзорные трубы ничего нельзя было разглядеть. Все проклинали этот туман на разные лады.
   Я взобрался на бизань-мачту. Некоторые офицеры уже влезли на марсовые площадки.
   В восемь часов туман заклубился по волнам и стал медленно подниматься. Линия горизонта постепенно расширилась и прояснилась.
   Вдруг раздался голос Неда Ленда, раздался так же неожиданно, как и накануне:
   - Эй, смотрите! Диковина показалась! Вон там, по левому борту, за кормой!
   Все глаза обратились в указанную сторону.
   Там, в миле или полторы от фрегата, всплыло какое-то длинное темное тело. Волны пенились под мощными ударами его хвоста. Громадная борозда ослепительной белизны обозначала путь животного, описывая продолговатую извилину.
   Фрегат приблизился к чудовищу. Я стал в него внимательно вглядываться. Рапорты с "Шанона" и "Гельвеции" несколько преувеличили его размеры: по моим наблюдениям, длина его была только двести пятьдесят футов. Его толщину я не мог точно определить, но животное, казалось, было удивительно пропорционально.
   Пока я разглядывал это необычайное творение, из его носовых отверстий вырвались два столба пара и воды и поднялись на высоту сорок метров. Это дало мне некоторое понятие о том, как оно дышит. Я окончательно решил, что чудовище принадлежит к разряду позвоночных, к классу млекопитающих, к подклассу чревосумчатых, к группе рыбовидных, к отряду китообразных, к семейству...
   Этого я еще не мог определить. Отряд китообразных включает три семейства: китов, кашалотов и дельфинов, и нарвалы причисляются к последним. Каждое из этих семейств подразделяется на многие роды, каждый род на виды, каждый вид на разновидности. Мне, значит, еще недоставало разновидности, вида, рода и семейства, но я не сомневался, что с помощью неба и капитана Фаррагута я в скором времени самым доскональным образом восполню пробел в классификации.
   Тем временем команда с нетерпением ждала приказаний капитана.
   Капитан очень внимательно наблюдал за чудовищем, а по том позвал механика. Механик тотчас же явился. - Разведены пары? - спросил капитан. - Так точно! - отвечал механик.
   - Хорошо. Усилить давление! Дать полный ход!
   Этот приказ был встречен троекратным "ура". Час борьбы наступил!
   Несколько минут спустя из труб "Авраама Линкольна" повалили клубы черного дыма, и палуба начала содрогаться от дрожи паровых котлов. На всех парах "Авраам Линкольн" устремился к чудовищу.
   Чудовище это нисколько, по-видимому, не испугало; оно равнодушно подпустило фрегат к себе на расстояние полукабельтовых, а затем, даже не погружаясь в волны, стало не спеша удаляться.
   "Авраам Линкольн" полетел вдогонку. Он гнался за чудовищем около часа, но безуспешно: он и на два туаза не подошел ближе. Ясно было, что при такой скорости животное не догнать.
   Капитан Фаррагут в ярости теребил свою густую бороду.
   - Нед Ленд! - крикнул он.
   Канадец тотчас же явился на зов.
   - Ну, Нед Ленд, что вы теперь посоветуете? - спросил капитан. - Может, спустить шлюпки?
   - Нет, капитан, - ответил Нед Ленд, - не советую, эту тварь только тогда можно взять, когда она сама пожелает даться в руки.
   - Так что ж нам делать?
   - Поднять пары, если можно, капитан. А я, с вашего позволения, стану на бушприте и, как только мы его догоним, ударю по нему гарпуном.
   - Идите, Нед, - отвечал капитан. И вслед за тем крикнул: - Механик, поднять пары!
   Нед Ленд занял свой пост. Винт завертелся теперь со скоростью сорок три оборота в минуту, и пар клубами вырывался через клапаны. Бросили лаг, и оказалось, что "Авраам Линкольн" делает восемнадцать и пять десятых мили в час.
   Но проклятое чудовище тоже шло с такой скоростью. Еще за целый час фрегат не выиграл ни одного туаза.
   Трудно было перенести такое унижение одному из самых быстроходных судов американского флота. Экипаж начинал приходить в бешенство, матросы проклинали чудовище. А чудовище и в ус не дуло!
   Капитан Фаррагут уж не крутил свою бородку, а кусал ее.
   Он снова позвал старшего механика.
   - Вы идете на всех парах? - спросил капитан Фаррагут.
   - На всех парах, капитан, - отвечал механик. - Сколько?
   - Шесть с половиной атмосфер, капитан.
   - Доведите до десяти атмосфер.
   Это было настоящее американское распоряжение! Лучше, пожалуй, не отличились бы и на гонках на Миссисипи!
   - Знаешь, дружище, - сказал я Консейлю, - мы ведь, по всей видимости, взлетим на воздух.
   - Как угодно будет их чести, - отвечал Консейль.
   Положа руку на сердце, я должен признаться, что нисколько не испугался: мне этот риск был очень по нраву.
   Пары пустили на десять атмосфер. Уголь завалил все топки. Из вентиляторов пошли целые потоки воздуха на горящее топливо. Скорость "Авраама Линкольна" увеличилась. Мачты дрожали, и облака дыма с трудом вырывались наружу из узких труб.
   Опять бросили лаг.
   - Ну что, рулевой? - спросил капитан Фаррагут.
   - Девятнадцать миль и три десятых, капитан, - отвечал рулевой.
   - Поднять давление!
   Скоро манометр показал десять атмосфер, но чудовище тоже, вероятно, "усилило пары", потому что оно, нисколько не затрудняясь, тоже шло со скоростью девятнадцать и три десятых мили в час.
   Какая гонка! Я не могу описать вам, до чего я был взволнован в эти минуты!
   Нед Ленд стоял на своем посту с гарпуном в руке. Несколько раз чудовище подпускало нас ближе к себе.
   - Догоняем! Догоняем! - кричал тогда канадец.
   Но в ту самую минуту, когда он готовился метнуть гарпун, чудовище убегало от него со скоростью не менее тридцати миль в час. А как-то раз, когда мы летели на всех парах, оно, словно издеваясь над нами, вдруг повернуло, изволило описать вокруг фрегата большой круг и снова убежало вперед! У всех нас вырвался крик бешенства.
   В полдень мы находились на том же самом расстоянии от чудовища, на каком были и в восемь часов утра.
   Тут капитан Фаррагут решился наконец на более крутые меры.
   - А! - сказал он. - Это животное идет быстрее "Авраама Линкольна". Ну, делать нечего! Теперь посмотрим, как оно будет уходить от конических ядер! - И капитан крикнул: - Зарядить носовую пушку!
   В одно мгновение пушка была заряжена и нацелена на чудовище. Раздался грохот, но ядро пролетело на несколько футов выше животного, которое держалось теперь всего в полумиле от нее.
   - Пусть зарядит и прицелится кто-нибудь другой, кто половчее! - крикнул капитан. - Пятьсот долларов тому, кто пристрелит этого дьявола!
   Старый канонир с седой бородой - я словно еще вижу его: взгляд спокойный, лицо уверенное - подошел к пушке, зарядил ее и долго целился.
   Снова раздался выстрел, к его грохоту присоединились проклятия экипажа.
   Ядро было пущено метко: оно долетело и ударило животное, но, скользнув по округлой спине чудовища, пропало в волнах.
   Старик переменился в лице от ярости.
   - Ах, чтоб тебя разорвало! - вскричал он. - Этот гад, надо полагать, бронирован железом в шесть дюймов толщиной!
   - Проклятие! - крикнул капитан Фаррагут. - Полный вперед!
   Охота началась снова.
   Капитан Фаррагут наклонился ко мне и сказал вполголоса:
   - Я буду до тех пор за ним гоняться, пока мой фрегат не взлетит на воздух!
   - Разумеется, - отвечал я капитану, - разумеется. Вы будете совершенно правы!
   Можно было надеяться только на то, что животное наконец устанет, не выдержав состязания с пароходом, но надеялись мы на это напрасно. Часы шли за часами, а чудовище не подавало ни малейших признаков утомления.
   К чести "Авраама Линкольна" надо сказать, что он охотился с неслыханным упорством. Я полагаю, он пролетел по меньшей мере пятьсот километров в этот злополучный день 6 ноября. Но наступила ночь и покрыла мраком пенящийся океан.
   Я подумал: "Ну все! Экспедиция наша окончена! Мы уже не увидим больше чудовища!" Однако я ошибся.
   В десять часов пятьдесят минут вечера снова вспыхнул электрический свет в трех милях под ветром от фрегата. И свет этот был такой же чистый и яркий, как и в прошлую ночь.
   Нарвал казался неподвижным. Может быть, утомленный дневной гонкой, он спал, покачиваясь на волнах? В таком случае снова появлялась надежда на успех. Капитан Фаррагут решил воспользоваться благоприятным моментом.
   Он отдал нужные приказания. "Авраам Линкольн" на малом ходу осторожно начал приближаться к чудовищу. Встретить посреди океана глубоко спящего кита вовсе не редкость, и тогда нападать на них можно очень успешно. Нед Ленд немало их загарпунил именно во время сна. И сейчас канадец снова занял свой пост у бушприта.
   Фрегат бесшумно подошел на два кабельтовых к чудовищу. Машину остановили, и судно шло по инерции. У всех замерло сердце, все затаили дыхание. Глубокое безмолвие царило на палубе. Мы были всего в сотне футов от центра электрического света; его блеск все увеличивался и просто ослеплял наши глаза.
   Я в эту минуту стоял на баке, опершись о борт, и видел, как внизу Нед Ленд ухватился одной рукой за мартинштаг, а другой потрясает своим страшным орудием. Всего футов двадцать отделяло его от чудовища. А чудовище лежало неподвижно.
   Вдруг Нед Ленд взмахнул рукой, и гарпун взвился в воздух. Я слышал, как звонко он ударился, словно попал в какое-то твердое металлическое тело.
   Мгновенно погас электрический свет, и два громадных фонтана воды обрушились на палубу, разливаясь мощными потоками, опрокидывая людей и ломая фальшборты. Затем последовало страшное сотрясение; я не успел удержаться, и меня швырнуло через борт в море.
  

Глава седьмая

Кит неизвестного вида

   Хотя я был несколько ошеломлен неожиданным кувырком, но тем не менее сознание не потерял.
   Меня тотчас же увлекло на глубину около двадцати футов. Я не хочу ставить себя выше Байрона и Эдгара По, но я все-таки пловец изрядный, и, очутившись в воде, я не растерялся.
   Двумя сильными взмахами я всплыл на поверхность.
   Разумеется, сразу я начал искать фрегат глазами. Заметил ли экипаж мое исчезновение? Повернул ли "Авраам Линкольн" на другой галс? Спустил ли капитан Фаррагут шлюпку на море? Есть ли у меня надежда на спасение?
   Кругом была совершенная темнота. Я, впрочем, рассмотрел черную массу, которая исчезала на востоке. Это был фрегат. Значит, я погиб!
   - Помогите! помогите! - закричал я, пытаясь плыть вслед за "Авраамом Линкольном".
  


  
   Одежда очень затрудняла мои движения; она прилипала к моему телу, словно связывала меня по рукам и по ногам.
   Я шел ко дну, я задыхался!
   - Помогите!
   Это был мой последний крик. Мне захлестнуло рот водой.
   Я начал биться, но бездна меня втягивала...
   Вдруг чья-то мощная рука схватила меня за ворот, вытащила на поверхность, и я услышал слова, сказанные мне на ухо:
   - Если их честь обопрется на мое плечо, так их чести будет плыть лучше.
   Я схватился за своего верного Консейля.
   - Это ты? - вскричал я. - Это ты?
   - Я самый, - отвечал Консейль, - к услугам их чести.
   - Значит, тебя тоже вышвырнуло в море?
   - Нисколько меня не вышвырнуло, я сам прыгнул. Я нахожусь в услужении у их чести, значит, я должен всюду следовать за их честью. Я и последовал.
   Он находил это очень естественным!
   - А фрегат? - спросил я.
   - Фрегат! - отвечал Консейль, переворачиваясь на спину. - Я полагаю, лучше будет, если их честь перестанет уж на фрегат рассчитывать.
   - Что это значит?
   - В ту самую минуту, как я прыгал в море, я слышал, рулевые закричали: "Винт сломался!" - Винт сломался?
   - Да! Чудовище пробило его бивнем. Больше повреждений на "Аврааме Линкольне" нет, да вот только он уже не может теперь направляться туда, куда хочет, - значит, не может позаботиться о нас.
   - Так мы, стало быть, пропадем!
   - Может, пропадем, - отвечал спокойно Консейль. - А впрочем, у нас еще остается несколько часов впереди, а за несколько часов может иногда многое случиться.
   Хладнокровие невозмутимого Консейля ободрило меня.
   Я поплыл изо всех сил, но плыть было мне очень трудно: одежда облипала и сдавливала меня, как свинцовые оковы. Я едва мог держаться на воде.
   Консейль это заметил.
   - Прошу позволения у их чести сделать маленький разрез, - сказал он.
   Просунув раскрытый нож под мою одежду, он быстро распорол ее сверху донизу. Пока я поддерживал его в воде, он проворно сдернул ее с меня. Потом я, в свою очередь, оказал такую же услугу Консейлю. И, держась друг возле друга, мы опять продолжили наше "плавание".
   Положение, однако, было ужасным. Нашего исчезновения, возможно, не заметили, да если бы даже и заметили, фрегат не мог повернуть к нам против ветра. Если можно было на что-то рассчитывать, то только на спущенные шлюпки.
   Консейль хладнокровно рассуждал на эту тему и составлял разные планы. Удивительный человек этот Консейль! Среди необозримого океана он точно находился у себя дома!
   Итак, мы решили, что для нас есть одно только спасение: попасть на спущенные шлюпки "Авраама Линкольна", - значит, надо было как можно дольше продержаться на воде.
   - Надо беречь силы, - сказал я Консейлю. - Знаешь, что мы сделаем? Один из нас перевернется на спину, скрестит руки, вытянет ноги и будет лежать неподвижно на воде, а другой будет плыть и подталкивать его вперед не больше десяти минут, а потом мы поменяемся местами - понимаешь? Если мы будем так чередоваться, то сможем плыть несколько часов кряду, - может хватить сил проплыть до рассвета.
   Разумеется, рассчитывать плыть до рассвета было неосновательно, но человек так уж создан, что никогда не теряет надежды. И я не терял. К тому же нас было двое, что тоже подкрепляло падающий дух. Одним словом, я надеялся. Я говорил себе, что надежды нет, быть не может, а все-таки надеялся!
   Столкновение "Авраама Линкольна" с чудовищем произошло около одиннадцати часов вечера. Значит, осталось восемь часов до рассвета.
   - Что ж, пожалуй, проплывем восемь часов, если будем чередоваться! - сказал я Консейлю.
   - Пожалуй, что проплывем, - отвечал Консейль.
   Океан был спокоен, плавание мало нас утомляло. Время от времени я вглядывался в густой мрак, который освещался только фосфорическими блестками при каждом нашем движении. Я смотрел на светящиеся волны, разбивавшиеся под моими руками; переливающаяся поверхность вод сверкала какими-то бледными, свинцовыми пятнами. Мы плыли точно в море ртути.
   Около часа ночи я вдруг почувствовал чрезвычайную усталость. Меня начали мучить жестокие судороги. Консейль должен был меня поддерживать, теперь забота о нашем спасении легла на него одного.
   Скоро я заметил, что и он выбивается из сил, дыхание у него стало прерываться, движения сделались порывистее.
   Я понял, что он изнемогает.
   - Оставь меня! - сказал я верному товарищу.
   - Оставить их честь! Никогда! - отвечал он. - Я надеюсь утонуть вместе с их честью!
   В эту самую минуту месяц выглянул из-за туч, и поверхность океана засверкала под его лучами. Этот благодетельный свет как будто придал нам сил. Я поднял голову и огляделся.
   В шести милях от нас я увидел фрегат, он представлялся темной массой, которую едва-едва можно было различить в ночной мгле. Но шлюпок нигде не было видно. Нигде, ни одной!
   Я попробовал закричать. Собственно говоря, к чему было кричать? Разве могли меня услыхать на таком расстоянии? Но и закричать я не мог - опухшие губы словно слиплись и не пропускали ни звука.
   Консейль смог собраться с силами; я слышал, как он несколько раз прокричал: "Помогите, помогите!"
   "Что это? Шумит в ушах от прилива крови, что ли?
   Или уж начинается бред? - думал я. - Что это?"
   Мне показалось, что на крик Консейля ответили криком.
  


  
   - Ты слышал? - прошептал я. - Слышал?
   - Да! Да!
   И Консейль опять отчаянно закричал.
   На этот раз сомневаться было уже невозможно. Человеческий голос ответил на наш призыв очень явственно.
   "Что это за голос? Чей? Откуда? Может, это еще кто-нибудь злополучный с "Авраама Линкольна"? Или, может, это окликают нас со шлюпки, спущенной на море для нашего спасения и невидимой во мраке ночи?"
   Консейль, сделав последнее усилие, оперся на мое плечо - я конвульсивно его поддерживал, - приподнялся до пояса из воды, а затем, совершенно обессиленный, снова упал.
   - Что ты видел?
   - Я видел... - пробормотал он, - я видел... но не надо говорить... надо беречь... беречь силы...
   Что же он видел? Не знаю почему, но в эту минуту у меня в первый раз мелькнула мысль о чудовище. Но человеческий голос? Ведь уже давным-давно прошли те времена, когда Ионы укрывались в чреве китов!
   Консейль все-таки из последних сил подталкивал меня вперед. Время от времени он поднимал голову, осматривался и кричал. На его крик раздавался ответный голос, и голос этот слышался все ближе и ближе. Но у меня уже гудело в ушах, я выбился из сил, меня захлестывала соленая волна и неудержимо тянуло в холодную бездну. Я в последний раз поднял голову - и пошел ко дну.
   Вдруг я наткнулся на какое-то твердое тело, уцепился за него и почувствовал, что меня тащат на поверхность, но... потерял сознание.
   Скоро я пришел в себя благодаря жестоким растираниям, которые избороздили мое тело не лучше ударов плетью, и открыл глаза.
   - Консейль! - прошептал я. - Консейль!
   - Их честь изволили звать меня? - отозвался Консейль.
   В ту же минуту в свете заходящей луны я увидел еще одну склонившуюся надо мной фигуру и тотчас же узнал ее.
   - Нед! - вскрикнул я.
   - Он самый, Аронакс. Как видите, все еще гоняюсь за премией.
   - Вас сбросило при столкновении?
   - Да, профессор. Только мне посчастливилось больше вашего: я почти в ту же минуту вскарабкался на плавучий островок.
   - На островок?
   - Точнее говоря, на чудовище, на этого "нарвала-гиганта", как вы его называли.
   - Объяснитесь, Нед! Я ничего не понимаю!
   - И я очень скоро понял, почему это мой гарпун не мог его пробить!
   - Почему же, Нед? Почему?
   - Да потому, профессор, что это чудовище сделано из стальной брони!
   Слова канадца так ошеломили меня, что я почувствовал головокружение. Несколько оправившись от потрясения, я быстро взобрался на спину этого существа или предмета, который послужил нам убежищем, и попробовал ударить его ногой. Это, несомненно, было твердое, непроницаемое тело, вовсе не похожее на мягкое тело морских млекопитающих.
   Твердое тело! Но, может, это костный панцирь, как у допотопных животных? Что ж! Придется причислить чудовище к пресмыкающимся типа черепахи или аллигатора, вот и все!
   Но нет! Сероватая спина, на которой я стоял, была не чешуйчатой, а ровной и гладкой, как зеркало. Когда я ударял по ней, она издавала металлический звук! Каким бы странным, невероятным это ни казалось, но, по всей видимости, чудовище было сделано из металлических листов, скрепленных болтами!
   Да, сомнений больше не было. Это чудовище, которое сбило с толку весь ученый мир, которое расстроило воображение моряков обоих полушарий, оказалось делом рук человеческих! Открой я существование какой-нибудь сказочной, мифической твари, меня бы это не удивило в такой степени. Чудеса природы не так поражают, как чудеса человеческие.
   Однако мы находились на "спине" таинственного подводного судна, напоминающего, насколько я мог судить, по форме громадную стальную рыбу.
   - Какова рыбка-то? - спросил Нед Ленд. - Да, рыбка, нечего сказать! - отвечал я.
   - Изрядная, - прибавил Консейль.
   - Значит, этот снаряд имеет какой-то механизм, приводящий его в движение? Значит, есть и экипаж? Кто-нибудь ведь должен управлять судном?
   - Разумеется! - отвечал Нед Ленд. - Только я вот уже часа три торчу на этом плавучем острове, а еще не заметил никаких признаков того, что тут есть какая-нибудь живая душа.
   - Что ж, это судно шло или все время стояло на месте?
   - Нет, не шло, Аронакс. Только покачивается себе на волнах, а двигаться не двигается.
   - Все равно мы уже знаем, как оно может мчаться, видели, каков у него ход. Чтобы развить такую скорость, нужен двигатель, а для двигателя нужен механик - так? Из этого можно заключить, что... что мы спасены!
   В эту минуту послышалось какое-то шипение, словно в глубине заработал гребной винт, и удивительный подводный снаряд пришел в движение. Мы едва успели ухватиться за небольшое возвышение, которое выступало из воды сантиметров на восемьдесят. К счастью, на этот раз его скорость была умеренной.
   - Покуда этот поплавок чешет как следует, это еще ничего, - ворчал Нед. - Но если он примется нырять, тогда я не поставлю и двух долларов за свою шкуру!
   Надо было безотлагательно, во что бы то ни стало подать о себе весть, вступить в переговоры с теми, кто сидел внутри этой плавучей машины.
   Я стал ощупывать поверхность, отыскивая какое-нибудь отверстие, дверку, задвижку, - ничего! Ряды заклепок, скрепляющих швы листовой стали, блестели на ровном расстоянии друг от друга. К тому же луна скрылась, и мы очутились в полной темноте. Приходилось дожидаться рассвета и тогда искать способы, как проникнуть внутрь подводного судна.
   Значит, наша жизнь зависела теперь от таинственного рулевого, который управлял этим судном. Вздумай он пойти под воду, и мы погибли.
   - А если он не нырнет, мы будем спасены, - сказал я. - Мы как-нибудь да выйдем на связь с этими подводными путешественниками. Ведь они, надо полагать, не сами фабрикуют воздух, значит, они должны непременно время от времени выплывать на поверхность океана, чтоб возобновить запас чистого воздуха. Должна же быть какая-нибудь отдушина, через которую внутренность судна сообщается с атмосферой.
   Что касается капитана Фаррагута, то надежду на его помощь приходилось оставить. Мы шли теперь на запад со скоростью примерно двенадцать миль в час. Винт разбивал волны с математической точностью; время от времени он высовывался из воды, и тогда фосфоресцирующие водяные брызги летели столбами вверх.
   Около четырех часов утра скорость судна увеличилась. Мы с трудом могли держаться; голова у нас кружилась, а волны неистово хлестали нас со всех сторон. К счастью, Неду попалось под руку большое якорное кольцо, вделанное в стальную обшивку, и мы все за это кольцо уцепились.
   Наконец эта долгая ночь прошла.
   Я теперь уже не могу рассказать вам о всех моих тогдашних впечатлениях. Я помню, что временами, когда на мгновение стихали шум ветра и грохот океанских волн, мне чудились какие-то неясные звуки, похожие на музыкальные аккорды.
   Что это за таинственное подводное судно? Куда оно направляется? Зачем? Что за люди, что за существа живут здесь? Что за удивительный двигатель, с помощью которого можно мчаться с такой изумительной быстротой?
   Рассвело. Утренний туман рассеялся.
   - Наконец-то! - сказал я.
   И сейчас же стал осматривать самым тщательным образом корпус судна, на верхней части которого было устроено что-то вроде горизонтальной площадки.
   - Зачем здесь эта платформа? - думал я.
   Вдруг я почувствовал, что платформа подо мной начинает потихоньку оседать, опускаясь в воду.
   - Эй вы, тысяча чертей! - закричал Нед Ленд, стуча ногами по гулкому металлу. - Отпирайте, горе-мореплаватели!
   Откройте!
   Из-за оглушительного шума гребного винта вряд ли таинственные подводные путешественники слышали голос Неда. Однако погружение в глубину внезапно почему-то прекратилось. Вдруг послышался лязг отодвигаемых железных засовов. На платформе поднялась стальная пластинка, оказавшаяся крышкой люка. Оттуда показался человек, что-то крикнул и тотчас же исчез.
   Несколько минут спустя из люка появились восемь дюжих молодцов, схватили нас и повели внутрь своего подводного судна.
  

Глава восьмая

Mobilis in mobile

   Нас похитили с быстротой молнии. Ни я, ни мои товарищи не успели опомниться. Я не знаю, что почувствовали Нед Ленд и Консейль, очутившись в плавучей тюрьме, а у меня пробежал мороз по коже.
   С кем мы имели дело? Вероятно, с какими-нибудь пиратами, которые разбойничали на море по изобретенному ими способу.
   Как только за нами захлопнулась крышка узкого люка, мы очутились в полной темноте. Я ощущал босыми ногами, что стою на ступеньках железной лестницы. Неда Ленда и Консейля вели следом за мной. Когда мы спустились с лестницы, перед нами распахнулась дверь, нас легонько втолкнули туда, и она тотчас же затворилась с каким-то звоном.
   Мы были одни.
   Где мы были? Я не мог себе этого даже представить. Кругом было не то что темно, а черно - так черно, что спустя несколько минут глаза мои не могли еще уловить ни малейшего отблеска света.
   Нед Ленд был взбешен и, не стесняясь, выражал свое негодование.
   - Тысяча чертей! - кричал он. - Вот так дикари! Признаюсь, гостеприимный народ! Что они, людоеды, что ли? Надо полагать, что людоеды! Ну если меня захотят проглотить, так я постараюсь им поперек горла стать!
   - Полноте, дружище Нед, успокойтесь, - говорил безмятежный Консейль. - Не сердитесь прежде времени. Мы еще пока не на противне!
   - Не на противне, так в печи! И темнота какая! Слава богу, что я свой нож уберег, как ни темно, а я все-таки могу его пустить в дело. Пусть только хоть один бандит сунется, я...
   - Вы не волнуйтесь, Нед, - сказал я гарпунеру, - а то вы, пожалуй, наделаете нам бед своим криком. Зачем кричать и вопить понапрасну? От крика пользы не будет. Кто знает, может, каждое наше слово подслушивают. Лучше давайте выясним, куда нас засадили.
   Я двинулся на ощупь вдоль стены в одну сторону, а Консейль в другую. Сделав пять шагов, я наткнулся на железную стену, повернулся и стукнулся о деревянный стол, а около стола нащупал несколько скамеек. Пол этой тюрьмы был устлан толстой циновкой из новозеландского льна, так что шума шагов не было слышно. На голых стенах не было и признака дверей или окон.
   - А ты, Консейль, нащупал что-нибудь? - спросил я, когда он с одной, а я с другой стороны сошлись посередине камеры.
   - Нет, ничего не нашел, - отвечал Консейль.
   Помещение имело примерно двадцать футов в длину и десять в ширину. Что касается высоты, то Нед Ленд на что уж высокий был детина, а потолка достать не мог.
   Прошло по крайней мере полчаса, а мы все еще сидели в темноте.
   Вдруг вспыхнул свет и ослепил нас. Наша тюрьма осветилась так ярко, что я сразу невольно зажмурил глаза. Я узнал беловатый слепящий свет, который мы видели с "Авраама Линкольна" и сначала принимали за фосфоресцирующий блеск морских организмов. Когда я открыл глаза, то увидел, что свет исходил из неполированного полушара, устроенного в потолке нашей камеры или каюты.
   - Наконец-то! - вскрикнул Нед Ленд, стоявший с ножом в руке. - Хоть светло стало, и то хорошо!
   - А дело-то не прояснилось, - сказал я.
   - Если бы их честь имели терпение, так это было бы хорошо, - заметил невозмутимый Консейль.
   При ярком освещении теперь можно было как следует рассмотреть устройство нашей тюрьмы.
   Она была совершенно пустой, только посредине стоял деревянный стол, а вокруг него пять скамеек. Двери не было видно, она, очевидно, закрывалась герметически. Наш слух не мог уловить ни малейшего шума. Казалось, все было мертво внутри этого подводного судна. Шло оно или стояло? Держалось на поверхности океана или погружалось в глубину? Ничего нельзя было угадать.
   - Однако недаром же осветили тюрьму! - сказал я. - Наверно, кто-то из экипажа скоро появится. Если бы хотели про нас забыть, так не включили бы свет.
   Я не ошибся. Скоро мы услышали щелканье замков, лязг засовов, дверь открылась, и вошло двое людей.
   Один был маленького роста, мускулистый, широкоплечий крепыш. Голова у него была большая, волосы черные и густые, усищи здоровенные, взгляд живой и проницательный. Его внешности южанина была присуща чисто французская живость, которой отличаются жители Прованса. Наш знаменитый Дидро очень справедливо говорил, что по движениям можно судить о характере человека. При первом взгляде на вошедшего парня можно было сказать, что в разговоре он очень щедр на прибаутки, прозвища и своевольные обороты речи.
   Впрочем, я не мог это проверить, потому что он всегда говорил при мне на каком-то странном, совершенно непонятном наречии.
   Второй незнакомец заслуживает более подробного описания. Для ученика Грасиоле или Энгеля его лицо было открытой книгой. Я тотчас, без колебаний, признал главные его качества: уверенность в себе, потому что его голова как-то особенно благородно сидела на мощных плечах и черные глаза смотрели с холодной решимостью; спокойствие, потому что цвет кожи, скорее бледный, чем румяный, означал хладнокровие; сильную волю, которую доказывало быстрое сжатие бровей; и мужество, потому что его сильное дыхание означало большую жизненную энергию.
   Прибавлю еще, что это был гордый человек, что его твердый и спокойный взгляд выражал глубину мысли, и, судя по его облику, осанке и движениям, если верить физиономистам, он отличался несомненной прямотой натуры.
   Я с первого же взгляда почувствовал невольное расположение к этому человеку и подумал, что все обойдется благополучно.
   Сколько было лет незнакомцу? Тридцать пять или пятьдесят, я не мог этого определить. Он был высокого роста, лоб у него был широкий, нос прямой, рот отлично обрисованный, зубы великолепные, руки продолговатые, изящнейшей формы, по выражению хиромантов, совершенно "психические", то есть служащие признаком великой и страстной души.
   Этот человек представлял до сих пор невиданный мной тип мужской красоты. Надо заметить еще одну особенность - его довольно широко расставленные глаза могли одновременно обозревать почти четверть горизонта. Способность эта, как я узнал впоследствии, сочеталась с необычайной остротой зрения и потому получала, так сказать, двойное значение и цену. Когда незнакомец устремлял пристальный взгляд на какой-нибудь предмет, брови его сдвигались, глаза прищуривались. Что за взгляд! Как он увеличивал предметы, уменьшенные перспективой! Как он пронизывал вас насквозь! Как он проникал сквозь массу воды, непроницаемую для наших глаз, открывая тайны морских глубин!
   Оба незнакомца были в беретах из меха морской выдры, обуты в высокие сапоги из тюленьей кожи и одеты в какую-то особую, мягкую ткань, которая нисколько не стесняла их движений.
   Высокий - по всей видимости, капитан подводного судна - осмотрел нас с величайшим вниманием, не произнося ни единого слова. Затем, обратясь к своему товарищу, сказал ему что-то на совершенно неизвестном мне языке, языке благозвучном, гармоничном, гибком.
   Крепыш ответил ему кивком, к этому знаку он прибавил два-три непонятных слова, а затем обратил на меня глаза, словно спрашивая меня о чем-то.
   Я ответил ему ясным французским языком, что я его не понимаю. Но он, в свою очередь, по-видимому, не понимал меня. Положение становилось довольно затруднительным.
   - А их честь все-таки пусть изволит им рассказать нашу историю, - посоветовал мне Консейль. - Может, они хоть чуточку разберут, в чем дело.
   Я начал рассказывать наши приключения по порядку, ясно, отчетливо и с расстановкой выговаривая все слова и слоги и не опуская ни малейшей мелочи. Я представился как профессор Парижского музея естественных наук Аронакс, затем представил слугу своего, фламандца Консейля, и Неда Ленда, гарпунера.
   Незнакомец с умными и глубокими глазами слушал меня спокойно, вежливо и очень внимательно. Но я не мог прочесть на его лице, понял он мою историю или нет. Наконец я окончил повествование. Он не произнес ни слова.
   Оставалось еще попробовать заговорить по-английски. Может, они поймут этот язык, на котором теперь говорит почти весь мир. Я бегло читал по-английски и по-немецки, понимал, что читаю, но говорить я не умел, то есть, я хочу сказать, произношение у меня было самое варварское, а здесь надо было ясно и точно объясняться.
   - Ну, Нед, выступайте теперь вы на сцену! - сказал я гарпунеру. - Извольте вести переговоры на чистейшем английском языке, и дай бог, чтобы вам больше моего посчастливилось!
   Нед Ленд не заставил себя просить и тотчас повторил мой рассказ по-английски. Однако по свойственной ему буйности нрава он начинил его достаточным количеством резких выражений. Он разразился негодующими жалобами на несправедливое заключение, спрашивал, в силу какого закона его заперли в "этом поплавке", ссылался на права личности, угрожал судебным преследованием тех, кто его незаконно задерживает, затем окончательно вышел из себя, начал размахивать руками, кричать и, наконец, гневными знаками дал понять, что мы помираем с голоду. Мы в самом деле были голодны как волки, но как-то до сих пор про это не вспоминали.
   Но, как оказалось, и английского повествования не поняли.
   Нед Ленд был очень озадачен, а незнакомцы и бровью не шевельнули. Язык Фарадея, так же как и язык Араго, был для них непонятен!
   - Я уж и не знаю, что делать, - сказал я товарищам.
   А Консейль ответил мне:
   - Если их честь позволят, так я им расскажу все по-немецки.
   - Как? Разве ты по-немецки знаешь?
   - Как каждый фламандец, с позволения их чести.
   - Ну что ж, отлично! Рассказывай по-немецки, дружище.
   Консейль ровным и спокойным голосом повторил нашу историю по-немецки. Но, несмотря на изящные обороты речи и отменное произношение рассказчика, и немецкий язык не имел успеха.
   Тогда я решил припомнить свои юношеские латинские упражнения. Цицерон заткнул бы себе уши и выставил бы меня за дверь, но я все-таки кое-как объяснился.
   И латынь осталась без результата. После этой последней неудачной попытки незнакомцы обменялись несколькими словами на своем непонятном языке и удалились. Они могли бы подать нам какой-нибудь знак, понятный у всех народов, но они и его нам не подали!
   Дверь за ними затворилась.
   - Каковы канальи! - вскрикнул Нед Ленд. - Им говорят по-французски, по-английски, по-немецки, по-латыни, а они хоть бы словечко в ответ!
   - Успокойтесь, Нед, - сказал я пылкому канадцу, - криком делу не поможешь! Вы...
   - Да вы посудите сами, профессор! - прервал меня наш буйный товарищ. - Что ж нам тут с голоду околевать, что ли?
   - Э! - заметил философски Консейль. - До смерти еще далеко, мы еще продержимся денька...
   - Послушайте, друзья, - сказал я, - отчаиваться пока еще рано. Мы и не такое видали. Сделайте вы мне большое удовольствие, подождите немного и тогда уж выводите свои заключения о капитане и экипаже этого подводного судна.
   - Я уж вывел свое заключение, господин профессор, - ответил буйный Нед Ленд, - это канальи... мошенники... - Хорошо, хорошо, да откуда они, из какой страны?
   - Из страны мошенников!
   - Любезный Нед, такая страна до сих пор еще не обозначена на географических картах... Признаюсь вам, я не могу определить, что это за люди, какой они национальности. Одно можно сказать утвердительно: они не французы, не англичане, не немцы. Впрочем, мне кажется, что оба они - и начальник, и помощник - родились в южных широтах. У них есть что-то южное. Но кто они? Испанцы, турки, арабы или индусы? Это нельзя определить по их внешности, а язык их совершенно непонятен.
   - Неприятно, когда не знаешь всех языков, - сказал Консейль, - и неудобно, что вместо одного языка их расплодилась такая пропасть. Вот если бы был для всех один-единственный язык...
   - И это бы не помогло! - перебил его Нед Ленд. - Вы разве не сообразили, что эти люди нарочно выдумали себе какое-то дьявольское чириканье, от которого у всякого порядочного парня ум за разум заходит? Я, кажется, очень ясно им показывал, что голоден, есть хочу! Я открывал рот, двигал челюстями, щелкал зубами, облизывал губы, - что ж, все это разве непонятно? Уж так понятно! От Квебека до Паумоту везде поймут, что человек голоден, и дадут поесть!
   - О! - заметил Консейль. - Есть такие непонятливые, что и...
   Он еще не окончил эту фразу, как открылась дверь и вошел корабельный слуга. Он принес нам одежду - куртки, панталоны; все это было сшито из какой-то неизвестной ткани. Я проворно оделся. Мои спутники тотчас последовали моему примеру.
   Тем временем стюард - немой как рыба, а может, и глухой - накрыл на стол и поставил на него три закрытых блюда.
   - Вот мы и дождались! - сказал Консейль. - Дела начинают поправляться!
   - Погодите еще радоваться! - возразил злопамятный Нед Ленд. - Прежде попробуем угощенье. Чем они тут кормятся? Небось черепашьей печенкой, или вареной акулой, или бифштексами из морской собаки!
   - А вот увидим! - сказал Консейль.
   Блюда, покрытые серебряными колпаками, были симметрично расставлены на столе. Тонкая белая скатерть так и блестела. Наконец мы сели за стол.
   Похоже, что мы имели дело с людьми цивилизованными. Не будь этого яркого электрического освещения, я бы подумал, что нахожусь в столовой ливерпульской гостиницы "Адельфи" или в столовой парижского "Гранд-отеля". Я, впрочем, должен заметить, что нам не подали ни хлеба, ни вина. Вода, правда, была удивительной чистоты и свежести, но это была вода! Это последнее обстоятельство пришлось не по вкусу Неду Ленду.
   В числе поданных кушаний я распознал несколько знакомых рыбных блюд, они были очень изысканно приготовлены. Но были и такие, тоже, впрочем, отменные, содержимое которых я никак не мог определить и не знал, к какому царству их отнести - к растительному или животному.
   Вся сервировка была великолепна и отличалась тонким вкусом. Каждая ложка, вилка, нож, тарелка обозначены были прописной буквой "N", а над буквой полукругом красовалась надпись: "Mobilis in mobile".
   "Подвижный в подвижном!" - этот девиз очень хорошо подходил к этому подводному судну.
   Буква "N" была, вероятно, начальной буквой имени или фамилии загадочной особы, которая командовала в глубине океана.
   Нед и Консейль не утруждали себя подобными размышлениями. Они набросились на еду и ели все, что попадалось под руку, поэтому я поспешил последовать их примеру.
   Теперь можно было не волноваться: нас кормили, значит, уморить не имели намерения.
   Однако всему есть конец - даже аппетиту людей, которые пропостились пятнадцать часов. Как только мы утолили свой голод, нас тотчас же начало клонить в сон. И понятно - мы ведь провели нелегкую ночь!
   - Я бы теперь знатно поспал! - сказал Консейль.
   - А я уже сплю! - ответил Нед Ленд.
   Товарищи мои растянулись на полу на мягкой рогожке и скоро погрузились в глубочайший сон. Что касается меня, то я уснул не так скоро. Меня одолевали разные мысли. Я не люблю ничего непонятного, а тут возникало столько неразрешимых вопросов, столько странных образов!
   Где мы? Какая сила нас увлекает? Куда?
   Я чувствовал - или, лучше сказать, мне казалось, что я чувствую, - как подводный снаряд мало-помалу погружается в глубину океана. Меня мучили страшные кошмары. Мне представлялся хоровод невиданных чудовищ в таинственных безднах океана, однородных с этим подводным кораблем, таким же жизнедеятельным, подвижным и страшным, как они.
   Понемногу бред мой прошел, все образы исчезли, и я заснул тяжелым сном.
  

Глава девятая

Нед Ленд сердится

   Долго ли мы спали, не знаю. Надо полагать, что долго, потому что проснулся я совершенно отдохнувшим.
   Я проснулся первым. Мои товарищи еще спали, растянувшись в углу.
   Хотя циновка из новозеландского льна была очень толстой и мягкой, все-таки это была ненастоящая постель, и я немного отлежал себе бока, но чувствовал себя свежим и бодрым.
   Я снова стал внимательно осматривать нашу темницу. Во время нашего сна не произошло никаких превращений. Темница осталась темницею, а узники узниками. Только убраны были приборы со стола.
   "Что ж это такое? - подумал я. - Уж не предполагают ли таинственные хозяева держать нас веки вечные в этой клетке? Перспектива невеселая".
   Хотя голова у меня теперь была свежа, я начинал чувствовать страшную тяжесть: меня словно что давило. Я с трудом дышал, легкие мои не удовлетворялись спертым воздухом. Темница наша, правда, была очень просторна, но мы, по-видимому, уже поглотили почти весь кислород, содержащийся в воздухе.
   Известно, что каждый человек потребляет в час такое количество кислорода, какое содержится в ста кубических метрах воздуха, и тогда в этом воздухе, наполненном почти таким же количеством углекислого газа, невозможно дышать.
   Необходимо, значит, было освежить воздух в нашей темнице и, вероятно, во всем подводном судне. Но вот вопрос: каким образом капитан проветривал это плавучее жилье? Он что, получал кислород химическим способом, нагревая бертолетову соль (калий хлорат) и поглощая углекислоту хлористым калием? В таком случае он должен сохранять связь с материком, чтобы получать необходимые химические вещества.
   Или он просто ограничивался тем, что нагнетал в резервуары воздух под высоким давлением, а потом по мере надобности выпускал его?
   Может быть!
   Или он употреблял более простой, более экономичный, а следовательно, более вероятный способ, то есть выплывал на поверхность океана, как какое-нибудь китообразное, и запасался воздухом на двадцать четыре часа?
   Как бы он, впрочем, хитро или просто ни распоряжался, мне казалось, что пришло время распорядиться, и распорядиться безотлагательно, немедленно.
   Я старался дышать чаще, чтобы извлечь из этой душной клетки остатки кислорода, как вдруг... на меня пахнула свежая струя чистого морского воздуха, пропитанного йодистыми испарениями. Широко раскрыв рот, я вдохнул в свои легкие животворный ветерок и в ту же минуту почувствовал легкий толчок и чуть заметную качку. Подводное судно, стальное чудовище, выплыло на поверхность океана, чтобы подышать, как это делают киты. Способ вентиляции судна был установлен.
   Надышавшись свежим воздухом, я стал искать вентиляционное отверстие, по которому поступала к нам живительная струя. И я его нашел. Оно находилось над дверью, через отдушину врывалась струя чистого воздуха и освежала каюту.
   Пока я занимался исследованиями, Нед Ленд и Консейль проснулись почти одновременно от действия оживляющей свежести. Они протерли глаза, потянулись, зевнули и в одну минуту были на ногах.
   - Их честь как изволили почивать? - спросил меня Консейль со своей обычной утонченностью.
   - Очень хорошо, дружище, - отвечал я. - А вы, Нед?
   - Мертвым сном, господин профессор. Что это такое? Точно морской ветерок веет?
   Такой моряк не мог ошибиться! Я рассказал товарищам все, что произошло во время их сна.
   - Вот оно что! - отвечал Нед Ленд. - Теперь понятен тот вой, что мы слышали, когда "нарвал" выплыл в виду "Авраама Линкольна".
   - Да, Нед, теперь понятно: это мы слышали дыханье "нарвала".
   - Только знаете, господин Аронакс, я никак не могу сообразить, который теперь час? Надо полагать, что обеденный.
   Вы как думаете?
   - Обеденный? Вы лучше скажите, что время завтрака, потому что мы, наверно, спали до утра.
   - Это означает, - заметил Консейль, - что мы проспали двадцать четыре часа - целые сутки.
   - Я с вами не спорю, - ответил Нед Ленд. - Обед или завтрак, все равно. Пусть бы только скорее что-нибудь принесли.
   - А если бы принесли и обед, и завтрак? - спросил Консейль.
   - Лучше не бывает! - ответил канадец. - Мы имеем право и на то, и на другое. Не знаю, как вы, а я умял бы преотлично и обед, и завтрак.
   - Подождите, Нед, - сказал я. - Очевидно, неизвестные хозяева не имеют намерения морить нас голодом. Иначе они бы вчера не стали нас кормить.
   - Если только они нас не откармливают на убой! - проворчал Нед.
   - Да вы что, Нед, - сказал я, - как это вам приходят в голову такие мысли! Мы ведь не к людоедам попали!
   - Да я и не говорю, что они настоящие людоеды, господин профессор, может, занимаются этим время от времени? Почем мы знаем, может, они уже давным-давно свежего мяса в глаза не видали! Ну а в таком случае трое таких упитанных парней, как вы, Консейль и я, - это ведь такая находка...
   - Выбросьте вы эти мысли из головы, Нед! - сказал я. - Беда с вами, как я погляжу! Придет вам что-нибудь вздорное в голову, да потом и рубите с плеча. Воздержитесь разговаривать в таком духе с хозяевами, Нед, а то ведь можете накликать беду...
   - Да ну их! Я теперь думаю только о еде, а они ничего не несут!
   - Какой вы, Нед! Надо подчиняться здешним порядкам. Знаете поговорку: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят"? У вас, дружище, желудок не по местным часам, - бежит вперед!
   - Это ничего, - спокойно заметил Консейль, - его можно поставить по часам.
   - Зачем вы это говорите, друг любезный? - вскричал Нед Ленд. - Я и так знаю ваше терпенье. И что вы после этого за человек? Ни рыба ни мясо! Вам не дай обедать, вы посидите за пустым столом, потом встанете и благодарственную молитву прочитаете! Вы согласитесь лучше с голоду умереть, чем пожаловаться...
   - Что толку в жалобах? - спросил Консейль. - К чему они? Что в них пользы?
   - Как что пользы? Как к чему? Да к тому, что я жалуюсь, и мне становится легче. И если эти пираты - я их пиратами называю, потому что господин профессор не позволяет называть их людоедами, - если только они воображают, что меня можно держать в этой клетке, как какого-нибудь безответного ягненка, то они очень ошибаются! Послушайте, господин Аронакс, скажите откровенно! Вы полагаете, долго они нас будут держать в этой железной коробке?
   - Откровенно говоря, Нед, не знаю.
   - Ну не знаете наверно, так как думаете?
   - Я думаю вот что: мы случайно узнали очень важную тайну, и если экипажу подводного судна надо эту тайну сохранить, если эта тайна важнее жизни трех человек, то мы в большой опасности. А если здесь нет ничего важного, так при первой же оказии стальное чудовище вернет нас в общество земных обитателей.
   - А вдруг это чудовище завербует нас в свой экипаж? - сказал Консейль. - Завербует, да и будет держать...
   - До тех пор, пока какой-нибудь фрегат побыстрее или поискуснее "Авраама Линкольна" не овладеет этим разбойничьим гнездом и не вздернет весь экипаж и нас вместе с ним на рее! - сказал Нед Ленд.
   - Это вы хорошо рассудили, Нед, - отвечал я ему, - но, пока еще ничего не известно, лучше не будем говорить о подобных вещах. Повторяю вам, подождем, будем действовать по обстоятельствам! Предпринимать ничего не надо, потому что нельзя!
   - Нет, господин профессор, надо что-то делать. Непременно надо! - вскрикнул канадец.
   - Да что же, Нед? Что?
   - Бежать!
   - Бежать из земной тюрьмы и то очень трудно, а уж из подводной и вовсе, по-моему, невозможно.
   - Что ж вы замолчали, приятель? - спросил Консейль у канадца. - Что задумались? Отвечайте их чести. Я знаю, американец всегда как-нибудь вывернется.
   Нед Ленд замолчал, он, очевидно, был смущен. В самом деле, бегство в нашем положении было немыслимо.
   Но канадец - это наполовину француз, а французы народ быстрый и решительный.
   - Так вы не догадываетесь, господин профессор? - сказал он после короткого раздумья. - Не догадываетесь, что должны делать люди, которые не могут вырваться из своей тюрьмы?
   - Нет, любезный Нед, не догадываюсь.
   - А очень просто! Если нельзя из нее вырваться, то надо хорошенько в ней устроиться по-своему!
   - Как начнем устраиваться по-своему, - заметил Консейль, - так, пожалуй...
   - Что тут пожалуй? Вышвырнуть всех тюремщиков и сторожей, да и все! - перебил Нед Ленд.
   - Как, Нед? - сказал я. - Вы в самом деле хотите овладеть этим подводным судном? Вы серьезно?..
   - Очень серьезно, господин профессор, - отвечал канадец.
   - Да ведь это невозможно! Немыслимо!
   - Почему же? Очень возможно, что нам представится удобный случай. Так почему бы им не воспользоваться? Ведь на этом поплавке, надо полагать, человек двадцать - что ж, по-вашему, два француза и канадец не управятся с двумя десятками каких-то проходимцев?
   Я решил, что будет лучше замять этот спор, и сказал ему:
   - Разумеется... если такой случай представится... Мы тогда посмотрим. Но пока еще никакого случая не представилось, и вы, Нед, пожалуйста, будьте терпеливы. Если вы хотите действовать, так действуйте хитростью, только хитростью и можно что-нибудь сделать, а начнете выходить из себя, кричать, так вы все дело испортите. Обещайте мне, Нед, что вы не будете выходить из себя!
   - Обещаю, господин профессор, - отвечал Нед, но таким голосом, который не внушал мне большого доверия. - Обещаю. Ни единого грубого слова не скажу, не выдам себя ни единым движением, ни взглядом. Что бы там ни было - пусть хоть есть не дают, - я словно воды в рот наберу.
   - Ну, хорошо, Нед, я верю вашему слову, - сказал я канадцу.
   Разговор прекратился, и каждый из нас углубился в свои мысли. У меня не было никаких иллюзий, несмотря на уверенность Неда Ленда. Я не верил, что при "удобном случае" мы сможем овладеть нашей тюрьмой. Судя по тому, как искусно управляли этой подводной машиной, должно было заключить, что на ней находится очень многочисленный экипаж, значит, в случае борьбы мы бы пропали. К тому же, чтобы вступить в борьбу, надо было быть свободными, а мы сидели взаперти. Как вырваться из этой стальной камеры с герметической дверью?
   Нет, если у капитана есть какая-то важная тайна - что казалось мне очень вероятным, - он никогда не позволит нам свободно расхаживать по своему судну! Что он с нами будет делать - швырнет ли он нас в воду или со временем высадит на каком-нибудь необитаемом клочке суши? Ничего нельзя было сказать наверно, и положение наше было незавидным.
   Я думал: "Плохо! Благоразумный человек сразу поймет, что это несбыточное дело, только Нед Ленд может еще строить воздушные замки!"
   А чем больше раздумывал Нед Ленд, тем больше он свирепел. В горле у него началось какое-то клокотание, словно там застревали проклятия, движения стали порывистыми и конвульсивными. Он вскакивал, метался, как дикий зверь в клетке, яростно топал ногами, колотил в стену кулаками и пятками.
   В самом деле, время шло, мы проголодались, а на этот раз никто к нам не приходил.
   Если у нашего хозяина нет худого умысла, так ему следовало бы обращать больше внимания на нужды потерпевших бедствие!
   А Нед Ленд свирепел все больше и больше. Хотя он дал мне честное слово сдерживаться, я сильно опасался какого-нибудь необузданного поступка с его стороны при появлении хо зяина.
   Прошло еще два часа. Канадец звал, кричал, ревел, но все напрасно. Стальные стены были глухи. Я, сколько ни прислушивался, не мог уловить никакого шума, никакого звука внутри судна, - все в нем, казалось, умерло. Оно не двигалось, иначе я почувствовал бы легкое дрожание корпуса при вращении винта. Без сомнения, судно снова погрузилось в морскую пучину.
   Это безмолвие было ужасно. Мы были забыты в тюрьме, я не смел и гадать, сколько еще времени нас тут продержат и что из всего этого выйдет. Надежды, зародившиеся у меня после свидания с капитаном, мало-помалу совершенно исчезли. Спокойный, честный взгляд этого человека, великодушное выражение его лица, благородство осанки - все это словно улетучилось. Я начинал представлять себе таинственного незнакомца таким, каким он, вероятно, и был на самом деле - безжалостным, неумолимым, жестоким. Я думал о нем как о человеке, который отрешился от общества, который не имеет, по-видимому, ничего общего с людьми, так какой милости, какого великодушия можно было от него ожидать!
   Что хочет этот человек? Уморить нас голодной смертью в этом железном ящике? Что с нами будет? У людей от голоду помрачается рассудок, они делаются способными на все... Мне начали представляться самые ужасные картины...
   Тем временем Консейль сохранял свою обычную невозмутимость, а Нед Ленд рычал, как разъяренный лев.
   Вдруг снаружи послышался шум. По металлическому полу гулко отдавались чьи-то шаги. Щелкнул замок, взвизгнули засовы, дверь отворилась, и показался уже знакомый нам стюард.
   В то же мгновение наш Нед Ленд ринулся на этого несчастного, повалил его на пол и схватил за горло так, что он захрипел под его могучими руками.
   Консейль попытался вырвать жертву из рук канадца, я тоже бросился помочь ему, но вдруг буквально окаменел, услышав слова, внезапно произнесенные на чистом французском языке:
   - Успокойтесь, мистер Ленд, а вы, господин профессор, извольте выслушать меня.
  

Глава десятая

Обитатель морей

   Это было сказано капитаном подводного корабля.
   При этих словах Нед Ленд быстро поднялся и выпустил из рук свою жертву. Полузадушенный стюард по знаку своего капитана, пошатываясь, вышел из каюты. Какую же власть имеет этот капитан! Человека чуть не убили, а он покорно удаляется, не выражая даже взглядом своего гнева!
   Невозмутимый Консейль, и тот несколько заинтересовался. А я, признаюсь, был просто ошеломлен. Все мы втроем молча ожидали развязки этой сцены.
   Капитан, прислонясь к столу и скрестив руки на груди, внимательно смотрел на нас. Или он не решался говорить? Или жалел, что у него вырвалось несколько французских слов?
   Несколько секунд длилось молчание, которое мы не решались прервать.
   - Господа, - сказал он наконец спокойным, проникновенным голосом, - я свободно говорю по-французски, по-английски, по-немецки и по-латыни. Я мог бы сразу объясниться с вами при первой же нашей встрече. Но я хотел прежде понаблюдать за вами, а потом обдумать, как мне к вам относиться. Ваш троекратно повторенный рассказ убедил меня, что вы подлинно те самые лица, за которых вы себя выдаете. Я теперь знаю, что случай свел меня с Пьером Аронаксом, профессором естественной истории в Парижском музее, командированным за границу с научной целью, с его слугой Консейлем и с Недом Лендом из Канады, гарпунером с фрегата "Авраам Линкольн", принадлежащего военно-морскому флоту Соединенных Штатов Америки.
   Я поклонился в знак согласия. Капитан не задавал мне никаких вопросов, значит, мне нечего было и отвечать.
   Он объяснялся по-французски без малейшего затруднения, без всякого акцента. Речь его была ясна, отчетлива, кратка и выразительна. И все-таки он не был похож на француза.
   Он продолжил:
   - Вы, без сомнения, решили, что я слишком запоздал со своим вторым визитом. Дело в том, что я хотел подумать, как мне поступить с вами. Я очень долго не мог принять решение. Несчастный случай свел вас с человеком, который порвал все связи с человечеством. Вы своим появлением смутили мой покой...
   - Невольно, - вставил я.
   - Невольно? - повторил незнакомец, несколько возвышая голос. - Невольно? Разве "Авраам Линкольн" невольно охотился за мной во всех морях? Разве вы невольно очутились на борту этого фрегата? И снаряды невольно попадали в корпус моего судна? И мистер Ленд невольно метнул в меня гарпун?
   В этих словах чувствовалось сдержанное раздражение.
   Но на все его упреки у меня был готов ответ.
   - Милостивый государь, - сказал я, - вам, вероятно, совершенно неизвестны споры, которые разгорелись относительно вас в Европе и Америке. Вы, вероятно, не знаете, какой отклик получили различные повреждения, произведенные вашим подводным судном. Я не буду утомлять вас перечислением всех предположений и догадок, которыми объясняли необъяснимое явление, я вам скажу только одно: "Авраам Линкольн", преследуя вас, считал, что охотится за могучим морским чудовищем, от которого во что бы то ни стало требовалось очистить моря.
   По губам капитана скользнула легкая усмешка. Он спросил прежним спокойным голосом:
   - Господин Аронакс, вы поручитесь, что ваш фрегат не стал бы преследовать и угощать снарядами подводное судно?
   Этот вопрос смутил меня. Разумеется, капитан Фаррагут не задумался бы ни на секунду; он счел бы своим долгом уничтожить подобное судно так же, как и гигантского нарвала.
   - Ведь не поручитесь, профессор? - продолжал капитан. - Принимая все это во внимание, я полагаю, что могу считать вас своими врагами и поступить с вами как с врагами.
   Я на это ничего не ответил. И что было мне отвечать? Сп Я не отвѣчалъ и имѣлъ на то основаніе. Что толку возражать на подобное предложеніе, когда сила можетъ опрокинуть самые лучшіе доводы?
   -- Я долго колебался, продолжалъ капитанъ.-- Меня ничто не обязывало оказывать вамъ гостепріимство. Еслибъ я долженъ былъ разстаться съ вами, то мнѣ не было никакой надобности видѣть васъ еще разъ. Я велѣлъ бы васъ высадить на платформу корабля, послужившаго вамъ убѣжищемъ, спустился бы на дно моря, и забылъ бы о вашемъ существованіи. Не имѣлъ ли я на то право?
   -- Это было бы, можетъ-быть, правомъ дикаря, отвѣчалъ я,-- но никакъ не человѣка образованнаго.
   -- Господинъ профессоръ, быстро перебилъ капитанъ,-- я не принадлежу къ тѣмъ кого вы называете образованными людьми! Я порвалъ всѣ связи съ обществомъ, по причинамъ одному мнѣ извѣстнымъ. Я поэтому не повинуюсь его законамъ и прошу васъ, въ своихъ сношеніяхъ со мною, никогда на нихъ не ссылаться.
   Это было сказано ясно. Глаза незнакомца блеснули гнѣвомъ и презрѣніемъ, и мнѣ показалось что прошедшее его скрываетъ нѣчто ужасное. Онъ не только сталъ внѣ всякихъ, человѣческихъ законовъ, но еще оградилъ себя независимостью и свободой въ самомъ широкомъ значеніи этого слова, сдѣлавшись недосягаемымъ! Кто въ самомъ дѣлѣ осмѣлится преслѣдовать его въ глубинѣ морей, если онъ на поверхности ихъ могъ разстроить всѣ направленныя противъ него усилія? Какой корабль устоитъ противъ натиска его подводнаго монитора? Какой панцырь, какъ бы ни былъ онъ плотенъ, выдержитъ ударъ его носа? Никто изъ людей не могъ у него потребовать отчета въ его дѣйствіяхъ. Богъ, если онъ вѣрилъ въ него, да совѣсть, если онъ не совершенно заглушилъ ее, были его единственными судьями.
   Мысли эти быстро промелькнули въ моемъ умѣ, между тѣмъ какъ загадочный незнакомецъ стоялъ молча, погруженный въ свои думы. Я смотрѣлъ на него съ ужасомъ, смѣшаннымъ съ участіемъ, и, безъ сомнѣнія, такъ какъ Эдипъ смотрѣлъ на сфинкса.
   Послѣ довольно долгаго молчанія, капитанъ заговорилъ снова.
   -- Итакъ я колебался, началъ онъ,-- но наконецъ нашелъ средство согласить свою выгоду съ чувствомъ состраданія, на которое въ правѣ разчитывать всякое человѣческое существо. Судьба бросила васъ на мое судно, и вы останетесь тутъ. Вы будете здѣсь свободны, и взамѣнъ этой свободы, совершенно, впрочемъ, относительной, я предложу вамъ только одно условіе. Вашего обѣщанія подчиниться оному мнѣ будетъ совершенно достаточно.
   -- Говорите, сказалъ я,-- я увѣренъ что условіе это такое что оно можетъ быть принято честными людьми.
   -- Да, и вотъ въ чемъ дѣло. Легко можетъ случиться что нѣкоторыя непредвидѣнныя обстоятельства заставятъ меня удалить васъ на нѣсколько дней или часовъ въ ваши каюты. Не желая прибѣгать къ насилію, я надѣюсь что въ подобномъ случаѣ, еще болѣе чѣмъ во всякомъ другомъ, вы окажете мнѣ безусловное повиновеніе. Принимаете ли вы это условіе?
   На бортѣ происходили слѣдовательно вещи необыкновенныя, которыхъ не должны были видѣть люди не поставившіе себя внѣ общественныхъ законовъ. Изъ всѣхъ нечаянностей которыя судьба приберегала для меня на будущее время, это была одна изъ наиболѣе поразительныхъ.
   -- Мы согласны, отвѣчалъ я,-- только я просилъ бы позволенія сдѣлать вамъ одинъ вопросъ.
   -- Извольте.
   -- Вы сказали что мы будемъ свободны на вашемъ суднѣ?
   -- Совершенно свободны.
   -- Я желалъ бы знать что вы подразумѣваете подъ этою свободой.
   -- Что? Да свободу приходить, уходить, смотрѣть, даже наблюдать все что здѣсь дѣлается,-- за исключеніемъ лишь нѣкоторыхъ рѣдкихъ случаевъ. Однимъ словомъ ту свободу которою мы пользуемся сами, я и мои товарищи.
   Было ясно что мы другъ друга не поняли.
   -- Извините, возразилъ я,-- но вѣдь это такая же свобода какою пользуется узникъ расхаживая по своей тюрьмѣ. Мы этимъ довольствоваться не можемъ.
   -- Надо однако чтобы вы удовольствовались.
   -- Какъ, мы должны отказаться отъ надежды видѣть нашу родину, нашихъ друзей и родныхъ?
   -- Да, но вмѣстѣ съ тѣмъ отказаться возложить на себя снова тотъ невыносимый гнетъ Земной который люда считаютъ свободой: это, кажется, не такъ тяжело какъ вы думаете.
   -- Вотъ еще! закричалъ Недъ-Ландъ:-- я никогда не дамъ слова что не буду^стараться бѣжать отсюда.
   -- Я и не требую вашего слова, мистеръ Ландъ, холодно отвѣчалъ капитанъ.
   -- Милостивый государь, отвѣчалъ я, не владѣя собой,-- вы злоупотребляете своею властью въ отношеніи къ намъ. Это жестоко.
   -- Нѣтъ, это великодушно! Вы мои плѣнники послѣ боя. Одного моего слова было бы достаточно чтобы васъ снова бросили въ бездну, а я оставляю васъ здѣсь. Вы нападали на меня. Вы хотѣли открыть тайну въ которую не долженъ проникнутъ никто въ мірѣ, тайну всей моей жизни! И вы полагаете что я дамъ вамъ средства вернуться на землю которая не должна болѣе ничего знать обо мнѣ! Никогда! Удерживая васъ, я забочусь главнымъ образомъ о себѣ.
   Эти слова изобличали твердо принятое капитаномъ рѣшеніе, противъ котораго не помогли бы никакіе аргументы.
   -- Итакъ, сказалъ я,-- вы намъ просто предлагаете выборъ между жизнью и смертью?
   -- Именно.
   -- Друзья мои, сказалъ я,-- на поставленный въ такомъ видѣ вопросъ отвѣчать нечего. До никакое обѣщаніе не связываетъ насъ съ капитаномъ этого судна.
   -- Никакое, отвѣчалъ незнакомецъ.
   Потомъ, смягчивъ нѣсколько свой голосъ, онъ сказалъ:
   -- Теперь позвольте мнѣ окончить то что я долженъ вамъ сказать. Я знаю васъ, господинъ Аронаксъ. Если не товарищи ваши, то по крайней мѣрѣ вы, быть-можетъ, не будете такъ сѣтовать на ту случайность которая связала вашу судьбу съ моею. Между моими книгами вы найдете напечатанное вами сочиненіе о морскихъ глубинахъ. Я часто читалъ его. Вы дошли въ своихъ воззрѣніяхъ до самыхъ крайнихъ предѣловъ полагаемыхъ земной наукѣ. Но вы не все знаете, вы не все видѣли. Позвольте васъ увѣрить, господинъ профессоръ, что вы не станете жалѣть о времени проведенномъ на моемъ суднѣ. Вы будете вращаться въ области чудесъ. Восторженность, изумленіе будутъ, вѣроятно, обычнымъ состояніемъ вашего духа. Вамъ не скоро надоѣстъ то зрѣлище которое будетъ постоянно представляться вашимъ глазамъ. Я хочу предпринять новое подводное путешествіе кругомъ свѣта,-- какъ знать! быть-можетъ послѣднее,-- и взглянуть еще разъ на все что я могу изучить въ глубинѣ этихъ морей столько разъ мною посѣщенныхъ. Вы раздѣлите мои научныя занятія. Съ этого дня вы вступаете въ совершенно новую стихію, вы увидите то чего не видалъ еще никто изъ людей,-- ибо я и мои спутники не идемъ въ разчетъ,-- и наша планета, благодаря мнѣ, раскроетъ предъ вами свои послѣднія тайны.
   Не скрою: слова капитана произвели на меня сильное впечатлѣніе. Онъ попалъ въ мою слабую строку, и я на минуту забылъ что созерцаніе чудесъ природы не выйдетъ замѣнить потерянной свободы. Къ тому же я разчитывалъ что обстоятельства сами собой разрѣшатъ этотъ важный вопросъ. Я поэтому ограничился слѣдующимъ отвѣтомъ:
   -- Вы порвали всѣ связи съ человѣчествомъ, но я, однако, надѣюсь что вы не отказались отъ всякаго человѣческаго чувства. Мы никогда не забудемъ что, потерпѣвъ крушеніе, были великодушно приняты на вашемъ суднѣ. Что же касается до меня, то я долженъ признаться, что еслибы любовь къ наукѣ могла заглушить потребность свободы, то все что обѣщаетъ мнѣ наша встрѣча могло бы съ избыткомъ вознаградить меня.
   Я полагалъ что капитанъ протянетъ мнѣ при этомъ руку чтобы скрѣпить нашъ союзъ. Но онъ этого не сдѣлалъ. Я пожалѣлъ о томъ за него.
   -- Послѣдній вопросъ, сказалъ я въ ту минуту какъ этотъ непостижимый человѣкъ готовился удалиться.
   -- Говорите, господинъ профессоръ.
   -- Я желалъ бы знать ваше имя.
   -- Милостивый государь, сказалъ капитанъ,-- для васъ я только капитанъ Немо, {Nemo -- никто.} а для меня вы и ваши только пассажиры судна которое зовется,
   Капитанъ Немо позвалъ, явился слуга. Онъ отдалъ ему нѣсколько приказаній на томъ странномъ языкѣ котораго я не могъ понять. Потомъ, обращаясь къ Канадцу и Конселю, онъ сказалъ:
   -- Завтракъ ждетъ васъ въ вашей каютѣ. Потрудитесь идти за этимъ человѣкомъ.
   -- Отъ такого предложенія не отказываются, отвѣчалъ китоловъ.
   Они съ Конселемъ вышли наконецъ изъ этой кельи гдѣ были заперты болѣе тридцати часовъ.
   -- А теперь, господинъ Аронаксъ, нашъ завтракъ тоже готовъ. Позвольте мнѣ указать вамъ дорогу.
   -- Къ вашимъ услугамъ, капитанъ.
   Я послѣдовалъ за капитаномъ Немо, и едва переступивъ порогъ, очутился въ электрически освѣщенномъ корридорѣ, похожемъ на узкіе проходы корабля. Мы прошли около десяти метровъ, и тутъ предо мной отворилась новая дверь.
   Я вошелъ въ столовую, убранную и меблированную съ большимъ вкусомъ. Высокіе дубовые поставцы, выложенные чернымъ деревомъ, возвышались по обоимъ концамъ залы, и на ихъ волнообразно изогнутыхъ полкахъ сіяли драгоцѣнные фаянсы, фарфоры, хрустали. Серебряная посуда отражала лучи лившіеся съ освѣщеннаго потолка, тонкая живопись коего умѣряла и смягчала яркость свѣта.
   Посреди залы стоялъ богато-сервированный столъ. Капитанъ Немо указалъ мнѣ мое мѣсто.
   -- Садитесь, сказалъ онъ,-- и кушайте какъ человѣкъ умирающій съ голоду.
   Завтракъ состоялъ изъ нѣсколькихъ блюдъ, для которыхъ матеріалъ доставленъ былъ исключительно моремъ, и изъ другихъ, свойства которыхъ я никакъ не могъ угадать. Все это, правда, было хорошо, но имѣло какой-то особенный вкусъ, къ коему я однако скоро привыкъ. Мнѣ казалось что всѣ эти разнообразныя кушанья богаты фосфоромъ, и я полагалъ что они должны быть морскаго происхожденія.
   Капитанъ Немо смотрѣлъ на меня. Я не распрашивалъ его, но онъ угадалъ мои мысли и стадъ самъ отвѣчать на тѣ вопросы съ которыми я думалъ было обратиться къ нему"
   -- Большую частъ этихъ кушаній вы видите въ первый разъ, сказалъ онъ,-- но вы можете употреблять ихъ безъ опасеній. Они здоровы и питательны. Давно уже я отказался отъ всѣхъ произведеній земли и, право, чувствую себя отъ этого не хуже. Въ моемъ экипажѣ все народъ здоровый, и однако всѣ они питаются такъ же какъ и я.
   -- И всѣ эти предметы доставлены моремъ? спросилъ я.
   -- Да, господинъ профессоръ, море удовлетворяетъ всѣмъ моимъ потребностямъ. То закидываю сѣти и тотчасъ же вытаскиваю ихъ съ обильнѣйшимъ уловомъ; то отправляюсь охотиться въ этой стихіи, которая, повидимому, недоступна человѣку, и преслѣдую дичь населяющую мои подводные лѣса. Мои стада, какъ стада стараго пастуха Нептуна, безбоязненно разгуливаютъ по неизмѣримымъ лугамъ океана. У меня огромныя владѣнія, которыми я пользуюсь самъ и которыя постоянно засѣваются рукой Творца всего живаго.
   Я посмотрѣлъ на капитана Немо съ нѣкоторымъ изумленіемъ и отвѣчалъ ему:
   -- Понимаю вполнѣ что ваши сѣти доставляютъ вамъ превосходную рыбу; понимаю менѣе какимъ образомъ преслѣдуете вы морскую дичь въ подводныхъ лѣсахъ; но уже вовсе не понимаю какъ можетъ попасть въ вашъ обѣдъ хотя бы самая мельчайшая частичка говядины.
   -- Но, господинъ профессоръ, я никогда не ѣмъ мяса земныхъ животныхъ.
   -- А это? спросилъ я, указывая на одно изъ блюдъ съ остатками отъ бывшаго на немъ кушанья.
   -- Это не говядина, а только филейная часть морской черепахи. Вотъ также печень дельфина, которую вы могли бы принять за свиное рагу. Мой поваръ очень искусенъ, и отлично приготовляетъ эти разнообразные продукты океана. Отвѣдайте всѣ эти блюда. Вотъ сухое варенье изъ морскихъ кубышекъ, которое любой Малаецъ признаетъ превосходнымъ. Вотъ кремъ, для котораго молоко добыто изъ сосцовъ кита, а сахаръ изъ большихъ водорослей Сѣвернаго моря, и наконецъ позвольте мнѣ предложить вамъ варенье изъ анемоновъ, не уступающихъ никакимъ самымъ сочнымъ плодамъ.
   И я отвѣдывалъ, больше изъ любопытства чѣмъ изъ желанія лакомиться, между тѣмъ какъ капитанъ Немо продолжалъ восхищать меня своими невѣроятными разказами.
   -- Но море, говорилъ онъ,-- не только доставляетъ мнѣ обильную, неизсякаемую пищу,-- оно также и одѣваетъ меня. Матерія изъ которой сдѣлано ваше платье соткана изъ виссона нѣкоторыхъ раковинъ; она выкрашена пурпуровою краской древнихъ и отливаетъ лиловымъ цвѣтомъ. Краску я добываю изъ аплазій Средиземнаго моря. Духи, которые вы найдете на туалетѣ вашей каюты, суть продукты морскихъ растеній. Ваша постель сдѣлана изъ самаго мягкаго морскаго взморника. Перомъ вамъ будетъ служить китовый усъ, а чернилами -- жидкость выдѣляемая каракатицей. Все мнѣ теперь дается моремъ, какъ все со временемъ вернется туда же!
   -- Вы любите море, капитанъ?
   -- Да, я люблю его! Море для меня все! Оно покрываетъ семь десятыхъ земнаго шара. Испаренія его здоровы и чисты. Это огромная пустыня, гдѣ человѣкъ никогда не бываетъ одинокимъ, ибо чувствуетъ вокругъ себя трепетаніе жизни. Море скрываетъ въ себѣ существа непостижимыя, удивительныя. Все въ немъ движенье и любовь. Это живая безконечность, какъ выразился одинъ изъ вашихъ поэтовъ. Природа, господинъ профессоръ, проявила въ немъ свои три царства -- минеральное, растительное и животное. Послѣднее имѣетъ въ немъ многочисленныхъ представителей, въ четырехъ группахъ зоофитовъ, въ трехъ классахъ членистыхъ, въ пяти классахъ моллюсковъ, въ трехъ классахъ позвоночныхъ, въ млекопитающихъ, пресмыкающихся, и въ безчисленномъ множествѣ рыбъ, самомъ богатомъ классѣ животныхъ, считающемъ 13.000 породъ, изъ коихъ только одна десятая принадлежитъ прѣсной водѣ. Море обширный резервуаръ природы. Земной шаръ начался моремъ и, какъ знать, быть-можетъ кончится имъ же! Здѣсь высшее спокойствіе. Море не повинуется деспотамъ. На его поверхности они еще могутъ предъявлять беззаконныя права, драться, пожирать другъ друга, переносить туда всѣ ужасы земли; но тридцать футовъ ниже уровня воды ихъ могущество прекращается, ихъ власть исчезаетъ! Да, живите, живите въ глубинѣ моря. Только здѣсь независимость, только здѣсь я никого не признаю господиномъ, только здѣсь я свободенъ!
   Среди этой полной увлеченія рѣчи капитанъ Немо вдругъ смолкъ. Можетъ-быть, онъ невольно измѣнилъ своей обычной сдержанности. Можетъ-быть, онъ слишкомъ много высказался. Нѣсколько минутъ онъ въ волненіи ходилъ по комнатѣ, потомъ нервы его успокоились, лицо приняло обычное безстрастное выраженіе, и онъ сказалъ, обращаясь ко мнѣ:
   -- Теперь, господинъ профессоръ, если вы желаете осмотрѣть Корабликъ, то я къ вашимъ услугамъ.
   

ГЛАВА XI.
Nautilus.

   Капитанъ Немо всталъ. Я послѣдовалъ за нимъ. Двойная дверь, находившаяся во глубинѣ столовой, распахнулась, и мы вышли въ другую комнату, такой же величины какъ и первая.
   Это была библіотека. Высокіе шкафы изъ чернаго, палисандроваго дерева, облѣпленные инкрустаціями изъ мѣди, поддерживали на своихъ широкихъ полкахъ множество книгъ въ одинаковыхъ переплетахъ. Шкафы шли вдоль стѣнъ комнаты, и къ нимъ примыкали широкіе диваны обитые темнокоричневою кожей и представлявшіе самые удобные выгибы. Легкіе, подвижные пюпитры, свободно приближаемые и отдаляемые, могли служить подставкой для книги во время чтенія. Посрединѣ возвышался большой столъ заваленный брошюрами, между которыми виднѣлось нѣсколько книжекъ журналовъ, уже не новыхъ. Все это озарялось электрическимъ свѣтомъ, лившимся изъ четырехъ матовыхъ шаровъ расположенныхъ между арабесками потолка. Я съ истиннымъ восторгомъ осматривалъ эту столь остроумно убранную комнату и не вѣрилъ своимъ глазамъ.
   -- Капитанъ Немо, сказалъ я своему хозяину, расположившемуся на диванѣ,-- эта библіотека могла бы сдѣлать честь многимъ дворцамъ материка, и я не могу достаточно надивиться при мысли что она слѣдуетъ за вами на дно океана.
   -- Гдѣ найдете вы такое уединеніе, такую тишину, господинъ профессоръ? Вашъ кабинетъ въ музеѣ давалъ ли вамъ столь невозмутимое спокойствіе?
   -- Нѣтъ, капитанъ, и я долженъ прибавить что онъ очень бѣденъ въ сравненіи съ вашимъ. У васъ тутъ шесть или семь тысячъ томовъ....
   -- Двѣнадцать тысячъ, господинъ Аронаксъ. Это единственныя связи, прикрѣпляющія меня къ землѣ. Но міръ пересталъ существовать для меня съ той минуты какъ мой рабликъ погрузился въ первый разъ въ глубину водъ. Въ тотъ день я купилъ свои послѣднія книги, свои послѣдніе журналы, послѣднія брошюры, и я хочу думать что съ той поры человѣчество больше не мыслило и не писало. Всѣ эти книги, господинъ профессоръ, къ вашимъ услугамъ, вы можете свободно пользоваться ими.
   Я поблагодарилъ капитана Немо и подошелъ къ полкамъ. Библіотека изобиловала научными, философскими и беллетристическими сочиненіями на всѣхъ языкахъ; но я не нашелъ ни одной книги по политической экономіи; ей, повидимому, доступъ на корабль былъ строго воспрещенъ. Замѣчательно что всѣ эти книги были разставлены безразлично, на какомъ бы языкѣ онѣ ни были написаны, и это доказывало что капитанъ Немо долженъ былъ бѣгло читать всякій изъ томовъ какой ему случайно попадается подъ руку.
   Между этими книгами я замѣтилъ классическія произведенія великихъ мыслителей древняго и новаго міра, то-есть то что человѣчество создало самаго прекраснаго въ исторіи, поэзіи, романѣ, наукѣ, отъ Гомера до Виктора Гюго, отъ Ксенофонта до Мишле, отъ Рабле до г-зки Зандъ. Но особенно богата была библіотека учеными сочиненіями; книги по механикѣ, баллистикѣ, гидрографіи, метеорологіи, географіи, геологіи и т. д. чередовались здѣсь съ сочиненіями по естественной исторіи, и я понялъ что это было любимое занятіе капитана. Тутъ нашелъ я всѣ сочиненія Гумбольдта, Араго, труды Фуко, Анри Сентъ-Клеръ-Девиля, Шаля, Мильнъ-Эдвардса, Катрфазка, Тиндаля, Фарадея, Бертело, аббата Секки, Петермана, капитана Мори, Агассиса и np.j Запибки Академіи Наукъ, сборники различныхъ географическихъ обществъ, и т. д., а въ числѣ прочихъ и тѣ два тома которымъ я, быть-можетъ, былъ обязанъ этимъ относительно любезнымъ пріемомъ капитана Немо. Между сочиненіями жозефа Бертрана, книга его, подъ заглавіемъ: Основатели астрономіи, дала мнѣ даже возможность сдѣлать одно любопытное заключеніе; я зналъ что она появилась въ теченіе 1865 года, и могъ отсюда вывести что Корабликъ двинулся въ путь не ранѣе этого времени. Итакъ, повидимому, капитанъ Немо началъ свою подводную жизнь назадъ тому только три года. Я, впрочемъ, надѣялся что еще новѣйшія сочиненія доставятъ мнѣ возможность опредѣлить эту эпоху съ большею точностію; но времени для розысковъ было много впереди, и я не хотѣлъ откладывать дальше наше обозрѣніе всѣхъ чудесъ Кораблика.
   -- Благодарю васъ за предоставленіе вашей библіотеки въ мое распоряженіе, сказалъ я капитану,-- въ ней не мало сокровищъ науки, и я буду пользоваться ими.
   -- Эта комната, впрочемъ, не для чтенія только, но и для куренія.
   -- Куренія! вскричалъ я.-- Такъ на вашемъ кораблѣ курятъ?
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Въ такомъ случаѣ я долженъ предположить что вы сохранили сношенія съ Гаванной.
   -- Никакихъ, отвѣчалъ капитанъ.-- Вотъ вамъ сигара, и хотя она происхожденіемъ не изъ Гаванны, но если вы знатокъ, то останетесь ею довольны.
   Я взялъ предложенную сигару, форма которой напоминала форму londrиe, но которая казалась свернутою изъ золотыхъ листьевъ. Я закурилъ у маленькаго бразера, возвышавшагося на изящномъ бронзовомъ пьедесталѣ, и затягивался первыми клубами дыма съ наслажденіемъ любителя не курившаго уже двое сутокъ.
   -- Это превосходно, сказалъ я,-- но это не табакъ.
   -- Да, отвѣчалъ капитанъ,-- это не гаванскій и не турецкій табакъ. Это родъ водоросли богатой никотиномъ, которую море доставляетъ мнѣ не безъ нѣкоторой скупости. Не жалѣете ли вы о londrиe?
   -- Капитанъ, съ этой минуты я презираю ихъ.
   -- Ну, такъ курите сколько угодно, не разсуждая о проис' хожденіи этихъ сигаръ. Ихъ не контролировало ни одно вѣдомство, но отъ этого, полагаю, онѣ не хуже.
   -- Напротивъ.
   Въ эту минуту капитанъ Немо отворилъ дверь расположенную противъ той чрезъ которую мы вошли въ библіотеку, и я-вступилъ въ огромную, ярко освѣщенную залу.
   Это былъ большой четырехсторонникъ, съ закругленными углами, въ десять метровъ длины, шесть метровъ ширины и пять метровъ вышины. Сквозь сіявшій потолокъ, испещренный красивыми арабесками, лились волны мягкаго свѣта на всѣ чудеса собранныя въ этомъ музеѣ. Ибо это былъ дѣйствительно музей въ коемъ искусная рука умѣла совокупить всѣ сокровища природы и искусства, въ томъ живописномъ безпорядкѣ какимъ отличается студія художника.
   Около тридцати картинъ величайшихъ мастеровъ, всѣ въ одинаковыхъ рамкахъ, отдѣленныя одна отъ другой блестящими зеркалами, украшала стѣны обтянутыя обоями со строгимъ расункомъ. Я видѣлъ здѣсь самыя дорогія произведенія, которыми я восхищался по большей части въ частныхъ коллекціяхъ въ Европѣ и на художественныхъ выставкахъ. Всѣ знаменитыя старыя школы имѣли здѣсь своихъ представителей. Тутъ были Мадонна Рафаэля, Святая Дѣва Леонарда да-Винчи, Нимфа Корреджіо, Женщина Тиціана, Поклоненіе пастырей Веронезе, Успеніе Мурильйо, портретъ Гольбейна, Монахъ Веласкеза, Мученикъ Рибейра, Храмовой праздникъ Рубенса, два фламанскіе пейзажа Теньера, три маленькія жанровыя картины Жерара Доу, Поль Поттера, два рисунка Жерико и Прюдона, нѣсколько морскихъ видовъ Бакуйзена и Верне. Между картинами новыхъ художниковъ оказались произведенія Делакруа, Интра, Декампа, Тройона, Мейсонье и пр., и нѣсколько превосходныхъ слѣпковъ изъ мрамора или бронзы съ самыхъ прекрасныхъ образцовъ древнихъ статуй возвышались на своихъ пьедесталахъ по угламъ этого великолѣпнаго музея. Изумленіе, которое мнѣ предсказывалъ командиръ, начинало уже овладѣвать моимъ умомъ.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ этотъ странный человѣкъ,-- вы извините безцеремонность съ которою я васъ принимаю и безпорядокъ царствующій въ моей гостиной.
   -- Капитанъ, отвѣчалъ я,-- не стараясь отгадать кто вы такой, можно ли признать въ васъ артиста?
   -- Любителя, не болѣе, господинъ профессоръ. Я любилъ прежде собирать эти прекрасныя произведенія созданныя рукой человѣка. Я жадно искалъ, рылся неутомимо, и мнѣ удалось собрать нѣсколько довольно цѣнныхъ предметовъ. Это послѣднія воспоминанія о землѣ которая для меня умерла. Въ моихъ глазахъ ваши современные художники стали уже древними; они какъ бы тоже существовали двѣ-три тысячи лѣтъ тому назадъ, и въ своемъ умѣ я ихъ смѣшиваю. Великіе люди не принадлежатъ никакому вѣку.
   -- А эти музыканты? спросилъ я указывая на партитуры Вебера, Обера, Россини, Моцарта, Бетговена, Мейербера, Герольда, Вагнера, Гуно и множество другихъ лежавшихъ на большомъ піанино, занимавшемъ одну стѣну залы.
   -- Эти музыканты, отвѣчалъ капитанъ,-- современника Орфея; хронологическая разница исчезаетъ изъ памяти мертвыхъ, а вѣдь я умеръ, господинъ профессоръ. Я точно также мертвъ какъ и тѣ изъ вашихъ друзей что покоятся шесть футовъ подъ землей.
   Капитанъ Немо замолчалъ и, казалось, глубоко задумался. Я смотрѣлъ на него съ живымъ участіемъ, вглядываясь молча во всѣ особенности его физіономіи. Облокотившись на уголъ драгоцѣннаго мозаиковаго стола, онъ, повидимому, не замѣчалъ меня, и какъ бы забылъ о моемъ присутствіи.
   Я не прерывалъ его размышленій и продолжалъ обозрѣвать рѣдкости наполнявшія залу.
   Рядомъ съ созданіями искусства занимали весьма видное мѣсто и произведенія природы. Они состояли главнымъ образомъ изъ растеній, раковинъ и другихъ произведеній океана, которыя, по всей вѣроятности, были найдены личными усиліями капитана Немо. Посреди комнаты электрически освѣщенный водометъ билъ изъ бассейна сдѣланнаго изъ одной треуголки. {Tridacna -- огромная ребристая раковина употребляемая для чашъ и резервуаровъ.} Вырѣзанные красивыми фестонами края этой раковины, доставляемой самымъ большимъ изъ безголовыхъ слизней, имѣли въ окружности около шести метровъ; она, слѣдовательно, превосходила величиной тѣ прекрасныя тридакны которыя Венеціанская республика подарила Франциску I, и изъ коихъ церковь Св. Сульпиція въ Парижѣ сдѣлала двѣ громадныя кропильницы.
   Вокругъ этого бассейна, въ изящныхъ витринахъ, прикрѣпленныхъ мѣдными винтами, были расположены по классамъ и снабжены надписями драгоцѣннѣйшія произведенія моря, какія когда-либо представлялись взору натуралиста. Легко понять мою радость, радость ученаго.
   Отрядъ зоофитовъ имѣлъ крайне любопытныхъ представителей по обѣимъ своимъ группамъ: полиповъ и иглокожихъ. Въ первой группѣ органчики, морскіе вѣеры, сирійскія губки, кораллы Молукскихъ острововъ, морскія перья, превосходная лозовинка Норвежскихъ морей, разнообразные зонточники, пробки морскія; далѣе цѣлый рядъ Madrepora, которыхъ мой наставникъ Мильнъ-Эдвардсъ такъ остроумно расположилъ по отдѣламъ, и между которыми я нашелъ восхитительные вѣеролистники, глазчатки съ острова Бурбона, "Нептунову колесницу" Антильскихъ острововъ, превосходныя разновидности коралловъ, наконецъ всѣ породы тѣхъ замѣчательныхъ полипняковъ, срощеніе которыхъ образуетъ цѣлые острова долженствующіе современенъ сдѣлаться материками. Группа иглокожихъ, замѣчательныхъ своею колючею оболочкой, состояла изъ полной коллекціи змѣезвѣздокъ, морскихъ звѣздъ, pentocrini, волосатиковъ, астерофановъ, морскихъ ежей, морскихъ кубышекъ и т. д.
   Какой-нибудь слабонервный конхиліологъ, безъ сомнѣнія, упалъ бы въ обморокъ въ виду другихъ еще болѣе многочисленныхъ витринъ, гдѣ были размѣщены обращики отряда моллюсковъ. Я нашелъ тутъ неоцѣненное собраніе рѣдкостей, которое описать вполнѣ у меня недостало бы времени. Между этими произведеніями я назову только для памяти: красивый королевскій молотокъ Индійскаго океана, правильныя бѣлыя пятна котораго ярко выдавались на красно-коричневомъ фонѣ; императорскій Spondilue яркихъ цвѣтовъ, весь усѣянный иглами, экземпляръ весьма рѣдко встрѣчающійся въ европейскихъ музеяхъ, и который, по моимъ разчетамъ, стоилъ двадцать тысячъ франковъ; обыкновенный молотокъ изъ морей Новой Голландіи, который весьма трудно достать; экзотическіе сердцевики Сенегала, хрупкія, бѣлыя, двустворчатыя раковины, которыя одно дуновеніе могло бы развѣять какъ мыльный пузырь; многія разновидности морскихъ леекъ съ острова Явы, родъ известковыхъ трубокъ окаймленныхъ лиственными складками и такъ дорого цѣнимыхъ любителями; цѣлый рядъ курганчиковъ, то желтозеленыхъ, ловимыхъ въ американскихъ моряхъ, то темнобурыхъ, предпочитающихъ воды Новой Голландіи: одни добытые въ Мексиканскомъ заливѣ и замѣчательные своими черепицевидными раковинами; другіе -- звѣздчатки, найденныя въ южныхъ моряхъ, и наконецъ самый рѣдкій изъ всѣхъ -- превосходный бодецъ Новой Зеландіи; и затѣмъ удивительныя сѣрнистыя теллины, драгоцѣнныя породы цитеръ, рѣшетчатый солнечникъ, мраморная кубарна, съ блестящими перламутровыми пятнами, зеленые попугаи китайскихъ морей, неизвѣстный почти конусъ изъ вида, далѣе всѣ разновидности ужовокъ употребляемыхъ вмѣсто монетъ въ Индіи и Африкѣ; "Слава моря", самая драгоцѣнная раковина Восточной Индіи; наконецъ лужанки, дафніи, башенницы, янтины, яички, свитки, оливки, деитры, каски, багрецы, трубари, арфы, скалы, тритоны, цериты, веретена, рагульцы, крыловики, блюдечки, гіалеи, клеодоры, раковины красивыя и хрупкія, которыя наука окрестила самыми пріятными именами.
   Въ сторонѣ, въ особыхъ отдѣленіяхъ, извивались нити самаго прекраснаго жемчуга, облитаго электрическимъ свѣтомъ и сіявшаго огненными искрами, розовый жемчугъ отнятый у жемчужныхъ пиннъ Краснаго моря, зеленый жемчугъ радужнаго уховида, желтый, голубой, черный, любопытныя порожденія различныхъ моллюсковъ всѣхъ океановъ и нѣкоторыхъ ракушекъ сѣверныхъ рѣкъ; наконецъ, многіе чрезвычайно цѣнные экземпляры выдѣленные изъ самыхъ рѣдкихъ жемчужницъ. Нѣкоторыя изъ этихъ зеренъ превосходили величиной голубиное яйцо; они стоили столько же и даже болѣе чѣмъ жемчужина которую путешественникъ Тавернье продалъ за три милліона шаху Персидскому, и могли поспорить съ жемчужиной имама Маскатскаго которая, какъ я думалъ, не имѣла себѣ равной на свѣтѣ.
   Оцѣнить эту коллекцію было для меня рѣшительно невозможно. Капитанъ Немо долженъ былъ истратить милліоны для пріобрѣтенія этихъ разнообразныхъ экземпляровъ, и я спрашивалъ себя изъ какого источника черпаетъ онъ чтобъ удовлетворять въ такой степени свои фантазіи собирателя рѣдкостей; тутъ я былъ прерванъ слѣдующими словами:
   -- Вы разсматриваете мои раковины, господинъ профессоръ.-- Дѣйствительно, онѣ могутъ привлечь вниманіе натуралиста; но, для меня онѣ имѣютъ еще большую прелесть, ибо всѣ собраны собственными моими руками. Нѣтъ ни одного моря на земномъ шарѣ которое ускользнуло бы отъ моихъ поисковъ.
   -- Понимаю, капитанъ, понимаю радостное чувство испытываемое при видѣ такихъ богатствъ. Вы изъ тѣхъ что сами скопили свои сокровища. Ни въ одномъ европейскомъ музеѣ нѣтъ подобнаго собранія произведеній океана. Но если я потрачу всѣ свои восторги на коллекцію, то что же мнѣ останется для корабля ихъ везущаго? Я не ищу проникнуть ваши тайны, но признаюсь кто Корабликъ, съ присущею ему движущею силой, съ его машинами и снарядами, все это въ высшей степени возбуждаетъ мое любопытство. Я вижу на стѣнахъ этой комнаты нѣсколько инструментовъ, назначеніе коихъ мнѣ неизвѣстно. Можно ли мнѣ это узнать?
   -- Господинъ Аронаксъ, я уже сказалъ вамъ что вы будете свободны на моемъ суднѣ, и поэтому всѣ части Кораблика для васъ открыты. Вы можете осмотрѣть ихъ во всѣхъ подробностяхъ, и я съ удовольствіемъ возьму на себя обязанность служить вамъ проводникомъ.
   -- Я не знаю какъ васъ и благодарить, но я не употреблю во зло вашу любезность. Я только спрошу для чего служатъ эти физическіе инструменты....
   -- Господинъ профессоръ, такіе же точно инструменты находятся въ моей комнатѣ, и тамъ я буду имѣть честь объяснить вамъ ихъ назначеніе: Но прежде всего взгляните на приготовленную вамъ каюту. Надо чтобы вы знали какъ вы будете помѣщены на бортѣ Кораблика.
   Я послѣдовалъ за капитаномъ Немо, который, чрезъ одну изъ дверей находившихся въ каждомъ изъ округленныхъ угловъ залы, вступилъ въ проходы устроенные по бокамъ судна. Онъ провелъ меня на переднюю часть корабля и тамъ я нашелъ не каюту, а изящную комнату съ кроватью, туалетомъ и разною мебелью. Я только могъ поблагодарить своего хозяина.
   -- Ваша комната смежна съ моею, сказалъ онъ мнѣ, отворяя дверь,-- а изъ моей ходъ въ залу, откуда мы сейчасъ вышли.
   Я вошелъ въ комнату капитана. Она имѣла видъ суровый, почти монастырскій. Желѣзная кровать, рабочій столъ, нѣсколько туалетныхъ принадлежностей. Все это въ какомъ-то полусвѣтѣ. Ничего изысканнаго, только строго необходимое.
   Капитанъ Немо предложилъ мнѣ стулъ. Я усѣлся, и онъ заговорилъ въ слѣдующихъ выраженіяхъ:
   

ГЛАВА XII.
Все посредствомъ электричества.

   -- Господинъ профессоръ, началъ капитанъ Немо, показывая мнѣ инструменты висѣвшіе на стѣнахъ его комнаты,-- вотъ снаряды необходимые для плаванія Кораблика. Здѣсь какъ и въ залѣ, они всегда у меня предъ глазами, и они съ точностью указываютъ мнѣ мое положеніе и мое направленіе среди океана. Одни изъ нихъ вамъ извѣстны, какъ напримѣръ термометръ, опредѣляющій внутреннюю температуру Кораблика; барометръ взвѣшивающій давленіе воздуха и предсказывающій перемѣну погоды; гигрометръ означающій степень сухости атмосферы; сторнъ-гласъ котораго смѣсь, разлагаясь, возвѣщаетъ приближеніе бури, компасъ, направляющій мой путь; секстантъ который, опредѣляя высоту солнца, указываетъ мнѣ широту; хронометры, при помощи которыхъ я высчитываю долготу; и наконецъ подзорныя трубки, денныя и ночныя, служащія мнѣ для обозрѣнія всѣхъ точекъ горизонта, когда Корабликъ поднимается на поверхность океана.
   -- Это все инструменты обычные въ мореплаваніи, и употребленіе ихъ мнѣ извѣстно, отвѣчалъ я.-- Но вотъ другіе, приспособленные, по всей вѣроятности, къ исключительнымъ потребностямъ Кораблика. Этотъ циферблатъ тамъ съ подвижною стрѣлкой не манометръ ли?
   -- Это дѣйствительно манометръ. Приведенный въ соприкосновеніе съ водой, онъ опредѣляетъ силу внѣшняго давленія и показываетъ такимъ образомъ какъ глубоко сидитъ мое судно.
   -- И эти лоты особеннаго устройства?
   -- Это термометрическіе лоты. Они измѣряютъ температуру различныхъ слоевъ воды.
   -- А вотъ эти инструменты, назначенія которыхъ я понять не могу?
   -- Здѣсь, господинъ профессоръ, я долженъ пуститься въ нѣкоторыя объясненія, сказалъ капитанъ Немо.-- Потрудитесь меня выслушать.
   Онъ помолчалъ нѣсколько минутъ и потомъ началъ:
   -- Есть двигатель могучій, послушный, быстрый, легкій, поддающійся всевозможнымъ примѣненіямъ и который неограниченно господствуетъ на моемъ суднѣ. Все совершаете ея посредствомъ него. Онъ освѣщаетъ меня, согрѣваетъ меня, даетъ жизнь моимъ механическимъ аппаратамъ. Двигатель этотъ -- электричество.
   -- Электричество! воскликнулъ я въ изумленіи.
   -- Да, господинъ профессоръ.
   -- Однако, капитанъ, чрезвычайная скорость вашего судна плохо согласуется со свойствами электричества. До сихъ поръ его динамическая сила была весьма ограничена и могла давать только очень незначительные результаты!
   -- Господинъ профессоръ, отвѣчалъ капитанъ,-- мое электричество не та которое общеизвѣстно, и вы мнѣ позволите ограничиться этимъ объясненіемъ.
   -- Я не буду настаивать, капитанъ, и только выскажу свое удивленіе при видѣ подобныхъ результатовъ. До вотъ еще вопросъ: можете не отвѣчать на него, если онъ вамъ покажется нескромнымъ; элементы которые служатъ вамъ для полученія этого удивительнаго двигателя должны, конечно, скоро портиться. Какъ вы, напримѣръ, возобновляете свой цинкъ, если вы прекратили всѣ сношенія съ землей?
   -- Я скажу вамъ прежде всего что въ глубинѣ морей находятся цѣлыя залежи цинка, желѣза, серебра, золота, и что разработка ихъ очень возможна. Но я не хотѣлъ пользоваться этими произведеніями земли и заимствовалъ у самого моря средства для произведенія моего электричества.
   -- У моря?
   -- Да, господинъ профессоръ, и въ способахъ у меня недостатка не было. Я могъ бы, устроивъ сообщеніе между проволоками погруженными на разныхъ глубинахъ, подучить электричество отъ различія температуръ, испытываемыхъ этими проволоками; но я предпочелъ употребить способъ болѣе практическій.
   -- Какой же?
   -- Вамъ извѣстенъ составъ морской воды. На тысячу граммовъ, мы имѣемъ девяносто тесть съ половиною процентовъ воды, и два съ двумя третями процентовъ хлористаго натрія; далѣе въ небольшихъ количествахъ хлористый магній и хлористый калій, бромистый магній, сѣрнокислую магнезію, сѣрнокислую и углекислую известь, вы видите что хлористый натрій находится здѣсь въ количествѣ довольно значительномъ. Вотъ этотъ-то натрій я и выдѣляю изъ морокой воды, и изъ него я составляю свои элементы.
   -- Натрій?
   -- Да, господинъ профессоръ. Въ соединеніи со ртутью онъ образуетъ смѣсь замѣняющую цинкъ въ элементахъ Бунзена. Ртуть никогда не портится, потребляется одинъ натрій. а мнѣ его доставляетъ само море. Я вамъ скажу сверхъ того что батареи изъ натрія должны считаться самыми энергическими, что ихъ электродвигательная сила вдвое больше силы батарей съ цинкомъ.
   -- Я понимаю, капитанъ, что при тѣхъ обстоятельствахъ въ коихъ вы находитесь, натрій представляетъ много выгодъ. Онъ имѣется въ морѣ. Хорошо. Но надо еще его пріуготовитъ, то-есть выдѣлить. Какъ же вы это дѣлаете? Разумѣется, ваши батареи могли бы вамъ тутъ служить: но, если не ошибаюсь, количество натрія требуемое электрическими аппаратами превзошло бы количество добываемое. Оказалось бы что для полученія натрія вы потребляли бы его больше нежели получите!
   -- По этой-то причинѣ я и не выдѣляю его посредствомъ батареи, а просто пользуюсь теплотой каменнаго угля.
   -- Каменнаго угля?
   -- Скажемъ, пожалуй, "морской уголь", если хотите, отвѣчалъ капитанъ.
   -- И вы можете разрабатывать подводныя залежи каменнаго угля?
   -- Господинъ Аронаксъ, вы увидите меня въ дѣлѣ. Я васъ прошу только подождать немного; время еще терпитъ. Помните только что я всѣмъ обязанъ океану; онъ производитъ электричество, а электричество даетъ Кораблику теплоту, свѣтъ, движеніе, словомъ -- жизнь.
   -- Но не воздухъ которымъ вы дышете.
   -- О, я могъ бы самъ дѣлать необходимый для моего дыханія воздухъ, но это лишнее, ибо я могу подниматься на поверхность океана, когда захочу" Впрочемъ, если электричество не доставляетъ мнѣ воздуха, то оно по крайней мѣрѣ приводитъ въ движеніе сильные насосы скопляющіе его въ особыхъ резервуарахъ, что даетъ мнѣ возможность въ случаѣ надобности продолжать, на сколько нужно, мое пребываніе въ глубинѣ моря.
   -- Капитанъ, сказалъ я,-- мнѣ остается только удивляться. Вы, очевидно, открыли то что люди когда-нибудь откроютъ,-- настоящую динамическую силу электричества.
   -- Не знаю, откроютъ ли они его, холодно отвѣчалъ капитанъ Немо.-- Какъ бы то ни было, но вы знаете уже первое приложеніе какое я сдѣлалъ изъ этого драгоцѣннаго дѣятеля. Онъ освѣщаетъ насъ съ такою ровностью и постоянствомъ какихъ не достаетъ солнечному свѣту. Теперь взгляните на эти часы; они электрическіе и идутъ съ правильностью которая поспоритъ съ лучшими хронометрами. Я раздѣлилъ ихъ на двадцать четыре часа, какъ италіянскіе часы, потому что для меня не существуетъ ни дня, ни ночи, ни солнца, ни луны, а только этотъ искусственный свѣтъ, слѣдующій за мною въ глубину моря. Вотъ, напримѣръ, теперь десять часовъ утра.
   -- Именно.
   -- Еще другое приложеніе электричества. Этотъ циферблатъ, висящій предъ нашими глазами, служитъ указателемъ скорости Кораблика. Электрическая проволока соединяетъ его съ винтомъ лага, и его стрѣлка показываетъ мнѣ дѣйствительную быстроту судна. Посмотрите, въ настоящую минуту мы идемъ не болѣе пятнадцати миль въ часъ.
   -- Это удивительно, отвѣчалъ я,-- вы были правы, капитанъ, употребивъ эту силу долженствующую замѣнить со временемъ вѣтеръ, воду и паръ.
   -- Мы еще не кончили, господинъ Аронаксъ, сказалъ капитанъ Немо, вставая,-- и если вамъ угодно, мы пойдемъ на заднюю часть Кораблика.
   Дѣйствительно, я зналъ уже всю переднюю часть подводнаго судна, которое было расположено слѣдующимъ образомъ, если идти отъ центра къ носу: столовая въ пять метровъ длины, отдѣленная отъ библіотеки не пропускающею воду перегородкой; библіотека въ пять метровъ, большая зала въ десять метровъ, отдѣленная отъ комнаты капитана также не пропускающею воду перегородкой; комната капитана въ пять метровъ; моя въ два метра пятьдесятъ дюймовъ и, наконецъ, резервуаръ для воздуха въ семь метровъ съ половиною который шелъ до форштевеня. Всего тридцать пять метровъ длины. Въ перегородкахъ вдѣланы были двери, которыя запирались герметически, посредствомъ каучуковыхъ засововъ, и обезпечивали полнѣйшую безопасность въ случаѣ еслибы гдѣ-либо оказалась течь.
   Я послѣдовалъ за капитаномъ Немо по разнымъ проходамъ и мы вышли къ центру корабля. Здѣсь находился родъ колодца. По стѣнамъ его желѣзная лѣстница вела вверхъ Я спросила капитана къ чему эта лѣстница служитъ.
   -- Она ведетъ къ шлюпкѣ, отвѣчалъ онъ.
   -- Какъ, у васъ есть шлюпка? возразилъ я, удивляясь.
   -- Безъ сомнѣнія. Превосходное гребное судно, легкое и не тонущее, употребляемое для прогулокъ и для рыбной ловли.
   -- Но въ такомъ случаѣ, когда желаете сѣсть въ лодку, вы должны возвращаться на поверхность моря?
   -- Насколько. Шлюпка эта поставлена на верхней, внѣшней часта корпуса Кораблика а занимаетъ особо для нея устроенное углубленіе. Она вполнѣ оснащена, совершенно непромокаема а прикрѣплена прочными болтами. Эта лѣстница ведетъ къ отверстію въ корпусѣ Кораблика, которое соотвѣтствуетъ подобному же отверстію въ шлюпкѣ. Чрезъ это двойное отверстіе я и вхожу въ шлюпку. Тогда закрывается отверстіе Кораблика, я съ своей стороны дѣлаю то же въ шлюпкѣ посредствомъ винта; снимаю болты, и шлюпка съ неимовѣрною быстротой поднимается на поверхность моря. Тутъ я открываю отверстіе на палубу бывшее дотолѣ наглухо закрытымъ, ставлю мачту, поднимаю парусъ, или беру весла, и прогуливаюсь.
   -- Но какъ же вы возвращаетесь?
   -- Возвращаюсь не я, господинъ Аронаксъ,-- возвращается Кораблика.
   -- По вашему приказанію?
   -- По моему приказанію. Электрическая проволочка соединяетъ насъ. Я посылаю телеграмму,и дѣло съ концомъ.
   -- И въ самомъ дѣлѣ, сказалъ я, опьяненный всѣми этими чудесами,-- ничего не можетъ быть проще.
   Миновавъ лѣстницу, я увидалъ каюту длиной въ два метра, гдѣ Консель и Недъ-Ландъ, въ восторгѣ отъ своего завтрака, съ жадностью его пожирали. Потомъ отворилась другая дверь, и мы заглянули въ кухню длиной въ три метра, расположенную между обширными кладовыми судна.
   Тутъ электричество, болѣе послушное и дѣятельное нежели самый газъ, удовлетворяло всѣмъ кухоннымъ потребностямъ. Проволоки сходившіяся подъ плитой сообщали платиновымъ губкамъ теплоту которая распредѣлялась и поддерживалась равномѣрно. Онѣ нагрѣвали также перегонные снаряды доставлявшіе чрезъ выпариваніе отличную, годную для питья воду. Возлѣ этой кухни находилась удобно устроенная ванная, съ кранами для теплой и холодной воды.
   За кухней слѣдовала комната экипажа, длиной въ пять метровъ, но дверь ея-была затворена, и я не могъ видѣть ея устройства, изъ котораго мохъ бы вывести заключеніе о числѣ людей необходимыхъ для управленія Кораблика.
   Въ глубинѣ возвышалась еще четвертая перегородка, отдѣлявшая этотъ пунктъ отъ мѣста нахожденія машинъ. Дверь отворилась, и я очутился въ томъ отдѣленіи гдѣ капитанъ Немо, очевидно инженеръ первостепенный, расположилъ свои двигательные снаряды.
   Эта комната, ярко освѣщенная, имѣла не менѣе двадцати метровъ въ длину. Она раздѣлялась на двѣ части. Первая заключала снаряды производившіе электричество, вторая -- механизмъ сообщавшій движеніе винту.
   Я прежде всего былъ пораженъ запахомъ generis наполнявшимъ это отдѣленіе. Капитанъ Немо замѣтилъ это.
   -- Это, сказалъ онъ,-- нѣкоторые газы выдѣляющіеся при употребленіи натрія; но это неудобство небольшое. Каждое утро, впрочемъ, мы освѣжаемъ воздухъ на кораблѣ чрезъ провѣтриваніе.
   Тѣмъ временемъ я съ понятнымъ любопытствомъ разсматривалъ машину Кораблика.
   -- Вы видите, сказалъ капитанъ Немо,-- я употребляю элементы Бунзена, а не Румкорфа. Послѣдніе были бы слабы. Элементы Бунзена немногочисленны, но они сильны и велики, что на опытѣ оказывается важнѣе. Полученное электричество посредствомъ электро-магнитовъ большаго размѣра дѣйствуетъ на особенную систему рычаговъ и колесъ, сообщающихъ движеніе винту. Этотъ послѣдній, котораго діаметръ равенъ шести метрамъ, а шагъ семи метрамъ съ половиной, можетъ дать до ста двадцати оборотовъ въ секунду.
   -- И вы подучите тогда?
   -- Скорость пятидесяти миль въ часъ.
   Тутъ была тайна, но я не настаивалъ на ея раскрытіи. Какъ можетъ электричество дѣйствовать съ такою силой? Гдѣ источникъ этой почти неограниченной мощи? Въ огромномъ ли напряженіи достигаемомъ этими катушками новаго рода? Въ передачѣ ли движенія которую система неизвѣстныхъ еще рычаговъ {И въ самомъ дѣлѣ, теперь говорятъ о подобномъ открытіи, благодаря которому, вслѣдствіе новаго сочетанія рычаговъ, достигаются значительныя силы. Не сошелся ли изобрѣтатель съ капитаномъ Немо?} могла увеличивать до безконечности? Этого я понять не могъ.
   -- Капитанъ, сказалъ я,-- вижу полученные результаты и не добиваюсь объясненія оныхъ. Я помню какъ Корабликъ маневрировалъ предъ Авраамомъ Линкольномъ, и знаю какова быстрота его хода. Но идти впередъ еще недостаточно. Надо видѣть куда идти. Надо имѣть возможность направляться влѣво, вправо, внизъ и вверхъ. Какимъ образомъ спускаетесь вы въ морскую глубину при возрастающей силѣ давленія, опредѣляемой сотнями атмосферъ? Какъ поднимаетесь вы снова на поверхность океана? Наконецъ, какимъ образомъ удерживаетесь вы на томъ уровнѣ какой для васъ требуется? Но, бытъ-можетъ, вопросы мои нескромны?
   -- Вовсе нѣтъ, отвѣчалъ капитанъ, послѣ минутнаго колебанія.-- Вѣдь вы никогда не должны оставлять это подводное судно. Пойдемте въ залу; это нашъ настоящій рабочій кабинетъ, и тамъ вы узнаете о Корабликѣ все что вамъ нужно.
   

ГЛАВА XIII.
Кой-какіе цифры.

   Минуту спустя мы сидѣли на диванѣ въ гостиной, съ сигарами во рту. Капитанъ разложилъ предо мной чертежъ изображавшій планъ, разрѣзъ и высоту Кораблика, Затѣмъ онъ началъ объясненія слѣдующимъ образомъ:
   "Вотъ, господинъ Аронаксъ, размѣры судна на которомъ вы находитесь. Это цилиндръ, весьма удлиненный, съ конусообразными оконечностями. Онъ очень напоминаетъ форму сигары,-- форму усвоенную уже въ Лондонѣ для многихъ построекъ такого рода. Длина цилиндра изъ конца въ конецъ составляетъ ровно семьдесятъ метровъ, а наибольшая его ширина восемь метровъ. Въ немъ слѣдовательно ширина нѣсколько превышаетъ одну десятую длины, не такъ какъ въ вашихъ пароходахъ съ большимъ ходомъ; тѣмъ не менѣе, онъ достаточно длиненъ для того чтобы вытѣсняемая имъ вода отбѣгала легко, не представляя ни малѣйшаго препятствія его ходу.
   "На основаніи этихъ двухъ величинъ, вамъ не трудно будетъ вычислить поверхность побьемъ Кораблика.Поверхность его имѣетъ тысячу одиннадцать квадратныхъ метровъ и сорокъ пять сотыхъ; а объемъ тысячу пятьсотъ кубическихъ метровъ и двѣ девятыхъ; это означаетъ что совершенно погруженный въ воду, онъ вытѣсняетъ тысячу пятьсотъ кубическихъ метровъ.
   "Составляя планы этого судна предназначеннаго да я подводнаго плаванія, я хотѣлъ чтобы, находясь въ равновѣсіи, оно сидѣло въ водѣ на девять десятыхъ а выступало только на одну десятую. При такихъ условіяхъ оно, очевидно, должно было вытѣснять только девять десятыхъ своего объема,-- или тысячу триста пятьдесятъ тесть кубическихъ метровъ и сорокъ восемь сотыхъ, и вѣсить столько же тоннъ. Устраивая его въ означенныхъ размѣрахъ, я не долженъ былъ, слѣдовательно, превысить этотъ вѣсъ.
   "Корабликъ имѣетъ два корпуса, одинъ наружный, другой внутренній, соединенные между собой желѣзными полосами въ формѣ буквы Т, которые и сообщаютъ ему прочность чрезвычайную. И дѣйствительно, благодаря такому клѣтчатому устройству, онъ твердъ какъ гранитъ, какъ будто бы онъ былъ весь литой. Его обшивка не можетъ отстать; она примыкаетъ непосредственно, безъ помощи заклепокъ, и однородность его конструкціи, вслѣдствіе тщательнаго совокупленія матеріаловъ, позволяетъ ему выдерживать самые стремительные напоры волнъ.
   "Эти два корпуса сдѣланы изъ листоваго желѣза, котораго плотность относится къ плотности воды какъ семь и восемь десятыхъ. Наружный корпусъ имѣетъ не менѣе пяти сантиметровъ толщины и вѣситъ триста девяносто четыре тонны и девяносто шесть сотыхъ. Часть же внутренняя, которой киль вышиной въ пятьдесятъ сантиметровъ и шириной въ двадцать пять, одинъ вѣситъ шестьдесятъ двѣ тонны, затѣмъ машина, балластъ, различныя помѣщенія и перегородки и внутреннія подпорки,-- все это вмѣстѣ взятое имѣетъ вѣсу девятьсотъ шестьдесятъ одну? тонну и шестьдесятъ двѣ сотыхъ, что въ соединеніи съ тремястами девяносто четырьмя тоннами и девяноста шестью сотыми, составитъ требуемую цифру: тысячу триста пятьдесятъ шесть тоннъ и сорокъ восемь сотыхъ. Ясно?"
   -- Совершенно, отвѣчалъ я.,
   -- Итакъ, продолжалъ капитанъ,:-- Корабликъ, находясь въ водѣ при подобныхъ условіяхъ, выдается на одну десятую. Но еслибъ я располагалъ резервуарами, вмѣстимость которыхъ равнялись бы этой десятой, то-есть которые могли бы вмѣщать сто пятьдесятъ тоннъ и шестьдесятъ двѣ сотыхъ, неслибъ я ихъ наполнилъ водой, то судно вѣсило бы тысячу пятьсотъ семь тоннъ или совершенно погрузилось бы въ воду. Такъ оно и бываетъ, господинъ профессоръ. Такіе резервуары находятся въ нижней части Кораблика. Я открываю краны, они наполняются, и судно погружается въ уровень съ морскою поверхностью.
   -- Хорошо, капитанъ, но вотъ гдѣ въ такомъ случаѣ настоящее затрудненіе. Что судно ваше можетъ сравняться съ поверхностью океана, это я понимаю. Но погружаясь ниже, не встрѣтитъ ли оно сопротивленія и не будетъ ли подымать его снизу вверхъ съ силою возрастающею при каждыхъ тридцати футахъ погруженія на величину равную давленію одной атмосферы, или около килограмма на каждый квадратный сантиметръ?
   -- Совершенно справедливо.
   -- Итакъ, чтобы заставить Корабликъ опуститься въ глубину, вы должны цѣликомъ наполнить его? Другаго средства я не вижу.
   -- Господинъ профессоръ, отвѣчалъ капитанъ,-- не слѣдуетъ смѣшивать статику съ динамикой. Въ противномъ случаѣ вы рискуете надѣлать большихъ промаховъ. Вовсе не такъ трудно достигнуть нижнихъ слоевъ океана. Послушайте объясненіе.
   -- Слушаю, капитанъ.
   -- Когда я высчитывалъ насколько нужно увеличить вѣсъ Кораблика чтобы заставить его идти внизъ, мнѣ приходилось обратить вниманіе только на то постепенное уменьшеніе какое испытываетъ объемъ морской воды по мѣрѣ того какъ ея слои становятся все больше глубокими.
   -- Это очевидно, отвѣчалъ я.
   -- Но если нельзя отрицать сжимаемость воды, то по крайней мѣрѣ должно признать что эта ея способность весьма ограничена. И въ самомъ дѣлѣ, по новѣйшимъ вычисленіямъ, оказывается что эта сократимость равняется четыремъ стамъ тридцати шести десятимилліоннымъ на каждую атмосферу, или на каждые тридцать футовъ глубины. Если требуется опуститься на тысячу метровъ, то я беру въ разчетъ сокращеніе объема при давленіи равняющемся давленію столба воды въ тысячу метровъ, то-есть давленію ста атмосферъ. Это сокращеніе составитъ тогда четыреста тридцать шесть стотысячныхъ. Я долженъ, слѣдовательно/ такъ увеличить тяжесть судна чтобъ оно вѣсило тысячу пятьсотъ тринадцать тоннъ и семьдесятъ семь сотыхъ, вмѣсто тысячи пяти сотъ семи тоннъ двухъ десятыхъ. Итакъ, мнѣ придется прибавить только тесть тоннъ пятьдесятъ семь сотыхъ.
   -- Только?
   -- Да, господинъ Аронаксъ, и вычисленіе это легко провѣрить. Но я имѣю имѣю запасные резервуары способные вмѣщать сто тоннъ. Я, слѣдовательно, могу спускаться на значительную глубину. Когда же я хочу подняться опять на поверхность и держаться въ уровень съ ней, то мнѣ стоитъ только выкачать эту воду и затѣмъ совершенно опорожнить резервуары, если я хочу чтобы Корабликъ поднялся надъ водой на одну десятую своего объема.
   На эти разсужденія, подкрѣпляемыя цифрами, возражать было нечего.
   -- Допускаю ваши вычисленія, капитанъ, сказалъ я,-- да и неумѣстно было бы опровергать ихъ въ виду того что опытъ подтверждаетъ ихъ ежедневно. "Но я предвижу теперь дѣйствительное затрудненіе.
   -- Какое, господинъ профессоръ?
   -- Когда вы находитесь на глубинѣ тысячи метровъ, то стѣны Кораблика испытываютъ давленіе ста атмосферъ. Если же вы въ эту минуту захотите опорожнить запасные резервуары дабы облегчить ваше судно и подняться на поверхность, то необходимо чтобы насосы ваши преодолѣвали это давленіе ста атмосферъ, которое равняется ста килограммамъ на каждый квадратный сантиметръ. Отсюда сила....
   -- Которую одно электричество могло мнѣ дать, поспѣшилъ замѣтить капитанъ Немо.-- Повторяю вамъ что динамическая сила моихъ машинъ почти безконечно. Насосы Кораблика имѣютъ необыкновенную силу, и вы могли въ этомъ убѣдиться, когда водяные столбы отъ нихъ обрушились потокомъ на Авраама Линкольна. Впрочемъ, я пользуюсь запасными резервуарами только для того чтобы достигать средней глубины отъ тысячи пятисотъ до двухъ тысячъ метровъ, и это я дѣлаю съ цѣлью сбереженія моихъ машинъ. А когда мнѣ приходитъ фантазія побывать въ океанѣ на двѣ или на три мили ниже поверхности воды, то я прибѣгаю къ болѣе сложнымъ, но столь же вѣрнымъ маневрамъ.
   -- Къ какимъ же, капитанъ?
   -- Это приводитъ меня къ необходимости сказать вамъ, какъ Корабликъ управляется.
   -- Я нетерпѣливо желаю узнать это.
   -- Для того чтобы поворачивать это судно вправо и влѣво, чтобы вести его, однимъ словомъ, въ горизонтальномъ направленіи, я пользуюсь обыкновеннымъ рулемъ съ широкою лопастью, утвержденнымъ назади и который приводится въ движеніе посредствомъ колеса и штуръ-троссовъ. Но я могу также направлять Корабликъ снизу вверхъ и сверху внизъ, въ направленіи вертикальномъ, посредствомъ двухъ наклонныхъ плоскостей, придѣланныхъ по сторонамъ. Плоскости эти подвижны, могутъ принимать всякое положеніе, и ими управляютъ со внутренней стороны посредствомъ сильныхъ рычаговъ. Если плоскости лежатъ параллельно съ судномъ, оно движется въ горизонтальномъ направленіи. Если же онѣ наклонны, то смотря по расположенію этого наклона и подъ ударомъ своего винта, Корабликъ либо опускается слѣдуй діагонали, удлинняемой по моему желанію, либо поднимается вверхъ по той же діагонали. А если я хочу скорѣй возвратиться на поверхность, то останавливаю винтъ, и давленіемъ воды Корабликъ поднимается вертикально, какъ шаръ наполненный водородомъ быстро взлетаетъ на воздухъ.
   -- Браво, капитанъ! вскричалъ я.-- Но какъ штурманъ различаетъ свой путь подъ водой?
   -- Штурманъ помѣщается въ стеклянной каютѣ которая образуетъ выступъ на верхней части корпуса, и которой стѣнки состоятъ изъ чечевицеобразныхъ стеколъ....
   -- Способныхъ выдерживать подобныя давленія?
   -- Какъ нельзя лучше. Хрусталь, при всей своей хрупкости, можетъ однако выдерживать значительное давленіе. При опытахъ рыбной ловли съ помощію электрическаго свѣта, сдѣланныхъ въ 1866 году въ сѣверныхъ моряхъ, оказалось что пласты изъ этого вещества, толщиной не болѣе какъ въ семь миллиметровъ, выдерживали давленіе шестнадцати атмосферъ, пропуская въ то же время сильные теплотворные лучи. Стекла же которыми я пользуюсь имѣютъ не менѣе двадцати одного сантиметра въ центрѣ, то-есть въ тридцать разъ болѣе помянутой толщины.
   -- Согласенъ, капитанъ; но чтобы можно было видѣть что-либо, свѣтъ долженъ прогонять тьму, и я спрашиваю себя какъ среди мрака водъ....
   -- Позади каюты занимаемой штурманомъ помѣщается сильный электрическій рефлекторъ, лучи котораго освѣщаютъ море на полмили разстоянія.
   -- Браво, капитанъ! Отлично! Теперь я объясняю себѣ ту фосфоризацію мнимаго нарвала которая такъ смущала ученыхъ. Кстати еще я спрошу васъ, случайно ли произошло столкновеніе Кораблика съ Шотландіи, надѣлавшее столько шума?
   -- Совершенно случайно. Я шелъ въ двухъ метрахъ подъ водой, когда произошло столкновеніе. Я впрочемъ замѣтилъ что оно не имѣло никакихъ непріятныхъ послѣдствій.
   -- Никакихъ. Но что касается до вашей встрѣчи съ Авраамомъ Линкольномъ....
   -- Господинъ профессоръ, мнѣ очень жаль одинъ изъ лучшихъ кораблей храбраго американскаго флота, но на меня нападали, и я долженъ былъ защищаться, Я однако ограничился тѣмъ что лишилъ фрегатъ возможности вредить мнѣ,-- онъ легко можетъ починить въ ближайшей гавани всѣ свои поврежденія.
   -- Капитанъ, воскликнулъ я съ убѣжденіемъ,-- вашъ Корабликъ дѣйствительно удивительное судно!
   -- Да, господинъ профессоръ, отвѣчалъ капитанъ Немо, съ неподдѣльнымъ чувствомъ,-- и я люблю его какъ плоть отъ плоти моей. Если на вашихъ судахъ подверженныхъ всѣмъ случайностямъ океана всюду чуется опасность, если первое впечатлѣніе производимое моремъ -- какъ справедливо выразился Голландецъ Янсенъ -- есть сознаніе бездны; то на бортѣ Кораблика сердце человѣка можетъ быть совершенно покойно. Нечего бояться пролома, ибо двойной корпусъ судна несокрушимъ какъ желѣзо; нѣтъ оснастки которая портилась бы отъ боковой или килевой качки, нѣтъ парусовъ уносимыхъ вѣтромъ; нѣтъ котловъ разрываемыхъ паромъ; нечего опасаться пожара, ибо судно сдѣлано изъ листоваго желѣза, а не изъ дерева; нѣтъ угля который можетъ истощиться, ибо корабль приводится въ движеніе электричествомъ; нѣтъ опасности столкновенія, ибо онъ одинъ плаваетъ въ глубинѣ морской; нѣтъ бурь съ какими бы нужно было бороться, ибо въ нѣсколькихъ метрахъ подъ водой онъ находитъ полнѣйшее спокойствіе. Вотъ единственный настоящій корабль! Если правда что инженеръ имѣетъ болѣе довѣрія къ судну чѣмъ строитель, а строитель болѣе чѣмъ капитанъ, то вы поймете какъ безгранично я довѣряюсь моему, потому что я въ одно и то же время и капитанъ его, и строитель, и инженеръ!
   Капитанъ Немо говорилъ съ увлекательнымъ краснорѣчіемъ. Огонь горѣвшій въ его глазахъ и живость движеній совершенно измѣнили его. Да, онъ любилъ, какъ отецъ любитъ свое дитя.
   Но меня тревожилъ вопросъ быть-можетъ, нескромный, однако я не могъ удержаться чтобы не высказать его.
   -- Такъ вы инженеръ, капитанъ?
   -- Да, отвѣчалъ онъ,-- я учился въ Лондонѣ, въ Парижѣ, въ Нью-Йоркѣ, въ то время когда еще жилъ на материкѣ.
   -- Но какъ могли вы сохранить втайнѣ постройку этого замѣчательнаго Кораблика.
   -- Каждую изъ его составныхъ частей, господинъ профессоръ, я получалъ изъ различныхъ странъ земнаго шара, и всѣ онѣ заказывались для вымышленныхъ цѣлей. Киль его былъ выкованъ въ Крёзо во Франціи, ось винта у Пена и К° въ Лондонѣ, листовое желѣзо его корпуса у Лерда въ Ливерпулѣ, его винтъ у Скота въ Глазго. Резервуары его были сдѣланы у Кайля и К° въ Парижѣ, машина у Круппа въ Пруссіи, бивень -- въ мастерскихъ Моталы въ Швеціи, инструменты опредѣляющіе направленіе -- у братьевъ Гартъ въ Нью-Йоркѣ, и т. д., и каждому изъ этихъ поставщиковъ доставлены были мои планы подъ разными именами.
   -- Но, возразилъ я,-- когда всѣ эти части были готовы, ихъ еще оставалось собрать, соединить.
   -- Я устроилъ свои мастерскія на пустынномъ островѣ въ открытомъ океанѣ. Тамъ я и мои работники, то-есть мои бравые товарищи, которыхъ я образовалъ и направилъ, мы вмѣстѣ додѣлывали нашъ Корабликъ. Когда же эта операція была кончена, то огонь уничтожилъ всѣ слѣды нашего пребыванія на островѣ, который я бы взорвалъ на воздухъ еслибы могъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я полагаю что стоимость этого судна громадна.
   -- Господинъ Аронаксъ, броненосный фрегатъ стоитъ обыкновенно тысячу сто двадцать пять франковъ на тонну. Корабликъ вмѣщаетъ ихъ тысячу пятьсотъ. Итакъ онъ стоить милліонъ шестьсотъ восемьдесятъ семь тысячъ франковъ, съ принадлежностями два милліона, или четыре-пять милліоновъ со всѣми произведеніями искусства и коллекціями которыя онъ заключаетъ.
   -- Послѣдній вопросъ, капитанъ Немо.
   -- Извольте, господинъ професоръ.
   -- Вы слѣдовательно богаты?
   -- Неизмѣримо, и могу не стѣсняясь заплатить двѣнадцать милліардовъ французскаго долга.
   Я пристально посмотрѣлъ на моего страннаго собесѣдника. Ужъ не злоупотреблялъ ли онъ моимъ легковѣріемъ? Будущее должно было мнѣ это разъяснить.
   

ГЛАВА XIV.
Черная рѣка.

   Занимаемая водой часть земнаго шара исчислена въ три милліона восемьсотъ тридцать двѣ тысяча пятьсотъ пятьдесятъ восемь квадратныхъ миріаметровъ, или свыше тридцати восьми милліоновъ гектаровъ. Эта жидкая масса составляетъ два милліарда двѣсти пятьдесятъ милліоновъ кубическихъ миль, и если изъ нея образовать шаръ, то діаметръ его равнялся бы шестидесяти милямъ, а вѣсъ тремъ квинтилліонамъ тоннъ. Чтобы понять это число надо сказать себѣ что квинтилліонъ относится къ милліарду какъ милліардъ къ единицѣ, то-есть что въ одномъ квинтилліонѣ содержится столько же милліардовъ сколько единицъ въ милліардѣ. Эта жидкая масса объемлетъ такое же почти количество воды какое могли бы излить всѣ рѣки земныя въ продолженіи сорока тысячъ лѣтъ.
   Во время геологическихъ эпохъ, за огненнымъ періодомъ слѣдовалъ періодъ водяной. Океанъ сперва былъ повсюду. Потомъ мало-по-малу, во время силурійскаго періода, выступали вершины горъ, возникали острова, исчезали при мѣстныхъ наводненіяхъ, показывались снова, сливались, образовали материки, и наконецъ земли приняли то географическое расположеніе какое мы видимъ теперь. Твердая масса отвоевала у жидкой тридцать семь милліоновъ шестьсотъ пятьдесятъ семь квадратныхъ миль, или двѣнадцать тысячъ девятьсотъ шестнадцать милліоновъ гектаровъ.
   Очертаніе материковъ течетъ къ дѣленію водъ на пятъ частей: океанъ Ледовитый Сѣверный, океанъ Ледовитый-Южный, океанъ Индійскій, океанъ Атлантическій и океанъ Тихій.
   Тихій океанъ простирается съ сѣвера на югъ между двумя полярными кругами, асъ запада на востокъ между Азіей и Америкой на протяженіи ста сорока пяти градусовъ въ длину. Это самое спокойное изъ морей; теченія его широки и не быстры, приливы незначительны, дожди обильны. Вотъ какой океанъ мнѣ предстояло объѣхать прежде всего при самыхъ необыкновенныхъ условіяхъ.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ капитанъ Неко,-- если вамъ угодно, мы сейчасъ опредѣлимъ съ точностью положеніе и узнаемъ исходную точку нашего путешествія. Теперь безъ четверти двѣнадцать. Мы поднимаемся на поверхность моря.
   Капитанъ прижалъ три раза электрическій звонокъ. Насосы стали изгонять воду изъ резервуаровъ; стрѣлка манометра показывала различныя давленія по коимъ мы могли слѣдить за восходящимъ движеніемъ Кораблика, наконецъ она остановилась.
   -- Пріѣхали, сказалъ капитанъ.
   Я отправился къ средней лѣстницѣ выходившей на платформу, взбираясь по металлическимъ ступенямъ, и чрезъ отворенный люкъ вышелъ на верхнюю часть
   Платформа выступала только на восемьдесятъ сантиметровъ. Передняя и задняя части Кораблика представляли форму веретенообразную, вслѣдствіе чего судно справедливо сравнивалось съ длинною сигарой. Я замѣтилъ что его черепицевидные желѣзные пласты очень походили на чешую одѣвающую тѣло большихъ премыкающихся. Этимъ я объяснилъ себѣ почему, несмотря на самыя лучшія подзорныя трубы, это судно всегда принимали за морское животное.
   Въ серединѣ платформы шлюпка, входившая въ корпусъ корабля, образовала незначительное возвышеніе. Впереди и позади ея подымались двѣ невысокія клѣтки съ покатыми стѣнками, отчасти закрывавшіяся толстыми чечевицеобразными стеклами; одна изъ нихъ назначалась для штурмана управлявшаго Корабликомъ, въ другой горѣлъ яркій электрическій свѣтъ озарявшій его путь.
   Море было великолѣпно, небо ясно. Длинное судно чуть-чуть покачивалось на широкихъ волнахъ океана. Легкій восточный вѣтерокъ рябилъ поверхность воды. Свободный отъ тумана горизонтъ былъ вполнѣ доступенъ наблюденіямъ.
   Кругомъ все было пусто. Ни скалы, ни острова. Вы малѣйшаго слѣда Авраама Линкольна. Безграничная пустыня.
   Вооружившись секстантомъ, капитанъ Немо опредѣлилъ высоту солнца долженствовавшую указать ему широту мѣста. Во время наблюденія ни одинъ мускулъ его не дрогнулъ, и инструментъ въ его рукахъ былъ такъ неподвиженъ, какъ будто его держала мраморная рука.
   -- Полдень, сказалъ онъ.-- Господинъ профессоръ, не угодно ли вамъ?...
   Я бросилъ послѣдній взглядъ назто нѣсколько желтоватое море омывавшее японскіе берега, и спустился въ гостиную.
   Здѣсь капитанъ опредѣлилъ положеніе мѣста, высчиталъ съ помощью хронометра долготу, провѣрилъ свой выводъ предшествовавшими наблюденіями часовыхъ угловъ, и сказалъ мнѣ:
   -- Господинъ Ароааксъ, мы подъ сто тридцать седьмымъ градусомъ и пятнадцатью минутами западной долготы....
   -- Отъ какого меридіана? живо спросилъ я, надѣясь что отвѣтъ капитана укажетъ мнѣ на его національность.
   -- У меня нѣсколько хронометровъ, сказалъ онъ, поставленныхъ по меридіанамъ Парижа, Гринвича и Вашингтона. Но въ честь васъ я выбираю парижскій.
   Этотъ отвѣтъ не объяснялъ ровно ничего. Я наклонился, и капитанъ продолжалъ:
   -- Сто тридцать семь градусовъ и пятнадцать минутъ долготы къ западу отъ Парижскаго меридіана, и тридцать градусовъ семь минутъ сѣверной широты, то-есть въ трехъ стахъ миляхъ отъ береговъ Японіи. Значитъ сегодня, 8го ноября, въ полдень, начинается наше подводное ученое путешествіе.
   -- Да сохранитъ насъ Богъ! промолвилъ я.
   -- А теперь, господинъ профессоръ, прибавилъ капитанъ, предоставляю васъ вашимъ занятіямъ. Я отдалъ приказаніе идти къ востоко-сѣверо-востоку на глубинѣ пятидесяти метровъ. Вотъ карты, гдѣ всѣ пункты обозначены; по нимъ вы можете слѣдить направленіе. Зала къ вашимъ услугамъ, и я прошу позволенія удалиться.
   Капитанъ Немо поклонился. Я остался одинъ, погруженный въ свои размышленія. Всѣ они вертѣлись около этого капитана Кораблика. Узнаю ли я когда-нибудь къ какой націи принадлежитъ этотъ загадочный человѣкъ, который хвалился что не принадлежитъ ни къ одной? Кто возбудилъ въ немъ эту ненависть къ человѣчеству, ненависть, которая, быть-можетъ, искала ужаснаго мщенія? Былъ ли это непризнанный ученый, одинъ изъ тѣхъ геніевъ которымъ, по выраженію Конселя, "причинили много горя", Галилей новаго времени, или одинъ изъ тѣхъ людей науки, какъ Американецъ Мори, которыхъ поприще было разбито политическими революціями? Я ничего этого не зналъ. Судьба бросила меня на его судно, и жизнь моя находилась въ его рукахъ; онъ встрѣч
   -- Милостивый государь, если вы порвали все отношения с обществом, то не сомневаюсь, что вы все-таки сохранили в себе человеческие чувства. Мы, потерпевшие крушение, были милостиво приняты на ваше судно, и мы этого никогда не забудем. Что касается лично меня, то я должен признаться, что, если бы любовь к науке могла во мне заглушить потребность свободы, в таком случае все, что обещает наша встреча, с избытком вознаградит меня.
   Я полагал, что капитан протянет мне руку, чтобы скрепить наш договор, однако он не счел нужным этого сделать.
   -- Последний вопрос!.. -- воскликнул я в тот момент, когда это непонятное существо, как мне казалось, намеревалось нас покинуть.
   -- Говорите, господин профессор.
   -- Как должен я вас называть, ваше имя?
   -- Милостивый государь, -- ответил капитан, -- я для вас только капитан Немо. А вы и ваши товарищи для меня только пассажиры "Наутилуса".
   Капитан Немо позвал слугу, который не замедлил явиться. Капитан отдал ему какое-то приказание на том странном языке, которого я не понимал. Затем он обратился к канадцу и Конселю.
   -- Вас ждет завтрак в вашей каюте, -- сказал он. -- Следуйте за этим человеком.
   -- От этого не отказываются, -- заметил гарпунщик.
   Он и Консель наконец покинули свою клетку, в которой находились взаперти в течение более тридцати часов.
   -- А теперь, господин Аронакс, и мы отправимся позавтракать. Позвольте мне пойти вперед.
   -- Весь в вашем распоряжении, господин капитан.
   Я последовал за капитаном Немо и только переступил порог, как очутился в освещенном электричеством коридоре, похожем на узкие проходы корабля. Когда мы прошли метров двенадцать, перед нами отворилась вторая дверь. Я вошел, как оказалось, в столовую, отделанную и меблированную в строгом вкусе. Высокие дубовые поставцы с инкрустацией из черного дерева возвышались по обоим концам зала, и на их полках сверкал фаянс, фарфор и хрусталь драгоценной хозяйственной утвари. Плоская посуда отражала лучи, нисходившие со светового потолка, тонкая живопись на котором смягчала и умеряла яркость света.
   Посреди столовой стоял роскошно сервированный стол. Капитан Немо указал мне место, которое я должен был занять.
   -- Садитесь, -- обратился он ко мне, -- и ешьте, как человек, умирающий с голоду.
   Завтрак состоял из нескольких блюд, для которых съестными припасами служили исключительно дары моря, но я никак не мог понять, из чего и каким образом эти блюда приготовлены. Все они были прекрасны, но имели какой-то особенный вкус, с которым, однако, я легко свыкся. Мне казалось, что все эти пищевые продукты изобиловали фосфором. Капитан Немо все время смотрел на меня. Я ни о чем его не расспрашивал, но он угадывал мои мысли и сам стал отвечать на те вопросы, с которыми я намеревался к нему обратиться.
   -- Большинство из этих блюд, -- сказал он, -- несомненно, вам пришлось отведать в первый раз, но все их вы можете есть без опасения; это здоровая и весьма питательная пища. Давным-давно я уже не употребляю в пищу даров земли и до сих пор не чувствую себя от этого хуже. Весь персонал моего экипажа отличается здоровьем и питается так же, как и я.
   -- Все продукты доставлены морем? -- спросил я.
   -- Да, господин профессор, море вполне удовлетворяет всем нашим потребностям. Когда мы закидываем сети, то всегда вытаскиваем их с обильнейшим уловом. Когда мы отправляемся охотиться в этой стихии, недоступной человеку, мы возвращаемся, принося с собой в изобилии дичь, какая водится в моих подводных лесах. Мои стада, как и древнего пастуха Нептуна, пасутся безбоязненно по неизмеримым лугам океана. Там у меня обширные владения, которые я эксплуатирую и которые постоянно засевает рука Творца всего существующего.
   Я взглянул на капитана Немо с удивлением и ответил ему:
   -- Я вполне понимаю, что ваши сети доставляют превосходных рыб к вашему столу; понимаю, хотя и не так ясно, что вы добываете морскую дичь в ваших подводных лесах, но окончательно не понимаю, каким образом мог попасть в ваше меню хоть малейший кусочек говядины.
   -- Я, господин профессор, -- ответил капитан, -- не потребляю мяса земных животных.
   -- А это? -- между тем спросил я, указывая на блюдо, где оставалось еще несколько кусков филе.
   -- То, что вы считаете говядиной, господин профессор, это филе из морской черепахи. А вот -- печень дельфина, и вы легко можете принять это блюдо за рагу из свинины. У меня прекрасный повар, и он искусно готовит разнообразные блюда из морских продуктов. Попробуйте все это. Вот консервы из морских кубышек, про которые малаец скажет, что они не имеют себе равных в мире; вот крем, молоко для которого было добыто от самки кита, а сахар -- из огромных водорослей Северного моря; наконец, позвольте вам предложить варенье из анемонов, не уступающих по вкусу любым сочным плодам.
   Я пробовал все эти блюда скорее из любопытства, чем из желания полакомиться, а капитан Немо тем временем занимал меня своими рассказами.
   -- О, это море, господин Аронакс, -- продолжал он, -- оно неистощимый производитель жизни, оно не только питает, но и одевает меня. Материя, из которой сшито ваше платье, соткана из виссона различных раковин, она выкрашена пурпурной краской, которую употребляли древние народы. Духи, которые стоят на туалете в вашей каюте, добыты путем перегонки морских растений. Ваша перина набита самыми нежными "зостерами океана". Ваше перо сделано из китового уса, ваши чернила -- это жидкость, выделяемая сепией или каракатицей. Все мне доставляет море, и все это со временем к нему возвратится.
   -- Вы любите море, капитан?
   -- О да, я его люблю! Море -- это все. Оно покрывает семь десятых всего земного шара. Его дыхание чисто и здорово. Это необъятный простор, где человек никогда не бывает одиноким, так как чувствует вокруг себя трепетание жизни. Море -- это проявление сверхъестественного, чудесного существования, все в нем -- движение и любовь, оно -- бесконечная жизнь, как выразился один из ваших поэтов. Да и в действительности, господин профессор, природа проявляется в трех царствах -- минеральном, растительном и животном. Последнее имеет широкое представительство в четырех группах зоофитов, в трех классах членистоногих, в пяти классах мягкотелых, в трех классах позвоночных, в млекопитающих, в гадах, в неисчислимых легионах рыб, в бесконечной цепи животных, которая насчитывает более тринадцати тысяч видов, и из них только десятая часть принадлежит пресным водам. Море -- обширный резервуар природы. Земной шар, если можно так выразиться, начался морем и, быть может, им и окончится! Здесь высшее спокойствие. Море не может принадлежать деспотам. На его поверхности они еще могут практиковать свои беззаконные права: сражаться, пожирать друг друга и производить все земные ужасы, но на тридцать футов ниже поверхности воды их власть прекращается, их влияние исчезает. О, милостивый государь, живите, живите в глубинах морей! Только там полная независимость! Там я не знаю над собой власти! Там я совершенно свободен!
   Капитан Немо внезапно умолк, несмотря на энтузиазм, который его пожирал. Может быть, он почувствовал, что слишком отдался увлечению, -- он, обычно сдержанный, спокойный? Может, он слишком высказался! В течение нескольких минут он быстро ходил по комнате. Затем нервы его успокоились, лицо приняло обычное холодное выражение, и он обратился ко мне.
   -- А сейчас, господин профессор, -- сказал он, -- если вы желаете осмотреть "Наутилус", я к вашим услугам.
  

Глава XI
"НАУТИЛУС"

   Капитан Немо встал. Я последовал за ним. Двойная дверь, находившаяся в задней стене, растворилась, и я вошел в комнату такой же величины, как и только что нами покинутая.
   Это была библиотека. Высокие шкафы черного палисандрового дерева, инкрустированного медью, поддерживали на своих широких полках множество книг в одинаковых переплетах. Шкафы следовали вдоль комнаты, между ними находились диваны, обитые каштанового цвета кожей и имевшие самые удобные изгибы. Легкие подвижные пюпитры, приближаемые или отдаляемые по желанию, служили подставкой для книг во время чтения. Посредине библиотеки помещался большой стол, заваленный брошюрами, среди которых попадались и журналы, но старых годов. Четыре матовых плоских полушария, расположенные в потолке, расточали электрический свет, который наполнял всю внутренность комнаты и мягко освещал все это гармоничное убранство помещения. Я с восторгом осматривал этот зал, столь искусно убранный, и не мог оторвать глаз.
   -- Капитан Немо, -- обратился я к хозяину, расположившемуся на диване, -- вот библиотека, которая оказала бы честь многим дворцам континента, и я действительно прихожу в восхищение при мысли, что она следует за нами в глубину морей.
   -- И где вы найдете, господин профессор, большую тишину и большее спокойствие? -- сказал капитан Немо. -- Ваш кабинет в музее предоставляет ли вам такое спокойствие?
   -- Нет, капитан, и к тому же я должен заметить, что он значительно беднее по сравнению с вашим. В вашем распоряжении по меньшей мере шесть-семь тысяч томов.
   -- Двенадцать тысяч, господин Аронакс; и это единственные узы, связывающие меня с землей. Но мир человеческий перестал для меня существовать с того дня, когда мой "Наутилус" в первый раз погрузился в глубину вод. В этот день я приобрел последние мои книги, брошюры, журналы, и я хочу верить, что с этого времени человечество перестало думать и писать. Все эти книги находятся в вашем распоряжении, господин профессор, и вы можете ими свободно пользоваться.
   Я поблагодарил капитана Немо и направился к полкам библиотеки. Сочинения научного, нравственного и беллетристического содержания, на всех языках, находились в изобилии, но отсутствовали полностью сочинения по политической экономии; они, видимо, подвергались на судне остракизму. Замечательная подробность: все книги были классифицированы так, что не принималось во внимание различие языка, и это смешение послужило для меня доказательством, что капитан "Наутилуса" одинаково свободно владел разными языками. Помимо сочинений указанного содержания, я заметил образцовые произведения великих учителей древнего и современного мира, то есть все, что человечество создало самого прекрасного в истории, поэзии, в романе и в науках со времен Гомера, кончая Виктором Гюго, от Ксенофонта до Мишле, от Рабле до госпожи Санд. Научный отдел составлял, в частности, богатейший вклад в библиотеку; сочинения по механике, по баллистике, гидрографии, метеорологии, географии, геологии и прочие занимали такое же почетное место, как и труды по естественной истории, и я понял, что это были главные предметы, которые изучал капитан. Я встретил полные собрания сочинений Гумбольдта, Араго, работы Фуко, Анри Сент-Клер Девиля, Шасля, Мильна Эдвардса, Катрфажа, Тиндаля, Фарадея, Вертело, аббата Секки, Петерманна, капитана Мори, Агассиса и прочих, "Записки Академии наук", бюллетени различных обществ -- географических, физических и прочих, а также и те два тома, благодаря которым, быть может, я пользовался столь любезным приемом капитана Немо. Между сочинениями Жозефа Бертрана его книга, озаглавленная "Основатели астрономии", дала мне возможность установить некоторую дату. Я знал, что она была издана в 1865 году, и вывел отсюда заключение, что "Наутилус" не мог выйти в путь раньше этого времени. Таким образом, капитан Немо начал свою подводную жизнь всего три года назад. Я надеялся, что встречу еще более новые сочинения, благодаря которым мне удастся определить точнее эту эпоху, но времени для поисков впереди было много, и к тому же я не хотел откладывать предстоящую прогулку для обозрения всех чудес "Наутилуса".
   -- Милостивый государь, -- обратился я к капитану, -- я вам очень благодарен за разрешение пользоваться вашей библиотекой; в ней встречаются сокровища науки, и я ими воспользуюсь.
   -- Этот зал не только библиотека, -- сказал капитан Немо, -- он в то же время и курительная комната.
   -- Курительная! -- воскликнул я. -- Разве на вашем корабле курят?
   -- Без сомнения!
   -- В таком случае я должен предположить, что вы сохранили сношения с Гаваной?
   -- Никаких, -- ответил капитан. -- Выкурите эту сигару, господин Аронакс, и хотя она не из Гаваны, тем не менее вы останетесь ею очень довольны, если вы знаток.
   Я принял предложенную мне сигару, которая по своей форме напоминала лучшие сорта гаванских и которая казалась скрученной из золотых листьев. Я зажег ее от маленького светильника, возвышавшегося на бронзовом пьедестале, и стал вдыхать клубы дыма со страстью знатока, не курившего в течение двух дней.
   -- Это восхитительно, -- сказал я, -- но это не табак.
   -- Нет, -- ответил капитан, -- это не гаванский и не восточный табак. Это вид водоросли, содержащей в себе никотин, и я должен заметить, что море весьма скупо доставляет эту водоросль. Не сожалеете о ваших гаванских сигарах?
   -- С этого дня я их презираю.
   -- Тогда курите сколько угодно, не обращая внимания на их происхождение. От того, что они не прошли через таможню, я полагаю, они не стали хуже.
   -- Напротив.
   В эту минуту капитан Немо открыл дверь против той, через которую мы вошли в библиотеку, и я вступил в огромный, залитый светом зал.
   Этот зал имел вид четырехугольника с закругленными углами; он имел в длину десять метров, в ширину -- шесть и в высоту -- пять. Светящийся потолок, украшенный арабесками, ярко, но и мягко освещал все чудеса, собранные в этом музее. Это был действительно музей, и искусная рука его владельца расположила все собранные им сокровища природы и искусства в том живописном порядке, какой мы встречаем в студии истинного художника.
   До тридцати картин лучших мастеров в рамах одинакового вида, отделяемые зеркальными панно, украшали стены, роскошно драпированные в выдержанном стиле.
   Старые мастера всех школ живописи были представлены в следующих своих произведениях: одна из Мадонн Рафаэля, "Дева" Леонардо да Винчи, "Нимфа" Корреджо, "Женщина" Тициана, картина Веронезе, "Успение" Мурильо, портрет работы Гольбейна, "Монах" Веласкеса, "Мученик" Рибейры, "Месса" Рубенса, два фламандских пейзажа Тенирса, три небольшого размера этюда Герарда Доу, Местю и Поля Потера, два рисунка Жерико и Прудона, несколько марин Бекюйзена и Берне. Из произведений современных художников оказались картины, подписанные Делакруа, Энгром, Декампом, Труайоном, Мессонье и прочими. В этом великолепном музее собраны были и художественные произведения скульптуры из мрамора, а также отливы с чеканкой из бронзы и лучших образцов древних статуй на пьедесталах не менее художественной работы. Изумление, восторг, предсказанные капитаном "Наутилуса", уже стали овладевать мною.
   -- Господин профессор, -- обратился ко мне этот удивительный человек, -- вы меня извините, что я вас так просто принимаю, и за тот беспорядок, какой царит в этом салоне.
   -- Милостивый государь, -- отвечал я, -- я, не зная, кто вы такой, узнаю в вас артиста.
   -- Это слишком; я не более чем любитель, милостивый государь. Было время, когда я любил собирать лучшие произведения, созданные рукой человека. Я жадно их разыскивал, рылся неутомимо, и мне удалось приобрести несколько предметов высокой ценности -- это мои последние воспоминания о той земле, которая для меня уже не существует. В моих глазах ваши современные художники стали уже древними; меня от них отделяют уже тысячелетия, и в моем уме они смешались с древними художниками. Великие художники для меня вне исторических лет или не принадлежат никакому веку.
   -- А эти музыканты, -- спросил я, указывая на партитуры Вебера, Россини, Моцарта, Бетховена, Мейербера, Герольда, Вагнера, Обера, Гуно и множество других, лежавших на большом пианино-органе, помещавшемся в салоне.
   -- Эти музыканты, -- ответил капитан Немо, -- все современники Орфея, так как их место в хронологии исчезает в памяти мертвых. Я мертвец, господин профессор, такой же мертвец, как кто-либо из ваших друзей, который покоится зарытым в земле на шестифутовой глубине.
   Капитан Немо замолчал и, по-видимому, погрузился в глубокую думу. Я смотрел на него с живым участием, вглядываясь внимательно в его лицо. Облокотившись на угол драгоценного мозаичного стола, Немо забыл о моем присутствии и, казалось, более меня не замечал.
   Я не решился прерывать его размышления и продолжал осматривать редкости, которыми так богат был салон.
   После предметов искусства видное место занимали удивительные творения природы. Они по преимуществу заключались в растениях, раковинах и прочих достояниях океана, вероятно найденных лично капитаном Немо. Посреди салона был освещенный электрическим светом фонтан, которому бассейном служила раковина. Эта раковина, бывшая жилищем самого крупного животного из безголовых моллюсков, с вырезанными красивым фестоном краями, имела в окружности до шести метров, следовательно, она превосходила своей величиной те красивые раковины, которые были поднесены Франциску I Венецией и которые церковь Святого Сульииция обратила в две гигантские кропильницы.
   Вокруг бассейна в элегантных витринах с медной арматурой помещались расположенные по классам и с этикетками драгоценнейшие произведения моря, которых никогда не приходилось видеть натуралисту. Можно себе представить мою радость как профессора естественных наук!
   Отдел зоофитов представлял замечательные экземпляры в двух группах: полипов и иглокожих. В первой группе предстали органчиковые и горгониевые восьмилучевые кораллы, имеющие вид веера, сирийские губки, молуккские кораллы, серии мадрепор, которых мой учитель Мильн Эдвардс так удачно распределил на секции и в числе которых я встретил восхитительные вееролистники, глазчатки с острова Бурбона, Нептунову колесницу с Антильских островов, необыкновенные разновидности кораллов, наконец, все виды полипов, поражающих своим сцеплением, целые острова, которые со временем станут континентами. В коллекции иглокожих, замечательных своей колючей оболочкой, встречались самые оригинальные представители астерий, морских звезд, волосатиков, пантакрин, морских ежей, кубышек и прочих.
   Я увидел еще другие витрины, в которых размещались по классам представители из отряда моллюсков. Я встретил здесь неоценимую коллекцию и только за недостатком времени не мог составить ее описания.
   Однако процитирую на память тех представителей, которые в особенности обратили на себя мое внимание: красивая королевская синевакула Индийского океана с правильно расположенными белыми пятнами, ярко выступающими на розовом и коричневом фоне, императорский спондил также с яркой, но разноцветной окраской, весь усаженный иглами, редкостный экземпляр даже в музеях, за который, по моему мнению, можно заплатить двадцать тысяч франков, необыкновенная синевакула из морей Новой Голландии, также весьма редко встречаемая, экзотические бюккарды из Сенегала, белые двустворчатые раковины, столь хрупкие, что достаточно одного дуновения, и они исчезают, как мыльный пузырь; многие разновидности морских моллюсков с острова Явы; улитки вроде известковых трубок, окаймленных лиственными складками, которые так дорого ценятся любителями; целые ряды брюхоногих, желто-зеленых американских и темно-бурых австралийских; коллекция сернистых телин, драгоценных цитер, сетчатых солнечников и мраморных курбан с блестящими перламутровыми пятнами; все разновидности ужовок, распространенных в некоторых местностях Африки и Индии и в довершение -- лужанки, дафнии, башеницы, яички, свитки, оливки, митры, каски, багрецы, трубари, арфы, скалы, тритоны, цериты, веретена, крыловики, блюдечки, гиалеи, клеодоры, чрезвычайно красивые и хрупкие раковины и многие прочие богатства подводного царства.
   В стороне, в особых отделениях, извивались нити драгоценнейшего жемчуга, облитого электрическим светом; здесь же сиял огненными отблесками розовый жемчуг, добытый на жемчужных подводных нивах Красного моря, а также встречался зеленый, радужный, желтый, голубой и черный жемчуг -- все это своеобразное, быть может, и болезненное порождение различных моллюсков всех океанов и некоторых ракушек северных рек; и, наконец, отдельные, весьма ценные экземпляры жемчужин, замечательных правильностью своих форм; некоторые из этих зерен превосходили своей величиной голубиное яйцо; они стоили столько же, если не больше, сколько жемчужина, которую путешественник Тавернье продал персидскому шаху за три миллиона франков, и могли поспорить с жемчужиной имама маскатского, которая, как я думал, не имела себе равных на свете.
   Оценить всю эту коллекцию не было возможности. Капитан Немо должен был истратить миллионы для приобретения этих замечательных экземпляров, и я спрашивал себя, из какого источника он их черпает, чтобы удовлетворить свои фантазии как собирателя редкостей. Тут мои мысли были прерваны словами капитана:
   -- Вы рассматриваете мои раковины, господин профессор. Действительно, они должны привлечь внимание натуралиста, но для меня они еще тем дороги, что собраны моими собственными руками. Нет ни одного моря на земном шаре, которое избегло бы моих поисков.
   -- Я вполне понимаю то радостное чувство, которое вызывается при виде этих богатств. Вы сами скопили все это? Ни в одном европейском музее нет подобной коллекции произведений океана и морей. Но если я отдам все восторги этой коллекции, мне не останется ничего для восхищения вашим чудесным судном. Я не смею проникать в ваши тайны, но признаюсь, что "Наутилус" с его могущественной движущей силой, с его машинами и аппаратами в высшей степени возбуждает мое любопытство. Я вижу здесь несколько инструментов, назначение которых мне неизвестно. Можно ли мне это узнать?
   -- Господин Аронакс, все части и отделения "Наутилуса" для вас открыты. Вы можете осмотреть их подробно, и я готов быть вашим проводником.
   -- Не знаю, как вас благодарить; я не употреблю во вред вашу любезность. Скажите, для чего служат эти физические инструменты?
   -- Господин профессор, совершенно такие же инструменты находятся в моей комнате, и там я вам объясню их назначение. Но прежде взгляните на приготовленную вам каюту, чтобы вы знали, как вы будете помещены на "Наутилусе".
   Я последовал за капитаном Немо. Он провел меня в переднюю часть корабля, и там я нашел не каюту, а изящную комнату с кроватью, туалетом и разной мебелью. Мне оставалось только благодарить капитана.
   -- Ваша комната рядом с моей, -- сказал капитан Немо, отворяя дверь каюты.
   Я вошел в каюту капитана. Она имела суровый вид почти монастырской кельи. Железная кровать, рабочий стол, впрочем, и несколько туалетных принадлежностей. В ней царил полумрак. Ничего не было изысканного, все лишь самое необходимое.
   Капитан предложил мне стул. Мы уселись, и он начал свои объяснения.
  

Глава XII
ВСЕ ПОСРЕДСТВОМ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА

   -- Милостивый государь, -- сказал капитан Немо, показывая мне на инструменты, висевшие на стенах его комнаты, -- вот аппараты, необходимые для плавания "Наутилуса". Здесь, как и в салоне, они всегда у меня перед глазами; они указывают мое положение и направление внутри океана. Некоторые из них вам известны, как, например, термометр, определяющий температуру внутреннего помещения судна; барометр, взвешивающий давление воздуха и предсказывающий погоду; гигрометр, отмечающий степень сухости воздуха; шторм-глас, в котором смесь своим разложением на составные части предвещает бурю; компас, который показывает направление судна; секстан, определяющий по высоте солнца географическую широту; хронометры, с помощью которых я определяю долготу, и, наконец, подзорные трубы, ночные и дневные, дающие мне возможность обозревать все точки горизонта, когда "Наутилус" поднимается на поверхность волн.
   -- Это обычные инструменты для каждого судна, -- ответил я, -- и я знаком с их употреблением. Но я вижу другие, которые, несомненно, служат исключительно для "Наутилуса". Этот кардон, по которому движется стрелка, -- вероятно, манометр?
   -- Да, действительно, это манометр. При погружении в воду он указывает ее давление и таким образом определяет глубину, на которую опустилось мое судно.
   -- Эти лоты, должно быть, нового устройства.
   -- Это термометрические зонды, определяющие температуру слоев воды.
   -- А эти инструменты, назначение которых я не могу угадать?
   -- Здесь, господин профессор, я вам должен дать некоторые объяснения, -- сказал капитан Немо. -- Прошу меня выслушать.
   Он помолчал немного и затем повел речь:
   -- Есть деятель могучий, послушный, быстрый, легкий, который может иметь самое широкое применение и который полный властелин на моем судне. Он доставляет судну свет, тепло, он душа моих механических аппаратов. Этот деятель -- электричество.
   -- Электричество! -- воскликнул я в изумлении.
   -- Да, милостивый государь!
   -- Однако, капитан, ваше судно пользуется такой изумительной скоростью, которая плохо согласуется с могуществом электричества. До сих пор применение электричества как динамической силы было весьма ограниченно и могло развивать незначительную силу.
   -- Господин профессор, -- отвечал капитан Немо, -- мое электричество не то, которым пользуется человечество, и это все, что я могу вам сказать.
   -- Я и не настаиваю, а только высказываю свое удивление полученным вами результатам. Кстати, еще один вопрос, на который и не прошу ответа, если он нескромен. Элементы, которыми вы пользуетесь для получения этого восхитительного двигателя, вероятно, должны скоро портиться. Затем, каким путем вы добываете цинк, если прекратили всякие сношения с землей?
   -- Вы получите ответ на ваш вопрос, -- ответил капитан Немо. -- Прежде всего, я вам скажу, что в глубине морей находятся целые залежи цинка, железа, серебра, золота, эксплуатация которых не представляет затруднений. Однако я не хотел пользоваться этими металлами земли, но лишь произведениями самого моря и в нем изыскивать средства для производства моего электричества.
   -- В море?
   -- Да, господин профессор, -- и в них не оказалось недостатка. Я бы мог, устроив соединение между проволоками, погруженными на различных глубинах, получить его от различия испытываемых этими проволоками температур, но я предпочел более практичную систему.
   -- Какую же?!
   -- Вам известен состав морской воды. На тысячу граммов приходится девяносто шесть с половиной процентов воды, два с небольшим процента хлористого натрия, затем незначительное количество хлористого магния и хлористого кальция, бромистого магния, сульфата магния, сульфата и углекислой извести. Как видите, натрий находится в приличной пропорции, этот-то натрий я извлекаю из морской воды и составляю из него свои элементы.
   -- Натрий?
   -- Да, господин профессор. В соединении с ртутью он образует амальгаму, заменяющую место цинка в батареях Бунзена; ртуть не расходуется, потребляется только натрий, который мне доставляет море. Я вам скажу больше: натриевые батареи самые мощные, и электродвижущая сила в этом случае вдвое большая по сравнению с батареями из цинка.
   -- Я прекрасно понимаю, капитан, превосходство натрия в тех условиях, в которых вы находитесь. Море его содержит достаточно. Но надо еще его добыть или извлечь. Как вы в этом случае поступаете? Конечно, для этого вам могли бы служить ваши батареи, но, если я не ошибаюсь, расход натрия в электродах превышает добываемое ими количество его. Таким образом, для получения натрия вы его будете расходовать больше, чем добывать.
   -- Но я не извлекаю его через батареи и поступаю проще, пользуясь теплотой земного каменного угля.
   -- Земного?
   -- Скажем, морского угля, если хотите, -- ответил капитан Немо.
   -- И вы можете эксплуатировать залежи морского угля?
   -- Господин Аронакс, вы все это увидите на деле. Прошу одного -- немного терпения, к тому же вам некуда спешить. Помните только одно: я всем обязан океану; он производит электричество, и это электричество дает "Наутилусу" тепло, свет, движение, короче говоря -- жизнь.
   -- Однако не доставляет воздуха, которым вы дышите.
   -- О, я мог бы производить воздух, необходимый для дыхания, но это бесполезно, так как я могу подняться на поверхность воды, когда вздумаю! Впрочем, если электричество не доставляет мне воздуха для дыхания, то оно, по крайней мере, производит работу в помпах, которые нагнетают его в запас в специальные резервуары, что дает мне возможность продолжить, насколько захочу, пребывание в глубине моря.
   -- Капитан, -- воскликнул я, -- мне остается только удивляться! Вы, очевидно, открыли то, что, несомненно, люди откроют в один прекрасный день, -- именно динамическое применение электричества.
   -- Откроют ли они, этого я не знаю, -- ответил холодно капитан Немо, -- но как бы там ни было, вы уже знаете первое приложение, которое я дал этому драгоценному деятелю. Это он доставляет нам ровный и постоянный свет, чего не дает нам солнце. Теперь взгляните на эти часы; они электрические и ходят с такой точностью, какую трудно встретить в лучших хронометрах. Я их разделил на двадцать четыре часа, как это практикуют итальянские часовщики, так как для меня не существует ни ночи, ни дня, ни солнца, ни луны, и лишь один этот искусственный свет, следующий за мной в глубину морей. А вот другое приложение электричества -- этот циферблат, который висит перед вашими глазами, служит указателем скорости "Наутилуса". Электрическая проволока сообщается с винтом, и стрелка циферблата указывает число его оборотов. Вот, в данную минуту мы идем с умеренной скоростью всего пятнадцать миль в час.
   -- Это восхитительно, -- ответил я, -- и я сознаю, что вы, капитан, были правы, отдав предпочтение деятелю, которому суждено заменить ветер, воду и пар.
   -- Но мы еще не окончили осмотр, господин Аронакс, -- сказал капитан Немо, вставая, -- и если вы желаете за мной следовать, то мы посетим заднюю часть "Наутилуса".
   Действительно, с передней частью подводного судна я уже ознакомился; распределение помещений от центра к носу было такое: столовая в пять метров длины, отделенная от библиотеки водонепроницаемой перегородкой; библиотека -- комната такой же длины; большой салон длиною в десять метров, отделенный от каюты помощника капитана также, по-видимому, непроницаемой перегородкой; каюта помощника капитана в пять метров; моя каюта в два с половиной метра длиной и, наконец, резервуар для воздуха длиною в семь с половиной метров, доходивший до форштевня. Всего тридцать шесть метров длины. В перегородках устроены были двери, которые при помощи каучуковых обкладок закрывались герметически, и эта герметическая закупорка имела самое важное значение для "Наутилуса", когда он погружался и двигался в воде. Я следовал за капитаном Немо по разным проходам, и мы вошли в центральное помещение судна. Здесь находился род колодца, в который вела лестница.
   Я спросил капитана о назначении этой лестницы.
   -- Она ведет к шлюпке, -- ответил он.
   -- Как, у вас имеется шлюпка? -- воскликнул я, сильно изумленный.
   -- Конечно. Прекрасная лодка, очень легкая и нетонущая, она нам служит для прогулок и рыбной ловли.
   -- В таком случае вам приходится подыматься на поверхность воды?
   -- Ни в коем случае. Эта лодка помещается в передней части корпуса "Наутилуса" в особом углублении. Она вполне оснащена, скреплена прочными болтами и абсолютно непроницаема. Эта лестница и ведет к камере, по своему внутреннему очертанию вполне соответствующей наружному очертанию шлюпки. Через это отверстие я вхожу в шлюпку, которая имеет для этого также особое отверстие. Затем я закрываю отверстие в "Наутилусе" и в шлюпке, освобождаю зажимы, удерживающие шлюпку, -- и она быстро поднимается на поверхность воды. Тут я открываю отверстие на палубе шлюпки, поднимаю мачту, распускаю парус или берусь за весла -- и прогуливаюсь.
   -- А как же вы возвращаетесь?
   -- Я не возвращаюсь, господин Аронакс, это "Наутилус" возвращается к своей шлюпке.
   -- По вашему приказанию?
   -- Да, по моему приказанию. Шлюпка сообщается с ним через электрическую проволоку. Я телеграфирую, вот и все.
   -- Действительно, -- сказал я, опьяненный восторгом от этих чудес, -- что же может быть проще!
   Выйдя из клетки с лестницей, которая вела на платформу, я попал в каюту длиной в два метра, в которой Консель и Нед Ленд, в восторге от своего завтрака, с жадностью его пожирали. Дверь в следующую комнату отворилась; она оказалась кухней длиной в три метра, помещавшейся между обширными кладовыми подводного судна.
   Здесь электричество, более послушное, чем газ, и еще более разнообразно приложимое, работало в качестве повара. Проволоки, сходившиеся под плитой, нагревали платиновые трубки, поддерживая в них определенную теплоту; они также нагревали перегонные кубы, в которые путем выпаривания доставляли из морской воды годную для питья воду. В кухне находилась весьма удобная ванна с кранами для теплой и холодной воды.
   За кухней следовала комната длиной пять метров, в которой помещался экипаж судна. Но дверь в нее оказалась запертой, и мне не пришлось увидеть ее устройства, из которого я бы мог до некоторой степени судить о численности команды, необходимой для маневрирования "Наутилуса". В глубине возвышалась четвертая непроницаемая перегородка, за которой следовало машинное отделение. Дверь сама отворилась, и я очутился в том главном помещении, где капитан Немо -- первоклассный инженер, вне сомнения, -- расположил свои двигательные аппараты.
   Эта комната машин, ярко освещенная, имела в длину не менее двадцати метров. Она, понятно, разделялась на две части: в одной из них находились элементы, производящие электричество, в другой -- механизмы, сообщавшие движение гребному винту.
   Меня поразил запах, распространявшийся в машинном отделении. Это не ускользнуло от внимания капитана Немо.
   -- Этот запах, -- сказал он, -- происходит от выделения некоторых газов, освобождающихся при употреблении натрия, но это неудобство не имеет особого значения. Воздух легко может быть освежен проветриванием.
   Я с жадным любопытством продолжал осматривать машину "Наутилуса".
   -- Вы видите, -- обратился ко мне капитан Немо, -- я пользуюсь элементами Бунзена, а не Румкорфа. Последние оказались бы слишком слабыми. Хотя число элементов Бунзена, входящих в батарею, и меньше, но сами по себе эти элементы велики и сильны, что, как оказывается на опыте, гораздо важнее. Возбужденное электричество действует через электромагниты сильного напряжения на особую систему рычагов и колес, которые, в свою очередь, заставляют вращаться гребной винт. Этот винт, имеющий в диаметре семь с половиной метров, может вращаться со скоростью ста двадцати оборотов в секунду.
   -- И вы получаете тогда?
   -- Скорость движения судна, равную пятидесяти милям в час.
   Тут была тайна, но я не настаивал на ее раскрытии. Как может действовать электричество с такой силой? Что служит источником такой почти неограниченной силы? В том ли огромном напряжении, которое развивают эти катушки особого изобретения? В передаче ли движения неизвестной системе особых рычагов, которая способна увеличивать действие силы до бесконечности? Это было то, чего я не мог понять.
   -- Капитан Немо, -- сказал я, -- я констатирую результаты и не ищу им объяснения. Я видел, как "Наутилус" маневрировал перед "Авраамом Линкольном", и знаю, как велика скорость его хода. Но двигаться только вперед недостаточно. Надо видеть, куда идти. Надо управлять движением, направляясь то вправо, то влево, то вверх, то вниз. Каким образом спускаетесь вы в морские глубины, где вы встречаете возрастающее давление, измеряемое сотнями атмосфер? Как поднимаетесь вы снова на поверхность океана? Наконец, каким образом вы удерживаетесь на желаемой для вас глубине? Но быть может, я выказываю излишнее любопытство, расспрашивая вас об этом?
   -- Ничуть, господин профессор, -- ответил капитан после некоторого колебания, -- так как вы никогда не покинете это подводное судно. Войдемте в салон, это наш настоящий рабочий кабинет, и там вы узнаете все, что вас так интересует в "Наутилусе".
  

Глава XIII
В ОБЛАСТИ ЦИФР

   Спустя минуту мы уже сидели на диване в салоне, держа сигары в зубах. Капитан разложил передо мной чертеж, объясняющий способ погружения и поднятия на поверхность воды "Наутилуса". Затем он прочел целую диссертацию приблизительно следующего содержания:
   -- Вот, господин Аронакс, размеры судна, на котором вы находитесь. Это цилиндр очень удлиненный, с оконечностями, имеющими форму конуса. Он очень напоминает собою сигару -- форму, уже усвоенную в Англии для постройки подводных судов. Длина цилиндра не более и не менее как семьдесят метров, а наибольшая ширина его достигает восьми метров. Следовательно, он построен не вполне так, как скороходные паровые суда, так как имеет иное отношение ширины к длине, но тем не менее его продольные линии достаточно длинны для того, чтобы вытесняемая при движении вода могла свободно скользить по его поверхности и поэтому не задерживать его хода.
   Эти две величины дают вам возможность вычислить поверхность и объем "Наутилуса". Его поверхность имеет 1000,45 квадратного метра; его объем равняется 1500,2 кубического метра, из чего следует, что, будучи вполне погружен, он вытесняет полторы тысячи кубических метров воды.
   Когда я составлял план этого судна, предназначенного для плавания под водой, я хотел, чтобы оно, сидя на воде, ради устойчивости выступало наружу только своей десятой частью, а остальные его девять десятых частей были бы погружены в воду. Следовательно, при таких условиях оно могло вытеснять только девять десятых своего объема, или 1356,48 кубического метра, или, определяя это весом -- такое же количество тонн. Это водоизмещение "Наутилуса" и послужило основой, от которой зависели все прочие размеры его конструкции.
   "Наутилус" имеет два корпуса -- один внутренний, другой наружный, соединенные между собой железными скрепами в виде буквы "Т", которые сообщают ему наилучшую прочность. И действительно, благодаря такому целлюларному, или клетчатому, устройству он неуязвим. Его обшивка не может отстать, она примыкает повсюду одинаково прочно и одинакова сама по себе; однородность конструкции судна, однообразное и лучшее качество материала, из которого он построен, позволяет ему выдержать самые стремительные напоры волн.
   Оба корпуса сделаны из листовой стали. Толщина наружного корпуса пять сантиметров, и в общем он весит 394,86 тонны. Внутренний корпус, киль которого высотой в пятьдесят сантиметров и шириной в двадцать пять, весит сам по себе до шестидесяти двух тонн, машина, балласт и различные аксессуары судна, приводы, перегородки и внутренние подпорки в общем весят 961,62 тонны; таким образом, прикладывая к этой цифре 394,86, мы получим в итоге -- 1356,48 тонны. Верно?
   -- Верно! -- ответил я.
   -- Итак, -- продолжал капитан, -- находясь на воде, "Наутилус" выступает над ее поверхностью всего десятой частью своего объема. Если бы я располагал резервуарами, вмещавшими в себя воду в количестве, соответствующем этой десятой части, или, переводя на вес, -- вместить в судно 150,62 тонны, то судно весило бы 1507 тонн и совершенно бы погрузилось в воду. Так, господин профессор, и происходит на самом деле. Эти резервуары расположены в нижней части "Наутилуса". Я открываю краны, они наполняются -- и судно погружается в уровень с поверхностью вод.
   -- Прекрасно, господин капитан, но мы как раз подошли к главному затруднению. Что судно ваше может опуститься в уровень с океаном, я это понимаю. Но при дальнейшем погружении ваше подводное судно не будет ли встречать сопротивление, возрастающее на каждые тридцать футов углубления на величину, равную давлению в одну атмосферу, или около килограмма на каждый квадратный сантиметр? И если это так, то ваше судно подвергнется подъему с возрастающей силой по мере углубления.
   -- Совершенно верно, милостивый государь.
   -- Поэтому, если вы не наполните "Наутилус", я не вижу другого способа заставить его опуститься на глубину.
   -- Господин профессор, -- ответил капитан Немо, -- не следует смешивать статику с динамикой, тогда можно прийти к крупным ошибкам. И не требуется никаких особых усилий, чтобы достичь нижних слоев океана, когда тело имеет тенденцию опускаться.
   -- Я вас слушаю, капитан.
   -- Когда я хотел определить увеличение веса "Наутилуса", чтобы его заставить погружаться, мне приходилось обращать внимание только на увеличение удельного веса морской воды по мере возрастающей глубины.
   -- Это очевидно, -- ответил я.
   -- Но если нельзя отрицать сжимаемость воды, то, по крайней мере, должно признать, что эта способность весьма ограниченна. И в самом деле, по новейшим вычислениям оказывается, что это сокращение равняется четыремстам тридцати шести десятимиллионным на каждую атмосферу, или на каждые тридцать футов глубины. Если требуется опуститься на тысячу метров, то я беру в расчет сокращение объема при давлении, равняющемся давлению столба воды в тысячу метров, то есть давлению в сто атмосфер. Это сокращение составит тогда четыреста тридцать шесть стотысячных. Я должен, следовательно, так увеличить тяжесть судна, чтобы оно весило 1513,77 тонны, вместо 1507,2 тонны. Итак, мне придется прибавить только 6,57 тонны.
   -- Только?
   -- Да, господин Аронакс, и вычисление это легко проверить. Я имею запасные резервуары, рассчитанные на сто тонн. Следовательно, я могу опускаться на значительную глубину. Когда же я хочу подняться на поверхность воды, то мне достаточно выкачать из них часть воды, чтобы держаться на уровне океана.
   На эти рассуждения, опирающиеся на вычисления, я не мог возражать.
   -- Принимаю ваши вычисления, капитан, -- ответил я, -- к тому же было бы нелепо опровергать их, так как опыт подтверждает это каждый день. Но я все-таки вижу и на этот раз, по-видимому, действительно труднопреодолимое затруднение.
   -- Какое, господин профессор?
   -- Когда вы находитесь на глубине тысячи метров, стены "Наутилуса" испытывают давление в сто атмосфер. Если вы захотите в эту минуту выкачать воду из запасных резервуаров, чтобы облегчить судно и заставить его подняться наверх, то необходимо, чтобы ваши насосы, работая, преодолевали давление в сто атмосфер, или, иначе, давление ста километров на каждый квадратный сантиметр. Какая же могущественная сила...
   -- Которую только и может дать электричество, -- прервал мой вопрос капитан Немо. -- Я вам повторяю, господин профессор, что динамическое могущество моих машин почти беспредельно. Помпы "Наутилуса" обладают изумительной силой, в чем вы могли убедиться, когда выбрасываемые ими водяные струи, вернее столбы, обрушились на "Авраам Линкольн". К тому же я пользуюсь запасными резервуарами только для погружения на глубины от пятисот до тысячи метров с целью сберечь мои машины. Когда же у меня является фантазия посетить глубины океана в два или три лье, я прибегаю к более сложным маневрам, но так же верно достигающим своей цели.
   -- К каким, капитан? -- спросил я.
   -- Для этого необходимо вас прежде ознакомить, как "Наутилус" управляется.
   -- Сгораю от нетерпения это узнать.
   -- Чтобы поворачивать это судно направо и налево, говоря короче, управлять им в горизонтальном направлении, я пользуюсь обыкновенным рулем с широкой лопастью, помещающимся позади кормы и поворачиваемым с помощью колеса. Но вместе с тем я могу управлять "Наутилусом", заставляя его идти сверху вниз и обратно, говоря иначе, в вертикальном направлении с помощью двух наклонных плоскостей, прикрепленных к его сторонам вдоль среднего горизонтального сечения судна; эти подвижные плоскости могут принимать любое положение с помощью сильных рычагов, находящихся внутри судна. Когда эти плоскости находятся в горизонтальном положении, судно движется также в горизонтальной плоскости. Если же они хотя бы и немного наклонены, то, смотря по направлению наклона, "Наутилус" в силу своего поступательного движения либо опускается, двигаясь под определенным, согласно моему же желанию, углом склонения, или же подымается под определенным углом повышения. Если я хочу еще скорее подняться на поверхность воды, то опорожняю запасные резервуары, и тогда под влиянием давления воды "Наутилус" подымается вверх так же быстро, как шар, наполненный водородом в воздухе.
   -- Браво, капитан! -- воскликнул я. -- Но как штурман различает свой путь под водой?
   -- Штурман помещается в стеклянной каюте, которая образует выступ в верхней части "Наутилуса" и стенки которой состоят из чечевицеобразных стекол.
   -- Из стекол, способных выдержать такое давление?
   -- Прекраснейшим образом! Хрусталь, несмотря на свою хрупкость, способен выдерживать значительные давления. На опытах рыбной ловли с помощью электрического света, произведенных в 1866 году в северных морях, оказалось, что хрустальные стенки фонаря толщиной всего в семь миллиметров выдерживали давление в шестнадцать атмосфер. Стекла же, которыми я пользуюсь, имеют в центре не менее двадцати одного сантиметра, то есть в тридцать раз толще.
   -- Так! Но каким образом вы освещаете впереди вас лежащее пространство? Причем вам надо достаточно сильно его осветить на большое расстояние.
   -- Позади каюты, которую занимает штурман, помещается рефлектор с сильным источником света. Лучи этого рефлектора проникают в воду на полмили расстояния.
   -- Браво и трижды браво, капитан! Теперь я понимаю эту фосфоресценцию предполагаемого нами нарвала, который так сильно заинтересовал ученых. И вот, кстати, я вас спрошу: столкновение "Наутилуса" с "Шотландией", наделавшее столько шума, произошло случайно?
   -- Чистый случай, господин профессор. Я плыл на глубине всего двух метров от поверхности воды, когда произошло столкновение. Впрочем, это столкновение, по моему наблюдению, не имело никаких серьезных последствий для "Шотландии".
   -- Никаких, милостивый государь. Но что касается вашей встречи с "Авраамом Линкольном"...
   -- Господин профессор, мне очень жаль этот один из лучших фрегатов американского флота, но я был вынужден так поступить. Когда на вас нападают, вы защищаетесь. Впрочем, я лишил фрегат только возможности мне вредить; он в состоянии будет дойти до ближайшего порта и там исправить свои повреждения.
   -- Какое чудесное судно ваш "Наутилус"! -- воскликнул я, действительно глубоко в этом убежденный.
   -- Да, господин профессор, -- ответил не без некоторого волнения капитан Немо, -- и я его люблю, как плоть от плоти моей. Если на ваших судах, подвергнутых всем капризам океана, первое впечатление, производимое им, по удачному выражению голландца Янсена, есть сознание бездны, то на "Наутилусе" сердце человека совершенно спокойно. Опасаться, что судно разобьется или получит пролом, не приходится, так как оно имеет двойной железный корпус; оно не имеет оснастки, которая страдала бы от качки; ни парусов, которые рвет ветер; ни паровых котлов, которые разрывает пар; пожар немыслим, так как везде и повсюду железо или сталь; нет угля, запас которого быстро истощается, -- все приводится в движение электричеством; не приходится опасаться столкновения, так как мое судно единственное, которое плавает в глубине морей; ему не страшны бури, штормы, так как оно, опустившись на глубину в несколько метров, плывет в совершенно спокойной среде! Вот, милостивый государь, что называется судном. И если верно, что инженер более питает доверия к судну, чем строитель, а строитель более, чем капитан, то вам будет вполне понятно мое доверие к "Наутилусу", так как в одно и то же время я и капитан его, и строитель, и инженер.
   Капитан Немо говорил с увлекающим красноречием, огонь, горевший в его глазах, страстные жесты преобразили его. Да, он любил свой корабль, как мать свое дитя. Но один вопрос, быть может и нескромный, до того сильно интересовал меня, что я не мог удержаться, чтобы не высказать его:
   -- Так вы инженер, капитан Немо?
   -- Да, господин профессор, -- ответил он, -- я учился в Лондоне, в Париже и в Нью-Йорке в то время, когда был жителем континента.
   -- Но каким образом вам удалось сохранить в тайне постройку этого восхитительного "Наутилуса"?
   -- Каждая из его частей, господин профессор, получена из различных мест земного шара, и все они заказывались для вымышленных целей. Этот киль был выкован на заводе Крезо, во Франции, листы для обшивки корпуса -- у Лерда, в Ливерпуле, ось для гребного винта -- у Пена и К°, в Лондоне, гребной винт -- у Скотта, в Глазго. Резервуары сработаны фирмой Кайля и К°, в Париже, машина -- у Круппа, в Пруссии, таран -- в мастерских Мотала, в Швеции, аппараты, руководящие направлением движения судна, -- у братьев Гарт, в Нью-Йорке, и так далее, и каждый из этих поставщиков получил мои планы от имени различных лиц.
   -- Однако, -- возразил я, -- когда эти части были изготовлены, предстояла еще большая работа -- надо было их пригнать, соединить.
   -- Господин профессор, я устроил свои мастерские на пустынном острове в открытом океане. Там мои мастеровые, говоря иначе, мои товарищи, которых я собрал и обучал, под моим руководством собрали и закончили постройку "Наутилуса". Затем, когда он был спущен на воду, огонь уничтожил все следы нашего пребывания на этом острове, который я бы взорвал, если бы только мог.
   -- Надо полагать, что постройка этого подводного судна стоила огромных денег.
   -- Господин Аронакс, броненосный корабль обходится по тысяче двадцать пять франков за тонну. Водоизмещение "Наутилуса" -- тысяча пятьсот тонн. Придерживаясь этого расчета, найдем, что он стоит 1 миллион 687 тысяч франков, а со всеми принадлежностями -- два миллиона; если же вы хотите узнать его цену со всеми в нем заключающимися предметами искусства и коллекциями, то его надо ценить в четыре-пять миллионов франков.
   -- Последний вопрос, капитан Немо.
   -- Спрашивайте, господин профессор.
   -- Следовательно, вы очень богаты?
   -- Бесконечно богат, милостивый государь, и без всякого стеснения для себя мог бы заплатить весь государственный долг Франции в двенадцать миллиардов.
   Я пристально посмотрел на эту странную личность, говорившую таким образом. Не злоупотребляет ли он моим легковерием? Будущее это покажет.
  

Глава XIV
ЧЕРНАЯ РЕКА

   Пространство той части земного шара, которая занята водой, исчислено, в 3 миллиона 832 тысячи 558 квадратных мириаметров {Мириаметр -- 10 000 метров.}. Объем всей этой жидкой массы определяют в 2 миллиарда 250 миллионов кубических миль, и если бы дать ей форму шара, то его диаметр равнялся бы 600 лье и весил бы 3 квинтиллиона тонн. Чтобы иметь представление о последней цифре, надо помнить, что квинтиллион относится к миллиарду, как миллиард к единице, говоря иначе -- что в квинтиллионе столько миллиардов, сколько в миллиарде единиц. Жидкая масса указанных размеров заключает в себе почти все то количество воды, которое изливают все реки земного шара в продолжение сорока тысяч лет.
   В древние геологические эпохи за огненным периодом следовал нептунский, или водный, период. Вода покрывала сплошь земной шар. Затем мало-помалу в силурийскую эпоху выступили вершины гор, появились острова; они исчезали вследствие частых наводнений, снова обнажались, соединялись между собой, образуя значительные пространства континентов, пока наконец Земля не приняла тех географических очертаний, которые она имеет в настоящее время. Суша отвоевала у океана 37 миллионов 650 тысяч квадратных миль, или 116 миллионов 12 тысяч гектаров.
   Очертания материков устанавливают деление вод на пять частей: Северный Ледовитый океан, Южный Ледовитый океан, Индийский океан, Атлантический океан и Тихий океан.
   Тихий океан простирается с севера на юг между двумя полярными линиями и с запада на восток между Азией и Америкой на протяжении ста сорока пяти градусов долготы. Это самое спокойное море; течения его широки и медленны, приливы умеренны, дожди обильны. Таков был океан, который судьба предназначала мне объехать первым и при самых необыкновенных условиях.
   -- Господин профессор, -- обратился ко мне капитан Немо, -- если вы желаете, мы сейчас определим точно наше положение и исходную точку нашего дальнейшего пути. Теперь без четверти двенадцать часов. Я подымусь на поверхность воды.
   Капитан нажал три раза кнопку электрического звонка. Помпы стали выгонять воду из резервуаров. Стрелка манометра, отмечая степень давления, указывала движение "Наутилуса" в вертикальном направлении. Вот она остановилась.
   -- Мы на поверхности воды, -- заявил капитан.
   Я направился к центральной лестнице, выходившей на палубу, поднялся по механическим ступеням и через открытый люк вышел на платформу.
   Палуба выступала над ватерлинией всего на восемьдесят сантиметров. Передняя и задняя части "Наутилуса" имели форму оконечностей веретена, что действительно давало судну в общем вид сигары. Черепицеобразные, но более плоские листы железной обшивки судна обратили на себя мое внимание; они походили на чешую, одевающую тело больших пресмыкающихся. Это мне объяснило, почему даже в лучшие подзорные трубы "Наутилус" всегда принимали за морское животное.
   Посреди палубы находилось возвышение, в котором, как в футляре, помещалась лодка. Впереди и позади нее помещались две башенки незначительной высоты, с покатыми стенками из чечевицеобразных стекол; одна из них предназначалась для штурмана, управлявшего "Наутилусом", другая служила, вероятно, фонарем, так как в ней находился сильный источник электрического света, освещавший путь.
   Погода была великолепная, море спокойно, небо совершенно чисто, длинное судно словно убаюкивалось на широких волнах океана. Не застилаемый туманом горизонт был вполне доступен наблюдениям.
   Вокруг было пусто. Нигде не виднелось ни одного островка, ни одной скалы. "Авраам Линкольн" куда-то исчез. Безграничная пустыня...
   При помощи секстана капитан Немо определил высоту солнца, которое указало ему широту места. Когда он производил наблюдение, ни один мускул его не дрогнул и инструмент в его руках был так же неподвижен, как если бы его держала мраморная рука.
   -- Полдень, господин профессор, -- заявил он.
   Я бросил последний взгляд на это море несколько желтоватого оттенка и спустился в большой салон.
   Здесь капитан точно определил местонахождение судна, хронометрически вычислил долготу, проверил свои выводы и затем обратился ко мне:
   -- Господин Аронакс, мы находимся под 137° 15' западной долготы.
   -- От какого меридиана? -- быстро спросил я, рассчитывая, что ответ капитана укажет мне его национальность.
   -- Милостивый государь, у меня разные хронометры, и поставлены они по меридианам Парижа, Гринвича и Вашингтона. Но в данном случае из любезности к вам я принял в вычислениях парижский меридиан.
   Такой ответ, понятно, ничего мне не указал. Я поклонился, а капитан продолжил:
   -- 137° 15' долготы, считая от парижского меридиана, и 30° 7' северной широты, -- это значит, в трехстах милях от берегов Японии. Итак, сегодня, 8 ноября, в полдень, начинается наше подводное путешествие.
   -- Да сохранит вас Бог! -- воскликнул я.
   -- А теперь, господин профессор, -- обратился ко мне капитан, -- я предоставляю вас вашим занятиям. Я назначил путь к северо-восток-северу и на глубине пятидесяти метров. Вот карты, на которых обозначены главные пункты, по ним вы можете проследить путь. Салон в вашем распоряжении, прошу разрешения покинуть вас.
   Капитан Немо, поклонившись, удалился. Я остался один, погруженный в свои мысли. Все они вертелись около этого капитана "Наутилуса". Узнаю ли я когда-нибудь, к какой нации принадлежит этот удивительный человек, который хвастается, что он ни к одной из них не принадлежит. Эта ненависть к человечеству, ненависть, которая, быть может, жаждала страшной мести. Был ли это один из тех неизвестных ученых, один из тех гениев, которым, как выражался Консель, "причинили много горя"; не Галилей ли это нынешнего времени или один из тех людей науки, как американец Мори, карьера которого была разбита политическими революциями? Пока я не могу дать себе ответа. Меня, которого случай бросил на его судно, меня, жизнь которого находилась в его руках, он встретил хотя и гостеприимно, но холодно, никогда не принимал моей руки, которую я ему протягивал, и никогда не протягивал своей руки.
   Целый час провел я, погруженный в свои думы, стараясь разгадать тайну, столь меня заинтересовавшую. Затем мои взоры обратились на большую карту Земли, которая помещалась на столе. Я подошел к ней и поставил палец на ту точку, которая соответствовала определенным капитаном Немо долготе и широте.
   Как материки, так и моря имеют свои реки. Это особого рода течения, отличающиеся температурой, цветом воды, и из них наиболее замечательное носит название Гольфстрим.
   Исследования определили на земном шаре направление пяти главных течений: одно -- на севере Атлантического океана, второе -- на юге Атлантики, третье -- на севере Тихого океана, четвертое -- на юге его и пятое -- на юге Индийского океана. Весьма вероятно, что существовало и шестое течение в северной части Индийского океана, когда моря Бенгальское, Аральское и большие озера Средней Азии составляли одно сплошное море.
   И вот одно из этих течений проходило в пункте, на который я поставил палец, -- это было Куросио японцев, иначе Черная река, которая, выходя из Бенгальского залива, где ее воды нагревали перпендикулярные лучи тропического солнца, прорезывала Малаккский пролив, огибала берег Азии, затем направлялась по кривой в северном Тихом океане до Алеутских островов, унося с собой стволы камфорного и других деревьев. Воды этой реки резко отличались цветом чистого индиго от вод океана. По этому течению и должен был плыть "Наутилус". Я следил за ним взором, видел его теряющимся среди необозримого пространства вод Тихого океана и чувствовал, как оно влечет меня вместе с собою; в эту минуту Нед Ленд и Консель появились в дверях салона. Они стояли неподвижно в изумлении при виде собранных в этом зале чудес.
   -- Где мы, где мы?! -- вскрикнул канадец. -- В Квебекском музее?
   -- Прошу извинить, -- ответил Консель, -- это скорее Соммерарский отель.
   -- Друзья мои, -- обратился я к ним, приглашая их жестом войти, -- вы не в Канаде, так же как не во Франции, а на судне "Наутилус" и на глубине пятидесяти метров от поверхности воды.
   -- Так как господин это утверждает, то приходится ему верить, -- ответил Консель, -- но, говоря откровенно, этот салон изумляет даже такого фламандца, как я.
   -- Изумляйся, мой друг, и смотри, так как для такого классификатора, как ты, здесь отыщется много работы.
   Поощрять Конселя не приходилось. Добрый малый, облокачиваясь на витрины, стал читать самому себе лекцию по естественной истории; слышались слова: класс брюхоногих, семейство трубирогов, род парцеленны, вид мадагаскарской цирпеи и так далее.
   Нед Ленд, не особенно интересуясь конхиологией, расспрашивал о моем свидании с капитаном Немо. Узнал ли я, кто он такой, откуда и куда он направлялся, будет ли еще глубже опускаться судно -- он мне задавал эти и еще тысячу вопросов, на которые я не успевал отвечать.
   Я сообщил ему все, что знал или, вернее, чего не знал, и, в свою очередь, поинтересовался, что он видел и слышал.
   -- Ничего не видел и не слышал, -- ответил канадец. -- Не видел даже ни одного человека из экипажа. Быть может, и он сам электрический.
   -- Электрический.
   -- Гм, охотно верю! А вы, господин Аронакс, -- спросил Нед Ленд, носившийся со своей мыслью, -- не можете ли мне сообщить приблизительно численность экипажа: десять, двадцать, сто ли человек?
   -- Не сумею вам ответить, Ленд. А затем советую вам, хоть на время, бросить эту мысль овладеть "Наутилусом" или бежать с него. Это судно -- шедевр современного строительного искусства, и я в восторге, что мне пришлось с ним ознакомиться. Многие пожелали бы быть на нашем месте, чтобы только увидеть эти чудеса. Итак, будем благоразумны и станем пока внимательно наблюдать за всем, что вокруг нас происходит.
   -- Наблюдать! -- вскрикнул гарпунщик. -- За кем, за чем, когда никого и ничего не видно из этой железной кельи? Мы идем, мы плывем, как слепые.
   Только Нед Ленд произнес последние слова, как салон погрузился в абсолютный мрак. Светящийся потолок мгновенно угас, а этот резкий и быстрый переход от сильного света к полной темноте вызвал у меня боль в глазах.
   Мы были немы и неподвижны, не зная, что нас ожидает. Но вот послышался шум скользящего движения. Казалось, что передвигаются стены "Наутилуса".
   -- Вот и конец конца! -- воскликнул Ленд.
   -- Порядок гидромедуз, -- раздавалось бормотание Конселя.
   Внезапно салон с обеих противоположных сторон через продолговатые отверстия осветился дневным светом, окружавшая судно жидкая масса была не только прозрачна, но казалась светоносной. Нас отделяли от нее два огромных кристальных стекла. Я похолодел от мысли, что эта слабая преграда может разбиться, но тотчас же успокоился, когда увидел, что стекла вделаны в крепкие медные рамы, которые сообщали им, самим по себе весьма прочным, несокрушимую прочность. Moре почти на целую милю вокруг было отчетливо и ясно видно. Что за вид? Чье перо могло описать представившуюся картину? Чья кисть могла бы передать чудные переливы света в этих световых слоях, это нежное, чудное смягчение тонов!
   Прозрачность морской воды известна; чистота ее превосходит чистоту горных ключей. Содержащиеся в морской воде органические и минеральные вещества даже способствуют ее прозрачности. В некоторых частях океана у Антильских островов вода до того прозрачна, что с поразительной ясностью видно все морское дно на глубине сорока пяти метров, и солнечные лучи, как кажется, могут проникать сквозь воду на триста метров. Но в этой морской воде, в которой плыл "Наутилус", электрический свет передавал светоносность самой воде, которая как бы превращалась в жидкий свет. Если принять гипотезу Эренберга, признающую фосфорическое свечение морской глубины, то природа, конечно, доставляет обитателям морей одно из самых чудных зрелищ, и я мог иметь об этом представление при созерцании дивной игры света. С каждой стороны у меня находилось по окну, открывавшему нам почти совсем неизвестные бездны. Темнота в салоне способствовала эффекту освещения, окружающего судно извне, и чистый хрусталь боковых окон казался стеклом гигантского аквариума.
   Создавалось впечатление, что "Наутилус" не двигается, не было неподвижной точки, по которой можно было судить о его перемещении. Но временами водные линии, образуемые острым носом судна, бежали перед нашими глазами с изумительной скоростью.
   Восхищенные, изумленные, мы стояли, опершись на рамы окон, и никто из нас не решался прервать молчания, пока не заговорил Консель.
   -- Вы, друг Ленд, не прочь были бы все это увидеть, и вот теперь вы видите.
   -- Любопытно, очень любопытно, -- ответил канадец, который невольно, забыв свой гнев и мысль о бегстве, поддался невыразимому восторгу. -- Признаюсь, из самых далеких мест стоит прийти сюда, чтобы полюбоваться таким чудным зрелищем.
   -- Да! -- воскликнул я. -- Теперь я понимаю жизнь этого человека; он создал себе особый мир, раскрывающий перед ним свои изумительные тайны.
   -- Но рыбы где? -- воскликнул канадец. -- Я не вижу рыб!
   -- Да ну вас, друг Нед, -- ответил Консель, -- вы их не видите потому, что вы их не знаете.
   -- Я рыбак! -- вскрикнул задетый за живое Нед Ленд.
   По этому поводу между друзьями завязался спор, так как они оба были знатоками рыбного царства, но каждый на свой и весьма различный манер.
   Всем известно, что рыбы относятся к четвертому, и последнему, классу позвоночных. Их весьма удачно определили как позвоночных с двойным кровообращением и холодной кровью, которые дышат жабрами и предназначены жить в воде. Они образуют две различные серии: серию костистых рыб, то есть таких, у которых спинной хребет состоит из костяных позвонков, и серию хрящевых рыб, у которых спинной хребет состоит из хрящевых позвонков.
   Возможно, что канадец и был до некоторой степени знаком с этим делением, но Консель знал гораздо больше и не мог допустить, чтобы у Ленда было больше сведений, чем у него самого.
   -- Друг Нед, -- ответил он ему, -- вы искусный рыболов. Вам пришлось видеть множество различных пород этих интересных животных, но я держу пари, что вы не умеете их классифицировать.
   -- Умею, -- ответил серьез орить, доказывать? Какие споры и доказательства, когда находишься во власти другого? Мышь в лапах у кошки никогда не спорит и ничего не доказывает.
   - Я очень долго колебался, - продолжал капитан. - Ничто меня не обязывало оказывать вам гостеприимство. Если нам следовало расстаться, то мне не к чему было с вами встречаться. Я мог бы опять вывести вас на палубу этого судна, погрузиться в морскую глубину и забыть о вашем существовании. Согласитесь, что я вправе был это сделать?
   - Дикарь, возможно, был бы вправе, - отвечал я, - но человек цивилизованный - нет!
   - Профессор! - резко возразил капитан. - Я вовсе не из тех людей, которых вы называете цивилизованными! Я разорвал все отношения с обществом. Я имею на это веские причины. Поэтому я не повинуюсь ни общественным правилам, ни законам и попросил бы вас никогда о них при мне не упоминать.
   В глазах незнакомца сверкнул гнев, на лице выразилось презрение.
   Я подумал, что у этого человека, наверное, страшное прошлое. "Прервал все отношения с обществом!", "Не повинуюсь ни его правилам, ни его законам!". Легко сказать!
   Незнакомец умолк и как будто погрузился в свои воспоминания.
   Я глядел на него с ужасом и любопытством, как, вероятно, Эдип глядел на сфинкса.
   После томительного молчания он снова заговорил:
   - Итак, я долго колебался, но наконец решил, что могу совместить свои интересы с тем состраданием и участием, на которые имеет право каждое живое существо. Вы останетесь на моем судне, вы будете здесь свободны, и взамен этой свободы - свободы, разумеется, относительной - я поставлю вам одно условие. Если вы дадите мне слово, что выполните его, мне этого будет достаточно.
   - Говорите, милостивый государь, - отвечал я. - Я полагаю, условие ваше такого рода, что честный человек может его принять?
   - Вы не ошиблись. Вот какое это условие: очень возможно, что некоторые непредвиденные обстоятельства вынудят меня удалять вас время от времени на несколько часов или на несколько дней в ваши каюты, или, как вы говорите, в тюрьму, без права выходить оттуда. Я не желаю насилия и потому требую в этом случае беспрекословного повиновения. Действуя таким образом, я беру на себя всю ответственность, разрешаю вам все наблюдать и обследовать, но вы не будете свидетелями событий, которые я желаю сохранить в тайне. Принимаете вы это условие?
   Значит, на борту подводного судна происходили такие вещи, которые могли видеть только люди, "стоящие вне общественных законов"! Значит, здесь было много всего.
   - Мы принимаем, - отвечал я. - Но позвольте, милостивый государь, задать вам один вопрос!
   - Извольте.
   - Вы сказали, что мы будем полностью свободны на бор ту вашего судна?
   - Совершенно свободны.
   - Так я хотел бы знать, что вы подразумеваете под этой свободой?
   - Вы можете свободно ходить по всему судну, осматривать его, наблюдать за всем, что здесь происходит, за исключением тех редких случаев, о которых я уже говорил, - одним словом, вы будете пользоваться такой же свободой, какой пользуются и мои товарищи.
   Очевидно, мы не поняли друг друга!
   - Извините, милостивый государь, - возразил я, - ведь свобода, которую вы обещаете, - это свобода узника в стенах темницы! Подобная свобода не может нас удовлетворить!
   - Однако придется удовлетвориться.
   - Как! Мы должны отказаться от надежды увидать родину, друзей, родных?
   - Да, должны. Вы должны отказаться от тяжкого земного ига, которое люди называют свободой. И это вовсе не так трудно, как вы полагаете.
   - Что касается меня, - вскрикнул Нед Ленд, - я не дам слова отказаться убежать отсюда!
   - Я вашего слова и не прошу, мистер Ленд, - холодно ответил капитан.
   - Капитан! - вскричал я, не владея собой. - Вы пользуетесь нашим положением! Это жестоко... бесчеловечно...
   - Напротив, это милосердие. Вы мои пленники, вы взяты в плен на поле битвы. Я вас держу на своем судне, хотя мог бы бросить вас в пучину океана. А я сохранил вам жизнь. Вы на меня напали! Вы проникли в тайну, в которую проникать ни один человек не должен, - тайну моего существования! И вы думаете, что я позволю вам вернуться на землю? Никогда! Я буду удерживать вас здесь ради своей безопасности.
   Эти слова ясно показывали, что капитан уже принял решение и что убеждения или просьбы будут бесполезны и напрасны.
   - Так, значит, - сказал я, - вы просто предлагаете нам выбор между жизнью и смертью?
   - Именно так.
   Я обратился к своим товарищам:
   - Друзья, спорить бесполезно. Но мы не даем никакого обещания, никакого слова капитану подводного судна, мы не связаны...
   - Ничем не связаны, - сказал капитан. Затем он прибавил более мягким голосом: - Теперь позвольте мне закончить. Я вас знаю, господин Аронакс. Может быть, товарищи ваши будут тяготиться пребыванием на моем судне, но вы не будете. Вы скоро перестанете жаловаться на случай, который свел нас. Вы найдете среди моих книг ваше сочинение "Тайны морских глубин". Я часто перечитывал эту книгу. Вы подвинули науку океанографию так далеко, как только это возможно для обитателя земли. Но вы всего не знаете, вы всего не видели. Позвольте вам сказать, господин профессор, вы не пожалеете о времени, которое проведете на борту моего судна. Вы будете путешествовать по стране чудес. Жизнь подводного мира непрерывно будет развертываться перед вашими глазами. Вы будете находиться в постоянном изумлении. Вам никогда не наскучит то, что я вам покажу. Я теперь снова предпринимаю кругосветное подводное путешествие, возможно, последнее! Я хочу снова увидеть подводный мир, и вы будете моим спутником, мы вместе будем наблюдать его и изучать. С этого дня вы вступите в новую стихию, вы увидите то, чего еще не видел ни один человек - себя и своих товарищей я не считаю, - и благодаря мне наша планета откроет вам свои последние тайны.
   Я не стану притворяться: слова капитана произвели на меня большое впечатление. У меня, как у Ахиллеса, была тоже своя пята! Я забыл на минуту, что созерцание самых великих чудес не стоит свободы. Впрочем, я утешил себя тем, что будущее само решит этот трудный вопрос.
   Поэтому я ответил:
   - Милостивый государь, хотя вы и совершенно разорвали все отношения с человечеством, я все-таки надеюсь, что вам не чужды человеческие чувства. Мы потерпели кораблекрушение, и вы великодушно приняли нас на свое судно, - мы будем это помнить. Что касается меня, я, разумеется, не отрицаю, что, поглощай наука в человеке потребность свободы, встреча с вами вознаградила бы меня с лихвой за все перенесенные страдания.
   Я думал, что капитан протянет мне руку, чтобы скрепить наш договор. Но капитан руки мне не протянул, и я мысленно пожалел его.
   - Последний вопрос, - сказал я, видя, что наш таинственный хозяин хочет удалиться.
   - Слушаю вас, профессор.
   - Как мы должны вас называть?
   - Я для вас капитан Немо [Nemo (лат.) - никто], а вы и ваши товарищи для меня - пассажиры "Наутилуса".
   Капитан Немо позвал слугу и отдал ему какое-то приказание на непонятном языке. Затем он обратился к Неду Ленду и Консейлю.
   - Завтрак вас ждет в вашей каюте, - сказал он им. - Потрудитесь следовать за этим человеком.
   - Завтрак! - проговорил Нед Ленд. - Пора! А если будет обед, так и непослушания не будет!
   Консейль и Нед Ленд вышли наконец из темницы, где мы просидели больше тридцати часов.
   - Наш завтрак тоже готов, господин Аронакс, - сказал мне капитан Немо. - Не угодно ли вам пожаловать за мной?
   - К вашим услугам, капитан, - отвечал я.
   Я пошел следом за капитаном. Сразу за дверью нашей тюрьмы начинался узкий коридор, освещенный электрическим светом. Мы прошли по этому коридору шагов тридцать, и перед нами отворилась другая дверь.
   Мы вошли в столовую, отделанную и меблированную в строгом вкусе. Два высоких буфета, инкрустированные черным деревом, стояли у стен, на полках сверкал дорогой фаянс, фарфор и хрусталь. Серебряная посуда блестела в лучах света, падавшего с потолка. Потолок был разрисован изящнейшими рисунками, что смягчало яркое освещение.
   Посередине столовой залы стоял богато сервированный стол.
   Капитан Немо жестом указал мне мое место.
   - Садитесь, профессор, - сказал он, - и принимайтесь за еду, как человек, который очень долго постился и умирает с голоду.
   Завтрак состоял из многих блюд, отлично приготовленных. Одни из них были из рыбы, но другие решительно ставили меня в тупик: я никак не мог решить, хоть приблизительно, из чего они приготовлены. Вкус у них был отличный, но какой-то необыкновенный, довольно странный, к которому, впрочем, я скоро привык. Эти различные кушанья содержали в себе, как мне показалось, много фосфора, и я вывел заключение, что они, вероятно, имеют морское происхождение или относятся к морской растительности.
   Капитан Немо посматривал на меня. Я ничего у него не спрашивал, но он сам угадал мои мысли и ответил мне на вопросы, которые я не решался ему задать, боясь показаться навязчивым.
   - Большая часть этих блюд вам неизвестна, - сказал он, - но вы можете их кушать без всякого опасения. Эти кушанья здоровые и питательные. Я уже очень давно отказался от мяса, и здоровье мое ничуть от этого не пострадало. Мой экипаж - а матросы у меня все здоровяки, - тоже питается морскими продуктами.
   - Так, значит, все это морские продукты?
   - Да, профессор, все морские. Море удовлетворяет всем моим потребностям и нуждам. Закину сеть, через несколько минут вытащу, а она уже чуть не разрывается от тяжести пойманной рыбы. Опустившись в глубину водной стихии, которая кажется недоступной человеку, я охочусь за дичью в своих подводных лесах. Мои стада, как стада Нептуна, мирно пасутся на обширных лугах океана. У меня громадные владения, с которых я без всякого ущерба собираю постоянные доходы.
   Я поглядел на капитана Немо с некоторым удивлением и сказал:
   - Я очень хорошо понимаю, капитан, что закинутые сети чуть не рвутся от тяжести пойманной рыбы, но для меня не совсем ясно, каким образом вы охотитесь за водной дичью в подводных лесах и где вы можете добыть хоть немного говядины.
   - Говядины у меня нет, - отвечал капитан. - Я не употребляю в пищу, я уже сказал вам, мясо земных животных.
   - Ну а это что такое? - спросил я, указывая на блюдо с несколькими кусками мяса.
   - То, что вы принимаете за говядину, профессор, всего лишь филейная часть морской черепахи. А вот это печенка дельфина, - попробуйте, вкус точь-в-точь как у рагу из свинины. Мой повар - большой искусник в своем деле и умеет отлично консервировать дары океана. Отведайте всего понемногу и скажите свое мнение. Вот консервы из голотурий, - малаец нашел бы их несравненными. Вот сливки, взбитые из молока китов. Вот сахар, добытый из водорослей Северного моря, а вот попробуйте варенье из плодов актинидии, смею вас уверить, оно стоит всех других земных варений.
   Я попробовал, впрочем, больше из любопытства, чем из жадности.
   - Море, господин Аронакс, - продолжал капитан Немо, - это моя кормилица, - кормилица самая щедрая, самая неистощимая. И море не только меня кормит, оно меня и одевает. Платье, что на вас надето, знаете из чего соткано? Из биссуса некоторых двустворчатых моллюсков. Чем окрашена ткань? Соком улитки пурпурницы по примеру древних, а эти фиолетовые полосы по пурпурному полю - краской, которую я извлекаю из раковин аплизии. У себя в каюте вы найдете духи на туалетном столике, они дистиллированы из морских трав, цветов и растений. Постель ваша из самой мягкой морской травы зостеры. Перо, которым вы будете писать, сделано из китового уса, а чернила - из жидкости, выделяемой каракатицей.
   - Вы любите море, капитан?
   - Да, люблю! Море - это все! Море покрывает семь десятых земного шара. Дыхание его чистое, животворное. Это необозримая пустыня, где человек не чувствует себя одиноким, потому что он слышит и видит, как кругом кипит жизнь. Море - это вечная жизнь, вечное движение, вечная любовь, как справедливо сказал один из ваших поэтов. Природа, господин профессор, являет здесь себя в трех царствах: минеральном, растительном и животном. Животное царство широко представляют четыре группы беспозвоночных, три класса членистоногих, пять классов моллюсков, три класса позвоночных, млекопитающие, пресмыкающиеся и несметные легионы рыб: в этом классе насчитывают более двадцати пяти тысяч видов, из которых только одна десятая водится в пресных водах. Море - это громадный резервуар природы. Морем началась жизнь земного шара и - кто знает? - морем и окончится. В море вы видите божественное спокойствие. Море не принадлежит деспоту-человеку. На его поверхности он еще может чинить беззакония, может затевать кровопролитные битвы, истреблять себе подобных, но на глубине тридцати футов его могущество сходит на нет, влияние исчезает, власть теряется. О, господин профессор! Живите в глубинах морских! Только здесь царствует полная независимость! Только здесь мы можем пользоваться свободой! Здесь нет тиранов...
   Капитан Немо вдруг умолк. Он словно подавил в себе энтузиазм, невольно прорвавшийся в его хвалебной песне морю. Или он сказал что-то лишнее? Что именно? Или он, вопреки своей обычной сдержанности, увлекся и жалел об этом?
   Несколько минут он в видимом волнении ходил по комнате. Затем успокоился, лицо его приняло обычное выражение холодности и уверенности. Он остановился и сказал мне:
   - Теперь, профессор, если вы желаете осмотреть "Наутилус", я к вашим услугам.
  

Глава одиннадцатая

"Наутилус"

   Я последовал за капитаном Немо.
   В глубине столовой открылась двойная дверь, и мы вошли в другую большую комнату.
   Это была библиотека. В высоких шкафах из черного палисандрового дерева на широких полках стояли ряды книг в одинаковых переплетах. Шкафы тянулись вдоль стен от пола до потолка. Отступя от шкафов, шли удобные широкие диваны, обитые коричневой кожей. Около диванов были расставлены легкие передвижные столики с пюпитрами для книг. Посередине стоял огромный стол, заваленный журналами, между ними я заметил несколько старых газет. Электрический свет падал с лепного потолка из четырех шаров матового стекла, заливая яркими лучами весь гармоничный ансамбль.
   Я с изумлением рассматривал великолепную комнату и просто не верил своим глазам.
   - Капитан Немо, - сказал я своему хозяину, расположившемуся на диване, - вот библиотека так библиотека! Она сделала бы честь любому дворцу на материке. Я не могу опомниться от удивления! И эта библиотека сопутствует вам в морских глубинах?
   - Да, господин профессор! Где найдете вы такое уединение, такое безмолвие? - ответил мне капитан Немо. - В вашем кабинете при Парижском музее вы ведь не найдете таких условий для работы?
   - Нет, капитан, не найду. Кроме того, должен сказать, что мой кабинет при нашем музее очень беден в сравнении с вашим. У вас ведь здесь шесть или семь тысяч томов...
   - Двенадцать тысяч, господин Аронакс. Книги - это единственные узы, еще связывающие меня с землей. Мир перестал для меня существовать в тот день, когда мой "Наутилус" в первый раз погрузился в глубину вод. В тот день я купил в последний раз книги, журналы и газеты, и с тех пор я говорю себе, что человечество ничего нового не выдумало и ничего не написало. Книги мои я предоставляю в ваше распоряжение, прошу вас, не стесняйтесь.
   Я поблагодарил капитана Немо, подошел к шкафам и стал рассматривать книги.
   Тут было обилие всевозможных книг на всех языках: научные, философские, путешествия, романы; только я не смог отыскать ни одного сочинения по политической экономии; казалось, политическая экономия строго воспрещена на борту "Наутилуса". Я заметил одно очень любопытное обстоятельство: книги на разных языках были расставлены на полках в алфавитном порядке, очевидно, капитан Немо свободно владел всеми языками.
   Среди книг я увидел лучшие произведения древних и современных писателей, поэтов и мыслителей, начиная с Гомера до Виктора Гюго, с Ксенофонта до Прудона, с Рабле до госпожи Санд. Особенно много было научных книг. Тома по механике, баллистике, гидрографии, метеорологии, географии, геологии чередовались с трудами по естественной истории. Очевидно, капитан Немо охотнее всего читал подобные произведения. Я нашел здесь полное собрание работ Гумбольдта, Араго, Фуко, Анри Сент-Клер Девиля, Шасля, Мильна-Эдвардса, Катрфажа, Тиндаля, Фарадея, Бертло, Секки, Петермана, капитана Мори, Агассиса, а также "Записки" Академии наук, сборники различных географических обществ. Наконец, на полке стояли два моих тома "Тайн морских глубин", которым, возможно, я был обязан за благосклонный и милосердный прием на борту "Наутилуса".
   Между сочинениями Жозефа Бертрана мне попались его "Основы астрономии", эта книга была издана в 1865 году, поэтому я мог заключить, что подводное плавание "Наутилуса" началось никак не раньше конца этого времени. Значит, капитан Немо прервал все связи с землей не более трех лет назад. Чтобы установить точную дату, надо было поискать издания поновее. Но я отложил эти поиски до другого времени. Спешить было некуда. К тому же мне хотелось осмотреть "Наутилус".
   - Капитан, - сказал я, - от всей души благодарю вас за любезное позволение пользоваться вашей библиотекой.
   Тут собраны сокровища, и я не премину ими насладиться.
   - Здесь не только библиотека, профессор, - сказал капитан Немо, - но и курительная.
   - Курительная? - вскрикнул я. - Да разве на борту "Наутилуса" курят?
   - Совершенно верно.
   - В таком случае, капитан, я должен заключить, что вы поддерживаете связь с Гаваной?
   - Нет, - ответил капитан Немо. - Позвольте предложить вам эту сигару, хотя она и не из Гаваны, вы будете ею очень довольны, если только вы знаток сигар.
   Я взял предложенную сигару, по форме она напоминала гаванскую, но, казалось, была скручена из золотистых листьев. Я зажег ее от изящной лампы, стоящей на красивом бронзовом пьедестале, и вдохнул в себя дым с наслаждением, которое будет понятно любому завзятому курильщику.
   - Отменная сигара! - сказал я капитану Немо. - Но ведь это не табак?
   - Нет, не табак, - отвечал капитан Немо. - То есть я хочу сказать, этот табак не из Гаваны и не из Турции. Это род редкой водоросли, которая содержит в себе много никотина.
   Что ж, вы и теперь хотите гаванскую сигару, профессор?
   - Капитан, с этого дня я их презираю!
   - Пожалуйста, курите спокойно, господин Аронакс, не выясняя происхождение этих сигар. Никакая таможня не брала за них налог, но, я полагаю, они от этого не хуже?
   - Напротив, лучше!
   В эту минуту капитан Немо открыл дверь, противоположную той, в которую мы вошли. Мы очутились в большом, великолепно освещенном салоне.
   Это был прямоугольный зал длиной десять, шириной шесть и высотой пять метров. И здесь свет падал сверху, а потолок был разрисован легкими арабесками, что смягчало яркое освещение. Это был настоящий музей, и видно было, что устраивал его человек, у которого не было недостатка ни в художественном вкусе, ни в деньгах.
   Десятка три картин великих мастеров, обрамленных в одинаковые рамы, висели на стенах, обтянутых великолепными обоями со строгим рисунком. Здесь были бесценные произведения живописи, которыми я восхищался в частных картинных галереях Европы и на художественных выставках.
   Образчиками различных школ старинных мастеров тут были такие сокровища, как "Мадонна" Рафаэля, "Дева" Леонардо да Винчи, "Нимфа" Корреджо, "Женщина" Тициана, "Поклонение волхвов" Паоло Веронезе, "Успение" Мурильо, "Портрет" Гольбейна, "Монах" Веласкеса, "Мученик" Рибейры, "Ярмарка" Рубенса, два фламандских пейзажа Тенирса, три жанровых картины Жерара Доу, Метсю, Паулюса Поттера, картины Жерико и Прюдона, несколько морских пейзажей Бакхёйзена и Верне. Новейшую живопись представляли картины Делакруа, Энгра, Декана, Труайона, Мессонье, Добиньи. Прекраснейшие мраморные и бронзовые копии лучших античных скульптур на высоких пьедесталах стояли в углах салона.
   Предсказание капитана Немо начинало сбываться: я был буквально ошеломлен увиденным.
   - Господин профессор, - сказал мне капитан Немо, - я надеюсь, вы извините, что я вас принимаю без церемоний, извините за беспорядок в гостиной.
   - Капитан, - ответил я, - не хочу допытываться, кто вы такой, но я угадываю в вас художника.
   - Любителя, не более. Когда-то я имел большое пристрастие ко всевозможным коллекциям. Я жадно собирал все прекрасные творения рук человеческих. Я был страстным коллекционером, и мне удалось приобрести несколько очень редких и ценных вещей. Земля для меня теперь не существует, и прежние коллекции остались как воспоминание. И современные художники, и древние - все смешались у меня. По-моему, великие произведения возраста не имеют.
   - А композиторы? - спросил я, указывая на партитуры Вебера, Россини, Моцарта, Бетховена, Гайдна, Мейербера, Герольда, Вагнера, Обера, Гуно и множества других, разбро санные на большом рояле, который стоял в углублении салона.
   - Для меня они современники Орфея, - отвечал капитан Немо. - Повторяю вам, хронологические различия исчезают в памяти умерших, - а я умер для мира, так же надежно и хорошо умер, как ваши усопшие друзья, которые покоятся в шести футах под землей!
   Капитан Немо умолк и глубоко задумался, казалось, совершенно забыв об окружающем. Я смотрел на него с живейшим волнением и участием, изучая его удивительное лицо! Трудно было оторвать от него глаза!
   Капитан Немо облокотился на мозаичный столик редкой работы и не замечал меня. Я не прерывал течение его мыслей и продолжал осматривать сокровища, украшавшие этот великолепный зал.
   Кроме произведений искусства здесь было собрание творений природы: растения, раковины и другие дары океанской флоры и фауны. Вероятно, они были собраны самим капитаном Немо.
   Посредине салона был фонтан, спадавший в громадную раковину тридакны. Подсвеченный электрическим светом, он сверкал, как алмазный сноп.
   Края этой ребристой раковины были очень изящно выгнуты красивыми зубчиками. Окружность ее была метров шесть, значит, она превосходила размером прекрасные тридакны, подаренные Венецианской Республикой Франциску I, из которых теперь устроены в Париже, в церкви св. Сульпиция, две гигантские кропильницы.
   Вокруг фонтана, в изящных стеклянных витринах, оправленных в медь, были разложены снабженные этикетками редкие экспонаты океана. Можете себе представить мое восхищение!
   Отдел зоофитов представлял очень любопытные образцы двух групп - полипов и иглокожих.
   В первой группе были расположены в виде веера органчики, горгонии, сирийские губки, молуккские изиды, морские перья, прелестная лофогелия из Норвежского моря, различные зонтичные, альциониевые, несколько шестилучевых мадрепоровых кораллов, которые мой учитель Мильн-Эдвардс так остроумно классифицировал на подотряды.
   Среди них были очаровательные веерные кораллы, глазчатые кораллы с острова Бурбон, антильские колючие мадрепоры - одним словом, всевозможные виды любопытных кораллов, образующих целые острова.
   Среди иглокожих, примечательных своим колючим панцирем, я любовался морскими звездами астериас, морскими лилиями, морскими ежами, голотуриями. Коллекция была удивительная!
   Страстный конхилиолог задохнулся бы от удовольствия перед другими стеклянными витринами, где были представлены образцы моллюсков.
   Коллекция моллюсков была просто неоценима. Ее подробное описание заняло бы слишком много времени. Я назову только некоторые экспонаты: изящная королевская синевакула из Индийского океана, испещренная белыми пятнышками, очень ярко выступающими на красно-коричневом фоне; императорский спондил, который отличается яркими красками и весь усеян колючками, - редкий экземпляр в европейских музеях, он один стоит по меньшей мере двадцать тысяч франков; обыкновенная синевакула, попадающаяся в австралийских водах, добывать ее очень трудно; сенегальские бюккарды - экзотические хрупкие белые раковинки, на которые, кажется, только дунь - и они разлетятся, как мыльные пузыри; разновидности морских щипцов с острова Ява - у них раковины в виде известковых трубочек, как бы обернутых листовидными складочками, очень ценимые любителями; все виды брюхоногих трохусов - желто-зеленые из американских морей, коричневато-красные из вод Австралии; черепицеобразные раковины из Мексиканского залива; стеллериды, или морские звезды, из южных морей; и, наконец, чрезвычайно редкий экземпляр великолепнейшего новозеландского шпорника.
   Тут были и прелестнейшие теллины, удивительные ците ры и венусы, решетчатые кадраны, отливающие перламутром, попадающиеся у берегов Транкебара, башенки крапчатые, зеленые ракушки из китайских морей, конус (почти не известный), все разновидности ципрей, фарфоровых улиток, которые служат монетой в Индии и Африке. Я увидел самую драгоценную раковину Восточной Индии - "Слава морей". Здесь были также представлены яйцевидки, стромбусы, мурексы, птероцеры, конусы, битинии, хитоны, дельфинки, янтины, свитки, оливы, митры, шлемы, пурпурницы, трубачи, арфы, тритоны, цериты, веретеновидки, блюдечки, гиалеи, клеодоры - словом, все прелестные и хрупкие раковины моллюсков, какие только нам известны.
   В специальном отделении блестели при электрическом освещении розовые жемчужины, извлеченные из пинн Красного моря. Рядом лежал зеленый, желтый, голубой и черный жемчуг - удивительные продукты различных моллюсков всех морей и океанов. Здесь было несколько бесценных образцов из самых редких жемчужниц. Некоторые жемчужины были больше голубиного яйца, каждая из них стоила гораздо дороже той, которую путешественник Тавернье продал за три миллиона персидскому шаху. Красотой они превосходили даже жемчуг маскатского имама, которому, как я думал, не было равных. Одним словом, цена этого собрания была неопределима. Капитан Немо должен был истратить миллионы, чтобы приобрести эти драгоценные образцы, и я мысленно спрашивал себя, из каких источников он мог удовлетворять свои фантазии, собирая подобные коллекции, как вдруг мои размышления были прерваны следующими словами:
   - Вы рассматриваете мои раковины, профессор? В самом деле, они могут заинтересовать натуралиста, но для меня они имеют еще больше прелести, потому что я их собрал собственными руками, и, скажу вам, нет ни одного моря на свете, которое бы я пропустил в своих поисках.
   - Я понимаю, капитан, - отвечал я, - что весьма приятно прогуливаться среди таких сокровищ. Ни один из музеев Европы не обладает подобными коллекциями. Но если я ис трачу весь свой восторг, осматривая их, то что мне останется для корабля? Я вовсе не хочу проникать в ваши тайны, но признаюсь, что этот "Наутилус", его двигатели, управляющие им механизмы - все это возбуждает мое любопытство до крайней степени! Я вижу, что по стенам развешаны приборы, назначение которых мне неизвестно. Могу я спросить?..
  


  
   - Господин Аронакс, - перебил меня капитан Немо, - я вам сказал, что вы свободны на моем корабле и, следовательно, ни одна часть "Наутилуса" для вас не закрыта. Вы можете осматривать судно во всех подробностях, и я с удовольствием послужу вам за чичероне.
   - Я не знаю, как вас благодарить, капитан. Постараюсь не злоупотреблять вашей любезностью. Только хочу спросить, для чего предназначены эти физические приборы?
   - Такие приборы есть в моей каюте, и там я буду иметь удовольствие объяснить вам их употребление. Но прежде осмотрите каюту, которая приготовлена для вас. Надо же вам знать, как вы будете жить на борту "Наутилуса".
   Я пошел вслед за капитаном. Через одну из дверей салона он вывел меня в узкий коридор; мы подошли к носу корабля, и там я увидел не каюту, а изящную комнату с кроватью, туалетным столом и другой удобной мебелью. Мне оставалось только поблагодарить любезного хозяина.
   - Ваша каюта смежная с моей, - сказал он, открывая дверь, - а моя сообщается с гостиной, в которой мы только что были.
   Я вошел в комнату капитана. Она тонула в полумраке и имела суровый, почти келейный вид: железная кровать, рабочий стол, несколько стульев, умывальник. Ничего лишнего, все только самое необходимое.
   Капитан предложил мне стул.
   - Садитесь, пожалуйста, - сказал он.
   Я сел, и он начал свои объяснения.
  

Глава двенадцатая

Всё на электричестве

   - Господин профессор, - сказал капитан, указывая на приборы, развешанные по стенам его каюты, - вот необходимые инструменты для плавания "Наутилуса". Здесь, как и в салоне, они всегда у меня перед глазами и показывают мне положение и точное направление судна в океане. Некоторые из них вам известны, например термометр для измерения температуры на "Наутилусе", барометр, который показывает давление воздуха и предсказывает перемену погоды, гигрометр, определяющий влажность атмосферы, штормгласс возвещает приближение бури, компас указывает мне путь, секстант по высоте солнца позволяет установить широту, хронометры помогают мне определить долготу, и, наконец, дневные и ночные подзорные трубы, которые я использую, когда "Наутилус" всплывает на поверхность.
   - Это обыкновенные инструменты мореплавателя, - отвечал я, - и я знаю их назначение, но здесь есть другие, которые, без сомнения, соответствуют особенным требованиям "Наутилуса": я вот вижу циферблат со стрелкой - это манометр?
   - Да, это манометр, он указывает наружное давление и в то же время глубину, на которой находится мое подводное судно.
   - А эти зонды?
   - Это зонды-термометры, которые измеряют температуру различных слоев воды.
   - А это что за инструменты? Я не знаю их назначения.
   - Тут, профессор, я должен вам дать несколько объяснений, - сказал капитан Немо. - Есть могущественная, послушная сила, простая в обращении, которой принадлежит первое место на моем корабле. Все делается ею: она меня освещает, согревает, очень быстро приводит в действие машины. Эта сила - электричество!
   - Электричество?! - вскрикнул я с удивлением.
   - Да.
   - Однако, капитан, исключительная скорость вашего судна плохо согласуется с силой электричества.
   - Профессор, - отвечал капитан Немо, - мое электричество - не простое, необыкновенное электричество! Вот все, что я могу вам сказать.
   - Я не буду настаивать на подробных объяснениях, капитан, и удовольствуюсь тем, что останусь в изумлении. Только позвольте мне задать один вопрос, на который, я надеюсь, вы мне ответите. Элементы, которые вы употребляете для произведения этой чудодейственной силы, должны быстро истощаться. Чем вы замените, например, цинк, так как вы уже не имеете никакого сообщения с землей?
   - Прежде всего я вам скажу, - отвечал капитан Немо, - что на дне моря имеются залежи цинковых, железных, серебряных и золотых руд, и разрабатывать их вполне возможно. Но я не хотел добывать металлы, а предпочел, чтобы само море доставляло мне способы для выработки моего электричества. - Море?
   - Да, и в этих средствах у меня нет недостатка. Расположив кабель на различных глубинах, я мог бы, например, получить электричество вследствие разности температур, но я предпочел использовать более практичную систему.
   - Какую же?
   - Вы знаете состав одного литра морской воды: девяносто шесть с половиной процентов воды, два и около двух третей процентов хлористого натрия, небольшое количество хлористого магния и калия, бромистого магния, сернокислого магния и углекислого кальция. Хлористый натрий содержится в воде в значительном количестве. Именно натрий я выделяю из морской воды, и именно он служит для питания элементов. - Натрий?
   - Да, профессор. Если смешать натрий с ртутью, он образует амальгаму, которая заменяет цинк в элементах Бунзена. Ртуть никогда не расходуется, потребляется только натрий, и море мне его снова поставляет. Кроме того, скажу вам, что натриевые элементы гораздо лучше, потому что их электродвигательная сила вдвое больше силы цинковых элементов.
   - Я понимаю, капитан, превосходство натрия в тех условиях, в которых вы находитесь. В море его много, но его надо еще добыть, а как вы это делаете? Ваши батареи, очевидно, могут служить для разложения хлористого натрия, но если я не ошибаюсь, расход натрия на электролиз может превысить его приход. Что вы будете делать в таком случае?
   - Тогда, профессор, я не стану добывать его таким способом, а использую энергию каменного угля.
   - Каменного угля?
   - Ну, скажем, морского угля, если вы хотите, - отвечал капитан.
   - И как вы им пользуетесь?
   - Вы увидите все на деле. Я только прошу вас потерпеть, потерпеть придется, правда, значительное время. Помните только, что я всем обязан океану: он производит электричество, электричество дает "Наутилусу" тепло, свет, движение, одним словом - жизнь.
   - Но не воздух, которым вы дышите?
   - О! Я мог бы добывать и воздух, необходимый для моего существования, но это бессмысленно, потому что я выплываю на поверхность, когда мне вздумается. Впрочем, если электричество и не вырабатывает кислород, необходимый для дыхания, зато управляет мощными паровыми насосами, которые накачивают воздух в особые резервуары, что и позволяет мне продолжать по мере надобности и так долго, как мне захочется, мое пребывание под водой.
   - Я в восхищении, капитан! - сказал я. - Вы, очевидно, нашли то, что люди, без сомнения, когда-нибудь откроют, - истинно динамическую силу электричества.
   - Я не знаю, откроют ли, - холодно отвечал капитан Немо. - Как бы то ни было, вы уже знаете первое применение этой драгоценной энергии. Она нас освещает равномерно и безостановочно, чего солнечный свет не может. Теперь посмотрите на эти часы: они электрические и ходят так точно, что могут посоперничать с лучшими хронометрами. Я разде лил их циферблат по итальянской системе на двадцать четыре часа, потому что для меня не существуют ни день, ни ночь, ни солнце, ни луна, а только этот искусственный свет, который я уношу с собой на дно океана. Видите, сейчас десять часов утра?
   - Вижу, вижу!
   - Другое приложение электричества - этот циферблат, висящий перед нашими глазами, - служит для указания скорости "Наутилуса". Электрический провод приводит его в соприкосновение с винтом лага, и стрелка показывает мне скорость судна. Смотрите, мы идем с умеренной скоростью - пятнадцать миль в час.
   - Это чудеса! - вскричал я. - И вы хорошо делаете, что употребляете силу, которая предназначена заменять собой ветер, воду и пар.
   - Мы еще не закончили, господин Аронакс, - сказал капитан, вставая, - и если вам угодно последовать за мной, то мы посетим корму "Наутилуса".
   В самом деле, я уже видел всю переднюю часть подводного судна; ее устройство было следующим. От центра к носу судна шла столовая длиной пять метров, отделенная от библиотеки переборкой, библиотека тоже была пять метров. Большой салон длиной десять метров отделялся от каюты капитана такой же переборкой. Каюта капитана имела длину пять метров, рядом моя каюта в два с половиной метра в длину и, наконец, резервуар для хранения воздуха в семь с половиной метров, продолжающийся до форштевня. Всего тридцать пять метров!
   Водонепроницаемые переборки и герметичные двери с резиновыми задвижками обеспечивали безопасность "Наутилуса" в случае образования течи.
   Я последовал за капитаном по узким проходам и очутился в центре судна. Тут было узкое помещение, похожее на колодец, ограниченное двумя переборками; железный трап, привинченный к стене, вел наверх.
   Я спросил капитана, для чего служит этот трап.
   - Он примыкает к шлюпке, - отвечал он.
   - Что? Разве у вас есть шлюпка? - спросил я с изумлением.
   - Без сомнения. Отличное гребное судно, легкое и устойчивое, которое служит для прогулок и для рыбной ловли.
   - Но когда вы захотите сесть в эту шлюпку, вы должны подняться на поверхность моря?
   - Вовсе нет. Эта шлюпка прикрепляется к кормовой части палубы и занимает нишу, специально для нее устроенную. Это настоящее палубное судно, оно не пропускает воду и прикреплено болтами. Трап ведет к люку на палубе "Наутилуса", люк этот в рост человека и сообщается с таким же люком в дне шлюпки. Этой дорогой, то есть через это двойное отверстие, я и вхожу в шлюпку. Нижний люк закрывают с "Наутилуса", а верхний - я сам. Затем я ослабляю болты, и шлюпка очень быстро поднимается на поверхность моря. Тогда я открываю люк на палубу, до сих пор герметично закрытый, ставлю мачту, поднимаю паруса или беру весла.
   - Но как же вы возвращаетесь на корабль?
   - Не я, а "Наутилус" возвращается, господин Аронакс.
   - По вашему приказанию?
   - Так точно. С "Наутилуса" проведен к шлюпке электрический провод. Я даю телеграмму, и этого довольно.
   - В самом деле, - сказал я, восхищенный этими чудесами, - ничего не может быть проще!
   Миновав трап, который выходил на палубу, я увидел небольшую каюту метра два длиной, в которой Консейль и Нед Ленд, зачарованные обедом, ели за обе щеки. Рядом открылась дверь на камбуз длиной три метра, расположенный между огромными кладовыми.
   Здесь электричество оказалось удобнее всякого газа, оно употреблялось на всевозможные кухонные надобности. Провода в печи раскаляли платиновые спирали, нагревая плиту и поддерживая необходимую температуру. На электричестве работали и дистиллирующие аппараты, которые производили превосходную пресную воду для питья. Возле камбуза находилась ванная, удобно оборудованная, с кранами, кото рые давали по желанию холодную или горячую воду.
   За кухней было расположено огромное помещение для экипажа, длиной метров пять, но дверь была заперта, и я не увидел его обстановку, которая могла помочь мне определить число людей, необходимых для управления "Наутилусом". В задней части была четвертая переборка, отделяющая кубрик от машинного отделения. Дверь открылась, и я оказался в отделении, где капитан Немо, первоклассный инженер, установил свои двигатели. Машинное отделение было отлично освещено и имело не менее двадцати метров в длину. Оно разделялось на две части; в первой находились батареи, которые производили электричество, а во второй - механизмы, приводящие в движение винт корабля.
   Я был поражен прежде всего неприятным запахом, которым было наполнено это отделение, и капитан заметил это.
   - Знаете, что неприятно поразило ваше обоняние? - сказал он мне. - Это газ. Выделение газа неизбежно при извлечении натрия. В сущности, это не очень большое неудобство.
   Каждое утро мы очищаем воздух вентиляторами.
   Я осматривал с величайшим вниманием машины "Наутилуса".
   - Вы видите, - сказал мне капитан, - я употребляю батареи Бунзена, а не Румкорфа: румкорфские дают мало энергии, тогда как бунзеновских надо немного, поскольку они очень мощные. Полученная электрическая энергия через электромагнит большого размера передается на сложную систему рычагов, которые приводят в действие ось винта. Этот винт диаметром шесть метров может делать до ста двадцати оборотов в секунду.
   - И вы тогда получаете?..
   - Скорость пятьдесят миль в час.
  


  
   - Капитан, - сказал я, - я не сомневаюсь в результатах. Я видел, как "Наутилус" искусно маневрировал вокруг "Авраама Линкольна", и знаю, какой он быстроходный, но надо же иметь возможность, чтобы направлять судно и вверх, и вниз, и во все стороны. А как вы достигаете этого на большей глуби не, где сопротивление исчисляют сотнями атмосфер? Как поднимаетесь на поверхность океана и, наконец, как вы двигаетесь на той глубине, которая вам нужна? Не слишком ли я любопытен, спрашивая это у вас?
   - Нисколько, профессор, - ответил мне капитан после легкого колебания, - ведь вы никогда не покинете это подводное судно. Пойдемте в салон, там у меня настоящий рабочий кабинет, и вы узнаете все, что вам можно знать про "Наутилус"!
  

Глава тринадцатая

Несколько чисел

   Несколько минут спустя мы сидели в салоне на диване, с сигарами во рту. Капитан разложил передо мной чертежи "Наутилуса" в продольном и поперечном разрезе, немного погодя он начал описывать свое чудо следующими словами:
   - Вот, господин Аронакс, судно, на котором вы находитесь. Это цилиндр, очень длинный, с коническими концами, по форме он очень похож на сигару. Эта форма уже принята в Лондоне для многих построек подобного рода. Длина судна от одного конца до другого семьдесят метров, а наибольшая ширина восемь метров. Он построен в другой пропорции, чем обычные паровые суда, так что вода может легко обтекать его, не затрудняя хода корабля.
   Вот два чертежа, которые дадут вам понятие об объеме "Наутилуса". Поверхность его тысяча одиннадцать и сорок пять тысячных квадратных метров, его объем равняется тысяче пятистам семи и двум десятым кубических метров, или, говоря иначе, "Наутилус", погружаясь, вытесняет полторы тысячи кубических метров, или тонн, воды.
   Когда я составил план судна для подводного плавания, я хотел, чтобы оно погружалось на девять десятых, а над поверхностью возвышалось бы на одну десятую. При подобных условиях оно должно было вытеснить только девять десятых своего объема, или тысячу триста пятьдесят шесть и сорок восемь тысячных кубических метров. При постройке я должен был так и рассчитывать. "Наутилус" состоит из двух корпусов: внутреннего и наружного, выполненных из листовой стали и соединенных между собой стальными балками в виде буквы "Т", что сообщает им необыкновенную прочность.
   "Наутилус" выступает над водой только на одну десятую. Но если я наполню резервуары количеством воды, равным этой одной десятой, то судно будет тогда вытеснять тысячу пятьсот семь и две десятых тонн и совсем уйдет под воду. Эти резервуары находятся в нижней части "Наутилуса"; я открываю краны, они наполняются, и судно погружается.
   - Хорошо, капитан, допустим, что вы можете держаться на известной глубине, но, погружаясь ниже, ваш подводный снаряд встречает давление снизу вверх, давление в одну атмосферу на каждые тридцать футов, то есть около одного килограмма на квадратный сантиметр.
   - Точно так, профессор.
   - Если вы не наполните резервуары водой до отказа, я не могу себе представить, как же вы погрузите "Наутилус"?
   - Не много надо усилий, чтобы опуститься в нижние слои океана, потому что тела имеют стремление быть потопляемы. Когда я захотел определить вес "Наутилуса", необходимый для его погружения, мне надо было только рассчитать уменьшение объема воды на различных глубинах под давлением верхних слоев.
   - Это очевидно, - отвечал я.
   - Если вода не совершенно несжимаемое тело, то по крайней мере слишком мало сжимаемое. По самым новым исчислениям, это сжимание будет равно четыремстам тридцати шести десятимиллионным на каждые тридцать футов глубины. Если надо опуститься на тысячу метров, то я исчисляю увеличение тяжести от давления водяного столба в тысячу метров, то есть от давления сто атмосфер. Тогда сжимание будет равно четыремстам тридцати шести стотысячных, и я должен увеличить тяжесть судна до одной тысячи пятисот тринадцати и семидесяти семи тысячных тонны вместо обычного тоннажа одна тысяча пятьсот семь и две десятых тонны. Таким образом потребуется балласт всего шесть и пятьдесят семь тысячных тонны.
   - Только?
   - Да, этот расчет легко проверить. У меня есть дополнительные резервуары вместительностью сто тонн. Я могу опускаться на значительную глубину. Если я захочу, чтобы "Наутилус" вышел на поверхность на одну десятую, мне на-до только выпустить эту воду и совершенно опорожнить все резервуары.
   Против таких доказательств, основанных на цифрах, я не мог возражать.
   - Я признаю ваши вычисления, капитан, - отвечал я, - и не могу их оспаривать, потому что опыт доказывает это каждый день. Но вот...
   - Что же, господин Аронакс?
   - Когда вы находитесь на глубине тысяча метров, "Наутилус" испытывает давление сто атмосфер, и в эту минуту вы хотите слить воду из дополнительных резервуаров, чтобы облегчить судно и подняться на поверхность, - надо, чтобы паровые насосы преодолели это давление в сотни атмосфер. А ведь это сто килограмм на квадратный сантиметр. Нужна большая мощность...
   - Которую может мне дать электричество, - прервал меня капитан Немо. - Я вам повторю, что динамическая сила моих машин почти беспредельна. Насосы "Наутилуса" имеют невероятную мощность, и вы должны были это видеть, когда огромные столбы воды обрушились на палубу "Авраама Линкольна". Иногда я не пользуюсь запасными резервуарами, чтобы достигнуть глубины от тысячи пятисот до двух тысяч метров, чтобы сберечь мои батареи. А если мне захочется посетить глубины океана на два или три лье ниже поверхности, я употребляю средства более надежные, но не менее верные.
   - Какие же, капитан? - спросил я.
   - Придется вам рассказать, как управляется "Наутилус".
   - Я сгораю от нетерпения, капитан!
   - Для управления подводным судном я употребляю обыкновенный руль, прикрепленный к ахтерштевню, который приводится в действие штурвалом и талями. Но я могу также двигать "Наутилус" сверху вниз и снизу вверх в вертикальной плоскости посредством двух наклонных лагов, прикрепленных к его бортам подвижными плоскостями. Они могут принимать разное положение и приводятся в действие с помощью мощных рычагов. Если лаги направлены параллельно судну, оно движется горизонтально, если они наклонены - "Наутилус" движется, соответственно, по диагонали. Если выключить винт, то под давлением воды "Наутилус" очень быстро всплывает на поверхность по вертикали.
   - Браво, капитан! - вскрикнул я. - Но как рулевой может вести судно по тому пути, который вы указываете?
   - Рулевой помещается в рубке, которая находится в специальном выступе в наружной части корабельного корпуса. В этой рубке большие иллюминаторы из толстого черепицеобразного стекла.
   - Разве стекло способно выдержать такое давление?
   - Да. Хрусталь, разбивающийся при падении, имеет значительное сопротивление давлению воды. При опытах рыбной ловли в электрическом свете в 1864 году посреди Северного моря выяснили, что хрустальные линзы толщиной всего в семь миллиметров выдерживают давление воды в шестнадцать атмосфер. При этом они еще сильно нагревались из-за тока высокого напряжения. Стекла же, которые я употребляю, имеют толщину не менее двадцати одного сантиметра, значит, они в тридцать раз толще.
   - Хорошо, капитан Немо, но ведь, чтобы видеть, нужен свет, а как же во мраке вод...
   - Позади рубки рулевого помещен сильный электрический прожектор, лучи которого освещают море на расстояние полумили.
   - Браво! Трижды браво, капитан! Я понимаю теперь природу фосфоресцирующего света лжеединорога, который так заинтересовал и озадачил ученых. Кстати, это столкновение "Наутилуса" с "Шотландией", которое наделало столько шуму, было следствием нечаянной встречи?
   - Да, господин Аронакс, это произошло совершенно случайно. "Наутилус" плыл на глубине двух метров, когда произошел толчок. Я убедился, что опасных повреждений не было.
   - Не было, капитан. "Шотландия" благополучно добралась до гавани. А встреча с "Авраамом Линкольном" тоже случайная?
   - Профессор, мне было очень жаль этот отличный фрегат, но меня атаковали, и я должен был защищаться! Я довольствовался тем, что поставил неприятеля в невыгодное положение, - ему даже не пришлось ремонтировать свои повреждения в ближайшей гавани.
   - Капитан! - вскрикнул я с восторгом. - Что за чудесное судно ваш "Наутилус"!
   - Да, профессор, - отвечал капитан Немо с волнением, - и я люблю его, как плоть от плоти моей! Если ваши корабли на поверхности океана всюду подстерегает опасность и если первое впечатление, которое производит море, есть страх бездны, как сказал голландец Янсен, то на "Наутилусе" человек может быть совершенно спокоен. Нечего опасаться пробоин, потому что двойной корпус корабля имеет твердость стали, нет утомительной качки, которая так докучает, паруса не уносит ветер; котлы не могут взорваться, пожара не может быть, потому что все сделано из листовой стали, не страшен недостаток угля, потому что здесь главная механическая сила - электричество, нечего бояться каких-нибудь неприятных встреч, потому что "Наутилус" один плавает в глубине вод, не страшны и бури, потому что в нескольких метрах ниже поверхности царит совершенный покой! Вот преимущества моего судна! И если правда, что инженер надежнее при постройке, чем конструктор, а конструктор - чем сам капитан, то представьте себе, до чего я верю в свой "Наутилус", потому что я все вместе: капитан, конструктор и инженер!
   Капитан говорил так увлекательно и так красноречиво, глаза его горели, движения были так порывисты, что он совершенно преобразился. Да, он любил свой "Наутилус", как отец любит свое дитя!
   Я не мог удержаться, чтоб не задать один вопрос, хотя вопрос этот мог показаться ему не совсем скромным:
   - Вы инженер, капитан Немо?
   - Да, профессор, в те времена, когда я еще считался жителем земли, я учился в Лондоне, Париже и Нью-Йорке.
   - Но как вы могли тайно построить это чудное судно?
   - Каждая его часть получена мной из разных частей света: киль выкован в Крезо, гребной вал у "Пени и К°" в Лондоне, стальная обшивка - у Лирда в Ливерпуле, винт - у Скотта в Глазго, резервуары - у "Келя и К°" в Париже, машины - у Круппа в Пруссии, таран - в мастерских Мотала в Швеции, приборы - от братьев Харт в Нью-Йорке и т. д. И каждый из этих поставщиков получал мои заказы под различными именами.
   - Но, - возразил я, - положим, что отдельные части приобретены, но надо же было их собрать и проверить?
   - Я устроил свои мастерские на пустынном необитаемом островке, в открытом океане. Там с моими работниками, с моими избранными верными и отважными товарищами мы собрали "Наутилус". Когда постройка была окончена, огонь испепелил все следы нашего пребывания на острове.
   - Мне думается, капитан, что цена этой постройки должна быть немалой?
   - Господин Аронакс, стальное судно со всем внутренним устройством стоит два миллиона, если же включить все редкости и коллекции, которые на нем находятся, то оно будет стоить от четырех до пяти миллионов франков.
   - Позвольте еще вопрос, капитан!
   - Извольте, профессор.
   - Вы, значит, богаты?
   - Богат несметно. Так богат, что мог бы без труда заплатить десять миллиардов государственного долга Франции!
   Я пристально посмотрел на этого удивительного человека и подумал, не смеется ли он надо мной.
   А может, говорит правду? Я решил, что время все покажет и объяснит.
  

Глава четырнадцатая

Черная река

   Площадь, занимаемая водой на земном шаре, исчисляется в более чем тридцать восемь миллиардов гектаров. Объем этой жидкой массы - два миллиарда двести пятьдесят миллионов кубических миль. Если представить ее в форме шара, то он будет иметь диаметр шестьдесят лье, а вес составит три квинтиллиона тонн. Чтобы понять это число, надо помнить, что квинтиллион относится к миллиарду так, как миллиард к единице, то есть в квинтиллионе столько миллиардов, сколько в миллиарде единиц. Примерно такое количество воды могли бы излить все земные реки в течение сорока тысяч лет.
   В геологической истории период огня следовал за периодом воды. Прежде океан был всемирным, потом мало-помалу в силурийский период начался горообразовательный процесс, появились островки, снова исчезли под частыми наводнениями, опять показались, некоторые из них соединились вместе и образовали континенты. Наконец земля географически установилась такой, какой мы ее теперь видим.
   Земля отвоевала у воды тридцать семь миллионов шестьсот пятьдесят семь тысяч квадратных миль, или двенадцать тысяч девятьсот шестьдесят миллионов гектаров. Образование материков позволило разделить Мировой океан на четыре большие части, или океаны: Северный Ледовитый, Индийский, Атлантический и Тихий.
   Тихий океан простирается с севера на юг между двух полярных кругов, с востока на запад между Азией и Америкой, на протяжении 145° долготы. Это самый спокойный океан, его течения широки и неторопливы, приливы и отливы умеренны, а дожди изобильны.
   И вот по этому океану предназначила мне судьба плавать в самых странных условиях!
   - Профессор, - сказал мне капитан, - мы сейчас определим, если вы не против, точное местоположение нашего судна. Теперь без четверти двенадцать - около полудня. Я сейчас всплыву на поверхность.
   Капитан три раза нажал на кнопку электрического звонка. Насосы начали выкачивать воду из резервуаров, стрелка манометра поползла по показаниям давления, свидетельствуя о движении "Наутилуса", потом остановилась.
   - Мы всплыли, - сказал капитан.
   Поднявшись по центральному трапу, я пролез в открытый люк и очутился на наружной платформе "Наутилуса".
   Платформа, или, вернее, палуба, выступала из воды только на восемьдесят сантиметров. Нос и корма "Наутилуса" имели веретенообразную форму, так что его справедливо можно было уподобить сигаре. Я заметил, что его стальная черепицеобразная обшивка напоминала чешую больших земных гадов, а потому было очень естественно, что даже с лучшими подзорными трубами это судно принимали за морское животное.
   Посредине палубы шлюпка, наполовину вдающаяся в корпус судна, образовывала небольшую выпуклость. Спереди и сзади помещались две невысокие рубки с наклонными стенками, частично закрытыми толстыми черепицеобразными стеклами: одна для рулевого, который управлял "Наутилусом", а другая для электрического прожектора.
   Океан был великолепен, небо ясное. Легкий западный ветерок рябил поверхность воды. Горизонт был чист для наблюдения. Однако вокруг ничего не было: ни рифа, ни островка, ни даже "Авраама Линкольна". Одна необозримая пустыня!
   Капитан, вооруженный своим секстантом, определял высоту солнца, которая должна была указать ему широту. Он несколько минут ждал, пока светило выйдет из-за набежавшего облака. Во время наблюдения ни один мускул его не шевельнулся, и инструмент не мог быть неподвижнее даже в руке мраморной статуи.
   - Полдень, - сказал он. - Профессор, не угодно вам?
   Я бросил последний взгляд на море - оно казалось немного желтоватым; вероятно, мы находились недалеко от берегов Японии, - и спустился вслед за капитаном в салон.
  


  
   Там капитан с помощью приборов сделал вычисления и сказал:
   - Мы находимся на 137°152 восточной долготы...
   - По какому меридиану? - быстро спросил я, думая, что ответ выдаст национальность капитана.
   - Профессор, - отвечал мне капитан, - у меня различные хронометры, поставленные по меридианам Парижа, Гринвича и Вашингтона, но в честь вас я возьму парижский.
   Этот ответ ничего мне не объяснил. Капитан продолжал:
   - 137°152 восточной долготы по парижскому меридиану и 30°72 северной широты, то есть около трехсот миль от берегов Японии. Сегодня, 8 ноября, в полдень, начнется наше путешествие под водой.
   - Да сохранит нас Бог! - отвечал я.
   - А теперь, профессор, я вас оставлю, - прибавил капитан. - Я взял курс на восток-северо-восток на глубине пятидесяти метров. Вот карта, по которой вы можете следить за нашим путешествием. Гостиная в вашем распоряжении, а мне позвольте удалиться.
   Мы раскланялись, я остался один и погрузился в размышления.
   Я думал о капитане "Наутилуса". Удастся ли мне когда-нибудь узнать, какой национальности этот странный человек, который говорил, что не принадлежит миру людей? Эта ненависть к человечеству, которая, возможно, вызывала в нем желание отомстить, - кто ее возбудил, что было ее причиной? Был он одним из непризнанных ученых, тех гениев, "которых обидели", как выражался Консейль? Может быть, он современный Галилей? Или из таких, как американец Мори, ученая карьера которого была испорчена политической революцией? Случай привел меня на его судно, жизнь моя была в его распоряжении, и он принял меня, хотя холодно, но гостеприимно. Только до сих пор он ни разу не подал мне руки и не пожал мою, когда я ему ее протягивал.
   Целый час я был занят этими мыслями, пытаясь проникнуть в тайну. Потом взор мой остановился на огромной карте, разложенной на столе, и я прижал палец к той точке, где сходились наши координаты.
   Океаны, как и материки, имеют свои реки - это океанские течения. Самое примечательное из них известно под названием Гольфстрим. Ученые определили пять главных течений: одно на севере, а другое на юге Атлантического океана, третье на севере, а четвертое на юге Тихого океана и пятое на юге Индийского океана. Вероятно, что существовало когда-нибудь и шестое течение, на севере Индийского океана, когда Каспийское и Аральское моря соединялись с большими азиатскими озерами в одно водное пространство.
   На месте, отмеченном на карте, показано одно из этих течений, японское Куросио, что значит "Черная река". Это теплое течение выходит из Бенгальского залива, где его согревают отвесные лучи тропического солнца, проходит через Малаккский пролив, идет вдоль до берегов Азии, вливается в Тихий океан, доходит до Алеутских островов, унося с собой стволы камфарного дерева и другие тропические растения и смешивая свои чистые ярко-голубые воды с холодными водами океана. По этому течению теперь шел "Наутилус".
   Вдруг в дверях показались Нед Ленд и Консейль. Мои храбрые товарищи не могли опомниться при виде всех чудес, представших перед их глазами.
   - Где мы? - вскричал канадец. - В Квебекском музее?
   - Нет, скорее в гостинице Соммерад, с позволения их чести! - возразил Консейль.
   - Друзья мои, - отвечал я, приглашая их войти, - вы не в Канаде и не во Франции, а на судне "Наутилус" и в пятидесяти метрах ниже уровня моря.
   - Надо верить, если их честь это утверждает, - сказал Консейль. - Надо признаться, эта комната может ошеломить даже такого фламандца, как я.
   - Удивляйся, мой друг, для такого классификатора, как ты, здесь есть над чем поработать.
   Мне незачем было давать этот совет Консейлю: усердный парень наклонился уже над витринами и бормотал разные термины: "Класс брюхоногих, семейство моллюсков, род ципрей, вид ципрея мадагаскарская..."
   А Нед Ленд тем временем расспрашивал меня про мое свидание с капитаном Немо.
   - Кто он такой? - приставал канадец. - Неужели вы не узнали? Откуда он? Куда его несет?
   - Не знаю, Нед, не знаю ничего, - отвечал я.
   - Ну, а он нас хочет глубоко погрузить, на самое дно морское, что ли?
   - Погодите, Нед, я расскажу вам по порядку все, что мне известно.
   Я рассказал ему все, что знал, и в свою очередь спросил его, что он видел и слышал.
   - Ничего не видел и не слышал! - отвечал канадец. - Я даже не видел никого из экипажа этого судна! И экипаж тоже электрический, что ли?
   - Электрический!
   - Ей-ей! Придется и этому поверить! Вы, господин Аронакс, не можете мне сказать, сколько людей на судне? Десять, двадцать, пятьдесят, сто человек?
   - Не могу вам ответить, Нед, потому что сам не знаю. Послушайте меня, не думайте завладеть "Наутилусом" или убежать с него. Это судно устроено с таким искусством, с таким умом... Я очень рад, что видел это чудо современной техники. Многие бы согласились быть на нашем месте, чтобы только увидеть все здешние чудеса. Так что вы лучше успокойтесь, Нед, и давайте вместе наблюдать за всем, что происходит. Смотрите...
   - Смотреть! - вскрикнул Нед Ленд. - Да ничего не видно и ничего не увидишь сквозь эту железную темницу! Мы идем или плывем, как слепые...
   Нед еще не закончил, когда вдруг стало так темно, словно на нас кто-то внезапно набросил черное покрывало. Свет на потолке погас так быстро, что я почувствовал резь в глазах, как если бы из глубокой темноты вдруг вышел на яркий свет.
   Мы онемели, не двигались и не знали, какого еще сюрприза ожидать. Послышалось что-то вроде шелеста, и нам показалось, что задвигались борта "Наутилуса".
   - Нам конец! - сказал Нед Ленд.
   - Отряд гидромедуз! - проговорил Консейль.
   Мгновенно в салоне опять стало светло. Свет проникал в него снаружи с обеих сторон через огромные продолговатые иллюминаторы. Водные глубины были ярко освещены. Я, признаюсь, дрогнул при мысли, что хрустальные стенки, отделяющие нас от моря, могут разбиться, но массивная медная рама давала им достаточный запас прочности.
   Вода просматривалась на расстояние мили вокруг "Наутилуса". Что это было за зрелище! Какое перо может его описать! Кому удалось бы нарисовать эту игру света в прозрачной океанской воде!
   Мы знаем прозрачность морской воды. Она превосходит своей чистотой даже горные ручьи. Минеральные и органические вещества, которые она в себе содержит, увеличивают ее прозрачность. В некоторых частях океана, у Антильских островов, например, под ста сорока пятью метрами воды можно видеть песчаное дно с удивительной ясностью, а солнечные лучи просвечивают там на глубине триста метров. Но в жидкой среде, сквозь которую проходил "Наутилус", электрический свет проникал даже в самую глубь волн.
   Если допустить гипотезу Эремберга, который верил в фосфоресцирующее свечение подводных глубин, то, конечно, природа приберегла для их обитателей одно из чудесных зрелищ. Я мог теперь судить о его необычайной, зачаровывающей прелести, не передаваемой никакими словами. С каждой стороны у нас было окно, открытое в ужасную неизведанную бездну океана. Темнота в салоне увеличивала яркость наружного света, и казалось, что прозрачный хрусталь был стеклом какого-то огромного аквариума. Создавалось впечатление, что "Наутилус" стоит на месте. Иногда, впрочем, полосы воды, разделяемые его килем, проносились перед нашими глазами.
   Пораженные открывшимся зрелищем, мы молча стояли, облокотясь на подоконники и прильнув к иллюминаторам.
   Вдруг Консейль сказал:
   - Вы хотели видеть, друг Нед, ну вот вы и видите!
   - Удивительно! - отвечал канадец, забыв и свой гнев, и все свои планы побега, любуясь чудесным зрелищем. - Надо было сюда попасть, чтобы только поглядеть на такое диво, ей-богу надо.
   - А! - воскликнул я. - Теперь я понимаю жизнь этого человека! Он создал себе отдельный мир, который раскрыл для него самые удивительные чудеса!
   - Но рыбы? - заметил канадец. - Я не вижу рыб. Где рыбы?
   - Что вам за дело до рыб, друг Нед, - отвечал Консейль, - ведь вы их не знаете!
   - Я не знаю? - вскрикнул Нед Ленд. - Я?
   По этому предмету завязался между двумя приятелями спор, потому что оба они знали рыб, но с совершенно разных сторон.
   Всем известно, что рыбы составляют четвертый класс позвоночных. Их определили как "позвоночные с двойным кровообращением и холодной кровью, дышащие жабрами и живущие в воде". Они разделяются на два разряда: на костных, у которых позвоночный скелет состоит из костных позвонков, и на хрящевых, у которых позвоночный скелет состоит из хрящевых позвонков. Канадец знал, может быть, эту классификацию, но Консейль знал об этом гораздо больше, и теперь, соединенный узами дружбы с Недом, он не мог допустить, чтобы друг был менее его образован, поэтому тотчас начал проповедовать:
   - Нед! Вы очень искусный рыболов! Вы на своем веку переловили довольное число этих животных! Но я побьюсь об заклад, что вы не знаете, как их разделяют!
   - Как их разделяют? - повторил Ленд. - Что ж тут знать?
   Разделяют на съедобных и несъедобных, вот и все!
   - Так разделяют их обжоры! - отвечал Консейль. - Скажите мне, вы знаете, какая разница между костными и хрящевыми рыбами?
   - Чего ж тут не знать - не диковина!
   - А знаете, как подразделяются эти два больших класса?
   - Ну, про это не случалось слышать.
   - Не случалось? Так вот теперь слушайте и запоминайте! Костные рыбы подразделяются на шесть отрядов. Первый - колючеперые, у которых верхние челюсти подвижные, а жабры гребенчатые. Первый отряд включает пятнадцать семейств, то есть три четверти известных рыб. Представитель - окунь.
   - В алъ меня холодно, но гостепріимно; однако, онъ никогда не бралъ руки которую я ему протягивалъ, никогда не подавалъ мнѣ своей.
   Цѣлый часъ я провелъ погруженный въ эти думы, стараясь разгадать эту столь занимавшую меня тайну. Потомъ глаза мои остановились на большой планисферѣ, разложенной на столѣ, и я поставилъ палецъ на ту именно точку гдѣ помянутыя выше долгота и широта скрещивались.
   Море, какъ материки, имѣетъ свои рѣки. Это особенныя теченія, отличающіяся своимъ цвѣтомъ и температурой, и изъ коихъ самое замѣчательное извѣстію подъ именемъ Гольфстрема. Наука опредѣлила на земномъ шарѣ направленіе пяти главныхъ теченій: одно на сѣверѣ Атлантическаго океана, другое на югѣ его, третье на сѣверѣ Тихаго океана, четвертое на югѣ, и пятое въ южной части Индѣйскаго океана. По всей вѣроятности, существовало шестое теченіе въ сѣверномъ Индѣйскомъ океанѣ, когда моря Каспійское и Аральское, въ соединеніи съ большими озерами Средней Азіи, составляли одно сплошное водное пространство. Одно изъ такихъ теченій было предо мною въ пунктѣ намѣченномъ на планисферѣ; это -- Куро-Сциво Японцевъ, Черная рѣка, которая, выходя изъ Бенгальскаго залива, гдѣ ее нагрѣваютъ перпендикулярные лучи тропическаго солнца, прорѣзываетъ проливъ Малакскій, огибаетъ берегъ Азіи, описываетъ кривую на сѣверномъ Тихомъ океанѣ до острововъ Алеутскихъ, унося съ собою стволы камфарнаго дерева и другія мѣстныя произведенія и рѣзко различаясь ярко-синимъ цвѣтомъ своихъ теплыхъ водъ отъ волнъ океана. По этому теченію Корабликъ и долженъ былъ идти. Я слѣдилъ за нимъ взоромъ, я видѣлъ его теряющимся въ неизмѣримомъ пространствѣ Тихаго океана, и чувствовалъ что меня увлекаетъ вмѣстѣ съ нимъ. въ эту минуту Недъ-Ландъ и Консель появились у дверей гостиной.
   Мои бравые товарищи стояли неподвижно, какъ вкопаные, въ виду всѣхъ собранныхъ предъ ними чудесъ.
   -- Гдѣ мы? гдѣ мы? спрашивалъ Канадецъ.-- Въ Квебекскомъ музеѣ?
   -- Прошу извиненія у ихъ милости, но я готовъ думать что мы въ гостиницѣ Соммераръ.
   -- Друзья мои, сказалъ я, приглашая ихъ войти:-- вы не въ Канадѣ и не во Франціи, а на бортѣ Кораблика, въ пятидесяти метрахъ подъ уровнемъ океана.
   -- Мы должны вѣрить ихъ милости, замѣтилъ Консель,-- но право, эта зала можетъ изумить даже такого Фламандца какъ я.
   -- Изумляйся и смотри, мой другъ, сказалъ я,-- потому что для такого искуснаго классификатора какъ ты здѣсь найдется довольно работы.
   Не было надобности поощрять Конселя. Добрый малый, облокотившись на витрины, бормоталъ уже слова изъ языка натуралистовъ: классъ брюхоногихъ, семейство трубароговъ родъ ужовокъ, видъ cyproea madagascariemis, и т. д.
   Между тѣмъ Недъ-Ландъ, не совсѣмъ сильный въ конхиліологіи, распрашивалъ меня о моемъ свиданіи съ капитаномъ Немо. Узналъ ли я кто онъ, откуда и куда отправлялся, какъ глубоко онъ думаетъ насъ погрузить? Словомъ, тысяча вопросовъ на которые я не успѣвалъ отвѣчать.
   Я сообщилъ ему все что зналъ или, вѣрнѣе, чего не зналъ, и спросилъ его что онъ видѣлъ и слышалъ съ своей стороны.
   -- Ничего не видалъ и не слыхалъ, отвѣчалъ Канадецъ.-- Я не видалъ даже экипажа этого судна. Ужь не электрическій ли и онъ также?
   -- Электрическій.
   -- Что жь? это очень возможно. Но, господинъ Аронаксъ, спросилъ Недъ-Ландъ, постоянно носившійся со своею мыслью,-- не можете ли вы мнѣ сказать сколько на бортѣ людей, десять, двадцать, пятьдесятъ, сто?
   -- Не могу вамъ на это отвѣтить, мистеръ Ландъ.-- Впрочемъ, повѣрьте мнѣ, оставьте лучше на время вашу мысль о томъ чтобы бѣжать или овладѣть Корабликомъ. Судно это есть мастерское произведеніе современнаго искусства, и я не жалѣю что мнѣ довелось увидѣть его! Многіе пожелали бы быть на нашемъ мѣстѣ, хотя бы для того чтобы посмотрѣть на всѣ эти чудеса. Итакъ, будемъ благоразумны и станемъ наблюдать все что вокругъ насъ происходитъ.
   -- Наблюдать! закричалъ китоловъ: -- но вѣдь ничего не видно, да и никогда ничего не будетъ видно изъ этой желѣзной тюрьмы! Мы идемъ, мы плывемъ, какъ слѣпые....
   Едва Недъ-Ландъ проговорилъ эти слова, какъ въ залѣ вдругъ воцарилась полнѣйшая темнота. Лившійся съ потолка свѣтъ угасъ, и такъ мгновенно что я почувствовалъ боль въ глазахъ, подобную той какую производитъ переходъ отъ глубокаго мрака къ самому яркому освѣщенію.
   Мы были нѣмы и неподвижны, и не могли понять какая неожиданность, пріятная или непріятная, намъ предстоитъ. Послышался скрипъ и шорохъ. Казалось что въ стѣнахъ Кораблика что-то отодвигается.
   -- Вотъ и конецъ конца, сказалъ Недъ-Ландъ.
   -- Порядокъ гидромедузъ, пробормоталъ Консель.
   Вдругъ насъ освѣтило съ обѣихъ сторонъ залы черезъ два продолговатыя отверстія. Окружавшіе судно жидкіе слои представлялись намъ ярко-освѣщенные электрическимъ сіяніемъ. Два кристальныя стекла отдѣляли насъ отъ моря. Я задрожалъ при мысли о томъ что эта слабая преграда можетъ разбиться; но ее поддерживали крѣпкія мѣдныя рамы и сообщали ей прочность почти несокрушимую. Можно было ясно видѣть на цѣлую миль кругомъ. Какой видъ! Какое перо можетъ описать его! Кто сумѣлъ бы нарисовать переливы свѣта сквозь эти прозрачные слои, и постепенное смягченіе тоновъ и оттѣнковъ отъ верхнихъ до нижнихъ слоевъ океана!
   Всѣмъ извѣстна прозрачность морской воды. Всѣ знаютъ что чистота ея превосходитъ чистоту воды горныхъ источниковъ. Органическія и минеральныя вещества въ ней содержащіяся, еще даже усиливаютъ ея прозрачность. Въ нѣкоторыхъ частяхъ океана, у Антильскихъ острововъ, можно съ поразительною ясностью видѣть песчаное дно на глубинѣ ста сорока пяти метровъ, и проницающая сила солнечныхъ лучей останавливается, какъ кажется, только на глубинѣ трехъ сотъ метровъ. Но въ той жидкой средѣ въ коей подвигался Корабликъ, электрическій свѣтъ находился въ самыхъ волнахъ. Это была уже не свѣтящаяся вода, а жидкій свѣтъ.
   Если допустить гипотезу Эренберга, вѣрящаго въ фосфорическое освѣщеніе морской глубины, то природа дѣйствительно сберегла для обитателей моря одно изъ своихъ самыхъ дивныхъ зрѣлищъ, и я могъ судить о томъ по разнообразной игрѣ этого свѣта. Съ каждой стороны я имѣлъ по окну выходившему на эти неизвѣданныя бездны. Темнота въ комнатѣ еще усиливала проходившее извнѣ освѣщеніе,g и этотъ чистый хрусталь казался какъ бы стекломъ громаднаго акваріума.
   Корабликъ какъ будто не трогался съ мѣста. Не было ничего такого что могло бы указать что мы двигаемся. По временамъ, впрочемъ, водяные слои, разсѣкаемые его бивнемъ, проносились предъ нашими глазами съ поразительною быстротой.
   Изумленные, мы стояли опираясь на рамы оконъ, и никто изъ насъ не думалъ прерывать молчанія. Наконецъ Консель сказалъ:
   -- Ну, другъ Ландъ, вы все хотѣли видѣть, вотъ вы и видите.
   -- Удивительно, удивительно! говорилъ Канадецъ, который, забывъ свой гнѣвъ и свои планы бѣгства, поддался неотразимому влеченію.-- Да, изъ самыхъ отдаленныхъ мѣстъ можно бы придти чтобы только взглянуть на это зрѣлище.
   -- Да, воскликнулъ я,-- я понимаю жизнь этого человѣка, онъ создалъ себѣ особенный міръ, раскрывающій предъ нимъ самыя изумительныя свои тайны!
   -- Но гдѣ же рыбы? спрашивалъ Канадецъ.-- Я не вижу рыбъ.
   -- Какое вамъ до нихъ дѣло, другъ Недъ? отвѣчалъ Консель.-- Вѣдь вы ихъ не знаете.
   -- Какъ! Я, рыбакъ!
   Между двумя друзьями завязался споръ. Они оба знали рыбъ, но каждый по-своему. Всѣмъ извѣстно что рыбы составляютъ четвертый и послѣдній классъ отдѣла позвоночныхъ. Ихъ очень вѣрно опредѣлили такъ: "позвоночныя съ двойнымъ кровообращеніемъ и холодною кровью, которыя дышутъ жабрами и предназначены жить въ водѣ". Онѣ образуютъ двѣ различныя группы: группу рыбъ костистыхъ, тоесть такихъ, у которыхъ спинной хребетъ состоитъ изъ костяныхъ позвонковъ, и группу рыбъ хрящевыхъ, у которыхъ спинной хребетъ состоитъ изъ позвонковъ хрящевыхъ....
   Канадцу, можетъ-быть, это дѣленіе и было не безызвѣстно, но Консель зналъ о томъ гораздо больше, и теперь, подружившись съ Недомъ, онъ не могъ допустить чтобъ у кого было больше свѣдѣній чѣмъ у него самого. И онъ сказалъ:
   -- Другъ Недъ, вы колете рыбъ, вы очень искусно ихъ ловите, вы имѣли въ рукахъ очень многихъ изъ этихъ любопытныхъ животныхъ, но я готовъ биться объ закладъ что вы не знаете какъ ихъ классифируютъ.
   -- Вотъ еще, спокойно возразилъ китоловъ.-- Ихъ дѣлятъ на съѣдомыхъ и несъѣдомыхъ.
   -- Вотъ дѣленіе достойное гастронома, отвѣчалъ Консель.-- Но скажите, пожалуста, знаете ли вы разницу между рыбами костистыми и хрящевыми....
   -- Быть-можетъ и знаю, Консель.
   -- А подраздѣленіе этихъ двухъ большихъ группъ?
   -- Не имѣю ни малѣйшаго понятія, отвѣчалъ Канадецъ.
   -- Ну, такъ слушайте и помните. Костистыя рыбы подраздѣляются на шесть порядковъ: Primo, колючеперыя, у коихъ верхняя челюсть цѣльная и подвижная, и жабры гребенчатыя. Порядокъ этотъ обнимаетъ пятнадцать семействъ, то-есть 3/4 всѣхъ извѣстныхъ рыбъ. Типъ: окунь обыкновенный.
   -- Недурное кушанье, замѣтилъ Недъ.
   -- Secundo, продолжалъ Консель,-- брюхоперыя, у которыхъ брюшные плавники находятся подъ животомъ, позади грудныхъ, и не соединены съ костями плеча. Порядокъ этотъ распадается на пять семействъ и заключаетъ въ себѣ большую часть рыбъ прѣсноводныхъ. Типъ: карпъ, щука.
   -- Фи! замѣтилъ Канадецъ съ пренебреженіемъ:-- прѣсноводныя рыбы!
   -- Tertio, продолжалъ Консель,-- горлоперыя. Ихъ брюшные плавники находятся подъ грудными и непосредственно связаны съ костью плеча. Этотъ отрядъ заключаетъ четыре семейства. Типъ: пласкуша, камбала, косоротъ и т. д.
   -- Превосходны, превосходны! воскликнулъ китоловъ, не желавшій смотрѣть на рыбъ иначе какъ съ кулинарной точки зрѣнія.
   -- Quarto, продолжалъ не смущаясь Консель,-- голобрюхія, съ удлиненнымъ тѣломъ, лишены плавниковъ брюшныхъ и одѣты толстою и нерѣдко слизистою кожей. Порядокъ имѣющій только одну семью. Типъ: угорь, гимнотъ.
   -- Посредственно, посредственно! отвѣчалъ Недъ-Ландъ.
   -- Quinto, продолжалъ Консель,-- кистежаберныя. У нихъ челюсти цѣльныя и свободныя, а жабры состоятъ изъ маленькихъ кисточекъ расположенныхъ попарно вдоль жаберныхъ дуга. Порядокъ этотъ считаетъ только одну семью. Типъ, морской конекъ, пегасъ.
   -- Никуда не годится! пояснилъ китоловъ.
   -- Sexto, наконецъ, сказалъ Консель,-- крѣпкочелюстныя; челюстная кость соединена неподвижно съ междучелюстною; поднебный сводъ соединяется съ черепомъ посредствомъ шва. Отсюда неподвижность челюсти. Порядокъ этотъ лишенъ настоящихъ брюшныхъ плавниковъ и состоитъ изъ двухъ семействъ. Типъ: четырезубецъ, луна-рыба.
   -- Способны обезславить кастрюлю! вскричалъ Канадецъ.
   -- Поняли вы, другъ Недъ? спросилъ ученый Консель.
   -- Ничуть, другъ Консель, но вы все-таки продолжайте, ибо вы очень интересны.
   -- Что касается до рыбъ хрящевыхъ, то онѣ состоятъ только изъ трехъ порядковъ, продолжалъ не смущаясь Консель.
   -- Тѣмъ лучше, замѣтилъ Недъ.
   -- Primo, круглоротыя. Челюсти скрѣплены въ одно подвижное кольцо,.а жабры открываются многочисленными щелями. Имѣетъ только одну семью. Типъ: минога.
   -- Не дурно, отвѣчалъ Недъ-Ландъ.
   -- Secundo, поперечноротыя. Жабры сходны съ жабрами круглоротыхъ, но нижняя челюсть подвижна. Отрядъ этотъ, самый замѣчательный изъ всего класса, заключаетъ двѣ семьи. Типъ: скатъ и акула.
   -- Какъ! закричалъ Недъ:-- скаты и акулы въ одномъ порядкѣ? Ну, друга Консель, въ интересѣ скатовъ я не посовѣтовалъ бы вамъ сажать ихъ вмѣстѣ въ одинъ сосудъ.
   -- Tertio, продолжалъ Консель,-- осетровыя. Жабры открываются, какъ обыкновенно, посредствомъ одной щели снабженной крышкою. Порядокъ этотъ обнимаетъ четыре вида. Типъ: осетръ.
   -- А, другъ Консель! вы приберегли самое лучшее къ концу! По крайней мѣрѣ я такъ думаю. И все?
   -- Да, другъ Недъ, и замѣтьте, что зная это, мы еще ничего не знаемъ, потому что семейства подраздѣляются на роды, виды и разновидности.
   -- Такъ-то, другъ Консель, сказалъ китоловъ, указывая на окно,-- вотъ проходятъ разновидности.
   -- Да! рыбы! обрадовался Консель.-- Право, можно подумать что стоишь предъ акваріумомъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я,-- ибо акваріумъ только клѣтка, а эти рыбы свободны какъ птица въ воздухѣ.
   -- Ну, другъ Консель, говорилъ Канадецъ,-- называйте же ихъ, называйте!
   -- Это не по моей части, это касается моего господина.
   И въ самомъ дѣлѣ, честный малый, ярый классификаторъ,
   не былъ, однако, натуралистомъ, и я не знаю, сумѣлъ ли бы онъ отличить тунца отъ макрели. Однимъ словомъ, прямая противоположность съ Канадцемъ, который называлъ всѣхъ этихъ рыбъ безъ малѣйшаго затрудненія.
   -- Спинорогъ, сказалъ я.
   -- И спинорогъ китайскій, отвѣчалъ Недъ.
   -- Родъ спинорогъ, семейство жесткокожихъ, отрядъ крѣпкочелюстныхъ, шепталъ Консель.
   Право, вдвоемъ они составили бы замѣчательнаго натуралиста.
   Канадецъ не ошибся. Множество спинороговъ, со сжатымъ тѣломъ, зернистою кожей, вооруженныхъ шипомъ на своемъ спинномъ плавникѣ, играли вокругъ Кораблика и повертывали четыре ряда колючекъ, торчащихъ по обѣимъ сторонамъ хвоста. Ничего нѣтъ красивѣе ихъ кожи, сверху сѣрой, снизу бѣлой, золотистыя пятна которой сіяли въ темномъ прибоѣ волнъ. Между ними извивались скаты, какъ скатерти брошенныя на волю вѣтра, и къ величайшей своей радости, я увидалъ здѣсь ската китайскаго, желтоватаго сверху, розоваго снизу, и имѣющаго три шипа надъ глазомъ. Видъ рѣдкій, даже сомнительный во время Ласепеда, который нашелъ его только въ одномъ сборникѣ японскихъ рисунковъ. Въ продолженіе двухъ часовъ цѣлая подводная армія сопровождала Корабликъ. Среди ихъ игры и быстрыхъ движеній, когда они соперничали въ красотѣ, блескѣ и скорости, я замѣтилъ зеленаго губана, барвену красивую, отмѣченную двойною черною полосой, далѣе виднѣлся кольбень со своимъ округленнымъ хвостомъ, бѣлый съ фіолетовыми пятнами на спинѣ; японскій тунецъ, великолѣпный представитель семейства макжелей въ этихъ моряхъ, съ голубымъ тѣломъ и серебристою головой; блестящіе лазоревики, одно имя которыхъ стоитъ цѣлаго описанія; спаръ рубчатый съ плавниками переливающимися желтымъ и голубымъ, спаръ полосатый съ черною полосой на хвостовомъ плавникѣ, и спаръ поясной, изящно окаймленный своими шестью поясами; трубкоротыя, со ртомъ въ родѣ флейты, или морскіе бекасы, достигающіе иногда до метра въ длину, японскія саламандры, мурены ежевыя, длинныя шести-футовыя змѣи съ маленькими живыми глазами и широкимъ ртомъ полнымъ зубовъ, и т. д.
   Восторгамъ нашимъ не было конца, и восклицанія не прекращались. Недъ называлъ рыбъ, Консель ихъ классифировалъ, я восхищался быстротой ихъ движеній и красотой формъ. Никогда еще не удавалось мнѣ видѣть этихъ животныхъ, живыхъ и свободныхъ, въ ихъ естественной стихіи.
   Не стану перечислять всѣ разновидности промелькнувшія предъ нашими изумленными глазами, всю эту богатую коллекцію японскихъ и китайскихъ морей. Ихъ было больше чѣмъ птицъ въ воздухѣ, и они во множествѣ устремлялись къ Кораблику, привлеченные, вѣроятно, блескомъ электрическаго свѣта.
   Вдругъ въ задѣ сдѣлалось опять свѣтло. Желѣзныя рамы задвинулись. Волшебное видѣніе исчезло; но я долго еще мечталъ, пока глаза мои не остановились случайно на инструментахъ висѣвшихъ по стѣнамъ. Компасъ по-прежнему показывалъ направленіе къ сѣверо-сѣверо-востоку, манометръ -- давленіе пяти атмосферъ, соотвѣтствующее глубинѣ пятидесяти метровъ, а электрическій лагъ указывалъ скорость пятнадцати миль въ часъ.
   Я ждалъ капитана Немо; но онъ не показывался. Было пять часовъ.
   Недъ-Ландъ и Консель отправились въ свою каюту. Я вернулся въ свою комнату. Мой обѣдъ былъ на столѣ. Онъ состоялъ изъ черепашьяго супа приготовленнаго изъ самыхъ вкусныхъ морскихъ черепахъ, изъ барвены съ бѣлымъ и немного наслоеннымъ мясомъ, и печень которой, приготовленная отдѣльно, составляла самое изысканное блюдо, и наконецъ филе изъ мяса ежерыбы императорской, которой вкусъ показался мнѣ лучше лососины. Вечеръ я провелъ за чтеніемъ, письмомъ и въ размышленіяхъ. Потомъ меня началъ клонить сонъ, я расположился на своемъ ложѣ изъ взморника и крѣпко заснулъ, между тѣмъ какъ Корабликъ быстро скользилъ по теченію Черной рѣки.
   

