ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложеніе къ журналу "Нива" за 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1905.
ИЗЪ ТРЯСИНЫ НА ДОРОГУ.
РОМАНЪ.
-- Ли-за, это кто тамъ приходилъ?
-- Дворникъ, бабушка! За квартиру требуетъ.
-- А ты бы ему сказала, что вотъ, молъ, какъ отецъ мѣсто получитъ, такъ и отдадимъ! Откуда намъ теперь взять? Совсѣмъ неоткуда!..
Отвѣта не послѣдовало.
Въ небольшой комнатѣ съ двумя окнами, безъ занавѣсокъ и шторъ, съ двумя кроватями, нѣсколькими потертыми стульями и обѣденнымъ столомъ, воцарилась тишина. Слышались только легкое постукиваніе вязальныхъ иголокъ въ рукахъ непомѣрно раcплывшейся и рыхлой старушки въ бѣломъ чепцѣ, сидѣвшей у одного окна на большомъ засаленномъ креслѣ и вязавшей чулокъ, да частое щелканье иглы по коленкору въ рукахъ молодой, ярко румяной дѣвушки, помѣстившейся на стулѣ у другого окна и занято! шитьемъ.
-- Пристаютъ тоже: отдай за квартиру, а какія цѣны дерутъ сами,-- немного нараспѣвъ начала старушка и, опустивъ на колѣни вязанье, сдвинула очки на лобъ, что всегда означало у нея приготовленіе къ продолжительному разговору.-- Когда мы съ моимъ покойнымъ Лукьяномъ Аркадьевичемъ въ Хутынскѣ съ полкомъ стояли, мы цѣлый домъ тамъ занимали, а платили всего сто восемьдесятъ рублей ассигнаціями въ годъ за весь домъ. Прекрасный домъ былъ, и съ садомъ, и на солнцѣ весь. Въ саду, бывало, лѣтомъ ягодъ не оберешься. Я вѣдь всегда лакомка была; какъ поспѣетъ малина -- меня изъ саду и не выгонишь. И молода была: на четырнадцатомъ году и замужъ отдали. Куклу въ первые дни замужества подъ подушкой держала. Покойный Лукьянъ Аркадьевичъ такъ меня "ребятишкой" и звалъ. Бывало, пора спать: возьметъ меня на руки и несетъ въ спальню. "Спать, спать, ребятишка, пора", а самъ меня на ходу цѣлуетъ. Нечего сказать, очень любилъ меня, хоть и былъ на двадцать лѣтъ старше.
На минуту снова воцарилось молчаніе. Добродушное лицо замолчавшей и охваченной воспоминаніями старушки, съ отвислыми розовыми щеками, озарилось улыбкой; крупныя губы довольно большого рта слегка шевелились, точно продолжая разсказывать что-то о ея свѣтломъ прошломъ; полупотухнувшіе каріе глаза безцѣльно глядѣли на окно, за стеклами котораго шлепались крупныя капли съ быстро таявшихъ ледяныхъ сосулекъ и толкались на подоконникѣ голуби, привыкнувшіе къ тому, что имъ ежедневно высыпались изъ форточки крошки хлѣба. Старушка, наконецъ, громко вздохнула, опять заговорила вслухъ:
-- А здѣсь-то мы, Лиза, что платимъ въ годъ?-- спросила она.
-- Триста рублей, бабушка,-- громко отвѣтила внучка.
Лиза старалась возвышать голосъ, такъ какъ бабушка начинала плохо слышатъ.
-- Это на серебро, Лиза? Нынче вѣдь все на серебро считать стали. И съ чего это? Считали, считали все на ассигнаціи и вдругъ приказали всѣмъ на серебро считать. Зачѣмъ? Я вотъ и до сихъ поръ не научилась. Ты говоришь, триста рублей мы за квартиру платимъ. А на ассигнаціи-то сколько его будетъ?
-- Тысячу пятьдесятъ рублей, бабушка,-- почти выкрикнула внучка.
-- Господи, какая куча деньжищъ-то! Ты-сяча пять-десятъ рублей! Шутка сказать! Ахъ, какая куча! А что за помѣщеніе! Двѣ премизерныя комнатёнки въ третьемъ этажѣ, на второмъ дворѣ. И свѣту-то Божьяго не видно. Ни небесъ, ни солнца не видимъ, точно въ колодцѣ сидимъ. Въ Хутынскѣ у насъ дома были низенькіе, одинъ, либо два этажа, не болѣе; комнаты просторныя и свѣтлыя... А тутъ конурки подъ небесами и ты-сячу пять-десять рублей платимъ, а...
-- Съ дровами зато, бабушка,-- перебила ее Лиза, не дослушавъ начатой рѣчи.
-- Съ дровами?-- повторила старушка и, пожевавъ губами, что-то вспомнила:-- Что-жъ Лена вчера наплела: говорила, что дровъ не хотятъ давать? А ты говоришь: съ дровами.
-- Если не заплатимъ, бабушка, такъ не будутъ давать дровъ. Это вчера старшій дворникъ мамѣ пригрозилъ,-- пояснила Лиза.-- Сердится онъ, что мало ему платимъ и на чай не даемъ. Тарасовы, вѣрно, объ этомъ и не знаютъ; это онъ отъ себя: и рвеніе хочетъ показать, и непріятность намъ нанести.
Старушка беззвучно пошевелила губами, качая годовой.
-- У насъ при покойномъ Лукьянѣ Аркадьевичѣ изъ полка дрова привозили, когда мы въ Хутынскѣ стояли,-- припомнила она, вздыхая.-- Ну, а у себя въ имѣніи, въ "Пчелиной балкѣ", лѣсъ свой былъ, да и все тамъ свое было. Ахъ, лѣсъ, лѣсъ! Вотъ-то я любила въ лѣсъ ходить! Никоновна, нянюшка-то моя, бывало все пугала: "Ужъ съѣдятъ тебя, пучеглазая, когда-нибудь волки голодные въ этомъ самомъ лѣсу! Убѣжишь, самовольница, а потомъ ищи тебя, озорницу, отвѣчай за тебя передъ Лукьяномъ Аркадьевичемъ!" Извѣстно, старуха была, ворчать любила, въ строгости меня держала, а сама не меньше меня лѣсъ любила; только я, бывало, бѣгаю по немъ, аукаюсь, а ей какъ бы посидѣть въ немъ, въ тишинѣ да привольѣ, въ шушунъ завернувшись. Сядетъ, бывало, на опушкѣ, прислонится къ деревцу, зажмуритъ глаза и грѣется на солнышкѣ, а внизу, рѣчкой перерѣзанные, широко луга раскинулись, цвѣтами яркими разубранные, и конца-края нѣтъ имъ...
На минуту старушка снова замолчала, отдавшись воспоминаніямъ. Память ей стала сильно измѣнять относительно всего, что касалось недавнихъ происшествій, но старину она помнила хорошо; казалось, непроглядный мракъ черною тучей окуталъ все окружавшее ее. и яркое веселое солнце озаряло только безконечныя дали.
-- И что за лѣсъ-то у насъ былъ въ "Пчелиной балкѣ", а-ахъ, какой лѣсъ!-- заговорила она, опять нараспѣвъ.-- Въ былые годы, бѣглые и разбойные люди въ тамошнихъ лѣсахъ скрывались, скиты раскольничьи строились въ чащахъ непролазныхъ. Удивительные лѣса въ нашей сторонѣ были. Отецъ твой вотъ помнитъ нашъ-то пчельниковскій лѣсъ... Да что я говорю-то... Ты вѣдь тоже его должна помнить. Родилась тоже тамъ.
-- Онъ ужъ былъ вырубленъ, бабушка, когда я жила тамъ,-- со вздохомъ сказала Лиза.
-- Вы-ру-бленъ?-- протяжно проговорила бабушка не безъ удивленія и наконецъ припомнила:-- Да, да, вырубленъ! Точно что вырубленъ! Дѣла, видишь, Лиза, подъ гору тогда у насъ пошли, одно за другимъ, одно за другимъ, дальше да больше, ну, и лѣсъ вырубили. Чуть не родилась я въ немъ, а что-жъ дѣлать -- дѣла пошли хуже да хуже, ну, и вырубили. Тарасовы тогда и скупили все: откупами они жили, и у нихъ все въ гору, а у насъ подъ гору пошло...
Старушка опять вздохнула, въ раздумьѣ качая головой. Никакъ не могла она въ толкъ взять, какъ это случилось, что дѣла у нихъ тогда пошли подъ гору, хуже да хуже, а у какихъ-то мужиковъ-міроѣдовъ Тарасовыхъ въ гору, все лучше и лучше. Молодая дѣвушка поднялась съ мѣста, чувствуя, что у нея подступаютъ къ горлу слезы.
-- Ты куда это, Лизокъ?
-- Въ кухню, бабушка, взглянуть, кипитъ ли супъ,-- отвѣтила внучка, скрываясь за дверью.
Въ передней, отдѣленной стеклянною перегородкой отъ полутемной кухни, послышался легкій звонокъ. Лиза открыла дверь. Въ переднюю вошла женщина лѣтъ сорока пяти, худая, высокая, съ проступавшими на щекахъ красными пятнами, съ полусѣдыми волосами, выбившимися на ходу прямыми прядями изъ-подъ измятой старой шляпки. Ея легкое, для холоднаго времени года, пальто порыжѣло отъ времени, покрылось пятнами, а мѣстами и протерлось почти до дыръ. Войдя въ переднюю и повѣсивъ на вбитый въ стѣну гвоздь свое пальто, она, съ трудомъ переводя дыханіе и слегка кашляя, присѣла на подоконникъ, за неимѣніемъ въ передней стула или табурета.
-- Устала, мама?-- спросила особенно заботливо и ласково Лиза.
Пришедшая махнула безнадежно рукой, съ трудомъ переводя духъ.
-- Много ли дали за вещи?-- спросила дочь.
-- Сорокъ рублей.
-- Что-жъ мы дѣлать будемъ? За квартиру двадцать пять рублей надо отадть, хоть за мѣсяцъ; дворнику тоже...
-- Я тебѣ говорила, я говорила, что надо было давно съѣхать на другую квартиру,-- отрывисто и нѣсколько строптиво заговорила мать:-- въ подвалъ куда-нибудь, въ уголъ. Такъ слушать меня не хотѣли!..
-- Мама, насъ пятеро!.. И притомъ, какъ же будетъ учиться Сережа, гдѣ?-- тихо проговорила дочь.
-- А голодать лучше?-- перебила ее рѣзко мать.-- Голодный-то онъ можетъ учиться? Ты мнѣ отвѣть: можетъ? Нѣтъ, мать моя, нѣтъ! Все равно придется гибнуть. Что ты мнѣ говоришь о томъ, что нельзя жить въ углу? Нужно такъ жить! Нищіе все должны выносить.
-- Мама, не сердись, тебѣ вредно,-- ласково начала ее успокаивать дочь.-- Все это еще перемѣнится. Вотъ отецъ достанетъ мѣсто.
-- Ахъ!-- вырвался болѣзненный стонъ у матери.-- Что ты мнѣ говоришь о мѣстѣ! Мало непріятностей, что ли, что еще и ты раздражаешь глупостями? Никакого мѣста не будетъ. Проклятые люди, проклятые, развѣ они войдутъ въ чужое положеніе? Съ голоду умри -- они пальцемъ не шевельнутъ. Натопить бы надо было квартиру, закрыть двери, окна и трубы, и помереть всѣмъ отъ угара. Напечатали бы въ газетахъ: "Страшная драма. Цѣлая семья Волошиновыхъ съ голоду рѣшилась на самоубійство". У, проклятые, самимъ бы имъ ни дна, ни покрышки!