ГЛАВА XV.
Письменное приглашеніе.

   На другой день, Это ноября, я проснулся только послѣ двѣнадцатичасоваго сна. Консель, по своему обыкновенію, пришелъ освѣдомиться "какъ господинъ профессоръ провелѣночь"" и предложить ему свои услуги. Его другъ Канадецъ еще спалъ, какъ будто во всю жизнь ничѣмъ другимъ не занимался.
   Я далъ честному малому свободу болтать сколько угодно, почти не отвѣчая ему. Меня безпокоило отсутствіе капитана Немо, который не показывался во все время нашей бесѣды прошедшаго вечера, и я надѣялся увидѣть его сегодня.
   Я скоро одѣлся въ свое платье изъ виссона. Его качество нѣсколько разъ вызывало различныя замѣчанія со стороны Конселя. Я сообщилъ ему что оно сдѣлано изъ шелковистыхъ и лоснящихся волоконъ которыми пинны, родъ молюсковъ, многочисленныхъ по берегамъ Средиземнаго моря, прикрѣпляются къ утесамъ. Прежде изъ нихъ дѣлали прекрасныя ткани, чулки, перчатки, потому что они очень мягки и въ то же время очень теплы. Стало быть экипажъ Кораблика могъ имѣть дешевыя платья, ничего не требуя отъ земли, ни хлопчатника, ни овецъ, ни шелковичныхъ червей. Одѣвшись, я отправился въ большую залу. Она была пуста.
   Я погрузился въ изученіе драгоцѣнныхъ раковинъ, собранныхъ въ стеклянныхъ ящикахъ; разсматривалъ огромные гербаріумы, наполненные самыми рѣдкими морскими растеніями, которыя хотя и были высушены, но сохранили свои чудные цвѣта. Между этими драгоцѣнными водорослями находились кольчатые кладостефы, падины, каулерпы похожія на виноградные листья, нѣжныя цераміи ярко-краснаго цвѣта, вѣерообразныя агары, грибовики, похожіе на очень плоскіе грибы и которые долго причисляли къ зоофитамъ, наконецъ цѣлый рядъ водорослей.
   Такъ прошелъ цѣлый день, и капитанъ Немо не удостоилъ меня своимъ посѣщеніемъ. Двери залы не отворялись. Можетъ-быть опасались что мы слишкомъ скоро привыкнемъ ко всѣмъ этимъ чудесамъ и перестанемъ цѣнитъ ихъ. Корабликъ шелъ все въ томъ же востоко-сѣверо-восточномъ направленіи, со скоростью двѣнадцати милъ въ часъ, на глубинѣ между пятьюдесятью и шестьюдесятью метрами.
   На другой день, Юго ноября, то же невниманіе и такое же одиночество. Я не видалъ никого изъ экипажа. Недъ и Консель провели большую часть дня со мной; ихъ удивляло непонятное отсутствіе капитана. Не заболѣлъ ли этотъ странный человѣкъ? Не измѣнилъ ли онъ своихъ намѣреній относительно насъ?
   Впрочемъ мы пользовались, какъ замѣтилъ Консель, полною свободой, и насъ хорошо кормили. Слѣдовательно нашъ хозяинъ не нарушалъ заключеннаго условія, и мы не могли жаловаться. Да сверхъ того самая исключительность нашего положенія представляла такія богатыя вознагражденія что мы не имѣли права обвинять его.
   Съ этого дня я началъ вести дневникъ, что и дало мнѣ возможность разказать всѣ эти событія съ самою добросовѣстною точностью и со всѣми любопытными подробностями; я писалъ на бумагѣ сдѣланной изъ морскаго взморника. Иго ноября, рано утромъ, распространившійся по кораблю свѣжій воздухъ возвѣстилъ мнѣ что мы возвратились на поверхность океана чтобы снова запастись кислородомъ. Я отправился къ средней лѣстницѣ и вышелъ на платформу. Было шесть часовъ; день былъ пасмурный, море сѣрое, но спокойное, съ едва замѣтною зыбью. Придетъ ли капитанъ Немо, котораго я надѣялся здѣсь встрѣтить? Тутъ находился только одинъ рулевой, заключенный въ стеклянную клѣтку. Усѣвшись на выступъ, гдѣ помѣщалась шлюпка, я съ наслажденіемъ вдыхалъ въ себя соляныя испаренія.
   Отъ солнечныхъ лучей мало-по-малу разсѣялся морской туманъ. На востокѣ показалось лучезарное свѣтило; отъ его взгляда на морѣ запылала яркая полоса. Облака разсѣянныя въ высотѣ окрасились самыми живыми оттѣнками и переливами, а многочисленныя маленькія бѣлыя, легкія облака, зазубренныя по краямъ, предвѣщали вѣтеръ на весь день.
   Но что могъ сдѣлать Кораблику вѣтеръ, когда и буря не пугала его!
   Я любовался прекраснымъ восходомъ солнца, дѣйствовавшимъ такъ весело и животворно, когда услыхалъ что кто-то взошелъ на платформу.
   Я приготовился раскланяться съ капитаномъ Немо, но это былъ его подшкиперъ. Онъ вышелъ на платформу и, повидимому, не замѣчалъ моего присутствія. Онъ внимательно изслѣдовалъ всѣ точки на горизонтѣ, вооружившись сильною подзорною трубой. Потомъ, приблизившись къ отверстію, произнесъ слѣдующія слова, которыя я твердо запомнилъ, потому что они повторялись каждое утро при одинаковыхъ условіяхъ "Nautron respoc lorni virch."
   Я не знаю что они означали.
   Сказавъ это, подшкиперъ удалился. Думая что Корабликъ скоро начнетъ свое подводное плаваніе, я возвратился къ отверстію и узкимъ проходомъ вернулся въ свою комнату. Такъ прошло пять дней, но обстоятельства не измѣнились. Каждое утро я выходилъ на платформу; та же фраза повторялась каждый день тѣмъ же человѣкомъ. Капитанъ Немо не показывался.
   Я помирился съ необходимостью не видать его болѣе, но 16 ноября, возвратившись въ свою комнату съ Недомъ и Конселемъ, я нашелъ на столѣ адресованную на мое имя записку.
   Я нетерпѣливо распечаталъ ее; она была написана твердымъ, четкимъ, но какъ будто готическимъ почеркомъ, напоминавшимъ нѣмецкія буквы.
   Записка заключала слѣдующее:
   "Господину профессору Аронаксу, на кораблѣ Корабликъ, 16го ноября 1867.
   "Капитанъ Немо приглашаетъ господина профессора Ароннакса завтра утромъ на охоту, въ его лѣсахъ, на островѣ Креспо. Онъ надѣется что господину профессору ничто не помѣшаетъ принять участіе въ охотѣ, а также что и товарищи его будутъ его сопровождать.

"Командиръ Кораблика, капитанъ Немо."

   -- Охота! вскричалъ Недъ.
   -- И въ его лѣсахъ на островѣ Креспо! прибавилъ Консель.
   -- Такъ этотъ господинъ сходитъ;на землю; возразилъ Недъ-Ландъ.
   -- Мнѣ кажется что это ясно высказано, прибавилъ я, перечитывая письмо.
   -- Ну, что же, надо принять предложеніе, возразилъ Канадецъ,-- и когда мы будемъ на твердой землѣ, то рѣшимъ что намъ предпринять. Сверхъ того мнѣ очень бы хотѣлось съѣсть нѣсколько кусковъ свѣжей дичи.
   Я не умѣлъ, да и не пытался согласить противорѣчіе существовавшее, какъ мнѣ казалось, между очевиднымъ отвращеніемъ капитана Немо къ твердой землѣ и островамъ, и его приглашеніемъ охотиться въ лѣсу, и ограничился отвѣтомъ:
   -- Прежде всего посмотримъ что это за островъ Креспо.
   Я справился по картѣ и, подъ 32° 40' сѣверной широты и 167° 50' западной долготы, нашелъ небольшой островъ открытый капитаномъ Креспо въ 1801 году, который въ старыхъ испанскихъ картахъ назывался Рокка-де-ла-Плата, то-есть Серебряный Утесъ.
   Итакъ въ эти дни мы прошли тысячу восемьсотъ миль; нѣсколько измѣнивъ свое направленіе, Корабликъ подвигался опять къ юго-востоку.
   Я показалъ моимъ товарищамъ этотъ маленькій утесъ, затерявшійся на сѣверѣ Тихаго океана.
   -- Если капитанъ Немо и выходитъ иногда на землю, сказалъ я имъ,-- то онъ по крайней мѣрѣ выбираетъ самыя пустынные острова.
   Недъ-Ландъ покачалъ головой, не говоря ни слова, и вышелъ изъ комнаты вмѣстѣ со своимъ другомъ. Послѣ ужина, поданнаго мнѣ невозмутимо-спокойнымъ и нѣмымъ слугой, я уснулъ нѣсколько озабоченный.
   Проснувшись на другой день, 17го ноября, я почувствовалъ что Корабликъ стоялъ совершенно неподвижно и, проворно одѣвшись, вышелъ въ большую залу.
   Капитанъ Немо, дожидавшійся меня тамъ, всталъ, раскланялся и спросилъ, согласны ли мы его сопровождать. Онъ ничего не сказалъ о причинѣ своего восьмидневнаго отсутствія, а я съ своей стороны воздержался отъ распросовъ и просто отвѣчалъ что я и мои товарищи готовы слѣдовать за нимъ.
   -- Только, прибавилъ я,-- я позволю себѣ предложить вамъ одинъ вопросъ.
   -- Спрашивайте, господинъ Аранаксъ, и если я могу отвѣчать на него, то отвѣчу.
   -- Хорошо, капитанъ, вы прервали всѣ отношенія съ землей; объясните же мнѣ, какъ въ такомъ случаѣ вы можете владѣть лѣсами на островѣ Креспо.
   -- Господинъ профессоръ, отвѣтилъ капитанъ,-- лѣса которыми я владѣю не требуютъ отъ солнца ни свѣта, ни тепла. Ни одно четвероногое, ни львы, ни тигры, ни барсы не посѣщаютъ ихъ; они извѣстны только мнѣ одному, растутъ для меня. Это не земные лѣса, а подводные.
   -- Подводные лѣса! вскричалъ я.
   -- Да, господинъ профессоръ.
   -- И вы мнѣ предлагаете идти туда?
   -- Точно такъ.
   -- Пѣшкомъ?
   -- И даже не замочивъ ногъ.
   -- Охотясь?
   -- Да, охотясь.
   -- Съ ружьемъ въ рукахъ?
   -- Съ ружьемъ въ рукахъ....
   Я глядѣлъ на командира Кораблика съ видомъ совсѣмъ для него нелестнымъ.
   "Онъ рѣшительно помѣшался, думалъ я.-- Съ нимъ былъ припадокъ продолжавшійся восемь дней и который продолжается еще и теперь. Очень жаль! Мнѣ было пріятнѣе считать его чудакомъ чѣмъ сумашедшимъ." Эти мысли ясно выражались на моемъ лицѣ, но капитанъ Немо пригласилъ меня слѣдовать за нимъ, и я пошелъ, рѣшившись покориться волѣ судьбы.
   Мы пришли въ столовую, гдѣ былъ приготовленъ завтракъ.
   -- Господинъ Аронаксъ, сказалъ мнѣ капитанъ,-- прошу васъ позавтракать со мной безъ церемоніи. А между тѣмъ мы поговоримъ. Я, правда, обѣщалъ вамъ прогулку въ лѣсу, но не думалъ обѣщать что вы тамъ встрѣтите гостиницу. Завтракайте же хорошенько, потому что обѣдать вамъ придется, вѣроятно, очень поздно.
   Я сдѣлалъ честь кушаньямъ. Они состояли изъ разной рыбы и блюда морскихъ кубышекъ превосходныхъ зоофитовъ, приправленныхъ водорослями, каковы porphyria Іасіniata и laurentia primafetida, способствующими пищеваренію. Питье состояло изъ чистой воды, въ которую я, по примѣру капитана, прибавилъ нѣсколько капель крѣпкаго спиртуознаго напитка, полученнаго по камчатскому способу изъ водоросли, извѣстной подъ именемъ "родоменіи дланевидной (rhodomenia palmata)". Сначала капитанъ Немо ѣлъ молча; потомъ онъ сказалъ мнѣ:
   -- Господинъ профессоръ, когда я предложилъ вамъ охотиться въ моихъ лѣсахъ Креспо, вы нашли что я непослѣдователенъ. Когда вы узнали что дѣло идетъ о подводныхъ лѣсахъ, вы сочли меня сумашедшимъ. Господинъ профессоръ, не слѣдуетъ такъ поверхностно судить о людяхъ.
   -- Но капитанъ, вѣрьте что....
   -- Потрудитесь выслушать меня, ивы увидите, имѣли ли вы право обвинять меня въ сумашествіи, или непослѣдовательности.
   -- Я васъ слушаю.
   -- Господинъ профессоръ, вамъ, такъ же какъ и мнѣ, извѣстно что человѣкъ, имѣя запасъ нужнаго для дыханія воздуха, можетъ жить подъ водой. Работникъ, одѣтый во время подводныхъ работъ въ непромокаемое платье и надѣвъ на голову металлическій шлемъ, получаетъ внѣшній воздухъ посредствомъ воздушнаго насоса, при чемъ регуляторы удаляютъ изъ аппарата отслужившія частицы.
   -- Это аппаратъ называется скафандромъ, сказалъ я.
   -- Да, но при этихъ условіяхъ, человѣкъ не свободенъ. Онъ привязанъ къ насосу, который посредствомъ каучуковой трубы доставляетъ ему воздухъ. Это настоящія цѣпи приковывающія его къ землѣ, и еслибы мы находились въ такой зависимости отъ Кораблика, то не ушли бы далеко.
   -- А развѣ есть средство быть свободнымъ? спросилъ я.
   -- Да, и оно заключается въ употребленіи снаряда Рукейролъ-Денейру въ изобрѣтеннаго двумя вашими соотечественниками, но усовершенствованнаго мною для моего личнаго употребленія; воспользовавшись имъ, вы можете, безъ всякаго опасенія, отважиться на путешествіе при новыхъ физіологическихъ условіяхъ. Онъ состоитъ изъ резервуара, сдѣланнаго изъ толстаго листовато желѣза, который я наполняю воздухомъ при давленіи пятидесяти атмосферъ. Этотъ резервуаръ прикрѣпляется къ спинѣ перевязью, какъ солдатскій ранецъ; верхняя его часть состоитъ изъ ящика наполненнаго воздухомъ, который удерживается въ равновѣсіи посредствомъ механизма, похожаго на раздувательные мѣхи, и выходитъ только при своемъ нормальномъ напряженіи. Въ аппаратѣ Рукейроля, какъ его обыкновенно употребляютъ, изъ этого ящика выходятъ двѣ каучуковыя трубки, которыя, расширяясь у своихъ нижнихъ отверстій, закрываютъ носъ и ротъ оператора; одна изъ нихъ служитъ для проведенія вдыхаемаго воздуха, другая для удаленія выдыхаемаго, а языкъ закрываетъ, смотря по надобности, то ту, то другую. Но мнѣ приходится выдерживать значительныя давленія въ глубинѣ моря, и потому я, подобно скафандрамъ, заключаю голову въ мѣдный шаръ, а уже къ этому шару примыкаютъ двѣ трубы для вдыханія и выдыханія.
   -- Прекрасно, капитанъ. Однакоже воздухъ, которымъ вы запасаетесь, долженъ быстро портиться, онъ не можетъ годиться для дыханія, если содержитъ не болѣе пятнадцати сотыхъ кислорода.
   -- Безъ сомнѣнія, но я уже сказалъ вамъ, господинъ Аронаксъ, что насосы Кораблика даютъ мнѣ возможность подвергать воздухъ значительному давленію и, дѣлая запасъ при подобныхъ условіяхъ, я наполняю резервуаръ аппарата такимъ количествомъ воздуха которое можетъ снабжать меня необходимымъ для дыханія матеріаломъ въ продолженіи девяти, или десяти часовъ.
   -- Мнѣ нечего болѣе возразить, отвѣтилъ я.-- Я только спрошу васъ, какъ вы освѣщаете свой путь на днѣ океана?
   -- Посредствомъ аппарата Румкорфа, господинъ Аронаксъ. Какъ первый прикрѣпляется къ спинѣ, такъ пторой привязывается къ поясу. Онъ состоитъ изъ элемента Бунзена, который я наполняю не двухромокислымъ кали,-- его я не могъ бы достать,-- а натріемъ, которымъ такъ богато море. Индуктивная бобина собираетъ произведенное электричество и направляетъ его къ особеннаго устройства фонарю. Въ этомъ фонарѣ находится стеклянная извитая труба, которая содержитъ разрѣженный углекислый газъ. Когда аппаратъ находится въ дѣйствіи, то этотъ газъ дѣлается свѣтлымъ и даетъ бѣловатое и непрерывное пламя. Снабженный такимъ образомъ, я дышу и вижу.
   -- Капитанъ, своими отвѣтами вы разбиваете въ конецъ всѣ мои возраженія, и я не смѣю сомнѣваться. Однакоже, принимая аппараты Рукейроля и Румкорфа, я желалъ бы сдѣлать кой-какія замѣчанія по поводу ружья, которымъ вы хотите меня вооружить.
   -- Но вѣдь мое ружье не нуждается въ порохѣ, отвѣчалъ капитанъ.
   -- Стало-быть, это воздушное ружье?
   -- Безъ сомнѣнія; откуда мнѣ взятъ пороху, когда на моемъ кораблѣ нѣтъ ни селитры, ни сѣры, ни угля.
   -- Но чтобъ успѣшно стрѣлять въ цѣлъ подъ водой, которая въ восемьсотъ пятьдесятъ разъ плотнѣе воздуха, надо побѣдить значительное сопротивленіе.
   -- Это еще не препятствіе. Есть пушки усовершенствованныя послѣ Фультона Агличанами Филиппомъ Коль и Бурлеемъ, Французомъ Фурси, Итальянцемъ Ланди, снабженныя особенною системою запоровъ, которыя могутъ стрѣлять при этихъ условіяхъ. Повторяю еще разъ, что, не имѣя пороха, я замѣняю его воздухомъ при высокомъ давленіи, которымъ меня въ изобиліи снабжаютъ насосы Кораблика.
   -- Этотъ воздухъ долженъ быстро истощаться.
   -- Ну, что же, развѣ у меня нѣтъ резервуара Рукейроля, который можетъ, при надобности, снабдить меня имъ. Для этого достаточно крана ad hoc. Сверхъ того, господинъ Аронаксъ, вы увидите сами что во время подводной охоты расходуется не очень много воздуха и пуль.
   -- Однако мнѣ кажется что въ полумракѣ, и въ средѣ сравнительно съ атмосферой довольно плотной, выстрѣлы не могутъ брать далеко, и рѣдко смертельны?
   -- Напротивъ, милостивый государь, всѣ выстрѣлы этого ружья смертельны, и животное непремѣнно падаетъ мертвымъ, хотя бы пуля едва коснулась его.
   -- Почему?
   -- Потому что это ружье стрѣляетъ не обыкновенными пулями, но маленькими стеклянными шариками, изобрѣтеннымъ Австрійскимъ химикомъ Лениброкомъ, которыхъ у меня большой запасъ. Эти стеклянные шарики, покрытые стальною оковкой, и которымъ придается тяжесть прибавленіемъ свинца, настоящія маленькія лейденскія банки, въ которыхъ электричество доведено до значительнаго напряженія. При самомъ легкомъ соприкосновеніи они разряжаются, и животное, какъ бы ни было оно сильно, падаетъ мертвымъ. Прибавлю еще, что эти пули не толще четвертаго нумера, и что обыкновенный ружейный зарядъ можетъ содержать ихъ до десяти.
   -- Я болѣе не возражаю, отвѣчалъ я, вставая изъ-за стола;-- и мнѣ остается только взять свое ружье. Притомъ же я готовъ идти всюду куда вы пойдете.
   Капитанъ проводилъ меня къ кормѣ корабля и, проходя мимо каюты Неда и Конселя, я позвалъ своихъ товарищей, которые сейчасъ же послѣдовали за вами.
   Потомъ мы подошли къ каютѣ помѣщавшейся при входѣ, около помѣщенія машинъ, въ которой мы должны были переодѣться въ наши охотничьи костюмы.
   

ГЛАВА XVI.
Прогулка по равнинѣ.

   Точнѣе говоря, эта каюта была арсеналомъ и гардеробною Кораблика. Дюжина скафандровъ, въ ожиданіи желавшихъ гулять, висѣли на стѣнѣ.
   При взглядѣ на нихъ, Недъ-Ландъ обнаружилъ сильное нежеланіе въ нихъ облечься.
   -- Но, мой храбрый Недъ, сказалъ я,-- лѣса острова Креспо только подводные лѣса!
   -- Славно! проворчалъ обманувшійся въ своихъ ожиданіяхъ гарпунщикъ, видя какъ разлетаются его мечты о свѣжей говядинѣ.-- А, вы, господинъ Аронаксъ, вы тоже думаете влѣзть въ это одѣяніе.
   -- Что жь дѣлать, другъ Недъ, такъ надо!
   -- Ваша воля, сударь, отвѣчалъ гарпунщикъ, пожимая плечами,-- но что касается меня, то развѣ заставятъ насильно, а добровольно я никогда не рѣшусь на это.
   -- Васъ не приневоливаютъ, мистеръ Недъ, сказалъ капитанъ Немо.
   -- Рискнетъ ли на это Консель? спросилъ Недъ.
   -- Я слѣдую всюду за моимъ господиномъ, отвѣтилъ Консель.
   По зову капитана пришли двое людей изъ экипажа, чтобы помочь намъ " одѣться въ тяжелыя, непромокаемыя одежды безъ шва, сдѣланныя изъ] каучука, которыя могли выносить значительныя давленія. Онѣ походили на старые воинскіе доспѣхи, гибкіе и въ то же время упругіе. Это платье состояло изъ панталонъ и куртки. Панталоны кончались башмаками съ тяжелою свинцовою подошвой. Ткань куртки поддерживалась кирасою изъ мѣдныхъ пластинокъ, которыя защищали грудь отъ напора воды и позволяли легкимъ свободно дышать; рукава оканчивались мягкими перчатками, нисколько не мѣшавшими движеніямъ рукъ.
   Эти усовершенствованные скафандры были далеко лучше безобразныхъ одеждъ изобрѣтенныхъ въ XVIII вѣкѣ, и которыя такъ восхваляли, какъ напримѣръ, латы изъ пробковаго дерева, камзолы безъ рукавовъ, морскія платья, ящики и т. д.
   Капитанъ Немо и одинъ изъ его товарищей, настоящій Геркулесъ, очевидно чрезвычайно сильный, Консель и я скоро одѣлись въ скафандры; намъ остаюсь только заключить свои головы въ металлическіе шары. Но прежде чѣмъ приступить къ этой операціи, я попросилъ у капитана позволенія осмотрѣть назначенныя намъ ружья.
   Одинъ изъ матросовъ Кораблика показалъ мнѣ простое ружье, прикладъ котораго, сдѣланный изъ листовой стали, выдолбленный внутри, былъ довольно великъ. Онъ служилъ резервуаромъ для сжатаго воздуха, и клапанъ, приводимый въ движеніе собачкой, пропускалъ воздухъ въ металлическую трубу. Ящикъ для пуль, выдолбленный въ самомъ прикладѣ заключалъ въ себѣ двадцать электрическихъ пуль, которыя, посредствомъ пружины, сами собой падали въ ружейное дуло. Послѣ каждаго выстрѣла ружье уже было заряжено.
   -- Капитанъ, сказалъ я,-- это превосходное оружіе, и имъ легко управлять. Я желаю поскорѣе его попробовать. Но какъ мы достигнемъ морскаго дна?
   -- Господинъ профессоръ, въ эту минуту Кораблики остановился на днѣ на глубинѣ десяти метровъ.
   -- Но какъ мы выйдемъ?
   -- Вы это увидите сейчасъ.
   Капитанъ Немо просунулъ голову въ шаровидный колпакъ. Консель и я сдѣлали то же самое, при чемъ Канадецъ иронически пожелалъ намъ хорошей охоты. Наша верхняя одежда оканчивалась мѣдвымъ съ винтовыми нарѣзами воротникомъ, къ которому и привинчивалась металлическая каска; сквозь три отверстія съ толстыми стеклами можно было, поворачивая голову въ шарѣ, глядѣть во всѣ стороны. Лишь только на наши спины помѣстили аппараты Рукейроля, какъ они начали дѣйствовать и я могъ свободно дышать.
   Лампа Румкорфа висѣла у меня на поясѣ, и, съ ружьемъ въ рукахъ, я былъ готовъ идти. Но одѣтый въ эти тяжелые одежды и какъ бы прикованный къ падубѣ свинцовыми подошвами, я, сказать правду, не могъ сдѣлать шагу. Но этотъ случай былъ предвидѣнъ, и я почувствовалъ какъ меня втолкнули въ маленькую комнату, смежную съ гардеробной. Моихъ товарищей тоже толкали, и они слѣдовали за мной. Я слышалъ какъ запирали за нами дверь, и глубокая темнота разлилась вокругъ насъ.
   Спустя нѣсколько минутъ сильный свистъ дошелъ до моихъ ушей. Я почувствовалъ, какъ по моему тѣлу отъ ногъ до груди пробѣжалъ холодъ. Очевидно что посредствомъ крана въ каюту впустили внѣшнюю воду, которая захватила насъ и вскорѣ наполнила всю комнату. Тогда отворилась другая дверь, прорубленная съ боку корабля; мы очутились въ полусвѣтѣ. Минуту спустя мы шли по морскому дну. Не знаю, съумѣю ли я описать впечатлѣнія произведенныя на меня этою подводною прогулкой? Словами нельзя разказать всѣ эти чудеса! Если кисть не въ состояніи воспроизвести всѣ красоты этой стихіи, то какое же перо можетъ передать ее?
   Капитанъ Немо шелъ впереди, а его товарищъ слѣдовалъ за нимъ въ нѣсколькихъ шагахъ. Консель и я шли рядомъ, какъ будто была возможность, разговаривать сквозь наши металлическіе шлемы. Я не чувствовалъ болѣе тяжести своего платья и своей обуви, воздушнаго резервуара и тяжелаго шара, въ которомъ моя голова качалась какъ миндальное ядро въ скорлупѣ. Всѣ эти предметы, погруженные въ воду, теряли часть своей тяжести, равную вѣсу вытѣсненной ими жидкости, и я чувствовалъ себя очень хорошо, благодаря этому физическому закону, открытому Архимедомъ. Я не былъ болѣе бездѣятельною массой, но имѣлъ относительно большую свободу движенія.
   Свѣтъ озарявшій почву на глубинѣ 30ти футовъ удивилъ меня своимъ могуществомъ. Солнечные лучи легко проникали сквозь эту водяную массу и обезцвѣчивали ее. Я ясно различалъ предметы на разстояніи ста метровъ; дальше же всё дно отливало нѣжными лазуревыми оттѣнками, которые вдалекѣ переходили въ синеватые и исчезали въ безпредѣльной темнотѣ. Въ самомъ дѣлѣ, меня окружалъ тотъ же воздухъ, болѣе плотный чѣмъ земная атмосфера, но почти столь же прозрачный. Я могъ различить надъ собой тихую поверхность моря.
   Мы шли по чистому, гладкому песку, не такому изборожденному какъ на морскихъ берегахъ, гдѣ онъ постоянно сохраняетъ слѣды прибоя морскихъ волнъ; это былъ ослѣпительный коверъ, настоящій рефлекторъ, съ удивительною силой отражавшій солнечные лучи. Отсюда это изумительное сіяніе, отражаемое всѣми частичками жидкости. Повѣрятъ ли мнѣ что на глубинѣ 30 футовъ я могъ все видѣть такъ ясно какъ среди бѣлаго дня.
   Въ продолженіе четверти часа я шелъ по сіявшему песку, усѣянному неосязаемою пылью раковинъ. Корпусъ Кораблика, казавшагося длиннымъ подводнымъ камнемъ, мало-по-малу исчезалъ въ отдаленіи, но его маякъ, при наступленіи темноты въ глубинѣ воды, долженъ былъ облегчить намъ возвратный путь, распространяя свои лучи съ необыкновенною ясностію, о которой трудно составить понятіе тому, кто видѣлъ только на землѣ рѣзкія бѣловатыя полосы электрическаго свѣта. На землѣ пыль, которою проникнутъ воздухъ, придаетъ имъ видъ сіяющаго тумана; но на морѣ, и подъ водой, эти электрическіе слѣды передаются съ удивительною отчетливостью.
   Между тѣмъ мы все шли, а огромная песчаная долина казалась безпредѣльною. Я раздвигалъ руками водяные слои, смыкавшіеся за мною, и слѣды моихъ шаговъ немедленно сглаживались давленіемъ воды.
   Вскорѣ формы нѣсколькихъ предметовъ, выдвинувшихся въ отдаленіи, ясно представились моимъ глазамъ. Я узналъ поразительно красивыя очертанія скалъ, испещренныхъ самыми прекрасными образцами зоофитовъ, и былъ пораженъ особеннымъ явленіемъ, свойственнымъ исключительно этой средѣ.
   Было 10 часовъ утра. Солнечные лучи падали на поверхность волнъ подъ довольно косымъ угломъ, и преломляясь водяными слоями, какъ призмой, окрашивали по краямъ скалы, растеньица, раковины, полипы семью цвѣтами солнечнаго спектра. Глазамъ открывалось великолѣпное зрѣлище, настоящій калейдоскопъ, прелестное соединеніе цвѣтовъ краснаго, зеленаго, желтаго, оранжеваго, фіолетоваго, синяго, какъ на палитрѣ самаго пламеннаго живописца. Зачѣмъ я не могъ сообщить Конселю своихъ впечатлѣній и восторговъ и соперничать съ нимъ въ восклицаніяхъ и удивленіи! Зачѣмъ не умѣлъ я обмѣниваться мыслями посредствомъ условныхъ знаковъ, какъ капитанъ Немо и его товарищъ! Итакъ, за неимѣніемъ лучшаго, я говорилъ самъ съ собой, кричалъ въ покрывавшемъ мою голову мѣдномъ ящикѣ, и, можетъ-быть, тратилъ на пустыя рѣчи больше воздуха чѣмъ слѣдовало.
   Консель тоже остановился предъ этимъ великолѣпнымъ зрѣлищемъ. Очевидно, при видѣ этихъ зоофитовъ и моллюсковъ, честный малый все классифицировалъ. Почва изобиловала полипами и лучистыми. Разнообразные изиды, одиноко живущіе корнуларіи, вѣтки окуливъ, прежде извѣстныхъ подъ именемъ "бѣлаго корала" колючія фунгіи, имѣющія форму грибовъ; анемоны, прикрѣпленные къ грунту своею мускулистою ногою, представляли красивый цвѣтникъ, испещренный порпитами одѣтыми въ свои вѣнчики изъ лазуревыхъ щупальцевъ; на пескѣ сіяли морскія звѣзды и Astrophyton verrucosus, тонкія кружева сработанныя руками наядъ, изящные отпрыски которыхъ качались отъ незначительнаго волненія произведеннаго нашими шагами. Мнѣ было жаль уничтожать ихъ, наступая на эти блестящіе образчики моллюсковъ, тысячами разсыпанные на нашемъ пути: тутъ были концентрическіе гребешки, молотки (mallius), donax, настоящія прыгающія раковины, trochus, красные шишаки, strombus, афиціи и много другихъ продуктовъ этого неисчерпаемаго океана. Но надо было идти, и мы шли впередъ, а между тѣмъ надъ нашими головами плыли стада физалій, лазуревые щупальцы которыхъ развѣвались за ними; опаловидныя, нѣжнорозовыя медузы, окаймленныя по краямъ лазоревыми полосками, прикрывали насъ какъ зонтиками отъ солнечныхъ лучей, и наконецъ Pelagia panopyra, которыя освѣтили бы намъ путь фосфорическимъ свѣтомъ, еслибы мы шли ночью!
   Всѣ эти чудеса я видѣлъ на разстояніи четверти мили, едва пріостанавливаясь и повинуясь призывнымъ знакамъ капитана Немо. Свойство почвы скоро измѣнилось. За песчаною равниной слѣдовалъ слой вязкой тины, называемой Американцами "oaze", исключительно состоящей изъ кремнистыхъ и известковыхъ раковинъ. Потомъ мы прошли долиною водорослей, покрытою морскими растеніями уцелѣвшими отъ дѣйствія воды, и отличавшимися необыкновенною силой. Эти лужайки, покрытыя плотною тканью, своею мягкостью могли соперничать съ самыми богатыми коврами сработанными человѣкомъ. Зелень разстилавшаяся подъ нашими ногами раскидывалась и надъ нами. Легкія гирлянды морскихъ растеній, причисленныхъ къ многочисленному семейству водорослей, которыхъ насчитываютъ до двухъ тысячъ видовъ, скрещивались на поверхности воды. Я смотрѣлъ какъ плавали длинныя ленты водорослей, однѣ шаровидныя, другія трубчатыя, лавренціи, кладостефы со своими тонкими листьями, лапчатые родимены (rhodomina palmata), похожіе на вѣера изъ кактусовъ; я замѣтилъ что зеленыя растенія держались ближе къ поверхности моря, тогда какъ красныя занимали среднюю глубину, предоставляя чернымъ, или темнымъ водорослямъ наполнять сады и цвѣтники въ глубокихъ слояхъ океана.
   Водоросли составляютъ перлъ творенія, одно изъ чудесъ всемірной флоры. Это семейство производитъ въ одно время самыя маленькія и самыя большія растенія на земномъ шарѣ. Дѣйствительно, этихъ непримѣтныхъ для глаза растеній насчитывали до сорока тысячъ на протяженіи пяти квадратныхъ миллиметровъ, и точно также встрѣчаются водоросли длина которыхъ болѣе пятисотъ метровъ.
   Прошло полтора часа какъ мы вышли; было около полудня. Я это узналъ по отвѣснымъ солнечнымъ лучамъ, которые не преломлялись болѣе. Мало-по-малу исчезли очаровательныя краски, и изумрудные и пурпуровые цвѣта скрылись съ нашего горизонта. Мы шли мѣрнымъ шагомъ, и шумъ нашихъ шаговъ отдавался съ необыкновенною ясностью. Малѣйшій звукъ передавался съ такою быстротой къ которой наше ухо не привыкло. И въ самомъ дѣлѣ, вода лучшій проводникъ звука чѣмъ воздухъ, и онъ распространяется въ ней вчетверо быстрѣе.
   Между тѣмъ почва стала все болѣе и болѣе понижаться. Свѣтъ принялъ однообразный колоритъ. Мы достигли до ста метровъ глубины, выдерживая давленіе десяти атмосферъ. Но мой скафандръ былъ такъ устроенъ и примѣненъ къ этимъ условіямъ что я не чувствовалъ этого давленія. Только въ суставахъ пальцевъ испытывалъ я какую-то тяжесть, но и это непріятное чувство скоро исчезло. Что же касается до усталости, которую я долженъ бы былъ чувствовать послѣ двухчасовой прогулки въ этомъ странномъ и непривычномъ для меня нарядѣ, то я ея не испытывалъ. При помощи воды я двигался съ удивительною легкостью.
   На глубинѣ трехъ сотъ футовъ я еще могъ видѣть солнечные лучи, но они уже казались очень слабыми. За ихъ яркимъ сіяніемъ слѣдовали красноватыя сумерки, что-то среднее между днемъ и ночью. Однакоже мы еще хорошо видѣли дорогу, и намъ не было надобности прибѣгать къ помощи Румкорфова аппарата.
   Вдругъ капитанъ Немо остановился; онъ подождалъ когда я присоединюсь къ нему, и показалъ рукой на какую-то темную массу, виднѣвшуюся въ тѣни на близкомъ отъ насъ разстояніи.
   "Это лѣсъ острова Креспо", подумалъ я, и не ошибся.
   

ГЛАВА XVII.
Подводный лѣсъ.

   Наконецъ мы подошли къ опушкѣ лѣса, который, безъ сомнѣнія, былъ однимъ изъ лучшихъ въ обширныхъ владѣніяхъ капитана Немо. Онъ считалъ его своею собственностію и присвоилъ себѣ надъ нимъ такія же права какъ первый человѣкъ при началѣ міра. Да и кто сталъ бы оспаривать у него эту подводную собственность? Гдѣ нашелся бы другой, болѣе смѣлый піонеръ, который рѣшился бы явиться съ топоромъ въ рукахъ расчищать эти темныя чащи? Лѣсъ состоялъ изъ большихъ древовидныхъ растеній, и когда мы проникли подъ его громадные своды, меня сильно поразило странное расположеніе ихъ вѣтвей,-- расположеніе, котораго я до этихъ поръ еще не замѣчалъ.
   Трава, покрывавшая почву, не стлалась по землѣ, вѣтви кустарниковъ не сгибались и не принимали горизонтальнаго направленія. Все подымалось къ поверхности океана. Всѣ самые тонкіе волокна и ленты стояли прямо, какъ желѣзные прутья. Водоросли и ліаны поднимались перпендикулярно, и это направленіе ихъ обусловливалось плотностію окружавшей ихъ стихіи. Эти растенія были неподвижны, и когда я раздвигалъ ихъ руками, oru сейчасъ принимали свое прежнее положеніе. Здѣсь господствовала вертикальность.
   Я скоро привыкъ къ такому странному расположенію, также и къ относительной темнотѣ насъ окружавшей. Почва лѣса была усѣяна острыми обломками,которыхъ трудно было избѣжать. Подводная флора показалась мнѣ весьма богатою. даже богаче чѣмъ подъ арктическими или тропическими поясами, гдѣ произведенія ея не такъ многочисленны. Но въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ я невольно смѣшивалъ между собой произведенія различныхъ царствъ, принимая зоофитовъ за водоросли, животныхъ за растенія. Впрочемъ всякій ошибся бы на моемъ мѣстѣ. Въ этомъ подводномъ мірѣ фауна и флора такъ близко касаются другъ друга!
   Я замѣтилъ что всѣ эти произведенія растительнаго царства только слегка прикрѣплялись къ почвѣ. Лишенные корней, они не требуютъ отъ почвы питанія, а только ищутъ въ ней точку опоры, и потому безразлично возвышаются на пескѣ, раковинахъ, твердыхъ остаткахъ черепокожныхъ животныхъ или камняхъ. Эти растенія обязаны своимъ существованіемъ водѣ, которая ихъ поддерживаетъ и питаетъ. Большая часть изъ нихъ имѣли вмѣсто листьевъ маленькія, причудливой формы, пластинки; окраска ихъ ограничивалась извѣстнымъ количествомъ цвѣтовъ; тутъ смѣшивались розовые, красные, зеленые, оливковые, рыжіе и каштановые оттѣнки. Я снова увидалъ всѣ экземпляры уже видѣнные мною въ гербаріумахъ Кораблика'. падины, въ видѣ распущенныхъ вѣеровъ, которые, казалось, поджидали легкаго вѣтерка, ярко-красныя цераміи, ламинаріи съ ихъ протянутыми, молодыми, съѣдобными отростками, нитеобразныя и гибкія нереоцистеи, распускавшіеся на высотѣ 15 метровъ, букеты ацетабуловъ, стволы которыхъ растутъ верхушкой, и множество другихъ, лишенныхъ цвѣтовъ, морскихъ растеній. "Любопытная аномалія причудливой стихіи, сказалъ одинъ остроумный натуралистъ, въ которой царство животныхъ цвѣтетъ, растительное же царство никогда не даетъ цвѣтовъ."
   Между различными растеніями, не уступавшими своими размѣрами деревьямъ умѣреннаго пояса, въ ихъ вдажной тѣни, группировались настоящіе кустарники съ живыми цвѣтами, изгороди изъ зоофитовъ, на которыхъ распускались полосатыя меандрины съ извилистыми бороздками, желтоватыя каріофилліи съ прозрачными щупальцами, пучки травовидныхъ зоантовъ, и къ дополненію иллюзіи, рыбы-мухи, точно рой колибри, перелетали съ вѣтки на вѣтку, между тѣмъ какъ желтыя сціены съ челюстями усаженными зубами и съ острой чешуей, дактилоптеры и моноцентры, какъ будто бекасы, поднимались изъ-подъ нашихъ ногъ.
   Было около часу, когда капитанъ Немо подалъ сигналъ для отдыха. Съ своей стороны, я былъ очень этимъ доволенъ, и мы растянулись подъ тѣнью группы аларій, которыхъ длинные и тонкіе лентовидные стебли поднимались кверху какъ стрѣлы. Эта минута отдыха показалась мнѣ восхитительною. Намъ недоставало только удовольствія сообщать другъ другу свои мысли. Но невозможно было ни говорить, ни отвѣчать. Я приблизилъ свою толстую, мѣдную голову къ головѣ Конселя, и видѣлъ что глаза честнаго малаго блестѣли отъ удовольствія, и онъ, въ знакъ радости, задвигался въ своемъ воздушномъ черепѣ самымъ смѣшнымъ образомъ.
   Меня очень удивляло что послѣ четырехчасовой прогулки я не испытывалъ голода. Я не могъ себѣ объяснить отъ чего зависѣло такое состояніе моего желудка. Но взамѣнъ этого, у меня явилось непреодолимое желаніе уснуть, какъ это бываетъ со всѣми водолазами. Итакъ мои глаза скоро закрылись подъ своими толстыми стеклами, и я погрузился въ непробудный сонъ, который могла преодолѣвать только ходьба. Капитанъ Немо и его сильный товарищъ, лежавшіе въ этой прозрачной какъ кристалъ средѣ, служили для насъ примѣромъ.
   Не знаю сколько времени продолжался мой сонъ; но, проснувшись, я замѣтилъ что солнце склонялось къ горизонту. Капитанъ Немо уже всталъ; я началъ потягиваться, но одно неожиданное явленіе быстро подняло меня на ноги.
   Въ нѣсколькихъ шагахъ чудовищный морской краббъ, въ метръ вышиной, смотрѣлъ на меня своими косыми глазами, готовясь броситься на меня. Хотя мой скафандръ и былъ на столько плотенъ чтобы защитить меня отъ укушенія этого животнаго, однако я не могъ скрыть овладѣвшаго мной ужаса. Консель и матросъ Кораблика проснулись въ эту минуту. Капитанъ Немо указалъ на гадкое животное своему товарищу, и онъ тотчасъ же убилъ его прикладомъ ружья: я видѣлъ ужасныя конвульсивныя движенія отвратительныхъ лапъ чудовища.
   Эта встрѣча навела меня на мысль что въ этихъ таинственныхъ глубинахъ могутъ встрѣтиться и болѣе опасныя животныя, отъ нападенія которыхъ не спасетъ меня скафандръ. До сихъ поръ эта мысль не приходила мнѣ въ голову, и я рѣшился быть на сторожѣ. Я предполагалъ что мы отдыхали у дѣли нашей прогулки, но я ошибался: капитанъ Немо не думалъ возвращаться къ Кораблику и продолжалъ свою смѣлую экскурсію.
   Почва все больше понижалась, и склонъ ея, становившійся все круче, велъ насъ къ болѣе глубокимъ слоямъ. Было около трехъ часовъ, когда мы достигли узкой долины, лежавшей между двумя высокими, отвѣсными стѣнами, на глубинѣ 150 метровъ. Благодаря нашимъ усовершенствованнымъ аппаратамъ, мы прошли такимъ образомъ на девяносто метровъ дальше границы которую природа, казалось, назначила для подводныхъ экскурсій человѣка.
   Я говорю полтораста метровъ, хотя и не могъ никакимъ инструментомъ измѣрить этого разстоянія. Но я зналъ что даже въ самыхъ прозрачныхъ моряхъ солнечные лучи не могутъ проникать далѣе. Наступила глубокая темнота; на растояніи десяти шаговъ ничего не было видно. Я шелъ ощупью, какъ вдругъ увидалъ довольно яркій, бѣловатый свѣтъ. Капитанъ Немо привелъ въ дѣйствіе свой электрическій аппаратъ; товарищъ его сдѣлалъ тоже, мы съ Конселемъ послѣдовали ихъ примѣру. Повертывая винтъ, я установилъ сообщеніе между бобиной и стеклянною трубой, и наши четыре фонаря освѣтили море на 25 метровъ.
   Между тѣмъ капитанъ Немо все углублялся въ таинственный мракъ лѣса, кустарники котораго становились все рѣже и рѣже. Растительная жизнь исчезала замѣтно раньше животной. На почвѣ, сдѣлавшейся почти безплодною, не виднѣлось уже морскихъ растеній, а между тѣмъ она еще кишила животными, зоофитами, суставчатыми, моллюсками и рыбами. Дорогой я думалъ что электрическое освѣщеніе непремѣнно привлечетъ къ намъ многихъ обитателей этого мрачнаго царства. Но если они и приближались къ намъ, то все-таки держались на очень прискорбномъ для охотниковъ растояніи. Я видѣлъ что капитанъ Немо нѣсколько разъ поднималъ свое ружье и прицѣливался; но, послѣ нѣсколькихъ минутъ наблюденія, онъ снова опускалъ его и продолжалъ свой путь.
   Наконецъ наша чудесная экскурсія окончилась около четырехъ часовъ. Предъ нами поднималась величественная каменная стѣна, собраніе громадныхъ обломковъ, огромная, гранитная скала, изрытая мрачными пещерами, къ которымъ однакоже не было доступа.
   Это было подножіе острова Креспо; это была земля.
   Вдругъ капитанъ Немо остановился; онъ далъ намъ знакъ сдѣлать тоже, и при всемъ моемъ желаніи перейти эту стѣну, я долженъ былъ отказаться отъ этого. Здѣсь кончались владѣнія капитана Немо; онъ не хотѣлъ переступить ихъ границы, смежной съ тою частью земнаго шара съ которою онъ не желалъ имѣть никакихъ сношеній.
   Начался возвратный путь. Капитанъ шелъ во главѣ маленькаго отряда, нисколько не колеблясь. Мнѣ показалось что теперь мы шли къ Кораблику совсѣмъ другимъ путемъ. Эта новая дорога, очень крутая и, слѣдовательно, очень трудная, вывела насъ быстро на поверхность моря. Однакоже это возвращеніе въ верхніе слои происходило не такъ быстро чтобы слишкомъ внезапно понизить напряженіе давленія, что могло дурно подѣйствовать на наши организмы и произвести тѣ сильныя внутреннія поврежденія, которымъ подвергаются водолазы. Скоро опять показался дневной свѣтъ; но солнце уже склонялось къ горизонту, и снова его преломлявшіеся лучи окаймляли различные предметы радужными кольцами.... Мы шли на глубинѣ десяти метровъ, посреди множества маленькихъ рыбъ всевозможныхъ породъ, болѣе многочисленныхъ чѣмъ птицы въ воздухѣ и болѣе проворныхъ; но намъ еще не встрѣчалось никакой водяной дичи достойной выстрѣла.
   Въ эту минуту я увидѣлъ что капитанъ Немо поспѣшно прицѣливается и слѣдитъ за предметомъ движущимся въ кустарникахъ. Раздался выстрѣлъ сопровождаемый слабымъ свистомъ, и пораженное животное упало въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ.
   Это была великолѣпная морская выдра, каланъ, единственное четвероногое исключительно морское. Эта выдра, длиной въ одинъ метръ и пятьдесятъ сантиметровъ, очевидно, стоила очень дорого. Ея мѣхъ, темно-каштановый сверху и серебристый на брюхѣ, принадлежалъ къ тѣмъ которыя цѣнятся очень высоко на русскихъ и китайскихъ рынкахъ; по тонкости и лоску ея шерсти, она должна была стоять по меньшей мѣрѣ 2.000 франковъ. Я любовался этимъ любопытнымъ млекопитающимъ съ круглою головой и короткими ушами, съ круглыми глазами, бѣлыми кошачьими усами, острыми когтями на ногахъ, снабженныхъ плавательною перепонкой, и пушистымъ хвостомъ. Это драгоцѣнное плотоядное животное, за которымъ усердно охотятся рыбаки, становится чрезвычайно рѣдкимъ и укрывается преимущественно въ сѣверной части Тихаго океана, гдѣ видъ его, по всей вѣроятности, скоро переведется.
   Товарищъ капитана Немо взвалилъ животное себѣ на плечи, и мы продолжали свой путь.
   Въ продолженіе часа мы шли по песчаной равнинѣ. Разстояніе ея отъ поверхности моря часто не превышало двухъ метровъ. Я видѣлъ какъ отчетливо отражались, но въ обратномъ положеніи, наши образы, и надъ нами виднѣлась такая же группа, съ совершенною точностью передававшая всѣ наши движенія и жесты, съ тою только разницей что она двигалась вверхъ ногами.
   Еще явленіе достойное вниманія. Надъ нами проносились густыя облака, быстро появлявшіяся и также исчезавшія. Поразмысливъ, я убѣдился что появленіе этихъ мнимыхъ облаковъ обусловливалось измѣнчивою толщиною волнъ. Я различалъ волнистые хребты барашковъ и даже могъ уловить на поверхности моря тѣнь быстро пролетавшихъ надъ нашими головами большихъ птицъ. Мнѣ пришлось быть свидѣтелемъ одного изъ самыхъ удачныхъ выстрѣловъ, когда-либо заставлявшихъ трепетать сердце охотника. Мы видѣли большую птицу съ широко распростертыми крыльями, парившую надъ нами. Товарищъ капитана Немо прицѣлился и выстрѣлилъ, когда она находилась въ нѣсколькихъ метрахъ надъ волнами. Пораженное животное упало недалеко отъ ловкаго охотника, который и овладѣлъ имъ. Этъ былъ альбатросъ самой красивой породы, великолѣпный экземпляръ морскихъ птицъ. Это обстоятельство не прервало нашего путешествія. Въ продолженіе двухъ часовъ мы шли то по песчанымъ долинамъ, то по лугамъ покрытымъ водорослями и почти непроходимымъ. Откровенно говоря, я не могъ дальше идти, какъ вдругъ показался легкій свѣтъ, на полмили освѣтившій морской мракъ. Это былъ маякъ Кораблика. Намъ оставалось менѣе двадцати минутъ ходьбы до корабля, и мнѣ казалось что тамъ только я вздохну свободно, потому что я чувствовалъ что въ моемъ резервуарѣ очень мало кислорода. Но одна неожиданная встрѣча замедлила наше возвращеніе.
   Я шелъ сзади, въ двадцати шагахъ разстоянія. Вдругъ капитанъ Немо быстро повернулся и подошелъ ко мнѣ. Своею мощною рукой онъ пригнулъ меня къ землѣ, а товарищъ его сдѣлалъ то же самое съ Конселемъ. Въ первую минуту я не зналъ что подумать объ этомъ неожиданномъ нападеніи, но видя что капитанъ Немо тоже легъ рядомъ со мной и лежитъ неподвижно, я успокоился.
   Итакъ, я лежалъ на землѣ подъ прикрытіемъ группы водорослей и, поднявъ голову, увидѣлъ съ шумомъ проносившіяся огромныя массы, издававшія фосфорическій блескъ.
   Кровь застыла въ моихъ жилахъ. Я узналъ что намъ угрожаютъ страшныя акулы. Это была пара tintoreas, ужасныхъ акулъ-людоѣдовъ съ огромными хвостами, съ тусклыми и стеклянными глазами, выдѣляющихъ изъ отверстій находящихся вокругъ ихъ морды фосфорическое вещество. Это чудовищныя огненныя мухи, способныя раздавить своими желѣзными челюстями цѣлаго человѣка. Не знаю, занимался ли Консель ихъ классификаціей, но что касается до меня, то я разсматривалъ ихъ серебристый животъ, чудовищную пасть усаженную зубами, вовсе не съ научной точки зрѣнія, и болѣе глазами жертвы чѣмъ натуралиста. Къ счастію, эти прожорливыя животныя дурно видятъ. Они пронеслись не замѣтивъ насъ и слегка коснувшись до насъ своими темнобурыми плавательными перьями, и мы какъ бы чудомъ избавились отъ опасности гораздо болѣе страшной чѣмъ встрѣча съ тигромъ въ лѣсу.
   Полчаса спустя мы достигли Кораблика, руководимые электрическимъ свѣтомъ. Наружная дверь была отворена, и капитанъ Немо сейчасъ же заперъ ее, лишь только мы вошли въ первую каюту. Потомъ онъ подавилъ пружину. Я услыхалъ какъ насосъ дѣйствуетъ внутри корабля и почувствовалъ что вода убываетъ, а чрезъ нѣсколько минутъ въ каютѣ не осталось ни капли. Тогда внутренняя дверь отворилась, и мы вошли въ гардеробную.
   Тамъ мы не безъ труда сняли свои скафандры, и я, измученный, сонный, голодный, добрался, наконецъ, до своей комнаты, совершенно очарованный этою удивительною подводною экскурсіей.
   

ГЛАВА XVIII.
Четыре тысячи льё подъ поверхностью Тихаго Океана.

   На другой день, 18го ноября, я совершенно отдохнулъ послѣ своей вчерашней усталости и вышелъ на платформу въ то время когда подшкиперъ Кораблика произносилъ свою ежедневную фразу. Мнѣ пришло на мысль что эта фраза относилась къ состоянію моря, или, скорѣе всего, означала: "нѣтъ ничего въ виду". Дѣйствительно, предъ нами разстилалась водная пустыня; на горизонтѣ не виднѣлось ни одного паруса. Ночью скрылись холмы острова Креспо. Море, поглощая всѣ цвѣта спектра, за исключеніемъ голубаго который оно отражало во всѣхъ направленіяхъ, окрашивалось великолѣпнымъ синимъ цвѣтомъ. Волнистая поверхность, покрытая широкою рябью, живо напоминала красивые узоры муаровой ткани.
   Въ то время какъ я любовался великолѣпною картиной представляемою океаномъ, пришелъ капитанъ Немо. Онъ, казалось, не замѣчалъ моего присутствія и началъ свои астрономическія наблюденія. Окончивъ ихъ, онъ облокотился на фонарь маяка и сталъ смотрѣть на поверхность океана.
   Между тѣмъ на платформу взошли двадцать матросовъ Кораблика, все люди сильные и хорошо сложенные. Они стали вытаскивать сѣти закинутыя наканунѣ вечеромъ. Всѣ эти моряки очевидно принадлежали къ различнымъ націямъ, хотя во всѣхъ можно было отличить европейскій типъ. Я узналъ между ними Ирландцевъ, Французовъ, нѣсколькихъ Славянъ, одного Грека, или Кандіота. Всѣ эти люди были вдобавокъ молчаливы, и разговаривали между собой на томъ странномъ нарѣчіи котораго я никакъ не могъ понять, и даже не могъ опредѣлить его происхожденія. Итакъ мнѣ пришлось отказаться отъ распросовъ.
   Сѣти вытащили на бортъ корабля. Онѣ напоминали сѣти употребляемыя на нормандскихъ берегахъ. Это были огромные мѣшки, которые посредствомъ плавающаго шеста и цѣпи продѣтой въ нижнія петли остаются полуоткрытыми. Эти мѣшки тащились за кораблемъ по дну океана, сбирая на своемъ пути всѣ его продукты. Въ этотъ день они вытащили много любопытныхъ видовъ изобилующихъ въ этихъ богатыхъ рыбой моряхъ. Тутъ были лягвы, получившія за свои забавныя движенія названіе фигляровъ, черные коммерсаніи, снабженные усиками, балисты съ поперечными красными полосами, тетродоны, ядъ которыхъ чрезвычайно силенъ, нѣсколько желтоватыхъ миногъ, macrorhynchus'ы покрытые серебристою чешуей, trichiures, которые развитіемъ своего электрическаго органа не уступаютъ ни гнюсу, ни электрическому угрю; notopterus съ темными поперечными полосами, зеленоватая треска, нѣсколько видовъ бычковъ (gobius) и т. д., наконецъ рыбы гораздо большихъ размѣровъ, сагапх съ огромною головой, въ метръ длины; нѣсколько красивыхъ scomber bonita, украшенныхъ голубыми и серебряными цвѣтами, и три великолѣпные тунца, которыхъ не могла спасти отъ сѣтей быстрота ихъ движеній. Я думаю что эта тоня принесла болѣе тысячи фунтовъ рыбы. Ловъ былъ хорошій, но вовсе не удивительный. Сѣти тащутся за кораблемъ въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ и собираютъ въ свою нитяную темницу цѣлый водяной міръ. Стало-быть, мы не могли терпѣть недостатка въ превосходной пищѣ, возобновленію которой постоянно способствовали быстрота хода Кораблика и притяженіе его электрическаго свѣта.
   Эти различные морскіе продукты были немедленно спущены въ баталеръ-камеру; одни изъ нихъ были назначены къ употребленію въ пищу свѣжими, другіе же были заготовлены въ прокъ.
   Когда рыбная ловля окончилась, и корабль возобновилъ необходимый запасъ воздуха, я думалъ что мы будемъ продолжать свое подводное путешествіе и хотѣлъ уже спуститься въ каюту, но вдругъ капитанъ Немо обернулся ко мнѣ и началъ безъ всякаго предисловія:
   -- Взгляните, господинъ профессоръ, на океанъ? Не одаренъ ли онъ дѣйствительною жизнью? У него есть свои вражды и свои привязанности. Вчера онъ заснулъ какъ и мы, а сегодня встаетъ послѣ спокойной ночи.
   Можно было подумать что этотъ странный человѣкъ продолжаетъ начатый прежде разговоръ. Онъ никогда не здоровался и не прощался со мной.
   -- Посмотрите, продолжалъ онъ,-- оно пробуждается подъ ласкающими взглядами солнца. Начинаетъ свою дневную жизнь. Интересно прослѣдить всѣ измѣненія въ его организмѣ. Оно имѣетъ пульсъ и артеріи, у него бываютъ судорожныя движенія, и я вполнѣ согласенъ съ ученымъ Мори, открывшимъ въ немъ круговращеніе столь же дѣйствительное какъ обращеніе крови у животныхъ.
   Очевидно, капитанъ Немо не ожидалъ отъ меня отвѣтовъ, а я счелъ лишнимъ прерывать его рѣчь односложными замѣчаніями въ родѣ: "безъ сомнѣнія", "конечно", "вы правы", и т. д. Онъ разговаривалъ скорѣе самъ съ собой, оставляя довольно продолжительныя паузы между фразами; онъ размышлялъ вслухъ.
   -- Да, сказалъ онъ,-- океанъ обладаетъ настоящимъ круговращеніемъ, для возбужденія котораго Создателю достаточно было усилить его теплоту и увеличить въ немъ количество солей и микроскопическихъ животныхъ. Дѣйствительно, теплотой обусловливается различная плотность которая производитъ теченія въ разныхъ направленіяхъ. Испаренія, очень незначительныя въ сѣверныхъ странахъ, въ экваторіальномъ же поясѣ, напротивъ, очень сильныя, обусловливаютъ постоянный обмѣнъ между тропическими и полярными морями. Сверхъ того я замѣчалъ теченія сверху внизъ и снизу вверхъ. Это настоящее дыхані но гарпунщик. -- Их делят на съедобных и несъедобных.
   -- Вот деление, достойное обжоры. Нет, вы мне ответьте, знаете ли вы, какая разница между костистыми и хрящевыми рыбами?
   -- Еще бы не знать!
   -- А подразделения этих двух больших классов?
   -- Этого не знаю, Консель.
   -- В таком случае, мой друг, слушайте и запомните. Костистые рыбы разделяются на шесть порядков: колючеперые, у которых верхняя челюсть цельная подвижная и жабры гребенчатые. В этом порядке насчитывают пятнадцать семейств, то есть три четверти всех известных рыб. Тип их -- обыкновенный окунь.
   -- Очень вкусный, -- заметил Нед Ленд.
   -- Брюхоперые, -- продолжал Консель, -- у которых брюшные плавники находятся под животом, позади грудных, и не прикреплены к плечевой кости -- порядок, который насчитывает пять семейств и включает в себя большую часть рыб пресной воды. Типы: карп, щука.
   -- Пфу, -- заметил в презрительном тоне канадец, -- пресноводные рыбы!
   -- Мягкоперые, -- не унимался Консель, -- этот порядок заключает четыре семейства. Тип: плоскушка, камбала и так далее.
   -- Превосходные, они превосходные! -- воскликнул гарпунщик, который разделял рыб по их вкусовому значению.
   -- Голобрюхие, -- продолжал Консель, -- с удлиненным телом, лишенные брюшных плавников и покрытые плотной, нередко слизистой кожей, -- порядок, имеющий только одну семью. Тип: угорь, гимнот.
   -- Это посредственные рыбы... посредственные, -- отметил Нед Ленд.
   -- Пучкожаберные, они имеют целые и свободные челюсти, но жабры у них в виде кисточек, расположенных попарно вдоль жаберных дуг. Они составляют также одну семью типа: морские кони и летучие драконы.
   -- Дурная рыба, -- подал реплику гарпунщик.
   -- Сростночелюстные, -- заканчивал Консель, -- у которых челюстная кость крепко соединена с междучелюстной, нёбо соединяется с черепом с помощью шва, почему челюсть и неподвижна, настоящих брюшных плавников нет. Этот порядок имеет два семейства. Тип: гипокамб и лунь-рыба.
   -- Годная только испортить аппетит! -- воскликнул канадец.
   -- Вы поняли, Нед? -- спросил ученый Консель.
   -- Ровно ничего, друг Консель, -- ответил гарпунщик. -- Но все-таки продолжайте, так как вы очень интересно рассказываете.
   -- Что же касается хрящевых рыб, то они разделяются на три порядка.
   -- Тем лучше! -- заметил Нед.
   -- Круглоротые, челюсть у которых расположена на одном подвижном конце, а жабры расположены в нескольких отверстиях, порядок, состоящий из одного семейства. Тип: минога.
   -- Достаточно вкусная рыба, -- ответил Нед Ленд.
   -- Поперечноротые, с жабрами, весьма сходными с теми, какие у круглоротых, но нижняя челюсть у них подвижная. Этот порядок самый выдающийся из всего класса и заключает два семейства. Тип: скат и морская собака.
   -- Что? -- вскрикнул Нед. -- И скаты в одном порядке! Хорошо, нечего сказать. Но я, друг Консель, в интересах скатов не советую их помещать вместе с акулами в одном бокале.
   -- Осетровые, -- продолжал Консель, -- жабры у которых прикрыты особым щитом; в этом порядке четыре семейства. Тип: осетр.
   -- А, друг Консель, вы сумели лучшее приберечь к концу, по крайней мере по моему мнению. Теперь все?
   -- Все, дружище, -- ответил Консель, -- и заметьте, когда вы все это знаете, вы еще ничего не знаете, так как семейства разделяются на классы, роды, виды, разновидности...
   -- Прекрасно, друг Консель, -- прервал Конселя гарпунщик, подойдя к окну, -- смотрите, какие проходят мимо нас разновидности!
   -- Да, это рыбы, -- вскрикнул Консель, -- можно подумать, что мы стоим перед гигантским аквариумом!
   -- Нет, -- возразил я, -- аквариум -- клетка, а эти так же свободны, как птицы в воздухе.
   -- Дружище Консель, называйте их, называйте! -- умолял Нед Ленд.
   -- Я не настолько сведущ, -- ответил Консель. -- Обратитесь за этим к моему учителю.
   И действительно, Консель, несмотря на свое знакомство с классификацией, не был натуралистом, и, право, я не знаю, сумел ли бы он отличить, например, тунца от макрели.
   Канадец мог назвать любую рыбу, не задумываясь.
   -- Это балисты, -- сказал я.
   -- Китайские спинороги, -- определил по-своему Нед Ленд.
   -- Род -- балисты, семейство -- жесткокожие, порядок -- крепкочелюстные, -- шептал Консель.
   Несомненно, Нед и Консель, вместе взятые, составили бы отличного натуралиста. Канадец не ошибся. Группа балист, со сжатым по бокам телом, зернистой кожей и вооруженных на спине иглой, резвилась около "Наутилуса". Они отличались красивой окраской чешуи, сероватого цвета сверху, белого снизу, покрытой золотистыми пятнами. Среди них плыли скаты, и среди них, к великой моей радости, я заметил китайского ската, желтого цвета сверху, нежно-розового на брюхе и снабженного тремя иглами впереди глаза, -- редкая порода, в существовании которой сомневались во времена Ласепеда, так как этот натуралист видел их только в японских альбомах.
   В течение двух часов огромная морская армия составляла эскорт "Наутилуса". Среди них во время игр -- прихотливых движений, в которых рыбы, казалось, соперничали красотой, блеском и скоростью, -- я заметил зеленого губана, барберина с двойной черной полосой, белых гобий с круглым хвостом белого цвета, с фиолетовыми пятнами на спине, японскую скумбрию, восхитительных макрелей этих морей с голубой чешуей по всему телу и серебряной на голове, блестящих лазоревиков, уже одно название которых заменяет описание; полосатых спар с плавниками, отливающими голубым и желтым цветом; златобровов с поперечными полосами, окаймленных черной лентой на хвосте; поясных спар, элегантно затянутых, словно в корсеты, в свои шесть поясов; трубкоротые виды со ртом в виде флейты, называемые иначе морскими бекасами, -- из них некоторые достигали длины в один метр; японских саламандр; ежовых мурен; морских змей длиной в шесть футов с маленькими блестящими глазами и с широкой пастью, усаженной зубами.
   Наш восторг дошел до крайних пределов; восклицания не смолкали. Нед называл рыб, Консель их классифицировал, я приходил в экстаз от быстроты их движений и красоты разнообразных форм. Ни разу мне не приходилось видеть этих животных на полной свободе в их родной стихии.
   Я не стану перечислять все разновидности, которые проходили перед нашими изумленными глазами, всю эту коллекцию Японского и Китайского морей. Эти рыбы толпились, соединяясь в более многочисленные стаи, чем птицы в воздухе, привлекаемые, несомненно, блеском электрического света.
   Вдруг зал осветился. Железные ставни опустились, и восхитительное видение исчезло. Но я долго еще продолжал мечтать, пока мой взор не остановился на инструментах, висевших по стенам. Компас по-прежнему показывал, что держимся направления северо-северо-востока, манометр указывал давление в пять атмосфер, соответствующее глубине в пятьдесят метров, а электрический лаг сообщал, что скорость хода равняется пятнадцати милям в час.
   Я ожидал прихода капитана Немо, но он не появлялся. Было пять часов.
   Нед Ленд и Консель вернулись в свою каюту; я отправился в свою комнату, где застал приготовленный для меня обед. Он состоял из черепашьего супа, из белого мяса краснобородки, печени какого-то морского животного -- замечательно вкусного блюда, и, наконец, филе из мяса королевского ежа-рыбы, который показался мне значительно вкуснее лососины.
   Я провел вечер за чтением, письмом и в размышлениях. Затем меня стало клонить ко сну; я растянулся на моем ложе и крепко заснул, а тем временем "Наутилус" продолжал быстро скользить, пересекая течение Черной реки.
  

Глава XV
ПИСЬМЕННОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ

   На следующий день, 9 ноября, я проснулся, проспав ровно двенадцать часов. Консель, по обыкновению, пришел узнать, как я провел ночь, и предложил свои услуги. Он не стал будить канадца, как человека, любящего поспать.
   Я предоставил Конселю одеть меня сообразно его фантазии и на его вопросы старался отделаться молчанием. Меня сильно беспокоило отсутствие капитана Немо, который со вчерашнего вечера еще не показывался; я надеялся увидеть его сегодня.
   Консель одел меня в платье из бисуса. Качество ткани не раз вызывало с его стороны замечания и расспросы. Я сообщил ему, что материя соткана из шелковистых, лоснящихся волокон, которыми некоторые моллюски, в изобилии живущие в Средиземном море, прикрепляются к скалам. Из этих волокон делают также прекрасные ткани, чулки, перчатки, потому что они очень мягки и весьма теплы. Следовательно, команда "Наутилуса" могла быть экипирована в одежду из такой же ткани, не пользуясь произведениями земли, как, например, хлопчатником, шерстью овец или шелковичным червем.
   Окончив свой туалет, я отправился в большой салон. В нем никого не было.
   Я погрузился в изучение сокровищ конхиологии, расположенных в витринах, затем стал рассматривать огромные гербарии с редчайшими морскими растениями; последние были столь искусно высушены, что сохранили свой натуральный цвет. В числе этих редких водных растений я встретил вертикальные кладостефы, павлинов-падинов, каулерпы, похожие на виноградные листья, перообразных агар, acetabules, похожих на шампиньоны (их долгое время причисляли к классу зоофитов), и, наконец, полную серию вошерий.
   Так прошел целый день; капитан Немо не удостаивал меня своим посещением. Зальные панно не отворялись, быть может, из опасения, чтобы наше чувство восторга не притупилось.
   "Наутилус" шел по направлению к востоко-северо-востоку со скоростью двенадцать миль в час и на глубине от пятидесяти до шестидесяти метров.
   На следующий день, 10 ноября, -- то же невнимание капитана и такое же одиночество. Никого из людей экипажа я не видел. Нед и Консель большую часть дня провели со мной. Их тоже удивляло непонятное отсутствие капитана. Не заболел ли этот странный человек? Не изменил ли он своего решения по отношению к нам?
   Однако мы пользовались, по выражению Конселя, полной свободой, и нас прекрасно кормили. С этой стороны наш хозяин держался данного обещания. Мы не могли жаловаться на наше одиночество, которое так щедро вознаграждалось всем, что нам приходилось видеть, и всем тем, что было предоставлено в наше пользование.
   С этого дня я стал вести дневник своих приключений, что дало мне возможность описывать их с самой педантичной точностью и со всеми любопытными подробностями; писать пришлось на бумаге, сделанной из морской травы. 11 ноября ранним утром свежий воздух, распространившийся по всем внутренним помещениям "Наутилуса", дал мне понять, что мы поднялись на поверхность океана для возобновления запаса кислорода. Я направился к центральной лестнице и поднялся на палубу.
   Был шестой час; день оказался пасмурный, но серое море было спокойно. Придет ли капитан Немо? На палубе находился только рулевой, заключенный в клетку. Усевшись на выступ, я с наслаждением вдыхал в себя морской воздух. Солнечные лучи мало-помалу рассеяли морской туман. На востоке показалось солнце, и от его лучей на море запылала яркая полоса. Верхние рассеянные облака окрасились переливами перламутра. Перистые легкие облака, зазубренные по краям, предвещали ветер.
   Но разве "Наутилус" боялся ветра? Что для него ветер, когда и буря его не пугала!
   Я любовался прекрасным восходом солнца, действовавшим так животворно, когда услыхал, что кто-то вошел на платформу.
   Я приготовился раскланяться с капитаном Немо, но это оказался подшкипер. Он вошел на палубу и, казалось, не замечал моего присутствия. Внимательно исследовав все точки горизонта, он вооружился сильной подзорной трубой. Затем, подойдя к отверстию, произнес следующие слова, которые я твердо запомнил, потому что они повторялись каждое утро при одинаковых условиях:
   "Nautron respoc lorni virch".
   Я не знаю, что они означали.
   Сказав это, подшкипер удалился. Полагая, что "Наутилус" будет идти под водой, я через отверстие спустился в узкий проход и возвратился в свою каюту.
   Так прошло пять дней; обстоятельства не изменялись. Каждое утро я выходил на палубу, каждое утро повторялась та же фраза тем же человеком, и капитан Немо ни разу не показался.
   Я примирился с обстоятельствами, но 16 ноября, возвратившись в свою комнату, нашел на столе адресованную на мое имя записку.
   Я нетерпеливо распечатал ее; она была написана твердым, четким почерком, напоминавшим немецкие буквы.
   Записка заключала следующее:
  
   "Господину Аронаксу, на корабле "Наутилус",
   16 ноября 1867 года.
   Капитан Немо приглашает господина профессора Аронакса завтра утром на охоту в его лесах на острове Креспо. Он надеется, что господину профессору ничто не помешает принять участие в охоте, а также что и его товарищи будут его сопровождать.

Командир "Наутилуса" капитан Немо".

  

Глава XVI
ПРОГУЛКА ПО РАВНИНЕ

   Каюта, куда мы были приглашены, оказалась арсеналом и гардеробной "Наутилуса". Дюжина скафандровых аппаратов висела на стене в ожидании желающих совершить прогулку.
   Нед Ленд, увидев их, отказался в них одеться.
   -- Мой бравый Нед, -- обратился я к нему, -- леса острова Креспо -- подводные леса.
   -- Прекрасно, -- ответил гарпунщик, сознавая, что его мечты о свежем мясе остаются одними мечтами. -- А вы, господин Аронакс, тоже собираетесь облачиться в это одеяние?
   -- Что делать, друг Нед, если так надо.
   -- Каждый поступает по своему усмотрению, -- ответил Ленд, пожимая плечами, -- однако меня могут заставить это надеть только силой.
   -- Никто вас не неволит, -- заметил капитан Немо.
   -- А Консель рискует облечься? -- спросил Нед.
   -- Я всегда следую примеру своего господина, -- ответил Консель.
   По зову капитана два человека из экипажа явились помочь нам одеться в тяжелые непромокаемые одежды без швов, сделанные из каучука. По внешнему виду они походили на старые воинские доспехи и отличались гибкостью и упругостью. Штаны оканчивались толстыми башмаками с тяжелой свинцовой подошвой. Куртку поддерживала кираса из медных пластинок, защищавшая грудь от давления воды, позволяя легким дышать свободно; рукава оканчивались мягкими перчатками, нимало не стесняющими движения кисти руки.
   Эти усовершенствованные скафандры были значительно лучше безобразных одежд, носимых в XVII веке, каковы, например, латы из пробкового дерева, морские костюмы и так далее.
   Капитан Немо, один из его товарищей, по сложению настоящий Геркулес, Консель и я скоро облачились в скафандры; оставалось только закупорить свои головы в их металлические шары. Но прежде чем подвергнуться этой операции, я попросил позволения у капитана ознакомиться с действием ружей, которыми мы вооружены.
   Один из экипажа "Наутилуса" передал мне весьма простое на вид ружье, приклад у которого был полый и сделан из листовой стали. Это внутреннее полое пространство приклада служило резервуаром для сжатого воздуха; особый клапан, приводимый в движение спуском, пропускал воздух в металлическую трубку. К ружью был приделан особый ящичек, заключавший в себе двадцать электрических пуль, которые особым механизмом вставлялись в канал ружейного ствола. Заряжание ружья происходило как бы само собой, после каждого выстрела оно оказывалось уже заряженным.
   -- Капитан Немо, -- сказал я, -- это оружие превосходно, и обращение с ним донельзя просто. Я желаю возможно скорее его испытать. Однако каким же мы способом достигнем морского дна?
   -- Господин профессор, вам придется спуститься всего на десять метров, -- ответил капитан, -- так как на этом расстоянии от дна остановился в настоящую минуту "Наутилус".
   -- Но как мы выйдем?
   -- Вы это сейчас увидите.
   Капитан Немо просунул голову в медный полый шар, или шаровидный колпак, я и Консель последовали его примеру, причем канадец иронически пожелал нам счастливой охоты. Верхняя часть нашей одежды, или куртки, оканчивалась воротником с винтовыми нарезами, в которые ввинчивалась металлическая маска; в маске, или колпаке, было сделано три отверстия со вставленными в них толстыми стеклами; поворачивая голову в шаре, можно было глядеть во все стороны.
   Как только колпаки привинтили к воротнику, аппараты Рукейроля, помещенные на наших спинах, пришли в действие, и мы могли совершенно свободно дышать.
   С лампой Румкорфа, прикрепленной к поясу, и с ружьем в руках я готов был отправиться на прогулку по морскому дну. Однако одежда оказалась слишком тяжелой, а свинцовые подошвы буквально приковали меня к полу.
   Но видимо, этот случай был предвиден, так как меня и Конселя наполовину втащили и наполовину втолкнули в маленькую комнатку, смежную с гардеробной. Я слышал, как заперли дверь, и мы очутились в полном мраке.
   Спустя несколько минут раздался сильный свист, и я почувствовал, как по телу от ног до груди пробежал холод. Очевидно, в камеру впустили через краны воду, которая всю ее наполнила. Тогда отворилась вторая дверь камеры, вделанная в борту судна, и мы очутились в полумраке. Минуту спустя наши ноги ступили на морское дно.
   Теперь я едва смогу описать те впечатления, которые вызвала во мне эта прогулка под водой. Слова бессильны рассказать обо всех чудесах, которые пришлось мне видеть. Если сама кисть не в состоянии передать световые и цветовые эффекты этой световой жидкости, то насколько же немощно перо!
   Капитан Немо шел впереди, а несколько позади следовал его товарищ. Консель и я шли рядом, хотя не было возможности обмениваться впечатлениями и вообще разговаривать сквозь наши металлические шлемы. Я уже не чувствовал тяжести ни моей одежды, ни обуви, ни резервуара со сжатым воздухом, ни металлического шлема, внутри которого моя голова болталась, как миндальное ядро в скорлупе.
   Все эти предметы, погруженные в воду, теряли часть своей тяжести, равную весу вытесненной им воды, и в силу этого закона, открытого Архимедом, я чувствовал себя прекрасно. Я перестал быть инертной массой и пользовался относительно большой свободой движения.
   Свет, озарявший почву на глубине тридцати футов, изумлял меня своей силой. Солнечные лучи свободно проникали в эту водную массу. Я ясно различал все предметы на расстоянии ста метров. Дальше все дно отливало нежными лазуревыми оттенками, которые еще далее переходили в синеватые и исчезали в беспредельной темноте. Можно было предположить, что окружавшая меня вода была тем же воздухом, столь же прозрачным, но более плотным, чем земная атмосфера. Я различал над собой спокойную поверхность моря.
   Между тем мы шли по чистому мелкому песку, по гладкой и ровной поверхности, которая почти не встречается около берегов вследствие прибоя волн. Эта равнина представлялась ослепительным ковром, настоящим рефлектором, отражавшим солнечные лучи, не понижая их интенсивности. Отсюда и получалось это изумительное сияние, отражаемое всеми молекулами жидкости. Поверят ли мне, если я буду утверждать, что на глубине в тридцать футов я так же хорошо видел, как в солнечный день!
   В продолжение четверти часа я шел по сиявшему песку, смешанному с истертыми в мельчайшую пыль раковинами. Корпус "Наутилуса" казался длинным подводным камнем; по мере нашего удаления он мало-помалу исчезал, но его маяк с наступлением темноты в глубине вод должен был облегчить нам обратный путь, распространяя лучи необычайной яркости, представление о которой может иметь только тот, который видел в воздухе резкие беловатые полосы электрического света. В воздухе вид сияющего тумана им придает пыль, которой он проникнут; но на море и над водой этого не замечается, и проникающий свет сохраняет необыкновенную чистоту.
   Между тем мы продолжали идти, и обширная песчаная равнина, казалось, не имела границ. Я раздвигал руками воду, как бы облегчая движение вперед; следы моих шагов немедленно сглаживались водой.
   Вскоре формы предметов, едва видные издали, стали ясно обрисовываться. Передо мной предстали изумительно красивые очертания скал, испещренные разнообразными и красивыми видами зоофитов. Я был фазу поражен особым эффектом этой среды.
   Было 10 часов утра. Солнечные лучи, падающие на поверхность волн под косым углом и преломляемые водными слоями, как призмой, окрашивали приютившиеся на скале растения, раковины, полипы во все семь цветов радуги с их оттенками. Это было чудесное зрелище, праздник цветов и их переливов, настоящий калейдоскоп красного, оранжевого, зеленого, желтого, фиолетового, синего и голубого цветов. Я сожалел, что не мог сообщить Конселю впечатлений, охвативших мой мозг, и соперничать в изъявлении восторгов. Как жаль, что я не умел обмениваться мыслями посредством условных знаков, как это практиковал капитан Немо и его товарищ. В утешение мне оставалось говорить с самим собою, и я стал кричать в медный колпак, защищавший мою голову, тратя на бесполезные фразы воздуха больше, чем это следовало.
   Открывшееся нашим взорам чудное зрелище заставило Конселя так же, как и меня, остановиться. Очевидно, Консель при виде зоофитов и моллюсков принимался их классифицировать.
   В это время подошел капитан Немо. Он остановился, показал рукой на какую-то темную массу.
   Это лес острова Креспо, подумал я, и не ошибся.
  

Глава XVII
ПОДВОДНЫЙ ЛЕС

   Наконец мы подошли к опушке леса, без сомнения лучшего из беспредельных владений капитана Немо. Он считал его своей собственностью и владел им на тех же правах, какими пользовались первые люди в первые дни творения мира. Да и кто бы мог оспаривать права на подводную собственность? Какой другой более смелый пионер решился бы проникнуть сюда с топором в руке, чтобы расчищать эти чащи?
   Лес состоял из больших древовидных растений, и как только мы проникли под его громадные своды, меня крайне изумило особое расположение ветвей этих растений, которые я в первый раз наблюдал.
   Ни одна из трав, покрывавших почву, ни одна из ветвей деревьев и кустарников не сгибалась и не расстилалась в горизонтальном направлении. Все подымалось к поверхности океана. Всякий стебель, всякая лента, как бы тонки они ни были, торчали так же прямо, как железные прутья. Фукусы и лианы в силу плотности окружавшей их стихии расстилались по строго перпендикулярным линиям. Они были неподвижны, и если я раздвигал их руками, они тотчас принимали прежнее положение.
   Я вскоре привык к этому странному тяготению по прямой линии кверху, так же как и к той относительной темноте, которая нас окружала. Почва леса была усеяна острыми обломками. Подводная флора показалась мне весьма богатой, богаче, чем под арктическими и тропическими зонами. В продолжение нескольких минут я не мог разобраться в произведениях различных царств, принимая зоофитов за водоросли, животных за растения. Да и кто бы не впал в такую ошибку? Здесь, в этом подводном мире, фауна и флора так близко соприкасались друг с другом!
   По моим наблюдениям, все представители растительного царства прикреплялись к почве весьма слабо. Лишенные корней, индифферентные к твердой или известковой почве, песку, валуну или голышу, которые их поддерживали, они от них требовали не питания, а лишь точки опоры. Вот почему все эти подводные растения производят как бы сами себя, и основу их существования составляет вода, которая их питает и поддерживает. Большая часть из них вместо листьев имеет пластинки весьма причудливой формы и с ограниченной гаммой цветовой окраски, в которую входят цвета: розовый, зеленый, оливковый, рыжий и коричневый. Здесь я встретил, но в более натуральной окраске, чем в гербарии "Наутилуса", полипов-павлинов, развернувшихся пером, как бы поджидая дуновение ветерка; червленых церамий, ламинарий, протянувших свои желтые отростки, употребляемые в пищу; нитевидных нереоцистей, вытягивающихся на высоту пятнадцати метров; роскошные букеты ацетабулов, стволы и стебли которых утончаются кверху, и много различных и важных растений, но лишенных цветков. "Любопытная аномалия причудливой стихии, в которой животное царство цветет, а растительное никогда не дает цветов", по выражению одного остроумного натуралиста.
   Среди этих различных растений, по величине своей не уступающих размером деревьям умеренной зоны, во влажной тени росли настоящие кустарники с живыми цветами, изгороди из зоофитов, на которых распускались полосатые меандрины с извилистыми бороздками, желтоватые кариофилии с прозрачными щупальцами, пучки травовидных зоонтер и, для довершения иллюзии, рыбки-мухи перелетали с ветки на ветку, словно рой колибри, тогда как желтые леписаканты с челюстями, усаженными острыми пластинками, дактилоптеры и моноцентры, подобно бекасам, поднимались из-под наших ног.
   Около часа капитан Немо подал сигнал для отдыха. Что касается меня, я был этим очень доволен, и мы растянулись под беседкой из алларий, длинные стебли которых тянулись кверху, как стрелы.
   Несколько минут отдыха показались мне восхитительными, недоставало только удовольствия от беседы. Невозможно было ни говорить, ни отвечать. Я приблизил свою толстую медную голову к голове Конселя и видел сквозь стекла, как его глаза блестели от удовольствия, в знак чего он весьма комично качал своим медным шлемом.
   Меня весьма удивляло, что, несмотря на нашу прогулку, продолжавшуюся почти четыре часа, я не чувствовал голода; чем объяснить это, я не знал. Но зато у меня явилось непреодолимое желание заснуть, как это испытывают все водолазы. Мои веки отяжелели, невольно смежились, и я погрузился в глубокий сон. Все последовали моему примеру.
   Не знаю, сколько времени продолжался мой сон, но, когда я проснулся, солнце уже склонялось к горизонту. Почти одновременно со мной проснулся и капитан Немо, так как я заметил, что он лениво потягивается. Но одно неожиданное явление заставило меня быстро вскочить на ноги.
   В нескольких шагах от меня чудовищных размеров морской паук высотою в метр смотрел на нас своими косыми глазами и готовился броситься на меня. Хотя материя моего скафандра была достаточно плотна, чтобы защитить от укусов этого животного, тем не менее меня охватил ужас. Как раз в эту минуту проснулись Консель и товарищ капитана Немо. Капитан указал матросу на это отвратительное животное, и тот одним ударом приклада ружья убил его; однако чудовищные лапы морского паука продолжали двигаться в сильных конвульсиях.
   Эта встреча заставила меня опасаться встреч с другими, более опасными животными, живущими или посещающими эти мрачные глубины, от которых меня не защитит скафандр; я решил быть настороже. Я предполагал, что после отдыха мы отправимся в обратный путь, но, как оказалось, я ошибся. Капитан Немо и не думал возвращаться к "Наутилусу", а продолжал свою смелую экскурсию.
   Почва все время постепенно понижалась, а теперь склон ее становился круче, и мы опускались все в более глубокие слои. Было около трех часов, когда мы достигли узкой долины, лежавшей между двумя высокими отвесными стенами, на глубине ста пятидесяти метров. Благодаря нашим усовершенствованным аппаратам мы прошли таким образом на девяносто метров далее намеченной границы нашей экскурсии.
   Я сказал полтораста метров, хотя и не прибегал ни к какому инструменту для измерения расстояния; руководствовался же я тем, что даже при самой прозрачной воде солнечные лучи глубже не проникают. Вскоре наступила полная темнота, на расстоянии десяти шагов ничего не было видно. Я шел ощупью, как вдруг внезапно увидел беловатый свет. Капитан Немо привел в действие свой электрический аппарат, доставляющий свет; матрос, я и Консель последовали примеру капитана, и наши четыре фонаря осветили море на двадцать пять метров в окружности.
   Капитан Немо продолжал углубляться в темные дебри.
   Впрочем, лес становился уже не так густ; кустарники сменяли большие древовидные растения и, в свою очередь, становились реже и реже. Растительная жизнь исчезала заметно раньше животной. Наконец почва оказалась бесплодной, на ней уже не виднелось морских растений, а между тем она кишела зоофитами, моллюсками и прочими морскими животными, столь близкими растительному миру, а также рыбами. Я думал, что электрический свет привлечет к себе обитателей этого мрачного царства, но ошибся; правда, некоторые животные и приближались к нам, но держались на таком почтительном расстоянии, которое всегда обидно охотнику. Не раз капитан Немо вскидывал на плечо свое ружье и прицеливался, но затем он снова опускал его и продолжал путь.
   Было около четырех часов, когда чудная экскурсия окончилась. Путь нам загородила величественная каменная стена, одна из сторон огромной гранитной скалы, которую природа сложила из громадных обломков. Скала была изрыта мрачными пещерами, к которым, однако, не было доступа.
   Это был фундамент острова Креспо.
   Капитан Немо внезапно остановился и подал нам знак сделать то же. Несмотря на мое сильное желание перейти через стену, я подчинился распоряжению капитана. Здесь его владения кончились, и этот странный человек не хотел переступать их границы, чтобы не вступать на ту часть земного шара, с которой он не хотел иметь никаких сношений.
   Мы отправились в обратный путь. Во главе нашего маленького отряда шел по-прежнему и так же уверенно и смело капитан Немо. Мне казалось, что мы возвращаемся к "Наутилусу" другой дорогой. Она оказалась очень крутой и потому утомительной, хотя быстро приближала нас к поверхности моря, но все-таки не в такой степени, чтобы подъем в верхние слои давал чувствовать резкое понижение давления воды, что весьма вредно отзывается на организме, как это наблюдается у водолазов. Вскоре снова появился дневной свет, становилось светлее и светлее, но солнце уже близилось к закату, и снова его преломляющиеся лучи окаймляли различные предметы всеми цветами радуги.
   На десятиметровой глубине мы встретили целые стаи мелких рыб различных пород, более проворных, чем птицы в воздухе, но пока не встретили морской дичи, достойной выстрела.
   И вот как раз в эту минуту я заметил, что капитан прицеливается в какой-то предмет, движущийся в кустах. Раздался выстрел, я услышал слабый свист и увидел, как убитое животное упало в нескольких шагах от меня.
   Это была великолепная морская выдра, единственное четвероногое из морских животных. Эта выдра длиною в один метр пятьдесят сантиметров должна была стоить больших денег. Ее мех, темно-каштановый сверху, серебристый на брюхе, по тонкости и лоску волоса высоко ценится на китайских и русских рынках, и такая шкура продается не менее чем за две тысячи франков.
   Я любовался этим любопытным млекопитающим с круглой головой и короткими ушами, с круглыми глазами, с белыми кошачьими усами, с пушистым хвостом и короткими лапами, снабженными острыми когтями и плавательной перепонкой. Высоко ценимая за свой драгоценный мех, выдра в настоящее время редко встречается, и, вероятно, этот вид скоро переведется; живет она в северной части Тихого океана.
   Товарищ капитана Немо взвалил животное на плечо, и мы двинулись в путь.
   Около часа мы шли по песчаной равнине на глубине иногда всего двух метров от поверхности моря. Я видел отражение нашей группы в обратном положении, весьма отчетливо передававшее все наши жесты, движения, с той только разницей, что она двигалась вверх ногами.
   Следует отметить еще один эффект. Над нами носились густые облака, так же быстро появлявшиеся, как и исчезавшие. Поразмыслив, я понял, что появление и исчезновение этих мнимых облаков вызывается изменением толщины волн. Всматриваясь внимательнее, я мог различить пенистые хребты волн, которые моряки называют барашками; нередко видел и мелькающие тени пролетающих над поверхностью моря, над нашими головами, больших птиц. Товарищ капитана Немо прицелился и выстрелил в одну из таких птиц, парившую с широко распростертыми крыльями в нескольких метрах над волнами. Пораженная птица упала недалеко от охотника, и он овладел своей добычей. Это оказался альбатрос, великолепный экземпляр самой красивой породы морских птиц.
   Этот инцидент не прервал нашего путешествия. В продолжение двух часов мы шли то по песчаным долинам, то по лугам, заросшим водорослями и почти непроходимым. Я до того утомился, что не мог дальше идти, как вдруг показался свет, на полмили осветивший морской мрак. Это был маяк "Наутилуса".
   Нам предстояло пройти еще двадцать минут, чтобы достичь "Наутилуса"; я напряг свои силы и спешил; мне казалось, что в моем резервуаре недостает кислорода. Однако неожиданная встреча замедлила наше возвращение.
   Я шел позади шагах в двадцати, когда увидел приближавшегося ко мне капитана Немо. Своей сильной рукой он пригнул меня к земле, а товарищ его поступил так же с Конселем. В первую минуту я не знал, чем объяснить это грубое насилие, но тотчас же успокоился, как только капитан лег возле меня.
   Я лежал на земле под прикрытием водорослей и, подняв голову, увидел каких-то животных, которые с шумом проносились, издавая фосфорический блеск.
   Кровь застыла в моих жилах! Я узнал чудовищных акул. Это была пара страшных акул-людоедов с огромными хвостами, с мутными стекловидными глазами; акулы выделяли из отверстий, расположенных вокруг их пасти, фосфоресцирующую материю. Эти чудовища могут разжевать своими железными челюстями человека! Я не знаю, занимался ли Консель определением, к какому они относятся классу, но что касается меня, то я рассматривал их серебристый живот, ужасную пасть, усаженную зубами, совсем не с научной точки зрения, а глазами жертвы.
   К счастью, эти прожорливые животные обладают плохим зрением. Они пронеслись, не заметив нас, но слегка коснувшись нас своими темно-бурыми плавниками, и мы, словно чудом, избавились от угрожающей опасности, наверное, более серьезной, чем встреча в лесу с тигром.
   Спустя полчаса, идя на электрический свет, мы достигли "Наутилуса". Наружная дверь была отворена, но лишь мы вошли в первую камеру, капитан Немо тотчас ее затворил, затем нажал кнопку. Я услышал, как стали действовать помпы внутри судна, и почувствовал, что вода убывает, а через несколько минут она была вся выкачана. Тогда внутренняя дверь отворилась, и мы вошли в гардеробную.
   Там мы сняли не без труда наши скафандры, и я, измученный, еле двигаясь от утомления и сонливости, добрел до моей комнаты. Очарование этой подводной экскурсии, однако, меня не покидало.
  

Глава XVIII
ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ ЛЬЕ ПОД ПОВЕРХНОСТЬЮ ТИХОГО ОКЕАНА

   На следующий день, 18 ноября, я совершенно отдохнул от усталости, вызванной прогулкой, и вышел на палубу в то время, когда помощник капитана "Наутилуса" произносил свою ежедневную фразу. Эта фраза, как мне казалось, относилась к состоянию моря или, скорее всего, означала: "Нет ничего в виду".
   И действительно, океан был пустынен, нигде на горизонте не виднелось ни одного паруса. Остров Креспо успел за ночь скрыться из виду. Море поглощало все цвета спектра, за исключением голубого, который отражало во всех направлениях, окрашивая в чудный цвет индиго.
   В то время как я восхищался этим великолепным видом океана, появился капитан Немо. Он, как мне казалось, не замечал моего присутствия и тотчас же приступил к астрономическим наблюдениям. Затем, окончив их, облокотясь на клетку переднего фонаря, стал смотреть на поверхность океана.
   Тем временем человек двадцать матросов "Наутилуса", все на подбор сильные и крепкого сложения люди, вошли на палубу. Они пришли вытаскивать сети, закинутые ночью. Эти матросы принадлежали, по-видимому, к различным национальностям, но европейского типа. Я безошибочно узнал среди них ирландцев, французов, нескольких славян, одного грека и одного кандиата. Все эти люди были молчаливы, а если им и приходилось обращаться друг к другу, то они говорили на каком-то особенном языке, которого я не мог ни понять, ни определить его происхождение. Весьма понятно, что я должен был отказаться от расспросов. Сети были вытащены на палубу. Они напоминали собой скорее мешки и весьма походили на сети, употребляемые в Нормандии, -- огромные мешки, отверстие которых поддерживается особым приспособлением. Эти мешки спущены были на дно океана и тащились по нему, собирая на своем пути все, что могли захватить. Сегодня лов оказался весьма удачным: сети были полны многими интересными видами рыб, которые вообще водятся в изобилии в водах Тихого океана. Так, например, в них попали: лягвы, которых за их комичные движения прозывают также и фиглярами; черные комерсоны с длинными усиками; овальные балисты, испещренные красными полосками; тетродоны, яд которых сильно действует; оливкового цвета миноги; макроринкусы, покрытые серебряной чешуей; трихиурии, обладающие способностью наносить столь же сильные электрические удары, как и электрические угри; нотоптеры с поперечными полосами; зеленоватая треска; разные виды бычков и так далее; наконец, несколько пород более крупных размеров, длиною в метр; несколько весьма красивых бонит; три великолепных тунца, которых быстрота движений все же не спасла от сетей.
   Я уверен, что улов принес более тысячи фунтов рыбы, однако удивляться столь обильному улову не приходится. Надо помнить, что сети тащатся по дну в течение нескольких часов и захватывают в плен все, что встречают по пути. Вследствие быстрого хода "Наутилуса" и электрического света, привлекающего морских обитателей, мы никогда не терпели на судне недостатка в превосходном рыбном столе.
   Вся эта ночная добыча была немедленно спущена в камбуз, некоторая ее часть была предназначена для хранения в свежем виде, другая -- для заготовки впрок.
   Когда рыба была убрана и судно возобновило запас воздуха, я, будучи уверен, что "Наутилус" снова отправится на подводную экскурсию, направился в свою каюту, как вдруг капитан Немо обратился ко мне со следующими словами, без всякого приветствия:
   -- Взгляните, господин профессор, на этот океан; разве он не живет настоящей жизнью? Разве у него нет своей вражды, своей привязанности? Вчера он заснул, как и мы, а сегодня встал после спокойной ночи.
   Я никогда не слышал от этого странного человека пожелания доброго дня или спокойной ночи, он всегда обращался ко мне, словно продолжая начатый разговор.
   -- Смотрите, -- говорил капитан, -- он пробуждается под ласками солнца! Он снова обращается к своей дневной деятельности. Очень интересно изучить игру его организма. Он имеет пульс, артерии, с ним бывают спазмы, и я вполне доверяю ученому Мори, открывшему в нем такое же реальное круговращение, как и циркуляция крови у животных.
   Несомненно, что капитан Немо не рассчитывал получить от меня ответ. К тому же он, вернее, разговаривал сам с собой и с длинными паузами между фразами; он рассуждал вслух.
   -- Да, -- сказал он, -- океан обладает настоящим круговращением. Творцу мира было достаточно для этого дать ему тепло, соль и микроскопических животных. И действительно, тепло порождает различие плотности, которое вызывает течения в определенном направлении. Испарение, ничтожное в полярных странах, в странах экваториальных, наоборот, очень сильно, и это различие вызывает постоянный обмен вод экваториальных с полярными водами. Помимо того, я наблюдал также течения сверху вниз и снизу вверх, которые и составляют настоящее дыхание океана.
   Я проследил, как частица, нагретая у поверхности океана, опускалась в его глубину, достигала своей наибольшей плотности при двух градусах ниже нуля, затем, охладившись еще более, становилась легче и поднималась к его поверхности. Вы у полюсов увидите следствие этого феномена и поймете, что в силу этого закона предусмотрительной природы замерзание воды может происходить только на ее поверхности.
   В то время, когда капитан Немо стал произносить последнюю фразу, я подумал: "Полюс! Неужели эта отважная личность намеревается вести нас туда?"
   Между тем капитан замолчал и смотрел на ту стихию, которая так полно и продолжительно им изучалась.
   Он снова заговорил:
   -- Соли находятся в море в огромном количестве, и если бы вам удалось все их собрать из раствора, то вы получили бы массу объемом в четыре с половиной миллиона кубических миль; мы могли бы покрыть солью всю землю слоем толщиной в десять метров. Не считайте присутствие этих солей за каприз природы! Нет. Они задерживают испарение морской воды, а затем препятствуют ветрам уносить слишком большое количество паров, ибо в противном случае страны умеренных поясов подвергались бы страшному наводнению. Роль солей громадна, они -- регулятор в общей экономии земного шара.
   Капитан Немо снова замолк. Он поднялся, прошел несколько шагов по палубе и возвратился ко мне.
   -- Что касается инфузорий, -- продолжал он, -- этих миллиардов миллиардов микроскопических животных, которых насчитывают миллионами в одной капле и восемьсот тысяч которых весят не более миллиграмма, то их роль не менее значительна. Они поглощают морские соли, ассимилируют известные части воды и являются истинными создателями известковых материков в виде кораллов и полипов! А затем капля воды, лишившись своего минерального содержания, становится легче и поднимается на поверхность; в ней растворяются оставшиеся от испарения соли; теперь она становится тяжелее, опускается ниже и приносит микроскопическим животным новые элементы для поглощения. Отсюда двойное течение -- восходящее и нисходящее, постоянное движение, постоянная жизнь! Жизнь, более интенсивная, чем на континентах, более разнообразная, более бесконечная, развивается во всех частях океана, в стихии, убийственной для человека, как говорят, но жизненной для миллиардов животных и для меня!
   Говоря это, капитан Немо преображался, возбуждая во мне волнение.
   -- Да, -- добавил он, -- вот где истинная жизнь! И я убежден в возможности основания подводных городов, строительства подводных домов, которые так же, как и "Наутилус", будут для дыхания каждое утро подыматься на поверхность моря, городов, свободных, независимых! Но кто знает, быть может, какой-нибудь деспот...
   Он оборвал свою фразу с яростным жестом. Затем обратился прямо ко мне, как будто желал прогнать мрачную мысль:
   -- Господин Аронакс, известна ли вам глубина океана?
   -- Да, по крайней мере, я знаком с результатами, добытыми измерениями.
   -- Можете вы их сообщить, чтобы я при случае их проверил?
   -- Вот некоторые из них, -- ответил я, -- которые удержались у меня в памяти. Если не ошибаюсь, в северной части Атлантического океана найдена глубина в восемь тысяч двести метров, а в Средиземном море -- в две с половиной тысячи метров. Самые замечательные измерения сделаны в южной части Атлантики около тридцать пятого градуса, и они показали двенадцать тысяч метров. Словом, полагают, что, выровняв морское дно, получили бы глубину около семи километров.
   -- Прекрасно, господин профессор, -- ответил капитан Немо, -- но надеюсь показать вам нечто большее. Что же касается средней глубины этой части Тихого океана, то она не превосходит четырех тысяч метров.
   Сказав это, капитан Немо направился к люку, где был выход на лестницу. Я последовал за ним и вошел в салон. Гребной винт пришел немедленно в движение, и лаг указывал на скорость двадцать миль в час.
   В течение ближайших недель капитан Немо редко появлялся. Мне пришлось его видеть в короткие промежутки времени. Его помощник регулярно определял на карте место нашего нахождения, что давало мне возможность знать совершенно точно путь, которого придерживался "Наутилус".
   Консель и Ленд проводили со мной многие часы. Консель рассказал своему другу о тех чудесах, очевидцем которых ему пришлось быть во время нашей прогулки, и канадец весьма часто сожалел, что не сопровождал нас. Впрочем, я надеялся, что представится случай еще раз посетить океанические леса.
   Почти каждый день отворялись на несколько часов ставни окон салона, и наши глаза не уставали созерцать тайны подводного мира.
   "Наутилус" держался главным образом направления на юго-восток и плыл на глубине от ста до полутораста метров. Но однажды, я не знаю по какому капризу, углубляясь по диагонали, он опустился на две тысячи метров. Термометр показывал температуру окружающей нас воды в четыре целых двадцать пять сотых градуса, то есть температуру, общую на такой глубине для всех морей и океанов.
   26 ноября, в половине четвертого утра, "Наутилус" прошел через тропик Рака под 172° долготы. 27-го он прошел мимо Сандвичевых островов, где погиб знаменитый Кук. К этому времени нами было пройдено, со дня нашего отъезда, четыре тысячи шестьсот восемьдесят миль. Утром, когда я взошел на палубу, я увидел на расстоянии двух миль, под ветром, Гавайи, самый значительный остров этого архипелага. Я ясно различал его побережье, видел его горные кряжи, которые шли параллельно берегу, и его вулканы, из числа которых Мауна-Кеа возвышается на пять тысяч метров над морским уровнем. В наши сети попалось несколько экземпляров полипов весьма грациозной формы.
   "Наутилус" продолжал идти на юго-запад. 1 декабря он пересек по 142° долготы экватор, и 4-го числа того же месяца, после быстрого перехода, мы достигли Маркизских островов. Я заметил пик на главном острове этой группы и лесистые горы, но этим и ограничился, так как капитан Немо не любил приближаться к берегам. Здесь наши сети выловили прекрасные виды рыб: золотохвостых с лазоревыми плавниками, с мясом которых по вкусу не может соперничать ни одна рыба; коралловые губаны почти без чешуи, но замечательно вкусные; коралловые рыбки осторинки, с костяными челюстями; желтоватые тасары, не уступающие макрели; да и вообще все рыбы заслужили высокую оценку за столом корабля.
   Покинув эти прекрасные острова, состоящие под протекторатом Франции, "Наутилус" прошел в пустынной местности океана около двух тысяч миль. Это плавание можно отметить встречей с несметной толпой кальмаров, любопытных моллюсков, родственных каракатицам. Французские рыболовы называют их "летучие волосатики". Они принадлежат к классу головоногих, к семейству двужаберных, к которому причисляются каракатицы и аргонавты. Эти животные тщательно изучались древними натуралистами и служили как метафорами ораторам агоры, так и лучшим блюдом за столом богатых граждан, если верить Атенею, греческому врачу, жившему до Галена.
   Это было ночью на 10 декабря, когда "Наутилусу" пришлось встретиться с этой армией моллюсков, животных исключительно ночных. Считать их приходилось бы миллионами. Они мигрировали из умеренных в более жаркие зоны, идя вслед сельдям и сардинам. Мы их рассматривали сквозь толстые хрустальные стекла, наблюдали, как они пожирали небольших рыб и моллюсков и в то же время служили добычей более крупным моллюскам. Несмотря на быстрый ход "Наутилуса", ему пришлось плыть в окружении этих животных в течение нескольких часов. Среди них я узнал девять видов, указанных д'Орбиньи.
   Во время этого перехода море дарило нас чудными зрелищами и варьировало их до бесконечности. Оно меняло декорации, чтобы поражать наши взоры, и мы имели удовольствие не только созерцать в этой жидкой стихии красоты природы, но и случай проникать в самые глубокие тайны океана.
   11 декабря я сидел в большом салоне, занимаясь чтением. Нед Ленд и Консель смотрели сквозь окно в светящуюся воду. "Наутилус" был неподвижен и находился на глубине тысячи метров, в том слое воды, в который спускаются только весьма крупные рыбы, и то изредка. Я читал в это время прекрасное сочинение Жана Масэ "Слуги желудка", как внезапно Консель прервал мое чтение.
   -- Не пожелает ли господин прийти к нам на минуту! -- воскликнул каким-то особым голосом Консель.
   -- Что там такое, Консель?
   -- Пусть господин взглянет.
   Я встал, подошел к окну и стал смотреть.
   При ярком электрическом освещении я увидел огромную черную массу, которая висела в воде. Я стал ее внимательно рассматривать, желая узнать натуру этого гигантского китообразного животного. Но вдруг в моем мозгу проскользнула мысль.
   -- Корабль! -- вскрикнул я.
   -- Да, -- ответил канадец, -- разбитый и потонувший корабль.
   Нед Ленд не ошибся. Мы видели корабль, ванты которого висели на своих цепях. Корпус корабля, казалось, был крепок, и его гибель произошла, несомненно, несколько часов назад. Три остатка мачт, срубленных на расстоянии двух футов от палубы, указывали, что судно должно было пожертвовать своим рангоутом. Оно лежало на левом борту.
   Грустное зрелище представлял собой этот баркас, погибший в волнах, не еще более грустное чувство вызывал вид его палубы, на которой лежало несколько трупов, связанных веревками. Я насчитал четыре трупа -- четырех мужчин, причем один из них стоял у руля; затем я увидел еще женский труп с ребенком на руках, наполовину высунувшийся из решетки юта. Это была молодая женщина. Я мог благодаря сильному освещению с "Наутилуса" отчетливо рассмотреть черты ее лица, еще не успевшие разложиться. В последних усилиях за спасение она подняла над головой своего ребенка, руки которого обнимали шею матери. Положение тел четырех моряков с искаженными конвульсиями лицами, по-видимому напрягавших все усилия освободиться от связывающих их веревок, казалось мне ужасным. Только один из них -- рулевой, -- более спокойный, с открытым и серьезным лицом, с поседевшими волосами, держал руки на рулевом колесе и, казалось, продолжал управлять своим трехмачтовым судном в глубине океана.
   Какая сцена! Мы онемели, сердца наши трепетали, созерцая это кораблекрушение, так сказать сфотографироваиное в его последнюю минуту. И я уже видел приближающихся огромных акул с горящими глазами, привлеченных запахом человеческого мяса.
   Между тем "Наутилус", маневрируя, обошел этот потонувший корабль, и мне удалось прочесть на его корме надпись:
   "Флорида, Сандерланд".
  

Глава XIX
ВАНИКОРО

   Это ужасное зрелище открывало целую серию морских катастроф, которые предстояло встретить "Наутилусу" на своем пути. С тех пор как он пробегал по морям, более посещаемым, все чаще встречались гниющие остатки кораблей и валявшиеся на дне пушки, ядра, якоря, якорные цепи и тысячи различных железных предметов, покрытых ржавчиной.
   Оставаясь по-прежнему пленниками "Наутилуса" и живя в уединении, 11 декабря мы ознакомились с архипелагом Паумоту, окрещенным некогда Бугенвилем -- "Опасной группой"; этот архипелаг тянется на протяжении пятисот лье от востоко-юго-востока к западо-северо-западу, между 13° 30' и 23° 50' южной широты и 125° 30' и 151° 31' западной долготы, от острова Люси до острова Лазарева. Поверхность архипелага равняется 370 квадратным милям; он включает в себя группу Гамбье, находящуюся под протекторатом Франции. Все острова кораллового происхождения. Медленное, но непрерывно продолжающееся повышение, как результат работы полипов, предвещает, что со временем все они соединятся между собой. Затем этот новый остров значительно позже соединится с соседними архипелагами, и пятый сплошной материк протянется от Новой Зеландии и Новой Каледонии до Маркизских островов.
   Однажды, когда я развивал эту теорию перед капитаном Немо, он мне холодно ответил:
   -- Земля нуждается не в новых материках, а в новых людях!
   Некоторые случайные обстоятельства во время плавания заставили "Наутилус" подойти к острову Клермон-Тоннер, одному из интереснейших в этом архипелаге, открытому в 1822 году Беллом, капитаном судна "Минерва". Таким образом, я получил возможность изучать мадрепорическую систему образования островов в этом океане.
   Мадрепоры, которых не надо смешивать с кораллами, представляют низшего порядка организмы, покрытые снаружи известковой корой, и видоизменения в строении последней дали основание моему знаменитому учителю Мильн-Эдвардсу разделить их на пять секций. Микроскопические животные, выделяющие вещества, из которых образуются полипняки, живут миллиардами в своих ячейках. Это их известковое ложе, которое со временем обращается в утесы, рифы, островки и острова. Здесь они образуют кольцо, окружающее лагуну или маленькое внутреннее круглое озеро, которое соединяется с морем посредством внутреннего канала. Там я мог на самом близком расстоянии наблюдать эти замечательные стены, относительно которых зонд показал, что они вздымаются с глубины в триста метров, и наш электрический свет заставлял блестеть искорками их известковую массу.
   Отвечая Конселю на его вопрос о продолжительности времени, необходимого для создания таких колоссальных барьеров, я его весьма удивил, сообщив, что ученые определяют приращения не более одной восьмой дюйма в столетие.
   -- Стало быть, чтобы построить эти стены, -- сказал он, -- потребовалось...
   -- Сто девяносто две тысячи лет, мой милый Консель. Добавлю, между прочим, что не меньше нужно было для образования каменного угля путем минерализации потопленных наводнением лесов, а для охлаждения базальтовых утесов потребовались еще более продолжительные сроки.
   Когда "Наутилус" поднялся на поверхность океана, я мог обнять взором почти всю низменную и лесистую площадь острова Клермон-Тоннера. Стало очевидно, что плодородию его мадрепоровых утесов способствовали смерчи и бури. Когда-либо какое-нибудь зерно, унесенное ураганом с соседних земель, попадало на эти известковые слои, удобренные разлагающимися остатками рыб и морских растений, образовавших почву, годную для жизни растений. Кокосовый орех, выброшенный волнами, стал произведением этого острова. Выросшие деревья задерживали влагу: образовались ручьи. А пока распространялась растительность, на стволах деревьев, вырванных ветром на соседних островах, приплыли к берегу низшие животные, черви, насекомые. Черепахи стали класть яйца на молодых деревьях, птицы стали вить гнезда. Таким путем развилась животная жизнь, и наконец, привлекаемый зеленью и плодородием почвы, появился человек. Таков конечный результат работы ничтожных микроскопических животных.
   К вечеру Клермон-Тоннер исчез вдали, и "Наутилус" изменил свое направление. Дойдя до тропика Козерога под 135° долготы, он направился на западо-северо-запад и прошел весь тропический пояс. Хотя летнее солнце и посылало свои знойные лучи, однако мы ничуть не страдали от жары, так как на глубине тридцати или сорока метров температура воды не превышает более десяти -- двадцати градусов.
   15 декабря мы шли в западном направлении и прошли на близком расстоянии мимо архипелага Товарищества и острова Таити. Воды архипелага доставили в столовую "Наутилуса" превосходную и весьма разнообразную рыбу, как, например, марбель, бонит, албикорь, особый вид морских угрей.
   "Наутилус" прошел восемь тысяч миль, считая по прямому расстоянию. Если же считать пройденный им путь по лагу с захождением в стороны, то пройденное им расстояние оказывалось в девять тысяч семьсот двадцать миль; сюда следует включить архипелаг Тонга-Табу, где погибли корабли "Араго", "Порт-о-Пренс" и "Дюк оф Портланд"; архипелаг Мореплавателей, где убили капитана Лангля, друга Лаперуза, и затем архипелаг Фиджи, где были умерщвлены туземцами команда корабля "Юнион" и капитан Бюро, командир нантского судна "Любезная Жозефина".
   Последний архипелаг простирается на сто миль от севера к югу и на девяносто миль от востока к западу, между 6° и 2° южной широты и 174° и 179° западной долготы. Он состоит из многих островов, островков и рифов, из числа которых замечательны острова Вити-Леву и Кандюбон.
   Эта группа была открыта в том же 1643 году, когда Торичелли изобрел барометр, а Людовик XIV взошел на престол. Предоставляю читателю оценить, которое из этих трех событий принесло всего более пользы человечеству. Затем, в 1774 году, архипелаг посетил Кук, в 1793 году -- д'Антркасто и, наконец, в 1827 году -- Дюмон-Дюрвиль, которому удалось разобраться в географическом хаосе этого архипелага. "Наутилус" подходил и к бухте Вайлеа, театру ужасных приключений капитана Дилона, которому удалось разгадать тайну кораблекрушения Лаперуза.
   Бухта изобиловала прекрасными устрицами, которых мы ели в самом свежем виде и, по наставлению Сенеки, вскрывали за столом. Эти моллюски принадлежали к виду, известному под названием ostrea lamellosa, встречаемому на острове Корсика. Устричная мель Вайлеа должна быть весьма велика, и, конечно, если бы не было различных причин, вызывающих истребление устриц, то они бы давным-давно запрудили бухты, так как каждая из них откладывает до двух миллионов яичек.
   Если Неду Ленду не пришлось раскаиваться в своем обжорстве, то единственно потому, что устрицы не вызывают расстройства желудка. И действительно, необходимо не менее шестнадцати дюжин этих безголовых моллюсков, чтобы получить триста пятнадцать граммов азотистого вещества, необходимого для ежедневного питания человека.
   25 декабря "Наутилус" вошел в Ново-Гебридский архипелаг, который открыл в 1606 году Квирос, в 1768 году исследовал Бугенвиль и которому Кук в 1773 году дал нынешнее название. Эта группа состоит главным образом из девяти больших островов и образует полосу в сто двадцать миль от северо-северо-запада к юго-юго-востоку, между 15° и 2° южной широты и 164° и 168° долготы. Мы прошли весьма близко от острова Ору, который во время моих полуденных наблюдений показался мне весь в зелени; посреди него красуется весьма высокая остроконечная гора.
   В этот день было Рождество, и Нед Ленд, как мне казалось, сильно сожалел, что не может праздновать этот праздник в среде протестантов.
   Прошло восемь дней, в продолжение которых я не видел капитана Немо. Но 27 декабря, утром, он вошел в большой салон, имея вид человека, который покинул вас всего пять минут назад.
   В этот момент я разыскивал на полушарии путь "Наутилуса". Капитан подошел ко мне, указал пальцем на карте точку и произнес только одно слово:
   -- Ваникоро.
   Так назывались островки, у которых погибли корабли Лаперуза. Я поспешно встал.
   -- "Наутилус" идет к Ваникоро? -- спросил я.
   -- Да, господин профессор, -- ответил он.
   -- И я могу посетить эти знаменитые острова, где разбились "Буссоль" и "Астролябия"?
   -- Если вы желаете, господин профессор.
   -- Когда мы будем у Ваникоро?
   -- Мы уже подошли, господин профессор.
   Следуя за капитаном Немо, я взошел на палубу и отсюда стал жадно всматриваться в горизонт.
   На северо-востоке возвышались два различной величины острова вулканического происхождения, окруженные подводным коралловым рифом в сорок миль в окружности. Мы находились перед самым островом Ваникоро, переименованным Дюмон-Дюрвилем в остров Открытия, и как раз перед маленькой гаванью Вану, лежащей под 16° 4' южной широты и 164° 32' восточной долготы. Весь остров был покрыт зеленью, начиная с морского берега, вплоть до расположившейся посреди его горы Капого, возвышавшейся на четыреста семьдесят шесть туазов.
   "Наутилус", обойдя внешнюю ограду из скал, вошел через узкий проход в гавань, глубина которой доходила до сорока сажен. Под тенью зеленеющих деревьев я увидел человек двенадцать дикарей, с величайшим изумлением смотревших на приближавшийся к их берегу "Наутилус". Черноватое длинное тело, двигавшееся на поверхности вод, наверное, должно было им показаться огромным китообразным животным, которого следует остерегаться.
   В эту минуту ко мне обратился капитан Немо с вопросом: что мне известно о гибели Лаперуза?
   -- То, капитан, что известно всему миру, -- ответил я.
   -- А вы можете мне сообщить, что известно всему миру? -- спросил он не без иронии.
   -- Очень легко!
   И я ему рассказал о последних трудах Дюмона-Дюрвиля по исследованию гибели Лаперуза, результаты которых изложу в нескольких словах.
   Лаперуз и старший при нем офицер де Лангль были посланы Людовиком XVI в 1785 году для кругосветного плавания. Они отправились на кораблях "Буссоль" и "Астролябия" и не возвратились.
   В 1791 году французское правительство, встревоженное участью двух корветов, снарядило два больших судна "Решерш" и "Эсперанс". 28 сентября оба судна, под командой Бруни д'Антркасто, вышли из Бреста. Спустя два месяца, по донесению командира "Альбермала", небезызвестного Бовена, на берегах Новой Георгии им были найдены обломки корветов. Д'Антркасто, не знавший об этом известии, к тому же весьма сомнительном, направился к островам Адмиралтейства, согласно рапорту капитана Гунтера, который указывал им местность, где потерпел кораблекрушение Лаперуз.
   Исследования были напрасны. "Эсперанс" и "Решерш" прошли мимо Ваникоро, даже не останавливаясь; в итоге это путешествие было неудачно и несчастливо, так как стоило жизни д'Антркасто, двум капитанам кораблей и многим матросам.
   Позже опытный моряк, хорошо знавший Тихий океан, капитан Дилон, отыскал несомненные следы погибших корветов. 15 мая 1824 года его корабль "Святой Патрик" проходил мимо одного из Гебридских островов -- острова Тикопиа. Там один из туземцев, приплывший на пироге, подал ему серебряный эфес шпаги, на котором сохранились следы вырезанного инициала. Туземец сообщил, что шесть лет назад на острове Ваникоро жили два европейца, принадлежавших к экипажу корветов, разбившихся много лет тому назад о подводные рифы острова.
   Дилону сразу стало понятно, что речь шла о корветах Лаперуза, исчезновение которых волновало весь мир. Он хотел остановиться у Ваникоро, где, по словам того же туземца, было много обломков кораблей; но ветер и течение помешали ему осуществить это желание.
   Дилон направился в Калькутту. Там он сумел заинтересовать своим открытием "Азиатское общество" и Ост-Индскую компанию. Ему предоставили в полное распоряжение корабль, который назвали "Решерш". 23 января 1826 года Дилон вышел в море; его сопровождал французский агент.
   "Решерш" после многих остановок в различных пунктах Тихого океана 7 июля 1827 года бросил якорь в той самой бухте, где находился теперь "Наутилус".
   Дилону удалось найти многие остатки погибших кораблей: инструменты, якоря, блоки, камнеметную мортиру, пушечное ядро весом в восемнадцать фунтов, обломки астрономических инструментов и медный колокол с надписью "Отлит Базеном", с клеймом и литерой двора Брестского арсенала и датой "1785 год". Сомнению не оставалось места.
   С целью произвести более обстоятельное исследование Дилон пробыл на острове еще месяц. Затем, покинув Ваникоро, направился к Новой Зеландии и 7 апреля 1828 года бросил якорь в Калькутте. По возвращении их во Францию он был принят королем Карлом X. В это время Дюмон-Дюрвиль, ничего не знавший об экспедиции Дилона, отправился в другую сторону отыскивать место кораблекрушения Лаперуза. И действительно, по сообщениям одного китобойца и дикарей, населяющих Лузиад и Новую Каледонию, найдены были орден Святого Людовика и медали.
   Дюмон-Дюрвиль, капитан "Астролябии", вышел в море и бросил якорь у Гобарт-Тоуна спустя два месяца после того, как Дилон покинул Ваникоро. Здесь он узнал о результатах, добытых Дилоном, и, помимо того, получил сведения, что некий Джеймс Гоббс, шкипер "Юниона" из Калькутты, высадился на острове, лежащем под 8° 18' южной широты и 156° 30' восточной долготы, и что у жителей этого острова находятся в употреблении железные брусья и красная материя.
   Дюмон-Дюрвиль, мало доверяя газетным известиям, находился в затруднительном положении, пока не решил отправиться по следам Дилона.
   10 февраля 1828 года "Астролябия" остановилась перед Тикопиа, взяла поселившегося на этом острове дезертира в качестве проводника и переводчика, отправилась в Ваникоро, прибыла туда 12 февраля, обогнула около 14-го его подводные рифы и около 20-го числа, обойдя опасную преграду, бросила якорь в бухте Вану.
   23-го многие офицеры с "Астролябии" сошли на остров, обошли его вокруг и принесли с собой несколько незначительных обломков. Туземцы, руководствуясь особыми соображениями, не указывали места катастрофы. Это их подозрительное поведение, в свою очередь, вызывало подозрение, что они очень дурно обращались с потерпевшими кораблекрушение; вероятно, они боялись, что Дюмон-Дюрвиль прибыл мстить за несчастных спутников Лаперуза.
   Благодаря подаркам и уверениям, что "Астролябия" прибыла только для исследования причин гибели экспедиции Лаперуза, туземцы решились указать место кораблекрушения, что и исполнили 20-го числа, отправившись на место крушения вместе с подшкипером Жаконо.
   Там, на глубине трех или четырех сажен, между рифами Паку и Вану, найдены были якоря, пушки и свинки свинца, покрытые толстым известковым слоем. Посланные с "Астролябии" с экипажем к этому месту вытащили с большим трудом якорь, весивший восемьсот фунтов, восьмифунтовую литую пушку, свинку свинца и две медные мортиры.
   Из расспросов туземцев Дюмон-Дюрвиль узнал, что Лаперуз, потеряв оба судна, разбившиеся о подводные рифы, построил кусен мошенник! - заметил Нед Ленд.
   - Второй, - продолжал Консейль, - брюхоперые, у которых брюшные плавники расположены позади грудных, не соединенных с плечевой костью. Второй отряд делится на пять семейств и содержит большую часть пресноводных рыб. Представители - карп, щука.
   - Пресноводные рыбы! - сказал канадец. - Их, по-моему, и вспоминать не стоит!
   - Третий, - продолжал Консейль, - мягкоперые, у которых брюшные плавники прикреплены к грудным и непосредственно соединены с плечевой костью. Содержит четыре семейства. Представители - камбала, палтус, тюрбо и прочие.
   - Отличные! Все до единой отличные! - вскрикнул гарпунер. - Так и тают во рту!
   Нед смотрел на рыб решительно только с гастрономической точки зрения.
   - Четвертый, - продолжал Консейль, не теряя присутствия духа, - бесперые, с продолговатым телом, без брюшных плавников, покрытые толстой и слизистой кожей. В четвертом отряде только одно семейство. Представители - угорь обыкновенный, угорь электрический.
   - Ну, эти подгуляли! - заметил Нед.
   - Пятый, - продолжал Консейль, - пучкожаберные, имеют подвижные челюсти, жабры состоят из маленьких пучков, расположенных попарно вдоль жаберных дужек В пятом отряде тоже всего одно семейство. Представители - морской конек, летучий дракон.
   - Совсем не годятся - дрянь! - заметил гарпунер.
   - Наконец, шестой, - продолжал Консейль, - сростночелюстные, у которых верхние челюсти срастаются неподвижно с межчелюстными костями и у которых недостает брюшных плавников. Разделяется на два семейства. Представители - иглобрюхи, рыба-луна.
   - Ну, этими и кастрюльку нечего пачкать! - вскрикнул Нед.
   - Что ж, поняли, друг Нед? - спросил ученый Консейль.
   - Совсем ничего не понял, - ответил Нед Ленд. - Но вы рассказываете очень занятно.
   - Что касается хрящевых рыб, - продолжал непоколебимый Консейль, - они разделяются только на три отряда.
   - Это лучше! - заметил Нед.
   - Первый - круглоротые, вместо челюсти у них одно срединное отверстие, а жабры открываются множеством дырочек позади черепа. В первом отряде имеется одно только семейство. Представитель - морская минога.
   - Эта хороша! - сказал Нед Ленд.
   - Второй - пластиножаберные, у них жабры как у круглоротых, но нижняя челюсть подвижная. Разделяется на два семейства. Представители - скат и акула.
   - Что вы! - вскрикнул Нед. - Скат и акула в одном отряде? Ну, друг Консейль, если вы дорожите скатом, так не ставьте его рядом с акулой: только так ваш скат и будет цел!
   - Третий, - продолжал Консейль, - осетровые. Жабры у них, как обычно, открываются одним отверстием, защищенным жаберной крышкой; в этом отряде четыре рода. Представитель - осетр.
   - А, дружок! Лучшее вы приберегли для конца! Это вы не ошиблись! Ну что ж, все?
   - Все, Нед, - ответил Консейль. - И заметьте: знать - это еще не значит узнать все, потому что семейства разделяются на роды, виды, разновидности...
   - Смотрите, Консейль, смотрите, - прервал его Нед Ленд, - вот и разновидности!
   - Рыбы! - воскликнул Консейль. - Мы точно глядим в аквариум!
   - Нет, - сказал я, - аквариум - клетка, а эти рыбы свободны, как птицы в воздухе!
   - Ну-ка, приятель, назовите их по именам, - сказал Нед Консейлю.
   - Я? - возразил Консейль. - Я не могу, пусть их честь изволит назвать.
   Действительно, достойный парень хотя и был яростным классификатором, но натуралист из него вышел неважный. Я не поручусь, отличил бы он скумбрию от макрели или нет. Канадец, напротив, без затруднения называл почти всех рыб.
   - Спинорог! - сказал он. - Вот спинорог! И спинорог китайский.
   - Род спинорога, семейство жесткокожих, отряд сростночелюстных, - бормотал Консейль.
   Нед и Консейль, взятые вместе, стали бы замечательными натуралистами! Канадец не ошибся: множество спинорогов кружилось и резвилось около "Наутилуса".
   - Ишь какие они приплюснутые! - сказал Нед Ленд. - Ишь какая мережка на коже, а на спинке шипы. И хвост с каждого боку утыкан колючками в четыре ряда! Надо же, сотворена ж такая тварь!
   Ничего не может быть прелестнее чешуи этих спинорогов: сверху серая, а снизу белая, с золотыми пятнами, блестевшими в темных струях. Между спинорогами сновали скаты. К великой моей радости, я приметил японского ската с желтоватой спиной, нежно-розовым брюхом и тремя шипами над глазом. Вид очень редкий, его существование ставили под сомнение: Ласепед видел такого ската только на одной японской гравюре.
   В продолжение целых двух часов это подводное войско провожало "Наутилус". Пока рыбы играли, резвились и соперничали друг с другом в красоте расцветки, блеске и юркости, я приметил зеленого губана, султанку, или барабульку, с двойной черной полосой, бычка белого, испещренного на спине фиолетовыми пятнами и с закругленным хвостом, японскую скумбрию с голубым телом и серебристой головой, спарид рубчатых с разноцветными плавниками, голубым и желтым, спарид полосатых, с черной перевязью на хвосте, спарид поясоносных, грациозно зашнурованных шестью поперечными полосками, японских саламандр, мурену из отряда угрей, около шести футов длиной, с маленькими живыми глазками и огромным зубастым ртом и многих других примечательных особей.
   Нашему удивлению не было конца, восклицания не умолкали. Нед называл рыб, Консейль их классифицировал, а я восхищался. Я никогда еще не видел этих прелестных рыб на свободе, в их родной стихии.
   Я не стану перечислять все разновидности, которые промелькнули перед нашими ослепленными глазами, - это была целая коллекция Японского и Китайского морей. Их собралось здесь и кружилось больше, чем птиц в воздухе; вероятно, их привлекал электрический свет.
   Вдруг в салоне стало светло, а стальные створы закрыли иллюминаторы. Волшебное зрелище в одно мгновение исчезло, но я еще долго представлял его, пока глаза мои не остановились на приборах, развешанных по стенам.
   Компас все еще показывал курс на северо-восток, манометр - давление в пять атмосфер, соответствующее глубине пятьдесят метров, а электрический лаг - скорость пятнадцать миль в час. Я ждал капитана Немо, но он не появлялся. Было уже пять часов.
   Нед Ленд и Консейль ушли в свою каюту, а я в свою, где меня уже ждал обед. Обед этот был на славу: суп из нежных морских черепах, барабулька с белой, слегка слоистой мякотью и филе из окуня, которое показалось мне вкуснее лососины.
   Вечер провел я в чтении, письме и размышлениях, после чего лег на кушетку и заснул.
  

Глава пятнадцатая

Письменное приглашение

   На другой день, 9 ноября, я проснулся после глубокого двенадцатичасового сна. Консейль по обыкновению пришел узнать, как я провел ночь, и предложить свои услуги.
   - А что Нед? - спросил я.
   - Спит еще, - отвечал Консейль.
   Я не мешал парню болтать, но самому мне было не до разговоров. Меня тревожило долгое отсутствие капитана Немо, но я надеялся увидеть его сегодня.
   Я надел свое виссоновое платье, на что Консейль тотчас же сделал несколько критических замечаний.
   - Из чего это сделано, с позволения их чести? - спросил он.
   - Оно сделано из шелковистых прочных волокон биссуса, которым присасываются к утесам пинны, род двустворчатых моллюсков, во множестве встречающихся у берегов Средиземного моря.
   В старину из них выделывали прекрасные ткани-виссоны, чулки и перчатки, очень мягкие и теплые. Таким образом, экипажу "Наутилуса" не нужны были ни хлопчатники, ни овцы, ни шелковичные черви.
   Я отправился в салон. Там никого не было.
   Я занялся изучением конхиологических сокровищ, хранившихся в стеклянных витринах, рылся в огромном гербариуме, наполненном самыми редкими морскими растениями, хотя и сухими, но сохранившими яркость окраски. Среди этих драгоценных водорослей я заметил каулерпу, падину, кладофору, красивый каллитамнион, нежный корсиканский морской мох алого цвета, ацетабулярию - одним словом, превосходнейшие образцы.
   День прошел, а капитан Немо не удостоил меня своим посещением. Иллюминаторы в салоне оставались закрытыми. Кажется, здесь строго придерживались правила: хорошего понемногу.
   Направление "Наутилуса" не изменилось, он шел со скоростью двенадцать миль в час на глубине от пятидесяти до шестидесяти метров.
   На следующий день, 10 ноября, Нед и Консейль почти все время пробыли со мной. Они очень удивлялись отсутствию капитана.
   - Болен он, что ли? - говорил Нед Ленд. - Или, может, он что-то против нас замышляет?
   Мы, однако, пользовались полной свободой, нас прекрасно и изобильно кормили. У нас не было причин жаловаться.
   Капитан строго придерживался условий договора.
   С этого дня я начал вести подробный дневник моих приключений. Кстати, писал я на бумаге, изготовленной из взморника - морской травы.
   11 ноября, рано утром, по "Наутилусу" распространился свежий воздух, и я догадался, что мы выплыли на поверхность океана, чтобы возобновить запас кислорода.
   Я поднялся на палубу. Было шесть часов утра. Погода стояла пасмурная, море было серым, но спокойным и только слегка зыбилось.
   Я не увидал никого, кроме рулевого в стеклянной рубке.
   "Придет ли сюда капитан Немо?" - подумал я.
   Усевшись на возвышении, образуемом корпусом шлюпки, я с удовольствием вдыхал насыщенный солью морской воздух. Мало-помалу туман рассеялся, солнце и море вспыхнули, как зажженный порох. Рассеянные по небу облака окрасились в яркие цвета с множеством великолепных оттенков; многочисленные перистые облачка, которые моряки называют "кошачьи языки", предвещали ветренную погоду. Но что значит ветер для "Наутилуса", который не боялся бурь?
   Я еще любовался радостным, животворящим восходом солнца, когда услышал чьи-то шага, и уже приготовился раскланяться с капитаном Немо. Однако это был его помощник, которого я видел в наш первый день на "Наутилусе". Не обращая на меня внимания, он приложил к глазам подзорную трубу и стал очень внимательно исследовать горизонт. Окончив свои наблюдения, он подошел к люку и произнес фразу, которую я запомнил, потому что она впоследствии произносилась каждое утро:
   - Nautron respoc lorni virch.
   Что это означало, я не могу сказать.
   С этими словами помощник ушел; я решил, что сейчас "Наутилус" начнет погружение, и потому вернулся в свою каюту.
   Так прошло пять дней. Каждое утро я выходил на палубу; тот же человек произносил ту же фразу, капитан Немо не показывался.
   Я уже думал, что больше не увижу его, но 16 ноября, войдя в свою каюту вместе с Недом Лендом и Консейлем, нашел на столе адресованную мне записку и торопливо ее открыл. Она была красиво написана по-французски, но готическим шрифтом.
   Это было приглашение:
  
   "Господину профессору Аронаксу,
   на борту "Наутилуса".
   16 ноября 1867 г.
  
   Капитан Немо приглашает профессора Аронакса на охоту, которая состоится завтра в его лесах на острове Креспо. Он надеется, что ничто не помешает господину профессору присутствовать на этой охоте, и будет рад, если его спутники присоединятся к нам.

Капитан Немо".

   - Охота! - вскрикнул Нед.
   - И в его лесах на острове Креспо! - прибавил Консейль.
   - Значит, он высадится на землю? - спросил Нед Ленд.
   - Это сказано ясно! - отвечал я, перечитывая письмо.
   - Надо сказать, что мы согласны! - решил канадец. - Только бы он нас на землю доставил, а там мы сами как-нибудь справимся. Кроме того, я не прочь попробовать свежей дичи.
   Не пытаясь найти связь между отвращением капитана к континенту и приглашением на охоту в лес, я сказал:
   - Посмотрим прежде, что это за остров Креспо.
   На карте между 32°402 северной широты и 167°502 западной долготы я нашел островок, который был открыт капитаном Креспо в 1801 году и который на старинных испанских картах называется Rocca de la Plata, то есть Серебряный Утес. Мы были в ста восьмидесяти милях от этого пункта, и "Наутилус" повернул на юго-восток.
   Я показал товарищам на этот маленький островок, затерянный в северной части Тихого океана.
   - Если капитан иногда и выходит на землю, - сказал я им, - то, надо отдать ему должное, он выбирает самые пустынные острова.
   Нед Ленд ничего не ответил, а только покачал головой и вместе с Консейлем ушел. После ужина, который мне подал немой и бесчувственный слуга, я лег спать немного озадаченный.
   Проснувшись на другой день, 17 ноября, я почувствовал, что "Наутилус" стоит неподвижно. Быстро одевшись, я пошел в салон.
   Капитан Немо уже был там. Он поклонился и спросил, согласен ли я сопровождать его на охоту.
   Так как он не сделал ни малейшего намека на свое восьмидневное отсутствие, то и я умолчал об этом и просто ответил, что я и мои товарищи готовы за ним следовать.
   - Только, - прибавил я, - позвольте мне задать вам один вопрос, капитан.
   - Задайте, господин Аронакс, и я отвечу на него, если смогу.
   - Каким образом вы владеете лесами на острове Креспо, если вы прервали все сношения с землей?
   - Профессор, - отвечал мне капитан, - леса, которыми я владею, не нуждаются ни в солнце, ни в свете, ни в теплоте. Ни львы, ни тигры, ни пантеры, никакие другие четвероногие в них не водятся. Это не земные, а подводные леса. Они никому, кроме меня, не известны и растут только для меня одного.
   - Подводные леса! - вскрикнул я.
   - Да, профессор, подводные.
   - И вы мне предлагаете посетить их?
   - Да, предлагаю.
   - Пешком?
   - Пешком.
   - Охотиться в этих лесах?
   - Да, охотиться.
   - С ружьем?
   - Да, с ружьем.
   Я посмотрел на капитана "Наутилуса", и в моем взгляде не было ничего лестного.
   "Наверно, он сошел с ума! - подумал я. - Все эти восемь дней у него был приступ, который и теперь еще продолжается. Жаль! Все-таки лучше быть чудаком, чем сумасшедшим".
   Эта мысль, должно быть, ясно отпечаталась на моем лице, но капитан Немо, не обратив, казалось, на это никакого внимания, пригласил меня следовать за собой. Я пошел за ним, как человек, который покоряется своей судьбе.
   - Господин Аронакс! Я прошу вас без церемоний разделить со мной завтрак, за столом мы поговорим. Я, правда, пригласил вас на прогулку в лес, но я не обещаю там ресторанов. Завтракайте, как человек, который, по всей видимости, будет очень поздно обедать.
   Я отдал должное завтраку. Меню состояло из разных рыбных блюд, ломтики голотурий, чрезвычайно вкусных зоофитов, были приправлены пикантным соусом из морских водорослей, таких как порфира и лауренсия. Питье состояло из чистой воды, к которой, по примеру капитана, я добавил несколько капель ликера, сделанного по камчатской моде из водоросли родимении лапчатой.
   Сначала капитан ел молча, потом, обратясь ко мне, сказал:
   - Профессор, когда я предлагал вам идти на охоту, вы подумали, что я противоречу сам себе. Когда же я сказал, что существуют подводные леса, вы подумали, что я сумасшедший. Никогда не надо судить о человеке поверхностно!
   - Но, капитан, поверьте...
   - Выслушайте меня и тогда увидите, вправе ли вы обвинять меня в сумасшествии или непоследовательности.
   - Я вас слушаю.
   - Профессор, вы знаете так же хорошо, как и я, что человек может жить под водой, если у него будет достаточный запас воздуха. При подводных работах человек, одетый в водонепроницаемый костюм с металлическим шлемом на голове, получает воздух через специальный шланг, соединенный с насосом.
   - Я знаю этот костюм, капитан, это так называемый скафандр, - сказал я.
   - Да, но человек в скафандре как бы привязан к насосам, которые ему дают воздух через резиновый шланг, - это настоящая цепь, которая его приковывает к земле, и если бы мы были так же привязаны к "Наутилусу", то не могли бы далеко уйти.
   - Каким же способом можно быть свободным? - спросил я.
   - Надо употребить аппарат Рукейроля-Денейруза, изобретенный двумя вашими соотечественниками. Я усовершенствовал его, так что вы можете пользоваться им без всякого опасения. Это толстый металлический резервуар, в который нагнетается воздух под давлением пятьдесят атмосфер. Он прикрепляется к спине ремнями, как солдатский ранец. Его верхняя часть образует ящик, где давление воздуха регулируется до нормального. В аппарате Рукейроля обычно две резиновые трубки соединяют этот ящик со специальной маской для носа и рта. Одна трубка служит для вдоха, а другая - для выдоха воздуха. По мере надобности водолаз нажимает языком на клапан той или другой трубки. Но чтобы выдержать значительное давление на дне океана, я должен вместо маски надеть на голову, так же как и в скафандре, медный шлем, к которому примыкают две трубки: вдыхательная и выдыхательная.
   - Хорошо, капитан, но ведь ваш запас воздуха быстро расходуется, и если воздух будет содержать только пятнадцать процентов кислорода, он уже станет непригоден для дыхания!
   - Конечно. Но я вам уже сказал, что насосы "Наутилуса" позволяют мне нагнетать его под значительным давлением, при этих условиях воздуха в аппарате хватает на девять-десять часов.
   - Мне все понятно, капитан, - отвечал я. - Хотелось бы знать, как вы можете освещать дорогу на дне океана?
   - Прибором Румкорфа, профессор. Дыхательный аппарат прикрепляется к спине, а этот привязывается к поясу. Он состоит из элемента Бунзена, который я привожу в действие с помощью натрия. Индукционная катушка вбирает вырабатываемый электрический ток и направляет его к фонарю особой конструкции. В этом фонаре витая стеклянная трубка содержит углекислый газ. Под действием электрического тока этот газ ярко светит. Таким образом я снабжен и светом, и воздухом.
   - Вы так подробно отвечаете на все мои вопросы, капитан, - сказал я, - что более невозможно сомневаться. Я верю в аппараты Рукейроля и Румкорфа, но ружье... Я прошу вас объяснить мне устройство ружья, которым вы меня снабдите.
   - Ружье это не пороховое, - ответил капитан.
   - Значит, духовое?
   - Именно. Как же мне делать порох на моем судне, не имея ни селитры, ни серы, ни угля?
   - И чтобы выстрелить в воде, в среде, которая в восемьсот пятьдесят пять раз плотнее воздуха, надо преодолеть значительное сопротивление.
   - Это не причина. Существуют такие пушки, усовершенствованные после Фультона англичанами Филиппом Кольтом и Бурлеем, французом Фюрси и итальянцем Ланди, которые снабжены особыми затворами и могут стрелять при этих условиях. Но, не имея пороха, я заменил его воздухом, которым насосы "Наутилуса" снабжают меня безостановочно.
   - Но этот воздух должен быстро расходоваться?
   - Да, но ведь у меня есть резервуар Рукейроля, который при необходимости может меня им снова снабдить. Для этого достаточно только повернуть кран, но вы сами увидите, что для этой охоты немного требуется воздуха и пуль.
   - Мне кажется, в этой полутьме и этой чрезвычайно плотной воде нельзя выстрелить на большое расстояние и попадания редко бывают смертельны.
   - Напротив, профессор, напротив. Каждый выстрел этого ружья смертелен, и как бы легко ни было ранено животное, оно падает, как пораженное молнией.
   - Отчего же?
   - Оттого, что это не обыкновенные пули, а маленькие стеклянные капсюли, изобретенные австрийским химиком Лениброком, - у меня их достаточно. Эти капсюли покрыты сталью и утяжелены свинцом - настоящие лейденские банки в миниатюре с электрическим током высокого напряжения. При малейшем толчке они разрываются, и животное, каким бы оно ни было, падает мертвым. Я прибавлю еще, что эти капсюли не крупнее дроби номер четыре и что на один заряд ружья их идет десять штук.
   - Не смею больше спорить, капитан, - сказал я, вставая из-за стола. - Мне больше ничего не остается, как взять ружье и идти за вами!
   Капитан повел меня на корму "Наутилуса". Проходя мимо каюты Неда и Консейля, я позвал их; они тотчас же присоединились к нам.
   Мы пришли в каюту, расположенную рядом с машинным отделением, где и должны были одеться для предстоящей прогулки.
  

Глава шестнадцатая

Прогулка по равнине

   Эта каюта была одновременно и арсеналом, и гардеробной.
   По стенам было развешано около дюжины скафандров.
   Нед Ленд поглядел на них с очевидным отвращением.
   - Нет, я не согласен напяливать на себя такую штуку! - воскликнул он.
   - Послушайте, Нед, - сказал я, - леса острова Креспо - ведь леса подводные!
   - Вот тебе на! - вскрикнул огорченный гарпунер. - Вот тебе и свежая дичь и... А вы, Аронакс, неужели вы эту штуку наденете?
   - Приходится надевать, Нед.
   - Как хотите! - ответил он, пожимая плечами. - Что касается Неда Ленда, то он никогда не наденет, - разве только силой там спрячут!
   - Силой никто вас не будет заставлять, мистер Ленд, - сказал капитан Немо.
   - А Консейль рискнет? - спросил Нед.
   - Я всюду следую за их честью, - отвечал Консейль.
   По приказу капитана явились два матроса и помогли нам одеться в тяжелые непромокаемые скафандры из цельной резины без швов. Водолазное снаряжение, рассчитанное на высокое давление, напоминало броню средневекового рыцаря, но отличалось от нее своей эластичностью. Скафандр состоял из штанов, куртки и головного шлема.
   Штаны оканчивались сапогами на толстой тяжелой свинцовой подошве. Куртка придерживалась на груди медной кирасой, которая защищала от давления воды и позволяла свободно дышать, рукава оканчивались мягкими перчатками, которые нисколько не мешали движению пальцев.
   - Эти скафандры, - сказал я, - несравненно удобнее пробковых лат, супервестов, "сундуков" и прочих подводных одеяний, изобретенных в XVIII веке.
   - Хороши, нечего сказать! - проворчал Нед Ленд.
   Капитан Немо, один из его матросов - этот матрос вы глядел как Геркулес и, по-видимому, отличался большой физической силой, - Консейль и я быстро облеклись в скафандры. Осталось только надеть на голову металлический шлем. Но прежде я попросил у капитана разрешения осмотреть предназначенное мне ружье.
   Мне дали простое ружье с металлическим прикладом довольно большого размера, внутри его была устроена полость, служившая резервуаром для сжатого воздуха, который врывался в дуло при нажатии курка, открывающего клапан резервуара. В обойме помещалось двадцать электрических пуль, которые посредством пружины сами вставлялись в дуло. После каждого выстрела ружье автоматически перезаряжалось.
   - Капитан, - сказал я, - это превосходное ружье, и им легко управлять. Я очень хочу поскорее испробовать его. Только как же мы достигнем дна моря?
   - Теперь "Наутилус" стоит на мели, то есть на глубине десять метров, и мы сейчас можем выйти наружу.
   - Но как мы выйдем?
   - А вот увидите.
   Капитан надел сферический шлем. Консейль и я сделали то же самое.
   - Счастливой охоты! - крикнул канадец с иронией.
   Шлем навинчивался на ворот куртки, где было медное кольцо с винтовой нарезкой. Три толстых смотровых стекла в шлеме позволяли глядеть во все стороны. Я повернул кран аппарата Рукейроля, помещенного на спине, и, к своему великому удовольствию, смог свободно дышать.
   С фонарем Румкорфа на поясе и с ружьем в руках я был готов в путь, но, говоря чистосердечно, боялся, что в этом тяжелом снаряжении не сдвинусь с места. Но и это было предусмотрено: меня начали толкать в маленькую кабинку, смежную с гардеробной. Мои спутники последовали за мной таким же способом. Я услышал, как за нами захлопнулась дверь, и мы очутились в полной темноте.
   Через несколько минут раздался пронзительный свист, и я почувствовал сильный холод снизу. Очевидно, в кабину начали закачивать океанскую воду. Когда вода наполнила все помещение, открылась другая дверь в борту "Наутилуса" и мы очутились в полумраке. Минуту спустя наши ноги ступили на морское дно.
   Как теперь описать то впечатление, которое у меня осталось от этой подводной прогулки? Слова бессильны, ими не воссоздашь подобных чудес. Если кисть художника не в состоянии передать всю прелесть водной стихии, как же изобразить это пером?
   Капитан Немо шел впереди, а его товарищ следовал за нами в нескольких шагах. Мы с Консейлем держались рядом, как будто могли разговаривать через металлические шлемы. Я уже не чувствовал тяжести ни скафандра, ни сапог, ни резервуара со сжатым воздухом, шлем меня тоже не стеснял: моя голова была свободна, как миндаль в скорлупе.
   Все эти вещи, погруженные в воду, теряли часть своего веса, равную вытесненной жидкости, и я был очень благодарен этому физическому закону, открытому Архимедом. Я больше не представлял собой бездействующую массу и имел относительно большую свободу движений.
   Свет, озарявший толщу воды на тридцать футов ниже поверхности океана, удивил меня. Солнечные лучи легко пронизывали эту водную массу. Я ясно различал предметы на расстоянии ста метров. Чудесно оттенялись тонкие слои лазури, которые сгущались вдали и терялись во мраке. Вода, которая меня окружала, походила на воздух - воздух плотнее земной атмосферы, но почти такой же прозрачный. Надо мной ясно видна была спокойная поверхность океана.
   Мы шли по мелкому, плотно слежавшемуся песку; песок этот был совсем не такой, как на морском берегу: на нем не было ни следов зыби, ни малейшего отпечатка волн. Этот ослепляющий песчаный ковер, как настоящий рефлектор, отражал солнечные лучи, пронизывая сиянием каждую частицу воды, проникая во все части жидкости.
   "Воображал ли ты, Пьер Аронакс, - думал я, - что на глу бине тридцати футов может быть так же светло, как на земле при дневном свете?"
   В продолжение четверти часа я попирал ногами этот песок, усеянный пылью раковин. Корпус "Наутилуса", рисовавшийся как длинный подводный риф, постепенно исчезал, но свет его прожектора должен был помочь нам возвратиться на судно, если бы нас застигла ночь в океанских глубинах.
   Трудно представить сияние электрического света тому, кто видел этот свет только на земле. Там пыль, которой насыщен воздух, придает ему вид светящегося тумана, но в морской воде электрические лучи отличаются необычайной ясностью.
   Мы шли все дальше, огромная песчаная равнина, казалось, не имела границ. Я раздвигал руками водный занавес, который закрывался за моей спиной, а давление воды немедленно уничтожало мои следы на песке.
   Вскоре начали смутно вырисовываться очертания предметов; я различил силуэты величественных подводных скал, унизанных прелестнейшими зоофитами. И тут меня глубоко поразила вся сказочная, невероятная обстановка.
   Было десять часов утра. Косые лучи солнца преломлялись на поверхности воды, как сквозь призму. Водоросли, скалы, раковины, полипы переливались всеми цветами солнечного спектра. Это было что-то чудесное, радужное, невообразимое. Я трепетал от восторга. Я пламенно желал выразить свои чувства и очень жалел, что не могу поделиться ими с Консейлем. Я завидовал капитану Немо, который объяснялся со своим спутником условными знаками. Я разговаривал сам с собой. Я громко что-то восклицал в своем медном шаре, безрассудно расходуя, быть может, больше воздуха, чем следовало.
   Консейль также остановился перед этим великолепным зрелищем. Вероятно, достойный парень, очутившись в присутствии редких зоофитов и моллюсков, принялся их по своему обыкновению классифицировать. Тут было обилие полипов и иглокожих. Различные кораллы - изиды, трубные корнулярии, которые живут особняком, глазчаки, известные прежде как белые кораллы, грибовидные фунгии, имеющие форму шампиньонов, морские анемоны, прилепленные к почве на мускулистой подошве, - одним словом, очаровательный цветник! Голубели порпиты с венчиком лазоревых щупальцев, сверкали морские звезды. Бородавчатые астерофитоны походили на тонкие кружева, они трепетали при легком струении водной массы от наших шагов. Жаль было ступать ногами по блестящим образчикам моллюсков - морских гребешков, морских молотков, донаксов, трохусов, красных шлемов, стромбусов из семейства крылатых, сердцевидок - и множеству других произведений неистощимого океана.
   Но надо было идти, и мы двигались вперед. Над нашими головами плавали группы физалий с колышущимися бирюзовыми щупальцами, медузы своими опаловыми или нежнорозовыми зонтиками с лазоревой окраиной закрывали нас от солнечных лучей, а фосфоресцирующие медузы и пелагии освещали блеском наш путь в полутьме.
   Все эти чудеса я видел, к сожалению, мимоходом: каждый раз, как только я приостанавливался, капитан Немо подзывал меня знаками.
   Скоро почва изменилась; песочная равнина сменилась вязким илом, который состоял только из кремнистых или известковых раковин.
   Затем мы прошли по лугам водорослей, которые поражали своей роскошью. Эти подводные мягкие лужайки могли соперничать с самыми лучшими коврами, сотканными рукой человека.
   Зелень расстилалась под ногами и висела над головой. Легкая сетка из водорослей образовывала зеленые своды. Я видел, как плавали длинные фукусы, шаровидные и трубчатые лауренсии, кладостефы с тонкими листьями, причем заметил, что зеленые растения тянулись к поверхности, красные держались средней глубины, а черные и коричневые составляли сады и цветники нижних слоев океана.
   Водоросли - одно из чудес всемирной флоры. Их насчитывается более двух тысяч родов. Семейство их включает и самые маленькие, и самые большие растения. На площади пять квадратных миллиметров может поместиться до сорока тысяч крохотных водорослей. А бурый фукус имеет длину до пятисот метров.
   Прошло уже почти полтора часа, как мы оставили "Наутилус". Было около полудня, что я определил по перпендикулярности солнечных лучей. Переливы красок мало-помалу исчезли, изумрудные и сапфировые оттенки потускнели и пропали. Каждый наш шаг гулко отдавался в жидкой среде. Малейший шум передавался со скоростью, непривычной для нашего слуха. И действительно, вода - лучший проводник звука, чем воздух: она распространяет его в четыре раза быстрее.
   Вдруг дорога пошла под уклон. Мы находились на глубине сто метров, выдерживая давление десять атмосфер, но в скафандре я не испытывал этого давления. Я сначала чувствовал некоторое болезненное ощущение в суставах пальцев, но и это скоро прошло. Что же касается усталости, которую я должен был ощущать от этой двухчасовой прогулки, то она была самая ничтожная.
   Мои движения при помощи воды были удивительно легки.
   На глубине триста футов я уже слабо различал солнечные лучи. Их яркий свет сменился красноватыми сумерками.
   Но мы все еще могли обходиться без фонаря Румкорфа.
   Капитан остановился. Дождавшись меня, он указал пальцем на темную массу, рисовавшуюся недалеко от нас.
   "Это, наверное, остров Креспо!" - подумал я. И я не ошибся.
  

Глава семнадцатая

Подводный лес

   Наконец мы пришли к окраине леса. Это было, без сомнения, одно из красивейших мест во владениях капитана Немо. Он смотрел на него как на свою собственность и имел на него такие же права, какие присвоил себе первый человек в первые дни сотворения мира.
   "Никто не станет оспаривать у него этой подводной собственности! - думал я. - Кто другой решится нырнуть сюда и с топором в руках расчищать подводные темные чащи?"
   Подводный лес состоял из больших древовидных растений, и как только мы вступили под его огромные своды, меня поразило странное расположение ветвей, какого я еще до сих пор никогда и нигде не примечал.
   Ни одна трава, покрывающая почву, ни одна ветвь кустарника не стлалась по земле, не сгибалась и не тянулась по горизонтали. Все стремилось вверх, к поверхности океана.
   Все растения, как бы тонки они ни были, держались прямо, вытянувшись в струнку, как железные прутья. Водоросли и лианы росли строго перпендикулярно, как того требовала плотность окружающей среды. Я прикасался к ним: они гнулись, но тотчас после прикосновения снова принимали свое вертикальное положение. Здесь было просто царство вертикальных линий!
   Скоро я привык к этой причудливости, как и к относительному полумраку, который нас окружал. Почва была усеяна острыми камнями, на которые невозможно было не наступить при ходьбе. Подводная флора мне показалась даже богаче, чем у арктического или полярного пояса, где ее произведения не так многочисленны, и я невольно смешивал классы между собой, принимая зоофитов за гидрофитов, животных за растения. Да и кто бы не ошибся? Фауна и флора так близко соприкасались в этом подводном мире. Я заметил, что все представители растительного царства лишь прикреплялись к почве, а не росли из нее. Лишенные корней, они лепились на песке, на раковинах, на камнях, требуя не жизненных соков, а только точки опоры. Все нужное для их существования заключалось в воде: вода их поддерживала и питала. Большинство растений вместо листьев имели пластинки своеобразной формы, окрашенные в розовые, красные, зеленые, оливковые, рыжие и бурые цвета. Я здесь увидел живыми, а не засушенными, как образцы на "Наутилусе", веероподобную павлиновую водоросль падину, алый мох - церамию, ламинария вытягивала вверх свои молодые отпрыски, я видел целые букеты ацетабулярий, или "бокалов русалки", у которых стебель утолщается к верхушке, и множество других морских растений, лишенных цветков. "Любопытная аномалия, странная стихия, - сказал один остроумный натуралист, - где животное царство цветет, а растительное - нет!"
   Между различными растениями величиной с земные деревья громоздились кустовидные колонии кораллов и живые изгороди из зоофитов, на которых распускались меандрины из семейства коралловых, испещренные извилистыми полосками, желтоватые звездчатые кораллы кариофиллиды с прозрачными щупальцами, пучки зоантусов, похожих на траву. В завершение картины рыбы-мухи летали с ветки на ветку, как стая колибри, желтая леписаканта с щетинистыми жабрами и острой чешуей, летучие долгоперы и другие рыбы поднимались из-под наших ног, как бекасы.
   Около часа дня капитан Немо подал знак на отдых, чем очень меня обрадовал; мы растянулись в беседке из водорослей, которые поднимались вверх, как стрелы.
   Отдых этот показался мне невыразимо приятным; я сожалел только, что мы не могли обмениваться своими мыслями и впечатлениями: невозможно было ни спрашивать, ни отвечать. Я удовольствовался тем, что придвинул свою огромную медную голову к голове Консейля и увидел, что глаза достойного парня блестят от удовольствия и счастья. Он качал головой с самым комическим видом.
   Я удивился, что после четырехчасовой прогулки не чувствовал большого голода. Что было тому причиной, я не могу сказать. Но зато меня непреодолимо клонило ко сну. Я вспомнил, что это бывает со всеми водолазами. Скоро глаза мои закрылись, и я погрузился в сон, который до сих пор преодолевала ходьба. Капитан Немо и его могучий спутник, растянувшись во весь рост, подали нам пример.
   Сколько времени я спал, я не мог определить, но когда проснулся, мне показалось, что солнце уже клонилось к горизонту. Капитан уже встал, и я принялся расправлять свои члены, когда неожиданное явление сразу поставило меня на ноги.
   В нескольких шагах огромный краб примерно в метр вы сотой уставился на меня своими косыми глазами и, казалось, готов был на меня броситься. Хотя скафандр служил мне достаточной защитой от его клешней, но все-таки я не смог сдержать движения ужаса. В это время проснулись матрос с "Наутилуса" и Консейль. Капитан указал своему спутнику на гадину, тот размахнулся и тотчас же убил членистоногое ружейным прикладом.
   Эта встреча заставила меня вспомнить, что эти темные океанские бездны населены и другими, еще более опасными тварями, от которых, пожалуй, не защитит и скафандр. Удивительно, как это раньше не пришло мне в голову, и впредь я решил соблюдать осторожность, величайшую осторожность!
   Я предполагал, что мы дальше не пойдем, но я ошибался. Капитан Немо вместо того, чтобы повернуть к "Наутилусу", продолжил дальше нашу отважную прогулку. Дно все понижалось, его покатость становилась все заметнее. Было около трех часов, когда мы дошли до узкой ложбины между двух высоких утесов, лежащей на глубине ста пятидесяти метров. Благодаря совершенству наших водолазных костюмов мы прошли на девяносто метров ниже предела, на котором до сих пор совершались морские подводные прогулки человека.
   Я сказал, что глубина была сто пятьдесят метров, хотя не мог определить расстояние никаким измерительным инструментом. Но я знал, что в самых прозрачных водах солнечные лучи не могут проникать глубже. Мы шли ощупью в глубокой темноте. Ничего нельзя было различить даже в десяти шагах. Вдруг блеснул яркий луч света. Это капитан привел в действие свой электрический фонарь. Его спутник сделал то же, и мы с Консейлем последовали их примеру. Я повернул выключатель, и витая стеклянная трубка, заполненная газом, засветилась. Море озарилось четырьмя фонарями на расстояние двадцати пяти метров.
   Капитан продолжал углубляться в лес, где деревья становились все реже и реже; я заметил, что растительность исчезала быстрее, чем животные. В иных местах растения из-за недостатка света уже пропали, а несчетное множество животных, зоофитов, членистоногих, моллюсков и рыб еще так и кишело вокруг нас.
  


  
   Я думал, что свет наших фонарей непременно привлечет кого-нибудь из обитателей темных глубин, но если они и приближались, то не на ружейный выстрел. Не раз я видел, что капитан прикладывал ружье к плечу, но через несколько мгновений, так и не выстрелив, снова опускал ружье и продолжал путь.
   Наконец, около четырех часов дня эта чудная прогулка окончилась. Великолепные утесы заступили нам дорогу. Это было скопление гигантских скал, неприступная гранитная громада, изрытая темными гротами. Это был остров Креспо! Это была земля!
   Капитан Немо вдруг остановился. Его жест остановил и нас. Здесь оканчивались владения капитана, и он не хотел переступать их границы. За этими утесами была та часть земного шара, в которую он не желал проникать.
   Капитан шел во главе и указывал нам обратный путь без всяких колебаний. Я заметил, что мы возвращаемся не той дорогой. Эта новая дорога была очень крутой и потому очень трудной, но она вскоре вывела нас к поверхности океана.
   Впрочем, это возвращение в верхние слои воды совершилось более или менее постепенно: быстрый внезапный подъем мог сильно подействовать на наш организм из-за резкого изменения давления и привести к внутренним повреждениям, которые губят неосторожных водолазов. Скоро стало светлее - солнце уже стояло низко на горизонте, и рефракция снова облекла все предметы спектральным кольцом.
   Мы шли на глубине десяти метров посреди какой-то каши из маленьких рыбешек всех родов; они были многочисленнее и проворнее, чем птицы в воздухе, но ни одной стоящей водной дичи нам не попадалось.
   Вдруг вижу, капитан быстро прицелился в какой-то подвижный предмет, мелькающий в кустах. Раздался выстрел, я услышал слабый свист, и убитое животное упало в нескольких шагах от нас. Это была великолепная морская выдра, калан, - единственное четвероногое животное, которое водится исключительно в море. Она была в один метр и пятьдесят сантиметров величиной и, вероятно, стоила очень дорого. Ее шкурка - темно-каштановая снизу и серебристая сверху - чрезвычайно высоко ценится русскими и китайскими торговцами. Принимая во внимание тонкость и лоск ее меха, можно было оценить ее самое меньшее в две тысячи франков.
  


  
   Я любовался этим интересным млекопитающим с круглой головой, короткими ушами, круглыми глазами, белыми усами, похожими на кошачьи, лапы у него снабжены перепонкой и когтями, хвост пушистый. Это ценное хищное животное, жадно преследуемое охотниками, сделалось теперь почти редкостью и сохраняется еще в северной части Тихого океана, где тоже, вероятно, скоро переведется.
   Товарищ капитана взвалил на плечи животное, и мы продолжали путь.
   В продолжение часа мы шли по песчаной равнине; она часто возвышалась до двух метров от поверхности воды. Тогда я видел, как наши фигуры ясно отражались в обратном положении и над нами оказывалась такая же группа, представляя наши жесты и движения, только головой вниз, а ногами вверх.
   Меня также очень занимали густые облака, которые проносились над нами, они быстро образовывались и таяли. Подумав, я понял, что это явление объясняется изменчивостью толщи воды над нами, и даже приметил пенящиеся белые "барашки", которые разбивались на гребнях волн и разливались по воде. Даже тени пролетавших над морем птиц, близко касавшихся поверхности, и те были ясно и отчетливо видны.
   И здесь я стал свидетелем замечательнейшего выстрела. Большая ширококрылая птица парила над поверхностью, описывая круги, и мы очень явственно различали ее очертания. Спутник капитана Немо прицелился и выстрелил, когда она находилась всего в нескольких метрах над водой. Птица упала камнем почти в руки меткого стрелка. Это был великолепный альбатрос, превосходнейший образец морских птиц.
  


  
   После этого мы снова отправились дальше и в продолжение целых двух часов шли то по песчаной равнине, то по лугам морских водорослей; дорога была очень трудной. Откровенно говоря, я уже изнемогал, когда вдруг заметил слабую волну света, которая перерезывала темноту вод на полмили. Это был прожектор "Наутилуса".
   "Еще минут двадцать, - подумал я, - и мы будем на борту судна! И там я свободно вздохну! Скоро! Скоро! Немного еще потерпи, Пьер Аронакс!"
   Мне начинало уже казаться, что мой резервуар дает очень мало кислорода. Но я не рассчитывал на встречу, которая несколько замедлила наше возвращение.
   Я отстал шагов на двадцать, вдруг вижу: капитан быстро возвращается, почти бежит ко мне, хватает меня своей мощной рукой и пригибает к земле, а его спутник поступает точно так же с Консейлем. Я не знал, что и подумать об этом нечаянном нападении, но успокоился, увидев, что сам капитан лежит неподвижно около меня.
   Итак, меня растянули на земле в тени водорослей, но я приподнял немного голову - и вдруг вижу: какая-то громадная фосфоресцирующая масса с шумом проносится над нами. Кровь застыла в моих жилах: это была пара страшных акул-людоедов с огромными хвостами, тусклыми, стеклообразными глазами и светящимися пятнами вокруг морды. Их чудовищная огненная пасть способна целиком раздробить человека своими железными челюстями.
   Не знаю, занимался ли Консейль их классификацией, а я разглядывал их серебристое брюхо, огромную пасть, усеянную острыми зубами, впрочем, разглядывал не с научной точки зрения, не как натуралист, а как обреченная жертва. Счастье еще, что эти обжоры плохо видят. Они пронеслись мимо, слегка коснувшись нас своими коричневатыми плавниками, но не заметили. Мы избегли опасности, которая была пострашнее встречи с тигром в лесу.
   Полчаса спустя наконец мы подошли к "Наутилусу". Наружный люк быт открыт, и капитан закрыл его, как только мы вошли в кабину; потом он нажал на кнопку. Насосы внутри судна начали действовать, уровень воды стал понижаться, и через несколько секунд кабина была совершенно пустой. Тогда распахнулась внутренняя дверь, и мы вошли в гардеробную. Там мы сняли свои скафандры, и сняли их не без труда.
   Усталый, шатаясь от изнеможения, я добрался до своей каюты.
   "Что это? - думал я. - Во сне все это было или наяву?"
  

Глава восемнадцатая

Четыре тысячи лье под водами Тихого океана

   На следующее утро, 18 ноября, чувствуя себя совершенно отдохнувшим, я вышел на палубу в то самое время, когда помощник капитана произносил свою ежедневную фразу. Тут мне пришло на ум, что она относится к состоянию моря или означает отсутствие опасности: "На море спокойно".
   И действительно, океан представлял безбрежную водную пустыню: ни паруса на горизонте, ни утесов острова Креспо - они исчезли за ночь. Поглощая призматические цвета, океанская вода отражала голубые лучи во всех направлениях и имела превосходный цвет индиго.
   Я любовался величественным видом океана, когда показался капитан Немо. Не обратив на меня внимания, он приступил к астрономическим наблюдениям. Окончив их, он облокотился на рубку штурвального, и глаза его задумчиво устремились на бескрайную поверхность океана.
   Тем временем двадцать матросов "Наутилуса", все люди сильные и хорошо сложенные, вышли на палубу. Они пришли вытаскивать сети, которые были заброшены на ночь. Видно было, что эти моряки принадлежали к различным нациям, хотя они были европейского типа. Я без труда узнал ирландцев, французов, нескольких славян и одного грека или киприота. Они были скупы на слова, а если и обращались из редка друг к другу, то все на том же странном наречии, которого я не мог понять. Значит, я не мог поговорить с ними.
   Тем временем на судно втащили сети. Это был вид нормандского невода - огромные мешки, которые поплавки и цепь, продетая в петли, держат полуоткрытыми. Мешки эти волочатся на стальном тросе по дну и захватывают все, что попадется.
   В это утро поймали любопытные образчики: здесь были лягвы - рыбы из семейства рукоперых, которых за смешные движения прозвали паяцами, спинороги, опоясанные красной полосой, ядовитые тетрадоны, или рыбы-собаки из семейства иглобрюхих, оливковые миноги, сарганы, похожие на иглу и покрытые серебристой чешуей, нитехвосты, электрическая сила которых равна силе гимнота и ската, спиноперы чешуйчатые с поперечными коричневыми полосками, зеленоватая треска, различные виды колбней. Попалось несколько больших рыб - один каранкс, или толстоголовка, с выпуклой головой, длиной в целый метр, несколько отличных макрелей, испещренных голубыми и серебристыми пятнами, и три великолепных тунца, которых вся их юркость не могла спасти от невода.
   Я полагал, что на этот раз сети принесли не менее тысячи фунтов рыбы. Ловля великолепная, слов нет, - но не удивительная. Сети закидывают на несколько часов, и они захватывают в свою нитяную темницу всех обитателей водяного мира, встречающихся на пути. Да, теперь у нас недостатка в провизии не будет, это можно было сказать наверняка! Богатые дары океана были спущены в камбуз; одна часть улова, видимо, предназначалась для запасов, а другая - к столу.
   Ловля была окончена, запас воздуха возобновлен, и я подумал, что "Наутилус" станет погружаться, и хотел уже идти в свою каюту. Вдруг капитан повернулся ко мне и сказал без всяких предисловий:
   - Посмотрите на этот океан, профессор, разве в нем нет жизни? Разве не выказывает он своего гнева и своей нежности? Вчера он спал, как и мы, теперь же просыпается после тихой ночи!
   Ни здравствуйте, ни доброго утра! Можно было подумать, что капитан продолжает начатый разговор!
   - Посмотрите, - продолжал он, - он просыпается от ласки солнечных лучей! Он оживляется, начинает дневную жизнь! Как любопытно следить за ним! Он имеет организм - у него пульс, артерии, спазмы! Я согласен с ученым Мори, который нашел, что у океана точно такая же циркуляция воды, как кровообращение животных.
   Конечно, капитан не ожидал от меня никакого ответа, а поддакивать ему, повторять "точно", или "наверно", или же "вы правы" я считал излишним. Он скорее говорил сам с собой и после каждой фразы надолго умолкал. Это было размышление вслух.
   - Да, - говорил он, - океан имеет настоящее кровообращение, вода в нем постоянно циркулирует, и для этого достаточно изменение температуры, солей и микроорганизмов. Перепады температуры предопределяют плотность воды, как следствие, образуются течения и противотечения. Испарения воды, ничтожные на севере, очень значительные в экваториальных зонах, вызывают постоянный обмен тропических и полярных вод. Я обнаружил, кроме того, постоянное движение воды сверху вниз и снизу вверх, по вертикали, которое можно назвать настоящим дыханием океана. Я видел, как морская вода, согретая на поверхности, уходила на глубину и достигала высшей плотности при температуре ниже нуля, охлаждалась, делалась тяжелее, опускалась вниз, на глубину. Вытесняемая другой массой воды, пришедшей ей на смену, она постепенно снова согревалась, становилась легче и снова всплывала вверх. Вы увидите у полюса последствия этого явления и поймете тогда по этому закону предусмотрительной природы, отчего вода превращается в лед только на поверхности.
   Пока капитан оканчивал свою фразу, я думал: "Полюс! Разве этот смельчак хочет нас вести туда?"
   Капитан умолк и некоторое время любовался водной стихией, которую он беспрерывно изучал. Потом он снова продолжил:
   - В море находится значительное количество солей. Если бы вы могли извлечь ее всю, то у вас образовалась бы масса в четыре с половиной миллиона кубических лье. Если рассыпать ее по земному шару ровным слоем, то его толщина составила бы более десяти метров! Не думайте, что присутствие солей было прихотью природы. Нет, они делают морскую воду менее испаряемой и препятствуют ветрам уносить большое количество водяных паров, которые в виде осадка затопляли бы умеренные пояса. Вот какое важное значение имеет соль!
   Капитан опять умолк, встал, сделал несколько шагов и, подойдя ко мне, снова заговорил:
   - Что же касается тех миллиардов микроскопических существ - в одной капле воды их миллионы, - то значение этих инфузорий не менее важно! Они поглощают морские соли, в том числе растворенную в воде известь, и являются творцами известковых и коралловых рифов. Умирая, они снова отдают в воду минеральные вещества, частично отлагая их на дне в виде скелетов. Капля воды, лишенная своего минерального содержания, облегчается, поднимается на поверхность, поглощает испаряемую соль, делается тяжелее, опускается и приносит микроскопическим животным новые элементы для поглощения. Таким образом осуществляется вечное круговое движение, вечная жизнь! Жизнь более напряженная, более плодотворная, чем на материке, процветает во всех частях океана. Это стихия смерти для человека, как кто-то сказал, но стихия жизни для мириадов животных - и для меня!
   Говоря эти слова, капитан совершенно преобразился, чем произвел на меня необыкновенное впечатление.
   - Здесь, - прибавил он, - только здесь настоящая жизнь! И я допускаю возможность основания подводных городов, строительства подводных домов, которые, как "Наутилус", будут выплывать, чтобы подышать свежим воздухом, каждый день на поверхность моря, - городов свободных! Но и на дне морском, кто поручится, что какой-нибудь деспот не...
   Капитан Немо оборвал свою фразу быстрым движением.
   Потом, чтобы прогнать мрачные мысли, он спросил меня:
   - Господин Аронакс, знаете вы, какова глубина океана?
   - Я знаю, капитан, то, что показали измерения.
   - Можете вы мне их назвать, чтобы я в случае надобности мог проверить?
   - Вот некоторые, - отвечал я. - В северной части Атлантического океана средняя глубина восемь тысяч двести метров, а в Средиземном - две тысячи пятьсот метров. Наиболее примечательные глубины обнаружены на юге Атлантического океана на широте около 35° - двенадцать тысяч метров, четырнадцать тысяч девяносто один метр и пятнадцать тысяч сто сорок девять метров. В итоге полагают, что будь дно Мирового океана на одном уровне, его средняя глубина была бы около семи километров.
   - Хорошо, профессор, - отвечал капитан, - я надеюсь дать вам более точные цифры. Что же касается средней глубины этой части Тихого океана, то могу сообщить, что она примерно четыре тысячи метров.
   Сказав это, капитан направился к люку. Я последовал за ним. Машины "Наутилуса" тотчас же пришли в движение, и лаг показал скорость двадцать миль в час.
   Проходили дни, недели; капитан Немо редко посещал нас. Помощник капитана аккуратно отмечал на карте курс судна, и я мог следить за местоположением "Наутилуса".
   Консейль и Нед Ленд проводили со мной целые часы. Консейль рассказывал своему приятелю Неду про чудеса нашей подводной прогулки, и канадец очень сожалел, что не отправился с нами, но я его обнадеживал.
   - Не горюйте, Нед, - говорил я, - не горюйте! Пойдем еще и в другой раз, и тогда вы наверстаете упущенное!
   Почти каждый день на несколько часов открывались иллюминаторы в салоне, и наши глаза могли созерцать тайны подводного мира.
   "Наутилус" шел курсом на юго-восток, на глубине от ста до ста пятидесяти метров. Один раз, не знаю по какому случаю, судно погрузилось на глубину двух тысяч метров. Стоградусный термометр показывал температуру 4,25°, температуру, которая на этой глубине одинакова для всех широт.
   26 ноября в три часа утра "Наутилус" пересек тропик Рака на долготе 172°. 27 ноября он миновал Гавайские острова, где 14 февраля 1779 года умер знаменитый капитан Кук. Мы, значит, прошли четыре тысячи восемьсот шестьдесят лье с начала нашего путешествия.
   Утром, когда я был на палубе, я приметил в двух милях под ветром Гавайи один из семи замечательнейших островов архипелага. Я ясно различил его возделанные окраины, предгорья и цепи гор, идущие параллельно берегу, вулканы, над которыми возвышается Мауна-Кеа, подымающаяся на пять тысяч метров над уровнем моря.
   Между другими образцами сети выловили несколько экземпляров падины павлиньей, полипа чрезвычайно грациозной формы, который преимущественно встречается в этой части океана.
   "Наутилус" по-прежнему шел на юго-восток. Он пересек экватор 1 декабря на долготе 142°, а 4 декабря, после быстрого перехода, который не ознаменовался никакими приключениями, мы увидели группу Маркизских островов, принадлежащих Франции. На расстоянии трех миль, на 8°572 южной широты и 139°322 западной долготы я увидел пик Мартин, на острове Нукухива. Я только мог различить абрис лесистых гор на горизонте, потому что капитан Немо не любил близко подходить к берегу. Здесь закинутые сети вытащили отличных рыб: корифенов с голубыми плавниками и золотым хвостом, радужных губанов, почти без чешуи, превосходных на вкус, коралловых рыбок с костяными челюстями и многих других, достойных включения в наше меню.
   Миновав прелестные острова, находящиеся под охраной французского морского флота, "Наутилус" с 4 по 11 декабря прошел около двух тысяч миль. Это плавание было примечательно встречей с огромным количеством кальмаров, интересным моллюском, родственником каракатицы. Он известен у французских рыболовов под названием "летающий кальмар" и принадлежит к классу головоногих, к семейству каракатиц и аргонавтов. Этих животных тщательно изучали древние натуралисты, они служили пособием для многочисленных метафор античных ораторов и вместе с тем являлись отличным блюдом богатым гражданам, если верить Атенею, древнегреческому доктору, предшественнику Галена.
   В ночь с 9 на 10 декабря "Наутилус" встретил огромные полчища моллюсков. Исчисляемые миллионами, они переселялись из умеренного в теплый пояс, мигрируя по маршруту сельдей и сардин. Мы смотрели через толстые стекла, как они плыли, с силой выбрасывая воду из своей "воронки", как преследовали с необычайной скоростью мелких рыбок и моллюсков, пожирали мелких, были пожираемы более крупными и проворно двигали десятью щупальцами, развевающимися вокруг их головы.
   "Наутилус", несмотря на свою скорость, плыл посреди этих животных несколько часов; сети захватили их бесчисленное множество. Я узнал представителей девяти видов, которых д'Орбиньи причислял к обитателям Тихого океана.
   Море щедро угощало нас великолепными зрелищами, оно разнообразило их до бесконечности, меняя декорации и обстановку сцены.
   Днем 11 декабря я читал в салоне. Нед и Консейль наблюдали через иллюминаторы светящуюся воду. "Наутилус" стоял на месте. Резервуары его были наполнены, и он держался на глубине тысячи метров - часть океана малообитаемая и редко посещаемая большими рыбами.
   Я читал интересную книгу "Угодники желудка" Жана Масе и наслаждался остроумием автора, как вдруг Консейль прервал мое занятие.
   - Прошу извинения у их чести! Пусть их честь пожалует сюда на минуту! - сказал он странным голосом.
   - Что там такое, Консейль?
   - Пусть их честь изволит посмотреть!
   Я подошел, облокотился и посмотрел в стекло. Освещаемая электрическим светом прожектора, в воде висела неподвижная чернеющая огромная масса. Я старался распознать, к какому роду принадлежит это гигантское животное, как вдруг понял, что это такое.
   - Корабль! - вскрикнул я.
   - Да, - отвечал канадец, - затонувший, с перебитым рангоутом!
   Нед Ленд не ошибся. Это точно было судно, перерезанные ванты висели еще на цепях, корпус, казалось, был в хорошем состоянии, и надо полагать, что крушение произошло всего несколько часов назад. Обломки трех мачт, сбитых на два фута выше палубы, показывали, что команде пришлось пожертвовать рангоутом. Судно лежало на боку и было полно воды.
   Печальное зрелище представлял этот корабль, но еще печальнее был вид его палубы, где лежало несколько трупов, привязанных канатами! Я насчитал четыре мужских трупа, один еще стоял как живой у руля. Женщина с ребенком на руках наполовину высунулась из решетчатого люка. Она была молода, я мог различить при ярком свете "Наутилуса" ее черты, которые вода еще не испортила, и отчаянно поднимала вверх своего ребенка, а бедный крошка цеплялся ручонками за материнскую шею. Четверо моряков замерли в конвульсиях, пытаясь в последнем усилии разорвать веревки, привязывающие их к судну. Один лишь рулевой с ясным и благородным лицом, с седыми, прилипшими ко лбу волосами, с руками, сжимающими штурвал, остался спокоен - казалось, он по-прежнему управляет трехмачтовым судном в глубине океана.
   Какое зрелище! Мы долго смотрели, не говоря ни слова, на эту картину кораблекрушения, которая казалась фотографическим снимком последней минуты катастрофы. Я уже видел приближающихся акул с огненными глазами: они почуяли запах человеческого мяса.
   Когда "Наутилус" обходил потопленное судно, я смог прочитать на его корме надпись: "Флорида", Сандерленд.
  

Глава девятнадцатая

Ваникоро

   Это ужасно трагическое зрелище, вероятно, не было редкостью для наших подводных мореплавателей. Как только "Наутилус" вступил в воды часто посещаемых морей, мы то и дело начали встречать гниющие остовы потопленных корабельных корпусов, а на самом дне ржавели пушки, ядра, якоря, цепи и тысячи тому подобных железных предметов.
   11 декабря мы приблизились к архипелагу Туамоту, открытому французским мореплавателем Бугенвилем. Он тянется на пятьсот лье с востока-юго-востока на запад-северо-запад между 13°302 и 23°502 южной широты и 125°302 и 151°302 западной долготы от острова Дюси до острова Лазарева (Матаива).
   Этот архипелаг площадью триста семьдесят квадратных лье состоит из шестидесяти групп островов, между которыми самая замечательная - группа Гамбье, находящаяся под покровительством Франции. Эти коралловые острова медленно постоянно приподнимаются благодаря неустанной работе полипов и, вероятно, со временем соединятся все вместе. Затем образовавшийся остров сплотится с соседним архипелагом, образовав пятый континент от Новой Зеландии и Новой Каледонии до Маркизских островов.
   Когда я излагал эту теорию капитану Немо, он холодно меня прервал.
   - Нужны новые люди, а не новые континенты! - сказал он.
   Следуя своему курсу, "Наутилус" прошел мимо острова Клермон-Тоннер - самого любопытного острова из всей группы. Он был открыт капитаном "Минервы" Беллом в 1822 году. Здесь я мог изучить мадрепоровые кораллы, из которых состоят все острова этой части Тихого океана.
   У мадрепор, которых не надо смешивать с кораллами других видов, мощный известковый скелет. Их строение позволило моему знаменитому учителю Мильн-Эдвардсу причислить их к пятому отряду. Эти микроскопические морские животные миллиардами живут в своих келейках; из их известковых жилищ образуются скалы, рифы, островки и острова. Здесь они образуют кольцо вокруг лагуны или маленького озера, внутри атолла, которое посредством брешей соединяется с морем; там они представляют цепь барьерных рифов, подобных тем, какие находятся у берегов Новой Каледонии и около многих островов Туамоту. В других же местах, например у островов Общества и у острова Маврикия, они поднимаются зубчатыми рифами, высокими отвесными стенами, и глубина около них бывает довольно значительной. В то время, когда "Наутилус" проходил мимо берегов острова Клермон-Тоннер, я восхищался гигантской работой, произведенной этими микроскопическими зодчими. Эти стенообразные скалы было делом мадрепоров класса коралловых полипов, известных под названием миллепоровых, поритов, астрей и меандрин. Полипы эти развиваются преимущественно ближе к поверхности и, значит, начинают свои постройки не снизу, а сверху, потом, по мере наращивания постройки, опускаются ко дну.
   Так, по крайней мере, должно быть по теории Дарвина, который объясняет подобным образом образование атоллов. По-моему, эта теория несравненно вероятнее той, которая утесы, горы и вулканы, не достигающие нескольких футов поверхности моря, считают базой для нарастания мадрепоров.
   Я очень близко мог наблюдать эти любопытные ответные стены; зонды показывали в этом месте глубину более трехсот метров. В свете наших электрических прожекторов известь сверкала как алмаз.
   - С позволения их чести, - сказал Консейль, - сколько времени заняло образование этих стен?
   - Ученые полагают, - отвечал я, - что в столетие прибавляется по одной восьмой дюйма.
   Консейль удивился.
   - Значит, с позволения их чести, чтобы воздвигнуть эти стены, надо было?..
   - Сто девяносто две тысячи лет, мой любезный Консейль, что превышает обыкновенное библейское летоисчисление.
   Образование каменного угля, то есть минерализация до исторических лесов, поглощенных наводнениями, требовало гораздо больше времени. Но я прибавлю, что библейский день творения - не что иное, как эпоха, а вовсе не промежуток времени между восходами солнца, тем более что по самой Библии и солнце создано не в первый день творения.
   Когда "Наутилус" всплыл на поверхность океана, я мог видеть низменный и лесистый остров Клермон-Тоннер. Его известковую почву, очевидно, оплодотворяли морские штормы и бури. Когда-то какие-нибудь зерна, занесенные ураганом с соседних земель, упали на известковые стой, удобренные разложившимся прахом рыб и морских водорослей, и дали всходы. Кокосовый орех, прибитый волнами, очутился на этом новом берегу и пустил корни. Выросли деревья и остановили испарения воды, образовался ручей. Растительность мало-помалу распространилась по острову. Различные микроорганизмы, черви, насекомые приплыли на оторванных ветром и унесенных морским течением с какого-нибудь острова стволах, черепахи начали здесь класть яйца, птицы свили гнезда в молодых деревьях. Таким образом постепенно развился животный мир, и, привлеченный зеленью и плодородием, на острове появился человек.
   Так микроскопические животные образуют огромные острова!
   К вечеру Клермон-Тоннер исчез из виду, а курс "Наутилуса" значительно изменился. Пройдя тропик Козерога на широте 135°, он направился к западу-северо-западу, проходя все пояса, лежащие между тропиками. Хотя летние лучи солнца были очень жгучи, но мы не чувствовали сильного жара, потому что в тридцати или сорока метрах под водой температура не превышала 10-12°.
   15 декабря мы оставили на востоке прелестный архипелаг Общества, в том числе живописный Таити. Утром я увидел в нескольких милях под ветром вершины этого острова. Воды у его берегов изобиловали превосходной рыбой - тунцом, альбокором и муреной, похожей на морских змей.
   "Наутилус" прошел восемь тысяч сто миль. Девять тысяч семьсот двадцать миль показывал корабельный лаг, когда проходили между архипелагом Тонга-Табу, где погибли экипажи "Арго", "Порт-о-Пренс" и "Дюк оф Портленд", и архипелагом Мореплавателей, где был убит капитан Лангль, друг Лаперуза. Потом мы увидели острова Фиджи, где дикари убили матросов корабля "Юнион" и капитана Бюро из Нанта, командовавшего кораблем "Крас е океана. Я видалъ какъ частички морской воды, согрѣтыя на поверхности, сходили въ глубину, достигали наибольшей своей плотности при двухъ градусахъ ниже нуля, затѣмъ, охладившись еще болѣе, становились легче и опять поднимались. Вы увидите у полюсовъ слѣдствія этого явленія и поймете всю предусмотрительность природы, допускающей, благодаря этому закону, замерзаніе воды только при ея поверхности.
   Въ то время какъ капитанъ Немо оканчивалъ свою фразу, я подумалъ: "Полюсъ! Неужели этотъ отважный человѣкъ намѣревается вести насъ туда!"
   Между тѣмъ капитанъ замолчалъ и смотрѣлъ на стихію, которую онъ изучалъ постоянно и такъ полно. Потомъ онъ опять заговорилъ:
   -- Въ морѣ, господинъ профессоръ, сказалъ онъ,-- находится значительное количество солей, и если вы ихъ соберете всѣ, сколько ихъ есть въ растворѣ, то составится изъ нихъ масса бъ четыре съ половиной милліона кубическихъ миль, которая покрыла бы землю слоемъ въ десять метровъ вышины. Не думайте что присутствіе этихъ солей капризъ природы. Нѣтъ. Онѣ дѣлаютъ морскія воды менѣе способными къ испаренію и препятствуютъ вѣтрамъ уносить слишкомъ большое количество ларовъ, которые, разрѣши* ясь, могли бы затопить умѣренные пояса. Громадная роль, роль уравнителя въ общей экономіи земнаго шара!
   Капитанъ Немо остановился, всталъ, прошелся по платформѣ и опять подошелъ ко мнѣ.
   -- Что же касается инфузорій, возразилъ онъ,-- до милліардовъ этихъ микроскопическихъ животныхъ, существующихъ цѣлыми милліонами въ одной каплѣ, и которыхъ восемьсотъ тысячъ вѣсятъ не болѣе миллиграмма, то ихъ роль тоже не менѣе значительна. Онѣ поглощаютъ морскія соли, уподобляютъ твердыя составныя части воды, и образуя кораллы и полипняки, создаютъ цѣлые известковые материки! Потомъ капля воды, лишившись своего минеральнаго содержанія, дѣлается легче, подымается на поверхность, растворяетъ тамъ оставшіяся послѣ испаренія соли, становится тяжеле и опять опускается, принося микроскопическимъ животнымъ новые элементы для поглощенія. Отсюда двойное течете, восходящее и нисходящее, и постоянное движеніе, постоянная жизнь! жизнь эта гораздо сильнѣе, роскошнѣе и безконечнѣе жизни материковъ. Она развивается во всѣхъ частяхъ океана, въ этой средѣ, говорятъ, убійственной для человѣка, но живительной для безконечнаго множества животныхъ -- и для меня!
   Когда капитанъ Немо говорилъ такимъ образомъ, онъ весь преображался, и рѣчи его производили на меня сильное впечатлѣніе.
   -- Здѣсь настоящая жизнь, прибавилъ онъ.-- Я понимаю возможность существованія подводныхъ городовъ, размноженія подводныхъ домовъ, которые каждое утро будутъ, какъ Корабликъ, возвращаться на поверхность океана чтобы запастись воздухомъ, городовъ совершенно свободныхъ и государствъ независимыхъ! А кто знаетъ, быть-можетъ, какой-нибудь деспотъ....
   Капитанъ Немо закончилъ свою фразу рѣзкимъ жестомъ. Потомъ, обратившись прямо ко мнѣ, какъ будто желая прогнать какую-то мрачную мысль, онъ спросилъ меня:
   -- Господинъ Аронаксъ, знаете ли вы какъ велика глубина океана?
   -- Я знаю, капитанъ, по крайней мѣрѣ всѣ результаты полученные посредствомъ измѣренія.
   -- Можете ли вы назвать мнѣ нѣкоторыя цифры чтобъ я могъ, въ случаѣ надобности, повѣрить ихъ?
   -- Охотно, отвѣчалъ я,-- сообщу вамъ все что припомню. Если я не ошибаюсь, то средняя глубина Сѣверной части Атлантическаго океана равняется восьми тысячамъ двухъ стамъ метрамъ, а Средиземнаго моря двумъ тысячамъ пятистамъ метрамъ. Самыя замѣчательныя измѣренія были сдѣланы въ южной части Атлантическаго океана, около тридцать пятаго градуса, и они показали двѣнадцать тысячъ метровъ, четырнадцать тысячъ девяносто одинъ метръ и пятнадцать тысячъ сто сорокъ девять метровъ. Словомъ, полагаютъ, что выровнявъ морское дно, получили бы для средней глубины около семи километровъ.
   -- Хорошо, господинъ профессоръ, отвѣчалъ капитанъ Немо,-- но я надѣюсь показать вамъ нѣчто лучшее. Что же касается до средней глубины этой части Тихаго океана, то я могу сообщить вамъ что она не превышаетъ четырехъ тысячъ метровъ.
   Сказавъ эти слова, капитанъ Немо направился къ подъемной двери и сошелъ съ лѣстницы. Я послѣдовалъ за нимъ и спустился въ большую залу. Пароходъ пришелъ тотчасъ въ движеніе, и лагъ показывалъ двадцать миль въ часъ.
   Проходили дни и недѣли, а свиданія мои съ капитаномъ Немо были попрежнему рѣдки. Онъ часто подолгу не показывался. Его подшкиперъ правильно отмѣчалъ на картѣ мѣсто нахожденія судна, такъ что я могъ съ точностью опредѣлить путь Кораблика.
   Консель и Ландъ часто проводили дни со мной. Консель разказалъ своему другу о всѣхъ чудесахъ видѣнныхъ имъ во время нашей прогулки, и Канадецъ жалѣлъ что не сопровождалъ насъ. Но я надѣялся что намъ еще разъ представится случай посѣтить океанскіе лѣса.
   Почти каждый день ставни въ окнахъ залы отворялись на нѣсколько часовъ, и мы никогда не уставали смотрѣть ни тайны подводнаго міра.
   Корабликъ продолжалъ идти къ юго-востоку и держался между ста и ста пятьюдесятью метрами глубины. Впрочемъ однажды, не знаю по какой причинѣ, увлекаемый діагонально посредствомъ своихъ наклонныхъ плоскостей, онъ достигъ до глубины двухъ тысячъ метровъ. Стоградусный термометръ показывалъ 4,25°; это температура свойственная при такой глубинѣ всѣмъ широтамъ. 26го ноября, въ три часа утра, Корабликъ пересѣкъ тропикъ Рака подъ 172° долготы, 27го числа онъ прошелъ въ виду Сандвичевыхъ острововъ, гдѣ погибъ знаменитый Кукъ 14го февраля 1779 года. Мы проплыли уже четыре тысячи восемьсотъ шестьдесятъ миль со времени нашего отъѣзда Утромъ, выйдя на платформу, я увидалъ на разстояніи двухъ миль подъ вѣтромъ Гауаги, самый значительный изъ семи острововъ этого архипелага. Я ясно различалъ его воздѣланное прибрежье, цѣпи горъ, идущія параллельно съ берегомъ, его волканы, надъ которыми возвышается Моуна-Реа поднимающійся на пять тысячъ метровъ надъ уровнемъ моря. Закинутыя сѣти, въ числѣ другихъ произведеній этой части океана вытащили нѣсколько экземпляровъ flabellaria pavonine, полипа очень граціозной формы, весьма обыкновеннаго въ этой части океана.
   Корабликъ держался юго-восточнаго направленія. 1го декабря онъ пересѣкъ экваторъ подъ 142° долготы, а 4го числа, послѣ быстраго перехода, мы безъ всякихъ приключеній достигли группы Маркизскихъ острововъ. Въ трехъ миляхъ разстоянія, подъ 8° 27' южной широты и 139° 32' западной долготы, я замѣтилъ ликъ Мартинъ на Нука-Гивѣ, главномъ островѣ этой группы, принадлежащей Франціи. Я видѣлъ только лѣсистыя горы, рисовавшіяся на горизонтѣ, потому что капитанъ Немо не любилъ приближаться къ берегамъ. Здѣсь попались въ сѣти великолѣпные экземпляры рыбъ, корифены съ лазоревыми плавниками и золотистымъ хвостомъ, мясо которыхъ не и всѣетъ себѣ подобнаго въ цѣломъ мірѣ; hologymnoeus почти лишенныя чешуи, но очень вкусныя; oetcorbyncbus съ костяными челюстями, желтоватые тазары не уступающіе макрели, все рыбы достойныя почетнаго мѣста въ столовой нашего корабля. Миновавъ эти прекрасные острова, находящіеся подъ защитой французскаго флага, Корабликъ отъ 4го и до Иго декабря прошелъ около двухъ тысячъ миль. Плаваніе это замѣчательно встрѣчей съ огромнымъ количествомъ кальмаровъ, любопытныхъ моллюсковъ, имѣющихъ большое сходство съ каракатицей Французскіе рыболовы называютъ ихъ "encornet", они принадлежатъ къ классу головоногихъ моллюсковъ, и къ семейству двужаберныхъ, къ которому принадлежатъ также каракатицы и арговавіы. Эти животныя особенно изучались древними натуралистами и доставляли многочисленныя метафоры ораторамъ Агоры, а также превосходное блюдо къ столу богатыхъ гражданъ, если вѣрить Атенею, греческому медику жившему до Гаіліена. Въ ночь съ 9го на 10е декабря, Корабликъ встрѣтилъ цѣлую армію этихъ моллюсковъ; животныя эта исключительно ночныя. Ихъ можно было считать милліонами. Они переселялись изъ умѣреннаго пояса въ жаркій, слѣдуя ну темъ сельдей и сардинъ. Мы смотрѣли сквозь толстыя хрустальныя стекла, какъ они быстро плавали задомъ, двигаясь съ помощью своей воронки, преслѣдовали рыбъ и моллюсковъ, поѣдали маленькихъ и сами служили пищей большимъ; они производили неописанную суматоху, вращая безостановочно своими десятью щупальцами, которыми природа снабдила ихъ, и которые похожи на головной уборъ изъ воздушныхъ змѣй. Несмотря на быстроту своего хода, Корабликъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ плылъ посреди этихъ животныхъ, попадавшихъ въ безчисленномъ множествѣ въ сѣти. Между ними я узналъ девять видовъ указанныхъ д'Орбиньи въ Тихомъ океанѣ. Во время этого переѣзда море постоянно плѣняло насъ самыми прекрасными картинами. Оно разнообразило ихъ до безконечности; оно мѣняло для нашего удовольствія свои декораціи и обстановку сцены, и мы не только имѣли возможность созерцать въ этой жидкой стихіи творенія Создателя, но имѣли случай проникать и въ самыя страшныя тайны океана.
   Днемъ Иго декабря я сидѣлъ въ большой залѣ и читалъ. медъ-Ландъ и Консель смотрѣли изъ боковыхъ оконъ на ярко освѣщенныя воды. Корабликъ былъ неподвиженъ. Резервуары его были наполнены, и онъ держался на глубинѣ тысячи метровъ, въ слояхъ океана мало обитаемыхъ, куда только изрѣдка заглядываютъ однѣ большія рыбы. Я читалъ въ это время прекрасную книгу Жана Масе, Слуги желудка, и наслаждался остроумными уроками, какъ вдругъ Консель прервалъ мое чтеніе.
   -- Неугодно ли господину профессору подойти сюда на одну минуту? сказалъ онъ какимъ-то страннымъ голосомъ.
   -- Что случилось, Консель.
   -- Взгляните.
   Я всталъ, подошелъ къ окну, облокотился на него и сталъ смотрѣть. Въ пространствѣ, ярко освѣщенномъ электрическимъ свѣтомъ, я увидѣлъ огромную черную массу, неподвижно висѣвшую посреди водъ. Я внимательно разсматривалъ, стараясь узнать къ какой породѣ принадлежитъ это гигантское китообразное животное. Но вдругъ неожиданная мысль промелькнула въ моемъ умѣ.
   -- Корабль! вскричалъ я.
   -- Да, отвѣчалъ Канадецъ,-- это потонувшій корабль съ перебитымъ рангоутомъ.
   Недъ-Ландъ не ошибался. Предъ нами былъ корабль, обрѣзанныя ванты котораго еще висѣли на своихъ цѣпяхъ. Корпусъ его былъ, казалось, совершенно крѣпокъ, и несчастіе, очевидно, случилось только нѣсколько часовъ тому назадъ. Три остатка отъ мачтъ, срубленныхъ на два фута повыше палубы, означали что въ этой борьбѣ судно должно было пожертвовать своимъ рангоутомъ. Наполнившись, онъ лежалъ на боку, на своей лѣвой сторонѣ. Этотъ погибшій на волнахъ корабль представлялъ печальное зрѣлище; но еще грустнѣе было смотрѣть на его палубу, гдѣ лежало нѣсколько труповъ, опутанныхъ веревками. Я насчиталъ четырехъ мущинъ, изъ которыхъ одинъ стоялъ у руля,-- и еще женщину съ ребенкомъ на рукахъ, на половину высунувшуюся изъ рѣшетчатаго отверстія юта. Эта женщина была молода. При яркомъ освѣщеніи огней Кораблика я могъ разсмотрѣть ея черты, еще не успѣвшія разложиться отъ дѣйствія воды. Съ величайшимъ усиліемъ удалось ей поднять надъ головой бѣдное маленькое созданіе, рука котораго обнимала шею матери. Искаженныя конвульсіями лица четырехъ моряковъ, дѣлавшихъ послѣднія усилія чтобы разорвать связывавшія ихъ веревки, казались мнѣ ужасны. Одинъ изъ нихъ, именно рулевой, болѣе покойный, съ лицомъ яснымъ и строгимъ, съ посѣдѣвшими волосами, сжимая штурвалъ рукою, казалось, еще управлялъ развалинами своего трехмачтоваго корабля и велъ его въ глубинахъ океана.
   Какая сцена! Мы стояли съ бьющимися сердцами, не произнося ни слова, въ виду этой картины крушенія, какъ бы фотографированной въ его послѣднія минуты! И я уже видѣлъ какъ приближались огромныя акулы, сверкая огненными глазами, привлеченныя запахомъ человѣческаго мяса!
   Между тѣмъ Корабликъ, дѣлая эволюціи, обошелъ вокругъ потонувшаго корабля, и на его кормѣ я могъ прочитать:

Florida Sunderland.

   

ГЛАВА XIX
Ваникоро.

   Этимъ ужаснымъ зрѣлищемъ открывался цѣлый рядъ морскихъ катастрофъ, которыя Корабликъ долженъ былъ встрѣтить на своемъ пути. Съ тѣхъ лоръ какъ онъ проходилъ по морямъ болѣе посѣщаемымъ, мы чаще встрѣчали гніющіе въ водѣ корпусы кораблей; а глубже находились пушки, ядра, якори, цѣпи и тысяча другихъ желѣзныхъ вещей, съѣдаемыхъ ржавчиной.
   Мы попрежнему жили какъ отчужденные на Корабликѣ, который продолжалъ свое плаваніе, и 11го декабря мы увидали архипелагъ Помоту, названный Бугенвилемъ "опасною группой", простирающійся на пятьсотъ миль отъ востоко-юго-востока къ заладо-сѣверо-западу, между 13° 80' и 23° 50' южной широты и 125° 30' и 151° 30' западной долготы, отъ острова Дюси до острова Лазарева. Этотъ архипелагъ занимаетъ поверхность въ триста семьдесятъ квадратныхъ миль и состоитъ изъ шестидесяти группъ острововъ, между которыми находится группа Гамбье, взятая Франціей подъ свое покровительство. Острова эти коралловые. Вслѣдствіе медленнаго, но непрерывнаго повышенія, происходящаго отъ работъ полиповъ, они современемъ всѣ соединятся между собой. Потомъ этотъ новый островъ соединится съ сосѣднимъ архипелагомъ, и пятый материкъ протянется отъ Новой Зеландіи и Новой Каледоніи до Маркизскихъ острововъ.
   Однажды я сталъ развивать эту мысль при капитанѣ Немо, но онъ холодно отвѣтилъ мнѣ:
   -- Земля нуждается въ новыхъ людяхъ, а не въ новыхъ материкахъ!
   Во-время своего плаванія Корабликъ случайно подошелъ къ острову Клермонъ-Тоннеръ, одному изъ самыхъ любопытныхъ въ этомъ архипелагѣ, открытому въ 1822 году капитаномъ Минервы, Беллемъ; и я могъ изучать мадрепоръ, которымъ обязаны своимъ происхожденіемъ острова этого океана.
   Мадрелоры, которыхъ не надо смѣшивать съ простыми кораллами, представляютъ ткань покрытую известковою корой, и видоизмѣненія въ ея строеніи побудили моего знаменитаго учителя Мильнъ-Эдвардса раздѣлить ихъ на пять группъ. Крошечныя животныя, выдѣляющія вещество изъ котораго образуются полипняки, живутъ милліардами въ своихъ ячейкахъ. Изъ ихъ известковыхъ отложеній образуются утесы, подводные рифы, маленькіе и большіе острова. Здѣсь они образуютъ кругообразное кольцо, окружающее лагуну, то-есть маленькое внутреннее озеро, которое соединяется съ моремъ посредствомъ каналовъ. Тамъ они строятъ подводные барьерные рифы, какъ, напримѣръ, на берегахъ Новой Каледоніи и многихъ острововъ Помоту. Въ другихъ мѣстахъ, какъ на островахъ Товарищества и Маврикія, они на значительной глубинѣ воздвигаютъ зубчатые рифы высокими прямыми стѣнами.
   Проходя на разстояніи нѣсколькихъ кабельтовыхъ отъ береговъ острова Кдермонгъ-Тошіера, я удивлялся гигантской работѣ исполненной такими микроскопическими работниками. Надъ этими стѣнами спеціально трудились полипы, извѣстные подъ именемъ миллепоръ, лоритъ, асгрей и меандринъ. Эти полипы развиваются преимущественно при поверхности моря, въ его бурныхъ волнахъ, и слѣдовательно начинаютъ сверху свои постройки, которыя мало-ло-малу опускаются въ воду вмѣстѣ съ обломками служащими для нихъ основаніемъ. По крайней мѣрѣ такова теорія Дарвина, объясняющая подобнымъ образомъ образованіе коралловыхъ острововъ; эта теорія, по моему мнѣнію, правдоподобнѣе той которая утверждаетъ что работамъ мадрепоръ служатъ основаніемъ вершины горъ, или вулкановъ, находящихся нѣсколькими футами ниже уровня моря.
   Я могъ очень близко наблюдать эти замѣчательныя стѣны, потому что онѣ, какъ оказывалось при вымѣриваніи, опускались отвѣсно до трех-сотъ метровъ въ глубину, и наше электрическое освѣщеніе придавало необыкновенно яркій блескъ этой сверкающей известковой массѣ.
   Однажды я очень удивилъ Конселя своимъ отвѣтомъ на его вопросъ о продолжительности времени необходимаго для образованія этихъ колоссальныхъ построекъ. Я сказалъ ему что, по мнѣнію ученыхъ, приращеніе ихъ равняется одной восьмой дюйма въ столѣтіе.
   -- Стало-бытъ, чтобы воздвигнуть эти стѣны, сказалъ онъ мнѣ,-- надо было....
   -- Сто девяносто двѣ тысячи лѣтъ, мой добрый Консель, что значительно расширяетъ библейское лѣтосчисленіе. Сверхъ того образованіе каменнаго угля, то-есть минерализація лѣсовъ потопленныхъ наводненіями, и охлажденіе базальтовыхъ утесовъ требовало еще болѣе продолжительнаго времени. Но я долженъ еще прибавить что подъ библейскими днями надо подразумѣвать цѣлыя эпохи, а не промежутки между двумя солнечными восходами; и по словамъ самой Библіи, солнце создано не въ первый день творенія.
   Когда Корабликъ возвратился на поверхность океана, то я могъ любоваться низменнымъ и лѣсистымъ островомъ Клермонъ-Тоннеромь во всемъ его протяженіи. Очевидно что плодородію его мадрелоровыхъ утесовъ много содѣйствовали смерчи и бури. Зерно унесенное ураганомъ съ сосѣдней земли упало въ одинъ прекрасный день на известковые слои, пропитанные разлагающимися остатками рыбъ и морскихъ растеній, образовавшихъ почву годную для жизни растеній Кокосовый орѣхъ, выброшенный волнами на этотъ новый берегъ, укоренился на немъ. Выростая, дерево остана вливало водяные пары: образовался ручей. Мало-по-малу растительность распространилась. Вмѣстѣ со стволами деревьевъ, вырванныхъ вѣтромъ на сосѣднихъ островахъ, приплыли къ берегу низшія животныя, червяки и насѣкомыя. Черепахи начали класть тамъ свои яйца. На молодыхъ деревьяхъ птицы стали вить свои гнѣзда. Такимъ образомъ развивалась животная жизнь, и наконецъ прибылъ человѣкъ, привлеченный плодоноснымъ и зеленѣющимъ островомъ. Такъ образовались эти острова, громадныя произведенія микроскопическихъ животныхъ.
   Къ вечеру Кіермонъ-Тоннеръ исчезъ въ отдаленіи, и Корабликъ значительно измѣнилъ свое направленіе. Дойдя до тропика Козерога, подъ 135 градусомъ долготы, онъ направился къ заладо-сѣверо-заладу и прошелъ весь тропическій поясъ. Хотя солнце и расточало свои лѣтніе лучи, но мы не страдали отъ жара; на глубинѣ тридцати или сорока метровъ температура не превышала 10 или 12 градусовъ.
   15го декабря мы прошли мимо прелестныхъ острововъ Товарищества и граціознаго Таити, царицы Тихаго океана, лежавшихъ въ сторонѣ, къ востоку отъ насъ. Утромъ, въ нѣсколькихъ миляхъ съ подвѣтренной стороны, я увидѣлъ высокія вершины этого острова Его воды снабдили столовую корабля превосходною рыбой, макрелью, бонитами, альбикорами и особою формой морскихъ угрей, извѣстною подъ именемъ muraenophis.
   Корабликъ прошелъ восемьсотъ миль. Когда онъ проходилъ между архипелагомъ Тоша-Табу, гдѣ погибли корабли Арго, Port-au-Prince и Герцогъ Портландъ, и архипелагомъ Мореплавателей, гдѣ былъ убить капитанъ де-Лангль, другъ Ла-Перуза, то измѣреній по лагу было сдѣльно на девять тысячъ семьсотъ двадцать миль. Потомъ предъ нами открылся архипелагъ Вити, гдѣ были умерщвлены дикими матросы корабля l'Union, и капитанъ Бюро, командиръ нантскаго корабля Aimable Joséphine.
   Архипелагъ этотъ простирается на сто миль отъ сѣвера къ югу и девяносто миль отъ востока къ западу, между 6° и 2 градусами южной широты и 174° и 179 градусами западной долготы. Онъ состоитъ изъ нѣсколькихъ большихъ и маленькихъ острововъ и рифовъ, между которыми находятся острова Вити-Леву, Вануа-Леву и Кандюбокъ.
   Въ 1643 году эта группа была открыта Тасманомъ, и въ этомъ же году Торричелли изобрѣлъ барометръ, а Лудовикъ XIV вступилъ на престолъ Которое изъ трехъ событій принесло наибольшую пользу человѣчеству -- предоставляю рѣшить читателю. Потомъ въ 1714 году прибылъ Кукъ, въ 1793 Энтркасто, наконецъ въ 1827 году Дюмонъ-Дюрвиль, распутавшій географическій хаосъ этого архипелага. Корабликъ подошелъ къ бухтѣ Уайлеа, мѣсту ужасныхъ приключеній капитана Дильйона, перваго которому удалось разгадать тайну кораблекрушенія Ла-Перуза.
   Бухту эту обшарили нѣсколько разъ и получили огромное количество превосходныхъ устрицъ. Мы ихъ неумѣренно ѣли и, слѣдуя наставленію Сенеки, раскрывали за столомъ же. Моллюски эти принадлежали къ виду извѣстному подъ именемъ ostrea lamellosa, очень обыкновенному въ Корсикѣ.
   Устричная банка Уайлеа должна быть очень велика и, безъ сомнѣнія, еслибы не многочисленныя причины обусловливающія истребленіе устрицъ, то подобное скопленіе раковинъ запрудило бы цѣлыя бухты, такъ какъ считается до двухъ милліоновъ яичекъ въ одномъ недѣлимомъ.
   И если на этотъ разъ Недъ-Ланду не пришлось раскаиваться въ своемъ обжорствѣ, то единственно потому что устрицы никогда не производятъ разстройства желудка. Въ самомъ дѣлѣ, надо взять не менѣе шестнадцати дюжинъ этихъ безголовыхъ моллюсковъ чтобы получить триста пятнадцать граммовъ азотистаго вещества, необходимыхъ для ежедневнаго питанія каждаго человѣка.
   25го декабря Корабликъ шелъ посреди Ново-Гебрадскаго архипелага, открытаго Квиросомъ (Quiroe) въ 1606 году, изслѣдованнаго Бугенвилемъ въ 1768 году, и которому Кукъ въ 1773 году далъ его настоящее имя. Эта группа главнымъ образомъ состоитъ изъ девяти большихъ острововъ и образуетъ паюсу во сто двадцать миль, которая тянется отъ сѣверо-запада къ юго-востоку, между 15 и 2 градусами южной широты и 164 и 168° долготы. Мы прошли довольно близко отъ острова Ору. Во время моихъ полуденныхъ наблюденій, онъ показался мнѣ массой зеленыхъ лѣсовъ, увѣнчанныхъ очень высокою остроконечною горой.
   Въ этотъ день праздновалось Рождество, и Недъ-Ландъ, какъ мнѣ казалось, сильно сожалѣлъ о своемъ національномъ "Christmas", настоящемъ семейномъ праздникѣ, который до фанатизма почитается протестантами.
   Я не видалъ капитана Немо цѣлую недѣлю, и только утромъ 27го числа онъ пришелъ въ большую залу и, по обыкновенію, встрѣтилъ меня какъ будто мы съ нимъ разстались только пять минутъ тому назадъ. Я отыскивалъ на картѣ путь Кораблика. Капитанъ подошелъ, указалъ пальцемъ на одно мѣсто карты и произнесъ одно только слово:
   -- Ваникоро.
   Это имя магически подѣйствовало на меня; такъ назывались маленькіе острова на которыхъ погибли корабли Ла-Перуза. Я быстро всталъ.
   -- Корабликъ плыветъ къ Ваникоро? спросилъ я.
   -- Да, господинъ профеосоръ, отвѣчалъ капитанъ.
   -- И мнѣ можно будетъ посѣтить знаменитые острова гдѣ погибли Буссолъ и Астролябія?
   -- Боли вы этого желаете, господинъ профессоръ.
   -- Когда мы будемъ у Ваникоро?
   -- Мы уже пришли, господинъ профессоръ.
   Я вышелъ на платформу въ сопровожденіи капитана Немо я каналъ съ жадностью смотрѣть на горизонтъ.
   На сѣверо-востокѣ возвышались два неодинаковой величины вулканическіе острова, окруженные подводнымъ коралловымъ рифомъ, имѣвшимъ сорокъ миль въ окружности. Мы находились предъ островомъ Ваникоро, который Дюмонъ-Дюрвиль назвалъ островомъ Открытія, и именно предъ маленькою гаванью Вану, лежащею подъ 16° 4' южной широты и 164° 32' восточной долготы. Земля казалась вся покрытою зеленью, начиная отъ морскаго берега и до самыхъ внутреннихъ вершинъ, надъ которыми возвышалась гора Калого, имѣвшая четыреста семьдесятъ шесть туазовъ вышины.
   Корабликъ вступилъ въ узкій проходъ, и миновавъ внѣшнюю ограду изъ скалъ, очутился внутри прибоя, гдѣ глубина моря доходила отъ тридцати до сорока саженъ. Подъ тѣнью зеленѣющихъ корнепусковъ я увидѣлъ до дюжины дикарей, съ величайшимъ удивленіемъ смотрѣвшихъ на наше приближеніе. Это черноватое длинное тѣло, двигавшееся на поверхности воды, не должно ли было казаться имъ какимъ-то страшнымъ китообразнымъ животнымъ, котораго слѣдовало остерегаться?
   Въ эту минуту капитанъ Немо спросилъ меня что я знаю о кораблекрушеніи Ла-Перуза.
   -- То же что знаетъ объ немъ весь міръ, капитанъ, отвѣчалъ я ему.
   -- А можете ли вы мнѣ сообщить что объ немъ извѣстно всему міру? спросилъ онъ меня немного иронически.
   -- Очень легко.
   Я ему разказалъ что открыли послѣднія изслѣдованія Дюмонъ-Дюрвиля, и изложу теперь въ нѣсколькихъ словахъ результаты этихъ изслѣдованій.
   Ла-Перузъ и его помощникъ капитанъ де-Лангль были посланы въ 1785 году Лудовикомъ XVI въ кругосвѣтное путешествіе. Они отправились на корветахъ la Boussole и l'Astrolabe, и не возвращались болѣе.
   Французское правительство, не безъ основанія безпокоившееся о судьбѣ двухъ корветовъ, снарядило въ 1791 году два большія судна, la Recherche и l'Espérance. 28го сентября эти корабли вышли изъ Бреста, подъ начальствомъ Брюни и д'Энтркасго. Спустя два мѣсяца, изъ показаній нѣкоего Бовона, командира Альбермаль, узнали что видѣли на берегахъ Новой Георгіи обломки кораблей. Но д'Энтркасто, не знавшій объ этомъ извѣстіи,-- правда, довольно сомнительномъ,-- отправился къ островамъ Адмиралтейства, на которые капитанъ Гёнтеръ въ своемъ рапортѣ указывалъ какъ на мѣсто погибели Ла-Неруза.
   Его поиски были тщетны. l'Espérance и la Recherche прошли мимо Ваникоро даже не останавливаясь; словомъ, это путешествіе было очень несчастливо, потому что капитанъ д'Энтркасто, два его помощника и многіе изъ матросовъ его экипажа лишились жизни.
   Капитанъ Дильйонъ, опытный морякъ, хорошо знавшій Тихій океанъ, первый отыскалъ несомнѣнные слѣды потонувшихъ. 15го мая 1824 года, его корабль, Святой Патрикій, проходилъ мимо острова Тикопія, одного изъ острововъ Ново-Гебридскихъ. Тамъ одинъ туземецъ, приплывшій въ пирогѣ продалъ ему серебряный эфесъ шпаги, на которомъ еще оставались слѣды вырѣзанныхъ буквъ. Онъ утверждалъ вдобавокъ что шесть лѣтъ тому назадъ, во время своего пребыванія на Ваникоро, онъ видѣлъ тамъ двухъ Европейцевъ, принадлежавшихъ къ экипажу кораблей разбившихся много лѣтъ тому назадъ о подводные рифы острова.
   Дильйонъ угадалъ что дѣло шло о корабляхъ Ла-Неруза. исчезновеніе которыхъ взволновало весь міръ. Онъ хотѣлъ идти къ Ваникоро, гдѣ, по словамъ дикаря, находилось много обломковъ кораблей; но вѣтеръ и теченіе помѣшали ему.
   Дильйонъ возвратился въ Калькутту. Тамъ онъ сумѣлъ заинтересовать своимъ открытіемъ Аізіятское Общество и Остъ-Индскую Компанію. Въ его распоряженіе былъ отданъ корабль, который назвали la Recherche, и 23го января 1827 года онъ отправился въ сопровожденіи французскаго агента
   Послѣ нѣсколькихъ остановокъ въ различныхъ пунктахъ Тихаго океана, 7го іюля 1827 года la Recherche бросилъ якорь предъ Ваникоро, въ той же гавани Вану гдѣ теперь остановился Корабликъ.
   Дильйонъ нашелъ тутъ многочисленные остатки кораблекрушенія, желѣзные инструменты, якори, блоковые стрелы, камнеметную мортиру, пушечное восемнадцатифунтовое ядро, обломки астрономическихъ инструментовъ, кусокъ гакаборта и бронзовый колоколъ съ надписью: "Bazin m'а fait", съ клеймомъ литейнаго двора въ брестскомъ арсеналѣ около 1785 года. Не оставалось ни малѣйшаго сомнѣнія.
   Для дополненія своихъ справокъ, Дильйонъ оставался на мѣстѣ не счастія до октября мѣсяца. Потомъ онъ оставилъ Вапикоро, направился къ Новой Зеландіи, и 7го апрѣля 1828 года бросилъ якорь въ Калькуттѣ; по возвращеніи во Францію, онъ былъ очень ласково принятъ Карломъ X.
   Въ это же время Дюмонъ-Дюрвиль, ничего не знавшій о трудахъ Дильйона, отправился въ другую сторону отыскивать мѣсто кораблекрушенія. Дѣйствительно, по разказамъ одного китолова, у дикарей Луизіады и Новой Каледоніи находились медали и крестъ Святаго Лудовика.
   Итакъ командиръ Астролябіи, Дюмонъ-Дюрвиль, вышелъ въ море и бросилъ якорь предъ Г обо р тъ-Т оу немъ, спустя два мѣсяца послѣ того какъ Джльйонъ уѣхалъ изъ Ваникоро.. Здѣсь онъ узналъ о результатахъ полученныхъ Дильйономъ, и сверхъ того услыхалъ что нѣкто Джемсъ Гоббсъ, подшкиперъ l'Union, изъ Калькутты, высадился на островѣ лежащемъ подъ 8° 18' южной широты и 156° 30' восточной долготы, и видѣлъ въ употребленіи у туземцевъ желѣзные брусья и куски красной матеріи.
   Дюмонъ-Дюрвиль, поставленный въ затруднительное положеніе и не полагаясь на разказы мало внушавшихъ довѣрія журналовъ, рѣшился однако идти по слѣдамъ Дильйона.
   10го февраля 1828 года, Астролябія остановилась предъ Тикопіей, взяла въ проводники и переводчики поселившагося на этомъ островѣ дезертира, отправилась къ Ваникоро, прибыла туда 12го февраля, обогнула его подводные рифы около 14го и только 20го миновала внѣшнюю преграду и бросила якорь въ гавани Вану.
   23го числа многіе офицеры обошли островъ кругомъ и принесли нѣсколько незначительныхъ обломковъ. Туземцы, предпочитавшіе систему запирательства и увертокъ, отказывались вести ихъ на мѣсто несчастія. Ихъ очень подозрительное поведеніе заставляло думать что они дурно обращались съ потерпѣвшими кораблекрушеніе; и въ самомъ дѣлѣ, они какъ будто боялись что Дюмонъ-Дюрвиль пріѣхалъ отомстить за Ла-Перуза и его несчастныхъ спутниковъ.
   Получивъ подарки и убѣдившись что имъ нечего бояться мщенія, 26го числа рѣшились они проводить на мѣсто кораблекрушенія подшкипера М. Жакино.
   Тамъ, на глубинѣ трехъ или четырехъ саженъ, между рифами Паку и Баку, лежали якори, пушки, и свинки покрытые известковыми осадками. Шлюбка и китоловная лодка Астролябіи направилась къ этому мѣсту, и экипажу ихъ стоило большихъ усилій вытащить якорь, вѣсившій восемьсотъ фотовъ, восьми-фунтовую литую пушку, свинку и двѣ мѣдныя камнеметныя мортиры.
   Разспрашивая туземцевъ, Дюмонъ-Дюрвиль узналъ такіе что Ла-Перузъ, потерявъ оба корабля, разбившіеся о подводные рифы острова, выстроилъ небольшое судно, отправился далѣе и потерпѣлъ вторичное крушеніе.... Но гдѣ? этого они не знали.
   Тогда командиръ Астролябіи воздвигвулъ памятникъ знаменитому мореплавателю и его товарищамъ. Это была простая четырехгранная пирамида, возвышавшаяся на коралловомъ подножіи. Въ ней не было никакихъ оковокъ, которыя могли бы возбудить алчность туземцевъ.
   Дюмонъ-Дюрвиль хотѣлъ отправиться тотчасъ; но экипажъ его былъ изнуренъ лихорадкой, обыкновенною на этихъ нездоровыхъ берегахъ, самъ онъ тоже былъ очень боленъ, и вслѣдствіе этого снялся съ якоря только 17го марта.
   Между тѣмъ французское правительство, опасаясь что Дюмонъ-Дюрвилю неизвѣстны труды Дильйона, послало въ Ваникоро корветъ Bayonnaise, подъ начальствомъ Легоарана де Тромелинъ, который въ это время находился на западною берегу Америки. Два мѣсяца спустя послѣ отплытія Астролябіи, корветъ Байонезъ приплылъ къ Ваникоро, не нашелъ тамъ никакихъ новыхъ документовъ, но убѣдился что дикари пощадили мавзолей Ла-Перуза.
   Вотъ содержаніе моего разказа капитану Немо.
   -- Итакъ, сказалъ онъ,-- еще неизвѣстно гдѣ погибло третье судно, выстроенное потерпѣвшими кораблекрушеніе на островѣ Ваникоро?
   -- Неизвѣстно.
   Капитанъ Немо ничего не отвѣчалъ и сдѣлалъ мнѣ знакъ слѣдовать за нимъ въ большую залу. Корабликъ погрузился на глубину нѣсколькихъ метровъ, и ставни отодвинулись.
   Я бросился къ окну, и подъ этими коралловыми слоями, покрытыми фунгіями, eyphonula, alcianium, коріофиллеями, сквозь миріады прелестныхъ рыбокъ, изъ родовъ girella, glopfaiaodon, pompherie, diacope и holooentrum, я увидѣлъ нѣсколько обломковъ, которыхъ не могли вытащитъ драгою. Тутъ была желѣзныя стремена, якори, пушки, ядра, форъ-штевень,-- однимъ словомъ всѣ предметы, принадлежавшіе погибшимъ кораблямъ и теперь покрытые живыми цвѣтами.
   Въ то время какъ я разсматривалъ эти печальные обломки, капитанъ Немо сказалъ мнѣ серіознымъ голосомъ:
   -- Капитанъ Ла-Перузъ-вышелъ съ своими кораблями la Boussole и Астролябіей 7го декабря 1785 года. Сначала онъ высадился въ Ботани-Бей, посѣтилъ острова Новой Каледоніи? направился къ Сантъ-Круцъ и присталъ къ Намука, одному изъ острововъ группы Гаваи. Потомъ его корабли приплыли къ неизвѣстнымъ еще тогда подводнымъ рифамъ Ваникоро. Буссоль плылъ впереди и сѣлъ на мель у южнаго берега. Астролябія торопилась къ нему на помощь, и также стала на мель. Первый корабль почти сейчасъ же разрушился. Второй же, сѣвшій на мель подъ вѣтромъ, продержался нѣсколько дней. Туземцы приняли потерпѣвшихъ кораблекрушеніе довольно хорошо. Послѣдніе поселились на островѣ и выстроили маленькій корабль, изъ обломковъ двухъ большихъ. Нѣсколько матросовъ добровольно остались на Ваникоро. Другіе же, больные и слабые, уѣхали съ Ла-Перузомъ. Они отправились къ островамъ Соломона, и всѣ погибли на западномъ берегу главнаго острова группы, между мысами Обмана и Удовлетворенія.
   -- Какъ вы это знаете? вскричалъ я.
   -- Вотъ что я нашелъ на мѣстѣ послѣдняго кораблекрушенія!
   Капитанъ Немо показалъ мнѣ ящикъ изъ бѣлаго желѣза, украшенный французскимъ гербомъ и весь изъѣденный соленою водой. Онъ открылъ его, и я увидалъ связку бумагъ, хотя пожелтѣвшихъ, но которыя еще можно было читать.
   Въ немъ находились инструкціи морскаго министра командиру Ла-Перузу, съ собственноручными отмѣтками Лудовика XVI на поляхъ!
   -- Ахъ! для моряка это прекрасная смерть! сказалъ тогда капитанъ Немо.-- Какъ покойна эта коралловая могила! Дай Богъ чтобы моимъ товарищамъ и мнѣ выпала на долю такая же!
   

ГЛАВА XX.
Торресовъ проливъ.

   Въ ночь съ 27го на 28е декабря Корабликъ съ чрезвычайною поспѣшностью покинулъ Ваникоро. Онъ принялъ юго-западное направленіе и въ три дня прошелъ семьсотъ пятьдесятъ миль отдѣляющихъ группу острововъ Ла-Перуза отъ юговосточной стороны Новой Гвинеи.
   Рано утромъ 1го января 1863 года, Конселъ пришелъ ко мнѣ на платформу.
   -- Позволитъ ли мнѣ господинъ профессоръ, сказалъ добрый малый,-- пожелать ему счастливаго года?
   -- Безъ сомнѣнія, Консель, совершенно также какъ еслибъ я былъ въ Парижѣ, въ моемъ кабинетѣ въ Jardin dee Plantes Ботаническаго сада. Благодарю тебя за твое желаніе, и спрошу только что ты подразумѣваешь подъ "счастливымъ годомъ" при настоящихъ обстоятельствахъ. Желаешь ли ты чтобы Новый Годъ принесъ намъ освобожденіе, или напротивъ продолженіе этого страннаго путешествія?
   -- Ей Богу, отвѣчалъ Консель,-- я не знаю что вамъ сказать. Вѣрно то что мы встрѣчаемъ достопримѣчательныя вещи и въ эти два мѣсяца не имѣли времени скучать. Послѣднее чудо всегда изумительнѣе всѣхъ предыдущихъ, и если это будетъ такъ продолжаться, то я и не придумаю чѣмъ оно кончится. По моему мнѣнію, намъ никогда не выпадетъ другаго подобнаго случая.
   -- Никогда, Консель.
   -- Кромѣ того, господинъ Немо вполнѣ оправдываетъ свое латинское имя; онъ насъ нисколько не стѣсняетъ, какъ будто его и нѣтъ на свѣтѣ.
   -- Ты правъ, Консель.
   -- Что бы вы объ этомъ ни думали, а я полагаю что хорошимъ годомъ надо считать тотъ въ который мы успѣемъ все увидѣть....
   -- Все увидѣть, Консель? Ну, это будетъ немножко длинновато. А что думаетъ объ этомъ Недъ-Ландъ?
   -- Недъ-Ландъ совершенно противоположнаго со мной мнѣнія, отвѣчалъ Консель.-- Это человѣкъ съ положительнымъ умомъ, и требовательнымъ желудкомъ. Ему недостаточно смотрѣть на рыбъ и постоянно ими питаться. Настоящему Саксонцу, привыкшему къ бифстексу, и котораго не испугаетъ умѣренная порція водки или джина, очень чувствителенъ недостатокъ въ мясѣ, винѣ и хлѣбѣ!
   -- Что касается меня, Конрель, то меня не это тревожитъ, и я очень доволенъ столомъ на кораблѣ.
   -- И я также, отвѣчалъ Консель.-- Я настолько же желаю остаться здѣсь, насколько господинъ Ландъ желаетъ уйти отсюда. Стало-быть, если начинающійся годъ будетъ несчастливъ для меня, то будетъ хорошъ для него, и наоборотъ; такимъ образомъ кто-нибудь изъ васъ непремѣнно останется доволенъ. А въ заключеніе я желаю господину профессору всего что онъ замъ себѣ желаетъ.
   -- Благодарю, Консель. Я попрошу тебя только отложить до болѣе удобнаго времени вопросъ о подаркахъ и пока замѣнить ихъ крѣпкимъ пожатіемъ руки. Я больше ничего не могу дать.
   -- Господинъ профессоръ никогда не былъ такъ щедръ, отвѣчалъ Консель.
   Послѣ этого честный малый ушелъ.
   2го января мы сдѣлали одиннадцать тысячъ триста сорокъ миль со дня нашего выхода изъ японскихъ морей. Предъ Кораблика разстилаюсь опасное Коралловое море сѣверовосточнаго берега Австраліи. Нашъ корабль плылъ на разстояніи нѣсколькихъ миль отъ ужаснаго рифа, гдѣ, 10го іюня 1770 года, едва не погибли суда Кука. Корабль, на которомъ плылъ Кукъ, ударился объ утесъ, и только потому не пошелъ ко дну что отломившійся вслѣдствіе толчка кусокъ коралловой массы закрыла отверстіе въ кузовѣ корабля.
   Мнѣ очень хотѣлось посѣтить этотъ подводный рифъ, длиной въ триста шестьдесятъ миль, о который, со страшною силой и шумомъ похожимъ на раскаты грома, разбивалось вѣчно волнующееся море. Но въ это время наклонныя плоскости Кораблика увлекали насъ въ глубину, и я совсѣмъ не могъ видѣть высокихъ коралловыхъ стѣнъ. Мнѣ пришлось довольствоваться различными образцами рыбъ лопавшихъ въ наши сѣти. Между ними находились germo, видъ макрелей величиной съ тунца съ поперечными полосами на голубоватомъ брюхѣ, которыя исчезаютъ вмѣстѣ съ жизнью животнаго. Рыбы эти сопровождали насъ цѣлыми стадами и снабжали нашъ столъ очень вкуснымъ мясомъ. Кромѣ того поймали много sparus vertor длиной въ полъ-дециметра, вкусомъ похожихъ, на дорадъ, а также летающихъ рыбъ, настоящихъ подводныхъ ласточекъ, которыя въ темныя ночи поочередно бороздятъ своимъ фосфорическимъ свѣтомъ воздухъ и воду. Между моллюсками и зоофитами я нашелъ въ петляхъ сѣтей различныя виды alcyonium, морскихъ ежей, молотковъ и другихъ Представителями флоры были красивыя пловучія водоросли ламинаріи и макроцисты, пропитанные слизью, которая просачивалась сквозь ихъ поры; между ними я нашелъ превосходный экземпляръ Nemaetoma geliniaroides, которую мы помѣстили между естественными достопримѣчательностями музея.
   Черезъ два дня, то-есть 4го января, мы миновали Коралловое море и увидѣли берега Папуазіи. По этому поводу капитанъ Немо сказалъ мнѣ о своемъ намѣреніи пройти и Индійскій океанъ Торресовымъ проливомъ. Онъ ограничился этимъ объявленіемъ. Недъ съ удовольствіемъ замѣтилъ что этотъ путь приближаетъ его къ европейскимъ морямъ. Торресовъ проливъ, наполненный рифами, опасенъ также и со стороны дикарей, часто посѣщающихъ его берега. Онъ отдѣляетъ отъ Новой Голландіи большой островъ Папуазію, именуемый также Новою Гвинеей.
   Палуазія имѣетъ четыреста миль въ длину и сто тридцать миль въ ширину, и поверхность ея составляетъ сорокъ тысячъ географическихъ милъ. Она лежитъ между 0° 19' и 10°? южной широты и 128° 23' и 146° 15' долготы. Въ полдень, когда подшкиперъ опредѣлялъ высоту солнца, я замѣтилъ цѣпь горъ Арфаласъ, поднимавшихся террасами и оканчивавшихся остроконечными вершинами.
   Землю эту, открытую въ 1511 году Португальцемъ Франциско Серрано, посѣщали одинъ, за другимъ: въ 1526 году дои Хозе-де-Менезесъ, въ 1527 Грихальва, въ 1528 испанскій генералъ Альваръ-де-Сааведра, въ 1545 Хунго Ортесъ, въ 1616 Голландецъ Саутенъ, въ 1753 Николай Стрункъ, въ 1792 Тасманъ, Дампіеръ, Фюмель, Картере, Эдвардсъ, Бугенвиль. Кукъ, Форрестъ, Макъ-Кдюръ и д'Энтркаото, въ 1823 Іюперрей и наконецъ въ 1827 Дюмонъ-Дюрвиль. Это "центръ чернокожихъ населяющихъ Малазію", сказалъ де-Ріенци, и я не сомнѣвался болѣе въ томъ что случайности этого плаванія поставятъ меня лицомъ къ лицу со страшными Андаменами.
   Итакъ Корабликъ подошелъ къ самому опасному проливу на земномъ шарѣ, который едва осмѣливаются переплывать самые отважные мореплаватели; проливу, въ который пустился Лудовикъ Пацъ-де-Торресъ при своемъ возвращеніи изъ южныхъ морей, и гдѣ въ 1840 году ставшіе на мель корветы Дюмонъ-Дюрвиля, едва не погибли со всѣмъ экипажемъ. Даже Корабликъ, стоявшій выше всѣхъ морскихъ опасностей, долженъ былъ однако познакомиться съ коралловыми рифами.
   Ширина Торресова пролива равняется почти тридцати четыремъ милямъ, но безчисленное множество большихъ и маленькихъ острововъ, буруновъ и скалъ загораживаютъ его и дѣлаютъ почти непроходимымъ для судовъ. Вслѣдствіе этого капитанъ Немо принялъ всѣ предосторожности необходимыя чтобы переплыть его. Качаясь на поверхности волнъ, Корабликъ подвигался умѣреннымъ ходомъ. Его винтъ, какъ хвостъ кита, медленно разсѣкалъ волны.
   Пользуясь этимъ обстоятельствомъ, я и оба мои товарищи вышли на платформу, постоянно пустую. Предъ нами возвышалась помѣщеніе рулеваго, и, если я не ошибаюсь, капитанъ Немо находился тамъ и самъ управлялъ Корабликомъ.
   У меня въ рукахъ были превосходныя карты Торресова пролива, труды инженера гидрографа Винцендона-Дюмуленъ и мичмана Купванъ-Дебуа, нынѣ адмирала,-- бывшихъ при главномъ штабѣ Дюмонъ-Дюрвиля во время его послѣдняго кругосвѣтнаго путешествія. Эти карты, вмѣстѣ съ картами капитана Кинга, представляютъ самое лучшее вспомогательное средство для того чтобы разобрать путаницу въ этомъ узкомъ проходѣ, и я разсматривалъ ихъ съ большимъ вниманіемъ. Море бѣшено кипѣло вокругъ Кораблика. Теченіе неслось отъ юго-востока къ сѣверо-западу съ быстротой двухъ съ половиной миль и разбивалось о коралловые выступы поднимавшіеся тамъ и сямъ надъ поверхностью волнъ.
   -- Море не хорошо, сказалъ мнѣ Недъ-Ландъ.
   -- Дѣйствительно скверное, отвѣчалъ я,-- и вовсе непригодное для такого судна, какъ Корабликъ.
   -- Должно-быть, возразилъ Канадецъ,-- этотъ проклятый капитанъ хорошо знаетъ свой путь, потому что я вижу коралловые рифы которые разбили бы въ дребезги его корабль еслибъ онъ только прикоснулся къ нимъ.
   Положеніе было дѣйствительно опасно, но Корабликъ какъ по волщебству скользилъ посреди ужасныхъ рифовъ. Онъ не придерживался направленія Астролябіи и la Zélée, которое оказалось такъ пагубно для Дюмонъ Дюрвиля. Корабликъ взялъ болѣе къ сѣверу, прошелъ около острова Мёррей и возвратился на юго-востокъ къ Кумберландскому проходу. Я думалъ что онъ прямо ударится о берегъ, но, повернувъ и сѣверо-западу, онъ пошелъ между многочисленными, мало извѣстными большими и малыми островами къ острову Таундъ и Дурному Каналу.
   Я уже спрашивалъ себя не хочетъ ли капитанъ Немо, неосторожный до безумія, вести свой корабль тѣмъ проходомъ, гдѣ сѣли на мель оба корвета Дюмонъ-Дюрвиля, но Корабликъ измѣнилъ свое направленіе во второй разъ и, повернувъ прямо на западъ, пошелъ къ острову Гвебороару.
   Было три часа пополудни. Морской приливъ почти достигъ своей высшей точки, и волненіе утихало. Корабликъ приблизился къ острову, который я и теперь живо вижу предъ собой, съ его бросающеюся въ глаза опушкой изъ пандановъ. Онъ находился отъ насъ на разстояніи двухъ милъ. Вдругъ сильный толчокъ опрокинулъ меня. Корабликъ ударился о подводный рифъ и остановился неподвижно, слегка наклонившись на лѣвую сторону.
   Поднявшись, я увидѣлъ на платформѣ капитана Немо и его подшкипера. Они осматривали положеніе корабля и обмѣнивались нѣсколькими фразами на своемъ непонятномъ нарѣчіи.
   Вотъ въ какомъ положеніи мы находились. Съ правой стороны, на разстояніи двухъ миль, виднѣлся островъ Гвебороаръ, берегъ котораго отъ сѣвера къ западу округляла какъ огромная рука. Къ югу и востоку уже показывалось нѣсколько коралловыхъ выступовъ, открываемыхъ морскимъ отливомъ. Мы стояли на мели, и вдобавокъ въ такомъ морѣ гдѣ теченія очень слабы, обстоятельство весьма непріятное для Кораблика, которому предстояло сниматься съ мели. Судно однако нисколько не пострадало, такъ проченъ былъ его корпусъ. Но если въ немъ не могло образоваться ни пролома, ни течи, то онъ по крайней мѣрѣ рисковалъ вѣчно остаться на подводныхъ рифахъ, и въ такомъ случаѣ судно капитана Немо погибло бы навсегда. Когда я разсуждалъ такимъ образомъ, ко мнѣ приблизился невозмутимые, хладнокровный и всегда владѣющій собой капитанъ; онъ не былъ ни взволнованъ, ни огорченъ.
   -- Несчастье? сказалъ я ему.
   -- Нѣтъ, приключеніе, отвѣтилъ онъ мнѣ.
   -- Но приключеніе, возразилъ я,-- которое, можетъ-быть, вставитъ васъ сдѣлаться обитателемъ ненавистной вамъ земли!
   Капитанъ Немо бросилъ на меня загадочный взглядъ и сдѣлалъ отрицательное движеніе, которое ясно говорило что никогда и ни въ какомъ случаѣ нога его не коснется земли. Потомъ онъ сказалъ:
   -- Господинъ Аронаксъ, Корабликъ не погибаетъ; онъ еще будетъ носить васъ среди чудесъ океана. Наше путешествіе только начинается, и я не желаю такъ скоро лишиться чести зашего присутствія.
   -- Однакозке, капитанъ Немо, возразилъ я, не отвѣчая на насмѣшливый тонъ его рѣчи,-- теперь Корабликъ стоитъ на мели въ открытомъ морѣ. Но въ Тихомъ Океанѣ не бываетъ сильныхъ приливовъ и, если вы не можете выгрузить весь балластъ, что мнѣ кажется невозможнымъ, то я не понимаю какъ судно сдвинется съ мѣста.
   -- Вы правы, господинъ Аронаксъ, въ Тихомъ океанѣ не бываетъ сильныхъ приливовъ, отвѣчалъ капитанъ Немо,-- но въ Торресовомъ проливѣ вода поднимается на полтора метра. Сегодня 4е января, чрезъ пять дней будетъ полнолуніе, и я буду очень удивленъ если нашъ услужливый спутникъ не подниметъ массу воды и тѣмъ не окажетъ мнѣ услуги, которой я ни отъ кого не приму кромѣ него.
   Сказавъ это, капитанъ Немо, въ сопровожденіи подшкипера, ушелъ во внутренность Кораблика. Судно стояло неподвижно, какъ будто коралловые полипы уже укрѣпили его своимъ неразрушимымъ цементомъ.
   -- Ну, что же, господинъ профессоръ, сказалъ Недъ-Ландъ, подойдя ко мнѣ послѣ ухода капитана.
   -- Ну, другъ Ландъ, мы будемъ покойно дожидаться прилива Это числа, потому что, по всей вѣроятности, луна будетъ имѣть любезность сдвинуть насъ съ мели.
   -- И только?
   -- И только.
   -- И этотъ капитанъ не подумаетъ бросить свои якоря, не пуститъ въ ходъ машинъ и не сдѣлаетъ ничего чтобы сдвинуться съ мѣста?
   -- Но вѣдь довольно будетъ одного прилива, простодушно отвѣчалъ Консель.
   Канадецъ взглянулъ на Конселя и пожалъ плечами. Въ немъ заговорилъ морякъ.
   -- Господинъ профессоръ, возразилъ онъ,-- повѣрьте мнѣ что этотъ кусокъ желѣза никогда не будетъ болѣе плавать ни на водѣ, ни подъ водой. Онъ теперь годится только на продажу съ вѣса. Я полагаю что пришло время разчитаться съ капитаномъ Немо.
   -- Другъ Недъ, отвѣчалъ я,-- я не отчаиваюсь, какъ вы, и этомъ славномъ Корабликѣ, и чрезъ четыре дня мы узнаемъ по опыту сильны ли приливы въ Тихомъ океанѣ. Притомъ вашъ совѣтъ бѣжать былъ бы примѣнимъ въ виду береговъ Англіи или Прованса, но у береговъ Новой Гвинеи совсѣмъ другое дѣло; мы еще успѣемъ прибѣгнуть къ этой крайности, если Корабликъ дѣйствительно не тронется съ мѣста. Во я сочту это непріятнымъ обстоятельствомъ.
   -- Нельзя ли, по крайней мѣрѣ, побывать на этой землѣ? возразилъ Недъ-Ландъ.-- Вотъ островъ; на этомъ островѣ растутъ деревья. Подъ этими деревьями живутъ земныя животныя, могущія доставить котлеты и ростбифъ, которыхъ я поѣлъ бы съ удовольствіемъ.
   -- На этотъ разъ другъ Недъ правъ, сказалъ Консель,-- и я согласенъ съ его мнѣніемъ. Не можетъ ли господинъ профессоръ попросить своего друга капитана. Немо высадилъ насъ на землю, хоть только для того чтобы не разучиться ходить по твердымъ частямъ нашей планеты?
   -- Я могу его попросить объ этомъ, отвѣчалъ я,-- но онъ откажетъ.
   -- Еслибы господинъ профессоръ рискнулъ, сказалъ Консель,-- тогда бы мы узнали, по крайней мѣрѣ, насколько любезенъ капитанъ.
   Къ удивленію моему, капитанъ Немо согласился на мою просьбу, и даже съ большою любезностью и предупредительностью, не требуя обѣщанія возвратиться на корабль. Впрочемъ путешествіе чрезъ Новую Гвинею представляло слишкомъ много опасностей, и я не посовѣтовалъ бы Недъ-Ланду попытаться предпринять его. Лучше было оставаться плѣнникомъ на Корабликтъ чѣмъ лопасть въ руки туземцевъ Папуазіи.
   На другой день утромъ въ наше распоряженіе была дана лодка. Я не старался узнать поѣдетъ ли съ нами капитанъ Немо. Я даже думалъ что никто изъ людей экипажа не будетъ сопровождать насъ, и что Канадцу будетъ предоставлено управлять лодкой. Къ тому же земля была въ двухъ миляхъ разстоянія, а Недъ-Ландъ могъ шутя провести легкую лодку между рифами, опасными для большихъ судовъ.
   На другой день, 5го января, лодку высвободили изъ ея помѣщенія и спустили съ платформы въ море. Два человѣка исполнили эту операцію. Весла лежали въ лодкѣ, и намъ оставалось только сѣсть въ нее. Въ 8 часовъ мы отчалили отъ Кораблика, вооружившись электрическими ружьями и топорами. Море было довольно покойно; дулъ легкій береговой вѣтерокъ. Консель и я усердно гребли, а Недъ управлялъ лодкой въ узкихъ проходахъ образовавшихся между бурунами. Лодка управлялась легко и плыла быстро.
   Недъ-Ландъ не могъ сдержать своей радости. Это былъ вырвавшійся изъ тюрьмы плѣнникъ, забывшій что ему нужно опять туда вернуться.
   -- Мясо! повторялъ онъ: -- мы будемъ ѣсть мясо, и какое мясо! Настоящую дичь! Правда, безъ хлѣба! Я не говорю что рыба плохая вещь, во не слѣдуетъ злоупотреблять ею, и кусокъ свѣжей дичи, поджаренной на горячихъ угляхъ, можетъ пріятно разнообразить нашу пищу.
   -- Обжора! отвѣчалъ Консель:-- у меня отъ его словъ слюни текутъ.
   -- Остается узнать, сказалъ я,-- много ли дичи въ этихъ лѣсахъ, и притомъ она можетъ-быть такъ велика что выгонитъ самихъ охотниковъ.
   -- Хорошо, господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ Канадецъ, зубы котораго, казалось, были остры какъ топоръ,-- но я съѣмъ тигра, филей тигра, если не найдется другихъ четвероногихъ на этомъ островѣ.
   -- Другъ Недъ опасенъ, замѣтилъ Консель.
   -- Во всякомъ случаѣ, возразилъ Недъ-Ландъ,-- всякому какое покажется животному -- четвероногому безъ перьевъ, или двуногому съ перьями -- мой первый выстрѣлъ.
   -- Ну, отвѣчалъ я,-- опять начинаются безразсудства господина Ланда.
   -- Не бойтесь, господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ Канадецъ,-- и гребите смѣло; чрезъ 25. минутъ я предложу вамъ кушанье моего собственнаго приготовленія.
   Въ половинѣ 9 лодка Кораблика тихо остановилась на плоскомъ песчаномъ берегу, миновавъ благополучно коралловое кольцо окружающее островъ Гвебороаръ.
   

ГЛАВА XXI.
Нѣсколько дней на землѣ.

   Прикосновеніе къ землѣ произвело на меня довольно сильное впечатлѣніе. Недъ-Ландъ пробовалъ почву ногой, какъ будто принимая се въ свое владѣніе. А всего прошло только два мѣсяца съ тѣхъ лоръ какъ мы стали, по выраженію капитана Немо, "пассажирами" Кораблика, въ сущности же плѣнниками его командира.
   Чрезъ нѣсколько минутъ мы отошли отъ берега на разстояніе ружейнаго выстрѣла. Почва состояла почти исключительно изъ коралловаго известняка, но нѣкоторыя русла высохшихъ ручьевъ, усѣянныхъ гранитными обломками, показывали что этотъ островъ принадлежалъ къ первобытной формаціи. Великолѣпные лѣса закрывали весь горизонтъ какъ завѣсой. Огромныя деревья, достигавшія иногда до двухсотъ футовъ вышины, переплетались между собой гирляндами изъ ліанъ, качавшимися отъ легкаго вѣтерка какъ настоящія койки. Тутъ было множество мимозъ, смоковницъ, казуарини, тиковыхъ деревьевъ, hibiscus, пандановъ и пальмъ, красиво переплетенныхъ между собой, а подъ защитой ихъ зеленаго овода, у подножія гигантскихъ стволовъ, росли ятрышники, бобовыя растенія и папортники.
   Но Канадецъ не обращалъ вниманія на красоты новогвинейской флоры и предпочиталъ полезное пріятному. Ода увидалъ кокосовое дерево, сорвалъ съ него нѣсколько плодовъ, разбилъ ихъ, и мы пили ихъ молоко и ѣли зерна съ большимъ наслажденіемъ, что не говорило въ пользу кухни Кораблика.
   -- Превосходно! сказалъ Недъ-Ландъ.
   -- Очень вкусно! отвѣчалъ Консель.
   -- Я думаю, сказалъ Канадецъ,-- что вашъ Немо не запретить намъ привезти на его корабль грузъ изъ кокосовыхъ орѣховъ.
   -- Я въ этомъ увѣренъ, отвѣчалъ я,-- но онъ не захочетъ ихъ отвѣдать.
   -- Тѣмъ хуже для него! сказалъ Консель.
   -- И тѣмъ лучше для насъ! возразилъ Недъ-Ландъ.-- Намъ же больше останется.
   -- Одно только слово, метръ Ландъ, сказалъ я гарпунщику, намѣревавшемуся опустошить другое кокосовое дерево:-- кокосы вещь хорошая, но прежде чѣмъ наполнять ими лодку, лучше поискать нѣтъ ли на островѣ другихъ не менѣе полезныхъ продуктовъ. Свѣдіе овощи служили бы хорошимъ прибавленіемъ къ столу Кораблика.
   -- Господинъ профессоръ правъ, отвѣчалъ Консель,-- и я предлагаю раздѣлить наше судно на три отдѣленія: одно для плодовъ, другое для овощей и третье для дичи, которой я еще не видалъ и слѣда на этомъ островѣ
   -- Консель, никогда не слѣдуетъ отчаиваться! отвѣчалъ Канадецъ.
   -- Итакъ отправимся далѣе, возразилъ я,-- а главное, будемъ осторожнѣе. Хотя островъ кажется необитаемымъ, однакоже на немъ могутъ найтись люди менѣе разборчивые въ отношеніи дичи нежели мы.
   -- Э, э! вскричалъ Недъ-Ландъ, съ очень значительнымъ движеніемъ челюстей.
   -- Что такое, Недъ? вскричалъ Консель.
   -- Ей-Богу, возразилъ Канадецъ,-- я начинаю понимать всю прелесть людоѣдства!
   -- Недъ, Недъ! что вы говорите! отвѣчалъ Консель.-- Вы людоѣдъ! Стало-быть, обитая съ вами въ одной каютѣ, я не въ безопасности и когда-нибудь могу проснуться полусъѣденнымъ?
   -- Другъ Консель, я васъ очень люблю, но не на столько чтобы съѣсть безъ особенной надобности.
   -- Я готовъ усомниться въ этомъ, отвѣчалъ Консель.-- На охоту! Необходимо застрѣлить нѣсколько дичи чтобъ удовлетворить этого каннибала, а то въ одно прекрасное утро господинъ профессоръ, вмѣсто своего слуги, найдетъ только нѣсколько кусковъ мяса
   Обмѣнявшись такими шутками, мы проникли подъ темные своды лѣса и въ продолженіи двухъ часовъ расхаживали во всѣхъ направленіяхъ.
   Наши поиски съѣстныхъ припасовъ и преимущественно овощей были удачны, и мы нашли одинъ изъ самыхъ полезныхъ продуктовъ тропическаго пояса, котораго не доставало на кораблѣ.
   Я говорю о хлѣбномъ деревѣ растущемъ въ изобиліи на островѣ Гвебороарь. Я замѣтилъ въ особенности одну разновидность его, лишенную зеренъ, называемую Малайцами "rima".
   Дерево это отличается отъ другихъ своимъ прямымъ стволомъ, имѣющимъ сорокъ футовъ вышины. Его граціозно-округленная вершина состоитъ изъ большихъ многолопастныхъ листьевъ и ясно говоритъ натуралисту что предъ нихъ artocarpus, который такъ удачно акклиматизовался на Маскаренсккихъ островахъ. Отъ этой массы зелени отдѣлялась большіе шаровидные плоды, шириной въ дециметръ, шероховатые снаружи. Природа наградила этимъ полезнымъ растеніемъ страны гдѣ нѣтъ хлѣба. Не требуя обработки и ухода, оно даетъ плоды въ продолженіи восьми мѣсяцевъ въ году.
   Недъ-Ландъ хорошо зналъ эти плоды. Во время своихъ многочисленныхъ путешествій -омъ ѣдалъ ихъ много разъ а умѣлъ какъ слѣдуетъ приготовлять ихъ питательное содержимое. Видъ ихъ возбуждалъ его аппетитъ, и онъ не могъ дольше выдержать.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ онъ мнѣ,-- я, кажется, умру, если не попробую тѣста этого хлѣбнаго дерева!
   -- Пробуйте, другъ Недъ, пробуйте сколько вамъ угодно. Мы здѣсь для того чтобы производить опыты; будемъ же ихъ дѣлать
   -- Это займетъ немного времени, отвѣчалъ Канадецъ.
   Вооружившись зажигательнымъ стекломъ, онъ развелъ огонь изъ сухаго дерева, которое весело затрещало. Въ это время мы съ Конселемъ выбирали лучшіе плоды хлѣбнаго дерева. Нѣкоторые изъ нихъ еще не достигли надлежащей зрѣлости, и ихъ толстая кожа покрывала бѣлую маловолокнистую мякоть. Другіе же, въ очень большомъ количествѣ, желтоватые и студенистые, какъ будто дожидались чтобъ ихъ сорвали.
   Въ этихъ плодахъ не было сѣмянъ. Консель принесъ ихъ цѣлую дюжину, а Недъ-Ландъ, разрѣзавъ на толстые ломти, положилъ на горячіе уголья, безпрестанно повторяя:
   -- Вы увидите, господинъ профессоръ, какъ этотъ хлѣбъ хорошъ!
   -- Особенно, если его давно не ѣли, сказалъ Консель.
   -- Это даже не хлѣбъ, прибавилъ Канадецъ.-- Это очень вкусное пирожное. Вы его никогда не пробовали, господинъ профессоръ?
   -- Нѣтъ, Недъ.
   -- Ну, такъ приготовьтесь кушать самое вкусное кушанье. Если вамъ не захочется его пробовать въ другой разъ, то я болѣе не король гарпунщиковъ!
   Чрезъ нѣсколько минутъ наружная часть плодовъ совершенно обуглилась. Внутри же виднѣлось бѣлое тѣсто, въ родѣ нѣжнаго хлѣбнаго мякиша, вкусъ котораго напоминалъ артишоки.
   Надо признаться, хлѣбъ этотъ былъ превосходенъ, и я его ѣлъ съ большимъ удовольствіемъ.
   -- Къ несчастію, сказалъ я,-- подобное тѣсто не можетъ долго сохраняться, и, мнѣ кажется, безполезно брать запасъ этихъ плодовъ на корабль.
   -- Вотъ тебѣ на! вскричалъ Недъ-Ландъ.-- Вы говорите какъ натуралистъ, я же поступлю какъ булочникъ. Консель, наберите плодовъ, мы ихъ возьмемъ при возвращеніи на корабль.
   -- Какъ же вы ихъ приготовите? спросилъ я Канадца.
   -- Я сдѣлаю изъ ихъ мякоти кислое тѣсто, которое не испортится и сохранится надолго. Когда оно мнѣ понадобится, я его испеку въ кухнѣ корабля, и вы найдете его превосходнымъ, несмотря на его кисловатый вкусъ.
   -- Теперь, метръ Недъ, я вижу что къ этому хлѣбу нечего еще пожелать.
   -- Однакоже, господинъ профессоръ, отвѣчалъ Канадецъ, -- къ нему можно бы было пожелать плодовъ, или по крайней мѣрѣ овощей.
   -- Пойдемте же искать плодовъ и овощей.
   Когда сборъ былъ оконченъ, мы отправились дополнять нашъ обѣдъ изъ земныхъ произведеній.
   Наши поиски не были напрасны, и къ полудню мы собрали достаточное количество банановъ. Эти превосходные продукты жаркаго пояса поспѣваютъ въ продолженіи цѣлаго года, и Малайцы, называющіе ихъ пизангомъ, ѣдятъ ихъ непечеными. Вмѣстѣ съ бананами мы нарвали также огромныхъ "jaks", отличающихся острымъ вкусомъ; вкусныхъ мангъ, и невѣроятной величины ананасовъ. Сборъ этотъ завалъ большую часть нашего времени; впрочемъ вамъ не куда было торопиться.
   Консель все время наблюдалъ за Недомъ. Китоловъ шелъ впереди и, проходя лѣсомъ, безошибочно протягивалъ свою руку за самыми превосходными плодами, долженствовавшими дополнить его провизію.
   -- Наконецъ, спросилъ Консель,-- теперь у васъ вдоволь, другъ Недъ?
   -- Гмъ! промычалъ Канадецъ.
   -- Какъ! вы еще жалуетесь?
   -- Всѣ эти растенія не могутъ составить обѣда, отвѣчалъ Недъ.-- Это конецъ обѣда, десертъ. А супъ? А жареное?
   -- Въ сакомъ дѣлѣ, Недъ, сказалъ я,-- вы намъ обѣщали котлеты, которыя оказываются весьма сомнительными.
   -- Господинъ профессоръ, отвѣчалъ Канадецъ,-- мало того что охота еще не кончилась, но она даже и не начиналась. Терпѣніе! встрѣтимъ же мы наконецъ какое-нибудь животное покрытое перьями или шерстью, если не здѣсь, то въ другомъ мѣстѣ.
   -- И если не сегодня, такъ завтра, прибавилъ Консель,-- потому что не слѣдуетъ далеко уходить. Я даже предлагаю возвратиться на лодку.
   -- Какъ! уже! вскричалъ Недъ.
   -- Мы должны вернуться до наступленія ночи, сказалъ а
   -- Но который же теперь часъ? спросилъ Канадецъ.
   -- По крайней мѣрѣ два часа, отвѣчалъ Консель.
   -- Какъ время-то бѣжитъ на твердой землѣ! вскричалъ
   Недъ-Ландъ, вздыхая съ сожалѣніемъ.
   -- Въ дорогу, отвѣчалъ Консель.
   Мы возвратились лѣсомъ же, и дополнили нашъ запасъ, дѣлая набѣги на пальмовую капусту, которую надо было доставать съ вершины деревьевъ, на мелкіе бобы, называемые Малайцами "абру", и превосходнаго качества ямсъ.
   Мы были слишкомъ обременены, когда подошли къ лодкѣ. Однакоже Недъ-Ландъ еще не былъ доволенъ своимъ запасомъ. Но судьба ему благопріятствовала. Въ то время какъ мы хотѣли садиться въ лодку, онъ увидѣлъ нѣсколько деревьевъ, вышиной отъ двадцати пяти до тридцати футовъ, принадлежащихъ къ разряду пальмъ. Эти деревья также драгоцѣнны, какъ и хлѣбное дерево и считаются самыми полезными малайскими продуктами.
   Ого были саговыя деревья. Они растутъ безъ воякой обработки и воспроизводятся отпрысками и сѣменами, какъ тутовыя деревья.
   Недъ-Ландъ умѣлъ обращаться съ этими деревьями. Онъ взялъ топоръ и работалъ имъ съ такою силой что скоро срубилъ двѣ, или три саговыя пальмы, о зрѣлости которыхъ свидѣтельствовала бѣлая пыль покрывавшая ихъ вѣтви.
   Я смотрѣлъ на него скорѣе какъ натуралистъ чѣмъ какъ человѣкъ голодный. Прежде всего онъ снялъ съ каждаго ствола по полосѣ коры въ дюймъ толщиной; подъ этою корой находилась сѣть продольныхъ волоконъ, образующихъ самые запутанные узлы, пропитанные клейкою мукой. Это и было саго, съѣдобное вещество, служащее главною пищей малайскому населенію.
   Недъ-Ландъ ограничился тѣмъ что разрубилъ стволъ на куски, какъ рубятъ дрова, откладывая до другаго времени добываніе изъ него муки, которую онъ долженъ былъ просѣять, чтобъ отдѣлить отъ волокнистыхъ связокъ, потомъ высушить на солнцѣ и наконецъ дать ей отвердѣть въ формахъ.
   Въ пять часовъ вечера, нагрузивъ лодку нашими сокровищами, мы отплыли отъ берега и черезъ полчаса пристали къ Кораблику. Никто не вышелъ намъ на встрѣчу. Огромный желѣзный цилиндръ казался необитаемымъ. Выгрузивъ провизію, я сошелъ въ свою комнату. Тамъ былъ приготовленъ ужинъ. Послѣ ужина я легъ спать
   На другой день, его января, на кораблѣ не произошло ничего новаго. Внутри его не слышно было ни малѣйшаго шума и никакихъ признаковъ жизни. Лодка оставалась на томъ же мѣстѣ гдѣ мы ее оставили. Мы рѣшились опять ѣхать на островъ Гвебороаръ. Недъ-Ландъ надѣялся охотиться удачнѣе чѣмъ наканунѣ и желалъ посѣтить другую часть лѣса.
   При восхожденіи солнца мы уже были въ дорогѣ. Наша лодка, увлекаемая теченіемъ къ берегу, очень скоро достигла острова.
   Мы высадились на берегъ, и разсудивъ что лучше всего положиться на инстинктъ Канадца, послѣдовали за Недъ-Ландомъ, длинныя ноги котораго грозили оставить насъ за собой.
   Недъ-Ландъ шелъ берегомъ къ западу, переходя въ бродъ русла нѣкоторыхъ ручьевъ, и достигъ высокой равнины окруженной великолѣпными лѣсами. Нѣсколько зимородковъ бродили вдоль рѣчекъ, но они не подпускали къ себѣ. Ихъ осторожность показывала мнѣ что этимъ крылатымъ животныя не безызвѣстны двуногія нашей породы; изъ этого я заключилъ, что если островъ и необитаемъ, то по крайней мѣрѣ люди иногда посѣщаютъ его.
   Миновавъ довольно пышный лугъ, мы подошли къ опушкѣ маленькаго лѣса, оживленнаго пѣніемъ и пакетомъ множества птицъ.
   -- Тутъ только однѣ птицы, оказалъ Консель.
   -- Но между ними есть годныя для пищи! замѣтилъ гарпунщикъ.
   -- Ни одной, другъ Недъ, возразилъ Консель,-- потому что я вижу здѣсь только простыхъ попугаевъ.
   -- Другъ Консель, важно отвѣчалъ Недъ,-- когда нѣтъ другой пищи, то и попугай сойдетъ за фазана.
   -- А я прибавлю, сказалъ а,-- что эта птица, хорошо приготовленная, годится для завтрака.
   Дѣйствительно, въ густой зелени этого лѣса множество попугаевъ перелетали съ вѣтки на вѣтку, ожидая только болѣе тщательнаго образованія чтобы заговоритъ на человѣческою языкѣ. Они болтали со своими самками всевозможныхъ цвѣтовъ и съ важными какаду, рѣшавшими, казалось, философски задачи, между тѣмъ какъ ярко-красныя лори быстро проносились, какъ лоскутки красной матеріи развѣваемой вѣтромъ, посреди шумно летавшихъ калао и папуа съ перьями самаго нѣжнаго лазуреваго цвѣта, однимъ словомъ, среди пестраго собранія самыхъ разнообразныхъ и красивыхъ пернатыхъ," большею частью не годныхъ въ пищу.
   Въ этой коллекціи не доставало однако одной птицы, исключительно принадлежащей этимъ странамъ и которая никогда не перелетала границы острововъ Арру и Новой-Гвинеи. Во вскорѣ судьба доставила мнѣ случай любоваться ею.
   Миновавъ небольшой и не очень густой лѣсокъ, мы вышли на равнину, кругомъ обросшую кустарникомъ. Тутъ я увидѣлъ великолѣпныхъ птицъ, которымъ особенное расположеніе ихъ длинныхъ перьевъ способствуетъ летать противъ вѣтра. Ихъ волнистый полетъ, грація, съ которою онѣ описываютъ въ воздухѣ широкіе круги, переливы красокъ на ихъ перьяхъ, все привлекало и очаровывало взоры. Я безъ труда узналъ ихъ.
   -- Райскія птицы! вскричалъ я.
   -- Порядокъ воробьиныхъ, отвѣчалъ Консель.
   -- Семейство куропатокъ? опросилъ Недъ-Ландъ.
   -- Не думаю, любезный Ландъ. Однакожь я разчитываю на вашу ловкость и надѣюсь что вы добудете хоть одинъ экземпляръ изъ этихъ очаровательныхъ произведеній тропической природы.
   -- Попробую, господинъ профессоръ,-- хотя я лучше владѣю багромъ чѣмъ ружьемъ.
   Малайцы, ведущіе съ Китаемъ большую торговлю этими птицами, употребляютъ для ихъ ловли различные способы, которыхъ мы не могли примѣнить. То они разставляютъ силки на вершинахъ высокихъ деревьевъ, гдѣ преимущественно живутъ райскія птицы. То овладѣваютъ ими посредствомъ вязкаго клея, парализующаго ихъ движенія. Иногда даже они отравляютъ тѣ источники изъ которыхъ эти птицы льютъ воду. Что же касается до васъ, то намъ приходилось попытаться подстрѣлить ихъ на лету, что представляло не много шансовъ на успѣхъ. И въ самомъ дѣлѣ, мы напрасно истратили часть нашихъ зарядовъ.
   Къ одиннадцати часамъ утра мы миновали первую цѣпь холмовъ составляющихъ центръ острова, а еще не убили ничего. Мы были голодны. Охотники надѣявшіеся на удачную охоту ошиблись въ разчетѣ. Къ счастію, Консель, къ своему величайшему удивленію, положилъ сразу цѣлую пару и обезпечилъ насъ завтракомъ. Онъ застрѣлилъ бѣлаго голубя и вяхиря, которыхъ мы проворно ощипали и принялись жарить на маленькомъ вертѣлѣ, предъ ярко пылавшимъ огнемъ. Въ то время какъ небольшое судно, чтобы... вторично погибнуть... где? Никто не знает.
   Капитан "Астролябии" распорядился поставить знаменитому мореплавателю и его товарищам памятник в виде четырехгранной пирамиды на возвышении, устроенном из кораллового туфа, в ней не было никаких металлических украшений или скрепов, чтобы не возбуждать алчности дикарей.
   Дюмон-Дюрвиль намеревался отправиться тотчас, но экипаж его был изнурен распространенными в этой нездоровой местности лихорадками; к тому же сам он был болен и мог сняться с якоря только 17 марта.
   Между тем французское правительство ввиду того, что труды Дилона могли быть неизвестны Дюмону-Дюрвилю, послало в Ваникоро корвет "Байонез", под командой Легоарана де Тромлена, который находился у западного берега Америки. "Байонез" пришел в Ваникоро спустя несколько месяцев по отплытии "Астролябии". Он не нашел там никаких документов, но мог констатировать, что дикари пощадили мавзолей Лаперуза. Таково было содержание рассказа, сообщенного мною капитану Немо.
   -- Следовательно, -- ответил он мне, -- до сих пор неизвестно, где погибло третье судно, построенное потерпевшими кораблекрушение на острове Ваникоро?
   -- Неизвестно.
   Капитан Немо, ничего не ответив, дал мне знак следовать за ним в большой салон. "Наутилус" погрузился на глубину нескольких метров, ставни раздвинулись. Я бросился к окну, и под слоями кораллов, покрытых грибовидными сифонулями, альционами, кариофилами, среди мириад прелестных рыб, глифисидонов, помферидов, диаколей и жабошилов, я увидел обломки судна, которые нельзя было вытащить драгой, железные скобы, якоря, пушки, ядра, ворот с принадлежностями, форштевень и другие предметы, принадлежавшие погибшим кораблям и теперь покрытые живыми цветами.
   И в то время, когда я рассматривал эти печальные обломки, капитан Немо сказал мне каким-то особо важным голосом:
   -- Капитан Лаперуз вышел со своими кораблями "Буссоль" и "Астролябия" 7 декабря 1785 года. Он высадился в Ботани-Бей, затем посетил архипелаг Товарищества, Новую Каледонию, отсюда направился к Санта-Крузу и пристал к Намуку -- одному из островов группы Гавайев. "Буссоль", шедшая впереди, села на мель у южного берега. "Астролябия" пошла к ней на помощь и также села на мель. Первый корабль почти тотчас же разрушился. Второй же, севший на мель под ветром, продержался несколько дней. Туземцы встретили потерпевших крушение довольно гостеприимно. Последние поселились на острове и построили себе из обломков обоих кораблей небольшое судно. Несколько матросов добровольно остались в Ваникоро, остальные, истощенные, больные, отплыли вместе с Лаперузом. Они направились к Соломоновым островам и все погибли на берегу главного острова этой группы, между мысами Разочарование и Удовлетворение.
   -- Но откуда это вам известно? -- воскликнул я.
   -- Вот что я нашел на месте последнего кораблекрушения.
   И капитан Немо показал мне жестяной ящик с французскими штемпелями, весь изъеденный морской водой. Он его открыл, и я увидел связку бумаг, пожелтевших, но которые можно было читать.
   Это были инструкции самого морского министра капитану Лаперузу с собственноручными пометками на полях Людовика XVI.
   -- Для моряка это завидная смерть! -- воскликнул капитан Немо. -- И такая покойная коралловая могила! И да захочет небо, чтобы я и мои товарищи не имели иной.
  

Глава XX
ТОРРЕСОВ ПРОЛИВ

   В ночь с 27 на 28 декабря "Наутилус" покинул Ваникоро, пройдя пролив между островами с изумительной быстротой. Он взял направление на юго-запад и за три дня прошел семьсот пятьдесят миль, иначе говоря, все расстояние, отделяющее группу островов Лаперуза от юго-восточной стороны Новой Гвинеи. 1 января 1868 года Консель явился ко мне на палубу.
   -- Господин профессор, -- обратился он ко мне, -- позвольте пожелать вам счастливого года.
   -- Благодарю за доброе пожелание. Однако я желал бы знать, что ты подразумеваешь под "счастливым годом" в тех обстоятельствах, в которых мы находимся? Год ли, в котором окончится наше пленение, или год, в котором будет еще продолжаться это наше странное путешествие?
   -- Право, -- ответил Консель, -- я не сумею вам ответить. Конечно, вы встречаете весьма любопытные вещи и в продолжение этих двух месяцев не имели времени скучать. Последнее чудо всего более изумительно, а если это будет так продолжаться дальше, то я и не придумаю, чем это может окончиться. Мое мнение, что нам более никогда не выпадет такой случай.
   -- Никогда, Консель?
   -- Господин Немо вполне оправдывает свое латинское имя и нисколько нас не стесняет, словно он и не существует на свете {Nemo (лат.) -- никто.}.
   -- Ты прав, Консель.
   -- Я полагаю, не знаю, как это вам понравится, что счастливым годом следует считать такой, в котором удается многое узнать и все увидеть.
   -- Все увидеть, Консель? Это будет очень продолжительно. А вы, Нед Ленд, какого мнения?
   -- Нед Ленд совершенно противоположного мнения, -- ответил за канадца Консель. -- Это человек с положительным умом и требовательным желудком. Постоянно смотреть на рыб и ими питаться -- это для него недостаточно. Недостаток в хлебе, в мясе, в вине -- чувствительное лишение для саксонца, привыкшего к бифштексам и которому по душе придется приличная порция джина.
   -- Что касается меня, Консель, это меня не тревожит, и я весьма доволен пищей, которой нас кормят.
   -- И я также, -- ответил Консель. -- К тому же насколько Нед Ленд желает бежать с судна, настолько я желаю остаться здесь. Следовательно, если наступивший год будет несчастлив для меня, то, наоборот, весьма счастлив для него, и, таким образом, как всегда, кто-нибудь получит удовлетворение. В заключение же я приношу благое пожелание господину профессору всего, чего он сам желает.
   -- Спасибо, Консель, прошу только отложить вопрос о подарках до более удобного времени, а пока ограничиться крепким пожатием руки. Больше предложить ничего не могу.
   -- Господин профессор никогда не был так щедр, -- ответил Консель.
   Поздравление с Новым годом окончилось, и Консель удалился. Ко 2 января мы сделали 11 тысяч 340 миль, считая все пройденное расстояние со дня нашего выхода из Японского моря. Перед "Наутилусом" расстилалось опасное Коралловое море северо-восточного берега Австралии. Наше судно находилось всего в нескольких милях от ужасного рифа, где 10 июня 1770 года едва не погибло судно Кука. Корабль, на котором он плыл, ударился об утес, и если не потонул, то только благодаря тому обстоятельству, что отбитый от толчка кусок утеса плотно застрял в образовавшейся в судне пробоине.
   Мне весьма хотелось посетить этот подводный риф длиной триста шестьдесят миль, о который со страшной силой и шумом, похожим на раскаты грома, разбивалось вечно волнующееся море. Но в это время "Наутилус" опустился в глубину, и мне не удалось увидеть высоких коралловых стен. Я должен был довольствоваться различными породами рыб, попавших в наши сети. В числе их находился великолепный экземпляр тунца, из породы макрелей, с поперечными полосами на голубоватом брюхе, исчезающими вместе с жизнью животного. Эта порода рыб сопровождала нас целыми стаями, они снабжали нас весьма нежным и вкусным мясом. Пойманы были в большом количестве летучки, эти настоящие подводные ласточки, которые в темные ночи бороздят по всем направлениям воздух и воду полосками фосфорического света. Спустя два дня по прохождении Кораллового моря, 4 января, мы ознакомились с берегами Папуа. По этому случаю капитан Немо сообщил мне о своем намерении пройти в Индийский океан через Торресов пролив. Более он не прибавил ни слова.
   Нед Ленд весьма обрадовался, узнав, что мы приближаемся к европейским морям.
   Торресов пролив опасен своими подводными рифами. Он отделяет от Новой Голландии большой остров Папуа, называемый также Новой Гвинеей.
   Папуа, или Новая Гвинея, имеет четыреста лье в длину и сто тридцать лье в ширину; поверхность ее равняется сорока тысячам квадратных географических лье. Она лежит между 0° 11' и 10° 2' южной широты и между 128° 23' и 146° 15' долготы.
   В полдень, когда помощник капитана измерял высоту солнца, я увидел цепь Арфальских гор, поднимавшихся террасами и оканчивавшихся остроконечными вершинами.
   Этот остров был открыт в 1511 году португальцем Франциско Серрано и посещаем последовательно: Хосе де Менезесом -- в 1526 году, Грихальвой -- в 1527 году, испанским генералом Альваром де Сааведра -- в 1528 году, Хуго Ортесом -- в 1545 году, голландцем Саутеном -- в 1616 году, Никола Срюиком -- в 1753 году, затем Тасманом, Дампиером, Фюмелем, Картере, Эдвардсом, Бугенвилем, Куком, Форрестом, Мак-Клуром и д'Антркасто -- в 1792 году, Дюппере -- в 1823 году и Дюмон-Дюрвилем -- в 1827 году. "Это центр чернокожих, населяющих всю Малайзию", -- как выразился Риенци, и я ничуть не удивился бы, если обстоятельства нашего плавания поставили меня лицом к лицу с этими опасными дикарями.
   "Наутилус" подошел ко входу самого опасного пролива на земном шаре, через который едва решаются переплывать наиболее смелые мореплаватели, который прошел Луис Торрес, возвращаясь из Южных морей в Меланезию, и в котором в 1840 году ставшие на мель корветы Дюмон-Дюрвиля едва не погибли со всем экипажем. Даже "Наутилус", игнорировавший опасности в море, должен был остерегаться здешних коралловых рифов.
   Ширина Торресова пролива достигает тридцати четырех лье, но он загроможден бесчисленным множеством островов, островков, скал и бурунов, поэтому почти непроходим для судов. По той же причине и капитан Немо принял все меры предосторожности, чтобы переплыть его. "Наутилус", качаясь на поверхности, шел умеренным ходом. Его винт медленно разбивал воду. Пользуясь тем, что судно плывет по поверхности воды, я и оба мои компаньона вышли на палубу, которая, по обыкновению, была пуста. Передо мною возвышалась будка рулевого; если я не ошибаюсь, в ней находился Немо и сам управлял судном.
   Я имел перед глазами превосходные карты Торресова пролива, составленные инженером-гидрографом Винценданом Дюмуленом и мичманом Купваном Дебуа, состоявшими при штабе Дюмон-Дюрвиля во время его последнего кругосветного плавания. Эти работы, как и труд капитана Кинга, являлись лучшими путеводными картами, предоставлявшими возможность разобраться в лабиринте проходов пролива. Я внимательно рассматривал карты.
   Вокруг "Наутилуса" море яростно бушевало. Течение неслось от юго-востока к северо-западу со скоростью двух с половиной миль в час и разбивалось о коралловые утесы, разбросанные повсюду.
   -- Скверное море! -- обратился ко мне Нед Ленд.
   -- Действительно, отвратительно, -- ответил я, -- оно непригодно даже такому судну, как "Наутилус".
   -- Должно быть, -- заметил канадец, -- этот проклятый капитан досконально знает здешний путь -- наскочи он на один из этого множества рифов, его бы судно было разбито вдребезги.
   Действительно, положение было весьма опасное, но "Наутилус" продолжал, словно по волшебству, ловко скользить среди этих ужасных рифов. Он не придерживался пути, принятого "Астролябией" и "Зеле", который был так фатален для Дюмон-Дюрвиля. Он шел в более северном направлении, прошел около острова Мурей и затем, направляясь на юго-восток, вошел в Кумберландский проход. Я полагал, что он врежется в берег, но он изумительно крутым поворотом избег этого и, продолжая лавировать среда многочисленных островов, как кажется безымянных, подошел к острову Тунд, откуда предстояло пройти так называемый Опасный канал.
   Я невольно задавал себе вопрос, не рискует ли смелый до безумия капитан Немо пройти тем проливом, где сели на мель оба корвета Дюмон-Дюрвиля, но "Наутилус" снова круто изменил направление и, повернув прямо на запад, пошел к острову Гвебороар.
   Было три часа пополудни. Прилив продолжался и достигал своей высшей точки; волнение стихало. "Наутилус" подошел к острову, который я до сих пор вижу перед собой окаймленным опушкой панданусов. Мы плыли вблизи и вдоль его берега на расстоянии двух миль.
   Неожиданный сильный толчок заставил меня упасть. "Наутилус" наткнулся на подводный риф и остановился неподвижно с небольшим креном влево.
   Поднявшись, я увидел на палубе капитана Немо и его помощника. Они старались выяснить, в каком положении находится судно, ведя разговор на своем непонятном наречии.
   Вот положение, в каком мы находились. В трех милях с правой стороны виднелся остров Гвебороар, северо-западный берег которого закруглялся, как огромных размеров рука. На востоке и юге обнажались благодаря отливу некоторые вершины коралловых рифов. Мы сели на мель, сняться с которой ввиду отсутствия в этих морях сильного течения было для "Наутилуса" весьма затруднительно. Судно нигде не было повреждено, так как был прочен его корпус, но все-таки являлась мысль, сможет ли "Наутилус" сняться с мели; в противном случае он был бы обречен на гибель. Во время этих размышлений ко мне подошел капитан Немо, как всегда неизменно спокойный, хладнокровный, вполне владеющий собой.
   -- Несчастье, -- обратился я к нему.
   -- Нет, приключение, -- ответил он.
   -- Но приключение, -- возразил я, -- которое может заставить вас обратиться в жителя той земли, которую вы избегаете.
   Капитан Немо как-то странно на меня взглянул и сделал отрицательный жест. Этим он мне дал понять, что ничто не заставит его жить на континенте. Затем он обратился ко мне:
   -- К тому же, господин Аронакс, "Наутилусу" не угрожает гибель -- он вас еще перенесет в самую середину чудес океана. Наше путешествие только начинается, и я не рассчитываю так скоро лишиться вашего общества.
   -- Между тем, капитан Немо, -- отвечал я, не обращая внимания на иронию фразы, -- "Наутилус" сидит на мели в открытом море. В Тихом океане приливы слабы, и если вам не удастся выгрузить весь балласт, в чем сильно сомневаюсь, то я не понимаю, каким образом вы сдвинете с мели судно.
   -- Вы, правы, господин профессор, -- ответил капитан Немо, -- в Тихом океане не бывает сильных приливов, но в Торресовом проливе вода поднимается на полтора метра. Сегодня у нас 4 января, и через пять дней наступит полнолуние. Право, я был бы очень изумлен, если бы этот услужливый спутник отказался поднять массу воды и тем лишил бы меня своей услуги, которую, кроме него, я ни от кого не приму.
   Капитан Немо в сопровождении своего помощника спустился во внутреннее помещение "Наутилуса". Судно продолжало стоять неподвижно, словно коралловые полипы успели его укрепить своим неразрушимым цементом.
   -- Что хорошего, господин профессор? -- обратился ко мне Ленд после ухода капитана Немо.
   -- Мы будем ожидать девятого числа -- прилива и будем рассчитывать на любезность луны, которая потрудится сдвинуть судно с места.
   -- Это очень просто?
   -- Совсем просто!
   -- А этот капитан не желает завести свои якоря и пустить вовсю свои машины, чтобы попробовать своими силами сдвинуть судно?
   -- К чему, когда совершенно достаточно одного прилива, -- заметил Консель.
   Канадец взглянул на Конселя и пожал плечами: в нем заговорил моряк.
   -- Милостивый государь, -- начал он, -- вы можете мне верить, и я заявляю, что этот кусок железа более уже никогда не будет плавать ни под водой, ни на воде. Он только годен на продажу с веса. Я думаю, что наступило время покинуть общество капитана Немо.
   -- Друг Нед, -- ответил я, -- я далеко не разочаровался в этом прекрасном "Наутилусе", и через четыре дня мы узнаем, какую услугу окажет прилив в Тихом океане. Затем, ваш совет бежать мог бы иметь значение в виду берегов Англии или Прованса, но не в проходах Папуа, и снова вам повторяю -- всегда найдется время прибегнуть к этой крайности, если "Наутилус" не в состоянии будет сойти с мели.
   -- Нельзя ли, по крайней мере, сойти на берег! -- воскликнул Нед Ленд. -- Вот остров. На нем растут деревья. Под деревьями живут земные животные, и я чувствую прекрасный аппетит.
   -- В данном случае Нед прав, -- заметил Консель, -- и я присоединяюсь к его мнению. Не может ли господин попросить своего друга капитана Немо, чтобы он высадил нас на землю, хотя бы для того, чтобы не потерять привычки ходить по твердым частям нашей планеты.
   -- Я буду просить капитана, -- ответил я, -- но полагаю, что получу отказ.
   -- Если бы господин рискнул, -- заявил Консель, -- тогда бы мы, во всяком случае, узнали, насколько любезен капитан.
   К великому моему изумлению, капитан Немо согласился на мою просьбу. Более того, его любезность и предупредительность простирались до того, что он не потребовал обещания возвратиться на судно. Впрочем, путешествие через Новую Гвинею было сопряжено с большими опасностями, и я не посоветовал бы идти на такой риск Неду Ленду, так как лучше было оставаться пленником на "Наутилусе", чем попасть в руки туземцев Папуа. На следующее утро в наше распоряжение была предоставлена лодка. Я не старался узнать, будет ли нас сопровождать капитан Немо, полагая, что мы будем предоставлены самим себе и управлять лодкой будет Нед Ленд. К тому же расстояние до берега не превышало двух миль, и сильному канадцу потребовалось бы не более часа, чтобы провести свободно легкую лодку между рифами, столь опасными для больших судов.
   На следующий день, 5 января, лодку вытащили из помещения и спустили с палубы на воду. Вся эта операция была легко исполнена двумя матросами. Весла были вставлены в уключины, и нам оставалось только сесть. В восемь часов, вооружившись электрическими ружьями и топорами, мы отчалили от "Наутилуса". Море было достаточно спокойно. Дул легкий береговой ветер. Консель и я сели за весла и гребли усердно, а Нед Ленд управлял лодкой, которой приходилось проходить узкие проходы, образовавшиеся между бурунами. Лодка искусно управлялась и быстро неслась.
   Нед Ленд не мог сдержать своей радости. Это был узник, вырвавшийся из своей тюрьмы на свободу; он совершенно забыл, что нам придется возвратиться.
   -- Мясо, -- повторял он, -- мы будем есть мясо, и какое мясо! Настоящую дичь! К сожалению, без хлеба. Я никогда не говорил, что рыба -- плохая вещь, но ею не следует злоупотреблять, и кусок свежей и жирной дичи, поджаренной на горячих углях, внесет приятное разнообразие в нашу обыденную пищу.
   -- Обжора, -- заметил Консель, -- у меня от его слов слюнки текут.
   -- Однако надо узнать, -- сказал я, -- водится ли дичь в этих лесах, эта дичь может оказаться такой сильной, что сама может охотиться за охотником.
   -- Хорошо, господин Аронакс, -- ответил канадец, зубы которого, казалось, были так же остро наточены, как лезвие топора, -- но я готов съесть тигра, филе тигра, если на этом острове не водится другой четвероногой дичи.
   -- Друг Нед нетерпелив, -- заметил Консель.
   -- Как бы там ни было, -- возразил Нед Ленд, -- но всякое животное с четырьмя ногами, без перьев, или двуногое, покрытое перьями, будет мною приветствовано выстрелом.
   -- Вот, -- ответил я, -- вы снова, Ленд, начинаете выказывать неблагоразумие.
   -- Не бойтесь, господин Аронакс, -- ответил канадец, -- плывите смело. Я у вас попрошу не более двадцати минут, чтобы предложить вам кушанье моего приготовления.
   Было половина девятого, когда лодка "Наутилуса" тихо остановилась на плоском песчаном берегу, счастливо пройдя коралловое кольцо, которое окружало остров Гвебороар.
  

Глава XXI
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НА ЗЕМЛЕ

   Вступление на сушу произвело на меня сильное впечатление. Нед Ленд стал пробовать почву ногой, словно опасаясь провалиться, а между тем не прошло и двух месяцев, как мы стали, по выражению капитана Немо, пассажирами "Наутилуса", в действительности же -- его пленниками.
   Мы отошли от берега на расстояние ружейного выстрела. Почва состояла сплошь из кораллового известняка, однако некоторые русла высохших ручьев были усеяны гранитными обломками, и это указывало, что остров принадлежит к древней формации. Весь горизонт представлял сплошную завесу роскошных лесов. Огромные деревья, достигавшие иногда двухсот футов вышины, переплетались между собой гирляндами из лиан, качавшимися от легкого ветерка, словно люльки. Здесь встречались вперемежку мимозы, смоковницы, казуарины, тэки, панданусы и пальмы; под защитой свода из зелени у их подножия росли орхидеи, бобовые растения и папоротники. Не обращая внимания на красоты новогвинейской флоры, канадец предпочел полезное приятному. Увидев кокосовое дерево, он сорвал с него несколько плодов, разбил их и угостил нас ядром и молоком ореха.
   -- Превосходно! -- воскликнул Нед Ленд.
   -- Да, очень вкусно, -- согласился Консель.
   -- Я думаю, -- сказал канадец, -- капитан Немо ничего не будет иметь против того, что на борту его судна окажется небольшой груз кокосовых орехов.
   -- Я в этом уверен, -- ответил я, -- но также и в том, что он не захочет их есть.
   -- Тем хуже для него, -- заметил Консель.
   -- И тем лучше для нас! -- воскликнул Нед Ленд. -- Нам больше останется.
   -- Одно только слово, Ленд, -- обратился я к гарпунщику, который готовился опустошить и другое кокосовое дерево. -- Кокос -- хорошая вещь, но прежде чем нагружать им лодку, надо поискать на острове, нет ли чего не менее полезного и питательного. Свежие овощи не были бы лишними на кухне "Наутилуса".
   -- Господин профессор прав, -- ответил Консель, -- и я предлагаю разделить наше судно на три отделения: одно для плодов, другое для овощей и третье для дичи, которой, однако, надо заметить, пока и следа не видно на этом острове.
   -- Консель, никогда не следует ни в чем отчаиваться! -- заметил канадец.
   -- Идем дальше, -- предложил я, -- а главное, будем осторожнее. Хотя остров кажется необитаемым, однако могут встретиться люди и менее разборчивые по отношению к дичи, нежели мы.
   -- Ге, ге! -- воскликнул Нед Ленд, двигая выразительно челюстями.
   -- В чем дело? -- вскрикнул Консель.
   -- На этот раз, -- продолжал канадец, -- я понимаю прелесть людоедства.
   -- Нед, Нед, что вы говорите? -- воскликнул Консель. -- Вы -- антропофаг? С этих пор я, живущий с вами в одной каюте, не в безопасности. Я могу в одно прекрасное утро проснуться съеденным.
   -- Друг Консель, я вас очень люблю, но не настолько, чтобы вас съесть без особой надобности.
   -- Я в этом несколько сомневаюсь, -- ответил Консель. -- Однако надо охотиться и добыть дичи, чтобы удовлетворить аппетит этого каннибала и сохранить господину его слугу.
   Обмениваясь такими шутками, мы проникали под темные своды леса и в течение двух часов бродили во всех направлениях.
   Случайно мы нашли несколько видов овощей и, помимо того, одно из самых полезных растений тропического пояса, которое могло пополнить весьма ощутимый недостаток в питании на борту "Наутилуса".
   Я разумею хлебное дерево, растущее в изобилии на острове Гвебороар. Мне пришлось встретить одну его особую разновидность, лишенную зерен, называемую малайцами "рима".
   Дерево это отличается от других прямизной своего ствола и высотой, достигающей сорока футов. Его грациозно округленная вершина состоит из больших многолопастных листьев -- и такое дерево было весьма удачно натурализовано на Маскаренских островах. В массе зелени чита выделяются большие шаровидные плоды, имеющие в диаметре около дециметра и шероховатые снаружи. Природа наградила этим полезным растением страну, где не растут злаки. Хлебное дерево не требует ни обработки, ни ухода и дает плоды в течение восьми месяцев в году.
   Нед Ленд хорошо знал эти плоды. Во время своих многочисленных путешествий он ел их не раз и умел приготовить из них вкусную и питательную пищу. Рима возбудила в нем аппетит.
   -- Господин профессор, -- обратился он ко мне, -- я умру, если не попробую теста этого хлебного дерева!
   -- Попробуйте, друг Нед, и ешьте сколько вам угодно. Мы здесь для того, чтобы производить опыты. Приступайте к делу.
   -- Для этого не потребуется много времени, -- ответил канадец.
   При помощи зажигательного стекла Нед развел огонь из сухого дерева, которое вскоре весело затрещало. В это время я с Конселем собрал лучшие плоды хлебного дерева. Некоторые плоды не достигли полной зрелости, и их белая мякоть была покрыта толстой кожей. Другие же, и в значительном количестве, желтоватые, студенистые на вид, как будто дожидались, чтобы их сорвали. В плодах не оказалось семян. Мы принесли их целую корзину; Нед Ленд разрезал их на толстые ломти, положил последние на горячие уголья и стал приговаривать:
   -- Вы увидите, господин профессор, что за прекрасный хлеб выйдет.
   -- В особенности когда мы столько времени пробыли без хлеба, -- заметил Консель.
   -- Вы такого никогда еще не пробовали, -- продолжал Нед. -- Это настоящее пирожное.
   -- Нет, хлеба из этих плодов я не пробовал, Нед.
   -- Приготовьтесь кушать самое отменное блюдо. И если вы не захотите его отведать в другой раз, я более не король гарпунщиков!
   Через несколько минут наружная часть плодов совершенно обуглилась. Внутри же получилось белое тесто вроде нежного мякиша белого хлеба и вкусом напоминающее артишоки.
   Надо признаться, хлеб получился превосходный, и я его ел с большим удовольствием.
   -- К несчастью, -- сказал я, -- такое тесто не может долго храниться, и мне кажется напрасным будет брать с собой запас этих плодов.
   -- Вот те на! -- воскликнул Нед. -- Вы рассуждаете как натуралист, а я буду действовать как булочник. Консель, наберите побольше плодов, мы их захватим с собой.
   -- Как же вы их приготовите? -- спросил я канадца.
   -- Я сделаю из их мякоти кислое тесто, которое может долго сохраняться. И я воспользуюсь также и печью корабля, когда надо будет испечь хлеб. Ручаюсь, что вам придется по вкусу этот хлеб, хотя, правда, он будет несколько кисловат.
   -- В таком случае придется вас только благодарить.
   -- Однако, господин профессор, -- сказал Нед, -- к этому не будет лишним запастись овощами и другими плодами.
   -- Запасайтесь.
   Собрав в достаточном количестве плодов с хлебных деревьев, мы отправились искать то, что Ленд считал нелишним.
   Поиски наши увенчались успехом, и к полудню нам удалось собрать достаточное количество бананов. Эти превосходные продукты жаркого пояса поспевают в течение всего года, и малайцы, называющие их пизангом, едят их испеченными. Нам также посчастливилось добыть вкусные манго и огромной величины ананасы. Этот сбор занял много времени, но сожалеть не приходилось.
   Консель все время наблюдал за Недом. Гарпунщик шел впереди и, проходя лесом, изумительно ловко срывал лучшие плоды, которые предназначались для пополнения запаса провизии.
   -- Теперь у нас, кажется, всего достаточно, -- заявил Консель.
   -- Гм! -- ответил канадец.
   -- Чего же вам недостает?
   -- Из всего этого никак не приготовишь обеда, -- ответил Нед. -- Это, так сказать, финал обеда, десерт. А где же суп и жаркое?
   -- Действительно, -- сказал я, -- Нед обещал нас угостить котлетами, которые мне кажутся проблематичными.
   -- Господин, -- обратился ко мне канадец, -- охота не только не окончилась, но и не начиналась. Терпение! Быть не может, чтобы мы не встретили животного в шерсти или в перьях если не в этой местности, то в другой.
   -- И если не сегодня, то завтра, -- добавил Консель. -- Поэтому я не советую удаляться и предлагаю возвратиться на лодку.
   -- Как, уже! -- вскрикнул Нед.
   -- Да, -- ответил я, -- мы должны возвратиться до наступления ночи.
   -- Но который же теперь час? -- спросил канадец.
   -- Часа два, -- ответил Консель.
   -- Как время бежит на суше! -- воскликнул со вздохом Нед.
   -- В путь! -- скомандовал Консель.
   Мы возвращались тем же лесом и дополнили наш запас пальмовой капустой, которую пришлось доставать с вершины особого вида пальмы, а также мелкими бобами, называемыми малайцами абру, и лучшего качества игнамами.
   Мы едва дотащили наш сбор до лодки. А между тем Нед Ленд не довольствовался имеющимся запасом. Судьба ему благоприятствовала. В то время как мы собрались сесть в лодку, он заметил несколько деревьев высотой от двадцати пяти до тридцати футов, принадлежащих к виду пальм.
   Эти деревья, не менее полезные, чем хлебное дерево, называют саговыми деревьями. Они также растут без всякого ухода, размножаются отпрысками и семенами, как тутовые деревья.
   Нед Ленд умел обращаться с ними. Схватив топор, он стал усердно и с такой силой им работать, что вскоре срубил три саговые пальмы, опудренные белой пылью.
   Я следил за ним скорее глазами натуралиста, чем проголодавшегося человека. Прежде всего он снял с каждого ствола полосы коры в дюйм толщиной. Под этой корой оказался сетчатый слой продольных волокон, образующих самые запутанные узлы, содержащие в себе клейкую муку. Эта мука и была саго, съедобное вещество, служащее главной пищей малайского населения.
   Затем Нед Ленд разрубил стволы на куски, как рубят дрова. Добывание саго он отложил до более удобного времени, так как надо было клейкую муку протирать сквозь решето, чтобы отделить волокнистые связки, затем высушить на солнце и, наконец, дать ей отвердеть в формах.
   В пять часов вечера на нагруженной нашими сокровищами лодке мы отчалили от берега и через полчаса пристали к "Наутилусу". Никто не вышел нам навстречу. Огромный железный цилиндр казался необитаемым. После выгрузки провизии я отправился в свою комнату, где меня ожидал ужин. Поужинав, я лег спать.
   На следующий день, 6 января, на корабле не произошло ничего, выходящего из ряда обыденных явлений. Лодка оставалась на том же месте, и мы решили снова ехать на остров Гвебороар. Нед Ленд рассчитывал на удачную охоту и намеревался посетить другие места этого острова.
   С восходом солнца мы уже плыли. Увлекаемая так же течением лодка вскоре достигла острова.
   Мы высадились на берег и, рассудив, что лучше всего положиться на инстинкт канадца, последовали за ним; его длинные ноги угрожали нас покинуть.
   Нед Ленд пошел вдоль берега к западу; перейдя вброд несколько ручьев, он достиг высокой равнины, окруженной прекрасным лесом. Несколько птиц-рыболовов бродили около ручейков, но близко к себе не подпускали. Такая осторожность подсказывала мне, что эти пернатые животные знакомы с двуногим нашей породы, и я пришел к тому выводу, что если остров и необитаем, то все-таки его иногда посещают люди.
   Пройдя равнину, мы подошли к опушке небольшого леса, оживленного пением и порханием множества птиц.
   -- Тут только одни птицы, -- заметил Консель.
   -- Среди них есть и съедобные, -- заметил, в свою очередь, гарпунщик.
   -- Ни одной, дружище, -- возразил Консель, -- я вижу одних только попугаев.
   -- Друг Консель, -- заметил наставительно Нед, -- попугаи по необходимости могут сойти за фазанов.
   -- А я добавлю, -- сказал я,-- что эти птицы, хорошо приготовленные, -- весьма недурное блюдо.
   И действительно, в густой зелени этого леса порхало множество попугаев; они перелетали с ветки на ветку, и если бы получили более заботливое образование, то мы бы услышали речь на человеческом языке. В настоящие же минуты они болтали на природном языке со своими самками в цветных нарядах и с важными какаду, решавшими, казалось, философские задачи; красные лори быстро проносились, словно лоскутки красной материи, развеваемые ветром, посреди шумно летавших калао и папуа, окрашенных в самый нежный лазурный цвет.
   В этой коллекции пернатых недоставало, однако, одной птицы, исключительно принадлежащей этим странам и никогда не перелетающей границу островов Арру и Новой Гвинеи. Но вскоре судьба доставила мне случай полюбоваться и ею.
   Пройдя перелесок, мы вышли на равнину, поросшую кустарником. Здесь я увидел великолепных птиц, которые благодаря особому расположению своих длинных перьев могут летать против ветра. Их волнистый полет, грация, с которой они описывают в воздухе круги, переливы цветов оперения -- все это привлекало и очаровывало взор. Я без труда узнал этих чудных птиц.
   -- Райские птицы! -- воскликнул я.
   -- Порядок воробьиных, -- начал Консель.
   -- Семейство куропаток, -- вздумал продолжать Ленд.
   -- Не думаю, Ленд, -- ответил я. -- Рассчитывая на вашу ловкость, надеюсь, что вам удастся добыть один экземпляр этих восхитительных птиц.
   -- Надо постараться, господин профессор, хотя, откровенно говоря, я лучше владею гарпуном, чем ружьем.
   Малайцы, ведущие большую торговлю с китайцами этими птицами, ловят их различными способами, из которых мы не могли применить ни одного. Они или расставляют силки на вершинах деревьев, или овладевают ими при помощи вязкого клея, парализующего их движения, или же отравляют те источники, из которых эти птицы пьют. Нам же оставалось бить их на лету. К сожалению, мы только напрасно истратили заряды.
   К одиннадцати часам утра мы прошли первую цепь холмов, но до сих пор ни одной не убили. Надежды наши не осуществились. Впрочем, вскоре Конселю удалось застрелить белого голубя и вяхиря, которых мы проворно ощипали и принялись жарить на костре. Нед, пользуясь этим временем, приготовил нам лепешки из плодов хлебного дерева. Мясо голубя и вяхиря оказалось превосходным, хотя оно и было пропитано запахом мускатных орехов, до которых эти птицы весьма лакомы.
   -- Точно пулярки, откормленные трюфелями, -- похвалил Консель.
   -- Чего же вам теперь недостает, Нед? -- спросил я канадца.
   -- Четвероногой дичи, господин Аронакс, -- ответил Нед Ленд. -- Все эти голуби только забава для рта, и до тех пор, пока я не убью животное, годное для котлет, я не буду удовлетворен.
   -- А я пока не поймаю райской птицы, -- заявил я.
   -- Идем охотиться, -- продолжал Консель, -- но только отправимся назад, к морю. Мы дошли до ската гор, и я полагаю, лучше будет возвратиться в лес.
   Мы последовали совету и после часа ходьбы достигли настоящего сагового леса. Небольшие змеи ядовитых пород убегали из-под наших ног. Райские птицы при нашем приближении улетали, и я уже потерял надежду заполучить хотя бы один экземпляр, когда Консель и его товарищ с криком подошли ко мне, держа в руках великолепную райскую птицу.
   -- О, браво, Консель! -- вскрикнул я.
   -- Господин профессор очень любезен, -- ответил Консель.
   -- Ничуть, ты выказал много ловкости и умения, поймав руками живую птицу.
   -- Если господин профессор рассмотрит ее внимательнее, то увидит, что это не стоило особого труда.
   -- Почему?
   -- Потому что эта птица пьяна, как перепел.
   -- Пьяна?
   -- Пьяна от мускатных орехов, которыми она лакомилась под мускатником, где я ее поймал. Смотрите, Нед, вот пример пагубного последствия невоздержанности.
   -- Тысяча чертей! -- воскликнул канадец. -- Но про меня нельзя сказать, что я много выпил джина в течение этих двух месяцев.
   Между тем я рассматривал любопытную птицу. Консель не ошибся. Райская птица, охмелев от опьяняющего сока, была совершенно обессилена. Она не могла летать и с трудом ходила. Это меня не тревожило, и я оставил ее в покое, пока не перебродят мускаты.
   Райская птица принадлежит к самому красивому из всех видов птиц, встречаемых в Новой Гвинее и на соседних островах; пойманная Конселем птица была золотистая райская птица, одна из самых редких. Она имела в длину тридцать сантиметров; голова ее была относительно мала, так же как и глазенки, поместившиеся у самого основания клюва. Ее оперение представляло восхитительное сочетание цветов и их оттенков; желтый клюв, коричневые ноги и когти орехового цвета с пурпурными концами, бледно-золотистая голова и низ шеи, изумрудное горло, темно-каштановые брюхо и грудь. Две пушистые нити в виде рогов поднимались над ее хвостом, состоявшим из длинных, легких и изумительно тонких перьев. Вот общий вид этой чудесной птицы, которой туземцы дали поэтическое название птицы-солнца.
   Я страстно желал привезти в Париж эту восхитительную разновидность райской птицы в дар Ботаническому саду, где нет ни одной живой птицы этого вида.
   -- Эти птицы, должно быть, очень редки? -- спросил Консель.
   -- Очень редки, и, помимо того, их трудно поймать. Их шкурки высоко ценятся и составляют предмет торговли. Туземцы подделывают их, как жемчуг и бриллианты.
   -- Что, -- удивленно воскликнул Консель, -- делают фальшивые чучела райских птиц?
   -- Да, Консель.
   -- И господин знаком с этим процессом?
   -- Прекрасно. Райские птицы во время восточного муссона теряют свои великолепные перья, которые окружают их хвост и которые натуралисты называют "субаларными". Эти перья собирают фальшивомонетчики в пернатом царстве и искусно прикрепляют к шкуре попугая, которую предварительно ощипывают. Затем они закрашивают швы чучел, покрывают их лаком, и эти произведения своей индустрии отправляют в европейские музеи и любителям.
   -- Хорошо! -- воскликнул Нед Ленд. -- Если птица и ненастоящая, зато перья-то настоящие, а так как сам предмет не предназначается в пищу, то я тут не вижу большого зла.
   Если мое желание обладать райской птицей получило удовлетворение, то охотник-канадец не мог похвастаться своей удачей. Только к двум часам дня ему пришлось подстрелить из электрического ружья лесную свинью, называемую туземцами "бариутанг". Эта крупная четвероногая дичь пришлась весьма кстати.
   Канадец снял с нее кожу, выпотрошил и захватил полдюжины ребер на ужин. Мы продолжали охотиться. Неду Ленду и Конселю предстояло отличиться.
   И действительно, оба друга, обшаривая кустарник, спугнули стадо кенгуру, которые бросились бежать, подпрыгивая на своих эластичных лапах. Они быстро уносились, но не настолько, чтобы их не могла догнать электрическая пуля.
   -- А! Господин профессор, -- воскликнул Нед Ленд, которого страсть к охоте уже опьяняла, -- какая это чудесная дичь, в особенности если приготовить из нее тушеное мясо; какой можно сделать запас для "Наутилуса"! Две, три... пять уже убиты!.. Весело подумать, что только мы одни все это съедим, а эти дураки на корабле не получат ни кусочка.
   Мне кажется, что в экстазе радости канадец стал слишком говорлив, в противном случае он перебил бы все стадо. Он удовольствовался всего дюжиной этих сумчатых, которые образуют первый порядок в классе млекопитающих, как объявил Консель. Это были небольшие животные, принадлежащие к виду тех кенгуру-кроликов, которые обыкновенно живут в дуплах деревьев и отличаются изумительно быстрыми движениями. Мясо их действительно очень вкусно.
   Мы вполне были довольны результатом охоты. Веселый Нед предполагал завтра же снова посетить этот очаровательный остров, намереваясь истребить на нем всех съедобных четвероногих, но обстоятельства этому воспрепятствовали.
   В шесть часов вечера мы возвратились к нашей лодке. "Наутилус" выставлялся из-под волн на расстоянии двух миль от берега, словно длинный подводный камень.
   Нед Ленд немедленно занялся великим делом -- приготовлением обеда, и оказался искусным поваром.
   Вскоре окружающий нас воздух наполнился вкусным запахом жарившихся на углях котлет.
   Обед вышел на славу. За котлетами последовал жареный вяхирь, затем саговое тесто, плоды маисового дерева, ананасы и, в качестве питья, -- перебродивший сок кокосовых орехов. Последний обладал свойством вызывать веселое расположение духа, и я думаю, что мысли моих товарищей по окончании обеда не отличались надлежащей ясностью.
   -- Не возвратиться ли нам сегодня вечером на борт "Наутилуса"? -- сказал Консель.
   -- О, если бы нам никогда туда не возвращаться, -- высказался гарпунщик.
   В эту секунду к нашим ногам неожиданно упал камень и прервал слова гарпунщика.
  

Глава XXII
МОЛНИЯ КАПИТАНА НЕМО

   Мы, не вставая, обернулись по направлению к лесу.
   -- Камни обыкновенно не падают с неба, -- заметил Консель, -- если только это не метеориты.
   Упал второй камень.
   Вскочив на ноги, схватив ружья, мы приготовились отразить нападение.
   -- Не обезьяны ли это? -- воскликнул Нед Ленд.
   -- Хуже, -- ответил Консель, -- это дикари.
   -- В лодку, -- крикнул я, направляясь к тому месту, где она стояла.
   Нам необходимо было отступить. Человек двадцать дикарей, вооруженные луками, пращами, появились на опушке небольшого леса, в ста шагах от нас.
   Наша лодка находилась в десяти туазах.
   Дикари приближались, наступая шагом, и выказывали враждебные намерения. Они осыпали нас камнями и стрелами. Нед Ленд, несмотря на угрожавшую опасность, не захотел оставлять свою провизию; отступая, он тащил с собой в одной руке лесную свинью, в другой -- кенгуру.
   В две минуты мы достигли берега. Нагрузить лодку провизией, отчалить и взяться за весла было делом одной минуты. Не успели мы отъехать двух кабельтовых, как около ста дикарей с криками, размахивая руками, вошли по пояс в воду. Я оглянулся на "Наутилус", предполагая, что там могли заметить нападение на нас дикарей. Однако на палубу судна не вышел ни один человек.
   Спустя двадцать минут мы причалили к "Наутилусу". Люк оказался открытым. Привязав лодку, мы вошли на палубу.
   Я направился в зал, откуда неслись звуки органа. Играл капитан Немо.
   -- Капитан, -- обратился я к нему. Он не слышал меня. -- Капитан! -- повторил я, дотрагиваясь до него рукой.
   -- А, это вы, господин профессор, -- сказал он, -- ну как, удачная была ваша поездка?
   -- Не совсем, капитан, -- ответил я, -- мы привезли, кажется, с собой толну. двуногих, преследовавших нас.
   -- Каких двуногих?
   -- Диких.
   -- Диких! -- повторил капитан иронично. -- А почему вы удивляетесь, господин профессор, что, ступив на землю, вы встретили на ней диких людей? Где же их нет? И к тому же разве те, которых вы называете дикими людьми, хуже других?
   -- Но, капитан...
   -- Что касается меня, милостивый государь, я их встречал повсюду.
   -- Во всяком случае, -- ответил я, -- если вы не желаете их видеть у себя на борту "Наутилуса", то вам необходимо принять необходимые меры.
   -- Успокойтесь, господин профессор, нам не придется тревожиться.
   -- Однако их очень много.
   -- Сколько же вы их насчитали?
   -- По крайней мере человек сто.
   -- Господин Аронакс, -- ответил капитан Немо, снова опуская руки на клавиши органа. -- Если бы все туземцы Папуа собрались бы на этом берегу -- и тогда "Наутилусу" нечего было бы опасаться их нападения.
   Пальцы капитана забегали по клавишам органа, я заметил, что они ударяли только по черным косточкам, что придавало мелодии особый шотландский оттенок. Вскоре он всецело погрузился в мир звуков и, по-видимому, забыл о моем присутствии.
   Я вышел на палубу. Наступила ночь, и, как обычно в южных широтах, внезапно. Я уже не мог различить острова Гвебороар. Но многочисленные огни по берегу свидетельствовали, что туземцы не думали его покидать.
   Я оставался один в течение нескольких часов, вначале думая лишь о туземцах. Я уже их не боялся, твердая уверенность капитана властно меня успокоила, и я стал любоваться великолепной тропической ночью. Созвездия зодиака через несколько часов должны были осветить Францию, и мои мысли перенеслись туда. Луна мягко сияла на небе, окруженная звездами. Около полуночи я ушел в свою каюту и спокойно заснул.
   Ночь прошла без приключений. Вероятно, дикари опасались странного чудовища на волнах. Они не решались к нему приблизиться, хотя надо заметить, что на палубе не было ни души и люк был открыт.
   На следующий день, 8 января, я вышел на палубу в шестом часу утра. "Наутилуса" окутывал утренний туман; однако он вскоре рассеялся, и остров -- сначала его берег, а затем и горы -- стал виден.
   На его берегу толпились туземцы в значительно большем числе, чем накануне; их было человек пятьсот или шестьсот. Некоторые из них, пользуясь отливом, ступая по кораллам, подошли к "Наутилусу" на два кабельтовых. Их можно было ясно различить. Это были настоящие папуасы, красивое племя, отличающееся атлетическим ростом, широким возвышенным лбом, толстым, но неприплюснутым носом и белыми зубами. Их пушистые, выкрашенные красной краской волосы резко отличались от цвета их кожи, черноватой и блестящей, как у нубийцев. В мочках их ушей, разрезанных и растянутых, вставлены были костяные пластинки. Все дикари были наги. Среди них я заметил несколько женщин, которые были одеты в настоящие кринолины из травы, идущие от бедер до колен и поддерживаемые поясом из растительных волокон. Некоторые начальники носили на шее украшения вроде полумесяца и ожерелья из красных стеклянных бус. Все почти были вооружены стрелами, луками, щитами и имели на плечах что-то похожее на сети, где лежали круглые камни, которые они ловко метали своими пращами.
   Один из начальников, находившийся ближе к "Наутилусу", внимательно нас рассматривал. Должно быть, это был "мадо", из высшего класса, так как он драпировался в циновку из банановых листьев, украшенную цветными лоскутьями.
   Я бы мог легко убить этого туземца, неподалеку от меня стоявшего, но счел за лучшее ожидать враждебных действий с их стороны. При встрече с дикарями европейцу никогда не следует нападать, а только обороняться.
   Туземцы продолжали приближаться к "Наутилусу". Было слышно, что они часто повторяют слово "ассаэ", и, судя по их жестикуляциям, они приглашали меня сойти к ним, но я счел благоразумным не пользоваться этой любезностью.
   К одиннадцати часам утра, с началом прилива, дикари возвратились на берег, где их поджидала значительно увеличившаяся толпа.
   От нечего делать я стал ловить драгой раковины, зоофитов и морские растения. На следующий день, согласно решению капитана Немо, "Наутилус" должен был выйти в открытое море.
   -- Дикари, -- обратился, подойдя ко мне, Консель, -- вовсе не так злы, какими показались.
   -- Однако они людоеды, мой милый, -- ответил я.
   -- Можно быть людоедом и в то же время честным человеком, -- ответил Консель, -- так же как обжорой и честным человеком. Одно не исключает другого.
   -- Я готов согласиться с тобою, что это честные людоеды и что они честно пожирают своих пленников, но так как я не имею ни малейшего желания быть съеденным даже честно, то буду их остерегаться, тем более что капитан Немо не принимает никаких мер предосторожности. А теперь примемся за работу.
   Мы усердно занялись ловлей морских произведений, но преимущественно животного царства, хотя ничего редкостного не нашли. Драга пополнялась медвежьими усиками, арфами, весьма красивыми марто. Как-то раз, когда Конселю удалось вытащить в драге большое количество раковин, я, едва выхватив одну из них, весьма меня заинтересовавшую, испустил настоящий крик конхилиолога, самый отчаянный крик, когда-либо вылетавший из человеческого горла.
   -- Что случилось с господином профессором?! -- воскликнул испуганный Консель. -- Не укусил ли кто господина профессора?
   -- Нет, любезный, но тем не менее я охотно бы пожертвовал пальцем за свою находку.
   -- Какую находку?
   -- За эту раковину, -- ответил я, указывая на предмет своего торжества.
   -- Это простая пурпурная олива, принадлежит к роду олив, группе гребенчатожаберных, к порядку брюхоногих, к отделу моллюсков.
   -- Да, Консель; но, вместо того чтобы сворачиваться справа налево, эта олива сворачивается обратно.
   -- Возможно ли это?
   -- Да, мой друг, это -- левша.
   -- Раковина-левша? -- повторил, весь в изумлении, Консель.
   -- Посмотри на ее завиток.
   -- Господин профессор может мне поверить, -- сказал Консель, беря в руки драгоценную раковину, -- что я никогда в жизни не испытывал такого волнения, как в эту минуту.
   Я с Конселем погрузился в созерцание нашего сокровища, которое предназначалось для обогащения Парижского музея, как вдруг камень, пушенный одним из туземцев, раздробил драгоценный предмет в руках Конселя.
   У меня вырвался крик отчаяния. Консель схватил ружье и стал прицеливаться в дикаря, который шагах в десяти от него размахивал своей пращицей. Я хотел его остановить, но он успел выстрелить и разбил браслет из амулетов, украшавший руку туземца.
   -- Консель! -- воскликнул я. -- Консель!
   -- Разве господин профессор не видел, что он первый на меня напал?
   -- Раковина не стоит жизни человека.
   -- Негодяй! -- не унимался Консель. -- Лучше бы он раздробил мне плечо!
   Консель искренне негодовал. Между тем положение изменилось. До двадцати пирог окружали "Наутилус". Эти пироги, выдолбленные из стволов деревьев, длинные и узкие, отлично держались на воде, и, для того чтобы они не опрокидывались, у них с каждого борта устроены были балансиры из бамбукового дерева.
   Папуасы весьма искусно ими управляли и, видимо, были знакомы с устройством европейских кораблей. Но какое они имели представление об этом длинном железном корабле без мачт и труб, стоявшем в их бухте? Вероятно, они его опасались, так как держались на почтительном расстоянии. Однако неподвижность "Наутилуса" их ободряла. Они мало-помалу становились смелее. Необходимо было помешать их приближению. Наше оружие, стрелявшее без шума, не могло произвести на них достаточно устрашающее впечатление. Молния, не сопровождаемая раскатами грома, не так сильно пугает человека, хотя вся опасность в ней, а не в громе.
   В эту минуту пироги весьма близко подошли к "Наутилусу", и тучи стрел посыпались на палубу.
   -- Черт возьми, идет град, -- вскрикнул Консель, -- и весьма возможно -- отравленный град.
   -- Надо предупредить капитана Немо, -- сказал я, спускаясь во внутренние помещения судна.
   Я вошел в салон. Там никого не было. Я постучался в дверь, которая вела в комнату капитана.
   -- Войдите! -- послышался ответ.
   Я вошел и застал капитана Немо, погруженного в какие-то вычисления.
   -- Виноват, я вас беспокою? -- обратился я к капитану.
   -- Да, господин Аронакс, -- ответил капитан, -- но у вас на то, несомненно, есть важные причины.
   -- И очень. Пироги туземцев нас окружают, и через несколько минут мы будем осаждены несколькими сотнями туземцев.
   -- А, -- воскликнул спокойно капитан, -- они подошли на пирогах!
   -- Да!
   -- В таком случае надо затворить люк.
   -- Несомненно, и я пришел вам сказать...
   -- Это очень просто, -- прервал меня капитан. Он надавил кнопку и передал свое приказание экипажу.
   -- Все сделано, -- ответил он спустя несколько минут. -- Лодка на своем месте, и люки закрыты. Эти господа не в состоянии ничего поделать со стенами, которых не могли пробить ядра вашего фрегата.
   -- Однако, капитан, существует еще одна опасность.
   -- Какая?
   -- Завтра, когда придется возобновить свежий воздух во внутренних помещениях "Наутилуса"...
   -- Конечно придется; наше судно дышит, как киты.
   -- В том-то и дело! А так как папуасы могут находиться на палубе, то каким образом вы им воспрепятствуете проникнуть внутрь судна?
   -- Вы предполагаете, что они взойдут на палубу?
   -- Я в этом уверен.
   -- Ну что же, пускай взбираются на палубу. Я не вижу причин, почему мы должны им в этом воспрепятствовать. Ведь эти папуасы -- бедняки, и я вовсе не желаю, чтобы мое посещение острова Гвебороар стоило жизни хотя бы одному из этих несчастных.
   Мне оставалось только удалиться. Я хотел уйти, но капитан Немо меня остановил и предложил сесть рядом с ним. Он стал подробно меня расспрашивать о нашей экскурсии на остров, об охоте и никак не мог понять страстного желания канадца поесть мяса земного животного. Затем разгевор коснулся других предметов, и хотя капитан Немо не стал откровеннее, но все-таки стал любезнее.
   Между прочим, мы коснулись положения "Наутилуса", который находился в том самом проливе, где Дюмон-Дюрвиль едва не погиб.
   -- Это один из ваших знаменитых мореплавателей, -- сказал капитан. -- Это ваш французский Кук. Злосчастный ученый! Пройти сквозь сплошные ледяные поля Южного полюса, рифы Океании, между населенными людоедами островами Тихого океана -- и погибнуть таким жалким образом на поезде железной дороги! Если этот энергичный человек мог размышлять в последние секунды своей жизни, можете вообразить, что он должен был передумать.
   Говоря таким образом, капитан Немо волновался, и это волнение я заношу в его актив. Затем с картой в руках мы проследили путь Дюмон-Дюрвиля; его кругосветные путешествия, его двойное путешествие к Южному полюсу, которое привело к открытию земель Аделии и Луи-Филиппа, и, наконец, его выдающиеся гидрографические работы, в особенности на некоторых архипелагах Океании.
   -- То, что ваш Дюмон-Дюрвиль сделал на поверхности морей, -- сказал капитан Немо, -- я сделал внутри океана, но гораздо полнее и с меньшей затратой труда. "Астролябия" и "Зеле", постоянно боровшиеся с ураганами, не могли находиться в таких условиях, как "Наутилус". Мой рабочий кабинет неподвижен, когда судно находится под водой.
   -- Между корветами Билля и вашим "Наутилусом" есть сходство, -- заметил я.
   -- Какое?
   -- "Наутилус" так же, как и они, стал на мель.
   -- "Наутилус" не стоит на мели, -- возразил холодно капитан. -- Он так устроен, что может отдыхать на дне морей. Мне не надо прибегать к каким-либо особым усилиям, как Дюмон-Дюрвилю, чтобы сняться с мели. Завтра морской прилив поднимет его без всяких с нашей стороны хлопот в определенный час, и судно снова начнет плавание.
   -- Капитан, -- воскликнул я, -- я не сомневаюсь...
   -- Завтра, -- повторил капитан Немо, вставая, -- в два часа сорок минут дня "Наутилус" поплывет и пройдет без аварии Торресов пролив.
   Капитан Немо, сказав это, слегка поклонился. Мне оставалось отправиться в свою каюту.
   Здесь я нашел Конселя, желавшего узнать результат моего свидания с капитаном.
   -- Мой друг, -- обратился я, -- когда я сообщил капитану об опасности, которой подвергается "Наутилус" со стороны папуасов, он мне ответил в ироничном тоне. Одно могу тебе посоветовать: доверься ему, а затем иди спать и спи спокойно.
   -- Господину профессору не нужны мои услуги?
   -- Нет, мой друг. Что делает Нед Ленд?
   -- Он готовит паштет из кенгуру, который должен выйти отменным.
   Я остался один, лег в постель, но спал дурно. Я слышал шум, который производили дикие, топая ногами по палубе и испуская пронзительные крики.
   Так прошла ночь, но экипаж не выходил на палубу. Присутствие дикарей его ничуть не тревожило, как не тревожат солдата блиндированной крепости бегающие по блиндажам муравьи. В шесть часов утра я был уже на ногах. Люк, служивший выходом на палубу, был закрыт. Следовательно, воздух в помещениях не был освежен простой вентиляцией с наружным воздухом и пришлось пользоваться запасом кислорода, хранившегося в резервуарах.
   Проработав в своей комнате до полудня, спустя часа два я отправился в салон. Часы показывали половину третьего. Через десять минут прилив должен был достичь своего максимума, и "Наутилус", согласно уверению капитана, немедленно должен выйти в открытое море. В противном случае судно могло много месяцев провести на своем коралловом ложе.
   Вдруг я почувствовал, как содрогнулся весь корпус судна; железная обшивка его дна стала издавать скрип от трения по шероховатой поверхности коралловой почвы дна.
   Было тридцать пять минут третьего, когда капитан Немо вошел в салон.
   -- Мы сейчас отправляемся, -- заявил он.
   -- А! -- воскликнул я.
   -- Сейчас откроют подъемную дверь.
   -- А папуасы?
   -- Папуасы? -- повторил капитан, слегка подымая плечи.
   -- Они могут пробраться во внутренние помещения.
   -- Каким образом?
   -- Через внутренний проход, дверь в который вы велели открыть.
   -- Господин Аронакс, не всегда можно пройти в проход, когда дверь и отворена.
   Я с изумлением посмотрел на капитана.
   -- Вы не понимаете? -- спросил он меня.
   -- Нет!
   -- Идемте, вы это увидите.
   Мы отправились к центральной лестнице. Там Нед Ленд и Консель с большим интересом следили, как несколько человек экипажа отворяли подъемную дверь, в то время как снаружи раздавались яростные крики дикарей.
   Обе половинки двери откинулись на внешнюю сторону. Показалось около двадцати ужасных лиц. Но первый из туземцев, положивший руку на перила лестницы, был отброшен какой-то неведомой силой и бросился назад, убегая неистовыми прыжками и испуская пронзительные крики.
   Человек десять его товарищей последовали за ним, их постигла та же участь.
   Консель был в экстазе. Нед Ленд в воинственном порыве бросился на лестницу. Но как только он схватился за перила, так тотчас же был опрокинут.
   -- Тысяча чертей! -- вскрикнул он. -- Я прожжен молнией!
   Последнее слово все объяснило. Металлические перила обратились в металлический кабель. Кто только до них касался, испытывал страшное потрясение во всем организме, и это потрясение могло бы иметь смертельный исход, если бы капитан Немо провел сюда ток всех своих батарей.
   Испуганные и обезумевшие папуасы отступили. Мы же, по возможности, удерживались от смеха, утешали и оттирали Неда Ленда, который разражался проклятиями.
   В эту минуту "Наутилус", приподнятый приливом, покинул свое коралловое ложе. Было ровно два часа сорок минут -- время, заранее точно указанное капитаном Немо. Гребной его винт вначале медленно и величественно рассекал волны, затем скорость его вращения стала постепенно возрастать. "Наутилус" прошел опасный Торресов пролив невредимым.
  

Глава XXIII
AEGRI SOMNIA1

1 Тяжелая сонливость (лат.).

   На следующий день, 10 января, "Наутилус" продолжал плавание под водой и шел с замечательной скоростью, делая, как я полагаю, по тринадцать миль в час. Гребной винт вращался с такой изумительной скоростью, что не было возможности ни следить за его поворотами, ни считать их.
   Я думал о чудесном электрическом деятеле, который помимо того что приводит в движение, нагревает и освещает "Наутилус", еще и защищает его от внешних нападений, и охраняет невидимой завесой, проникновение за которую подвергает смельчака молниеносному удару; мое восхищение не имело границ, и от аппарата мои мысли переносились к его творцу.
   Мы шли на запад и 11 января обогнули мыс Уэссел, лежащий на 135° долготы и 10° северной широты. Подводные рифы, все еще многочисленные, встречались, однако, реже и были указаны на карте с точностью.
   13 января "Наутилус" вошел в Тиморское море в виду одноименного острова, лежащего над 122° долготы. Этот остров занимает пространство в тысячу шестьсот двадцать пять квадратных миль и управляется раджами.
   Князья эти производят свой род от крокодилов, то есть от самой высшей породы, о которой только может мечтать смертный.
   Реки острова кишат этими чешуйчатыми прародителями, пользующимися почетом у туземцев. Чудовищных ящериц откармливают, лелеют, предлагают им в пищу молодых девушек, и горе чужеземцу, решившемуся поднять руку на этих священных пресмыкающихся.
   Остров Тимор показался в полдень на весьма короткое время, когда шкипер определял его географическое положение. Мельком пришлось видеть и маленький остров Ротти, принадлежащий к той же группе; женщины этого островка славятся на малайских рынках своей красотой.
   Отсюда "Наутилус" принял путь к юго-западу, направляясь в Индийский океан. Куда увлекала нас решимость капитана Немо? Возвратится ли он к берегам Азии или направится к берегам Европы? Последнее предположение имело малую вероятность, так как капитан избегал населенных материков... Быть может, он отправится к югу или, обойдя мыс Доброй Надежды, затем мыс Горн, направится к Южному полюсу? Наконец, не намеревается ли он возвратиться в Тихий океан, где так привольно плавание для "Наутилуса"? Только одно будущее могло разрешить эти вопросы.
   Пройдя между рифами Картье, Гиберниа, Серингапатама и Скотта, последние усилия твердой стихии победить жидкую, мы 14 января потеряли из виду все земли. "Наутилус" шел с заметным уменьшением скорости, и, причудливый в своих движениях, он плыл то в глубине вод, то на их поверхности.
   В течение этого времени капитан Немо производил исследования над температурой вод в различных ее слоях. В обычных условиях эти измерения производятся весьма сложными инструментами, подверженными частой порче и далеко не дающими точных результатов. Но капитан Немо находился в благоприятных условиях для подобного рода измерений.
   Его термометр непосредственно сообщался с различными слоями вод и точно указывал их температуру. "Наутилус", пользуясь резервуарами для увеличения своей тяжести и наклонными плоскостями, направляющими его движение под углом к морскому дну, последовательно достигал глубины трех, четырех, пяти, семи и даже десяти тысяч метров. Окончательный результат опытов определил температуру вод на глубине в тысячу метров под всеми широтами совершенно одинаковой, и именно -- в четыре с половиной градуса.
   Я с большим любопытством следил за этими опытами. Капитан Немо занимался ими с истинной страстью. Я не раз задавал себе вопрос: с какой целью производит он эти наблюдения? Чтобы принести пользу человечеству? Это невероятно, потому что не сегодня-завтра труды его должны погибнуть вместе с ним в неизвестном море. Быть может, он передаст мне все добытые им результаты?.. Тогда следовало допустить, что моему подневольному путешествию настанет конец, а этого-то и не предвиделось.
   Утром 15 января капитан Немо, разгуливая со мной по палубе, обратился ко мне с вопросом: знаю ли я о различиях плотности морской воды.
   Я ответил отрицательно.
   -- Мною произведены наблюдения, -- заявил он, -- и я ручаюсь за их точность.
   -- Эти наблюдения весьма интересны, -- ответил я, -- но "Наутилус" совсем отдельный мир, и тайны его ученых никогда не дойдут до земли.
   -- Вы правы, господин профессор, -- сказал он после нескольких минут размышления, -- это отдельный мир. Для Земли он -- одна из планет, обращающаяся вместе с нею вокруг Солнца. Да, она никогда не узнает о трудах ученых на Сатурне и Юпитере. Но так как случай связал наши существования, то я могу сообщить вам результаты наших наблюдений.
   -- Я вас слушаю, капитан.
   -- Что морская вода плотнее пресной, это, конечно, вам известно, но эта плотность изменяется. Если мы плотность пресной воды примем за единицу, то плотность воды Атлантического океана равна будет одной целой двадцати восьми тысячным, а воды Тихого океана равна одной целой двадцати шести тысячным, и для воды Средиземного моря равна одной целой тридцати тысячным.
   "А, -- подумал я, -- он опускался и в Средиземное море".
   -- Для вод Ионического моря, -- продолжал капитан, -- их плотность -- одна целая восемнадцать тысячных, а для Адриатического моря равна одной целой двадцати девяти тысячным.
   Ясно, что "Наутилус" не избегал европейских морей, и у меня мелькнула надежда, что он привезет нас, может быть и скоро, к более цивилизованным континентам. Несомненно, что Нед Ленд с большим удовольствием выслушает мое сообщение об этом.
   В течение нескольких дней мы занимались производством различных опытов по определению солености морских вод на разных глубинах, их электризации, цвета и прозрачности, причем капитан Немо выказал замечательную наблюдательность.
   Затем прошло несколько дней, в течение которых я его не видел и снова оставался одиноким.
   16 января "Наутилус" остановился и, казалось, уснул на глубине нескольких метров. Электрические аппараты не действовали, винт не работал, а судно было предоставлено на произвол течения. Я был уверен, что экипаж занимается внутренними исправлениями, необходимыми для восстановления изумительной скорости хода судна.
   Мои товарищи и я стали невольными свидетелями одного весьма любопытного зрелища. Ставни салона хотя были и открыты, но так как маяк "Наутилуса" не светился, то вокруг в воде царила глубокая темнота. Грозовое небо, покрытое густыми облаками, весьма слабо освещало верхние слои океана.
   При этих условиях я наблюдал море, и самые большие рыбы представлялись мне едва заметными тенями, как вдруг "Наутилус" осветился полным светом. С первого раза мне показалось, что это проник в жидкую массу электрический свет маяка, но оказалось, что я ошибся, и после короткого наблюдения понял свою ошибку.
   "Наутилус" плыл в слоях воды, освещенных фосфорическим светом, который казался еще ослепительнее среди окружавшей его темноты. Этот свет происходил от мириад светящихся микроскопических животных, свет которых становился интенсивне авица Жозефина". Этот архипелаг простирается на сто лье с севера на юг, с востока на запад на девяносто лье и находится между 6° и 20° южной широты и 174° и 179° западной долготы. Он состоит из группы островков, рифов и островов, среди которых самые крупные - Вити-Леву, Вануа-Леву и Кандюбон.
   Тасман открыл Фиджи в 1643 году. В том же году Торричелли изобрел барометр, а Людовик XIV взошел на престол. Я предоставляю читателю судить, какое из этих событий полезнее для человечества.
   Капитан Кук был на этих островах в 1714 году, д'Антркасто - в 1793-м, и, наконец, в 1827 году Дюмон-Дюрвиль распутал географический хаос этого архипелага.
   "Наутилус" приблизился к бухте Вайлеа, к месту ужасных приключений капитана Диллона, того самого, который первым разъяснил тайну крушения кораблей Лаперуза. Эта бухта изобилует превосходными устрицами. Мы поедали их без счета, вскрывая тут же за столом, по наставлениям Сенеки. Эти моллюски принадлежат к виду Ostrea lamellosa, который очень распространен на Корсике.
   Каждая устрица производит до двух миллионов яиц, и не будь беспрестанных разрушений, морских звезд и крабов, поедающих молодых моллюсков, пожалуй, бухта Вайлеа окончательно бы обмелела.
   Если Неду Ленду на этот раз не пришлось каяться в своем обжорстве, то единственно потому, что эти устрицы, сколько их ни ешь, не вызывают переедания. Надо съесть их не менее шестнадцати дюжин, чтобы получить триста пятнадцать граммов азотистого вещества, необходимого для ежедневного рациона человека.
   25 декабря "Наутилус" шел мимо архипелага Новые Гебри ды, который был открыт Квиросом в 1606 году, исследован Бугенвилем в 1768 году и окрещен в 1773 году капитаном Куком. Эта группа главным образом состоит из девяти больших островов, составляющих полосу в сто двадцать лье с северосеверо-запада на юго-юго-восток, находящуюся между 15° и 2° южной широты и между 164° и 168° долготы.
   Мы прошли довольно близко от острова Ору. Я смотрел на него в полдень, и он показался мне сплошной массой зеленого леса, над которым возвышался острый утес.
   Это было как раз в день Рождества Христова, и Нед Ленд приуныл.
   - Вот каторга-то! - говорил он. - Такой праздник, а мы гуляем в стальном ящике под водой!
   Я не видел капитана всю неделю, но утром 27 декабря он вошел в салон, по своему обыкновению раскланялся и заговорил так, словно видел нас пять минут назад.
   Я как раз рассматривал по карте путь "Наутилуса", когда капитан подошел ко мне, указал на карте точку и произнес одно только слово:
   - Ваникоро.
   Это название подействовало на меня магически. Ваникоро - островки, о которые разбились корабли Лаперуза.
   - "Наутилус" идет к Ваникоро? - спросил я.
   - Да, профессор, к Ваникоро.
   - А могу я посетить эти знаменитые острова, где потерпели кораблекрушение "Компас" и "Астролябия"?
   - Если вы этого желаете, профессор.
   - Когда мы будем около Ваникоро?
   - Мы уже около него. Пожалуйте.
   Я пошел, или, вернее, побежал за капитаном на палубу, и глаза мои жадно впились в горизонт.
   На северо-востоке виднелись два вулканических острова различной величины, окруженные коралловыми рифами, имеющими примерно сорок миль в окружности. Ближе к нам был остров Ваникоро, которому Дюмон-Дюрвиль дал имя остров поисков. Мы находились как раз перед маленькой гаванью Вану, лежащей на 16°42 южной широты и 164°322 восточной долготы. Земля, казалось, была сплошь покрыта зеленью, от берега до самых вершин, над которыми возвышалась гора Капого.
   "Наутилус", пройдя за наружный пояс скал через узкий пролив, очутился в гавани, где глубина была от тридцати до сорока саженей. Под зеленой тенью мангровых деревьев я заметил нескольких дикарей, которые, казалось, были несказанно изумлены нашим прибытием. Они, наверное, приняли черноватую, едва выдающуюся из воды массу "Наутилуса" за какое-нибудь китообразное.
   Капитан Немо спросил меня, что я знаю о крушении Лаперуза.
   - То же, что и все, капитан, - отвечал я.
   - А можете вы мне сказать, что все знают? - спросил он несколько иронически.
   - Могу.
   И я тотчас же стал ему пересказывать все события.
   - Вот что известно, капитан, - начал я, - из донесений Дюмон-Дюрвиля. Лаперуз и его помощник, капитан Лангль, были посланы в 1786 году Людовиком XVI совершить кругосветное плавание на корветах "Компас" и "Астролябия" и бесследно пропали.
   В 1791 году французское правительство, беспокоясь о судьбе этих двух корветов, снарядило спасательную экспедицию в составе двух фрегатов, "Поиск" и "Надежда", которые отплыли из Бреста 28 сентября под командой Бруни д'Антркасто. Спустя два месяца узнали из свидетельства Боуэна, командовавшего судном "Албермаль", что около Новой Георгии видели обломки разбитых судов. Но д'Антркасто, ничего не зная об этом известии, впрочем, довольно сомнительном, отправился к островам Адмиралтейства, означенным в донесении капитана Гентера как место крушения Лаперуза. Его поиски были напрасны: "Надежда" и "Поиск" прошли мимо Ваникоро не останавливаясь, и результат этого путешествия был весьма печален: оно стоило жизни самому д'Антркасту, двум его по мощникам и многим матросам из экипажа.
   Первым нашел следы крушения кораблей Лаперуза старый морской волк, знаток Тихого океана, капитан Диллон. 15 мая 1824 года его судно "Святой Патрик" прошло около острова Тикопиа из Новых Гебридов. Там один туземец, подплывший на пироге, продал ему серебряный эфес от шпаги, на котором была вырезана какая-то надпись, и рассказал между прочим, что шесть лет тому назад он видел на Ваникоро двух европейцев, выброшенных на скалы острова после кораблекрушения.
   Диллон догадался, что дело шло о корветах Лаперуза, исчезновение которых так взволновало весь мир. Он хотел добраться до Ваникоро, где, по словам туземца, еще сохранились обломки судов, но сильные ветры и течение помешали его намерениям.
   Диллон вернулся в Калькутту; там он заинтересовал своим рассказом "Азиатское общество" и Ост-Индскую компанию. Судно "Поиск" было дано в его распоряжение, и он отправился в путь 23 января 1827 года в сопровождении французского представителя.
   После неоднократных остановок в различных пунктах Тихого океана "Поиск" бросил якорь у Ваникоро 7 июля 1827 года, в той же самой гавани Вану, где теперь находился "Наутилус".
   Диллон здесь собрал множество остатков крушения: инструменты, якоря, блоковые стропы, камнеметные мортиры, ядра, обломки астрономических приборов, куски гакаборта и бронзовый колокол с надписью "Сделано Базеном", клеймом литейного Брестского арсенала, и датой "1785". Сомнений больше не оставалось.
   Диллон продолжал поиск доказательств на месте кораблекрушения до октября. Покинув Ваникоро, он направился к Новой Зеландии, потом бросил якорь в Калькутте 7 апреля 1828 года и вернулся во Францию, где очень милостиво был принят Карлом X.
   В то же самое время Дюмон-Дюрвиль, не зная ничего об открытии Диллона, тоже искал место крушения, но совсем в другом направлении. По донесению одного китолова, он узнал, что в руках дикарей Луизиады и Новой Каледонии находятся медали и крест св. Людовика.
   Дюмон-Дюрвиль, командовавший "Астролябией", вышел в море спустя два месяца после того, как Диллон оставил Ваникоро, и бросил якорь у Гобарт-Тоуна. Там он услышал об успешной экспедиции Диллона и еще узнал, что некий Джемс Гоббс, помощник капитана корабля "Юнион" из Калькутты, дошел до острова, лежащего на 8°182 южной широты и 156°302 восточной долготы, и видел у туземцев железные брусья и красную материю.
   Дюмон-Дюрвиль, находясь в сомнении и не зная, верить ли этим противоречивым донесениям, решился, однако, идти по следам Диллона. 10 февраля 1828 года "Астролябия" пришла к Тикопии, где Дюмон-Дюрвиль взял себе проводником и переводчиком бывшего матроса, поселившегося на этом острове, и направился к Ваникоро. Подойдя к острову 12 февраля и лавируя между рифами, судно только 20 февраля бросило якорь в гавани Вану.
   23 февраля офицеры и матросы обошли вокруг острова и принесли несколько обломков. Туземцы притворились, что не понимают, о чем их спрашивают, и отказались показать место кораблекрушения. Они вели себя очень подозрительно, возможно, потому, что они не очень благодушно обошлись с потерпевшими крушение. Они, казалось, боялись Дюмон-Дюрвиля, думая, что он пришел мстить за Лаперуза и его несчастных товарищей.
   Однако 26 февраля, прельстившись подарками и поняв, что им нечего бояться, туземцы проводили на место катастрофы Жаконо, помощника капитана. Там, под тремя-четырьмя саженями воды, между рифами Паку и Вану, лежали якоря, пушки, железные и свинцовые бруски балласта, уже сплошь покрытые известью. Шлюпка и китобойное судно с "Астролябии" направлены были к этому месту, и экипаж не без труда вытащил якорь весом тысяча восемьсот фунтов, пушку, свинцовую чушку и две медные мортиры.
   Расспросив туземцев, Дюмон-Дюрвиль узнал, что Лаперуз, потеряв у рифов острова два корабля, построил из обломков маленькое суденышко, чтобы погибнуть во второй раз... Где?
   Этого не знали.
   Капитан "Астролябии" воздвиг под сенью мангрового дерева памятник в честь знаменитого мореплавателя и его товарищей. Это была простая четырехугольная пирамида, поставленная на коралловом пьедестале. Для ее постройки не было использовано ни одного кусочка металла, на который так падки туземцы.
   Дюмон-Дюрвиль хотел тотчас же отплыть, но команда "Астролябии" была истощена лихорадкой, свойственной этой нездоровой местности, да и сам он заболел, так что с якоря снялись только 17 марта.
   Между тем французское правительство, опасаясь, что Дюмон-Дюрвиль не пошел по следам Диллона, послало к Ваникоро корвет "Байонез" под командой Легоарана де Тромлена, который стоял тогда у западного берега Америки. "Байонез" бросил якорь у Ваникоро спустя несколько месяцев после отплытия "Астролябии", но Тромлен не нашел ничего нового и только засвидетельствовал, что туземцы не тронули памятника Лаперузу. Вот, капитан, все, что известно.
   - А сейчас знают, - спросил капитан, - где погибло третье судно, построенное Лаперузом после крушения на острове Ваникоро?
   - Не знают.
   Капитан знаком пригласил меня следовать за ним в салон. "Наутилус" погрузился на несколько метров под воду, и иллюминаторы открылись.
   Я кинулся к стеклам и под липкими слоями кораллов, под фунгиями, сифонниковыми и множеством других полипов, среди мелких красивых рыбок, радужных губанов, глифизидонов, диакопей и жабошипов рассмотрел несколько обломков: железные подпорки, якоря, пушки, ядра, форштевень и множество других остатков корабельного снаряжения, которые были теперь покрыты живыми цветами-кораллами.
   Пока я рассматривал эти плачевные останки, капитан сказал мне:
   - Капитан Лаперуз отплыл 7 декабря 1785 года на суднах "Компас" и "Астролябия"; он бросил якорь у Ботани-Бея, посетил архипелаг Общества, Новую Каледонию, направился к Санта-Крусу, останавливался у Намука, одного из островов Гавайской группы. Потом суда подошли к неизвестным рифам Ваникоро. "Компас" шел впереди, около южного берега сбился с курса, наткнулся на риф и был выкинут на берег; "Астролябия" поспешила к нему на помощь и села на мель. Первое судно тотчас же разбилось, второе сидело на мели под ветром и потому еще продержалось несколько дней. Туземцы довольно хорошо приняли потерпевших кораблекрушение. Лаперуз и его спутники обосновались на острове и из обломков двух больших судов построили одно маленькое. Несколько матросов охотно остались на Ваникоро. Другие, ослабленные болезнью, отплыли с Лаперузом к островам Соломона и погибли у западного берега острова главной группы, между мысами Разочарования и Удовлетворения.
   - Откуда вы это знаете, капитан? - вскрикнул я.
   - Вот что я нашел на месте последнего крушения!
   Капитан показал мне шкатулку из белой жести с французским гербом на крышке, заржавевшую от соленой воды. Он открыл ее, и я увидел свиток пожелтевшей бумаги, но текст еще можно было прочитать. Это было предписание морского министерства капитану Лаперузу с пометками на полях рукой Людовика XVI.
   - Знаете, профессор, это прекрасная смерть для моряка! - сказал капитан Немо. - Он покоится в коралловой могиле. Я бы желал, чтобы судьба послала мне и моим товарищам такую же смерть!
  


  

Глава двадцатая

Пролив Торрес

   В ночь с 27 по 28 декабря "Наутилус" с необычайной скоростью оставил Ваникоро. Он направился на юго-запад и за три дня прошел семьсот пятьдесят лье, отделявших группу островов Лаперуза от юго-восточной оконечности Новой Гвинеи.
   1 января 1868 года, рано утром, Консейль пришел ко мне на палубу.
   - Если их честь позволит, - сказал он мне, - то я желаю их чести счастливого нового года!
   - Спасибо, Консейль, - отвечал я. - Я принимаю твое пожелание точно так же, как принял бы его в моем кабинете при ботаническом саду в Париже, и благодарю за него. Только я спрошу, что ты подразумеваешь под "счастливым годом" при теперешних наших обстоятельствах? Желаешь ты в этом году конца нашему заключению или благополучного продолжения подводного плавания?
   - Не знаю, что и сказать их чести, - отвечал Консейль. - Мы видим любопытные вещи, и вот уже целых два месяца мы еще не имели времени скучать. Их чести, верно, известна поговорка: "Последнее чудо всегда самое удивительное". Если и впредь будут такие же чудеса, так я уж и не знаю, чем все это кончится. Другого такого случая не будет, смею заверить их честь...
   - Правда, Консейль, другого такого не будет!
   - И капитан Немо, с позволения их чести, отлично оправдывает свое латинское имя: он ничуть не стесняет нас, словно вправду не существует.
   - Это так, Консейль.
   - Я полагаю, с позволения их чести, что это будет счастливый год, когда мы увидим все на свете...
   - Все увидим, Консейль? Это может надолго затянуться!
   А что думает Нед Ленд?
   - Нед Ленд думает совсем не то, что я, - отвечал Консейль. - У него положительный склад ума и требовательный желудок. Смотреть на рыб да их одних есть - это ему не по вкусу. Ему недостает вина, хлеба и мяса, что много значит для саксонца. Саксонцы до смерти любят бифштекс и джин.
   - Что касается меня, Консейль, то для меня здешняя пища ничуть не изнурительна, и я не жалуюсь на меню капитана Немо - я им доволен.
   - И я тоже, - сказал Консейль. - Я бы остался здесь. А вот Нед спит и видит, как бы отсюда убежать. Значит, если новый год будет для меня неприятен, то для него будет хорош, а если для него будет новый год приятен, то для меня... - Понимаю, Консейль, понимаю! - сказал я.
   - Так выходит, с позволения их чести, что один из нас будет доволен. А в заключение я пожелаю того их чести, чего их честь сама себе желает.
   - Спасибо, Консейль, спасибо! Только дозволь мне отложить вопрос о новогодних подарках и заменить их до поры до времени пожатием руки - со мной другой монеты нет.
   - Это самая лучшая монета, - ответил Консейль.
   2 января мы уже сделали одиннадцать тысяч триста сто сорок миль, то есть пять тысяч двести пятьдесят лье с момента нашего выхода из Японского моря. Перед "Наутилусом" расстилались опасные воды Кораллового моря у северо-восточного берега Австралии.
   Наше судно шло на расстоянии только нескольких миль от опасного барьерного рифа, где едва не погибли корабли Кука 10 июня 1770 года. Судно, на котором был Кук, ударилось о скалу, и если не затонуло, то только потому, что кусок коралла, отколовшийся при ударе, остался в пробоине корабельного корпуса.
   Мне очень хотелось побывать на этом рифе длиной триста шестьдесят лье, о который вечно волнующееся море разбивалось с такой яростной силой, что, казалось, вас оглушают раскаты грома. Но в это время "Наутилус" унес нас на большую глубину, и мне не удалось увидеть эти высокие коралловые стены вблизи. Пришлось удовольствоваться образцами рыб, попавших в наши сети.
   Между этими рыбами я заметил крупных тунцов с голубоватым брюшком и поперечными темными полосами, которые исчезают, как только рыба умирает. Эти рыбы следовали за нами целыми косяками и в готовом виде были чрезвычайно вкусны. Мы поймали также довольно большое количество морских карасей длиной пять сантиметров, имеющих вкус златоспинной дорады, и рыб-летучек, настоящих подводных ласточек, которые в темную ночь своим фосфоресцирующим блеском попеременно освещают то воздух, то воду.
   Между моллюсками и зоофитами я нашел в неводе различные виды альционарий, морских ежей, ракушек-молотков, церитов и стеклушек.
   Представителями флоры явились прелестные плавучие водоросли, ламинарии, макроцистисы, покрытые слизью, которая сочилась сквозь их поры. Тут же я нашел чудную Nemastoma, которая считается большой редкостью.
   Два дня спустя после нашего перехода через Коралловое море, 4 января, мы увидели берега Новой Гвинеи. По этому случаю капитан сообщил мне, что он пройдет в Индийский океан через Торресов пролив.
   Нед с удовольствием отметил, что мы приближаемся к европейским морям.
   Торресов пролив считается опасным для мореплавателей не только из-за обилия подводных рифов, но и из-за характера дикарей, которые часто появляются на его берегах. Он отделяет Австралию от большого острова Новая Гвинея.
   Этот остров простирается на четыреста лье в длину, на сто тридцать лье в ширину и имеет площадь семьсот восемьдесят пять тысяч квадратных километров. Он лежит между 0°192 и 10°22 южной широты и 128°232 и 146°152 долготы. В полдень, когда помощник капитана Немо определял высоту солнца, я разглядел цепи Арфальских гор, подымающиеся террасами и увенчанные остроконечными пиками.
   Остров был открыт в 1511 году португальцем Франциско Серрано; затем его посетил дон Хозе де Менезес в 1526 году, в 1527-м - Грихальва, в 1528-м - испанский генерал Альвар де Сааведра, в 1545-м - Хуго Ортес, в 1616-м - голландец Саутен, в 1753-м - Николас Срюик, в 1792-м - Тасман, Дампир, Фюмель, Картере, Эдвардс, Бугенвиль, Кук, Форрест, Мак-Клур, в 1792-м - д'Антркасто, в 1823-м - Дюппере и в 1827-м - Дюмон-Дюрвиль. "Это очаг всех малайских негров", - сказал де Риенци о Новой Гвинее.
   "Судьба может столкнуть нас с андаманами! А андаманы шутить не любят!" - думал я.
   "Наутилус" приблизился ко входу в опаснейший пролив земного шара, которым самые отважные плаватели едва рискуют проходить. Пролив открыл Луис Ваэс де Торрес, возвращаясь из южных морей в Меланезию. В этом проливе в 1840 году корветы Дюмон-Дюрвиля сели на мель и чуть не погибли. Сам "Наутилус", пренебрегающий всеми опасностями, принял, однако, некоторые предосторожности у коралловых рифов.
   Торресов пролив длиной около ста тридцати километров и шириной сто семьдесят километров загроможден бесчисленным множеством островов, островков, рифов и скал, которые делают его почти непроходимым.
   Капитан Немо, как я уже сказал, принял все возможные меры предосторожности; "Наутилус" на малой скорости плыл по поверхности воды, лопасти винта, как хвост китообразного, медленно разбивали волны.
   Воспользовавшись случаем, мы с Недом Лендом и Консейлем вышли на палубу, которая, как всегда, была пуста, и встали за штурвальной рубкой. Мне показалось, что сам капитан Немо лично управляет "Наутилусом".
   У меня в руках была великолепная карта Торресова пролива, начерченная инженером-гидрографом Дюмуленом и мичманом Куван-Дебуа, теперь адмиралом, который состоял в штабе Дюмон-Дюрвиля во время его последнего кругосветного путешествия. Эта карта, как и карта капитана Кинга, самая лучшая: она вносит ясность в путаницу прохода. Я следил за рифами и сверял их по карте самым тщательнейшим образом.
   Вокруг "Наутилуса" яростно бушевало море. Волны нес лись с юго-востока на северо-запад со скоростью двух с половиной миль и с грохотом разбивались о коралловые вершины, которые то тут, то там выступали из вспененной воды.
   - Вот скверное море! - сказал мне Нед Ленд.
   - В самом деле, скверное, - отвечал я, - и вовсе не пригодное для плавания такого судна, как "Наутилус".
   - Надо полагать, что наш странный капитан очень хорошо знает дорогу! Посмотрите-ка, вон целая куча коралловых громадин: любая может разбить корпус на тысячу кусков.
   В самом деле, положение было опасным, но "Наутилус" скользил, словно по волшебству, среди подводных рифов. Он не пошел по роковому для Дюмон-Дюрвиля маршруту "Астролябии", взял севернее, прошел около берегов острова Мёррея и вернулся на юго-запад, к Кумберландскому проходу. Я думал, что "Наутилус" войдет в этот проход, но он вдруг повернул назад на северо-запад и стал лавировать между множеством малоизвестных островов и островков, направляясь к острову Тунда и каналу Мове.
   Я уже думал, что сумасбродный капитан Немо хочет погубить свое судно в этом проходе, где разбились корветы Дюмон-Дюрвиля, когда он еще раз изменил направление и, перерезав дорогу на запад, направился к острову Гвебороар.
   Было три часа пополудни. Морской прилив почти достиг своего высшего уровня. "Наутилус" приблизился к этому острову, который и сейчас еще живо представляется мне со своими висячими гирляндами мха и зелени. Мы плыли вдоль его берега не менее двух миль. Вдруг от сильного толчка меня свалило с ног. "Наутилус" наткнулся на подводный риф и встал неподвижно, слегка накренившись на левый борт. Когда я поднялся, то увидел на палубе капитана и его помощника. Они осматривали положение судна, говоря на своем, как выражался Нед, "дьявольском" наречии.
   Вот каково было положение: в двух милях справа виднелся остров Гвебороар, его берег тянулся на северо-запад, как гигантская рука; на юго-востоке из воды показались верхушки коралловых рифов, которые уже открывал морской отлив. Мы сели на мель в таком месте, где приливы бывают весьма малы. Судно не потерпело никаких повреждений - до того прочным был его корпус, но даже если в нем не было пробоин, то он рисковал остаться навсегда пригвожденным к подводному рифу.
  


  
   Капитан, как всегда невозмутимый, спокойный, без малейших признаков тревоги, подошел ко мне.
   - Несчастье? - спросил я.
   - Нет, только препятствие, - отвечал он.
   - Но препятствие, - вскрикнул я, - которое заставит вас, может быть, стать снова жителем земли! А вы земли избегаете!
   Капитан как-то странно посмотрел на меня и сделал отрицательный жест, который ясно дал мне понять, что ничто и никогда не заставит его выйти на сушу. Потом он сказал:
   - Погодите, Аронакс, "Наутилус" еще не погиб! Он еще не раз пронесет вас среди чудес океана! Наше путешествие только началось, и я не хотел бы так скоро лишиться вашего общества.
   - Но, капитан, - сказал я, как бы не замечая его иронии, - мы сели на мель во время полного прилива, а в Тихом океане приливы и отливы не так сильны, и если вы не выгрузите балласт - что мне кажется невозможным, - то я не вижу, каким образом "Наутилус" выплывет.
   - Это вы справедливо заметили, профессор, - отвечал капитан, - но в Торресовом проливе между уровнем прилива и отлива разница в полтора метра. Сегодня 4 января, и через пять дней будет полнолуние, - я буду очень удивлен, если этот любезный ночной спутник нашей планеты значительно не поднимет водную массу и не окажет мне услугу, которую я желал бы принять только от него.
   С этими словами капитан Немо в сопровождении своего помощника сошел вовнутрь "Наутилуса".
   Что же касается судна, то оно уже больше не качалось и стояло неподвижно, словно коралловые полипы уже замуровали его в свой неразрушимый цемент.
   - Ну что, профессор? - спросил Нед Ленд. Он тотчас же после ухода капитана подошел ко мне.
   - Ну, друг Нед, мы будем спокойно дожидаться девятого числа, - ответил я, - кажется, Луна будет так любезна, что снимет нас с мели.
   - Просто Луна?
   - Да.
   - И капитан в надежде на Луну будет сидеть сложа руки? Ничего не станет делать? Не примется за...
   - Да зачем же, Нед, - прервал его Консейль, - если все нужное сделает один прилив?
   Канадец посмотрел на Консейля, потом пожал плечами.
   - Профессор, - сказал он мне, - вы поверьте мне, когда я скажу, что эта железная посудина не будет больше плавать - ни на воде, ни под водой. Она теперь только годится в продажу на вес, и я полагаю, что наступило время нам расстаться с капитаном Немо!
   - Нед, - ответил я, - у меня другое мнение насчет "Наутилуса". Погодите, через четыре дня мы увидим, каковы приливы Тихого океана. Вы все думаете о побеге. Побег был бы еще возможен, если б мы были в виду Англии или Прованса, но у берегов Новой Гвинеи это рискованно. Повторяю вам, подождите: к крайностям можно будет прибегнуть в случае, если "Наутилус" не снимется с мели.
   - Хоть бы пока пощупать эту землю! - сказал неугомонный Нед Ленд. - Вон остров, на нем деревья, под деревьями разгуливают земные животные, из которых делают котлеты и ростбиф. Эх, отведал бы их теперь!
   - В этом случае Нед прав, - сказал Консейль. - Может, их честь могли бы испросить позволения у капитана Немо высадиться на землю, хотя бы только для того, чтобы не разучиться ходить по этой твердой части нашей планеты?
   - Попросить могу, - отвечал я, - но он откажет.
   - Пусть их честь попробуют, - сказал Консейль, - и мы по этому увидим, чего можно ждать от капитана.
   К моему удивлению, капитан Немо любезно согласился на мою просьбу и даже не взял с меня слова возвратиться на судно. Впрочем, побег через Новую Гвинею был опасен, и я не посоветовал бы Неду Ленду искушать судьбу. Лучше было остаться пленником на "Наутилусе", чем попасть в руки диких папуасов.
   Шлюпка была дана в наше распоряжение на завтрашнее утро. Я даже не стал узнавать, поедет ли капитан с нами, и был уверен, что нам не дадут ни одного человека из экипажа и что Нед Ленд будет сам управлять шлюпкой. Земля находилась от нас не более как в двух милях, и канадцу ничего не стоило провести шлюпку между рифами, столь опасными для больших судов.
   На другой день, 5 января, шлюпку спустили с палубы два матроса. Весла были уже в шлюпке, и нам оставалось только в нее сойти.
   В 8 часов мы, вооруженные ружьями и топорами, отчалили от "Наутилуса". Море было довольно спокойным, с земли дул небольшой ветерок. Консейль и я сидели на веслах и энергично гребли, а Нед вел шлюпку по узким проходам между рифами. Шлюпка легко подчинялась рулю и быстро преодолевала все препятствия.
   Нед Ленд не мог опомниться от радости. Как выпущенный на волю узник, он вовсе не думал о том, что ему придется снова возвратиться в темницу.
   - Мясо! - повторял он. - Мы будем есть мясо! И какое еще мясо! Настоящую дичь! Вот только что хлеба нет! Я не говорю, что рыба не хороша, но если все время есть рыбу да рыбу, так она приедается, а кусок свежего мяса... Знаете, господин профессор, изжарить его на угольках... Прелесть что такое!
   - Лакомка! - заметил Консейль. - Так рассказал, что у меня слюнки потекли!
   - Погодите, сначала еще надо узнать, нет ли в этих лесах такой дичи, которая начнет охотиться за охотниками, - сказал я.
   - Ничего, господин Аронакс, - отвечал канадец, показывая свои острые зубы, - я буду есть и тигра, если на этом острове не попадется других четвероногих!
   - Друг Нед заносится! - заметил Консейль.
   - Какие бы ни были животные - бесперые четвероногие или двуногие с перьями, - только бы мне их увидеть, и я тотчас в них - паф!
   - Ну, - отвечал я, - начинаются сумасбродства мистера Ленда!
   - Не бойтесь, господин Аронакс, - отвечал канадец, - и гребите сильнее. Я через двадцать пять минут угощу вас своей стряпней!
   В половине девятого шлюпка тихо причалила к песчаному берегу, благополучно миновав коралловое кольцо, окружающее остров Гвебороар.
  

Глава двадцать первая

Несколько дней на суше

   Признаюсь, я не без волнения ступил на землю. Нед Ленд попробовал почву ногой, будто боялся на нее наступить. А между тем мы всего два месяца были, по выражению капитана, "пассажирами" "Наутилуса", но, в сущности, пленниками на подводном судне.
   Через несколько минут мы находились уже на расстоянии выстрела от берега. Известковая почва состояла почти вся из мадрепоровых кораллов, но некоторые русла обмелевших ручьев усеяны были гранитными обломками, что доказывало, что этот остров был древнего геологического происхождения.
   Горизонт прятался за великолепным лесным занавесом. Огромные деревья высотой до двухсот футов соединялись между собой гирляндами лиан, которые качались, точно гамаки, от легкого ветерка. Какие тут были мимозы, казуарины, фикусы, гибискусы, пальмы! А под их зеленым сводом росли орхидеи, бобовые растения и папоротники.
   Не замечая всех этих великолепных образцов новогвинейской флоры, канадец предпочел приятному полезное. Он нашел кокосовое дерево, сбил с него несколько орехов, расколол их, и мы пили молоко и ели мякоть с невыразимым удовольствием.
   - Отлично! Превосходно! - говорил Нед Ленд.
   - Превкусно! - отвечал Консейль.
   - Я полагаю, - сказал канадец, - что ваш Немо не рассердится, если мы привезем с собой несколько кокосовых орехов, а?
   - Полагаю, что не рассердится, - отвечал я, - но есть их он не будет.
   - Тем хуже для него! - сказал Консейль.
   - И тем лучше для нас! - возразил Нед. - Нам больше останется!
   - Одно слово, мистер Ленд, - сказал я Неду, который собрался обивать вторую пальму, - кокосовые орехи - отличная вещь, но прежде чем наполнять ими шлюпку, мне кажется, разумнее узнать, нет ли на острове более полезных продуктов. Свежие овощи, например, были бы очень кстати.
   - Их честь изволили это дельно сказать, - отвечал Консейль, - по-моему, надо приберечь три места в шлюпке: одно для плодов, другое для овощей и третье для дичи. Только до сих пор не видно никаких признаков этой дичи!
   - Не надо отчаиваться, Консейль! - сказал канадец.
   - Пойдемте дальше, - сказал я. - Надо быть настороже, хотя остров, кажется, необитаем, но все лучше соблюдать осторожность. Может, откуда-нибудь вдруг появятся не такие разборчивые охотники, как мы!
   - Ам-ам-ам! - сказал Нед, выразительно щелкая зубами и двигая челюстями.
   - Что это вы, Нед?! - вскрикнул Консейль.
   - Мне что-то захотелось стать людоедом! - сказал канадец.
   - Нед, Нед! Что вы за ахинею несете? - сказал Консейль. - Задумали стать людоедом! Да я теперь буду бояться спать с вами в одной каюте! Я могу всего ожидать! Когда-нибудь проснусь и вдруг увижу, что я наполовину съеден!
   - Друг Консейль, я вас очень люблю, но не настолько, чтобы есть вас без необходимости.
   - Нет, уж я вам теперь не доверяю! - отвечал Консейль. - Давайте лучше охотиться! Надо непременно настрелять какой-нибудь дичи и накормить этого каннибала, а то, пожалуй, случится так, что их честь поутру проснется, а от слуги останутся только огрызки!
   Таким образом обмениваясь шутками, мы проникли под темный свод леса и в продолжение двух часов исходили его во всех направлениях.
   Случай помог нам отыскать одно из самых полезных растений тропического пояса, оно доставило нам драгоценную пищу, которой не было на "Наутилусе". Я говорю о хлебном дереве, которое в изобилии росло на острове Гвебороар. Мне встретился особый его вид, не имеющий семян; малайцы называют его "рима".
   Это дерево отличалось длинным прямым стволом высотой сорок футов; по его изящно закругленной верхушке, состоящей из больших многопластинчатых листьев, натуралист тотчас же мог узнать "хлебоплод", который так удачно разводят на Маскаренских островах. Среди густой зелени свешивались огромные шарообразные плоды шириной десять сантиметров, снаружи шероховатые, с сетью шестиугольников. Хлебным деревом, которое не требует никакого ухода и дает плоды в течение восьми месяцев, природа наградила те земли, где нет зернового хлеба.
   Неду Ленду эти плоды были хорошо знакомы, он уже не раз угощался ими в своих многочисленных путешествиях и знал, как их надо готовить. При виде их он так разволновался, что уже не мог сдержаться, и сказал:
   - Разрази меня на месте, если я не попробую этого хлебца!
   - Пробуйте, Нед, пробуйте, сколько вам угодно! Мы для того здесь и высадились, чтобы все испробовать.
   - За этим дело не станет! - отвечал канадец.
   С помощью увеличительного стекла он зажег хворост, который вскоре весело затрещал. А Консейль и я тем временем стали выбирать самые лучшие плоды. Одни из них не совсем созрели, и под толстой кожей белая мякоть была еще твердой и волокнистой, другие, желтоватые и сочные, уже поспели и годились в пищу.
   Косточек в этих плодах совсем не было. Нед Ленд разрезал их на толстые ломти и положил на горячие угли, беспрестанно приговаривая:
   - Вот увидите, как вкусен этот хлеб! Вот увидите!
   - Очень вкусным он покажется, - сказал Консейль, - особенно после того, как долго ничего такого не пробовали.
   - Это даже не хлеб, - прибавил канадец, - а приятное пирожное... Вы никогда его не пробовали, профессор?
   - Никогда, Нед.
   - Ну так увидите, что это такое: как манна небесная!
   Через несколько минут плоды, разложенные на углях, совершенно почернели и полопались; изнутри показалось белая мякоть, похожая на мякиш, напоминающая по вкусу артишоки. Надо признаться, хлеб этот был превосходен, и я ел его с большим удовольствием.
   - Жаль, что это тесто не может долго сохраняться, - сказал я, - поэтому бесполезно брать его с собой.
   - Вот тебе на! - вскрикнул Нед Ленд. - Вы говорите по-ученому, господин профессор, вы ведь натуралист, а я примусь за дело, как настоящий булочник. Консейль, нарвите побольше плодов, на обратном пути мы их захватим.
   - А как же вы их сохраните? - спросил я канадца.
   - А так и сохраню: сделаю из мякоти квашеное тесто, которое долго не портится. Захочется хлеба - возьму немного этого теста и испеку! Хоть оно чуточку и кисловато будет, а все-таки отличного вкуса.
   - В таком случае, мистер Нед, скажу, что ваш хлеб хоть куда! Теперь у нас всего вволю...
   - Нет, недостает еще фруктов и овощей.
   Мы отправились дальше пополнять наш "земной" обед.
   Поиски не были напрасны, и около полудня у нас уже был большой запас бананов. Эти нежные тропические плоды созревают круглый год, и малайцы едят их сырыми.
   Вместе с бананами мы набрали также много плодов манго и в заключение нашли невероятно большие ананасы.
   Поиски и сбор плодов отняли большую часть нашего времени, но мы, впрочем, об этом не жалели. Консейль наблюдал за Недом, который шел впереди и уверенной рукой сшибал и срывал лучшие плоды.
   - Ну, теперь вы довольны, друг Нед? - спросил Консейль. - Кажется, всего набрали!
   - Гм! - промычал канадец.
   - Как? Вы еще недовольны?
   - Все эти растения ведь не настоящий обед, - отвечал Нед, - это конец обеда, десерт! А где суп? Где жаркое?
   - Да, да! - сказал я. - Нед обещал нам котлеты! Но обещанье-то, кажется, было дано второпях...
   - Господин профессор! - отвечал канадец. - Охота еще даже не начиналась. Потерпите немного! Нам непременно попадется какая-нибудь пернатая или четвероногая дичь, если не в этом месте, так в другом.
   - И если не сегодня, то завтра, - прибавил Консейль, - потому нам не следует заходить далеко. По-моему, уже пора нам вернуться к шлюпке.
   - Уже пора? - вскричал Нед.
   - Мы должны к ночи быть на месте, - сказал я.
   - А который теперь час?
   - Да уже, наверное, часа два, - отвечал Консейль.
   - Как быстро летит время на твердой земле! - воскликнул Нед Ленд со вздохом.
   - В путь! - сказал Консейль.
   Мы возвращались через лес и попутно дополнили наши припасы листьями капустного дерева, за которыми приходилось взбираться на самую верхушку, зеленой фасолью и отличнейшими диоскореями (ямсом). Мы так были навьючены, что едва дошли до шлюпки, но Нед Ленд все-таки считал, что провизии недостаточно. И судьба, видимо, ему благоприятствовала. Когда мы уже хотели садиться в шлюпку, он заметил несколько саговых деревьев высотой двадцать пять - тридцать футов, принадлежащих к роду пальм. Эти деревья так же драгоценны, как хлебоплодники, и справедливо причисляются к полезнейшим представителям флоры Малайи.
   Саговые пальмы не нуждаются в уходе и размножаются, как сливовое дерево, отростками и зернами. Нед умел с ними обращаться. Он схватил топор, размахнулся и в одно мгновение свалил одно дерево, потом другое и третье.
   - Спеленькие! - сказал Нед Ленд.
   Зрелость саговых деревьев узнается по белой пыли, которая осыпает их листья. Я следил за проворной работой Неда Ленда скорее глазами натуралиста, чем голодного человека. Нед начал с того, что снял с каждого ствола полосу коры толщиной с большой палец, обнажив сетку длинных волокон, которые переплетались в невероятно запутанные узлы, склеенные неким подобием клейкой муки. Эта мука и была саго, съедобное вещество, служащее главной пищей меланезийским племенам. Нед Ленд разрубил стволы на куски, как обычно рубят дрова.
   - Теперь повезу так, - говорил он, - а потом выберу из них всю муку, просею ее сквозь тонкое полотенце, чтоб отделить волокна, подсушу на солнце, чтоб вышла вся влага, а потом засушу.
   Наконец около пяти часов вечера наша шлюпка, нагруженная всеми нашими богатствами, покинула остров, и через полчаса мы пристали к "Наутилусу". Нас никто не встретил. Огромный стальной цилиндр казался пустым. Выгрузив запасы из шлюпки, я пошел в свою каюту; ужин для меня был уже приготовлен. Я поужинал и лег спать.
   На другой день, 6 января, на судне царило все то же безмолвие: ни малейшего шума или признака жизни, даже лодка была на том же месте, где мы ее вчера оставили. И мы решили опять отправиться на остров Гвебороар. Нед надеялся на счастливую охоту и хотел побывать в другой части леса.
   С восходом солнца мы отправились в путь. Шлюпка, подхваченная морской волной, уже через несколько минут достигла берега.
   Мы высадились и, положившись на инстинкт канадца, пошли за Недом Лендом по берегу на запад, перешли вброд несколько ручьев и достигли большой равнины, которая окаймлялась великолепными лесами.
   Несколько зимородков бродили у ручья, но при нашем приближении они улетели. Их осторожность служила доказательством, что эти пернатые знали, чего можно ожидать от двуногих представителей нашей породы, и я заключил, что если этот остров и необитаем, то по крайней мере посещается людьми.
   Перейдя довольно густой луг, мы подошли к опушке небольшого леска, который оживлялся пением и порханием множества птиц.
   - Здесь только одни птицы! - сказал Консейль.
   - И есть кое-какие съедобные! - ответил Нед.
   - Где же съедобные, друг Нед? - возразил Консейль. - Я вижу только простых попугаев!
   - Друг Консейль, - сказал важно Нед, - попугай - это фазан для того, кому нечего есть!
   - А я прибавлю, - сказал я, - что если попугая хорошо приготовить, так его с удовольствием будет кушать даже самый отъявленный лакомка.
   В густой листве порхал с ветки на ветку целый попугайный мир.
   - Стоит поучить, и заговорят по-человечески! - заметил глубокомысленный Консейль. - Попугай - очень восприимчивая птица!
   - Какой гам поднимают! - сказал Нед Ленд.
   Гам был действительно страшный. Самцы и самки всевозможных цветов усердно, по выражению Неда Ленда, "драли горло". Кричали и важные какаду, которые, казалось, размышляли о какой-то философской задаче. Красные лори мелькали, как лоскутки яркой материи, развеваемые ветром, среди шумных калаосов, голубых папуасов и других, хотя малосъедобных, но удивительно красивых попугаев.
   Но в этой коллекции недоставало птиц, свойственных этой местности и никогда не покидающих острова Ару и Папуа.
   Но судьба приберегла это удовольствие на потом.
   Пройдя сквозь довольно редкий лесок, мы нашли поляну, заросшую густым кустарником. Из этого кустарника выпорхнули великолепные птицы, которые, судя по расположению длинных перьев, способны летать против ветра. Их волнообразный полет, отлив их красочных перьев были восхитительны. Я без труда их узнал.
   - Райские птицы! - вскрикнул я.
   - Отряд воробьиных, - сказал Консейль.
   - Семейство куропаток? - спросил Нед Ленд.
   - Не думаю, мистер Ленд, - отвечал я. - А я рассчитываю на вашу ловкость и надеюсь, что вы мне поймаете одну такую птичку. Мне очень хотелось бы приобрести это очаровательное создание тропической природы!
   - Попробую, хотя я больше привык цеплять острогой, чем стрелять из ружья.
   Малайцы ведут крупную торговлю райскими птицами с Китаем, они их ловят различными способами, которых мы не могли использовать. Иногда, например, они ставят силки на верхушках высоких деревьев, иногда ловят, обмазывая ветки липким клеем, парализуя таким образом их движения, иногда даже отравляют источники, из которых эти птицы пьют воду. Мы же могли только подстрелить птиц на лету, на что было мало шансов. И действительно, мы понапрасну истратили много зарядов.
   Около одиннадцати часов утра мы перешли через первую гряду холмов в центре острова, а еще ничего не убили.
   Голод уже давал о себе знать. Охотники понадеялись на богатую добычу - и просчитались.
   Но вдруг Консейль выстрелил и обеспечил нам завтрак. Он убил белого голубя и вяхиря, которых мы проворно ощипали и насадили на вертел. Пока они жарились, Нед готовил плоды хлебного дерева.
   Птицы были съедены до последней косточки: все мы заявили единогласно, что кушанье это превосходно. Мускатные орехи, которыми они питаются, придали мясу особый запах и вкус.
   - Точно пулярки, начиненные трюфелями, - сказал Консейль.
   - Чего вам теперь недостает, Нед? - спросил я у канадца.
   - Четвероногой дичи, господин Аронакс, - отвечал Нед. - Все эти голуби одна забава, а не кушанье! Вот если бы убить такое животное, чтобы из него наделать котлет! Пока я такого не убью, не успокоюсь!
   - И я тоже не успокоюсь, пока не поймаю райскую птицу! - сказал я.
   - Надо еще поохотиться, - сказал Консейль, - только давайте повернем к морю. Мы дошли уже до первых склонов гор, а в горах, я думаю, охота хуже, чем в лесу.
   Это был дельный совет, и мы ему последовали.
   После часовой ходьбы мы пришли к настоящему лесу из саговых пальм. Безвредные змеи уползали из-под наших ног, а райские птицы при нашем появлении скрывались из виду. Я уже отчаивался, когда Консейль, шедший впереди, вдруг наклонился, испустил крик торжества и поднес мне великолепную райскую птицу.
   - Браво, Консейль! - вскрикнул я.
   - Их честь очень добры, - отвечал Консейль.
   - Да нет, дружище, какая тут доброта! Ты мастерски поймал ее: взял живую птицу голыми руками!
   - Если их честь посмотрят на нее хорошенько, то их честь увидят, что моя заслуга не очень велика.
   - Да что такое, Консейль? Говори!
   - Эта птица пьяна, как перепел.
   - Пьяна?
   - Да, опьянела от мускатных орехов. Я ее поймал под мускатным деревом: она сидела под ним и объедалась. Подумайте-ка, друг Нед, чем откликается невоздержание!
   - Тысячу чертей! - возразил канадец. - Это ко мне не относится, я целых два месяца ничего в рот не брал!
   Я между тем рассматривал птицу. Консейль не ошибся. Она действительно ошалела от хмельного сока мускатных орехов, не могла лететь и с трудом шла, но меня это не беспокоило.
   Эта птица принадлежала к лучшему из восьми видов, обитающих в Новой Гвинее и на соседних островах. Это была райская птица "большой изумруд" - самая редкая. Она имела в длину тридцать сантиметров, голова ее была относительно мала, глаза, посаженные близко к клюву, тоже маленькие. Однако ее оперение представляло превосходное сочетание цветов и оттенков: у нее был желтый клюв, коричневые лапки и когти, орехового цвета крылья с пурпурным окаймлением, хохолок и затылок желто-палевые, шея изумрудная, брюшко и грудь коричневые. Над хвостом поднимались два пушистых перышка, а хвост состоял из длинных, очень легких и удивительно тонких перьев.
   Это была чудесная птичка! Туземцы имели основание назвать ее "солнечной". Мне очень хотелось привезти в Париж этот великолепный образец и подарить ее ботаническому саду, в котором до сих пор не было еще живой райской птицы.
   - Это они такие редкие? - спросил канадец тоном охотника, который очень мало ценит дичь за красоту и изящество.
   - Очень редкие, а главное, их очень трудно поймать живьем. Ими и мертвыми хорошо торгуют. Туземцы их подделывают, как жемчуг и алмаз.
   - Что? - вскричал Консейль. - Делают чучела фальшивых райских птиц?
   - Да, Консейль.
   - Их честь знают, как это они ухитряются?
   - Знаю. Райские птицы во время восточного муссона теряют свое великолепное хвостовое оперение. Эти самые перья туземцы подбирают и ловко приклеивают или вшивают в хвост какого-нибудь попугая, потом закрашивают швы, покрывают лжептичку лаком и сбывают в европейские музеи или европейским любителям.
   - Ну что ж такое? - сказал Нед Ленд. - Если не сама птица, так ее перья настоящие, и если их покупают не на жаркое, так, по-моему, тут нет ничего страшного.
   Мое желание овладеть райской птичкой было удовлетворено, но желание канадца еще не исполнилось. К счастью, около двух часов Нед убил превосходного кабана, который известен у натуралистов под именем "бариутанг". Нед Ленд был в восхищении от своего выстрела. Свинья, сраженная электрической пулей, упала замертво. Канадец содрал с нее шкуру, выпотрошил и нарезал для ужина с полдюжины антрекотов.
   Затем снова охота возобновилась и вскоре ознаменовалась новыми охотничьими подвигами Неда и Консейля.
   Два приятеля, обшаривая кустарники, подняли целое стадо кенгуру, которые пустились от них бежать, прыгая на своих эластичных лапах, но, как бы быстро они ни бежали, электрические пули их настигли.
   - Ах, профессор! - вскрикнул Нед. - Какая великолепная дичь! Особенно если из нее приготовить тушеное блюдо! Каков запас для "Наутилуса"! Две, три, пять штук убито! И как я подумаю, что мы съедим все это мясо! А те болваны и не покушают!
   - Какие болваны, Нед? - спросил я.
   - Да наши хозяева...
   Я думаю, что в приливе радости канадец перебил бы все стадо! Но он удовольствовался дюжиной этих интересных животных, составлявших, как сказал наш Консейль, первый отряд млекопитающих.
   Эти животные были невелики и принадлежали к роду кенгуру-кроликов, которые преимущественно живут в дуплах деревьев, быстро бегают, и хотя у них мало мяса, но зато оно считается одним из самых вкусных.
   Мы остались довольны результатом нашей охоты. Счастливый Нед предполагал завтра опять вернуться на остров и истребить всех четвероногих, годных в пищу. Но Нед, как обычно, не рассчитывал на непредвиденные обстоятельства.
   К шести часам вечера мы дошли до морского берега. Шлюпка стояла на обычном месте. "Наутилус" был похож на длинный подводный риф, выступавший из волн в двух милях от берега.
   Нед Ленд немедленно занялся приготовлением обеда: он был отличным поваром и знал до тонкости кулинарное искусство. Отбивные из кенгуру скоро зашипели на углях и распространили приятнейший запах.
   Да простит читатель мой восторг перед жарким из свежего мяса! Да простит он его мне, как и я прощаю Ленду нашу общую слабость!
   Одним словом, обед был превосходен. Два вяхиря довершили роскошное меню. Саговое тесто, хлеб, несколько манго, шесть ананасов и перебродивший сок кокосовых орехов привели нас в очень веселое расположение духа. Я даже подозреваю, что мысли моих достойных товарищей не имели желанной ясности.
   - А что, если мы не вернемся сегодня на "Наутилус"? - спросил Консейль.
   - А что, если мы никогда туда не вернемся? - прибавил Нед. - А что...
   В это самое время к нашим ногам упал камень и прервал слова Неда.
  

Глава двадцать вторая

Молния капитана Немо

   Мы оглянулись по сторонам; я как нес в рот кусок, так рука у меня и замерла.
   - Камни не падают с неба, - сказал Консейль, - а если падают, то это метеориты.
   Второй камень, тщательно закругленный, выбил из рук Консейля вкусную ножку вяхиря.
   Мы вскочили на ноги и схватились за ружья, приготовившись отражать нападение.
   - Обезьяны это, что ли? - вскрикнул Нед Ленд.
   - Почти что так, - отвечал Консейль, - это дикари!
   - К шлюпке! - крикнул я и побежал к морю.
   Приходилось быстро отступать: десятка два дикарей, вооруженных луками и пращами, высыпали на опушку леса и были всего в ста шагах от нас.
   До шлюпки оставалось пробежать еще туазов десять, а дикари хотя и шагом, но все же приближались. Камни и стрелы сыпались как дождь.
   Нед Ленд, несмотря на близкую опасность, не хотел бросать свои запасы и удирал со свиньей в одной руке, а с кенгуру - в другой.
   В две минуты мы были на берегу. Нагрузить шлюпку провизией и оружием, оттолкнуть ее и схватить весла было для нас делом одной минуты.
   Мы не успели отъехать еще и двух кабельтовых, как сотня дикарей, с воем размахивая руками, вошла по пояс в воду. Я смотрел на "Наутилус", надеясь, что крики туземцев заставят кого-нибудь выйти наверх, - но палуба была совершенно пуста.
   Минут через двадцать мы причалили к судну, люк был открыт. Прикрепив шлюпку, мы вошли вовнутрь "Наутилуса".
   Я побежал в салон, откуда раздавались звуки рояля, и застал там капитана: он сидел, склонившись над клавишами, и, казалось, был погружен в мир музыки.
   - Капитан! - вскрикнул я. - Капитан!
   Но он не слыхал меня.
   - Капитан! - повторил я, дотрагиваясь до его руки.
   Он вздрогнул и обернулся.
   - А! Это вы, профессор! - сказал он. - Ну что, удачна была ваша охота? Много набрали для гербария?
   - Да, капитан, да, - отвечал я, - но, к несчастью, мы приманили за собой группу двуногих!
   - Каких двуногих?
   - Дикарей!
   - Дикарей! - сказал капитан с легкой улыбкой. - И вы удивляетесь, профессор, что, выйдя на землю, вы встречаете дикарей?.. Дикари! Да где же их нет? Разве здешние хуже других?
   - Но, капитан....
   - По-моему, профессор, дикари повсюду. Я встречал их везде.
   - Положим, что так, - отвечал я, - но если вы не желаете видеть их на "Наутилусе", то не лишним было бы принять некоторые меры предосторожности.
   - Успокойтесь, профессор, тут ничего нет опасного.
   - Но их очень много!
   - Сколько вы их насчитали?
   - Не менее сотни.
   - Профессор. - отвечал капитан, не отнимая пальцев от клавишей рояля, - если бы все жители Новой Гвинеи выступили на берег, то и тогда "Наутилусу" нечего бояться их нападения.
   Пальцы капитана опять забегали по клавишам, и тут я заметил, что он играл только на черных клавишах, что придавало его мелодиям шотландский оттенок. Скоро он, казалось, забыл обо мне и погрузился в музыку. Я его оставил в покое и опять ушел на палубу.
   Ночь уже наступила, потому что под этими широтами солнце быстро заходит и сумерек не бывает. Я еще видел, но уже не так ясно, остров Гвебороар. Бесчисленные костры освещали берег: это доказывало, что туземцы и не думают расхо диться.
   Я оставался в одиночестве несколько часов. То я думал об этих дикарях, но уже не боялся их: непоколебимая уверенность капитана передалась и мне, - то забывал о них и любовался великолепием тропической ночи. Воспоминания занесли меня во Францию вслед за зодиакальными созвездиями, которые через несколько часов должны были засиять над моей родиной. Луна взошла среди созвездий, и я подумал о том, что этот верный и услужливый спутник нашей планеты послезавтра приподнимет морские волны и поможет вытащить "Наутилус" из его кораллового ложа.
   Около полуночи, убедившись, что все спокойно и на темных волнах, и под прибрежными деревьями, я отправился в свою каюту и сладко заснул.
   Ночь прошла без приключений. Дикари боялись, без сомнения, самого вида лежащего на мели чудовища, потому что люк был открыт и они легко пробрались бы вовнутрь судна.
   В шесть часов утра 8 января я снова вышел на палубу. Утренний туман рассеивался, и скоро показался остров - сначала берег, а потом и вершины гор.
   Туземцы все еще были на берегу, их теперь было гораздо больше, чем накануне, - человек пятьсот. Некоторые из них, воспользовавшись отливом, забрались на рифы в двух кабельтовых от "Наутилуса".
   Я ясно различал их лица. Это были настоящие папуасы, атлетического сложения, красивые, с широким крутым лбом, с большим, но не приплюснутым носом и белыми зубами. Их курчавые волосы, выкрашенные в красный цвет, резко оттенялись на фоне черной и блестящей, как у нубийцев, кожи. На вытянутых, разрезанных надвое мочках ушей висели костяные серьги. Все дикари большей частью были нагие. Между ними я увидел также несколько женщин, одетых от талии до колен в настоящие травяные кринолины, которые поддерживались поясом, сплетенным из водорослей. У некоторых мужчин на шее висели ожерелья из белых и розовых стеклянных бус. Почти все были вооружены луками, стрелами и щитами, а за спиной они носили сетку с округлыми камнями - оружие, которое они так искусно кидали.
   Один папуас довольно близко подошел к "Наутилусу" и рассматривал его с большим вниманием. Надо думать, что это был вождь, потому что он был одет в циновку из банановых листьев, выкрашенную в яркие цвета и с зубцами по краю. Дикарь стоял так близко, что я без труда мог бы его убить, но подумал, что лучше подождать нападения с его стороны. Между европейцами и туземцами должна быть разница: европейцу следует только защищаться, а не нападать.
   Во все время отлива туземцы бродили около "Наутилуса", но были тихими и смирными. Я слышал, как они часто произносили слово "assai", и по их жестам понял, что меня приглашают сойти на берег.
   Но я отклонился от приглашения.
   В этот день шлюпка не трогалась с места, что очень огорчало Неда Ленда.
   - Сколько я теперь запасов бы набрал! - говорил он. - Надо ведь было этим обезьянам явиться!
   Он утешался тем, что готовил к хранению прежде запасенное мясо и муку.
   Около одиннадцати часов, как только прилив начал накрывать верхушки коралловых рифов, дикари возвратились на берег. Но я видел, что их становится все больше и больше. Вероятно, они пришли с соседних островов или с Новой Гвинеи, а между тем я не заметил ни одной туземной пироги.
   "Дел никаких нет, - подумал я. - Пожалуй, надо исследовать морское дно. Сегодня последний день, если только исполнится обещание капитана Немо и "Наутилус" выберется из пролива в открытое море".
   Вода в этом месте была до того чиста, что на дне ясно были видны все раковины, зоофиты и водоросли.
   Я позвал Консейля, и он принес мне маленький легкий черпак, несколько похожий на тот, каким ловят устриц.
   - С позволения их чести, - сказал Консейль, - эти дикари, кажется, вовсе не злы!
   - А между тем это людоеды, Консейль.
   - Можно быть людоедом и добрым человеком, - отвечал Консейль. - Разве лакомка не может быть честным человеком? Одно не мешает другому.
   - Хорошо придумано, Консейль! Я соглашаюсь, что эти честные людоеды честно едят своих пленников. Но так как я не желаю быть съеденным, хотя бы даже честно, то я буду держаться настороже, потому что капитан "Наутилуса" не хочет принимать никаких мер предосторожности. А теперь за работу!
   В продолжение двух часов наша ловля шла успешно, но не принесла никаких редкостей. Черпак наполнялся "ушами Мидаса", арфами, гарпами и, главное, множеством молотков, красивее которых я никогда не видел. Мы поймали также несколько жемчужных раковин и с дюжину маленьких черепах, которых отдали корабельному повару.
   И вот, когда я меньше всего ожидал, мне попало в руки чудо, или, вернее сказать, "уродство" природы, которое встречается очень редко. Консейль вынул черпак, нагруженный обыкновенными раковинами, я посмотрел на них и быстро достал одну раковину, испустив конхиологический крик, самый пронзительный, какой только может произвести человеческое горло.
   - Что приключилось с их честью? - спросил удивленный Консейль. - Их честь что-нибудь укусило?
   - Нет, дружок, нет! Хотя я бы охотно поплатился целым пальцем за эту находку!
   - За какую находку, с позволения их чести?
   - Вот она! - сказал я, показывая ему раковину.
   - Да ведь это простая пурпурная улитка, род улиток, отряд гребенчатожаберных, класс брюхоногих моллюсков...
   - Да, Консейль, но вместо того чтобы завиваться справа налево, эта улитка завивается слева направо!
   - Возможно ли? - вскрикнул Консейль.
   - Да, дружок, да! Это раковина-левша!
   - Раковина-левша! - повторил Консейль.
   - Посмотри-ка на ее спираль!
   - Ах, их честь не поверят, - сказал Консейль, принимая драгоценную раковину дрожащей рукой, - но я никогда еще так не волновался!
   И было от чего волноваться!
   Все знают по наблюдениям натуралистов, что движение справа налево - закон природы. Светила с их спутниками движутся с востока на запад. Человек действует лучше правой, чем левой рукой, поэтому инструменты, приборы, лестницы, замки, пружины часов и многое другое сделано таким образом, чтобы действовать справа налево. Природа преимущественно следует этому же закону и в отношении раковин. У них завиток завернут справа налево, исключения очень редки, и если попадается раковина-левша, то знатоки ценят ее на вес золота.
   Мы с Консейлем были поглощены созерцанием нашего сокровища, и я уже мечтал обогатить ею наш Парижский музей, как вдруг камень, метко брошенный туземцем, разбил эту драгоценность в руках Консейля.
   Я испустил крик отчаяния. Консейль схватил мое ружье и прицелился в дикаря, который раскачивал свою пращу всего в десяти метрах от нас. Я хотел остановить Консейля, но он уже выстрелил и разбил браслет с амулетами, висевший на руке дикаря.
   - Консейль! - закричал я. - Консейль!
   - Что угодно их чести? Разве их честь не видят, что людоеды первыми начали атаку?
   - Раковина не стоит жизни человека! - сказал я ему.
   - Ах, негодяй! - вскрикнул Консейль. - Я скорей бы его простил, если бы он перебил мне плечо!
   Я оглянулся и тут только заметил, что к нам подобрались непрошеные посетители. Примерно двадцать туземных пирог окружали "Наутилус".
   Эти пироги, выдолбленные древесные стволы, - длинные, прямые и хорошо приспособлены для плавания. Они никогда не опрокидываются, потому что равновесие поддерживается с помощью двойного бамбукового шеста, который плывет по поверхности. Я не без тревоги смотрел, как пироги, управляемые ловкими полунагими гребцами, приближаются к нам все ближе и ближе.
   Очевидно, что эти папуасы уже имели сношения с европейцами и знали их суда. Но что они должны были думать об этом длинном металлическом цилиндре без мачт и без труб?
   Вероятно, сначала он их испугал, потому что они держались некоторое время в почтительном отдалении от него; но, видя неподвижность судна, они мало-помалу перестали бояться и отыскали теперь случай с ним познакомиться.
   Это знакомство и следовало отвратить. Наши ружья стреляли бесшумно и не могли произвести на них никакого впечатления, потому что они боялись только трескучего оружия. Гроза без раскатов грома мало пугает людей, хотя опасность заключается в молнии, а не в громовом треске.
   Пироги приблизились к "Наутилусу", и в него посыпались тучи стрел.
   - Град идет! - сказал Консейль. - И, возможно, град отравленный!
   - Надо предупредить капитана Немо! - сказал я, сбегая с трапа.
   В салоне я никого не нашел и постучался в каюту капитана.
   - Войдите! - ответили мне.
   Я вошел и застал капитана за какими-то вычислениями, где преобладали иксы и другие алгебраические знаки.
   - Я помешал вам? - спросил я из приличия.
   - Да, господин Аронакс, помешали, - отвечал капитан, - но я думаю, что у вас на это серьезная причина?
   - Очень серьезная. Нас окружили пироги туземцев, и через несколько минут на нас, вероятно, нападут несколько сотен дикарей!
   - А! - сказал спокойно капитан Немо. - Так они приплыли в пирогах?
   - Да, капитан, в пирогах!
   - Ну так мы закроем люк, профессор.
   - Да, надо закрыть, капитан, я за этим и пришел...
   - Сейчас закроют, - сказал капитан и, нажав на кнопку звонка, передал приказ экипажу. - Исполнено! - сказал он мне через несколько секунд. - Надеюсь, вы не опасаетесь, что эти господа пробьют обшивку, которую не могли повредить снаряды вашего фрегата?
   - Нет, капитан, не опасаюсь, но ведь еще остается опасность!
   - Какая, профессор?
   - Такая, что завтра, в этот же час, надо будет открыть люк, чтобы закачать свежий воздух в "Наутилус"!
   - Разумеется, профессор, потому что "Наутилус" дышит, как китообразные животные.
   - А если в это время папуасы вскарабкаются на палубу, как вы их остановите?
   - Так вы думаете, что они заберутся на борт "Наутилуса"?
   - Я в этом уверен!
   - Ну, пусть себе забираются. Я не вижу причины мешать им. Я не хочу, чтобы моя остановка у острова Гвебороара стоила жизни хотя бы одному из них.
   Я хотел уйти, но капитан удержал меня и пригласил сесть около него. Он с интересом расспрашивал меня о нашей прогулке по острову, об охоте и никак не мог понять нашей потребности в мясе, которая была так развита у Неда Ленда. Затем разговор коснулся разных других предметов. Капитан хотя и не был откровенным, но показался мне гораздо любезнее.
   Между прочим мы заговорили о положении "Наутилуса", севшего на мель на том же самом месте, где чуть не погиб Дюмон-Дюрвиль.
   - Этот Дюмон-Дюрвиль - один из великих моряков, - сказал капитан, - один из самых страстных и просвещенных мореплавателей. Это французский капитан Кук. Несчастный, он преодолел сплошные льды Южного полюса, коралловые рифы Океании, увернулся от людоедов Тихого океана, и все это для того, чтобы погибнуть при крушении поезда! Если бы этот энергичный человек мог размышлять в последнюю минуту своего существования, то представьте, каковы должны были быть его переживания!
   Говоря это, капитан заметно волновался.
   Затем мы взяли карту и проследили маршруты всех экспедиций французского мореплавателя. Мы вспомнили его кругосветные путешествия, его попытки проникнуть к Южному полюсу, что привело к открытию земель Адели и Луи-Филиппа, наконец, его гидрографические съемки главных островов Океании.
   - То, что сделал Дюрвиль на поверхности морей, - сказал капитан Немо, - я сделал внутри океана, и сделал легче и точнее. "Астролябия", беспрестанно боровшаяся с ураганами, не могла равняться с "Наутилусом" - с этим спокойным рабочим кабинетом, настоящим подводным домом.
   - Однако, капитан, - сказал я, - все-таки есть сходство между корветами Дюмон-Дюрвиля и "Наутилусом".
   - Какое, профессор?
   - Такое, что "Наутилус", как и они, сел на мель.
   - "Наутилус" не садился на мель, - ответил холодно капитан. - "Наутилус" может спокойно оставаться на коралловом рифе, и мне не придется истощать экипаж мучительными работами, как пришлось Дюмон-Дюрвилю. "Астролябия" и "Зеле" погибли, а мой "Наутилус" не подвергается никакой опасности. Завтра в предсказанный день и час прилив тихо поднимет его, и он снова поплывет под морскими волнами.
  


  
   - Капитан, - сказал я, - я не сомневаюсь...
   - Завтра, - прибавил капитан, вставая, - завтра днем, в два часа сорок минут, "Наутилус" всплывет и без всяких повреждений покинет Торресов пролив.
   Сказав эти слова, капитан слегка поклонился. Это был знак, что разговор окончен. Я вернулся в свою каюту. Здесь меня дожидался Консейль, желавший знать результат моего свидания с капитаном.
   - Что капитан сказал их чести? - спросил Консейль.
   - Друг мой, - отвечал я, - когда я сказал капитану, что "Наутилусу" угрожает опасность, он высмеял меня. Остается одно - довериться ему и пожелать себе спокойной ночи!
   - Я не понадоблюсь их чести?
   - Нет, мой друг. А что делает Нед Ленд?
   - Нед Ленд, с позволения их чест эти интересныя животныя жарились, Недъ приготовлялъ плоды хлѣбнаго дерева. Потомъ, мы обглодали до костей голубя и вяхиря и нашли ихъ превосходными. Мясо ихъ пропитано запахомъ мускатныхъ орѣховъ, которыми они обыкновенно объѣдаются, что и придаетъ имъ превосходный вкусъ.
   -- Точно пулярки откормленныя трюфелями, оказалъ Консель.
   -- Чего же вамъ теперь не достаетъ, Недъ? спросилъ я Канадца.
   -- Четвероногой дичи, господинъ Ароннаксь, отвѣчалъ Недѣлаадъ.-- Всѣ эти голуби годятся только для забавы и нейдутъ въ счетъ настоящихъ блюдъ. Я не успокоюсь до тѣхъ лоръ пока не убью животное годное для котлетъ!
   -- И я также, Недъ, если, не поймаю райскую птицу"
   -- Будемъ же продолжать охоту, отвѣчалъ Бовоедь; -- во только отправимся назадъ къ морю. Мы дошли до перваго склона горъ, и я думаю что намъ лучше возвратиться въ лѣсъ
   Совѣтъ былъ разуменъ, и мы послѣдовали ему. Послѣ цѣлаго часа ходьбы, мы достигли настоящаго саговаго лѣса. Нѣсколько безвредныхъ змѣй убѣгало изъ-подъ нашихъ вотъ При нашемъ приближеніи райскія птицы быстро исчезала, а я терялъ надежду поймать ихъ; какъ вдругъ Консель, шедшій впереди насъ, нагнулся, испуская торжествующіе крика, и возвратился ко мнѣ съ великолѣпною парадизкой въ рукахъ.
   -- А! браво, Консель! вскричалъ я.
   -- Господинъ профессоръ слишкомъ любезенъ, отвѣчалъ Консель.
   -- Совсѣмъ нѣтъ, мой милый. Ты мастерски это сдѣлалъ. Взять птицу живою, и взять ее. руками!
   -- Если господинъ профессоръ взглянетъ на нее поближе, то увидитъ что въ этомъ нѣтъ большой заслуги.
   -- Почему же, Консель?
   -- Потому что эта птица пьяна какъ перепелка.
   -- Пьяна?
   -- Да, господинъ профессоръ, пьяна отъ мускатныхъ орѣховъ которые она ѣла подъ мускатнымъ, деревомъ, откуда я ее и ваялъ. Посмотрите, другъ Недъ, вотъ пагубное дѣйствіе невоздержности!
   -- Тысячу чертей! возразилъ Канадецъ:-- меня нельзя упрекнуть въ томъ что я выпилъ много джину въ продолженіе двухъ этихъ мѣсяцевъ!
   Между тѣмъ я разсматривалъ эту любопытную птицу. Консель не ошибся. Райская птица одурѣла отъ опьяняющаго сока, и была совершенно безпомощна. Она не могла летать, а даже едва ходила. Но меня это не тревожило, и я оставилъ ее отрезвляться.
   Эта Птица принадлежала къ самому красивому изъ восьми видовъ обитающихъ въ Новой-Гвинеѣ и на сосѣднихъ островахъ. Это была парадизка золотистая, одна изъ самыхъ рѣдкихъ. Она имѣла три дециметра въ длину. Голова ея была относительно мала, глаза, помѣщенные у основанія клюва, также невелики. Но она представляла удивительное сочетаніе цвѣтовъ; клювъ желтый, ноги и когти темно-коричневые, крылья орѣховаго цвѣта съ багрянымъ оттѣнкомъ по краямъ, олова и задняя частъ шеи блѣдно-желтыя, горло изумрудное, брюхо и грудъ темно-каштановыя. Надъ ея хвостомъ поднимались двѣ роговидныя и пушистыя нити, продолжавшіяся въ видѣ легкихъ, длинныхъ и удивительно тонкихъ перьевъ, доплнявшихъ общій видъ этой чудесной птицы, которой туземцы дали поэтическое названіе "птицы солнца."
   Мнѣ очень хотѣлось привезти въ Парижъ этотъ прекрасный экземпляръ, и принести его въ даръ Ботаническому саду, гдѣ нѣтъ ни одной живой парадизки.
   -- Стало-быть онѣ очень рѣдки? спросилъ Канадецъ тономъ охотника, не слишкомъ уважающаго дичь интересную только съ научной точки зрѣнія.
   -- Очень рѣдки, мой храбрый товарищъ, и сверхъ того ихъ очень трудно поймать живыми. Даже мертвыя онѣ составляютъ предметъ значительной торговли. И потому туземцы придумали поддѣлывать ихъ какъ поддѣлываютъ жемчугъ и бриліанты...
   -- Какъ! вскричалъ Консель: -- есть поддѣльныя райскія птицы?
   -- Да, Консель.
   -- А знаетъ ли господинъ профессоръ способъ производства туземцевъ?
   -- Какъ нельзя лучше. Парадизки, во время восточнаго мусона, теряютъ великолѣпныя перья, окружающія ихъ хвостъ, которыя натуралисты называютъ субаларными. Эти-то перья и собираются поддѣлывателями фальшивыхъ пернатыхъ, и ловко прикрѣпляются къ самкѣ попугая, у которой предварительно выщипываютъ ея собственныя перья. Потомъ они закрашиваютъ швы, покрываютъ птицу лакомъ и отправляютъ произведенія своего страннаго искусства въ европейскіе музеи и разнымъ любителямъ.
   -- Хорошо! сказалъ Недъ-Ландъ.-- Если птица не настоящая, то перья все-таки настоящія, и я не вижу тутъ большаго вреда, такъ какъ животное не предназначается въ пищу!
   Мое желаніе обладать парадизкой исполнилось, но желанія канадскаго охотника еще не были удовлетворены. Къ счастію, въ два часа пополудни Недъ-Ландъ убилъ великолѣпную лѣсную свинью, называемую туземцами бари-утангъ. Животное это пришлось очень кстати и доставило намъ настоящую четвероногую дичь. Недъ-Ландъ очень гордился своимъ славнымъ выстрѣломъ. Электрическая пуля, коснувшись свиньи, положила ее мертвою на мѣстѣ.
   Канадецъ снялъ съ нея кожу и чисто выпотрошилъ, отложивъ заранѣе полдюжины реберъ на жаркое къ ужину. Потомъ охота опять началась. Недъ-Ланду и Конселю еще предстояло отличиться своими подвигами.
   Въ самомъ дѣлѣ, оба друга, обшаривая кустарники, спугнули стадо кенгуру, которые побѣжали припрыгивая на своихъ эластичныхъ лапахъ. Но эти животныя не такъ быстро бѣгали чтобъ электрическая пуля не могла остановить ихъ.
   -- Ахъ, господинъ профессоръ! вскричалъ Недъ-Ландъ, ярый охотникъ которому жажда добычи вскружила голову;-- какая превосходная дичь, особенно если приготовить изъ нея душеное мясо! сколько съѣстныхъ припасовъ для Корабликъ. Два! три! пять убиты! И когда я только подумаю что мы съѣдимъ все это мясо, а дураки на кораблѣ не получатъ на крошки!
   Я думаю что въ приладкѣ радости Канадецъ перебилъ бы все стадо, еслибы говорилъ поменьше! Но онъ удовольствовался дюжиной этихъ интересныхъ сумчатыхъ животныхъ, составляющихъ первый порядокъ оныхъ, не имѣющій плаценты, какъ сказалъ намъ Консель. Эти животныя были не велика и принадлежали къ виду кенгуру-кроликовъ, обыкновенно живущихъ въ дуплахъ деревьевъ и прыгающихъ чрезвычайно быстро; но несмотря на свою незначительную величину, они доставляютъ самое вкусное мясо.
   Мы были очень довольны результатомъ своей охоты. Веселый Недъ предлагалъ вернуться на слѣдующій день на этотъ очаровательный островъ, гдѣ онъ намѣревался истребить всѣхъ четвероногихъ годныхъ для пищи. Но онъ разчитывалъ не думая о томъ что могутъ встрѣтиться препятствія.
   Въ шесть часовъ вечера мы возвратились на морской берегъ. Наша лодка стояла на прежнемъ мѣстѣ. Корабликъ какъ длинный подводный камень, выставлялся изъ-подъ волнъ въ двухъ миляхъ отъ берега.
   Недъ-Ландъ немедленно занялся великимъ дѣломъ приготовленія обѣда; онъ былъ удивительнымъ мастеромъ въ поваренномъ искусствѣ. Вскорѣ атмосфера наполнилась превосходнымъ запахомъ жарившихся на угольяхъ котлетъ изъ бари-утанга!...
   Но я замѣчаю что самъ иду по столамъ Канадца и прихожу въ восторгъ отъ жареной свѣжей свинины. Да простятъ мнѣ это, также какъ и я простилъ Недъ-Ланду, и по тѣмъ же причинамъ!
   Однимъ словомъ, обѣдъ былъ превосходный. Два вяхиря дополнили этотъ необычный рядъ кушаній. Саговое тѣсто, хлѣбъ съ хлѣбнаго дерева, нѣсколько плодовъ манговаго дерева, полдюжины ананасовъ и перебродившій сокъ кокосовыхъ орѣховъ привели насъ въ веселое расположеніе духа. Я даже думаю что мысли моихъ достойныхъ товарищей не отличались надлежащею ясностью.
   -- Что еслибы мы не возвращались сегодня вечеромъ на бортъ Кораблика! сказалъ Консель.
   -- А еслибы мы никогда туда не возвращались? прибавилъ Недъ-Ландъ.
   Вдругъ въ эту минуту къ нашимъ ногамъ упалъ камень и прервалъ предположенія китолова.
   

ГЛАВА XXII.
Молнія капитана Немо.

   Мы не вставая посмотрѣли по направленію лѣса; моя рука остановилась на полдорогѣ ко рту, рука же Недъ-Ланда оканчивала свою обязанность.
   -- Камни не падаютъ съ неба, сказалъ Консель,-- а если падаютъ, то заслуживаютъ названія аэролитовъ.
   Другой камень, тщательно округленный, выбившій изъ рукъ Конселя вкусную ножку вяхиря, придалъ еще болѣе убѣдительности его замѣчанію.
   Мы встали всѣ трое, вскинувъ ружья на плеча, и были готовы отвѣчать на всякое нападеніе.
   -- Не обезьяны ли это? вскричалъ Недъ-Ландъ.
   -- Почти, отвѣчалъ Консель,-- это дикари.
   -- Къ лодкѣ! сказалъ я, направляясь къ морю.
   Дѣйствительно, пора было отступать; десятка два дикарей, вооруженныхъ луками и пращами, появились на опушкѣ маленькаго лѣска, который направо ограничивалъ горизонтъ и лежалъ на разстояніи почти ста шаговъ.
   Наша лодка находилась въ десяти саженяхъ отъ насъ.
   Дикари приближались не торопясь, но выказывали самыя враждебныя намѣренія. Камни и стрѣлы сыпались на насъ. Недъ-Ландъ не хотѣлъ оставить свою провизію, несмотря на угрожающую опасность, и подвигался впередъ, впрочемъ довольно быстро, таща свинью одною рукой и кенгуру другою
   Въ двѣ минуты мы достигли плоскаго песчанаго берега. Нагрузить лодку провизіей и оружіемъ, столкнутъ ее въ море, взяться за весла,-- было дѣломъ одной минуты. Не услѣди мы отъѣхать двухъ кабельтововъ, какъ до ста дикарей, завывая и размахивая руками, вошли по поясъ въ воду. Я смотрѣлъ, не вызоветъ ли ихъ появленіе кого-нибудь на платформу Кораблика. Но нѣтъ. Громадное судно, стоявшее въ открытомъ морѣ, было совершенно пусто.
   Двадцать минутъ спустя, мы всходили на корабль. Люкъ былъ открытъ. Привязавъ лодку, мы вошли во внутренность Кораблика.
   Я сошелъ въ залу, откуда слышались аккорды. Тамъ, нагнувшись надъ своимъ органомъ, сидѣлъ капитанъ Немо, погруженный въ музыкальный восторгъ.
   -- Капитанъ! сказалъ я ему.
   Онъ не слышалъ меня.
   _ -- Капитанъ! повторилъ я, дотрогиваясь до него рукой.
   Онъ вздрогнулъ и обернулся:
   -- Ахъ! это вы господинъ профессоръ, сказалъ онъ мнѣ.-- Ну, что же, хороша ли была ваша охота, успѣшно ли вы ботанизировали?
   -- Да, капитанъ, отвѣчалъ я;-- но, къ несчастію, мы привели за собой толпу двуногихъ, сосѣдство которыхъ, мнѣ кажется, не совсѣмъ безопасно для насъ.
   -- Какихъ двуногихъ?
   -- Дикарей.
   -- Дикарей! насмѣшливо отвѣчалъ капитанъ Немо.-- И вы удивляетесь, господинъ профессоръ, что ступивъ на землю нашли на ней дикарей? Гдѣ же ихъ нѣтъ? И будто они хуже другихъ, эти люди которыхъ вы называете дикарями?
   -- Но, капитанъ....
   -- Что касается до меня, господинъ профессоръ, то я ихъ встрѣчалъ повсюду.
   -- Но все-таки, отвѣчалъ я,-- если вы не желаете видѣть ихъ на кораблѣ, то вамъ лучше принять какія-нибудь предосторожности.
   -- Успокойтесь, господинъ профессоръ, тутъ не о чемъ такъ безпокоиться.
   -- Но эти дикари многочисленны.
   -- Сколько же вы ихъ насчитали?
   -- По крайней мѣрѣ до сотни.
   -- Господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ капитанъ, снова опуская руки на клавиши органа,-- еслибы всѣ туземцы Папуазіи собрались на этомъ берегу, то и тогда Кораблику нечего было бы бояться ихъ нападенія!
   Пальцы капитана забѣгали по клавишамъ, и я замѣтилъ что онъ бралъ только черныя косточки, что придавало его мелодіямъ совершенно шотландскій оттѣнокъ. Вскорѣ онъ забылъ о моемъ присутствіи и погрузился въ мечты, изъ которыхъ я болѣе не старался его вывести. Я вышелъ на платформу. Ночь у же наступила, потому что подъ низкими широтами солнце садится очень быстро и безъ сумерекъ. Я едва могъ различать островъ Гвебороаръ. Но многочисленные огни зажженные на морскомъ берегу свидѣтельствовали о томъ что дикари не думали его покидать.
   Въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ я сидѣлъ тутъ одинъ, то думая о туземцахъ,-- которыхъ я впрочемъ не боялся болѣе: непоколебимая увѣренность капитана овладѣвала и мной,-- то забывая ихъ чтобы любоваться великолѣпіемъ тропической ночи. Вслѣдъ за созвѣздіями зодіака, которыя должны были черезъ нѣсколько часовъ освѣщать Францію, я мысленно переносился туда. Луна сіяла во глубинѣ неба, окруженная созвѣздіями зенита. Я думалъ что послѣзавтра этотъ вѣрный и любезный спутникъ возвратится опять на то же мѣсто, подниметъ море и сниметъ корабль съ его коралловаго ложа. Около полуночи, видя что все спокойно на потемнѣвшихъ волнахъ и на берегу подъ деревьями, я ушелъ въ свою каюту и спокойно заснулъ.
   Ночь прошла безъ приключеній. Безъ сомнѣнія, Папуасы были испуганы видомъ чудовища лежащаго въ бухтѣ и не приближались, несмотря на то что доступъ во внутренность судна былъ свободенъ, и подъемная дверь открыта.
   Въ шесть часовъ утра, 8го января, я вышелъ на платформу. Поднимались утреннія испаренія. Сквозь разсѣявшійся морской туманъ вскорѣ показался островъ: сначала берега его, потомъ вершины.
   Туземцы были тамъ, но гораздо многочисленнѣе чѣмъ наканунѣ; ихъ было человѣкъ пятьсотъ или шестьсотъ. Нѣкоторые изъ нихъ, пользуясь низкимъ отливомъ, приблизились къ Кораблику почти на два кабельтова, ступая по коралламъ Я ихъ ясно различалъ. Это были настоящіе Папуасы, красивое племя, отличающееся атлетическимъ ростомъ, широки" и возвышеннымъ лбомъ, толстымъ, но не приплюснутымъ носомъ и бѣлыми зубами. Ихъ пушистые, выкрашенные красною краской волосы рѣзко отдѣлялись отъ цвѣта ихъ кожи, черной и блестящей какъ у Нубійцевъ. Въ мочкахъ ихъ ушей, разрѣзанныхъ и растянутыхъ, висѣли костяныя четки. Вообще всѣ дикари были нагіе. Между ними я замѣтилъ нѣсколько женщинъ, которыя были одѣты въ настоящіе кринолины изъ травы идущіе отъ бедръ до колѣнъ и поддерживаемые поясомъ изъ растительныхъ волоконъ. Нѣкоторые начальники носили на шеѣ украшенія въ видѣ полумѣсяца и ожерелья изъ бѣлыхъ и красныхъ стеклянныхъ бусъ. Всѣ почти были вооружены луками, стрѣлами и щитами, и имѣли на плечахъ что-то похожее на сѣти, гдѣ лежали круглые камни, которые они очень ловко бросали своими пращами.
   Одинъ изъ этихъ начальниковъ, стоявшій ближе къ Кораблику, внимательно разсматривалъ его. Должно-быть это былъ "мадо" изъ высшаго класса, потому что онъ драпировался въ циновку изъ банановыхъ листьевъ съ зубцами по краямъ, пестрѣвшую самыми яркими красками.
   Я легко могъ убить этого туземца, стоявшаго очень близко, но разчелъ что лучше подождать дѣйствительно враждебныхъ заявленій съ ихъ стороны. При встрѣчѣ Европейцевъ съ дикарями, Европейцамъ слѣдуетъ защищаться отъ нападенія, а не нападать.
   Во все время отлива туземцы бродили около Кораблика, но не шумѣли. Я слышалъ что они часто повторяли слово "ассаи," и по ихъ жестамъ понялъ что они приглашаютъ меня сойти на землю, но счелъ удобнѣе уклониться отъ этого приглашенія.
   Итакъ, къ большой досадѣ Недъ-Ланда, ему невозможно было пополнить свой запасъ провизіи, потому что въ этотъ день лодка не покидала корабля. Искусный Канадецъ занимался приготовленіемъ мяса и муки привезенныхъ имъ съ острова. Что же касается дикарей, то они возвратились на берегъ къ 11ти часамъ утра, лишь только начался приливъ и верхушки коралловъ стали исчезать подъ водой. Но я видѣлъ что на берегу число ихъ значительно увеличилось. Вѣроятно, они пріѣзжали съ сосѣднихъ острововъ, или съ самой Новой Гвинеи. Однакоже я не могъ замѣтить ни одной туземной пироги.
   Отъ нечего дѣлать я вздумалъ половить драгой въ этой прекрасной прозрачной водѣ, гдѣ въ изобиліи виднѣлись раковины, зоофиты и морскія растенія. Сверхъ того это былъ послѣдній день пребыванія Кораблика въ этихъ мѣстахъ, если только, согласно обѣщанію капитана Немо, онъ выйдетъ на другой день въ открытое море.
   Я позвалъ Конселя, и онъ принесъ мнѣ маленькую легкую драгу, похожую немного на тѣ которыми ловятъ устрицъ.
   -- А дикари? спросилъ меня Консель.-- Не во гнѣвъ будь сказано господину профессору, они, кажется, вовсе не злы.
   -- Однакоже они людоѣды, мой милый.
   -- Можно быть людоѣдомъ и въ то же время честнымъ человѣкомъ, отвѣчалъ Консель,-- также какъ обжорой и честнымъ малымъ. Одно не исключаетъ другаго.
   -- Хорошо, Консель, я согласенъ съ тобой что это честные людоѣды, и что они честно пожираютъ своихъ плѣнниковъ. Но такъ какъ я не хочу быть съѣденнымъ даже честно, то и буду остерегаться, потому что командиръ Кораблика, какъ видно, не думаетъ принимать никакихъ предосторожностей. А теперь за работу.
   Въ продолженіи двухъ часовъ мы дѣятельно занимались своею ловлей, не находя однако ничего рѣдкаго. Драга наполнялась медвѣжьими ушками, арфами, меланіями и самыми красивыми молотками, какихъ когда-либо случалось мнѣ видалъ. Мы также поймали нѣсколько кубышекъ, жемчужныхъ раковинъ и дюжину маленькихъ черепахъ, которыхъ оставили для корабельнаго стола.
   Но въ ту минуту какъ я менѣе всего думалъ объ этомъ, мнѣ лопалось въ руки чудесное произведеніе, или, говоря точнѣе, естественная уродливость, очень рѣдко встрѣчаемая. Консель закинулъ драгу и вытащилъ много разныхъ довольно обыкновенныхъ раковинъ, какъ вдругъ онъ увидѣлъ что я быстро опускаю руку въ сѣть и выхватываю оттуда раковину, испуская крикъ конхиліолога, то-есть самый пронзительный крикъ когда-либо вылетавшій изъ человѣческаго горла.
   -- Ахъ! Что случилось съ господиномъ профессоромъ? спросилъ удивленный Консель.-- Не укусилъ ли кто господина профессора?
   -- Нѣтъ, любезный, но тѣмъ не менѣе я охотно поплатился бы пальцемъ за свою находку.
   -- Какую находку?
   -- Эта раковина, сказалъ я, показывая предметъ своего торжества.
   -- Но это просто oliva purpura, принадлежащая къ роду oliva, группѣ гребенчато-жаберныхъ, къ классу брюхоногихъ, къ отдѣлу моллюсковъ....
   -- Да, Консель; но вмѣсто того чтобы завертываться справа налѣво, эта oliva завертывается слѣва направо!
   -- Возможно ли это? вскричалъ Консель.
   -- Да, мой другъ, это лѣвша!
   -- Раковина-лѣвша, повторялъ Консель, дрожа отъ волненія.
   -- Посмотри на ея завитокъ.
   -- Ахъ! Господинъ профессоръ можетъ повѣрить, сказалъ Консель, взявъ дрожащими руками драгоцѣнную раковину,-- что я никогда не испытывалъ подобнаго волненія!
   И было отчего волноваться! Дѣйствительно, по наблюденіямъ натуралистовъ, извѣстно что правая сторона имѣетъ преимущество: это законъ природы. Всѣ свѣтила со своими спутниками въ своемъ движеніи и кругообращеніи направляются справа налѣво. Человѣкъ работаетъ чаще правою рукой чѣмъ лѣвою, слѣдовательно его инструменты и снаряды, лѣстницы, замки, пружины часовъ и т. д. приспособлены для употребленія справа налѣво. Точно также и природа, свивая раковины, постоянно слѣдовала этому закону. Всѣ онѣ завертываются справа, а если иногда и попадаются завитки идущіе слѣва, то любители покупаютъ такія раковины на вѣсъ золота.
   Итакъ мы съ Конселемъ погрузились въ созерцаніе нашего сокровища, и я намѣревался обогатить имъ музеумъ, какъ вдругъ камень, некстати брошенный однимъ изъ туземцевъ, разбилъ драгоцѣнный предметъ въ рукахъ Конселя.
   У меня вырвался крикъ отчаянія. Консель бросился къ моему ружью и прицѣлился въ дикаря, который размахивалъ своею пращей въ десяти метрахъ отъ него. Я хотѣлъ его остановить, но онъ уже выстрѣлилъ и разбилъ браслетъ изъ амулетовъ, висѣвшій на рукѣ туземца.
   -- Консель! вскричалъ я.-- Консель!
   -- Ну что же! Развѣ господинъ профессоръ не видитъ что этотъ людоѣдъ первый сдѣлалъ нападеніе?
   -- Раковина не стоитъ жизни человѣка! сказалъ я ему.
   -- Ахъ! Бездѣльникъ! вскричалъ Консель:-- лучше бы онъ раздробилъ мнѣ плечо!
   Консель говорилъ искренно, но я не былъ съ нимъ согласенъ. Между тѣмъ уже за нѣсколько минута положеніе измѣнилось, но мы этого не замѣтили. Десятка два пирогъ окружили Корабликъ. Эти пироги, или выдолбленные древесные стволы, длинныя и узкія, хорошо разчитанныя для плаванія, уравновѣшивались посредствомъ двойнаго бамбуковаго балансира плававшаго на поверхности воды. Они были управляемы искусными полунагими гребцами, и я съ безпокойствомъ слѣдилъ за ихъ приближеніемъ. Очевидно было что эти Папуасы уже имѣли сношеніе съ Европейцами и что имъ были знакомы ихъ корабли. Но что они думали объ этомъ длинномъ стоявшемъ въ бухтѣ желѣзномъ цилиндрѣ безъ мачтъ и трубы? Вѣроятно ничего хорошаго, потому что они сначала держались въ почтительномъ отъ него отдаленіи. Но видя его неподвижность, они становились мало-по-малу смѣлѣе и старались съ нимъ освоиться. Но теперь-то и наступило время помѣшать ихъ приближенію. Наше оружіе, стрѣлявшее безъ шума, не могло произвести сильнаго впечатлѣнія на туземцевъ, которые боятся однихъ громозвучныхъ орудій. Молнія безъ раскатовъ грома не очень испугаетъ человѣка, несмотря на то что вся опасность въ молніи, а не въ ударѣ грома. Въ эту минуту пироги еще приблизились къ Кораблику, и тучи стрѣлъ посылались на его палубу.
   -- Чорта возьми! Градъ идетъ! сказалъ Консель:-- и можетъ-быть отравленный градъ!
   -- Надо предупредить капитана Немо, сказалъ я, входя въ подъемную дверь.
   Я сошелъ въ залу; тамъ никого не было. Я рѣшился постучать въ дверь которая вела въ комнату капитана.
   -- Войдите, было мнѣ отвѣтомъ.
   Я вошелъ и засталъ капитана Немо погруженнаго въ вычисленія, въ которыхъ не было недостатка въ X и другихъ алгебраическихъ знакахъ.
   -- Я васъ обезпокоилъ? сказалъ я изъ вѣжливости.
   -- Дѣйствительно, господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ мнѣ капитанъ;-- но я полагаю что важныя причины заставили васъ придти сюда.
   -- Очень важныя. Пироги окружили насъ, и чрезъ нѣсколько минутъ мы будемъ осаждены нѣсколькими сотнями дикарей.
   -- А! спокойно отвѣтилъ капитанъ Немо.-- Они приплыли въ своихъ пирогахъ?
   -- Да, капитанъ.
   -- Ну что же, господинъ профессоръ, надо запереть подъемную дверь, и только.
   -- Такъ точно, и я пришелъ вамъ сказать....
   -- Ничего нѣтъ легче, сказалъ капитанъ Немо.
   И прижавъ электрическую пуговицу, онъ передалъ свое приказаніе экипажу.
   -- Вотъ и все сдѣлано, господинъ профессоръ, сказалъ онъ мнѣ черезъ нѣсколько минутъ.-- Лодка на мѣстѣ, и подъемная дверь заперта. Я думаю, вы не опасаетесь что эти господа проломятъ стѣны, которыхъ не могли пробить пушечныя ядра вашего фрегата?
   -- Нѣтъ, капитанъ, но существуетъ еще опасность.
   -- Какая, господинъ профессоръ?
   -- Та что завтра въ этотъ же самый часъ надо будетъ открыть подъемныя двери для возобновленія воздуха на Корабликѣ.
   -- Конечно, господинъ профессоръ, потому что нашъ корабль дышетъ какъ китообразныя животныя.
   -Ну, а если въ это время Папуасы будутъ на платформѣ, то я не понимаю какимъ образомъ вы помѣшаете имъ проникнуть во внутренность судна?
   -- А вы предполагаете, господинъ профессоръ, что она взойдутъ на платформу?
   -- Я въ этомъ увѣренъ.
   -- Ну что же, господинъ профессоръ, пускай взойдутъ. Я не вижу никакой надобности мѣшать имъ. Въ сущности эта Папуасы бѣдняги, и я не желаю чтобы мое посѣщеніе острова Гвебороара стоило жизни хоть одному изъ этихъ несчастныхъ!
   Кончивъ этотъ разговоръ, я хотѣлъ удалиться, но капитанъ Немо удержалъ меня и пригласилъ сѣсть рядомъ съ нимъ. Онъ съ любопытствомъ распрашивалъ меня о нашихъ сухопутныхъ экскурсіяхъ, о нашей охотѣ и, казалось, не понималъ страстнаго желанія Канадца поѣсть мяса. Потомъ разговоръ слегка коснулся различныхъ предметовъ, и хотя капитанъ Немо не сдѣлался откровеннѣе, но все-таки сталъ гораздо любезнѣе.
   Между прочимъ разговоръ коснулся положенія Кораблика, который стоялъ на мели въ томъ же проливѣ гдѣ Дюмонъ-Дюрвиль едва не погибъ. По поводу этого случая капитанъ сказалъ мнѣ:
   -- Этотъ Дюмонъ-Дюрвиль былъ однимъ изъ вашихъ великихъ моряковъ, однимъ изъ самыхъ разумныхъ мореплавателей! Это вашъ французскій капитанъ Кукъ. Несчастный ученый! Преодолѣть сплошные льды южнаго полюса, коралловые рифы Океаніи, людоѣдовъ Тихаго океана, и послѣ этого погибнуть жалкимъ образомъ на поѣздѣ желѣзной дороги! Можете ли вы вобразить что долженъ былъ передумать этотъ энергическій человѣкъ, если только онъ могъ размышлять въ послѣднія секунды своей жизни!
   Говоря такимъ образомъ, капитанъ Немо казался взволнованнымъ, и это волненіе возвысило его въ моемъ мнѣніи.
   Потомъ, съ картой въ рукахъ, мы прослѣдили труды французскаго мореплавателя, его кругосвѣтныя путешествія, его двойную попытку на южномъ полюсѣ, которая повела къ открытію земель Амеліи и Лудовика-Филиппа, и наконецъ его гидрографическіе планы главныхъ острововъ Океаніи.
   -- То что вашъ Дюрвиль сдѣлалъ на поверхности морей, сказалъ капитанъ Немо,-- то сдѣлалъ я въ самомъ океанѣ, но гораздо легче и полнѣе чѣмъ онъ. Астролябія и la Zelée, постоянно боровшіяся съ ураганами, не могли равняться своими силами съ Корабликомъ и съ покойнымъ рабочимъ кабинетомъ, который дѣйствительно неподвиженъ посреди водъ!
   -- Однакоже, капитанъ, сказалъ я,-- между корветами Дюмонъ-Дюрвиля и Корабликомъ есть сходство.
   -- Какое, господинъ профессоръ?
   -- То что Корабликъ также сталъ на мель какъ и они!
   -- Корабликъ не стоитъ на мели, господинъ профессоръ, холодно отвѣчалъ мнѣ капитанъ Немо.-- Онъ такъ устроенъ что можетъ отдыхать на днѣ морей. И я никогда не предприму трудныхъ работъ и маневровъ къ которымъ долженъ былъ прибѣгнуть Дюрвиль чтобы снять съ мели свои корветы. Астролябія и la Zelée едва не погибли, но моему Кораблику не предстоитъ никакой опасности. Завтра, въ назначенные день и часъ, морской приливъ приподниметъ его безъ хлопотъ, и онъ опятъ начнетъ свое плаваніе.
   -- Капитанъ, сказалъ я,-- я не сомнѣваюсь....
   -- Завтра прибавилъ капитанъ Немо вставая,-- завтра въ два часа сорокъ минутъ вечера Корабликъ поплыветъ и минуетъ безъ малѣйшаго поврежденія Торресовъ проливъ.
   Сказавъ эти слова отрывистымъ тономъ, капитанъ Heмо слегка поклонился: это значило что онъ прощается со мной, и я ушелъ въ свою комнату.
   Тамъ я нашелъ Конселя, желавшаго знать о результатѣ моего свиданія съ капитаномъ.
   -- Мой другъ, отвѣчалъ я,-- когда я высказалъ мнѣніе что его Кораблику угрожаютъ дикари Полуазіи, капитанъ отвѣчалъ мнѣ очень насмѣшливо. Я одно только могу сказать тебѣ довѣрься ему и спи покойно.
   -- Господинъ профессоръ не нуждается въ моихъ услугахъ?
   -- Нѣтъ, другъ мой. Что дѣлаетъ Недъ-Ландъ?
   -- Съ позволенія господина профессора, отвѣчалъ Консель,-- другъ Ландъ готовитъ паштетъ изъ кенгуру, который будетъ чудомъ кулинарнаго искусства.
   Оставшись одинъ, я легъ, но спалъ довольно дурно. Я слышалъ какъ шумѣли дикари, топая ногами по платформѣ и испуская оглушительные крики. Такъ прошла ночь, экипажъ по прежнему не выходилъ изъ своего бездѣйствія. Присутствіе дикарей не тревожило его, какъ не тревожатъ солдатъ блиндированной крѣпости муравьи бѣгающіе по ихъ блиндажъ. Я всталъ въ шесть часовъ утра. Подъемная дверь не открывалась. Стало-быть внутри воздухъ не возобновлялся, но резервуары были на всякій случай наполнены и, во-время приведенные въ дѣйствіе, распространили нѣсколько кубическихъ метровъ кислорода въ обѣднѣвшую атмосферу Кораблика.
   Я работалъ въ своей комнатѣ до полудня, не видавъ ни и одну минуту капитана Немо. На кораблѣ, казалось, не дѣлали никакихъ приготовленій къ отъѣзду.
   Подождавъ еще нѣсколько времени, я отправился въ большую залу. Часы показывали половину третьяго. Черезъ десять минутъ морской приливъ долженъ былъ достигнуть своего maximum, и Корабликъ, если только обѣщаніе капитана Немо не было слишкомъ самонадѣянно, могъ немедленно подняться на воду. Въ противномъ же случаѣ ему придется провести не мало мѣсяцевъ на своемъ коралловомъ домѣ.
   Между тѣмъ въ кузовѣ корабля вскорѣ почувствовалось нѣкоторое содраганіе, какъ будто предвозвѣщавшее скорое освобожденіе. Я слышалъ какъ его обшивка скрипѣла на шероховатой известковой почвѣ коралловаго дна.
   Капитанъ Немо вошелъ въ залу въ 35 минутъ третьяго.
   -- Мы сейчасъ выйдемъ, сказалъ онъ.
   -- А! воскликнулъ я.
   -- Я отдалъ приказаніе открыть подъемную дверь.
   -- А Папуасы?
   -- Папуасы? отвѣчалъ капитанъ Немо, слегка пожимая плечами.
   -- Они проникнутъ во внутренность Кораблика.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Чрезъ подъемную дверь которую вы велѣли открыть.
   -- Господинъ Аронаксъ, спокойно отвѣчалъ капитанъ Немо,-- не всегда можно войти въ подъемную дверь Кораблика даже если она и открыта
   Я посмотрѣлъ на капитана.
   -- Вы не понимаете? сказать онъ мнѣ.
   -- Нѣтъ.
   -- Хорошо. Пойдемте, и вы увидите.
   Я отправился къ центральной лѣстницѣ. Тамъ Недъ-Ландъ и Консель съ любопытствомъ смотрѣли какъ нѣсколько человѣкъ экипажа отворяли подъемную дверь, между тѣмъ какъ снаружи раздавались яростные крики и ужасные вопли. Дверь откинули на внѣшнюю сторону корабля. Показалось два десятка ужасныхъ лицъ. Но первый изъ туземцевъ, положившій руку на перила лѣстницы, былъ отброшенъ назадъ какою-то невидимою силой и убѣжалъ прочь съ ужасными криками и неистовыми прыжками. Десять товарищей послѣдовали за нимъ, и всѣ десятеро подверглись той же участи.
   Консель былъ въ восторгѣ. Недъ-Ландъ, увлеченный своими воинственными наклонностями, бросился на лѣстницу. Но лишь только онъ схватился обѣими руками за перила, какъ въ свою очередь былъ опрокинутъ.
   -- Тысячу чертей! закричалъ онъ.-- Я пораженъ молніей. Эти слова все мнѣ объяснили. Металлическія перила превратились въ проводникъ электричества, оканчивающійся на самой платформѣ. Кто до него дотрогивался чувствовалъ страшное потрясеніе, и это потрясеніе было бы смертельно, еслибы капитанъ Немо провелъ въ этотъ проводникъ весь токъ, сила котораго равнялась бы всей силѣ тока его батарей! Дѣйствительно, между нападающими и имъ была, такъ сказать, протянута электрическая сѣть, которую никто не могъ безнаказанно пройти.
   Между тѣмъ испуганные и обезумѣвшіе отъ ужаса Папуасы отступали. Мы же, едва удерживаясь отъ смѣха, утѣшали и оттирали Недъ-Ланда, который ругался какъ бѣснующійся. Въ эту минуту Корабликъ, приподнятый послѣдними струями морскаго прилива, покинулъ свое коралловое ложе, ровно въ сорокъ минутъ -- время съ такою точностью назначенное капитаномъ. Винъ его съ величественною медленностью разсѣкалъ воды. Но мало-ло-малу быстрота его увеличилась, и плывя на поверхности океана, онъ цѣлъ и навредимъ миновалъ опасные проходы Торресова пролива.
   

ГЛАВА XXIII.
Aegri somnia.

   На слѣдующій день, 10го января, Корабликъ снова началъ свое плаваніе подъ водой; онъ шелъ съ замѣчательною быстротой. Онъ, я полагаю, дѣлалъ по крайней мѣрѣ тридцать пять миль въ часъ. Быстрота его винта была такова что я не могъ ни слѣдить за его поворотами, ни считать ихъ.
   Но когда я вспомнилъ что эта чудная сила электричества не только приводитъ въ движеніе, нагрѣваетъ и освѣщаетъ Корабликъ, но даже защищаетъ отъ внѣшнихъ нападеній, превращая его въ святыню, къ которой ни одинъ непосвященный не можетъ безнаказанно прикоснуться, то моему удивленію не было границъ; и отъ аппарата мысли мои тотчасъ же перенеслись на инженера его создавшаго.
   Мы прямо направлялись на западъ, и 11го января обогнули мысъ Вессель, лежащій между 135° долготы и 10° сѣверной широты, и ограничивающій съ востока заливъ Карпантеріи. Подводные рифы, все еще многочисленные, встрѣчались однако гораздо рѣже, и были обозначены на картѣ съ чрезвычайною точностью. Корабликъ легко обогнулъ буруны Монея, и подводный рифъ Викторіи, лежащій подъ 130° долготы и подъ десятымъ параллельнымъ кругомъ, котораго мы неуклонно держались.
   Капитанъ Немо прибылъ 13го января въ Тиморское море въ виду острова того же имени, находящагося подъ 122° долготы. Этотъ островъ, имѣющій тысячу шестьсотъ двадцать пять квадратныхъ миль, управляется раджами. Князья эти называютъ себя сыновьями крокодиловъ, то-есть производятъ себя отъ самой высшей породы, о которой только можетъ мечтать смертный. Рѣки острова изобилуютъ этими чешуйчатыми прародителями, которые служатъ предметомъ особеннаго благоговѣнія. Ихъ защищаютъ, балуютъ, кормятъ, имъ льстятъ, предлагаютъ въ пищу молодыхъ дѣвушекъ, и горе чужеземцу поднявшему руку на этихъ священныхъ ящерицъ.
   Но Кораблику не пришлось столкнуться съ этими отвратительными животными. Тиморъ Показался въ полдень только на одну минуту, когда подшкиперъ опредѣлялъ его положеніе. Также только мелькомъ видѣлъ я маленькій островъ Ротти, принадлежащій къ той же группѣ, женщины котораго славятся на малайскихъ рынкахъ своею красотой.
   Отсюда Корабликъ, относительно широты, уклонился къ юго-западу. Судно направилось къ Индійскому океану. Куда же увлекала насъ фантазія капитана Немо? Возвратится Ли онъ къ берегамъ Азіи, или приблизится къ берегамъ Европы? Послѣднее предположеніе имѣло мало вѣроятности, такъ какъ Корабликъ, казалось, избѣгалъ населенныхъ материковъ. Спустится ли онъ къ югу, или, быть-можетъ, обогнетъ мысъ Доброй Надежды, потомъ мысъ Горнъ и направится къ южному полюсу? Наконецъ, возвратится ли онъ въ Тихій океанъ, гдѣ Корабликъ можетъ плавать легко и независимо? Только будущее могло разрѣшить эти вопросы. Миновавъ подводные рифы Картье, Гиберніи, Серингапагама, Скотта, послѣднія усилія твердой стихіи побѣдить жидкую, мы 14го января потеряли изъ виду всѣ земли. Быстрота Кораблика значительно сократилась и, причудливый въ своихъ движеніяхъ, онъ то плылъ въ глубинѣ водъ, то на поверхности ихъ.
   Въ теченіи этого времени капитанъ Немо дѣлалъ интересные опыты надъ различными температурами моря, въ разныхъ его слояхъ. При обыкновенныхъ условіяхъ эти измѣренія дѣлаются посредствомъ довольно сложныхъ инструментовъ, вѣрности которыхъ до нѣкоторой степени сомнительна, употребляются ли термометрическіе лоты, причемъ стекла очень часто разбиваются отъ давленія воды, или аппараты основанные на различіи сопротивленія металловъ электрическому току. Нѣтъ возможности основательно провѣрить полученные такимъ образомъ результаты. Но капитанъ Немо отправлялся самъ въ глубину мора для изученія температуры, и термометръ его, сообщавшійся съ различными слоями жидкаго элемента, непосредственно и вѣрно опредѣлялъ ему температуру. Итакъ, Корабликъ, то наполняя свои резервуары, то спускаясь вкось посредствомъ своихъ наклонныхъ плоскостей, послѣдовательно достигалъ глубины трехъ, четырехъ, пяти, семи, девяти и десяти тысячъ метровъ; окончательный же результатъ этихъ опытовъ привелъ къ заключенію что на глубинѣ тысячи метровъ, подъ всѣми широтами, постоянная температура моря четыре съ половиной градуса.
   Съ большимъ любопытствомъ слѣдилъ я за этими опытами. Капитанъ Немо занимался ими съ истинною страстью. Часто я задавалъ себѣ вопросъ: съ какою цѣлью дѣлаетъ онъ эти наблюденія? Чтобы принести пользу человѣчеству? Это было невѣроятно; потому что труды его не сегодня такъ завтра погибнуть вмѣстѣ съ нимъ въ какомъ-нибудь неизвѣстномъ морѣ! Развѣ онъ предназначалъ мнѣ результаты своихъ опытовъ? Но тогда надо было допустить что моему странному путешествію будетъ конецъ, а этого-то и не предвидѣлось.
   Какъ бы то ни было, капитанъ сообщилъ мнѣ полученныя имъ различныя цифры, точно опредѣляющія плотность воды въ главныхъ моряхъ земнаго шара. Изъ этихъ сообщеній я вывелъ поученіе лично меня касающееся и не имѣвшее въ себѣ ничего научнаго.
   Это было утромъ 15го января. Капитанъ Немо, ходившій со мной по платформѣ, спросилъ меня, знаю ли я различную плотность морскихъ водъ. Я отвѣчалъ отрицательно, прибавивъ что наукѣ недостаетъ точныхъ наблюденій по этому предмету.
   -- Я дѣлалъ эти наблюденія; сказалъ онъ мнѣ,-- и могу ручаться за ихъ точность.
   -- Хорошо, отвѣчалъ я,-- но Корабликъ совсѣмъ отдѣльный міръ, и тайны его ученыхъ никогда не дойдутъ до земли.
   -- Вы правы, господинъ профессоръ, сказалъ онъ мнѣ, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія.-- Это отдѣльный міръ. Для земли онъ то же что планеты обращающіяся вмѣстѣ съ не" вокругъ солнца. Никогда тамъ не узнаютъ о трудахъ ученыхъ на Сатурнѣ и Юпитерѣ. Но такъ какъ случай связалъ наши существованія, то я могу сообщить вамъ результаты своихъ наблюденій.
   -- Я васъ слушаю, капитанъ.
   -- Вы знаете, господинъ профессоръ, что морская вода плотнѣе прѣсной, но эта плотность не вездѣ одинакова. Дѣйствительно, если мы выразимъ плотность прѣсной воды единицей, то получимъ единицу и двадцать восемь тысячныхъ для водъ Атлантическаго океана, единицу и двадцать тесть тысячныхъ для водъ Тихаго океана и единицу и тридцать тысячныхъ для Средиземнаго моря.
   "А!" подумалъ я, "онъ пускается и въ Средиземное море!"
   -- Для водъ Іонійскаго моря единицу и восемьнадцать тысячныхъ, а для Адріатическаго моря единицу и двадцать девять тысячныхъ.
   Корабликъ, очевидно, не избѣгалъ и европейскихъ морей, и я изъ этого заключилъ что онъ привезетъ насъ,-- можетъ-быть и скоро,-- къ болѣе цивилизованнымъ континентамъ. Я подумалъ что Недъ-Ландъ, весьма естественно, съ большимъ удовольствіемъ услышитъ это извѣстіе.
   Въ продолженіи нѣсколькихъ дней мы производили различные опыты относившіеся къ степени солености морскихъ водъ на разныхъ глубинахъ, къ ихъ электризаціи, цвѣту, прозрачности, и во всѣхъ этихъ случаяхъ капитанъ Немо выказывать такую проницательность, которая равнялась только сто благосклонности ко мнѣ. Потомъ я не видалъ его нѣсколько дней и снова былъ совершенно одинокъ на его кораблѣ.
   Ібго января Корабликъ, казалось, уснулъ на глубинѣ нѣсколькихъ метровъ. Его электрическіе аппараты не дѣйствовали, винтъ былъ неподвиженъ, и судно предоставлено было на произволъ теченія. Я предполагалъ что экипажъ занимался внутренними поправками, необходимыми при сильныхъ движеніяхъ машины.
   Мнѣ и моимъ товарищамъ пришлось быть свидѣтелями одного очень любопытнаго зрѣлища. Ставни въ окнахъ залы были открыты, а такъ какъ маякъ Кораблика не освѣщался, то кругомъ царствовала темнота Небо обѣщавшее грозу и покрытое густыми облаками слабо освѣщало верхніе слои океана.
   Я наблюдалъ состояніе моря при этихъ условіяхъ, и самыя большія рыбы казались мнѣ едва замѣтными тѣнями, какъ вдругъ Корабликъ ярко освѣтился. Сначала я думалъ что опять засвѣтили маякъ, и что онъ обливалъ жидкую массу своимъ электрическимъ свѣтомъ. Но я ошибался, и послѣ кратковременнаго наблюденія понялъ свое заблужденіе.
   Корабликъ плылъ въ слояхъ воды освѣщенной фосфорическимъ свѣтомъ, который казался еще ослѣпительнѣе среди окружавшей его темноты. Онъ происходилъ отъ миріадъ свѣтящихся микроскопическихъ животныхъ, свѣтъ которыхъ увеличивался отъ ихъ прикосновенія къ металлическому корпусу корабля. Тогда, посреди этихъ сіявшихъ слоевъ, я замѣчалъ вспышки, похожія на блескъ расплавленнаго свинца, льющагося изъ пылающаго горна, или на металлически массы раскаленныя до бѣла, такъ что нѣкоторыя менѣе яркія полосы казались какъ будто въ тѣни, хотя въ этомъ огненномъ пространствѣ никакая тѣнь, повидимому, не должна была появляться. Лѣтъ, это не были равномѣрные, спокойно льющіеся лучи нашего обыкновеннаго освѣщенія! Тутъ была сила и необыкновенное движеніе. Въ этомъ свѣтѣ чувствовалась жизнь.
   Дѣйствительно, это было безконечное скопленіе морскихъ инфузорій, а именно Noctiluca miliaris, имѣющихъ водъ шариковъ изъ прозрачнаго студенистаго вещества, снабженныхъ нитеобразнымъ щупальцемъ: въ тридцати кубическихъ центиметрахъ воды ихъ насчитываютъ до двадцати пяти тысячъ. Свѣтъ ихъ усиливался еще вслѣдствіе особеннаго мерцанія, свойственнаго медузамъ, морскимъ звѣздамъ, ауреліямъ, Pholas datta и другимъ фосфорическимъ зоофитамъ, пропитаннымъ жирными органическими веществами, разлагающимися въ морѣ и, можетъ-быть, даже слизистою жидкостью, выдѣляемою рыбами.
   Корабликъ плылъ нѣсколько часовъ посреди этихъ блестящихъ волнъ, и изумленіе наше еще болѣе увеличилось при видѣ большихъ морскихъ животныхъ, игравшихъ въ нихъ какъ саламандры. Въ этомъ не жгучемъ огнѣ я увидалъ красивыхъ и быстрыхъ дельфиновъ, настоящихъ морскихъ клоуновъ, и istiophor длиной въ три метра, разумныхъ предвѣстниковъ урагана, страшные мечи которыхъ ударялись въ окна залы. Потомъ появились болѣе мелкія рыбы, batistes varius, scomber saltans и сотни другихъ, которыя своими движеніями бороздили свѣтящуюся атмосферу.
   Было что-то чарующее въ этомъ ослѣпительномъ зрѣлищѣ. Можетъ-быть какая-нибудь особенность въ атмосферныхъ условіяхъ увеличивала напряженіе этого свѣта? Можетъ-быть на поверхности океана разразилась гроза? Но на глубинѣ нѣсколькихъ метровъ Корабликъ не чувствовалъ ея ярости и тихо покачивался посреди спокойныхъ водъ.
   Между тѣмъ мы продолжали свое плаваніе, безпрестанно восхищаясь какимъ-нибудь новымъ чудомъ. Консель наблюдалъ и классифировалъ своихъ зоофитовъ, членистыхъ, моллюсковъ и рыбъ. Дни быстро проходили, и я не считалъ ихъ болѣе. Недъ, по своей привычкѣ, старался разнообразить столъ корабля. Какъ настоящія улитки, мы сидѣли въ своей раковинѣ. и я утверждаю что очень легко сдѣлаться настоящею улиткой.
   Жизнь наша текла мирно, естественно, и мы забыли что на поверхности земнаго шара существуетъ иная жизнь, какъ вдругъ одно неожиданное событіе напомнило намъ о странности нашего положенія.
   18го января Корабликъ находился подъ 105° долготы и 15° южной широты. Погода стояла бурная, море волновалось. Дулъ сильный восточный вѣтеръ. Барометръ, понижавшійся нѣсколько дней, предвѣщалъ наступающую борьбу стихій.
   Я вышелъ на платформу въ ту минуту, когда подшкиперъ опредѣлялъ часовой уголъ. Я по обыкновенію ждалъ повторенія ежедневной фразы. Но въ этотъ день ее замѣнили другою, не менѣе непонятною. Почти тотчасъ же явился капитанъ Немо съ подзорною трубой въ рукахъ и устремилъ свои взоры на горизонтъ.
   Нѣсколько минутъ капитанъ стоялъ неподвижно, не отводя глазъ отъ точки лежавшей въ полѣ его объектива. Потомъ онъ опустилъ трубу и обмѣнялся десяткомъ словъ со своимъ подшкиперомъ. Этотъ, казалось, находился въ сильномъ волненіи, которое онъ тщетно старался побѣдить. Капитанъ Немо лучше владѣлъ собой и не терялъ обычнаго хладнокровія. Сверхъ того онъ, повидимому, дѣлалъ возраженія, которыя подшкиперъ горячо опровергалъ. По крайней мѣрѣ я такъ объяснилъ себѣ ихъ различные жесты.
   Что до меня касается, то я усердно смотрѣлъ въ данномъ направленіи и ничего не могъ замѣтить. Небо и вода сливались на горизонтѣ, который былъ совершенно пустъ.
   Между тѣмъ капитанъ Немо ходилъ взадъ и впередъ по платформѣ. Онъ не смотрѣлъ на меня, можетъ-быть, онъ даже не замѣчалъ меня. Шаги его были тверды, но менѣе правильны чѣмъ всегда. Иногда онъ останавливался и, сложивъ на груди руки, смотрѣлъ на море. Что искалъ онъ въ этомъ необъятномъ пространствѣ? Корабликъ находился въ это время въ нѣсколькихъ стахъ миляхъ отъ самаго близкаго берега.
   Подшкиперъ взялъ опять трубу и упорно глядѣлъ на горизонтъ, двигаясь изъ стороны въ сторону, топая ногами и представляя своею раздражительностью совершенную противоположность со своимъ начальникомъ.
   Но загадка эта должна была необходимо разъясниться, а тѣмъ скорѣе что, по приказанію капитана Немо, двигающія сила машины была увеличена, и винтъ сталъ вращаться съ большею быстротой.
   Въ эту минуту подшкиперъ снова привлекъ вниманіе капитана. Тотъ остановился и направилъ свою трубу на указанную точку. Онъ долго наблюдалъ. Сильно заинтересованный, я сошелъ въ залу, взялъ тамъ превосходную зрительную трубку, которую обыкновенно употреблялъ, потомъ, прислонивъ ее къ корпусу маяка, образовавшаго выпуклость на передней части платформы, я приготовился осмотрѣть всю эту частъ неба и моря. Но я не успѣлъ еще приложить глаза къ стеклу, какъ инструментъ былъ быстро вырванъ изъ моихъ рукъ.
   Я обернулся. Предо мной стоялъ капитанъ Немо, но я его не узналъ. Физіономія его преобразилась. Глаза сверкали мрачнымъ огнемъ, будто прячась подъ нахмуренныя брови. Зубы были полуоткрыты. Его оцѣпенѣвшее тѣло, сжатые кулаки, голова вдавшаяся между плечъ,-- все дышало сильною ненавистью. Онъ не двигался. Моя зрительная трубка, выпавшая изъ его рукъ, валялась у его ногъ.
   Не я ли былъ невольною причиной его гнѣва? Этотъ непостижимый человѣкъ, можетъ-быть, вообразилъ что я узналъ какую-нибудь тайну, недоступную гостямъ Кораблика.
   Нѣтъ, не я былъ предметомъ его ненависти; онъ даже не смотрѣлъ на меня, и взоръ его упорно устремился на какую-то недосягаемую точку горизонта.
   Наконецъ капитанъ Немо овладѣлъ собой. Его лицо, такъ глубоко взволнованное, приняло свое обычное, спокойное выраженіе. Онъ обратился къ своему подшкиперу съ нѣсколькими иностранными словами, потомъ обернулся ко мнѣ.
   -- Господинъ Аронаксъ, сказалъ онъ повелительнымъ тономъ,-- я требую отъ васъ исполненія одного изъ обязательствъ связывающихъ васъ со мной.
   -- Въ чемъ дѣло, капитанъ?
   -- Я долженъ запереть васъ и вашихъ товарищей до тѣхъ поръ пока не найду удобнымъ возвратить вамъ свободу.
   -- Вы можете распоряжаться какъ вамъ угодно, отвѣчалъ я, смотря на него пристально.-- Но могу ли я обратиться къ вамъ съ однимъ вопросомъ?
   -- Нѣтъ, господинъ профессоръ.
   Послѣ этихъ словъ мнѣ оставалось только повиноваться, потому что всякое сопротивленіе было бы безполезно.
   Я сошелъ въ каюту занимаемую Недъ-Ландомъ и Конселемъ и сообщилъ имъ о рѣшеніи капитана. Предоставляю читателямъ судить какъ оно было принято Канадцемъ. Но объясняться было некогда. У дверей дожидались четыре человѣка, и они проводили насъ въ ту каюту гдѣ мы провели первую ночь на бортѣ Кораблика.
   Недъ-Ландъ хотѣлъ протестовать, но вмѣсто всякаго отвѣта за нимъ заперли дверь.
   -- Господинъ профессоръ объяснитъ мнѣ что это значить? спросилъ меня Консель.
   Я разказалъ своимъ товарищамъ о всемъ случившемся. Они были также удивлены и поняли не больше моего.
   Между тѣмъ я погрузился въ бездну размышленій, но странное безпокойство внушенное мнѣ физіономіей капитана Немо не выходило у меня изъ головы. Я не могъ связать двухъ логичныхъ мыслей и терялся въ самыхъ нелѣпыхъ гипотезахъ. Вдругъ Недъ-Ландъ вывелъ меня изъ этого напряженнаго состоянія слѣдующими словами.
   -- Ба! Да и завтракъ поданъ.
   Дѣйствительно, столъ былъ накрытъ. Очевидно, капитанъ Немо сдѣлалъ это распоряженіе, когда велѣлъ ускорить ходъ Кораблика.
   -- Позволитъ ли мнѣ господинъ профессоръ обратиться къ нему съ совѣтомъ? спросилъ Консель.
   -- Да, мой другъ, отвѣчалъ я.
   -- Ну, такъ пусть господинъ профессоръ позавтракаетъ. Это будетъ благоразумно: мы не знаемъ что можетъ случиться.
   -- Ты правъ, Консель.
   -- Къ несчастію, сказалъ Недъ-Ландъ,-- намъ дали только обыкновенную порцію.
   -- Другъ Недъ, возразилъ Консель,-- что сказали бы вы еслибы завтрака вовсе не было?
   Этотъ доводъ прервалъ жалобы китолова.
   Мы сѣли за столъ. Завтракъ прошелъ довольно тихо. Я ѣлъ мало. Консель изъ благоразумія принуждалъ себя ѣсть больше; что же касается Недъ-Ланда, то онъ не терялъ даромъ времени. Окончивъ завтракъ, мы всѣ размѣстились да разнымъ угламъ.
   Въ эту минуту сіяющій шаръ, освѣщавшій каюту погасъ, и мы остались въ глубокой темнотѣ. Недъ-Ландъ сейчасъ же уснулъ и, что меня еще болѣе удивило, Консель тоже поддался тяжелой дремотѣ. Я спрашивалъ себя что вызвало у него эту крайнюю потребность отдыха, и въ то же время почувствовалъ что моимъ мозгомъ овладѣваетъ непреодолимое оцѣпенѣніе. Несмотря на мои усилія не закрывать глазъ, они закрывались сами собою. Я подвергался мучительной галлюцинаціи. Очевидно, въ наше кушанье подмѣшали какое-нибудь усыпляющее вещество. Стало-быть, было недостаточно одной тюрьмы чтобы скрыть отъ насъ намѣренія капитана Немо, еще понадобился сонъ!
   Я слышалъ какъ запиралась подъемная дверь. Легкая боковая качка, происходившая отъ морскаго волненія, прекратилась. Покинулъ ли Корабликъ поверхность океана? Опустился ли онъ въ неподвижные слои водъ?
   Я хотѣлъ противиться сну, но это было невозможно. Дыханіе мое стало слабѣе. Я чувствовалъ какъ смертельный холодъ леденилъ мои отяжелѣвшіе, будто парализованные члены. Вѣки, тяжелыя какъ свинецъ, закрылись, и я не могъ ихъ поднять. Болѣзненный сонъ, полный странныхъ видѣній, охватилъ все мое существо. Потомъ видѣнія исчезли, и я совершенно потерялъ сознаніе.
   

ГЛАВА XXIV.
Коралловое царство.

   Проснувшись на другой день, я чувствовалъ себя совершенно здоровымъ, и, къ величайшему своему удивленію, увидѣлъ что нахожусь въ своей комнатѣ. Безъ сомнѣнія, мои товарищи также не замѣтили какъ ихъ перенесли въ ихъ каюту. Они, очевидно, ничего не знали о происшествіяхъ этой ночи, и только случай могъ въ послѣдствіи открыть намъ эту тайну.
   Мнѣ захотѣлось выйти изъ комнаты. Свободенъ я или нѣтъ? Совершенно свободенъ. Я отворилъ дверь, прошелъ узкимъ проходомъ и вышелъ къ средней лѣстницѣ. Запертая наканунѣ подъемная дверь была открыта. Я вышелъ на платформу. Недъ-Ландъ и Консель дожидались меня тамъ. Я сталъ ихъ распрашивать, но они ничего не знали. Они спали тяжелымъ сномъ, послѣ котораго у нихъ не осталось никакихъ воспоминаній, и были очень удивлены очутившись въ своей каютѣ.
   Корабликъ казался также покойнымъ и таинственнымъ какъ всегда; онъ шелъ на поверхности волнъ умѣреннымъ ходомъ. На немъ, казалось, не произошло никакой перемѣны.
   Недъ-Ландъ смотрѣлъ на море своимъ проницательнымъ взоромъ. Оно было пустынно. Канадецъ не видалъ на горизонтѣ ничего новаго, ни паруса, ни земли. Дулъ сильный западный вѣтеръ, и поднятыя имъ большія волны производили очень чувствительную боковую качку.
   Возобновивъ свой воздухъ, Корабликъ держался среднимъ числомъ глубины пятнадцати метровъ, чтобъ имѣть возможность быстро возвращаться на поверхность воды, что, противъ обыкновенія, повторилось нѣсколько разъ въ теченіе этого дня, 19го января. Подшкиперъ выходилъ на платформу, и привычная фраза раздавалась внутри корабля.
   Капитанъ Немо не показывался. Изъ людей корабля я видѣлъ только одного невозмутимаго слугу, который прислуживалъ мнѣ со своею обыкновенною молчаливостью и точностью. Часа въ два пополудни я сидѣлъ въ залѣ, занимаясь распредѣленіемъ своихъ замѣтокъ, когда дверь отворилась и показался капитанъ. Я раскланялся съ нимъ; онъ почти непримѣтно отвѣтилъ на мой поклонъ, не говоря ни слова. Я опять принялся за работу, надѣясь что онъ, можетъ-быть, самъ дастъ мнѣ объясненія по поводу происшествій минувшей ночи. Не тутъ-то было. Я посмотрѣлъ на него. Онъ казался утомленнымъ; сонъ не освѣжилъ его покраснѣвшихъ глазъ, а лицо выражало глубокую грусть, неподдѣльное горе. Онъ ходилъ взадъ и впередъ, садился и вставалъ, наудачу бралъ книгу, сейчасъ же оставлялъ ее, смотрѣлъ на свои инструменты, но не дѣлалъ отмѣтокъ и, казалось, не могъ ни одной минуть: оставаться на мѣстѣ.
   Наконецъ онъ подошелъ ко мнѣ и сказалъ:
   -- Медикъ вы, господинъ Аронаксъ, или нѣтъ?
   Я такъ мало ожидалъ подобнаго вопроса что нѣсколько времени смотрѣлъ на него ничего не отвѣчая.
   -- Вы докторъ? повторилъ онъ.-- Многіе изъ вашихъ товарищей изучили медицину, Грасіоле, Мокенъ-Тондонъ и другіе.
   -- Дѣйствительно, сказалъ я,-- я докторъ и ординаторъ госпиталей. Я практиковалъ нѣсколько лѣтъ до поступленія въ музеумъ.
   -- Хорошо, господинъ профессоръ.
   Очевидно, капитанъ Немо былъ доволенъ моимъ отвѣтомъ Но я не понималъ чего онъ отъ меня хочетъ, и ожидалъ новыхъ вопросовъ, рѣшившись отвѣчать смотря по обстоятельствамъ.
   -- Господинъ Аронаксъ, сказалъ мнѣ капитанъ,-- согласитесь ли вы оказать помощь одному изъ моихъ людей?
   -- У васъ есть больной?
   -- Да.
   -- Я готовъ слѣдовать за вами.
   -- Пойдемте.
   Признаюсь, сердце мое сильно билось. Не знаю почему, но мнѣ казалось что болѣзнь этого человѣка изъ экипажа Кораблика имѣетъ нѣкоторую связь со вчерашними событіями, и эта тайна занимала меня не менѣе самого больнаго.
   Капитанъ Немо привелъ меня къ кормѣ Кораблика и ввелъ въ каюту находившуюся возлѣ помѣщенія занимаемаго матросами.
   Тамъ на постели лежалъ человѣкъ лѣтъ сорока, энергическое лицо котораго представляло самый чистый англо-саксонскій типъ.
   Я наклонился къ нему. Это былъ не только больной, но раненый. Голова его, обвитая окровавленнымъ полотномъ, лежала на двойной подушкѣ. Я снялъ перевязку, и больной, устремивъ на меня свои большіе неподвижные глаза, не произнесъ ни одной жалобы. Рана была ужасна. Черепъ, раздробленный тупымъ орудіемъ, обнажилъ мозгъ, и мозговое вещество потерпѣло сильное поврежденіе. Кровь запеклась въ этой расплывшейся массѣ, которая цвѣтомъ походила на винный отстой. Тутъ были въ одно время и контузія, и сотрясеніе мозга. Больной дышалъ медленно; на лицѣ его замѣчались по временамъ судорожныя движенія мускуловъ. Флегмазія мозга была полная и обусловливала парализованіе чувствъ и движеній. Я пощупалъ пульсъ раненаго; онъ былъ перемежающійся. Оконечности тѣла уже холодѣли, я видѣлъ что смерть приближалась и не находилъ возможности отвратить ее. Перевязавъ этого несчастнаго и поправивъ повязку на его головѣ, я обернулся къ капитану Немо.
   -- Отъ чего эта рана? опросилъ я его.
   -- За чѣмъ вамъ знать это? уклончиво отвѣчалъ капитанъ.-- Вслѣдствіе сотрясенія Кораблика, сломался одинъ изъ рычаговъ машины и ударилъ этого человѣка. Подшкиперъ стоялъ возлѣ него, ну.... онъ бросился впередъ навстрѣчу удару... Братъ шелъ на смерть за брата, другъ за своего друга, что можетъ быть проще! Это всеобщій законъ на бортѣ Кораблика! Но что вы думаете объ его положеніи?
   Я не рѣшался отвѣчать.
   -- Вы можете говорить, сказалъ мнѣ капитанъ.-- Онъ не понимаетъ по-французски.
   Я въ послѣдній разъ посмотрѣлъ на раненаго, потомъ отвѣчалъ:
   -- Онъ умретъ черезъ два часа.
   -- Ничто не можетъ спасти его?
   -- Ничто.
   Капитанъ Немо сжалъ свои руки, и нѣсколько слезъ выкатилось изъ его глазъ, хотя я не думалъ чтобъ онъ былъ способенъ плакать.
   Я смотрѣлъ еще нѣсколько минутъ на умирающаго, въ которомъ жизнь мало-по-малу угасала. Блѣдность его казалась еще сильнѣе отъ электрическаго свѣта лившагося на его смертное ложе. Я смотрѣлъ на его умное лицо, изборожденное преждевременными морщинами, которыя, можетъ-быть, уже давно крайняя бѣдность или несчастіе провели по немъ. Въ послѣднихъ словахъ, срывавшихся съ его губъ, я старался отыскать ключъ къ разгадкѣ его жизни.
   -- Вы можете идти, господинъ Аронаксъ, сказалъ мнѣ капитанъ Немо.
   Я оставилъ капитана въ каютѣ умирающаго и, сильно взволнованный этою сценой, возвратился въ свою комнату. Весь этотъ день меня тревожило какое-то зловѣщее предчувствіе. Я дурно слалъ ночь, и мнѣ казалось что во время моего часто прерывавшагося тревожнаго сна я слышалъ отдаленные вздохи и погребальное пѣніе. Бытъ-можетъ, это молитва по усопшемъ читалась на непонятномъ мнѣ языкѣ.
   На другой день утромъ я вышелъ на палубу. Капитанъ Немо былъ уже тамъ. Увидавъ меня, онъ тотчасъ подошелъ ко мнѣ.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ онъ мнѣ,-- согласны ли вы предпринять сегодня подводную экскурсію?
   -- Съ моими товарищами? спросилъ я.
   -- Если они пожелаютъ.
   -- Мы къ вашимъ услугамъ, капитанъ.
   -- Такъ потрудитесь надѣть ваши скафандры.
   Объ умирающемъ или умершемъ не было и рѣчи. Я отыскалъ Конселя и Недъ-Ланда и передалъ имъ предложеніе капитана Немо. Консель поспѣшилъ принять его, и на этотъ разъ Канадецъ тоже очень охотно согласился слѣдовать за нами.
   Было восемь часовъ утра Въ половинѣ девятаго мы были одѣты для этой новой прогулки и снабжены обоими аппаратами для освѣщенія и дыханія. Двойная дверь отворилась, и мы вышли въ сопровожденіи капитана Немо и двѣнадцати человѣкъ изъ его экипажа и ступили на твердую почву на глубинѣ десяти метровъ гдѣ отдыхалъ Корабликъ.
   Отлогій склонъ велъ къ неровному дну, лежавшему на глубинѣ пятнадцати саженъ. Дно это не имѣло никакого сходства съ тѣмъ по которому мы шли въ первую нашу экскурсію подъ водами Тихаго океана. Тутъ не было ни чистаго леску, ни подводныхъ луговъ, ни морскаго лѣса. Впрочемъ, я тотчасъ узналъ эту чудесную область куда велъ насъ теперь капитанъ Немо. Это было коралловое царство.
   Въ отдѣлѣ зоофитовъ, въ классѣ альціонарій, замѣчаютъ отрядъ горгоній, который раздѣляется на три группы: горгоній, изидъ и коралловъ; къ этой-то послѣдней группѣ и принадлежитъ кораллъ, любопытное вещество, которое поочередно причисляли къ царствамъ минеральному, растительному и животному Это лѣкарство древнихъ и драгоцѣнное украшеніе современниковъ, только въ 1694 году окончательно причислено къ животному царству марсельскимъ уроженцемъ Пейсонелемъ.
   Кораллъ есть колонія мелкихъ животныхъ, живущихъ на полипнякѣ каменистаго и хрупкаго свойства. Эти полипы имѣютъ одного прародителя, отъ котораго произошли посредствомъ почкованія, и каждый изъ нихъ имѣетъ свое собственное отдѣльное бытіе, хотя всѣ непремѣнно участвуютъ въ общей жизни. Это естественный соціализмъ. Мнѣ были извѣстны результаты послѣднихъ изслѣдованій произведенныхъ надъ этими странными зоофитами которые кристаллизуются, принимая форму дерева, судя по очень точнымъ наблюденіямъ натуралистовъ, и для меня было какъ нельзя болѣе интересно побывать въ одномъ изъ этихъ окаменѣлыхъ лѣсовъ, которые природа помѣстила на днѣ моря.
   Приведя въ дѣйствіе аппараты Румкорфа, мы шли ло коралловому слою который еще продолжалъ формироваться, и который современемъ загородитъ эту часть Индійскаго океана. Вдоль дороги тянулись переплетающіеся своими вѣтвями изогнутые кустарники, покрытые небольшими звѣздообразными бѣлыми цвѣтами. Только, въ противоположность земнымъ растеніямъ, всѣ эти маленькія деревца, прикрѣпленныя къ скаламъ, росли сверху внизъ.
   Свѣтъ тысячами переливовъ игралъ на древесныхъ вѣтвяхъ яркокраснаго цвѣта. Казалось что эти перепончатыя и цилиндрическія трубочки дрожали отъ волненія воды. Мнѣ захотѣлось нарвать свѣжихъ вѣнчиковъ украшенныхъ вѣрными щупальцами, изъ коихъ одни только что распустились, другіе едва начинали развертываться, между тѣмъ какъ быстрыя рыбы своими плавательными перьями едва касались ихъ, проносясь мимо какъ стаи птицъ. Но лишь только я протягивалъ руку къ этимъ живымъ цвѣтамъ, къ этимъ чувствительнымъ мимозамъ, въ колоніи тотчасъ поднималась тревога. Бѣлые вѣнчики прятались въ свои красныя чашечки, цвѣты исчезали, и кустарникъ превращался въ груду каменистыхъ холмиковъ.
   Здѣсь я случайно увидалъ самые драгоцѣнные экземпляры этихъ зоофитовъ.
   Эти кораллы были не хуже тѣхъ которые добываются въ Средиземномъ морѣ, на берегахъ Франціи, Италіи и Варварійскихъ Владѣній. Своимъ яркимъ цвѣтомъ они оправдывали поэтическія названія "кровянаго цвѣта, и кровяной пѣны", которыя въ торговлѣ даютъ самымъ лучшимъ экземплярамъ. Цѣна коралловъ доходитъ до пятисотъ франковъ за килограммъ, а въ этомъ мѣстѣ жидкіе слои заключали сокровища которыя могли бы обогатитъ громадную толпу собирателей коралловъ. Это драгоцѣнное вещество часто смѣшивалось съ другими полипняками, образуя вмѣстѣ съ ними плотное и неразрывное цѣлое, называемое macciota, и между ними я увидѣлъ чудные экземпляры розоваго коралла.
   Но вскорѣ кустарники сдѣлались чаще, каменныя деревья выше. Предъ нашими глазами открылись настоящія окаменѣлыя рощи, длинные проходы самой фантастической архитектуры.
   Капитанъ Немо углубился въ темную галлерею отлогаго ската, по которому мы спустились на глубину ста метровъ. Свѣтъ отъ нашихъ аппаратовъ производилъ по временамъ магическое дѣйствіе, сосредоточиваясь на шероховатыхъ выступахъ этихъ естественныхъ сводовъ и на висѣвшихъ обломкахъ, напоминавшихъ своею формой люстры и искрившихся отъ дѣйствія огня. Между коралловыми кустарниками я замѣтилъ и другихъ не менѣе любопытныхъ полиповъ: тутъ были мелиты, ириды съ суставчатыми развѣтвленіями, потомъ нѣсколько вѣтокъ кораллинъ, зеленыхъ и красныхъ, настоящихъ водорослей, покрытыхъ известковыми солями, которыхъ натуралисты послѣ долгихъ споровъ окончательно причислили къ растительному царству. Но, по замѣчанію одного мыслителя, "можетъ-быть тугъ и есть настоящая точка отправленія гдѣ жизнь смутно пробуждается отъ окаменяющаго сна, но еще не можетъ вполнѣ отъ него освободиться".
   Наконецъ, послѣ двухъ-часовой ходьбы, мы достигли почти трехсотъ метровъ глубины, то-есть крайняго предѣла гдѣ начинается образованіе коралловъ. Но тутъ уже не попадались болѣе одинокіе кусты, или скромныя рощи съ низкими стволами; предъ нами разстилался безпредѣльный лѣсъ, величественная минеральная растительность, огромныя окаменѣлыя деревья, соединенныя между собой гирляндами красивыхъ плумарій, этими морскими ліанами всевозможныхъ оттѣнковъ. Мы свободно проходили подъ ихъ высокими вѣтвями терявшимися во мракѣ водъ, между тѣмъ какъ у нашихъ ногъ тубипоры, меандрины, астреи, фунгіи и каріофиліи разстилались цвѣтнымъ ковромъ, усѣяннымъ ослѣпительными блестками.
   Какое неописанное зрѣлище! Отчего мы не могли сообщитъ другъ другу своихъ впечатлѣній! Для чего мы были заключены въ эти металлическія и стеклянныя маски! Почему мы были лишены возможности говорить другъ съ другомъ! Отчего по крайней мѣрѣ мы не могли жить какъ рыбы населяющія эту жидкую стихію или, еще лучше, какъ амфибіи, которыя могутъ безпрепятственно посѣщать двойную область суши и воды? Между тѣмъ капитанъ Немо остановился. Мы съ товарищами послѣдовали его примѣру, и обернувшись, я увидалъ что люди его размѣщаются полукругомъ около своего начальника. Всматриваясь пристальнѣе, я замѣтилъ что четверо изъ нихъ несли на плечахъ что-то продолговатое.
   Мы находились по срединѣ большой прогалины, окруженной высокими каменными деревьями подводнаго лѣса. Наши лампы бросали кругомъ мерцающій свѣтъ, чрезмѣрно удлиннявшій ложившіяся на землю тѣни. На окружности прогалины царствовала глубокая темнота, и свѣтились только маленькія искры, игравшія на острыхъ краяхъ коралловъ.
   Недъ-Ландъ и Консель стояли подлѣ меня. Мы смотрѣли, и вдругъ мнѣ пришло въ голову что намъ придется быть зрителями необыкновенной сцены. Разсматривая почву, я замѣтилъ что она въ нѣкоторыхъ мѣстахъ возвышалась небольшими холмиками, покрытыми известковыми осадками. Насыпи эти были расположены съ правильностью обличавшею работу человѣка.
   Посреди лужайки, на пьедесталѣ изъ безпорядочно наваленныхъ екалъ, возвышался коралловый крестъ, протягивавшій свои длинныя руки, которыя, казалось, были сдѣланы изъ окаменѣлой криви. По знаку капитана Немо, одинъ изъ людей подошелъ и въ нѣсколькихъ футахъ отъ креста началъ рыть яму заступомъ, который онъ отвязалъ отъ своего пояса.
   Я понялъ все. На этой лужайкѣ было кладбище; эта яма -- могила, продолговатый предметъ -- тѣло человѣка умершаго ночью. Капитанъ Немо и его матросы хоронили своего товарища въ этомъ общемъ жилищѣ, на днѣ недоступнаго океана.
   Нѣтъ! никогда въ жизни не испытывалъ я такого сильнаго волненія! Никогда моимъ мозгомъ не овладѣвало болѣе сильное впечатлѣніе! Мнѣ не хотѣлось вѣрить двоимъ глазамъ!
   Между тѣмъ могилу продолжали копать, хотя работа шла медленно. Встревоженныя рыбы спѣшили покинуть свое убѣжище. Я слышалъ звукъ желѣза ударявшагося объ известковую почву. По временамъ сыпались искры, когда оно сталкивалось съ какимъ-нибудь кремнемъ лежащимъ на днѣ океана. Яма становилась все длиннѣе и шире и вскорѣ достигла такой глубины что могла вмѣстить тѣло.
   Носильщики приблизились. Тѣло завернутое въ бѣлую ткань было опущено въ сырую могилу. Капитанъ Немо, скрестивъ на груди руки, и всѣ, друзья умершаго, которыхъ онъ любилъ, преклонили колѣна, какъ бы для молитвы.... Мои товарищи и я -- мы тоже набожно склонились.
   Могилу засылали обломками вырытыми изъ почвы, и надъ нею образовалось небольшое возвышеніе.
   Когда это было сдѣлано, капитанъ Немо и его люди встали: потомъ, приблизившись къ могилѣ, всѣ снова преклонили колѣна, и въ знакъ послѣдняго прощанія протянули свои руки послѣ этого погребальная процессія направилась обратно къ Кораблику, снова проходя подъ сводами лѣса, посреди маленькихъ рощицъ, вдоль коралловыхъ кустовъ, и все поднимаясь кверху.
   Наконецъ показались огни на кораблѣ. Ихъ свѣтящійся отблескъ служилъ намъ проводникомъ къ Кораблику. Въ часъ мы уже были дома. Перемѣнивъ свое платье, я тотчасъ же вышелъ на платформу, и находясь подъ вліяніемъ тяжелыхъ мыслей, сѣлъ около маяка.
   Капитанъ Немо присоединился ко мнѣ. Я всталъ и сказалъ ему:
   -- Итакъ мое предсказаніе сбылось, этотъ человѣкъ умеръ ночью?
   -- Да, господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ капитанъ Немо.
   -- И онъ покоится теперь на коралловомъ кладбищѣ, рядомъ со своими товарищами.
   -- Да, забытый всѣми исключая насъ! Мы роемъ могилу, а полипы на цѣлую вѣчность ограждаютъ своими постройками послѣднее жилище умершихъ.
   И закрывъ поспѣшно лицо руками, капитанъ Немо безуспѣшно старался подавить рыданія. Потомъ онъ прибавилъ:
   -- Тамъ, на нѣсколько сотъ футовъ ниже уровня моря, наше мирное кладбище!
   -- По крайней мѣрѣ, капитанъ, ваши мертвые спятъ тамъ покойно, недосяга е от их прикосновения к металлическому корпусу корабля. Тогда посреди этих сиявших слоев я заметил вспышки, похожие на блеск расплавленного свинца, льющегося из пылающего горна, или на металлические массы, раскаленные добела, так что некоторые менее яркие полосы казались как будто в тени, хотя в огненном пространстве, по-видимому, не должно было быть никаких теней. Однако это не были равномерные, спокойно льющиеся лучи нашего обыкновенного освещения. Тут была особая сила и необыкновенное движение. В этом свете чувствовалась жизнь.
   Действительно, это было скопление бесчисленных морских инфузорий, настоящих шариков из прозрачного студенистого вещества, снабженных нитеобразным щупальцем. В тридцати кубических сантиметрах воды их насчитывают до двадцати пяти тысяч. Свет их удваивается вследствие особого отблеска, который замечается у медуз, морских звезд и у прочих зоофитов, насыщенных жировыми органическими веществами и, быть может, слизью, выбрасываемой рыбами.
   В течение нескольких часов "Наутилус" плыл по этим блестящим волнам, и наше восхищение еще более возросло, когда мы увидели больших морских животных, которые резвились, как саламандры. Здесь, среди этого холодного огня, я увидел красивых и быстрых дельфинов, неутомимых морских клоунов, истиофор, длиной три метра, настоящих предвестников ураганов, страшных меч-рыб, которые ударялись в окна салона. Затем появились более мелкие рыбы; разнообразные балисты, скакуны-скомбероиды и сотни других, мелькавших в светящейся атмосфере.
   Было что-то чарующее в этом ослепительном зрелище. Быть может, какие-либо особые атмосферные условия вызывали интенсивность этого феномена? Может быть, на поверхности океана разразилась гроза? Но на этой глубине "Наутилус" не чувствовал ее ярости и только тихо покачивался среди спокойных вод.
   Мы продолжали свое плавание, беспрестанно восхищаясь каким-нибудь новым чудом. Консель рассматривал и классифицировал всех этих зоофитов, членистоногих, моллюсков, рыб. Дни быстро проходили, и я уже перестал их считать. Нед, по своему обыкновению, старался разнообразить монотонную жизнь на корабле. Мы жили в своей раковине, как настоящие улитки, и я заверяю, что весьма легко превратиться в улитку.
   Такое существование нас не тяготило и казалось естественным. Мы забыли о том, что существует иная жизнь на поверхности земного шара, как вдруг одно совершенно неожиданное событие напомнило нам о странности нашего положения.
   18 января "Наутилус" находился под 105° долготы и 15° южной широты. Погода стояла бурная, море шумело и волновалось. Дул сильный восточный ветер. Барометр, понижавшийся несколько дней, предвещал борьбу стихий. Я вышел на палубу в ту минуту, когда шкипер определял часовой угол. Я ожидал повторения его обычной фразы, но он произнес что-то другое на непонятном для меня языке. Почти тотчас же появился капитан Немо с подзорной трубой в руках и стал осматривать горизонт.
   В продолжение нескольких минут он стоял неподвижно, не сводя глаз с точки, лежавшей в поле его зрения. Затем он опустил подзорную трубу и обменялся несколькими словами со шкипером. Последний, по-видимому, находился в сильном волнении, только капитан Немо не терял своего обычного хладнокровия. На слова капитана шкипер горячо возражал.
   Я стал всматриваться в даль в том направлении, куда смотрел капитан Немо, но ничего не мог заметить. Небо и вода сливались на горизонте, который был совершенно пустынен.
   Между тем капитан Немо стал ходить по палубе из одного конца в другой, не только не обращая на меня никакого внимания, но, быть может, и не замечая. Шаг его был тверд, однако необычен. Временами он останавливался и, скрестив на груди руки, всматривался в морскую даль. Что он искал в этом необъятном пространстве? В это время "Наутилус" находился в нескольких сотнях миль от ближайшего берега.
   Подшкипер снова стал смотреть в подзорную трубу. Он двигался то вперед, то назад, топал ногой и находился в нервном возбуждении.
   Тайна должна была раскрыться в скором времени, так как "Наутилус" увеличивал ход; скорость вращательного движения винта достигла своего максимума.
   В эту минуту шкипер снова обратил внимание капитана. Тот остановился и направил свою трубу на указанную точку.
   Донельзя заинтересованный, я сошел в салон, взял там подзорную трубу, возвратился на палубу и, подойдя к стенке маяка, приготовился осмотреть всю линию, которая разделяет море и небо.
   Но не успел я еще приложить трубу к глазу, как она моментально была вырвана из моих рук.
   Я обернулся. Передо мной стоял капитан Немо, но я его не узнавал -- до того изменилось его лицо. Глаза, уходя под нахмуренные брови, сверкали зловещим огнем. Зубы наполовину обнажились. Его оцепеневшее тело, сжатые кулаки, голова, вдавшаяся в плечи, свидетельствовали, что он исполнен сильной ненавистью. Он не двигался. Моя зрительная труба, выпавшая из его рук, валялась у его ног.
   Неужели я, не желая того, был предметом его ненависти? Не воображал ли этот удивительный человек, что я постиг какую-либо тайну, которая не должна быть обнаружена перед гостями "Наутилуса"?
   Нет, лично я не мог быть предметом его ненависти; он даже не смотрел на меня, его взор был прикован к непроницаемой точке горизонта.
   Наконец он вполне овладел собой. Его лицо, так глубоко взволнованное, приняло обычное выражение.
   Он обратился к шкиперу на иностранном языке и затем обернулся ко мне.
   -- Господин Аронакс! -- воскликнул он повелительным тоном. -- Я требую от вас исполнения одного обязательства, связывающего вас со мной.
   -- В чем дело, капитан?
   -- Вы и ваши товарищи должны быть заперты до тех пор, пока я не найду возможным возвратить вам свободу.
   -- Вы здесь полный господин, -- ответил я, пристально смотря на него. -- Но позвольте обратиться к вам с одним вопросом.
   -- Ни одного, милостивый государь!
   После такого ответа мне оставалось только повиноваться, так как всякое сопротивление было бы бесполезно.
   Я спустился в каюту, занимаемую Недом Лендом и Конселем, и сообщил им о решении капитана. Предоставляю судить, как оно было принято канадцем. Объяснять все это не было времени, так как четверо людей из экипажа уже стояли у дверей, чтобы отвести нас в ту каюту, в которой мы провели первую ночь на борту "Наутилуса".
   Нед Ленд вздумал протестовать, но дверь была уже заперта.
   -- Не объяснит ли господин, что это все значит? -- спросил меня Консель.
   Я рассказал обо всем случившемся. Они были весьма изумлены, но так же, как и я, ничего не поняли.
   Я погрузился в бездну размышлений, но странное выражение лица капитана Немо не выходило у меня из головы.
   Я был не в состоянии связать двух мыслей и терялся в абсурдных предположениях, как вдруг был выведен из этого состояния следующими словами Неда Ленда:
   -- А завтрак подан.
   Действительно, стол был уже накрыт. Очевидно, капитан Немо отдал об этом распоряжение в то время, когда велел ускорить ход судна.
   -- Позволит ли мне господин, -- обратился ко мне Консель, -- предложить ему один совет?
   -- Да, мой друг!
   -- В таком случае пусть господин позавтракает. Это будет всего благоразумнее. Мы ведь не знаем, что может случиться.
   -- Ты прав, Консель.
   -- К несчастью, -- заметил Нед Ленд, -- нам подали рыбу.
   -- Друг Нед, благодарите и за такой, хуже было бы, если бы мы остались совсем без завтрака, -- ответил Консель.
   Мы сели за стол. Завтрак сопровождался молчанием. Я ел мало. Консель из благоразумия заставлял себя есть больше, один канадец не терял аппетита ни при каких обстоятельствах. Позавтракав, мы разместились по разным углам.
   В эту минуту электрическое освещение погасло, и мы очутились в глубокой темноте. Нед Ленд не замедлил уснуть, и, что меня удивило, Консель также поддался тяжелой дремоте. Я спрашивал себя, что бы могло быть причиной такой сонливости, как в то же время почувствовал, что моим мозгом овладевает непреодолимое оцепенение. Я напрягал все усилия, чтобы бодрствовать, но отяжелевшие веки сами собою закрывались. Я становился жертвой тягостной галлюцинации. Очевидно, в пищу, поданную на завтрак, были подмешаны усыпляющие вещества. Следовательно, недостаточно было одного заключения нас в эту каюту, чтобы скрыть, что происходит или что произойдет на "Наутилусе", а понадобилось и усыпить нас.
   Я услышал, как задвинули ставни и закрыли дверь входного отверстия на палубе. Легкая качка, вызываемая волнением моря, прекратилась. Несомненно, "Наутилус" плыл под водой и спустился в спокойные, неподвижные слои океана.
   Я продолжал противиться сну. Но это было напрасно, я ослабевал, ослабевало и дыхание. Я уже не мог поднять тяжелых, словно свинец, упавших век. Смертельный холод леденил мои парализованные члены. Болезненный сон, полный галлюцинаций, охватил все мое существо. Вскоре видения исчезли, и наступила полная бесчувственность.
  

Глава XXIV
КОРАЛЛОВОЕ ЦАРСТВО

   На следующий день я проснулся совершенно бодрым и весьма удивился, увидев, что нахожусь в своей комнате. Несомненно, что и мои товарищи также не заметили, как были перенесены в свою каюту. Из того, что произошло ночью, они так же, как я, ничего не знали, и разве в будущем простая случайность могла раскрыть эту тайну.
   Я хотел выйти из комнаты. Свободен ли я или пленник? Совершенно свободен! Я отворил дверь, прошел коридор и поднялся по центральной лестнице. Подъемная дверь оказалась открытой. Я вышел на палубу. Здесь меня ждали Нед Ленд и Консель. Я стал их расспрашивать. Они ничего не знали и ничего не помнили.
   Что касается "Наутилуса", то он казался мне спокойным и таинственным, как всегда. Он шел средним ходом по поверхности волн. В нем не произошло никакой перемены.
   Нед Ленд своим проницательным взором осматривал море. На горизонте не виднелось ни одного паруса, ни земли. Дул сильный западный ветер, большие волны производили боковую качку.
   "Наутилус", возобновив запас воздуха, плыл на глубине не более пятнадцати сажен, чтобы иметь возможность при надобности быстро подняться на поверхность воды, и это, против обыкновения, практиковалось по нескольку раз в продолжение всего 19 января. Шкипер в этих случаях выходил каждый раз на палубу и произносил свою обычную фразу.
   Капитан Немо не показывался. Из людей экипажа я никого не видел, если не считать невозмутимого слугу, который молча нам прислуживал. В два часа пополудни, когда я сидел в салоне, вошел капитан. Он небрежно ответил на мой поклон, не говоря ни слова. Я принялся снова за работу, надеясь, что он сам даст некоторые объяснения по поводу происшествий минувшей ночи. Но он оставался молчалив. Я взглянул на него. Веки его были красны, лицо выражало скорбь и горе. Он ходил взад и вперед, садился, снова вставал, брал первую подвернувшуюся под руку книгу, но тотчас ее отставлял; видно было, что его что-то сильно волновало.
   Наконец он подошел ко мне и сказал:
   -- Вы врач, господин Аронакс?
   Я никак не ожидал подобного вопроса и несколько минут смотрел на него в изумлении и молча.
   -- Вы врач? -- повторил он. -- Многие из ваших коллег изучали медицину -- Грасиолэ, Мокин-Тандон и другие.
   -- Действительно, я врач, -- ответил я, -- и состоял ординатором в госпитале. До поступления в музей я долгое время занимался практикой.
   -- Прекрасно!
   Мой ответ, видимо, вполне его удовлетворил.
   -- Господин Аронакс! -- воскликнул он. -- Не согласитесь ли вы оказать помощь одному из моих людей?
   -- У вас есть больной?
   -- Да,
   -- Я готов за вами следовать.
   -- Прошу.
   Признаюсь, сердце мое сильно билось. Мне почему-то казалось, что болезнь этого человека находится в связи со вчерашними событиями, и эта тайна меня интересовала не менее самого больного.
   Капитан Немо ввел меня в каюту возле помещения, занимаемого матросами.
   Здесь на постели лежал человек лет сорока, мужественные черты лица которого говорили о его принадлежности к англосаксонской расе.
   Я наклонился к нему. Оказалось, что он ранен; его голова была обвита повязкой, сквозь которую просачивалась кровь. Я снял повязку. Он устремил на меня свои большие глаза и предоставил себя в мое полное распоряжение, не произнося ни слова жалобы.
   Рана была ужасна. Раздробленный тупым орудием череп обнажал мозг, и мозговое вещество получило глубокие повреждения. Запекшаяся кровь образовала густую массу, походившую цветом на отстой красного вина. Тут наблюдались одновременно контузия и сотрясение мозга. Больной дышал тяжело. Лицо его временами подвергалось спазматическим передергиваниям. Воспаление мозга было полное и вызвало паралич двигательных и чувствительных нервов.
   Я пощупал пульс, он был перемежающийся. Конечности тела уже холодели; ясно было, что смерть приближается и не было возможности отвратить ее. Перевязав рану этого несчастного, я обратился к капитану Немо:
   -- Отчего эта рана?
   -- Зачем это вам? -- воскликнул капитан. -- Вследствие толчка "Наутилуса" сломался один из рычагов и ударил этого человека. Подшкипер стоял возле. Он бросился отстранить удар... Брат бросился на смерть, чтобы спасти своего брата, это так просто! Это общий закон на "Наутилусе". Однако вы не высказываете вашего мнения о положении больного.
   Я не решался отвечать.
   -- Вы можете говорить, -- сказал капитан, -- он не понимает по-французски.
   Я взглянул в последний раз на раненого и затем ответил:
   -- Через два часа он умрет.
   -- И ничто не может его спасти?
   -- Ничто!
   Капитан Немо сжал свои руки, и несколько слез скатились по его лицу. Я не предполагал, чтобы этот человек мог плакать.
   В течение нескольких минут я продолжал смотреть на умирающего, жизнь которого постепенно угасала. Бледность его тела усиливалась благодаря электрическому освещению. Я всматривался в его интеллигентное лицо, покрытое преждевременными морщинами, которые, быть может, с давних пор наложили несчастье и крайняя бедность, и в последних словах, срывавшихся с его губ, я старался постичь тайну его жизни.
   -- Вы можете удалиться, господин Аронакс, -- обратился ко мне капитан Немо.
   Я оставил капитана в каюте умирающего и направился в свою комнату, сильно взволнованный происшедшей сценой. Какое-то зловещее предчувствие не давало мне весь день покоя. Ночью я дурно спал, мне часто слышались отдаленные вздохи и погребальное пение. Возможно, что читалась отходная, но на непонятном мне языке.
   На следующий день, выйдя на палубу, я застал там капитана Немо. Увидев меня, он подошел ко мне.
   -- Господин профессор, -- обратился он ко мне, -- не согласитесь ли вы сегодня предпринять подводную экскурсию?
   -- С моими товарищами? -- спросил я.
   -- Если хотите.
   -- Мы в вашем распоряжении.
   -- В таком случае потрудитесь облачиться в скафандры.
   Об умирающем или умершем ни слова; я отыскал Неда Ленда и Конселя и передал им предложение капитана.
   Оба они охотно согласились.
   К половине девятого утра мы уже были одеты в наши подводные костюмы и снабжены особыми аппаратами для дыхания и освещения. Двойная дверь была отворена, и мы в сопровождении капитана Немо и двенадцати человек экипажа на глубине в десять метров вступали на дно моря, где отдыхал "Наутилус".
   Отлогий скат спускался к равнине, лежащей на глубине пятнадцати сажен от поверхности моря. Дно это значительно отличалось от тех равнин, по которым мы совершили прогулку в водах Тихого океана. Здесь не было ни лугов, ни леса, ни чистого песка. Мы вступили в коралловое царство.
   В отделе зоофитов в классе альцион выделяется отряд горгоний в трех своих группах -- горгоний, изид и кораллов. К последней и принадлежит коралл -- весьма любопытное существо, которое ученые поочередно переводили из царства минерального в растительное и затем в животное; лекарство у древних, украшение у современников -- коралл только в 1694 году марсельцем Пейсоннелем окончательно зачислен в царство животных.
   Кораллы -- это микроскопические животные, соединенные в полипняки каменистого и хрупкого строения. Эти полипы имеют одного прародителя, от которого произошли путем почкования, и из них каждый имеет самостоятельное существование, но в то же время участвует и в обшей жизни. Это своего рода социализм в природе. Я был знаком с результатами последних исследований этих странных зоофитов, которые целиком минерализуются, принимая форму дерева. И лично для меня представляло огромный интерес побывать в одном из таких окаменелых лесов, которые природа насадила на дне моря.
   Аппараты Румкорфа приведены были в действие, и мы последовали по коралловой банке, которая продолжает формироваться и со временем загородит эту часть Индийского океана. Наш путь окаймляли переплетающиеся своими искривленными ветвями кустарники, покрытые белыми звездообразными цветами. Только в противоположность земным растениям эти деревца, прикрепленные к скалам, росли сверху вниз.
   Свет вызывал эффекты своей игрой среди этих яркого цвета веток; казалось, что эти перепончатые и цилиндрические трубочки дрожали от волнения воды. Мне так хотелось нарвать свежих венчиков, украшенных нежными щупальцами, из которых одни только что распустились, другие едва начинали разворачиваться. Но лишь я протягивал руку к этим цветам-животным, к этим чувствительным мимозам -- тотчас же в колонии подымалась тревога. Белые венчики входили в свои красивые футляры, цветы исчезали на моих глазах, -- и кустарник обращался в груду каменистых бугорков.
   Случай предоставил мне возможность ознакомиться с самыми драгоценными образчиками этих зоофитов.
   Эти кораллы стоили тех, которые добываются в Средиземном море, на берегах Франции, Италии и Варваринских владений. Они вполне заслуживали своим ярким цветом таких поэтических названий, как, например: цветок крови, пена крови, -- которые в торговле даны лучшим кораллам. Цена кораллов достигает пятисот франков за килограмм, а здесь они и особого вида розовый коралл встречались в таком количестве, что могли обогатить громадную толпу собирателей кораллов.
   Однако вскоре кустарники стали плотнее жаться друг к другу, каменные деревья становились выше. Предстали настоящие окаменелые фантастические рощи с капризно извилистыми проходами. Среди коралловых кустарников я встречал много и других интересных полипов; попадались мелиты и присы с суставчатыми разветвлениями, ветки красно-зеленых кораллов -- настоящих водорослей, покрытых известковыми слоями и причисленных натуралистами, после долгих споров, к растительному царству; по замечанию одного из ученых, "это, быть может, то растение, в котором жизнь смутно и медленно пробуждается ото сна, но пока не может от него пробудиться, а является переходной ступенью от растительного к животному царству".
   Наконец после двухчасовой ходьбы мы достигли почти трехсот метров глубины, или, говоря иначе, границы, где кончается образование кораллов. Здесь уже не встречались даже одинокие кусты. Мы вошли в беспредельный лес больших минеральных растений и огромных каменных деревьев, которые переплетались гирляндами красивых плумарий -- этих настоящих морских лиан всевозможных оттенков. Мы свободно проходили под высоко раскинувшимися ветвями, терявшимися во мраке вод, и шли по ковру из тубипорид, меандрин, морских звезд, лилий и водорослей, усеянных ослепительными блестками.
   Какое чудное, не поддающееся описанию зрелище. Ах, зачем мы не могли делиться друг с другом впечатлениями! Зачем мы были заключены в эти металлические и стеклянные маски! Отчего, наконец, мы не могли жить как рыбы или лучше как амфибии, приспособленные к существованию на земле и в воде?
   Между тем капитан Немо остановился. Мой товарищ и я последовали его примеру. Люди экипажа стали размещаться вокруг него, и я заметил, что четверо из них несли на плечах что-то продолговатое.
   Мы разместились посреди большой, обширной прогалины, окруженной высоким подводным каменным лесом. Наши лампы светили тусклым светом, отбрасывающим длинные тени. Вокруг прогалины царила глубокая темнота, но и здесь все-таки искрились острые выступы кораллов.
   Нед Ленд и Консель стояли возле меня. Мне пришла в голову мысль, что мы будем свидетелями необычайной сцены. Рассматривая почву, я увидел, что она покрыта невысокими холмиками из известковых осадков, и притом до того правильно расположенными, что заставляло заподозрить участие человеческих рук.
   Посреди прогалины, на пьедестале из беспорядочно нагроможденных скал, возвышался коралловый крест, который протягивал свои длинные руки окаменелой крови.
   По знаку капитана Немо один из его людей направился к кресту и, остановившись от него в нескольких футах, стал рыть яму заступом.
   Я понял все! На этой прогалине было кладбище; эта яма -- могила; этот продолговатый предмет -- труп человека, умершего ночью. Капитан Немо и его люди хоронили своего товарища в этом их общем посмертном жилище, на дне необъятного океана.
   Нет! Никогда мой ум не был поражен до такой степени. Никогда моим мозгом не овладевали более сильные впечатления. Я не хотел видеть того, что видели мои глаза.
   Между тем могилу продолжали копать. Рыбы убегали в различных направлениях. Я слышал звуки железа, ударявшего в известковую почву, железа, дававшего искры при ударе о кремень, лежащий в почве дна океана. Могила становилась все глубже и шире и вскоре могла уже вместить человеческий труп.
   Тогда к ней приблизились носильщики и опустили завернутый в белый саван труп в могилу. Капитан Немо сложил руки на груди крест-накрест, и все его люди опустились на колени в ожидании молитвы. Я и мои товарищи благоговейно склонились.
   Могилу засыпали обломками, вырытыми из почвы, и над нею образовался небольшой холм.
   Когда все это было окончено, капитан Немо и его люди поднялись, затем, приблизившись к могиле, снова опустились на колени, и каждый протянул руку в знак последнего "прости".
   Затем погребальная процессия направилась обратно к "Наутилусу", проходя под сводами леса, среди небольших рощ, вдоль коралловых кустарников и все время поднимаясь кверху.
   Наконец показались огни на борту подводного судна. Длинная световая полоса указывала кратчайший к нему путь. На возвращение потребовался час времени.
   Я переоделся и тотчас же вышел на палубу; всецело охваченный неотступными мыслями, усталый, я сел около маяка.
   Ко мне подошел капитан Немо. Я встал и обратился к нему:
   -- Итак, согласно моему предсказанию, этот человек умер ночью.
   -- Да, господин Аронакс, -- ответил капитан Немо.
   -- Но он погребен на коралловом кладбище рядом со своими товарищами?
   -- Да, забытый всеми, но не нами! Мы вырыли могилу, а полипы берут на себя труд сохранять наши трупы на веки веков.
   И, торопливо закрыв лицо сжатыми руками, капитан Немо безуспешно старался подавить вырывавшееся рыдание. Затем он воскликнул:
   -- Да, там, на глубине нескольких сот футов, -- наше тихое кладбище!
   -- Ваши умершие, капитан, несомненно, спят там покойно, они в безопасности от акул.
   -- Да, милостивый государь, -- холодно ответил капитан Немо, -- от акул и от людей.
  
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I
ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН

   Началась вторая половина нашего подводного плавания. Первая окончилась трогательной сценой на коралловом кладбище, которая произвела на меня глубокое впечатление. Таким образом, жизнь капитана Немо всецело вращалась в недрах этого необъятного моря, в одной из недоступных бездн которого он приготовил себе могилу. Там ни одно из чудовищ не могло потревожить вечного покоя обитателей "Наутилуса", этих друзей, скованных между собой как в жизни, так и в смерти. "И ни один человек не потревожит их", -- как добавил капитан Немо.
   Всегда то же суровое и неумолимое недоверие к человеческому обществу!
   Что касается меня, то я далеко не удовлетворялся теми предположениями, которыми довольствовался Консель. Этот славный малый был твердо убежден, что командир "Наутилуса" -- один из неизвестных ученых, который за равнодушие к нему человечества платит последнему презрением. К тому же для Конселя капитан Немо являлся непонятым гением, утомленным борьбой с неправдою и ложью, который бежал от людей в недоступную им стихию, где не встречал препятствий к удовлетворению своих властных стремлений. Но по моему мнению, эта гипотеза объясняла только одну сторону характера капитана Немо.
   И действительно, тайна последней ночи, которую мы провели заключенными в тюрьме, этот непреодолимый сон, эта предосторожность, проявленная капитаном в такой грубой форме, как, например, вырванная из моих рук подзорная труба, когда я осматривал горизонт, а затем эта смертельная рана человека, причиной которой был, по его объяснению, какой-то непонятный толчок, -- все это наводило меня на новые предположения. Нет, капитан Немо не довольствовался тем, что бежал от людей. Его чудовищный аппарат служил не только для удовлетворения его стремления к свободе, но, весьма возможно, -- и для выполнения ужасной мести.
   В эту минуту ничего для меня не было очевидным. Все было окутано мраком, только местами пробивался свет, и потому я должен, так сказать, писать под диктовку событий, не анализируя их.
   К тому же нас ничто не связывало с капитаном Немо. Он прекрасно понимал, что бежать с "Наутилуса" было невозможно. Мы -- даже не пленники на слово, никакие обязательства чести нас не связывают. Но мы -- заключенные, узники, которых ради вежливости называют гостями. Впрочем, Нед Ленд не оставлял еще надежды возвратить себе свободу. Несомненно, он воспользуется первым благоприятным случаем, который представится. Конечно, я поступлю так же, как и он. И я не буду сожалеть, что унесу с собой те тайны "Наутилуса", которые мне удалось постигнуть благодаря великодушию капитана. Надо же наконец решить, достоин ли этот человек ненависти или восхищения? Жертва ли он или сам палач? А затем, говоря искренне, прежде чем покинуть его навсегда, я очень желал завершить кругосветное подводное плавание, которое так прекрасно началось. Я страстно желал быть очевидцем всей серии чудесных подводных явлений земного шара. Я хотел видеть то, чего до сих пор никто не видел, я охотно бы заплатил жизнью за удовлетворение жажды знания! Что же я до сих пор открыл? Ничего, или почти ничего, и только потому, что мы прошли всего полторы тысячи верст, да и то лишь в Тихом океане.
   Между тем я прекрасно знаю, что "Наутилус" приближается к обитаемым землям, и если представится благоприятный случай к бегству, то с моей стороны было бы слишком жестоко жертвовать своими товарищами ради моей страсти к исследованиям. Придется следовать за ними, вероятно, даже указывать путь. Но представится ли еще раз такой случай? Ученый, насильственно лишенный свободы, может дорожить таким случаем ради жажды знания, но человек, жаждущий свободы, может и не разделять его стремлений.
   21 января 1868 года, в полдень, шкипер, по обыкновению, явился измерять высоту солнца. Я находился на палубе и, закурив сигару, стал следить за этим процессом. Мне пришлось убедиться, что он не понимает по-французски, так как высказанные вслух мои замечания должны были бы обратить его внимание, между тем он оставался все время равнодушен и нем, как рыба.
   В то время как он делал свои наблюдения с помощью секстана, один из матросов "Наутилуса", силач, сопровождавший нас в первую экскурсию на остров Креспо, пришел чистить стекло маяка. Я стал рассматривать устройство аппарата, в котором сила света увеличивалась в сто раз благодаря чечевицеобразным стеклам и их особому расположению. Электрический свет, проходя сквозь эти стекла, значительно возрастал в своей интенсивности. Накаливание углей происходило в безвоздушном пространстве, чем обусловливалась равномерность напряжения света, и острия углей, между которыми появлялась световая дуга, оставались неизменными, так как сам графит не расходовался. Сбережение графита имело важное значение: возобновление его сопряжено было с большими трудностями.
   Когда "Наутилус" приготовился начать свое подводное плавание, я возвратился в зал. Подъемную дверь закрыли. Судно держалось направления к западу.
   Мы плыли по волнам Индийского океана -- беспредельной водной равнине, занимающей пространство в пятьсот пятьдесят пять миллионов гектаров. Воды океана до того прозрачны, что вызывают головокружение, если всматриваться в их глубину. "Наутилус" все время шел на расстоянии ста -- двухсот метров от поверхности воды. Так продолжалось несколько дней. Всякому другому на моем месте, не так сильно любящему море, время показалось бы долгим и монотонным; но ежедневные прогулки по палубе, где я освежался, вдыхая живительный воздух океана, эта движущаяся перед окнами салона панорама богатств океана, чтение книг, имевшихся в библиотеке, редактирование моих мемуаров -- все это наполняло мои дни и не давало места скуке и унынию.
   Как мое, так и моих товарищей здоровье не оставляло желать лучшего. Установленный на судне режим влиял на нас отлично, и я не придавал значения улучшению нашего стола, о чем всегда хлопотал и добивался Нед Ленд.
   Более того, несколько повышенная температура во внутренних помещениях оберегала от простуды.
   К тому же на судне находился значительный запас полипняка, известного в Провансе под названием морского укропа. Мясо этих полипов служит прекрасным средством против кашля.
   В течение нескольких дней мы встречали в огромном числе морских птиц, по преимуществу из породы чаек и рыболовов. Некоторых из них удалось застрелить, и, приготовленные особым манером, они действительно составили весьма вкусное блюдо из морской дичи. Из числа крупных птиц, отличающихся быстрым полетом и обладающих способностью совершать его на огромные расстояния от берега, а в случае усталости отдыхающих на волнах, я увидел великолепных альбатросов, отвратительный крик которых походит на ослиное ржание; эти птицы принадлежат к семейству длиннокрылых. Представителями семейства веслоногих явились фрегаты, весьма искусно ловящие рыбу на поверхности воды, и многие породы фаэтонов, в том числе фаэтоны с красным хвостом величиной с голубя, белого с розовым оттенком оперения, за исключением крыльев, которые резко выделяются своим черным цветом.
   Сети "Наутилуса" доставляли нам многие породы морских черепах, по преимуществу так называемых каретт с сильно выпуклой спиной, панцирь которых высоко ценится. Эти пресмыкающиеся ловко ныряют и могут долго оставаться под водой, закрыв мясистый клапан, находящийся у наружного отверстия их носового канала. Мясо этих черепах невкусно, но их яйца являются лакомством.
   Что касается рыб, то они всегда вызывали в нас удивление; сквозь окно салона мы изучали тайны их водной жизни. Мне пришлось увидеть массу пород, которых я до сих пор нигде не встречал.
   Я упомяну прежде всего твердокожих, свойственных Красному морю и части Индийского океана, омывающей берега экваториальной Африки. Эти рыбы, как черепахи, броненосцы и некоторые ракообразные, защищены броней, которая не известкового и не кремнистого строения, а является настоящей костью. Иногда эта броня принимает форму треугольников, иногда четырехугольников; в числе рыб, снабженных трехгранной броней, встречались экземпляры длиной в полдециметра. Мясо твердокожих рыб очень вкусно и питательно. Я считаю возможным разводить некоторые породы твердокожих в пресных водах, в которых многие рыбы легко прививаются. Далее я назову кузовок четырехгранных, на спине которых помещаются четыре больших нароста; твердокожих кузовок, с белыми точками на брюхе, которых можно сделать ручными, как птиц; тритонов, которые вооружены шипами, образовавшимися удлинением костяного панциря, и которые издают звуки, похожие на хрюканье, почему и получили прозвание морских свиней; наконец, дромадеров с большими конусообразными горбами, отличающихся твердым и жестким мясом.
   Далее, пользуясь ежедневными заметками, которые вел Консель, упомяну о некоторых рыбах из рода иглобрюхов, водящихся исключительно в этих морях; о спенглирьенах с красной спиной и белой грудью, отличающихся тремя продольными рядами мягких нитей; о разных электрических рыбах, достигающих семи дюймов длины и сверкающих яркими цветами. Затем из представителей других родов укажу: овоидов, весьма похожих на яйца темно-коричневого цвета; диодонов, вооруженных шипами, -- настоящих морских дикобразов, раздувающихся и тогда получающих вид клубка; морских коньков, населяющих все океаны; летающих пегасов с продолговатыми носами и с плавательными перьями, имеющими скорее вид крыльев; эти плавники-крылья если и не доставляют им возможности летать, то все же позволяют подниматься на незначительную высоту над водой; голубей с хвостом, покрытым множеством чешуйчатых колец; длинно-челюстных макрогнатов весьма красивого вида в двадцать пять сантиметров длиной и с чешуей блестящей нежной окраски; плоскоголовиков с шероховатой головой; скакунов с черными полосками и с длинными задними плавательными перьями -- эти рыбы скользят с удивительной быстротой по поверхности вод; красивых парусников, подымающих свои плавательные перья, словно распущенные паруса, и при помощи их плывущих по ветру; блестящих курт, которых природа окрасила в желтый, небесной лазури, серебристый и золотистый цвета; трихоптеров с плавательными перьями из волокон; коттов, постоянно испачканных в морском иле и производящих шум при движении; тригл, печень которых сильно ядовита; бодьянов с подвижными веками на глазах; наконец, хельмонов с длинными трубчатыми носами; настоящих океанских мухоловок, вооруженных как бы ружьями, которых не предвидели ни Шаспо, ни Ремингтон, и убивающих насекомых ударом капли воды.
   В восемьдесят девятом роду рыб, по классификации Ласепеда, принадлежащих ко второму подклассу костистых, отличающихся присутствием жаберной перепонки, я заметил скаперну, у которой голова была украшена иглами и которая обладала одним плавательным пером на спине; эта порода рыб бывает или покрыта чешуей, или совершенно ее лишена. Второй подрод выставил нам экземпляры дидактилий длиной от трех до четырех дециметров с желтыми волосами: голова этих рыб отличается весьма причудливой формой. Что же касается первого подрода, то он представил образчик весьма странной рыбы, называемой "амарская жаба". Большая голова этой рыбы изрыта глубокими впадинами, местами раздута в выпуклости, покрыта шипами, сплошь усеяна шишками и ко всему этому обладает кривыми, некрасивыми рогами; все ее тело, включая и хвост, покрыто мозолистыми наростами; шипы ее причиняют опасные раны; вообще, это одно из самых отвратительных и ужасных животных.
   С 21 по 23 января "Наутилус" шел со скоростью двухсот пятидесяти миль в сутки, иначе говоря, проходил двадцать две мили в час. Если нам пришлось наблюдать так много пород рыб, то это только благодаря электрическому свету, который действительно их к себе привлекал и заставлял следовать за нами. Но большинство из них вследствие быстрого хода "Наутилуса" вскоре отставало, и только некоторым было под силу держаться некоторое время наряду с ним.
   Утром 24-го, находясь под 12° южной широты и 97° 33' долготы, мы увидели остров Килинг, мадрепоровую возвышенность, покрытую великолепными кокосовыми пальмами, которую посещали Дарвин и капитан Фиц-Рой. "Наутилус" прошел, держась неподалеку от берегов этого пустынного острова.
   Вскоре остров Килинг совершенно скрылся за горизонтом, и мы двинулись в северо-западном направлении к оконечности Индийского океана.
   -- Культурные страны, -- сказал мне в этот день Нед Ленд, -- гораздо интереснее этих островов Папуа, где встречается больше диких людей, чем коз! В этой индийской земле, господин профессор, есть шоссейные дороги, английские, французские железные дороги и индусские города. Не пройти и пяти миль без того, чтобы не встретить соотечественника. Как вы полагаете, не пришло ли время освободиться от капитана Немо?
   -- Нет, нет, Ленд! -- ответил я убежденным тоном. -- Пусть будет то, что будет, как говорят моряки. "Наутилус" приближается к обитаемым берегам. Он возвращается в Европу, пусть он туда и довезет нас. Раз мы пойдем в наши моря, благоразумие укажет нам, что делать. К тому же я не думаю, чтобы капитан Немо дозволил нам охотиться на берегах Малабарском или Коромандельском, как в лесах Новой Гвинеи.
   -- Нам ни к чему спрашивать его разрешения, можно и без него обойтись.
   Я не ответил канадцу. Я не хотел продолжать спор. В сущности, у меня было сильное желание испытать все случайности судьбы, бросившей меня на борт "Наутилуса".
   От острова Килинг "Наутилус" пошел средним ходом, он постоянно и капризно менял направление, часто опускался и держался на значительной глубине. Несколько раз приходилось пользоваться наклонными плоскостями, которые с помощью внутренних рычагов располагали под углом в ватерлинии. Мы не раз достигали глубины трех километров, но не могли проверить наибольшей глубины Индийского океана, где зонд в тринадцать тысяч метров не достигает дна. Температура низших слоев оставалась постоянно неизменной, и термометр показывал четыре градуса выше нуля. Я только заметил, что в верхних слоях вода всегда была холоднее над подводными горами, чем в открытом море.
   25 января океан был совершенно пустынен. "Наутилус" провел весь день на поверхности воды, рассекая волны своим могущественным гребным винтом, разбрасывая брызги на огромную высоту. Как было при таких условиях не принять его за гигантского кита?
   Три четверти дня были мною проведены на палубе. Я смотрел на море. Горизонт был чист, и только около четырех часов показался вдали с правой стороны борта пароход, державший направление на запад. Его оснастка мелькнула всего на минуту, и он не мог увидеть "Наутилус", слишком незначительно возвышавшийся над поверхностью воды. Я полагаю, что этот пароход принадлежал обществу "Пенинсулар энд Ориентал Компани", держащему рейсы между Цейлоном и Сиднеем, и продолжал путь далее к мысам Короля Георга и Мельбурна. В пять часов вечера, перед наступлением сумерек, быстро соединяющих в тропическом поясе день с ночью, мы с Конселем были очарованы весьма любопытным зрелищем.
   Существует премиленькое животное, встреча с которым, по поверью древних, предвещает успех. Аристотель, Атеней, Плиний изучили его нрав и в своих описаниях исчерпали весь поэтический арсенал ученых Греции и Рима. Они называли его nautilus и pompylius. Но новейшая наука не приняла это название, и этот моллюск известен теперь под названием аргонавт.
   Если бы спросили Конселя, то узнали бы от этого славного малого, что тип моллюсков делится на пять классов: первый класс -- это головоногие моллюски, из них одни черепокожные, другие -- голые; он заключает в себе два семейства -- двужаберные и трехжаберные, так и различающиеся по числу своих жабр; семейство двужаберных заключает три рода: аргонавт, кальмар и каракатица, а семейство трехжаберных заключает только один род -- кораблик. Если после этой номенклатуры чей-либо мятежный ум смешал бы аргонавта, который снабжен присосками, с корабликом, снабженным щупальцами, -- тому нет извинения.
   В это время на поверхности океана плыло стадо аргонавтов. Мы могли насчитать их несколько сотен. Они принадлежали к виду argonauta tuberculata -- весьма обычному в Индийских морях.
   Эти грациозные моллюски двигались задом наперед с помощью своих особых двигательных воронок, которые выгоняли воду. Из их восьми щупальцев шесть тонких и длинных расстилались по воде, тогда как два остальных, округленные и несколько схожие с ладонью, исполняли роль легких парусов. Я отчетливо видел волнистую и спиральную раковину аргонавтов, которую Кювье так метко сравнил с красивой шлюпкой. Действительно, это настоящая лодка, которая перевозит выделившее ее животное, причем животное не прирастает к ней.
   -- Аргонавт, -- пояснил я Конселю, -- если бы захотел, мог бы покинуть свою раковину, но он этого никогда не практикует.
   -- Он поступает так же, как и капитан Немо, -- ответил рассудительный Консель. -- И капитан лучше бы сделал, если бы назвал свой корабль "Аргонавтом".
   В течение почти часа "Наутилус" плыл посреди этого стада моллюсков. Но затем их внезапно охватил какой-то страх. Словно по сигналу, они все разом опустили свои паруса, согнули свои щупальца, съежили тела; раковины, вследствие перемещения центра тяжести, опрокинулись, и вся флотилия исчезла под волнами. Все это совершилось в одно мгновение; никогда корабли самой образцовой эскадры не маневрировали с большим искусством.
   В эту минуту вдруг наступила ночь, и волны, слегка вздымаемые ветром, спокойно расстилались вокруг "Наутилуса".
   На следующий день, 25 января, мы пересекли экватор под 42° долготы и вошли в северное полушарие.
   В течение этого дня грозная стая акул составляла наш кортеж. Страшные животные кишат в этих морях и делают их очень опасными. Здесь были акулы филлипы с коричневой спиной и беловатым брюхом, вооруженные зубами в одиннадцать рядов; глазовые акулы, на шее которых находится большое черное пятно, окруженное белой каймой, похожей на глаз; акулы щабелы с круглой мордой, усеянной темными точками. Часто эти сильные животные с угрожающей яростью набрасывались на оконные стекла салона, желая схватить нас, Нед Ленд уже не в силах был владеть собой. Он хотел вернуться на поверхность волн и пустить в ход против этих чудовищ свой гарпун. Он точил зубы по преимуществу на гладких акул, у которых пасть выстлана зубами, как мозаикой, и на тигровых акул длиною в пять метров. Однако "Наутилус", увеличив скорость хода, вскоре оставил позади себя самых быстрых акул.
   27 января, при входе в широкий Бенгальский залив, нам пришлось быть, и не раз, свидетелями ужасного зрелища плавающих на поверхности волн человеческих трупов: это были мертвецы из индийских городов, которые уносились Гангом в открытое море и которых коршуны, единственные могильщики этой страны, еще не успели расклевать. Но акулы не заставят себя долго ожидать, чтобы совершить должные похороны.
   Около семи часов вечера "Наутилусу", наполовину погруженному в воду, пришлось плыть посреди молочного моря. Океан на всем пространстве, насколько можно было окинуть взором, казался молочным. Было ли это явление вызвано лунными лучами? Нет, так как новолуние наступило всего два дня назад, и луна еще терялась за горизонтом в лучах солнца. Все небо, хотя и освещенное звездными лучами, казалось черным по сравнению с белизной вод.
   Консель не верил своим глазам и стал меня расспрашивать о причинах такого странного феномена. К счастью, я был в состоянии удовлетворить его любознательность.
   -- Это то, что называют молочным морем, -- сказал я ему, -- обширное пространство белых волн, которое можно наблюдать у берегов Амбоины и в этих местах.
   -- Но, -- спросил Консель, -- не может ли господин объяснить мне, какие причины вызывают подобное явление? Полагаю, что это не молоко, превращенное из воды!
   -- Нет, Консель, и эта белизна, которая тебя так изумляет, происходит лишь от присутствия мириад микроскопических животных вроде крохотных светящихся червячков, бесцветных и студенистых, толщиною в волос и длиною не превосходящих одной пятой миллиметра. Некоторые из этих инфузорий сцепляются друг с другом и в таком виде занимают пространство в несколько миль.
   -- Нескольких миль! -- вскрикнул Консель.
   -- Да, мой славный Консель, и не трудись вычислить число этих инфузорий! Ты ничего не добьешься. Если я не ошибаюсь, то некоторым мореплавателям приходилось проходить по молочным морям расстояние более сорока миль.
   Я не знаю, последовал ли Консель моему совету, но он почему-то погрузился в глубокие размышления и, наверное, стал вычислять, сколько раз в сорока тысячах кубических миль содержится одна пятая миллиметра. Что же касается меня, то я продолжал наблюдать этот феномен.
   В течение нескольких часов "Наутилус" рассекал своим носом эти беловатые волны, и я заметил, что он бесшумно скользил по этой мыльной воде, как будто плыл в тех пенистых водоворотах, которые образуют в бухтах противоположные течения.
   Около полуночи море внезапно приняло свой обычный цвет, но позади нас, вплоть до границ горизонта, небо, отражая белесоватость воды, долго казалось как бы слабо мерцающим северным сиянием.
  

Глава II
НОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ КАПИТАНА НЕМО

   28 февраля, когда "Наутилус" в полдень всплыл на поверхность моря под 9° 4' северной широты, на расстоянии восьми миль к западу показалась земля. Я тотчас заметил значительную цепь гор, возвышавшихся на две тысячи футов. Когда положение судна было определено, я направился в салон, где отыскал по карте место нахождения судна и таким образом узнал, что мы находимся около острова Цейлон, этой жемчужины, которая висит на мочке Индийского полуострова.
   Я вошел в библиотеку с намерением прочесть описание этого плодороднейшего на земном шаре острова. И действительно, я нашел там книгу Сирра под заглавием "Цейлон и сингалезы". Возвратясь в салон, я прежде всего отметил все данные, касавшиеся величины и положения Цейлона, которому в древности обильно расточали различные названия. Географическое положение острова определяется между 5° 55' и 9° 49' северной широты и между 79° 42' и 82° 4' долготы от Гринвичского меридиана. В длину он простирается на двести семьдесят пять миль, ширина -- наибольшая -- полтораста миль; его окружность исчисляется в девятьсот миль, а поверхность -- в восемьдесят тысяч четыреста сорок восемь квадратных миль; следовательно, своим пространством он немногим уступает Ирландии.
   В это время вошли капитан Немо и его помощник.
   Капитан взглянул на карту. Затем обернулся ко мне и сказал:
   -- Остров Цейлон знаменит своей ловлей жемчуга. Не будет ли вам желательно посетить место жемчужного промысла?
   -- Вне всякого сомнения, капитан.
   -- Хорошо, это легко устроить. Но мы там не увидим ловцов. Ежегодная эксплуатация еще не началась. Но это все равно. Я приказал приблизиться к Манарскому заливу, куда мы прибудем ночью.
   Капитан отдал распоряжение своему помощнику, который тотчас же вышел. Вскоре "Наутилус" снова погрузился в свою жидкую стихию; манометр показывал, что он держится на глубине тридцати футов. Карта была у меня перед глазами, и я стал отыскивать Манарский залив. Я нашел его на девятом параллельном круге у северо-западного берега Цейлона. Он очерчивается как бы продолжением линии маленького острова Манар. Чтобы войти в Манарский залив, надо обойти весь западный берег Цейлона.
   -- Господин профессор, -- обратился ко мне капитан Немо, -- ловлей жемчуга занимаются в Бенгальском заливе, в Индийском море, в морях Китая и Японии, в морях Южной Америки, в Панамском и Калифорнийском заливах; но только на Цейлоне эта ловля достигает наилучших результатов. Правда, мы прибыли несколько рано. Искатели жемчуга собираются на Манарский залив только в марте месяце, и тогда на протяжении тридцати дней они на своих трехстах лодках занимаются самым прибыльным добыванием морских сокровищ. На каждой лодке находятся обычно десять гребцов и десять водолазов. Последние разделяются на две группы; они поочередно ныряют и опускаются на глубину двенадцати метров с помощью тяжелого камня, который обхватывают ногами; к камню привязана веревка, другой же ее конец привязан к лодке.
   -- Таким образом, оказывается, -- заметил я, -- что первобытный способ практикуется до сих пор?
   -- Да, до сих пор, -- ответил капитан, -- несмотря на то, что эта ловля принадлежит самому промышленному народу в мире -- англичанам, которым ее уступили в 1802 году по Амьенскому трактату.
   -- Мне кажется, что скафандры вроде ваших были бы весьма пригодны для этой ловли.
   -- Конечно, бедные водолазы не могут долго оставаться под водой. Англичанин Персиваль в своем путешествии на остров Цейлон говорит, правда, об одном кафре, который мог оставаться под водой пять минут, не возвращаясь на поверхность, но, по-моему, это сомнительный факт. Я знаю, что некоторые водолазы остаются под водой до пятидесяти семи секунд, а очень искусные -- и до восьмидесяти семи, но такие явления очень редки, и когда эти несчастные возвращаются на борт, у них из носа и ушей течет вода с кровью. Я полагаю, что водолазы могут оставаться под водой в среднем секунд тридцать, в течение которых они и торопятся наполнить свою маленькую сетку всеми жемчужинами, которые успеют оторвать. Вообще водолазы -- искатели жемчуга -- не живут долго: у них слабеет зрение, глаза начинают гноиться, тело покрывается язвами, и часто они умирают на дне моря от апоплексии.
   -- Да, -- сказал я, -- это трудное занятие, служащее только для удовлетворения капризов моды. Однако скажите мне, капитан, сколько жемчужин может наловить в день одна лодка?
   -- От сорока до пятидесяти тысяч. Говорят, что в 1814 году английское правительство, устроив ловлю за свой счет, добыло их с помощью тех же водолазов семьдесят шесть миллионов штук за двадцать дней.
   -- По крайней мере, -- поинтересовался я, -- этим водолазам платят хорошие деньги?
   -- Навряд ли, господин профессор. В Панаме они получают всего один доллар в неделю. Чаще всего им платят по одному су за раковину с жемчужиной, а сколько они вытащат пустых!
   -- По одному су этим бедным, обогащающим своих хозяев! Это гнусно!
   -- Итак, господин профессор, -- обратился ко мне капитан Немо, -- вы с вашими компаньонами посетите Манарскую мель, и если мы случайно встретим там искателей жемчуга, прибывших спозаранку, то вы увидите, как происходит ловля.
   -- Это решено, капитан.
   -- Да, кстати, господин Аронакс, позвольте вас спросить, вы не боитесь акул?
   -- Акул? -- вскрикнул я.
   Этот вопрос показался мне весьма неуместным.
   -- Я жду ответа, -- настаивал капитан.
   -- Я должен вам заявить, что не особенно близко знаком с этой породой рыб.
   -- Ну, мы с ними хорошо знакомы, -- ответил капитан Немо, -- со временем и вы с ними познакомитесь. Притом мы будем вооружены, и очень возможно, что по пути нам удастся поохотиться на акул. Это интересная охота. Итак, до завтра, господин профессор. Мы выступаем с раннего утра.
   Сказав это весьма спокойным тоном, капитан Немо покинул салон.
   Вас приглашают охотиться на медведя в швейцарских горах, что вы ответите? "Прекрасно! завтра мы пойдем охотиться на медведя". Вас приглашают охотиться на льва в долинах Атласа или на тигра в джунглях Индии, что вы ответите? "Прекрасно! будем охотиться на тигра или на льва". Но вот вам предлагают охотиться на акулу в ее природной стихии. Что вы ответите? Вы, вероятно, призадумаетесь, прежде чем дать ответ на такое приглашение.
   Что касается лично меня, то я провел рукой по лбу, на котором выступило несколько капель холодного пота.
   -- Рассудим, -- сказал я себе, -- и не будем спешить. Охотиться за выдрами в подводных лесах острова Креспо -- это еще имеет смысл. Но рыскать по дну моря, когда почти уверен, что встретишь там акул, -- это совсем иное дело! Я прекрасно знаю, что в некоторых странах, особенно на Андаманских островах, негры не колеблясь нападают на акулу с кинжалом в одной руке и с петлей в другой; но я так же прекрасно знаю, что многие из смельчаков, нападающих на страшное животное, не возвращаются с этой охоты! Но помимо того, я не негр, да если бы и был негром, то полагаю, что в таком случае небольшое колебание с моей стороны было бы вполне понятно.
   И вот я погрузился в размышления, бредя наяву об акулах, представляя себе их огромные челюсти, вооруженные несколькими рядами зубов, способных разрезать человека надвое. Я даже чувствовал боль под ложечкой. Затем я никак не мог переварить эту небрежность, с которой капитан сделал предложение. Так можно приглашать разве на облаву в лесу на обыкновенную лисицу.
   "Хорошо, -- думал я, -- Консель не захочет идти, и это избавит меня от необходимости сопровождать капитана". Что же касается Неда Ленда, то я не мог рассчитывать на его благоразумие. Как бы опасность ни была велика, она всегда имела притягательную силу для его воинственной натуры.
   Я снова принялся за чтение книги Сирра, но не мог углубиться и машинально перелистывал страницы. Между строками мне мерещились страшные открытые челюсти.
   В эту минуту вошли канадец и Консель. Они были спокойны и даже веселы, конечно не зная, что их ожидает.
   -- Право, господин профессор, -- обратился ко мне Нед Ленд, -- ваш капитан, чтобы черт его побрал, сделал нам очень любезное предложение.
   -- А, -- воскликнул я, -- вы знаете?
   -- С позволения господина, -- ответил Консель, -- командир "Наутилуса" пригласил нас назавтра в сопровождении господина профессора посетить великолепную цейлонскую ловлю жемчуга. Он сделал это предложение в изысканных выражениях и вел себя истым джентльменом.
   -- И больше он вам ничего не сказал?
   -- Ничего, господин, -- ответил канадец, -- кроме того, что уже сообщил вам об этой прогулке.
   -- Да, говорил, -- сказал я. -- И он вам не сообщил никаких подробностей относительно...
   -- Никаких, господин натуралист. Вы, конечно, составите нам компанию.
   -- Я... конечно да! Я вижу, что это вам нравится, Нед Ленд.
   -- Да, это весьма любопытно.
   -- Но быть может, и опасно!
   -- Опасно? -- повторил Нед Ленд. -- Опасна простая экскурсия на устричную мель?
   Очевидно, капитан Немо не счел нужным предупреждать моих товарищей о возможной встрече с акулами. Я смотрел на Неда Ленда и Конселя испуганными глазами, словно у них было растерзано тело или отхвачены члены. Должен ли я их предупредить? Несомненно. Но как это сделать -- я не знал.
   -- Господин профессор, -- заговорил Консель, -- будет, может быть, столь добр, что сообщит нам некоторые подробности о ловле жемчуга.
   -- О ловле собственно или о тех приключениях, которые...
   -- О ловле, -- ответил канадец.
   -- Хорошо, садитесь, друзья мои, я вам расскажу все, что узнал от англичанина Сирра.
   Нед Ленд и Консель сели на диван, и канадец тотчас же спросил меня:
   -- Господин профессор, что такое жемчужина?
   -- Мой славный Нед, -- начал я, -- для поэта жемчужина -- морская слеза; для жителей Востока -- отвердевшая капля росы; для дам -- драгоценная бижутерия продолговатой формы со стеклянным блеском, состоящая из перламутрового вещества, которую они носят на пальцах, шее или в ушах; для химика -- смесь фосфата и карбоната с небольшим количеством желатина; и, наконец, для натуралиста жемчужина -- не более чем болезненное отделение органа, который выделяет перламутр у некоторых двустворчатых мягкотелых.
   -- Отдел моллюсков, -- не мог удержаться от классификации Консель, -- класс безголовых, порядок черепокожных.
   -- Совершенно верно, мой ученый Консель. Все черепокожные, как, например: морские ушки, тридакны, pinnes-marines, -- одним словом, все отделяющие перламутровое вещество, -- то есть особое вещество голубоватого, синеватого, фиолетового или белого цвета, которыми выстилается внутренняя поверхность створок, -- способны производить жемчужины.
   -- И ракушки также? -- спросил Консель.
   -- Да, и ракушки, живущие в быстротекущих водах в Шотландии, Уэльса, Ирландии, Саксонии, Богемии и Франции.
   -- Прекрасно, и это надо иметь в виду, -- заметил канадец.
   -- Но, -- возразил я, -- по преимуществу выделяет жемчуг особый вид моллюска, так называемая жемчужница, или перловка. И само зерно жемчуга есть не что иное, как сгустившийся перламутр, принявший сферическую форму. Оно или прикрепляется к скорлупе или внедряется в складках тела моллюска и держится там свободно. Зерно жемчуга всегда имеет ядро, твердое тело, состоящее или из бесплодного яичка, или из песчинки, вокруг которых в течение нескольких лет постепенно нарастает перламутровое вещество тонкими и концентрическими слоями.
   -- Случается ли, что в одной раковине находят по нескольку жемчужин? -- спросил Консель.
   -- Случается. Встречаются даже такие раковины, в которых находится целая коллекция жемчужин. Говорят про одну раковину, -- впрочем, я в этом сомневаюсь, -- что в ней нашли полтораста акул.
   -- Сто пятьдесят акул! -- вскрикнул, невольно вытаращив глаза, Нед Ленд.
   -- Как, разве я сказал: акул? -- воскликнул я. -- Я хотел сказать: полтораста жемчужин. Акул -- это была бы бессмыслица.
   -- Совершенно верно! -- согласился Консель. -- Но господин профессор, вероятно, нам также расскажет, как добывается этот жемчуг?
   -- Его добывают различными способами, причем часто практикуют самый простой, именно -- ловцы отрывают приставший к створкам жемчуг щипцами. Но обычный способ добывания жемчуга заключается в собирании или извлечении из воды раковин. Собранные раковины раскладывают на рогожи, разостланные на берегу. Моллюски на воздухе умирают и по прошествии дней десяти начинают гнить. Тогда раковины опускают в большие, наполненные морской водой бассейны и здесь их вскрывают и моют.
   С этой минуты начинается двойная работа сортировщиков. Прежде всего они отделяют перламутровые пластинки, известные в торговле под названием franche argentée, bâtarde blanche и bâtarde noire, которые продаются ящиками от ста двадцати пяти до ста пятидесяти килограммов. Затем сортировщики вынимают мясо моллюска из раковин, кипятят его и пропускают сквозь сито, чтобы добыть даже самую мелкую жемчужину.
   -- Цена жемчужин, конечно, зависит от их величины?
   -- Нет, не от одной величины, -- ответил я, -- но также и от их формы, их цвета, или, как выражаются, "воды", и их отсвета, то есть мягкого и разноцветного перелива, который придает особую красоту жемчугу. Самый лучший жемчуг носит название perles vierges, он не имеет ни одного пятнышка и всегда находится отдельно в складках тела моллюска; он белый, чаще непрозрачен, но иногда имеет и опаловую прозрачность, и по преимуществу шаровидную или грушеобразную форму. Жемчужины сферической формы идут на украшение браслетов -- грушевидные на подвески, и так как они самые драгоценные, то продаются поштучно. Жемчуг, приставший к внутренней поверхности створок, всегда имеет неправильную форму и продается на вес.
   Наконец, мелкий жемчуг составляет низший сорт и употребляется для вышивания на церковных украшениях.
   -- Однако эта разборка, или сортировка, жемчуга по его величине, должно быть, очень кропотливая и трудная работа? -- спросил канадец.
   -- Нет, мой друг! Эта работа производится при помощи одиннадцати сит или решет, в каждом из которых дырочки имеют различные размеры. Жемчуг, оставшийся после просевки в решете, в котором от двадцати до восьмидесяти дыр, считается высшим сортом. Тот же, который не прошел сквозь те же размеры решета, имеющего сто восемьдесят дыр, составляет второй сорт. Последнее решето имеет до тысячи дыр, и весь оставшийся в нем жемчуг составляет низший сорт,
   -- Это очень искусно, -- заметил Консель, -- таким образом, сортировка жемчуга производится механически. Господину профессору, быть может, известно, какой доход приносит эксплуатация жемчужных отмелей?
   -- Судя по указаниям книги Сирра, -- ответил я, -- цейлонские жемчужные ловли отдаются на откуп за три миллиона акул.
   -- Франков! -- поправил Консель.
   -- Да, франков -- три миллиона франков! -- подтвердил я. -- Впрочем, я думаю, что в настоящее время эта ловля уже не приносит такого дохода. Примером могут служить американские жемчужные ловли, которые в царствование Карла Пятого приносили четыре миллиона франков дохода, а в настоящее время доход их уменьшился на две трети. В круглой сумме общий доход от добычи жемчуга можно оценить в девять миллионов франков.
   -- Я слышал, -- сказал Консель, -- что попадались жемчужины огромной ценности?
   -- Да, мой друг. Рассказывают, что Юлий Цезарь подарил Сервилии одну жемчужину, стоившую на наши деньги сто двадцать тысяч франков.
   -- Я слышал, -- сказал канадец, -- что в древности одна знаменитая дама пила уксус, в котором был растворен жемчуг.
   -- Это Клеопатра! -- сказал Консель.
   -- Это, должно быть, невкусно, -- добавил Нед Ленд.
   -- Противно, друг Нед, -- ответил Консель, -- но рюмка уксуса, стоящая пятнадцать тысяч франков, -- хорошая цена.
   -- Сожалею, что я не женат на этой даме, -- сказал канадец.
   -- Нед Ленд -- супруг Клеопатры! -- воскликнул Консель.
   -- Да, я должен был жениться, Консель, -- ответил серьезно канадец, -- и это не моя вина, если дело не заладилось. Я даже купил жемчужное ожерелье Кэти Тендер, моей невесте, но она вышла замуж за другого. И что же, это ожерелье стоило мне не более полутораста долларов, а между тем господин профессор может мне поверить -- жемчужины, из которого оно состояло, не прошли бы сквозь решето, в котором только двадцать дыр.
   -- Мой славный Нед, -- ответил я, -- это был искусственный жемчуг, простые стеклянные шарики, наполненные жемчужной эссенцией.
   -- А эта эссенция, -- заинтересовался канадец, -- дорого, должно быть, стоит?
   -- Почти ничего. Это не что иное, как серебристое вещество чешуи уклейки, сохраняемое в аммиаке. Оно не имеет никакой ценности.
   -- Вот почему Кэти Тендер и вышла за другого, -- ответил философски Ленд.
   -- Но я не думаю, -- начал я, возвращаясь к разговору о жемчужинах высокой ценности, -- чтобы какой-либо государь владел жемчужиной лучше тех, какие находятся у капитана Немо.
   -- Как, например, такой, -- сказал Консель, указывая на великолепную драгоценность, запертую в витрине.
   -- Да, и я не ошибусь, если определю ее стоимость... в два миллиона...
   -- Франков, -- поторопился подсказать Консель.
   -- Да, -- сказал я, -- два миллиона франков, а капитану Немо стоило только наклониться и взять ее.
   -- А, -- вскрикнул Нед Ленд, -- кто же поручится, что мы завтра, во время нашей прогулки, не найдем такую же!
   -- Ба! -- воскликнул Консель.
   -- А почему же нет?
   -- К чему нам миллионы на борту "Наутилуса"!
   -- На борту конечно, -- ответил Ленд, -- но в другом месте...
   -- О, в другом месте! -- проговорил уныло Консель, опустив голову.
   -- Нед Ленд прав, -- сказал я, -- если мы привезем когда-нибудь в Европу или в Америку жемчужину, стоящую несколько миллионов, то это придаст и большую достоверность рассказу о наших приключениях.
   -- Я полагаю, -- согласился канадец.
   -- Разве, -- спросил Консель, -- ловля жемчуга опасна?
   -- Нет, -- ответил я с живостью, -- если принять некоторые меры предосторожности.
   -- Какой же риск в этом промысле! -- воскликнул Нед Ленд. -- Проглотить несколько глотков морской воды!
   -- Вы правы, Нед, -- ответил я, затем, приняв развязный тон капитана Немо, спросил: -- Вы не боитесь, Нед, акул?
   -- Я, -- воскликнул канадец, -- я гарпунщик по ремеслу! Мое ремесло насмехается над ними.
   -- Вопрос не в том, -- сказал я, -- то есть не в ловле их рыболовным крюком, не в вытаскивании на палубу судна и не в том, чтобы отрубить им хвост, вырвать сердце, которое бросают в море.
   -- Значит, дело идет о нападении на них в...
   -- Именно.
   -- В воде!
   -- В воде.
   -- Отменное дело с хорошим гарпуном. Вы знаете, господин профессор, эти акулы -- животные довольно неуклюжие. Необходимо акуле перевернуться вверх брюхом, чтобы вас хапнуть, а этим временем...
   Нед Ленд как-то так произнес слово "хапнуть", что у меня холод прошел по телу.
   -- Ну а ты, Консель, -- обратился я к нему, -- что ты думаешь об этих акулах?
   -- Я, -- ответил Консель, -- согласен с мнением моего господина.
   "В добрый час", -- подумал я.
   -- Если господин идет охотиться на акул, -- продолжал Консель, -- то не знаю, почему мне, как его верному слуге, не последовать за ним.
  

Глава III
ЖЕМЧУЖИНА В ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ

   Наступила ночь. Я лег спать и спал очень дурно. Акулы играли главную роль в моих сновидениях, и я находил правильным и неправильным в одно и то же время французскую этимологию, производящую слово "акула" от "панихиды".
   На следующий день, в четыре часа, меня разбудил матрос, которого капитан Немо назначил мне в услужение. Я быстро встал с постели, оделся и направился в салон.
   Капитан Немо меня ожидал.
   -- Господин Аронакс, -- обратился он ко мне, -- вы готовы?
   -- Я готов.
   -- Прошу следовать за мной.
   -- А мои товарищи, капитан?
   -- Они предупреждены и нас ожидают.
   -- Придется одеть скафандры? -- спросил я.
   -- Пока нет, я не стану с "Наутилусо и, готовит паштет из кенгуру, - отвечал Консейль. - Он говорит, что паштет этот будет чудесный.
   Оставшись один, я лег спать, но спал довольно плохо. Я слышал, как дикари толпились на палубе и время от времени оглушительно кричали. Таким образом прошла ночь. Экипаж "Наутилуса" не вышел из своей обычной неподвижности. Его так же мало беспокоило присутствие людоедов, как мало беспокоят солдат в бронированном форте муравьи, которые ползают по броне.
   В шесть часов утра я проснулся и встал. Люк не открывали, так что запас кислорода не возобновлялся, но запасные резервуары выпустили несколько кубических метров кислорода, освежив воздух "Наутилуса".
   До двенадцати часов я работал в своей каюте и капитана не видел. На судне, казалось, не делалось никаких приготовлений к отъезду.
   Подождав еще некоторое время, я пошел в салон. Часы показывали половину третьего. Через десять минут прилив должен был достигнуть предела своей высоты, и если только капитан не ошибся, то "Наутилус" снимется с мели. Если же, напротив, ожидание это не исполнится, то пройдет много месяцев, пока он покинет свое коралловое ложе.
   Вдруг корпус "Наутилуса" начал вздрагивать, предвещая скорое освобождение, и я услышал, как заскрежетала его обшивка на известковых шероховатостях кораллового дна.
   В два часа тридцать пять минут капитан появился в салоне.
   - Мы сейчас сдвинемся, - сказал он.
   - А! - ответил я на это.
   - Я отдал приказ открыть люк.
   - А папуасы?
   - Папуасы? - повторил капитан, слегка пожав плечами.
   - Они не войдут вовнутрь "Наутилуса"?
   - Как же они могут войти?
   - Через открытый люк!
   - Господин Аронакс, - отвечал спокойно капитан Немо, - через люк "Наутилуса" не всегда можно войти, даже если он открыт.
   Я посмотрел на капитана.
   - Вы меня не понимаете? - спросил он.
   - Совсем не понимаю.
   - Прошу вас следовать за мной, и вы увидите!
   Я пошел за ним к центральному трапу, где Нед Ленд и Консейль с любопытством наблюдали, как несколько матросов открывали люк. Сверху между тем раздавались яростные крики и вопли.
   И вот крышка люка откинулась наружу. Вскоре в отверстии показались примерно двадцать страшных лиц. Но первого же туземца, который взялся рукой за поручни трапа, отбросило невидимой силой, он перевернулся, приподнялся и побежал без оглядки, испуская пронзительнейшие крики. Десять его сородичей кинулись к трапу, но их постигла та же участь.
  


  
   Консейль был в восторге. Буйный Нед Ленд бросился в погоню за дикарями, но только он схватился рукой за поручень, как его точно так же отбросило.
   - Тысяча чертей! - закричал он. - В меня ударила молния!
   Это слово объяснило мне все. Металлические поручни превратились в толстый оголенный электрический провод. Каждый, кто дотрагивался до них, чувствовал сильное сотрясение, и это сотрясение могло быть смертельным, если бы капитан Немо пустил по ним ток высокого напряжения.
   Перепутанные, приведенные в неописуемый ужас туземцы ретировались. Мы не без смеха успокаивали и растирали Неда Ленда, который ругался как одержимый.
   В это время "Наутилус", приподнятый приливом, оставил свое коралловое ложе, именно в два часа сорок минут, как предсказал капитан Немо. Лопасти винта стали разбивать волны с величественной медлительностью. Скорость корабля малопомалу возрастала, и, держась на поверхности океана, он целым и невредимым прошел опасные места Торресова пролива.
  