Она стала кашлять, вздрагивая всѣмъ тѣломъ. Молодая дѣвушка поникла головой. Если воспоминанія добродушной и немного выживавшей изъ ума бабки о быломъ богатствѣ ихъ семьи доводили ее иногда до слезъ, то проклятія матери на судьбу и на людей, сопровождавшіяся то истерическими слезами, то припадками кашля, положительно приводили ее въ отчаяніе. Каждый разъ, въ такихъ случаяхъ, въ ея головѣ поднимался одинъ и тотъ же проклятый вопросъ: гдѣ же исходъ? Неужели, дѣйствительно, имъ всѣмъ придется наложить на себя руки? Этотъ вопросъ мучилъ ее и теперь. Незапертая входная дверь въ эту минуту отворилась и въ нее вошелъ довольно полный и грузный господинъ въ военной фуражкѣ и въ порыжѣвшемъ статскомъ пальто. Его добродушное и озаренное улыбкой лицо было обвѣтрено и красно, глаза, сильно выпуклые, были навыкатъ, какъ бываетъ часто у страдающихъ зобистымъ воспаленіемъ. Незнавшіе его люди по лицу могли бы легко заподозрить, что онъ сильно выпиваетъ. На голоднаго и несчастнаго онъ во всякомъ случаѣ не походилъ по виду.
-- Ну, что?-- спросила его Волошинова, немного успокоившаяся отъ кашля.
-- Анекдотъ, доложу вамъ,-- проговорилъ онъ, усмѣхаясь не то безпечно, не то съ горькой ироніей.-- Просидѣлъ три часа въ пріемной у Филина. Семьдесятъ человѣкъ сидѣло. Ей-Богу. Ну-съ, вышелъ секретарь, князекъ какой-то съ моноклемъ въ глазу, вызвалъ по фамиліямъ десятерыхъ, а остальнымъ объявилъ, что ихъ его высокопревосходительство не приметъ. Ей-Богу! Тутъ форменно бунтъ начался: "Какъ не приметъ! Мы пятую пятницу ходимъ! Когда же приметъ?" А тутъ одинъ маленькій чиновникъ, лицо съ кулачоюь, кривыя ножки, мнѣ и выяснилъ шепоткомъ, подъ шумокъ, все дѣло. "Его высокопревосходительство,-- говорилъ онъ, табачкомъ носъ затыкая,-- принимаетъ только тѣхъ, у кого, значитъ, отъ особъ, а тѣмъ паче отъ высшаго духовенства, отъ іерарховъ, такъ сказать, рекомендательныя письма есть. А такъ, безъ письма, никогда никого, доложу вамъ, не приметъ. Ни-ни". Ей-Богу!
-- Да ты, вѣрно, не заходилъ къ Лыжину? Ахъ, Кадя, Кадя, вѣдь еще вчера говорили, что надо было къ Лыжину зайти. Вѣдь онъ знакомъ съ Филинымъ. Ты же хотѣлъ у него попросить рекомендательное письмо къ Филину,-- нѣсколько раздражительно упрекнула мужа жена.
-- Ну, это, доложу тебѣ, одно горе и полтора несчастія. Ей-Богу,-- отвѣтилъ мужъ, снова усмѣхаясь.-- Зашелъ я, изволите видѣть, къ Лыжину, говорю: "такъ и такъ, Иванъ Савельевичъ, теперь все это отъ васъ зависитъ, дайте мнѣ письмо къ Филину". А онъ: "Я, говоритъ, Аркадій Лукьяновичъ, душой бы радъ услужить вамъ, но я по принципу никого не рекомендую; я врагъ всякихъ протекцій и кумовства". Анекдотъ, анекдотъ, однимъ словомъ.
-- Негодяй онъ этакій!-- воскликнула рѣзко Волошинова.-- Да вѣдь матушка же сотни разъ разсказывала, что твой отецъ его голоштаннымъ гимназистомъ прикармливалъ, въ Петербургъ на службу отправилъ на свой счетъ...
-- А у него, изволишь видѣть, принципъ теперь, чтобы протекцій и кумовства не было,-- проговорилъ съ усмѣшкой Волошиновъ:-- вотъ ты тутъ и вертись. Филинъ безъ письма рекомендательнаго не принимаетъ, а Лыжинъ по принципу писемъ этихъ никому не даетъ...
И съ добродушной улыбкой прибавилъ:
-- Ну, да чортъ съ ними! У меня теперь, кажется, на другой сторонѣ дѣло выгоритъ. Заводимъ изъ другой оперы музыку. Барыньку одну обѣщали мнѣ пустить въ ходъ; на одного туза она вліяетъ: что прикажетъ ему, то онъ и дѣлаетъ. Мужъ ея въ секретаряхъ или чиновникомъ особыхъ приключеній состоитъ у туза-то, а она, изволишь видѣть, дѣлами чуть не министерскими ворочаетъ. Обѣщали замолвить ей за меня слово, ей-Богу. Только, знаешь, сегодня не могъ я ужъ идти къ ней, проголодался до смерти. Завтра пойду.
-- Ахъ, и завтра то же будетъ!-- безнадежно сказала жена упавшемъ голосомъ.-- Въ воду, съ головой намъ, Надо, броситься надо -- вотъ и все.
-- Да полно, Лена, что ты, голубка! Вотъ, ей-Богу, выдумала?-- немного испуганно проговорилъ онъ и ласково поцѣловалъ ее въ голову.
Слова отца о голодѣ напомнили Лизѣ объ обѣдѣ и она торопливо прошла въ кухню, а отецъ и мать направились въ комнату, гдѣ сидѣла за вязаньемъ старушка.
-- А, вернулась?-- сказала она, увидѣвъ входившихъ, въ комнату сына к его жену.-- Ну, что, Кадя?
-- Все то же, мамахенъ, все то же!-- сказалъ Аркадій Лукьяновичъ, цѣлуя ея руку.-- Все завтраками кормятъ, а хотѣлось бы, наконецъ, и пообѣдать! Ей-Богу?
Онъ смотрѣлъ почти молодымъ человѣкомъ, хотя ему было подъ пятьдесятъ лѣтъ. Онъ былъ на видъ почти такъ же добродушенъ и веселъ, какъ въ то время, когда вышелъ въ отставку изъ военной службы, чтобы приняться за сильно разстроенное его отцомъ и старшими братьями хозяйство въ деревнѣ. Хорошій армейскій офицеръ, превосходный товарищъ, душа каждаго провинціальнаго общества,-- гдѣ онъ смѣшилъ всѣхъ и не хитрыми остротами, и фокусами,-- онъ принялъ послѣ отца имѣніе въ запущенномъ видѣ, "голыми руками", какъ говорилъ самъ, и сразу началъ путаться еще въ большихъ долгахъ. "Пчелиная балка" въ былыя времена была полною чашей, гдѣ пили и ѣли званые и незваные, друзья и недруги. Покойный Лукьянъ Аркадьевичъ держался всегда однихъ и тѣхъ же правилъ въ управленіи имѣніемъ; первое правило гласило: "чтобы у меня все было"; второе говорило: "а не то я по-военному". И откуда-то все являлось, такъ что "по-военному" не приходилось расправляться, по крайней мѣрѣ, самому барину, за котораго, спасая свою шкуру, расправлялись по-своему съ мужиками приказчики, конторщики и старосты. Дѣда шли такимъ порядкомъ вплоть до того времени, когда подросли Никишка и Лёнька, старшіе сыновья Лукьяна Аркадьевича, и когда начался періодъ непрерывныхъ войнъ между Никишкой и Лёнькой съ одной стороны и Лукьяномъ Аркадьевичемъ съ другой. Сыновья оказались прожигателями жизни, мотами, кутилами и ворами. Сначала Лукьянъ Аркадьевичъ только журилъ ихъ и платилъ карточные и другіе долги; потомъ сталъ дѣлать имъ генеральныя сраженія, отказывался наотрѣзъ платить долги и, въ концѣ концовъ, все-таки платилъ ихъ; наконецъ, онъ рѣшительно выгналъ дѣтей изъ дому и въ одинъ прекрасный день умеръ отъ удара, когда, съ одной стороны, узналъ, что Никишка проворовался въ казнѣ и угодилъ въ солдаты, а съ другой -- впервые услыхалъ отъ старосты, въ отвѣтъ на приказъ: "чтобы у меня все было", горькое извѣстіе, что денегъ нѣтъ, а заимодавцы грозятъ судомъ самому ему, Лукьяну Аркадьевичу. Именно въ эту-то пору и пришлось Аркадію Лукьяновичу, или "Кадькѣ-баляснику", "Кадькѣ-бабѣ", "Кадькѣ-юбочнику", какъ называлъ его отецъ, взяться "голыми руками" за поправленіе разстроенныхъ дѣлъ.
Въ спискѣ геніальныхъ людей Аркадій Лукьяновичъ никогда не числился; едва ли можно было ему выдать свидѣтельство и на званіе умнаго человѣка; всѣ, даже очень недальновидные люди, пившіе и ѣвшіе на его счетъ, говорили про него послѣ его обѣдовъ, что онъ пороху не выдумаетъ, и всѣ отлично знали, что его способности -- смѣшить барышень, дѣлать фокусы, быть хорошимъ товарищемъ, любить мать, жену и дѣтей -- къ дѣлу управленія имѣніемъ были вовсе не пригодны. Взявшись за это дѣло, онъ метался, какъ муха въ паутинѣ, покуда не пришлось сперва все заложить и перезаложить, а потомъ продать и съ кое-какими крохами перебраться окончательно въ Петербургъ, гдѣ онъ надѣялся найти хоть какое-нибудь мѣсто. Этой надеждой онъ питался нѣсколько лѣтъ, живя не на проценты съ оставшихся крохъ, а проѣдая капиталъ. Въ теченіе четырехъ-пяти лѣтъ, при помощи экономіи Елены Степановны, жизнь въ Петербургѣ была еще сносною, и Аркадій Лукьяновичъ удивлялся умѣнью жены сводить концы съ концами, при чемъ самъ онъ продолжалъ все говорить о необходимости достать мѣсто. Но въ послѣдніе годы началось предвѣстіе голода и нищеты, такъ какъ Волошиновы жили уже и не на капиталъ, а на закладыванье вещей: сегодня закладывалась шуба, завтра платье и серебро, затѣмъ вся сколько-нибудь сносная мебель; груда билетовъ "гласныхъ кассъ" росла, и пожирала деньги на уплату процентовъ, такъ что чѣмъ бѣднѣе становились Волошиновы, тѣмъ болѣе приходилось имъ тратить денегъ помимо квартиры, ѣды и одежды; наконецъ и проценты было не изъ чего платить, и вещи пропадали, продавались за ничто. Мѣсто же все не являлось, хотя Аркадій Лукьяновичъ сталъ уже не только говорить о мѣстѣ, но и серьезно хлопотать о немъ, то-есть обивалъ зря и наивно помоги всякихъ канцелярій, конторъ, управленій, справляясь, нѣтъ ли мѣста, и уходилъ, получивъ отвѣтъ, что мѣста нѣтъ.
-- Анекдотъ, доложу вамъ! Ей-Богу!-- говорилъ онъ, видя безплодность своихъ поисковъ.