Глава двадцать третья

Aegri somnia (Беспокойные сны)

   На следующий день, 10 января, "Наутилус" снова пустился в подводное плавание. Он плыл со скоростью тридцать пять миль в час. Винт вращался так быстро, что я не мог ни уследить за его оборотами, ни сосчитать их.
   Когда я думал, что электричество - эта чудесная сила, - давая движение, тепло и свет "Наутилусу", еще и защищает его от нападения и превращает в заветный ковчег, к которому безнаказанно не может прикоснуться ни один нарушитель святыни, то мое восхищение не имело границ. Я восхищался и нашим подводным кораблем, и инженером, который его создал.
   Мы шли прямо на запад и 11 января обогнули острова и мыс Уэссел, лежащие на 135° долготы и 10° северной широты; этот мыс образует восточную оконечность залива Карпентария. Рифы были еще многочисленны, но попадались сравнительно реже, и все они были обозначены на карте с величайшей точностью. "Наутилус" легко обошел Монейские рифы слева и рифы Виктории справа, лежащие на долготе 130°, на десятой параллели, которой мы строго придерживались.
   13 января капитан Немо вступил в Тиморское море. По правому борту мы увидели остров того же названия, лежащий на долготе 122°.
   Этот остров простирается на тысячу шестьсот двадцать пять квадратных лье, и управляют им раджи. Эти князья выдают себя за сыновей крокодилов, то есть за особ самого высокого происхождения, какое только возможно смертному. Их чешуйчатые предки в изобилии кишат в реках острова и считаются существами особого поклонения. Им покровительствуют, их балуют, им дают в пищу молодых девушек - и горе тому иностранцу, который занесет руку на священную ящерицу!
   Тимор показался только на одно мгновение в полдень, в то время когда помощник "Наутилуса" определял положение корабля. Так же мельком я видел островок Ротти, который входит в ту же группу. На этом островке женщины славятся своей красотою, и роттских уроженок очень ценят на малайских рынках.
   Тут направление "Наутилуса" несколько изменилось, он направился на юго-восток. Куда еще увлечет нас фантазия капитана Немо? Плывет он к берегам Азии? Приблизится ли он к берегам Европы? Но вряд ли! Зачем туда пойдет человек, который избегает населенных континентов? Может, он поплывет на юг? Или он обогнет мыс Доброй Надежды, потом мыс Горн и направится к антарктическому полюсу? Возвратится ли он в моря Тихого океана, где его "Наутилусу" легче и лучше всего плавать? Ничего нельзя было сказать наверное.
   Надо было ожидать, что покажет будущее.
   Пройдя рифы Картье, Гиберниа, Серингапатам и Скотт, мы 14 января вышли в Индийский океан. "Наутилус" шел на умеренной скорости, то опускаясь в морские глубины, то всплывая на поверхность.
   В это время капитан Немо производил любопытные опыты, определяя температуру Мирового океана в разных слоях. В обычных условиях для этих наблюдений употребляют довольно сложные приборы, термометрические зонды например, стекла которых часто не выдерживают давления воды. Результаты, полученные таким образом, не могут быть проверены. Но капитан Немо сам измерял температуру в глубинах моря, и его термометры, соприкасавшиеся с различными слоями воды, давали ему бесспорно точные показания.
   Опыты эти производились с помощью специальных резервуаров, когда "Наутилус" достигал глубины трех, четырех, пяти, семи, девяти и десяти тысяч метров. Так капитан Немо сделал окончательный вывод, что океан под всеми широтами на глубине тысяча метров имеет постоянную температуру 4,5°. (Это правильно лишь для широкого экваториального пояса.)
   Я следил за опытами с живейшим интересом. Капитан Немо производил их с истинной страстью. Часто я спрашивал себя, с какой целью он делает эти наблюдения. Было ли это для пользы человечества? Невероятно, потому что рано или поздно его открытия должны были погибнуть вместе с ним в каком-нибудь неизвестном море. Вот разве только он посвящает меня в эти опыты для того, чтобы я передал их результаты куда следует?
   Это значило допустить, что мое подводное путешествие имело предел... Я этого предела еще не видел.
   Как бы там ни было, капитан Немо сообщил мне все полученные им числовые значения, определяющие плотность воды во всех главных морях земного шара.
   Утром 15 января капитан, с которым я прохаживался по палубе, спросил меня, знаю ли я плотность морской воды на различных глубинах. Я ответил отрицательно и добавил, что науке еще недостает неоспоримых наблюдений по этому поводу. - Я сделал эти наблюдения, - сказал он мне, - и могу доказать их точность.
   - Отлично! - сказал я. - Но "Наутилус" - это отдельный мир, и тайны его ученых никогда не дойдут до земли!
   - Вы правы, профессор, - ответил капитан после нескольких минут молчания. - Здесь обособленный мир! Он так же чужд земле, как и планеты, сопровождающие земной шар вокруг Солнца. Конечно, на земле никогда не узнают моих открытий, как и открытий ученых с Сатурна и Юпитера. Но так как случай связал наши две жизни, то я могу сообщить вам результат моих наблюдений.
   - Я вас слушаю, капитан.
   - Вы знаете, профессор, что морская вода плотнее пресной, но плотность эта не одинакова. Если я приму за единицу плотность пресной воды, то плотность воды в Атлантическом океане будет равна 1,028, в Тихом океане - 1,026, в Средиземном море - 1,030, в Ионийском море - 1,018 и в Адриатическом - 1,029.
   Значит, "Наутилус" бывал и в морях, часто посещаемых европейцами! Из этого я заключил, что когда-нибудь и мы - а может, даже и скоро - будем у берегов более цивилизованных. Я подумал, что Нед Ленд узнает это с особенным удовольствием.
   Мы с капитаном целые дни проводили за опытами, определяя соленость воды, ее прозрачность, окраску и электризацию на различных глубинах. Во всех этих случаях капитан Немо выказывал удивительную находчивость и сообразительность.
   Затем, когда опыты были окончены, я не видал его несколько дней и снова жил отшельником на "Наутилусе".
   16 января "Наутилус", казалось, заснул в нескольких метрах под поверхностью воды. Электрические машины бездействовали, винт был неподвижен, и судно тихонько скользило по произволу течения. Я предположил, что экипаж занят каким-нибудь ремонтом внутри корабля.
   В этот же день мы стали свидетелями любопытного зрелища. Иллюминаторы в салоне оставались открытыми, и так как прожектор "Наутилуса" не был включен, то посреди вод господствовала темнота. Небо, покрытое облаками, слабо освещало верхние слои океана.
   Самые большие рыбы казались теперь едва обозначенными тенями. Вдруг стало очень светло. Сначала я подумал, что включили прожектор и что его лучи освещают океанские глубины, но я ошибся и вскоре понял свое заблуждение.
   "Наутилус" плыл в светящемся потоке воды, который в окружающей темноте казался ослепительным. Свет этот происходит от мириадов фосфоресцирующих микроскопических животных, их блеск увеличивался от соприкосновения с металлическим корпусом "Наутилуса". Посреди светящейся водной массы прорывались огненные полосы, словно ручьи расплавленного в горниле свинца или нити металла, раскаленного добела, взметая тысячи искр. Нет, это было не ровное слияние лучей нашего обыкновенного электрического освещения! Здесь были сила и движение - необыкновенные. Этот свет можно было назвать живым. Это было бесчисленное скопление инфузорий - светящихся ночесветок класса жгутиковых.
   - Что это такое, с позволения их чести? - спросил Консейль.
   - Что ж это за инфузории? - спросил Нед Ленд. - Опишите-ка их, господин профессор.
   - Это шарики из прозрачного желе, снабженные нитеобразными щупальцами. В тридцати кубических сантиметрах воды их насчитывают до двадцати пяти тысяч.
   - Ишь как светятся! - заметил Нед.
   Сияние ночесветок увеличивалось от блеска медуз, мерцания морских звезд, фолад и множества других фосфоресцирующих зоофитов, напитанных жиром органических веществ, разлагаемых морем и, может быть, слизью, отделяемой рыбами.
   В продолжение нескольких часов "Наутилус" плыл в светящихся блестящих водах, и наше удивление еще увеличилось, когда мы увидели больших морских животных, игравших там, как саламандры. Я видел в этом огне, который не жжет, элегантных и быстрых дельфинов, неутомимых морских клоунов, и меч-рыб длиной в три метра, смышленых предвестников урагана, порой задевавших о стекла своими страшными копьями. Потом показались более мелкие рыбы - различные спинороги, макрели-прыгуны, хирурги носачи и сотни других - все это кружилось и сновало в ярком свете.
   Что это было за волшебное зрелище!
   Может быть, некоторые атмосферные условия умножали силу этого света? Может, на поверхности океана разразилась буря? Но "Наутилус" на глубине нескольких метров не чувствовал ее ярости и мирно покачивался посреди спокойной воды.
   Мы плыли все далее, и нас беспрестанно поражали новые чудеса. Консейль наблюдал и классифицировал зоофитов, членистоногих, моллюсков и рыб.
   Дни быстро проходили, и я их уже не считал. Нед хлопотал о своих съестных припасах и жаловался на однообразие корабельного стола. Мы жили, как настоящие улитки, приспособившись к своим раковинам, и я могу засвидетельствовать, что в улитку превратиться совсем не трудно. Такое существование уже стало нам казаться легким и естественным, и мы уже стали забывать, что есть другая жизнь на поверхности земного шара. Но одно происшествие напомнило нам о странности нашего положения.
   18 января "Наутилус" находился на 105° долготы и 15° южной широты. Надвигался шторм, море кипело и волновалось. Дул сильный ветер с востока. Барометр, который уже несколько дней падал, возвещал приближение сильной бури.
   Я вышел на палубу в ту минуту, когда помощник капитана, как всегда, исследовал горизонт.
   "Вот сейчас он скажет свою ежедневную фразу!" - подумал я.
   Однако на этот раз обычная фраза была заменена другой, которой я тоже не понял. Едва лейтенант успел ее произнести, появился капитан Немо с подзорной трубой и стал вглядываться в горизонт. Несколько минут он оставался неподвижен, глядя в какую-то точку на горизонте. Потом он обменялся несколькими словами с лейтенантом, который, казалось, был в большом волнении, которое тщетно старался скрыть. Капитан владел собой гораздо лучше и сохранял обычное хладнокровие. Он, по-видимому, высказывал какие-то соображения, которые его помощник опровергал. По крайней мере, я так понял по их тону и жестам.
   Я очень пристально всматривался в том направлении, но ничего не приметил. Небо и вода сливались на туманной линии горизонта - вот и все.
   А капитан Немо ходил взад и вперед по палубе. Он не смотрел на меня, даже, может быть, и не замечал. Шаги его были уверенными, но не такими размеренными, как обычно. Иногда он останавливался и, скрестив на груди руки, вглядывался в океан.
   Чего искал он на этом огромном пространстве? "Наутилус" находился тогда в нескольких сотнях миль от ближайшего берега.
   Помощник капитана снова взял подзорную трубу и стал рассматривать горизонт, он ходил, топал ногами и, очевидно, все более и более волновался.
   "Что все это значит? - думал я. - Ну когда-нибудь эта тайна да откроется. И даже, по всей вероятности, очень скоро, потому что по распоряжению капитана Немо "Наутилус" увеличил скорость".
   В эту самую минуту помощник снова указал на что-то капитану. Капитан Немо остановился и навел трубу на означенную точку за горизонтом. Он долго наблюдал.
   Тем временем я, чрезвычайно заинтересованный, принес из салона великолепную подзорную трубу, которой обычно пользовался, и, облокотясь на штурвальную рубку, приготовился наблюдать небо и океан. Но не успел я приставить трубу к глазам, как ее быстро вырвали у меня из рук.
   Я обернулся: передо мной стоял капитан Немо, но я не узнал его. Лицо его преобразилось: глаза блестели мрачным огнем, брови сдвинуты, кулаки сжаты, голова откинута назад - казалось, ненависть обуяла все его существо. Моя труба покатилась к его ногам. Чем я вызвал этот гнев? Не вообразил ли он, что я открыл какую-то тайну, которую не должны были знать гости "Наутилуса"? Нет! Этот гнев возбудил не я, он даже не смотрел на меня - взор его был прикован к горизонту.
   Наконец капитан Немо пришел в себя, его лицо приняло обычный спокойный вид. Он сказал помощнику несколько слов на своем языке, а затем обратился ко мне.
   - Господин Аронакс, - сказал он повелительным тоном, - я требую от вас исполнения обязательства, которым вы связаны.
   - В чем дело, капитан?
   - Вы и ваши спутники обязаны побыть взаперти до тех пор, пока я найду возможность возвратить вам свободу.
   - Вы здесь хозяин, - отвечал я, пристально глядя на него. - Только вы позволите мне задать вам один вопрос?
   - Ни одного!
   После такого ответа спорить было нельзя, бесполезно, пришлось повиноваться.
   Я пошел в каюту Неда Ленда и Консейля и объявил им приказание капитана. Я предоставляю читателям судить, как подобное известие было принято канадцем.
   Четыре матроса дожидались у дверей и проводили нас в ту каюту, в которой мы провели первую ночь на "Наутилусе". Нед Ленд хотел протестовать, но вместо ответа его легко толкнули, и дверь захлопнулась.
   - Что это значит, с позволения их чести? - спросил меня Консейль.
   Я рассказал своим собеседникам, что произошло. Они были так же удивлены, как и я, и так же терялись в догадках.
   Я погрузился в размышления, разгневанное лицо капитана Немо не выходило у меня из головы. Мысли у меня как-то путались, я ничего не мог сообразить.
   Вдруг Нед Ленд вскрикнул:
   - Смотрите! Завтрак готов!
   В самом деле, стол был уставлен разными блюдами. Очевидно, капитан отдал приказ о завтраке в то же время, когда отдавал приказ об ускорении хода "Наутилуса".
   - С позволения их чести, - сказал Консейль, - я желал бы сказать, что я думаю...
   - Скажи, Консейль, - отвечал я.
   - По-моему, их чести следовало бы позавтракать. Позавтракать теперь очень благоразумно, ведь кто знает, что может случиться?
   - Ты прав, Консейль.
   - К несчастью, - сказал Нед Ленд, - они нам подали свою стряпню! Ни кусочка мяса!
   - Друг Нед, - возразил Консейль, - что бы вы сказали, если бы нам совсем ничего не дали?
   Мы сели за стол и позавтракали молча. Я мало ел, Консейль ел через силу из благоразумия, один Нед не страдал отсутствием аппетита. Когда завтрак окончился, каждый из нас прилег в своем углу. В это время матовый светильник на потолке погас, и мы остались в полной темноте. Нед Ленд сразу заснул, но меня удивило, что и Консейль тотчас же погрузился в тяжелую дремоту.
   "Отчего это его так обуял сон?" - подумал я.
   Однако меня самого клонило ко сну, веки мои тяжелели, я чувствовал себя пьяным. Напрасно открывал я глаза и старался держать их открытыми, - они сомкнулись, несмотря на все мои усилия. У меня начиналась какие-то тяжелые, болезненные галлюцинации. Очевидно, в наш завтрак было подмешано снотворное.
   Капитану для сохранения тайны недостаточно было нашего заключения, ему нужен был еще наш сон!
   Я слышал, как закрылся люк. Легкая боковая качка прекратилась. Покинул ли "Наутилус" поверхность океана, опустился ли он в его глубины?
   Я пробовал еще бороться с одолевающим меня сном, но бороться было невозможно. Дыхание мое ослабело. Смертельный холод охватил и как бы парализовал мои члены. Мои веки упали, как налитые свинцом, на глаза, и я не мог более их поднять. Я погрузился в болезненный сон, мне стали сниться кошмары... Потом видения исчезли, и я потерял сознание.
  

Глава двадцать четвертая

Коралловое царство

   На другой день я проснулся без всякой головной боли и чувствовал себя очень хорошо. К великому моему изумлению, я за ночь очутился в своей каюте. Без сомнения, и мои спутники тоже были перенесены обратно в их каюту, а что произошло ночью, они, вероятно, не знали, как не знал и я.
   "Нечего ломать теперь голову напрасно, - убеждал я себя. - Надо терпеливо ждать: случай откроет все эти секреты".
   Мне захотелось подышать свежим воздухом. Но могу ли я выйти - это еще вопрос. Очень может быть, что меня опять заперли на ключ! Я толкнул дверь, она открылась, я поднялся по центральному трапу и через открытый люк вышел на палубу.
   Нед Ленд и Консейль уже ждали меня. Я на всякий случай расспросил их, как они провели ночь. Они ответили, что спали глубоким сном, совершенно ничего не помнят, и были очень удивлены, проснувшись в своей каюте.
   Что касается "Наутилуса", он был тих и таинственен, как всегда. Он плыл по поверхности океана с умеренной скоростью. По-видимому, на судне ничего не изменилось.
   Нед Ленд напрасно впивался своими зоркими глазами в горизонт: океан представлял собой безбрежную пустыню, не было видно ни паруса, ни земли. Дул сильный западный ветер, и "Наутилус" переваливался с одной волны на другую.
   - Сегодня-таки покачивает. - заметил Консейль.
   "Наутилус" снова погрузился метров на пятнадцать, так что мог в случае надобности очень быстро выплыть на поверхность. Он выплывал против обыкновения несколько раз в этот день, 19 января. Лейтенант выходил тогда на палубу и произносил свою традиционную фразу.
   Капитан Немо не показывался. Из экипажа я видел только одного молчаливого стюарда, который прислуживал нам с обычной своей аккуратностью и обычным безмолвием.
   Около двух часов я пошел в салон и стал приводить в порядок свои записки. Вдруг капитан Немо отворил дверь и вошел. Я ему поклонился, он почти неприметно ответил мне тем же, не сказав ни слова. Я снова принялся за работу, втайне надеясь, что он мне объяснит события прошедшей ночи. Но он молчал.
   Я посмотрел на него - он казался усталым, глаза у него покраснели, видимо, он провел бессонную ночь. Лицо его выражало глубокую грусть, настоящее горе. Он ходил, садился, вставал, брал первую попавшуюся книгу и тотчас ставил ее на место, смотрел на свои приборы, не делая обычных наблюдений. Казалось, он не мог найти себе места.
   Наконец он подошел ко мне.
   - Вы доктор, господин Аронакс? - спросил он.
   Вопрос был так неожидан, что я в недоумении молча смотрел на него некоторое время.
   - Вы доктор? - повторил он. - Я знаю, многие ваши коллеги получили медицинское образование - Грасиоле, Мокен-Тандон и другие.
   - Действительно, - отвечал я, - я работал врачом в госпитале. Я практиковал много лет, прежде чем поступил в музей.
   - Очень рад, профессор.
   Мой ответ, кажется, совершенно удовлетворил капитана. Не зная, почему он меня об этом спросил, я дожидался нового вопроса.
   - Господин Аронакс, - сказал капитан, - согласитесь ли вы посмотреть одного из моих матросов?
   - У вас больной?
   - Да.
   - Я готов следовать за вами.
   - Пойдемте.
   Признаюсь, сердце мое сильно билось. Не знаю почему, но я предполагал связь между болезнью этого человека и приключениями прошедшей ночи. И тайна, и больной очень меня занимали и интересовали.
   Капитан провел меня на корму "Наутилуса" и впустил в каюту, находящуюся рядом с кубриком. Там, на кровати, лежал человек лет сорока с энергичным лицом англосаксонского типа. Я наклонился над ним. Он был не просто болен, но и ранен. Его голова, перевязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках. Сняв повязку и осмотрев рану, я понял, что ничего не смогу сделать. Рана была ужасной. Из черепа, пробитого каким-то тупым орудием, выглядывал мозг. Запекшаяся кровь превратилась в твердую массу которая приняла цвет винного осадка. Дыхание больного было затрудненным, и спазмы искажали лицо. У него было воспаление мозга.
   Я взял руку раненого и нащупал пульс - сердце работало с перебоями. Человек был уже слаб, конечности начали холодеть, смерть приближалась. Я сделал перевязку, поправил изголовье и обратился к капитану.
   - От чего эта рана? - спросил я.
   - Не все ли равно! - уклончиво ответил капитан. - "Наутилус" сильно качнуло, от этого толчка сломался один рычаг машины и ударил этого человека по голове. Как вы думаете, можно ему помочь?
   Я колебался в ответе.
   - Вы можете говорить, - сказал мне капитан, - этот человек не понимает по-французски.
   Я еще раз посмотрел на раненого и сказал:
   - Через два часа он умрет.
   - Ничто не может спасти его?
   - Ничто!
   Рука капитана Немо судорожно сжалась в кулак, и несколько слез выкатились из его глаз. А я думал, что эти глаза не способны плакать!
   Несколько минут я еще смотрел на умирающего. Жизнь мало-помалу его оставляла, бледность еще более увеличивалась от электрического света, освещавшего смертный одр. Я смотрел на его смышленое, умное лицо, изборожденное преждевременными морщинами. Морщины эти, возможно, были давно проведены невзгодами и лишениями. Я надеялся найти разгадку его жизни в последних предсмертных словах.
   - Вы можете удалиться, - сказал мне капитан.
   Я оставил капитана в каюте умирающего и возвратился к себе, очень расстроенный этой сценой. Мрачные предчувствия тревожили меня весь день. Ночью я спал плохо, беспрестанно просыпался, мне слышались отдаленные тяжелые вздохи и даже чудилось погребальное пение.
   На другой день утром я вышел на палубу. Капитан Немо уже был там и сразу подошел ко мне.
   - Профессор, - сказал он мне, - не угодно ли вам принять участие в подводной прогулке?
   - С товарищами? - спросил я.
   - Если они захотят.
   - Мы к вашим услугам, капитан.
   - Так оденьтесь в скафандры.
   Об умирающем или умершем он не сказал ни одного слова.
   Я сходил за Недом Лендом и Консейлем и передал им предложение капитана. Консейль, разумеется, радостно принял это приглашение, да и Нед на этот раз был согласен следовать за нами.
   Было восемь часов утра. В половине девятого мы были уже облачены в скафандры и вооружены дыхательными аппаратами и фонарями. Двойная дверь открылась, и, сопровождаемые капитаном Немо, за которым следовали человек двенадцать экипажа, несшие какой-то продолговатый предмет, мы вышли из "Наутилуса" на каменистое дно на глубине десять метров.
   Легкая покатость привела нас к довольно глубокой впадине. Здесь дно совершенно отличалось от того грунта, по которому нам довелось ходить во время прогулки под водами Тихого океана. На дне Индийского океана не было ни мелкого песка, ни подводных лугов, ни зарослей из водорослей. Я тотчас же узнал область чудес, в которую на этот раз проводил нас капитан Немо. Это было царство кораллов!
   Среди зоофитов в классе коралловых полипов особенно примечательны горгониевые, или роговые, кораллы. Они делятся на три группы: горгонарии, белые кораллы и благородные, или красные, кораллы. Кораллы последней группы - любопытные существа, которые причислялись то к минералам, то к растениям, то к животным. У древних они считались лекарством, в средневековую эпоху - жемчугом, и только в 1694 году ученый Пейсоннель причислил их окончательно к животным.
   Кораллы - это известковые скелеты живых существ, коралловых полипов. Каждая особь живет отдельной жизнью, но жизнь каждой особи способствует жизни общей. Это род естественной коммуны.
   Ничего не могло быть для меня интереснее, как посетить один из этих окаменелых лесов, которыми природа засадила морское дно.
   Мы зажгли фонари, когда проходили вдоль кораллового рифа, который, надо полагать, со временем закроет эту часть Индийского океана. Дорога была окаймлена непроходимыми чащами диковинных кустарников, покрытых маленькими "цветками" - белыми звездочками с шестью лучами. Но в противоположность земным растениям эти коралловые деревца, прикрепленные к скалам на дне океана, росли сверху вниз.
   Свет наших фонарей играл на ярко-красных ветвях, создавая изумительные эффекты. Мне казалось, что эти перепончатые и цилиндрические трубочки дрожат от движения воды. Быстрые рыбы с легкими плавниками мелькали в этом цветнике, как порхающие птицы. Я не раз забывал, где нахожусь, и протягивал руку, желая сорвать свежие венчики, украшенные нежными щупальцами; одни "цветки" только что распустились, другие только начали зарождаться. Но едва моя рука дотрагивалась до этих живых "недотрог" - тотчас же вся колония приходила в движение. Белые венчики втягивались в свой красный футляр, цветы мгновенно пропадали, и кустарник превращался в груду пористых каменистых бугорков.
   Случай позволил мне увидеть самые драгоценные образцы этих животных-цветов. Эти благородные кораллы ничем не уступали тем, которые добывают в Средиземном море, у берегов Франции и Италии. Своим ярким цветом они оправдывали поэтические названия "красный цветок" и "красная пена", которыми купцы окрестили лучшие из этих произведений. Цена таких кораллов доходит до пятисот франков за килограмм, а в этом месте океанская вода скрывала несметные коралловые богатства. Я даже приметил здесь великолепный образец розового коралла.
   Скоро коралловые кустарники стали гуще и выше. И, наконец, перед нами возникли настоящие окаменелые леса и длинные причудливые аллеи. Капитан Немо вступил в одну из темных аллей, мы за ним. Дорога шла под уклон и привела нас на глубину сто метров. Наши фонари освещали шероховатые ярко-красные коралловые своды - и они в ответ сверкали, как драгоценные камни.
   Между коралловыми деревьями я заметил и другие, не менее любопытные полипы: милиты и ириды зеленого и красного цвета. Они похожи были на водоросли, облепленные известкой. Естествоиспытатели после долгих споров окончательно причислили их к растительному миру; и, по глубокомысленному замечанию одного ученого, "здесь может быть именно тот предел, где жизнь только начинает пробуждаться".
   Наконец после двухчасовой ходьбы мы достигли глубины около трехсот метров. Здесь уже не было ни одиноких кустиков, ни маленьких деревцев - тут был дремучий лес огромных окаменелых деревьев, переплетенный легкими гирляндами изящных плюмарий, этих морских лиан, сверкающих всеми цветами и оттенками. Мы свободно проходили под высокими коралловыми ветвями, теряющимися во мраке волн. Под нашими ногами красные меандрины, астреи, тубипоры, фунгии и другие полипы из семейства коралловых расстилались, как цветочный ковер, усеянный блестящими бутонами.
   Неописуемое зрелище! Были минуты, когда я чуть-чуть не пожелал обратиться в амфибию, чтобы свободно жить и на земле, и в воде.
   Вдруг капитан Немо остановился, мы последовали его примеру. Повернувшись, я увидел, что матросы расположились позади своего начальника полукругом. Вглядевшись получше, я заметил, что четверо из них держат на плечах какой-то продолговатый предмет.
   Мы стояли как раз посреди большой лужайки, окруженной высокими деревьями, которые казались высеченными из камня. Фонари слабо освещали это место, и тени наши непомерно удлинялись. Далее, за лужайкой, была глубокая тьма, в которой только изредка поблескивали красные искорки света, отражавшегося на гранях кораллов.
   Нед Ленд и Консейль стояли около меня. Мы глядели во все глаза и ждали, что будет дальше. То тут, то там я увидел небольшие холмики, покрытые известковым слоем и расположенные с той правильностью, которая обнаруживала работу человека.
   Посередине на пьедестале из коралловых обломков возвышался коралловый крест, казалось, раскинувший в стороны свои длинные, как бы окровавленные руки.
   По знаку капитана Немо один матрос приблизился к кресту, вынул из-за пояса кирку и начал рыть яму.
   Я понял: здесь было кладбище, это роют могилу, а продолговатый предмет - тело умершего ночью раненого человека. Капитан Немо и его люди пришли хоронить своего товарища на братском кладбище на дне недоступного океана.
   Могилу рыли медленно. Потревоженные рыбы сновали туда-сюда. Беспрестанно раздавался глухой стук железной мотыги, иногда она ударялась о кремень, и тогда летели вверх искры. Яма становилась все глубже и шире и скоро была достаточно широка и глубока, чтобы вместить тело.
   Тогда приблизились носильщики. Тело, покрытое тканью из белого виссона, опустили в темную мокрую могилу... Затем могилу засыпали и немного подровняли образовавшийся холмик.
   Когда все было кончено, капитан и его товарищи приблизились к могиле и поклонились ей в знак последнего прощания.
   Затем все отправились обратно к "Наутилусу" и снова прошли под сводами кораллового леса, мимо зарослей коралловых кустарников, теперь уже поднимаясь в гору. Наконец вдали показались огни, путеводный свет привел нас к "Наутилусу". Переодевшись, я вышел на палубу и сел около прожектора. Много мыслей - и мыслей довольно мрачных - теснилось у меня в голове.
   Вскоре ко мне присоединился капитан Немо. Я встал и сказал ему:
   - Значит, мое предсказание исполнилось: этот человек умер ночью?
   - Да, Аронакс, - отвечал капитан.
   - И теперь он похоронен среди своих товарищей на коралловом кладбище?
   - Да, профессор. Мы вырыли могилу, а полипы замуруют мертвого в прочную гробницу.
   Капитан вдруг закрыл лицо руками, напрасно стараясь сдержать рыдание. Овладев собой, он добавил:
   - Это наше мирное кладбище на глубине нескольких сот футов под морскими волнами!
   - Ваши мертвые, капитан, спят там спокойно, не боясь акул!
   - Да, профессор, - ответил с горечью капитан Немо, - ни акул, ни людей!
  
  

Часть вторая


Глава первая

Индийский океан

   Коралловое кладбище произвело на меня глубокое впечатление. Капитан Немо не только жил под морскими волнами, но и устроил себе могилу в безднах океана. Там, на дне пропасти, никакое морское чудовище не нарушит последнего сна хозяина "Наутилуса". "И ни один человек!" - как сказал капитан.
   Во всем проявлялись у него горькое недоверие и ненависть к людям.
   Что это был за человек?
   Консейль видел в нем непризнанного ученого - одного из тех "огорченных", которые платят людям презрением за равнодушие.
   - Это какой-нибудь гений, с позволения их чести, - говорил достойный парень, - никто его на земле не понял, он этим огорчился и вот ушел под воду. "Если они меня не поняли, - думает он, - так я уже не хочу теперь их знать, - буду сидеть в воде и тут делать ученые открытия!"
   Я не возражал Консейлю, но не вполне разделял его мнение на этот счет.
   Мне не давали покоя последние происшествия.
   Зачем нас заточили в каюту на ночь? И не только заточили, но даже усыпили снотворным? Почему капитан Немо вырвал у меня из рук подзорную трубу, когда я хотел посмотреть на горизонт? Каким образом получил смертельную рану тот человек, которого мы похоронили?
   Все это наводило меня на самые неутешительные мысли. Быть может, капитан Немо не только избегает людей, но и при случае жестоко мстит им?
   Все это были, разумеется, только предположения. Я нахо дился, как говорится, во мраке и видел только кое-какие слабые проблески, пока ничего не разъясняющие.
   "Нечего делать! - думал я. - Будем писать под диктовку событий!"
   Нас ничто не связывало с капитаном Немо. Он отлично знал, что убежать с "Наутилуса" невозможно. Мы не можем, значит, считаться связанными никакими обязательствами.
   Мы просто были пленниками, а гостями нас называют только из любезности. Нед Ленд прямо заявил, что воспользуется первым удобным случаем для побега. Я, без сомнения, поступлю точно так же.
   Однако я подумал, что почувствую что-то вроде сожаления, когда придется навсегда расстаться с этим таинственным человеком. И как решить, надо ли его ненавидеть или ему удивляться? Кто он - палач или жертва?
   К тому же, признаюсь, мне очень хотелось завершить кругосветное подводное путешествие, увидеть все чудеса, таящиеся в безднах Мирового океана. Ведь до сих пор я, собственно говоря, очень мало что видел и мало что открыл. Что мало! Я ничего не открыл! Мы всего-навсего прошли шесть тысяч лье по Тихому океану! Правда, за эти открытия можно поплатиться жизнью. Но отчего же ею и не поплатиться, если это стоит того?
   Мне было известно, что "Наутилус" приближается к обитаемым землям, и если представится удобный случай для побега, я не имею никакого права приносить своих товарищей в жертву моей страсти к естественным наукам. Надо будет следовать за ними, даже, может быть, показывать им дорогу.
   Но представится ли когда-нибудь такой случай?
   Во мне словно было два человека: один, лишенный свободы, хотел бежать из плена, другой, любопытный ученый, боялся минуты, когда появится такая возможность.
   21 января в полдень лейтенант по обыкновению вышел на палубу и занялся наблюдениями. Я тоже поднялся наверх, закурил сигару и стал следить за его действиями. Очевидно, этот человек ни слова не понимал по-французски. Я несколько раз громко сделал кое-какие замечания, которые непременно обратили бы на себя его внимание, если бы он понимал смысл моих слов, но он пропускал их мимо ушей, как бессодержательные звуки, и оставался нем и невозмутим.
   В это время на палубу вышел матрос - тот самый крепыш, который ходил с нами на подводную охоту, на остров Креспо, и начал чистить стекла прожектора. Я подошел поближе, чтобы хорошо рассмотреть устройство этого прибора. Сила света увеличивалась благодаря расположению черепицеобразных стекол, как в маяке, концентрируя световые лучи. Вольтова дуга находилась в безвоздушном пространстве, что обусловливало равномерность и силу света.
   "Наутилус" приготовился к погружению, и я поспешил спуститься в салон. Корабль направился курсом на запад.
   Мы плыли по волнам Индийского океана. Индийский океан простирается на пятьсот пятьдесят миллионов гектаров, и воды его до того прозрачны, что кружится голова, если наклониться над их поверхностью и смотреть вглубь.
   "Наутилус" шел на глубине от ста до двухсот метров. Так продолжалось несколько дней.
   Любой другой человек на моем месте очень бы скучал, и путешествие показалось бы ему очень длинным, однообразным, томительным, но я, как страстный поклонник моря, ничуть не тяготился своим положением. Ежедневные прогулки на палубе, где меня оживлял и укреплял свежий воздух, созерцание морских чудес, чтение в библиотеке - все это меня чрезвычайно занимало. Я также продолжал вести свои путевые записи.
   Мы все были совершенно здоровы. Корабельная, "водяная", как выражался Нед Ленд, пища шла нам впрок, и я нисколько не прельщался разными кухонными ухищрениями канадца. При постоянно одинаковой температуре на "Наутилусе" можно было не опасаться даже насморка или легкой простуды. Впрочем, на "Наутилусе" был достаточный запас мадрепоровых кораллов, известных в Провансе под именем "морского укропа"; сочная мякоть этого полипа служит пре восходным лекарством от кашля.
   В продолжение нескольких дней мы видели великое множество водоплавающих птиц - чаек-поморников. Нескольких птиц мы подстрелили и приготовили, и на вкус они нам показались недурны. Среди крупных птиц, которые совершают дальние перелеты между материками и садятся отдыхать на волнах, я заметил великолепнейших альбатросов семейства трубконосых. Их крик не очень благозвучен и напоминает ослиное гиканье. Представителями семейства веслоногих явились быстрые фрегаты, которые проворно хватали рыб на поверхности воды, и многочисленные фаэтоны, между которыми я увидел фаэтона алохвостого величиной с голубя, оперение у него было белое с розовым отливом, а крылья черноватые.
   Сети "Наутилуса" выловили различных морских черепах, в их числе были каретты с выпуклым панцирем. Этот род черепах очень ценится. Эти пресмыкающиеся легко ныряют и могут очень долго держаться под водой, закрыв клапан, который находится у них около наружного носового отверстия. Многие из пойманных каретт еще спали в своей броне, прикрываясь ею от нападения морских животных. Мясо этих черепах не особенно приятно на вкус, но яйца бесподобны.
   Мы по-прежнему целыми часами смотрели сквозь иллюминаторы и любовались рыбами. Многих рыб до сих пор мне еще не случалось видеть.
   Я назову только твердокожих кузовков, которые преимущественно водятся в Тихом и Индийском океане. Рыбы эти защищены панцирем, подобно черепахам, броненосцам, морским ежам, ракообразным. Панцирь у них костяной, из плотно прилегающих трех-, четырех- или шестигранных пластинок.
   Я заметил несколько кузовков длиной пять сантиметров. Мясо их полезно и превосходно на вкус. К хвосту они коричневого цвета, а у плавников - желтого.
   - Вот бы пересадить их к нам во Францию! - сказал я Консейлю.
   Консейль только вздохнул.
   - С позволения их чести, они бы скоро привыкли к новому климату? - спросил он.
   - Я полагаю, что скоро. Их, по-моему, можно было бы пустить в речную воду. Многие морские рыбы отлично привыкают к пресной воде.
   Между кузовками были четырехрогие, у которых на спине возвышались четыре больших бугорка; были кузовки крапчатые, испещренные белыми пятнышками, которых можно приручать, как птиц. Мы видели тригонов, или хвостоколов, рода скатов, с длинным тонким хвостом с иглой, которые испускают особый звук, похожий на хрюканье, за что им дали кличку "морские свиньи", а также "дромадеров", с большим конусообразным горбом на спине, отличающихся твердым и жестким мясом.
   Консейль, со своей стороны, заметил некоторых рыб из семейства иглобрюхих (скалозубовые), свойственных этим морям, красноспинок с белым брюхом, с тремя рядами продольных полосок на спине, и ярко окрашенных электрических рыб длиной семь дюймов.
   Консейль усмотрел также образцы других родов: коричневатого рогозуба, исчерченного белыми полосками; бесхвостую еж-рыбу, которая обильно снабжена колючками и может, когда находит это нужным, свертываться в колючий клубок; летучих пегасов с грудными плавниками в виде крыльев, которые позволяют им если не летать, то, по крайней мере, выскакивать в воздух; плоскоголовиков, у которых хвост покрыт многочисленными чешуйчатыми кольцами; длинночелюстных макрогнатусов (хоботнорылов), прекрасных рыб длиной двадцать пять сантиметров; бледно-синих индийских плоскоголовиков с шероховатой головой; целые мириады рыб-собак, испещренных черными полосками, с длинными плавниками, скользящих с удивительной быстротой по поверхности воды; прелестных хирургов парусников, которые надувают свои плавники, как яхты - пару са; великолепных морских дракончиков, сияющих желтым, небесно-голубым, серебром и золотом; гурами с волокнистыми плавниками; рявцев из семейства бычковых, всегда покрытых тиной и издающих при трении жабер шум, похожий на журчанье; жесткощеких триглов - жир этой рыбы считается ядовитым; каменных окуней с подвижными веками; наконец, брызгунов с длинным трубчатым рылом. Каплей воды, с силой выстреленной изо рта с расстояния пятидесяти сантиметров, эта рыба убивает насекомых, сидящих на листьях прибрежных растений.
   - Вот ружьецо-то, Консейль! - сказал я. - Стоит изобретения Шаспо и выдумки Ремингтона!
   - Это их честь справедливо изволили заметить, - отвечал довольный Консейль.
   Из восемьдесят девятого рода рыб, по классификации Ласепеда, принадлежащего ко второму подклассу костистых, отличающихся жаберной крышечкой и горловой перепонкой, я заметил скорпену, или морского ерша, с головой чудовищной формы и сильно развитым колючим спинным плавником. Эти рыбы покрыты мелкой чешуей или голые в зависимости от вида.
   Мы нашли много видов странной рыбы, известной под названием морской жабы, у которой огромная голова вся в бугорках и впадинках, с неправильно расположенными безобразными тупыми шипами. Сама рыба покрыта колючками и усеяна бугорками, а хвост словно в мозолях; колючки ее наносят опасные раны. Рыба эта отвратительна и страшна на вид.
   С 21 по 23 января "Наутилус" шел со скоростью двести пятьдесят лье в сутки, или двадцать две мили в час. Множество рыб, привлеченных электрическим светом, плыло за нами. Большая часть из них не могла угнаться за "Наутилусом" и отстала, лишь немногие рыбы могли соревноваться с нами.
   Утром 24 января мы увидели остров Килинг на 12°52 южной широты и 94°332 долготы. Остров этот кораллового происхождения и весь зарос великолепнейшими кокосовыми пальмами.
   - Этот остров посещали Дарвин и капитан Фиц-Рой, - сказал я Консейлю.
   - И я бы хотел его посетить, с позволения их чести, - ответил мой достойный товарищ.
   "Наутилус" прошел вблизи от пустынных берегов.
   Мы зачерпнули почву в этом месте и выловили многочисленные образцы полипов, иглокожих и раковин моллюсков. Несколько драгоценнейших раковин дельфинок пополнили коллекцию, или, лучше сказать, сокровищницу, капитана Немо. Я, со своей стороны, преподнес ему один звездчатый коралл, который часто присасывается к раковинам двустворчатых моллюсков.
   Скоро остров Килинг исчез из виду, и "Наутилус" повернул на северо-запад, к южной оконечности Индийского полуострова.
   - Знаете, профессор, - сказал мне Нед Ленд, - цивилизованные земли, по-моему, будут лучше папуасских островов, где встречаешь больше дикарей, чем диких коз. Там есть шоссе, железные дороги, английские, французские и индусские города и поселения. Там можно пройти всего каких-нибудь шесть миль и встретить земляка. Вы как полагаете, профессор, не пора ли нам раскланяться с капитаном Немо?
   - Нет, Нед, нет, я не согласен. Пожалуйста, погодите. "Наутилус" приближается к населенным континентам. Он направляется к Европе. Пусть он нас туда доставит. Когда мы войдем в европейские моря, мы тогда посмотрим, как быть и что делать. К тому же, я думаю, капитан Немо не отпустит нас охотиться на Малабарских или Коромандельских берегах.
   - А если мы обойдемся без его позволения, профессор?
   Я не ответил на это. Я не желал затевать спора, но внутренне я твердо решился отговорить канадца, насколько хватит сил и уменья, от всех поползновений к побегу.
   После удаления от острова Килинга скорость "Наутилуса" уменьшилась. Мы часто погружались на глубину от двух до трех километров. Но мы не могли проверить максимальную глубину Индийского моря: зонды в тринадцать тысяч метров не доставали до дна. Что же касается температуры нижних слоев, термометр неизменно показывал 4° выше нуля. Я только заметил, что в верхних слоях вода была гораздо холоднее, чем в других морях.
   25 января "Наутилус" весь день шел по поверхности, поднимая каскады брызг своим мощным винтом. Я провел три четверти этого дня на палубе. Ничего не было на горизонте. Только около четырех часов вечера я увидел вдали длинный пароход, который быстро шел к западу от нас. Я видел его всего одну минуту - затем он снова исчез. Я подумал, что этот пароход ходит между Цейлоном и Сиднеем.
   В пять часов вечера мы с Консейлем были свидетелями очень любопытного явления.
   Существует одно прелестное животное, встречу с которым древние считали счастливым предзнаменованием. Аристотель, Афеней, Плиний и Аппиан изучали этого моллюска и в своих описаниях истощили весь запас поэтических эпитетов. Они называли его Nautilus и Pompylius. Но современная наука не утвердила этих названий, и теперь он известен как аргонавт, или кораблик.
   Если бы кто-то спросил Консейля о моллюсках, то узнал бы тотчас, что моллюски разделяются на пять классов, что первый класс включает головоногих моллюсков, что они бывают голые и раковинные и делятся на два подкласса - двужаберных и четырехжаберных, двужаберные - это осьминоги, кальмары и каракатицы. Аргонавты принадлежат к роду осьминогов. Самка аргонавта имеет тончайшую раковину, как бы из матового стекла, а самец похож на всех остальных осьминогов.
   Итак, мы сидели и глядели на море, когда вдруг появился целый отряд аргонавтов. Это были так называемые бугорчатые аргонавты, свойственные Индийскому океану.
   Эти изящные моллюски двигались посредством своей воронки, выкидывая ею воду, которую в себя вбирали при дыхании. Из их восьми щупальцев шесть, длинных и тонких, плыли по воде, а двое остальных надувались, как легкие паруса. Я отлично мог рассмотреть их спиралевидную раковинку, которую Кювье сравнил с изящной лодочкой. Эта лодочка переносит своего строителя без всякой заботы с его стороны.
   - Аргонавт мог бы покинуть свою раковинку, - сказал я Консейлю, - а ведь никогда не покидает!
   - Он как капитан Немо, с позволения их чести: такой же нрав имеет. И, по-моему, капитану следовало бы назвать свое судно "Аргонавтом".
   Около часа "Наутилус" плыл под эскортом моллюсков. Вдруг, неизвестно почему, они все переполошились. Паруса мгновенно свернулись, щупальца втянулись в раковину, раковины опрокинулись, и вся флотилия исчезла под водой. Никогда ни одна эскадра не отличалась большей быстротой и ловкостью в маневрах.
   В эту самую минуту зашло солнце и наступила темнота. Океан был спокойным, и волны тихо струились за кормой.
   На следующее утро, 26 января, мы пересекли экватор на восемьдесят втором меридиане и вступили в Северное полушарие.
   В этот день за нами погнался громадный отряд акул. Здешние моря кишат этими зубастыми страшилищами, и потому плавание по ним небезопасно.
   - Каковы, Консейль? - говорил я своему верному слуге.
   - Первый сорт, с позволения их чести! - отвечал Консейль.
   И мы указывали друг другу то на ту, то на другую акулу.
   Тут были акулы с темной спиной и белым брюхом, снабженные одиннадцатью рядами зубов, были акулы очковые, у которых шея помечена большим черным пятном с белым ободком, очень похожим на глаз, были акулы голубые, с округленным рылом, испещренным темными точками. Часто эти зубастые хищники изо всей силы набрасывались на стеклянные иллюминаторы.
   - Ах вы. бестии! - вскрикивал Нед Ленд, который был вне себя. - Ах вы, наглые твари! Ну повезло вам, что я сижу здесь как привинченный, а то бы я вам задал перцу!
   Особенно его раздражали гладкие акулы, у которых пасть была утыкана зубами, словно выложена мозаикой, и тигровые акулы длиной пять метров.
   Но вскоре "Наутилус" прибавил ход и оставил позади самых резвых акул.
   27 января при входе в Бенгальский залив нам стали встречаться плавающие трупы.
   - Встреча не веселая! - сказал Нед Ленд.
   То были покойники индийских городов, унесенные течением Ганга в открытое море.
   - Нет чтобы зарыть! - сказал Нед Ленд, когда навстречу снова попались несколько трупов.
   - Там не зарывают, - сказал я ему, - там об усопших заботятся одни грифы. А кого они не успеют расклевать, тех докончат акулы.
   Около семи часов вечера мы вдруг увидали, что "Наутилус", поднявшись на поверхность, плывет по молочному морю. Океан на необозримом пространстве превратился, казалось, в молоко. Что это такое? Игра лунного света?
   Нет, потому что молодой месяц еще не взошел на горизонте. Все небо, хоть и освещенное звездным сиянием, казалось совершенно темным в сравнении с белизной вод.
   Консейль не верил своим глазам.
   - С позволения их чести, - спросил он, - что это такое?
   К счастью, я мог ему разъяснить, в чем дело.
   - Это то, что называют молочным морем, - отвечал я, - такое обширное пространство белых волн часто видят у берегов Амбоина и в этих широтах.
   - С позволения их чести, - возразил Консейль, - я бы желал знать, отчего волны побелели. Ведь вода не превратилась в молоко, как вы сказали?
   - Нет, друг мой, нет, - отвечал я. - Белизна эта вызвана присутствием мириад инфузорий, маленьких с ветящихся червячков, студенистых, бесцветных, толщиной в волосок и длиной в одну пятую миллиметра. Эти инфузории слепляются между собой и образуют сплошные поля в несколько лье.
   - Несколько лье! - вскрикнул Консейль.
   - Да, дружище, многих лье. Ты не старайся вычислять, сколько здесь этих инфузорий: понапрасну время потратишь. Если я только не ошибаюсь, некоторым мореплавателям случалось плыть по таким молочным волнам более сорока миль.
   Не знаю, послушался ли Консейль моего совета, но он умолк, глубоко задумавшись. Что же касается меня, то я продолжал наблюдать это любопытное явление.
   В продолжение нескольких часов "Наутилус" разбивал носом беловатые, словно мыльные, волны. Он скользил без всякого шума, точно плыл среди пены, которая образуется при встрече двух течений.
   Около полуночи море снова приняло свой обычный цвет, но позади нас еще долго отражалась на темном небе белизна волн, и это отражение несколько напоминало неясный свет северного сияния.
  

Глава вторая

Капитан Немо делает новое предложение

   28 января в полдень "Наутилус" всплыл на поверхность океана. Мы находились на 9°42 северной широты. В виду у нас была земля, лежавшая в восьми милях к западу. Я различил какое-то скопление гор, высотой около двух тысяч футов, очень причудливой формы. Скоро я узнал, что мы находились около острова Цейлон.
   Я отправился в библиотеку и стал искать какую-нибудь книгу, где бы можно было почерпнуть сведения об этом острове, который считается самым плодородным на свете. Я нашел, что искал - книгу Сирра "Цейлон и сингальцы", - и узнал, что остров лежит между 5°552 и 9°492 северной широты и 79°422 и 82°42 долготы на восток от гринвичского меридиана, что в длину он простирается на двести семьдесят пять, а в ширину на полтораста миль, что его площадь около шестидесяти шести тысяч квадратных километров.
   Я стоял с картой в руке, когда появился капитан Немо со своим помощником.
   - Остров Цейлон знаменит своей жемчужной ловлей, профессор, - сказал капитан Немо. - Не угодно ли вам ее посетить?
   - Разумеется, я буду рад, капитан, - ответил я. - Очень рад!
   - Это легко устроить. Но вот в чем дело: мы только место увидим, а не ловцов. Сезон ловли жемчуга еще не начинался. Ну да ничего. Я распоряжусь, чтобы "Наутилус" направили к Манарскому заливу. Ночью мы туда придем.
   Капитан Немо сказал несколько слов своему помощнику, и тот вышел из салона. Вскоре "Наутилус" погрузился в водную стихию. Манометр показывал, что он придерживается тридцатифутовой глубины.
   Я снова взял карту и начал искать Манарский залив. Он находился на девятой параллели, у северо-западных берегов Цейлона. Залив этот образуется продолговатой линией маленького острова Манар. Чтобы достигнуть залива, надо было обогнуть весь западный берег Цейлона.
   - Профессор, - сказал капитан Немо, - вы знаете, что жемчуг добывают в Бенгальском заливе, в Индийском море, в Китайском и Японском море, в морях Южной Америки, в Панамском и Калифорнийском заливе, но на острове Цейлон самый знаменитый промысел морского жемчуга. Мы приедем туда, правда, немного раньше времени. Ловцы жемчуга появляются в Манарском заливе только в марте и целых тридцать дней занимаются добыванием морских сокровищ. Обыкновенно в Манарском заливе собирается до трехсот лодок. На каждой лодке десять гребцов и десять водолазов. Водолазы разделяются на две партии и ныряют поочередно. Они опускаются на глубину двенадцать метров с помощью тяжелого камня, который они сжимают между ног и который прикреплен к лодке веревкой.
   - Еще до сих пор употребляют этот первобытный способ?
   - До сих пор, - ответил капитан Немо, - хотя здешние жемчужные россыпи принадлежат самой промышленной стране в мире - Англии. В 1802 году она получила их по Амьенскому договору.
   - Мне кажется, ваши усовершенствованные скафандры оказали бы большую помощь при этих операциях.
   - Да! Эти бедняки не могут долго оставаться под водой. Правда, англичанин Персиваль в своем "Путешествии по Цейлону" рассказывает про какого-то кафра, который будто бы оставался целых пять минут под водой, но факт этот кажется мне очень сомнительным. Я знаю, что некоторые ныряльщики могут пробыть под водой пятьдесят семь секунд, а самые выносливые - до восьмидесяти семи секунд. Однако, когда они возвращаются в лодку, у них начинает изо рта и ушей литься вода с кровью. Я полагаю, что в среднем ныряльщики остаются тридцать секунд под водой. В эти тридцать секунд они торопливо собирают в свою сетку раковины жемчужниц, которые им удается найти. Эти водолазы-ныряльщики почти никогда не доживают до старости; зрение у них ослабевает, глаза гноятся, на теле образуются язвы, и очень часто они умирают на дне морском от кровоизлияния в мозг.
   - Да, - сказал я, - это невеселый промысел. И служит он только для удовлетворения женских прихотей! Скажите, капитан, сколько раковин можно приблизительно выловить в день?
   - От сорока до пятидесяти тысяч. Говорят даже, что в 1814 году английское правительство устроило такую ловлю, что за двадцать дней добыто было семьдесят шесть миллионов раковин.
   - Что ж, ловцы много получают?
   - Очень немного, профессор. В Панаме они едва-едва зарабатывают один доллар в день. Обыкновенно они получают одно су за каждую жемчужину. А сколько таких раковин попадается, в которых жемчужин нет!
   - Одно су! Ничего не скажешь, справедливый дележ! Это просто отвратительно!
   Несколько минут мы молчали, потом капитан сказал:
   - Итак, решено, профессор: вы с вашими товарищами посетите Манарскую мель, и если туда уже прибыл какой-нибудь нетерпеливый искатель жемчуга, мы увидим, как он будет его добывать.
   - Решено, капитан.
   - Кстати, Аронакс, вы акул не боитесь? - Акул? - вскрикнул я.
   Вопрос этот показался мне неуместным.
   - Да, акул, - повторил капитан Немо. - Не боитесь?
   - Говоря откровенно, капитан, я еще не освоился с этим родом рыб.
   - А мы уже привыкли к ним. - отвечал капитан Немо. - Со временем освоитесь и вы. Да к тому же мы примем все меры предосторожности и будем вооружены. Может быть, по дороге удастся поохотиться на какую-нибудь зубастую неприятельницу. Охота на акул очень интересна. Ну так до завтра, профессор. Завтра будьте готовы пораньше.
   С этими словами капитан раскланялся со своей обычной любезностью и ушел.
   Если вас приглашают охотиться на медведя в швейцарских горах, вы можете сказать: "Очень хорошо, завтра пойдем на медведя!" Когда вас приглашают охотиться на льва в атласских долинах или на тигра в индийских джунглях, вы можете ответить: "А! Так мы идем на тигра или льва!" Но когда вас приглашают поохотиться на акул в их родной стихии, вы, прежде чем ответить, должны потратить несколько минут на размышление.
   Что касается меня, то я, признаюсь, сильно струсил. На лбу у меня выступили капельки холодного пота.
   "Обдумай хорошенько! - сказал я самому себе. - Спешить некуда. Охотиться за морскими выдрами, как мы охотились в лесах острова Креспо, - это еще ничего. Но бродить по морскому дну, когда знаешь, что того и гляди появится зубастая красавица, - дело другое. Я знаю, что в некоторых местах, например на Андаманских островах, негры, не задумываясь, нападают на акул с кинжалом в одной руке и петлей в другой, но я знаю также, что многие из этих смельчаков отправляются к праотцам. К тому же я не негр, да если бы я даже был негром, то небольшое колебание в подобном случае мне можно простить".
   Я стал размышлять об акулах, мне представлялись их громадные челюсти, вооруженные многочисленными рядами зубов, - челюсти, которые могут перекусить человека пополам. Думал я, думал и додумался до того, что уже начал чувствовать боль в пояснице.
   Кроме того, меня возмущала беспечность, с какой капитан Немо пригласил меня на эту охоту. Я не мог примириться с его спокойствием. Со стороны можно было подумать, что он пригласил поохотиться на какую-нибудь безобидную лисицу!
   Утешал себя я тем, что Консейль, видимо, не захочет идти и его отказ избавит меня от этой приятной прогулки. Что касается Неда Ленда, то я не был уверен в его благоразумии. Опасность всегда его не отталкивала, а привлекала. И чем опасность была больше, тем привлекала сильнее.
   Я попробовал опять читать книгу Сирра, но перелистывал я ее теперь машинально. Между строк мне виделись зубастые разверстые пасти.
   Вдруг вошли Консейль и Нед Ленд, спокойные и даже веселые. Вероятно, они еще не знали, на какое веселье их пригласили!
   - А я вам скажу, профессор, - начал Нед Ленд, - что этот капитан Немо - чтоб ему провалиться! - сделал нам сейчас любезное предложение...
   - А! - перебил я. - Вы уж знаете...
   - С позволения их чести, - сказал Консейль, - капитан Немо нам сказал: "Приглашаю вас посетить завтра, вместе с профессором, знаменитые цейлонские жемчужные промыслы". Он сказал это очень учтиво, очень ласково и показал себя настоящим джентльменом.
   - Больше он вам ничего не сказал?
   - Ничего, - ответил канадец, - только прибавил, что он вам уже говорил про эту прогулку.
   - Он точно мне говорил... и он ничего вам не сказал об одном обстоя...
   - Ничего, профессор, ничего. Что ж, вы согласны?
   - Я-то? Разумеется... Я вижу, что вы всем этим очень довольны, Ленд.
   - О, это очень занятно, профессор!
   - И очень, может быть, опасно! - заметил я с ударением.
   - Опасно! - вскрикнул Нед Ленд. - Нашли опасность!
   Побывать там, где ловят жемчуг, что ж тут такого?
   Очевидно, капитан Немо не счел нужным сказать моим товарищам об акулах. Я встревоженно смотрел на них, и мне казалось, что у них уже недостает руки или ноги.
   Должен ли я их предупредить или нет? Разумеется, должен, но как это сделать лучше?
   - С позволения их чести, - сказал Консейль, - я бы послушал историю о том, как добывают жемчуг. Я бы хотел, чтобы их честь изволили поподробнее рассказать про ловлю жемчуга.
   - Рассказать тебе про саму ловлю, Консейль, - спросил я, - или про разные случаи?..
   - Про ловлю, про ловлю! - перебил канадец. - Если хочешь отправиться в путь, так прежде нужно узнать дорогу.
   - Ну так садитесь, друзья мои, и я вам расскажу все, что сам вычитал в книге англичанина Сирра.
   Нед и Консейль уселись на диван, и тотчас же канадец задал мне вопрос:
   - Профессор, что такое жемчужина?
   - Любезный друг, - отвечал я ему, - поэт называет жемчужину слезой моря, восточные народы считают жемчужину отвердевшей каплей росы, для женщин - это украшение, небольшой камень овальной формы с перламутровым блеском, который они носят на шее, в ушах или на пальцах, для химика - смесь фосфорнокислой соли и углекислого кальция, и, наконец, для натуралиста - это просто болезненный нарост внутри некоторых двустворчатых раковин, представляющий собой шаровидный наплыв перламутра внутри мягкой ткани мантии моллюска.
   - Класс моллюски двустворчатые, или безголовые, - сказал Консейль.
   - Точно так, Консейль, - ответил я ему. - Ну, вот между этими моллюсками, способными образовывать жемчужины, кроме настоящей морской жемчужницы, есть пинны, морские ушки, турбо, тридакны - одним словом, все выделяющие перламутр, то есть органическое вещество, отливающее голубым, голубоватым, фиолетовым, розовым или белым блеском, устилающее внутренность их створок.
   - Значит, и съедобные ракушки тоже могут производить жемчуг? - спросил канадец.
   - Да. Например, ракушки, которые водятся в некоторых водах Шотландии, Уэльса, Ирландии, Саксонии, Богемии и Франции.
   - Ну это хорошо, что вы сказали, я теперь на эти воды буду глядеть повнимательнее, если случится там побывать.
   - Главным образом производит жемчуг моллюск, известный под названием жемчужница, meleagrina margaritifera, - драгоценная перловка. Жемчужина - это не что иное, как перламутровое сгущение сферической формы. Оно или прилепляется к створкам, или пристает к самому моллюску. На створках жемчужина прилеплена крепко, а на моллюске она только чуть держится. Но у нее всегда есть ядро - инородное тело, песчинка или паразит, попавшее в раковину или ткань моллюска. Вокруг него и нарастает перламутровое вещество в продолжение многих лет тонкими концентрическими слоями.
   - Много находят жемчужин в одной раковине? - спросил Консейль.
   - Много, друг мой. В некоторых раковинах попадается по целому ожерелью. Говорят, что когда-то была найдена раковина, где было сто пятьдесят акул.
   - Акул? - вскрикнул Нед Ленд.
   - Разве я сказал "акул"? - вскрикнул я, смутившись. - Неужели я сказал "акул"? Я хотел сказать - жемчужин. При чем здесь акулы? Это не имеет никакого смысла!
   - Их честь это справедливо изволили сказать, - ответил Консейль. - А теперь, с позволения их чести, желательно бы узнать, каким способом вынимают жемчужины.
   - Есть много разных способов. Часто, когда жемчужины чересчур крепко пристали к створкам, так их вырывают щипчиками. Обычно же раскладывают раковины на плетеных циновках из испанского дрока, который растет по берегам. Моллюски умирают на воздухе и через десять дней уже находятся в требуемом состоянии разложения. Тогда раковины погружают в огромные резервуары с морской водой, потом открывают и промывают. Самые крупные жемчужины выбирают вручную. Затем начинается работа сортировщиков. Прежде емые для акулъ!
   -- Да, господинъ Аронаксъ, медленно отвѣчалъ капитанъ Немо,-- для акулъ и для людей!

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.
Индійскій океанъ.

   Здѣсь начинается вторая часть этого подводнаго путешествія. Первая кончилась трогательною сценой на коралловомъ кладбищѣ, которая произвела на меня глубокое впечатлѣніе. Жизнь капитана Немо текла здѣсь въ нѣдрахъ безпредѣльнаго моря, и въ самой непроницаемой безднѣ его онъ даже приготовилъ себѣ и могилу. Тамъ ни одно чудовище океана не потревожитъ послѣдняго сна обитателей Кораблика, друзей соединенныхъ между собой на жизнь и смерть. Не потревожатъ и люди! прибавилъ капитанъ Немо.
   Вѣчное недовѣріе къ человѣческому обществу, суровое и неумолимое!
   Я съ своей стороны не довольствовался болѣе предположеніями удовлетворявшими Конселя. Честный малый видѣлъ въ командирѣ Кораблика одного изъ непризнанныхъ ученыхъ, которые, за равнодушіе къ нимъ человѣчества, платятъ ему презрѣніемъ. Онъ видѣлъ въ немъ непонятаго генія, утомленнаго борьбой съ неправдой и ложью, который скрылся отъ нихъ въ недоступную стихію, гдѣ инстинкты его могли удовлетворяться безпрепятственно. По моему же мнѣнію, это предположеніе объясняло только одну сторону характера капитана Немо.
   Въ самомъ дѣлѣ, тайна послѣдней ночи, которую мы провели въ тюрьмѣ, нашъ долгій сонъ, предосторожность капитана Немо, насильно вырвавшаго у меня изъ рукъ зрительную трубу, когда я хотѣлъ осмотрѣть горизонтъ, наконецъ смертельная рана человѣка отъ необъяснимаго толчка Кораблика,-- все это наводило меня на новыя предположенія. Нѣтъ! Капитанъ Немо не ограничивался тѣмъ что избѣгалъ людей! Его страшный аппаратъ служилъ не только для удовлетворенія его наклонности къ свободѣ, но можетъ-быть также и средствомъ къ какому-нибудь ужасному мщенію.
   Въ эту минуту все еще темно для меня; въ этомъ мракѣ я различаю только слабыя искры и долженъ, если можно такъ выразиться, писать подъ диктовку событій.
   Однако насъ ничто не связываетъ съ капитаномъ Немо. Онъ знаетъ что убѣжать съ Кораблика невозможно. Мы плѣнники, но даже не на честное слово, и насъ не связываетъ съ нимъ никакое обязательство. Мы плѣнники арестованные, и только изъ одной вѣжливости насъ называютъ гостями. Однако Недъ-Ландъ не отказался еще отъ надежды возвратитъ себѣ свободу. Онъ, безъ сомнѣнія, воспользуется первымъ удобнымъ случаемъ; разумѣется, я сдѣлаю то же самое. И однакоже я не безъ сожалѣнія унесу съ собой тайны Корабликамъ которыя великодушіе капитана Немо допустило насъ проникнуть! Что долженъ, наконецъ, внушать этотъ человѣкъ, ненависть, или удивленіе? жертва онъ, или палачъ? Впрочемъ, искренно говоря, я хотѣлъ бы, прежде чѣмъ, покину его навсегда, совершить кругосвѣтное подводное путешествіе, начало котораго было такъ блистательно. Мнѣ хотѣлось бы изучить всѣ подводныя чудеса земнаго шара. Мнѣ хотѣлось бы видѣть то чего никто до сихъ поръ не видалъ, и я готовъ заплатитъ жизнью за эту ненасытную потребность званія! Что же я открылъ? Ничего, или почти ничего, потому что мы прошли только шесть тысячъ миль въ Тихомъ океанѣ!
   Однакоже я хорошо зналъ что Корабликъ приближается къ обитаемой землѣ, и если представится благопріятный для насъ случай перебраться на нее, то съ моей стороны было бы слишкомъ жестоко жертвовать товарищами моей страсти къ неизвѣстному. Надо будетъ слѣдовать за ними, можетъ-быть, указывать имъ дорогу. Но представится ли еще когда-нибудь подобный случай? Человѣкъ, насильственно лишенный свободы, естественно долженъ страстно желать такого случая, но желанія этого можетъ и не раздѣлять любознательный ученый.
   Въ полдень 21го января 1868 года, подшкиперъ опять вышелъ измѣрять высоту солнца. Я тоже поднялся на платформу, закурилъ сигару и сталъ слѣдить за этимъ процессомъ. Я убѣдился что онъ не понималъ по-французски, потому что я нѣсколько разъ высказывалъ вслухъ замѣчанія которыя должны были бы вызвать какое-нибудь невольное проявленіе вниманія съ его стороны, еслибъ онъ ихъ понялъ, но онъ оставался равнодушенъ и нѣмъ.
   Въ то время какъ онъ дѣлалъ свои наблюденія съ помощью секстанта, одинъ изъ матросовъ Кораблика,-- силачъ, сопровождавшій насъ въ нашу первую подводную экскурсію на островѣ Креспо,-- пришелъ чистить стекла маяка. Тогда я сталъ разсматривать устройство аппарата, сила котораго увеличивалась во сто разъ расположенными какъ на маякахъ чечевицеобразными кольцами, которые удерживали его свѣтъ въ должныхъ границахъ. Электрическая лампа была такъ устроена что сила ея свѣта не могла теряться безполезно. Дѣйствительно, пламя горѣло въ пустомъ пространствѣ, чѣмъ и обусловливались его равномѣрность и напряженіе. Такимъ образомъ сберегались также острые концы графита, между которыми появлялась свѣтящаяся дуга. Сбереженіе это имѣло важное значеніе для капитана Немо, потому что не легко было возобновлять графитъ. Но при такихъ условіяхъ, убыль его была почти незамѣтна.
   Когда Корабликъ приготовился начать свое подводное плаваніе, я возвратился въ залу. Подъемную дверь заперли, и мы направились къ западу.
   Итакъ мы плыли по волнамъ Индійскаго океана, по безпредѣльной водной равнинѣ, раскинувшейся на пространствѣ пятисотъ пятидесяти милліоновъ гектаровъ. Вода его такъ прозрачна что, наклоняясь надъ поверхностью ея, чувствуешь головокруженіе. Корабликъ обыкновенно держался не выше ста и не ниже двухъ сотъ метровъ глубины. Такъ продолжалось нѣсколько дней. Безъ сомнѣнія, всякому другому на моемъ мѣстѣ, не такъ сильно любящему море, время показалось бы долгимъ и однообразнымъ; но ежедневныя прогулки по платформѣ, гдѣ я укрѣплялся вдыхая животворный воздухъ океана, зрѣлище роскошныхъ водъ которыя я наблюдалъ въ окна залы, чтеніе книгъ изъ библіотеки, приведеніе въ порядокъ мемуаровъ, все это наполняло мои дни и препятствовало мнѣ поддаваться скукѣ и унынію.
   Здоровье наше было совершенно удовлетворительно. Столъ корабля дѣйствовалъ на насъ отлично, и что до меня касается, то я очень охотно обошелся бы безъ всякихъ перемѣнъ которыя Недъ-Ландъ, изъ духа противорѣчія, ухищрялся внести въ нашу кухню. Къ тому же, въ этой постоянной температурѣ, нечего было бояться даже насморка. Вдобавокъ на кораблѣ находился большой запасъ полипняка Dendrophy lea, извѣстнаго въ Провансѣ подъ названіемъ "морскаго укропа": расплывающееся тѣло его полиповъ служитъ превосходнымъ средствомъ противъ кашля.
   Въ продолженіи нѣсколькихъ дней мы встрѣчали большое количество водяныхъ птицъ, а именно, чаекъ и рыболововъ. Нѣкоторыя изъ нихъ были искусно убиты и, приготовленныя особеннымъ способомъ, доставили намъ блюдо очень вкусной водяной дичи. Между большими хорошо летающими морскими птицами, которыя уносятся на большія разстоянія отъ земли и, утомившись, отдыхаютъ на волнахъ, я увидѣлъ великолѣпныхъ альбатросовъ, отличающихся непріятнымъ крикомъ, похожимъ на ослиное ржанье. Эти птицы принадлежатъ къ семейству длиннокрылыхъ. Представителями семейства веслоногихъ были быстрые фрегаты, очень проворно ловившіе рыбу на поверхности воды, и множество фаэтоновъ; между ними находились фаэтоны алохвостые, величиной съ голубя, черныя крылья которыхъ казались еще красивѣе при бѣлыхъ перьяхъ съ розовымъ отливомъ.
   Въ сѣти Кораблика попалось нѣсколько различныхъ морскихъ черепахъ, изъ рода кареттъ, съ выпуклою спиной, чешуя которыхъ очень высоко цѣнится. Эти пресмыкающіяся легко ныряютъ, и могутъ долго держаться-подъ водою закрывъ мясистый клапанъ, находящійся у наружнаго отверстія ихъ носоваго канала. Мясо этихъ черепахъ было довольно плоха но яйца доставляли очень вкусное лакомство.
   Что же касается рыбъ, то онѣ постоянно возбуждали наше удивленіе, когда мы, открывъ ставни въ окнахъ залы, изучали всѣ тайны ихъ водяной жизни. Тутъ я увидѣлъ многіе виды, которыхъ до этихъ лоръ нигдѣ не встрѣчалъ.
   Прежде всего назову кузовковъ (Ostracion), рыбъ изъ семейства твердокожихъ, которыя исключительно водятся въ моряхъ Красномъ и Индійскомъ, и также въ той части Океана которая омываетъ берега Америки пересѣкаемые экваторомъ Эти рыбы, какъ черепахи, броненосцы, ежевики, ракообразныя, покрытія броней, но не кремнистою или известковою, а совершенно костяною. Броня эта имѣетъ или трехгранную, или четырехгранную форму.# Между трехгранными, я замѣтилъ нѣкоторыхъ длиной въ полдециметра, отличающихся очень питательнымъ мясомъ; хвостъ у нихъ темный, плавательныя перья желтыя, и я совѣтовалъ бы акклиматизировать ихъ даже въ прѣсныхъ водахъ, къ которымъ многія морскія рыбы очень легко привыкаютъ. Я также назову кузовковъ четыреугольныхъ, на спинѣ которыхъ находятся четыре большіе нароста; кузовковъ крапчатыхъ съ бѣлыми точками на нижней части тѣла, которые дѣлаются ручными какъ птицы; тритоновъ вооруженныхъ шипами, образовавшимися отъ удлинненія ихъ костяной покрышки, которыхъ за ихъ странное хрюканье прозвали "морскими свиньями", потомъ дромадеровъ съ большими горбами въ видѣ конуса, мясо которыхъ жестко и твердо.
   Выписываю еще изъ дневника, веденнаго Конселемъ, замѣчанія о нѣкоторыхъ рыбахъ изъ вида четырезубцовъ Tetrodon, обыкновенныхъ въ этихъ моряхъ, о спенглеринахъ съ красною (шиной, бѣлою грудью, отличающихся гремя продольными рядами мягкихъ нитей: объ электрическихъ рыбахъ, длиной въ семь дюймовъ, блистающихъ самыми яркими цвѣтами. Потомъ, какъ представителей другихъ родовъ, я назову овоидъ, похожихъ на темно-коричневыя яйца, изборожденныя бѣлыми полосками, и безхвостыхъ, діодоновъ, настоящихъ морскихъ дикобразовъ, которые вооружены шипами и могутъ раздуваться на манеръ клубка, усаженнаго щетинами: коньковъ, свойственныхъ всѣмъ океанамъ; летающихъ пегасовъ съ продолговатыми носами, которымъ ихъ грудныя плавательныя перья, очень длинныя и расположенныя въ видѣ крыльевъ, даютъ возможность, если не легатъ, то по крайней мѣрѣ подыматься на воздухъ; другихъ пегасовъ, съ хвостомъ покрытымъ множествомъ чешуйчатыхъ колецъ; длинно челюстныхъ ринхобделлъ, превосходныхъ рыбъ въ двадцать пять центиметровъ длиной, блиставшихъ самыми пріятными цвѣтами; Calliomora livida, съ шероховатою головой, миріады Blennius saltator съ черными полосками и длинными грудными плавательными перьями, съ удивительною быстротой скользившихъ по поверхности водъ; прелестныхъ парусниковъ, поднимающихъ свои плавательныя перья какъ распущенные паруса, съ помощью которыхъ они двигаются при благопріятномъ вѣтрѣ, великолѣпныхъ куртъ которыхъ природа украсила цвѣтами: желтымъ, небесно-голубымъ, серебромъ и золотомъ; трихолтеръ, плавательныя перья коихъ состоятъ изъ волоконъ; Cottus, постоянно запачканныхъ тиной и производящихъ нѣкоторый шумъ; триглъ, печень которыхъ считается ядомъ; бодьяновъ, имѣющихъ на глазахъ подвижныя вѣки; наконецъ хельмоновъ носатымъ, съ длинными, и трубчатыми носами, настоящихъ мухоловокъ океана, вооруженныхъ ружьями, о которыхъ не мечтали ни Шасспо, ни Ремингтонъ, и убивающихъ насѣкомыхъ ударомъ капли воды.
   Въ восемьдесятъ девятомъ родѣ рыбъ, по классификаціи Ласепеда, принадлежащихъ ко второму подклассу костистыхъ, отличающихся присутствіемъ крышки и жаберной перепонки, я замѣтилъ скорпену съ головой покрытою шипами и только съ однимъ спиннымъ, плавательнымъ перомъ; эти животныя или покрыты мелкою чешуей, или совсѣмъ лишены ея, сообразно подроду, къ которому они принадлежатъ. Во второмъ подродѣ мы нашли экземпляры дидактилей, длиной отъ трехъ до четырехъ дециметровъ, съ желтыми полосами, голова которыхъ отличается причудливою формой. Что же касается до перваго подрода, то онъ снабдилъ насъ многими образцами странной рыбы, справедливо названной "морскою жабой", Scorpaena horrida. Это рыба съ большою головой, то изрытая глубокими извилинами, то раздутая выпуклостями, покрытая шипами и усѣянная шишками, съ неправильными и отвратительными рогами; все тѣло ея и хвостъ покрыты мозолистыми нароста" мы, а шипы причиняютъ опасныя раны; она отвратительна и ужасна.
   Съ 21го до 28го января Корабликъ дѣлалъ по двѣсти пятидесяти льё въ сутки, то-есть пятьсотъ сорокъ милъ, или по двадцати по двѣ мили въ часъ. Дорогой намъ удавалось наблюдать различныя породы рыбъ, потому что, привлеченныя электрическимъ свѣтомъ нашего корабля, онѣ старались слѣдовать за нами. Но при быстротѣ нашего хода, большинство ихъ скоро отставало. Впрочемъ, нѣкоторымъ изъ нихъ удалось держаться нѣсколько времени около Кораблика.
   Утромъ 24го, подъ 12° 5' южной широты и 94° 83' долготы, мы увидали островъ Килингъ, мадрепоровую возвышенность усѣянную великолѣпными кокосовыми пальмами, которую посѣщали Дарвинъ и капитанъ Фицъ-Рой. Корабликъ прошелъ вблизи береговъ этого пустыннаго острова. Въ его драги попалось множество экземпляровъ полиповъ и лучистыхъ, а равно и любопытныхъ костеобразныхъ оболочекъ принадлежащихъ отдѣлу моллюсковъ. Нѣсколько драгоцѣнныхъ экземпляровъ изъ рода Delphinula увеличили собой богатства капитана Немо, къ которымъ я прибавилъ еще Aetraea ptmctigera, родъ чужеяднаго полила, часто прикрѣпляющагося къ раковинамъ. Вскорѣ островъ Килингъ скрылся за горизонтомъ, и мы направили свой путь на сѣверо-западъ къ оконечности Индійскаго полуострова.
   -- Цивилизованныя страны, сказалъ мнѣ въ этотъ день Недъ-Ландъ,-- гораздо лучше острововъ Палуазіи, гдѣ встрѣчаешь больше дикарей чѣмъ косуль! Въ этой индійской землѣ, господинъ профессоръ, есть шоссейныя и желѣзныя дороги, англійскіе, французскіе и индусскіе города. Здѣсь не пройдешь пяти миль не встрѣтивъ соотечественника. Что? Не лора ли намъ распроститься съ капитаномъ Немо?
   -- Нѣтъ, Недъ, нѣтъ, отвѣчалъ я очень рѣшительно.-- Пусть будетъ что будетъ, какъ говорите вы, моряки. Корабликъ приближается къ обитаемымъ материкамъ. Онъ возвращается въ Европу; пусть онъ довезетъ насъ туда. Достигнувъ нашихъ морей, мы посмотримъ что благоразуміе посовѣтуетъ вамъ предпринять. Къ тому же я не думаю чтобы капитанъ Немо позволилъ намъ охотиться на Мадабарскомъ или Коромандельскомъ берегу, какъ въ лѣсахъ Новой Гвинеи.
   -- Ну, господинъ профессоръ, а развѣ намъ нельзя обойтись безъ его позволенія?
   Я не отвѣчалъ Канадцу, не желая спорить. Въ сущности же мнѣ хотѣлось испытать всѣ случайности судьбы, бросившей меня на бортъ Кораблика.
   Отъ острова Килинга мы пошли вообще медленнѣе. Въ то же время направленіе Кораблика дѣлалось причудливѣе, и онъ часто увлекалъ насъ на большія глубины. Нѣсколько разъ приходилось употреблять наклонныя плоскости, которыя, посредствомъ внутреннихъ рычаговъ, могли располагаться наискось отъ ватерлиніи. Мы такимъ образомъ достигали до двухъ и трехъ километровъ глубины, но ни разу не могли провѣрить самыя большія глубины Индійскаго моря, и зонды въ тринадцать тысячъ метровъ не доставали дна. Что же касается температуры низшихъ слоевъ, то термометръ постоянно показывалъ четыре градуса выше нуля. Я только замѣтилъ что въ верхнихъ слояхъ вода всегда была холоднѣе надъ подводными горами чѣмъ въ открытомъ морѣ.
   25го января океанъ былъ совершенно пустыненъ, и Корабликъ пробылъ цѣлый день на его поверхности, разсѣкая своимъ могучимъ винтомъ волны и разсыпая крутомъ, высоко взлетавшія брызги. При подобныхъ условіяхъ, его нельзя было не принять за исполинскаго кита. Я провелъ на платформѣ три четверти этого дня. Я смотрѣлъ на море. Ничего не было видно на горизонтѣ, и только около четырехъ часовъ вечера показался длинный пароходъ, который шелъ контръ-галсомъ на западѣ. Его рангоутъ выглянулъ на одну только минуту; но онъ не могъ замѣтить Кораблика, слиткомъ мало поднимавшагося надъ поверхностью водь:. Я полагалъ что этотъ пароходъ принадлежитъ обществу Peninsular and Oriental Company, совершающему рейсы между островомъ Цейлономъ и Гиднеемъ, достигая оконечности короля Георга и Мельбурна.
   Въ пять часовъ вечера, предъ быстрыми сумерками, соединяющими въ тропическомъ поясѣ день съ ночью, мы съ Конселемъ были очарованы любопытнымъ зрѣлищемъ.
   Есть красивенькое животное, встрѣча съ которымъ, по мнѣнію древнихъ, предвѣщала успѣхъ. Аристотель, Атеней, Плиній, изучили его наклонности и, по поводу его, исчерпывали всю піитику ученыхъ Греціи и Италіи. Они называли его Nautilus и Pompilius. Но новѣйшая наука не утвердила ихъ названій, и этотъ моллюскъ извѣстенъ теперь подъ именемъ аргонавта.
   Еслибы кто спросилъ Конееля, то узналъ бы отъ этого добраго малаго что отрядъ моллюсковъ дѣлится на пять классовъ; что первый классъ головоногихъ моллюсковъ, изъ которыхъ одни черепокожные, другіе голые, заключаетъ въ себѣ два семейства: двужаберные и четырежаберные, которые различаются по числу своихъ жабръ; что семейство двужаберныхъ подраздѣляется на три рода: аргонавтовъ, кальмаровъ и каракатицъ, а семейство четырежаберныхъ имѣетъ только одинъ родъ: корабликъ. И еслибы послѣ этой номенклатуры чей-нибудь непонятливый умъ смѣшалъ аргонавта, снабженнаго присосками, съ корабликомъ, имѣющимъ простыя щупальцы, то онъ не заслуживалъ бы никакого извиненія. На поверхности океана плыла въ это время стая аргонавтовъ. Мы могли насчитать ихъ нѣсколько сотенъ. Они принадлежали къ виду Argonanta tuhereulata, очень обыкновенныхъ въ индійскихъ моряхъ.
   Эти граціозные моллюски плавали задомъ, посредствомъ своихъ воронокъ, выгоняя чрезъ нихъ воду. Изъ ихъ восьми щупальцевъ, шесть продолговатыхъ и тонкихъ разстилались по водѣ, тогда какъ остальные два, округленные дланевидно, напрягались отъ дѣйствія вѣтра какъ легкіе паруса. Я отлично видѣлъ ихъ волнистую и спиральную раковину, которую Кювье очень мѣтко сравнилъ съ красивою шлюпкой. Дѣйствительно, какъ настоящая лодка, эта раковина переноситъ выдѣлившее ее животное, и однако животное не прирастаетъ къ ней.
   -- Аргонавтъ можетъ покинуть свою раковину, сказалъ я Конселю,-- но онъ никогда ея не покидаетъ.
   -- Также поступаетъ и капитанъ Немо, отвѣчалъ разсудительный Консель.-- И я полагаю что ему было бы лучше назвать свой корабль "Аргонавтомъ".
   Цѣлый часъ шелъ Корабликъ посреди этой стаи моллюсковъ. Потомъ, не знаю, какой-то страхъ внезапно овладѣлъ ими. Будто по сигналу, они разомъ опустили свои паруса; щупальцы согнулись, тѣла сжались, раковины опрокинулись, перемѣняя центръ тяжести, и вся флотилія исчезла въ волнахъ. Все это произошло мгновенно, и никогда корабли какой-нибудь эскадры не маневрировали съ большимъ согласіемъ.
   Въ эту минуту вдругъ наступила ночь, и волны, едва поднимаемыя вѣтромъ, спокойно разстилались вокругъ Кораблика.
   На другой день, 26го января, мы пересѣкли экваторъ на восемьдесятъ второмъ меридіанѣ, и вступили въ сѣверное полушаріе.
   Въ этотъ день насъ сопровождала грозная свита акулъ. Страшныя животныя кишатъ въ этихъ моряхъ и дѣлаютъ ихъ очень опасными. Это были Squalue Philippi, съ коричневою спиной и бѣловатымъ брюхомъ, вооруженныя одиннадцатью рядами зубовъ, Squalus argue, на шеѣ которыхъ находится большое черное пятно съ бѣлымъ ободкомъ, похожее на глазъ, и другой видъ -- акулы съ круглою мордой усѣянною черными точками. Часто эти сильныя животныя, со свирѣпостью не предвѣщавшею ничего хорошаго, бросались къ окнамъ залы. Недъ-Ландъ былъ внѣ себя. Ему хотѣлось вернуться на поверхность волнъ и пустить острогой въ этихъ чудовищъ. Акулы гладкія, пасть которыхъ выстлана зубами расположенными какъ мозаика, и большія тигровыя акулы, длиною въ пять метровъ, вызывали его съ особенною настойчивостью. По скоро Корабликъ, увеличивъ быстроту своего хода, легко оставилъ позади себя самыхъ быстрыхъ изъ этихъ акулъ.
   27го января, при входѣ въ широкій Бенгальскій заливъ, насъ неоднократно поражало ужасное зрѣлище -- трупы плывшіе на поверхности волнъ! То были мертвецы изъ индійскихъ городовъ, уносимые Гангомъ въ открытое море, и которыхъ коршуны, единственные могильщики въ этой странѣ, еще не успѣли пожрать. Но акулы не преминутъ помочь имъ въ ихъ погребальной работѣ.
   Около семи часовъ вечера, Корабликъ, на половину погруженный въ воду, плылъ посреди волнъ молочнаго цвѣта. Океанъ, насколько его можно было видѣть, казался млечнымъ путемъ. Я подумалъ что это явленіе обусловливалось луннымъ сіяніемъ. Но нѣтъ, новолуніе наступило только два дня тому назадъ, и молодая луна еще терялась за горизонтомъ въ солнечныхъ лучахъ. Все небо, хотя и освѣщенное звѣзднымъ сіяніемъ, казалось чернымъ въ сравненіи съ бѣлизной водъ.
   Консель не вѣрилъ своимъ глазамъ и спрашивалъ меня о причинахъ этого страннаго явленія. Къ счастію, я могъ датъ ему отвѣтъ.
   -- Это такъ-называемое молочное море, сказалъ я ему,-- огромное пространство бѣлыхъ водъ, часто видимыхъ у береговъ Амбойны и въ этихъ широтахъ.
   -- Но, спросилъ Консель,-- монетъ ли господинъ профессоръ объяснить мнѣ какая причина производитъ подобное дѣйствіе, потому что эта вода, я думаю, не превратилась же въ молоко?
   -- Нѣтъ, мой другъ, удивляющая тебя бѣлизна произошла отъ присутствія цѣлыхъ миріадъ инфузорій, въ родѣ маленькихъ свѣтящихся червей, студенистыхъ и безцвѣтныхъ, въ волосъ толщиной, длина которыхъ не превосходитъ одной пятой миллиметра. Нѣкоторыя изъ этихъ животныхъ прилипаютъ другъ къ другу и тянутся такимъ образомъ на протяженіи нѣсколькихъ миль.
   -- Нѣсколькихъ миль! вскричалъ Консель.
   -- Да, мой другъ, и не трудись исчислить этихъ инфузорій! Ты никогда этого не достигнешь; если я не ошибаюсь, то нѣкоторымъ мореплавателямъ случалось плыть въ молочныхъ моряхъ на протяженіи болѣе сорока миль.
   Не знаю, принялъ ли Консель мой совѣтъ, но онъ, казалось, погрузился въ глубокое размышленіе, безъ сомнѣнія стараясь сосчитать сколько въ сорока квадратныхъ миляхъ содержится пятыхъ миллиметра. Что да меня касается, то я продолжалъ наблюдать это явленіе.
   Корабликъ въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ разсѣкалъ бѣловатыя волны, и я замѣчалъ что онъ безъ шума скользилъ по этой взмыленной водѣ, какъ будто бы плылъ въ водоворотѣ пѣны, иногда образующейся въ бухтахъ между двумя противоположными теченіями.
   Около полуночи море вдругъ приняло свой обыкновенный цвѣта, но позади насъ, до самыхъ краевъ горизонта, небо, отражая бѣлизну волнъ, долго свѣтилось будто озаренное неопредѣленнымъ мерцаніемъ сѣвернаго сіянія.
   

ГЛАВА II.
Новое предложеніе капитана Немо.

   Когда Корабликъ 28го февраля, въ полдень, всплылъ на поверхность моря, подъ 9° 4' сѣверной широты; на западѣ, въ восьми миляхъ разстоянія, показалась земля. Сначала я замѣтилъ множество горъ, въ двѣ тысячи футовъ вышины, отличавшихся самыми причудливыми очертаніями. Когда положеніе судна было опредѣлено, я возвратился въ залу, и отыскавъ это мѣсто на картѣ, узналъ что мы находимся около острова Цейлона, этой жемчужины лежащей у южной оконечности Индійскаго полуострова.
   Я вошелъ въ библіотеку поискать какой-нибудь книги относящейся къ этому острову, одному изъ самыхъ плодородныхъ на земномъ шарѣ. И точно, я нашелъ книгу Сирра, подъ заглавіемъ: Ceylan and the Cingalese. Возвратясь въ залу, я прежде всего отмѣтилъ. всѣ цифры касавшіяся величины и положенія Цейлона, которому въ древности расточали такъ много различныхъ названій. Онъ находится между 5° 55' и 9е 49' сѣверной широты и между 79е 42' и 82° 4' долготы, къ востоку отъ Гринвичскаго меридіана; въ длину онъ имѣетъ двѣсти семьдесятъ пять миль; въ ширину, по большей мѣрѣ полтораста миль; въ окружности девятьсотъ миль; а поверхность его равняется восьмидесяти тысячамъ четыремъ стамъ сорока восьми милямъ, то-есть величиной нѣсколько уступаетъ Ирландіи.
   Въ это время вошелъ капитанъ Немо со своимъ подшкиперомъ.
   Капитанъ взглянулъ на карту. Потомъ, обернувшись ко мнѣ сказалъ:
   -- Островъ Цейлонъ, знаменитый ловлей жемчуга. Не пожелаете ли вы, господинъ Аронаксъ, побывать на этой ловлѣ?
   -- Безъ всякаго сомнѣнія, капитанъ.
   -- Хорошо; это легко сдѣлать. Я отдалъ приказаніе приблизиться къ Манаарскому заливу, куда мы пріѣдемъ ночью.
   Капитанъ Немо сказалъ нѣсколько словъ своему подшкиперу; который тотчасъ же вышелъ. Вскорѣ Корабликъ опять погрузился въ свою жидкую стихію, и манометръ показывалъ что онъ держался на глубинѣ тридцати футовъ.
   Взявъ карту, я отыскивалъ Манаарскій заливъ. Я нашелъ его на девятомъ параллельномъ кругѣ, у сѣверозападнаго берега Цейлона. Онъ образуется продолговатою линіей маленькаго острова Манаара. Чтобы достигнута его, надо было обойти весь западный берегъ Цейлона.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ мнѣ капитанъ Немо,-- жемчугъ ловятъ въ Бенгальскомъ заливѣ, въ Индійскомъ морѣ, въ моряхъ Китая и Японіи,въ моряхъ Южной Америки. въ Панамскомъ и Калифорнскомъ заливахъ; но только въ Цейлонѣ эта ловля достигаетъ самыхъ лучшихъ результатовъ. Мы, правда, прибыли немного рано. Добыватели жемчуга собираются въ Манаарскій заливъ только въ мартѣ мѣсяцѣ, о тогда, въ продолженіи тридцати дней, они на своихъ трехъ стахъ лодкахъ занимаются самымъ прибыльнымъ добываніемъ морскихъ сокровищъ. На каждой лодкѣ десять гребцовъ и десять водолазовъ. Послѣдніе раздѣляются на двѣ группы, которыя поочередно ныряютъ и опускаются на глубину двѣнадцати метровъ съ помощью тяжелаго камня, привязаннаго къ лодкѣ веревкой, который они обхватываютъ ногами.
   -- Стало-бытъ, сказалъ я,-- этотъ первобытный способъ до сихъ поръ еще не вышелъ изъ употребленія?
   -- До сихъ поръ, отвѣчалъ мнѣ капитанъ Немо,-- несмотря на то, что эта ловля принадлежитъ самому промышленному народу на земномъ шарѣ, Англичанамъ, которымъ она была уступлена по Аміенскому трактату въ 1802 году.
   -- Однакоже, мнѣ кажется что скафандры подобные вашимъ были бы очень полезны для этой ловли.
   -- Да, потому что бѣдные водолазы не могутъ долго оставаться подъ водой. Англичанинъ Персеваль, въ своемъ путешествіи на Цейлонъ, говоритъ, правда, объ одномъ Вафрѣ который мотъ оставаться въ водѣ пять минутъ, не возвращаясь на поверхность, но по моему мнѣнію этотъ фактъ представляетъ мало вѣроятнаго. Я знаю, что нѣкоторые водолазы доходятъ до пятидесяти семи секундъ, а очень искусные до восьмидесяти семи; но такіе встрѣчаются рѣдко, и когда эти несчастные возвращаются на бортъ, то изъ носу и ушей у нихъ течетъ вода съ кровью. Я думаю что водолазы могутъ пробыть подъ водой, среднимъ числомъ, тридцать секундъ, въ продолженіи которыхъ они торопятся собрать въ маленькую сѣть всѣ отколотыя ими жемчужныя раковины; но вообще водолазы не живутъ долго; у нихъ слабѣетъ зрѣніе; глаза начинаютъ гноиться, тѣло покрывается ранами, и часто они умираютъ на днѣ моря отъ удара.
   -- Да, сказалъ я,-- это жалкое ремесло, служащее только для удовлетворенія различныхъ причудъ моды! Но скажите мнѣ, капитанъ, сколько раковинъ можетъ наловить въ день одна лодка?
   -- Отъ сорока, до пятидесяти тысячъ. Говорятъ даже что въ 1814 году, англійское правительство устроило ловлю собственно для себя, и его водолазы добыли въ двадцать дней семьдесятъ шестъ милліоновъ раковинъ.
   -- По крайней мѣрѣ, спросилъ я,-- этимъ водолазамъ платятъ хорошее жалованье?
   -- Едва ли, господинъ профессоръ. Въ Панамѣ они зарабатываютъ только по одному доллару въ недѣлю. Чаще всего имъ платятъ по одному су за раковину съ жемчужиной, а сколько они ихъ вытащатъ пустыхъ!
   -- По одному су бѣднымъ людямъ обогащающимъ своихъ хозяевъ! Это ужасно!
   -- Итакъ, господинъ профессоръ, сказалъ мнѣ капитанъ Немо,-- вмѣстѣ со своими товарищами вы посѣтите Манаарскую мелъ, и если случайно застанемъ тамъ какого-нибудь ранняго водолаза, мы посмотримъ на его работу.
   -- Это рѣшено, капитанъ.
   -- Кстати, господинъ Аронаксъ, вы не боитесь акулъ?
   -- Акулъ? вскричалъ я.
   Этотъ вопросъ мнѣ показался, по меньшей мѣрѣ, неумѣстнымъ.
   -- Ну что же? спросилъ капитанъ Немо.
   -- Признаюсь, капитанъ, я еще не вполнѣ освоился съ этою породой рыбъ.
   -- Мы къ нимъ давно привыкли, возразилъ капитанъ Немо,-- и со временемъ вы достигнете того же. Притомъ мы будемъ вооружены, и дорогой намъ, быть-можетъ, удастся поохотиться за акулами. Это интересная охота Итакъ, до завтра, господинъ профессоръ, и съ ранняго утра.
   Проговоривъ это самымъ развязнымъ тономъ, капитанъ Немо вышелъ изъ залы.
   Еслибы васъ приглашали охотиться въ швейцарскихъ горахъ за медвѣдями, вы сказали бы: "Очень хорошо! Завтра мы пойдемъ на медвѣдей." Еслибы васъ приглашали идти на льва въ долины Атласа или на тигра въ индійскія джунгли, вы сказали бы: "А! А! кажется мы идемъ на тигра или на льва." Но еслибъ вамъ предложили охоту за акулой въ ея природной стихіи, вы, можетъ-быть, попризадумались бы прежде чѣмъ принять это приглашеніе.
   Что до меня касается, то я провелъ рукой по лбу, на которомъ выступило нѣсколько капель холоднаго пота.
   -- Подумаемъ, сказалъ я себѣ,-- и не будемъ спѣшить. Охотиться за выдрами въ подводныхъ лѣсахъ, какъ намъ привелось въ лѣсахъ острова Креспо,-- это еще куда ни шло. Но рыскать по морскому дну, когда почти увѣренъ что встрѣтишь тамъ акулъ, совсѣмъ иное дѣло! Я хорошо знаю что и нѣкоторыхъ странахъ, особенно на Андаманскихъ островахъ, негры не колеблясь нападаютъ на акулу съ кинжаломъ въ одной рукѣ и съ петлей въ другой; но я также хорошо знаю что многіе изъ смѣльчаковъ нападающихъ на страшное животное не возвращаются съ своей охоты! Сверхъ того, я не негръ; да еслибъ я и былъ негромъ, то полагаю что въ подобномъ случаѣ небольшое колебаніе съ моей стороны было бы все-таки понятно.
   И вотъ я погрузился въ размышленіе объ акулахъ, думая объ ихъ громадныхъ челюстяхъ, вооруженныхъ нѣсколькими рядами зубовъ, способныхъ разрѣзать человѣка надвое. Я уже чувствовалъ нѣкоторую боль въ поясницѣ. Къ тому же я никакъ не могъ переварить равнодушія съ которымъ каштанъ Немо сдѣлалъ это прискорбное приглашеніе. Какъ будто дѣло шло о томъ чтобы обойти въ лѣсу какую-нибудь безвредную лисицу!
   -- Хорошо! думалъ я:-- Консель не захочетъ идти, и это набавитъ меня отъ необходимости сопровождать капитана. Что же касается Недъ-Ланда, то, признаюсь, я не такъ увѣренъ былъ въ его благоразуміи. Опасность, какъ бы ни была она велика, всегда имѣла особенную прелесть для его воинственной натуры.
   Я опять принялся за книгу Сирра, но не могъ углубиться и машинально перелистывалъ ее. Между строками я видѣлъ страшно открытыя челюсти....
   Въ эту минуту вошли Консель и Канадецъ. Они была спокойны и даже веселы. Они не знали что ихъ ожидаетъ.
   -- Право, господинъ профессоръ, сказалъ Недъ-Ландъ,-- вашъ капитанъ Немо,-- чтобы чортъ его побралъ!-- сдѣлалъ вамъ очень любезное предложеніе.
   -- Ахъ! сказалъ я: -- вы знаете....
   -- Съ позволенія господина профессора, отвѣчалъ Консель,-- командиръ Кораблика пригласилъ насъ завтра, въ сопровожденіи господина профессора, посѣтить великолѣпныя ловли жемчуга на островѣ Цейлонѣ. Онъ сдѣлалъ это въ изысканныхъ выраженіяхъ и велъ себя настоящимъ джентльменомъ.
   -- Онъ вамъ больше ничего не сказалъ?
   -- Ничего, отвѣчалъ Канадецъ,-- онъ прибавилъ только что уже говорилъ вамъ объ этой маленькой прогулкѣ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ я.-- И онъ вамъ не сообщилъ никакихъ подробностей относительно....
   -- Никакихъ, господинъ натуралистъ.-- Вы пойдете съ нами, не правда ли?
   -- Я.... безъ сомнѣнія! Я вижу что вамъ это нравится, Недъ-Ландъ.
   -- Да! это очень любопытно, очень любопытно.
   -- Можетъ-быть опасно! прибавилъ я вкрадчивымъ тономъ.
   -- Опасно! отвѣчалъ Недъ-Ландъ: -- Простая экскурсія на устричную мель!
   Очевидно, капитанъ Немо не счелъ нужнымъ пробуждать мысль объ акулахъ въ умѣ моихъ товарищей. Я смотрѣлъ на нихъ испуганными глазами, какъ будто бы у нихъ оторваны были нѣкоторые члены. Долженъ ли я ихъ предупредить? Да, конечно, но я не зналъ какъ за это взяться.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ мнѣ Консель,-- господинъ профессоръ будетъ, можетъ-быть, такъ добръ что сообщитъ намъ какія-нибудь подробности о ловлѣ жемчуга?
   -- О ловлѣ собственно, спросилъ я,-- или о тѣхъ приключеніяхъ которыя....
   -- О ловлѣ, отвѣчалъ Канадецъ,-- прежде чѣмъ отправляться въ дорогу надо имѣть объ ней понятіе.
   -- Хорошо, садитесь, друзья мои, я вамъ разкажу все что самъ узналъ отъ Англичанина Сирра.
   Недъ и Консель сѣли на диванъ, и Канадецъ сейчасъ же спросилъ меня:
   -- Господинъ профессоръ, что такое жемчужина?
   -- Мой честный Недъ, отвѣчалъ я,-- для поэта жемчужина -- морская слеза; для жителей Востока -- отвердѣвшая капля росы; для дамъ -- драгоцѣнная вещица продолговатой формы, прозрачнаго блеска, состоящая изъ перламутроваго вещества, которую онѣ носятъ на пальцахъ, шеѣ, или въ ушахъ; для ишака -- смѣсь фосфорнокислой и углекислой извести съ небольшимъ количествомъ желатина; и наконецъ для натуралиста -- жемчужина простое болѣзненное отдѣленіе органа который выдѣляетъ перламутръ у нѣкоторыхъ двустворчатыхъ раковинъ
   -- Отдѣлъ моллюсковъ, сказалъ Консель.-- классъ безголовыхъ, порядокъ черепокожныхъ.
   -- Точно такъ, ученый Консель. Но между этими черепокожными Haliotieiris, Turbo, Tridacna, Pinna maritima, однимъ словомъ всѣ отдѣляющія перламутръ, то-есть вещество грубое, синеватое, фіолетовое или бѣлое, выстилающее внутренность ихъ створокъ, способны производить жемчугъ.
   -- Даже и ракушки? спросилъ Канадецъ.
   -- Да, ракушки нѣкоторыхъ потоковъ Шотландіи, Вельса, Ирландіи, Саксоніи, Богеміи и Франціи.
   -- Хорошо! впередъ надо запомнить это, отвѣчалъ Канадецъ
   -- Но, возразилъ я,-- преимущественно выдѣляетъ жемчугъ жемчужница, драгоцѣнная перловка. Жемчугъ есть сгустившійся перламутръ, принявшій сферическую форму. Онъ или пристаетъ къ скорлупѣ раковины или прилипаетъ къ окликамъ животнаго. На створкахъ жемчугъ прилѣпленъ, на тѣлѣ же свободенъ. Но у него всегда есть ядро, маленькое твердое тѣло, состоящее или изъ безплоднаго яичка, или изъ песчинки, вокругъ которыхъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ осаждается перламутровое вещество, послѣдовательно, тонкими и концентрическими слоями.
   -- Бываетъ ли въ одной раковинѣ по нѣскольку жемчужинъ? спросилъ Консель.
   -- Да, мой другъ. Встрѣчались раковины заключавшія цѣлое собраніе драгоцѣнностей. Про одну раковину разказываютъ, но я въ этомъ сомнѣваюсь, что въ ней заключалось не менѣе ста пятидесяти акулъ.
   -- Сто пятьдесятъ акулъ! вскричалъ Недъ-Ландъ.
   -- Развѣ я сказалъ, акулъ? быстро вскричалъ я.-- Я хотѣлъ сказать сто пятьдесятъ жемчужинъ. Акулъ не имѣло бы ни какого смысла.
   -- Дѣйствительно, замѣтилъ Консель.-- Но скажетъ ли намъ теперь господинъ профессоръ, какимъ способомъ добываютъ этотъ жемчугъ?
   -- Есть различные способы, и часто, когда жемчугъ присталъ къ створкамъ, ловцы отрываютъ его щипцами. Но по обыкновенію, раковины кладутся на плетеныя рогожи, которыми покрываютъ берегъ. Такимъ образомъ онѣ умираютъ за воздухѣ, и по прошествіи десяти дней, находятся въ состояніи. гніенія. Тогда ихъ кладутъ въ большіе наполненные морскою водой резервуары, потомъ ихъ открываютъ и моютъ. Съ этой минуты начинается двойная работа сортировщиковъ. Сначала они отдѣляютъ перламутровыя пластинки, извѣстныя въ торговлѣ подъ именемъ franche argentée, bâtarde blanche и bâtarde noire, которыя продаются ящиками отъ ста двадцати пяти до ста пятидесяти килограммовъ. Потомъ они вынимаютъ мясо изъ раковины, кипятятъ его и просѣваютъ, чтобъ извлечь изъ него даже самый мелкій жемчугъ.
   -- Цѣна этого жемчуга измѣняется судя по "то величинѣ? спросилъ Консель.
   -- Не только по величинѣ, отвѣчалъ я,-- но также по формѣ, цвѣту и водѣ, то-есть, по тому мягкому съ разноцвѣтными переливами блеску, который придаетъ жемчугу такую красоту. Самый лучшій жемчугъ называется perlea-vierges, или незапятнанный; онъ образуется отдѣльно въ ткани моллюска, онъ бѣлый, часто непрозрачный, но иногда имѣетъ опаловидную прозрачность, и большею частью бываетъ шаровидной или грушевидной формы. Изъ шаровиднаго жемчуга дѣлаютъ браслеты; изъ грушевиднаго подвѣски, и такъ какъ онъ самый дорогой, то продается поштучно. Другой же жемчугъ, приставшій къ скорлупѣ раковины, болѣе неправильной формы, продается съ вѣсу. Наконецъ маленькій жемчугъ, причисленный къ низшему разряду, называется мелкимъ жемчугомъ; продается также на вѣсъ и с^ужитъ обыкновенно для вышиванья.
   -- Но разбирать жемчугъ по его величинѣ, должно-бытъ, очень долгая и трудная работа, сказалъ Канадецъ.
   -- Нѣтъ, мой другъ. Эта работа производится посредствомъ одиннадцати ситъ, или рѣшетъ съ разнымъ числомъ пробуравленныхъ на нихъ дыръ. Жемчугъ остающійся въ ситѣ, въ которомъ отъ двадцати до восьмидесяти дыръ, принадлежитъ къ первому разряду. Тотъ же который не проходитъ въ рѣшето имѣющее отъ ста до восьмисотъ дыръ, причисляется ко второму разряду. Наконецъ жемчугъ, для котораго употребляютъ сита имѣющія отъ девятисотъ до тысячи дыръ, составляетъ мелкій жемчугъ.
   -- Очень замысловато, сказалъ Консель,-- а я вижу что дѣленіе и классификація жемчуга производится механически. Господинъ профессоръ, не можете ли вы сказать намъ что приносятъ ежегодно эти мели жемчужныхъ раковинъ?
   -- Судя по книгѣ Сирра, отвѣчалъ я,-- жемчужныя поля на Цейлонѣ ежегодно отдаются на откупъ за три милліона акулъ.
   -- Франковъ! поправилъ Консель.
   -- Да, франковъ. Три милліона франковъ! повторилъ я -- Но я думаю что эти ловли уже не приносятъ столько сколько онѣ приносили прежде. То же самое и американскія ловли, которыя въ царствованіе Карла V приносили четыре милліона франковъ; теперь же доходъ съ нихъ уменьшился на двѣ трети. Словомъ, въ общей сложности доходъ отъ разработки жемчуга можно оцѣнимъ въ девять милліоновъ франковъ.
   -- Но, спросилъ Консель,-- кажется я слышалъ что попадались знаменитыя жемчужины цѣнимыя очень высоко?
   -- Да, мой другъ. Разказывають что Цезарь подарилъ Орвиліи одну жемчужину стоившую на наши деньги сто двадцать тысячъ франковъ.
   -- Я даже слышалъ, сказалъ Канадецъ,-- что въ древности одна дама вылила жемчугъ въ уксусѣ.
   -- Клеопатра, сказалъ Консель.
   -- Это, должно-бытъ, было очень не вкусно, прибавилъ Недъ-Ландъ.
   -- Отвратительно, другъ Недъ, отвѣчалъ Консель,-- но рюмка уксуса, стоящая пятьсотъ тысячъ франковъ,-- цѣна хорошая.
   -- Я жалѣю что не женился на этой дамѣ, сказалъ Канадецъ, разводя руками съ угрожающимъ видомъ.
   -- Недъ-Ландъ супругъ Клеопатры! вскричалъ Консель.
   -- Но я долженъ былъ жениться, Консель, серіозно отвѣчалъ Канадецъ,-- и не моя вина если дѣло не сладилось. Я даэе купилъ жемчужное ожерелье для Кэтъ Тендеръ, моей невѣсты, но она, впрочемъ, вышла замужъ за другаго. И что же? эта ожерелье стоило мнѣ только полтора доллара, а между тѣмъ, господинъ профессоръ,-- не знаю повѣрите ли вы,-- жемчугъ изъ котораго оно было сдѣлано не прошелъ бы сквозь сито съ двадцатью отверстіями.
   -- Мой честный Недъ, отвѣчалъ я смѣясь,-- это былъ искусственный жемчугъ, простые стеклянные шарики наполненные эссенціей жемчужной воды.
   -- Ба! эта эссенція жемчужной воды, отвѣчалъ Канадецъ,-- должна дорого стоить.
   -- Ничего не стоитъ! Это не что иное какъ серебристое вещество чешуи уклейки; его собираютъ въ водѣ и сохраняютъ въ амміакѣ. Оно ничего не стоитъ.
   -- Вотъ, можетъ-быть, почему Кэтъ Тендеръ и вышла за другаго, глубокомысленно замѣтилъ Недъ-Ландъ.
   -- Но, сказалъ я,-- возвратимся къ дорогому жемчугу. Я не думаю чтобы какой-нибудь государь владѣлъ жемчужиной которая была бы лучше жемчужины капитана Немо.
   -- Этой, сказалъ Консель,-- показывая на великолѣпную драгоцѣнную вещь запертую за стекломъ.
   -- Конечно, я не ошибусь, назначая ей цѣну въ два милліона....
   -- Франковъ! поспѣшно сказалъ Консель.
   -- Да, сказалъ я,-- два милліона франковъ, и, безъ сомнѣнія, капитану стоило только нагнуться чтобы поднять ее.
   -- Ахъ, вскричалъ Недъ-Ландъ,-- кто знаетъ, можетъ-быть завтра, во время нашей прогулки, мы найдемъ такую же?
   -- Ба! произнесъ Консель.
   -- А почему же нѣтъ?
   -- Къ чему намъ милліоны на бортѣ Кораблика?
   -- На бортѣ, конечно, замѣтилъ Недъ-Ландъ,-- но.... въ другомъ мѣстѣ.
   -- О! въ другомъ мѣстѣ! прибавилъ Консель, качая головой.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ я,-- Недъ-Ландъ правъ. И если мы когда-нибудь привеземъ въ Европу или Америку жемчужину стоящую нѣсколько милліоновъ, то это по крайней мѣрѣ придастъ большую достовѣрность и въ то же время большую цѣну разказу о нашихъ приключеніяхъ.
   -- Я думаю, подтвердилъ Канадецъ.
   -- Но, сказалъ Консель, возвращавшійся всегда къ поучительной сторонѣ вопроса,-- развѣ ловля жемчуга опасна?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я съ живостью,-- особенно если приняты нѣкоторыя мѣры предосторожности.
   -- Чѣмъ же рискуютъ въ этомъ промыслѣ? подтвердилъ Недъ-Ландъ.-- Проглотить нѣсколько глотковъ морской воды?
   -- Именно такъ, Недъ. Кстати, перебилъ я, стараясь принять развязный тонъ капитана Немо,-- боитесь ли вы акулъ, храбрый Недъ?
   -- Я, отвѣчалъ Канадецъ,-- китоловъ по ремеслу! мой промыселъ насмѣхаться надъ ними!
   -- Тутъ дѣло идетъ, сказалъ я,-- не объ охотѣ за ними съ рыболовнымъ крюкомъ, когда вы втаскиваете ихъ на палубу корабля, отрубаете имъ хвостъ ударомъ топора, вскрываете брюхо, вырываете сердце, которое послѣ бросаете въ море.
   -- Стало-бытъ дѣло идетъ о...?
   -- Да, именно такъ.
   -- Въ водѣ?
   -- Въ водѣ.
   -- Отлично, съ хорошимъ багромъ! Вы знаете, господинъ профессоръ, это животныя довольно неуклюжія. Они должны перевернуться на брюхо для того чтобы цапнутъ, а въ это время....
   Недъ-Ландъ какъ-то особенно произносилъ слово "цапнутъ", при чемъ морозъ пробѣгалъ по спинѣ слушателя.
   -- Ну, а ты что же, Консель, что думаешь ты объ этихъ акулахъ?
   -- Я, сказалъ Консель,-- я буду откровененъ съ господиномъ профессоромъ.
   "Въ добрый часъ", подумалъ я.
   -- Если господинъ профессоръ рѣшается идти на акулъ, оказалъ Консель,-- то я не знаю почему его вѣрному слугѣ не пойти вмѣстѣ съ нимъ!
   

ГЛАВА III.
Жемчужина въ десять милліоновъ.

   Наступила ночь. Я легъ, но спалъ дурно. Въ сновидѣніяхъ моихъ главную роль играли акулы, и я находилъ очень вѣрною и въ. то же время очень невѣрною этимологію производящую слово "requin" (акула) отъ "requiem" (паннихида). На другой день, въ четыре часа утра, меня разбудилъ сдута, котораго капитанъ Немо назначилъ спеціально ко мнѣ въ услуженіе. Я быстро всталъ, одѣлся и вышелъ въ залу.
   Капитанъ Немо дожидался меня тамъ.
   -- Господинъ Аронаксъ, спросилъ онъ меня,-- готовы ли вы?
   -- Я готовъ.
   -- Потрудитесь слѣдовать за мной.
   -- А мои товарищи, капитанъ?
   -- Они знаютъ и дожидаются насъ.
   -- Надѣнемъ ли мы наши скафандры? спросилъ я.
   -- Нѣтъ еще. Я не хочу чтобы Корабликъ подходилъ очень близко къ этому берегу, а мы еще довольно далеко отъ Mar наарской отмели, но я велѣлъ приготовить шлюпку, которая доставить насъ прямо на мѣсто и избавитъ отъ довольно про- доджительнаго путешествія. Наши водолазные аппараты уже въ шлюпкѣ, и мы надѣнемъ ихъ когда начнется наше подводное изслѣдованіе.
   Капитанъ Немо привелъ меня къ центральной лѣстницѣ, ступеньки которой примыкали къ платформѣ. Недъ и Консель находились тамъ, восхищаясь предстоящею веселою прогулкой. Пять матросовъ Кораблика, съ веслами наготовѣ, дожидались насъ въ лодкѣ стоявшей у борта.
   Ночь была темная. Между густыми облаками покрывавшими небо только изрѣдка виднѣлись звѣзды. Я сталъ смотрѣть въ ту сторону гдѣ была земля; но тамъ выступала только неясная линія закрывавшая три четверти горизонта отъ юго-запада до сѣверо-запада. Корабликъ, обогнувшій ночью западный берегъ Цейлона, находился къ западу отъ бухты, или скорѣе залива, образованнаго этою землей и островомъ Мааваромъ. Тамъ, подъ темными водами, разстилалась мель жемчужныхъ раковинъ, Неистощимое жемчужное поле болѣе чѣмъ въ двадцать миль длиной.
   Капитанъ Немо, Консель, Недъ-Ландъ и я сѣли на кормѣ лодки. Начальникъ гребцовъ помѣстился у румпеля; четыре его товарища налегли на свои весла; стопоръ отдали, и мы отчалили.
   Лодка направилась къ югу. Гребцы не торопились. Я замѣтилъ что удары веселъ, которыми они съ силой разсѣкали воду, слѣдовали одинъ за другимъ только чрезъ десять секундъ, какъ это вообще принято на военныхъ судахъ. Въ то время какъ лодка шла своимъ ходомъ, водяные брызги съ трескомъ ударялись о черныя волны, будто пѣна расплавленнаго свинца; легкая зыбь съ открытаго моря слегка покачивала лодку, а впереди изрѣдка вздымались гребни волнъ.
   Мы молчали. О чемъ думалъ капитанъ Немо? можетъ-быть о землѣ къ которой онъ приближался и которая казалась ему слишкомъ близкою, въ противоположность мнѣнію Канадца считавшаго ее еще черезчуръ отдаленною. Что же касается Конселя, онъ былъ тутъ просто въ качествѣ любопытнаго.
   Около пяти съ половиной часовъ, при первомъ свѣтѣ показавшемся на горизонтѣ, верхняя линія берега обозначилась отчетливо. Довольно плоская на востокѣ, она нѣсколько поднимадась къ югу. Мы находились отъ берега на разстояніи пяти киль, и онъ еще сливался съ темною водой. Между винъ и нами море было пустынно; ни одной лодки, ни одного водолаза Глубокое молчаніе господствовало на аренѣ искателей жемчуга. Какъ уже замѣтилъ капитанъ Немо, мы пріѣхали мѣсяцемъ ранѣе въ эти мѣста
   Въ шесть часовъ внезапно наступилъ день, съ быстротой свойственною тропическимъ странамъ, гдѣ не бываетъ ни утренней зари, ни сумерекъ. Солнечные лучи проникли сквозь завѣсу облаковъ скопившихся на восточномъ горизонтѣ, и лучезарное свѣтило быстро поднялось.
   Я видѣлъ отчетливо землю съ нѣсколькими тамъ-и-сямъ разсѣянными деревьями.
   Лодка приближалась къ острову Манаару, который скруглялся на югѣ. Капитанъ Немо всталъ со своей скамьи и смотрѣлъ на море. По знаку его бросили якорь, но цѣпь едва закинулась; до дна было не больше одного метра, такъ какъ здѣсь находилось одно изъ самыхъ высокихъ мѣстъ отмели жемчужныхъ раковинъ. Лодка тотчасъ же обошла вокругъ якоря, погоняемая морскимъ отливомъ, стремившимся въ открытое море.
   -- Вотъ мы и пріѣхали, господинъ Аронаксъ, сказалъ тогда капитанъ Немо.-- Вы видите эту узкую бухту? Здѣсь черезъ мѣсяцъ соберется множество лодокъ добывателей жемчуга, и въ этихъ самыхъ водахъ водолазы смѣло будутъ разыскивать его. Эта бухта хорошо устроена для такого рода ловли. Она укрыта отъ самыхъ сильныхъ вѣтровъ, и море здѣсь никогда не бываетъ очень бурно, обстоятельство весьма благопріятное для работы водолазовъ. Теперь мы надѣнемъ скафандры и начнемъ нашу прогулку.
   Я ничего не отвѣчалъ, и вглядываясь въ эти подозрительныя волны, началъ съ помощію матросовъ надѣвать свою тяжелую морскую одежду. Капитанъ Немо и мои два товарища одѣвались тоже. Никто изъ людей Кораблика не долженъ былъ сопровождать насъ въ этой новой экскурсіи.
   Вскорѣ мы были заключены по самую шею въ каучуковыя одежды, и воздушные аппараты были укрѣплены на нашихъ спинахъ посредствомъ ремней. Но объ аппаратахъ Румкорфа никто не упоминалъ. Собираясь надѣть на голову мѣдный колпакъ, я напомнилъ объ нихъ капитану.
   -- Эти аппараты намъ не нужны, отвѣчалъ мнѣ капитанъ.-- Мы не пойдемъ та большія глубины, и солнечныхъ лучей будетъ достаточно для освѣщенія нашего пути. Вдобавокъ, неблагоразумно было бы брать съ собой электрическій фонарь въ этихъ водахъ. Свѣтъ его можетъ неожиданно привлечь какого-нибудь опаснаго обитателя здѣшнихъ мѣстъ.
   Когда капитанъ Немо говорилъ это, я обернулся къ Конселю и Недъ-Ланду; но два друга уже заключили свои головы въ металлическіе колпаки и не могли ни слышать, ни отвѣчать.
   Мнѣ оставалось предложить капитану Немо послѣдній вопросъ.
   -- А наше оружіе, спросилъ я его,-- наши ружья?
   -- Ружья! на что? Ваши горцы нападаютъ же на медвѣдей съ кинжаломъ въ рукахъ, и развѣ сталь не надежнѣе свинца? Вотъ прочный клинокъ, заткните его за поясъ и пойдемте.
   Я посмотрѣлъ на своихъ товарищей. Они были также вооружены какъ и мы, а Недъ-Ландъ вдобавокъ размахивалъ огромною острогой, которую онъ положилъ предъ отъѣздомъ въ лодку.
   Потомъ, слѣдуя примѣру капитана, я надѣлъ тяжелый мѣдный шаръ, и наши воздушные резервуары были немедленно приведены въ дѣйствіе.
   Минуту спустя, матросы высадили насъ одного за другомъ, и мы, на глубинѣ, полутора метровъ, ступили на гладкій песокъ. Капитанъ Немо сдѣлалъ знакъ рукой, мы послѣдовали за нимъ по небольшой отлогости и скрылись подъ волнами.
   Тамъ тревожившія меня мысли покинули меня. Я сталъ удивительно покоенъ. Легкость движеній усиливала мою увѣренность, а странное зрѣлище плѣнило мое воображеніе.
   Солнце освѣщало подводные слои довольно ярко. Можно было разглядѣть самые мельчайшіе предметы. Десять минутъ спустя мы уже находились на глубинѣ пяти метровъ, и почва становилась почти ровною.
   Изъ-подъ нашихъ ногъ, будто стадо бекасовъ на болотѣ, поднимались стаи интересныхъ рыбъ изъ рода monopterus, которыя не имѣютъ другихъ плавниковъ кромѣ хвостоваго.
   Я увидалъ виперу яванскую, настоящую змѣю въ восемь дециметровъ длины, съ синеватымъ животомъ, которую легко можно было бы смѣшать съ морскимъ утремъ, еслибъ у ней не было золотистыхъ полосокъ на бокахъ; изъ группы строматеидъ, тѣло которыхъ очень сплюснуто и овально, я видѣлъ парусовъ, яркихъ цвѣтовъ, имѣющихъ спинныя плавательныя перья расположенными въ видѣ серпа; это рыбы съѣдобныя, они сушатся, маринуются и составляютъ превосходное блюдо, извѣстное подъ именемъ karawade; потомъ транквебаровъ, принадлежащихъ къ роду апсифороидъ, тѣло которыхъ покрыто чешуйчатыми латами изъ восьми продольныхъ полосъ.
   Между тѣмъ постепенно поднимавшееся солнце все ярче и ярче освѣщало массу водъ. Почва понемногу измѣнялась. За чистымъ пескомъ слѣдовало настоящее шоссе изъ округленныхъ обломковъ скалъ, покрытыхъ ковромъ изъ моллюсковъ и зоофитовъ. Между экземплярами этихъ двухъ отдѣловъ я увидѣлъ плацевъ съ тонкими и неровными створками, изъ группы устричныхъ раковинъ, обыкновенныхъ въ Чермномъ морѣ и Индійскомъ океанѣ, моцинъ оранжевыхъ съ кругообразною раковиной, шиловокъ, нѣсколькихъ murex pereica, доставлявшихъ Кораблику удивительную краску, не мало murex cornigtus, длиной въ одиннадцать центиметровъ, поднимавшихся подъ водой какъ руки, готовыя схватить васъ, turbinella comigeга, покрытыхъ шипами, lingula hyane, anatina, раковинъ, которыми снабжены рынки Индостана, pelagia panopura, oculina flabelliformie, этихъ великолѣпныхъ вѣеровъ, представляющихъ одно изъ самыхъ роскошныхъ воспроизведеній деревьевъ въ этихъ моряхъ.
   Посреди живыхъ растеній и подъ тѣнью водорослей бѣгали цѣлые легіоны неуклюжихъ суставчатыхъ, въ особенности ranina dentata, оболочка которыхъ имѣетъ форму слегка закругленнаго треугольника, bugrus, обыкновенныхъ въ этихъ мѣстахъ, parthenope horrida, отвратительныхъ на видъ. Мнѣ довелось также встрѣчать нѣсколько разъ другое отвратительное животное. Это былъ огромный краббъ, изслѣдованный Дарвиномъ. Природа одарила его инстинктомъ и необходимою силой чтобы питаться кокосовыми орѣхами; онъ взлѣзаетъ на прибрежныя деревья, отрываетъ и роняетъ орѣхъ, который раскалывается при паденіи, и открываетъ его своими мощными клещами. Здѣсь, въ этихъ прозрачныхъ волнахъ, краббъ этотъ бѣгалъ съ удивительнымъ проворствомъ, между тѣмъ какъ настоящія морскія черепахи, изъ породы часто посѣщающей берега Малабара, медленно передвигались между скалами.
   Наконецъ, около семи часовъ, мы достигли отмели жемчужницъ, на которой эти раковины воспроизводятся милліонами.
   Эти драгоцѣнные моллюски приростаютъ къ скаламъ и очень крѣпко соединены съ ними посредствомъ биссуса темнаго цвѣта, что и препятствуетъ имъ перемѣщаться: въ этомъ отношеніи онѣ ниже настоящихъ ракушекъ, которымъ природа не совершенно отказала въ способности передвиженія.
   Взрослая жемчужница, створки которой почти равны между собой, имѣетъ форму округленную, съ толстыми стѣнками, очень шероховатыми снаружи. Нѣкоторыя изъ этихъ раковинъ были покрыты наслоеніями и изборождены зеленоватыми полосами, блестѣвшими на ихъ верхушкѣ. Онѣ принадлежали молодымъ устрицамъ.
   Другія же, жесткія и черныя снаружи, имѣвшія по десяти лѣтъ и болѣе, доходили до пятнадцати центиметровъ ширины.
   Капитанъ Немо показалъ мнѣ рукой на это удивительное скопленіе раковинъ, и я понялъ что этотъ рудникъ дѣйствительно неисчерпаемъ, потому что творческая сила природы все-таки превышаетъ разрушительные инстинкты человѣка. Недъ-Ландъ, вѣрный этой наклонности къ разрушенію, торопился наполнить самыми лучшими моллюсками сѣтку привязанную у него съ боку.
   Но мы не могли останавливаться. Надо было слѣдовать за капитаномъ, который, повидимому, шелъ по тропинкамъ только ему одному извѣстнымъ. Почва замѣтно повышалась, и иногда, поднимая руку, я доставалъ ею выше уровня моря. Потомъ уровень мели прихотливо понижался. Часто мы обходили высокія скалы, заостренныя въ видѣ маленькихъ пирамидъ. Въ ихъ мрачныхъ извилинахъ большіе морскіе раки прицѣливались на своихъ высокихъ ногахъ какъ военныя орудія, устремляя на насъ свои неподвижные глаза, а подъ нашими ногами ползали миріяны, глицеры, арикіи и другія аннелиды, вытягивавшіе свои усики и щупальцы.
   Въ эту минуту мы подошли къ огромной пещерѣ вырытой въ живописномъ мѣстѣ между утесами, украшенными, какъ пестрыми обоями, всевозможными разнообразными экземплярами подводной флоры. Сначала эта пещера показалась мнѣ совершенно темною. Солнечные лучи въ ней какъ будто постепенно потухали. Ея неопредѣленная прозрачность была не что иное, какъ поглощенный свѣтъ.
   Капитанъ Немо вошелъ туда; мы за нимъ. Мои глаза скоро привыкли къ этой относительной темнотѣ. Я различалъ причудливые изгибы свода, который поддерживался естественными столбами, крѣпко стоявшими на гранитномъ основаніи, какъ тяжелыя колонны тосканской архитектуры. Къ чему нашъ непостижимый путеводитель привелъ насъ въ глубину этой подводной пещеры? Я скоро понялъ это.
   Спустившись по довольно крутому скату, мы очутились на днѣ впадины похожей на круглый колодезь. Тутъ капитанъ Немо остановился и указалъ намъ рукой на предметъ котораго я еще не замѣтилъ.
   Мы увидѣли раковину необыкновенной величины, тридакну исполинскую. Превращенная въ кропильницу, она вмѣстила бы цѣлое озеро святой воды; это былъ бассейнъ имѣвшій болѣе двухъ метровъ въ ширину и слѣдовательно превышавшій своими размѣрами бассейнъ украшавшій залу Кораблика.
   Я приблизился къ этому чудесному моллюску. Своимъ биссуоомъ онъ прикрѣплялся къ гранитному столу, и здѣсь, въ спокойныхъ водахъ пещеры, развивался одиноко. Я предположилъ что эта тридакна вѣситъ триста килограммовъ. Въ подобной раковинѣ должно содержаться пятнадцать килограммовъ мяса, и только желудокъ Гаргантуа былъ бы способенъ вмѣститъ ихъ нѣсколько дюжинъ.
   Капитанъ Немо, очевидно, зналъ о существованіи этой двустворчатой раковины. Уже не въ первый разъ приходилъ онъ сюда, и я думалъ что приведя насъ въ это мѣсто, онъ хотѣлъ только показать намъ рѣдкое явленіе природы. Я ошибался Капитанъ Немо имѣлъ особенную причину интересоваться настоящимъ положеніемъ этой тридакны.
   Обѣ створки моллюска были полуоткрыты. Капитанъ приблизился и вложилъ свой кинжалъ между створокъ чтобы помѣшать имъ закрыться; потомъ приподнялъ рукою изсѣченную по краямъ въ видѣ бахромы перепончатую оболочку, составлявшую мантію животнаго.
   Тамъ, между листовидными складками, я увидѣлъ жемчужину величиной съ кокосовый орѣхъ. Ея шаровидная форма, необыкновенная чистота и изумительная вода, дѣлали изъ нея драгоцѣнность которой нѣтъ цѣны. Увлеченный любопытствомъ, я протянулъ руку чтобы схватить ее, взвѣсить и ощупать. Но капитанъ отрицательнымъ знакомъ остановилъ меня, быстрымъ движеніемъ вынулъ свой кинжалъ, и обѣ створки вдругъ закрылись.
   Я понялъ тогда намѣреніе капитана Немо. Оставляя жемчужину скрытою подъ плащемъ тридакны, онъ давалъ ей возможность увеличиваться мало-по-малу. Съ каждымъ годомъ выдѣленіе моллюска прибавляло къ ней новые концентрическіе слои. Одинъ только капитанъ Немо зналъ пещеру гдѣ созрѣвалъ удивительный плодъ природы; одинъ онъ, такъ сказать, воспитывалъ его, чтобы современемъ перенести въ свой драгоцѣнный музей. Можетъ-быть даже, по примѣру Китайцевъ и Индійцевъ, онъ самъ вызвалъ развитіе этой жемчужины, вложивъ въ складки моллюска кусочекъ стекла, или металла, который мало-по-малу покрылся перламутровымъ веществомъ. Во всякомъ случаѣ, сравнивая эту жемчужину съ видѣнными мной прежде, съ тѣми которыя блестѣли въ коллекціи капитана, я оцѣнилъ ее по крайней мѣрѣ въ десять милліоновъ франковъ. Великолѣпная рѣдкость природы, но не предметъ роскоши, потому что я не знаю какое женское ухо могло бы выдержать ее.
   Посѣщеніе богатой тридакны было кончено. Капитанъ Немо оставилъ пещеру, и мы вышли на мель изъ раковинъ, посреди чистыхъ водъ, еще не взволнованныхъ работами водолазовъ.
   Мы шли порознь, настоящими фланерами, каждый останавливался, или удалялся по своему произволу. Что до меня касается, то я уже болѣе не страшился опасностей, такъ глупо преувеличенныхъ моимъ воображеніемъ. Подводная гора замѣтно приближалась къ поверхности моря, и вскорѣ моя голова, при одномъ метрѣ глубины, стала выше уровня моря. Консель догналъ меня и прижавшись своимъ большимъ колпакомъ къ моему, сдѣлалъ мнѣ глазами дружеское привѣтствіе. Но эта плоская возвышенность имѣла не болѣе несколькихъ саженъ, и мы скоро опять вступили въ свою стихію. Я думаю что теперь имѣю право называть ее такимъ образомъ.
   Десять минутъ спустя, капитанъ Немо вдругъ остановился. Я думалъ что онъ намѣревается повернуть назадъ. Нѣтъ. Движеніемъ руки онъ приказалъ мнѣ спрятаться за него, въ глубинѣ широкой извилины. Онъ показывалъ мнѣ на одно мѣсто въ водѣ, и я сталъ внимательно смотрѣть туда.
   Въ пяти метрахъ отъ меня показалась тѣнь и спустилась до дна. Тревожная мысль объ акулахъ пробѣжала въ моемъ умѣ; но я ошибся: въ этотъ разъ мы имѣли дѣло не съ чудовищами океана.
   Это былъ человѣкъ, живой человѣкъ, Индіецъ, черный, водолазъ, бѣдный малый, пришедшій, безъ сомнѣнія, собирать колосья раньше жатвы. Я видѣлъ дно его лодки, стоявшей на якорѣ въ нѣсколькихъ футовъ надъ его головой. Онъ постоянно погружался и подымался. Камень вытесанный какъ голова сахару и привязанный веревкой къ его ногамъ, который онъ сжималъ ногами, помогалъ ему быстрѣе опускаться на дно моря. Въ этомъ заключались всѣ его инструменты. Достигнувъ почвы на глубинѣ пяти метровъ, онъ бросался на колѣни и наполнялъ свой мѣтокъ раковинами поднятыми наудачу. Потомъ онъ поднимался, опоражнивалъ свой мѣшокъ, опять бралъ камень и снова начиналъ свою работу, продолжавшуюся каждый разъ только тридцать секундъ.
   Этотъ водолазъ не видѣлъ насъ. Тѣнь отъ скалы скрывала насъ отъ его глазъ. Да и какъ могъ этотъ бѣдный Индіецъ предположить чтобы люди, существа подобныя ему, находились подъ водой, слѣдили за его движеніями, не пропуская ни одного эпизода изъ его ловли?
   Много разъ онъ такимъ образомъ поднимался и снова погружался, вытаскивая въ каждый пріемъ не болѣе десятка раковинъ, потому что ихъ надо было отрывать отъ мели, къ которой онѣ прикрѣплялись своими плотными биссусами. А сколько изъ нихъ были лишены жемчуга, изъ-за котораго онъ рисковалъ своею жизнью!
   Съ глубокимъ вниманіемъ слѣдилъ я за нимъ. Пріемы его были правильны, и въ продолженіи получаса ему не угрожала никакая опасность. Я вполнѣ изучилъ способъ этой интересной ловли, какъ вдругъ замѣтилъ что, опускаясь на колѣни, Индіецъ неожиданно сдѣлалъ движеніе ужаса, выпрямился и устремился къ поверхности волнъ.
   Я понялъ его ужасъ. Исполинская тѣнь показалась надъ несчастнымъ водолазомъ. Это была огромной величины акула, приближавшаяся діагонально, съ горѣвшими глазами и съ открытою пастью.
   Я онѣмѣлъ отъ ужаса и не могъ сдѣлать ни малѣйшаго движенія.
   Сильнымъ ударомъ плавниковъ прожорливое животное устремилось на Индійца, который бросался въ сторону а избѣгъ зубовъ акулы, но не успѣлъ уклониться отъ удара ея хвоста; ударъ этотъ попалъ ему въ грудь и сшибъ его съ ногъ.
   Сцена эта продолжалась только нѣсколько секундъ. Акула возвратилась и, повернувшись на спину, готовилась раздробить его на-двое, какъ вдругъ я почувствовалъ что капитанъ Немо, находившійся возлѣ меня, поспѣшно всталъ. Съ кинжаломъ въ рукѣ, онъ пошелъ прямо на чудовище, готовый сразиться съ нимъ одинъ на одинъ.
   Въ ту минуту когда акула готовилась схватить несчастнаго водолаза, она увидала новаго противника, и повернувшись на брюхо, быстро направилась къ нему.
   Я какъ теперь вижу позу капитана Немо. Собравшись съ силами, онъ съ удивительнымъ хладнокровіемъ дожидался страшной акулы, и когда она устремилась на него, капитанъ, бросившись въ сторону съ изумительною скоростью, избѣжалъ удара и вонзилъ свой кинжалъ ей въ животъ. Но не все еще было кончено: завязалась ужасная борьба.
   Акула точно испустила ревъ. Кровь ручьемъ текла изъ ея раны. Море окрасилось въ красный цвѣтъ, и сквозь эту непрозрачную жидкость я не могъ ничего болѣе разсмотрѣть,-- ничего, до той минуты когда кругомъ нѣсколько расчистилось, и я увидѣлъ отважнаго капитана, который схватилъ руками одинъ изъ плавниковъ животнаго и боролся съ чудовищемъ одинъ на одинъ, нанося кинжаломъ удары въ животъ своего врага, но все-таки не успѣвая нанести ему окончательный ударъ, то-есть поразить его въ самое сердце. Разъяренная акула отбивалась, страшно волнуя массу водъ, волны которыхъ грозили меня опрокинуть.
   Я хотѣлъ бѣжать на помощь капитану, но, прикованный страхомъ, не могъ сдвинуться съ мѣста
   Я смотрѣлъ на нихъ, обезумѣвъ отъ ужаса. Я видѣлъ какъ ходъ борьбы видоизмѣнялся. Капитанъ упалъ на землю, опрокинутый огромною массой тяготѣвшею на немъ. Потомъ челюсти акулы открылись широко, какъ огромные рѣзцы, и все было бы кончено для капитана, еслибы Недъ-Ландъ, быстрый какъ мысль, не бросился съ острогой въ рукахъ на акулу и не поразилъ ее своимъ страшнымъ оружіемъ.
   Вода обагрилась массой крови и волновалась отъ движеній акулы, которая билась съ неописаннымъ бѣшенствомъ. Недъ-Ландъ достигъ своей цѣли. Это было предсмертное хрипѣнье чудовища. Пораженное въ сердце, оно билось въ ужасныхъ судорогахъ, причемъ волненіе моря кругомъ насъ было такъ сильно что опрокинуло Конселя.
   Между тѣмъ Недъ-Ландъ освободилъ капитана. Тотъ всталъ, не раненый, прямо подошелъ къ Индійцу, быстро перерѣзалъ веревку соединявшую его съ камнемъ, взялъ его на руки и сильнымъ ударомъ ноги поднялся на поверхность моря.
   Мы всѣ трое слѣдовали за нимъ и чрезъ нѣсколько минутъ, избавившись чудомъ отъ опасности, достигли до лодки водолаза.
   Прежде всего капитанъ Немо позаботился возвратить несчастнаго къ жизни.
   Я не зналъ достигнетъ ли онъ этого; однако надѣялся, потому что бѣдный малый недолго находился подъ водой. Но могло быть что ударомъ хвоста акула убила его до смерти.
   Къ счастію, благодаря сильному тренію Конселя и капитана, къ утопленнику мало-по-малу начала возвращаться жизнь. Онъ открылъ глаза. Каково должно было быть его удивленіе и даже ужасъ, при видѣ наклонившихся надъ нимъ четырехъ большихъ мѣдныхъ головъ!
   Но что онъ долженъ былъ подумать когда капитанъ Немо, вынувъ изъ кармана своего платья мѣшечекъ съ жемчугомъ, положилъ ему его въ руки? Эта великолѣпная милостыня жителя водъ бѣдному Индійцу Цейлона была принята послѣднимъ дрожащими руками. Его испуганный взглядъ доказывалъ что онъ не понималъ какимъ сверхъестественнымъ существамъ обязанъ онъ въ одно время и богатствомъ, и жизнію.
   По знаку капитана, мы возвратились на раковинную мель, и слѣдуя по пройденной уже дорогѣ, послѣ получасовой ходьбы, достигли якоря на которомъ стояла лодка Кораблика. Помѣстившись въ лодку, мы всѣ принялись, съ помощію матросовъ, освобождаться отъ своихъ тяжелыхъ череповъ.
   Прежде всего капитанъ Немо обратился къ Канадцу.
   -- Благодарю васъ, метръ Ландъ, сказалъ онъ.
   -- Я отплатилъ вамъ, капитанъ, сказалъ Недъ-Ландъ.-- Я у васъ былъ въ долгу.
   Легкая улыбка скользнула по губамъ капитана, этимъ все и кончилось.
   -- Къ Кораблику, сказалъ онъ.
   Шлюпка быстро понеслась по волнамъ. Черезъ нѣсколько минутъ мы встрѣтили плавающій трупъ акулы.
   До черному цвѣту оконечностей ея плавниковъ, я узналъ страшную акулу Индійскаго моря, видъ собственно акулъ. Длина ея превышала двадцать пять футовъ; огромная пасть занимала одну треть ея тѣла Это была взрослая акула, судя по шеста рядамъ ея зубовъ, расположенныхъ на верхней челюсти и имѣвшихъ форму равнобедренныхъ треугольниковъ.
   Консель смотрѣлъ на нее съ совершенно научнымъ любопытствомъ, и я увѣренъ что онъ причислилъ ее, и не безъ основанія, къ отряду хрящевыхъ рыбъ, къ группѣ Plagiostoma, къ семейству equalida и къ роду equalus.
   Въ то время какъ я разсматривалъ эту безжизненную массу, около нашего судна появи м" приближаться к берегу, хотя мы еще довольно далеко от Манарской отмели. Я приказал приготовить шлюпку, которая доставит нас прямо до места и избавит от довольно продолжительного путешествия. Водолазные аппараты уже в шлюпке, и мы их наденем, когда начнем наше подводное путешествие.
   Капитан Немо повел меня к центральной лестнице, которая вела на палубу. Здесь нас поджидали Консель и Нед, оба восхищенные предстоящей прогулкой. Пять матросов с веслами, вставленными в уключины, сидели в лодке, стоявшей у борта. Ночь была темная. Густые облака покрывали небо; впрочем, изредка виднелись звезды. Я обратил свои взоры в том направлении, где должна находиться земля, но там, на неясно очерченной линии, ничего не видел. "Наутилус", обойдя ночью западный берег Цейлона, находился к западу от бухты или, скорее, залива, образованного этой землей и островом Манар. Там, под темными сводами, расстилалась мель жемчужных раковин, неисчерпаемое жемчужное поле длиною более двадцати миль.
   Капитан Немо, Консель, Нед Ленд и я заняли место на корме. Старший гребцов поместился у румпеля; отчалив от судна, гребцы налегли на весла.
   Шлюпка неслась по направлению на юг. Гребцы не торопились. Я заметил, что удары весел следовали один за другим через десять секунд, как это вообще принято на военных судах.
   Мы сидели молча. О чем думал капитан Немо? Может быть, о земле, к которой он приближался и которая казалась ему невдалеке, вопреки мнению канадца, считавшего ее чересчур отдаленной. Что касается Конселя, то он не выходил из роли любопытного зрителя. Около половины шестого, с началом рассвета, верхняя линия берега обозначилась достаточно отчетливо. Она поднималась в направлении от востока к югу. Мы находились от берега на расстоянии пяти миль. Между ним и нами море было пустынно: ни одной лодки, ни одного водолаза. Полная тишина царила на арене искателей жемчуга. Как заметил капитан Немо, мы явились месяцем раньше в эти места.
   К шести часам наступил день с быстротой, свойственной тропическим странам, где не бывает ни утренней зари, ни сумерек.
   Солнечные лучи пробивались сквозь облачную завесу, сгустившуюся на восточном горизонте, и лучезарное светило быстро поднялось.
   Я отчетливо видел землю, поросшую деревьями.
   Лодка приближалась к острову Манар, который принимал на юге круглое очертание. Капитан Немо поднялся со своего места и стал осматривать море.
   По данному им знаку брошен был якорь, который почти моментально достал дно, так как мы находились над одним из самых возвышенных мест жемчужной отмели, над глубиной всего одного метра. Шлюпка тотчас обошла вокруг якоря, гонимая морским отливом, уходившим в открытое море.
   -- Вот мы и приехали, господин Аронакс, -- заявил капитан Немо. -- Видите эту узкую бухту? Здесь через месяц соберется множество лодок для добывания жемчуга, и в этих водах водолазы начнут его неутомимо разыскивать. Эта бухта хорошо приспособлена для такого рода ловли. Она защищена от сильных ветров, и море здесь никогда не бывает бурно, что весьма благоприятно для водолазных работ. Теперь облачимся в наши скафандры и начнем прогулку.
   Я, ничего не отвечая и продолжая вглядываться в эти подозрительные воды, стал облачаться с помощью матросов в тяжелую морскую куртку. Капитан Немо и оба моих товарища также одевались. Никто из людей "Наутилуса" не должен был нас сопровождать в этой оригинальной экскурсии.
   Вскоре мы были заключены по самую шею в каучуковые одежды, и воздушные аппараты были укреплены на наших спинах с помощью ремней. Об аппаратах Румкорфа никто не упоминал. Собираясь надеть на голову медный колпак, я напомнил о них капитану.
   -- Сегодня мы в них не нуждаемся, -- ответил капитан. -- Мы не пойдем на большие глубины, и наш путь вполне достаточно осветят солнечные лучи. К тому же неблагоразумно было бы пользоваться в этих водах электрическим фонарем. Его свет может неожиданно привлечь какого-нибудь опасного обитателя здешних мест.
   Я обернулся к Конселю и Неду Ленду: но оба они уже заключили свои головы в металлические колпаки и не могли ни слышать, ни отвечать.
   Мне оставалось задать капитану Немо последний вопрос:
   -- А наши ружья? -- спросил я его.
   -- Ружья! На что они? Ваши горцы нападают же на медведя, имея только кинжал в руке. Разве свинец надежнее стали? Вот острый клинок, заткните его за пояс и идемте.
   Я взглянул на моих товарищей. Они были так же вооружены, как и я, а Нед Ленд вдобавок размахивал огромной острогой, которую он захватил с собой, садясь в шлюпку.
   Следуя примеру капитана, я дал надеть на голову тяжелый медный колпак, и наши воздушные резервуары были немедленно приведены в действие.
   Через минуту матросы спустили нас одного за другим на дно отмели, и мы на глубине полутора метров вступили на гладкий песок. Капитан Немо подал знак рукой, мы последовали за ним по небольшой отлогости и скрылись под волнами.
   Здесь, на дне моря, тревожившие мой ум мысли покинули меня. Я стал удивительно спокоен. Легкость движений усиливала мою уверенность, а странное зрелище пленяло мое воображение.
   Солнце посылало достаточно света в подводное пространство: видны были малейшие предметы. Спустя минут десять мы уже находились на глубине пяти метров, и почва становилась почти ровной.
   Из-под наших ног, словно стадо бекасов на болоте, подымались стаи интересных рыб из породы одноперых, довольствующихся одним хвостовым плавником. Я узнал явану, настоящую змею, длиной в восемь дециметров, с синеватым брюхом, которую можно было бы спутать с угрем, если бы у нее не было золотистых полосок на боках. Встречались рыбы с овальным и сплюснутым телом из породы стромат; яркоцветные парусы с расположенными в виде серпа спинными плавниками -- эти рыбы съедобны, их сушат, маринуют, и они составляют вкусную закуску под названием karavade; попадались также и транкьебары, принадлежащие к роду ансифороид, закованные в чешуйчатые латы из восьми продольных полос.
   Между тем поднимавшееся солнце все более и более освещало подводное пространство. Почва постепенно изменялась. Чистый песок сменило настоящее шоссе из округленных обломков скал, покрытых ковром из моллюсков и зоофитов. Среди образчиков этих двух разветвлений я заметил плацен с тонкими неровными створками -- эти представители группы устричных раковин в изобилии водятся в Индийском океане и Красном море; оранжевых люцин с кругообразной раковиной; шиловок, персидских багрянок, снабжавших "Наутилус" замечательной краской; рогатых каменок в пятнадцать сантиметров длиной, поднимавшихся под водой, словно руки, готовые вас схватить; роговидных кубаревиков, усаженных шипами; двустворчатых раковин -- лингул, анатины, съестные раковины, которые продаются на рынках Индостана; пелагий-панопир, слегка светящихся, и, наконец, восхитительных веерообразных глазчаток, эти красивые веера, представляющие одно из самых интересных воспроизведений деревьев этих морей.
   Среди этих животных-растений под тенью водорослей сновали целые легионы неуклюжих суставчатых, в особенности вид зубастая лягушка, оболочка которых походит на слегка закругленный треугольник; бирги, свойственные водам Сорокского моря, и партенопы весьма отвратительного вида. Мне пришлось не раз встречать и другое, не менее отвратительное животное -- это был огромных размеров краб, исследованный Даренном. Природа одарила его инстинктом и достаточной силой, чтобы питаться кокосовыми орехами. Он влезает на прибрежные деревья, отрывает и таким образом сбрасывает орех, который раскалывается при падении, а затем краб раскалывает его мощными клещами. Здесь, в этих прозрачных водах, краб бегал с изумительным проворством, тогда как настоящие морские черепахи, часто посещающие берега Малабара, еле-еле передвигались между скалами.
   Было около семи часов, когда мы достигли жемчужной отмели, на которой жемчужницы размножаются миллионами.
   Эти драгоценные моллюски прирастают к скалам и соединены с ними с помощью бисуса коричневого цвета, который не позволяет им передвигаться; в этом отношении они стоят ниже ракушек, которых природа не лишила до некоторой степени способности передвигаться.
   Мелеагрина -- жемчужница моря; обе ее створки почти тождественны; она имеет вид округленной раковины с толстыми и снаружи шероховатыми стенками. Некоторые из этих раковин бывают покрыты наслоениями и изборождены зеленоватыми полосами, сходящимися к ее вершине лучами; такой внешний вид присущ только молодым перловкам.
   Другие же, твердые и черные снаружи в возрасте десяти лет и более, по своим размерам достигают пятнадцати сантиметров в ширину.
   Капитан Немо показал мне рукой на это удивительное скопление раковин, и я понял, что этот рудник действительно неисчерпаем; да, творческая сила природы превышает разрушительные инстинкты человека. Нед Ленд как сторонник разрушительных начал торопился наполнить этими моллюсками сетку, которая торчала у него сбоку.
   Но мы не могли задерживаться. Надо было следовать за капитаном, который шел по тропинкам, только ему одному известным. Морское дно стало заметно повышаться, и я иногда, поднимая руку, высовывал ее чуть выше уровня моря. Впрочем, вскоре дно стало опускаться.
   Нам часто приходилось обходить высокие скалы, заостренные в виде маленьких пирамид. В их мрачных извилинах большие морские раки, устремив на нас свои неподвижные глаза, стояли на своих высоких ногах, словно военные орудия; под нашими ногами ползали мирианы, глицеры, арисы и анелиды, вытягивая свои усики и щупальца.
   В эту минуту перед нами открылась обширная пещера, образовавшаяся в живописном месте между утесами, украшенными разнообразными подводными растениями. Вначале мне эта пещера показалась совершенно темной. Солнечные лучи в ней как бы потухали. Ее неопределенная прозрачность была не что иное, как поглощенный свет.
   Капитан Немо вошел в нее. Мы последовали за ним. Мои глаза вскоре освоились в этой относительной темноте. Я мог различать причудливые изгибы свода, который опирался на естественные столбы, крепко стоявшие на гранитном основании, как колонны тосканской архитектуры. Затем наш неустрашимый гид повел нас во внутренность этой подводной пещеры.
   Мы спустились по весьма крутому скату и очутились на дне впадины, похожей на круглый колодец. Здесь капитан Немо остановился и указал нам рукой на предмет, которого мы не заметили.
   Мы увидели раковину необычайной величины -- гигантскую тридакну. Если бы ее обратить в кропильницу, она бы вместила целую бочку освященной воды; это была бы оригинальная чаша в два с лишним метра в ширину, следовательно, значительно больше того бассейна, который украшал салон "Наутилуса".
   Я приблизился к этому моллюску. Своим бисусом он прикреплялся к гранитному столбу и здесь, в спокойных водах, развивался одиноко. По моему мнению, эта тридакна должна весить не менее трехсот килограммов. Следовательно, одно мясо моллюска весит пятнадцать килограммов, и надо обладать гигантским желудком, чтобы проглотить дюжину таких устриц.
   Несомненно, что капитану Немо было ранее известно о местонахождении этой двустворчатой раковины. Вероятно, он не раз приходил сюда, и я был убежден, что он повел нас сюда для того, чтобы показать нам редкое явление природы. Однако я ошибался. Оказалось, что капитан Немо интересовался положением этой три-дакны совершенно по другим причинам. Обе створки моллюска были немного раскрыты. Капитан приблизился и вставил свой кинжал между створок, чтобы не дать им замкнуться. Затем он приподнял рукой бахромистую по краям перепончатую оболочку, составлявшую мантию животного.
   Там между листовидными складками я увидел ничем не прикрепленную жемчужину величиной с кокосовый орех. Ее шарообразная форма, ее совершенная чистота, ее восхитительный цвет воды делали из нее драгоценность, которой не было цены.
   Подстрекаемый любопытством, я протянул руку, чтобы схватить ее, взвесить и ощупать! Но капитан отрицательным знаком меня остановил, быстро вынул кинжал, и обе створки сомкнулись.
   Теперь я понял намерение капитана Немо. Оставляя эту жемчужину под плащом тридакны, он предоставлял ей возможность расти и увеличиваться мало-помалу. С каждым годом выделения моллюска прибавляли к ней новые концентрические слои. Один только капитан Немо знал пещеру, где созревал удивительный плод природы: один он, так сказать, воспитывал его, чтобы со временем поместить в свой драгоценный музей. Быть может, по примеру китайцев и индийцев он сам вызвал развитие этой жемчужины, вложив в складки моллюска кусочек стекла или металла, который стал исподволь покрываться перламутровым выделением.
   Во всяком случае, сравнивая эту жемчужину с виденными мной прежде, с теми, которые блестели в коллекции капитана, я оценил ее не менее чем в десять миллионов франков.
   Великолепная редкость природы, но не предмет роскоши: я не знаю, какое женское ухо могло бы выдержать ее.
   Визит к восхитительной тридакне был завершен. Капитан Немо покинул пещеру, и мы вышли на жемчужную отмель, которой пока не коснулись водолазы -- искатели жемчуга.
   Мы шли отдельно друг от друга, каждый останавливался, отставал или удалялся, как ему вздумается. Что касается меня, то я уже не страшился опасностей, столь глупо преувеличенных моим воображением. Дно постоянно повышалось, и вскоре моя голова, при одном метре глубины, высунулась на поверхность воды. Консель догнал меня и, прижавшись своим большим колпаком к моему, сделал мне глазами дружеское приветствие.
   Однако плоская возвышенность занимала поверхность всего в несколько квадратных сажен, и мы вскоре вступили в свою стихию. Я полагаю, что имею теперь право так ее называть.
   Спустя минут десять капитан Немо внезапно остановился. Я думал, что он имеет намерение вернуться назад. Нет -- он жестом приказал нам спрятаться за него в глубине широкой извилины. Он указал мне на одно место, и я стал внимательно туда всматриваться.
   В пяти метрах от меня показалась тень, которая спустилась до дна. Тревожная мысль об акулах возникла в моем уме; но я ошибся -- на этот раз мы имели дело не с чудовищем океана.
   Это был человек, живой человек, индиец, рыболов, несомненно, бедняк, пришедший собирать колосья раньше жатвы. Я видел дно его лодки, стоявшей на якоре, в нескольких футах над моей головой. Он поспешно нырял и поднимался на поверхность воды. Камень, вытесанный в виде сахарной головы, привязанный веревкой к его ногам, помогал ему быстрее опускаться на дно моря. Это был его единственный инструмент. Достигнув дна на глубине пяти метров, он бросался на колени и наполнял свои мешки схваченными наудачу раковинами. Затем он всплывал к лодке, взбирался на нее, опоражнивал свой мешок, вытаскивал жамень и с его помощью снова погружался на дно, где работал не более тридцати секунд.
   Этот водолаз нас не видел. Тень скалы скрывала нас от его взора. Да у этого бедняка и не было оснований предполагать, что здесь, под водой, находятся существа, подобные ему, которые следят за всеми деталями его ловли.
   Много раз он поднимался и погружался таким образом, собирая каждый раз не более десятка раковин, так как их приходилось с силой отрывать. В очень немногих из них обретался жемчуг, из-за которого он рисковал жизнью.
   Я следил за ним с глубоким вниманием. Приемы его были уверенны, смелы, и в течение получаса никакая опасность ему не угрожала. Я вполне постиг способ этой интересной ловли, как вдруг, в тот момент, когда индиец опустился на колени, я увидел, что его лицо приняло выражение ужаса; он выпрямился и устремился к поверхности воды.
   Я понял его ужас. Над несчастным водолазом показалась гигантская тень. Это была огромной величины акула, приближавшаяся в косвенном направлении, с горевшими глазами и с открытой пастью.
   Я онемел от ужаса и не способен был сделать ни малейшего движения.
   Прожорливое животное, благодаря сильным ударам плавников, стремительно понеслось на индийца. Несчастный успел броситься в сторону и избег зубов акулы, но не успел уклониться от удара ее хвоста; удар пришелся ему в грудь и поверг его на дно.
   Эта сцена продолжалась всего несколько секунд. Акула возвратилась и, повернувшись на спину, готовилась уже рассечь индийца надвое, как я почувствовал, что капитан Немо, стоявший возле меня, поспешно встал. Затем, держа кинжал в руке, он пошел прямо на чудовище, готовый вступить с ним в борьбу, что называется, лицом к лицу.
   Акула уже готовилась схватить несчастного водолаза, как увидела нового противника. Она повернулась на брюхо и быстро направилась к нему.
   У меня до сих пор сохранилась в памяти поза капитана. Готовясь к нападению, он ожидал с полным хладнокровием ужасное животное, и когда оно устремилось на него, капитан, бросившись в сторону, с изумительным проворством избежал удара и вонзил ей кинжал в живот. Но этим все не кончилось. Завязалась ужасная борьба. Кровь волной хлынула из раны акулы. Море окрасилось в красный цвет, и сквозь эту непрозрачную жидкость я ничего не мог видеть. До тех пор, пока кругом несколько не просветлело. Тогда я увидел отважного капитана, который, схватившись одной рукой за плавник животного, боролся лицом к лицу с чудовищем и наносил кинжалом удары в живот врагу, но не мог нанести ему смертельного удара в сердце. Разъяренная акула отбивалась, страшно волнуя массу воды, колебания которой грозили меня опрокинуть.
   Я хотел бежать на помощь капитану, но, прикованный страхом, не мог сдвинуться с места.
   Я следил за борьбой жадным взором и наблюдал все ее фазы. Капитан упал на землю, опрокинутый огромной массой, готовой его раздавить. Затем челюсти акулы широко открылись. Казалось, все было кончено для капитана. Но вот Нед Ленд, быстрый, как мысль, бросился с острогой в руках на акулу и вонзил в нее свое страшное оружие.
   Вода обагрилась массой крови. Она взволновалась от движения акулы, бившейся в неописуемом бешенстве. Нед Ленд достиг своей пели. Это были предсмертные конвульсии чудовища, пораженного в сердце. Распространившееся сильное волнение опрокинуло Конселя. Между тем Нед Ленд освободил капитана. Последний сам поднялся на ноги -- как оказалось, он не был ранен, -- направился к индийцу, быстро перерезал веревку, которая соединяла его с камнем, взял его на руки и сильным ударом ноги поднялся на поверхность воды. Мы все трое, так чудесно спасенные, последовали за ним и через несколько минут достигли лодки искателя жемчуга.
   Первой заботой капитана было вернуть к жизни этого несчастного. Я не был уверен, что он добьется этого, но не терял надежды, так как бедняга недолго пробыл под водой; я опасался лишь, что акула ударом хвоста его убила. К счастью, благодаря усердным растираниям Конселя и капитана, утопленник мало-помалу стал приходить в чувство. Он открыл глаза. Каково было его удивление, даже ужас, когда он увидел наклонившиеся над ним четыре большие медные головы.
   И в особенности должен был крайне изумиться несчастный ловец жемчуга, когда капитан Немо, вынув из кармана своего платья мешочек с жемчугом, вложил ему в руки. Эта щедрая милостыня человека вод бедному индийцу Цейлона была принята последним дрожащими руками. Его испуганный взгляд свидетельствовал, что индиец не отдавал себе ясного отчета, каким образом он спасся, и считал это делом тех сверхъестественных существ, которые стояли перед ним и одарили его богатством.
   По знаку капитана мы возвратились на жемчужную мель, идя по пройденной уже дороге. После получасового путешествия мы достигли нашей лодки, стоявшей на якоре. Поместившись в нее, мы все с помощью матросов стали освобождаться от тяжелых металлических колпаков.
   Первые слова капитана были обращены к канадцу.
   -- Благодарю вас, господин Ленд, -- сказал он.
   -- Это реванш, -- ответил Нед Ленд. -- Я был у вас в долгу.
   Легкая улыбка скользнула на губах капитана, и этим все ограничилось.
   -- На "Наутилус"! -- воскликнул он.
   Лодка понеслась по волнам. Через несколько минут мы встретили плавающий труп акулы. По черному цвету оконечностей плавников я узнал страшное чудовище Индийского моря, принадлежащее к виду собственно акул. Длина его превышала двадцать пять футов, огромная пасть составляла треть тела. Это был экземпляр, достигший полного развития, судя по шести рядам зубов, расположенных в пасти в виде равнобедренных треугольников.
   Консель осматривал ее с научным любопытством, и я уверен, что он не преминул причислить ее совершенно правильно к отряду хрящеватых рыб, к группе Plagiastamo, к семейству акуловых и к роду акул.
   В то время когда я рассматривал эту безжизненную массу, около нашей лодки появилась целая дюжина этих прожорливых рыб. Они, не обращая на нас ни малейшего внимания, набросились на труп и стали оспаривать друг у друга куски мяса.
   В половине девятого мы возвратились на борт "Наутилуса".
   Я стал размышлять о приключениях нашей поездки на жемчужную Манарскую мель и пришел к такому выводу. Капитан Немо не только безусловно отважный человек, но и отзывчивый к несчастьям до самоотверженности, и это чувство ему присуще, несмотря на то что он бежал от людей в морские глубины. Что бы ни говорил этот странный человек, он все-таки не мог убить в себе сострадания.
   Когда я ему высказал это, он ответил мне взволнованным голосом:
   -- Этот индиец, господин профессор, житель страны угнетенных, и я всегда причисляю и буду причислять себя к этой стране.
  

Глава IV
КРАСНОЕ МОРЕ

   29 января остров Цейлон скрылся за горизонтом, и "Наутилус", идя со скоростью двадцать миль в час, вступил в лабиринт каналов, отделяющих Мальдивские острова от Лаккадивских. Он обогнул коралловый остров Киттан, открытый Васко да Гама в 1499 году. Киттан, один из главных девятнадцати островов Лаккадивского архипелага, находится между 10° и 14° 30' северной широты и 69° и 50° 70' восточной долготы. Мы прошли уже шестнадцать тысяч двести двадцать миль, или семь тысяч пятьсот лье, от места нашего отъезда в Японском море. На следующий день, 30 января, когда "Наутилус" поднялся на поверхность океана, ни в одном направлении не видно было земли. Судно шло на северо-запад к Оманскому заливу, который находится между Аравией и Индийским полуостровом и служит входом в Персидский залив. Очевидно, перед нами расстилалось необъятное море без всякого выхода. Куда нас вел капитан Немо? Я не мог этого угадать. Это тревожило и канадца, который в этот день задал мне вопрос: куда мы плывем?
   -- Мы идем, друг Нед, туда, куда влечет фантазия капитана Немо.
   -- Эта фантазия, -- ответил канадец, -- не может нас вести далеко. Персидский залив не имеет выхода, и если мы в него войдем, то вынуждены будем вскоре возвратиться назад.
   -- Ну что же, мы и возвратимся, мистер Ленд, и, если после Персидского залива "Наутилус" вздумает посетить Красное море, Баб-эль-Мандебский пролив всегда к его услугам.
   -- Мне не приходится указывать вам, господин профессор, -- ответил Нед Ленд, -- что Красное море также закрытый залив, и Суэцкий перешеек еще не прорыт. Да будь он и прорыт, все равно такое таинственное судно, как "Наутилус", никогда не рискнет войти в его каналы, пересекаемые шлюзами. Из этого следует, что если мы достигнем Европы, то не через Красное море.
   -- Но я не говорил, что мы возвратимся в Европу.
   -- Что же вы предполагаете?
   -- Я полагаю, что после посещения берегов Аравии и Египта "Наутилус" снова вступит в Индийский океан, может быть, Мозамбикским проливом; или направится к Мадагаскарским островам, чтобы достичь мыса Доброй Надежды.
   -- Ну, мы достигнем мыса Доброй Надежды! А дальше? -- воскликнул канадец.
   -- Дальше? Мы проникнем в Атлантический океан, с которым мы еще не познакомились... Позвольте, друг Нед! Разве вас утомило это подводное путешествие? Разве вы уже пригляделись к этому зрелищу, нескончаемому по разнообразию подводных чудес? Что касается лично меня, то мне будет очень досадно, если прекратится это путешествие, которое выпало на долю столь незначительного числа людей.
   -- Но знаете ли вы, господин Аронакс, -- ответил канадец, -- что уже скоро три месяца, как мы являемся пленниками на борту "Наутилуса"?
   -- Нет, Нед, я этого не знаю; не хочу знать, я не считаю ни дней, ни часов.
   -- Но когда же настанет конец этому?
   -- Конец придет в свое время. К тому же мы ничего не можем предпринять и только понапрасну ведем споры. Если бы вы, мой храбрый Нед, пришли бы сказать мне: "Нам представляется случай к побегу", тогда бы я его стал обсуждать вместе с вами. Но такого случая нет, и, говоря откровенно, я уверен, что капитан Немо не бросится в такую авантюру, как посещение европейских морей.
   На основании этого краткого диалога можно прийти к заключению, что я стал фанатиком "Наутилуса" и принадлежал душой и телом его капитану.
   Что касается Неда Ленда, то он закончил разговор следующим кратким фонологом:
   -- Все хорошо и красиво, но, по моему мнению, где есть стеснение, там уже нет удовольствия.
   В течение четырех дней, до 3 февраля, "Наутилус" продолжал свой путь по Оманскому заливу с различной скоростью и на различных глубинах. Казалось, он шел наудачу, как будто колебался, не решаясь выбрать определенный путь, и ни разу не пересек тропика Козерога.
   Когда мы покидали это море, перед нами на одну минуту показался Маскат, главный город Оманской земли. Я любовался странным видом города, расположенного среди черных скал, на фоне которых еще резче выделялись его белые дома и укрепления. Я видел круглые купола его мечетей, изящные остроконечные минареты, его свежие, зеленеющие террасы. Но это было только видение -- "Наутилус" вскоре погрузился в волны этого мрачного моря.
   Потом он прошел на расстоянии шести миль от аравийских берегов Махра, Хадрамаута и волнистого ряда гор, украшенных несколькими древними развалинами. Наконец 5 февраля мы вступили в Аденский залив, настоящую воронку, вставленную в ту глотку Баб-эль-Мандебского пролива, через которую воды Индийского океана вливаются в Красное море.
   6 февраля "Наутилус" шел в виду Адена, расположившегося на мысе, которым оканчивается узкий перешеек. Аден -- это тот же неприступный Гибралтар; он укреплен англичанами, которые им завладели в 1839 году. Мне удалось увидеть восьмигранные минареты этого города, который, по рассказу историка Эдризи, был некогда самым богатым торговым местом на этом берегу.
   Я был твердо уверен, что, достигнув этого пункта, капитан Немо возвратится назад; однако я ошибся, и, к величайшему моему удивлению, этого не случилось.
   На следующий день, 7 февраля, мы вошли в Баб-эль-Мандебский пролив, что на арабском языке значит "ворота слез". Его длина при двадцати милях ширины всего пятьдесят два километра, и "Наутилус", идя полным ходом, прошел его за час. Мне ничего не удалось увидеть, даже острова Перима, который британскими инженерами обращен в передовой форт Адена. В этом узком проливе плавало много английских и французских кораблей, направлявшихся от Суэца к Бомбею, Калькутте, Мельбурну, островам Бурбон и Маврикия, и "Наутилус" не решался всплывать на поверхность воды. Он благоразумно держался в глубине вод.
   Наконец около полудня мы вошли в Красное море. Красное море -- знаменитое озеро библейских сказаний, не освежаемое дождями, не орошаемое ни одной значительной рекой, ежегодно понижается вследствие чрезмерного испарения на полтора метра. Странный залив, который, если бы был закрыт и стал бы озером, совсем бы высох. Своим испарением он перещеголял соседние моря, уровень которых понижался только до тех пор, пока их испарения не уравновешивались с количеством вливающихся в них вод.
   Это Красное море имеет в длину две тысячи шестьсот километров и в ширину -- около двухсот сорока километров. Во времена Птоломеев и римских императоров оно было великой торговой артерией Древнего мира, и прорытый канал возвратил ему его древнее значение, которое отчасти восстанавливала и суэцкая железная дорога.
   Я не старался даже понять каприза капитана Немо, побудившего его войти в этот залив-море, и был очень доволен, что "Наутилус" вступил в него. "Наутилус" шел средним ходом, то всплывая на поверхность, то углубляясь в море, чтобы избежать встречи с каким-либо кораблем. В этих условиях мне представилась возможность наблюдать это интересное море и на поверхности и внутри.
   8 февраля, с рассветом, показалась Мокка -- город, в настоящее время разрушенный, стены которого могут развалиться от одного звука пушечного выстрела и над которым возвышаются там и сям несколько зеленеющих финиковых пальм. В прежнее время город имел довольно большое значение: в нем обреталось шесть базаров, двадцать шесть мечетей, и его опоясывала каменная стена в три километра длиной, усиленная четырнадцатью фортами.
   Затем "Наутилус" подошел к африканским берегам, где море было значительно глубже. Здесь, между двумя течениями кристаллической чистоты, мы могли сквозь окна любоваться кустарниками блестящих кораллов и огромными плоскими скалами, покрытыми великолепным зеленым ковром водорослей. Какое чудное зрелище, сколько разнообразия в пейзажах на гладких подводных рифах и вулканических островах, которые тянутся вдоль ливийских берегов! Но где вся растительность предстала во всей своей красе -- это у восточных берегов, к которым вскоре "Наутилус" приблизился, именно у берегов Тегамы. Там цвели зоофиты; они не только расстилались ниже уровня моря, но и выступали в живописных сплетениях на поверхность воды; последние были причудливее, но не столь ярки, как первые, свежесть которых поддерживалась оживляющей влажной средой.
   Сколько прелестных часов провел я таким образом у окон салона! Сколько чудных экземпляров подводной флоры и фауны, освещенных электрическим светом, вызывало мое удивление и восхищение! Водоросли, похожие на грибы, аспидного цвета актинии, расположенные словно флейты и ожидающие дуновения бога Пана; особого вида, свойственные этому морю раковины, приютившиеся в расщелинах скал, образуемых звездчатыми кораллами; наконец, тысячи экземпляров еще не виданного мною до сего времени полипняка -- обыкновенной губки.
   Класс губок, первый из группы полипов, получил название от того интересного продукта, польза которого общеизвестна. Губка -- не растение, как до сих пор утверждают некоторые натуралисты, но животное низшего порядка -- полипняк, который стоит ниже коралла. Что это животное, в том нельзя сомневаться, и приходится откинуть воззрение древних, относивших губку к промежуточной форме между животными и растениями. Впрочем, и современные натуралисты различно смотрят на строение губки. Одни говорят, что это полипняк, другие же, и в том числе Мильн Эдвардс, утверждают, что это единичный и отдельный индивидуум. Класс губок заключает в себе до трехсот видов, которые встречаются в различных морях и даже реках. Последние потому и получили название речных губок. Настоящей родиной губок считаются воды Средиземного моря, Греческого архипелага, берега Сирии и Красного моря. Там обретаются высшие сорта губок, цена которых доходит до ста пятидесяти франков, а также и высоко ценимые и пользующиеся большим спросом светлые сирийские губки, твердые берберийские и прочие.
   Так как я не рассчитывал изучать этих зоофитов в Левантских водах, которые отделяли нас от Суэцкого перешейка, то воспользовался подходящими условиями и стал изучать их жизнь в водах Красного моря.
   Я подозвал к себе Конселя, в то время как "Наутилус" медленно плыл на глубине от восьми до девяти метров мимо прекрасных скал восточного берега.
   Тут росли губки всех форм: стеблевидные, листовидные, шаровидные и лапчатые. Они действительно оправдывали названия корзинок, чашек, прялок, лосиного рога, львиной ноги, павлиньего хвоста, Нептуновой перчатки, которые даны им рыболовами, руководствовавшимися более поэзией, чем наукой. Из волокнистой ткани губок, пропитанной почти жидким студенистым веществом, постоянно вытекали тонкие струйки воды, которые, доставив пищу клеточкам, выталкивались сократительным движением ткани. Студенистое вещество губки исчезает после смерти полипа, причем при гниении выделяется аммиак: тогда остаются только одни роговидные волокна, в каком виде и является губка в домашнем употреблении; она имеет рыжеватый оттенок и различна по форме, упругости, мягкости и прочности.
   Эти полипы-губки прикреплялись к скалам, к раковинам моллюсков и даже к стеблям водорослей. Они наполняли малейшие впадины, то растягивались, то поднимались, то висели, как коралловые наросты.
   Я объяснил Конселю, что губки ловятся двояким способом: иногда драгой, иногда руками. Последний способ, при котором необходимы водолазы, предпочтительнее, так как в этом случае сохраняется ткань полипняка, что значительно подымает его рыночную цену. Прочие зоофиты, расположившиеся среди губчатых полипняков, состояли из медуз очень изящного вида; представителями моллюсков явились разновидности кальмара, которые, по д'Орбиньи, свойственны исключительно Красному морю, а из пресмыкающихся часто встречались черепахи, доставлявшие нашему столу здоровую и вкусную еду.
   Что же касается рыб, то они были многочисленны и часто замечательны. Вот название тех, которые чаще всего попадали в сети "Наутилуса": скаты, среди которых находились лиммы коричневого цвета с неравными голубыми пятнами; главное отличие лимм от скатов составляет двойной губчатый шип; арнаки с серебряной спиной; морские коты с шипом на хвосте и бокаты в виде огромных плащей в два метра длиной; аодоны, совершенно лишенные зубов, хрящеватые рыбы, близкие к акулам; дромадеры длиной в полтора фута, у которых горб заканчивается загнутым шипом; офидии -- настоящие мурены с серебряным хвостом, голубоватой спиной и коричневыми передними плавниками, окаймленными серой полоской; горамисы в четыре дециметра длиной; восхитительные каранксы, украшенные семью поперечными полосами черного цвета, с желтыми и голубыми плавниками и с золотистой чешуей; скары, лабры, балисты и тысячи других рыб, свойственных океанам, которые мы уже проплыли.
   9 февраля "Наутилус" проходил по самой широкой части Красного моря, достигающей ста девяноста миль и находящейся между Суакином на западном берегу и Кунфудой на восточном берегу.
   В этот день, в полдень, капитан Немо вышел на платформу, где я находился. Я дал себе обещание не отпускать его, не добившись, по крайней мере, намека на его дальнейшие намерения. Он подошел ко мне, как только меня заметил, и, предложив мне весьма любезно сигару, сказал:
   -- Ну что, господин профессор, как вам нравится Красное море? Успели ли вы осмотреть собранные в нем чудеса, его рыб, зоофитов, его цветники из губок и его коралловые леса? Как вам понравились города, разбросанные по его берегу?
   -- Да, капитан, -- ответил я, -- "Наутилус" приспособлен ко всем этим наблюдениям. Да, это интеллигентное судно!
   -- Да, господин профессор, интеллигентное, отважное и неуязвимое. Ему не страшны ни яростные бури Красного моря, ни его течения, ни его подводные рифы.
   -- Действительно, -- заметил я, -- это море для плавания считается одним из худших, и это реноме, если я не ошибаюсь, за ним упрочилось с древних времен.
   -- Отвратительное, господин Аронакс! Греки и римляне не говорят в его пользу, а Страбон замечает, что оно по преимуществу опасно во время постоянных ветров и в сезон дождей. Араб Эдризи, называя его заливом-кольцом, рассказывает, что множество кораблей погибло на его песчаных банках и что никто не решался плавать по нему ночью. Далее он говорит, что в нем часто свирепствуют ураганы, что оно усеяно негостеприимными островами, что оно не представляет ничего хорошего ни в своих глубинах, ни на поверхности. Того же мнения и Арриан, Агатархит и Артемидор.
   -- Из чего ясно следует, -- заметил я, -- что эти историки не плавали на "Наутилусе".
   -- Вне сомнения, -- ответил, улыбаясь, капитан, -- но в этом отношении и современные недалеко ушли от древних. Сколько столетий понадобилось, чтобы приложить к движению силу пара. Может, пройдет еще столетие, а другой "Наутилус" не появится. Прогресс идет медленно, господин Аронакс!
   -- Конечно, -- ответил я, -- ваше судно опередило целое столетие, может быть, и несколько столетий. Какое несчастье, что такое великое открытие должно умереть вместе со своим изобретателем!
   Капитан Немо ничего мне не ответил. Прошло несколько минут, пока он завел снова речь.
   -- Я говорил о мнении древних историков относительно опасности плавания в Красном море.
   -- Да, -- ответил я, -- но, быть может, их страх был преувеличен?
   -- Да нет, господин Аронакс, -- ответил капитан Немо, который, как мне казалось, знал в совершенстве "свое" Красное море. -- То, что не представляет опасности для современного корабля, хорошо оснащенного и прочно выстроенного, свободного в своем движении и направлении благодаря пару, представляло всевозможные опасности судам древних. Вообразите себе этих первых мореплавателей, пустившихся в опасное море на барках, сделанных из досок, связанных пальмовыми веревками, проконопаченных толченой древесной смолой и смазанных салом акул. Они не имели даже инструментов для определения направления и плыли, исчисляя ход самым грубым способом. Понятно, что при таких условиях случаи кораблекрушения были многочисленны, но в наше время быстроходным пароходам, совершающим срочные рейсы между Суэцем и портами южных морей, бояться этого залива, несмотря на господствующие муссоны, не приходится. Ни капитаны, ни пассажиры этих пароходов перед отъездом умилостивительных жертв не приносят и, совершив переезд, не украшают себя гирляндами и золотыми повязками, чтобы отправиться в храмы вознести благодарение богам.
   -- Я с этим согласен, -- ответил я, -- но мне кажется, что пар убил благодарность в сердцах моряков! Однако, капитан, вы, который, видимо, специально изучали это море, не можете ли мне объяснить, отчего получило оно название Красного моря?
   -- По этому вопросу существует много различных толкований. Не хотите ли узнать мнение одного летописца четырнадцатого столетия?
   -- Охотно!
   -- Этот фантазер утверждает, что это название было дано морю после перехода через него израильтян, когда фараон со своим войском погиб в его волнах, сомкнувшихся по слову Моисея:
  
   En signe de cette merveille
   Devant la mer rouge et vermeille
   Non puis ne saurent la nommer
   Autrement que la rouge mer1.
   1 В знак этого чуда / Море стало красным и алым. / И потому впоследствии / Его назвали Красным морем.
  
   -- Это объяснение поэта, капитан Немо, -- ответил я, -- и оно меня не удовлетворяет. Я бы желал знать ваше личное мнение.
   -- Вот оно! По-моему, господин Аронакс, в этом названии -- Красное море -- надо усматривать перевод еврейского слова "эдом", и если в древности было ему дано это имя, то по причине особой окраски его воды.
   -- До сих пор я только видел чистые воды, без всякой особой окраски.
   -- До сих пор, это так! Но, пройдя дальше вглубь залива, вы заметите красную окраску. Я помню, что видел бухту Тар совершенно красной, как озеро крови.
   -- И этот цвет вы объясняете присутствием микроскопической водоросли?
   -- Да, это пурпурное слизистое вещество, выходящее из мелких растений, известных под названием триходесмий, которых понадобится сорок тысяч, чтобы покрыть пространство в один квадратный миллиметр. Эту окраску воды вам, быть может, придется увидеть, если мы будем в заливе Тар.
   -- Следовательно, капитан, вы не в первый раз посещаете на "Наутилусе" Красное море?
   -- Нет, господин профессор, и по весьма понятным причинам.
   -- Каким?
   -- Потому что местность, по которой прошел Моисей вместе со своим народом, до того занесена песком, что теперь, когда по ней проходят верблюды, вода еле доходит им до колен. Вы понимаете, что для моего "Наутилуса" там слишком мало воды.
   -- А где это место находится?
   -- Это место находится немного выше Суэца, в рукаве, составлявшем прежде глубокий лиман, и именно в то время, когда Красное море доходило до горьких озер. Израильтяне перешли это место, направляясь в Землю обетованную, и то же место послужило могилой фараонову войску. Я полагаю, что при раскопках этих песков нашлось бы много египетского оружия и различных инструментов.
   -- Это очевидно, -- ответил я, -- надо надеяться, что, к удовольствию археологов, эти раскопки будут предприняты рано или поздно, после того как возникнут на перешейке новые города с прорытием Суэцкого канала. Впрочем, канал для вашего "Наутилуса" бесполезен.
   -- Правда, для "Наутилуса", но зато полезный для целого мира, -- сказал капитан Немо. -- Древние народы прекрасно понимали значение для их торговых предприятий возможности сообщения между Красным и Средиземным морями, но они и не мечтали о прямом канале и рассчитывали на Нил как на посредника. Вероятно, канал, соединяющий Нил с Красным морем, был начат при Сезострисе, если ссылаться на предание. Достоверно, что за шестьсот пятнадцать лет до Рождества Христова Нехо предпринял работы по устройству канала, которому доставлял воду Нил, и что этот канал проходил поперек египетской низменности, лежащей против Аравии. По этому каналу можно было подняться вверх за четыре дня, и он был настолько широк, что две триремы могли идти в нем рядом. Работы продолжались Дарием, сыном Гистаспа, и закончены были, вероятно, при Птолемее Втором. Страбон видел, как на нем ходили суда, но незначительность его падения от Бубаста до Красного моря была причиной, что им могли пользоваться только несколько месяцев в году. Этот канал служил для торговли до века Антонинов. Затем он стал мелеть и был заброшен, но снова восстановлен по повелению халифа Омара. В 761 или 762 году он был уже окончательно засыпан халифом Аль-Манзором с целью воспрепятствовать привозу съестных припасов Мохаммеду-бен-Ауллаху, восставшему против него. Во времена египетской экспедиции генерала Бонапарта последний нашел еще следы этих работ в пустыне Суэца и, застигнутый приливом, чуть не погиб за несколько часов до приезда в Гаджарот на том самом месте, где Моисей расположил лагерь три тысячи лет тому назад.
   -- И что же, капитан, чего не могли предпринять древние -- соединения морей, сокращающего путь от Кадикса до Индии на девять тысяч километров, того уже достигает господин Лессепс, и вскоре он обратит Африку в громадный остров.
   -- Да, господин Аронакс, вы вправе гордиться вашим соотечественником. Этот человек доставляет нации больше чести, чем величайшие полководцы. Он начал, как и многие другие, рядом забот и неудач, но в конце концов он восторжествовал благодаря своей гениальной воле. Грустно подумать, что этот труд, который должен был быть международным трудом и прославить государство, предпринят был единичной личностью и опять-таки благодаря энергии. Итак, честь и слава Лессепсу!
   -- Да, честь и слава этому великому гражданину! -- ответил я, сильно удивленный тем увлечением, с которым говорил капитан Немо.
   -- К сожалению, -- продолжал капитан Немо, -- я не могу вести вас через Суэцкий канал, но тем не менее вам представится возможность послезавтра увидеть длинные насыпи Порт-Саида, когда мы войдем в Средиземное море.
   -- В Средиземное море! -- вскрикнул я.
   -- Да, господин профессор. И это вас удивляет?
   -- Меня удивляет то, что мы будем там послезавтра.
   -- Правда?
   -- Да, капитан, и несмотря на то, что я отучился удивляться с тех пор, как нахожусь на "Наутилусе".
   -- Но что вас, собственно, удивляет?
   -- Главным образом та поразительная скорость хода, которую вы придадите "Наутилусу". Если послезавтра он войдет в Средиземное море, то, следовательно, он за это время обогнет мыс Доброй Надежды, обойдя почти вокруг всей Африки?
   -- Кто вам говорил, что он обогнет мыс Доброй Надежды?
   -- Надеюсь, "Наутилус" не плавает по твердой земле и тем более не может пройти над перешейком.
   -- А под перешейком?
   -- Под перешейком?!
   -- Да, под перешейком, -- ответил спокойно капитан Немо. -- Природа уже давно позаботилась устроить под перешейком то, о чем теперь так хлопочут люди на его поверхности.
   -- Что! Как! Существует проход?
   -- Да, подземный проход, который я назвал Аравийским туннелем. Он начинается под Суэцем и выходит в Пелузиум.
   -- Но этот перешеек состоит из движущихся песков?
   -- До известной глубины; но уже на пятидесяти метрах глубины находится непоколебимый слой утесов.
   -- Вы случайно открыли этот проход? -- спросил я, продолжая все более и более удивляться.
   -- Случай и рассудительность, господин профессор, и более размышлением, чем случаем.
   -- Капитан, я вас слушаю, но перестаю верить своим ушам.
   -- Ах, господин профессор! "Aurens habent et non audient" {Имеющие уши да не услышат (лат.).} имело место во все времена! И я вам скажу, что не только существует этот проход, но я им пользовался уже много раз. Иначе бы я сегодня не рискнул пройти этим проходом в Средиземное море.
   -- Вы не сочтете нескромным мой вопрос, как вы открыли этот туннель?
   -- Милостивый государь, -- воскликнул капитан Немо, -- между людьми, которые обречены не расставаться друг с другом, секретов не должно быть!
   Я не отвечал на это подчеркивание и стал слушать рассказ капитана Немо.
   -- Господин профессор, -- начал он свое объяснение, -- только простое рассуждение натуралиста привело меня к открытию этого прохода, который к тому же только мне одному известен. Я заметил, что как в Красном, так и Средиземном морях находится в большом количестве много совершенно одинаковых видов рыбы, из пород офидий и других. Убедившись в этом, я задал себе вопрос, не существует ли сообщение между этими двумя морями. Если это так, то подземный проток должен выходить из Красного в Средиземное море и исключительно в силу разности уровней этих морей. Я наловил множество рыб у окрестностей Суэца, навязал им на хвост медные кольца и снова пустил в море. Несколько месяцев спустя, уже у берегов Сирии, мне попадались некоторые экземпляры рыб с надетыми на хвосты помеченными мною кольцами. Сообщение между морями было вполне доказано. Тогда я стал на моем "Наутилусе" искать проход, нашел его и прошел по нему. Скоро и вы, господин профессор, пройдете через мой Аравийский туннель.
  

Глава V
АРАВИЙСКИЙ ТУННЕЛЬ

   В тот же день я передал Конселю и Неду Ленду ту часть этого разговора, которая должна была их интересовать. Когда я им сообщил, что через два дня мы войдем в Средиземное море, Консель захлопал в ладоши, а канадец пожал плечами.
   -- Подводный туннель! -- вскрикнул он. -- Сообщение между двумя морями! Кто бы мог подумать!
   -- Друг Нед, -- сказал Консель, -- разве вы слышали когда-нибудь о существовании "Наутилуса"? Нет! А он тем не менее существует. Не пожимайте так легкомысленно плечами и не отрицайте вещей на том основании, что вы никогда о них не слыхали.
   -- Мы это увидим, -- возразил Нед Ленд, покачивая головой. -- Впрочем, я готов верить, что проход, о котором говорил капитан Немо, существует, и дай бог, чтобы ему удалось вывести нас в Средиземное море.
   В тот же вечер между двадцать первым и тридцатым градусами северной широты, плывя по поверхности моря, "Наутилус" приблизился к аравийскому берегу. Я увидел Джидду -- торговый пункт Египта, Сирии, Турции и обеих Индий.
   Я довольно ясно различал общий вид ее построек, корабли, стоявшие вдоль набережной, а также и многие суда, которым пришлось бросить якорь на рейде в связи с их значительной осадкой. Низко спустившееся солнце прямыми лучами освещало дома и еще более подчеркивало их белизну. Расположившиеся вне города деревянные или тростниковые хижины указывали, что этот квартал заселен бедуинами.
   Вскоре Джидда скрылась в вечернем сумраке, и "Наутилус" погрузился в воды, слегка фосфоресцирующие.
   На следующий день, 10 февраля, появилось несколько кораблей, которые шли нам навстречу. "Наутилус" опять погрузился в воду; но в полдень, когда море было пустынно, он снова поднялся до своей ватерлинии. Я вместе с Конселем и Недом Лендом уселся на палубе. Восточный берег представлялся какой-то неопределенной массой, смутно очерченной в сыром тумане. Облокотившись на край шлюпки, мы разговаривали о том о сем, как вдруг Нед Ленд, протянув руки по направлению к какому-то предмету, обратился ко мне:
   -- Видите ли вы там что-нибудь, господин профессор?
   -- Нед Ленд, -- ответил я, -- но ведь вы знаете, что я не обладаю вашей дальнозоркостью.
   -- Смотрите хорошенько, -- ответил Нед, -- туда, вперед, со стороны штирборта, почти на высоте маяка!.. Разве вы не видите какую-то двигающуюся массу?
   -- Действительно, -- ответил я после внимательного всматривания, -- я замечаю на поверхности воды какое-то длинное черное тело.
   -- Другой "Наутилус"? -- сказал Консель.
   -- Нет, -- ответил канадец, -- если я не ошибаюсь, это какое-то морское животное.
   -- Разве киты водятся в Красном море? -- спросил Консель.
   -- Да, -- ответил я, -- они иногда встречаются в нем.
   -- Это вовсе не кит, -- возразил Нед Ленд, не спуская глаз с двигающегося предмета. -- Киты -- мои старые знакомые, и я бы узнал кита тотчас.
   -- Подождем, -- сказал Консель. -- "Наутилус" направляется к этому предмету, и вскоре мы узнаем, что нам делать.
   Действительно, черноватый предмет вскоре находился от нас на расстоянии не более мили. Он походил на большой риф, плывущий посреди моря. Что бы это могло быть? Я не мог на это ответить.
   -- А он плывет, он ныряет! -- вскрикнул Нед Ленд. -- Тысяча чертей! Какое это могло бы быть животное? Хвост у него не раздвоен, как у китов или кашалотов, и его плавники похожи на обрубленные члены.
   -- В таком случае... -- начал я.
   -- Вот он ложится на спину, -- перебил меня канадец, -- и выставляет свои груди кверху.
   -- Это сирена! -- вскрикнул Консель. -- И настоящая сирена, если против того ничего не имеет господин профессор.
   Это название, сирена, навело меня на истинный путь, и я понял, что животное принадлежит к тому порядку морских животных, которых басня превратила в сирен -- наполовину женщин, наполовину рыб.
   -- Нет, -- сказал я Конселю, -- это не сирена, но очень любопытное существо, которое всего в нескольких экземплярах продолжает водиться в Красном море. Это -- дюгонь.
   -- Порядок сирен, группа рыбовидных, подкласс дельфиновых, класс млекопитающих, отдел позвоночных, -- провозгласил Консель.
   А когда Консель так говорил, то возражать ему не приходилось.
   Между тем Нед Ленд продолжал смотреть на животное, и его глаза разгорались. Его рука, казалось, готова была метнуть в животное гарпун. Он, по-видимому, выжидал удобную минуту, чтобы броситься в море и напасть на животное в его родной стихии.
   -- О, господин, -- обратился он ко мне дрожащим от волнения голосом, -- мне ни разу не приходилось убивать такое.
   В это слово гарпунщик вложил все, что хотел сказать.
   В ту же минуту на палубе показался капитан Немо. Он заметил дюгонь, по одной позе понял, что волнует канадца, и обратился прямо к нему:
   -- Если бы вы держали гарпун, мистер Ленд, вы бы обожгли себе руку.
   -- Как вы говорите, господин?
   -- Вы бы ничего не имели против того, чтобы снова заняться, хотя бы один день, своим ремеслом и присоединить этого кита к списку уже вами убитых?
   -- Это было бы мне по душе.
   -- В таком случае -- попытайтесь.
   -- Благодарю, господин! -- воскликнул Нед Ленд, глаза которого загорелись.
   -- Только, -- продолжал капитан, -- я в ваших же интересах советую вам не промахиваться.
   -- Разве нападение на дюгонь так опасно? -- спросил я капитана, несмотря на то что канадец презрительно пожал плечами.
   -- Да, иногда, -- ответил капитан. -- Это животное само нападает на своих преследователей и опрокидывает их лодку. Впрочем, мистеру Ленду этого нечего опасаться. Его глаз верен так же, как и рука. И если я советую ему не промахнуться, то ради того, чтобы не лишиться вкусной дичи, тем более что я знаю, что мистер Ленд не пренебрегает вкусным куском.
   -- А! -- воскликнул канадец. -- Так он позволяет себе роскошь обладать вкусным мясом?
   -- Да, мистер Ленд. Его мясо -- настоящая говядина, даже вкуснее, и его берегут во всей Малой Азии для стола принцев. Вот почему это животное так настойчиво преследуется, как и его сородич ламантин, и встречается все реже и реже.
   -- В таком случае, капитан, -- сказал серьезно Консель, -- возможно, что это животное -- последний экземпляр, а тогда его следует пощадить в интересах науки.
   -- Быть может, -- возразил канадец, -- но для пользы кухни его надо убить.
   -- Принимайтесь за дело! -- воскликнул капитан, обращаясь к Ленду.
   В ту же минуту шесть человек из экипажа, немых и невозмутимых, как всегда, показались на палубе. Один из них нес гарпун и линь, который употребляют китобойцы. Шлюпку освободили из ее гнезда и спустили на воду. Шесть гребцов поместились на скамейках, рулевой занял свое место. Нед Ленд, Консель и я поместились на корме.
   -- А вы остаетесь, капитан? -- спросил я.
   -- Да, господин профессор, желаю вам успеха.
   Шлюпка отчалила и на своих шести веслах быстро понеслась к дюгоню, находившемуся в двух милях от "Наутилуса". Приблизившись к животному на расстояние нескольких кабельтовых, шлюпка умерила свой ход, и весла бесшумно погружались в спокойные воды. Нед Ленд с гарпуном в руке перешел на нос шлюпки.
   Гарпун, который бросают в кита, обычно привязывается к длинной веревке, быстро разматывающейся по мере того, как раненое животное тащит ее за собой. Но имевшаяся веревка не превосходила длиною десяти сажен, другой ее конец был прикреплен к небольшому бочонку, который, держась на поверхности воды, должен был указывать направление, куда уходит под водой животное.
   Я поднялся и стал внимательно следить за противником канадца. Этот дюгонь, носящий также название галикора, очень походил на ламантина. Его продолговатое тело оканчивалось длинным хвостом, а боковые плавники -- настоящими пальцами. Отличался же он от ламантина тем, что его верхняя челюсть вооружена двумя длинными и острыми зубами и по обеим сторонам находятся расходящиеся клыки.
   Этот дюгонь, которого собирался атаковать Нед Ленд, был колоссальных размеров: длина его тела превышала семь метров. Он не двигался, и казалось, что спит на волнах, -- обстоятельство, значительно облегчавшее нападение.
   Шлюпка осторожно приблизилась на три брасса к животному. Весла оставались без движения, держась в уключинах. Я наполовину приподнялся. Нед Ленд, откинув корпус несколько назад, потрясал гарпуном привычной и ловкой рукой.
   Внезапно раздался сильный свист, и дюгонь исчез. Гарпун, брошенный с силой, казалось, ударил в воду.
   -- Тысяча чертей! -- вскрикнул в ярости канадец. -- Я промахнулся.
   -- Нет, -- возразил я, -- животное ранено, вот его кровь, но ваша острога не осталась в его теле.
   -- Мой гарпун! Мой гарпун! -- вопил Нед Ленд.
   Матросы принялись грести, и рулевой направил лодку к плавающему бочонку. Достав гарпун, мы направились преследовать животное.
   Дюгонь временами подымался на поверхность воды для дыхания. Полученная им рана не заставила его ослабеть, так как он плыл с изумительной быстротой. Лодка, приводимая в движение сильными руками, маневрировала, идя по его следам. Она не раз приближалась к нему на несколько брассов, и канадец готовился снова метнуть свой гарпун, но животное неожиданно ныряло, после чего приходилось его вновь нагонять.
   Можно судить, какой гнев бушевал в груди пылкого Неда Ленда. Он осыпал несчастного дюгоня самыми энергичными проклятиями на английском языке. Что касается дюгоня, то мне было только досадно, что животное так ловко уворачивается.
   Преследование длилось безостановочно целый час, и я уже начинал сомневаться в успехе, как вдруг животному пришла несчастная мысль о мщении, в чем ему пришлось раскаяться. Оно повернуло к лодке, очевидно, с целью напасть на нее.
   Намерение дюгоня не ускользнуло от внимания канадца.
   -- Внимание! -- крикнул он.
   Рулевой произнес несколько слов на своем непонятном языке и, вероятно, посоветовал гребцам быть настороже.
   Дюгонь приблизился на расстояние футов двадцати от лодки. Он потянул воздух широкими ноздрями, которые расположены у него на верхней части морды. Затем порывисто набросился на нас.
   Лодка не успела увернуться от удара; покачнувшись в сторону, она зачерпнула до двух тонн воды, которую пришлось выкачивать. Благодаря ловкости рулевого удар животного пришелся наискось, почему лодка и не опрокинулась. Нед Ленд, стоя на носу, наносил гарпуном удары огромному животному, которое, вонзив зубы в борт, поднимало шлюпку над водой, как лев поднимает козленка. Все мы попадали один на другого, и, право, я не знаю, чем бы окончилась эта авантюра, если бы канадец, продолжавший бороться с животным, не нанес ему удара в сердце.
   Я слышал скрип зубов по листовому железу, но тотчас же дюгонь нырнул, увлекая с собой и застрявший в его теле гарпун. Вскоре гарпун всплыл на поверхность воды, а несколько минут спустя появилось и тело животного, перевернувшееся на спину. Лодка подошла к трупу, взяла его на буксир и направилась к "Наутилусу".
   Пришлось обратиться к помощи особых и сильных кранов, чтобы поднять дюгонь на палубу. Он весил пять тысяч килограммов. Его разрубили на части в присутствии канадца, который следил за всеми подробностями этой операции. В тот же день нам подали на обед несколько кусков мяса дюгоня, искусно приготовленного поваром корабля. Оно показалось мне весьма вкусным, вкуснее телятины, если не говядины.
   На другой день, 11 февраля, провиант "Наутилуса" обогатился другой превосходной дичью. Стая морских ласточек опустилась на палубу. Они принадлежали к виду sterna nilotica, присущему только Египту. Клюв у них черный, голова серая с пятнами, глаза окружены большими точками, спина, крылья и хвост сероватые, грудь и горло белые, лапки красные. Удалось поймать и несколько дюжин нильских уток. У этих диких птиц верхняя часть головы и шея испещрены черными пятнами, и мясо их не только съедобно, но и вкусно.
   "Наутилус" умерил скорость хода, он шел, так сказать, прогуливаясь. Я заметил, что по мере нашего приближения к Суэцкому перешейку вода в Красном море становилась все менее и менее соленой.
   Около пяти часов вечера мы увидели на севере мыс Рас-Мухаммед. Этот мыс, который составляет оконечность Каменистой Аравии, лежит между Суэцким заливом и Акабой. "Наутилус" проник в залив, в пролив Губаль, ведущий в Суэцкий залив. Я отчетливо увидел высокую гору, поднимавшуюся между обоими заливами над мысом Рас-Мухаммед. Это был Синай, на вершинах которого Моисей лицезрел Бога лицом к лицу, и эта гора всегда представляется воображению увенчанной молниями. В шесть часов вечера "Наутилус", то всплывая, то погружаясь в глубину, прошел на высоте города Тора, расположенного в углублении залива, воды которого окрашены в красный цвет, о чем еще до входа в залив заявил мне капитан Немо. Наступила ночь. Глубокая тишина изредка нарушалась неприятным криком пеликана или другой ночной птицы, шумом прибоя, сердито дробившегося о скалы, или отдаленным стоном парохода и звонким шумом его колес, рассекавших воды залива.
   С восьми до десяти часов "Наутилус" плыл все время под водой на глубине нескольких метров. По моим расчетам, мы должны были находиться поблизости от Суэца. Сквозь окна салона я увидел основание огромных скал, ярко освещенных электрическим светом, расточаемым нашим маяком. Мне казалось, что пролив мало-помалу сужается.
   В четверть десятого "Наутилус" поднялся на поверхность. Я вышел на палубу. Я горел нетерпением скорей войти в туннель, известный только капитану Немо, и хотел воспользоваться свежим ночным воздухом. Вскоре в ночной тени я заметил бледный огонь, едва видневшийся в тумане на расстоянии одной мили от нас.
   -- Плавающий маяк, -- раздался чей-то голос. Я обернулся и узнал капитана Немо.
   -- Это суэцкий плавающий маяк, -- повторил он. -- Мы не опоздаем войти в туннель.
   -- Вход, должно быть, труден?
   -- Нет. К тому же я всегда вхожу в будку рулевого и сам управляю судном. А сейчас попрошу вас, господин Аронакс, сойти вниз. "Наутилус" погрузится под воду и, только пройдя Аравийский туннель, поднимется на поверхность Средиземного моря.
   Я последовал за капитаном Немо. Подъемную дверь закрыли, резервуар наполнили водой, и "Наутилус" погрузился на глубину десять метров. Я хотел войти в свою каюту, но капитан остановил меня.
   -- Господин профессор, -- сказал он, -- не желаете ли отправиться вместе со мной в каюту штурмана?
   -- Я не смел вас просить об этом, -- ответил я.
   -- Идемте. Вы увидите все, что можно увидеть в этом путешествии, одновременно подводном и подземном.
   Капитан повел меня к центральной лестнице. Поднявшись на несколько ступенек, он отворил дверь, последовал по переходам и вошел в каюту штурмана, находившуюся, как я уже говорил, на конце палубы. Каюта в шесть футов вдоль и поперек напоминала обычные каюты штурманов на пароходах, плавающих по Миссисипи и Гудзону. Посреди находилось рулевое колесо. Четыре окна из чечевицеобразных стекол, вставленные в стены, давали возможность рулевому ориентироваться во всех направлениях.
   В каюте было темно, но мои глаза скоро привыкли к этому полумраку, и я увидел штурмана, сильного человека, державшегося за ручки рулевого колеса. Море было ярко освещено маяком, находившимся позади каюты на другом конце платформы.
   -- Теперь, -- сказал капитан Немо, -- надо отыскать проход.
   Электрические проводники шли из каюты штурмана в машинное отделение. Капитан Немо нажал одну из кнопок. Скорость хода "Наутилуса" сразу уменьшилась.
   Я молча стал осматривать высокую и почти отвесную стену, мимо которой нам пришлось в эту минуту проходить. Мы целый час шли вдоль этой стены, всего на расстоянии нескольких метров от нее. Капитан Немо не спускал глаз с компаса, висевшего в каюте на двух концентрических кругах, расположенных один в вертикальной, а другой в горизонтальной плоскостях. Штурман все время менял направление "Наутилуса" согласно знакам, подаваемым капитаном Немо.
   Я расположился у окна направо и любовался превосходными подводными постройками кораллов, а также зоофитами, водорослями; из расщелин скал ракообразные протягивали свои огромные клешни.
   В четверть десятого капитан Немо сам взялся за румпель. Перед нами открылась широкая, темная, глубокая галерея. "Наутилус" смело вошел в нее. Послышался необычный шум. Это шумели воды Красного моря, катившиеся по склону туннеля в Средиземное море. "Наутилус" несся, увлекаемый потоком, как стрела, несмотря на то что был дан задний ход.
   На стенах узкого прохода благодаря быстрому движению я различал только блестящие полосы, прямые линии, огненные борозды. Сердце мое сильно билось, и я сдерживал его рукой.
   В половине десятого капитан Немо оставил колесо и, обратясь ко мне, сказал:
   -- Средиземное море!
   "Наутилус" прошел туннель, употребив на это менее двадцати минут.
  

Глава VI
ГРЕЧЕСКИЙ АРХИПЕЛАГ

   На следующий день, 12 февраля, "Наутилус" с рассветом поднялся на поверхность воды. Я бросился на палубу. В трех милях к югу виднелась силуэтом Пелизиума. Поток перенес нас от одного моря к другому. Однако этот туннель, по которому так легко было спускаться, должен представлять значительные затруднения при подъеме.
   Около семи часов вечера ко мне подошли Нед и Консель. Эти неразлучные товарищи прекрасно выспались за ночь, ничуть не интересуясь движениями "Наутилуса".
   -- А когда же, господин профессор, -- обратился ко мне не без иронии канадец, -- мы увидим Средиземное море?
   -- Мы плывем по нему, мой друг.
   -- Э! -- воскликнул Консель. -- Следовательно, сегодня ночью...
   -- Мы прошли на судне перешеек в несколько минут.
   -- Я этому не верю, -- возразил канадец.
   -- Напрасно, мистер Ленд, -- ответил я. -- Этот низкий берег, который закругляется к югу, -- Египет.
   -- Рассказывайте это кому другому, господин! -- ответил упорствующий канадец.
   -- Но если господин это утверждает, -- обратился к нему Консель, -- господину следует верить.
   -- К тому же капитан Немо пригласил меня присутствовать при прохождении через этот узкий проход. Я был вместе с ним в будке штурмана, и сам капитан управлял "Наутилусом".
   -- Слышите, Нед? -- воскликнул Консель.
   -- Помимо того, вы, Нед, облад всего они отделяют перламутровые пластинки, известные под названием "настоящей серебристой", "белого дичка" и "черного дичка", и раскладывают их по ящикам весом от ста двадцати до ста пятидесяти килограммов. Потом они вынимают из раковин ноздреватое вещество - паренхиму, кипятят его и процеживают, чтобы извлечь самые мелкие жемчужинки.
   - Как же ценятся эти жемчужины - по величине? - спросил Консейль.
   - Не только по величине, - отвечал я, - но и по форме, по цвету, по блеску, по игре. Самые ценные жемчужины те, которые образуются в ткани самого моллюска, поодиночке. Они обыкновенно бывают белые, большей частью непрозрачные, но иногда попадаются такие, которые отличаются какой-т о особой, опаловой прозрачностью. Они или шаровидные, или грушевидные. Из шаровидных делают браслеты, а из грушевидных - подвески. Грушевидные встречаются реже и поэтому продаются дороже и поштучно. Жемчужины, которые снимают с раковин, имеют неправильную форму и продаются на вес. Наконец, есть еще низший сорт жемчуга, мелкие жемчужинки, известные под названием "бисер". Этот жемчуг продается мерками и идет большей частью на вышивание церковных покровов и украшений.
   - А ведь отбирать крупный жемчуг от мелкого - работа долгая и трудная! - сказал Консейль.
   - Нет, Консейль, вовсе не такая долгая и трудная, как ты полагаешь. У сортировщиков есть особые сита. Дырочки на них различной величины, и всего их одиннадцать номеров. Самый крупный жемчуг остается в сите, где имеется от двадцати до восьмидесяти дырочек, - это самый первый сорт. Второй сорт жемчуга остается на решете, в котором от ста до восьмисот дырочек. Наконец, третий сорт остается на решете, имеющем до тысячи отверстий.
   - Хитро придумано! - сказал Консейль. - А какой, с позволения их чести, получается доход с этой жемчужной ловли?
   - Если верить книге Сирра, так цейлонские жемчужные поля ежегодно приносят три миллиона акул.
   - Акул!.. - вскрикнул Нед Ленд.
   - Франков, с позволения их чести, - заметил Консейль.
   - Да, франков! Три миллиона франков, - поправился я. - Но я думаю, что все-таки теперь жемчужные промыслы приносят меньше, чем прежде. Да вот вам пример: американские жемчужные промыслы приносили в царствование Карла V четыре миллиона франков, а теперь всего две трети этой суммы. Общий доход с жемчужной ловли можно оценить в девять миллионов ежегодно.
   - А вот я слышал, с позволения их чести, что бывали такие жемчужины, которые очень высоко ценили! - сказал Консейль.
   - Бывали, Консейль. Говорят, Цезарь подарил Сервилии жемчужину, которая стоила сто двадцать тысяч франков на наши деньги.
   - А я так слыхал, что одна дама растворяла жемчуг в уксусе и пила, - сказал Нед Ленд.
   - Клеопатра! - заметил Консейль.
   - Чего только эти штучки не выдумают! Ведь у такого жемчужного напитка, должно быть, кошмарный вкус! - сказал Нед Ленд.
   - Разумеется, Нед, - отвечал Консейль, - верно, и она не находила в нем ничего хорошего, зато ей было лестно, что она может выпить рюмочку такого уксуса, который стоит сто пятьдесят тысяч франков.
   - Очень мне жаль, что не я женился на этой лакомке, - сказал канадец, делая такое движение рукой, которое без слов выражало его мысль.
   - Вы? - вскричал Консейль. - Вы - муж Клеопатры!
   - Что ж? - отвечал канадец. - Ничего, можете смеяться. Я ведь собирался один раз жениться, и если не женился, так это не моя вина. Я даже купил невесте жемчужное ожерелье - ее звали Кэт Тендер, невесту, - только она вышла за другого. А знаете, сколько я заплатил за эти бусы? Жемчуг был крупный, - такой крупный, что одна жемчужина не прошла бы и в двадцатидырочное решето! Я заплатил за них всего-навсего полтора доллара!
   - Дружище Нед, - ответил я, смеясь, - вы купили искусственный жемчуг, простые стеклянные шарики, намазанные жемчужной эссенцией!
   - Что ж, эта эссенция, надо полагать, дорого стоит?
   - Ничего не стоит! Это просто серебристое вещество с чешуи рыбы уклейки, растворенное в азотной кислоте. Оно ничего не стоит!
   - Может, поэтому Кэт Тендер и вышла за другого! - сказал канадец со спокойствием философа.
   - Да, вот мы говорим про дорогие жемчуга, а я и забыл сказать, что у капитана Немо есть диковинная жемчужина.
   Я полагаю, что подобной никогда и никто не имел.
   - Вот эта? - спросил Консейль, указывая на великолепный перл под стеклом.
   - Она самая, - ответил я. - Могу сказать, что она стоит два миллиона...
   - Франков? - поспешно подсказал Консейль.
   - Да, два миллиона франков, - повторил я. - А капитану, вероятно, стоило только потрудиться поднять ее!
   - А может быть, завтра и мы наткнемся на такую же! - вскрикнул Нед Ленд.
   - Ну вот у вас и бредни, Нед! - сказал Консейль.
   - Да почему же нам не найти, Консейль? Ведь находили же другие! - настаивал Нед Ленд.
   - И зачем нам здесь, на "Наутилусе", понадобятся миллионы? - спросил Консейль.
   - Здесь не понадобятся, так понадобятся, когда мы будем в другом месте!
   - В другом месте! - произнес Консейль и покачал головой в знак того, что он очень сомневается, что мы будем когда-нибудь "в другом месте".
   - Что ж, - сказал я, - Нед отчасти прав. А знаете, если бы мы в самом деле привезли в Европу жемчужину за несколько миллионов, так это придало бы большую достоверность нашим рассказам и большую цену нам самим.
   - Я полагаю, что так, - ответил канадец.
   - А что, с позволения их чести, ловля жемчуга очень опасна? - спросил Консейль.
   - Нет, - оживился я. - Нет... если принять кое-какие меры предосторожности...
   - А мне кажется, тут нет никакой опасности, - сказал Нед Ленд. - Рискуешь хлебнуть два-три лишних глоточка морской воды, вот и все.
   - Разумеется, Нед, - сказал я, стараясь подражать беспечному тону капитана Немо. - А что, вы не боитесь акул, Нед?
   - Я? - ответил канадец. - Знаменитому гарпунеру да бояться акул! Плевать мне на них!
   - Да ведь тут дело не в том, чтобы бросить в акулу гарпун, зацепить ее багром, втащить на борт, отрубить ей хвост, выпотрошить, вынуть сердце и бросить его в море! - Значит, придется... - Именно!
   - В воде?
   - В воде!
   - Ну что ж, лишь бы хороший гарпун в руки, так все пойдет как по маслу. Вы знаете, профессор, эти твари неловкие животные. К примеру, хотят они вас схватить, так им непременно надо сначала перевернуться, а вы тем временем...
   Нед Ленд как-то так произнес слово "схватить", что меня мороз пробрал по коже.
   - Ну а ты, Консейль, - спросил я своего верного слугу, - ты что об этом думаешь?
   - Я, с позволения их чести, буду говорить прямо, без утайки...
   Я решил, что Консейль отказывается идти, и у меня отлегло от сердца.
   - Коли их честь решается идти, так почему бы не пойти и мне, верному слуге их чести? Я пойду.
  

Глава третья

Жемчужина ценой в десять миллионов

   Наступила ночь, и я лег спать. Спал я довольно плохо. Акулы играли главную роль в моих сновидениях.
   На следующий день в четыре часа утра меня разбудил матрос, приставленный ко мне капитаном Немо. Поспешно вскочив и одевшись, я пошел в салон, где меня уже ждал капитан Немо.
   - Аронакс, - сказал он мне, - вы готовы в путь?
   - Я готов, капитан.
   - Не угодно вам ли в таком случае следовать за мной?
   - А мои товарищи, капитан?
   - Они уже ждут нас, профессор.
   - А мы не наденем скафандры, капитан?
   - Пока нет. "Наутилус" не очень близко подошел к берегу, и Манарская мель еще находится от нас на порядочном расстоянии. Я распорядился, что мы сядем в шлюпку, которая доставит нас как раз к отмели. Мы возьмем с собой все свое подводное снаряжение и потом переоденемся.
   Мы с капитаном по центральному трапу поднялись на палубу, где стояли Нед Ленд и Консейль. Оба они были в радостном предвкушении от предстоящей прогулки.
   Шлюпка качалась у борта, в ней сидело пять матросов с веслами в руках.
   Было еще довольно темно. Облака застилали небо, и между ними только изредка проблескивали звезды. Я искал глазами землю, но мог различить на горизонте только темноватую, чуть видную полоску, идущую с юго-запада на северо-запад. "Наутилус" за ночь обогнул восточный берег Цейлона и находился теперь недалеко от бухты, или, точнее говоря, залива, образуемого островами Цейлон и Манар. Там, под темными водами, лежала жемчужная мель, неистощимое поле жемчужин, простирающееся почти на двадцать миль в длину.
   Капитан Немо, я, Консейль и Нед Ленд сели в шлюпку. Рулевой взялся за руль, матросы взмахнули веслами, и мы отчалили. Шлюпка направилась к югу. Гребцы не торопились. Я заметил, что весла их ударяли по воде один раз в десять секунд, как принято на военном флоте. Шлюпка легко скользила по волнам, с весел скатывались водяные брызги и падали на темную поверхность воды, как растопленное олово. Море чуть-чуть волновалось, и шлюпку слегка покачивало.
   Мы все молчали. О чем думал капитан Немо? Может, о земле, к которой мы приближались? Может быть, он уже жалел, что поехал?
   Что касается Неда Ленда, то он едва мог усидеть на месте от нетерпения. Консейль был, по обыкновению, сдержан, хотя с любопытством вглядывался в слабо различимую полоску земли на горизонте.
   Около половины шестого небо посветлело, и берег стал виден гораздо лучше.
   До этого берега, довольно низменного на востоке и холмистого на юге, еще оставалось миль пять.
   Море было пустынно: ни парусов, ни лодок, ни ныряльщиков. Место сбора искателей жемчуга представилось нам глухим уединенным уголком. Впрочем, капитан Немо справедливо заметил, что мы явились сюда на целый месяц раньше срока.
   В шесть часов совершенно рассвело. Свет озарил нас мгновенно, как это всегда бывает в тропических странах, где нет ни утренней зари, ни вечерних сумерек. Солнечные лучи вдруг пронзили темную завесу облаков, и лучезарное дневное светило ярко засияло на небосводе. Я теперь очень ясно видел землю, на которой кое-где росли деревья.
   Шлюпка приблизилась к острову Манар. Капитан Немо встал со скамьи и стал пристально вглядываться в прибрежные воды. Потом он подал знак матросам, и они тотчас бросили якорь.
   - Здесь глубина-то не особенная, - сказал Нед Ленд, - всего метр, а может, и того меньше.
   - Мы пристали там, где дно особенно высокое, - ответил капитан Немо, - в других местах гораздо глубже.
   - Ну, Консейль! - крикнул Нед Ленд. - Теперь мы погуляем!
   - Вот мы и приехали, Аронакс, - сказал мне капитан Немо. - Видите эту бухту? Она как будто огорожена со всех сторон. Через месяц здесь соберется множество лодок с ловцами жемчуга, и тысячи людей станут целыми днями нырять за "драгоценными перлами". Полезная работа, нечего сказать! И благодарная тоже! По счастью, эта бухта защищена горами от сильных ветров, и море здесь никогда не штормит, что очень благоприятно для ныряльщиков. Теперь, если вам угодно, мы наденем свои скафандры и отправимся на прогулку.
   Я ничего не ответил и начал одеваться, все время поглядывая на подозрительные воды.
   Капитан Немо, Консейль и Нед Ленд тоже одевались.
   Кроме самого капитана, никто с "Наутилуса" не участвовал в этой экскурсии.
   Скоро мы очутились в резиновых "футлярах", и на спину нам повесили баллоны со сжатым воздухом. Однако фонарей Румкорфа не было, и я сказал об этом капитану.
   - Фонари нам не понадобятся, - ответил капитан Немо. - Мы на большую глубину не пойдем, значит, солнечные лучи будут хорошо освещать нам дорогу. Да и неосторожно было бы брать с собой электрический фонарь: как раз его свет может привлечь какого-нибудь характерного местного обитателя.
   Пока капитан говорил, я обернулся, чтобы посмотреть на Неда и Консейля, но они оба уже надели металлические шлемы и не могли ни слышать нас, ни говорить.
   - А где же наши ружья, капитан? - спросил я.
   - Зачем нам ружья, профессор? - отвечал он. - Ведь горцы ходят же на медведя с кинжалом в руках! Разве сталь не надежнее свинца? Вот отличный клинок! Прицепите его к поясу - и вперед!
   Я посмотрел на своих товарищей. Они тоже были вооружены "сталью". Кроме того, у Неда Ленда был в руках огромный гарпун, которым он с удовольствием размахивал.
   Мы с капитаном надели шлемы и привели в действие дыхательные аппараты. Через минуту мы очутились на глубине полтора метра и стояли на песчаном ровном дне. Капитан Немо сделал нам знак следовать за ним. Мы пошли по пологому спуску, и вскоре волны накрыли нас с головой.
   Тут я вдруг успокоился. Все мои тревоги и страхи рассеялись, и я забыл про всех акул на свете.
   Солнечные лучи, проникая сквозь прозрачную воду, достаточно ясно освещали морское дно. Были видны даже малейшие раковинки. Мы шли минут десять и были уже на глубине пяти метров; дно становилось ровнее.
   Перед нами, как вспугнутые бекасы, вспорхнула стайка рыб из рода одноперых, имеющих только хвостовой плавник. Я приметил также яванскую змею длиной восемьдесят сантиметров. Брюшко у нее синевато-белесого цвета, и если бы не золотистые полоски на боках, то ее можно бы спутать с морским угрем. Из рода строматид я встретил ярких ленточниц с серповидным спинным плавником. Этих рыб сушат и маринуют; приготовленные таким образом, они очень вкусны.
   Солнце поднималось все выше, и лучи его все ярче освещали морские глубины. Грунт мало-помалу менялся. Прежде мы шли по мелкому ровному песку, а теперь по какому-то каменистому шоссе, устланному ковром из моллюсков и зоофитов. Между образцами этих двух особей я заметил устричные раковины, свойственные Красному морю и Индийскому океану, шарообразные раковины оранжевых луцин, семейства сердцевидок, шиловок, персидских багрянок, из которых капитан Немо добывал отличную пурпурную краску, рогатых каменок длиной пятнадцать сантиметров, которые словно вытягивали руки, готовые вас схватить, роговидных кубаревиков, покрытых шипами, двустворчатые раковины лингул, съедобных моллюсков, светящихся пелагий и, наконец, бесподобных веерообразных глазчаток.
   Посреди этих зоофитов под сенью водорослей копошились членистоногие. Особенно много было ракообразных с панцирем, имеющим вид несколько выпуклого трехугольника, - раков-отшельников, свойственных этим водам, и отвратительных, страшных партеноп из семейства треугольных крабов.
   Мне не раз попадалась еще одна противная тварь - громадный краб, которого описал Дарвин. Этот краб питается кокосовыми орехами. Он карабкается на прибрежные пальмы, сталкивает кокос, который при падении трескается, и раскрывает его своими мощными клешнями. Здесь, в прозрачной воде, этот великан бегал с изумительным проворством. Он составлял совершенную противоположность морским черепахам, которые медленно передвигались между скал.
   Около семи часов мы наконец достигли отмели, где жемчужницы встречались целыми миллионами. Эти драгоценные моллюски прикрепляются к скалам с помощью прочных коричневатых волокон - биссуса, что не дозволяет им передвигаться с места на место.
   Раковины жемчужницы имеют округлую форму, толстые, почти ровные створки и очень ребристую поверхность. Некоторые раковины были исчерчены зеленоватыми полосками, которые лучеобразно расходились от верхушки. Это были молодые раковины. Другие - твердые, почерневшие, лежали здесь, вероятно, лет десять, а может, и больше, и имели до пятнадцати сантиметров в ширину.
   Капитан Немо указал мне на это невероятное скопление раковин, и я понял, что сокровищница в самом деле неистощима: творческая сила природы превосходит инстинкт разрушения, которым одарен человек! Нед Ленд, верный этому инстинкту разрушения, поспешно хватал самых лучших моллюсков и набивал ими сетку, висевшую у его пояса.
   Но надолго останавливаться было нельзя. Надо было идти следом за капитаном, который, казалось, вел нас по знакомой ему дороге.
   Дно начало заметно подниматься, иногда я поднимал руку вверх, и рука моя высовывалась над поверхностью моря. Затем вдруг под ногами оказывалась глубокая впадина. Часто приходилось обходить высокие утесы, похожие на остроконечные пирамиды. В темных расщелинах сидели огромные ракообразные с неподвижными глазами. А под нашими ногами копошились нереиды, глицеры, ариции и другие кольчатые, которые вытягивали свои щупальца и длинные усики.
   Вдруг перед нами возник огромный грот между живописно нагроможденных скал, устланных всеми произведениями морской флоры. В первую минуту грот этот показался мне очень темным. Солнечные лучи, казалось, здесь угасали.
   Капитан Немо вошел в грот, и мы вошли за ним следом. Я скоро освоился с относительной темнотой этого места и начал различать округленный купол свода, который поддерживался толстыми гранитными столбами, напоминающими тяжелые колонны тосканской архитектуры.
   Зачем наш таинственный капитан привел нас в эту подземную пещеру?
   Мы спустились по довольно крутому склону и очутились на дне какого-то круглого колодца. Здесь капитан Немо остановился и указал на предмет, который я сразу не заметил. Это была раковина необычайной величины, гигантская тридакна, или кропильница, куда вошло бы целое озеро святой воды. Она имела более двух метров в диаметре, значит, была еще больше той, которая украшала салон на "Наутилусе".
   Я приблизился к этому невероятному моллюску. Он прикреплялся своим биссусом к гранитному пласту и развивался здесь в одиночестве в спокойных водах грота. По моим соображениям, тридакна эта весила около трехсот килограммов. В такой раковине, вероятно, было около пятнадцати килограммов мякоти. Дюжину подобных устриц не одолел бы и самый знаменитый обжора - Гаргантюа!
   Капитан Немо, очевидно, знал о существовании этой двустворчатой раковины и не в первый раз посещал грот. Я думал, что он пришел сюда для того, чтобы показать нам это чудо природы, но я ошибся.
   Капитан пришел сюда и по своему делу. Створки моллюска были полуоткрыты. Капитан подошел и осторожно вложил кинжал между створками, чтобы они не закрылись, потом приподнял бахромчатый край мантии.
   Я увидал там жемчужину величиной с кокосовый орех. Жемчужина эта была безупречно круглой, чистейшей воды, бесподобной игры и блеска - одним словом, сокровище. В порыве любопытства я протянул руку и хотел ее схватить, взвесить, пощупать, но капитан Немо меня остановил, сделав отрицательный знак, и быстро вынул лезвие кинжала из раковины. Створки тотчас же закрылись.
   Я тогда понял замысел капитана Немо. Он оставлял здесь эту жемчужину для того, чтобы она постепенно увеличивалась. С каждым годом выделения моллюска прибавляли к ней новые концентрические слои. Капитан один знал, где "зреет" этот удивительный плод, он его воспитывал, так сказать, а со временем, вероятно, хотел перенести его в свой роскошный музей.
   Могло быть и так, что капитан Немо, по примеру китайцев и индусов, сам подготовил образование этой жемчужины, положив в складки мантии моллюска бусинку из стекла или шарик из металла, который мало-помалу и покрылся перламутром.
   Как бы то ни было, приравняв эту жемчужину ко всем прежде виденным, я решил, что она стоит не менее десяти миллионов франков.
   Это было изумительное произведение природы, неоценимая драгоценность, но как украшение эта жемчужина не годилась: никакое ухо не могло бы выдержать ее тяжесть.
   Надо было расстаться с тридакной. Капитан Немо вышел из грота, и мы опять пошли к жемчужной отмели сквозь воды, еще не взбаламученные ловцами жемчуга, прозрачные и спокойные.
   Мы шли довольно далеко друг от друга, каждый из нас останавливался или шел в сторону по своему усмотрению. Я не только не боялся теперь, но даже подсмеивался над своими прежними страхами. Подводная гора вела нас к поверхности моря, и скоро моя голова высунулась из воды.
   Консейль подошел ко мне и, приставив свой металлический шлем к моему, приветствовал меня каким-то странным, даже несколько диким движением, которым, вероятно, хотел выразить свои дружеские чувства.
   Но плоскогорье, на которое мы вышли, простиралось всего на несколько метров, и скоро мы снова скрылись под водой, вступив в свою стихию. Я полагал, что имею уже право называть эту стихию своей?
   Мы шли уже минут десять, как вдруг капитан Немо остановился. Я подумал, что он хочет вернуться назад, но ошибся. Он сделал нам знак войти в расщелину скалы, вошел сам и указал мне наверх.
   Я посмотрел. В пяти метрах от меня появилась какая-то тень, мелькнула и опустилась на дно. Тревожная мысль об акулах мелькнула у меня в голове. Но нет, это не акула. Это был человек, живой человек, индус, бедняк, которого, вероятно, нужда заставила начать ловлю жемчуга раньше времени. Я видел дно его лодки, привязанной к скале в нескольких футах над его головою. Он то погружался в воду, то выплывал. Между ног он сжимал камень в форме конуса, привязанный веревкой к лодке, этот камень помогал ему быстрее погружаться. Это было его незамысловатое снаряжение.
   Опустившись на дно, метров на пять, он выпускал камень, бросался на колени и торопливо кидал в свой мешок попадавшиеся под руку раковины, потом выплывал, опорожнял мешок, вытягивал из воды камень и снова начинал ту же операцию, продолжавшуюся всего секунд тридцать.
   Этот человек нас не видел. Мы притаились за выступом скалы. Да бедняге и в голову не могло прийти, что люди, живые люди находятся под водой и наблюдают за ним.
   Много раз он погружался и всплывал, всплывал и погружался. Он захватывал не больше десятка раковин за один раз, потому что их надо было отрывать от скалы, к которой они крепко пристали. И сколько этих раковин были пустыми!
   Я внимательно следил за ним. Он все нырял и всплывал, и мне уже начинало это нырянье надоедать, как вдруг индус, стоявший на коленях, содрогнулся, вскочил и сделал попытку всплыть.
   Я понял его испуг. Гигантская тень появилась над головой несчастного ныряльщика. Это была огромная акула. Она плыла прямо на него с открытой пастью.
   Я замер от ужаса и словно прирос к месту.
   Страшная тварь немного приостановилась, а затем ринулась на индуса. Индус успел отскочить в сторону и увернулся от ее зубов, но она ударила его хвостом в грудь, и он упал.
   Все это произошло в несколько мгновений. Акула снова направилась к индусу, перевернулась на спину... Я подумал, что сейчас она перекусит его пополам. В эту минуту капитан Немо выхватил свой кинжал и пошел навстречу чудовищу.
   Акула тотчас же увидала нового противника и кинулась на него. Капитан с изумительным проворством отскочил в сторону, увернулся от удара и всадил ей в брюхо кинжал по самую рукоятку. Но битва этим еще не окончилась. Завязалась страшная борьба.
   Акула испустила что-то похожее на рыканье. Кровь лила ручьем из ее раны. Море окрасилось алым цветом, и я несколько секунд ничего не видел. Когда вода очистилась, мы увидели, что неустрашимый капитан Немо повис на плавнике акулы, нанося ей в брюхо рану за раной, но все-таки не может нанести окончательный удар, то есть не может попасть в самое сердце. Растерзанная акула билась со страшной силой и так колыхала воду вокруг себя, что я едва мог устоять на месте.
   Я хотел броситься на помощь капитану, но от волненья, ужаса и страха не мог сделать ни шагу и только смотрел в полной растерянности на этот поединок.
   Вдруг капитан Немо упал, опрокинутый тяжестью огромной туши. Пасть акулы раскрылась... И все было бы кончено для капитана, если бы в эту минуту ловкий Нед Ленд с гарпуном в руке не подскочил к акуле и не ударил бы ее как следует.
   Волны снова потемнели от хлынувшей крови. Акула бешено забилась в агонии. Нед Ленд не промахнулся: попал прямо в сердце. Акула билась в предсмертных конвульсиях, описывая хвостом круги среди вспененной воды. Волны были такие сильные, что опрокинули Консейля.
   Тем временем Нед Ленд освободил капитана из-под чудовища. К счастью, капитан не был ранен. Он встал, кинулся к индусу, проворно перерезал веревку, которая привязывала несчастного к камню, обхватив его руками, оттолкнулся от дна и выплыл на поверхность. Мы всплыли за ним следом и через несколько секунд достигли лодки ныряльщика.
   Первой заботой капитана было привести индуса в чувство. Я очень сомневался, что это ему удастся, правда, индус недолго пробыл под водой, но акула ударила его хвостом, и удар мог быть смертельным. Капитан и Консейль принялись растирать утопленника, и он постепенно начал приходить в чувство и открыл глаза.
   Каково должно было быть его изумление, даже испуг, когда он увидал склонившиеся над ним четыре металлические головы!
   Особенно, надо полагать, он удивился, когда капитан Немо вынул из кармана мешочек с жемчугом и подал ему. Индус принял этот дар дрожащими руками. По его испуганному лицу можно было видеть, что он не мог сообразить, что это за сверхъестественные существа его окружили.
   Капитан сделал нам знак, и мы направились обратно к жемчужной отмели и потом по знакомой дороге шли до нашей шлюпки.
   Мы сняли с помощью матросов свои тяжелые скафандры и сели в шлюпку.
   Первые слова капитана Немо были обращены к канадцу:
   - Спасибо, мистер Ленд.
   - Не за что, капитан, - ответил канадец. - Это был мой долг.
   Легкая, чуть заметная усмешка мелькнула на губах капитана Немо.
   - К "Наутилусу"! - приказал он.
   Шлюпка полетела по волнам. Через несколько минут мы увидали труп акулы, выплывший на поверхность. По черной оторочке плавников я узнал страшную акулу-людоеда Индийского океана. Она была более двадцати пяти футов в длину, а огромная пасть занимала треть ее тела.
   - Это не молоденькая акула, - сказал Нед Ленд, - уже взрослая. Видите зубища-то? Целых шесть рядов зубов в форме треугольника торчат на верхней челюсти.
   Консейль страстными глазами впился в акулу и (я это очень хорошо видел) мысленно причислял ее к подклассу пластиножаберных класса хрящевых рыб, надотряду акул.
   Пока мы рассматривали эту тушу, около дюжины других прожорливых акул выплыли на поверхность. Но на нас они не обратили внимания, а набросились на своего безжизненного ближнего и начали рвать его на куски.
   В половине девятого мы уже были на "Наутилусе".
   Я долго размышлял о том, что случилось во время нашей экскурсии на Манарскую отмель.
   Что за человек этот капитан Немо! Какова отвага, какова ловкость, каково хладнокровие! Он говорит, что отрекся от человеческого общества, ненавидит людей, - но все это одни слова! Ему не удалось убить в себе чувство сострадания. При первом же случае он бросается спасать человека, рискуя своей собственной жизнью!
   - А ведь вы себе противоречите, капитан, - сказал я.
   - В чем противоречу?
   Я высказал ему свое мнение.
   Он ответил мне несколько взволнованным голосом:
   - Этот индус - житель угнетенной страны, профессор, а я за угнетенных. Я всегда был и до последнего вздоха буду их защитником!
  

Глава четвертая

Красное море

   29 января мы потеряли из вида остров Цейлон, и "Наутилус", идя со скоростью двадцать миль в час, вступил в лабиринт каналов, отделяющих Мальдивские острова от Лаккадивских. Он прошел мимо острова Киттан; этот остров кораллового происхождения, открытый Васко да Гама в 1499 году, - один из главных девятнадцати островов Лаккадивского архипелага, лежащего между 10° и 14°302 северной широты и 69° и 50°722 восточной долготы.
   Мы прошли, значит, шестнадцать тысяч двести двадцать миль, или семь тысяч пятьсот лье с тех пор, как выплыли из Японского моря.
   На следующий день, 30 января, когда "Наутилус" всплыл на поверхность океана, уже не было никакой земли в виду.
   "Наутилус" направлялся на север-северо-запад, к Оманскому заливу, который находится между Аравией и Индийским полуостровом и служит входом в Персидский залив.
   Куда же вел нас капитан Немо?
   Я никак не мог этого сообразить, и моя несообразительность не нравилась Неду Ленду.
   - Куда его несет? - повторял он с неудовольствием. - Куда мы плывем?
   - Туда плывем, Нед, куда угодно капитану, - отвечал я.
   - Ох уж мне этот капитан! Ну куда нас он мчит? А впрочем, не дальше Персидского залива, если мы туда войдем, так скоро повернем обратно!
   - Ну что же, Нед, повернем так повернем. А если из Персидского залива "Наутилус" пойдет в Красное море, так к его услугам Баб-эль-Мандебский пролив, - отвечал я.
   - Позвольте, профессор, - горячо возразил Нед Ленд, - ведь Красное море, как и Персидский залив, не имеет другого выхода! Ведь Суэцкий перешеек еще не прорыт! Да и будь он прорыт, так такое секретное судно, как "Наутилус", не пойдет по каналам, где на каждом шагу все шлюзы и шлюзы. Значит, Красное море не приведет нас в Европу!
   - Да разве я вам говорил, что мы идем в Европу?
   - Так куда ж мы пойдем? Что вы об этом думаете?
   - Я думаю, что "Наутилус" посетит любопытные берега Аравии и Египта, спустится по Индийскому океану, может, через Мозамбикский пролив, может, мимо Маскаренских островов и достигнет мыса Доброй Надежды.
   - Ну а когда достигнем мыса Доброй Надежды, тогда что?
   - А тогда мы, может быть, выйдем в Атлантический океан. Это было бы отлично! Атлантический океан почти неизвестен... Послушайте, Нед, неужели вам уже надоело подводное путешествие? По-моему, это так увлекательно!.. Я бы очень огорчился, если бы меня сейчас высадили на какой-нибудь берег.
   - Да знаете ли вы, господин Аронакс, что вот уже скоро три месяца, как мы в плену на этом "Наутилусе"?
   - Не знаю, Нед, и не хочу знать! Я здесь не считаю ни дней, ни часов!
   - Да чем же все это кончится?
   - Всему свое время. Да из-за чего мы спорим? Мы ведь ничего не можем сделать, значит, всякие споры бесполезны и ни к чему не ведут. Если бы вы мне сказали: "Вот я нашел способ побега!", тогда еще можно было бы поговорить, но у вас ничего нет. Знаете что? Говоря откровенно, я не думаю, что когда-нибудь капитан Немо рискнет пойти в евро пейские моря.
   Мы еще долго говорили в таком духе. Наконец Нед Ленд оборвал разговор такими словами:
   - Нет, профессор, если меня держат на привязи, так никакое удовольствие мне не в радость!
   В продолжение четырех дней, до 3 февраля, "Наутилус" плыл по Оманскому заливу с разной скоростью и на различной глубине. Казалось, он не знает дороги, идет на ощупь или колеблется в выборе пути. Я, однако, заметил, что он не пересекал тропик Рака.
   Выходя из Оманского залива, мы увидели Маскат, главный город Омана. Город этот построен среди черных скал, на их фоне резко выделялись белые дома и крепость. Я различил выпуклые купола мечетей, изящные шпили минаретов и зеленеющие террасы, спускавшиеся к самому морю. Но я едва успел на все это полюбоваться: "Наутилус" вскоре погрузился в темные глубины.
   Мы проплыли, держась в шести милях, вдоль аравийских берегов. Берега эти были местами гористы, и на горах виднелись иногда развалины древних храмов.
   5 февраля мы наконец вошли в Аденский залив. Этот залив можно сравнить с воронкой, которая вставлена в горлышко Баб-эль-Мандебского пролива, чтобы воды Индийского океана вливались в воды Красного моря.
   6 февраля "Наутилус" шел в виду города Адена.
   Город Аден гнездится на скале, далеко выдающейся в море и соединенной с континентом узким перешейком, как настоящий аравийский Гибралтар. В 1839 году им завладели англичане, укрепили его, и теперь он превратился в неприступную крепость. Я различил восьмиугольные минареты и вспомнил, что когда-то, если верить историку Эдризи, этот город был самым оживленным и богатым торговым пунктом на побережье.
   Я думал, что капитан Немо, дойдя до этих мест, повернет назад, но, к величайшему моему изумлению, он не повернул!
   На следующий день, 7 февраля, мы вошли в пролив Баб-эль-Мандеб, что значит на арабском языке "Врата слез". При ширине двадцать миль пролив имеет длину всего пятьдесят два километра. "Наутилус" на полном ходу за один час пролетел это пространство. Но мне ничего не удалось увидеть.
   Я не увидел даже острова Перим, который тоже принадлежит англичанам. Множество французских и английских пароходов сновало по проливу. Одни шли из Калькутты, другие - в Мельбурн, третьи - из Суэца в Бомбей или на Мадагаскар, так что "Наутилус" не мог показаться на поверхности и держался под водой.
   Наконец, в полдень мы вступили в воды Красного моря.
   Красное море, о котором так часто упоминается в библейских преданиях, вот оно!
   Консейль, как и я, тоже смотрел на него не без волнения. Над этим морем никогда не идут дожди, ни одна река в него не впадает, оно подвержено беспрестанным, очень сильным испарениям и понижается на целых полтора метра в год. Будь это море замкнуто со всех сторон, оно, может статься, совершенно высохло бы.
   Красное море имеет две тысячи шестьсот километров в длину и двести сорок в ширину. Во времена Птолемеев и римских императоров оно было, по выражению одного ученого, "главной артерией всемирной торговли". Возможно, открытие Суэцкого канала вернет ему его прежнее значение. Суэцкие железные дороги уже отчасти сделали это.
   Я никак не мог понять, зачем капитан Немо вошел в этот залив, но я был этим очень доволен. "Наутилус" шел на небольшой скорости, то выплывая на поверхность океана, то погружаясь, если показывалось какое-нибудь судно на горизонте. И я мог наблюдать это любопытное море и в глубинах, и на поверхности.
   8 февраля рано утром мы завидели Мокку. Город этот теперь разорен - говорят, стены его рушатся от одного звука пушечного выстрела. Он казался очень тихим, кое-где среди развалин росли тенистые финиковые пальмы.
   Когда-то Мокка тоже имела торговое значение; здесь было шесть рынков, двадцать шесть мечетей, и ее защищали укреп ленные стены четырнадцати фортов.
   "Наутилус" приблизился к африканским берегам, где море было гораздо глубже, и остановился в прозрачной как стекло воде; и мы могли любоваться бесподобными ярко-красными коралловыми кустарниками и подводными скалами, сплошь устланными мягкими бархатными зелеными коврами из водорослей.
   Но самое незабываемое зрелище ожидало нас у восточных берегов, около Тихама. Здесь не только под волнами красовались самые редкие зоофиты, но они образовывали живописные гирлянды и над поверхностью моря, возвышаясь саженей на десять. Они не были такими яркими, как подводные, но формы их отличались еще большей причудливостью.
   Сколько приятных часов я провел у иллюминатора! Сколько новых образцов подводных флоры и фауны я видел при свете прожектора!
   Тут были и грибовидные кораллы, актинии аспидного цвета, восьмилучевые кораллы, похожие на флейты, мадрепоровые кораллы, свойственные этому морю, наконец, тысячи видов морской губки.
   Губка - вовсе не растение, как предполагают еще некоторые натуралисты, но многоклеточное животное примитивного типа. Нельзя даже допустить мнение древних, которые считали губку чем-то средним между растением и животным. Впрочем, естествоиспытатели так и не пришли к согласию насчет строения губок. Одни считают ее колонией микроскопических организмов, а другие - и между этими другими Мильн-Эдвардс - признают ее за отдельное, живущее особняком животное.
   Класс губок включает около трехсот видов, которые встречаются почти во всех морях, даже в некоторых реках попадаются пресноводные губки. Но главным образом они водятся в водах Средиземного моря, около греческого архипелага, у берегов Сирии и Красного моря. Там добываются мягкие нежные туалетные губки, которые иногда продаются по сто пятьдесят франков за штуку: сирийская губка, твердая берберийская и др.
   Я не мог изучать зоофитов Леванта, от которого мы были отделены Суэцким перешейком, и утешался тем, что наблюдал их в водах Красного моря. Вместе с Консейлем мы смотрели в иллюминатор, пока "Наутилус", держась на глубине от восьми до девяти метров, медленно проплывал мимо живописных подводных утесов восточного берега.
   Тут росли всевозможные виды: губки ветвистые, губки листовидные, губки шаровидные и губки лапчатые. Своей формой они оправдывали названия "корзиночек", "чашечек", "прялок", "лосьего рога", "львиной лапы", "павлиньего хвоста", "нептуновой перчатки", которыми окрестили их рыбаки и ловцы губок. Из их волокнистой ткани, насыщенной полужидким студенистым веществом, беспрестанно выделялись тоненькие струйки воды, орошая каждую клеточку, а затем клеточки сжимались и вытесняли оттуда воду. Студенистое вещество разлагается после смерти губки и истлевает, выделяя аммиак. Остаются только роговидные волокна, из которых состоит губка; они постепенно приобретают рыжеватый оттенок и мягкость. По степени своей эластичности, упругости и проницаемости губка употребляется для разных целей.
   Губки лепились к подводным скалам, раковинам и даже к стеблям водорослей. Они гнездились в расселинах, стлались. ползли вверх или свисали, как коралловые ветви.
   - С позволения их чести, как добывают эти губки? - спросил Консейль.
   - Добывают их или черпаком, или вручную, - ответил я. - Для ловли руками надо нырять, но зато губка отрывается осторожнее, ткани ее не портятся, и, следовательно, она ценится дороже.
   Вокруг зарослей губок кишели другие зоофиты, преимущественно медузы. Представителями моллюсков были кальмары и каракатицы, которые, по данным д'Орбиньи, характерны для Красного моря. Из пресмыкающихся здесь водились морские черепахи из разряда каретт, которые стали нам к обе ду отличным блюдом.
   Что касается рыб, то их попадалось множество, и между ними были весьма замечательные образцы. Наши сети захватывали скатов кирпичного цвета, усеянных неровными голубыми пятнышками, с двойным иглообразным шипом или с серебристой спиной, или с колючим хвостом, аодонов, совсем не имеющих зубов, принадлежащих к отделу хрящевых рыб, кузовков-дромадеров из семейства твердокожих, у которых горб оканчивается загнутым шипом длиной полтора фута, ошибней из семейства угревидных с серебристым хвостовым плавником, голубоватой спиной, фиатол, исчерченных узкими золотистыми полосками и украшенных тремя цветами Франции, великолепных каранксов, или толстоголовок, помеченных семью поперечными полосками черного цвета и голубыми и желтыми плавниками, с золотой и серебряной чешуей, султанок с желтыми плавниками, зеленобрюшек, губанов, спинорогов, колбней и многих других рыб.
   9 февраля "Наутилус" плыл между Суакином и Кунфудом; здесь Красное море имеет сто девяносто миль в ширину.
   В полдень капитан Немо вышел на палубу. Я поджидал его, потому что дал себе слово до тех пор от него не отставать, пока хотя бы приблизительно не узнаю, куда он хочет направить "Наутилус". Увидав меня, капитан Немо тотчас же подошел, любезно предложил мне сигару и сказал:
   - Что ж, профессор, нравится вам Красное море? Как вы находите его рыб, зоофитов, цветники из губок и леса из кораллов? Заметили вы города по берегам?
   - Да, капитан, - ответил я. - Такие чудеса можно увидеть только с "Наутилуса". Что это за умный корабль, если можно так выразиться!
   - Да, Аронакс, умный, отважный и неуязвимый! Он не боится ни страшных бурь Красного моря, ни его течений, ни его подводных скал.
   - Да, - сказал я, - это море считается одним из самых бурных, если я не ошибаюсь, в древние времена у него была самая плохая слава.
   - Да, очень плохая. Греческие и латинские историки отзываются о нем не очень лестно, а Страбон говорит, что во время пассатных ветров и в период дождей оно особенно неприятно. Араб Эдризи, который описал его под названием Кользумского залива, рассказывает, что корабли во множестве погибали, разбиваясь о подводные скалы, и что никто не решался плавать по нему ночью. Он говорит, что на этом море беспрестанно бушуют страшные ураганы, оно усеяно неприступными островами и "нет в этом море ничего хорошего, ни в глубине, ни на поверхности". Такое же мнение выражают Арриан, Агатархид и Артемидор.
   - Видно, эти историки не плавали на "Наутилусе", - сказал я.
   - Само собой, - усмехнулся капитан. - В постройке кораблей наши современники не очень далеко ушли от древних. Сколько веков прошло, пока открыли механическую силу пара. Кто знает, появится ли второй "Наутилус" даже через сто лет? Прогресс идет медленно, Аронакс.
   - Да, - отвечал я, - ваш "Наутилус" опередил на целый век свое время, может быть, даже на несколько веков. Как жаль, что подобное открытие должно умереть вместе с изобретателем!
   Капитан Немо ничего не сказал на последнее замечание. Помолчав несколько минут, он продолжил:
   - Мы говорили о невыгодном мнении, которое имели древние о Красном море?
   - Да, - отвечал я, - но они чересчур преувеличивали опасность...
   - И да и нет, Аронакс, - сказал капитан, который, казалось, знал Красное море, как свои карманы. - То, что не представляет никакой опасности для современного корабля или парохода, представляло для судов древних очень большую опасность. Наши корабли построены прочно, оснащены отлично, управляются с помощью пара, а ведь первые мореплаватели пускались в плавание на деревянных барках, сшитых пальмовыми веревками, проконопаченных древесной смолой и обмазанных жиром дельфина. У них не было даже никаких приборов для определения курса корабля, и они плавали по воле ветров и течений, которые едва знали.
   При таких условиях кораблекрушения были и должны были быть многочисленны. В наше время пароходам, плавающим между Суэцем и южными морями, нечего бояться этого моря, несмотря на противные ветры. Теперь капитан и пассажиры перед отплытием не приносят очистительных жертв и по возвращении не идут в храм благодарить богов, украшая себя гирляндами цветов и золотыми повязками.
   - Это так, - сказал я. - Пар, мне кажется, убил всякую признательность в сердцах моряков. Очевидно, что вы хорошо изучили это море, капитан, и знаете все, что к нему относится. Не можете ли вы мне сказать, почему это море называют Красным?
   - По этому поводу есть много разных толкований. Угодно вам знать мнение летописца XIV века?
   - Скажите, капитан.
   - Этот выдумщик уверяет, что название Красное было дано морю после перехода израильтян, когда преследовавший их фараон погиб в его волнах. Он говорит: "В знак этого чуда море приняло алый цвет, и никто после этого не мог его иначе называть, как только Красным морем".
   - Ну, бог с ним! Я на поэтов в этом случае не полагаюсь. Вы лучше скажите, что вы об этом думаете?
   - Я думаю, что это название - перевод еврейского слова Edom и что древние назвали так море потому, что его воды отличаются особой окраской.
   - Однако до сих пор я не вижу никакой особой окраски, капитан: волны прозрачны и совершенно такие же, как в других морях.
   - Да, пока еще нет ничего особенного, но когда мы войдем в глубину залива, вы заметите большое различие. Я помню, в бухте Тор вода однажды была совершенно красной - точно кровавое озеро.
   - Чему же вы приписываете эту красноту: присутствию микроскопических водорослей?
   - Да, это слизистое пурпуровое вещество, выделяемое микроскопическими растеньицами, называемыми триходесмия. На один квадратный миллиметр приходится сорок тысяч таких организмов. Когда мы войдем в бухту Тор, вы, быть может, увидите их.
   - Значит, вы не в первый раз плывете на "Наутилусе" по Красному морю?
   - Не в первый, профессор.
   - Вы упомянули о переходе израильтян через Красное море и о несчастии, которое постигло египтян. Позвольте вас спросить, капитан, вы не полюбопытствовали исследовать место этого замечательного происшествия?
   - Нет, профессор, и я имел на это достаточную причину.
   - Какую же?
   - Такую, что именно то самое место, где Моисей прошел со своим народом, так теперь обмелело, что вода едва покрывает копыта верблюдов. Понятно, что мой "Наутилус" не может там плавать.
   - А где это место, капитан?
   - Это место находится немного повыше Суэца, в рукаве, который в те времена, когда Красное море простиралось до Горьких озер, образовывал глубокий лиман. Надо ли приписать сверхъестественному чуду переход израильтян или нет, это другой вопрос, но израильтяне прошли в Землю обетованную, а войско фараона погибло именно здесь. Я полагаю, что при раскопках этих песков нашлось бы множество египетского оружия и инструментов.
   - Это можно сказать наверное. Надеюсь, что рано или поздно археологи возьмутся за эти раскопки. Дайте только построить город на этом перешейке! А города построят, как только будет прорыт Суэцкий канал. Мне кажется, что этот канал бесполезен для вашего "Наутилуса", капитан.
   - Для моего "Наутилуса" бесполезен, профессор, зато полезен для целого мира. Еще древние хорошо понимали, как важно для развития торговли установить сообщение между Красным и Средиземным морем. Но им не пришло в голову прорыть прямой канал через Суэцкий перешеек, и они устроили сообщение через Нил. Канал, соединявший Нил с Красным морем, если верить преданию, начали строить в царствование Сезостриса. Верно то, что за шестьсот пятнадцать лет до Рождества Христова фараон Нехо велел рыть канал, соединяющий Нил с Красным морем. Подразумевалось, что суда будут проходить по каналу за четыре дня и что ширина его позволит двум триремам, или трехвёсельным галерам, проходить рядом. Рытье этого канала продолжил Дарий, сын Гистаспа, и окончил его, вероятно, Птолемей II. Страбон видел, как по каналу плавали суда, но недостаточная глубина от Бубасты до Красного моря привела к тому, что плавать по каналу можно было только несколько месяцев в году. Канал служил торговым сообщением до века Антонинов. Потом он был заброшен, и его занесло песком. По повелению калифа Омара его восстановили, и, наконец, в 761-м или в 762 году канал был окончательно засыпан калифом Альманзором, который хотел отрезать подвоз хлебных припасов в войска возмутившегося Мохаммеда-бен-Абдуллы. Генерал Бонапарт напал во время своего Египетского похода на следы этого канала в Суэцкой пустыне и, застигнутый приливом, чуть не погиб на том самом месте, где Моисей три тысячи триста лет назад стоял лагерем.
   - Что не придумали или не решались сделать древние, то сделает Лессепс. Молодец! Ведь это соединение двух морей сократит путь из Кадикса в Индию на девять тысяч километров! Он превратит Африку в громадный остров!
   - Да, Аронакс! Вы имеете право гордиться своим соотечественником. Это человек начал дело и, несмотря на препятствия, помехи и неприятности, доводит его до конца. Честь и слава господину Лессепсу! Только одно печально... - Что же, капитан?
   - А то, что великие предприятия редко интересуют правительства. Кто знает, если бы не Лессепс, дело, может быть, так бы и забросили.
   Меня очень удивил тон капитана Немо.
   - К сожалению, профессор, - начал снова капитан Немо, - я не могу провести вас через Суэцкий канал, но послезавтра мы войдем в Средиземное море, и вы оттуда увидите длинную дамбу около Порт-Саида.
   - Мы войдем в Средиземное море? - вскричал я.
   - Да, профессор, это вас удивляет?
   - Меня удивляет, что мы будем там послезавтра.
   - Вот оно что!
   - Да, капитан. Хотя тем, кто плавает на "Наутилусе", пора бы перестать чему бы то ни было удивляться.
   - Вы, собственно, чему удивляетесь?
   - Ведь чтобы в один день обойти Африку и обогнуть мыс Доброй Надежды, корабль должен идти со скоростью...
   - Да кто же вам говорит, профессор, что мы будем обходить Африку и огибать мыс Доброй Надежды?
   - Да как же иначе? Ведь "Наутилус" не поплывет по земле, не пойдет по Суэцкому перешейку?
   - А под перешейком?
   - Под перешейком?
   - Разумеется, - спокойно отвечал капитан Немо. - Природа давным-давно устроила под этой полоской земли то, что люди теперь устраивают на ее поверхности.
   - Что вы! Неужто есть проход?
   - Да, есть подземный проход. Я его назвал Аравийским тоннелем: он начинается под Суэцем и доходит до Пелусия.
   - Но ведь перешеек состоит из наносных песков?
   - Только на известную глубину, на пятьдесят метров, а дальше лежит гранитная скала.
   - Вы случайно открыли этот проход, капитан?
   Я был до крайности удивлен.
   - И случайно и нет, профессор. Я даже могу сказать, что я открыл его не случайно.
   - Капитан, я не верю своим ушам!
   - Ах, профессор! Aures habent et non audient (Есть у них уши, но не слышат). Этот проход не только существует, я даже не раз через него проходил. Не будь его, я не решился бы теперь войти в Красное море.
   - Не будет ли с моей стороны нескромностью, если я спрошу вас, каким образом вы открыли Аравийский тоннель?
   - Профессор, - отвечал капитан Немо, - зачем же секретничать с людьми, с которыми мы никогда не расстанемся? Я ничего не ответил на этот намек и ждал рассказа.
   - Итак, я тоже немного натуралист, и разные соображения навели меня на мысль о существовании этого прохода. Я заметил, что в Красном и Средиземном море попадаются совершенно одинаковые виды рыб - ошибни, фиатолы, радужные губаны, долгоперы из семейства щуковидных и некоторые другие. Я подумал, что, вероятно, между этими морями существует какое-нибудь сообщение. Затем я сказал себе, что если оно существует, то подводное течение должно идти от Красного моря к Средиземному. Я поймал множество рыб около Суэца, прикрепил к хвосту каждой рыбки медные колечки и выпустил их в море. Через несколько месяцев я поймал у сирийских берегов несколько рыб, помеченных моими колечками. Сообщение между морями было доказано. Я стал его разыскивать, разыскал проход и решился по нему проплыть. А вот теперь очень скоро буду иметь честь переправить и вас этим путем.
  

Глава пятая

Аравийский тоннель

   Я в тот же день передал Консейлю и Неду Ленду содержание своего разговора с капитаном. Когда я им объявил, что через два дня мы будем в водах Средиземного моря, Консейль захлопал в ладоши, а канадец пожал плечами.
   - Подводный тоннель! - вскрикнул он. - Сообщение между морями! Как это можно! Это неслыханное дело!
   - Друг Нед, - возразил Консейль, - а вы когда-нибудь слышали про "Наутилус"? Нет! Однако "Наутилус" существует! Так что вы не пожимайте плечами и не кричите, что этого нет потому, что вы об этом не слышали.
   - Поживем - увидим! - прорычал Нед Ленд. - Что ж, пусть будет так! Я буду рад, если капитан вправду проведет нас по этому проходу в Средиземное море.
   В тот же вечер "Наутилус" приблизился к аравийскому берегу. Мы плыли по поверхности моря, и я смог различить город Джидда, главный торговый пункт Египта, Сирии, Турции и Индии. Я довольно хорошо видел городские постройки, суда, пришвартованные вдоль набережной, и корабли, стоявшие на рейде. Солнце, стоявшее довольно низко на горизонте, освещало дома, ослепляющие своей белизной. За городом виднелись деревянные хижины и тростниковые шалаши бедуинов.
   Скоро Джидда исчезла в вечернем сумраке, и "Наутилус" быстро погрузился.
   На следующий день, 10 февраля, вдали показалось несколько судов. "Наутилус" снова поплыл под водой, но в полдень все суда скрылись из виду и он снова поднялся на поверхность.
   Я, Нед Ленд и Консейль вышли на палубу. Восточный берег чуть-чуть обозначался в тумане.
   Мы сидели и беседовали на разные темы, как вдруг Нед Ленд протянул руку, указывая на какую-то точку в море, и сказал:
   - Видите, профессор? Вон там, там!
   - Не вижу, Нед! Вы ведь знаете, у меня не ваши глаза.
   - Смотрите хорошенько: вон там, впереди, почти против прожектора! Видите, что-то движется? Видите?
   - Да, да, точно, - ответил я после внимательного наблюдения. - Я как будто вижу какое-то темное тело на поверхности вод.
   - Второй "Наутилус"? - сказал Консейль.
   - Нет, - ответил канадец. - Это, надо полагать, какое-нибудь морское животное.
   - С позволения их чести, киты водятся в Красном море? - спросил Консейль.
   - Да, иногда попадаются, - отвечал я.
   - Только это не кит, - сказал канадец, не сводивший глаз с темной массы. - Мы с китами старые знакомые. Я их узнаю издали.
   - Подождем - увидим, - сказал Консейль. - "Наутилус" идет прямо туда.
   "Наутилус" действительно шел в направлении заинтересовавшего нас черноватого тела. Оно походило на верхушку подводной скалы.
   - Что бы это такое было? - сказал я. - Не могу определить.
   - А! Двигается! Ныряет! - вскрикнул Нед Ленд. - Тысячу чертей! Что это еще за животное? Хвост не раздвоенный, как у китов и кашалотов, а плавники словно обрублены!
   - В таком случае, - сказал я, - это...
   - Кувырк! Перевернулось на спину и выставило сосцы на груди, - вскрикнул канадец.
   - Это сирена! - закричал Консейль. - Это, с позволения их чести, настоящая сирена!
   Животное точно принадлежало к отряду сиреновых, которых в древности считали полуженщинами, полурыбами.
   - Нет, - сказал я Консейлю, - это не сирена, а другое очень любопытное животное, которое теперь еще изредка попадается в Красном море. Это дюгонь, животное из семейства травоядных китов.
   - Отряд сирен, группа рыбовидных, класс млекопитающих, отдел позвоночных, - забормотал Консейль.
   Нед Ленд не сводил глаз с животного. Глаза канадца так и горели. Он поднимал руку, словно хотел метнуть гарпун.
   - Что, Нед? - спросил я.
   - Ах, профессор, - ответил Нед, - в такую штуку мне еще не доводилось попадать!
   В эту минуту капитан Немо вышел на палубу; он тотчас заметил дюгоня, понял волнение канадца и сказал ему:
   - А что, мистер Ленд, хорошо бы бросить в него гарпун?
   - Уж и не говорите, капитан! - ответил канадец.
   - Вы не прочь поохотиться?
   - Не прочь! Не прочь!
   - Ну что ж, если не прочь, то поохотьтесь.
   - Благодарю покорно, капитан! - радостно ответил Нед.
   Глаза у него так и загорелись.
   - Только смотрите, - сказал капитан, - не промахнитесь. Советую вам в ваших же интересах.
   Нед Ленд только пожал плечами.
   - А дюгонь очень опасное животное? - спросил я.
   - Да, - ответил капитан. - Случается, что животное кидается на китобоев и опрокидывает лодку. Впрочем, мистеру Ленду нечего бояться, у него верный глаз и твердая рука. Я ему советую не промахнуться, потому что он может упустить вкусное блюдо. Мистер Ленд, я знаю, порядочный лакомка.
   - А! - сказал канадец. - Так у дюгоня вкусное мясо?
   - Очень вкусное, - отвечал капитан, - похоже на говяжье мясо, и в Меланезии его подают только к княжескому столу. А так как у князей аппетит хороший, то за этим бедным животным постоянно охотятся, так что дюгонь, как и его родственник ламантин, становится редкостью.
   - Так, может, лучше не охотиться, капитан? - сказал Консейль. - Вдруг это самый последний? Надо бы его оставить на развод в интересах науки...
   - Да будет вам, Консейль! - вскрикнул Нед. - Вы все о науке, а в интересах кулинарии за ним следует поохотиться!
   - Итак, за охоту, мистер Ленд, - сказал капитан.
   В эту минуту на платформу вышли семь человек из экипажа. Все они были немы и бесстрастны, как всегда. Один из них держал гарпун на веревке, какая обычно употребляется при ловле китов. Шлюпку спустили на море. Шестеро гребцов сели на весла, седьмой взялся за руль. Нед, Консейль и я поместились на корме.
   - А вы, капитан? - спросил я.
   - Нет, я не поеду. Счастливой охоты!
   Шлюпка отчалила, гребцы дружно взялись за весла, и мы полетели навстречу дюгоню, который плавал милях в двух от "Наутилуса".
   Приблизившись к китообразному, шлюпка пошла медленнее, и весла бесшумно опускались в спокойные воды. Нед Ленд с гарпуном в руке встал на носу.
   К гарпуну, которым бьют кита, обыкновенно привязывают длинный канат, свернутый в клубок, он быстро разматывается, когда раненое животное увлекает его за собой. Но у Неда Ленда канат был всего саженей десять в длину, и к концу его был прикреплен маленький пустой бочонок. Если бы животное утянуло канат, бочонок всплыл бы на поверхность и таким образом обозначил бы путь дюгоня под водой.
   Я привстал, подошел к краю шлюпки и внимательно рассмотрел противника Неда Ленда.
   - Знаешь, - сказал я Консейлю, - этот дюгонь очень похож на ламантина. Тело у него продолговатое, с очень длинным хвостом, а на боковых плавниках - настоящие пальцы. Различие с ламантином только в том, что у него на верхней челюсти сидят два длинных и острых клыка, расходящиеся в разные стороны.
   - С позволения их чести, - сказал Консейль, - в нем будет более семи метров длины.
   Дюгонь не двигался и, казалось, спал на поверхности воды.
   - Хорошо, что он спокоен, - сказал я, - так будет легче с ним справиться.
   Шлюпка осторожно подошла сажени на три к животному, гребцы оставили весла. Нед Ленд, откинувшись немного назад, метнул свой гарпун.
   - Сразу видно мастера! - сказал я Консейлю.
   Раздался свист, и дюгонь исчез. Гарпун был пущен с большой силой, но, по-видимому, Нед промахнулся.
   - Тысяча чертей! - закричал взбешенный канадец. - Я промахнулся.
   - Нет, - вскрикнул я, - животное ранено! Вот его кровь!
   Только орудие в нем не осталось...
   - Гарпун! - кричал Нед Ленд. - Надо поймать гарпун!
   Матросы начали грести, а рулевой направил шлюпку к плавающему бочонку. Поймав гарпун, мы стали преследовать животное.
   Дюгонь выплывал время от времени на поверхность моря, чтобы подышать. Рана не лишила его сил, поэтому он плыл удивительно быстро. Стараниями гребцов шлюпка летела по следам животного. Не раз мы нагоняли его очень близко: канадец замахивался, но дюгонь внезапно нырял, и дело оканчивалось ничем.
   Можно себе представить, как злился и бушевал нетерпеливый Нед Ленд. Он ругал увертливое животное самыми крепкими словами, какие только существуют на английском языке. Я хотя и молчал, но, признаюсь, меня тоже начинала разбирать досада.
   Мы преследовали дюгоня целый час. Я уже начал думать, что ничего из нашей охоты не выйдет путного, как вдруг животное решило изменить тактику. Дюгонь повернулся и ринулся прямо на шлюпку. Но это движение не ускользнуло от зоркого канадца.
   - Теперь глядите в оба! - сказал он.
   Рулевой произнес несколько слов на своем странном наречии, вероятно, он предупредил матросов о предстоящей опасности.
   Дюгонь подлетел футов на двадцать к шлюпке, вдруг остановился, втянул воздух своими огромными ноздрями, которые находятся у него не внизу, а наверху морды, а затем бросился на шлюпку.
   Шлюпка не смогла увернуться от удара и чуть не опрокинулась, зачерпнув воду, но благодаря проворству и искусству рулевого все обошлось благополучно.
   Нед Ленд, уцепясь за форштевень, бил гарпуном громадное животное, которое, вонзив клыки в планшир, приподнимало шлюпку, как лев козленка. Мы повалились друг на дружку.
   "Ну, Пьер Аронакс, - думал я, - пришел твой час!"
   Однако страх этот был напрасным: канадец наконец справился с животным.
   Я услышал, как заскрежетали зубы по железу: дюгонь исчез и унес гарпун с собой. Но бочонок скоро выплыл на поверхность, а минуту спустя мы вытянули и дюгоня, взяли его на буксир и направились к "Наутилусу". Консейль даже вздохнул от удовольствия.
   Пришлось пустить в ход самые крепкие тали, чтобы поднять дюгоня на платформу. Он весил пять тысяч килограммов! Тушу разрубили под надзором Неда Ленда.
   В тот же день мне подали к обеду жаркое. Корабельный повар был мастером своего дела и бесподобно приготовил это блюдо. Мясо дюгоня показалось мне вкуснее телятины, пожалуй, оно не уступало и говядине.
   На следующий день, 11 февраля, кухня наша обогатилась еще и превосходной дичью. Стая морских ласточек опустилась на палубу "Наутилуса".
   - С позволения их чести, какая это птичка? - спросил Консейль.
   - Это род Sterna nilotica. Они водятся преимущественно в Египте. Видишь, клюв у них черный, голова серая в крапинках, глаз окружен белыми точками, спина, крылья и хвост сероватые, брюшко и горло белые, а лапки красные.
   Нам удалось также убить несколько дюжин нильских уток. Эти нильские утки - премиленькие птички: горло и верхняя часть головы у них белые и усеяны черными пятнами, мясо их чрезвычайно вкусно.
   "Наутилус" шел средним ходом. Он, так сказать, прогуливался. Я заметил, что чем мы ближе подходили к Суэцу, тем вода Красного моря становилась менее соленой.
   Около пяти часов вечера мы завидели на севере мыс Рас-Мухаммед. Этот мыс образует оконечность Синайского полуострова, лежащего между городами Суэцем и Акабой. Когда "Наутилус" через пролив Губаль вошел в Суэцкий залив, я смог ясно различить высокую гору, возвышающуюся между двумя заливами. Это была гора Орив, библейский Синай, на вершине которого Моисей встретился, по преданию, лицом к лицу с Богом.
   В шесть часов "Наутилус", то погружаясь, то всплывая, прошел мимо города Тора. Вода в этом месте залива была заметно красноватой, словно окрашенной алой краской.
   Наступила ночь, и вокруг воцарилась тишина, изредка нарушаемая криком пеликана или какой-нибудь другой ночной птицы, шумом прибоя у скал да гудками далеких пароходов.
   От восьми до девяти часов "Наутилус" оставался под водой. По моим расчетам, мы уже были очень близко от Суэца. Сквозь иллюминаторы я видел основания прибрежных скал, ярко освещенных нашим прожектором. Мне казалось, что пролив все более и более суживается.
   В четверть десятого "Наутилус" выплыл на поверхность. Я поспешил на палубу. Мне не терпелось добраться до Аравийского тоннеля капитана Немо.
   Мне не сиделось на месте, и, не будь свежего ночного ветерка, я бы не знал, куда мне деваться.
   Вскоре я заметил бледный, тусклый огонек на расстоянии мили, казалось, он был прикрыт какой-то туманной дымкой.
   - Плавучий маяк! - сказал кто-то позади меня. Я обернулся и увидел капитана.
   - Это плавучий маяк Суэца, - продолжил он. - Мы скоро будем у входа в тоннель.
   - А входить туда, должно быть, не так просто, капитан?
   - Нелегко, профессор, и поэтому я всегда в этом месте сам управляю судном. Теперь, Аронакс, не угодно ли вам будет спуститься вниз? "Наутилус" сейчас погрузится в воду и выплывет на поверхность, уже пройдя Аравийский тоннель.
   Я последовал за капитаном Немо. Когда я направился в свою каюту, капитан остановил меня.
   - Профессор, вы хотели бы побыть со мной в штурвальной рубке?
   - Я и не смел вас об этом просить, - сказал я, - очень хочу...
   - Так пойдемте. Вы увидите все.
   - Это плавание и подводное, и подземное, - сказал я.
   - Пожалуй, что так, - ответил капитан.
   Капитан Немо провел меня к центральному трапу, поднявшись на несколько ступеней, он открыл боковую дверь, прошел по верхнему коридору, в конце которого находилась рубка, которая, как уже было сказано, выходила на нос судна.
   Рубка имела форму квадрата со стороной шесть футов и несколько напоминала рубки на пароходах, ходивших по Миссисипи и Гудзону. Посередине стоял штурвал, соединенный штуртросами с рулем управления, они шли до самой кормы "Наутилуса". Четыре иллюминатора в перегородках рубки давали рулевому возможность смотреть на все четыре стороны.
   В рубке было темно, но мои глаза скоро освоились с этой темнотой, и я разглядел штурмана, державшего штурвал двумя руками. Море ярко освещалось электрическим светом прожектора.
   - Ну, - сказал капитан Немо. - Пора приниматься за работу!
   Рубка соединялась с машинным отделением электрической проволокой, и капитан Немо мог одновременно управлять и направлением, и скоростью "Наутилуса". Он нажал одну кнопку, и тотчас же корабль пошел медленнее.
   Я смотрел на высокую, отвесную гранитную стену, мимо которой мы плыли. Эта скала служила подножием наносным пескам. Мы шли мимо нее около часа и очень близко - всего в нескольких метрах. Капитан Немо не сводил глаз с компаса. Время от времени он подавал знак штурману, который тотчас менял направление "Наутилуса".
   Я поместился у правого иллюминатора, любуясь великолепнейшими вереницами кораллов, зоофитов, водорослей и ракообразных, которые населяли все выпуклости и впадины в скалах.
   В четверть одиннадцатого капитан Немо сам взялся за руль. Широкая галерея, темная и глубокая, открылась перед нами. "Наутилус" смело вошел в нее. Тотчас же раздался шум, словно кругом закипели котлы. Это воды Красного моря стремились в Средиземное. "Наутилус", увлекаемый течением, полетел как стрела, хотя его насколько возможно сдерживали судовые машины. По стенам узкого прохода я видел только ослепительные полосы, зигзаги и пятна света. Сердце у меня так билось, что я прижал к нему обе руки.
  

лась цѣлая дюжина этихъ прожорливыхъ рыбъ, но онѣ не обращали на насъ вниманія и бросались на трупъ, оспаривая другъ у друга куски его.

   Въ половинѣ девятаго мы возвратились на бортъ Кораблика, Тамъ я сталъ размышлять о приключеніяхъ которыми сопровождалась наша экскурсія на Манаарскую мель. Изъ нихъ неизбѣжно вытекали два заключенія: одно относилось къ несравненной отвагѣ капитана Немо, другое къ его самопожертвованію ради человѣческаго существа, одного изъ представителей породы отъ которой онъ бѣжалъ въ морскія глубины. Что бы ни говорилъ этотъ странный человѣкъ, но онъ не успѣлъ убить въ себѣ состраданіе.
   Когда я высказалъ ему это замѣчаніе, онъ мнѣ отвѣтилъ нѣсколько взволнованнымъ голосомъ.
   -- Этотъ Индіецъ, господинъ профессоръ, житель страны угнетенныхъ, и я, въ свою очередь, всегда причисляю и буду причислять себя къ этой странѣ!
   

ГЛАВА IV.
Чермное море.

   29го января островъ Цейлонъ скрылся за горизонтомъ, и Корабликъ проскользнулъ со скоростью двадцати миль въ часъ въ лабиринтъ каналовъ отдѣляющихъ Мальдивскіе острова отъ Лакедивскихъ. Онъ обогнулъ коралловый островъ Киттанъ, открытый Васко-де-Гамою въ 1499 году, и одинъ изъ девятнадцати главныхъ острововъ Лакедивскаго архипелага, лежащаго между KP и 14°, 32' сѣверной широты и 6SP и 50% 72' восточной долготы.
   Итакъ мы уже прошли шестнадцать тысячъ двѣсти двадцать миль, или семь тысячъ пятьсотъ льё, отъ мѣста нашего отъѣзда въ японскихъ моряхъ.
   На другой день, 30го января, когда Корабликъ поднялся на поверхность океана, въ виду не было никакой земли. Онъ шелъ къ сѣверо-сѣверо-западу и направлялся къ Оманскому морю, которое находится между Аравіей и Индійскимъ полуостровомъ и служитъ входомъ въ Персидскій заливъ.
   Очевидно, предъ нами разстилалось море не представлявшее никакого выхода. Куда же велъ насъ капитанъ Немо? Я не могъ этого сказать. Такой отвѣтъ не удовлетворилъ Канадца, который именно въ этотъ день спрашивалъ меня куда мы идемъ.
   -- Мы идемъ, другъ Недъ, куда ведетъ насъ фантазія капитана.
   -- Эта фантазія не поведетъ насъ далеко, отвѣчалъ Канадецъ.-- Персидскій заливъ не имѣетъ выхода, и если мы войдемъ въ него, то должны будемъ возвратиться назадъ.
   -- Ну что же, мы возвратимся, метръ Ландъ, а если послѣ Персидскаго залива Кораблику вздумается побывать въ Чермномъ морѣ, Бабельмандебскій проливъ попрежнему на своемъ мѣстѣ и откроетъ ему свободный доступъ.
   -- Я не стану объяснять вамъ, господинъ профессоръ, отвѣчалъ Недъ-Ландъ,-- что Чермное море также закрыто какъ и заливъ, потому что Суэзскій перешеекъ еще не прорытъ, да еслибъ и былъ прорытъ, то такое таинственное судно какъ наше не отважится вступить въ его каналы, пересѣкаемые шлюзами. Стало-быть мы достигнемъ Европы не Чермнымъ моремъ.
   -- Но я и не говорилъ что мы возвратимся въ Европу.
   -- Что же вы предполагаете?
   -- Я предполагаю что посѣтивъ любопытныя моря Аравіи и Египта, Корабликъ опять вступитъ въ Индійскій океанъ, можетъ-быть Мозамбикскимъ проливомъ, а можетъ-быть пройдетъ мимо Маскаренскихъ острововъ чтобы достигнуть мыса Доброй Надежды.
   -- А разъ достигнувъ мыса Доброй Надежды? съ особенною настойчивостью спросилъ Канадецъ.
   -- Ну что же, мы проникнемъ въ Атлантическій океанъ, котораго еще не знаемъ. Ну, другъ Недъ! развѣ вамъ наскучало это подводное путешествіе? Развѣ вы уже приглядѣлись къ этому постоянно-разнообразному зрѣлищу подводныхъ чудесъ? Что до меня касается, то мнѣ будетъ чрезвычайно досадно если прекратится это путешествіе, которое выпадаетъ на долю такого небольшаго числа людей.
   -- Но знаете ли вы, господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ Канадецъ,-- что вотъ уже скоро три мѣсяца какъ мы живемъ плѣнниками на бортѣ Кораблика?
   -- Нѣтъ, Недъ, я этого не знаю, не хочу знать, я и не считаю ни дней, ни часовъ.
   -- Но какой же конецъ всего этого?
   -- Конецъ придетъ въ свое время. Сверхъ того, мы въ этомъ случаѣ ничего не можемъ сдѣлать и напрасно толкуемъ. Еслибы вы, мой честный Недъ, пришли и сказали мнѣ; "Намъ представляется случай къ побѣгу", тогда я сталъ бы обсуждать его вмѣстѣ съ вами. Но такого случая не представляется, и говоря откровенно, я не думаю чтобы капитанъ Немо отважился когда-либо идти въ европейскія моря.
   Изъ этого краткаго разговора можно видѣть что я благоговѣлъ предъ Корабликомъ и отдался душой и тѣломъ на волю его командира.
   Что касается Недъ-Ланда, то онъ закончилъ разговоръ слѣдующими словами, прибавленными въ видѣ монолога:
   -- Все это прекрасно и хорошо, но по моему мнѣнію, гдѣ есть стѣсненіе, тамъ нѣтъ болѣе удовольствія.
   Въ продолженіе четырехъ дней, до 3го февраля, Корабликъ продолжалъ свой путь въ Оманскомъ морѣ съ различною скоростью и въ разныхъ глубинахъ. Казалось, онъ шелъ наудачу, какъ будто колебался, не рѣшаясь выбрать настоящей дороги, но ни разу не пересѣкъ тропика Рака.
   Когда мы выходили изъ этого моря, предъ нами на одну минуту открылся Маскатъ, главный городъ Оманской земли. Я любовался страннымъ видомъ города, расположеннаго посреди черныхъ скалъ, отъ которыхъ еще рѣзче отдѣлялись его бѣлые дома и укрѣпленія. Я увидѣлъ округленные куполы его мечетей, изящные остроконечные минареты, его свѣжія и зеленѣющія террасы. Но это было только мимолетное видѣніе, и скоро Корабликъ погрузился въ волны этого печальнаго моря.
   Потомъ онъ прошелъ на разстояніи шести миль отъ аравійскихъ береговъ Махра и Гадрамаута и волнистаго ряда горъ украшенныхъ нѣсколькими древними развалинами. Наконецъ, 5го февраля, мы вошли въ заливъ Аденъ, настоящую воронку вставленную въ горло Бабельмандебскаго пролива, чрезъ который воды Индійскаго океана вливаются въ Чермное море.
   6го февраля Корабликъ шелъ въ виду Адена расположеннаго на мысѣ, который соединяется съ материкомъ узкимъ перешейкомъ. Это родъ неприступнаго Гибралтара, вновь укрѣпленный Англичанами, овладѣвшими имъ въ 1839 году. Я мелькомъ видѣлъ осьмиугольные минареты этого города, который, по сказанію историка Едризи, былъ прежде самымъ богатымъ торговымъ и складочнымъ пунктомъ этого берега.
   Я думалъ что достигнувъ этого мѣста, капитанъ Немо возвратится назадъ; но я ошибался: къ моему величайшему удивленію, онъ не сдѣлалъ этого.
   На другой день, 7го февраля, мы вошли въ Бабельмандебскій проливъ; на арабскомъ языкѣ имя это значитъ: "дверь слезъ". На двадцать миль ширины онъ имѣетъ только пятьдесятъ два километра длины, и Корабликъ, лущенный во весь ходъ, миновалъ его въ одинъ часъ; но я ничего не видалъ, даже острова Перима, которымъ британское правительство укрѣпило позицію Адена. Въ этомъ узкомъ проходѣ плавало слишкомъ много кораблей, англійскихъ и французскихъ, направлявшихся отъ Суэза къ Бомбею, Калькуттѣ, Мельбурну, Бурбону и Маврикію, и Корабликъ не рѣшался показываться. Онъ благоразумно держался въ глубинѣ водъ.
   Наконецъ въ полдень мы плыли въ волнахъ Чермнаго моря.
   Чермное море, знаменитое озеро библейскихъ сказаній, не освѣжаемое дождями, не орошаемое ни одною значительною рѣкой, вслѣдствіе чрезмѣрнаго испаренія ежегодно понижается на полтора метра. Странный заливъ, который, еслибы былъ закрытъ и находился въ условіяхъ озера, можетъ-быть, совсѣмъ бы высохъ; онъ стоитъ въ этомъ отношеніи ниже близкихъ къ нему морей, Каспійскаго и Мертваго, уровень которыхъ понижался только до тѣхъ лоръ пока ихъ испареніе съ точностью уравновѣсилось съ суммою вливающихся въ нихъ водъ.
   Чермное море имѣетъ двѣ тысячи шестьсотъ километровъ длины при ширинѣ, среднимъ числомъ, двухсотъ сорока километровъ. Во времена Птоломеевъ и римскихъ императоровъ оно было великою торговою артеріей міра, и прорытый каналъ возвратитъ ему его древнее значеніе, которое уже отчасти вернули суэзскія желѣзныя дороги.
   Я даже не старался понятъ каприза капитана Немо, каприза побудившаго его увлечь насъ въ этотъ заливъ, но былъ совершенно доволенъ тѣмъ что Корабликъ вступилъ въ него. Онъ шелъ среднимъ ходомъ, то держась поверхности, то углубляясь въ море чтобъ избѣжать какого-нибудь корабля, и такимъ образомъ я могъ наблюдать это любопытное море на поверхности и внутри.
   8го февраля, при самомъ разсвѣтѣ, показалась Мокка, то- родъ въ настоящее время разрушенный, стѣны котораго падаютъ при одномъ звукѣ пушечнаго выстрѣла и надъ которымъ тамъ и сямъ возвышается нѣсколько зеленѣющихъ финиковыхъ пальмъ. Въ прежнее время городъ имѣлъ довольно большое значеніе, тамъ находилось шесть базаровъ, двадцать шесть мечетей, и стѣны, защищенныя четырнадцатью укрѣпленіями, опоясывали его оградой въ три километра.
   Потомъ Корабликъ приблизился къ африканскимъ берегамъ, гдѣ глубина моря гораздо значительнѣе. Тамъ, между двумя теченіями кристальной чистоты, мы могли, открывая ставни, любоваться удивительными кустарниками блестящихъ коралловъ и огромными плоскими скалами покрытыми великолѣпнымъ зеленымъ ковромъ водорослей. Какое неописанное зрѣлище и разнообразіе мѣстоположеній и пейзажей на гладкихъ подводныхъ рифахъ и вулканическихъ островахъ которые примыкаютъ къ ливійскому берегу! Эта растительность являлась во всей своей красотѣ у восточныхъ береговъ, къ которымъ Корабликъ вскорѣ приблизился; это было у береговъ Тегамы: тамъ процвѣтало множество зоофитовъ; они не только разстилались ниже уровня моря, но и выдавались живописными сплетеніями поверхъ воды; послѣдніе были причудливѣе, но не столь ярки какъ первые, свѣжесть которыхъ поддерживалась оживляющею влагой водъ.
   Чудные часы проводилъ я такимъ образомъ у оконъ залы. Сколько новыхъ экземпляровъ подводной флоры и фауны видѣлъ я при свѣтѣ нашего электрическаго маяка! Fungia agarieiformis, аспиднаго цвѣта актиніи, между прочими thalaesimethug aeter, tubipora, расположенные какъ флейты и ожидающіе только дуновенія бога Пана, раковины свойственныя этому морю, которыя кроются въ ращелинахъ слоевъ образуемыхъ звѣздчатыми кораллами и которыхъ основанія изживаются короткою спиралью, и наконецъ тысяча экземпляровъ еще невиданнаго мною до сихъ лоръ полипняка, обыкновенной губки.
   Классъ губокъ, первый изъ группы полиповъ, получилъ названіе отъ любопытнаго продукта, польза котораго неоспорима. Рубка не растеніе, какъ утверждаютъ нѣкоторые натуралисты, но животное самаго послѣдняго порядка, полипнякь стоящій ни же коралла. Нельзя сомнѣваться въ томъ что это животное, и даже нельзя принять мнѣніе древнихъ которые причисляли его къ промежуточнымъ формамъ между растеніями и животными. Однако я долженъ сказать что натуралисты несогласны между собой относительно строенія губокъ. Для однихъ это полипнякъ, а для другихъ, какъ Мильнъ Эдвардсъ, единичный и отдѣльный индивидуумъ.
   Классъ губчатыхъ полипняковъ содержитъ до трехсотъ видовъ, встрѣчающихся во многихъ моряхъ и даже въ нѣкоторыхъ рѣкахъ, но они предпочитаютъ воды Средиземнаго моря, Греческаго архипелага, берега Сиріи и Чермнаго "соря. Тамъ производятся и развиваются губки fines-douces, цѣна которыхъ доходитъ до полутораста франковъ, свѣтлыя губки Сиріи, жесткія губки Варварійскихъ владѣній и такъ далѣе. Во такъ какъ я не могъ изучать этихъ зоофитовъ въ левантскихъ пристаняхъ, отъ которыхъ насъ отдѣлялъ непроходимый Суэзскій перешеекъ, то и довольствовался наблюденіемъ ихъ въ водахъ Чермнаго моря.
   Я позвалъ къ себѣ Конселя, въ то время какъ Корабликъ, на глубинѣ среднимъ числомъ отъ восьми до девяти метровъ, медленно плылъ мимо прекрасныхъ скалъ восточнаго берега.
   Тутъ росли губки всѣхъ сортовъ, губки стеблевидныя, листовидныя, шаровидныя и лапчатыя. Онѣ дѣйствительно оправдывали названія корзинокъ, чашечекъ, прялокъ, лосьяго рога, львиной ноги, павлинаго хвоста, Нептуновой перчатки, данныя имъ рыболовами, въ которыхъ болѣе поэзіи чѣмъ въ ученыхъ. Изъ ихъ волокнистой ткани, пропитанной почти жидкимъ студенистымъ веществомъ, постоянно вытекали тонкія струйки воды? которыя, доставивъ жизнь каждой клѣточкѣ, выталкивались оттуда сократительнымъ движеніемъ ткани. Это вещество исчезаетъ послѣ смерти полила и при гніеніи отдѣляетъ амміакъ. Тогда остаются только одни роговидныя или студенистыя волокна, изъ коихъ состоитъ домашняя губка, имѣющая рыжеватый оттѣнокъ, и употребляемая для разныхъ потребностей, судя по степени ея упругости, проницаемости и прочности при вымочкѣ.
   Эти полипы прикрѣплялись къ скаламъ, къ раковинамъ моллюсковъ и даже къ стеблямъ водорослей. Они наполняли самыя маленькія впадины, то растягивались, то поднимались или висѣли какъ коралловые наросты. Я объяснилъ Конселю что эти губки ловятся двоякимъ образомъ: иногда драгой, иногда руками. Этотъ послѣдній способъ, при которомъ необходимы водолазы, предпочитается, потому что такимъ образомъ ткань полипняка сохраняется неприкосновенною, что придаетъ ему очень высокую цѣну.
   Другіе зоофиты, изобиловавшіе рядомъ съ губчатыми полипняками, большею частію состояли изъ медузъ очень изящнаго вида; представителями моллюсковъ были разновидности кальмара, которыя, по д'Орбиньи, свойственны водамъ Чермнаго моря; а изъ пресмыкающихся тутъ находились car et ta virgata, снабжающіе нашъ столъ здоровымъ и вкуснымъ блюдомъ.
   Что касается рыбъ, то онѣ были многочисленны и часто очень замѣчательны. Вотъ тѣ изъ нихъ которыя часто попадались въ сѣти Кораблика: скаты, между которыми находились овальной формы лиммы кирпичнаго цвѣта; ихъ тѣло усѣяно неровными голубыми пятнами, и они узнаются по двойному зубчатому шилу; арнаки съ серебристою спиной, морскіе коты съ шипомъ на хвостѣ, и бокаты -- огромные тащи въ два метра длины, волновавшіеся въ водѣ; аодоны, совершенно лишенные зубовъ, хрящеватыя рыбы близкія къ акуламъ; ostracion drome darin s, горбъ которыхъ оканчивается загнутымъ шиломъ, длиной въ полтора фута; ophidium, настоящія мурены съ серебрянымъ хвостовымъ плавникомъ, голубоватою спиной, каштановыми грудными плавниками, окаймленныя сѣрымъ кантикомъ; фіатолы изъ рода строматей, испещренные узкими золотыми полосами и украшенныя тремя цвѣтами Франціи; гарамиты длиной въ четыре дециметра; прекрасные каранксы, украшенные семью поперечными полосами отличнаго чернаго цвѣта, съ плавательными перьями голубаго и желтаго цвѣта, съ золотою и серебряною чешуей; centropue mullug auriflamma, съ желтою головой, scarus, zabrus, balintes, gobiue и тысяча другихъ рыбъ, которыхъ мы уже встрѣчали въ пройденныхъ нами моряхъ.
   Это февраля Корабликъ шелъ въ самой широкой части Чермнаго моря, находящейся между Суакимомъ на западномъ берегу и Конфода на восточномъ и имѣющей въ діаметрѣ сто девяносто миль.
   Въ этотъ день, въ полдень, капитанъ Немо вышелъ на платформу, гдѣ я находился. Я далъ себѣ обѣщаніе не отпускать его не добившись по крайней мѣрѣ намека на его дальнѣйшія намѣренія. Замѣтивъ меня, онъ немедленно подошелъ ко мнѣ, любезно предложилъ сигару и сказалъ:
   -- Ну что, господинъ профессоръ, нравится ли вамъ Чермное море? Хорошо ли вы разсмотрѣли собранныя въ немъ чудеса, его рыбъ и зоофитовъ, его цвѣтники изъ губокъ и коралловые лѣса? Видѣли ли вы города раскинутые на его берегахъ?
   -- Да, капитанъ Немо, отвѣчалъ я,-- и Корабликъ отлично приспособленъ ко всѣмъ этимъ изслѣдованіямъ. Ахъ! это разумное судно.
   -- Да, господинъ профессоръ, разумное, отважное и неуязвимое! оно не боится ни ужасныхъ бурь Чермнаго моря, ни теченій его, ни подводныхъ рифовъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ я,-- это море считается самымъ опаснымъ, и если я не ошибаюсь, въ древности о немъ шла самая скверная молва
   -- Скверная, господинъ Аронаксъ. Греческіе и латинскіе историки говорятъ не въ его пользу, а Страбонъ замѣчаетъ что оно особенно опасно во время постоянныхъ вѣтровъ и въ дождливое время года. Арабъ Едризи, описывающій его подъ именемъ залива Кольцумъ, разказываетъ что множество кораблей погибло на его песчаныхъ меляхъ, и что никто не рѣшается плавать по немъ ночью. Онъ утверждаетъ что это море подвержено страшнымъ ураганамъ, усѣяно негостепріимными островами, и "что оно не представляетъ ничего хорошаго" ни въ своихъ глубинахъ, ни на поверхности. Въ самомъ дѣлѣ, такое мнѣніе мы находимъ у Арріана, Агатархида и Артемидора.
   -- Изъ этого видно, возразилъ я,-- что эти историки не плавали на бортѣ Кораблика.
   -- Безъ сомнѣнія, улыбаясь отвѣчалъ капитанъ,-- и въ этомъ отношеніи наши современники не опередили древнихъ. Нужно было нѣсколько вѣковъ чтобы найти механическую силу пара! Кто знаетъ, появится ли даже черезъ сто лѣтъ другой Корабликъ! Прогрессъ идетъ медленно, господинъ Аронаксъ.
   -- Конечно, отвѣчалъ я,-- вашъ корабль опережаетъ цѣлымъ столѣтіемъ, можетъ-быть даже нѣсколькими, свою эпоху. Какое несчастье что подобное открытіе должно умереть вмѣстѣ со своимъ изобрѣтателемъ!
   Капитанъ Немо не отвѣчалъ мнѣ. Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, онъ сказалъ:
   -- Вы говорили мнѣ о мнѣніи древнихъ историковъ относительно опасности плаванія на Чермномъ морѣ?
   -- Это правда, отвѣчалъ я,-- но можетъ-быть страхъ ихъ былъ преувеличенъ?
   -- И да и нѣтъ, господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ мнѣ капитанъ Немо, который, какъ мнѣ показалось, въ совершенствѣ зналъ "свое Чермное море".-- То что не опасно для современнаго намъ корабля, хорошо оснащеннаго и прочно выстроеннаго, свободнаго въ своемъ направленіи благодаря послушному пару, представляло всевозможныя опасности для кораблей древнихъ. Надо представить себѣ первыхъ мореплавателей, пустившихся въ опасное море на лодкахъ сдѣланныхъ изъ досокъ и связанныхъ пальмовыми веревками, проконопаченныхъ толченою древесною смолой и смазанныхъ саломъ акулъ. У нихъ не было даже инструментовъ для опредѣленія направленія, и они плыли исчисляя ходъ посреди едва извѣстныхъ теченій. При такихъ условіяхъ, кораблекрушенія были и должны были быть многочисленны; но въ наше время пароходамъ совершающимъ переѣзды между Суэзомъ и южными морями нечего бояться этого бурнаго залива, вопреки противнымъ муссонамъ. Ихъ капитаны и пассажиры предъ отъѣздомъ не приносятъ очистительныхъ жертвъ, а по окончаніи путешествія они не ходятъ болѣе въ ближайшіе храмы благодарить боговъ, украшенные гирляндами и золотыми повязками.
   -- Я съ этимъ согласенъ, сказалъ я,-- и мнѣ кажется что паръ убилъ благодарность въ сердцахъ моряковъ. Но, капитанъ, такъ какъ вы, мнѣ кажется, спеціально изучили это море, не можете ли вы объяснить мнѣ происхожденіе его имени?
   -- Существуетъ, господинъ Аронаксъ, по этому предмету множество объясненій. Хотите ли вы знать мнѣніе одного лѣтописца XIVго вѣка?
   -- Охотно.
   -- Этотъ чудакъ утверждаетъ что имя этому морю дано было лослѣ перехода чрезъ него Израильтянъ, когда Фараонъ погибъ въ его волнахъ сомкнувшихся по слову Моисея:
   
   En eigne de cette merveille,
   Devint la mer rouge et vermeille.
   Non puis ne eurent le nommer
   Autrement que la rouge mer.*
   * Въ знакъ этого чуда, море сдѣлалось краснымъ и алымъ, такъ что послѣ его не могли иначе назвать какъ Краснымъ моремъ.
   