Но этотъ анекдотъ начиналъ превращаться въ трагедію, по крайней мѣрѣ, для Елены Степановны. Выросшая въ деревенской глуши на подножномъ корму, провинціальною барышней, не знавшею никакихъ заботъ и нуждъ, и, полюбившая когда-то до безумія своего Кадю за его доброту и веселость, она никогда не роптала на судьбу, когда пошатнулись ихъ дѣла: въ тяжелые дни, она по-своему, правда, нѣсколько безтолково, экономничала, шила съ грѣхомъ пополамъ что умѣла, стряпала, какъ могла, нехитрыя кушанья, мыла даже, хотя и съ большимъ усиліемъ, полы. Но ея экономія, ея трудъ и трудъ дочери все же не могли спасти семью отъ нищеты, когда, не говоря уже о разныхъ родахъ, крестинахъ, болѣзняхъ и похоронахъ нѣсколькихъ человѣкъ дѣтей, нужно было не только кормиться самимъ, но еще давать образованіе сыну-гимназисту и содержать старуху мать. Еленѣ Степановнѣ стало понемногу измѣнять здоровье и начали появляться въ характерѣ желчность, ропотъ на судьбу, досада на свою неумѣлость, проклятія на людей.
-- Жить не умѣли,-- говорила теперь она, сердясь и на это неумѣнье, и на запоздалость своего раскаянія,-- прежде къ намъ всѣ шли, пили и ѣли, драли съ насъ и печенымъ, и варенымъ, а когда вотъ нужда пришла -- никто и руки не протянетъ для помощи, въ подворотни, подлецы, попрятались. Тоже вѣрили людямъ, ну, и обиралъ каждый, кто могъ. Нѣтъ, если хочешь цѣлъ остаться,-- грабь, притѣсняй, гроша никому не давай, хоть бы съ голоду люди рядомъ умирали. Только подлецы да кулаки и могутъ жить, ихъ еще прославляютъ за то, что они изъ награбленнаго храмы да богадѣльни строятъ и людямъ благодѣтельствуютъ; имъ и на томъ свѣтѣ хорошо будетъ, потому что ихъ вѣчно поминать будутъ за ихъ пожертвованія изъ награбленныхъ денегъ, а простота хуже воровства,-- простотой до того доведешь себя, что безъ рубашки останешься да, хуже преступника въ глазахъ людей будешь.
Эти рѣчи, какъ нѣчто непривычное и новое въ характерѣ матери, пугали Лизу, которой чаще всего приходилось выслушивать ихъ. Она пробовала возражать матери:
-- Ну, мама, у насъ хоть совѣсть чиста!
-- Ахъ, что ты мнѣ говоришь: совѣсть чиста!-- строптиво восклицала мать.-- У кого это она чиста? У тебя чиста, потому-что ты жертва. А мы? Ты думаешь, меня не грызетъ совѣсть, когда я вижу, какъ ты бьешься въ черномъ трудѣ? Тебя надо было въ институтъ отдать, дипломъ добыть тебѣ, а мы разсуждали "ей не въ гувернантки идти" и давали тебѣ домашнее образованіе, какихъ-то гувернантокъ обтерханныхъ съ улицы брали, глядя не на то, что онѣ знаютъ, а на то, что онѣ симпатичны и бѣдны. Вотъ и осталась ты такой же малообразованной, какъ я да отецъ. Будь у тебя дипломъ, ты хоть сыта бы была, служа въ гувернанткахъ, да половъ не мыла бы.
-- Развѣ я жалуюсь, мама?-- бодро говорила дочь.
-- Добивать не хочешь насъ, вотъ и все,-- произносила мать съ горечью.-- Ты думаешь, меня не грызетъ и то, что я тебя въ свое время не уговорила выйти замужъ за Тарасова?
-- Мама, не раздражай меня этимъ!-- перебила ее дочь, каждый разъ въ этихъ случаяхъ краснѣя до ушей.-- Ты знаешь, что я никогда не пошла бы за этого наглеца.
-- Жена этого наглеца-то въ каретахъ ѣздить...
-- Ну, и Богъ съ ней, я ей не завидую!..
Но мать не унималась и продолжала высчитывать свои грѣхи, за которые ее упрекала теперь совѣсть.
-- А Аркадій? Подумай о немъ!-- съ особеннымъ сокрушеніемъ восклицала она.
-- Что-жъ, брать Аркадій на службѣ въ полку,-- замѣчала уклончиво дочь, зная, что мысль объ Аркадіи является однимъ изъ самыхъ больныхъ мѣстъ матеря.
-- На службѣ! на службѣ!-- восклицала мать.-- Хороша служба: гдѣ-то на плацу маршировкой занимается. Тоже работѣ. Отецъ-то вотъ послѣ этой работы ни къ чему другому неспособнымъ сталъ. И Аркадій такой же. Ты сама знаешь, почему я боюсь за Аркадія. Слава Богу, письма его видишь.
Каждое письмо Аркадія было или жалобой на безденежье, или просьбой о присылкѣ денегъ.
-- А кто виноватъ? Мы же!-- продолжала Клена Степановна.-- Пока въ корпусѣ учился, мы ему и деньжонки посылали, и всякіе капризы его исполняли, и ни разу не написали, что ждетъ его въ будущемъ.
-- Вы же не знали тогда, что дѣла пойдутъ такъ плохо.
-- Надо было знать! Надо! Мы не Тарасовы: у насъ все не въ гору шло, а подъ тору; это Тарасовы наживались, когда мы въ долги влѣзали. Мы-то вотъ сюда ни съ чѣмъ пріѣхали; а у нихъ дома ужъ здѣсь были. На виду все это дѣлалось. Должны мы были знать, до чего это доведетъ. Такъ нѣтъ, глаза закрывали, дѣтей обманывали. Вотъ зачѣмъ въ корпусъ Аркадія отдали? Потому что дѣдъ, дядя и отецъ военными были! Не знали мы, что ли, что даетъ военная служба, къ чему пріучаетъ? Какія такія знанія у Аркадія? Что онъ станетъ дѣлать, если придется ему выйти въ отставку, какъ отцу?
-- Да зачѣмъ же ему, мама, выходить въ отставку? Худо въ полку, а все же лучше, чѣмъ безъ мѣста.
-- Зачѣмъ выходить въ отставку? зачѣмъ? Не знаю и этого, а чуетъ мое сердце, что будетъ это когда-нибудь. Тогда онъ же насъ проклинать будетъ. Еще, можетъ-бытъ, въ дядюшекъ выйдетъ. Хороши тоже были. Одинъ съ круга спился, другой проворовался и въ солдаты угодилъ. Вонъ мы объ Аркадіи только то знаемъ, что онъ жалуется на ограниченность своихъ средствъ и у насъ денегъ проситъ. А гдѣ мы ему возьмемъ? Душу мою переворачиваетъ каждое его письмо. А ты говоришь: совѣсть у насъ чиста. Нѣтъ, не чиста, потому что мы своихъ собственныхъ дѣтей загубили. Недостаетъ только, чтобы Сергѣй изъ-за нашей нищеты не доучился...
Эти рѣчи мучительно отзывались на Лизѣ, а рядомъ шли другія рѣчи -- рѣчи бабки о томъ, какъ она жила съ покойнымъ Лукьяномъ Аркадьевичемъ.
-- Преосвященный Йринархъ, бывало, всегда уже въ праздникъ къ покойному Лукьяну Аркадьевичу заѣзжалъ на обѣдъ,-- нараспѣвъ разсказывала въ тысячный разъ старушка одну и ту же исторію.-- "Нигдѣ, говоритъ, бывало,-- такихъ рыбныхъ котлетъ я не ѣдалъ, какъ у тебя, Лукьянъ Аркадьевичъ". А это нашъ поваръ Ермолай рыбьи котлеты на сливочномъ маслѣ такъ готовилъ. Удивительный былъ поваръ! Пилъ, какъ бочка; сколько разъ покойный Лукьянъ Аркадьевичъ дралъ его за это на конюшнѣ, а ужъ чуть пиръ надо устроить -- безъ Ермолая не обойдешься, никакъ не обойдешься! Водой отольютъ, выдерутъ, а ужъ готовитъ обѣдъ не кто другой, какъ онъ. Самъ губернаторѣ -- Челищевъ, большой гурманъ, тогда еще у насъ губернаторомъ былъ -- все уговаривалъ покойнаго Лукьяна Аркадьевича, чтобы онъ продалъ ему Ермолая. "Продай да продай!" Только покойный Лукьянъ Аркадьевичъ и слышать не хотѣлъ. "Запорю, говоритъ, бывало,-- въ гробъ вколочу, а никому не продамъ этого подлеца". Разъ, въ мои именины, покойный Лукьянъ Аркадьевичъ далъ обѣдъ...
И долго-долго распространялась старушка медленно и однотонно о былыхъ пирахъ, не дослыша, какъ изъ груди Елены Степановны вырывались мучительныя восклицанія:
-- Господи, хоть бы не рвала сердца на части! Душу всю вымотала! Дѣды и отцы бражничали, а дѣтей по-міру пустили...
И теперь Елену Степановну, какъ ножомъ, рѣзалъ по сердцу разговоръ, завязавшійся между вернувшимся Аркадіемъ Лукьяновичемъ и его матерью по поводу Лыжина. Аркадій Лукьяновичъ шутливымъ тономъ разсказывалъ "анекдотъ" о томъ, что Лыжинъ по принципу не хлопочетъ ни за кого, а старушка Волошинова пустилась въ длиннѣйшія воспоминанія о томъ, что сдѣлалъ покойный Лукьянъ Аркадьевичъ для противнаго этого Ванюшки. Вспоминалась каждая пара сапогъ, подаренная этому "голяку", перечислялось количество дней, когда подкармливался этотъ "поросенокъ" въ "Пчелиной балкѣ".
-- Да я сама пойду къ нему и пристыжу его, негоднаго этакого человѣка,-- пояснила старушка, волнуясь.-- Всѣмъ обязанъ покойному Лукьяну Аркадьевичу, а тутъ вдругъ принципы какіе-то завелись, чтобы не поддерживать никого. Да что бы съ нимъ-то было, если бы его не поддерживали, голоштанника? Покойный Лукьянъ Аркадьевичъ его и преосвященному Иринарху рекомендовалъ, потому что у преосвященнаго Иринарха большія связи были въ Петербургѣ, ну, а у насъ онъ свой человѣкъ былъ. Бывало, каждый праздникъ у насъ обѣдывалъ. Ермолай для него...
Елена Степановна, принявшаяся уже за шитье, быстро, нетерпѣливымъ движеніемъ, отбросила работу и вышла въ переднюю: тамъ стояли Лиза и юноша лѣтъ семнадцати, съ карими, сосредоточенно смотрѣвшими, глазами и съ небольшимъ лбомъ, который казался еще меньше, когда юноша нахмуривался. Выраженіе упрямства и настойчивости, а въ то же время и смышлености, сразу бросалось въ глаза въ этомъ некрасивомъ лицѣ. Елена Степановна уловила фразы дочери и сына.
-- Что?-- спрашивалъ онъ.
-- Все то же!-- отвѣтила Лиза.
-- Да, да, голубчикъ, все то же,-- замѣтила мать, въ отвѣтъ на эти фразы.-- Совѣстно глядѣть-то на тебя. Горю-конца нѣтъ, а тутъ учись...
-- Ну, мнѣ же все легко даетея,-- рѣшительно отвѣтилъ онъ самоувѣреннымъ тономъ и поцѣловалъ мать.-- А вотъ ты-то береги себя: Лиза на тебя жаловалась. Опять отчаяніе! Этимъ не поможешь.
-- Не могу же я такъ относиться къ дѣлу, какъ отецъ и ты...
Юноша слегка сдвинулъ брови, видимо, задѣтый за живое.
-- Развѣ я такъ отношусь къ дѣлу, какъ отецъ?-- проговорилъ онъ нѣсколько рѣзко и вспыльчиво.
Мать заторопилась поправиться:
-- Нѣтъ, нѣтъ! Папа добродушенъ, безпеченъ, а ты... Молодъ ты, Сережа, бодрости и энергіи у тебя много. Ты только-напрасно винишь папу...
-- Я не виню его,-- перебилъ онъ:-- только... Шутить онъ все!.. Чего тутъ шутить, когда ты сама на себя не похожа?.. И ты, и Лиза вотъ бьетесь, а онъ...
Мать только вздохнула. Ей самой иногда было тяжело слышать шутливый тонъ мужа, но она такъ любила его, что простила бы ему даже и этотъ тонъ; мало того, она чутко слышала, въ послѣднее время, въ этомъ тонѣ горечь и не безъ тревоги замѣчала, что эта горечь все усиливается и усиливается, шутки начинаютъ превращаться въ сарказмы и упреки судьбѣ. Въ то же время она не смѣла винить и сына за то, что онъ порою не безъ нѣкоторой рѣзкости обрывалъ шутки отца, такъ какъ ему-то, самолюбивому юношѣ, было вовсе не до нихъ.
Когда всѣ собрались за обѣденнымъ столомъ, отецъ спросилъ сына:
-- Ну, что, молодецъ, нуля не закрутили за латынь?
-- Покуда нѣтъ, а если бы и закрутили, такъ удивляться было бы нечему -- сухо отвѣтилъ сынъ:-- хоть это и не было бы забавно.
-- Тебѣ бы министромъ быть по серьезности,-- подшутилъ отецъ, глядя на сдвинувшіяся густыя брови сына.
-- Только бы не пришлось гранить мостовую,-- отвѣтилъ сынъ хмуро.
Мать поспѣшила прервать эту бесѣду. Ей было больно за обоихъ, и обоихъ она оправдывала въ душѣ: Кадя, кажется, умирать съ голоду будетъ, а шутить на словахъ не перестанетъ; сыну же не до шутокъ, когда учиться негдѣ и некогда -- онъ угла не имѣетъ свободнаго, а еще уроки сталъ давать за деньги и все время первымъ ученикомъ въ гимназіи числится. Особенно сильно она чувствовала нынче, что сыну, можетъ-быть, не до шутокъ, такъ какъ самой ей было горько, какъ никогда. Въ возможность достать мѣсто черезъ какую-то жену чьего-то секретаря,-- какъ сказалъ Аркадій Лукьяновичъ,-- она не вѣрила вовсе. Напротивъ того, именно это обстоятельство какъ будто бы окончательно убило всѣ ея надежды, казалось какой-то насмѣшкой, точно мужъ сказалъ ей: "ну, теперь только остается надѣяться на китайскаго императора, онъ-то навѣрное достанетъ мѣсто". Но что же дѣлать, если надеждъ на мѣсто болѣе нѣтъ?.. Должать еще за квартиру и жить впроголодь? Вѣрныхъ у нихъ всего тридцать пять рублей ассигнаціями,-- пенсія старухи Волошиновой. На эти десять рублей серебромъ не проживешь. Шитье и вязанье ея и Лизы приносятъ пустяки: онѣ не ученыя вязальщицы или швеи и могутъ вязать и шить только простые носки и простое бѣлье, не умѣя даже кроить и строчить мужскихъ денныхъ сорочекъ изъ тонкаго полотна. Бѣлоручками росли. Имъ не выработать даже настолько, чтобы доплатить недостающія деньги для найма этой квартиры. А пить и ѣсть? А обувь и одежда? А книги и тетради для Сергѣя? Нѣгь, имъ надо нанять помѣщеніе гдѣ-нибудь въ подвалѣ, въ семь-восемь рублей, и то не сведутъ они концовъ съ концами. Ихъ пять ртовъ. И еще "бабушка" все ноетъ, что давно она ничѣмъ не лакомилась. Пойдетъ пенсію получать и, глядишь, цѣлый рубль истратитъ на яблоки, на пирожное, на пряники. Сколько сценъ изъ-за этого выходить. Сдерживать себя совсѣмъ разучилась Елена Степановна. Разбушуется, а потомъ самой совѣстно: кого вѣдь попрекаетъ? несчастную, выживающую изъ ума старуху! А какъ будетъ учиться Сережа, когда у него и вовсе угла не будетъ? Теперь вотъ онъ хоть въ кухнѣ пристроился, вечеромъ и ночью можетъ тамъ заниматься... И зачѣмъ это она, Елена Степановна, не уговорила дочь выйти замужъ за Тарасова? Положимъ, Иванъ Дмитріевичъ -- необразованный купчикъ, не особенно красивъ собою и грубоватъ въ обращеніи, но съ нимъ бы Лиза не только не голодала, но и могла бы помогать семьѣ, главное, дала бы возможность Сережѣ встать на ноги. Старуха-тетка Тарасова, Наталья Аѳанасьевна, правду сказала ей при случайной встрѣчѣ въ церкви, что въ прежнее-то время дѣвокъ и не спрашивали, нравится или не нравится имъ тотъ или другой женихъ, потому что по своему невинному положенію онѣ и понимать-то не смѣли, что мужчина можетъ нравиться; только нынче этотъ срамъ завелся, оттого и разлады всякіе да несуразности пошли, такъ какъ яйца курицу учить стали. Положимъ, Наталья Аѳанасьевна недалекая, женщина, только за богатство почетомъ пользуется, а въ этомъ она все же права.
-- Нѣтъ, разъ съ преосвященнымъ Иринархомъ анекдотъ случился, Сереженька, такъ ужъ именно анекдотъ,-- медленно и однотонно разсказывала, между тѣмъ, внуку старушка Волошинова, сидя за вечернимъ чаемъ.-- Къ намъ былъ назначенъ новый губернаторъ, Эймерсъ. Челищева онъ смѣнилъ. На нѣмцевъ въ то время урожай пошелъ. Куда ни плюнь, все нѣмецъ сидитъ. Сынъ у него былъ идіотъ совершенный, хоть и учили его разные гувернеры и учителя. Вотъ только-что разъ преосвященный Иринархъ и пріѣзжаетъ съ визитомъ къ Эймерсу, а тотъ еще не одѣтъ былъ, заторопился и говоритъ своему сыну: "Прими преосвященнаго владыку, скажи, что я сейчасъ выйду, ну, и займи его на пять минутъ, какъ слѣдуетъ, разговоромъ; спроси о здоровьѣ, пока я переодѣнусь". Самъ и ушелъ. Входить владыка; молодой Эймерсъ раскланивается, расшаркивается: "Мое почтеніе, преосвященный владыка, батюшка сейчасъ выйдетъ. Садитесь". Владыка присѣлъ. "Какъ ваше здоровье?-- спрашиваетъ вѣжливый хозяинъ.-- Супруга ваша здорова ли?" Владыка сдвинулъ брови, а вѣжливый хозяинъ продолжаетъ: "Какъ поживаютъ ваши дѣтки?" -- "Да ты съ кѣмъ это говоришь-то?" спросилъ гнѣвно владыка. Горячій былъ у насъ Иринархъ-то. И вѣдь чуть не уѣхалъ, сочтя это за насмѣшку. Потомъ только ужъ старикъ Эймерсъ выяснилъ ему, что сынъ у него идіотъ, что его, какъ попугая, научили говорить при появленіи гостей такія фразы: "какъ ваше здоровье, супруга ваша здорова ли, какъ поживаютъ ваши дѣти". Извѣстно, идіотъ.
-- Идіотъ!-- повторилъ насмѣшливо Сережа, нахмуривъ узенькій лобъ, надъ которымъ щетиной стояли коротко остриженные и вихрастые темные волосы.-- А вы говорили: потомъ онъ служилъ?
-- Служилъ, служилъ, и до большихъ чиновъ дослужился по благотворительнымъ учрежденіямъ,-- проговорила старушка.-- Не все же однимъ умнымъ служить, голубчикъ. Да тамъ и ума особеннаго не требуютъ, отъ благотворительныхъ-то учрежденій. И дѣти потомъ у него были. Люди говорили: "Простъ онъ и недалекъ, а ничего!" Ну, да вѣдь и то сказать, звѣзды съ неба не всѣ хватаютъ.
-- Чего ему было и хватать ихъ съ неба, когда онѣ сами ему на грудь, изволите видѣть, валились,-- замѣтилъ, шутя, Волошиновъ-отоцъ.
-- Связи, Кадя, связи!-- пояснила старушка, обращаясь, къ сыну.-- Безъ связей ничего не подѣлаешь: будь-ка живъ теперь преосвященный Иринархъ, этотъ Филинъ все бы для тебя сдѣлалъ; онъ вѣдь для такихъ лицъ, какимъ былъ преосвященный Иринархъ, въ воду полѣзетъ, а мѣсто доставитъ человѣку. Благочестивый человѣкъ. Тоже вотъ графиня Строгова будь жива, да она бы всѣхъ на ноги подняла, а мѣсто тебѣ достала бы. Она, бывало, когда ей кто скажетъ, что чего-нибудь нельзя сдѣлать, такъ и говорила: "И что это за глупости! Нельзя только птичьяго молока достать, а остальное все возможно". Екатерининскаго времени женщина была, ничего невозможнаго для нея не было.
-- Это со связями-то, бабушка?-- допрашивалъ Сергѣй.
-- Конечно, Сереженька, со связями и съ деньгами, а безъ связей и безъ денегъ -- кому же мы нужны? Это вѣдь все слова пустыя, когда тамъ говорится: "добрый онъ человѣкъ", "умный онъ человѣкъ". Прежде всего, на связи и на деньги смотрятъ,-- разсуждала старушка.-- Вотъ когда покойный Лукьянъ Аркадьевичъ мой живъ былъ, развѣ мы такъ жили, какъ теперь? Развѣ мы не были и умными-то, и добрыми-то людьми? Кто-кто не бывалъ у насъ въ имѣніи! Бывало, именинный обѣдъ пятаго сентября устроить покойный Лукьянъ Аркадьевичъ въ честь мнѣ...
И старушка начала разсказывать о своемъ житьѣ-бытьѣ при мужѣ, о ежегодныхъ парадныхъ обѣдахъ въ день ея именинъ,-- "выматывать душу", какъ выражалась Елена Степановна.
Особенно сильно расшатало ей нервы такое выматыванье души въ этотъ вечеръ.
-- Ужъ хоть бы не разсказывала о безпутномъ прошломъ, когда настоящее такъ страшно, что хоть въ воду съ головой!-- проговорила она досадливымъ шопотомъ и выронила изъ рукъ блюдечко, которое вытирала полотенцемъ.
Блюдечко со звономъ разлетѣлось на мелкіе куски. Елена Степановна раздражительно поднялась съ мѣста.
-- Посуды перемыть не умѣю!-- болѣзненно вырвалось у нея восклицаніе.-- Въ домѣ нищета, а я еще посуду бью!
Она рѣзкимъ движеніемъ положила на столъ полотенце и пошла въ другую комнату. Лиза и Сергѣй замѣтили, что у нея брызнули изъ глазъ слезы, и тревожно переглянулись между собой. Даже Аркадій Лукьяновичъ замѣтилъ выраженіе сильно осунувшагося лица жены и встревожился. Наскоро допивъ свой стаканъ, онъ тоже прошелъ въ другую комнату, гдѣ обыкновенно спали онъ и его жена. Войдя въ спальню, онъ думалъ, что жена уже уснула, такъ какъ она лежала, не шевелясь, на постели; но онъ услышалъ ея тихія всхлипыванія и подошелъ къ кровати.
-- Лена, голубушка, полно! На себя ты не похожа сетодня!-- заговорилъ онъ ласково.-- Что же отчаиваться, вѣдь я же говорилъ тебѣ, что завтра...
-- Ничего не будетъ завтра, ничего!-- перебила она его рѣчь, неутѣшно плача.-- И какъ ты можешь еще надѣяться? На чью-то любовницу, на какую-то потаскушку надѣяться! Это насмѣшка, это втаптыванье въ грязь человѣческаго достоинства... Нѣтъ, довольно! Все для насъ кончено, все. И самъ ты это знаешь, только скрываешь. Развѣ я но вижу, какъ ты сталъ улыбаться? Улыбаешься, а на глазахъ слезы! Такой ли ты былъ прежде?