   -- Объясненіе поэта, капитанъ Немо, отвѣчалъ я,-- но я имъ не удовольствуюсь. Я желалъ бы знать ваше личное мнѣніе.
   -- Вотъ оно. По-моему, господинъ Аронаксъ, въ названіи Красное море надо видѣть переводъ еврейскаго слова "Edom", и древніе дали ему это имя по причинѣ особенной окраски его водъ.
   -- Однакоже до сихъ лоръ я видѣлъ только чистыя воды безъ всякаго особеннаго оттѣнка
   -- Безъ сомнѣнія; но пройдя дальше въ глубь залива, вы замѣтите это странное явленіе. Я помню что видѣлъ бухту Торъ совершенно красною, какъ озеро крови.
   -- И этотъ цвѣтъ вы приписываете присутствію микроскопической водоросли?
   -- Да, это пурпуровое слизистое вещество выходящее изъ слабыхъ растеньицъ, извѣстныхъ подъ именемъ trichodesmium, которыхъ нужно сорокъ тысячъ чтобы покрыть пространство въ одинъ квадратный миллиметръ. Можетъ-быть вы ихъ встрѣтите, когда мы будемъ въ заливѣ Торъ.
   -- Стаkо-бытъ, капитанъ Немо, вы не въ первый разъ пускаетесь съ Корабликомъ въ Чермное море?
   -- Нѣтъ, господинъ профессоръ.
   -- Такъ какъ вы говорили выше о переходѣ Израильтянъ и о катастрофѣ постигшей Египтянъ, то я васъ спрошу, видѣли ли вы подъ водой слѣды этого великаго историческаго событія.
   -- Нѣтъ, господинъ профессоръ, и для этого есть достаточное основаніе.
   -- Какое?
   -- То мѣсто гдѣ Моисей прошелъ со всѣмъ своимъ народомъ теперь такъ обмелѣло что верблюды проходятъ по немъ едва замочивъ ноги. Вы понимаете что для моего Кораблика тутъ слишкомъ мало воды.
   -- А это мѣсто?...
   -- Это мѣсто находится немного выше Суэза, въ рукавѣ составлявшемъ прежде глубокій лиманъ, въ то время когда Чермное море простиралось до Горькихъ озеръ. Израильтяне прошли тамъ чтобы достигнуть Обѣтованной Земли, и войско Фараона погибло на этомъ мѣстѣ. Я думаю что раскапывая эти пески открыли бы множество египетскихъ оружій и инструментовъ.
   -- Это очевидно, отвѣчалъ я,-- и надо надѣяться что, къ удовольствію археологовъ, эти розыски будутъ предприняты рано или поздно, когда на этомъ перешейкѣ построятъ новые города, послѣ прорытія Суэзскаго канала, канала совершенно безполезнаго для такого судна какъ Корабликъ!
   -- Правда; но за то полезнаго для цѣлаго міра, сказалъ капитанъ Немо.-- Древніе хорошо понимали какъ полезно для ихъ торговыхъ предпріятій устроить сообщеніе между морями Чермнымъ и Средиземнымъ; во они не подумали прорыть прямой каналъ и выбрали Нилъ своимъ посредникомъ. По всей вѣроятности, каналъ соединявшій Нилъ съ Чермнымъ моремъ былъ начатъ при Сезострисѣ, если вѣрить преданію. Вѣрно то что за 615 лѣтъ до Рождества Христова Нехао предпринялъ устройство канала, который снабжался водами изъ Нила, чрезъ Египетскую равнину обращенную къ Аравіи. Вверхъ по этому каналу можно было подняться въ четыре дня, а ширина его была такова что двѣ триремы могли пройти въ немъ рядомъ. Его продолжали при Даріѣ, сынѣ Гистаспа, а кончили, вѣроятно, при Птоломеѣ Второмъ; Страбонъ видѣлъ какъ по немъ ходили суда; но незначительность его склона между началомъ, около Пубаста, и Чермнымъ моремъ была причиной того что суда могли ходить по немъ только нѣсколько мѣсяцевъ въ году. Этотъ каналъ служилъ для торговли до вѣка Антониновъ; оставленный, обмелѣвшій, потомъ опять возстановленный по повелѣнію калифа Омара, онъ былъ окончательно засыпанъ въ 761 или въ 762 году калифомъ Аль-Манзоромь, который хотѣлъ помѣшать привозу съѣстныхъ припасовъ къ Магомеду-бень-Абдаллѣ, возмутившемуся противъ него. Во время Египетской экспедиціи? вашъ генералъ Бонапартъ нашелъ слѣды этихъ работъ въ пустынѣ Суэза, и застигнутый приливомъ, чуть не погибъ за нѣсколько часовъ до пріѣзда въ Гаджаротъ, на томъ самомъ мѣстѣ гдѣ Моисей располагался лагеремъ, за три тысячи триста лѣтъ до него.
   -- Ну что же, капитанъ, то чего древніе не осмѣливались предпринять, соединеніе двухъ морей сокращающее на девять тысячъ километровъ путь отъ Кадикса до Индіи, то сдѣлалъ господинъ Лессепсъ, и скоро онъ превратитъ Африку въ громадный островъ.
   -- Да, господинъ Аронаксъ, и вы имѣете право гордиться своимъ соотечественникомъ. Этотъ человѣкъ дѣлаетъ націи больше чести чѣмъ самые великіе полководцы. Онъ началъ, какъ и многіе другіе, заботами и неудачами; но онъ восторжествовалъ, потому что у него геніальная воля. Грустно подумать что этотъ трудъ, который могъ бы быть международнымъ трудомъ и прославить цѣлое царство, удался благодаря энергіи только одного человѣка. Итакъ честь и слава Лессепсу!
   -- Да, честь и слава этому великому гражданину, отвѣчалъ я, удивленный тономъ, которымъ говорилъ капитанъ Немо.
   -- Къ несчастью, возразилъ онъ,-- я не могу вести васъ чрезъ Суэзскій каналъ; но вы будете имѣть возможность увидѣть длинныя насыпи Портъ-Саида послѣзавтра, когда мы войдемъ въ Средиземное море.
   -- Въ Средиземное море! вскричалъ я.
   -- Да, господинъ профессоръ. Васъ это удивляетъ?
   -- Меня удивляетъ то что мы будемъ тамъ послѣзавтра.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да, капитанъ, хотя я долженъ бы былъ привыкнуть ничему не удивляться съ тѣхъ лоръ какъ нахожусь на вашемъ кораблѣ.
   -- Но почему же вы удивляетесь?
   -- Меня поражаетъ ужасающая быстрота которую вы принуждены будете сообщить Кораблику, если онъ долженъ послѣзавтра войти въ Средиземное море, обогнувъ Африку и мысъ Доброй-Надежды!
   -- Кто вамъ сказалъ что онъ обойдетъ вокругъ Африки, господинъ профессоръ? и кто же вамъ говоритъ что онъ обогнетъ мысъ Доброй-Надежды?
   -- Однакоже, если Корабликъ не поплыветъ по твердой землѣ и не пройдетъ надъ перешейкомъ....
   -- Или подъ нимъ, господинъ Аронаксъ.
   -- Подъ нимъ?
   -- Безъ сомнѣнія, спокойно отвѣчалъ капитанъ Немо.-- Уже давно природа сдѣлала подъ этомъ перешейкомъ то что люда дѣлаютъ теперь на его поверхности.
   -- Какъ! существуетъ проходъ?
   -- Да, подземный проходъ, который я назвалъ Аравійскимъ Тоннелемъ. Онъ начинается подъ Суэзомъ и оканчивается въ заливѣ Пелузіумь.
   -- Но этотъ перешеекъ состоитъ изъ зыбучаго песка?
   -- До извѣстной глубины. Но на глубинѣ пятидесяти метровъ встрѣчается непоколебимый слой утесовъ.
   -- Вы случайно открыли этотъ проходъ? спросилъ я, все болѣе и болѣе удивляясь.
   -- Случай и размышленіе, господинъ профессоръ, и даже больше размышленіе чѣмъ случай.
   -- Капитанъ, я васъ слушаю, но уши мои.противятся слышанному.
   -- Ахъ! господинъ профессоръ! Aures habent et non audient свойственно всѣмъ временамъ. Не только этотъ проходъ существуетъ, но я пользовался имъ нѣсколько разъ. Безъ этого а 6л теперь не отважился идти въ это закрытое Чермное море.
   -- Не будетъ ли нескромно съ моей стороны спросить васъ какъ вы открыли этотъ тоннель?
   -- Господинъ профессоръ, отвѣчалъ мнѣ капитанъ,-- ничего не можетъ быть тайнаго между людьми которые не должны болѣе разставаться.
   Я не отвѣчалъ на этотъ намекъ и ожидалъ разказа капитана Немо.
   -- Господинъ профессоръ, оказалъ онъ мнѣ,-- простое разсужденіе натуралиста привело меня къ открытію этого прохода, о которомъ знаю только я одинъ. Я замѣтилъ что въ моряхъ Чермномъ и Средиземномъ находится нѣсколько совершенно одинаковыхъ видовъ рыбъ изъ породъ ophidium, fiatola, girella, excoctus и прочихъ. Убѣдившись въ этомъ фактѣ,, д сталъ думать нѣтъ ли сообщенія между двумя морями. Если оно существовало, то подземное теченіе должно идти изъ Чермнаго моря въ Средиземное, единственно по причинѣ разницы въ ихъ уровнѣ. Итакъ я наловилъ большое количество рыбъ въ окрестностяхъ Суэза. Я надѣвалъ имъ на хвостъ мѣдныя кольца, и опять бросалъ ихъ въ море. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, у береговъ Сиріи, мнѣ попались нѣкоторые экземпляры моихъ рыбъ, украшенныхъ замѣченными кольцами. Сообщеніе между двумя морями было доказано. Я искалъ его съ моимъ Корабликомъ, нашелъ его, пустился туда, и немного времени спустя, господинъ профессоръ, вы также переправитесь чрезъ мой Аравійскій Тоннель!
   

ГЛАВА V.
Аравійскій Тоннель.

   Въ тотъ же день я передалъ Конселю и Недъ-Ланду ту часть этого разговора которая должна была ихъ интересовать. Когда я сообщилъ имъ что черезъ два дня мы будемъ въ водахъ Средиземнаго моря, Консель захлопалъ въ ладоши, но Канадецъ только пожалъ плечами.
   -- Подводный тоннель! сказалъ онъ.-- Сообщеніе между двумя морями! Слыхано ли это?
   -- Другъ Недъ! возразилъ Консель:-- слыхали ли вы когда-нибудь о Корабликѣ? Нѣтъ. Однакоже онъ существуетъ. Итакъ, не пожимайте плечами не обдумавъ дѣла, и не отрицайте вещей подъ тѣмъ предлогомъ что вы о нихъ никогда не слыхали.
   -- Увидимъ, увидимъ! рѣшилъ Недъ-Ландъ, покачивая годовой.-- Я во всякомъ случаѣ готовъ вѣрить что проходъ, о которомъ толкуетъ вашъ капитанъ, дѣйствительно существуетъ, и дай Богъ чтобъ ему удалось вывести насъ въ Средиземное море.
   Въ тотъ же вечеръ, подъ 21° 30' сѣверной широты, пдывя на поверхности моря, Корабликъ приблизился къ Аравійскому берегу. Я увидалъ Джедду, значительный торговый пунктъ для Египта, Сиріи, Турціи и обѣихъ Индій.
   Я довольно ясно различалъ общій видъ ея построекъ, корабли стоявшіе вдоль набережныхъ, а также и тѣ которые принуждены были бросить якорь на рейдѣ, потому что сидѣли глубоко въ водѣ. Солнце, стоявшее низко на горизонтѣ, прямо ударяло въ дома города, что еще болѣе выставляло ихъ бѣлизну. Внѣ города нѣсколько хижинъ изъ дерева, или тростника показывали что этотъ кварталъ обитаемъ Бедуинами.
   Скоро Джедда скрылась въ вечернемъ сумракѣ, и Корабликъ погрузился въ волны, отливавшія фосфорическимъ блескомъ.
   На слѣдующей день, 10го февраля, появилось нѣсколько кораблей шедшихъ намъ навстрѣчу. Корабликъ опять погрузился въ воду; но ровно въ полдень море было пустынно, и онъ поднялся до своей грузовой ватерлиніи.
   Вмѣстѣ съ Недомъ и Конселемъ, я расположился на платформѣ. Восточный берегъ представлялся въ сыромъ туманѣ едва очерченною массой.
   Облокотившись на край лодки, мы толковали о разныхъ предметахъ, какъ вдругъ Недъ-Ландъ, указывая рукой на какой-то предметъ сказалъ мнѣ:
   -- Господинъ профессоръ, видите ли вы что-нибудь?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я,-- но вѣдь я, вы знаете, Недъ, не имѣю вашего зрѣнія.
   -- Смотрите хорошенько, возразилъ Недъ,-- тамъ впереди насъ, направо, почти наравнѣ съ маякомъ! Вы не видите предмета который, кажется, двигается.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ я послѣ внимательнаго наблюденія,-- мнѣ кажется, я вижу на поверхности воды продолговатое черное тѣло.
   -- Новый Корабликъ! оказалъ Консель.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Канадецъ,-- если я не ошибаюсь, это какое-то морское животное.
   -- А есть киты въ Чермномъ морѣ? спросилъ Консель.
   -- Да, любезный другъ, отвѣчалъ я,-- иногда они встрѣчаются тамъ.
   -- Это не китъ, возразилъ Недъ-Ландъ, не терявшій изъ виду замѣченнаго предмета.-- Съ китомъ мы старые знакомые, и я узналъ бы его тотчасъ.
   -- Подождемъ, замѣтилъ Консель,-- Корабликъ направляется въ эту сторону, и мы скоро узнаемъ съ кѣмъ имѣемъ дѣло.
   И дѣйствительно, мы скоро приблизились къ черноватому предмету на разстояніе одной мили. Онъ походилъ на огромный подводный камень брошенный посреди моря. Что это, я еще не могъ опредѣлить.
   -- Ба, онъ плыветъ, ныряетъ, закричалъ Недъ-Ландъ.-- Тысячу чертей! что это за животное? Хвостъ его не раздвоенъ, какъ у китовъ и кашалотовъ, и его плавники похожи на обрубленные члены.
   -- Но въ такомъ случаѣ.... началъ я.
   -- Ба, да оно ложится на спину, перебилъ Канадецъ, и поднимаетъ къ верху груди.
   -- Это сирена, закричалъ Консель,-- настоящая сирена, что бы ни думалъ господинъ профессоръ.
   Слово сирена навело меня на истинный путъ, и я понялъ что животное принадлежало къ разряду тѣхъ морскихъ существъ, которыхъ легенда превратила въ сиренъ, на половину женщинъ, на половину рыбъ.
   -- Нѣтъ, сказалъ я Конселю,-- это не сирена, но интересное животное, очень часто встрѣчающееся въ Чермномъ морѣ. Это дюгонгъ.
   -- Порядокъ сиренъ, группа рыбовидныхъ, подъ-классъ тоnodelphina, классъ млекопитающихъ, отдѣлъ позвоночныхъ, произнесъ Консель. А такія замѣчанія Конселя не допускаю ни возраженій, ни дополненій.
   Однако Недъ продолжалъ смотрѣть. Его глаза разгорѣлись при видѣ животнаго. Рука, казалось, была готова бросить въ него острогу. Онъ, повидимому, выжидалъ удобную минуту чтобы броситься въ море и преслѣдовать животное въ его родной средѣ.
   -- Ахъ, господинъ профессоръ, сказалъ онъ мнѣ дрожавшимъ отъ волненія голосомъ,-- мнѣ еще никогда не случалось бить "такихъ".
   Весь человѣкъ былъ въ этомъ словѣ.
   Въ эту минуту капитанъ Немо показался на платформѣ Онъ замѣтилъ дюгонга, понялъ выраженіе лица Канадца и обратился прямо къ нему.
   -- Еслибы вы держали острогу, метръ Ландъ, она бы, я думаю, жгла вамъ руку.
   -- Правда, капитанъ.
   -- И вамъ бы хотѣлось взяться еще разъ за ремесло китолова и присоедить это животное къ списку убитыхъ вами прежде?
   -- Очень бы хотѣлось.
   -- Ну такъ, попытайтесь.
   -- Благодарю, капитанъ, отвѣчалъ Недъ-Ландъ, глаза котораго загорѣлись,
   -- Только, продолжалъ капитанъ,-- въ видахъ вашей же собственной пользы, совѣтую вамъ не промахнуться.
   -- А развѣ ловля эта представляетъ какую-нибудь опасность? спросилъ я, несмотря на то что Канадецъ пожималъ плечами.
   -- Иногда, отвѣчалъ капитанъ.-- Случается что животное въ свою очередь нападаетъ на преслѣдователей и опрокидываетъ ихъ судно. Но Недъ-Ланду нечего бояться этой неудача. Взглядъ его быстръ, и рука тверда. Я совѣтую ему не упускать дюгонга потому что животное это считается превосходною дичью, а я знаю что метръ Ландъ не пренебрегаетъ хорошимъ кускомъ.
   -- Вотъ какъ, замѣтилъ Недъ,-- такъ оно еще позволяетъ себѣ роскошь имѣть вкусное мясо.
   -- Да, метръ Ландъ, мясо его настоящая говядина, очень цѣнится, и во всей Меланезіи его сберегаютъ для стола государей. И потому это превосходное животное преслѣдуется съ такою страстью что оно встрѣчается все рѣже и рѣже, также какъ и сродный съ нимъ ламантинъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, капитанъ, серіозно сказалъ Консель,-- если, къ несчастью, это послѣднее въ своемъ родѣ животное, То его, быть-можетъ, слѣдовало бы пощадить для пользы науки.
   -- Быть-можетъ, возразилъ Канадецъ,-- но для пользы кухни его слѣдуетъ убить.
   -- Принимайтесь же за дѣло, метръ Ландъ, отвѣчалъ капитанъ.
   Въ эту минуту семь человѣкъ матросовъ, нѣмыхъ и невозмутимыхъ какъ всегда, вышли на платформу. Одинъ держалъ острогу и тонкую веревку, какую употребляютъ китоловы. Шлюпку освободили, вынули изъ ея углубленія и спустили на море. Шестеро гребцовъ взялись за весла, и рулевой занялъ свое мѣсто. Недъ, Консель и я, мы помѣстились на кормѣ.
   -- Вы не ѣдете, капитанъ? спросилъ я.
   -- Нѣтъ, господинъ професоръ, но я желаю вамъ счастливой охоты.
   Шлюпка отчалила и на своихъ шести веслахъ быстро понеслась къ дюгонгу, плававшему въ двухъ миляхъ отъ Кораблика.
   Приблизившись къ дюгонгу на разстояніе нѣсколькихъ кабельтововъ, шлюпка пошла медленнѣе, и весла безъ шума погружались въ спокойную воду. Недъ-Ландъ, съ острогой въ рукѣ, помѣстился на носу шлюпки.
   Острога которую бросаютъ въ кита обыкновенно привязывается къ очень длинной веревкѣ, поспѣшно разматывающейся когда раненое животное увлекаетъ ее за собой. Но здѣсь веревка имѣла не болѣе десяти саженъ, и другой конецъ ея былъ прикрѣпленъ къ маленькому боченку. Плавая на поверхности, онъ долженъ былъ показывать направленіе животнаго подъ водой.
   Я всталъ и внимательно наблюдалъ за противникомъ Недъ-Ланда. Этотъ дюгонгъ, котораго также называютъ halicorn, имѣетъ большое сходство съ ламантиномъ. Его продолговатое тѣло оканчивается очень длиннымъ хвостомъ, а боковые плавники -- настоящими пальцами. Онъ отличается отъ ламантина тѣмъ что его верхняя челюсть вооружена двумя длинными и острыми зубами, образующими по обѣимъ сторонамъ рта расходящіеся клыки.
   Дюгонгъ, котораго Недъ-Ландъ намѣревался преслѣдовать, былъ колоосальныхъ размѣровъ и имѣлъ болѣе семи метровъ въ длину. Онъ не двигался и, казалось, спалъ на поверхности воды,-- обстоятельство много облегчавшее нападеніе.
   Шлюпка осторожно приблизилась на три сажени къ животному. Весла не двигались. Я до половины приподнялся. Недъ, слегка откинувшись назадъ, потрясалъ привычною рукой свою острогу.
   Вдругъ послышался свистъ, и дюгонгъ исчезъ. Острога брошенная съ силой ударила, безъ сомнѣнія, только воду.
   -- Тысячу чертей! закричалъ взбѣшенный Канадецъ: -- я промахнулся!
   -- Нѣтъ, сказалъ я,-- животное ранено, вотъ его кровь, но ваша острога не осталась у него въ тѣлѣ.
   -- Моя острога, моя острога! кричалъ Недъ-Ландъ.
   Матросы принялись грести, и рулевой направилъ шлюпку къ плававшему боченку. Острогу достали, и шлюпка пустилась преслѣдовать животное.
   Оно возвращалось отъ времени до времени на поверхность моря чтобы вздохнуть. Рана его не обезсилила, потому что оно плыло съ неимовѣрною быстротой. Шлюпка, управляемая сильными руками, летѣла за нимъ. Ей удавалось нѣсколько разъ приблизиться къ нему на нѣсколько саженъ, и Недъ-Ландъ держалъ острогу наготовѣ; но животное неожиданно ныряло, и его не было возможности догнать.
   Можно себѣ представить какой гнѣвъ бушевалъ въ груди нетерпѣливаго Недъ-Ланда. Онъ осыпалъ несчастное животное самыми выразительными проклятіями употребительными въ англійской рѣчи. Что до меня, мнѣ было только досадно что дюгонгъ разбилъ всѣ наши хитрости.
   Мы, не останавливаясь, преслѣдовали его цѣлый часъ, и я уже началъ думать что овладѣть имъ невозможно, какъ вдругъ животному пришла въ голову злополучная мысль о мщеніи, въ чемъ ему пришлось раскаяться. Онъ повернулъ къ шлюпкѣ чтобы въ свою очередь напасть на нее.
   Движеніе это не ускользнуло отъ Канадца.
   -- Вниманіе! сказалъ онъ.
   Рулевой произнесъ нѣсколько словъ на своемъ непонятномъ языкѣ. Онъ, вѣроятно, совѣтовалъ своимъ людямъ быть на сторожѣ.
   Дюгонгъ приблизился на двадцать футовъ, остановился и потянулъ воздухъ своими широкими ноздрями, открывавшимися не на концѣ, а на верхней части морды. Дотомъ устремился на насъ со всего розмаха.
   Шлюпка не успѣла увернуться отъ удара; покачнувшись на сторону, она зачерпнула одну или двѣ тонны воды, которую пришлось выкачать; но, благодаря ловкости рулеваго, ударъ попалъ наискось, а не прямо, и не опрокинулъ ея. Недъ-Ландъ, утвердившись на форъ-штевенѣ, осыпалъ ударами остроги огромное животное, которое вонзило зубы въ бортъ и подымало шлюпку надъ водой какъ левъ поднимаетъ козленка. Мы всѣ попадали одинъ на другаго, и я, право, не знаю какъ бы кончилось это приключеніе, еслибы Канадецъ, продолжавшій бороться съ животнымъ, не нанесъ ему наконецъ удара въ сердце.
   Я слышалъ скрипъ зубовъ по листовому желѣзу, и дюгонгъ исчезъ увлекая за собою острогу. Но скоро боченокъ всплылъ на поверхность, и нѣсколько минутъ спустя появилось тѣло животнаго перевернувшееся на спину. Шлюпка догнала его, взяла на буксиръ и направилась къ Кораблику.
   Пришлось употребить въ дѣло сильныя тали чтобы поднять дюгонга на платформу. Онъ вѣсилъ пять тысячъ килограммовъ. Его разрубили на части въ присутствіи Канадца, который непремѣнно хотѣлъ видѣть всѣ подробности операціи. Въ тотъ же день слуга подалъ мнѣ къ обѣду нѣсколько кусковъ этого мяса, искусно приготовленнаго поваромъ корабля. Оно было очень хорошо и показалось мнѣ вкуснѣе телятины, если не говядины.
   На слѣдующій день, 11го февраля, къ запасамъ Кораблика прибавилась еще другая превосходная дичь. Стая морскихъ ласточекъ опустилась на палубу. Онѣ принадлежали къ виду eterna nilotica, обитающему въ Египтѣ. Клювъ у нихъ черный, голова сѣрая съ пятнами, глаза окружены бѣлыми точками, спина, крылья и хвостъ сѣроватые, животъ и горло бѣлые, лапы красныя. Поймали также нѣсколько дюжинъ нильскихъ утокъ, дикихъ птицъ, необыкновенно вкусныхъ. Ихъ шея и верхняя часть головы бѣлыя, испещренныя черными пятнами.
   Корабликъ шелъ умѣреннымъ ходомъ. Онъ подвигался, будто фланируя. Я замѣчалъ что по мѣрѣ нашего приближенія къ Суэзскому перешейку, вода въ Красномъ морѣ становилась все менѣе и менѣе соленою.
   Къ пяти часамъ вечера мы увидали на сѣверѣ мысъ Расъ-Могамедъ. Этотъ мысъ составляетъ оконечность Каменистой Аравіи, лежащей между Суэзскимъ заливомъ и Акабой.
   Корабликъ проникъ въ проливъ Жубалъ, ведущій къ Суазскому заливу. Я ясно различалъ высокую гору, поднимавшуюся между обоими заливами надъ мысомъ Расъ-Могамедъ. Это былъ Синай, на вершинѣ котораго Моисей видѣлъ Бога лицомъ къ лицу и который всегда представляется воображенію увѣнчаннымъ молніями.
   Въ шесть часовъ Корабликъ, то погружаясь, то плавая на поверхности, прошелъ въ виду Тора, расположеннаго въ глубинѣ залива, воды котораго отличались краснымъ цвѣтомъ, что еще прежде было замѣчено капитаномъ Немо. Наступила ночь. Глубокая тишина изрѣдка прерывалась крикомъ пеликана или какой-нибудь ночной птицы, шумомъ прибоя, сердито дробившагося о скалы, или отдаленнымъ стономъ парохода, колеса котораго съ шумомъ разсѣкали воды залива.
   Отъ восьми до десяти часовъ Корабликъ шелъ въ нѣсколькихъ миляхъ подъ водой. По моему разчету, мы находились очень близко отъ Суэзскаго перешейка. Сквозь окна залы я видѣлъ основанія огромныхъ скалъ, ярко освѣщенныхъ электрическимъ свѣтомъ, который распространялъ нашъ маякъ. Мнѣ казалось что проливъ постепенно суживается.
   Въ девять часовъ съ четвертью корабль поднялся на поверхность. Я вышелъ на платформу. Желаніе поскорѣй миновать тоннель капитана Немо не давало мнѣ ни минуты покоя, и я хотѣлъ подышать свѣжимъ ночнымъ воздухомъ.
   Скоро въ тѣни я замѣтилъ слабый огонекъ, едва виднѣвшійся въ туманѣ на разстояніи одной мили отъ насъ.
   -- Плавающій маякъ, произнесъ чей-то голосъ.
   Я обернулся и узналъ капитана Немо"
   -- Это плавающій маякъ Суэзскаго перешейка, повторилъ онъ.-- Мы скоро достигнемъ входа въ тоннель.
   -- Входъ, я думаю, труденъ?
   -- Да; и потому я всегда самъ бываю въ каютѣ рулеваго и самъ управляю судномъ. А теперь не угодно ли вамъ сойти внизъ, господинъ Аронаксъ. Корабликъ погрузится въ море и только миновавъ Аравійскій Тоннель поднимется на поверхность его.
   Я послѣдовалъ за капитаномъ Немо. Подъемную дверь заперли, резервуары наполнили водой и корабль погрузился на десять метровъ.
   Я хотѣлъ войти въ свою комнату, но капитанъ остановилъ меня.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ онъ,-- не угодно ли вамъ идти со мной въ каюту штурмана?
   -- Я не рѣшался васъ просить объ этомъ, отвѣчалъ я.
   -- Такъ пойдемте. И вы успѣете, насколько возможно, прослѣдить это подводное и въ то же время подземное плаваніе.
   Капитанъ провелъ меня къ средней лѣстницѣ. На половинѣ ея онъ отворилъ дверь, углубился въ верхніе переходы и вошелъ въ каюту кормчаго, помѣщавшуюся, какъ уже было сказано, на одномъ концѣ платформы.
   Каюта имѣла по шести футовъ вдоль и поперекъ, и напоминала каюты штурмановъ на пароходахъ Миссиссили и Гудзона. Посрединѣ двигалось колесо, расположенное вертикально и задѣвавшее за штуръ-тросы руля, проходившіе до самой задней палубы.
   Четыре окна изъ чечевицеобразныхъ стеколъ, вставленныхъ въ стѣны каюты, давали рулевому возможность смотрѣть во всѣхъ направленіяхъ.
   Въ каютѣ было темно; но скоро мои глаза привыкли къ этому мраку, и я увидалъ штурмана, сильнаго человѣка, опиравшагося на косяки колеса. Море было ярко освѣщено маякомъ, горѣвшимъ позади каюты на другомъ концѣ платформы.
   -- Теперь, сказалъ капитанъ Немо,-- надо искать прохода. Электрическія проволоки шли отъ каюты штурмана къ комнатѣ гдѣ сходились машины, и оттуда капитанъ могъ одновременно сообщать своему Кораблику направленіе и движеніе. Онъ нажалъ металлическую пружину, и быстрота винта немедленно умѣрилась.
   Я смотрѣлъ молча на высокую, очень крутую стѣну, мимо которой мы шли въ эту минуту, непоколебимое основаніе песчаной береговой насыпи. Мы цѣлый часъ шли вдоль этой стѣны, въ нѣсколькихъ метрахъ отъ нея. Капитанъ Немо не отрывалъ глазъ отъ компаса, висѣвшаго въ каютѣ на своихъ двухъ концентрическихъ кругахъ.
   По знаку капитана, штурманъ ежеминутно измѣнялъ направленіе Караблика.
   Я помѣстился у окна направо и смотрѣлъ на превосходныя подводныя постройки коралловъ, на зоофитовъ, водоросли, ракообразныхъ, протягивавшихъ свои огромныя лапы изъ разсѣлинъ скалъ.
   Въ десять часовъ съ четвертью капитанъ Немо самъ взялся за румпель. Широкая галлерея, черная и глубокая, открывалась предъ нами. Корабликъ смѣло пустился туда. Непривычный шумъ послышался по сторонамъ его. Шумѣли воды Краснаго моря, быстро катившіяся по склону тоннеля къ Средиземному морю. Корабликъ несся вмѣстѣ съ потокомъ, какъ стрѣла, несмотря на сопротивленіе машины, которой данъ былъ задній ходъ.
   На стѣнахъ узкаго прохода я различалъ только блестящія полосы, прямыя линіи, огненныя борозды являвшіяся при быстротѣ движенія отъ электрическаго освѣщенія. Сердце мое сильно билось, и я одерживалъ его рукой.
   Въ десять часовъ и тридцать шесть минутъ капитанъ Немо оставилъ колесо и сказалъ, обращаясь ко мнѣ:
   -- Средиземное море!
   Корабликъ, увлекаемый теченіемъ, прошелъ Суэзскій перешеекъ менѣе чѣмъ въ двадцать минутъ.
   

ГЛАВА VI.
Греческій Архипелагъ.

   На слѣдующій день, 12го февраля, при восходѣ солнца, Корабликъ поднялся на поверхность волнъ. Я бросился на платформу. Въ трехъ миляхъ къ югу неясно обрисовывался силуетъ Пелузы. Потокъ перенесъ насъ отъ одного моря къ другому. По этому тоннелю было легко спуститься, но по всей вѣроятности невозможно подняться.
   Къ семи часамъ Недъ и Консель присоединились ко мнѣ
   Неразлучные друзья крѣпко спали всю ночь, не интересуясь подвигами Кораблика.
   -- Ну-съ, господинъ натураіистъ, спросилъ Канадецъ съ легкою усмѣшкой,-- а Средиземное-то море?
   -- Мы плывемъ на его поверхности, другъ Недъ....
   -- Э, сказалъ Консель,-- такъ сегодня ночью?
   -- Да, сегодня ночью мы прошли этотъ непроходимый перешеекъ въ нѣсколько минутъ.
   -- Я не вѣрю этому, отвѣчалъ Канадецъ.
   -- Напрасно, метръ Ландъ, отвѣчалъ я.-- Посмотрите, этотъ низкій берегъ который закругляется къ югу -- Египетъ.
   -- Разказывайте другимъ, господинъ профессоръ! отвѣчалъ упрямый Канадецъ.
   -- Но если господинъ профессоръ утверждаетъ, замѣтилъ Консель,-- мы должны ему вѣрить.
   -- Притомъ же капитанъ Немо угостилъ меня своимъ тоннелемъ. Я былъ вмѣстѣ съ нимъ въ каютѣ штурмана, когда онъ самъ управлялъ Корабликомъ въ этомъ узкомъ проходѣ.
   -- Вы слышите, Недъ? сказалъ Консель.
   -- Да кромѣ того, Недъ, при вашемъ хорошемъ зрѣніи вы можете различить вдающіеся въ море молы Портъ-Сайда.
   Канадецъ посмотрѣлъ внимательно.
   -- Да, сказалъ онъ,-- вы правы, господинъ профессоръ, и вашъ капитанъ молодецъ. Мы въ Средиземномъ морѣ. Отлично. Такъ не угодно ли вамъ потолковать о нашихъ маленькихъ дѣлишкахъ, но такъ чтобы никто не могъ насъ слышать?
   Я понялъ куда мѣтитъ Канадецъ. Во всякомъ случаѣ я думалъ что лучше поговорить, если ужь ему этого хочется, и мы сѣли всѣ трое возлѣ маяка, гдѣ менѣе подвергались сырости отъ брызгавшихъ волнъ.
   -- Теперь, Недъ, мы слушаемъ, сказать я.-- Что вы хотите шшъ сказать?
   -- То что я хочу вамъ сказать очень просто, отвѣчалъ Канадецъ.-- Мы въ Европѣ, и я предлагаю оставить Корабликъ, прежде чѣмъ капитану Немо вздумается увезти насъ къ полярнымъ морямъ, или опять возвратиться въ Океанію.
   Признаюсь, подобныя разсужденія съ Канадцемъ меня всегда смущали. Конечно, я не хотѣлъ посягать на свободу моихъ товарищей, и однако не имѣлъ на малѣйшаго желанія разстаться съ капитаномъ Немо. Благодаря ему, благодаря его судну, я каждый день пополнялъ свои познанія, изучалъ жизнь моря посреди самой стихіи, и передѣлывалъ всю книгу о морскомъ днѣ. Представится ли мнѣ въ другой разъ такой же удобный случай наблюдать чудеса океана? Нѣтъ, разумѣется нѣтъ! И я не могъ освоиться съ мыслію что долженъ оставить корабль не завершивъ своего крута изслѣдованій.
   -- Другъ Недъ, сказалъ я,-- отвѣчайте мнѣ откровенно. Скучаете вы на бортѣ? жалѣете что судьба бросила васъ въ руки капитана Немо?
   Канадецъ помолчалъ нѣсколько минутъ. Потомъ онъ заговорилъ, скрестивъ руки:
   -- Говоря откровенно, я ничего не имѣю противъ подводнаго путешествія. Я буду доволенъ что сдѣлалъ его. Но чтобъ оно было сдѣлано, надо чтобъ оно когда-нибудь кончилось. Вотъ мое мнѣніе.
   -- Оно окончится, Недъ.
   -- Гдѣ и когда?
   -- Гдѣ? я не знаю. Когда? я также не могу сказать, или вѣрнѣе, я предполагаю что оно окончится когда всѣ мора откроютъ намъ свои тайны. Все на свѣтѣ имѣетъ конецъ.
   -- Я согласенъ съ господиномъ профессоромъ, замѣтилъ Консель.-- Очень можетъ быть что, объѣхавъ всѣ моря земнаго шара, капитанъ Немо пуститъ насъ.
   -- Въ насъ пуститъ, хотите вы сказать! закричалъ Канадецъ.
   -- Не будемъ преувеличивать, метръ Ландъ, возразилъ я.-- Намъ нечего бояться капитана Немо, но я также не раздѣляю мнѣнія Конселя. Намъ извѣстны тайны Кораблика, и я не думаю чтобы командиръ его рѣшился пустить ихъ по свѣту вмѣстѣ съ нами.
   -- На что же вы надѣетесь въ такомъ случаѣ? спросилъ Канадецъ.
   -- Я надѣюсь что встрѣтятся обстоятельства которыми намъ будетъ можно и даже должно воспользоваться, и что они могутъ встрѣтиться какъ теперь, такъ и черезъ шесть мѣсяцевъ.
   -- Неужели? замѣтилъ Недъ-Ландъ.-- А гдѣ мы будемъ черезъ шесть мѣсяцевъ, господинъ натуралистъ?
   -- Быть-можетъ здѣсь, быть-можетъ въ Китаѣ. Вы знаете, Корабликъ ходитъ быстро. Онъ проносится въ океанѣ какъ ласточка въ воздухѣ, или экстренный поѣздъ на материкѣ. Онъ не боится часто посѣщаемыхъ морей. Кто поручится намъ что онъ не вздумаетъ объѣхать берега Франціи, Англіи, Америки, гдѣ также легко убѣжать какъ и здѣсь?
   -- Господинъ Аронаксъ, отвѣчалъ Канадецъ,-- ваши доказательства грѣшатъ самымъ основаніемъ. Вы говорите въ будущемъ: "мы будемъ тамъ, мы будемъ здѣсь". Я говорю въ настоящемъ: "мы теперь здѣсь, и надо этимъ воспользоваться".
   Логика Недъ-Ланда сбивала меня, и я чувствовалъ что побѣжденъ на этомъ пунктѣ. Я не зналъ какія доказательства привести въ свою пользу.
   -- Господинъ профессоръ, продолжалъ Недъ-Ландъ,-- предположимъ невозможное, что капитанъ Немо сегодня же предложитъ вамъ свободу. Примите ли вы ее?
   -- Не знаю, отвѣчалъ я.
   -- А если онъ прибавитъ что сегодняшнее предложеніе не повторится никогда болѣе. Согласитесь ли вы?
   Я молчалъ.
   -- А что объ этомъ думаетъ другъ Консель? спросилъ Недъ-Ландъ.
   -- Другъ Консель, спокойно отвѣчалъ честный малый,-- другъ Консель не говоритъ ничего. Онъ совершенно равнодушенъ къ этому вопросу. Онъ холостъ, какъ его господинъ и товарищъ Недъ. Ни жена, ни дѣти, ни родственники, никто не ждетъ его на родинѣ. Онъ служитъ господину профессору, думаетъ и говоритъ какъ господинъ профессоръ, и, къ его величайшему сожалѣнію, на него нечего разчитывать чтобы получить большинство голосовъ. Здѣсь только два лица: господинъ профессоръ съ одной стороны, Недъ-Ландъ съ другой Рѣшивъ такимъ образомъ, другъ Консель слушаетъ и готовъ отмѣчать удары.
   Я невольно улыбнулся, слушая какъ Консель совершенно уничтожалъ свою личность. Въ глубинѣ души Канадецъ былъ доволенъ, избавляясь отъ другаго противника.
   -- Итакъ, господинъ профессоръ, сказалъ Недъ,-- если Конселъ не существуетъ, то будемъ разсуждатъ вдвоемъ. Я все сказалъ. Вы меня выслушали. Что же вы отвѣтите?
   Слѣдовало придти къ какому-нибудь заключенію, и увертки мнѣ надоѣли.
   -- Вотъ мой отвѣтъ, другъ Недъ, сказалъ я.-- Вы правы, и мои доказательства уступаютъ вашимъ. Нечего разчитывать на согласіе капитана Немо. Самая простая осторожность не позволяетъ ему датъ намъ свободу. Наоборотъ та же осторожность велитъ намъ воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ чтобъ оставить Корабликъ.
   -- Хорошо, господинъ Аронаксъ, это значитъ разсуждать благоразумно.
   -- Только, сказалъ я,-- одно замѣчаніе. Надо чтобы случай былъ дѣйствительно удобенъ, чтобы первая попытка убѣжать удалась. Если же она не удастся, мы никогда не найдемъ возможности возобновить ее, и капитанъ Немо не проститъ намъ.
   -- Все это справедливо, отвѣчалъ Канадецъ,-- но ваше замѣчаніе прилагается ко всякой попыткѣ бѣжать, сдѣлаемъ ли мы ее черезъ два года, или черезъ два дня. Дѣло все-таки въ томъ что если представится удобный случай, имъ надо будетъ воспользоваться.
   -- Согласенъ. А теперь скажите мнѣ, Недъ, что вы называете удобнымъ случаемъ?
   -- Случай, который въ темную ночь приведетъ Корабликъ къ какому-нибудь европейскому берегу.
   -- И вы попытаетесь спастись вплавь?
   -- Да, если мы будемъ недалеко отъ берега, и если корабль будетъ находиться на поверхности. Нѣтъ, если будемъ далеко и подъ водой.
   -- И въ такомъ случаѣ?
   -- Въ такомъ случаѣ я постараюсь овладѣть шлюпкой. Я знаю какъ она управляется. Мы забираемся въ нее, поднимаемъ болты и поднимаемся на поверхность. Штурманъ, помѣщающійся впереди, не можетъ замѣтить нашего бѣгства.
   -- Хорошо, Недъ, ищите такого случая, но помните что неудача погубитъ насъ.
   -- Я не забуду этого.
   -- А теперь, Недъ, хотите ли вы знать мое мнѣніе о вашемъ планѣ.
   -- Очень, господинъ Аронаксъ.
   -- Я думаю,-- не говорю: надѣюсь,-- что этотъ удобный случай не представится.
   -- Почему это!
   -- Потому что капитанъ Немо не можетъ думать что мы отказались отъ надежды возвратить свободу, и онъ будетъ остороженъ, особенно въ виду европейскихъ береговъ.
   -- Я согласенъ съ мнѣніемъ господина профессора, сказалъ Консель.
   -- Посмотримъ, отвѣчалъ Недъ, покачивая головой съ видомъ рѣшимости.
   -- А теперь, Недъ-Ландъ, прибавилъ я,-- довольно объ этомъ. Ни слова болѣе. Когда вы будете готовы, вы предупредите насъ, и мы послѣдуемъ за вами. Я вполнѣ полагаюсь на васъ.
   Такъ окончился этотъ разговоръ, который долженъ былъ имѣть такія важныя послѣдствія. Теперь я долженъ сказать что факты, повидимому, подтверждали мои предположенія, къ великому отчаянію Канадца. Можетъ-бытъ, капитанъ Немо не довѣрялъ намъ въ этихъ многолюдныхъ моряхъ, или онъ только скрывался отъ многочисленныхъ кораблей всѣхъ націй, бороздившихъ Средиземное море, не знаю, но онъ большею частію держался подъ водой и далеко отъ береговъ. Иногда изъ воды выставлялась рубка штурмана, а чаще Корабликъ погружался въ глубину, здѣсь весьма значительную, ибо между Греческимъ архипелагомъ и Малою Азіей мы не находили дна опустившись на двѣ тысячи метровъ.
   Я узналъ островъ Карпатосъ, одинъ изъ Спорадскихъ острововъ, только по стиху Виргилія, который капитанъ Немо продекламировалъ, положивъ палецъ на одну точку планисферы:
   
   Est in Carpathio Neptoni gurgite rates
   Coeruleus Proteus....
   
   Дѣйствительно, это было древнее жилище Протея, стараго пастуха Нептуновыхъ стадъ, нынѣшній островъ Скарпанто, лежащій между Родосомъ и Критомъ. Сквозь стекла залы я видѣлъ только его гранитныя основанія.
   На слѣдующій день, 14го февраля, я предполагалъ посвятить нѣсколько часовъ изученію рыбъ архипелага. Но не знаю по какой причинѣ, окна оставались герметически закупоренными цѣлый день. Опредѣляя положеніе Кораблика, я замѣтилъ что онъ направляется къ Кандіи, древнему Криту. Въ то время когда я отправился въ море на бортѣ Авраама Линкольна, весь островъ возсталъ противъ турецкаго деспотизма. Но чѣмъ кончилось это возстаніе, я не зналъ, и капитанъ Немо, не имѣвшій никакихъ сношеній съ землей, разумѣется, не могъ сообщить мнѣ этого.
   Я не дѣлалъ никакого намека на это событіе, когда остался съ нимъ вечеромъ одинъ въ залѣ. Къ тому же мнѣ показалось что онъ мраченъ и озабоченъ. Потомъ, вопреки своимъ привычкамъ, онъ велѣлъ открыть ставни обоихъ оконъ залы и переходя отъ одного къ другому, внимательно наблюдалъ массу водъ. Зачѣмъ? Я не могъ угадать, и въ свою очередь занялся изученіемъ рыбъ проходившихъ у меня предъ глазами.
   Между прочими я замѣтилъ колбней (gobius aphysa), упоминаемыхъ еще Аристотелемъ и извѣстныхъ въ просторѣчіи подъ именемъ бычковъ. Ихъ преимущественно встрѣчаютъ въ соленыхъ водахъ близь дельты Нила. Между ними извивались pagrus, нѣсколько фосфорическіе, принадлежащіе къ семейству eparoideae, которыхъ Египтяне причисляли къ священнымъ животнымъ, и появленіе которыхъ въ рѣкѣ праздновалось религіозными церемоніями, такъ какъ оно возвѣщало оплодотворяющее разлитіе. Я замѣтилъ также chellinus'овъ длиной въ три дециметра, костистыхъ рыбъ съ прозрачною чешуей; тѣло ихъ синевато и покрыто красными пятнами, они ѣдятъ очень много морскихъ растеній, что придаетъ имъ самый тонкій вкусъ. Потому-то гастрономы древняго Рима считали ихъ изысканнымъ блюдомъ, и ихъ внутренности, приправленныя молоками муренъ, мозгомъ павлиновъ и языками краснокрылыхъ, составляли божественное блюдо, восхищавшее Витедлія.
   Другой обитатель этихъ морей привлекъ мое вниманіе, и мнѣ пришли на умъ всѣ памятники древности. Это -- прилипало (echeneie remora), который путешествуетъ прилѣпившись къ животу акулы. По сказанію древнихъ, эта маленькая рыбка, уцѣпившись за корпусъ корабля, могла остановить его и, говорятъ, одна изъ нихъ удержала корабль Антонія въ битвѣ при Акціумѣ и такимъ образомъ облегчила побѣду Августа. Отъ чего, подумаешь, зависятъ судьбы народовъ! Я наблюдалъ также удивительныхъ anthias. Греки считали этихъ рыбъ священными и приписывали имъ силу изгонять морскихъ чудовищъ изъ посѣщаемыхъ ими водъ. Имя ихъ значитъ цвѣтокъ, и они вполнѣ оправдываютъ это названіе своими переливающимися оттѣнками, заключающими всѣ тоны отъ блѣдно-розоваго до самаго яркаго рубиноваго, и измѣнчивыми, волнистыми узорами, украшающими ихъ спинное плавательное перо. Я не могъ оторвать глазъ отъ этихъ чудесъ моря, но вдругъ меня поразило неожиданное явленіе.
   Въ волнахъ показался человѣкъ, водолазъ съ кожанымъ кошелькомъ у пояса. Это не было безжизненное тѣло предоставленное на волю водъ. Человѣкъ этотъ былъ живъ и плылъ, сильною рукой разсѣкая волны, исчезая по временамъ чтобы вздохнуть на поверхности воды, и снова погружаясь.
   Я обернулся къ капитану Немо и сказалъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Человѣкъ утопаетъ, его надо спасти во что бы то ни стало.
   Капитанъ не отвѣчалъ, но подошелъ ко мнѣ и облокотился на подоконникъ.
   Человѣкъ приблизился и смотрѣлъ на насъ, прильнувъ лицомъ къ стеклу.
   Къ моему величайшему изумленію, капитанъ Немо сдѣлалъ ему знакъ. Водолазъ отвѣчалъ ему рукой, немедленно возвратился на поверхность моря и болѣе не показывался.
   -- Не безпокойтесь, сказалъ мнѣ капитанъ.-- Это Николай съ мыса Матапана, прозванный рыбой. Его хорошо знаютъ на всѣхъ Цикладахъ. Смѣлый водолазъ! Вода его элементъ, и онъ живетъ въ ней гораздо больше чѣмъ на землѣ, безпрестанно переплывая отъ одного острова къ другому до самой Кандіи.
   -- Вы его знаете, капитанъ?
   -- А почему бы нѣтъ, господинъ Аронаксъ?
   Сказавъ это, капитанъ направился къ шкафу, стоявшему возлѣ окна налѣво. Возлѣ шкафа я замѣтилъ шкатулку окованную желѣзомъ, на крышкѣ которой находилась мѣдная пластинка съ шифромъ Кораблика и его девизомъ Mobilis in Mobile.
   Въ эту минуту, не обращая вниманія на мое присутствіе, капитанъ Немо открылъ шкафъ, устроенный въ родѣ сундука, заключавшій множество слитковъ.
   Это были слитки золота. Откуда взялся этотъ драгоцѣнный металлъ, котораго тутъ находилось на огромную сумму? Гдѣ капитанъ бралъ золото, и что онъ сдѣлаетъ съ нимъ?
   Я не говорилъ ни слова. Я смотрѣлъ. Капитанъ Немо бралъ по одному эти слитки, укладывалъ ихъ методически въ шкатулку и наполнилъ ее до верху. По моему разчету, она содержала такимъ образомъ болѣе тысячи килограммовъ золота, то-есть около пяти милліоновъ франковъ.
   Капитанъ тщательно заперъ шкатулку и написалъ на ея крышкѣ адресъ, кажется на ново-греческомъ языкѣ.
   Сдѣлавъ это, капитанъ Немо пожалъ электрическій звонокъ. Четыре человѣка вошли въ комнату и не безъ труда вытащили шкатулку изъ залы. Потомъ я слышалъ что они поднимали ее талями по желѣзной лѣстницѣ.
   Вдругъ капитанъ Немо обратился ко мнѣ:
   -- И вы говорили, господинъ профессоръ? спросилъ онъ.
   -- Я ничего не говорилъ, отвѣчалъ я.
   -- Въ такомъ случаѣ вы позволите мнѣ пожелать вамъ спокойной ночи.
   Съ этими словами капитанъ Немо оставилъ комнату.
   Я вернулся въ свою комнату, понятно чрезвычайно заинтересованный, и напрасно старался уснутъ. Я искалъ соотношенія между появленіемъ водолаза и этою шкатулкой полною золота. По нѣкоторому колебанію, по боковой и килевой качкѣ, я узналъ что Корабликъ оставилъ внутренніе слои и вернулся на поверхность моря.
   Потомъ я услыхалъ шумъ шаговъ на платформѣ. Я понялъ что отстегиваютъ шлюпку, что ее спускаютъ въ море. Она ударилась о корпусъ Кораблика, и все стихло.
   Два часа спустя повторился тотъ же шумъ и тѣ же шаги Шлюпку втащили на бортъ, поставили въ ея углубленіе, и Корабликъ погрузился въ воду.
   Итакъ, эти милліоны были отправлены къ своему назначенію. На какую часть материка? Съ кѣмъ имѣлъ дѣло капитанъ Немо?
   На слѣдующій день я разказалъ Конселю и Канадцу происшествія этой ночи, возбуждавшія мое любопытство до послѣдней крайности. Мои товарищи были удивлены не менѣе меня.
   -- Но гдѣ же онъ беретъ эти милліоны? спросилъ Недъ-Ландъ.
   Я не находилъ отвѣта. Позавтракавъ, я отправился въ залу и сѣлъ за работу. До пяти часовъ вечера я исправлялъ свои замѣтки. Въ эту минуту,-- я не зналъ, приписать ли это явленіе моему личному настроенію,-- я почувствовалъ сильный жаръ и долженъ былъ снять съ себя свое платье изъ биссуса. Я не могъ понять причину этого явленія, такъ какъ мы находились не подъ тропическими широтами; къ тому же Корабликъ, погруженный въ море, не долженъ былъ испытывать повышенія температуры. Я посмотрѣлъ на манометръ. Онъ показывалъ глубинѣ шестидесяти футовъ, куда не могла достигать атмосферная теплота.
   Я продолжалъ работу, но жаръ становился нестерпимѣе.
   Ужъ не пожаръ ли на кораблѣ? подумалъ л.
   Я хотѣлъ выйти изъ залы, когда капитанъ Немо вошелъ. Онъ приблизился къ термометру, посмотрѣлъ на него, и повернувшись ко мнѣ, сказать:
   -- Сорокъ два градуса.
   -- Я это замѣтилъ, капитанъ, отвѣчать я,-- и если жаръ усилится, мы не будемъ въ состояніи его переносить.
   -- О, господинъ профессоръ, этотъ жаръ усилится только въ томъ случаѣ если мы того пожелаемъ.
   -- Вы можете умѣрить его?
   -- Нѣтъ, но я могу удалиться отъ мѣста его развитія.
   -- Такъ онъ внѣшній?
   -- Конечно. Мы плывемъ въ кипящей водѣ.
   -- Возможно ли?
   -- Посмотрите.
   Ставни открылись, и я увидѣлъ что море вокругъ Кораблика совершенно бѣлое. Клубы сѣрнистыхъ паровъ извивались въ волнахъ, кипѣвшихъ какъ въ котлѣ. Я положилъ руку на стекло, но жаръ былъ такъ силенъ что мнѣ пришлось отнять ее.
   -- Гдѣ мы? спросилъ я.
   -- Возлѣ острова Санторина, господинъ профессоръ, и именно въ каналѣ отдѣляющемъ островъ Неа-Каменни, отъ Палеа-Каменни. Я хотѣлъ показать вамъ любопытную картину подводнаго изверженія.
   -- Я думалъ, сказалъ я,-- что образованіе этихъ новыхъ острововъ прекратилось.
   -- Ничто и никогда не прекращается въ волканическихъ мѣстностяхъ, отвѣчалъ капитанъ Немо, и земной шаръ постоянно перерабатывается тамъ подземными огнями. Уже въ девятнадцатомъ году нашей эры, по Кассіодору и Плинію, новый островъ Теіа появился на томъ самомъ мѣстѣ гдѣ недавно образовались эти островки. Потомъ онъ исчезъ въ волнахъ, но снова появился въ шестьдесятъ девятомъ году, и исчезъ еще разъ. Съ этого времени до нашихъ дней плутоническія работы прекратились. Но 3го февраля 1866 года, новый островокъ, который назвали островъ Георгія, появился среди сѣрныхъ испареній возлѣ Неа-Каменни и соединился съ нимъ его числа того же мѣсяца. Семь дней спустя, 13го февраля, появился островокъ Афроесса, отдѣленный отъ Неа-Каменни каналомъ въ десять метровъ ширины. Я былъ въ этихъ моряхъ корда это случилось и слѣдовательно могъ прослѣдить всѣ фазы явленія. Круглый островокъ Афрозсса имѣлъ триста футовъ въ діаметрѣ и тридцать футовъ высоты. Онъ состоялъ изъ черной, стекловидной лавы, смѣшанной съ обломками полеваго шпата. Наконецъ 10го марта еще меньшій островокъ, названный Река, показался возлѣ Неа-Каменни, и съ того времени эти три островка, соединившись вмѣстѣ, образуетъ одинъ большой островъ.
   -- А каналъ, гдѣ мы находимся въ настоящую минуту? спросилъ я.
   -- Вотъ онъ, отвѣчалъ капитанъ Немо, показывая мнѣ карту Архипелага.-- Вы видите что я занесъ сюда новые островки.
   -- Но этотъ каналъ наполнится когда-нибудь.
   -- Очень возможно, господинъ Аронаксъ, потому что въ 1866 году восемь маленькихъ островковъ изъ лавы поднялись противъ порта Святаго Николая на островѣ Палеа-Каменни. Очевидно, что Неа и Палеа скоро соединятся. Если въ Тихомъ океакѣ материки образуются инфузоріями, то здѣсь въ ихъ образованіи принимаютъ участіе вулканическія явленія. Взгляните, господинъ профессоръ какая работа совершается подъ волнами.
   Я возвратился къ окну. Корабликъ стоялъ. Жаръ становился нестерпимъ. Изъ бѣлаго море превратилось въ красное отъ присутствія желѣзистой соли. Несмотря на то что комната была герметически закрыта, въ нее проникалъ невыносимый сѣрный залахъ, и я видѣлъ красное пламя столъ яркое что при немъ блѣднѣлъ электрическій свѣтъ.
   Я былъ въ поту, я задыхался, я готовъ былъ испечься.
   Да, аете такой дальнозоркостью, что можете различить выступающие в море молы Порт-Саида.
   Канадец стал внимательно всматриваться.
   -- Да, -- ответил он, -- вы правы, господин профессор, и ваш капитан молодчина, действительно -- мы в Средиземном море. Отлично! Теперь, если вы хотите, мы можем поговорить о нашем деле, но так, чтобы никто нас не мог услышать.
   Я понял, о чем хочет говорить канадец. Во всяком случае, мне казалось, лучше удовлетворить его желание и повести беседу. Мы все трое сели возле маяка, где могли укрыться от брызг волн.
   -- Теперь, Нед, мы вас слушаем, -- сказал я. -- О чем же вы хотели говорить?
   -- То, что я хочу вам сказать, весьма просто, -- начал канадец. -- Мы уже в Европе, и я предлагаю бежать с "Наутилуса" прежде, чем капитану Немо вздумается увезти нас к полярным морям и снова возвратиться в Океанию.
   Признаюсь, что все рассуждения по этому вопросу всегда ставили меня в затруднительное положение. Я ни под каким видом не считал себя вправе посягать на свободу действий моих товарищей и в то же время не имел ни малейшего желания расставаться с капитаном Немо. Благодаря ему, благодаря его подводному судну я каждый день обогащал себя знанием, изучал жизнь моря в среде самой стихии и исправлял свой прежний труд о морских глубинах. Представится ли мне когда-либо еще случай наблюдать чудеса океана в такой же обстановке? Конечно нет! И я не мог желать покинуть "Наутилус" раньше выполнения всех намеченных мною исследований.
   -- Друг Нед, -- сказал я, -- отвечайте мне откровенно. Скучаете вы на борту? Сожалеете ли вы о том, что судьба бросила вас в руки капитана Немо?
   Прошла минута, пока канадец собрался ответить. Затем, сложив на груди руки, он ответил так:
   -- Говоря откровенно, я ничуть не сожалею, что имел случай совершить подводное путешествие; более того, я этим очень доволен. Но раз оно сделано, надо, чтобы ему наступил и конец. Вот мое мнение.
   -- Оно окончится, Нед.
   -- Где и когда?
   -- Где? Не знаю. Когда? Не могу ответить, но предполагаю, что окончится, когда эти моря для нас не будут более иметь поучительного значения. Всякое начало на этом свете имеет свой конец.
   -- Я так же думаю, как господин профессор, -- заявил Консель. -- И весьма возможно, что капитан Немо, объехав все моря земного шара, всех нас троих отпустит на свободу.
   -- Отпустит на тот свет, хотите вы сказать! -- воскликнул канадец.
   -- Обойдемся без преувеличения, мистер Ленд, -- возразил я, -- конечно, нам не приходится опасаться капитана Немо, но я далеко не разделяю мнения Конселя. Мы постигли тайны "Наутилуса", и я не думаю, чтобы их огласка входила в интересы капитана Немо.
   -- В таком случае на что же вы рассчитываете? -- спросил канадец.
   -- Что встретятся такие обстоятельства, которыми мы можем, вернее, даже должны воспользоваться, но они могут встретиться, быть может, и сегодня, а быть может, и через шесть месяцев.
   -- Гм! -- промычал Нед Ленд. -- А где, вы, господин натуралист, полагаете, мы будем находиться через шесть месяцев?
   -- Быть может -- здесь, быть может -- в Китае. Вам известно, "Наутилус" -- быстрый ходок. Он проносится в океане, как ласточка в воздухе или как курьерский поезд на материке. Он также не боится морей, которые часто посещают корабли. Кто может сказать, что капитан не вздумает объехать берега Франции, Англии, Америки, где нам представится благоприятный случай для бегства.
   -- Господин Аронакс, -- возразил канадец, -- ваши аргументы не имеют основания. Вы говорите о будущем: мы будем, мол, там или там-то. Я же говорю о настоящем: мы теперь здесь и надо этим пользоваться.
   Я был прижат к стене логикой Неда Ленда и не чувствовал под собой почвы. Я не мог приискать более убедительных аргументов.
   -- Господин профессор, -- продолжал Ленд, -- предположим, что капитан Немо сегодня же предложит нам свободу. Примете вы ее?
   -- Не знаю, -- ответил я.
   -- А если капитан добавит, что он больше этого предложения не повторит, согласитесь вы принять свободу?
   Я молчал.
   -- А что ответит друг Консель? -- спросил Нед Ленд.
   -- Друг Консель,-- спокойно ответил Консель, -- ничего об этом не думает. Он совершенно равнодушен к этому вопросу. Он холост, как его господин и товарищ Нед. Ни жена, ни дети, ни родственники -- никто не ждет его на родине. Он служит господину профессору, думает и говорит, как профессор, и, к величайшему сожалению, на него нельзя рассчитывать ради получения большинства голосов. К соглашению прийти надо только двум лицам, господину профессору, с одной стороны, и Неду Ленду -- с другой.
   Я невольно усмехнулся этой тираде, в которой Консель уничтожал свою личность. Канадец был доволен: он избавлялся от одного противника.
   -- Итак, господин профессор, -- продолжал он, -- если Консель не существует, то будем рассуждать вдвоем. Я все сказал. Вы меня выслушали. Очередь за вами.
   Пришлось дать категоричный ответ. Увертки мне уже надоели.
   -- Вот мой ответ, друг Нед, -- сказал я, -- вы правы, и ваши доводы сильнее моих. Рассчитывать на согласие капитана Немо не приходится; простое благоразумие не позволит ему дать нам свободу. С другой стороны, то же благоразумие обязывает нас воспользоваться первым подходящим случаем, чтобы бежать с "Наутилуса".
   -- Прекрасно, господин Аронакс, вот, что называется, умно сказано!
   -- Однако, -- продолжал я, -- я должен оговориться. Необходимо, чтобы представляющийся случай был действительно подходящим, вполне гарантирующим удачу побега. Не надо забывать, что если нам бегство не удастся, то уже повторить его мы не найдем возможности, и капитан Немо не простит нам нашу попытку.
   -- Это совершенно верно, -- заметил канадец, -- но ваше замечание одинаково приложимо ко всякой попытке бегства, будь то сегодня, через два дня или через два года. Суть не в последствиях, а в том, что необходимо воспользоваться первым подходящим случаем к тому.
   -- Я с этим согласен, Нед, но объясните мне, что вы подразумеваете под словом "подходящий".
   -- Случай, когда "Наутилус" в темную ночь будет находиться неподалеку от европейских берегов.
   -- И вы рассчитываете спастись вплавь?
   -- Да, если судно будет находиться поблизости от берега и на поверхности воды. Нет, даже и тогда, когда мы будем далеко от берега и находиться под водой. В последнем случае я постараюсь овладеть шлюпкой. Я знаю, как ею управлять. Мы забираемся в нее, освобождаем болты и поднимаемся на поверхность. Правда, штурман помещается впереди нее, но он не заметит нашего бегства.
   -- Хорошо, Нед, будем ждать и воспользуемся таким случаем, но помните, что неудача погубит нас.
   -- Я не забуду этого, господин Аронакс.
   -- А теперь, Нед, не пожелаете ли вы узнать мое мнение о нашем проекте?
   -- Весьма охотно, господин Аронакс.
   -- Прекрасно, я думаю, -- заметьте, я не говорю: надеюсь, -- что такой благоприятный случай не представится.
   -- Почему это?
   -- Потому, что капитан Немо прекрасно сознает, что мы ищем случая возвратить себе свободу, и, понятно, будет на страже вблизи европейских берегов.
   -- Я вполне согласен с мнением господина профессора! -- воскликнул Консель.
   -- Мы это увидим, -- ответил Нед Ленд, покачивая головой.
   -- А теперь, Нед Ленд, -- продолжал я, -- довольно об этом, ни слова более. В тот день, в который представится удобный случай, вы предупредите нас, и мы последуем за вами. Я вполне полагаюсь на вас.
   Так окончилась наша беседа, которая должна была иметь важные последствия. Теперь я должен сказать, что факты, по-видимому, подтверждали мои предположения, к великому отчаянию канадца. Быть может, капитан Немо не доверял нам во время своего плавания в этих морях, часто посещаемых различными судами различных наций, но, возможно, что он только скрывается от этих судов, бороздивших Средиземное море, -- я этого не знаю; но факт, что "Наутилус" все это время по преимуществу плыл под водой и держался далеко от берегов. Случалось, что рубка штурмана выставлялась из воды, но чаще "Наутилус" погружался на весьма значительную глубину, и здесь, между Греческим архипелагом и Малой Азией, мы не достигали дна, опустившись на две тысячи метров.
   Мне удалось увидеть остров Карпатос, принадлежащий к группе Спорадских, но ознакомиться с ним мне пришлось только по бессмертным стихам Вергилия, которые продекламировал капитан Немо. Капитан, установив палец на одну из точек плоскошария, весьма выразительно процитировал поэта:
  
   Est in Carpothio Neptuni gurgite vates
   Coeruluc Proteus...1
   1 Есть у Нептуна в глубине Карпатосских вод прорицатель. Это лазурный Протей... (Вергилий. Георгики. Кн. IV).
  
   Это было действительное античное местопребывание Протея, старого пастуха стад Нептуна, которое в настоящее время носит название острова Скарпанто. Этот остров лежит между островами Родосом и Критом. Сквозь окна салона мне удалось только видеть его гранитное основание.
   На следующий день, 14 февраля, я рассчитывал уделить несколько часов изучению рыб Греческого архипелага. Но не знаю, по какой причине окна салона оказались герметически закрытыми в течение целого дня. Определяя положение "Наутилуса", я пришел к тому заключению, что он направляется к Кании, древнему острову Криту. В то время когда я отправлялся в плавание на "Аврааме Линкольне", весь остров был охвачен восстанием за освобождение от турецкого ига. Чем окончилось это восстание, я не знал, и капитан Немо, как не имевший никаких сношений с Европой, ничего не мог об этом сообщить.
   Впрочем, я ни одним словом не намекнул на это событие, когда мне пришлось остаться с ним вдвоем в салоне; к тому же мне казалось, что он находился в мрачном, озабоченном настроении. По прошествии некоторого времени он совершенно неожиданно приказал открыть ставни в обоих залах и, переходя из одного в другой, стал внимательно наблюдать, всматриваясь в окружавшую нас воду. Зачем? Я не мог угадать и, в свою очередь, занялся наблюдением за рыбами, проплывавшими за окном.
   Между прочим, я встретил особую породу габий, упоминаемых еще Аристотелем и известных в просторечии под именем бычков. Они водятся преимущественно в соленых водах близ дельты Нила. Среди них часто встречается особый вид пагр из семейства морских карасей, издающий фосфорический свет; эту рыбу египтяне считают священной, и появление ее в реке отмечалось религиозными церемониями, так как оно предшествовало разливу Нила. Мне также пришлось наблюдать некоторые породы костистых рыб, и из них хейлинов в три дециметра длиной с прозрачной чешуей, с синеватого цвета телом, покрытым красноватыми пятнами; эти рыбы съедобны, и мясо их очень вкусно. Гурманы Древнего Рима считали их самым изысканным блюдом: их внутренности, приправленные молоками мурен, мозгом павлинов и языками краснокрылое, составляли божественное блюдо, восхищавшее Вителлия.
   Другой обитатель этих морей, привлекший мое внимание, также заставил меня углубиться в древние времена. Это был прилипало, который постоянно путешествует, присосавшись к брюху акулы. Древние верили, что эта маленькая рыбка, прицепившись к кораблю, могла его остановить, и рассказывали, что одна из них удержала корабль Антония в морской битве при Акции, чем и способствовала торжеству Августа. Отчего, подумаешь, зависят судьбы народов? Мне пришлось наблюдать и антиас. Греки считали этих рыб священными, приписывая им способность изгонять из вод, в которых они жили, морских чудовищ. Название этих рыб означает цветок, и рыбы вполне его оправдывают своими переливающимися оттенками -- от бледно-розового до ярко-рубинового цвета -- и волнистыми узорами, украшающими их спину. Я не в силах был оторвать глаза от этих чудес подводного царства, как вдруг меня поразило неожиданное явление.
   В воде показался человек, водолаз с кожаным мешочком у пояса. Это не было безжизненное тело, отданное на произвол волн. Это был живой человек, который плыл, сильно работая одной рукой и временами исчезая, чтобы вдохнуть на поверхности воды и снова нырнуть.
   Я порывисто обернулся к капитану Немо.
   -- Утопающий! -- вскрикнул я. -- Его надо спасти во что бы то ни стало.
   Капитан Немо, ничего не ответив, подошел ко мне и облокотился на подоконник. Человек приблизился и, прильнув лицом к стеклу, смотрел на нас.
   К величайшему моему изумлению, капитан Немо сделал ему знак. Водолаз, ответив ему, по-видимому, условным движением руки, немедленно стал подниматься на поверхность воды и больше не показывался.
   -- Не тревожьтесь, -- обратился ко мне капитан, -- это Николай с мыса Матапана. Его хорошо знают на всех островах Циклады, где его прозвали рыбой. Это действительно смелый водолаз; вода -- его стихия, и он в ней проводит большую часть жизни, беспрестанно переплывая от одного острова до другого, до самой Кандии.
   -- Вы его знаете, капитан?
   -- А почему бы нет, господин Аронакс.
   Сказав это, капитан Немо направился к шкафу, стоявшему слева у окна. Возле шкафа я заметил шкатулку, окованную железом, на крышке которой находилась медная пластинка с выгравированным на ней шифром "Наутилуса" и его девизом "Mobilis in mobile".
   В этот момент капитан Немо, не обращая внимания на мое присутствие, открыл шкаф, устроенный в виде сундука, заключавший множество слитков золота. Откуда добыт был этот драгоценный металл, представлявший огромную сумму денег? Откуда доставал капитан это золото и что он с ним делал?
   Я не проронил ни одного слова. Я только смотрел. Капитан Немо брал по одному слитку, укладывал их в порядке в шкатулку и наполнил ими ее доверху. По моим расчетам, в ней уместилось более тысячи килограммов золота, иначе говоря, около пяти миллионов франков.
   Капитан Немо тщательно запер шкатулку и что-то написал на ее крышке, кажется, на новогреческом языке. Сделав это, он нажал на кнопку, от которой шел проводник, сообщающийся с дежурной комнатой экипажа. Появилось четверо людей, которые с трудом вынесли из салона шкатулку. Я слышал, как поднимали ее по железной лестнице.
   В эту минуту капитан Немо обратился ко мне:
   -- Что вы хотели сказать, господин профессор? -- спросил он.
   -- Я ничего не говорил, капитан!
   -- В таком случае позвольте вам пожелать доброго вечера.
   И с этими словами он покинул салон.
   Я вошел в свою комнату, понятно, сильно заинтересованный. Напрасно я старался уснуть. Я хотел найти связь между появлением этого водолаза и этой шкатулкой, наполненной золотом. По боковой и килевой качке судна я догадывался, что "Наутилус" плывет по поверхности волн. Вскоре я услышал шум шагов на палубе. Я понял, что шлюпку выводят из ее помещения и спускают на воду. Она ударилась о корпус "Наутилуса", и затем все стихло.
   Через два часа повторился тот же шум и раздались те же шаги. На палубе шлюпку втащили на судно и поставили в углубление, а затем "Наутилус" погрузился в воду. Итак, эти миллионы были отправлены по назначению. На какую часть материка? С кем же сообщался капитан Немо?
   На следующий день я сообщил Конселю и канадцу обо всем происшедшем этой ночью, возбудившем в выешей степени мое любопытство. Мои товарищи были изумлены не менее меня.
   -- Откуда он достает эти миллионы? -- спросил канадец.
   Что я мог ему ответить?
   Позавтракав, я отправился в салон и сел за работу; до пяти часов вечера я исправлял свои заметки. В эту минуту -- приписать ли это явление моему настроению -- я почувствовал сильный жар и должен был снять с себя одежду из бисуса. Явление непонятное, ибо мы находились не в тропическом поясе, к тому же "Наутилус", идя под водой, вообще не должен был испытывать повышения температуры. Я взглянул на манометр. Он показывал глубину в шестьдесят метров, куда атмосферная теплота уже не достигала. Я продолжал работать, но температура воздуха настолько повысилась, что уже становилась невыносимой.
   "Уж не пожар ли на корабле?" -- проговорил я мысленно.
   Только я хотел выйти из салона, как вошел капитан Немо. Он подошел к термометру, справился о показании его и, обернувшись ко мне, объявил:
   -- Сорок два градуса!
   -- Я это чувствую, капитан, -- сказал я, -- и, если жар хоть немного усилится, мы не в состоянии будем его вынести.
   -- О, господин профессор, жар может усилиться только в том случае, если мы этого захотим.
   -- Вы можете умерить температуру насколько хотите?
   -- Нет, но я могу удалиться от его источника или очага, который его производит.
   -- Так он внешний?
   -- Конечно. Мы плывем в кипящей воде.
   -- Возможно ли это? -- вскрикнул я.
   -- Взгляните.
   Ставни открылись, и я увидел, что "Наутилус" плывет в совершенно белой воде. Дым сернистых паров клубился в волнах, кипевших, как вода в котле. Я прикоснулся рукой к стеклу окна; оно было настолько горячо, что я тотчас быстро отнял руку, чтобы не обжечься.
   -- Где мы? -- воскликнул я.
   -- Поблизости от острова Санторин, господин профессор, -- ответил капитан, -- и именно в канале, отделяющем остров Неа-Каменни от острова Палеа-Каменни. Я хотел показать вам любопытное зрелище подводного извержения.
   -- Я думал, -- ответил я, -- что образование этих новых островов уже закончено.
   -- Ничто никогда не прекращается в вулканических местностях, -- ответил капитан Немо, -- и в земном шаре подземный огонь продолжает работать. Уже в девятнадцатом году нашей эры, по Кассиодору и Плинию, новый остров, божественная Tea, появился на том месте, где недавно образовались эти островки. Потом он исчез в волнах, чтобы появиться в шестьдесят девятом году. С этого времени до наших дней плутонические работы остановились. Но в 1866 году, 3 февраля, среди серных испарений появился новый островок Георгия возле Неа-Каменни и соединился с ним 6-го числа того же месяца. Спустя семь дней, 16 февраля, показался остров Афроесса, который отделял от Неа-Каменни канал шириной в десять метров. Когда произошел этот феномен, я плавал в этих морях и мог проследить все его фазы. Островок Афроесса круглой формы, имел триста футов в диаметре и тридцать футов высоты. Он состоял из черной стекловидной лавы, смешанной с обломками полевого шпата. Наконец, 10 марта, около Неа-Каменни показался еще меньший островок, названный Рэка, и с тех пор эти три островка, соединившись вместе, образовали один большой нынешний островок.
   -- А канал, который мы проходим в настоящую минуту? -- спросил я.
   -- Вот он, -- ответил капитан Немо, указывая на карту архипелага. -- Вы видите, что я отметил здесь эти новые островки.
   -- Но на месте канала может выступить земля?
   -- Очень возможно, господин Аронакс, потому что в 1866 году восемь маленьких островков поднялись против порта Святого Николая, на острове Палеа-Каменни. Я полагаю, Неа и Палеа скоро соединятся. Если в Тихом океане материки образуются кораллами, то здесь работают вулканические силы. Взгляните, профессор, какая работа идет в волнах.
   Я вернулся к окну. "Наутилус" уже не двигался. Жар становился нестерпимым. Белая вода окрасилась в красный цвет от присутствия в ней железистой соли; она имела вид красного пламени, столь яркого, что при нем бледнел электрический свет. Несмотря на то что салон был герметически закупорен, в него проникал удушливый серный запах.
   Я был весь в поту и задыхался. Да, я действительно чувствовал, что зажариваюсь.
   -- Я не могу дольше выносить этого жара! -- вскрикнул я, обращаясь к капитану.
   -- Да, это будет неблагоразумно! -- ответил бесстрашный капитан.
   Он отдал приказание. "Наутилус" взял в сторону и вышел из этой преисподней. Спустя четверть часа мы вздохнули на поверхности воды. Мне пришла в голову мысль, что если бы Нед Ленд избрал эту местность для побега, то мы не вышли бы живыми из этого огненного моря. Назавтра, 16 февраля, мы покинули этот бассейн, в котором глубина между островами Родос и Александрия доходит до трех тысяч метров, и "Наутилус", пройдя на высоте Чериго, вышел из Греческого архипелага, обогнув мыс Мотапан.
  

Глава VII
ЧЕРЕЗ СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ ЗА СОРОК ВОСЕМЬ ЧАСОВ

   Средиземное море, преимущественно глубокое море, "великое море" евреев, "море" греков, "mare nostrum" {Наше море (лат.).} римлян, окаймленное апельсиновыми деревьями, алоэ, кактусами, морскими соснами, раздушенное запахом мирт, обрамленное неприступными горами, насыщенное чистым, прозрачным воздухом, но подверженное непрерывному действию огня, является настоящим полем битвы, где Нептун и Плутон еще продолжают оспаривать друг у друга власть над миром. Это здесь, на его берегах и над водою, говорит Мишле, человек подкрепляет свои силы, как в одном из самых могущественных климатов земного шара.
   Но сколь ни красив этот бассейн, мне удалось только мельком увидеть его поверхность, занимающую два миллиона квадратных километров. Даже личными сведениями капитана Немо я не мог воспользоваться, так как этот загадочный человек ни разу не показался в течение нашего быстрого перехода через море. Я полагаю, что "Наутилус" прошел в этом море под водой около шестисот лье, совершив переход за двое суток. Покинув 16 февраля берега Греции, он 18-го с восходом солнца прошел Гибралтарский пролив.
   Мне стало очевидным, что это Средиземное море, сжатое землями, которых Немо избегал, ему не нравилось. Волны и ветры этого моря приносили ему много воспоминаний, точнее, разочарований. Здесь он уже не мог пользоваться той свободой и независимостью в маневрированиях, как в прочих океанах. Здесь "Наутилусу" было тесно между сблизившимися берегами Европы и Африки.
   Нечего говорить, что Нед Ленд, к своему величайшему огорчению, должен был покинуть всякие надежды на бегство во время нашего перехода через Средиземное море. Он не мог воспользоваться шлюпкой, которая все время двигалась, притороченная к месту, со скоростью двенадцати-тринадцати метров в секунду. Бежать с "Наутилуса" при таких обстоятельствах было так же безрассудно, как броситься на ходу из вагона поезда. К тому же судно всплывало на поверхность воды только ночью и с целью возобновить запас воздуха.
   Ввиду этого мне пришлось увидеть в Средиземном море только то, что может различить пассажир экспресса в пейзажах, мелькающих перед его глазами, то есть отдаленные горизонты, но не планы на первом месте, которые мелькали с быстротою молнии. Однако мне и Конселю удалось наблюдать некоторых рыб Средиземного моря, сильные плавники которых позволяли держаться некоторое время около "Наутилуса". Мы все время не отходили от окон салона, и наши заметки дают мне возможность описать подробнее интересную ихтиологию этого моря.
   Из различных обитающих в нем пород рыб мне пришлось наблюдать лишь некоторые, не говоря уже о тех, которые, вследствие значительной скорости хода "Наутилуса", совершенно ускользали от наших наблюдений.
   Да позволено будет мне их классифицировать и поделиться моими мимолетными наблюдениями.
   В массе вод, ярко освещенных снопами электрических лучей, извивались, как змеи, свойственные всем морям, миноги в метр длиною. Острорылые скаты в пять футов шириной, с белым животом и серовато-пепельной спиной расстилались, словно шали, уносимые течением. Некоторые скаты проносились так быстро, что вполне заслуживали прозвание орлов, данное им греками, но современными рыбаками уже переименованных в крыс, жаб и летучих мышей. Нередко встречались быстро перегонявшие одна другую акулы-сопуны в двенадцать футов длины, весьма опасные для водолазов. Морские лисицы длиной в восемь футов, обладающие удивительно тонким чутьем, появлялись, подобно большим голубоватым теням. Дорады из породы морских карасей, достигавшие огромной длины, мелькали в своей серебряной и лазуревой одежде, окаймленной полосками, резко выступающими на темном фоне их плавников. Эти рыбы посвящены Венере, и глаза у них окаймлены золотой бровью: эта редкая порода обитает в морях, озерах, реках, легко переносит любой климат и разные температуры воды. Эта порода существовала еще в древнейшие геологические периоды и сохранила неприкосновенной свою красоту.
   Встречались великолепные осетры, плавающие изумительно быстро; они часто ударяли своими могучими хвостами по стеклам окна, причем мы любовались их синеватыми спинами с маленькими коричневыми пятнышками; они отчасти походили на акул, но, конечно, не могли соперничать с последними в ловкости и силе. Осетры встречаются во всех морях, но весной они заходят в большие реки, подымаются вверх по течению Волги, Дуная, По, Рейна, Луары, Одера, питаются сельдями, макрелями, лососиной, треской и навагой; хотя они и принадлежат к классу хрящеватых рыб, но очень вкусны; их едят в свежем виде, сушеном, маринованном, соленом; иногда их торжественно подавали в целом виде к столу Лукулла.
   Но из различных обитателей Средиземного моря, когда "Наутилус" приближался к поверхности вод, мне пришлось всего успешней наблюдать представителей, принадлежащих к шестьдесят третьему роду костистых рыб. Это были тунцы, или тоны, с черновато-синей спиной, серебристым животом и с весьма красивыми спинными плавниками, отливающими золотом. О них рассказывают, будто они следуют за кораблями, стараясь в прохладной тени их найти защиту от палящих лучей тропического солнца. И они как бы подтверждали этот рассказ, сопровождая "Наутилус", как некогда следовали за кораблями Лаперуза. В продолжение нескольких часов они спорили со скоростью нашего судна. Я не мог достаточно наглядеться на этих рыб, наилучшим образом приспособленных к быстрому плаванию. Голова у них мала, тело гладкое и веретенообразное, некоторые экземпляры имеют в длину более трех метров, грудные плавники отличаются замечательной силой, а хвостовые раздвоены. Они плыли треугольником, как летают стаи некоторых птиц, которым они не уступали в скорости. Та форма построения стаи, которой они держались, дала основание в древние времена утверждать, что эти рыбы знакомы со стратегией и тактикой. Впрочем, им не удается спастись от преследования провансальцев, которые ценят их не ниже жителей Пропонтиды и Италии; ища спасения, тунцы в беспорядке и сослепу бросаются и гибнут в марсельских западнях.
   Я назову на память и тех рыб Средиземного моря, которых Консель и я видели мельком: это были беловатые и нежные gymnotes fierasfers, которые плыли как неуловимые пары; мурены от трех до четырех футов длиной, зеленого, голубого и желтого цветов; и совершенно похожие на змей gades merlus длиной в три фута, печень которых составляет лакомое блюдо; coeples tenias, плавающие как тонкие водоросли; trygles, которых поэты прозвали рыбы-лиры, а моряки -- рыбы-свистуны и у которых рот украшен двумя треугольными зубчатыми пластинками, изображающими как бы лиру старика Гомера; триглы-ласточки, плавающие так же быстро, как летают те птички, от которых получили свое название; великолепные тюрбо -- эти фазаны моря, похожие на ромбы с желтыми плавниками; наконец, стаи восхитительных барбутов -- настоящих райских птиц океана, за которых римляне платили по десять тысяч сестерциев за штуку и которых заставляли умирать на своих глазах, чтобы следить за изменением их цвета, переходившего из ярко-красного цвета живой рыбы в белый, бледный свет мертвой.
   Если я не мог наблюдать балист, тетродан, гипокам, морских коньков, центриск, сурмулет, лабр, анчоусов, пагель и прочих представителей порядка pleuranectes, а также лиманд, флецов, скатов, коралет, весьма обычных в Атлантическом океане и Средиземном море, то в этом приходится обвинить ту головокружительную скорость, с которой несся "Наутилус" по этим богатым рыбами водам.
   Что же касается морских млекопитающих, то я, кажется, узнал, проходя мимо входа в Адриатическое море, двух или трех кашалотов со спинными плавниками, принадлежащих к роду pyseteres, нескольких дельфинов из породы, свойственной только Средиземному морю; пришлось встретить двенадцать штук тюленей трехметровой длины с белым животом и черными ластами, известных под названием монахов и действительно напоминающих доминиканцев.
   Конселю посчастливилось увидеть черепаху в шесть футов шириной, украшенную выдающимися продольными выступами. Я очень сожалел, что мне не удалось ее увидеть; по описанию Конселя я заключил, что он встретил sphargis coriacea -- породу весьма редкую. Мне же из числа пресмыкающихся пришлось видеть только несколько какуан с продолговатыми черепами.
   Что касается зоофитов, я мог любоваться на протяжении нескольких минут восхитительной оранжевой галеолерой, которая пристала к стеклу окна по левому борту судна. Это было длинное, тонкое волоконце, разветвлявшееся на множество отпрысков и имевшее вид тонкого кружева, столь тонкого, как паутина. К сожалению, нельзя было добыть этот удивительный экземпляр животного-растения, и мне не удалось бы увидеть больше ни одного зоофита Средиземного моря, если бы "Наутилус" не замедлил значительно своего хода.
   Последнее случилось при таких обстоятельствах.
   Мы проходили тогда между Сицилией и берегом Туниса. В этом сжатом пространстве у мыса Бон в Мессинском проливе дно морское повышается почти внезапно. Здесь образовался настоящий гребень, но не достигающий уровня вод всего на семнадцать метров, тогда как по обе его стороны глубина доходит до ста семидесяти метров. "Наутилус" должен был идти очень осторожно, чтобы не наткнуться на подводную преграду.
   Я показал Конселю на карте Средиземного моря место, занимаемое этим длинным рифом.
   -- С позволения господина, -- сказал Консель, -- это настоящий перешеек, который соединяет Европу с Африкой.
   -- Да, мой милый, -- ответил я, -- он совершенно загораживает пролив Ливийский, и исследования Смита доказали, что прежде материки были соединены между собой мысом Бон и мысом Фарина.
   -- Охотно этому верю, -- ответил Консель.
   -- И прибавлю, -- продолжал я, -- что такая преграда находится между Гибралтаром и Суэтой, которая в геологические времена обращала Средиземное море в озеро.
   -- Ах, если бы вулканическая работа в один прекрасный день выдвинула эти барьеры поверх уровня моря!
   -- Это невозможно, Консель, -- ответил я.
   -- Впрочем, если бы это произошло, то было бы очень неприятно господину Лессепсу, который работает над прорытием перешейка.
   -- С этим я согласен; но повторяю тебе, Консель, что этого не может случиться. Напряжение подземных сил постоянно ослабевает. Вулканы, столь многочисленные в первые дни мира, мало-помалу угасают. Внутренний жар постепенно ослабевает, температура нижних слоев земного шара заметно понижается в каждое столетие, и понижается в ущерб нашей планете. А надо тебе заметить, что внутренним жаром Земли обусловливается ее жизнь.
   -- А солнце?
   -- Одного солнца недостаточно, Консель. Разве может оно возвратить жизнь трупу?
   -- Насколько я понимаю, нет.
   -- Итак, мой друг, Земля в один прекрасный день обратится в охладевший труп. Она станет необитаема так же, как Луна, которая уже давно потеряла свою внутреннюю, или жизненную, теплоту.
   -- Через сколько же веков может это произойти? -- спросил Консель.
   -- Через несколько сот тысячелетий, мой друг.
   -- В таком случае мы успеем окончить наше путешествие, -- ответил Консель, -- если только Нед Ленд не вмешается в дело.
   Успокоившись, Консель принялся изучать подводную гору, мимо которой "Наутилус" шел с умеренной скоростью. Там на вулканической и скалистой почве распускалась вся подводная флора: губки, голотурии, прозрачные циниды, украшенные красноватыми бахромами, испускающими фосфоресцирующий свет; бероэ, известные в просторечии под названием морских огурцов, переливавшие всеми цветами солнечного спектра; странствующие коматулы в метр шириной, окрашивающие воду своим пурпуром; поразительной красоты древовидные эвриолы, павлинохвосты на длинных стеблях, множество различных видов съедобных морских ежей и зеленых актиний с серым стволом и коричневым диском, терявшихся в густой шевелюре своих оливковых щупальцев.
   Консель специально занялся моллюсками и членистоногими, и хотя номенклатура их суха, я не хочу обижать этого славного малого и потому занесу его личные наблюдения.
   Из отдела моллюсков он упоминает о встреченных им в изобилии гребешках, которые держались кучами; треугольных донациях; трезубнях с желтыми плавниками и прозрачными раковинами стеклушек; оранжевых голых моллюсках-плевробранкиях; ежах, испещренных или усеянных зеленоватыми точками; аплизиях, известных также под именем морских зайцев; морских ушах, раковина которых доставляет лучший перламутр; огненных морских гребешках; аномиях, которых жители Лангедока предпочитают устрицам; кловисе, столь высоко ценимой марсельцами; кламах, в изобилии водящихся в морях, омывающих Северную Америку, и составляющих предмет значительной торговли Нью-Йорка; морских гребешках различных цветов; финиках-литодомусах, съедобных и как бы самой природой приправленных перцем; рубчатых венерикардиях, раковина которых на верхушке имеет шарообразную выпуклость; цинтиях, усаженных красными наростами; коринариях с загнутыми оконечностями, похожими на легкие гондолы; атлантах со спиральными раковинами; серых оретидах, прикрытых бело-пятнистой мантией, отороченной бахромой; эолидах, имеющих вид маленьких улиток; ползущих на спине каволинах и прочих.
   Членистых Консель в своих заметках совершенно правильно распределил на шесть классов, из которых ракообразные принадлежат морской фауне.
   Ракообразные разделяются на девять порядков, и первый из них включает десятиногих, то есть животных, голова и туловище которых большей частью соединены с грудью, рот снабжен несколькими парами видоизмененных ног, которые имеют четыре, пять или шесть пар грудных ног, служащих для передвижения. Консель следовал методу нашего учителя Мильна Эдвардса, который распределял десятиногих на три секции: короткохвостых, длиннохвостых и среднехвостых. Названия эти звучат несколько варварски, но они точны и ясны. Между макрурами, или длиннохвостыми, Консель отмечает аматий, у которых лоб вооружен двумя большими расходящимися шипами; вид крабов-инахусов, которые -- я не знаю почему -- считались у греков символом мудрости; крабов-ломбров, вероятно случайно попавших на эту подводную гору, так как они обыкновенно живут на значительной глубине. Затем у Конселя следует ряд названий, как, например: ксанто, пилумуны, калляпы -- с его пометкой, что они легко перевариваются желудком, а затем зубчатые користы, эбалии и прочие.
   Между длиннохвостыми (macrura), составляющими пять семейств, Консель назвал обыкновенных лангустов, мясо самок которых очень вкусно; раков-медведей, гебий и другие многочисленные виды съедобных раков; однако он ничего не говорит о семействе астацид, к которому принадлежат омары, так как лангусты -- единственные омары Средиземного моря. Наконец, среди среднехвостых он отметил обыкновенных дроцин, укрывшихся, как он отмечает, в обыкновенную раковину, которой они овладели; гомолей с шипами на голове; раков-отшельников и прочих.
   Здесь работа Конселя оканчивалась. Ему не хватило времени комплектовать класс ракообразных исследованием ротоногих бокоплавов, равноногих, листоногих, усоногих, ракушковых, или острокод, и некоторых других низших ракообразных. Чтобы заключить обзор морских членистых, он должен был также перечислить виды усоногих, как, например, циклопов, аргулусов и класс кольчецов.
   Но "Наутилус", миновав надводную гору Ливийского пролива, снова погрузился в глубину и увеличил ход, почему и не пришлось наблюдать ни мягкотелых, ни членистых, ни зоофитов. Мы могли едва различать больших рыб, которые мелькали, как тени.
   В ночь на 17 февраля мы вошли во второй бассейн Средиземного моря, наибольшая глубина в котором доходила до трех тысяч метров. Гребной винт "Наутилуса" быстро вращался, и судно, повинуясь рулю, все более углублялось, пока не достигло нижних слоев моря. Там, вместо естественных чудес, перед моим взором открылось множество ужасных и волнующих душу картин. И действительно, мы прошли всю ту часть Средиземного моря, которая так знаменита несчастьями. Сколько погибло судов между берегами Алжира и Прованса!
   В сравнении с обширной водной равниной Тихого океана Средиземное море не более чем озеро. Но это капризное озеро, и волны его коварны. Сегодня оно в хорошем настроении и ластится к хрупкой барке, плывущей между двойной лазурью вод и небес; завтра оно угрюмо, сердится, бурно вздымается ветрами и разбивает самые крепкие корабли беспрестанными ударами своих коротких, но сильных волн.
   Сколько во время этой стремительной прогулки по морским глубинам встретил я на дне разбитых судов! Некоторые из них уже были покрыты кораллами, другие -- пока слоем ржавчины. Тут же находились якоря, пушки, лопасти, винты, обломки машин, котлы без дна, наконец, целые корпуса судов, плавающие по подводным течениям, одни -- опрокинутые кверху дном, другие -- лежа на боку.
   Некоторые из этих утонувших судов погибли от столкновения с другим судном, другие -- наткнувшись на гранитные скалы.
   Я встречал и такие, которые пошли ко дну отвесно и с полной и неповрежденной оснасткой; они казались стоявшими на якоре, на рейде, и только ожидали приказания идти в плавание. "Наутилус" проходил мимо, озаряя их своим электрическим светом, и эти корабли, чудилось мне, готовы были приветствовать его флагами и салютами. Но только чудилось: на этом поле гибели царили одно молчание и смерть.
   Я заметил, что по мере приближения "Наутилуса" к Гибралтарскому проливу дно Средиземного моря было все более усеяно остатками погибших кораблей. Берега Африки и Европы сближаются в этом узком пространстве, и поэтому здесь часто случаются столкновения. Я видел множество железных корпусов и фантастических остовов пароходов; одни из них лежали, другие стояли прямо, напоминая огромных животных. Одно такое судно с пробитым боком, изогнутой трубой, с колесами, от которых уцелела одна оковка, с рулем, отделившимся от кормы и висевшим на железной цепи с планширом, изъеденным морскими солями, представляло ужасную картину! Сколько людей погибло при этом кораблекрушении, став добычей волн! Спасся ли хотя бы один матрос, чтобы поведать о случившемся несчастье, или море до сих пор хранит это в тайне? Не знаю почему, но мне пришло в голову, что судно, покоившееся на дне моря, было "Атлас", исчезнувший с людьми и грузом двадцать лет назад и о котором с тех пор не было никаких известий. Как ужасна была бы история Средиземного моря, этого обширного кладбища, где погибло столько сокровищ, где столько людей обрели смерть!
   Между тем "Наутилус", равнодушный и быстрый, несся полным ходом между этими разбитыми кораблями.
   18 февраля, около трех часов утра, он уже находился у входа в Гибралтарский пролив.
   В проливе существуют два течения: одно верхнее и давно известное, которое несет воды океана в Средиземное море. Другое -- нижнее течение, оно имеет противоположное направление, и его существование доказано теоретически. И действительно, количество воды Средиземного моря беспрерывно возрастает впадающими в него реками и течением воды из рек Европы, а потому уровень Средиземного моря должен бы был постоянно подниматься ввиду того, что одного испарения моря далеко не достаточно для восстановления равновесия. А так как уровень Средиземного моря наблюдается неизменным, то приходится признать существование нижнего течения, которое через Гибралтарский пролив изливает в Атлантический океан весь избыток воды.
   Это факт, не подлежащий сомнению. Этим нижним противоположным течением и воспользовался "Наутилус". Он быстро пошел вперед в узком проходе. На одну секунду я мог увидеть чудесные развалины храма Геркулеса, по словам Плиния и Авиценны провалившегося вместе с низменным островом, на котором он был воздвигнут. Спустя несколько минут мы уже плыли по волнам Атлантического океана.
  

Глава VIII
ЗАЛИВ ВИГО

   Атлантический океан -- обширное пространство воды, покрывающее двадцать пять миллионов квадратных миль, расстилается в длину на девять тысяч миль и в ширину в среднем до двух тысяч семисот миль. Важное по своему значению, это море почти не было известно древним, за исключением, быть может, карфагенян, этих голландцев древних времен, которые в своих торговых путешествиях следовали вдоль западных берегов Европы и Африки. Океан, берега которого параллельными изгибами обнимают огромный периметр, орошаемый величайшими реками в мире: Святого Лаврентия, Миссисипи, Амазонкой, Ла-Платой, Ориноко, Нигером, Сенегалом, Эльбой, Луарой, Рейном, -- которые несут ему воды как из самых цивилизованных стран, так и, наоборот, из самых диких. Великолепная равнина, по которой беспрерывно плавают корабли всех наций под флагами всего мира и которую ограничивают два мыса, столь страшные мореплавателям, -- мыс Горн и мыс Бурь.
   "Наутилус" рассекал воды океана острым ребром своего киля. Он уже прошел за три с половиной месяца около десяти тысяч лье -- пробег, превосходящий длину наибольшего круга земного шара. Куда мы теперь шли и что нас ожидало в будущем?
   Выйдя из Гибралтарского пролива, "Наутилус" вступил в открытое море. Он поднялся на поверхность волн, и наши ежедневные прогулки по палубе возобновились.
   Я тотчас отправился на палубу в сопровождении Неда Ленда и Конселя. На расстоянии двадцати миль смутно виднелся мыс Святого Винцента, составляющий юго-западную оконечность Пиренейского полуострова. Дул довольно сильный южный ветер. Море волновалось и бушевало. Оно подвергало значительной боковой качке "Наутилус". Было почти невозможно стоять на палубе, которую ежеминутно обдавали огромные волны. Вдохнув несколько глотков свежего воздуха, мы вынуждены были покинуть палубу. Я возвратился в свою комнату. Консель отправился в каюту, но канадец с озабоченным видом последовал за мной. Наш быстрый переход через Средиземное море не дал ему возможности привести в исполнение свой план бегства, и он не скрывал своего разочарования.
   Когда дверь моей комнаты за нами затворилась, он сел и молчаливо устремил на меня взор.
   -- Друг Нед, -- сказал я, -- я вас вполне понимаю, но вы не можете ни в чем себя упрекнуть. Помышлять о бегстве при тех условиях, в каких находился "Наутилус", -- безумие.
   Нед Ленд ничего не ответил. Его сжатые губы и нахмуренные брови свидетельствовали, что им всецело овладела неотступная мысль.
   -- Посмотрим, -- продолжал я, -- надежда еще не потеряна. Мы подымаемся вдоль берега Португалии. Поблизости находятся Франция и Англия, где так легко найти убежище. Вот если бы "Наутилус" при выходе из Гибралтарского пролива повернул к югу, если бы он увлекал нас в те края, где мало материков, тогда бы я разделял ваше беспокойство. Но нам теперь известно, что капитан Немо не избегает морей цивилизованных, и я полагаю, что через несколько дней вы сможете действовать с безопасностью.
   Нед Ленд посмотрел на меня еще пристальнее и наконец разжал губы.
   -- Сегодня вечером, -- ответил он.
   Я быстро приподнялся. Признаюсь, я никак не ожидал такого ответа. Я хотел возразить канадцу, но не находил слов.
   -- Мы условились, -- продолжал канадец, -- выжидать удобного случая. Такой случай в нашем распоряжении. Сегодня вечером мы будем находиться в нескольких милях от берегов Испании. Ночь темна, ветер дует с моря. Я заручился вашим словом, господин профессор, и я полагаюсь на вас.
   Я продолжал молчать. Нед Ленд встал и подошел ко мне.
   -- Вечером в девять, -- отчеканил он. -- Я предупредил Конселя. Капитан Немо к этому времени запрется в своей комнате и, вероятно, уже будет в постели. Ни машинисты, ни матросы нас не увидят. Я и Консель проберемся к центральной лестнице. Вы, господин Аронакс, будете в библиотеке, в двух шагах от нас, ожидать сигнала. Весла, мачта и парус в шлюпке, мне также удалось уложить туда небольшой запас провианта. Я добыл английский ключ, чтобы отвинтить гайки, которыми шлюпка прикрепляется к корпусу "Наутилуса". Итак, все готово. Сегодня вечером.
   -- Море бурно! -- воскликнул я.
   -- Согласен, -- ответил канадец, -- но что делать, придется рисковать. Свобода этого стоит, к тому же лодка надежна, и несколько миль при попутном ветре, в сущности, пустяк. Кто знает, где мы будем завтра, может быть, уйдем в открытое море на сто миль от берега! Если мы сегодня не погибнем и обстоятельства будут нам благоприятствовать, то нам представится возможность между десятью и одиннадцатью часами высадиться где-либо на берегу. Итак, с Божьей помощью, сегодня вечером.
   С этими словами канадец удалился, оставив меня в ошеломленном состоянии. Я всегда полагал, что если случай к бегству представится, то я буду иметь возможность его обдумать и обсудить. Упрямый канадец лишил меня этой возможности. И что бы я ему мог возразить в данном случае? Он сто раз был прав. Удобный случай был налицо, и он им пользовался. Мог ли я отказаться от своего слова и принять на себя ответственность, рискуя ради личных интересов будущим товарищей? И действительно, разве завтра капитан Немо не мог нас увести в даль открытого моря?
   В эту минуту раздался довольно сильный и знакомый мне свист. Резервуары "Наутилуса" наполнялись водой, и он стал постепенно погружаться в воды Атлантического океана.
   Я оставался у себя в комнате. Я хотел избегнуть встречи с капитаном, чтобы скрыть от него охватившее меня волнение. Это был грустный день, проведенный в борьбе между желанием возвратить себе и товарищам свободу и сожалением, что я должен покинуть этот удивительный "Наутилус", оставив недоконченными все свои подводные исследования. Покинуть так Атлантический океан, покинуть "мой Атлантический океан", как я охотно его называл, не увидев его самых нижних слоев, не постигнув тайн, которые мне открыли Индийский и Тихий океаны!
   Книга выпала у меня из рук на самой интересной странице. О, как мучительно тянулись часы! То я видел себя в безопасности, на твердой земле, с товарищами, то наперекор рассудку желал, чтобы какое-либо неотразимое обстоятельство помешало осуществлению плана Неда Ленда.
   Два раза я входил в салон. Я хотел взглянуть на компас, чтобы узнать, в каком направлении идет "Наутилус", а отсюда вывести заключение, приближаемся ли мы или удаляемся от берега. Оказалось, что "Наутилус" продолжает находиться в португальских водах. Он шел к северу, держась берега.
   Пришлось подчиниться благоприятному случаю и готовиться к побегу. Мой багаж был невелик: мои заметки и ничего более.
   По отношению к капитану Немо я задавался вопросом, что он подумает, узнав о нашем исчезновении. Сколько тревог, беспокойств, наконец, вреда оно может ему причинить, и как он поступит, если наше бегство будет преждевременно раскрыто или почему-либо не удастся? Конечно, я не имел причин быть им недовольным, скорее наоборот, трудно встретить более радушное и искреннее гостеприимство. Покидая его, я не заслуживал упрека в неблагодарности. Никакая клятва не связывала нас с ним. Он не рассчитывал на наше слово, а силой обстоятельств удерживал нас навсегда при себе. И вот это его намерение удерживать нас в плену на своем корабле оправдывало нашу попытку возвратить себе свободу.
   Я не виделся с капитаном со времени нашего пребывания вблизи острова Санторин. Сведет ли меня случай встретиться с ним до нашего бегства? Я этого сильно желал и в то же время боялся. Я прислушивался, не раздадутся ли его шаги в комнате, смежной с моей. Но ни малейший шум не доходил до моего слуха. Эта комната, должно быть, была пуста.
   Тогда я стал спрашивать себя: на корабле ли этот загадочный человек? С той ночи, в которую лодка "Наутилуса" отправилась для исполнения тайного поручения, мое мнение о капитане Немо несколько изменилось. Я приходил к тому убеждению, что, несмотря на его уверения, он все-таки не вполне порвал с землей свои отношения. Верно ли, что он никогда не покидает своего "Наутилуса"? Не раз случалось, что я не встречал его целыми неделями. Где он находился и что делал в это время? Быть может, когда я считал его в припадке мизантропии уединившимся в своем кабинете, он в это время находился где-нибудь далеко, служа тайному делу, которого я до сих пор не мог постигнуть.
   Все эти и тысячи других мыслей теснились у меня в голове. Поле предположений, понятно, сильно расширялось. Я испытывал неотстранимое беспокойство. День напряженного ожидания казался мне бесконечным. Часы тянулись нестерпимо долго.
   Обед мне подали, по обыкновению, в моей комнате. Я ел без малейшего аппетита, будучи всецело погружен в свои мысли. В семь часов я встал из-за стола. Сто двадцать минут отделяли меня от того мгновения, когда я должен был присоединиться к Неду Ленду. Мое волнение стало возрастать. Пульс усиленно бился. Я не мог сидеть спокойно. Я ходил взад и вперед, рассчитывая движением умерить тревожное состояние ума. Мысль о том, что мы можем погибнуть в нашем дерзком предприятии, казалась мне всего менее тягостной, но когда мне приходило в голову, что наше намерение может быть раскрыто, прежде чем нам удастся покинуть "Наутилус", что нас захватят и приведут к капитану Немо, раздраженному и, что еще хуже, огорченному моей изменой, сердце мое замирало.
   Мне захотелось заглянуть в последний раз в салон. Я прошел коридором и вошел в музей, где провел столько приятных и поучительных часов. Я стал осматривать все эти богатства и редкости, но смотрел на них, как взирает человек на все ему дорогое накануне своего изгнания навеки, ибо сознавал, что никогда их больше не увижу. Да, я должен был навсегда покинуть все эти чудеса и редкостные произведения искусства, среди которых провел столько лучших дней моей жизни. Меня властно манило желание взглянуть через стекла окон салона на воды Атлантического океана, но, увы, ставни были герметично закрыты, и листовое железо скрывало от меня недра океана, подводную жизнь которого мне еще только предстояло изучить.
   Осматривая салон, я подошел к двери, скрывавшейся в скошенной стене и выходившей в комнату капитана Немо. К моему величайшему изумлению, дверь оказалась непритворенной. Я невольно отступил. Если капитан Немо находился в своей комнате, он мог меня видеть. Однако, не слыша никакого шума, я решился подойти ближе. В комнате никого не было. Я толкнул дверь и вошел в комнату. Все в ней было, как всегда, сурово, и она напоминала келью отшельника.
   В эту минуту несколько офортов, висевших на стене, которых я не заметил в первое мое посещение, бросились мне в глаза. Это были портреты, портреты тех великих исторических людей, жизнь которых была непрестанным служением великой гуманной идее: Костюшко -- герой, который, погибая, воскликнул: "Конец Польше!"; Боцарис -- этот Леонид современной Греции; О'Коннель -- защитник Ирландии; Вашингтон -- основатель Северо-Американских Соединенных Штатов; Манин -- итальянский патриот; Линкольн, погибший от пули рабовладельцев, и, наконец, этот мученик за освобождение черной расы -- Джон Браун, который был повешен на виселице и казнь которого так трагически изобразило перо Виктора Гюго.
   Какая связь существовала между душами этих героев и душой капитана Немо? Мог ли я в этом собрании портретов раскрыть тайники души этой загадочной личности -- капитана Немо? Был ли он защитником угнетенных? Принимал ли он участие в политических и социальных переворотах нашего века? Был ли он одним из героев ужасной американской войны, печальной, но и всегда славной?
   Вдруг часы пробили восемь. С первым ударом часов мои мечты рассеялись. Я вздрогнул, словно устрашенный, что невидимый взор проник в тайны моих мыслей; я бросился вон из комнаты. В салоне мой взор остановился на компасе. Мы продолжали двигаться к северу. Лаг показывал среднюю скорость, манометр -- глубину в шестьдесят футов. Обстоятельства, видимо, благоприятствовали проектам канадца.
   Я возвратился в свою комнату. Я оделся потеплее в морские сапоги, шапку из меха выдры, куртку из бисуса, подбитую кожей тюленя. Я был готов. Я стал ждать. Только одни содрогания гребного винта нарушали глубокое молчание, царившее на корабле. Я напрягал слух, не раздастся ли какой-либо возглас, который пояснит мне, что Нед Ленд пойман за подготовкой к бегству? Меня охватил смертельный страх. Я тщетно старался овладеть собой.
   Без нескольких минут девять я приложил ухо к двери капитана. Никакого шума. Я вышел из своей комнаты и отправился в салон, который был весьма слабо освещен и пуст. Я отворил дверь в комнату библиотеки; там тоже слабый свет и ни души. Я встал около двери, которая вела на центральную лестницу. Я ждал сигнала Неда Ленда.
   В эту минуту содрогания гребного винта значительно ослабели и вскоре совершенно прекратились. Почему это произошло? Я не мог понять, благоприятствует ли это планам канадца или, наоборот, вредит.
   Теперь полная тишина нарушалась только биением моего сердца. Вдруг я почувствовал слабый толчок. Я понял, что "Наутилус" остановился на дне океана. Мое беспокойство возросло. Сигнал канадца не раздавался. Мне хотелось встретить, найти Неда Ленда и уговорить его отложить попытку. Я чувствовал, что прежние условия, при которых совершалось наше плавание, теперь изменились.
   В эту минуту дверь большого салона отворилась и появился капитан Немо. Увидев меня, он подошел ко мне.
   -- А, господин профессор! -- обратился он ко мне без всякого приветствия. -- Я вас искал. Знакомы вы с историей Испании?
   Можно было знать в совершенстве историю своего государства, но в тех условиях, в каких я находился, растерявшись от волнения и тревог, трудно было бы ответить хоть слово.
   -- Вы слышали мой вопрос? -- спросил капитан. -- Знаете ли вы историю Испании?
   -- Очень дурно! -- ответил я.
   -- Вот вы ученый, -- воскликнул капитан, -- а не знаете! Ну, так садитесь, -- добавил он, -- и я вам расскажу про один из любопытных эпизодов в этой истории.
   Капитан Немо растянулся на диване, а я машинально занял место возле него в полусвете.
   -- Господин профессор, слушайте меня, -- начал свой рассказ капитан. -- Эта история вас должна сильно заинтересовать, так как она ответит на один вопрос, который вы не могли разрешить.
   -- Я вас слушаю, капитан, -- ответил я, совершенно не понимая, о каком вопросе идет речь, и в то же время спрашивая себя, не будет ли его сообщение служить намеком на замышляемое нами бегство.
   -- Господин профессор, -- продолжал капитан, -- если вы желаете, мы обратимся к 1702 году. Вам известно, что в эту эпоху ваш король Людовик Четырнадцатый, который считал себя настолько могущественным, что довольно было одного его мановения, чтобы заставить Пиренеи скрыться под землей, навязал испанцам в государи своего внука, герцога Анжуйского. Этот принц, царствовавший более или менее дурно под именем Филиппа Пятого, вступил в борьбу с сильными внешними врагами.
   Надо заметить, что в предшествовавшем году царственные дома Голландии, Австрии и Англии заключили между собой союз с целью отнять у Филиппа Пятого испанскую корону и возложить ее на голову одного герцога, которому они ранее дали имя Карла Третьего.
   Испания должна была вступить в борьбу с этой коалицией. Но она почти совсем не имела ни солдат, ни матросов. Однако у нее был достаточный запас золота и серебра, и она могла им воспользоваться, если бы ее галеонам, нагруженным этим золотом, добытым в Америке, удалось вступить в испанские порты. Итак, в конце 1702 года она ожидала этот богатый транспорт, который конвоировал французский флот, находившийся под командой адмирала Шато-Рено, ввиду того, что союзный флот крейсировал в Атлантическом океане. Испанский транспорт, выйдя из Америки, направился к Кадиксу, но, узнав, что английские корабли крейсируют в этих местах, адмирал решился направиться в ближайший французский порт. Однако капитаны испанских кораблей на это не согласились. Они непременно хотели идти в испанские порты и за невозможностью достичь Кадикса решили войти в находящуюся на северо-западном берегу Испании бухту Виго, которая не была блокирована.
   Адмирал Шато-Рено имел слабость подчиниться этому решению, и испанские галеоны вступили в залив Виго. К несчастью, эта бухта представляет открытый рейд, лишенный прикрытий и защиты. Поэтому следовало спешить выгрузить галеоны до появления в бухте коалиционного флота. Времени для этого было вполне достаточно, но вдруг неожиданно возник презренный вопрос соперничества.
   Вы хорошо следите за сцеплением обстоятельств? -- спросил меня капитан Немо.
   -- Как нельзя лучше, -- ответил я, не понимая, с какой стати вздумалось капитану прочесть мне лекцию из истории.
   -- Я продолжаю. Вот что произошло. Купцы Кадикса пользовались привилегией получать все товары, идущие из Западной Индии. Выгрузить золото галеонов в порту Виго значило нарушить их право. Они жаловались в Мадриде и добились повеления слабого Филиппа Пятого, чтобы галеоны не разгружались и до удаления неприятельского флота оставались под секретом в бухте Виго.
   Но в то время, когда состоялось это решение, а именно 22 октября 1702 года, английские корабли вступили в бухту Виго. Несмотря на свои слабые силы, адмирал Шато-Рено сражался храбро, но, когда он пришел к полному убеждению, что испанские галеоны должны стать трофеями врага, он зажег и потопил галеоны, которые опустились на дно моря со всеми своими сокровищами.
   Капитан Немо остановился. Я и теперь не понимал, почему это событие должно было интересовать меня.
   -- Итак! -- воскликнул я.
   -- Итак, господин Аронакс, мы теперь в этой бухте Виго, и нам остается проникнуть в ее тайны.
   Капитан встал и попросил меня следовать за ним. Я имел время оправиться, прийти в себя. Я послушался. В салоне было темно, но сквозь прозрачные стекла виднелись сияющие волны моря. Я стал смотреть в окно. Вокруг "Наутилуса" на полмили в окружности воды казались насыщенными электрическим светом. Песчаное дно было чисто и светло. И здесь, среди почерневших обломков судов, матросы "Наутилуса", одетые в скафандры, вытаскивали полусгнившие бочонки и изломанные ящики. Из этих ящиков и бочонков сыпались слитки золота, серебра, целые каскады пиастров и драгоценных камней. Песок был ими покрыт. Матросы, отягченные этой драгоценной добычей, возвращались на "Наутилус" и, оставив здесь свою ношу, снова отправлялись забирать золото и серебро потонувших судов.
   Теперь я все понял. Здесь театр сражения 22 октября 1702 года. Здесь потонули галеоны, которые везли сокровища испанскому правительству. И здесь, по мере надобности, капитан Немо запасался миллионами, которыми он снабжал свой "Наутилус". Он был единственный, кому Америка отдавала свои драгоценные металлы. Он прямо и безраздельно наследовал сокровища, отнятые у инков и туземцев, побежденных Фердинандом Кортесом.
   -- Предполагали ли вы, господин профессор, -- спросил меня капитан, улыбаясь, -- чтобы море заключало столько сокровищ?
   -- Я знаю, -- ответил я, -- что воды морей, как показывают вычисления, содержат два миллиона тонн серебра.
   -- Это так; но чтобы извлечь это серебро, издержки превзойдут прибыль. Здесь же, наоборот, стоит только наклониться и поднять то, что люди потеряли, и не только в бухте Виго, но в тысяче разных мест, где случились кораблекрушения и которые отмечены на моей карте морского дна. Понимаете ли вы теперь, что я обладаю миллиардами.
   -- Понимаю, капитан, но позвольте вам заметить, что, эксплуатируя залив Виго, вы только опережаете то общество, которое могло соперничать с вами.
   -- Какое?
   -- Общество, которое получило привилегию от испанского правительства производить работы по розыску погибших галеонов. Акционеры рассчитывают на огромные доходы; погибшие сокровища оцениваются в пятьсот миллионов.
   -- Пятьсот миллионов! -- воскликнул Немо. -- Они тут были, но теперь их нет!
   -- Была бы оказана громадная услуга акционерам, если бы их предупредить об этом. Хотя, конечно, неизвестно, поверили ли бы они! Впрочем, игроки больше сожалеют о потере своих надежд, чем денег. Но я не столько жалею акционеров, сколько те тысячи несчастных, материальное положение которых при справедливом распределении этих миллионов могло бы значительно улучшиться. А теперь эти сокровища навсегда для них потеряны.
   Только я высказал это сожаление, как почувствовал, что обидел капитана Немо.
   -- Потеряны! -- воскликнул капитан, воодушевляясь. -- Неужели вы полагаете, господин профессор, что эти богатства потеряны, раз я их собираю? Неужели вы полагаете, что я их собираю для себя лично? Кто вам сказал, что они не получают полезного назначения? Почему вы полагаете, что мне неизвестно о существовании страждущих и бедствующих людей, угнетенных народов, этих несчастных, которых надо утешить, и этих жертв, за которых следует отомстить? Неужели вы не понимаете...
   Капитан Немо оборвал свою речь на последнем слове. Быть может, он сожалел, что слишком высказался. Но теперь я его разгадал. Какие бы ни были мотивы, заставлявшие его искать независимости в глубине вод, прежде всего он оставался человеком. Его сердце отзывалось на страдания человечества, и его безграничное милосердие распространялось как на угнетенные расы, так и на отдельные личности.
   И я понял, кому предназначались миллионы, отправленные капитаном Немо, когда "Наутилус" плавал в водах восставшего Крита.
  

Глава IX
ИСЧЕЗНУВШИЙ МАТЕРИК

   На следующий день утром, 19 февраля, канадец вошел ко мне в комнату. Я ожидал его визита.
   -- Ну что, господин профессор! -- обратился он ко мне.
   -- Что же делать, Нед, обстоятельства вчера сложились против нас.
   -- Да! Надо же было этому проклятому капитану остановиться как раз в тот час, когда мы собирались бежать с его судна.
   -- Да, Нед, он имел дело к своему банкиру.
   -- Банкиру?
   -- Или, вернее, со своим банком. Я подразумеваю под этим океан, где его богатства находятся в лучшей сохранности, чем в любой из государственных касс.
   И я рассказал канадцу об инциденте этой ночи с тайной надеждой навести его на мысль не покидать капитана. Но мой рассказ не имел иного результата, как только высказанного канадцем сожаления, что лично ему не пришлось принять участия в прогулке по полю сражения залива Виго.
   -- Во всяком случае, не все еще потеряно! -- воскликнул он. -- Это только промах удара гарпуна. В другой раз этого не случится, и можно попытаться даже сегодня вечером.
   -- В каком направлении идет "Наутилус"? -- спросил я.
   -- Не знаю, -- ответил Нед.
   -- В таком случае в полдень мы узнаем место, где находится судно.
   Канадец вышел и направился к Конселю. Одевшись, я пошел в салон. Показание компаса было неутешительно. "Наутилус" шел к юго-западу. Мы повернулись спиной к Европе.
   Я с нетерпением ожидал, когда местопребывание судна будет обозначено на карте. Около половины двенадцатого резервуары опорожнились, и наше судно поднялось на поверхность воды. Я бросился на палубу. Нед Ленд уже находился там.
   Земли нигде не было видно. Одно только безбрежное море. Только на горизонте виднелось несколько парусов, вероятно, тех судов, которые выжидали попутного ветра, чтобы обогнуть мыс Доброй Надежды и дойти до мыса Рока. День стоял пасмурный, все предвещало шквал.
   Нед неистовствовал и старался проникнуть сквозь туман, закрывавший горизонт. Он надеялся, что за этим туманом расстилается столь желанная земля.
   В полдень на минуту показалось солнце. Штурман этим воспользовался, чтобы определить его высоту. Вскоре волнение на море значительно усилилось, и мы были вынуждены покинуть палубу. Подъемная дверь была затворена.
   Спустя час я, посмотрев на карту, увидел, что положение "Наутилуса" обозначалось под 16° 17' долготы и 32° 2' широты, в ста пятидесяти милях от ближайшего берега.
   Думать о бегстве не приходилось, и можно себе вообразить, до чего возрос гнев канадца, когда я ему сообщил о нашем местонахождении.
   Что касается лично меня, то я далеко не сокрушался. Более того, я почувствовал даже какое-то облегчение и мог до некоторой степени спокойно приняться за обычные занятия.
   Вечером, часу в одиннадцатом, меня совершенно неожиданно посетил капитан Немо. Он весьма любезно осведомился, не утомила ли меня прошедшая бессонная ночь. Я ответил отрицательно.
   -- В таком случае, господин Аронакс, я вам предложу совершить любопытную экскурсию.
   -- Предлагайте, капитан.
   -- Вы до сих пор посещали морское дно только днем и при свете солнца. Не желаете ли вы полюбоваться на него в темную ночь?
   -- С большой охотой.
   -- Прогулка эта, должен вас предупредить, будет утомительна. Придется долго идти и к тому же взбираться на гору. Дороги здесь не совсем испр ../../img/w/wern_z/text_1870_20000_mille_lieues_sous_les_mers-vovchok/image021.jpg" width="678"/>

   В тридцать пять минут одиннадцатого капитан Немо передал штурвал рулевому и, обратясь ко мне, сказал:
   - Средиземное море!
   "Наутилус", подхваченный течением, за двадцать минут прошел Суэцкий перешеек.
  

Глава шестая

Греческий архипелаг

   На следующий день, 12 февраля, на рассвете "Наутилус" выплыл на поверхность. Я кинулся на палубу. На севере, в трех милях, обозначался неясный силуэт древнего Пелузиума. Подземный поток перенес нас из одного моря в другое. В Средиземное море мы пронеслись по течению, по пологому спуску, но вернуться в Красное море против течения было невозм ожно.
   Пока я об этом рассуждал, на платформе появились Нед Ленд и Консейль.
   Было уже около семи часов. Они, по-видимому, всю ночь спокойно проспали.
   - Ну что ж, профессор, где же ваше хваленое Средиземное море? - шутливо спросил канадец.
   - Мы плывем по нему, Нед.
   - О! - сказал Консейль. - С позволения их чести, мы в одну ночь, в несколько минут перешли непереходимый Суэцкий перешеек?
   - Я этому не верю! - вскричал канадец.
   - Напрасно не верите, Нед, - сказал я. - Посмотрите, этот низкий берег, что виднеется на юге, - это египетский берег.
   - Поберегите свои басни для других, профессор, - перебил меня Нед Ленд.
   - Да ведь их честь прямо вам говорит, Нед, что это египетский берег, - сказал Консейль. - Как вы можете не верить? - Смею вас заверить, Нед, - сказал я, - что я видел собственными глазами, как мы пролетели через туннель. Капитан Немо сам управлял "Наутилусом" во время этого перехода, и я был вместе с ним в штурвальной рубке.
   - Слышите, Нед? - сказал Консейль.
   - Вы такой зоркий, Нед, - продолжал я, - так что посмотрите хорошенько - и увидите сами гавань Порт-Саида, вон она!
   Канадец начал пристально вглядываться в указанном направлении.
   - Ваша правда, профессор, - сказал он, - и ваш капитан - мастер! Мы точно в Средиземном море. Ну и отлично! Теперь, если вам угодно, надо потолковать о наших делах, только так, чтобы никто не подслушал.
   Я очень хорошо понимал, куда клонит канадец, и решил, что во всяком случае будет лучше, если он выскажется. Мы пошли и сели около прожектора, где нас не так захлестывало волной.
   - Ну, Нед, мы слушаем, - сказал я. - Что скажете хорошего?
   - А вот что я скажу: мы в Европе, и теперь надо ковать железо, пока оно горячо! Откладывать нечего: вдруг капитан Немо опять повернет куда-нибудь к черту на кулички! Надо бежать!
   Меня, признаюсь, всегда смущали подобные речи. Я нисколько не желал стеснять товарищей в их действиях, но в то же самое время мне было бы тяжело расстаться с капитаном Немо. Благодаря капитану, благодаря его чудесному подводному кораблю я каждый день мог изучать морские бездны и писать свою книгу. Где и когда мне представится еще случай наблюдать чудеса, скрытые в океане? Нигде, никогда! Я не хотел покидать "Наутилус", не завершив свои океанологические исследования.
   - Нед, скажите мне откровенно, вы очень скучаете на борту "Наутилуса"? Вы очень жалеете, что судьба бросила вас в руки капитана Немо?
   Канадец промолчал несколько минут. Потом, скрестив руки на груди, проговорил:
   - Откровенно говоря, я не жалею, что совершил подводное путешествие. Оно занятно, слов нет. Да ведь всему есть конец. Ну покатались, и довольно. Пора этому подводному плаванью кончиться!
   - Оно кончится, Нед.
   - Где и когда?
   - Где? Я не знаю где. Когда? Я не могу сказать. То есть я предполагаю, что оно окончится тогда, когда мы осмотрим все и они откроют нам свои тайны. Все, что имеет начало, имеет и конец, Ленд. Это давно всем известно!
   - Я, с позволения их чести, тоже так думаю, - сказал Консейль. - И еще я думаю...
   - Что, Консейль? Чего вы запинаетесь?
   - А то, что капитан Немо повозит-повозит нас по всем морям, а потом и отпустит нас на свободу...
   - Отпустит? - вскрикнул канадец. - Как бы не так! Даст свободу? Вышвырнет...
   - Постойте, Ленд, постойте! - возразил я. - Капитана Немо нам бояться нечего, это правда, но я не согласен, однако, с Консейлем: вряд ли он нас отпустит. Мы нечаянно завладели его тайной - тайной для него очень важной, и хотя капитан Немо отличный человек, но все-таки не допустит, чтобы мы рассказали всему свету о его "Наутилусе".
   - Так чего вы ждете? На что надеетесь? - спросил канадец.
   - Надеюсь, что обстоятельства будут благоприятнее, и тогда мы ими воспользуемся. Что теперь невозможно, станет возможным через шесть месяцев.
   - Через шесть месяцев! - вскрикнул Нед Ленд. - А где мы будем через шесть месяцев?
   - Может, здесь, может, в Китае, Нед. Вы же знаете "Наутилус". Он проносится по океанам, как быстрокрылая ласточка по воздуху или как скорый поезд по рельсам. Он не боится появляться и в европейских морях. Очень может быть, что он пристанет к берегам Франции, Англии или Америки, - тогда нам будет гораздо легче бежать, чем теперь.
   - Профессор, в ваших доводах нет здравого смысла. Вы все говорите: "Мы будем там, мы будем здесь!" А я говорю:
   "Мы сейчас здесь, и надо бежать отсюда!"
   Я не знал, что ему ответить. Доводы Неда Ленда были логичны, и я почувствовал себя побежденным.
   - Послушайте, профессор, - продолжал он, - ответите вы мне прямо, по совести?
   - Отвечу, Нед!
   - Если бы капитан Немо сегодня сказал вам: "Вы свободны! Идите себе на все четыре стороны", вы бы рады были?
   Приняли бы его предложение?
   - Не знаю, Нед.
   - А если бы он прибавил, что вот сегодня он это вам разрешает, а завтра уже не позволит?
   Я промолчал.
   - А что думает Консейль? - спросил канадец.
   - Консейль никак не думает, - спокойно ответил достойный Консейль. - Ему это все равно. Он холост. Ни жена, ни дети не ждут его на родине. Он служит их чести, он думает, как их честь, говорит, как их честь, и, к великому его сожалению, у него нет права голоса. Значит, только двое будут спорить - Нед Ленд и их честь, а Консейль будет только слушать.
   Я невольно улыбнулся, слушая речь Консейля, а Нед Ленд был доволен, что ему придется воевать не с двумя, а с одним противником.
   - Ну, ладно, - сказал Нед Ленд. - Если Консейль отказывается участвовать в споре, то решать надо нам с вами, профессор. Вы слышали, что я сказал, так давайте ответ!
   - Вот мой ответ, Нед: вы говорили основательно, а я нет. Капитан Немо нас не отпустит, на это смешно и рассчитывать. На его месте любой осторожный и рассудительный человек никогда не решится дать нам свободу. Из этого следует, что надо воспользоваться первым удобным случаем и бежать с "Наутилуса".
   - Умные речи приятно и слушать! - сказал Нед Ленд.
   - Только я вот что прибавлю, Нед: надо выждать действительно благоприятный момент. Если побег не удастся сразу, так не удастся совсем. Капитан Немо никогда нам этого не простит.
   - Все это справедливо, - отвечал канадец, - только ведь осторожность надо все равно соблюдать, как теперь, так и через два года. Значит, при первом удобном случае надо бежать.
   - Хорошо. А что вы подразумеваете под удобным случаем, Нед?
   - А вот будет темная ночь, да "Наутилус" подойдет поближе к какому-нибудь европейскому берегу.
   - Так вы думаете пуститься вплавь?
   - Да, если только мы будем близко от берега и если "Наутилус" будет на поверхности моря.
   - А если мы будем далеко от берега и "Наутилус" будет держаться под водой?
   - Ну так я попробую стащить шлюпку. Я знаю, как ею управлять. Мы проберемся внутрь, отвинтим затворы и благополучно выплывем на поверхность.
   - Отлично, Нед! Подстерегайте такой случай, только помните, что при неудаче нам придется плохо.
   - Я этого не забуду, профессор.
   - Теперь, Нед, хотите я вам скажу, что я думаю насчет вашего плана?
   - Скажите, профессор.
   - Я думаю, что такого удобного случая не представится.
   - Почему?
   - А потому, что капитан Немо очень хорошо понимает, что мы желаем на волю, и у европейских берегов будет нас стеречь.
   - Я, с позволения их чести, тоже так думаю, - сказал Консейль.
   - Увидим, увидим! - сказал Нед Ленд.
   - А теперь, Нед, мы больше об этом говорить не будем, - сказал я. - Когда будете готовы, вы нас предупредите, и мы за вами последуем. Я полагаюсь на вас.
   Этим разговор и окончился.
   К великому огорчению канадца, я, кажется, был прав. Капитан Немо держался почти все время под водой и близко к берегу не подходил. "Наутилус" или немного всплывал на поверхность, или погружался очень глубоко, между Греческим архипелагом и Малой Азией; мы, опускаясь на две тысячи метров, не достигали дна.
   Я так и не увидел остров Карпатос, один из группы островов Южные Спорады. В утешение капитан Немо, указав пальцем на какую-то точку на карте, продекламировал мне стих Виргилия:
  
   Est in Carpathio Neptuni gurgite vates
   Coeruleus Proteus...[*]
  
   [*] - "В бездне морской у Карпафа живет тайновидец Нептунов. Это - лазурный Протей..." (Виргилий. "Георгики", кн. IV). (Пер. С. Шервинского)
  
   А мне очень хотелось посмотреть на этот легендарный остров - местопребывание Протея, старого пастуха Нептуновых стад. Теперь остров называется Скарпанто, он лежит между Родосом и Критом. К сожалению, я видел сквозь иллюминаторы "Наутилуса" только его гранитное основание!
   На следующий день, 14 февраля, я хотел посвятить несколько часов изучению рыб архипелага, но по неизвестной мне причине иллюминаторы были герметически закрыты. Я определил, что "Наутилус" направляется к старинному острову Крит.
   В то время как я отплывал на "Аврааме Линкольне", я слышал, что этот остров восстал против турецкого деспотизма. Но что было дальше, продолжалось восстание или окончилось, я не знал. Несколько раз я хотел спросить об этом у капитана Немо, но откуда же знать ему подобные вещи? Капитан Немо давно разорвал все связи с землей.
   Как-то вечером я встретился с капитаном в салоне. Он казался мрачным и озабоченным. Приказав открыть иллюминаторы, капитан ходил между ними и пристально вглядывался в водную массу.
   "Что это он так вглядывается? - думал я. - Хотел бы я знать!"
   Я не стал гадать и в свое удовольствие принялся наблюдать за рыбами, проносившимися мимо.
   Я заметил бычков-афизов, упоминаемых Аристотелем и известных в просторечии под названием морских вьюнов, которые преимущественно встречаются в соленых водах близ дельты Нила. Среди них были пагры, или серебристые караси. Египтяне причисляли этих фосфоресцирующих рыб к священным животным, появление их в водах Нила предвещало разлив реки и хороший урожай. Я видел хейлин длиной тридцать сантиметров. Это костистые рыбы с прозрачной чешуей синеватого цвета с красными пятнами, они большие любители морских водорослей и потому сами чрезвычайно вкусны; их очень ценили гурманы Древнего Рима: внутренности рыб, смешанные с молоками мурены, мозгом павлинов и языками фламинго, составляли то "божественное" блюдо, которым так восхищался Вителлий.
   Еще один обитатель этих морей привлек мое внимание и воскресил в памяти легенды о древних временах. Это была рыба-прилипала, которая путешествует, прилепляясь к брюху акулы. По преданиям, эта рыбка, уцепясь за подводную часть корабля, могла его остановить. Одна из них остановила таким образом барку Антония и помогла Августу победить врага в битве при Акциуме.
   От чего только не зависят судьбы народов!
   Я видел также великолепных антиасов, священную рыбу греков, которые приписывали ей способность изгонять морских чудовищ из тех вод, где они появлялись. Их название означает цветок, и они оправдывают его, переливаясь всеми цветами красной гаммы, от бледно-розового до темно-малинового.
   Я не мог оторвать глаз от этих морских чудес!
   Вдруг в воде показался человек, водолаз с кожаной сумкой у пояса. Сначала я подумал, что это мертвое тело. Но нет, это был живой человек. Он плыл, рассекая воду сильными взмахами рук, выплывал на поверхность передохнуть и снова погружался.
   - Человек! - вскрикнул я. - Капитан! Вы видите - человек тонет! Надо его спасти, капитан! Во что бы то ни стало надо его спасти!
   Капитан бросился к иллюминатору.
   Человек поравнялся с нами и, прижав лицо к стеклу, смотрел на нас. К величайшему моему изумлению, капитан Немо сделал ему какой-то условный знак. Водолаз ответил ему кивком головы, тотчас же всплыл на поверхность и больше не показывался.
   - Не беспокойтесь, профессор, - сказал мне капитан. - Это Николай с мыса Матанан, по прозвищу Рыба. Он известен здесь на всех островах. Отличный пловец! Смел удивительно! Вода - его стихия. Он больше живет в воде, чем на земле, беспрестанно переплывает с одного острова на другой, и так до самого Крита.
   - Вы его знаете, капитан?
   - Немного знаю, Аронакс.
   Сказав это, капитан Немо подошел к шкафу, стоящему около левого иллюминатора. Рядом со шкафом находился сундук, окованный железом, на крышке блестела медная пластинка с гравированным вензелем "Наутилуса" и его девизом "Mobilis in mobilie".
   Капитан, не обращая внимания на мое присутствие, открыл шкаф, наполненный слитками. Золотыми слитками! Откуда у него столько драгоценного металла? Что он с ним делает, на что тратит?
   Я молча наблюдал за его действиями.
   Капитан Немо вынимал из шкафа слиток за слитком и аккуратно укладывал их в сундук. По моим расчетам, здесь было более тысячи килограммов золота, то есть около пяти миллионов франков.
   Затем он запер сундук и написал на крышке какой-то адрес. Мне показалось, что он писал на новогреческом языке. Сделав это, капитан нажал кнопку электрического звонка. Появились четверо матросов и не без труда вынесли сундук из салона.
   Затем я услышал, как они поднимают его по железному трапу.
   В эту минуту капитан Немо обратился ко мне.
   - Вы что-то сказали? - спросил он.
   - Я ничего не говорил, капитан.
   - Тогда позвольте пожелать вам доброй ночи.
   И с этим пожеланием капитан вышел из салона.
   Я тоже отправился в свою каюту. Разумеется, меня разбирало любопытство, и я напрасно пытался заснуть. Что может быть общего между Николаем-Рыбой и этими золотыми слитками?
   Вскоре я почувствовал, что "Наутилус" слегка покачивается, и догадался, что мы выплыли на поверхность. Затем послышался топот ног на палубе. Я понял, что шлюпку спускают на воду. Через минуту шлюпка слегка толкнулась о борт "Наутилуса", и шум прекратился.
   Через два часа опять зашумели и заходили наверху. Шлюпку подняли на борт и снова установили на место, и "Наутилус" опять погрузился под воду.
   Итак, эти миллионы были доставлены по адресу! Куда? Кому? Кто этот приятель или банкир капитана Немо?
   На другой день я рассказал Консейлю и Неду Ленду все, что видел, слышал и предполагал. Они удивились не меньше меня.
   - Где он берет эти миллионы? - спросил Нед Ленд.
   Мы с Консейлем, конечно, не могли ему на это ничего ответить.
   После завтрака я отправился в салон и принялся за работу. До пяти часов вечера я писал свои заметки. В пять часов мне вдруг стало так жарко, что я вынужден был снять свою виссоновую куртку.
   "С чего это такая жара? - думал я. - Мы, кажется, далеко от тропиков, а на "Наутилусе" температура не должна повышаться!"
   Я посмотрел на манометр, он показывал глубину шестьдесят футов. На таких глубинах повышение атмосферного давления и температуры воздуха не оказывает никакого действия.
   Я хотел опять приняться за работу, но жара делалась совершенно невыносимой.
   - Пожар, что ли, на "Наутилусе"? - проговорил я. - Надо пойти посмотреть!
   Я только хотел открыть дверь, как на пороге появился капитан Немо. Он подошел к термометру, посмотрел и, обращаясь ко мне, сказал:
   - Сорок два градуса!
   - Я это замечаю, капитан, - ответил я. - И если еще хоть чуть-чуть эта жара усилится, мы не в состоянии будем ее переносить.
   - О, профессор, эта жара не усилится, если мы не захотим!
   - Так вы можете командовать ею по вашему усмотрению, капитан?
   - Нет, но я могу удалиться от ее источника.
   - Так, значит, это не в "Наутилусе", а снаружи?..
   - Без сомнения. Мы плывем в кипящей воде.
   - Не может быть! - вскрикнул я.
   - Посмотрите.
   Иллюминаторы открылись, и я увидел, что море вокруг "Наутилуса" совершенно белое. Вода кипела, как в котле, выделяя клубы сернистых паров. Дотронувшись до стекла, я быстро отдернул руку: было очень горячо.
   - Где мы находимся? - спросил я.
   - Около острова Санторин, профессор, - отвечал мне капитан, - а именно в канале, который отделяет Неа-Камени от Палеа-Камени. Мне хотелось показать вам любопытный образец подводного извержения вулкана.
   - А я думал, что образование новых островов уже окончено! - сказал я.
   - В вулканических областях нет ничего завершенного, - отвечал капитан Немо. - Подземный огонь непрерывно совершает свою работу. По свидетельству Кассиодора и Плиния, еще в девятнадцатом году нашей эры на том самом месте, где недавно образовались эти островки, появился новый остров, названный Божественным - Teia. Он вскоре исчез и снова появился в шестьдесят девятом году, потом опять скрылся под волнами. С той поры до настоящего времени вулканическая работа приостановилась, но 3 февраля 1866 года около Неа-Камени в клубах серных паров возник новый островок, названный островом Георгия, и уже 6 февраля он слился с Неа-Камени. Ровно через неделю, то есть 13 февраля, появился островок Афроесса, образовав между собой и Неа-Камени пролив шириной десять метров. Во время этих вулканических явлений я находился в этих водах и потому мог следить за всеми изменениями. Округлый островок Афроесса имел около трехсот футов в диаметре и тридцать в высоту, он состоял из смеси черной стекловидной лавы и обломков полевого шпата. Наконец, 10 марта появился еще один островок, поменьше, названный Рэка, эти острова, слившись с Неа-Камени, составляют одно целое.
   - А где же пролив, в котором мы сейчас находимся? - спросил я.
   - Вот он, - отвечал капитан Немо, показывая на карту Греческого архипелага. - Видите, я обозначил здесь и новые острова.
   - А этот пролив, мне кажется, со временем исчезнет?
   - Очень может быть, Аронакс; с 1866 года напротив порта Св. Николая на Палеа-Камени возникло восемь островков вулканического происхождения. Весьма вероятно, что в скором времени Неа и Палеа сольются в одно целое. Если в Тихом океане кораллы образуют материки, то здесь то же самое совершается вулканическими извержениями. Взгляните-ка, какая кипучая работа происходит под волнами!
   Я подошел к иллюминатору. "Наутилус" стоял неподвижно, жара становилась невыносима, белая вода приобрела красный оттенок, свидетельствовавший о присутствии железистых солей. Несмотря на герметические рамы, чувствовался удушливый серный запах. Я заметил, что из-за багрового пламени, вспыхивавшего порой, не стало видно электрического света прожектора.
   Пот струился градом по моему лицу, воздуха не хватало, я чувствовал, что сейчас сварюсь.
   - Однако нет никакой возможности оставаться в этом кипятке! - сказал я.
   - Да, это было бы с нашей стороны большим риском! - ответил бесстрастный капитан Немо.
   Тотчас был отдан приказ, и "Наутилус" удалился от этой раскаленной печи, где для него было небезопасно находиться.
   Через четверть часа мы вздохнули свободно, очутившись на поверхности моря. Я подумал, что если бы Неду Ленду удалось привести в исполнение план бегства и он избрал бы для побега эту область, то живыми мы бы не выбрались из этого огненного моря.
   На другой день, 16 февраля, мы покинули этот бассейн, глубина которого между Родосом и Александрией доходит иногда до трех тысяч метров. "Наутилус", обогнув мыс Матапан, вышел в открытое море, оставив позади себя Греческий архипелаг.
  

Глава седьмая

Через Средиземное море за сорок восемь часов

   Средиземное море, или Голубое море, Великое море у евреев, Mare nostrum [Mare nostrum (лат.) - наше море.] у римлян, обрамленное пальмами, апельсиновыми рощами, алоэ, кактусами, наполненное благоуханием миртовых деревьев, окруженное высокими горами, насыщенное чистым, прозрачным воздухом, но непрестанно подверженное вулканическим извержениям, справедливо можно назвать полем битвы, на котором до сих пор происходит борьба Нептуна с Плутоном за обладание земным шаром. "На нем и на его берегах, - говорит Мишле, - человек погружается в самый благотворный климат всего земного шара".
   Несмотря на всю красоту Средиземноморья, мне удалось сделать лишь весьма быстрый обзор этого бассейна, поверхность которого занимает два миллиона квадратных километров. Я даже лишен был возможности обратиться с расспросами к капитану Немо, так как эта загадочная личность ни разу не показалась за весь наш молниеносный переход по Средиземному морю. Я полагаю, что "Наутилус" сделал под водой около шестисот лье, и путь этот он совершил за двое суток: 16 февраля мы покинули берега Греции, а 18-го с восходом солнца прошли уже Гибралтарский пролив.
   Очевидно, что Средиземное море, окруженное со всех сторон землей, не нравилось капитану Немо: слишком много воспоминаний, если не сожалений, пробуждали в нем эти волны. Ему здесь было тесно, и его "Наутилусу" тоже не хватало простора между сдвинутыми берегами Европы и Африки.
   Таким образом, скорость, с которой мы шли, равнялась двадцати пяти милям в час, или двенадцати лье, по четыре километра каждое.
   Нечего и говорить, что Нед Ленд, к великому своему сожалению, должен был отказаться от намерения сбежать с "Наутилуса". Лодкой нельзя было воспользоваться, так как судно неслось со скоростью от двенадцати до тринадцати метров в секунду. При таких условиях сойти с "Наутилуса" значило бы спрыгнуть с поезда, несущегося на всех парах, что было бы весьма неблагоразумно. Вдобавок корабль наш поднимался на поверхность воды только по ночам, чтобы запастись свежим воздухом, и следовал по указаниям компаса и лага.
   В Средиземном море мне удалось видеть только то, что может уловить глаз пассажира скорого поезда из того ландшафта, который мелькает перед ним: отдаленные предметы были доступнее глазу, чем предметы более близкие, которые мелькали, как молния, перед глазами. Мы с Консейлем ухитрились, однако, рассмотреть некоторых рыб, которые, благодаря силе своих плавников, несколько минут соперничали в скорости с "Наутилусом" и плыли наравне с ним. Сидя у иллюминатора, мы делали наблюдения. Те заметки, которые я успел наскоро набросать, позволяют мне сделать короткий обзор рыб, обитающих в этом море.
   Некоторых я успел разглядеть, других видел лишь мельком, о тех же, которых мне невозможно было рассмотреть, я не стану и упоминать. Говоря о них, позвольте мне придерживаться совершенно произвольной классификации, с помощью которой мне будет легче передать мои наблюдения.
   Среди водной массы, освещаемой электрическим светом прожектора, мелькали миноги длиной в метр, свойственные почти всем морям. Длиннорылые скаты шириной в пять футов, с белым брюхом и пятнистой, пепельно-серой спиной, расстилались наподобие огромных платков, унесенных быстрым течением. Другие скаты мелькали так быстро перед глазами, что я не мог даже заключить, оправдывают ли они название морских орлов, которое дали им древние греки, или же их лучше назвать крысами, жабами или летучими мышами, как прозвали их новейшие рыбаки.
   Собачьи акулы в двенадцать футов длиной, особенно страшные для водолазов, плыли наперегонки друг с другом. Морские лисицы, длиной восемь футов, одаренные замечательно тонким обонянием, словно какие-то синеватые привидения, мелькали перед глазами. Дорады из семейства морских карасей, длиной около тринадцати дециметров, блистали своим серебристо-лазоревым одеянием, опоясанным поперечными полосками, ярко выступавшими на темном фоне плавников, глаза у них оттенены золотистыми бровями. В древности эта рыба была посвящена Венере и до сих пор сохранила свою первобытную красоту, несмотря на то, что происхождение ее относится к отдаленнейшей геологической эпохе. Это одна из тех драгоценных пород, которые водятся во всех водах, в любом климате. Великолепные осетры, длиной от девяти до десяти метров, быстро двигаясь, сильно ударяли своими хвостами по нашим иллюминаторам, показывая свои голубоватые, испещренные коричневыми пятнами спины. Они очень похожи на акул, но уступают им в силе. Встречаются осетры повсюду. Весной они плывут обыкновенно вверх по большим рекам и любят бороться с течением Волги, Дуная, По, Рейна, Луары и Одера. Несмотря на то, что они принадлежат к классу хрящевых рыб, мясо их очень нежно. Их обыкновенно употребляют в пищу свежими, копчеными, маринованными или солеными. Некогда осетры подавались с большой торжественностью на пиршествах Лукулла.
   Из всех разнообразных пород рыб, обитающих в Средиземном море, которых мы заметили в то время, когда "Наутилус" поднимался на поверхность, лучше всего я разглядел представителей шестьдесят третьего рода костистых рыб. Это были тунцы, с темно-голубой спиной, серебристым брюхом, сверкавшие в воде блестящими плавниками. Говорят, что они обыкновенно сопутствуют судам, стараясь под их защитой укрыться от раскаленного солнца тропических стран. Действительно, они гнались за "Наутилусом" точно так же, как гнались некогда за кораблями Лаперуза.
   В продолжение нескольких часов они не уступали в скорости нашему судну. Я не мог налюбоваться этими милыми животными. Их строение вполне соответствовало быстроте передвижения: голова у них маленькая, тело гладкое и веретенообразное, грудные плавники сильно развиты и хвост раздвоенный. Длина некоторых тунцов доходила до трех метров. Плыли они треугольником, как известные перелетные птицы, которым они не уступают в скорости, поэтому древние народы обыкновенно говорили, что этим рыбам хорошо известны геометрия и стратегия. Тем не менее провансальцы, которые ценят тунца не менее жителей древней Пропонтиды и Италии, приспособились ловить его: безрассудные рыбы тысячами попадают в сети марсельцев.
   Назову еще тех рыб Средиземного моря, которых нам с Консейлем удалось разглядеть. Беловатые морские угри мелькали неуловимою тенью перед нами. Извивались змееобразные мурены в три-четыре метра длиной, окрашенные в зеленые, голубые и желтые цвета. Проплывали мерланы, длиной в три фута, печень которых считается очень лакомым блюдом. Проносились триглы, которых поэты называют "рыба-лира", а моряки - морским петухом. Рот триглы оканчивается двумя треугольными пластинками, вырезанными наподобие кружева, которые имеют некоторое сходство с лирой Гомера. Триглы-ласточки плыли со скоростью птиц, отчего они и получили это название. Красноголовые морские судаки показывали свои спинные плавники, разукрашенные нитевидными волокнами. За ними шла сельдь-железница, испещренная черными, коричневыми, голубыми, желтыми и зелеными пятнами, чуткая к серебристому звону колокольчика. Были здесь и великолепные палтусы, которых по справедливости можно назвать фазанами моря, ромбовидной формы, с желтоватыми плавниками в коричневых пятнышках, сверху их бока окрашены обыкновенно в коричневые и желтые цвета, что придает им вид мрамора. Наконец, проплыли целые стаи барабулек, этих морских райских птичек, за которых римляне когда-то платили по десять тысяч сестерций за штуку. С большим удовольствием они следили, как эти рыбы, умирая на столе перед их глазами, постепенно меняют свою окраску, переходя от красного цвета горной киновари в мертвеннобледный.
   Бешеная скорость "Наутилуса" была причиной того, что я не мог разглядеть ската-мирале, спинорогов, морских коньков, камбал, султанок, губанов, летучек и других рыб, живущих в водах Атлантического океана и Средиземного моря.
   Что касается морских млекопитающих, то нам попались при входе в Адриатическое море три или четыре кашалота, с одним спинным плавником, как у всех кашалотовых, несколько дельфинов, свойственных Средиземному морю; передняя часть их головы разлинована маленькими светлыми полосками. Заметил я еще около дюжины тюленей с б елым брюхом и черной шерстью, длиной не более трех метров. Их часто называют монахами, и действительно они напоминают доминиканцев.
   Консейль успел разглядеть одну шестифутовую черепаху, снабженную на панцире тремя продольно выдающимися гребнями. Я очень сожалел, что упустил из виду это пресмыкающее. По описанию Консейля, это был, по всей вероятности, редкий вид черепахи (Testudo coriacea). Самому мне удалось заметить лишь нескольких съедобных черепах, с удлиненным панцирем.
   В продолжение нескольких минут удалось также полюбоваться и зоофитами. Одна великолепная оранжевая галеолярия зацепилась за иллюминатор - это было длинное волокно, ветвящееся бесчисленным множеством отростков-щупальцев, имевших вид тончайшего кружева; сомневаюсь, чтобы соперники Арахны - пауки могли сплести что-нибудь подобное. К сожалению, невозможно было выловить этот замечательный экземпляр.
   Вероятно, мне не удалось бы увидеть других животных и растений, если бы "Наутилус" не снизил внезапно свою скорость. И вот почему.
   В ту минуту мы плыли между Сицилией и берегом Туниса. В этом узком месте между мысом Бон и Сицилией дно моря внезапно поднимается на большую высоту, так что глубина составляет не более семнадцати метров, тогда как с обеих сторон этой возвышенности она равна ста семидесяти. "Наутилусу" для того, чтобы не наткнуться на эту подводную преграду, пришлось принять меры предосторожности, поэтому он и пошел медленнее.
   Я указал Консейлю на карте Средиземного моря то место, где находится этот подводный хребет.
   - Да это, с позволения их чести, настоящий перешеек, соединяющий Европу с Африкой, - заметил Консейль.
   - Да, мой друг, - отвечал я, - он совершенно преграждает Тунисский пролив, и измерения Смита доказали, что материки некогда соединялись между собой в том месте, где находятся мысы Бон и Фарин.
   - Это очень вероятно, - сказал Консейль.
   - Я полагаю, что подобная преграда существовала между Гибралтаром и Сеутой, в геологическую эпоху она замыкала вход в Средиземное море.
   - А что, если, с позволения их чести, теперь вулканические силы опять поднимут эту преграду над поверхностью моря? - вскрикнул Консейль.
   - Это невозможно, - возразил я.
   - Пусть их честь позволят мне докончить: если бы это случилось теперь, то господин Лессепс, который прорывает перешеек, был бы очень недоволен этим!
   - Конечно, но, повторяю, подобный феномен невозможен в наше время. Сила магмы постепенно уменьшается. Вулканы, столь многочисленные прежде, мало-помалу угасают, внутренний жар уменьшается. Теперь можно даже вычислить, насколько снизилась температура внутренних слоев земного шара в течение столетия. Это составляет большой ущерб для нашей планеты, ибо теплота - ее жизнь.
   - А солнце?
   - Одного солнца недостаточно для этого, Консейль. Разве оно может оживить мертвеца?
   - Не думаю!
   - Следовательно, друг мой, и земля наша когда-нибудь уподобится охладевшему телу. Она станет так же необитаема, как необитаема Луна, которая уже давно утратила свою жизненную теплоту.
   - А сколько для этого понадобится веков? - спросил Консейль. - Когда это может случиться?
   - Через несколько сотен тысячелетий.
   - Стало быть, - отвечал Консейль, - времени нам хватит, чтобы закончить наше подводное путешествие, если только Нед Ленд нам не помешает!
   И успокоенный Консейль принялся снова наблюдать неровное дно, пользуясь тем, что "Наутилус" из предосторожности шел на средней скорости.
   Там, на скалах вулканического происхождения, распустился целый цветник морских губок, голотурий, прозрачных как стекло, ктенофор-цидиппов, называемых гладкими, с красноватыми усиками и легким фосфоресцирующим блеском; ктенофор обыкновенных, известных также под названием морских огурцов, подвижных морских лилий-коматул, пурпур которых окрашивал воду, древовидных лилий-эвриалий красоты необыкновенной, длинноветвистых павоний, морских ежей, употребляемых в пищу, и зеленых актиний с сероватым стволом и коричневым диском, теряющимся в массе своих щупальцев оливкового цвета.
   Внимание Консейля преимущественно направлено было на моллюсков и членистоногих, и хотя номенклатура их и страдает неполнотой, тем не менее, желая отдать должное доброму малому, я привожу его личные наблюдения.
   Делая обзор моллюсков, он называет многочисленные семейства двустворчатых: гребневидных, лазурных спондилов, громоздящихся друг на друге; треугольных донаций; трехзубых стеклушек с желтыми плавниками и прозрачными раковинами; оранжевых плевробранхий; яйцевидок, усеянных зеленоватыми точками; аплизий, известных также под названием морских зайчиков; скоблюшек; мясистых ацеров-зонтичников, характерных исключительно для Средиземного моря: морских ушек-галиотис, раковина которых производит довольно ценный перламутр; морских гребешков, которых лангедокцы, говорят, предпочитают устрицам; кловисов бородавчатых, столь ценимых марсельцами; крышчатых гребешков с раковинами самых разнообразных цветов, углубившихся в свои норы морских фиников-литофагов, на вкус как бы приправленных перцем; морщиноватых сердцевидок с раковиной, выгнутой на верхушке и выпуклой по краям; цинтий, сплошь покрытых пурпурными пузырьками; карниарий, своей загнутой верхушкой напоминающих легкие гондолы; венценосных ферол; атлантов с раковиной спиральной формы; серых с белыми пятнами фетид, одетых в свои бахромчатые покрывала; эолисов, похожих на небольших слизней; каволин, ползающих на спине; аурикул, скалярий, кабашонов, пандор и многих других.
   Членистоногих Консейль в своих записках совершенно правильно разделил на шесть классов, из которых половина принадлежит морю.
   Ракообразные, в свою очередь, подразделяются на девять отрядов, и первый из них включает десятиногих, то есть животных, голова и грудь которых большей частью слиты, ротовой аппарат состоит из нескольких пар члеников и которые имеют пять пар лапок, служащих им для передвижения. Консейль, согласно учителю нашему Мильн-Эдвардсу, разделил этот отряд на три подотряда: короткохвостых, длиннохвостых и среднехвостых.
   Названия эти звучат несколько дико, но они понятны и точны. Между короткохвостыми Консейль называет крабов-аматов, вооруженных двумя большими, расходящимися на лбу шипами, крабов-инахусов, неизвестно почему служивших грекам символом мудрости, некоторых видов шлемоносных ламбров, вероятно, случайно попавших в этот неглубокий район, ибо обыкновенно они предпочитают большие глубины. Он включил сюда также пилумний, зубчатых корнетов, эбалий, кораллин и других.
   Среди длиннохвостых Консейль видел лангустов обыкновенных, мясо самок которых известно своим вкусом, или так называемую морскую саранчу, прибрежных гебий и многие другие виды употребляемых в пищу ракообразных, не упоминая, однако, о семействе обыкновенных омаров, или морских раков вообще. Наконец, среди среднехвостых он наблюдал дроцин обыкновенных, обживающих покинутые раковины раков-отшельников, порцелланов и других.
   На этом работа Консейля остановилась. Он не успел пополнить класс ракообразных обзором ротоногих, разно- и равноногих, бокоплавов и других видов. А в дополнение к изучению морских членистоногих он должен был упомянуть и о кольчецах, которых, в свою очередь, пришлось бы разделить на трубчатых и на свободноживущих.
   Но "Наутилус", миновав неровное дно Тунисского пролива, вышел в более глубокие воды и пошел, как обычно, очень быстро. С этих пор не видно было уже ни моллюсков, ни членистоногих, ни других зоофитов. Кое-где подобно теням мелькали огромные рыбы.
   В ночь с 16 на 17 февраля мы вступили во второй бассейн Средиземного моря, наибольшая глубина которого достигает трех тысяч метров. "Наутилус", повинуясь рулю глубины, скользя наклонными плоскостями, опустился в недра морских вод. Здесь, как бы взамен чудес естественных, я увидел следы человеческих бедствий.
   Мы находились в той части Средиземного моря, которая так обильна катастрофами. Сколько кораблей здесь потерпело крушений, сколько судов бесследно исчезло между берегов Алжира и Прованса! В сравнении с громадным бассейном Тихого океана Средиземное море представляется не более как озером, но озером капризным, с изменчивыми волнами. Сегодня оно благосклонно и ласково к хрупкому судну, скользящему как бы по воздуху между небом и водой, а завтра яростное, бурное, вздымающееся от шторма, разрушающее самые крепкие корабли частыми ударами без устали бьющих о них громадных волн.
   Во время этой быстрой подводной прогулки сколько ужасающих картин разрушения представлялось моим глазам! Здесь на дне покоились различные обломки кораблей, одни уже опутанные кораллами, другие покрытые только ржавчиной - якоря, пушки, ядра, разные железные корабельные украшения, пароходные винты, обломки машин, разбитые цилиндры, котлы с выбитым дном, корабельные остовы, покачиваемые водой.
   Все эти потерпевшие крушение корабли погибли при столкновении или разбились о подводные скалы. Некоторые затонули совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами, с такелажем, окостеневшим от морской воды. Казалось, они стояли на якоре в этой огромной пристани и ждали сигнала к отплытию. Когда "Наутилус" проходил между ними, освещая их своим электрическим светом, чудилось, что вот-вот эти корабли будут приветствовать его и выкинут свои флага! Но нет, безмолвие и смерть царили в этой области бедствий!
   Я заметил, что морское дно по мере приближения "Наутилуса" к Гибралтарскому проливу все более и более покрыто этими зловещими останками. Здесь берега Африки и Европы теснее сближаются между собой, и в этом узком пространстве столкновения судов случаются очень часто. Я видел множество железных остовов, фантастических развалин пароходов. Одни из них совсем опрокинулись, другие еще стояли, изображая собой каких-то приводящих в ужас животных. Один из таких пароходов, с пробоиной в борту, согнутой трубой, колесами, от которых остался один только обод, рулем, оторванным от ахтерштевня, но висящим еще на железной цепи, задним планширом, изъеденным морскими солями, представлял ужасный вид! Сколько погибших, сколько жертв принесло это кораблекрушение! Спасся ли хоть один матрос, чтобы рассказать об ужасном бедствии, или волны хранят роковую тайну? Не знаю почему, но у меня мелькнула мысль, что этот погруженный в морскую бездну пароход тот самый "Атлас", исчезнувший бесследно лет двадцать тому назад! Что за ужасное повествование получилось, если бы можно было рассказать о всех тайнах пучины Средиземного моря, этой необозримой могилы, где погибло столько богатств, где столько жизней обрели вечный покой!
  


  
   Между тем "Наутилус" быстро и равнодушно мчался среди этих развалин. 18 февраля около трех часов утра он прибыл ко входу в Гибралтарский пролив.
   Там находятся два течения: течение верхнее, известное издавна, несущее волны океана в бассейн Средиземного моря, и течение встречное, нижнее, существование которого доказано ныне научным путем. Действительно, уровень воды Средиземного моря, непрерывно пополняемый водами Атлантического океана и реками, впадающими в него, должен бы ежегодно повышаться, ибо одних испарений его недостаточно для сохранения равновесия. Естественно, следовало предположить существование нижнего течения, которое через Гибралтарский пролив несет избыток вод Средиземного моря в бассейн Атлантического океана.
   Факт доказанный. Этим-то встречным течением воспользовался "Наутилус", быстро проходя через узкий пролив. Перед моими глазами промелькнули чудесные развалины храма Геркулеса, если верить Плинию и Авиценне, погребенного вместе с островом, на котором он был сооружен. Спустя несколько минут мы уже неслись по волнам Атлантического океана.
  

Глава восьмая

Залив Виго

   Атлантический океан! Это необозримое громадное пространство воды, поверхность которой занимает двадцать пять миллионов квадратных миль, длиной девять тысяч миль, а шириной две тысячи семьсот. Море очень важное по своему значению, о котором, однако, мало знали древние, за исключением, может быть, карфагенян, этих голландцев Древнего мира, которые в своих торговых странствованиях объездили западные берега Европы и Африки! Океан, береговые извилины которого имеют громаднейший периметр. Водоем, в который впадают величайшие в мире реки: Святого Лаврентия, Миссисипи, Амазонка, Ла-Плата, Ориноко, Нигер, Сенегал, Эльба, Луара, Рейн, орошающие страны, как самые цивилизованные, так и самые дикие! Величественная водная равнина, несущая корабли всех наций, охраняемая силами всего мира и заканчивающаяся двумя ужасными точками, наводящими страх на мореплавателей, - мысом Горн и мысом Доброй Надежды!
   "Наутилус" прошел около десяти тысяч лье за три с половиной месяца. Куда теперь мы направимся? Что ожидает нас в будущем?
   Выйдя из Гибралтарского пролива, "Наутилус" вступил в открытый океан и всплыл на поверхность. Таким образом, наши ежедневные прогулки по палубе возобновились.
   Я сразу поспешил туда в сопровождении Неда Ленда и Консейля. На расстоянии двенадцати миль неясно обрисовывался мыс Сан-Винсенте, который является крайней юго-западной точкой Пиринейского полуострова. Дул довольно сильный южный ветер. Океан бушевал, и "Наутилус" шел, переваливаясь с волны на волну. Оставаться на платформе было почти невозможно: ее каждую минуту захлестывало водой, обдавая нас морской пеной и брызгами. Мы снова спустились вниз, успев подышать свежим воздухом.
   Я отправился в свою каюту. Консейль пошел к себе, но канадец, чем-то озабоченный, последовал за мной. Наш быстрый переход по Средиземному морю не позволил ему привести в исполнение свои планы, и он нисколько не скрывал своего неудовольствия.
   Когда дверь моей каюты закрылась, он сел и молча стал смотреть мне в глаза.
   - Друг Нед! - сказал я ему. - Я вас понимаю, но вы ни в чем не можете себя упрекнуть. При тех условиях, при которых "Наутилус" плавал до сих пор, думать о побеге было бы безумием!
   Нед Ленд ничего не ответил. Губы его были сжаты, брови нахмурены.
   - Послушайте, Нед, - продолжал я, - отчаиваться еще рано. Мы идем вдоль берегов Португалии. Недалеко от нас Франция, Англия, где мы легко можем найти убежище. Другое дело, если бы "Наутилус" по выходе из Гибралтара направился на юг, где нет материков, тогда и я разделял бы ваше беспокойство. Но мы теперь видим, что капитан Немо не уходит от морей цивилизованных стран, и через несколько дней, я полагаю, вы можете более или менее безопасно устроить...
   Нед Ленд еще пристальнее на меня посмотрел, разжал губы и произнес:
   - Сегодня вечером.
   Я вскочил с места. Признаюсь, подобное известие стало для меня полной неожиданностью. Я хотел ответить канадцу, но слова замерли у меня на языке.
   - Мы условились ждать удобного случая, - продолжал Нед Ленд. - Случай этот представляется. Сегодня вечером мы будем в нескольких милях от испанского берега. Ночь темная. Ветер с открытого моря. Вы дали честное слово, Аронакс, и я рассчитываю на вас.
   Я все еще молчал, канадец встал, подошел ко мне и произнес:
   - Сегодня вечером, в девять часов. Я предупредил Консейля. В это время капитан Немо запрется в своей каюте и, вероятно, ляжет спать. Ни механики, ни матросы не смогут нас увидеть. Консейль и я сейчас проберемся к центральному трапу. Вы останетесь в библиотеке, в двух шагах от нас, и подождете моего сигнала. Весла, мачта и парус в шлюпке. Я отнес туда немного провизии и достал ключ, которым можно отвинтить крепеж шлюпки. Стало быть, все готово. До сегодняшнего вечера.
   - Море неспокойно! - сказал я.
   - Согласен с этим, - ответил канадец, - но приходится рисковать. Это стоит того. К тому же шлюпка надежная, и несколько миль при попутном ветре не составят труда. Нечего откладывать! Кто поручится, что завтра мы не будем на сто лье в открытом море? Если все пойдет благополучно, к одиннадцати часам, может, пристанем уже к какому-нибудь клочку земли. Итак, до вечера.
   Сказав это, канадец ушел. Я был ошеломлен. Я предполагал, что случай бежать представится не скоро, что я буду иметь время все обдумать и обсудить. Упрямый товарищ не давал мне на это времени. Да, в конце концов, что я ему могу возразить? Нед Ленд вполне прав. Представлялся случай, он пользовался им. Мог ли я, действуя в личных интересах, брать на себя ответственность за будущее своих спутников? Завтра капитан Немо разве не может выйти в открытое море?
   В эту минуту довольно сильный свист дал мне знать, что резервуары наполнились воздухом и "Наутилус" погружается в океанские глубины.
   Я не пошел в салон и остался в своей каюте, желая избежать встречи с капитаном и опасаясь, что не сумею скрыть своего волнения.
   Так провел я томительный день, колеблясь между желанием получить свободу и сожалением, что покину этот чудесный "Наутилус", не закончив свои подводные исследования!
   Покинуть таким образом океан, "мою Атлантику", как я любил называть его, не заглянув в его сокровенные недра, не вырвав у него ни одной из тех тайн, которые открыли мне Индийский и Тихий океан! Мой роман ускользал от меня с первого же тома, страница обрывалась на самом интересном месте, мои мечты прерывались в самый прекрасный момент!
   Как мучительно тянулось время. Я то видел себя в безопасности на суше с моими товарищами, то желал, вопреки рассудку, чтобы какое-нибудь непредвиденное обстоятельство помешало осуществлению планов Неда Ленда. Два раза я заходил в салон, желая проверить по компасу, действительно ли "Наутилус" шел близ берегов Португалии или же отдалялся от них. Но нет, "Наутилус" продолжал держаться около португальских берегов, направляясь на север.
   Как бы то ни было, но надо было готовиться к побегу. Багаж мой не был тяжелым: одни записки и более ничего.
   А капитан Немо? Что он подумает, какие заботы, какой вред может причинить ему наш побег и как он поступит в случае, если этот побег не удастся? Конечно, у меня не было причин быть недовольным им, напротив, никогда гостеприимство не было более искренним. То, что я покидал его, не могло быть приписано неблагодарности. Никакая клятва не связывала меня: я даже не давал ему никаких обещаний. Он полагался не на нас, не на наше слово, а на силу обстоятельств. Но намерение держать нас пленниками на своем судне оправдывало искушение бежать.
   Я не видел капитана со времени нашего посещения острова Санторин. Не сведет ли нас до побега какая-либо случайность?
   Я желал встречи и в то же время боялся. Я прислушивался, не раздадутся ли шаги в его каюте, смежной с моей, но не улавливал никаких звуков. В каюте, видимо, никого не было.
   Тут мне пришла мысль: а на борту ли таинственный капитан?
   С той ночи, когда шлюпка отправилась для исполнения какого-то секретного поручения, я стал иначе думать о капитане. Теперь я подозревал, что у него сохранились кое-какие связи и с землей, и с людьми. Кто знает, может быть, он часто отлучается с "Наутилуса"? Случалось, что проходили целые недели, в продолжение которых я ни разу с ним не встречался. Что делал капитан Немо в это время, где был? Я раньше думал, что он страдает припадками мизантропии, но очень может быть, что он в это время был далеко, выполняя тайную миссию...
   Но что это за миссия, чем он занимался? Подобные мысли осаждали меня. Поле для догадок при том странном положении, в котором мы находились, было обширно. Я испытывал мучительное беспокойство. Часы ожидания казались мне вечностью.
   Обед мне подали, как и всегда, в мою каюту. Но есть я не мог и встал из-за стола в семь часов. Сто двадцать минут - я считал их - отделяли меня от того мгновения, когда я должен был присоединиться к Неду Ленду. Волнение мое возрастало. Пульс бился учащенно. Я не мог сидеть спокойно, ходил взад и вперед по каюте. Мысль о неудаче мало меня заботила, но при мысли, что наши намерения будут открыты раньше, чем мы покинем "Наутилус", что нас приведут к раздраженному или, еще хуже, огорченному капитану Немо, сердце мое трепетало.
   Мне захотелось заглянуть в салон в последний раз. Я пришел в этот музей, где провел столько полезных и приятных часов. Я смотрел на все собранные здесь богатства, на все эти сокровища как человек, который завтра должен отправиться в вечное изгнание и никогда их более не увидит.
   Я прощался с этими чудесами природы и произведениями искусства, около которых столько дней была сосредоточена моя жизнь, я должен был их покинуть, покинуть навсегда! Я хотел посмотреть на воды Атлантики, но иллюминаторы были герметически закрыты и ставни из листовой стали отделяли меня от этого океана, который мне был еще совсем незнаком.
   Прохаживаясь таким образом по салону, я подошел к потайной двери в стене, которая вела в каюту капитана Немо.
   К моему большому удивлению, дверь была полуотворена. Я невольно отступил от нее. Если бы капитан Немо был в своей каюте, он мог увидеть меня. Но все было тихо. Я подошел ближе - каюта была пуста. Толкнув дверь, я вошел внутрь и огляделся - все то же суровое жилище отшельника.
   Несколько гравюр на стенах, которых в первый визит я не заметил, бросились мне в глаза. Это были портреты великих исторических личностей, всецело посвятивших себя служению человечеству. Здесь был и Костюшко - герой, павший с криком "Конец Польше!", Боцарис - Леонид современной Греции, О'Коннел - борец за независимость Ирландии, Вашингтон - основатель Североамериканского союза, Манин - итальянский патриот, Линкольн - павший от пули рабовладельца, и, наконец, мученик, боровшийся за освобождение негров, Джон Браун, вздернутый на виселице, - страшный рисунок в карандаше, выполненный Виктором Гюго.
   Какая связь существовала между этими героями и капитаном Немо? Была ли возможность, исходя из этого собрания портретов, разгадать тайну его жизни? Был ли он защитником угнетенных народов, освободителем невольников? Участвовал ли он в последних политических или социальных волнениях нашего века? Был ли он одним из героев гражданской войны в Америке, войны прискорбной и памятной?
   Вдруг часы пробили восемь. Первый же удар прервал мои мысли. Я вздрогнул и бросился вон из каюты капитана. В салоне глаза мои остановились на компасе. Мы все еще плыли на север. Лаг показывал умеренную скорость, манометр - глубину около шестидесяти футов. Обстоятельства, стало быть, благоприятствовали планам канадца.
   Я вернулся в свою каюту, надел теплую одежду, морские сапоги, шапку из кожи выдры, куртку из биссуса, подбитую тюленьей шкурой, и стал ждать. Только стук работающей машины нарушал глубокое безмолвие, царившее на "Наутилусе".
   Я напряженно прислушивался: вдруг услышу шум голосов, который мне скажет, что намерение Неда Ленда бежать открыто? Смертельная тревога овладела мной. Тщетно старался я обрести хладнокровие.
   В девять часов без нескольких минут я приложил ухо к двери каюты капитана. Ни единого звука! Я снова отправился в салон, погруженный в полутьму и по-прежнему пустой.
   Я открыл дверь в библиотеку. Та же полутьма, то же безмолвие. Затем я отправился к двери, выходившей к центральному трапу, и стал ждать сигнала Неда Ленда. В эту минуту сотрясения корпуса судна стали уменьшаться и, наконец, совсем прекратились. Почему мы остановились? Хорошо это или плохо для планов Неда Ленда?
   Тишина нарушалась теперь лишь биением моего сердца.
   Внезапно я почувствовал легкий толчок. Я понял, что "Наутилус" опустился на дно океана. Беспокойство мое усилилось. Канадец не подавал никаких сигналов. Я охотно отправился бы к нему и предложил отложить побег до другого раза, так как наше плавание совершалось теперь не в обычных условиях.
   В эту минуту дверь открылась, и на пороге появился капитан Немо. Увидев меня, он любезно сказал:
   - А я вас искал, профессор. Знакомы ли вы с историей Испании?
   Можно основательно знать историю своего отечества и все-таки при том волнении, какое я испытывал, не ответить и растеряться. Так со мной и случилось.
   - Что же? - продолжал капитан. - Вы слышали мой вопрос?
   - Очень плохо, - отвечал я.
   - Вот вам и ученые! - произнес капитан. - Садитесь, я вам расскажу любопытный эпизод из истории Испании.
   Капитан расположился на диване, я машинально сел около него.
   - Профессор, - сказал он, - слушайте меня внимательно. История эта заинтересует вас потому, что она вам ответит на один вопрос, который, без сомнения, вы еще не решили.
   - Я вас слушаю, капитан, - сказал я, не зная, на что он намекает, и спрашивая себя, не относится ли этот случай к задуманному нами побегу.
   - Профессор, - продолжал капитан Немо, - если вам угодно, мы начнем с 1702 года. Вам небезызвестно, что в это время французский король Людовик XIV посадил на испанский престол своего внука, герцога Анжуйского. Принц этот, царствовавший под именем Филиппа V, должен был вести войны с сильными внешними врагами. Еще в 1701 году царствующие дома Голландии, Австрии и Англии заключили в Гааге договор с целью отнять корону Испании у Филиппа V, чтобы возложить ее на голову одного эрцгерцога, которого они назвали Карлом III.
   Испания была вынуждена бороться против этой коалиции. У нее почти не было ни армии, ни флота. В деньгах, однако, недостатка не было, если только испанским галионам, привозившим из Америки золото и серебро, удавалось входить беспрепятственно в порты. В конце 1702 года ожидался богатый транспорт, эскортируемый французской эскадрой из двадцати трех кораблей под командованием адмирала Шато-Рено. Конвой испанских судов объяснялся присутствием в водах Атлантического океана кораблей коалиции.
   Транспорт ждали в Кадиксе, но когда адмирал узнал, что англичане крейсируют около этих мест, он решил войти в один из французских портов. Испанские капитаны воспротивились этому намерению: они потребовали, чтобы транспорт непременно ввели в испанский порт, если не в Кадикс, то хотя бы в гавань Виго, на северо-западном берегу Испании, еще не занятую неприятелем.
   Адмирал Шато-Рено малодушно согласился на их требование, и испанский флот вошел в гавань Виго. К несчастью, эта гавань представляла собой открытый рейд, непригодный для обороны. Так что надо было быстрее разгружать суда до прихода вражеских кораблей. Времени было достаточно.
   Но дело затянул ничтожный спорный вопрос.
   - Следите вы за ходом событий? - спросил вдруг капитан Немо.
   - Разумеется, капитан, - отвечал я, еще не понимая, по какому поводу мне давали урок истории.
   - Я продолжаю. Вот что случилось. Кадикские негоцианты пользовались привилегией принимать все товары, прибывающие из Вест-Индии. А разгрузка судов с золотом в Виго означала нарушение их прав. Они обратились с жалобой в Мадрид, и слабовольный Филипп V отдал приказ, чтобы суда не разгружали до тех пор, пока из Кадикса не удалится вражеский флот.
   Тем временем английские корабли подошли к бухте Виго. Это было 22 октября 1702 года. Адмирал Шато-Рено отбивался храбро, несмотря на превосходящие силы противника. Когда же он увидел, что вверенные ему богатства могут достаться врагам, он поджег и затопил свой флот, и все галионы затонули вместе со всеми несметными сокровищами.
   Капитан Немо умолк. Сознаюсь, я еще не понимал вывода из всей этой истории.
   - Что же дальше? - спросил я.
   - А то, Аронакс, что мы сейчас находимся именно в гавани Виго, - ответил мне Немо, - и вы можете, если хотите, взглянуть на тайны, скрытые под здешними водами.
   Он встал и попросил меня следовать за собой. К этому времени я уже взял себя в руки и спокойно пошел за капитаном.
   В салоне было темно, но сквозь иллюминаторы блестели океанские воды. Освещаемая прожектором на полумилю вокруг "Наутилуса" вода сверкала электрическими искрами. Ясно было видно чистое песчаное дно. Матросы в скафандрах раскапывали полусгнившие бочки, продавленные ящики и прочий груз, почерневший от времени. Из этих ящиков и бочек сыпались слитки золота и серебра, лился дождь пиастров и драгоценных камней. На песке лежали груды этих сокровищ. Нагрузившись ценной кладью, матросы шли к "Наутилусу", складывали там свой груз и снова возвращались к неисчерпаемому источнику.
   Я понял, что здесь было место сражения 22 октября 1702 года. Здесь были затоплены галионы с золотом для испанского правительства. Сюда капитан Немо приходил за миллионами для пополнения запасов "Наутилуса". Ему одному Америка доставила эту дань. Он стал единственным наследником всех богатств, отнятых у инков и ацтеков, побежденных Кортесом.
   - Известно ли вам было, профессор, что в море скрывалось такое богатство? - спросил меня, улыбаясь, капитан Немо.
   - Я знал, что приблизительно два миллиона тонн серебра в растворенном виде содержится в морской воде.
   - Да, но выделять это серебро из воды - игра не стоит свеч. А я лишь собираю то, что люди потеряли, и не только в бухте Виго, но еще и в других местах кораблекрушений, обозначенных на моей подводной карте. Понимаете ли вы, что богатство свое я могу исчислять миллиардами?
   - Понимаю, капитан. Но позвольте вам заметить, что эксплуатацией этой гавани вы опередили труд целой акционерной компании.
   - Какой компании?
   - Той самой, которая купила у испанского правительства привилегию на право работ по розыску этих затонувших галионов. Акционеры рассчитывают на громадные доходы, так как сокровища оцениваются более чем в пятьсот миллионов.
   - Пятьсот миллионов! - вскрикнул капитан. - Да, тут было пятьсот миллионов, но теперь их уже нет!
   - Это верно, - отвечал я. - И мне кажется, не мешало бы предупредить об этом акционеров. Неизвестно, впрочем, как бы они это восприняли. Игрок обыкновенно меньше горюет о проигрыше, чем о крушении надежд на выигрыш. Я, по правде сказать, больше жалею тех несчастных бедняков, которых могло бы спасти правильное распределение этих богатств. Да! Много добра можно было бы сделать с помощью этих богатств, а теперь они потеряны.
  


  
   Сказав это, я тотчас почувствовал, что капитан Немо оскорбился.
   - Потеряны! - повторил он с живостью. - Вы полагаете, профессор, что эти сокровища потеряны, потому что они попали в мои руки? Вы думаете, что я ради собственной выгоды подбираю эти слитки и камни? Кто вам сказал, что я не употребляю их на доброе дело? Разве вы думаете, я не знаю, что есть обездоленные люди, угнетенные народы? Что много несчастных требуют утешения, многие жертвы еще не отомщены? Понимаете вы...
   Капитан Немо замолчал, не окончив фразы. Может быть, он пожалел, что сказал лишнее, но я и так все понял.
   Какие бы причины ни заставили его уйти от людей и искать независимости в морских глубинах, он все-таки остался человеком. Страдания человеческие были ему близки, он горячо сочувствовал всем порабощенным и угнетенным, оказывая им помощь.
   Я понял, кому предназначались "бесполезные", как я прежде думал, миллионы, отправленные в сундуке капитана Немо, когда "Наутилус" вступил в воды острова Крит, охваченного восстанием.
  

Глава девятая

Исчезнувший материк

   На другой день, 19 февраля, ко мне вошел Нед Ленд. Я ждал его. Он, видимо, был очень огорчен и раздосадован.
   - Ну что, профессор? - спросил он меня.
   - Что делать, Нед! Вчера случай нам не благоприятствовал!
   - Да! И надо же было этому окаянному капитану остановиться именно в тот час, когда мы задумали бежать!
   - У него было дело к банкиру, Нед.
   - К банкиру?
   - Вернее сказать, ему надо было побывать в банке. Океан - это его банк, и я полагаю, что здесь его богатства гораздо целее, чем в государственном банке...
   Я рассказал канадцу про вчерашний случай, втайне надеясь этим соблазнить его и незаметно привести к мысли никогда не покидать капитана, но мой рассказ пробудил в Неде только сожаление.
   - Эх, мне бы туда! Я бы им задал маху! Я бы... - Помилуйте, Нед, - говорю ему.
   - Ну да ничего! - прервал он меня. - Не все еще потеряно. Раз оборвалось, в другой, может, повезет! С нынешнего вечера надо...
   - Куда теперь направляется "Наутилус"? - спросил я.
   - Не знаю, - отвечал Нед.
   - Ну в полдень мы это узнаем.
   Канадец отправился к Консейлю, а я оделся и пошел в салон. Компас показывал, что "Наутилус" направляется на юго-запад.
   Мы, значит, повернулись спиной к Европе! Я не без волнения ожидал отметки координат на карте. Около половины двенадцатого наш корабль выплыл на поверхность океана.
   Я бросился на палубу, но Нед Ленд уже опередил меня.
   Никакой земли в виду! Ничего, кроме необозримого океана. Несколько парусов на горизонте - наверно, суда, которые идут до мыса Сан-Роке, чтобы обогнуть мыс Доброй Надежды.
   Погода пасмурная.
   Нед был взбешен. Он пытался, напрягая зрение, проникнуть взглядом сквозь туман на горизонте. Он надеялся, что за этим туманом лежит желанная земля.
   В полдень солнце показалось лишь на одно мгновение. Лейтенант воспользовался этим и определил его высоту. Начинался шторм, и мы спустились с платформы, люк закрыли.
   "Наутилус" снова ушел под воду.
   Через час, взглянув на карту, я увидел, что "Наутилус" находится на 16°172 долготы и 33°222 широты, в ста пятидесяти лье от ближайшего берега.
   О побеге нечего было и думать. Я предоставляю вам судить, как рассердился канадец, когда я сообщил ему о положении корабля. Я, со своей стороны, не очень отчаивался. Я словно освободился от тяжкого груза и мог заняться своими обычными работами спокойно; разумеется, спокойствие это было относительным.
   Около одиннадцати часов вечера меня совершенно неожиданно посетил капитан Немо. Он очень любезно спросил, не чувствую ли я усталости после вчерашней бессонной ночи. Я отвечал отрицательно.
   - В таком случае, Аронакс, я вам предложу любопытную экскурсию.
   - Хорошо, капитан.
   - Вы посещали подводные глубины только днем, при свете солнца. Не хотите ли их увидеть в темную ночь?
   - С большим удовольствием.
   - Предупреждаю вас, что эта прогулка будет очень утомительной. Надо будет идти долго и взбираться на гору. Дороги там не совсем исправны.
   - Все, что вы мне говорите, капитан, только удваивает мое любопытство. Я готов следовать за вами.
   - Только сначала, профессор, надо надеть скафандры.
   В гардеробной товарищей моих не было. В этот раз капитан не предложил мне, как прежде, пригласить с собой Неда или Консейля.
   Через несколько минут мы были уже готовы. На спину нам прикрепили резервуары с запасом воздуха, но электрических фонарей не дали.
   - А электрические фонари? - спросил я.
   - Они будут бесполезны, - отвечал капитан.
   Я подумал, что плохо расслышал, но не мог уже переспросить его, потому что голова капитана исчезла в металлическом шлеме. Я тоже заключил свою голову в медный шар, мне вложили в руки палку с железным наконечником, и через несколько минут мы ступили на дно Атлантического океана на глубине трехсот футов.
   Приближалась полночь. В воде было совершенно темно, но капитан Немо показал мне на красноватую точку вдали - какое-то светлое мерцание милях в двух от "Наутилуса". Огонь? Что это был за огонь? Какое вещество могло светиться в жидкой среде - я не мог себе объяснить. Как бы то ни было, этот огонек освещал нам путь. Светил он, правда, неярко, но я быстро освоился в этих, так сказать, темно-пурпурных сумерках.
   Мы с капитаном шли рядом, держа путь прямо на этот свет. Плоское дно постепенно повышалось. Несмотря на большие шаги, которые мы могли делать с помощью палок, мы все-таки двигались медленно, потому что ноги часто вязли в каком-то месиве из водорослей и мелких камней.
   Вдруг над головой послышался мелкий частый стук. Временами он переходил в какую-то барабанную дробь. Скоро я понял, что это дождь.
   "Теперь я промокну до костей!" - невольно подумал я.
   Но я опомнился и расхохотался. Промокну от дождя в воде! Под толстым скафа я чувствовалъ что начинаю печься!
   -- Нѣтъ возможности оставаться дольше въ этой кипящей водѣ, сказалъ я капитану.
   -- Да, это опасно, отвѣчалъ невозмутимый капитанъ.
   Онъ отдалъ приказаніе, и Корабликъ повернулся на другой галсъ и удалился отъ этого жерла, къ которому не могъ безнаказанно приближаться. Четверть часа спустя мы вздохнули на поверхности воды.
   Мнѣ пришло въ голову, что еслибы Недъ-Ландъ избралъ эту мѣстность для предположеннаго побѣга, то мы не вышли бы живыми изъ этого огненнаго моря.
   На слѣдующій день, 16го февраля, мы оставили этотъ бассейнъ, гдѣ между Родосомъ и Александріей встрѣчаются глубины въ три тысячи метровъ, и пройдя въ открытое море мимо Чериго, Корабликъ вышелъ изъ греческаго архипелага, обогнувъ мысъ Матапанъ.
   

ГЛАВА VII.
Чрезъ Средиземное море въ сорокъ восемь часовъ.

   Средиземное море, голубое по преимуществу, "великое море" Евреевъ, "море" Грековъ, "mare nostrum" Римлянъ, окаймленное апельсиновыми деревьями, алоэ, кактусами, морскими соснами, благоухающее запахомъ миртъ, окруженное неприступными горами, пропитанное чистымъ и прозрачнымъ воздухомъ, но подверженное непрерывному дѣйствію подземнаго огня, является настоящимъ полемъ битвы, гдѣ Нептунъ и Плутонъ до сихъ лоръ оспариваютъ одинъ у другаго власть надъ міромъ. Тамъ, говорить Мишле, на его берегахъ, въ его волнахъ, человѣкъ черпаетъ новыя силы, освѣжается въ одномъ изъ самыхъ могущественныхъ климатовъ земнаго шара.
   Но какъ онъ ни красивъ, мнѣ удалось только мелькомъ взглянуть на этотъ бассейнъ, поверхность котораго занимаетъ два милліона квадратныхъ километровъ. Я даже не могъ пользоваться личными свѣдѣніями капитана, потому что этотъ загадочный человѣкъ ни разу не показался въ теченіи всего поспѣшнаго переѣзда.
   По моему разчету, Корабликъ прошелъ въ глубинѣ этого моря около шестисотъ миль и сдѣлалъ этотъ переѣздъ въ двое сутокъ. Мы отошли 16го февраля отъ береговъ Греціи, а 18го, при восходѣ солнца, миновали Гибралтарскій проливъ.
   Мнѣ стало ясно что Средиземное море, лежавшее между землями которыхъ онъ избѣгалъ, не нравилось капитану Немо. Его волны и вѣтры приносили ему слишкомъ много воспоминаній, быть-можетъ, даже сожалѣній. Онъ не могъ пользоваться здѣсь такою же свободой движеній, такою же независимостью относительно направленія, какою пользовался въ океанахъ; его Кораблику было тѣсно между сблизившимися берегами Европы и Африки.
   Мы дѣлали въ часъ двадцать пять миль, или двѣнадцать льё въ четыре километра. Нечего говорить что Недъ-Ландъ, къ своей величайшей досадѣ, долженъ былъ отказаться отъ предполагаемаго бѣгства. Онъ не могъ воспользоваться шлюпкой, которую увлекало съ быстротой двѣнадцати или тринадцати метровъ въ секунду. Оставить Корабликъ при такихъ условіяхъ было бы также безразсудно какъ и броситься изъ вагона ѣдущаго съ такою же скоростью. Притомъ же наше судно возвращалось на поверхность волнъ только ночью, чтобы возобновить запасъ воздуха, направлялось только по указаніямъ компаса и лага.
   Итакъ въ Средиземномъ морѣ я видѣлъ только то что можетъ различить пассажиръ экстреннаго поѣзда въ пейзажахъ проносящихся мимо его: то-есть отдаленные горизонты, а не ближайшіе предметы, которые ускользаютъ отъ глазъ съ быстротой молніи. Однако намъ съ Конселемъ удалось замѣтить нѣкоторыхъ рыбъ Средиземнаго мора, сильные плавники которыхъ давали имъ возможность держаться нѣсколько секундъ близь Кораблика. Мы сторожили у оконъ залы, и наши замѣтки даютъ мнѣ средство изложить въ нѣсколькихъ словахъ ихтіологію этого моря.
   Изъ многочисленныхъ рыбъ, обитающихъ въ немъ, мнѣ удалось разсмотрѣть однихъ, только мелькомъ взглянуть на другихъ, не говоря о тѣхъ которыя вслѣдствіе необыкновенной скорости Кораблика совершенно ускользнули отъ моего наблюденія. Итакъ я прошу позволенія перечислитъ ихъ, соображаясь съ этою прихотливою классификаціей. Такимъ образомъ мнѣ будетъ удобнѣе передать мои поспѣшныя наблюденія.
   Посреди массы водъ, ярко освѣщенныхъ электрическими полосами, извивалось нѣсколько морскихъ миногъ, длиной въ метръ, свойственныхъ почти всѣмъ климатамъ. Скаты острорылые, шириной въ пять футовъ, съ бѣлымъ животомъ, сѣрою, пепельною, испещренною спиной, разстилались какъ огромные платки, уносимые теченіемъ. Другіе скаты проносились такъ быстро что я не могъ различить, заслуживаютъ ли они названіе орловъ данное имъ Греками, или скорѣй наименованіе крысъ, жабъ, летучихъ мышей, какъ ихъ зовутъ современные рыбаки. Акулы-сопуны, длиной въ двѣнадцать футовъ, преимущественно опасныя для водолазовъ, перегоняли одна другую. Морскія лисицы, длиной въ восемь футовъ, надѣленныя необыкновенно тонкимъ чутьемъ, появлялись какъ большія синеватыя тѣни. Дорады, иногда въ тринадцать дециметровъ длины, появлялись въ своей лазуревой и серебристой одеждѣ, окаймленной полосками, рѣзко выступавшими на темномъ фонѣ ихъ плавниковъ; эти рыбы посвящены Венерѣ, и глаза ихъ окаймлены золотистою бровью; драгоцѣнная порода эта уживается во всѣхъ водахъ, прѣсныхъ и соленыхъ, обитаетъ въ рѣкахъ, озерахъ и океанахъ, освоивается во всѣхъ климатахъ, способна переносить всѣ температуры; представители ея обитали во времена геологическихъ періодовъ земнаго шара, и она до сихъ поръ сохранила всю красоту первыхъ дней. Великолѣпные осетры, длиной отъ девяти до десяти метровъ, плавающіе очень быстро, ударяли своимъ могучимъ хвостомъ по стекламъ окна, показывая свою синеватую спину, съ маленькими коричневыми пятнами; они похожи на акулъ, но не могутъ сравниться съ ними въ силѣ и встрѣчаются во всѣхъ моряхъ; весной они любятъ заходить въ большія рѣки, бороться съ теченіемъ Волги, Дуная, По, Рейна, Луары, Одера и питаются сельдями, макрелью, лососями и треской; хотя они и принадлежатъ къ классу хрящевыхъ рыбъ, но отличаются пріятнымъ вкусомъ; ихъ ѣдать свѣжими, сухими, маринованными, или солеными, и въ былое время ихъ съ торжествомъ подавали къ столу Лукулла. Но изъ всѣхъ обитателей Средиземнаго моря, я могъ, когда Корабликъ поднимался на поверхность, наблюдать съ наибольшею пользой рыбъ принадлежащихъ къ шестьдесятъ третьему роду костистыхъ. Это были тунцы съ черновато-синею спиной, серебристымъ животомъ, спинныя перья которыхъ отливаютъ золотомъ. О нихъ разказываютъ будто они слѣдуютъ за кораблями, стараясь въ прохладной тѣни ихъ найти защиту отъ палящихъ лучей тропическаго солнца, и они подтверждали эти разказы, сопровождая Корабликъ, какъ нѣкогда сопровождали корабли Лалеруза. Въ продолженіи долгихъ часовъ они спорили скоростью съ нашимъ судномъ. Я не могъ достаточно наглядѣться на этихъ животныхъ, какъ нельзя лучше приспособленныхъ для быстраго перемѣщенія. Голова ихъ мала, тѣло, гладкое и веретенообразное, у нѣкоторыхъ имѣло болѣе трехъ метровъ въ длину, грудные плавники отличаются замѣчательною силой, а хвостовые раздвоены. Они плыли треугольникомъ, какъ нѣкоторыя стаи птицъ, которымъ они не уступали въ скорости, что и давало древнимъ поводъ говорить что имъ знакомы стратегія и геометрія. И однако имъ не удается избѣгнуть преслѣдованія Провансальцевъ, которые цѣнятъ ихъ, какъ ихъ цѣнили жители Пропонтиды и Италіи, и эти драгоцѣнныя животныя смѣло, безумно бросаются и гибнуть тысячами въ марсельскихъ заколахъ. Я назову для памяти также и тѣхъ рыбъ Средиземнаго моря, которыхъ мы съ Конселемъ видѣли только мелькомъ: это были бѣловатые fierasfer, скользившіе мимо какъ неуловимые пары, muraena conger, змѣи, отъ трехъ до четырехъ метровъ длиной, пестрѣвшіе зеленымъ, голубымъ и желтымъ цвѣтами; gadus merlucciue длиной въ три фута, печень котораго составляетъ изысканное кушанье; соероla toenia, плававшіе какъ тонкіе водоросли; триглы, которыхъ поэты называютъ рыбы-лиры, а моряки -- рыбы-свистуны- Ихъ ротъ украшенъ двумя треугольными, зубчатыми пластинками, изображающими инструментъ древняго Гомера. Триглы-ласточки, плавающіе съ быстротой птицы отъ которой они получили свое названіе, жабралницы съ красною головой, спинной плавникъ которыхъ снабженъ волокнами; alosa украшенныя пятнами черными, сѣрыми, коричневыми, голубыми, желтыми, зелеными, способныя ощущать серебристый звонъ колокольчиковъ, и превосходные палтусы, морскіе фазаны, похожіе на ромбы, съ желтоватыми плавниками, покрытые коричневыми точками, которыхъ верхняя, то-есть лѣвая, сторона обыкновенно испещрена коричневыми и желтыми крапинками. Наконецъ стада удивительныхъ барбутовъ (mullae barbutus -- настоящихъ парадизокъ океана, за которыхъ Римляне платили по десяти тысячъ сестерцій за штуку и безжалостно морили у себя на столѣ, наблюдая постеленное измѣненіе ихъ цвѣта, переходившаго изъ ярко-краснаго цвѣта жизни, напоминавшаго киноварь, въ бѣлый, блѣдный цвѣтъ смерти.
   Если я не могъ наблюдать ни balista, ни тетродоновъ, ни морскихъ коньковъ, ни centriseue, ни blennius, ни mullus surtuletus, ни губановъ, ни корюшки, ни экзоцетовъ, ни анчоусовъ, ни красныхъ пагровъ, ни чебаковъ золотистыхъ, ни всѣхъ главныхъ представителей семейства камбаловидныхъ, свойственныхъ Атлантическому океану и Средиземному морю, то въ этомъ надо обвинить одуряющую быстроту съ которою Корабликъ несъ насъ по этимъ роскошнымъ водамъ.
   Что же касается до морскихъ млекопитающихъ, то мнѣ кажется что, проходя въ виду Адріатическаго моря, я видѣлъ двухъ, или трехъ кашалотовъ, снабженныхъ спиннымъ плавникомъ и принадлежащихъ къ роду physeter; нѣсколько дельфиновъ изъ рода globiceps, свойственныхъ Средиземному морю, передняя часть головы которыхъ исполосована маленькими свѣтлыми линіями; а также дюжину тюленей съ бѣлымъ животомъ и черною шерстью, въ три метра длиной, извѣстныхъ подъ именемъ монаховъ и дѣйствительно похожихъ на доминиканцевъ.
   Въ свою очередь Консель говорилъ что видѣлъ черепаху въ шесть футовъ величиной, украшенную тремя выдающимися продольными выступами. Я жалѣлъ что не видалъ этого пресмыкающагося: по описанію, сдѣланному Конселемъ, я заключилъ что онъ встрѣтилъ sphargis coriacea, породу весьма рѣдкую. Я же съ своей стороны замѣтилъ только нѣсколько какуаннъ съ продолговатыми черепами.
   Что касается животворастеній, то я могъ въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ восхищаться удивительною оранжевою galeolaria, которая прицѣлилась къ стеклу съ лѣвой стороны судна. Это было длинное тонкое волоконце развѣтвлявшееся на множество отпрысковъ и оканчивавшееся самымъ тонкимъ кружевомъ, какое когда-либо ткали соперницы пауковъ. Къ сожалѣнію, я не могъ добыть этого удивительнаго экземпляра, и мнѣ не удалось бы увидѣть ни одного другаго зоофита Средиземнаго моря, еслибы вечеромъ 16го числа Корабликъ не замедлилъ значительно своего хода. Вотъ при какихъ обстоятельствахъ.
   Мы проходили между Сициліей и берегомъ Туниса. Въ этомъ узкомъ пространствѣ между мысомъ Гюномъ и Мессинскимъ проливомъ, дно морское повышается почти внезапно. Тамъ образовался настоящій гребень, надъ которымъ остается только семнадцать метровъ воды, между-тѣмъ какъ по обѣимъ его сторонамъ глубина доходитъ до ста семидесяти метровъ. Корабликъ долженъ былъ идти осторожно чтобы не наткнуться на эту подводную преграду.
   Я показалъ Конселю на картѣ Средиземнаго моря мѣсто занимаемое этимъ длиннымъ рифомъ.
   -- Но, съ позволенія господина профессора, замѣтилъ Консель,-- это настоящій перешеекъ, соединяющій Европу съ Африкой.
   -- Да, другъ мой, отвѣчалъ я,-- онъ совершенно загораживаетъ проливъ Ливійскій, и измѣренія Смита доказали что прежде материки были соединены между мысомъ Поко и мысомъ Фурина.
   -- Я этому охотно вѣрю, сказалъ Консель.
   -- Я прибавлю, возразилъ я,-- что такая же преграда находится между Гибралтаромъ и Куентой, которая во времена геологическія совершенно запирала Средиземное море.
   -- Ба, сказалъ Консель,-- еслибы сила подземнаго огня выдвинула въ одинъ прекрасный день обѣ эти преграды изъ волнъ.
   -- Это невозможно, Консель.
   -- Но позвольте мнѣ окончить, господинъ профессоръ: еслибы произошло подобное явленіе, то оно было бы очень непріятно господину Лессепсу, который такъ хлопочетъ прорывая свой перешеекъ.
   -- Согласенъ; но повторяю тебѣ, Консель, что этого никогда не случится. Сила подземнаго огня постепенно ослабѣваетъ. Вулканы, столь многочисленные въ первые дни міра, мало-по-малу угасаютъ. Внутренній жаръ ослабѣваетъ, температура внѣшнихъ слоевъ земнаго шара понижается замѣтно и каждое столѣтіе и понижается въ ущербъ нашей планетѣ, потому что этимъ жаромъ обусловливается ея жизнь.
   -- Однако, солнце....
   -- Солнце недостаточно, Консель. Развѣ можетъ оно возвратитъ жизнь трупу?
   -- Сколько я знаю, нѣтъ.
   -- Итакъ, другъ мой, земля будетъ современемъ этимъ охладѣвшимъ трупомъ. На ней нельзя будетъ жить и она сдѣлается необитаемою какъ луна, которая уже давно утратила свою жизненную теплоту.
   -- Черезъ сколько вѣковъ? спросилъ Консель.
   -- Черезъ нѣсколько сотъ тысячелѣтій, мой другъ.
   -- Въ такомъ случаѣ мы успѣемъ окончить наше путешествіе, отвѣтилъ Консель,-- если только Недъ-Ландъ не вмѣшается въ дѣло.
   И, успокоившись, Консель принялся изучать подводную гору, мимо которой Корабликъ шелъ съ умѣренною скоростью.
   Тамъ на вулканической и скалистой почвѣ распускалась цѣлая живая флора: губки, голотуріи, прозрачные цидиппы, украшенные красноватыми нитями и испускавшіе слабый фосфорическій свѣтъ; бероэ, извѣстные въ просторѣчіи подъ именемъ морскихъ огурцовъ, переливавшіе всѣми цвѣтами солнечнаго спектра; странствующія коматулы, въ метръ величиной, окрашивавшія воду своимъ пурпуровымъ цвѣтомъ; эвріалы древовидные, необыкновенной красоты; павлинохвосты на длинныхъ стебляхъ; множество съѣдомыхъ морскихъ ежей, различныхъ видовъ, и зеленыхъ актиній съ сѣроватымъ стволомъ и коричневымъ дискомъ терявшихся въ густой массѣ своихъ оливковыхъ щупальцевъ.
   Консель преимущественно занимался наблюденіями надъ моллюсками и членистыми, и хотя номенклатура ихъ нѣсколько суха, тѣмъ не менѣе я не желаю обидѣть честнаго малаго исключая его собственныя наблюденія.
   Въ отдѣлѣ моллюсковъ онъ упоминаетъ многочисленныхъ гребешковъ, spondylus pes asini, которые возвышались одни надъ другими, треугольныхъ донацій, byalea tridentata съ желтыми плавниками и прозрачными раковинами, ovula испещренныхъ, или усѣянныхъ зеленоватыми точками, аллизій, извѣстныхъ гакже подъ именемъ морскихъ зайцевъ; dolabella, виды umbrella свойственные Средиземному морю; baliotis, раковина котораго производитъ дорого-цѣнимый перламутръ; anomia, которыхъ жители Лангедока, говорятъ, предпочитаютъ устрицамъ; venera verrucosa, которыхъ такъ цѣнятъ Марсельцы; нѣсколько кламовъ изобилующихъ по берегамъ Сѣверной Америки и составляющихъ предмета такой значительной торговли въ Нью-Йоркѣ; pecten opercularie различныхъ цвѣтовъ; камнеокиловъ забившихся въ свои норы, вкусомъ напоминавшихъ перецъ и очень мнѣ нравившихся; далѣе венерикардій рубчатыхъ, раковина которыхъ съ выпуклою верхушкой представляетъ выпуклости по бокамъ; цинтій усаженныхъ красными наростами; сатіагіа съ загнутыми оконечностями, похожихъ на легкія гондолы; атлантъ со спиральными раковинами, сѣрыхъ thetys съ бѣлыми пятнами, покрытыхъ своею мантіей съ бахромой; эолидъ, похожихъ на маленькихъ улитокъ; каволинъ ползающихъ на спинѣ; аврикулъ и между прочимъ auricula myosotis съ овальною раковиной; scalaria ftilva, zittorina, janthura, cineraria, petricola, lamellaria, pandora и т. д.
   Что же касается членистыхъ, то Консель въ своихъ запискахъ совершенно справедливо раздѣлилъ ихъ на шесть классовъ, изъ которыхъ три принадлежатъ морскому міру. Это классы ракообразныхъ, усоногихъ и кольчецовъ.
   Ракообразныя подраздѣляются на девять порядковъ, и первый изъ нихъ заключаетъ десятиногихъ, то-есть животныхъ голова которыхъ большею частію соединена съ грудью, ротъ снабженъ нѣсколькими парами видоизмѣненныхъ ногъ и которые имѣютъ четыре, пять или шестъ паръ ногъ грудныхъ, служащихъ для передвиженія. Консель слѣдовалъ методѣ нашего учителя Мильнъ-Эдварса, который раздѣляетъ десятиногихъ на три отдѣла: brachiura, macrura и anomura. Имена эти звучатъ нѣсколько дико, но за то они точны и ясны. Между короткохвостыми Консель упоминаетъ amathia, лобъ которыхъ вооруженъ двумя большими расходящимися типами; inachus scorpio который, не знаю почему, считался символомъ мудрости у Грековъ; lambrue spirimanue, по всей вѣроятности случайно лопавшіе на эту подводную гору, потому что обыкновенно они живутъ на значительной глубинѣ; xantho, pilumnue, callара granulosa, легко переваривающіяся, замѣчаетъ Консель; cocietes edeentata, cymopolia, и т. д.
   Между длиннохвостыми (macrura), подраздѣляющимися на пять семействъ, онъ упоминаетъ лангустъ обыкновенныхъ, мясо самокъ которыхъ считается очень хорошимъ; scyllаrue arctus gebia rivularis и другія многочисленные виды, употребляемые въ пищу; но онъ ничего не говоритъ о семействѣ astacina къ которому принадлежатъ омары, потому что лангусты единственные омары Средиземнаго мора. Наконецъ, между anomura онъ увидалъ дроцинъ обыкновенныхъ, спрятавшихся въ обыкновенную раковину, которой они овладѣваютъ, Homola съ шипами на головѣ; раковъ-отшельниковъ, лорцеллавъ и пр.
   Этимъ оканчивается грудъ Конселя. Ему не было времена дополнить классъ ракообразныхъ изслѣдованіемъ stonopoda, ampbipoda, bomopoda, isopoda, branchiopoda, ostracoda и entomostraca. Чтобы закончить обзоръ морскихъ членистыхъ, онъ долженъ бы былъ упомянуть о классѣ усоногихъ, заключающемъ въ себѣ циклоповъ, аргудусовъ и о классѣ колчецовъ. Но миновавъ подводную гору Ливійскаго пролива. Корабликъ въ глубокой водѣ пошелъ съ своею обычною быстротой. И мы не видали болѣе ни мягкотѣдыхъ, ни членистыхъ, ни зоофитовъ. Едва-едва могли мы различить нѣсколько большихъ рыбъ которыя мелькали какъ тѣни.
   Въ ночь съ 16го на 17е февраля мы вступили во второй бассейнъ Средиземнаго моря, самая большая глубина котораго достигаетъ трехъ тысячъ метровъ. Повинуясь дѣйствію винта, Корабликъ скользилъ на своихъ наклоненныхъ плоскостяхъ и достигъ самыхъ послѣднихъ слоевъ моря.
   Тамъ, вмѣсто естественныхъ чудесъ, масса водъ открыла моимъ глазамъ множество ужасныхъ и трогательныхъ сценъ. И въ самомъ дѣлѣ, мы проходили ту часть Средиземнаго моря которая такъ богата несчастіями. Сколько кораблей погибло, сколько судовъ исчезло между берегомъ Алжира и берегами Прованса! Въ сравненіи съ обширною водною равниной Тихаго океана, Средиземное море не что иное какъ озеро, но озеро капризное, съ измѣнчивыми волнами. Сегодня оно благопріятно и ластится къ хрупкой баркѣ, плывущей между двойною лазурью водъ и небесъ; завтра сердито и бурно вздымается вѣтрами и разбиваетъ самые крѣпкіе корабли безпрестанными ударами своихъ короткихъ волнъ.
   Сколько разбитыхъ судовъ увидалъ я на днѣ во время этого непродолжительнаго плаванія въ глубокихъ слояхъ! Одни уже покрытые кораллами, другіе только слоемъ ржавчины. Тутъ находились якоря, пушки, ядра, желѣзная оковка, лопасти винта, обломки машинъ, разбитые цилиндры, котлы безъ дна, наконецъ цѣлые корпусы судовъ, плавающіе между двумя теченіями, одни прямо, другіе опрокинувшись.
   Изъ этихъ потонувшихъ кораблей одни погибли вслѣдствіе столкновенія, другіе наткнувшись на гранитныя скалы. Встрѣчались и такіе которые пошли ко дну отвѣсно, съ прямо стоявшими мачтами. Они, казалось, стояли на якорѣ въ огромномъ открытомъ рейдѣ и только ждали минуты отплытія Когда Корабликъ проходилъ между ними и озарялъ ихъ электрическимъ свѣтомъ, эти корабли были, казалось, готовы привѣтствовать его флагами и размѣняться съ нимъ сигналами. Но нѣтъ ничего, кромѣ молчанія и смерти на этомъ полѣ погибели. Я замѣчалъ что помѣрѣ приближенія Кораблика къ Гибралтарскому проливу, дно Средиземнаго моря представляло все болѣе и болѣе этихъ печальныхъ развалинъ. Берега Африки и Европы сближаются, и въ этомъ узкомъ пространствѣ часто происходятъ столкновенія. Я увидалъ тамъ множество желѣзныхъ корпусовъ и фантастическихъ развалинъ пароходовъ; одни изъ нихъ лежали, другіе стояли прямо, напоминая огромныхъ животныхъ. Одно такое судно, съ пробитымъ бокомъ, изогнутою трубой, съ колесами отъ которыхъ уцѣлѣла одна оковка, съ рулемъ отдѣлившимся отъ ахтеръ-штевеня и только висѣвшимъ на желѣзной цѣпи, съ заднимъ планширемъ изъѣденнымъ морскими солями, представляло страшную картину! Сколько существованій разбилось при этомъ кораблекрушеніи. Сколько жертвъ похитили волны! Спасся ли хоть одинъ матросъ, чтобы разказать объ ужаеномъ несчастій, или море и до сихъ поръ хранитъ его въ тайнѣ? Не знаю почему, но мнѣ пришло въ голову что это судно покоившееся въ глубинѣ моря, Атласъ, исчезнувшій съ людьми и грузомъ лѣтъ двадцать тому назадъ, и о которомъ съ тѣхъ лоръ не было никакихъ извѣстій. Какъ ужасна была бы исторія дна Средиземнаго моря, этого обширнаго кладбища, гдѣ погибло столько сокровищъ, гдѣ столько жертвъ нашло себѣ могилу!
   Между-тѣмъ Корабликъ, равнодушный и быстрый, несся со всею скоростью винта между этими развалинами. 18го февраля, около трехъ часовъ утра, онъ очутился у входа въ Гибралтарскій проливъ.
   Тамъ существуютъ два теченія: одно верхнее, давно извѣстное, которое несетъ воды океана въ бассейнъ Средиземнаго моря. Потомъ противуположное ему теченіе нижнее, существованіе котораго нынѣ доказано теоретически. Въ самою дѣлѣ, количество водъ Средиземнаго моря безпрестанно увеличивающееся впадающими въ него рѣками и волнами Атлантическаго океана должно бы ежегодно поднимать уровень этого моря, потому что испаренія его недостаточны для возстановленія равновѣсія. Но этого нѣтъ въ дѣйствительности, и естественно должны были признать существованіе нижняго теченія, которое чрезъ Гибралтарскій проливъ изливаетъ въ Атлантическій океанъ избытокъ водъ Средиземнаго моря.
   Фактъ этотъ справедливъ. Корабликъ воспользовался этимъ противуположнымъ теченіемъ. Онъ быстро пошелъ впередъ въ узкомъ проходѣ. Одно мгновенье я могъ любоваться удивительными развалинами храма Геркулеса, провалившагося, по словамъ Плинія и Авіена, вмѣстѣ съ низменнымъ островомъ на которомъ онъ находился, а нѣсколько минутъ спустя мы уже плыли по волнамъ Атлантическаго океана.
   

ГЛАВА VIII.
Заливъ Виго.

   Атлантическій океанъ! Обширная водная равнина, покрывающая двадцать пять милліоновъ квадратныхъ милъ, занимающая въ длину девять тысячъ миль и въ ширину среднимъ числомъ до двухъ тысячъ семисотъ миль. Море это имѣетъ великое значеніе, но почти не было извѣстно древнимъ, за исключеніемъ, быть-можетъ, Карѳагенянъ, этихъ Голландцевъ древности, которые въ своихъ торговыхъ путешествіяхъ огибали западные берега Европы и Африки. Океанъ, берега котораго своими параллельными изгибами обнимаютъ огромный периметръ, орошаемый величайшими рѣками въ мірѣ: Святаго Лаврентія, Миссиссипи, Амазонкой, Ла-Платой, Ореноко, Нигеромъ, Сенегаломъ, Эльбой, Луарой, Рейномъ, которыя несутъ ему воды изъ странъ самыхъ образованныхъ и самыхъ дикихъ. Великолѣпная равнина по которой безпрестанно снуютъ корабли всѣхъ націй, подъ всевозможными флагами, и которая оканчивается двумя страшными мысами, опасными для мореплавателей, мысомъ Горнъ и мысомъ Бурь.
   Корабликъ разсѣкалъ его воды остріемъ своего носа, сдѣлавъ въ три съ половиной мѣсяца около десяти тысячъ милъ, путь превосходившій длину одного изъ большихъ земныхъ круговъ. Куда мы шли и что намъ предстояло въ будущемъ?
   Миновавъ Гибралтарскій проливъ, Корабликъ пустился въ открытое море. Онъ вернулся на поверхность, и наши ежедневныя прогулки по платформѣ возобновились. Я тотчасъ отправился наверхъ въ сопровожденіи Недъ-Ланда и Конселя. На разстояніи двадцати миль виднѣлся неясный очеркъ мыса Святаго Викентія, составляющаго юго-западную оконечность испанскаго полуострова. Дулъ довольно сильный южный вѣтеръ. Море было неспокойно и сильно волновалось, Корабликъ подвергался значительной боковой качкѣ. Было трудно, почти невозможно держаться на платформѣ, которую ежеминутно обдавали огромныя морскія волны. Мы опять ушли, вдохнувъ нѣсколько глотковъ свѣжаго воздуха.
   Я возвратился въ свою комнату, Консель отправился въ свою каюту, но Канадецъ послѣдовалъ за мной. Онъ, казалось, былъ озабоченъ. Нашъ быстрый переѣздъ черезъ Средиземное море помѣшалъ ему привести въ исполненіе его намѣреніе, и онъ не скрывалъ своего разочарованія.
   Когда дверь моей комнаты затворилась за нами, онъ сѣлъ и посмотрѣлъ на меня молча.
   -- Другъ Недъ, сказалъ я ему.-- Я понимаю васъ, но вамъ не въ чемъ упрекнуть себя. Плаваніе наше совершалось при такихъ условіяхъ что покинуть Корабликъ было бы безразсудно.
   Недъ-Ландъ молчалъ. Сжатыя губы, сдвинутыя брови свидѣтельствовали о томъ что имъ овладѣла неотступная, исключительная мысль.
   -- Посмотримъ, возразилъ я, отчаиваться нечего. Мы идемъ вдоль Португальскаго берега. Вблизи лежатъ Франція и Англія, гдѣ мы безъ труда найдемъ убѣжище. Вотъ еслибы при выходѣ изъ Гибралтара Корабликъ повернулъ къ югу, еслибъ онъ увлекалъ насъ въ тѣ края гдѣ материковъ мало, я раздѣлялъ бы ваше безпокойство. Но мы теперь знаемъ что капитанъ Немо не избѣгаетъ морей образованныхъ странъ, и я думаю что черезъ нѣсколько дней вы будете имѣть возможность дѣйствовать съ нѣкоторою безопасностью.
   Недъ-Ландъ посмотрѣлъ на меня еще пристальнѣе и разжалъ наконецъ губы:
   -- Сегодня вечеромъ, сказалъ онъ.
   Я вскочилъ. Признаюсь, я вовсе не былъ приготовленъ къ такому извѣстію. Я хотѣлъ отвѣчать Канадцу, но не находилъ словъ.
   -- Мы условились выждать удобнаго случая, продолжалъ Недъ-Ландъ.-- Случай у меня въ рукахъ. Сегодня вечеромъ мы будемъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ испанскаго берега. Ночь темна, вѣтеръ дуетъ съ моря. Вы мнѣ дали слово, господинъ профессоръ, и я разчитываю на васъ.
   Я все молчалъ, Канадецъ поднялся и подошелъ ко мнѣ
   -- Вечеромъ въ девять часовъ, сказалъ онъ.-- Я предупредилъ Конселя. Капитанъ Немо запрется къ тому времени у себя въ комнатѣ и по всей вѣроятности будетъ въ постели. Ни механики, ни матросы не могутъ насъ видѣть. Мы съ Конселемъ достигнемъ средней лѣстницы. Вы, господинъ Ароннаксъ, вы будете въ библіотекѣ, въ двухъ шагахъ отъ насъ, ожидая сигнала. Весла, мачта и парусъ въ шлюпкѣ Мнѣ даже удалось положить туда кой-какой провизіи.-- Я добылъ англійскій ключъ, чтобы отвинтить гайки прикрѣпляющія шлюпку къ корпусу Кораблика. Итакъ все готово. Сегодня вечеромъ.
   -- Море не спокойно, сказалъ я.
   -- Правда, отвѣчалъ Канадецъ, но надо отважиться на это. Свобода стоитъ того чтобы за нее поплатиться. Впрочемъ шлюпка крѣпка, и нѣсколько миль, при попутномъ вѣтрѣ, дѣло не трудное. Какъ знать, пожалуй завтра мы будетъ въ открытомъ морѣ, во ста миляхъ отъ берега. Если же обстоятельства будутъ благопріятствовать, мы, можетъ-быть, между десятью и одиннадцатью часами высадимся гдѣ-нибудь на твердой землѣ, или ужь не будемъ въ живыхъ. Итакъ, съ надеждой на милость Божію, сегодня вечеромъ.
   Съ этими словами Канадецъ удалился. Я былъ оглушенъ. Я воображалъ что при случаѣ буду имѣть возможность обдумать, обсудить. Мой упрямый товарищъ не допускалъ этого. Да и что бы я сказалъ ему? Недъ-Ландъ былъ тысячу разъ правъ. Представлялся удобный случай, онъ пользовался имъ. Могъ ли я отказаться отъ даннаго слова и принять на себя отвѣтственность, рискуя для личныхъ цѣлей будущностью своихъ товарищей? Развѣ капитанъ Немо не могъ завтра же увезти насъ далеко отъ всякой земли!
   Въ эту минуту довольно сильный свистъ извѣстилъ меня что резервуары наполнялись, и Корабликъ погрузился въ волны Атлантическаго океана.
   Я остался у себя въ комнатѣ. Я избѣгалъ капитана, желая скрыть отъ него овладѣвшее мною волненіе. Грустный день провелъ я такимъ образомъ между желаніемъ завоевать снова свободу и сожалѣніемъ о томъ что долженъ покинуть удивительный Корабликъ и оставить неоконченными всѣ подводныя изслѣдованія. Покинуть такъ этотъ океанъ, "мой Атлантическій океанъ", какъ я охотно называлъ его, не видавъ его послѣднихъ слоевъ, не разузнавъ его тайнъ, которыя мнѣ открыли Индѣйское море и Тихій океанъ! Романъ выпадалъ у меня изъ рукъ на первомъ томѣ, мой сонъ прерывался на самомъ лучшемъ мѣстѣ. Какъ мучительно тянулись часы! То я видѣлъ себя въ безопасности, на твердой землѣ, вмѣстѣ съ товарищами, то, вопреки своему разсудку, желалъ чтобы какое-нибудь непредвидѣнное обстоятельство помѣшало осуществленію плановъ Недъ-Ланда.
   Два раза я входилъ въ залу. Я хотѣлъ взглянуть на компасъ. Я хотѣлъ знать приближаетъ или удаляетъ насъ отъ берега направленіе Кораблика. Но нѣтъ. Корабликъ все держался въ Португальскихъ водахъ. Онъ шелъ къ сѣверу, придерживаясь береговъ океана. Приходилось покориться необходимости и готовиться къ побѣгу. Мой багажъ былъ не великъ: мои замѣтки и ничего болѣе.
   Я спрашивалъ себя что подумаетъ капитанъ Немо о нашемъ бѣгствѣ? Какія тревоги, какой вредъ оно можетъ причинить ему, и какъ онъ поступитъ если оно не удастся, или будетъ преждевременно открыто? Конечно, я не имѣлъ причинъ жаловаться на него. Напротивъ: никогда гостепріимство не было искреннѣе. Покидая его, я не могъ заслужить упрека въ неблагодарности. Никакая клятва не связывала меня съ нимъ. Оставляя насъ возлѣ себя, онъ разчитывалъ только на силу обстоятельствъ, а не на наше слово. Но это прямо высказанное намѣреніе держать насъ всегда плѣнниками на своемъ кораблѣ извиняло всѣ наши попытки.
   Я не видалъ капитана со времени нашего пребыванія вблизи острова Ганторина. Сведетъ ли насъ случай до моего предполагаемаго отъѣзда? Я и желалъ, и въ то же время боялся этого. Я прислушивался не раздадутся ли шаги его въ его комнатѣ, смежной съ моей.
   Но никакой шумъ не достигалъ до моего слуха. Комната казалось, была пуста.
   Тогда я сталъ спрашивать себя: на кораблѣ ли этотъ загадочный человѣкъ? Съ той ночи когда шлюпка Кораблика отправлялась для исполненія какого-то тайнаго порученія, мои мысли относительно капитана слегка измѣнились. Я думалъ что, несмотря на свои увѣренія, капитанъ Немо сохранилъ съ землей извѣстнаго рода сношенія! Будто онъ никогда не уѣзжалъ съ Кораблика? Часто мнѣ не случалось встрѣчать его по цѣлымъ недѣлямъ. Что дѣлалъ онъ въ это время? Можетъ-быть, когда я воображалъ что онъ находится въ припадкѣ мизантропіи, онъ, гдѣ-нибудь далеко, служилъ тайному дѣлу, сущность котораго до сихъ поръ ускользала отъ меня.
   Всѣ эти мысли и тысяча другихъ осаждали меня. Въ нашемъ странномъ положеніи естественно представлялось безконечное поле для предположеній. Я испытывалъ непобѣдимое безпокойство. День ожиданія казался мнѣ безконечнымъ. Часы проходили слишкомъ медленно для моего нетерпѣнія.
   Обѣдъ по обыкновенію подали въ мою комнату. Я былъ слиткомъ озабоченъ и ѣлъ мало. Я вышелъ изъ-за стола въ семь часовъ. Сто двадцать минутъ -- я счелъ ихъ -- отдѣляло меня отъ того мгновенья когда я долженъ буду присоединиться къ Недъ-Ланду.
   Мое волненіе удваивалось. Пульсъ бился сильно. Я не могъ сидѣть спокойно. Я ходилъ взадъ и впередъ, надѣясь движеніемъ укротить тревогу ума. Мысль что мы можемъ погибнуть въ нашемъ дерзкомъ предпріятіи казалась мнѣ наименѣе тягостною; но когда мнѣ приходило въ голову что нашъ планъ откроютъ прежде чѣмъ мы оставимъ Корабликъ, что насъ приведутъ къ капитану Немо, раздраженному, или что еще хуже, огорченному моею измѣной, сердце мое замирало.
   Я хотѣлъ взглянуть въ послѣдній разъ на залу. Я прошелъ корридоръ и вступилъ въ музеумъ, гдѣ провелъ столько пріятныхъ и полезныхъ часовъ. Я смотрѣлъ на всѣ эти богатства, на всѣ сокровища, какъ смотритъ человѣкъ наканунѣ вѣчнаго изгнанія, когда онъ удаляется чтобы никогда не возвращаться. Я долженъ былъ покинуть навсегда эти чудеса природы и великолѣпныя произведенія искусства, между которыми провелъ столько дней своей жизни. Мнѣ хотѣлось взглянуть чрезъ стекла залы на воды Атлантическаго океана, но ставни были герметически заперты и листовое желѣзо отдѣляло меня отъ океана, который я еще не успѣлъ изучить.
   Проходя черезъ залу, я подошелъ къ двери скрывавшейся въ скошенной стѣнѣ и выходившей въ комнату капитана Немо. Къ моему величайшему изумленію, дверь эта была полуотворена. Я невольно отступилъ. Если капитанъ Немо былъ тамъ, онъ могъ замѣтить меня. Однако, не слыша шума, я подошелъ ближе. Никого не было. Я толкнулъ дверь, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и очутился въ комнатѣ. Все въ ней было попрежнему сурово и напоминало келью отшельника.
   Въ эту минуту, нѣсколько эстамповъ, висѣвшихъ на стѣнѣ и не замѣченныхъ мною во время моего перваго посѣщенія, поразили меня. Это были портреты историческихъ людей жизнь которыхъ отличалась самопожертвованіемъ или служеніемъ гуманной идеѣ.
   Какая связь соединяла души этихъ героевъ съ душой капитана Немо? Могъ ли я въ этомъ собраніи портретовъ найти разгадку его существованія? Былъ ли онъ защитникомъ угнетенныхъ, освободителемъ порабощенныхъ? Участвовалъ ли онъ въ послѣднихъ политическихъ и соціальныхъ переворотахъ нашего вѣка? Былъ ли онъ однимъ изъ героевъ страшной Американской войны, войны печальной, но вѣчно славной?
   Вдругъ часы пробили восемь. Первый ударъ молота пробудилъ меня отъ моихъ сновъ. Я вздрогнулъ, какъ будто невидимый взоръ могъ проникнуть въ самые сокровенные изгибы моихъ мыслей, и бросился вонъ изъ комнаты. Тамъ глаза мои остановились на компасѣ. Мы все еще направлялись къ сѣверу. Лагъ показывалъ умѣренную скорость, манометръ -- около шестидесяти футовъ глубины. Обстоятельства благопріятствовали намѣренію Канадца. Я вернулся въ свою комнату. Я одѣлся потеплѣй: морскіе сапоги, шапку изъ мѣха выдры, сюртукъ изъ биссуса подбитый кожей тюленя составляли мой костюмъ. Я былъ готовъ и ждалъ. Только содроганія винта нарушали глубокое молчаніе царствовавшее на кораблѣ. Я слушалъ, я напрягалъ слухъ. Можетъ-быть, внезапный крикъ возвѣститъ мнѣ что Недъ-Ландъ пойманъ при своихъ приготовленіяхъ къ побѣгу.
   Страшное безпокойство овладѣло мной. Я напрасно старался возвратить самообладаніе.
   Въ девять часовъ безъ нѣсколькихъ минутъ я приложилъ ухо къ двери капитана. Никакого шума. Я вышелъ изъ своей комнаты и отправился въ залу, гдѣ царствовалъ полу-мракъ. Она была пуста.
   Я отворилъ дверь которая вела въ библіотеку. Тотъ же слабый свѣтъ и также ни души. Я помѣстился у двери выходившей на среднюю лѣстницу. Я ждалъ сигнала Недъ-Лаада
   Въ эту минуту содроганіе винта стало значительно замедляться, потомъ прекратилось совершенно. Къ чему эта перемѣна въ ходѣ Кораблика? Я не могъ сказать благопріятствуетъ эта остановка намѣреніямъ Канадца, или вредитъ имъ.
   Тишина нарушалась только біеніемъ моего сердца.
   Вдругъ я почувствовалъ слабый толчокъ. Я понялъ что Корабликъ остановился на днѣ океана. Мое безпокойство удвоилось. Сигналъ Канадца не достигалъ до моего слуха. Мнѣ хотѣлось найти Недъ-Ланда и уговорить его отложить попытку.
   Я чувствовалъ что условія при которыхъ обыкновенно совершалось наше плаваніе теперь измѣнились.
   Въ эту минуту дверь большой залы отворилась и появился капитанъ Немо. Онъ увядалъ меня и началъ безъ всякаго предисловія:
   -- А, господинъ профессоръ! я васъ искалъ. Знаете ли вы исторію Испаніи?
   Можно было знать въ совершенствѣ исторію своей собственной страны и однако, при тѣхъ обстоятельствахъ въ какихъ я находился, растерявшись отъ волненія и тревогъ, не сумѣть произнести изъ нея ни одного слова.
   -- Ну, повторилъ капитанъ, вы слышали мой вопросъ? Знаете ли вы исторію Испаніи?
   -- Очень дурно, отвѣчалъ я.
   -- Вотъ, вы ученые, всегда такъ, сказалъ капитанъ, вы не знаете! Ну, такъ садитесь, прибавилъ онъ, я разкажу вамъ любопытный эпизодъ изъ этой исторіи.
   Капитанъ расположился на диванѣ, я машинально занялъ мѣсто возлѣ него въ этомъ полусвѣтѣ.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ онъ,-- слушайте меня внимательно. Эта исторія васъ заинтересуетъ одною своею стороной, потому что отвѣтитъ на вопросъ котораго вы конечно не могли разрѣшить.
   -- Я слушаю васъ, капитанъ, отвѣчалъ я, не понимая къ чему клонится рѣчь моего собесѣдника, и спрашивая себя не имѣетъ ли это происшествіе отношенія къ нашему предполагаемому бѣгству.
   -- Господинъ профессоръ, мы вернемся, если вы позволите, къ 1702 году. Вы конечно знаете что въ это время вашъ король Лудовикъ XIV, воображая что довольно одного мановенія владыки чтобы заставить Пиренеи скрыться подъ землей, навязалъ Испанцамъ своего внука, герцога Анжуйскаго. Государь этотъ, царствовавшій болѣе или менѣе дурно, принужденъ былъ бороться съ сильными внѣшними врагами. И въ самомъ дѣлѣ, въ предшествовавшемъ году царственные дома Голландіи, Австріи и Англіи заключили въ Гаагѣ союзъ съ цѣлью отнять у Филиппа V испанскую корону, и возложить ее на голову одного эрцгерцога, которому они дали заранѣе имя Карла III. Испаніи пришлось бороться съ этимъ союзомъ. Но у нея почти не было ни войска, ни флота. Впрочемъ, она не имѣла недостатка въ деньгахъ, и могла бы получить ихъ, еслибы ея галіонамъ, нагруженнымъ золотомъ и серебромъ Америки, удалось вступить въ ея гавани. Итакъ, въ концѣ 1702 года, она ожидала богатаго поѣзда, который шелъ подъ прикрытіемъ французскаго флота, состоявшаго изъ двадцати трехъ кораблей, находившихся подъ начальствомъ адмирала Шато-Рено, такъ какъ флоты союзниковъ крейсировали въ Атлантическомъ океанѣ. Поѣздъ этотъ направлялся къ Кадиксу; но, узнавъ что англійскіе корабли крейсируютъ въ этихъ мѣстахъ, адмиралъ рѣшился достигнуть французскаго порта. Испанскіе командиры сопровождавшіе поѣздъ воспротивились этому рѣшенію. Они непремѣнно хотѣли идти въ какой-нибудь испанскій портъ и, за невозможностью достигнуть Кадикса, избрали находящуюся на сѣверо-западномъ берегу Испаніи бухту Виго, которая не была блокирована. Адмиралъ Шато-Рено имѣлъ слабость подчиниться этому требованію и галіоны вступили въ бухту Виго. Къ несчастію, эта бухта открытый рейдъ, и нѣтъ возможности защищать ее. Слѣдовало спѣшить выгрузкой галіоновъ до прибытія союзныхъ флотовъ; времени для этого было совершенно достаточно, какъ вдругъ неожиданно возникъ ничтожный вопросъ соперничества.... Вы слѣдите за сцѣпленіемъ фактовъ? спросилъ меня капитанъ Немо.
   -- Какъ нельзя внимательнѣе, отвѣчалъ я, не понимая еще для чего мнѣ читали этотъ урокъ исторіи.
   -- Я продолжаю. Вотъ что случилось. Купцы Кадикса имѣли привилегію, на основаніи которой они получали всѣ товары идущіе изъ Западной Индіи. Выгрузить золото галіоновъ въ портѣ Виго значило нарушить ихъ права. Они жаловались въ Мадритѣ, и добились того что слабый Филиппъ V приказалъ чтобы галіоны не разгружали, и до удаленія непріятельскаго флота оставили подъ секвестромъ въ бухтѣ Виго. Между-тѣмъ какъ принималось это рѣшеніе, 22го октября 1702 года, англійскіе корабли вступили въ бухту Виго. Несмотря на свои слабыя силы, адмиралъ Шато-Рено сражался храбро; но когда онъ убѣдился что ввѣренныя ему богатства попадутъ въ руки враговъ, онъ зажегъ и потопилъ галіоны, которые погрузились со всѣми своими неоцѣненными сокровищами.
   Капитанъ Немо остановился. Признаюсь, я все еще не понималъ почему эта исторія могла интересовать меня.
   -- Итакъ? спросилъ я.
   -- Итакъ, господинъ Ароннаксъ, отвѣчалъ капитанъ Немо,-- мы теперь въ бухтѣ Виго, и если вы желаете, то можете проникнуть ея тайны.
   Капитанъ всталъ и попросилъ меня слѣдовать за нимъ. Я успѣлъ оправиться и повиновался. Въ залѣ было темно, но сквозь прозрачныя стекла виднѣлись сіяющія волны моря. Я сталъ смотрѣть.
   Со всѣхъ сторонъ Кораблика, на полмили въ окружности, воды, казалось, были пропитаны электрическимъ свѣтомъ. Песчаное дно виднѣлось какъ нельзя яснѣе. Между почернѣвшими обломками судовъ хлопотали матросы Кораблика, одѣтые въ скафандры, вытаскивали полусгнившіе боченки и изломанные ящики. Изъ этихъ ящиковъ и боченковъ сыпались слитки золота и серебра, цѣлые потоки піастровъ и драгоцѣнныхъ камней. Песокъ былъ покрытъ ими. Потомъ отягченные своею драгоцѣнною добычей, люди возвращались къ Кораблику, оставляли тамъ свою ношу и снова принимались за это неисчерпаемое собираніе золота и серебра.
   Я понялъ. Здѣсь произошло сраженіе 22го октября 1702 года. На этомъ самомъ мѣстѣ пошли ко дну галіоны, которые везли сокровища испанскому правительству. Здѣсь, смотря по надобности, капитанъ Немо запасался милліонами и нагружалъ ими свой Корабликъ. Ему, ему одному отдавала Америка свои драгоцѣнные металлы. Онъ прямо и безраздѣльно наслѣдовалъ сокровища отнятыя у Инковъ и у побѣжденныхъ Фернандомъ Кортецъ.
   -- Знали ли вы, господинъ профессоръ, спросилъ онъ, улыбаясь,-- что море заключаетъ столько сокровищъ?
   -- Я зналъ, отвѣчалъ я,-- что, по вычисленіямъ, воды его содержатъ два милліона тоннъ серебра.
   -- Безъ сомнѣнія, но еслибы вздумали выдѣлить это серебро, то издержки превзошли бы прибыль. Здѣсь же, напротивъ, мнѣ только стоитъ поднять то что люди потеряли, и не только въ этой бухтѣ Виго, но въ тысячѣ различныхъ мѣстъ гдѣ случались кораблекрушенія, и которыя отмѣчены на моей картѣ морскаго дна. Понимаете ли вы теперь что я владѣю милліардами?
   -- Понимаю, капитанъ, но позвольте замѣтить вамъ, что, избравъ для своихъ работъ именно заливъ Виго, вы только предупредили другое общество, которое могло бы соперничать съ вами.
   -- Какое?
   -- Общество получившее отъ испанскаго правительства привилегію разыскать погибшіе галіоны. Акціонеровъ привлекаетъ надежда на огромныя выгоды, потому что погибшія сокровища цѣнятъ въ пятьсотъ милліоновъ.
   -- Пятьсотъ милліоновъ! отвѣчалъ капитанъ Немо.-- Они тутъ были, но ихъ болѣе нѣтъ.
   -- Да, сказалъ я,-- и было бы великодушно дать этимъ акціонерамъ добрый совѣтъ. Кто знаетъ, впрочемъ, какъ-бы они его приняли? Игрокъ обыкновенно болѣе всего сожалѣетъ не о потерѣ денегъ, но объ утратѣ своихъ безумныхъ надеждъ. Я не столько жалѣю о нихъ, сколько 6 тѣхъ тысячахъ несчастныхъ которымъ эти милліоны, хорошо распредѣленные, доставили бы довольство; а между-тѣмъ они навсегда потеряны для нихъ.
   Высказавъ это сожалѣніе, я мгновенно почувствовалъ что оно должно было оскорбить капитана Немо.
   -- Потеряны! повторилъ онъ, одушевляясь.-- Неужели вы думаете что эти сокровища потеряны, когда я собираю ихъ? Развѣ, по вашему мнѣнію, доставая ихъ, я хлопочу для себя? Почему вы думаете что я не дѣлаю изъ нихъ хорошаго употребленія? Неужели же я не знаю что на землѣ есть страждущія существа, угнетенные народы, что есть несчастные которымъ надо помочь, жертвы за которыхъ слѣдуетъ отомстить? Неужели вы этого не понимаете?
   Капитанъ Немо замолчалъ на этомъ словѣ. Бытъ-можетъ онъ жалѣлъ что высказалъ слишкомъ много. Но я все разгадалъ. Какія бы ни были причины побудившія его искать независимости въ глубинѣ водъ, онъ прежде всего остался человѣкомъ! Сердце его содрогалось предъ страданіями человѣчества, и его неограниченное милосердіе распространялось на угнетенныя расы какъ и на отдѣльныя личности.
   И я понялъ тогда, кому предназначались милліоны отправленные капитаномъ Немо когда Корабликъ проходилъ въ виду возставшаго Крита.
   

ГЛАВА IX
Исчезнувшій материкъ.

   На другой день утромъ, 19го февраля, Канадецъ вошелъ ко мнѣ въ комнату. Я ожидалъ его посѣщенія. Онъ показался мнѣ разстроеннымъ. "
   -- Ну что, господинъ профессоръ? сказалъ онъ мнѣ.
   -- Ну что, Недъ, вчера обстоятельства были противъ насъ.
   -- Да! Надо же было атому проклятому капитану остановиться именно въ то время когда мы хотѣли бѣжать съ его судна
   -- Да, Недъ, у него было дѣла къ своему банкиру.
   -- Къ своему банкиру!
   -- Или скорѣе въ своемъ банкѣ. Я подразумѣваю океанъ, гдѣ его богатства хранятся въ большей безопасности чѣмъ еслибъ они находились въ государственномъ банкѣ.
   Я разказалъ Канадцу вчерашнія приключенія, съ тайною надеждой навести его на мысль не покидать капитана, но результатомъ моего разказа было только то что Недъ выразилъ сильное сожалѣніе что ему не удалось самому побывать и поживиться на мѣстѣ сраженія въ заливѣ Виго.
   -- Все-таки, сказалъ онъ, не все еще кончено! Это только неудачный ударъ острогой не болѣе! Въ другой разъ мы успѣемъ и даже, если можно, сегодня же вечеромъ.
   -- Куда направляется Корабликъ? спросилъ я.
   -- Я этого не знаю, отвѣчалъ Недъ,
   -- Ну хорошо, въ полдень мы узнаемъ гдѣ находится судно.
   Канадецъ возвратился къ Конселю. Одѣвшись, я вышелъ въ залу. Показаніе компаса было неутѣшительно. Корабликъ шелъ къ юго-юго-западу. Мы повернулись спиной къ Европѣ.
   Я съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ ожидалъ когда мѣсто будетъ обозначено на картѣ. Около половины двѣнадцатаго резервуары опорожнились и наше судно поднялось на поверхность океана. Я бросился на платформу. Недъ-Ландъ уже предупредилъ меня.
   Въ виду не было никакой земли. Ничего кромѣ безконечнаго океана. На горизонтѣ виднѣлось нѣсколько парусовъ, вѣроятно изъ тѣхъ которые, выжидая попутнаго вѣтра чтобъ обогнуть мысъ Доброй-Надежды, доходятъ до мыса Св. Рока. День былъ пасмурный; все предвѣщало шквалъ.
   Недъ неистовствовалъ и старался проникнуть сквозь туманъ скрывавшій горизонтъ. Онъ еще надѣялся что за этимъ туманомъ разстилалась земля.
   Въ полдень на минуту показалось солнце. Подшкиперъ воспользовался этимъ чтобъ опредѣлить его высоту. Потомъ волненіе моря усилилось, и мы опять погрузились въ него, и подъемную дверь заперли.
   Черезъ часъ, посмотрѣвъ на карту, я увидѣлъ что положеніе Кораблика было обозначено на ней подъ 16°17' долготы и 33°22' широты, во ста пятидесяти миляхъ отъ самаго близкаго берега. Нечего было думать о бѣгствѣ, и я предоставляю читателю судить до какой степени дошелъ гнѣвъ Канадца когда я сообщилъ ему о нашемъ положеніи.
   Я съ своей стороны не сокрушался черезъ мѣру. Почувствовавъ какъ будто облегченіе отъ. давившей меня тяжести, и могъ опять съ относительнымъ спокойствіемъ приняться за свои обычныя занятія.
   Вечеромъ, около одиннадцати часовъ, капитанъ Немо посѣтилъ меня совершенно неожиданно. Онъ очень любезно освѣдомился не утомила ли меня прошедшая безсонная ночь. Я отвѣтилъ отрицательно.
   -- Въ такомъ, случаѣ, господинъ Ароннаксъ, я вамъ предложу интересную экскурсію...
   -- Предлагайте, капитанъ.
   -- Вы посѣщали морское дно только днемъ и при свѣтѣ солнца. Не желаете ли вы взглянуть на него въ темную ночь?
   -- Очень охотно.
   -- Я васъ предупреждаю что прогулка эта будетъ утомительна. Придется долго идти и взбираться на гору. Дороги здѣсь не могутъ похвастаться хорошимъ устройствомъ.
   -- Ваши слова, капитанъ, только удваиваютъ мое любопытство. Я готовъ слѣдовать за вами.
   -- Пойдемте же, господинъ профессоръ, надѣвать ниши скафандры.
   Придя въ гардеробную, я увидѣлъ что ни мои товарища а никто изъ людей экипажа не сопровождалъ насъ въ эту экскурсію. Капитанъ Немо даже не предложилъ мнѣ взять съ собой Неда, или Конселя.
   Черезъ нѣсколько минутъ мы одѣлись въ свои скафандры.
   На спины намъ помѣстили резервуары, изобильно снабженные воздухомъ, но не было приготовлено электрически: лампъ. Я замѣтилъ это капитану.
   -- Онѣ намъ будутъ безполезны, отвѣчалъ онъ.
   Я думалъ что не разслышалъ, но не могъ повторить вопроса потому что голова капитана уже скрылась въ свою метрическую оболочку. Я окончилъ свой странный туалетъ и почувствовалъ что мнѣ даютъ въ руки палку съ желѣзнымъ наконечникомъ, и спустя нѣсколько минутъ, послѣ обычнаго маневра, мы ступили на дно Атлантическаго океана, на глубинѣ трехсотъ метровъ.
   Приближалась полночь. Воды были совершенно темны, и капитанъ Немо показалъ мнѣ на отдаленную красноватую точку, родъ широкаго сіянія, блиставшаго въ двухъ миляхъ отъ Кораблика. Что это за огонь, чѣмъ онъ поддерживался, почему и какъ возобновлялся въ этой жидкой средѣ -- я не могъ объяснить себѣ. Во всякомъ случаѣ, онъ насъ освѣщалъ, хотя и неопредѣленно, но я вскорѣ привыкъ къ этому особенному мраку и понялъ что при Подобныхъ обстоятельствахъ аппараты Румкорфа намъ были дѣйствительно безполезны.
   Капитанъ Немо и я, мы шли рядомъ прямо къ означенному огню. Ровная почва возвышалась незамѣтно. Мы шли большими шагами, опираясь на палки, но въ сущностъ подвигались медленно, потому что ноги наши часто вязли въ тинѣ смѣшанной съ водорослями и усѣянной плоскими камнями.
   Подвигаясь впередъ, я слышалъ что надъ моею головой какъ будто идетъ изморозь. Иногда шумъ этотъ увеличивался и производилъ непрерывный трескъ. Шелъ сильный дождь, съ трескомъ падавшій на поверхность волнъ. Инстинктивно мнѣ пришло въ голову что меня монетъ промочить! Водой и въ водѣ! При этой странной мысли я не могъ удержаться отъ смѣха. Но подъ толстымъ скафандромъ не чувствуешь болѣе жидкаго элемента и думаешь что окруженъ атмосферой, которая немного плотнѣе земной.
   Мы шли около получаса, почва сдѣлалась камениста. Медузы, микроскопическія ракообразныя пеннатулы слабо освѣщали ее своимъ фосфорическимъ свѣтомъ. Я мелькомъ видѣлъ груды камней, покрытыхъ цѣлыми милліонами зоофитовъ, и кучами переплетающихся водяныхъ растеній. Ноги мои часто скользили на этомъ вязкомъ коврѣ изъ водорослей, безъ желѣзной палки я упалъ бы нѣсколько разъ. Оборачиваясь, я постоянно видѣлъ бѣловатый маякъ Корабликѣ, начинавшій блѣднѣть въ отдаленіи.
   Эти скопленія камней о которыхъ я говорю были расположены на днѣ океана съ извѣстной правильностью, непонятной для меня.
   Я видѣлъ терявшіяся вдали во мракѣ исполинскія поля, Алину которыхъ невозможно было измѣрить. Представлялись также и другія особенности, которыхъ я не рѣшался допустить. Мнѣ казалось что мои тяжелыя свинцовыя подошвы ступали по слою изъ костей, трещавшихъ съ сухимъ шумомъ. Что же за огромная долина по которой я проходилъ такимъ образомъ? Я хотѣлъ спросить капитана, но знаки, посредствомъ которыхъ онъ разговаривалъ съ своими товарищами, когда они сопровождали его въ подводнымъ экскурсіяхъ, были еще непонятны для меня.
   Между-тѣмъ, красноватый свѣтъ указывавшій намъ дорогу увеличивался и освѣщалъ горизонтъ. Присутствіе этого пламени подъ водой, интересовало меня въ высшей стелена. Было ли это обнаруживавшееся дѣйствіе электричества? Подходилъ ли я къ явленію природы еще неизвѣстному ученымъ на землѣ? Или -- даже эта мысль пробѣжала въ моей головѣ -- рука человѣка произвела это зарево? Быть-можетъ, она раздувала, этотъ пожаръ? Не встрѣчу ли я въ этихъ глубокихъ слояхъ товарищей, друзей капитана Немо, живущихъ такой же странной жизнью какъ и онъ, и которыхъ онъ намѣревался посѣтить?
   Не встрѣчу ли я тамъ цѣлую колонію изгнанниковъ, утомленныхъ земными страданіями, которые искали и нашли себѣ независимость въ самой глубинѣ Океана? Эти безумныя и несбыточныя мысли преслѣдовали меня, и въ подобномъ настроеніи, безпрестанно возбуждаемый рядомъ чудесъ проходившихъ предъ моими глазами, я бы не удивился увидать на днѣ моря одинъ изъ тѣхъ подводныхъ городовъ о которыхъ мечталъ капитанъ Немо!
   Нашъ путь освѣщался все болѣе и болѣе. Бѣлѣющій свѣтъ сіялъ на вершинѣ горы, имѣвшей около восьми сотъ футовъ вышины. Но то что я видѣлъ было простымъ отраженіемъ водяныхъ слоевъ. Средоточіе, источникъ этого необъяснимаго свѣта находился на противуположномъ склонѣ горы.
   Посреди каменистыхъ извилинъ, бороздившихъ дно Атлантическаго океана, капитанъ Немо шелъ не колеблясь. Онъ хорошо зналъ этотъ мрачный путь. Безъ-сомнѣнія, онъ часто проходилъ тутъ, и не могъ заблудиться. Я слѣдовалъ за нимъ съ непоколебимымъ довѣріемъ. Онъ представлялся мнѣ однимъ имъ морскихъ геніевъ, и когда онъ шелъ впереди, я любовался его высокой темной фигурой обрисовывавшейся на свѣтломъ фонѣ горизонта.
   Былъ часъ утра. Мы дошли до первыхъ склоновъ горы. Но чтобы взобраться на нихъ, слѣдовало отважиться по крутымъ тропинкамъ огромнаго лѣса.
   Да! лѣса мертвыхъ деревьевъ; безъ листьевъ, безъ сока, деревьевъ окаменѣвшихъ отъ дѣйствія воды и между которыми тамъ и сямъ возвышались исполинскія сосны. Это была какъ-бы стоящая каменоугольная коль, утвердившаяся своими корнями на обрушившейся почвѣ, и вѣтви деревьевъ, похожія на тонкія вырѣзки изъ черной бумаги, ясно обрисовывались на верхнимъ слояхъ воды. Пусть представятъ себѣ Гарцкій лѣсъ, растущій на склонѣ горы, но лѣсъ провалившійся. Тропинки были загромождены водорослями, между которыми кипѣлъ цѣлый міръ ракообразныхъ животныхъ. Я шелъ, взбираясь на скалы, шагая черезъ лежащіе стволы; ломая морскія ліаны, которыя извивались отъ одного дерева къ другому, разгоняя рыбъ перелетавшихъ съ вѣтки на вѣтку. Увлекшись, я не чувствовалъ усталости. Я слѣдовалъ за своимъ путеводителемъ, который не зналъ утомленія. Какое зрѣлище! Какъ его передать? Какъ изобразить видъ деревьевъ и скалъ въ этой жидкой стихіи, снизу мрачныхъ и дикихъ, съ верхушками озаренными красными оттѣнками, подъ вліяніемъ свѣта, который усиливался отраженіемъ воды? Мы влѣзали на скалы, которыя обрушивались лотомъ огромными глыбами, съ глухимъ шумомъ, какъ лавины. Направо и налѣво углублялись мрачныя галлереи, гдѣ терялся взглядъ. Здѣсь открывались огромныя лужайки, будто разчищенныя человѣческими руками, и я иногда спрашивать себя не явится ли вдругъ предо мной какой-нибудь житель этихъ подводныхъ странъ.
   Но капитанъ Немо все поднимался. Я не хотѣлъ оставаться позади. Я смѣло слѣдовалъ за нимъ. Моя палка оказывала мнѣ важную услугу. Одинъ неправильный шагъ по этимъ узкимъ проходамъ, выдолбленнымъ на краяхъ пропасти, могъ бы быть опаснымъ; но я шелъ по нимъ твердыми шагами, и не испытывалъ головокруженія. То я перепрыгивалъ черезъ разсѣлину, глубина которой, среди ледника, на землѣ, заставила бы меня отступить; то шелъ подъ колеблющимся стволамъ деревьевъ, перекинутыхъ отъ одного края пропасти къ другому, не глядя себѣ подъ ноги, и только любуясь дикими пейзажами этой мѣстности. Тутъ монументальныя скалы, наклонившіяся на своихъ неправильно выточенныхъ основаніяхъ, казалось опровергали всѣ законы равновѣсія. Укрѣпившись въ ихъ каменныхъ изгибахъ, деревья устремлялись вверхъ, Какъ водометы при сильномъ давленіи, и въ свою очередь поддерживали тѣ которыя поддерживали ихъ самихъ. Далѣе естественныя башни, широкіе откосы наклонялись подъ такимъ угломъ котораго законы тяготѣнія не допустили бы на поверхности земли. Я и самъ замѣчалъ эту разницу, происходящую отъ значительной плотности воды, когда, несмотря на свою тяжелую одежду, ни на мѣдный колпакъ, ни на металлическія подошвы, поднимался по непроходимо-крутымъ спускамъ, минуя ихъ, такъ-сказать, со скоростью серны или дикой козы.
   Я хорошо знаю что разказъ объ этой подводной экскурсіи покажется неправдоподобнымъ! Я долженъ описывать вещи повидимому невѣроятныя, но которыя однако истинны и неоспоримы, Это не былъ сонъ. Я видѣлъ и чувствовалъ!
   Черезъ два часа послѣ того какъ мы покинули Кораблику мы миновали область деревьевъ; во ста футахъ надъ нашими головами возвышалась остроконечная вершина горы, которая бросала тѣнь на ярко сіявшій противоположный склонъ. Нѣсколько окаменѣлыхъ кустарниковъ располагались тамъ и сямъ угрожающими зигзагами. Рыбы поднимались цѣлыми стаями изъ-подъ нашихъ ногъ, какъ птицы застигнутыя въ высокой травѣ. Утесистая масса была изрыта непроходимыми извилинами, глубокими пещерами, бездонными отверстіями, въ глубинѣ которыхъ мнѣ слышалось движеніе страшныхъ существъ. Кровь приливала къ моему сердцу, когда я видѣлъ огромный усъ, заграждавшій мнѣ дорогу, или страшныя клещи, которые съ шумомъ скрывались въ тѣни впадинъ. Тысячи свѣтлыхъ точекъ блестѣли въ темнотѣ.
   Это были глаза исполинскихъ ракообразныхъ животныхъ, прятавшихся въ своихъ логовищахъ; морскихъ раковъ-гигантовъ, выпрямлявшихся подобно алебардщикамъ и шевелившихъ своими лапами съ шумомъ напоминавшимъ стукъ желѣза: огромныхъ крабовъ, которые прицѣливались точно пушки на лафетахъ, и ужасныхъ осьминоговъ, переплетавшихъ свои щупальцы какъ живая изгородь изъ змѣй.
   Что это былъ, за чудовищный міръ, еще неизвѣстный мнѣ до сихъ лоръ? Къ какому отряду принадлежали эти суставчатыя которымъ скала служила вторымъ черепомъ? Гдѣ природа отыскала тайну ихъ существованія, и сколько вѣковъ живутъ они такимъ образомъ въ послѣднихъ слояхъ Океана?
   Но я не могъ останавливаться. Капитанъ Немо, освоившійся съ этими ужасными животными, не обращалъ на нихъ вниманія. Мы достигли до первой площадки, гдѣ меня ожидали еще другія неожиданности. Тамъ рисовались живописныя развалины, которыя свидѣтельствовали о трудѣ рукъ человѣческихъ. Это были огромныя груды камней, между которыми встрѣчались неопредѣленныя очертанія замковъ, храмовъ, покрытыхъ цѣлымъ міромъ цвѣткообразныхъ зоофитовъ, которымъ вмѣсто плюща водоросли служили густымъ растительнымъ покрываломъ.
   Но какая же это часть земнаго шара, поглощенная наводненіемъ? Кто расположилъ эти скалы и камни наподобіе доисторическихъ жертвенниковъ? Гдѣ я былъ, куда привела меня фантазія капитана Немо?
   Мнѣ хотѣлось его спросить. Не имѣя возможности этого сдѣлать, я остановилъ его. Я схватилъ его за рук;. Но онъ покачалъ головой и, показывая на послѣднюю вершину горы, казалось говорилъ: "Ступай далѣе, далѣе!" Я послѣдовалъ за нимъ, сдѣлавъ послѣднее усиліе, и черезъ нѣсколько минутъ достигъ до остроконечной вершины, поднимавшейся на десять метровъ надъ всею этою скалистою массой.
   Я оглянулся на то Пространство которое мы только-что миновали. Гора возвышалась надъ равниной только на семь или восемь сотъ футовъ; но противуположный склонъ ея былъ вдвое выше и поднимался отвѣсно надъ низменнымъ дномъ этой части Атлантическаго океана. Мои глаза устремились вдаль и обнимали большое пространство, освѣщенное яркимъ блескомъ. Въ самомъ дѣлѣ, это была огнедышащая гора. Въ пятидесяти футахъ ниже остроконечной вершины, посреди дождя камней и шлаковъ, широкое жерло извергало потоки лавы, которые разсыпались огненными струями, окруженные жидкою массой. Расположенный такимъ образомъ, этотъ волканъ какъ громадный факелъ освѣщалъ всю нижнюю раввину до послѣднихъ рубежей горизонта.
   Я сказалъ что подводный кратеръ извергалъ лаву, но не пламя. Для пламени необходимъ кислородъ воздуха, и оно не можетъ развиваться подъ водой; но потоки лавы, заключающіе въ себѣ причину своего раскаленія, могутъ нагрѣваться и раскаляться до бѣла, успѣшно бороться съ жидкимъ элементомъ и отъ соприкосновенія съ нимъ превращаться въ пары. Быстрое теченіе увлекало всѣ эти сіяющіе газы, а потоки лавы скользили до подошвы горы какъ изверженія Везувія, изливающіяся на Torre de Greco.
   И тутъ предъ моими глазами открывался разрушенный, опустошенный и разоренный городъ съ своими снесенными крышами, развалившимися храмами, разсѣвшимися арками, съ лежавшими на землѣ колоннами, въ которыхъ еще можно было замѣтить прочные размѣры тосканской архитектуры; далѣе развалины исполинскихъ водопроводовъ; здѣсь занесенныя иломъ возвышенія акрополя съ неопредѣленными очертаніями Парѳенона; тамъ остатки набережной, какъ будто древняя гавань служила нѣкогда у береговъ исчезнувшаго океана убѣжищемъ торговымъ кораблямъ и военнымъ триремамъ; еще далѣе длинные ряды обрушившихся стѣнъ, широкія пустынныя улицы, настоящая Помпея скрытая подъ водами, которую капитанъ Немо воскресилъ въ моихъ глазахъ.
   "Гдѣ я? Гдѣ я?" Я хотѣлъ узнать это во что бы то ни стало, я хотѣлъ говорить, хотѣлъ сорвать мѣдный шаръ покрывавшій мнѣ голову.
   Но капитанъ Немо подошелъ и знакомъ остановилъ меня. Потомъ, поднявъ кусокъ мѣловаго камня, онъ приблизился къ черной базальтовой скалѣ и начертилъ только одно слово:
   "Атлантида".
   Какъ будто молнія пробѣжала въ моемъ умѣ. Атлантида, древняя Меролида Тоепомпа, Атлантида Платона, тотъ материкъ, отрицаемый Оригеномъ, Порфиріемъ, Ямблихомъ, д'Авиллемъ, Мальтъ-Брёномъ, Гумбольдтомъ, которые исчезновеніе его относили къ области легендъ; но признаваемый Поссидоніемъ, Плиніемъ, Амміакомъ Марцелліемъ, Тертуліаномъ, Энгелемъ, Шереромъ, Турнефоромъ, Бюффономъ, д'Авезакомъ, онъ былъ предъ моими глазами, со всѣми неопровержимыми доказательствами постигшей его катастрофы. Такъ вотъ эта обрушившаяся страна, лежавшая внѣ Европы, Азіи, Ливіи, по ту сторону Геркулесовыхъ столбовъ, гдѣ обитали могущественные Атланты, противъ которыхъ древніе Греки предпринимали свои первыя войны!
   Историкъ описавшій въ своихъ сочиненіяхъ великія дѣянія этихъ героическихъ временъ былъ самъ Платонъ. Его діалогъ между Тимсемъ и Критіасомъ былъ, такъ-сказать, вдохновленъ Солономъ, поэтомъ и законодателемъ. Однажды Солонъ разговаривалъ съ нѣкоторыми мудрыми старцами Саиса, города существовавшаго уже восемьсотъ лѣтъ, какъ о томъ свидѣтельствовали лѣтописи, вырѣзанныя на священныхъ стѣнахъ храмовъ. Одинъ изъ этихъ старцевъ разказалъ исторію другаго города, который былъ древнѣе Саиса на тысячу лѣтъ. Этимъ первымъ аѳинскимъ городомъ, существовавшимъ девятьсотъ столѣтій, завладѣли Атланты и частію разрушили его. Эти Атланты, говорилъ онъ, занимали громадный материкъ, гораздъ большій чѣмъ Африка и Азія вмѣстѣ взятыя, поверхность котораго простиралась отъ двѣнадцатаго до сороковаго градуса сѣверной широты. Ихъ владѣнія простирались даже до Египта. Они хотѣли распространить ихъ на самую Грецію, но должны были отступить предъ неукротимымъ сопротивленіемъ Эллиновъ. Прошли вѣка. Случился переворотъ, наводненіе и землетрясеніе. Однихъ сутокъ было достаточно для уничтоженія Атлантиды; самыя высокія вершины которой, Мадера, острова Азорскіе, Канарскіе, острова Зеленаго мыса, видны еще и теперь.
   Таковы были историческія воспоминанія пробужденныя въ моемъ умѣ надписью капитана Немо. Такъ вотъ куда привела меня непостижимая судьба, и я попиралъ ногами одну изъ горъ этого материка. Я дотрогивался руками до этихъ тысячевѣковыхъ развалинъ, современныхъ геологическимъ періодамъ. Я шелъ тамъ гдѣ ходили современники перваго человѣка; я попиралъ своими тяжелыми подошвами скелеты обитавшихъ въ тѣ баснословныя времена животныхъ, которыя нѣкогда укрывались подъ тѣнью теперь окаменѣвшихъ деревьевъ!
   Ахъ, почему у меня не доставало времени! Мнѣ бы хотѣлось пуститься по крутымъ склонамъ этой горы, пройти по всему громадному материку, который, безъ-сомнѣнія, соединялъ Африку съ Америкой, и посѣтить эти большіе допотопные города. Тамъ, можетъ-быть, предъ моими глазами открылись бы воинственный Макимосъ, набожный Эузебесъ, гдѣ обитали жившіе по цѣлымъ столѣтіямъ исполины, которые были на столько сильны что могли утвердить эти огромныя глыбы до сихъ поръ еще сопротивляющіяся дѣйствію воды. Можетъ-бытъ современемъ какое-нибудь подземное изверженіе снова выдвинетъ на поверхность волнъ эти поглощенныя развалины. Уже въ этой части океана извѣстны многочисленные подводные волканы, и многіе корабли испытывали необыкновенныя сотрясенія проходя надъ этими волнующими глубинами. Одни изъ нихъ слышали глухой шумъ, возвѣщавшій сильную борьбу стихій; другимъ удавалось собрать волканическій пепелъ, выкинутый на поверхность моря. Вплоть до экватора вся эта почва еще подвержена дѣйствію подземнаго огня. И кто знаетъ, можетъ-быть въ какую-нибудь отдаленную эпоху, увеличившись волканическими изверженіями и послѣдовательными слоями лавы, вершины огнедышащихъ горъ появятся на поверхности Атлантическаго океана?
   Въ то время какъ я мечталъ такимъ образомъ и старался запечатлѣть въ моей памяти всѣ подробности этого величественнаго пейзажа, капитанъ Немо, облокотившись на мшистый столбъ въ формѣ памятника, былъ неподвиженъ и, казалось, погрузился въ нѣмой восторгъ. Думалъ ли онъ объ этихъ исчезнувшихъ поколѣніяхъ и искалъ у нихъ разгадку человѣческой будущности? Не затѣмъ ли являлся сюда этотъ странный человѣкъ чтобы почерпнуть новыя силы въ историческихъ воспоминаніяхъ и освѣжиться жизнью древнихъ, ему, не хотѣвшему жить современною жизнью? Чего бы я не далъ чтобъ узнать его мысли, понять ихъ и раздѣлить! Мы оставались на этомъ мѣстѣ цѣлый часъ, разсматривая обширную равнину при блескѣ лавы, который былъ иногда удивительно силенъ. Отъ внутренняго кипѣнія, быстрое содроганіе пробѣгало по всей поверхности горы. Въ жидкой стихіи глубокій шумъ передавался отчетливо и повторялся съ величественною полнотой. Въ эту минуту луна появилась на одно мгновеніе сквозь массу водъ и бросила нѣсколько блѣдныхъ лучей на потонувшій материкъ. Это былъ только отблескъ, но эффекта произведеннаго имъ невозможно изобразить. Капитанъ Немо всталъ, бросилъ послѣдній взглядъ на эту громадную равнину, лотомъ рукой сдѣлалъ мнѣ знакъ слѣдовать за нимъ.
   Мы быстро сошли съ горы. Миновавъ ископаемый лѣсъ, я увидѣлъ маякъ Кораблика, блестѣвшій какъ звѣзда. Капитанъ шелъ прямо къ нему, и мы вошли на корабль въ ту минуту когда первые лучи разсвѣта стали бѣлѣть на поверхности океана.
   

ГЛАВА X.
Подводныя каменоугольныя копи.

   На другой день, 20го февраля, я всталъ очень поздно. Ночная усталость продлила мой сонъ до одиннадцати часовъ. Я быстро одѣлся. Я торопился узнать направленіе Корабликъ Инструменты показ авны.
   -- Вы, капитан, сильно подстрекаете мое любопытство. Меня ничто не задерживает следовать за вами.
   -- В таком случае идемте, господин профессор, надевать скафандры.
   Войдя в гардеробную, я там никого не застал. Очевидно, ни мои товарищи, ни люди экипажа не будут нас сопровождать в этой экскурсии. Капитан Немо не предлагал мне взять с собой Неда или Конселя.
   Через несколько минут мы оделись в скафандры.
   Мы прикрепили к спинам резервуары с запасом сжатого воздуха, но электрических лампочек не было. О последнем я заметил капитану.
   -- Они нам не понадобятся, -- ответил он.
   Я думал, что не расслышал его ответа, но не мог повторить вопроса, так как голова капитана уже скрылась в металлическом колпаке. Едва я облекся в эту водолазную сбрую, как почувствовал, что мне суют в руки палку с металлическим наконечником. Спустя несколько минут мы обычным способом вступили на дно Атлантического океана на глубине триста метров.
   Приближалась полночь. Воды были совершенно темны. Капитан Немо показал мне на отдаленное красное пятно в виде широкого сияния, находившееся в двух милях от "Наутилуса". Что это был за огонь, чем он поддерживался, как, каким образом восстанавливался в этой водной среде -- я не мог себе этого объяснить. Во всяком случае, он нас освещал, правда, весьма слабо, но я вскоре привык к этой полутьме и совершенно согласился, что аппараты Румкорфа были бы нам бесполезны. Капитан Немо и я шли рядом по направлению к этому огню. Ровное дно возвышалось незаметно. Мы шли большими шагами, опираясь на палки, но в действительности подвигались весьма медленно, так как ноги наши вязли в тине, запутывались в водорослях и натыкались на камни.
   Продвигаясь вперед, я почувствовал, что над моей головой что-то съеживается, скорчивается и иногда происходит шум, сопровождаемый непрерывным треском. По всей видимости, шел сильный дождь. Не понимаю, почему мне пришла в голову мысль, что меня промочит. Водой в воде! Эта дикая мысль заставила меня рассмеяться. Но под толстым скафандром не чувствуешь, что находишься в воде, и думаешь, что окружен атмосферой, которая немного плотнее земной.
   После получасовой ходьбы мы достигли каменистой почвы. Медузы, микроскопические ракообразные издавали слабый фосфорический свет. Часто встречались груды камней, покрытых миллионами зоофитов и переплетающимися водными растениями. Ноги мои скользили в этом вязком ковре из водорослей, и без опоры на железную палку я бы упал, и не раз. Оборачиваясь, я постоянно видел беловатый маяк "Наутилуса", свет которого бледнел по мере нашего отдаления.
   Эти груды камней, расположенных на дне океана, обратили мое внимание правильностью своего расположения, и я не мог этого себе объяснить. Я видел исполинские поля, которые терялись вдали, во мраке, и длину которых нельзя было определить. Затем я упомяну об одном особом явлении в области чувств: мне казалось, что мои свинцовые подошвы ступали по слою костей, трещавших каким-то особым сухим шумом. Что же это была за долина? Я хотел спросить капитана, но знаки, с помощью которых он разговаривал с людьми своего экипажа во время подводных экскурсий, были мне еще неизвестны.
   Между тем красноватый свет, указывавший нам путь, увеличивался и пламенел на горизонте. Присутствие какого-то гигантского очага под водой меня крайне заинтересовало. Было ли то истечение электричества, которое вызывало свет? Был ли я свидетелем феномена природы, доселе неизвестного ученым земного шара? Или, быть может, -- и эта мысль проникала в мой мозг, -- здесь участвует рука человеческая? Не она ли раздувала этот пожар? Может быть, я встречу в этих глубоких слоях океана друзей, товарищей капитана Немо, живущих такой же странной жизнью, как и он, и которых он идет навестить? Не встречу ли я там целую колонию изгнанников, которые, утомленные земными страданиями, стали искать и нашли убежище независимости на дне океана? Все эти безумные, несбыточные мысли меня преследовали и в этом настроении ума, постоянно возбуждаемом рядом чудес, проходивших перед моими глазами, я ничуть не удивился бы, если на дне этого океана увидел один из тех подводных городов, о которых мечтал капитан Немо. Наш путь освещался все более и более. Белеющий свет посылал лучи с вершины горы, имевшей около восьмисот футов высоты. Но то, что я видел, было простым отражением.
   Очаг -- источник этого необъяснимого света -- скрывался на противоположном склоне горы.
   Посреди каменистых извилин, бороздивших дно Атлантического океана, капитан Немо шел уверенно. Он знал этот мрачный путь. Нет сомнения, что он часто по нему ходил и не мог заблудиться. Я следовал за ним с непоколебимым доверием. Капитан Немо представлялся мне одним из гениев моря, и, когда он шел впереди, я любовался его высокой фигурой, обрисовывавшейся на светлом фоне горизонта. Был час утра. Мы подошли к первым склонам горы. Но чтобы взойти на них, приходилось карабкаться по труднопроходимым тропинкам обширного леса.
   Да, леса, леса мертвых деревьев, без листьев, без сока, деревьев, минерализованных действием морской воды. Там и сям возвышались исполинские сосны. Это была как бы стоящая угольная копь, державшаяся своими корнями в окружавшей ее почве. Ветви деревьев, походившие на тонкие вырезки из черной бумаги, ясно очерчивались в верхних слоях воды.
   Представьте себе лес Гарца, прицепившийся к склону горы, но лес провалившийся. Тропинки загромождены водорослями и фукусами, среди которых кипел целый мир ракообразных животных. Я шел, подымаясь на скалы, шагая через лежащие стволы, разрывая морские лианы, которые качались, развесившись гирляндами от одного дерева к другому, и пугали рыб, перелетавших с ветки на ветку. Увлеченный, я не чувствовал усталости. Я следовал за своим гидом, не знавшим устали.
   Какое зрелище! Как его передать? Как и какими красками нарисовать вид деревьев и скал в этой жидкой среде, снизу мрачных и диких, вверху -- озаренных красным отблеском под влиянием света, который усиливался благодаря отражению воды?
   Мы взбирались на скалы, которые потом обрушивались огромными глыбами и с глухим шумом лавин. Направо и налево уходили вглубь темные галереи. То там, то в другом месте открывались огромные лужайки, словно расчищенные человеческими руками, и я временами спрашивал себя -- не появится ли внезапно передо мной какой-либо из жителей этих подводных стран. Но капитан все поднимался. Я не хотел отставать и смело следовал за ним. Моя палка оказывала мне большую услугу. Один неверный шаг грозил гибелью в этих узких проходах, тянувшихся по краям пропасти. Я не подвергался головокружению и шел твердыми шагами по этим опасным проходам. Мне случалось и перепрыгивать через расселины, глубина которых, будь они на земле, заставила бы меня отступить; приходилось переходить по качающимся стволам деревьев, перекинутых через пропасти, причем я старался не глядеть себе под ноги, а только любоваться дикими пейзажами этой местности. Попадались монументальные скалы, наклонившиеся на своих неправильных базисах, которые, казалось, игнорировали закон равновесия. Из впадин и расщелин этих скал вздымались отвесно деревья, словно сильные водометы; различные выступы и природные башни этих скал наклонялись под таким углом, которого законы тяготения не допускают на поверхности земли.
   Я чувствую, что этот рассказ о нашей подводной экскурсии покажется неправдоподобным! Тем не менее я остаюсь правдивым историком необычайных, но реальных и не подлежащих сомнению явлений. Это не был бред. Я видел и чувствовал!
   Два часа спустя, после того как мы покинули "Наутилус", мы уже прошли лес в ста футах, и над нашими головами возвышалась остроконечная вершина горы, которая закрывала источник света. Там и сям виднелись кустарники. Рыбы подымались целыми стаями из-под наших ног, как птицы из высокой травы. Утесистая масса была почти всюду изрыта расщелинами, глубокими пещерами, бездонными пропастями, в глубине которых мне чудилось движение страшных существ. Кровь приливала к моему сердцу, когда я видел огромный ус, заграждавший мне дорогу, или страшные клещи, которые с шумом скрывались в тени впадин. Тысячи светозарных точек блестели среди тьмы. Это были глаза исполинских ракообразных животных, таившихся в своих норах; гиганты-омары выпрямлялись, словно алебардщики, и с шумом, напоминавшим стук железа, шевелили своими клешнями; титаны-крабы казались прицелившимися пушками на лафетах, и чудовищные осьминоги, переплетаясь своими щупальцами, образовывали живую изгородь.
   Что это за чудовищный мир! Ничего подобного я до сих пор себе не представлял. К какому зоологическому порядку относились все эти черепокожные, которым скала служила вторым черепом? В чем кроется тайна природы, дающая возможность их существованию, и сколько веков живут они таким образом в этих низших слоях океана?
   Но я не мог останавливаться. Капитан Немо, освоившийся с этими животными, даже не остерегался их. Мы дошли до первого плато, где меня ожидали новые сюрпризы. Там рисовались живописные руины, которые свидетельствовали о труде рук человеческих. Это были огромные груды камней, между которыми различались в смутном очертании части замков, храмов, покрытых целым миром цветкообразных зоофитов и густым покрывалом водорослей.
   Что это за часть земного шара, поглощенная наводнением? Кто расположил эти скалы, эти камни, эти "долмены" доисторических времен? Где я находился, куда завела меня фантазия капитана Немо?
   Я хотел его спросить. Но так как это было невозможно, то я только остановил его. Я схватил его за руку. Он покачал головой и, указывая на последнюю вершину горы, казалось, говорил:
   -- Иди! Иди еще, все иди!
   Я последовал за ним, напрягая остаток сил, и через несколько минут добрался до остроконечной вершины, поднимавшейся на десять метров над всей этой утесистой массой. Я оглянулся на то пространство, которое мы прошли. Гора высилась над равниной не выше семи или восьми сотен футов; но противоположный ее склон был вдвое выше и подымался отвесно над низменным дном части Атлантического океана, служившей подошвой горы. Мой взор устремился вдаль и охватил огромное пространство, освещенное ярким блеском. И действительно, эта гора оказалась действующим вулканом.
   В пятидесяти футах ниже пика, среди дождя камней и шлаков, широкий кратер извергал потоки лавы, которые растекались огненными каскадами в недрах жидкой массы. Таким образом, этот огнедышащий вулкан, как необъятный факел, освещал всю внутреннюю равнину до последних пределов горизонта.
   Я сказал, что подводный кратер извергал лаву, но не пламя. Для пламени нужен кислород воздуха, и потому оно не может проявляться под водой; но потоки лавы за счет своего внутреннего процесса накаливания могут развивать жар до белого каления; надобно опасаться этого жидкого элемента, при столкновении с которым легко обратиться в светящиеся раскаленные пары. Быстрые течения увлекали все эти раскаленные газы, и потоки лавы скользили до подошвы горы, как при извержении Везувия.
   И действительно, здесь, перед моими глазами, лежал разрушенный, опустошенный, сброшенный вниз, разоренный город; крыши его строений разнесены, его храмы в развалинах, его арки расселись, колонны его портиков лежат на земле, хотя еще не потеряли некоторых признаков их принадлежности к тосканскому ордеру; далее виднелись развалины исполинских акведуков; здесь заплывшее возвышение акрополя и расплывшиеся формы Парфенона; там остатки набережной, той древней гавани исчезнувшего прежнего океана, в которой находили тихую пристань торговые и боевые триремы; там далее виднелись обрушившиеся стены, широкие улицы, раскрывалась древняя Помпея, опустившаяся на дно океана и воскрешенная капитаном Немо в моих глазах.
   Где я? Где я? Я хотел это знать во что бы то ни стало, я хотел говорить, я хотел сорвать медный шар, в котором была заключена моя голова!
   Но капитан Немо подошел ко мне и остановил меня жестом. Затем, подняв кусок мелового камня, он подошел к черной базальтовой стене и написал следующее слово: "АТЛАНТИДА".
   Какая-то молния озарила мой ум! Атлантида, древняя Атлантида Платона, материк, существование которого отрицает Ориген и исчезновение которого Порфирий, Ямвлих, д'Анвиль, Мальтбрён, Гумбольдт считают легендарным рассказом, но существование которого признается Плинием, Аммианом Марцеллином, Тертуллианом, Энгелем, Шерером, Турнефором, Бюффоном и д'Аверзаком. И этот материк был перед моими глазами со всеми неопровержимыми доказательствами постигшей его катастрофы. Это была та поглощенная страна, которая некогда лежала вне Европы, Азии, Ливии, по ту сторону Геркулесовых столбов, страна, где жили могущественные атланты, против которых древние греки вели свои первые войны.
   Историк, который занес в свои анналы великие события этого героического времени, был сам Платон. Его диалог между Тимеем и Критием был, так сказать, вдохновлен Солоном, поэтом и законодателем.
   Однажды Солон беседовал с некоторыми мудрыми старцами города Саиса, города, существовавшего уже восемьсот лет, как о том свидетельствовали летописи, вырезанные на стенах священного храма. Один из этих старцев рассказал историю другого города, который был древнее Саиса на тысячу лет. Этим афинским городом завладели атланты и разрушили его. Атланты, повествовал он, занимали очень обширный материк, несравненно больший, чем Африка и Азия, вместе взятые, который простирался от двенадцатого до сорок второго градуса северных широт. Их владения являлись смежными даже с Египтом. Они хотели распространить свою власть и на Грецию, но должны были отступить перед неукротимым сопротивлением эллинов. Протекли века. Произошла катастрофа -- наводнение и землетрясение. Одной ночи и одного дня было достаточно для исчезновения этой Атлантиды, высшие вершины которой -- Мадейра, острова Азорские, Канарские и Зеленого Мыса -- выступают над поверхностью океана и в настоящее время.
   Таковы были исторические воспоминания, которые пробудила во мне надпись капитана Немо. Таким образом, очутившись здесь по капризу судьбы, я попирал ногами одну из гор этого бывшего материка! Я дотрагивался руками до этих руин, тысячу раз вековых и современных геологическим эпохам, я ходил по тем местам, где ходили современники первого человека! Я попирал своими тяжелыми подошвами скелеты тех животных сказочного времени, которых эти деревья, теперь минерализованные, некогда укрывали под своей тенью.
   Почему у меня не было времени! Я хотел спуститься по крутым склонам этой горы и пробежать по всему этому необъятному континенту, который, без сомнения, соединял Африку с Америкой, посетить большие допотопные города. Там, может быть, представился бы моим взорам воинственный Махимос, благочестивый Эусебес, где обитали исполины, жившие по нескольку веков и обладавшие замечательной силой, давшей возможность созидать строения из этих масс, до сих пор еще сопротивляющихся действию воды. Быть может, в один прекрасный день подземный огонь снова выдвинет на поверхность океана эти поглощенные развалины! И теперь в этой части действуют сильные подземные вулканы, и многие корабли испытывали сотрясения, проходя над этими волнующимися глубинами. Некоторые из них слышали глухой шум, вызываемый борьбой стихий; другие видели вулканический пепел, выброшенный на поверхность воды. Вплоть до экватора здешнее морское дно подвержено действию плутонических сил. И кто знает, возможно, что в отдаленную эпоху это морское дно, постоянно подымаясь вследствие наслоения извергаемой лавы, выдвинет на поверхность Атлантического океана и свои огнедышащие горы!
   В то время когда я мечтал таким образом, когда старался запечатлеть в своей памяти все детали этого пейзажа, капитан Немо, облокотившись на какой-то памятник в виде столба, оставался недвижимым и словно окаменелым в немом восторге. Мечтал ли он об этих исчезнувших поколениях и спрашивал у них о тайной судьбе человечества? Было ли этим загадочным человеком избрано это место для того, чтобы проникнуться былым временем и прожить мысленно античной жизнью, так как он тяготился современной жизнью? Чего бы я не дал, чтобы узнать его мысли, чтобы разделить их, чтобы понять их!
   На этом месте мы оставались на протяжении часа, рассматривая обширную равнину при блеске лавы, который иногда принимал удивительную напряженность. Кипение внутри горы вызывало содрогание почвы, которое быстро пробегало по поверхности горы. Шум, отчетливо слышавшийся в глубине этой жидкой массы, разрастался временами в величественной полноте. В ту минуту сквозь массу воды показалась луна и бледными лучами осветила поглощенный материк. Это был только отблеск луны, ее изображение, но эффект был поразительный, не поддающийся описанию. Капитан Немо выпрямился, бросил последний взгляд на эту необъятную равнину и затем подал мне рукой знак следовать за ним.
   Мы быстро спустились с горы. Пройдя минеральный лес, я увидел маяк "Наутилуса", блестевший, как звезда. Капитан Немо шел прямо на него. Мы вошли на корабль в ту минуту, когда первые лучи рассвета стали белеть на поверхности океана.
  

Глава X
ПОДВОДНАЯ КАМЕННОУГОЛЬНАЯ КОПЬ

   На следующий день, 26 февраля, я встал очень поздно. Ночная усталость вызвала долгий сон, продолжавшийся до одиннадцати часов утра. Встав с постели, я быстро оделся. Мне хотелось поскорее узнать, в каком направлении плывет "Наутилус". Приборы указывали, что он продолжает идти к югу, движется со скоростью двадцать миль в час и держится на глубине ста метров.
   Вошел Консель. Я ему рассказал о нашей ночной экскурсии; ставни были открыты, и он мог видеть часть потопленного материка.
   И действительно, "Наутилус" шел всего в десяти метрах над дном равнины Атлантиды. Он несся, как воздушный шар, уносимый ветром, над земными горами; впрочем, лучше сказать, что мы находились в нашем салоне, как бы в вагоне экспресс поезда. Перед нашими глазами проходили на первом плане фантастически очерченные скалы, леса деревьев, перешедших из растительного в минеральное царство; неподвижные, они искривлялись в волнующейся воде. Можно было различить каменистые массы, скрывавшиеся под ковром асцидий и анемон и усаженные длинными вертикальными водорослями, а также и обломки лав, как-то странно изогнутые, говорившие об ужасающей ярости плутонических извержений.
   И в то время когда эти причудливые ландшафты сияли при свете наших электрических огней, я рассказывал Конселю историю этих атлантов, которые с точки зрения чистого вымысла внушили Бальи столько прекрасных страниц. Я ему говорил о войнах этого героического народа. Я рассуждал об Атлантиде как о факте, не подлежащем сомнению. Однако Консель был рассеян, плохо меня слушал. Вскоре его равнодушное отношение к этому историческому событию разъяснилось.
   Действительно, его внимание отвлекали многочисленные рыбы, которые дефилировали перед окном, и, как только они показывались, Консель, погружаясь в бездны классификаций, уносился из мира действительности. В этих случаях мне оставалось только следовать за ним и приниматься вместе с ним за ихтиологические изыскания. Впрочем, рыбы Атлантического океана ничем особенным не отличались от виденных нами до сих пор. Встречались огромные скаты длиной в пять метров, отличающиеся значительной мускульной силой, благодаря которой они могут подниматься над волнами; различного вида акулы и среди них порода carchiorios glaucus пятнадцати футов длиной, с треугольными острыми зубами, которые настолько прозрачны, что незаметны в воде; бурые морские караси; гумантины в виде призмы, покрытые бородавчатой корой, как латами; осетры, походившие на своих родичей в Средиземном море; морские иглы-трубачи в полтора фута длиной, темно-желтого цвета, снабженные небольшими серыми плавниками, лишенные зубов и языка и извивающиеся, точно тонкие и гибкие змеи.
   Среди костистых рыб Конселю довелось увидеть черноватых макайр длиной в три метра и вооруженных по верхней челюсти острой шпагой; рыб яркого цвета, известных во времена Аристотеля под названием морских драконов, которых брать в руки опасно, потому что их спинной плавник вооружен острыми иглами; попадались и корифемы с коричневой спиной, с голубыми на ней полосками и украшенные золотой каймой; красивые доадры; кризостозы-луны в виде дисков с лазоревым отливом, казавшиеся серебряными пятнами, когда солнечный свет падал сверху; наконец, меч-рыбы в восемь метров длиной, плавающие стаями, снабженные желтоватыми плавниками в виде серпов и вооруженные длинными мечами в шесть футов; эти неустрашимые меч-рыбы, скорее травоядные, нежели рыбоядные животные, повинуются малейшему знаку самок как хорошо выдрессированные мужья.
   Наблюдая все эти различные образчики морской фауны, я в то же время рассматривал и расположение обширной равнины Атлантиды. На ней местами группировались возвышенности, которые замедляли ход нашего судна. "Наутилус" начинал идти тише и изумительно ловко лавировал в узких проходах между холмами. Если же лабиринт становился совсем непроходимым, то "Наутилус" подымался кверху и, миновав препятствие, продолжал свое плавание в нескольких метрах ото дна. Удивительное и прелестное плавание, которое напоминало маневры аэростата, но с тем преимуществом, что "Наутилус" был вполне послушен руке рулевого. Около четырех часов вечера почва, состоявшая до сих пор из густого ила, перемешанного с окаменелыми растениями, стала постепенно видоизменяться; она сделалась более каменистой и казалась усеянной конгломератами, базальтовыми туфами, обломками лавы и сернистыми обсидианами.
   Я полагал, что вскоре последует горная область; и действительно, я вскоре заметил, что южный горизонт загромождала высокая стена, заграждающая выход. Очевидно, вершина ее подымается над уровнем океана. Это должен быть материк и, вероятно, остров Зеленого Мыса. Местонахождение судна, возможно, что и умышленно, не было обозначено, и я не знал, где мы находились. Во всяком случае, указанная мною стена определяла границу Атлантиды, только незначительная часть которой была нами пройдена.
   Я продолжал свои наблюдения и ночью. Консель ушел в свою каюту, и я оставался один. "Наутилус" шел тихим ходом, плывя над массами неясно обозначавшейся почвы, то слегка касаясь ее, как бы с намерением здесь остановиться, то по капризу поднимаясь на поверхность волн. В последних случаях мне пришлось, хоть мельком, видеть сквозь кристальные воды несколько ярких созвездий.
   Я долго еще стоял перед окном, любуясь красотами моря и неба, как вдруг ставни закрылись. В эту минуту "Наутилус" подошел к отвесному скату стены. Как он ее обойдет, я не мог себе представить. Я возвратился в свою комнату. "Наутилус" не двигался. Я уснул, чувствуя сильное утомление.
   На следующий день, когда я вошел в салон, было восемь часов. Я посмотрел на манометр. Он показывал, что "Наутилус" плыл по поверхности океана. Надо мной на палубе слышались чьи-то шаги.
   Я направился к подъемной двери; она оказалась открытой, но вместо ожидаемого света я очутился в полной темноте. Где мы? Не ошибся ли я? Может быть, ночь еще не миновала? Нет! Не было ни одной звездочки, да и ночью не бывает такой непроглядной тьмы.
   Я не знал, что подумать, как раздался чей-то голос:
   -- Господин профессор, это вы?
   -- А, капитан Немо! -- ответил я. -- Где мы находимся?
   -- Под землей, господин профессор.
   -- Под землей! -- вскрикнул я. -- Но "Наутилус" продолжает плыть?
   -- Он всегда держится в воде.
   -- Я ничего не понимаю.
   -- Подождите несколько минут, наш маяк будет светить, и если вы любите ясные положения, вы будете удовлетворены.
   Я вышел на палубу и стал дожидаться. Было до того темно, что я не мог даже видеть капитана Немо. Между тем, глядя на зенит, над самой головой, мне казалось, что я вижу какой-то полусвет, проникавший сквозь круглое отверстие. Но в эту секунду как раз внезапно засветил маяк, и в его ярком свете исчезло это световое пятно.
   Я стал снова смотреть, закрыв на минуту глаза, ослепленные электрическими лучами. "Наутилус" стоял на месте и слегка качался около высокого берега, расположенного в виде набережной. Море, на котором он находился в эту минуту, было не что иное, как озеро, имевшее в диаметре мили две и заключенное между стен.
   Уровень воды озера не разнился, как показывал манометр, с внешним уровнем, следовательно, между морем и озером существовало сообщение. Высокие стены своим расположением представляли как бы огромную перевернутую воронку высотой в пятьсот или шестьсот метров. На вершине ее открывалось кругообразное отверстие, в котором я видел полусвет, очевидно принадлежавший дневным лучам.
   Но прежде чем внимательно рассмотреть устройство этой гигантской пещеры, я задал себе вопрос: создание ли это рук человеческих или природы?
   Я подошел к капитану Немо.
   -- Где мы? -- спросил я.
   -- В самом жерле потухшего вулкана, -- ответил капитан, -- вулкана, внутренность которого залита была морем вследствие сильных потрясений земной коры. В то время когда вы спали, господин профессор, "Наутилус" проник в это маленькое озеро через естественный канал, находящийся в десяти метрах ниже морского уровня. Здесь его настоящая гавань, гавань надежная, тихая, никому не известная, укрытая от всех порывов ветра. Найдите на берегах материков или островов другое такое тихое пристанище, где можно укрыться от ярости урагана.
   -- Действительно, -- ответил я, -- здесь вы в полной безопасности, капитан Немо. Кто отыщет вас в центре вулкана? Мне показалось, что на его вершине находится отверстие.
   -- Да, это кратер, который некогда был наполнен лавой, парами и пламенем, а в настоящее время служит проходом воздуху, которым мы с вами дышим.
   -- Но что это за вулканическая гора? -- спросил я.
   -- Она принадлежит одному из многочисленных островов, которыми усеяно это море, простой риф для кораблей, для нас же -- огромная пещера. Я открыл ее случайно, и это оказало мне большую услугу.
   -- Можно проникнуть в это отверстие?
   -- Нет, ни подняться, ни спуститься в это отверстие нельзя. По внутренним стенам можно взобраться футов на сто, но выше они сужаются в виде свода и потому непроходимы.
   -- Я вижу, капитан, что природа вам всегда и везде оказывает услуги. Вы вполне в безопасности на этом озере, и никто, кроме вас, не знает о его существовании. Но для чего вам убежище? Разве "Наутилус" нуждается в гавани?
   -- Как в тихой пристани, нет, господин профессор, но ему необходимо электричество для движения, элементы для производства электричества; ему нужен натрий для элементов, уголь для добывания натрия и каменноугольные копи для добывания угля. А именно здесь море скрывает целые леса, но со времен геологических эпох эти леса давным-давно минерализовались, превратившись в каменный уголь, и служат мне неисчерпаемым рудником.
   -- Следовательно, ваши люди, капитан, работают здесь в качестве рудокопов?
   -- Совершенно верно. Эти копи простираются под волнами, как шахты Ньюкасла. Здесь мои люди, одетые в скафандры, с кирками и заступами в руках добывают уголь, и таким путем я избегаю необходимости обращаться к копям на земле. Когда я сжигаю уголь, чтобы добыть натрий, дым, выходящий из кратера горы, придает ей вид действующего вулкана.
   -- И мы увидим ваших товарищей за работой?
   -- На этот раз нет, я спешу продолжить кругосветное путешествие. Сегодня я ограничусь имеющимся здесь у меня запасом натрия. Наша остановка поэтому продлится не более суток, то есть времени, необходимого для погрузки. Если вы, господин Аронакс, желаете осмотреть эту пещеру и обойти маленькую лагуну, то воспользуйтесь этим днем.
   Я поблагодарил капитана и отправился к своим товарищам, которые еще не выходили из своей каюты. Я предложил им следовать за мной, не говоря им, где они находятся. Мы вышли на палубу. Консель, который ничему не удивлялся, находил вполне естественным -- уснуть под волнами и проснуться под горой. Но у Неда Ленда упорно засела мысль -- не имеет ли эта пещера где-нибудь выхода. После завтрака, часу в десятом, мы вышли на крутой берег.
   -- Вот мы снова на земле! -- воскликнул Консель.
   -- Я не считаю это землей, -- возразил канадец, -- не говоря уже о том, что мы не на ней, а под ней.
   Между подошвами крутых стен и водами озера находился песчаный берег шириной не более пятисот футов. По этому плоскому берегу легко было обойти вокруг жидкости. Но подошва высоких стен представляла весьма неровную местность; повсюду грудами лежали в живописном беспорядке вулканические обломки и огромные куски пемзы. Все эти разбросанные массы от действия подземного огня были покрыты глянцевитой эмалью и блестели электрическим светом, расточаемым маяком. Блестящая пыль, поднятая нашими ногами, взлетала, как множество искр.
   Мы вскоре дошли до извилистых входов, настоящих уступов, позволявших подниматься мало-помалу; идти посреди конгломератов, ничем не связанных между собой, приходилось весьма осторожно, потому что ноги скользили по стекловидным трахитам, состоявшим из кристаллов полевого шпата и кварца.
   Вулканическое происхождение этой огромной впадины подтверждалось на каждом шагу. Я обратил на это внимание моих товарищей.
   -- Вы теперь можете себе представить, -- добавил я, -- что происходило здесь, когда внутренность вулкана наполнялась кипящей лавой, и уровень этой раскаленной жидкости поднимался до самого отверстия кратера, как расплавленный металл внутри горна.
   -- Я отлично себе это представляю, -- ответил Консель. -- Но быть может, господин профессор знает, почему великий плавильщик остановил свои работы и каким образом произошло, что горнило обратилось в спокойное озеро?
   -- Вероятно, потому, что катастрофа пробила ниже уровня океана отверстие, послужившее проходом для "Наутилуса". Когда воды Атлантического океана устремились во внутренность вулкана, произошла ужасная борьба между двумя стихиями, кончившаяся победой Нептуна. С тех пор прошли века, много веков, и затопленный вулкан образовал озеро.
   -- Прекрасно! -- воскликнул Нед Ленд. -- Я удовлетворяюсь этим объяснением, но, имея в виду нашу главную цель, очень сожалею, что этот прорыв не произошел выше морского уровня.
   -- Но если такой проход не был бы подводным, -- заметил Консель, -- то и "Наутилус" не имел бы возможности проникнуть в него.
   -- А я добавлю, Ленд, -- вскричал я, -- что тогда воды не проникли бы во внутренность вулкана, и он, быть может, продолжал бы действовать до сих пор. Следовательно, ваши сожаления напрасны.
   Мы продолжали подыматься. Уступы становились все круче и круче. Иногда их пересекали глубокие трещины, через которые приходилось переходить. Местами же приходилось обходить низко спустившиеся своды. Мы пробирались на коленях, ползали на животе. Благодаря силе канадца и ловкости Конселя удалось преодолеть все препятствия.
   На высоте примерно тридцати метров свойства почвы изменились, но она продолжала оставаться по-прежнему весьма неудобной для ходьбы. Конгломераты и трахиды сменились черными базальтами; здесь они расстилались скатертью на шероховатой от застывших пузырей почве; местами встречались колоннады правильных призм, и одна из таких колоннад, поддерживая заплечье огромного свода, представляла собой удивительный образец естественной архитектуры. Между базальтами извивались длинные потоки охладевшей лавы, инкрустированной смолистыми полосами; кое-где расстилались широкие ковры серы. В верхнем кратере был светлый день, проникшие через отверстие яркие солнечные лучи обливали своим неопределенным светом все эти вулканические извержения, навсегда похороненные в недрах потухшего вулкана. Однако вскоре наш подъем на высоте почти двухсот пятидесяти футов был задержан непреодолимыми препятствиями. Внутренний выгиб поднимался сводом, и восхождение должно было перейти в прогулку вокруг озера. Здесь царство растительности начинало уже вступать в борьбу с минеральным.
   Несколько кустов, даже деревьев, выступали из извилин стены. Я заметил несколько молочайников, из которых вытекал ядовитый сок. Гелиотропы не способны были оправдать свое имя, потому что солнечные лучи никогда не достигали до них, и они печально опускали свои ветки с полуотцветшими и почти лишенными запаха цветами. Там и сям несколько маргариток робко поднимались под защитой длинных листьев алоэ, но эти маргаритки были жалки и болезненны.
   Между потоками лавы попадались маленькие фиалки, еще не потерявшие легкого запаха, и признаюсь, я с наслаждением нюхал их. Запах -- душа цветка, и, увы, морские цветы, эти великолепные водоросли, не имеют души!
   Только мы подошли к группе драконовых деревьев, крепкие корни которых раздвигали расселины скал, как внезапно Нед вскрикнул:
   -- Господин профессор, улей!
   -- Улей! -- воскликнул я, не доверяя его словам.
   -- Да, улей, -- повторил канадец, -- и вокруг него жужжат пчелы.
   Я подошел и с изумлением увидел следующее. В дупле драконового дерева копошились тысячи этих насекомых, столь обычных на всех Канарских островах, где продукция их особенно ценится.
   Канадец, понятно, пожелал воспользоваться медом, и было бы весьма нелюбезно с моей стороны этому воепрепятствовать. Мы помогли ему собрать кучу сухих листьев, смешали их с серой. Он зажег кучу искрой от своего огнива и стал выкуривать пчел. Мало-помалу жужжание стихло, пчелы покинули улей, оставив нам в добычу несколько фунтов душистого меда. Нед Ленд наполнил им свою сумку.
   -- Смешав этот мед с тестом хлебного дерева, -- сказал он, -- я вас угощу вкусным пирожным.
   -- Браво! -- воскликнул Консель. -- Это, по-моему, выйдет пряник.
   -- Пускай пряник, -- сказал я, -- но продолжим нашу интересную прогулку.
   С тех немногих мест, где тропинка, по которой мы шли, делала повороты, можно было обозревать озеро на всем его протяжении. Маяк сплошь освещал эту тихую пристань, на поверхности которой нигде не было видно даже ряби. "Наутилус" стоял совершенно неподвижно. На его палубе и на крутом берегу двигались члены экипажа -- черные тени, резко выделявшиеся на светлом фоне. В эту минуту мы обходили возвышенный хребет первых скалистых уступов, которые поддерживали свод. Теперь я мог убедиться, что пчелы были не единственными представителями животного царства внутри этого вулкана.
   Хищные птицы кружились и парили в тени или вылетали из своих гнезд, прикрепленных к остроконечникам утеса. Это были голубятники с белыми животами и крикливые пустельги. По скатам быстро уносились быстроногие, жирные дрофы.Предоставляю читателю судить, с какой жадностью смотрел канадец на вкусную дичь и как сожалел, что не захватил с собой ружья. Он стал метать в них камешки, и после многих бесполезных попыток ему удалось подбить одну из великолепных дроф. Я ничуть не преувеличиваю, говоря, что он двадцать раз рисковал своей жизнью, чтобы овладеть раненой птицей, и она наконец нашла место в мешке рядом с тем продуктом, который предназначался для медовых пирожков.
   Однако вскоре мы вынуждены были сойти на берег, так как дальнейший путь оказался непроходимым. Зияющий над нами кратер походил на широкое отверстие колодца. С этого места было видно ясное небо, по которому неслись в беспорядке обрывки гонимых западным ветром облаков.
   Спустя полчаса мы снова достигли внутреннего берега. Здесь флора представилась уже в виде широких ковров из морского укропа -- вида зонтичных растений, который, будучи сварен в сахаре, очень вкусен. Что же касается фауны, то можно было насчитать тысячи ракообразных животных всевозможных видов, как, например, омаров, крабов-отшельников, креветок и множество раковин,
   В этом месте открывался великолепный грот. Я и мои товарищи с удовольствием растянулись на его мягком песке. Глянцевитые стены грота, осыпанные слюдяной пылью, сверкали.
   Разговор наш коснулся неотступного намерения бежать. Я поддерживал надежду предположением, что капитан Немо направился к югу только ради пополнения запаса натрия. Я уверял, что теперь "Наутилус" направится к берегам Европы или Америки, и до некоторой степени утешил канадца. Мы пробыли в гроте целый час. Вначале весьма оживленный разговор вскоре стал вялым. Нами овладевала сонливость, и я поддался глубокой дремоте. Мне снилось -- мы не господа наших снов, -- что мое существование походит на растительную жизнь моллюска и этот грот составляет двойные стенки моей раковины.
   Вдруг меня разбудил голос Конселя.
   -- Живей, живей! -- кричал он.
   -- Что случилось? -- спросил я.
   -- Вода к нам приближается.
   Я вскочил на ноги. Море, словно поток, устремлялось в наше убежище, и так как мы не были моллюсками, то приходилось спасаться.
   Через несколько минут мы находились в безопасности, взобравшись на вершину грота.
   -- Что это происходит? -- спросил Консель. -- Какой-то новый феномен!
   -- Нет, друзья мои, -- ответил я, -- это морской прилив, только прилив, который чуть не захватил нас врасплох, как одного героя Вальтера Скотта! Океан вздувается, и по естественному закону равновесия уровень воды в озере поднимается. Мы отделались полуванной. Идем на "Наутилус" переодеваться.
   Через три четверти часа наша прогулка вокруг озера была окончена, и мы взошли на борт судна. Люди экипажа заканчивали к этому времени погрузку натрия, и "Наутилус" мог тотчас отправляться.
   Между тем капитан Немо не отдавал никаких приказаний. Не хотел ли он дождаться ночи и тогда тайно пройти своим подводным ходом?..
   Как бы там ни было, на следующий день "Наутилус" покинул свою пристань и плыл уже в открытом море на несколько метров ниже поверхности Атлантического океана.
  

Глава XI
САРГАССОВО МОРЕ

   Своего направления "Наутилус" не изменил. Всякая надежда на возвращение в европейские моря должна была быть отброшена. Капитан Немо шел к югу. Куда он нас увлекал? Я не стал даже гадать.
   В этот день "Наутилус" проходил одну из замечательных частей океана. Каждый знает о существовании великого течения теплой воды, называемого Гольфстримом.
   По выходе своем из каналов Флориды он направляется к Шпицбергену. Но прежде чем войти в Мексиканский залив около 4° северной широты, течение разбивается на два рукава: главный несет свои воды к берегам Ирландии и Норвегии, а второй рукав, вначале направляясь к югу до Азорских островов, затем, дойдя до африканских берегов, очерчивает продолговатую дугу и снова возвращается к Антильским островам. Этот второй рукав обнимает своей теплой водой ту холодную спокойную и неподвижную часть океана, которая называется Саргассовым морем, -- настоящее озеро в Атлантической равнине. Воды великого течения требуют не менее трех лет, чтобы совершить свой тур.
   Собственно говоря, Саргассово море покрывает всю часть Атлантиды, погрузившейся в море. Некоторые авторы полагали даже, что многочисленные растения, которыми оно усеяно, принадлежали прежде лугам этого древнего материка. Однако более достоверной кажется та гипотеза, что эти травы и водоросли оторваны от берегов Европы и Америки и занесены в этот пояс Гольфстримом. Это и послужило основанием Колумбу предположить существование Нового Света, когда корабли отважного искателя достигли Саргассова моря. Они с трудом могли плыть среди этих растений, которые, к великому ужасу экипажа, задержали плавание и заставили потерять три месяца, чтобы обойти эту часть моря.
   Вот какой вид имеет то место, где в настоящую минуту находился "Наутилус": настоящий луг, плотный ковер из водорослей и тропического винограда -- ковер до того плотный и толстый, что киль судна в состоянии его разрывать только с большим трудом. И капитан Немо, не желая допускать работы гребного винта "Наутилуса" в этой травянистой массе, держался несколькими метрами ниже поверхности воды.
   Название "Саргассово море" происходит от испанского слова "sargazo", которое означает водоросль. Эта водоросль и составляет главным образом эту обширную плавучую мель. Вот мнение ученого Мори, автора физической географии земного шара, о причине того, что водоросли собираются в этом тихом бассейне Атлантического океана.
   "Объяснение, которое можно дать, -- говорит он, -- является результатом наблюдения, известного всему свету. Если положить в чашку с водой кусочки пробки или иного плавающего тела и сообщить воде круговое движение, то разбросанные кусочки будут отплывать к центру водной поверхности, как к месту менее деятельному. В занимающем нас феномене вода является Атлантическим океаном, Гольфстрим -- циркуляцией воды, и Саргассово море -- той центральной частью, куда собираются плавающие тела".
   Я разделяю мнение Мори и мог изучать феномен в той исключительной среде, куда редко достигают корабли. Над нами плавали тела самого различного происхождения, застрявшие в этой коричневой травянистой массе; стволы деревьев, вырванных с корнем в Андах и Скалистых горах и принесенных Амазонкой или Миссисипи; многочисленные обломки судов, остатки килей, корпусов, оторванные доски, до того отяжелевшие от раковин и усоногих раков, что были не в состоянии всплыть на поверхность воды. Время подтвердит когда-нибудь и другое мнение Мори, что все эти предметы на протяжении целых веков в воде минерализуются ею и образуют неисчерпаемые каменноугольные залежи: драгоценный запас, который заготавливает предусмотрительная природа к тому времени, когда люди используют все копи материков.
   Посреди этого травянистого болота, преимущественно из водорослей, я заметил много прелестных звездчатых алцион розового цвета, актиний, раскинувших свои длинные косматые щупальца, красных и голубых медуз и в огромном числе больших корнеротов Кювье, имеющих вид голубоватых зонтиков, окаймленных фиолетовыми фестонами. Весь день 22 февраля мы провели в Саргассовом море, где рыбы и ракообразные животные жили в зелени и находили изобильную пищу. На следующий день океан принял свой обычный вид.
   С этого времени в течение девятнадцати дней, с 23 февраля по 12 марта, "Наутилус" держался середины Атлантического океана и шел со скоростью ста лье в сутки. Очевидно, капитан Немо придерживался программы своего подводного путешествия, и я ничуть не сомневался, что он намеревается обогнуть мыс Горн и затем вернуться к тропической части океана.
   Итак, Нед Ленд имел основание опасаться: в этих обширных морях, лишенных островов, нечего было и думать о побеге. Понятно, что не было надежды и противодействовать воле капитана Немо. Оставался единственный исход -- покориться; но я думаю, что в том, чего нельзя достичь силой или хитростью, убеждение может иметь успех. Может быть, капитан Немо по окончании своего путешествия согласится возвратить нам свободу, обязав нас клятвой никогда и никому не рассказывать тайны его существования. Клятвой чести, которую мы бы, конечно, сдержали. Но по этому щекотливому вопросу необходимо предварительно иметь объяснение. А как он отнесется к нашему притязанию на свободу?
   Ведь он с самого начала весьма категорично заявил нам, что ввиду сохранения тайны его существования необходимо нас подвергнуть вечному заточению на борту "Наутилуса". Мое молчание в течение четырех месяцев может быть принято за мое согласие подчиниться его решению. Заведя речь о нашем освобождении, мы можем вызвать в нем подозрение, которое, в свою очередь, может повредить нашим намерениям, если впоследствии представится благоприятный случай для бегства.
   Я взвешивал, обдумывал все эти доводы, излагал их Конселю, который находился в таком же затруднении, как и я. Хотя я не принадлежу к числу лиц, которые легко поддаются унынию, но вполне сознавал, что наши шансы увидеть когда-либо себе подобных уменьшаются с каждым днем, и в особенности с того времени, когда капитан Немо повел "Наутилус" к югу Атлантического океана.
   В продолжение девятнадцати дней, о которых я упоминал выше, наше путешествие не сопровождалось никакими особенными приключениями. Я редко видел капитана Немо. Он часто работал в библиотеке, и я иногда находил оставленные им полуоткрытыми книги и преимущественно труды по естественной истории. Мое сочинение о морском дне, которое он перелистывал, было покрыто отметками на полях и примечаниями, которые иногда противоречили моим теориям и системам. По-видимому, капитан Немо остался доволен моим сочинением о морском дне и, несомненно, отнесся к нему более чем внимательно. Он этим ограничился, так как весьма редко со мной рассуждал о моем труде. Иногда до меня доносились меланхолические звуки органа, на котором он играл с большим выражением, но только по ночам, среди таинственного мрака, когда "Наутилус" засыпал в пустынях океана.
   Эту часть путешествия мы совершили, плывя целыми днями на поверхности океана. Море было почти пустынно. Только изредка показывались парусные суда с грузами для Индии, державшие путь к мысу Доброй Надежды. Впрочем, был случай, когда нас стало преследовать китобойное судно, вероятно, приняв "Наутилус" за огромного кита высокой ценности. Капитан Немо, не желая, чтобы эти честные люди тратили даром время и труд, положил конец охоте, заставив "Наутилус" идти под водой. Этот инцидент, казалось, очень заинтересовал Неда Ленда, и я не ошибусь, если скажу, что канадец весьма сожалел, что наше китообразное животное создано из стали и железа, а потому не могло быть убито гарпуном встреченных китобойцев.
   Рыбы, которых Консель и я наблюдали в этот период нашего плавания, мало отличались от тех, которых мы изучали под другими широтами. Из них главное наше внимание остановили на себе те экземпляры страшного и свирепого рода хрящеватых, разделяемых на три под-рода, которые насчитывают не менее тридцати двух видов, а именно: полосатые акулы длиной в пять метров, с плоской головой и более широкой, чем туловище, с округленным хвостовым плавником и с семью большими черными продольными полосами на спине; жемчужные акулы серо-пепельного цвета с семью открытыми жаберными отверстиями, снабженные одним только спинным плавником, находящимся почти посреди спины.
   Проходили также большие морские собаки -- рыбы, замечательные своей прожорливостью. Можно не верить рассказам рыболовов, но вот что они сообщают: в желудке одной из этих обжор нашли голову буйвола, целого теленка, у другой -- двух тунцов и матроса в форменной одежде, у третьей -- солдата с саблей и, наконец, у четвертой -- кавалериста с его лошадью. Все это, говоря по правде, может лишь быть предметом нерассуждающей веры. Впрочем, ни одно из этих животных не попало в наши сети, и я не могу удостовериться в их прожорливости.
   Стаи резвых дельфинов сопровождали нас целыми днями; они шли отрядами по пять-шесть, сообща охотясь, как волки в полях. Дельфины также весьма прожорливые животные; если опять-таки верить сообщениям копенгагенского профессора, то он нашел в желудке дельфина тринадцать морских свиней и пятнадцать тюленей. Правда, то был дельфин-гладиатор, представитель самого крупного вида, имеющий в длину двадцать четыре фута. Семейство дельфинов имеет десять родов, и те, которых мы встретили, принадлежали к роду длинноносых дельфинов, отличающихся чрезвычайно узкой мордой, превосходящей в четыре раза длину черепа; туловище их было длиной около трех метров, тело черное сверху, внизу -- бледно-розовое и усеянное очень редкими маленькими пятнышками.
   Я упомяну также из рыб этих морей интересные экземпляры из отряда колючеперых, семейства горбылей. Некоторые авторы -- впрочем, более поэты -- утверждают, что эти рыбы весьма мелодичны и что их соединенные голоса составляют концерт, с которым не может сравниться хор человеческих голосов. Я не утверждаю, что это неправда, но сожалею, что сциены при встрече с нами не удостоили нас серенадой.
   В заключение Консель принялся классифицировать встреченных нами во множестве летучих рыб. Весьма интересна охота за ними дельфинов, которые нападают на них с удивительной ловкостью. Куда бы ни направляли свой полет эти рыбы, хотя бы перелетали через "Наутилус", повсюду встречали открытые рты дельфинов, готовые их схватить. Летучие рыбы, нами встречаемые, принадлежали к виду exococtus evolans или dactylopterus volitans, рот у которых светится. Ночью, когда эти рыбы перелетают небольшие пространства над поверхностью океана и снова опускаются в воду, они кажутся падающими звездами.
   До 13 марта наше плавание продолжалось в таких же условиях. В этот день "Наутилус" занимался измерением глубины, что меня весьма заинтересовало.
   К этому дню весь пройденный нами путь доходил до тринадцати тысяч лье. Место наше на карте определялось 45° 37' южной широты и 37° 35' западной долготы. Это было то самое место, где капитан Дэнхэм, командир судна "Герольд", опустил зонд на четырнадцать тысяч метров глубины и не достал дна. Тут же Паркер, лейтенант американского фрегата "Конгресс", не мог достать дна на глубине пятнадцати тысяч ста сорока метров.
   Капитан Немо решился опуститься на "Наутилусе" на самую большую глубину, чтобы проверить прежние измерения. Я приготовился отметить все результаты предстоящего исследования. Ставни окон в салоне были открыты, и капитан стал маневрировать, чтобы достичь глубочайших слоев океана. О том, что первым делом пришлось наполнить резервуары, не приходится упоминать. Вероятно, наполнение резервуаров не должно было быть доведено до значительного увеличения удельного веса "Наутилуса", потому что при его подъеме пришлось бы освободиться от этой излишней тяжести, а затем и неизвестно, в состоянии были бы насосы преодолеть внешнее давление.
   Капитан Немо решил спуститься на дно по длинной диагонали, пользуясь бортовыми наклонными плоскостями, поставленными ввиду этого к ватерлинии "Наутилуса" под углом в сррок пять градусов. Скорость вращения гребного винта была доведена до максимума, и его четыре лопасти рассекали воду с небывалой свирепостью.
   Под этим могучим напором корпус "Наутилуса" дрожал, как натянутая струна, и равномерно погружался в глубину вод. Я с капитаном стоял в салоне и следил за стрелкой манометра, которая быстро отклонялась. Вскоре мы миновали тот пояс, в котором живет большинство рыб. Если некоторые рыбы держатся только в верхних слоях океанов и морей, то другие, менее многочисленные, живут исключительно на значительных глубинах. Среди последних я увидел вид морской собаки с шестью дыхательными отверстиями; телескоп с огромными глазами; покрытые панцирем рыбки-кузовки с серыми хвостовыми и черными грудными плавниками, с нагрудником из бледно-розовых костяных пластинок и, наконец, гренадера, который живет на глубине тысячи двухсот метров и, таким образом, выносит давление в сто двадцать атмосфер.
   Я спросил капитана Немо, видел ли он рыб на более значительной глубине.
   -- Рыб? -- переспросил он. -- Редко! А какой ответ на это дает современная наука?
   -- Следующий, капитан! Известно, что при проникновении в глубину океана растительная жизнь раньше исчезает, чем животная, и там, где встречаются живые существа, не растет уже ни одной водоросли. Также известно, что устрицы, гребешки живут на глубине в две тысячи метров, и Мак-Клинток, герой полярных экспедиций, вытащил морскую звезду с глубины двух тысяч пятисот метров. Также известно, что экипаж "Бульдога", королевского флота, вытащил морскую звезду уже с глубины в две тысячи шестьсот двадцать брассов, следовательно, глубины более одного лье. Но, капитан Немо, может быть, вы мне скажете, что мы ничего не знаем?
   -- Нет, господин профессор, -- отвечал капитан, -- я не буду столь невежлив. Но я желал бы знать, как вы объясняете способность животных жить на таких глубинах?
   -- Я объясняю это двумя причинами, -- ответил я. -- Прежде всего, тем, что вертикальные течения, вызываемые различием солености и плотности вод, являются вполне достаточными для поддержания рудиментарной жизни в морских лилиях и звездах.
   -- Справедливо, -- заметил капитан.
   -- Далее, тем, что если кислород есть основание жизни, то известно, что количество кислорода, заключающегося в морской воде, увеличивается вместе с глубиной, вместо того чтобы уменьшаться, и что давление, испытываемое нижними слоями, способствует ему сжиматься.
   -- Как, и это известно? -- воскликнул Немо, несколько изумившись. -- Да, все это совершенно верно. Но я должен только добавить, что плавательный пузырь рыб содержит в себе больше азота, чем кислорода, когда эти животные ловятся на поверхности воды, и, наоборот, у пойманных на больших глубинах в нем более кислорода, чем азота, что также служит подтверждением вашего взгляда. Однако будем продолжать наши наблюдения.
   Я взглянул на манометр; стрелка показывала глубину в шесть тысяч метров. Наше погружение длилось уже целый час. "Наутилус", скользивший на своих наклонных плоскостях, продолжал погружаться. Пустынные воды отличались такой прозрачностью, описать которую слова не в состоянии. Спустя четверть часа мы опустились на глубину тринадцать тысяч метров, или около трех с четвертью лье, а между тем ничто не указывало на близость дна океана.
   Но на глубине четырнадцати тысяч метров я увидел черноватые остроконечные вершины, поднимавшиеся посреди воды. Эти вершины могли принадлежать такой же высоты подводным горам, как Монблан или Гималайские, даже и более высоким, и глубина этих бездн была неизмерима.
   "Наутилус" опустился еще глубже, несмотря на то сопротивление, которое он испытывал. Я чувствовал, как дрожало листовое железо в тех местах, где соединялись болты; его брусья сгибались; его перегородки коробились; стекла в окнах салона, казалось, выпячивались внутрь под давлением воды. И этому прочному аппарату пришлось бы, без сомнения, сдаться, если бы он, как выражался капитан Немо, не был в состоянии сопротивляться, как сплошная масса.
   Проходя мимо склонов этих скал, скрытых под водой, я заметил еще несколько раковин, серпул, живых спинообрисов и несколько морских звезд.
   Но вскоре и эти последние представители животного мира исчезли, и, опустившись ниже трех лье, "Наутилус" перешел границу подводной жизни, как это бывает с воздушным шаром, когда он подымается в воздухе уже в зону, в которой нельзя дышать. Мы достигли глубины шестнадцати тысяч метров, то есть четырех лье, и стенки "Наутилуса" подвергались давлению шестнадцати тысяч атмосфер, иначе говоря, тысячи шестисот килограммов на каждый квадратный сантиметр всей поверхности судна.
   -- Какое положение! -- воскликнул я. -- Находиться в этих глубоких слоях, куда человек еще никогда не проникал! Взгляните, капитан, на эти великолепные скалы, на эти необитаемые пещеры, на эти последние вместилища земного шара, где уже жизнь невозможна, какие неведомые области, и почему мы должны ограничиться одним воспоминанием о них?!
   -- Не желаете ли, -- обратился ко мне капитан Немо, -- вынести отсюда нечто большее, чем воспоминание?
   -- Что вы хотите этим сказать?
   -- Я хочу сказать, что ничего нет легче, чем воспользоваться фотоаппаратом и снять вид этой подводной области.
   Я не успел выразить удивление, вызванное этим новым предложением, как по приказанию капитана Немо в салон был внесен аппарат. Сквозь широко раскрытые ставни жидкая среда, освещенная электричеством, просвечивала совершенно ясно. Нигде ни тени, нигде ни малейшего ослабления света не вызывало наше искусственное освещение. Солнце ничуть не благоприятствовало бы для производства снимка. "Наутилус", двигаемый быстрым вращением гребного винта, но в то же время задерживаемый своими бортовыми наклонными плоскостями, оставался неподвижным. Аппарат был установлен для получения изображения ландшафта морского дна, и через несколько секунд был получен весьма отчетливый негатив.
   На позитивном оттиске, который я впоследствии изготовил, видны эти первобытные скалы, которые никогда не знали света неба, эти нижние слои гранита, составляющие непоколебимое основание земного шара, эти глубокие пещеры, вырезанные в каменистых массах, эти профили, замечательно отчетливые, и очертания вершин, которые черны, словно они вышли из-под кисти знаменитых фламандских мастеров; затем далее видно, как горизонт замыкается волнистой линией гор, которая составляет задний план ландшафта. Я не в силах описать общий вид этих гладких, черных, глянцевитых, без малейшего пятнышка скал столь причудливых форм, прочно утвержденных на песчаном ковре, который блестел от лучей электрического света. Между тем капитан Немо, окончив свою работу, сказал мне:
   -- Поднимемся, господин профессор, не надо злоупотреблять своим положением и подвергать слишком долго "Наутилус" подобному давлению.
   -- Поднимемся! -- ответил я.
   -- Держитесь крепче!
   Не успел я еще сообразить, почему капитан обращается ко мне с таким предупреждением, как меня сбросило на ковер.
   По сигналу капитана Немо гребной винт был остановлен, а наклонным плоскостям придано вертикальное положение, и "Наутилус", уносимый, как воздушный шар, стал подниматься с неимоверной быстротой, шумно рассекая воду. Нельзя было разглядеть никаких деталей. В четыре минуты он прошел четыре лье, то расстояние, которое его отделяло от поверхности воды, и, вынырнув, словно летучая рыба, снова упал в воду, подняв вокруг себя брызги на ужасающую высоту.
  

Глава XII
КАШАЛОТЫ И КИТЫ

   В ночь на 14 марта "Наутилус" принял направление к югу. Я предполагал, что на высоте мыса Горн он оставит мыс с запада, чтобы приблизиться к Тихому океану и закончить свое кругосветное плавание. Однако судно так не поступило и продолжало идти на юг, приближаясь к полярным берегам. Куда же оно шло? К полюсу? Это было бессмысленно. Я начинал верить, что опасения Неда Ленда достаточно оправдываются безрассудством капитана.
   Канадец с некоторого времени уже не говорил со мной о своих проектах бегства. Он становился не только менее общительным, но почти молчаливым; я видел, что это продолжительное заключение крайне его тяготило. Я чувствовал, что гнев его разрастается. При встрече с капитаном глаза его разгорались, и в них светился зловещий огонек; приходилось опасаться, что его природная горячность доведет его до какой-нибудь крайности.
   В этот день, 14 марта, Консель и Нед вошли в мою комнату. Я спросил о причине их визита.
   -- Задать вам, господин профессор, один вопрос, -- ответил канадец.
   -- Говорите, Нед.
   -- Сколько, вы полагаете, находится людей на борту "Наутилуса"?
   -- Не сумею ответить, мой друг.
   -- Мне кажется, -- сказал Нед, -- что для управления им не требуется многочисленного экипажа.
   -- Я того же мнения, -- ответил я, -- по-моему, он может обойтись командой в десять человек.
   -- В таком случае, -- ответил канадец, -- зачем же и предполагать, что их больше?
   -- Для чего? -- переспросил я.
   Я пристально взглянул на Ленда; угадать его мысль было нетрудно.
   -- Потому, -- продолжал я, -- что доверяю моим предчувствиям, и насколько я понимаю капитана Немо и саму цель постройки "Наутилуса": последний не судно, а убежище для тех, которые порвали контакты с землей.
   -- Может быть, -- ответил Консель, -- но, во всяком случае, "Наутилус" может вмещать в себя только известное число людей. Не может ли господин профессор определить этот максимум?
   -- Как же это сделать, Консель?
   -- Путем вычисления. Принять в расчет вместимость корабля, которая известна господину профессору, а следовательно, известно и количество вмещающегося воздуха. Затем господину профессору также известно количество воздуха, которое каждый человек ежедневно расходует для дыхания. А раз "Наутилус" через каждые двадцать четыре часа должен подыматься на поверхность воды для пополнения своего запаса воздуха...
   Я, не дожидаясь окончания мысли Конселя, прервал его:
   -- Я тебя понимаю, это вычисление весьма просто, но оно не дает числа с достаточно удовлетворительным приближением к действительности.
   -- Это ничего не значит, -- упорствовал Нед Ленд.
   -- В таком случае вот вам вычисление! -- воскликнул я. -- Каждый человек расходует в час весь кислород, содержащийся в ста литрах воздуха; следовательно, за двадцать четыре часа он поглотит весь кислород, содержащийся в двух тысячах четырехстах литрах воздуха. Теперь нам остается вычислить, сколько раз содержит в себе внутреннее помещение "Наутилуса" объемов в две тысячи четыреста литров каждый.
   -- Совершенно верно, -- сказал Консель.
   -- Продолжаю, -- ответил я. -- "Наутилус" вмещает полторы тысячи тонн, каждая тонна содержит в себе один миллион пятьсот тысяч литров воздуха; разделим это число на две тысячи четыреста, -- я быстро произвел деление при помощи карандаша, -- получаем в частном шестьсот двадцать пять. Итак, "Наутилус" вмещает количество воздуха, вполне достаточное для дыхания шестисот двадцати пяти человек в течение двадцати четырех часов.
   -- Шестьсот двадцать пять! -- воскликнул Нед.
   -- Но вы можете быть уверены, -- успокоил я канадца, -- что все мы, то есть пассажиры, матросы и офицеры, не составляем и десятой части этого числа.
   -- И этого слишком достаточно для трех человек, -- пробормотал Консель.
   -- Итак, мой бедный Нед, -- все, что я могу вам посоветовать, -- это терпение.
   -- И даже лучше, чем терпение, -- покорность, -- заметил Консель, найдя подходящее слово.
   -- Как бы там ни было, -- продолжал я, -- капитан Немо не может же все идти к югу. Ему необходимо будет остановиться, хотя бы перед сплошными льдами, и возвратиться в европейские моря! Тогда наступит время осуществления проекта Неда Ленда.
   Канадец покачал головой, провел рукой по лбу и удалился, не говоря ни слова.
   -- Господин, вероятно, мне позволит, -- обратился ко мне Консель, -- высказать мое мнение о бедном Неде. Он все мечтает о том, чего нельзя достичь. Ему припоминается все из прошлой жизни. Все, что нам запрещено, ему кажется огромным лишением. Воспоминания о прошлом гнетут его и раздражают. Надо его понять. Что ему здесь делать? Он не ученый, как господин профессор, и не может, как мы, находить удовольствие в созерцании чудес моря. Он готов рискнуть чем угодно ради того только, чтобы побывать в таверне своей родины.
   Несомненно, что монотонная жизнь на борту судна должна была быть невыносимой канадцу, привыкшему к свободной и деятельной жизни.
   События, возбуждавшие в нем интерес, были весьма редки. Впрочем, в сегодняшний день одно происшествие напомнило ему счастливое время из его жизни китобойца. Около одиннадцати часов, находясь на поверхности океана, "Наутилус" попал в стадо китов. Встреча с ними ничуть меня не удивила; я знал, что эти животные, которых так усердно преследуют, водятся в морях высоких широт.
   Та роль, которую играл кит в морском мире, имела значительное влияние на географические открытия.
   Киты любят посещать южные и северные полярные моря. Древние легенды гласят, что киты привели китобойцев чуть ли не на самый полюс, на расстояние семи лье от Северного полюса. Если это и вымышленное сообщение, то тем не менее наступит день, когда это осуществится, и, вероятно, таким путем, что, преследуя китов в арктических и антарктических странах, люди достигнут двух этих неизвестных точек земного шара. Мы сидели молча на палубе; море было спокойно. Октябрь месяц в этих широтах дарил нас прекрасными осенними днями. Канадец -- в этом случае он не мог ошибиться -- сообщил нам, что увидел в западном направлении на горизонте кита.
   Всматриваясь внимательно, можно было различить на расстоянии пяти миль от "Наутилуса" черноватую спину животного, которое то поднималось над волнами, то скрывалось в воде.
   -- А! -- вскрикнул Нед Ленд. -- Если бы я находился на борту китобойного судна, эта встреча доставила бы мне огромное удовольствие! Это животное очень больших размеров. Смотрите, с какой силой он выбрасывает фонтан пара и воды. Тысяча чертей, я прикован к этому куску железа!
   -- Как, Нед, -- обратился я к нему, -- в вас еще говорит страсть к вашим китобойным подвигам?
   -- Разве китобоец может забыть свое прежнее ремесло, господин профессор? Разве можно освободиться от тех эмоций, которые вызывает эта охота?
   -- Вы, Нед, никогда не охотились в этих морях?
   -- Никогда, господин профессор. Я охотился только в северных морях, в Беринговом и в Девисовом проливах.
   -- Следовательно, южный кит вам еще незнаком. Киты, на которых вы охотились, не решаются проходить через теплые воды экватора.
   -- Ах, господин профессор, что вы мне говорите! -- воскликнул канадец недоверчиво.
   -- Я говорю то, что знаю.
   -- А вот пример! В шестьдесят пятом году, два с половиной года назад, близ Гренландии я сам убил кита, у которого в боку находилась острога с клеймом китобойного судна, бывшего в Беринговом проливе. Итак, я вас спрашиваю: каким образом животное, раненное на западе Америки, могло попасть на восток, если оно не перешло экватора, обогнув ндром не чувствуешь, что находишься в воде, и только ощущаешь, что окружающая среда немного плотнее воздуха, - вот и все.
   После полуторачасовой ходьбы почва стала каменистее. Медузы, микроскопические ракообразные, морские водоросли излучали слабый фосфоресцирующий свет. Я замечал груды камней, покрытых миллионами причудливых зоофитов и водорослей. Ноги часто скользили по вязкому ковру водорослей, и без железной палки я бы очень часто падал. Оборачиваясь, я все еще видел беловатый свет прожектора "Наутилуса", который уже бледнел вдали.
   Груды камней, о которых я только что говорил, были расположены с некоторой геометрической правильностью, которую я не мог объяснить. Гигантские борозды терялись в темноте, были также и другие странности. Мне казалось, что мои тяжелые сапоги со свинцовой подошвой раздавливали подстилку из костей. Но как они могли здесь оказаться? Я хотел спросить капитана, но еще не освоил разговор знаками, который он употреблял со своими товарищами во время под водных прогулок.
   Между тем красноватый свет, руководивший нами в пути, становился все ярче, словно зарево пожара. Этот свет, этот огонь среди водной стихии сильно меня заинтриговал. Приближался ли я к феномену, еще неизвестному ученым земли? Или это устроили руки человеческие? Не люди ли поддерживали это пламя? Может, я встречу в этих подводных глубинах товарищей, друзей капитана Немо, живущих, как и он, своеобразной жизнью, которых капитан хотел навестить? Может, я встречу там целую колонию изгнанников, нашедших независимость в глубине океана?
   Все эти безумные мысли преследовали меня, и мало-помалу я так замечтался, что мне уже казалось естественным встретить в океанских глубинах один из тех подводных городов, о которых когда-то упоминал капитан Немо.
   Становилось все светлее. Беловатый свет истекал из-за горы высотой около восьмисот футов. Хотя то, что я видел, было только отражением света, преломленным в воде. Сам очаг этого необъяснимого сияния находился на противоположном склоне горы.
   По лабиринту камней, который загромождал дно Атлантического океана, капитан Немо шел без всякого колебания. Он знал эту дорогу, без сомнения, часто по ней ходил и не мог заблудиться, так что я шел за ним с непоколебимым доверием. Он казался мне гением морей, и, когда он шел передо мной, я любовался его высокой фигурой, резко выделявшейся на фоне зарева.
   К часу ночи мы подошли к первым горным склонам, но чтобы приблизиться к ним, надо было пройти по чуть заметной тропинке среди густой чащи. Это была чаща мертвых деревьев, окаменевших от действия морской воды. Они стояли без листьев, без жизненных соков, то там, то здесь возвышались гигантские ели.
   Это была какая-то каменноугольная копь, совершенно цельная, не слежавшаяся. Деревья еще держались за почву корнями, окаменевшие ветви вырисовывались на светлом фоне воды, как узорчатые вырезки из черной бумаги. Представьте себе лес Гарца, но лес затопленный. Тропинка заросла водорослями, между которыми копошились ракообразные. Я взбирался на гору, шагая через поваленные стволы, разрывая морские лианы, качавшиеся между деревьями, разгоняя рыб, перелетавших с ветки на ветку, как птицы.
   Увлекшись, я не чувствовал усталости и шел вслед за своим неутомимым вожатым.
   Какое зрелище! Как передать его? Как нарисовать вид этого подводного леса и этих подводных скал, их темные подошвы, крутые уступы, вершины, окрашенные пурпурным светом? И слева, и справа зияли мрачные темные галереи, в которых терялся взгляд. Иногда вдруг перед нами открывались огромные лужайки, как будто расчищенные рукой человека, и я думал, что вот-вот сейчас покажется какой-нибудь подводный житель.
   Капитан Немо все шел вверх, я не хотел отставать и бодро следовал за ним. Моя палка оказывала мне большую услугу. Каждый неверный шаг мог быть весьма опасен на этих узких тропах по краям пропасти, но я шагал уверенно, не чувствуя головокружения. То я перепрыгивал через расщелины, то переходил по стволам, переброшенным через бездонные пропасти, стволы эти гнулись подо мной, но я не смотрел под ноги и нисколько не боялся.
   Будь все это на земле, я не был бы таким храбрецом!
   Гигантские утесы наклонялись так, что, казалось, готовы были рухнуть, но держались вопреки закону равновесия. В расщелинах стояли деревья, громадные скалы нависали над ними, но не падали! Несмотря на тяжелую одежду, на металлический шлем и свинцовые подошвы, я не чувствовал тяжести земного тяготения из-за плотности водной среды и поднимался на скалы с легкостью серны.
   Мой рассказ об этой подводной экскурсии может показаться неправдоподобным. А между тем я передаю то, что видел собственными глазами.
   Вскоре мы миновали полосу деревьев. В ста футах над нашими головами возвышалась остроконечная горная вершина, отбрасывающая тень. Кое-где виднелись окаменелые кустарники, рыбы косяками поднимались из-под наших ног, как птицы, застигнутые в высокой траве. Повсюду непроходимые трещины, глубокие пещеры, бездонные щели.
   Кровь застывала у меня в жилах, когда мне загораживали дорогу громадный рог, чудовищное щупальце или страшная клешня, а потом с шумом втягивались в глубину темных гротов. Тысячи светящихся точек поблескивали в полумраке - то были глаза гигантских ракообразных, которые жались по норам, исполинских омаров, которые поднимались, словно воины, вооруженные алебардами, и, пошевеливая клешнями, производили не то скрежет, не то визг, точно отодвигали железные засовы, огромных крабов, которые стояли на своих лапах, как пушки на лафетах, и страшных осьминогов, щупальца которых были похожи на клубок живых змей.
   Я не мог надолго останавливаться; капитан Немо, привыкший ко всем этим ужасам и чудесам, шел вперед, и мне надо было не отставать от него. Мы дошли таким образом до плоскогорья, где меня ожидали новые сюрпризы.
   Здесь мне представились живописные развалины, которые были творением человеческих рук, а не чудом природы. Можно было еще угадать архитектурные формы дворцов, храмов и домов, покрытых пестрым ковром зоофитов и обвитых водорослями вместо плюща.
   Какая это часть земного шара была поглощена наводнением? Где я? Куда привела меня фантазия капитана Немо?
   Я догнал капитана Немо, схватил его за руку и остановил, но он указал мне на вершину горы, как бы желая сказать:
   "Иди! Иди вперед! Выше!"
   Я поспешил за ним, и через несколько минут мы взобрались на горный пик, который возвышался метров на десять над всей каменистой массой.
   Я посмотрел в ту сторону, откуда мы только что пришли: гора возвышалась футов на семьсот или на восемьсот, но с противоположной стороны она была вдвое выше, поднимаясь отвесно над впадиной Атлантического океана. Перед моими глазами расстилалось огромное пространство, озаренное ярким светом.
  


  
   Это был вулкан.
   В пятидесяти футах ниже, среди дождя камней и шлака из широкого кратера извергались ручьи лавы, которые рассыпались огненным каскадом в лоно воды. Вулкан, как огромный факел, освещал равнину у своего подножия до самой границы горизонта.
   Я сказал, что подводный кратер извергал расплавленную лаву, а не пламя. Для пламени нужен кислород, а его не может быть под водой, но потоки раскаленной добела лавы, соприкасаясь с водой, образуют пар. Пар быстро рассеивается, а ручьи лавы текли до низа горы, как при извержении Везувия на Торре дель Греко.
   Перед моими глазами расстилался разрушенный, исковерканный, низвергнутый и мертвый город; вот обрушившиеся стены, обвалившиеся крыши, поверженные храмы, разбитые своды, лежащие на земле колонны, вот гигантский остов водопровода, следы набережной, вот длинный ряд рухнувших зданий, широкие пустынные провалы бывших улиц - одним словом, новая Помпея, скрытая под водой, которую капитан Немо воскресил перед моими глазами.
   Где я? Где? Я хотел это знать, хотел даже сорвать медный шлем с головы, чтобы спросить капитана. Но он сам подошел ко мне и знаком остановил меня. Затем он поднял кусок мелового камня, приблизился к базальтовой черной скале и начертал одно слово: "Атлантида".
   Я едва устоял на ногах от волнения.
   Атлантида!
   Исчезнувший материк, существование которого отрицали Ориген, Порфирий, Ямблих, д'Анвиль, Мальтбрен, Гумбольдт, считая его историю легендой, и который признавали Посидоний, Плиний, Аммиан Марцеллин, Тертуллиан, Энгель, Шерер, Турнефор, Бюффон, д'Авезак. Теперь Атлантида лежала перед моими глазами, представляя неопровержимые свидетельства катастрофы! Известно было, что она находилась между Европой, Азией и Ливией, по ту сторону Геркулесовых Столбов! Вот там жило могущественное племя атлантов, с которыми греки вели свои первые войны!
   Платон рассказал о великих делах этих героических времен. Его повествование о Тимее и Критии написано, так сказать, под влиянием Солона, поэта и законодателя.
   Однажды Солон беседовал с несколькими учеными старцами из Саиса, города, насчитывающего уже тогда около восьми столетий, о чем свидетельствовали летописи, высеченные на священных стенах храмов. Один из этих старцев рассказал историю одного города, который был древнее Саиса на тысячу лет. Этому афинскому городу было девятьсот столетий, когда на него напали атланты и частично его разрушили. Эти атланты, говорил старец, занимали огромный материк, который был больше Африки и Азии, взятых вместе, и простирался от 12° до 40° северной широты. Власть атлантов распространялась даже на Египет. Они хотели подчинить себе и Грецию, но отступили перед неукротимыми эллинами. Прошли века. Землетрясения и наводнения обрушивались на нашу планету. В одни сутки Атлантида была уничтожена. Только самые высокие вершины - Мадейра, Азорские и Канарские острова, острова Зеленого Мыса - видны и теперь.
   Я все это вспомнил при виде надписи капитана Немо.
   Так вот куда привела меня судьба. Я стоял на вершине горы загадочного материка. Я дотрагивался рукой до развалин зданий, современных геологическим эпохам! Я шел по тем же местам, по которым ходили современники первого человека! Я давил тяжелыми подошвами кости животных, живших в баснословные времена под сенью деревьев, теперь превращенных в камни.
   Ах! Я не мог здесь походить, посмотреть, как хотелось! С какой радостью я спустился бы по крутому откосу, прошел весь этот огромный материк, который, без сомнения, соединял Африку с Америкой, и посетил эти допотопные города! Там, может быть, я увидел бы воинственный Махимос, благочестивый Эусебес, где гиганты жили целые века и обладали такой силой, что могли сложить в груды эти скалы! Когда-нибудь, может статься, сила извержения снова поднимет на поверхность эти развалины, погребенные под водой! В этой части океана много подводных вулканов; многие суда, плавая в этих неспокойных водах, ощущали сильные толчки, сотрясавшие их корпус. Одни слышали глухой шум, другие видели вулканический пепел, выбрасываемый со дна моря. Вся эта часть нашей планеты, вплоть до самого экватора, коробится еще от действия плутонических сил. И кто знает, когда-нибудь, не скоро, разумеется, вулканические извержения и накопляющиеся слои лавы приведут к тому, что вершины огнедышащих гор снова появятся на поверхности Атлантического океана!
   Пока я мечтал таким образом и старался хорошо запомнить все, что видел, капитан Немо, облокотясь на памятник, поросший мхом, стоял неподвижно, как бы окаменев от немого восторга.
   Может быть, он думал об исчезнувшем поколении или искал здесь разгадку тайн человеческих судеб?
   Чего бы не дал я за то, чтобы узнать его мысли, понять их и разделить с ним!
   Мы оставались на этом месте целый час, созерцая раскинувшуюся у наших ног огромную равнину при блеске раскаленной лавы, временами блеск этот становился ослепительным. От внутреннего клокотания по поверхности горы пробегала дрожь. Глухой гул вулкана отдавался в жидкой среде.
   В это время сквозь толщу воды на минуту проглянула луна, бросив свои бледные лучи на затонувший континент. Что это было за зрелище! Капитан встал, бросил последний взгляд на огромную равнину и подал мне знак следовать за ним.
   Мы быстро сошли с горы. Миновав ископаемый лес, я увидел вдали прожектор "Наутилуса", который блестел как звезда. Капитан прямо пошел на этот свет. Мы взошли на борт судна в то самое время, когда первые лучи восходящего солнца коснулись поверхности океана.
  

Глава десятая

Подводные каменноугольные копи

   На другой день, 20 февраля, я проснулся очень поздно. Ночная усталость продлила мой сон до одиннадцати часов. Я быстро оделся и поспешил узнать направление "Наутилуса". Приборы показывали, что мы плыли на юг со скоростью двадцать миль в час на глубине сто метров.
   Когда пришел Консейль, я рассказал ему о ночной прогулке, и так как иллюминаторы были открыты, он смог мельком увидеть часть затопленного материка.
   "Наутилус" плыл всего в десяти метрах над Атлантидой, как воздушный шар, который ветер проносит над земными лугами, вернее сказать, мы сидели у иллюминаторов, как в вагоне курьерского поезда.
   На первом плане мы видели скалы фантастической формы, деревья, перешедшие из царства растительного в царство ископаемых, их неподвижные окаменелые силуэты дрожали и искажались набегавшими волнами. Груды камней скрывались под ковром морских анемонов, ворсом которого были длинные вертикальные водоросли, наплывы лавы, странно искривленные, - все свидетельствовало о непомерной силе вулканических извержений.
   Пока причудливые пейзажи проплывали перед нами в фокусе прожектора "Наутилуса", я рассказывал Консейлю об атлантах, история которых так вдохновила Бальи.
   Я говорил ему об Атлантиде, как человек, который уже не сомневается в ее существовании. Но Консейль слушал меня довольно невнимательно, впрочем, его рассеянность вскоре объяснилась.
   Множество рыб привлекли его внимание, а при виде рыб Консейль обычно погружался в дебри классификации и уносился за пределы действительности. Мне оставалось только последовать его примеру и заняться вместе с ним ихтиологией.
   Впрочем, рыбы Атлантического океана не слишком резко отличались от тех, которых мы уже видели в других морях. Здесь были скаты-гиганты диаметром пять метров; большая мышечная сила позволяет им выбрасываться из воды, а потом они с шумом падают на ее поверхность. Голубая акула, в пятнадцать футов длиной, с острыми треугольными зубами, была почти незаметна в морской воде. Коричневые морские караси держались стайками. Осетры были похожи на осетров Средиземного моря. Морские рыбы-иглы длиной в полтора фута, желто-коричневые, с маленькими серыми плавниками, без зубов и без языка, извивались в воде, как змеи.
   Среди костистых рыб Консейль заметил черноватую мечрыбу длиной три метра, с острым мечом на верхней челюсти. Его заинтересовала ярко окрашенная рыба, известная во времена Аристотеля под названием морского дракона; прикасаться к ее спинным колючкам очень опасно. Корифена, или золотая макрель, показывала свою коричневую с голубыми полосками спину. Луна-рыба, похожая на диск, отливала серебром и лазурью. Саблянки длиной восемь метров плавали группами, грудные и спинные плавники у них в виде серпов, а хвостовой плавник длиной шесть футов имеет форму полумесяца. Эти животные, скорее травоядные, нежели рыбоядные, повиновались малейшему знаку своих самок, как хорошо вышколенные мужья.
   Наблюдая различные образцы океанской фауны, я не переставал рассматривать равнины Атлантиды. Иногда "Наутилус" замедлял ход и скользил с ловкостью китообразного по узким проходам между холмами. Случалось, этот лабиринт становился непроходимым, и тогда подводный корабль поднимался, как аэростат, перелетал препятствие и снова опускался, чтобы плыть в нескольких метрах над уровнем дна. Это удивительное и увлекательное плавание напоминало полет на воздушном шаре, с той только разницей, что "Наутилус" повиновался руке рулевого.
   Около четырех часов вечера грунт, состоящий главным образом из густого ила, смешанного с минерализованными ветками, мало-помалу становился более каменистым, усеянным конгломератами, базальтовыми туфами и кусками лавы. Я подумал, что горы скоро придут на смену равнине. В самом деле, я увидел, что горизонт загорожен высокой горной стеной, которая, казалось, закрывала все выходы. Ее вершина, очевидно, была выше уровня океана. Возможно, это было подножие материка или по меньшей мере острова - одного из Канарских островов или островов Зеленого Мыса.
   Координаты местности не были нанесены на карту - может статься, умышленно, - и я не знал, где именно мы находимся. Во всяком случае, эта стена показалась мне концом Атлантиды, весьма малую часть которой нам довелось обозреть.
   Ночь не прервала моих наблюдений. Я остался один, Консейль ушел в свою каюту. "Наутилус", уменьшив ход, плыл или, лучше сказать, вился над неясно обозначавшимися массивами, то чуть не касался почвы, как будто собирался сесть на дно, то всплывал на поверхность. Сквозь прозрачную воду я мельком увидел несколько созвездий - пять или шесть зодиакальных звезд, которые составляют хвост Ориона.
   Долго еще я оставался у иллюминатора, любуясь красотами моря и неба, пока не задвинулись металлические жалюзи.
   В это время "Наутилус" приблизился к высокой стене. Какие маневры капитан Немо использовал, чтобы преодолеть гранитную преграду, я не знаю. Пришлось отправиться в свою каюту. "Наутилус" не двигался. Я лег с твердым намерением проспать несколько часов.
   На другой день я вошел в салон в восемь часов. Манометр показывал, что "Наутилус" всплыл на поверхность океана. Я слышал шум шагов на платформе, но корабль стоял неподвижно, так как не ощущалось никакой качки.
   Я поднялся по трапу, люк был открыт. Но вместо дневного света, который я ожидал увидеть, меня окружила глубокая темнота.
   Где мы? Не ошибся ли я? Может, еще ночь не кончилась? Нет! Ни одной звезды на небе, к тому же ночью не бывает такой абсолютной тьмы.
   Я не знал, что и думать. Вдруг около меня раздался голос:
   - Это вы, профессор?
   - А! Капитан Немо! - вскрикнул я. - Где мы?
   - Под землей, профессор.
   - Под землей! - вскрикнул я. - И "Наутилус" все плывет?
   - Он всегда плывет.
   - Но я не понимаю!
   - Подождите несколько минут. Сейчас включат прожектор, и если вы больше любите свет, чем темноту, то будете удовлетворены.
   Я вышел на палубу и стал ждать. Тьма была такая, что я даже не видел капитана Немо, а между тем у себя над головой я замечал какой-то свет, вернее, полусвет, который, казалось, падал из круглой щели.
   В эту минуту зажгли прожектор, и меня залило таким ярким сиянием, что я на секунду даже закрыл глаза.
   "Наутилус" стоял неподвижно около крутого берега, похожего на набережную. Море преобразилось здесь в озеро, заключенное в кольцо каменных стен диаметром две мили, или шесть миль в окружности. Высокие наклонные стены образовывали что-то вроде свода с круглым отверстием, через которое проникал рассеянный дневной свет.
   Прежде чем внимательнее исследовать внутреннее устройство этой огромной пещеры и доискиваться, была ли это работа природы или рук человеческих, я подошел к капитану Немо.
   - Где мы находимся? - спросил я.
   - В самой середине потухшего вулкана, - отвечал мне капитан, - море, вероятно вследствие какого-нибудь землетрясения, залило его. Пока вы спали, профессор, "Наутилус" проник в эту лагуну через естественный канал, открытый в десяти метрах ниже поверхности океана. Здесь наша пристань, надежная, удобная, скрытая от всех и укрывающая от плохой погоды и от всех ветров.
   - В самом деле, - сказал я, - здесь вы в безопасности, капитан. Кто может найти вас в этом центре вулкана? Но в его вершине, кажется, есть отверстие?
   - Да, это кратер, когда-то извергавший лаву, пар и пламя.
   Теперь он пропускает свежий воздух, которым мы дышим.
   - Но что это за вулкан? - спросил я.
   - Он принадлежит к бесчисленным островкам вулканического происхождения, которыми усеяны эти воды. Для других судов это просто подводный риф, а для нас - огромная пещера. Мне открыл ее случай, чем оказал большую услугу.
   - А нельзя ли спуститься сюда через кратер вулкана?
   - Невозможно. Нельзя даже подняться. На сто футов от основания горы еще можно забраться, а затем стены становятся неприступными.
   - Я вижу, капитан, что природа всегда и везде служит вам. На этом озере вы в безопасности, никто, кроме вас, сюда не проникнет. Но к чему вам это убежище? "Наутилус" не нуждается в гавани.
   - Да, профессор, в гавани не нуждается, но нуждается в электричестве для своего плавания. А чтобы добыть электричество, нужны элементы, которые необходимо снабдить натрием, а чтобы добыть натрий, нужен уголь, а для добывания угля нужны каменноугольные копи. Здесь море скрывает целые леса, затопленные еще в геологические эпохи. Они теперь минерализовались и превратились в каменный уголь и служат мне неисчерпаемым источником топлива.
   - Ваши матросы, значит, исполняют должность рудокопов, капитан?
   - Именно. Эти копи простираются под водой, как и угольные шахты Ньюкасла. Одетые в скафандры, с кирками и лопатами в руках, матросы добывают каменный уголь, который я не должен выпрашивать у земли. Когда я зажигаю уголь, чтобы получить натрий, дым вырывается из кратера и придает горе вид еще действующего вулкана.
   - И мы увидим ваших матросов за этой работой?
   - Нет, по крайней мере на этот раз, потому что я должен продолжать кругосветное путешествие... За один день мы погрузим на "Наутилус" хранящиеся здесь запасы, а затем пойдем дальше. Если вы хотите осмотреть эту пещеру и обойти лагуну, то воспользуйтесь сегодняшним днем.
   Я поблагодарил капитана и пошел искать Неда и Консейля, которые еще не выходили из своей каюты. Я пригласил их с собой, не объясняя, где мы находимся. Когда мы вышли на палубу, Консейль, который ничему не удивлялся, нашел очень естественным заснуть под водой, а проснуться под горой. Нед Ленд думал только о том, не имеет ли эта пещера несколько выходов.
   После завтрака, около десяти часов, мы сошли на берег.
   - Вот мы опять на земле! - сказал Консейль.
   - Я не хочу говорить, что мы на "земле"! - заметил канадец. - Мы скорее под землей, чем на земле!
   Между подошвой горы и озером находился песчаный берег, который в самом широком месте имел около пятисот футов. По этой ровной полосе песка можно было обойти вокруг озера. У самой скалы почва была усеяна живописными грудами вулканических осколков и огромными кусками пемзы. От действия подземного огня все это словно покрылось лаком и сверкало в свете электрического фонаря. Слюдянистая пыль поднималась под нашими ногами и разлеталась облаком искр.
   Дно пещеры за полосой песка заметно повышалось, и мы скоро дошли до извилистых уступов, тянущихся вверх наподобие лестницы. Подниматься по ним было чрезвычайно трудно. Надо было осторожно идти среди груд конгломератов, ничем не скрепленных между собой, и ноги скользили на этих стекловидных трахитах, состоявших из кристаллов, полевого шпата и кварца. Вулканическая природа этих огромных пещер подтверждалась.
   - Представьте себе, - сказал я своим спутникам, - что здесь было, когда этот кратер наполнялся кипящей лавой и когда уровень этой жидкости, раскаленной добела, поднимался до самого жерла, как расплавленный металл в доменной печи.
   - Я, с позволения их чести, себе это представляю очень хорошо, - отвечал Консейль, - только я не понимаю, почему остановилась эта плавка и почему горнило вулкана заменилось тихими водами этого озера?
   - Очень вероятно, Консейль, что в результате землетрясений под поверхностью океана образовалось это отверстие, по которому прошел "Наутилус". Тогда воды Атлантического океана устремились внутрь горы, произошла страшная борьба двух стихий, и дело кончилось в пользу Нептуна. Но много веков прошло с тех пор, и затопленный вулкан преобразился в тихий грот.
   - Все это отлично! - сказал Нед Ленд. - Только жаль, что это отверстие, про которое вы говорите, находится не на уровне моря!
   - Но, друг Нед, - отвечал Консейль, - если бы этот проход не был подводным, то "Наутилус" не вошел бы в него.
   - А я добавлю, мистер Ленд, что тогда вода не прошла бы под гору и вулкан остался бы вулканом. Итак, ваши сожаления напрасны.
   Мы продолжали подъем в гору. Уступы становились все круче и все более суживались. Иногда их перерезали глубокие трещины, через которые надо было перескакивать. Приходилось обходить выступающие острые камни, взбираться на четвереньках, ползти на животе. Но благодаря ловкости Консейля и силе Неда Ленда все препятствия были преодолены.
   На высоте около тридцати метров почва изменилась: место конгломератов и трахитов занял черный базальт.
   Между базальтовыми глыбами извивались длинные ручьи застывшей лавы, покрытые смолистыми полосами, местами стлались широкие серные ковры. Свет, проходя сквозь кратер, слабо освещал все вулканические извержения, погребенные в недрах погасшего вулкана.
   На высоте примерно двухсот пятидесяти футов нас остановило непредвиденное препятствие. Стены пещеры стали отвеснее и начали переходить в свод, так что прямое восхождение уже было невозможно.
   В этом месте царство растительное начинало спорить с царством минералов. Несколько кустов и даже небольших деревьев росло в трещинах между камнями.
   Здесь рос молочай с едким соком. Гелиотропы, не оправдывавшие в этом месте своего названия, потому что солнечные лучи никогда не доходили до них, печально склоняли свои цветочки. Там и тут чахлые златоцветы робко выглядывали из-за алоэ с длинными болезненными листьями. Но между ручьями лавы цвели маленькие фиалки, испускавшие легкое благоухание. Я, признаюсь, с величайшим наслаждением вдыхал их аромат. Запах - это душа цветка, а морские растения, великолепные водоросли - бездушны!
   Мы пришли к подножию роскошного драконового дерева, драцены драко, которое раздвигало утесы своими сильными корнями.
   Вдруг Нед Ленд вскрикнул:
   - Профессор! Улей!
   - Улей! - отвечал я. - Что это вы, Нед, бредите?
   - Улей! Улей! - повторял канадец. - И вокруг него жужжат пчелы!
   Я подошел и должен был поверить в очевидное. В дупле драконового дерева ютилось несколько тысяч пчел. Пчелы вовсе не редкость на Канарских островах, и их продукция там очень ценится.
   Совершенно ясно, что Ленд пожелал запастись медом, в чем я ему не препятствовал.
   Охапка сухих листьев, смешанных с серой, вспыхнула от искр его огнива, и он начал выкуривать пчел. Жужжание мало-помалу прекратилось, улей опустел и предоставил нам несколько литров душистого меда, которым Нед Ленд наполнил свою сумку.
   - Я смешаю этот мед с тестом из хлебного дерева и угощу вас таким пирогом, что просто объеденье! - сказал он.
   - Это будет не пирог, - сказал Консейль, - а пряник!
   - Пряник так пряник, - сказал я. - Однако пойдемте дальше.
   Через несколько поворотов тропинки озеро показалось внизу во всей своей красе. Прожектор освещал его спокойную поверхность, на которой не было ни ряби, ни зыби. "Наутилус" стоял неподвижно, на его платформе и на берегу двигались матросы, их черные тени резко выделялись на фоне освещенных скал.
   Мы обогнули гряду скальных уступов, которые поддерживали свод, и я увидел, что не только пчелы были представителями животного царства в недрах этого вулкана. Хищные птицы парили и кружились над нами, с шумом вылетая из гнезд, прилепившихся в неприступных местах Это были ястребы с белой грудью, крикливая пустельга и жирные дрофы.
   Предоставляю вам судить, какая алчность обуяла Неда при виде вкусной дичи и как он сокрушался, что с ним нет ружья.
   Он попробовал заменить свинец камнями и после многих неудачных попыток ранил великолепную дрофу. Если сказать, что он раз двадцать рисковал жизнью, чтоб завладеть ею, то это будет чистейшая правда, но он все-таки присоединил птицу к своей добыче.
   Мы должны были спуститься на берег, потому что базальтовая гряда стала непроходимой. Над нашими головами зияющий кратер казался широким отверстием колодца. С этого места было видно небо, я даже видел, как по нему бежали рваные облака, причем неслись они на небольшой высоте, потому что иногда они закрывали жерло, а вулкан поднимался под уровнем океана примерно на восемьсот футов.
   Полчаса спустя после последнего подвига Неда Ленда мы достигли берега.
   Здесь флору представляла камнеломка, или дикий укроп. Это мелкое зонтичное растение служит отличной приправой. Консейль собрал несколько пучков, благо ее здесь было много.
   Что же касается фауны, то представителями ее явились тысячи ракообразных: омары, крабы-отшельники, мизиды, креветки, сенокосцы, галатеи, а также великое множество моллюсков, спрятанных в своих раковинах.
   Мы нашли великолепный грот, вошли туда и с удовольствием растянулись на мягком песке. Огонь отполировал базальтовые стены и посыпал их искрящейся слюдяной пылью.
   Нед Ленд ощупывал стены и постукивал по ним, пытаясь определить их толщину, и я не мог удержаться от улыбки, наблюдая за ним.
   Разговор зашел, по обыкновению, о побеге. Я счел возможным сказать, что капитан Немо повернул на юг только для того, чтоб возобновить запас натрия, что теперь он, возможно, пойдет к берегам Европы или Америки и что тогда удобнее будет исполнить задуманное.
   Мы лежали в этом прелестном гроте уже час. Разговор, сначала очень оживленный, постепенно затих; нас клонило в сон. Спешить было некуда, и я не стал противиться сну.
   Мне снилось - ведь сны себе выбирать нельзя, - мне снилось, что я превратился в моллюска, что этот грот не грот, а моя двустворчатая раковина... Меня разбудил голос Консейля.
   - Скорей, скорей! - кричал он.
   - Что случилось? - спросил я, приподнимаясь.
   - Вода! Вода! Вода прибывает!
   Я вскочил на ноги. Море врывалось в наше убежище, как прорвавший препятствие поток.
   - Скорей! Скорей! - кричали мы друг другу.
   Через несколько минут мы уже были в безопасности.
   - Что это делается? - спросил Консейль. - Какой-нибудь новый феномен?
   - Нет, - отвечал я, - это прилив, такой же прилив, какой застиг и героев Вальтера Скотта! Уровень океана поднимается, и по естественному закону равновесия уровень озера также повышается. Мы отделались ножной ванной! Теперь бегом к "Наутилусу"!
   Через три четверти часа мы явились на корабль. Экипаж уже заканчивал погрузку, и "Наутилус" мог с минуты на минуту пуститься в путь.
   Но капитан Немо не отдавал никакого приказа. Он хотел дождаться ночи и выйти незамеченным из этого подводного канала?
   Может быть!
   Как бы то ни было, на другой день "Наутилус" уже шел в открытом океане на глубине нескольких метров.
  

Глава одиннадцатая

Саргассово море

   Направление "Наутилуса" не менялось. Надежда на возвращение к берегам Европы рушилась. Капитан Немо держал курс на юг.
   Куда он направлялся? Я не смел и думать об этом.
   В этот день "Наутилус" прошел по теплому району Атлантического океана.
   Все знают о существовании большого теплого течения Гольфстрим. От берегов Флориды оно направляется к Шпицбергену и Новой Земле. Но прежде чем войти в Мексиканский залив, примерно на 44° северной широты, течение разделяется на два рукава; один, главный, рукав идет к берегам Ирландии и Норвегии, а другой - на юг к Азорским островам, потом касается африканских берегов, описывает удлиненную дугу и возвращается к Антильским островам.
   Этот второй рукав скорее похож на кольцо, чем на рукав, и окружает своими теплыми водами ту холодную, спокойную и неподвижную часть Атлантического океана, которую называют Саргассовым морем. Это поистине озеро посреди Атлантического океана, воды Гольфстрима обходят его окружность только за три года.
   Саргассово море, собственно говоря, покрывает всю потопленную Атлантиду. Некоторые ученые даже считают, что многочисленные плавающие острова водорослей, которыми усеяно это море, раньше были прибрежными зарослями этого древнего материка. Но, вероятнее всего, эти водоросли приносятся в Саргассово море с берегов Европы и Америки течением Гольфстрим. Вид плавучей зелени заставил Колумба подозревать о существовании Нового Света. Когда суда смелого мореплавателя вошли в Саргассово море, то с большим трудом смогли пробраться среди множества водорослей. К великому ужасу экипажа, они боролись с ними три недели, пока выплыли.
   Таково было море, где теперь находился "Наутилус", - настоящий луг, покрытый водорослями, так густо и так плотно, что форштевень судна с трудом прорезывал их.
   Капитан Немо, опасаясь за целость винта, держался на глубине нескольких метров.
   Название это море получило от испанского слова "sargazzo", что значит "водоросль". Плавучие водоросли образуют громадные растительные рифы. И вот почему, по замечанию Маури, автора "Физической географии земного шара", они соединяются в тихом бассейне Атлантического океана: "Если поместить в сосуде с водой соломинки или какие-нибудь плавающие тела и воде в сосуде сообщить круговое движение, то увидим, что разрозненные соломинки соединятся группой в центре сосуда, то есть в пункте меньшего колебания. Вообразите, что сосуд - Атлантический океан, круговое течение - Гольфстрим, а центр, где собираются плавающие тела, - Саргассово море".
   Я разделяю мнение Маури и мог изучить этот феномен в условиях среды, обычно редко посещаемой судами.
   Над нами плавали собранные в груду среди бурых водорослей стволы деревьев, поваленные бурей в Андах или в Скалистых горах и приплывшие по течению Амазонки или Миссисипи, многочисленные обломки кораблекрушений, остатки килей, части оснастки, вырванные обшивные доски, до того отягощенные раковинами, что не могли уже подняться на поверхность океана.
   Время оправдает, возможно, и другое мнение Маури, что эти предметы, скапливающиеся таким образом в продолжение веков, превратятся в руду от действия морской воды и образуют тогда неистощимые залежи каменного угля. Драгоценный запас, который предусмотрительная природа приготовит к тому времени, когда люди исчерпают копи материков.
   Среди непроходимой путаницы водорослей виднелись прелестные альционарии розоватого цвета, актинии с длинными щупальцами, красные, голубые, зеленые медузы, и между ними корнероты Кювье, синеватый диск которых окаймлен фиолетовыми зубчиками.
   Весь день 22 февраля мы провели в Саргассовом море, где рыбы, большие охотницы до ракообразных и морских растений, находят себе обильную пищу. На другой день океан принял свой обычный вид.
   С этой минуты, то есть с 23 февраля по 12 марта, в течение девятнадцати дней "Наутилус", держась середины Атлантического океана, нес нас с равномерной скоростью, доходившей до ста лье в сутки. Очевидно, капитан Немо задался целью в точности исполнить предначертанную программу; я был убежден, что он намерен, обогнув мыс Горн, вернуться в южные воды Тихого океана.
   Опасения Неда Ленда были обоснованны. Здесь, в открытом океане, совершенно лишенном островов, нечего было и думать о бегстве. Осталось лишь покориться своей участи.
   Однако у меня была слабая надежда подействовать силой убеждения там, где хитрость и сопротивление ни к чему не вели. Не согласится ли капитан Немо по окончании путешествия освободить нас, взяв клятву никому не говорить о его существовании?
   Приступить к этому нужно было очень осторожно. Надо было искусно воспользоваться благоприятной минутой, так как капитан в самом начале решительно объявил, что его тайна требует нашего вечного заточения на "Наутилусе". Теперь, вероятно, он был уверен, что мое четырехмесячное молчание было следствием того, что я совершенно покорился своей участи. Поднять этот вопрос теперь значило бы возбудить его опасения, а это могло только навредить осуществлению нашего замысла. Все это я взвесил и обдумал, а потом поделился своими соображениями с Консейлем, который был встревожен не менее меня. В конце концов, мы уже теряли всякую надежду когда-либо увидеть себе подобных людей, и эта мысль, несмотря на то, что я не склонен поддаваться унынию, приводила меня в содрогание, особенно теперь, когда капитан Немо на всех парах летел к южной части Атлантического океана!
   В течение девятнадцатидневного путешествия с нами не случилось ничего примечательного. Капитан редко показывался, он, по-видимому, занимался в библиотеке. Мне попадались на глаза раскрытые книги, преимущественно по естественной истории. Моя книга "Тайны морских глубин" была испещрена заметками, написанными на полях его рукой, иногда эти заметки противоречили моей теории и моей системе. Капитан очень редко входил со мной в прения по этому предмету и довольствовался беглой критикой. По временам раздавались звуки его органа, на котором он играл с большим чувством, но это происходило большей частью по ночам среди таинственного мрака, когда "Наутилус" успокаивался в пустынном океане.
   Большую часть этого путешествия мы совершали по поверхности. Лишь изредка виднелись парусные корабли, направлявшиеся к мысу Доброй Надежды.
   Однажды нас преследовало китоловное судно, вероятно, принявшее "Наутилус" за громадного кита. Капитан, для того чтобы охотники не теряли даром времени и не тешили себя пустой надеждой, резко прекратил эту охоту, мгновенно уйдя вглубь. Этот случай сильно заинтересовал Неда Ленда: он, наверное, сожалел, что китоловы не разбили своими гарпунами вдребезги наш железный китообразный корабль.
   Рыбы, которых я и Консейль здесь видели, мало отличались от встреченных нами в других широтах. Самые замечательные образцы из страшного отряда хрящевых рыб-акул, подразделяющихся на три подотряда и заключающих в себе не менее тридцати двух семейств, - это полосатая акула, длиной пять метров, с округленными брюшными плавниками, на спине у нее шесть длинных черных, параллельно расположенных продольных полос; а также жемчужная акула, пепельно-серого цвета, с семью жаберными щелями, одним спинным плавником почти на самой середине туловища.
  


  
   Попадались также так называемые морские собаки, самые прожорливые из всех акул. Нельзя, конечно, вполне доверять рыболовам, однако они рассказывают, будто в брюхе одной такой акулы нашли однажды голову буйвола и целого теленка, в другой - матроса в форме, в третьей - вооруженного солдата, в четвертой, наконец, - всадника с лошадью. Я не мог проверить степень их прожорливости, так как ни одной акулы не попалось в сети "Наутилуса".
   Нас неотступно сопровождали целые стаи дельфинов, всегда по пять-шесть особей. Они в прожорливости не уступают акулам, особенно если верить копенгагенскому профессору, который будто бы нашел в желудке дельфина тринадцать морских свиней и пятнадцать тюленей. Правда, ему попалась касатка, длина которой доходит до двадцати четырех футов. Встреченные нами здесь дельфины отличались необыкновенно длинным и узким рылом, примерно в четыре раза длиннее головы. Тело у них длиной три метра, спина черная, а брюхо розовато-белое, изредка испещренное маленькими пятнышками.
   Упомяну еще о виденных мной замечательных умбрицах - рыбах из отряда колючеперых, принадлежащих к семейству горбылей. Некоторые писатели, скорее поэты, чем натуралисты, утверждают, что эти рыбы обладают мелодичным голосом и задают концерты не в пример лучше людских. Не смею отрицать это, скажу только, что нам они не соблаговолили спеть серенады.
   Кроме того, Консейль распределил по разрядам всех летучих рыб, которые нам встретились. Очень любопытно было наблюдать, с какой ловкостью дельфины за ними охотились. Как бы высоко ни взлетала несчастная рыбка, какие бы зигзаги она ни выделывала в воздухе, всюду ее ожидала открытая пасть дельфина. Когда эти летучки со светящимися ртами ночью поднимаются в воздух и, сверкнув, снова погружаются в воду, они напоминают падающие звезды.
   Наше путешествие продолжалось до 13 марта без особенных приключений. Весь день 13 марта был занят промерами глубины, что живо меня заинтересовало.
   Мы прошли около тринадцати тысяч лье с момента нашего выхода в Тихий океан. Мы находились на 46°372 южной широты и 37°532 западной долготы. В этих местах капитан "Геральда" Денхэм опускал зонд на четырнадцать тысяч метров и все-таки не достиг дна, а лейтенант Паркер с американского фрегата "Конгресс" так же безуспешно погрузил зонд на пятнадцать тысяч сто сорок метров.
   Капитан Немо решил опуститься ко дну с целью установить точную глубину этой части Атлантического океана. Я приготовился записывать результаты этого опыта.
   И вот "Наутилус" начал производить маневры, за ходом которых я следил с величайшим любопытством.
   Мы с капитаном стояли в салоне и наблюдали за быстрым движением стрелки манометра. Вскоре мы оставили над собой слои воды, в которых живут почти все рыбы.
   Большинство рыб может жить только у поверхности морей и рек, но другие, не столь многочисленные, живут на довольно значительной глубине. Среди последних я увидел одну акулу с семью жаберными щелями, рыб-телескопов с огромными глазами, кузовков с сероватым панцирем и, наконец, долгохвостов, выдерживающих давление сто двадцать атмосфер на глубине тысяча двести метров.
   Я спросил капитана, видел ли он рыб на большей глубине.
   - Редко, - ответил он. - Но что говорит об этом современная наука?
   - А вот что. Нам известно, что в глубинах моря растительная жизнь прекращается быстрее жизни животной. Там, где отмирают последние растения, животные еще существуют. Устрицы, например, живут на глубине две тысячи метров, и Мак-Клинток, герой северных морей, вытащил живую морскую звезду с глубины двух тысяч пятисот метров. Экипаж английского фрегата "Бульдог" поймал звезду на глубине более одного лье. Но вы, капитан, пожалуй, все-таки станете утверждать, что мы еще ничего не знаем?
   - О нет, профессор, - ответил капитан, - я ведь не такой невежа, как вы полагаете. Но позвольте спросить, как вы объясните, что животные могут существовать на такой глубине?
   - Я объясняю это, - ответил я, - во-первых, тем, что вертикальные и горизонтальные течения, обусловливая перемещение масс воды с различной насыщенностью и плотностью, способствуют распространению организмов, например, поддерживают малосложную жизнь морских звезд и морских лилий.
   - Это так, - заметил капитан.
   - Во-вторых, тем, что кислород есть основа всей жизни, а известно, что чем глубже, тем больше в морской воде кислорода, который сжимается под давлением глубинных слоев воды.
   - А! И это известно! - сказал капитан Немо с некоторым удивлением. - Позвольте вам сообщить, профессор, что так оно и есть на самом деле. Я добавлю, что в плавательном пузыре рыб, выловленных на поверхности воды, содержится больше азота, чем кислорода, а у тех, которые водятся на большой глубине, напротив, больше кислорода, чем азота. Это подтверждает вашу систему. Однако обратимся к нашим наблюдениям.
   Я посмотрел на манометр - он показывал глубину шесть тысяч метров. Мы погружались уже целый час. Опустевшие воды были удивительно прозрачны. Еще через час мы были уже на глубине тринадцать тысяч метров (три лье с четвертью), а близость морского дна ничем не давала о себе знать.
   На отметке четырнадцать тысяч метров я заметил темные силуэты горных вершин в прозрачной воде. Это могли быть горы повыше Гималаев или Монблана, потому что глубина пропасти оставалась неизмеримой.
   Несмотря на огромное давление, "Наутилус" спускался все ниже. Корпус судна дрожал и скрипел, казалось, что иллюминаторы прогибаются под давлением воды. Капитан был прав, говоря, что его корабль вынослив, как скала.
   В то время, когда "Наутилус" скользил, опускаясь, между склонами гор, затерянных в бесконечных глубинах океана, я замечал там кое-где некоторые раковины, несколько иглокожих и морских звезд.
   Но и эти последние представители морской фауны исчезли, а мы очутились за пределами подводной жизни. Мы дошли до глубины шестнадцать тысяч метров, и "Наутилус" подвергался давлению воды тысяча шестьсот атмосфер, то есть тысяча шестьсот килограммов на каждый квадратный сантиметр своей поверхности!
   - Каково! - вскрикнул я. - Мы находимся в местах, где никогда не бывал ни один человек! Посмотрите, капитан, на эти величественные скалы, на эти необитаемые пещеры, где жизнь уже невозможна! Как жаль, что от всех этих неизведанных мест у нас останутся одни воспоминания.
   - Вы бы хотели, чтобы у вас осталось что-нибудь еще кроме воспоминаний?
   - Что вы хотите этим сказать, капитан?
   - Я хочу сказать, что нет ничего легче, как сфотографировать этот подводный пейзаж.
   Не успел я выразить свое удивление, как капитан уже распорядился и нам принесли фотографический аппарат. Прозрачная водная среда, освещенная прожектором "Наутилуса", была хорошо видна в иллюминаторе и представляла собой прекрасный объект для съемки. Ни малейшей тени не отбрасывалось искусственным светом. Само солнце не могло лучше служить нашим целям.
   "Наутилус" остановился, мы с капитаном навели объектив на облюбованный нами вид океанского дна и через несколько секунд получили великолепный негатив. Я сохранил этот снимок. С какой ясностью видны на нем огромные скалы, никогда не видевшие солнечного света, эти гранитные устои, на которых зиждется земной шар! А далее - как хорошо вышел этот гористый горизонт, волнообразная линия которого составляет фон пейзажа! Невозможно описать эти гладкие, черные, отполированные скалы, голые, без единого пятнышка, даже без мха, а у их подножия песок расстилался ковром и блестел под лучами электрического света.
   Сделав снимок, капитан сказал:
   - Пора подниматься, профессор. Нужно удовольствоваться этим и не подвергать "Наутилус" слишком долго этому страшному давлению.
   - Хорошо, капитан, - ответил я.
   - Держитесь крепче.
   Не успел я понять смысл предостережения капитана, как меня уже свалило с ног.
   По приказу капитана "Наутилус" поднялся вверх с быстротой молнии. За четыре минуты он прошел все четыре лье, отделявшие нас от поверхности океана, и, вынырнув из воды подобно летучей рыбе, упал на воду, образовав огромный фонтан брызг.
  

Глава двенадцатая

Киты и кашалоты

   В ночь с 13 на 14 марта "Наутилус" снова взял курс на юг. Я предполагал, что он, оставив на западе мыс Горн, войдет в Тихий океан и этим закончит свое кругосветное путешествие. Этого, однако, не случилось.
   Куда же держит путь капитан Немо?
   К Южному полюсу?
   Это было бы безумием! Я начинал думать, что Нед Ленд имеет некоторые основания смотреть на капитана как на тронутого.
   С некоторого времени канадец ни слова не говорил мне о побеге. Он стал сдержаннее, мрачнее и молчаливее. Я ясно видел, как тяжело дается ему наше долгое заключение на "Наутилусе". Я чувствовал, как с каждым днем растет его раздражение. При встрече с капитаном глаза Неда вспыхивали мрачным огнем, губы сжимались, и я всегда боялся, что он вдруг вспыхнет и позволит себе какую-нибудь очень неприятную для всех выходку.
   В тот день, 14 марта, Консейль и Нед Ленд неожиданно пришли в мою каюту.
   - Хочу задать вам вопрос, профессор, - сказал Нед Ленд.
   - Спрашивайте, Нед.
   - Как вы полагаете, профессор, сколько человек на борту "Наутилуса"?
   - Не знаю, Нед.
   - Мне кажется, что такому судну не требуется большой экипаж.
   - Мне тоже, Нед. По-моему, десяти человек совершенно достаточно.
   - Так почему же их тут гораздо больше? - спросил Ленд.
   - Почему? - переспросил я.
   - Да, почему?
   - Видите ли, Нед, сказать точно я ничего не могу, но мне кажется, что "Наутилус" не только корабль, но и убежище для тех, кто, подобно капитану Немо, прервал все отношения с обществом.
   - Может быть, но, с позволения их чести, ведь "Наутилус" не может вместить всех, - сказал Консейль. - Пусть их честь нам скажут, сколько именно человек здесь может быть.
   - Как же я могу это сказать, Консейль?
   - Их честь могут рассчитать. Их честь знают, какое это судно, объем полезного воздуха. Их честь также знают, сколько каждый человек потребляет кислорода. Надо еще заметить, что "Наутилус" всплывает каждые двадцать четыре часа...
   Речи Консейля не отличались особой ясностью, но я понял, что он хотел сказать.
   - Я понимаю, Консейль, - сказал я. - Рассчитать это нетрудно, но вряд ли расчет будет верным.
   - Ничего! - сказал Нед Ленд. - Вы все-таки рассчитайте!
   - Извольте. Каждый человек употребляет в час весь кислород, содержащийся в ста литрах воздуха, или, говоря другими словами, за двадцать четыре часа поглощает кислород, содержащийся в двух тысячах четырехстах литрах. Надо, значит, разделить водоизмещение "Наутилуса" на две тысячи четыреста.
   - Именно так, - сказал Консейль.
   - Так как "Наутилус" вмещает полторы тысячи тонн, а в каждой тонне тысяча литров, значит, разделив на две тысячи четыреста, - я взял карандаш, - получим шестьсот двадцать пять. Таким образом, на "Наутилусе" воздуха достаточно примерно для шестисот двадцати пяти человек в течение суток.
   - Шестисот двадцати пяти! - повторил Нед Ленд. - Это, пожалуй, много на троих!
   - Да, много, Нед! Хотя нас здесь, вместе взятых, гораздо меньше, я могу вам только дать один совет: запаситесь терпением.
   - И даже, с позволения их чести, не только терпением, но и смирением, - сказал Консейль. - Покоритесь судьбе, Нед!
   - Впрочем, - сказал я, - капитан Немо не может же все время плыть на юг. Когда-нибудь он остановится! Его могут задержать льды, и он должен будет возвратиться... Тогда можно будет попытать счастья, Нед...
   Канадец покачал головой, потер лоб рукой и удалился, не сказав ни слова.
   - Этот бедный Нед, с позволения их чести, все думает о том, чего не может иметь, - сказал Консейль. - Он все вспоминает, что было в прошлой жизни, и обо всем жалеет. Каждую минуту он думает о разных таких вещах, и сердце у него надрывается каждый раз. Надо войти в его положение. Ему невесело здесь. Что ему тут делать? Нечего! Он не ученый, как их честь, и никогда не сможет увлечься, как мы, морскими чудесами. Он теперь только и думает, как бы убежать на родину и посидеть вечерком в какой-нибудь своей любимой таверне.
   - Твоя правда, Консейль, твоя правда, - отвечал я.
   В самом деле, однообразная жизнь на "Наутилусе", должно быть, была невыносима для канадца, который привык к жизни деятельной и свободной. Развлечения, доступные ему, были редки.
   Впрочем, в этот день случилось происшествие, которое напомнило ему счастливые дни.
   Около одиннадцати часов утра "Наутилус" выплыл на поверхность океана и очутился среди целого стада китов.
   Киты играли очень значительную роль и оказали немалые услуги мореплавателям в эпоху географических открытий. Увлекая за собой сначала басков, потом астурийцев, англичан и голландцев, киты научили их пренебрегать опасностями и провели с одного конца земли до другого.
   Старинные легенды уверяют, что они заводили китоловов почти до самого Северного полюса.
   Мы сидели на палубе. Море было спокойно. Под этими широтами октябрь не похож на нашу осень - погода была великолепная.
   Вдруг Нед преобразился.
   - Что такое, Нед? - спросил я.
   - Вон там, на востоке, вон там! Кит!
   Присмотревшись внимательно, можно было различить вдали черноватый предмет, который то приподнимался, то опускался на волнах.
   - Он далеко? - спросил Консейль.
   - Милях в пяти, - отвечал я.
   - Эх, если бы я был на китоловном судне, - вскрикнул Нед Ленд, - отвел бы я свою душу! Кит здоровенный. Смотрите, какие столбы воды он выбрасывает! Тысяча чертей с чертенятами! За что я тут, как какая-нибудь каналья, прикован!
   - Неужто вы все еще не выбросили из головы китоловство, Нед? - спросил я.
   - Что? Да какой же китолов может забыть свое ремесло?
   После этого он не китолов, а скот...
   - Вы никогда не охотились в этих морях, Нед?
   - Никогда, профессор. Я охотился только в северных морях, от Берингова пролива до Девисова.
   - Значит, с китами Южного полушария вы еще не знакомы. Вы до сих пор ловили ненастоящих китов - настоящие киты не переходят теплых вод экватора.
   - Вы не шутите? - спросил Ленд, глядя недоверчиво мне в лицо.
   - Нисколько не шучу, Нед.
   - Чудно! А я вам доложу, профессор, что в шестьдесят пятом году, два с половиною года назад, я подцепил около Гренландии кита, и у этого кита в боку был гарпун с клеймом судна из Берингова пролива! Значит, это животное ранили на западе Америки, так или нет? А убито было на востоке. Как же оно там очутилось? Значит, обогнуло мыс Горн или мыс Доброй Надежды и перешло экватор.
   - Я, с позволения их чести, придерживаюсь того же мнения, - сказал Консейль. - Что же их честь ответят на это?
   - Их честь ответят, что разные виды китов живут в различных морях и никогда свои моря не покидают. И если какой-нибудь кит пожаловал из Берингова пролива в Девисов, так это потому, что, вероятно, существует проход из одних вод в другие.
   - Где же этот проход?
   - Или где-нибудь у берегов Америки, или у берегов Азии.
   - Уж, право, не знаю, верить ли, - сказал Ленд, прищурившись.
   - Надо верить их чести, - сказал Консейль.
   - Так, значит, если я никогда в здешних морях не охотился, так здешних китов и не знаю?
   - Как я уже вам говорил, Нед.
   - Тем резоннее завести знакомство! - сказал Консейль.
   - Смотрите! Смотрите! - вскричал канадец. - Он приближается! Прямо на нас идет, точно насмехается, бестия! Точно знает, что я ничего не могу сделать!
   Нед Ленд гневно топнул ногой. Рука его поднялась, словно он хотел запустить гарпун.
   - Эти киты такие же большие, как в северных морях, профессор? - спросил он меня.
   - Почти одной величины, Нед.
   - Я, надо вам сказать, видел здоровенных китов, профессор, в сто футов длиной. И я слышал даже, что у Алеутских островов попадаются киты в полтораста футов!
   - Ну это, я полагаю, явное преувеличение, - отвечал я. - Ведь эти животные, снабженные спинными плавниками, как и кашалоты, меньше настоящих китов.
   - А! - вскрикнул канадец. - Приближается! Совсем близко! - Затем он снова продолжил: - Вы говорите, что кашалоты маленькие? Да ведь есть кашалоты громадные! Послушали бы, что про них рассказывают! Эти животные умные. Говорят, они укрываются водорослями, и все принимают их за острова!
   - За острова, Нед?
   - Да, да, за небольшие острова! И пристают к ним, и располагаются на них, разводят огонь...
   - Строят дома, - подхватил Консейль.
   - А ты шутник! - ответил Нед Ленд. - Ну да, строят дома! А потом кашалот переворачивается - и фьють! Дома и жители - все в воде!
   - Это как в "Путешествиях Синбада-морехода"! - засмеялся я. - Вы, Нед, очень любите необыкновенные истории, признаюсь, ваши кашалоты - молодцы хоть куда! Неужели вы верите, что...
   - Профессор, - серьезно ответил Ленд, - когда дело касается китов, так всему надо верить... Нет, вы только поглядите! Совсем уже близко!.. Говорят, киты могут совершить кругосветное путешествие за пятнадцать дней!
   - Не буду спорить, Нед.
   - А вы знаете, профессор, что в старые времена, после сотворения мира, киты плавали еще проворнее?
   - В самом деле? Почему же, Нед?
   - А потому, что тогда хвосты у них были поперечными, как у рыб, и они виляли ими справа налево и слева направо. Ну, Бог увидел, что они очень быстро плавают, взял да и открутил им хвост. И с тех пор они хлопают хвостом по воде сверху вниз и плавают потише.
   - Чудно! - улыбнулся я. - Надо ли этому верить?
   - Я вам отвечу: не очень надо верить! Вот я еще слышал, что есть киты длиной триста футов, а весом сто тысяч фунтов, - и вы тоже поверите этому?
   - Триста футов! - отвечал я. - Это уже чересчур! Правда, некоторые китообразные достигают значительной величины: есть такие, которые, говорят, дают около ста двадцати тонн жира.
   - Это правда, я таких сам видал, - сказал Ленд.
   - Верю, Нед, - ответил я. - Я также верю, что некоторые киты равны по величине сотне слонов. Представьте себе, что это такое, когда подобная махина пускается во всю прыть!
   - Правда, что кит может потопить корабль? - спросил Консейль.
   - Не думаю, - ответил я. - Впрочем, рассказывают, что в 1820 году именно в этих южных морях кит атаковал судно "Эссекс" и оно потонуло.
   Нед лукаво на меня поглядел.
   - Меня вот тоже однажды хватил кит хвостом в самую... в самую шлюпку. И меня, и товарищей подкинуло метров на шесть. Что ж, бывает! Если у профессора кит опрокидывает корабли, так шлюпку они могут хоть под облака подкинуть!
   - А долго живут киты, с позволения их чести? - спросил Консейль.
   - Тысячу лет! - ответил канадец без малейшего колебания.
   - Откуда вы это знаете, Нед? - спросил я. - Почему?
   - Говорят, - отвечал Нед Ленд.
   - А почему говорят?
   - Потому что знают.
   - Нет, Нед, не знают, а только предполагают и вот на что в этом случае опираются. Примерно четыреста лет назад, когда китобои начали ловить китов, киты были гораздо больше теперешних. Из этого сделали вывод, что современные киты еще не достигли полного развития, что это только подростки. Поэтому Бюффон и сказал, что китообразные могут и даже должны жить тысячу лет. Поняли?
   Нед Ленд меня уже не слушал. Кит все приближался, и канадец пожирал его глазами.
   - А, - вскрикнул он, - да он не один! Два, три, десять!.. Двадцать! Это целое стадо! Господи! А я ничего не могу сделать! Я связан по рукам и ногам!
   - Послушайте, Нед, - сказал Консейль, - отчего вы не попросите у капитана разрешения поохотиться?
   Консейль еще не окончил фразы, а канадец уже побежал к трапу и исчез из виду. Через несколько минут он вернулся вместе с капитаном.
   Капитан Немо стал рассматривать китов, которые резвились в миле от "Наутилуса".
   - Это южные киты, - сказал он после наблюдения. - Целое стадо, и такое стадо, что могло бы обогатить флотилию китобоев.
   - Ну вот я с этим стадом и справлюсь, капитан, - сказал Нед Ленд. - Я еще не совсем забыл, как метать гарпун!
   - Странная охота! - ответил капитан Немо. - Нам китовый жир не нужен, значит, придется истреблять животных напрасно.
   - Да ведь вы же разрешили в Красном море охотиться за тюленем, капитан! - возразил канадец.
   - Тогда надо было достать свежего мяса для экипажа. Я не понимаю, что приятного убивать только для того, чтобы убивать. Человек очень часто присваивает себе это право, но... но я не желал бы допускать подобного варварского времяпровождения. Истребляя китов, безвредных и добрых животных, китобои поступают отвратительно, мистер Ленд. Они уже опустошили весь Баффинов залив и скоро истребят эту породу полезных животных. Оставьте лучше в покое несчастных китов. У них и без вас много врагов: пусть сражаются с кашалотами, с меч-рыбой, с рыбой-пилой.
   Можно себе представить, как слушал канадец эту речь! Он во все глаза смотрел на капитана и, казалось, не понимал, о чем идет речь. А между тем капитан был прав: алчные китобои истребят со временем всех китов в океане.
   Нед Ленд начал насвистывать какую-то песенку, засунул руки в карманы и повернулся к нам спиной.
   Капитан Немо все еще смотрел на стадо китов.
   - Я говорил, - сказал он, обращаясь ко мне, - что у этих животных кроме человека достаточно врагов в своей среде. Сейчас произойдет баталия. Посмотрите, Аронакс, видите вы вон там, в восьми милях от нас, как движутся черные точки?
   - Вижу, капитан, - ответил я.
   - Это кашалоты. С этими животными шутить нельзя. Мне случалось иногда встречать их стадами по двести-триста особей. Вот кашалотов следует истреблять, кашалоты - животные хищные, вредные...
   Канадец быстро повернулся к нам.
   - Что ж, время еще есть, капитан, - сказал я, - и в интересах китов...
   - Зачем бесполезно подвергать себя опасности, профессор? "Наутилус" сам рассеет этих кашалотов. "Наутилус" вооружен стальным тараном, который, я полагаю, не уступит гарпуну мистера Ленда.
   Ленд довольно презрительно пожал плечами, как бы не доверяя корабельному тарану.
   - Погодите, - продолжал капитан Немо, - мы вам покажем такую охоту, какой вы еще не видели. К этим тварям я не имею ни малейшей жалости. Они представляются мне одной зубастой пастью: зубы и пасть - больше ничего!
   Зубастая пасть! Лучше нельзя было обрисовать большеголового кашалота, который иногда достигает в длину более двадцати пяти метров. Громадная голова занимает около третьей части его тела. Кашалот - представитель подотряда зубастых китов. У беззубых китов верхние челюсти усажены только роговыми пластинками, которые называют китовым усом, а у кашалота двадцать пять цилиндрических, вверху заостренных зубов; каждый зуб весит два фунта и имеет высоту до двадцати сантиметров. В верхней части его огромной головы, в больших впадинах, разделенных хрящами, и находится от трехсот до четырехсот килограммов драгоценной маслянистой массы, называемой "спермацет". Кашалот очень неуклюж и безобразен. Он, как справедливо заметил Фредол, больше похож на головастика, чем на рыбу. Он какой-то уродливый, непропорционально сложен и видит только одним правым глазом.
   Тем временем чудовищное стадо все приближалось. Кашалоты уже заметили китов и приготовились к нападению. Можно было заранее сказать, что победа останется на стороне кашалотов, потому что кашалоты не только вооружены лучше китов, но они, кроме того, могут дольше оставаться под водой.
   Пора было поспешить на помощь китам.
   "Наутилус" ушел под воду; Консейль, Нед Ленд и я расположились у иллюминаторов в салоне, а капитан Немо сам встал у руля. Вскоре вращение винта ускорилось, и "Наутилус" пошел быстрее.
   Между китами и кашалотами уже произошла стычка, когда "Наутилус" врезался в стадо кашалотов.
   Кашалоты сначала не очень встревожились при виде нового врага, но скоро им пришлось почувствовать силу его ударов. Что это была за битва!
   Даже Нед Ленд, как бы сердит и огорчен он ни был, не утерпел и хлопал в ладоши.
   В руках капитана Немо "Наутилус" превратился в грозный гарпун. Корабль рассекал кашалотов пополам, оставлял за собой трепещущие и окровавленные куски мяса. Страшные удары хвостом сыпались на его борта, но эти удары были ему нипочем. Уничтожив одного кашалота, он летел на другого, поворачивался направо, налево, отступал, погружался, когда кашалот нырял, всплывал за ним снова на поверхность, наносил удары сверху, поражал снизу, резал на части, уничтожал.
   - Ну и резня! - говорил Нед Ленд. - Какой шум подняли!
   Действительно, обезумевшие животные страшно взбаламутили океанские воды. Из их глоток вырывался пронзительный свист, сменявшийся предсмертным хрипением.
   Целый час продолжалось это побоище. Несколько раз сразу десять или двенадцать кашалотов атаковали "Наутилус". Сквозь стекла мы видели их зубастые пасти, их страшные глаза. Они цеплялись за "Наутилус", как собаки за загнанного кабана. Но "Наутилус" то увлекал их вглубь, то поднимал на поверхность, нисколько не обращая внимания ни на тяжесть, ни на мощные удары животных.
   Наконец кашалоты были рассеяны. Волны успокоились, и "Наутилус" выплыл на поверхность.
   Мы тотчас же выбежали на палубу.
   Море было покрыто обезображенными, изуродованными трупами. Самый ужасный взрыв не мог бы так исковеркать, искромсать, выпотрошить мясистые туши. Мы плыли среди огромных трупов.
   - Спины у них голубоватые, - говорил Консейль, - брюхо беловатое, и все они покрыты выпуклостями.
   Несколько перепуганных кашалотов обратилось в бегство. Вода на несколько миль вокруг окрасилась кровью; казалось, что "Наутилус" плыл по морю крови.
   Капитан Немо тоже вышел на палубу.
   - Ну как, мистер Ленд? - спросил он.
   - Что же это за охота? - ответил канадец, который уже успел успокоиться. - Это и охотой нельзя назвать. Зрелище, конечно, страшное, да ведь я не мясник, я охотник, я китолов!
   Это же просто резня, бойня!
   - Это истребление вредных животных, мистер Ленд. "Наутилус" не похож на мясницкий нож, вы напрасно его порочите!
али мнѣ что онъ все еще шелъ къ югу, со скоростью двадцати миль въ часъ, на глубинѣ ста метровъ.
   Пришелъ Консель. Я ему разказалъ о нашей ночной экскурсіи, а такъ какъ ставни оконъ были открыты, то онъ еще могъ видѣть мелькомъ часть потопленнаго материка.
   Въ самомъ дѣлѣ, Корабликъ шелъ только въ десяти метрахъ надъ дномъ равнины Антлантиды. Онъ несся какъ воздушный шаръ увлекаемый вѣтромъ несется надъ земными лугами, или вѣрнѣе сказать мы были въ нашей залѣ какъ въ вагонѣ экстреннаго поѣзда. На первомъ планѣ предъ нашими глазами проходили фантастически-очерченныя скалы, лѣса деревьевъ перешедшихъ изъ растительнаго царства въ царство животное, неподвижные и странные силуэты ясно очерчивались въ водѣ. Тутъ были также каменистыя массы, скрывавшіяся подъ ковромъ асцидій и анемонъ, усаженныя длинными вертикальными водорослями, лотомъ обломки лавы, странно изогнутые, которые свидѣтельствовали объ ужасѣ плутоническихъ изверженій.
   Между-тѣмъ какъ эти причудливые пейзажи сіяли при свѣтѣ нашихъ электрическихъ огней, я разказывилъ Конселю исторію этихъ Атлантовъ, которые, съ точки зрѣнія чистаго вымысла, внушили Балльи столько прекрасныхъ страницъ. Я говорилъ ему о войнахъ этого героическаго народа. Я разсуждалъ объ Атлантидѣ какъ о вопросѣ не долу екающемъ сомнѣній. Но Консель былъ разсѣянъ, мало меня слушалъ и я скоро понялъ причину его равнодушія къ этому историческому предмету.
   Дѣйствительно, многочисленныя рыбы привлекали его взоры, и когда показывались рыбы, Консель, погружаясь въ бездны классификаціи, уносился изъ міра дѣйствительности. Въ подобныхъ случаяхъ, мнѣ оставалось только подражать ему, и приняться вмѣстѣ съ нимъ за наши ихтіологическія изслѣдованія.
   Впрочемъ, рыбы Атлантическаго океана не очень отличались отъ рыбъ видѣнныхъ нами до сихъ поръ. Это были исполинскаго роста скаты, длиной въ пять метровъ, надѣленные большою мускульною силой, которая позволяетъ имъ подниматься надъ волнами; различные виды акулъ, между ними carcharias glaucus, въ пятнадцать футовъ длиной, съ треугольными и острыми зубами, которая вслѣдствіе своей прозрачности была почти невидимою въ водѣ, бурые sagrus, центрины въ видѣ призмы, покрытые бородавчатою кожей, будто латами, осетры похожіе на своихъ родичей въ Средиземномъ морѣ, syngnathus, длиной въ полтора фута, темно-желтыя, снабженныя маленькими, сѣрыми плавательными перьями, безъ зубовъ и языка, которыя извивались какъ тонкія и гибкія змѣи.
   Между костистыми рыбами, Консоль замѣтилъ макайръ черноватыхъ, длиной въ три метра, верхняя челюсть которыхъ вооружена острымъ мечомъ; trachinus самыхъ яркихъ цвѣтовъ, извѣстныхъ во времена Аристотеля подъ именемъ морскихъ драконовъ; брать ихъ очень опасно вслѣдствіе шиповъ которыми вооруженъ ихъ спинной плавникъ: потомъ попадались корифены коричневыя, спины которыхъ покрыты голубыми полосками и обрамлены золотою каймой; красивыя dodar; chrysostosa, имѣвшіе форму дисковъ съ лазоревыми переливами; освѣщенные сверху солнечными лучами, они представляли какъ бы серебряныя пятна; наконецъ мечъ-рыбы, xyphias gladius, длиной въ восемь метровъ, плававшія стаями и снабженныя желтоватыми плавниками въ формѣ серповъ и длинными шестифутовыми мечами; неустрашимыя животныя, скорѣе принадлежащіе къ травояднымъ чѣмъ къ рыбояднымъ, они повинуются малѣйшему знаку своихъ самокъ, какъ хорошо вышколенные мужья.
   По, наблюдая различные экземпляры морской фауны, я не переставалъ смотрѣть и на длинныя равнины Атлантиды. Иногда причудливая неровность почвы замедляла быстроту Кораблика, и тогда онъ скользилъ съ ловкостью китообразнаго животнаго въ узкихъ проходахъ между холмами. Если этотъ лабиринтъ становился совершенно непроходимымъ, тогда судно поднималось, какъ воздушный шаръ, и миновавъ препятствіе, снова начинало свое быстрое плаваніе, въ нѣсколькихъ метрахъ отъ дна. Удивительное и прекрасное плаваніе напоминавшее пріемы воздушнаго путешествія, съ тою только разницей что Корабликъ вполнѣ повиновался рукѣ своего рулеваго.
   Около четырехъ часовъ вечера, почва, состоявшая вообще изъ густаго ила перемѣшаннаго съ окаменѣлыми вѣтвями, мало-по-малу видоизмѣнялась; она сдѣлалась болѣе камениста и казалась усѣянною конгломератами, базальтовыми туфами, кусками лавы и обейдіанами. Я думалъ что за длинными равнинами скоро должна послѣдовать горная область, и въ самомъ дѣлѣ, при нѣкоторыхъ маневрахъ Кораблика, я замѣтилъ что южный горизонтъ загороженъ высокою стѣной, которая, казалось, закрывала всякій выходъ. Очевидно, вершина ея поднималась надъ уровнемъ океана. Это долженъ былъ быть материкъ, или по крайней мѣрѣ островъ Зеленаго мыса. Мѣсто судна на картѣ не было еще обозначено, можетъ-быть съ умысломъ, и я не зналъ гдѣ мы находились. Во всякомъ случаѣ, подобная стѣна означала, какъ мнѣ казалось, конецъ Атлантиды, которой мы въ сущности прошли весьма малую часть.
   Ночь не прервала моихъ наблюденій. Я оставался одинъ. Консель ушелъ въ свою каюту. Корабликъ, замедляя свой ходъ, плылъ надъ массами неясно обозначавшейся почвы, то слегка касаясь ихъ, какъ будто съ намѣреніемъ тутъ остановиться, то прихотливо поднимаясь на поверхность волнъ. Тогда я мелькомъ видѣлъ сквозь кристальныя воды нѣсколько яркихъ созвѣздій и именно пять или шесть зодіакальныхъ звѣздъ которыя находятся близь Оріона
   Долго еще оставался бы я у окна, любуясь красотами моря и неба, но вдругъ ставни закрылись. Въ эту минуту Корабликъ достигъ отвѣснаго склона высокой стѣны. Какъ онъ будетъ дѣйствовать, я не могъ этого отгадать. Я возвратился въ свою комнату. Корабликъ не двигался. Я уснулъ съ твердымъ намѣреніемъ проснуться, отдохнувъ нѣсколько часовъ.
   Но на другой день, когда я пришелъ въ залу, было уже восемь часовъ. Я посмотрѣлъ на манометръ. Онъ показывалъ что Корабликъ плылъ на поверхности океана. Сверхъ того, я слышалъ шумъ шаговъ на платформѣ. Однакоже не было никакой боковой качки, которая обнаруживала бы колебаніе верхнихъ волнъ.
   Я дошелъ до подъемной двери. Она была открыта. Но вмѣсто ожидаемаго мною дневнаго свѣта, я очутился въ глубокой темнотѣ. Гдѣ мы? Не ошибся ли я? Можетъ-бытъ ночь еще не миновала? Нѣтъ! Ни одна звѣзда не свѣтилась, да ночью и не бываетъ такой непроглядной темноты. Я не зналъ что подумать, но чей-то голосъ сказалъ мнѣ:
   -- Это вы, господинъ профессоръ?
   -- Ахъ! Капитанъ Немо, отвѣчалъ я,-- гдѣ мы?
   -- Подъ землей, господинъ профессоръ.
   -- Подъ землей! вскричалъ я.-- Но Корабликъ еще плыветъ.
   -- Онъ всегда плаваетъ.
   -- Но я не понимаю.
   -- Подождите нѣсколько минутъ. Нашъ маякъ сейчасъ зажжется, и если вы любите ясныя положенія, то будете довольны.
   Я вошелъ на платформу и сталъ дожидаться. Совершенная темнота окружала меня, такъ что я не видѣлъ даже капитана Homo. Однакоже, всматривась въ зенитъ, надъ самою головой, я, казалось, увидѣлъ неопредѣленный свѣтъ, какой-то полусвѣтъ, наполнявшій круглое отверстіе. Въ эту минуту вдругъ зажгли маякъ и его яркій блескъ затмилъ этотъ неопредѣленный свѣтъ.
   Я сталъ снова смотрѣть, закрывъ на минуту глаза, ослѣпленные электрическими лучами. Корабликъ былъ неподвиженъ. Онъ качался около высокаго берега, расположеннаго подобно набережной. Море, въ которомъ онъ находился въ эту мину ту, было ни что иное какъ озеро, заключенное среди стѣнъ, имѣвшее двѣ мили въ діаметрѣ, то-есть шесть миль въ окружности. Его уровень, какъ и показывалъ манометръ, не могъ разниться съ внѣшнимъ уровнемъ, потому что между озеромъ и моремъ необходимо должно было существовать сообщеніе. Высокія стѣны, наклонявшіяся на своихъ основаніяхъ, округлялись сводомъ представляли собою огромную перевернутую воронку, вышина которой равнялась пяти или шести стамъ метрамъ. На вершинѣ ея открываюсь кругообразное отверстіе, чрезъ которое я и видѣлъ легкій свѣтъ, очевидно приналежавшій дневнымъ лучамъ.
   Прежде чѣмъ разсматривать внимательнѣе внутреннее устройство этой огромной пещеры и задавать себѣ вопросъ была ли она созданіемъ природы или человѣка, я подошелъ къ капитану Немо.
   -- Гдѣ мы? сказалъ я.
   -- Въ самомъ центрѣ потухшаго волкана, отвѣчать мнѣ капитанъ,-- волкана, внутренность котораго была залита моремъ, вслѣдствіе какого-нибудь потрясенія почвы. Въ то время какъ вы спали, господинъ профессоръ, Корабликъ проникъ въ это маленькое озеро естественнымъ каналомъ, прорытымъ въ десяти метрахъ ниже поверхности океана. Здѣсь его настоящая гавань,-- гавань надежная, покойная, никому неизвѣстная, укрытая отъ всѣхъ порывовъ вѣтра! Найдите мнѣ на берегахъ материковъ, или острововъ рейдъ который стоилъ бы этого надежнаго убѣжища, гдѣ можко укрыться отъ всѣхъ ужасовъ урагана.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, отвѣчалъ я,-- здѣсь вы въ безопасности, капитанъ Немо.-- Кто найдетъ васъ въ центрѣ волкана? Но на его вершинѣ я, кажется, видѣлъ отверстіе.
   -- Да, его кратеръ,-- кратеръ нѣкогда наполненный лавой, парами и пламенемъ, а въ настоящее время служащій проходомъ животворному воздуху, которымъ мы дышемъ.
   -- Но какая же это волканическая гора? спросилъ я.
   Она принадлежитъ къ одному изъ многочисленныхъ острововъ, которыми усѣяно это море. Простой рифъ для кораблей, для насъ огромная пещера. Случай открылъ мнѣ ее, и на этотъ разъ случай мнѣ хорошо услужилъ.
   -- Но нельзя ли спуститься въ это отверстіе, составляющее жерло волкана?
   -- Нѣтъ, нельзя ни спуститься, ни подняться. Футовъ на сто внутреннее основаніе этой горы еще удобопроходимо, но выше бока ея суживаются сводомъ, и по склонамъ ихъ нельзя пройти.
   -- Я вижу, капитанъ, что природа вамъ служитъ всегда и вездѣ. Вы въ безопасности на этомъ озерѣ, и никто кромѣ васъ не можетъ посѣщать его. Но къ чему вамъ это убѣжище? Корабликъ не нуждается въ гавани.
   -- Нѣтъ, господинъ профессоръ, но ему необходимо электричество для движенія, элементы для произведенія электричества; ему нуженъ натрій для элементовъ, уголь для добыванія натрія и нужны каменоугольныя коли для добыванія угля. А именно здѣсь море покрываетъ цѣлые лѣса, находящіеся тутъ со времени геологическихъ эпохъ; теперь же они минерализовались и, превратившись въ каменный уголь, сдѣлались для меня неисчерпаемымъ рудникомъ.
   -- Стало-быть ваши люди, капитанъ, занимаются здѣсь дѣломъ рудокоповъ?
   -- Точно такъ. Эти коли разстилаются подъ волнами, какъ каменноугольныя коли Ньюкестля. Здѣсь-то мои люди, одѣтые въ скафандры, съ кирками и заступами въ рукахъ, отправляются добывать каменный уголь, за которымъ я такимъ образомъ не имѣю надобности обращаться къ землѣ и ея копямъ. Когда я сжигаю это топливо, затѣмъ чтобы получить натрій, дымъ выходящій изъ кратера горы, придаетъ ей видъ еще дѣйствующаго волкана.
   -- И мы увидимъ вашихъ товарищей за дѣломъ?
   -- Нѣтъ, не въ этотъ разъ по крайней мѣрѣ, потому что я тороплюсь продолжать наше подводное кругосвѣтное путешествіе. Я ограничусь тѣмъ что возьму извѣстное количество натрія изъ запасовъ которые имѣю. Остановка наша будетъ продолжаться столько сколько нужно чтобы нагрузить имъ корабль, то-есть одинъ день, и мы отправимся далѣе. Если вы желаете осмотрѣть эту пещеру и обойти маленькую лагуну, то воспользуйтесь этимъ днемъ, господинъ Ароннаксъ.
   Я поблагодарилъ капитана и пошелъ къ своимъ двоимъ товарищамъ, которые еще не выходили изъ своей каюты. Я пригласилъ ихъ слѣдовать за мною, не сказавъ имъ гдѣ они находятся.
   Они вышли на платформу. Консель, который ничему не удивлялся, находилъ весьма естественнымъ что, уснувъ подъ волнами, проснулся подъ горой. Но у Недъ-Ланда была только одна мысль,-- узнать не имѣетъ ли эта пещера какого-нибудь выхода.
   Послѣ завтрака, часовъ въ десять, мы вышли на крутой берегъ.
   -- Вотъ мы и еще разъ на землѣ, сказалъ Консель.
   -- Я не называю это землей, отвѣчалъ Канадецъ.-- И сверхъ того мы не на ней, а подъ ней.
   Между подошвой горныхъ стѣнъ и водами озера открывался песчаный берегъ, самая большая ширина котораго равнялась пятистамъ футамъ. Но этому плоскому, песчаному берегу легко можно было обойти вокругъ озера. Но основанія высокихъ стѣнъ представляли очень неровную почву, на которой грудами лежали, въ живописномъ безпорядкѣ, волканическіе обломки и огромные куски пемзы. Всѣ эти разрозненныя массы, которыя отъ дѣйствія подземныхъ огней были покрыты глянцовитою эмалью, блистали, освѣщенныя электрическими лучами маяка. Слюдистая береговая пыль, поднятая нашими ногами, взлетала какъ множество искръ.
   Удаляясь отъ наносной земли, принесенной волнами, почва замѣтно повышалась, и мы вскорѣ достигли длинныхъ, извилистыхъ входовъ, настоящихъ уступовъ, позволявшихъ подниматься мало-по-малу; но надо было осторожно идти посреди конгломератовъ, которые не соединялись между собой никакимъ цементомъ, и гдѣ ноги скользили по стекловиднымъ трахитамъ, состоявшимъ изъ кристалловъ полеваго шпата и кварца. Волканическое происхожденіе этой огромной впадины подтверждалось всюду. Я замѣтилъ это моимъ товарищамъ.
   -- Представьте себѣ, сказалъ я имъ,-- что происходило въ этой воронкѣ, когда она наполнялась кипящею лавой, и когда уровень этой раскаленной до бѣда жидкости поднимался до самаго отверстія въ горѣ, какъ расплавленный металлъ внутри горна?
   -- Я отлично представляю себѣ это, отвѣчалъ Консель.-- Но скажетъ ли мнѣ господинъ профессоръ почему великій плавильщикъ остановилъ свою работу, и какъ это произошло что горнило превратилось въ спокойныя воды озера?
   -- Очень вѣроятно, Консель, потому что какая-нибудь катастрофа произвела ниже поверхности океана отверстіе, послужившее проходомъ для Кораблика. Тогда воды Атлантическаго океана устремились во внутренность горы. Произошла ужасная борьба между двумя стихіями, борьба кончившаяся побѣдой Нептуна. Но съ тѣхъ поръ протекло много вѣковъ, и затопленный волканъ превратился въ спокойный гротъ.
   -- Очень хорошо, возразилъ Недъ-Ландъ.-- Я принимаю это объясненіе, но сожалѣю, въ виду нашей пользы, что отверстіе о которомъ говоритъ господинъ профессоръ, не образовалось выше морскаго уровня.
   -- Но другъ Недъ, сказалъ Консель, -- еслибъ этотъ проходъ не былъ подводнымъ, то Корабликъ не могъ бы проникнуть туда.
   -- А я прибавлю, господинъ Ландъ, что тогда воды не устремились бы подъ гору, и волканъ остался бы волканомъ. Стало-быть ваши сожалѣнія напрасны.
   Наше восхожденіе продолжалось. Уступы становились все круче и уже. Иногда они пересѣкались глубокими трещинами, чрезъ которыя надо было переправляться. Приходилось обходить наклонявшіяся сводами массы. Мы пробирались на колѣняхъ, ползли на животѣ. Но благодаря ловкости Конселя и силѣ Канадца, мы преодолѣли всѣ препятствія.
   На вышинѣ почти тридцати метровъ, свойства почвы измѣнились, хотя она и не стада удобнѣе для ходьбы. За конгломератами и трахитами слѣдовали черные базальты; тутъ они разстилались скатертью, которая становилась шероховата отъ застывшихъ пузырей; тамъ образовали правильныя призмы, расположенныя колоннадой, которая поддерживала заплечья огромнаго свода, и представляла удивительный обращикъ естественной архитектуры. Мѣстами между этими базальтами извивались длинные потоки охладѣвшей лавы, инкрустированной смолистыми полосами и, иногда растилались широкіе ковры сѣры. Болѣе яркіе лучи, проникавшіе въ верхнее отверстіе, обливали неопредѣленнымъ свѣтомъ всѣ эти волканическія изверженія, навсегда похороненныя въ нѣдрахъ потухшей горы.
   Между-тѣмъ наше восхожденіе было вскорѣ прервано, за высотѣ почти двухсотъ пятидесяти футовъ, непреодолимыми препятствіями. Внутренній выгибъ поднимался сводомъ, и восхожденіе должно было превратиться въ прогулку вокругъ озера. На этой послѣдней плоскости, царство растительное начинало борьбу съ царствомъ минеральнымъ. Нѣсколько кустовъ и даже нѣкоторыя деревья выходили изъ извилинъ стѣны. Я замѣтилъ нѣсколько молочайниковъ, изъ которыхъ вытекалъ ѣдкій сокъ. Геліотропы, неспособные оправдать свое имя, потому что солнечные лучи никогда не доходили до нихъ, печально нагибали свои вѣтки съ подуотцвѣтшими и почта лишившимися запаха цвѣтами. Тамъ и сямъ, нѣсколько маргаритокъ робко поднимались у корней алоэ съ длинными листьями,жалкими и болѣзненными. Но между потоками лавы я увидѣлъ нѣсколько маленькихъ фіалокъ, еще не потерявшихъ легкаго запаха, и признаюсь, я съ наслажденіемъ нюхалъ ихъ. Запахъ душа цвѣтка, а морскіе цвѣты, великолѣпныя водоросли, не имѣютъ души!
   Мы подошли къ группѣ крѣпкихъ драконовыхъ деревьевъ, которые силой своихъ крѣпкихъ корней раздвигали скалы, какъ вдругъ Недъ-Ландъ закричалъ:
   -- Ахъ! господинъ профессоръ, улей!
   -- Улей! возразилъ я, жестомъ выказывая полное недовѣріе.
   -- Да! улей, повторилъ Канадецъ, и вокругъ него жужжатъ пчелы.
   Я подошелъ, и долженъ былъ повѣрить очевидности. Тамъ въ дуплѣ драконоваго дерева, находились тысячи этихъ искусныхъ насѣкомыхъ, столь обыкновенныхъ на всѣхъ Канарскихъ островахъ, гдѣ произведенія ихъ особенно цѣнятся.
   Конечно, Канадецъ захотѣлъ запастись медомъ, и Алло бы не любезно съ моей стороны препятствовать ему въ этомъ. Куча сухихъ листьевъ смѣшанныхъ съ сѣрой, зажглась отъ искры его огнива, и онъ началъ выкуривать пчелъ. Мало-по-малу жужжанье прекратилось, и выпорожненный улей доставилъ намъ нѣсколько фунтовъ душистаго меда. Недъ-Ландъ наполнилъ имъ свою сумку.
   -- Смѣщавъ этотъ медъ съ тѣстомъ хлѣбнаго дерева, сказалъ онъ намъ,-- я буду въ состояніи предложить вамъ вкусное пирожное -- Право! сказалъ Консель, это будетъ просто пряникъ.
   -- Пускай будетъ пряникъ, сказалъ я,-- но будемъ продолжать нашу интересную прогулку.
   При нѣкоторыхъ поворотахъ тропинки по которой мы шли, озеро разстилалось предъ нами во всемъ своемъ протяженіи. Маякъ вполнѣ освѣщалъ его тихую поверхность, не знавшую ни ряби, ни волненія. Корабликъ былъ совершенно неподвиженъ. На его платформѣ и на крутомъ берегу двигались люди его экипажа, черныя тѣни рѣзко обрисовывавшіяся на свѣтлой атмосферѣ.
   Въ эту минуту, мы обходили возвышенный хребетъ первыхъ скалистыхъ уступовъ, которые поддерживали сводъ.
   Тогда я убѣдился что пчелы не единственные представители животнаго царства внутри этого волкана. Хищныя птицы парили и кружились тамъ и сямъ въ тѣни, или вылетали изъ своихъ гнѣздъ, прикрѣпленныхъ къ остроконечіямь утеса. Это были голубятники съ бѣлыми животами, и крикливыя пустельги. По скатамъ быстро устремлялись со всею скоростью своихъ длинныхъ ногъ прекрасныя и жирныя дрофы. Предоставляю читателю судить съ какою алчностью Канадецъ смотрѣлъ на вкусную дичь, и какъ онъ жалѣлъ что не взялъ съ собой ружья. Онъ пробовалъ замѣнить свинецъ камнями, и послѣ многихъ безплодныхъ попытокъ, ему удалось ранить одну изъ этихъ великолѣпныхъ дрофъ. Я нисколько не преувеличиваю, говоря что онъ двадцать разъ рисковалъ своей жизнью чтобъ овладѣть ей, и исполнилъ это такъ удачно что животное скоро присоединилось къ сотамъ въ его мѣшкѣ.
   Мы должны были сойти на берегъ, потому что хребетъ становился непроходимымъ- Надъ нами находился зіяющій кратеръ, похожій на широкое отверстіе колодца. Съ этого мѣста, небо было видно довольно ясна, и я различалъ какъ неслись въ безпорядкѣ гонимые западнымъ вѣтромъ облака, туманныя клочья которыхъ спускались до самой вершины горы. Вѣрное доказательство что эти облака держались невысоко, потому что волканъ поднимался не болѣе какъ на восемьсотъ футовъ надъ уровнемъ океана.
   Черезъ полчаса послѣ послѣдняго подвига Канадца, мы снова достигли внутренняго берега. Здѣсь флора снова появлялась въ видѣ раскинувшихся широкихъ ковровъ изъ морскаго укропа, небольшаго зонтичнаго растенія, которое, будучи сварено въ сахарѣ, очень вкусно и также носитъ названіе каменнаго пролома и морскаго укропнаго сѣмени. Консель набралъ его нѣсколько связокъ. Что касается фауны, то можно было считать тысячами ракообразныхъ всевозможныхъ видовъ, омаровъ, крабовъ-отшельниковъ, креветь, mysis, голатей и множество раковинъ, porcellona murex, patella.
   Въ этомъ мѣстѣ открывался великолѣпный гротъ. Мои товарищи и я съ удовольствіемъ растянулись на его мелкомъ пескѣ. Огонь придалъ глянцовитость его сверкающимъ стѣнамъ, осыпаннымъ слюдистою пылью. Недъ-Ландъ ощупывалъ стѣны и старался опредѣлить ихъ толщину. Я не могъ не улыбнуться. Тогда разговоръ коснулся этого вѣчнаго намѣренія бѣжать и я полагалъ что могу, не слишкомъ забѣгая впередъ, дать ему надежду что капитанъ Немо пошелъ къ югу только за тѣмъ чтобы возобновить свой запасъ натрія. Итакъ, я надѣялся что теперь онъ приблизится къ берегамъ Европы и Америки, что дастъ Канадцу возможность возобновить съ большимъ успѣхомъ свою неудавшуюся попытку.
   Мы лежали уже цѣлый часъ въ этомъ прекрасномъ гротѣ. Разговоръ, оживленный сначала, теперь шелъ вяло. Нами овладѣвала сонливость. Я не видѣлъ никакой причины бороться съ ней, и поддался глубокой дремотѣ. Мнѣ снилось,-- мы не Властны надъ снами -- мнѣ снилось что мое существованіе ограничивалось растительною жизнью простаго моллюска. Мнѣ казалось что этотъ гротъ составлялъ двойныя створки моей раковины.
   Вдругъ меня разбудилъ голосъ Конселя.
   -- Живѣй, живѣй! кричалъ добрый малый.
   -- Что такое? спросилъ я, въ половину приподнимаясь.
   -- Вода къ намъ приближается.
   Я выпрямился. Море потокомъ устремилось въ наше убѣжище, и такъ какъ мы не были моллюсками, то приходилось спасаться.
   Черезъ нѣсколько минутъ мы были въ безопасности на вершинѣ грота
   -- Что же это такое происходитъ? спросилъ Консель.-- Какое-нибудь новое явленіе?
   -- Э, нѣтъ, друзья мои, отвѣчалъ я,-- это морской приливъ, приливъ который чуть-чуть не засталъ насъ врасплохъ, какъ героя Вальтеръ-Скотта! Океанъ вздувается снаружи, и по естественному закону равновѣсія, уровень озера точно также поднимается. Мы поплатились только полуванной. Пойдемте къ Кораблику переодѣваться.
   Черезъ три четверти часа мы кончили нашу прогулку вокругъ озера и пришли на корабль. Люди экипажа кончили въ эхо время нагрузку натрія, и Корабликъ могъ немедленно отправляться.
   Однакоже капитанъ Немо не давалъ никакихъ приказаній Хотѣлъ ли онъ дождаться ночи и тихонько пройти своимъ подводнымъ ходомъ? Можетъ-быть.
   Какъ бы то ни было, на другой день Корабликъ, покинувъ свою гавань, плылъ въ открытомъ морѣ, нѣсколькими метрами ниже поверхности Атлантическаго океана.
   

ГЛАВА XI.
Саргассовое море.

   Направленіе Кораблика не перемѣнялось. Стало-бытъ приходилось отказаться на время отъ надежды на возвращеніе къ европейскимъ берегамъ. Капитанъ Немо шелъ къ югу. Куда онъ васъ увлекалъ? Я не смѣлъ давать воли воображенію.
   Въ этотъ день Корабликъ проходилъ одну изъ замѣчательныхъ частей Атлантическаго океана. Каждый знаетъ о существованіи великаго теченія теплой воды, извѣстнаго подъ именемъ Гольфъ-Стрема. По выходѣ своемъ изъ каналовъ Флориды, оно направляется къ Шпицбергену. Но, прежде чѣмъ проникнуть въ Мексиканскій заливъ, около сорокъ четвертаго градуса сѣверной широты, теченіе это раздѣляется на два рукава; главный несется къ берегамъ Ирландіи и Норвергіи, тогда какъ второй направляется къ югу до Асорскихъ острововъ, потомъ, достигнувъ африканскихъ береговъ и описавъ продолговатую дугу, онъ возвращается къ Антильскимъ островамъ.
   Но этотъ второй рукавъ, скорѣе замкнутое кольцо чѣмъ рукавъ, обнимаетъ своею теплою водой ту холодную, спокойную и неподвижную часть океана которая называется Саргассовымъ моремъ. Это настоящее озеро посреди Атлантаческаго океана, и великому теченію нужно не менѣе трехъ лѣтъ * чтобъ обойти его вокругъ.
   Точнѣе говоря, Саргассовое море покрываетъ всю погрузившуюся въ воду часть Антлантиды. Нѣкоторые авторы полагали даже что многочисленныя растенія которыми оно усѣяно принадлежали прежде лугамъ этого древняго материка. Однакоже, гораздо правдоподобнѣе предположить что эти травы и водоросли, оторванныя отъ береговъ Европы и Америки, принесены въ этотъ поясъ Гольфъ-Стремомъ. Это было одно изъ основаній заставившихъ Колумба предположить существованіе Новаго Свѣта. Когда корабли отважнаго искателя достигли Саргассоваго моря, они не безъ труда могли идти посреди этихъ растеній, задерживавшихъ ихъ плаваніе, къ великому ужасу экипажа, и минуя ихъ потеряли цѣлыхъ три недѣли.
   Таково было мѣсто гдѣ теперь находился Корабликъ; это былъ настоящій лугъ, плотный коверъ изъ водорослей, fucus natans и sargassum vulgare, коверъ до такой степени плотный и толстый что форъ-штевень судна разорвалъ бы его не безъ труда. И капитанъ Немо, не хотѣвшій рисковать своимъ винтомъ въ этой травянистой массѣ, держался нѣсколькими метрами ниже поверхности океана.
   Названіе Саргассовое море происходитъ отъ испанскаго слова "eargazzo" которое означаетъ водоросль. Эта водоросль, sargastium vulgare, главнымъ образомъ и составляетъ этотъ огромный пловучій островъ. По мнѣнію Мори, автора физической географіи земнаго шара, водоросли собираются въ этомъ тихомъ бассейнѣ Атлантическаго океана по слѣдующей причинѣ:
   Объясненіе, говоритъ онъ, которое можно дать, есть результатъ наблюденія извѣстнаго всякому. Если положить въ сосудъ кусочки пробки или какія-нибудь плавающія тѣла, и сообщить водѣ въ этомъ сосудѣ круговое движеніе, то разбросанные кусочки соединятся вмѣстѣ въ срединѣ водяной поверхности, то-есть въ пунктѣ наименѣе взволнованномъ. Въ занимающемъ насъ явленіи, сосудъ есть Атлантическій океанъ, Гольфъ-Стремъ кругообразный токъ, а Саргассовое море центральный пунктъ, гдѣ собираются плавающія тѣла.
   Я раздѣляю мнѣніе Мори, и могъ изучить явленіе въ этой исключительной средѣ, куда рѣдко проникаютъ корабли. Надъ ними плавали тѣла самаго разнороднаго происхожденія; скопившіеся между черноватыми травами стволы деревьевъ, вырванныхъ съ корнемъ на Андахъ и Скалистыхъ горахъ и принесенныхъ Амазонкой или Миссисипи; многочисленные обломки судовъ, остатки килей, корпусовъ и оторванныя доски, до того отяжелѣвшія отъ раковинъ и усоногихъ раковъ что они не были въ состояніи всплыть на поверхность океана. Время подтвердитъ когда-нибудь и другое мнѣніе Мори что эти вещества, скопляющіяся въ продолженіи цѣлыхъ вѣковъ, минерализуются отъ дѣйствія воды и образуютъ неисчерпаемыя каменоугольныя залежи: драгоцѣнный запасъ, который предусмотрительная природа готовитъ для людей къ тому времени когда они исчерпаютъ всѣ копи материковъ.
   Посреди этой ткани изъ травъ и водорослей, которую невозможно было распутать, я увидѣлъ прекрасныхъ alcionium aellatum розоваго цвѣта, актиній раскинувшихъ свои длинныя, косматыя щупальцы; зеленыхъ, красныхъ и голубыхъ медузъ, и въ особенности большихъ rhyzoteomo снуіегі голубоватые зонтики которыхъ окаймлены фіолетовымъ бордюромъ.
   Весь день 22го февраля мы провели въ Саргасоовомъ морѣ, гдѣ рыбы, любители морскихъ растеній и ракообразныя животныя находятъ себѣ изобильную пищу. На другой день океанъ снова принялъ свой обычный видъ.
   Съ этого времени, въ продолженіе девятнадцати дней, съ 23го февраля до 12го марта, Корабликъ, придерживаясь средины Атлантическаго океана, уносилъ насъ съ постоянною быстротой* ста льё въ сутки. Очевидно капитанъ Немо не хотѣлъ отступать отъ программы своего подводнаго путешествія, и я не сомнѣвался въ томъ что онъ имѣлъ намѣреніе обогнуть мысъ Горнъ, и лотомъ вернуться къ тропической части Тихаго океана.
   Итакъ Недъ-Ландъ имѣлъ основаніе бояться. Въ открытыхъ моряхъ лишенныхъ острововъ, нельзя было и думать о попыткѣ оставить корабль. Не было также никакой возможности воспрепятствовать волѣ капитана Немо. Оставалось покориться. Но я думалъ что можно сдѣлать посредствомъ убѣжденія то чего нельзя достигнуть ни силой, ни хитростью. Не согласится ли капитанъ Немо, по окончаніи этого путешествія, возвратить намъ свободу, взявъ съ насъ клятву никогда не открывать его существованія? Клятву чести, которую бы мы конечно сдержали. Но надо было объясниться съ капитаномъ по поводу этого щекотливаго вопроса. А хорошо ли онъ приметъ мое притязаніе на свободу? Не объявилъ ли онъ сначала самымъ положительнымъ образомъ что для сохраненія тайны его жизни необходимо наше вѣчное заточеніе на бортѣ Кораблика.
   Не долженъ ли онъ былъ принять мое четырехмѣсячное молчаніе за безмолвное согласіе на такое положеніе? Возобновивъ разговоръ объ этомъ предметѣ, мы, можетъ-бытъ, внушимъ ему подозрѣніе, которое повредитъ нашимъ намѣреніямъ, если впослѣдствіи представится удобный случай для ихъ исполненія? Я взвѣшивалъ и обдумывалъ всѣ эти доводы и предлагалъ ихъ на судъ Конселя, который находился въ такомъ же затрудненіи какъ и я. Хотя я вообще не легко выдаюсь унынію, но понималъ что шансы увидѣть когда-нибудь себѣ подобныхъ уменьшаются для меня съ каждымъ дню, особенно въ то время когда капитанъ Немо такъ смѣло направлялся къ югу Атлантическаго океана.
   Въ продолженіе девятнадцати дней о которыхъ я упоминалъ выше, наше путешествіе не было ознаменовано никакимъ особеннымъ приключеніемъ. Я мало видѣлъ капитана. Онъ работалъ. Въ библіотекѣ я часто находилъ оставленныя имъ полуоткрытыми книги, и особенно книги по естественной исторіи. Сочиненіе мое о морскомъ днѣ, которое онъ перелистывалъ, было покрыто отмѣтками на поляхъ и примѣчаніями, которыя иногда противорѣчили моимъ теоріямъ у системамъ. Но капитанъ довольствовался подобнымъ исправленіемъ моего труда, и рѣдко разсуждалъ со мной. Иногда до меня доносились меланхолическіе звуки его органа, на которомъ онъ игралъ съ большимъ выраженіемъ, но только ночью, посреди таинственнаго мрака, когда Корабликъ засылалъ въ пустыняхъ океана.
   Въ это время нашего путешествія, мы плавали цѣлые дни на поверхности волнъ. Море казалось покинутымъ. Лишь изрѣдка показывалось нѣсколько парусныхъ кораблей съ грузомъ для Индіи, и направлявшихся къ мысу Доброй-Надежды. Однажды насъ преслѣдовало китоловное судно, вѣроятно принимавшее насъ за огромнаго кита очень высокое цѣнности. Но капитанъ Немо, не желая заставлять этотъ честныхъ людей тратить даромъ время и трудъ, положилъ конецъ охотѣ, погрузившись въ воду. Это происшествіе, казалось, сильно заинтересовало Недъ-Ланда. Я не ошибаюсь, говоря что Канадецъ жалѣлъ что наше китообразное животное изъ листовато желѣза не было до смерти убито острогой этихъ китолововъ. Рыбы которыхъ мы съ Конселемъ наблюдали въ этотъ періодъ мало отличались отъ тѣхъ которыхъ мы уже изучали подъ другими широтами. Главными изъ нихъ были нѣсколько экземпляровъ того страшнаго рода хрящеватыхъ, раздѣленнаго на три подъ-рода, въ которыхъ насчитываютъ не менѣе тридцати двухъ видовъ: акулы -- полосатыя, длиной въ пять метровъ, съ плоскою головой, которая гораздо шире туловища, съ округленнымъ хвостовымъ плавникомъ, на спинѣ которыхъ находится семь большихъ черныхъ параллельныхъ продольныхъ полосъ; лотомъ акулы жемчужныя, пепельно-сѣраго цвѣта, съ семью открытыми жаберными отверстіями, снабженныя однимъ только спиннымъ плавникомъ, находящимся почти на срединѣ тѣла.
   Проходили также большія scyllium canicula, рыбы наиболѣе прожорливыя. Каждый въ правѣ не вѣрить разказамъ рыболововъ, но вотъ что они повѣствуютъ: въ туловищѣ одного изъ этихъ животныхъ нашли голову буйвола и цѣлаго теленка; въ другомъ, двухъ тунцевъ и матроса въ мундирѣ; въ третьемъ, солдата съ его саблей; наконецъ въ послѣднемъ, нашли лошадь съ сѣдокомъ. Все это, по правдѣ сказать, не составляетъ догмата вѣры. Но такъ какъ ни одно изъ этихъ животныхъ не лопало въ сѣти Кораблика, то я и не могъ удостовѣриться въ ихъ прожорливости.
   Стаи изящныхъ и игривыхъ дельфиновъ сопровождали насъ въ продолженіе цѣлыхъ дней. Они шли отрядами по пяти и шести, охотясь сообща какъ волки въ поляхъ; сверхъ того они не менѣе прожорливы чѣмъ scyllium canicula, если вѣрить одному копенгагенскому профессору, который вынулъ изъ желудка дельфина тринадцать морскихъ свиней и пятнадцать тюленей. Правда что это былъ дельфинъ косатка, или гладіаторъ, принадлежащій къ самому большому изъ извѣстныхъ видовъ, длина котораго превышаетъ иногда двадцать четыре фута. Это семейство дельфиновъ имѣетъ десять родовъ, и тѣ которыхъ я видѣлъ принадлежали къ роду dulphinorhynchus, замѣчательныхъ своею чрезвычайно узкою мордой, которая при этомъ въ четыре раза длиннѣе черепа. Тѣло ихъ имѣло три метра въ длину, сверху оно было черное, внизу блѣднорозовое, усѣянное очень рѣдкими маленькими пятнами.
   Я назову также находящіеся въ этихъ моряхъ любопытные экземпляры рыбъ изъ порядка колюче-перыхъ, а изъ семейства scienoidei. Нѣкоторые писатели,-- болѣе поэты чѣмъ натуралисты,-- утверждаютъ что эти рыбы благозвучно поютъ, и что ихъ соединенные голоса составляютъ такой концертъ съ которымъ не можетъ сравниться хоръ человѣческихъ голосовъ. Я не говорю: нѣтъ, но при встрѣчѣ съ нами сціены не дали намъ серенады, и я жалѣю объ этомъ.
   Наконецъ, въ заключеніе, Консель классовалъ большое количество летучихъ рыбъ. Ничего не могло быть любопытнѣе охоты за ними дельфиновъ, нападенія которыхъ отличались удивительною точностью. Куда бы онѣ не направляли свой полетъ, какія бы линіи ни описывали, даже надъ Корабликомъ, вездѣ несчастныя рыбы встрѣчали открытые рты дельфиновъ, готовые ихъ схватить. Это были или exococtue evolans, или dastylopterus volitane, со свѣтящимся ртомъ, которыя ночью, начертивъ въ атмосферѣ огненныя полосы, погружались въ темныя воды, какъ множество падающихъ звѣздъ.
   До 13го марта, наше плаваніе продолжалось при такихъ же условіяхъ. Въ этотъ день Корабликъ занимался измѣреніями глубины, что меня интересовало.
   Мы сдѣлали тринадцать тысячъ льё со времени начала вашего плаванья. Мѣсто нашего судна на картѣ было опредѣлено подъ 45° 37' южной широты и 37° 53' западной долготы. Это были тѣ самыя мѣста гдѣ капитанъ Дентамъ, командиръ Герольда, опускалъ зондъ на четырнадцать тысячъ метровъ глубины, и не нашелъ дна. Тутъ же, Паркеръ, лейтенантъ американскаго фрегата Конгрессъ, не могъ достать до морскаго дна на глубинѣ пятнадцати тысячъ ста сорока метровъ.
   Капитанъ Немо рѣшился отправиться съ своимъ Корабликомъ на самую крайнюю глубину чтобы провѣрить эти различныя измѣренія. Я приготовился записывать результаты этого изслѣдованія. Окна залы были открыты, и начались маневры необходимые для того чтобы достигнуть такъ глубоко лежащихъ слоевъ.
   Понятно что не могло быть рѣчи о томъ чтобы погрузиться, наполнивъ резервуары. Можетъ-быть, они не могли бы даже достаточно увеличить удѣльный вѣсъ Кораблика. Да вдобавокъ чтобы подняться опять, пришлось бы освободиться отъ этой лишней воды, а насосы не были бы пожалуй въ состояніи побѣдить внѣшнее давленіе. Капитанъ Немо рѣшился спуститься на дно океана по діагонали, достаточно отлогой, посредствомъ своихъ боковыхъ плоскостей, поставленныхъ для этого къ катеръ-линіи Кораблика подъ угломъ въ сорокъ пятъ градусовъ. Потомъ винтъ былъ доведенъ до максимума скорости, и его четыре лопасти принялись разсѣкать волны съ неописанною силой.
   Подъ этимъ могучимъ напоромъ, кузовъ Кораблика содрогнулся какъ звучная струна, и равномѣрно погрузился въ воду. Мы съ капитаномъ стояли въ залѣ, и слѣдили за стрѣлкой манометра, которая быстро отклонялась. Вскорѣ мы миновали тотъ обитаемый поясъ гдѣ живетъ большая часть рыбъ. Если нѣкоторыя изъ этихъ животныхъ могутъ жить только на поверхности морей и рѣкъ, то другія, менѣе многочисленныя, живутъ только на значительныхъ глубинахъ. Между этими послѣдними я увидѣлъ hexanchus, видъ акулъ, снабженную шестью дыхательными отверстіями, uranoscopus ecaber съ огромными глазами; peristedion cataphracta, съ сѣрыми брюшными и черными грудными плавниками, защищеннаго нагрудникомъ изъ блѣдно-розовыхъ костяныхъ пластинокъ.
   Я спросилъ капитана Немо видалъ ли онъ рыбъ на болѣе значительныхъ глубинахъ.
   -- Рыбъ? отвѣчалъ онъ мнѣ,-- рѣдко. Но при настоящемъ состояніи науки чтф думаютъ и знаютъ объ этомъ?
   -- Вотъ чти, капитанъ. Знаютъ что, спускаясь къ низшимъ слоямъ океана, растительная жизнь исчезаетъ скорѣе животной. Знаютъ что тамъ гдѣ встрѣчаются еще живыя существа не растетъ уже ни одного водоросля. Знаютъ что гребешки, устрицы, живутъ на глубинѣ двухъ тысячъ метровъ, и что Макъ Клинтокъ, герой полярныхъ морей, вытащилъ живую морскую звѣзду съ глубины двухъ тысячъ пятисотъ метровъ. Знаютъ также что экипажъ Bull-Dog, королевскаго флота, поймалъ морскую звѣзду на глубинѣ двухъ тысячъ шестисотъ двадцати сажень, то-есть на глубинѣ болѣе мили. Но, капитанъ Немо, можетъ-быть вы скажете что мы ничего не знаемъ?
   -- Нѣтъ, господинъ профессоръ, отвѣчалъ капитанъ,-- я не буду такъ невѣжливъ. Однако я васъ спрошу, какъ вы объясняете способность животныхъ жить на такихъ глубинахъ?
   -- Я объясняю это двумя причинами, отвѣчалъ я:-- прежде всего, тѣмъ что вертикальныя теченія, обусловливаемыя различіемъ солености и плотности водъ, производятъ движеніе, котораго достаточно для поддержанія жизни морскихъ лилій и морскихъ звѣздъ.
   -- Вѣрно, сказалъ капитанъ.
   -- А вовторыхъ тѣмъ что если кислородъ составляетъ основаніе жизни, то извѣстно что количество кислорода раствореннаго въ морской водѣ, увеличивается вмѣстѣ съ глубиной, а не уменьшается, и что давленіе низшихъ слоевъ способствуетъ его растворенію.
   -- Такъ ужь это знаютъ? отвѣчалъ капитанъ Немо, слегка удивленнымъ тономъ.-- Хорошо, господинъ профессоръ, каждый въ правѣ это знать, потому что это справедливо. Я еще прибавлю что плавательный пузырь рыбъ содержитъ въ себѣ болѣе азота чѣмъ кислорода, когда эти животныя ловятся на поверхности, и напротивъ болѣе кислорода чѣмъ азота, если они пойманы на большихъ глубинахъ, что и служитъ къ подтвержденію вашей системы. Но будемъ продолжать наши наблюденія.
   Я посмотрѣлъ на манометръ. Инструментъ показывалъ глубину шести тысячъ метровъ. Наше погруженіе въ воду продолжалось уже цѣлый часъ. Корабликъ, скользившій на своихъ наклоненныхъ плоскостяхъ, все еще погружался. Пустынныя воды отличались такою удивительною прозрачностью что нѣтъ возможности воспроизвести или описать ее. Еще черезъ часъ, мы были на глубинѣ тринадцати тысячъ метровъ,-- около трехъ съ четвертью льё, а еще не было никакихъ признаковъ близости дна океана.
   Однако, на глубинѣ четырнадцати тысячъ метровъ, я увидѣлъ черноватыя остроконечныя вершины, поднимавшіяся посреди водъ. Но эти вершины могли принадлежать такимъ же высокимъ горамъ какъ Гималайскія или Монъ-Бланъ, даже болѣе высокимъ, и глубина этой бездны была неизмѣрима.
   Корабликъ опускался все ниже, несмотря на сильное давленіе которому онъ подвергался. Я чувствовалъ какъ дрожало листовое желѣзо въ мѣстахъ гдѣ соединялись болты; его брусья сгибались; его перегородка трещала; стекла въ окнахъ залы казалось выпячивались внутрь подъ давленіемъ воды. И этому прочному аппарату пришлось бы безъ сомнѣнія уступить, еслибъ онъ, какъ говорилъ его капитанъ, не былъ въ состояніи сопротивляться, какъ сплошная масса.
   Проходя мимо склоновъ этихъ скалъ скрытыхъ подъ водой, я еще видѣлъ нѣсколько раковинъ, серпулъ, живыхъ spirorbis и нѣсколько экземпляровъ морскихъ звѣздъ.
   Но вскорѣ и эти послѣдніе представители животной жизни исчезли и, опустившись ниже трехъ льё, Корабликъ перешелъ границы подводной жизни, какъ это бываетъ съ воздушнымъ шаромъ, когда онъ подымается въ воздухѣ выше того слоя гдѣ можно дышать. Мы достигли глубины шестнадцати тысячъ метровъ, то-есть четырехъ льё,-- корпусъ Кораблика выдерживалъ давленіе тысячи шестисотъ атмосферъ, то-есть тысячи шестисотъ килограммовъ на каждый квадратный центиметръ своей поверхности.
   -- Какое положеніе! вскричалъ я.-- Достигнуть этихъ глубокихъ слоевъ, куда человѣкъ еще никогда не проникалъ! Посмотрите на эти великолѣпныя скалы, необитаемыя пещеры, на эти послѣдніе слои земнаго шара, гдѣ уже невозможна жизнь! Какія невѣдомыя области, и зачѣмъ мы должны ограничиться только однимъ воспоминаніемъ о нихъ?
   -- Не угодно ли вамъ, спросилъ меня капитанъ Немо,^-вынести отсюда болѣе чѣмъ воспоминаніе?
   -- Что хотите вы сказать этими словами?
   -- Я хочу сказать что ничего нѣтъ легче, какъ снять фотографическій видъ съ этой подводной области.
   Я еще не успѣлъ выразить удивленія вызваннаго этимъ новымъ предложеніемъ, какъ по приказанію капитана Немо въ залу принесли объективъ. Ставни, были широко открыты и жидкая среда освѣщенная электричествомъ представлялась съ полною ясностью. Ни одной тѣни, ни малѣйшаго колебанія въ нашемъ искусственномъ освѣщеніи. Само солнце не могло быть благопріятнѣе для процесса подобнаго рода Повинуясь дѣйствію своего винта, Корабликъ, сдерживаемый наклоненіемъ своихъ боковыхъ плоскостей, былъ неподвиженъ. Снарядъ навели на ландшафты морскаго дна и черезъ нѣсколько секундъ мы получили чрезвычайно отчетливый негативъ.
   Я сохранилъ его позитивный оттискъ. Здѣсь видны первобытныя скалы, никогда не знавшія небеснаго свѣта, нижніе слои гранита составляющіе непоколебимое основаніе земнаго шара, глубокія пещеры выдолбленныя въ каменной массѣ, необыкновенно отчетливые разрѣзы, оконечности которыхъ выдаются черными массами, какъ будто они вышли изъ-подъ кисти извѣстныхъ фламандскихъ артистовъ. Далѣе горизонтъ замыкался горами, прелестною волнистою линіей, которая составляетъ задній планъ ландшафта. Я не могу описать это собраніе гладкихъ, черныхъ, глянцовитыхъ скалъ, безъ мха и пятенъ, отличающихся странными формами и прочно утвержденныхъ на песчаномъ коврѣ, который блестѣлъ отъ лучей электрическаго свѣта.
   Между-тѣмъ, кончивъ свою работу, капитанъ Немо сказалъ мнѣ:
   -- Пора вернуться, господинъ профессоръ.-- Не надо злоупотреблять своимъ положеніемъ и слишкомъ долго подвергать Корабликъ подобнымъ давленіямъ.
   -- Возвратимся, отвѣчалъ я.
   -- Держитесь крѣпче.
   Я не успѣлъ еще понять почему капитанъ обратился ко мнѣ съ такимъ предостереженіемъ, какъ меня отбросило на коверъ.
   По знаку капитана, винтъ былъ остановленъ, боковыя плоскости поставлены вертикально и Корабликъ, увлекаемый какъ воздушный шаръ, поднимался съ поразительною быстротой. Онъ съ шумомъ разсѣкалъ массу водъ. Нельзя было разглядѣть никакихъ подробностей. Въ четыре минуты онъ миновалъ четыре льё, отдѣлявшіе его отъ поверхности океана, и подброшенный какъ летучая рыба, онъ снова упалъ, поднимая брызги волнъ на значительную высоту.
   

ГЛАВА XII.
Кашалоты и киты.

   Ночью, съ 13го на 14ое марта, Корабликъ снова направился къ югу. Я полагалъ что противъ мыса Горна онъ повернетъ къ западу, чтобы приблизиться къ Тихону океану, и окончитъ свое кругосвѣтное плаваніе. Но онъ этого не сдѣлалъ и продолжалъ плыть на югъ. Куда же онъ хотѣлъ идти? Къ полюсу? Это было безразсудно. Я начиналъ думать что опасенія Недъ-Ланда достаточно оправдывались безумною смѣлостью капитана.
   Съ нѣкотораго времени Канадецъ не говорилъ болѣе со мной о своемъ намѣреніи бѣжать. Онъ сдѣлался менѣе сообщителенъ, почти молчаливъ. Я видѣлъ какъ тяготило его это продолжительное заточеніе. Я понималъ весь гнѣвъ накопившійся въ немъ. Когда онъ встрѣчался съ капитаномъ, глаза его зажигались мрачнымъ огнемъ, и я всегда боялся что его природная горячность доведетъ его до какой-нибудь крайности.
   Въ этотъ день, 14го марта, они оба съ Конселемъ пришли ко мнѣ въ комнату. Я спросилъ о причинѣ ихъ посѣщенія.
   -- Предложить вамъ одинъ простой вопросъ, господинъ профессоръ, отвѣчалъ мнѣ Канадецъ.
   -- Говорите, Недъ.
   -- Сколько, думаете вы, находится людей на бортѣ Кораблика?
   -- Я не сумѣю вамъ этого сказать, мой другъ.
   -- Мнѣ кажется, возразилъ Недъ-Ландъ,-- что для управленія имъ не требуется многочисленнаго экипажа.
   -- Дѣйствительно, отвѣчалъ я,-- при тѣхъ условіяхъ въ которыхъ онъ находится, для его управленія достаточно десяти человѣкъ.
   -- Ну что же, сказалъ Канадецъ,-- для чего же предполагать что ихъ больше?
   -- Для чего? возразилъ я.
   Я пристально посмотрѣлъ на Недъ-Ланда, намѣренія котораго было легко угадать.
   -- Потому что, сказалъ я,-- если вѣрить моимъ предчувствіямъ, и если я хорошо понялъ жизнь капитана, то Корабликъ не только корабль, но также убѣжище для тѣхъ которые, какъ и его командиръ, прервали всѣ сношенія съ землей.
   -- Можетъ-быть, сказалъ Консель,-- во во всякомъ случаѣ Корабликъ можетъ вмѣщать только извѣстное число людей, и не можетъ ли господинъ профессоръ опредѣлить его максимумъ?
   -- Какъ же это, Консель?
   -- Посредствомъ вычисленія. Принимая въ разчетъ вмѣстимость корабля, которая извѣстна господину профессору, и слѣдовательно количество заключающагося въ немъ воздуха, зная, съ другой стороны, сколько каждый человѣкъ тратитъ его для дыханія, и сравнивая эти выводы съ необходимостью Кораблика подниматься каждые двадцать четыре часа.
   Фраза Конселя была окончена, но я хорошо понималъ на что онъ намекаетъ.
   -- Я тебя понимаю, сказалъ я,-- но это вычисленіе, которое легко сдѣлать, можетъ дать только очень неопредѣленную цифру.
   -- Нужды нѣтъ, настойчиво возражалъ Недъ-Ландъ.
   -- Вотъ вычисленіе, отвѣчалъ я.-- Каждый человѣкъ тратитъ въ часъ весь кислородъ содержащійся въ ста литрахъ воздуха, то-есть въ двадцать четыре часа, кислородъ находящійся въ двухъ тысячахъ четырехъ стахъ литрахъ. Стало-бытъ надо высчитать сколько разъ Корабликъ содержитъ въ себѣ двѣ тысячи четыреста литровъ воздуха.
   -- Такъ точно, сказалъ Консель.
   -- Ну, возразилъ я,-- Корабликъ вмѣщаетъ полторы тысячи тоннъ, а каждая тонна содержитъ въ себѣ одинъ милліонъ пятсотъ тысячъ литровъ воздуха; раздѣленные на двѣ тысячи четыреста....
   Я сталъ быстро считать карандашомъ.
   -- Даютъ въ частномъ шестьсотъ двадцать пять. Стало-быть Корабликъ содержитъ такое количество воздуха, котораго совершенно достаточно для шестисотъ двадцати пята человѣкъ, въ продолженіи двадцати четырехъ часовъ.
   -- Шестисотъ двадцати пяти! повторилъ Недъ.
   -- Но будьте увѣрены, прибавилъ я,-- что всѣ вмѣстѣ пассажиры, моряки, или офицеры, мы не составляемъ и десятой части этой цифры.
   -- И этого еще слиткомъ много для трехъ человѣкъ, пробормоталъ Консель.
   -- И такъ мой бѣдный Недъ, я могу вамъ посовѣтовать только терпѣніе.
   -- И даже лучше чѣмъ терпѣніе, отвѣчалъ Консель,-- покорность.
   -- Какъ бы то ни было, возразилъ онъ,-- капитанъ Немо me можетъ же все идти къ югу! Ему надо будетъ остановиться хоть предъ сплошными льдами и возвратиться въ болѣе цивилизованныя моря! Тогда наступитъ время снова взяться за предположенія Недъ-Ланда.
   Канадецъ покачалъ головой, провелъ рукой по лбу и удалился, не говоря ни слова.
   -- Съ позволенія господина профессора, сказалъ мнѣ тогда Консель,-- я сообщу ему свое наблюденіе. Этотъ бѣдный Недъ все думаетъ о томъ чего ему нельзя имѣть. Ему припоминается все изъ прошлой его жизни. Все что намъ запрещено ему кажется достойнымъ сожалѣнія. Его воспоминанія о прошломъ гнетутъ его и раздражаютъ. Надо его понять. Что ему здѣсь дѣлать? Нечего. Онъ не ученый, какъ господинъ профессоръ, и не можетъ подобно намъ находить удовольствіе въ удивительныхъ чудесахъ моря. Онъ готовъ всѣмъ рискнуть для того чтобъ имѣть возможность побывать въ тавернѣ своей родины.
   Конечно, однообразіе на кораблѣ должно было казаться невыносимымъ Канадцу, привыкшему къ свободной и дѣятельной жизни. Событія которыя могли его заинтересовать были рѣдки. Впрочемъ, въ этотъ день, одно происшествіе напомнило ему счастливое время изъ его жизни китолова.
   Около одиннадцати часовъ утра, находясь на поверхности океана, Корабликъ лопалъ въ стадо китовъ; эта встрѣча не удивила меня: я зналъ что эти животныя, которыхъ преслѣдуютъ съ такою ревностію, укрываются въ моряхъ высокихъ широтъ.
   Китъ всегда игралъ важную роль въ морскомъ мірѣ и имѣлъ значительное вліяніе на географическія открытія. Увлекая за собой сначала Басковъ, лотомъ Астурійцевъ, Англичанъ и Голландцевъ, онъ пріучилъ ихъ смѣло смотрѣть на опасности океана, и водилъ съ однаго конца земли на другой. Киты любятъ посѣщать южныя и сѣверныя полярныя моря. Древнія легенды утверждаютъ даже что разъ эти китообразныя животныя привели рыболововъ на разстояніе только семи миль отъ сѣвернаго полюса. Если этотъ фактъ и вымышленъ, то онъ можетъ когда-нибудь осуществится, и вѣроятно что такимъ образомъ, охотясь за китами въ арктическихъ или антарктическихъ странахъ, люди достигнутъ двухъ неизвѣстныхъ точекъ земнаго шара.
   Мы сидѣли на платформѣ; море было спокойно; октябрь мѣсяцъ въ этихъ широтахъ дарилъ насъ прекрасными осенними днями. Канадецъ, который не могъ ошибиться въ этомъ случаѣ, увидалъ кита на горизонтѣ къ востоку. Вглядываясь внимательно, можно было разглядѣть его черноватую спину, которая то поднималась, то опускалась надъ волнами, въ пяти миляхъ отъ Кораблика.
   -- Ахъ! вскричалъ Недъ-Ландъ,-- еслибъ я былъ на бортѣ китоловнаго судна, эта встрѣча доставила бы мнѣ удовольствіе! Это животное большихъ размѣровъ. Посмотрите съ какою силой его носовыя отверстія выбрасываютъ столбы воздуха и пара! Тысяча чертей! Зачѣмъ я прикованъ къ этому куску листоваго желѣза!
   -- Какъ, Недъ, отвѣчалъ я,-- вы еще не отреклись отъ своихъ прежнихъ мечтаній о ловлѣ?
   -- Развѣ китоловъ можетъ забыть свое прежнее ремесло, господинъ профессоръ? Развѣ могутъ когда-нибудь наскучить волненія подобной охоты?
   -- Вы никогда не охотились въ этихъ моряхъ, Недъ?
   -- Никогда, господинъ профессоръ. Я охотился только и сѣверныхъ моряхъ, въ Беринговомъ и въ Девисовомъ проливахъ.
   -- Стало-быть вы еще не знаете южнаго кита. До сихъ поръ вы охотились только за сѣверными китами, а они не осмѣлятся пройти теплыми водами экватора.
   -- Ахъ! господинъ профессоръ, что вы это говорите? возразилъ Канадецъ недовѣрчивымъ тономъ.
   -- Я говорю то что есть.
   -- Вотъ еще! Въ шестьдесятъ пятомъ году, два съ полови ной года тому назадъ, близь Гренландіи, я самъ убилъ кита у котораго въ боку еще находилась острога съ клеймомъ китоловнаго судна бывшаго въ Беринговомъ проливѣ. Итакъ, я васъ спрашиваю какимъ образомъ животное раненое на западѣ Америки, могло быть убито на востокѣ, если оно а перешло экваторъ, обогнувъ мысъ Горнъ или мысъ Добро! Надежды?
   -- Я раздѣляю мнѣніе друга Неда, сказалъ Консель,-- и жду, что отвѣтитъ господинъ профессоръ.
   -- Господинъ профессоръ отвѣтитъ вамъ, друзья мои, что киты распредѣляются, смотря по своей породѣ, въ различныхъ моряхъ, и не покидаютъ ихъ. И если одно изъ этихъ животныхъ перешло изъ Берингова пролива въ Девисовъ, то это объясняется просто тѣмъ что, по всей вѣроятности, между этими морями существуетъ проходъ или у береговъ Америки, или у береговъ Азіи.
   -- У жъ я и не знаю вѣрить ли вамъ? спросилъ Канадецъ, закрывая одинъ глазъ.
   -- Слѣдуетъ вѣрить господину профессору, отвѣчалъ Консель.
   -- Слѣдовательно, возразилъ Канадецъ,-- такъ какъ я никогда не охотился въ этихъ мѣстахъ, то мнѣ и неизвѣстны живущіе въ нихъ киты?
   -- Я вамъ это говорю, Недъ.
   -- Тѣмъ болѣе слѣдуетъ съ ними познакомиться, возразилъ Консель.
   -- Посмотрите, посмотрите! вскричалъ взволнованнымъ голосомъ Канадецъ.-- Онъ приближается! Онъ идетъ на насъ! Дразнитъ меня! Онъ знаетъ что я не могу ему ничего сдѣлать!
   Недъ топалъ ногами. Рука его дрожала, потрясая воображаемою острогой.
   -- Эти киты, спросилъ онъ,-- такъ же велики, какъ и тѣ которые живутъ въ сѣверныхъ моряхъ?
   -- Почти такъ же, Недъ.
   -- Дѣло въ томъ что я видалъ большихъ китовъ, господинъ профессоръ, китовъ имѣвшихъ до ста футовъ длины: Мнѣ даже случалось слышать будто hullamock и umgallick Алеутскихъ острововъ бываютъ иногда болѣе ста пятидесяти футовъ....
   -- Ну, это мнѣ кажется преувеличеннымъ, отвѣчалъ я.-- Эти животныя принадлежатъ къ роду balaenoptera; они снабжены славными плавниками, и такъ же какъ кашалоты, вообще меньше настоящихъ китовъ.
   -- Ахъ! вскричалъ Канадецъ, не перестававшій смотрѣть за поверхность океана," -- онъ приближается, онъ идетъ въ кильватерѣ Кораблика.
   Потомъ, возвращаясь къ прерванному разговору, онъ прибавилъ:
   -- Вы говорите о кашалотахъ, какъ о маленькихъ животныхъ. Между тѣмъ разказываютъ объ исполинскихъ кашалотахъ.. Это смышленыя китообразныя. Нѣкоторые изъ нихъ, говорятъ, покрываются водорослями и фукусами. Ихъ принимаютъ за островки. Къ нимъ пристаютъ, на нихъ помѣщаются, разводятъ огонь....
   -- Строятъ дома, сказалъ Консель.
   -- Да, шутникъ, отвѣчалъ Недъ-Ландъ.-- Потомъ, въ одинъ! прекрасный день, животное погружается въ воду и увлекаетъ; въ глубину бездны всѣхъ своихъ жителей.
   -- Какъ въ путешествіяхъ моряка Симбада, смѣясь возразилъ я.-- А вы, кажется, любите, господинъ Ландъ, необыкновенныя исторіи! Вотъ каковы ваши кашалоты! Я надѣюсь что вы этому не вѣрите.
   -- Господинъ натуралистъ, серіозно отвѣчалъ Канадецъ,-- относительно китовъ должно вѣрить всему. Какъ этотъ плыветъ! Какъ онъ исчезаетъ изъ глазъ! Утверждаютъ что эти животныя могутъ въ пятнадцать дней обойти вокругъ свѣта.
   -- Я этого не отрицаю.
   -- Но вы, господинъ Ароннаксъ, безъ сомнѣнія, не знаете Что при началѣ міра киты плавали еще быстрѣе.
   -- А! Въ самомъ дѣлѣ, Недъ? Почему же это?
   -- Потому что у нихъ былъ тогда поперечный хвостъ, какъ у рыбъ, то-есть этотъ хвостъ, сплющенный вертикально, разсѣкалъ воду слѣва направо и справа налѣво. Но, замѣтивъ что они плаваютъ очень быстро, Создатель свернулъ имъ хвостъ, и съ этого времена они ударяютъ по волнамъ сверху внизъ, что мѣшаетъ ихъ быстротѣ.
   -- Хорошо, Недъ, сказалъ я, повторяя выраженіе Канадца, но не знаю, вѣрить ли вамъ?
   -- Не совсѣмъ, отвѣчалъ Недъ-Ландъ,-- не болѣе того какъ еслибъ я вамъ сказалъ что существуютъ киты длиной въ триста футовъ и вѣсомъ въ сто тысячъ фунтовъ.
   -- Это дѣйствительно много, сказалъ я.-- Впрочемъ, надо сознаться что нѣкоторыя китообразныя животныя достигаютъ значительнаго развитія, потому что они, какъ разказываютъ, доставляютъ до ста двадцати тоннъ жира.
   -- Что до этого касается, то я самъ это видѣлъ, сказалъ Канадецъ.
   -- Я этому охотно вѣрю, Недъ, какъ вѣрю тому что нѣкоторые киты равняются величиной ста слонамъ. Можете судить о силѣ дѣйствія производимаго подобною массой устремившеюся со всею скоростью.
   -- Правда ли, спросилъ Консулъ что они могутъ потопитъ корабль?
   -- Корабль, не думаю, отвѣчалъ я.-- Впрочемъ разказываютъ что въ 1820 году, въ этихъ самыхъ южныхъ моряхъ, одинъ китъ бросился на Эссексъ и отбросилъ его со скоростію четырехъ метровъ въ секунду. Волны проникли въ корму, и Эссексъ потонулъ почти въ ту же минуту.
   Недъ лукаво посмотрѣлъ на меня.
   -- Что до меня касается, сказалъ онъ,-- то разъ китъ ударилъ меня хвостомъ, разумѣется по моей лодкѣ. Меня и моихъ товарищей подбросило на шесть метровъ въ вышину. Но въ сравненіи съ китомъ господина профессора, мой китъ не больше какъ китенокъ.
   -- И долго живутъ эти животныя? спросилъ Консель.
   -- Тысячу лѣтъ, отвѣчалъ не колеблясь Канадецъ.
   -- А какъ вы это знаете, Недъ?
   -- Потому что говорятъ.
   -- А почему это говорятъ?
   -- Потому что знаютъ.
   -- Нѣтъ, Недъ, этого не знаютъ, но только предполагаютъ, а вотъ разсужденіе на которомъ основываются: прошло уже четыреста лѣтъ съ тѣхъ лоръ какъ охотники въ первый разъ стала охотиться за китами, и тогда эти животныя были больше ростомъ чѣмъ теперь. Итакъ, довольно логически предпошлютъ что меньшій ростъ нынѣшнихъ китовъ происходитъ отъ того что они еще не успѣли достигнуть своего полнаго развитія, что и заставило Бюффона сказать что китообразныя животныя могутъ и даже должны жить по тысячѣ лѣтъ. Вы понимаете?
   Недъ-Ландъ не понималъ. Онъ болѣе не слушалъ. Китъ все приближался. Онъ пожиралъ его глазами.
   -- Ахъ! вскричалъ онъ,-- это уже не одинъ китъ, ихъ десять! двадцать, цѣлое стадо! И я не въ состояніи ничего сдѣлать! Приходится стоять тутъ со связанными руками и ногами.
   -- Но, другъ Недъ, сказалъ Консоль,-- почему не попросить у капитана Немо позволенія поохотиться?...
   Не успѣлъ Консель окончить свою фразу, какъ Недъ-Ландъ скрылся уже въ подъемную дверь и бросился отыскивать капитана. Черезъ нѣсколько минутъ, они оба явились на платформу.
   Капитанъ Немо смотрѣлъ на стадо китовъ, игравшихъ на поверхности волнъ въ разстояніи одной мили отъ Кораблика.-- Это южный китъ, сказалъ онъ.-- Здѣсь было бы чѣмъ обогатиться цѣлому флоту китоловныхъ судовъ.
   -- Господинъ капитанъ, опросилъ Канадецъ,-- не могу ли я поохотиться за ними, хоть бы для того только чтобы не забыть моего прежняго ремесла китолова?
   -- Зачѣмъ, отвѣчалъ капитанъ Немо,-- охотиться единственно съ цѣлію истреблять? Для корабля намъ вовсе не нуженъ китовый жиръ.
   -- Однакоже, господинъ капитанъ, возразилъ Канадецъ,-- въ Чермномъ морѣ вы намъ позволили преслѣдовать дюгонга.
   -- Тогда дѣло шло о томъ чтобы достать свѣжаго мяса моему экипажу. Здѣсь же будетъ убійство для убійства. Я хорошо знаю что это привилегія человѣка, но не допускаю такихъ жестокихъ увеселеній. Истребляя южныхъ китовъ, какъ а настоящихъ, существъ безвредныхъ и добрыхъ, ваши товарищи по ремеслу, господинъ Ландъ, дѣлаютъ дурное дѣло. Такимъ образомъ они уже совсѣмъ уничтожили китовъ въ Боффиновомъ заливѣ, и впослѣдствіи истребятъ цѣлый классъ полезныхъ животныхъ. Оставьте же въ покоѣ этихъ несчастныхъ китовъ. У нихъ и безъ васъ много своихъ естественныхъ враговъ: кашалоты, мечъ-рыба, пила-рыба.
   Предоставляю читателю судить о выраженіи лица Канадца во время этого нравоученія. Давать подобные совѣты охотнику, значитъ тратить даромъ слова. Недъ-Ландъ смотрѣлъ на капитана Немо и очевидно не понималъ что тотъ хотѣлъ ему сказать. Однако капитанъ былъ правъ: варварство и необдуманная жадность охотниковъ скоро приведутъ къ тому, что не останется ни одного кита въ Океанѣ.
   Недъ-Ландъ просвисталъ сквозь зубы свое Yankee doodle засунулъ руки въ карманы и повернулся къ намъ спиной.
   Между тѣмъ капитанъ Немо, наблюдая за стадомъ китовъ, обратился ко мнѣ съ слѣдующими словами:
   -- Я былъ правъ, утверждая что, кромѣ человѣка, киты имѣютъ много естественныхъ враговъ. Этимъ скоро придется имѣть дѣло съ сильнымъ врагомъ. Видите ли вы, господинъ Ароннаксъ, въ восьми миляхъ подъ вѣтромъ, эти двигающіяся черныя точки?
   -- Да, капитанъ, отвѣчалъ я.
   -- Это кашалоты, ужасное животное; я встрѣчалъ ихъ нѣсколько разъ стадами отъ двухъ до трехъ сотъ штукъ. Что касается этихъ жестокихъ и вредныхъ животныхъ, то охотники совершенно правы истребляя ихъ.
   При послѣднихъ словахъ, Канадецъ быстро обернулся.
   -- Ну, хорошо, капитанъ, сказалъ я,-- еще есть время, даже въ интересахъ самихъ китовъ.
   -- Безполезно подвергаться опасности, господинъ профессоръ; достаточно одного Кораблика, чтобы разогнать этихъ кашалотовъ. Онъ вооруженъ стальнымъ бивнемъ, который, я полагаю, не уступитъ острогѣ господина Ланда?
   Канадецъ не стѣсняясь выразилъ сомнѣніе. Сражаться съ кашалотами вооружившись бивнемъ! слыханое ли это дѣло?
   -- Подождите, господинъ Ароннаксъ, сказалъ капитанъ Немо;-- мы вамъ покажемъ неизвѣстную вамъ до сихъ поръ охоту. Жалѣть этихъ свирѣпыхъ животныхъ нечего. Они состоятъ только изъ пасти и зубовъ!
   Пасть и зубы! Лучше нельзя обрисовать кашалота большеголоваго (physeter macrocephalue), ростъ котораго превосходитъ иногда двадцать пять метровъ. Огромная голова этого китообразнаго занимаетъ около трети всего его тѣла. Вооруженный лучше кита, верхнія челюсти котораго cнабжены только одними усами, онъ имѣетъ двадцать пять большихъ зубовъ, въ двадцать центиметровъ, цилиндроконической формы, изъ коихъ каждый вѣситъ два фунта. Въ верхней части этой огромной головы и въ большихъ полостяхъ раздѣленныхъ хрящемъ, находится отъ трехъ до четырехъ сотъ килограммовъ того драгоцѣннаго масла которое называется спермацетомъ. Кашалотъ животное неуклюжее, скорѣе головастикъ чѣмъ рыба, по замѣчанію Фредоля. Онъ дурно сложенъ, и такъ-сказать не удался всею лѣвою частью своего тѣла, и видитъ только однимъ правымъ глазомъ.
   Между тѣмъ чудовищное стадо все приближалось. Оно увидѣло китовъ и приготовлялось къ нападенію. Можно было заранѣе предвидѣть побѣду кашалотовъ, не только потому что они лучше организованы для нападенія чѣмъ ихъ безвредные противники, но также и потому что они могутъ дольше оставаться подъ водой, не возвращаясь на ея поверхность, для дыханія.
   Пора было идти на помощь китамъ. Корабликъ погрузися въ воду. Консель, Недъ и я помѣстились у оконъ залы. Капитанъ Немо отправился къ рулевому, чтобы дѣйствовать своимъ аппаратомъ какъ истребительною машиной. Вскорѣ я почувствовалъ ускоренные удары винта, и увеличивающуюся; быстроту нашего хода.
   Когда Корабликъ подошелъ, сраженіе между кашалотами и китами уже началось. Онъ маневрировалъ такимъ образомъ, чтобы врѣзаться въ стадо кашалотовъ. Сначала они, казалось, не обратили вниманія на новое чудовище вмѣшавшееся въ ихъ битву. Но скоро должны были отступить отъ его ударовъ.
   Какая борьба! Скоро самъ Недъ-Ландъ пришелъ въ восторгъ, и кончилъ тѣмъ что захлопалъ въ ладоши. Корабликъ превратился въ грозную острогу, направляемую рукой своего капитана. Онъ устремлялся на эти мясистыя массы и разсѣкалъ ихъ на двое. Онъ не чувствовалъ страшныхъ ударовъ хвостомъ, сыпавшихся на его бока. Уничтоживъ одного кашалота, онъ устремлялся на другаго, поворачивался на мѣстѣ, чтобы не упустить добычу, двигался и переднимъ и заднимъ ходомъ, то погружаясь, когда животное опускалось въ глубину, то поднимись, когда оно возвращалось на поверхность ударяя его то прямо, то вкось, разрѣзая, разрывая, прокалывая во всѣхъ направленіяхъ ужаснымъ бивнемъ.
   Какая рѣзня! какой шумъ на поверхности волнъ! какой пронзительный свистъ и особенное хрипѣнье испуганныхъ животныхъ! Посреди этихъ водъ, обыкновенно очень покойныхъ, они своими хвостами подымали настоящіе большіе валы.
   Цѣлый часъ продолжалась эта гомерическая битва, отъ которой кашалоты не могли спастись.-- Нѣсколько разъ, соединившись, десять или двѣнадцать изъ нихъ пробовали своею массой раздавить Корабликъ. Въ окна залы были видны ихъ огромныя пасти усѣянныя зубами, и ихъ ужасные глаза Недъ-Ландъ, не владѣвшій болѣе собой, угрожалъ имъ и ругалъ ихъ. Слышно было какъ они цѣплялись за наше судно, какъ собаки, которыя кидаются на кабана въ лѣсу. Но ускоряя движенія своего винта, Корабликъ увлекалъ ихъ за собою, или поднималъ на поверхность водъ, не взирая на ихъ громадную тяжесть и страшную силу съ которою они давили его.
   Наконецъ масса кашалотовъ разсѣялась, воды сдѣлалось покойными. Я чувствовалъ что мы поднимаемся на поверхность Океана. Подъемныя двери были открыты, и мы бросились на платформу.
   Море было покрыто обезображенными трупами. Ужасный взрывъ не могъ бы съ большею силой раздробить, разорвать и распластать эти мясистыя массы. Мы плыли посреди исполинскихъ тѣлъ, съ синеватыми спинами, бѣловатыми животами, которыя были покрыты ужасными ранами. Нѣсколько испуганныхъ кашалотовъ спасались въ отдаленіи. Волны были красны на протяженіи нѣсколькихъ миль, и Корабликъ былъ окруженъ цѣлымъ моремъ крови.
   Капитанъ Немо присоединился къ намъ.
   -- Ну, что, господинъ Ландъ? сказалъ онъ.
   -- Ну, что же, господинъ капитанъ, отвѣчалъ Канадецъ, восторгъ котораго успѣлъ охладѣть,-- это дѣйствительно ужасное зрѣлище. Но я не мясникъ, а охотникъ, а это настоящая бойня.
   -- Это уничтоженіе вредныхъ животныхъ, отвѣчалъ капитанъ,-- но Корабликъ не ножъ мясника.
   -- Я предпочитаю свою острогу, возразилъ Канадецъ.
   -- У каждаго свое оружіе, отвѣчалъ капитанъ, не сводя глазъ съ Недъ-Ланда.
   Я боялся чтобы Канадецъ съ досады не сдѣлалъ какого-нибудь насилія, что могло имѣть плачевныя послѣдствія. Но онъ забылъ свой гнѣвъ при видѣ кита, къ которому подходамъ въ это время Корабликъ.
   Животное не успѣло спастись отъ зубовъ кашалотовъ. Я узналъ южнаго кита, съ плоскою головой и совершенно черенъ. Анатомически онъ отличается отъ обыкновеннаго кита тѣмъ что его семь шейныхъ позвонковъ срослись между собою, и у него двумя ребрами больше чѣмъ у его родичей. Ненастное животное лежало на боку, съ прокушеннымъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ животомъ, и было мертво. На концѣ его изуродованнаго плавника висѣлъ маленькій китъ, котораго ему не удалось сласти отъ смерти. Изъ открытаго рта текла вода, журчавшая какъ прибой между его усами.
   Капитанъ Немо направилъ Корабликъ къ трупу животнаго. Двое изъ его людей взошли на тѣло кита, и я не безъ удивленія увидалъ, какъ они извлекали изъ его грудей содержащееся въ нихъ молоко, котораго было около двухъ или трехъ бочекъ.
   Капитанъ предложилъ мнѣ чашку этого еще теплаго молока. Я не могъ удержаться чтобы не высказать ему своего отвращенія къ мыс Горн или Доброй Надежды?
   -- Я так же думаю, как друг Нед, -- заявил Консель, -- но жду, что ответит господин профессор.
   -- Господин профессор ответит вам, друзья мои, что киты обитают, смотря по своей породе, в различных морях и не покидают их. И если одно из этих животных перешло из Берингова пролива в Девисов, то это объясняется тем, что между двумя названными морями существует проход или у берегов Америки, или у берегов Азии.
   -- Так ли это? -- спросил канадец, прищуривая один глаз.
   -- Господину профессору следует верить, -- заметил Консель.
   -- Следовательно, -- сказал канадец, -- так как я никогда не охотился в этих водах, то мне совершенно неизвестны живущие здесь киты.
   -- Я этого не говорю, Нед.
   -- Тем более следует с ними познакомиться, -- снова заметил Консель.
   -- Смотрите, смотрите, -- вскрикнул канадец взволнованным голосом, -- он приближается! Он идет на нас! Он меня дразнит! Он знает, что я ничего не могу ему сделать.
   Нед топал ногами. Рука его сжимала и потрясала воображаемый гарпун.
   -- Эти киты, -- спросил он, -- такой же величины, как и живущие в северных морях?
   -- Почти, Нед.
   -- Я видел огромных китов, господин профессор, -- китов, достигавших длины ста футов. Я слышал, что киты Алеутских островов бывают более ста пятидесяти футов.
   -- Ну, это мне кажется преувеличенным, -- ответил я. -- Эти животные принадлежат к роду balaenoptera; они снабжены спинными плавниками и такие же, как кашалоты, которые вообще меньше настоящих китов.
   -- Ах! -- вскрикнул канадец, не спускавший глаз с поверхности океана. -- Он все приближается, он идет в кильватере "Наутилуса".
   Затем он продолжил прерванный разговор:
   -- Вы говорите о кашалотах как о маленьких животных. Между тем, говорят, существуют исполинские кашалоты. Это самые смышленые из китообразных. Некоторые из них, как говорят, покрываются водорослями, и их принимают за островки. К ним пристают, на них размещаются, разводят огонь...
   -- Строят дома, -- добавил Консель.
   -- Да, шутник! -- ответил Нед Ленд. -- Потом в один прекрасный день животное погружается и уносит в глубину океана всех своих жителей.
   -- Как в путешествиях моряка Синдбада! -- воскликнул я, рассмеявшись. -- Да, друг Ленд, вы, по-видимому, большой охотник до необыкновенных рассказов. Я уверен, что вы сами не верите в таких кашалотов.
   -- Господин натуралист, -- ответил серьезно канадец, -- можно всему поверить относительно китов. Смотрите, как он плывет! Он уже исчезает из виду! Утверждают, что киты могут обойти вокруг света за пятнадцать дней.
   -- Я этого не отрицаю.
   -- Вам, господин Аронакс, конечно, должно быть известно, что в начале мира киты плавали еще быстрее?
   -- В самом деле? Почему же это?
   -- Потому что у них хвост расположен был поперек, как у рыб; иначе говоря, этот сплющенный хвост, расположенный вертикально, двигался в воде справа налево и слева направо. Творец вселенной, заметив, что они двигаются слишком быстро, свернул им хвост, и с этого времени они стали двигать хвостом уже сверху вниз и обратно, что замедляет скорость их плавания.
   -- Хорошо, Нед, но не знаю, верить ли вам, -- ответил я.
   -- Не особенно, -- ответил Нед Ленд, -- не более того, как если бы я вам сказал, что существуют киты в триста футов длиной и весом в сто тысяч фунтов.
   -- Это действительно что-то очень много, -- ответил я. -- Впрочем, некоторые китообразные животные достигают значительных размеров, и некоторые экземпляры доставляют до ста двадцати тонн жира.
   -- Я могу лично об этом свидетельствовать, -- сказал канадец.
   -- И этому я охотно верю, Нед, как верю тому, что некоторые киты равняются по весу ста слонам. Теперь представьте себе, какое действие должна произвести эта масса, движущаяся с большой скоростью.
   -- Правда ли, что они могут потопить корабль?
   -- Корабль -- не думаю, -- ответил я. -- Впрочем, рассказывают, что в 1820 году в этих самых южных морях один кит кинулся на "Эссекс" и отбросил его со скоростью четырех метров в секунду. Волны проникли в корму, и "Эссекс" потонул почти в ту же минуту.
   Нед лукаво взглянул на меня.
   -- Что касается меня, -- сказал он, -- то однажды кит ударил меня хвостом, -- разумеется, по нашей лодке. Меня и моих товарищей подбросило на шесть метров в высоту. Но в сравнении с таким китом, про которого говорил господин профессор, мой кит не больше чем котенок.
   -- Киты долго живут? -- спросил Консель.
   -- Тысячу лет, -- ответил канадец, не задумываясь.
   -- Откуда вы это знаете, Нед?
   -- Потому что так говорят.
   -- А почему так говорят?
   -- Потому что знают.
   -- Нет, Нед, этого не знают, но только предполагают, и вот рассуждение, на которое опираются: прошло уже четыреста лет с тех пор, как впервые стали охотиться на китов; тогда эти животные были больше ростом, чем теперь. И вот, в силу логики, предполагают, что меньший рост нынешних китов происходит оттого, что они не успели вполне вырасти, и это мнение разделял Бюффон, который полагал, что китообразные животные могут и должны жить по тысяче лет. Теперь вы понимаете?
   Но Нед Ленд ничего не мог понимать. Он уже не слушал. Кит приближался. Нед пожирал его глазами.
   -- А, -- воскликнул он, -- это уже не один кит, их много, это целое стадо! И ничего нельзя сделать!.. Приходится стоять со связанными руками и ногами.
   -- Однако, друг Нед, -- сказал Консель, -- почему вы не спросите у Немо позволения поохотиться?..
   Но не успел Консель закончить своей фразы, как Нед Ленд бросился опрометью разыскивать капитана Немо и скрылся в подъемной двери. Через несколько минут они оба показались на палубе!
   Капитан Немо стал смотреть на стадо китов, которые резвились на поверхности волн на расстоянии одной мили от "Наутилуса".
   -- Это южные киты, -- сказал капитан, -- здесь фортуна для целого китобойного флота.
   -- Господин капитан, -- начал китобоец, -- позвольте мне поохотиться за ними, хотя бы ради того, чтобы не забыть прежнего своего ремесла гарпунщика.
   -- Зачем, -- возразил капитан Немо, -- с единственной целью убить животное? "Наутилус" не нуждается в китовом жире. Тогда дело шло, чтобы достать свежего мяса для моего экипажа. Теперь же убийство будет совершено ради убийства. Я прекрасно понимаю, что это привилегия человека, но допустить у себя таких жестоких забав не могу. Истребляя южных китов как существ совершенно безвредных и добрых, ваши товарищи по ремеслу, господин Ленд, поступали очень дурно. Благодаря им теперь почти перевелись киты в Бафиновом заливе, и в скором времени совершенно исчезнет целый класс этих полезных животных. Оставьте в покое несчастных китов. У них и без того много естественных врагов, как, например, кашалоты, меч-рыба, пила-рыба.
   Предоставляю читателю вообразить выражение лица канадца во время этой короткой речи о морали. Но приводить такие доводы охотнику -- значит только даром терять время. Нед Ленд изумленно смотрел на капитана Немо и, очевидно, не понимал, что тот хочет ему сказать. Между тем капитан был прав: корыстолюбивые и хищнические инстинкты китобоев вскоре приведут к тому, что не останется ни одного кита в океане.
   Нед Ленд просвистел сквозь зубы свое "Янки дудль", засунул руки в карманы и повернулся к нам спиной.
   Капитан Немо, продолжая наблюдать за стадом китов, обратился ко мне со следующими словами:
   -- Я был прав, утверждая, что, кроме человека, киты имеют много естественных врагов. И этим китам придется вскоре иметь дело с беспощадным противником. Видите ли вы, господин Аронакс, в восьми милях под ветром эти двигающиеся черные точки?
   -- Да, капитан, -- ответил я.
   -- Это кашалоты, ужасные животные; мне их приходилось встречать стадами от двухсот до трехсот штук. Вот этих свирепых и вредных животных надо действительно истреблять.
   При последних словах канадец быстро обернулся.
   -- В таком случае, капитан, -- сказал я, -- есть еще время, которым можно воспользоваться в интересах самих китов.
   -- Бесполезная и опасная попытка, господин профессор, так как "Наутилус" сам их разгонит. Он вооружен стальным бивнем, который, полагаю, не уступит гарпуну господина Неда Ленда.
   Канадец иронично пожал плечами. Напасть на кашалотов, действуя бивнем! Слыханное ли это дело?
   -- Подождите, господин Аронакс! -- воскликнул капитан Немо. -- Мы вам покажем охоту, какой вы никогда не видели. Пощады этим свирепым животным не будет; они состоят только из пасти и зубов.
   Пасть и зубы! Лучше нельзя охарактеризовать большеголового кашалота, длина которого превосходит иногда двадцать пять метров. Огромная голова этого китообразного животного составляет треть туловища. Гораздо лучше вооруженные, чем настоящие киты, у которых челюсти снабжены только так называемым китовым усом, кашалот имеет двадцать пять больших цилиндрическо-конических зубов каждый длиной в двадцать сантиметров и весом в два фунта. В верхней части его огромной головы, в больших полостях, разделенных хрящом, находится от трехсот до четырехсот килограммов того драгоценного масла, которое называют спермацетом. Кашалот -- животное неуклюжее, скорее головастик, чем рыба, по замечанию Фредоля. Он дурно сложен и, так сказать, не удался всей левой частью своего туловища: у него зачастую зряч один только правый глаз.
   Между тем чудовищное стадо приближалось. Оно заметило китов и готовилось на них напасть. Можно было заранее предсказать победу кашалотов, не только потому, что они были лучше вооружены для битвы, чем их беззащитные противники, но и потому, что обладают способностью дольше оставаться под водой, не подымаясь на ее поверхность для дыхания.
   Наступило время идти на помощь китам. "Наутилус" погрузился в воду. Консель, Нед и я встали перед окнами салона. Капитан Немо пошел к рулевому, чтобы действовать своим аппаратом как истребительной машиной. Вскоре я почувствовал ускоренные удары гребного винта; быстрота хода увеличивалась.
   Борьба между китами и кашалотами уже началась, когда к ним подошел "Наутилус". Судно маневрировало таким образом, чтобы врезаться в стадо кашалотов. Вначале они не обращали внимания на новое чудовище, вмешавшееся в их битву, но вскоре должны были отступить под его ударами.
   Какая борьба! Скоро сам Нед Ленд, охваченный энтузиазмом, стал хлопать в ладоши. "Наутилус" предстал чудовищным гарпуном, управляемым рукой своего капитана. Он врезался в эти мясистые массы и рассекал их надвое. Страшные удары хвостов, хлеставших его бока, не были ему чувствительны. Уничтожив одного кашалота, он устремлялся на другого, поворачиваясь на неподвижной точке; чтобы не упустить добычи, он стремительно двигался вперед и назад, то погружался, преследуя ищущего спасения в глубине животного, то снова всплывал на поверхность и снова наносил удары кашалотам то прямо, то вкось, рассекал, разрывал, прокалывал их во всех направлениях своим ужасным бивнем.
   Какая беспощадная резня! Какой шум на поверхности волн, какие пронзительные свисты и своеобразные хрипения этих испуганных животных! На месте битвы, где воды были сравнительно покойны, кашалоты своими хвостами развели сильное волнение.
   Целый час длилась эта героическая битва, от которой большеголовые не могли найти спасения. Не раз соединившись по десять или по двенадцать, они пытались раздавить своей массой "Наутилус". Сквозь стекла окна видны были их огромные пасти, усеянные зубами, и их ужасные глаза. Нед Ленд уже не владел собой, грозил им и проклинал их. Мы чувствовали, как они взбирались на наш корабль, как натравленные собаки на кабана. Но "Наутилус", успешно работая гребным винтом, увлекал их за собой или поднимал их на поверхность волн, невзирая на огромный вес и силу.
   Наконец стадо кашалотов рассеялось, и волнение прекратилось. Я почувствовал, что мы поднимаемся на поверхность океана. Подъемную дверь открыли; мы бросились на палубу. Море было покрыто обезображенными трупами. Ужасный взрыв не мог бы с большею силой раскромсать, разорвать и распластать эти мясистые массы. Мы плыли среди гигантских трупов, синеватых на спине, с беловатыми животами и покрытых огромными ранами. На горизонте видно было несколько испуганных кашалотов, спасавшихся бегством. Вода окрасилась кровью на несколько миль, и "Наутилус" плыл в крови.
   К нам подошел капитан Немо.
   -- Ну что, мистер Ленд? -- обратился он к канадцу.
   -- Ну что же, господин капитан, -- ответил Нед, восторг которого успел остыть. -- Это действительно ужасное зрелище. Но я не мясник, а охотник, а это только одна бойня.
   -- Это убийство вредных животных, -- ответил капитан, -- и "Наутилус" не нож мясника.
   -- Я предпочитаю свою острогу, -- возразил канадец.
   -- У каждого свое оружие, -- ответил капитан, не спуская глаз с Неда Ленда.
   Я боялся, что Нед Ленд не сумеет сдержаться и позволит себе буйную выходку, которая могла вызвать печальные последствия. Но его гнев отвлек кит, на которого он обратил все свое внимание и к которому подходил в это время "Наутилус".
   Этот кит не успел спастись от зубов кашалотов. Я узнал южного кита с плоской головой и совершенно черного.
   Его анатомическое отличие от обычного кита состоит в том, что у него семь шейных позвонков срослись между собой и двумя ребрами больше, чем у его родичей. Несчастное животное лежало на боку с прокушенным в нескольких местах животом и было мертво. На конце его изуродованного плавника висел маленький китенок, его матери не удалось спасти. Из открытого рта большого трупа текла вода, журчавшая между усами.
   Капитан Немо направил "Наутилус" к трупу. Двое матросов взошли на него, и я не без изумления увидел, как они стали извлекать из грудей самки-кита содержащееся в них молоко, которого набралось от двух до трех бочек. Немо предложил мне чашку еще парного молока. Я не мог не высказать ему своего отвращения к напитку. Но он заявил мне, что молоко превосходно и ничем не отличается от коровьего.
   Тогда я его попробовал и вполне согласился с его мнением. Это было для нас полезным приобретением, так как это молоко в виде соленого масла или сыра вносило приятное разнообразие в наш обыденный стол.
   С этого дня я стал с беспокойством замечать, что отношение Неда Ленда к капитану Немо день ото дня становилось все враждебнее, и решил зорко следить за всеми поступками и поведением канадца.
  

Глава XIII
ЛЕДЯНЫЕ ПОЛЯ

   "Наутилус" снова принял свое прежнее направление на юг. Он следовал по пятидесятому меридиану со значительной скоростью. Хотел ли он достичь полюса? Я этого не думаю, так как до сих пор все попытки добраться до этой точки земного шара не имели успеха. К тому же сезон был неподходящим, потому что 13 марта в антарктических странах соответствует 13 сентября северного полушария, когда начинается холодный период года.
   14 марта под 55° широты встретились плавающие льды -- полупрозрачные голубоватые глыбы в двадцать и двадцать пять футов, о которые разбивались волны. "Наутилус" держался на поверхности океана. Неду Ленду картины полярных стран были не в диковинку, так как он и прежде охотился в арктических морях. Но я и Консель любовались в первый раз.
   На южном горизонте тянулась ослепительной белизны полоса, которой английские китобойцы дали название iceblink {Отблеск полярных льдов (англ.).}. Какой бы густоты ни были облака, они не могут затмить этого блеска, извещающего о близости ледяного поля.
   Действительно, вскоре показались значительные площади льда, блеск которых изменялся в зависимости от каприза тумана. На некоторых из этих масс льда виднелись зеленые жилы в виде волнистых линий, окрашенных сульфатом меди. Некоторые глыбы, словно огромные аметисты, просвечивали насквозь. Иные отражали дневной свет тысячами своих граней. Масс льда или глыб со всеми нюансами ярких отражений хватило бы на постройку целого города.
   Чем дальше мы спускались к югу, тем эти плавающие острова становились обширнее и многочисленнее. Полярные птицы гнездились на них тысячами. Это были пингвины, буревестники и глупыши, оглушавшие нас своим криком. Некоторые из них, вероятно приняв "Наутилус" за труп кита, садились на него и пытались клевать его звонкое железо.
   Во время этой навигации среди льдов капитан Немо весьма часто выходил на палубу. Он внимательно смотрел на эти пустынные пространства. Я заметил, что его спокойный взгляд временами оживлялся. Не говорил ли он себе, что здесь, в этих полярных морях, недоступных для человека, он у себя дома, что он властелин этих недосягаемых пространств? Но он не разговаривал, оставался неподвижен и только тогда уходил, когда страсть кораблевождения одерживала верх. Тогда, управляя своим "Наутилусом" с изумительным искусством, он избегал столкновения с ледяными массами, которые достигали в длину нескольких миль при высоте от семидесяти до восьмидесяти метров. Часто горизонт казался совершенно замкнутым. На высоте шестидесятого градуса широты все проходы исчезли. Но капитан продолжал их разыскивать и, обнаружив щель, смело вводил в нее судно, сознавая, что она тотчас же за ним сомкнётся.
   Таким образом, управляемый опытной рукой "Наутилус" прошел все эти льды, классифицированные по их форме или величине, с точностью, восхищавшей Конселя: айсберги, или ледяные горы, ледяные ровные и беспредельные поля, круглые или удлиненные льды, пак, или взломленные поля, называемые дрейфующими.
   Температура стояла довольно низкая. Термометр, выставленный на воздух, показывал три градуса ниже нуля. Мы были тепло одеты в тюлений или белого медведя меха. Внутри "Наутилуса" воздух нагревался электрическими аппаратами, которые поддерживали ровную температуру, несмотря на самые лютые морозы. Но помимо того, ему стоило только погрузиться в воду на несколько метров, чтобы достичь сносной температуры.
   Два месяца назад мы наслаждались бы под этой широтой постоянным днем; но теперь ночь уже длилась двадцать три часа, через непродолжительное время она станет плотной на срок шести месяцев -- это обычное явление в полярных странах.
   15 марта мы миновали широту Шетландских и Южных Оркнейских островов. Капитан Немо сообщил мне, что на эти острова собирались на лежку многочисленные стада тюленей, но американские и английские китобойцы, обуреваемые страстью к наживе, перебили такую массу тюленей, не щадя и беременных самок, что водворили мертвую пустыню там, где до них кипела жизнь.
   16 марта, около восьми часов утра, "Наутилус", следуя по пятьдесят пятому меридиану, пересек полярный антарктический пояс. Льды окружали нас со всех сторон и закрывали горизонт. Между тем капитан Немо продвигался вперед, искусно пользуясь проходами.
   -- Куда же он идет? -- спросил я.
   -- Вперед, -- ответил Консель, -- а когда ему нельзя будет идти дальше, он остановится.
   -- За это я не поручусь, -- ответил я.
   И, говоря откровенно, я признаюсь, что эта авантюрная экспедиция мне нравилась. Я не могу выразить, до какой степени охватывал меня восторг при созерцании этих красот новых стран. Льды принимали самые фантастические формы. Здесь своей группировкой они создавали какой-то восточный город с многочисленными минаретами и мечетями; там -- руины зданий, словно опрокинутых землетрясением. Вид льдов постоянно менялся в зависимости от угла падения солнечных лучей; впрочем, нередко эти чудные картины исчезали в сыром тумане или застилались снежным ураганом. Часто раздавался сильный шум и треск от обвалов ледяных гор, и пещеры тогда изменялись, как в панораме.
   Когда "Наутилус" находился под водой и происходили обвалы, то шум распространялся в воде со страшной силой, а падение ледяных глыб производило водовороты значительной глубины. Если это случалось поблизости от "Наутилуса", то ему приходилось нырять носом, как судну, брошенному на произвол волн.
   Часто, не видя никакого выхода, я полагал, что мы окончательно заперты, но какой-то путеводный инстинкт указывал капитану Немо новые проходы, о которых нельзя было и подозревать. И что всего замечательнее, он никогда не ошибался. Отчасти я это приписывал тому, что он и прежде не раз посещал антарктические моря.
   Однако 16 марта ледяные поля совершенно преградили нам путь. Это не был сплошной лед, но лишь обширные ледяные поля, сильно окрепшие от холода. Однако это препятствие не остановило капитана Немо; его "Наутилус" со страшной силой врезался в ледяное поле. Железное судно входило, как клин, в хрупкую массу и раскалывало ее с ужасным треском. "Наутилус" можно было уподобить древнему тарану, пущенному с непрерывной чудовищной силой; осколки взлетавшего льда падали градом вокруг нас.
   Одной только силой поступательного движения судно прорезало себе канал. Иногда оно поднималось на ледяное поле и давлением своей тяжести проламывало лед, иногда, подойдя вплотную под лед, оно его разбивало просто своей качкой, производя в нем широкие расселины. В эти дни нас осаждали свирепые шквалы. Туманы иной раз были до того густы, что с одного конца палубы ничего не было видно на другом конце. Ветер неожиданно и внезапно менялся по всем делениям компаса. Снег до того плотно слеживался, что приходилось разбивать его кирками. Когда термометр опускался на пять градусов ниже нуля, все внешние части "Наутилуса" покрывались льдом. Такелаж не мог действовать, и только судно без парусов, приводимое в движение электричеством и обходящееся без угля, могло отваживаться проникнуть в эти высокие широты.
   В таких условиях термометр держался вообще низко. Он упал даже до семидесяти трех с половиной градусов. Указания компаса не представляли никакой гарантии. Его стрелки давали все более противоречащие показания по мере приближения к антарктическому магнитному поясу, который не совпадает с Южным полюсом земного шара. И действительно, по Ганстену, этот полюс находится почти под 70° широты и 130° долготы, а по наблюдениям Дюпере, под 73° 30' широты и 135° долготы. Приходилось делать много наблюдений с различных мест и все-таки руководствоваться средней цифрой. Чтобы определить пройденный путь, часто принимали в расчет скорость хода судна, хотя способ был далеко не убедителен, так как приходилось идти по извилистым проходам, общее направление которых постоянно менялось.
   Наконец 18 марта, несмотря на все усилия и приемы "Наутилуса", он застрял во льдах. И то, что его задержало, были не ледяные горы, не ледяные поля, а беспредельная, неподвижная преграда из сплотившихся в одно целое льдов.
   -- Сплошной лед! -- воскликнул канадец.
   Я сразу понял, что не только для канадца, но и для всех предшествовавших нам мореплавателей, как и теперь перед нами, это непреодолимая преграда.
   В полдень солнце показалось на минуту. К этому времени капитан Немо сделал верное наблюдение, которое определило наше положение под 51° 30' долготы и 67° 39' южной широты. Это была уже весьма отдаленная точка в антарктических странах.
   Мы уже более не видели ни моря, ни малейших признаков водной поверхности. Перед нами расстилалась обширная волнистая равнина, загроможденная обломками льда причудливых форм и разбросанных в беспорядке; она имела такой же вид, как поверхность реки перед ее вскрытием, но в гигантских размерах. Повсюду виднелись остроконечные вершины, тонкие обелиски, поднимавшиеся на высоту двухсот футов, обрисовывались крутые утесы, остроконечные и окутанные серыми тенями; блестели широкие зеркала, отражавшие лучи до половины потонувшего в тумане солнца. И над этой печальной природой царила тишина, лишь изредка прерываемая ударами крыльев глупышей и пингвинов. Все сковал холод, даже и "Наутилус", который должен был остановиться посреди ледяных полей.
   -- Господин профессор, -- обратился ко мне в этот день Нед Ленд, -- если ваш капитан вздумает идти дальше...
   -- Ну что же.
   -- Он будет молодчина.
   -- Почему, Нед?
   -- Потому что никто до сих пор не мог проникнуть в места, лежащие за сплошным льдом. Тысяча чертей! Он могуществен, наш капитан, но он не могущественнее природы, и там, где она положила предел, хочешь не хочешь, а надо остановиться.
   -- Вы правы, Нед Ленд, а между тем я бы хотел знать, что находится за сплошным льдом. Перед нами стена, и это больше всего меня раздражает.
   -- Господин прав, -- заявил Консель, -- стены выдуманы, чтобы только дразнить ученых. Нигде не должно быть стен.
   -- Хорошо! -- ответил канадец. -- Что находится за сплошным льдом -- известно.
   -- Что же?
   -- Лед, лед и лед!
   -- Вы это считаете фактом, Нед, а я нет, -- возразил я. -- Вот почему я желал бы убедиться воочию.
   -- Отлично, господин профессор, -- ответил канадец, -- но вам все-таки надо отказаться от этой мысли. Вы дошли до сплошного льда, и этого достаточно, -- далее не сделают шагу ни вы, ни капитан Немо, ни его "Наутилус". И хочет ли он или не хочет, но мы вернемся к северу, так сказать, в страну честных людей.
   Я должен был согласиться, что Нед Ленд был прав и пока корабли не будут приспособлены к тому, чтобы плавать по ледяным полям, им придется останавливаться перед сплошным льдом.
   Действительно, несмотря на свои усилия, несмотря на могущественные средства, пользуясь которыми можно разламывать и раздвигать лед, "Наутилус" обречен был на бездействие. Обычно тот, кто не может идти дальше вперед, возвращается назад. Но здесь вернуться было одинаково невозможно, как и идти вперед, так как проходы позади нас уже сомкнулись. Но помимо того, надвигалась другая опасность. Если бы "Наутилусу" пришлось простоять и недолгое время на месте, то, без сомнения, лед не замедлит его обложить. Это и случилось около двух часов вечера, и молодой лед образовался около него с удивительной быстротой. Я должен заявить, что поведение капитана Немо в таком случае было более чем неосторожно.
   Я находился на палубе. Капитан Немо, который осматривал положение судна, обратился ко мне:
   -- Господин профессор, какого вы мнения о нашем положении?
   -- Я думаю, капитан, что мы заперты.
   -- Заперты! Что вы хотите этим сказать?
   -- Что мы не можем идти ни вперед, ни назад, ни в сторону. Это я и называю быть запертым, как это у нас понимают, на материках.
   -- Следовательно, господин Аронакс, вы полагаете, что "Наутилус" не в состоянии освободиться?
   -- Трудно, капитан, так как время года позднее и нельзя рассчитывать на вскрытие льда.
   -- А, господин профессор, -- ответил капитан Немо иронично, -- вы все тот же. Вы видите только преграды и препятствия! Я же смело могу вас заверить, что "Наутилус" не только освободится, но и пойдет еще дальше вперед.
   -- Еще дальше по направлению к югу? -- воскликнул я, изумленно смотря на капитана.
   -- Да, милостивый государь, он пойдет к полюсу.
   -- К полюсу! -- вскрикнул я, будучи не в состоянии удержаться от недоверчивого жеста.
   -- Да, -- ответил холодно капитан, -- к антарктическому полюсу, к той незнакомой нам точке, в которой пересекаются все меридианы земного шара. Вы знаете, что я делаю с "Наутилусом" все, что хочу.
   Да, я это знал. Я знал также, что этот человек смел до безрассудности. Но достичь Южного полюса еще труднее, чем Северного, которого не могли до сих пор достичь самые смелые мореплаватели, это было предприятием, безусловно, бессмысленным и могло прийти в голову только сумасшедшему.
   Я невольно спросил капитана Немо, не открыл ли он уже этот полюс, на который не ступала нога человека.
   -- Нет, милостивый государь, -- ответил он, -- и мы его откроем вместе. Там, где другие испытывали неудачу, я буду иметь успех. До сих пор я никогда так далеко не заходил в моря Южного полюса, но повторяю вам: "Наутилус" пойдет еще дальше.
   -- Я бы желал вам верить, капитан, -- ответил я несколько иронично, -- я вам верю! Идемте вперед! Нет никаких препятствий. Разобьем этот сплошной лед. Взорвем его, а если он будет сопротивляться, дадим крылья "Наутилусу", чтобы он мог пронестись над ним!
   -- Над ним, господин профессор? -- спокойно спросил капитан Немо. -- Нет, не над ним, а под ним.
   -- Под ним! -- вскрикнул я.
   Теперь я понял, каким путем желает капитан Немо привести свое намерение в исполнение. Да, я понял. Чудесные свойства "Наутилуса" должны были ему служить к достижению цели в этом сверхъестественном предприятии.
   -- Я вижу, что мы начинаем понимать друг друга! -- сказал капитан Немо, слегка улыбаясь. -- Вы уже предвидите возможность, я же лично уверен в успехе этого предприятия. То, что неисполнимо для обычного корабля, легко выполняется "Наутилусом". Если полюс находится на материке, то мы остановимся у самого материка. Если же, наоборот, полюс находится в открытом море, мы доплывем до самого полюса.
   -- Действительно, -- ответил я, увлеченный рассуждениями капитана Немо. -- Если поверхность моря покрыта толстой коркой льда, его нижние слои все же свободны в силу того провиденциального разума природы, по которому наибольшая плотность воды соответствует температуре на четыре градуса выше точки замерзания. И если не ошибаюсь, то погрузившаяся часть ледяной горы относится к части того же льда, выступающей за поверхность воды, как четыре к пяти.
   -- Почти, господин профессор. На каждый фут высоты ледяных гор, поднимающихся над поверхностью воды, их осадка доходит до трех футов. А так как высота этих ледяных гор не превосходит ста метров, то, следовательно, они сидят в воде не глубже трехсот метров. А какое имеют значение эти триста метров для "Наутилуса"?
   -- Ни малейшего, капитан.
   -- Он может значительно глубже опуститься, чтобы достигнуть равномерной для всех морей температуры, где можно уже будет безнаказанно игнорировать температуру над поверхностью вод в тридцать и сорок градусов холода.
   -- Правда, капитан, вы совершенно правы! -- воскликнул я, воодушевляясь.
   -- Единственное затруднение состоит в том, -- продолжал капитан Немо, -- что нам придется пробыть несколько дней в воде, не возобновляя запаса воздуха.
   -- Только-то, -- возразил я. -- Но "Наутилус" располагает весьма объемными резервуарами; мы их наполним, и они будут доставлять необходимый кислород.
   -- Отлично придумано, господин Аронакс! -- воскликнул капитан. -- Но я не желал бы, чтобы вы могли меня обвинить в безрассудстве, и потому заранее предлагаю вам все мои возражения.
   -- Разве они у вас есть?
   -- Одно. Возможно, что то место моря, где лежит полюс, сплошь покрыто льдом, и в таком случае нам не удастся выбраться на поверхность.
   -- Хорошо, капитан, но вы забыли, что "Наутилус" вооружен сильным бивнем, и вы можете его направить по диагонали против этих ледяных полей: лед расколется от удара.
   -- Э, господин профессор, вы сегодня очень находчивы.
   -- К тому же, капитан, -- продолжал я, увлекаясь все более и более, -- почему же не предположить, что у Южного полюса море так же свободно, как и у Северного? Полюсы земли и полюсы холода не совпадают ни в северном полушарии, ни в южном полушарии, и пока не будет доказано противное, надо предполагать, что в обоих этих диаметрально противоположных точках земного шара находятся или океан, свободный от льда, или континент.
   -- Я того же мнения, господин Аронакс, -- ответил капитан Немо. -- Но я вам замечу, что вы, представив столько возражений против моего проекта, теперь же выставляете много доводов в его пользу.
   Капитан Немо говорил правду, я был смелее его. Теперь я увлекал его к полюсу. Я его опередил, я заставлял его идти позади. Но нет! Жалкий глупец! Капитан Немо знал лучше тебя, что говорит за и против предприятия; он только забавлялся, видя, как ты увлекался мечтами о невозможном!
   Однако он не терял ни одной минуты. По данному сигналу появился его помощник. Они оба вступили в спор между собой на своем непонятном языке. Был ли помощник капитана заранее предупрежден или он нашел предприятие исполнимым, только он не выказал ни малейшего удивления.
   Если помощник капитана и выказал полное спокойствие, тем не менее его значительно превзошел своей апатией Консель, когда я ему сообщил о нашем отправлении к полюсу. Обычное "как угодно будет господину" было его ответом, и я должен был этим удовлетвориться. Что же касается Неда Ленда, то я полагаю, что ничьи плечи так высоко не поднимались в знак сомнения.
   -- Вот что должен я вам сказать, господин профессор, -- ответил Ленд, -- вы и ваш капитан Немо вызываете во мне сожаление.
   -- Тем не менее мы отправимся к полюсу.
   -- Это может быть, но вы оттуда не вернетесь!
   И Нед Ленд направился в свою каюту, чтобы не причинить несчастья, как он заявил на прощание.
   Между тем начались приготовления к этой смелой попытке. Сильные насосы "Наутилуса" накачивали воздух в резервуары и подвергали его значительному давлению. Около четырех часов капитан Немо сообщил мне, что подъемные двери, выходящие на палубу, сейчас закроются. Я взглянул в последний раз на толстый сплошной лед, под который нам предстояло спуститься. Погода была ясная, термометр показывал двенадцать градусов ниже нуля, но так как ветер к этому времени стих, то температура казалась сносной.
   Двенадцать человек из экипажа, вооруженных кирками, разместились у самых бортов "Наутилуса", разбили лед вокруг его корпуса, и судно очутилось в продолговатой проруби. Работу быстро исполнили, потому что молодой лед не успел достаточно отвердеть.
   Мы все вошли во внутренние помещения "Наутилуса". Резервуары, предназначенные для увеличения тяжести судна, были настолько наполнены водой, что "Наутилус" стал уже опускаться в глубь океана.
   Я расположился вместе с Конселем в салоне. Мы смотрели в окно на нижние слои полярного океана. Термометр поднимался. Стрелка манометра отклонялась на циферблате.
   Почти на трехсотметровой глубине мы, как это и предвидел капитан Немо, могли свободно плыть под волнообразной нижней поверхностью ледяного поля. Однако "Наутилус" опустился еще глубже. Он достиг глубины восьмисот метров. Температура воды, имевшая двенадцать градусов на поверхности, повысилась и показывала теперь четырнадцать градусов. Два градуса были выиграны. Само собой разумеется, что температура внутри "Наутилуса", согреваемого особыми аппаратами, была значительно выше. Судно маневрировало замечательно плавно.
   -- С вашего позволения, -- обратился ко мне Консель, -- я полагаю, что судно пройдет.
   -- Я вполне рассчитываю! -- ответил я тоном глубокого убеждения.
   В свободной воде под толстым слоем льда "Наутилус" держался прямого направления к полюсу, не уклоняясь в сторону от тридцать второго меридиана, и предстояло пройти широты от 67° 30' до 90°, то есть расстояние в двадцать два с половиной градуса широты, следовательно, немного более пятисот лье. "Наутилус" шел средним ходом, совершая двадцать миль в час -- это скорость курьерского поезда. Если он не задержит хода, то через сорок часов достигнет полюса.
   Новизна положения заставила меня и Конселя провести часть ночи перед окнами салона. Море осветилось лучами электрического света, посылаемыми маяком. Однако оно было пустынно. Оно не задерживало у себя в плену даже на день рыб. Они только проходят этими водами, направляясь из Атлантического океана к свободному морю полюса. Мы шли быстро. Это чувствовалось по содроганию длинного стального корпуса "Наутилуса".
   Около двух часов утра я отправился отдохнуть на несколько часов. Консель последовал моему примеру. Проходя по коридорам, я встретил капитана Немо. Я предполагал, что он находился в рубке рулевого.
   На следующий день, 19 марта, в пять часов утра я снова занял свой пост в салоне. Электрический лаг показывал, что скорость хода "Наутилуса" уменьшалась. В это время он поднимался на поверхность, но весьма осторожно, медленно опоражнивая свои балластовые резервуары. Сердце мое усиленно билось. Встретим ли мы свободное море на полюсе?
   Нет. Сотрясение "Наутилуса" указало мне, что он ударился о нижнюю поверхность сплошного льда, и, несомненно, значительной толщины, судя по глухому звуку. Действительно, мы коснулись дна, говоря языком моряков, но в обратном смысле, и на глубине трех тысяч футов. Следовательно, толщина льда доходила до четырех тысяч футов, и, значит, тысяча футов выходила за поверхность воды. Итак, в этом месте сплошной лед значительно толще по сравнению с толщиной того его края, где мы его измеряли. Это обстоятельство ничего хорошего не предвещало.
   В продолжение всего дня "Наутилус" не раз проделывал тот же опыт, йо всякий раз встречал одинаковой толщины непроницаемый потолок. Были случаи, что этот потолок встречался на глубине девятисот метров, следовательно, здесь его толщина достигала тысячи двухсот метров, из которых триста метров поднимались над поверхностью океана.
   Я тщательно отмечал эти различные глубины и, таким образом, получил подводный профиль сплошного льда, расстилавшегося над нами, на нашем пути.
   Вечером не произошло никакой перемены в нашем положении. Все время мы шли подо льдом на глубине от четырехсот до пятисот метров. Хотя толщина сплошного льда и уменьшилась, но все же нас отделял от поверхности океана достаточно значительной толщины слой льда. Было восемь часов вечера. Еще четыре часа тому назад воздух во внутренних помещениях "Наутилуса" должен был быть возобновлен, так, как это делалось ежедневно на судне. Но сегодня этого не было сделано. Впрочем, я не чувствовал порчи воздуха. Капитан Немо еще не расходовал свой запас кислорода, хранившийся в резервуарах.
   Эту ночь я провел в тревожном сне. Меня поочередно волновали страх и надежда. Я вставал несколько раз. Попытки "Наутилуса" выбраться на поверхность океана продолжались. К трем часам дня я стал замечать, что толщина сплошного льда уменьшается и его нижняя поверхность встречается уже на глубине всего пятидесяти метров. Итак, всего сто пятьдесят футов отделяли нас от поверхности воды. Горы обращались в равнину.
   Я не спускал глаз с манометра. Мы все время шли по диагонали, под блестящей поверхностью, которую освещали лучи электрического света. Толщина ледяного покрова уменьшалась, и с каждой милей она продолжала становиться все тоньше. Наконец, в шесть часов вечера этого памятного дня, 19 марта, дверь салона отворилась. Появился капитан Немо.
   -- Свободное море! -- объявил он.
  

Глава XIV
ЮЖНЫЙ ПОЛЮС

   Я бросился на палубу.
   Да, открытое море! Лишь кое-где виднеется несколько разрозненных глыб льда и несколько плавающих ледяных гор, вдали же широкое свободное море; целый мир птиц в воздухе и мириады рыб в этих водах, которые в зависимости от дна принимают все оттенки цвета, начиная от голубого и кончая зелено-оливковым. Термометр Цельсия показывал три градуса выше нуля.
   На этом пространстве, отделенном на северной стороне горизонта огромными массами вздыбившегося льда, как будто царила весна.
   -- Мы у полюса? -- спросил я у капитана; сердце мое трепетало.
   -- Не знаю, -- ответил он. -- В полдень мы определим положение.
   -- Но солнце может не показаться из-за этого тумана, -- заметил я, смотря на серое небо.
   -- Хотя бы чуть выглянуло, и этого будет достаточно, -- ответил капитан.
   В десяти милях к югу виднелся уединенный остров, возвышавшийся над уровнем моря примерно на двести метров. Мы шли по направлению к нему весьма осторожно, так как предполагали, что здесь много подводных рифов.
   Спустя час мы достигли островка, а спустя два часа успели обогнуть его кругом. Он имел в окружности от четырех до пяти миль. Узкий канал отделял его от обширной земли, быть может, материка, границы которого уходили за горизонт. Существование этой земли должно было оправдывать гипотезу Мори. Гениальный американец заметил, что между Северным полюсом и шестидесятой параллелью море покрыто плавучими льдами огромных размеров, какие никогда не встречаются на севере Атлантического океана. Из этого факта он сделал вывод, что антарктический круг заключает значительные земли, потому что ледяные горы не могут образовываться в открытом море, а только у берегов. По его вычислениям, масса льдов, окружающих Южный полюс, образует большое кольцо, ширина которого доходит до четырех тысяч километров. Между тем "Наутилус" из опасения наскочить на мель остановился на расстоянии трех кабельтовых от морского берега, над которым возвышалась красиво сгруппированная масса скал. В море спустили лодку. Капитан Немо, двое его матросов, несшие инструменты, Консель и я сели в нее. Было десять часов утра. Я не видел Ленда. Канадец, несомненно, не хотел сдаваться даже при виде Южного полюса.
   Несколько ударов весел, и лодка врезалась в песчаный берег. В ту минуту, как Консель намеревался спрыгнуть на землю, я остановил его.
   -- Это вам, капитан, -- обратился я к капитану Немо, -- принадлежит честь первому ступить на эту землю.
   -- Да, господин профессор, -- ответил он, -- и если я не отказываюсь ступить на эту полярную почву, то только потому, что до сих пор ни одна человеческая нога никогда на нее не ступала.
   С этими словами он легко спрыгнул на песок. Сердце его сильно билось от волнения. Он взобрался на скалу, которая круто поднималась над небольшим возвышением, и там, скрестив на груди руки, с пылавшим взором, неподвижный, молчаливый, он, казалось, принимал в свое владение эти полярные области. После пятиминутного экстаза он обернулся к нам.
   -- Прошу вас! -- крикнул он мне, приглашая жестом руки присоединиться к нему.
   Я высадился вместе с Конселем, оставив в лодке двоих матросов.
   Почва на большом протяжении состояла из красноватого цвета туфа и казалась усыпанной толченым кирпичом; шлаки, потоки лавы, пемза повсюду покрывали ее. Не могло быть сомнения в ее вулканическом происхождении. В некоторых местах легкая струйка дыма с серным запахом свидетельствовала, что работа подземного огня еще не закончилась. Однако, со значительной высоты, я не видел на протяжении нескольких миль ни одного вулкана. Я знал, что в этих антарктических странах Джеймс Росс нашел два действующих вулкана -- Эребус и Террор -- на сто шестьдесят седьмом меридиане и под 77° 32' широты.
   Растительность этого пустынного материка представилась мне чрезвычайно бедной. Несколько лишаев вида usnea melanxantha расстилались на горных скалах. Какие-то микроскопические растения, рудиментарные диатомеи в виде клеточек, расположенных между двумя кварцеватыми створками, длинные пурпурные и пунцовые фукусы, поддерживаемые маленькими плавательными пузырьками, выбрасываемые на берег прибоем, составляли всю чахлую флору этой области.
   Берег был усеян моллюсками, маленькими ракушками, имеющими форму сердца, и особенно клионами, с продолговатым перепончатым телом и головой, состоящей из двух лопастей. Мне также пришлось встретить мириады клионов северных длиной в три сантиметра, которых кит поглощает тысячами в один глоток. Крылоногие, настоящие морские бабочки оживляли свободные воды, омывающие берег.
   Из числа прочих зоофитов встречались в верхних слоях воды древовидные кораллы, принадлежащие к тому виду, который, по наблюдениям Джеймса Росса, живет в антарктических морях на глубине почти тысячи метров. Затем маленькие альционы, а также в большом числе астерии, свойственные этому климату, и морские звезды, которые покрывали почву.
   Но где жизнь кипела ключом -- это в воздухе. Там тысячами летали, носились, парили, перелетали и собирались в стаи птицы различных видов, оглушавшие нас своим криком. Иные, усевшись на скалах, смело смотрели на нас, а некоторые без боязни теснились у самых наших ног. Встречались массы пингвинов, которые настолько подвижны и гибки в воде, где их принимали иногда за быстрых банитов, настолько же неуклюжи и тяжелы на земле. Они испускали раздирающие крики и, собравшись многочисленными обществами, сидели неподвижно, не переставая кричать.
   А среди птиц я встретил белых ржанок из отряда голенастых, величиной с голубя, в белом оперении, с коротким коническим клювом и глазами, вставленными в красное кольцо. Консель поймал этих пернатых, так как, умело приготовленные, они очень вкусны. В воздухе проносились альбатросы, у которых распростертые крылья имеют в длину четыре метра и которых справедливо называют коршунами океана; огромные глупыши и в их числе буревестники (костоломы) с дугообразными крыльями; кайский буревестник, род маленьких уток, верхняя часть тела которых наполовину черная, наполовину белая; наконец, целая серия петрелей -- некоторые с большими крыльями, окаймленными коричневым пояском, другие голубого оперения и свойственные только антарктическим морям, третьи настолько жирные, что про них говорят, будто жители Феррарских островов их зажигают, вставляя в тело только фитиль.
   -- За небольшим остановка, -- заметил Консель, -- чтобы обратить их в лампы. Впрочем, нельзя еще требовать, чтобы сама природа снабжала их фитилем.
   На расстоянии полумили почва оказалась уже повсюду изрытой гнездами, имевшими вид ямок, предназначенных для кладок яиц, и действительно, из гнезд вылетали птицы. Позднее капитан Немо приказал поймать их несколько сотен, так как их черное мясо годно в пищу. Они издавали крики, похожие на ослиный рев. Эти птицы ростом не больше гуся со спиной аспидного цвета, белым животом, с лимонного цвета полоской на горле, они, не пытаясь спастись, позволяли себя убивать камнями.
   Между тем туман не поднимался, и в одиннадцать часов солнце еще не показывалось. Отсутствие его меня беспокоило. Без него были невозможны никакие наблюдения. Как в таком случае определить, действительно ли мы достигли полюса?
   Когда я присоединился к капитану Немо, я застал его стоящим в глубоком раздумье, опирающимся на скалу и смотрящим на небо. Мне казалось, что он досадовал и чего-то ждал. Но этот смелый и могущественный человек не мог командовать солнцем, как морем. Наступил полдень, но небесное светило все не показывалось.
   Нельзя было даже распознать места, позади которого оно скрывалось за густой завесой тумана. Однако вскоре туман разрешился снегом.
   -- До завтра, -- сказал просто капитан Немо, и мы направились к "Наутилусу", двигаясь среди поднявшегося вихря.
   Во время нашего отсутствия были закинуты сети, и я с удовольствием стал рассматривать рыб, которых вытащили на борт. Антарктические моря служат убежищем очень большому числу мигрирующих рыб, которые спасаются от бурь, уходя в более северные широты, причем, правда, часто попадают в зубы моржей и тюленей. Я заметил несколько южных бычков, из породы хрящеватых, длиной в дециметр, белых, пересеченных синеватыми полосами и вооруженных шипами; антарктических химер в три фута длиной, с очень длинным телом, с белой, серебристой, лоснящейся кожей, круглой головой, спиной, снабженной тремя плавниками и рылом, оканчивающимся хоботком, загибающимся кверху. Я попробовал их мясо, но нашел его безвкусным, вопреки мнению Конселя, которому оно очень понравилось.
   Снежный ураган продолжался до следующего дня. Не было возможности стоять на палубе. В салоне, где я записывал все происшествия во время нашей экскурсии на полярный материк, слышались крики петрелей и альбатросов, носившихся посреди бури. "Наутилус" не стоял на месте, он обогнул берег в полусвете, распространяемом солнцем, касавшимся края горизонта, продвинулся всего миль на десять к югу. На следующий день, 20 марта, снег перестал идти. Стало холоднее. Термометр показывал два градуса ниже нуля. Туман поднялся, и я рассчитывал, что сегодня нам удастся провести наблюдения.
   Капитан Немо еще не выходил из своего кабинета, а я с Конселем сел в лодку и отправился на землю. Почва и здесь оказалась вулканического происхождения; повсюду лава, шлаки, базальты, но вулкана, который все это изверг, нигде не было видно.
   Мириады птиц также оживляли эту часть полярного материка. Но здесь и в это время пернатые разделяли свои владения со стадами млекопитающих, и последние кротко взирали на нас своими добрыми глазами. Это были тюлени различных видов; некоторые из них лежали на земле, другие на льдинах, носившихся по воле ветра, иные выходили из воды или возвращались туда.
   Эти тюлени еще не сталкивались с человеком, поэтому они и не пугались нас. Их было очень много и хватило бы для нескольких сот кораблей.
   -- Ну, право, -- воскликнул Консель, -- я очень рад, что Нед Ленд не отправился с нами.
   -- Почему это?
   -- Потому, что как ярый охотник он перебил бы всех зверей, какие здесь есть.
   -- Ну, положим, не всех, хотя я и полагаю, что нам не удалось бы удержать нашего ретивого канадца приколоть острогой некоторых из этих ластоногих животных. А это было бы неприятно капитану Немо, который противник пролития крови безвредных животных.
   -- Он прав.
   -- Вне сомнения, Консель. Но скажи мне, ты, вероятно, уже классифицировал этих прекрасных представителей морской фауны.
   -- Вашей милости известно, -- ответил Консель, -- что я не очень-то силен на практике. Вот если бы вы соизволили сообщить мне имена этих животных...
   -- Это тюлени и моржи.
   -- Два рода, принадлежащие к семейству ластоногих, -- поспешил сказать мой ученый Консель, -- порядок cornassiers, группа unguicules, подкласс monodelphines, класс млекопитающих, тип позвоночных.
   -- Прекрасно, Консель, -- ответил я, -- но эти два рода тюленей и моржей разделяются на виды, и если я не ошибаюсь, то здесь нам представляется случай наблюдать их. Идем!
   Было восемь часов утра. В нашем распоряжении оставалось четыре часа до того времени, когда надо было приступить к наблюдениям над солнцем. Я направился к большому заливу, который врезался в гранитные скалы берега. Здесь, я могу сказать, что куда бы ни проникал мой взор, земля и ледяные глыбы были сплошь покрыты морскими млекопитающими и именно ластоногими, и я невольно искал глазами старого Протея, мифологического пастуха бесчисленных стад Нептуна. Больше всего тут было тюленей. Самцы с самками размещались отдельными группами; отцы бдительно присматривали за своей семьей, матери кормили грудью детенышей, а молодые, уже достаточно окрепшие, беззаботно играли в некотором отдалении. Когда тюленям приходилось перемещаться, они подвигались маленькими, неуклюжими скачками при помощи сокращения тела и отталкивания ластами; последние у них составляют настоящее предплечье. Я должен сказать, что в воде, их главной стихии, они, как животные с подвижным спинным хребтом, узким тазом, гладкой, короткой шерстью и с сильными плавниками, плавают превосходно. Впрочем, и на суше, на отдыхе, они принимают чрезвычайно грациозные позы. Вот почему древние натуралисты, наблюдая их добродушную физиономию и выразительный взгляд, с которым не в состоянии состязаться самый прекрасный женский взор, их бархатистые, ясные глаза, изящные позы, поэтизировали их по-своему, превращая самцов в тритонов, а самок в сирен.
   Я указал Конселю на значительное развитие мозговых полушарий у этих интеллигентных ластоногих животных. Ни одно млекопитающее, за исключением человека, не имеет больше мозгового вещества. Вследствие этого тюлени способны к некоторому воспитанию; они легко привыкают, приручаются, и я вполне разделяю мнение некоторых натуралистов, что умело выдрессированные тюлени могли бы оказать большие услуги в рыбной ловле.
   Большинство тюленей спали на скалах и на песке. Между этими, так сказать, настоящими тюленями, не имеющими внешнего уха, -- их различие от сивучей, ухо которых выдается, -- я наблюдал несколько разновидностей стеноринхов длиной в три метра, с белой шерстью, головой бульдога, вооруженных десятью коренными зубами на каждой челюсти, четырьмя резцами на верхней и нижней и двумя клыками, имеющими форму лилии. Между ними ползали морские слоны, животные, похожие на тюленей, с коротким подвижным хоботом: гигантского вида тюлени, которые при окружности тела в двадцать футов имеют в длину десять метров. Они при нашем приближении продолжали лежать совершенно спокойно.
   -- Эти животные не опасны? -- спросил меня Консель.
   -- Нет, -- отвечал я, -- по крайней мере, когда на них не нападают. Но если тюлень защищает своего детеныша, его гнев ужасен, и нередки случаи, что он разбивает вдребезги лодку его преследователей.
   -- Он прав, -- заметил Консель.
   -- И я не говорю, что нет.
   Мы прошли еще две мили и остановились перед возвышенностью, которая защищала залив от южных ветров. Она отвесно спускалась к морю и была покрыта пеной от прибоя волн. Вдали раздавалось мычание, словно там паслось стадо жвачных.
   -- Ба! -- воскликнул Консель. -- Стадо быков.
   -- Нет, -- возразил я, -- концерт моржей.
   -- Они дерутся!
   -- Дерутся или играют.
   -- Если господин ничего не имеет против, любопытно взглянуть.
   И вот мы направились по черноватым скалам, посреди ледяных обломков и по скользким обледенелым камням. Не раз мне приходилось скатываться и расплачиваться боками. Консель, ступая осторожнее или тверже, не спотыкался; он поднимал меня, приговаривая:
   -- Если бы вы старались шире расставлять ноги, вы бы сохраняли равновесие.
   Дойдя до верхнего гребня, я увидел обширную белую равнину, покрытую моржами. Животные резвились, издавая крики веселья.
   Моржи походят на тюленей формой своего тела и расположением частей. Но у них в нижней челюсти недостает клыков и резцов, а верхние клыки, или бивни, весьма значительные по размерам, достигают длины до восьмидесяти сантиметров и тридцати трех сантиметров в окружности при выходе наружу. Бивни состоят из кости очень плотной и без полосок; кость тверже, чем слоновая, меньше желтеет и потому дороже ценится. Вот почему моржей так ожесточенно преследуют и, вероятно, они будут вскоре истреблены до последнего, тем более что охота на моржей ведется варварским образом. Охотники безразлично убивают как молодых самцов, так и беременных маток. Ежегодно истребляется более четырех тысяч экземпляров.
   Проходя мимо этих интересных животных, я мог внимательно их рассматривать, потому что они не шевелились. Кожа у них толстая и бородавчатая, желто-коричневого цвета, переходящего в рыжий, шерсть короткая, редкая. Некоторые из них имели до четырех метров в длину. Более смелые, чем северные моржи, они не поручали избранной страже оберегать границы своего лагеря.
   После осмотра лежки моржей я хотел вернуться назад. Было одиннадцать часов, и если капитан Немо находился в благоприятных условиях для производства наблюдения, то мне, не желавшему упустить случая присутствовать при его занятиях, следовало торопиться вернуться на "Наутилус". Однако я не рассчитывал, чтобы солнце показалось в этот день. Облака скрывали его от наших глаз. Казалось, что ревнивое светило не хотело показывать человеческим существам эту недосягаемую точку земного шара.
   Пришлось отправиться в обратный путь. Мы шли по узкому косогору, извивавшемуся на вершине утеса. В половине двенадцатого мы достигли того места, где причалили. К этому времени капитан Немо уже высадился со шлюпки на землю. Я увидел его на базальтовой скале. Инструменты были при нем. Он стоял, устремив взор на северную часть горизонта, где солнце описывало в это время свою удлиненную дугообразную линию.
   Я поместился возле него и ждал молча. Настал полдень, но, как и накануне, солнце не показывалось.
   Это было фатально. Наблюдения не могло быть. Если не удастся его сделать и завтра, то придется окончательно отказаться от возможности определить наше географическое положение.
   И действительно, было 20 марта; на следующий день, 21 марта, наступало равноденствие, и если не принимать в расчет преломление лучей, солнце исчезнет за горизонтом на шесть месяцев, а с его исчезновением начнется продолжительная полярная ночь. С сентябрьского равноденствия оно снова выйдет из-за северного горизонта и станет подниматься по удлиняющимся спиралям до 21 декабря. В эпоху солнцестояния в полярных странах оно начинает опускаться и на завтрашнее число (21 марта) бросает им свои последние лучи.
   Я сообщил мои опасения капитану Немо.
   -- Вы правы, господин Аронакс, -- ответил он, -- если завтра мне не удастся определить высоту солнца, то придется отложить исследование на шесть месяцев. Но в то же время благодаря случайностям плавания, которые меня привели сюда именно к 21 марта, мои наблюдения значительно облегчаются, если только в полдень перед нашими глазами покажется солнце.
   -- Почему, капитан?
   -- Потому, что дневное светило описывает столь отлогие спирали, что трудно с точностью определить его высоту над горизонтом, и инструменты могут дать очень грубые ошибки.
   -- Как же вы думаете поступить?
   -- Я воспользуюсь только хронометром, -- ответил капитан Немо. -- Если завтра, 21 марта, в полдень, солнечный диск будет, принимая во внимание рефракцию, точно пересечен пополам северным горизонтом, это значит, что я нахожусь на Южном полюсе.
   -- Действительно, -- сказал я, -- но этот вывод нестрог в математическом смысле, так как равноденствие не совпадает с полднем.
   -- Конечно, будет ошибка, но незначительная, она не больше ста метров, и это для нас не имеет особого значения. Итак, до завтра.
   Капитан вернулся на судно. Консель и я остались до пяти часов, расхаживая по берегу, наблюдая и изучая. Я не встретил ни одного любопытного предмета, не считая яйца пингвина, замечательного по своей величине, за которое любитель заплатил бы более тысячи франков. Его планшевый цвет, полоски и знаки, которые украшали его в виде иероглифов, делали его редкостной вещицей. Я вручил яйцо Конселю, и осторожный малый, идя твердой поступью, держал его в руках, точно драгоценный китайский фарфор, и доставил его на "Наутилус" в полной целости. Там я положил это редкое яйцо в одну из витрин музея. Я с аппетитом поужинал прекрасным по вкусу куском тюленьей печени, напоминающей свиное мясо. Затем я лег в постель, не забыв, как индус, призвать на себя благорасположение лучезарного светила. На следующий день, 21 марта, в пять часов утра, я уже находился на палубе. Там я застал капитана Немо.
   -- Небо очищается, -- сказал он. -- Есть надежда! После завтрака мы отправимся на берег и там выберем удобный пункт для наблюдения.
   Ввиду этого решения я отправился к Неду Ленду. Мне хотелось взять его с собой. Но упрямый канадец не согласился, и я заметил, что его дурное расположение духа с каждым днем возрастает. Впрочем, говоря откровенно, на этот раз я ничуть не сожалел, что он упрямится. На берегу было множество тюленей, зачем было подвергать искушению страстного охотника? Окончив завтрак, я отправился на берег. За ночь "Наутилус" продвинулся еще на несколько миль. Он находился в открытом море в миле от берега, над которым красовалась вершина в триста-четыреста футов высоты, оканчивающаяся пиком. Вскоре мы вместе с капитаном Немо уже плыли на лодке. Все необходимые инструменты были взяты с собой, а именно: хронометр, барометр и зрительная труба.
   Когда мы плыли к берегу, мне удалось увидеть многих китов, принадлежащих к трем разновидностям, свойственным южным морям. Тут был настоящий кит, или гладкий кит-англичанин, не имеющий плавника; кит-горбач, с животом, испещренным складками, с широкими беловатыми плавниками, но не исполняющими своего назначения; и финвал коричнево-желтоватого цвета, самый подвижный из всех китов. Последний весьма могущественное животное; он дает о себе знать издали, выбрасывая на значительную высоту столб воздуха и пара, которые вырываются из его ноздрей, словно вихрь дыма. Эти млекопитающие, собравшись стадами, резвились в спокойных водах, и я решил, что в настоящее время бассейн антарктического полюса служил убежищем китам, которых так беспощадно преследуют китобойцы.
   Я также заметил длинные беловатые кордоны сальп, род соединившихся вместе моллюсков, а также медуз большой величины, которые качались на волнах.
   В девять часов мы пристали к берегу. Облака неслись к югу. Небо стало очищаться. Туман покидал холодную поверхность вод. Капитан Немо направился к пику, откуда, по всей вероятности, он намеревался производить наблюдения. Восхождение среди обломков лавы и пемзы было утомительно, к тому же воздух был пропитан сернистыми испарениями маленьких кратеров. Меня удивило, что капитан, несмотря на то что давно отвык от путешествий по земле, тем не менее взбирался по самым крутым скатам легко и с необыкновенной гибкостью, так что я едва успевал следовать за ним; ему мог позавидовать охотник за альпийскими сернами.
   Нам понадобилось два часа времени, чтобы взобраться на вершину пика, состоявшего наполовину из порфира, наполовину из базальта. Отсюда наш взор обнимал обширное море, которое на севере обозначалось резкой линией на фоне неба. У наших ног расстилались поля ослепительной белизны. Над нами высился бледно-голубой свод, очистившийся от тумана. На севере солнечный диск, как огненный шар, казался обрезанным острым краем горизонта. Из вод подымались сотнями фонтаны. Невдалеке на поверхности волн слегка колыхался "Наутилус" и казался спящим китом. Позади к югу и востоку тянулась, по-видимому, беспредельная земля -- хаотическое скопление скал и льдов.
   Взойдя на вершину пика, капитан Немо тщательно определил с помощью барометра ее высоту, которая должна была быть принята в соображение при наблюдении.
   В три четверти двенадцатого солнце, видимое до сих пор вследствие рефракции, показалось золотым диском и рассеивало свои прощальные лучи по всему этому пустынному материку и морям, которых никогда не посещал ни один человек.
   Капитан Немо, вооружившись зрительной трубой, которая с помощью особого зеркала корректировала преломление лучей, стал наблюдать солнце. Дневное светило стало мало-помалу погружаться в воду, описывая очень длинную диагональ.
   Я следил за хронометром. Сердце мое сильно билось. Если половина солнечного диска скроется за горизонтом в тот момент, когда хронометр укажет полдень, то мы на самом полюсе.
   -- Полдень! -- вскрикнул я.
   -- Южный полюс! -- ответил капитан Немо низким, с расстановкой голосом, передавая мне подзорную трубу, глядя в которую я увидел дневное светило, наполовину закрытое горизонтом.
   Я смотрел, как последние лучи венчали пик. По его скатам стали ложиться распространяющиеся тени.
   В эту минуту капитан Немо, положив руку на мое плечо, сказал мне:
   -- В 1600 году голландец Герик, увлеченный течениями и бурями, достиг 60° южной широты и открыл Южно-Шотландские острова. В 1773 году, 17 января, славный Кук, следуя по 38-му меридиану, достиг 60° 30' широты и в 1774 году, 30 января, на 110-м меридиане достиг 71° 15' широты. В 1819 году русский Беллинсгаузен находился на 69-й параллели на 111-м градусе западной долготы. В 1820 году англичанин Брансфилд остановился на 65-м градусе. В том же году американец Морелл, рассказы которого подлежат сомнению, поднимаясь по 42-му меридиану, встретил под 70° 14' широты свободное море. В 1825 году англичанин Поуэлл не мог перейти 62-го градуса. В том же году простой охотник за тюленями, англичанин Уэдел, поднялся до 72° 14' широты по 35-му меридиану и до 74° 15' широты по 36-му. В 1829 году англичанин Форстер, командир "Шантеклера", принял во владение антарктический материк под 62° 26' широты и 66° 26' долготы. В 1831 году англичанин Биско открыл землю Эндерби под 68° 80' широты, 5 февраля -- землю Аделаиды под 67° широты и 21 февраля -- землю Грогам под 64° 45' широты. В 1838 году француз Дюмон-Дюрвиль, остановленный сплошными льдами под 62° 57' широты, определил положение земли Луи-Филиппа; два года спустя, 21 января, он под 66° 30' открыл остров Адел, а через восемь дней под 64° 40' берег Кларанс. В 1838 году англичанин Уилкс достиг 69-й параллели на 100-м меридиане. В 1839 году англичанин Беллени открыл земли Сабрина на границе Полярного круга. Наконец, в 1842 году, 12 января, англичанин Джеймс Росс с кораблями "Эребус" и "Террор" открыл землю Виктории под 76° 56' широты и 171° 7' долготы. 23-го того же месяца он достиг 74-й параллели -- высшего пункта, какого до тех пор достигали. 27-го -- он находился под 76° 8'; 28-го -- под 77° 32'; 2 февраля -- под 78° 4', и в 1842 году он возвратился к 71°, за который не мог перейти. Теперь я, капитан Немо, 21 марта 1868 года достиг Южного полюса под 90° и принимаю во владение эту часть земного шара, равную одной шестой всех известных материков.
   -- Во имя кого, капитан?
   -- Во имя Немо!
   И, говоря это, капитан развернул черное знамя с буквой N, вышитой золотом. Затем, повернувшись по направлению к светилу дня, последние лучи которого лобызали горизонт моря, он воскликнул:
   -- Прощай, солнце! Исчезай, лучезарная звезда. Ложись за этим свободным морем, и пусть шестимесячная ночь покроет мраком мои новые владения.
  

Глава XV
НЕСЧАСТЬЕ И    - По-моему, гарпун лучше, - сказал Нед Ленд.

   - Каждому свое, - ответил капитан, пристально глядя на Ленда.
   - Разумеется! - сказал Нед Ленд.
   Я уже начинал тревожиться, как бы канадец не сказал какой-нибудь дерзости, но, к счастью, внимание его было отвлечено видом кита, к которому подошел "Наутилус".
   Животное не увернулось от зубастых кашалотов. Я тотчас же узнал южного кита, с совершенно черной, плоской, как бы вдавленной головой. Анатомически он отличается от белого и от нордкапского кита сращением семи шейных позвонков и тем, что у него на два ребра больше.
   У несчастного кита, лежащего на боку, все брюхо было порвано, и он был мертв. На конце его изуродованного плавника висел маленький китенок, которого он не смог спасти. Из открытой пасти лилась вода, которая шумела в его усах, как в тростнике.
   Капитан Немо направил "Наутилус" как раз к трупу животного. Двое матросов взобрались на него и, к великому моему удивлению, принялись доить кита. Они надоили около двух бочек молока.
   - Не угодно ли вам попробовать, профессор? - спросил капитан Немо, предлагая мне чашку. Молоко было еще теплое.
   - Ох, капитан! - сказал я. - Несмотря на всю мою любознательность...
   - Молоко это отличное, Аронакс. Оно ничем не отличается от коровьего.
   Я скрепя сердце отведал. Молоко в самом деле было отличное и совершенно могло заменить коровье.
   - Можно сбить из него масло, капитан, сделать сыр, что будет приятным прибавлением к вашему столу. Я очень рад, что попробовал китовьего молока!
   - А я рад, что дал вам возможность его попробовать, профессор, - ответил капитан.
   С этого дня я заметил, что Нед Ленд стал очень косо поглядывать на капитана Немо, и решил наблюдать за канадцем, чтобы не допустить какого-нибудь скандала.
  