Онъ, точно пойманный врасплохъ, только могъ растерянно прошептать:
-- Вотъ выдумала!
И къ его горлу тоже подступили слезы... Нервы у него были давно уже разстроены, пожалуй, не меньше, чѣмъ у нея, но онъ по привычкѣ шутилъ и улыбался, жалко улыбался почти идіотской улыбкой, какъ нерѣдко улыбаются растерявшіеся отъ несчастій недалекіе люди. Она продолжала страстнымъ и безсвязнымъ шопотомъ говорить о томъ, что исхода нѣтъ, что имъ слѣдуетъ переѣхать въ подвалъ, что у нихъ петля на шеѣ, что было бы лучше всего умереть, такъ какъ они неумѣлые люди, недалекіе невѣжды, искалѣченные бѣлоручки. Дочери не могли порядочнаго образованія дать; сынишка долженъ учиться въ голодѣ и холодѣ; о другомъ сынѣ и говорить нечего -- онъ еще покажетъ имъ себя, еще наплачутся они съ нимъ. И во всемъ одни они виноваты, а не кто другой. У нея недоставало теперь достаточно сильныхъ выраженій, чтобы высказать вполнѣ все презрѣніе къ своей собственной неумѣлости и безпомощности. Онъ испугался:-- самъ онъ никогда не думалъ до этой поры о томъ, что они такое ничтожество, что имъ остается только смерть.
-- Лена, милая, не говори этого, не говори!-- перебилъ онъ ее.-- Не говори о смерти. Ну, тяжко намъ, все потеряно, но все же, изволишь видѣть, мы всѣ любимъ другъ друга, это уже счастье. Ей-Богу! Вѣдь вотъ мы, какъ въ первый день нашей свадьбы, оба преданы другъ другу, ничто не поколебало этихъ чувствъ. до, Лена? Ты не разлюбила своего Кадю?
-- Этого только недоставало!-- сквозь слезы произнесла она и хотѣла еще что-то сказать.
Но онъ покрывалъ уже поцѣлуями ея руки и лицо, не умѣя утѣшать ее словами, не зная ужъ этихъ утѣшительныхъ и ободряющихъ словъ, не отличаясь вообще мастерствомъ говорить серьезно, безъ шутокъ и прибаутокъ.
-- Кадя, перестань... Тише,-- прошептала она въ смущеніи, стараясь отстраниться.
Теперь уже заговорилъ онъ, заговорилъ сбивчиво и испуганно о томъ, что онъ неудачникъ, что онъ запутался въ долгахъ, что у него, можетъ-быть, и умѣнья мало, и развитія нѣтъ, но что онъ всегда былъ честенъ, что онъ людямъ дѣлалъ только добро, въ этомъ его утѣшеніе; онъ перечь людьми и передъ Богомъ чистъ.
-- Да развѣ я не знаю тебя, Кадя,-- шептала она.-- Что ты оправдываешься?
-- Знаешь, да, знаешь?.. Меня все мучило, изволишь видѣть, что ты меня винишь... А точно что... но я, изволишь видѣть, не самъ по себѣ... Оно, конечно, со стороны можно винить... Ей-Богу... а какъ взглянешь...
-- Да, полно, полно!-- остановила она его спутанную рѣчь.-- Развѣ я тебя виню?
-- Не винишь?.. Нѣтъ?.. Голубка!
Онъ опять сталъ горячо цѣловать ес; а она притихла, смутилась, уговаривала его успокоиться. За дощатой стѣной слышалось, какъ укладывается, кряхтя и охая, бабушка въ постель, какъ перемываетъ чашки Лиза.
На слѣдующій день утромъ, какъ только Аркадій Лукьяновичъ и Сергѣй ушли изъ дому, Елена Степановна, особенно долго возившаяся въ это утро въ своей комнатѣ и какъ-то мелькомъ являвшаяся въ общую комнату, заторопилась идти нанимать новую квартиру. Лиза, въ свою очередь, все утро какъ-то особенно тревожно присматривавшаяся къ матери, когда та на минуту выходила изъ спальни, наконецъ не выдержала и сказала:
-- Мама, ты бы не ходила сегодня.
-- Чѣмъ скорѣе это рѣшится, тѣмъ лучше,-- отвѣтила Елена Степановна, озабоченно перебирая какіе-то лоскутки своей работы.-- Каждый лишній день затягиваетъ только петлю на шеѣ, да и квартиру, что я присмотрѣла, могутъ занятъ. Бѣднаго-то люда не надо; за дешевымъ угломъ всѣ гонятся...
-- Но не ходи сегодня; ты смотришь такой усталой,-- настойчиво проговоряладочь.
-- Всегда я такая, а не сегодня только,-- коротко и отрывисто проговорила Елена Степановна, быстро отвернувшись въ сторону.-- Выдумала тоже!
-- Ты такъ долго плакала ночью,-- поясняла Лиза.
Лицо Елены Степановны покрылось пятнами румянца, и она совсѣмъ отвернулась отъ дочери.
-- Радоваться-то нечему,-- почти сердито проворчала она и торопливо, не глядя на дочь, вышла изъ своей квартиры.
Спустившись съ лѣстницы во дворъ, она встрѣтила господина лѣтъ двадцати пяти. Это былъ, повидимому, богатый, щегольски одѣтый купчикъ, изъ тѣхъ, которые вкусили частичку цивилизаціи въ первыхъ классахъ коммерческаго училища и окончательно доцивилизовались въ циркахъ, въ опереткахъ, въ балетахъ. Онъ заботливо осматривалъ лошадь, выведенную кучеромъ изъ конюшни на дворъ, и горячо обсуждалъ, почему она захромала. Увидавъ Волошинову, онъ приподнялъ вѣжливо свою бобровую шапку и спросилъ:
-- Какъ поживаете? Давно не имѣлъ удовольствія васъ видѣть.
Волошинова немного смутилась, стѣсняясь передъ нимъ своимъ нарядомъ, но, вспомнивъ что-то, поспѣшила овладѣть собою и проговорила:
-- Я огонь рада, что вижу васъ. Мнѣ надо было сказать вамъ нѣсколько словъ. Я хотѣла сама зайти къ вамъ.
Ея сердце забилось сильнѣе: такъ она обрадовалась внезапно пришедшей ей въ голову мысля.
-- Всегда къ вашимъ услугамъ. Чѣмъ могу служить?-- съ дѣланной вѣжливостью отвѣтилъ онъ, расшаркиваясь на снѣгу и разводя руками, и отошелъ отъ кучера, державшаго подъ уздцы лошадь.
Волошинова перевела духъ, точно ей было очень трудно говорятъ. Тѣмъ не менѣе, она рѣшилась прямо высказать озарившую ее неожиданно мысль.
-- Мы, Иванъ Дмитріевичъ,-- заговорила она:-- какъ вы сами знаете, живя въ домѣ вашего покойнаго дяди много лѣтъ, платили всегда исправно за квартиру; черезъ васъ же нерѣдко и деньги передавали; а вотъ теперь передъ вами оказываемся неисправными плательщиками.
-- Неужели?-- спросилъ онъ и любезно замѣтилъ:--Пустяки какіе-нибудь. Я, признаюсь, еще не разсматривалъ домовыхъ книгъ послѣ смерти дяди... да покуда домъ и принадлежитъ-то вовсе не мнѣ: тетушка будетъ до смерти пользоваться съ него доходами, и я только по ея просьбѣ завѣдую ея дѣлами...
Водошинова начала пояснять ему:
-- Мы задолжали за два мѣсяца...
-- Ну, пустяки и есть!-- проговорилъ онъ, перебивая ее.-- Живите спокойно... Тетушкѣ это наплевать...
-- Вотъ въ томъ-то и дѣло, что мы можемъ теперь отдать только за мѣсявъ,-- торопливо сказала уже обрадованная оборотомъ дѣла Елена Степановна:-- а между тѣмъ намъ придется съѣхать съ квартиры.
Онъ посмотрѣлъ на нее удивленными глазами.-- Съѣхать?-- спросилъ онъ.-- Съ чего это?
-- Мы не можемъ нанимать даже и такой квартиры, какую нанимаемъ теперь. Намъ придется немного сократить свои расходы и стѣснить себя.
-- Да ужъ чего же еще болѣе стѣснять-то? Кажется, и такъ стѣсняете...
-- Ну, что же дѣлать. У всякаго своя судьба. Я вотъ только хотѣла просить васъ: обождите незаплаченныя за мѣсяцъ деньги. Мы переѣдемъ и понемногу уплатимъ вамъ этотъ долгъ.
Онъ пожалъ плечами.
-- Я и совсѣмъ не вижу для васъ нужды выѣзжать. Ну, задолжаете еще, потомъ поправитесь -- отдадите. Тетушка потерпитъ...
-- Нѣтъ, нѣтъ, Иванъ Дмитріевичъ!-- почти съ испугомъ сказала Волошинова.-- Мы этимъ-то путемъ и запутались въ долгахъ, только этимъ. Надо было сразу обрѣзать себя во всемъ, признать себя нищими, а мы все думали: "поправимся и отдадимъ": закладывали, перезакладывали, платили проценты и только путались." Въ этомъ все и зло,-- въ надеждахъ-то, въ неумѣньѣ во-время понять, что выхода нѣтъ, что нужно сократить расходы или вовсе самимъ сократиться. Долги только долги и родятъ. Это вѣдь снѣжный комъ -- долги-то. Я это по опыту знаю... Впрочемъ, что же я вамъ досаждаю этими разсужденіями. Вы меня простите; это у меня наболѣло. Я только попросить хотѣла, чтобы вы и ваша тетушка обождали...
Онъ смотрѣлъ совершенно серьезно; его румяное, круглое лицо, обыкновенно туповатое и самодовольное, было теперь осмысленно. Казалось, онъ что-то соображалъ.
-- Ну, хорошо, такъ вѣдь за квартиру можно сбавить,-- началъ онъ.-- Вы въ какую цѣну берете теперь квартиру?
Ея исхудалыя щеки покрылись румянцемъ.
-- Нѣтъ, мы въ захолустье переѣзжаемъ и добыли очень дешевую квартиру:-- заговорила она, уклоняясь отъ прямого отвѣта на .его-вопросъ.-- Я только прошу извинить насъ, что за мѣсяцъ мы останемся должны...
Онъ покачалъ головой и пожалъ плечами.
-- Гордости въ васъ много, дворянства этого самаго много,-- рѣзко проговорилъ онъ.-- И въ васъ, и въ Лизаветѣ Аркадьевнѣ... Это и дядя покойный говаривалъ. Это васъ и погубило. Нынче на дворянство-то свое наплевать надо. Деньги, вотъ что важно... Ну, да что-жъ толковать, насильно милъ не будешь.
И, раскланиваясь съ Волошиновой, онъ небрежно проговорилъ уже нѣсколько хвастливымъ, пошловатымъ тономъ:
-- А о такихъ пустякахъ, какъ какіе-нибудь двадцать пять рублей, не извольте безпокоиться... Для тетушки и для меня это гроши. Она вонъ въ годъ на каторжниковъ въ тюрьму вдесятеро больше жертвуетъ... А я... меня вонъ вчера наши приходскіе попы выпросили двадцать тысячъ на домъ для приходской богадѣльни. Что-жъ намъ ваши двадцать пять рублей?