Глава тринадцатая

Сплошные льды

   "Наутилус" снова быстро пошел на юг.
   Неужели он хочет достигнуть полюса?
   Невероятно, чтобы капитан Немо стремился к полюсу, потому что до сих пор все попытки достичь этой точки земного шара оказались безуспешны. К тому же приближалось осеннее время; у нас было 13 марта, что соответствует 13 сентября в Северном полушарии.
   14 марта я заметил на широте 55° ледяные глыбы высотой от двадцати до двадцати пяти футов; эти льды образовали небольшие заторы, о которые с шумом разбивались волны.
   "Наутилус" шел по поверхности океана.
   Нед Ленд плавал в арктических морях, и льды не были для него редкостью, но мы с Консейлем видели их в первый раз и ахали по очереди.
   - Что это такое, с позволения их чести? - спросил Консейль, указывая на горизонт.
   По небосводу тянулась ослепительно белая блестящая полоса. Английские китоловы называют это "ice blink", то есть ледяной отблеск. Какими бы густыми ни были тучи, они никогда не затмевают этого сияния.
   - Почему здесь этот отблеск, с позволения их чести?
   - Потому что скоро покажутся ледяные горы, Консейль.
   Действительно, скоро показались мощные скопления льдов - настоящие ледяные горы.
   - Какая прелесть! - вскрикнул я невольно.
   Ледяные горы блистали, сверкали и переливались. Одни были изборождены зелеными прожилками, другие, похожие на громадные аметисты, просвечивали насквозь. Третьи были словно усыпаны ледяными иглами, и в каждой игле отражались солнечные лучи, так что вся гора сверкала как алмаз. Четвертые были матового белого цвета, как будто из мрамора.
   Чем дальше мы шли на юг, тем чаще попадались эти плавучие острова, тем больше увеличивались их размеры.
   Полярные птицы гнездились на "ледянках", как называл ледяные горы канадец. Буревестники и глупыши оглушали нас своими криками. Иные принимали "Наутилус" за кита, спускались на него отдыхать и долбили клювом звонкую обшивку.
   Во время нашего плавания среди льдов капитан Немо очень часто выходил на палубу. Я часто смотрел на него, когда он стоял и внимательно вглядывался в бескрайние ледовые поля. Иногда казалось, что его спокойные глаза словно вспыхивали от внутреннего огня. О чем он думал в это время? Может быть, он чувствовал себя хозяином этих антарктических вод, недоступных другим людям?
   Капитан Немо ничего не говорил. Он или стоял неподвижно, или вставал за штурвал "Наутилуса". Правил он с необычайным искусством и ловкостью, "Наутилус" скользил как ни в чем не бывало между ледяными торосами и айсбергами длиной в несколько миль и высотой от семидесяти до восьмидесяти метров.
   Вдали, казалось, путь совершенно загромождался льдами, и на широте 60° проход исчез.
   - Ну тут встанем! - сказал Ленд.
   Я был с ним согласен, но капитан Немо отыскал узкую щель и отважно проскользнул сквозь нее, очень хорошо зная, что вслед за "Наутилусом" льды тотчас же сомкнутся.
   "Наутилус", управляемый искусной рукой, прошел все льды, классификация которых по форме и размеру восхищала Консейля: айсберги, или ледяные горы, ледяные поля, дрейфующие льды, пак, кругляки и полосатки.
   - Почему это называют их кругляками и полосатками, с позволения их чести? - спросил Консейль.
   - Потому что первые имеют круглую форму, Консейль, а вторые - продолговатую.
   - А! - сказал Консейль.
   - Мудрено? - спросил канадец.
   - Нет, я сразу не сообразил, - отвечал простодушный Консейль.
   Температура воздуха была довольно низкая. Термометр показывал от 2° до 3° ниже нуля. Но мы не зябли: на нас была одежда из тюленьих шкур, которые отлично защищают от холода. "Наутилус" отапливался электрическими приборами, кроме того, стоило ему только погрузиться на глубину нескольких метров, как на судне устанавливались нормальные температурные условия.
   - Плыви мы на этих широтах два месяца ранее, ночей бы не было, - сказал я.
   - Почему? - спросил Ленд.
   - Солнце не заходило бы, - ответил ученый Консейль. - Круглые сутки стоял бы день.
   - А! - произнес канадец.
   - Впрочем, и теперь еще ночи короткие, - сказал я, - всего три-четыре часа. А вот после ночь продлится целых шесть месяцев.
   15 марта мы перешли широту Южных Шетландских и Южных Оркнейских островов.
   Капитан Немо сказал мне, что здесь когда-то водилось множество тюленей, но американские и английские китобои перебили и детенышей, и самок, и самцов, истребив весь тюлений род.
   16 марта около восьми часов утра "Наутилус" пересек Южный полярный круг. Льды окружали нас со всех сторон, преграждая нам путь. Но "Наутилус" искусно маневрировал, проскальзывая из прохода в проход, и плыл дальше.
   - Куда же это он стремится? - спрашивал я.
   - Вперед, с позволения их чести, - отвечал Консейль.
   - Да куда?
   - Вперед. Впрочем, когда уже нельзя будет плыть дальше, он остановится.
   - Я даже и за это не поручусь! - отвечал я.
   Мне, признаюсь, очень нравилось это опасное ненадежное плаванье. Невозможно выразить словами, до чего меня восхищала величавая красота этой новой для меня полярной страны.
   Как хороши были эти льды! Какие причудливые формы они иногда принимали! То вы видели перед собой какие-то ледяные восточные города с бесчисленными минаретами и мечетями, то разрушенные землетрясением дворцы и храмы. И все это сияло и сверкало под лучами солнца, или заволакивалось, как дымкой, серым туманом, или едва мелькало в снежной пыли урагана. И внезапно со всех сторон слышались гром, треск, шум, визг - льдины сталкивались, рассыпались, ледяные утесы опрокидывались - и декорация сразу менялась.
   Если "Наутилус" оказывался под водой в то время, когда падали ледяные утесы, грохот обвалов отдавался очень сильно и отчетливо, и падение ледяных гор вызывало опасные водовороты даже в глубоких слоях океана. Тогда "Наутилус" качался и вертелся, как деревяшка!
   Часто я думал, что льды нас запрут окончательно, но капитан все-таки пробирался через ту или другую трещину. Он находил их по тонким струйкам синеватой воды, бороздившим ледяные поля. Иногда эти струйки обозначались как тоненькие ниточки, но капитан Немо не ошибался в выборе дороги.
   - "Наутилус", видно, не впервые гуляет по здешним водам! - заметил Нед Ленд.
   - Я в этом почти уверен, - сказал я. - Капитан Немо здесь как дома!
   Однако 16 марта нас все-таки затерло во льдах.
   - Что это, сплошные льды, с позволения их чести? - спросил Консейль.
   - Нет, это пока еще обширные, сплотившиеся ледяные поля, - ответил я.
   - Что теперь придумает капитан Немо? - сказал Ленд.
   Капитан Немо направил "Наутилус" прямо на ледяную массу, корабль врезался в нее, как таран, сам прорубая себе канал среди ледяного поля. Иногда он взлетал на льдину и размалывал ее под собой, иногда, погружаясь в глубину, он просто раскалывал ее килевой качкой. Осколки льда взлетали вверх, а затем градом падали вокруг нас.
   Все эти дни бушевал беспрестанный шквал. Иногда туман до того сгущался, что с одного конца палубы не видно было другого. Снег, выпадавший ночью, покрывал "Наутилус" ледяной коркой, которую приходилось скалывать. При температуре 5° ниже нуля все наружные части "Наутилуса" обледеневали. Парусное судно не могло бы двигаться в таких условиях, потому что все тали застряли бы в блоках. Только судно, снабженное электрическим двигателем, могло пуститься в плавание на этих широтах.
   Барометр стоял очень низко. Стрелки компаса расте рянно метались по мере приближения судна к магнитному полюсу, который не следует смешивать с Южным полюсом. По Ганстену, этот полюс находится на широте 70° и долготе 130°, а по наблюдениям Дюперре - на долготе 135° и широте 70°302. Приходилось вести контрольные наблюдения, перенося компас в различные части судна, и определять средние показания.
   Наконец 18 марта "Наутилус" окончательно затерло во льдах. Все усилия капитана Немо были напрасны. Это были уже не кругляки, не полосатки, не ледяные поля, а бесконечная и неподвижная цепь сплотившихся ледяных гор.
   - Сплошные льды! - сказал Нед Ленд. - Видите, профессор?
   - Вижу, Нед.
   Около полудня показалось солнце. Капитан Немо установил наши координаты, и оказалось, что мы находимся на 51°302 долготы и 67°392 южной широты. Итак, мы уже зашли в глубь Антарктики.
   Свободного моря, то есть чистого водного пространства, не было и в помине. Перед "Наутилусом" расстилалась обширная холмистая равнина с хаотическими нагромождениями льдов, напоминавшая поверхность реки перед ледоходом. Несколько остроконечных скал, как обелиски, возвышались на высоту двухсот футов. Далее шли крупные торосы, которые, как зеркала, отражали солнечные лучи, прорывавшиеся сквозь туман. Повсюду царствовало мрачное ледяное безмолвие, изредка нарушаемое только хлопаньем крыльев буревестников.
   - Вот сторонка! - сказал Нед Ленд. - Все замерзло!
   И всякий шум замерз.
   "Наутилус" вынужден был остановиться.
   - Ну, профессор, - сказал Нед Ленд, - если ваш капитан Немо пойдет дальше... - Что же, Нед?
   - Он будет молодцом!
   - Почему, Нед?
   - А потому, что никто еще не переходил сплошные льды и не перейдет! Конечно, капитан Немо силен, но не сильнее природы. Если она сама установила такой предел, дальше которого человеку нельзя ходить, так он и не пойдет!
   - Неужели нет? А мне бы очень хотелось посмотреть, что находится за этими сплошными льдами. Терпеть не могу, когда вот так вдруг перед тобой вырастает стена!
   - Это их честь справедливо замечают, - сказал Консейль, - стены только раздражают ученых... и не ученых тоже. Лучше, если бы стен нигде не было.
   - Да ведь известно, что за этой стеной, то есть за сплошными льдами, - сказал Нед Ленд.
   - Что же там такое, Нед? - спросил я.
   - Лед, и больше ничего!
   - Вы в этом уверены, Нед?
   - Уверен, профессор.
   - А я нет, и поэтому желал бы преодолеть эту стену и поглядеть.
   - Послушайтесь меня, профессор, и выкиньте такие мысли из головы. Вы дошли до сплошных льдов, и будет с вас! Дальше вы не пойдете - ни вы, ни ваш капитан Немо, ни его "Наутилус". Хотите вы или нет, а мы постоим-постоим да и повернем на север!
   Я должен был согласиться с Лендом. Пока не изобрели такие корабли, которые могли бы преодолевать сплошные ледяные поля.
   Несмотря на все усилия и все ухищрения капитана Немо, "Наутилус" не двигался вперед. Обычно если корабль не может идти вперед, он возвращается назад, но в наших условиях нельзя было ни идти вперед, ни отступать - проходы закрылись за нами. Если мы будем стоять на месте, то "Наутилус" вмерзнет в лед!
   - Это еще ничего, что льдины сдвинулись, - сказал Нед Ленд, - а вот когда они начнут напирать на судно, тогда только держись.
   Так и случилось. Около двух часов пополудни разводье во круг "Наутилуса" затянулось тонким льдом. Как я ни был пристрастен к капитану Немо, однако пришлось признать, что он действует очень неосторожно.
   Я стоял на палубе, когда капитан Немо подошел ко мне и спросил:
   - Что вы об этом думаете, профессор?
   - Я думаю, что мы затерты льдами, капитан, - ответил я.
   - Затерты льдами? Что вы под этим подразумеваете?
   - То, что мы не можем двинуться ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. Это, я полагаю, называется "затерты льдами"?
   - Так вы считаете, что "Наутилус" не выберется из льдов?
   - Очень трудно выбраться, капитан. Время года теперь такое, что на оттепель нечего рассчитывать.
   - Ах, Аронакс, - сказал несколько насмешливо капитан, - вы вечно везде видите преграды и препятствия! Смею вас уверить, что "Наутилус" не только выберется, но и пойдет дальше!
   - Дальше на юг? - спросил я, пристально глядя на капитана.
   - Да, к югу! Он пойдет к полюсу, профессор!
   - К полюсу! - вскрикнул я.
   - Да, к полюсу, - ответил капитан, не теряя хладнокровия, - к Южному полюсу, к неизвестной точке, где сходятся все меридианы земного шара. Вы должны бы уже знать, профессор, как я управляю "Наутилусом" и что за судно "Наутилус"!
   Да, я хорошо это знал. Но пройти к Южному полюсу! Отважиться на такое мог только безумец. Впрочем, может быть, капитан Немо там уже был?
   - Вы уже открыли Южный полюс, капитан? - спросил я.
   - Нет, профессор. Мы с вами вместе его откроем. Что не удалось другим, то удастся мне. Я до сих пор еще никогда не заводил "Наутилус" так далеко, но, повторяю вам, я поведу его еще дальше!
   - Я хотел бы вам верить, капитан, - сказал я с легкой иронией. - Я вам верю. Двинемся вперед! Для нас не существует никаких препятствий! Расколем эти сплошные льды! Взорвем их! А если они все-таки не поддадутся, так приделаем к "Наутилусу" крылья, и пусть он перелетит через льды!
   - Зачем же ему лететь? - спокойно спросил капитан Немо. - Он лучше пройдет под льдами.
   - Под льдами? - вскрикнул я.
   - Ну да, под льдами.
   Я понял, что задумал капитан Немо.
   - Я вижу, что мы начинаем понимать друг друга, профессор, - сказал капитан, слегка улыбаясь. - Вы уже не отрицаете возможности попытки, вы даже надеетесь на ее успех! Вы знаете: то, что невозможно для другого корабля, для "Наутилуса" легко осуществимо. Если около полюса обнаружится материк, "Наутилус" остановится, если же океан свободен - мы дойдем до самого полюса!
   - Пожалуй, вы правы, капитан, - сказал я. - Если поверхность океана покрыта льдом, то глубинные слои свободны. Если я не ошибаюсь, то надводная часть льда относится к подводной как один к четырем?
   - Почти что так, профессор. Ледяные горы, возвышающиеся на один фут над уровнем моря, простираются на три фута вниз. Сплошные льды, перед которыми мы теперь стоим, не превышают ста метров, следовательно, они имеют не более трехсот метров в глубину. А что значат триста метров для "Наутилуса"?
   - Ничего не значат, капитан.
   - "Наутилус" может даже спуститься глубже и в нижних слоях нисколько не беспокоиться о том, что на поверхности тридцать-сорок градусов мороза.
   - Справедливо, капитан, совершенно справедливо, - ответил я.
   Я поддавался искушению!
   - Затруднение только в том, - сказал капитан Немо, - что несколько дней нам придется пробыть под льдом, не возобновляя запасов воздуха.
   - Какое ж тут затруднение? - возразил я. - У "Наутилу са" огромные запасные резервуары, мы их наполним до отказа, и они будут снабжать нас кислородом.
   - Видите, как хорошо вы устраняете затруднение, Аронакс, - сказал, улыбаясь, капитан. - Но, чтобы вы потом не обвинили меня в сумасбродстве, я сразу скажу вам, чего еще можно опасаться.
   - Да чего же можно еще опасаться?
   - Очень возможно, что до самого полюса море сплошь сковано льдом, и тогда, пожалуй, мы не в состоянии будем выбраться на поверхность.
   - Да разве вы забыли, капитан, каков таран у "Наутилуса"? Разве нельзя как-нибудь направить судно по диагонали и пробить тараном отверстие в ледяном потолке?
   - Профессор, какие иногда у вас являются светлые мысли!
   - Да и зачем предполагать непременно все плохое, - продолжал я, все более увлекаясь. - Очень может быть, что море свободно около Южного полюса точно так же, как оно свободно у Северного. Полюсы вечной мерзлоты и географические полюсы земли не совпадают ни в Южном, ни в Северном полушарии, и пока не доказано обратное, надо допустить, что там находится или материк, или море, совершенно свободное от льдов.
   - Я сам думаю так же, Аронакс, - сказал капитан Немо. - Однако позвольте заметить, что вы уже не возражаете против моего проекта, напротив, вы его защищаете!
   Капитан был прав: я точно защищал! Теперь уже не он меня, а я его увлекал к полюсу! Капитан Немо подсмеивался надо мной, на что имел полное право.
   - Теперь примемся за дело, - сказал капитан Немо. - Нельзя терять ни минуты!
   Он вызвал своего помощника. Они начали говорить на своем непонятном наречии. Помощник, по-видимому, считал намерение капитана вполне исполнимым, потому что нисколько ему не возражал и даже не удивлялся.
   Но как бы ни был бесстрастен помощник капитана, он не превзошел моего достойного Консейля. Когда я объявил этому безмятежному парню, что мы намерены отправиться к Южному полюсу, он спокойно ответил мне своей обычной фразой:
   - Как угодно будет их чести.
   Что касается Неда Ленда, то он вздернул плечи так высоко и так презрительно, как, вероятно, еще ни один смертный не делал.
   - Знаете что, профессор? - сказал он. - Мне вас жалко!
   И вас, и вашего капитана!
   - Да ведь мы пойдем к полюсу, Нед!
   - Пойдете, слов нет, только назад не вернетесь!
   С этими словами Нед Ленд оставил меня, не желая больше разговаривать.
   Тем временем начались приготовления.
   Около четырех часов капитан Немо объявил мне, что надо задвигать люк и, следовательно, пора уходить с палубы. Я бросил последний взгляд на сверкающие сплошные льды. Погода была ясная, воздух чистый, хотя довольно холодно -12° ниже нуля. Впрочем, ветер стих и мороз был не так чувствителен.
   Десять человек из экипажа большими кирками стали разбивать лед вокруг "Наутилуса". После этого все спустились внутрь корабля, люк задраили, и "Наутилус" начал погружение.
   Мы с Консейлем пошли в салон, чтобы через открытые иллюминаторы видеть нижние слои океана. Ртуть в термометре поднималась. Стрелка манометра отклонялась вправо. Капитан предсказал верно: опустившись на глубину триста метров, мы очутились под сплошными льдами. "Наутилус" опустился еще ниже. Он достиг глубины восемьсот метров. Температура воды была уже не 12°, как на поверхности моря, а всего 11°.
   - Отлично поплывем, с позволения их чести! - сказал Консейль.
   - Надеюсь, дружище, - отвечал я, уверенный в этом.
   "Наутилус" направился к полюсу. Оставалось пройти от 67°302 до 90° широты, двадцать два с половиной градуса, то есть около пятисот лье. "Наутилус" шел со скоростью два дцать шесть миль в час, как курьерский поезд.
   - Если он постоянно будет идти с такой скоростью, - сказал я, - то через сорок часов дойдет до полюса.
   - Это их честь справедливо изволили рассудить, - ответил Консейль.
   Мы с Консейлем допоздна сидели около иллюминатора. Вода, освещенная электрическим светом, была пуста: рыбы не обитали в этих закованных льдами водах. Только в определенное время они могли появляться здесь, направляясь в водоемы, свободные от льдов.
   Мы шли очень быстро. Это чувствовалось по дрожанию корпуса "Наутилуса".
   Около двух часов ночи я пошел спать. Консейль последовал моему примеру. Проходя по корабельным коридорам, я надеялся встретить капитана Немо, но, наверное, он сам стоял у штурвала.
   На следующий день, 19 марта, уже в пять часов утра я был в салоне. Электрический лаг показывал, что мы идем с меньшей скоростью. "Наутилус" осторожно поднимался вверх.
   Сердце у меня начало страшно биться. Удастся ли нам выйти на поверхность? Неужели мы выплывем, найдем свободное море?
   Нет! Меня уведомил об этом довольно сильный толчок. "Наутилус" стукнулся об лед, и, судя по глухому звуку, лед в этом месте был еще очень толстым. Мы находились на глубине тысяча футов, значит, над нами было около двух тысяч футов льда. Здесь льды были, следовательно, гораздо толще, чем в месте погружения.
   "Плохо дело!" - подумал я.
   В этот день "Наутилус" несколько раз пробовал подниматься, но всегда ударялся о ледяной потолок. Иногда лед встречался даже на глубине девятьсот метров, следовательно, толщина ледяного покрова была тысяча двести метров, считая и те триста метров, которые возвышались над уровнем моря.
   Наступил вечер, но никаких перемен не произошло. Толщи на льда колебалась от четырехсот до пятисот метров. Разумеется, это было уже гораздо меньше, но все же от поверхности нас отделял еще очень толстый слой льда.
   Было восемь часов. Уже четыре часа назад по принятому распорядку следовало впустить свежий воздух в "Наутилус". Однако я нисколько не страдал от нехватки кислорода, хотя капитан Немо и не прибегал еще к запасам воздуха.
   Я очень плохо спал эту ночь: меня то одолевал страх, то волновала надежда. Несколько раз я вскакивал с постели. Время от времени я слышал, как "Наутилус" ударялся о ледяной потолок.
   Около трех часов утра приборы в салоне показали мне, что лед находится на глубине всего пятьдесят метров. Значит, около ста шестидесяти футов льда отделяли нас от поверхности моря. Сплошные льды, очевидно, превращались в ледяные поля. Ледяные горы переходили в долины.
   Я не отрывал глаз от манометра. Мы поднимались по диагонали, следуя наклонному рельефу подводной части льдов. Льды становились все тоньше.
   Наконец в шесть часов утра того памятного дня, 19 марта, дверь салона открылась и капитан Немо сказал: - Открытое море!
  

Глава четырнадцатая

Южный полюс

   Я побежал на палубу.
   Да, море было свободно! Только кое-где плавали льдины, виднелись айсберги, вдали расстилалось огромное водное пространство. В воздухе кружилось бесчисленное множество птиц, а под волнами кишели рыбы. Море в зависимости от глубины переливалось от яркого голубого цвета до оливкового. Термометр показывал 3° ниже нуля по Цельсию. По эту сторону льдов была, можно сказать, весна!
   - Мы у полюса? - спросил я капитана с замиранием сердца.
   - Не знаю, - сказал капитан. - В полдень установим координаты.
   - А как вы думаете, солнце покажется? - спросил я, глядя на серое облачное небо.
   - Если оно покажется только на секунду, этого будет достаточно, - ответил капитан.
   В десяти милях к югу от "Наутилуса" возвышался метров на двести одинокий островок. Мы направились прямо к этому островку, но шли очень осторожно. Море было совершенно незнакомое и, возможно, усеяно подводными рифами.
   Через час мы достигли островка. Через два часа мы уже его обогнули. Он имел от четырех до пяти миль в окружности. Узкий пролив отделял его от земли. Границ этой земли не было видно, и потому мы не могли определить, что это - остров или материк.
   - Маури, должно быть, прав!
   Американский ученый Маури заметил, что между Южным полюсом и шестидесятой параллелью море покрыто плавучими льдинами громадных размеров, чего не встречается в северной Атлантике. Из этого факта он вывел заключение, что в зоне Южного полярного круга находится большая земля, так как сплошные льды образуются не в открытом море, а только у берегов. По его расчетам, ледяной массив, окружающий Южный полюс, достигает в ширину четырех тысяч километров.
   "Наутилус", опасаясь сесть на мель, остановился в трех кабельтовых от берега, над которым возвышались живописные скалы.
   Шлюпка была спущена на воду. Капитан, двое матросов, Консейль и я сели в шлюпку и направились к берегу. Было десять часов утра.
   Я не раз оглядывался, надеясь увидеть Неда Ленда, но он не показывался. Вероятно, Ленд сердился, что его прогноз не оправдался и мы все-таки пришли к полюсу.
   Шлюпка быстро пристала к берегу. Консейль хотел вы прыгнуть на землю, но я удержал его.
   - Капитан, - сказал я, - вам первому следует ступить на эту землю!
   - Да, профессор, - отвечал капитан, - и я нисколько не колеблюсь, потому что до сих пор человеческая нога еще не ступала на полярные земли!
   Сказав это, он легко спрыгнул на песок. Я видел, что капитан взволнован.
   Он быстро взобрался на утес, возвышавшийся на оконечности мыса, встал, скрестив руки, и огляделся вокруг. Фигура его выглядела очень величественно на этой высоте. Минут пять он молча осматривался, потом обратился ко мне.
   - Выходите, профессор! - крикнул он.
   Я тотчас же вместе с Консейлем вышел на берег.
   Почва представляла собой красноватый туф, издали казалось, что она усыпана толченым кирпичом. Повсюду виднелись ручьи лавы, шлак и пемза, указывавшие на ее вулканическое происхождение. В некоторых местах я заметил дымовые фонтанчики, от которых пахло серой, - это обстоятельство доказывало, что подземный огонь еще не потух. Однако, взобравшись на высокий утес и пристально оглядываясь вокруг, я не увидел ни одного вулкана.
   Известно, что Джеймс Росс нашел два действующих вулкана - Эребус и Террор - на сто шестьдесят седьмом меридиане и на 77°322 широты.
   Растительность этого материка показалась мне очень бедной. Некоторые мхи и лишайники из рода Usnea melanoxantha стлались по черным скалам. Были здесь еще микроскопические растеньица, примитивные диатомеи, зажатые между камнями, и длинные пурпурные и алые водоросли, вероятно, занесенные сюда волнами и выброшенные на берег прибоем.
   Берег был усеян моллюсками, мелкими ракушками, морскими блюдечками, сердцевидками и особенно продолговатыми клионами, у которых голова состоит из двух округленных лопастей. Здесь я увидел целые мириады северных клионов, бесчисленное множество которых кит может проглотить за один раз. Эти прелестные крылоногие, словно морские бабочки, оживляли прибрежные воды.
   Кое-где виднелись древовидные кораллы, которые, по наблюдениям Джеймса Росса, живут в южных морях на глубине до тысячи метров, потом маленькие восьмилучевые кораллы - альционарии, множество красновато-бурых астериасов, свойственных этому климатическому поясу, и других морских звезд.
   Но где кипела жизнь, так это в воздухе. Тысячи птиц летали, порхали, кружились и оглушали нас своими криками. Пингвины тучами покрывали скалы, нисколько не пугаясь нашего присутствия и бесцеремонно разгуливая около нас. Легкие и проворные в воде, но неуклюжие и тяжелые на суше, они неугомонно издавали странные крики, скучивались в стаи, но держались смирно.
   Среди птиц я заметил куликов из семейства белых ржанок, величиной с голубя, белоснежных, с коротким коническим клювом, глаза у них обведены красным ободком. Консейль наловил несколько таких птичек, их мясо, если его хорошо приготовить, очень вкусно.
   В воздухе мелькали альбатросы, у которых ширина распростертых крыльев равнялась трем с половиной метрам, буревестники-великаны, с выгнутыми дугой крыльями, большие охотники до тюленей, снежные буревестники с серыми ногами и целое полчище глупышей - и белых, с коричневой каймой на крыльях, и голубых, свойственных островам Антарктики. Эти последние до того "маслянисты", что жители Фарерских островов привязывают к убитой птице фитиль и зажигают, как светильник.
   - Еще бы немного, - сказал Консейль, которому я рассказал об этом, - и из них были бы настоящие лампы. Впрочем, нельзя же требовать, чтобы они выводились с фитилем.
   Отойдя на полмили от берега, мы увидели, что вся земля совершенно усеяна гнездовыми ямками антарктических пингвинов. Капитан Немо потом устроил на них охоту, потому что их черное мясо очень недурно. Крик пингвинов чрезвы чайно напоминает ослиное гиканье. Они высотой до семидесяти сантиметров, аспидного цвета, с белым брюхом и желтым ободком вокруг шеи. Эти птицы позволяли убивать себя камнями, нисколько не стараясь убежать.
   Туман все не рассеивался. Было уже одиннадцать часов, а солнце еще не показывалось. Это очень меня беспокоило. Какие же могли быть наблюдения без солнца? Как узнать, у полюса мы или еще нет?
   Я подошел к капитану Немо. Он стоял, облокотясь на обломок утеса, и глядел на небо. Он казался взволнованным и недовольным. Но что же делать? Надо покориться! С солнцем капитан Немо не мог справиться так, как он повелевал морской стихией.
   Наступил и полдень, а дневное светило все не показывалось. Нельзя даже было определить высоту солнца из-за густого занавеса облаков. Вскоре пошел снег.
   - До завтра! - коротко сказал капитан Немо.
   Мы возвратились на "Наутилус".
   Во время нашего отсутствия были закинуты сети, и я с большим интересом стал рассматривать пойманных рыб.
   Антарктические моря служат местом миграции множества рыб, которые приплывают сюда, спасаясь от бурь более низких широт, чтобы попасться на зуб дельфинам и моржам.
   Я заметил несколько южных бычков длиной в дециметр, белых с синеватыми поперечными полосками, снабженных маленькими колючими шипами. Были здесь и антарктические иглы длиной три фута, белокожие, гладкие, с серебристым отливом, голова у них округленная, и морда оканчивается трубой, или хоботом, который загибается ко рту, на спине три плавника.
   Я потом попробовал их есть, но нашел, что они очень безвкусны, несмотря на уверения Консейля, что лучшего блюда не найти.
   Снежная буря продолжалась до следующего утра. На палубе невозможно было оставаться. Я писал в салоне и слышал оттуда крики буревестников и альбатросов. "Наутилус", впрочем, не стоял на месте: он двигался вдоль берега и прошел еще около десяти миль к югу. Кругом царствовала полутьма или, лучше сказать, полусвет.
   На следующий день, 20 марта, метель утихла, снег перестал идти, и стало немного холоднее. Термометр показывал два градуса ниже нуля. Туман поднялся, и я начал надеяться, что наконец можно будет установить наши координаты.
   Капитан не выходил из своей каюты, но шлюпка была к нашим услугам. Мы с Консейлем сели в нее и благополучно переправились на берег.
   Почва здесь была такая же, то есть вулканического происхождения. Повсюду видны были следы лавы, шлаки, базальты. Но кратера и здесь я не заметил, хотя тщательно осматривался.
   Как и на острове, мириады птиц оживляли суровую местность. Кроме птиц мы увидели целые стада морских млекопитающих, которые глядели на нас кроткими, спокойными глазами. Это были различные виды тюленей. Одни лежали на земле или на льдинах, прибитых к берегу прибоем, другие входили в море или выползали из него. Они не пугались и не убегали при нашем приближении: видно было, что они не имели никаких дел с человеком.
   - Сколько их! - сказал я Консейлю. - Можно нагрузить сотню промысловых судов!
   - Их честь это справедливо изволили сказать, - отвечал Консейль. - Счастье, что Нед Ленд не пошел с нами!
   - Почему же счастье, Консейль?
   - Потому что он всех бы перебил, с позволения их чести.
   - Всех не всех, Консейль, но многих он бы перебил, в этом нет сомнения. Капитан был бы недоволен, потому что он не любит проливать напрасно кровь безвредных животных.
   - По-моему, капитан прав, с позволения их чести.
   - Разумеется, прав, Консейль. Послушай, ты еще не классифицировал эти образчики морской фауны?
   - Их чести известно, что я не очень-то силен на практике... Пусть их честь назовут мне этих животных...
   - Это тюлени, моржи.
   - Два рода, принадлежащие к отряду ластоногих, - поспешно ответил ученый Консейль, - к отделу плотоядных, к подклассу чревосумчатых, к классу млекопитающих, к типу позвоночных.
   - Отлично, Консейль! Но роды разделяются на виды, и, если я не ошибаюсь, мы здесь найдем образцы для изучения. Пойдем вперед!
   Было восемь часов утра. У нас еще оставалось четыре часа до полудня. Я надеялся, что в полдень можно будет определить, где мы находимся.
   Мы направились к огромной бухте, врезавшейся в крутой гранитный берег.
   Все вокруг было населено морскими млекопитающими. Я невольно искал глазами старого Протея, мифологического пастуха, который стерег Нептуновы стада.
   Больше всего тут было тюленей. Они располагались группами; самцы заботливо оберегали свое семейство, самки кормили детенышей, а некоторые подростки играли или лежали в нескольких шагах от родителей.
   Когда эти млекопитающие хотели перейти с места на место, они передвигались маленькими неуклюжими прыжками, плавники у них плохо развиты. Тюлени отлично плавают, а лежа на берегу, принимают очень грациозные позы. Древние за кроткое выражение их прекрасных бархатистых глаз, грациозные движения и позы превратили их в мифологических тритонов и сирен.
   - Посмотри, как развиты у них мозговые полушария! - сказал я Консейлю. - Ни у одного млекопитающего, кроме человека, нет столько мозга, как у тюленей. Они очень смышленые животные, их легко можно приручить. Некоторые натуралисты полагают, что если их хорошенько выдрессировать, так они бы могли оказывать большие услуги в рыбной ловле.
   Большая часть тюленей спала на камнях или на песке. Между этими обыкновенными тюленями, у которых нет наружного уха, я заметил разновидности длиной три метра, с белой шерстью, голова у них напоминает голову бульдога, челюсти усажены десятью зубами - по четыре резца сверху и снизу и два больших клыка.
   Между тюленями попадались северные морские слоны, с коротким и подвижным хоботом; это великаны, имеющие более пяти метров в длину, а окружность их равняется двадцати футам. При нашем приближении они даже не шевельнулись.
   - Что, эти животные опасны? - спросил Консейль.
   - Нет, не опасны, если только их не трогать. Когда тюлень защищает своих детенышей, то он опасен. В таком случае нередко разбивает в щепы рыбачье судно.
   - Он, с позволения их чести, вправе так поступать, - сказал Консейль.
   - Я не говорю, что не вправе.
   Мы прошли еще мили две. Нам загородил дорогу скалистый мыс, который защищал бухту от южных ветров. Утес стоял над морем отвесно, волны разбивались и пенились у его подножия. За этим утесом слышен был ужаснейший рев, словно там находилось целое стадо жвачных животных.
   - Вот тебе на, - сказал Консейль, - быки задают концерт.
   - Нет, - отвечал я, - не быки, а моржи.
   - Дерутся?
   - Дерутся или играют.
   - Я желал бы, с позволения их чести, посмотреть на это.
   Посмотреть следует...
   - Следует, Консейль, следует. Мы посмотрим.
   Мы начали взбираться на черноватые скалы. Обледенелые камни были очень скользкими, то и дело обрывались из-под ног и скатывались вниз. Я не раз тоже летел вниз, а потом, потирая ушибленные места, опять карабкался дальше. Консейль был гораздо осторожнее, не падал, приходил мне на помощь и поднимал меня, говоря:
   - Если бы их честь потрудились пошире расставлять ноги, так их честь так часто бы не падали.
  


   Наконец мы добрались до вершины, и я увидел обширную снежную равнину, покрытую моржами. Моржи не дрались, а играли, и рев был не гневным, а веселым.
   Моржи формой тела и расположением конечностей очень схожи с тюленями, но у них нет ни резцов, ни коренных зубов на нижней челюсти, на верхней челюсти только два клыка - два бивня длиной восемьдесят сантиметров. Эти бивни гораздо крепче слоновых, не так быстро желтеют и очень высоко ценятся. Из-за этих ценных клыков охотятся за моржами с таким усердием, что, вероятно, скоро совершенно их истребят. Безрассудные охотники бьют без разбора и самок и детенышей, каждый год уничтожается более четырех тысяч моржей.
   Я мог свободно разглядывать этих животных: они нисколько не беспокоились и близко нас к себе подпускали. Кожа у них морщинистая, толстая, шерсть рыжеватая, короткая и не очень густая. Иные особи были четыре метра длиной. Моржи здесь гораздо беспечнее и смелее северных и не выставляли часовых около своего лагеря.
   Наглядевшись на моржей, мы отправились в обратный путь.
   Было уже одиннадцать часов. Я, впрочем, не надеялся, что покажется солнце. Облака заволакивали все небо. Казалось, завистливое светило не хотело указать смертным, где находится недоступная точка земного шара.
   Мы повернули обратно и по узкой тропинке спустились с утеса. В половине двенадцатого мы уже были у нашей "пристани".
   Я тотчас же увидел капитана Немо. Он стоял на базальтовом обломе, астрономические приборы лежали рядом с ним.
   Глаза его были устремлены на север.
   Я подошел, остановился около него и тоже стал ждать.
   Наступил полдень. Солнце не показалось. Установить координаты опять не удалось. Если и завтра солнце не покажется, то придется отказаться от надежды узнать, где мы находимся.
   "Сегодня 20 марта! - думал я с волнением. - Сегодня 20 марта! Завтра 21 число, начинается равноденствие, солнце исчезнет на шесть месяцев, и наступит долгая полярная ночь!"
   Я не утерпел и высказал свои опасения капитану Немо.
   - Вы правы, Аронакс, - ответил капитан Немо, - если и завтра мне не удастся определить высоту солнца, то придется ждать шесть месяцев. Но если завтра в полдень солнце выглянет, мне будет легко сделать вычисления, потому что я буду его делать 21 марта.
   - Почему, капитан?
   - Потому что когда дневное светило описывает удлиненную спираль, измерить его высоту над горизонтом очень трудно; поэтому может произойти ошибка.
   - Что же вы будете делать завтра?
   - Я воспользуюсь хронометром. Если завтра, 21 марта, в полдень солнечный диск будет пересечен точно пополам линией горизонта, значит, мы у Южного полюса.
   - Однако, - возразил я, - это определение не совсем верно, потому что равноденствие начинается не в самый полдень.
   - Разумеется, но мы ошибемся метров на сто, не более.
   Это не имеет для нас значения.
   Капитан Немо вернулся на корабль, а мы с Консейлем бродили до пяти часов по берегу, наблюдали, рассуждали, классифицировали.
   Я нашел яйцо пингвина замечательно большого размера. Любитель редкостей, не задумываясь, дал бы за него тысячу франков. Яйцо это было синего цвета и все испещрено черточками, похожими на иероглифы.
   Я вручил его Консейлю, и Консейль благополучно донес его, как драгоценную китайскую вазу, до "Наутилуса". Я поместил это яйцо, с разрешения капитана Немо, в его музее, под стекло вместе с другими редкостями.
   Затем мы поужинали с большим аппетитом. На ужин нам была подана тюленья печенка, которая вкусом напоминала свежее свиное сало.
   После ужина я лег спать. Но перед сном не хуже любого индуса долгое время взывал к лучезарному светилу, чтобы оно озарило нас своими животворными лучами.
   На другой день, 21 марта, я с пяти часов утра вышел на палубу. Капитан Немо уже был там.
   - Иногда немного проясняется, - сказал он. - Я надеюсь, что сегодня мы своего добьемся. После завтрака отправимся на берег и выберем пункт для наблюдения.
   - Хорошо, капитан, - ответил я.
   Я отправился к Неду Ленду и стал звать его с собой. Несмотря на все мои уговоры, упрямый канадец отказался. Он был очень мрачен и озлоблен.
   "Впрочем, все к лучшему! - подумал я. - На берегу чересчур много тюленей, и канадец может затеять бойню!" После завтрака я отправился на берег.
   "Наутилус" за ночь прошел еще несколько миль. Он теперь стоял в лье от берега, на котором возвышался остроконечный утес высотой четыреста-пятьсот метров.
   Мы с капитаном Немо сели в шлюпку, разумеется, захватив с собой нужные приборы, то есть хронометр, подзорную трубу и барометр. Пока мы плыли к берегу, нам встретилось множество китов, принадлежащих к трем видам, свойственным южным морям: обыкновенного кита, у которого нет спинного плавника, горбача с огромными беловатыми плавниками, и коричнево-желтого финвала, известного у англичан как fin back, самого подвижного и проворного из китообразных. Издали можно услышать приближение этого могучего животного, потому что он очень высоко выбрасывает столбы воздуха и пара, которые похожи на столбы дыма.
   Целые стада млекопитающих резвились в тихих спокойных водах. Бассейн Южного полюса служил, видимо, убежищем китообразным, которые спасались от ярости охотников.
   Я также заметил сальпов, которые тянулись по воде длинными беловатыми цепочками, и огромных медуз, покачивающихся на волнах.
   В девять часов мы причалили к берегу. Погода прояснялась. Облака бежали к югу. Туман поднимался с поверхности воды.
   Капитан Немо направился прямо к утесу, выбранному им для наблюдений. Всходить на него было очень трудно - повсюду острые осколки лавы, пепла, к этому добавлялся еще и неприятный запах серы.
   Капитан Немо быстро и легко взбирался по камням, хотя и говорил, что давным-давно отвык ходить по земле. Его ловкости мог бы позавидовать пиринейский охотник!
   Целых два часа мы добирались до вершины. С высоты мы обозревали открытое море. Под нашими ногами расстилались снежные поля ослепительной белизны. Над головой у нас сияло бледно-голубое небо. На севере виден был солнечный диск, наполовину срезанный линией горизонта. Из глубины вод великолепными снопами поднимались сотни фонтанчиков. Вдали стоял "Наутилус", уснувший на волнах. Позади нас, к югу и востоку, лежала необозримая земля с нагромождениями утесов и льдин.
   Капитан Немо, поднявшись на вершину, сразу определил высоту утеса над уровнем моря.
   В три четверти двенадцатого солнце полностью выплыло из-за горизонта, как золотой шар, и осветило последними лучами уединенный материк и пустынные, никем не посещаемые воды.
   Капитан Немо в подзорную трубу наблюдал светило, которое мало-помалу клонилось к горизонту, описывая удлиненную дугу.
   Мое сердце учащенно билось. Капитан доверил мне держать хронометр.
   Если солнечный диск наполовину закроется в полдень, то мы, значит, на полюсе!
   - Полдень! - вскрикнул я. - Двенадцать часов!
   - Южный полюс! - торжественно сказал капитан Немо, передавая мне трубу.
   Дневное светило перерезалось горизонтом как раз на две равные части!
   Я смотрел, как последние лучи солнца озолотили вершину утеса и как тени стали ложиться на его склоны.
   В эту минуту капитан Немо положил руку мне на плечо и сказал:
   - В 1600 году голландец Геритк, увлекаемый течениями и бурями, достиг 64° южной широты и открыл Южные Шетландские острова. В 1773 году 17 января знаменитый Кук достиг 67°302, а в 1774 году 30 января - 71°152 широты. В 1819 году русский исследователь Беллинсгаузен был на шестьдесят девятой параллели, а в 1821 году - на шестьдесят шестой под 111° западной долготы. В 1820 году англичанин Брансфилд дошел до 65°. В том же году американец Моррел - впрочем, его рассказы подлежат сомнению - открыл свободное от льдов море на 70°142 широты. В 1826 году англичанин Пауэлл не смог из-за льдов перейти 62°. В том же году простой охотник за тюленями, англичанин Уэдделл, поднялся до 72°142 широты на тридцать пятом меридиане и до 74°152 по тридцать шестому. В 1829 году англичанин Форстер открыл Антарктический материк на 63°262 широты и 66°262 долготы. В 1831 году англичанин Биско открыл 1 февраля Землю Эндерби на 68°502, в 1832 году 5 февраля - Землю Аделаиды на 67°, а 21 февраля - Землю Грэм на 64°452 широты. В 1838 году француз Дюмон-Дюрвиль, остановленный сплошными льдами на 62°572 широты, открыл Землю Луи Филиппа. Два года спустя тот же Дюмон-Дюрвиль открыл 21 января на 66°302 Землю Адели и через восемь дней на 64°402 - Землю Клэр. В 1838 году англичанин Уилкс дошел до шестьдесят девятой параллели. В 1839 году англичанин Баллени открыл острова Баллени на границе Южного полярного круга. Наконец, в 1842 году англичанин Джеймс Росс 12 января, плавая на "Эребусе" и "Терроре", открыл Землю Виктории на широте 76°562 и 171°72 восточной долготы. 23 числа того же месяца он был на семьдесят четвертой параллели - самой дальней точке, до которой до тех пор не доходили. 27 января он дошел до 76°82, 28-го - до 77°322, 2 февраля - до 78°42.
  


   В 1842 году он возвратился к 71°, дальше которого не мог пройти. Я, капитан Немо, 21 марта 1868 года дошел до Южного полюса, находящегося на 90° южной широты, и я завладеваю этой частью земного шара!
   - От чьего имени завладеваете, капитан?
   - От моего собственного!
   С этими словами капитан Немо развернул черный флаг, на котором сверкала золотая буква "N". Затем, обращаясь к дневному светилу, которое уже почти скрылось и посылало на землю только слабые лучи, он крикнул:
   - Прощай, солнце! Исчезай, лучезарное светило! И пусть полярная ночь покроет мраком мои новые владения!
  

Глава пятнадцатая

Несчастье или препятствие?

   На следующий день, 22 марта, в шесть часов утра мы начали готовиться в обратный путь. Было темно и очень холодно. На небе ярко блистали звезды. В зените сверкал Южный Крест - Полярная звезда Антарктики.
   Термометр показывал 12° ниже нуля. Временами дул холодный ветер. На море стало больше льдин. На поверхности воды виднелись черноватые пятна - признак, что скоро все затянется молодым льдом.
   Очевидно, бассейн Южного полюса, замерзающий на шесть зимних месяцев, был в это время недоступен.
   Что же будет с китами зимой? Вероятно, они пробираются подо льдами в другие моря. Что касается тюленей и моржей, то они привыкли жить в холодном и суровом климате и оставались здесь, на ледяном побережье.
   Эти животные проделывают дыры-отдушины в ледяных полях и заботятся о том, чтобы они не замерзали. В эти дыры они высовывают головы и дышат. Когда птиц спугнет холод и они улетят на север, тюлени и моржи остаются единственными хозяевами полярного континента.
   "Наутилус" начал медленно погружаться. На глубине тысяча футов он пошел прямо на север со скоростью пятнадцати миль в час. К вечеру он уже плыл под сплошными льдами.
   Иллюминаторы в салоне были задвинуты из предосторожности: корпус "Наутилуса" мог неожиданно наткнуться на случайную плавучую льдину, и тогда пришлось бы плохо. Так что я провел целый день, переписывая начисто свои заметки.
   Итак, мы достигли Южного полюса!
   Сколько чудес насмотрелся я за эти пять месяцев! Мы прошли четырнадцать тысяч лье. И что это было за путешествие! Я вспоминал охоту на острове Креспо, остановку в проливе Торреса, коралловое кладбище, ловлю жемчуга на Цейлоне, Аравийский тоннель, Санторинские огни, золотые запасы бухты Виго, Атлантиду, Южный полюс. Эти воспоминания всю ночь не давали мне спокойно заснуть.
   В три часа утра меня разбудил сильнейший толчок. Кругом было темно. Я приподнялся на постели и стал прислушиваться, как вдруг меня сбросило с кровати на пол.
   Очевидно, "Наутилус" натолкнулся на что-то!
   Я поднялся и, держась за стенки, кое-как добрался до са лона.
   Вся мебель здесь была опрокинута. К счастью, стеклянные шкафы и витрины с редкостями остались на месте, потому что были прочно прикреплены к полу. Картины, висевшие по правому борту, сместились и плотно прилегали к стенке, а картины по левому борту отходили от стены на целый фут. Следовательно, "Наутилус" лежал неподвижно на правом борту.
   Я слышал торопливые шаги и чьи-то голоса.
   Капитан Немо не показывался.
   В ту минуту, как я выходил из салона, пришли Нед Ленд и Консейль.
   - Что случилось? - спросил я.
   - Я, с позволения их чести, пришел спросить об этом, - сказал Консейль.
   - Я хорошо знаю, что случилось! - закричал Нед Ленд, - "Наутилус" наткнулся на айсберг! И я полагаю, что теперь ваш капитан Немо так легко не выкарабкается из беды, как в Торресовом проливе!
   - Он по крайней мере всплыл на поверхность? - спросил я.
   - Мы не знаем, - ответил Консейль.
   - Можно узнать, - сказал я.
   Я посмотрел на манометр. К великому моему изумлению, он показывал глубину триста шестьдесят метров.
   - Что это значит? - вскрикнул я.
   - Надо бы спросить капитана Немо, - сказал Консейль.
   - Да где его взять, вашего капитана Немо? - ответил Нед Ленд. - Он словно сквозь землю провалился.
   - Пойдем его искать, - сказал я.
   Мы вышли из салона.
   В библиотеке ни души. На трапе ни души. На вахте никого.
   - Верно, капитан Немо в кабине рулевого, - сказал я. - Надо подождать.
   Мы вернулись в салон.
   Я не буду перечислять все упреки и придирки, которые Нед Ленд адресовал капитану Немо. Я дал ему полную свободу выкричаться, излить свое плохое настроение и не прерывал его ни единым словом. Наконец он умолк. Минут двадцать мы сидели тихо, прислушиваясь к малейшему шуму.
   Вдруг вошел капитан Немо. Нас он словно не заметил. Его лицо, всегда такое бесстрастное, выражало теперь некоторое беспокойство. Капитан внимательно посмотрел на компас, на манометр и отыскал на карте какую-то точку.
   Я не хотел ему мешать и молчал. Но когда он, по-видимому, собирался уйти, я спросил его:
   - Препятствие, капитан?
   - Нет, Аронакс, на этот раз несчастный случай, - ответил капитан Немо.
   - Тяжелый?
   - Возможно.
   - Опасность неминуема?
   - Нет еще.
   - "Наутилус" сел на мель?
   - Да.
   - И это произошло вследствие чего?
   - Не от беспечности или неопытности человека, а от каприза природы, Аронакс. Людские законы можно отвергать, можно им не повиноваться, но против законов природы не пойдешь!
   "Нашел время для высказывания философских мыслей, - подумал я. - Это не ответ".
   - Можете вы мне сказать, если так, что за причина...
   - Перед нами перевернулась огромная льдина, профессор. Вы, вероятно, знаете, что вода мало-помалу подмывает основание ледяных гор и они опрокидываются, так как у них меняется центр тяжести. Это и случилось. Ледяная глыба перевернулась и толкнула "Наутилус", который плыл под водой, затем она очутилась ниже, скользнула под его корпус, приподняла и подкинула его выше, где он и засел, накренившись.
   - Нельзя ли как-нибудь освободить "Наутилус"? Выкачать воду из резервуаров...
   - Я уже распорядился. Слышите, как действуют насосы? Посмотрите на манометр - мы поднимаемся. Но ледяная глыба поднимается вместе с "Наутилусом", и до тех пор, пока что-нибудь ее не остановит, положение наше не улучшится.
   Действительно, "Наутилус" поднимался с креном на правый борт. Без сомнения, он выровняется, если ледяная глыба остановится, но если она будет подниматься с нами до самых сплошных льдов? Тогда нас сплющит между двумя ледяными поверхностями! Признаюсь, было о чем задуматься!
   Капитан Немо часто поглядывал на манометр. Мы всплывали, сохраняя угол наклона, и поднялись уже футов на полтораста.
   Вдруг мы почувствовали легкое сотрясение корпуса. Очевидно, "Наутилус" стал выпрямляться. Картины на стенах приняли нормальное положение.
   Затаив дыхание, мы молчали, наблюдая, как выравниваются пол и стены.
   Прошло десять минут.
   - Наконец мы стали прямо! - воскликнул я.
   - Да, - сказал капитан Немо и пошел к двери.
   - А мы всплывем, капитан?
   - Конечно, Аронакс. Когда выкачают воду из резервуаров, мы поднимемся на поверхность.
   Капитан ушел. Вскоре по его распоряжению "Наутилус" сбавил ход, чтобы не удариться о нижнюю часть торосов.
   - Выскочили! - сказал канадец.
   - Да! - отвечал я. - Нас могло сплющить между льдами, или, по крайней мере, мы рисковали очутиться в ледяной тюрьме. И тогда, без воздуха... Да, мы отделались благопо лучно!
   - Если только отделались! - ворчливо сказал Нед Ленд.
   Я не хотел вступать в бесполезный спор и ничего ему не ответил. К тому же в эту самую минуту открылись иллюминаторы и ослепляющий свет снаружи ворвался в салон.
   Мы плыли между сверкающими ледяными стенами. Громадная подводная поверхность сплошных льдов расстилалась над нами, как гигантский потолок, а снизу под нами зацепилась за боковые стенки перевернувшаяся ледяная глыба. "Наутилус" шел по настоящему ледяному тоннелю около двадцати метров шириной в спокойной воде.
   Льды переливались и сверкали в электрическом свете, как алмазы, сапфиры и изумруды. Это был ослепительный рудник различных самоцветов.
   - Ах, какая красота! - говорил Консейль. - Ах, как прекрасно!
   - Да, Консейль, прекрасное зрелище! - отвечал я. - Ведь прекрасно, Нед?
   - Разумеется, прекрасно! - с гневом отвечал канадец. - Я ничего такого отроду не видывал! Да за это зрелище мы можем дорого поплатиться. Знаете что, господин Аронакс? Не следовало нам всего этого видеть: если Господь запрещает что-то показывать, так на то не следует глядеть!
   Я хотел ему ответить, но Консейль мне помешал. Парень вдруг вскрикнул, и я невольно обернулся.
   - Что с тобой, Консейль? - спросил я.
   - Пусть их честь закроют глаза! - вскрикнул Консейль. - Пусть их честь не смотрят!
   Консейль кричал, закрыв себе лицо руками.
   - Да что с тобой, Консейль?
   - Я не вижу, я ослеп!
   Я невольно посмотрел в иллюминатор, но невыносимый блеск тотчас же заставил меня зажмуриться.
   Я понял, в чем дело. "Наутилус" прибавил скорость и шел теперь чрезвычайно быстро. Стены, до сих пор сверкавшие ровным ярким светом, вдруг превратились в огненные полосы, и мы мчались словно обвитые молниями.
   Иллюминаторы закрылись, но мы еще долго стояли, закрыв глаза руками.
   - Ну! - сказал Консейль, оправившись. - Я бы этому не поверил!
   - А я и сейчас не верю! - ответил Нед Ленд.
   - Когда мы вернемся домой, на твердую землю, после зрелищ таких чудес природы, - добавил Консейль, - так уже там ничему не будем удивляться! Теперь твердая, обитаемая земля нам нипочем!
   Эти слова достаточно показывали, до какой степени был возбужден невозмутимый фламандец.
   Но Нед Ленд тотчас же постарался окатить нас холодной водой.
   - Обитаемая земля! - сказал он. - Будьте уверены, приятель: нам на обитаемой земле уже не бывать!
   Было пять часов утра.
   Вдруг опять толчок!
   Я догадался, что нос "Наутилуса" натолкнулся на льды.
   - Наверно, капитан поворачивает в сторону, - сказал я, - возможно, тоннель в этом месте отклоняется в сторону...
   Во всяком случае, мы пройдем...
   Но, вопреки моему ожиданию, "Наутилус" дал задний ход.
   - Мы назад идем? - спросил Консейль.
   - Да, - ответил я, - назад... В этом месте, видимо, нет выхода из тоннеля.
   - Что ж тогда делать, если нет выхода и...
   - Мы повернем назад и выйдем через южный выход. Вот и все!
   Я, говоря это, вовсе не был спокоен, но постарался принять вид человека, уверенного в успехе.
   "Наутилус" все шел назад.
   - Вот и задержка! - сказал Нед Ленд.
   - Не беда! - отвечал я ему. - Два-три лишних часа промедлим и выберемся!
   - Да, если только выберемся! - сказал канадец.
   Несколько минут я ходил взад и вперед, из салона в библиотеку и обратно. Нед Ленд и Консейль сидели молча. Наконец я сел на диван, взял книгу и начал ее машинально пробегать глазами.
   Через четверть часа Консейль подошел ко мне и спросил:
   - Что их честь изволят читать? Очень это интересно?
   - Очень интересно, Консейль, - отвечал я.
   - Еще бы! Их честь изволят читать книгу их же чести!
   Свою книгу!
   - Разве?
   Действительно, я держал в руках свое собственное произведение "Тайны морских глубин".
   Я отбросил книгу и снова стал расхаживать по комнате.
   Нед Ленд и Консейль встали, собираясь уйти.
   - Останьтесь, друзья! - сказал я. - Лучше сидеть вместе, пока... пока не выберемся из этого тупика.
   - Как угодно будет их чести, - ответил Консейль.
   Прошло несколько часов. Я часто смотрел на приборы, развешанные по стенам. Манометр показывал, что "Наутилус" держится на глубине триста метров; компас указывал, что он направляется к югу, а лаг - что он идет со скоростью двадцать миль в час.
   В таком узком пространстве - и такая скорость! Капитан Немо понимал, что надо спешить и что каждая минута дорога.
   В двадцать пять минут девятого опять толчок! На этот раз удар пришелся по корме.
   Я побледнел. Нед Ленд и Консейль подошли ко мне. Я схватил Консейля за руку. Мы молча переглянулись, словно задавая друг другу вопросы, на которые у нас не было ответа.
   В эту минуту появился капитан. Я кинулся к нему и спросил:
   - Дорога к югу тоже заграждена?
   - Да, заграждена. Ледяная глыба, перевернувшись, загородила последний выход.
   - Мы, значит, заперты в этом тоннеле? - Заперты.
  

Глава шестнадцатая

Воздуху!

   Затерты во льдах! Мы стали пленниками ледяных торосов. Нед Ленд ударил по столу своим громадным кулаком. Консейль молчал и стоял спокойно.
   Я посмотрел на капитана. Лицо его приняло обычное бесстрастное выражение. Он стоял, скрестив по привычке руки на груди, и о чем-то раздумывал.
   "Наутилус" не двигался.
   Наконец капитан заговорил.
   - Господа, - сказал он спокойным ровным голосом, - при данных обстоятельствах мы можем умереть двумя способами.
   Он говорил так, словно объяснял нам какой-нибудь урок!
   - Во-первых, нас может раздавить между льдами, а во-вторых, мы можем задохнуться от недостатка воздуха. О возможности умереть с голоду я не говорю, потому что у нас еще очень много съестных припасов. Займемся вопросом о возможности быть раздавленными или задохнуться.
   - Задохнуться мы не задохнемся, капитан, - сказал я, - потому что ведь запасные резервуары...
   - Запасов воздуха хватает всего на два дня, господин Аро накс. Мы уже тридцать восемь часов находимся под сплошными льдами. Разве вы не чувствуете, что уже трудно становится дышать? Через несколько часов весь наш запас истощится.
   - Так надо постараться выбраться за несколько часов, капитан! - вскрикнул я.
   - Мы попробуем, Аронакс. Я хочу попытаться пробить ледяную стену.
   - С какой стороны, капитан?
   - А вот сейчас узнаем, что покажет зонд. Я посажу "Наутилус" на ледяное подножие, а экипаж, одетый в скафандры, станет пробивать лед в том месте, где он окажется податливее и тоньше.
   - Можно открыть иллюминаторы?
   - Можно. Мы ведь теперь стоим на месте.
   Капитан Немо ушел.
   Скоро я услыхал шипение воды, наполняющей резервуары. "Наутилус" начал медленно погружаться и сел на ледяное дно на глубине трехсот пятидесяти метров.
   - Друзья! - сказал я Неду и Консейлю. - Время трудное, но я надеюсь на ваше мужество и энергию.
   - Я, господин Аронакс, готов что угодно сделать для общего спасения, - ответил канадец. - И если капитану нужен еще работник, так я в его распоряжении. Я могу справиться с киркой и гарпуном.
   - Капитан будет очень рад, Нед, - сказал я, пожимая ему руку. - Пойдемте к нему!
   Я проводил Неда в помещение, где экипаж одевался в скафандры. Капитан был здесь и принял предложение канадца очень благосклонно. Через несколько минут Нед Ленд уже переоделся и отправился вместе с экипажем на работу.
   Я вернулся в салон и, встав вместе с Консейлем у иллюминатора, начал рассматривать льды, окружавшие "Наутилус".
   Вскоре мы увидели, как двенадцать человек вышли на лед.
   - Вон Нед! - сказал я Консейлю. - Он выше всех.
   Капитан Немо тоже был с рабочими.
   Сначала попробовали прозондировать верхние льды, но они оказались чересчур толстыми. По распоряжению капитана проверили нижние пласты. Зонд показал, что здесь всего десять метров отделяют нас от воды. Значит, надо было вырубить около тысячи пятисот кубических метров льда, чтобы образовать отверстие, через которое мог бы пройти "Наутилус".
   Работа началась и продолжалась с большим усердием. Кирки мощно врезались в массу льда, откалывая от нее большие глыбы. После двух часов напряженной работы Нед Ленд пришел к нам отдохнуть. Он был совершенно без сил.
   На место прежних рабочих пришли новые, к которым присоединились и мы с Консейлем. Руководил работами помощник капитана. Сначала мне было очень холодно, но, поработав киркой, я согрелся.
   Мы тоже проработали два часа, а потом пошли отдыхать.
   Воздух на "Наутилусе" не обновлялся уже целых сорок восемь часов, и дышать становилось трудно. А между тем, рассчитывая, как шла наша работа, нам надо было проработать еще пять ночей и четыре дня, чтобы выбраться из ледяной западни.
   - Пять ночей и четыре дня! - сказал я своим товарищам. - А у нас запасов воздуха всего только на два дня!
   - Вы еще и то не забывайте, - добавил Нед Ленд, - что если мы и выберемся из этой проклятой ледяной тюрьмы, мы все-таки останемся под сплошными льдами, значит, дышать свежим воздухом все-таки будет нельзя!
   Нед был прав. Не задохнемся ли мы раньше, чем "Наутилус" выплывет на поверхность? А вдруг он будет погребен в этой ледяной могиле?
   Всю ночь работа не прекращалась.
   Утром я надел скафандр и пошел поглядеть, насколько продвинулись работы. Вообразите мой ужас, когда я увидел, что вода в нашем тоннеле начинает замерзать!
   Я ничего не сказал об этой новой беде ни Консейлю, ни Неду Ленду. Зачем было их тревожить безо всякой пользы?
   Но капитана Немо я уведомил немедленно.
   - Я знаю, Аронакс, - сказал он со своим обычным спокой ствием. - Я знаю, но я не в силах этому помочь. Остается одно: спешить! Надо, так сказать, обогнать мороз!
   Обогнать мороз! Этот человек мог еще шутить!
   Весь этот день я ревностно работал киркой. Работа меня ободряла и поддерживала. Кроме того, на работе дышалось свободнее, так как из дыхательного аппарата поступал свежий воздух.
   К вечеру отверстие прорубили еще на один метр.
   Когда я вернулся на "Наутилус", то воздух был уже таким спертым, что я задыхался. Вечером капитан Немо вынужден был открыть краны запасных резервуаров и впустить немного свежего воздуха.
   На следующий день, 26 марта, я опять вышел на работу. Вода все больше и больше замерзала. Боковые стены стали заметно толще. Было очевидно, что они сойдутся раньше, чем мы закончим прорубать отверстие для прохода "Наутилуса".
   Признаюсь, я не раз приходил в отчаяние и думал: "К чему выбиваться из сил? Все равно тут задохнемся!"
   Раз, когда капитан Немо проходил мимо меня, я остановил его за руку и указал на вновь образовавшиеся льдины. Капитан понял, что я хочу сказать, и сделал знак следовать за собой. На борту мы сняли скафандры и затем прошли в салон.
   - Аронакс, - сказал капитан, - надо предпринять что-нибудь решительное, иначе мы замерзнем в этой воде!
   - Да, надо предпринять... Но что, капитан?
   - Если бы мой "Наутилус" мог выдержать это давление...
   - Так что же? - спросил я, не понимая, что он хочет сказать.
   - Тогда бы это замерзание нас спасло. Вновь образовавшийся лед разорвал бы старые льды и заставил бы их раз даться!
   - Да, капитан... может быть... но ведь "Наутилус" не выдержит этого давления, его расплющит!
   - Знаю, Аронакс. Надо во что бы то ни стало помешать обледенению, потому что оно охватывает "Наутилус" со всех сторон.
   - А на сколько хватит запасов воздуха? - спросил я.
   Капитан посмотрел на меня.
   - Послезавтра, - сказал он, - резервуары уже будут пустыми.
   Я похолодел, хотя такой ответ не должен был удивить меня.
   Капитан Немо между тем о чем-то раздумывал, казалось, у него возникла какая-то новая мысль, но он еще колебался, ещ этому напитку. Онъ увѣрялъ меня что это молоко превосходно и ничѣмъ не отличается отъ коровьяго.
   Я попробовалъ, и согласился съ его мнѣніемъ. Итакъ, это было для насъ еще новымъ полезнымъ пріобрѣтеніемъ: масло или сыръ сдѣланные изъ этого молока должны были внести пріятное разнообразіе въ нашу обыденную пищу.
   Съ этого дня, я сталъ съ безпокойствомъ замѣчать что расположеніе Недъ-Ланда къ капитану Немо становилось все враждебнѣе, и я рѣшился зорко смотрѣть за всѣми дѣйствіями Канадца.
   

ГЛАВА XIII.
Сплошной ледъ.

   Корабликъ продолжалъ неуклонно стремиться къ югу. Онъ держался пятидесятаго меридіана и шелъ съ значительною скоростію. Неужели онъ хотѣлъ достигнуть полюса? Я не думалъ этого, потому что до сихъ поръ всѣ попытки проникнутъ до этой точки земнаго шара были безуспѣшны. Къ тому же и время было позднее, такъ какъ 13е марта въ антарктическихъ странахъ соотвѣтствуетъ 13му сентября сѣвернаго полушарія, съ котораго начинается равноденственный періодъ 14го марта я увидалъ, подъ 55° широты, плавающіе льды, простыя синеватыя глыбы въ двадцать и двадцать шесть футовъ, образовавшіе рифы, объ которые разбивались волны. Корабликъ держался на поверхности Океана.
   Недъ-Ланду приходилось и прежде охотиться въ арктическихъ моряхъ, и онъ у же освоился съ картиною ледяныхъ горъ. Консель и я любовались ею въ первый разъ.
   Въ атмосферѣ, на горизонтѣ, къ югу тянулась ослѣпительно бѣлая полоса. Англійскіе китоловы дали ей названіе "іcе-blinck" ледяной блескъ. Какъ бы ни были густы облака, они не могутъ затмить его. Она свидѣтельствуетъ о присутствіи ледянаго поля.
   И въ самомъ дѣлѣ, скоро появились болѣе значительныя массы льда, блескъ коихъ то усиливался, то ослабѣвалъ, застилаемый густымъ туманомъ. На нѣкоторыхъ изъ этихъ массъ виднѣлись зеленыя жилы, коихъ волнистыя линіи были какъ будто бы начертаны сѣрно-кислою мѣдью. Другія, похожія на огромные аметисты, были насквозь проникнуты свѣтомъ. Иныя отражали лучи солнца тысячами граней своихъ кристалловъ. Другихъ, оттѣненныхъ яркими переливами известковой земли, хватило бы на постройку цѣлаго мраморнаго города.
   Чѣмъ далѣе мы подвигались къ югу, тѣмъ эти плавающіе острова становились многочисленнѣе и больше. Полярныя птицы гнѣздились на нихъ тысячами. Это были глупыши, буревѣстники и пуффины, оглушавшіе насъ своимъ крикомъ. Нѣкоторыя изъ нихъ, принимая Корабликъ за трупъ кита, садились на него отдыхать и долбили своимъ клювомъ его звонкое желѣзо.
   Во время этого плаванія посреди льдовъ, капитанъ Немо часто находился на платформѣ. Онъ внимательно смотрѣлъ на эти необитаемыя области. Повременимъ я замѣчалъ что его спокойный взглядъ оживлялся. Быть-можетъ, ему приходило на мысль что въ этихъ полярныхъ моряхъ, недоступныхъ для человѣка, онъ у себя дома; что онъ полный властелинъ этихъ недосягаемыхъ пространствъ. Но онъ молчалъ. Онъ не шевелился, и только тогда приходилъ въ себя, когда инстинкты искуснаго моряка одерживали верхъ. Управляя тогда Корабликомъ съ необыкновенною ловкостію, онъ искусно избѣгалъ столкновенія съ ледяными массами, которыя нерѣдко имѣю въ длину нѣсколько миль, при высотѣ отъ семидесяти до восьмидесяти метровъ. Часто казалось что горизонтъ совершенно запертъ. На высотѣ шестидесятаго градуса широты всѣ проходы исчезли. Но капитанъ искалъ внимательно, и скоро открывалъ узкое отверстіе, въ которое онъ смѣло пускался, хорошо зная, однако, что оно за нимъ закроется.
   Такимъ образомъ, управляемый искусною рукой, Корабликъ миновалъ всѣ эти льды, классифированные, смотря по ихъ формѣ или величинѣ, съ точностію восхищавшей Конселя: ice-bergs -- ледяныя горы, ice-fields -- ровныя и безпредѣльныя іюля, drift-ice -- плавающіе льды, packs -- взломанныя поля, называемыя palchs, когда онѣ кругообразны, streams, когда состоятъ изъ продолговатыхъ глыбъ.
   Температура стояла довольно низкая. Термометръ на открытомъ воздухѣ показывалъ два и три градуса ниже нудя. Но мы были тепло одѣты въ мѣха, добытые съ тюленей и морскихъ медвѣдей. Корабликъ, правильно нагрѣваемый внутри электрическими снарядами, не страшился самыхъ сильныхъ холодовъ. Сверхъ того, ему только стоило погрузиться въ воду на нѣсколько метровъ чтобы достигнуть сносной температуры.
   Два мѣсяца тому назадъ, мы наслаждались бы подъ этою широтой постояннымъ днемъ; но теперь ночь продолжалась уже три или четыре часа, а позднѣе, она должна была одѣть шестимѣсячнымъ мракомъ эти полярныя области.
   15го марта мы миновали широту острововъ Шетландскихъ и южныхъ Оркнейскихъ. Капитанъ Немо сообщилъ мнѣ что эти земли были прежде населены многочисленными стадами тюленей; но американскіе и англійскіе китоловы, въ своей безмѣрной страсти къ разрушенію, перебивъ взрослыхъ и беременныхъ самокъ, водворили молчаніе смерти тамъ гдѣ и до нихъ кипѣла жизнь.
   16го марта, къ восьми часамъ утра, Корабликъ, слѣдуя по пятьдесятъ пятому меридіану, пересѣкъ полярный антарктическій кругъ. Льды окружали насъ со всѣхъ сторонъ и застилали горизонтъ. Однако капитанъ Немо шелъ отъ прохода къ проходу и поднимался все далѣе.
   -- Но куда же онъ идетъ? спрашивалъ я.
   -- Впередъ, отвѣчалъ Консель.-- Впрочемъ, когда ему нельзя будетъ идти далѣе, онъ остановится.
   -- Ну, я за это не поручусь! отвѣчалъ я.
   И, говоря откровенно, я признаюсь что его опасная экспедиція мнѣ нравилась. Я не могу выразить до какой степени восхищали меня красоты этихъ новыхъ странъ. Льды принимали величественныя формы. Тутъ они образовали какъ бы восточный городъ, съ его минаретами и многочисленными мечетями; тамъ развалины зданій, будто опрокинутыхъ землетрясеніемъ. Картины безпрестанно измѣнявшіяся отъ дѣйствія косвенно падавшихъ лучей солнца, или терявшіяся въ сыромъ туманѣ, посреди снѣжныхъ урагановъ. Потомъ со всѣхъ сторонъ шумные разрывы, обвалы, страшныя паденія ледяныхъ горъ, измѣнявшіе обстановку, какъ пейзажъ въ діорамѣ.
   Если случалось Кораблику находиться подъ водой въ то время когда такимъ образомъ нарушалось равновѣсіе ледяныхъ массъ, то шумъ распространялся въ волнахъ съ страшною силой, и паденіе льда производило опасные водовороты даже въ глубокихъ слояхъ Океана. Тогда Корабликъ качался и нырялъ носомъ, какъ судно оставленное на производи бѣшеныхъ волнъ.
   Часто, не видя никакого выхода, я думалъ что мы окончательно заперты, но, руководимый инстинктомъ, капитанъ Немо по самымъ малѣйшимъ признакамъ открывалъ новые проходы. Онъ никогда не ошибался, замѣчая тонкія струйки синеватой воды, бороздившія ледяныя поля. И я не сомнѣвался что ему приходилось и прежде проникать съ Корабликомъ въ средину антарктическихъ морей.
   Между тѣмъ, 16го марта, ледяныя поля совершенно преграждали намъ путь. Это еще не былъ сплошной ледъ, но обширныя ледяныя поля, окрѣпшія отъ холода Однако это препятствіе не могло остановить капитана Немо, и судно его врѣзалось съ страшною силой въ ледяное поле. Корабликъ входилъ какъ клинъ въ эту хрупкую массу и раздѣлялъ ее съ страшнымъ трескомъ. Это былъ какъ бы древній таранъ, пущенный съ неизмѣримою силой. Осколки высоко взлетавшаго льда падали градомъ вокругъ насъ. Единственно силой своего поступательнаго движенія нашъ корабль прорѣзывать себѣ каналъ. Иногда онъ поднимался надъ ледянымъ полемъ и продавливалъ его своею тяжестью; или, по временамъ, врѣзавшись подъ ледъ, онъ раздѣлялъ его простымъ движеніемъ килевой качки, производя широкія разсѣлины. Въ эти дни насъ осаждали сильные шквалы. Случались такіе густые туманы что нельзя было ничего различать съ одного конца платформы на другой. Вѣтеръ быстро и неожиданно мѣнялся, проходя всѣ дѣленія румба. Снѣгъ скопился такими твердыми слоями что приходилось его разбивать кирками. При температурѣ пяти градусовъ ниже нуля всѣ внѣшнія части Кораблика уже покрывались льдомъ. Такелажъ не былъ бы въ состояніи дѣйствовать, потому что всѣ лопасти засѣли бы въ жолобы блоковъ. Только судно безъ парусовъ, приводимое въ движеніе электричествомъ и обходящееся безъ каменнаго угля, одно могло отваживаться въ такія высокія широты.
   При этихъ условіяхъ барометръ стоялъ обыкновенно очень вязко. Онъ опустился даже до 73° 5'. Указанія компаса не представляли болѣе никакой гарантіи. Его потерявшія равновѣсіе стрѣлки давали противурѣчивыя показанія по мѣрѣ приближенія къ магнитному южному полюсу, который не совладаетъ съ антарктическимъ полюсомъ земнаго шара. Въ самомъ дѣлѣ, во Ганстену, этотъ полюсъ находится почти подъ 70° широты и 130° долготы; а по наблюденіямъ Дюлерре, подъ 135° долготы и 70° 90' широты. Приходилось дѣлать многочисленныя наблюденія, перенося компасы въ различныя части корабля, И лотомъ брать среднюю цифру. Но часто, чтобъ опредѣлить пройденный путь, полагалась на вычисленіе быстроты хода, способъ далеко не удовлетворительный посреди извилистыхъ проходовъ, положеніе которыхъ мѣняется безпрестанно.
   Наконецъ 18го марта, послѣ двадцати безплодныхъ натисковъ, Корабликъ засѣлъ окончательно. Это уже не были отдѣльныя ледяныя поля и горы, но безконечная и неподвижная преграда, образовавшаяся изъ сплотившихся вмѣстѣ льдовъ.
   -- Сплошной ледъ! сказалъ Канадецъ.
   Я понялъ что для Канадца, какъ и для всѣхъ предшествовавшихъ намъ мореплавателей, это была непреодолимая преграда. Къ полудню солнце показалось на мгновенье, и капитанъ Немо сдѣлалъ наблюденіе, довольно точное, опредѣлявшее наше положеніе подъ 51° 31' долготы и 67° 39' южной широты. Это былъ уже весьма отдаленный пунктъ антарктической области.
   Предъ нами не было болѣе и признака моря, или жидкой поверхности. Подъ шекомъ Кораблика разстилалась обширная, волнистая равнина, загроможденная безобразными обломками, со всѣмъ причудливымъ безпорядкомъ, отличающимъ поверхность рѣка за нѣсколько времена до вскрытія, но въ гигантскихъ размѣрахъ. Тамъ и сямъ виднѣлись остроконечныя вершины, тонкіе обелиски, поднимавшіеся, на высоту двухсотъ футовъ; далѣе рядъ крутыхъ утесовъ, остроконечно обточенныхъ и одѣтыхъ сѣроватыми тѣнями, широкихъ зеркалъ, отражавшихъ нѣсколько лучей солнца, до половины потонувшаго въ туманѣ. И надъ этою печальною природой суровое молчаніе, едва прерываемое взмахами крыльевъ глупышей и пуффиновъ. Все замерзло, даже звукъ. Корабликъ долженъ былъ прервать свой смѣлый путь посреди ледяныхъ полей....
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ мнѣ въ этотъ день Недъ-Ландъ,-- если вашъ капитанъ пойдетъ далѣе!
   -- Ну?
   -- Онъ будетъ молодецъ.
   -- Почему, Недъ?
   -- Потому что никто не можетъ миновать сплошнаго льда.
   Онъ силенъ, вашъ капитанъ; но, тысяча чертей! онъ не сильнѣй природы, и гдѣ она положила предѣлъ, тамъ волей-неволей, а придется остановиться.
   -- Правда, Недъ-Ландъ, и однако мнѣ хотѣлось бы знать, что находится за этимъ сплошнымъ льдомъ. Стѣна, вотъ что меня болѣе всего возмущаетъ!
   -- Вы правы, сказалъ Консель.-- Стѣны изобрѣтены только для того чтобы дразнить ученыхъ! Нигдѣ не должно бы бытъ стѣнъ.
   -- Хорошо, замѣтилъ Канадецъ.-- Извѣстно что лежитъ позади этого сплошнаго льда.
   -- Что же? спросилъ я.
   -- Ледъ и все ледъ!
   -- Вы убѣждены въ этомъ, Недъ, а я нѣтъ. Вотъ почему мнѣ хочется посмотрѣть.
   -- Ну, такъ откажитесь отъ этой мысли, господинъ профессоръ, вы достигли сплошнаго льда; и этого довольно. Вы не пойдете далѣе, ни вашъ капитанъ, ни его Корабликъ. И хочетъ онъ, или нѣтъ, а мы вернемся къ сѣверу, то-есть въ страну честныхъ людей.
   Я долженъ былъ признаться что Недъ-Ландъ былъ правъ, и пока корабли не будутъ приспособлены къ тому чтобы плавать по ледяному полю, имъ придется останавливаться предъ сплошнымъ льдомъ.
   И въ самомъ дѣлѣ, несмотря на свои усилія, несмотря на различныя средства употребленныя для того чтобы разъѣдинить льды, Корабликъ былъ осужденъ на бездѣйствіе. Обыкновенно бываетъ такъ что если нельзя идти впередъ, то все ограничивается возвращеніемъ назадъ. Но здѣсь вернуться назадъ было столько же невозможно, какъ и подвинься впередъ, потому что проходы позади насъ заперлись, еслибы только нашему кораблю пришлось стоять на мѣстѣ, но, безъ сомнѣнія, ледъ не замедлилъ бы обложить его. Это же и случилось около двухъ часовъ вечера, и молодой ледъ образовался вокругъ него съ изумительною быстротой. Приводилось сознаться что поведеніе капитана Немо было боже чѣмъ неосторожно.
   Я находился въ это время на платформѣ. Капитанъ, уже нѣсколько минутъ осматривавшій наше положеніе, сказалъ мнѣ:
   -- Ну, господинъ профессоръ, что вы объ этомъ думаете?
   -- Я думаю, капитанъ, что мы заперты.
   -- Заперты! Что вы хотите этимъ сказать?
   -- Я хочу этимъ сказать что мы не можемъ идти ни впередъ, ни назадъ, ни въ какую сторону. Это, я полагаю, и значитъ "заперты", по крайней мѣрѣ на обитаемыхъ материкахъ.
   -- Итакъ, господинъ Ароннаксъ, вы думаете что Корабликъ не будетъ въ состояніи освободиться.
   -- Едва ли, капитанъ; время года позднее, и врядъ ли вы можете разчитывать на вскрытіе льда.
   -- Ахъ, господинъ профессоръ, отвѣчалъ капитанъ Немо насмѣшливымъ тономъ,-- вы всегда такой! Вы видите только преграды и препятствія! Я же говорю вамъ что Корабликъ не только освободится, но что онъ пойдетъ еще дальше!
   -- Дальше на югъ? спросилъ я, смотря на капитана.
   -- Да, онъ пойдетъ къ полюсу.
   -- Къ полюсу, вскричалъ я, не будучи въ состояніи удержаться отъ движенія недовѣрія.
   -- Да, холодно отвѣчалъ капитанъ,-- къ антарктическому полюсу, къ тому извѣстному пункту гдѣ перекрещиваются всѣ меридіаны земнаго шара. Вы знаете что я дѣлаю съ Корабликомъ все что хочу.
   Да, я это зналъ. Я зналъ этого человѣка, смѣлаго до дерзости! Но преодолѣть препятствія окружающія южный полюсъ, который еще недоступнѣе сѣвернаго, котораго однако не могли достичь самые смѣлые мореплаватели! Да, это было предпріятіе безумное, и оно могло родиться только въ умѣ сумашедшаго!
   Мнѣ пришло въ голову спросить капитана Немо,-- не покрылъ ли онъ уже этотъ полюсъ, котораго еще не касалась нога человѣческая.
   -- Нѣтъ еще, господинъ профессоръ, отвѣчалъ онъ,-- мы е откроемъ вмѣстѣ. Тамъ гдѣ другіе потерпѣли неудачу, я потерплю неудачи. Никогда еще мой Корабликъ не углубляя такъ далеко въ южныя моря. Но я повторяю вамъ, онъ пойдетъ еще дальше.
   -- Я хотѣлъ бы вѣрить вамъ, капитанъ, возразилъ я а сколько насмѣшливымъ тономъ.-- Я вѣрю вамъ! Пойдемъ впередъ! Препятствій нѣтъ! Разобьемъ этотъ сплошной ледъ. Взорвемъ его, а если онъ будетъ сопротивляться, дадимъ крылья Кораблику и пусть онъ пронесется надъ нимъ.
   -- Надъ нимъ? господинъ профессоръ, спокойно замѣтилъ капитанъ Немо,-- нѣтъ, не надъ нимъ, а подъ нимъ.
   -- Подъ нимъ! вскричалъ я.
   Внезапное откровеніе озарило мой умъ, и я понялъ намѣренія капитана. Удивительныя свойства Кораблика должны были содѣйствовать ему и въ этомъ сверхчеловѣческомъ предпріятіи.
   -- Я вижу что мы начинаемъ понимать другъ друга, господинъ профессоръ, сказалъ капитанъ съ улыбкой.-- Вы не предвидите возможность, я же съ своей стороны не сомнѣваюсь въ успѣхѣ этой попытки. Кораблику легко то что неисполнимо для обыкновеннаго судна. Если у полюса поднимается материкъ, Корабликъ остановится предъ нимъ; если напротивъ, его омываетъ свободное море -- Корабликъ дойдетъ до самаго полюса.
   И въ самомъ дѣлѣ, сказалъ я, увлекаемый разсужденіемъ капитана,-- если поверхность моря покрыта твердою корою льда, его нижніе слои свободны, вслѣдствіе того закона Провидѣнія по которому наибольшая плотность морской воды соотвѣтствуетъ температурѣ выше градуса замерзанія. И если я не ошибаюсь, то находящаяся въ водѣ часть сплошнаго льда относится къ поднимающейся надъ поверхностью, какъ четыре къ одной.
   -- Почти, господинъ профессоръ. На каждый футъ ледяныхъ горъ, поднимающихся надъ поверхностью моря, онѣ имѣютъ три фута въ водѣ. Но такъ какъ эти ледяныя горы не превышаютъ ста метровъ, то онѣ должны углубляться только на триста метровъ. А что значатъ для Кораблика триста метровъ?
   -- Нечего, капитанъ.
   -- Онъ можетъ опуститься глубже, чтобы достигнуть равномѣрной температуры моржихъ водъ, и тамъ мы будемъ безнаказанно издѣваться надъ тридцатью или сорока градусами холода, господствующаго на поверхности.
   -- Правда, совершенная правда, отвѣчалъ я воодушевляясь.
   -- Единственное затрудненіе заключается въ томъ что намъ придется остаться нѣсколько дней въ водѣ, не возобновляя запасы воздуха.
   -- Только-то, возразилъ я.-- Корабликъ снабженъ большими резервуарами; мы ихъ наполнимъ, и они будутъ доставлять вамъ необходимый кислородъ.
   -- Отлично придумано, господинъ Ароннаксъ, отвѣчалъ капитанъ.-- Ью я не желаю чтобы вы обвинили меня въ безразсудствѣ, и заранѣе предлагаю вамъ всѣ мои возраженія.
   -- Развѣ вы можете еще что-нибудь возразить?
   -- Только одно. Если у южнаго полюса находится море, то очень возможно что оно совершенно подернуто льдомъ, и въ такомъ случаѣ намъ не удастся выбраться на поверхность!
   -- Такъ, капитанъ, но развѣ вы забываете что Корабликъ вооруженъ страшнымъ бивнемъ, и развѣ мы не можемъ направить его діагонально въ это ледяное поле, которое расколется отъ удара.
   -- Ба, господинъ профессоръ, да вы сегодня находчивы!
   -- Къ тому же, капитанъ, продолжалъ я, увлекаясь все болѣе и болѣе,-- почему не предположить что у южнаго полюса море такъ же свободно какъ и у сѣвернаго. Полюсы холода и полюсы земли не совладаютъ ни въ южномъ, ни въ сѣверномъ полушаріи и пока не будетъ доказано противное, надо полагать что въ обоихъ этихъ пунктахъ земнаго шара находится ш материкъ, или свободный это льдовъ Океанъ.
   -- Я то же думаю, господинъ Ароннаксъ, отвѣчалъ капитанъ Вемо.-- Я только замѣчу вамъ что, заявивши столько возраженій противъ моего проекта, вы теперь меня осыпаете доказательствами въ его пользу.
   Капитанъ Немо говорилъ правду. Я перещеголялъ его въ смѣлости. Теперь я увлекалъ его къ полюсу. Я опередилъ его, а оставилъ его позади.... Но нѣтъ! жалкій глупецъ! капитанъ Немо зналъ лучше тебя все что говорило и въ пользу предпріятія и противъ него, и онъ забавлялся, наблюдая какъ тебя увлекаютъ мечты о невозможномъ.
   Однако онъ не потерялъ ни одной минуты. По данному знаку, помощникъ его явился. Эти оба человѣка поспѣшно говорили между собою на своемъ непонятномъ нарѣчіи, и былъ я помощникъ предупрежденъ заранѣе, или онъ нашелъ предположеніе исполнимымъ, только онъ не выказалъ никакого удаленія.
   Но какъ ни было велико его хладнокровіе, оно все-таки не превзошло невозмутимости Конселя, когда я объявилъ честному малому о нашемъ намѣреніи идти къ полюсу. "Какъ угодно ихъ милости" сказалъ онъ въ отвѣтъ на мое извѣстіе и пришлось этимъ удовольствоваться. Что же касается Недъ-Ланда, то я увѣренъ что никогда еще ни чьи плечи не поднимались такъ высоко.
   -- Видите ли, господинъ профессоръ, вы съ вашимъ каштаномъ Немо, вы просто возбуждаете во мнѣ сожалѣніе.
   -- Но мы пойдемъ къ полюсу, другъ Недъ.
   -- Можетъ-бытъ, только вы оттуда не вернетесь!
   И Недъ-Ландъ вернулся въ свою каюту,-- чтобы не причинить несчастія, сказалъ онъ, разставаясь со мной.
   Между тѣмъ уже начались приготовленія къ этому смѣлому предпріятію. Могучіе насосы Кораблику нагнетали воздухъ въ резервуары и запасали его при высокомъ давленіи. Около четырехъ часовъ, капитанъ Немо сообщилъ мнѣ что подъемныя двери ведущія на платформу сейчасъ запрутся. Я бросилъ послѣдній взглядъ на толстый оплошной ледъ, который намъ предстояло миновать. Погода стояла ясная, атмосфера была довольно чистая, холодъ очень сильный, 12° ниже нуля; но вѣтеръ утихъ и потому температура эта казалась довольно сносной.
   Около десяти человѣкъ взошли на палубу Кораблика и, вооруженные кирками, разбили ледъ вокругъ корпуса, который скоро совершенно освободился. Это было исполнено быстро, такъ какъ молодой ледъ еще не успѣлъ отвердѣть. Мы всѣ вошли во внутренность корабля. Резервуары по обыкновенію были наполнены водой, державшейся свободно на грузовой линіи. Корабликъ не замедлилъ опуститься.
   Я помѣстился въ залѣ съ Конселемь. Въ открытыя отеки мы смотрѣли на нижніе слои южнаго полярнаго океана. Термометръ поднимался. Стрѣлка манометра отклонялась на циферблатѣ.
   Опустившись почти на триста метровъ, мы, какъ предвидѣлъ капитанъ Немо, уже могли плыть подъ волнообразной поверхностью оплошнаго льда. Но Корабликъ опустился еще ниже. Онъ достигъ глубины восьмисотъ метровъ. Температура воды, имѣвшая двѣнадцать градусовъ на поверхности, показывала теперь только одиннадцать. Болѣе градуса уже выиграно. Нечего и говорить что температура внутри Кораблика, нагрѣваемаго особыми аппаратами, была значительно выше. Всѣ маневры исполнялись съ удивительною точностью.
   -- Съ вашего позволенія, я думаю, что мы пройдемъ, сказалъ мнѣ Консель.
   -- Надѣюсь, отвѣчалъ я, тономъ глубочайшаго убѣжденія. Въ этомъ свободномъ морѣ, Корабликъ направился прямо къ полюсу, не уклоняясь отъ 52го меридіана. Отъ 67о 30' до 90о оставалось идти 22 съ половиной градуса широты, то-есть немного болѣе пятисотъ лье. Корабликъ пошелъ среднимъ числомъ со скоростью двадцати шести миль въ часъ, то-есть скоростью курьерскаго поѣзда. Если онъ не замедлитъ хода, то ему будетъ достаточно сорока часовъ чтобы достигнуть полюса.
   Часть ночи мы съ Конселемъ провели у окна залы, заинтересованные новостью положенія. Море сіяло, озаряемое электрическимъ свѣтомъ маяка. Но оно было пустынно. Рыбы не живутъ въ этихъ водахъ. Онѣ только проходятъ ими, направляясь изъ антарктическаго океана къ свободному морю полюса. Мы шли быстро, о чемъ можно было судить по сотрясенію длиннаго стальнаго корпуса Кораблика.
   Къ двумъ часамъ утра я отправился отдохнуть. Консель послѣдовалъ моему примѣру. Проходя корридорами, я не встрѣтилъ капитана. Я заключилъ что онъ въ рубкѣ рулеваго.
   На слѣдующій день, 19го марта, въ пять часовъ вечера я занялъ свое мѣсто въ залѣ. Электрическій лагъ показалъ мнѣ что Корабликъ идетъ медленнѣе. Онъ въ это время поднимался на поверхность, но осторожно, медленно опоражнивая свои резервуары.
   Сердце мое билось, выйдемъ ли мы въ свободную атмосферу полюса?
   Нѣтъ. Я почувствовалъ сотрясеніе, и понялъ что Корабликъ ударился о нижнюю сторону оплошнаго льда, еще очень толстаго судя по глухому звуку. И въ самомъ дѣлѣ, мы "коснулись дна", говоря языкомъ моряковъ, но только въ обратномъ смыслѣ, и на глубинѣ тысячи футовъ. Сплошной ледъ былъ теперь выше, чѣмъ у края, гдѣ мы его измѣряли. Обстоятельство предвѣщавшее не много хорошаго.
   Въ продолженіи этого дня Корабликъ повторялъ нѣсколько разъ тотъ же опытъ, и всякій разъ ударялся объ стѣну, висѣвшую надъ нимъ какъ потолокъ. Случалось что онъ встрѣчалъ ее на глубинѣ девятисотъ метровъ, что заставляло предполагать тысячу двѣсти метровъ въ толщину, изъ которыхъ триста метровъ поднималось надъ поверхностью Океана. Слѣдовательно, высота льда увеличилась вдвое съ тѣхъ поръ какъ Корабликъ опустился въ глубину.
   Я тщательно отмѣчалъ всѣ эти различныя глубины, и по лучилъ такимъ образомъ подводный профиль этой цѣли, разстилавшейся подъ водой.
   Вечеромъ въ нашемъ положеніи не произошло никакой перемѣны. Все ледъ, между четырьмя и пятью стами метровъ глубины. Замѣтное пониженіе, но какой еще толстый слой отдѣлялъ насъ отъ поверхности Океана!
   Было уже восемь часовъ. Еще въ четыре часа воздухъ долженъ былъ быть возобновленъ внутри, какъ это ежедневно дѣлалось на Кораблики. Впрочемъ я не слишкомъ страдалъ, хотя капитанъ Немо и не прибѣгалъ еще къ запасу кислорода, хранившагося въ его резервуарахъ.
   Сонъ мой въ эту ночь былъ тревоженъ. Надежда и страхъ волновали меня поочередно. Я вставалъ нѣсколько разъ. Попытки Кораблика продолжались. Къ тремъ часамъ утра я замѣтилъ что нижняя поверхность оплошнаго льда встрѣчалась только на пятидесяти метрахъ глубины. Сто пятьдесятъ футовъ отдѣляли насъ теперь отъ поверхности воды. Сплошной ледъ становился постепенно ледянымъ полемъ. Гора превращалась въ равнину.
   Глаза мои не отрывались отъ манометра. Мы все поднимались, слѣдуя по діагонали вдоль блестящей поверхности; сіявшей при электрическомъ освѣщеніи.
   Сплошной ледъ понижался снизу и сверху отлогими склонами. Онъ становился тоньше съ каждою милей.
   Наконецъ, въ шесть часовъ утра этого достопамятнаго дня, 10го марта, дверь залы отворилась. На порогѣ явился капитанъ Немо.
   -- Открытое море! сказалъ онъ.
   

ГЛАВА XIV.
Южный полюсъ.

   Я бросился на платформу.
   Да! открытое море. Только кой-гдѣ нѣсколько разрозненныхъ глыбъ, нѣсколько подвижныхъ ледяныхъ горъ; вдали широкое море; цѣлый міръ птицъ въ воздухѣ и миріады рыбъ въ глубинѣ водъ, которыя, смотря по свойствамъ дна, переходили отъ яркоголубаго къ зеленому оливковому цвѣту. Стоградусный термометръ показывалъ три градуса выше нуля. Сравнительно съ пройденнымъ вами пространствомъ здѣсь какъ будто была весна, отдѣленная сплошнымъ льдомъ, массы коего воздымались на сѣверной сторонѣ горизонта.
   -- Мы у полюса? съ замираніемъ сердца спросилъ я капитана.
   -- Не знаю, отвѣчалъ онъ.-- Въ полдень мы опредѣлимъ мѣсто нашего нахожденія.
   -- Но покажется ли солнце изъ-за этого тумана? продолжалъ я, поглядывая на сѣрое небо.
   -- Хоть бы оно чуть-чуть выглянуло, съ меня будетъ довольно, замѣтилъ капитанъ.
   Въ десяти миляхъ къ югу отъ Кораблика уединенный островокъ поднимался на высоту двухсотъ метровъ. Мы шли къ нему, но осторожно, потому что это море могло скрывать множество подводныхъ рифовъ. Черезъ часъ мы достигли островка, а два часа спустя уже обошли его крутомъ. Онъ имѣлъ отъ четырехъ до пяти миль въ окружности.
   Узкій каналъ отдѣлялъ его отъ обширной земли, можетъ-быть материка, границъ котораго мы не могли видѣть.
   Существованіе этой земли, казалось, оправдывало гипотезы Мори. Дѣйствительно, геніальный Американецъ замѣтилъ что между южнымъ полюсомъ и шестидесятымъ градусомъ широты, море покрыто плавающими льдами огромныхъ размѣровъ, какіе никогда не встрѣчаются на сѣверѣ Атлантическаго океана. Изъ этого факта онъ заключилъ что антарктическій кругъ заключаетъ значительныя земли, потому что ледяныя горы не могутъ образоваться въ открытомъ морѣ, а только у береговъ. По его вычисленіямъ, масса льдовъ окружающихъ южный полюсъ образуетъ большое кольцо, ширина котораго достигаетъ четырехъ тысячъ километровъ.
   Между тѣмъ, опасаясь сѣсть на мель, Корабликъ останови ея на разстояніи трехъ кабельтововъ отъ морскаго берега, на которымъ возвышалась великолѣпная масса скалъ. Въ я ре спустили шлюпку. Капитанъ, двое изъ его людей, неся инструменты, Консэль и я, сѣли въ нее. Было десять часовъ утра. Я не видалъ Недъ-Ланда. Безъ сомнѣнія, Канадецъ не желалъ отказаться отъ своихъ словъ при видѣ южнаго полюса.
   Нѣсколько взмаховъ веслами приблизили шлюпку къ песчаному берегу, гдѣ она и остановилась. Въ ту минуту какъ Консель намѣревался спрыгнуть на землю, я остановилъ его.
   -- Капитанъ, сказалъ я,-- вамъ принадлежитъ честь первому ступить на эту землю.
   -- Да, господинъ профессоръ, и я только потому рѣшаюсь ступить на эту полярную землю что до сихъ поръ ни одно человѣческое существо не оставляло на ней слѣда своихъ шаговъ.
   Съ этими словами, онъ легко спрыгнулъ на песокъ. Сердце его билось отъ сильнаго волненія. Онъ взошелъ на скалу, круто поднимавшуюся надъ небольшимъ возвышеніемъ, и тамъ, скрестивъ руки, съ пылавшимъ взоромъ, неподвижный, безмолвный, онъ, казалось, принималъ въ свое владѣніе эти области южнаго полюса. Минутъ пять находился онъ въ такомъ возбужденномъ состояніи, потомъ обратился ко мнѣ
   -- Не хотите ли сойти, господинъ профессоръ? закричалъ онъ.
   Я вышелъ вмѣстѣ съ Конселемъ, оставивъ обоихъ матросовъ въ шлюпкѣ.
   Почва на большомъ протяженіи состояла изъ туфа красноватаго цвѣта, какъ будто она была покрыта толченымъ кирпичемъ. Шлаки, потоки лавы, пемза всюду покрывали ее. Нельзя было не узнать ея волканическаго происхожденія. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, легкія струйки дыма съ сѣрнистымъ запахомъ свидѣтельствовали о томъ что внутренній огонь сохранялъ еще свою силу. Однако, взобравшись на значительную возвышенность, я не видалъ на протяженіи нѣсколькихъ миль ни одного волкана. Извѣстно что въ этихъ антарктическихъ странахъ Джемсь Россъ нашелъ два дѣйствующіе кратера, Эребусъ и Терроръ, на сто шестьдесятъ седьмомъ меридіанѣ и подъ 77°82' широты.
   Я замѣтилъ что растительность этого пустыннаго материка была ограничена. Нѣсколько лишаевъ, изъ вида usnea meanoxantha, разстилались на черныхъ скалахъ. Кой-какія микроскопическія растеньица, самыя простыя діатомеи, родъ вѣточекъ, расположенныхъ между двумя кремнистыми створами, длинные фукусы, пурпуровые и пунцовые, поддерживаемые маленькими плавательными пузырьками и выбрасываемые на берегъ прибоемъ волнъ составляли всю скромную флору этой области.
   Берегъ былъ усѣянъ молюсками, маленькими ракушками, atella, buocardia glabra, имѣющія форму сердца, и преимущественно clio, съ продолговатымъ, перепончатымъ тѣломъ и головой, состоящей изъ двухъ округленныхъ лопастей. Я видѣлъ также миріады clio borealie, длиной въ три центиметра, которыхъ китъ уничтожаетъ въ огромнѣйшемъ количествѣ при каждомъ глоткѣ. Эти прелестныя крылоногія, настоящія морскія бабочки, оживляли свободныя воды омывавшія берегъ.
   Изъ другихъ животворастеній, на подводныхъ горахъ появлялись древовидные кораллы, изъ тѣхъ которые, по словамъ Джемса Росса, живутъ въ антарктическихъ моряхъ даже на глубинѣ тысячи метровъ; потомъ маленькіе alcyonidae, принадлежащія къ виду procellaria pelagica, а также множество астерій свойственныхъ этимъ климатамъ и морскихъ звѣздъ испещряли почву.
   Но жизнь кипѣла преимущественно въ воздухѣ. Тамъ тысячами носились и летали птицы различныхъ видовъ, оглушавшія васъ своими криками. Иныя покрывали скалы, смѣло смотрѣли на насъ и безбоязненно тѣснились у нашихъ югъ. Это были пингвины, которые такъ же подвижны и гибки въ водѣ, гдѣ ихъ принимали иногда за быстрыхъ бонитовъ, какъ неуклюжи и тяжелы на землѣ. Они издавали дикіе крики и, собравшись большими обществами, сидѣли неподвижно, но не скупились на шумъ.
   Между птицами я замѣтилъ ebionie, изъ отряда голенастыхъ, величиной съ голубя, бѣлаго цвѣта, съ короткимъ коническимъ клювомъ и глазами обведенными краснымъ кольцомъ. Конецъ наловилъ этихъ пернатыхъ, которыя, извѣстнымъ образомъ приготовленныя, составляютъ очень вкусное блюдо. Въ воздухѣ проносились альбатросы, черные какъ сажа, имѣвшіе при распростертыхъ крыльяхъ четыре метра въ ширину и справедливо называемые коршунами Океана; огромные глупыши, нѣкоторые, съ дугообразно согнутыми крыльями, большіе враги тюленей, которыхъ они охотно пожираютъ; миленькія утки, верхняя часть тѣла которыхъ черная съ бѣлымъ; наконецъ цѣлый рядъ петрелей, то бѣловатыхъ отъ крыльями окаймленными коричневой полосой, то синихъ, исключительно свойственныхъ антарктическимъ морямъ. Они такъ маслянисты, сказалъ я Конселю, что жители Феррарскихъ острововъ зажигаютъ ихъ, придѣлывая къ немъ только фитиль.
   -- Еще немного, замѣтилъ Консель,-- и они превратились бы въ совершеннѣйшія лампы! Впрочемъ нельзя и требовать чтобы природа ихъ предварительно снабжала фитилемъ.
   Пройдя еще полмили, мы нашли что почва изрыта гнѣздами, имѣвшими видъ норъ для кладки яицъ, и изъ нихъ вылетали многочисленныя птицы. Позднѣе, капитанъ Немо велѣлъ поймать ихъ нѣсколько сотенъ, такъ какъ ихъ черное мясо годится въ пищу. Они издавали крики, похожіе на ослиные. Эти животныя ростомъ съ гуся, съ тѣломъ аспиднаго цвѣта, бѣлыя снизу, съ узенькою полоской лимоннаго цвѣта на горлѣ, не думали спасаться, и ихъ можно было убивать камнями.
   Между тѣмъ туманъ не поднимался, и въ одиннадцать часовъ солнце еще не показывалось. Отсутствіе его безпокоило меня. Безъ него не были возможны никакія наблюденія. Какъ въ такомъ случаѣ опредѣлить, достигли ли мы полюса?
   Когда я присоединился къ капитану Немо, онъ стоялъ задумавшись, опираясь на обломокъ скалы, и смотрѣлъ на небо. Казалось онъ досадовалъ, нетерпѣливо ждалъ. Но что дѣлать. Этотъ смѣлый и могущественный человѣкъ не могъ повелѣвать солнцу, какъ повелѣвалъ морю.
   Насталъ полдень, а дневное свѣтило не показывалось ни на минуту. Нельзя было даже распознать гдѣ оно находилось за густою завѣсой тумана. Скоро туманъ разрѣшился снѣгомъ.
   -- До завтра, сказалъ мнѣ капитанъ, и мы достигли Кораблика посреди вихря, поднявшагося въ атмосферѣ.
   Во время нашего отсутствія, были закинуты сѣти, и я съ удовольствіемъ принялся изучать рыбъ которыхъ вытащили на бортъ. Антарктическія моря служатъ убѣжищемъ большому количеству переселенцевъ, которые спасаются отъ бурь менѣе высокихъ широтъ, но попадаютъ впрочемъ на зубы моржамъ и тюленямъ. Я замѣтилъ нѣсколько cottue australis, длиной въ дециметръ, бѣлыхъ, пересѣченныхъ синеватыми полосами и вооруженныхъ шипами. Потомъ chimaera antarctica, въ три аута длиною, съ очень длиннымъ тѣломъ, бѣлой серебристой и гладкой кожей, круглою головой, спиною снабженною тремя плавниками и рыломъ оканчивающимся въ видѣ хобота, загибающагося ко рту. Я попробовалъ ихъ мясо; но нашелъ его безвкуснымъ, несмотря на увѣренія Конселя, которому оно очень понравилось.
   Снѣжный ураганъ продолжался до слѣдующаго дня. Не было возможности стоять на платформѣ. Изъ залы, гдѣ я записывалъ всѣ случайности нашей экскурсіи на полярный материкъ, я слышалъ крики петрелей и алъбатрасовъ, носившихся посреди бури. Корабликъ не стоялъ на мѣстѣ, а огибая берегъ, онъ подвинулся еще миль на десять къ югу, въ полусвѣтѣ распространяемомъ солнцемъ, касавшимся края горизонта.
   На слѣдующій день, 20го марта, снѣгъ прекратился. Холодъ немного усилился. Термометръ показывалъ два градуса ниже нуля. Туманъ поднялся, и я надѣялся что на этотъ разъ намъ удастся сдѣлать наблюденія.
   Капитанъ Немо еще не показывался, и мы съ Конселемъ сѣли въ шлюпку и отправились на землю. Почва была все такая же волканическая. Повсюду лава, шлаки, базальты, но я не видѣвъ кратера, изъ котораго они были выброшены.
   Миріады птицъ оживляли также эту часть полярнаго материка. Но свои владѣнія онѣ раздѣляли въ это время со стадами млекопитающихъ, смотрѣвшихъ на насъ своими добрыми глазами. Это были тюлени различныхъ видовъ; одни изъ нихъ расположились на землѣ, другіе на льдинахъ, носившихся по волѣ вѣтра; многіе выходили изъ моря, другіе возвращались туда. Имъ еще не случалось имѣть дѣла съ людьми, и они не пугались при нашемъ приближеніи; я насчиталъ ихъ тутъ столько что ихъ хватило бы чтобы снабдить запасомъ нѣсколько сотъ кораблей.
   -- Ну право, сказалъ Консель,-- я очень радъ что Недъ-Ландъ не отправился съ нами.
   -- Почему Консель?
   -- Потому что ярый охотникъ перебилъ бы всѣхъ звѣрей какія здѣсь есть.
   -- Ну, не всѣхъ, хотя я тоже полагаю что намъ не удалое бы помѣшать нашему другу Канадцу проколотъ острогой нѣкоторыхъ изъ этихъ превосходныхъ ластоногихъ. А это было бы непріятно капитану, потому что онъ не любитъ проливать напрасно кровъ безвредныхъ животныхъ.
   -- Онъ правъ.
   -- Безъ-сомнѣнія, Консель. Но скажи-ка мнѣ, ты ужь вѣроятно попытался классифировать этихъ превосходныхъ представителей морской фауны.
   -- Вашей милости извѣстно, отвѣчалъ Консель,-- что я и слишкомъ силенъ на практикѣ. Еслибы вы потрудились сообщитъ мнѣ имена этихъ животныхъ....
   -- Это тюлени и моржи.
   -- Два рода, принадлежащіе къ семейству ластоногихъ, не спѣшилъ сказать ученый Консель.
   -- Хорошо Консель, отвѣчалъ я,-- но эти два рода, тюлени и моржи, раздѣляются на виды и, если я не ошибаюсь, то здѣсь намъ представляется случай наблюдать ихъ. Пойдемъ.
   Было восемь часовъ утра. До того времени какъ можно будетъ дѣлать наблюденія надъ солнцемъ еще оставалось впереди четыре часа, которыми мы могли свободно располагать. Я направился къ обширному заливу, который врѣзывался въ гранитныя скалы берега.
   Всюду, куда проникалъ взоръ, земля и ледяныя глыбы были загромождены морскими млекопитающими, и я невольно искалъ глазами стараго Протея, миѳологическаго пастыря безчисленныхъ стадъ Нептуна. Больше всего тутъ было тюленей. Самцы и самки размѣщались различными группами; тамъ отецъ бодрствуетъ надъ своей семьей, здѣсь мать кормитъ грудью дѣтенышей, а молодые, уже достаточно окрѣпшіе, играютъ въ нѣкоторомъ отдаленіи. Когда эти млекопитающія желали перемѣщаться, они подвигались впередъ маленькими скачками, происходившими отъ сокращенія ихъ тѣла, и употребляли въ дѣло, впрочемъ довольно неловко, свои несовершенные плавники, которые у ихъ родича ламантина составляютъ настоящее предплечье. Я долженъ сказать что въ водѣ, ихъ главной стихіи, эти животныя, снабженныя подвижнымъ спиннымъ хребтомъ, узкимъ тазомъ, гладкою, короткою шерстью и ногами съ перепонкою, плаваютъ превосходно. На сушѣ въ спокойномъ положеніи они принимали тоже чрезвычайно граціозныя позы. И вотъ почему, наблюдая ихъ добродушную физіономію, выразительный взглядъ, съ которымъ не въ состояніи состязаться самый прекрасный женскій взоръ, ихъ бархатистые, ясные глаза, милыя лозы, и поэтизируя ихъ по своему, древніе превратили самцовъ въ тритоновъ, самокъ въ сиренъ.
   Я указалъ Конселю на значительное развитіе мозговыхъ полушарій у этихъ смышленыхъ животныхъ. Ни одно млекопитающее, за исключеніемъ человѣка, не имѣетъ больше мозговаго вещества. Вслѣдствіе этого тюлени способны къ нѣкоторому воспитанію; они легко привыкаютъ къ домашнему состоянію, и я, согласно съ нѣкоторыми естествоиспытателями, полагаю что, прилично выдрессированные, они могли бы оказывать большія услуги для рыбной ловли.
   Большинство тюленей слали на скалахъ и на лескѣ. Между настоящими тюленями, не имѣющими внѣшняго уха,-- чѣмъ они отличаются отъ otaria, ухо которыхъ выдается,-- я наблюдалъ нѣсколько разновидностей stenorhynchus, длиною въ три метра, съ бѣлою шерстью, головою бульдога, вооруженныхъ десятью зубами въ каждой челюсти, четырьмя рѣзцами на верху и внизу и двумя большими клыками, имѣющими форму лилій. Между ними скользили морскіе слоны, животныя похожія на тюленей, съ короткимъ и подвижнымъ хоботомъ, гиганты своего вида, которые, при окружности въ двадцать футовъ, имѣютъ десять метровъ въ длину. Они не дѣлали никакого движенія при нашемъ приближеніи.
   -- Эти животныя не опасны? спросилъ меня Консель.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я,-- по крайней мѣрѣ когда на нихъ не нападаютъ. Но если тюлень защищаетъ своего дѣтеныша, его гнѣвъ ужасенъ, и нерѣдко случается что онъ разбиваетъ въ дребезги судно рыбаковъ.
   -- Онъ правъ, возразилъ Консель.
   -- Я этого не отрицаю.
   Мы одѣвали еще двѣ мили и остановились предъ возвышенностью, которая защищаетъ заливъ отъ южныхъ вѣтровъ. Она отвѣсно спускалась къ морю и была покрыта пѣной отъ прибоя волнъ. Вдали раздавалось грозное мычанье, какое могло бы произвести стадо жвачныхъ.
   -- Ба! оказалъ Консель,-- концертъ быковъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я,-- концертъ моржей.
   -- Они дерутся?
   -- Дерутся или играютъ.
   -- Не во гнѣвъ вашей милости, надо взглянуть на это.
   -- Надо взглянуть, Консель.
   И вотъ мы шагаемъ по черноватымъ скаламъ, посреди неожиданныхъ обваловъ, и по скользкимъ обледенѣлымь камнямъ. Не одинъ разъ мнѣ приходилось скатываться, отчего не май страдали мои бока. Консель, болѣе осторожный, или болѣе твердый на ногахъ, не спотыкался, и поднималъ меня, приговаривая:
   -- Еслибы вы потрудились пошире разставлять ноги, вы лучше сохранили бы равновѣсіе.
   Достигнувъ верхняго гребня горы, я увидѣлъ обширную бѣлую равнину, покрытую моржами. Животныя играли между собой. Это были крики радости, а не гнѣва.
   Моржи походятъ на тюленей формою тѣла и расположеніемъ членовъ. Но въ ихъ нижней челюсти недостаетъ клыковъ и рѣзцовъ, а верхніе клыки имѣютъ форму двухъ бивней, длиной каждый въ восемьдесятъ центиметровъ; бивни эти имѣютъ тридцать три центиметра въ окружности у основанія. Они состоятъ изъ кости, очень плотной и безъ полосокъ, которая тверже бивней слона, меньше желтѣетъ и потому очень цѣнится. Вслѣдствіе этого моржи служатъ предметомъ ожесточеннаго преслѣдованія, которое скоро истребитъ ихъ всѣхъ до послѣдняго, потому что охотники безразлично убиваютъ беременныхъ матокъ и молодыхъ, уничтожая ежегодно болѣе четырехъ тысячъ штукъ.
   Проходя мимо этихъ любопытныхъ животныхъ, я могъ на свободѣ разсматривать ихъ, потому что они не шевелились. Кожа у нихъ толстая и бородавчатая, желто-коричневаго цвѣта, переходящая въ рыжій, шерсть короткая и рѣдкая. Нѣкоторые изъ нихъ имѣли до четырехъ метровъ въ длину. Спокойнѣй и смѣлѣй своихъ сѣверныхъ родичей, они не поручали избраннымъ часовымъ оберегать границы своихъ владѣній.
   Посмотрѣвъ на общество моржей, я собирался вернуться назадъ. Было уже одиннадцать часовъ, и если капитанъ Немо находится въ условіяхъ выгодныхъ для наблюденія, я желалъ присутствовать при его занятіяхъ. Однако я не надѣялся что солнце покажется въ этотъ день. Облака, словно раздавленныя на горизонтѣ, скрывали его отъ нашихъ глазъ. Казалось, ревнивое свѣтало не хотѣло показывать людямъ эту недосягаемую часть земнаго шара.
   Между тѣмъ я думалъ вернуться къ Кораблику. Мы шли по узкому косогору, извивавшемуся на вершинѣ утеса. Въ половинѣ двѣнадцатаго мы достигли мѣста гдѣ причаливали. Между тѣмъ капитанъ съѣхалъ въ шлюпкѣ на землю. Я увидалъ его на базальтовой скалѣ. Инструменты находились возлѣ не то. Онъ стоялъ устремивъ взоръ на сѣверную часть горизонта, гдѣ солнце описывало въ ту пору свою удлиненную дугообразную данію.
   Я помѣстился возлѣ него и ѣдалъ молча. Насталъ полдень, но, какъ наканунѣ, солнце не показывалось.
   Несчастіе преслѣдовало насъ. Наблюденія опять не могло быть сдѣлано. Если не удастся его сдѣлать и завтра, то придется окончательно отказаться отъ возможности опредѣлить наше положеніе.
   И въ самомъ дѣлѣ, было 20е марта. На другой день, 21го марта, наступитъ равноденствіе, и если не принимать въ разчетъ преломленіе лучей, солнце исчезнетъ подъ горизонтомъ за шесть мѣсяцевъ, и съ его исчезновеніемъ начнется долгая полярная ночь. Съ сентябрьскаго равноденствія оно вышло; пауза сѣвернаго горизонта, и поднималось удлиненными спиралями до 21го декабря. Съ этого времени, когда бываетъ солнцестояніе въ этихъ холодныхъ странахъ, оно начало опускаться, и завтра должно было бросить имъ свои послѣдніе лучи.
   Я сообщилъ свои наблюденія и мои опасенія капитану Немо.
   -- Вы правы, господинъ Ароннаксъ, сказалъ онъ мнѣ,-- если завтра мнѣ не удастся опредѣлить высоту солнца, то придется отложить мое изслѣдованіе на шесть мѣсяцевъ. Но теперь-то, если только солнце покажется намъ въ полдень, мнѣ будетъ удобно сдѣлать наблюденіе именно потому что случайности плаванія привели меня въ эти моря къ 21му марта.
   -- Почему, капитанъ?
   -- Потому что трудно вымѣрить съ точностью высоту дневнаго свѣтила надъ горизонтомъ, когда оно описываетъ такія длинныя спиральныя линіи, и инструменты могутъ дать очень ошибочныя показанія.
   -- Какъ же вы поступите?
   -- Я воспользуюсь однимъ хронометромъ, отвѣчалъ капитанъ Немо.-- Если завтра, 21го марта, въ полдень солнечный дискъ будетъ правильно пересѣченъ пополамъ сѣвернымъ горизонтомъ, принимая въ соображеніе преломленіе лучей, это будетъ означать, что я нахожусь какъ разъ на южномъ полюсѣ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, замѣтилъ я.-- Однако нельзя сказать, чтобъ это было математически вѣрно; вѣдь равноденствіе выпадаетъ необходимо въ полдень.
   -- Безъ сомнѣнія; но ошибка не превыситъ ста метровъ, намъ ничего больше и не надо. Итакъ, до завтра.
   Капитанъ вернулся на судно. Мы съ Конселемъ пробыли съ пяти часовъ на берегу, расхаживая, наблюдая и изучая. Я не встрѣтилъ ни одного любопытнаго предмета, кромѣ яйца пингвина, замѣчательнаго по своей величинѣ, за которое любитель заплатилъ бы тысячу франковъ.
   Его бланжевый цвѣтъ, черты и изображенія украшавій его, будто гіероглифы, дѣлали его рѣдкою вещицей. Я вручилъ его Конселю, и осторожный малый, держалъ его какъ драгоцѣнный китайскій фарфоръ и въ цѣлости доставилъ на Корабликъ.
   Томъ я положилъ это рѣдкое яйцо въ одну изъ витринъ музея. Я съ аппетитомъ поужиналъ превосходнымъ кускомъ печени тюленя, вкусъ которой напоминаетъ свиное мясо. Потомъ улегся, но какъ Индусъ не забылъ призвать на себя милость дневнаго свѣтила.
   На слѣдующій день, 21го марта, съ пяти часовъ утра я вышелъ на платформу. Я засталъ тамъ капитана Немо.
   -- Небо очищается, сказалъ онъ мнѣ -- Надежда есть. Послѣ завтрака мы отправимся на землю, чтобы выбрать удобный постъ для наблюденія.
   Когда это было рѣшено, я отправился къ Недъ-Ланду. Мнѣ хотѣлось взять его съ собой. Упрямый Канадецъ отказался, и я видѣлъ что его хандра и раздраженіе увеличиваются съ каждымъ днемъ. Въ сущности, на этотъ разъ я не особенно жалѣлъ объ его упрямствѣ. На землѣ было много тюленей, и ш слѣдовало подвергать страстнаго охотника такому искушенію
   Окончивъ завтракъ, я отправился на землю. Во время ночи Корабликъ поднялся еще на нѣсколько миль. Онъ находился въ открытомъ морѣ, на разстояніи цѣлой мили отъ берега надъ которымъ возвышалась остроконечная вершина, имѣвшая отъ четырехъ до пятисотъ футовъ. Вмѣстѣ со мной шлюпка весла капитана Немо, двухъ матросовъ изъ экипажа и инструменты, то-есть хронометръ, барометръ и зрительную трубу.
   Во время нашего переѣзда, я видѣлъ многочисленныхъ китовъ, принадлежащихъ къ тремъ разновидностямъ, свойственымъ южнымъ морямъ; тутъ былъ настоящій китъ или "rightwhale" Англичанъ, не имѣющій плавника; hump-back (горбунъ) au balanoptera, съ животомъ испещреннымъ складками, съ широкими бѣловатыми плавниками, которые, несмотря на его названіе, не образуютъ крыльевъ, и fin-back, коричнево-желтый, самый подвижный изъ китовъ. Это животное даетъ себя слышатъ издалека, когда выбрасываетъ на значительную высоту столбы воздуха и пара, походящіе на цѣлый вихрь дыма. Эти различныя млекопитающія играли стадами въ спокойныхъ водахъ, и я увидѣлъ теперь что бассейнъ антарктическаго пояса служитъ убѣжищемъ китообразнымъ, которыхъ такъ настойчиво преслѣдуютъ охотники.
   Я замѣтилъ также длинныя, бѣловатыя цѣпи сальпъ, родъ соединившихся вмѣстѣ моллюсковъ, а также и большихъ медузъ, качавшихся въ водоворотѣ волнъ.
   Въ девять часовъ мы пристали къ берегу. Небо становилось чище, облака уносились къ югу. Туманъ покидалъ холодную поверхность водъ. Капитанъ Немо направился къ вершинѣ, которую онъ, безъ сомнѣнія, думалъ превратить въ обсерваторію. Подъемъ былъ труденъ, между острыми обломками лавы и пемзы, въ атмосферѣ густо пропитанной сѣрнистыми испареніями маленькихъ кратеровъ. Для человѣка давно отвыкшаго отъ путешествій по землѣ, капитанъ взбирался на самые крутые скаты съ необыкновенною гибкостью и легкостью, такъ что я не могъ съ нимъ сравниться, ему позавидовалъ и охотникъ за пиренейскими сернами.
   Пришлось идти два часа чтобы достигнуть этой вершины, состоящей частію изъ порфира, частію изъ базальта. Оттуда взоръ обнималъ обширное море, конечная линія котораго рѣзко обозначалась къ сѣверу на фонѣ неба. У нашихъ ногъ поля ослѣпительной бѣлизны. Надъ головой, блѣдно-голубой сводъ, очистившійся отъ тумана. На сѣверѣ, солнечный дискъ, какъ огненный шаръ, уже обрѣзанный острымъ краемъ горизонта. Изъ глубины водъ поднимались великолѣпными снопами сотни прозрачныхъ водометовъ. Вдали Корабликъ какъ огромный спящій китъ. Позади насъ, къ югу и востоку, необозримая земля, хаотическое скопленіе скалъ и льдовъ, границы которыхъ мы не могли различить.
   Достигнувъ вершины остроконечной горы, капитанъ Немо тщательно измѣрилъ, съ помощью барометра, ея высоту, которую онъ долженъ былъ принять въ соображеніе при своемъ наблюденіи.
   Въ двѣнадцать часовъ безъ четверти, солнце, которое до сихъ поръ было видно только вслѣдствіе преломленія лучей, показалось золотымъ дискомъ и разсыпало свои послѣдніе лучи по этому пустынному материку и морямъ, которыхъ еще никогда не посѣщалъ человѣкъ.
   Капитанъ Немо, снабженный зрительною трубой съ сѣтью и зеркаломъ исправляющимъ дѣйствіе преломленія лучей, наблюдалъ свѣтило, которое мало-по-малу погружалось въ море, описывая очень удлиненную діагональную линію. Я держалъ хронометръ. Сердце мое сильно билось. Если минута когда половина солнечнаго диска скроется за горизонтомъ совпадетъ съ полднемъ хронометра, то мы у самаго полюса.
   -- Полдень! вскрикнулъ я.
   -- Южный полюсъ! отвѣчалъ капитанъ Немо неторопливымъ голосомъ, передавая мнѣ трубу, которая показывала дневное свѣтило, перерѣзанное горизонтомъ на двѣ равныя половины.
   Я смотрѣлъ какъ послѣдніе лучи увѣнчали вершину, и какъ поднимавшіяся тѣни мало-по-малу ложились по ея скатамъ.
   Въ эту минуту, положивъ мнѣ руку на плечо, капитанъ Немо сказалъ мнѣ:
   -- Въ 1600 году, Голландецъ Гериткъ, увлеченный теченіями и бурями достигъ 64° южной широты и открылъ Новошетландскіе острова. Въ 1773 году, 17го января, славный Кукъ, слѣдуя по тридцать восьмому меридіану, достигъ 67° 30' широты, и въ 1774 году, 30го января, на сто девятомъ меридіанѣ онъ достигъ 71° 15' широты. Въ 1819 году, Русскій Беллинсгаузенъ находился на шестьдесятъ девятомъ градусѣ широты, а въ 1821 году, на шестьдесятъ шестомъ и на 111о западной долготы. Въ 1820 году, Англичанинъ Брунсфильдъ былъ остановленъ на шестьдесятъ пятомъ градусѣ. Въ томъ же году, Американецъ Моррель, разказы коего сомнительны, поднимаясь по сорокъ второму меридіану, нашелъ море свободнымъ подъ 70° 14' широты. Въ 1825 году, Англичанинъ Поуэль не могъ перейти шестьдесятъ втораго градуса. Въ томъ же году, простой охотникъ за тюленями, Англичанинъ Уэддель, поднялся до 72° 14' широты по тридцать пятому меридіану и до 74° и 15' по тридцать шестому. Въ 1829 году Англичанинъ Форстеръ, командиръ Чантиклира, принялъ во владѣніе антарктическій материкъ подъ 63° 26' широты и 66° 26' долготы. Въ 1831 году, Англичанинъ Биско (Biscoë) укрылъ землю Эндерби подъ 68° 50' широты; въ 1832 году, то февраля, землю Аделаиды подъ 67° широты, и 21 го февраля, землю Грогамъ подъ 64° 45' широты. Въ 1838 году, Французъ Дюмонъ-Дюрвиль, остановленный сплошными льдами подъ 62° 57' широты, опредѣлилъ положеніе земли Людовика-Филиппа; за года спустя, 21го января, въ новомъ путешествіи на югъ въ назвалъ подъ 66° 30' землю Адели, и восемь дней спустя подъ 64° 40' берегъ Клары. Въ 1838 году, Англичанинъ Уильксъ достигъ шестьдесятъ девятаго параллельнаго круга по сотому меридіану. Въ 1839 году, Англичанинъ Баллени открылъ землю Сабрина, на границѣ полярнаго круга. Наконецъ, въ 842 году, 12го января, Англичанинъ Джемсъ Россъ, съ кораблями Эребусъ и Терроръ, нашелъ землю Викторіи подъ 76° 56' широты и 171° 7' долготы, 23го того же мѣсяца, онъ достигъ семьдесятъ четвертой параллели, высшаго пункта, какого до тѣхъ поръ достигали; 27го, онъ находился подъ 76° 8', 28го, подъ 77° 32'; 2го февраля, подъ 78° 4' и въ 1842, онъ возвратился къ семьдесятъ первому градусу, за который не могъ перейти. Теперь я, капитанъ Немо, 21го марта 1868 года, достигъ южнаго полюса, подъ 90°, и принимаю во владѣніе эту часть земнаго шара, равную одной шестой всѣхъ извѣстныхъ материковъ.
   -- Во имя кого, капитанъ?
   -- Въ мое собственное.
   И говоря это, капитанъ Немо развернулъ черный флагъ съ буквою N, вышитой золотомъ на его флагдукѣ. Потомъ, обращаясь къ дневному свѣтилу, послѣдніе лучи котораго ласкали горизонтъ моря:
   -- Прощай, солнце! вскричалъ онъ.-- Исчезай блестящее свѣтило! Ложись за этимъ свободнымъ моремъ и пусть шестимѣсячная ночь одѣнетъ мракомъ мои новыя владѣнія!
   

ГЛАВА XV.
Приключеніе или препятствіе?

   На другой день, 22го марта, въ шесть часовъ утра, начались приготовленія къ отъѣзду. Послѣдній отблескъ сумерекъ исчезалъ въ ночной темнотѣ. Былъ сильный холодъ. Созвѣздія блистали съ удивительною ясностью. Въ зенитѣ сіялъ чудный Южный Крестъ, эта полярная звѣзда антарктическихъ странъ.
   Термометръ показывалъ двѣнадцать градусовъ ниже нуля и свѣжій вѣтеръ рѣзалъ лицо. Льдины умножились на водѣ и море повсюду покрывалось ими. Множество черноватыхъ пятенъ на его поверхности, предвѣщали скорое образованіе молодаго льда. Очевидно, южный бассейнъ, замерзавшій на шесть зимнихъ мѣсяцевъ, былъ совершенно недоступенъ. Что дѣлалось съ китами въ продолженіе этого времена? Безъ сомнѣнія, они проходили подъ сплошнымъ льдомъ и уплывали въ болѣе удобныя моря. Но тюлени и моржи, привыкшіе жить въ самыхъ суровыхъ климатахъ, оставались въ этихъ оледенѣлыхъ странахъ. Эти животныя по инстинкту вырываютъ ямы въ ледяныхъ поляхъ и держатъ ихъ всегда открытыми. Въ эти ямы они приходятъ дышать; когда птицы, гонимыя холодомъ, улетаютъ къ сѣверу, то эти морскіе млекопитающіе одни остаются властелинами на полярномъ материкѣ.
   Между тѣмъ резервуары наполнились водой, и Корабликъ медленно погружался. На глубинѣ тысячи футовъ онъ остановился. Винтъ его разсѣкалъ волны, и онъ направился прямо къ сѣверу со скоростью пятнадцати миль въ часъ. Къ вечеру онъ уже плылъ подъ громаднымъ черепомъ сплошнагоо льда.
   Ставни въ окнахъ были заперты изъ предосторожности потому что корпусъ Кораблика могъ удариться о какую-нибудь плававшую въ водѣ ледяную глыбу. Итакъ, весь этотъ день я занимался переписываніемъ набѣло своихъ замѣтокъ. Я всецѣло предался воспоминаніямъ о полюсѣ. Мы достигли этого недоступнаго пункта безъ труда и опасностей, какъ будто нашъ плавающій вагонъ катился по рельсамъ желѣзной дороги. А теперь начался возвратный путь. Подарить ли онъ меня еще такими же неожиданностями? Я надѣялся: такъ неисчерпаемъ рядъ подводныхъ чудесъ! Однако въ продолженіи пяти съ половиной мѣсяцевъ, съ того времени какъ случай забросилъ насъ на этотъ корабль, мы уже прошли четырнадцать тысячъ лье; и сколько приключеній, любопытныхъ или ужасныхъ, очаровывали насъ во время нашего путешествія на этомъ пути, длина котораго превышала длину земнаго экватора: охота въ лѣсахъ Креспо, невольная остановка въ Торресовомъ проливѣ, коралловое кладбище, жемчужная ловля на Цейлонѣ, аравійскій тоннель, подземные огни Санторина, милліоны въ бухтѣ Вигто, Атлантида, южный полюсъ! Ночью всѣ эти воспоминанія, переходя отъ одного сновидѣнія къ другому, совсѣмъ не давали мнѣ спать.
   Въ три часа утра сильный толчокъ разбудилъ меня. Я приподнялся на своей кровати о стадъ прослушиваться посреди темноты, какъ вдругъ меня внезапно отбросило на средину комнаты. Очевидно, Корабликъ получилъ значительный ударъ въ бокъ.
   Опираясь о стѣны, я прошелъ узкими корридорами въ залу, которая освѣщалась сіявшимъ потолкомъ. Мебель была опрокинута. Къ счастью, витрины, крѣпко утвержденныя на коккахъ, держались твердо. При перемѣщеніи отвѣсной линіи, картины висѣвшія съ правой стороны прижались къ обоямъ, тогда какъ картины на лѣвой сторонѣ отстали отъ стѣны на цѣлый футъ нижнею частью своей рамы. Стало быть Корабликъ лежалъ на правомъ боку, и, сверхъ того, былъ совершенно неподвиженъ.
   Внутри его я слышалъ шумъ шаговъ и неясные звуки голосовъ. Но капитанъ Немо не показывался. Въ ту минуту когда я уходилъ изъ залы, туда вошли Недъ-Ландъ и Консель.
   -- Что случилось? спросилъ я ихъ
   -- Я шелъ спросить объ этомъ васъ, отвѣчалъ Консель.
   -- Тысячу чертей! вскричалъ Канадецъ,-- я, я хорошо знаю что! Корабликъ ударился, и, судя по толчку, я не думаю чтобъ онъ освободился также легко, какъ въ первый разъ, въ Торресовомъ проливѣ.
   -- Но, по крайней мѣрѣ, спросилъ я,-- возвратился ли онъ на поверхность моря?
   -- Мы этого не знаемъ, отвѣчалъ Консель.
   -- Въ этомъ легко убѣдиться, отвѣчалъ я.
   Я взглянулъ на манометръ. Къ моему великому удивленію, онъ показывалъ глубину трехсотъ шестидесяти метровъ.
   -- Что же это значитъ? вскричалъ я.
   -- Надо спросить капитана Немо, оказалъ Консель.
   -- Но гдѣ его найти? опросилъ Недъ-Ландъ.
   -- Слѣдуйте за мной, оказалъ я своимъ товарищамъ.-- Мы оставили залу. Въ библіотекѣ не было никого. Я полагалъ что капитанъ Немо долженъ находиться въ каютѣ рулеваго. Надо было подождать. Мы всѣ трое возвратились въ залу.
   Я прохожу молчаніемъ жалобы и укоризны Канадца. Онъ могъ горячиться сколько, ему было угодно. Я далъ ему волю излить дурное расположеніе духа, ничего ему не отвѣчая.
   Мы просидѣли такимъ образомъ минутъ двадцать, прислушиваясь къ малѣйшему шуму раздававшемуся внутри Кораблика, когда въ комнату вошелъ капитанъ Немо. Казалось онъ не замѣтилъ насъ. Его обыкновенно безстрастное лицо обнаруживало нѣкоторое безпокойство. Онъ молча смотрѣлъ на компасъ, на манометръ, и указалъ пальцемъ на одну точку карты, въ той части ея гдѣ находились антарктическія моря.
   Я не хотѣлъ его прерывать. Только черезъ нѣсколько минутъ, когда онъ обернулся ко мнѣ, я обратилъ противъ него его собственное выраженіе, сказанное имъ въ Торресовомъ проливѣ:
   -- Приключеніе, капитанъ?
   -- Нѣтъ, господинъ профессоръ, отвѣчалъ онъ,-- на этотъ разъ несчастіе.
   -- Важное?
   -- Можетъ-быть.
   -- Корабликъ сталъ на мель?
   -- Да.
   -- И эта остановка на мели произошла?...
   -- Отъ каприза природы, но не отъ неумѣнья людей. Мы не сдѣлали ни одной ошибки въ своихъ маневрахъ. Однако невозможно было помѣшать равновѣсію произвести свое дѣйствіе. Можно возставать противъ законовъ людей, но нельзя противиться законамъ естественнымъ.
   Странную минуту выбралъ капитанъ Немо для выраженія своихъ философскихъ размышленій. Въ сущности же, его отвѣтъ ничего мнѣ не объяснилъ.
   -- Могу ли я узнать, господинъ капитанъ, отчего произошло это препятствіе?
   -- Огромная ледяная глыба, цѣлая гора, перевернулась, отвѣчалъ онъ мнѣ.-- Когда ледяныя горы подмыты въ своемъ основаніи болѣе теплыми водами, или потрясены повторяющимися ударами, центръ ихъ тяжести поднимается. Тогда онѣ поворачиваются всею своею массой и опрокидываются, что теперь и случилось. Опрокинувшись, одна изъ этихъ массъ столкнулась съ Корабликомъ, который плылъ подъ водой. Потомъ, проскользнувъ подъ его корпусомъ и приподнявъ его съ непреодолимою силой, она увлекла его въ менѣе плотные слои, гдѣ онъ и лежитъ теперь на боку.
   -- Но нельзя ли освободить Корабликъ, опорожнивъ его резервуары, для того чтобы возстановить равновѣсіе?
   -- Это и дѣлается теперь, господинъ профессоръ. Вы можетъ слышатъ какъ дѣйствуютъ насосы. Посмотрите на стрѣлку манометра. Она показываетъ что Корабликъ поднимается, но и ледяная глыба поднимается съ нимъ вмѣстѣ, и наше положеніе не измѣнится до тѣхъ поръ пока какое-нибудь обстоятельство не задержитъ ея восходящаго движенія.
   Дѣйствительно, Корабликъ все еще лежалъ на правомъ боку. Безъ сомнѣнія, онъ выпрямится, когда глыба остановится сама собой. Но кто знаетъ что къ этому времени мы не столкнемся съ верхнею частью сплошнаго льда, и не будемъ страшнымъ образомъ сжаты между двумя ледяными поверхностями?
   Я размышлялъ обо всѣхъ послѣдствіяхъ нашего положенія. Капитанъ Немо не переставалъ смотрѣть на манометръ. По мѣрѣ паденія ледяной горы, Корабликъ поднялся почти на сто пятьдесятъ футовъ, но попрежнему образовалъ уголъ съ отвѣсною линіей.
   Вдругъ, въ корпусѣ произошло легкое движеніе. Очевидно, Корабликъ понемногу выпрямлялся. Предметы висѣвшіе въ залѣ замѣтно принимали опять свое нормальное положеніе. Стѣны приближались къ вертикальной линіи. Никто изъ насъ не говорилъ. Мы наблюдали съ взволнованными сердцами, и чувствовали это выпрямленіе. Полъ подъ нашими ногами становился въ горизонтальное положеніе. Прошло десять минутъ.
   -- Наконецъ мы стоимъ прямо! вскричалъ я.
   -- Да, сказалъ капитанъ Немо, направляясь къ дверямъ залы.
   -- Но поплывемъ ли мы? спросилъ я.
   -- Конечно, отвѣчалъ онъ, потому что резервуары еще не опорожнены, и лишь только они будутъ пусты, Корабликъ долженъ будетъ подняться на поверхность моря.
   Капитанъ вышелъ, и я вскорѣ увидѣлъ что, по его приказанію, Корабликъ былъ остановленъ и пересталъ подниматься. Дѣйствительно, онъ скоро бы ударился о нижнюю часть сплошнаго льда, и лучше было держать его среди водъ.
   -- Мы вовремя избѣжали опасности! сказалъ тогда Консель.
   -- Да. Насъ бы могло раздавитъ между этими ледяными глыбами, или по крайней мѣрѣ мы были бы заперты. И тогда, не имѣя возможности возобновить воздухъ....-- Да! мы вовремя избѣжали опасности!
   -- Тогда бы все было кончено! прошепталъ Недъ-Ландъ.
   Я не хотѣлъ начинать съ Канадцемъ безполезнаго опора, а ничего не отвѣтилъ ему. Сверхъ того, въ эту минуту открылись ставни, и внѣшній свѣтъ ворвался въ свободныя отекла.
   Мы были совершенно въ водѣ, какъ я уже говорилъ; но по обѣимъ сторонамъ Кораблика, на разстояніи десяти метровъ отъ него, поднималась ослѣпительная ледяная стѣна. Вверху и внизу та же стѣна. Вверху нижняя поверхность оплошнаго льда разстилалась какъ громадный потолокъ. Внизу, опрокинутая масса нашла себѣ точки опоры въ боковыхъ стѣнахъ, которыя и поддерживали ее въ этомъ положеніи. Корабликъ былъ заключенъ въ настоящемъ ледяномъ тоннелѣ, имѣвшемъ около двадцати метровъ въ ширину, наполненномъ спокойною водой. Стало-быть ему легко было выйти отсюда, направляясь или впередъ или назадъ, и лотомъ, опустившись внизъ на нѣсколько сотъ метровъ, достигнуть свободнаго прохода подъ сплошнымъ льдомъ. Свѣтъ лившійся съ потолка погасъ, но однако зала освѣщалась чрезвычайно ярко. Ледяныя стѣны отражали свѣтъ маяка съ удивительною силой. Я не сумѣю описать какой эффектъ производили электрическіе лучи падавшіе на эти огромныя, причудливо вырѣзанныя массы, каждый уголъ, каждый край и площадка которыхъ сіяли различными переливами, смотря по свойству жилъ пересѣкавшихъ этотъ ледъ. Ослѣпительная копь драгоцѣнныхъ камней, и въ особенности сафировъ, голубые лучи которыхъ сливались съ зеленымъ блескомъ изумрудовъ. Тамъ и сямъ появлялись чрезвычайно нѣжные опаловые оттѣнки, среди ярко сверкавшихъ точекъ, похожихъ на огненные брилліанты, блескъ которыхъ глазъ не могъ переносить. Сила струи электрическаго свѣта удесятерялась, подобно свѣту лампы, когда онъ проходить сквозь выпуклыя стекла маяка.
   -- Какъ это хорошо! Какъ это хорошо! вскричалъ Консель.
   -- Да! сказалъ я,-- это удивительное зрѣлище. Не правда ли, Недъ?
   -- Тысячу чертей! да, возразилъ Недъ-Ландъ.-- Это превосходно! Я бѣшусь что принужденъ съ этимъ согласиться. Никто не видалъ ничего подобнаго. Но за это зрѣлище мы можемъ дорого поплататься. И если говорить правду, то я душно что мы здѣсь видамъ такія вещи которыя Богъ желалъ скрыть отъ взоровъ людей!
   Недъ былъ правъ. Это было слишкомъ хорошо. Вдругъ меня заставилъ обернуться крикъ Конселя.
   -- Что такое? спросилъ я.
   -- Пустъ его милость закроетъ глаза! Его милости не слѣдуетъ смотрѣть!
   Говоря это, Консель быстро закрылъ руками свои глаза.
   -- Но что съ тобой, мой другъ?
   -- Я ослѣпленъ, я лишился зрѣнія!
   Глаза мои невольно обратились къ окнамъ, но я не могъ переносить пожиравшаго ихъ огня.
   Я понялъ что произошло. Корабликъ пошелъ самымъ быстрымъ ходомъ. Спокойный блескъ ледяныхъ стѣнъ превратился теперь въ сверкающія полосы. Огни цѣлыхъ миріадъ брилліантовъ сливались вмѣстѣ. Корабликъ, увлекаемый своимъ винтомъ, плылъ окруженный сѣтью сотканною изъ молній.
   Тогда ставни въ окнахъ валы закрылись. Мы закрывали руками глаза наполненные концентрическими сіяніями, которыя носятся предъ сѣтчатою оболочкой, послѣ того какъ солнечные лучи слишкомъ сильно ударили въ нее. Прошло нѣкоторое время прежде чѣмъ наше разстроенное зрѣніе успокоилось.
   Наконецъ мы опустили руки.
   -- Право, я бы никогда этому не повѣрилъ, сказалъ Консель.
   -- А я еще не вѣрю и теперь! возразилъ Канадецъ.
   -- Когда мы вернемся на землю, прибавилъ Консель,-- насмотрѣвшись досыта на такія чудеса природы, что мы подумаемъ о ничтожныхъ материкахъ и всѣхъ жалкихъ созданіяхъ рукъ человѣческихъ! Нѣтъ! населенный міръ недостоинъ васъ!
   Такія слова въ устахъ невозмутимаго Фламандца показываютъ до какой степени возбужденія достигъ нашъ энтузіазмъ. Но и тутъ, Канадецъ не преминулъ подлить каплю холодной воды.
   -- Населенный міръ! сказалъ онъ, покачавъ годовой.-- Будьте покойны, другъ Консель, мы туда не возвратимся.
   Было пять часовъ утра. Въ эту минуту, въ передней части Кораблика произошло сотрясеніе. Я догадался что его бивень ударился въ глыбу льда. Это должно быть произошло вслѣдствіе неправильнаго маневра, потому что подводный тоннелль, заваленный ледя ЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЕ?

   На следующий день, 22 марта, в шесть часов вечера, шли приготовления к отъезду. Последние отблески сумерек слились с ночной тьмой. Холод был сильный. Созвездия блестели с удивительной ясностью. У зенита сиял Южный Крест -- полярное созвездие антарктических стран.
   Термометр показывал двенадцать градусов ниже нуля, и когда подымался ветер, резало лицо. Море повсюду уже собиралось покрыться сплошной массой льдин. Видневшиеся на его поверхности черноватые прогалины предвещали скорое образование сплошного льда. Очевидно, что южный бассейн, замерзающий на шесть месяцев, в это время недоступен. Что делается с китами в этот период? Несомненно, они покидают места, покрытые сплошным льдом, и отыскивают более теплые воды. Что же касается тюленей и моржей, привыкших жить в самом суровом климате, то они могут и не покидать этих ледяных пространств. Эти животные инстинктивно пробивают отверстия во льду и держат их постоянно открытыми. Такими отверстиями они пользуются как отдушинами. Когда птицы, гонимые холодом, улетают к северу, то морские млекопитающие остаются единственными властелинами полярного континента.
   Между тем резервуары были наполнены водою, и "Наутилус" стал медленно погружаться. На глубине тысячи футов он остановился. Гребной винт его стал работать, и он направился прямо к северу со скоростью пятнадцати миль в час. К вечеру он уже плыл под толстым покровом сплошного льда.
   Ставни в окнах были заперты из предосторожности, чтобы не разбились стекла при столкновении судна с какой-либо плавающей в воде ледяной глыбой. Весь этот день я провел в переписывании набело своих заметок. Я всецело отдался воспоминаниям о полюсе. Мы достигли этой недоступной точки без труда и опасностей, как в вагоне, катящемся по рельсам железной дороги. Теперь мы совершали обратный путь. Я был уверен, что он подарит мне какие-либо неожиданности -- подводные чудеса неисчерпаемы.
   Вот уже пять с половиной месяцев прошло с того времени, как случай забросил нас на это подводное судно. Мы прошли четырнадцать тысяч лье. Сколько приключений, любопытных или ужасных, очаровывали нас на этом пути, длина которого превышала длину земного экватора! Охота в лесах Креспо, невольная задержка в Торресовом проливе, коралловое кладбище, жемчужная ловля на Цейлоне, Аравийский тоннель, подземные огни Санторина, миллионы в бухте Виго, Атлантида, Южный полюс!
   Всю ночь эти воспоминания вставали предо мной, как чудные сновидения, и лишали меня сна. В три часа утра я был разбужен сильным толчком. Приподнявшись на постели, я стал прислушиваться среди полной темноты, как вдруг был отброшен на середину комнаты. Очевидно, "Наутилус" на что-то наткнулся.
   Опираясь о стены, я прошел узкими коридорами в салон, который освещался сияющим потолком. Мебель оказалась опрокинутой. К счастью, витрины на укрепленных ножках держались твердо. Картины, повешенные с правой стороны, прижались к стене, тогда как картины на левой стороне отставали от нее нижней частью своей рамы на целый фут. Очевидно, "Наутилус" накренился направо и остановился.
   Я слышал шум шагов и неясные голоса, раздававшиеся во внутренних помещениях судна. Капитан Немо не показывался. В ту минуту, как я входил в зал, туда вошли Нед Ленд и Консель.
   -- Что такое? -- обратился я поспешно к ним.
   -- Я пришел об этом спросить господина, -- ответил Консель.
   -- Тысяча чертей! -- воскликнул канадец. -- Я прекрасно понимаю, в чем дело. "Наутилус" на что-то напоролся и, судя по толчку, не так скоро счастливо освободится, как в Торресовом проливе.
   -- Но по крайней мере, -- спросил я, -- поднялся ли он на поверхность воды?
   -- Мы этого не знаем, -- ответил Консель.
   -- Но в этом легко убедиться, -- сказал я.
   Я взглянул на манометр. К моему великому огорчению, он показывал, что мы находимся на глубине трехсот шестидесяти метров.
   -- Что бы это значило? -- вскрикнул я.
   -- Надо спросить капитана Немо, -- ответил Консель.
   -- Но где мы его найдем? -- спросил Нед Ленд.
   -- Следуйте за мной, -- сказал я своим товарищам. Мы покинули салон. В библиотеке никого не оказалось.
   Предполагая, что капитан Немо находится в будке рулевого, я решил, что лучше будет его подождать. Мы все трое возвратились в салон. Я обойду молчанием жалобы канадца. Это был его день, он мог раздражаться сколько было ему угодно, никто ему не возражал.
   Мы пробыли, таким образом, почти двадцать минут, прислушиваясь к малейшему шуму, раздававшемуся внутри "Наутилуса", когда в салон вошел капитан Немо. По-видимому, он нас не заметил. Его обычно бесстрастное лицо на этот раз выражало беспокойство. Он молча посмотрел на компас, на манометр и установил палец на ту часть карты, которая изображала моря Южного полюса. Я не хотел его прерывать. Но спустя несколько минут, когда он обернулся ко мне, я обратился к нему с теми же словами, которые им были сказаны в Торресовом проливе:
   -- Приключение, капитан?
   -- Нет, господин профессор, -- ответил он, -- на этот раз серьезное происшествие.
   -- Важное?
   -- Возможно!
   -- Угрожает опасность?
   -- Нет!
   -- "Наутилус" сел на мель?
   -- Да!
   -- И это произошло от...
   -- От каприза природы, но не от неопытности людей. В маневрировании судна не было ни одной ошибки. Судно должно было подчиниться закону равновесия. Можно противиться людским законам, но не законам природы.
   Странную минуту выбрал капитан Немо для выражения своих философских мыслей. К тому же его ответ ничего мне не разъяснил.
   -- Позвольте спросить вас, капитан, -- обратился я к нему, -- какая причина этого происшествия?
   -- Огромная ледяная глыба, целая гора, перевернулась, -- ответил он. -- Когда основания ледяных гор подмывают более теплые воды, центр тяжести всей массы льда перемещается -- подымается выше, тогда они переворачиваются или опрокидываются. Это самое и случилось. Одна из ледяных глыб, опрокинувшись, столкнулась с "Наутилусом", который шел под водой. Затем она подвернулась под его корпус и приподняла его. "Наутилус", врезавшись в эту глыбу, свалился набок, и в этом положении находится до сих пор.
   -- Разве нельзя освободить его, опорожнив его резервуары, чтобы восстановить равновесие?
   -- Это и делается теперь, господин профессор. Вы должны слышать, как работают насосы. Взгляните на стрелку манометра, она показывает, что "Наутилус" поднимается, но вместе с ним поднимается и ледяная глыба, и положение судна не изменится до тех пор, пока какое-нибудь обстоятельство не поможет судну от нее освободиться.
   Действительно, "Наутилус" продолжал лежать, сильно накренившись на правую сторону. Очевидно, что он выпрямится, как только отделится от глыбы. Но кто знает, что к этому времени мы не столкнемся с толстым слоем льда, покрывающим поверхность воды, и не будем, таким образом, сжаты сверху и снизу льдами?
   Я размышлял обо всех возможных последствиях нашего положения, в то время когда капитан Немо продолжал следить за движением стрелки манометра. "Наутилус" после столкновения успел подняться почти на сто пятьдесят футов, но по-прежнему находился под тем же углом в наклонном положении.
   Внезапно в его корпусе произошло легкое движение, и "Наутилус" стал понемногу выпрямляться. Предметы, висевшие в салоне, стали принимать свое нормальное положение. Стены приближались к вертикальной линии. Все мы хранили полное молчание. Мы наблюдали с взволнованными сердцами и чувствовали это выпрямление. Пол под нами принимал все более и более горизонтальное положение. Так прошло десять минут.
   -- Наконец мы стоим прямо! -- вскрикнул я.
   -- Да, -- подтвердил капитан Немо, направляясь к дверям салона.
   -- Судно может дальше плыть? -- спросил я его.
   -- Конечно, -- ответил он, -- как только резервуары будут опорожнены, "Наутилус" немедля поднимется на поверхность воды.
   Капитан вышел. Вскоре по его приказанию "Наутилус" был остановлен и перестал всплывать. Оказалось, что судно ударилось о нижнюю поверхность сплошного льда. Таким образом, "Наутилусу" приходилось оставаться под водой.
   -- Мы удачно выбрались! -- воскликнул Консель.
   -- Да, -- ответил я, -- нас бы могло раздавить между этими ледяными массами, или по меньшей мере мы могли быть заперты. И тогда, за отсутствием воздуха... Да, мы счастливо избежали опасности.
   -- Миновала ли опасность? -- тихо проговорил Нед Ленд.
   Я не хотел вступать с канадцем в бесполезный спор и потому ничего ему не ответил. К тому же в эту минуту ставни раскрылись, и внешний свет ворвался в салон.
   Мы, как я уже говорил, находились под водой, и по обеим сторонам "Наутилуса" на расстоянии десяти метров поднимались прозрачные ледяные стены. Вверху нижняя поверхность сплошного льда образовала необъятный потолок. Внизу перевернувшаяся глыба льда задержалась, встретив сопротивление своему подъему в боковых стенах, и продолжала оставаться в этом положении. Таким образом, мы оказались заключенными в ледяном туннеле, имевшем двадцать метров в ширину и наполненном водой. Следовательно, "Наутилусу" можно было выйти отсюда, двигаясь вперед или назад вдоль туннеля, а затем, пройдя его и опустившись на достаточную глубину, свободно продолжать путь под сплошным льдом. Свет, посылаемый потолком, погас, но салон продолжал быть ярко освещенным. Ледяные стены отражали свет маяка с изумительной силой. Я не нахожу слов, чтобы выразить тот эффект, который производили электрические лучи, проникавшие в эти громадные и причудливого очертания массы льда; каждый уголок, каждое ребро, каждая площадка сияли различными световыми переливами основных цветов. Казалось, перед нами ослепительная копь драгоценных камней, и в особенности сапфиров, голубые лучи которых сливались с зеленым блеском изумрудов. Местами появлялись нежные опаловые оттенки среди ярко сверкавших искр, похожих на бриллианты, блеск которых не мог вынести глаз. Напряженность электрического света удесятерялась, так как он проходил сквозь выпуклые стекла маяка и светил на близком расстоянии.
   -- Как это красиво! О, как красиво! -- воскликнул Консель.
   -- Да, -- ответил я, -- это чудесное зрелище! Не правда ли, Нед?
   -- Тысяча чертей, -- согласился канадец. -- Это восхитительно! И я досадую, что должен с этим согласиться. Никто не мог видеть ничего подобного. Но это зрелище может нам дорого обойтись. И я полагаю, что мы видим здесь то, что Бог пожелал скрыть от взоров людей.
   Нед был прав. Это было слишком красиво. Вдруг раздался крик Конселя. Я обернулся.
   -- Что такое? -- спросил я.
   -- Пусть господин закроет глаза! Пусть господин не смотрит!
   Проговорив это, Консель быстро сомкнул веки и закрыл глаза руками.
   -- Что с тобой, мой славный Консель?
   -- Я ослеплен, я слеп!
   Мои глаза обратились невольно к окну, но и я не мог вынести того яркого пламени, которое увидел.
   Тем не менее я понял, что произошло. "Наутилус" пошел самым быстрым ходом. Тогда ровный, спокойный блеск ледяных стен предстал уже сверкающими полосами. Огни мириад бриллиантов благодаря быстрому ходу судна превращались в огневые линии, и казалось, что "Наутилус" плывет, окруженный сетью, сотканной из молний.
   Но вот ставни в окнах закрылись. Но мы продолжали закрывать глаза руками. И нам продолжали видеться концентрические сияющие круги, наподобие тех, которые носятся перед сетчаткой после наблюдения солнца. Прошло некоторое время, прежде чем наше раздраженное зрение успокоилось.
   Наконец мы отняли руки от глаз.
   -- Ей-ей, я никогда бы этому не поверил! -- воскликнул, в свою очередь, канадец.
   -- Когда мы вернемся на землю, -- продолжал Консель, -- насмотревшись на столько чудес природы, как мы будем относиться к этим ничтожным континентам и ко всем произведениям рук человеческих? Нет, населенный мир слишком жалок.
   Эти слова в устах апатичного фламандца могут служить показателем той степени возбуждения, которое охватило нас. Но и тут канадец не обошелся, чтобы не плеснуть холодной воды.
   -- Населенный мир! Гм! -- воскликнул он, покачивая головой. -- Будьте покойны, друг Консель, мы туда не возвратимся.
   Было пять часов утра. "Наутилус" снова обо что-то стукнулся, но уже носом. Я понял, что это его бивень ударился в глыбу льда. Это могло произойти только оттого, что судно продолжало идти туннелем, заваленным льдом; почему капитан Немо держался этого пути, я не знаю; но что меня сильно изумило, это то, что "Наутилус" предпринял отступление.
   -- Мы идем назад! -- воскликнул Консель.
   -- Да, -- ответил я. -- Должно быть, с этой стороны туннель не имеет выхода.
   -- И тогда?
   -- Тогда, -- ответил я, -- маневр очень прост. Мы вернемся назад тем же путем и выйдем через южное отверстие. Вот и все.
   Говоря таким образом, я хотел казаться более уверенным, чем это было в действительности. Между тем "Наутилус" шел задним ходом и постоянно ускорял его.
   -- Произошла задержка, -- заметил Нед.
   -- Что значит несколько часов раньше или позже -- лишь бы выйти.
   Я прогуливался несколько минут из салона в библиотеку и обратно. Мои же товарищи продолжали молча сидеть. Вскоре я кинулся на диван и взял книгу, которую стал машинально просматривать.
   Спустя четверть часа Консель подошел ко мне и спросил:
   -- Господин читает интересную книгу?
   -- Очень интересную, -- ответил я.
   -- Я этому верю. Книга, которую читает мой господин, его книга.
   -- Моя книга?
   И действительно, я держал в руках свой труд "Морские глубины", чего никак не подозревал. Закрыв книгу, я снова стал ходить.
   Нед Ленд и Консель встали, чтобы уйти.
   -- Останьтесь, друзья мои, -- стал я их удерживать. -- Будем вместе до тех пор, пока не выйдем из этого безвыходного положения.
   -- Как будет угодно господину, -- ответил Консель.
   Прошло несколько часов. Я часто посматривал на инструменты, висевшие на стене салона. Манометр указывал, что "Наутилус" держится на глубине трехсот метров, компас -- что он направляется на юг, лаг -- что он идет со скоростью двадцати миль в час -- изумительная скорость в таком узком пространстве. Но капитан Немо знал, что он не мог задерживаться, так как теперь минуты стоили веков.
   Было двадцать пять минут девятого, когда "Наутилус" снова на что-то наткнулся, но на этот раз своей кормовой частью. Я побледнел. Мои товарищи приблизились ко мне. Я схватил руку Конселя. Мы вопросительно смотрели друг на друга и передавали выражением глаз мысли друг другу, быть может, больше, чем могли выразить словами.
   В эту минуту в салон вошел капитан. Я подошел к нему.
   -- Путь на юг загражден? -- спросил я его.
   -- Да, господин профессор. Ледяная гора перевернулась и загородила проход.
   -- Мы заперты?
   -- Да!
  

Глава XVI
НЕДОСТАТОК ВОЗДУХА

   Итак, вокруг "Наутилуса" -- и сверху и снизу -- непроницаемая ледяная стена. Мы стали пленниками сплошного льда. Канадец ударил со всех сил по столу своим страшным кулаком. Консель молчал. Я смотрел на капитана. Его фигура, лицо имели обычное спокойное выражение. Он скрестил руки на груди. Он размышлял. "Наутилус" не двигался. Капитан обратился к нам.
   -- Господа, -- начал он тихим голосом, -- при условиях, в которых мы находимся, можно ожидать двух родов смерти.
   Этот необъяснимый человек имел вид профессора математики, излагающего доказательства перёд своими слушателями.
   -- Во-первых, -- продолжал он, -- смерть оттого, что будем раздавлены. Во-вторых, смерть от удушья из-за недостатка воздуха. Я не говорю о возможности умереть с голоду, потому что съестных припасов хватит на значительно большее время, чем протянется наша жизнь. Итак, примем меры. Чтобы не быть раздавленными, а также чтобы не быть и задушенными.
   -- Что касается удушения, капитан, -- ответил я, -- его опасаться не приходится, так как наши резервуары полны сжатого воздуха.
   -- Верно, -- воскликнул капитан, -- но этого воздуха хватит всего на два дня! А вот тридцать шесть часов, как мы находимся беспрерывно под водой, и уже отяжелевший воздух "Наутилуса" требует возобновления. Через сорок восемь часов весь запас воздуха истощится.
   -- Ну что же, капитан, освободимся до истечения сорока восьми часов.
   -- Мы это попытаемся сделать и станем пробивать окружающую нас стену.
   -- С какой стороны? -- спросил я.
   -- Это как покажет зонд. Я поставлю "Наутилус" на внутреннюю мель, и мой экипаж, одетый в скафандры, постарается пробить ледяную стену в том месте, где она менее всего толста.
   -- Можно открыть ставни в салоне?
   -- Без всякого затруднения. Мы теперь стоим.
   Капитан Немо вышел. Вскоре знакомый свист оповестил меня, что вода входит в резервуары. "Наутилус" стал медленно опускаться и остановился на поверхности нижнего слоя льда, на глубине трехсот метров.
   -- Друзья мои, -- сказал я, -- положение наше очень серьезно, но я вполне рассчитываю на ваше мужество и энергию.
   -- Господин профессор, -- обратился ко мне канадец, -- теперь не такое время, чтобы я вам надоедал своими сетованиями. Я готов на все для нашего общего спасения.
   -- Хорошо, Нед, -- ответил я, протягивая ему руку.
   -- Я прибавлю еще, -- продолжал канадец, -- что владею так же искусно киркой, как гарпуном, и, если могу быть полезен капитану, он может всецело мной располагать.
   Я провел Неда в ту комнату, где команда "Наутилуса" одевалась в скафандры. Я сообщил капитану о предложении своих услуг Недом, и они были приняты. Канадец стал облачаться в морской костюм и вскоре вместе с товарищами был уже готов приступить к работе. Каждый из них имел за спиной притороченный снаряд Румкорфа, резервуары которого содержали достаточный запас чистого воздуха. Хотя приходилось тратить воздух, но трата была умеренная, в пределах необходимости. Что же касается ламп Румкорфа, то в них надобности не было, так как вода и льды вполне освещались электрическим светом.
   Когда Нед Ленд оделся, я вышел в салон. Ставни окон уже были открыты, и я, встав рядом с Конселем, стал сквозь стекла смотреть и изучать положение "Наутилуса" в окружающей его среде.
   Спустя несколько минут мы увидели двенадцать человек экипажа, которые ступили на лед, и среди них Неда Ленда, выделявшегося своим высоким ростом. Капитан Немо был с ними. Но прежде чем начать пробивать стену, капитан приказал сверлить ее буравом, чтобы дать работам кратчайшее направление. Длинные зонды проникли в боковые стены, но, углубясь на пятнадцать метров, они все-таки не могли пройти стену насквозь. Буравить верхний слой не пытались, это было бесполезно, так как в этом месте толщина льда доходила до четырехсот метров. Капитан Немо сразу указал на нижние слои. Здесь толщина стены, отделявшей нас от воды, была не более десяти метров. Итак, нам предстояло пробить проход в глыбе льда таких размеров, чтобы "Наутилус" мог пройти под ледяное поле. Предстояла выемка льда в количестве шести тысяч пятисот кубических метров.
   Работа началась немедленно и велась с неослабленной энергией. Вместо того чтобы вырубить лед вокруг "Наутилуса", что сопряжено было с большими затруднениями, капитан Немо наметил место для огромного проруба с левой стороны судна и в восьми метрах от кормы. Люди рабочей команды одновременно сделали винтовые нарезы метчиком во многих местах по очерченной окружности проруба и, не задерживаясь, стали откалывать глыбы льда. Благодаря действию удельного веса все эти отколотые куски и глыбы льда, как менее тяжелые, чем вода, взлетали, так сказать, к своду туннеля, который утолщался сверху настолько, насколько становился тоньше снизу. Но что было за дело до этого, раз нижний слой уменьшался. После двух часов энергичной работы Нед Ленд возвратился утомленный. Его товарищи и он были заменены новой сменой рабочих, к которым присоединились Консель и я. Нашими работами руководил штурман "Наутилуса".
   Вода мне показалась особенно холодной, но я быстро согрелся от усердной работы киркой. Я не чувствовал стеснения при движениях, несмотря на то что испытывал давление в тридцать атмосфер.
   Когда после двухчасовой работы я возвратился, чтобы подкрепить свои силы и отдохнуть, то нашел значительную разницу между чистым воздухом, который доставлял мне аппарат Румкорфа, и атмосферой "Наутилуса", уже насытившейся углекислотой. Воздух не был обновлен в течение сорока восьми часов, и его животворные качества значительно ослабли. Между тем в течение двенадцати часов мы успели только снять с очерченной поверхности пласт льда толщиной всего в один метр, иначе, около шестисот кубических метров. Предполагая, что работа будет идти с тем же успехом, необходимо было вести ее пять ночей и четыре дня, чтобы окончательно завершить начатое.
   -- Пять ночей и четыре дня, -- заявил я своим товарищам, -- а запас воздуха имеется только на два дня.
   -- Не считая того, -- заметил Нед Ленд, -- что, вырвавшись из этой проклятой тюрьмы, придется еще находиться под сплошным льдом без всякого сообщения с атмосферой.
   Верное замечание. Нет возможности установить минимум времени, необходимого для нашего освобождения. Мы можем задохнуться раньше, чем "Наутилус" выберется на поверхность воды. Не суждено ли ему быть погребенным в этой ледяной могиле вместе со всеми в нем заключенными? Судьба ужасная! Но каждый из нас смотрел прямо в глаза опасности, и все решились нести свои обязанности до конца.
   По моим соображениям, нам удалось вырубить пласт льда толщиной в один метр. На следующий день, когда я утром проходил в этой жидкой массе, имевшей температуру от шести до семи градусов ниже нуля, я заметил, что боковые стены мало-помалу сближались. Слои воды, находившиеся далее проруба и не согретые работой и движением орудий, казалось, готовы были отвердеть. Появлялась новая опасность. Как ее предотвратить? Как не допустить превратиться в лед этой жидкой стихии, которая могла бы раздавить, как стекло, стены "Наутилуса"?
   Я не сказал об этой опасности ни полслова моим товарищам. Я не хотел ослаблять их надежду и убивать в них энергию, с которой они работали для спасения "Наутилуса". Но, возвратившись на борт корабля, я счел нужным обратить на это внимание капитана Немо.
   -- Я это знаю, -- ответил он своим спокойным голосом, который не изменялся при самых ужасных обстоятельствах. -- Еще одной опасностью больше, и опасностью, которую предотвратить я не вижу никакой возможности. Впрочем, есть средство ее предупредить, и притом очень простое! Мы должны опередить отвердение. Вот и все!
   Опередить! Хорошо сказано. Впрочем, я должен был привыкнуть к подобным решениям.
   В этот день я усердно работал киркой в течение нескольких часов. Эта работа поддерживала меня. К тому же работать значило уходить с "Наутилуса", дышать чистым воздухом, полученным из резервуаров, которым наполнялись наши аппараты, значило покидать обедневшую и испорченную атмосферу.
   К вечеру был снят еще слой льда в метр толщиной. Когда я вошел на борт судна, едва не задохнулся от углекислоты, которой был насыщен воздух. Как жаль, что мы не имели химических средств, посредством которых можно было изгнать этот вредный газ! В кислороде недостатка не было. Вся масса воды содержала его в значительном количестве, так что, разлагая воду могущественными гальваническими батареями "Наутилуса", мы могли добывать этот жизненный газ. Я об этом много думал, но что в том пользы, когда продукт нашего выдыхания -- углекислота -- наполнил все части "Наутилуса". Чтобы нейтрализовать ее, следовало наполнить приемники едким калием и непрерывно приводить их в действие. Но этого нужного вещества не было на корабле, и нечем было его заменить. В этот вечер капитан Немо должен был открыть краны своих резервуаров и впустить некоторое количество чистого воздуха во внутренние помещения "Наутилуса". Без этой предосторожности мы бы не проснулись. На другой день, 26 марта, я снова принялся за работу по выемке пятиметрового слоя. Боковые стены и нижняя поверхность сплошного льда, видимо, утолщались. Ясно было, что он соединится раньше, чем освободится "Наутилус". На минуту мною овладело отчаяние. Кирка едва не выпала из рук. К чему работать, если уже суждено погибнуть, быть раздавленным водой, обратившейся в камень, или быть постепенно задушенным, то есть подвергнуться пытке, какую не могла придумать даже жестокость дикарей! Мне казалось, что я нахожусь в ужасных челюстях животного, которые медленно и непреодолимо смыкаются.
   В эту минуту капитан Немо, управляя работами и сам работая, прошел возле меня. Я дотронулся до его руки и показал ему на стены нашей тюрьмы. Стена с правого борта приблизилась по меньшей мере на четыре метра к корпусу "Наутилуса".
   Капитан понял меня и сделал знак следовать за ним. Мы взошли на борт. Сняв свой скафандр, я последовал за ним в салон.
   -- Господин Аронакс, -- обратился он ко мне, -- надо испытать что-то особенное, иначе мы будем замурованы в этой отвердевшей, как цемент, воде.
   -- Да, -- согласился я, -- но что предпринять?
   -- А! -- воскликнул он. -- Если бы мой "Наутилус" мог выдержать это давление и не быть раздавленным!
   -- Что же тогда? -- спросил я, не улавливая мысли капитана.
   -- Разве вы не догадываетесь, -- ответил он, -- что замерзание воды может оказать нам помощь. Разве вы не понимаете, что, отвердев, она бы разломала эти ледяные поля, в которых мы заключены. Ведь вы знаете, что вода, замерзая, разрывает камни самых твердых пород. Разве вам теперь не понятно, что замерзшая вода явилась бы источником нашего спасения вместо нынешней роли разрушительного агента?
   -- Это возможно, капитан. Но, как ни велика сила, которой обладает "Наутилус", чтобы сопротивляться давлению, он такого ужасного давления не выдержит и сплющится, как железный лист.
   -- Я знаю это, милостивый государь. Надо рассчитывать не на помощь природы, но только на самих себя. Надо предотвратить это отвердение. Надо его задержать. Не только боковые стены сближаются, но не остается десяти футов воды ни спереди, ни сзади "Наутилуса". Замерзание идет со всех сторон.
   -- Сколько времени, -- спросил я, -- запас воздуха в резервуарах даст нам возможность оставаться на "Наутилусе"?
   Капитан взглянул мне прямо в лицо.
   -- Послезавтра, -- ответил он, -- резервуары будут пусты.
   У меня выступил холодный пот. А между тем должен ли я был удивиться такому ответу? 22 марта "Наутилус" погрузился в свободные воды полюса. Сегодня было 26 марта. Вот уже пятый день, как мы живем за счет запаса воздуха в резервуарах, а помимо того, этот запас надо было беречь и для работников. Теперь, когда я все это описываю, мое впечатление еще так живо, что невольный ужас охватывает все мое существо и моим легким как будто недостает воздуха.
   Между тем капитан Немо, молчаливый и неподвижный, о чем-то размышлял. Очевидно, какая-то мысль пришла ему в голову, но он отталкивал ее. Он отрицал ее, беседуя с самим собою. Но вот у него сорвались следующие два слова.
   -- Горячая вода! -- прошептал он.
   -- Кипящая вода? -- воскликнул я.
   -- Да, милостивый государь! Мы заключены в весьма ограниченном пространстве. Разве струи горячей воды, непрерывно выбрасываемые насосами "Наутилуса", не повысят температуры этой среды и таким образом не задержат ее замерзания?
   -- Надо попробовать, -- ответил я решительно.
   -- Попробуем, господин профессор.
   Термометр показывал, что температура окружающей нас среды ниже семи градусов. Капитан Немо повел меня на кухню, где действовали объемистые дистиллизационные аппараты, доставлявшие путем выпаривания годную для питья воду. Эти аппараты наполнили водой, и все вырабатываемое электричеством тепло было передано змеевикам, а через их посредство воде. Через несколько минут температура воды поднялась до ста градусов. Ее направили к насосам, но в то же время продолжали наполнять аппараты свежей водой взамен расходуемой насосами. Теплота, развиваемая при помощи электрических батарей, была настолько высока, что холодная вода моря, пройдя через аппараты, поступала в насосы уже горячей.
   По мере выкачивания горячей воды температура окружающей нас среды стала повышаться, и по прошествии трех часов термометр показывал шесть градусов ниже нуля. Один градус был выигран. Спустя еще два часа термометр показывал только четыре градуса.
   -- Мы успеваем! -- воскликнул я, обращаясь к капитану после проверки многочисленными наблюдениями успехов этой операции.
   -- Полагаю, -- ответил он. -- Теперь мы уже не будем раздавлены. Остается опасаться только удушения.
   К ночи температура воды поднялась до одного градуса ниже нуля. Дальнейшее выкачивание горячей воды уже не могло поднять ее ни на градус выше.
   Но так как морская вода замерзает не менее чем при двух градусах холода, то я вполне убедился, что опасность замерзания не может нам грозить.
   На следующий день, 27 марта, в предназначенной проруби был еще слой льда толщиной в четыре метра. Оставалось пробить последний четырехметровый слой. Эта работа требовала сорока восьми часов времени.
   Воздух во внутренних помещениях "Наутилуса" уже не мог обновляться. Итак, с этого дня положение наше становилось час от часу все хуже.
   Невыносимая тяжесть давила меня. К трем часам вечера это томительное чувство достигло высшего предела. От зевоты стало ломить челюсти. Легкие трепетали, жаждая той освежающей и необходимой струи свежего воздуха, который теперь все более уплотнялся и тяжелел. Мое нравственное состояние подверглось столбняку. Я лежал совершенно обессиленный и почти без сознания. Мой славный Консель, страдавший не меньше моего, не покидал меня, и я расслышал его шепот:
   -- Ах! Если бы я мог не дышать, чтобы сохранить больше воздуха для господина!
   Слезы наворачивались у меня на глазах, когда я слышал эти слова. Если в этом отношении наше положение на корабле было одинаково тягостно для всех, то с какой поспешностью, с каким наслаждением облекались в скафандры те, которым приходила очередь идти на работы.
   Кирки работали усердно; правда, руки уставали, кожа трескалась, но что значила эта усталость, что за важность, что тело было изранено! Живительный воздух проникал в легкие! Можно было дышать, дышать!
   А между тем никто не продолжал дольше урочного времени свою подводную работу. Каждый, окончив свой урок, отдавал своим задыхающимся товарищам резервуар, который вливал в них жизнь. Капитан Немо подавал пример и первый подчинился этой строгой дисциплине.
   В назначенный час он уступал свой аппарат другому и возвращался в отравленную атмосферу корабля, всегда спокойный, без признаков утомления, безропотный.
   В этот день привычная работа исполнялась с большим напряжением. Оставалось только вырубить всего двухметровый слой льда, который нас отделял от свободного моря. Однако в резервуарах уже почти не осталось воздуха. Немногое, что оставалось, должно было быть сохранено для рабочих. Для внутренних же помещений "Наутилуса" -- ни одного атома!
   В этот день -- шестой день нашего заточения -- капитан Немо, находя, что работы киркой и мотыгой идут медленно, решил раздавить ледяной слой, отделявший нас от поверхности.
   Этот человек не терял ни хладнокровия, ни энергии. Он подчинял своей нравственной силе физические боли. Он всегда соображал, комбинировал, действовал. По его приказанию судно было облегчено, и вследствие изменения в удельном весе оно приподнялось с ледяного слоя.
   Когда оно поплыло, его направили к пробиваемой проруби, имевшей форму горизонтального сечения судна. Затем резервуары наполнили водой, и оно опустилось во впадину.
   В эту минуту весь экипаж взошел на борт, и двойная коммуникационная дверь затворилась. Итак, теперь "Наутилус" лежал в выемке углубления ледяного слоя в метр толщиной, причем этот слой был во многих местах пробит зондами.
   Открыли краны резервуаров, и сто кубических метров устремились туда, увеличивая вес "Наутилуса" на сто тысяч килограммов.
   Мы ждали, мы слушали, забывая наши страдания, все еще надеялись. Мы ставили на последнюю карту наше спасение.
   Несмотря на шум в голове, я вскоре услышал треск под корпусом "Наутилуса". Судно стало оседать. Лед трещал как-то особенно, словно рвали бумагу. "Наутилус" продолжал опускаться.
   -- Мы проходим, -- прошептал мне на ухо Консель.
   Я не в состоянии был ему ответить. Схватив его руку, я сжал ее в невольной конвульсии.
   Вдруг, увлекаемый своим тяжелым грузом, "Наутилус" устремился в воду, как пушечное ядро, или как бы падал в пустое пространство.
   Тогда вся электрическая энергия была направлена на работу насосов, которые стали гнать воду из резервуаров; через несколько минут наше падение было задержано. Вскоре манометр уже указывал, что судно поднимается вверх.
   Гребной винт, вращаясь с предельной скоростью, приводил в содрогание весь корпус, не исключая болтов, и заставлял "Наутилус" нестись на север.
   Сколько же времени должно продолжаться это плавание под ледяным полем? Когда же мы достигнем свободного от льда моря? Еще день? Я умру раньше!
   Полулежа на диване в библиотеке, я задыхался. Мое лицо стало фиолетовым, губы синими, силы меня покинули. Я более ничего не видел и ничего не слышал. Представление о времени исчезло. Мускулы уже не сокращались.
   Я не могу указать точно, сколько времени провел в таком состоянии, но что со мной началась агония -- я ясно сознавал. Я понимал, что умираю...
   Вдруг я пришел в себя. Несколько глотков воздуха проникли в мои легкие. Не поднялись ли мы на поверхность волн? Быть может, мы уже вышли из-под ледяного поля? Нет! Это Консель и Нед, два моих истинных друга, жертвовали собой, чтобы спасти меня. Несколько литров воздуха оставалось еще на дне одного аппарата. И вот вместо того, чтобы им дышать, они его сохранили для меня и, задыхаясь сами, вливали мне жизнь каплю за каплей.
   Я хотел оттолкнуть аппарат, но они удержали мои руки, и в течение нескольких минут я дышал с наслаждением.
   Мой взор остановился на часах. Оказалось одиннадцать часов утра. Должно было быть 28 марта. "Наутилус" шел с ужасающей скоростью, делая по сорок миль в час. Он несся, как птица в воздухе.
   Где был капитан Немо? Не погиб ли он? Не умерли ли и его товарищи вместе с ним?
   В эту минуту манометр указывал, что мы находимся всего в двадцати футах от поверхности воды. Поверхность из сплошного ледяного пласта. Нельзя ли пробить его?
   Может быть! Во всяком случае, "Наутилус" должен сделать эту попытку. И действительно, вскоре я почувствовал, что судно принимает наклонное положение, опускаясь кормой и поднимая бивень. Достаточно было впустить немного воды в некоторые резервуары, чтобы переместить точку равновесия. Затем, толкаемый своим могучим гребным винтом, он устремился на ледяное поле снизу, как чудовищных размеров таран. Он стал пробивать лед постепенно; он не раз опускался, чтобы снова с разбегу ударить в том же месте слои льда, пока наконец сильным ударом не пробился насквозь и, вскочив на поверхность ледяного поля, раздавил под собой лед своей тяжестью.
   Подъемная дверь была открыта или, вернее сказать, сорвана -- и свежий воздух ворвался в помещение "Наутилуса".
  

Глава XVII
ОТ МЫСА ГОРНА ДО РЕКИ АМАЗОНКИ

   Как я очутился на палубе, я не могу объяснить. Быть может, меня перенес туда канадец. Но я дышал, я глотал живительный морской воздух. Оба моих товарища находились возле меня и пьянели от его освежающего действия.
   Несчастные, которые бывают подвергнуты продолжительному голоду, не должны сразу бросаться на пищу. Но мы, напротив, не имели надобности воздерживаться, мы могли вбирать полными легкими свежий воздух, а это был морской ветерок, этот чудный ветерок, который вливал в нас сладостное опьянение.
   -- А, -- воскликнул Консель, -- как хорош кислород! Пусть господин не стесняется дышать. Его хватит для всего света.
   Что же касается Неда Ленда, то он не говорил, зато так широко раскрывал рот, что мог испугать акулу. И что за могущественное дыхание! Канадец втягивал в себя воздух, словно разгоревшаяся печь.
   Силы быстро к нам возвратились, и когда я оглянулся вокруг себя, то увидел, что мы остаемся одни на палубе. Ни одного человечка из экипажа. Не было даже капитана Немо. Эти стройные матросы "Наутилуса" довольствовались тем воздухом, который циркулировал в их помещении. Никто не пришел насладиться чистой атмосферой.
   Первые слова, произнесенные мною, были слова благодарности и признательности, обращенные к моим товарищам: Нед Ленд и Консель продлили мое существование на те последние часы, которые я лежал в долгой агонии. Всей моей признательности было мало, чтобы заплатить за такую преданность.
   -- Хорошо, господин профессор, -- ответил Нед Ленд, -- об этом не стоит говорить! В чем тут наша заслуга? Это просто расчет. Ваша жизнь дороже нашей. Следовательно, надо было ее сохранить.
   -- Нет, Нед, -- ответил я, -- она не дороже вашей. Никто не может быть превосходнее великодушного и доброго человека, а вы таковые и есть.
   -- Хорошо, хорошо, -- повторял смущенный канадец.
   -- А ты, мой хороший Консель, ты сильно страдал?
   -- Не особенно. Если говорить все, то мне, правда, недоставало нескольких глотков воздуха, но я думаю, что мог и без них обойтись. К тому же я видел, что господин в обмороке, и это не вызывало во мне ни малейшего желания дышать. Это, как говорится, захватило у меня дух...
   Он смутился и не докончил своего объяснения.
   -- Друзья мои, -- ответил я, сильно взволнованный, -- мы связаны друг с другом навсегда, и вы имеете на меня права...
   -- Которыми я воспользуюсь, -- заявил канадец.
   -- Гм! -- воскликнул Консель.
   -- Да, -- продолжал Нед Ленд, -- правом захватить вас с собой, когда я покину этот адский "Наутилус"!
   -- Это так! -- согласился Консель. -- Однако идем ли мы куда надо?
   -- Да, -- ответил я, -- так как мы идем к солнцу, а здесь солнце на севере.
   -- Без сомнения, -- сказал Нед Ленд, -- но надо знать, придерживаемся ли мы Тихого или Атлантического океана, иначе пустынного или часто посещаемого кораблями моря?
   На это я ничего не мог ответить и боялся, что капитан Немо поведет нас скорее в тот обширный океан, который омывает сразу берега Азии и Америки. Таким образом, он выполнил бы свое подводное кругосветное путешествие и вернулся бы в те моря, где "Наутилус" мог пользоваться полной независимостью. Но если мы вернемся в Тихий океан и будем вдали от всех обитаемых земель, что тогда будет с проектами Неда Ленда?
   Мы должны были, не теряя времени, разрешить этот неотложный вопрос. "Наутилус" шел быстро. Полярный круг был вскоре пройден, и взято направление на мыс Горн. 31 марта, в семь часов вечера, мы находились против оконечности Южной Америки.
   Вскоре все прежние наши страдания были забыты. Воспоминание об этом заточении во льдах мало-помалу изглаживалось из нашей памяти. Мы думали только о будущем. Капитан Немо не показывался более ни на судне, ни на палубе. Ежедневное обозначение пункта нашего местонахождения на планисфере производил помощник капитана. Это обозначение позволяло мне следить с точностью за курсом "Наутилуса". И в этот вечер мне, к великому моему удовольствию, стало очевидным, что мы возвращаемся к северу через Атлантический океан.
   Я сообщил канадцу и Конселю о результате моих наблюдений.
   -- Добрая весть, -- ответил канадец, -- но куда идет "Наутилус"?
   -- Не сумею ответить, Нед.
   -- Не хочет ли его капитан, побывав у Южного полюса, прогуляться к Северному и возвратиться в Тихий океан знаменитым северо-западным проходом?
   -- Трудно поручиться, чтобы это не взбрело ему в голову, -- заметил Консель.
   -- Ну что же, -- сказал канадец, -- только мы предварительно покинем его общество.
   -- Во всяком случае, -- заметил Консель, -- капитан Немо молодец, и нам не приходится сожалеть, что познакомились с ним.
   -- Особенно когда с ним расстанемся, -- добавил Нед Ленд.
   На другой день, 1 апреля, когда "Наутилус" поднялся на поверхность волн, за несколько минут до полудня, мы могли ознакомиться с лежащим на востоке берегом. Это была Огненная Земля, которой дали это название первые мореплаватели потому, что увидели множество костров около хижин туземцев. Огненная Земля состоит из значительного числа островов, занимающих пространство в тридцать миль длины и восемьдесят миль ширины, и лежит между 53° и 56° южной широты и 66° 50' и 77° 15' восточной долготы. Берег мне показался низменным, но вдали виднелись горы. Мне даже казалось, что я различаю гору Сармиенто, возвышающуюся на две тысячи семьдесят метров над уровнем моря. Эта сланцевая масса имела пирамидальный вид с весьма острой вершиной. Последняя, как мне заявил Нед Ленд, смотря по тому, окутывается ли она облаками или нет, предсказывает хорошую или дурную погоду.
   -- Замечательный барометр, мой друг, -- ответил я канадцу.
   -- Да, господин, природный барометр, который ни разу меня не обманул во время моего плавания в проходах Магелланова пролива.
   В эту минуту пик горы отчетливо обрисовался на фоне неба. Это предвещало хорошую погоду, что и оказалось на деле.
   "Наутилус", погрузившись в воду, стал приближаться к берегу, но не доходил до него нескольких миль. В окна салона можно было видеть длинные лианы и гигантские водоросли, те самые грушевидные водоросли, экземпляры которых нам встречались в свободном море около полюса; вместе со своими гладкими и липкими волокнами они достигали трехсот метров в длину; это настоящие канаты толщиной более дюйма и очень крепкие, и ими часто пользуются для оснастки судов. Другая трава, известная под названием velp, с листьями длиной в четыре фута и усаженными коралловыми отложениями, покрывала морское дно. Эта трава служит гнездом и пищей миллиардам ракообразных животных и моллюсков, а также крабам и спрутам. Здесь тюлени и выдры пользуются прекрасным столом и, следуя обыкновению англичан, пожирают рыбу вместе с морскими овощами.
   Над этим роскошным и плодоносным дном "Наутилус" пронесся с поразительной быстротой.
   К вечеру он приблизился к архипелагу Фолклендских островов, суровые вершины которых я рассмотрел только на следующий день. Глубина моря здесь средняя. Я думаю, и не без основания, что оба этих больших острова вместе с окружающими их маленькими островами составляли некогда часть Магеллановой земли. Фолклендские острова открыты знаменитым Джоном Девисом, который и окрестил их Южными островами и островами Девиса. Позже Ричард Хаукинс назвал их Мейден-Айленд -- островами Девы Марии. Затем, в начале XVIII столетия, эти же острова были названы рыболовами из Сен-Мало Мальвинскими, и, наконец, англичане, которым они принадлежат в настоящее время, переименовали их в Фолклендские острова.
   В проходах этого архипелага наши сети вытащили прекрасные виды водорослей, и в том числе фукус, между корнями которого оказались ракушки, самые вкусные в целом свете. Удалось подстрелить несколько десятков гусей и уток, которые упали на палубу "Наутилуса" и внесли разнообразие в наш стол.
   Я наблюдал рыб, главным образом костистых из группы бычков, и преимущественно boulerots, в два дециметра длиной и сплошь усеянных беловатыми и желтыми пятнами.
   Я также пользовался случаем любоваться многочисленными медузами и самыми красивыми рода хризаоров, свойственными только водам Фолклендских островов. Они фигурировали то в виде полусферического плоского зонтика с темно-красными полосами, окаймленного двенадцатью правильными фестонами, то имели вид корзинки, из которой грациозно выходили широкие листья и длинные красные ветки. Они плыли, работая своими четырьмя листовидными руками, а роскошные пряди их щупальцев развевались по течению. Я хотел сохранить несколько экземпляров этих нежных зоофитов, но они оказались облаками, тенями, привидениями, которые испарялись, исчезали при первом к ним прикосновении.
   Как только последние высоты Фолклендских островов исчезли за горизонтом, "Наутилус" снова погрузился на глубину от двадцати до двадцати пяти метров и направился вдоль американского берега. Капитан Немо не показывался.
   До 3 апреля мы держались берегов Патагонии, плывя то под водой, то на поверхности океана. Пройдя широкий лиман, образуемый устьем Ла-Платы, "Наутилус" 4 апреля вышел на траверс в пятидесяти милях от Уругвая, затем он взял направление на север и обогнул длинные извилистые берега Южной Америки. Со времени нашего отплытия в Японском море мы сделали уже шестнадцать тысяч лье.
   К одиннадцати часам утра мы пересекли тропик Козерога под тридцать седьмым меридианом и прошли широту мыса Фрио. Капитан Немо, к великому огорчению Неда Ленда, видимо, недолюбливал соседства населенных берегов Бразилии, так как "Наутилус" шел с головокружительной скоростью. Ни одна рыба, ни одна птица из самых быстрых не могли следовать за ним, и естественные достопримечательности этих морей не могли быть мною наблюдаемы.
   С такой быстротой мы шли в течение нескольких дней и вечером 9 апреля увидели самую крайнюю восточную оконечность Южной Америки -- мыс Сент-Рока. Здесь "Наутилус" стал удаляться от берега, погрузился на значительную глубину и пошел подводной долиной, лежащей между этим мысом и Сьерра-Леоне, находящимся на африканском берегу. Эта долина раздваивается на высоте Антильских островов и оканчивается к северу огромной котловиной в девять тысяч метров.
   В продолжение двух дней, пользуясь своими наклонными плоскостями, "Наутилус" пребывал в этих пустынных и глубоких водах, плывя на желаемой глубине. Но 11 апреля он вдруг всплыл на поверхность волн, и перед нами снова показалась земля и устье Амазонки, образующей обширный лиман. Количество воды, изливаемое Амазонкой в море, так велико, что она опресняет морскую воду на несколько миль.
   Экватор был пройден. В двадцати милях к западу лежала Гвиана -- французская земля, где мы бы легко могли найти убежище, но дул морской ветер, и бешеные волны не позволяли отважиться пуститься в море в утлой лодке. Несомненно, что Нед Ленд это сознавал, так как ничего не говорил о бегстве. Я же, со своей стороны, также об этом не заикался, так как не хотел наталкивать его на попытку, в которой почти отсутствовали шансы на успех.
   Если наше бегство и задерживалось, зато я получил вознаграждение в возможности произвести многие весьма интересные наблюдения. Днем 11 и 12 апреля "Наутилус" не погружался в воду, и его сети доставляли интересную добычу в виде зоофитов, рыб и пресмыкающихся.
   Некоторые зоофиты оторвало от морского дна цепью. В большинстве случаев это были прекрасные фикталинии из семейства актиний и в числе других видов phyictale protexta -- весьма обыкновенная в этой части океана; она имеет вид маленького цилиндра с вертикальными линиями, испещренного красными точками и увенчанного красиво распускающимися щупальцами. Что же касается моллюсков, то попадались только те виды, которые я наблюдал раньше, а именно: турителлы, оливы, порфиры с правильно перекрещенными линиями и рыжеватыми пятнами, ярко выступавшими на фоне телесного цвета; фантастические птероцеры, похожие на окаменелых скорпионов; аргонавты; каракатицы, отличающиеся превосходным вкусом, а также некоторые виды кальмаров, причисляемых древними натуралистами к породе летучих рыб и служащих приманкой для ловли трески.
   Из числа свойственных этим водам различных видов рыб, которых мне пришлось наблюдать, я отмечу: из хрящеватых миноги-прикка -- род угря длиною в пятнадцать дюймов, с зеленого цвета головой, фиолетовыми плавниками, серо-голубоватой спиной, коричнево-серебристым брюхом, усеянным яркими пятнами, глазами, окаймленными золотом, весьма интересные рыбы, которых заносит в море, вероятно, течение Амазонки; бугорчатые скаты -- с острым рылом, тонким и длинным хвостом, вооруженные длинным зубчатым шипом; небольшие акулы в метр длиною с серой и беловатой кожей, у которых зубы, расположенные в несколько рядов, загнуты назад и которые более известны под названием понтуфмеров; рыбы летучая мышь -- в виде красноватых равнобедренных треугольников в полметра длиною, с грудными плавниками, расположенными на мясистых удлинениях, что придает им сходство с летучими мышами, или нетопырями, но из-за имеющегося у них около ноздрей роговидного выступающего нароста их прозвали морскими единорогами; наконец, несколько видов балист; панцирников с брюхом, испещренным точками и блестящим, как золото.
   Я заканчиваю эту несколько сухую номенклатуру, но весьма точную по отношению к той серии костистых рыб, которых я наблюдал. Перехожу к роду антеронотов, с очень тупым снежной белизны рылом, но с совершенно черной остальной частью тела. Упомяну угревидных одонтогнатов -- длинных сардинок в три метра длины, блестящих как ртуть; скумбрий с двумя передними плавниками; центронот-негров, совершенно черной окраски, которых ловят особыми сетями, эти рыбы достигают длины двух футов, обладают жирным белым мясом, но несколько твердым, которое в вареном и жареном виде напоминает по вкусу угря, а в сушеном -- копченую лососину; лабров полукрасных и наполовину покрытых чешуей; хризоптер, переливчатого цвета золота, серебра, рубина и топаза; золотых снаресов, мясо которых высоко ценится и которые, испуская фосфорический свет, выдают свое присутствие в воде; спарпроб оранжевого цвета с тонким языком; сциен-коро; суринамских аноблен и так далее.
   Впрочем, несмотря на это "и так далее", упомяну еще одну рыбу, которую долго сохранит в своей памяти Консель -- и не без причины.
   Одна из наших сетей доставила ската, очень плоского, который, если у него отрезать хвост, представлял бы совершенный диск и который весил двадцать килограммов. Он был снизу белый, сверху красноватый, с большими круглыми темно-голубоватыми пятнами, окруженными черной каемкой, гладкой кожей и снабженный двумя плавниками. Выброшенный на палубу, он стал биться в конвульсиях, старался перевернуться и едва не выпрыгнул за борт. Консель, не желавший упустить ската, бросился к нему и схватил его обеими руками.
   Но тотчас же Консель опрокинулся вверх ногами; половина его тела была парализована. Он кричал:
   -- А, мой учитель, мой учитель! Идите ко мне!
   Это было в первый раз, когда бедняга обратился ко мне не в третьем лице. Канадец и я подняли его и стали растирать самым старательным образом. Когда он оправился, этот вечный классификатор прошептал прерывающимся голосом:
   -- Класс хрящеватых, отряд хрящеперых, с неподвижными жабрами, семейство скатов, вид рее или торпиль!
   -- Да, мой друг, -- ответил я, -- это электрический скат, который привел тебя в такое плачевное состояние.
   -- Ах, господин может мне поверить!.. -- возразил Консель. -- Я отомщу этому животному.
   -- Как?
   -- Я его съем.
   Так он и сделал в тот же вечер, из мести, хотя, говоря откровенно, мясо было очень жестко.
   Несчастный Консель наткнулся на самый опасный вид электрических скатов -- кумана. Это странное животное в воде, которая служит хорошим проводником, поражает рыб на расстоянии нескольких метров; так могущественно действие его электрического органа, обе главные поверхности которого имеют не менее двадцати семи квадратных футов.
   Я знал об этом феномене и раньше, но случай с Конселем убедил меня в справедливости описаний натуралистов и рассказов очевидцев относительно электрической силы, присущей этой породе скатов.
   На другой день, 12 апреля, "Наутилус" еще до полудня приблизился к голландскому берегу около устья Марони.
   Здесь жили небольшими группами ламантины. Это был особый их вид, иначе называемый морской коровой, который, как дюгонь и стелер, принадлежит к порядку сирен. Эти прибрежные животные, кроткие, безвредные и беззащитные, длиною от шести до семи метров, весят по меньшей мере четыре тысячи килограммов. Я указал Неду Ленду и Конселю, что предусмотрительная природа назначила этим млекопитающим важную роль. Действительно, они и тюлени, как бы пасущиеся на подводных лугах, препятствуют таким образом чересчур обильному произрастанию трав, которые иначе засорили бы устья тропических рек.
   -- А знаете ли вы, -- прибавил я, -- что произошло с тех пор, как человек почти совершенно уничтожил этих полезных животных? То, что гниющие травы стали заражать воздух, а зараженный воздух порождает желтую лихорадку, которая жестоко свирепствует в этих восхитительных странах. Зараза, наверное, распространилась бы по всем морям жаркого пояса и берегам от устья Рио-де-Ла-Платы до Флориды.
   И, если верить Туссенелю, бич этот ничто в сравнении с тем несчастьем, какое ожидает наше потомство, когда будут истреблены все киты и тюлени. Тогда кишащие спрутами, медузами, кальмарами моря станут источниками заражения, потому что в их водах не будет более трех огромных желудков, которым Бог предназначил очищать поверхность морей.
   Однако экипаж "Наутилуса", не пренебрегая этими теориями, все-таки наловил полдюжины ламантинов. И действительно, необходимо было запастись хорошим мясом, вкуснее телятины. Охота не представлялась интересной. Несколько тысяч килограммов мяса, назначенного для сушки, сложено было на борт.
   В этот день практиковалась и другая ловля, также пополнившая запасы "Наутилуса", -- так эти моря обильны дичью. Немо принес значительное количество рыбы, у которой голова оканчивалась плоским овальным щитом с мясистыми краями. Это были так называемые лоцманы, или прилипалы, принадлежащие к третьему семейству мягкоперых. Их плоский диск состоит из хрящевых, поперечных, подвижных пластинок, между которыми животное может образовать пустоту, что и дает ему возможность присасываться и прилипать к разным предметам подобно кровососным рожкам.
   Одного из прилипал я наблюдал в Средиземном море. Но те, о которых шла речь, принадлежали к особому виду, свойственному только этому морю. Матросы выбросили прилипал из сетей в ведра, наполненные водой.
   Окончив ловлю, "Наутилус" приблизился к берегу. Здесь невдалеке от него масса морских черепах спала на поверхности воды. Поймать этих драгоценных пресмыкающихся очень трудно, потому что малейший шум будит их, а их твердый панцирь непроницаем для гарпуна. Но прилипалы тут-то нам и оказали большую услугу в поимке добычи. Эти рыбы действительно живой крючок, который принес бы счастье и богатство рыбаку-удильщику.
   Матросы "Наутилуса" надели прилипалам на хвосты по кольцу, достаточно широкому, чтобы не стеснять движений рыбы, и к этим кольцам прикрепили длинные бечевки, привязав их другим кольцом к борту судна, а затем выбросили прилипал в море.
   Прилипалы, попав в воду, тотчас принялись исполнять свою роль: они устремились на черепах. Они, как оказалось, настолько сильно присасывались или прилипали к панцирю черепах, что скорее бы допустили себя разорвать, чем выпустить добычу. Рыб вытащили на борт, а вместе с ними и черепах, к которым они присосались.
   Таким образом было поймано несколько черепах-какуан длиною в один метр, весивших двести килограммов. Их панцирь состоял из роговых пластинок, тонких, прозрачных, каштанового цвета с белыми и желтыми пятнами, и составлял их ценность. Но помимо того, они были ценны как съедобные животные и немногим уступали по вкусу тем черепахам, которые пользуются уважением гурманов.
   Этой ловлей закончилось наше пребывание около устья Амазонки, и с наступлением ночи "Наутилус" возвратился в открытое море.
  

Глава XVIII
ОСЬМИНОГИ

   В продолжение нескольких дней "Наутилус" все время удалялся от американского берега. Он, видимо, избегал Мексиканского залива и Антильского моря. Причиной этого никоим образом не могло служить мелководье, так как средняя глубина этих морей составляет тысячу восемьсот метров. Вероятно, капитану Немо не по душе приходились эти пространства, усеянные островами и оживленные движением пароходов.
   16 апреля мы ознакомились с Мартиникой и Гваделупой на расстоянии почти тридцати миль. На минуту я увидел высоко вздымающиеся вершины их гор.
   Канадец, который рассчитывал привести в исполнение свои проекты в Мексиканском заливе, -- или достичь земли, если подойти к одному из многочисленных судов, совершающих рейсы между островами, -- был разочарован и очень недоволен. Бегство могло быть удачным, если бы Неду Ленду скрытно от капитана удалось овладеть шлюпкой. В открытом океане нечего было и помышлять о бегстве.
   Канадец, Консель и я по этому предмету имели очень длинный разговор. В течение шести месяцев мы были пленниками на борту "Наутилуса". Мы прошли семнадцать тысяч лье и, как говорил Нед Ленд, не имели ни малейшего основания рассчитывать, что наше плавание когда-либо закончится. Канадец сделал мне предложение, которого я никак не ожидал. Оно заключалось в постановке следующего категорического вопроса капитану Немо: рассчитывает ли капитан держать нас вечно на своем "Наутилусе"?
   Это предложение я считал неподходящим. Успеха оно, по моему мнению, не могло иметь. Мы должны были рассчитывать не на капитана Немо, а на самих себя. К тому же за последнее время этот человек сделался мрачным, сосредоточенным и менее общительным. По-видимому, он избегал меня. Я встречал его весьма редко. Прежде он охотно объяснял мне подводные чудеса, теперь же предоставлял меня моим занятиям и не входил в салон.
   Почему в нем произошла такая перемена? Какая этому причина? Быть может, наше присутствие на его судне ему надоело и он стал тяготиться нами? Нет, этого не могло быть, так как мы пользовались прежней свободой, хотя и относительной, вроде той, какой пользуется заключенный в крепости с правом гулять по крепостному двору. Не обратиться ли мне и в самом деле к этому загадочному человеку с просьбой отпустить нас на свободу и высадить на какой-нибудь остров, хотя бы и необитаемый. Но я не надеялся, что и эта просьба будет исполнена. Я никак не мог допустить, чтобы такой человек решился отпустить нас на свободу.
   Я попросил Неда дать время на размышление и пока не действовал.
   Но помимо всего этого, сама просьба нас освободить была до некоторой степени рискованным поступком. Капитан Немо мог рассердиться, что отразилось бы на нашем положении: оно ухудшилось бы и проекты Неда Ленда рухнули. Причем я должен заявить, что мы не могли даже сослаться на плохое состояние нашего здоровья. Если не считать тяжелого испытания, которому мы подвергались около Южного полюса, когда были затерты льдом, мы никогда в жизни не чувствовали себя так хорошо, как теперь. Здоровая атмосфера, превосходная питательная пища, правильная жизнь, равномерная температура, постоянно поддерживаемая внутри судна, -- все это не могло не действовать весьма благоприятно на наш организм. Я вполне сознавал, что существование в таких условиях вполне возможно для людей, порвавших всякую связь с землей. Здесь капитан Немо всюду у себя дома, он идет, куда хочет, подчиняясь особым законам, таинственным для прочих, и достигает своей цели. Да, я это понимаю. Но мы, мы не порывали связи с человечеством. Что касается лично меня, то я вовсе не желал быть похороненным вместе с теми интересными работами, которые мною были сделаны во время плавания на "Наутилусе". Теперь я имею возможность написать правдивую книгу о море и желаю, чтобы эта книга рано или поздно вышла в свет.
   И здесь, в Антильских водах, плывя под водой на глубине десяти метров, смотря в окно салона, сколько я вижу интересных существ, наблюдения над которыми я заношу в свои заметки. Среди зоофитов я встречаю галеры, известные под названием сифонофоры-физапии, они имеют вид больших продолговатых пузырей с перламутровым отливом, распускают по ветру свою перепонку и спускают в воду голубоватые щупальца, словно шелковые нити; медузы, очень красивые с виду, но жгущие, как крапива, так как выделяют едкую жидкость, когда до них дотрагиваются. Между членистоногими часто встречались аннелиды в полтора метра длиной, с розоватым хоботом и снабженные тысячью семьюстами двигательными органами. Извиваясь в волнах, точно змеи, они сверкали всеми цветами солнечного спектра, когда плыли перед нами. Из отдела рыб мне пришлось наблюдать огромных скатов длиной в десять футов и весом в шестьсот фунтов, с треугольным грудным плавником, несколько выпуклой посредине спиной; глаза у них находятся на передней оконечности головы; плывя, они казались обломками разбитого корабля и часто вплотную приставали к стеклу. Встречались и балисты американские, которых природа нарядила в два цвета -- белый и черный; длинные и мясистые гобии с желтыми плавниками и выдвинутой челюстью; карифены длиной в шестнадцать дециметров, с короткими и острыми зубами, мелкой чешуей, причисляемые к виду albicores. Затем упомяну краснобородок, плывших стаями, в корсетах из золотых поясков и с сияющими плавниками. Эти интересные рыбки походили на художественно отделанные вещицы, в древности они были посвящены Диане, и их держали у себя в бассейнах богатые римляне; про них существовала даже поговорка: тот, кто их держит, не ест их. Наконец, золотые помаканты, одетые словно в бархат и шелк и украшенные изумрудными полосками, проходили перед нашими восхищенными взорами, точно синьоры Веронезе; красные сиги с острыми нагрудными плавниками порывисто рассекали воды; серебряные селены, достойные своего названия, сияли лунным блеском.
   А сколько еще других чудесных и новых экземпляров пришлось бы мне наблюдать, если бы "Наутилус" мало-помалу не опускался бы в более глубокие слои воды. Наклонные плоскости увлекали его в глубину от двух до трех тысяч пятисот метров. И тогда здесь представителями животного царства являлись только морские звезды, прелестные прентакины, "головки медузы", у которых стебель поддерживал маленькую чашечку, и другие.
   20 апреля мы поднялись и держались на глубине около полутора тысяч метров. Ближайшей землей оказался архипелаг Лукайских островов, словно вымощенный на поверхности моря. Там поднимались высокие подводные скалы и почти прямые стены, выровненные водой из обломков, расположенных на широких основаниях; местами чернелись расселины, до дна которых не проникали электрические лучи "Наутилуса". Эти скалы были окутаны огромными ламинариями, гигантскими фукусами и представляли настоящую изгородь, достойную мира титанов. Пораженные грандиозностью размеров этих растений, я, Консель и Нед Ленд весьма естественно завели речь о гигантских животных, живущих в море. Однако за окнами "Наутилуса", почти стоявшего на месте, я мог подметить в этих длинных волнах только крупных представителей из отдела членистых -- длинноногих крабов лилового цвета, весьма распространенных в водах, омывающих Атлантические острова.
   Было около одиннадцати часов, когда Нед Ленд обратил мое внимание на сильное как бы кипение воды, происходившее между большими водорослями.
   -- Это настоящие пещеры осьминогов, -- сказал я, -- и я ничуть не удивлюсь, если увижу здесь этих чудовищ.
   -- Как, -- воскликнул Консель, -- кальмаров, простых кальмаров, из класса головоногих?
   -- Нет, -- ответил я, -- осьминогов больших размеров. Но друг Нед, должно быть, ошибается; я больше ничего не вижу.
   -- Сожалею, -- заявил Консель. -- Я бы также очень хотел увидеть вблизи одного из этих осьминогов, про которых говорят, что они могут утащить в морские бездны корабли. Эти животные называются крак...
   -- Крак... и достаточно, -- заметил канадец.
   -- Кракенами, -- продолжал Консель, не обращая внимания на своего друга.
   -- Никогда не поверю, чтобы могли существовать такие животные! -- воскликнул Нед Ленд.
   -- Отчего же нет? -- спросил Консель. -- Ведь верили же мы в нарвала его милости.
   -- Мы ошиблись, Консель, -- поспешил я оправдаться.
   -- Конечно, но, вероятно, другие продолжают верить.
   -- Весьма вероятно, но я, со своей стороны, решил не верить в существование таких чудовищ, пока не проанатомирую одного из них.
   -- Следовательно, -- обратился ко мне Консель, -- господин не верит в существование огромных осьминогов?
   -- Да кто же, черт возьми, когда-нибудь в них верил! -- вскрикнул канадец.
   -- Очень многие люди, -- стоял на своем Консель.
   -- Только не рыболовы. Ученые -- это может быть!
   -- Извините, Нед, и ученые, и рыболовы!
   -- Но я, который вам это говорил, -- продолжал Консель самым серьезным тоном, -- я отлично помню, что видел большое судно, увлеченное в глубину таким головоногим.
   -- Вы... вы это видели? -- спросил канадец.
   -- Да, Нед.
   -- Вашими собственными глазами?
   -- Собственными глазами.
   -- Где, не соблаговолите ли сказать?
   -- В Сен-Мало, -- продолжал невозмутимо Консель.
   -- В гавани? -- е не был уверен... Наконец он сказал:
   - Кипяток.
   - Кипяток? - вскрикнул я.
   - Да, Аронакс. Мы заключены сравнительно в малом пространстве. Если насосы "Наутилуса" будут постоянно выливать на лед горячую воду, то температура здесь повысится, что задержит процесс оледенения.
   - Надо попробовать! - вскрикнул я.
   - Попробуем, профессор, - отвечал капитан.
   Мы тотчас же отправились на камбуз, где находились дистилляционные аппараты для получения питьевой воды. Через несколько минут вода нагрелась до ста градусов. Ее подали к насосам, а аппараты снова наполнились морской водой.
   - Поливай! - крикнул капитан.
   Приказ его тотчас был исполнен. Через три часа термометр показывал вместо семи градусов ниже нуля только шесть.
   Еще через два часа термометр показывал только четыре.
   - Ситуация улучшается, капитан! - сказал я.
   - Думаю, что так, Аронакс, - ответил капитан.
   В продолжение ночи температура воды поднялась до одного градуса ниже нуля. Но морская вода замерзает только при двух градусах ниже нуля, и поэтому я не отчаивался.
   На следующий день, 27 марта, прорублено было уже шесть метров льда. Оставалось работы всего на сорок восемь часов.
   Запасного воздуха уже не было, и с каждой минутой дышать становилось все труднее и труднее. Я еле держался на ногах. От постоянной зевоты сводило челюсти, чувство тоски достигло предела. Невыносимая тяжесть в теле угне тала меня. Около трех часов пополудни мне сделалось совсем нехорошо. Я уже не мог ходить и лежал без движения, почти без сознания.
   Консейль хотя сам страдал не меньше моего, однако не отходил от меня ни на шаг. Он брал меня за руку, говорил мне что-то в утешение, обмахивал меня платком.
   С каким наслаждением теперь каждый из нас надевал на себя скафандр и принимался за работу! Кирки неустанно стучали по льду. Руки страшно болели у всех, некоторые даже поранились, зато здесь можно было дышать!
   Рабочие чередовались. Каждый в свою очередь брал и потом отдавал другому животворный дыхательный аппарат. Капитан Немо первым подчинялся этой строгой дисциплине.
   В этот день работы еще продвинулись. Оставалось вынуть всего два метра льда. Только два метра отделяли нас от свободной воды!
   Когда я вернулся на борт, то чуть не задохнулся.
   Что за ужасную ночь мы провели! Я этого не могу описать. На следующее утро к головной боли присоединились одуряющие головокружения. Все испытывали такие же страдания.
   Это был уже шестой день нашего заточения во льдах!
   Капитан Немо придумал еще один способ. Нравственной силой подавляя свои физические страдания, этот человек нисколько не падал духом, размышлял, действовал!
   - Знаете, что я хочу сделать, Аронакс? - сказал капитан.
   - Что, капитан?
   - Я хочу проломить лед "Наутилусом". Нас теперь отделяет от воды только один метр льда.
   Капитан отдал приказ к всплытию. "Наутилус" приподнялся со своего ледяного пьедестала и встал точно над огромным отверстием, прорубленным нами во льду. Скоро мы услышали, как вливалась вода в резервуары, увеличивая вес судна. "Наутилус" опустился в выемку, точно соответствующую очертанию его ватерлинии.
   Несмотря на то что я лежал почти без сознания, вскоре я услышал треск под "Наутилусом".
   Наконец лед подался, и "Наутилус" вдруг осел.
   - Выбрались, с позволения их чести! - проговорил Консейль, наклоняясь к моему уху.
   Я уже не мог ему ответить, только схватил его руку и конвульсивно ее сжал.
   Вдруг "Наутилус" словно провалился в пропасть. Тотчас же стали выкачивать воду из резервуаров, и падение затормозилось. Вскоре судно снова начало подниматься, и мы с огромной скоростью понеслись к северу.
   Сколько еще времени придется плыть под ледяной корой?
   Еще целый день?
   А я уже задыхаюсь!
   Я уже ничего не видел, ничего не слышал, ничего не понимал. Сколько прошло таким образом часов, я не знаю. Я чувствовал, что у меня начинается агония, что я умираю...
   Вдруг я пришел в себя от нескольких глотков свежего воздуха. Неужели мы выбрались на поверхность?
   Нет! Это Консейль и Нед приставили ко мне свой дыхательный аппарат, где еще оставалось немного воздуха.
   Я посмотрел на часы. Было уже одиннадцать часов утра.
   Значит, уже 28 марта.
   "Наутилус" шел со скоростью сорок миль в час.
   Где был капитан Немо? Или он сам задохнулся? Что стало с его экипажем?
   Манометр показывал, что мы были всего в двадцати футах от поверхности. Нас отделяло от нее только ледяное поле. Нельзя ли было как-нибудь проломить его?
   "Наутилус" сделал эту попытку. Я почувствовал, что он принимает наклонное положение, опустив корму и приподняв кверху нос.
   Я прислушивался, как он то отплывал, то снова таранил лед, как трещало ледяное поле...
   Наконец лед был пробит, и мы очутились на поверхности!
   Чистый морской воздух хлынул в салон.
  

Глава семнадцатая

От мыса Горн до Амазонки

   Я не помню, кто меня вытащил на палубу.
   Все мы словно ошалели от наслаждения. Все вдыхали полной грудью живительный воздух.
   - Ах, как хорош кислород! - говорил Консейль. - Как хорош! Пусть их честь изволят вволю дышать: теперь его хватит на всех!
   Что касается Неда Ленда, то он ничего не говорил, но так широко открывал рот, что ему могла бы позавидовать любая акула.
   Скоро мы совершенно пришли в себя.
   Оглянувшись кругом, я увидал, что мы одни. Ни единой души из экипажа. Нет даже капитана Немо. Странные моряки "Наутилуса", видимо, удовлетворялись тем воздухом, который циркулировал внутри судна.
   Я начал благодарить Неда и Консейля.
   - Вы сохранили мне жизнь, - сказал я. - Спасибо вам: вы сами рисковали задохнуться, а мне отдали свой воздух!
   - Не стоит и говорить об этом. Ведь ваша жизнь нужнее, профессор, - ответил Нед, - потому что она полезнее. Вы человек полезный, а мы...
   - Нет, Нед! Ваша полезнее! Вы человек добрый, честный, благородный...
   - Хорошо, хорошо, профессор, - отвечал смущенный канадец, - хватит.
   - А ты очень страдал, Консейль? - спросил я.
   - Не очень, с позволения их чести. Конечно, я задыхался, но со временем, я полагаю, к этому бы привык.
   - Друзья мои! - сказал я. - Теперь мы навсегда... теперь мы никогда... Одним словом, я ваш должник!
   - Мой, Аронакс? - спросил Нед Ленд. - Ну так я вами распоряжусь!
   - Как? - спросил Консейль.
   - А так, что утащу вас с этого проклятого "Наутилуса"!
   - А куда мы идем? - спросил Консейль.
   - Мы направляемся к солнцу, а здесь солнце - это север.
   - Это верно, - подтвердил Нед Ленд. - Но вопрос в том, идем мы к Тихому океану или к Атлантическому, иначе говоря, к морям судоходным или безлюдным?
   На это ответить я не мог, опасаясь, что капитан Немо поведет нас к тому обширному океану, который омывает Азию и Америку. Он этим путем завершил бы свое кругосветное подводное путешествие и пришел бы обратно в те воды, где "Наутилус" пользовался полной свободой. Если же мы направляемся к Тихому океану и окажемся вдали от обитаемой земли, что станется с проектами Неда Ленда?
   В этом нам предстояло вскоре удостовериться. "Наутилус" шел быстро, мы перешли Южный полярный круг, обогнули мыс Горн и 31 марта в семь часов вечера очутились против южной оконечности Америки.
   Все выстраданное к этому времени было забыто. Долгое пленение среди льдов изгладилось из нашей памяти, и мы стали думать о будущем. Капитан Немо не появлялся ни в гостиной, ни на палубе. Я следил за направлением "Наутилуса" по отметкам на карте, которые делал помощник капитана, и в тот вечер, к великой моей радости, стало очевидным, что мы возвращаемся на север по Атлантике.
   Я сообщил Неду и Консейлю о результате своих наблюдений.
   - Хорошая новость, - сказал канадец. - А куда идет "Наутилус"?
   - Не знаю, Нед.
   - Неужели капитан после Южного полюса захочет попасть на Северный и вернется в Тихий океан через знаменитый Северо-Западный проход?
   - От него всего можно ждать, - сказал Консейль.
   - В таком случае мы ему не спутники! - заметил канадец.
   - Как бы то ни было, - продолжал Консейль, - капитан Немо - молодец, и мы не пожалеем, что были с ним знакомы!
   - Особенно когда с ним расстанемся! - добавил Нед Ленд.
   На следующий день, 1 апреля, "Наутилус" всплыл на поверхность. За несколько минут до полудня мы видели берег на западе. Это была Огненная Земля, открытая Магелланом и названная им так по обилию столбов дыма, которые поднимались из туземных хижин. Огненная Земля - архипелаг, раскинувшийся лье на тридцать в длину и на восемьдесят в ширину, между 53° и 56° южной широты и 67°502 и 77°152 западной долготы. Берег показался мне низменным, но вдали возвышались отвесные горы. Передо мной мелькнула даже гора Сармиенто высотой две тысячи семьдесят метров над уровнем моря. Имеющая вид пирамиды, эта гора состоит из сланца, и ее остроконечная вершина предвещает хорошую или плохую погоду, смотря по тому, задернута она облаками или видна ясно, как сообщил мне Нед Ленд.
   - Отличный барометр, мой друг, - сказал я.
   - Да, барометр хоть куда! Ни разу он меня не обманул, когда я ходил по изгибам Магелланова пролива.
   В это время вершина отчетливо выделялась на фоне неба.
   Это предвещало хорошую погоду.
   И предвещание сбылось.
   "Наутилус", погрузившись под воду, приблизился к берегу, вдоль которого прошел несколько миль. Сквозь иллюминаторы я видел длинные лианы гигантских фукусов, водорослей с грушевидными пузырями, несколько видов которых были представлены в приполярных морях. Их гладкие и клейкие стебли достигают трехсот метров в длину, они толще указательного пальца, очень прочные и служат нередко причальными канатами для судов. Водоросль, известная под названием вельпа, устилала дно своими листьями длиной фута в четыре. Тут гнездились и находили пищу мириады крестовидных моллюсков, морских раков и каракатиц. Здесь же выдры и тюлени роскошно обедали, по английской моде заедая рыбу морскими овощами.
   По этим роскошным, плодовитым глубинам "Наутилус" летел с предельной скоростью. К вечеру он подошел к Фолклендским островам, и на следующее утро я увидел горные вершины этих островов. Глубина моря была средняя, и я подумал не без основания, что два больших острова, окруженных множеством маленьких островков, должны были когда-то быть частью Магелланова материка. Фолкленды были, вероятно, открыты знаменитым Джоном Девисом, который их назвал Южными Девисовыми островами. Впоследствии Ричард Хоукинс переименовал их в острова Девы Марии. В начале XVIII века их стали звать Мальвинами французские рыбаки из Сен-Мало, и, наконец, англичане, владеющие ими ныне, назвали их Фолклендскими островами.
   Мы здесь достали сетями прекрасные водоросли, в том числе замечательный фукус, ствол которого был облеплен ракушками превосходного вкуса. Дикие гуси и утки стаями прилетали на палубу и скоро перешли в нам на камбуз. Из рыб меня особенно привлекли бычки двадцати сантиметров длиной, усеянные беловатыми и желтыми пятнами.
   Любовался я и медузами. Иные из них напоминали полусферический, очень гладкий зонтик с темно-красными полосами и с двенадцатью фестончиками по краям. Другие представляли собой опрокинутую корзинку, из которой грациозно свешивались широкие листья и длинные красные веточки. Они плыли, загребая четырьмя листовидными губными щупальцами и распустив по течению множество длинных тонких щупальцев. Мне хотелось сохранить несколько видов этих нежных зоофитов, но они не что иное, как тень или нечто неосязаемое вне своей родной стихии.
   Когда последние высоты Фолклендских островов исчезли с горизонта, "Наутилус" погрузился на двадцать пять метров и пошел вдоль американского берега. Капитан Немо все не показывался.
   До 3 апреля мы не отходили от берегов Патагонии, плывя то под водой, то на поверхности. "Наутилус" миновал широкий лиман, образуемый устьем Ла-Платы, и находился 4 а преля на траверзе Уругвая. Он держал курс на север, следуя причудливым изгибам берегов Южной Америки.
   С того дня, когда мы оказались на борту "Наутилуса", мы прошли шестнадцать тысяч лье.
   К одиннадцати часам утра мы перешли тропик Козерога у тридцать седьмого меридиана и миновали мыс Фрио. К неудовольствию Неда Ленда, капитан Немо, видимо, не любил соседства этих заселенных берегов Бразилии и шел со скоростью, от которой кружилась голова. Самые быстрые рыбы и птицы не могли за нами угнаться, и все естественные богатства этой области Атлантики остались для нас тайной.
   Бег нашего корабля продолжался несколько суток, и 9 апреля вечером мы прибыли к самой восточной точке Южной Америки - мысу Кабу-Бранку. Но мы от него снова уклонились и нырнули глубже, в подводную долину, образуемую на дне океана между Кабу-Бранку и горной цепью Сьерра-Леоне на африканском берегу. Эта долина раздваивается на широте Антильских островов и заканчивается к северу впадиной глубиной девять тысяч метров. В этом месте геологический разрез океана до Малых Антильских островов представляет остроконечный утес высотой шесть километров, а на широте островов Зеленого Мыса - стену такой же высоты. Здесь между этих скалистых границ затонул целый континент - Атлантида. На дне этой громадной морской долины живописно расположены ряды гор, украшающих подводную местность.
   Сведения эти я нашел в рукописных картах, имевшихся в библиотеке капитана Немо, составленных, вероятно, самим капитаном на основе его личных исследований.
   В продолжение двух дней мы шли в этих пустынных и глубоких водах. "Наутилус" мог подниматься по диагонали на любую высоту, но 11 апреля он поднялся вдруг прямо вверх, и перед нами предстала огромная лагуна близ устья Амазонки, которая несет такое количество воды, что опресняет воду океана на расстоянии нескольких лье.
   Мы уже пересекли экватор. На западе осталась Гвиана - земля, принадлежащая Франции, где мы легко нашли бы убежище. Но дул резкий ветер, и сильная волна отбила бы от берега нашу легкую шлюпку. Нед Ленд это, конечно, понял, потому что не упоминал о побеге. Я, со своей стороны, не сделал и намека на его планы, опасаясь необдуманных действий.
   Я вознаградил себя за потерю времени занимательными научными исследованиями. 11 и 12 апреля "Наутилус" держался на поверхности, и нам удалось наловить множество зоофитов, рыб и пресмыкающихся.
   Из семейства шестилучевых кораллов актиний был замечательный вид Phyctalis protexta, который водится в этой части океана. Это цилиндрический стволик, исполосованный вертикальными линиями, испещренный красными пятнышками, с прекрасной короной из щупальцев. Моллюсков новых я не встретил. Я уже описывал порфиры с правильными, перекрещивающимися линиями, с рыжими крапинками, ярко выступающими на телесном цвете кожи; птероцер, похожих на окаменелых скорпионов; аргонавтов и каракатиц; некоторые виды кальмаров, которых древние естествоиспытатели считали летучими рыбами и на которых обыкновенно ловится треска.
   Из местных рыб я отметил несколько видов. Из хрящевых - вид миноги длиной дюймов пятнадцать, с зеленоватой головой, фиолетовыми плавниками, серо-голубой спиной, бурым брюшком, испещренным серебряными точками, и глазками, обведенными золотом, - их, вероятно, привело в море течение Амазонки, так как эта рыба пресноводная. Бугорчатые скаты с острой мордой, длинный двулопастной хвост у них заканчивается зазубренным шипом. Маленькие акулы длиной один метр имели несколько рядов зубов, загибающихся внутрь. Красноватые треугольнички полметра длиной, рыбы - летучие мыши, жабры которых имеют мясистые лопасти, что придает им сходство с летучей мышью, но из-за рогового нароста, имеющегося у них около ноздрей, их прозвали морскими единорогами. Наконец, несколько в идов балистов, или с пинорогов с пестрыми золотистыми боками, усеянными мелкими точками.
   Этот перечень - несколько сухой, но весьма точный - я закончу описанием некоторых костистых рыб, встреченных здесь. Аптеронотусы с очень тупой и белоснежной головой, но совершенно черным телом и длинным мясистым хвостом в виде ремня. Сардинки длиной тридцать сантиметров с ярким серебристым блеском. Большие скумбрии с анальными плавниками. Негро-рыбы, которых ловят при свете факелов, длиной метра два, с жирным белым плотным мясом; жаренное, оно имеет вкус угря, а сушеное - вкус копченой семги. Светло-красные губаны, покрытые чешуей лишь у основания плавников. Хризоптеры золотисто-серебристые блистали переливами рубина и топаза. Золотохвостые морские караси, мясо которых чрезвычайно нежно, а фосфоресцирующий блеск выдает их присутствие в воде. Закончу список оранжевыми спарами с тонким языком, горбылями с золотистыми хвостами, рыбами-хирургами и четырехглазыми суринамскими анаблепсами.
   Однако надо упомянуть еще об одной рыбе, о которой долго будет помнить Консейль, и не без причины.
   Сети принесли нам ската, очень плоского, который, если бы ему отрезать хвост, образовал бы совершенный диск. Весил он до двадцати килограмм; снизу он был белый, сверху красноватый, с большими круглыми пятнами темно-синего цвета, обведенными черным, кожа у него была очень гладкая, плавник двулопастной. Распростертая на палубе, рыба билась, пыталась перевернуться, судорожно подскакивала и металась так неистово, что еще прыжок, и она бы свалилась в воду. При виде этого Консейль, не желавший лишиться добытой им рыбы, кинулся на нее и, прежде чем я успел удержать его, схватил ее двумя руками. Но в то же мгновение он был отброшен в сторону, ноги его мелькнули в воздухе, и он жалобно закричал:
   - Профессор! Помогите!
   В первый раз он назвал меня не в третьем лице.
   Мы с Лендом подняли его и стали растирать. Едва Консейль немного пришел в себя, тотчас же принялся за классификацию.
   - Класс хрящевых, отряд хрящеперых, с неподвижными жабрами, семейство скатов, род скат электрический!
   - Да, друг мой, это верно: ты обязан таким ударом электрическому скату.
   - Я же и отомщу ему! - отвечал Консейль.
   - Чем?
   - Съем.
   Он это и исполнил в тот же день, но только из мести, потому что мясо этого ската было очень жестким.
   Бедный Консейль пострадал от самого опасного электрического ската - кумана. Это необыкновенное животное поражает рыбу на расстоянии нескольких метров - так велика сила его электрического разряда.
   На другой день, 12 апреля, "Наутилус" подошел к Голландской Гвиане - к устью реки Марони. Здесь мы увидели несколько семей морских млекопитающихся - ламантинов - из отряда сирен, кротких и беззащитных животных длиной пять-шесть метров и весом до шестисот килограмм каждое. Я сказал Неду Ленду и Консейлю, что предусмотрительная природа наделила этих млекопитающих важной ролью: они, как и тюлени, едят морскую траву, скопления которой заносят устья тропических рек.
   - И знаете, - добавил я, - что стало в результате того, что люди почти истребили эту полезную породу животных? Водные растения гниют и заражают воздух, а отравленный воздух заразил желтой лихорадкой эту удивительную страну. Ядовитая гниющая растительность накопилась в этих водоемах, и лихорадка гуляет теперь на значительном расстоянии - от залива Ла-Плата до Флоридского пролива.
   И если верить Туссенелю, бич этот ничто в сравнении с бедствием, ожидающим наших потомков, когда в морях истребят китов и тюленей. Тогда переполненные осьминогами, медузами, кальмарами моря превратятся в огромные очаги инфекции, так как воды их лишатся "тех гигантских желудков, которых Бог определил на то, чтобы бороздить морскую поверхность".
   Однако, несмотря на эту теорию, экипаж "Наутилуса" поймал шесть ламантинов: необходимо было запастись свежим мясом, которое, кстати, гораздо вкуснее, чем говядина и телятина.
   Охота не представляла никакого интереса: животные давали убивать себя, нисколько не защищаясь.
   В тот же день запасы "Наутилуса" увеличились необыкновенным уловом рыбы - эти воды изобилуют всякой живностью. В сети попалось несколько рыб-прилипал, голова у них заканчивалась овальной пластинкой с мясистыми краями. Плоский диск их тела состоит из поперечных подвижных хрящевых пластинок, которые рыба может сдвигать, образуя между ними пустое пространство, что позволяет ей присоединяться к предметам как присоска.
   Рыба-прилипала, которую я видел в Средиземном море, принадлежит к этому же роду, но здешняя - костистая, свойственная только этим водам. Наши матросы, поймав их, сразу опускали в баки с водой.
   После лова "Наутилус" подошел к берегу. Здесь на поверхности вод спали несколько морских черепах. Поймать их было бы трудно, потому что они просыпаются от малейшего шороха, а твердый панцирь спасает их даже от гарпуна. Но рыба-прилипала произвела эту операцию с необыкновенной точностью и меткостью: эта рыба - живой крючок, который осчастливил бы и обогатил любого рыбака.
   Матросы привязали к хвостам рыб колечки с веревками и бросили их в море. Они тотчас впились в черепах так крепко, что скорее пришлось бы их разорвать, чем отцепить от жертвы. Затем рыб притянули к "Наутилусу", а вместе с ними и черепах, к которым они присосались.
   Таким образом поймали и несколько какуан шириной один метр и весом двести килограмм. Панцирь этих морских черепах состоит из больших, тонких до прозрачности темных роговых пластинок, испещренных белыми и желтыми пятнами, и имеет большую ценность. Они, кроме того, очень вкусны, так же как и обычные черепахи.
   Этой ловлей закончилось наше плавание в окрестностях Амазонки, и с наступлением ночи "Наутилус" снова вышел в открытый океан.
  

Глава восемнадцатая

Осьминоги

   В течение нескольких дней "Наутилус" постоянно отдалялся от берегов Америки, очевидно не желая заплывать в воды Карибского моря и тем более Мексиканского залива. Средняя глубина этих мест около тысячи восьмисот метров, но они так усеяны островами и так часто посещаются пароходами, что капитан Немо не захотел в них заходить.
   16 апреля мы прошли милях в тридцати от Мартиники и Гваделупы. Пред нами только мелькнули их высокие горные вершины.
   Нед Ленд, рассчитывавший на то, что в Карибском море удастся или выплыть на берег, или сесть в одно из судов, курсировавших с острова на остров, пришел в крайнее уныние. Теперь бежать было бы возможно, если бы Неду Ленду удалось овладеть шлюпкой без ведома капитана. Но в открытом океане об этом нечего было и думать.
   Мы втроем долго обсуждали этот вопрос. Шесть месяцев мы уже были в плену на "Наутилусе", проплыли семнадцать тысяч лье, и не было шансов на то, что когда-нибудь остановимся. Нед Ленд сделал мне совершенно неожиданное предложение - задать капитану категорический вопрос: как долго намерен он держать нас на своем корабле?
   Это мне не понравилось. Задавать вопросы было бесполезно. От капитана Немо ждать было нечего. К тому же с некоторого времени капитан становился все мрачнее, сосредоточеннее, отчужденнее, меня, казалось, он избегал: я с ним встречался чрезвычайно редко. Раньше он с удовольствием объяснял мне разные подводные чудеса, а теперь оставлял меня работать в одиночестве и не появлялся в салоне.
   Почему он так изменился? По какой причине? Упрекнуть мне себя было не в чем. Может быть, наше присутствие на корабле тяготило его, а между тем не такой он был человек, чтобы вернуть нам свободу.
   Я сказал Неду, что мне нужно время, чтобы все обдумать. Если бы мой вопрос капитану не увенчался желанным успехом, то возбудил бы подозрения капитана, ухудшил наше положение и окончательно повредил планам канадца. На здоровье мы сослаться не могли: после Южного полюса Нед, Консейль и я никогда не чувствовали себя лучше. Здоровая пища, свежий морской воздух, упорядоченная жизнь, постоянная температура исключали возможность болезней. Подобный образ жизни был вполне нормальным для такого человека, как капитан Немо, который не жалел ни о чем на земле, который был у себя дома, плыл куда хотел и шел к задуманной цели путями, необъяснимыми для нас, но ясными для него. Мы другое дело: мы не рвали связей с человечеством, я не хотел хоронить вместе с собой результаты моих наблюдений... Я теперь имел право издать настоящую книгу о тайнах морских глубин и льстил себя надеждой, что рано или поздно я все-таки выпущу ее в свет.
   И здесь, в антильских водах, на глубине десяти метров от поверхности океана, сколько замечательных наблюдений я сделал и описал в своих заметках.
   Из зоофитов тут были сифонофоры физалии, известные под названием галеры, в виде продолговатых пузырей с перламутровым отливом, с растянутыми перепонками и голубыми щупальцами, развевавшимися, как шелковые нити на ветру. Эти очаровательные на вид медузы оказались настоящей крапивой для пальцев: они испускали из себя жгучее вещество. Кольчатые черви аннелиды, метра полтора длиной, вооруженные розовым хоботом, снабжены тысячью семьюстами органами передвижения. Они скользят в воде, как змеи, и поражают вас всеми цветами солнечного спектра.
   Из рыб встречались огромные малабарские скаты, длиной десять футов и весом фунтов шестьсот, с треугольными грудными плавниками, выпуклой спиной, глазами внизу головы. Они плавали по воде, как обломки разбитых судов, и иногда вдруг прикладывались к нашим иллюминаторам, закрывая их, как захлопнувшийся ставень.
   Тут были американские балисты, белые с черным; бычки, длинные и мясистые, с желтыми плавниками и выдающимися челюстями; макрель, длиной метра полтора, с короткими и острыми зубами, покрытая чешуей. Стаями мелькали барабули, исполосованные золотом от головы до хвоста, и шумно плескались, быстро шевеля блестящими плавниками. Когда-то их посвящали Диане, богачи-римляне особенно их ценили и сочинили даже поговорку: "Не тот их ест, кто ловит".
   Перед нами проплывали золотистые помаканты, в изумрудных полосках, в бархате и шелке, как вельможи на картинах Веронезе. Морские караси укрывались под свой перепончатый плавник. Клюпанодоны семейства сельдевых, длиной дюймов пятнадцать, сверкали фосфоресцирующими искрами. Кефаль била по волнам толстым хвостом. Красные сиги как будто косили волны острыми грудными плавниками. Серебристые селены вомеры из семейства ставридовых сверкали в воде, как луна, ярко-белыми переливами.
   Сколько бы еще новых, чудесных видов я включил в свою коллекцию, если бы "Наутилус" не стал мало-помалу опускаться все ниже, пока наконец не достиг глубины двух-трех тысяч метров. Здесь животная жизнь была представлена лишь морскими звездами, медузами с небольшой чашечкой на прямом стебле и несколькими другими крупными моллюсками.
   20 апреля мы поднялись на тысячу пятьсот метров. Самым близким к нам был архипелаг Лукайских островов, насыпанных, как камешки на поверхности воды. А под водой возвышались огромные скалы, отвесные, как стены, из размытых каменных массивов, в них встречались глубокие пещеры, до дна которых не достигал электрический свет "Наутилуса".
   Эти утесы были покрыты густой растительностью: гигантскими ламинариями, бесконечно длинными фукусами, - вообще такими громадными водорослями, какие достойны лишь мира титанов.
   В разговоре от колоссальной растительности мы с Консейлем и Недом перешли, естественно, к огромным морским животным. Одни, очевидно, предназначены в пищу другим. Из иллюминаторов "Наутилуса", почти стоявшего на месте, я видел лишь сочленения и лапы фиолетовых крабов и клиосов, которые водятся в антильских водах.
   Часов в одиннадцать Нед Ленд обратил мое внимание на необыкновенное шевеление в высоких водорослях.
   - Да, - сказал я, - именно в таких пещерах водятся осьминоги, и не удивлюсь, если мы увидим здесь этих чудовищ.
   - Как! - удивился Консейль. - Простые кальмары из отряда головоногих?
   - Нет, огромных осьминогов. Но друг Ленд, вероятно, ошибся: я ничего не вижу.
   - Жаль, - заметил Консейль. - Я хотел бы повстречаться лицом к лицу с осьминогом, о котором столько слышал. Он, говорят, настолько силен, что может корабль утащить в бездну. Их еще называют крак...
   - Крак - и все! - засмеялся Нед.
   - Кракенами, - договорил Консейль, не обращая на него внимания.
   - Никогда не поверю, что существуют такие кракены!
   - Отчего же? - возразил Консейль. - Мы верили же, что есть на свете нарвал или морской единорог?
   - Напрасно верили, Консейль!
   - Разумеется, напрасно. Но многие и теперь еще этому верят.
   - Пусть! Я знаю то, Консейль, что поверю только тогда, как стану рубить их на части!
   - Вы, стало быть, не верите, что есть громадные осьминоги? - спросил Консейль.
   - Кто же их видел? - вскрикнул канадец.
   - Очень многие, друг Нед.
   - Только не рыбаки; ученые, может быть.
   - Нет, Нед: и рыбаки, и ученые, - сказал я.
   - И я, - добавил Консейль чрезвычайно серьезно, - я видел, как осьминог схватил большое судно своими щупальцами и утащил под воду.
   - Вы сами это видели? - спросил канадец.
   - Видел, Нед.
   - Собственными глазами?
   - Собственными глазами.
   - Где же это?
   - В Сан-Мало, - невозмутимо ответил Консейль.
   - В порту? - насмешливо спросил Нед Ленд.
   - В церкви! - ответил Консейль.
   - Как в церкви? - удивился канадец.
   - Да, друг Нед: огромный осьминог изображен там на с тене. Нед Ленд разразился громким смехом.
   - Я об этом слышал, - сказал я. - Сюжет картины заимствован из легенды, а известно, насколько можно полагаться на легенды в научных вопросах. К тому же когда речь идет о чудовищах, то в изображении их всегда участвует фантазия. Не только распространилось убеждение, что осьминог может потопить корабль, но Олаф Великий говорил даже об осьминоге длиной в милю, который похож скорее на остров, чем на животное. Рассказывают также, что епископ Нидросский поставил однажды алтарь на огромном утесе. По окончании обедни утес вдруг поплыл, а потом нырнул в море. Оказалось, что это был осьминог.
   - А что еще? - спросил Нед.
   - Другой епископ, Понтоппидан Бергенский, упоминает об осьминоге, на спине которого учился пехотный полк - Здоровы были сочинять! - заметил Нед Ленд.
   - Наконец, древние натуралисты говорили об осьминогах-чудовищах, пасть которых была величиной с залив, а сами они не могли пройти через Гибралтар.
   - Но что верного в этих рассказах, с позволения их чести? - спросил Консейль.
   - Ничего, друзья мои. Все, что переступает пределы правдоподобия, - миф или легенда. Воображение рассказчика всегда, впрочем, основывается на чем-либо существующем. Верно то, что есть осьминоги и кальмары очень больших размеров, но они, однако, меньше китообразных. Наши рыбаки нередко видят кальмаров более метра длиной. В музеях Триеста и Монпелье есть скелеты осьминогов длиннее двух метров. К тому же у животного длиной не более шести футов щупальца должны быть длиной двадцать семь футов, что уже делает из него страшилище.
   - И в наше время такие попадаются? - спросил канадец.
   - Моряки их часто видят. Один из моих приятелей, капитан Поль Бос из Гавра, говорил мне, что видал таких великанов в Индийском океане. Не далее как в 1861 году невероятный факт подтвердил существование этих гигантских животных.
   - А что случилось в 1861 году? - спросил Нед Ленд.
   - В 1861 году к северо-востоку от Тенерифа, на широте, на которой мы приблизительно находимся в настоящую минуту, экипаж "Алектона" заметил осьминога-гиганта. Капитан Буге подошел к нему, пробовал атаковать его и гарпуном, и ружейными пулями, но безуспешно: пули и гарпун проникали в его тело, как в кисель. После многих неудачных попыток экипажу удалось накинуть на моллюска петлю. Петля скользнула по его телу до хвостовых плавников и остановилась. Тогда они стали тащить его на палубу, но он был так тяжел, что поднять его не было возможности. Веревка перетерла ему хвост, и, лишенный этого украшения, он ушел в воду.
   - Ну вот наконец факт! - заметил Нед Ленд.
   - Факт неоспоримый, мой милый Нед. Этот вид даже назвали - кальмар Буге.
   - А какой он был длины? - спросил Нед.
   - Не шесть ли метров приблизительно? - спросил Консейль, стоя у иллюминатора и всматриваясь в углубления утеса.
   - Так точно, - отвечал я.
   - А на голове у него был венец из восьми щупальцев, и щупальца извивались, как змеи?
   - Верно.
   - А глаза у него были огромные, выпуклые, посередине головы?
   - Да, Консейль.
   - А челюсти были похожи на клюв попугая? Только очень огромный?
   - Так точно, Консейль.
   - Ну так если перед нами не сам кальмар Буге, то по крайней мере его брат.
   Я посмотрел на Консейля, а Нед Ленд бросился к иллюминатору.
   - Отвратительная тварь! - крикнул он.
   Я посмотрел и тоже не мог воздержаться от возгласа отвращения.
   Перед нами копошилось чудовище, достойное роли в страшных легендах, - гигантский осьминог длиной метров восемь. Он чрезвычайно быстро плыл задом наперед по направлению к "Наутилусу". Смотрел он прямо перед собой неподвижными серо-зелеными глазами. Восемь рук, или, скорее, ног-щупальцев, торчащих на голове, были вдвое длиннее его тела и извивались, как волосы у фурий. На внутренней стороне щупальцев ясно были видны двести пятьдесят присосок полусферической формы. Временами они присасывались к стеклам. Челюсти чудовища, состоящие из рогового вещества, были похожи на клюв попугая и открывались вертикально. Из них высовывался дрожащий язык, тоже роговой, снабженный несколькими рядами острых зубов. Как прихотливо распорядилась природа, одарив этих моллюсков отличным клювом. Веретенообразное тело, вздутое посередине, вероятно, весило несколько тонн. Невероятно изменчивая окраска в зависимости от степени раздражения животного мгновенно переходила из беловатосерого в красновато-коричневый оттенок.
   Интересно, что именно в эту минуту было причиной раздражения спрута? Уж не злился ли он на то, что "Наутилус" сильнее его и что ему некуда было приложить страшную силу своих щупальцев? Какой мощью одарила природа это чудовище, дав ему трехкамерное сердце!
   Было бы грешно не воспользоваться благоприятным случаем, столкнувшим нас с этим представителем семейства головоногих, и потому я, подавив в себе отвращение и ужас, которые он возбуждал во мне, начал его зарисовывать.
   - Это, может быть, спрут, который попался "Алектону", - сказал Консейль.
   - Нет, этот ведь целый, а у того оторвали хвост, - возразил ему Нед.
   - Это ничего не значит, - сказал я. - Щупальца и хвост этих моллюсков быстро восстанавливаются, так что за семь лет спрут Буге, вероятно, уже отрастил себе новый хвост.
   - А может быть, он среди вот этих, - сказал Нед.
   Я взглянул и действительно в другом иллюминаторе увидел еще семерых спрутов. Слышно было, как их жесткие щупальца ударялись о стальную обшивку нашего "Наутилуса".
   Я продолжал работу. Чудовища держались в воде неподвижно, так что можно было даже сделать миниатюрный снимок их фигуры на стекле. К тому же мы шли не очень быстро.
   Вдруг "Наутилус" остановился от сильного толчка.
   - Уж не наткнулись ли мы на что-нибудь? - спросил я.
   - Наткнулись или нет, беда миновала, потому что мы стоим в чистой воде, - сказал Нед.
   Прошла еще минута. Вошел капитан Немо с помощником.
   Я давно его не видел, и он показался мне очень мрачным. Не говоря ни слова, даже не поздоровавшись и не взглянув на нас, он подошел к иллюминатору, посмотрел на спрутов и что-то сказал своему помощнику. Тот вышел. Вскоре иллюминаторы закрылись и засветился потолок.
   Я подошел к капитану.
   - Весьма любопытная коллекция спрутов, - сказал я развязным тоном любителя, разглядывающего богатый аквариум.
   - Да, - ответил он, - и сейчас мы вступим с ними в рукопашный бой.
   Я с удивлением взглянул на капитана, думая, что ослышался.
   - В рукопашный бой? - повторил я.
   - Да, винт остановился. Вероятно, в него вцепились эти чудовища своими роговыми присосками.
   - Что же вы собираетесь делать?
   - Подняться на поверхность и перебить эту мерзость.
   - Это, я думаю, будет довольно трудно.
   - Конечно, тем более что электрические пули, не встречающие достаточного сопротивления, чтобы разорваться, не действуют на их мягкое тело. Но мы атакуем их топорами.
   - И гарпуном, если позволите, - сказал Ленд.
   - Я принимаю ваше предложение, мистер Ленд, - ответил ему капитан.
   - Мы идем за вами, - сказал я.
   Следуя за капитаном Немо, мы направились к трапу.
   Там уже стояло более десяти человек, вооруженных топорами и совершенно готовых к атаке. Мы с Консейлем взяли по топору, а Нед Ленд вооружился гарпуном.
   "Наутилус" был уже на поверхности. Моряк, стоявший на последней ступеньке, отвинчивал гайки. Как только он отвинтил их, крышка люка стремительно отскочила, очевидно, схваченная страшными присосками спрута.
   Тотчас в отверстие, словно змея, скользнуло длинное щупальце, а за ним извивались еще штук двадцать других. Капитан Немо взмахнул топором, и огромный отросток, извиваясь, упал на ступени.
   В ту минуту, как мы, толкая друг друга, старались выбраться на палубу, в воздухе протянулись два страшных щупальца и, вцепившись в моряка, который стоял впереди капитана Немо, подняли его в воздух.
   Капитан вскрикнул и бросился на помощь. Мы кинулись за ним.
   Какая ужасная картина! Несчастный, схваченный щупальцами спрута, болтался в воздухе по прихоти этого чудовищного хобота, задыхался и отчаянным голосом кричал: "Помогите, помогите!"
   Эти слова, сказанные по-французски, произвели на меня потрясающее впечатление!
   На борту находился мой соотечественник, может быть, даже и не один! Я никогда не забуду этот раздирающий душу, отчаянный крик!
   Не было никакой надежды спасти погибающего. Кто мог освободить его от этих крепких, могучих объятий?
   Капитан Немо бросился на спрута и одним ударом топора отрубил ему другое щупальце. Помощник капитана бешено сражался с другими чудовищами, вцепившимися в борта "Наутилуса". Весь экипаж, Консейль, Нед и я рубили направо и налево. В воздухе носился отвратительный запах мускуса.
   Зрелище было страшное.
   Одну минуту я думал, что есть надежда спасти несчастного. Из восьми щупальцев семь было уже обрублено, но это последнее с неописуемой силой продолжало сжимать, душить и трясти в воздухе несчастную жертву. Капитан Немо и его помощник уже хотели обрубить его, как вдруг животное выбросило струю черной жидкости из особого мешка у анального отверстия и ослепило нас.
   Когда мы протерли глаза и черное облако рассеялось, спрут уже скрылся со своей жертвой.
   Страшное бешенство овладело нами. Мы были вне себя от горя и злости.
   Десять или двенадцать спрутов овладели палубой и бортами "Наутилуса". Мы каждую минуту натыкались на змееобразные обрубки, изгибавшиеся в массе крови и черноватой жидкости, но работы все еще оставалось много: страшные щупальца, казалось, возникали вновь и вновь, как головы гидры. Гарпун Неда Ленда при каждом взмахе вонзался в зеленоватые глаза. Вдруг мой храбрый товарищ упал, сбитый с ног сильным щупальцем.
   Сердце у меня облилось кровью от ужаса и волнения. Громадный клюв спрута раскрылся над Недом Лендом.
   Я бросился на помощь товарищу, но капитан Немо меня опередил. Его топор скрылся между громадными челюстями, и спасенный канадец вскочил на ноги и целиком погрузил свое орудие в сердце животного.
   - Я был у вас в долгу, - сказал ему капитан.
   Нед молча ему поклонился.
   Битва продолжалась еще четверть часа. Побежденные, раненые и убитые чудовища скрылись в волнах.
   Капитан Немо, залитый кровью, неподвижно стоял около прожектора и глядел на воду, поглотившую одного из его товарищей, крупные слезы катились по его лицу.
  

Глава девятнадцатая

Гольфстрим

   Никто из нас никогда не забудет ужасной сцены 20 апреля. Я описал ее под впечатлением глубочайшего волнения, перечитал сам и прочел потом Консейлю и Неду Ленду. Они нашли, что происшествие хотя и передано фактически верно, но не может выразить того, что происходило в тот день. Подобную картину может передать лишь перо нашего знаменитого поэта, автора "Тружеников моря".
   Я говорил, что капитан Немо, глядя на волны, плакал. Действительно, горе его было безграничным. При нас он терял уже второго своего спутника, какая страшная смерть постигла его друга! Раздавленный, исковерканный, задушенный страшными щупальцами спрута, разможженный в его железных тисках, несчастный был лишен погребения среди мирных вод кораллового кладбища.
   Что касается меня, отчаянный призыв на помощь надрывал мое сердце. Несчастный француз, позабывший свой родной язык, заговорил на нем, моля о спасении!
   Итак, среди этих людей, телом и душой преданных капитану Немо, избегающих, подобно ему, любого контакта с людьми за пределами "Наутилуса", находился один из моих соотечественников! Он один представлял Францию в этой таинственной ассоциации, очевидно состоявшей из различных национальностей?
   Этот нерешенный вопрос беспрестанно вертелся у меня в голове!
   Капитан Немо ушел к себе, и некоторое время мы его не видели. По "Наутилусу", душой которого он был и который отражал расположение духа капитана, я мог судить, до какой степени были сильны его горечь и отчаяние! Судно шло без определенного направления, подобно трупу, по прихоти волн. Казалось, капитан не мог отойти от места битвы, в которой он лишился одного из своих друзей.
   Так прошло десять дней. Только 1 мая "Наутилус" взял курс на север. Мы следовали по течению величайшей морской реки, имеющей собственные берега, рыбу, температуру. Я говорю о Гольфстриме.
   Это настоящая река, свободно текущая среди Атлантического океана, воды ее не смешиваются с водами океана. Вода в ней более соленая, чем в океане. Средняя глубина ее равняется трем тысячам футов, средняя ширина - шестидесяти футов. В некоторых местах скорость течения доходит до четырех километров в час. Неизменный объем ее вод превосходит все реки земного шара, вместе взятые.
   Настоящий исток, или начало, Гольфстрима, исследованного капитаном Маури, находится в Гасконском заливе. Здесь начинают образовываться его воды, хотя еще мало отличающиеся по цвету и температуре. Потом они направляются к югу вдоль берегов экваториальной Африки, согреваются солнечными лучами жаркого пояса, переходят Атлантический океан, достигают мыса Сан-Роке на бразильском берегу и тут разделяются на две ветви. Одна из них идет к Антильским островам, где снова прогревается. Здесь Гольфстрим, как будто предназначенный самой природой поддерживать равенство температур и смешивать воды тропиков с северными водами, начинает играть свою роль уравнителя. Раскаленный солнцем в Мексиканском заливе, он поднимается на север к американским берегам, доходит до Новой Земли и, встретив сопротивление холодного течения из Девисова пролива, отклоняется к востоку, опять течет через океан, следуя локсодромической линии, и снова разделяется на две ветви у 43°. Одна ветвь под действием северо-восточных пассатных ветров возвращается к Гасконскому заливу и Азорским островам, а другая, обогрев берега Ирландии и Норвегии, доходит до Шпицбергена и, понизив свою температуру на 4°, образует море, свободное ото льдов.
   Итак, "Наутилус" плыл теперь по этой реке в океане. При выходе из Флоридского пролива Гольфстрим, имея четырнадцать лье в ширину и триста пятьдесят метров в глубину, течет со скоростью восемь километров в час. Эта скорость по мере продвижения на север равномерно уменьшается, что имеет немаловажное значение: если бы скорость и эта равномерность нарушились, то европейский климат подвергся бы таким изменениям, последствия которых даже нельзя предвидеть.
   Около полудня мы с Консейлем стояли на палубе. Я рассказывал ему об особенностях Гольфстрима. Потом я посоветовал Консейлю опустить руку в воду. Он сделал это и очень был удивлен, не ощутив ни холода, ни тепла.
   - Это происходит оттого, что температура Гольфстрима на выходе из Мексиканского залива почти равна температуре нашей крови. Гольфстрим - огромный носитель тепла, способствующий украшению западноевропейских берегов вечнозеленой растительностью. Если верить Маури, то оказывается, что если утилизировать всю теплоту этого течения, его достаточно было бы на поддержание в расплавленном состоянии массы чугуна, равной двум таким рекам, как Амазонка и Миссури.
   В это время скорость Гольфстрима доходила до двух метров двадцати пяти сантиметров в секунду. Его волны, стесненные океаном, заметно возвышались над уровнем последнего. Цвет воды Гольфстрима гораздо темнее, что зависит от большого присутствия солей, ее чистый цвет индиго резко отличается от зеленоватых волн океана. Линия их водораздела до того четкая, что близ Каролинских островов "Наутилус" носом уже касался Гольфстрима, а его корма была еще в океане.
   Гольфстрим увлекал за собой целый мир живых существ. Аргонавты, свойственные Средиземному морю, прогуливались здесь многочисленными группами. Из хрящевых замечательны были скаты с очень развитыми хвостами, занимавшими почти треть туловища. Они имели вид огромного ромба длиной двадцать пять футов. А метровые акулы, с громадной головой, коротким, округлым рылом и заостренными зубами в несколько рядов, казалось, были покрыты чешуей.
   Из костистых рыб нам встретились губаны, обычные для этих мест; синагриды, у которых радужная оболочка вокруг глаз сверкала, как огонь; горбыли, или сциены, метровой длины, с широким ртом, вооруженные маленькими зубами; голубые корифены, отливающие серебром и золотом; рыбы-собаки с треугольными головами; голубоватые палтусы, совершенно лишенные чешуи; батрахоиды с желтыми поперечной и продольной полосами в виде буквы Т; маленькие бычки, испещренные коричневыми пятнышками; представители семейства лососевых, стройные мугиломоры, которых Ласепед посвятил своей подруге жизни; и, наконец, красивые американские кавалер-рыбы, украшенные всевозможными орденами и лентами, часто посещающие североамериканские берега, где живет народ, который, впрочем, очень мало уважает подобные знаки отличия.
   Ночью воды Гольфстрима блестели фосфоресцирующим светом, соперничая с нашим электрическим освещением, особенно во время частых гроз.
   8 мая мы проходили мимо мыса Гаттераса на побережье Северной Каролины. В этом месте ширина Гольфстрима достигает семидесяти пяти миль, а глубина - двухсот десяти метров. "Наутилус" по-прежнему плыл, не придерживаясь определенного курса.
   В этих условиях бегство наше могло бы осуществиться. Нас никто не охранял. Берега были населенные и могли предоставить нам удобное убежище. В океане беспрестанно встречались пароходы, совершавшие рейсы между Нью-Йорком, Бостоном и Мексиканским заливом, днем и ночью вдоль американского берега сновали маленькие каботажные шхуны, которые могли бы нас подобрать.
   Нам показалось это благоприятным обстоятельством, несмотря на тридцатимильное расстояние, отделявшее "Наутилус" от берега.
   Только погода беспокоила канадца. Мы приближались к тем местам, где часто бывают грозы, шторма и циклоны, рождаемые Гольфстримом. Пускаться на небольшой шлюпке в разбушевавшийся океан означало идти на верную смерть. Нед Ленд сознавал это. И грыз удила, страдая тоской по родине. Излечить эту тоску могло только бегство.
   - Надо с этим кончать, - сказал он мне в тот же день, - я до тех пор не успокоюсь. Ваш Немо все отдаляется от земли, идет к северу, а мне уже хватило Южного полюса, к Северному с ним не пойду!
   - Что же делать, Нед, если в настоящую минуту бегство невозможно?
   - Надо объясниться с капитаном. Вы молчали, когда мы были около берегов вашей родной Франции, теперь мы в морях американских, и я молчать не хочу. Как подумаю, что через несколько дней "Наутилус" будет на широте Новой Шотландии, что около Ньюфаундленда есть широкий залив, в который впадает река Святого Лаврентия, что река эта - моя родная река, что на ней мой родной Квебек, так меня злость и душит! Нет, я скорее брошусь в море, а здесь не останусь! Мне душно здесь!
   Очевидно, у Ленда лопнуло терпение. Его живая натура не выдерживала такого долгого плена. С каждым днем он менялся в лице, нрав его становился все угрюмее. Я понимал, что он невыносимо страдает, потому что и сам тосковал по родине. Почти семь месяцев мы не имели никаких известий с земли. К тому же отчуждение капитана Немо, его мрачное настроение и задумчивость, особенно со времени схватки с осьминогами, - все это угнетало меня. Во мне исчезла восторженность, с которой я жил на "Наутилусе" первое время. Надо было быть таким невозмутимым, как Консейль, чтобы сжиться с этой средой обитания. Если бы у него вместо легких были жабры, он, право, был бы не менее счастлив.
   - Ну? - спросил Нед Ленд, недовольный моим молчанием.
   - Вы хотите, Нед, чтобы я спросил у капитана Немо, каковы его намерения относительно нас?
   - Да, хочу!
   - Несмотря на то, что он уже высказал?
   - Да. Я хочу их слышать еще раз - в последний. Спросите от моего имени, если хотите.
   - Но я его редко встречаю: он меня избегает.
   - Значит, надо идти к нему!
   - Хорошо, Нед, спрошу.
   - Когда? - настаивал канадец.
   - Когда с ним встречусь.
   - Может быть, мне пойти к нему? - Нет, предоставьте это мне: завтра... - Нет, сегодня!
   - Хорошо, я с ним поговорю сегодня.
   Нед Ленд ушел.
   Я решил действовать немедленно. Лучше сразу покончить с этим делом, чем ждать его решения.
   Я пошел в свою каюту и там услышал шаги в каюте капитана Немо. Случая с ним встретиться я упускать не хотел и постучался в его дверь. Ответа не было. Я постучал еще раз, потом повернул ручку. Дверь открылась.
   Когда я вошел, капитан склонился над столом, занятый чем-то, и не слышал моих шагов.
   Я сказал себе, что не уйду отсюда, прежде чем не поговорю с ним, и подошел к нему поближе.
   Он вдруг поднял голову, нахмурился и резко спросил:
   - Это вы? Что вам здесь надо?
   - Поговорить с вами, капитан.
   - Но я занят, я работаю. Я ведь вам предоставляю свободу работать в уединении, почему я сам не могу ею пользоваться?
   Прием был мало ободряющим. Но я решил все выслушать, потому что у меня было что сказать.
   - Капитан, - начал я холодно, - мне нужно поговорить с вами о деле, не терпящем отлагательства.
   - Какое такое дело? - спросил он иронически. - Не сделали ли вы открытие, а я какое-либо упущение? Не выдало ли вам море одну из своих тайн?
   Он был далек от предмета. Но прежде чем я успел ответить, он мне сказал серьезно, указывая на рукопись, раскрытую на столе:
   - Вот, Аронакс, рукопись на нескольких языках: в ней вкратце изложены результаты моих морских исследований, и я надеюсь, что труд этот со мной не погибнет. Подписанная мной, дополненная моей биографией, она будет вложена в такой аппарат, который не утонет и не промокнет. Последний, кто останется в живых на "Наутилусе", бросит его в море, и он поплывет по воле волн.
   Его подпись! История его жизни, переданная им самим! Его тайна, со временем раскрытая!.. Но в настоящую минуту я в этой исповеди увидел лишь возможность приступить к делу.
   - Капитан, - сказал я, - эту мысль, разумеется, остается только одобрить. Плоды ваших научных трудов не должны пропасть даром. Но для осуществления своей цели вы выбрали, мне кажется, средство довольно примитивное. Как узнать, куда этот аппарат прибьет ветер и в какие руки он попадет? Нет ли средства лучше? Может быть, вы сами или кто-нибудь из ваших?..
   - Никогда, Аронакс! - резко прервал меня капитан.
   - И я, и мои спутники готовы хранить эту рукопись, если вы возвратите нам свободу...
   - Свободу! - вскрикнул он, встав с места.
   - Да, об этом я и пришел вас спросить. Мы уже семь месяцев находимся на вашем корабле, и сегодня я, от имени моих товарищей и от своего собственного, спрашиваю вас: намерены вы оставить нас здесь навсегда?
   - Я вам отвечу, Аронакс, то же самое, что говорил семь месяцев назад: кто попал на "Наутилус", тот уже его не покинет.
   - Да ведь это плен!
   - Называйте как угодно!
   - Ведь и раб имеет право освободиться тем или иным способом!
   - Кто же у вас оспаривает это право? Я вас присягой не связывал, - отвечал капитан.
   Он смотрел на меня, скрестив на груди руки.
   - Капитан, - возразил я, - говорить мы об этом больше не станем, поэтому я выскажусь сейчас. Повторяю вам, что хлопочу не за себя одного: для меня наука - это работа и отдых, увлечение и страсть, которая может заставить меня забыть обо всем. Я, как и вы, могу жить в безвестности и уединении, мечтая о возможности передать потомству результаты моих трудов. Я, одним словом, могу вас оценить, могу следовать за вами без неудовольствия, играя роль, которую до некоторой степени понимаю. Но есть еще и другие стороны вашей жизни, такие сложные и таинственные, что ни я, ни мои спутники не имеем к ним отношения. И даже в те минуты, когда мы бывали тронуты вашими страданиями или восхищались вашим талантливым умом, мужеством и вашими подвигами, мы не смели выразить ни малейшего сочувствия или симпатии, какая всегда возникает при виде высокого дела, совершаемого другом или врагом. Потому-то именно в силу сознания, что мы непричастны ко всему, что вас касается, мы не можем примириться со своим положением, мы не можем жить при таких условиях; для меня это тяжко, а для Неда Ленда - невозможно. Каждый человек стоит того, чтобы о нем подумать. Спрашивали вы себя когда-либо, до каких отчаянных вещей могут довести любовь к свободе и отлучение от работы такого человека, как наш канадец? Что он может придумать, на что решиться?
   Я умолк. Капитан Немо приподнялся.
   - Предоставляю Неду Ленду думать, пробовать, решаться на что ему угодно, - отвечал он. - Мне что за дело? Не я искал его. Я не для своего удовольствия удерживаю его на "Наутилусе". А вы, Аронакс, вы из числа тех людей, которые в состоянии понять все, даже молчание. Больше мне вам сказать нечего. На эту тему мы говорили сегодня в первый и последний раз.
   В следующий раз я вас даже не буду слушать.
   Я вышел.
   С этого дня наше положение стало очень напряженным. Я слово в слово передал товарищам мой разговор с капитаном.
   - По крайней мере, теперь мы знаем, - сказал Нед, - что от него ждать нечего! "Наутилус" подходит к Лонг-Айленду. Мы убежим, какая бы ни стояла погода!
   Небо хмурилось все сильнее и сильнее. Появились признаки приближающегося шторма. Воздух, насыщенный электричеством, приобретал молочный оттенок. Темные грозовые облака, сгущаясь и оседая над нами, быстро убегали к горизонту. Океан начал вздыматься огромными валами. Все птицы, кроме буревестников, исчезли. Барометр падал, указывая на большую влажность. Борьба стихий приближалась.
   Буря разразилась 18 мая, именно в то время, когда "Наутилус" шел в виду Лонг-Айленда, в нескольких милях от Нью-Йорка.
   Бурю эту я могу описать, так как капитан Немо по необъяснимому капризу не ушел от нее в глубину моря, а захотел бороться с ней на поверхности.
   Ветер дул с юго-запада сначала со скоростью пятнадцать метров в секунду, к трем часам дня скорость ветра достигала уже двадцати пяти метров в секунду.
   Капитан Немо, непоколебимо выдерживая напоры ветра, не покидал палубы. Он велел привязать себя у пояса, чтобы его не унесло волнами. Взобравшись на палубу и привязав себя, я любовался разбушевавшейся стихией, удивляясь и силе бури, и силе этого человека.
   Огромные тучи, казалось, задевали волны. Мелких волн я уже не видел в провалах между высокими волнами. Бушующие волны с цельными гребнями росли в высоту, сталкивались друг с другом, а среди них "Наутилус" то ложился набок, то взлетал наверх, то неистово метался.
   К пяти часам полил страшный дождь, но ни ветер, ни море при этом не утихли. Напротив, ураган дул со скоростью сорока пяти метров в секунду, то есть с той силой, которая опрокидывает дома, срывает крыши, ломает железные решетки, сносит пушки крупного калибра.
   А "Наутилус" наш среди такого шквала вполне оправдывал мнение одного ученого инженера: хорошо построенный корабль в состоянии выдержать любой шторм. "Наутилус" был стальным веретеном, послушным и подвижным, без снастей, без мачт, он дерзко и стойко боролся с яростью волн.
   Я внимательно рассматривал громадные валы. В высоту они поднимались метров на пятнадцать, в длину имели метров полтораста - сто семьдесят пять и катились со скоростью пятнадцать метров в секунду. Их количество и сила возрастали по мере глубины океана. И я понял назначение этих волн - захватывать воздух и нагнетать его на дно морское, обеспечивая там жизнь с помощью кислорода. Их страшная сила давления, по вычислениям, достигает трех тысяч килограммов на квадратный фут поверхности. Такие же гигантские валы снесли на Гебридах гранитный утес весом восемьдесят тысяч фунтов, разрушили 23 декабря 1864 года часть города Эдо в Японии и со скоростью семьсот километров в час в тот же день домчались до берегов Америки.
   К ночи шторм усилился. Барометр упал до 710 миллиметров. Уже смеркалось, когда я увидел на горизонте большой корабль. Он шел медленно, на малых парах, чтобы только держаться на воде. Это был, вероятно, пароход, курсирующий между Нью-Йорком и Ливерпулем или Гавром. Скоро он исчез во мраке.
   В десять часов вечера небо было все исполосовано молниями. Я не мог переносить их блеска, а капитан Немо смотрел на них, как бы вбирая в себя суть бури. Страшный шум наполнял воздух - грохот разбивающихся волн, вой ветра, раскаты грома. Ветер переносился с одной точки горизонта на другую, - циклон с востока, облетев север, запад и юг, возвращался снова на восток, сталкиваясь с циркулирующими вихрями Южного полушария.
   Да, Гольфстрим правильно назвали королем бурь! Он создает такие ураганы вследствие разницы температур воды и воздуха над его поверхностью.
   Стена дождя вокруг нас сверкала и искрилась от разрядов бесконечных молний. Капитан Немо, не покидавший поста, казалось, искал смерти и хотел, чтобы его убила молния. Но "Наутилус" поднимал свой стальной нос, как громоотвод, и по нему с оглушительным треском струились непрерывные искры.
   Выбившись из сил, разбитый и измученный, я добрался до люка, открыл крышку и сполз по трапу. Буря достигла высшего предела ярости. Стоять на ногах было невозможно.
   Капитан Немо вернулся к себе около полуночи. Я слышал, как резервуары мало-помалу наполнились и "Наутилус" тихо погрузился под волны.
   Сквозь открытые иллюминаторы в салоне я видел больших рыб, мелькавших мимо, как призраки, в воде, светящейся от вспышек молний.
   "Наутилус" опускался все ниже. Я полагал, что он остановится на глубине метров пятнадцать. Но нет, верхние слои были слишком взволнованны; чтобы отдохнуть от качки, надо было опуститься метров на пятьдесят.
   Зато в какой спокойной, невозмутимой тишине мы очутились! Кто бы мог поверить, что в эту минуту над океаном бушует неистовый ураган!
  

Глава двадцатая

Под 47°242 широты и 17°282 долготы

   Бура отбросила нас к востоку, и надежда убежать с "Наутилуса" и добраться до Нью-Йорка или к реке Св. Лаврентия исчезла. Бедный Нед в отчаянии уединился, как капитан Немо. Мы с Консейлем не расставались.
   Я сказал, что "Наутилус" уклонился к востоку, но надо было сказать - к северо-востоку. Несколько дней он блуждал по океану, то погружаясь, то всплывая в окружении туманов, столь гибельных для мореходцев. Туманы эти бывают вследствие таяния льдов, что поддерживает чрезвычайную влажность воздуха.
   Сколько судов погибло в этих местах, пока они искали в тумане мерцание береговых огоньков! Сколько бедствий причиняла эта плотная масса мглы! Какой страшный треск раздается здесь при ударах кораблей о подводные камни! Сколько судов сталкивается друг с другом, несмотря на предупреждающие огни, свистки и колокола, бьющие тревогу!
   Дно этих морей представляет поистине поле сражения, где еще лежат разбитые корабли. Одни давно уже обратились в рыхлую массу, другие, погибшие недавно, отражали свет нашего прожектора на своей металлической обшивке. Сколько судов погибло вместе с ценным грузом, со всем экипажем, толпами эмигрантов, в этих местах - около мыса Рейс, острова Святого Павла, в проливе Белл-Айл, в заливе Святого Лаврентия! Сколько жертв занесено в летописи смерти пароходами компаний "Ройял-Майл" и "Инманн, Монреаль"! Суда "Сольвейг", "Параматта", "Венгерец", "Канадец", "Англосакс", "Гумбольдт", "Соединенные Штаты" погибли; "Арктик", "Лионец" затонули при столкновении; "Президент", "Пасифик", "Сити Глазго" погибли по неизвестным причинам.
   И среди вот таких останков шел "Наутилус", как бы проводя смотр мертвецам.
   15 мая мы были на южном конце Ньюфаундлендской отмели. Она вся состоит из наносной почвы, из огромного количества органических остатков, занесенных или Гольфстримом с экватора, или с Северного полюса противоположным холодным течением, идущим вдоль американского берега. Здесь же в половодье скапливаются и неправильной формы валуны, отрываемые от берегов. Образовалось тут и громадное кладбище погибших рыб, моллюсков и зоофитов.
   Глубина здесь незначительная, но к югу вдруг идет уступами большая впадина глубиной тысячи три метров. Тут Гольфстрим расширяется, течет медленнее, а температура его понижается.
   Из рыб, которых спугнул "Наутилус", назову пинагора с черной спиной и оранжевым брюхом, он подает своим соплеменникам редкий пример супружеской верности; хюпернака, род мурен, изумрудного цвета, превосходного на вкус; карраков с выпуклыми глазами и собачьей головой; морских собак яйцеживородящих, похожих на змей; черных пескарей длиной двадцать сантиметров; длиннохвостых макрорусов, серебристых рыбок, заплывших далеко от северных морей.
   В сети попала еще одна смелая, сильная, мускулистая рыба - бычок северных морей, с иглами на голове и шипами на плавниках, настоящий скорпион, длиной два-три метра, злейший враг трески и лососевых. Тело у него круглое, темного цвета, с красными плавниками. Сладить с ним было нелегко; эта рыба благодаря особым жаберным крышкам способна довольно долго жить вне своей родной стихии.
   Назову, чтобы не забыть, боскиен, маленьких рыбок, которые долго сопровождают корабли в северных морях, и перейду к треске, которую видел в любимом месте ее пребывания, на Ньюфаундлендской отмели. Можно сказать, что треска здесь - рыба горная, так как Ньюфаундленд не что иное, как подводная гора.
   Когда "Наутилус" прокладывал себе дорогу сквозь плотную массу стай трески, Консейль не мог воздержаться от замечания:
   - Неужели это треска? Я, с позволения их чести, думал, что она совсем плоская!
   - Она плоская лишь в рыбной лавке или на рынке, где ее продают выпотрошенной и распластанной. В воде же она совершенно круглая и превосходно приспособлена к плаванию.
   - Это верно, - ответил Консейль. - Боже мой! Сколько ее тут! Точно муравейник!
   - Ее было бы гораздо больше, если бы не существовало ее врагов - скорпен и человека. Знаешь, сколько икринок насчитывается в одной самке?
   - Я буду угадывать: пятьсот тысяч?
   - Одиннадцать, друг мой, миллионов!
   - Я этому поверю, только если сам их пересчитаю!
   - Пересчитай, Консейль. Но лучше будет, если ты мне поверишь. Не забудь и того, что французы, англичане, американцы, датчане, норвежцы ловят треску тысячами тонн. Поедается ее количество страшное, и если бы она не отличалась удивительной плодовитостью, то ее вскоре бы не стало. В Англии и Америке пять тысяч судов и семьдесят пять тысяч матросов заняты исключительно ловлей трески. Каждое из судов привозит в среднем до сорока тысяч штук, а в общем - двадцать пять миллионов. У берегов Норвегии происходит то же самое.
   - Ну хорошо, - согласился Консейль, - я считать не с тану.
   - Что?
   - Те одиннадцать миллионов икринок, которые есть в каждой самке. Но я, с позволения их чести, сделаю замечание.
   - Какое же?
   - А такое, что если бы из каждой икринки рождались мальки, то четырех самок было бы достаточно для снабжения треской Англии, Америки и Норвегии.
   Пока мы обходили отмель, я хорошо разглядел длинные снасти, на каждой из них двести крючков, а каждая рыбачья лодка ставит такие снасти дюжинами. Снасть опускается с помощью маленького якорька, а верхний конец удерживается леской, прикрепленной к пробковому поплавку. На ными глыбами, не былъ удобенъ для мореплаванія. Итакъ, я думалъ что капитанъ Немо, измѣнивъ свое направленіе, обойдетъ эти препятствія, или постарается обогнуть извилины тоннеля. Во всякомъ случаѣ, путь впереди насъ не могъ быть загражденъ совершенно. Однако, противъ моего ожиданія, Корабликъ предпринялъ рѣшительное отступленіе.
   -- Мы идемъ назадъ? сказалъ Консель.
   -- Да, отвѣчалъ я.-- Должно-быть съ этой стороны тоннель не имѣетъ выхода
   -- И тогда?
   -- Тогда, сказалъ я,-- задача очень проста Мы вернемся назадъ и выйдемъ сквозь южное отверстіе. Вотъ и все.
   Говоря такимъ образомъ, я хотѣлъ казаться спокойнѣе чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ. Между тѣмъ, отступленіе Кораблика все ускорялось, и подвигаясь заднимъ ходомъ, онъ увлекалъ насъ съ большою быстротой.
   -- Это будетъ задержка, сказалъ Недъ.
   -- Что значитъ нѣсколько часовъ раньше или позже, только бы выйти!
   Я прошелся нѣсколько разъ изъ залы въ библіотеку. Мои товарищи сидѣли молча. Вскорѣ и я бросился на диванъ, и взялъ книгу, которую сталъ машинально просматривать.
   Четверть часа спустя, Консель подошелъ ко мнѣ и сказалъ:
   -- Ихъ милость читаетъ что-нибудь интересное?
   -- Очень, отвѣчалъ я.
   -- Я этому вѣрю. Ихъ милость читаетъ книгу ихъ милости.
   -- Мою книгу?
   Дѣйствительно, я держалъ въ рукахъ свой трудъ о морскихъ глубинахъ. Я и не подозрѣвалъ этого. Закрывъ книгу, я опять началъ ходить. Недъ и Консель встали, чтобъ уйти.
   -- Останьтесь, друзья мои, сказалъ я, удерживая ихъ.-- Останемся вмѣстѣ до тѣхъ лоръ пока выйдемъ изъ этого безвыходнаго положенія.
   -- Какъ вамъ будетъ угодно, отвѣчалъ Консель.
   Прошло нѣсколько часовъ. Я часто посматривалъ на инструменты висѣвшіе на стѣнѣ залы. Манометръ показывалъ что Корабликъ держался постоянно на глубинѣ трехсотъ метровъ, компасъ -- что онъ направлялся къ югу, лагъ -- что онъ велъ съ быстротою двадцати миль въ часъ, быстротою олишколъ шчитшпою въ такомъ узкою пространствѣ. Но капитанъ Немо зналъ что скорость не могла быть лишнею, и эти минуты стоили цѣлыхъ вѣковъ.
   Въ восемь часовъ и двадцать пять минутъ толчокъ повторился, за этотъ разъ въ задней части. Я поблѣднѣлъ. Мои товарищи приблизились ко мнѣ. Я схватилъ руку Конселя. Взглядомъ мы спрашивали другъ друга, и передавали одинъ другому свою мысль гораздо яснѣе чѣмъ могли это сдѣлать и словахъ.
   Въ эту минуту капитанъ вошелъ въ залу. Я подошелъ къ вену.
   -- Путь на югъ загражденъ? спросилъ я его.
   -- Да, господинъ профессоръ. Ледяная гора перевернулась у загородила выходъ.
   -- Мы заперты?
   -- Да
   

ГЛАВА XVI.
Недостатокъ воздуха.