Онъ направился опять осматривать лошадь, а Волошинова пошла къ воротамъ. По двадцати тысячъ онъ можетъ бросать на какія-то богадѣльни, а они, Волошиновы, голодаютъ! А немного лѣтъ тому назадъ имъ стоило сказать слово, и онъ женился бы на Лизѣ. Они, отецъ и мать, не сказали этого слова и Лиза отказала ему, отвѣтивъ, что она никогда не выйдетъ за такого "нахала". Что-жъ, она была тогда совсѣмъ дѣвочкой, не понимала ничего; въ родныхъ четырехъ стѣнахъ выросла, какъ въ теплицѣ; она могла отказаться отъ такой партіи ради пустого дѣтскаго каприза. Можетъ-быть, ей еще что-нибудь натрубила тогда въ уши и ея полоумная гувернантка Любовь Васильевна. Тоже нашли они, Волошиновы, кого взять въ воспитательницы дѣтей! Такая юродивая могла, конечно, только поддакнуть дѣвчонкѣ, когда та заартачилась выйти замужъ. А они-то, отецъ и мать, понимали вѣдь, что близки къ нищетѣ, что такой женихъ, какъ Тарасовъ, ды ихъ дочери настоящій кладъ, что имъ только Бога благодарить оставалось за такую партію. Они должны были растолковать ей, что этотъ "нахалъ" можетъ спасти и ее, и ихъ. И не растолковали, не растолковали! Ихъ дитя къ гибели шло, а они не сумѣли указать этому дѣтищу другого, пути -- пути къ спасенію! И ничего такого онъ не сдѣлалъ, чтобы было зау что особенно негодовать на него. Когда они, Волошиновы, переѣхали нѣсколько лѣтъ тону назадъ въ домъ его дяди, котораго они еще въ "Пчелиной балкѣ" знали,-- такъ какъ "Пчелиная балка" и перешла къ его отцу,-- тогда Лизѣ было лѣтъ двѣнадцать; краснощекая, большеглазая, бѣлозубая, съ вѣчнымъ смѣхомъ на лицѣ, она могла назваться настоящей русской деревенской красавицей, какія вырастаютъ только въ провинціи. Она и росла до этой пори почти исключительно въ деревнѣ. Они наняли квартиру въ домѣ Тарасовыхъ въ нервомъ этажѣ въ пять комнатъ. Тогда у нихъ еще были на это средства или, вѣрнѣе сказать, имъ еще казалось, что у нихъ были эти средства: не понимали, что они уже нищіе. Черезъ нѣсколько времени Лиза попросила, чтобы, въ ея комнатѣ, выходившей окнами за дворъ, сдѣлали занавѣски у нижнихъ стеколъ, такъ какъ за ней подсматривалъ какой-то мальчишка изъ хозяйской квартиры; потомъ раза два она пожаловалась, что ей не даетъ проходу на лѣстницѣ все тотъ же молодой нахалъ, и какъ-то разъ она даже пришла домой вся въ слезахъ, обиженная этимъ негодяемъ, при чемъ никто не могъ отъ нея добиться, въ чемъ состояла обида. Затѣмъ прошло не мало времени, и этотъ нахалъ и обидчикъ, кругленькій, румяный и голубоглазый, точно откормленный на убой теленокъ, съ глуповато-самодовольнымъ видомъ, сталъ появляться подъ разными предлогами отъ имени своего дяди въ ихъ квартирѣ и каждый разъ Лиза сдвигала брови и краснѣла до ушей при его появленіи и спѣшила уйти въ свою комнату. Сами Волошиновы ничего не замѣчали въ этомъ молодомъ человѣкѣ, что могло бы возмутить ихъ: онъ казался недалекимъ, неособенно образованнымъ, любилъ слегка покутить, былъ нѣсколько распущенъ, но и только,-- не хуже, не лучше, другихъ. Наконецъ, онъ прямо присватался къ Лизѣ.. Когда ей сказали объ этомъ, она проявила такой гнѣвъ, что Елена Степановна даже испугалась. Никогда она не считала Лизу способной на проявленіе такой ненависти къ человѣку.
-- Негодяй, какъ смѣлъ! Да его на порогъ не слѣдовало бы пускать! Знаетъ, что я нечего не разскажу, потому и осмѣлился не только прійти, но еще и проситъ коей руки!
Отецъ и мать старались сначала разспросить ее о причинѣ итого взрыва негодованія, но Лиза расплакалась и наотрѣзъ отказалась выяснить что бы то ни было.
-- Оскорблять только умѣетъ, пользуясь безпомощностью дѣвушки. Я тогда еще ребенкомъ была, а онъ Богъ вѣсть что придумывалъ, проходу не давалъ.
Жившая у нихъ въ то время горничная тоже выразила свое неодобреніе Тарасову и замѣтила про него:
-- Ужъ такого-то озорника да обидчика поискать надо! Почище всякаго мастерового будетъ! Зналъ, что благородные люди здѣсь живутъ, а онъ у себя нагишомъ, проста Господи, передъ окномъ ходилъ, да Богъ знаетъ чему ребенка учить вздумалъ.
И тутъ же посплетничала на неуважаеную ею гувернантку Воіошиновыхъ:
-- Не будь наша Любовь Васильевна блаженненькою, она бы его отбрила при первой же встрѣчѣ за озорство. Ну, а Любовь Васильевна -- муха ей сядь на носъ, она и того не замѣтитъ... А ужъ что онъ дѣлалъ, что дѣлалъ!
Отплевываясь и бранясь, она пролила нѣкоторый свѣтъ на циничныя выходки юнаго нахала.
Узнавъ объ этомъ и видя серьезную тревогу дочери, отецъ и мать оставили, ее въ покоѣ и не стали ни разспрашивать о дальнѣйшихъ подробностяхъ, ни уговаривать принять предложеніе Тарасова. А между тѣмъ,-- какъ теперь вполнѣ убѣдилась Елена Степановна,-- уговорить было нужно. Если, будучи мальчишкой, Тарасовъ и оскорбилъ нравственное чувство ихъ дочери какими-то циничными выходками, то это слѣдовало ему проститъ, принявъ во вниманіе его юность, его среду, его необразованность. Притомъ и страсти у него расходились отъ любви къ Лизѣ. Они же ничего не сообразили и отказали ему, а вѣдь сами знали, что ихъ дѣла ужо были окончательно разстроены, что имъ нужно искать спасенія. Прошло не болѣе года, какъ Ивана Дмитріевича женили на какой-то богатой купчихѣ, а они, Волошиновы, въ это время должны, были отпустить не только жившую у нихъ гувернантку, но даже и прислугу, и переѣхать въ ту тѣсную, квартиру, гдѣ жили теперь. Лиза такъ и осталась недоучившейся, потому-что ей было уже не до ученья. Теперь вотъ, когда домъ, гдѣ они жили, уже перешелъ, въ сущности, къ Ивану Дмитріевичу, теткѣ котораго были оставлены только по смерть доходы съ этого дома, имъ нечѣмъ платить и за эту квартиру; приходится даже просить Ивана Дмитріевича и его тетку подождать уплаты двадцати пяти рублей. Неожиданно для себя самой, Елена Степановна перескочила отъ воспоминаній о томъ, что они упустили изъ рукъ крупное богатство и счастіе дочери, къ мысли о томъ, что нельзя ли не отдать теткѣ Ивана Дмитріевича и тѣхъ двадцати пяти рублей, которые она хотѣла отдать. И съ чего это она сразу не попросила простить ихъ долгъ, благо ужъ ее случайно осѣнила счастливая мысль поговорить объ этомъ долгѣ? Ему вѣдь все равно, а у нихъ сберегутся всѣ сорокъ рублей, и они переѣдутъ въ новое помѣщеніе не безъ гроша. Это соображеніе поглотило всѣ ея мысли и даже ободрило немного. Да, ему и его теткѣ все равно: двадцать пять или пятьдесятъ рублей задолжаютъ имъ Волошиновы, а имъ, Волошиновымъ,-- передохнуть можно, имѣя въ рукахъ, при переѣздѣ на новую квартиру, сорокъ рублей. Надо будетъ зайти къ самой Натальѣ Аѳанасьевнѣ и объясниться съ нею. На каторжниковъ жертвуетъ сотни рублей, такъ ужъ имъ-то, навѣрно, пятьдесятъ рублей проститъ. Незамѣтно для самой себя, Волошинова теперь думала не объ отсрочкѣ долга за квартиру, а о полномъ прощеніи этого долга кредиторами-хозяевами.
Новая квартира была уже намѣчена ею и теперь приходилось только дать задатокъ: правда, Сережѣ будетъ нѣсколько дальше ходить въ гимназію съ Петербургской стороны, но учиться ему будетъ можно и въ этой квартирѣ такъ какъ его съ отцомъ помѣстятъ въ чистой комнатѣ, а онѣ, женщины, помѣстятся въ просторной кухнѣ. Это даже и не подвалъ, а просто первый этажъ вросшаго въ землю дома; окна только находятся почти на землѣ, но все же они не малы, въ шесть стеколъ. А дешевизна-то какая: семь рублей въ мѣсяцъ; дровъ выйдетъ, круглымъ счетомъ, рубля на три въ мѣсяцъ; значитъ, вся квартира и съ услугами дворника обойдется рублей въ одиннадцать или двѣнадцать. Изъ пенсіи "бабушки" почти можно оплачивать жилище. Хоть на улицѣ подъ заборомъ они не помрутъ. Если бы сразу по пріѣздѣ въ Петербургъ они поняли, что имъ такъ именно и нужно жить -- на-вѣкъ хватило бы.имъ оставшихся послѣ продажи имѣнія крохъ, такъ нѣтъ -- надѣялись они на что-то, проживали капиталъ, закладывали вещи, путались въ долгахъ. И снова ее охватило позднее раскаянье, поднялись упреки за неумѣлость, за непредусмотрительность. Вся прошлая жизнь теперь представлялась ей рядомъ неумѣлыхъ поступковъ, неразсчетливости, ошибокъ. Именно этимъ путемъ люди и доходятъ до нищеты; а разъ они дойдутъ до нищеты -- всѣ отшатнутся отъ нихъ, всѣ станутъ презирать. Въ ея душѣ опять закипѣло негодованіе на отвернувшихся отъ нихъ людей, на людей вообще, такъ какъ всѣ люди отвернулись отъ нихъ. Исключеніемъ явилась развѣ только одна Любовь Васильевна, гувернантка Лизы, да и то потому, что она такъ же глупа, какъ сами Волошиновы. Когда-то Волошиновы и взяли ее въ гувернантки потому, что она показалась имъ очень несчастною и очень симпатичною. Они не справились даже о серьезности ея знаній, и эти знанія оказались потомъ далеко не удовлетворительными: хромали и нѣмецкій языкъ, и музыка. "Оттого и несчастна, что глупа",-- почти съ презрѣніемъ подумала теперь о ней Волошинова. Она презирала теперь всѣхъ неумѣлыхъ, глупыхъ бѣдняковъ и съ озлобленіемъ чувствовала, что сознаніе неумѣлости не сдѣлало ее болѣе, умѣлой. Шагая по тротуарамъ, мокрымъ отъ растаявшаго подъ февральскимъ солнцемъ снѣга, она не замѣчала ничего,-- вся охваченная думами, говоря иногда вслухъ съ самой собою. Только приближаясь къ своему жилищу, она чувствовала страшную усталость и едва добрела по лѣстницѣ до своей квартиры.-- Анекдотъ, ей-Богу; одинъ, анекдотъ,-- долетѣлъ до нея громкій голосъ Аркадія Лукьяновича, когда она вошла въ переднюю и присѣла передохнуть на подоконникъ.
Аркадій Лукьяновичъ разсказывалъ своей матери и дочери о посѣщеніи той особы, которая,-- какъ говорилъ пріятель,-- могла доставить ему мѣсто:
-- Живетъ, доложу вамъ, какъ принцесса какая-нибудь. Шелкъ, бархатъ, бронза, сама разодѣта, брильянтовыя кольца, браслеты. И за что дается все? Ни кожи, ни рожи, ей-Богу! Только юркая, вертлявая, стрекотать умѣеть по-сорочьи. Приняла меня, изволите видѣть, точно мы друзьями всегда были. Усадила, начала говорить: "я и такого-то опредѣлила, и такому-то пенсію выхлопотала, и такой-то дѣтей помѣстилъ черезъ меня въ учебныя заведенія". А сама вертится на креслѣ и хохочетъ, соловьемъ заливается. "У меня вѣдь,-- говоритъ,-- лучшее петербургское общество собирается, итальянцы прежде всего, по пріѣздѣ въ Петербургъ, у меня поютъ, всѣ артисты у меня на обѣдахъ бываютъ, лучшіе писатели,-- вотъ эти Дунинъ, Григоровъ, Ботенянъ,-- да, всѣ, однимъ словомъ, у меня свои драмы и комедіи читаютъ". Чортъ ее знаетъ, хвастаетъ, пожалуй, а, можетъ-быть, и точно всѣ передъ ней такъ лебезятъ, зная, кто ей покровительствуетъ. Потомъ стала мнѣ ни съ того, ни съ сего разныя картины, статуетки показывать. "Это,-- говорятъ,-- мнѣ наши художники на память преподнесли". И тутъ же начала выкладывать, кто и куда черезъ нее пристроилъ за дорогую цѣну свои художественныя произведенія. Трещала, трещала, такъ что я, изволите видѣть, едва могъ высказать ей свою просьбу о мѣстѣ. "Да, да,-- говоритъ,-- меня уже просилъ за васъ вашъ пріятель. Я все сдѣлаю. Я для всѣхъ готова. Какъ жаль только, что васъ нельзя пристроить по моему вѣдомству. Вотъ, если бы вы были артистъ или художникъ -- завтра же все сдѣлала бы. Но вы не отчаивайтесь. Я могу и по другимъ вѣдомствамъ. У меня изъ разныхъ вѣдомствъ случайные люди бываютъ. Меня всѣ уважаютъ. Вы мнѣ напитайте письмо. Я ужъ буду настаивать. Вѣдь мы, женщины, все можемъ: не добьемся ласкою, истерика въ ходъ пойдетъ, губки надуемъ". И захохотала, захохотала, мечась на кушеткѣ, какъ угорѣлая. "Вы знаете,-- говоритъ,-- что значитъ для мужчины, когда женщина надуваетъ губки?"
Онъ махнулъ рукою.
-- Чортъ ее знаетъ, что за бѣсъ! Кувыркается, визжитъ, въ ладоши хлопаетъ. Ей-Богу! Въ горничныя ее не взялъ бы,-- а она, вонъ, извольте видѣть. Говоритъ: "по нашему вѣдомству я все могу да и по другимъ могу постараться". Посмотримъ, что выйдетъ.
Елена Степановна, уже сбросившая пальто и шляпку, рѣзкимъ движеніемъ вошла въ комнату и проговорила:
-- Шлюха! Ничего не выйдетъ. И какъ-это ты можешь надѣяться на какую-то шлюху?
Она обратилась къ дочери и дѣловито проговорила:
-- Надо будетъ укладывать вещи. Квартиру я наняла и переговорила съ нашимъ хозяиномъ: онъ не потребуетъ при переѣздѣ всѣхъ денегъ.
О томъ, что она рѣшилась не отдавать ему вовсе денегъ, она не упомянула, хотя и была уже твердо увѣрена, что не отдастъ ни копейки изъ этого долга, хоть умри они -- не отдастъ! У нея за послѣднее время вошло въ привычку скрывать даже отъ дочери, если у нея откуда-нибудь утягивался лишній рубль. Ей все казалось, что домашніе станутъ тратить больше, узнавъ объ этомъ припрятанномъ на время рублѣ.
-- А Иванъ Дмитріевичъ предлагалъ не мѣнять квартиры, предлагалъ сбавить цѣну съ этого помѣщенія и ждать уплаты сколько угодно,-- проговорила она, съ укоризной взглянувъ на Лизу.-- Что тамъ ни говоря, а онъ добрый человѣкъ. Вотъ на-дняхъ пожертвовалъ двадцать тысячъ на богадѣльню.
-- Слава Богу, что мы уѣдемъ подальше отъ этого наглеца,-- сказала нѣсколько раздражительно Лиза.-- Это только, и примиряетъ меня съ новой квартирой. Хоть встрѣчать его не буду. Понять тоже не можетъ, что внѣ тяжело его видѣть. Лѣзетъ всегда въ глаза съ поклонами да съ улыбками.
Мать вздохнула.
-- Голода мы не знали бы съ этимъ-то наглецомъ,-- проворчала она тономъ упрека.-- А теперь и близокъ локоть да не укусишь.
Лиза поднялась съ мѣста, чтобы идти въ кухню.
-- Ты это напрасно дуешься, когда правду говорятъ,-- вдогонку ей проговорила раздраженная мать.
У Лизы выступили на глазахъ слезы.
-- Плачешь? О чемъ? Опять стряслось что-нибудь?-- сталъ разспрашивать ее вернувшійся изъ гимназіи Сергѣй.
-- Пустяки, Сережа,-- отвѣтила Лиза и постаралась улыбнуться.-- Услыхала вотъ, что Иванъ Дмитріевичъ на приходскую богадѣльню двадцать тысячъ пожертвовалъ и, вѣрно, позавидовала и богадѣльнѣ, и его женѣ...
Она нервно засмѣялась. Прежде она часто смѣялась неудержимомъ смѣхомъ и ее звали "хохотушкой", но прежде ея смѣхъ не былъ такимъ истеричнымъ, какимъ сталъ теперь.
-- Зачѣмъ ты лжешь?-- рѣзко спросилъ братъ, котораго всегда передергивало отъ этого напускного смѣха.-- Мать, вѣрно, опять попрекнула, что ты не вышла замужъ за этого прохвоста?
-- На маму нельзя сердиться,-- вмѣсто отвѣта сказала Лиза.-- Ей тяжело...
Онъ разгорячился, понявъ, что мать точно опять попрекнула Лизу Тарасовымъ.
-- А тебѣ? а мнѣ легко? Развѣ мы виноваты въ томъ, что они разорились?-- строптиво заговорилъ онъ.-- Разорились сами и разорили насъ? Они пожили, они насладились жизнью, а мы... Легко тебѣ кухаркой быть? Легко мнѣ учиться среди этой обстановки, среди этой жизни впроголодь? Иногда бросилъ бы все, опустилъ бы руки, хоть трава не расти! Оборванцемъ въ гимназію теперь хожу. Сколько разъ замѣчанія дѣлали за неряшливость. А я первый по ученью!
Цѣлый потокъ жалобъ и упрековъ полился съ языка раздраженнаго юноши. Лиза испугалась: ей было жаль брата, жаль отца и мать; она знала, что буйный порывъ брата кончится какой-нибудь рѣзкой сценой за обѣдомъ.
-- Успокойся, успокойся, Сережа! Всѣмъ намъ не легко,-- уговаривала она его.-- Что-жъ дѣлать? Никто въ этомъ не виноватъ.
Онъ молча, тяжело дыша, подошелъ къ крану въ кухнѣ, налилъ въ ковщъ воды и выпилъ-ее почти залпомъ, большими глотками. Потомъ онъ вошелъ въ комнату, гдѣ уже былъ накрыть столъ, и поздоровался молча съ отцомъ, матерью и бабкой.
-- Что, братъ, вѣрно, государственными дѣлами озабоченъ?-- спросилъ насупившагося сына, за обѣдомъ, Аркадій Лукьяновичъ своимъ обычнымъ шутливымъ тономъ, но лицо Сергѣя покрылось яркимъ румянцемъ, и онъ уже готовился что-то отвѣтить, когда Лиза поспѣшно заговорила:
-- Мы вотъ сейчасъ толковали о переѣздѣ на новую квартиру. Когда, мама, переѣзжать будемъ? Завтра или послѣзавтра?
-- Не знаю еще, все же поторопимся,-- отвѣтила, мать и тоже поспѣшила заговорить о новой квартирѣ, инстинктивно почуявъ, что нельзя давать Сережѣ возможность заговорить съ отцомъ.-- Квартирка очень удобная. Не надо подниматься по этой проклятой лѣстницѣ. Воздухъ тамъ чище, на Петербургской-то сторонѣ. Садъ есть при домѣ. Вотъ только тебѣ, Сережа, ходить дальше будетъ въ гимназію...
-- Мнѣ все равно,-- отрывисто, отвѣтилъ онъ.
-- Ноги еще молодыя,-- замѣтилъ отецъ:-- не уходились.
-- Этого еще недоставало, чтобы и силы измѣнили!-- рѣзко вставилъ сынъ вызывающимъ тономъ, почти гнѣвно взглянувъ на отца.
Мать и сестра опять торопливо заговорили, какъ они размѣстятся. Бабушка Елизавета Евлампіевна, сама Елена Степановна и Лиза помѣстятся въ кухнѣ. Кухня очень, большая. Драпировку можно въ ней сдѣлать. И покупать ситцу не придется: хватитъ того, что прежде висѣлъ у кухарки и горничной около кроватей въ видѣ пологовъ. Хорошо вотъ, что сберегли; полинялъ онъ, а ничего,-- крѣпокъ. Отлично имъ будетъ въ кухнѣ. А у Сережи и Аркадія Лукьяновича останется просторная комната.
-- Значитъ, мы на положеніи господъ будемъ жить,-- проговорилъ Аркадій Лукьяновичъ, продолжая шутить: -- а прекрасный полъ будетъ не въ авантажѣ обрѣтаться. Пожалуй, что это и не по-рыцарски будетъ. Ты какъ объ этомъ думаешь, философъ?-- обратился онъ къ сыну.
Сергѣй взглянулъ на отца почти съ ненавистью. Этотъ безпечный, шутливый тонъ выводилъ его изъ себя; чѣмъ безотраднѣе становилась жизнь, тѣмъ досадливѣе дѣлались шутки; горечи въ шутливомъ тонѣ отца сынъ еще не умѣлъ подмѣтить. Наскоро кончивъ обѣдъ, Сергѣй всталъ изъ-за стола, поблагодарилъ за обѣдъ отца и мать, и вышелъ въ переднюю.
-- Куда ты?-- спросила его Лиза, видя, что онъ одѣвается.
-- Не знаю; куда глаза глядятъ,-- отвѣтилъ онъ.-- Не могу я, не могу жить съ нимъ! Мы на краю пропасти, мы нищіе, а онъ шутитъ и смѣется, точно умышленно вызываетъ меня на ссору.
Онъ вышелъ, оставивъ Лизу въ тревогѣ. Сергѣй шелъ, дѣйствительно, "куда глаза глядятъ", безъ опредѣленной цѣли, безъ сознанія, куда онъ идетъ. Ему нужно было просто уйти изъ дому, чтобы не видать и не слыхать ничего, что тамъ дѣлается. Эта потребность бѣгства изъ дома ощущалась имъ все чаще и чаще. Мать, начавшая озлобляться и попрекавшая Лизу за то, что та не вышла замужъ за нелюбимаго ею человѣка; отецъ, цѣлыхъ два года искавшій службы и въ то же время продолжавшій, повидимому, безпечно шутить и смѣяться, простодушно, дразня сына за его серьезность; бабушка, жившая воспоминаніями о быломъ богатствѣ среди нищеты и неумышленно вызывавшая въ душѣ внука озлобленіе противъ людей и порядковъ; нѣжно любимая сестра, превращавшаяся изъ безпечной хохотушки въ истеричную дѣвушку,-- все это раздражало страстную молодую душу. Ото всего этого хотѣлось бѣжать, какъ отъ хаоса, среди котораго не было силъ разобраться, на чемъ-нибудь успокоиться. Скорая ходьба и свѣжій воздухъ чудеснаго февральскаго дня мало-по-малу успокоили расходившіеся нервы юноши. Онъ безсознательно умѣрилъ шаги и оглянулся кругомъ: передъ нимъ бѣлѣлось широкое пространство Невы, черезъ которую тянулись мостки на Петербургскую сторону. Почти не отдавая себѣ отчета, Сергѣй машинально свернулъ на нихъ и направился черезъ Неву давно знакомою ему дорогой. Прошло еще нѣсколько минута и онъ уже стоялъ передъ дверью хорошо знакомой ему квартирки въ деревянномъ домѣ, недалеко отъ домика Петра I. Сколько разъ, взволнованный чѣмъ-нибудь дома, онъ почти безсознательно направлялся именно къ этой квартирѣ. Онъ постучался въ двери, дверь отворилась, и онъ спросилъ у служанки:
-- Любовь Васильевна дома?
-- Дома! дома, Сережа!-- раздался изъ сосѣдней комнаты женскій голосъ, звучавшій такой радостью, точно относился къ кому-то прибывшему послѣ долгой разлуки на первое свиданіе.-- Кофеемъ вотъ пробавляюсь... Онъ переступилъ порогъ этой комнаты, небольшой, но довольно чистенькой, съ постелью, застланной бѣлымъ пикейнымъ одѣяломъ, съ дешевыми цвѣтами на окнѣ, съ бѣлыми кисейными занавѣсками,-- и двѣ довольно неуклюжія, крупныя руки съ длинными пальцами сжали нѣсколько экзальтированно его руку. Передъ нимъ стояла съ широкой улыбкой на некрасивомъ розовомъ лицѣ съ воспаленной кожей дѣвушка лѣта тридцати пяти, низенькая ростомъ, съ сильной наклонностью къ полнотѣ. Въ крѣпкомъ, почти мужскомъ рукопожатіи, въ широкой улыбкѣ, въ тонѣ разговора у дѣвушки слышалась сильная восторженность, приподнятость настроенія, склонность къ преувеличеніямъ. Она смотрѣла какъ-то особенно, въ неопредѣленное пространство, иногда улыбаясь, точно видя передъ собой какіе-то волшебные образы и сцены. Это была бывшая гувернантка Сергѣя и его сестры, Любовь Васильевна Дымова. При видѣ Сергѣя, ея щеки раскраснѣлись еще болѣе, а въ сѣрыхъ мечтательныхъ глазахъ отразилась радость.-- Угощать кофеишкой?-- спросила она преувеличенно развязнымъ тономъ.
-- Да, я выпью, Любовь Васильевна,-- отвѣтилъ онъ, снимая пальто и вѣшая его на гвоздь около двери.
-- Ваше здоровье?-- спросила она, наливая ему кофе.-- Ничего особеннаго, надѣюсь, не случилось?
-- Всѣ здоровы покуда, и все идетъ по-старому!-- отвѣтилъ онъ, и легкая тѣнь проскользнула по его лицу.
Она уловила не эту тѣнь, такъ какъ уже смотрѣла въ пространство, но подмѣтила горечь тона и пошутила:
-- Бѣдная мама сердится, несчастный папа шутитъ, бабушка живетъ въ прошломъ...
Онъ страстно перебилъ ее:
-- О, бѣжалъ бы, бѣжалъ бы отъ этихъ раздраженій, шутокъ, воспоминаній!
-- Ну! Бѣжалъ бы отъ шутокъ,-- проговорила она съ легкой гримасой:-- а самъ идешь ко мнѣ! Я тоже неунывающая россіянка, гляжу на все шутя. И него тужить?
Въ эту минуту ей и точно казалось, что она смотритъ на все шутя, что она очень смѣла, хотя въ дѣйствительности ничего этого вовсе не было.
-- Вы знаете, что я только у васъ и отдыхаю душою,-- сказалъ онъ мягко, взглянувъ съ любовью на ея некрасивое улыбающееся лицо.
-- Я знаю,-- отвѣтила она съ блаженной улыбкой, кивая головой.-- Меня всѣ любятъ. Это большое счастье!
Она желала, чтобы ее всѣ любили, и потому была твердо увѣрена въ томъ, что ее точно любятъ всѣ,-- и обучаемые ею усердно, хотя и съ сильными поблажками, нисколько не боявшіеся ея ученики, и обсчитывающіе ее родители этихъ учениковъ, убѣжденные, что для нея "и того довольно", и разные, иногда прошедшіе огонь и воду, сироты, которыхъ она назойливо пристраивала черезъ разныхъ, морщившихся при одномъ ея появленіи, благотворителей въ пріютахъ. Если бы она не вѣрила въ эту общую любовь къ ней, она была бы безмѣрно несчастна со своей смѣшно-некрасивой наружностью, со своимъ бѣганьемъ по урокамъ въ холодъ и дождь, со своей жизнью впроголодь. Къ счастію, она, шлепая по грязи въ заплатанной обуви, витала мысленно въ какихъ-то райскихъ обителяхъ, гдѣ всѣ люди были любящими братьями и притомъ братьями, восхищавшимися ея красотой. Кромѣ нея самой, только Сергѣй покуда не находилъ ее уродомъ.
Никогда онъ не могъ понять, какъ могутъ люди называть ее некрасивой дѣвушкой или "кускомъ сырого мяса", какъ называла ее теперь его озлобленная мать. Все въ ней казалось ему прелестнымъ: и ея порывистыя движенія, и бодрая смѣлость, и полные мечтательности глаза, и ея мягкая, блаженная улыбка, скользившая по лицу, когда Любовь Васильевна, уносясь мыслями въ созданный ею рай, смотрѣла безцѣльно въ пространство. Ему казалось, что никто не умѣетъ такъ причесывать волосы, какъ она, причесывавшая ихъ совершенно гладко, закручивая косу на затылкѣ въ простой узелъ; онъ былъ увѣренъ, что нельзя одѣться болѣе къ лицу, чѣмъ она, одѣтая въ мѣшковатое сѣрое шерстяное платье, съ чернымъ ременнымъ кушакомъ, съ бѣлыми гладкими воротничкомъ и манжетами, какъ у мужчины.
-- Ну, садись и пей кофе, пока онъ горячъ,-- сказала она, подвигая къ нему стаканъ.-- Сегодня, вѣрно, опять наглупилъ, надѣлалъ дерзостей отцу, огорчилъ маму и Лизу, а потомъ, какъ кающійся грѣшникъ, сбѣжалъ? Такъ вѣдь? А?
-- Почти такъ,-- отвѣчалъ онъ, кивнувъ головой:-- хотя дерзостей и не надѣлалъ, но былъ близокъ къ тому; огорчилъ всѣхъ и сбѣжалъ. Старая исторія, Любовь Васильевна!
Она сдѣлалась на минуту серьезной, повидимому, переставъ носиться мыслями въ облакахъ.
-- Когда же новая будетъ?
-- Дайте мнѣ свою душу, тогда, можетъ-быть, и пойдетъ новая исторія,-- отвѣтилъ онъ.
Она покачала головой.
-- Ахъ, Сережа, Сережа, неисправимъ ты!-- проговорила она, смотря на него съ лаской, какъ на любимаго брата.-- Кажется, я скоро отрекусь отъ тебя!
Онъ засмѣялся.
-- Не пугайте -- не испугаюсь; знаю, что не отречетесь!
-- Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, голубчикъ, нельзя же такъ жить,-- мягко сказала она.-- Неглупый юноша,-- читаешь много, учишься хорошо, а характеръ...
-- Ужъ не станете ли вы меня за характеръ упрекать. Кажется, я...-- началъ онъ горячо.
Она перебила его и вдругъ впала въ дидактическій тонъ, заговоривъ книжными фразами:
-- Да, да, за характеръ! Совсѣмъ глупый характеръ. Силы воли нѣтъ. Владѣть собой не умѣешь. Не можешь привыкнуть къ тому, что передѣлать ближнихъ нельзя, что, живя съ ними, надо прежде всего примириться съ ихъ мелкими недостатками, хорошо сознавая, что это люди добрые, честные, а -- главное -- глубоко несчастные. Люди всѣ несчастны, а твои родные -- особенные неудачники. Да что я говорю: ты это все самъ знаешь и любишь ихъ, конечно, больше, чѣмъ я, а все же укротить себя не умѣешь и подливаешь горечи въ ихъ, и безъ того не сладкую, жизнь.
-- А мнѣ сладко?-- запальчиво спросилъ онъ.
-- Не сладко и потому ты хочешь, чтобы имъ было еще хуже?-- спросила она.-- Логика тоже! Да что логика? Безъ логики можно жить, а безъ доброты, безъ снисхожденія къ ближнимъ...
-- Ну, да, вы хотите, чтобы подставлять правую щеку, когда бьютъ по лѣвой...
-- А ты хочешь, чтобы другіе были искалѣчены за то, что тебѣ больно?-- спросила она съ ироніей.-- Ну, что-жъ, вѣчная потасовка и будетъ. Обезоружить ихъ старайся, обезоружить, а то и они въ синякахъ будутъ, и ты съ фонарями подъ глазами будешь ходить. Эффектное зрѣлище! Вѣдь ужъ если люди веревочкой связаны, такъ надо приспособляться...
Онъ хотѣлъ что-то сказать, протестовать, но она быстро продолжала, довольная собой и пользуясь случаемъ поораторствовать:
-- И съ чего ты кипятишься? Отецъ шутитъ и подсмѣивается? Такъ вѣдь это его привычка. Ты это долженъ разъ навсегда запомнить. Онъ даже не понимаетъ, что это можетъ тебя сердить, да если бы и понималъ -- не могъ бы отвыкнуть отъ этого. И для чего отвыкать на старости лѣтъ? Вѣдь ужъ теперь, какъ онъ ни смотри на жизнь, лучше она не пойдетъ. Прошлаго не воротишь и только дай Богъ, чтобы новаго чего-нибудь дурного не проявилось и въ образѣ жизни и въ привычкахъ.
-- То-есть чего это?-- спросилъ Сергѣй.
-- А вдругъ пить съ отчаянья начнетъ! Нѣтъ, ужъ пусть лучше шутитъ, пока шутится. Горе -- не свой братъ. Вотъ и твоя мама? Развѣ она была прежде придирчива и сварлива? Помнишь, какимъ милымъ человѣкомъ она была? На всякое чужое горе отзывалась, всѣхъ жалѣла. Теперь только все это исчезло. Это горе ее сдѣлало такой раздражительной, желчной, несправедливой.
-- Ну, и меня не радость сдѣлала раздражительнымъ!-- воскликнулъ онъ, ходя по комнатѣ.-- Имъ вы все прощаете, а мнѣ...
-- Тутъ дѣла не въ прощеніи! Но подумай: что же потомъ-то будетъ съ тобою?-- спросила она, перебивая его.-- Меня только это и заботитъ. Потому только я и журю тебя. Что станешь послѣ дѣлать? На стѣну полѣзешь? Драться съ людьми станешь? Теперь тебя любящіе люди раздражаютъ, а потомъ вѣдь чужіе, совсѣмъ чужіе люди будутъ стоять около тебя; тѣ еще менѣе поцеремонятся, совсѣмъ не станутъ справляться о твоихъ вкусахъ. Что же ты станешь дѣлать съ ними? Опять синяки и фонари подъ глазами въ ходъ пойдутъ? Голубчикъ, всѣхъ не перебьешь!