   Итакъ, вокругъ Кораблика, сверху и снизу, непроницаемая ледяная стѣна. Мы были плѣнниками оплошнаго льда! Канадецъ ударилъ по столу своимъ страшнымъ кулакомъ. Консель молчалъ. Я смотрѣлъ на капитана. Лицо его приняло свое обычное, спокойное выраженіе. Онъ скрестилъ руки и размышлялъ. Корабликъ не двигался болѣе.
   Наконецъ капитанъ заговорилъ:
   -- Господа, сказалъ онъ тихимъ голосомъ,-- при тѣхъ условіяхъ въ которыхъ мы находимся, намъ представляется два способа умереть.
   Этотъ непостижимый человѣкъ говорилъ какъ профессоръ математики, излагающій доказательства своимъ ученикамъ.
   -- Вопервыхъ, продолжалъ онъ,-- мы можемъ умереть раздавленными. Вовторыхъ, можемъ задохнуться. Я не говорю о возможности умереть съ голода, потому что съѣстные припасы Кораблика протянутся по всей вѣроятности дальше насъ. Итакъ, позаботимся о томъ чтобы отвратить и ту и другую опасность.
   -- Что касается удушенія, капитанъ, отвѣчалъ я,-- то намъ его нечего бояться, потому что наши резервуары полны.
   -- Правда, отвѣчалъ капитанъ Немо,-- но воздуха въ нихъ хватитъ только за два дня. А вотъ уже тридцать шесть часовъ какъ мы находимой подъ водой, и отяжелѣвшая атмофера Кораблика требуетъ чтобъ ее возобновила. Черезъ сорокъ восемь часовъ запасъ нашъ истощится.
   -- Ну что же, капитанъ, освободимся прежде сорока восьми часовъ!
   -- По крайней мѣрѣ мы попытаемся это сдѣлать, прорубивъ окружающую насъ стѣну.
   -- Съ которой стороны? спросилъ я.
   -- Зондъ намъ покажетъ это. Я поставлю Корабликъ на нижнюю мель, и мои люди, одѣвшись въ скафандры, пробьютъ ледяную гору съ той стороны гдѣ она менѣе толста.
   -- Можно ли открыть ставни въ залѣ?
   -- Безъ всякаго затрудненія. Мы теперь стоимъ.
   Капитанъ Немо вышелъ. Скоро я узналъ, по свисту, что вода входитъ въ резервуары. Корабликъ медленно опускался, и остановился на ледяной поверхности, на глубинѣ трехъ сотъ пятидесяти метровъ, глубинѣ, на которой держался нижній ледяной слой.
   -- Друзья мои, сказалъ я,-- положеніе наше затруднительно, но я разчитываю на ваше мужество и энергію.
   -- Господинъ профессоръ, отвѣчалъ мнѣ Канадецъ, теперь не такое время чтобъ я сталъ надоѣдать вамъ своими жалобами. Для общаго спасенія я готовъ на все.
   -- Хорошо, Недъ, сказалъ я, протягивая Канадцу руку.
   -- Я прибавлю еще, возразилъ онъ, что владѣю такъ же искусно киркой какъ и острогой, и если могу быть полезнымъ капитану, то онъ можетъ располагать мной.
   -- Онъ не откажется отъ вашей помощи. Пойдемте, Нелъ
   Я проводилъ Канадца въ комнату гдѣ матросы Кораблика одѣвались въ свои скафандры. Я оказалъ капитану о предложеніи Неда, и оно было принято. Канадецъ надѣлъ на себя свой морской костюмъ, и былъ готовъ вмѣстѣ съ своими товарищами по работѣ. Каждый изъ нихъ имѣлъ на спинѣ аппаратъ Рукейроля, который резервуары снабжали достаточнымъ запасомъ чистаго воздуха. Значительная, но неизбѣжная затрата запасовъ Кораблика. Что же касается до дампъ Румкорфа, то онѣ были безполезны посреди этихъ сіявшихъ водъ, насыщенныхъ электрическими лучами.
   Когда Недъ одѣлся, я вышелъ въ залу, окна которой были открыты, и, помѣстившись рядомъ съ Конселемъ, сталъ смотрѣть на окружающіе слои, поддерживавшіе Корабликъ Нѣсколько минутъ спустя, мы увидали человѣкъ двадцать изъ людей экипажа, вышедшихъ на ледяной островъ, и между носи Недъ-Ланда, оличавшагося своимъ высокимъ ростомъ. Капитанъ Немо былъ съ ними.
   Не приступая къ прорытію стѣнъ, онъ велѣлъ произвести сверленіе буравомъ, съ цѣлью дать работамъ надлежащее направленіе. Длинные зонды проникли въ боковыя стѣны; но пройдя пятнадцать метровъ они все еще задерживались толстою стѣной. Безполезно было начинать съ верхнихъ слоевъ образовавшихъ потолокъ, потому что это былъ сплошной ледъ, "ѣвшій болѣе четырехсотъ метровъ вышины. Тогда каштанъ Немо попробовалъ зондировать нижній слой. Тутъ стѣна въ десять метровъ отдѣляла насъ отъ воды. Такова была толщина ледянаго поля. Слѣдовательно, надо было выдолбить глыбу поверхность которой соотвѣтствовала бы грузовой линіи Кораблика. Такимъ образомъ предстояло отдѣлить около шести тысячъ пятисотъ кубическихъ метровъ, чтобы сдѣлать отверстіе, чрезъ которое мы могли бы спуститься подъ ледяное поле.
   Работа тотчасъ же началась, и производилась съ неутомимымъ упорствомъ. Вмѣсто того чтобы вырубать вокругъ Кораблика, что могло повести къ большимъ затрудненіямъ, капитанъ Немо велѣлъ очертить огромную яму, въ восьми метрахъ отъ кормовой части по лѣвую сторону судна. Потомъ его люди одновременно сдѣлали винтовые нарѣзы мѣтчикомъ во многихъ мѣстахъ на ея окружности. Люди мужественно работали кирками надъ этою сплошною массой и отдѣляли отъ нея большія глыбы. Вслѣдствіе любопытнаго дѣйствія удѣльнаго вѣса, это глыбы, менѣе тяжелыя чѣмъ вода, взлетали, такъ сказать, къ своду тоннеля, который утолщался сверху настолько же насколько дѣлался тоньше снизу. Но что было за дѣло до этого, если нижній слой постепенно уменьшался?
   Послѣ двухчасовой усердной работы, Недъ-Ландъ пришелъ утомленный. Онъ и его товарищи были замѣнены новыми работниками, къ которымъ присоединились Консель и я. Подшкиперъ Кораблика управлялъ нами.
   Вода показалась мнѣ особенно холодна; но я быстро согрѣлся работая киркой. Мои движенія были очень свободны, не смотря на то что я выдерживалъ давленіе тридцати атмосферъ.
   Когда, послѣ двухчасовой работы, я возвратился, чтобы поѣсть чего-нибудь и отдохнуть, то нашелъ значительную разницу между чистымъ воздухомъ которымъ меня снабжалъ аппаратъ Рукейроля и атмосферой Кораблика, уже насытившейся углекислотой. Воздухъ не возобновлялся въ продолженіи сорока восьми часовъ, и его оживотворяющая сила значительно утратилась. Между тѣмъ, въ теченіе двѣнадцати часовъ, мы успѣли отколоть только пластъ льда толщиной въ метръ, на очерченной поверхности, то-есть около шестисотъ кубическихъ метровъ. Предполагая что столько же будетъ производиться въ каждые двѣнадцать часовъ, все-таки необходимо пять ночей и четыре дня чтобы довести это предпріятіе до благополучнаго окончанія.
   -- Пять ночей и четыре дня! сказалъ я своимъ товарищамъ,-- а вашего запаса воздуха достанетъ только на два дня.
   -- Не говоря уже о томъ, возразилъ Недъ,-- что разъ вырвавшись изъ этой проклятой тюрьмы, мы еще будемъ находиться подъ сплошнымъ льдомъ, не имѣя никакого сообщенія съ атмосферой!
   Справедливое заключеніе. Какъ предвидѣть минимумъ времени необходимаго для нашего освобожденія? Мы можемъ задохнуться прежде нежели Корабликъ возвратится на поверхность волнъ? Не суждено ли ему со всѣми заключенными въ немъ погибнуть въ этой ледяной могилѣ? Положеніе казалось ужаснымъ. Но каждый смотрѣлъ ему прямо въ лицо, и всѣ рѣшились исполнять свои обязанности до конца.
   Ночью, согласно съ моими предположеніями, новый пластъ льда, въ метръ толщиной, былъ вырубленъ изъ этой огромной впадины. Но когда утромъ, одѣтый въ свой скафандръ, я проходилъ въ этой жидкой массѣ, имѣвшей температуру отъ шести до семи градусовъ ниже нуля, я замѣтилъ что боковыя стѣны мало-по-малу сближались. Слои воды находившіеся далѣе отъ прорубаемаго отверстія, не согрѣтые работой людей и движеніемъ орудій, казалось, стремились отвердѣть. Въ виду этой новой грозящей опасности, на что могли опереться наши надежды на спасеніе, и какъ отвратить отвердѣніе этой жидкой стихіи, которая можетъ раздавить какъ стекло стѣны Кораблика?
   Я не оказалъ объ этой новой опасности своимъ товарищамъ. Къ чему было убивать въ нихъ энергію, которую они выказывали въ трудной работѣ для спасенія судна? Но вернувшись на бортъ, я обратилъ вниманіе капитана Немо на это важное затрудненіе.
   -- Я это знаю, сказалъ онъ мнѣ своимъ спокойнымъ голосомъ, который не измѣнялся и при самыхъ у Акаевыхъ обстоятельствахъ.-- Еще одной опасностью больше, но я не вижу возможности противодѣйствовать ей. Остается только одно средство предупредить отвердѣніе. Мы должны опередить его. Вотъ и все.
   Опередить его! Пора бы мнѣ было привыкнуть къ подобнымъ выраженіямъ!
   Въ этотъ день я упорно работалъ киркой въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ. Эта работа поддерживала меня. Сверхъ того, работать значило уходить съ Кораблика, дышать чистымъ воздухомъ, полученнымъ изъ резервуаровъ и наполнявшимъ аппараты, значило покидать обѣднѣвшую и испорченную атмосферу.
   Отверстіе увеличилось еще на одинъ метръ. Вернувшись за бортъ, я чуть не задохнулся отъ углекислоты которою воздухъ былъ насыщенъ. Ахъ, отчего мы не могли уничтожить химическими способами этотъ вредный газъ! У васъ не было недостатка въ кислородѣ. Вся масса воды содержала его въ значительномъ количествѣ, и разлагая ее нашими могущественными батареями, мы могли бы возобновить этотъ животворный газъ. Я объ этомъ много думалъ, но что въ томъ пользы, если выдыхаемая вами углекислота наполнила всѣ части Кораблика? Чтобы нейтрализовать ее, слѣдовало наполнить пріемники ѣдкимъ поташомъ, и постоянно приводить ихъ въ движеніе. Но этого вещества не было на кораблѣ и нечѣмъ было его замѣнить.
   Въ этотъ вечеръ капитанъ Немо долженъ былъ открыть краны своихъ резервуаровъ и впустить нѣсколько струй чистаго воздуха во внутренность Кораблика. Безъ этой предосторожности мы не проснулись бы.
   На другой день, 26го марта, я опять принялся за ремесло рудокопа, надрѣзывая пятый метръ. Боковыя стѣны и нижняя поверхность оплошнаго льда видимо утолщались. Очевидно было что онѣ соединятся прежде нежели Корабликъ успѣетъ освободиться. На минуту мной овладѣло отчаяніе. Кирка едва не выпала у меня изъ рукъ. Къ чему рыть если мнѣ суждено погибнуть, быть задушеннымъ, раздавленнымъ водой, превратившеюся въ камень, подвергнуться пыткѣ которую не могла бы изобрѣсти сажая жестокость дикарей? Мнѣ казалось что, нахожусь въ страшныхъ челюстяхъ чудовища, сдвигавшихся съ непреодолимою силой.
   Въ эту минуту капитанъ Немо прошелъ возлѣ меня, управляя работой, работая въ свою очередь. Я дотронулся до его руки и показалъ ему на стѣны нашей тюрьмы. Стѣна съ правой стороны судна приблизилась по крайней мѣрѣ на четыре метра къ корпусу Кораблика.
   Капитанъ понялъ меня, и сдѣлалъ мнѣ знакъ слѣдовать за нимъ. Мы вошли на бортъ. Снявъ свой скафандръ, я послѣдовалъ за нимъ въ залу.
   -- Господинъ Ароннаксъ, сказалъ онъ мнѣ,-- надо испытай какое-нибудь геройское средство, или мы будемъ замуравлены въ этой отвердѣвшей водѣ.
   -- Да, сказалъ я,-- во что дѣлать?
   -- Ахъ! вскричалъ онъ,-- еслибы мой Корабликъ былъ к состояніи выдержать это давленіе и не быть раздавленнымъ!
   -- Ну, что же? спросилъ я, не понимая мысли капитана.
   -- Развѣ вы не понимаете, возразилъ онъ,-- что это замерзаніе воды оказало бы намъ помощь? Развѣ вы не видите что, отвердѣвъ, она разломала бы эти ледяныя поля заключающія насъ, какъ, замерзая, она разрываетъ самые твердые камни? Развѣ вы не чувствуете что тогда въ этой силѣ была бы для насъ не гибель, а спасеніе?
   -- Да, капитанъ, можетъ-быть. Но какъ бы то ни была велика сила которою обладаетъ Корабликъ чтобы сопротивляться ея натиску, онъ не выдержитъ этого ужаснаго давленія, и сплющится какъ желѣзный листъ.
   -- Я это знаю, господинъ профессоръ. Стало-быть мы не должны разчитывать на помощь природы, а на самихъ себя. Надо воспрепятствовать этому отвердѣнію. Надо его задержать. Не только боковыя стѣны сдвигаются, но не остается и десяти футовъ воды спереди и сзади Кораблика. Замерзаніе охватываетъ насъ со всѣхъ сторонъ.
   -- На сколько времени, спросилъ я,-- достанетъ намъ воздуха резервуаровъ?
   Капитанъ посмотрѣлъ мнѣ прямо въ лицо.
   -- Послѣ завтра, сказалъ онъ,-- резервуары будутъ пусты!
   Меня обдало холоднымъ лотомъ. И однакоже въ этомъ отвѣтѣ не было ничего удивительнаго. 22го марта Корабликъ погрузился въ свободныя воды полюса. Теперь было уже 26е.
   Пять дней мы жили запасами корабля! А оставшійся годный для дыханія воздухъ нужно было беречь для работниковъ. Теперь, когда я пишу объ этомъ впечатлѣніе еще такъ живо, что невольный ужасъ овладѣваетъ всѣмъ моимъ существомъ, а моимъ легкимъ какъ будто недостаетъ воздуха.
   Между тѣмъ, капитанъ Немо размышлялъ, молчаливый и неподвижный. Очевидно какая-то мысль явилась въ его умѣ, но онъ казалось, отталкивалъ ее. Онъ отвѣчалъ самъ себѣ страдательно. Наконецъ такія слова сорвались съ его губъ:
   -- Горячая вода! прошепталъ онъ.
   -- Горячая вода? вскричалъ я.
   -- Да, господинъ профессоръ. Мы заперты въ пространствѣ относительно ограниченномъ Развѣ струи горячей воды, постоянно выбрасываемыя насосами Кораблика, не могутъ возвысить температуру этой среды и задержать ея замерзанія?
   -- Надо попробовать, сказалъ я рѣшительно.
   -- Попробуемъ, господинъ профессоръ.
   Термометръ показывалъ тогда менѣе семи градусовъ снаружи. Капитанъ Немо повелъ меня въ кухню гдѣ дѣйствовали огромные аппараты, назначенные для перегонки воды, доставлявшіе посредствомъ испаренія годную для употребленія воду. Ихъ наполнили водой, и вся электрическая теплота баттарей была направлена въ змѣевика окруженные жидкостью. Черезъ нѣсколько минута, вода эта достигла ста градусовъ. Ее направляли къ насосамъ, между тѣмъ какъ притоки свѣжей воды замѣняли прежнюю. Теплота развиваемая электрическими баттареями была настолько сильна что только пробѣжавъ сквозь аппараты, холодная вода, почерпнутая въ морѣ, поступала въ насосы уже горячею.
   Начали выкачивать воду, и черезъ три часа, термометръ доказывалъ шесть градусовъ ниже нудя. Одинъ градусъ былъ выигранъ. Два часа спустя, термометръ показывалъ только четыре градуса.
   -- Удача, сказалъ я капитану, прослѣдивъ и провѣривъ многочисленными наблюденіями успѣхи этого процесса.
   -- Надѣюсь, отвѣчалъ онъ мнѣ -- Мы не будемъ раздавлена. Намъ остается бояться только удушенія.
   Ночью, температура воды достигла одного градуса ниже нуля. Вспрыскивавье не могло поднять ее ни на одинъ градусъ выше. Но такъ какъ морская вода замерзаетъ не менѣе какъ при двухъ градусахъ, то я наконецъ убѣдился что отвердѣніе не можетъ намъ грозить опасностью.
   На другой день, 27го марта, шесть метровъ льда было вырублено изъ отверстія. Оставалось пробить только четыре метра. Работы оставалось еще на сорокъ восемь часовъ. Воздухъ внутри Кораблика не могъ больше возобновляться. Итакъ, въ этотъ день положеніе наше становилось все хуже и хуже.
   Нестерпимая тяжесть давала меня. Къ тремъ часамъ вечера, это мучительное чувство достигло высшихъ предѣловъ. Челюсти болѣли отъ зѣвоты. Мои легкія трепетали отыскивая этотъ освѣжающій, необходимый для дыханія токъ, который все болѣе и болѣе разрѣжался. Нравственное оцѣпенѣніе овладѣло мною. Я лежалъ безъ силъ, почти безъ сознанія. Мой честный Консель, одержимый тѣми же симптомами, страдавшій тѣми же страданіями, не покидалъ меня Онъ взялъ меня за руку, ободрялъ меня, и я еще слышалъ что онъ шепталъ:
   -- Ахъ! еслибы я могъ не дышать чтобы оставить больше воздуха для его милости!
   Слезы навертывались у меня на глазахъ, когда я слышалъ эти слова
   Но если наше положеніе на кораблѣ было такъ невыносимо для всѣхъ, за то съ какой поспѣшностью, съ какимъ наслажденіемъ, мы надѣвали скафандры, чтобы въ свою очередь работать! Удары киркой раздавались по ледяному слою. Руки уставали, кожа на нихъ трескалась; но что значила усталость, что за дѣло было до ранъ! живительный воздухъ проникалъ въ легкія! Тутъ можно было дышать! Дышать!
   И между тѣмъ, никто не продолжалъ долѣе назначеннаго времени свою подводную работу. Каждый, исполнивъ свою задачу, отдавалъ своимъ задыхающимся товарищамъ резервуаръ, который долженъ былъ вливать въ нихъ жизнь. Капитанъ Немо показывалъ примѣръ, и первый подчинялся этой строгой дисциплинѣ. Въ назначенный часъ, онъ уступалъ свой аппаратъ другому, и возвращался въ испорченную атмосферу корабля, всегда покойный, твердый и безропотный.
   Въ этотъ день, привычная работа исполнялась еще съ большимъ рвеніемъ. Оставалось только вырубить два метра на всей поверхности. Только два метра отдѣляли васъ отъ свободнаго моря. Но въ резервуарахъ почти не было воздуха. Немногое что оставалось надо было поберечь для работавшихъ. Для Кораблика же нельзя было удѣлить ни одного атома.
   Возвратившись на бортъ, я былъ почти задушенъ. Какая ужасная ночь! Я не сумѣю описать ее. Подобныя страданія неизобразимы. На другой день дыханіе мое было стѣснено еще болѣе. Къ головнымъ болямъ присоединилось страшное головокруженіе, я былъ какъ бы подъ вліяніемъ сильнаго опьяненія. Мои товарищи испытывали подобные же симптомы. Нѣкоторые изъ людей экипажа хрипѣли.
   Въ этотъ день, шестой день нашего заточенія, капитанъ Немо, находя что работа заступомъ и киркой очень медленна, рѣшился раздавить ледяной слой, еще отдѣлявшій насъ отъ водяной поверхности. Этотъ человѣкъ не потерялъ хладнокровія и энергіи. Онъ подчинялъ физическую боль нравственной силѣ. Онъ думалъ, соображалъ и дѣйствовалъ.
   По его приказанію судно было облегчено, и вслѣдствіе измѣненія въ удѣльномъ вѣсѣ, приподнялось съ ледянаго слоя. Когда оно поплыло, его направили къ пробитой нами огромной впадинѣ, имѣвшей форму его грузовой линіи. Потомъ резервуары наполнили водой, и Корабликъ опустился въ углубленіе. Тогда весь экипажъ вошелъ на бортъ, и двойная дверь заперлась. Итакъ, Корабликъ лежалъ на ледяномъ слоѣ въ метръ толщиной, пробитомъ въ тысячѣ мѣстахъ зондами.
   Тогда совсѣмъ открыли краны резервуаровъ, и сто кубическихъ метровъ воды устремились туда, увеличивая вѣсъ Кораблика на сто тысячъ килограммовъ.
   Мы ждали, слушали, забывая свои страданія и все еще надѣясь. Мы ставили жизнь на эту послѣднюю карту.
   Несмотря на шумъ въ моей головѣ, я вскорѣ услыхалъ сотрясеніе подъ кузовомъ Кораблика. Преграда подавалась. Ледъ затрещалъ какъ-то особенно, съ шумомъ похожимъ на тотъ который происходитъ когда рвутъ бумагу, и Корабликъ сталъ опускаться.
   -- Мы проходимъ! прошепталъ мнѣ на ухо Консель.
   Я не могъ ему отвѣчать. Я схватилъ его руку и сжалъ ее въ невольномъ порывѣ
   Вдругъ, увлекаемый своимъ ужаснымъ грузомъ, Корабликъ устремился въ воду, какъ пушечное ядро, упалъ, какъ будто въ пустомъ пространствѣ
   Тогда вся электрическая сила была направлена на насосы, которые тотчасъ же начали выгонять воду изъ резервуаровъ. Черезъ нѣсколько минутъ наше паденіе было задержано. Скоро манометръ сталъ показывать восходящее движеніе. Винтъ, двигаясь со всею скоростью, приводилъ въ содроганіе желѣзный корпусъ до самыхъ его болтовъ, и увлекалъ насъ къ сѣверу.
   Но долго ли будетъ продолжаться это плаваніе подъ сплошнымъ льдомъ, пока мы наконецъ достигнемъ открытаго моря? Еще день? Но я умру раньте!
   Полулежа на диванѣ въ библіотекѣ, я задыхался. Лицо мое было фіолетоваго цвѣта, губы посинѣли, силы меня оставили. Я болѣе ничего не видалъ и не слыхалъ. Понятіе о времени исчезло изъ моей памяти. Мускулы мои не могли болѣе сокращаться.
   Я не могъ сосчитать проведенные такимъ образомъ часы. Но я сознавалъ начинавшуюся со мной агонію. Я понималъ что умираю...
   Вдругъ я пришелъ въ себя. Въ мои легкія проникло нѣсколько глотковъ воздуха. Не поднялись ли мы на поверхность волнъ? Не миновали ли мы сплошной ледъ?
   Нѣтъ! Это Недъ и Консель, мои преданные друзья, жертвовали собой, чтобы спасти меня. Небольшое количество воздуха оставалось еще на днѣ одного аппарата. Вмѣсто того чтобы дышать имъ, они сохранили его для меня, и, задыхаясь сами, вливали въ меня жизнь капля по каплѣ. Я хотѣлъ оттолкнуть аппаратъ, но они удержали мои руки, и въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ я дышалъ съ наслажденіемъ.
   Я взглянулъ на часы. Было одиннадцать часовъ утра. Наступило уже 28е марта. Корабликъ шелъ съ ужасающею быстротой сорока миль въ часъ. Онъ крутился въ водахъ.
   Гдѣ былъ капитанъ Немо? Не погибъ ли онъ? Не умерли ли съ нимъ его товарищи?
   Въ эту минуту, манометръ показалъ что мы находились на разстояніи не болѣе двадцати футовъ отъ поверхности. Простое ледяное поле отдѣляло насъ отъ нея. Нельзя ли пробить его?
   Можетъ-быть! Во всякомъ случаѣ, Корабликъ долженъ бывъ испытать это средство. Въ самомъ дѣлѣ, я почувствовалъ что онъ принимаетъ наклонное положеніе, опуская корму и поднимая бивень. Достаточно было впустить нѣсколько воды въ резервуары чтобы нарушить его равновѣсіе. Потомъ, увлекаемый своимъ могучимъ винтомъ, онъ устремился на ледяное поле снизу, какъ ужасный таранъ. Онъ пробивалъ его мало-по-малу, удалялся, возвращался вновь со всею быстротой къ полю, которое прорывалось, и наконецъ, увлеченный сильнымъ порывомъ, онъ пробилъ его и вынырнулъ на ледяную поверхность.
   Подъемныя двери были открыты, или вѣрнѣе сказать вырваны, и струи чистаго воздуха проникли во всѣ части Кораблика.
   

ГЛАВА XVII.
Отъ мыса Горна до Амазонки.

   Какъ я очутился на платформѣ, не знаю. Можетъ-быть, Канадецъ перенесъ меня туда. Но я дышалъ, я глоталъ живительный морской воздухъ. Подлѣ меня оба мои товарища упивались его освѣжающими струями. Несчастные которые были долго лишены пищи не должны опрометчиво бросаться на первое попавшееся кушанье. Мы же, напротивъ, не имѣли надобности воздерживаться, и могли полной грудью вдыхать въ себя струи воздуха, которыя морской вѣтеръ приносилъ намъ, вливая въ насъ какое-то сладостное упоеніе!
   -- Ахъ! сказалъ Консель, какъ хорошъ кислородъ!-- Пусть его милость дышетъ не стѣсняясь. Его здѣсь достанетъ на всѣхъ.
   Что касается Недъ-Ланда, онъ не говорилъ, но такъ открывалъ свои челюсти что могъ бы испугать акулу. И съ какой силой онъ вдыхалъ воздухъ! Онъ тянулъ его, какъ жарко разгорѣвшаяся печка"
   Наши силы быстро возвратились, и оглядѣвшись кругомъ, я увидалъ что мы были одни на платформѣ. Ни одного человѣка изъ экипажа" Не было даже капитана Немо. Странные люди Кораблика довольствовались воздухомъ распространявшимся внутри его. Никто изъ нихъ не пришелъ насладиться чистой атмосферой.
   Первыя слова произнесенныя мной были изъявленіемъ горячей благодарности обоимъ моимъ товарищамъ. Недъ и Консель поддерживали мое существованіе въ продолженіи послѣднихъ часовъ этой долгой агоніи. Всей моей признательности было мало чтобы заплатить имъ за эту преданность.
   -- Хорошо! господинъ профессоръ, отвѣчалъ мнѣ Недъ-Ландъ,-- объ этомъ не стоитъ и говорить! Въ чемъ наша заслуга? Ни въ чемъ. Это былъ просто математическій разчетъ. Ваша жизнь дороже нашей. Стало-быть, ее надо было беречь.
   -- Нѣтъ, Недъ, она не дороже вашей. Никто не можетъ быть выше великодушнаго и добраго человѣка, а вы таковы!
   -- Хорошо! Хорошо! повторялъ смущенный Канадецъ.
   -- А ты, мой честный Консель, ты много страдалъ?
   -- По правдѣ сказать, не слишкомъ много. Мнѣ правда не доставало нѣсколькихъ глотковъ воздуха, но я думаю что я могъ бы привыкнуть къ этому. Кромѣ того, я видѣлъ что вы лишились чувствъ и это отнимало у меня всякое желаніе дышать. У меня, какъ говорится, духъ занимая....
   Консель, смущенный тѣмъ что впалъ въ банальность, недокончилъ.
   -- Друзья мои, отвѣчалъ я, сильно взволнованный, мы связаны другъ съ другомъ навсегда, и вы имѣете на меня права....
   -- Которыми я и воспользуюсь, возразилъ Канадецъ.
   -- Что? сказалъ Консель.
   -- ли, возразилъ Недъ-Ландъ,-- правомъ увлечь васъ за собой, когда покину этотъ адскій Ко]"абликъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ Консель,-- но идемъ ли мы куда слѣдуетъ?
   -- Да, отвѣчалъ я,-- потому что мы идемъ къ солнцу, а, здѣсь солнце на сѣверѣ.
   -- Безъ сомнѣнія, возразилъ Недъ-Ландъ,-- остается узнать гдѣ мы находимся: въ Тихомъ океанѣ/ или въ Атлантическомъ, то-есть въ посѣщаемыхъ или въ пустынныхъ моряхъ.
   Я не могъ рѣшить этого, и опасался что капитанъ Немо скорѣе поведетъ насъ въ обширный океанъ омывающій берега Азіи и Америки. Онъ закончилъ бы такимъ образомъ свое кругосвѣтное подводное путешествіе, и возвратился бы въ моря гдѣ Корабликъ можетъ почитать себя внѣ опасности. Но къ чему послу жать проекты Недъ-Ланда, если мы вернемся въ Тихій океанъ, лежащій далеко отъ всякой обитаемой земли?
   Чрезъ нѣсколько времени мы могли рѣшить этотъ важный вопросъ. Корабликъ шелъ быстро. Мы скоро миновали полярный кругъ, и направились къ мысу Горну. Зіго марта, въ семь часовъ вечера, мы находились противъ южной оконечности Америки.
   Тогда всѣ наши прежнія страданія были забыты. Воспоминаніе о нашемъ заточеніи въ льдахъ постепенно изглаживалось въ нашей памяти. Мы думали только о будущемъ. Капитанъ Немо не показывался болѣе, ни въ залѣ, ни на платформѣ. Подшкиперъ каждый день отмѣчалъ мѣсто судна на картѣ, что и позволяло мнѣ съ точностью опредѣлять направленіе Кораблика. Въ этотъ вечеръ, къ моему величайшему удовольствію, мнѣ стало ясно что мы возвращаемся къ сѣверу чрезъ Атлантическій океанъ.
   Я сообщилъ Канадцу и Конселю о результатѣ моихъ наблюденій.
   -- Хорошая новость, отвѣчалъ Канадецъ,-- но куда идетъ Корабликъ*
   -- Не знаю, Недъ.
   -- Не хочетъ ли капитанъ, побывавъ у южнаго полюса, идти къ сѣверному, и возвратиться въ Тихій океанъ знаменитымъ сѣверо-западнымъ проходомъ?
   -- Нельзя поручиться что это не придетъ ему въ голову, отвѣчалъ Консель.
   -- Ну что же, сказалъ Канадецъ,-- только мы сначала уйдемъ изъ его общества.
   -- Во всякомъ случаѣ, прибавилъ Консель,-- капитанъ Немо молодецъ, и мы не будемъ жалѣть что узнали его.
   -- Особенно когда съ нимъ разстанемся! возразилъ Недъ-Ландъ.
   На другой день, 1го апрѣля, когда, за нѣсколько минутъ до полудня, Корабликъ возвратился на поверхность, мы увидали на западѣ берегъ. Это была Огненная Земля, которую первые мореплаватели назвали этимъ именемъ, замѣтивъ многочисленные столбы дыма выходившіе изъ хижинъ туземцевъ. Эта Огненная Земля состоитъ изъ большаго скопленія острововъ, простирающихся на тридцать миль въ длину и на восемьдесятъ миль въ ширину, между 53° и 56° южной широты, и 67° 50' и 77° 15' западной долготы. Берегъ показался мнѣ низменнымъ, но вдали поднимались высокія горы. Мнѣ даже казалось что я могу различить гору Сарміенто, возвышающуюся на двѣ тысячи семьдесятъ метровъ надъ уровнемъ моря, пирамидальную сланцевую массу, съ очень острой вершиной, которая, судя потому, покрыта ли она облаками, или нѣтъ, "предвѣщаетъ хорошую или дурную погоду," сказалъ мнѣ Недъ-Ландъ.
   -- Славный барометръ, мой другъ.
   -- Да, господинъ профессоръ, барометръ который устроенъ самой природой и который никогда меня не обманывалъ, когда маѣ случалось проходить въ проходахъ Магелланова пролива.
   Въ эту минуту мы увидали эту вершину, отчетливо выступившую на небесномъ сводѣ. Это предвѣщало хорошую погоду, и предвѣщаніе оправдалось на самомъ дѣлѣ.
   Корабликъ, погрузившись въ воду, приблизился къ берегу, но держался его только въ продолженіи нѣсколькихъ мы ль. Въ окна залы я видѣлъ длинныя ліаны и гигантскія водоросли, тѣ самыя грушевидныя водоросли нѣсколько экземпляровъ которыхъ находилось въ свободномъ морѣ полюса; съ своими гладкими и липкими волокнами они имѣли до трехсотъ метровъ длины; настоящіе канаты, толще дюйма и очень прочные, очи часто употребляются вмѣсто кабельтововъ для кораблей. Другая трава, извѣстная подъ названіемъ yelp, съ листьями длиной въ четыре фута, залѣпленными коралловыми осадками, покрывала дно. Она служитъ убѣжищемъ и пищей миріадамъ ракообразныхъ животныхъ и моллюсковъ, крабамъ и каракатицамъ. Тутъ тюлени и выдры пользуются роскошнымъ столомъ, соединяя, по англійскому обычаю, рыбъ съ морскими овощами.
   Корабликъ промчался съ чрезвычайною быстротой надъ этимъ плодоноснымъ и кипящимъ жизнью дномъ. Къ вечеру онъ приблизился къ архипелагу Малуинскихъ острововъ, суровыя вершины которыхъ я могъ разсмотрѣть на другой день. Глубина моря была посредственная. Я думалъ, и не безъ основанія, что эти два острова, окруженные множествомъ маленькихъ острововъ, составляли прежде часть Магеллановой земли. Вѣроятно Малуинскіе острова были открыты знаменитымъ Джономъ Девисомъ, который назвалъ ихъ южными Денисовыми островами. Позднѣе Ричардъ Гоукинсь назвалъ ихъ Maiden-Ielande, Дѣвичьими островами. Потомъ, въ началѣ восьмнадцатаго вѣка, рыбаки изъ Сенъ-Мало назвали ихъ Малуинскими, и наконецъ Англичане, которымъ они принадлежать и въ настоящее время, назвали ихъ Фолькландскими островами.
   Здѣсь мы вытащили сѣтями нѣсколько прекрасныхъ экземпляровъ водорослей и въ особенности одинъ видъ фукуса, въ корняхъ котораго находились самыя вкусныя ракушки. Гуси и утки падали дюжинами на платформу Кораблика, и вскорѣ заняли приличное мѣсто на нашей кухнѣ. Изъ рыбъ, я въ особенности наблюдалъ костистыхъ, принадлежащихъ къ роду gobius длиной въ два дециметра, усѣянныхъ бѣловатыми и желтоватыми пятнами.
   Я любовался также многочисленными медузами, и самыми красивыми изъ нихъ хризаорами, которыя водятся преимущественно въ этихъ моряхъ. То онѣ представлялись полу-сферическинъ очень гладкимъ зонтикомъ, съ темнокрасными полосами, кончавшимися двѣнадцатью правильными фестонами; то являались въ видѣ корзинки изъ которой граціозно выходили широкіе листья и длинныя красныя вѣтки. Онѣ плавали передвигая своими четырьмя листовидными лопастями, причемъ пышныя пряди ихъ щупальцевъ развѣвались По волѣ теченія. Мнѣ хотѣлось сохранить нѣсколько экземпляровъ этихъ нѣжныхъ зоофитовъ, но это только облака, тѣни, призраки, которые исчезаютъ и испаряются, если ихъ вынуть изъ родной стихіи.
   Когда послѣднія высоты Фолькландскихъ острововъ скрылись за горизонтомъ, Корабликъ погрузился въ воду, и держался на глубинѣ отъ двадцати до двадцати пяти метровъ, идя вдоль американскаго берега. Капитанъ Немо не показывался.
   До 3го апрѣля мы не удалялись отъ Патагоніи, то плавая въ волнахъ Океана, то на его поверхности. Корабликъ миновалъ широкій лиманъ образуемый устьемъ ЛаЛлаты, и 4го апрѣля находился на траверсѣ отъ Урагвал, но въ пятидесяти миляхъ отъ него въ открытомъ морѣ. Онъ направлялся къ сѣверу и огибалъ длинныя извилины берега Южной Америки. Мы уже сдѣлали шестнадцать тысячъ льё со дня нашего отплытія изъ Японскихъ морей.
   Къ одинадцати часамъ утра мы пересѣкли тропикъ Козерога, на тридцать седьмомъ меридіанѣ, и прошли широту мыса Фріо. Капитанъ Немо, къ великому неудовольствію Недъ-Ланда, очевидно избѣгалъ сосѣдства населенныхъ береговъ Бразиліи, потому что онъ шелъ съ невѣроятною скоростью. Ни одна рыба, ни одна птица, какъ бы онѣ ни были быстры, не могли слѣдовать за нами, и естественныя примѣчательности этихъ морей ускользали отъ всякаго наблюденія.
   Съ такою быстротой мы шли въ продолженіи нѣсколькихъ дней, и вечеромъ Это апрѣля^увидѣли самую восточную оконечность Южной Америки, образуемую мысомъ Санъ-Рокъ. Но тутъ Корабликъ снова удалился отъ берега, и достигнувъ болѣе значительной глубины, пошелъ подводною долиной, которая находится между этимъ мысомъ и Сіерро-Леоне на африканскомъ берегу. Долина эта раздваивается на высотѣ Антильскихъ острововъ и оканчивается къ сѣверу огромнымъ углубленіемъ въ девять тысячъ метровъ. въ этомъ мѣстѣ, геологическій разрѣзъ Океана представляетъ утесъ до малыхъ Антильскихъ острововъ, въ шесть километровъ вышины, расположенный отвѣсно, а на высотѣ острововъ Зеленаго мыса, другую не менѣе значительную стѣну, которыя такимъ образомъ ограничиваютъ весь погруженный въ воду материкъ Атлантиды. Дно этой огромной долины разнообразится нѣсколькими горами, придающими живописный видъ этимъ морскимъ глубинамъ. Я заключилъ это по рукописнымъ картамъ которыя находились въ библіотекѣ Кораблика и очевидно были исполнены рукой капитана Немо, и составлены по его собственнымъ наблюденіямъ.
   Въ продолженіи двухъ дней, Корабликъ, погрузившійся съ помощью своихъ наклонныхъ плоскостей, посѣщалъ эти пустынныя и глубокія воды. 11го апрѣля онъ вдругъ поднялся, и предъ нами снова появилась земля, при впаденіи Амазонки, образующей большой лиманъ; количество воды вливаемой ею въ Океанъ такъ велико что морская вода становится прѣсною на протяженіи нѣсколькихъ миль.
   Мы пересѣкли экваторъ. Въ двадцати миляхъ къ западу лежала Гвіана, французская земля, гдѣ мы могли легко найти убѣжище. Но вѣтеръ дулъ съ большою силой, и бѣшеныя волны не позволяли отваживаться въ море въ простой лодкѣ. Безъ сомнѣнія Недъ-Ландъ понималъ это, потому что онъ ничего мнѣ не говорилъ. Я же, съ своей стороны, не намекалъ ему о его намѣреніи бѣжать, потому что не хотѣлъ натолкнуть ею на попытку, которая, безъ сомнѣнія, не могла бы имѣть успѣха.
   Я былъ вознагражденъ за это замедленіе интересными изслѣдованіями.
   Въ продолженіи двухъ дней, 11го и 12 апрѣля, Корабликъ не покидалъ поверхности моря, и его сѣти доставили ему чудесную добычу, состоящую изъ зоофитовъ, рыбъ и пресмыкающихся.
   Нѣкоторые зоофиты были оторваны цѣлью сѣти. Это были большею частью прекрасныя фикталлиніи, принадлежащія къ семейству актиній, и между прочими видами phictalis protexta, обыкновенный въ этой части Океана, маленькій цилиндрическій стволъ, украшенный вертикальными линіями, испещренный красными точками и увѣнчанный чудесно распускающимися щупальцами. Что касается моллюсковъ, то они состояли изъ видовъ которые я уже наблюдалъ прежде: turrifctella; oliva piirpuria, съ правильно пересѣкающимися линіями, рыжеватыя пятна которыхъ рѣзко выступали на фонѣ тѣлеснаго цвѣта; pterocera похожія на окаменѣлыхъ скорпіоновъ; hualea translucida, argonauta, каракатицы, превосходныя на вкусъ, и нѣсколько видовъ кальмаровъ, которыхъ древніе натуралисты причисляли къ летучимъ рыбамъ, и которые служатъ главнымъ образомъ приманкой для ловли трески.
   Я замѣтилъ различные виды рыбъ свойственныхъ этой Мѣстности, которыхъ прежде не имѣіъ случая изучать. Между хрящеватыми: petromizon pricka, родъ угрей въ пятнадцать дюймовъ длиной, съ зеленоватой головой, фіолетовыми плавниками, сѣро-голубоватою спиной, темно-серебристымъ животомъ, усѣяннымъ яркими пятнами, съ окаймленною золотомъ радужною оболочкой глаза; эти любопытныя животныя были вѣроятно занесены въ море теченіемъ Амазонки, потому что они живутъ въ прѣсныхъ водахъ; raja tuberculata, съ острою мордой, съ тонкимъ и длиннымъ хвостомъ, вооруженные длиннымъ зазубреннымъ шиломъ; маленькія акулы въ одинъ метръ, съ сѣрою и бѣловатою кожей, зубы которыхъ, расположенные въ нѣсколько рядовъ, загибаются назадъ; lophius vespertilio, красноватые равнобедренные треугольники, длиной въ полметра, грудные плавники которыхъ держатся на мясистыхъ удлиненіяхъ, что и придаетъ имъ видъ нетопырей, но роговидный на"ростъ, находящійся около ноздрей, заставилъ назвать ихъ морскими единорогами; наконецъ нѣсколько видовъ balistes и такъ далѣе.
   Это "и такъ далѣе" не помѣшаетъ мнѣ, однако, упомянуть еще объ одной рыбѣ, которую Консель долго и не безъ основанія будетъ помнить.
   Въ сѣти наши попался одинъ экземпляръ ската, очень плоскій, который, еслибы у него отрѣзать хвостъ, представлялъ бы совершенный дискъ, и который вѣсилъ двадцать килограммовъ. Онъ былъ снизу бѣлый, сверху красноватый, съ большими круглыми темно-голубыми пятнами, окруженными черною каймой, съ очень гладкою кожей и оканчивался двулопастнымъ плавникомъ. Лежа на платформѣ, онъ бился, съ конвульсивными движеніями, старался перевернуться и дѣлалъ столько усилій что едва не успѣлъ соскочить въ море. Но Консель, не хотѣвшій потерять эту рыбу, бросился на нее, и прежде чѣмъ я ногъ остановить его, схватилъ ее обѣими руками.
   Но онъ тотчасъ же былъ опрокинутъ кверху ногами, половина его тѣла была парализована, и онъ закричалъ:
   -- Ахъ! сударь, сударь! Помогите!
   Въ первый разѣ еще добрый малый обращался ко мнѣ не въ третьемъ лицѣ
   Мы съ Канадцемъ подняли его и начали растирать изо всѣхъ силъ. Придя въ себя, этотъ вѣчный классификаторъ Прошепталъ прерывающимся голосомъ:
   -- Классъ хрящеватыхъ, порядокъ chondropterygea съ неподвижными жабрами, разрядъ clachia, семейство скатовъ, видъ гнюсъ!
   -- Да, мой другъ, отвѣчалъ я,-- это гнюсъ или электрическій скатъ который причинилъ тебѣ эти страданія.
   -- Ахъ! Его милость можетъ повѣрить, возразилъ Консель,-- что я отомщу этому животному.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Съѣвши его.
   Вечеромъ же онъ исполнилъ это, но единственно изъ мщенія, потому что, говоря откровенно, мясо было очень жестко.
   Несчастный Консель наткнулся на самый опасный видъ электрическаго ската. Это страшное животное, въ средѣ служащей такимъ хорошимъ проводникомъ какъ вода, поражаетъ рыбъ на разстояніи нѣсколькихъ метровъ: такъ велика сила его электрическаго органа, котораго двѣ главныя поверхности имѣютъ двадцать семь квадратныхъ футовъ.
   На другой день, 12го апрѣля, Корабликъ въ продолженіе дня приблизился къ голландскому берегу, около устья Марона. Тамъ жило цѣлымъ семействомъ нѣсколько группъ ламантиновъ. Эти прекрасныя животныя, кроткія и безвредныя, длиной отъ шести до семи метровъ, должны были вѣсить по крайней мѣрѣ четыре тысячи килограммовъ. Я сообщилъ Недъ-Ланду и Конселю что предусмотрительная природа назначила этимъ млекопитающимъ важную роль. Дѣйствительно, они, какъ тюлени, должны пастись на подводныхъ лугахъ, и такимъ образомъ уничтожать скопленіе травъ, которыя могутъ засорить устья тропическихъ рѣкъ.
   -- А знаете ли вы, прибавилъ я,-- что произошло съ тѣхъ поръ какъ человѣкъ почти совсѣмъ уничтожилъ этихъ полезныхъ животныхъ? То что гнилыя травы заразили воздухъ, а заражаемый воздухъ -- источникъ желтой лихорадки, которая опустошаетъ эти чудныя страны. Ядовитыя растенія размножилась въ моряхъ жаркаго пояса, и зло непреодолимо распространилось отъ устья Ріо де-ла-Платы до Флориды!
   -- И, если вѣрить Туссенелю, бичъ этотъ ничто въ сравненіи съ тѣмъ неучастіемъ которое поразитъ нашихъ потомковъ, когда въ моряхъ будутъ истреблены всѣ киты и тюлени. Тогда, загроможденные осьминогами, медузами, кальмарами, моря сдѣлаются огромными источниками зараженія, потому что ихъ воды не будутъ болѣе служить убѣжищемъ "огромнымъ желудкамъ, которымъ Создатель предназначилъ собирать дань на поверхности морей".
   Однакоже Корабликь, хотя и не пренебрегавшій этими теоріями, овладѣлъ полдюжиной ламантиновъ. Въ самомъ дѣлѣ, предстояло запастись хорошимъ мясомъ, которое лучше говядины и телятины. Эта охота не была интересна. Ламантины давали себя убивать не защищаясь. Нѣсколько тысячъ килограммовъ мяса, назначеннаго для сушки, было сложено на бортъ.
   Въ этотъ день была рѣдкая ловля, которая еще болѣе увеличила запасы Кораблика: такъ эти моря изобиловали, дичью. Въ неводъ лопало нѣсколько рыбъ, голова которыхъ оканчивалась овальными щитами съ мясистыми краями. Это были прилипалы, принадлежащія къ третьему семейству мягкоперыхъ рыбъ. Ихъ плоскій щитъ состоитъ изъ хрящеватыхъ поперечныхъ, подвижныхъ пластинокъ, между которыми животное можетъ образовать пустое пространство, вытягивая воздухъ, что и даетъ ему возможность прилипать къ предметамъ подобно банкамъ.
   Окончивъ ловлю, Корабликъ приблизился къ берегу. Здѣсь нѣсколько морскихъ черепахъ спали на поверхности волнъ. Было бы очень трудно овладѣть этими драгоцѣнными пресмыкающимися, потому что малѣйшій шумъ будитъ ихъ, а ихъ твердый верхній черепъ непроницаемъ для остроги. Но прилипалы должны были помочь намъ лріобрѣсть эту добычу съ необыкновенною ловкостію и точностію. И дѣйствительно, это животное настоящій крючокъ, который составилъ бы. счастье и богатство простодушнаго рыболова, пробавляющагося удочкой.
   Матросы Кораблика надѣли на хвосты этимъ животнымъ по кольцу, довольно широкому, чтобы не стѣснять ихъ движеній, а къ этимъ кольцамъ привязала длинныя веревки прикрѣпивъ ихъ другимъ кольцомъ къ борту корабля.
   Прилипалы, брошенныя въ море, сейчасъ же принялись за свое дѣло и устремились на черепахъ. Они были такъ цѣпки что скорѣе дали бы себя растерзать, чѣмъ выпустить добычу. Ихъ вытащили на бортъ, а вмѣстѣ съ ними и черепахъ, къ которымъ они пристали.
   Такимъ же образомъ поймали нѣсколько какуанъ, шириною въ одинъ метръ, которыя вѣсили двѣсти килограммовъ. Ихъ верхній черепъ, покрытый большими роговыми пластинками, тонкими, прозрачными, каштановаго цвѣта, съ бѣлыми и желтыми пятнами, дѣлалъ ихъ очень цѣнными. Кромѣ того, онѣ были превосходны съ кулинарной точки зрѣнія, такъ же какъ и каретта зеленая, которая очень вкусна.
   Этою ловлей закончилось наше пребываніе вблизи Амазонки, и съ наступленіемъ ночи Корабликъ опять возвратился въ открытое море.
   

ГЛАВА XVIII.
Осьминоги.

   Въ продолженіе нѣсколькихъ дней Корабликъ постоянно удалялся отъ американскаго берега. Онъ избѣгалъ очевидно Мексиканскаго залива и моря омывающаго Антильскіе острова Однако причиной этого не могло быть мелководье, потому что средняя глубина этихъ морей равняется тысячи восьмистамъ метрамъ; но, по всей вѣроятности, эта часть океана, усѣянная островами и оживляемая движеніемъ пароходовъ, не нравилась капитану Немо.
   16го апрѣля, на разстояніи почти тридцати миль, мы увидали Мартинику и Гваделупу. Я одно мгновеніе различалъ поднимавшіяся вершины ихъ горъ.
   Канадецъ надѣявшійся въ заливѣ привести въ исполненіе свои планы, или достигнувъ земли, или причаливъ къ одному изъ многочисленныхъ судовъ переплывающихъ отъ одною Острова къ другому, былъ очень недоволенъ. Мы могли бы легко убѣжать, еслибы Канадцу удалось безъ вѣдома капитана овладѣть шлюпкой. Но въ открытомъ Океанѣ объ этомъ Нечего было и думать.
   Канадецъ, Консель и я, мы имѣли по этому поводу очень продолжительный разговоръ. Уже цѣлыхъ шесть мѣсяцевъ мы были плѣнниками на бортѣ Кораблика. Мы у же сдѣлали семнадцать тысячъ льё и, какъ говорилъ Недъ-Ландъ, не было основанія предполагать что плаваніе наше когда-либо кончатся. Потому онъ рѣшился сдѣлать мнѣ предложеніе котораго я никакъ не могъ ожидать. Онъ посовѣтовалъ мнѣ спросить безъ обиняковъ капитана Немо разчитываетъ ли онъ держать насъ вѣчно на своемъ кораблѣ.
   Подобная попытка мнѣ не нравилась. Но моему мнѣнію, она не могла имѣть успѣха. Мы должны были разчитывать не на капитана Кораблика, а только на самихъ себя. Притомъ же съ нѣкотораго времени человѣкъ этотъ сдѣлался мрачнѣе, сосредоточеннѣе и становился все менѣе сообщительнымъ. Онъ, казалось, избѣгалъ меня. Я встрѣчалъ его весьма рѣдко. Прежде онъ охотно объяснялъ мнѣ подводныя чудеса, теперь же предоставлялъ меня моимъ занятіямъ и болѣе не появлялся въ залѣ.
   Какая перемѣна произошла въ, немъ? Почему? Можетъ-быть ваше присутствіе на кораблѣ тяготило его? Однакоже я не могъ повѣрить чтобы подобный человѣкъ вдругъ вздумалъ возвратить намъ свободу. Я просилъ Неда дать мнѣ подумать, прежде нежели я примусь за дѣло. Если эта попытка не произведетъ благопріятнаго результата, то пожалуй только возбудитъ его подозрѣнія, усложнитъ наше положеніе и повредитъ планамъ Канадца. Прибавлю что я не имѣлъ никакой возможности сослаться на плохое состояніе здоровья. За исключеніемъ тяжелаго испытанія которому мы подвергались будучи окружены сплошнымъ льдомъ южнаго полюса, мы никогда въ жизни не чувствовали себя лучше, ни я, ни Консель, ни Недъ. Здоровая пища, благотворная атмосфера, правильная жизнь, равномѣрность температуры, все это не могло подать ни малѣйшаго повода къ болѣзни, и я понималъ что подобное существованіе возможно для человѣка въ которомъ воспоминаніе земли не оставило ни одного сожалѣнія, который идетъ куда хочетъ, и всюду у себя дома, который таинственными для другихъ и извѣстными только ему путями стремится къ своей цѣли. Но мы вовсе не разорвали нашихъ связей съ человѣчествомъ. Что касается до меня, то я вовсе не хотѣлъ похоронить съ собой мои наблюденія, столь новыя и любопытныя. Теперь я имѣлъ право написать сочиненіе о морѣ, и хотѣлъ чтобъ это сочиненіе появилось въ свѣтъ скорѣй раньше, чѣмъ позже.
   И теперь, проходя водами омывающими Антильскіе острой, въ десяти метрахъ ниже поверхности океана, сколько я видѣлъ въ открытыя окна интересныхъ экземпляровъ, о которыхъ могъ упомянуть въ своихъ ежедневныхъ замѣткахъ. Между прочими животворастеніями тутъ встрѣчались галлереи, извѣстныя подъ именемъ phyealia pelagiea; это большіе продолговатые пузыри съ перламутровымъ отливомъ, допускающіе по вѣтру свою перепонку, и опускающіе въ воду свои голубоватые щупальцы, какъ шелковыя нити. Медузы, красивыя съ виду, но которыя жгутся какъ крапива если до нихъ дотронуться, и выдѣляютъ ѣдкую жидкость. Между членистыми тутъ были аннелиды, длиной въ полтора метра, вооруженныя розовымъ хоботомъ и снабженныя тысячъ семью стами двигательными органами. Они извивались и волнахъ какъ змѣи и, проходя, сіяли всѣми цвѣтами солнечнаго спектра. Въ отдѣлѣ рыбъ тутъ были огромные скаты, длиной въ десять футовъ, вѣсящіе шестьсотъ фунтовъ, съ треугольнымъ груднымъ плавникомъ, съ нѣсколько выпуклою посрединѣ спиной, съ глазами находящимися на оконечностяхъ передней стороны головы. Они плавали какъ остатки разрушеннаго корабля, и повременамъ приставали къ нашему стеклу, какъ плотныя ставни.
   Тутъ были balistee americanue, которыхъ природа одѣла только двумя цвѣтами бѣлымъ и чернымъ, gobioe длинные и мясистые, съ желтыми плавниками съ выдавшеюся челюстью, корафены въ шестнадцать дециметровъ, съ короткими и острыя зубами, покрытыя маленькими чешуйками. Потомъ цѣлыя стаями появлялись краснобородки (mullue eurmuletue) перетянутыя золотыми полосками отъ головы до хвоста, колеблющія своими сіяющими плавниками; это настоящія художественно исполненныя драгоцѣнныя бездѣлушки; онѣ были нѣкогда посвящены Діанѣ и считались изысканнымъ блюдомъ у богатыхъ Римлянъ, и пословица говорила о нихъ: "Не тотъ ихъ ѣсть кто ловитъ!" Наконецъ pomacauthus aura tue, украшенные изумрудными полосками, одѣтые бархатомъ и шелкомъ проходили предъ нашими глазами, какъ вельможи Веронеза; красные сиги, казалось, разсѣкали поверхность моря своимъ острымъ груднымъ плавникомъ, и серебристыя солоны, достойныя своего имени, поднимались на горизонтѣ водъ, какъ мѣсяцы сіяющіе въ бѣловатыхъ лучахъ.
   Сколько бы еще новыхъ и удивительныхъ экземпляровъ мнѣ удалось увидать, еслибы Корабликъ не погрузился мало-по-малу въ глубокіе слои! Его наклонныя плоскости увлекали его на глубину двухъ тысячъ и трехъ тысячъ пятисотъ метровъ. Здѣсь представителями животной жизни являлись только морскія звѣзды, хорошенькія pentacrinus caput medusae, прямой стебель которыхъ поддерживаетъ маленькую чашечку, и нѣсколько моллюсковъ довольно большихъ размѣровъ.
   20го апрѣля мы поднялись среднимъ числомъ на полторы тысячи метровъ. Ближайшая земля была архипелагъ Лукайскихъ острововъ, словно намощенный на поверхности водъ. Тамъ поднимались высокія подводныя скалы, отвѣсныя стѣны, состоящія изъ вытершихся обломковъ, расположенныхъ широкими основаніями, между которыми вдавались черныя разселины, до дна коихъ не могли проникнуть наши электрическіе лучи.
   Эти скалы были одѣты большими растеніями, огромными ламинаріями, гигантскими фукусами и представляли настоящій шпалерникъ водорослей, достойный міра титановъ. Разговаривая объ этихъ колоссальныхъ растеніяхъ, намъ всѣмъ троимъ, мнѣ, Конселю и Неду, естественно пришлось упомянуть о гигантскихъ животныхъ насѣдающихъ море. Одни очевидно предназначены въ пищу другимъ. Однако въ окна Кораблика, почти не двигавшагося съ мѣста, я могъ различить на этихъ длинныхъ волокнахъ только главныхъ членистыхъ изъ отдѣла brachyura, длинноногихъ ламбръ, лиловатыхъ крабовъ, кліоновъ свойственныхъ морямъ Антильскихъ острововъ.
   Было около одиннадцати часовъ, когда Недъ-Ландъ обратилъ мое вниманіе на значительное движеніе, происходившее между большими водорослями.
   -- Да, сказалъ я,-- это настоящія пещеры осьминоговъ, и я не удивился бы увидавъ здѣсь нѣсколько этихъ чудовищъ.
   -- Какъ, сказалъ Консель,-- кальмаровъ, простыхъ кальмаровъ, изъ класса головоногихъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я,-- осьминоговъ большихъ размѣровъ. Но кажется, другъ Ландъ ошибается; я больше ничего не вижу.
   -- Очень жаль, возразилъ Консель.-- Я желалъ бы встрѣтить лицомъ къ лицу одного изъ тѣхъ осьминоговъ, о которыхъ такъ много наслышался и которые могутъ увлекать на дно моря цѣлые корабли. Эти животныя называются краке....
   -- Кракъ, и довольно, отвѣчалъ насмѣшливо Канадецъ.
   -- Кракеками, возразилъ Консель, договаривая слово и не обращая вниманія на шутку своего товарища.
   -- Никогда я не повѣрю, сказалъ Недъ-Ландъ,-- что подобныя животныя существуютъ.
   -- Отчего же нѣтъ, отвѣчалъ Консель.-- Вѣдь вѣрили же мы нарвалу его милости.
   -- Мы ошибались, Консель.
   -- Безъ сомнѣнія, но другіе вѣрятъ въ него и до сихъ поръ.
   -- Очень возможно, Консель, но я, съ своей стороны, твердо рѣшился не вѣрить въ существованіе этихъ чудовищъ, пока мнѣ не удастся собственноручно анатомировать хоть одного изъ нихъ.
   -- Слѣдовательно, спросилъ у меня Консель,-- его милость не вѣритъ что существуютъ огромные осьминоги?
   -- Да, кто же, чортъ возьми, когда-нибудь вѣрилъ этому! закричалъ Канадецъ.
   -- Очень многіе, другъ Недъ.
   -- Только не рыболовы. Быть-можетъ ученые.
   -- Извините, Недъ, и рыболовы и ученые.
   -- Но я, я самъ, сказалъ Консель съ самымъ серіознымъ видомъ,-- я отлично помню что самъ своими глазами видѣлъ большое судно, увлеченное въ волны такимъ головоногимъ.
   -- Вы это видѣли? спросилъ Канадецъ.
   -- Да, Недъ.
   -- Собственными глазами?
   -- Собственными.
   -- Гдѣ, скажите пожалуста?
   -- Въ Санъ-Мало, продолжалъ невозмутимый Консель.
   -- Въ гавани? сказалъ насмѣшливо Недъ-Ландъ.
   -- Нѣтъ, въ церкви, отвѣчалъ Консель.
   -- Въ церкви? воскликнулъ Канадецъ.
   -- Да, другъ Недъ. Это была картина представлявшая осьминога
   -- Хорошо! замѣтилъ Недъ, разразившись смѣхомъ.-- Консель дурачитъ меня.
   -- Дѣйствительно онъ правъ, сказать я.-- Я слыхалъ объ этой картинѣ; но содержаніе ея заимствовано изъ одной легенды, а вы знаете какое значеніе имѣютъ онѣ въ естественной исторіи. Къ тому же, воображеніе охотно разыгрывается, когда дѣло идетъ о чудовищахъ. Не только утверждали что осьминоги могутъ увлекать на дно моря корабли, но нѣкто Олаусъ Магнусъ разказываетъ объ одномъ головоногомъ, длиной въ милю, которое походило скорѣе на островъ, чѣмъ на животное. Разказываютъ также будто однажды епископъ Нидроса поставилъ алтарь на огромной скалѣ. Когда обѣдня отошло, скала сдвинулась съ мѣста и скрылась въ морѣ, скала была осьминогъ.
   -- И только? спросилъ Канадецъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я.-- Другой епископъ, Понтоптидамъ, изъ Бергема, точно также говоритъ объ одномъ осьминогѣ, на которомъ могъ маневрировать цѣлый кавалерійскій полкъ.
   -- Они не теряли даромъ словъ, епископы стараго времени, сказалъ Недъ-Ландъ.
   Наконецъ натуралисты древности упоминаютъ о чудовищахъ пасть которыхъ походила на заливъ и которыя были слишкомъ толсты чтобы пройти Гибралтарскій проливъ.
   -- Прекрасно! замѣтилъ Канадецъ.
   -- Но что же справедливо во всѣхъ этихъ разказахъ? спросилъ Консель.
   -- Ничего, друзья мои, ничего, по крайней мѣрѣ изъ того что переходитъ за предѣлы вѣроятнаго становится басней, или легендой. Тѣмъ не менѣе воображенію разкащиковъ Необходима если не причина, то, по меньшей мѣрѣ, предлогъ. Нельзя сомнѣваться въ томъ что существуютъ осьминоги и кальмары очень большихъ размѣровъ, хотя однако и меньше китовъ. Аристотель утверждаетъ что бываютъ кальмары въ пять локтей, то-есть три метра, десять центиметровъ. Наши рыболовы часто видятъ такихъ размѣры которыхъ превышаютъ одинъ метръ восемь десятыхъ. Въ музеумахъ Тріеста и Монпелье хранятся скелеты осьминоговъ, въ два метра длиной. Притомъ же по вычисленію натуралистовъ подобное животное, имѣющее только шесть футовъ, должно быть снабжено щупальцами длиной въ двадцать семь футовъ. А этого достаточно чтобъ оно было ужаснымъ чудовищемъ.
   -- А ловятъ ихъ теперь? спросилъ Канадецъ.
   -- Если моряки не ловятъ, то по крайней мѣрѣ видятъ ихъ. Одинъ изъ моихъ друзей, капитанъ Павелъ Босъ изъ Гавра, часто увѣрялъ меня что онъ встрѣтилъ въ индѣйскихъ моряхъ одно изъ этихъ огромныхъ чудовищъ. Но самый, удивительный фактъ, послѣ котораго нельзя болѣе сомнѣваться въ существованіи этихъ громадныхъ животныхъ, случился нѣсколько лѣтъ тому назадъ, въ 1861 году.
   -- Что же это? спросилъ Недъ-Лендъ.
   -- Вотъ что. Въ 1861 году, къ сѣверо-востоку отъ Тенерифа, почти на той широтѣ гдѣ мы теперь находимся, экипажъ судна Алеатонъ увидѣлъ плывшее недалеко отъ него чудовище. Командиръ судна г. Буге приблизился къ животному и напалъ на него, атакуя острогами и выстрѣлами, что однако не имѣло успѣха, потому что и пули и остроги проникали въ э?у мягкую массу, какъ въ простое желе. Послѣ многихъ безплодныхъ попытокъ, экипажу удалось накинуть петлю на тѣло животнаго. Узелъ петли съѣхалъ до хвостоваго плавника и остановился на немъ. Пытались втащить чудовище на бортъ, но тяжесть его была такъ значительна что отъ напряженія веревки хвостъ его оторвался и, лишенный этого украшенія, онъ исчезъ въ волнахъ.
   -- Вотъ это фактъ, сказалъ Недъ.
   -- Фактъ не подлежащій сомнѣнію, мой храбрый Недъ. И поэтому предложили назвать этого осьминогаго кальмаромъ Буге.
   -- А какъ онъ былъ великъ? спросилъ Канадецъ.
   -- Не имѣлъ ли онъ около шести метровъ? сказалъ Консель, который, помѣстившись у окна, снова разсматривалъ неровности и углубленія въ скатахъ.
   -- Именно, отвѣчалъ я.
   -- Голова его, продолжалъ Консель, была увѣнчана восемью щупалами, колебавшимися въ водѣ, какъ гнѣздо змѣй.
   -- Именно.
   -- Глаза его, находившіеся на верху головы, отличались значительнымъ развитіемъ?
   -- Да, Консель.
   -- А пасть его напоминала настоящій клювъ попугая, во клювъ ужасный?
   -- Въ самомъ дѣлѣ, Консель.
   -- Ну, такъ съ позволенія его милости, спокойно отвѣчалъ Консель,-- если это не самъ кальмаръ Буге, то по крайней мѣрѣ одинъ изъ его братьевъ.
   Я смотрѣлъ на Конселя. Недъ-Ландъ бросился къ окну.
   -- Ужасное животное! вскричалъ онъ.
   Я взглянулъ въ свою очередь, и не могъ подавить чувства отвращенія. Предъ моими глазами двигалось страшное чудовище. Это былъ кальмаръ колоссальныхъ размѣровъ, имѣвшій восемь метровъ въ длину. Онъ съ необыкновенною быстротой подвигался задомъ по направленію къ Кораблику. Онъ смотрѣлъ своими огромными неподвижными сѣрозелеными глазами. Его восемь рукъ, или скорѣе ногъ, начинавшихся на головѣ, что и заставило назвать этихъ животныхъ головоногими, были вдвое длиннѣе всего его тѣла и корчились, какъ волосы фурій. Ясно были видны всѣ двѣсти шестьдесятъ присосковъ, расположенныхъ на внутренней сторонѣ щупальцевъ въ видѣ полусферическихъ мѣшечковъ. Повременимъ эти присоски приставали къ стеклу окна, вытягивая воздухъ. Пасть этого чудовища,-- роговой клювъ, устроенный какъ клювъ попугая,-- открывался и закрывался вертикально. Его языкъ, тоже изъ роговаго вещества, и тоже вооруженный нѣсколькими рядами острыхъ зубовъ, высовывался, изъ этихъ клещей. Какой капризъ природы! Птичій клювъ у моллюска! Его тѣло, веретенообразное и вздувшееся въ средней части, составляло мясистую массу, которая должна была вѣсить отъ двадцати до двадцати пяти тысячъ килограммовъ. Цвѣтъ его измѣнялся и переходилъ, смотря по раздраженію животнаго, чрезвычайно быстро чрезъ всѣ оттѣнки, начиная отъ синевато-сѣраго до коричнево-красноватаго.
   Что раздражало этого моллюска? Безъ сомнѣнія присутствіе Кораблика, который былъ больше его и которому не могли причинить вреда его сосущія руки и его челюсти. И однако что за чудовища эти спруты, какою живучестью одарилъ ихъ Творецъ, сколько силы въ ихъ движеніяхъ, такъ какъ они имѣютъ три сердца!
   Случай доставилъ намъ возможность увидать этого кальмара, и я не хотѣлъ упустить его, не изучивъ тщательно этотъ экземпляръ головоногихъ. Я преодолѣлъ отвращеніе, которое онъ внушалъ мнѣ, и, взявши карандашъ, принялся рисовать его.
   -- Это быть-можетъ тотъ же самый котораго видѣлъ Алектонъ, замѣтилъ Консель.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Канадецъ,-- этотъ цѣлый, а у того нѣтъ хвоста!
   -- Это еще ничего не доказываетъ отвѣчалъ я.-- Ноги и хвостъ этого животнаго снова возстановляются, и въ семь лѣтъ, хвостъ кальмара Буге безъ сомнѣнія имѣлъ время выроста.
   -- Впрочемъ, возразилъ Недъ, если кальмаръ Буге не этотъ самый, то, можетъ быть, который нибудь изъ тѣлъ! И въ самомъ дѣлѣ, у стекла съ правой стороны показались другіе спруты. Я насчиталъ ихъ семь. Они сопровождали Корабликъ, и я слышалъ какъ ихъ клювы скрипѣли, по желѣзной обшивкѣ. Судьба баловала насъ.
   Я продолжалъ свое занятіе. Чудовища держались возлѣ насъ съ такимъ упорствомъ, что казались неподвижными, и я могъ бы скалькировать его въ меньшемъ размѣрѣ на стеклѣ. Впрочемъ мы шли не очень скоро.
   Вдругъ Корабликъ остановился. Ударъ заставилъ его содрогнуться всѣмъ корпусомъ.
   -- Мы сѣли на мелъ? спросилъ я.
   -- Во всякомъ случаѣ мы уже снялись съ нея, отвѣчалъ Канадецъ,-- потому что мы движемся.
   Безъ сомнѣнія, Корабликъ двигался, но онъ не шелъ. Лопасти его винта не разсѣкали болѣе волнъ. Прошла минута. Капитанъ. Немо, сопровождаемый своимъ помощникомъ, вошелъ въ залу.
   Я не видалъ его нѣсколько времени. Мнѣ показалось что онъ мраченъ. Не говоря намъ ни слова, быть-можетъ даже не замѣчая насъ, онъ подошелъ къ окнамъ, взглянулъ на спрутовъ и сказалъ нѣсколько словъ своему помощнику. Послѣдній вышелъ. Скоро ставни задвинулись. Потолокъ освѣтился.
   Я подошелъ къ капитану.
   -- Любопытная коллекція спрутовъ, началъ я развязныхъ тономъ, какимъ говорилъ бы любитель предъ прозрачнымъ стекломъ акваріума.
   -- Да, господинъ натуралистъ, отвѣчалъ онъ,-- и мы вступимъ съ ними въ рукопашный бой.
   Я смотрѣлъ на капитана. Я думалъ что не хорошо разслышалъ.
   -- Въ рукопашный бой? спросилъ я.
   -- Да. Винтъ остановленъ. Я думаю что роговая челюсть одного изъ этихъ кальмаровъ лопала между его лопастями. Это мешаетъ намъ идти.
   -- Что же вы сдѣлаете?
   -- Поднимусь на поверхность и перебью всѣхъ этихъ гадинъ.
   -- Это трудно.
   -- Правда. Электрическія пули безсильны противъ этихъ рыхлыхъ массъ, въ которыхъ онѣ не находятъ достаточно сопротивленія чтобы разорваться. Но мы нападемъ на нихъ съ топорами.
   -- И съ острогами, капитанъ, сказалъ Канадецъ,-- если вы не откажетесь отъ моей помощи.
   -- Я принимаю ее, господинъ Ландъ.
   -- Мы пойдемъ съ вами, оказалъ я, и слѣдуя за капитаномъ Немо, мы направились къ средней лѣстницѣ.
   Тамъ человѣкъ десять людей, вооруженныхъ абордажными топорами, стояли готовые къ нападенію. Мы съ Конселемъ взяли по топору. Недъ-Ландъ схватилъ острогу. Корабликъ возвратился на поверхность волнъ. Одинъ изъ моряковъ, стоявшій на верхней ступенькѣ, отвинчивалъ болты подъёмной двери. Но едва гайки освободились, какъ дверь поднялась съ поразительною силой, очевидно отворенная присоскомъ ноги спрута.
   Тотчасъ одна изъ этихъ длинныхъ ногъ проскользнула какъ змѣя въ отверстіе, и двадцать другихъ заколебались надъ нею. Ударомъ топора капитанъ Немо отрубилъ это страшное щупало, и оно, корчась, скатилось по ступенямъ.
   Въ то время какъ, мы тѣснились одни за другими, чтобы взобраться на платформу, двѣ другія ноги, свистнувъ въ воздухѣ, упали на матроса, стоявшаго предъ капитаномъ Немо, и подняли его съ неудержимою силой.
   Капитанъ Немо вскрикнулъ и бросился впередъ. Мы устремились за нимъ.
   Какое зрѣлище! Несчастный обхваченный щупальцемъ и удерживаемый присосками, качался въ воздухѣ, кричалъ задыхаясь: ко мнѣ! ко мнѣ! Слова эти, произнесенныя по французски, повергли меня въ глубочайшее изумленіе. Такъ на бортѣ былъ мой соотечественникъ, быть-можетъ нѣсколько! Этотъ раздирающій душу призывъ! Я буду слышатъ его всю жизнь!
   Несчастный погибалъ. Кто могъ освободить его изъ этихъ страшныхъ объятій? Однако капитанъ Немо устремился на спрута и ударомъ топора отрубилъ ему еще одну ногу. Помощникъ его яростно боролся съ другими чудовищами всползавшими по бокамъ корабля. Экипажъ дрался топорами. Канадецъ, Консель и я погружали топоры въ эти мясистыя тѣла. Сильный запахъ мускуса распространился въ атмосферѣ. Ужасно!
   Одну минуту я думалъ что несчастный обхваченный спрутомъ будетъ избавленъ отъ страшныхъ присосковъ. Изъ восьми ногъ семь были отрублены. Только одна, поднимавшая жертву и потрясавшая ею какъ перышкомъ, корчилась въ воздухѣ. Но въ то мгновенье какъ капитанъ Немо и его помощникъ бросились къ нему, животное выпустило столбъ черноватой жидкости, выдѣляемой мѣшкомъ находящимся у него въ брюхѣ. Насъ ослѣпило. Когда это облако разсѣялось, кальмаръ уже исчезъ и съ нимъ вмѣстѣ мой несчастный соотечественникъ.
   Съ какимъ бѣшенствомъ бросились мы тогда на этихъ чудовищъ! Мы не владѣли больше собой. Десять или двѣнадцать спрутовъ взобрались на платформу и на бока Кораблика. Мы въ безпорядкѣ двигались посреди этихъ обрубковъ змѣй, которыя содрагались на платформѣ въ потокахъ крови и чернилъ. Казалось что эти скользкія щупалы возрождались какъ головы гидры. При каждомъ ударѣ, острога Недъ-Ланда погружалась въ сѣро-зеленые глаза чудовищъ и прокалывала ихъ. Но мой смѣлый товарищъ былъ неожиданно опрокинутъ щупальцами одного чудовища, отъ котораго онъ не успѣлъ увернуться.
   О какъ мое сердце не разбилось отъ волненія и ужаса! Ужасная пасть кальмара раскрылась надъ Недъ-Ландомъ. Несчастный былъ бы разрѣзанъ пополамъ. Я устремился къ нему на помощь, но капитанъ Немо опередилъ меня. Его топоръ исчезъ между огромными челюстями спрута и, спасенный чудеснымъ образомъ, Канадецъ поднялся и вонзилъ всю свою острогу до самаго сердца осьминога.
   -- Я былъ въ долгу предъ самимъ собою! сказалъ капитанъ Немо Канадцу.
   Недъ поклонился молча.
   Бой этотъ длился четверть часа. Чудовища, побѣжденныя, изувѣченныя, избитыя, оставили поле битвы спросил иронично Нед Ленд.
   -- Нет, в церкви, -- ответил Консель.
   -- В церкви? -- воскликнул изумленный канадец.
   -- Да, друг Нед! Это была картина, представлявшая того самого осьминога, о котором идет речь.
   -- Отлично! -- воскликнул Нед, разражаясь хохотом. -- Господину Конселю желательно дурачить меня.
   -- Нет, он прав, -- сказал я. -- Я сам слышал об этой картине; ее сюжет заимствован из одной легенды, а вы знаете, какое имеют значение легенды в естественной истории. К тому же, когда говорят о чудовищах, то всегда поддаются игре воображения. И я вам скажу, что не только утверждали, что осьминог может утащить на дно моря корабль, но известный Олаф Великий говорил об одном головоногом длиною в милю, который скорее походил на остров, чем на животное. Рассказывают также, что епископ Нидросский поставил однажды алтарь на огромной скале. Когда обедня окончилась, скала двинулась и ушла в море: скалой оказался осьминог.
   -- И это все? -- спросил канадец.
   -- Нет, -- ответил я. -- Другой епископ, Понтошгадам, из Бергена, говорил также об одном осьминоге, на котором мог маневрировать кавалерийский полк.
   -- Молодцы подчас ваши епископы! -- заметил Нед Ленд.
   -- Наконец, -- продолжал я, -- натуралисты древних времен упоминают о чудовищах, пасть которых походила на залив и которые достигали таких размеров, что не могли проходить Гибралтарский пролив.
   -- В добрый час -- и эти не хуже, -- снова заметил Нед Ленд.
   -- Однако есть ли правда во всех этих рассказах? -- спросил Консель.
   -- Ничуть, друзья мои, ни одного слова, и все, что переходит за пределы вероятного, становится уже басней или легендой. Но во всяком случае, такое воображение должно иметь причину или повод. Нельзя отрицать существование осьминогов или кальмаров огромных размеров, хотя, понятно, гораздо меньших, чем киты. Аристотель констатирует размер кальмара в пять локтей, иначе говоря, в три метра. Наши рыбаки иногда встречают этих чудовищ, величина которых достигает двух метров. В музеях Триеста и Монпелье хранятся скелеты осьминогов в два метра длиной. Причем, по вычислению натуралистов, головоногое животное с туловищем в шесть футов длиной должно быть снабжено щупальцами в двадцать семь футов длины. И уже одного этого вполне достаточно, чтобы оно явилось страшным чудовищем.
   -- И их ловят в настоящее время? -- спросил канадец.
   -- Если и не ловят, то моряки иногда их видят. Один из моих друзей, капитан Голь Бос из Гавра, уверял меня, что ему пришлось встретить таких размеров чудовище в морях Индийского океана. Но самый изумительный факт, после которого уже не приходится сомневаться в существовании подобных чудовищ, наблюдался несколько лет назад.
   -- Какой факт? -- спросил Нед Ленд.
   -- Следующий, -- ответил я. -- В 1861 году, к северо-востоку от Тенерифе, почти на той же высоте, на которой мы теперь находимся, экипаж судна "Алектон" увидел невдалеке плывшее чудовище. Капитан судна Буге пошел навстречу животному и напал на него, атакуя его метанием гарпунов и ружейными выстрелами. Нападение не имело успеха, так как гарпуны и пули проникали в мягкое тело животного, как в студенистую массу. После многих неудачных попыток наконец удалось экипажу накинуть на тело животного петлю. Затянутая петля съехала до хвостового плавника, где и задержалась. Тогда принялись затаскивать чудовище на борт, но тяжесть оказалась столь значительной, что задняя часть тела оторвалась, и, лишенный этого украшения, он исчез в волнах.
   -- Если это так, то это факт! -- воскликнул Нед Ленд.
   -- Неоспоримый факт, мой храбрый Нед. И поэтому предложили назвать этого осьминога кальмаром Буге.
   -- А каких размеров был этот кальмар? -- поинтересовался канадец.
   -- Не достигал ли он длины около шести метров? -- спросил Консель, который, стоя у окна, внимательно всматривался в неровности и углубления скал.
   -- Как раз такой длины, -- ответил я.
   -- Голова его, -- продолжал Консель, -- была снабжена восемью щупальцами, извивавшимися, как гнездо змей?
   -- Совершенно верно, Консель.
   -- Глаза его были очень больших размеров?
   -- Да, Консель.
   -- И его пасть походила скорее на клюв попугая, но ужасный клюв?
   -- Действительно так, Консель.
   -- Прекрасно! С позволения господина, -- спокойно продолжал Консель, -- если это не кальмар Буге, то вот один из его братьев.
   Я изумленно взглянул на Конселя. Нед Ленд бросился к окну.
   -- Страшное животное! -- воскликнул он.
   Я взглянул, в свою очередь, и не мог освободиться от чувства отвращения. Перед моими глазами двигалось ужасное чудовище, достойное фигурировать в легендах.
   Это был колоссальных размеров кальмар, достигавший в длину восьми метров. Он двигался, пятясь с чрезвычайной быстротой по направлению к "Наутилусу". Он смотрел на нас своими огромными глазами серо-зеленоватого цвета. Его восемь рук, или, скорее, ног, растущих из головы, -- почему эти животные и названы головоногими -- были вдвое длиннее всего его тела и извивались, как волосы фурий. Все двести пятьдесят присосок, расположенных на нижней наружной стороне щупальцев, были отчетливо видны и имели вид полусферических капсул. Временами эти присоски благодаря вытягиванию воздуха приставали или присасывались к стеклу окна салона. Пасть этого чудовища -- роговой клюв, весьма схожий с клювом попугая, -- открывалась в вертикальном движении. Его язык, также из рогового вещества, снабженный несколькими рядами острых зубов, высовывался из этих настоящих клещей.
   Какая странная фантазия природы! Птичий клюв у моллюска! Его веретенообразное тело, выпяченное, вздутое к своей средней части, составляло мясистую массу, которая должна была весить двадцать -- двадцать пять тысяч килограммов. Его непостоянный цвет быстро изменялся, смотря по степени раздражения животного, переходя постепенно от серовато-зеленого до коричнево-красного. Что раздражало это животное? Без сомнения, близость "Наутилуса", который превосходил его своей величиной и для которого не были ужасны ни его сосущие руки, ни острые челюсти.
   Однако что за чудовища эти осьминоги! Какой живучестью наделил их Творец, сколько неустанной силы в их движениях, так как они имеют три сердца!
   Случай столкнул нас с этим кальмаром, и я хотел им воспользоваться, чтобы обстоятельно изучить этого представителя головоногих. Я поборол отвращение, которое внушал мне его вид, и, схватив карандаш, стал его срисовывать.
   -- Это, быть может, тот самый, которого видел "Алектон", -- заметил Консель.
   -- Нет, -- ответил канадец, -- этот целый, а тот потерял свой хвост.
   -- Это не довод, -- вмешался я в их разговор, -- ноги и хвост у них быстро вырастают вновь, и за семь лет хвост кальмара Буге, конечно, успел вырасти.
   -- В таком случае, -- ответил Нед, -- если этот не тот самый, то, вероятно, один из таких!
   И действительно, у стекла правого борта показались другие осьминоги. Я насчитал семь штук. Они образовали кортеж "Наутилуса", и я слышал, как скрипели их клювы, хватавшие железную обшивку судна. Мы были вполне довольны!
   Я продолжал свою работу. Эти чудовища держались вблизи нас с таким упорством, что казались неподвижными, и я мог их скопировать на стекле.
   Впрочем, надо заметить, что мы шли средним ходом. Вдруг "Наутилус" остановился. Удар заставил его содрогнуться всем корпусом.
   -- Мы наткнулись на что-то? -- воскликнул я.
   -- Во всяком случае, это миновало, -- ответил канадец, -- так как мы уже плывем.
   Вне сомнения, "Наутилус" продолжал плыть, но в том смысле, что двигался только по инерции. Лопасти его винта уже не рассекали волн. Прошла минута. Капитан Немо в сопровождении своего помощника вошел в салон. Я не видел его некоторое время. Он мне показался мрачным. Не говоря с нами, быть может, и не замечая нас, он подошел к окну, взглянул на осьминога и что-то сказал своему помощнику.
   Тот покинул салон. Вскоре ставни задвинулись, потолок осветился.
   Я подошел к капитану.
   -- Интересная коллекция осьминогов, -- обратился я к нему тем развязным тоном, каким бы говорил любитель, стоя перед зрительным стеклом аквариума.
   -- Да, господин натуралист, -- ответил он, -- и мы вступим с ними в рукопашную схватку.
   Я изумленно посмотрел на капитана. Мне казалось, что я его не расслышал.
   -- В рукопашную схватку?.. -- повторил я.
   -- Да, милостивый государь. Винт остановился. Я думаю, что роговые челюсти одного из этих кальмаров попали в лопасти винта; это и задержало его вращение.
   -- Что же вы думаете делать?
   -- Подняться на поверхность воды и убить всех этих гадов.
   -- Трудное мероприятие.
   -- Правда, но электрические пули недействительны против этих мягких масс, в которых не встречают достаточного сопротивления для своего разрыва. Мы нападем на них с топорами.
   -- И с гарпуном, господин, -- воскликнул канадец, -- если вы пожелаете воспользоваться моей помощью!
   -- Принимаю, господин Нед.
   -- Мы пойдем с вами, -- сказал я, следуя за капитаном Немо.
   Мы направились к центральной лестнице.
   Там человек двенадцать из экипажа, держа в руках абордажные топоры, уже готовы были к нападению. Консель и я также вооружились топорами. Нед Ленд схватил гарпун.
   "Наутилус" поднялся на поверхность волн. Один из матросов, стоявших на верхней ступени, отвинчивал закрепы подъемной двери. Как только гайки были вывинчены, дверь моментально открылась с поразительной силой, очевидно, щупальцами осьминогов.
   И тотчас одна из длинных рук проскользнула, словно змея, в отверстие, и за ней последовало еще двадцать таких же змеевидных рук. Ударом топора капитан Немо отрубил первое проскользнувшее чудовищное щупальце, которое скатилось по ступеням, продолжая извиваться. В то время как мы, столпившись, протискивались на палубу, две руки, или ноги, одного из осьминогов, извиваясь в воздухе, охватили матроса, стоявшего перед капитаном Немо, и подняли его с неудержимой силой.
   Капитан Немо вскрикнул и бросился вперед. Мы, в свою очередь, бросились к нему.
   Какая сцена! Несчастный, обхваченный щупальцем, с впившимися в его тело присосками, качался в воздухе по прихоти этого огромного хобота. Он хрипел, задыхался и кричал: "Ко мне, ко мне!" Эти крики на французском языке привели меня в изумление. Следовательно, на борту судна находился мой соотечественник и, быть может, их несколько! О, этот душераздирающий призыв я буду слышать всю жизнь!
   Несчастный уже погиб! Кто мог освободить его от этих могущественных объятий? Но тем не менее капитан Немо набросился на осьминога и ударом топора отрубил ему еще руку. Помощник капитана яростно боролся с другими чудовищами, которые вползали на борт "Наутилуса". Экипаж дрался топорами. Канадец, Консель и я вонзали наше оружие в эти мясистые массы. Одуряющий запах мускуса наполнял воздух. Это было ужасно!
   Была минута, когда я рассчитывал, что несчастный, схваченный осьминогом, освободится от страшных присосок. Из восьми рук семь были отрублены. Только одна, размахивая жертвой, как перышком, корчилась в воздухе. Капитан Немо и его помощник бросились на животное, но оно в этот самый момент выпустило столб черноватой жидкости, выделенной мешком, находящимся у него внутри брюха. Мы были ослеплены. Когда это облако рассеялось, кальмар успел исчезнуть, и вместе с ним -- мой несчастный соотечественник. С какой тогда яростью мы набросились На этих чудовищ! Мы уже не владели собой!
   Десять или двенадцать осьминогов взобрались на палубу "Наутилуса". Мы в суматохе двигались посреди обрубков рук, которые извивались на палубе в потоках крови и чернил. Казалось, что эти скользкие щупальца возрождались, как головы гидры. Гарпун Неда Ленда с каждым ударом проникал в серо-зеленые глаза чудовища и прокалывал их. Но мой смелый товарищ был внезапно опрокинут щупальцами одного чудовища, от которых он не успел увернуться.
   О! как мое сердце не разбилось от волнения и ужаса! Страшный клюв кальмара раскрылся над Недом Лендом. Несчастному предстояло быть рассеченным надвое. Я устремился к нему, но капитан Немо опередил меня. Его топор исчез между огромными челюстями осьминога, и спасенный чудом канадец, поднявшись на ноги, вонзил свою острогу в осьминога и пробил ему сердце.
   -- Я был в долгу перед вами, -- обратился капитан Немо к канадцу.
   Нед поклонился молча.
   Бой продолжался четверть часа, чудовища, побежденные, изувеченные, смертельно раненные, покинули поле битвы и исчезли в волнах.
   Капитан Немо, весь покрытый кровью, стоял неподвижно возле маяка, смотря на море, которое поглотило еще одного из его товарищей, и крупные слезы катились из его глаз.
  

Глава XIX
ГОЛЬФСТРИМ

   Эту ужасную сцену 20 апреля никто из нас никогда не забудет. Я ее описал под свежим впечатлением. После я перечитывал рассказ. Я читал его Конселю и канадцу. Они нашли, что он изложен точно, как факт, но недостаточно эффектен для нужного впечатления. Чтобы рисовать такие картины, надо обладать пером знаменитейшего из наших поэтов, автора "Тружеников моря". Я упоминал, что капитан Немо смотрел на море и плакал. Его печаль была беспредельна. Это был уже второй из его товарищей, которого он терял со дня нашего прибытия. И какая смерть! Этот друг, раздавленный, задушенный, разломанный страшными руками осьминога, растерзанный его железными челюстями, не будет покоиться в тихих водах кораллового кладбища!
   Среди этой борьбы крик отчаяния, вырвавшийся из груди несчастного, раздирал мое сердце на части. Бедный француз, забыв условное наречие, заговорил языком своей страны, своей матери, чтобы выразить свою последнюю мольбу! Среди людей экипажа "Наутилуса", душой и телом связанных с капитаном Немо, избегающих, как и он, сообщества прочих людей, я встретил соотечественника! Был ли он единственным представителем Франции в этом таинственном обществе, очевидно состоявшем из людей различных национальностей? Это явилось новой неразрешимой загадкой среди тех, которые постоянно роились в моем уме.
   Капитан Немо вошел в свою комнату, и я не видел его в течение некоторого времени. Но до чего он был печален, нерешителен и растерян, можно было судить по кораблю, душой которого он был и на котором все это отражалось. "Наутилус" уже не держался определенного направления. Он, как труп, носился во все стороны по воле волн. Вращение гребного винта уже ничто не задерживало, но он не работал.
   Корабль плыл наугад. Казалось, он не мог оторваться от театра последней борьбы, от места в море, поглотившего одного из тех, которые назывались на "Наутилусе" своими.
   Так прошло десять дней. И только 1 мая "Наутилус" снова решительно направился к северу, пройдя около Лукайских островов у входа в Багамский канал.
   Мы вошли в течение одной из самых больших рек моря, которая имеет свои берега, своих рыб и свою температуру. Я говорю о Гольфстриме.
   Это действительно река, которая свободно течет посреди Атлантического океана и воды которой не смешиваются с водами океана. Это соленая река, более соленая, нежели окружающие ее моря. Средняя глубина ее -- три тысячи футов, средняя ширина -- шестьдесят миль. В некоторых местах ее течение достигает скорости четырех километров в час. Общий объем ее вод значительно превосходит объемы вод всех рек земного шара.
   Настоящий источник Гольфстрима, открытый капитаном Мори, или, правильнее выражаясь, его исходная точка, находится в Бискайском заливе. Там начинают собираться его воды, температура и цвет которых еще не вполне определены. Затем он направляется к югу, проходит вдоль экваториальной Африки, согревает в жарком поясе свои воды, пересекает Атлантический океан, достигает мыса Рока на бразильском берегу и отсюда разделяется на два рукава, причем один из них, направляясь к северу, продолжает согреваться горячими водами Антильского моря. Тогда Гольфстрим, назначение которого -- восстановить равновесие между температурами и смешать южные воды с северными, приступает к исполнению своей роли регулятора. Нагретый в Мексиканском заливе, он поднимается к северу, омывая американские берега, доходит до Новой Земли и, гонимый холодным потоком Девисова пролива, возвращается в океан, где, следуя локсодромической линией, под сорок третьим градусом разделяется на два рукава. Один из этих рукавов при содействии северо-восточного пассата возвращается к Гасконскому заливу и Азорским островам, а другой, согрев берега Ирландии и Норвегии, доходит до Шпицбергена, где его температура падает до четырех градусов и где он вступает в открытое Полярное море.
   По этой реке океана и плыл "Наутилус". Но, выходя из канала Багама, Гольфстрим на протяжении четырнадцати миль в ширину и на триста пятьдесят метров в глубину течет со скоростью восьми километров в час. С приближением его к северу скорость течения постепенно уменьшается; и надо желать, чтобы эта постепенность была правильна, так как уже замечено некоторыми, что если бы его скорость и направление подвергались резким изменениям, скачкам, то европейский климат подвергся бы таким пертурбациям, последствия которых нельзя и предвидеть.
   Около полудня я вместе с Конселем находился на палубе. Я рассказывал ему о некоторых особенностях Гольфстрима и предложил ему опустить руку в поток.
   Консель послушался и был весьма удивлен, что не ощущает ни холода, ни тепла.
   -- Это происходит оттого, -- пояснил я, -- что температура вод Гольфстрима по его выходе из Мексиканского залива почти не отличается от температуры крови. Этот Гольфстрим в известном смысле -- огромная теплопроводная труба, благодаря которой берега Европы вечно в зелени и, как говорит Мори, если бы теплоту этого течения утилизировать сполна, то ее было бы достаточно, чтобы держать в расплавленном состоянии реку железа величиной с Амазонку или Миссури.
   В эту минуту скорость течения Гольфстрима доходила до двух с четвертью метров в секунду. Течение резко выделялось на фоне окружающей его поверхности океана. Темные и более насыщенные солью воды Гольфстрима отличались чистым синим цветом от зеленых вод океана, причем черта раздела была до того ясна, что близ Каролинских островов было видно, как нос "Наутилуса" рассекает волны океаны, тогда как его гребной винт продолжал вращаться в водах Гольфстрима.
   Это течение несло с собой целый мир живых существ. Аргонавты, свойственные Средиземному морю, плавали многочисленными стадами. Среди хрящеватых рыб встречались чаще всего скаты в двадцать пять футов длиной, с очень тонкими хвостами, длиной превосходящими в два раза тело; затем маленькие акулы длиной в метр, с большой головой, короткими и круглыми челюстями, с острыми зубами, усаженными в несколько рядов, тело которых было покрыто чешуей.
   Из числа костистых рыб я отмечу: губанов, обычных для этих морей; спаров, блестевших как огонь; сциен метровой длины, с широкой пастью, усеянной маленькими зубами; был даже слышен их легкий крик; цитрот-негров, о которых я уже говорил; голубых корифен, украшенных в золото и серебро, -- этих настоящих радуг океана, которые могут соперничать своими яркими цветами с красивейшими тропическими птицами; морских собачек с треугольными головами; голубых косоуголок, не имеющих чешуи; батрахоид с желтой поперечной полосой в виде греческой буквы t; большие стада маленьких бычков, покрытых коричневыми пятнышками; перозубов с серебристой головой и желтым хвостом; различные экземпляры семгиковых; муглиморов, тонких, длинных, блестевших нежным отблеском, которых Ласепед посвятил своей любимой подруге жизни; наконец, красивую рыбу -- "американского наездника", украшенную орденами и пестрыми лентами, часто посещающую берега этой величественной нации, где ордена и ленты так мало пользуются уважением. Я добавлю еще, что ночью фосфоресцирующие воды Гольфстрима могли поспорить своим блеском с электрическим сиянием нашего маяка, и в особенности во время гроз, которые были тут довольно часты.
   8 мая мы "легли" на мыс Гаттерас, на широте Северной Каролины. Здесь ширина Гольфстрима семьдесят пять миль, а глубина двести десять метров. "Наутилус" продолжал плыть наудачу. На борту никого не было, и никто ни за чем не следил. Я соглашаюсь, что при таких условиях попытка к бегству могла иметь успех. Действительно, населенные берега повсюду представляли удобное убежище. Море постоянно бороздили многие быстроходные пароходы, совершавшие рейсы между Нью-Йорком или Бостоном и портами Мексиканского залива; кроме того, день и ночь шныряли вдоль американского берега между прибрежными пунктами маленькие гоелеты каботажного плавания. Можно было надеяться, что они нас примут. Следовательно, представлялся благоприятный случай, несмотря на то что "Наутилус" находился на расстоянии тридцати миль от берега Соединенных Штатов.
   Но одно неблагоприятное обстоятельство расстраивало все проекты канадца. Погода была очень дурная. Мы приблизились к тем местам, где бури часты, к области смерчей и циклонов, регулярно порождаемых Гольфстримом. Пуститься в бурное море на легкой ладье значило идти на верную гибель. Сам Нед Ленд соглашался с этим. Он также скрывал досаду, но был настолько сильно охвачен тоской по родине, что его могло излечить одно только бегство.
   -- Господин, -- обратился он ко мне в этот день, -- надо положить этому конец. Я хочу высказаться. Ваш Немо избегает земли и уходит на север. Но я вам заявляю, довольно с меня одного Южного полюса, и я не последую за ним на Северный полюс.
   -- Но что делать, Нед, когда бегство в настоящее время невозможно?
   -- Я возвращаюсь к моей мысли. Надо переговорить с капитаном. Вы ничего ему не говорили, когда мы находились в морях вашей страны. Теперь, когда мы в морях моей страны, я буду говорить. Когда я думаю, что через несколько дней "Наутилус" будет находиться на высоте Новой Шотландии, и что там против Новой Земли открывается широкий залив, а в этот залив впадает река Святого Лаврентия, и что река Святого Лаврентия -- моя река, река Квебека, моего родного города, когда я об этом только вспоминаю, кровь бросается мне в лицо, мои волосы становятся дыбом! Знайте, господин, я скорее брошусь в море! Я не останусь здесь! Я задыхаюсь!
   Очевидно, терпение канадца истощилось. Его сильная натура не могла смириться с таким продолжительным заключением. Его лицо день ото дня становилось мрачнее. Он становился раздражительнее. Я прекрасно понимал, что он страдает, так как и меня уже одолевала тоска по родине. Прошло почти семь месяцев, и мы не имели ни одного известия с земли. Более того, уединение капитана Немо, перемена его настроения, в особенности со дня битвы со спрутами, его молчаливость -- все это заставило меня представлять себе вещи в другом свете. Надо быть таким фламандцем, как Консель, чтобы мириться с этим положением, в этой среде, предназначенной китам и прочим морским животным. И в самом деле, если бы этот славный малый вместо легких обладал жабрами, я охотно верю, он был бы отличной рыбой.
   -- Что же вы скажете? -- обратился ко мне Нед Ленд, не получив от меня ответа.
   -- Итак, вы, Нед, хотите, чтобы я спросил капитана Немо, каковы его намерения относительно нас?
   -- Да!
   -- Несмотря на то, что он уже их высказал?
   -- Да! Я хочу узнать в последний раз его решительный ответ. Если хотите, говорите обо мне одном, только от моего имени.
   -- Но я его редко встречаю. Он меня избегает.
   -- Тем более причин идти к нему.
   -- Я его спрошу, Нед.
   -- Когда? -- спросил настойчиво канадец.
   -- Когда его встречу.
   -- Господин Аронакс, вы хотите, чтобы я пошел к нему для личного переговора?
   -- Нет, я сам переговорю... Завтра...
   -- Сегодня, -- настаивал Нед Ленд.
   -- Пусть сегодня. Сегодня я его увижу, -- ответил я канадцу, который, наверное, сам испортил бы все дело.
   Я остался один. Вопрос был решен, и надо было с ним немедленно покончить. Я предпочитаю конец дела самому делу.
   Я вошел в свою комнату. В комнате капитана Немо раздались шаги. Не надо было упускать случая свидеться с ним. Я постучал в его дверь. Ответа не последовало. Я снова постучал и нажал кнопку. Дверь отворилась.
   Я вошел. Капитан был в комнате. Нагнувшись над своим рабочим столом, он был чем-то занят и, видимо, не замечал меня. Решив не уходить, не переговорив с ним, я подошел к нему. Он резко откинул голову, нахмурил брови и обратился ко мне недовольным тоном:
   -- Вы здесь. Что вам угодно?
   -- Я хотел с вами говорить, капитан.
   -- Но я занят, милостивый государь, я работаю. Если я вам предоставляю свободу уединиться, то полагаю, и я могу тем же пользоваться.
   Прием был мало ободряющим. Но я решил все выслушать, чтобы на все ответить.
   -- Милостивый государь, -- ответил я холодно, -- я пришел переговорить с вами о неотложном деле.
   -- О каком, милостивый государь? -- ответил он не без иронии. -- Не сделали ли вы какого-либо открытия, которое ускользнуло от меня? Море, быть может, поведало вам новые тайны?
   Мы были далеки от согласия. И прежде чем я успел ответить, он, указывая на манускрипт, лежавший на его столе, продолжал, но уже серьезным тоном:
   -- Вот, господин Аронакс, манускрипт, написанный на многих языках. Он содержит резюме моих исследований моря, и, если угодно будет Богу, он не погибнет вместе со мной. Эта рукопись, подписанная моим именем, дополненная историей моей жизни, будет заделана в особый футляр, который не будет ни промокать, ни тонуть. Последний из нас, оставшийся в живых на борту "Наутилуса", бросит футляр в море, и он поплывет туда, куда понесут его волны.
   Имя этого человека! Его автобиография! Его тайна! Все это будет в один прекрасный день открыто.
   Но в данную минуту я видел в этом его сообщении только предлог приступить к делу, по которому я пришел.
   -- Капитан, -- отвечал я, -- я могу только радоваться тому, что вы решили так поступить. Плоды ваших изучений и наблюдений не должны погибнуть. Но мне кажется, что вы пользуетесь слишком примитивным средством. Кто знает, куда унесут волны ваш манускрипт и в чьи руки он попадет? Не найдете ли вы более подходящим, если вы или кто-либо из людей вашего экипажа...
   -- Никогда, господин профессор, -- быстро оборвал мое недосказанное предложение капитан Немо.
   -- Но я и мои товарищи, мы готовы хранить этот манускрипт, если вы возвратите нам свободу.
   -- Свободу! -- воскликнул он, вставая.
   -- Да, капитан, и именно по этому поводу я и хотел с вами говорить. Вот уже семь месяцев, как мы пребываем на вашем корабле, и я сегодня вас спрашиваю от имени моих товарищей и от моего имени, намерены ли вы нас задержать здесь навсегда?
   -- Господин Аронакс! -- воскликнул капитан Немо. -- Я вам отвечу сегодня то же, что я вам ответил семь месяцев тому назад: кто входит на "Наутилус", тот не должен покидать его.
   -- Ведь вы налагаете на нас рабство!
   -- Называйте это каким вам угодно именем.
   -- Но повсюду раб сохраняет за собой право возвратить себе свободу! И всякие средства он будет считать хорошими.
   -- А кто вам отказывает в этом праве? -- ответил капитан Немо. -- Разве я вас связывал клятвой?
   Капитан смотрел на меня в упор, сложив руки на груди.
   -- Милостивый государь, -- ответил я, -- еще раз возвратиться к этому вопросу ни я, ни вы не пожелаете. Но раз мы его возбудили, то надо с ним и покончить. Я вам повторяю, что вопрос касается не только моей личности. Для меня наука -- помощь, могущественное отвлечение, заставляющее забыть окружающую обстановку и стремление к другим интересам жизни, она для меня наслаждение, страсть. Как и вы, я могу жить в неизвестности, изолированно, одной хрупкой надеждой, что когда-либо в будущем мир ознакомится с результатом моих трудов с помощью таинственного снаряда, доверенного произволу волн и ветра. Одним словом, я могу вами восхищаться, следовать за вами, но у меня есть еще другие взгляды на вашу жизнь, которые заставляют видеть ее окруженной сложностями и тайнами, к которым ни я, ни мои товарищи не имеем никакого отношения. И даже когда наше сердце билось сочувственно вам, тронутое вашими огорчениями или восхищенное вашим гением и мужеством, мы должны были подавить в себе проявления этих симпатий, которые вызывают красота и добро, не разбирая, проявляет ли их друг или враг. Итак, это сознание, что мы чужды всему, что вас трогает, ставит нас в невозможное положение, крайне тягостное и лично для меня, и в особенности нестерпимое для Неда Ленда. Каждый человек, уже потому, что он человек, стоит того, чтобы о нем думали. Спрашивали ли вы себя, какие планы мщения могли породить любовь к свободе, ненависть к рабству в такой натуре, как канадец; представьте себе его думы, замыслы, попытки...
   Я замолчал. Капитан Немо встал.
   -- Пусть себе Нед Ленд замышляет, создает планы и покушается на что ему угодно, какое мне до этого дело? Ведь не я его искал! Не для своего же удовольствия я его держу на своем корабле! Что же касается вас, господин Аронакс, то вы можете все понять, даже мое молчание. Больше я ничего не могу вам ответить. Пусть этот первый ваш приход для объяснения этого вопроса будет также и последним, так как во второй раз я не найду нужным даже выслушать вас.
   Я удалился. С того дня положение наше стало очень натянуто. Свой разговор с капитаном я передал моим товарищам.
   -- Теперь мы знаем, -- сказал Нед, -- что нам ничего не приходится ожидать от этого человека. "Наутилус" приближается к Лонг-Айленду. Мы бежим, несмотря ни на какую погоду.
   Но небо становилось все мрачнее и мрачнее. Симптомы урагана были аалицо. Атмосфера принимала беловатый, молочный цвет. Верхние облака собирались в грозовые, нижние быстро неслись. Море шумело, производя сильное волнение. Птиц уже не было видно, за исключением спутника бурь -- буревестника. Барометр падал, показывал значительное сгущение паров в воздухе, который также насыщался и электричеством. Борьба стихий близилась.
   Буря разразилась днем, 18 мая, как раз в то время, когда "Наутилус" находился на высоте Лонг-Айленда, в нескольких милях от морских каналов Нью-Йорка. Я могу дать описание этой бури, так как капитан Немо, по какому-то непонятному капризу, не захотел укрыться от нее под водой, и "Наутилус" все время плыл на поверхности бушующего моря.
   Дул юго-западный ветер и весьма свежий, то есть со скоростью пятнадцать метров в секунду, но к трем часам вечера его скорость возросла до двадцати четырех метров. Эта скорость и порождает бурю.
   Капитан Немо, не боявшийся бурь и шквалов, занял место на палубе. Он привязал себя канатом, как поясом, чтобы не быть снесенным чудовищными волнами в море. Я взобрался на палубу и также привязал себя. Я одновременно удивлялся и буре, и этому непостижимому человеку, который перед ней так высоко держал голову.
   По волнующемуся морю метались и поглощались волнами огромные клочья облаков. Я не видел ни одной из тех маленьких волн, которые образуются в глубине между большими валами. Ничего, кроме темных, как копоть, длинных валов, гребни которых не разбивались, так как они были весьма плотны. Высота валов быстро возрастала. "Наутилус" то ложился набок, то вздымался, как мачта, подвергаясь сильной качке и ныряя носом.
   Около пяти часов вечера пошел проливной дождь, но он не ослабил ни силы ветра, ни силы волнения. Ураган как бы сорвался и приобрел сразу скорость сорока пяти метров в секунду, что составит около сорока лье в час. Такой сильный ураган опрокидывает дома, сносит черепичные крыши в портах, опрокидывает железные решетки, передвигает двадцатичетырехфунтовые орудия {Мера веса, оценивающая калибр орудий.}.
   "Наутилус", выдерживая этот шторм, оправдывал слова ученого инженера: "Надо иметь только прочно построенный корпус, чтобы не опасаться моря". К тому же "Наутилус" не представлял собой неподвижную скалу, о которую разбивались волны: он был стальным веретеном, подвижным, послушным, он не знал такелажа и рангоута и безнаказанно боролся с бушующей стихией.
   Между тем я внимательно изучал эти разнузданные и озлобленные валы. Они доходили до пятнадцати метров высоты при длине от полутораста до семидесяти пяти метров; скорость их движения равнялась половине скорости ветра, то есть пятнадцати метрам в секунду. Их объем и мощность возрастали пропорционально глубине. Теперь я понял роль этих волн, которые захватывают воздух и уносят его в глубину моря, где он, столь богатый кислородом, доставляет жизнь.
   Максимальная сила давления, производимого волнами, вычислена и доходит до трех тысяч килограммов на квадратный фут поверхности. Такие волны сдвинули с места на Гебридских островах большую глыбу, весившую восемьдесят четыре тысячи фунтов.
   Почти той же силы волны в бурю 23 декабря 1864 года, после того как разрушили половину города Йедо в Японии, разбились у берегов Америки, пройдя Тихий океан со скоростью семисот километров в час.
   Ярость урагана к ночи возросла. Барометр, как и во время известного циклона в 1860 году, опустился до черты, показывающей семьсот десять миллиметров. С наступлением ночи на горизонте показался большой корабль, с трудом боровшийся с бурей. Он лежал на дрейфе, поддерживая небольшие пары, чтобы идти против волн. Должно быть, это был скороходный пароход, который совершал рейсы между Нью-Йорком и Ливерпулем или Гавром. Он вскоре исчез в потемках. В десять часов вечера небо было в огне. Сильные молнии полосами сверкали в воздухе. Я не мог выносить их блеска, тогда как капитан Немо смотрел на них прямо и, казалось, вдыхал в себя душу бури. Страшный шум наполнял воздух, это был сложный шум, состоящий из воя разбиваемых волн, стенания ветра, грохота грома. Ветер проносился по всем сторонам горизонта, а циклон несся с востока навстречу вихревым бурям южного полушария.
   О, этот Гольфстрим! Он оправдывает свое название царя бурь. Он создает ужасные циклоны различием температуры в слоях воздуха, расстилающихся над поверхностью его течения.
   За дождем последовали потоки огня. Дождевые капли обратились в искры. Можно было предположить, что капитан Немо ищет достойной себя смерти -- смерти от молнии. В эту бурю "Наутилус" подвергся столь сильной килевой качке, что его стальной бивень высоко поднимался, служил громоотводом, и я видел, как из него сыпалась масса искр.
   Весь разбитый, измученный, я приполз к подземной двери. Я поднял ее и вошел в салон. Стоять внутри "Наутилуса" было невозможно.
   В полночь, по приказанию капитана Немо, резервуары стали наполняться водой, и "Наутилус" тихо погрузился в глубь вод. Сквозь окна салона я видел испуганных больших рыб, которые неслись, как привидения, в огненных водах. Некоторые из них были убиты громом на моих глазах.
   "Наутилус" продолжал погружаться. Я полагал, что он найдет спокойствие на глубине пятнадцати метров. Нет! Верхние слои были слишком взволнованы. Чтобы достичь полосы спокойствия, пришлось опуститься в недра моря на пятьдесят метров.
   Но зато здесь какое спокойствие, какая тишина, какая тихая среда! Кто бы сказал, что на поверхности океана свирепствует страшный ураган.
  

Глава XX
ПОД 47° 24' ШИРОТЫ И 17° 28' ДОЛГОТЫ

   Последствием этой бури было то, что нас отбросило далеко на восток. Всякая надежда на бегство вблизи Нью-Йорка или Святого Лаврентия исчезла. Бедный Нед в отчаянии уединился, как бы следуя примеру капитана Немо. Консель и я, мы больше уже не расставались.
   Я сказал, что "Наутилус" отнесло на восток. Следует выразиться точнее, сказав: к северо-востоку. В течение нескольких дней он блуждал то под водой, то на поверхности волн, среди морских туманов, столь опасных для мореплавателей. Эти туманы вызывают главным образом таяние льда, что и поддерживает влажность атмосферы. Сколько кораблей погибло в этих местах, когда уже становились видными ненадежные огни на борту! Сколько было несчастных случаев от сгущенного до непрозрачности тумана! Сколько кораблей подвергалось ударам о подводные камни, шум прибоя волн о которые заглушался шумом ветра! Сколько столкновений между кораблями, несмотря на сторожевые огни, на предостережение свистков и вестовых колоколов!
   Теперь понятно, почему дно этих морей походило на поле сражения, где лежали корабли, побежденные океаном; некоторые из них -- давно погибшие, были уже затянуты илом, другие -- недавние жертвы, отражали лучи нашего маяка своими железными и медными частями. Среди них многие погибли со всем своим грузом, экипажем и эмигрантами. Статистика подвела итоги жертв в таких опасных пунктах, как мыс Рас, остров Святого Павла, пролив Бель-Иль и залив Святого Лаврентия. В течение всего нескольких месяцев сколько погибших кораблей занесено в погребальные списки обществ, совершающих рейсы в Рояль-Маль, Инман и Монреаль: "Сольвейг", "Изида", "Пароматта", "Венгерец", "Канадец", "Англосакс", "Гумбольдт", "Соединенные Штаты" -- все сели на мель; "Арктик", "Лионец" -- пошли ко дну вследствие полученных пробоин от столкновения; "Президент", "Тихий океан", "Город Глазго" -- погибли по неизвестным причинам. Только "Наутилус" безопасно проходил среди этих мрачных развалин, словно производя смотр мертвецам.
   15 мая мы достигли южной оконечности Ньюфаундлендской мели. Эта мель образовалась из морской наносной земли -- из значительного скопления органических остатков, -- занесенной сюда экваториальным течением Гольфстрима или противоположным холодным течением от Северного полюса, которое идет вдоль американского берега.
   Там также скапливаются при вскрытии льда неправильной формы глыбы, которые уносит течение. И в этих глыбах также находятся груды костей, остатки рыб, моллюсков и зоофитов, погибающих миллиардами.
   Глубина моря у банки Новой Земли незначительна: не более нескольких сотен брассов, но к югу вдруг образуется глубокая впадина -- пропасть глубиной в три тысячи метров. Здесь Гольфстрим расширяется -- это разлив его вод; скорость и его температура уменьшаются, он становится морем.
   Среди рыб, которых встревожил проход "Наутилуса", я назову циклоптера метровой длины, с черноватой спиной и оранжевым брюхом; он подает пример супружеской верности своим родичам, но находит мало последователей; зубаток с большими глазами и большой головой, весьма схожей с головой собаки; длиннохвостов, оправдывающих свое название, сияющих блеском серебра; и несколько быстроплавающих рыб, живущих вдали от северных морей.
   В сети попалась также смелая, отважная, сильная рыба с крепкими мускулами, вооруженная щитами на голове и иглами на плавниках, настоящий скорпион величиной от двух до трех метров; он жестокий враг трески, наваги и семги. Это боец северных морей, в кольчуге темного цвета и с красивыми плавниками. Рыболовы "Наутилуса" с трудом овладели этим животным, которое благодаря устройству своих жаберных крышек может держать влажными жабры и таким образом жить некоторое время вне воды.
   Упомянув еще на память колбней, маленьких рыб, которые долго следуют за кораблями в северных морях, и остроносых ряпушек, столь обычных в северной части Атлантического океана, перехожу к треске и преимущественно к виду лабордан, которых я видел в этих любимых ими водах на мели Новой Земли.
   Можно сказать, что треска -- горная рыба, потому что Новая Земля, в сущности, подводная гора. Когда "Наутилус" стал прокладывать себе путь среди их тесно сомкнутых фаланг, Консель не преминул обратиться к классификации.
   -- Это, оказывается, треска! -- воскликнул он. -- А я думал, что треска плоская, как камбала или скаты.
   -- Это очень наивно! -- ответил я. -- Треска имеет плоский вид только в торговле, так как ее предварительно разрезают вдоль и распластывают. Живая же треска имеет веретенообразную форму, весьма удобную для быстрого плавания.
   -- Охотно желаю верить господину, -- ответил Консель. -- Какое их множество... пропасть сколько!
   -- Э, мой друг, их было бы несравненно больше, если бы они не имели врагов в лице некоторых рыб и людей. Знаешь ли ты, сколько яичек содержится в икре, которую мечет самка?
   -- Скажем, самое большее -- около полумиллиона.
   -- Одиннадцать миллионов, мой друг.
   -- Одиннадцать миллионов! -- вскрикнул изумленно флегматичный фламандец. -- Вот чему я никак не могу поверить, пока сам не сосчитаю!
   -- Сосчитай, Консель. Но ты много выиграешь во времени, если мне поверишь. Надо тебе сказать, что французы, англичане, американцы, датчане, норвежцы ловят треску тысячами. Ее употребляют в громадном количестве, и если бы эти рыбы не отличались такой изумительной плодовитостью, то вскоре они были бы истреблены во всех морях. В одной Англии и Америке ежегодно отправляются на лов трески пять тысяч кораблей с семьюдесятью пятью тысячами матросов. И каждый корабль привозит в среднем сорок тысяч штук, что составляет двадцать пять миллионов. У берегов Норвегии ловля трески идет в таких же больших масштабах.
   -- Хорошо, -- ответил Консель. -- Я соглашаюсь с их милостью и не стану считать их.
   -- Кого?
   -- Одиннадцать миллионов икринок. Но я сделаю одно замечание.
   -- Какое?
   -- То, что если бы все эти яйца вылуплялись, то четырех этих рыб было бы вполне достаточно, чтобы их семейством снабдить и Англию, и Америку, и Норвегию.
   В то время как мы плыли вдоль мели Новой Земли, мне удалось наблюдать способ ловли трески с помощью крючков, привязанных к длинной и тонкой веревке. Каждая веревка имеет до двухсот крючков, и каждая лодка снабжена дюжиной таких привязанных к ней веревок. Веревка бросается в воду, и один ее конец благодаря прикрепленному к ней грузику опускается на дно, а другой при помощи поплавка из пробки держится на поверхности воды.
   "Наутилус" должен был весьма искусно лавировать, чтобы не порвать эти рыболовные снасти.
   Однако мы недолго оставались в этих местах, часто посещаемых рыболовами, и "Наутилус" вскоре поднялся к сорок второму градусу широты Сен-Жана на Ньюфаундленде и Хертс-Контента, где оканчивается трансатлантический кабель.
   "Наутилус" вместо того, чтобы продолжать свой путь к северу, принял направление к востоку, словно хотел следовать по тому телеграфному плоскогорью, на котором покоится кабель и рельеф которого исследован с возможной точностью благодаря многократному зондированию.
   17 мая, в пятистах милях от Хертс-Контента, на глубине тысячи восьмисот метров, я впервые увидел лежащий на морском дне кабель. Консель, которого я не предупредил, принял канат за гигантскую морскую змею и, по своему обыкновению, приготовился ее классифицировать. Но я вывел из заблуждения славного малого и, чтобы его утешить, рассказал ему следующие подробности погружения этого кабеля.
   Первый кабель был проложен в 1857 и 1858 годах; но после передачи около четырехсот телеграмм он перестал действовать. В 1863 году инженеры построили новый кабель длиной в три тысячи четыреста километров, весивший четыре тысячи пятьсот тонн, которым нагрузили "Грейт-Истерн". Однако и эта попытка была неудачна.
   25 мая "Наутилус", погрузившись на глубину трех тысяч восьмисот метров, находился на том самом месте, где произошел разрыв кабеля, помешавший выполнению предприятия. Это было в шестистах тридцати восьми милях от берега Ирландии. В два часа пополудни заметили, что сообщение с Европой прекратилось. Инженеры, бывшие на корабле, решили исправить поврежденную часть. К одиннадцати часам операция была закончена, и канат был снова погружен в воду. Но через несколько дней он снова порвался, и на этот раз его уже не могли вытащить.
   Американцы не унывали. Отважный Кирус Фильд -- главный руководитель предприятий, рисковавший ради успеха всем своим состоянием, -- устроил новую подписку. Она была тотчас же покрыта.
   Другой кабель был устроен прочнее и более удовлетворял условиям его погружения и прокладки. Пук проводников (проволок), изолированных слоем гуттаперчи, заключен был в канат с металлической обкладкой. Нагруженный этим канатом, "Грейт-Истерн" вышел в море 13 июня 1866 года.
   Работа по укладке кабеля шла успешно. Однако возникло препятствие. Не раз, раскручивая канат, инженеры замечали, что в него недавно были воткнуты гвозди, чтобы испортить его внутреннюю часть. Капитан Андерсон, его офицеры и инженеры собрались для совещания и объявили, что если найдут виновного на корабле, то его выбросят в море без всякого суда. С этих пор преступные попытки больше не возобновлялись.
   23 июля "Грейт-Истерн" находился всего в восьмистах километрах от Новой Земли, когда ему телеграфировали из Ирландии о перемирии, заключенном между Австрией и Пруссией после сражения при Садовой. 27 июля, среди густого тумана, он подошел к гавани Хертс-Контента. Предприятие окончилось вполне удачно, и в первой же депеше, с которой молодая Америка обратилась к Европе, заключались следующие мудрые, но, к сожалению, редко понимаемые в своем глубоком значении слова: "Слава в вышних Богу, и на земле мир и в людях благоволение".
   Я не ожидал, что найду телеграфный кабель в его первоначальном виде, то есть в таком, в каком он был выпущен из рабочих мастерских. Длинная змея, усаженная раковинами и фараминиферами, была покрыта корой из кремнистых и известковых отложений, надежно ее защищающей от моллюсков, которые могли бы ее просверлить. Она под давлением своего веса опустилась на дно и, защищенная от морского волнения, спокойно растянулась почти без напряжения; все это весьма благоприятствовало правильному действию электрического тока, который проходит от Америки до Европы в тридцать две сотых секунды.
   Прочность каната вполне удовлетворительна, к тому же, по многим тщательным наблюдениям, оказывается, что гуттаперчевая его оболочка постепенно уплотняется и твердеет благодаря пребыванию в морской воде.
   Помимо того, на этом плато, или плоскогорье, столь удачно выбранном, кабель не погружается так глубоко, чтобы мог оборваться. Мне пришлось проследить за ним до наибольшей глубины его погружения, доходящей до четырех тысяч четырехсот тридцати одного метра, и там он лежал, не испытывая ни малейшего натяжения. Вскоре "Наутилус" подошел к тому месту, где произошел разрыв в 1863 году.
   Здесь дно океана образовало широкую равнину шириной в сто двадцать километров, на которой могла бы уместиться гора Монблан, причем ее вершина не выступала за поверхность океана. Эта равнина замкнута с восточной стороны отвесной стеной в две тысячи метров. Мы прибыли сюда 28 мая. "Наутилус" находился всего в полуторастах километрах от берега Ирландии. Не намерен ли капитан Немо снова подняться, чтобы подойти к берегам Британских островов? Нет... К моему величайшему удивлению, он снова спустился к югу и возвратился к европейским морям. Когда судно обходило Изумрудовый остров, я на одну минуту увидел мыс Клир и огонь Фастонет, который освещает путь тысяче кораблям, выходящим из Глазго или Ливерпуля.
   Тут в мою голову засел неотвязный вопрос: осмелится ли "Наутилус" войти в пролив Ла-Манш? Нед Ленд, появившийся в то время, когда мы подходили к земле, несколько раз задавал мне этот вопрос. Что я мог ему ответить? Капитан Немо оставался невидимым. Показав канадцу берега Америки, не думает ли он показать и мне берега Франции?
   Между тем "Наутилус" направился к югу. 30 мая он прошел в виду Лендсэнда, между крайней оконечностью Англии и островами Силли, которые он оставил с правой стороны.
   Если он хотел войти в Ла-Манш, ему следовало идти прямо на восток. Но он этого не сделал.
   В течение всего дня 31 мая "Наутилус" описывал на море серию кругов, что меня сильно заинтересовало. Казалось, он отыскивал определенное место, которое ему было трудно найти. В полдень капитан Немо появился на палубе, чтобы определить местоположение "Наутилуса". Он не обратился ко мне ни с одним словом. Он мне показался более мрачным, чем обычно... Что могло его огорчить?.. Может быть, близость европейских берегов тому причина? Что испытывал он в это время? Раскаяние или сожаление? Долго эта мысль занимала меня, и у меня было предчувствие, что случай скоро откроет нам тайну капитана Немо.
   На следующий день, 31 мая, "Наутилус" продолжал те же самые маневры. Очевидно, он искал определенную точку в океане. Капитан Немо пришел, так же как и накануне, определять высоту солнца. Море было прекрасно, небо чисто. В восьми милях на восток на линии горизонта обрисовывался большой пароход. Однако никакого флага на его гафеле не было видно, и я не мог узнать, какой стране он принадлежит.
   За несколько минут до того, как солнце должно было пройти через меридиан, капитан Немо взял свой секстант и произвел наблюдение с необыкновенной точностью. Совершенно спокойное море способствовало его работе; неподвижный "Наутилус" не испытывал ни боковой, ни килевой качки. В эту минуту я находился на палубе. Когда капитан Немо окончил свои наблюдения, он произнес только два слова:
   -- Это здесь!
   Он вышел. Видел ли он судно, о котором я упомянул и которое, по-видимому, приближалось к нам, я не сумею ответить.
   Я возвратился в салон. Подъемная дверь опустилась, и я услышал шум воды, наполняющий резервуары. "Наутилус" стал погружаться, следуя по вертикальной линии, гребной винт перестал работать и потому не передавал судну поступательного движения.
   Через несколько минут "Наутилус" остановился на глубине восьмисот тридцати метров и коснулся килем дна.
   Свет на потолке салона погас, ставни открылись, и сквозь стекло я увидел море, ярко освещенное электрическими лучами маяка на полмили в окружности.
   Я взглянул с левой стороны борта, но ничего, кроме необъятного пространства тихих вод, не видел.
   С правой же стороны борта что-то виднелось вдали и привлекло мое внимание. Можно сказать, что это были какие-то развалины, погребенные под слоем беловатых раковин, как под снежным покровом. Рассматривая внимательно эту массу, я мог различить формы корабля, лишенного мачт и опустившегося на дно носовой частью. Это несчастье, несомненно, произошло в отдаленную эпоху, так как корпус корабля сплошь оброс известковыми отложениями морской воды.
   Какой нации принадлежало это судно и что это был за корабль? Почему. "Наутилус" посетил эту могилу? Неужели это судно увлечено было на дно моря вследствие кораблекрушения?
   Я терялся в предположениях, как вдруг услышал голос подошедшего ко мне капитана Немо:
   -- Некогда этот корабль назывался "Марсельцем". Он был спущен на воду в 1762 году и был вооружен семьюдесятью пятью пушками. В 1778 году, 13 августа, под командой Лапойп-Вертрие он храбро сражался с "Престоном". В 1779 году, 4 июля, он вместе с эскадрой адмирала Эстена участвовал при взятии Гренады. В 1781 году, 5 сентября, он принял участие в бою, который вел граф де Грасс в бухте Чесапик. В 1794 году Французская республика дала "Марсельцу" другое название. 19 апреля того же года он присоединился в Бресте к эскадре Вилларэ-Жуайоза, назначенной конвоировать морской транспорт пшеницы, шедший из Америки под командой адмирала ван Стабеля. 11 и 12 прериаля {9-й месяц французского республиканского календаря, соответствующий 20/21 мая -- 18/19 июня.} 1794 года эта эскадра встретилась с английскими кораблями. Господин профессор, сегодня 13 прериаля, 1 июня 1868 года. Семьдесят четыре года назад на этом самом месте, под 47° 24' широты и 17° 28' долготы, этот корабль после геройского сражения, потеряв свои три мачты, с каютами, наполненными водой, потеряв треть наличного состава экипажа, предпочел быть поглощенным морскими недрами со всеми своими тремястами пятьюдесятью моряками, чем сдаться неприятелю. Прибив свой флаг к корме, он исчез под волнами с криками: "Да здравствует Республика!"
   -- "Мститель"! -- вскричал я.
   -- Да, господин профессор, "Мститель"! Прекрасное имя! -- ответил капитан Немо, скрещивая на груди руки.
  

Глава XXI
ГЕКАТОМБА

   Эта манера говорить, неожиданность сообщения, эта история с отечественным для меня кораблем, рассказанная так хладнокровно, затем та эмоция, с какой этот странный человек произнес свою последнюю фразу, это имя -- "Мститель", значение которого не могло от меня ускользнуть, все это как-то вместе сложилось, чтобы глубже поразить мой ум. Я не спускал глаз с капитана.
   А он, протянув руки к морю, смотрел пылающим взором на эти славные останки. Быть может, я не должен был знать, кто он такой, откуда он пришел и куда он идет; но я все более и более убеждался, что этот человек отличается от ученого. Это не была та присущая некоторым мизантропия, которая заставила капитана Немо и его товарищей уединиться на "Наутилусе", нет, это была самая сильная, напряженная месть, которую не в силах было ослабить даже время.
   Искала ли эта ненависть мщения? Будущее должно было это вскоре показать.
   Между тем "Наутилус" медленно поднимался на поверхность моря, и я смотрел, как мало-помалу исчезали неясные очертания "Мстителя". Вскоре легкая боковая качка возвестила мне, что мы плывем, окруженные воздухом.
   В этот момент раздался глухой гул. Я взглянул на капитана Немо. Он не двигался.
   -- Капитан! -- обратился я к нему. Он не отвечал.
   Я его покинул и поднялся на палубу. Оказалось, что канадец и Консель меня опередили.
   -- Откуда этот звук? -- спросил я.
   -- Я заметил корабль и стал смотреть по направлению к нему. Он приближался к "Наутилусу", и было видно, что он усиливает пары. Он находился от нас на расстоянии шести миль.
   -- Пушечный выстрел, -- ответил Нед Ленд.
   -- Какой это корабль, Нед?
   -- По своему такелажу и по высоте нижних мачт, -- отвечал канадец, -- это должен быть военный корабль. Может быть, он идет на нас и потопит, если надо будет, этот проклятый "Наутилус".
   -- Друг Нед, -- ответил Консель, -- что он может сделать "Наутилусу"? Разве он может атаковать его под волнами? Разве он может стрелять в него в глубине моря?
   -- Скажите мне, Нед, -- спросил я, -- можете вы узнать, какой стране принадлежит этот корабль?
   Канадец сдвинул брови, прищурил веки, скосил глаза и стал всматриваться в течение нескольких минут, напрягая до последней степени свое зрение.
   -- Нет, господин профессор, -- ответил он, -- я не могу узнать, какой стране принадлежит этот корабль, его флаг не поднят. Но говорю утвердительно, что это военный корабль, так как на вершине его большой мачты развевается длинный вымпел.
   В продолжение четверти часа мы всматривались в приближающийся к нам корабль. Я не могу утверждать, что он увидел "Наутилус" на таком расстоянии и тем более чтобы он знал, что это подводное судно.
   Вскоре канадец сообщил мне, что мы встретили большой военный корабль с бивнем или тараном и с двумя бронированными палубами, густой черный дым клубами вырывался из его двух труб. Убранные паруса сливались с линиями рей. Он не нес флага на гафеле. Расстояние не давало возможности различить цвета его вымпела, который развевался, как тонкая лента.
   Он быстро приближался. Если капитан Немо дозволил бы ему продолжать приближаться, наши шансы на спасение возросли бы.
   -- Господин профессор, -- обратился ко мне Нед Ленд, -- пусть только корабль приблизится еще на одну милю, и я бросаюсь в море. Предлагаю и вам последовать моему примеру.
   Я ничего не ответил на предложение канадца и продолжал смотреть на корабль, который быстро рос на глазах; к какой бы нации он ни принадлежал: английской, французской, американской или русской, -- несомненно, он принял бы нас к себе на борт, если бы мы могли добраться до него.
   -- Господин, вероятно, хорошо помнит, -- обратился ко мне Консель, -- что мы уже имели некоторый опыт в плавании. Он может положиться на меня, а я его пробуксирую до корабля. Я предлагаю господину свою услугу на тот случай, если бы он пожелал следовать за Недом Лендом.
   Я только собрался ответить, как вдруг нос корабля окутал белый пар. Затем через несколько секунд вода, взброшенная, поднятая падением тяжелого тела, обдала корму "Наутилуса". Немного спустя раздался внезапный треск в воздухе.
   -- Как? Они стреляют в нас! -- вскрикнул я.
   -- Молодцы! -- прошептал канадец. -- Они принимают нас за потерпевших кораблекрушение и спасающихся на обломках корабля!
   -- Если позволит господин, хорошо! -- воскликнул Консель, отряхиваясь, так как его облило водой от упавшего поблизости ядра. -- Если их милость хочет знать, то они узнали прежнего нарвала и стреляют по этому чудовищу.
   -- Но они должны прекрасно видеть, -- вскрикнул я, -- что имеют дело людьми.
   -- Быть может, потому они и стреляют! -- воскликнул Нед Ленд, глядя на меня.
   Внезапная мысль мелькнула в моем уме. Вне сомнения, что мнимое чудовище перестало быть загадкой. Также более чем вероятно, что когда Нед Ленд ударил гарпуном в "Наутилус", то Фаррагут мог убедиться, что нарвал на самом деле подводное судно, которое гораздо опаснее сверхъестественного кита.
   Да, это, конечно, должно было быть так, и весьма понятно, что теперь во всех морях преследуют эту ужасную разрушительную машину.
   Действительно, ужасную, если, как могли предположить, капитан Немо пользуется "Наутилусом" как орудием мщения! В ту ночь, когда он захватил нас в плен в Индийском океане, не нападал ли он и на другой корабль?
   Не был ли тот человек, которого похоронили на коралловом кладбище, жертвой такого нападения со стороны "Наутилуса"? Да, еще раз повторяю: так оно должно было быть. Одна сторона таинственного существования капитана Немо прояснилась. И если он еще не был узнан вполне по своей деятельности и с нравственной стороны, то тем не менее нации нашли необходимым объединиться против него и начать преследовать уже не химерное существо, но человека, который питает к ним непримиримую ненависть. Все это ужасное прошлое предстало передо мной. Вместо друзей на этом корабле, который к нам приближался, мы легко могли встретить самых безжалостных врагов.
   Между тем ядра стали все чаще и чаще падать вокруг нас. Некоторые, встречая поверхность воды, рикошетили и уже на значительных расстояниях падали в воду. Ни одно ядро не попало в "Наутилус".
   Во время этой канонады броненосный корабль находился от нас не далее трех миль. Но, несмотря на сильную канонаду, капитан Немо не появлялся на палубе.
   А между тем достаточно было, чтобы хоть одно из этих конических ядер ударило в перпендикулярном направлении к корпусу "Наутилуса", судьба его была бы плачевна.
   Видя, что канонада усиливается, канадец обратился ко мне с такими словами:
   -- Господин Аронакс, мы должны на все решиться, чтобы выйти из этого скверного положения. Подадим сигналы! Тысяча чертей! Может быть, они там поймут, что мы честные люди.
   Нед Ленд достал свой носовой платок, чтобы им махать в воздухе. Но едва он его развернул, как чьей-то железной рукой, несмотря на свою замечательную силу, повален был на землю.
   -- Презренный, -- воскликнул капитан Немо, -- не хочешь ли, чтобы я тебя пригвоздил к бивню "Наутилуса" перед тем, как он пробьет этот корабль!
   Страшно было слышать раздраженный крик капитана Немо, еще страшнее было его видеть. Лицо его побледнело от спазма сердца, которое на минуту даже перестало биться.
   Его зрачки сильно расширились. Он уже не говорил, а рычал, наклонившись всем телом вперед; он, казалось, сворачивал плечо канадцу.
   Затем, оставив его в покое и обернувшись по направлению к военному кораблю, канонада которого продолжалась, он закричал своим могучим голосом:
   -- А! Ты знаешь, кто я, корабль проклятой власти! Мне не нужен твой национальный флаг, чтобы узнать тебя! Смотри, я тебе покажу свой флаг!
   И капитан Немо развернул на боку палубы черный флаг, совершенно схожий с тем, какой водружен был на Южном полюсе.
   В эту минуту ядро попало в корпус "Наутилуса", оно не пробило железа, а рикошетом пролетело близ капитана Немо и упало в море.
   Капитан Немо пожал плечами, затем, повернувшись ко мне, сказал повелительным голосом:
   -- Уходите, уходите вы и ваши товарищи!
   -- Милостивый государь, -- вскрикнул я, -- вы хотите напасть на это судно?
   -- Милостивый государь, я его потоплю!
   -- Вы этого не сделаете!
   -- Я это сделаю, -- холодно ответил капитан Немо. -- Не вам судить меня. Судьба вас делает свидетелем того, что вы не должны бы были видеть. Идет атака. Отпор будет ужасен. Уходите.
   -- Какой это корабль?
   -- Вы этого не знаете? Тем лучше! По крайней мере, его национальность останется для вас тайной. Сходите!
   Канадцу, Конселю и мне оставалось только подчиниться требованию. Человек пятнадцать матросов "Наутилуса" окружали капитана Немо и с нескрываемым чувством ненависти смотрели на приближающийся корабль. Чувствовалось, что один и тот же дух мести воодушевлял все эти сердца.
   Я сошел в ту минуту, когда новый снаряд скользнул по корпусу "Наутилуса" и раздался крик капитана:
   -- Стреляй, безумный корабль! Расточай свои бесполезные ядра! Ты не уйдешь от бивня "Наутилуса"! Но не на этом месте ты погибнешь! Я не хочу, чтобы твои развалины покрыли останки славного "Мстителя".
   Я вошел в свою комнату. Капитан Немо и его помощники остались на палубе. Гребной винт приведен был в движение. "Наутилус" быстро удалялся, стараясь выйти из сферы действия выстрелов военного корабля. Но последний продолжал его преследовать. Пока капитан Немо довольствовался тем, что держался на определенном расстоянии.
   К четырем часам вечера, не имея возможности сдерживать пожиравшие меня нетерпение и беспокойство, я вышел на центральную лестницу. Подъемная дверь была поднята.
   Я вышел на палубу. Капитан Немо прогуливался по ней нервными шагами и смотрел все время на корабль, который находился на расстоянии миль пяти-шести. "Наутилус" вертелся вокруг военного судна, как преследуемый зверь, и, дозволяя себя преследовать, увлекал судно к востоку. Но до сих пор "Наутилус" не приступал к нападению: может быть, капитан Немо колебался.
   Я желал в последний раз переговорить с капитаном Немо. Но только я обратился к нему, как он заставил меня замолчать.
   -- Я право, я справедливость! -- воскликнул он. -- Я угнетенный, а вот угнетатель. Это он! Ведь все, что я любил, уважал, что дорого было моему сердцу, мать, отец, все это погибло! Все, что я ненавижу, находится там! Замолчите!
   Я бросил последний взгляд на военный корабль, усиливавший пары. Затем я присоединился к Неду и Конселю.
   -- Мы убежим! -- вскрикнул я.
   -- Непременно! -- ответил Нед. -- Какой это корабль?
   -- Не знаю: но какой бы он ни был, он до ночи будет потоплен. Во всяком случае, лучше погибнуть с ним вместе, чем быть причастным к мести, в справедливости которой мы не убеждены.
   -- Я того же мнения, -- ответил холодно Нед Ленд. -- Подождем ночи.
   Наступила ночь. Глубокая тишина царила на борту "Наутилуса". Компас показывал, что судно изменило свое направление. Я ясно слышал удары лопастей гребного винта, которые рассекали волны с равномерной скоростью, судно держалось на поверхности воды и испытывало незначительную качку из стороны в сторону.
   Я и мои товарищи решили бежать в тот момент, когда военный корабль настолько приблизится, что может услышать наш крик или увидеть, так как луна светила достаточно ярко. Через три часа наступило полнолуние.
   Перебравшись на корабль, если бы мы и не могли предотвратить угрожающий ему удар, тем не менее могли бы сделать то, что обстоятельства нам бы позволяли. Не раз мне казалось, что "Наутилус" приступает к нападению. Но оказывалось, что он продолжал заманивать своего противника и, сойдясь с ним ближе, снова обращался в бегство, увеличивая скорость хода.
   Часть ночи прошла без приключений. Мы выжидали случая, чтобы действовать. Мы были сильно взволнованы и потому мало говорили. Нед Ленд хотел броситься в море. Я заставил его дождаться удобного момента. По моему мнению, "Наутилус" должен атаковать двухпалубное судно на поверхности воды, и тогда будет не только возможно, но даже легко убежать.
   В три часа утра я вышел на палубу; сильно встревоженный капитан Немо до сих пор ее не покидал. Он не сводил глаз с корабля. Его взгляд, необычайно напряженный, казалось, притягивал, охватывал и тащил за собой корабль более надежно, чем бы тащил его буксир.
   Луна в это время проходила через меридиан. Юпитер поднимался на востоке посреди общей тишины природы, небо и океан соперничали между собой в спокойствии, и море служило ночным светилам лучшим зеркалом, которое когда-либо отражало их изображения.
   И когда я думал об этой глубокой тишине стихий и сравнивал ее с тем гневом, которым кипел весь пылающий мщением экипаж "Наутилуса", я чувствовал, как дрожь пробегала по моему телу.
   Корабль держался в двух поверхности воды мелькало огромное количество этих пробок, и "Наутилус" весьма удачно маневрировал, чтобы не снести эти крючки и самому в них не запутаться.
   Впрочем, "Наутилус" недолго пробыл в этих водах и поднялся до 45° северной широты - на широту Сен-Жана и Хартс-Контента, где опущен конец трансатлантического кабеля.
   "Наутилус" пошел не на север, а к востоку, как бы вдоль плато, на котором лежит телеграфный кабель и где рельеф дна измерен с чрезвычайной точностью.
   17 мая милях в пятистах от Хартс-Контента, на глубине двух тысяч восьмисот метров увидел я лежащий на дне телеграфный кабель. Консейль, не предупрежденный мной, принял его сначала за громадную змею и уже готовился ее классифицировать. Но я рассеял его заблуждение и в утешение рассказал все, что мне было известно о прокладке этого кабеля.
   Первый кабель был проложен в 1857-1858 годах, но передал лишь около четырехсот телеграмм и перестал действовать. В 1863 году сконструировали новый кабель длиной три тысячи четыреста километров и весом четыре тысячи пятьсот тонн. Погрузили его на корабль "Грейт-Истерн". Но и эта попытка не удалась.
   25 мая "Наутилус" оказался именно на том месте, где произошел разрыв каната, на глубине трех тысяч восьмисот тридцати шести метров. Это произошло в шестистах тридцати восьми милях от берегов Ирландии. В два часа дня там заметили, что сообщение с Европой прекратилось. Решили сначала разрезать кабель, а потом его выловить. В одиннадцать часов вечера вытащили поврежденную часть, сделали новое соединение с основным кабелем и опять погрузили в океан. Но через несколько дней он снова порвался, и его уже не смогли достать.
   Американцы не потеряли, однако, терпения. Неутомимый Филд, главный организатор всего предприятия, рисковавший потерять все свое состояние, открыл новую подписку. Деньги были немедленно собраны. Изготовили новый кабель, более современной конструкции. Провода заключили в резиновую оболочку, обернули волокнистым материалом и вложили в металлическую обшивку. "Грейт-Истерн" повез его в океан 13 июля 1866 года.
   Дело шло хорошо. Но стали замечать, разматывая кабель, что в него местами вбиты гвозди с целью испортить провода. Капитан Андерсон, его офицеры и инженеры собрались на совет и решили, что если виновного поймают на месте преступления, то без дальнейшего суда немедленно бросят за борт. Об этом решении тотчас объявили всем на корабле, и с тех пор вредительство прекратилось.
   23 июля "Грейт-Истерн" был за восемьсот километров от Ньюфаундленда, когда из Ирландии пришла телеграмма о заключении перемирия между Пруссией и Австрией после сражения под Садовой. 27 июля он среди тумана лавировал к порту Хартс-Контента. Предприятие с успехом было доведено до конца, и в первой своей депеше молодая Америка приветствовала старую Европу мудрым изречением, редко понимаемым верно: "Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение".
   Я, конечно, не думал, что увижу электрический кабель в том виде, в каком он вышел из мастерских. Он имел вид длинной змеи, обросшей раковинами и водорослями, облепленной каменистой коркой, предохраняющей его от сверлящих моллюсков. Кабель лежал плотно, не раскачиваясь, давление на него было благоприятное, электрическая искра пробегает от Америки до Европы за тридцать две сотых секунды. Время действия этого кабеля бесконечно, так как резиновая оболочка становится прочнее от пребывания в морской воде.
   К тому же трасса так удачно выбрана, что кабель погружен не очень глубоко и разрывов опасаться нечего. "Наутилус" опускался до самой глубокой точки его залегания - на четыре тысячи четыреста тридцать один метр от поверхности, и даже здесь он не подвергался значительному трению. Потом мы подошли к тому месту, где произошел несчастный случай в 1863 году.
   Здесь дно океана образовывало долину шириной в сто двадцать километров. Если бы на нее можно было поставить Монблан, то его вершина не выступила бы на поверхность воды. Эта долина загорожена с востока остроконечной стеной высотой две тысячи метров. Мы сюда прибыли 28 мая, и "Наутилус" очутился в ста пятидесяти километрах от Ирландии.
   Неужели капитан Немо имел намерение пристать к Британским островам? Нет, к моему большому удивлению, он пошел на юг к берегам Европы. Огибая Изумрудный остров, я увидел на минуту мыс Клир и маяк Фастнет, освещающий путь кораблям на выходе из Ливерпуля.
   Важный вопрос возник у меня в уме: осмелится ли "Наутилус" войти в Ла-Манш? Нед Ленд, вышедший из уединения, когда мы пошли вблизи земли, не переставал меня спрашивать. Но что мне ответить ему? Капитан Немо оставался невидимым. Он показал издали канадцу берег Америки, может быть, и мне только покажет берега Франции.
   "Наутилус" между тем шел на юг. 30 мая он прошел мимо островов Силли у полуострова Корнуэлл. Если бы капитан хотел войти в Ла-Манш, то пошел бы прямо на восток. Он этого не сделал.
   Весь день 31 мая "Наутилус" описывал по океану круги, возбуждавшие мое любопытство. Он как будто искал какое-то место, которого не находил.
   В полдень сам капитан Немо вышел на палубу для наблюдений. Мне он не сказал ни слова и казался мрачнее, чем всегда. Что могло так огорчить его? Не близость ли европейских берегов? Или, может быть, воспоминания об оставленной родине? Что же он чувствовал: угрызения совести или сожаление? Эти мысли долго вертелись у меня в уме. В то же время было какое-то неясное предчувствие, что случай вскоре откроет мне тайну капитана Немо.
   На следующий день, 1 июня, "Наутилус" делал то же самое: он явно искал какой-то пункт среди океана. Капитан Немо пришел на палубу определить высоту солнца, как и накануне. Океан был спокоен, небо ясно. Милях в восьми на востоке показался большой пароход. Флага на нем не было, так что я не мог определить его национальность.
   За несколько минут до прохождения солнца через меридиан капитан Немо взял секстан и чрезвычайно внимательно стал заниматься своими наблюдениями. Полный штиль помогал ему в этом. "Наутилус" стоял почти неподвижно. Закончив свои исследования, капитан произнес одно только слово:
   - Здесь!
   Потом он ушел. Увидел ли он, что пароход изменил направление и, казалось, пошел прямо на нас? Этого я не могу сказать.
   Я вернулся в салон. Иллюминаторы закрылись, и я услыхал, что резервуары наполняются водой. "Наутилус" стал вертикально опускаться и через несколько минут лег на дно на глубине восемьсот тридцать три метра. Свет в салоне погас, иллюминаторы открылись, и я увидел сквозь стекла ярко освещенное лучами прожектора водное пространство.
   Справа я ничего не разглядел, кроме совершенно спокойной воды. По левому борту на дне виднелись какие-то развалины, погребенные под слоем белых раковин, как под снежным покровом. Всматриваясь, я различил очертания затонувшего корабля, потерявшего мачты. Несчастье это случилось с ним, вероятно, очень давно.
   Что это был за корабль? Зачем "Наутилус" пришел на его могилу? Я не знал, что и думать, как вдруг около меня капитан Немо медленно произнес:
   - Тогда корабль этот назывался "Марселец". Он был спущен на воду в 1762 году и имел семьдесят четыре пушки. В 1778 году, 13 августа, под командой Ла Поуп-Вертрие он смело бился с "Престоном". В 1779 году, 4 июля, с эскадрой адмирала д'Эстена брал Гренаду. В 1781 году 5 сентября принимал участие в сражении графа де Грасс в Чесапикском заливе. В 1794 году Французская Республика переименовала его. 16 апреля того же года он был послан из Бреста для эскорта транспорта, шедшего с хлебом из Америки. 11 и 12 июня эскадра встретилась с англичанами. Ровно семьдесят четыре года тому назад на этом самом месте, на 47°242 широты и 17°282 долготы, этот корабль после геройской битвы, в которой лишился трех мачт и трети экипажа, предпочел утопить себя вместе с тремястами пятьюдесятью шестью матросами, но не сдался и, прибив флаг к корме, пошел ко дну с криком:
   "Да здравствует республика!" - Это "Мститель"! - вскрикнул я.
   - Да, "Мститель"! Прекрасное имя! - сказал капитан Немо, скрестив на груди руки.
  

Глава двадцать первая

Гекатомба

   Неожиданность этой сцены, история корабля-патриота, начатая холодным тоном, а потом рассказываемая с таким волнением, которого не мог превозмочь этот своеобразный человек, название "Мститель", имеющее значение, - все это меня глубоко поразило. Я не сводил глаз с капитана. Немо, протянув руки, горящим взглядом смотрел на останки славного корабля. Неужели мне никогда не узнать, кто он, откуда, какие у него цели? А между тем я с каждым днем все яснее видел, как человек в нем выступает из-за ученого. Не просто мизантропия закрыла на "Наутилусе" капитана Немо и его спутников, а ненависть, которую не могло ослабить даже время. Но, может быть, эта ненависть еще искала возможность отомстить? Это должно было раскрыть будущее.
   Между тем "Наутилус" начал подниматься на поверхность, и мало-помалу останки "Мстителя" скрылись из вида.
   Вдруг раздался грохот.
   Я взглянул на капитана Немо, но он даже и бровью не повел.
   - Капитан? - спросил я.
   Он не ответил.
   Я оставил его и вышел на палубу. Там уже были Нед Ленд и Консейль.
   - Что это за грохот? - спросил я.
   - Выстрелили из пушки, - ответил Ленд.
   Я осмотрелся. Ранее замеченное мной судно, очевидно, усилило пары и приближалось к "Наутилусу". Нас разделяло всего шесть миль.
   - Что это за судно, Нед? - спросил я.
   - Судя по оснастке, это военное судно. Вот если бы оно пустило ко дну этот окаянный "Наутилус"!
   - Друг Нед, - возразил Консейль, - что это судно может сделать "Наутилусу"? Разве оно может за ним нырнуть под воду? Разве может с ним бороться на дне морском?
   - Послушайте, Нед, - сказал я, - вы не можете разглядеть, чье это судно, какой национальности?
   Канадец слегка прищурился и впился глазами в приближающийся корабль.
   - Нет, профессор, не могу! - сказал он. - Флаг не поднят. А что судно военное, так это точно, потому как длинный вымпел развевается на главной мачте.
   Мы уже четверть часа смотрели на корабль, который подходил к нам все ближе. Я, впрочем, не думал, что он заметит "Наутилус" на таком расстоянии, а еще менее догадается, что это подводный снаряд.
   - Это большой военный корабль, - сказал Нед Ленд, - бронированный, с тараном. Смотрите, Аронакс.
   Густые клубы дыма валили из труб. Свернутые паруса сливались с реями, на гафеле не было никакого флага. Расстояние еще не позволяло различить цвета вымпела, который вился, как тоненькая ленточка. Корабль быстро приближался к нам. Если бы капитан Немо подпустил его поближе, мы бы могли надеяться на благополучное бегство.
   - Знаете что, профессор? - сказал Нед Ленд. - Если этот корабль подойдет к нам на милю, я брошусь в море! И вам советую!
   Я ничего не ответил на совет канадца и продолжал разглядывать корабль, который увеличивался прямо на глазах. Будь он французский, английский, американский или русский, нас, конечно, подберут, если только мы доплывем до него.
   - Их чести известно уже, что мы плавать умеем, - сказал Консейль. - Если их честь послушаются совета Неда, так я поплыву рядом и их честь смогут на меня положиться!
   Я хотел ответить, но вдруг на носу военного корабля поднялся белый дымок и около "Наутилуса" в воду упало что-то тяжелое, чуть позже раздался раскат пушечного выстрела.
   - Да они в нас стреляют! - вскрикнул я.
   - Молодцы! - сказал Нед Ленд.
   - Они, значит, не считают нас за потерпевших кораблекрушение! - сказал я.
   - С позволения их чести... Вот тебе на! - вскрикнул Консейль, стряхивая с себя воду, которой нас опять захлестнуло. - Опять ядро. Они, наверное, приняли нас за нарвала и нарвала бомбардируют!
   - Да ведь они могут видеть, что мы люди, а не нарвалы! - вскрикнул я.
   - А может, поэтому они так и палят, - сказал Нед Ленд со значением.
   Меня осенила та же мысль. Без сомнения, теперь они, конечно, знали, с каким "чудовищем" имели дело. Без сомнения, когда канадец с "Авраама Линкольна" метнул в него гарпун, капитан Фаррагут догадался, какой нарвал обшит листовой сталью! Теперь, вероятно, везде искали страшный подводный снаряд.
   Ядра так и сыпались вокруг нас, но в "Наутилус" они не попадали.
   Военный корабль находился уже в трех милях от нас. Несмотря на пушечную пальбу, капитан Немо не показывался на палубе. А между тем удар даже одного конического ядра мог погубить "Наутилус".
   Нед Ленд мне сказал:
   - Господин Аронакс! Надо во что бы то ни стало подать им сигнал! Тысячу чертей! Может, они поймут, что мы-то здесь ни при чем!
   Нед Ленд достал свой носовой платок, но только хотел им взмахнуть, как его схватила железная рука. Он хотел вырваться, но был сбит с ног и упал на палубу.
   - Негодяй! - крикнул капитан Немо. - Ты хочешь, чтобы я убил тебя раньше, чем потоплю этот корабль?
   Голос у него был страшный, но лицо еще страшнее: оно совершенно побелело и исказилось от ярости. Наклонившись над Лендом, он тряс его за плечи. Потом, бросив канадца, стал смотреть на приближающийся корабль.
   - А, ты меня узнал! - крикнул он. - Я тоже тебя узнал!
   Ты не показываешь своего флага - я покажу тебе свой!
   С этими словами капитан Немо развернул черный флаг, такой же он водрузил на Южном полюсе.
   В эту минуту одно ядро ударило по касательной в корпус "Наутилуса", не повредив его, рикошетом пролетело мимо капитана и упало в океан.
   Капитан только пожал плечами и обратился ко мне.
   - Уйдите с палубы! - сказал он резко. - Уходите и уведите ваших товарищей!
   - Капитан! - вскрикнул я. - Вы хотите напасть на этот корабль?
   - Я хочу его потопить!
   - Вы этого не сделаете!
   - Я это сделаю! - холодно ответил капитан Немо. - Не судите меня. На меня нападают. Я защищаюсь. Уйдите с палубы!
   - Какой это корабль?
   - Вы не знаете? Тем лучше. Уходите!
   Мы должны были повиноваться.
   Пятнадцать матросов уже окружили капитана и с выражением непримиримой ненависти смотрели на приближающийся корабль.
   Я спускался по трапу в тот момент, когда еще одно ядро скользнуло по "Наутилусу", и я слышал, как капитан крикнул:
   - Бей, сумасшедший корабль! Ты не уйдешь от "Наутилуса". Но ты погибнешь не в этом месте!
   Я ушел в свою каюту. "Наутилус" быстро ушел за пределы действия снарядов, но корабль продолжал его преследовать.
   Около четырех часов вечера я подошел к трапу. Крышка люка была открыта. Я решился выйти на палубу и увидел здесь капитана. Он быстрыми шагами ходил взад и вперед, поглядывая на корабль, который находился теперь в пяти или шести милях под ветром. "Наутилус" кружился вокруг корабля, как разъяренный зверь, увлекая его за собой к востоку.
   Но сам не нападал.
   Может быть, капитан колебался?
   Я хотел еще раз стать посредником, но только произнес первые слова, как капитан Немо резко меня перебил.
   - Я угнетенный, а он угнетатель! - сказал он. - Он отнял у меня все, что я любил и чтил: родину, жену, детей, отца, мать, братьев, сестер! Замолчите!
   Я посмотрел на корабль, который все прибавлял ход, а затем спустился в салон и позвал Неда Ленда и Консейля.
   - Мы убежим, - сказал я им.
   - Хорошо! - ответил Нед. - А что это за корабль?
   - Не знаю. Да это все равно. Капитан Немо к вечеру обещает пустить его ко дну. Что ж! Лучше погибнуть, чем оставаться на "Наутилусе" и быть сообщниками в возмездии, если не знаешь, справедливо оно или нет.
   - Это верно! - ответил Нед Ленд. - Вот дождемся ночи!
   Наступила ночь. Глубокая тишина царила на "Наутилусе". Я слышал только шум винта и плеск волн.
   Месяц ярко сиял, значит, нас могли увидеть с корабля на довольно большом расстоянии. Мы решили бежать, когда он подойдет поближе. Оказавшись на борту этого корабля, мы хотели предупредить грозящий ему удар.
   Часть ночи прошла без всяких приключений. Мы выжидали удобной минуты, из-за сильного волнения говорили мало. Нед Ленд не раз порывался броситься в море, но я его удерживал.
   В три часа утра я вышел на палубу. Капитан был еще здесь. Он стоял около своего флага и не сводил глаз с корабля.
   Луна переходила меридиан. Юпитер показался на востоке. Небо и океан были спокойны и безмятежны. Ночное светило ярко отражалось в водной глади.
   Военный корабль находился от нас в двух милях. Он, очевидно, держал курс на свет "Наутилуса". Я видел его сигнальные огни, красный и зеленый, а также белый фонарь на бизань-мачте. Можно было разглядеть оснастку и определить, что огонь в топках разведен до предела. Из труб вылетали снопы искр, рассыпаясь звездочками на темном фоне неба.
   Я оставался на палубе до шести часов утра. Капитан Немо, казалось, делал вид, что меня не замечает.
   Военный корабль шел в полутора милях от нас и на рассвете опять стал палить из пушек.
   "Пойду скажу Неду и Консейлю, чтобы были наготове", - подумал я.
   Но в эту самую минуту на палубе появился помощник капитана с матросами. Они тотчас же принялись за дело. Железную решетку, которая окружала палубу, опустили. Кабина прожектора и рубка рулевого тоже вошли в корпус "Наутилуса", и он принял вид длинной стальной сигары, готовой к маневру.
   Я пришел в салон, когда утренние лучи восходящего солнца сквозь верхние слои воды мягко проникали в иллюминаторы.
   В пять часов лаг показал мне, что "Наутилус" сбавил скорость. Я понял, что капитан Немо хотел подпустить врага поближе. Пушечная пальба не прекращалась. Ядра с шипеньем и свистом сыпались дождем в воду.
   - Друзья! - сказал я Неду и Консейлю. - Пора!
   Нед Ленд имел очень решительный вид, Консейль был совершенно спокоен, а я нервничал и страшно волновался.
   Мы прошли в библиотеку. В ту минуту, когда я открывал дверь к центральному трапу, крышка люка с шумом захлопнулась. Ленд бросился к трапу, но я его удержал. Хорошо знакомое шипение свидетельствовало о том, что в резервуары закачивали воду.
   Действительно, через несколько минут "Наутилус" опустился всего на несколько метров ниже поверхности воды. Я догадался, что капитан Немо хочет ударить по кораблю ниже ватерлинии, где его обшивка уже не защищена броней.
   - Что ж, мы опять в западне! - вскрикнул Нед Ленд.
   Собравшись в моей каюте, мы смотрели друг на друга как потерянные, не произнося ни слова. Я находился в таком тягостном состоянии, когда ждешь, что вот-вот произойдет что-то страшное.
   "Наутилус" пошел гораздо быстрее. Он весь содрогался, как будто делая разбег.
   Вдруг мы вскрикнули.
   Мы почувствовали толчок. Я услышал лязг, треск и скрежет железа.
   "Наутилус" нанес удар. Он пронзил корпус корабля так же легко, как иголка протыкает полотно.
   Я более не мог это выдержать. Как безумный, вне себя я вылетел из каюты и вбежал в салон. Мрачный капитан Немо был здесь и смотрел в иллюминатор правого борта.
   Огромная темная масса шла ко дну, и "Наутилус" погружался вровень с ней, как бы желая насладиться агонией врага. Я видел всего в десяти метрах пробитую корму, куда с шумом вливалась вода; по верхней палубе метались черные призраки. Несчастные карабкались на ванты, цеплялись за мачты, падали, барахтались в воде...
   Огромный корабль медленно погружался. Вдруг произошел взрыв. Палуба полетела вверх. Толчок воды был такой силы, что "Наутилус" покачнулся.
   Несчастный корабль очень быстро пошел ко дну. Промелькнули марсы, на которых повисли жертвы, реи, затем верхушки мачты... Темная масса исчезла вместе со всем экипажем.
   Когда все было кончено, капитан Немо вышел из салона.
   Я проводил его глазами.
   Он открыл дверь в свою каюту. Прямо против двери под портретами великих героев висел портрет молодой женщины с двумя детьми. Капитан Немо смотрел несколько минут на этот портрет, потом простер к нему руки, упал на колени и горько зарыдал.
  

Глава двадцать вторая

Последние слова капитана Немо

   Жуткое зрелище закончилось, иллюминаторы закрылись, но свет в салоне не зажегся. На "Наутилусе" царили безмолвие и темнота. Он мчался с очень большой скоростью на глубине сто метров. Куда он направлялся: на север или на юг?
   Я вернулся в свою каюту. Нед и Консейль молча сидели там.
   Я не мог без ужаса вспомнить о капитане Немо. Как бы он ни пострадал от людей, он все-таки не имел права так жестоко их карать!
   В одиннадцать часов зажгли свет. Я опять пошел в салон. Там было пусто. Судя по приборам, "Наутилус" мчался на север со скоростью двадцать пять миль в час то по поверхности океана, то на тридцать футов ниже.
   Отметки на карте показывали, что мы прошли мимо Ла-Манша и идем к северным морям.
   Мы неслись так быстро, что я едва успевал заметить мелькавших в иллюминаторе длинноносых акул, рыб-молотов, морских волков, угрей, морских орлов, морских коньков, полчища крабов и, наконец, касаток.
   К вечеру мы прошли по Атлантическому океану двести лье. Наступили сумерки, вечерние тени опутали океанские воды.
   Я опять вернулся в свою каюту, но долго не мог заснуть.
   С этого дня я не могу сказать, куда увлекал нас "Наутилус", все время шедший с умопомрачительной скоростью. Наши координаты больше не отмечались на карте. Может быть, "Наутилус" приставал к Шпицбергену или к берегам Новой Земли. Может быть, он носился по Норвежскому морю или по Баренцеву. Может, заходил в Карское море или Обскую губу. Трудно сказать. Судовые часы остановились. Я не считал часов, не замечал дней. Дни и ночи, проводимые на судне, где царила полутьма, слились в одну полярную ночь.
   Я полагаю, что это невероятное путешествие продолжалось пятнадцать или двадцать дней. Мы не видали все это время ни капитана Немо, ни его помощника. Из экипажа тоже никто не показывался. "Наутилус" большей частью шел под водой. Когда он поднимался на поверхность, чтобы обновить запас воздуха, иллюминаторы открывались и закрывались автоматически.
   Нед Ленд тоже почти не показывался. Он страшно тосковал. Консейль никак не мог вызвать его на разговор и боялся, что он наложит на себя руки.
   Однажды, не знаю какого числа, я на рассвете забылся. Вдруг слышу - меня тихонько будят. Открыв глаза, я увидел Неда Ленда. Наклонившись ко мне, он прошептал:
   - Бежим!
   - Когда? - спросил я, вскочив с постели.
   - Этой ночью. Кажется, "Наутилус" остался без присмотра. Вы будете готовы?
   - Буду. Где мы?
   - Около какой-то земли. Я ее разглядел сегодня утром сквозь туман, она лежит в двадцати милях к востоку.
   - Да какая же это земля?
   - Не знаю. Да какая бы ни была, мы найдем там пристанище.
   - Да, Нед! Мы убежим этой ночью!
   - Море неспокойно, ветер сильный, но ведь всего двадцать миль, а шлюпка у капитана Немо надежная. Я уже перенес в нее немного еды.
   - Хорошо, Нед!
   - А если поймают, так я буду защищаться, и пусть лучше убьют, чем тут пропадать.
   - Умрем вместе, Нед!
   Я решился на все. Когда канадец ушел, я поднялся на палубу.
   Волны были такими большими, что я с трудом мог удержаться на ногах. Небо не предвещало ничего хорошего. Но нам нельзя было терять ни дня, ни даже минуты.
   Я зашел в салон, желая и опасаясь встречи с капитаном Немо. Что я ему скажу? Сумею ли я скрыть невольный ужас, который он мне теперь внушает? Нет! Лучше не встречаться?
   А между тем...
   Какой долгий это был день! Мой последний день на "Наутилусе".
   Я почти все время провел в одиночестве. Нед Ленд и Консейль избегали разговоров со мной, боясь выдать как-нибудь нашу тайну.
   В шесть часов я пообедал, хотя есть мне не хотелось.
   В половине седьмого Нед Ленд вошел в мою каюту и сказал:
   - Ну мы теперь до отплытия не увидимся. В десять часов луны еще не будет, тогда и надо бежать. Приходите к шлюпке.
   Мы будем вас ждать.
   С этими словами канадец ушел, даже не дав мне ответить.
   Я хотел узнать направление "Наутилуса" и пошел в салон взглянуть на показания приборов. Мы шли на северо-северо-восток, держась на глубине пятидесяти метров.
   В последний раз я осмотрел бесценные сокровища капитана Немо. Мне хотелось запомнить их навсегда. Так я провел целый час, любуясь чудесами природы, собранными в витринах. Затем я вернулся в каюту.
   Тут я надел непромокаемый костюм, собрал свои записки и спрятал их на себе. Если бы капитан Немо сейчас меня увидел, то по моему волнению тотчас бы догадался, в чем дело.
   Что в эту минуту он делает?
   Я подошел к его двери и прислушался. Он был там, я слышал его шаги. Я чуть было не ворвался в его каюту: меня тянуло к нему непреодолимо.
   К счастью, я себя сдержал. Вернувшись к себе, я лег в постель и мало-помалу успокоился. Я вспомнил все наше подводное путешествие, все хорошие и плохие приключения. Я вспомнил подводную охоту на острове Креспо, пролив Торреса, папуасских дикарей, коралловое кладбище, Суэцкий канал, остров Санторин, критского водолаза, бухту Виго, Атлантиду, ледяную тюрьму, Южный полюс, битву с осьминогами, шторм на Гольфстриме, "Мстителя" и, наконец, потопленный корабль. На фоне всех этих событий капитан Немо представлялся мне не простым человеком, а властелином вод, гением морей.
   Было половина десятого. Я закрыл глаза, стараясь не думать, забыть... Я устал.
   Еще полчаса ожидания! Вдруг до меня донеслись тихие звуки органа. Раздавалась какая-то грустная мелодия, похожая на жалобу.
   Это играл капитан Немо. Я с восторгом слушал его, целиком внимая прекрасной музыке.
   Вдруг мне пришло в голову, что если капитан Немо в салоне, значит, мне придется пройти мимо него. Он меня увидит и, может быть, заговорит со мной... Десять часов! Надо идти!
   Я осторожно открыл дверь и начал крадучись пробираться по темному корабельному коридору. Добравшись до двери, я тихо ее приоткрыл. В салоне было темно. Звуки органа раздавались едва слышно. Капитан Немо сидел у органа и, кажется, меня не заметил.
   Я прополз по мягкому ковру до двери в библиотеку и уже хотел перебраться через порог, но тяжелый вздох капитана Немо пригвоздил меня к месту. Из чуть приоткрытой двери библиотеки падал тонкий луч света, и я на мгновение увидел его лицо. Оно было бледным и печальным. Я слышал, как он тихо проговорил:
   - Боже всемогущий! Довольно! Довольно!
   В полном смятении я проскочил библиотеку, взбежал по центральному трапу и добрался до шлюпки.
   - Едем! Скорей! - крикнул я.
   - Сейчас! - ответил канадец.
   Сначала мы закрыли отверстие в стальной обшивке "Наутилуса" и закрепили его гайками с помощью английского ключа, который раздобыл Нед. Потом он начал проворно отвинчивать гайки, которые еще соединяли шлюпку с "Наутилусом".
   Вдруг внутри раздался шум, послышались голоса... Неужели они заметили наш побег?
   Нед Ленд всунул мне кинжал в руку.
   - Да, - прошептал я, - мы сумеем умереть!
   Мы затихли, прислушиваясь.
   - Мальстрим! Мальстрим! - раздавалось со всех сторон.
   Мальстрим! Это слово, повторенное раз двадцать, слово страшное, объяснило мне причину тревоги на "Наутилусе".
   Его экипажу было не до нас.
   Мы оказались в самых опасных водах у побережья Норвегии. Известно, что в прилив воды, зажатые между островами Феро и Лафотенскими островами, превращаются в стремнину невероятной силы. В ней образуется водоворот, из которого ни одно судно не может выйти благополучно. Со всех сторон на него налетают чудовищные валы. Эту бездну справедливо называют "пупом Атлантического океана". В нее затягивает все плывущее на расстоянии пятнадцати километров, не только суда, но и китов, и белых медведей.
   В эту пропасть и попал "Наутилус". Он кружился по спирали, круги все больше и больше суживались. Наша шлюпка, еще прикрепленная к нему, кружилась с головокружительной скоростью. Мы были в ужасе. Шум, рев, плеск, брызги, грохот - настоящий ад!
   "Наутилус" все еще держался, но стальная обшивка на нем трещала. Временами он поднимался кверху, и мы вместе с ним.
   - Надо держаться за "Наутилус", - сказал Нед Ленд. - Завинтить гайки и...
   Он не закончил. Раздался треск, гайки отлетели, шлюпка оторвалась, нас далеко отбросило от "Наутилуса" и швырнуло в водоворот.
   Я ударился головой о стальной каркас шлюпки и потерял сознание.
  

Глава двадцать третья

Заключение

   Что произошло той ночью, как мы выбрались из страшного водоворота, я не знаю. Я пришел в себя в хижине рыбака с Лафотенских островов. Товарищи мои были целы и невредимы. Мы крепко обнялись.
   Переправиться во Францию было нелегко. Сообщения между Северной Норвегией и Южной редки. Надо было ждать парохода, который ходит от Нордкапа раз в два месяца.
   В ожидании этого парохода, оставшись жить у милых, приютивших нас людей, я привел в порядок свои записи.
   Поверят ли моему рассказу? Не знаю. Но я верно и точно рассказал о своих приключениях.
   Что стало с "Наутилусом"? Жив ли еще капитан Немо? Узнаю ли я со временем имя этого человека? Донесут ли волны когда-нибудь до нас рукопись, в которой описана история его жизни?
   Я надеюсь.
   Я надеюсь и на то, что "Наутилус" вышел невредимым из водоворота, что капитан Немо перестал карать людей и спокойно занимается учеными исследованиями на дне океана.
   Шесть тысяч лет тому назад Экклезиаст задал вопрос:
   "Кто мог когда-нибудь измерить глубины океана?" Два человека имеют право ему ответить: "Мы!" Это капитан Немо и я!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
и исчезли подъ волнами.
   Покрытый кровью, капитанъ Немо стоялъ неподвижно возлѣ маяка; онъ смотрѣлъ на море, поглотившее одного изъ его спутниковъ, и крупныя слезы струились изъ его глазъ.
   

ГЛАВА XIX.
Гольфъ-Стримъ.

   Никто изъ насъ не забудетъ никогда ужасной сцены 20го апрѣля. Я описалъ ее подъ впечатлѣніемъ сильнаго волненія. Послѣ я перечиталъ мой разказъ, я прочелъ его Конселю и Канадцу. Они нашли его точнымъ относительно фактовъ, но лишеннымъ надлежащаго эффекта. Чтобъ описывать подобныя картины, надо владѣть перомъ знаменитѣйшаго изъ нашихъ поэтовъ, автора Работниковъ моря.
   Я сказалъ что капитанъ Немо смотрѣлъ на море и плакалъ. Его печаль была безпредѣльна. Со дня нашего прибытія на корабль, онъ терялъ уже втораго товарища. И какая смерть! Этотъ другъ, раздавленный, задушенный, уничтоженный страшными объятіями осьминога, растертый его желѣзными челюстями, не будетъ вмѣстѣ со своими товарищами покоиться въ тихихъ водахъ коралловаго кладбища! Что до меня касается, то посреди этой борьбы я слышалъ крикъ отчаянія, вырвавшійся изъ груди несчастнаго, и этотъ крикъ раздиралъ мое сердце. Бѣдный Французъ, забывъ условное нарѣчіе, произнесъ свою послѣднюю мольбу на языкѣ своей родины и своей матери! Итакъ, между людьми Кораблика, которые связаны тѣломъ и душой съ капитаномъ Немо, и подобно ему избѣгаютъ сообщества людей, находился одинъ изъ моихъ соотечественниковъ! Одинъ ли онъ только былъ представителемъ Франціи въ этомъ таинственномъ товариществѣ, очевидно состоявшемъ изъ людей различныхъ національностей? Это еще одна изъ тѣхъ неразрѣшимыхъ загадокъ которыя постоянно представлялись моему уму.
   Капитанъ Немо ушелъ въ свою комнату, и я нѣсколько времени не видѣлъ его. Но какъ была велика его печаль, его отчаяніе и нерѣшимость, можно судить по его кораблю, душой котораго онъ былъ и на которомъ отражались всѣ его впечатлѣнія. Корабликъ не держался болѣе опредѣленнаго направленія. Онъ какъ трупъ носился взадъ и впередъ, по произволу волнъ. Винтъ его былъ свободенъ, и однако онъ почти не служилъ ему. Онъ плылъ наудачу. Онъ не могъ оставить мѣста послѣдней борьбы, не могъ разстаться съ моремъ которое поглотило одного изъ его обитателей. Такъ прошло десять дней. И только 1го мая Корабликъ опять смѣло направился къ сѣверу, пройдя близъ Лукайскихъ острововъ, мимо Багамскаго канала. Теперь мы плыли по теченію одной изъ самыхъ большихъ рѣкъ моря, которая имѣетъ свои берега, рыбъ и свою собственную температуру. Я говорю о Гольфъ-Стримѣ.
   Это дѣйствительно рѣка, свободно протекающая посреди Атлантическаго океана, и воды которой не смѣшиваются отъ Задами океана. Вода этой рѣки соленая, гораздо солонѣе окружающаго ея моря. Средняя глубина ея три тысячи футовъ, а средняя ея ширина шестьдесятъ миль. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, она течетъ со скоростью четырехъ километровъ въ часъ. Неизмѣняемая масса ея водъ гораздо значительнѣе водяной массы всѣхъ рѣкъ земнаго шара.
   Настоящій источникъ Гольфъ-Стрима, указанный капитаномъ Мори, или, лучше сказать, мѣсто гдѣ онъ беретъ свое начало, находится въ Бискайскомъ заливѣ. Тамъ начинаютъ, сбираться его воды, температура и цвѣтъ которыхъ еще не вполнѣ установились. Онъ спускается къ югу, проходитъ вдоль экваторіальной Африки, согрѣваетъ въ жаркомъ поясѣ свои воды, пересѣкаетъ Атлантическій океанъ, достигаетъ мыса Санъ-Рокъ на бразильскомъ берегу, и раздѣляется на два рукава; одинъ изъ нихъ идетъ къ сѣверу и еще насыщается горячими водами Антильскаго моря. Тогда Гольфъ-Стримъ, назначеніе котораго возстановить равновѣсіе между температурами и смѣшать южныя воды съ сѣверными, начинаетъ свое уравновѣшивающее дѣйствіе. Нагрѣтый въ Мексиканскомъ заливѣ, онъ поднимается къ сѣверу, омывая Американскіе берега, доходитъ до Новой-Земли, и гонимый холоднымъ потокомъ Девисова пролива, уклоняется съ своего пути, опять проходитъ Океаномъ, слѣдуя локсодромическою линіей, и раздѣляется на два рукава подъ сорокъ третьимъ градусомъ; одинъ изъ этихъ рукавовъ, при помощи сѣверо-восточнаго пассатнаго вѣтра, возвращается къ Бискайскому заливу и Асорскимъ островамъ, другой же, согрѣвъ берега Ирландіи и Норвегіи, проходитъ дальше Шпицбергена, гдѣ его температура понижается до четырехъ градусовъ и образуетъ свободное море полюса.
   Но этой-то рѣкѣ Океана плылъ Корабликъ. По выходѣ изъ Багамскаго канала, на протяженіи четырнадцати миль ширины и трехсотъ пятидесяти метровъ глубины, Гольфъ-Стримь течетъ по восьми километровъ въ часъ. По мѣрѣ того какъ онъ приближается къ сѣверу, быстрота эта постепенно и равномѣрно уменьшается, и надо желать чтобъ эта правильность была постоянна, потому что, какъ уже было замѣчено нѣкоторыми, если его быстрота и направленіе измѣнится, то европейскій климатъ подвергнется такимъ пертурбаціямъ, послѣдствія которыхъ невозможно исчислить.
   Въ полдень мы съ Конселемъ были на платформѣ. Я сообщалъ ему нѣкоторыя подробности о Гольфъ-Стримѣ. Окончивъ свое объясненіе, я предложилъ ему опустить руку въ лотокъ.
   Консель послушался, и былъ очень удивленъ не испытывая никакого ощущенія, ни теша, ни холода.
   -- Это происходитъ оттого, сказалъ я ему,-- что температура водъ Гольфь-Стрима, по его выходѣ изъ Мексиканскаго залива, мало отличается отъ температуры крови. Гольфъ-Стримъ -- огромный источникъ теплоты, отъ дѣйствія котораго берега Европы покрыты вѣчною зеленью. И, если вѣрить Мори, теплота этого теченія, употребленная вся сполна, доставила бы достаточно теплорода чтобы держать въ расплавленномъ состояніи цѣлую рѣку изъ желѣза, величиной съ Амазонку или Миссури.
   Въ это время быстрота Гольфъ-Стрима дошла до двухъ метровъ двадцати пяти центиметровъ въ секунду. Его теченіе такъ отличается отъ окружающаго его моря что его сжатыя воды выступаютъ надъ уровнемъ Океана и поднимаются надъ его холодными водами. Темныя и очень богатыя солеными частицами, онѣ рѣзко отдѣляются своимъ чистымъ синимъ цвѣтомъ отъ окружающихъ ихъ зеленыхъ волнъ. Ихъ демаркаціонная линія видна такъ ясно, что близь Каролинскихъ острововъ можно было замѣтить какъ носъ Кораблика разсѣкалъ уже воды Гольфъ-Стрима, тогда какъ его винтъ находился еще въ водахъ Океана.
   Это теченіе увлекало за собой цѣлый міръ живыхъ существъ. Аргонавты свойственные Средиземному морю, плавали тутъ многочисленными стаями. Между хрящеватыми рыбами, самыя замѣчательныя были скаты, очень тонкіе хвосты которыхъ составляли почти треть всего тѣла, и напоминали огромные косоугольники, въ двадцать пять футовъ длиной; потомъ маленькія акулы, длиной въ одинъ метръ, съ большою головой, съ короткою и круглою мордой, съ острыми зубами расположенными въ нѣсколько рядовъ, тѣло которыхъ, казалось, было покрыто чешуей.
   Между костистыми рыбами, я замѣтилъ губановъ свойственныхъ этимъ морямъ; спаровъ-отшельниковъ которые блестѣли какъ огонь; сціенъ въ метръ длиной, съ широкою пастью наполненною маленькими зубами, онѣ издавали легкіе крики; centronatus niger о которыхъ я уже говорилъ; корифенъ голубыхъ, украшенныхъ золотомъ и серебромъ; настоящія радуги Океана, которые могутъ соперничать своими цвѣтами съ самыми лучшими тропическими птицами; блѣдные колбни, съ треугольною головой; кособоки, голубоватые (родъ камбалы), лишенные чешуи; batrachoidei, съ жёлтою поперечною полосой, изображающею греческое τ; цѣлые стада gobius bos, усѣянныхъ темными пятнами; перозубы съ серебристою головой и желтымъ хвостомъ; различные экземпляры семги, mugilomomfi, тонкіе и длинные, блестѣвшіе нѣжнымъ свѣтомъ, и которыхъ Ласепедъ посвятилъ любимой подругѣ своей жизни; наконецъ прекрасная рыба, chaetodon, украшенная всѣми орденами и всевозможными лентами, часто посѣщаетъ берега этой великой націи, которая такъ мало уважаетъ ленты и ордена.
   Я прибавлю еще что ночью фосфорическія воды Гольфъ-Стрима соперничали своимъ блескомъ съ электрическимъ свѣтомъ нашего маяка, особенно во время -грозы, которая повторялась довольно часто.
   8го мая, мы еще находились наискось отъ мыса Готтерасъ, близь Сѣверной Каролины. Здѣсь ширина Гольфъ-Стрима семьдесять пять миль, а глубина двѣсти десять метровъ, Корабликъ попрежнему плылъ наудачу. Казалось что всякій надзоръ былъ изгнанъ съ корабля. Я долженъ былъ согласиться что при подобныхъ условіяхъ попытка бѣжать могла увѣнчаться успѣхомъ. Въ самомъ дѣлѣ, населенные берега представляли повсюду удобное убѣжище. Многочисленные пароходы, которые ходятъ между Нью-Йоркомъ или Бостономъ и Мексиканскимъ заливомъ, постоянно бороздили море, и день и ночь его пересѣкали маленькія, нагруженныя шкуны, плававшія въ различныхъ пунктахъ, вдоль Американскаго берега. Мы могли надѣяться что насъ примутъ на нихъ. Итакъ, намъ представлялся удобный случай, несмотря на тридцать миль, отдѣлявшихъ Корабликъ отъ береговъ Союза.
   Но одно непріятное обстоятельство совершенно разстраивало планы Канадца. Погода была очень дурна. Мы приблизились къ, тѣмъ мѣстамъ гдѣ бури, бываютъ очень часто, къ области смерчей и циклоновъ, пораждаемыхъ теченіемъ Гольфъ-Стрима. Пуститься въ море часто волнуемое бурями въ лодкѣ, значитъ идти на вѣрную гибель. Самъ Недъ-Ландъ соглашался съ этимъ. Онъ скрывалъ свою досаду, но имъ овладѣла страшная тоска по родинѣ, отъ которой только одно бѣгство могло излѣчить его.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ онъ мнѣ въ этотъ день,-- пора кончить это. Я хочу выяснить дѣло. Вашъ Немо удаляется отъ земли и возвращается къ сѣверу. Но я вамъ объявлю что съ меня довольно и южнаго полюса, и я не хочу слѣдовать за нимъ къ сѣверному.
   -- Что дѣлать, Недъ, въ настоящее время бѣгство невозможно.
   -- Я возвращусь къ моей прежней мысли. Надо поговорить съ капитаномъ. Вы ничего не говорили ему, когда мы были въ моряхъ вашей родины. Теперь же мы находимся въ моряхъ моей родины, и я буду говорить. Когда я думаю что черезъ нѣсколько дней Корабликъ будетъ близь Новой-Шотландіи, и что тамъ, около Новой-Земли, открывается большой заливъ, а въ этотъ заливъ впадаетъ рѣка Святаго Лаврентія, моя собственная рѣка, рѣка протекающая въ Квебекѣ, моемъ родномъ городѣ, когда я думаю объ этомъ, кровь бросается мнѣ въ лицо, волоса поднимаются на головѣ. Мной овладѣваетъ бѣшенство. Слушайте, господинъ профессоръ, я скорѣе брошусь въ море! Я не останусь здѣсь! Я здѣсь задыхаюсь!
   Терпѣніе Канадца очевидно истощалось. Его сильная натура не могла освоиться съ такимъ продолжительнымъ заточеніемъ. Лицо его становилось день ото дня тревожнѣе. Характеръ его дѣлался все мрачнѣе. Я понималъ какъ онъ долженъ былъ страдать, потому что и мной также овладѣвала тоска по родинѣ. Прошло почти семь мѣсяцевъ съ тѣхъ лоръ какъ мы не имѣли никакихъ сообщеній съ землей. Сверхъ того, одиночество капитана Немо, перемѣна въ его характерѣ, которая сдѣлалась особенно замѣтна послѣ битвы съ осьминогами, его молчаливость, все представляло мнѣ вещи совсѣмъ въ другомъ видѣ. Я уже не испытывалъ такого энтузіазма какъ въ первое время. Надо было быть Фламанцемъ, какъ Консель, чтобы мириться съ этимъ положеніемъ, въ средѣ населенной китами и прочими обитателями моря. И въ одномъ дѣдѣ, еслибъ этотъ честный малый имѣлъ вмѣсто легкихъ жабры, онъ, я думаю, былъ бы отличною рыбой.
   -- Ну чтоже, господинъ профессоръ? возразилъ Недъ-Ландъ, видя что я не отвѣчаю.
   -- Итакъ, Недъ, вы хотите чтобъ я спросилъ капитана Немо какія у него намѣренія относительно насъ?
   -- Да, господинъ профессоръ.
   -- Хотя онъ уже и высказалъ намъ это?
   -- Да. Я хочу въ послѣдній разъ слышать что-нибудь опредѣленное. Если хотите, говорите только обо мнѣ одномъ, отъ моего имени.
   -- Но я его рѣдко встрѣчаю. Онъ даже избѣгаетъ меня.
   -- Тѣмъ болѣе причинъ идти къ нему.
   -- Я его спрошу, Недъ.
   -- Когда? спросилъ настойчиво Канадецъ.
   -- Когда встрѣчусь съ нимъ.
   -- Господинъ Ароннаксъ, хотите ли вы чтобъ я шелъ къ нему самъ?
   -- Нѣтъ, предоставьте мнѣ. Завтра......
   -- Сегодня, оказалъ Недъ-Ландъ.
   -- Пусть будетъ такъ. Сегодня я его увижу, отвѣчалъ я Канадцу, который вѣроятно испортилъ бы дѣло, еслибы сталъ дѣйствовать самъ.
   Я остался одинъ. Вопросъ былъ рѣшенъ, и мнѣ хотѣлось тотчасъ же покончить съ нимъ. Лучше что-нибудь сдѣлать тотчасъ же нежели откладывать на будущее время.
   Я вошелъ въ свою комнату. Оттуда я слышалъ шаги въ каютѣ капитана Немо. Не надо было упускать этого случая видѣться съ нимъ. Я постучалъ въ его дверь, но не получилъ отвѣта. Я опять постучалъ, и повернулъ ручку. Дверь отворилась.
   Я вошелъ. Капитанъ былъ тамъ. Нагнувшись надъ своимъ рабочимъ столомъ, онъ не слыхалъ какъ я вошелъ. Рѣшившись не уходить не поговоривъ съ нимъ, я приблизился къ нему. Онъ быстро поднялъ голову, нахмурилъ брови, и сказалъ мнѣ довольно грубо:
   -- Вы здѣсь! Что вамъ нужно?
   -- Я хотѣлъ поговорить съ вами, капитанъ.
   -- Но я занятъ, господинъ профессоръ, я работаю. Я предоставляю вамъ свободу уединяться, но развѣ я, съ своей стороны, не могу ею пользоваться!
   Пріемъ былъ не ободрительный. Но я рѣшился все выслушать, чтобы на все отвѣчать.
   -- Капитанъ, сказалъ я холодно,-- мнѣ надо говорить съ вами о дѣлѣ которое не терпитъ отсрочки.
   -- О какомъ, господинъ профессоръ? насмѣшливо отвѣчалъ онъ.-- Не сдѣлали ли вы какого-нибудь открытія, которое ускользнуло отъ моего вниманія? Не открыло ли вамъ море новыя тайны?
   Мы далеко не понимали другъ друга. Но, прежде чѣмъ я успѣлъ отвѣтить, онъ сказалъ мнѣ болѣе серіознымъ тономъ, показывая на рукопись лежавшую на столѣ
   -- Вотъ, господинъ Ароннаксъ, рукопись, написанная на нѣсколькихъ языкахъ. Она заключаетъ въ себѣ перечень моихъ изслѣдованій моря, и, если Богу будетъ угодно, она не погибнетъ вмѣстѣ со мною. Эта рукопись, подписанная моимъ именемъ, дополненная исторіей моей жизни, будетъ заключена въ маленькій нетонущій аппаратъ. Послѣдній изъ насъ оставшійся на бортѣ Кораблика броситъ этотъ аппаратъ въ море, и онъ поплыветъ туда куда унесутъ его волны.
   Имя этого человѣка! Его жизнь, описанная имъ самимъ! Стало-бытъ его тайна будетъ когда-нибудь открыта? Но, въ эту минуту, я видѣть въ этомъ сообщеніи только поводъ начать разговоръ.
   -- Капитанъ, отвѣчалъ я,-- мнѣ остается только одобрить мысль заставляющую васъ дѣйствовать такимъ образомъ. Плоды вашихъ изслѣдованій не должны погибнуть. Но вы, мнѣ кажется, прибѣгаете къ средству черезчуръ первобытному. Кто знаетъ куда вѣтеръ унесетъ этотъ аппаратъ, въ чьи руки онъ попадетъ? Не найдется ли способа болѣе вѣрнаго? Вы, или кто-нибудь изъ вашихъ не монетъ ли?...
   -- Никогда, господинъ профессоръ, быстро сказалъ капитанъ, прерывая меня.
   -- Но я и мои товарищи, мы готовы хранить эту рукопись, и если вы возвратите намъ свободу....
   -- Свободу! сказалъ капитанъ Немо, вставая.
   -- Да, капитанъ, и именно по поводу этого предмета я хотѣлъ говорить съ вами. Вотъ уже семь мѣсяцевъ какъ мы находимся на вашемъ кораблѣ, и я васъ спрашиваю сегодня, отъ имени моихъ товарищей, а также и отъ моего, намѣрены ли вы держать насъ здѣсь вѣчно?
   -- Господинъ Ароннаксъ, сказалъ капитанъ Немо,-- сегодня я вамъ отвѣчаю то же что я отвѣчалъ семь мѣсяцевъ тому назадъ: Кто разъ ступилъ на Корабликъ, тотъ никогда не покинетъ его.
   -- Но вѣдь вы налагаете на насъ рабство!
   -- Называйте это какимъ вамъ угодно именемъ.
   -- Но вездѣ рабъ сохраняетъ за собой право возвратить себѣ свободу! Какіе бы ни представились ему средства, онъ можетъ считать ихъ хорошими!
   -- Да кто же вамъ отказываетъ въ этомъ правѣ, отвѣчалъ капитанъ Немо,-- развѣ я думалъ когда-нибудь связать васъ клятвой?
   Капитанъ смотрѣлъ на меня, скрестивъ руки на груди.
   -- Капитанъ, сказалъ я ему,-- ни вы, ни я не пожелаемъ возвратиться еще разъ къ этому разговору. Но такъ какъ мы его уже начали, исчерпаемъ его до конца. Я вамъ повторяю что тутъ дѣло идетъ не обо мнѣ одномъ. Наука для меня опора, могущественное развлеченіе, наслажденіе, страсть которая можетъ заставить меня все забытъ. Какъ вы, я могу жить въ полной неизвѣстности, съ неясною надеждой завѣщать когда-нибудь будущему, посредствомъ гипотетическаго аппарата лущеннаго на волю волнъ и вѣтра, результаты моихъ трудовъ. Однимъ словомъ, я могу вамъ удивляться, слѣдовать за вами, не досадуя на ту роль которую до нѣкоторой степени понимаю; но есть еще другія стороны вашей жизни; она представляется мнѣ окруженною усложненіями и тайнами, жъ которыхъ только я и мои товарищи не принимаемъ никакого участія. И даже когда наши сердца бились въ вашу пользу, тронутыя вашими огорченіями, или пораженныя вашимъ геніемъ и мужествомъ, мы должны были подавить въ себѣ малѣйшіе признаки той симпатіи которая зарождается при видѣ красоты и добра, не разбирая откуда онѣ идутъ, отъ друга или врага Итакъ, это сознаніе того что мы чужды всему васъ касающемуся дѣлаетъ наше положеніе невыносимымъ, невозможнымъ, даже для меня, и въ особенности невозможнымъ для Недъ-Ланда. Каждый человѣкъ, потому только что онъ человѣкъ, стоитъ того чтобъ о немъ думали. Спрашивали ли вы себя какіе планы мщенія могутъ породить любовь къ свободѣ и ненависть къ рабству въ такой натурѣ какъ натура Канадца, что онъ можетъ думать, пробовать, на что покушаться?...
   Я замолчалъ. Капитанъ Немо всталъ.
   -- Пусть Недъ-Ландъ думаетъ, пробуетъ, покушается на все что ему угодно, что мнѣ за дѣло? Не я его искалъ! Не для своего удовольствія я держу его на кораблѣ! Что касается васъ, господинъ Аронваксъ, то вы изъ тѣхъ которые могутъ понимать все, даже молчаніе. Мнѣ нечего болѣе отвѣчать вамъ. Пусть этотъ первый нашъ разговоръ объ этомъ предметѣ будетъ также и послѣднимъ, потому что въ другой разъ я даже не буду въ состояніи выслушать васъ.
   Я удалился. Съ этого дня положеніе наше стадо очень натянуто. Я передалъ этотъ разговоръ моимъ товарищамъ.
   -- Мы знаемъ теперь, сказалъ Недъ,-- что намъ нечего ожидать отъ этого человѣка. Корабликъ приближается къ Лонгъ-Эйланду. Мы бѣжимъ, какова бы ни была погода.
   Но небо становилось все мрачнѣе. Появились признаки урагана. Атмосфера принимала бѣловатый и молочный цвѣтъ. Вслѣдъ за cyrrhus съ разбросанными снопами, слѣдовали на горизонтѣ ряды nimbocunmlus. Другія низко спустившіяся облака быстро неслись. Море шумѣло и вздувалось большими волнами. Птицы скрылись, за исключеніемъ буревѣстника, друга бурь. Барометръ значительно понизился и показывалъ чрезмѣрное сгущеніе паровъ въ воздухѣ. Борьба стихій была близка.
   Буря разразилась днемъ 18го мая, въ то самое время когда Корабликъ несся близь Лонгъ-Эйланда, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Нью-Йоркскихъ проходовъ. Я могу описать эту борьбу стихій, потому что капитанъ Немо, вмѣсто того чтобы скрыться въ глубинахъ моря, по какому-то необъяснимому капризу, предпочелъ остаться на его поверхности.
   Вѣтеръ дулъ съ юго-запада, сначала довольно сильно, то-есть со скоростью пятнадцати метровъ въ секунду, но къ тремъ часамъ вечера, скорость эта дошла до двадцати пяти метровъ. Это скорость бури.
   Непоколебимый при этомъ шквалѣ, капитанъ Немо занялъ мѣсто на платформѣ. Онъ привязалъ себя канатомъ за поясъ, чтобы противиться ужаснымъ валамъ разбивавшимся о бортъ Кораблика. Я тоже вскарабкался туда и привязалъ себя, одинаково удивляясь и бурѣ и этому несравненному человѣку, который встрѣчалъ ее лицомъ къ лицу.
   Большіе клочья облаковъ касались взволнованной поверхности моря. Я не видѣлъ болѣе ни одной изъ тѣхъ маленькихъ промежуточныхъ волнъ которыя образуются въ глубинѣ, между большими валами. Ничего кромѣ долгихъ черныхъ какъ сажа валовъ, гребни которыхъ не разбивались: такъ они были плотны. Вышина ихъ все увеличивалась. Онѣ раздались одна отъ другой. Корабликъ то лежалъ на боку, то выпрямлялся какъ мачта, страшно качаясь и ныряя носомъ.
   Къ пяти часамъ пошелъ проливной дождь, но онъ не ослабилъ ни вѣтра ни дождя. Буря разразилась со скоростью сорока пяти метровъ въ секунду, то-есть почти сорока миль въ часъ. При подобныхъ условіяхъ она опрокидываетъ дома, разноситъ черепичныя кровли, разламываетъ. Желѣзныя рѣшетки, передвигаетъ двадцати-четырехъ-фунтовыя пушки. Однакоже посреди этого шторма, Корабликъ оправдывалъ слова одного ученаго инженера. "Хорошо выстроенный корабль всегда можетъ бороться съ моремъ"! Это не была неподвижная скала, которую волны могли бы разбить; это было сильное веретено, послушное и подвижное, безъ такелажа и рангоута, безнаказанно боровшееся съ ихъ яростью.
   Между тѣмъ я внимательно разсматривалъ эти бѣшеныя волны. Онѣ доходили до пятнадцати метровъ вышины при длинѣ отъ ста пятидесяти до ста семидесяти пяти метровъ, а быстрота ихъ распространенія равнялась половинѣ быстроты вѣтра, то-есть пятнадцати метрамъ въ секунду. Ихъ объемъ и могущество увеличивались съ глубиной водъ. Я понялъ тогда роль этихъ волнъ, которыя набираютъ въ себя воздухъ и несутъ его въ глубину моря, куда онѣ вмѣстѣ съ кислородомъ доставляютъ жизнь. Крайняя сила ихъ давленія,-- ее уже вычислили,-- можетъ дойти до трехъ тысячъ килограммовъ, на квадратный фугъ поверхности, которую они разбиваютъ. Подобныя волны сдвинули съ мѣста на Гебридскихъ островахъ скалу вѣсившую восемьдесятъ четыре тысячи фунтовъ; а въ бурю 23 сентября 1864 года, разрушивъ часть города Эддо въ Японіи, и дѣлая семьсотъ километровъ въ часъ, разбились въ тотъ же день у береговъ Америки.
   Къ ночи буря усилилась. Барометръ, какъ во время извѣстнаго циклона въ 1860 году, спустился до семисотъ десяти милиметровъ. При наступленіи ночи, я увидѣлъ на горизонтѣ большой корабль, который съ большимъ трудомъ боролся съ бурей. Онъ лежалъ въ дрейфѣ поддерживая небольшіе пары, чтобъ твердо держаться на волнахъ. Должно-быть это былъ линейный пароходъ шедшій изъ Нью-Йорка въ Ливерпуль или въ Гавръ. Онъ скоро исчезъ во мракѣ.
   Въ десять часовъ вечера, небо было все въ огнѣ. Сольныя молніи полосами разсѣкали атмосферу. Я не могъ выносить ихъ блеска, тогда какъ капитанъ Немо смотрѣлъ прямо, и казалось вдыхалъ въ себя самую душу бури. Страшный шумъ наполнялъ воздухъ, смѣшанный гулъ, состоящій изъ шума разбивающихся волнъ, воя вѣтра и раскатовъ грома Вѣтеръ пробѣгалъ по всѣмъ сторонамъ горизонта, а циклонъ, выходя съ востока, возвращался туда же, пройдя сѣверомъ, западомъ и югомъ, въ противуположность кружащимся бурямъ южнаго полушарія.
   Ахъ! этотъ Гольфъ-Стримъ! Онъ оправдывалъ свое названіе царя бурь! Онъ создаетъ эти ужасные циклоны, различіемъ температуры въ слояхъ воздуха, разстилающихся надъ его теченіемъ. За дождемъ слѣдовали потоки огня. Дождевыя капли превратились въ горящія искры. Можно было подумать, что капитанъ Немо, желая достойной себя смерти, искалъ случая быть убитымъ громомъ. Во время страшной килевой качки, Корабликъ поднялъ кверху свой стальной бивень, какъ громовой отводъ, и я видѣлъ какъ изъ него летѣло множество искръ.
   Разбитый, измученный, я приползъ къ подъемной двери. Я поднялъ ее и сошелъ въ залу. Невозможно было держаться на ногахъ внутри Кораблика.
   Капитанъ Немо пришелъ въ полночь. Я слышалъ какъ резервуары мало-по-малу наполнялись, и Корабликъ тихо погружался въ глубину моря.
   Сквозь открытыя ставни залы, я видѣлъ испуганныхъ большихъ рыбъ, которыя проходили какъ привидѣнія въ огненныхъ водахъ. Нѣкоторыя изъ нихъ были убиты громомъ на моихъ глазахъ!
   Корабликъ все погружался. Я думалъ что онъ найдетъ спокойствіе на глубинѣ пятнадцати метровъ. Нѣтъ. Верхніе слои были слиткомъ сильно взволнованы. И чтобы достигнуть тишины, пришлось спуститься на глубину пятидесяти метровъ въ нѣдра моря.
   Но тамъ, какое спокойствіе, какое безмолвіе, какая тихая среда! Кто бы оказалъ что страшный ураганъ свирѣпствовалъ въ это время на поверхности Океана?
   

ГЛАВА XX.
Подъ 47о 24' широты и 17о 28' долготы.

   Эта буря отбросила васъ на востокъ. Всякая надежда убѣжать вблизи Нью-Йорка или Святаго Лаврентія исчезла. Бѣдный Недъ, доведенный до отчаянія, уединялся также какъ и капитанъ Немо. Мы съ Конселемъ не разставались болѣе.
   Я сказалъ что Корабликъ отнесло къ востоку. Я долженъ былъ выразиться точнѣе и сказать къ сѣверо-востоку. Въ продолженіи нѣсколькихъ дней, онъ блуждалъ то на поверхности волнъ, то подъ ними, окруженный морскими туманами, столь опасными для мореплавателей. Они происходятъ главнымъ образомъ отъ таянія льдовъ, которымъ поддерживается чрезвычайная влажность атмосферы. Сколько кораблей погибло въ этихъ мѣстахъ, когда они уже готовы были различать неопредѣленные огни берега! Сколько несчастныхъ случаевъ происходило отъ этого тумана! Сколько ударовъ о подводные камни, шумъ прибоя которыхъ заглушался шумомъ вѣтра! Сколько столкновеній между кораблями, несмотря на ихъ позиціонные огни, несмотря на предостереженія ихъ свистковъ и вѣстовыхъ колоколовъ!
   Дно этихъ морей имѣло видъ поля сраженія, гдѣ лежали всѣ побѣжденные Океаномъ: старые были покрыты иломъ; другіе еще молодые, отражали на своихъ желѣзныхъ и мѣдныхъ частяхъ блескъ нашего маяка. Сколько между ними кораблей погибшихъ со всѣмъ своимъ грузомъ и экипажемъ, съ цѣлымъ населеніемъ эмигрантовъ, на этихъ опасныхъ пунктахъ, отмѣченныхъ въ статистикахъ, на мысѣ Расъ, островѣ Святаго Павла, въ проливѣ Бель-Ильскомъ, въ заливѣ Святаго Лаврентія! И въ продолженіи всего только нѣсколькихъ лѣтъ, сколько жертвъ, доставили этимъ ежегоднымъ погребальнымъ спискамъ компаніи, на пути къ Рояль-Моль, Инмана, Монреаля; тутъ сѣли на мель: Сольвей, Изида, Парематтъ, Венгерецъ, Канадецъ, Англо-Саксонець, Гумбольдтъ, Соединенные Штаты; Артикъ и Ліонецъ дошли ко дну вслѣдствіе столкновенія; Президентъ, Тихій Океанъ, Городъ Глазго погибли по неизвѣстнымъ причинамъ; Корабликъ плавалъ посреди этихъ мрачныхъ развалинъ, какъ будто дѣлалъ смотръ мертвецамъ!
   15го мая мы находились на мели оконечности мели Новой Земли. Мель эта образовалась изъ морской наносной земли; это значительное скопленіе органическихъ остатковъ, занесенныхъ сюда или отъ экватора, теченіемъ Гольфъ-Стрима, или отъ сѣвернаго полюса, тѣмъ противуположнымъ теченіемъ холодной воды которое идетъ вдоль Американскаго берега. Тамъ скопляются также плавающія глыбы, унесенныя при вскрытіи льда. Тутъ образовалась огромная груда костей и остатковъ рыбъ, моллюсковъ или зоофитовъ, которые погибаютъ здѣсь милліардами.
   Глубина моря близь Новой Земли незначительна. Не болѣе нѣсколькихъ сотъ саженъ. Но къ югу вдругъ образуется глубокая впадина, въ три тысячи метровъ. Тутъ Гольфъ-Стримъ расширяется. Его воды разливаются. Быстрота его и температура понижаются; онъ становится моремъ.
   Между рыбами, встревоженными появленіемъ Кораблика, я назову пинагора, въ метръ величиной, съ черноватою спиной и оранжевымъ животомъ, который подаетъ своимъ родичамъ примѣръ супружеской вѣрности, но находитъ мало послѣдователей зубатокъ, съ большими глазами и головой имѣющею нѣкоторое сходство съ головой собаки; слизы; черныхъ колбней-воронокъ, въ два дециметра длиной; длиннохвостомъ, съ длинными хвостами, блестящимъ серебристымъ блескомъ, быстрыхъ рыбъ, живущія вдали отъ сѣверныхъ морей.
   Въ сѣти попалась также смѣлая, отважная, сильная рыба съ крѣпкими мускулами, вооруженная шипами на головѣ, и колючками на плавникахъ, настоящій скорпіонъ отъ двухъ до трехъ метровъ величины, жестокій врагъ трески и семги, это рамша сѣверныхъ морей, съ шишковатымъ тѣломъ темнаго цвѣта, съ красными плавниками. Рыболовы Кораблика съ трудомъ овладѣли этимъ животнымъ, которое, благодаря устройству своихъ жаберныхъ крышекъ, предохраняетъ свои дыхательные органы отъ изсушающаго дѣйствія атмосферы, та можетъ жить нѣкоторое время внѣ воды.
   Назову,-- для памяти,-- колбней, маленькихъ рыбъ, которыя долго слѣдуютъ за кораблями въ сѣверныхъ моряхъ; остроносыхъ ряпушекъ, свойственныхъ сѣверному Атлантическому океану, и дохожу до трески, которую главнымъ образомъ я видѣлъ въ этихъ моряхъ, намели Новой Земли.
   Можно сказать что треска горная рыба, потому что Новая Земля подводная гора. Когда Корабликъ прокладывалъ себѣ путь посреди охъ тѣсно сомкнувшейся фаланга, Консель не могъ удержаться отъ слѣдующаго замѣчанія:
   -- Это треска! сказалъ онъ; -- а я думалъ, что треска плоская какъ камбала?
   -- Какая наивность! вскричалъ я.-- Плоская треска бываетъ только у бакалейныхъ торговцевъ, гдѣ ее приходится видѣть разрѣзанной и растянутой. Но въ водѣ это веретенообразныя рыбы, и превосходно приспособленныя для плаванія.
   -- Не смѣю не вѣрить ихъ милости, отвѣчалъ Консель.-- Какое множество! какая ихъ пропасть!
   -- Э! мой другъ, ихъ было бы еще больше, еслибъ они не имѣли враговъ, рыбъ и людей! Знаешь ли ты по скольку яицъ насчитываютъ въ одной только самкѣ?
   -- Скажемъ самое большое, отвѣчалъ Консель.-- Пятьсотъ тысячъ.
   -- Одиннадцать милліоновъ, мой другъ.
   -- Одиннадцать милліоновъ! Ну, я никогда не повѣрю этому, по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ пока самъ не сосчитаю.
   -- Сосчитай ихъ, Консель. Но ты потеряешь меньше времени если повѣрить мнѣ на слово. Сверхъ того, Французы, Англичане, Американцы, Датчане, Норвержцы, ловятъ треску тысячами. Ее потребляютъ въ громадномъ количествѣ, и безъ удивительной плодовитости этихъ рыбъ, онѣ скоро были бы истреблены во всѣхъ моряхъ. Такъ въ одной Англіи и Америкъ, пять тысячъ кораблей, съ семьюдесятью пятью тысячами матросовъ, отправляются на ловлю трески. Каждый корабль привозитъ среднимъ числомъ сорокъ тысячъ штукъ, что составляетъ двадцать пять милліоновъ. На берегахъ Норвегіи ловля производится въ такихъ же размѣрахъ.
   -- Хорошо, отвѣчалъ Консель,-- я соглашаюсь съ ихъ милостью. Я не стану считать ихъ.
   -- Что такое?
   -- Одиннадцать милліоновъ яицъ. Но я сдѣлаю одно замѣчаніе.
   -- Какое?
   -- То, что еслибы всѣ яйца вылуплялись, то четыре трески было бы достаточно чтобы снабдить этою рыбой Англію, Америку и Норвегію.
   Въ то время когда мы скользили вдоль мели Новой Земли, я хорошо видѣлъ длинныя тонкія веревки, съ двумя стами рыболовныхъ крючковъ, которыя привязываются дюжинами къ каждой лодкѣ. Каждая веревка, увлекаемая внизъ посредствомъ маленькаго дрека, держалась на поверхности на конскомъ волосѣ, прикрѣпленномъ къ пробочному бакану. Корабликъ долженъ былъ маневрировать съ большою ловкостью посреди этой подводной сѣти.
   Сверхъ того, онъ недолго оставался въ этихъ многолюдныхъ мѣстахъ. Онъ поднялся до сорокъ втораго градуса широты; до высоты Святаго Іоанна на Новой Землѣ и Heart's Content (Радость Сердца), гдѣ оканчивается канатъ транзатлантическаго телеграфа.
   Вмѣсто того чтобы продолжать свой путь къ сѣверу, Корабликъ направился къ востоку, какъ будто онъ хотѣлъ слѣдовать по этому плоскогорью на которомъ лежитъ телеграфный канатъ и котораго рельефъ изслѣдованъ съ необыкновенною точностью, благодаря многократному зондированью.
   17го мая, въ пяти стахъ миляхъ отъ Heart's-Content, на глубинѣ двухъ тысячъ восьмисотъ метровъ, я увидалъ канатъ лежащій на днѣ. Консоль, котораго я не предупредилъ, принялъ его сначала за гигантскую морскую змѣю, и по своему обыкновенію, приготовился ее классификовать. Но я вывелъ изъ заблужденія добраго малаго, и чтобъ утѣшить его послѣ промаха, разказалъ ему о разныхъ подробностяхъ устройства этого каната.
   Первый канатъ былъ положенъ въ 1857 и 1858 годамъ; но передавъ около четырехсотъ телеграммъ, онъ пересталъ дѣйствовать. Въ 1863 году инженеры устроили новый канатъ, равнявшійся тремъ тысячамъ четыремстамъ километрамъ и вѣсившій четыре тысячи пятьсотъ тоннъ, которымъ нагрузили Гретъ-Истернъ. Но и эта попытка не удалась.
   Но 25го мая, Корабликъ, погрузившись на глубину трехъ тысячъ восьмисотъ тридцати шести метровъ, находился на томъ самомъ мѣстѣ гдѣ произошелъ разрывъ помѣшавшій выполненію этого предпріятія. Это было въ шестистахъ тридцати восьми миляхъ отъ берега Ирландіи. Въ два часа пополудни, замѣтили что сообщеніе съ Европой прекратилось. Инженеры, бывшіе на кораблѣ, рѣшились обрѣзать поврежденную часть. Къ одиннадцати часамъ, операція была исполнена, канатъ былъ снова погруженъ въ воду. Но черезъ нѣсколько дней, онъ оборвался, и на этотъ разъ его уже не могли вытащить изъ водъ Океана.
   Американцы не отчаивались. Отважный Cirus-Field, главный двигатель этого предпріятія, рисковавшій для него всѣмъ своимъ имуществомъ, устроилъ новую подписку. Она была тотчасъ же покрыта. Другой канатъ былъ устроенъ при лучшихъ условіяхъ. Пучекъ проводящихъ проволокъ, изолированныхъ слоемъ гуттаперчи, заключался въ канатѣ съ металлическою обкладкой. Гретъ-Истернъ вышелъ въ море 13го іюля 1866 года.
   Предпріятіе шло хорошо. Однакоже случилось препятствіе. Нѣсколько разъ развертывая канатъ, инженеры замѣчали что въ него недавно были воткнуты гвозди съ цѣлью испортить его внутреннюю частъ. Капитанъ Андерсонъ, его офицеры и инженеры собрались для совѣщанія и велѣли объявить что если найдутъ виновнаго на кораблѣ, то выбросятъ его въ море безъ всякаго суда. Съ этихъ лоръ преступная попытка не возобновлялась болѣе. 23го іюля Гретъ-Истернъ находился только въ восьмистахъ километрахъ отъ Новой Земли, когда ему телеграфировали изъ Ирландіи извѣстіе о перемиріи заключенномъ между Пруссіей и Австріей послѣ битвы при Садовой. 27го числа, посреди густаго тумана онъ увидѣлъ гавань Heart's-Content Предпріятіе счастливо кончилось, и въ первой своей депешѣ молодая Америка обратилась къ старой Европѣ съ мудрыми, но рѣдко понимаемыми словами: "Слава въ вышнихъ Богу и на землѣ миръ людямъ".
   Я не ожидалъ что найду электрическій канатъ въ его первоначальномъ видѣ, такимъ какимъ онъ вышелъ изъ мастерской. Длинная змѣя, усаженная остатками раковинъ, была покрыта корой изъ каменистыхъ отложеній, которая предохраняла ее отъ просверливающихъ моллюсковъ. Она тихо покоилась, защищенная отъ морскаго волненія, и подъ давленіемъ благопріятнымъ для передачи электрической искры, которая проходитъ отъ Америки до Европы въ тридцать двѣ сотыхъ секунды. Прочность этого каната несомнѣнна, такъ какъ по наблюденіямъ оказалось что гуттаперчевая обертка улучшается отъ пребыванія въ морской водѣ.
   Сверхъ того, на этомъ такъ счастливо выбранномъ плоскогорьѣ, канатъ никогда не погружается такъ глубоко чтобъ оборваться. Корабликъ слѣдовалъ за нимъ до самой значительной его глубины, находящейся на четырехъ тысячахъ четыреста тридцати одномъ метрѣ, и тамъ онъ лежалъ не испытывая никакого натяженія. Потомъ мы приблизись къ тому мѣсту гдѣ произошло несчастіе въ 1863 году.
   Тутъ дно океана образовало широкую равнину во сто двадцать километровъ, на которой можно бы было помѣстить Монъ-Бланъ, и его вершина не выступила бы на поверхность волнъ. Эта равнина заперта съ восточной стороны отвѣсною стѣной въ двѣ тысячи метровъ. Мы прибыли туда 28го мая, и Корабликъ находился только въ ста пятидесяти километрахъ отъ Ирландіи.
   Неужели капитанъ Немо думалъ опять подняться чтобы подойти къ берегамъ Британскихъ острововъ? Нѣтъ. Къ моему величайшему удивленію, онъ опять спустился къ югу и возвратился къ европейскимъ морямъ. Обходя Изумрудный островъ, я на одно мгновеніе видѣлъ мысъ Клеръ и огонь Фастене, освѣщающій тысячи кораблей, выходящихъ изъ Глазго или Ливерпуля.
   Тогда важный вопросъ возникъ въ моемъ умѣ. Осмѣлится ли Корабликъ взойти въ Британскій каналъ? Недъ-Ландъ, появившійся въ то время какъ мы подходили къ землѣ, нѣсколько разъ спрашивалъ меня объ этомъ. Что ему отвѣчать? Капитанъ Немо не показывался. Показавъ Канадцу берега Америки, не думаетъ ли онъ показать и мнѣ берега Франціи?
   Между тѣмъ Корабликъ шелъ къ югу. 30го мая онъ прошелъ близь крайней оконечности Англіи. Еслибъ онъ хотѣлъ войти въ Британскій каналъ, то ему слѣдовало идти прямо на востокъ. Но онъ этого не сдѣлалъ.
   Въ продолженіе всего дня 31го мая Корабликъ описывалъ на морѣ рядъ круговъ что меня сильно интересовало. Казалось онъ отыскивалъ мѣсто которое ему трудно было найти. Въ полдень капитанъ Немо пришелъ самъ опредѣлить мѣсто корабля. Онъ не сказалъ мнѣ ни слова. Онъ показался мнѣ мрачнѣе обыкновеннаго. Что могло такъ его огорчить? Происходило ли это отъ близости европейскихъ береговъ? Не возвращались ли къ нему воспоминанія объ его покинутой родинѣ? Что испытывалъ онъ въ это время? Раскаяніе или сожалѣніе? Долго эта мысль занимала меня, и у меня было какое-то предчувствіе что случай скоро откроетъ намъ тайну капитана.
   На другой день, 31го мая, Корабликъ продолжалъ тѣ же самые маневры. Очевидно онъ искалъ опредѣленнаго пункта въ Океанѣ Капитанъ Немо пришелъ также какъ и наканунѣ опредѣлять высоту солнца. Море было прекрасно, небо чиста Въ восьми моляхъ на востокъ, большой пароходъ обрисовывался на горизонтѣ. На немъ не было никакого флага, о я не могъ узнать какой націи онъ принадлежалъ.
   За нѣсколько минуть до того какъ солнце должно было пройти черезъ меридіанъ, капитанъ Немо взялъ свой секстантъ и наблюдалъ съ необыкновенною точностью. Совершенная тишина волнъ способствовала его наблюденію Неподвижный Корабликъ не испытывалъ ни боковой, ни килевой качки.
   Я былъ въ это время на платформѣ. Окончивъ наблюденіе, капитанъ Немо произнесъ только два слова:
   -- Это здѣсь!
   Онъ опять сошелъ въ подъемную дверь. Увидалъ ли онъ корабль который измѣнялъ свой ходъ и, казалось, приближался къ намъ? Я не умѣю сказать этого.
   Я возвратился въ залу. Подъемныя двери закрылись, и я слышалъ шумъ воды входящей въ резервуары. Корабликъ началъ погружаться по вертикальной линіи, потому что его остановившійся винтъ не сообщалъ ему никакого движенія.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ остановился на глубинѣ восьмисотъ тридцати трехъ метровъ и коснулся дна.
   Тогда свѣтъ на потолкѣ залы погасъ, ставни открылись, и сквозь стекла я увидѣлъ море, ярко освѣщенное лучами маяка на полнили въ окружности.
   Я посмотрѣлъ въ окно; съ лѣвой стороны судна ничего не было кромѣ безпредѣльныхъ и тихихъ водъ.
   Съ правой же стороны судна виднѣлось на днѣ значительное возвышеніе, которое и привлекло мое вниманіе. Казалось что это развалины, погребенныя подъ слоемъ бѣловатыхъ раковинъ, какъ подъ снѣговою одеждой. Разсматривая внимательно эту массу, я сталъ отличать формы корабля, лишеннаго мачтъ, очевидно пошедшаго ко дну носомъ. Конечно, несчастіе это произошло давно. Этотъ корпусъ долженъ былъ пробыть много лѣтъ на днѣ Океана чтобы такъ обрасти известковыми отложеніями морскихъ водъ.
   Что это былъ за корабль? Для чего Корабликъ посѣтилъ его могилу? Развѣ онъ пошелъ ко дну не вслѣдствіе кораблекрушенія?
   Я не зналъ что подумать, когда услыхалъ капитана Немо, медленно говорившаго возлѣ меня:
   -- Прежде этотъ корабль назывался Марсельцемъ. Онъ имѣлъ семьдесятъ четыре пушки и былъ спущенъ въ 1762 году. Въ 1778 году, 13го августа, подъ начальствомъ Ла-Пойпъ-Вертріе, онъ смѣло боролся съ Престономъ. Въ 1779 году, 4го іюля, онъ вмѣстѣ съ-эскадрой адмирала д'Этенъ участвовалъ при взятіи Гранады. Въ 1781, 5го сентября, онъ принималъ участіе въ сраженіи графа де-Грасо въ бухтѣ Чезапикъ. Въ 1794, французская республика перемѣнила, его имя. 16го апрѣля того же года, онъ присоединился въ Брестѣ къ эскадрѣ Виляре-жойезъ, которой было поручено конвоировать транспортъ съ хлѣбомъ, плывшій изъ Америки подъ начальствомъ адмирала Ванъ-Стабель. 11го и 12го преріала 11го года, эта эскадра встрѣтилась съ англійскими кораблями. Господинъ профессоръ, сегодня 13й преріалъ, 1е іюня 1868 года Ровно семьдесятъ четыре года тому назадъ, на этомъ самомъ мѣстѣ, подъ 47° 24' широты и 17° 28' долготы, этотъ корабль, послѣ геройскаго сраженія, потерявъ свои три мачты, съ каютами полными водой, потерявъ третью часть своего экипажа, лишенный возможности сражаться, онъ предпочелъ утонуть со своими тремястами пятидесятые шестью моряками, но не сдался, и прибивъ гвоздями свой флагъ къ кормѣ, онъ исчезъ людъ волнами съ крикомъ: "Да здравствуетъ республика!"
   -- Мститель! вскричалъ я.
   -- Да, господинъ профессоръ, Мститель! Прекрасное имя! прошепталъ капитанъ Немо, скрестивъ руки.
   

ГЛАВА XXI.
Гекатомба.

   Эта рѣчь, неожиданность сцены, разказъ о патріотическомъ кораблѣ, начатый съ такимъ хладнокровіемъ, но послѣднія слова котораго этотъ странный человѣкъ произнесъ съ глубокимъ волненіемъ, имя Мститель, смыслъ котораго не могъ ускользнуть отъ меня, все вмѣстѣ глубоко потрясло мой умъ. Глаза мои не покидали болѣе капитана. Протянувъ къ морю руки, онъ смотрѣлъ пылающимъ взоромъ на эти славные останки. Можетъ-быть, я никогда не узнаю кто онъ, откуда и куда идетъ; но я видѣлъ какъ человѣкъ все болѣе и болѣе отдѣлялся отъ ученаго. Не простая мизантропія заключила капитана Немо и его товарищей въ стѣнахъ Кораблика, но ненависть, чудовищная или возвышенная, которую время не могло ослабить.
   Искала ли эта ненависть мщенія? Будущее должно было скоро показать мнѣ это.
   Между тѣмъ Корабликъ медленно поднимался на поверхность моря, и я видѣлъ какъ мало-по-малу исчезали неясныя очертанія Мстителя. Вскорѣ я узналъ, по легкой боковой качкѣ, что мы плывемъ по поверхности.
   Въ эту минуту послышался глухой раскатъ. Я посмотрѣлъ на капитана. Капитанъ не двигался.
   -- Капитанъ? сказалъ я.
   Онъ не отвѣчалъ.
   Я оставилъ его и вышелъ на платформу. Консель и Канадецъ были уже тамъ.
   -- Что это за звукъ? спросилъ я.
   Я увидалъ корабль и смотрѣлъ по его направленію. Онъ приблизился къ Кораблику, и видно было что онъ еще усиливаетъ пары. Шесть миль отдѣляли его отъ насъ.
   -- Пушечный выстрѣлъ, отвѣчалъ Недъ Ландъ.
   -- Какой это корабль, Недъ?
   -- Судя по его такелажу и по высотѣ нижнихъ мачтъ, отвѣчалъ Канадецъ,-- я держу пари что это военный корабль. Пусть бы онъ шелъ на насъ и потопилъ этотъ проклятый Корабликъ!
   -- Другъ Недъ, отвѣчалъ Консель,-- что можетъ онъ сдѣлать Кораблику? Развѣ онъ можетъ напасть на него подъ волнами? Или стрѣлять по немъ въ глубинѣ моря?
   -- Скажите мнѣ, Недъ, спросилъ я,-- можете ли вы узнать какой націи принадлежитъ этотъ корабль?
   Канадецъ сдвинулъ брови, опустилъ рѣсницы, прищурилъ глаза и въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ сосредоточивалъ на кораблѣ всю силу своего взгляда.
   -- Нѣтъ, господинъ профессоръ, отвѣчалъ онъ,-- я не могу узнать какой націи онъ принадлежитъ. Его флагъ не поднятъ. Но я могу утверждать что это военный корабль, потому что длинный вымпелъ развертывается на верху его большой мачты.
   Въ продолженіе четверти часа мы продолжали смотрѣть за корабль, который направлялся къ намъ. Однако же я не могъ допустить чтобъ онъ узналъ Корабликъ на такомъ разстояніи, и еще менѣе чтобъ ему было извѣстно что это за подводная машина.
   Вскорѣ Канадецъ сказалъ мнѣ что это большой броненосный фрегатъ, съ бивнемъ на носу и двумя палубами. Черный густой дымъ выходилъ изъ двухъ его трубъ, убранные паруса сливались съ реями. На гафелѣ не было никакого флага. Разстояніе мѣшало еще разглядѣть цвѣта его вымпела, который вился какъ тонкая лента.
   Онъ быстро приближался. Если капитанъ Немо дастъ ему подойти ближе, то намъ можетъ представиться еще случай къ спасенію.
   -- Господинъ профессоръ, сказалъ мнѣ Недъ-Ландъ,-- если этотъ корабль подойдетъ къ намъ на разстояніе одной мили, то я брошусь въ море, и совѣтую вамъ сдѣлать то же самое.
   Я не отвѣчалъ на предложеніе Канадца и продолжалъ смотрѣть на корабль, который становился все больше и больше. Какой бы онъ ни былъ, англійскій, французскій, американскій или русскій, онъ во всякомъ случаѣ приметъ насъ, если намъ удастся до него добраться.
   -- Ихъ милость, я думаю, хорошо помнитъ, сказалъ тогда Консель,-- что у насъ есть нѣкоторая опытность въ искусствѣ плаванія. Они могутъ положиться на меня, я уже буду вести ихъ милость на буксирѣ до самаго корабля, если имъ будетъ угодно слѣдовать за другомъ Недомъ.
   Я хотѣлъ отвѣчать, какъ вдругъ бѣлый паръ показался на носу военнаго корабля. Потомъ, черезъ нѣсколько секундъ, вода, взволнованная паденіемъ тяжелаго тѣла, обдала корму Кораблика. Немного спустя внезапный раскатъ поразилъ мой слухъ.
   -- Какъ? они стрѣляютъ въ насъ! вскричалъ я.
   -- Молодцы! прошепталъ Канадецъ.
   -- Стало-быть они не принимаютъ насъ за потерпѣвшихъ кораблекрушеніе, спасающихся на обломкахъ корабля!
   -- Съ позволенія ихъ милости.... Ба! сказалъ Консаль, стряхивая воду, которою вновь упавшее ядро обдало его.-- Съ позволенія ихъ милости, они узнали нарвала и стрѣляютъ по немъ.
   -- Но вѣдь они должны видѣть, вскричалъ я,-- что имѣютъ дѣло съ людьми.
   -- Можетъ-быть поэтому-то они и стрѣляютъ, отвѣчалъ Недъ-Ландъ, посмотрѣвъ на меня.
   Внезапное откровеніе озарило мой умъ. Безъ сомнѣнія, мнимое чудовище теперь уже не было загадкой. Безъ сомнѣнія, при абордажѣ Авраама Линкольна, когда Канадецъ ударилъ своей острогой о Корабликъ, капитанъ Фаррагутъ узналъ что нарвалъ подводная лодка, которая гораздо опаснѣе сверхъестественнаго кита?
   Да, конечно, это было такъ, и безъ сомнѣнія, теперь во всѣхъ моряхъ преслѣдовали эту узка сную, разрушительную машину.
   Дѣйствительно ужасную, если, какъ можно было предположить, Корабликъ служилъ капитану Немо орудіемъ мщенія! Въ ту ночь, когда въ Индѣйскомъ океанѣ онъ насъ заперъ въ каюту, не нападалъ ли онъ также на какой-нибудь корабль? Не былъ ли тотъ человѣкъ который теперь погребенъ на коралловомъ кладбищѣ, жертвой столкновенія, вызваннаго Корабликомъ? Да, это непремѣнно было такъ. Одна сторона таинственнаго существованія капитана Немо разоблачилась. И если его еще не узнали вполнѣ, то тѣмъ не менѣе соединившіяся націи преслѣдовали теперь не фантастическое существо, но человѣка который питаетъ къ нимъ непримиримую ненависть!
   Все это грозное прошедшее предстало предъ моими глазами. Вмѣсто друзей, мы должны были встрѣтить на приближавшемся кораблѣ безжалостныхъ враговъ.
   Между тѣмъ пушечныя ядра падали чаще и чаще вокругъ насъ. Нѣкоторыя изъ нихъ, встрѣчая жидкую поверхность, отскакивали рикошетомъ въ сторону и терялись на значительномъ разстояніи. Но ни одно изъ нихъ не достигало до Кораблика.
   Броненосный корабль находился только на разстояніи трехъ миль. Несмотря на сильную канонаду, капитанъ Немо не показывался на платформѣ. Между тѣмъ, еслибы хотя одно изъ этихъ коническихъ ядеръ ударилось перпендикулярно въ корпусъ Кораблика, оно могло бы причинить ему большой вредъ. Канадецъ сказалъ мнѣ тогда:
   -- Господинъ профессоръ, мы должны на все отважиться чтобы выйти изъ этого гадкаго положенія. Подадимъ сигналъ! Тысячу чертей! Можетъ быть, они и поймутъ что мы честные люди!
   Недъ-Ландъ взялъ свой носовой платокъ чтобы помахать имъ въ воздухѣ. Но лишь только Недъ развернулъ платокъ, какъ желѣзная рука схватила его, а несмотря на свою удивительную силу, онъ упалъ на палубу.
   -- Бездѣльникъ! вскричалъ капитанъ,-- развѣ ты хочешь чтобъ я пронзилъ тебя бивнемъ Кораблика, прежде чѣмъ онъ устремится на этотъ фрегатъ!
   Страшно было слушать капитана Немо, но еще страшнѣе смотрѣть на него. Лице его поблѣднѣло отъ спазмы сердца, прекратившаго на мгновеніе свои біенія. Зрачки его страшно сжались. Онъ уже не говорилъ, а рычалъ. Наклонившись впередъ, всѣмъ тѣломъ, онъ сжималъ рукой плечо Канадца.
   Потомъ, оставивъ его, онъ обернулся къ военному кораблю, ядра котораго сыпались вокругъ него.
   -- А! ты знаешь кто я, корабль проклятой власти! вскричалъ онъ своимъ могучимъ голосомъ.-- Мнѣ не нужны твои цвѣта чтобъ узнать тебя! Смотри! Я покажу тебѣ свои!
   И капитанъ Немо развернулъ на бакѣ платформы черный флагъ, такой же какъ тотъ который онъ водрузилъ на южномъ полюсѣ.
   Въ эту минуту, ядро ударилось вкось о корпусъ Кораблика, но не повредило ему и, проскользнувъ рикошетомъ около капитана, упало въ море.
   Капитанъ Немо пожалъ плечами. Потомъ обернулся ко мнѣ.
   -- Уходите, сказалъ онъ мнѣ отрывистымъ тономъ,-- уходите вы и ваши товарищи.
   -- Капитанъ, вскричалъ я,-- развѣ вы хотите напасть на этотъ корабль?
   -- Я его потоплю.
   -- Вы не сдѣлаете этого!
   -- Я это сдѣлаю, холодно отвѣчалъ капитанъ Немо.-- Не судите меня. Судьба показываетъ вамъ то чего вы бы не должны были видѣть На меня нападаютъ. Отпоръ будетъ ужасенъ. Ступайте.
   -- Какой это корабль?
   -- Вы не знаете? Ну, тѣмъ лучше! По крайней мѣрѣ его національность останется для васъ тайной. Ступайте.
   Мы съ Канадцемъ и Конселемь не могли ослушаться. Человѣкъ пятнадцать матросовъ Кораблика, окружали капитана я смотрѣли на приближавшійся корабль съ неумолимымъ чувствомъ ненависти. Ясно было что тотъ же духъ мести воодушевлялъ всѣ эти сердца.
   Я сошелъ въ ту минуту когда новая бомба ударилась о корпусъ Кораблика, и слышалъ какъ капитанъ закричалъ:
   -- Стрѣляй, безумный корабль! Расточай свои безполезныя ядра! Ты не избѣгнешь бивня Кораблика. Но не на этомъ мѣстѣ долженъ ты погибнуть! Я не хочу чтобы твои развалины смѣшаіись Съ славными развалинами Мстителя!
   Я ушелъ въ свою комнату. Капитанъ и его подшкиперъ остались на платформѣ. Винтъ былъ приведенъ въ движеніе. Корабликъ, быстро удаляясь, находился внѣ опасности отъ ядеръ корабля. Но преслѣдованіе продолжалось, и капитанъ Немо довольствовался тѣмъ что держался на извѣстномъ разстояніи.
   Въ четыре часа вечера, не въ силахъ болѣе сдерживать пожиравшія меня нетерпѣніе и безпокойство, я подошелъ къ центральной лѣстницѣ. Подъемная дверь была открыта. Я отважился выйти на платформу. Капитанъ еще ходилъ по ней неровными шагами. Онъ смотрѣлъ на корабль, который находился въ пяти или шести миляхъ подъ вѣтромъ. Онъ вертѣлся около него какъ звѣрь преслѣдуемый охотникомъ и, позволяя себя преслѣдовать, увлекалъ его къ востоку. Однако нападеніе не начиналось. Можетъ-быть, онъ еще колебался.
   Я хотѣлъ вступиться въ послѣдній разъ. Но едва я обратился къ капитану Немо, какъ онъ заставилъ меня замолчать:
   -- Я справедливость, я судъ! сказалъ онъ мнѣ.-- Я угнетенный, а вотъ притѣснитель! Чрезъ него все что я любилъ, что боготворилъ и уважалъ: отечество, жена, дѣти, отецъ и мать, все погибло! Все что я ненавижу находится тамъ! Замолчите же!
   Я бросилъ послѣдній взглядъ на военный корабль, который усиливалъ пары. Потомъ я присоединился къ Неду и Конселю.
   -- Мы убѣжимъ! вскричалъ я.
   -- Хорошо, сказалъ Недъ.-- Какой это корабль?
   -- Я не знаю, но какой бы онъ ни былъ, его потопятъ еще до ночи. Во всякомъ случаѣ, лучше погибнуть вмѣстѣ съ намъ, чѣмъ быть соучастниками мщенія, въ справедливости котораго нѣтъ возможности убѣдиться.
   -- Это и мое мнѣніе, холодно отвѣчалъ Недъ-Ландъ.-- Подождемъ ночи.
   Наступила ночь. Глубокое безмолвіе царствовало на кораблѣ. Компасъ показывалъ что Корабликъ не измѣнилъ своего направленія. Я слышалъ удары винта, разсѣкавшаго волны съ равномѣрною скоростью. Корабликъ держался на поверхности воды, и легкая боковая качка наклоняла его то на одну сторону, то на другую.
   Я и мои товарищи рѣшились бѣжать въ то время, когда корабль настолько приблизится къ намъ что будетъ въ состояніи или услышать насъ, или увидѣть, потому что луна свѣтила ярко, такъ какъ черезъ три дня должно было наступить полнолуніе. Достигнувъ корабля, мы, еслибы намъ и не удалось отвратить угрожавшей ему опасности, по крайней мѣрѣ сдѣлали бы все что обстоятельства позволили бы намъ предпринять. Нѣсколько разъ я думалъ что Корабликъ готовился къ нападенію. Но онъ только допускалъ своего противника приблизиться, и немного времени спустя, опятъ шелъ своимъ быстрымъ ходомъ.
   Часть ночи прошла безъ приключеній. Мы выжидали удобнаго случая дѣйствовать. Мы говорили мало, потому что были очень взволнованы. Недъ-Ландъ хотѣлъ броситься въ море. Я просилъ его подождать. По моему мнѣнію, Корабликъ долженъ былъ нападать на фрегатъ на поверхности волнъ, и тогда было бы не только возможно, но даже легко убѣжать.
   Въ три часа утра, я вышелъ на платформу, сильно встревоженный. Капитанъ Немо не покидалъ ея. Онъ стоялъ на носу корабля, около своего флага, который развѣвался надъ его годовой отъ легкаго вѣтерка: Онъ не спускалъ глазъ съ корабля. Его чрезвычайно напряженный взглядъ, казалось, притягивалъ, околдовывалъ, увлекалъ его гораздо сильнѣе, чѣмъ еслибъ онъ тащилъ его за собой на буксирѣ!
   Въ это время луна проходила черезъ меридіанъ. Юпитеръ поднимался на востокѣ. Посреди общей тишины природы, небо и Океанъ соперничали между собой въ спокойствіи, а море представляло ночному свѣтилу самое прекрасное зеркало, которое когда-либо отражало его изображеніе.
   И когда я думалъ объ этомъ глубокомъ спокойствіи стихій, и сравнивалъ его съ гнѣвомъ кипѣвшимъ въ стѣнахъ ненавистнаго Кораблика, я чувствовалъ какъ дрожь пробѣгала по всему моему тѣлу.
   Корабль держался въ двухъ миляхъ разстоянія отъ насъ. Онъ все приближался, плывя по направленію къ фосфорическому блеску, обозначавшему мѣстонахожденія Кораблика. Я видѣлъ его позиціонные огни, зеленый и красный, и бѣлый фонарь висѣвшій на его большомъ фокъ-штагѣ. Легкое отраженіе лучей освѣщало его оснастку и показывало что паръ разведенъ во всей силѣ.
   Снопы искръ, куски пылавшаго угля, вылетая изъ его трубъ, разсыпались въ атмосферѣ какъ звѣзды. Я оставался тутъ до шести часовъ утра, и капитанъ Немо, повидимому, не замѣчалъ меня. Корабль находился на разстояніи полуторы мили отъ насъ, и съ наступленіемъ дня, онъ опять началъ свою канонаду. Не далека была та минута когда Корабликъ нападетъ на своего противника, и тогда я и мои товарищи навсегда покинемъ этого человѣка, котораго я не смѣлъ судить.
   Я хотѣлъ сойти чтобы предупредить ихъ, когда подшкиперъ вошелъ на платформу. Нѣсколько моряковъ сопровождали его. Капитанъ Немо не видѣлъ ихъ, или не хотѣлъ видѣть. Были сдѣланы нѣкоторыя приготовленія, которыя можно было назвать приготовленіями Кораблика къ бою. Они были очень просты. Перила платформы были опущены. Точно также помѣщенія маяка и рулеваго опустились въ корпусъ, не выдаваясь болѣе надъ нимъ. Поверхность длинной сигары изъ листоваго желѣза не представляла болѣе ни одной выпуклости, которая могла бы стѣснять ея маневры.
   Я возвратился въ залу. Корабликъ все оставался на поверхности. Лучи утренняго свѣта проникали чрезъ жидкій слой. При легкомъ колебаніи волнъ, стекла освѣщалась краснымъ свѣтомъ восходящаго солнца. Наступалъ ужасный день 2го іюня.
   Въ пять часовъ, лагъ показалъ мнѣ что быстрота Кораблика убавилась. Я понялъ что онъ допускаетъ фрегатъ подойти ближе. Къ тому же пушечные выстрѣлы становились гораздо слышнѣе. Ядра взрывали окружающую воду и пронизывали ее со страннымъ свистомъ.
   -- Друзья мои, сказалъ я,-- минута наступила. Пожмемъ другъ другу руки, и да сохранить насъ Богъ!
   Недъ-Ландь былъ смѣлъ, Консель покоенъ, я находился въ сильномъ раздраженіи и едва могъ владѣть собой.
   Мы прошли въ библіотеку. Въ ту минуту когда я отворилъ дверь которая вела къ центральной лѣстницѣ, я услыхалъ что верхняя подъемная дверь быстро захлопнулась.
   Канадецъ бросился на ступеньки; но я остановилъ его. Хорошо знакомый шумъ далъ мнѣ понять что вода проникаетъ въ резервуары корабля. Въ самомъ дѣлѣ, черезъ нѣсколько минутъ, Корабликъ погрузился на нѣсколько метровъ ниже поверхности волнъ.
   Я понялъ его маневръ. Было слишкомъ поздно дѣйствовать. Корабликъ не думалъ нападать на фрегатъ сверху, гдѣ онъ защищенъ непроницаемыми латами, но хотѣлъ поразить его ниже ватерлиніи, тамъ гдѣ металлическая броня не защищаетъ обшивку.
   Мы были снова заключены, и дѣлались невольными свидѣтелями готовившейся несчастной драмы. Сверхъ того, мы почти не имѣли времени разсуждать. Скрывшись въ моей комнатѣ, мы смотрѣли другъ на друга не говоря ни слова. Глубокое оцѣпенѣніе овладѣло моимъ умомъ. Мысли замерли. Я находился въ томъ тяжеломъ состояніи которое предшествуетъ ожиданію ужаснаго взрыва. Я ждалъ, слушалъ, я весь превратился въ слухъ.
   Между тѣмъ быстрота Кораблика значительно увеличилась. Это онъ хотѣлъ разойтись чтобы придать больше силы своему натиску. Весь его корпусъ содрогался.
   Вдругъ я вскрикнулъ. Произошло столкновеніе, но относительно легкое. Я чувствовалъ съ какою силой проникалъ стальной бивень. Я слышалъ скрипъ и трескъ. Но Корабликъ, увлекаемый силой своего движенія, проходилъ сквозь массу корабля, какъ игла парусника сквозь холстъ!
   Я не могъ болѣе тутъ оставаться. Обезумѣвши, внѣ себя, я бросился вонъ изъ комнаты и вбѣжалъ въ залу.
   Капитанъ Немо былъ тамъ. Безмолвный, мрачный, неумолимый, онъ смотрѣлъ въ открытыя ставни бакборда.
   Огромная масса тонула подъ водой, и чтобы ничего не потерять изъ ея агоніи, Корабликъ опускался въ бездну вмѣстѣ съ ней. Въ десяти метрахъ отъ меня, я видѣлъ этотъ расколотый корпусъ, куда вода устремлялась съ грознымъ ропотомъ, лотомъ двойной рядъ пушекъ и сѣти по бортамъ судна. Палуба была покрыта черными, двигавшимися тѣнями.
   Вода прибывала. Несчастные бросались на вахты, цѣплялись за мачты, ломали руки подъ водой. Это былъ людской муравейникъ, застигнутый морскимъ приливомъ!
   Въ оцѣпенѣніи, пораженный ужасомъ, съ поднявшимися волосами, съ широко раскрытыми глазами, безъ дыханія, безъ голоса, я также смотрѣлъ! Непреодолимая сила приковывала меня къ окну.
   Огромный корабль медленно погружался. Корабликъ, слѣдуя за нимъ, слѣдилъ за всѣми его движеніями. Вдругъ произошелъ взрывъ. Сжатый воздухъ разорвалъ палубу корабля, какъ будто въ каютахъ былъ пожаръ Давленіе водъ было таково что Корабликъ отнесло.
   Тогда несчастный корабль сталъ погружаться быстрѣе. Показались его марсы, покрытые жертвами, его румпель, сгибавшійся подъ тяжестью людей, наконецъ верхушка его большой мачты. Потомъ темная масса исчезла, а съ ней и экипажъ мертвецовъ, увлекаемый ужаснымъ водоворотомъ....
   Я обернулся къ капитану Немо. Этотъ страшный судья, настоящій архангелъ мести, все еще смотрѣлъ. Когда все было кончено, капитанъ Немо направился къ двери своей комнаты, отворилъ ее и вошелъ. Я слѣдилъ за нимъ глазами.
   На задней стѣнѣ, подъ портретами его героевъ, я увидѣлъ портретъ еще молодой женщины и двоихъ маленькихъ дѣтей. Капитанъ Немо смотрѣлъ на нихъ нѣсколько минутъ, лотомъ протянулъ къ нимъ руки, и опустившись на колѣни, зарыдалъ.
   

ГЛАВА XXII.
Послѣднія слова капитана Heмо.

   .Послѣ этого страшнаго зрѣлища, ставни закрылись, но зала не освѣтилась. Внутри Кораблика царствовали мракъ и безмолвіе. Онъ съ страшною быстротой покидалъ мѣсто отчаянія, лежавшее въ ста футахъ подъ водой. Куда онъ шелъ? На сѣверъ или на югъ? Куда бѣжалъ этотъ человѣкъ послѣ такого ужаснаго мщенія?
   Я ушелъ въ свою комнату, гдѣ Недъ и Консель сидѣли молча. Я чувствовалъ непреодолимое отвращеніе къ капитану Немо. Сколько бы люди ни причиняли ему страданій, онъ все-таки не имѣлъ права наказывать ихъ такимъ образомъ. Онъ сдѣлалъ меня если не соучастникомъ, то по крайней мѣрѣ свидѣтелемъ своей мести! Это было у же слишкомъ.
   Въ одиннадцать часовъ электрическій свѣтъ опять показался. Я прошелъ въ залу. Она была пуста. Я посмотрѣлъ на разные инструменты: Корабликъ шелъ къ сѣверу, со скоростью двадцати пяти миль въ часъ, то на поверхности моря, то на тридцать футовъ ниже ея.
   Опредѣливъ мѣсто на картѣ, я увидалъ что мы проходимъ вблизи входа въ Британскій каналъ и направляемся къ сѣвернымъ морямъ съ изумительною быстротой. Я едва могъ разглядѣть, при быстротѣ плаваніи, акулъ съ длинными носами, акулъ-молотковъ; морскихъ собакъ, посѣщающихъ эти моря; множество коньковъ, похожихъ на коней въ шахматной игрѣ; угрей носившихся точно швермеры въ фейерверкѣ; цѣлыя массы крабовъ которые плыли вкось, скрещивая свои клешни на верхней части черепа; наконецъ морскихъ свинокъ, которыя соперничали своею быстротой съ Корабликомъ. Но въ ту пору нельзя было и думать о томъ чтобъ изучать и классифировать.
   Къ вчеру мы прошли двѣсти миль въ Атлантическомъ океанѣ. Стемнѣло, и море покрылось мракомъ до восхода луны.
   Я ушелъ въ свою комнату. Я не могъ спать. Меня давилъ кошмаръ. Ужасная сцена разрушенія повторялась въ моемъ умѣ.
   Кто могъ сказать какъ далеко увлекъ насъ Корабликъ, съ этого дня, въ бассейнѣ сѣвернаго Атлантическаго океана, посреди сѣверныхъ тумановъ, плывя все съ тою Же невѣроятною быстротой! Приближался ли онъ къ оконечностямъ Шпицбергена, и къ крутымъ берегамъ Новой-Земли? Проходилъ ли онъ по мало-извѣстнымъ морямъ, Бѣлому, Карскому, Обской губѣ, архипелагу Лярова, и близь незнакомыхъ сѣверныхъ береговъ Азіи? Я не знаю. Я не могъ болѣе вычислять проходившее время. Часы на кораблѣ стояли. Казалось что ночь и день, какъ въ полярныхъ странахъ, не шли болѣе своимъ обычнымъ чередомъ. Я чувствовалъ что какъ будто увлеченъ въ ту область чудеснаго, гдѣ такъ свободно дѣйствуетъ сильно возбужденное воображеніе Эдгара Поэ. Каждую минуту я ждалъ что, подобно баснословному Гордону Пиму, увижу "одѣтую покрываломъ человѣческую фигуру, размѣрами своими значительно превышающую всѣхъ обитателей земли, лежащую поперегъ водопада, заграждающаго доступъ къ полюсу!"
   Я думаю, -- можетъ-быть и ошибаюсь, -- что это смѣлое плаваніе Кораблика продолжалось пятнадцать или двадцать дней, и не знаю сколько бы времени оно еще продлилось, еслибы не случилась катастрофа, прекратившая это путешествіе. О капитанѣ Немо не было и рѣчи. Объ его подшкиперѣ также. Никто изъ экипажа не показывался ни на одну минуту. Корабликъ почти постоянно плавалъ подъ водой. Когда онъ поднимался на поверхность для возобновленія запаса воздуха, подъемныя двери машинально отворялись или закрывались. Мѣсто судна не отмѣчалось болѣе на картѣ. Я не зналъ гдѣ мы находились.
   Скажу также что Канадецъ, истощивъ почти всѣ силы и все терпѣніе, не показывался болѣе. Консель не могъ добиться отъ него ни одного слова и боялся чтобы въ припадкѣ бѣшенства или подъ вліяніемъ страшной тоски по родинѣ онъ не лишилъ себя жизни. Онъ слѣдилъ за нимъ каждую минуту.
   Понятно что при подобныхъ условіяхъ жить было невыносимо.
   Однажды утромъ, не знаю котораго числа, я забылся на разсвѣтѣ тяжелымъ и болѣзненнымъ сномъ. Когда я проснулся, то увидалъ что Недъ-Ландъ стоитъ наклонившись надо мной, и говоритъ мнѣ тихимъ голосомъ:
   -- Мы бѣжимъ!
   Я выпрямился.
   -- Когда мы бѣжимъ? спросилъ я.
   -- Въ слѣдующую ночь. Теперь кажется нѣтъ никакого надзора. Можно сказать что кораблемъ овладѣло оцѣпенѣніе. Будете ли вы готовы, господинъ профессоръ?
   -- Да. Гдѣ мы теперь?
   -- Въ виду земли, которую я увидалъ сегодня утромъ, посреди густаго тумана, въ двадцати миляхъ на востокъ.
   -- Какая это земля?
   -- Не знаю, но какая бы она ни была, мы найдемъ тамъ убѣжище.
   -- Да! Недъ. Да, мы бѣжимъ въ эту ночь, хотя бы море и поглотило насъ!
   -- Море бурно, вѣтеръ силенъ, но я не боюсь проплыть двадцать миль въ такомъ легкомъ гребномъ суднѣ какъ шлюпка Кораблика. Я успѣлъ перенести туда, безъ вѣдома экипажа, немного провизіи и нѣсколько бутылокъ воды.
   -- Я слѣдую за вами.
   -- Сверхъ того, если меня поймаютъ, я стану защищаться и драться на смерть.
   -- Мы умремъ вмѣстѣ, другъ Недъ.
   Я рѣшился на все. Канадецъ оставилъ меня. Я вышелъ на платформу, гдѣ я едва держался на ногахъ отъ ударовъ волнъ. Небо было грозное; но такъ какъ за этимъ густымъ туманомъ лежала земля, то слѣдовало бѣжать. Мы не должны были терять ни одного дня, ни одного часа.
   Я возвратился въ заду, опасаясь и въ то же время желая увидать еще разъ капитана Немо. Что бы л сказалъ ему? Въ состояніи ли я былъ скрыть невольный ужасъ, который онъ мнѣ внушалъ? Нѣтъ! лучше было не встрѣчаться съ нимъ лицомъ къ лицу! Лучше было забыть его! И однако!...
   Какъ дологъ былъ этотъ день, послѣдній проведенный мной на бортѣ Кораблика! Я оставался одинъ. Недъ-Ландъ и Консель избѣгали говорить со мной, чтобы не измѣнить себѣ.
   Въ шесть часовъ я обѣдалъ, но я не былъ голоденъ. Я старался ѣсть, несмотря на отвращеніе, изъ боязни ослабѣть. Въ половинѣ седьмаго, Недъ-Ландъ вошелъ въ комнату. Онъ сказалъ мнѣ:
   -- Мы не увидимся болѣе до отъѣзда. Въ десять часовъ луна еще не взойдетъ. Мы воспользуемся темнотой. Приходите въ лодку. Мы съ Конселемъ будемъ тамъ васъ дожидаться.
   Потомъ Канадецъ вышелъ, не давъ мнѣ времени отвѣчать ему. Я захотѣлъ узнать направленіе Кораблика. Я вышелъ въ залу. Мы шли къ сѣверо-сѣверо-востоку съ ужасающею быстротой, на глубинѣ пятидесяти метровъ.
   Я бросилъ послѣдній взглядъ на всѣ чудеса природы, на сокровища искусства собранныя въ этомъ милях от нас. Он все приближался, идя по направлению к тому фосфорическому сиянию, которое указывало местонахождение "Наутилуса".
   Я видел его сигнальные огни -- зеленый и красный -- и белый фонарь, висевший на бизань-мачте. Отраженный свет освещал его оснастку; слегка виднелся дым, который свидетельствовал, что судно идет на всех парах. Снопы искр, куски раскаленного угля, вылетая из труб, рассыпались в воздухе, как звезды.
   Я оставался на палубе до шести часов утра. Капитан Немо, по-видимому, не замечал меня. Военный корабль находился от нас на расстоянии около полутора миль и с первыми лучами дня снова начал обстрел.
   Момент, когда "Наутилус" нападет на своего противника, был близок, и тогда я и мои товарищи покинем навсегда этого человека, судить которого я не смел.
   Я собирался сойти, чтобы предупредить товарищей, как на палубу поднялся помощник капитана. Его сопровождали несколько матросов.
   Капитан Немо их не заметил или делал вид, что не замечает.
   Последовали нужные приготовления, которые можно назвать приготовлениями к бою "Наутилуса". Они были весьма просты. Решетка, которая служила балюстрадой вокруг палубы, была опущена. Также опустились вовнутрь корпуса, вровень с его поверхностью, будка шкипера и маяк. Теперь поверхность этой длинной сигары из железа и стали не представляла более ни одного выступа, который мог бы стеснять ее маневрирование.
   Я возвратился в салон. "Наутилус" продолжал оставаться на поверхности воды. Лучи зарождающегося дня слабо освещали море. Волны легко колыхались. Лучи восходящего солнца уже стали алеть.
   Наступил ужасный день -- 2 июня.
   В пять часов лаг показал мне, что скорость хода "Наутилуса" была задержана. Я понял, что он подпускает военный корабль к себе ближе. К тому же и пушечные выстрелы становились гораздо слышнее. Ядра бороздили воду и пронизывали ее со странным свистом.
   -- Друзья мои, -- сказал я, -- момент наступил. Пожмем друг другу руки, и да сохранит нас Господь!
   Нед Ленд был смел, Консель спокоен, я нервен и едва мог владеть собою.
   Мы отправились в библиотеку. В тот момент, когда я отворил дверь, ведущую к центральной лестнице, я услышал, что верхняя выходная на палубу дверь быстро затворилась.
   Канадец уже начал взбираться по ступенькам, но я остановил его. Знакомый свист указывал мне, что резервуары наполняются водой. И действительно, через несколько минут "Наутилус" погрузился на несколько метров ниже поверхности воды.
   Я понял маневр. Предпринять что-либо было слишком поздно. "Наутилус" не хотел нападать на военный корабль на поверхности волн, так как тот был защищен непроницаемой броней, а предпочел нанести удар врагу ниже его ватерлинии, то есть там, где броня его не защищала.
   Мы снова были заключены и становились невольными свидетелями предстоящей страшной драмы. Помимо того, мы почти не имели времени на рассуждения. Найдя убежище в моей комнате, мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Глубокое оцепенение овладело моим умом. Движение мысли остановилось.
   Я находился в том тягостном состоянии, которое предшествует ожиданию ужасного взрыва. Я ждал, я слушал, я жил только чувством слуха.
   Между тем "Наутилус" значительно усилил ход: он готовился нанести удар с разбега. Весь его корпус содрогался.
   Вдруг я вскрикнул. Произошел удар, но сравнительно легкий. Я почувствовал, с какой силой проникал стальной бивень.
   Я слышал скрип и треск. Но "Наутилус", увлекаемый движением вперед, проходил сквозь массу корабля, как игла сквозь парусину.
   Я не мог этого выдержать. Растерявшись, обезумев, с поднявшимися дыбом волосами, с непомерно широко раскрытыми глазами, тяжело дыша, без вздохов, без голоса, и все же я смотрел! Непреодолимая сила приковала меня.
   Огромный корабль погружался медленно. "Наутилус" продолжал также опускаться, следя за всеми его движениями. Вдруг произошел взрыв. Сжатый воздух заставил взлететь палубу корабля. Толчок воды был до того силен, что "Наутилус" отнесло назад.
   Несчастный корабль стал погружаться быстрее. Показались его марсы с вскарабкавшимися на них жертвами, затем его барры, сгибавшиеся под тяжестью людей, и, наконец, верхушка его большой мачты. Затем темная масса исчезла, а вместе с ней и ее экипаж, увлекаемый ужасным водоворотом.
   Я выбежал из комнаты и бросился в салон.
   Здесь находился капитан Немо. Молчаливый, мрачный, неумолимый, он смотрел в окно салона.
   Огромная масса тонула под водой, и, чтобы созерцать ее агонию, "Наутилус" опускался в бездну вместе с ней. На расстоянии десяти метров я видел расколотый корпус военного корабля, в него устремлялась вода с громовым рокотом, я также видел два ряда пушек и сети по бортам судна. На палубе двигались какие-то черные тени.
   Вода прибывала. Несчастные бросались на ванты, цеплялись за мачты, корчились под водой. Это был человеческий муравейник, застигнутый приливом моря!
   Парализованный, скованный томлением, я обернулся к капитану Немо. Этот страшный судья и исполнитель приговора, настоящий архангел мести, все продолжал смотреть. Когда все было кончено, капитан Немо направился к двери своей комнаты, отворил ее и вошел. Я следил за ним глазами.
   На заднем панно, под портретами его героев, я увидел портрет молодой женщины с двумя маленькими детьми. Капитан Немо смотрел на них несколько минут, протянул к ним руки, встал на колени и зарыдал.
  

Глава XXII
ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА КАПИТАНА НЕМО

   Вслед за этим страшным видением ставни затворились, но салон не осветился. Внутри "Наутилуса" царили мрак и тишина. Он покидал это место разорения и отчаяния в ста футах под водой с поразительной быстротой. Куда он шел? На север или на юг? Куда бежал этот человек после такого ужасного мщения?
   Я вошел в свою комнату, где Нед и Консель сидели молча. Я чувствовал неопределенный ужас к капитану Немо. Если ему и пришлось страдать от людей, он все-таки не имел права так им мстить. Он сделал меня если не соучастником, то свидетелем своей мести. Это было уже слишком.
   В одиннадцать часов брызнул электрический свет. Я направился в салон. Он был пуст. Я стал справляться с показаниями различных инструментов: "Наутилус" шел в направлении на север со скоростью двадцать пять миль в час то по поверхности моря, то под водой на глубине тридцати футов.
   Определив место на карте, я узнал, что мы проходим пролив Ла-Манш и направляемся к северным морям с поразительной скоростью.
   Ввиду быстрого хода судна я едва мог уловить общие очертания животных, посещающих эти воды: акул с длинными носами, акул-молотов, морских собак, больших морских орлов, тучи морских коней, похожих на мохнатых коней, множество угрей, извивавшихся, словно фейерверочные огненные змеи; армии крабов, которые убегали в различных направлениях, скрещивая свои клешни над своим карапасом {Череп или панцирь, то есть верхняя твердая оболочка тела.}, наконец, морских свинок, которые соперничали быстротой своего плавания с "Наутилусом".
   О том, чтобы изучать, классифицировать, и думать не приходилось.
   К вечеру мы прошли двести миль в Атлантическом океане. Стемнело, и море покрылось мраком до восхода солнца.
   Я отправился в свою комнату. Спать я не мог.
   Меня душили кошмары. Ужасная сцена разрушения не выходила у меня из головы.
   С этого дня кто бы мог сказать, куда в этом северном бассейне Атлантического океана увлечет нас "Наутилус". Все время та же поразительная скорость хода. Все время среди северных туманов! Приблизится ли он к Шпицбергену, к крутым берегам Новой Земли? Проходит ли он по мало исследованным морям, Карскому, Обской губе, архипелагу Ляхова и близ совсем неизвестных североазиатских берегов? Не могу сказать, сколько прошло времени, я его не считал. Казалось, что день и ночь не чередовались правильно, как это наблюдается в полярных странах. Я чувствовал себя увлеченным в ту область чудесного, где такой простор встречает надорванное воображение Эдгара По. Каждую минуту я ожидал увидеть, подобно баснословному Гордону Пиму, "эту одетую в покрывало человеческую фигуру, ростом значительно превосходящую человеческий, лежащую поперек водопада, который заградит доступ к полюсу"!
   Я полагаю, может быть, и ошибаюсь, но я полагаю, что этот авантюрный рейс "Наутилуса" продолжался от пятнадцати до двадцати дней, и я не знаю, как долго он мог бы продолжаться, если бы не случилась катастрофа, положившая конец этому путешествию. О капитане Немо уже не было вопроса. Тем более о его помощнике. Ни один человек из экипажа не показывался ни на одну секунду. "Наутилус" почти все время шел под водой. Когда он поднимался на поверхность для возобновления запаса воздуха, подъемные двери отворялись и запирались автоматически. На планисфере местонахождение судна уже не отмечалось. Я не знал, где мы находимся.
   Скажу также, что канадец, истощив все силы и всякое терпение, больше не показывался. Консель не мог вырвать у него ни одного слова и боялся, чтобы с ним, под влиянием сильной тоски, не случился припадок бешенства, который мог закончиться самоубийством. Он следил за ним каждую минуту.
   Понятно, что в таких условиях положение наше стало невыносимым.
   Однажды утром, которого числа -- не сумею сказать, я забылся в первые утренние часы тяжелым и болезненным сном. Когда я пробудился, то увидел Неда Ленда, склонившегося надо мной, и услышал его тихий голос.
   -- Мы бежим!-- сказал он.
   Я выпрямился.
   -- Когда же мы бежим? -- спросил я.
   -- Сегодня ночью. Всякая бдительность на "Наутилусе" уже исчезла. Можно сказать, на борту царит столбняк. Вы будете готовы?
   -- Да. Где мы теперь находимся?
   -- В виду земли, которую мне удалось рассмотреть сегодня утром среди густого тумана. Она лежит на востоке, милях в двадцати.
   -- Какие это земли?
   -- Не знаю, какие бы они ни были, мы найдем убежище.
   -- Да, Нед, мы бежим в эту ночь, хоть море и поглотит нас!
   -- Море бурно, ветер очень свеж, но проплыть в легкой шлюпке "Наутилуса" двадцать миль -- меня ничуть не страшит. Я успел сложить в ней немного провизии и несколько бутылок вина. И никто из людей экипажа этого не заметил.
   -- Я следую за вами.
   -- К тому же, -- добавил канадец, -- если меня настигнут, я буду драться насмерть.
   -- Мы умрем вместе, друг Нед.
   Я решился на все. Канадец покинул мою комнату. Я вышел на палубу, на которой мог едва держаться от ударов волн. Небо имело зловещий вид, но так как там, в этом густом тумане, находилась земля, надо было бежать. Мы не должны были терять не только дня, но и ни одного часа.
   Я направился в салон, опасаясь и желая в то же время встретиться с капитаном Немо; да, я желал и не желал более его видеть. Что я ему мог бы сказать? Мог ли я скрыть тот невольный ужас, который он внушал? Нет! Лучше не встречаться лицом к лицу с ним! Лучше было забыть! Но...
   О, как долго тянулся этот вечер, последний, который приходилось провести на борту "Наутилуса"! Я оставался один. Нед Ленд и Консель избегали говорить со мной, опасаясь выдать себя.
   В шесть часов я обедал, хотя и не чувствовал ни малейшего аппетита. Я заставлял себя есть, несмотря на отвращение, исключительно с целью подкрепить себя.
   В половине седьмого Нед вошел в мою комнату. Он мне сказал:
   -- До нашего отъезда мы больше не увидимся. В десять часов луна еще не взойдет. Мы воспользуемся темнотой. Приходите к лодке. Консель и я будем вас ждать.
   Затем он вышел, не дожидаясь моего ответа.
   Я хотел узнать, в каком направлении идет "Наутилус". Я отправился в салон. Оказалось, что мы идем к северо-востоку с ужасающей быстротой на глубине пятидесяти метров.
   Я бросил последний взгляд на все эти чудеса природы, на все богатства искусства, накопленные в этом музее, на коллекции, не имеющие соперников, и думал о том, что все это обречено погибнуть в глубине морей вместе с тем, кто их собирал. Так я провел час времени, обливаемый потоком света, расточаемого потолком, и обозревая эти блестевшие в витринах сокровища. Затем я возвратился в свою комнату.
   Там я облачился в прочную морскую одежду. Я собрал свои заметки и тщательно зашил их в платье. Сердце мое сильно билось.
   Я не мог сдерживать его трепетания. Несомненно, что мое волнение и смущение выдали бы меня перед глазами капитана Немо.
   Что он делал в эту минуту? Я прислушивался у дверей его комнаты. Я слышал шум его шагов. Капитан Немо был там. Он еще не ложился. При каждом его движении мне казалось, что он появится передо мной и спросит меня, зачем я хочу бежать. Я беспрестанно ощущал испуг. Мое воображение еще более его увеличивало.
   Наконец это состояние стало настолько острым, невыносимым, что я спрашивал себя, не лучше ли будет войти к нему в комнату, встретить его лицом к лицу и бравировать перед ним жестами и взором.
   Это было безумное внушение. К счастью, я от этого удержался и вернулся к своей кровати, растянулся на ней, чтобы несколько утихомирить мое волнение. Мои нервы немного успокоились, но в возбужденном мозгу стали быстро проходить вереницей воспоминания о моем пребывании на борту "Наутилуса", все счастливые и несчастные приключения, протекшие со времени моего исчезновения с "Авраама Линкольна": подводные охоты, Торресов пролив, дикари Папуа, стояние судна на мели, коралловое кладбище, проход через Суэц, остров Санторин, критянин-водолаз, Атлантида, сплошной лед, Южный полюс, заключение во льдах, битва с осьминогами, буря в Гольфстриме, "Мститель" и эта ужасная сцена гибели корабля со всем его экипажем. Все эти события проходили перед моими глазами, как подвижные декорации на заднем плане театра. И тогда капитан Немо непомерно вырастал в этой необычайной среде. Его образ прояснялся и принимал сверхчеловеческую оценку. Он уже не представлялся подобным мне, это был уже обитатель вод, гений морей.
   Было половина десятого. Я сжимал голову обеими руками, как бы боясь, что она треснет. Я закрыл глаза. Я не хотел ни о чем больше думать. Еще полчаса ожидания! Полчаса кошмара, который мог меня довести до сумасшествия.
   В эту минуту я услышал тихие звуки органа, грустную гармонию неопределенной песни, жалобу души, порывающей свои земные связи. Я слушал сразу всеми своими чувствами, едва дыша, погруженный, как и капитан Немо, в музыкальный экстаз, увлекавший за пределы мира.
   Но вот капитан Немо вышел из своей комнаты. Он находился в салоне, через который мне нужно было пройти, чтобы бежать. Там я его встречу в последний раз. Быть может, он меня увидит и будет говорить со мной! Один его жест может уничтожить меня, одно его слово может приковать меня к борту корабля.
   Между тем часы пробили десять раз. Наступил момент, когда я должен был покинуть свою комнату и присоединиться к товарищам.
   Колебаться не приходилось, несмотря на то что я мог и встретиться с капитаном Немо. Я тихо приотворил дверь, но мне показалось, что ее петли произвели сильный шум! Вероятно, этот шум существовал только в моем воображении.
   Я пробирался ползком по темным коридорам "Наутилуса", останавливаясь на каждом шагу, чтобы сдержать биение сердца.
   Я добрался до угловой двери салона и тихо ее отворил. Салон был погружен в полный мрак. Аккорды органа тихо звучали. Там был капитан Немо. Он меня не видел. Я думаю, и при полном освещении он бы не заметил меня, до того экстаз поглотил его всецело.
   Я полз по ковру, опасаясь произвести малейший толчок, шум, который мог бы выдать мое присутствие. Прошло пять минут, пока я добрался до задней двери, выходившей в библиотеку.
   Я хотел ее отворить, как вздох капитана Немо приковал меня к месту. Я понял, что он встает. Я даже мельком его видел, так как несколько лучей света проникало из библиотеки в салон. Он шел ко мне, сложив на груди руки, спокойный, скорее скользя, как призрак, чем идя. Его стесненная грудь вздымалась от рыданий. И я слышал, как он прошептал эти слова, последние, которые мне пришлось услышать.
   -- Всемогущий Боже! Довольно! Довольно!
   Был ли это вопль угрызения совести, вырвавшийся из груди этого человека?
   Вне себя я бросился в библиотеку. Я поднялся по центральной лестнице и через главный выход направился к лодке.
   Я проник через то самое отверстие, как и мои товарищи.
   -- Бежим, бежим! -- воскликнул я.
   -- Сейчас, -- ответил канадец.
   Футляр из листового железа, в котором помещалась лодка, был закрыт и заперт на замок. Нед Ленд его открыл, воспользовавшись английским ключом, который имел при себе. Затем он отвинтил гайки, с помощью которых лодка удерживалась на поверхности "Наутилуса".
   Вдруг внутри судна послышался шум. Голоса с живостью переговаривались. Что могло случиться? Заметили наше бегство? Я почувствовал, как Нед Ленд вложил мне в руку кинжал.
   -- Да, -- прошептал я, -- мы сумеем умереть.
   Канадец прекратил свою работу. Только одно слово, повторенное двадцать раз, страшное слово, объяснило мне причину того возбуждения, которое распространилось внутри "Наутилуса":
   -- Мальстрим! Мальстрим! -- кричал экипаж. -- Мальстрим!
   Могло ли раздаться при нашем ужасном положении более ужасное слово? Следовательно, мы находились в опасных местах близ норвежского берега. Не был ли "Наутилус" увлечен в эту пучину, в то время когда мы готовились выйти на лодке в море?
   Известно то, что во время прилива воды, стесненные между островами Феро и Лофотенскими, вырываются с непреодолимой силой. Они образуют водоворот, из которого еще никогда не выходил ни один корабль. Со всех сторон сюда устремляются чудовищные валы. Они образуют водоворот, справедливо названный "пуп Атлантического океана", вращательная сила которого простирается на пятнадцать километров.
   На этом пространстве втягиваются в пучину не только корабли, но также киты и белые медведи арктических стран.
   Вот сюда-то "Наутилус" невольно или умышленно и был вовлечен своим капитаном. Корабль уже стал описывать спираль, все более приближаясь к пучине. Точно так же и лодка, еще не успевшая освободиться от судна, уносилась вместе с ним с поразительной быстротой. Я это чувствовал. Я испытывал болезненное головокружение, обычное после продолжительного вращательного движения. Нас охватили страх и ужас, дошедшие до последних пределов. Кровообращение остановилось, нервная деятельность прекратилась, выступил холодный пот, словно пот предсмертной агонии. Какой шум вокруг нашей утлой ладьи! Какие ревы и мычания, которые эхо повторяет на расстоянии многих миль! Какой грохот от этих вод, дробящихся об острые скалы на дне, там, где самые твердые тела разбиваются, где всасываемые стволы деревьев обращаются в мягкую шерсть, по выражению норвежцев!
   Какое ужасное положение! Нас качало и бросало из стороны в сторону. "Наутилус" защищался, как человеческое существо. Его стальные мускулы трещали; временами он становился на дыбы, и мы еле-еле удерживались.
   -- Держаться крепче! -- восклицал Нед Ленд. -- Надо снова завинтить гайки. Удерживаясь на "Наутилусе", мы можем еще спастись.
   Он не успел докончить своей фразы, как раздался треск, гайки сорвались, и лодка, выскользнув из своего гнезда, вылетела и понеслась, словно камень из пращи, в водоворот.
   Я ударился головой о железный каркас лодки и от сильного удара потерял сознание.
  

Заключение

   Вот заключение нашего подводного плавания в морях.
   Что произошло в эту ночь, каким образом вынесло лодку из страшного водоворота, каким образом Нед Ленд, Консель и я вышли из бездны, этого сказать я не сумею. Но когда я пришел в себя, то лежал уже в хижине рыболова Лофонтенских островов. Оба мои товарища, целые и невредимые, стояли возле меня и пожимали мне руки. Мы поцеловались с восторженным изумлением сердца.
   В эту минуту думать о возвращении во Францию не приходилось. Сообщения между Северной и Южной Норвегией весьма редки. Приходилось дожидаться прибытия парохода, который совершает рейс раз в два месяца.
   Здесь, в среде этих честных людей, нас приютивших, я пересматривал повествование о моих приключениях. Оно точно. Ни один факт не упущен, ни одна подробность не преувеличена. Это правдивый рассказ о необычайной экспедиции в стихии, которая недоступна для человека, но которую со временем прогресс предоставит в полное его распоряжение.
   Поверят ли мне? Не знаю. Не в этом суть после того, что было. Дело в том, что теперь я имею право говорить об этих морях, под водой которых меньше чем за десять месяцев я сделал двадцать тысяч лье, об этом подводном кругосветном путешествии, которое мне предоставило столько чудес при пересечении Тихого и Индийского океанов, Красного и Средиземного морей, Атлантики, северных и южных морей.
   Но что произошло с "Наутилусом"? Удалось ли ему побороть втягивающую силу Мальстрима? Жив ли капитан Немо? Продолжает ли он под водами проявлять свое ужасное мщение или остановился перед этой последней гекатомбой? Доставят ли когда-либо волны его манускрипт, который заключает в себе всю историю жизни Немо? Узнаю ли я наконец имя этого человека? Исчезнувший корабль откроет ли нам свою национальность и национальность капитана Немо?
   Я надеюсь. Я также надеюсь, что его могущественное подводное судно осталось победителем в море, в его ужасной пучине, и что "Наутилус" вышел невредимым оттуда, где погибло столько кораблей! Если это так, если капитан Немо продолжает плавать в океанах и морях -- в этом возлюбленном его отечестве, то пусть утихнет ненависть в его суровом сердце. Пусть созерцание стольких чудес потушит идею мести! Пусть исчезнет в нем карающий судья и его место займет кроткий ученый, исследователь морей. Если его судьба и странна, то она все же величественна, возвышенна. Разве я не вижу этого на себе самом? Разве я не прожил десять месяцев этой необычайной жизнью? И на вопрос, поставленный шесть тысяч лет тому назад Екклесиастом: кто измерил глубины морей? -- два человека из всех людей имеют право ответить: капитан Немо и я.
  
  
  
  
музеѣ, на эти неподражаемыя коллекціи, которымъ суждено было когда-нибудь погибнуть въ морскихъ глубинахъ вмѣстѣ съ тѣмъ кто ихъ собралъ. Я хотѣлъ запечатлѣть въ своемъ умѣ послѣднія воспоминанія. Я оставался тутъ цѣлый часъ, обливаемый потокомъ свѣта льющагося съ потолка, и пересматривалъ сокровища, блиставшія подъ стеклами. Потомъ я возвратился въ свою комнату.
   Тамъ я надѣлъ свою прочную морскую одежду. Я собралъ свои замѣтки, и тщательно спряталъ ихъ подъ платье. Сердце мое сильно билось. Я не могъ сдерживать его біенія. Конечно, мое смущеніе и волненіе выдали бы меня, еслибъ я встрѣтился съ капитаномъ Немо.
   Что дѣлалъ онъ въ эту минуту? Я послушалъ у дверей его комнаты. Я слышалъ шумъ шаговъ. Капитанъ Немо былъ тамъ. Онъ еще не ложился. Каждую минуту мнѣ казалось что онъ явится предо мной и спроситъ зачѣмъ я хочу бѣжать? Я безпрестанно пугался. Мое воображеніе еще усиливало этотъ страхъ. Наконецъ ощущеніе это сдѣлалось до того мучительно что я спрашивалъ себя не лучше ли войти въ комнату капитана, встрѣтиться съ нимъ лицомъ къ лицу, вызвать его на объясненіе.
   Это была безумная мысль. Къ счастью, я удержался, и легъ на кровать, чтобъ укротить свое волненіе. Нервы мои немного успокоились, но въ моемъ возбужденномъ мозгу быстро проходили воспоминанія всей моей жизни на бортѣ Кораблика, всѣ счастливыя и несчастныя событія происходившія со времени моего исчезновенія съ Авраама Линкольна: подводная охота, Торресовъ проливъ, дикари Папуазіи, остановка на мели, коралловое кладбище, Суэзскій проходъ, островъ Санторинъ, Критскій водолазъ, заливъ Виго, Атлантида, сплошной ледъ, южный полюсъ, заключеніе во льдахъ, сраженіе съ осьминогами, буря Гольфъ-Стрима, Мститель, и ужасная сцена потопленнаго со всѣмъ экипажемъ корабля!... Всѣ эти происшествія проносились предъ моими глазами, какъ картины открывающіяся на заднемъ планѣ сцены. Капитанъ Немо страшно выросталъ въ этой странной средѣ. Его образъ выяснялся и принималъ сверхъестественные размѣры. Это уже не былъ мнѣ подобный, это былъ обитатель водъ, геній Океана.
   Была половина десятаго. Я сжималъ голову обѣими руками, чтобъ она не лопнула. Я закрылъ глаза. Я не хотѣлъ болѣе думать. Еще полчаса ожиданія! Полчаса кошмара, который могъ довести меня до сумашествія!
   Въ эту минуту, я услыхалъ неясные звуки органа, грустную гармонію пѣсни, какъ бы жалобы души, которая хочетъ разбить свои земныя оковы. Я слушалъ всѣмъ своимъ существомъ, едва дыша, погружаясь, какъ и самъ капитанъ Немо, въ музыкальный восторгъ, увлекавшій его за предѣлы міра. Потомъ, внезапная мысль поразила меня. Капитанъ Немо вышелъ изъ своей комнаты. Онъ былъ въ залѣ, по которой мнѣ нужно было проходить, чтобы бѣжать. Тамъ я его встрѣчу въ послѣдній разъ. Можетъ-быть, онъ меня увидитъ, будетъ говорить со мной! Одинъ его жестъ можетъ уничтожить меня, одно его слово можетъ приковать меня къ его кораблю!
   Однако было уже десять часовъ. Наступила минута когда я долженъ былъ оставить комнату и присоединиться къ товарищамъ.
   Нельзя было колебаться, хотя бы капитанъ Немо предсталъ предо мной. Я осторожно отворилъ дверь, а между тѣмъ, мнѣ казалось что, повернувшись на своихъ петляхъ, она страшно застучала. Можетъ-быть, этотъ шумъ происходилъ только въ моемъ воображеніи!
   Я подвигался ползкомъ въ узкихъ и темныхъ проходахъ Кораблика, останавливаясь на каждомъ шагу чтобы сдерживатъ біеніе своего сердца. Я подошелъ къ угловой двери залы. Я тихо отворилъ ее. Въ залѣ царствовала глубокая темнота. Тихо звучали акорды органа. Капитанъ Немо былъ тамъ. Онъ меня не видалъ. Я думаю что даже при дневномъ свѣтѣ онъ не замѣтилъ бы меня, такъ всецѣло отдавался онъ своему восторгу.
   Я подкрадывался ползкомъ по ковру, избѣгая малѣйшаго шума, который выдалъ бы мое присутствіе. Мнѣ нужно было пять минутъ чтобъ достигнуть задней двери, выходившей въ библіотеку.
   Я хотѣлъ отворить ее, когда вздохъ капитана Немо приковалъ меня къ мѣсту. Я понялъ что онъ встаетъ. Я даже видѣлъ его мелькомъ, потому что нѣсколько лучей изъ освѣщенной библіотеки проникало въ залу. Онъ шелъ ко мнѣ со скрещеннымъ руками, молча; онъ скорѣе скользилъ какъ привидѣніе. Его стѣсненная грудь вздымалась отъ рыданій. И я слышалъ какъ онъ прошепталъ эти слова,-- послѣднія которыя мнѣ довелось слышать:
   -- Всемогущій Боже! довольно! довольно!
   Были ли эти слова слѣдствіемъ угрызенія совѣсти, вырывавшимися такимъ образомъ изъ души этого человѣка?...
   Внѣ себя, я бросился въ библіотеку. Я вышелъ на центральную лѣстницу и, слѣдуя по верхнему узкому проходу, достигъ лодки. Я прошелъ тѣмъ отверстіемъ которое уже послужило выходомъ моимъ обоимъ товарищамъ.
   -- Бѣжимъ! бѣжимъ! вскричалъ я.
   -- Сейчасъ! отвѣчалъ Канадецъ.
   Отверстіе сдѣланное въ листовомъ желѣзѣ Кораблика, было закрыто и заперто болтомъ, посредствомъ англійскаго ключа, которымъ запасся Недъ-Ландъ. Отверстіе лодки также закрылось, и Канадецъ началъ отвинчивать гайки, которыя насъ удерживали на поверхности подводнаго судна.
   Вдругъ внутри корабля послышался шумъ. Голоса съ живостью переговаривались. Что случилось? Не замѣтила ли нашего бѣгства? Я почувствовавъ какъ Недъ-Ландъ всунулъ мнѣ въ руку кинжалъ.
   -- Да! прошепталъ я,-- мы сумѣемъ умереть!
   Канадецъ прервалъ свою работу. Но одно слово, повторенное двадцать разъ,-- ужасное слово, объяснило мнѣ причешу волненія, распространившагося на бортѣ Кораблика. Тревога его экипажа относилась не къ намъ!
   -- Мальштромъ! Мальштромъ! кричали они.
   Мальштромъ! Могло ли болѣе ужасное слово раздаться въ нашихъ ушахъ, при болѣе ужасномъ положеніи? Неужели мы находились въ этихъ опасныхъ мѣстахъ, близь Норвежскаго берега? Неужели Корабликъ былъ увлеченъ въ эту пучину въ ту минуту когда наша лодка готовилась отдѣлиться отъ него?
   Извѣстно что во время прилива, воды стѣсненныя между островами Фэроерскими и Лоффоденскими извергаются съ непреодолимою силой. Онѣ образуютъ водоворотъ, изъ котораго еще никогда не выходилъ ни одинъ корабль. Со всѣхъ сторонъ горизонта устремляются сюда чудовищные валы. Они образуютъ лучину, центростремительная сила которой простирается на разстояніи пятнадцати километровъ. Здѣсь водоворотъ поглощаетъ не только корабли, но даже китовъ, и бѣлыхъ медвѣдей арктическихъ странъ.
   Сюда-то Корабликъ, случайно, или можетъ-быть и умышленно, былъ вовлеченъ своимъ капитаномъ; онъ описывалъ спиральную линію, радіусъ которой все болѣе и болѣе уменьшался. Лодка, еще привязанная къ его боку, уносилась вмѣстѣ съ нимъ съ ужасною быстротой. Я это чувствовалъ. Я испытывалъ болѣзненное головокруженіе, обыкновенно слѣдующее за очень продолжительнымъ вращательнымъ движеніемъ. Мы были въ страхѣ, въ ужасѣ, достигшемъ послѣднихъ предѣловъ; кровообращеніе остановилось, нервная дѣятельность прекратилась, холодный потъ обдавалъ васъ, какъ будто лотъ послѣдней агоніи! И какой шумъ вокругъ нашей хрупкой лодки! Какой ревъ повторяемый эхомъ на разстояніи нѣсколькихъ миль! Какой грохотъ отъ этихъ водъ, дробящихся объ острыя скалы на днѣ, тамъ гдѣ самыя твердыя тѣла разбиваются, гдѣ стволы деревьевъ обращаются въ щепы.
   Какое положеніе! Насъ бросало изъ стороны въ сторону. Корабликъ защищался какъ человѣческое существо. Его стальные мускулы трещали. Иногда онъ выпрямлялся, а вмѣстѣ съ нимъ и мы!
   -- Надо держаться крѣпче, сказалъ Недъ,-- и снова завинтить гайки! Оставаясь привинченными къ Кораблику, мы еще можемъ спастись!...
   Не успѣлъ онъ еще окончить фразу, какъ раздался трескъ. Гайки оборвались и лодка, выдвинутая изъ своего углубленія, была выброшена какъ камень изъ пращи въ вихрь водоворота.
   Я ударился обо что-то головой и, отъ сильнаго толчка, потерялъ дознаніе.
   

ГЛАВА XXIII.
Заключеніе.

   Вотъ заключеніе нашего подводнаго путешествія. Что произошло въ эту ночь, какъ вынесло лодку изъ страшнаго водоворота, какъ Недъ-Ландъ, Консель и я вышли изъ бездны,-- я не сумѣю разказать. Но когда я пришелъ въ себя, то лежалъ въ хижинѣ одного рыболова, на одномъ изъ Лоффоденскихъ острововъ. Оба мои товарища, цѣлые и невредимые, стояли возлѣ меня и пожимали мои руки. Мы обнялись съ восторгомъ. Въ это время намъ нечего и думать о возвращеніи во Францію. Сообщенія между сѣверною и южною Норвегіей очень рѣдки. Я вынужденъ дожидаться прибытія парохода который совершаетъ переѣздъ къ Нордкапу въ два мѣсяца разъ.
   Здѣсь, посреди пріютившихъ насъ честныхъ людей, я пересматриваю разказъ объ этихъ приключеніяхъ. Онъ точенъ. Ни одного факта не пропущено, ни одно обстоятельство не преувеличено. Это вѣрное описаніе невѣроятной экспедиціи, въ недоступной для человѣка стихіи, гдѣ со временемъ успѣхи науки проложатъ свободные пути.
   Повѣрятъ ли мнѣ? Не знаю. Да и что за дѣло. Утверждаю одно: что имѣю право говорить о моряхъ, въ глубинѣ которыхъ менѣе чѣмъ въ десять мѣсяцевъ сдѣлалъ двадцать тысячъ льё; подводномъ, кругосвѣтномъ путешествіи, которое открыло мнѣ столько чудесъ въ Тихомъ и Индійскомъ океанахъ, въ Чермномъ и Средиземномъ моряхъ, въ Атлантическомъ океанѣ, въ моряхъ южныхъ и сѣверныхъ!
   Но что сдѣлалось съ Корабликомъ? Выдержалъ ли онъ напоръ водоворота? живъ ли еще капитанъ Немо? Продолжаетъ ли онъ подъ водами Океана свое ужасное мщеніе или остановился предъ этою послѣднею гекатомбой? Принесутъ ли когда-нибудь волны рукопись въ которой заключается вся исторія его жизни? Узнаю ли я наконецъ имя этого человѣка? Узнаемъ ли мы, по національности исчезнувшаго корабля, національность капитана Немо?
   Я надѣюсь на это. Я также надѣюсь что его сильный аппаратъ преодолѣлъ море въ самой ужасной его пучинѣ, и что Корабликъ остался цѣлъ тамъ гдѣ погибло столько кораблей! Если это такъ, если капитанъ Немо все еще живетъ въ Океанѣ, своемъ избранномъ отечествѣ, то пусть утихнетъ ненависть въ его суровомъ сердцѣ! Пусть созерцаніе столькихъ чудесъ изгладитъ въ немъ чувство мести! Пускай исчезнетъ карающій судья, и останется ученый, занимающійся мирнымъ изслѣдованіемъ морей. Если участь его странна, то она также и возвышенна. Развѣ я самъ не испытывалъ этого? Не прожилъ ли я десять мѣсяцевъ этою неестественною жизнію? и теперь на вопросъ, предложенный Екклезіастомъ, шесть тысячъ лѣтъ тому назадъ: "кто могъ когда-нибудь измѣрить глубины бездны?" изъ всѣхъ людей имѣютъ право отвѣтить только два человѣка: капитанъ Немо и я.

КОНЕЦЪ.

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 1--10, 1870

   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов