Книговод

Домби и сын

Диккенс Чарльз


  

Собраніе сочиненій Чарльза Динкснса.

Домби и сынъ.

Часть первая.

Переводъ Иринарха Введенскаго.

С. Петербургъ.

Типографія Товарищества "Просвѣщеніе", 7 рота, 20.

Оглавленіе.

   Глава I. Домби и сынъ
   " II. Изъ которой видно, какъ въ благоустроенныхъ фамиліяхъ заранѣе принимаютъ мѣры противъ всего, что можетъ случиться
   " III. Мистеръ Домби, какъ человѣкъ и отецъ, является главою домашняго департамента
   " IV. Здѣсь выступаютъ на театръ приключеній новыя лица
   " V. Крестины Павла
   " VI. Второе лишеніе Павла
   " VII. Бѣглый взглядъ на жилище и на сердечныя привязанности миссъ Токсъ
   " VIII. Дальнѣйшіе успѣхи Павла; его возрастаніе и характеръ
   " IX. Бѣда съ деревяннымъ мичманомъ
   " X. Послѣдствія бѣды съ деревяннымъ мичманомъ
   " XI. Павелъ выступаетъ на новую сцену
   " XII. Воспитаніе Павла
   " XIII. Вѣсть изъ за моря и распоряженія фирмы
   " XIV. Павелъ сдѣлался еще страннѣе и уѣхалъ домой на каникулы
   " XV. Замысловатое лукавство капитана Куттля и новыя хлопоты Вальтера Гэя
   " XVI. Всегда говорятъ одно и то же морскія волны
   " XVII. Капитанъ Куттль устраиваетъ судьбу молодыхъ людей
   " XVIII. Отецъ и дочь
  

Глава I.

Домби и Сынъ.

  
   Домби сидѣлъ въ углу закрытой комнаты въ большихъ креслахъ подлѣ постели, a сынъ, тепло закутанный, лежалъ въ плетеной корзинкѣ, осторожно поставленной на софѣ, подлѣ камина, передъ самымъ огнемъ.
   Домби-отцу было около сорока восьми лѣтъ; сыну -- около сорока восьми минутъ. Домби былъ немножко плѣшивъ, немножко красенъ, мужчина вообще очень статный и красивый, хотя слишкомъ суровый и величавый. Сынъ былъ совершенно плѣшивъ, совершенно красенъ, ребенокъ, нечего сказать, прелестный и милый, хотя немножко сплюснутый и съ пятнами на тѣлѣ. Время и родная сестра его забота -- эти безжалостные близнецы, безъ разбору опустошающіе свои человѣческія владѣнія -- уже проложили на челѣ Домби нѣсколько роковыхъ замѣтокъ, какъ на деревѣ, назначенномъ для срубки; лицо сына было исковеркано множествомъ небольшихъ складокъ, но коварное время тупой стороной своей гуляющей косы готовилось выравнять и выгладить для себя новое поле, чтобы впослѣдствіи проводить по немъ глубокія борозды.
   Домби отъ полноты душевнаго наслажденія самодовольно побрякивалъ золотою часовою цѣпочкой, свѣсившейся изъ-подъ синяго фрака, котораго пуговицы, при слабыхъ лучахъ разведеннаго огня, свѣтились какимъ-то фосфорическимъ блескомъ. Сынъ лежалъ въ своей люлькѣ съ поднятыми маленькими кулаками, какъ будто вызывая на бой самоуправную судьбу, подарившую его неожиданнымъ событіемъ.
   -- Домъ нашъ съ этихъ поръ, м-сь Домби, -- сказаль м-ръ Домби, -- не по имени только, a на дѣлѣ будетъ опять: Домби и Сынъ, Домби и Сынъ!
   И эти слова имѣли на родильницу такое успокоительное дѣйствіе, что м-ръ Домби противъ обыкновенія пришелъ въ трогательное умиленіе и рѣшился, хотя не безъ нѣкотораго колебанія, прибавить нѣжное словечко къ имени жены: "не правда ли, м-съ моя... моя милая?"
   Мимолетный румянецъ слабаго изумленія пробѣжалъ по блѣдному лицу больной женщины, не привыкшей къ супружескимъ нѣжностямъ. Она робко подняла на мужа глаза.
   -- Мы назовемъ еіо Павломъ, моя мил... м-съ Домби, не правда ли?
   Больная въ знакъ согласія пошевелила губами и снова закрыла глаза.
   -- Это имя его отца и дѣда, -- продолжалъ м-ръ Домби. -- О, если бы дѣдъ дожилъ до этого дня!
   Тутъ онъ немного пріостановился и затѣмъ снова повторилъ: "Доммби и Сынъ"!
   Эти три слова выражали идею всей жизни м-ра Домби. Земля сотворена была для торговыхъ операцій Домби и Сына. Солнце и луна предназначены для освѣщенія ихъ дѣлъ. Морямъ и рѣкамъ повелѣно носить ихъ корабли. Радуга обязывалась служить вѣстницей прекрасной погоды. Звѣзды и планеты двигаются въ своихъ орбитахъ единственно для того, чтобы въ исправности содержать систему, центромъ которой были: Домби и Сынъ. Обычныя сокращенія въ англійскомъ языкѣ получали въ его глазахъ особое значеніе, выражая прямое отношеніе къ торговому дому Домби и Сынъ. A. D. вмѣсто Anno Domini {Отъ Рождества Христова. Примѣчаніе ред.}, м-ръ Домби читалъ Anno Dombey and Son.
   Какъ раньше его отецъ на пути жизни и смерти возвысился отъ Сына къ Домби, такъ и онъ теперь былъ единственнымъ представителемъ фирмы. Вотъ ужъ десять лѣтъ онъ женатъ; его жена, какъ говорили, не принесла въ приданое дѣвственнаго сердца: счастье бѣдной женщины заключалось въ прошедшемъ, и, выходя замужъ, она надѣялась успокоить растерзанную душу кроткимъ и безропотнымъ исполненіемъ суровыхъ обязанностей. Впрочемъ, эта молва никогда не достигала до ушей самодовольнаго супруга, да, еслибъ и достигла, м-ръ Домби ни за что на свѣтѣ не повѣрилъ бы безумнымъ и дерзкимъ сплетнямъ. Домби и Сынъ часто торговали кожами; но женскія сердца ни разу не входили въ ихъ коммерческія соображенія. Этотъ фантастическій товаръ оставляли они мальчикамъ и дѣвочкамъ, пансіонамъ и книгамъ. Насчетъ супружеской жизни понятія м-ра Домби были такого рода: всякая порядочная и благоразумная женщина должна считать для себя величайшею честью брачный союзь съ такой особой, какъ онъ, представитель знаменитой фирмы. Надежда произвести на свѣтъ новаго сочлена для такого дома должна подстрекнуть честолюбіе всякой женщины, если только есть въ ней честолюбіе. М-съ Домби, заключая брачный контрактъ, вполнѣ понимала всѣ эти выгоды и потомъ съ каждымъ днемъ на дѣлѣ могла видѣть свое высокое значеніе въ обществѣ. Она за столомъ сидѣла всегда ыа первомъ мѣстѣ и вела себя, какъ подобаетъ знатной дамѣ. Стало быть, м-съ Домби совершенно счастлива. Иначе и быть не можетъ.
   Но, разсуждая такимъ образомъ, м-ръ Домби охотно соглашался, что для полноты семейнаго счастья требовалось еще одно весьма важное условіе. Вотъ уже десять лѣтъ продолжалась его супружеская жизнь; но вплоть до настоящаго дня, когда м-ръ Домби величаво сидѣлъ подлѣ постели въ большихъ креслахъ, побрякивая тяжелою золотою цѣпочкой, высокіе супруги не имѣли дѣтей.
   То есть, не то, чтобы вовсе не имѣли: есть y нихъ дитя, но о немъ не стоитъ и упоминать. Это -- маленькая дѣвочка лѣтъ шести, которая невидимкой стояла въ комнатѣ, робко забившись въ уголъ, откуда пристально смотрѣла на лицо своей матери. Но что такое дѣвочка для Домби и Сына? ничтожная монета въ огромномъ капиталѣ торговаго дома, монета, которую нельзя пустить въ оборотъ, и больше ничего.
   Однако-жъ, на этотъ разъ чаша наслажденія для м-ра Домби была уже слишкомъ полна, и онъ почувствовалъ, что можетъ удѣлить изь нея двѣ-три капли, чтобы вспрыснуть пыль на тропинкѣ своей маленькой дочери.
   -- Подойди сюда, Флоренса, -- сказалъ о.нъ, -- и посмотри на своего братца, если хочешь, да только не дотрагивайся до него.
   Дѣвочка быстро взглянула на синій фракъ и бѣлый стоячій галстухъ отца, но, не сказавъ ни слова, не сдѣлавъ никакого движенія, снова вперила глаза въ блѣдное лицо своей матери.
   Въ эту минуту больная открыла глаза и взглянула на дочь. Ребенокъ мгновенно бросился къ ней и, стоя на цыпочкахъ, чтобы лучше скрыть лицо въ ея объятіяхъ, прильнулъ къ ней съ такимъ отчаяннымъ выраженіемъ любви, какого нельзя было ожидать отъ этого возраста.
   -- Ахъ, Господи! -- сказалъ м-ръ Домби, поспѣшно вставая съ креселъ. -- Какая глупая ребяческая выходка! Пойду лучше, позову доктора Пепса. Пойду, пойду. -- Потомъ, остановившись y софы, онъ прибавилъ: -- мнѣ нѣтъ надобности просить васъ, м-съ...
   -- Блоккитъ, сэръ, -- подсказала нянька, сладенькая, улыбающаяся фигурка.
   -- Такъ мнѣ нѣтъ надобности просить васъ, м-съ Блоккитъ, чтобы вы особенно заботились объ этомъ юномъ джентльменѣ.
   -- Конечно, нѣтъ, сэръ. Я помню, когда родилась миссъ Флоренса ...
   -- Ta, та, та, -- сказалъ м-ръ Домби, нахмуривъ брови и наклоняясь надъ люлькой. -- Миссъ Флоренса -- совсѣмъ другое дѣло: все хорошо было, когда родилась Флоренса. Но этотъ молодой джентльменъ призванъ для высокаго назначенія: не такъ ли, мой маленькій товарищъ?
   Съ этими словами м-ръ Домби поднесъ къ губамъ и поцѣловалъ ручку маленькаго товарища; но потомъ, испугавшись, по-видимому, что такой поступокъ несообразенъ съ его достоинствомъ, довольно неловко отошелъ прочь.
   Докторъ Паркеръ Пепсъ, знаменитый придворный акушеръ, постоянный свидѣтель приращенія знатныхъ фамилій, ходилъ по гостиной взадъ и впередъ, съ сложенными назадъ руками, къ невыразимому наслажденію домового врача, который въ послѣднія шесть недѣль протрубилъ всѣмъ своимъ паціентамъ, пріятелямъ и знакомымъ, что вотъ того и гляди м-съ Домби разрѣшится отъ бремени, и его, по поводу этого событія, пригласятъ вмѣстѣ съ докторомъ Паркеромъ Пепсомъ.
   -- Ну, что, сэръ, -- сказалъ Пепсъ звучнымъ, басистымъ голосомъ, -- поправилась ли сколько-нибудь ваша любезная леди при вашемъ присутствіи?
   -- Ободрилась ли она? -- прибавилъ домовой врачъ и въ то же время наклонился къ знаменитому акушеру, какъ-будто хотѣлъ сказать: "извините, что я вмѣшиваюсь въ разговоръ, но случай этотъ важный".
   М-ръ Домби совершенно потерялся отъ такихъ вопросовъ! Онъ почти вовсе не думалъ о больной и теперь не зналъ, что отвѣчать. Опомнившись, онъ проговорилъ, что докторъ Пепсъ доставитъ ему большое удовольствіе, если потрудится взойти наверхъ.
   -- Ахъ, Боже мой! -- сказалъ Паркеръ Пепсъ. -- Мы не можемъ больше отъ васъ скрывать, что ея свѣтлость герцогиня -- прошу извинить: я перемѣшиваю имена, -- я хотѣлъ сказать, что ваша любезная леди чувствуетъ чрезмѣрную слабость и во всемъ ея организмѣ замѣтно всеобщее отсутствіе эластичности, a это такой признакъ, котораго мы ....
   -- Не хотѣли бы видѣть, -- перебилъ домовый врачъ, почтительно наклонивъ голову.
   -- Именно такъ, -- сказалъ Паркеръ Пепсъ, -- этого признака мы не хотѣли бы видѣть. По всему замѣтно, что организмъ леди Кенкеби, -- прошу извинить, я хотѣлъ сказать организмъ м-съ Домби, -- но я всегда перемѣшиваю фамиліи паціентовъ.
   -- Еще бы, при такой огромной практикѣ! -- бормоталъ домовый врачъ. -- Мудрено тутъ не смѣшивать. Докторъ Паркеръ Пепсъ знаменитый, велик...
   -- Очень вамъ благодаренъ, -- прервалъ докторъ. -- Такъ я хотѣлъ замѣтить, что организмъ нашей паціентки выдержалъ такое потрясеніе, отъ котораго, быть можетъ, она освободится; но для зтого необходимо съ ея стороны болыіюе, крѣпкое и ....
   -- Могучее, -- добавилъ домовый врачъ.
   -- Именно такъ, -- продолжалъ докторъ, -- и могучее усиліе. М-ръ Пилькинсъ, по своему положенію врачебнаго совѣтника въ этомъ домѣ, a я увѣренъ, никто лучше его не можеть выполнить этого назначенія
   -- Охъ! -- пробормоталъ домовый врачъ. -- Удостоиться такой похвалы отъ знаменитаго придворнаго доктора Паркера Пепса!
   -- Вы слишкомъ добры, -- возразилъ Паркеръ Пепсъ. -- М-ръ Пилькинсъ, говорю я, по своему положенію домашняго врача, очень хорошо знаетъ организмъ паціентки въ ея нормальномъ состояніи, -- a такое знакомство весьма важно въ настоящемь случаѣ. Мы оба теперь такого мнѣнія, что натура должна сдѣлать могучее усиліе, и если, сверхъ чаянія, наша интересная паціентка графиня Домби, -- прошу извинить, -- если м-съ Домби не....
   -- Не въ состояніи будетъ, -- перебилъ домовый врачъ.
   -- Именно такъ. Если м-сь Домби не выдержитъ этого усилія, то въ такомъ случаѣ можеть произойти опасный, очень опасный кризисъ, и послѣдствія его будутъ гибельны.
   Нѣсколько секундъ эскулапы не говорили ни слова, опустивъ глаза въ землю. Потомъ, по нѣмому движенію доктора Пепса, они пошли на верхъ. Домовый врачъ почтительно отворялъ двери передъ знаменитымъ собратомъ.
   Мы будемъ несправедливы къ м-ру Домби, если скажемъ, что мнѣніе врачей не произвело на него никакого вліянія. Правда, онъ былъ вовсе не такой человѣкъ, чтобы могъ когда-либо и отчего бы то ни было испытывать сильныя ощущенія ; но если бы -- чего Боже избави! -- жена его вдругъ захворала и умерла, нѣтъ сомнѣнія, м-ръ Домби былъ бы очень огорченъ: тогда бы онъ почувствовалъ, что въ его хозяйствѣ недостаетъ одной изъ самыхъ драгоцѣнныхъ мебелей, и потеря ея была бы для него крайне чувствительна. Но само собою разумѣется, печаль его была бы холодная, спокойная джентльменская.
   Между тѣмъ, какъ м-ръ Домби разсуждалъ объ этомъ предметѣ, размышленія его были прерваны поспѣшной ходьбой и шумомъ платья на лѣстницѣ. Вдругь вбѣжала въ комнату женщина болѣе чѣмъ солидныхъ лѣтъ, но перетянутая въ ниточку и одѣтая по послѣдней модѣ, какъ молодая дама въ полномъ расцвѣтѣ юности и красоты. Лицо ея и вся фигура обличали сильное волненіе. Она стремительно бросилась къ нему на шею и сказала трогательнымъ голосомъ:
   -- Павелъ, милый мой Павелъ! Вѣдь онъ настоящій Домби!
   -- Что-жъ тутъ мудренаго? -- возразилъ братъ, -- м-ръ Домби былъ братъ вбѣжавшей лэди. -- Фамильное сходство должно быть. Но отчего ты такъ встревожена, Луиза?
   -- Охъ, я знаю, что это глупо, -- отвѣчала Луиза, усаживаясь на стулъ и вынимая платокъ изъ ридикюля, -- но онъ настоящій вылитый Домби. Въ жизнь я не видала такого сходства.
   -- Но въ какомъ положеніи Фанни? -- сказалъ м-ръ Домби. -- Съ нею что дѣлается?
   -- Ничего, милый Павелъ, -- отвѣчала Луиза, -- рѣшительно ничего, повѣрь мнѣ, такъ-таки иросто ничего. Небольшое изнуреніе, истощеніе силъ, но ничего такого, что я вытерпѣла съ моимъ Жоржемъ или Фридерикомъ. Стоитъ ей немножко потерпѣть, -- вотъ и все. О, если бы Фанни была Домби! Но я не сомнѣваюсь и даже увѣрена, что она сдѣлаетъ это усиліе, котораго отъ нея требуютъ: вѣдь она знаетъ, какъ это необходимо. -- Ахъ, милый Павелъ, я вся взволнована, и дрожь проняла меня съ ногъ до головы: это глупо, очень глупо; но что дѣлать? Ужъ я такъ создана. Вели мнѣ, пожалуйста, дать рюмку вина и перекусить что-нибудь. Я думала, что совсѣмъ упаду на лѣстницѣ, когда выбѣжала отъ Фанни и посмотрѣла на нашего крошечнаго пѣвунчика.
   За этими словами, вызванными живѣйшимъ воспоминаніемъ о ребенкѣ, послышалась скромная походка, и кто-то слегка постучался въ дверь.
   -- М-съ Чиккъ, -- проговорилъ ласковый женскій голосъ, -- какъ вы себя чувствуете, моя милая?
   -- Любезный Павелъ, -- тихонько сказала Луиза, вставая со стула, -- это миссъ Токсъ, прекрасная, преинтересная дѣвица: мнѣ никогда бы не быть безъ нея здѣсь! Миссъ Токсъ, рекомендую вамъ -- братъ мой, м-ръ Домби; Павелъ, милый Павелъ, -- рекомендую: моя искренняя пріятельница, мой лучшій другъ -- миссъ Токсъ.
   Отрекомендованная интересная дѣвица была длинная, сухощавая фигура съ такимъ увядшимъ лицомъ, какъ-будто щеки ея были когда-то натерты линючей краской, и эта краска мгновенно сбѣжала отъ дѣйствія воды и солнечныхъ лучей. Зато ее можно было назвать настоящей розой учтивости и добродушія. Отъ продолжительной привычки вслушиваться во все, что при ней говорили, и внимательно всматриваться въ физіономію собесѣдниковъ, какъ-будто было y ней намѣреніе неизгладимо запечатлѣть въ душѣ ихъ портреты, голова ея совершенно склонилась на одну сторону. Ея руки получили судорожную привычку подниматься сами собою въ знакъ невольнаго удивленія; въ глазахъ постоянно отражалось это же чувство. Голосъ ея былъ самый нѣжный и вкрадчивый; на самой переносицѣ усѣлась y нея небольшая шишка, и огромный орлиный носъ ея, по этой причинѣ, никогда не вздергивался кверху.
   Миссъ Токсъ одѣвалась богато и даже по модѣ, но въ ея платьѣ всегда замѣтна была какая-то скудость и оборванность. На шляпкѣ или чепчикѣ y ней всегда красовались разнокалиберные цвѣточки, и волосы иной разъ убирались странными букетами. Любопытные глаза замѣчали также, что на ея воротникахъ, манжетахъ, косынкахъ и вообще на всемъ, гдѣ долженъ быть узелъ, два конца никогда не сходились вмѣстѣ какъ слѣдуетъ, a торчали какъ-то страннымъ образомъ. Зимой носила она разные мѣховые наряды, налантины, боа, муфты; но все это никогда не приглаживалось, и мѣхъ по обыкновенію таращился въ разныя стороны. Она любила носить маленькіе кошельки съ замочками, стрѣлявшими на подобіе пистолетовъ всякій разъ, когда она ихъ запирала или когда они запирались сами собою; эти и другія подобныя принадлежности въ ея костюмѣ содѣйствовали къ распространенію мнѣнія, что миссъ Токсъ дама независимая во всѣхъ отношеніяхъ, и такое мнѣніе она при всякомъ случаѣ старалась обратить въ свою пользу. Ея мелкая, жеманная походка была также очень для нея выгодна: она раздѣляла обыкновенный шагъ на двѣ или на три части, и это, какъ думали, происходило оттого, что миссъ Токсъ привыкла изъ каждой вещи дѣлать возможно большее употребленіе.
   -- Увѣряю васъ, -- сказала миссъ Токсъ, -- я всегда считала за величайшую честь быть представленной м-ру Домби; но, признаюсь, никакъ не думала удостоиться такой чести въ эту минуту. Любезная, милая м-съ Чиккъ.... или ужъ позвольте назвать васъ просто Луизой.
   М-съ Чиккъ крѣпко пожала руку миссъ Токсъ, поставила рюмку вина, отерла слезу и трогательнымъ голосомъ произнесла: -- благодарю, благодарю васъ!
   -- Милая Луиза, -- продолжала миссъ Токсъ, -- дорогой мой, неоцѣненный другъ, какъ вы себя чувствуете?
   -- Теперь немного лучше, -- отвѣчала м-съ. Чиккъ, -- выпейте вина, моя милая; вы почти такъ-же взволнованы, какъ я, -- вамъ надобно подкрѣпиться.
   М-ръ Домби началъ подчивать.
   -- Вотъ что, любезный Павелъ, -- продолжала м-съ Чиккъ, взявъ подругу за руку, -- зная, съ какимъ нетерпѣніемъ дожидалась я этого дня, несравненная миссъ Токсъ приготовила для Фанни небольшой подарокъ, который я обѣщалась ей передать. Подарокъ этотъ -- маленькая подушечка для булавокъ; но я должна сказать тебѣ, милый Павелъ, миссъ Токсъ обнаружила тутъ всю деликатность нѣжнаго сердца. На подушечкѣ вышито: "пожалуйте сюда, крошечка Домби"! Каково?
   -- Это девизъ? -- спросилъ братъ.
   -- Да, девизъ, -- отвѣчала Луиза.
   -- Но вы должны оправдать меня, милая Луиза, -- сказала миссъ Токсъ тономъ покорной просьбы, -- только лишь -- ахъ, какъ бы это сказать? -- неизвѣстность этого случая заставила употребить такую свободу. Мнѣ бы гораздо приличнѣй было выразиться: "пожалуйте сюда, господинъ Домби"! Но какъ могли мы знать, что дождемся такого ангельчика? Иначе бы я никакъ не позволила себѣ эту непростительную фамильярность, увѣряю васъ.
   Говоря это, миссъ Токсъ сдѣлала очень граціозный книксенъ, и м-ръ Домби отвѣчалъ ей тоже очень граціознымъ поклономъ. Надобно сказать, братъ въ совершенствѣ понималъ свою сестру, считая ее слабой и пустой женщиной; тѣмъ не менѣе м-съ Чиккъ имѣла надъ нимъ большое вліяніе именно потому, что очень искусно поддѣлывалась подъ его характеръ, толкуя безпрестанно о Домби и Сынѣ.
   -- Вотъ теперь, -- сказала м-съ Чиккъ, сладко улыбаясь, -- я готова за все простить Фанни, за все!
   Послѣ этого припадка христіанской любви къ ближнему, на душѣ м-съ Чиккъ сдѣлалось очень легко. Собственно говоря, ей вовсе не за что было прощать свою невѣстку, потому что та ни въ чемь передъ ней не провинилась: преступленіе ея состояло только въ томъ, что она осмѣлилась выдти замужъ за ея брата, да еще развѣ въ томъ, что за шесть лѣтъ передъ этимъ бѣдная женщина родила дѣвочку вмѣсто сына, котораго отъ нея ожидали.
   Въ эту минуту м-ръ Домби поспѣшно былъ отозванъ въ спальню жены, и дамы остались однѣ. Миссъ Токсъ немедленно настроила себя на восторженный ладъ.
   -- Я знала, -- замѣтила м-съ Чиккъ, -- что братъ мой вамъ понравится. Я говорила, что вы будете ему удивляться.
   Руки и глаза миссъ Токсъ выразили глубокое удивленіе.
   -- A какъ онъ богатъ, моя милая!
   -- Ужъ и не говорите! -- съ глубокимъ вздохомъ произнесла миссъ Токсъ.
   -- Да, намъ не пересчитать его милліоновъ.
   -- Но каково его обращеніе, милая Луиза! -- замѣтила миссъ Токсъ. -- Какая осанка, какой благородный, величественный видъ! Много мужчинъ, много джентльменовъ видала я на своемъ вѣку; но ни въ комъ и наполовину не нашла такихъ достоинствъ. Что-то этакое, знаете, какая-то въ немъ сановитость, прямота, и грудь такая широкая! Это настоящій финансовый герцогъ Іоркскій, никакъ не менѣе: такъ бы и хотѣлось называть его: "Ваша финансовая свѣтлость"!
   -- Что съ тобою, милый Павелъ? -- вскричала сестра, увидѣвъ вошедшаго брата. -- Ты такой блѣдный! Что тамъ случилось?
   -- Я ужасно разстроенъ, Луиза: доктора сказали, что Фанни ..
   -- О, не вѣрь имъ, милый Павелъ, не вѣрь! Положись на мою опытность, мой другъ, я знаю въ чемъ дѣло: Фанни должна сдѣлать надъ собой усиліе, вотъ и все тутъ. Но къ этому усилію, -- продолжала сестра, снимая шляпку и хлопотливо надѣвая перчатки, -- ее надобно поощрить, побудить и даже принудить въ случаѣ нужды. Пойдемъ со мной.
   Ha этотъ разъ м-ръ Домби дѣйствительно повѣрилъ своей сестрѣ, какъ опытной женщинѣ. Онъ нѣсколько успокоился и молча пошелъ за ней въ комнату больной.
   Родильница, какъ и прежде, лежала въ постели, прижавъ къ груди маленькую дочь. Дѣвочка, какъ и прежде, плотно прильнула къ матери, не поднимая головы, не отнимая щекъ отъ ея лица. Она не обращала никакого вниманія на окружающихъ, не говорила, не шевелилась, не плакала.
   -- Ей дѣлается хуже безъ этой дѣвочки, -- шепнулъ докторъ м-ру Домби. -- Мы нарочно ее оставили.
   Вокругъ постели господствовала торжественная тишина. Врачи смотрѣли на безжизнениое лицо съ такимъ состраданіемъ, съ такою безнадежностью, что м-съ Чиккъ хотѣла сначала оставить свое намѣреніе. Вскорѣ однако-жъ, призвавъ на помощь свою храбрость и то, что называлось y ней присутствіемъ духа, она подсѣла къ постели и тихонько проговорила такимъ голосомъ, какъ-будто хотѣла разбудить спящую:
   -- Фанни! Фанни!
   Никакого отвѣта! Торжественная тишина нарушалась только громкимъ боемъ карманныхъ часовъ м-ра Домби и доктора Паркера Пепса.
   -- Фанни, милая Фанни, -- повторяла м-съ Чиккъ съ принужденною веселостью, -- здѣсь м-ръ Домби, онъ желаетъ видѣть тебя. Не хочешь ли говорить съ нимъ? Надо сюда положить твоего ребенка, Фанни, твоего сына, моя милая; ты еще не видала его? A вѣдь нельзя его положить, пока ты не привстанешь. Ну, моя милая, понатужься немножко; ну же?
   Она нагнулась ухомъ къ постели и прислушивалась, значительно въ то же время посматривая на зрителей, поднявъ палецъ вверхъ.
   -- Ну же, ну! -- повторила она. -- Что ты говоришь, Фанни? Я не разслышала.
   Нѣмое, упорное молчаніе, ни малѣйшаго звука въ отвѣтъ. Часы м-ра Домби и Пепса бѣжали взапуски, стараясь, по-видимому, перегнать другъ друга.
   -- Что-жъ ты, въ самомъ дѣлѣ, милая Фанни? -- говорила невѣстка, перемѣняя положеніе и принявъ серьезный тонъ. -- Я разсорюсь съ тобой, если ты не встанешь. Тебѣ необходимо сдѣлать усиліе, быть можетъ, болѣзненное, мучителыюе усиліе; но ты знаешь, Фанни, на этомъ свѣтѣ ничего не достается даромъ, и мы не должны унывать, когда такъ много зависитъ отъ насъ. Ну же, милая Фанни, попробуй, попытайся, не то я право разсержусь на тебя.
   Бѣготня часовъ при слѣдующей паузѣ доходила до свирѣпаго неистовства: казалось, они сталкивались и колотили другъ друга.
   -- Фанни! -- продолжала Луиза, осматриваясь вокругъ съ возрастающимъ безпокойствомъ. -- По крайней мѣрѣ, взгляни на меня. Открой глаза и покажи, что ты слышишь и понимаешь меня: не такъ ли? -- Ахъ, силы небесныя! Ну что тутъ дѣлать, господа?
   Врачи значительно помѣнялись взорами черезъ постель. Акушеръ, нагнувшись, шепнулъ что-то на ухо ребенку. Не понявъ содержанія словъ, дѣвочка обратила на доктора свое совершенно безцвѣтное лицо и глубокіе темные глаза; но ни на сколько не измѣнила своей позы.
   Докторъ повторилъ свои слова.
   -- Маменька! -- сказала дѣвочка.
   Знакомый любимый голосокъ пробудилъ лучъ сознанія въ угасающей душѣ. Больная открыла глаза, и легкая тѣнь улыбки показалась на ея устахъ.
   -- Маменька! -- кричалъ ребенокъ, громко рыдая. -- Милая мама! Охъ, милая мама!
   Докторъ тихонько отнялъ локоны дѣвочки отъ лица и губъ матери. Увы! Какъ спокойно они тамъ лежали! Какъ мало было дыханія въ этихъ устахъ, чтобы пошевелить ихъ!
   И бѣдная мать, крѣпко ухватившись за эту слабую вѣтку, въ ея объятіяхъ, поплыла далеко по темному и невѣдомому морю, которое волнуется вокругъ всего свѣта.
  

Глава II.

Изъ которой видно, какъ въ благоустроенныхъ фамиліяхъ заранѣе принимаютъ мѣры противъ всего, что можетъ случиться.

  
   -- Ахъ, какъ я рада, что за все простила бѣдную Фанни! Вѣдь вотъ оно что, -- кто бы могъ предвидѣть такой случай? Ужъ подлинно, самъ Богъ меня надоумилъ. Ну, теперь что бы ни случилось, a это всегда будетъ для меня утѣшеніемъ.
   Такъ говорила м-съ Чиккъ, воротившись въ гостиную отъ модистокъ, занятыхъ наверху шитьемъ фамильнаго траура. Это замѣчаніе она сдѣлала въ назиданіе своего супруга, м-ра Чикка, толстаго, плѣшиваго джентльмена съ широкимъ лицомъ, съ руками постоянно опущенными въ карманы. М-ръ Чиккъ имѣлъ маленькую слабость насвистывать и напѣвать разныя аріи вездѣ, гдѣ бы ни привелось ему быть, и теперь, въ домѣ сѣтованія и печали, ему трудно было удержаться отъ любимой привычки.
   -- Не суетись такъ, Луиза, -- замѣтилъ въ свою очередь м-ръ Чиккъ, -- съ тобой, пожалуй, опять сдѣлаются спазмы. Тра-ла-ла! Фи, чортъ побери, все забываюсь. -- Какъ, подумаешь, коротка жизнь-то человѣческая!
   М-съ Чиккъ бросила сердитый взглядъ и продолжала свою назидательную рѣчь:
   -- Надѣюсь, -- говорила она, -- этотъ трогательный случай для всѣхъ послужитъ урокомъ, какъ необходимо вставать и дѣлать усилія, когда этого отъ насъ требуютъ. Во всемъ есть нравоученія: умѣй только ими пользоваться. Сами же будемъ виноваты, если выпустимъ изъ виду такой страшный урокъ.
   Въ отвѣтъ на эту сентенцію м-ръ Чиккъ очень некстати затянулъ совершенно неприличную арію "Ужъ какъ жилъ поживалъ сапожникъ" и вдругъ, остановивъ себя, съ нѣкоторымъ смущеніемъ замѣтилъ, что, конечно, наша вина, если мы не пользуемся такими несчастными случаями.
   -- Ты могъ бы, я думаю, говорить объ этомъ, не насвистывая своихъ гадкихъ пѣсенъ, -- возразила м-съ Чиккъ, сдѣлавъ своему супругу очень непріятную мину.
   -- Что дѣлать, душа моя, -- отвѣчалъ м-ръ Чиккъ, -- привычка!
   -- Глупость, a не привычка, мой милый. Умный человѣкъ постыдился бы такъ оправдываться! Привычка! Если бы я, напримѣръ, привыкла ходить вверхъ ногами по потолку, какъ мухи, тогда, я знаю, не перестали бы толковать объ этомъ.
   М-ръ Чиккъ не счелъ нужнымъ оспаривать, что такая привычка дѣйствительно получила бы нѣкоторую гласность.
   -- Ну, что, Луиза, каковъ ребенокъ? -- спросилъ онъ, чтобы перемѣнить разговоръ.
   -- О какомъ ребенкѣ говоришь ты? -- возразила м-съ Чиккъ. -- Сегодня въ столовой было цѣлое стадо дѣтей.
   -- Стадо дѣтей! -- бормоталъ м-ръ Чиккъ, съ безпокойствомъ озираясь вокругъ.
   -- Тутъ нечего и толковать, -- продолжала м-съ Чиккъ, -- нѣтъ бѣдной матери, такъ надо пріискать кормилицу.
   -- Охъ! Ахъ! -- говорилъ м-ръ Чиккъ. -- Тра-ла-ла! Жизнь-то наша, подумаешь. Ты ужъ, вѣроятно, нашла кормилицу, моя милая?
   -- Покамѣстъ нѣтъ еще, -- отвѣчала м-съ Чиккъ, -- a между тѣмъ ребенокъ ...
   -- Отправится къ чорту, -- замѣтилъ глубокомысленно м-ръ Чиккъ, -- я увѣренъ въ этомъ.
   Сердитый взглядъ почтенной супруги напомнилъ ему всю неумѣстность этой выходки. Чтобы поправить такой промахъ, онъ прибавилъ:
   -- Нельзя ли, по крайней мѣрѣ, чѣмъ -нибудь помочь до времени бѣдному сиротинкѣ?
   Эта нѣжная заботливость о бѣдномъ сиротинкѣ была, сверхъ чаянія, увѣнчана вожделеннѣйшимъ успѣхомъ. М-съ Чиккъ, не сказавъ ни слова своему супругу, величественно встала, подошла къ окну и съ большимъ вниманіемъ смотрѣла черезъ стору на подъѣзжавшій экипажъ. М-ръ Чиккъ, тоже не сказавъ ни слова, началъ ходить по комнатѣ, покоряясь судьбѣ, которая, на этотъ разъ, была противъ него. Не всегда, однако-жъ, терпѣлъ онъ такую невзгоду. Случалось, на его улицѣ тоже бывалъ прадзникъ, и тогда онъ жестоко наказывалъ Луизу. Говоря вообще, это была самая согласная, чудесно подобранная, другъ для друга сотворенная чета. Когда разгоралась между ними ссора, заранѣе никакъ нельзя было угадать, на чьей сторонѣ будетъ верхъ. Иной разъ м-ръ Чиккъ уже совсѣмъ, по-видимому, готовъ былъ сдаться, какъ вдругъ ни съ того, ни съ сего вскакивалъ онъ съ мѣста, хваталъ стулья, стучалъ безъ милосердія надъ самымъ ухомъ озадаченной суируги и бросалъ все, что ни подвертывалось подъ руку. Но если окончательная побѣда была на сторонѣ м-съ Чиккъ, супружеская размолвка принимала какой то нерѣшительный характеръ, полный жизни и одушевленія.
   Когда экипажъ остановился y подъѣзда, въ комнату вдругь со всѣхъ ногъ вбѣжала миссъ Токсъ, едва переводя духъ.
   -- Луиза, милая Луиза, -- говорила она, -- мѣсто еще вѣдь не занято?
   -- Какъ вы добры, мой безцѣнный другь, -- отвѣчала м-съ Чиккъ, -- нѣтъ еще, мой ангелъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, милая Луиза, -- продолжала миссъ Токсъ, -- я надѣюсь и увѣрена ... но погодите, я тотчасъ приведу.
   Черезъ минуту миссъ Токсъ снова вбѣжала въ комнату, сопровождаемая цѣлымъ конвоемъ гостей, которыхъ она высадила изъ наемной кареты. Это были: полная, круглолицая, краснощекая, здоровая молодая женщина, съ толстымъ ребенкомъ на рукахъ, за ней -- молодая женщина, не такая полная, но тоже краснощекая и круглолицая, какъ наливное яблоко; она вела двухъ мальчиковъ, очень полныхъ и совершенно круглолицыхъ; позади, самъ собою, шелъ еще мальчикъ, круглолицый и очень полный. Наконецъ, послѣ всѣхъ выступалъ изъ-за двери толстый и круглолицый, какъ яблоко, мужчина съ полнымъ и совершенно круглолицымъ ребенкомъ на рукахъ; онъ поставилъ его на полъ и сказалъ сиплымъ голосомъ; "держись крѣпче за братца Джонни".
   -- Милая Луиза, -- сказала миссъ Токсъ, -- зная ваше безпокойство и желая помочь горю, я отправилась въ родильный домъ королевы Шарлотты и спросила, нѣтъ ли тутъ кормилицы въ хорошій домъ? Мнѣ сказали, что нѣтъ. Послѣ этого отвѣта, вы не повѣрите, моя милая, я пришла въ совершенное отчаяніе на вашъ счетъ. Но къ счастью, надо же такъ случиться: одна дама, услышавъ, въ чемъ дѣло, сказала, что знаетъ женщину очень хорошую во всѣхъ отношеніяхъ. Едва я это услыхала, я взяла адресъ, моя дорогая, и тотчасъ отправилась.
   -- Какъ вы добры, какъ услужливы, моя милая, -- сказала Луиза.
   -- Погодите, погодите, еще не все, -- возразила миссъ Токсъ. -- Когда я вошла въ домъ -- какая чистая комната, моя милая, вы могли бы кушать на полу! -- Все семейство сидѣло за столомъ и, какъ мнѣ показалось, что никакая рекомендація не сравнится съ тѣмъ, что я увидѣла, то я рѣшилась всѣхъ ихъ привести съ собою, чтобы лично представить вамъ и м-ру Домби. Вотъ этотъ джентльменъ, -- продолжала миссъ Токсъ, указывая на толстаго круглолицаго мужчину, -- отецъ семейства. Не угодно ли вамъ, сэръ, подойти поближе?
   Круглолицый мужчина, повинуясь приказанію, неповоротливо выступилъ впередъ и оскалилъ зубы.
   -- А вотъ это его жена, -- продолжала миссъ Токсъ, обращаясь къ молодой женщинѣ съ ребенкомъ. -- Какъ ваше здоровье, Полли?
   -- Слава Богу, сударыня, благодарю васъ, -- отвѣчала женщина.
   Миссъ Токсъ говорила какъ со старыми знакомыми, которыхъ не видала около двухъ недѣль.
   -- Очень рада, очень рада, -- продолжала она. -- A эта другая молодая женщина -- ея незамужняя сестра, она живетъ съ ними и ходитъ за ихъ дѣтьми. Ее зовутъ Джемимой. Какъ вы поживаете, Джемима?
   -- Очень хорошо, сударыня, благодарю васъ, -- отвѣчала Джемима.
   -- Ну, слава Богу, очень рада, -- сказала миссъ Токсъ. -- Надѣюсь, и всегда будетъ хорошо. Пятеро дѣтей. Младшему шесть недѣль. Вотъ этотъ прелестный мальчикъ съ прыщикомъ на носу старшій сынъ. Отчего y него прыщикъ? -- продолжала миссъ Токсъ, обращаясь съ вопросительнымъ взглндомь къ почтенному семейству.
   -- Отъ утюга, -- пробормоталъ сквозь зубы яблочный мужчина.
   -- Извините, сэръ, что вы сказали?
   -- Отъ утюга, -- повторилъ глава семейства.
   -- Ахъ, да, я и забыла, -- продолжала миссъ Токсъ. -- Именно такъ, отъ утюга. Ребенокъ, въ отсутствіи матери, дотронулся до горячаго утюга. Вы совершенно правы, сэръ. Когда я была y васъ, вы мнѣ сказали также, что ваше ремесло...
   -- Кочегаръ, сударыня.
   -- Да, кочегаръ, -- повторила миссъ Токсъ.
   -- Кочегаръ, сударыня, на паровой машинѣ.
   -- Ну, да, кочегаръ на парахъ, -- сказала миссъ Токсъ, по-видимому не совсѣмъ хорошо понимая значеніе этого ремесла. -- A какъ оно вамъ нравится?
   -- Что, сударыня?
   -- Ваше ремесло.
   -- Славнае ремесло, сударыія. Только иной разъ пепелъ входитъ сюда, -- онъ указалъ на грудь, -- и отъ этого голосъ становится сиплымъ. Я, вотъ видите, хриплю, сударыня, но это отъ пепла, не отъ чего другого.
   Миссъ Токсъ, по-видимому, такъ мало понимала это объясненіе, что не знала, какъ продолжать разговоръ. Между тѣмъ м-съ Чиккъ подробно разспрашивала жену кочегара о дѣтяхъ, о домашнемъ житьѣ-бытьѣ, о брачномъ свидѣтельствѣ, и такъ далѣе. Когда молодая женщина съ честью выдержала этотъ экзаменъ, м-съ Чиккъ отправилась съ донесеніями въ комнату брата, взявъ съ собой двухь особенно полныхъ краснощекихъ мальчиковъ, какъ блистательное дополненіе къ своей рекомендаціи.
   М-ръ Домби по смерти жены безвыходно оставался въ своей комнатѣ, погруженный въ глубокія размышленія относительно младенчества, юности, воспитанія и будущей судьбы своего сына. Тяжелое и холодное бремя лежало на его душѣ; но онъ горевалъ больше о лишеніяхъ сына, чѣмъ о собственной своей потерѣ. Какая опасность, какія огорченія ожидаютъ его при самомъ вступленіи въ свѣтъ! Жизнь только что начинается, -- и вотъ нужно пріискивать чужую, постороннюю женщину, отъ которой будутъ зависѣть первыя впечатлѣнія, первое развитіе ребенка: какое горестное униженіе для Домби и сына! Мысль, что наемная женщина должна будетъ на время выполнять всѣ обязанности матери, была такъ противна, такъ огорчительна для гордой и ревнивой души его, что онъ чувствовалъ явное удовольствіе всякій разъ, когда отказывалъ кандидаткамъ, которыхъ ему представляли. Но пришло наконецъ время, когда нужно прекратить борьбу между этими двумя чувствованіями. Передъ нимъ стояли прекрасныя дѣти будущей кормилицы, безукоризненной во всѣхъ отношеніяхъ, блистательно отрекомендованной родною сестрой и услужливою миссъ Токсъ.
   -- Дѣти очень здоровы, -- сказалъ Домби, -- но когда я подумаю, что со временемъ они, нѣкоторымъ образомъ, сдѣлаются роднею моего Павла... Отведи ихъ, Луиза! Пусть войдетъ женщина съ своимъ мужемъ.
   Черезъ минуту неуклюжая чета остановилась передъ очами м-ра Домби.
   -- Я понимаю, -- сказалъ онъ, поворачиваясь въ креслахъ, какъ заведенная безжизненная машина, a не какъ существо изъ плоти и крови; -- вы бѣдны и вы желаете заработать деньжонокъ чрезъ воспитаніе дитяти, моего сына, который такъ рано понесъ ничѣмъ незамѣнимую потерю. Я съ своей стороны не прочь пособить вамъ. Судя по всему, вы годитесь для моего сына. Но прежде чѣмъ вы войдете въ мой домъ, я долженъ предложить два-три условія, и отъ васъ будетъ зависѣть принять или не принять ихъ. Какъ ваша фамилія?
   -- Тудль, -- отвѣчала молодая женщина.
   -- Во все время, как вы пробудете y меня, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- вы должны прозываться "Р_и_ч_а_р_д_с_ъ": это обыкновенная и очень приличная фамилія. Принимаете ли вы это условіе? Посовѣтуйтесь съ мужемъ.
   Но почтенный супругъ только скалилъ зубы и безпрестанно подносилъ ко рту правую руку, отчего ладонь была y него очень мокра. М-съ Тудль толкнула его два или три раза; но такъ какъ это его нисколько не образумило, она учтиво сдѣлала книксенъ и сказала, что, вѣроятно, дадутъ ей особую плату, если она перемѣнитъ свою фамилію.
   -- Само собою разумѣется, -- отвѣчалъ м-ръ Домби. -- Но объ этомъ рѣчь впереди. Теперь вотъ еще условіе: во все время, какъ станете вы, за извѣстное вознагражденіе, воспитывать моего сиротку, я желаю, чтобы вы какъ можно рѣже видѣлись со своимъ семействомъ. Потомъ, какъ скоро услуги ваши сдѣлаются безполезными и денежные счеты будутъ между нами кончены, я хочу, чтобы съ того времени прекратились всѣ сношенія между нами. Понимаете ли вы меня?
   М-съ Тудль, по-видимому, не совсѣмъ вникла въ смыслъ этого условія, a супругъ ея попрежнему скалилъ зубы, вовсе не обращая вниманія на разговоръ.
   -- У васъ есть свои дѣти, -- продолжалъ м-ръ Домби. -- Въ нашу торговую сдѣлку отнюдь не входитъ, что вы обязаны полюбить моего сына или чтобы мой сынъ со временемъ полюбилъ васъ. Я не ожидаю и вовсе не желаю чего-нибудь въ этомъ родѣ. Совсѣмъ напротивъ. Какъ скоро вы отойдете, торгъ нашъ оконченъ, условія выполнены, и вы не должны больше знать моего дома. Ребенокъ перестанеть васъ помнить и вы, если угодно, можете совершенно забыть моего сына.
   Яркій румянецъ покрылъ и безъ того красныя щеки м-съ Тудль. Она потупила глаза и отвѣчала:
   -- Надѣюсь, сэръ, я знаю свое мѣсто.
   -- Конечно, конечно, -- продолжалъ мръДомби, -- я увѣренъ, что вы отлично понимаете свое мѣсто. Иначе и быть не можетъ: это такъ просто и обыкновенно! Любезная Луиза, уговорись съ этой женщиной насчетъ жалованья, и скажи, что она можетъ получить деньги когда ей угодно. Теперь съ вами, м-ръ -- какъ ваше имя? -- пару словъ.
   Задержанный такимъ образомъ на порогѣ при выходѣ изъ комнаты вмѣстѣ съ женой, Тудль воротился и очутился одинъ на одинъ съ мромъ Домби. Это былъ дюжій, широкоплечій, косматый, неуклюжій мужчина въ растрепанномъ платьѣ, съ мозолями на рукахъ, съ четыреугольнымъ лбомъ, съ густыми волосами, съ черными усами и бакенбардами, еще болѣе вычерненными дымомъ и копотью. Онъ представлялъ во всѣх;ь отношеніяхъ поразительный контрастъ съ м-ромъ Домби, принадлежавшимъ къ породѣ тѣхъ гладко обритыхъ и выстриженныхъ купцовъ-капиталистовъ, y которыхъ голова лоснится, какъ новая банковая ассигнація, и которые, по-видимому, вспрыснуты золотымъ дождемъ.
   -- Есть y васъ сынъ? -- спросилъ м-ръ Домби.
   -- Четыре, сэръ. Четверо сыновей и одна дочь. Всѣ живехоньки.
   -- Вамъ, я думаю, довольно трудно содержать ихъ? -- продолжалъ м-ръ Домби.
   -- Трудновато, сэръ; но еще было бы труднѣе...
   -- Что такое?
   -- Потерять ихъ, сэръ.
   -- Умѣете вы читать? -- спросилъ м-ръ Домби.
   -- Не бойко, сэръ.
   -- A писать?
   -- Мѣломъ, сэръ?
   -- Чѣмъ-нибудь.
   -- Мѣломъ немножко маракаю, когда мнѣ показываютъ, -- сказалъ Тудль послѣ нѣкотораго размышленія.
   -- A вѣдь вамъ, я думаю, будетъ около тридцати двухъ или трехъ лѣтъ.
   -- Да, около этого, сэръ, -- отвѣчалъ Тудль, подумавъ немного побольше.
   -- Отчего же вы не учитесь? -- спросилъ м-ръ Домби.
   -- Я ужъ подумываю объ этомъ, сэръ. Вотъ видите ли, одинъ изъ моихъ мальчугановъ скоро будетъ ходить въ школу, и тогда мы станемъ учиться вмѣстѣ... то есть, онъ будетъ мнѣ показывать,
   -- Хорошо! -- сказалъ м-ръ Домби, внимательно и не совсѣмъ благосклонно посмотрѣвъ на своего собесѣдника, который между тѣмъ, разиня ротъ, осматривалъ комнату, особенно потолокъ. -- Вы слышали, что я сказалъ вашей женѣ?
   -- Полли все слышала, сэръ, -- сказалъ Тудль, указывая черезъ плечо шляпой къ дверямъ, съ видомъ совершеннѣйшаго довѣрія къ дражайшей половинѣ. -- Все будетъ ладно.
   -- Такъ какъ вы во всемъ полагаетесь на свою жену, -- продолжалъ м-ръ Домби, обманутый въ намѣреніи яснѣйшимъ образомъ изложить свои условія мужу, какъ главному лицу въ этой сдѣлкѣ, -- то я думаю, мнѣ не о чемъ больше толковать съ вами.
   -- Совершенно не о чемъ, сэръ, -- отвѣчалъ Тудль. -- Полли все слышала, a ужъ она не дастъ промаху.
   -- Такъ я не хочу дольше васъ удерживать, -- сказалъ м-ръ Домби, озадаченный неожиданнымъ отвѣтомъ. -- A гдѣ вы работали?
   -- Сперва, сэръ, подъ землею, пока не былъ женатъ. A теперь работаю наверху. Я хожу на желѣзныя дороги, когда ихъ совсѣмъ отдѣлываютъ.
   Какъ послѣдняя соломенка подавляетъ своей тяжестью спину навыоченнаго верблюда, такъ это послѣднее извѣстіе о подземельной работѣ окончательно разстроило гордую дуіиу м-ра Домби. Онъ молча указалъ на дверь будущему кормильцу своего сына, и тотъ вышелъ, по-видимому, очень охотно. Потомъ, заперевъ комнату, м-ръ Домби началъ ходить взадъ и впередъ, погруженный въ горькое раздумье. Несмотря на непоколебимое достоинство и умѣнье владѣть собою, слезы невольно текли изъ его глазъ, и часто въ сильномъ волненіи онъ повторялъ: "бѣдное, бѣдное дитя"! Этой горести, этого разстроеннаго вида м-ръ Домби ни за что въ свѣтѣ не обнаружилъ бы передъ другими людьми.
   Довольно характеристическая черта въ гордости нашего героя, что онъ въ своемъ сынѣ жалѣлъ самого себя. "И такъ", говорилъ онъ, "я принужденъ ввѣрить своего сына женѣ грубаго рабочаго, всю жизнь работавшаго подъ землею!... A между тѣмъ смерть ни разу не постучалась въ двери этого рабочаго, a за столомъ его ежедиевно обѣдаютъ четверо сыновей. Что будетъ съ тобою, бѣдное дитя мое"?
   Эти слова шевелились на его губахъ, какъ вдругъ пришло ему въ голову, -- и здѣсь опять новое доказательство притягательной силы, по которой всѣ его надежды, опасенія, мысли постоянно стремились къ одному общему центру, -- что эта женщина подвергалась въ его домѣ великому искушенію. Собственный ея ребенокъ былъ еще въ пеленкахъ: что, если она задумаетъ подмѣнить его на мѣсто маленькаго Домби?
   Хотя эту мысль онъ тотчасъ же отвергнулъ какъ романическую и невѣроитную, -- впрочемъ безспорно возможную, -- однако, воображеніе его невольно продолжало рисовать картину такого подмѣна. Что мнѣ дѣлать, думалъ онъ, если обманъ откроется, когда ребенокъ уже вырастетъ? Въ состояніи ли буду я, послѣ многихъ лѣтъ, лишить обманщика своей заботливости, довѣрія и привычной нѣжности, и перенесть все это на родного сына, который между тѣмъ сдѣлается для меня совершенно чужимъ?
   Впрочемъ, это необыкновенное волненіе скоро прошло, и опасенія совершенно исчезли. Тѣмъ не менѣе м-ръ Домби рѣшился на всякій случай строго присматривать за кормилицей, не давая ей этого замѣтить. На душѣ y него стало легко, и теперь былъ онъ очень радъ, что заранѣе выговорилъ условіе, отстранявшее тѣсную связь между этой женщиной и его сыномъ.
   Между тѣмъ условія между м-съ Чиккъ и Ричардсъ, при содѣйствіи миссъ Токсъ, были заключены, и Ричардсъ съ большими церемоніями, какъ будто давали ей орденъ, получила маленькаго Домби, передавъ въ то же время, послѣ многихъ слезъ и поцѣлуевъ, своего ребенка Джемимѣ. Потомъ принесли вина, чтобы развеселить печальныхъ гостей.
   -- Не хотите ли рюмку вина, сэръ? -- сказала миссъ Токсъ, когда вошелъ Тудль.
   -- Благодарствую, сударыня, -- отвѣчалъ кочегаръ, -- почему же нѣтъ? Выпить можно, когда подносятъ.
   -- Не правда ли, вамъ очень пріятно оставить свою милую жену въ такомъ почтенномъ домѣ? -- продолжала миссъ Токсъ, лукаво прищуривая глаза и кивая головой въ его сторону.
   -- Вовсе нѣтъ, сударыня, -- отвѣчалъ Тудль, -- мнѣ пріятнѣе было бы увезти ее назадъ.
   При этомъ Полли заплакала навзрыдъ. М-съ Чиккъ, по женскому инстинкту, поняла, что такая неумѣренная печаль можетъ сдѣлаться вредною для маленькаго Домби, и немедленно поспѣшила на выручку.
   -- О чемъ тужить, моя милая? -- сказала она. -- Вашъ ребенокъ вырастетъ безъ горя и безъ нужды подъ надзоромѣ тетушки Джемимы, и вы здѣсь будете совершенно счастливы. Что дѣлать? Безъ горя на этомъ свѣтѣ ничего не бываетъ; надо владѣть собою. Не сняли ли съ васъ мѣрку, Ричардсъ, для траурнаго платья?
   -- Сняли, сударыня, -- рыдая отвѣчала Полли.
   -- A платье будетъ чудесное, -- продолжала м-съ Чиккъ, -- эта мадамъ шьетъ и для меня. Безподобная матерія!
   -- Вы будете такъ хороши, -- прибавила миссъ Токсъ, -- что и мужъ васъ не узнаетъ: не правда ли, сэръ?
   -- Неправда, -- угрюмо возразилъ Тудль, -- я угадаю ее вездѣ и во всемъ.
   Ясно, кочегаръ отъ рукъ отбивался.
   -- Что касается до кушанья, Ричардсъ, -- сказала м-съ Чиккъ, -- самыя лучшія блюда будутъ въ вашемъ распоряженіи. Вы сами станете заказывать обѣдъ, и все, чего ни захотите, мигомь для васъ приготовятъ.
   -- О, разумѣется! -- сказала миссъ Токсъ, усердно поддерживая подругу. -- И пива она можетъ также пить сколько душѣ угодно. Не правда ли, Луиза?
   -- Конечно, конечно, -- отвѣчала м-съ Чиккъ такимъ же тономъ. -- Только вамъ нужно будетъ, моя милая, немножко воздержаться отъ зелени.
   -- И еще, можетъ быть, отъ соленаго, -- подхватила миссъ Токсъ.
   -- A кромѣ зелени и соленаго, -- продолжала Луиза, -- вы будете получать все, что хотите, безъ всякаго ограниченія.
   -- Вы знаете, разумѣется, -- сказала миссъ Токсъ, -- что она горячо любитъ своего собствеинаго ребенка, и вы, я увѣрена, Луиза, не станете ее бранить за это?
   -- О, безъ сомнѣнія! -- благосклонно отвѣчала м-съ Чиккъ.
   -- Но ей, конечно, -- продолжала миссъ Токсъ, -- нужно обратить все вниманіе, всю заботливость на своего маленькаго воспитанника. Она должна считать величайшимъ счастьемъ, что этртъ херувимчикъ, такъ тѣсно связанный съ высшимъ обществомъ, будетъ на ея глазахъ расцвѣтать съ каждымь днемъ. Не правда ли, Луиза?
   -- Безъ всякаго сомнѣнія! -- сказала м-съ Чиккъ. -- Вы видите, душа моя, она ужъ совершенно успокоилась и думаетъ только, какъ бы съ веселымъ сердцемъ и улыбкой проститься со своей сестрицей Джемимой, съ дѣтками и съ честнымъ мужемъ. Не такъ ли, моя милая?
   -- Ну, да, -- вскричала миссъ Токсъ, -- видно по глазамъ, что ей хочется проститься.
   Бѣдная Полли съ отчаяніемъ въ душѣ обняла всѣхъ членовъ семейства и потомъ хотѣла скрыться въ своей комнатѣ, чтобы избѣжать горестной разлуки съ дѣтьми. Но хитрость не удалась: младшій сынъ, угадывая намѣреніе матери, ухватился за ея платье и побѣжалъ вмѣстѣ съ ней, между тѣмъ какъ старшій, прозванный въ семействѣ котломъ, въ воспоминаніе паровой машины, забилъ ногами яростную тревогу, и его примѣру послѣдовали прочіе члены семейства.
   Нѣсколько апельсиновъ и мелкихъ денегъ усмирили маленькихъ Тудлей, и семейство немедленно отправилось домой въ наемной каретѣ, дожидавшейся y подъѣзда. Дѣти, подъ надзоромъ Джемимы, стали y окна и бросали оттуда апельсины и деньги. Самъ м-ръ Тудль расположился на запяткахъ, считая этотъ родъ ѣзды удобнѣе всѣхъ другихъ.
  

Глава III.

Мистеръ Домби, какъ человѣкъ и отецъ, является главою домашняго департамента.

  
   Когда похороны покойной леди были окончены къ совершенному удовольствію гробовщика и вообще всѣхъ сосѣдей, очень взыскательныхъ на этотъ счетъ и готовыхъ обижаться за всякія упущенія при такихъ церемоніяхъ, различные члены въ хозяйствеиномъ департаментѣ м-ра Домби заняли свои мѣста по домашнему управленію. С_е_й м_а_л_ы_й м_і_р_ъ -- увы! -- какъ и большой, отличался похвальною способностью скоро забывать своихъ мертвецовъ. Когда кухарка сказала, что покойница -- вѣчная ей память! -- была очень тихаго характера, a ключница прибавила, что таковъ есть общій жребій всѣхъ человѣковъ; когда буфетчикъ сказалъ: "кго бы могъ это подумать!", a горничная съ лакеемъ проговорили, что имъ все это мерещится какъ будто во снѣ; тогда назидательный предметъ совершенно истощился, и всѣ единодушно рѣшили, что траурное платье слишкомъ скоро износилось.
   Что касается до кормилицы Ричардсъ, заключенной наверху въ качествѣ почетной плѣнницы, заря новой ея жизни, казалось, разсвѣтала холодно и угрюмо. Огромный домъ м-ра Домби стоялъ на тѣнистой сторонѣ высокой, темной и во всѣхъ отношеніяхъ модной улицы между Портлендской площадью и Брайэнстонскимъ скверомъ. Это былъ угольный домъ, занятый внизу погребами съ желѣзными рѣшетками и кривыми дверями, искоса поглядывающими на мусорныя ямы, печальный домъ съ круглыми флигелями назади, содержащими цѣлый рядъ парадныхъ комнатъ, обращенныхъ на дворъ, устланный щебнемъ, гдѣ торчали два тощихъ дерева съ почернѣвшими пнями и вѣтвями, съ закоптѣлыми листьями, которые немилосердно трещали при малѣйшемъ дуновеніи вѣтра. Лѣтнее солнце появлялось на улицѣ только во время завтрака вмѣстѣ съ водовозами, ветошниками, починщиками старыхъ зонтиковъ, цвѣточниками и продавцами стѣнныхъ часовъ, возвѣщавшими о своемъ появленіи звонкой трелью колокольчика. Но скоро дневное свѣтило исчезало, a за нимъ выступали на сцену бродячія труппы музыкантовъ, шарманщики съ куклами и обезьянами, продавцы бѣлыхъ мышей, a иногда, для довершенія спектакля, появлялся балагуръ, промышлявшій ежами. Въ сумерки, когда вся эта компанія съ дневной добычей убиралась во свояси, выходили къ воротамъ лакеи, если господа ихъ обѣдали не дома, и фонарщикъ, по заведенному обычаю, употреблялъ суетныя усилія освѣтить улицу газомъ.
   Огроменъ и пустъ былъ домъ м-ра Домби снаружи и внутри. Тотчасъ же, послѣ похоронъ негоціантъ приказалъ накрыть чехлами всю мебель -- быть можетъ, для того, чтобы сберечь ее для сына -- и физіономія комнатъ измѣнилась, за исключеніемъ тѣхъ, которыя оставлены были для самого хозяина въ нижнемъ этажѣ. Среди уединенныхъ залъ и гостиныхъ явились таинственныя фигуры изъ стульевъ и столовъ, собранныхъ въ одну кучу и нахлобученныхъ большими саванами. На колокольчикахъ, столахъ, зеркалахъ, окутанныхъ газетными и журнальнвми листами, мелькали отрывочныя извѣстія о смертяхѣ и страшныхъ убійствахъ. Каждая люстра, обернутая въ голландское полотно, казалась огромной чудовищной слезою, висѣвшей изъ потолочнаго глаза. Изъ каждаго камина несло сыростью и затхлымъ воздухомъ, какъ изъ могильнаго склепа. Умершая и похороненная леди смотрѣла изъ картинной рамы, какъ страшное привидѣніе въ бѣломъ саванѣ. Вѣтеръ между тѣмъ безпрестанно развѣвалъ полусгнившіе клочки соломы, настланной подлѣ дома, когда хозяйка была больна: эти клочки, по какому-то невидимому притяженію, постоянно летѣли къ порогу противоположнаго грязнаго дома, который отдавался внаймы, и, казалось, посылали оттуда печальную рѣчь къ окнамъ м-ра Домби.
   Комнаты, назначенныя негоціантомъ для собственнаго употребленія, примыкая къ большой залѣ, состояли изъ кабинета, библіотеки и столовой, въ которую превращена маленькая стекляная горница, обращенная окнами къ означеннымъ сухопарымъ деревьямъ, гдѣ по обыкновенію разгуливали кошки. Библіотека была въ то же время и гардеробною, такъ что запахъ веленевой бумаги, пергамента, кожи и русскаго сафьяна смѣшивался въ ней съ запахомъ ваксы и сапоговъ. Эти три комнаты соединялись бдна съ другого. Поутру, когда м-ръ Домби изволилъ кушать свой обыкновенный завтракъ, и вечеромъ, когда онъ возвращался домой къ обѣду, мадамъ Ричардсъ должна была, по звону колокольчика, являться въ стекляную комнату и расхаживать взадъ и впередъ со своимъ маленькимъ питомцемъ. Бросая по временамъ украдкой бѣглые взоры на м-ра Домби, который сидѣлъ въ далекомъ углубленіи и безмолвно посматривалъ на ребенка изъ-подъ темной тяжелой мебели -- домъ былъ прадѣдовскій, старомодный и угрюмый -- кормилица мало-по-малу начала приходить къ заключенію, что хозяинъ ея очень похожъ на арестанта въ тюремномъ замкѣ, или на странное привидѣніе, на выходца съ того свѣта безъ способности говорить и понимать языкъ живыхъ людей.
   Уже нѣсколько недѣль кормилица вела такую жизнь и носила маленькаго Павла. По временамъ выходила она со двора, но отнюдь не одна: по обыкиовенію въ хорошую погоду заходила за ней м-съ Чиккъ въ сопровожденіи миссъ Токсъ: онѣ приглашали ее съ ребенкомъ освѣжиться чистымъ воздухомъ, или, другими словами, церемонно ходить по мостовой взадъ и впередъ на подобіе погребальнаго конвоя. Разъ, когда послѣ одной изъ такихъ процессій Ричардсъ возвратилась къ себѣ наверхъ и сѣла съ ребенкомъ подлѣ окна, дверь въ ея комнату потихоньку отворилась, и на порогѣ остановилась черноглазая маленькая дѣвочка.
   -- Это, вѣроятно, миссъ Флоренса воротилась отъ своей тетки, -- подумала Ричардсъ, еще не видавшая хозяйской дочери. -- Что вамъ угодно, миссъ?
   -- Это мой братъ? -- спросила дѣвочка, указывая на ребенка.
   -- Да, моя красавица, -- отвѣчала Ричардсъ, -- подойдите, поцѣлуйте его.
   Но дѣвочка, не двигаясь съ мѣста, задумчиво посмотрѣла на лицо кормилицы и сказала:
   -- Что вы сдѣлали сь моей мамой?
   -- Господи, помилуй! -- вскричала Ричардсъ, -- Какой печальный вопросъ! Что я сдѣлала? Ничего,миссъ
   -- Что о_н_и сдѣлали съ моей мамой? -- повторила Флоренса.
   -- Въ жизнь не видала такой жалости! -- проговорила Ричардсъ, невольно поставивъ себя въ положеніе покойной леди и вспоминая о собственныхъ дѣтяхъ. -- Подойдите поближе, моя милая, не бойтесь меня!
   -- Я не боюсь васъ, -- отвѣчала дѣвочка, входя въ комнату, -- но мнѣ надобно знать: что они сдѣлали съ моей мамой?
   -- Голубушка, -- скааала Ричардсъ, -- это черное платьице вы носите въ воспоминаніе о своей маменькѣ.
   -- Я могу помнить свою маменьку во всякомъ платьѣ, -- проговорилъ ребенокъ со слезами на глазахъ.
   -- Но ужъ такъ заведено надѣвать черное платье, когда отходятъ.
   -- Куда отходятъ?
   -- Сядьте здѣсь, моя милая, -- сказала растроганная женщина, -- я раскажу, какъ и что однажды случилось.
   Въ живой увѣренности получить отвѣтъ на свой вопросъ, Флоренса положила шляпку, которая до сихъ поръ была y нея въ рукахъ, сѣла на маленькую скамейку y ногъ кормилицы и пристально уставила на нее глаза.
   -- Жила-была, -- начала Ричардсъ, -- одна леди, очень добрая леди, и была y ней маленькая дочь, и эта дочка нѣжно любила ее.
   -- Очень добрая леди, и маленькая дочка нѣжно любила ее, -- повторила Флоренса.
   -- И угодно стало Богу, чтобы захворала добрая леди, захворала и умерла.
   Ребенокъ вздрогнулъ.
   -- И умерла добрая леди, и никто не увидитъ ее здѣсь, и похоронили добрую леди въ сырой землѣ, гдѣ деревья растутъ.
   -- Въ сырой землѣ! -- проговорила дѣвочка, затрепетавъ всѣмъ тѣломъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я ошиблась: не въ сырой, a въ теплой землѣ, гдѣ дурныя, грязныя сѣмена превращаются въ прекрасные цвѣточки, и въ траву, и въ колосья, и ужъ не знаю, во что еще, гдѣ добрыя души превращаются въ свѣтлыхъ ангеловъ и улетаютъ на небеса!
   Ребенокъ, опустившій передъ этимъ головку, поднялъ ее опять и внимательно началъ смотрѣть на разсказчицу.
   -- Ну, такъ.... дай Богъ память! -- сказала Полли, сильно взволнованная этимъ пытливымъ взоромъ, своимъ желаніемъ утѣшить дитя внезапнымъ успѣхомъ и слабымъ довѣріемъ къ собственнымъ силамъ. -- Ну, такъ когда эта добрая леди умерла, куда бы ни дѣвали ее, гдѣ бы ни положили, она отошла къ Богу! И она молится Ему, эта добрая леди, -- продолжала Полли, растроганная до глубины души, -- чтобы онъ научилъ ея маленькую дочку вѣрить, что она счастлива на небесахъ и любитъ по прежнему свое дитя, -- научилъ надѣяться. -- Охъ, всю жизнь надѣяться, -- что и она, эта маленькая дочка, свидится съ нею на небесахъ, свидится и не разстанется никогда, никогда, никогда!
   -- Это моя мама! -- закричала дѣвочка, вскочивъ съ мѣста и обиимая кормилицу.
   -- И сердце этого дитяти, -- говорила Полли, прижимая Флоренсу къ своей груди, -- сердце этой маленькой дочки наполнилось такою нѣжностью, такою вѣрою, что даже когда она услышала объ этомъ отъ чужой посторонней женщины, не умѣвшей хорошенько разсказывать, но которая сама была бѣдная мать и больше ничего, -- она нашла утѣшеніе въ ея словахъ, перестала чувствовать себя одинокою, зарыдала и прижалась къ груди этой женщины, нѣжно прильнула къ младенцу, что на ея колѣняхъ, и -- тогда, тогда, тогда, -- продолжала Полли, лаская кудри дѣвочки и обливая ихъ слезами, -- тогда, мое милое, бѣдное дитя....
   -- Эй, миссъ Флой? Куда вы затесались? Развѣ не знаете, какъ папаша будетъ сердиться? -- закричалъ y дверей громкій, пронзительный голосъ, и вслѣдъ за тѣмъ вошла низенькая, смуглая, курносая дѣвочка лѣтъ четырнадцати, съ выразительными черными глазами, сверкавшими какъ бусы. -- Вѣдь вамъ крѣпко-накрѣпко запрещено сюда таскаться! Зачѣмъ вы тормошите кормилицу?
   -- Она нисколько не безпокоитъ меня, -- отвѣчала изумленная Полли, -- я очень люблю дѣтей.
   -- Не въ томъ дѣло, не въ томъ дѣло, м-съ Ричардсъ, -- возразила черноглазая дѣвчонка съ такимъ колкимъ видомъ, какъ будто хотѣла проглотить свою жертву, -- прошу извинить -- какъ бишь васъ? -- м-съ Ричардсъ; я, вотъ видите ли, м-съ Ричардсъ, очень люблю бисквиты, да вѣдь мнѣ не подаютъ ихъ къ чаю.
   -- Не въ этомъ дѣло, -- сказала въ свою очередь Полли.
   -- A въ чемъ же этакъ, по вашему, любезная моя м-съ Ричардсъ? Не худо бы вамь зарубить хорошенько на носъ, что вы ходите за м-ромъ Павломъ, a миссъ Флой подъ моимъ надзоромъ.
   -- Къ чему же намъ ссориться? -- возразила Полли.
   -- Не къ чему, совершенно не къ чему, несравненная моя м-съ Ричардсъ, вотъ-таки рѣшительно не къ чему, -- скороговоркой отвѣчала Выжига, -- я вовсе не желаю ссориться; миссъ Флой y меня всегда, м-ръ Павелъ y васъ на время.
   Выжига выражалась сжато и сильно, употребляя по-видимому, только запятыя, и выстрѣливая одной сентенціей, не переводя духу, все, что вертѣлось у нея на языкѣ.
   -- Миссъ Флоренса только что воротилась домой: не правда ли? -- спросила кормилица.
   -- Ну, да, м-съ Ричардсъ, она только что воротилась домой, a вы, миссъ Флой, не успѣли повернуться, и ужъ нашли время выпачкать дорогое траурное нлатье, которое м-съ Ричардсъ носитъ по вашей матери.
   Съ этими словами Выжига, которой настоящее имя было Сусанна Нипперъ, оторвала дѣвочку отъ ея новаго друга съ такимъ сильнымъ и крутымъ порывомъ, какъ будто вырывала зубъ. Но все это, казалось, дѣлала она не столько по обдуманной злости, сколько отъ усерднаго желанія выполнить свою обязанность надзирательницы.
   -- Теперь, когда миссъ Флоренса воротилась домой, -- сказала Полли, бросая ободрительную улыбку на здоровое лицо дѣвочки, -- она будетъ совершенно счастлива и увидитъ нынче своего милаго папеньку.
   -- Что-оо? Что вы сказали, м-съ Ричардсъ? -- закричала во все горло Сусанна Нипперъ. -- Она увидитъ милаго папеньку? Вотъ новости! Хотѣла бы я посмотрѣть, какъ она его увидитъ!
   -- Почему же нѣтъ? -- спросила Полли.
   -- Да потому.... ахъ, какая вы странная, м-съ Ричардсъ! У папеньки ея теперь есть кого видѣть; да и прежде, какъ никѣмъ онъ не былъ занятъ, миссъ Флой никогда не была его любимицей, такъ какъ, вотъ видите ли, м-съ Ричардсъ, женщина въ этомъ домѣ ничего не значитъ, право ничего.
   Дѣвочка быстро взглянула на собесѣдницъ, какъ будто понимала и чувствовала этотъ разговоръ.
   -- Вы удивляете меня! -- сказала Полли. -- Неужели м-ръ Домби не видалъ ее съ тѣхъ поръ?
   -- Не видалъ, не видалъ, -- прервала Сусанна Нипперъ. -- Да и прежде того онъ не видалъ ее мѣсяцевъ пять-шесть, и если бы передъ тѣмъ онъ встрѣтился съ ней на улицѣ, онъ не угадалъ бы въ ней миссъ Флой, да и что тутъ толковать? Встрѣть онъ ее хоть завтра, право, не узнаетъ, что это его дочь. Такъ-то, м-съ Ричардсъ! Ну, и что касается до меня, -- продолжала Выжига, не переводя духу и помирая со смѣху, -- бьюсь объ закладъ, м-ръ Домби вовсе не знаетъ, что живетъ на свѣтѣ Сусанна Нипперъ Выжига, его покорная слуга.
   -- Бѣдненькая! -- сказала Ричардсъ, думая о маленькой Флоренсѣ.
   -- Такъ-то, любезная моя Ричардсъ! -- продолжала Сусанна Нипперъ. -- Нашъ хозяинъ настоящій великій моголъ, который живетъ отъ насъ за тридевять земель въ тридесятомъ царствѣ, право, такъ. Ну, прощайте, Ричардсъ! A вы, миссъ Флой, идите-ка со мной, да смотрите, впередъ ведите себя хорошенько, не такъ, какъ невоспитанная, глупая дѣвчонка, что всѣмъ вѣшается на шею.
   Ho, несмотря на строгій выговоръ, несмотря даже на опасность вывихнуть правое плечо, если Сусанна Нипперъ по-прежнему рванетъ за руку, маленькая Флоренса вырвалась отъ своей надзирательницы и нѣжно поцѣловала кормилицу.
   -- Прощайте, -- говорила дѣвочка, -- прощайте. моя добрая! Скоро я опять къ вамъ приду, a не то вы приходите ко мнѣ. Сусанна намъ позволитъ видѣться: не правда ли, Сусанна?
   Собственно говоря, Выжига въ сущности была довольно добрая дѣвушка и вовсе не злого характера; только она принадлежала къ разряду тѣхъ воспитателей юношества, которые думаютъ, что надобно толкать и трясти дѣтей, какъ звонкую монету, чтобы они сохранили свой первоначальный блескъ. Когда Флоренса обратилась къ ней съ умоляющимъ и кроткимъ взоромъ, она сложила свои коротенькія руки, покачала головой, и большіе, открытые черные глаза ея приняли ласковое выраженіе.
   -- Напрасно вы объ этомъ просите, миссъ Флой. Отказать вамъ, вы знаете, я не могу, вотъ мы посмотримъ съ кормилицей, что надобно дѣлать; мнѣ бы хотѣлось съѣздить въ Чансю, да только не знаю, какъ оставить Лондонъ; хорошо, если бы м-съ Ричардсъ на это время согласилась за вами смотрѣть.
   Полли согласилась на предложеніе.
   -- Въ этомъ домѣ веселье никогда не ночевало, -- продолжала Выжига, -- и намъ было бы глупо съ своей стороны дичиться другъ друга и увеличивать скуку. Если бы какая-нибудь Токсъ, или какая-нибудь Чиккъ вздумала для потѣхи вырвать y меня два переднихъ зуба, я была бы дура, когда бы подставила ей всю свою челюсть.
   Полли не сочла нужнымъ опровергать этой сентенціи.
   -- И выходитъ, -- заключила Сусанна Нипперъ, -- что мы должны жить но пріятельски, м-съ Ричардсъ, пока вы возитесь y насъ съ маленькимъ Павломъ, только, разумѣется, не надо нарушать порядка, который тутъ заведенъ. Эй, миссъ Флой, вы еще по сю пору не раздѣлись? Ахъ, вы глупое, неразумное дитя, ступайте домой!
   Съ этими словами Выжига схватила свою воспитанницу и вышла изъ комнаты.
   На лицѣ и во всѣхъ движеніяхъ бѣдной сиротки выражалось столько грусти и кроткаго, безропотнаго самоотверженія, что кормилица маленькаго Домби почувствовала глубокое состраданіе, когда осталась опять одна. Сердце несчастной дѣвочки горѣло пламеннымъ желаніемъ любви -- и некого было любить ей! Ея душа проникнута была болѣзненной тоскою -- и никто не раздѣлялъ ея горя! Никто не брался облегчить бремя ея страданій! Все это какъ нельзя лучше постигало материнское сердце м-съ Ричардсъ, и она почувствовала, что съ этой поры между ней и безпріютной сироткой утверждается родъ довѣренности, важной и необходимой для обѣихъ. Флоренса, въ свою очередь, инстинктивно поняла это искреннее участіе, такъ неожиданно встрѣченное въ незнакомой женщинѣ.
   Несмотря на высокое мнѣніе кочегара о своей супругѣ, его Полли, такъ же, какъ и онъ, не имѣла никакого понятія о житейскомъ благоразуміи. Но она представляла изъ себя простой, безыскусственный образецъ тѣхъ женскихъ натуръ, которыя въ общей массѣ живѣе, благороднѣе, вѣрнѣе, возвышеннѣе чувствуютъ и гораздо долѣе сохраняютъ въ душѣ всю нѣжность и сожалѣніе, самоотверженіе и преданность, нежели грубыя натуры мужчинъ. Быть можетъ, при всей необразованности, ей удалось бы своевременно забросить лучъ сознанія въ черствую душу м-ра Домби, и это сознаніе впослѣдствіи не поразило бы его подобно яркой молніи.
   Но мы удаляемся отъ предмета. Полли въ это время думала только о томъ, какъ бы потѣснѣе сблизиться съ бойкой Сусанной и повести дѣла такъ, чтобы можно было видѣться съ маленькой Флоренсой безъ бунта и на законномъ основаніи. Случай представился въ тотъ же вечеръ.
   Въ обыкновенное время кормилица, по звону колокольчика, явилась въ стеклянную комнату и начала ходить взадъ и впередъ съ младенцемъ на рукахъ, какъ вдругъ, къ величайшему ея изумленію и страху, м-ръ Домби нечаянно вышелъ изъ своей засады и остановился передъ ней.
   -- Добрый вечеръ, Ричардсъ.
   И теперь это былъ тотъ же суровый, угрюмый, неподвижный джентльменъ, какимъ она видѣла его въ первый день. Онъ уставилъ на воспитательницу своего сына холодный и безжизненный взоръ, и бѣдная женщина, въ одно и то же время, по невольному движенію, потупила глаза и сдѣлала книксенъ.
   -- Здоровъ ли м-ръ Павелъ, Ричардсъ?
   -- Совершенно здоровъ, сэръ, и растетъ очень скоро.
   -- Это замѣтно, -- сказалъ м-ръ Домби, съ большимъ участіемъ разсматривая крошечное личико, открытое для его наблюденія. -- Надѣюсь, вамъ даютъ все, что нужно?
   -- Покорно благодарю, сэръ, я очень довольна.
   Но вдругъ, послѣ этого отвѣта, на лицѣ ея выразилось такое тревожное колебаніе, что м-ръ Домби, уже повернувшій въ свою комнату, оборотился опять и устремилъ на нее вопросительный взглядъ.
   -- Я думаю, сэръ, ребенокъ былъ бы живѣй и веселѣй, если бы вокругъ него играли другія дѣти, -- сказала Полли ободрившись.
   -- Когда вы пришли сюда, Ричардсъ, -- отвѣ

ДОМБИ И СЫНЪ.

РОМАНЪ
ЧАРЛЗА ДИККЕНСА.

Переводъ съ англійскаго (*).

   (*) Три мѣсяца назадъ, при обозрѣніи новостей англійской литературы, мы объявили (О. З. 1847, томъ LII, іюнь, Отд. VII, стр. 18), что новый романъ Чарлза Диккенса "Домби и Сынъ" переводится нами и скоро появится въ "Отечественныхъ Запискахъ". Приступая теперь къ печатанію новаго произведенія знаменитаго романиста, не лишнимъ считаемъ прибавить, что Диккенсъ издаетъ этотъ романъ тетрадями, выходящими въ свѣтъ съ конца прошлаго года въ неопредѣленное время. Обѣщано 20 тетрадей; теперь вышло и переведено у насъ 10. Мы приняли мѣры, чтобы каждая тетрадь доставлена была намъ тотчасъ по выходѣ ея въ Лондонѣ, и каждая изъ нихъ, немедленно по полученіи ея въ Петербургѣ, будетъ являться и въ нашемъ журналѣ. Ред.
   

ГЛАВА I.
Домби и сынъ.

   Домби сидѣлъ въ углу завѣшенной спальни, въ большихъ креслахъ подлѣ кровати, а сынъ лежалъ на крошечной постелькѣ, устроенной на низкой кушеткѣ, прямо противъ огня камина и близехонько къ нему. Домби было сорокъ-восемь лѣтъ, а сыну около сорока-восьми минутъ. Домби былъ нѣсколько-лысъ, красноватъ, и хотя хорошо сложенъ, но обладалъ такою холодною, серьёзною и важною наружностью, что не могъ нравиться.Сынъ былъ совершенно-лысъ, совершенно-красенъ и хотя безспорно всякій могъ назвать его прекраснымъ младенцемъ, но онъ казался вообще слабымъ и ненадежнымъ. На лицѣ Домби время и заботы оставили замѣтные слѣды; лицо сына было исчерчено тысячью маленькихъ морщинокъ, которыя то же обманчивое время должно было разгладить плоскою стороною своей косы, какъ-будто подготовляя поверхность къ новымъ и болѣе-глубокимъ бороздамъ.
   Домби, восхищенный исполненіемъ своего давнишняго желанія, игралъ тяжелою часовою цѣпочкой, висѣвшею изъ-подъ его синяго фрака, котораго металлическія пуговицы блестѣли отраженіемъ отдаленнаго огня камина. Сынъ, скорчивъ миньятюрные кулачки, какъ-будто грозилъ ими существованію за то, что оно такъ неожиданно его постигло.
   -- Домъ нашъ будетъ снова не только на словахъ, по и на дѣлѣ домомъ Домби и Сына, сказалъ мистеръ Домби.-- Дом...бы и Сынъ!
   Мысль эта была такъ утѣшительна, что онъ даже прибавилъ, хотя не безъ нѣкотораго промедленія, какъ человѣкъ не очень-привычный выражаться съ нѣжностью: -- Да, мистриссъ Домби, моя... моя милая.
   Легкій румянецъ удивленія промелькнулъ на лицѣ больной жены, которой взоры обратились на него.
   -- Мы окрестимъ его Полемъ, моя... мистриссъ Домби, разумѣется.
   -- Разумѣется, отозвалась она и снова закрыла глаза.
   -- Это имя его отца и дѣда, мистриссъ Домби... Я бы желалъ, чтобъ дѣдъ его былъ теперь живъ!-- И потомъ онъ присовокупилъ точь-въ-точь такимъ же голосомъ, какъ и прежде:-- Дом...би и Сынъ!
   Эти три слова могутъ дать понятіе о жизни мистера Домби. Земля была создана только для того, чтобъ было гдѣ торговать фирмѣ Домби и Сына; солнце и луна -- чтобъ свѣтить имъ; рѣки и моря -- чтобъ по нимъ плавали ихъ корабли; радуги обѣщали имъ хорошую погоду; вѣтры дули исключительно или въ пользу ихъ предпріятій, или противъ нихъ; звѣзды и планеты вращались въ своихъ орбитахъ не иначе, какъ для сохраненія системы міра, которой центромъ были Домби и Сынъ.
   Мистеръ Домби выросъ на жизненномъ пути такъ же, какъ отецъ его, изъ сына въ Домби, и въ-продолженіе почти двадцати лѣтъ былъ единственнымъ представителемъ фирмы этого стариннаго торговаго дома. Онъ былъ женатъ десять лѣтъ на дѣвушкѣ, которой счастіе заключалось въ прошедшемъ, которой сердце было уже разбито и растерзано, которой было все равно, за кого бы ее ни выдали. Домби и Сынъ часто торговали кожами, но о сердцахъ не заботились нисколько, предоставляя этотъ фантастическій товаръ мальчикамъ и дѣвочкамъ, пансіонамъ и романамъ.
   Мистеръ Домби разсуждалъ, что супружескій союзъ съ нимъ долженъ, по порядку вещей, быть почетнымъ и счастливымъ для всякой женщины, снабженной хоть тѣнью здраваго разсудка; что надежда произвести на свѣтъ новаго партнера такому торговому дому должна удовлетворить честолюбіе наименѣе-честолюбивой изъ всего женскаго пола; что мистриссъ Домби вступила въ бракъ, доставившіе ей богатство и завидное положеніе въ свѣтѣ; что она ежедневно убѣждалась болѣе-и-болѣе въ важности этихъ преимуществъ; что мистриссъ Домби сидѣла въ головѣ его стола и принимала гостей со всѣмъ должнымъ приличіемъ; что, наконецъ, мистриссъ Домби должна была быть счастливою, волею или неволею.
   Онъ допускалъ только одно препятствіе къ ея полному благополучію: они были женаты цѣлыя десять лѣтъ, и до сего дня, когда онъ поигрывалъ тяжелою золотою цѣпочкой своихъ часовъ, сидя въ большихъ креслахъ подлѣ ея кровати, у нихъ не было потомства...
   То-есть, такого потомства, о которомъ бы стоило говорить. Правда, лѣтъ шесть тому назадъ родилась у нихъ дочь, которая теперь робко и украдкою сидѣла въ углу, чтобъ взглянуть на больную мать; но что значитъ дочь для Домби и Сына! Въ капиталѣ достоинства фирмы Домби и Сына, дочь могла быть только мелкою монетой, негодною для торговыхъ оборотовъ, -- ничѣмъ больше.
   Чаша благополучія мистера Домби была теперь такъ полна, что онъ рѣшился даже пожертвовать каплями двумя въ пользу дочери,
   -- Флоренса, сказалъ онъ ей:-- ты можешь подойдти и взглянуть на своего маленькаго братца, если хочешь. Только не дотрогивайся до него!
   Дѣвочка пристально посмотрѣла на синій фракъ и туго-накрахмаленный бѣлый галстухъ, которые, вмѣстѣ съ скрипучими сапогами и громко-чикавшими часами, олицетворяли у нея всю идею объ отцѣ; но взоры ея тотчасъ же обратились къ больной матери, и она не шевельнулась, не отвѣчала ни слова.
   Черезъ нѣсколько секундъ мистриссъ Домби открыла глаза и увидѣла дочь, которая бросилась къ ней въ то же мгновеніе и, поднявшись на ципочки, чтобъ лучше скрыть лицо свое въ ея объятіяхъ, прильнула къ ней съ отчаянною нѣжностью, несоотвѣтствовавшею лѣтамъ ея.
   -- О, Боже мой! воскликнулъ мистеръ Домби, поднимаясь съ недовольнымъ видомъ.-- Какое неблагоразумное и лихорадочное движеніе! Я пойду попрошу сюда доктора Пенса. Пойду внизъ. Считаю лишнимъ, прибавилъ онъ, взглянувъ на кушетку передъ каминомъ:-- напомнить вамъ, чтобъ вы особенно берегли этого молодаго джентльмена, мистриссъ...
   -- Блоккиттъ, сэръ? робко подсказала нянька, которая не осмѣливалась высказать свое имя какъ фактъ, но обнаружила его только въ видѣ скромнаго предположенія.
   -- Этого молодаго джентльмена, мистриссъ Блоккиттъ.
   -- Конечно, сударь, нѣтъ. Я помню, когда родилась миссъ Флоренса...
   -- Да, да, да, прервалъ мистеръ Домби, наклонясь надъ своимъ наслѣдникомъ и слегка сдвинувъ брови.-- Миссъ Флоренса была совершенно-здорова, но тутъ другое дѣло: этому молодому джентльмену предстоитъ исполнить особенное предначертаніе судьбы, совершенно особенное!-- При этихъ словахъ, онъ взялъ ручейку младенца и приложилъ ее къ своимъ губамъ; но потомъ, какъ-будто боясь, что этимъ дѣйствіемъ насколько унизилъ свое величіе, онъ выпрямился и вышелъ довольно-неловко изъ комнаты.
   Докторъ Паркеръ Пепсъ, одинъ изъ придворныхъ медиковъ, пользовавшійся величайшею знаменитостью за искусное содѣйствіе размноженію знатныхъ семействъ, прохаживался взадъ и впередъ по гостиной, закинувъ руки за спину. Домашній докторъ смотрѣлъ на него съ благоговѣніемъ.
   -- Что, сударь? спросилъ докторъ Паркеръ Пепсъ голосомъ, котораго природная звонкость, подобно дверной скобѣ, была какъ-будто обвернута чѣмъ-то по случаю слабости родильницы: -- какова наша больная? Встревожилъ ее вашъ приходъ?
   -- То-есть, взволновалъ ее? отозвался домашній медикъ робко, кланяясь въ то же время своему величавому собрату, какъ-будто желая выразить: "извините, что я при васъ осмѣливаюсь говорить; но это такіе паціенты, какихъ немного".
   Мистеръ Домби совершенно сконфузился отъ этого вопроса. Онъ такъ мало думалъ о больной, что былъ рѣшительно не въ состояніи отвѣчать, и сказалъ, что сочтетъ себя весьма-довольнымъ, если докторъ Паркеръ Пепсъ потрудится подняться опять на верхъ.
   -- Хорошо! Мы не должны скрывать отъ васъ, сударь, отвѣчалъ докторъ Паркеръ Пепсъ: -- что у ея милости герцогини... извините, я смѣшиваю имена, я хотѣлъ сказать: у вашей любезной супруги -- большой недостатокъ въ физическихъ силахъ. У нея нѣкоторый родъ томленія, общее отсутствіе эластицизма... чего бы мы... не желали...
   -- Видѣть, дополнилъ домашній врачъ съ новымъ благоговѣйнымъ наклоненіемъ головы.
   -- Совершенно такъ; чего бы мы не желали видѣть. Кажется, комплекція лэди Канкеби... извините, я хотѣлъ сказать: мистриссъ Домби -- я все перемѣшиваю имена моихъ паціентокъ...
   -- Не мудрено, ихъ такъ много! пробормоталъ домашній врачъ: -- практика знаменитаго доктора Паркера Пепса въ аристократическихъ домахъ...
   -- Благодарствуйте: совершенно такъ. Кажется, сколько я могъ замѣтить, вся система нашей больной получила толчокъ, отъ котораго она можетъ поправиться только большимъ и напряженнымъ усиліемъ. Докторъ Пилькинсъ, прекрасно знающій свое дѣло (домашній врачъ поклонился съ восторгомъ), полагаетъ, такъ же, какъ и я, что въ теперешнемъ случаѣ надобно заставить природу сдѣлать напряженное усиліе... и если наша интересная графиня Домби -- извините! то-есть, мистриссъ Домби... не будетъ...
   -- Въ состояніи... подсказалъ домашній врачъ.
   -- Перенести это усиліе, продолжалъ докторъ Паркеръ Пепсъ: -- то можетъ произойдти кризисъ, который будетъ намъ обоимъ весьма-горестенъ.
   Оба медика посмотрѣли при этихъ словахъ въ землю и потомъ, черезъ нѣсколько секундъ, пошли наверхъ. Домашній врачъ отворялъ двери аристократическому акушеру и провожалъ его съ самою благоговѣйною почтительностью.
   Несправедливо было бы сказать, чтобъ мистеръ Домби оставался совершенно равнодушенъ при этомъ извѣстіи. Онъ, конечно, былъ не такой человѣкъ, котораго бы что-нибудь могло поразить или огорчить до крайности; но онъ чувствовалъ, что ему было бы очень жаль, еслибъ жена его умерла: онъ ощущалъ бы эту потерю, какъ потерю какой-нибудь части мебели или столоваго серебра, или вообще вещи, которую стоитъ имѣть и которой нельзя лишиться безъ искренняго сожалѣнія. Разумѣется, сожалѣніе это было бы холодное, дѣловое, безъ порывовъ, -- словомъ, джентльменское.
   Размышленія его объ этомъ предметѣ были вскорѣ прерваны сначала шорохомъ платья на лѣстницѣ, а потомъ появленіемъ съ разлета дамы уже больше, чѣмъ среднихъ лѣтъ, но разодѣтой въ самый юношескій туалетъ и претуго зашнурованной. Она бросилась ему на шею, обвила обѣими руками и воскликнула съ выраженіемъ глубокаго, но съ трудомъ подавляемаго чувства:
   -- Милый Поль! Онъ совершенный Домби!
   -- Хорошо, хорошо! возразилъ братъ (мистеръ Домби былъ ея братъ):-- мнѣ кажется, что въ немъ есть что-то Фамильное. Успокойся, Луиза.
   -- О, я теперь сама совершенный ребенокъ! сказала Луиза, усаживаясь и вынимая носовой платокъ: -- но онъ... онъ такой совершенный Домби! Я въ жизнь свою не видала ничего подобнаго!
   -- Но какова Фанни? Что дѣлаетъ Фанни?
   -- Милый Поль! О, это ничего, совершенно ничего, даю тебѣ слово. У нея, конечно, большая слабость, истощеніе, но это ничего въ сравненіи съ тѣмъ, что было со мною, когда родился мой Джорджъ или мой Фредрикъ. Нужно усиліе -- вотъ и все. О, еслибъ милая Фанни была Домби! Но я увѣрена, что она сдѣлаетъ это усиліе. Она обязана сдѣлать его. Милый Поль, тебѣ, конечно, смѣшно смотрѣть, какъ я дрожу съ головы до ногъ, но я такъ взволнована, что должна попросить рюмку вина и сухарикъ.
   Раздался легкій стукъ въ двери.
   -- Мистриссъ Чиккъ, произнесъ за дверьми самый сладкій женскій голосъ:-- какъ вы себя теперь чувствуете, мой милый другъ?
   -- Поль, сказала Луиза топотомъ, вставая: -- это миссъ Токсъ. Самое добрѣйшее созданіе! Безъ нея я ни за что не попала бы сюда! Миссъ Токсъ, мой братъ, мистеръ Домби. Поль, мой другъ, моя искреннѣйшая пріятельница, миссъ Токсъ.
   Представленная такимъ образомъ дама была длинная, тощая, вылинявшая, но до безконечности вѣжливая фигура. Отъ долгой привычки съ восторгомъ внимать всему говоримому въ ея присутствіи и глядѣть на говорящихъ такъ, какъ-будто-бы она гравировала на душѣ своей ихъ образы, чтобъ не разставаться съ ними во всю жизнь, голова ея установилась въ наклонномъ на одну сторону положеніи. Руки ея пріобрѣли спазмодическую привычку подниматься сами-собою отъ невольнаго удивленія, и глаза страдали тѣмъ же недугомъ. Голосъ былъ сладокъ и умиленъ до невѣроятности; а на носу, поразительно орлиномъ, была шишечка въ самомъ центрѣ переносья, отъ котораго носъ загибался внизъ, какъ-будто въ непреклонной рѣшимости не вздергиваться никогда ни на кого и ни отъ чего.
   Нарядъ миссъ Токсъ, хотя хорошій и совершенно-приличный, носилъ на себѣ какой-то отпечатокъ угловатости и скудости. Она обыкновенно носила какіе-то странные, крошечные, плевелистые цвѣточки на шляпкахъ и чепчикахъ; въ волосахъ ея появлялись иногда самыя удивительныя травы, а воротнички, манжеты, косыночки и кушаки -- словомъ, всѣ части туалета, имѣвшія два конца, которымъ предназначалось соединяться, -- никогда не соединялись безъ особеннаго усилія, какъ-будто эти концы жили между собою не въ ладахъ. Зимнія принадлежности ея наряда, на-примѣръ, муфты, боа, пелеринки, торчали всегда какъ-то странно и не имѣли никакой гибкости. У нея была страсть къ колечкамъ, а въ полномъ парадномъ костюмѣ она носила на шеѣ самыя тощія бусы съ замочкомъ, изображавшимъ старый безжизненный, совершенно рыбій глазъ. Все это вмѣстѣ внушало мысль, что миссъ Токсъ, какъ говорится, дама ограниченной независимости.
   -- Позвольте увѣрить васъ, сказала она съ глубочайшимъ реверансомъ: -- что честь быть представленною мистеру Домби была отличіемъ, котораго я долго искала, но весьма-мало надѣялась въ теперешнюю минуту. Моя милая, мистриссъ Чиккъ, могу ли сказать:. моя милая Луиза?
   Мистриссъ Чиккъ взяла ее за руку, удержала слезу и сказала тихимъ голосомъ: "Богъ съ тобой!"
   -- Такъ, милая Луиза, сердечный другъ мой,.какъ вы себя теперь чувствуете?
   -- Лучше. Выпейте рюмку вина. Вы были почти столько же растроганы, какъ и я; вамъ это будетъ полезно.
   Разумѣется, мистеръ Домби поспѣшилъ предложить ей рюмку вина.
   -- Миссъ Токсъ, Поль, продолжала мистриссъ Чиккъ, не выпуская руки своей подруги:-- зная съ какимъ тревожнымъ волненіемъ я ожидала сегодняшняго событія, приготовила для Фанни маленькій подарокъ своей работы, который я обѣщала передать ей. Это не больше, какъ булавочная подушечка для туалетнаго столика; но самое лучшее въ ней девизъ. Считаю обязанностью сказать, что по моему "привѣть маленькому Домби", истинная поэзія.
   -- Это надпись подушечки? спросилъ братъ.
   -- Да.
   Мистеръ Домби милостиво улыбнулся миссъ Токсъ но въ это время его зачѣмъ-то поспѣшно вызвали изъ комнаты, и дамы остались наединѣ. Миссъ Токсъ пришла немедленно въ судорожный восторгъ.
   -- Я знала, что вы будете въ восхищеніи отъ моего брата, милая миссъ Токсъ.
   Руки и глаза миссъ Токсъ выразили вполнѣ степень этого восхищенія.
   -- А богатство его, моя милая!..
   -- О!
   -- Не...объ...ятно!..
   -- Но манеры его, моя милая Луиза! Какое достоинство, какая важность! Настоящій герцогъ Йоркскій!
   -- Что съ тобою, милый Поль? Ты такъ блѣденъ! не-уже-ли положеніе ея такъ дурно? воскликнула мистриссъ Чиккъ вошедшему въ это время брату.
   -- Мнѣ прискорбно говорить объ этомъ, Луиза, но они увѣряютъ, что Фанни...
   -- О, не вѣрь имъ! Положись на мою опытность: нужно только усиліе со стороны Фанни. И къ этому усилію, продолжала она, снимая шляпку и поправляя чепчикъ и перчатки: -- ее надобно ободрить, подстрекнуть, даже принудить. Пойдемъ къ ней, Поль.
   Мистеръ Домби послѣдовалъ за нею въ комнату больной, которая лежала въ постели и прижимала къ себѣ дочь. Дѣвочка прильнула къ ней съ прежнею лихорадочною горячностью, не поднимая головы, не отнимая своей нѣжной щечки отъ лица ея, не обращая вниманія ни на что, не произнося но слова, не проливъ ни одной слезы.
   -- Она не можетъ успокоиться безъ этой дѣвочки, шепнулъ докторъ Пенсъ мистеру Домби:-- а потому мы сочли за лучшее допустить ее снова къ ней.
   Мертвое, торжественное молчаніе царствовало вокругъ постели умирающей. Оба медика смотрѣли на нее съ такимъ состраданіемъ, съ такою безнадежностью, что мистриссъ Чиккъ была сама тронута. Вскорѣ, однако, собравшись съ духомъ, она сѣла подлѣ кровати, и тихимъ, но яснымъ голосомъ, какъ говорятъ тѣ, которые хотятъ разбудить человѣка соннаго, проговорила:
   -- Фанни! Фанни!
   Словамъ ея отвѣчало только чиканье часовъ мистера Домби и доктора Паркера Пепса.
   -- Фанни, моя милая! Вотъ пришелъ къ вамъ мистеръ Домби. Скажите ему хоть слово. Они хотятъ положить къ вамъ малютку, знаете, вашего новорожденнаго, но для этого вамъ надобно приподняться. Вы можете приподняться? Какъ вы думаете?
   Она приклонила ухо къ постели и слушала, оглядываясь на присутствующихъ и приподнявъ палецъ.
   -- Что, милая Фанни? Что вы сказали? Я не разслушала.
   Ни слова, ни звука въ отвѣтъ.
   -- Послушайте, милая Фанни, продолжала мистриссъ Чиккъ, говоря не столь нѣжнымъ голосомъ: -- я разсержусь на васъ, если вы не приподниметесь. Вамъ необходимо сдѣлать надъ собою усиліе, попробуйте!
   Одно только чиканье часовъ отвѣчало на эти убѣжденія.
   -- Фанни! воскликнула Луиза встревоженнымъ голосомъ.-- Взгляните только на меня! Откройте глаза! Боже мой! Господа, что тутъ дѣлать?
   Оба медика обмѣнялись взглядомъ черезъ кровать, и домашній докторъ, наклонившись, прошепталъ что-то на ухо дѣвочкѣ. Не понявъ его шопота, малютка обратила къ нему свое блѣдное лицо и черные глаза, не выпуская матери изъ объятій.
   Онъ снова прошепталъ ей на ухо то же самое.
   -- Мама! воскликнула она.
   Милый голосъ этотъ какъ-будто возбудилъ признакъ жизни на лицѣ умирающей. Закрытыя вѣки ея слегка задрожали, и на губахъ мелькнула слабая тѣнь улыбки.
   -- Мама! воскликнула дѣвочка, громко рыдая:-- о, милая, милая мама!..
   Докторъ Пенсъ тихо отвелъ разсыпавшіяся кудри ея отъ лица и губъ матери. Онѣ лежали на лицѣ ея неподвижно -- малютка лишилась единственнаго, нѣжно-любившаго ее друга!
   

ГЛАВА II,
Въ которой заранѣе приняты предосторожности противъ случаевъ, бывающихъ иногда въ наилучшимъ образомъ устроенныхъ семействахъ.

   -- Я никогда не перестану поздравлять себя съ тѣмъ, что все простила бѣдной, милой Фанни, сказала мистриссъ Чиккъ въ гостиной, куда спустилась послѣ осмотра работъ трудившихся наверху похоронныхъ подрядчиковъ.-- Замѣчаніе это адресовалось къ мистеру Чикку, толстому, лысому джентльмену съ преширокимъ лицомъ, который вѣчно держалъ руки въ карманахъ и имѣлъ непреодолимую наклонность насвистывать и мурлыкать разные напѣвы. Въ теперешнемъ случаѣ, чувствуя, какъ это неприлично въ домѣ плача, оцъ съ трудомъ превозмогалъ себя.
   -- Ты не слишкомъ напрягайся, Лу (Луиза), сказалъ онъ своей супругѣ:-- иначе съ тобою опять сдѣлаются спазмы. Трай-тал-де-ромъ! Ахъ, Боже мой, я забылся! Видишь, мы сегодня здѣсь, а завтра на томъ свѣтѣ!
   Мистриссъ Чиккъ отвѣтила ему недовольнымъ взглядомъ, а онъ, замечтавшись снова, забормоталъ арію: "Жилъ нѣкогда сапожникъ", но вдругъ замолчалъ и сконфузившись замѣтилъ, что во всякомъ горестномъ обстоятельствѣ заключается особеннаго рода мораль.
   -- Я полагаю, что лучше думать о ней, чѣмъ надоѣдать безпрестанными глупыми жужжаньями, напѣвами или подражаніемъ школьному рожку, сказала мистриссъ Чиккъ съ гнѣвнымъ пренебреженіемъ.
   -- Это только привычка, моя милая.
   -- Привычка? Вздоръ! Если въ тебѣ есть разсудокъ, то не приводи такихъ нелѣпыхъ извиненій!
   -- Ну, а каковъ младенецъ, Лу? спросилъ мистеръ Чиккъ, желая перемѣнить предметъ разговора.
   -- Какой младенецъ? Я сегодня видѣла тьму-тьмущую младенцевъ.
   -- Какъ такъ?
   -- Не мудрено понять, что такъ-какъ бѣдной Фанни уже нѣтъ на свѣтѣ, то надобно нанять хорошую кормилицу.
   -- О! А! Тур-рол-долъ... то-есть я хотѣлъ сказать, вотъ какова наша жизнь.
   Потомъ, желая блестящею мыслью поправить свои промахи, о которыхъ напомнила ему гнѣвная физіономія жены, онъ прибавилъ:
   -- Нельзя ли покуда, на время, употребить чайникъ?
   Мистриссъ Чиккъ посмотрѣла на него съ безмолвнымъ отчаяніемъ, величественно подошла къ окну и выглянула на улицу, гдѣ послышался въ то время стукъ колесъ. Мистеръ Чиккъ, чувствуя, что онъ побѣжденъ, отошелъ въ сторону. Однако, онъ не всегда покорялся такъ кротко своей участи: часто случалось и ему удерживать верхъ и тогда онъ вымещалъ на своей супругѣ всѣ ея прежнія торжества. Случалось, что когда онъ казался уже совершенно разбитымъ, онъ вдругъ дѣлалъ отчаянное усиліе и одолѣвалъ свою непокорную половину; но за то и у нея бывали нечаянные порывы, противъ которыхъ онъ самъ не въ силахъ былъ устоять. Однимъ словомъ, семейныя сцены ихъ имѣли совершенно-особенный, весьма-интересный характеръ.
   Гремѣвшія на улицѣ колеса привезли миссъ Токсъ, которая влетѣла запыхавшись въ комнату.
   -- Милая Луиза, воскликнула она, переводя духъ: -- не-уже-ли еще не нашли никого?
   -- Никого, представьте себѣ!
   -- О! въ такомъ случаѣ я надѣюсь и увѣрена... Но, постойте, я сейчасъ приведу ихъ.
   Спустившись бѣгомъ по лѣстницѣ, она вызвала и привела наверхъ сидѣвшихъ въ наемномъ экипажѣ: то была здоровая, краснощекая, полная молодая женщина, съ груднымъ младенцемъ на рукахъ; другая молодая женщина, такая же краснощекая, которая вела двухъ жирныхъ дѣтей; жирный мальчикъ, шедшій самъ-собою, и наконецъ дюжій, круглолицый, краснощекій мужчина, который несъ на рукахъ еще жирнаго мальчика и поставилъ его въ комнатъ на полъ съ хриплымъ увѣщаніемъ:
   -- Смотри, держись за Джонни.
   -- Милая Луиза, сказала миссъ Токсъ: -- зная ваше безпокойство, я отправилась искать кормилицу въ "Контору замужнихъ женщинъ королевы Шарлотты", но тамъ мнѣ сказали, что нѣтъ ни одной, которая была бы годна для васъ. Я пришла въ совершенное отчаяніе, но меня утѣшили извѣстіемъ, что одна женщина, самыхъ прекрасныхъ качествъ и безукоризненнаго поведенія, недавно возвратилась домой. Я взяла ея адресъ и поскакала къ ней.
   -- О, милая, добрая миссъ Токсъ!
   -- Вовсе нѣтъ, не говорите этого. Пріѣхавъ къ дому чистому и опрятному, такъ-что можно хоть обѣдать на полу, я застала все семейство за столомъ и, полагая, что лучше показать ихъ всѣхъ вамъ и мистеру Домби, взяла ихъ съ собою. Вотъ этотъ джентльменъ отецъ. Не угодно ли вамъ выйдти немножко впередъ, сударь?
   Круглолицый мужчина неловко выдвинулся впередъ съ самою бараньею физіономіей и остановился, оскаля зубы.
   -- Вотъ его жена, продолжала миссъ Токсъ, указывая на краснощекую женщину съ груднымъ младенцемъ.-- Здоровы ли вы, Полли?
   -- Покорно васъ благодарю, мэмъ {Ma'am, сокращенное madam.}.
   -- Очень-рада. Вотъ эта молодая женщина, ея незамужняя сестра, живетъ у нихъ въ домѣ и смотритъ за дѣтьми. Пятеро дѣтей. Младшему шесть недѣль. Вотъ этотъ здоровый мальчикъ съ обжогою на носу, старшій. Я надѣюсь, что это случилось нечаянно?
   Круглолицый мужчина проворчалъ:
   -- Полосовое желѣзо.
   -- Извините, сударь, вы сказали?
   -- Полосовое желѣзо.
   -- О, да, понимаю! Этотъ мальчикъ, въ-отсутствіе матери, понюхалъ горячаго полосоваго желѣза. Вы, кажется, сказали мнѣ, что вы ремесломъ...
   -- Кочегаръ {Кочегары -- тѣ, которые мѣшаютъ и подкладываютъ уголь въ печахъ паровыхъ машинъ.}.
   -- Что такое?
   -- Кочегаръ. Паровая машина.
   -- О-о-о! Да! возразила миссъ Токсъ, глядя на него съ задумчивостью и, по-видимому, понявъ его весьма-несовершенно.-- А какъ вамъ это нравится?
   -- Что, мэмъ?
   -- Ваше ремесло.
   -- О, ничего, мэмъ! Иногда зола попадаетъ сюда (указывая себѣ на грудь), и тогда человѣкъ хрипнетъ, какъ я теаерь; но это зола, а не нагаръ.
   Миссъ Токсъ казалась еще менѣе просвѣщенною этимъ объясненіемъ. Мистриссъ Чиккъ принялась разсматривать въ подробности Полли и ея дѣтей, актъ о ея свадьбѣ, аттестаты и тому подобное, и осталась совершенно-довольна; потомъ отправилась со всѣми этими свѣдѣніями къ мистеру Домби и въ подкрѣпленіе взяла съ собою двухъ самыхъ розовыхъ и жирныхъ маленькихъ Тудлей (Фамильное прозваніе этого круглолицаго семейства было -- Тудль).
   Мистеръ Домби остался въ своей комнатѣ послѣ смерти жены, погруженный въ видѣнія юности, воспитанія и будущей участи своего новорожденнаго сына. На днѣ его прохладнаго сердца было бремя холоднѣе и тяжеле обыкновенныхъ; но оно представлялось ему больше въ видъ лишенія для сына, чѣмъ потерею для него самого, и возбуждало въ немъ нѣчто въ родѣ сердитаго огорченія. Онъ оскорблялся мыслью, что будущность фирмы Домби и Сына зависитъ нѣкоторымъ образомъ отъ наемной кормилицы, которая на время будетъ для его сына тѣмъ же, чѣмъ было бы существо, соединенное брачными узами съ намъ.
   -- Дѣти кажутся здоровыми, сказалъ мистеръ Домби:-- но подумай, Луиза, они будутъ co-временемъ имѣть притязаніе на нѣкоторый родъ родства съ моимъ Полемъ! Уведи ихъ и покажи мнѣ эту женщину и ея мужа.
   Мистриссъ Чиккъ исчезла съ парою маленькихъ Тудлей и вскорѣ возвратилась съ болѣе-дюжею четою.
   -- Послушай, добрая женщина, сказалъ онъ обернувшись къ ней вмѣстѣ съ кресломъ, съ которымъ составлялъ какъ-будто одинъ кусокъ: -- я слышалъ, что ты бѣдна и хочешь пріобрѣсти деньги, взявшись кормить моего сына, который такъ безвременно лишился того, чего нельзя ничѣмъ замѣнить. Я не имѣю сказать ничего противъ этого средства пріобрѣтенія комфорта твоему семейству. Но долженъ объявить тебѣ нѣкоторыя условія прежде, чѣмъ ты будешь жить въ моемъ домѣ. Во-первыхъ, пока ты здѣсь, я хочу, чтобъ ты была извѣстна не иначе, какъ подъ именемъ... хоть Ричардсъ: имя обыкновенное и приличное. Согласна ли ты называться Ричардсъ?.. Не лучше ли тебѣ посовѣтоваться съ мужемъ?
   Такъ-какъ мужъ ея только скалилъ зубы и по-временамъ помусливалъ ладонь своей правой руки, то мистриссъ Тудль, послѣ нѣсколькихъ безполезныхъ знаковъ и подмигиваній, присѣла и отвѣчала, что если ее хотятъ звать чужимъ именемъ, то это надобно принять въ разсчетъ при опредѣленіи жалованья.
   -- О, разумѣется, отвѣчалъ мистеръ Домби.-- Я желаю, чтобъ весь этотъ вопросъ былъ разрѣшенъ жалованьемъ. Теперь, Ричардсъ, если ты будешь кормить моего сына, я требую, чтобъ ты всегда помнила слѣдующее: ты будешь щедро вознаграждена за исполненіе извѣстныхъ обязанностей, въ-продолженіе которыхъ я хочу, чтобъ ты видѣлась какъ-можно-рѣже съ своимъ семействомъ. Съ окончаніемъ этихъ обязанностей и выдачею награжденія, кончаются всѣ сношенія между нами. Поняла ты меня?
   Мистриссъ Тудль была какъ-будто въ нѣкоторомъ сомнѣніи, а мужъ ея и не старался разгадать, въ чемъ состояло дѣло.
   -- У тебя есть свои дѣти, продолжалъ мистеръ Домби:-- а потому я нисколько не требую, чтобъ ты сохранила какую-нибудь привязанность къ моему сыну, или чтобъ онъ питалъ какую-нибудь привязанность къ тебѣ. Этого вовсе не нужно. Когда ты отойдешь отсюда, то можешь совершенно забыть о ребенкѣ, а онъ забудетъ о тебѣ.
   Мистриссъ Тудль, покраснѣвъ, сказала, что она надѣется, что знаетъ свое мѣсто.
   -- Надѣюсь, что такъ, Ричардсъ: это такъ ясно, что тутъ нечего и распространяться. Луиза, другъ мои, уговорись съ Ричардсъ относительно денегъ, и пусть она получитъ ихъ когда захочетъ. Мистеръ... какъ тебя зовутъ? на одно слово!
   Остановленный такимъ-образомъ Тудль, который послѣдовалъ-было за женою, остался наединѣ съ мистеромъ Домби. То былъ малый дюжій, размашистый, небрежно одѣтый, переваливающійся, обросшій волосами, съ лицомъ, почернѣлымъ отъ угольнаго дыма и пыли, съ жесткими руками и четвероугольнымъ лбомъ, шероховатымъ какъ дубовая кора. Онъ во всѣхъ отношеніяхъ представлялъ самую рѣзкую противоположность съ мистеромъ Домби, гладко-выбритымъ, коротко-остриженнымъ, натянутымъ и педантски-опрятнымъ денежнымъ джентльменомъ, -- а такіе джентльмены, извѣстно, лоснятся и хрустятъ какъ новая банковая ассигнація и, по-видимому, кажутся зашнурованными въ корсеты и укрѣпленными дѣйствіемъ золотыхъ дождевыхъ ваннъ.
   -- У тебя, кажется, есть сынъ? спросилъ мистеръ Домби.
   -- Четверо, сэръ. Четыре самца и одна самка. Всѣ живы!
   -- Тебѣ, я думаю, тяжело содержать ихъ?
   -- Да, мнѣ бы только одна вещь показалась еще тяжелѣе.
   -- Что?
   -- Потерять ихъ.
   -- Умѣешь ты читать?
   -- Да, не очень-хорошо.
   -- А писать?
   -- Мѣломъ, сэръ?
   -- Чѣмъ бы то ни было!
   -- Я думаю, что могъ бы написать кое-что мѣломъ, еслибъ понадобилось.
   -- А между-тѣмъ, тебѣ ужь тридцать-два или тридцать-три года?
   -- Я думаю, около того, сэръ.
   -- Почему же ты не выучился грамотъ?
   -- Я хочу учиться, сэръ. Когда одинъ изъ моихъ мальчишекъ подростетъ и выучится въ школѣ, онъ будетъ учить меня.
   -- Прекрасно! сказалъ мистеръ Домби, глядя на него внимательно и не очень-милостиво, а Тудль между-тѣмъ глазѣлъ на потолокъ и безпрестанно муслилъ свою руку.-- Ты слышалъ, что я сейчасъ говорилъ твоей женѣ?
   -- Полли слышала. Все хорошо.
   -- Такъ-какъ ты, по видимому, все предоставляешь ей, то мнѣ нечего и говорить съ тобой, сказалъ разочарованный мистеръ Домби, который задержалъ его нарочно съ тѣмъ, чтобъ глубже напечатлѣть свои виды въ умѣ мужа, какъ главы семейства.
   -- Нисколько, сэръ. Полли слышала. Она не спитъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я не стану тебя задерживать. Гдѣ ты работалъ всю свою жизнь?
   -- Больше подъ землею, сэръ, пока не женился. А какъ женился, вылѣзъ на свѣтъ. Я буду на одной изъ этихъ желѣзныхъ дорогъ, когда она совсѣмъ разьиграется.
   Это подземное извѣстіе доконало мистера Домби. Выпроводивъ изъ дверей будущаго молочнаго отца своего сына, онъ повернулъ ключъ и сталъ ходить взадъ и впередъ въ одинокомъ отчаяніи. Не смотря на всю свою туго-накрахмаленную, непроницаемую важность, онъ отиралъ слезы и повторялъ часто, съ чувствомъ, которому бы ни за что на свѣтѣ не желалъ имѣть посторонняго свидѣтеля: "бѣдный малютка!"
   Гордость мистера Домби была замѣчательна тѣмъ, что онъ жалѣлъ о себѣ черезъ сына. Онъ не говорилъ: бѣдный я, бѣдный вдовецъ, довѣряющій противъ воли сына, своего женѣ невѣжественнаго работника, трудившагося больше подъ землею,-- но "бѣдный малютка!"
   Когда онъ произносилъ эти слова, ему вдругъ мелькнула мысль, что женщина эта должна ощущать большое искушеніе: ея собственный младенецъ былъ также мальчикъ: что, если она вздумаетъ обмѣнить ихъ? Но онъ скоро успокоился и разсудилъ, что такая романтическая идея несбыточна, хотя и возможна; однако твердо рѣшился наблюдать за Ричардсъ какъ-можно-пристальнѣе.
   Между-тѣмъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ договаривались съ мистриссъ Ричардсъ, и, когда всѣ условія были кончены, ей поднесли весьма-церемонно маленькаго Домби, какъ-будто высочайшій государственный орденъ, а она со слезами вручила своего малютку сестрѣ своей Джемимѣ. Потомъ принесли вина и рюмокъ, чтобъ поддержать унывающее семейство.
   -- Не угодно ли и вамъ взять рюмку? сказала миссъ Токсъ входящему Тудлю.
   -- Благодарю васъ, мэмъ.
   -- Не-правда-ли, вы очень-рады, что оставляете свою жену въ такомъ комфортѣ?
   -- Совсѣмъ нѣтъ, мэмъ. Я бы хотѣлъ взять ее назадъ.
   Полли расплакалась отъ этого до-нельзя. Мистриссъ Чиккъ, опасаясь, чтобъ такая непомѣрная горесть не испортила молока у кормилицы маленькаго Домби, поспѣшила на помощь.
   -- Вашему ребенку будетъ очень-хорошо у милой Джёмимы, мистриссъ Ричардсъ. Вамъ надобно только одолѣть себя, и вы будете счастливы. Съ васъ уже сняли мѣрку для траурнаго платья, Ричардсъ?
   -- Да-а, мэмъ, всхлипывала Полли.
   -- Оно будетъ вамъ очень къ-лицу и сошьется изъ лучшей матеріи.
   -- Вы будете такой щеголихой, сказала миссъ Токсъ: -- что мужъ и не узнаетъ васъ. Такъ ли, сударь?
   -- Я узнаю ее вездѣ и во всемъ, грубо прохрипѣлъ Тудль.
   -- А что до стола, продолжала мистриссъ Чиккъ: -- вамъ будутъ подавать все, что есть лучшаго, все, чего вы захотите; вы будете жить какъ настоящая лэди.
   -- О, конечно! подхватила миссъ Токсъ.-- А касательно портера -- въ волю! Не-правда-ли, Луиза?
   -- Разумѣется, Только зелень надобно ей будетъ употреблять въ умѣренномъ количествѣ. Впрочемъ, она можетъ наслаждаться всѣмъ, чѣмъ хочетъ. Вотъ, моя милая, вы видите, она чувствуетъ себя уже какъ-нельзя-лучше и готовится проститься съ сестрою, малютками и своимъ добрымъ, честнымъ мужемъ.
   Бѣдная Полли обнимала всѣхъ своихъ съ горькими слезами и наконецъ убѣжала, чтобъ хоть этимъ облегчить тяжкую минуту разлуки. Но послѣднее намѣреніе не совсѣмъ удалось ей: второй сынъ, угадавъ ея мысль, поспѣшилъ вслѣдъ за нею на рукахъ и на ногахъ по лѣстницѣ, а старшій, извѣстный въ семействѣ подъ именемъ Байлера {Biler -- искаженіе слова Boiler -- паровой котелъ машины.} и окрещенный такимъ-образомъ въ честь паровой машины, принялся выражать свою горесть воемъ и страшною дробью каблуками; къ нему немедленно присоединились всѣ остальные члены семейства Тудлей.
   Множество апельсиновъ и полупенсовъ, розданныхъ безъ разбора маленькимъ Тудлямъ, пріостановило первый порывъ ихъ скорби, и семейство поспѣшно отвезено было домой въ томъ же наемномъ экипажѣ, въ которомъ привезли его. Дѣти, подъ надзоромъ Джемимы, высовывались въ окошки дверецъ, а мистеръ Тудль предпочелъ сѣсть сзади, между колесами, какъ на мѣстѣ, къ которому онъ больше привыкъ.
   

ГЛАВА III,
Въ которой мистеръ Домби, какъ мужчина и отецъ, является главою семейства.

   Похороны покойной мистриссъ Домби кончились къ полному удовольствію подрядчика и всего сосѣдства, и всѣ домашніе мистера Домби вступили снова въ свой старинный кругъ дѣйствія. Этотъ маленькій свѣтъ, такъ же какъ и болѣе-обширный за дверьми, имѣлъ способность очень-легко забывать объ умершихъ. Когда поваръ сказалъ, что она была добрая и тихая барыня, ключница, что это общая наша участь, буфетчикъ, что этого нельзя было ожидать, горничная, что она едва вѣритъ этому событію, а слуга, что оно кажется ему совершеннымъ сномъ -- то предметъ разговора истощился, и всѣмъ имъ показалось, что траурные костюмы ихъ уже стары.
   Мистриссъ Ричардсъ, помѣщенная наверху въ почетномъ заточеніи, нашла разсвѣтъ новой своей жизни холоднымъ и сѣрымъ. Домъ мистера Домби, обширный и скучный, находился на тѣнистой сторонѣ длинной, мрачной, страшно-чинной улицы, между Портлэндъ-Плэсомъ и Брайнстонъ-Скверомъ. Это былъ угловой домъ, унылой наружности, съ полукруглымъ заднимъ Фасомъ, который заключалъ въ себѣ цѣлый рядъ парадныхъ комнатъ, выглядывавшихъ на дворъ, гдѣ чахли два тощія дерева съ почернѣлыми отъ дыма стеблями, сучьями и листьями. Лѣтнее солнце показывалось на улицѣ только во время завтрака и вскорѣ пряталось до другаго утра. Вслѣдъ за нимъ появлялись бродячіе оркестры странствующихъ музыкантовъ, маріонетки, плачевныя шарманки, бѣлыя мыши, да изрѣдка, для разнообразія, какой-нибудь дикобразъ. Это продолжалось до-тѣхъ-поръ, пока не выходили на улицу въ сумерки буфетчики, которыхъ господа обѣдали въ гостяхъ, и ламповщикъ, тщетно пытавшійся освѣтить улицу газомъ.
   Домъ былъ равно безжизненъ внутри и снаружи. Послѣ похоронъ, мистеръ Домби велѣлъ накрыть всю мебель и все убранство чехлами -- можетъ-быть, чтобъ сберечь все это для сына, предмета всѣхъ его помышленій; самъ же помѣстился въ нижнемъ этажѣ. Въ-слѣдствіе этого, изъ столовъ и стульевъ составились таинственныя фигуры, сгроможденныя посреди комнатъ и накрытые большими саванами; ручки звонковъ, багетки оконъ и зеркала обернуты старыми газетами и журналами, на которыхъ можно было прочитать отрывки извѣстій о кончинахъ и страшныхъ убійствахъ; каждая люстра, въ полотняномъ чехлѣ, казалась чудовищною слезою, капающею съ потолка; изъ каминовъ сталъ выходить запахъ запустѣнія и плесени, какой бываетъ подъ сводами и въ сырыхъ мѣстахъ. Портретъ покойницы, въ укутанныхъ разными бандажами рамахъ, смотрѣлъ замогильнымъ призракомъ. Каждый порывъ вѣтра приносилъ вмѣстѣ съ пылью ломаныя соломенки, части той, которая была разложена на улицѣ во время болѣзни хозяйки, и оставлялъ ихъ на крыльцѣ противоположнаго, отдававшагося въ наймы, ветхаго дома.
   Помѣщеніе самого мистера Домби состояло изъ гостиной, кабинета, бывшаго вмѣстѣ съ тѣмъ и гардеробною, гдѣ сырой запахъ вновь-отпечатанной бумаги смѣшивался съ запахомъ нѣсколькихъ паръ сапоговъ; наконецъ, изъ маленькой комнаты съ стекляными дверьми, которой окна выходили на дворъ. Всѣ эти покои отворялись одинъ въ другой. Утромъ, когда мистеръ Домби завтракалъ, и вечеромъ, когда приходилъ къ обѣду, Ричардсъ призывалась звонкомъ въ стекляную комнату и должна была ходить по ней взадъ и впередъ съ своимъ питомцемъ. Взглядывая въ это время мелькомъ на мистера Домби, и видя издали, какъ онъ смотрѣлъ на сына изъ тяжелыхъ массивныхъ креселъ, въ величавомъ и холодномъ одиночествѣ, она невольно воображала его плѣнникомъ или страннымъ видѣніемъ, неприступнымъ и непостижимымъ.
   Кормилица маленькаго Домби прожила такимъ образомъ нѣсколько недѣль. Однажды, возвратившись наверхъ изъ печальной прогулки по опустѣлымъ параднымъ комнатамъ (на улицу она выходила не иначе, какъ вмѣстѣ съ мистриссъ Чиккъ или миссъ Токсъ, навѣшавшихъ младенца пояснымъ утрамъ), она сидѣла въ своей комнатѣ и вдругъ увидѣла, что дверь тихо отворяется, и въ ней показывается личико черноглазой дѣвочки.
   -- Это вѣрно миссъ Флоренса возвратилась домой отъ своей тётки, подумала Ричардсъ, которая увидѣла ее въ первый разъ.-- Надѣюсь, что вы здоровы, миссъ?
   -- Это братъ мой?
   -- Да, моя миленькая, подойдите и поцалуйте его.
   Но дитя, вмѣсто того, чтобъ подойдти, посмотрѣло ей пристально въ лицо р сказало:
   -- Что вы сдѣлали съ моею мама?
   -- Ахъ, Боже мой! Какой печальный вопросъ! Что я сдѣлала? Ничего, миссъ.
   -- Что они съ нею сдѣлали?
   -- Что ей отвѣчать! подумала добрая Ричардсъ, которой сейчасъ пришло въ голову, что и о ней въ подобныхъ обстоятельствахъ могли бы спрашивать то же самое ея дѣти.-- Подойдите ко мнѣ поближе, миленькая миссъ! Не бойтесь меня.
   -- Я васъ не боюсь, отвѣчало дитя, приближаясь медленно.-- Но я хочу знать, что они сдѣлали съ моею мама.
   -- Душа моя, вы носите это хорошенькое черное платье въ память вашей доброй мама.
   -- Я могу помнить о ней во всякомъ платьѣ, возразила дѣвочка сквозь слезы.
   -- Но люди надѣваютъ черное въ память людей, которыхъ уже нѣтъ.
   -- Какъ нѣтъ? Куда же они ушли?
   -- Сядьте подлѣ меня, и я разскажу вамъ сказку.
   Понявъ тотчасъ же, что ей вѣроятно хотятъ объяснить то, о чемъ она спрашивала, маленькая Флоренса положила шляпку, которую до-тѣхъ-поръ держала въ рукѣ, и сѣла на скамейку у ногъ кормилицы, глядя ей прямо въ глаза.
   -- Жила-была когда-то госпожа, сказала Ричардсъ:-- предобрая госпожа, которую очень любила ея маленькая дочка.
   -- Предобрая госпожа, которую очень любила ея маленькая дочка? повторила дѣвочка.
   -- И госпожа эта, когда угодно стало Богу, захворала и умерла.
   Дѣвочка вздрогнула.
   -- Умерла, чтобъ никто больше не видѣлъ ея, и ее похоронили въ землѣ, гдѣ растутъ деревья.
   -- Въ холодной землѣ! сказало дитя, снова вздохнувъ.
   -- Нѣтъ, въ теплой! тамъ изъ некрасивыхъ сѣменъ растутъ прекрасные цвѣты, тамъ добрые люди дѣлаются ангелами и улетаютъ небо.
   Дитя, сидѣвшее съ поникшею головою, взглянуло пристально на Полли, которая продолжала:
   -- Вотъ видите, миссъ, когда эта добрая госпожа умерла, она отправилась къ Богу и все смотритъ на свою маленькую дочку, и любитъ ее, и надѣется, что съ нею когда-нибудь снова увидится...
   -- Это была моя мама! воскликнула малютка, бросившись на шею разскащицы, которая сама заливалась слезами, цаловала и гладила бѣдную сироту.
   -- Прекрасно, миссъ Флой! А развѣ вашъ на {Ра, сокращевіе papa.} не разсердится? закричала рѣзкимъ голосомъ въ дверяхъ малорослая, смуглая, старообразная четырнадцатилѣтняя дѣвушка со вздернутымъ носикомъ и черными огневыми глазами.-- Вѣдь онъ особенно приказывалъ, чтобъ никто не тревожилъ кормилицы.
   -- Она меня нисколько не тревожитъ, возразила съ удивленіемъ Полли.-- Я очень люблю дѣтей.
   -- Мало ли что мы любимъ! Не угодно ли вамъ вспомнить, мистриссъ Ричардсъ, что миссъ Флой поручена мнѣ, а мистеръ Поль вамъ.
   -- Изъ чего же намъ ссориться?
   -- Я вовсе не хочу ссориться...
   -- Миссъ Флоренса сейчасъ только пришла домой, не правда ли?
   -- Да, мистриссъ Ричардсъ, сейчасъ. Какъ вамъ не стыдно, миссъ Флой: вы пришли сюда съ четверть часа и уже пачкаете своимъ мокрымъ лицомъ дорогое траурное платье, которое мистриссъ Ричардсъ носитъ въ память вашей мама! Съ этими словами Сузанна Нипперъ,-- такъ ее звали,-- отдернула малютку отъ ея новаго друга, и сдѣлала это не отъ злости, а такъ, желая въ точности исполнить повелѣніе мистера Домби.
   -- Теперь она будетъ очень-счастлива; она дома, сказала Полли, ласково улыбаясь малюткѣ: -- она вѣрно будетъ очень-рада увидѣться съ своимъ папа.
   -- Ого! увидѣться съ своимъ папа? воскликнула миссъ Нипперъ: -- мнѣ бы любопытно было посмотрѣть на это!
   -- Не-уже-ли же нѣтъ? спросила Полли.
   -- Знаете что, мистриссъ Ричардсъ? ея на слишкомъ занятъ кое-кѣмъ другимъ; а прежде, нежели этотъ кое-кто появился на свѣтъ, она все-таки не была въ большой милости, потому-что въ здѣшнемъ домѣ на дочерей и глядѣть не хотятъ. Да, мистриссъ Ричардсъ!
   -- Вы меня удивляете! Не-уже-ли же мистеръ Домбо не видалъ ея съ*тѣхъ-поръ...
   -- Нѣтъ, ни разу. А передъ тѣмъ онъ не видалъ ея по цѣлымъ мѣсяцамъ и не узналъ бы, еслибъ встрѣтилъ на улицѣ; да и теперь онъ готовъ хоть завтра же не узнать ея. А что до меня, я увѣрена, что онъ даже не думаетъ о моемъ существованіи.
   -- Бѣдняжка! сказала Полли, подразумевая маленькую Флоренсу, а не миссъ Нипперъ.
   -- Пойдемте, миссъ Флой! Добраго утра, мистриссъ Ричардсъ.-- Съ этими словами она дернула дѣвочку за руку, такъ-что чуть не вывихнула ей праваго плеча; Флоренса успѣла однако вырваться и поцаловать еще разъ добрую Полли.
   -- Прощайте, прощайте! сказала она со слезами кормилицѣ.-- Я скоро опять прійду къ вамъ, или вы приходите ко мнѣ; Сузанна вѣрно позволитъ. Не правда ли, Сузанна?
   Сузанна была въ сущности добрая дѣвушка, не смотря на свои вспышки и порывистые пріемы. Она смягчилась отъ этого вопроса, сказаннаго кроткимъ и умоляющимъ голосомъ, покачала головой и отвѣчала:
   -- Не хороню, что вы просите объ этомъ, миссъ Флой: вы знаете, что я не могу вамъ ни въ чемъ отказать. Ну, да мы посмотримъ съ мистриссъ Ричардсъ и сдѣлаемъ, что будетъ можно. Мы когда-нибудь пойдемъ гулять вмѣстѣ съ вами, мистриссъ Ричардсъ... здѣсь въ домѣ такая тоска! Прощайте, пойдемте же, миссъ Флой! Тутъ она снова дернула за руку свою питомицу и исчезла вмѣстѣ съ нею изъ комнаты.
   Бѣдная малютка была такъ кротка, такъ покорна, такъ покинута, что материнское сердце Полли не могло оставаться равнодушнымъ, и она почувствовала къ ней невольное влеченіе. Оставшись одна, она принялась размышлять, какимъ бы образомъ, пользуясь дружескими сношеніями съ Сузанною Нипперъ, ей видѣться чаще съ маленькою Флоренсой, не прибѣгая къ возмущенію противъ власти грознаго мистера Домби. Въ тотъ самый вечеръ представился къ этому благопріятный случай.
   Ее позвонили по обыкновенію въ стекляную комнату, гдѣ она долго прохаживалась взадъ и впередъ съ младенцемъ на рукахъ, какъ вдругъ, къ величайшему ея страху и удивленію, мистеръ Домби неожиданно вышелъ къ ней и остановился прямо противъ нея.
   -- Добраго вечера, Ричардсъ.
   Это былъ тотъ же холодный, важный, натянутый джентльменъ, какимъ она видѣла его въ первый день, и она невольно опустила глаза, присѣдая въ отвѣтъ на его привѣтствіе.
   -- Каковъ маленькій Поль, Ричардсъ?
   -- Какъ-нельзя-лучше, сэръ, совершенно-здоровъ.
   -- Онъ смотритъ хорошо, сказалъ мистеръ Домби, глядя съ большимъ участіемъ на личико, которое она открыла для этого осмотра, хотя и притворялся полуравнодушнымъ: -- надѣюсь, тебѣ даютъ все, чего ты желаешь?
   -- О, да! Благодарю васъ, сударь.
   Она произнесла это съ такимъ недоумѣніемъ, что мистеръ Домби, уже отворотившійся, пріостановился, обернулся и взглянулъ на нее вопросительно.
   -- Я думаю, сударь, что дѣти всегда дѣлаются гораздо-веселѣе, когда видятъ, какъ другія дѣти играютъ около нихъ, замѣтила Полли, собравшись съ духомъ.
   -- А я думаю, Ричардсъ, что сказалъ тебѣ когда ты пришла сюда въ первый разъ, возразилъ мистера Домби нахмурившись: -- что желаю, чтобъ ты видѣлась какъ-можно-рѣже съ своимъ семействомъ.
   Сказавъ это, онъ скрылся во внутреннихъ комнатахъ, а бѣдная Полли почувствовала, что онъ вовсе не понялъ ея намѣренія, и что она попала въ немилость, нисколько не подвинувшись ближе къ своей цѣли.
   Въ слѣдующій вечеръ, она нашла его прохаживающимся по стеклянной комнатѣ. Она остановилась въ дверяхъ, пораженная такою неожиданною встрѣчей; но онъ позвалъ ее.
   -- Если ты дѣйствительно думаешь, что такое общество будетъ полезно дитяти, сказалъ онъ рѣзко, какъ-будто не прошло нисколько времени съ-тѣхъ-поръ когда она рискнула выговорить свое предложеніе:-- гдѣ миссъ Флоренса?
   -- Никто не можетъ быть лучше миссъ Флореесы, сударь, отвѣчала она съ жадностью: -- но я слышала отъ ея няньки, что имъ нельзя....
   Мистеръ Домби позвонилъ и прохаживался по комнатѣ, пока не вошелъ слуга.
   -- Скажи, чтобъ миссъ Флоренсу всегда пускали къ Ричардсъ, когда она захочетъ ее видѣть; она можетъ выходить вмѣстѣ съ Ричардсъ и тому подобное. Скажи, что дѣти могутъ быть вмѣстѣ, когда Ричардсъ пожелаетъ.
   Желѣзо было горячо, и Ричардсъ, рѣшившись ковать его прежде, чѣмъ оно простынетъ, не смотря на внушаемый ей мистеромъ Домби инстинктивный страхъ, потребовала сейчасъ же привести миссъ Флоренсію, чтобъ она подружилась съ своимъ маленькимъ братомъ.
   Когда слуга удалился, она принялась качать малютку на рукахъ, притворяясь, что ни на кого не обращаетъ вниманія; ей однако показалось, какъ-будто мистеръ Домби измѣнился въ лицѣ, повернулся къ слугѣ, чтобъ отмѣнить свое приказаніе, и только удержался изъ опасенія показаться малодушнымъ и отъ укора совѣсти.
   Ричардсъ была права. Онъ видѣлъ въ послѣдній разъ свою забытую дочь въ печальныхъ объятіяхъ ея умирающей матери -- и это было ему откровеніемъ и упрекомъ. Какъ ни былъ онъ погруженъ въ мечты о будущности сына, то-есть фирмы Домби и Сына, но сцена кончины жены не выходила изъ его памяти. Онъ ее могъ забыть, что не принималъ въ ней никакого участія, что смотрѣлъ на нее глазами холоднаго, совершенно-посторонняго зрителя. Сцена эта, пробивавшаяся до его души сквозь всю кору облекавшей его гордости, превратила прежнее равнодушіе его къ дочери въ какое-то неловкое, непріятное чувство. Онъ почти думалъ, что она за нимъ наблюдаетъ и не довѣряетъ ему; ему казалось, будто въ рукахъ ея ключъ къ скрытой въ груди его тайнѣ, о которой самъ онъ не имѣлъ еще полнаго понятія.
   Чувства его къ дочери были отрицательныя съ самаго ея рожденія. Онъ никогда не имѣлъ къ ней отвращенія: это не стоило его труда и не было въ его характерѣ. Она никогда не была предметомъ положительно для него непріятнымъ, но ему было отъ нея какъ-то неловко. Она нарушала его спокойствіе, и онъ бы очень-охотно отложилъ всякую идею о ней совершенно въ сторону, еслибъ зналъ, какъ это сдѣлать. Можетъ-быть, даже -- кто возьмется рѣшить подобныя тайны!-- онъ боялся, что со-временемъ будетъ ее ненавидѣть.
   Когда дѣвочка робко вошла въ комнату, мистеръ Домби остановился въ своей прогулкѣ по комнатѣ и взглянулъ на нее. Еслибъ взглядъ этотъ былъ отцовскій, то прочиталъ бы въ ея внимательномъ взорѣ всѣ опасенія и побужденія, ее волновавшія: пламенное желаніе броситься со слезами къ нему на шею и скрыть на груди его лицо свое съ восклицаніемъ: "о, любите меня! больше некому меня любить!", страхъ быть оттолкнутою, опасеніе возбудить его неудовольствіе, нужду въ ободреніи, и потребность ея дѣтскаго сердца найдти себѣ опору и участіе.
   Но онъ не видалъ ничего этого. Онъ видѣлъ только, что она остановилась въ нерѣшимости у дверей и смотритъ на него: больше ничего.
   -- Войди, войди, сказалъ онъ.-- Чего ребенокъ боится?
   Она вошла въ комнату, но снова остановилась у самыхъ дверей, боязливо оглядываясь вокругъ и крѣпко сжимая одну руку въ другой.
   -- Поди сюда, Флоренса, сказалъ холодно отецъ.-- Знаешь ли ты, кто я?
   -- Знаю, папа.
   -- Тебѣ нечего сказать мнѣ?
   Слезы, стоявшія въ глазахъ ея, замерли отъ ледянаго выраженія отцовскаго лица, когда она на него взглянула. Дѣвочка снова потупила взоры и протянула дрожащую руку.
   Мистеръ Домби взялъ ея руку и простоялъ нѣсколько секундъ, наклонясь къ дочери и по-видимому не зная, что дѣлать, что говорить.
   -- Будь умной дѣвочкой, сказалъ онъ наконецъ, гладя ее по головѣ и глядя на нее, какъ-будто украдкою, нехотя и съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.-- Поди къ Ричардсъ! ступай!
   Флоренса все еще стояла въ нерѣшимости, какъ-будто не хотѣла отойдти отъ него или питала слабую надежду, что онъ подниметъ ее на руки и поцалуетъ. Она взглянула ему въ глаза еще разъ, и выраженіе лица дѣвочки показалось ему совершенно тѣмъ же, какое было тогда, когда она оглянулась на домашняго доктора, шептавшаго ей на ухо. Мистеръ Домби безсознательно выпустилъ ея руку изъ своей руки и отвернулся.
   Нетрудно понять, что наружность и пріемы бѣдной Флоренсы были вовсе не въ ея пользу въ глазахъ отца; но Полли, все-еще не хотѣвшая вѣрить совершенной его безчувственности, старалась держать ее какъ-можно-дольше на виду у него и дѣйствовала съ маленькимъ Полемъ такъ искусно, что онъ очевидно казался гораздо-веселѣе въ обществѣ сестры. Когда настало время удалиться наверхъ, она хотѣла послать Флоренсу во внутреннюю комнату, чтобъ пожелать отцу доброй ночи, но дѣвочка робѣла и не хотѣла идти; на повторенное увѣщаніе Полли она закрыла себѣ личико обѣими руками и воскликнула: -- О, нѣтъ, нѣтъ! Ему меня не нужно!
   Этотъ маленькій споръ обратилъ на себя вниманіе мистера Домби, сидѣвшаго за столомъ за рюмкою вина. Онъ спросилъ: въ чемъ дѣло?
   -- Миссъ Флоренса боится помѣшать вамъ; она хотѣла пожелать вамъ доброй ночи, отвѣчала Ричардсъ.
   -- Ничего. Пускай она приходитъ сюда и уходитъ, не обращая на меня вниманія.
   Сердце бѣдной дѣвочки сжалось отъ этихъ словъ, и она вышла.
   Какъ бы то ни было, Полли все-таки торжествовала отъ успѣха своего добродушнаго замысла и разсказала все Сузаннѣ Нипперъ, когда увидѣлась съ нею наверху; по та приняла довольно-холодно это доказательство ея довѣренности и не обнаружила ни малѣйшаго энтузіазма.
   -- Я думала, что это васъ обрадуетъ, сказала Полли.
   -- О, какъ же, мистрисъ Ричардсъ! Я очень-рада.
   -- Однако вы этого не показываете.
   -- О! я здѣсь въ домъ постоянная и не могу обнаруживать ничего такъ откровенно, какъ вы временныя! Въ здѣшнемъ домѣ временныя дѣлаютъ, что хотятъ, ихъ всѣ слушаютъ, а на постоянныхъ никто не смотритъ!
   

ГЛАВА IV,
въ которой является на сцену нѣсколько новыхъ лицъ.

   Хотя конторы Домби и Сына находились въ предѣлахъ нравъ и привилегій Сити, однако по сосѣдству ихъ было много довольно-романтическаго: Гогъ и Магогъ {Статуи Гога и Магога находятся въ Гильд-Галлѣ или ратушъ Сити.} величались на разстояніи какихъ-нибудь двадцати минутъ ходьбы; Банкъ Англіи, съ своими подземными сводами, наполненными слитками золота и серебра, былъ близехонько, подъ рукою; за угломъ находился домъ остиндской компаніи, напоминавшій о драгоцѣнныхъ камняхъ и тканяхъ, о тиграхъ, слонахъ, тукахъ {Гука -- индійскій кальянъ.}, зонтикахъ, пальмахъ, паланкинахъ и коричневыхъ принцахъ, сидящихъ на великолѣпныхъ коврахъ. На всякомъ шагу попадались тутъ вывѣски съ изображеніями кораблей, несшихся подъ всѣми парусами во всѣ концы свѣта. Вездѣ были магазины и лавки, гдѣ въ какіе-нибудь полчаса снабжали всякаго всѣмъ, въ какое бы то ни было путешествіе. Надъ дверьми лавокъ морскихъ инструментовъ красовались маленькіе деревянные мичманки, въ флотскомъ мундирѣ, дѣлавшіе астрономическія наблюденія надъ проѣзжавшими телегами и наемными экипажами.
   Единственнымъ хозяиномъ и обладателемъ одной изъ этихъ статуекъ -- самой деревяннѣйшей, если можно такъ выразиться, которая, выставя одну ногу впередъ, смотрѣла съ отчаяннымъ вниманіемъ въ несоразмѣрной величины старинный октантъ -- единственнымъ обладателемъ этого мичмана былъ старикъ въ валлійскомъ парикѣ, который платилъ за свою лавку всѣ возможныя пошлины въ-продолженіе большаго числа лѣтъ, чѣмъ могли бы насчитать многіе совершенно-взрослые мичманы въ плоти и крови: а въ то время мичманы часто достигали въ британскомъ флотѣ до значительно-почтенныхъ лѣтъ.
   Въ лавкѣ этой продавались хронометры, барометры, телескопы, зрительныя трубы, компасы, морскія карты, секстанты, квадранты и всѣ инструменты, служащіе для счисленія пути корабля или для описи его открытіи, еслибъ ему удалось ихъ сдѣлать. Всѣ эти вещи были плотнѣйшимъ образомъ уложены въ ящики разныхъ формъ изъ краснаго дерева, гдѣ разныя подушечки, подкладочки и защелочки не давали имъ шевелиться въ какую угодно качку. Словомъ, войдя въ лавку, можно было подумать, что въ случаѣ неожиданнаго спуска на воду ей нужно только чистое открытое море, чтобъ съ увѣренностью направиться къ любому необитаемому острову земнаго шара.
   Многія подробности частной жизни судоваго инструментальнаго мастера подкрѣпляли такое фантастическое предположеніе. На столѣ его являлись настоящіе морскіе сухари, разные сушеные и соленые мяса и языки, сильно отзывавшіеся каболками; пикльсы подавались въ большихъ банкахъ съ надписями: "продажа всѣхъ родовъ морской провизіи"; крѣпкіе напитки, въ флягахъ безъ горлышекъ. Старинныя гравюры съ изображеніями кораблей во всѣхъ возможныхъ видахъ, съ алфавитными указаніями на объясненія различныхъ таинствъ ихъ парусности и оснастки, висѣли въ рамкахъ на стѣнахъ. На подносахъ красовался фрегатъ "Тартаръ" подъ всѣми парусами. Заморскія раковины, мхи и морскія травы украшали каминъ, а маленькій панельный кабинетикъ освѣщался люкомъ сверху, какъ каюта.
   Онъ жилъ тутъ совершеннымъ шкиперомъ, вмѣстѣ съ племянникомъ своимъ Валтеромъ, четырнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, совершенно похожимъ на мичмана. Но за то самъ Соломонъ Джилльсъ, или, какъ его вообще называли, старый Солль, вовсе не отличался морского наружностью. Не говоря уже о валлійскомъ парикѣ, въ которомъ онъ нисколько не походилъ на корсара, онъ былъ тихій, спокойный, задумчивый старичокъ съ красными глазами, похожими на миньятюрныя солнца, видимыя сквозь густой туманъ. Единственная перемѣна, которую когда-нибудь замѣчали въ его внѣшности, состояла въ томъ, что онъ лѣтомъ носилъ нанковые панталоны блѣднаго цвѣта при коричневомъ фракѣ съ металлическими пуговицами, а въ болѣе-прохладное время, съ тѣмъ же фракомъ коричневые панталоны. Накрахмаленные воротники рубашки выходили у него чинно изъ-за шейнаго платка; на лбу онъ носилъ большіе очки, а въ карманѣ жилета хронометръ, въ непогрѣшимость котораго такъ вѣровалъ, что скорѣе готовъ бы былъ усомниться въ правильности движенія солнца. Таковъ, какимъ онъ былъ теперь, просидѣлъ онъ многіе годы подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, отправляясь ночевать на чердакъ, гдѣ часто выли бурные вѣтры, тогда-какъ джентльмены, жившіе внизу, въ комфортѣ, не имѣли понятія о настоящемъ состояніи погоды.
   Читатель знакомится съ Соломономъ Джилльсомъ въ осенній вечеръ, въ половинѣ шестаго. Старикъ смотритъ на свой несомнѣнный хронометръ. Погода будетъ по-видимому сырая: всѣ барометры въ лавкѣ упали духомъ и ртутью, а лакированная шляпа деревяннаго мичмана, которымъ гордится его обладатель, уже сіяетъ дождемъ.
   -- Гдѣ Валтеръ? куда онъ дѣвался? сказалъ Соломонъ Лжилльсъ, тщательно спрятавъ свой хронометръ.-- Обѣдъ уже съ полчаса готовъ, а Валтера все нѣтъ!
   Обернувшись на стулѣ за конторкою, онъ выглянулъ сквозь пустые промежутки между своими инструментами въ окно, надѣясь увидѣть племянника. Однако, нѣтъ. Его нѣтъ между двигающимися взадъ и впередъ зонтиками.
   -- Еслибъ я не зналъ, что онъ столько любитъ меня, что не убѣжитъ, не запишется противъ моего желанія на какой-нибудь корабль, я бы началъ тревожиться, продолжалъ онъ, поглядывая на свои барометры.-- Право, такъ. Э-ге-ге! всѣ упали, бездна сырости! Ну, такъ/ Этого только не достаетъ.
   -- Ало, дядя Солль!
   -- Ало, мой любезный; наконецъ-то я тебя дождался! отвѣчалъ инструментальный мастеръ на возгласъ бодро и весело смотрѣвшаго мальчика, бѣлокураго, кудряваго, съ большими свѣтлыми глазами.
   -- Ну, что, дядюшка, какъ вы безъ меня провели день? Обѣдъ готовъ? Я голоденъ.
   -- Какъ провелъ день? возразилъ ласково и добродушно старикъ.-- Плохо было бы, еслибъ я не могъ привести день безъ такого сорванца, какъ ты; я провелъ его гораздо-лучше, чѣмъ съ тобою. Обѣдъ ждетъ тебя уже съ полчаса, а что до голода, такъ я, можетъ-быть, еще голоднѣе тебя.
   -- Ну, такъ пойдемъ обѣдать, дядюшка. Ура! да здравствуетъ адмиралъ! Впередъ!
   Съ этимъ восклицаніемъ онъ увлекъ за собою дядю въ комнату, какъ-будто предводительствуя абордажною партіей. Дядя и племянникъ немедленно занялись жареною рыбой, имѣя въ перспективѣ добрый бифстексъ.
   -- Да здравствуетъ лордъ мэръ Лондона! полно тебѣ толковать объ адмиралахъ. Теперь твои адмиралъ лордъ-мэръ.
   -- О, не-уже-ли? возразилъ мальчикъ, покачивая головою.-- Правду сказать, его меченосецъ мнѣ больше нравится.
   -- Выслушай меня, Валли, выслушай меня. Взгляни-ка туда на полку.
   -- Кто повѣсилъ на гвоздь мою серебряную чарку?
   -- Я. Оставь чарки. Сегодня, Валтеръ, мы будемъ пить изъ рюмокъ. Мы люди дѣловые, принадлежимъ къ числу гражданъ Сити и выступили на новую дорогу въ это утро.
   -- Пожалуй, дядюшка. Я готовъ пить изъ чего угодно, пока могу пить за ваше здоровье. Ваше здоровье, дядя Солль, и да здравствуетъ...
   -- Лордь-мэръ, прервалъ старикъ.
   -- Пожалуй, хоть лордъ-мэръ, шерифы, весь совѣтъ и вся ливрея!
   Дядя кивнулъ головою съ большимъ удовольствіемъ.
   -- А теперь, разскажи-ка намъ что-нибудь о фирмѣ.
   -- О! о фирмѣ нечего много разсказывать, дядюшка. Темный рядъ конторъ; а въ комнатѣ, гдѣ я сижу, высокая каменная рѣшотка, желѣзный денежный сундукъ, объявленіе объ отходящихъ судахъ, календарь, письменные столы, чернилицы, нѣсколько книгъ, нѣсколько шкатулокъ, бездна паутины, вотъ и все!
   -- И ничего больше?
   -- Ничего, кромѣ старой канареечной клетки -- не постигаю, какъ она туда попала! да еще угольнаго ящика.
   -- Ни банкирскихъ книгъ, ни счетныхъ книгъ, ни счетовъ, никакихъ признаковъ богатства, которое прибываетъ туда съ каждымъ днемъ?
   -- О, этого добра довольно. Впрочемъ, большая часть этихъ вещей въ комнатѣ мистера Каркера, или мистера Морфина, или мистера Домби.
   -- А мистеръ Домби былъ сегодня тамъ?
   -- О, да!
   -- Онъ, я думаю, не обратилъ на тебя вниманія?
   -- Напротивъ.
   -- Что же онъ сказалъ?
   -- Онъ подошелъ къ моему столу -- я бы желалъ, дядюшка, чтобъ онъ не былъ такъ надутъ и важенъ, и сказалъ: "О! вы сынъ инструментальнаго мастера, мистера Джилльса". Племянникъ, сударь, отвѣчалъ я.-- Я сказалъ "племянникъ", говоритъ онъ. А я готовъ присягнуть, что онъ сказалъ "сынъ".
   -- Ты вѣрно ошибся; ну, да это все равно.
   -- Конечно, все равно, а все-таки ему не съ чего было говорить такъ рѣзко. Потомъ онъ сказалъ, что вы говорили ему обо мнѣ, что онъ нашелъ мнѣ занятіе и ожидаетъ отъ меня прилежанія и пунктуальности. Потомъ онъ ушелъ. Мнѣ показалось, что я ему не очень понравился.
   -- То-есть, я полагаю, онъ тебѣ не очень поправился.
   -- А можетъ-быть и то, дядюшка.
   Старикъ сдѣлался серьёзнѣе къ концу обѣда и по-временамъ взглядывалъ на открытое лицо племянника. Когда обѣдъ, взятый изъ ближайшей рестораціи, былъ съѣденъ и скатерть убрана, дядя зажегъ свѣчку и спустился въ маленькій погребокъ, между-тѣмъ, какъ Балтеръ свѣтилъ ему, стоя на сырой лѣстницѣ. Пошаривъ тамъ нѣсколько минутъ, онъ вышелъ, держа въ рукѣ бутылку весьма-старой наружности, покрытую пылью и грязью.
   -- Это что, дядя Солль? Что вы дѣлаете? вѣдь это та чудная мадера! тамъ остается только одна бутылка!
   Дядя Солль кивнулъ головою, давая знать, что онъ очень-хорошо понимаетъ, что дѣлаетъ; откупоривъ бутылку въ торжественномъ молчаніи, онъ налилъ двѣ рюмки, а бутылку и третью чистую рюмку поставилъ за столъ.
   -- Ты разопьешь другую бутылку, Валли, когда доживешь до хорошаго состоянія, когда будешь человѣкомъ уважаемымъ, счастливымъ, когда сегодняшняя съемка твоя съ якоря на новомъ пути приведетъ тебя благополучно въ хорошій портъ. Будь счастливъ, дитя мое!
   Часть тумана, окружавшаго дядю Солля, попала ему очевидно въ горло, потому-что онъ говорилъ хриплымъ голосомъ; рука его дрожала, когда онъ чокался рюмкою съ племянникомъ; но поднося вино къ губамъ, онъ поправился и выпилъ его залпомъ.
   -- Теперь, дядюшка, сказалъ мальчикъ, стараясь казаться веселымъ и безпечнымъ, хотя слезы готовы была брызнуть у него изъ глазъ:-- за честь, которую вы мнѣ сдѣлали, и проч., и проч., прошу позволенія предложить мистеру Соломону Джилльсу трижды-три ура и еще разъ ура! А вы отвѣтите на это, когда мы разопьемъ вмѣстѣ съ вами послѣднюю бутылку. Согласны?
   Они снова чокнулись, и Валтеръ приподнялъ свою рюмку, понюхалъ вино, отпилъ немного, посмотрѣлъ на него передъ огнемъ, однимъ словомъ исполнилъ всѣ церемоніи самаго записнаго знатока въ винахъ.
   Дядя глядѣлъ на него молча. Когда глаза ихъ снова встрѣтились, старикъ заговорилъ:
   -- Видишь ли, Валтеръ, моя торговля превратилась для меня въ привычку, отъ которой отстать я уже не въ-силахъ, но она теперь вовсе, вовсе невыгодна. Когда еще носили этотъ старинный мундиръ (показывая на деревяннаго мичмана), тогда, дѣйствительно, мое ремесло могло составить состояніе, и тогда отъ него можно было разбогатѣть. Но теперь соперничество, да новыя изобрѣтенія, да разныя перемѣны -- словомъ, свѣтъ проходитъ мимо меня. Я едва знаю, гдѣ я самъ, а еще меньше, куда я ввались покупщики мои.
   -- Что о нихъ думать, дядюшка!
   -- На-примѣръ, съ-тѣхъ-поръ, какъ ты воротился ко мнѣ изъ школы, изъ Пекгэма, -- а этому больше десяти дней,-- ко мнѣ въ лавку зашелъ одинъ только человѣкъ.
   -- Двое, дядюшка, помните? Одинъ приходилъ, чтобъ размѣнять у васъ гинею.
   -- Ну, это одинъ.
   -- А что же, вы уже не считаете за человѣка женщину, которая спрашивала у васъ дорогу въ Маііль-Эндь?
   -- О, конечно! я и забылъ о ней.
   -- Правда, они не купили ничего...
   -- Ничего, возразилъ спокойно дядя.
   -- Да они и не нуждались ни въ какихъ инструментахъ.
   -- Нѣтъ. А еслибъ нуждались, то пошли бы въ другую лавку.
   -- Но все-таки это были два человѣческія существа, дядюшка! воскликнулъ мальчикъ.
   -- Прекрасно, Валли. Однако согласись, что мы не дикари и не можемъ жить отъ людей, которые просятъ мелочи на гинею или спрашиваютъ, какъ попасть въ Майль-Эндъ. Словомъ, свѣтъ прошелъ мимо меня; я его не браню, но и не понимаю. Торговцы стали не то, что была прежде; прикащики также, торговля также, товары также. Семь-восьмыхъ изъ моего запаса уже вышли изъ моды, и я сталъ старомоднымъ человѣкомъ въ старомодной лавкѣ, въ улицѣ, которая также стала не та, какою я ее помню. Я отсталъ отъ времени и такъ старъ, что ужь не могу догнать его. Меня даже сбиваетъ съ толку шумъ, который оно дѣлаетъ далеко впереди меня.
   Валтеръ хотѣлъ говорить, но старикъ остановилъ его.
   -- Вотъ почему, Валли, вотъ почему я хочу, чтобъ ты началъ трудиться въ свѣтѣ заблаговременно. Моя торговля упала и не можетъ быть для тебя наслѣдствомъ -- это ясно. Въ такомъ домѣ, какъ у Домби, ты будешь лучше чѣмъ гдѣ-нибудь на дорогѣ къ прочной независимости. Трудись и будь счастливъ!
   -- Я сдѣлаю все, что могу, дядюшка, чтобъ заслужить ваше одобреніе.
   -- Знаю, знаю. А что до моря -- оно хорошо въ сказкахъ, но на дѣлѣ тутъ мало толку. Очень-натурально, что море тебя занимаетъ, потому-что ты былъ безпрестанно окруженъ предметами, которые напоминаютъ о немъ; но, право, въ немъ мало толку, повѣрь мнѣ. Подумай, на-примѣръ, объ этомъ винѣ: оно было нѣсколько разъ въ Остиндіи и ходило разъ вокругъ свѣта. Подумай о темныхъ ночахъ, страшныхъ вѣтрахъ, волненіи...
   -- Громѣ, молніи, дождѣ, градѣ, штормахъ, ураганахъ...
   -- Да, да; вино это прошло черезъ всѣ морскіе ужасы. Подумай, какой тутъ былъ трескъ и скрипъ мачтъ и членовъ, какъ штормъ вылъ и ревѣлъ въ снастяхъ и рангоутѣ...
   -- Какъ лѣзли матросы, какъ они работали, лежа на реяхъ и крѣпя окоченѣлые паруса, тогда-какъ судно валяло и обдавало волненіемъ безъ милосердія!
   -- Такъ, такъ. Во всѣхъ этихъ передѣлкахъ была старая бочка, въ которой путешествовало наше вино. Знаешь, когда "Салли" пошла...
   -- Въ Балтику, въ темнѣйшую ночь! Тогда, въ двадцать-пять минутъ послѣ полуночи, часы капитана остановились въ его карманѣ, а онъ лежалъ мертвый у грот-мачты, -- четырнадцатаго Февраля въ тысяча-семьсотъ-сорокъ-девятомъ году! воскликнулъ Валтеръ съ большимъ одушевленіемъ.
   -- Да, да, совершенно такъ! Тогда на "Салли" было пятьсотъ бочекъ такого вина, и всѣ люди (кромѣ старшаго штурмана, старшаго лейтенанта, двухъ матросовъ и женщины, спасшихся на дрянной шлюпкѣ), всѣ остальные люди расшибли бочки, напились мертвецки и умерли пьяные, горланя "Rule Britannia", "Салли" пошла ко дну...
   -- А помните, дядюшка, когда "Джорджа-Втораго" бросило на Корнвалисскій берегъ въ страшный штормъ, за два часа до разсвѣта, четвертаго марта семьдесятъ-перваго года! На немъ было четыреста лошадей, которыя сорвались, метались какъ угорѣлыя, стаптывали другъ др)га до смерти, еще въ началѣ шторма подняли такой шумъ и ревѣли такими человѣческими голосами, что люди вообразили все судно наполненнымъ чертями и побросались за бортъ. Наконецъ, осталось только двое, чтобъ разсказать объ этомъ бѣдствіи!
   -- А когда "Полиѳемъ"...
   -- Вестиндское судно въ триста-пятьдесятъ тонновъ, капитанъ Джонъ Броунъ, хозяева Виггсъ и Компанія! прервалъ съ жаромъ мальчикъ.
   -- Да, да! Когда оно загорѣлось на четвертыя сутки пути съ благополучнымъ вѣтромъ, ночью, вышедъ изъ Ямайки...
   -- Тамъ было два брата, продолжалъ воспламенившійся племянникъ: -- обоимъ не было мѣста на единственной уцѣлѣвшей шлюпкѣ, и ни одинъ не хотѣлъ согласиться сѣсть въ нее; старшій братъ бросилъ въ нее младшаго насильно, а младшій, поднявшись въ шлюпкѣ на ноги, закричалъ ему: "Идвардъ! помни, что у тебя невѣста! Я не больше, какъ мальчикъ; меня никто не ждетъ!" И съ этимъ онъ бросился въ море!
   Разгоряченное лицо и пылавшіе глаза Валтера напомнили старику, что онъ взялся за дѣло неловко, а потому, вмѣсто продолженія своихъ анекдотовъ, онъ сказалъ: -- Положимъ, что мы станемъ говорить о чемъ-нибудь другомъ.
   Дѣло въ томъ, что простодушный дядя, въ тайной привязанности своей къ чудесному и отважному морской жизни, съ которою, по роду торговли своей, онъ имѣлъ отдаленныя сношенія, незамѣтно развилъ и въ племянникѣ пристрастіе къ тому же: все, что онъ разсказывалъ племяннику для того, чтобъ отвлечь его отъ этихъ опасныхъ приключеній, производило совершенно-противоположныя дѣйствія и только сильнѣе разжигало его огненное воображеніе. Такіе примѣры очень-обыкновенны: не было еще книги или разсказа, писанныхъ для удержанія безпокойныхъ мальчиковъ на берегу, которые бы, напротивъ того, не влекли ихъ неодолимою силою къ волнамъ океана.
   Но теперь явилось къ дядѣ Соллю и племяннику его третье лицо, джентльменъ въ широкомъ синемъ костюмѣ, съ крючкомъ вмѣсто кисти правой руки, съ весьма-густыми бровями и толстою, суковатою дубиной. Шея его была слегка обернута чернымъ шелковымъ платкомъ, изъ котораго торчалъ огромный, толстый рубашечный, воротникъ. Порожняя рюмка очевидно предназначалась для него, что ему было, по-видимому, извѣстно, ибо онъ, снявъ косматый непромокаемый верхній сюртукъ, который повѣсилъ на гвоздь за дверьми, и лакированную шляпу, до того жесткую, что она оставила красный рубецъ даже на его лбу, придвинулъ стулъ къ тому мѣсту, гдѣ стояла порожняя рюмка, и усѣлся. Его обыкновенно величали капитаномъ, и онъ былъ или шкиперомъ, или лоцманомъ, или контрабандистомъ, или корсаромъ, или поперемѣнно всѣмъ этимъ. Вообще, онъ смотрѣлъ человѣкомъ, сильно пропитаннымъ соленою водою.
   Коричневое и шершавое лицо его прояснилось, когда онъ протягивалъ руку дядѣ и племяннику; но онъ былъ, по-видимому, склоненъ къ лаконизму и только сказалъ обоимъ разомъ:
   -- Каково живете?
   -- Хорошо, отвѣчалъ мистеръ Джильсъ, подвигая къ нему бутылку.
   Капитанъ взялъ ее, осмотрѣлъ, понюхалъ и сказалъ съ особеннымъ выраженіемъ:
   -- Это?
   -- Да! возразилъ инструментальный мастеръ.
   Капитанъ налилъ себѣ рюмку посвистывая.
   -- Вал'ръ, началъ онъ, поправя свои жидкіе волосы крючкомъ и потомъ указавъ имъ на дядю Солля: -- смотри на него! люби, почитай и повинуйся! Успѣха, пріятель!
   Послѣ этого воззванія, онъ замолчалъ и не проговорилъ ни слова, пока дядя Солль не вышелъ въ лавку, чтобъ освѣтить ее. Тогда онъ обратился къ Валтеру:
   -- Я полагаю, онъ съумѣлъ бы сдѣлать часы, еслибъ вздумалъ?
   -- Можетъ-быть, капитанъ Коттль.
   -- И они бы пошли! Вѣдь онъ чуть не давится отъ учености, замѣтилъ капитанъ, указывая своимъ крючкомъ на инструменты.-- Смотри сюда! Вотъ ихъ цѣлая коллекція для земли, для воздуха, для воды. Ему все равно! сдѣлаетъ любой!
   Изъ этихъ словъ можно понять, что капитанъ Коттль чувствовалъ глубокое почтеніе къ запасу инструментовъ дяди Солля, и что философія его находила мало разницы между торговлею инструментами и изобрѣтеніемъ ихъ.
   -- Охъ! продолжалъ онъ со вздохомъ: -- славная вещь понимать ихъ, а между-тѣмъ также хорошо и не понимать ихъ. Я право, не знаю, которое изъ двухъ лучше. Вѣдь, право, превесело сидѣть здѣсь и думать, что тебя свѣсятъ, смѣрятъ, увеличатъ, наэлектризуютъ, намагнитятъ и чортъ-знаетъ что еще; а ты и не будешь подозрѣвать, какъ это все сдѣлается!
   Одна только дивная мадера могла извлечь изъ капитана такой потокъ краснорѣчія, которому онъ самъ удивился. Въ это время возвратился въ комнату предметъ его удивленія и засталъ его въ глубокомъ, задумчивомъ молчаніи.
   -- Что же, Коттль? Прежде чѣмъ ты получишь свой стаканъ гроку, надобно кончить бутылку.
   -- Стоять на ней! {Стоять на какой-нибудь снасти значитъ на языкѣ моряковъ приготовиться тянуть ее или отдать, т. е. выпустить. Прим. перев.} Да подлей еще Вал'ру.
   -- Нѣтъ, дядюшка, довольно!
   -- Ничего, ничего, возразилъ дядя Солль.-- Мы кончимъ бутылку за здравіе торговаго дома, Недъ,-- того дома, гдѣ Валтеръ. Кто знаетъ, можетъ-быть, домъ этотъ будетъ со-временемъ считать его въ числѣ своихъ партнеровъ? Сэръ Ричардъ Виттингтонъ женился же на дочери своего хозяина.
   -- Да, да! Сэръ Ричардъ Виттингтонъ, лордъ-мэръ Лондона! Не зѣвай на книгахъ, Вал'ръ!
   -- И хотя у мистера Домби нѣтъ дочери...
   -- Есть, есть, дядюшка! возразилъ мальчикъ, слегка покраснѣвъ и смѣясь.
   -- Есть? Да, правда, можетъ быть.
   -- Я знаю, что есть, дядюшка! Сегодня говорили объ этомъ въ конторѣ. Говорятъ, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: -- будто-бы онъ не любитъ ея и она брошена, совершенно забыта имъ, живетъ вмѣстѣ съ служанками, а самъ мистеръ Домби думаетъ только о сынѣ, и потому сдѣлался строже прежняго, ходитъ по докамъ, любуясь на свои корабли и какъ-будто радуется богатству, которымъ будетъ владѣть вмѣстѣ съ сыномъ. Вотъ что тамъ говорили; не знаю, правда ли все это.
   -- Онъ уже развѣдалъ о ней все. Каково! сказалъ дядя.
   -- О, вздоръ, дядюшка! Нельзя же не слышать того, что мнѣ говорятъ!
   -- Сынъ, я думаю, помѣшаетъ намъ, а? Недъ?
   -- Премного, отвѣчалъ капитанъ.
   -- Ничего, продолжалъ старикъ: -- выпьемъ и за его здоровье! Да здравствуютъ Домби и Сынъ!
   -- Прекрасно, дядюшка! весело вскричалъ мальчикъ.-- Но такъ-какъ вы присоединяете меня къ фирмѣ и говорили о дочери, и какъ знаю о ней все, то я долженъ дополнить вашъ тостъ. Предлагаю выпить за здоровье Домби и Сына и Дочери! Гипъ, гипъ, гипъ, урра-а!!
   

ГЛАВА V.
Крестины маленькаго Поля.

   Младенецъ Домби укрѣплялся и здоровѣлъ съ каждымъ днемъ. Пламенная любовь къ нему миссъ Токсъ возрастала въ той же прогрессіи, такъ-что самъ мистеръ Домби наконецъ оцѣнилъ ея трогательное участіе и началъ смотрѣть на нее, какъ на особу съ большимъ природнымъ разсудкомъ. Снисходительность его простерлась до того, что онъ даже кланялся ей иногда съ особенною любезностью и удостоивалъ выражаться, говоря съ сестрою: "Скажи, прошу тебя, Луиза, своей пріятельницъ, что она очень-добра"; или: "замѣть миссъ Токсъ, Луиза, что я ей признателенъ" -- милости, которыя производили глубокое впечатлѣніе на отличенную такимъ-образомъ миссъ Токсъ.
   Миссъ Токсъ часто увѣряла мистриссъ Чиккъ, что ничто въ свѣтѣ не интересуетъ ея столько, какъ развитіе этого очаровательнаго дитяти. Она съ наслажденіемъ присутствовала при невинныхъ трапезахъ юнаго наслѣдника фирмы, и съ энтузіазмомъ при его туалетѣ и омовеніяхъ. Однажды, когда мистеръ Домби былъ введенъ сестрою въ дѣтскую, она скрылась изъ скромности за шкапъ, видя, что онъ одѣтъ весьма легко, въ бѣлой лѣтней курткѣ; но, не могши удержать овладѣвшаго ею восторга, она закричала изъ своей засады: "О, мистеръ Домби, не правда ли, какъ онъ милъ! Совершенный купидонъ! Не правда ли, сэръ?" Послѣ такого взрыва она чуть не упала въ обморокъ отъ смущенія.
   -- Луиза, сказалъ разъ мистеръ Домби сестрѣ своей: -- я право думаю, что надобно сдѣлать твоей пріятельницѣ какой-нибудь подарокъ въ знакъ памяти, по случаю будущихъ крестинъ Поля. Она съ самаго рожденія его обнаруживаетъ къ нему такое теплое участіе и такъ хорошо понимаетъ свое собственное положеніе -- вещь довольно рѣдкая въ наше время -- что мнѣ будетъ пріятно замѣтить ей это чѣмъ-нибудь.
   Къ глазахъ мистера Домби было важнымъ достоинствомъ въ людяхъ: знать свое мѣсто и понимать его величіе.
   -- Милый Поль, отвѣчала сестра: -- ты отдаешь миссъ Токсъ полную справедливость, чего и слѣдовало ожидать отъ твоей проницательности. Я увѣрена, что если есть на англійскомъ языкѣ три слова, къ которымъ уваженіе доходитъ у нея до благоговѣнія, то слова эти: Домби и Сынъ.
   -- Прекрасно. Это дѣлаетъ ей честь.
   -- А что до подарка, Поль, я могу сказать только одно: все, что бы ты ни вздумалъ дать ей, будетъ ею получено и сбережено съ самымъ религіознымъ почтеніемъ. Но теперь представляется тебѣ случай осчастливить ее несравненно-больше и лестнѣе...
   -- Какимъ-образомъ?
   -- Крестные родители, милый Поль, вообще люди, которыхъ вліяніе признано важнымъ...
   -- Не вижу, почему оно можетъ быть важнымъ для моего сына, прервалъ мистеръ Домби холодно.
   -- Конечно, милый Поль! возразила Луиза съ большимъ одушевленіемъ:-- ты сказалъ, какъ истинный Домби. Я знала, что таково будетъ твое мнѣніе. Можетъ-быть, собственно по этому ты можешь избрать миссъ Токсъ крестною матерью милому малюткѣ, хоть въ видѣ представительницы кого-нибудь другаго. Считаю лишнимъ прибавлять, что она прійметъ это какъ величайшее и почетнѣйшее отличіе.
   -- Луиза, сказалъ мистеръ Домби послѣ краткаго молчанія: -- не должно полагать...
   -- О, конечно, нѣтъ! вскричала мистриссъ Чикксъ, торопясь предупредить отказъ.-- Я никогда этого не думала!
   Мистеръ Домби взглянулъ на нее съ нетерпѣніемъ.
   -- Не сердись на меня, милый Поль, я далеко не тверда. Я едва себя чувствую послѣ смерти нашей бѣдной, милой Фанни!
   Мистеръ Домби взглянулъ на носовой платокъ, который она подняла къ глазамъ, и снова началъ:
   -- Не должно полагать, говорю я...
   -- И я говорю, что я никогда этого не думала.
   -- Ахъ, Боже мой, Луиза!
   -- Нѣтъ, милый Поль, позволь мнѣ высказать! Хотя бы это были мои послѣднія слова, я все-таки скажу, что конечно нѣтъ, и что я этого никогда не думала! проговорила она слезливымъ голосомъ, съ плачемъ.
   Мистеръ Домби прошелся разъ по комнатѣ.
   -- Не должно полагать, Луиза... (мистриссъ Чикксъ прибила къ мачтѣ гвоздями свои сигнальные флаги и опять повторила: "конечно нѣтъ", и пр.; но онъ не обратилъ на это вниманія), не должно полагать, что найдется много людей, которые имѣли бы въ моихъ глазахъ больше правъ на отличіе, чѣмъ миссъ Токсъ и которые бы въпослѣдствіи думали имѣть вліяніе на своего крестника. Мы съ Полемъ не нуждаемся и не будемъ нуждаться ни въ комъ. Я въ состояніи пренебрегать помощью и связями, за которыми многіе люди гонятся для дѣтей своихъ. Желаю одного: чтобъ Поль благополучно достигъ возраста, когда будетъ въ-состояніи поддержать честь фирмы и увеличить ея достоинство, если это возможно. Для него до того времени довольно одного меня. Пусть миссъ Токсъ будетъ крестною матерью ребенка -- я ею вообще очень-доволенъ; а твой мужъ и я, мы будемъ остальными свидѣтелями.
   Мистеръ Домби высказалъ себя въ этой рѣчи, произнесенной съ большимъ величіемъ: онъ имѣлъ неописанную недовѣрчивость ко всякому, кто могъ бы стать между его сыномъ и имъ,-- это было надменное опасеніе найдти себѣ соперника въ почтеніи сына. Во всю жизнь свою онъ не сдружился ни съ кѣмъ: его холодная и отталкивающая душа не искала и не находила дружбы.
   Такимъ-образомъ миссъ Токсъ, въ силу своей незначительности, была возведена въ высокое званіе крестной матери маленькаго Поля; мистеръ Домби объявилъ, что желаетъ немедленно совершить эту церемонію, и безъ того долго откладываемую; сестра его, вовсе не ожидавшая такого блистательнаго успѣха, удалилась какъ-можно-скорѣе, чтобъ сообщить радостную вѣсть лучшему своему другу, и мистеръ Домби снова остался одинъ въ кабинетѣ.
   Въ дѣтской, въ тотъ вечеръ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ наслаждались пріятностью дружеской бесѣды, которая до того не нравилась огнедышущей Сузаннѣ Нипперъ, что она безпрестанно дѣлала имъ гримасы изъ-за дверей и другихъ засадъ. Пріятельницы, нисколько неподозрѣвавшія итого, благополучно присутствовали при разоблаченіи маленькаго Поля и укладываніи его въ постель; потомъ онѣ принялись пить чай передъ огнемъ камина. Стараніями доброй Полли дѣти спали въ одной комнатъ, и объ подруги замѣтили о существованіи маленькой Флоренсы не прежде, какъ усѣвшись за чайный столикъ и бросивъ нечаянный взглядъ на обѣ кроватки.
   -- Какъ она крѣпко спитъ! замѣтила миссъ Токсъ.
   -- Вы знаете, моя милая, возразила митриссъ Чиккъ: -- что она дѣлаетъ большой моціонъ играя около маленькаго Поля.
   -- Она престранный ребенокъ.
   -- Знаете, моя милая, совершенная мать!
   -- Не-уже-ли?
   -- Флоренса никогда, никогда въ жизни не будетъ настоящею Домби, хотя бы прожила тысячу лѣтъ!
   Брови миссъ Токсъ поднялись въ знакъ сочувствія.
   -- Не знаю, что мнѣ съ нею дѣлать; я выбиваюсь изъ силъ! произнесла мистриссъ Чиккъ со вздохомъ скромнаго достоинства.-- Право, tie понимаю, какое положеніе она займетъ со-временемъ въ свѣтѣ, когда ныростетъ. Она нисколько не старается понравиться отцу, да и чего ждать, когда она такъ далеко не Домби?
   Выраженіе лица миссъ Токсъ показало, что она совершенно раздѣляетъ недоумѣніе своей подруги.
   -- Видите, моя милая, у дѣвочки всѣ недостатки покойной Фаипи: она никогда не обовьется вокругъ сердца своего отца, какъ...
   -- Какъ плющъ?
   -- Какъ плющъ. Никогда! Бѣдная Фанни! А между-тѣмъ, какъ я ее любила!
   -- О, не проходите въ отчаяніе, мой ангелъ, вы слишкомъ-чувствительны!
   -- Всѣ мы имѣемъ свои недостатки, возразила мистриссъ Чиккъ, качая головою и проливая слезы.-- Могу сказать, что всѣ. Я никогда не была слѣпа къ ея недостаткамъ, хоть и не говорила этого. А между-тѣмъ, какъ я ее любила!
   Мистриссъ Чиккъ все еще отирала глаза носовымъ платкомъ и все качала головою, когда Ричардсъ скромно подошла къ собесѣдницамъ и осмѣлилась предостеречь ихъ, что миссъ Флоренса проснулась и сидитъ въ постели. Кормилица сказала, что глаза дѣвочки, когда она проснулась, были въ слезахъ; по ихъ никто не замѣчалъ, исключая доброй Полли; никто кромѣ ея не наклонился надъ малюткой съ ласковыми словами; никто, кромѣ ея, не слышалъ, какъ билось ея сердце.
   -- О, милая мистриссъ Ричардсъ, положите меня подлѣ брата! сказала дѣвочка, обратя къ ней заплаканные, умоляющіе взоры.
   -- Зачѣмъ, мой ангельчикъ?
   -- Я думаю, что онъ меня любитъ! Положите меня къ нему, прошу васъ!
   Мистриссъ Чиккъ вмѣшалась съ материнскимъ участіемъ, увѣщавая Флоленсу уснуть, какъ слѣдуетъ умному дитяти; но Флоренса повторила свою мольбу съ испуганнымъ лицомъ и голосомъ, прерываемымъ слезами и рыданіемъ...
   -- Я не разбужу его, я дотронусь до него только рукою и потомъ лягу спать. О, прошу васъ, положите меня на эту ночь подлѣ брата! мнѣ кажется, что онъ меня любитъ!
   Ричардсъ взяла ее на руки, перенесла на кроватку младенца и положила подлѣ него. Малютка придвинулась къ нему сколько могла ближе, стараясь не нарушать его сна; протянувъ руку и нѣжно касаясь его головы, она закрыла лицо свое другою рукою и осталась неподвижною.
   -- Бѣдная крошка! сказала миссъ Токсъ.-- Ей вѣрно что-нибудь приснилось.
   Это маловажное обстоятельство прервало нить разговора, такъ-что его уже нельзя было возобновить, въ-слѣдствіе чего обѣ подруги допили молча свой чай и послали слугу за наемнымъ кабріолетомъ для миссъ Токсъ. Надобно сказать, что миссъ Токсъ имѣла большую опытность въ извощичьихъ кабріолетахъ, а потому каждая поѣздка ея требовала предварительныхъ и систематическихъ распоряженій.
   -- Прошу васъ, Тоулинсонъ, сказала она позванному слугѣ: -- взять съ собою перо и чернила, и записать четко нумеръ кабріолета.
   -- Да, миссъ.
   -- Прошу васъ, Тоулинсонъ, также, переверните подушку. У нихъ всегда подушки сыры, прибавила она на ухо мистриссъ Чиккъ.
   -- Да, миссъ.
   -- Я также утружу васъ, Тоулинсонъ, этою карточкой и этимъ шиллингомъ. Онъ повезетъ меня по адресу карточки и долженъ понять, что получитъ никакъ не больше шиллинга.
   -- Нѣтъ, миссъ.
   -- И... мнѣ жаль, что я васъ столько безпокою, Тоулинсонъ.
   -- Вовсе нѣтъ, миссъ.
   -- Потрудитесь въ такомъ случаѣ сказать кучеру, что дядя дамы, которую онъ повезетъ, членъ магистрата, и что за малѣйшую дерзость ей онъ будетъ ужасно наказанъ. Вы можете сообщить ему это такъ, по-дружески, Тоулинсонъ, и потому-что вы знаете, какъ такое обстоятельство случилось съ другимъ извощикомъ, который умеръ.
   -- Непремѣнно, миссъ, сказалъ лакей, уходя.
   -- Теперь доброй ночи моему милому, милому, милому крестнику! А вы, другъ мой, Луиза, обѣщайте выпить на ночь чего-нибудь горячаго и не тревожьтесь!
   Огнедышущая Сузанна, присутствовавшая при сценъ трогательнаго прощанія подругъ, едва могла удержать порывъ чувствъ своихъ; но за то, по уходъ мистриссъ Чиккъ, она дала имъ полную волю.
   -- Слыхалъ ли кто въ жизнь свою двухъ другихъ подобныхъ этимъ уродовъ! воскликнула она.
   -- И еще онъ увѣряютъ, что бѣдной дѣвочкѣ снилось! возразила Ричардсъ.
   -- Ахъ, вы, красавицы! Она никогда не будетъ настоящею Домби, не такъ ли? Должно надѣяться, что не будетъ; намъ не надобно такихъ: и одного такого сокровища довольно!
   -- Не разбудите дѣтей, милая Сузанна.
   -- Очень вамъ благодарна, мистриссъ Ричардсъ! Считаю за особенную честь принимать отъ васъ приказанія: вѣдь я ваша черная невольница! Нѣтъ ли еще какихъ-нибудь приказаній?
   -- Какой вздоръ! приказанія...
   -- О, какое, мистриссъ Ричардсъ! Временныя здѣсь всегда командуютъ постоянными, въ этомъ домѣ ужь такъ заведено!
   -- Перестаньте, перестаньте, возразила Полли кротко.-- Вы сердитесь, потому-что вы добрая дѣвушка и любите миссъ Флоренсу; а теперь вы бросились на меня, потому-что больше нё на кого.
   -- Очень-легко удерживаться, мистриссъ Ричардсъ, и говорить спокойно, когда за вашимъ ухаживаютъ какъ за принцемъ крови, и гладятъ и лижутъ его до того, что онъ желалъ бы поменьше нѣжности; другое дѣло, когда бѣдную малютку, добрую, тихую, кроткую, которая никогда бы не должна была слышать сердитаго слова, просто топчутъ въ грязь! Ахъ, Боже мой, миссъ Флой! да если вы не закроете глаза сейчасъ же, я позову всѣхъ домовыхъ, которые живутъ на колокольнѣ, и они съѣдятъ васъ живую!
   Тутъ миссъ Нипперъ завыла дикимъ голосомъ, въ подражаніе домовымъ, и накрыла голову дѣвочки одѣяломъ, послѣ чего просидѣла остатокъ вечера въ самомъ недовольномъ расположеніи духа.
   Хотя маленькій Поль, какъ обыкновенно увѣряютъ кормилицы, и былъ уменъ не по росту, однакожь онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на всю эту сцену, такъ же, какъ и на приготовленія къ его крестинамъ, долженствовавшимъ торжествоваться черезъ день. Когда настало назначенное для этого утро, онъ не обнаружилъ ни малѣйшаго сознанія его важности, чувствуя большую наклонность ко сну и большое неудовольствіе на прислужницъ, наряжавшихъ его для поѣздки въ церковь.
   То былъ желѣзно-сѣрый осенній день съ рѣзкимъ восточнымъ вѣтромъ. Мастеръ Домби олицетворялъ своею особой и вѣтеръ, и пасмурность, и осень. Онъ принималъ общество въ кабинетѣ и былъ холоденъ, тяжелъ, какъ погода; когда онъ взглядывалъ сквозь стеклянную дверь на чахлыя деревья садика, съ нихъ сыпались дождемъ желтые и коричневые листья, какъ-будто паденіе ихъ ускорялось отъ тлетворнаго вліянія его морозныхъ взоровъ.
   Комнаты были холодныя, пасмурныя и казались въ трауръ, подобно всѣмъ обитателямъ дома. Книги, подобранныя подъ ранжира какъ солдаты, стояли чинно и угрюмо въ замкнутомъ шкафу и невидимому зябли въ своемъ заточеніи. Бронзовый бюстъ Питта, вѣнчавшій это хранилище, казался заколдованнымъ мавромъ, стерегущимъ недосягаемый кладъ. Двѣ пыльныя урны, стоявшія на высокихъ пьедесталахъ по угламъ и отрытыя изъ какой-нибудь древней могилы, какъ-будто проповѣдывали печаль и безнадежность. Зеркало камина, отражавшее самого мистера Домби и портретъ его, повѣшенный на противоположной стѣнѣ, казалось погруженнымъ въ грустныя размышленія. Желѣзные приборы камина, по своей жесткости и холодности, казались предметами, имѣвшими самыя справедливыя притязанія на родственное сходство съ хозяиномъ.
   Вскорѣ явились мистеръ и мистриссъ Чиккъ.
   -- Милый Ноль, пробормотала мистриссъ Чиккъ, обнимая брата:-- надѣюсь, сегодняшній день будетъ началомъ многихъ счастливыхъ годовъ!
   -- Благодарю, "Луиза, отвѣчалъ мистеръ Домби угрюмо.-- Какъ вы поживаете, мистеръ Джонъ?
   -- Какъ вы, сударь, поживаете? сказалъ Чиккъ.
   Онъ протянулъ мистеру Домби руку съ такою осторожностью, какъ-будто боялся, что она наэлектризована. Мистеръ Домби взялъ ее, какъ бы взялъ рыбу или морскую траву, или вообще какое-нибудь слизистое вещество, и немедленно возвратилъ зятю съ самою смертоносною вѣжливостью.
   -- Можетъ-быть, Луиза, сказалъ мистеръ Домби, слегка повернувъ къ ней голову въ своемъ накрахмаленномъ галстухѣ:-- ты бы предпочла затопить каминъ?
   -- О, нѣтъ, нѣтъ! для меня не безпокойся! возразила нѣжная сестра, которая между-тѣмъ дѣлала невѣроятныя усилія, чтобъ предупредить стукъ своихъ зубовъ, порывавшихся трястись отъ холода.
   -- А вы, мистеръ Джонъ, не зябнете?
   Мистеръ Джонъ, запустившій уже обѣ руки въ карманы, объявилъ, что чувствуетъ себя какъ нельзя комфортабельнѣе и чуть не началъ своего любимаго: "тур-рол-дероллъ, доллъ!" но былъ, къ-счастію, прерванъ входомъ слуги, возвѣстившаго:
   -- Миссъ Токсъ!
   Она влетѣла съ посинѣлымъ носомъ, одѣтая въ воздушный костюмъ, составленный изъ разныхъ газовыхъ обрѣзковъ и лентъ.
   -- Какъ вы поживаете, миссъ Токсъ?
   Она отвѣсила глубочайшій реверансъ и сказала нѣжнѣйшимъ голосомъ:
   -- Никогда, никогда не забуду я сегодняшняго дня, сэръ! Это невозможно! Милая Луиза, я едва вѣрю, что это не сонъ!
   Потомъ она принялась отогрѣвать замерзшій носъ свой треніемъ объ него носоваго платка, чтобъ младенецъ не удивился непріятнымъ образомъ его низкой температуръ, когда она его поцалуетъ.
   Младенецъ вскорѣ явился, внесенный торжественно кормилицею, въ сопровожденіи маленькой Флоренсы и Сузанны Нипперъ. Хотя вошедшая изъ дѣтской публика была не въ такомъ глубокомъ трауръ, какъ прежде, однако видъ осиротѣлыхъ дѣтей нисколько не развеселялъ сцены. Младенецъ, можетъ-быть, отъ прикосновенія къ лицу его холоднаго носа миссъ Токсъ, заплакалъ. Обстоятельство это помѣшало мистеру Чикку исполнить весьма-доброе намѣреніе: онъ хотѣлъ приласкать маленькую Флоренсу. Вообще, этотъ джентльменъ, безчувственный къ притязаніямъ истинныхъ Домби, дѣйствительно любилъ дѣвочку, что показывалъ ей при всякомъ удобномъ случаѣ; онъ хотѣлъ сдѣлать это и теперь, но былъ прерванъ супругою, воскликнувшею рѣзкимъ голосомъ:
   -- Я ты что задумалась, Флоренса? Покажись ему, милая, развесели его!
   Атмосфера дѣлалась все холоднѣе и холоднѣе отъ замороженнаго взгляда, съ которымъ мистеръ Домби смотрѣлъ на хлопоты своей маленькой дочери, хлопавшей въ ладоши и старавшейся обратить на себя вниманіе его сына и наслѣдника. Добрая Полли, вѣроятно, помогла ей какимъ-нибудь манеромъ, потому-что питомецъ ея взглянулъ на сестру и пересталъ кричать. Онъ слѣдилъ за нею, когда она бѣгала вокругъ няньки, искалъ глазами, когда она скрывалась, и радостно шевелилъ ручонками и смѣялся, когда она съ веселымъ крикомъ снова являлась передъ нимъ и покрывала его личико поцалуями.
   Радовало ли это зрѣлище мистера Домби? Ни одинъ мускулъ не шевельнулся на лицѣ его. Онъ смотрѣлъ такъ холодно и пристально, что когда взоры маленькой Флоренсы встрѣтились съ его взглядомъ, то всякое одушевленіе исчезло изъ веселыхъ глазъ разъигравшейся дѣвочки.
   -- Мистеръ Джонъ, сказалъ онъ, взглянувъ на часы и взявшись за шляпу и перчатки.-- Не угодно ли вамъ подать руку сестрѣ моей? моя рука принадлежитъ сегодня исключительно миссъ Токсъ. Ты бы лучше пошла впередъ съ маленькимъ Полемъ, Ричардсъ. Будь осторожна.
   Въ каретѣ мистера Домби поѣхали: Домби и Сынъ, миссъ Токсъ, мистриссъ Чиккъ, Ричардсъ и Флоренса. За ними послѣдовала маленькая карета Чикка, въ которую помѣстился онъ самъ и Сузанна Нипперъ.
   По дорогѣ къ церкви, мистеръ Домби разъ только похлопалъ въ ладоши для развлеченія своего наслѣдника, чѣмъ возбудилъ неописанный энтузіазмъ миссъ Токсъ. Вообще, этотъ крестинный поѣздъ разнствовалъ отъ похороннаго только уборами кареты и лошадей.
   Подъѣхавъ къ церкви, общество было встрѣчено торжественнымъ сторожемъ. Мистеръ Домби, вышедъ изъ кареты прежде всѣхъ, чтобъ помочь дамамъ, остановился у дверецъ и казался точь-въ-точь другимъ экземпляромъ церковнаго сторожа.
   Рука миссъ Токсъ дрожала, когда ее взялъ мистеръ Домби. Они поднялись по крыльцу и вошли въ церковь, предшествуемые треугольною шляпой и какимъ-то вавилонскимъ воротникомъ.
   -- Внесите сюда скорѣе ребенка съ холоднаго воздуха, шепнулъ сторожъ, отворяя внутреннюю дверь церкви.
   Маленькій Поль могъ бы спросить, какъ Гамлетъ: "въ мою могилу?" Такъ холодна и земляниста была внутренность храма. Сырость, пустота, холодъ, странный могильный запахъ, мертвенный свѣтъ, разныя погребальныя принадлежности въ одномъ углу -- все вмѣстѣ придавало необычайную унылость сценѣ, и безъ того обданной морозомъ.
   -- Тамъ теперь свадьба, сударь, сказалъ сторожъ съ поклономъ мистеру Домби.-- Но она сейчасъ кончится, а покуда не угодно ли вамъ будетъ войдти въ ризницу?
   Свадьба, которую наше общество увидѣло, проходя мимо алтаря, смотрѣла вовсе-нерадостно. Невѣста была слишкомъ-стара, женихъ слишкомъ-молодъ; устарѣлый щеголь, съ лорнетомъ, вставленнымъ въ одинъ огорченный бѣльмомъ глазъ, передавалъ ее жениху, а присутствующіе друзья и свидѣтели дрогли отъ холода. Въ ризницѣ горѣлъ огонь камина, и старый, тощій писецъ отъискивалъ что-то въ большомъ томѣ, одномъ изъ многихъ, составлявшихъ церковные реестры, котораго длинныя пергаментныя страницы были испещрены похоронными записями.
   Черезъ краткій холодный промежутокъ времени, вошла маленькая, сопящая, страждущая кашлемъ и насморкомъ отворяльщица загороженныхъ скамеекъ, и пригласила общество въ крестильницу. Тутъ они подождали еще нѣсколько минутъ, пока не отправилась свадебная публика, вокругъ которой отворяльщица вертѣлась съ удвоеннымъ кашлемъ, стараясь напомнить о своей особѣ.
   Наконецъ, вошелъ клеркъ (единственное весело-смотрящее существо, да и онъ былъ похороннымъ подрядчикомъ) съ кувшиномъ горячей воды; выливая ее въ купель, онъ сказалъ что-то о необходимости согрѣть воду, чего бы не могли сдѣлать цѣлые мильйоны галлоновъ кипятку въ теперешнемъ случаѣ. Пасторъ, добродушный и кроткій молодой человѣкъ, но очевидно испугавшійся младенца, явился, какъ главное лицо въ сказкѣ о привидѣніяхъ: это была высокая Фигура вся въ бѣломъ. При видѣ его маленькій Поль поднялъ сверхъестественный вопль, который не прекратился до-тѣхъ-поръ, пока ребенка не вынесли совершенно-почернѣлаго.
   Въ-продолженіе всей церемоніи, мистеръ Домби смотрѣлъ безчувственнѣе и джентльменистѣе чѣмъ когда-нибудь; одинъ видъ его усиливалъ холодъ до того, что у пастора, когда онъ говорилъ, изо рта выходилъ весьма-замѣтный паръ. Одинъ только разъ лицо его насколько осклабилось: это случилось, когда пасторъ, въ простой и безпритязательной рѣчи, произносилъ окончательное увѣщаніе, чтобъ крестные родители наблюдали за дитятей въ будущія времена, и взоръ его случайно остановился на мистерѣ Чиккѣ. Величественный взглядъ мистера Домби выразилъ тогда, что онъ очень бы хотѣлъ посмотрѣть, какъ мистеръ Джонъ за это пріймется.
   Когда все кончилось, мистеръ Домби взялъ миссъ Токсъ подъ руку и отвелъ ее въ ризницу, гдѣ извинялся передъ пасторомъ въ невозможности воспользоваться честью видѣть его за своимъ обѣдомъ, по причинѣ поразившаго его семейнаго несчастія. Когда реестръ былъ подписанъ, все должное заплачено, сторожъ и отворяльщица награждены, и даже не забытъ вошедшій въ это время могильщикъ,-- все общество возвратилось прежнимъ мрачнымъ порядкомъ въ домъ мистера Домби.
   Тамъ былъ приготовленъ холодный завтракъ, на холодномъ хрусталѣ и серебрѣ, скорѣе похожій на мертвый обѣдъ, чѣмъ на крѣпительную трапезу для живыхъ людей. Пріѣхавъ, миссъ Токсъ вынула серебряную кружку для своего крестника, а мистеръ Чиккъ для него же ящичекъ съ такимъ же ножикомъ, вилкою и ложкой. Мистеръ Домби вручилъ миссъ Токсъ браслетъ, при полученіи котораго восторгъ и благодарность ея не знали границъ.
   -- Мистеръ Джонъ, сказалъ мистеръ Домби:-- не угодно ли вамъ будетъ сѣсть на томъ концѣ стола? Миссъ Токсъ, не сдѣлаете ли вы мнѣ честь выпить со мною рюмку вина? Подать шампанскаго, миссъ Токсъ!
   Все, казалось, было заражено простудою и зубною болью. Одинъ мистеръ Домби не чувствовалъ ничего особеннаго и могъ бы весьма-блистательно представить собою образецъ замороженнаго джентльмена на русскомъ зимнемъ рынкѣ. Господствующее за столомъ вліяніе было даже не подъ силу мистриссъ Чиккъ, которая отказалась отъ привычки своей говорить лесть и разныя нѣжности брату.
   -- Ну, сударь, выговорилъ мистеръ Чиккъ послѣ отчаяннаго усилія и долгаго молчанія, наливъ рюмку хереса: -- если вы позволите, я выпью за здоровье маленькаго Поля!
   -- О, ангельчикъ! воскликнула миссъ Токсъ, отпивъ изъ своей рюмки.
   -- Милый маленькій Домби! отозвалась въ-полголоса мистриссъ Чиккъ.
   -- Мистеръ Джонъ, отвѣчалъ мистеръ Домби строго-серьёзнымъ голосомъ: -- еслибъ сынъ мой могъ оцѣнить честь, которую вы ему дѣлаете, то былъ бы вамъ очень-благодаренъ. Я увѣренъ, что онъ со-временемъ будетъ въ состояніи нести всякую отвѣтственность, которою могутъ обременить его друзья и родственники въ частной жизни, или отрадное положеніе наше въ жизни публичной.
   Слова эти были сказаны тономъ, недопускавшимъ отвѣта, почему мистеръ Чиккъ снова замолчалъ и упалъ духомъ. Миссъ Токсъ, слушавшая мистера Домби съ большимъ даже противъ обыкновенія восторгомъ, выразила его подругъ своей восклицаніемъ въ-полголоса: "Какое краснорѣчіе!"
   Мистеръ Домби, между-тѣмъ, велѣлъ позвать къ себѣ Ричардсъ, которая вошла съ низкими присѣданьями, но безъ своего питомца: маленькій Поль крѣпко спалъ послѣ утреней утомительной для него поѣздки. Мистеръ Домби, предложивъ рюмку вина вассалкѣ, обратился къ ней съ слѣдующею рѣчью:
   -- Вотъ уже шесть мѣсяцевъ или около того, Ричардсъ, ты живешь въ моемъ домѣ и всегда исполняла свои обязанности какъ должно. Желая по случаю сегодняшняго дня сдѣлать и для тебя что-нибудь особенное, я думалъ объ этомъ и посовѣтовался съ моею сестрою, мистриссъ...
   -- Чиккъ! подсказалъ ея супругъ.
   -- О, замолчите, прошу васъ! воскликнула миссъ Токсъ, которой голова была уже значительно наклонена на бокъ и которая приготовилась напечатлѣть въ душѣ своей каждое слово мистера Домби.
   -- Я хотѣлъ сказать тебѣ, Ричардсъ, началъ снова мистеръ Домби, бросивъ на мистера Джона уничтожающій взглядъ: -- что я былъ подкрѣпленъ въ моей рѣшимости разговоромъ съ твоимъ мужемъ, въ тотъ день, когда тебя наняли, и узналъ, что все твое семейство, начиная съ головы его, погрязло въ самомъ грубомъ невѣжествѣ.
   Ричардсъ смиренно потупила глаза.
   -- Я далеко не одобряю того, что люди называютъ "общимъ воспитаніемъ", но нахожу полезнымъ, чтобъ нисшіе классы понимали свое положеніе и вели себя прилично; вотъ въ какомъ отношеніи я считаю школы полезными. Имѣя право опредѣлить одного воспитанника въ древнее заведеніе, основанное богоугоднымъ обществомъ "Милосердыхъ Точильщиковъ", -- гдѣ дѣти получаютъ не только воспитаніе, но даже и отличительную одежду, -- я, снесшись напередъ съ твоимъ семействомъ черезъ мистриссъ Чиккъ, назначилъ твоего старшаго сына на очистившуюся вакансію. Меня увѣдомили, что онъ сегодня уже ходитъ въ костюмѣ этого заведенія. Нумеръ ея сына, кажется, прибавилъ мистеръ Домби, обратясь къ сестрѣ и говоря о мальчикѣ, какъ объ извощичьемъ кабріолетѣ:-- сто-сорокъ-девятый. Луиза, ты можешь разсказать ей.
   -- Сто-сорокъ-седьмой, сказала мистриссъ Чиккъ.-- Одежда, Ричардсъ, теплая и приличная: синій фризовый кафтанъ съ фалдами и шапка, отороченные оранжевымъ; красные шерстяные чулки и прекрѣпкое кожаное исподнее платье. Лучше этого и желать нечего!
   -- Вотъ, Ричардсъ, замѣтила восторженная миссъ Токсъ: -- теперь вы можете гордиться! Милосердые Точильщики!
   -- Я вамъ очень-благодарна, сударь, проговорила Полли слабымъ голосомъ:-- и считаю большою милостью, что вы вспомнили о моихъ малюткахъ. Тутъ представился воображенію ея Байлеръ въ видъ Милосердаго Точильщика, съ коротенькими ножками, облеченный въ описанные мистриссъ Чиккъ кожаные футляры, и глаза ея наполнились слезами.
   -- Я очень-рада видѣть, что у васъ такъ много чувствительности, Ричардсъ, замѣтила миссъ Токсъ.
   -- Это почти подаетъ надежду, что на свѣтъ еще не совершенно вывелись благородныя сердца, сказала мистриссъ Чиккъ.
   Полли присѣдала на эти комплименты и благодарила едва-внятнымъ шопотомъ; чувствуя себя не въ силахъ поправиться отъ волненія, произведеннаго видѣніемъ Байлера въ кожаныхъ панталонахъ, она мало-по-малу приближалась къ дверямъ и была очень-рада, когда ей удалось исчезнуть.
   Краткая надежда на временную оттепель, прибывшая вмѣстѣ съ нею, погасла съ ея уходомъ, и морозъ воцарился между присутствующими по-прежнему. Мистеръ Чиккъ два раза мурлыкалъ на своемъ концѣ стола какой-то напѣвъ, но это былъ похоронный маршъ изъ "Саула". Все общество казалось застывающимъ болѣе и болѣе и переходящимъ въ совершенно-окоченѣлое, замороженное состояніе. Наконецъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, обмѣнявшись выразительнымъ взглядомъ, встали и сказали, что рѣшительно пора отправиться. Мистеръ Домби принялъ это извѣстіе съ совершеннѣйшимъ равнодушіемъ, и дамы, простившись съ нимъ, вышли въ сопровожденіи мистера Чикка, который, усѣвшись въ карету вмѣстѣ съ женою, запустилъ преглубоко объ руки въ карманы и засвисталъ мотивъ охотничьей пѣсни съ такимъ непреклонно-грознымъ выраженіемъ лица, что мистриссъ Чиккъ и не подумало рискнуть помѣшать ему.
   Полли, державшая на рукахъ маленькаго Поля, никакъ не могла забыть о своемъ первенцѣ. Она чувствовала, что это неблагодарно, но не могла удержаться отъ горестныхъ размышленій и нѣсколько разъ повторила въ дѣтской: "бѣдныя его ноги!"
   -- Не знаю, чего бы я не дала, сказала она Сузаннѣ Нипперъ: -- чтобъ мнѣ можно было видѣть бѣдняжку прежде, чѣмъ онъ привыкнетъ къ этому проклятому мундиру!
   -- Знаете что, мистриссъ Ричардсъ, отвѣчала Сузанна:-- сходите и посмотрите на него!
   -- Мистеръ Домби разсердится!
   -- О, не-уже-ли? А я думаю, что онъ будетъ очень-доволенъ, если вы у него попроситесь.
   -- Вы бы вѣрно не стали у него спрашиваться?
   -- Разумѣется, нѣтъ, мистриссъ Ричардсъ. Я сегодня слышала, какъ наши красивыя инспекторши говорили, что онѣ завтра сюда не пріидутъ; поэтому я пойду гулять съ миссъ Флой завтра же утромъ, а вы ступайте съ нами, возьмите съ собою маленькаго Поля, и мы васъ посѣтимъ, мистриссъ Ричардсъ. Вѣдь все же равно, гдѣ ни гулять!
   Полли сначала упорно отвергала эту мысль, но мало-по-малу, приводя себѣ передъ глаза запрещенную ей картину ея семейства, она склонялась, и наконецъ рѣшилась принять предложеніе Сузанны Нипперъ.
   Когда дѣло было такимъ образомъ рѣшено, маленькій Поль принялся плакать самымъ жалобнымъ голосомъ, какъ-будто желая выразить, что онъ не предвидитъ тутъ ничего хорошаго.
   -- Что съ ребенкомъ? спросила Сузанна.
   -- Я думаю, ему холодно, отвѣчала Полли, начавъ ходить съ нимъ взадъ и впередъ.и убаюкивать его.
   Вечеръ былъ холодный, пасмурный, вѣтренный, сырой, и осенніе листья дождемъ сыпались съ деревъ.
   

ГЛАВА VI.
Вторая потеря Поля.

   На слѣдующее утро, бѣдною Полли овладѣли такіе страхи и опасенія, что еслибъ ее не подстрекала безпрестанно огневая миссъ Нипперъ, то она отказалась бы отъ предположенной экспедиціи или рѣшилась просить у самого мистера Домби позволенія увидѣться, подъ кровомъ его дома, съ нумеромъ сто-сорокъ-седьмымъ. Но Сузанна опровергла вторую мысль такими доводами, что лишь-только мистеръ Домби повернулъ къ нимъ свою величавую спину, направясь въ Сити, сынъ его былъ уже на дорогѣ къ Стэггсовымъ-Садамъ.
   Первый ударъ великаго землетрясенія только-что тряхнулъ тогда до основанія все сосѣдство тѣхъ мѣстъ: многіе домы были разрушены; улицы проломаны и завалены; глубокія ямы и рвы вырыты въ землѣ; страшныя кучи земли и глины нагромождены на всякомъ шагу; подрытыя и колеблющіяся строенія поддерживались подпорами. Въ одномъ мѣстѣ виднѣлась цѣлая бездна опрокинутыхъ телегъ; въ другомъ кучи сваленнаго въ безпорядкѣ желѣза. Вездѣ были мосты, неведшіе никуда, перекрестки совершенно непроходимые, вавилонскія башни грубъ, вполовину недостроенныхъ, временные сараи, ограды и заборы тамъ, гдѣ бы ихъ никакъ не слѣдовало ожидать; отрывки неконченныхъ каменныхъ стѣнъ и сводовъ; страшнѣйшіе лѣса и подмостки, козлы, бревна, горы мусора и кирпичей...
   Короче сказать, тутъ строили въ полномъ разгарѣ желѣзную дорогу.
   Недалеко оттуда были и Стэггсовы-Сады -- рядъ маленькихъ домиковъ съ крошечными клочками земли, отгороженными старыми дверьми, бочешными днами, растянутыми между колышками обрывками смоленой парусины и изсохшими кустиками. Въ этихъ "садахъ", владѣльцы ихъ разводили бобы, держали куръ и кроликовъ, воздвигали себѣ павильйоны -- одинъ состоялъ изъ опрокинутой вверхъ дномъ гнилой лодки -- сушили свое платье и бѣлье, и курили трубки.
   Къ этому-то злополучному мѣсту, котораго имя мистриссъ Чиккъ не осмѣливалась даже выговорить своему брату, несли маленькаго Поля судьба и Ричардсъ.
   -- Вотъ мой домъ, Сузанна, сказала Полли, указывая на него.
   -- А, право? возразила та снисходительно.
   -- А вотъ у дверей сестра Джемима, съ моимъ роднымъ малюткой на рукахъ!
   Видъ этотъ окрылилъ Полли, которая мигомъ пронеслась черезъ всѣ Стэггсовы-Сады, бросилась на Джемиму и въ одно мгновеніе обмѣнялась съ нею младенцами, къ неописанному изумленію той, къ которой наслѣдникъ фирмы Домби и Сына прилетѣлъ какъ-будто съ небесъ.
   -- Полли! кричала сестра ея.-- Да какъ ты здѣсь очутилась? Дѣти съ ума сойдутъ, когда тебя увидятъ!
   Судя но шуму, который они подняли, дѣйствительно можно было подумать, что Джемима сказала правду. Они бросились къ матери какъ бѣшеные, втащили ее въ домъ, усадили на низкія кресла, и доброе круглое лицо ея сдѣлалось центромъ, къ которому прижимались красныя щеки всѣхъ ея круглолицыхъ дѣтей. Сама Полли шумѣла, вскрикивала и смѣялась не меньше ихъ, пока совершенно не выбилась изъ силъ. Тогда только она вспомнила, что пришла не одна.
   -- Вотъ, смотрите, какая хорошенькая дамочка пришла къ вамъ, сказала Полли своимъ, указывая на Флоренсу.-- Видите, какая она тихая, скромная!.. О, войдите сюда хоть на минуту, Сузанна! Вотъ моя сестра Джемима! Знаешь ли, Джемима, что безъ Сузанны Нипперъ я бы не знала, что съ собою дѣлать; безъ нея я бы теперь ни за что не попала сюда!
   -- О, садитесь, миссъ Нипперъ, прошу васъ! сказала Джемима.-- Я никогда въ жизни не была такъ счастлива, какъ сегодня! Снимите шляпку и будьте какъ дома, миссъ Нипперъ! Я боюсь, что вы не привыкли быть въ такихъ бѣдныхъ мѣстахъ, но надѣюсь, что будете снисходительны.
   Такое почтительное обращеніе обезоружило миссъ Нипперъ, которая сначала надулась, воображая, что ей не оказываютъ достаточнаго уваженія; она простерла даже любезность свою до того, что поймала одного изъ маленькихъ Тудлей и принялась играть съ нимъ.
   -- А гдѣ мой бѣдняжка Байлеръ? спросила Полли.
   -- Ахъ, какъ жаль! отвѣчала Джемима.-- Онъ въ своей школѣ, Полли!
   -- Ужь тамъ?
   -- Да, онъ пошелъ туда въ первый разъ вчера; по сегодня полупраздникъ, и еслибъ ты подождала... и еслибъ вы согласились, миссъ Нипперъ... онъ скоро прійдотъ.
   -- Ну, а каково онъ смотритъ, Джемима?
   -- Да, право, не такъ худо, какъ ты думаешь.
   -- Я ноги его?
   -- Ноги-то коротки, конечно, по вѣдь онъ съ каждымъ днемъ дѣлаются длиннѣе.
   -- А гдѣ отецъ, Джемима?-- Все семейство мистера Тудля называло его этимъ патріархальнымъ именемъ.
   -- Ну, вотъ! Вообрази: отецъ взялъ обѣдъ съ собою и сказалъ, что не будетъ дома до вечера. Какъ это жаль!
   Не смотря на такую двойную неудачу, Полли была все-таки очень-рада, что увидѣла хотя часть своего семейства. Обѣ сестры толковали о семейныхъ дѣлахъ, миссъ Нипперъ продолжала играть съ жирненькими Тудлями, наконецъ разговоръ сдѣлался общій, и Сузанна, разсказавъ Джемимѣ саркастическимъ слогомъ разныя подробности о мистеръ Домби и его частной жизни, вкусила угощенія, состоявшаго изъ портера и шримпсовъ, и почувствовала къ своей собесѣдницъ сильное дружеское расположеніе.
   Маленькая Флоренса также не оставалась праздною: молодые Тудли повели ее въ садъ, показали ей нѣсколько мухоморовъ и другія мѣстныя достопримечательности, и она занялась съ ними отъ души сооруженіемъ маленькой плотины поперегъ накопившейся въ одномъ углу лужицы. Она преусердно трудилась и пачкалась, когда была застигнута въ этомъ занятіи Сузанною Нипперъ; та, сдѣлавъ ей выговоръ, вымыла ей лицо и руки, и потомъ, послѣ довольно-долгаго разговора между Полли и Джемимой о семейныхъ дѣлахъ, сестры снова обмѣнялись малютками и приготовились разстаться.
   Чтобъ избѣжать трогательнаго прощанія, маленькихъ Тудлей отвели въ сосѣднюю лавочку, давъ имъ пенни на покупку пряника, а Полли, съ наслѣдникомъ фирмы Домби и Сына, и Сузанна съ маленькою Флоренсой, тронулись въ обратный путь. Джемима закричала сестрѣ, что если онъ сдѣлаютъ небольшой обходъ къ Сити-Роду, то неминуемо встрѣтятъ Сайлера, который теперь навѣрно возвращается изъ школы, на что Сузанна охотно согласилась.
   Случилось такъ, что жизнь бѣднаго Байлера сдѣлалась со вчерашняго дня непрерывною цѣпью огорченій, по причинѣ костюма Милосердыхъ Точильщиковъ, котораго не могли видѣть равнодушнымъ окомъ уличные мальчишки. Не было встрѣчнаго сорванца, который бы не затронулъ, не подразнилъ или не обидѣлъ Байлера такъ или иначе. Общественное существованіе его походило больше на мученическую жизнь, чѣмъ на жизнь невиннаго ребенка; его бомбардировали камешками, сталкивали въ канавки, закидывали грязью, приплюскивали къ стѣнамъ. Люди, которыхъ онъ никогда въ глаза не видалъ, находили особенное наслажденіе срывать съ его головы желтую шапку и бросать ее на произволъ вѣтровъ. Коротенькія ноги его подвергались не одной только словесной критикѣ, но и препорядочнымъ щипкамъ. Въ это самое утро онъ явился въ школу съ вовсе-нежеланнымъ синякомъ подъ глазомъ и былъ за то наказанъ учителемъ, старымъ и ужь совсѣмъ не-Милосердымъ Точильщикомъ весьма-суроваго нрава, передъ которымъ трепетали всѣ ученики. Вотъ почему Байлеръ, возвращаясь домой, шелъ по глухимъ улицамъ и темнымъ закоулкамъ, чтобъ избѣжать встрѣчъ съ своими мучителями.
   Наконецъ, вынужденный показаться снова на открытой дорогѣ, онъ наткнулся на кучку мальчишекъ, которые, подъ предводительствомъ молодаго мясника, ожидали только удобнаго случая позабавиться надъ кѣмъ-нибудь или надъ чѣмъ-нибудь. Увидя Милосердаго Точильщика, они обрадовались до изступленія, испустили вопль восторга и бросились на него. Но въ это самое время Полли, глядя съ безнадежностью впередъ и рѣшившись уже послѣ часа ходьбы воротиться, говоря, что не стоитъ идти дальше, увидѣла это зрѣлище. Вскрикнувъ, она передала Сузаинѣ маленькаго Домби и бросилась на выручку своего первенца.
   Сюрпризы и бѣды рѣдко приходятъ одни: удивленная Сузанна Пайперъ съ дѣтьми была только-что спасена прохожими чуть не изъ-подъ колесъ проѣзжавшей мимо кареты, какъ вдругъ улица огласилась громкимъ крикомъ: "Бѣшеный быкъ!"
   Флоренса, испуганная поднявшеюся суматохой, видя, что люди мечутся какъ угорѣлые, кричатъ, бѣгаютъ, сталкиваютъ другъ друга, совершенно растерялась, закричала и бросилась бѣжать, сама не зная куда. Она бѣжала, пока не выбилась изъ силъ, крича Сузаннѣ, чтобъ та не отставала; тогда, остановившись, она оглянулась и увидѣла съ неописаннымъ ужасомъ, что осталась совершенно одна.
   -- Сузанна! Сузанна! кричала она, всплеснувъ руками.-- О, гдѣ онѣ? Гдѣ онѣ?
   -- Гдѣ онѣ? сказала какая-то грязная старуха, ковылявшая къ ней изо всѣхъ силъ съ противоположной стороны улицы.-- А зачѣмъ ты отъ нихъ убѣжала?
   -- Я испугалась! Я не знала, что дѣлаю. Я думала, что онѣ со мною. Гдѣ онѣ?
   Старуха взяла ее за руку и сказала: "А вотъ, я покажу тебѣ, гдѣ онѣ".
   То была безобразная старуха, съ красными кругами около глазъ и ртомъ, трясшимся даже когда она молчала, одѣтая въ лохмотья и съ нѣсколькими шкурками подъ мышкою. Ясно было, что она нѣсколько времени слѣдовала за Флоренсой, потому-что едва переводила духъ, отъ-чего казалась еще страшнѣе.
   Флоренса испугалась ея и оглядывалась въ нерѣшимости вокругъ себя. Она стояла въ концѣ глухаго переулка, гдѣ не было живой души, кромѣ ея и старухи.
   -- Не бойся, не бойся, сказала старуха, не выпуская ее:-- пойдемъ со мною.
   -- Я... я васъ не знаю. Какъ васъ зовутъ?
   -- Мистриссъ Броунъ... добрая мистриссъ Броунъ.
   -- А онѣ близко отсюда?
   -- Сузанна близехонько, а остальныя также недалеко.
   -- Съ ними ничего не случилось?
   -- Ничего.
   При этомъ извѣстіи дѣвочка заплакала отъ радости и охотно послѣдовала за "доброю" мистриссъ Броунъ, хотя по-временамъ и не могла удержаться, чтобъ не бросить на нее недовѣрчиваго взгляда.
   Онѣ прошли такимъ образомъ небольшое разстояніе по грудамъ мусора, черезъ дворы съ кирпичомъ и черепицами, и наконецъ старуха заворотила въ вонючій закоулокъ, гдѣ грязь лежала черными кучками посреди дороги. Тамъ она остановилась передъ полуразвалившимся домишкой самой подозрительной наружности, отворила дверь и втолкнула бѣдную малютку въ темную канурку, гдѣ была свалена на полу цѣлая груда тряпокъ и лохмотьевъ всѣхъ цвѣтовъ, груда костей и кучка просѣяннаго сора и пыли. Мёбели никакой. Стѣны и потолокъ совершенно-черные.
   Бѣдняжка онѣмѣла отъ ужаса; у ней закружилась голова, и она едва устояла на ногахъ.
   -- Нечего трусить! сказала "добрая" мистриссъ Броунъ, оживляя ее толчкомъ.-- Я тебѣ зла не сдѣлаю. Садись сюда, на лохмотья!
   Флоренса повиновалась, протягивая руки съ нѣмою мольбою.
   -- Я не задержу тебя больше часа. Понимаешь, что я тебѣ говорю?
   -- Понимаю, проговорило дитя.
   -- Ну, такъ не серди же меня, сказала старуха, усаживаясь на кости.-- Будешь смирна, такъ я тебя не трону, а не то -- убью. Ты знай, что я могу убить тебя когда захочу, вездѣ, хоть бы ты спала дома въ своей постели. Теперь говори, кто ты?
   Угрозы старухи, страхъ обидѣть ее и привычка подавлять въ себѣ свои чувства, огорченія и надежды -- все это было причиной, что Флоренса была въ силахъ исполнить приказаніе мистриссъ Броунъ и разсказала ей все, что о себѣ знала. Старуха выслушала ее со вниманіемъ до конца.
   -- Такъ тебя зовутъ Домби?
   -- Да, сударыня.
   -- Мнѣ нужно это хорошенькое платьице, миссъ Домби, и эта шляпка, и ваши юпки, и все, что на васъ есть. Ну, снимай съ себя все!
   Бѣдная малютка повиновалась со всею поспѣшностью, къ какой только были способны ея дрожавшія руки, не сводя испуганнаго взора съ "доброй" мистриссъ Броунъ, которая принимала поочереди каждую часть ея костюма, разсматривала все со вниманіемъ и по-видимому осталась довольна цѣнностью этихъ вещей.
   -- Гм! Больше не осталось ничего, кромѣ башмаковъ. Мнѣ нужны ваши башмаки, миссъ Домби!
   Флоренса сняла ихъ также проворно. Тогда старуха, взрывъ груду лохмотьевъ, отъискала грязную замѣну отобранному отъ дѣвочки туалету, вмѣстѣ съ дѣтскимъ плащомъ, изношеннымъ и оборваннымъ, и раздавленными остатками шляпки, вытащенной вѣроятно изъ какой-нибудь канавки или помойной ямы. Она велѣла малюткѣ одѣться во все это, и та, предчувствуя, что одно только послушаніе можетъ ускорить ея освобожденіе, повиновалась съ удвоеннымъ усердіемъ.
   Надѣвая шляпку, она запутала ее въторопяхъ между волосами, которые упадали ей на плечики роскошными шелковистыми локонами, и не вдругъ могла поправиться. Добрая мистриссъ Броунъ вытащила преогромныя ножницы и пришла въ какое-то странное волненіе.
   -- Ахъ ты дурочка! Ты не хотѣла, чтобъ я осталась довольна!
   -- Извините, я не знаю отъ-чего сдѣлалось...
   -- Не знаешь? А я развѣ знаю? Ахъ, Боже мой! Да всякая на моемъ мѣстѣ обкарнала бы ихъ прежде всего! воскликнула старуха, перебирая костлявою рукою волосы дѣвочки съ какимъ-то свирѣпымъ наслажденіемъ.
   Флоренса такъ обрадовалась, видя, что хотятъ отрѣзать ея волосы, а не голову, что не противилась и не просила, а только устремила кроткій взглядъ прямо въ лицо мистриссъ Броунъ.
   -- Еслибъ у меня самой не было дочери,-- она теперь далеко за моремъ, а у нея были чудные волосы и она гордилась ими,-- я бы не оставила на твоей головѣ ни волоска! Она далеко, далеко за моремъ! О-о-хо-хо!
   У мистриссъ Броунъ голосъ былъ вообще далеко не мелодическій; но теперь вопль ея, сопровождаемый размахиваньемъ скелетистыхъ рукъ, былъ проникнутъ такою дикою горестью, что Флоренса испугалась больше, чѣмъ прежде. Это, однако, спасло ея локоны, потому-что мистриссъ Броунъ, поносившись нѣсколько секундъ вокругъ бѣдной дѣвочки, хлопая ножницами, какъ бабочка новаго рода, велѣла ей спрятать волосы подъ шляпку, чтобъ ихъ вовсе не было видно, и не вводить ее во искушеніе. Послѣ такой побѣды надъ собою, мистриссъ Броунъ снова усѣлась на грудѣ костей и закурила коротенькую черную трубчонку, ворча и шевеля челюстями.
   Выкуривъ трубчонку, старуха дала нести дѣвочкѣ кроликовую шкурку, чтобъ она казалась ея настоящею спутницей, и объявила, что поведетъ ее на большую улицу, откуда она можетъ разспросить у прохожихъ дорогу домой. Мистриссъ Броунъ предостерегла однако Флоренсу, съ самыми страшными угрозами, чтобъ она не смѣла говорить ни съ кѣмъ изъ прохожихъ и шла не въ домъ отца, а въ конторы его, въ Сити. Подкрѣпивъ свои наставленія новыми угрозами, она повела малютку, одѣтую въ грязныя лохмотья, по безконечному лабиринту узкихъ улицъ, закоулковъ и переходовъ, изъ которыхъ онѣ вышли на конюшенный дворъ съ крытымъ проходомъ на улицу.
   Старуха показала ей на выходъ, за которымъ слышался шумъ дѣятельной жизни густо-населеннаго города, велѣла дождаться, пока пробьетъ три часа, и, напомнивъ, что она ее всюду отъищетъ и смертельно отмститъ за неповиновеніе, сказала, что съ послѣднимъ ударомъ часовъ она можетъ идти, заворотивъ налѣво.
   Флоренса остановилась на углу съ облегченнымъ сердцемъ, но все еще сильно напуганная, и ждала вождѣленнаго боя часовъ; повременамъ она оглядывалась назадъ, но всякій разъ, въ концѣ низкаго прохода, показывалось ей трясущееся лицо мистриссъ Броунъ и костлявый кулакъ, какъ-будто напоминавшій о прощальныхъ увѣщаніяхъ старухи. Наконецъ на ближайшей колокольнѣ ударило три; малютка оглянулась еще разъ и бросилась бѣжать, вышедъ изъ воротъ налѣво, по приказанію мистриссъ Броунъ.
   Всѣ свѣдѣнія дѣвочки о конторахъ отца ея ограничивались знаніемъ, что онѣ принадлежатъ Домби и Сыну и находятся въ Сити, гдѣ играютъ важную роль. Въ-слѣдствіе этого она принялась спрашивать дорогу къ Домби и Сыну въ Сити; по такъ-какъ она боялась большихъ, и все больше адресовалась къ попадавшимся на встрѣчу къ дѣтямъ, то получала весьма-неудовлетворительныя указанія. Потомъ, однако, она догадалась спрашивать только о томъ, какъ попасть въ Сити, и такимъ-образомъ мало-по-малу приближалась къ сердцу великой пучины, управляемой грознымъ лордомъ-мэромъ.
   Усталая, напуганная, оглушенная малютка, которую нѣсколько разъ сбивали съ ногъ, продолжала идти со слезами на глазахъ и раза два останавливалась, чтобъ облегчить измученное сердце горькимъ плачемъ. Немногіе изъ прохожихъ замѣчали ее; а тѣ, которые и замѣчали, видя грязные лохмотья бѣдняжки, воображали, что ее вѣроятно кто-нибудь научилъ этому способу возбуждать состраданіе.
   Прошло два часа съ-тѣхъ-поръ, какъ она тронулась въ путь. Выбравшись изъ одной улицы, биткомъ-набитой телегами и обозами съ гремѣвшимъ полосовымъ желѣзомъ, она очутилась на пристали, на набережной рѣки, среди бездны разсыпанныхъ всюду тюковъ, бочекъ и ящиковъ. Подлѣ большихъ деревянныхъ вѣсовъ и маленькаго деревяннаго домика на колесахъ стоялъ, глядя на сосѣднія мачты и шлюпки, какой-то дюжій господинъ съ перомъ за ухомъ и запущенными въ карманы руками. Онъ посвистывалъ съ такомъ видомъ, какъ-будто чувствовалъ, что дневная работа его должна скоро кончиться.
   -- Ты что? сказалъ онъ дѣвочкѣ, оглянувшись.-- У насъ для тебя ничего нѣтъ; пошла прочь!
   -- Здѣсь Сити, сударь? спросила трепетнымъ голосомъ дочь Домбіевъ.
   -- А! ты знаешь, что здѣсь Сити? Ступай, ступай! У насъ для тебя ничего нѣтъ!
   -- Мнѣ ничего не нужно, сударь. Я только хотѣла спросить дорогу къ Домби и Сыну.
   Человѣкъ съ руками въ карманахъ взглянулъ на нее пристально и какъ-будто удивился такому вопросу.
   -- А чего теб123; можетъ быть нужно отъ Домби и Сына?
   -- Узнать дорогу къ немъ, сударь.
   Онъ посмотрѣлъ на нее еще пристальнѣе и потеръ себѣ затылокъ съ такимъ удивленіемъ, что сбилъ шляпу съ своей головы.
   -- Джое! закричалъ онъ проходившему мимо работнику, снова надѣвая шляпу.
   -- Что угодно?
   -- Гдѣ тотъ сорванецъ отъ Домби, который смотрѣлъ здѣсь за погрузкою товаровъ?
   -- Сейчасъ ушелъ въ тѣ ворота -- Позови-ка его сюда.
   Джое побѣжалъ и черезъ минуту воротился вмѣстѣ съ весело-смотрѣвшимъ мальчикомъ.
   -- Ты жокей Домби?
   -- Я въ домѣ Домби и Сына, мистеръ Кларкъ.
   -- Взгляни-ка сюда.
   Мальчикъ подошелъ къ Флоренсѣ, не понимая чего отъ него хотятъ и что можетъ быть общаго между ею и Домби и Сыномъ. Но она, обрадовавшись, что нашла человѣка изъ дома ея отца, и ободренная лицомъ мальчика, бросилась къ нему съ жаромъ и схватила его за руку обѣими руками.
   -- Я заблудилась!
   -- Заблудилась! отозвался мальчикъ.
   -- Да, я заблудилась сегодня утромъ, далеко отсюда -- у меня отняли тогда мое платье -- я теперь одѣта не въ свое платье... мое имя Флоренса Домби, я сестра моего маленькаго брата... О, прошу васъ, прошу васъ, не оставьте меня!-- Бѣдняжка заплакала навзрыдъ; грязная шляпка свалилась у нея въ это время съ головы и волосы разсыпались по лицу, къ неописанному изумленію и состраданію молодаго Валтера, племянника инструментальнаго мастера Соломона Джилльса.
   Мистеръ Кларкъ онѣмѣлъ при такой неожиданной развязкѣ. Валтеръ поднялъ башмакъ, свалившійся у дѣвочки, когда она побѣжала къ нему, и надѣлъ его ей такъ же восторженно, какъ сказочный принцъ надѣвалъ туфлю Сандрильйоны на ея маленькую ножку. Перекинувъ кроликовую шкурку черезъ свою лѣвую руку, онъ подалъ правую Флоренсѣ и чувствовалъ себя наравнѣ -- не съ Ричардомъ Виттингтономъ, лордомъ-мэромъ Лондона -- этого было бы слишкомъ-мало, а развѣ наравнѣ со св. Георгіемъ англійскимъ, когда передъ нимъ лежалъ" побѣжденный имъ мертвый драконъ.
   -- Не плачьте, миссъ Домби! сказалъ Валтеръ въ порывѣ восторга.-- Какъ чудно, что я очутился здѣсь! Вы теперь такъ же безопасны, какъ еслибъ васъ охранялъ полный комплектъ гребцовъ съ капитанскаго катера стопушечнаго корабля. О, не плачьте!
   -- Я не буду больше плакать. Я теперь плачу только отъ радости.
   -- Отъ радости! и я причиною этого! Пойдемте, миссъ Домби. Вотъ у васъ свалился другой башмакъ! Надѣньте мои башмаки, миссъ Домби.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! отвѣчала Флоренса, останавливая своего покровителя, который уже пріостановился и началъ съ запальчивостью снимать свои башмаки.
   -- И то правда, сказалъ онъ, взглянувъ на ея маленькую ножку.-- Что я говорю! Вамъ бы и двухъ шаговъ не сдѣлать въ моихъ башмакахъ. Пойдемте, миссъ Домби. Желалъ бы я посмотрѣть, кто осмѣлится обидѣть васъ теперь!
   Такимъ-образомъ воспламененный Валтеръ повелъ ее подъ руку и они шли по улицамъ, не обращая никакого вниманія на удивленіе, съ которымъ на нихъ смотрѣли прохожіе.
   Уже начинало темнѣть, сдѣлался туманъ и пошелъ мелкій дождь, но они нисколько не думали объ этомъ. Флоренса разсказывала свои послѣднія приключенія со всѣмъ чистосердечіемъ невинныхъ дѣтскихъ лѣтъ, а Валтеръ слушалъ, какъ-будто они были вдали отъ грязи и тумановъ Лондона и гуляли наединѣ подъ тѣнью широколиственныхъ деревьевъ какого-нибудь необитаемаго тропическаго острова,
   -- Далеко ли намъ еще идти? спросила Флоренса.
   -- О, нѣтъ! Дайте посмотрѣть, гдѣ мы? Да! знаю. Но конторы теперь заперты, миссъ Домби. Тамъ никого нѣтъ. Мистеръ Домби ушелъ давно оттуда. Я думаю, что намъ лучше идти въ вашъ домъ, не такъ ли? Или постойте! Еще лучше, если мы пойдемъ къ моему дядѣ, гдѣ я живу -- это очень-близко отсюда,-- а потомъ я поѣду въ извощичьемъ кабріолетѣ къ вамъ и скажу, что вы въ безопасности и привезу ваше платье. Какъ вы думаете?
   -- Мнѣ кажется, что это будетъ хорошо.
   Пока они разсуждали такимъ-образомъ на улицѣ, мимо ихъ прошелъ человѣкъ, который взглянулъ на Валтера и какъ-будто узналъ его; но потомъ, оправясь по-видимому отъ этого перваго впечатлѣнія, пошелъ не останавливаясь далѣе.
   -- Это, кажется, мистеръ Каркеръ, сказалъ Валтеръ.-- Каркеръ изъ нашей фирмы. Не Каркеръ-управляющій, миссъ Домби; а другой Каркеръ, младшій. Ахъ! мистеръ Каркеръ!
   -- Не-уже-ли Валтеръ Гэй? возразилъ тотъ, остановившись.-- Я бы не ожидалъ видѣть его съ такою спутницей.
   Каркеръ выслушалъ съ изумленіемъ торопливый разсказъ Валтера. Онъ представлялъ собою странную противоположность со стоявшими передъ нимъ рука-объ-руку юными Фигурами. Каркеръ былъ не старъ, но совершенно сѣдъ; тѣло его было согнуто или какъ-будто наклонилось подъ бременемъ тяжкаго безпокойства; лицо, печальное и истощенное, было исчерчено глубокими морщинами. Огонь глазъ, выраженіе лица, голосъ -- все это было подавлено и какъ-будто погашено болѣзненнымъ состояніемъ духа. Онъ былъ одѣтъ весь въ черное, прилично, но очень-просто. Даже платье, казалось, съёживалось на его тѣлѣ, какъ-будго и оно, вмѣстѣ со всею наружностью этого человѣка, упрашивало не обращать на него вниманія и оставить его въ полномъ забвеніи.
   Не смотря на это, сочувствіе къ исполненной надеждамъ юности не погасло на пепелищѣ души Каркера: онъ смотрѣлъ на восторженнаго Валтера съ необыкновеннымъ участіемъ, хотя вмѣстѣ съ тѣмъ обнаруживалъ неизъяснимое состраданіе и смущеніе. Когда мальчикъ, въ заключеніе, предложилъ ему вопросъ, съ которымъ онъ передъ тѣмъ обращался къ Флоренсѣ, Каркеръ продолжалъ смотрѣть на него съ тѣмъ же выраженіемъ въ глазахъ, и какъ-будто читая на этомъ юношескомъ лицѣ будущность, грустно-противоположную съ его теперешнею веселостью и привлекательностью.
   -- Что вы мнѣ присовѣтуете, мистеръ Каркеръ? сказалъ Валтеръ съ улыбкой.-- Вы всегда давали мнѣ добрые совѣты, когда говорили со мною, хоть это и нечасто случалось.
   -- По-моему, твоя мысль самая лучшая, отвѣчалъ Каркеръ, глядя поперемѣнно на Валтера и Флоренсу.
   -- А знаете ли что, мистеръ Каркеръ! воскликнулъ мальчикъ съ лицомъ, просвѣтлѣвшимъ отъ великодушной мысли.-- Вотъ вамъ случай! Ступайте къ мистеру Домби и будьте ему вѣстникомъ радости, а я останусь дома. Можетъ-быть, это вамъ на что-нибудь пригодится; ступайте!
   -- Я!!... возразилъ тотъ съ ужасомъ.
   Ну, да! Почему же нѣтъ, мистеръ Каркеръ? Преждевременный старикъ только пожалъ ему руку въ отвѣтъ. Казалось, онъ боялся и стыдился даже это сдѣлать; пожелавъ. Валтеру добраго вечера и посовѣтовавъ ему поторопиться, онъ отвернулся и ушелъ.
   -- Пойдемте, миссъ Домби. Надобно идти къ моему дядѣ какъ можно скорѣе. Не случалось ли вамъ слышать, миссъ Флоренса, говоритъ ли иногда мистеръ Домби о Каркерѣ-младшемъ?
   -- Нѣтъ, возразило кротко дитя: -- я рѣдко слышу, чтобъ папа говорилъ.
   -- А, да! Тѣмъ стыднѣе для него! подумалъ Валтеръ.
   Они пошли дальше. Въ это время снова свалился одинъ изъ башмаковъ Флоренсы, и Валтеръ предложилъ дѣвочкѣ со всѣмъ своимъ пылкимъ энтузіазмомъ, что онъ снесетъ ее къ дому дяди Солля на рукахъ. Она отказалась, не смотря на свою усталость и, смѣясь, замѣтила ему, что онъ ее уронитъ; онъ старался доказать противное, приводя разные примѣры изъ кораблекрушеніи, и такимъ образомъ,-- такъ какъ разстоянія оставалось немного, -- они очутились незамѣтно подъ вывѣскою деревяннаго мичмана.
   -- Ало, дядя Солль! закричалъ мальчикъ, ворвавшись въ лавку.-- Вотъ чудное приключеніе. Вотъ дочь мистера Домби, которая заблудилась на улицахъ и у которой все платье обобрала какая-то старая вѣдьма. Я ее нашелъ и привелъ сюда... смотрите!
   -- Милосердыя небеса! отозвался изумленный старикъ.-- Да знаешь ли, я...
   -- Ни вы, никто и не вообразилъ бы, чтобъ подобное дѣло могло случиться! Помогите-ка мнѣ придвинуть къ огню эту маленькую софу, дядя Солль... поберегите тарелки... да отрѣжьте ей чего-нибудь, дядюшка, она проголодалась... бросьте ваши гадкіе башмаки, миссъ Флоренса.... просушите ножки на огнѣ.... какъ онѣ сыры!... вотъ приключеніе-то! Каково, дядюшка? Ахъ какъ я разгорячился!...
   Соломонъ Джилльсъ также разгорячился отъ сочувствія съ племянникомъ и не зналъ что дѣлать. Онъ гладилъ Флоренсу по головѣ, упрашивалъ, чтобъ она ѣла и пила, теръ ей подошвы нагрѣтымъ передъ огнемъ носовымъ платкомъ и слѣдилъ взоромъ и слухомъ за племянникомъ, который метался во всѣ стороны, чтобъ сдѣлать двадцать дѣлъ разомъ, и не дѣлалъ ровно ничего.
   -- Постойте съ минутку, дядюшка, продолжалъ мальчикъ, схвативъ свѣчку: -- я взбѣгу на верхъ и только надѣну другую куртку, а потомъ я уйду сейчасъ же. Каково приключеніе, дядюшка, ге?
   -- Любезный мой, отвѣчалъ инструментальный мастеръ, продолжая колебаться между лежавшею на софѣ Флоренсой и племянникомъ, бросавшимся во всѣ углы кабинета:-- да это самое необыкновенное...
   -- Да нѣтъ, дядюшка... кушайте, миссъ Флоренса... дядюшка, вы знаете, обѣдать...
   -- Да, да, да, кричалъ старикъ, врѣзываясь въ баранью ногу и какъ-будто собираясь насытить исполина.-- Я ужь позабочусь о ней, Валли! Понимаю, понимаю! Бѣдненькая! Проголодалась, разумѣется. Ступай, ступай. Ахъ, Боже мой! Сэръ Ричардъ Виттингтонъ, трижды лордъ-мэръ Лондона!
   Валтеръ оставался наверху очень-недолго; но въ этотъ промежутокъ Флоренса, изнеможенная отъ усталости, уснула передъ огнемъ камина. Кратковременное отсутствіе племянника дало дядѣ Соллю случай прійдти въ себя, сдѣлать кой-какія приспособленія для спокойствія малютки и отгородить ее отъ яркаго пламени и свѣта. Когда мальчикъ возвратился внизъ, она спала самымъ тихимъ, спокойнымъ сномъ.
   -- Вотъ чудесно! шепнулъ Валтеръ, сдавивъ въ своихъ объятіяхъ старика, такъ-что у него на лицѣ явилось новое выраженіе.-- Ну, теперь я иду! Я только возьму съ собою корку хлѣба, потому-что голоденъ какъ собака... и.... да не разбудите ее, дядюшка!
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Что за миленькое дитя!
   -- Ахъ, какое миленькое! Я въ жизнь свою не видывалъ такого личика. Ну, теперь иду!
   -- Прекрасно, ступай.
   -- Однако, слушайте, дядя Солль...
   -- Ну, ты ужь и воротился.
   -- Каково она теперь смотритъ?
   -- Преблагополучно.
   -- Чудесно! Ну, теперь я иду...
   -- Надѣюсь, что пора.
   -- Да слушайте, дядюшка, кричалъ Валтеръ, снова показавшись у чалъ м-ръ Домби, нахмуривъ брови, -- я, кажется, говорилъ вамъ, чтобы дѣтей вашихъ не было въ моемъ домѣ. Можете продолжать свою прогулку.
   Съ этими словами м-ръ Домби скрылся въ свою комнату, и Полли имѣла удовольствіе видѣть, что онъ совершенно не понялъ ея намѣренія, и она ни за что ни про что попала въ немилость.
   Вечеромъ на другой день, когда она сошла внизъ, м-ръ Домби расхаживалъ по стеклянной комнатѣ. Озадаченная этимъ необыкновеннымъ видѣніемъ, она остановилась y дверей и не знала идти ей или воротиться назадъ. Домби далъ знакъ войти.
   -- Если вы точно думаете, что нѣкоторое общество необходимо для моего сына, -- поспѣшно сказалъ онъ, какъ-будто ни минуты не прошло иослѣ ея предложенія, -- то гдѣ же миссъ Флоренса?
   -- Ничего не можетъ быть лучше, какъ миссъ Флоренса, -- съ жаромъ отвѣчала Полли, -- но я слышала отъ ея дѣвушки, что не ...
   М-ръ Домби позвонилъ и молча продолжалъ ходить по комнатѣ, пока не явился слуга.
   -- Сказать, чтобы миссъ Флоренсу пускали къ Ричардсъ когда она хочетъ, чтобъ она ходила съ ней гулять, сидѣла въ ея комнатѣ, и такъ далѣе, Сказать, чтобы дѣти были вмѣстѣ, когда потребуетъ Ричардсъ.
   Желѣзо было горячо, и Ричардсъ съ усердіемъ принялась ковать. Смѣло продолжала она доброе дѣло, хотя инстинктивно и боялась м-ра Домби.
   -- Миссъ Флоренсѣ, -- сказала она, -- не худо бы по временамъ заходить и сюда, въ эту комнату, чтобы она привыкала любить братца.
   Когда слуга ушелъ передавать приказаніе господина, кормилица притворилась, будто няньчитъ ребенка, но въ то же время ей показалось, что физіономія м-ра Домби совершенно измѣнилась и лицо его поблѣднѣло. Онъ поспѣшно оборотился назадъ, и какъ-будто хотѣлъ уничтожить всѣ эти распоряженія, да только стыдъ удерживалъ его.
   И она не ошиблась. Онъ видѣлъ въ послѣдній разъ отвергнутое дитя въ печальныхъ объятіяхъ умирающей матери, и эта сцена служила для него вмѣстѣ откровеніемъ и упрекомъ. Какъ ни были его мысли исключительно заняты сыномъ и его блистательною будущностью, тѣмъ не менѣе онъ не могъ забыть этой поразительной сцены. Не могъ онъ забыть, что здѣсь, въ этомъ предсмертномъ прощаньи матери и дочери, для него не было никакой доли. Передъ нимъ, передъ его глазами, были два прекрасныя созданія, тѣсно заключенныя въ объятія другъ друга, a онъ стоялъ подлѣ нихъ какъ отторженный посторонній зритель, и не позволили ему принять участія въ этомъ свѣтломъ проявленіи глубокой истины и безпредѣльной нѣжности!
   Такъ какъ всѣ эти образы, со всѣмн мрачными оттѣнками, невольно протѣснялись въ его гордую душу, и никакая сила неспособна была удалить отъ него этихъ воспоминаній, прежнее его равнодушіе къ маленькой Флоренсѣ измѣнилось теперь въ какое-то странное, необыкновенное безпокойство. Онъ почти чувствовалъ, какъ-будто она наблюдаетъ его, не довѣряетъ ему, какъ-будто въ рукахъ ея ключъ отъ той задушевной тайны, въ которой онъ и самъ не отдавалъ себѣ яснаго отчета. Ему казалось, наконецъ, будто въ ней таится врожденное понятіе объ этой неправильно-настроенной струнѣ его души, и будто могла она однимъ дыханіемъ привести ее въ движеніе.
   Его отношенія къ дочери, съ самаго ея рожденія, имѣли отрицательный характеръ. Онъ никогда не чувствовалъ къ ней отвращенія, но зато никогда и не думалъ о ней. Она прежде не была для него положительно непріятнымъ иредметомъ; но теперь онъ чувствовалъ изъ-за нея какую-то неловкость, и она возмутила покой его души. Онъ желалъ бы вовсе о ней не думать, да только не зналъ какъ. Быть можетъ, -- кто разрѣшитъ эти тайны человѣческаго сердца! -- онъ боялся, что со временемъ принужденъ будетъ ненавидѣть ее.
   Когда маленькая Флоренса робко вошла въ стеклянную комнату, м-ръ Домби пересталъ ходить, остановился и взглянулъ на свою дочь. Если бы посмотрѣлъ онъ на нее съ большимъ участіемъ и глазами отца, онъ прочелъ бы въ ея свѣтлыхъ взорахъ разнообразныя впечатлѣнія нерѣшительности, надежды и страха. Онъ увидѣлъ бы въ нихъ страстное желаніе побѣжать къ нему, броситься въ его объятія и воскликнуть: "отецъ! попытайся любить меня! У меня никого нѣтъ кромѣ тебя!". И вмѣстѣ онъ прочелъ бы опасеніе быть оттолкнутой, страхъ показаться слишкомъ смѣлою и оскорбить отца, умилительную потребность въ ободреніи и успокоеніи, и, наконецъ, онъ увидѣлъ бы въ этихъ ясныхъ глазахъ, съ какимъ тревожнымъ безпокойствомъ ея переполненное юное сердце отыскивало естественнаго пріюта для своей нѣжности и подавляющей печали. Но онъ увидѣлъ только, какъ она нерѣшительно остановилась y дверей и взглянула на него. Больше ничего не увидѣлъ м-ръ Домби!
   -- Войди, -- сказалъ онъ, -- войди; чего ты боишься?
   Она вошла, и, посмотрѣвъ вокругъ себя, съ нерѣшительнымъ видомъ, остановилась y дверей, и крѣпко сложила руки.
   -- Подойди сюда, Флоренса! -- холодно сказалъ отецъ. -- Знаешь ли, кто я?
   -- Знаю, папа.
   -- Не хочешь ли сказать что-нибудь?
   Флоренса подняла на отца заплаканные глаза и слезы ея оледенѣли на щекахъ, когда она встрѣтила суровое выраженіе на его лицѣ. Она опять опустила голову и робко протянула дрожащую руку.
   М-ръ Домби небрежно взялъ руку дѣвочки и безмолвно простоялъ нѣсколько минутъ сь опущенной головой. По-видимому, онъ такъ же, какъ и она, не зналъ, что дѣлать или говорить.
   -- Ну, будь же доброй дѣвочкой, -- сказалъ онъ наконецъ, потрепавъ ее по головкѣ и какъ будто украдкой бросая на нее тревожный и сомнительный взглядъ. -- Ступай къ Ричардсъ, ступай!
   Но Флоренса еще съ минуту простояла на одномъ мѣстѣ. По-видимому, ей все еще хотѣлось броситься въ объятія отца, и она не переставала надѣяться, что онъ возьметъ ее на руки и поцѣлуетъ. Она еще разъ взглянула на его лицо. М-ръ Домби нашелъ, что физіономія ея получила точно такое же выраженіе, какъ и въ гу роковую ночь, когда она смотрѣла на доктора. Онъ машинально выпустилъ ея руку и отворотился.
   Нетрудно понять, что Флоренса своею наружностью и обращеніемъ произвела на отца очень невыгодное впечатлѣніе. Не только въ ея душѣ, но и во всѣхъ ея движеніяхъ выказывалось принужденіе, и она совершенно утратила естественную живость и граціозность. Полли между тѣмъ съ надеждой продолжала смотрѣть на эту сцену, и, судя о м-рѣ Домби по самой себѣ, она много разсчитывала на нѣмой языкъ траурнаго платьица маленькой Флоренсы. "Не жестоко ли будетъ, -- думала она, -- если онъ обратитъ всю привязанность на одного сына, тогда какъ другое дитя, дѣвочка-сиротка, стоитъ передъ его глазами!".
   Полли какъ можмо долѣе продержала дѣвочку на глазахъ отца и распорядилась такъ, что маленькій Павелъ дѣйствительно повеселѣлъ въ присутствіи сестры. Когда пришло время идти на верхъ, она хотѣла послать Флоренсу въ комнату отца, чтобы пожелать ему доброй ночи; но дѣвочка робко отступила назадъ, и, когда кормилица начала ее принуждать, она поднесла обѣ руки къ глазамъ, какъ-будто скрывая отъ себя собственное униженіе, и сказала: "о нѣтъ! нѣтъ! онъ не хочетъ меня! онъ не хочетъ меня!".
   Этотъ маленькій споръ обратилъ на себя вниманіе м-ра Домби, который между тѣмъ сидѣлъ за столомъ и пилъ вино.
   -- Что тамъ такое? -- спросилъ онъ.
   -- Миссъ Флоренса, -- отвѣчала Ричардсъ, -- желаетъ съ вами проститься, да только боится васъ обезпокоить.
   -- Ничего, ничего, -- возразилъ м-ръ Домби. -- Пусть идетъ не смотря на меня.
   Выслушавъ этотъ двусмысленный отвѣтъ, Флоренса проворно ускользнула изъ комнаты, прежде чѣмъ кормилица успѣла оглянуться.
   Какъ бы то ни было, добрая Полли чрезвычайно радовалась успѣху своей хитрости и обо всемъ тотчасъ же разсказала Выжигѣ, когда та пришла въ ея комнату. Но, сверхъ ожиданія, миссъ Нипперъ довольно холодно приняла это доказательство дружеской довѣренности, и вовсе не пришла въ восторгъ, когда м-съ Ричардсъ объявила, что съ этой поры имъ можно видѣться во всякое время.
   -- Я думала, вамъ будетъ это пріятно, -- сказала Полли.
   -- Мнѣ очень пріятно, очень пріятно, м-съ Ричардсъ, покорно благодарю, -- отвѣчала Сусанна, вдругъ вытянувшись въ струнку, какъ-будто вставили новую кость въ ея корсетъ.
   -- Этого однако-жъ не видно, -- замѣтила Полли.
   -- Я живу здѣсь всегда, м-съ Ричардсъ, a не на время, какъ вы, -- отвѣчала Сусанна, -- мнѣ было бы глупо болтать все, что ни подвернется подъ языкъ. Сосѣдній домъ можетъ быть очень хорошъ, вѣроятно, даже лучше, чѣмъ здѣшній; но y меня нѣтъ никакой охоты бросать свое мѣсто и идти куда бы то ни было. Такъ-то м-съ Ричардсъ!
  

Глава IV.

Здѣсь выступаютъ на театръ приключеній новыя лица.

  
   Контора Домби и Сына находится въ Сити, въ главной торговой части Лондона, тамъ, гдѣ слышенъ звонъ баустритскихъ колоколовъ, если не заглушаетъ его ученый шумъ. Гогъ и Магогъ, двѣ знаменитыя городскія статуи, отстояли отъ нея минутъ на десять обыкновенной ходьбы; королевская биржа еще ближе, a великолѣпнымъ сосѣдомъ ея былъ англійскій банкъ съ его подземными подвалами, набитыми золотомъ и серебромъ.
   На углу улицы возвышался богатый домъ остиндской компаніи, котораго имя напоминало драгоцѣнные камни и ткани, тигровъ, слоновъ, гуки, зонтики, пальмовыя деревья, паланкины, и смуглыхъ, разодѣтыхъ князьковъ, съ важностыо засѣдающихъ на коврахъ въ своихъ золотыхъ туфляхъ. Почти тутъ же кое-гдѣ виднѣлись картины кораблей, плывущихъ на всѣхъ парусахъ во всѣ части свѣта; магазины со всѣми возможными товарами, готовые нагрузить въ полчаса всякой всячиной всякую денежную душу, и, наконецъ, тутъ же, для полноты эффекта, на дверяхъ лавокъ съ навигаціонными инструментами выставлены были маленькіе деревянные мичманы въ старинныхъ морскихъ мундирахъ, какъ-будто для наблюденій за проѣзжающими экипажами.
   Одна изъ такихъ деревянныхъ вывѣсокъ представляла фигуру въ чудовищномъ камзолѣ въ башмакахъ съ пряжками, съ огромнымъ оптическимъ инструментомъ передъ правымъ глазомъ. Творецъ и единственный властитель этого мичмана, пожилой джентльменъ въ валлійскомъ парикѣ, справедливо гордившійся своимъ произведеніемъ, уже очень давно платилъ квартирныя, гильдейскія и пошлинныя деньги, такъ давно, что еще до рожденія самаго стараго изъ всѣхъ мичмановъ, a извѣстно, что въ англійскомъ флотѣ нѣтъ недостатка въ мичманахъ очень почтеннаго возраста.
   Лавка этого пожилого джентльмена наполнена была хронометрами, барометрами, телескопами, компасами, секстантами, квадрантами и всякаго рода инструментами, необходимыми въ навигаціонномъ дѣлѣ для управленія кораблемъ, морскихъ вычисленій и открытій. Мѣдныя и стеклянныя вещи въ строгой симметріи разложены были въ ящики и на полки, такъ что непосвященному въ тайны этихъ инструментовъ никогда бы не удалось ни отгадать ихъ употребленія, ни уложить по мѣстамъ, если бы вздумалось ихъ вынуть и разсмотрѣть. Каждая вещь укладывалась въ футляръ краснаго дерева такъ плотно, что малѣйшій уголокъ ея крѣпко прижимался къ вырѣзкѣ, обклеенной сукномъ, -- и все это было заперто для предохраненія отъ порчи или безпорядка при морской качкѣ. Относительно сбереженія мѣста и плотнѣйшей укладки инструментовъ взяты были такія необыкновенныя мѣры, -- такъ много нужнаго для практическаго мореплаванія было уложено и заперго въ каждомъ ящикѣ, что лавка, какъ самые инструменты, имѣла удивительно-компактный характеръ и скорѣе походила на пловучій футляръ, которому недоставало только морской воды, чтобъ безопасно пуститься на какой-нибудь отдаленный, необитаемый островъ.
   Подробности домашней жизни почтеннаго хозяина морскихъ инструментовъ, гордаго своимъ деревяннымъ мичманомъ, еще болѣе подтверждали эту мысль. Обширный кругъ его знакомыхъ состоялъ изъ однихъ шкиперовъ, кушавшихъ за его столомъ настоящіе корабельные сухари и копченое мясо. Соленые припасы подавались въ кувшинахъ съ надписью: "торговля корабельной провизіей", a горячіе напитки обыкновенно приносились въ низенькихъ, съ короткими горлышками бутылкахъ, употребляемыхъ только на морѣ. По стѣнамъ, въ симметрическомъ порядкѣ, висѣли рисунки кораблей, съ алфавитнымъ описаніемъ ихъ мистерій; каминъ украшенъ былъ рѣдкими раковинами, мохомъ и морскими растеніями; a небольшая контора позади лавки освѣщалась, на подобіе корабельной каюты, стекляннымъ люкомъ.
   Хозяинъ лавки, шкиперъ этого пловучаго футляра, жилъ одинъ одинехонекъ только съ однимъ племянникомъ, Вальтеромъ, четырнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, который для полнаго довершенія мѣстной характеристики, совершенно похожъ былъ на гардемарина. Зато самъ Соломонъ Гильсъ, или, какъ обыкновенно его называли, старикъ Соль -- рѣшительно не имѣлъ принадлежностей истиннаго моряка. Онъ былъ человѣкъ медлительный, молчаливый, угрюмый, и въ своемъ валлійскомъ парикѣ, гладкомъ и упругомъ, какъ только можетъ быть валлійскій парикъ, всего меньше походилъ на корсара. Красные глаза мелькали y него, какъ два миніатюриыя солнца сквозь туманъ, и взглядъ его былъ такъ мутенъ, какъ будто онъ сряду три или четыре дня постоянно смотрѣлъ въ сильныя стекла оптическихъ инструментовъ и потомъ вдругъ, обративъ глаза. увидѣлъ всѣ предметы въ зеленомъ свѣтѣ. Перемѣны въ его костюмѣ не было почти никакой: изрѣдка только перемѣнялъ онъ свою кофейную пару платья съ свѣтлыми пуговицами на другую, тоже кофейнаго цвѣта, но уже съ брюками изъ свѣтлой нанки. Его шея была стянута высокими, стоячими воротничками, лобъ украшался парой лучшихъ очковъ, a въ карманѣ лежалъ y него огромный хронометръ, и старикъ такъ вѣровалъ въ дѣйствительность его показаній, что скорѣе готовъ былъ заподозрить въ заговорѣ всѣ стѣнные и карманные часы во всемъ городѣ и даже самое солнце, нежели усомниться въ драгоцѣнномъ хронометрѣ. Такъ прожилъ онъ многіе годы въ своей лавкѣ и маленькой конторѣ за своимъ деревяннымъ мичманомъ; онъ спалъ всякую ночь на чердакѣ, вдали отъ другихъ квартиръ, гдѣ, по временамъ, къ его наслажденію, свистѣлъ вѣтеръ и бушевала буря, между тѣмъ какъ почтенные жильцы нижнихъ этажей не имѣли ни малѣйшаго понятія о погодѣ.
   Читатель познакомился съ Соломономъ Гильсомъ въ осенній день, въ половинѣ шестого часа пополудни, въ то самое время, когда старикъ вынулъ изъ кармана свой безукоризненный хронометръ. Городскія улицы начинали пустѣть, народныя толпы отхлынули въ разныя стороны, густыя тучи нависли надъ горизонтомъ, и дождь, казалось, располагался идти цѣлую ночь. Всѣ барометры въ лавкѣ упали, и дождевыя капли уже накрапывали на лакированную шляпу деревяннаго мичмана.
   -- Куда это запропастился Вальтеръ? -- сказалъ Соломонъ Гильсъ, еще разъ посмотрѣвъ внимательно на хронометръ. -- Вотъ ужъ полчаса, какъ обѣдъ готовь, a его все нѣтъ да нѣтъ.
   Повернувшись за конторкою на своемъ стулѣ, м-ръ Гильсъ нагнулся къ окну и посмотрѣлъ сквозь инструменты, не идетъ ли его племянникъ. Но племянника на улицѣ не было. Мимо его лавки тащились запоздалые пѣшеходы съ вымоченными зонтиками, да еще мальчишка, разнощикъ афишъ, лѣниво плелся въ своемъ засаленномъ клеенчатомъ картузѣ и, остановясь передъ дверьми, чертилъ пальцемъ свое имя на мѣдной доскѣ, гдѣ красовалась фамилія м-ра Домби.
   -- Еслибъ я не зналъ, что онъ меня горячо любитъ и никогда не рѣшится безъ моего согласія уйти на корабль, его отсутствіе очень встревожило бы меня, -- проворчалъ м-ръ Гильсъ, постукивая пальцами о стекла двухъ или трехъ барометровъ, -- да, очень встревожило бы. Всѣ барометры упали! Какая мокрота на улицахъ! Мнѣ кажется, -- продолжалъ онъ, сдувая пыль со стекла компаснаго ящика, -- эта стрѣлка не такъ постоянна, какъ привязанность Вальтера!
   -- Дядюшка!
   -- А, это ты, мой милый! -- вскричалъ мастеръ морскихъ инструментовъ, быстро поворачиваясь назадъ. -- Насилу-то воротился!
   Въ комнату вбѣжалъ веселый, быстроглазый, кудрявый мальчикъ, съ лицомъ, покраснѣвшимъ отъ поспѣшной ходьбы на дождѣ.
   -- Ну, дядюшка, что ты безъ меня подѣлывалъ? Готовъ ли обѣдъ? Мнѣ ужасно хочется ѣсть.
   -- Что подѣлывалъ? -- добродушно сказалъ Соломонъ. -- Развѣ мнѣ нечего дѣлать безъ такого повѣсы, какъ ты? Обѣдъ ужъ съ полчаса готовъ, и я тоже проголодался!
   -- Такъ идемъ, дядюшка, -- вскричалъ мальчикъ, -- да здравствуетъ адмиралъ.
   -- Пропади онъ совсѣмъ! -- возразилъ Соломонъ Гильсъ. Ты вѣрно хотѣлъ сказать о лордъ-мерѣ?
   -- Вовсе нѣтъ! -- Да здравствуетъ адмиралъ! Да здравствуетъ адмиралъ! Маршъ впередъ!
   При этой командѣ валлійскій парикъ и его хозяинъ безъ сопротивленія были втиснуты въ маленькую контору. Дядюшка Соль и племянникъ усердно принялись за холодное, имѣя въ перспективѣ отличное блюдо жаркого.
   -- Да здравствуетъ лордъ-меръ, любезный Валисъ! -- сказалъ Соломонъ. -- На что намъ адмиралы! Теперь твой адмиралъ -- лордъ-меръ.
   -- A кто это повѣсилъ на гвоздь мою серебряную кружку? -- спросилъ молодой человѣкъ.
   -- Я, -- отвѣчалъ дядя, -- она теперь не нужна; мы сегодня станемъ пить изъ стакановъ, Вальтеръ, какъ люди дѣловые, какъ граждане. Не такъ ли? Вѣдь съ нынѣшняго утра мы вступили съ тобой на широкую дорогу жизни.
   -- Хорошо, дядюшка, -- сказалъ мальчикъ, -- я буду пить за твое здоровье изъ чего угодно и сколько могу. Да здравствуетъ дядюшка Соль и ...
   -- Лордъ-меръ! -- прервалъ старикъ.
   -- Да здравствуетъ лордъ-меръ и вся городская дума! -- вскричалъ мальчикъ.
   Дядя съ величайшимъ удовольствіемъ кивнулъ головой.
   -- Ну, теперь раскажи-ка намъ про свой торговый домъ! -- прибавилъ Соломонъ Гильсъ.
   -- О, дядюшка, про него нечего много разсказывать, -- отвѣчалъ мальчикъ, усердно работая ножемъ и вилкой, -- контора ужасно темна и угрюма; въ той комнатѣ, гдѣ сижу я, -- высокій каминъ, желѣзная касса, нѣсколько картъ, календарь, пюпитры, стулья, чернильница, книги, коробки и пропасть паутины, такъ что одна густая гряда прямехонько виситъ надъ моей головой.
   -- И больше ничего? -- спросилъ дядя.
   -- Ничего, кромѣ старой клѣтки, -- не знаю, какъ она туда попала! -- да еще корзинки съ углями.
   -- A счетныя, вексельныя, долговыя книги и другія принадлежности коммерческихъ оборотовъ богатаго дома? -- сказалъ старикъ, внимательно взглянувъ на племянника сквозь туманъ, постоянно помрачавшій его глаза, и придавая особенное выраженіе словамъ.
   -- О, этого добра я думаю, очень много, -- отвѣчалъ безпечно мальчикъ, -- но вѣдь все это лежитъ въ комнатахъ м-ра Каркера, м-ра Морфина или м-ра Домби.
   -- Былъ сегодня въ конторѣ м-ръ Домби? -- спросилъ дядя.
   -- О, да! Онъ очень часто приходилъ и уходилъ.
   -- Съ тобой, разумѣется, ничего не говорилъ?
   -- Нѣтъ, говорилъ. Проходя мимо меня -- какой суровый, жестокій человѣкъ! -- онъ сказалъ: -- "а, ты сынъ м-ра Гильса, мастераморскихъ инструментовъ?" -- Племянникъ, сэръ, -- отвѣчалъ я. -- "Ну, да, любезный, я и говорю, племянникъ", -- возразилъ онъ. A право, дядюшка, онъ назвалъ меня твоимъ сыномъ, a не племянникомъ.
   -- Ты ошибся, мой другъ, -- вотъ и все. Да впрочемъ небольшая бѣда.
   -- Конечно, небольшая. Только непріятно, что онъ такъ гордъ и грубъ. Потомъ м-ръ Домби сказалъ, что ты говорилъ съ нимъ обо мнѣ, что онъ нашелъ мнѣ мѣсто въ своей конторѣ, что я долженъ быть прилеженъ, аккуратенъ и ... уменъ. Кажется, я не слишкомъ ему понравился.
   -- Ты хочешь сказать, -- замѣтилъ старикъ, -- что онъ не слишкомъ тебѣ понравится.
   -- Можетъ быть, и такъ, дядюшка, -- отвѣчалъ улыбаясь мальчикъ, -- только я объ этомъ не думалъ.
   Послѣ обѣда Соломонъ развеселился и отъ времени до времени посматривалъ на племянника. Когда убрали со стола и сняли скатерть, -- кушанье было принесено изъ сосѣдняго трактира, -- онъ спустился въ погребъ въ сопровожденіи мальчика, который со свѣчею въ рукахъ остановился на сырой лѣстницѣ. Порывшись нѣсколько времени въ разныхъ углахъ, онъ воротился со старой, заплесневѣлой бутылкой, покрытой пылью и пескомъ.
   -- Что ты дѣлаешь, дядюшка, -- вскричалъ мальчикъ, -- вѣдь это твоя завѣтная мадера? Ея всего двѣ бутылки.
   Старикъ Соль значительно кивнулъ своей головой, давая знать, что понимаетъ въ чемъ штука, и съ торжественной важностью вытащилъ пробку. Потомъ онъ налилъ два стакана и поставилъ бутылку на столъ вмѣстѣ съ третьимъ пустымъ стаканомъ.
   -- Другую бутылку, Валли, -- сказалъ онъ, -- мы разопьемъ, когда ты составишь свою карьеру, то есть когда сдѣлаешься ты порядочнымъ, почтеннымъ, счастливымъ человѣкомъ, -- то есть когда путеводная звѣзда новой, сегодня начатой тобой жизни, -- о, если бы Богь услышалъ мою молитву! -- выведеть тебя на ровный, гладкій путь того поприща, на которое ты вступилъ. Благословляю тебя отъ всей души!
   Туманъ, постоянно висѣвшій на глазахъ старика, какъ-будто опустился ему на горло: голось его сдѣлался хриплымъ и рука дрожала, когда онъ начиналъ чокаться съ племянникомъ, Но лишь только онъ попробовалъ вина, тяжелое бремя свалилось съ его плечъ, и ясная, спокойная улыбка показалась на лицѣ.
   -- Любезный дядюшка, -- сказалъ растроганный мальчикъ, стараясь улыбнуться сквозь слезы, -- приношу тебѣ мою глубокую благодарность за честь ... и прочая, и прочая, и прочая! Теперь позволь мнѣ предложить тостъ. Vivat, м-ръ Соломонъ Гильсъ! Да здравствуетъ онъ сто тысячъ разъ! ура! ... Ты отплатишь мнѣ, дядюшка, когда разопьемъ съ тобой послѣднюю бутылку: не правда ли?
   Они опять чокнулись. Вальтеръ, бережливый на вино, только обмочилъ губы и, поднявъ стаканъ, принялся разсматривать его съ напряженнымъ вниманіемъ. Нѣсколько минутъ дядя безмолвно смотрѣлъ на племянника, и потомъ, когда глаза ихъ встрѣтились, Соломонъ громко продолжалъ свою мысль, какъ будто не переставалъ говорить:
   -- Ты видишь, Валли, -- сказалъ онъ, -- я совершенно сроднился со своимъ мастерствомъ. Я такъ къ нему привыкъ, что не могу и жить безъ этихъ занятій. И между тѣмъ дѣла идутъ дурно, очень дурно. Когда носили вотъ эти мундиры, -- прибавилъ онъ, указывая на деревяннаго мичмана, -- такъ можно было заниматься дѣломъ и стоило! A теперь ... конкурренціи, новыя изобрѣтенія, моды ... свѣтъ перегналъ меня. Не знаю, куда дѣвались мои покупатели, да и самъ я Богъ знаетъ гдѣ.
   -- Полно, дядюшка, не думай объ этомъ.
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ ты воротился изъ пансіона, a этому ужъ десять дней, -- продолжалъ Соломонъ, -- я помню, только одинъ человѣкъ и заглянулъ въ нашу лавку.
   -- Нѣтъ, двое, дядюшка! Развѣ ты не помнишь? Сперва приходилъ мужчина размѣнять червонецъ ...
   -- Ну, да, -- и больше никого.
   -- Какъ, дядюшка! A развѣ ты забылъ женщину, помнишь, что входила спросить, гдѣ пройти въ Тернпэйкъ?
   -- Да, я и забылъ. Точно, двое.
   -- Но, вѣрно, они ничего не купили? -- вскричалъ мальчикъ.
   -- Разумѣется, не купили ничего! -- спокойно отвѣчалъ Соломонъ.
   -- Да, кажется, имъ ничего и не нужно было?
   -- Конечно, иначе они купили бы въ другой лавкѣ, -- проговорилъ Соломонъ тѣмъ же тономъ.
   -- Но все же приходило двое, a ты говоришь, что одинъ! -- проговорилъ мальчикъ торжествующимъ тономъ, какъ будто открытіе забытой посѣтительницы было важною находкой.
   -- Эхъ, Вальтеръ, -- началъ старикъ, помолчавъ немного, -- вѣдь мы не дикари на пустомъ острову Робинзона Крузо. Ну, что толку, что одинъ размѣнялъ y насъ червонецъ, a другая справилась о дорогѣ: будешь ли съ этого сытъ? Право, свѣтъ перегналъ меня и не подъ силу мнѣ идти за нимъ. Все теперь не то, что прежде: и мастера не такіе, и ученики не такіе, и дѣла не тѣ, и товары не тѣ. Инструменты мои вышли изъ моды, и я старый торговецъ въ старой лавкѣ ... куда и къ чему я пригоденъ? Улица наша тоже не та ... все рѣшительно не такъ, какъ прежде. Да, я отсталъ отъ времени и поздно, очень поздно догонять его. Шумъ жизни тревожитъ меня ...
   Вальтеръ хотѣлъ отвѣчать, но дядя остановилъ его.
   -- Вотъ почему, Валли, мнѣ хотѣлось бы поскорѣй пристроить тебя на этомъ дѣловомъ свѣтѣ. Я ужъ не дѣлецъ, a такъ себѣ, только тѣнь дѣлового человѣка: умру -- и тѣни не будетъ. Это плохое для тебя наслѣдство! Хорошо еще, что могъ употребить въ твою пользу почти единственный остатокъ моихъ старыхъ связей. Сосѣди думаютъ, что я богатъ. Желалъ бы для твоего счастья, чтобъ это была правда. Во всякомъ случаѣ, поступивъ въ контору Домби, ты выбралъ прекрасную дорогу. Будь дѣятеленъ, дитя мое, трудись, устраивай свою карьеру, и ... Господь благословитъ тебя!
   -- Постараюсь всѣми силами оправдать твои надежды, любезный дадюшка, и не забуду твоихъ совѣтовъ, -- съ твердостью отвѣчалъ мальчикъ.
   -- Знаю и не сомнѣваюсь въ этомъ, -- отвѣчалъ Соломонъ и съ возрастающимъ удовольствіемъ принялся за второй стаканъ мадеры. -- Ну, a что касается до морской службы, Валли, -- продолжалъ онъ, -- такъ это довольно хорошо въ воображеніи, въ мечтахъ, a на дѣлѣ не годится, совсѣмъ не годится! Разумѣется, глазѣя на эти снаряды, ты привыкъ мечтать о морѣ, -- но все это вздоръ, другъ мой, то есть рѣшительный вздоръ!
   Однако-жъ Соломонъ Гильсъ, говоря о морѣ, потиралъ руки съ тайнымъ удовольствіемъ и смотрѣлъ на свои морскіе инструменты съ невыразимымъ наслажденіемъ.
   -- Вотъ, напримѣръ, это вино, -- продолжалъ старикъ, -- оно Богъ знаетъ сколько разъ прогуливалось въ Остъ-Индію взадъ и впередъ и даже совершило путешествіе вокругъ свѣта, -- видѣло ночи, черныя какъ смоль, слышало свистъ вѣтровъ, ревъ моря ...
   -- Громъ, молнію, дождь, градъ, -- всевозможныя бури! -- съ живостью вскричалъ мальчикъ.
   -- Да, -- сказалъ Соломонъ, -- это винцо прошло по всѣмъ мытарствамъ. Вообразь, мой милый, какъ скрипятъ и трещатъ корабельныя мачты, какъ воетъ вѣтеръ между канатами и снастями.
   -- Какъ матросы бѣгаютъ взапуски и карабкаются на реи, какъ спѣшатъ укрѣпить паруса, a корабль между тѣмъ летитъ и прыгаетъ, какъ бѣшеный! -- вскричалъ племянникъ.
   -- Все, все видала старая бочка съ этой почтенной мадерой, -- сказалъ Соломонъ. -- Когда "Прекрасная Салли" отплыла ...
   -- Въ Балтійское море, въ темную ночь! Помню, помню... Она погибла въ самую полночь, четырнадцатаго февраля тысяча семьсотъ сорокъ девятаго года! -- вскричалъ Вальтеръ съ большимъ одушевленіемъ.
   -- Да, именно такъ! -- отвѣчалъ Соломонъ. -- На кораблѣ было пятьсотъ бочекъ съ этимъ виномъ, и весь экипажъ, за исключеніемъ перваго мачтоваго, перваго лейтенанта, двухъ матросовъ и одной дамы, которые пересѣли въ лодку, -- бросился къ бочкамъ, разбилъ ихъ, напился мертвецки пьянъ и, торжественно распѣвая "Rule Britannia", пошелъ ко дну, вмѣстѣ съ кораблемь, при адскихъ крикахъ и проклятіяхъ.
   -- A помнишь, дядюшка, какъ страшный вѣтеръ прибилъ "Георга Второго" къ берегамъ Корнвалиса, за два часа до захода солнца, четырнадцатаго марта семьдесятъ перваго года? На кораблѣ было до двухсотъ лошадей: испуганныя бурей, онѣ сорвались, бѣгали подъ палубой взадъ и впередъ, топгали другъ друга, ржали, стонали и подняли такой невыразимый гвалтъ, что экипажъ вообразилъ, будто кораблемъ овладѣли тысячи чертей. Лучшіе матросы, потерявъ присутствіе духа, побросались въ море и только двое остались въ живыхъ, чтобъ разсказать о происшествіи.
   -- A помнишь, -- сказалъ старикъ Соль, -- когда "Полифемъ"...
   -- Торговый вестиндскій транспортъ Онерса, Виггса и Ko, въ триста пятьдесятъ тоннъ, капитанъ Джонъ Броунъ изъ Дептфорта? -- вскричалъ Вальтеръ.
   -- Тотъ самый, -- отвѣчалъ Соломонъ. -- Когда на немъ въ четвертый день плаванія показался огонь...
   -- Да, на кораблѣ были тогда два брата! -- прервалъ племянникъ съ живостью и одушевленіемъ. -- Въ единственномъ корабельномъ ботѣ, набитомъ людьми, оставалось только одно мѣсто, и ни одинъ изъ братьевъ не хотѣлъ занять его до тѣхъ поръ, пока старшій не бросилъ туда младшаго насильно. Тогда этотъ юноша, поднявшись въ лодкѣ, закричалъ: "Любезный Эдуардъ! подумай о своей невѣстѣ! Я еще мальчикъ, и никто не ждетъ меня дома. Ступай скорѣй на мое мѣсто!" -- и съ этими словами онъ бросился въ море.
   Вальтеръ, воодушевленный разсказомъ, вскочилъ со стула; его блестящіе глаза и живой румянецъ, казалось, напомнили Соломону что-то такое, о чемъ онъ совершенно забылъ. Вмѣсто того, чтобы продолжать любимые анекдоты, онъ сухо откашлялся и сказалъ: -- Поговоримъ-ка о другомъ, Валли!
   Дѣло въ томъ, что тайная страсть къ чудесному и необыкновенному, развитая въ Соломонѣ самымъ ремесломъ, перешла во всей полнотѣ и къ его племяннику. Напрасно старались дать другое направленіе его наклонностямъ: никакія мѣры не помогали, и препятствія, казалось, еще болѣе раздражали эту страсть. Извѣстно, что всѣ книги и сказки, какія пишутся и разсказываются дѣтямъ съ цѣлью привязать ихъ къ землѣ, имѣютъ совершенно обратное дѣйствіе и неотразимо влекутъ ихъ къ морской стихіи.
   Между тѣмъ маленькое общество увеличилось новымъ лицомъ. Это былъ мужчина въ синемъ плащѣ, съ густыми черными бровями, y котораго вмѣсто правой кисти торчалъ изъ рукава крюкъ, a въ лѣвой рукѣ была голстая палка, шишковатая, какъ и его носъ. На шеѣ красовался y него огромный черный шелковый платокъ, a высокіе воротники рубашки были такъ толсты и грубы, что скорѣе походили на парусъ. Ясно, что это былъ гость, для котораго поставленъ третій стаканъ, и онъ, по-видимому, хорошо это зналъ. Повѣсивъ за дверью на гвоздь свой плащъ и жесткую клеенчатую шляпу, отъ которой на лбу его оставалась красная полоса, какъ будто отъ желѣзныхъ тисковъ, -- онъ взялъ стулъ, придвинулъ къ столу и сѣлъ прямо передъ стаканомъ. Этого посѣтителя называли капитаномъ; вѣроятно, былъ онъ штурманъ или шкиперъ, а, можетъ быть, и то и другое вмѣстѣ.
   Лицо его, загорѣлое и суровое, прояснилось, когда онъ пожалъ руку дядѣ и племяннику; но, по-видимому, онъ былъ не слишкомъ разговорчивъ и выражался лаконически.
   -- Ну, что? -- спросилъ онъ.
   -- Ладно! -- отвѣчалъ Соломонъ, подвигая вино.
   Гость приподнялъ бутылку и, осмотрѣвъ внимательно, сказалъ съ особымъ выраженіемъ:
   -- Ta?
   -- Ta самая! -- отвѣчалъ продавецъ морскихь инструментовъ.
   Капитанъ налилъ стаканъ и, насвистывая какую-то мелодію, казалось, размышлялъ о необыкновенномь праздникѣ.
   -- Вальтеръ, -- сказалъ онъ, приглаживая своимъ кркжомъ рѣдкіе волосы и указывая на Соломона: -- "Чти дядю твоего и воспитателя твоего со страхомъ и трепетомъ, да благо ти будетъ, и долголѣтенъ будеши на водѣ". Отыщи этотъ текстъ въ своей книгѣ и загни листокъ. Да благословитъ тебя Богъ!
   Онъ такъ былъ доволенъ приведенной цитатой, что повторилъ ее опять, говоря, что ужъ лѣтъ сорокъ не читалъ этого.
   -- Я никогда не затруднялся, если мнѣ нужны были правила въ жизни, -- замѣтилъ онъ. -- Я не тратилъ словъ, какъ другіе.
   Эта сентенція напомнила ему, что теперь они былъ не совсѣмъ бережливъ на слова. Онъ задумался и молчалъ до тѣхъ поръ, пока старикъ Соль не вышелъ въ лавку за свѣчей; тогда, обратясь къ Вальтеру, гость, безъ всякаго предварительнаго введенія, сказалъ:
   -- Мнѣ кажется, онъ могъ бы сдѣлать часы, если бы захотѣлъ?
   -- Непремѣнно, -- подтвердилъ мальчикъ, -- я не сомнѣваюсь въ этомъ, капитанъ Куттль.
   -- И какъ бы они пошли! -- сказалъ гость, выводя своимъ крюкомъ воздушные фантастическіе зигзаги. -- Чортъ побери! какъ бы они пошли!
   Двѣ или три минуты капитанъ Куттль, казалось, былъ погруженъ въ созерцаніе своихь идеальныхъ часовъ, и смотрѣлъ неподвижно на мальчика, какъ-будто лицо его служило циферблатомъ.
   -- Да, онъ напичканъ познаніями, -- продолжалъ капитанъ, указывая на инструменты. -- Посмотри, чего тутъ нѣтъ? Земля, воздухъ,. вода -- все ему покорно. Хочешь подняться къ облакамъ на аэростатѣ, спуститься на дно моря подъ водолазнымъ колоколомъ, -- все къ твоимъ услугамъ! Задумай, пожалуй, достать и взвѣсить полярную звѣзду, онъ и тутъ къ твоимъ услугамъ!
   Ясно, почтенный капитанъ питалъ глубокое уваженіе къ морскимъ инструментамъ, и его философія вовсе не знала или находила очень небольшое различіе между продажей и изобрѣтеніемъ этихъ вещей.
   -- Ахъ, -- сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ, -- хорошо понимать эти штуки, хорошо и не понимать! Не знаю, что лучше. Пріятно сидѣть здѣсь и знать, что тебя могутъ взвѣсить, вымѣрить, намагнитизировать, наэлектризировать, на... и чортъ знаетъ, что еще, -- и не понимать, какимъ образомъ!
   Удивительная мадера, соединяясь съ благопріятнымъ случаемъ, развязала языкъ капитана, и онъ со славой произн.есъ эту назидательную рѣчь. Но, казалось, почтенный морякъ никакъ не могъ себѣ растолковать, какимъ образомъ высказалъ онъ то, что бродило y него въ головѣ цѣлые десятки лѣтъ, всякій разъ какъ по воскресеньямъ обѣдалъ онъ въ этой лавкѣ. Онъ снова задумался и замолчалъ.
   -- Послушай, Недъ, -- вскричалъ Соломонъ Гильсъ, входя опять въ комнату, -- не лучше ли намъ опорожнить эту бутылку прежде, чѣмъ примемся за грогъ?
   -- Идетъ! -- отвѣчалъ капитанъ, наливая свой стаканъ. -- A что же твой племянничекъ?
   -- Выпьетъ и онъ, -- отвѣчалъ Соломонъ. -- Выпьемте всѣ за благосостояніе торговаго дома Вальтера, за будущую его контору! Кто знаетъ? Сэръ Ричардсъ Виттингтонъ женился же на дочери своего хозяина.
   -- Прими-ка это къ свѣдѣнію, Вальтеръ! -- сказалъ улыбаясь капитанъ.
   -- Хотя y м-ра Домби и нѣтъ дочери ... -- началъ Соль.
   -- Есть, есть, дядюшка! -- закричалъ мальчикъ, покраснѣвъ и засмѣявшись.
   -- Есть? -- воскликнулъ старикъ. -- Въ самомъ дѣлѣ, я думаю, должна быть.
   -- О, я навѣрное знаю, -- отвѣчалъ мальчикъ. -- Объ этомъ я слышалъ сегодня въ конторѣ. Говорятъ, -- продолжалъ онъ, понизивъ голосъ, -- отецъ не любитъ ея. У него только и на умѣ, какъ бы поскорѣе присоединить сына къ торговому дому, хотя тотъ еще не вышелъ изъ пеленокъ. Онъ высчитываетъ балансъ -- и думаетъ о сынѣ, любуется своими кораблями -- и съ восторгомъ воображаетъ, что всѣ эти сокровища принадлежатъ ему вмѣстѣ съ сыномъ. Вотъ что говорятъ. Впрочемъ я не знаю.
   -- Э! да молодецъ ужъ все провѣдалъ о ней! -- сказалъ Соломонъ.
   -- Полно, дядюшка! -- отвѣчалъ мальчикъ, смѣясь и краснѣя болѣе прежняго. -- Что-жъ дѣлать когда я слышалъ это!
   -- Боюсь, Недъ, какъ бы этотъ сынъ не загородилъ намъ дорогу! -- прибавилъ старикъ, съ улыбкой посматривая на племянника.
   -- Очень можетъ статься, -- отвѣчалъ капитанъ.
   -- Но мы все-таки выпьемъ за его здоровье, -- продолжалъ Соль. -- Да здравствуютъ Домби и Сынъ!
   -- Прекрасно, дядюшка! -- весело вскричалъ мальчикъ. -- Но тостъ необходимо надобно измѣнить. Вы говорите, что я все провѣдалъ о дочери моего хозяина, и заранѣе меня съ ней соединяете, слѣдовательно... Да здравствуетъ Домби и Сынъ -- и дочь!
  

Глава V.

Крестины Павла.

  
   Рабочая кровь Тудлей пошла въ прокъ маленькому джентльмену. Благородный сынъ м-ра Домби съ каждымъ днемъ замѣтно выросталъ и укрѣплялся. Миссъ Токсъ также съ каждымъ днемъ сильнѣе привязывалась къ Павлу, и ея почти набожная къ нему любовь до такой степени подѣйствовала на м-ра Домби, что онъ началъ считать ее женщиной съ большими природными дарованіями и при многихъ случаяхъ раскланивался съ ней совершенно особеннымъ образомъ. Онъ даже торжественио признался въ своемъ благоволеніи передъ сестрой и не разъ изволилъ говорить ей: -- "Луиза! скажи миссъ Токсъ, что я ей весьма обязанъ!" Это необыкновенное вниманіе производило глубокое впечатлѣніе на леди, удостоившуюся такого отличія.
   Миссъ Токсъ часто увѣряла м-съ Чиккъ, что ничто не можетъ сравниться съ участіемъ, какое она принимаетъ въ развитіи милаго ребенка, и безпристрастный наблюдатель могъ замѣтить, что поступки ея въ полной мѣрѣ согласовались съ словами. Она съ невыразимымъ наслажденіемъ смогрѣла на невинные обѣды юнаго джентльмена, какъ будто насыщеніе его столько же зависѣло отъ нея, сколько и отъ кормилицы. -- Съ такимъ же, если еще не большимъ энтузіазмомъ она присутствовала при маленькихъ церемоніяхъ купанья и туалета, a медицинская часть -- наблюденіе за здоровьемъ ребенка -- находилась въ полномъ ея распоряженіи. -- Однажды, въ припадкѣ скромности, она принуждена была спрятаться въ шкапъ, когда м-ръ Домби вошель въ дѣтскую съ сестрой полюбоваться, какъ сынъ его, ложась въ постель, будеть въ коротенькой рубашечкѣ разгуливать по платью своей кормилицы. -- Но миссъ Токсъ никакъ не выдержала, и въ избыткѣ нѣжнаго восторга закричала: "какъ онъ милъ, м-ръ Домби! какой купидончикъ!" -- и тутъ же, опомнившись, она за дверью чуть не упала въ обморокъ отъ стыда и замѣшательства.
   -- Луиза, -- сказалъ однажды м-ръ Домби своей сестрѣ, -- я точно думаю, что, по случаю крестинъ ГІавла, нужно твоей пріятельницѣ сдѣлать какой-нибудь подарокъ. -- Она съ самаго начала приняла такое горячее участіе въ ребенкѣ и умѣла хорошо понять свое положеніе, -- a это въ нашемъ свѣтѣ, къ сожалѣнію, большая рѣдкость. Мнѣ очень бы хотѣлось отличить ее чѣмъ-нибудь.
   Въ глазахъ м-ра Домби это значило, что миссъ Токсъ умѣла вести себя совершенно приличнымъ образомъ въ отношеніи къ его особѣ.
   -- Любезный Павелъ, -- отвѣчала сестра, -- ты отдаешь справедливость миссъ Токсъ, чего разумѣется и должно ожидать отъ человѣка съ такимъ проницательнымъ умомъ. -- Если въ англійскомъ языкѣ есть три слова, къ которымъ она питаетъ глубочайшее уваженіе, такъ эти слова -- Домби и Сынъ.
   -- Вѣрю, -- сказалъ м-ръ Домби. -- Это дѣлаетъ честь почтенной миссъ Токсъ.
   -- И всякій подарокъ, любезный Павелъ, -- продолжала м-съ Чиккъ, -- все, что ни вздумалъ бы ты предложить, миссъ Токсъ, нѣтъ сомнѣнія, приметъ отъ тебя съ благоговѣніемъ, какъ святыню. Но я знаю, милый Павелъ, чѣмъ бы ты могъ выразить свою признательность къ миссъ Токсъ ... да, это было бы для нея очень, очемь лестно, если бы ты захотѣлъ.
   -- Что такое? -- спросилъ м-ръ Домби.
   -- Разумѣется, крестный отецъ и крестная мать, -- продолжала миссъ Чиккъ, -- необходимы въ свѣтѣ для связей и покровительства.
   -- Не знаю, почему они должны быть необходимы для моего сына, -- холодно сказалъ м-ръ Домби.
   -- Что правда, то правда, любезный Павелъ, -- перебила миссъ Чиккъ съ необыкновенной живостью, -- ты неизмѣнно вѣренъ самому себѣ. Я не могла ожидать отъ тебя ничего другого, и очень хорошо предвидѣла твои мысли на этотъ счетъ. Можетъ быть, -- и м-съ Чиккъ немного пріостановилась, какъ бы не зная, что говорить дальше, -- можетъ быть, именно поэтому ты и не станешь противиться, чтобъ миссъ Токсъ сдѣлалась крестной матерью нашего ангельчика, или, по крайней мѣрѣ, замѣнила ее на крестинахъ. Нечего и говорить, что она приметъ эту честь за величайшее счастье.
   -- Луиза, -- сказалъ м-ръ Домби послѣ минутнаго молчанія, -- нельзя не согласиться...
   -- Конечно, -- вскричала миссъ Чиккъ, спѣша предупредить отказъ, -- я и не сомнѣваюсь въ этомъ.
   М-ръ Домби съ нетерпѣніемъ посмотрѣлъ на сестру.
   -- Не противорѣчь, любезный Павелъ, -- вскричала м-съ Чиккъ, -- мнѣ это очень вредно. Я еще не опомнилась съ тѣхъ поръ, какъ скончалась наша бѣдная Фанни.
   М-ръ Домби искоса взглянулъ на носовой платокъ, который сестра держала передъ глазами, и прибавилъ:
   -- Нельзя не согласиться, говорю я...
   -- A я говорю, -- прервала м-съ Чиккъ, -- что я не сомнѣвалась въ этомъ.
   -- Боже мой, Луиза! -- вскричалъ м-ръ Домби.
   -- Нѣтъ, любезный Павелъ, -- возразила она съ достоинствомъ, между тѣмъ какъ на глазахъ ея навертывались слезы, -- дай мнѣ договорить. У меня нѣтъ той силы убѣжденія, ума, краснорѣчія, какими отличаешься ты. Я очень хорошо это знаю, и тѣмъ хуже для меня. Но если ты хочешь выслушать мои послѣднія слова -- a послѣднія слова должны быть для насъ священны, Павелъ, послѣ кончины любезной Фанни -- такъ я скажу только, что никогда не сомнѣвалась въ этомъ. И что еще болѣе, -- прибавила м-съ Чиккъ съ возрастающимъ достоинствомъ, какъ будто она берегла къ концу самое убѣлительнѣйшее доказательство, -- я никогда не думала усомниться въ этомъ.
   М-ръ Домби съ нетерпѣніемъ прошелъ по комнатѣ взадъ и впередъ.
   -- Нельзя не согласиться, Луиза, -- продолжалъ онъ, не обращая вниманія на м-съ Чиккъ, которая съ неистовствомъ продолжала кричать: "я не сомнѣваюсь въ этомъ! я не сомнѣваюсь въ этомъ!" -- нельзя не согласиться, что многія особы имѣли бы въ этомъ случаѣ больше права -- еслибъ я только обращалъ вниманіе на право -- нежели миссъ Токсъ. Но это вздоръ: мнѣ нѣтъ дѣла до правъ. Торговый домъ подъ фирмой "Домби и Сынъ" будетъ держаться самъ собою, безъ посторонней помощи. Я не нуждаюсь ни въ какомъ и ни въ чьемъ кумовствѣ. Надѣюсь, я стою вьшіе толпы. Довольно, если дѣтство и юность Павла протекутъ благополучно безъ потери времени, и онъ приготовится вступить съ честью на ожидающій его путь. Впослѣдствіи онъ можетъ, если сочтетъ нужнымъ, избрать могущественныхъ друзей, чтобы поддержать, a въ случаѣ надобности, и увеличить кредитъ торговаго дома. До тѣхъ поръ я одинъ буду для него все и не хочу, чтобы другой сталъ между нами. Я готовъ выразить признательность твоей обязательной пріятельницѣ и соглашаюсь на предложеніе. Другихъ воспріемниковъ замѣнимъ мы твоимъ мужемъ.
   Въ этой рѣчи, произнесенной съ необыкновеннымъ, истинно-вельможнымъ величіемъ, м-ръ Домби высказалъ свою задушевную тайну. Неописанная недовѣрчивость ко всякому, кто бы могъ стать между нимъ и сыномъ, гордая боязнь нажить соперника или участника въ любви и почтеніи ребенка, жестокій ударъ, такъ недавно нанесенный его всемогущей власти надъ другими, и жестокій страхъ при мысли о возможности другого, жесточайшаго удара, -- вотъ что наполняло въ это время его душу. Во всю жизнь онъ не имѣлъ друга: его холодная, отталкивающая натура никогда не искала и не встрѣчала друзей. И теперь, когда эта натура сосредоточилась съ такою силою въ одну только страсть родительской любви и гордости, то ея ледяной потокъ, вмѣсто того, чтобъ вскрыться подъ благотворнымъ вліяніемъ этого чувства и свободно катить свои ясныя воды, казалось, растаялъ только на минуту для того, чтобъ снова замерзнуть въ твердую, непроницаемую массу.
   Такимъ образомъ самое ничтожество миссъ Токсъ послужило къ возвышенію ея въ крестныя матери маленькаго Павла, -- и съ этого часа она была избрана и предназначена къ великой должности. М-ръ Домби тутъ же изъявилъ желаніе, чтобъ торжество, такъ долго откладываемое, совершилось безъ замедленія. Сестра, одержавъ такую блистательную побѣду, превосходившую ея самыя смѣлыя ожиданія, отправилась съ пріятной новостью къ дорогой подругѣ, и м-ръ Домби остался одинъ въ библіотекѣ.
   Въ дѣтской была ужасная скука. Тамъ сидѣли и бесѣдовали м-ръ Чиккъ и миссъ Токсъ, къ величайшей досадѣ миссъ Сусанны Нипперъ, которая была такъ разсержена ихъ присутствіемъ, что при всякомъ удобномъ случаѣ дѣлала за дверью преуморительныя гримасы: надо же было хоть чѣмь-нибудь выразить свою досаду. Какъ странствующіе рыцари старинныхъ временъ облегчали сердце, вырѣзывая имена возлюбленныхъ въ пустыняхъ, въ лѣсахъ и другихъ неприступныхъ мѣстахъ, гдѣ, вѣроятно, никому не случалось читать ихъ, -- такъ и миссъ Сусанна Нипперъ вздергивала носъ на ящики и комоды, высовывала языкъ на шкапы и моргала глазами на посуду, мимоходомъ ворча на каждомъ шагу.
   Между тѣмъ собесѣдницы, въ блаженномъ невѣдѣніи того, что вокругъ нихъ происходило, внимательно наблюдали сцену раздѣванья, кормленья и укладыванья въ постель маленькаго Павла. По окончаніи всѣхъ этихъ церемоній, онѣ усѣлись за чайный столикъ передъ каминомъ, и теперь только, обернувшись къ дѣтскимъ кроваткамъ, онѣ вспомнили о миссъ Флоренсѣ, которая тоже, благодаря настойчивости Полли, съ нѣкотораго времени спала въ одной комнатѣ съ братомъ.
   -- Какъ она крѣпко спитъ! -- сказала миссъ Токсъ.
   -- Вѣдь вы знаете, моя милая, -- отвѣчала м-съ Чиккъ, -- она слишкомъ много рѣзвится съ маленькимъ Павломъ: устала!
   -- Это замѣчательная дѣвочка, -- продолжала миссъ Токсъ.
   -- Вылитая мать! -- возразила м-съ Чиккъ, понизивъ голосъ.
   -- Бѣдняжка, -- сказала миссъ Токсъ. -- О, Боже мой!
   Эти слова миссъ Токсъ произнесла съ глубокимъ сожалѣніемъ, хотя сама не знала для чего.
   -- Флоренса никогда, никогда не будетъ Домби, -- сказала м-съ Чиккъ, -- проживи она хоть тысячу лѣтъ!
   Миссъ Токсъ возвела очи свои горѣ, и духъ ея, видимо, сокрушался отъ полноты сердечной скорби.
   -- Меня ужасно безпокоитъ ея будущность, -- сказала м-съ Чиккъ съ видомъ благочестивой кротости и смиренія. -- Я не могу безъ ужаса вообразить, что станется съ нею, когда она вырастетъ? Бѣдняжка! какое мѣсто займетъ она въ свѣтѣ? Во мнѣніи отца она стоитъ невысоко, да иначе и быть не можетъ: въ ней ничего нѣтъ общаго съ Домби!
   Физіономія миссъ Токсъ выразила ясно, что противъ такого убѣдительнаго аргумента нечего и возражать.
   -- Этотъ ребенокъ, -- продолжала м-съ Чиккъ, съ искренней довѣренностью, -- вылитая покойная Фанни! Она неспособна ни къ какому усилію, ручаюсь въ этомъ. Ни къ какому! Она никогда не пробьется въ сердце отца, никогда не обовьется около него, какъ...
   -- Какъ плющъ? -- прибавила миссъ Токсъ.
   -- Какъ плющъ! -- подтвердила м-съ Чиккъ. -- Она никогда не бросится и не приникнетъ въ родительскія объятія, какъ...
   -- Робкая серна? -- прибавила миссъ Токсъ.
   -- Какъ робкая серна! -- сказала м-съ Чиккъ. -- Никогда! Бѣдная Фанни! A какъ я, однако-жъ, любила ее!
   -- Не разстраивайте себя, моя милая, -- сказала миссъ Токсъ умоляющимъ тономъ. -- Успокойтесь, вы такъ чувствительны.
   -- Мы всѣ имѣемъ недостатки, -- скязала м-съ Чиккъ, проливая слезы и покачивая головой, -- да, y насъ y всѣхъ есть недостатки. Я очень хорошо видѣла ея пороки, но никогда не давала этого замѣтить. Сохрани Богь! A какъ я любила ее!
   Покойная м-съ Домби точно имѣла свои слабости и недостатки -- увы! кто ихъ не имѣетъ! -- но она была ангеломъ женской кротости и ума, если сравнить ее съ м-съ Чиккъ, съ этой пустой, надутой бабой, которая теперь съ такимъ же нахальствомъ хвасталась своимъ мнимымъ покровительствомъ, съ какимъ во время оно при всякомъ удобномъ случаѣ обнаруживала передъ невѣсткой свое гордое снисхожденіе и терпимость. Какъ прекрасна терпимость, когда проистекаетъ изъ чистаго сердца, и какъ отвратительна, когда ею маскируется злой и, гордый характеръ!
   М-съ Чиккъ еще продолжала въ сердобольномъ умиленіи вытирать сухіе глаза и знаменательно качать головою, какъ вдругъ кормилица осмѣлилась замѣтить, что миссъ Флоренса проснулась и сидитъ на кроваткѣ. Въ самомъ дѣлѣ она проснулась, какъ говорила кормилица, и на рѣсницахъ ея сверкали слезы. Но никто, кромѣ Полли, не видалъ ея мокрыхъ глазокъ, никто не шепнулъ сироткѣ утѣшительнаго слова, никто не слыхалъ, какъ билось и стучало ея сердце!
   -- Няня, -- сказала малютка, пристально смотря на кормилицу, -- я пойду къ братцу, позволь мнѣ лечь подлѣ него.
   -- Зачѣмъ, голубушка? -- спросила Ричардсъ.
   -- Ахъ, мнѣ кажется, онъ любитъ меня! -- вскричала почти въ безпамятствѣ малютка. -- Пусти меня къ нему. Пожалуйста, няня!
   М-съ Чиккъ обратилась къ ребенку сь материнскими наставленіями и замѣтила, что доброй дѣвочкѣ стыдно капризничать. Но Флоренса, не сводя съ доброй няни испуганныхъ глазъ, еще повторила просьбу, соединенную на этотъ разъ съ громкимъ плачемъ и рыданіемъ.
   -- Я не разбужу его, -- сказала она, опустивъ голову и закрывъ руками глаза. -- Я только положу къ нему руку и усну. Ахъ, сдѣлайте милость, позвольте лечь съ нимъ; я знаю, онъ любитъ меня!
   Ричардсъ, не говоря ни слова, взяла дѣвочку на руки и положила на кроватку, гдѣ спалъ младенецъ. Малютка плотно придвинулась къ брату и, слегка обнявъ его шейку, сомкнула заплаканные глаза и успокоилась.
   -- Бѣдная крошка, -- сказала миссъ Токсъ, -- вѣрно, ей что-нибудь пригрезилось!
   Это незначительное происшествіе прервало назидательный разговоръ, и уже трудно было его возобновить. М-съ Чиккъ, по-видимому, совершенно была утомлена созерцаніемъ доблестныхъ подвиговъ высокой своей нравственности. Пріятельницы поспѣшно допили чай и немедленно отправили слугу за фіакромъ. Наемъ извозчика для миссъ Токсъ былъ дѣломъ первой важности, и она приступала къ нему не иначе, какъ съ большими приготовленіями, въ которыхъ соблюдалась строжайшая система.
   -- Потрудитесь, пожалуйста, Таулисонъ, -- сказала миссъ Токсъ, -- взять съ собою чернильницу съ перомъ и хорошенько запишите номеръ.
   -- Слушаю, сударыня, -- отвѣчалъ Таулисонъ.
   -- Да потрудитесь, пожалуйста, Таулисонъ, -- продолжала миссъ Токсъ, -- перевернуть въ фіакрѣ подушку. Она обыкновенно, -- прибавила миссъ Токсъ, обращаясь къ мгъ Чиккъ, -- по ночамъ бываетъ сыра, моя милая. Да еще я побезпокою васъ, Таулисонъ, -- продолжала миссъ Токсъ, -- потрудитесь взять вотъ эту карточку и шиллингъ. Скажите, что онъ долженъ ѣхать по этому адресу и что ему больше шиллинга не дадутъ. Не забудьте, пожалуйста.
   -- Не забуду, -- отвѣчалъ Таулисонъ.
   -- Да еще, -- мнѣ совѣстно, что я васъ такъ безпокою, Таулисонъ, -- сказала миссъ Токсъ, нерѣшительно посматривая на лакея.
   -- Ничего, сударыня, -- отвѣчалъ Таулисонъ.
   -- Такъ потрудитесь, пожалуйста, Таулисонъ... но нѣть, ужъ такъ и быть, ступайте, Таулисонъ. Мнѣ право очень совѣстно ...
   -- Ничего, ничего, сударыня, -- возразилъ услужливый лакей.
   -- Такъ вотъ что, -- сказала, наконецъ, миссъ Токсъ не совсѣмъ рѣшительнымъ тономъ, -- вы этакъ какъ-нибудь мимоходомъ намекните извозчику, что леди, съ которой онъ поѣдетъ, не то что какая-нибудь этакъ... что y ней есть знатный дядя, сильный и строгій человѣкъ, что онъ засадитъ въ тюрьму всякаго, кто оскорбитъ его племянницу. Вы можете даже, любезный Таулисонъ, разумѣется, какъ-будто мимоходомъ, невзначай, по-дружески, разсказать, что ужъ одного дерзкаго грубіяна, который недавно умеръ, такъ проучили за это, что онъ всю жизнь не забывалъ.
   -- Слушаю, сударыня, -- отвѣчалъ Таулисонъ.
   -- Теперь доброй ночи моему премиленькому, распремиленькому крестничку, -- сказала миссъ Токсъ, посылая сладенькіе поцѣлуи при каждомъ повтореніи прилагательнаго, -- a вы, дружочекъ Луиза, дайте слово, что напьетесь на ночь бузины и успокоите себя.
   Черноглазая Сусанна Нипперъ съ величайшимъ трудомъ удерживалась въ присутствіи м-съ Чиккъ; но когда дѣтская опустѣла, она поспѣшила достойнымъ образомъ вознаградить себя за долговременное принужденіе.
   -- Если бы на меня недѣль на шесть надѣли какую-нибудь чумичку, -- сказала она, -- и тогда бы я не бѣсилась, какъ теперь. Ну, слыханное ли дѣло?... Ахъ, чучелы, чучелы!
   -- И говоритъ, что этому ангельчику пригрезилось! -- сказала Полли.
   -- Кр-р-р-р-расавицы, черти бы васъ побрали! -- вскричала Выжига, съ гримасой присѣдая передъ дверью, откуда вышли предметы ея ярости. -- Никогда не будетъ Домби! И слава Богу, что никогда не будетъ! Довольно и одной.
   -- Не разбудите дѣтей, Сусанна, -- сказала Полли.
   -- Чувствительнѣйше благодарю, м-съ Ричардсъ, -- вскричала Сусанна, готовая въ сердцахъ на комъ-нибудь выместить свою досаду, -- какъ мулатка и невольница, я должна съ почтеніемъ выслушивать ваши приказанія. М-съ Ричардсъ, не угодно ли вамъ еще что-нибудь замѣтить? Говорите, пожалуйста, не церемоньтесь съ вашей покорной слугой.
   -- Что за вздоръ вы несете, моя милая?
   -- Какой вздоръ, помилуйте, сударыня! Гдѣ вы изволили родиться, -- вскричала Сусанна, -- развѣ вамъ неизвѣстно, что вы, какъ временная гостья, можете помыкать мною, какъ угодно? Но гдѣ бы вы ии родились, Ричардсъ, -- продолжала Выжига, быстро замахавъ головой, -- когда бы вы ни родились, -- a вы должны знать, что давать приказанья и исполнять приказанья -- двѣ вещи не очень похожія одна на другую. Вы, напримѣръ, можете приказать мнѣ броситься внизъ головой изъ пятаго этажа на мостовую, a я, напримѣръ, могу поберечь свою шею и не послушаться васъ, м-съ Ричардсъ. Вотъ оно какъ.
   -- Что-жъ я вамъ сдѣлала, Сусанна? -- Вы накинулись на меня за то, что обижаютъ миссъ Флоренсу! Вы очень добрая дѣвушка; но вѣдь я же не виновата, моя милая.
   -- Да, вамъ хорошо этакъ разсуждать, -- возразила Сусанна, нѣсколько смягчившись, -- когда за вашимъ ребенкомъ ухаживаютъ, какъ за князькомъ, цѣлуютъ его и милуютъ, какъ чортъ знаетъ кого; a что бы вы сказали, если бы затаптывали его въ грязь, какъ эту милую, прелестную сиротку, о которой эти вѣдьмы говорили, какъ о пропавщей твари?... Прр-р-р-роклятыя!... Да что, какая намъ забота! Не капризничайте, миссъ Флой! Спите, негодная шалунья! A вотъ я сейчасъ позову съ чердака домового и велю съѣсть васъ живьемъ. Спите!
   Эти слова миссъ Нипперъ произнесла съ особымъ выраженіемъ, какъ-будто въ самомъ дѣлѣ ее слышалъ домовой, готовый по первому знаку броситься на исполненіе ея лютыхъ приказаній. Она поспѣшила успокоить свою маленькую воспитанницу, закутавъ ей головку одѣяломъ и хлопнувъ сердито трм или четыре раза по подушкѣ. Потомъ она сложила руки, сжала роть, сѣла передъ каминомъ и въ этомъ положеніи провела весь остатокъ вечера, не сказавь болѣе ни одного слова,
   Хотя въ дѣтской увѣряли, что маленькій Павелъ начинаетъ понимать и даже дѣлать наблюденія, ири всемъ томъ онъ вовсе, по-видимому, не замѣчалъ, что его собираются крестить на слѣдующій день и что съ необыкновенной хлопотливостью приготовляютъ парадное платье какъ для собственной его особы, такъ и для всей свиты. Даже въ самый торжественный день, онъ, сверхъ чаянія, ничѣмъ не показалъ, что понимаетъ важность церемоніи; напротивъ, въ самую роковую минуту ему вдругь заблагоразсудилось уснуть крѣпкимъ сномъ счастливой невинности, и потомъ онъ былъ очень недоволенъ, когда его разбудили и начали одѣвать съ особеннымъ стараніемъ.
   Пасмурно-сѣрый осенній день, съ рѣзкимъ восточнымъ вѣтромъ, вполнѣ согласовался и съ этимъ торжествомъ и съ холодною фигурой м-ра Домби. Онъ стоя принималъ въ библіотекѣ гостей, и на все смотрѣлъ сентябремъ. Когда, подходя къ окнамъ, онъ заглядывалъ въ маленькій садъ и смотрѣлъ на деревья, сухіе и пожелтѣвшіе листья съ трескомъ начинали осыпаться, какъ-будто отъ его взора. Темныя и холодныя комнаты, казалось, облеклись въ трауръ, какъ и самые жильцы. Книги, разставленныя по ранжиру и вытянутыя въ строй, какъ солдаты, стояли неподвижно въ своихъ мрачныхъ, холодныхъ, однообразныхъ мундирахъ, -- и если, какъ y солдатъ, была въ нихъ какая-нибудь мысль, такъ это только мысль о холодной погодѣ. Книжный шкафъ за стеклами, крѣпко запертый на ключъ, отталкивалъ всякое желаніе прикоснуться къ параднымъ переплетамъ. На верху шкафа угрюмо стоялъ бронзовый бюстъ Вилльяма Питта, не одушевленный ни одною чертой живого сходства, и, какъ заколдованный мавръ, сторожилъ завѣтный складъ. По бокамъ его двѣ пыльныя урны, изъ какой-то древней гробницы, казалось, проповѣдывали о бренности и суетѣ здѣшняго міра; a зеркало, вдѣланное надъ каминомъ, отражая вмѣстѣ и м-ра Домби и его портреты, казалось, погружено было въ самыя меланхолическія размышленія. Закоптѣлая, холодная рѣшетка y камина была чрезвычайно похожа на самого м-ра Домби, облеченнаго въ свой синій, застегнутый до верху фракъ, бѣлый стоячій галстухъ и модные сапоги съ величественнымъ скрипомъ, съ дополненіемъ къ этому туалету неизбѣжной золотой цѣпи, выглядывавшей изъ подъ фрака. Но это случайное родство каминной рѣшетки съ хозяиномъ могло быть допущено только за отсутствіемъ его родственниковъ, м-ра и м-съ Чиккъ, которые при этой оказіи не замедлили явиться собственными особами.
   -- Любезный Павелъ, -- прошептала м-съ Чиккъ, обнимая брата, -- нынѣшній день, я надѣюсь, будетъ началомъ многихъ веселыхъ дней.
   -- Благодарю, Луиза, -- отвѣчалъ съ пасмурнымъ видомъ м-ръ Домби, -- какъ ваше здоровье, м-ръ Джонъ?
   -- Какъ ваше здоровье, сэръ? -- отвѣчалъ Чиккъ.
   Онъ протянулъ руку м-ру Домби съ такою медленностью, какъ будто опасался электрическаго удара. М-ръ Домби дотронулся до его руки съ такою осторожностью, какъ-будто прикасался къ рыбѣ или морскому растенію, или вообще къ чему-нибудь мокрому и клейкому.
   -- Не нужно ли приказать, Луиза, развести для тебя огня? -- спросилъ м-ръ Домби, поворачивая голову въ своемъ высочайшемъ галстухѣ, какъ въ желѣзныхъ тискахъ.
   -- О, нѣтъ, мой милый, -- отвѣчала м-съ Чиккъ, скорчиваясь въ три погибели отъ ужаснаго холода, -- для меня все равно.
   -- A вамъ не холодно, м-ръ Джонъ? -- продолжалъ хозяинъ.
   М-ръ Чиккъ, который уже успѣлъ засунуть оба кулака въ широкіе карманы своихъ панталонъ и собирался свистнуть одну изъ своихъ любимыхъ арій, пріостановился и отвѣчалъ, что ему очень хорошо. Потомъ онъ уже и затянулъ: "у_ж_ъ к_а_к_ъ ж_и_л_ъ п_о_ж_и_в_а_л_ъ т_р_я_п_и_ч_н_и_к_ъ", но вдругъ вошелъ Таулисонъ и громко доложилъ:
   -- Миссъ Токсъ!
   Прелестная дѣва на сей торжественный случай облеклась въ легкое газовое платье, украсивъ чело, власы и шею всею роскошью своего туалета. Лицо ея посинѣло, и она дрожала, какъ осиновый листъ.
   -- Какъ ваше здоровье, миссъ Токсъ? -- сказалъ м-ръ Домби.
   Миссъ Токсъ, присѣдая на вопросъ м-ра Домби, который сдѣлалъ два или три шага ей на встрѣчу, опустилась въ свой пышный газъ и кружева, какъ мгновенно сдвинутая зрительная трубка.
   -- Я никогда не забуду этого дня, сэръ! -- нѣжно сказала миссъ Токсъ, -- о, никогда! Любезная Луиза, я почти не смѣю вѣрить своимъ чувствамъ!
   Если бы миссъ Токсъ вѣрила по крайней мѣрѣ одному изъ своихъ чувствъ, то узнала бы, что день былъ очень холодный. Съ этимъ, конечно, нельзя было не согласиться. Она воспользовалась первымъ удобнымъ случаемъ возстановить задержанное холодомъ кровообращеніе на кончикѣ своего носа и усердно принялась тереть его платкомъ, опасаясь, вѣроятно, чтобы слишкомъ низкая температура не произвела непріятнаго впечатлѣнія на ребенка, когда она станетъ его цѣловать.
   Наконецъ явился и герой с_е_г_о п_р_а_з_д_н_е_с_т_в_а, несомый на рукахъ м-съ Ричардсъ; въ арріергардѣ его свиты шла Флоренса, подъ стражей неутомимой Сусанны Нипперъ, замыкавшей торжественное шествіе. Хотя на этотъ разъ компанія, прибывшая изъ дѣтской, находилась не въ глубокомъ траурѣ, однако въ наружности дѣйствующихъ лицъ не было ничего праздничнаго. Младенецъ, можетъ быть, испуганный посинѣлымъ носомъ крестной матери, началъ кричать, и этимъ помѣшалъ м-ру Чиккъ обласкать Флоренсу, къ которой онъ уже подступалъ съ этимъ намѣреніемъ. М-ръ Чиккъ вообіце не слишкомъ жаловалъ породу Домби, быть можетъ, оттого, что слишкомъ коротко знакомъ былъ съ одной особой, которая нѣкогда имѣла честь носить эту фамилію; но маленькую Флоренсу онъ очень любилъ и не скрывалъ своей привязанности. Вотъ почему и теперь онъ хотѣлъ подойти къ бѣдной сироткѣ; но дражайшая половина при крикѣ ребенка остановила супруга.
   -- Чего ты смотришь, Флоренса? -- прервала съ живостью тетка. -- Подойди къ братцу, утѣшь его.
   Температура сдѣлалась или должна была сдѣлаться еще холоднѣе, когда м-ръ Домби обратился съ холоднымъ вниманіемъ къ своей маленькой дочери, которая, хлопая ручонками и приподнимаясь на цыпочки, манила къ себѣ маленькаго брата, стараясь обратить на себя его вниманіе. Ребенокъ въ самомъ дѣлѣ услышалъ привычный голосокъ, посмотрѣлъ внизъ и замолчалъ. Быть можетъ, искусные маневры м-съ Ричардсъ тоже содѣйствовали къ успокоенію благороднаго наслѣдника м-ра Домби. Флоренса спряталась за кормилицу -- ребенокъ нетерпѣливо слѣдилъ ее глазами; она выглянула опять съ веселымъ крикомъ -- онъ запрыгалъ и улыбался отъ радости; наконецъ, когда сестра подбѣжала къ нему, малютка громко засмѣялся и опустилъ ручку въ ея локоны, между тѣмъ какъ она съ нѣжностію осыпала его поцѣлуями.
   Пріятно ли это было м-ру Домби? Иеторія молчитъ; но онъ не выразилъ удовольствія ни малѣйшимъ движеніемъ. Впрочемъ, всякое наружное выраженіе чувствъ было не по его натурѣ. Если бы какъ-нибудь солнечный лучъ прокрался въ комнату и освѣтилъ играющихъ дѣтей, онъ отнюдь не прояснилъ бы его лица. Оно было такъ неподвижно и холодно, что даже послѣдній теплый лучъ померкъ въ веселыхъ глазкахъ маленькой Флоренсы, когда она случайно встрѣтилась съ глазами отца.
   День былъ сѣрый, пасмурный, настоящій осенній, и въ этотъ промежутокъ минутнаго молчанія листья печально падали съ деревьевъ.
   -- М-ръ Джонъ, -- сказалъ м-ръ Домби, посмотрѣвъ на часы и взявъ шляпу, -- потрудитесь вести сестру; моя рука сегодня принадлежитъ миссъ Токсъ. Ричардсъ, ступайте впередъ съ мромъ Павломъ, да будьте осторожнѣе.
   Въ каретѣ м-ра Домби отправились: Домби и Сынъ, миссъ Токсъ, м-съ Чиккъ, Ричардсъ и Флоренса; въ маленькой каретѣ м-ра Чиккъ поѣхали Сусанна Нипперъ и самъ м-ръ Джонъ. Сусанна безпрестанно глазѣла въ окно, чтобъ избавиться отъ печальной необходимости смотрѣть на широкое лицо джентльмена, и всякій разъ, когда что-нибудь звенѣло, ей казалось, будто м-ръ Чиккъ завертываетъ деньги и хочетъ угостить ее подаркомъ.
   Дорогой, на пути къ церкви, м-ръ Домби хлопнулъ однажды въ ладоши, чтобъ позабавить сына, -- и миссъ Токсъ пришла въ неописуемый восторгъ при этомъ изъявленіи родительской нѣжности. Больше ничего не сдѣлалъ и не сказалъ м-ръ Домби, и веселый поѣздъ на крестины отличался отъ похоронной процессіи только особымъ цвѣтомъ экипажа и лошадей.
   У церковныхъ дверей карету поспѣшилъ встрѣтить сторожъ съ какой-то зловѣщей физіономіей. М-ръ Домби вышелъ прежде всѣхъ, чтобы принять дамъ, и когда онъ остановился, его тоже можно было принять за сторожа, разумѣется, не церковнаго, но за суроваго с_т_р_а_ж_а человѣческихъ дѣлъ и помышленій.
   Миссъ Токсъ съ трепетнымъ благоговѣніемъ подала руку м-ру Домби и начала съ нимъ взбираться по ступенямъ церковной паперти. Въ церкви совершалась другая торжественная церемонія, и миссъ Токсъ ясно разслышала слова: "Охотой ли идешь за него Лукреція?" -- "Да" -- отвѣчалъ другой голосъ.
   -- Потрудитесь скорѣе внести ребенка, -- ска залъ сторожъ, отворяя церковную дверь.
   -- Въ могилу? -- могъ бы спросить маленькій Павелъ вмѣстѣ съ Гамлетомъ, -- такимъ холодомъ и сыростью повѣяло изъ церкви! Большая завѣшенная каѳедра и покрытый налой, страшные ряды порожнихъ скамеекъ, угрюмыхъ галлерей, возвышавшихся до самаго потолка и пропадавшихъ въ тѣни огромнаго нахмуреннаго органа, пыльныя рогожи и холодный полъ, вымощенный каменными плитами, пустые стулья въ переднихъ углахъ и страшная сырость въ заднемъ углу, гдѣ стояли катафалки, гробовыя носилки и нѣсколько лопатъ, корзинъ и кое-какой дряни, перевязанной гробовыми веревками, странный, неестественный запахъ и погребальный свѣтъ: такова была англійская церковь, гдѣ собирались совершить священный обрядъ.
   -- Теперь y насъ свадьба, сказалъ сторожъ, -- но ее сейчасъ кончатъ. Не угодно ли вамъ пожаловать въ придѣлъ?
   При этихъ словахъ, показывая дорогу въ придѣлъ, сторожъ поклонился м-ру Домби съ легкой улыбкой, давая знать, что уже имѣлъ честь познакомиться съ его милостью при похоронахъ его супруги, и надѣется, что съ тѣхъ поръ почтенный джентльменъ былъ въ добромъ здоровьи.
   Физіономіи новобрачныхъ отнюдь не обнаруживали пламенныхъ восторговъ удовлетворениаго сердца, и вся свадебная процессія имѣла необыкновенно печальный видъ. Невѣста была очень стара, женихъ очень молодъ; какой-то устарѣлый франтъ, съ однимъ настоящимъ и другимъ поддѣльнымъ глазомъ, велъ молодую. Вся компанія дрожала отъ холода. Въ придѣлѣ дымился огонь, и старый дьякъ "наводилъ справку", ощупывая пальцемъ огромные листы фоліанта, исписаннаго именами покойниковь. Надъ каминомъ висѣлъ планъ церковныхъ склеповъ, и м-ръ Чиккъ, бѣгло читая вслухъ реестръ усопшихъ и погребенныхъ особъ, невзначай произнесъ также и имя Фанни.
   Черезъ нѣсколько минутъ явился староста, низенькій, худенькій старичекъ, одаренный сильной одышкой; онъ почтительно поклонился и доложилъ, что купель приготовлена. Однако-жъ все еще должно было дожидаться, пока записывались свадебные свидѣтели, и между тѣмъ угрюмый, задыхавшійся староста ходилъ взадъ и впередъ и безпрестанно кашлялъ, частью отъ слабости, частью для того, чтобы напомнить о своей особѣ жениху и невѣстѣ, выходившимъ изъ церкви. Потомъ пришелъ пономарь, единственное веселое лицо во всей церкви; онъ принесъ кружку теплой воды и пробормоталъ, что не мѣшало бы напередъ согрѣть купель, хотя очень хорошо зналъ, что купель не нагрѣютъ теперь и милліоны ведеръ кипятку. Наконецъ явился и самъ пасторъ, любезный молодой человѣкъ съ улыбающимся лицомъ; но его фигура должна была наводить ужасъ на маленькихъ дѣтей, напоминая одного изъ тѣхъ страшныхъ сказочныхъ пугалъ, которыя, какъ извѣстно, всегда являются въ бѣломъ саванѣ, -- a ризы почтеннаго пастыря англиканской церкви были очень похожи на бѣлый саванъ. Дѣйствительно, при одномъ видѣ его, Павелъ закричалъ благимъ матомъ и до тѣхъ поръ не переставалъ, покуда его не увезли прочь. Даже и послѣ, во все продолженіе обряда, раздавался въ церкви крикъ ребенка то громкій, то тихій, поперемѣнно возвышаясь и понижаясь самымъ непріятыымъ образомъ. Это до такой степени разстроило чувствительныхъ дамъ, что м-съ Чиккъ безпрестанно оборачивались и посылала старосту къ кормилицѣ съ разными порученіями, a миссъ Токсъ забыла даже закрыть молитвенникъ въ то самое время, когда священникъ читалъ заклинательную молитву.
   Во все это время м-ръ Домби ни разу не измѣнилъ своей безстрастной, джентльменской физіономіи и оттого, мо жетъ быть, въ церкви сдѣлалось еще холоднѣе, такъ что при чтеніи пасторомъ молитвъ, паръ изъ его устъ видимо распространялся предъ очами благочестивыхъ слушателей. Только одинъ разъ, когда пасторъ, въ заключеніе церемоніи, давая наставленіе воспріемникамъ касательно ихъ будущихъ обязанностей въ отношеніи къ духовному чаду, взглянулъ случайно на м-ра Чикка; лицо м-ра Домби приняло необыкновенновеличественное выраженіе, какъ-будто онъ хотѣлъ сказать, что крестный отецъ долженъ поберечь себя отъ такого совѣта.
   Когда все было кончено, онъ опять подалъ руку миссъ Токсъ и проводилъ ее въ придѣлъ, гдѣ объяснилъ священнику, что почелъ бы большимъ счастьемъ пригласить его къ себѣ откушать хлѣба-соли, еслы бы хозяйство не было y него въ плачевномъ состояніи. Когда метрическая книга была подписана, деньги за крестины заплачены, староста, дьячекъ и пономарь нмѣстѣ со сторожемъ получили на свой пай, небольшое общество снова усѣлось въ кареты и въ томъ же порядкѣ двинулось въ обратный путь.
   Дома почтенную компанію встрѣтилъ бронзовый Вильямъ Питтъ, который, по-видимому, отворачивалъ носъ отъ холодныхъ блюдъ, приготовленныхъ скорѣе для поминокъ, чѣмъ для радостнаго торжества. По возвращеніи изъ церкви, миссъ Токсъ подарила своему крестнику серебряную кружку, a м-ръ Чиккъ ложку, вилку и ножикъ въ особомъ ящикѣ. Съ своей стороны м-ръ Домби поднесъ миссъ Токсъ браслетъ, и миссъ Токсъ приняла с_е_й д_а_р_ъ съ б_л_а_г_о_г_о_в_ѣ_й_н_ы_м_ъ и_з_л_і_я_н_і_е_м_ъ глубокаго чувства п_р_и_з_н_а_т_е_л_ь_н_о_с_т_и.
   -- М-ръ Джонъ -- сказалъ м-ръ Домби, -- не угодно ли вамъ садиться за столъ? Что y васъ тамъ?
   -- Холодная говядина, сэръ, -- отвѣчалъ м-ръ Чиккъ, потирая одну о другую свои окоченѣвшія руки, -- a y васъ что тамъ?
   -- Холодная телятина, кажется, -- возразилъ м-ръ Домби. -- A тамъ вонъ холодная дичь, ветчина, пирогъ, салатъ, раки. Миссъ Токсъ! Позвольте просить васъ виномъ! Шампанскаго, миссъ Токсъ!
   Кушанья были такъ холодны, что при одномъ взглядѣ на нихъ зубамъ становилось больно. Шампанское, казалось, вовсе замерзло, и миссъ Токсъ чуть не вскрикнула, когда прикоснулась къ бокалу. Холодныя и жаркія принесены были изъ такого ледяного буфета, что отъ одного прикосновенія къ нимъ y м-ра Чиккъ окостенѣли пальцы. Только одинъ м-ръ Домби былъ непоколебимъ по прежнему.
   Господствующее настрѳеніе отразилось даже на м-съ Чиккъ: она уже не льстила брату, не болтала съ пріятельницей и думала только о томъ, какъ бы укротить б_у_й_с_т_в_о зубовъ, н_а_ч_и_н_а_в_ш_и_х_ъ противъ ея в_о_л_и колотить очень непріятную тревогу.
   -- Ну, сэръ, -- сказалъ м-ръ Чиккъ, наливая стаканъ хересу и дѣлая неожиданный скачекъ послѣ продолжительнаго молчанія, -- съ вашего позволенія, за здоровье нашего маленькаго Павла!
   -- Даруй ему Боже всѣхъ возможныхъ благъ! -- пропищала миссъ Токсъ, прихлебывая вино.
   -- Миленькій Домби! -- прошептала миссь Чиккъ.
   -- М-ръ Джонъ, -- сказалъ м-ръ Домби съ суровой важностью, -- мой сынъ не преминулъ бы отблагодарить васъ, если бы понималъ, какую дѣлаютъ ему честь. Впослѣдствіи, я надѣюсь, онъ сумѣетъ опредѣлить свои отношенія къ родственникамъ и друзьямъ и пойметъ, какія обязанности къ обществу свѣтъ налагаетъ на каждаго достойнаго гражданина.
   Эти слова были произнесены такимъ тономъ, что всякое возраженіе казалось неумѣстнымъ, даже дерзкимъ, и потому м-ръ Чиккъ погрузился опять въ прежнее велерѣчивое молчаніе. Миссъ Токсъ слушала м-ра Домби еще съ большимъ вниманіемъ противъ обыкновеннаго, наклонивъ къ нему голову съ напряженнымъ любопытствомъ, и когда онъ кончилъ, она нагнулась черезъ столъ къ м-ру Чиккъ и прошептала:
   -- Луиза!
   -- Что, мой другъ? -- спросила м-съ Чиккъ.
   -- Какія обязанности къ обществу свѣтъ... Какъ это сказано, я не понимаю.
   -- Возлагаетъ на всякаго человѣка! -- отвѣчала м-съ Чиккъ.
   -- Извините, мой другъ, -- возразила миссъ Токсъ, -- мнѣ кажется не такъ. Это было сказано какъ-то плавнѣе, деликатнѣе... Какія отношенія къ родственникамъ и друзьямъ и какія обязанности къ обществу свѣтъ налагаетъ на достойнаго гражданина!
   -- Налагаетъ на достойнаго гражданина. Точно такъ! -- повторила м-съ Чиккъ.
   Миссъ Токсъ съ торжествомъ сложила свои нѣжныя руки и, поднявъ глаза къ потолку, прошептала: -- Какое краснорѣчіе!
   М-ръ Домби приказалъ, между тѣмъ, позвать м-съ Р_и_ч_а_р_д_с_ъ. Черезъ нѣсколько минутъ кормилица явилась въ залу, но уже одна, безъ ребенка, потому что ребенокъ спалъ крѣпкимъ сномъ послѣ тревожнаго дня. М-ръ Домби подалъ ей стаканъ вина и началъ слѣдующую рѣчь, которую миссъ Токсъ приготовилась слушать съ напряженнымъ вниманіемъ, стараясь не проронить ни одного слова.
   -- Въ продолженіе пяти или шести мѣсяцевъ, проведенныхъ въ моемъ домѣ, м-съ Ричардсъ, вы исполняли добросовѣстно свои обязанности въ отношеніи къ любезнѣйшему моему сыну. Желая достойнымъ образомъ вознаградить васъ при этомъ благополучно совершившемся торжествѣ, я обдумывалъ, какъ это сдѣлать соотвѣтственнѣе моему званію и совѣтовался на сей конецъ съ возлюбленнѣйшею моею сестрой, м-съ...
   -- Чиккъ! -- перервалъ джентльменъ, носившій эту фамилію.
   -- О, не прерывайте, сдѣлайте милость! -- сказала миссъ Токсъ.
   -- Я хотѣлъ сказать вамъ, Ричардсъ, -- началъ опять мрь Домби, бросивъ строгій взглядъ на м-ра Чиккъ, -- что я въ особенности руководствовался при этомъ первымъ разговоромъ съ вашимъ супругомъ, отъ котораго я узналъ, въ какихъ печальныхъ обстоятельствахъ находится ваше семейство, и въ какомъ глубокомъ невѣжествѣ коснѣютъ ваши дѣти,
   Ричардсъ вздрогнула.
   -- Я очень далекъ отъ того, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- чтобъ быть на сторонѣ дерзкихъ вольнодумцевъ, распространяющихъ вздорную мысль о необходимости всеобщаго образованія. Но считаю также необходимымъ, чтобы низшій классъ понималъ свое положеніе и, руководимый истиннымъ просвѣщеніемъ, благовременно, по собственному чувству чести и долга, поучался бы смиренію, послушанію, повиновенію и другимъ подобнымъ добродѣтелямъ, составляющимъ истинную, незыблемую, непреложную основу гражданской цѣлости и невозмутимаго спокойствія. Съ этой, и только съ этой стороны, я одобряю училища.
   Здѣсь м-ръ Домби величаво окинулъ глазами собраніе, и, довольный благоговѣйнымъ вниманіемъ, съ какимъ его слушали, продолжалъ:
   -- Имѣя право назначать одного кандидата въ заведеніе, извѣстное подъ названіемъ "Благотворительнаго Точильщика", гдѣ дѣти получаютъ не только воспитаніе, соотвѣтственное своему назначенію, но и пользуются безбѣднымь содержаніемъ, я, сообщивъ предварительно о моемъ намѣреніи чрезъ м-съ Чиккъ вашему семейству, представилъ вашего старшаго сына на имѣющуюся вакансію, и онъ сегодня, какъ извѣстили меня, принятъ уже въ число воспитанниковъ. Номеръ вашего сына -- заключилъ м-ръ Домби, обращась къ сестрѣ и говоря о мальчикѣ, какъ будто рѣчь шла о наемномъ фіакрѣ, -- кажется; сто сорокъ седьмой. Луиза, потрудись передать ей.
   -- Сто сорокъ седьмой, -- сказала м-съ Чиккъ. -- Форма y нихъ, Ричардсъ: теплая фризовая куртка и фуражка синяго цвѣта съ желтой выпушкой, красные шерстяные чулки и узкіе кожаные брюки. Это можно носить самимъ, -- прибавила м-съ Чиккъ съ энтузіазмомъ, -- да еще похваливать.
   -- Ну, Ричардсъ, -- сказала миссъ Токсъ, -- поздравляю васъ. Благотворительный Точильщикъ! каково?
   -- Много обязана вамъ, сэръ, -- робко отвѣчала кормилица, обращаясь къ м-ру Домби, -- никогда не забуду вашихъ благодѣяній. Дай вамъ Богъ много лѣтъ здравствовать.
   Въ это время Котелъ -- читатель не забылъ прозвище старшаго кочегарова сына -- въ полномъ нарядѣ воспитанника Благотворительнаго Точильщика представился съ такой поразительной живостью воображенію Ричардсъ, что она не могла удержаться отъ слезъ.
   -- Я очень рада, что нахожу въ васъ столько чувствительности, Ричардсъ! -- сказала миссъ Токсъ.
   -- Послѣ этого можно надѣяться, -- прибавила миссъ Чиккъ, обрадовавшись случаю блеснуть своимъ познаніемъ человѣческаго сердца, -- что на свѣтѣ есть еще души, умѣющія чувствовать благодарность.
   Ричардсъ кланялась и благодарила за ласки, но не находя средствъ выйдти изъ замѣшательства, въ которое приводила ее мысль увидѣть сына въ драгоцѣнныхъ кожаныхъ штанахъ, она понемногу начала пятиться къ дверямъ и была очень рада, когда, наконецъ, удалось ей ускользнуть изъ комнаты.
   Температура, которая немного смягчилась въ присутствіи кормилицы, съ ея уходомъ перемѣнилась опять, и морозъ началъ свирѣпствовать съ прежней жестокостью. М-ръ Чиккъ два раза принимался насвистывать, но вмѣсто веселой пѣсни выходилъ y него какой-то погребальный маршъ. Маленькое общество съ каждой минутой становилось холоднѣе и холоднѣе, какъ будто превращалось въ твердую оледенѣлую массу вмѣстѣ съ блюдами, передъ которыми сидѣло. Наконецъ, м-съ Чиккъ взглянула на миссъ Токсъ, a миссъ Токсъ взглянула на м-съ Чиккъ и, кивнувъ утвердительно головами, обѣ леди сказали, что пора домой. Такъ какъ м-ръ Домби не сдѣлалъ никакого возраженія, честная компанія поспѣшила откланяться и немедленно отправилась въ сопровожденіи м-ра Чиккъ, который, лишь только лошади сдвинулись съ мѣста, запустилъ руки въ карманы, вальяжно развалилея въ каретѣ и принялся насвистывать: "К_а_к_ъ п_о_ш_л_и н_а_ш_и, п_о_ѣ_х_а_л_и д_о_м_о_й" съ такой мрачной и ужасной досадой, что м-съ Чиккъ во всю дорогу ни разу не осмѣлилась остановить и обезпокоить его.
   Ричардсъ, при всей приверженности къ своему питомцу, не могла забыть и своего первенца. Она чувствовала, что это не совсѣмъ сообразно съ чувствомъ благодарности; но этотъ день имѣлъ вліяніе даже на "Благотворительнаго Точильщика", и бѣдной матери показалось, что оловянный значекъ и сто сорокъ седьмой номеръ были тоже необходимою принадлежностью крестинъ. Она не разъ заговаривала въ дѣтской о форменномъ платьѣ и особенно о милыхъ штанахъ, которые безпрестанно представлялись ея воображенію.
   -- Богь знаетъ, чего бы я не дала, -- сказала Полли, -- чтобы хоть разокъ взглянуть на бѣднаго малютку, покуда онъ не привыкъ.
   -- Ну, такъ что-жъ, м-съ Ричардсъ? -- сказала Нипперъ, посвященная въ ея тайну, -- отъ васъ зависитъ съ нимъ повидаться.
   -- М-ръ Домби не позволитъ, -- сказала Полли.
   -- Вотъ пустяки! Почему не позволитъ? -- возразила Нипперъ, -- мнѣ кажется охотно позволитъ, если попросить.
   -- Я думаю, вы ни за что не согласились бы просить его? -- сказала Полли.
   -- Разумѣется, -- утвердительно отвѣчала Сусанна, -- но погодите, вотъ въ чемъ штука: наши прелестныя надзирательницы говорили, кажется, что завтра не пожалуютъ къ должности. Такъ знаете ли что? Мы возьмемъ съ собой миссъ Флой, выйдемъ со двора и зададимъ такое гулянье, какого и не снилось всѣмъ этимъ Чиккъ и Токсъ.
   Сначала Полли съ твердостью отказалась; но мало-по-малу она начала привыкать къ дерзкому предложенію, соединяя его съ мыслью о миломъ Котлѣ. Наконецъ, убѣдившись, что не большая бѣда одинъ разъ безъ спросу отлучиться изъ дому, она согласилась, что выдумка Сусанны была очень благоразумна.
   Когда дѣло было слажено, маленькій Павелъ принялся кричать, какъ-будто предчувствовалъ, что затѣя къ добру не поведетъ.
   -- Что это съ ребенкомъ? -- спросила Сусанна.
   -- Кажется, онъ продрогъ, -- сказала Полли, расхаживая съ нимъ по комнатѣ взадъ и впередъ и убаюкивая его на рукахъ.
   День былъ пасмурный, настоящій осенній день. Когда кормилица, укачивая ребенка, заглядывала по временамъ въ заплаканныя стекла окна, на дворѣ дико жужжалъ пронзительный вѣтеръ, поблекшіе листья съ шумомъ падали съ чахлыхъ деревьевъ, и ей становилось страшно, и сердце ея судорожно сжималось, и она крѣпко прижимала къ груди трепещущаго младенца.
  

Глава VI.

Второе лишеніе Павла.

  
   Горькое раздумье взяло робкую Полли, когда поутру на другой день она сообразила всю опасность дерзкаго предпріятія. Бѣдная мать уже рѣшалась было со страхомъ и трепетомъ предстать предъ грозныя очи м-ра Домби и умолять его о позволеніи повидаться съ номеромъ сто сорокъ седьмымъ; но черноокая подруга ея и слышать не хотѣла объ этомъ намѣреніи. Что дѣлать? Ужъ такова была натура Сусанны Нипперъ, Выжиги, что если ей разъ чего захотѣлось, это -- что называется -- тотчасъ же слѣдовало вынуть, да положить. У ней доставало довольно твердости духа хладнокровно смотрѣть на чужія бѣды и неудачи, зато она терпѣть не могла, когда сама попадалась въ просакъ, или просто, когда ей въ чемъ-нибудь прекословили. На этотъ разъ она столько придумала непреоборимыхъ препятствій къ выполненію законнаго намѣренія м-съ Ричардсъ, и вмѣстѣ такъ убѣдительно доказывала необходимость противозаконной выходки, что едва только м-ръ Домби вышелъ изъ-за воротъ, какъ неразумный сынъ его летѣлъ уже безъ оглядки по направленію къ садамъ Стаггса.
   Пресловутые сады Стаггса находились въ захолустьи, которое окрестнымъ жителямъ было извѣстно подъ именемъ Кемберлинскаго Города, или Кемденскаго тожъ. Сюда-то направили стопы свои двѣ быстроногія няньки м-ра Домби вмѣстѣ со своими питоіѵщами: Ричардсъ, разумѣется, несла на рукахъ Павла, a Сусанна вела за руку маленькую Флоренсу, по временамъ, порядка ради, давая ей пинки и толчки, что она считала совершенно необходимымъ для здоровья своей воспитанницы.
   Въ эту самую пору первый ударъ страшнаго землетрясенія совершенно разрушилъ въ Лондонѣ цѣлый кварталъ, и свѣжіе слѣды этой ужасающей грозы виднѣлись на каждомъ шагу. Высочайшіе дома со всего размаху шарахнулись внизъ и запрудили своими развалинами цѣлыя улицы съ ихъ переулками. Здѣсь образовались глубокія ямы и каналы; тамъ возникли огромные холмы изъ глины и земли. Здѣсь опрокинутыя и перековерканыыя тѣлѣги въ безобразномъ хаосѣ лежали при подошвѣ крутого неестественнаго холма; тамъ, въ какомъ-то чудовищномъ пруду мокли и ржавѣли перепутанныя полосы желѣза. Откуда-то явились мосты, ни къ чему ненужные, переулки, по которымъ никто не проходилъ, временные дома и ограды изъ толстыхъ бревенъ и досокъ въ самыхъ невѣроятныхъ положеніяхъ; вавилонскія башни разнокалиберныхъ трубъ съ оторванными наконечниками, остовы постоялыхъ дворовъ, обломки неоконченныхъ стѣнъ и арокъ, площади, загроможденныя кирпичами, известью, мѣломъ; подмостки, лѣса, гигантскія формы крановъ, треножники, вѣсы и прочее. Тутъ были сотни тысячъ неокоыченныхъ фигуръ, безъ лица и образа, торчавшихъ на боку и вверхъ ногами, въ землѣ, въ воздухѣ, въ водѣ: хаосъ непостижимый для ума, какъ страшпый сонъ, какъ дикая мечта! Кипучіе ключи и огненныя изверженія, необходимые спутники землятрясеніи, съ яростью врывались на различные пункты грозной сцены. Клокочущая вода шипѣла и волновалась въ разрушенныхъ стѣнахъ, откуда въ то же время, какъ изъ кратера вулкана, съ яркимъ блескомъ и громкимъ ревомъ, исторгалось пожирающее пламя. Все пришло въ безпорядокъ, все измѣнило здѣсь свои законы, постановленія, привычки.
   Еще неоконченная и неоткрытая желѣзная дорога была въ работѣ, и изъ самой сердцевины этого страшнаго безпорядка уже виднѣлись ея рельсы, -- новый могучій вѣстникъ цивилизаціи и успѣховъ человѣческаго разума.
   Между тѣмъ сосѣдніе жители еще съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ посматривали на желѣзную дорогу. Двое смѣлыхъ спекуляторовъ затѣяли проложить нѣсколько улицъ, и одинъ уже началъ постройку домовъ, но принужденъ былъ остановиться среди грязи и пепла. Другой прожектеръ выстроилъ съ молотка новый трактиръ подъ вывѣской: "Гербъ Желѣзной Дороги"; тутъ не было риску; трактирщикъ во всякомъ случаѣ надѣялся продавать вино работникамъ и мастеровымъ. Распивочная лавочка, для вящщей важности, переименовалась въ "Домъ Перепутья Землекоповъ"; a содержатель колбасной лавочки привѣсилъ огромную вывѣску: "Съѣстной Домъ Желѣзной Дороги". Появилось тоже нѣсколько гостиницъ и постоялыхъ дворовъ; но все это не значило ничего, и вообще довѣріе публики къ новымъ рельсамъ было покамѣстъ еще очень слабо. Около самой дороги паслись коровы, свиньи, помѣщались хлѣвы, стойла торчали навозныя ямы, мусорныя кучи, строились плотины, сады, бесѣдки, фабрики, валялись устричныя раковины въ устричный сезонъ, раковая шелуха въ раковую пору, куски разбитой посуды и завядшіе листья капусты во всякое время года. Ограды, перила, столбы съ разными приказами, наказами, запрещеніями, неуклюжія лачужки съ неуклюжими угодьями, -- все это гордо стояло на прежнихъ мѣстахъ и какъ будто издѣвалось надъ суетливой дѣятельностыо смѣлыхъ антрепренеровъ. Ничто не улучшалось и не думало улучшаться отъ новой дороги, и если бы опустошенная, взрытая и перерытая земля отличалась завиднымъ даромъ смѣха, она съ презрѣніемъ захохотала бы вмѣстѣ съ окрестными жителями, которые вдоволь потѣшались на свой пай.
   Упомянутые сады Стаггса питали особенное презрѣніе къ желѣзной дорогѣ. Это былъ небольшой рядъ домовъ съ грязною окрестностью, отгороженною старыми воротами, обручами изъ бочекъ, парусинными лоскутьями, плетнемъ, жестяными котлами съ выбитымъ дномъ и мѣстами перержавѣлой желѣзной рѣшеткой, втиснутой въ разныя щели. Здѣсь садовники Стаггса сѣяли турецкіе бобы, разводили куръ, гусей, кроликовъ, строили гнмлыя бесѣдки изъ старыхъ лодокъ, сушили платья, курили трубки. Нѣкоторые думали, что сады Стаггса получили свое имя отъ покойнаго капиталиста, нѣкоего господина Стаггса, который выстроилъ домики для собственнаго удовольствія. Другіе, особенно любившіе эту окрестность, были того мнѣнія, что имя "Стаггса" произошло отъ стада оленей (stags), которые въ незапамятныя времена паслись въ тѣнистыхъ рощахъ этого предмѣстья. Какъ бы то ни было, весь околотокъ считалъ сады Стаггса священной рощей, которая не увянетъ ни отъ какого забавнаго изобрѣтенія, и такова была общая увѣренность въ ея долговѣчности, что одинъ трубочистъ, жившій на углу, человѣкъ въ нѣкоторомъ смыслѣ политическій между окрестными жителями, публично и торжественно объявилъ, что въ случаѣ открытія желѣзной дороги, если только она откроется, двое мальчишекъ вскарабкаются по его повелѣнію на кровлю, и съ вершины трубы, съ метлами въ рукахъ, громогласно ошикаютъ вагоны и предскажутъ безразсудной компаніи неизбѣжное паденіе.
   И въ этотъ богоспасаемый пріютъ, котораго самое имя до сихъ поръ тщательно скрывали отъ м-ра Домби, судьба и м-съ Ричардсъ занесли маленькаго Павла.
   -- Вотъ мой домъ, Сусанна! -- сказала Полли, указывая на одну изъ лачужекъ,
   -- Неужели?
   -- Да. A вонъ y воротъ стоитъ сестра Джемима съ моимъ ребенкомъ на рукяхъ. Рекомендую.
   И при видѣ сестрицы Джемимы, Полли пустилась бѣжать со всѣхъ ногъ, прискакала къ воротамъ, промѣняла въ мгновеніе ока благороднаго питомца на своего сына, къ невыразимому изумленію молодой женщины, которой показалось, будто маленькій Домби прилетѣлъ къ ней съ облаковъ.
   -- Какъ? ты ли это, Полли? -- кричала Джемима. -- Охъ, какъ ты меня напугала! Кто бы могъ подумать? Пойдемъ, пойдемъ! Дѣти съ ума сойдутъ отъ радости, когда увидятъ тебя. Какъ ты похорошѣла, Полли!
   Дѣти точно перебѣсились, если судить по тому гвалту, съ какимъ они взапуски бросились на мать и поволокли ее къ низенькому стулу, гдѣ она, окруженная розовыми малютками, усѣлась какъ пышная зрѣлая яблоня, обремененная наливными вкусными плодами, которые очевидно всѣ разрослись отъ одного общаго дерева. Впрочемъ, Полли возилась сама не менѣе дѣтей, и уже тогда только, какъ совершенно выбилась изъ силъ, когда волосы ея въ безпорядкѣ растрепались по румяному пылающему лицу, и когда новое крестильное платье совсѣмъ было измято, суматоха немного пріутихла, и почтенное семейство пришло въ память. Но и тутъ еще младшій Тудль, сидѣвшій на колѣняхъ, обхватилъ обѣими руками ея шею, между тѣмъ какъ другой постарше сзади вскарабкался на стулъ, и дѣлалъ отчаянныя усилія поцѣловать мать въ затылокъ.
   -- Посмотрите-ка, вотъ со мной пришла хорошенькая миледи, -- сказала Полли. -- Какая она скромная, смирненькая! Прекрасная барышня, не правда ли?
   Это обращеніе къ Флоренсѣ, которая, притаившись y дверей, пристально смотрѣла на трогательную сцену, обратило на нее вниманіе маленькихъ Тудлей. Въ это же время послѣдовало формальное представленіе миссъ Нипперъ, которая уже начинала безпокоиться, что ее совсѣмъ забыли.
   -- Ахъ, душенька Сусанна, пойдите сюда, моя милая, посидите немножко! -- проговорила Полли. -- Вотъ моя сестра Джемима, -- рекомендую, сестрица; не знаю, что бы я стала дѣлать, если бы не добрая Сусанна Нипперъ: вѣдь безъ нея мнѣ бы не быть здѣсь.
   -- Прошу покорно садиться, миссъ Нипперъ, -- сказала Джемима.
   Сусанна съ важнымъ и церемоннымъ видомъ сдѣлала книксенъ, и присѣла на край стула.
   -- Мнѣ съ вами чрезвычайко пріятно познакомиться, миссъ Нипперъ, -- продолжала Джемима, -- въ жизнь никого я не видала съ такимъ удовольствіемъ, какъ васъ.
   Сусанна немного приподнялась со стула и привѣтливо улыбнулась.
   -- Сдѣлайте одолженіе, скиньте вашу шляпку, миссъ Нипперъ, будьте какъ дома, -- говорила Джемима. -- Здѣсь, какъ видите, все очень бѣдно; но, надѣюсь, вы не осудите насъ.
   Черноглазая дѣвушка такъ разнѣжилась отъ этого почтительнаго обращенія, что взяла къ себѣ на колѣни маленькую Тудль, которая къ ней подбѣжала.
   -- A гдѣ нашъ бѣдный Котелъ? -- сказала Полли. -- Я вѣдь для того и пришла, чтобы посмотрѣть, каковъ онъ въ своемъ новомъ платьѣ.
   -- Ахъ, какъ жаль! -- вскричала Джемима, -- онъ пропадетъ съ тоски, когда узнаетъ, что мать была здѣсь. Теперь онъ въ школѣ, Полли.
   -- Уже?
   -- Да. Вчера онъ побѣжалъ туда въ первый разъ: бѣдняжка ужасно боится пропустить, что тамъ y нихъ учатъ. Но сегодня тамъ какой-то полупраздникъ, и послѣ обѣда ученья не будетъ. Если бы ты крошечку подождала, Полли: онъ скоро придетъ домой. Миссъ Нипперъ, вѣроятно, вы будете такъ добры, что не станете торопить сестру?
   -- О, конечно, миссъ Тудль! -- отвѣчала Сусанна, очарованная лаской хозяйки, -- для васъ я все готова сдѣлать.
   -- A каковъ онъ теперь, Джемима? -- пролепетала Полли. -- Бѣдняжка!
   -- Ничего, сестрица, -- отвѣчала Джемима, -- онъ теперь парень хоть куда, не то, что прежде.
   -- Творецъ небесный! -- вскричала Полли съ большимъ волненіемъ, -- y него ножки должны быть слишкомъ коротки.
   -- Коротеньки, сестрица, особенно сзади; но они вытягиваются съ каждымъ днемъ, и авось, Богъ дастъ, со временемъ вытянутся.
   Слабое, ненадежное утѣшеніе; но веселый тонъ и радушіе, съ какимъ оно было произнесено, придавали ему большую важность въ глазахъ бѣдной матери. Черезъ минуту Полли спросила уже гораздо спокойнѣе:
   -- A гдѣ отецъ, милая Джемима?
   М-ръ Тудль былъ вообще извѣстенъ въ семьѣ подъ этимъ патріархальнымъ именемъ.
   -- И его нѣтъ, -- отвѣчала Джемима. -- Ахъ, какъ это жаль! Сегодня отецъ съ собою взялъ обѣдъ и не воротится домой до вечера. Онъ всегда говоритъ о тебѣ, Полли, и со мною и съ дѣтьми. Что за добрая душа, если бы ты знала! Въ цѣломъ свѣтѣ не сыщешь такого смиренника.
   -- Спасибо, Джемима! -- простодушно сказала Полли, обрадованная отзывомъ о мужѣ, и вмѣстѣ опечаленная его отсутствіемъ, -- благодарю тебя, моя милая.
   -- Не за что, Полли, -- отвѣчала Джемима, напечатлѣвъ звонкій поцѣлуй на щекѣ сестры и весело припрыгивая съ маленькимъ Павломъ. -- Я то же самое по-временамъ говорю о тебѣ и ужъ, разумѣется, не лгу.
   Несмотря на отсутствіе кочегара и его первенца, визитъ быстроногихъ нянекъ м-ра Домби далеко не пропалъ даромъ. Сестры разговаривали о семейныхъ дѣлахъ, о Котлѣ, о всѣхъ его братьяхъ и сестрахъ, между тѣмъ какъ черноглазая гостья, совершивъ неоднократныя путешествія по всѣмъ направленіямъ комнаты, внимательно разсматривала мебель, стѣнные часы, шкафъ, каминъ, комодъ съ красными и зелеными стеклами, и особенно пару черныхъ бархатныхъ котятъ, которые въ живописномъ положеніи стояли y камина, держа во рту ридикюли своей хозяйки, къ несказанному изумленію всѣхъ садовниковъ Стаггса. Какъ скоро разговоръ сдѣлался общимъ, Сусанна въ припадкѣ откровенности разсказала Джемимѣ всю подноготную, что только было ей извѣстно о м-рѣ Домби, о его планахъ, замыслахъ, характерѣ, о его родственникахъ. Вслѣдъ затѣмъ черноокая повѣствовательница наиподробнѣйшимъ образомъ исчислила разныя принадлежности своего собственнаго гардероба, и, наконецъ, описала въ главныхъ чертахъ характеры своихъ родственниковъ и друзей. Облегчивъ душу такой откровенностью, она съ удовольствіемъ выкушала добрый стаканъ портеру и обнаружила пламенное желаніе дать клятву въ неизмѣнной и вѣчной дружбѣ.
   Флоренса тоже съ своей стороны не пропустила случая воспользоваться новымъ знакомствомъ. Обозрѣвъ грибы и другія рѣдкости знаменитаго сада, подъ руководствомъ маленькихъ Тудлей, она душой и сердцемъ вошла съ ними въ проектъ провести плотину черезъ зеленую лужу, накопившуюся въ одномъ углу. Она уже и приступила къ работѣ со всѣмъ усердіемъ добраго товарища, какъ вдругъ, къ общему неудовольствію, проектъ былъ остановлень на всемъ ходу суетливостью взбалмошной Сусанны. Отыскавъ свою воспитанницу, черноокая повелительница не преминула дать ей подзатыльникъ, и потомъ, вымывая ея руки и лицо, прочла очень назидательное наставленіе относительно того, какъ неприлично умной дѣвочкѣ дѣлать глупости, и какъ даже можетъ она свести въ гробъ сѣдые волосы почтеннаго родителя, если только, сохрани Боже, онъ узнаетъ, чѣмъ занимается его дѣтище. Вообще Сусанна, всегда вѣрная своей педагогической тактикѣ, поступила очень строго, несмотря на человѣколюбивое вліяніе прохладительнаго напитка. Наконецъ, послѣ непродолжительной аудіенціи между сестрами, толковавшими кой-о-чемъ насчетъ финансовыхъ обстоятельствъ, посѣщеніе окончилось. Полли взяла отъ сестры маленькаго Домби, передавъ ей своего сына, и дорогіе гости собрались домой.
   Но напередъ нужно было спровадить куда-нибудь маленькихъ Тудлей, чтобы не сдѣлать ихъ участниками прощальной сцены. Послѣ предварительнаго совѣщанія ихъ отправили въ ближайшую мелочную лавку купить на гривну пряниковъ; когда дорога этой хитростью была совсѣмъ очищена, Полли и Сусанна еще разъ поцѣловались съ Джемимой и быстро отправились въ путь. Джемима кричала вдогонку, что если онѣ свернутъ немного въ сторону и пойдутъ по главной дорогѣ въ Сити, то непремѣнно встрѣтятся съ Котломъ.
   -- А, какъ вы думаете, Сусанна, можно ли сдѣлать небольшой крюкъ? -- спросила Полли, остановившись перевести духъ.
   -- Почему же нѣтъ? разумѣется, можно, -- отвѣчала миссъ Нипперъ съ полной увѣренностью.
   -- Да вѣдь намъ, вы знаете, непремѣино надо поспѣть къ обѣду домой, -- возразила Полли.
   -- Что-жъ за бѣда? поспѣемъ.
   И компанія повернула на большую дооогу въ Сити.
   Жизнь бѣднаго Котла, по милости форменнаго платья, сдѣлалась со вчерашняго дня невыносимою во многихъ отношеніяхъ, Уличные мальчишки терпѣть не могли костюма "Благотворительнаго Точильщика", и всякій бродяга, при первомъ взглядѣ на него, считалъ своей обязанностью броситься на беззащитнаго парня и сдѣлать ему какую-нибудь пакость. По своему общественному существонанію, онъ скорѣе сталъ похожимъ на презрѣннаго жида среднихъ вѣковъ, чѣмъ на невиннаго ребенка девятнадцатаго столѣтія. Его сталкивали въ помойныя ямы, въ канавы, приплющивали къ столбамъ, забрызгивали грязью, забрасывали каменьями, и тотъ, кто видѣлъ его первый разъ, считалъ за особое удовольствіе сорвать съ него желтую шапку долой и полюбоваться, какъ мелькнетъ она на воздухѣ. Его кривыя ноги послужили неистощимымъ предметомъ для ругательствъ: ихъ ощупывали, дергали, кололи, и каждый зѣвака вдоволь потѣшался надъ колченогимъ воспитанникомъ. Нынѣшнимъ утромъ, на дорогѣ въ школу, ему совершенно неожиданно вставили фонари подъ глаза, и учитель его же наказалъ за это самымъ жестокимъ образомъ; этотъ почтенный старый педагогъ получилъ мѣсто школьнаго учителя въ заведеніи "Благотворительнаго Точильщика" по той причинѣ, что ничего не зналъ, ни къ чему не былъ способенъ, и особенно потому, что рѣзвые мальчики могли питать безпредѣльное уваженіе къ ею толстой сучковатой палкѣ.
   Такимъ образомъ, бѣдный Котелъ, по возвращепіи домой, принужденъ былъ выбирать немноголюдныя улицы и глухіе переулки, чтобы избѣжать своихъ мучителей; но все же ему никакъ нельзя было миновать главной дороги, и лишь только онъ выбрался на болыпую улицу, злосчастная судьба прямо наткнула его на цѣлую стаю ребятишекъ, которые, на этотъ разъ предводительствуемые молодымъ звѣрообразнымъ мясникомъ, уже давно искали благопріятнаго случая позабавиться на чей-нибудь счетъ. ,,Благотворительный Точильщикъ", внезапно очутившійся посреди шайки, былъ для нея самою вожделѣнною находкой: озорники подняли оглушительный гвалтъ и со всѣхъ сторонъ бросились на несчастнаго горемыку съ самымъ неистовымъ остервенѣніемъ.
   Случилось, что въ это самое время Полли, безнадежно озирясь во всѣ стороны и уже готовая поворотить на прямую дорогу, вдругъ, къ величайшему изумленію, сдѣлалась свидѣтельницею ужаснѣйшаго зрѣлища. Бѣдная мать, испустивъ пронзительный крикъ, въ мгновеніе ока передала ребенка Сусаннѣ и стремглавъ бросилась на выручку несчастнаго сына.
   Бѣда, какъ извѣстно, никогда не приходитъ одна. Изумленную Сусанну Нипперь и ея двухъ питомцевъ вытащили чуть не изъ-подь самыхь колесъ проѣзжавшаго экипажа, и они еще не успѣли опомниться, какъ со всѣхь сторонъ поднялась ужасная кутерьма и раздались крики: "Бѣшеный быкъ! бѣшеный быкъ!"
   День былъ базарный. Толкотня сдѣлалась непомѣрная. Толпа бѣжала взадъ и впередъ, кричала и давила другъ друга; экииажи сталкивались, оирокидывались; бѣшеный быкъ пробирался все дальше и дальше; между мальчиками завязалась остервенѣлая драка; кормилица каое мгновеніе подвергалась опасности быть истерзанной въ куски. При видѣ всѣхъ этихъ ужасовъ, Флоренса, сама не помня что дѣлаеть, закричала и опрометью побѣжала впередъ. И долго бѣжала, и громко кричала она, приглашая Сусанну слѣдовать за собой; но, наконецъ, силы совершенно измѣнили бѣдной дѣвочкѣ: она остановилась и всплесиула руками, вспомнивь, что кормилица осталась въ толпѣ. Но кто опишетъ ея изумленіе, ужасъ, когда, обернувшись назадъ, она увидѣла, что и Сусанны не было сь ней! Одна, совершенно одна!
   -- Сусанна! Сусанна! -- кричала Флоренса, хлопая руками, какъ помѣшанная. -- Ахъ, Боже мой, гдѣ они! гдѣ они!
   -- Какъ гдѣ они? -- брюзгливымъ голосомъ прошипѣла старуха, прихрамывая и ирипрыгивая съ возможной скоростью съ противоположной стороны переулка. -- Зачѣмъ же ты отъ нихъ убѣжала.
   -- Я испугалась, -- отвѣчала Флоренса, -- я и сама не знала, что дѣлаю. Я думала, что они со мной. Да гдѣ же она? ...
   -- Пойдемь, я тебѣ ихъ покажу, -- отвѣчала старуха, взявъ ее за руку.
   Это была совершенно безобразная старуха, съ красными закраинами вокругъ глазъ, со ртомь, который чавкалъ и мямлилъ самъ собою, когда она переставала говорить. Она была въ самой гадкой одеждѣ, и надъ рукой ея торчали какіе-то кожаные лоскутья. По всему было видно, что она уже давно догоняла Флоренсу, потому что совершенно выбилась изь силъ, и когда остановилась перевести духъ, ея горло и желтое морщинистое лицо начали кривляться сами собою пребезобразнымъ образомъ на всѣ возможныя манеры.
   Флоренсѣ сдѣлалось страшно, и она сь трепетнымъ колебаніемъ начала озираться во всѣ стороны; но мѣсто было совершенно пустое: во всемъ переулкѣ ни одной живой души, кромѣ ея ужасной старухи.
   -- Тебѣ нечего меня бояться, -- сказала старуха, крѣпко удерживая ее за руку. -- Пойдемь со мной.
   -- Я, я не знаю васъ. Какъ васъ зовутъ? -- сіфосила Флоренса.
   -- Я м-съ Браунъ. Меня зовутъ доброю бабушкою.
   -- A онѣ недалеко отсюда? -- спросила Флоренса, насильно увлекаемая впередъ.
   -- Сусашна близехонько, a другія почти подлѣ нея, -- отвѣчала добрая бабушка.
   -- Никого не ушибли? -- вскричала Флоренса.
   -- Никого: всѣ цѣлехоньки, -- отвѣчала добрая бабушка.
   Флоренса при этомъ извѣстіи заплакала оть радости и охотно пошла за ней, хотя по временамъ, украдкой взглядывая на ея лицо и особенно на чудодѣйственный роть, не могла надивиться страшной фигурѣ доброй бабушки, и невольно задавала себѣ вопросъ: какая же должна быть злая бабушка, если таковая существуетъ на бѣломъ свѣтѣ.
   Нѣсколько времени онѣ шли по глухимъ, безлюднымъ мѣстамъ, проходя по дворамь, гдѣ выжигали кирпичи и дѣлали черепицу. Наконецъ, старуха повернула въ темный и узкій переулокъ, гдѣ грязь лежала глубокими выбоинами среди дороги. Она остановилась передъ скаредной избушкой съ трещинами и скважинами со всѣхъ сторонъ, но крѣпко-накрѣпко запертой большимъ замкомъ. Вынувъ изъ кармана ключъ, она отворила дверь, впихнула ребенка въ заднюю комнату, гдѣ въ безпорядкѣ на полу разбросаны были кучи разноцвѣтныхъ лохмотьевъ, груды костей и просѣянной пыли или пепла. Стѣны и полъ казались вычерненными сажей, и во всей комнатѣ не было никакой мебели.
   У дѣвочки отъ страху отнялся языкъ, и она чуть не упала въ обморокъ.
   -- Что ты такъ вылупила глаза? -- сказала добрая бабушка, толкая ее въ бокъ. -- Не бойся, я тебя не задушу. Садись на лоскутья.
   Флоренса повиновалась и съ умоляющимъ видомъ подняла кверху сложенныя руки.
   -- Ты мнѣ не нужна, и больше часу я не задержу тебя, -- сказала старуха. -- Понимаешь, чго я говорю?
   Дѣвочка съ большимь затрудненіемъ выговорила: "да".
   -- Такъ смотри же, -- продолжала старуха, усаживаясь на кучу костей, -- не разсерди меня. Если не разсердишь, я тебя выпущу цѣлехоньку, a если ... то ужъ не пеняй, я задушу тебя, какъ котенка. Отъ меня ты никуда не увернешься: могу я задушить тебя во всякое время, хоть бы лежала ты дома на своей постели. Ну, такъ теперь разсказывай: кто ты? все разсказывай, что знаешь. Ну, пошевеливайся.
   Угрозы и обѣщанія старухи, страхъ оскорбить ее, необычная въ ребенкѣ привычка владѣть собой, казаться спокойною и подавлять въ себѣ чувства страха и надежды, -- все это доставило ей возможность выполнить грозное повелѣніе и разсказать свою маленькую исторію такъ, какъ она ее знала. Старуха съ большимъ вииманіемъ выслушала до конца.
   -- Такъ тебя зовутъ Домби? А? -- спросила м-съ Браунъ.
   -- Точно такъ, бабушка.
   -- Ну, такъ слушай же, миссъ Домби, -- ирошииѣла добрая бабушка, -- мнѣ нужно твое платье, твоя шляпка и твои двѣ юбки, и все, безъ чего ты можешь обойтись. Ну! Раздѣвайся.
   Флоренса, обративъ испуганные глазки на ужасную старуху, съ возможной скоростью начала дрожщими руками исполнять ея приказь. Когда она скинула съ себя всѣ эти наряды, м-съ Браунъ внимательно ихъ осмотрѣла, и, по-видимому, осталась совершенно довольною добротой и высокой цѣнностью матерій.
   -- Ум-мъ! -- прохрипѣла старая вѣдьма, устремивь сверкающіе зрачки на блѣдіюе лицо своей жертвы. -- Больше ничего не видать на тебѣ кромѣ башмаковъ. Давай сюда башмаки.
   Флоренса проворно скинула башмаки, надѣясь этой готовностью угодить м-съ Браунь. Тогда старуха начала рыться въ кучѣ лохмотьевъ и черезъ нѣсколько минутъ вытащила оттуда какое-то грязное платьице, старый истасканный салопъ съ разнокалиборными заплатами и безчисленными прорѣхами по бокамъ, и гадкую испачканную тряпицу, суррогатъ женской шляпы, вытащенный, вѣроятно, изъ помойной ямы или навозной кучи. Она приказала Флоренсѣ одѣваться, и бѣдная дѣвочка, надѣясь на скорое освобожденіе, поспѣшно стала напяливать на себя эти лохмотья.
   Надѣвая гадкую шапку, похожую болѣе на какое-то изорванное сѣдло, чѣмъ на женскій головной уборъ, Флоренса второпяхъ запуталась въ своихъ роскошныхъ волосахъ и долго не могла приладить этой тряпки къ своей головѣ. М-съ Браунъ схватила огромныя ножницы и вдругь пришла въ неописанное изумленіе, при взглядѣ на свою жертву.
   -- Зачѣмъ ты не оставила меня въ покоѣ, -- закричала старуха, -- когда я была довольна? Глупая дѣвчонка!
   -- Прости меня. Я не знаю, что я сдѣлала, -- лепетала Флоренса. -- Я не виновата.
   -- Вотъ я тебѣ дамъ не виновата! -- завопила старая вѣдьма, взъерошивая съ неистовымь удовольствіемъ локоны бѣднаго ребенка. -- Ахь, ты, Господи Владыка! Другая на моемъ мѣстѣ прежде всего сорвала бы съ тебя эту гриву!
   У Флоренсы отлегло отъ сердца, когда она увидѣла, что старухѣ нужны только ея волосы, a не голова. Она съ кротостью обратила на нее глаза и не сдѣлала никакого соиротивленія.
   -- Если бы y меня y самой не было дѣвки, которая такъ-же, какъ и ты щеголяла своими волосами, -- сказала м-съ Браунъ, -- я не оставила бы ни одного клочка на твоей башкѣ. Но теперь далеко моя дѣвка, далеко за морями! У! у!
   Это восклицаніе вовсе не мелодическое, но исполненное глубокой тоски и сопровождаемое дикими жестами костлявыхъ рукъ, болѣзненно отозвалось въ сердцѣ Флоренсы, и она еще больше испугалась страшной старухи. Это обстоятельство спасло ея локоны. Взмахнувъ два-три раза огромными ножницами надъ ея головой, м-съ Браунъ велѣла ей хорошенько запрятать волосы подъ шляпу, и не подавать соблазнительнаго повода къ искушенію. Одержавъ надъ собой такую трудную побѣду, старуха снова усѣлась на кучу костей, закурила коротенькую черную трубку, и губы ея зачавкали наистрашнѣйшимъ образомъ, какъ будто бы она хотѣла проглотить чубукъ.
   Выкуривъ трубку, она велѣла Флоренсѣ нести кроличью шкуру, чтобы придать ей видъ своей обыкновенной спутницы и сказала, что отведетъ ее на большую улицу, откуда она можетъ разспрашивать о дорогѣ къ своимъ друзьямъ. Но въ то же время старуха, съ грозными заклятіями и подъ опасеніемъ страшнаго мщенія, строго-настрого запретила своей жертвѣ справляться объ отцовскомъ домѣ, который могь быть очень недалеко; a она должна была разспрашивать объ отцовской конторѣ въ Сити, простоявъ напередъ на одномъ мѣстѣ, гдѣ будетъ указано, до тѣхъ поръ, пока часы не пробьютъ трехъ. Всѣ эти распоряженія м-съ Браунъ подкрѣпила увѣреніемъ, что за ней станутъ присматривать зоркіе глаза, и ни одно ея движеніе не укроется отъ бдительнаго наблюденія. Флоренса обѣщала во всей точности выполнить строгія приказанія.
   Наконецъ, м-съ Браунъ, выступая впередъ, повела превращенную и оборванную дѣвочку по лабиринту тѣсныхъ улицъ, переулковъ и закоулковъ, которые черезъ нѣсколько времени вывели ихъ на пустой огромный дворъ съ проходными воротами, откуда можно было слышать стукъ проѣзжавшихъ экипажей. Указавъ на эти ворота, старуха на прощаньи схватила свою спутницу за волосы, какъ будто раскаявалась въ своемъ великодушіи, и сказала глухимъ голосомъ:
   -- Ну, теперь ты знаешь, что дѣлать. Стой тутъ до трехъ часовъ, и потомъ отыскивай контору отца. Да смотри y меня ни, гу-гу! не то я задушу тебя, какъ кошку.
   Флоренса почувствовала, что гора свалилась съ ея плечъ, когда она осталась одна. Вѣрная строгимъ приказаніямъ, она робко остановилась въ одномъ углу пустого двора и, обернувшись назадъ, увидѣла, что страшная старуха все еще стоитъ y забора, трясетъ головой и машетъ кулакомъ. какъ бы припоминая свои угрозы. Вслѣдъ за тѣмъ, перепуганная дѣвочка еще оглядывалась нѣсколько разъ, почти каждую минуту; но старуха уже исчезла, и не было больше никакихъ слѣдовъ ея тайнаго или явнаго присутствія.
   Мало-по-малу Флоренса начала въ своей засадѣ присматриваться и прислушиваться къ уличной суматохѣ, съ нетерпѣніемъ дожидаясь вожделѣнныхъ ударовъ часового колокола. Но часы, по-видимому, сговорились никогда не пробить трехъ. Наконецъ, къ несказанному счастью, на колокольнѣ забили четверти, и вслѣдъ затѣмъ раздалось: разъ, два, три; Флоренса оглянулась во всѣ стороны, сдѣлала шагъ впередъ, но тутъ же остановилась, опасаясь оскорбить этой торопливостью всемогущихъ шпіоновъ м-съ Браунъ. Потомъ, увѣрившись, что никто за ней не присматриваеть, она поспѣшно, какъ только позволяли большіе и изорванные коты, выбѣжала изъ воротъ, крѣпко держа въ рукѣ кроличью шкуру.
   Объ отцовской конторѣ ей извѣстно было только то, что она принадлежала Домби и Сыну, что это знаменитая контора въ Сити. Поэтому она могла только спрашивать, гдѣ пройти къ Домби и Сыну въ Сити, и какъ эти вопросы обращены были исключительно къ дѣтямъ -- большихъ она боялась -- то не получила никакого удовлетворительнаго отвѣта. Продолжая потомъ разспрашивать только о Сити, она мало-по-малу достигла этой огромной части города, которою управляетъ страшный лордъ-мэръ.
   Утомленная продолжительной ходьбой, измученная безпрестанной толкотней, оглушенная пронзительнымъ шумомъ и суматохой, безпокоясь о своемъ братѣ и о потерянныхъ нянькахъ, устрашенная всѣмъ, что случилось и что еще могло съ нею случиться, особенно когда явится она въ этомъ рубищѣ на глаза раздраженному отцу, Флоренса нѣсколько разъ останавливалась рыдать, облегчая истерзанное сердце горькими слезами. Но толпа въ эту пору или вовсе не обращала вниманія на маленькую нищую въ лохмотьяхъ, или равнодушно проходила мимо въ томъ предположеніи, что ее выучили этимъ способомъ возбуждать состраданіе и выманивать деньги. Призвавъ на помощь все присутствіе духа, всю твердость характера, искушеннаго преждевременнымъ опытомъ и несчастіями, Флоренса, почти выбиваясь изъ силъ, продолжала идти по указанному направленію, имѣя въ виду постоянно одну цѣль.
   Наконецъ, уже вечеромъ, послѣ многихъ переходовъ, ей удалось изъ шумной, тѣсной улицы, загроможденной фурами и телѣгами, выбраться на пристань или набережную, гдѣ въ безпорядкѣ разбросаны были мѣшки, чемоданы, бочки, ящики. Здѣсь, подлѣ вѣсовъ и деревяннаго домика на колесахъ, встрѣтился съ нею толстый дюжій мужчина съ перомъ за ухомъ и руками, опущенными въ карманы. Онъ стоялъ, присвистывая и посматривая на ближайшія мачты и лодки, какъ будто дневная его работа приходила къ концу.
   -- Проваливай, проваливай, моя милая! Тутъ нѣтъ ничего для тебя, -- сказалъ толстякъ, случайно обернувшись къ маленькой дѣвочкѣ въ лохмотьяхъ.
   -- Скажите пожалуста, вѣдь это Сити? спросила дрожащимъ голосомъ заблудшая дочь Домби и Сына.
   -- Ну, да, Сити. Ты это знвешь не хуже моего. Проваливай, говорю тебѣ; ничего тутъ нѣтъ для тебя.
   -- Да мнѣ ничего и не нужно, робко отвѣчала дѣвочка, -- только позвольте спросить васъ, гдѣ дорога къ Домби и Сыну?
   Толстякъ, по-видимому, былъ очень озадаченъ этимъ вопросомъ. Посмотрѣвъ внимательно на Флоренсу, онъ сказалъ:
   -- A зачѣмъ тебѣ Домби и Сынъ?
   -- Мнѣ надобно знать, гдѣ ихъ контора.
   Толстякъ еще съ большимъ вниманіемъ посмотрѣлъ на нее, и такъ крѣпко, въ знакъ удивленія, почесалъ затылокъ, что шляпа слетѣла съ его головы.
   -- Джо! -- закричалъ онъ работнику, поднимая и надѣвая шляпу.
   -- Тутъ я! -- сказалъ Джо.
   -- Гдѣ этотъ смазливый мальчуганъ, что смотритъ за товарами Домби?
   -- A онъ только что вышелъ въ другія ворота, сказалъ Джо.
   -- Позови-ка его на миниту.
   Джо побѣжалъ и, закричавъ во все горло, тотчасъ же воротился съ красивымь и веселымъ мальчикомъ лѣтъ четырнадцати.
   -- Вы, любезный, кажись, служите y Домби? -- спросилъ толстякъ.
   -- Точно такъ, м-ръ Кларкъ, -- отвѣчалъ мальчикъ.
   -- A вгляните-ка на нее! -- сказалъ м-ръ Кларкъ.
   Повинуясь указательному движенію м-ръ Кларка, мальчикъ подошелъ къ незнакомой дѣвочкѣ, никакъ не понимая, что ему съ нею дѣлать. Флоренса, между тѣмъ, слышавшая весь разговоръ, умѣла сообразить, что для нея не было теперь никакой опасности, и что странствованія ея приближаются къ концу. При взглядѣ на прекраснаго веселаго мальчика, она почувствовала такую радость, такое одушевленіе, что немедленно побѣжала къ нему навстрѣчу, обронивъ на дорогѣ гадкій башмакъ, и обѣими руками ухватилась за его руку.
   -- Я заблудилась, съ вашего позволенія: -- сказала Флоренса.
   -- Заблудились! -- вскричалъ мальчикъ.
   -- Да, я заблудилась нынѣшнимъ утромъ, далеко отсюда; охъ, какъ далеко: И y меня отняли мое платье, и теперь на мнѣ чужая одежда, и зовутъ меня Флоренсой Домби, и я единственная сестра моего маленькаго братца, и, о милый! милый! спасите меня, сдѣлайте милость, спасите! -- рыдая говорила Флоренса, давая полный просторъ дѣтскимъ чувствованіямъ и заливаясь горькими слезами. Въ это самое время гадкая шляпка слетѣла съ ея головы, и густые черные локоны въ безпорядкѣ растрепались по ея личику, къ невыразимому удивленію и соболѣзнованію молодаго Вальтера, племянника Соломона Гильса, мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ.
   М-ръ Кларкъ, по-видимому, не помнилъ себя отъ изумленія и, насилу переводя духъ, замѣтилъ только, что никогда не случалось ему видѣть такой исторіи на этой пристани. Вальтеръ поднялъ башмакъ и проворно надѣлъ его на маленькую ножку, какъ сказочный принцъ, надѣвшій туфли Сандрильонѣ. Онъ подалъ правую руку Флоренсѣ, повѣсилъ на лѣвое плечо кроличью шкуру, и новый Геркулесъ, онъ почувствовалъ, что страшный драконъ бездыханный лежитъ y его ногъ.
   -- Не плачьте, миссъ Домби! -- сказалъ Вальтеръ, проникнутый необыкновеннымъ восторгомъ. -- Какъ я радъ, что былъ въ это время на пристани! Теперь вы такъ же безопасны, какъ если бы защищала васъ цѣлая рота храбрыхъ моряковъ на военномь кораблѣ.
   -- Я не стану больше плакать, -- отвѣчала Флоренса, -- теперь я плачу только отъ радости!
   -- Плачетъ отъ радости! -- думалъ Вальтеръ, -- и я причиной этой радости! Пойдемте, миссъ Домби. Вотъ и другой башмакъ вы обронили, надѣньте лучше мои, миссь Домби.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, не безпокойтееь, -- сказала Флоренса, останавливая юношу, когда тотъ поспѣшно началъ разуваться. -- Мнѣ хорошо и въ этихъ башмакахъ, право хорошо!
   -- Ну да, -- сказалъ Вальтеръ, взглянувъ на ея ножку, -- мои были бы слишкомъ велики для васъ Какъ это мнѣ такая глупость пришла въ голову! Въ моихъ вамъ вовсе нельзя идти! Пойдемте, миссъ Домби. Какой это мошенникъ оскорбилъ васъ? Какъ бы до него добратьсяі
   И они пошли рука объ руку, не обращая ни малѣйшаго вниманія на проходящихъ, которые съ изумленіемъ смотрѣли на странную чету. Вальтеръ былъ совершенно счастливъ, и въ глазахъ его искрилась безпредѣльная гордость.
   Становилось темно, небо покрылось облаками, и уже начиналъ накрапывать дождь; но счастливая чета не заботилась ни о чемъ и быстро продолжала идти впередъ. Оба они совершенно погружены были въ послѣднія приключенія, и Флоренса обо всемъ разсказывала съ невинной откровенностью своего возраста, между тѣмъ какъ Вальтеръ слушалъ ее съ напряженнымъ вниманіемъ, воображая, что они гуляютъ въ густой чащѣ между высокими деревьями, на какомъ-нибудь пустомъ острову, подъ тропиками, вдали отъ грязной улицы на берегу Темзы.
   -- Далеко надъ идти? -- спросила наконецъ Флоренса, вперивъ глазки на лицо своего товарища.
   -- Ахъ, да! -- сказалъ Валтеръ, останавливаясь, -- куда это мы зашли? Знаю, знаю. Но теперь контора заперта, миссъ Домби. Тамъ никого нѣтъ. М-ръ Домби уже давно ушелъ. Намъ надо идти къ вамъ домой, или... знаете ли что? Пойдемте лучше къ моему дядѣ: онъ живетъ отсюда близехонько. Тамъ вы переодѣнетесь, отдохнете и поѣдете домой въ каретѣ. Не лучше ли этакъ?
   -- Я то же думаю, -- отвѣчала Флоренса, -- не лучше ли этакъ? A вы какъ думаете?
   Когда они остановились въ раздумьи среди улицы, мимо ихъ прошелъ какой-то мужчина, который проницательно взглянулъ на Вальтера, какъ будто угадывалъ его; но не сказавъ ни слова и не останавливаясь, пошелъ впередъ.
   -- Вѣдь это, кажется, м-ръ Каркеръ! -- сказалъ Вальтеръ, -- Каркеръ изъ нашей конторы, миссъ Домби, не приказчикъ Каркеръ, a другой, младшій Каркеръ. Эй! м-ръ Каркеръ!
   -- Неужели это Вальтеръ Гэй? -- сказалъ прохожій, останавливаясь и оборачиваясь назадъ. -- Откуда y тебя такой странный товарищъ?
   Когда онъ остановился подлѣ фонаря и внимательно началъ слушать поспѣшное объясненіе Вальтера, фигура его представила замѣчательный контрастъ съ молодыми людьми, которые стояли передъ нимъ рука объ руку. Онъ былъ не старъ, но волосы его совершенно посѣдѣли, спина согнулась, какъ будто подъ бременемъ большихъ несчастій и задумчивое, печальное лицо исковеркано было глубокими морщинами. Огонь въ его глазахъ, черты лица, голосъ, какимъ онъ говорилъ, казалось, совершенно ослабѣли и потухли вмѣстѣ съ силами духа, сокрушеннаго изнурительными заботами. Онъ одѣть былъ очень прилично въ простое черное платье, которое, гармонируя съ общимъ характеромъ его физіономіи, какъ будто сплющилось и съежилось на его неподвижныхъ членахъ, и отъ этого вся фигура съ ногъ до головы становилась еще мрачнѣе и печальнѣе.
   И между тѣмъ его симпатія къ пылкимъ стремленіямъ и надеждамъ молодаго сердца, по-видимому, вововсе не потухла вмѣстѣ съ другими силами души. Онъ смотрѣлъ на важную, озабоченную физіономію мальчика съ необыкновеннымъ участіемъ, и въ глазахъ его заискрилось невыразимое безпокойство и состраданіе, какъ ни старался онъ скрыть эти чувства. Когда Вальтеръ, окончивъ разсказъ, спросилъ его насчетъ Флоренсы, онъ посмотрѣлъ на него съ такимъ многозначительнымъ выраженіемъ, какъ будто читалъ приговоръ судьбы на его лицѣ, печально противорѣчившій съ его настоящимъ положеніемъ.
   -- Что вы мнѣ присовѣтуете, м-ръ Каркеръ? -- сказалъ Вальтеръ весело улыбаясь. -- Вы всегда мнѣ подаете хорошіе совѣты, когда разговоритесь, хоть это бываетъ очень рѣдко.
   -- Вашт планъ не дуренъ! -- сказалъ м-ръ Каркеръ, посматривая поперемѣнно то на Вальтера, то на Флоренсу.
   -- М-ръ Каркеръ! -- сказалъ Вальтеръ, озаренный великодушною мыслью. -- Мы вотъ какъ устроимъ; Вы пойдете къ м-ру Домби и принесете ему радостную вѣсть; a мы станемъ дожидаться y дядюшки. Это будетъ очень недурно. Ступайте же!
   -- Мнѣ идти? -- возразилъ Каркеръ.
   Вмѣсто отвѣта м-ръ Каркеръ крѣпко пожалъ мальчику руку, пожелавъ ему добраго вечера, и, рекомендуя дѣйствовать скорѣе, поспѣшно пошелъ своей дорогой.
   -- Экой чудакъ! -- сказалъ Вальтеръ, слѣдя глазами за удаляющимся старикомъ. -- Теперь намъ съ вами, миссъ Домби, поскорѣе надо идти къ дядюшкѣ. A вы слышали что-нибудь отъ своего папеньки о м-рѣ Каркерѣ младшемъ?
   -- Нѣтъ, -- наивно отвѣчла дѣвочка, -- папенька говоритъ со мной очень рѣдко.
   -- Ахъ, да! Тѣмъ стыднѣе для него, думалъ Вальтеръ, пристально вглядываясь въ страждущее личико своей спутницы. Потомъ онъ съ безпокойствомъ и ребяческою живостью началъ озираться во всѣ стороны, чтобы найдти предметь для новаго разговора, и когда Флоренса, въ эту самую минуту, опять обронила несчастный башмакъ, онъ вызвался донести ее на рукахъ къ дому своего дяди. Флоренса, несмотря на чрезмѣрную усталость, съ улыбкой отклонила эту услугу, говоря, что онъ можетъ ее уронить, и такъ какъ они уже были недалеко отъ деревяннаго мичмана, Вальтеръ вспомнилъ по этому поводу о кораблекрушеніяхъ и страшныхъ несчастіяхъ на морѣ, разсказывая, какъ иной разъ смѣлые мальчики гораздо меньше его торжественно выручали и спасали дѣвочекъ гораздо старше Флоренсы. Этотъ интересный разговоръ былъ въ полномъ разгарѣ, когда, наконецъ, они пришли къ дверямъ мастера морскихъ инструментовъ.
   -- Эй, дядя! дядюшка Соль! -- закричалъ Вальтеръ, опрометью вбѣгая въ магазинъ и начиная говорить безъ всякой связи, едва переводя духъ. -- Удивительное, странное приключеніе! Дочь м-ра Домби заблудилась на улицѣ -- какая-то старая вѣдьма ограбила ее съ ногъ до головы я ее нашелъ, привелъ къ тебѣ -- да загляни же сюда -- эй, ты, дядя Соломонъ!
   -- Силы небесныя! -- кричалъ дядя Соль, отскакивая въ ужасномъ волненіи отъ своихъ любимыхъ инструментовъ. -- Можетъ ли это быть! Смотри, я...
   -- Нечего тутъ смотрѣть, когда я тебѣ говорю. Иди-ка придвинемъ къ камину софу -- да поставь на столъ тарелки, дядюшка Соль, да подай чего-нибудь покушать -- она голодна -- сбросьте свои негодные коты, миссъ Флоренса, сядьте сюда подлѣ камина, вотъ такъ, положите ножки на рѣшетку -- ахъ, какъ онѣ мокры -- такъ-то, дядяшка Соль -- удивительное приключеніе! Ухъ! какъ я разгорѣлся!
   Соломонъ Гильсъ разгорѣлся не менѣе племянника, когда началъ хлопотать и возиться около неожиданной гостьи. Онъ гладилъ Флоренсу по головѣ, вытиралъ ея ноги своимъ платкомъ, нагрѣтымъ y камина, готовилъ для нея обѣдъ, просилъ ее кушать, пить, и въ то же время слѣдилъ глазами за взбалмошнымъ Вальтеромъ, который, какъ бѣшенный, метался изъ угла въ уголъ, кричалъ, стучалъ, вдругъ принимался за двадцать дѣлъ и не дѣлалъ ничего.
   -- Вотъ что, дядя! -- сказалъ онъ наконецъ, схвативъ свѣчу, -- ты погоди минуточку, a я сбѣгаю на чердакъ, перемѣню куртку, и -- маршъ! Вѣдь вотъ оно, какія чудеса: неправда ли?
   -- Дружочекъ мой, -- началъ Соломонъ, который съ очками на носу и большими часами въ карманѣ безпрестанно колебался между Флоренсой на софѣ, и племянникомъ во всѣхъ углахъ комнаты, -- это такое необыкновенное...
   -- Ничего, ничего, дядя Соль! Вы кушайте, миссъ Флоренса, пожалуйста кушайте.
   -- Ахъ да, да, да! -- вскричалъ Соломонъ, подавая огромную ногу баранины, какъ будто угощалъ богатыря. -- Я ужъ похлопочу о ней, Валли! Бѣдняжечка! Какъ она голодна, я думаю! A ты ступай, и будь готовъ. Господи, твоя воля! Сэръ Ричардъ Виттингтонъ три раза лордъ-мэръ города Лондона!
   Вальтеръ очень недолго бѣгалъ на чердакъ, a между тѣмъ въ его отсутствіе усталая гостья задремала y камина. Въ томъ промежуткѣ времени, продолжавшемся не болѣе пяти минутъ, Соломонъ Гильсъ, начавшій понемногу приходилъ въ себя, затвориль комнату и заслонилъ рѣшеткою каминъ, чтобы огонь не безпокоилъ ребенка. Такимъ образомъ, когда мальчикъ воротился, Флоренса почивала очень спокойно.
   -- Славно, дядя, славно! -- шепталъ онъ, схватывая Соломона въ охапку, такъ что y того караска выступила на лицѣ. -- Теперь я иду! Только надо взять съ собою корку хлѣба: я ужасно голоденъ. Ты смотри, не разбуди ее, дядюшка Соль!
   -- Нѣтъ, нѣтъ не разбужу, -- говорилъ Соломонъ. -- Прехорошенькая дѣвочка;
   -- Еще бы! -- сказалъ Вальтеръ, -- я въ жизнь не видалъ такого личика! Такъ то, дядюшка Соль. Ну, теперь я иду!
   -- Пора, пора! Ступай! -- проговорилъ Соломонъ. Дядюшка! а, дядюшка! -- вскричалъ Вальтеръ, выглядывая изъ-за дверей.
   -- Ты еще не ушелъ? -- сказалъ Соломонъ.
   -- Здорова ли она?
   -- Совершенно здорова.
   -- Ну, славу Богу. Теперь я иду.
   -- Теперь, конечно, уйдешь, -- сказалъ про себя Саломонъ.
   -- Эй! дядя Соль! -- вскричалъ Вальтеръ, выставляя голову изъ-за дверей.
   -- Ты еще не ушелъ? -- сказалъ Соломонъ.
   -- Вотъ что, дядюшка Соломонъ. Съ нами встрѣтился на улицѣ м-ръ Каркеръ младшій, чудакъ такой, что Боже упаси! -- Прощай, говоритъ, Вальтеръ, прощай: мнѣ пора домой! -- Только я оглядываюсь, -- a онъ идетъ за нами, и ужъ когда мы дошли до магазина, онъ все шелъ за ними, какъ слуга или вѣрная собака за своимъ господиномъ. Такой чудакъ! Ну, a какъ она теперь?
   -- Совершенно спокойна и счастлива, Валли. Ступай!
   -- Теперь пойду, пойду!
   И на этотъ разъ онъ дѣйствительно пошелъ. Соломонъ Гильсъ, потерявъ аппетитъ, усѣлся по другую сторону камина и, внимательно наблюдая спящую Флоренсу, началъ строить великолѣпные воздушные замки самой фантастической архитектуры, прозрѣвая въ туманную даль чрезъ магическія стекла своихъ инструментовъ. Въ этомъ положеніи онъ, въ своемъ валлійскомъ парикѣ и кофейномъ камзолѣ, былъ очень похожъ на таинственнаго волшебника, который держалъ молодую дѣвушку въ очарованномъ снѣ.
   Вальтеръ между тѣмъ помчался во всю прыть къ дому м-ра Домби, безпрестанно высовывая изъ кареты голову, чтобы заставить извозчика ѣхать скорѣй. Когда, наконецъ, лошади остановились y подъѣзда, онъ мгновенно выскочилъ изь наемнаго экипажа и, доложивъ о своемъ приходѣ, прямо побѣжалъ въ библіотеку, гдѣ господствовало въ эту минуту великое смѣшеніе языковъ, и куда собрались на общее совѣщаніе: м-ръ Домби, его сестра, миссъ Токсъ, Ричардсъ и Сусанна Нипперъ.
   -- Прошу извинить, милостивый государь, -- сказалъ Вальтеръ, быстро вбѣгая въ комиату, -- мнѣ очень пріятно извѣстить васъ, что бѣды нѣтъ никакой. Миссъ Домби нашлась.
   Когда м-ръ Домби величественно повернулся къ вошедшему вѣстнику на своихъ огромныхъ креслахъ, особа его представила совершеннѣйшій контрастъ съ этимъ живымъ, запыхавшимся мальчикомъ, который, по-видимому, весь проникнуть былъ необыкновеннымъ восторгомъ и одушевленіемъ.
   -- Я говорилъ тебѣ, Луиза, что она непремѣнно найдется, -- сказалъ м-ръ Домби, небрежно оборачивая чрезъ плечо голову къ м-съ Чиккъ, которая заливалась горючими слезами вмѣстѣ съ своей неразіучной подругой, миссъ Токсъ. -- Сказать слугамъ, чтобы прекратили поиски. Мальчика я знаю: это молодой Гэй изъ конторы. Говорите любезный, какимъ образомъ нашалась моя дочь? Мнѣ извѣстно, какъ ее потеряли.
   Тутъ м-ръ Домби величественно посмотрѣлъ на бѣдную Полли.
   -- Но какъ она нашлась? -- продолжалъ онъ, -- и кто ее нашелъ? Это теперь необходимо знать.
   -- Мнѣ сдается, милостивый государь, -- скромно отвѣчалъ Вальтеръ, -- что я нашелъ миссъ Домби. То есть не то, чтобы я могъ вмѣнить себѣ въ заслугу, что я дѣйствительно ее нашелъ, милостивый государь, но я имѣлъ только чсоть сдѣлаться счастливымъ орудіемъ ея...
   -- Это что значитъ? -- сурово прервалъ м-ръ Домби, которому, по-видимому, крайне не нравилось, что мальчикъ гордился своимъ участіемъ въ этомъ дѣлѣ, -- не то, чтобы вы дѣйствительно нашли мою дочь, a были только счастливымъ орудіемъ?... Говорите яснѣе и послѣдовательнѣе.
   Но быть послѣдовательнымъ Вальтеръ никакъ не могъ. Онъ кое-какъ объяснилъ весь ходъ дѣла и сказалъ, почему миссъ Домби осталась y его дяди.
   -- Слышишь, дѣвочка? -- сказалъ м-ръ Домби, обращаясь къ Сусаннѣ. -- Возьми все, что нужно, ступай съ этимъ молодымъ человѣкомь, и привези миссъ Флоренсу домой. A вы, любезный, завтра получите награду.
   -- Вы слишкомъ добры, милостивый государы -- сказалъ Вальтеръ. -- Увѣряю васъ, я нѳ думалъ ни о какой наградѣ.
   -- Вы еще слишкомъ молоды, Вальтеръ Гэй, -- сказалъ м-ръ Домби почти съ сердцемъ, -- нѣтъ надобности знать, о чемъ вы думали, или не думали. Вы вели себя хорошо, и этого довольно. Скромность тутъ неумѣстна. Луиза, вели дать ему вина.
   Взоръ м-ра Домби очень неблагосклонно слѣдилъ за Вальтеромъ, когда тотъ, въ сопровожденіи м-съ Чиккъ, выходилъ изъ комнаты, и нѣтъ сомнѣнія, умственныя очи его выражали еще большую неблагосклонность, когда услужливый мальчикъ ѣхалъ къ своему дядѣ вмѣстѣ сь Сусанною Нипперъ.
   Между тѣмъ Флоренса въ этотъ промежутокъ успѣла отдохнуть, пообѣдать, и тѣснѣйшимъ образомъ подружиться съ дядюшкой Соломономъ, съ которымъ она съ полной откровенностью, начала разговаривать о всякой всячинѣ. За этой бѳсѣдой застала ее черноглазая нянька, которую, впрочемъ, теперь можно было назвать красноглазою, -- такъ много плакала она нынѣшній день! Не говоря ни слова, не сдѣлавъ ни малѣйшаго выговора, она заключила свою воспитанницу въ объятія и была, по-видимому, совершенно счастлива этимъ свиданіемъ. Превративъ маленькую контору въ дамскую уборную, она съ большимъ стараніемъ одѣла Флоренсу въ ея собственное платье, и черезъ нѣсколько минутъ гостепріимные хозяева увидѣли передъ собой настоящую миссъ Домби.
   -- Доброй ночи! -- сказала Флорѳнса, обращаясь къ Соломону. -- Вы были со мной очень добоы!
   Старикъ Соль былъ совершено счастливъ, и отъ избытка нѣжности поцѣловалъ свою маленькую гостью.
   -- Доброй ночи, Вальтеръ! -- сказала Флоренса. -- Прощай!
   -- Прощайте, -- сказалъ Вальтеръ, подавая ей обѣ руки.
   -- Я никогда не забуду тебя, -- продолжала Флоренса, -- никогда, никогда! Прощай, Вальтеръ!
   И въ невинности благодарнаго сердца, дѣвочка подставила ему щеку. Вальтеръ опустилъ голову, и тутъ же поднялъ ее опять. Лицо его пылало, и онъ съ робкой стыдливостью смотрѣлъ на дядю.
   Что же ты Вальтеръ? Ну, доброй ночи, Вальтеръ! Прощай, Вальтеръі Дай сюда руку, Вальтеръ, вотъ такъ! Прощай, прощай!
   Она еще разъ простилась съ Вальтеромъ, когда Сусанна усаживала ее въ карету, и даже, когда экипажъ двинулся съ мѣста, она нѣсколько разъ махала ему платкомъ; Вальтеръ, стоя на крыльцѣ весело отвѣчалъ на ея поклоны, устремивъ неподвижный взоръ на удаляющійся экипажъ, между тѣмъ какъ деревянный мичманъ позади его, казалось, такъ же, какъ и онъ, посылалъ прощальныя привѣтствія дорогой гостьѣ, ни на что больше не обращая вниманія.
   Скоро Флоренса подѣхала къ родительскому дому и вошла въ библіотеку, гдѣ опять господствовало смѣшеніе языковъ. Каретѣ велѣно было дожидаться -- "для м-съ Ричардсъ", такъ таинственно прошептала горничная, когда Сусанна проходила мимо.
   Обрѣтеніе заблудшаго дѣтища произвело весьма слабое впечатлѣніе на чадолюбиваго родителя. М-ръ Домби, никогда не любившій своей дочери, небрежно поцѣловалъ ее въ лобъ, и сдѣлалъ наставленіе, чтобы впредъ она не смѣла выходить изъ дому съ невѣрными слугами. М-съ Чиккъ прервала на минуту плачевныя соболѣзнованія относительно испорченности человѣческой природы, не умѣвшей идти по стезямъ добродѣтели даже по поводу "Благотворительнаго Точильщика", и встрѣтила свою племянницу важными привѣтствіями, подобающими истинной Домби. Миссъ Токсъ настроила свои чувствованія на этотъ же ладъ. Только одна Ричардсъ, виноватая Ричардсъ, облегчила свое сердце радостными восклицаніями и слезами, и спѣшила расцѣловать милую малютку.
   -- Ахъ, Ричардсъ, -- сказала м-съ Чиккъ съ глубокимъ вздохомъ, -- неблагодарность чернаго сердца никогда не доведетъ до добра! Что вы темерь станете дѣлать?... A не было бы всѣхъ этихъ нѳпріятностей, если бы вы умѣли вести себя приличнымъ образомъ въ отношеніи къ младенцу, который теперь, по вашей милости, долженъ лишиться своего естественнаго пропитанія!
   -- Бѣдное, бѣдное дитя! -- прошептала жалобнымъ голосомъ миссъ Токсъ.
   -- Если-бы я на вашемъ мѣстѣ, -- торжественно сказала м-съ Чиккъ, -- была такъ неблагодарна, мнѣ бы показалось, что платье "Благотворительнаго Точильщика" задушить моего сына, a воспитаніе развратитъ его.
   М-съ Чиккъ не подозрѣвала, какая убійственная правда выходила изъ ея устъ. Форменное платье уже порядкомъ начинало душить несчастнаго Тудля, a воспитаніе покамѣстъ ограничивалось палочными ударами съ одной стороны, и болѣзнешшми стомами -- съ другой.
   -- Луиза -- сказалъ м-ръ Домби, -- нѣтъ надобности продолжать этихъ замѣчаній. Женщина получила деньги и отставлена отъ должности. Ричардсъ, вы оставляете этотъ домъ, потому что осмѣлились уйти съ моимъ сыномъ -- слышите ли? съ моимъ сыномъ, -- м-ръ Домби съ особой выразительностью произнесъ эти два слова, -- въ такой притонъ и въ такое общество, о которомъ нельзя подумать безъ содроганія. Что же касается до приключенія съ Флоренсой, я считаю его въ нѣкоторомъ смыслѣ счастливымъ и благопріятнымъ обстоятельствомъ, потому что безъ него никогда бы не узналъ вашей вины, между тѣмъ какъ теперь вы сами принуждены были разсказать обо всемъ. Луиза, -- продолжалъ м-ръ Домби, обращаясь къ сестрѣ, -- другая нянька, думаю я, -- здѣсь миссъ Нипперъ громко зарыдала -- можетъ остаться, потому что она еще слишкомъ молода и по неволѣ увлечена была соблазнительнымъ поведеніемъ кормилицы. Теперь потрудись распорядиться, чтобы извозчику заплатили до, -- здѣсь м-ръ Домби пріостановился и сдѣлалъ презрительную мину -- до Садовъ Стаггса.
   Когда бѣдная Полли пошла къ дверямъ, Флоренса уцѣпилась за ея платье, и заплакала преотчаяннымъ образомъ, упрашивая добрую няню не уходить изъ дому. Какой ударъ для гордаго отца! Видѣть, какъ собственноѳ дѣтище, собственная плоть и кровь, отъ которой нельзя же было отказаться, вѣшается въ его присутствіи на шею посторонней, презрѣнной женіцины, да это то же, что кинжалъ въ сердце, или острая стрѣла въ растерзанную грудь! Ему, правда, никакого не было дѣла, кого любигь или ненавидитъ его дочь; но его обдало смертельнымъ холодомъ при одной мысли, что то же самое могло со временемъ повториться и съ его сыномъ!
   Какъ бы то ни было, на этотъ разь его сынгь кричалъ во всю ночь на всѣ возможные напѣвы. Неудивительно: бѣдный Павелъ терялъ свою вторую мать, или правильнѣе, первую мать, которая съ любовью привѣтствовала возникающую зарю его жизни: ужасное лишеніе, какое только можетъ вытерпѣть сиротствующій младенецъ! Тотъ же ударъ лишилъ его сестру единственнаго вѣрнаго друга, и Флоренса горько рыдала до глубокой полночи, пока печальный сонъ не сомкнулъ ея вѣждъ. Но всѣ эти вещи не относятся къ дѣлу: не станемъ толковать о нихъ.
  

Глава VII.

Бѣглый взглядъ на жилище и на сердечныя привязанности миссъ Токсъ.

  
   Миссъ Токсъ обитала въ небольшомъ темномъ домикѣ, стоявшемъ съ незапамятныхъ временъ англійской исторіи на западной сторонѣ города, гдѣ онъ пріютился въ тѣни, за угломъ, какъ бѣдный родственникъ большой модной улицы, откуда свысока смотрѣли на него великолѣпныя зданія. Это жилище, расположенное не то чтобы на дворѣ, и не то чтобы за дворомъ, находилось въ самомъ скучномъ глухомъ переулкѣ, гдѣ черезъ ущелья каменной мостовой сильно начинала пробиваться трава и зеленый мохъ. Этотъ пустынный пріють именовался Княгининымъ Лугомъ, и на этомъ Княгининомъ Лугу красовалась Княгинина Капелла, и въ эту Княгинину Капеллу каждое воскресенье, по звону громкаго колокола, собиралось человѣкъ двадцать или тридца дверей.
   -- Ты опять здѣсь?
   -- Мы встрѣтили на улицѣ мистера Каркера-младшаго. Чудакъ больше чѣмъ когда-нибудь! Онъ пожелалъ мнѣ добраго вечера, а самъ дошелъ до дверей вслѣдъ за нами -- вѣдь это престранно! Когда мы входили, я оглянулся и видѣлъ, какъ онъ преспокойно пошелъ домой: точно какъ-будто слуга, который проводилъ меня. Ну, а каково она теперь смотритъ, дядюшка?
   -- Такъ же, какъ и прежде, Валли.
   -- Прекрасно. Ну, теперь я ушёлъ!
   Онъ ушелъ дѣйствительно, а старикъ, потерявшій всякое желаніе обѣдать, усѣлся противъ камина и не сводилъ глазъ съ крѣпко-спавшей Флоренсы, занимаясь въ то же время строеніемъ воздушныхъ замковъ самой фантастической архитектуры.
   Валтеръ спѣшилъ между-тѣмъ въ наемномъ экипажѣ къ дому мистера Домби. Подъѣхавъ туда, онъ выскочилъ и разсказалъ наскоро слугѣ цѣль своего посѣщенія; тотъ немедленно повелъ его въ кабинетъ, гдѣ находились въ то время мистеръ Домби, мистриссъ Чиккъ, миссъ Токсъ, Ричардсъ и Сузанна Нипперъ.
   -- О, извините меня, сударь! вскричалъ Валтеръ, бросившись къ мистеру Домби: -- я такъ счастливъ, что пришелъ къ вамъ съ добрыми вѣстями. Все благополучно: миссъ Домби найдена!
   Открытое лицо мальчика и сіяющіе глаза, дышавшіе радостью и внутреннимъ волненіемъ, представляли чудную противоположность со всею наружностью мистера Домби, глядѣвшаго на него изъ своихъ креселъ.
   -- Я говорилъ тебѣ, Луиза, что ее навѣрно отъищутъ, сказалъ мистеръ Домби, взглянувъ слегка черезъ плечо на сестру, плакавшую вмѣстѣ съ миссъ Токсъ.-- Сказать слугамъ, что дальнѣйшіе розъиски ненужны; мальчикъ этотъ молодой Гэй изъ конторы. Какимъ образомъ нашлась моя дочь, сударь? Я знаю, какъ она пропала.-- Тутъ онъ величественно взглянулъ на Ричардсъ.-- Но какъ она нашлась? кто ее нашелъ?
   -- Я полагаю, что я нашелъ миссъ Домби, сударь; еслибъ я даже не имѣлъ полнаго права на такое притязаніе, то былъ бы счастливымъ орудіемъ...
   -- Что вы, сударь, подразумѣваете, говоря, что вы не имѣете полнаго права на какое-то притязаніе, и что вы были счастливымъ орудіемъ? прервалъ мистеръ Домби, видѣвшій съ инстинктивнымъ неудовольствіемъ гордость и радость мальчика.-- Прошу выражаться понятнѣе.
   Валтеръ разсказалъ какъ могъ все, что ему было извѣстно и почему онъ теперь явился сюда одинъ.
   -- Слышишь? сказалъ мистеръ Домби строгимъ голосомъ Сузаннѣ Нипперъ.-- Возьми съ собою все, что нужно, и отправляйся сейчасъ же съ этимъ молодымъ человѣкомъ за миссъ Флоренсой. Гэй, ты будешь завтра награжденъ.
   -- О, благодарю васъ, сударь! Вы очень-добры. Могу васъ увѣрить, что я вовсе не думалъ о наградѣ.
   -- Ты еще мальчикъ, возразилъ мистеръ Домби рѣзко и почти гнѣвно: -- мало нужды до того, о чемъ ты думаешь или о чемъ не думаешь. Ты поступилъ хорошо, сударь. Не порти своего поступка. Луиза, дай ему, пожалуйста, рюмку вина.
   Взглядъ мистера Домби провожалъ съ явною немилостью Валтера Гэя, выходившаго изъ комнаты вслѣдъ за мистриссъ Чиккъ; очень-вѣроятно, что и мысленные взоры его были нисколько не благосклонны, слѣдуя за мальчикомъ по дорогѣ къ дядѣ Соллю, куда онъ ѣхалъ вмѣстѣ съ Сузанною Нипперъ.
   Тамъ они нашли Флоренсу, освѣженную и подкрѣпившуюся сномъ; она уже пообѣдала и сошлась съ инструментальнымъ мастеромъ на самую дружескую ногу. Сузанна, которой глаза покраснѣли отъ слезъ, обняла ее, не проговоривъ ни одного слова въ упрекъ, и цаловала съ истерическою горячностью. Потомъ, превративъ на время кабинетъ дяди Солля въ уборную, она одѣла Флоренсу во все чистое и повела къ каретѣ.
   -- Прощайте! кричала малютка, бросившись къ старику.-- Вы были со мною очень-добры!
   Старый Солль былъ въ восторгѣ и цаловалъ ее съ нѣжностью дѣда.
   -- Прощайте, Валтеръ, прощайте!
   -- Прощайте! отвѣчалъ тотъ, протянувъ ей обѣ руки.
   -- Я васъ никогда, никогда не забуду! Прощайте, Валтеръ!
   Въ невинности благороднаго сердца, она протянула ему свое личико, и Валтеръ, поцаловавъ ее, покраснѣлъ и сконфузился до-нельзя.
   -- Гдѣ Валтеръ? Прощайте, Валтеръ! прощайте! кричала Флоренса изъ кареты. Потомъ, когда экипажъ тронулся, она махала изъ окошка дверецъ носовымъ платкомъ. Валтеръ весело отвѣчалъ ей на этотъ сигналъ, стоя у дверей, между-тѣмъ, какъ деревянный мичманъ, какъ-будто изъ подражанія ему, обратилъ свое исключительное вниманіе на одинъ этотъ экипажъ, не удостоивая своими астрономическими обсерваціями ни одного изъ остальныхъ экипажей, проѣзжавшихъ тогда мимо.
   Карета подъѣхала къ дому мистера Домби, и ей велѣно было подождать. "Это для мистриссъ Ричардсъ", шепнула Сузаннѣ мимоходомъ одна изъ служанокъ.
   Прибытіе пропавшаго дитяти произвело въ домѣ довольно-легкое впечатлѣніе. Мистеръ Домби, вообще думавшій о ней очень-мало, поцаловалъ ее разъ въ лобъ, посовѣтовавъ не пропадать въ другой разъ и не гулять впередъ съ невѣрными няньками. Мистриссъ Чиккъ перестала плакать и привѣтствовала племянницу, какъ несовершенную Домби. Миссъ Токсъ установила выраженіе лица своего по имѣвшимся у нея передъ глазами образцамъ: одна только Ричардсъ, преступная Ричардсъ, обнаружила непритворную радость и выразила чувства сердца своего въ полусловахъ, прерываемыхъ радостными слезами, наклоняясь надъ головкой дѣвочки съ искреннею любовью.
   -- О, Ричардсъ! сказала мистриссъ Чиккъ со вздохомъ: -- какъ желательно было бы тѣмъ, которые хотятъ сохранить о ближнихъ доброе мнѣніе, еслибъ ты повела себя лучше относительно младенца, который теперь долженъ преждевременно лишиться пищи своего нѣжнаго возраста.
   -- Горестно, горестно! шептала миссъ Токсъ.
   -- Еслибъ я была въ твоемъ положеніи, продолжала торжественно мистриссъ Чиккъ:-- я чувствовала бы, что за мою неблагодарность одежда Милосердыхъ-Точильщиковъ должна жечь тѣло моего сына и благодѣтельное воспитаніе этого заведенія душить его!
   Мистриссъ Чиккъ не знала, какъ костюмъ Милосердыхъ-Точильщиковъ жегъ тѣло бѣднаго Байлера и какую бурю ударовъ, тычковъ и всхлипываній производило это благодѣтельное воспитаніе.
   -- Луиза, сказалъ мистеръ Домби:-- нѣтъ нужды продолжать подобныя замѣчанія. Женщина эта отослана и ей заплачено что слѣдуетъ. Ты оставляешь мой домъ, Ричардсъ, за то, что взяла моего сына -- моего сына!-- въ такія мѣста и въ такое общество, о которыхъ нельзя даже подумать безъ содраганія. Я считаю случившееся сегодня утромъ съ миссъ Флоренсой -- въ одномъ важномъ значеніи -- счастливымъ обстоятельствомъ, безъ котораго я, можетъ-быть, не узналъ бы о твоемъ проступкѣ. Я полагаю, Луиза, что другую няньку, которая гораздо-моложе (въ это время миссъ Сузанна Нипперъ громко зарыдала), можно оставить, тѣмъ болѣе, что она была подъ вліяніемъ кормилицы маленькаго Поля. Прошу тебя, Луиза, приказать, чтобъ за экипажъ этой женщины заплатили до... до Стэггсовыхъ-Садовъ.-- Послѣдняго названія мистеръ Домби не могъ произнести безъ невольной гримасы.
   Полли направилась къ дверямъ, сопровождаемая Флоренсой, которая держала ее за платье и умоляла съ горькими слезами и въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, чтобъ она не уходила. Это было ударомъ кинжала въ надменное сердце ея отца, который не могъ видѣть безъ внутренней боли, что родное дитя его показываетъ при немъ столько привязанности къ чужой простонародной женщинѣ. Онъ невольно подумалъ, что можетъ ожидать того же самого и отъ сына.
   Маленькій Поль кричалъ всю эту ночь на-пропалую. Онъ лишился второй своей матери, тогда-какъ сестра его, плакавшая горько пока не заснула отъ изнеможенія, лишилась единственнаго вѣрнаго друга.
   

ГЛАВА VII.
Взглядъ ъ высоты птичьяго полета на жилище миссъ Токсъ; а также нѣчто о состояніи ея сердечныхъ чувствъ.

   Миссъ Токсъ обитала въ маленькомъ темномъ домикѣ, втѣснившемся, вовремя какого-нибудь отдаленнаго періода англійской исторіи, въ модное сосѣдство аристократическаго Вест-Энда; онъ стоялъ тамъ въ тѣни за угломъ, какъ бѣдный родственникъ величественной улицы, которой домы смотрѣли на него холодно и свысока. Названіе этого уединенія, гдѣ клочки травы показывались между камнями мостовой, было Принцессъ-Плэсъ; тамъ была также Принцессина-Часовня съ дребезжащимъ колоколомъ, въ которой къ воскресному богослуженію собиралось иногда человѣкъ до двадцати-пяти. Тутъ же былъ и трактиръ, подъ вывѣскою "Принцессиныхъ-Гербовъ", который часто посѣщался важными лакеями знати.
   Кромѣ жилища миссъ Токсъ, на Принцессъ-Плэсѣ былъ еще одинъ частный домъ, не говоря уже объ огромнѣйшихъ воротахъ, украшенныхъ львиными головами и никогда ни по какому случаю неотворявшихся, почему ихъ предполагали вышедшимъ изъ употребленія входомъ въ чьи-нибудь конюшни. Вообще, воздухъ Принцессъ-Плэса сильно отзывался конюшнями; спальня миссъ Токсъ, находившаяся на заднемъ фасѣ зданія, владычествовала надъ множествомъ конюшень и сараевъ, гдѣ конюхи и дворники, чѣмъ бы ни занимались, аккомпанировали себѣ безпрестанно страшнѣйшимъ шумомъ; а по наружнымъ стѣнамъ этихъ строеній были постоянно развѣшиваемы, подобно знаменамъ Макбета, разныя домашнія принадлежности костюма и бѣлья кучеровъ, ихъ женъ и семействъ.
   Другой частный домъ, о которомъ мы сейчасъ упоминали, былъ занятъ отставнымъ буфетчикомъ, женатымъ на ключницѣ; тамъ часть комнатъ отдавалась въ наймы съ мёбелью, для помѣщенія холостаго джентльмена. Въ эпоху нашего разсказа, ихъ нанималъ одинъ синелицый майоръ съ деревянными чертами и съ глазами навыкатъ. Миссъ Токсъ находила въ немъ, какъ она сама выражалась, "что-то такое воинственное", и между имъ и ею происходилъ иногда размѣнъ нумеровъ газетъ, памфлетовъ и тому подобныхъ пластическихъ любезностей, чрезъ посредство чернаго слуги майора, котораго (т. е. слугу) миссъ Токсъ называла обыкновенно "туземцемъ", не соединяя, впрочемъ, этого наименованія ни съ какою географическою идеей.
   Можетъ-быть, трудно было бы отъискать сѣни и лѣстницу тѣснѣе тѣхъ, которыя служили преддверіемъ къ жилищу миссъ Токсъ; можетъ-быть, взятый весь вмѣстѣ, отъ верха до низа, это былъ самый неудобный и излучистый домикъ въ цѣлой Англіи; но за то миссъ Токсъ говорила съ восхищеніемъ: "А съ какомъ онъ мѣстѣ!" Зимою въ него проникало очень-мало дневнаго свѣта; солнце вовсе не заглядывало ни въ какое время года; о воздухѣ не было помина; купить по сосѣдству невозможно ничего -- и все-таки миссъ Токсъ говорила съ восторгомъ: "А каково мѣстоположеніе!" То же самое говорилъ синелицый майоръ съ глазами навыкатѣ, который тщеславился тѣмъ, что живетъ на Принцессъ-Плэсѣ: онъ находилъ особенное наслажденіе наводить въ своемъ клубѣ разговоръ на что-нибудь, имѣвшее сношеніе съ важными лицами аристократической улицы за угломъ, и всегда присовокуплялъ, что они его сосѣди.
   Темный домъ, въ которомъ жила массъ Токсъ, принадлежалъ ей и достался ей по наслѣдству отъ покойнаго обладателя рыбьяго глаза, вправленнаго въ замочкѣ ея бусъ. Миньятюрный портретъ его, въ напудренномъ парикѣ и съ косою, висѣлъ подлѣ камина, по другую сторону котораго красовался разрисованный старинный подносъ. Большая часть мебели и заброшенная арфа почтенной дѣвицы принадлежали очевидно также къ эпохѣ напудренныхъ париковъ.
   Хотя майоръ Бэгстокъ достигъ уже тѣхъ лѣтъ, которыя въ утонченной литературѣ извѣстны подъ названіемъ "великаго меридіана жизни", и уже спускался замѣтно подъ гору, однако онъ сильно гордился тѣмъ, что заинтересовалъ своею костлявою особой и выкатившимися глазами цѣломудренную миссъ Токсъ. Въ тщеславіи своемъ, онъ называлъ ее "великолѣпною женщиной", которая имѣетъ на него кой-какіе виды. Онъ даже намекалъ объ этомъ довольно-часто въ своемъ клубѣ.
   -- Джоей Б., говаривалъ онъ, размахивая тросточкой:-- стоитъ цѣлой дюжины вашей братьи. Еслибъ между вами, сударь, было побольше бэгстоковой крови, вы бы вѣрно чувствовали себя не хуже. Старый Джое, сударь, не нуждается въ дальнихъ странствіяхъ, чтобъ найдти себѣ жену даже теперь; ему стоитъ только захотѣть жениться, но онъ малый жестокосердый. Да, сударь, Дж. Б. не изъ мягкихъ! Онъ чертовски тугъ, сударь, и чертовски хитеръ! Вообще, разныя шутливыя сокращенія своего имени были одною изъ любимѣйшихъ привычекъ майора.
   Не смотря, однако, на такія похвальбы, майоръ оказался черезъ-чуръ самолюбивымъ. Ему никогда и въ голову не приходило, чтобъ нашлось женское существо, которое бы могло оставить его безъ вниманія; еще менѣе былъ онъ въ состояніи подозрѣвать, чтобъ миссъ Токсъ могла забыть его или пренебречь имъ.
   А между-тѣмъ, миссъ Токсъ, по-видимому, забывала его -- постепенно забывала, и это началось съ-тѣхъ-поръ, какъ она открыла семейство Тудлей. Она продолжала забывать его до самыхъ крестинъ маленькаго Поля Домби, и забвеніе это усиливалось съ большими процентами послѣ этой эпохи. Очевидно, воинственный майоръ былъ замѣненъ въ ея сердцѣ кѣмъ-нибудь или чѣмъ-нибудь.
   -- Добраго утра, мэмъ, сказалъ майоръ, встрѣтившись однажды съ миссъ Токсъ на Принцессъ-Плэсѣ, нѣсколько недѣль спустя послѣ описанныхъ нами въ предъидущей главѣ перемѣнъ.
   -- Добраго утра, сударь, отвѣчала она прехолодно.
   -- Джое Бэгстокъ, сударыня, замѣтилъ майоръ съ своею обычною любезностью: -- не имѣлъ давно уже счастья кланяться вамъ въ ваше окно. Дж. Б. страдалъ отъ этого, мэмъ. Солнце его было за облакомъ.
   Миссъ Токсъ слегка, но очень-холодно наклонила голову.
   -- Свѣтило Джое Бэгстока было, можетъ-быть, гдѣ-нибудь внѣ Лондона?
   -- Я внѣ Лондона? О, нѣтъ, сударь! Я никуда не выѣзжала. Все мое время было посвящено нѣкоторымъ искреннимъ друзьямъ. Я боюсь, что ваше теперь не совершенно-свободно. Добраго утра, сударь!
   Пока миссъ Токсъ исчезала съ Принцессъ-Плэса съ самою обворожительною походкой, изумленный майоръ слѣдилъ за нею съ лицомъ, которое было синѣе чѣмъ когда-нибудь, и ворчалъ про себя нѣкоторыя весьма-нелестныя для нея замѣчанія.
   -- Годдемъ, сэръ! воскликнулъ онъ, вращая свои выкатившіеся глаза съ большимъ негодованіемъ.-- Шесть мѣсяцевъ тому назадъ, женщина эта была влюблена даже въ мостовую, по которой ходитъ Джошуа Бэгстокъ. Что бы это значило?
   Послѣ нѣкотораго размышленія, онъ рѣшилъ, что миссъ Токсъ, по всей вѣроятности, разставляетъ западни, чтобъ поймать себѣ законнаго супруга.-- Меня, однако, вы не поймаете, сударыня! говорилъ онъ.-- Джое тутъ, да, сударыня, Дж. Б. чертовски тугъ и чер-тов-ски лукавъ!
   Не смотря, однако, на эту утѣшительную мысль, прошло много дней, и миссъ Токсъ повидимому вовсе не думала о майорѣ. Случалось, правда, что по-временамъ она отвѣчала краснѣя на его привѣтствіе, когда онъ кланялся ей въ окно; но она уже не искала такихъ случаевъ и вообще заботилась очень-мало о томъ, смотритъ онъ на нее, или нѣтъ.
   Майоръ, стоя въ тѣни своихъ комнатъ, замѣтилъ, что въ домѣ миссъ Токсъ произошли нѣкоторыя перемѣны и что домъ ея сдѣлался какъ-будто веселѣе и щеголеватѣе: новая клѣтка изъ нозолоченой проволоки замѣнила старую, въ которой сидѣла пожилая канарейка миссъ Токсъ; нѣкоторыя картонныя и фольговыя украшенія появились на ея каминѣ и столикѣ; на окнѣ выросло небывалое до того времени растеніе; даже арфа была настроена, и миссъ Токсъ иногда бряцала на ней разные вальсы.
   Больше всего поражало майора обстоятельство, что миссъ Токсъ была теперь одѣта съ большою изъисканностью въ легкій трауръ. Но это самое дало ему нить выбраться изъ лабиринта своихъ догадокъ: онъ заключилъ, что она по всей вѣроятности получила какое-нибудь небольшое наслѣдство и загордилась.
   На другой день послѣ того, какъ онъ успокоилъ свой духъ такимъ рѣшеніемъ, сидя за завтракомъ, майоръ Бэгстокъ увидѣлъ въ комнатѣ миссъ Токсъ такой чудный и страшный Феноменъ, что остался на нѣсколько минутъ пригвожденнымъ къ своему стулу. Бросившись потомъ въ другую комнату, онъ взялъ двойную театральную трубочку и принялся глядѣть съ напряженнымъ вниманіемъ въ покои своей сосѣдки.
   -- Это ребенокъ, сударь! воскликнулъ онъ наконецъ.-- Держу пятьсотъ тысячь франковъ пари, что ребенокъ!
   Этого майоръ не могъ забыть. Онъ только посвистывалъ и выпучилъ глаза свои такъ страшно, что можно было ожидать опасныхъ для нихъ послѣдствій. День-за-днемъ, по два, по три, по четыре раза въ недѣлю, таинственный младенецъ появлялся снова въ комнатахъ миссъ Токсъ. Майоръ продолжалъ выпучивать глаза и посвистывать, а миссъ Токсъ совершенно перестала думать о немъ: ей стало все равно, синѣетъ онъ или чернѣетъ.
   Постоянныя путешествія ея за младенцемъ и его нянькою, и возвращеніе съ ними домой; нѣжная заботливость о немъ; игра на арфѣ, которою она замораживала его невинную кровь; поцалуи, которыми она его осыпала; старанія развеселить малютку, съ которымъ она безпрестанно няньчилась -- все это выходило какъ-нельзя-больше изъ ряда обыкновеннаго. Около того же времени ею овладѣла страсть глядѣть на какой-то браслетъ, вмѣстѣ съ страстью глядѣть на луну, съ которой она по долгимъ промежуткамъ не сводила глазъ изъ своего окна. Но на что бы она ни глядѣла -- на солнце, луну или браслетъ,-- она не глядѣла больше на майора, который вытаращивалъ глаза, посвистывалъ, топалъ ногами въ своей комнатъ и не зналъ что думать.
   -- Вы, право, скоро завоюете сердце моего брата Поля, моя милая, сказала ей однажды мистриссъ Маккъ.
   Миссъ Токсъ поблѣднѣла.
   -- Ребенокъ дѣлается съ каждымъ днемъ похожее на отца.
   Миссъ Токсъ взяла вмѣсто, отвѣта, малютку и принялась цаловать его такъ нѣжно, что пригладила и примуслила ему всѣ волосы на головѣ.
   -- Скажите, мой другъ, сказала миссъ Токсъ: походитъ онъ на свою покойную мать?
   -- Нисколько!
   -- Она была... она была очень-хороша собою?
   -- Да, бѣдная Фанни была интересна. Конечно, интересна. У нея, конечно, не было того наружнаго величія, какого бы слѣдовало ожидать отъ жены моего брата; не было также силы характера и твердости, какія нужны женѣ такого мужа...
   Миссъ Токсъ глубоко вздохнула.
   -- Но Фанни была очень-пріятнаго нрава и чрезвычайно-добра. О, да! чрезвычайно добра!
   -- О, ангелъ! воскликнула миссъ Токсъ маленькому Полю.-- О, ты истинный портретъ отца!
   Еслибъ майоръ подозрѣвалъ, какіе надежды, разсчеты и мечты основывались на этомъ невинномъ младенцѣ, ему было бы отъ чего вытаращить глаза. Тогда бы онъ постигъ, какого рода честолюбіе гнѣздится въ миссъ Токсъ и почему она льнетъ съ такимъ жаромъ и такъ безотвязно къ фирмѣ Домби и Сына.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.
Поль подростаетъ; характеръ его.

   Мало-по-малу, подъ бдительнымъ руководствомъ времени, маленькій Поль перешелъ отъ младенчества къ дѣтству и сдѣлался ходящимъ, болтающимъ и удивляющимся Домби. Послѣ грѣхопаденія и изгнанія Ричардсъ, мѣсто ея осталось вакантнымъ, и кормилицу замѣнили нянька, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, изъ которыхъ двѣ послѣднія предались своей новой обязанности съ необычайнымъ увлеченіемъ. Дѣло дошло до того, что майоръ Бэгстокъ убѣдился въ своей отставкѣ изъ сердца миссъ Токсъ; а мистеръ Чиккъ, освобожденный отъ домашняго надзора, принялся наслаждаться бурными удовольствіями свѣтской жизни, обѣдалъ въ клубахъ и кофейныхъ домахъ, игралъ въ разныя игры, трижды явился къ своей супругѣ закуренный табачнымъ дымомъ, -- словомъ, по выраженію мистриссъ Чиккъ, распустилъ узы всѣхъ общественныхъ и нравственныхъ обязанностей человѣка.
   Не смотря, однако, на всѣ попеченія, которыми окружало маленькаго Поля, его нельзя было назвать здоровымъ ребенкомъ. Будучи отъ природы нѣжнаго сложенія, онъ долго томился, лишившись кормилицы; каждый зубокъ прорѣзывался у него съ мученіями; онъ страдалъ всѣми дѣтскими болѣзнями и очень-часто бывалъ въ самомъ опасномъ положеніи. Можетъ-быть, холодъ, обдавшій его при крестинахъ, поразилъ бѣдняжку въ одно изъ самыхъ чувствительныхъ началъ жизни: какъ бы то ни было, онъ сталъ съ того самаго дня несчастнымъ ребенкомъ и не могъ поправиться въ силахъ и здоровьѣ. Мистриссъ Виккемъ соболѣзновала о немъ изъ глубины души.
   Мистриссъ Виккемъ была жена трактирнаго лакея -- почти то же самое, что вдова всякаго другаго человѣка; ее взяли въ няньки Полю дня черезъ два послѣ внезапнаго отнятія его отъ груди кормилицы. Она была женщина добрая, бѣлокурая, съ вѣчно-поднятыми бровями и понуренною головой; во всякое время готова была соболѣзновать о себѣ или о комъ бы то ни было, и имѣла необыкновенный даръ смотрѣть на всѣ предметы съ самой печальной и безнадежной точки зрѣнія.
   Нечего и говорить, что до величественнаго слуха мистера Домби не долетало ни малѣйшаго отголоска объ этомъ качествѣ новой няньки. Вообще, ни мистриссъ Чиккъ, ни миссъ Токсъ не смѣли и думать сообщить ему что-нибудь, что могло бы намекнуть о малѣйшемъ поводѣ къ опасеніямъ на-счетъ жизни или здоровья его сына. Мистеръ Домби рѣшилъ, что ребенокъ долженъ пройдти черезъ извѣстныя болѣзни, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Еслибъ онъ могъ откупить его отъ этихъ правъ природы или нанять другаго, который бы перенесъ на себя недуги, предназначенные его сыну, онъ готовъ бы былъ заплатить щедрое вознагражденіе. Но какъ это было невозможно, то онъ ограничивался только удивленіемъ неразборчивости природы, неотличающей его сына отъ сына любаго угольника. Главнымъ чувствомъ мистера Домби было нетерпѣніе, усиливавшееся въ постоянной прогрессіи по мѣрѣ того, какъ сынъ его подросталъ;-- нетерпѣніе увидѣть какъ-можно-скорѣе сына своего дѣйствительнымъ членомъ богатаго и могущественнаго торговаго дома Домби и Сына.
   Нѣкоторые философы утверждаютъ, будто эгоизмъ гнѣздится въ корнѣ всякой человѣческой привязанности. Конечно, мистеръ Домби видѣлъ въ сынѣ нераздѣльную часть и наслѣдника своего собственнаго величія, или величія фирмы Домби и Сына; но онъ любилъ его всею любовью, къ какой былъ способенъ. Если въ холодномъ сердцѣ его былъ теплый уголокъ, то этотъ уголокъ былъ занятъ его сыномъ; если жосткая оболочка этого куска льда могла запечатлѣться чьимъ-нибудь образомъ, то это былъ опять-таки образъ сына... правда, не столько сына-младенца, или сына-мальчика, сколько "Сына" фирмы. Вотъ причина желанія его дождаться какъ-можно-скорѣе конца всѣхъ промежуточныхъ періодовъ жизни Поля; вотъ почему онъ не безпокоился о немъ, какъ-будто жизнь его была застрахована и заколдована; вотъ почему онъ былъ непоколебимо убѣжденъ, что сынъ его долженъ сдѣлаться "Сыномъ" фирмы, съ которымъ онъ имѣлъ ежедневно мысленныя сношенія.
   Такимъ-образомъ, Поль дожилъ до пятилѣтняго возраста. Онъ былъ хорошенькій ребенокъ, хотя личико его и казалось нѣсколько-болѣзненнымъ; а пристальные взгляды его не разъ заставляли мистриссъ Виккемъ печально качать головою и тяжко вздыхать. Нравъ его обѣщалъ сдѣлаться со-временемъ достаточно властолюбивымъ, хотя нерѣдко въ немъ обнаруживалось много дѣтской игривости, и онъ вообще не былъ капризенъ. Одно было въ немъ странно: часто впадалъ въ какую-то непостижимую въ его лѣта задумчивость, и тогда, сидя въ своихъ миньятюрныхъ креслахъ, онъ смотрѣлъ и говорилъ въ родѣ тѣхъ таинственныхъ и страшныхъ маленькихъ существъ, о которыхъ разсказываютъ въ волшебныхъ сказкахъ, и которыя, имѣя отъ роду по полуторасту или но двѣсти лѣтъ, Фантастически представляютъ собою дѣтей, замѣненныхъ ими для какихъ-нибудь потребностей колдовства.
   Иногда это расположеніе духа находило на него въ дѣтской; иногда онъ впадалъ въ него внезапно, играя съ Флоренсой или запрягши миссъ Токсъ въ видѣ лошадки; тогда онъ вдругъ прерывалъ игру, говоря, что усталъ. Но чаще и вѣрнѣе всего это случалось съ нимъ, когда его кресла приносили въ комнату отца и онъ сидѣлъ въ нихъ подлѣ камина, послѣ обѣда мистера Домби. Въ это время оба они представляли самую странную картину, на которую когда-либо упадали красные отблески пылающаго камина. Мистеръ Домби, важный и натянутый, глядѣлъ на огонь; маленькое подобіе его, съ старымъ-престарымъ выраженіемъ, лица, устремляло взоры свои туда же, съ внимательностью и глубокомысліемъ мудреца. Мистеръ Домби былъ погруженъ въ запутанныя денежныя соображенія и разсчеты; маленькое подобіе его занято былъ Богъ-знаетъ какими Фантазіями, полу-образовавшимися мыслями, блуждающими мечтами. Мистеръ Домби, неподвижный и какъ будто накрахмаленный надменностью; маленькое подобіе его, также неподвижное по наслѣдству и безсознательному подражанію -- оба схожи были между собою и между-тѣмъ оба чудовищно противоположны другъ другу.
   Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, когда отецъ и сынъ просидѣли молча долгое время и мистеръ Домби зналъ, что ребенокъ не спитъ потому только, что, взглядывая на него изрѣдка, видѣлъ, какъ яркое пламя отражалось въ его глазахъ будто въ свѣтломъ алмазѣ -- маленькій Поль вдругъ прервалъ молчаніе вопросомъ:
   -- Пaпа! что такое деньги?
   Мистеръ Домби только-что о нихъ думалъ, а потому, прерванный такимъ неожиданнымъ образомъ, не нашелся что отвѣчать.
   -- Что такое деньги, Поль? Деньги?
   -- Да, что такое деньги? повторило дитя, обративъ къ отцу старое лицо свое.
   Мистеръ Домби былъ въ затрудненіи. Подумавъ нѣсколько, онъ отвѣчалъ:
   -- Золото, серебро и мѣдь; гинеи, шиллинги, полупенсы. Ты вѣдь знаешь, что это такое?
   -- О, это я знаю! Но я спрашиваю не о томъ, папа: я хочу знать, что такое деньги?
   Небо и земля! какимъ старымъ казалось его личико, когда онъ снова обратилъ его къ отцу.
   -- Что такое деньги! сказалъ мистеръ Домби, отодвинувъ нѣсколько свои кресла и глядя съ величайшимъ изумленіемъ на дерзновенную былинку, предложившую такой вопросъ.
   -- Я разумѣю, папа, что онѣ могутъ сдѣлать? возразилъ Поль, скрестивъ рученки и поглядывая поперемѣнно то на огонь, то на отца.
   Мистеръ Домби пододвинулся къ нему и погладилъ его по головѣ: "Ты со временемъ узнаешь это какъ-нельзя-лучше, мой милый. Деньги, Поль, могутъ сдѣлать все". Онъ взялъ его ручонку и потрепалъ ее, давая этотъ отвѣтъ.
   По Поль высвободилъ свою руку и, потирая ладонью ручку креселъ, посмотрѣлъ пристально на огонь, какъ-будто ожидая отъ него рѣшенія своей задачи, и повторилъ, помолчавъ немного:
   -- Все, папа?
   -- Да. Все... почти.
   -- Все значитъ все, не такъ ли, папа?
   -- Да... конечно, все.
   -- Отъ-чего же деньги не спасли мою мама? Вѣдь это было жестоко, не такъ ли?
   -- Жестоко! возразилъ мистеръ Домби, поправляя галстухъ и какъ-будто сердясь на эту идею.-- Нѣтъ. Хорошая вещь не можетъ быть жестока.
   -- Если это хорошая вещь и можетъ сдѣлать все, сказалъ ребенокъ задумчиво, глядя снова пристально на огонь: -- я удивляюсь, почему же деньги не спасли мою мама!
   Онъ сказалъ это уже не въ видѣ вопроса, понявъ, можетъ-быть, съ дѣтскою проницательностью, что поставилъ отца въ неловкое положеніе, но повторилъ мысль свою вслухъ, какъ-будто она давно уже гнѣздилась въ его головѣ и не давала ему покоя. Потомъ, подперши рукою подбородокъ, онъ продолжалъ задумчиво глядѣть на огонь, какъ-будто ища отъ него объясненія.
   Мистеръ Домби не вдругъ оправился отъ своего удивленія -- чтобъ не сказать страха, потому-что ребенокъ въ первый разъ заговорилъ съ нимъ о матери, хотя они и часто просиживали вмѣстѣ по нѣскольку часовъ. Онъ принялся растолковывать сыну, какимъ образомъ деньги, не смотря на все свое могущество, которымъ ни подъ какимъ видомъ не должно пренебрегать, не могутъ сохранить жизнь людямъ, которымъ пришло время умереть, и объявилъ, что всѣ, къ-несчастію, должны непремѣнно умереть, даже въ Сити, какъ бы они богаты ни были. Но за то деньги доставляютъ почетъ, уваженіе и дѣлаютъ насъ сильными, могущественными и славными въ глазахъ всѣхъ людей, боящихся насъ и ищущихъ нашего расположенія; деньги могутъ очень-часто отдалять даже смерть на долгое время. Деньги, на-примѣръ, доставили его мама услуги доктора Пилькинса, которыми и онъ, Поль, часто пользовался; также помѣщенія знаменитаго доктора Паркера Пепса, котораго онъ никогда не зналъ. Словомъ, деньги могутъ сдѣлать все, что только возможно сдѣлать. Все это и многое въ томъ же родѣ мистеръ Домби старался напечатлѣть въ умѣ своего маленькаго сына, который слушалъ съ большимъ вниманіемъ и, по-видимому, понялъ почти все, что ему растолковывалъ отецъ.
   -- Однако, деньги не могутъ сдѣлать меня крѣпкимъ и совершенно-здоровымъ, папа? спросилъ Поль, помолчавъ нѣсколько минутъ и потирая свои худенькія ручки.
   -- Что жь? ты крѣпокъ и совершенно-здоровъ, Поль. Развѣ это не правда?
   О, съ какимъ старымъ выраженіемъ обратилось опять къ отцу это дѣтское личико, полузадумчивое, полухитрое!
   -- Ты вѣдь здоровъ и крѣпокъ, какъ всѣ маленькіе человѣчки твоихъ лѣтъ? ге?
   -- Флоренса старше меня, а я знаю, что я не такъ здоровъ и не такъ крѣпокъ, какъ Флоренса. Я думаю, что Флоренса могла играть дольше меня, когда была такая же маленькая какъ я. Я иногда очень устаю! и у меня кости такъ болятъ... Виккемъ говоритъ, что это кости... что я не знаю что дѣлать!
   -- Ну, да. Это бываетъ вечеромъ. Маленькіе должны уставать къ ночи, и тогда они спятъ хорошо.
   -- О, нѣтъ! это бываетъ не къ ночи, папа, а днемъ; я ложусь и кладу голову на колѣни Флоренсы, а она поетъ мнѣ. Ночью мнѣ снятся такія странныя вещи!
   И онъ снова сталъ смотрѣть на огонь и потирать себѣ руки, какъ старикъ или какъ молодой домовой.
   Мистеръ Домби былъ такъ изумленъ, чувствовалъ себя такъ неловко и до того растерялся, что былъ не въ состояніи продолжать этотъ разговоръ, а могъ только смотрѣть на сына, который все глядѣлъ на огонь, пока не пришла нянька, чтобъ увести его въ дѣтскую спать.
   -- Я хочу, чтобъ за мною пришла Флоренса, сказалъ Поль.
   -- А что же вы, сударикъ Поль, развѣ не пойдете со своею нянькой?
   -- Нѣтъ, не пойду, отвѣчалъ ребенокъ, разсѣвшись въ креслахъ со всею важностью истиннаго хозяина дома.
   Нянька вышла, призывая благословеніе небесъ на его невинность, и вскорѣ явилась, вмѣсто ея, Флоренса. Ребенокъ поднялся съ внезапною живостью и обратилъ къ отцу, прощаясь съ нимъ, такое веселое, истинно-дѣтское лицо, что мистеръ Домби, хотя и обрадовался этой скорой перемѣнѣ, но былъ все-таки въ крайнемъ изумленіи.
   Когда дѣти вышли изъ комнаты, мистеру Домби показалось, что будто онъ слышитъ пѣніе пріятнаго голоска. Вспомнивъ, что, по словамъ Поля, сестра часто поетъ ему, онъ имѣлъ любопытство встать, отворить двери, прислушаться и посмотрѣть имъ вслѣдъ. Дѣвочка съ трудомъ поднималась по широкой и пустой лѣстницѣ, неся брата на рукахъ; голова его покоилась на ея плечѣ и одна рука обхватывала небрежно ея шею. Такимъ образомъ они поднимались, она пѣла не умолкая, а онъ по-временамъ вторилъ ей слабымъ голосомъ.
   Мистеръ Домби глядѣлъ на нихъ, пока они не добрались до верха лѣстницы; Флоренса пріостанавливалась нѣсколько разъ для отдыха; наконецъ, они скрылись, а онъ все-еще стоялъ на мѣстѣ, смотря вверхъ, пока холодные лучи луны, проглядывая сквозь освѣщавшее лѣстницу сверху отверстіе, не напомнили ему, что пора возвратиться въ свою комнату.
   На другой день мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ были созваны къ обѣду на домашній совѣтъ. Когда убрали скатерть, мистеръ Домби открылъ засѣданіе требованіемъ, чтобъ ему сказали тотчасъ же, прямо и безъ прикрасъ, не случилось ли чего-нибудь съ маленькимъ Полемъ и какого объ этомъ мнѣнія докторъ Пилькинсъ.
   -- Я замѣтилъ, прибавилъ мистеръ Домби: -- что мальчикъ не такъ здорово смотритъ, какъ бы я желалъ.
   -- Ты, милый Поль, отвѣчала мистриссъ Чиккъ:-- постигъ все съ разу съ твоею всегдашнею проницательностью. Дѣйствительно, милое дитя смотритъ не такъ здорово, какъ мы могли этого желать. Умъ и душа его какъ-будто слишкомъ-велики для такого маленькаго тѣла. Онъ говоритъ такія вещи, какихъ бы никакъ нельзя было ожидать отъ его лѣтъ! Напримѣръ, вчера, выраженія его о похоронахъ!
   -- Я боюсь, сказалъ мистеръ Домби недовольнымъ тономъ: -- что окружающіе Поля говорятъ ему о совершенно-неприличныхъ предметахъ. Вчера вечеромъ еще онъ говорилъ мнѣ о своихъ... о своихъ костяхъ!.. съ сердитымъ удареніемъ на послѣднемъ словѣ.-- Кому какое дѣло до... до костей моего сына? Я полагаю, что онъ не живой скелетъ.
   -- О, далеко отъ этого! воскликнула мистриссъ Чиккъ съ невыразимымъ негодованіемъ.
   -- Надѣюсь! И опять похороны! Кто говоритъ ему о похоронахъ? Мы не гробовщики, не "нѣмые" {Нѣмые люди, которыхъ нанимаютъ для богатыхъ похоронныхъ процессій.}, не могильщики, я полагаю.
   -- О, какъ далеко отъ этого!
   -- Такъ кто же внушаетъ ему подобныя мысли? Я вчера вечеромъ былъ пораженъ самымъ непріятнымъ образомъ. Кто толкуетъ ему о такихъ вещахъ, Луиза?
   -- Милый Поль, отвѣчала сестра послѣ краткаго размышленія: -- объ этомъ нечего спрашивать. Признаюсь откровенно, я не думаю, чтобы Виккемъ была женщина веселаго характера, которую бы можно было назвать...
   -- Дочерью Момуса? подсказала нѣжно миссъ Токсъ.
   -- Совершенно такъ, но она чрезвычайно-старательна, полезна и нисколько не прихотлива; право, я не видала женщины болѣе почтительной. Если милое дитя нѣсколько ослабѣло отъ послѣдней болѣзни и не вполнѣ такъ здорово, какъ бы мы желали, и чувствуетъ несовершенную крѣпость въ своихъ...
   Мистриссъ Чиккъ не вдругъ рѣшилась выговорить "ногахъ" и ждала намека отъ миссъ Токсъ, которая не замедлила подсказать:
   -- Членахъ?
   -- Членахъ! повторилъ мистеръ Домби.
   -- Кажется, что докторъ Пилькинсъ говорилъ о ногахъ, Луиза, не правда ли? замѣтила миссъ Токсъ.
   -- Конечно такъ, мой другъ, возразила мистриссъ Чиккъ тономъ кроткаго упрека.-- Но это совершенно все равно. Я говорю, что если нашъ милый ребенокъ лишится на время употребленія своихъ ножекъ, то это, по словамъ медика, болѣзнь весьма-обыкновенная у дѣтей его возраста. Чѣмъ скорѣе ты это поймешь, Поль, и допустишь, тѣмъ лучше.
   -- Ты должна знать, Луиза, замѣтилъ ея братъ: -- что я нисколько не сомнѣваюсь въ твоей естественной преданности и должномъ уваженіи къ будущему главѣ моего дома. Мистеръ Пилькинсъ видѣлъ Поля сегодня утромъ, я полагаю?
   -- О, да! мы съ миссъ Токсъ были при этомъ. Мы съ миссъ Токсъ считаемъ священнымъ долгомъ присутствовать при всѣхъ визитахъ доктора Пилькинса. Онъ человѣкъ очень знающій и увѣрялъ, что тутъ нѣтъ ничего опаснаго; но сегодня онъ совѣтовалъ для нашего милаго малютки морской воздухъ, и я убѣждена въ его благоразуміи.
   -- Морской воздухъ? повторилъ мистеръ Домби.
   -- Да. Мои Джорджъ и Фредерикъ пользовались также морскимъ воздухомъ, который очень помогъ и мнѣ самой. Я полагаю, вмѣстѣ съ миссъ Токсъ, что непродолжительное отсутствіе изъ здѣшняго дома и воздухъ Брайтона, на-примѣръ, при Физическомъ и умственномъ воспитаніи такой разсудительной женщины, какъ мистриссъ Пипчинъ.
   -- Что это за мистриссъ Пипчипъ, Луиза?
   -- Мистриссъ Пипчинъ, милый Поль, пожилая дама,-- миссъ Токсъ знаетъ всю ея исторію,-- которая съ нѣкотораго времени посвятила себя совершенно изученію дѣтства и его болѣзней и пользуется превосходнѣйшею репутаціей. Мужъ ея надорвалъ себѣ сердце... какъ это случилось, моя милая миссъ Токсъ? Я забыла подробности.
   -- Выкачивая воду изъ перуанскихъ рудниковъ.
   -- Не будучи работникомъ, разумѣется, сказала мистриссъ Чиккъ, взглянувъ на брата... (такое поясненіе было необходимо, такъ-какъ миссъ Токсъ выразилась будто-бы онъ умеръ, выкачивая воду собственноручно), но у него былъ на это употребленъ капиталъ, и предпріятіе его не удалось. Я слышала, что дѣти необыкновенно поправляются подъ надзоромъ мистриссъ Пипчинъ. Вообще, ее рекомендуютъ очень-очень многіе!
   -- Я считаю долгомъ сказать о мистриссъ Пипчинъ, почтенный сэръ, что она вполнѣ заслуживаетъ похвалы вашей милой сестрицы, замѣтила миссъ Токсъ, невинно покраснѣвъ.-- Многія дамы и джентльмены, которымъ никакъ не было суждено сдѣлаться интересными членами общества, обязаны этимъ ея попеченіямъ. Я даже слыхала, что въ заведеніи ея случалось бывать юнымъ питомкамъ нашей аристократіи.
   -- То-есть, эта почтенная женщина содержитъ родъ заведенія, миссъ Токсъ? спросилъ снисходительно мистеръ Домби.
   -- Я право не знаю, могу ли назвать ея домъ этимъ именемъ, сэръ. Вообще же, это никакъ не приготовительная школа. Можетъ-быть, я выражусь яснѣе, прибавила она самымъ сладостнымъ голосомъ: -- назвавъ его дѣтскимъ пансіономъ самаго разборчиваго разряда.
   -- На чрезвычайно-исключительной и разборчивой ногѣ, подсказала мистриссъ Чиккъ, взглянувъ на брага.
   -- О! эксклюзивность въ высшей степени!
   Во всемъ этомъ было многое по мыслямъ мистеру Домби.Мужъ мистриссъ Пипчинъ надорвалъ себѣ сердце въ перуанскихъ рудникахъ, что отзывалось богатствомъ; такой способъ надорвать себѣ сердце показался мистеру Домби приличнымъ. Кромѣ того, онъ былъ бы въ отчаяніи при одной мысли оставить сына въ домѣ хоть на одинъ часъ долѣе, когда противное было присовѣтовано врачомъ: это было бы остановкою на пути, по которому дитя должно достигнуть, хотя и медленно, до предназначенной ему великой цѣли. Онъ разсудилъ, что можетъ положиться на рекомендаціи сестры и миссъ Токсъ, зная, какъ неохотно обѣ онѣ допустили бы вмѣшательство третьяго лица во что-нибудь, касающееся его сына, и никакъ не подозрѣвая въ нихъ наклонности свалить съ себя на кого-нибудь часть отвѣтственности, которую онѣ на себя взяли. Мистеръ Пипчинъ надорвалъ себѣ сердце въ перуанскихъ рудникахъ -- прекрасно!
   -- Предположивъ послѣ завтрашнихъ справокъ, что мы отправимъ Поля въ Брайтонъ, къ этой дамѣ -- кто съ нимъ поѣдетъ? спросилъ мистеръ Домби послѣ краткаго размышленія.
   -- Я полагаю, что теперь тебѣ нельзя будетъ послать дитя никуда безъ Флоренсы, милый Поль, возразила мистриссъ Чиккъ съ нерѣшимостью.-- Онъ къ ней такъ привыкъ! Ты знаешь, онъ еще такъ молодъ и имѣетъ свои фантазіи.
   Мистеръ Домби отвернулся, подошелъ медленно къ шкафу съ книгами, отперъ его и принесъ одну книгу, которую принялся перелистывать.
   -- Никого, кромѣ ея, Луиза? сказалъ онъ, не поднимая головы и продолжая перевертывать листы.
   -- Разумѣется, еще Виккемъ. Больше никого не нужно, какъ мнѣ кажется. Ты будешь, безъ сомнѣнія, навѣщать его разъ въ недѣлю...
   -- Конечно, возразилъ мистеръ Домби, послѣ чего просидѣлъ съ часъ, глядя пристально на одну страницу, но не читая на ней ни слова.
   Знаменитая мистриссъ Пипчинъ была дивно-угрюмая, некрасивая дама, съ неблагопріятнымъ лицомъ, испещреннымъ, какъ дурной мраморъ, крючковатымъ носомъ и жосткими сѣрыми глазами, которые повидимому можно было совершенно безвредно ковать на наковальнѣ. Прошло по-крайней-мѣрѣ сорокъ лѣтъ современи кончины мистера Пипчина въ перуанскихъ рудникахъ; но вдова его все еще носила черное бомбазиновое платье, такое безлоскное, мрачное и мертвенное, что самый газъ не могъ бы его освѣтить, и одного присутствія ея было достаточно для потемнѣнія огня какого угодно множества свѣчъ. О ней вообще говорили, какъ о величайшей мастерицѣ "справляться" съ дѣтьми; весь секретъ этого достоинства состоялъ въ томъ, что она давала дѣтямъ то, чего они не любили, и не давала ничего, чѣмъ бы имъ можно было доставить хоть малѣйшее удовольствіе; такого рода система,-- дознано было на опытѣ -- способствовала какъ-нельзя-лучше укрощенію дѣтскихъ нравовъ. Вообще, она была дама самая горькая, и многіе полагали, не произошла ли какая-нибудь ошибка въ приложеніи механизма перуанскихъ помпъ, которыя выкачали изъ нея насухо всю влагу человѣческой ласковости и кротости, вмѣсто того, чтобъ выкачивать воду изъ рудниковъ.
   Замокъ этой колдуньи-укротительницы дѣтей находился въ одномъ крутомъ переулкѣ Брайтона, гдѣ почва была больше обыкновеннаго кремниста, мѣловата и бездонна, а домы больше обыкновеннаго хрупки и жидки, гдѣ всѣ палиссадники были одарены непостижимымъ качествомъ, что бы въ нихъ ни посѣяли, производить только бархатцы. Въ зимнее время ничѣмъ нельзя было выжить свѣжій воздухъ изъ покоевъ "замка", а въ лѣтнее ничѣмъ нельзя было заманить его туда. Вѣтеръ прохаживался по всему дому съ разными отраженіями, такъ-что въ домѣ постоянно раздавались звуки, похожіе на тѣ, которые производитъ приложенная къ уху раковина. Запахъ въ домѣ самъ-по-себѣ былъ не изъ свѣжихъ, а разставленные хозяйкою въ никогда-неотворявшемся окнѣ кабинета цвѣты и растенія, распространяли по атмосферѣ всего заведенія какой-то землянистый вкусъ. Выборъ этихъ растеній, безъ сомнѣнія замѣчательныхъ, какъ экземпляры ботаники, также отзывался характеромъ мистриссъ Пипчинъ: тутъ было съ полдюжины образцовъ кактуса, котораго длинные листья обвивались вокругъ шпалеръ, подобно волосатымъ змѣямъ; одна порода его же, выдвигавшая широкіе когти и походившая на клешни позеленѣлыхъ морскихъ раковъ; нѣсколько ползучихъ растеній, снабженныхъ колючими и прилипчивыми листьями; наконецъ, къ потолку былъ подвѣшенъ цвѣточный горшокъ, изъ котораго зелень казалась выкипавшею и задѣвала своими длинными концами за лица проходившихъ, напоминая имъ о паукахъ, которые, сказать мимоходомъ, въ домѣ мистриссъ Пипчинъ водились въ большомъ изобиліи.
   Такъ-какъ мистриссъ Пипчинъ брала значительныя деньги съ тѣхъ, кто могъ ей платить, а кислая ея натура не смягчалась ни для кого, то ее вообще считали женщиною, одаренною чрезвычайнотвердымъ характеромъ. Основываясь на такой репутаціи и на кончинѣ супруга своего въ перуанскихъ рудникахъ, она накопила себѣ препорядочныя деньги. Черезъ три дня послѣ разговора о ней у мистера Домби, почтенная старушка имѣла уже въ виду значительное усугубленіе своихъ доходовъ изъ кошелька этого джентльмена и принимала Флоренсу и маленькаго Поля какъ будущихъ обитателей своего дома.
   Привезшія дѣтей мисстрисъ Чиккъ и миссъ Токсъ только-что отъѣхали отъ дверей, возвращаясь домой. Мистриссъ Пипчинъ, обратясь спиною къ камину, уставилась передъ маленькими пришельцами и дѣлала имъ смотръ. Племянница ея, дѣвушка среднихъ лѣтъ, добродушная и преданная раба мистриссъ Пипчинъ, обладавшая однако тощею и переплетенною въ желѣзо наружностью, съ обожженнымъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ носомъ, снимала съ молодаго Битерстона чистую манишку, надѣтую на него по случаю парада. Миссъ Пэнки, единственная кромѣ него маленькая пансіонерка, была сейчасъ только отведена въ темницу замка -- пустую и холодную комнату, выходившую на дворъ и предназначенную для исправительныхъ цѣлей -- за то, что имѣла невѣжливость Фыркнуть три раза въ присутствіи посѣтительницъ.
   -Ну, сударь, сказала мистриссъ Пипчинъ Полю: -- каково ты меня полюбишь?
   -- Я васъ вовсе не полюблю. Я хочу домой. Это не мой домъ!
   -- Нѣтъ. Это мой.
   -- Очень горькій.
   -- Однако въ немъ есть мѣстечко еще хуже, куда мы запираемъ негодныхъ мальчиковъ.
   -- Онъ былъ тамъ? спросилъ Поль, указывая на юнаго Битерстона.
   Мистриссъ Пипчинъ кивнула въ знакъ согласія, и Полю было довольно занятія на весь остатокъ дня, чтобъ оглядывать съ головы до ногъ и разсматривать всѣ измѣненія физіономіи мальчика, подвергшагося такимъ таинственнымъ и страшнымъ испытаніямъ.
   Въ часъ былъ обѣдъ, состоявшій преимущественно изъ мучнистыхъ и растительныхъ веществъ; тогда миссъ Пэнки, маленькая дѣвочка съ кроткими голубыми глазами, которую для здоровья мыли каждое утро, была приведена въ столовую самою колдуньей и выслушала поученіе, что Фыркающіе при чужихъ никогда никому не будутъ нравиться. Когда эта истина была ей должнымъ образомъ внушена, малютку накормили рисомъ; послѣ обѣда, она произнесла благодарственную молитву, въ которой было также ввернуто благодареніе мистриссъ Пипчинъ за хорошій обѣдъ. За столомъ, племянница хозяйки, миссъ Беринтія, ѣла холодную свинину, а сама мистриссъ Пипчинъ, нуждавшаяся для здоровья въ горячей пищѣ, питалась горячими бараньими котлетами, которыя приносимы были между двумя тарелками и пахли очень-хорошо.
   Послѣ обѣда шелъ дождь, а потому прогулка по взморью была невозможна. Пищевареніе мистриссъ Пипчинъ требовало отдыха послѣ котлетъ, а потому дѣти отправились вмѣстѣ съ Берри (т. е. Бернитіей) въ темницу замка -- пустую комнату, выглядывавшую на бѣлую стѣну и колодезь, и казавшуюся еще пустѣе отъ камина безъ принадлежностей, въ которомъ никогда не зажигался огонь. Мѣсто это показалось, однако, дѣтямъ оживленнѣе всѣхъ прочихъ, потому-что Берри играла и рѣзвилась съ ними до-тѣхъ-поръ, пока мистриссъ Пипчинъ не постучалась сердито въ стѣну. По этому сигналу забавы прекратились, и Берри начала разсказывать вполголоса разныя сказки, въ чемъ время и протянулось до сумерекъ.
   Вмѣсто чая, дѣтямъ дали въ изобиліи теплой воды съ молокомъ и хлѣба съ масломъ; для мистриссъ Пипчинъ съ Берри былъ поставленъ черный чайникъ, а для одной мистриссъ Пипчинъ приносились безпрестанно жирно-намасленные горячіе тосты. Она смотрѣла, однако, такъ же угрюмо, какъ и прежде, и жосткіе сѣрые глаза ея нисколько не казались мягче.
   Послѣ чая, Берри принесла рабочую шкатулку и принялась шить съ величайшимъ усердіемъ; мистриссъ Пипчинъ надѣла очки, развернула преогромную книгу въ зеленомъ переплетѣ и начала кивать надъ нею. Каждый разъ, когда она просыпалась, нагнувшись слишкомъ-близко къ огню, молодой Битерстонъ получалъ по щелчку въ носъ за то, что онъ дремлетъ.
   Наконецъ, для дѣтей пришло время ложиться спать, что они и сдѣлали послѣ вечерней молитвы. Такъ-какъ маленькая миссъ Пэнки боялась спать одна въ потьмахъ, то мистриссъ Пипчинъ считала священнымъ долгомъ загонять ее каждый разъ лично наверхъ, какъ овцу; ничего не могло быть назидательнѣе плача бѣдной малютки, который раздавался долго послѣ того, въ самой страшной и неудобной комнаткѣ, и былъ прерываемъ по-временамъ приходомъ самой наставницы, которая потряхивала дѣвочку для того, чтобъ угомонить ее. Въ половинѣ десятаго разносился по всему дому ароматъ горячаго сладкаго мяса, безъ котораго мистриссъ Пипчинъ никакъ не могла уснуть, а вскорѣ потомъ весь замокъ погружался въ тишину и спокойствіе.
   Завтракъ слѣдующаго утра походилъ на чай прошлаго вечера, съ тою разницей, что мистриссъ Пипчинъ замѣнила тостъ булкою и казалась еще сердитѣе, когда ее скушала. Потомъ юный Битерстонъ прочиталъ во всеуслышаніе родословную изъ "Книги Бытія ", спотыкаясь на каждомъ имени; послѣ чего миссъ Пэпки увели для размятія членовъ, а его-самого для холодной морской ванны, изъ которой онъ всегда выходилъ совершенно-синимъ и несчастнымъ. Во то же время Поль и Флоренса пошли гулять по взморью съ мистриссъ Виккемъ, которая не переставала проливать слезы, и около полудня сама мистриссъ Пипчинъ присутствовала при дѣтскихъ чтеніяхъ. Такъ-какъ система ея воспитанія состояла не въ томъ, чтобъ дать дѣтскому уму развернуться и распуститься, подобно нѣжному цвѣтку, но открывать его силою какъ устрицу, то мораль этихъ повѣстей имѣла всегда самый ужасающій характеръ: герой повѣсти, шалунъ, рѣдко оканчивалъ свое поприще иначе, какъ на зубахъ какого-нибудь льва или медвѣдя.
   Вотъ какую жизнь дѣти вели у мистриссъ Пипчинъ! По субботамъ пріѣзжалъ въ Брейтонъ самъ мистеръ Домби, и Поль съ Флоренсою отправлялись пить чай въ гостинницу, гдѣ онъ останавливался. Все воскресенье проводили они вмѣстѣ съ нимъ и обыкновенно выѣзжали кататься передъ обѣдомъ. Самымъ печальнымъ вечеромъ изъ цѣлой недѣли былъ вечеръ воскресенья, потому-что мистриссъ Пипчинъ положила себѣ за правило быть въ это время сердитѣе и жостче чѣмъ во всю недѣлю. Тогда привозили обыкновенно отъ тётки ея, изъ Роттендина, маленькую миссъ Пэнки, плакавшую самыми неутѣшными слезами; а юный Битерстонъ, -- котораго всѣ родные были въ Индіи и котораго заставляли сидѣть во время службы въ церкви прямо, не шевелясь ничѣмъ и прислонясь головою къ стѣнѣ кабинета, -- страдалъ такъ невыносимо, что разъ спросилъ у Флоренсы совѣта, какъ бы ему добраться до Бепгала.
   Но всѣ вообще говорили, что мистриссъ Пипчинъ обращается съ дѣтьми систематически, въ чемъ, конечно, не было ни малѣйшаго сомнѣнія: самые рѣзвые, проживъ подъ ея гостепріимнымъ кровомъ нѣсколько мѣсяцевъ, возвращались домой весьма-присмирѣлыми.
   Съ этой достойной уваженія дамы, Поль, сидя въ своихъ маленькихъ креслахъ у камина, часто не сводилъ глазъ по цѣлымъ часамъ. Поль никогда не зналъ усталости, глядя пристально и внимательно на мистриссъ Пипчинъ. Онъ не чувствовалъ къ ней ни привязанности, ни страха; но она казалась для него чѣмъ-то уродливо-занимательнымъ, когда онъ былъ въ своемъ стариковскомъ расположеніи духа. Онъ сидѣлъ, потирая себѣ руки передъ огнемъ, и все смотрѣлъ и смотрѣлъ на нее, отъ-чего она иногда даже конфузилась, не взирая на то, что была людоѣдкой и укротительницей дѣтей. Разъ, когда онъ оставался съ нею наединѣ, мистриссъ Пипчинъ спросила, о чемъ онъ думаетъ.
   -- О васъ.
   -- А что же ты думаешь обо мнѣ?
   -- Я думаю о томъ, какъ вы должны быть стары.
   -- Такихъ вещей не должно говорить, молодой джентльменъ. Это нехорошо.
   -- Отъ-чего?
   -- Отъ-того, что неучтиво, отвѣчала она рѣзко.-- Да! Неучтиво!
   -- Неучтиво съѣдать всѣ бараньи котлеты и тосты, говоритъ Виккемъ, сказалъ Поль самымъ невиннымъ гономъ.
   -- Твоя Виккемъ, возразила мистриссъ Пипчинъ вспыхнувъ: -- негодная, дерзкая, безстыдная нахалка!
   -- Что это такое?
   -- Ничего, сударь. Вспомни повѣсть о маленькомъ мальчикѣ, котораго забодалъ до смерти бѣшеный быкъ за то, что онъ много спрашивалъ.
   -- Если быкъ былъ бѣшеный, какъ же онъ могъ знать, что мальчикъ много спрашиваетъ? Никто не пойдетъ разсказывать разныя вещи бѣшеному быку. Я не вѣрю этой повѣсти.
   -- Ты не вѣришь этой повѣсти? спросила мистриссъ Пипчинъ почти съ испугомъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Даже еслибъ это случилось съ не бѣшенымъ быкомъ, маленькій дурачокъ?
   Такъ-какъ Поль не обсудилъ вопроса съ такой точки зрѣнія и вывелъ свои заключенія основываясь на бѣшеномъ состояніи быка, то онъ призналъ себя побѣжденнымъ и замолчалъ; но долго думалъ объ этомъ съ такимъ очевиднымъ намѣреніемъ озадачить мистриссъ Пипчинъ снова, что та сочла благоразумнымъ удалиться и дать ему забыть о такомъ щекотливомъ предметѣ.
   Съ этого времени мистриссъ Пипчинъ почувствовала къ Полю такое же странное влеченіе, какое онъ чувствовалъ къ ней-самоп. Она придвигала маленькія кресла его къ себѣ, и ребенокъ просиживалъ предолго, разглядывая съ неутомимымъ вниманіемъ каждую морщину ея черстваго лица и ея жосткіе сѣрые глаза, такъ-что она иногда даже закрывала ихъ, притворяясь, будто дремлетъ, и чувствовала себя какъ-то неловко. У мистриссъ Пипчинъ была старая черная кошка, которая обыкновенно свертывалась въ клубокъ передъ самымъ каминомъ, эгоистически мурныкала и мигала на огонь. Почтенная старушка могла бы какъ-нельзя-лучше представлять собою вѣдьму, а Поль и кошка -- ея духовъ-сподвижниковъ, когда всѣ они втроемъ грѣлись у камина. Видя ихъ, никто бы не удивился, еслибъ они вдругъ вздумали подняться въ трубу и улетѣть съ первымъ сильнымъ вѣтромъ, въ темную ночь, на какое-нибудь таинственное сборище нечистой силы.
   Этого однако не случилось. Кошка, Поль и мистриссъ Пипчинъ занимали послѣ каждыхъ сумерекъ свои обычныя мѣста, и маленькій Домби, избѣгая общества юнаго Битерстона, продолжалъ изучать желѣзныя черты мистриссъ Пипчинъ, кошку и огонь вечеръ за вечеромъ, какъ-будто они были сочиненіемъ чернокнижническимъ, въ трехъ томахъ.
   Мистриссъ Виккемъ растолковывала себѣ по-своему несообразныя оригинальности маленькаго Поля и выводила изъ нихъ самыя зловѣщія заключенія. Политика мистриссъ Пипчинъ состояла отчасти и въ томъ, чтобъ не позволять своей служанкѣ входить въ дружескія сношенія съ мистриссъ Виккемъ; для этого она пряталась за дверьми и наскакивала каждый разъ на свою жертву, когда видѣла ее направляющеюся къ дверямъ комнаты мистриссъ Виккемъ. Но Берри не запрещалось этого въ свободное отъ ея многочисленныхъ занятіи время, и ей мистриссъ Виккемъ открыла свою душу.
   -- Какой онъ миленькій, когда спитъ! сказала Берри, остановившись разъ вечеромъ противъ кроватки Поля.
   -- Охъ! вздохнула Виккемъ.-- Это ему нужно.
   -- Да развѣ онъ дуренъ, когда не спитъ?
   -- Нѣтъ; о, нѣтъ! Такъ-же точно, какъ Бетси Дженни моего дяди.
   Берри смотрѣла, какъ-будто разгадывая, какія отношенія могутъ быть между Полемъ Домби и Бетси Дженни дядюшки мистриссъ Виккемъ.
   -- Жена моего дяди, продолжала мистриссъ Виккемъ:-- умерла совершенно какъ его мама. Дитя моего дяди росло точно такъ же, какъ господинъ Поль. Отъ дитяти моего дяди у людей кровь не разъ застывала въ жилахъ, да!
   -- Какъ-такъ?
   -- Я бы ни за что не желала просидѣть ночь наединѣ съ Бетси Дженни. Никакъ!
   -- Да отъ-чего же?
   -- Бетси Дженни было премиленькое дитя, такое миленькое, какихъ я видала очень-немного, и она вытерпѣла всѣ возможныя болѣзни. Но знаете, миссъ Берри, отъ ея люльки не отходила ея покойная мать. Не знаю, какъ это было и когда, или знала ли объ этомъ сама дѣвочка, но мать сидѣла надъ нею, миссъ Берри! Вы скажете: вздоръ! Не обижаюсь, миссъ. Вы можете даже позабавиться надо мною: это развлечетъ васъ въ здѣшней тюрьмѣ -- извините -- въ здѣшней могилѣ, которая меня убиваетъ. Онъ однако спитъ немножко-безпокойно. Погладьте ему спину, миссъ Берри, сдѣлайте одолженіе.
   Берри охотно исполнила ея просьбу.
   -- За Бетси Дженни, сказала мистриссъ Виккемъ самымъ торжественнымъ тономъ: -- ухаживали какъ за этимъ ребенкомъ, и она перемѣнялась такъ же, какъ онъ. Я часто видала, какъ она сидитъ и думаетъ, думаетъ, думаетъ, какъ онъ; я часто и очень-часто видала, какъ у нея было старое, старое, старое лицо, какъ у него; я много разъ слышала отъ нея такія же рѣчи, какъ отъ него. Дѣти эти очень походили другъ на друга, миссъ Берри.
   -- Жива дочь вашего дяди?
   -- Да, миссъ, она жива!
   Такъ-какъ изъ ударенія мистриссъ Виккемъ слѣдовало заключить, что кто-нибудь умеръ, то Берри спросила объ этомъ.
   -- Я не хочу васъ тревожить. Не спрашивайте меня.
   Ничѣмъ нельзя было возбудить сильнѣйшаго любопытства, а потому Берри повторила свой вопросъ. Послѣ нѣкоторой нерѣшимости и какъ-будто неохотно, мистриссъ Виккемъ положила свой ножикъ,-- она тогда ужинала,-- оглянулась вокругъ себя, посмотрѣла на спящаго Поля и сказала:
   -- Она полюбила многихъ: однихъ по прихоти, другихъ такъ... всѣ они умерли!
   Такой отвѣтъ до того поразилъ бѣдную племянницу мистриссъ Пипчинъ, что она привскочила на мѣстѣ; а мистриссъ Виккемъ указала украдкою на кровать, гдѣ спала Флоренса, потомъ сдѣлала пальцемъ нѣсколько таинственныхъ знаковъ и продолжала:
   -- Вспомните мое слово, миссъ Берри, и благодарите Бога, что маленькій Поль не очень къ вамъ привязанъ. Увѣряю васъ, и ко мнѣ также!
   Можетъ-быть, миссъ Берри, отъ сильнаго внутренняго волненія, погладила его слишкомъ-крѣпко, только ребенокъ проснулся, сѣлъ въ постели, съ жаркими и влажными отъ какого-нибудь дѣтскаго сновидѣнія волосами, и спросилъ, гдѣ Флоренса.
   Дѣвочка вскочила съ постели при первыхъ звукахъ братиныа голоса, наклонилась надъ его подушкой и убаюкала его тотчасъ же тихою пѣсенкой. Мистриссъ Виккемъ покачала головою, уронила нѣсколько слезъ, показала Берри эту маленькую группу и устремила взоры въ потолокъ.
   -- Покойной ночи, миссъ Берри, сказала она кротко: -- покойной ночи! Ваша тетушка пожилая дама, миссъ Берри; вы вѣрно не разъ объ этомъ думали.
   Хотя племянница мистриссъ Пипчинъ, спустившись внизъ, и не думала найдти распростертую безъ движенія тётку, однакожь она очень обрадовалась, когда увидѣла ее больше обыкновеннаго сердитою и строгою и съ явными признаками намѣренія жить долго и "быть отрадою всѣхъ". Въ-продолженіе всей слѣдующей недѣли, тосты и котлеты исчезали по-прежнему, и она нисколько не слабѣла, хотя маленькій Поль проводилъ вечера передъ каминомъ подлѣ нея и наблюдалъ ея черты съ усиленнымъ вниманіемъ.
   Но такъ-какъ Поль не сдѣлался сильнѣе со времени переселенія своего сюда, хотя въ лицѣ онъ и казался здоровѣе, то ему достали маленькую удобную колясочку, въ которой привозили его ко взморью, давая ему для развлеченія разрисованную азбуку и разныя книжки, назначенныя для первоначальнаго обученія. Вѣрный своимъ страннымъ прихотямъ, маленькій Домби отвергъ краснорожаго дюжаго малаго, котораго ему предложили, чтобъ возить колясочку, и выбралъ его дѣда -- заплеснѣлаго, стараго отставпаго матроса, одѣтаго въ крашеный парусинный костюмъ, пропитаннаго соленою водою и пахнувшаго какъ усыпанное морскими травами прибрежье во время отлива.
   Возимый этимъ замѣчательнымъ земноводнымъ, съ идущею подлѣ Флоренсой и слѣдуемый вѣчно-плачевною Виккемъ, Поль отправлялся каждый день на взморье. Тамъ онъ готовъ былъ сидѣть или лежать въ своей колясочкѣ по цѣлымъ часамъ, не безпокоимый ничѣмъ столько, какъ обществомъ дѣтей, разумѣется, за исключеніемъ Флоренсы.
   -- Подите прочь, говорилъ онъ каждому ребенку, который къ нему присоединялся.-- Благодарю; но вы мнѣ не нужны.
   Иногда тоненькій голосокъ спрашивалъ его на ухо, здоровъ ли онъ.
   -- Я совершенно здоровъ, благодарю васъ; по лучше ступайте играть.
   Потомъ онъ поворачивалъ голову, слѣдилъ за уходившимъ ребенкомъ и говорилъ Флоренсѣ: -- Вѣдь намъ никого не нужно, такъ ли? Поцалуй меня; Флой!
   Въ такихъ случаяхъ онъ чувствовалъ отвращеніе даже къ обществу Виккемъ и всегда радовался, когда она уходила въ сторону набирать раковинъ и знакомыхъ, чѣмъ она каждый разъ занималась. Любимое мѣсто его было совершенно-уединенное, въ сторонѣ отъ всѣхъ гуляющихъ; тамъ, съ Флоренсою, сидѣвшею подлѣ него съ работой, или читавшею ему книгу, или говорившею съ нимъ, и съ вѣтромъ, дувшимъ ему прямо въ лицо, ему не нужно было ничего.
   Разъ онъ ей сказалъ:-- Послушай, Флой, гдѣ Индія, въ которой живутъ родные этого мальчика?
   -- О, она очень, очень-далеко отсюда!
   -- На цѣлыя недѣли дороги?
   -- Да, на много недѣль пути днемъ и ночью.
   -- Еслибъ ты была въ Индіи, Флой, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: -- я бы... что сдѣлала мама? я забылъ.
   -- Любила меня! отвѣчала дѣвочка.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Развѣ я не люблю тебя, Флой? Что она сдѣлала? Умерла, да. Еслибъ ты была въ Индіи, Флой, я бы умеръ.
   Она бросила работу и положила голову на его подушку, лаская его.
   -- И я бы умерла, еслибъ ты былъ тамъ, Поль! Но тебѣ скоро будетъ лучше.
   -- О, мнѣ теперь гораздо-лучше! Я не то хочу сказать. Я хочу сказать, что я бы умеръ оставшись безъ тебя, Флой!
   Въ другой разъ и на томъ же мѣстѣ, онъ заснулъ и спалъ долго. Пробудившись вдругъ, онъ вздрогнулъ и сталъ прислушиваться.
   Флоренса спросила, что ему слышится?
   -- Я хочу знать, что оно говоритъ, отвѣчалъ онъ, глядя ей пристально въ глаза:-- море, Флой, что оно безпрестанно говоритъ?
   Она отвѣчала, что это только шумъ волнъ, которыя разбиваются о берегъ.
   -- Да, да! Но я знаю, что онѣ всегда что-то говорятъ, и всегда говорятъ то же самое. Какое тамъ мѣсто за моремъ?-- Онъ поднялся и смотрѣлъ жадно на горизонтъ.
   Она сказала, что тамъ другая земля; но онъ отвѣчалъ:-- Нѣтъ, нѣтъ! не эта! ІТо туда дальше, гораздо-дальше?
   Часто потомъ, среди разговора съ сестрою, онъ вдругъ останавливался, стараясь понять, что такое безпрестанно говорятъ волны; и часто онъ поднимался въ своей колясочкѣ, чтобъ смотрѣть далеко-далеко въ невидимую страну.
   

ГЛАВА II,
въ которой деревянный мичманъ попадаетъ въ затруднительное положеніе.

   Страсть ко всему романическому и чудесному, которою былъ такъ щедро надѣленъ Валтеръ Гэй, была причиною, что его до крайности заинтересовало приключеніе маленькой Флоренсы съ "доброю" мистриссъ Броунъ. Онъ дорожилъ этимъ воспоминаніемъ и въ особенности участіемъ своимъ въ немъ: словомъ, оно сдѣлалось избалованнымъ дитятей его воображенія.
   Мечты эти были подкрѣпляемы каждое воскресенье разговорами дяди Солля съ капитаномъ Коттлемъ. Не проходило ни одного воскреснаго вечера безъ намековъ обоихъ старыхъ друзей на Ричарда Виттингтона, лорда-мэра Лондона, и его женитьбу; въ добавокъ къ этому, капитанъ добылъ себѣ и распѣвалъ за бутылкой какую-то старинную морскую балладу, повѣствовавшую о бракѣ молодаго матроса съ "очаровательною Пегъ", дочерью шкипера и партнёра въ обладаніи ньюкестльскаго угольника-брика. При этихъ случаяхъ, намекая на отношенія Валтера къ дочери мистера Домби, онъ прогорланивалъ всегда съ особеннымъ выраженіемъ имя "Не-е-етъ", оканчивавшее каждый куплетъ.
   Открытый и безпечный племянникъ инструментальнаго мастера не анализировалъ своихъ ощущеній. Онъ почувствовалъ сильную привязанность къ пристани, гдѣ встрѣтился съ Флоренсою, и ко всѣмъ улицамъ -- хотя онѣ были вовсе не привлекательны -- по которымъ привелъ ее къ своему дядѣ. Башмаки, сваливавшіеся такъ часто съ ея ножекъ, онъ хранилъ въ своей комнаткѣ какъ драгоцѣнность; а разъ, сидя вечеромъ въ маленькой комнаткѣ за инструментальною лавкою, онъ нарисовалъ цѣлую галерею фантастическихъ портретовъ мистриссъ Броунъ, Можетъ-быть, онъ сдѣлался нѣсколько щеголеватѣе въ своемъ костюмѣ послѣ этого достопамятнаго событія и навѣрное полюбилъ прогуливаться въ свободное время по той части города, гдѣ находился домъ мистера Домби, увлекаясь неясною надеждой встрѣтить какъ-нибудь на улицѣ Флоренсу. Но всѣ чувства его были дѣтскія и невинныя въ высшей степени. Флоренса была очень-мила, и онъ находилъ удовольствіе любоваться ея хорошенькимъ личикомъ; Флоренса была беззащитною дѣвочкой, когда ему удалось оказать ей помощь и покровительство; Флоренса была благодарнѣйшимъ маленькимъ существомъ въ свѣтѣ, и его очаровывало выраженіе благодарности, сіявшей въ глазахъ ея; Флоренса была забыта и пренебрежена отцомъ, и грудь Валтера горѣла участіемъ къ ея тягостному положенію.
   Такимъ-образомъ случилось, что разъ шесть въ-теченіе года Валтеру удалось встрѣтить Флоренсу на улицѣ и снять передъ ней шляпу, а она останавливалась, протягивая ему дружески руку. Мистриссъ Виккемъ, зпавшая исторію ихъ знакомства, не обращала на это никакого вниманія; а миссъ Нипперъ, напротивъ, даже искала подобныхъ встрѣчъ, потому-что сердце ея было втайнѣ тронуто молодымъ Гэйемъ, и она надѣялась встрѣтить въ его сердцѣ нѣжное сочувствіе.
   По всѣмъ этимъ причинамъ, Валтеръ не могъ потерять изъ вида знакомства своего съ Флоренсой, и оно болѣе и болѣе врѣзывалось въ его памяти. Всѣ обстоятельства этого приключенія выставляли передъ его Фантазіей Флоренсу, но не его-самого. Иногда -- и въ такихъ случаяхъ онъ всегда ходилъ очень-скоро -- ему представлялось, какъ бы хорошо было, еслибъ онъ на другой же день послѣ этой встрѣчи ушелъ въ море, надѣлалъ чудесъ, воротился адмираломъ или по меньшей мѣрѣ капитаномъ лихаго Фрегата, съ ослѣпительными эполетами, и воротился, чтобъ жениться на Флоренсѣ, наперекоръ зубамъ, накрахмаленному галстуху и часовой цѣпочкѣ мистера Домби, а потомъ увезъ бы ее къ какимъ-нибудь далекимъ очаровательнымъ берегамъ тропическихъ странъ. Но эти порывы воображенія не превращались у него никогда въ положительную надежду: когда дядя Солль толковалъ съ капитаномъ Коттлемъ о Ричардѣ Виттингтонѣ и дочеряхъ хозяевъ, Валтеръ чувствовалъ, что онъ понимаетъ свое истинное положеніе гораздо-вѣрнѣе ихъ обоихъ.
   Онъ продолжалъ свои ежедневныя занятія и труды съ бодрымъ и веселымъ духомъ, понималъ вполнѣ несообразность пылкихъ плановъ дяди и капитана Коттля, а между-тѣмъ увлекался тысячью самыхъ несбыточныхъ фантазій, въ сравненіи съ которыми мечты ихъ обоихъ были не болѣе, какъ ежедневная существенность.
   Вотъ въ какомъ положеніи засталъ его пипчинскій періодъ. Онъ смотрѣлъ нѣсколько-старѣе, но не очень, и былъ тѣмъ же бойкимъ, открытымъ, безпечнымъ малымъ, какъ и въ то время, когда бросился на абордажъ въ кабинетъ дяди, предводительствуя имъ и партіею воображаемыхъ удальцовъ; или когда свѣтилъ старику, спускавшемуся въ погребъ за дивною мадерой.
   -- Дядя Солль, сказалъ однажды Валтеръ за завтракомъ:-- мнѣ кажется, будто вы нездоровы. Вы не завтракали. Я приведу къ вамъ доктора, если это продлится.
   -- Милый мой, онъ не пропишетъ мнѣ того, что мнѣ нужно,
   -- Чего же это, дядюшка? покупщиковъ?
   -- Да, отвѣчалъ старикъ со вздохомъ.-- Отъ нихъ мнѣ бы стало легче.
   -- Чортъ съ ними, дядюшка! воскликнулъ Валтеръ, стукнувъ кулакомъ по столу, такъ-что зазвенѣли всѣ чашки:-- когда я вижу, какъ всякій день толпы за толпами проходятъ мимо, мнѣ хочется выбѣжать, схватить за воротъ перваго встрѣчнаго и заставить его купить инструментовъ на пятьдесятъ Фунтовъ чистыми деньгами. Вы что глазѣете? продолжалъ онъ, обратясь къ остановившемуся у окна пожилому джентльмену съ напудренною головою, разумѣется, не вслухъ.-- Нечего глазѣть на телескопъ. И я съумѣю это сдѣлать. Отъ-чего бы не купить его?
   Старый джентльменъ, насытивъ свое любопытство, преспокойно пошелъ дальше.
   -- Вотъ, ушелъ! И таковы всѣ они. Но слушайте, дядюшка Солль, ободритесь, перестаньте унывать. Когда прійдутъ заказы, ихъ наберется столько, что вамъ даже не удовлетворить всѣхъ,
   -- Не дождаться мнѣ этихъ заказовъ, Валтеръ. Они не прійдутъ, пока я здѣсь хозяинъ.
   -- Да полноте, дядюшка! Перестаньте!
   Старый Солль попытался смотрѣть веселѣе и улыбнулся племяннику какъ могъ.
   -- Вѣдь дѣла идутъ какъ всегда, дядюшка? Развѣ есть что-нибудь особенное? Если есть, скажите мнѣ отк ровенно все.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Особенное? Нѣтъ, нѣтъ. Чему быть особенному?
   Валтеръ недовѣрчиво покачалъ головою.
   -- Я хочу знать въ чемъ дѣло, а вы спрашиваете меня! Послушайте, дядюшка Солль, когда я вижу васъ въ такомъ расположеніи и угадываю у васъ горе на душѣ, мнѣ, право, дѣлается жаль, что я живу съ вами.
   Дядя Солль невольно открылъ глаза.
   -- Да.
   -- Я немножко скученъ въ такихъ случаяхъ, Валтеръ.
   -- Не то, дядюшка, возразилъ Валтеръ, съ нѣжностью трепля старика по плечу.-- Хоть я васъ и очень люблю... кому жь и любить васъ больше меня? но я только вашъ племянникъ; а вамъ бы лучше было имѣть подлѣ себя добрую, хлопотливую, бодрую старушку-жену, которая бы знала, какъ отгонять отъ васъ скуку и горе. Вотъ почему я и жалѣю, что подлѣ васъ не такая старушка, а шальной и полусумасшедшій малый, который не можетъ вамъ быть товарищемъ, хотя у него и много доброй воли, но нѣтъ умѣнья, нѣтъ умѣнья, дядюшка Солль!
   -- Валли, мой милый, еслибъ эта бодрая и веселая старушка и жила здѣсь лѣтъ сорокъ пять, повѣрь, я любилъ бы ее не больше, чѣмъ люблю тебя.
   -- Знаю, дядюшка Солль, награди васъ Богъ! Но тогда вамъ было бы съ кѣмъ подѣлиться этими тяжелыми секретами, и она бы васъ утѣшала, а я не умѣю.
   -- О, да, да! Ты меня очень утѣшаешь!
   -- Ну, такъ въ чемъ же дѣло? Говорите, дядюшка! сказалъ Валтеръ, ласкаясь къ старику.
   Соломонъ Джилльсъ продолжалъ увѣрять, что ничего нѣтъ, но Валтеръ не отставалъ.
   -- Все, что я знаю, дядюшка, это...
   -- Да говорятъ тебѣ, что ничего нѣтъ!
   -- Хорошо. Значитъ, нечего и толковать, а мнѣ пора идти. Но помните, дядюшка! Если я узнаю, что вы со мною скрытничаете, я не повѣрю вамъ ни въ чемъ и не разскажу вамъ ничего о Каркерѣ-младшемъ!
   -- Узнавай, узнавай! возразилъ дядя смѣясь.
   Валтеръ пошелъ въ конторы Домби и Сына, перевертывая въ головѣ тысячу неудобоисполнимыхъ проектовъ, какъ бы поправить дѣла подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, и явился къ должности не съ такимъ веселымъ лицомъ, какъ обыкновенно.
   Въ тѣ дни жилъ за угломъ Бишопсгетъ-Стрита нѣкто мистеръ Брогли, присяжный браковщикъ и ростовщикъ, который держалъ лавку второстепенной мебели всякаго рода и самой некомфортабельной наружности. Тамъ виднѣлись стулья и умывальные приборы; столовый хрусталь и фаянсовые сервизы были разставлены на двумѣстныхъ кроватяхъ; занавѣсы разныхъ матерій развѣшены передъ коммодами и шкапами; вездѣ красовались часы столовыя и стѣнныя, которыя никогда не заводились, и зеркала, отражавшія разныя вещи, скупленныя на аукціонахъ и напоминавшія о банкротствахъ и разореніи ихъ прежнихъ обладателей.
   Самъ мистеръ Брогли былъ человѣкъ съ масляными глазами, румяный, полный и непричудливый -- одинъ изъ класса Кайевъ-Маріевъ, которые сидятъ съ большимъ удобствомъ на развалинахъ чужихъ Карѳагеновъ и всегда бываютъ въ хорошемъ расположеніи духа. Онъ заглядывалъ иногда въ лавку инструментальнаго мастера и разспрашивалъ о предметахъ его торговли; Валтеръ зналъ его на столько, что здоровался съ нимъ при встрѣчахъ на улицѣ. Но какъ знакомство его съ дядею Соллемъ было въ томъ же родѣ, то Валтеръ значительно удивился, возвратясь довольно-рано изъ конторъ, когда увидѣлъ мистера Брогли, разсѣвшагося въ кабинетѣ, съ запущенными въ карманы руками, тогда-какъ шляпа его висѣла на гвоздикѣ за дверьми.
   -- Ну, что, дядя Солль! каково вамъ теперь?
   Соломонъ Джилльсъ, сидѣвшій въ уныніи противъ своего гостя, покачалъ головою. ч
   -- Въ чемъ тутъ дѣло? спросилъ Валтеръ, и дыханіе его слегка захватило.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ничего, сказалъ мистеръ Брогли.-- Мы вамъ не мѣшаемъ.
   Валтеръ смотрѣлъ съ нѣмымъ безпокойствомъ то на дядю, то на ростовщика.
   -- Дѣло въ томъ, продолжалъ мистеръ Брогли: -- что у меня есть маленькій просроченный векселёкъ, фунтовъ на триста семьдесятъ съ чѣмъ-то...
   -- Просроченный вексель! воскликнулъ съ испугомъ Валтеръ.
   -- Да, и онъ протестовалъ. Я пришелъ самъ, чтобъ уладить это мягче и дружелюбнѣе, чѣмъ бы сдѣлали полицейскіе. Вы вѣдь меня знаете, я человѣкъ добрый.
   -- Дядюшка Солль!
   -- Валли, мой милый, это случилось со мною въ первый разъ. Такого несчастія со мною никогда еще не было! Я очень-старъ, чтобъ начинать...
   Старикъ закрылъ лицо рукою и громко зарыдалъ.
   -- Дядя Солль! Перестаньте! О, перестаньте! успокойтесь, ради Бога! кричалъ Валтеръ, убитый горестью старика.-- Мистеръ Брогли, что мнѣ дѣлать?
   -- Я бы рекомендовалъ вамъ поискать какого-нибудь пріятеля, переговорить съ нимъ и упросить его устроить дѣло вашего дядюшки.
   -- Разумѣется! Благодарю васъ. Я побѣгу къ капитану Коттлю, дядюшка! Онъ намъ поможетъ. Успокойтесь, дядя Солль, не отчаивайтесь!
   Сказавъ это, Валтеръ бросился изъ дверей, не слушая убѣжденій старика, забѣжалъ въ конторы, чтобъ извиниться подъ предлогомъ внезапной болѣзни дяди, и направился во всю прыть къ жилищу капитана Коттля.
   Капитанъ Коттль жилъ на небольшомъ каналѣ, по сосѣдству съ ост-индскими доками, противъ раздвижнаго мостика, который отворялся по-временамъ для пропуска какого-нибудь купеческаго корабля, который двигался какъ морское чудовище вдоль улицы. Вообще, любопытно было смотрѣть на постепенный переходъ отъ земнаго къ водяному, приближаясь къ квартирѣ капитана Коттля. Переходъ этотъ начинался мачтами съ флагштоками, водруженными передъ трактирами; потомъ тянулись лавки съ гернзейскими рубашками, шляпами-зюйдвестками, парусинными шароварами, широчайшими и непромокаемыми, развѣшенными по стѣнамъ и дверямъ; за ними слѣдовали кузницы, гдѣ работались якори и канатныя цѣпи, и гдѣ тяжелые молоты стучали съ утра до вечера по желѣзу. Потомъ ряды домовъ, надъ которыми развѣвались флаги. Потомъ канавы. Потомъ подстриженныя ивы. Потомъ опять канавы. Потомъ непостижимые бассейны съ грязною водою, которую едва можно было видѣть за бездною скрывавшихъ ее судовъ. Далѣе, воздухъ благоухалъ щепками, и всѣ другія ремесла поглощались мачтовымъ, весельнымъ, блоковымъ, шлюпочнымъ и паруснымъ. Потомъ невозможно было обонять ничего, кромѣ запаха рома и сахара. Наконецъ, на Бриг-Плэсѣ, въ первомъ и послѣднемъ этажѣ небольшаго домика,-- жилище самого капитана Коттля.
   Капитанъ былъ однимъ изъ тѣхъ чудаковъ, которыхъ самое живое воображеніе не можетъ представить себѣ безъ какой-нибудь, даже самой незначительной части ихъ костюма. Въ-слѣдствіе чего, когда Валтеръ постучался въ двери и капитанъ высунулъ изъ окна голову, накрытую лакированною шляпой, и показался одѣтый въ синее платье съ рубашечными воротниками величиною съ парусъ,-- молодой человѣкъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что капитанъ не можетъ явиться въ другомъ видѣ, какъ-будто самъ онъ былъ птицей, и все это его перьями.
   -- А, Вал'ръ! Постучи-ка еще. Сильнѣе! Сегодня здѣсь мытье.
   Вальтеръ въ нетерпѣніи стукнулъ скобою изо всей силы.
   -- Хорошо, сказалъ капитанъ Коттль и немедленно спряталъ голову, какъ-будто ожидая шквала.
   Онъ не ошибся. Вдова, съ голыми до плечь руками, дымившимися паромъ горячей воды и покрытыми мыльною пѣной, бросилась съ неимовѣрною быстротою отворять двери. Прежде, чѣмъ взглянула на Валтера, она взглянула на дверную скобу, измѣрила посѣтителя съ ногъ до головы сердитымъ взоромъ и изъявила удивленіе, что скоба не отлетѣла.
   -- Капитанъ Коттль дома, я его видѣлъ, сказалъ Валтеръ съ вѣжливою улыбкой.
   -- Право? О-о!
   -- Онъ сейчасъ говорилъ со мною.
   -- Говорилъ? О-о! Такъ вы передайте ему мнѣніе мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая полагаетъ, что если онъ можетъ утруждать себя разговорами изъ окна, то можетъ также спускаться и отворять двери гостямъ своимъ.
   -- Непремѣнно, сударыня, если вы позволите мнѣ войдти.
   Валтеръ поднялся по маленькой лѣстницѣ, черезъ искусственный туманъ, поднимавшійся изъ кадокъ съ -горячею водою и отъ свѣжо-вымытаго пола, и вошелъ въ комнату капитана Коттля, котораго засталъ въ засадѣ за дверьми.
   -- Никогда не былъ долженъ ей даже пенни, Вал'ръ, сказалъ капитанъ вполголоса и съ нѣкоторою робостью.-- Услуживалъ ей сто разъ и ребятишкамъ ея также, а все-таки она по-временамъ вѣдьма!
   -- Мнѣ бы слѣдовало уйдти, капитанъ.
   -- Вздоръ, Вал'ръ! Она бы меня вездѣ съискала. Садись. Ну, каковъ Джилльсъ?
   Капитанъ обѣдалъ въ это время (въ шляпѣ). Передъ нимъ стояла холодная баранина, портеръ и дымившійся въ маленькой кострюлѣ картофель. Онъ отвинтилъ крючокъ, замѣнявшій ему кисть правой руки и ввернулъ въ рукоятку ножъ, которымъ тотчасъ же началъ очищать преогромную картофелину для Валтера. Комнаты были очень-малы, крѣпко напитаны табачнымъ дымомъ, но доволыю-уютны. Все въ нихъ было установлено самымъ надежнымъ противъ морской качки образомъ, такъ-что казалось, будто капитанъ ждетъ съ-минуты-на-минуту землятресенія.
   -- Ну, а каковъ Джилльсъ?
   Валтеръ, успѣвшій между-тѣмъ перевести духъ, но потерявшій всякую бодрость, посмотрѣлъ на своего собесѣдника, воскликнулъ: "о, капитанъ Коттлъ!." и залился горькими слезами.
   Невозможно описать, въ какое отчаяніе это повергло капитана. Онъ выронилъ вилку съ картофелиной -- выронилъ бы и ножъ, еслибъ могъ -- и вытаращилъ на мальчика глаза, какъ-будто ожидая услышать, что земля разверзлась подъ лавкою инструментальнаго мастера и поглотила его стараго друга съ коричневымъ костюмомъ, хронометромъ, очками и со всѣмъ товаромъ.
   Но когда Валтеръ объяснилъ ему въ чемъ дѣло, капитанъ, послѣ минутнаго размышленія, вдругъ предался всей своей дѣятельности. Онъ поспѣшно всталъ, вывалилъ изъ жестянаго ящичка, стоявшаго на верхней полкѣ шкапа съ посудой, весь имѣвшійся у него наличный капиталъ, состоявшій изъ тринадцати фунтовъ и полукроны, и погрузилъ его въ одинъ изъ кармановъ своего необъятнаго синяго сюртука; потомъ всунулъ въ то же хранилище все свое серебро, состоявшее изъ двухъ обтертыхъ чайныхъ ложекъ и изогнутыхъ сахарныхъ щипчиковъ; вытащилъ огромные серебряные часы и осмотрѣлъ ихъ, чтобъ удостовѣриться въ ихъ цѣлости и невредимости; снова привинтилъ на мѣсто крючокъ, и, схвативъ узловатую палку, велѣлъ Валтеру идти за собою.
   Помня, однако, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ можетъ караулить его внизу, капитанъ Коттль нѣсколько задумался, какъ бы провести этого грознаго врага; наконецъ онъ рѣшился употребить военную хитрость:
   -- Вал'ръ, ступай впередъ. Скажи: "прощайте, капитанъ Коттль", когда будешь въ сѣняхъ, и запри двери; а потомъ подожди за угломъ улицы, пока меня не увидишь.
   Стратегія эта, однако, не совершенно обманула бдительность мистриссъ Мэк-Стинджеръ: она выскользнула изъ кухни и явилась въ сѣняхъ какъ духъ-мститель. Но увидя Валтера, вмѣсто ожидаемаго капитана, она проворчала что-то на-счетъ дверной скобы и снова исчезла.
   Прошло минуть пять прежде, чѣмъ капитанъ рѣшился покуситься на бѣгство; наконецъ онъ вырвался изъ дверей какъ бом148
   Словесность.
   ба и побѣжалъ къ Валтеру безъ оглядки. Тогда, отдалившись отъ своего жилища, онъ принялся что-то насвистывать.
   -- Дядя Солль шибко упалъ подъ вѣтръ, Вал'ръ?
   -- Боюсь, что да. Еслибъ вы видѣли его сегодня утромъ, вы никогда бы этого не забыли.
   -- Иди скорѣе, Вал'ръ. Надобно всегда ходить подъ форсированными парусами -- вотъ тебѣ правило на будущія времена!
   Послѣ этого, ни капитанъ, ни Валтеръ не обмѣнялись ни однимъ словомъ, пока не дошли до дверей дяди Солля, надъ которыми бѣдный деревянный мичманъ, съ инструментомъ у прищуреннаго глаза, дѣлалъ астрономическія наблюденія надъ цѣлымъ горизонтомъ, какъ-будто отъискивая какого-нибудь друга, который выручилъ бы его изъ бѣды.
   -- Джилльсъ! сказалъ капитанъ Коттль, торопливо вбѣжавъ въ кабинетъ и съ нѣжностью схвативъ старика за руку.-- Приведи хорошенько къ вѣтру, и мы вылавируемъ изъ опасности. Все, что ты долженъ сдѣлать, произнесъ онъ торжественнымъ тономъ, какъ-будто излагая одно изъ самыхъ драгоцѣнныхъ и никому неизвѣстныхъ правилъ житейской мудрости:-- это привести круче къ вѣтру!
   Дядя Солль пожалъ ему руку и поблагодарилъ за дружбу.
   Тогда капитанъ Коттль важно выложилъ на столъ свои чайныя ложки и сахарныя щипчики, серебряныя часы и наличныя деньги, и спросилъ у мистера Брогли, велика ли сумма.
   -- Ну, говорите, много ли вамъ нужно?
   -- Помоги вамъ Богъ! возразилъ ветошникъ:-- вы вѣрно не полагаете, чтобъ все это на что-нибудь годилось?
   -- А почему же нѣтъ?
   -- Почему? А потому, что нужно триста-семьдесятъ фунтовъ слишкомъ.
   -- Ничего! возразилъ капитанъ, очевидно озадаченный такими цифрами: -- однако, по-моему, все то рыба, что ни попадетъ въ ваши сѣти?
   -- Конечно. Но знаете, вѣдь селедки не киты.
   Философія этого замѣчанія поразила капитана Коттля. Онъ подумалъ съ минуту, глядя на ростовщика, какъ на великаго генія, и потомъ отозвалъ въ сторону инструментальнаго мастера.
   -- Джилльсъ! Какимъ курсомъ идетъ это дѣло? Кто кредиторъ?
   -- Тс! возразилъ старикъ.-- Пойдемъ, не говори при Валли: это поручительство за его отца -- старинное обязательство. Я уже заплатилъ изъ него много; но теперь времена со мной такъ дурны, что я не въ состояніи платить. Я это предвидѣлъ, но не могъ помочь горю. Ради Бога, ни слова при Валли!
   -- Да есть ли у тебя хоть сколько-нибудь денегъ?
   -- О, да! Какъ же!.. есть... то-есть, въ товарахъ, а я вышелъ изъ моды и ихъ никто не покупаетъ. Онѣ и здѣсь и тамъ, а лучше сказать нигдѣ!
   Говоря это, онъ оглядывался во всѣ стороны, выворачивалъ свои пустые карманы и какъ-будто старался припомнить, въ которомъ изъ ящиковъ съ инструментами положены наличныя деньги.
   -- Что мнѣ дѣлать, другъ Недъ? Лучше было бы давно продать весь этотъ хламъ -- онъ стоитъ больше моего долга -- и уѣхать доживать свой вѣкъ на балансѣ. У меня не осталось никакой энергіи. Пусть они продадутъ все и снимутъ его долой (указывая на деревяннаго мичмана).
   -- А что ты думаешь дѣлать съ Валтеромъ? Постой-ка, сядь лучше, дай подумать. Еслибъ я самъ не жилъ дрянною пенсіей, которой одному мнѣ до-сихъ-поръ кое-какъ доставало, такъ нечего было бы и толковатъ. А главное: приведи хорошенько къ вѣтру, и все будетъ хорошо!
   Дядя Солль снова поблагодарилъ ею и занялъ свое прежнее мѣсто у камина.
   Капитанъ Котгль прохаживался нѣсколько времени взадъ-и-впередъ по лавкѣ, въ глубокомъ размышленіи и сдвинувъ" свои щетинистыя черныя брови такъ пасмурно, что Валтеръ побоялся прервать нить его идей. Мистеръ Брогли, не желая стѣснять никого своимъ присутствіемъ, пошелъ бродить по лавкѣ, разсматривая, щупая и перевертывая инструменты.
   -- Вал'ръ! воскликнулъ наконецъ капитанъ.-- Я придумалъ!
   -- Что придумали, капитанъ? возразилъ мальчикъ, вдругъ оживись надеждою.
   -- Поди-ка сюда, молодецъ. Товары одинъ залогъ, я другой: твой губернаторъ долженъ выдать намъ деньги.
   -- Мистеръ Домби?!... проговорилъ Валтеръ съ отчаяніемъ.
   -- Да. Взгляни на него. Взгляни на Джилльса. Если они теперь вздумаютъ продавать все это, онъ умретъ, ты самъ знаешь. Мы не должны оставить ни одного камня неперевернутымъ -- вотъ тебѣ первый камень!
   -- Камень!.. Мистеръ Долби!..
   -- Прежде всего бѣги въ контору и узнай тамъ ли онъ. Живо!
   Валтеръ чувствовалъ, что спорить нечего, и мигомъ исчезъ. Вскорѣ онъ возвратился, запыхавшись, съ извѣстніемъ, что Домби тамъ нѣтъ: это случилось въ субботу -- онъ уѣхалъ въ Брайтонъ.
   -- Знаешь что, Вал'ръ! Поѣдемъ и мы въ Брайтонъ. Я тебя не выдамъ, мой любезный. Я тебя поддержу, Вал'ръ! Мы ѣдемъ въ Брайтонъ съ вечернимъ дилижансомъ.
   Если нельзя было обойдтись безъ мистера Домби, о которомъ Валтеръ думалъ съ ужасомъ, то онъ полагалъ, что все-таки лучше ѣхать ему одному, чѣмъ съ подкрѣпленіемъ личнаго вліянія капитана Коттля, которое врядъ ли будетъ имѣть вѣсъ въ глазахъ мистера Домби. Но такъ-какъ капитанъ былъ совершенно-противнаго мнѣнія и не сталъ бы слушать возраженій молокососа, то Валтеръ воздержался отъ малѣйшаго намека, который могъ бы ему не понравиться. А потому капитанъ, простившись наскоро съ дядей Соллемъ и сваливъ въ карманъ свой наличный капиталъ, чайныя ложки, щипчики и серебряныя часы, имѣя въ виду, какъ думалъ съ ужасомъ Валтеръ, произвести всѣмъ этимъ великолѣпное впечатлѣніе на мистера Домби, увелъ его въ контору дилижанса, увѣряя по дорогѣ, что онъ его не покинетъ и будетъ держаться подлѣ него до послѣдней минуты.
   

ГЛАВА III,
заключающая въ себѣ послѣдствія бѣдственнаго положенія деревяннаго мичмана.

   Майоръ Бэгстокъ, послѣ частыхъ и долговременныхъ наблюденій въ театральную трубочку, черезъ Принцессъ-Плэсъ, надъ маленькимъ Полемъ Домби, и собравъ о немъ самыя подробныя свѣдѣнія черезъ своего "товарища", вошедшаго въ постоянныя сношенія съ горничною миссъ Токсъ, дошелъ до заключенія: "Домби, сэръ, человѣкъ, съ которымъ стоитъ познакомиться; а Дж. Б. малый, какъ нарочно созданный для такого знакомства".
   Миссъ Токсъ, однако, продолжала держать майора на благородной отъ себя дистанціи, и онъ, Видя, что черезъ нее ему врядъ ли сойдтись съ мистеромъ Домби, рѣшился положиться на случай, который, какъ онъ замѣчалъ въ своемъ клубѣ, "былъ пятьдесятъ разъ противъ одного въ пользу Джое Б., сэръ, съ-тѣхъ-поръ, какъ старшій братъ его умеръ отъ "Желтаго Джека" {Yellow Jack -- такъ называютъ желтую горячку расположенныя въ Вестиндіи англійскія войска и флотъ. Прим. перевод.} въ Вестиндіи".
   Случай заставилъ себя прождать нѣсколько времени, но наконецъ пришелъ на помощь майору Бэгстоку. Когда цвѣтной слуга донесъ ему со всѣми подробностями объ отсутствіи миссъ Токсъ на брайтонской службѣ, майоръ вдругъ почувствовалъ себя нѣжно-тронутымъ воспоминаніями о дружбѣ своей съ Биллемъ Битерстономъ, который писалъ ему изъ Бенгала, чтобъ онъ, если ему какъ-нибудь прійдется быть въ Брайтонѣ, навѣстилъ тамъ его единственнаго сына. Но когда "туземецъ" донесъ о пребываніи Поля у мистриссъ Пипчинъ, и майоръ увѣрялъ, что счастіе само идетъ къ нему, такъ-какъ ему писали о жительствѣ тамъ же маленькаго Битерстона,-- онъ внезапно слегъ отъ страшнаго припадка подагры и въ порывѣ досады пустилъ въ "туземца" стуломъ, въ знакъ благодарности за его вѣсти.
   Наконецъ, поправившись, майоръ поѣхалъ въ одну субботу въ Брайтонъ, посадивъ за собою туземца. Во всю дорогу онъ мыслей, но обращалъ разныя свирѣпыя фразы къ миссъ Токсъ и радовался тому, что завоюетъ приступомъ мистера Домби, о которомъ она такъ секретничала, и для котораго покинула его-самого.
   -- О-то, сударыня! говорилъ онъ, и каждая жилка на лицѣ его раздувалась въ веревку:-- вы намѣрены дать отставку Джое Бэгстоку? Рано еще, сударыня, рано! Годдемъ, сэръ, рано еще! Джое живъ, сэръ. Дж. Б. тугъ, сударыня. Тугъ и чер-тов-ски лукавъ!
   И дѣйствительно, маленькій Битерстонъ нашелъ его очень-тугимъ, когда отправился съ нимъ прогуляться по взморью: майоръ, съ цвѣтомъ лица, похожимъ на стильтонскій сыръ, и глазами, выпучеными какъ у морскаго рака, шагалъ-себѣ, нисколько не помышляя объ увеселеніи юнаго Битерстона, котораго влекъ за руку, озираясь на всѣ стороны и ища всюду мистера Домби и его дѣтей.
   Майоръ, отобравшій нужныя свѣдѣнія отъ мистриссъ Пипчинъ, высмотрѣлъ, наконецъ, Поля и Флоренсу, направлявшихся къ нему, въ сопровожденіи какого-то величаваго джентльмена. Онъ спустился прямо на нихъ, и, по весьма-естественнымъ причинамъ, при встрѣчѣ, маленькій Битерстонъ заговорилъ съ своими товарищами-страдальцами. Майоръ остановился, чтобъ полюбоваться на нихъ, вспомнилъ, что видѣлся и говорилъ съ ними у пріятельницы своей, миссъ Токсъ, въ Принцессъ-Плэсѣ, объявилъ, что Поль молодецъ, какихъ мало, и что онъ его маленькій пріятель; спросилъ его, помнитъ ли онъ Джое Б., майора; и наконецъ, какъбудто спохватившись, что упустилъ изъ вида свѣтскія приличія, началъ извиняться передъ мистеромъ Домби.
   -- Но, сударь, вотъ этотъ маленькій пріятель снова дѣлаетъ меня самого мальчикомъ. Старый солдатъ, сэръ, майоръ Бэгстокъ, къ вашимъ услугамъ, не стыдится сознаться въ этомъ.-- Майоръ приподнялъ шляпу.-- Годдемъ, завидую вамъ, сэръ! воскликнулъ онъ съ внезапною горячностью, но потомъ, какъ-будто опомнясь, прибавилъ:-- извините мою вольность.
   Мистеръ Домби просилъ не упоминать объ этомъ.
   -- Старый служака, сэръ. Прокопченный, высушеный солнцемъ, изношенный старый пёсъ-майоръ, сэръ, не боится быть осужденъ за свои причуды такимъ человѣкомъ, какъ мистеръ Домби. Я имѣю, безъ сомнѣнія, честь говорить съ мистеромъ Домби?
   -- Я теперешній недостойный представитель этого имени, майоръ, возразилъ мистеръ Домби.
   -- Годдемъ, сэръ! это знаменитое имя. Такое имя, сударь, которое всѣ знаютъ и произносятъ съ уваженіемъ въ британскихъ колоніяхъ. (Онъ сказалъ это съ твердостію, какъ-будто вызывая самого мистера Домби осмѣлиться противорѣчить ему.) Это такое имя, сударь, которое человѣкъ признаетъ съ гордостью. Въ Джоѣ Бэгстокѣ, сэръ, нѣтъ ни капли лести,-- это часто замѣчалъ его высочество герцогъ Йоркскій. Джое простой старый воинъ. Но это имя великое. Клянусь Богомъ, имя знаменитое! прибавилъ онъ торжественно.
   -- Вы такъ любезны, что, можетъ-быть, цѣните его выше, чѣмъ оно заслуживаетъ, майоръ.
   -- Нѣтъ, сударь! Вотъ мой маленькій пріятель скажетъ вамъ, что Джое Бэгстонъ прямой, не льстивый, открытый старый козырь. Этотъ мальчикъ, сударь, продолжалъ майоръ вполголоса: -- займетъ мѣсто въ исторіи. Этотъ мальчикъ, сэръ, не какое-нибудь обыкновенное произведеніе природы. Берегите его, мистеръ Домби.
   Мистеръ Домби выразилъ знакомъ, что постарается послѣдовать совѣту майора.
   -- Вотъ этотъ мальчикъ, сэръ, указавъ на него тростью:-- сынъ Битерстона, который въ Бенгалѣ. Отецъ его Билль Битерстонъ, былъ прежде изъ нашихъ. Мы съ нимъ были старинные друзья. Куда бы вы ни сунулись, вамъ вѣрно пришлось бы слышать только о Биллѣ Битерстонѣ и Джое Бэгстокѣ. А вы думаете, я слѣпъ къ недостаткамъ этого мальчика? Нисколько. Онъ дуракъ, сударь.
   Мистеръ Домби взглянулъ на оскорбленнаго такимъ титуломъ мальчика, о которомъ зналъ по-крайней-мѣрѣ столько же, какъ самъ майоръ, и сказалъ снисходительно:
   -- Не-уже-ли?
   -- Да, сударь, онъ дуракъ. Джое Бэгстокъ никогда не употребляетъ прикрасъ. Сынъ его задушевнаго друга, Билля Битерстона, дуракъ отъ природы.
   Майоръ засмѣялся, и смѣялся, пока не почернѣлъ.
   -- Моему маленькому пріятелю предназначено учиться въ публичной школѣ, сэръ? спросилъ онъ, когда поправился.
   -- Я еще не совершенно рѣшился. Думаю, что нѣтъ. Онъ слабаго сложенія.
   -- Если слабаго сложенія, сударь, вы правы. Въ Сэндгорстѣ могли выжить только дюжіе ребята. Мы тамъ подвергали другъ друга пыткѣ, сэръ. Мы жарили новичковъ на маломъ огнѣ, сэръ, и вѣшали ихъ за ноги изъ окна. Я самъ, Джое Богстонъ, висѣлъ такимъ образомъ цѣлыя тринадцать минутъ!
   Синее лицо майора вполнѣ подтверждало истину этихъ словъ.
   -- Но за то мы вышли такими, какими были, сэръ, продолжалъ майоръ, поправляя съ гордостью галстухъ.-- Мы были кованымъ желѣзомъ, сэръ. Вы остаетесь здѣсь, мистеръ Домби?
   -- Я обыкновенно пріѣзжаю сюда разъ въ недѣлю, майоръ, и всегда останавливаюсь въ Бедфордской-Гостинницѣ.
   -- Буду имѣть честь явиться къ вамъ въ Бедфордскую-Гостинницу, сэръ, если позволите. Джое Бэгстокъ вообще не любитъ дѣлать визитовъ, но мистеръ Домби не изъ обыкновенныхъ людей. Я премного обязанъ моему маленькому пріятелю за честь знакомства съ вами.
   Мистеръ Домби отвѣтилъ ему очень-благосклонно, и майоръ, погладивъ но головѣ Поля и сказавъ о Флоренсѣ, что ея хорошенькіе глазки скоро начнутъ сводить съ ума молодёжь, и даже стариковъ, если они доживутъ до этого, шевельнулъ юнаго Битерстона тростью, раскланялся и пошелъ дальше полурысью, покашливая очень-величаво.
   Въ-слѣдствіе своего обѣщанія, майоръ сдѣлалъ визитъ мистеру Домби; а мистеръ Домби, справившись напередъ со спискомъ арміи, посѣтилъ майора. Послѣ того майоръ посѣтилъ мистера Домби въ городѣ и въ слѣдующую субботу пріѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ въ Брайтонъ. Короче сказать, мистеръ Домби и майоръ сошлись между собою необычайно-скоро и необычайно-хорошо. Мистеръ Домби, говоря однажды съ сестрою о майорѣ, замѣтилъ, что онъ былъ нѣсколько-выше обыкновенныхъ военныхъ людей и понималъ съ удивительною вѣрностью важность вещей, даже вовсе-несопряженныхъ съ военнымъ ремесломъ.
   Наконецъ мистеръ Домби; привезя разъ къ дѣтямъ мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, и встрѣтя майора въ Брайтонѣ, пригласилъ его обѣдать въ Бедфордскую-Гостинницу, наговоривъ напередъ миссъ Токсъ нѣсколько комплиментовъ на-счетъ ея знакомца и сосѣда. Отъ этого миссъ Токсъ была чрезвычайно-интересна за обѣдомъ, конфузилась и краснѣла, а майоръ усиливалъ ея душевное волненіе жалобами на свое одиночество и на то, что она его забыла и покинула въ Принцессъ-Плэсѣ.
   Присутствовавшіе были очень-доволыіы другъ другомъ, тѣмъ болѣе, что майоръ овладѣлъ всѣмъ разговоромъ и обнаружилъ въ этомъ случаѣ такой же аппетитъ, съ какимъ поглощалъ всѣ лакомства изъисканнаго стола Бедфордской-Гостинницы. Мистеръ Домби, всегда молчаливый и серьёзный, нисколько не мѣшалъ майору блистать, а майоръ, чувствуя свои преимущества и будучи въ превосходномъ расположеніи духа, изобрѣталъ такое безчисленное множество измѣненій своему имени, что самъ себѣ удивлялся. Словомъ, обѣдъ показался всѣмъ очень-пріятнымъ. Майора сочли за человѣка, обладающаго необычайнымъ даромъ слова и неистощимою любезностью, а когда онъ простился послѣ долгаго роббера виста, мистеръ Домби привѣтствовалъ снова краснѣвшую миссъ Токсъ на счетъ ея знакомца и сосѣда.
   Возвращаясь въ гостинницу, гдѣ онъ самъ остановился, майоръ повторялъ про себя безпрестанно съ весьма-самодовольнымъ видомъ:
   -- Хитёръ, сударь, хитёръ, чертовски-хитёръ! Да, миссъ! Вамъ хочется сдѣлаться мистриссъ Домби, ге? Но Джое Бэгстокъ еще живъ! Онъ не спитъ, сэръ; глаза его широко открыты! Подождите, миссъ! Глубокомысленна, ге? Но Джое Бэгстокъ чер-тов-ски хитёръ!
   На другой день послѣ этого обѣда, въ воскресенье, когда мистеръ Домби, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ сидѣли за завтракомъ и похваливали майора, вдругъ вбѣжала въ комнату Флоренса съ раскраснѣвшимися щеками и радостью въ глазахъ.
   -- Папа, папа! Здѣсь Валтеръ! но онъ не хочетъ войдти!
   -- Кто? возразилъ мистеръ Домби.-- О комъ она говоритъ? Что тамъ такое?
   -- Валтеръ, папа, отвѣчала дѣвочка съ робостью, почувствовавъ, что обратилась къ отцу, очень-Фамильярно.-- Тотъ, кто нашелъ меня когда я заблудилась.
   -- Она говоритъ о молодомъ Гэнѣ, Луиза? сказалъ мистеръ Домби, нахмуривъ брови.-- Право, у нея сдѣлались какія-то странныя манеры. Не можетъ быть, чтобъ она говорила о молодомъ Гэйѣ. Посмотри, Луиза, кто тамъ.
   Мистриссъ Чиккъ поспѣшно вышла въ сѣни и воротилась съ извѣстіемъ, что тамъ молодой Гэй вмѣстѣ съ какимъ-то необычайно-страннымъ человѣкомъ, но что молодой Гэй не осмѣливается помѣшать завтраку мистера Домби и ждетъ, когда ему будетъ угодно позволить войдти.
   -- Пусть мальчикъ войдетъ, сказалъ мистеръ Домби.-- Въ чемъ дѣло, Гэй? Кто тебя прислалъ? Развѣ некому было пріѣхать ко мнѣ?
   -- Извините, сударь. Я не былъ посланъ. Я осмѣлился обезпокоить васъ самъ и надѣюсь, что вы меня извините, если удостоите выслушать.
   Но мистеръ Домби, не слушая его, съ нетерпѣніемъ разсматривалъ стоявшій за нимъ предметъ.
   -- Это что? сказалъ онъ.-- Кто тамъ? Я полагаю, что вы ошиблись и вошли не въ тѣ двери, сударь.
   -- О, мнѣ очень жаль, что я безпокою васъ не одинъ, сударь, вскричалъ торопливо Валтеръ:-- но это... это капитанъ Коттль, сударь.
   -- Вал'ръ, не зѣвай на брасахъ! замѣтилъ капитанъ густымъ басомъ.
   Тутъ капитанъ, вышедъ нѣсколько впередъ, вполнѣ обнаружилъ замѣчательный синій костюмъ свой, огромные рубашечные воротники и узловатый носъ, и принялся раскланиваться съ мистеромъ Домби и вѣжливо привѣтствовать дамъ крючкомъ правой руки, держа въ лѣвой свою жосткую лакированную шляпу, нарѣзавшую ему красный экваторъ на головѣ.
   Мистеръ Домби смотрѣлъ на этотъ феноменъ съ изумленіемъ и негодованіемъ. Маленькій Поль, вошедшій вслѣдъ за Флоренсою, отступилъ къ миссъ Токсъ, когда капитанъ началъ размахивать крючкомъ и установился въ оборонительномъ положеніи.
   -- Ну, Гэй, сказалъ мистеръ Домби:-- что привело тебя ко мнѣ?
   Капитанъ снова замѣтилъ ободрительно:-- Вал'ръ, не зѣвай на брасахъ!
   -- Я боюсь, сударь, началъ съ трепетомъ Валтеръ: -- что позволилъ себѣ большую смѣлость. Я увѣренъ въ этомъ. Я бы врядъ ли рѣшился, даже пріѣхавъ сюда, просить позволенія говорить съ вами, еслибъ не встрѣтилъ миссъ Домби и...
   -- Прекрасно! прервалъ мистеръ Домби, слѣдя за его взорами, когда онъ взглянулъ на внимательную Флоренсу и нахмурясь невольно, видя какъ она ободряетъ его улыбкою.-- Продолжай.
   -- Да, да, вмѣшался капитанъ.-- Хорошо сказано! Продолжай, Вал'ръ.
   Капитанъ Коттль долженъ бы былъ разсыпаться въ прахъ отъ брошеннаго на него мистеромъ Домби уничтожающаго взгляда. Но онъ, не понимая своего преступленія, прищурилъ въ невинности сердечной одинъ глазъ, давая знать мистеру Домби, что Валтеръ сначала нѣсколько сконфузился, но скоро оправится.
   -- Меня привело къ вамъ совершенно-частное и лично до меня касающееся дѣло, сударь, продолжалъ Валтеръ прерывающимся голосомъ: -- и капитанъ Коттль....
   -- Здѣсь! отозвался капитанъ, въ удостовѣреніе того, что онъ тутъ и что на его содѣйствіе можно вполнѣ положиться.
   -- Который очень-старинный другъ моего бѣднаго дяди и прекрасный человѣкъ... онъ былъ такъ добръ, что вызвался ѣхать сюда вмѣстѣ со мною, въ чемъ я не могъ ему отказать.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, замѣтилъ капитанъ съ самодовольствіемъ.-- Разумѣется, нѣтъ. Какой отказъ. Продолжай, Вал'ръ!
   -- А потому сударь, сказалъ Валтеръ, осмѣливаясь встрѣтить взглядъ мистера Домби и сдѣлавшись храбрѣе отъ отчаянія:-- потому я пришелъ съ нимъ, сударь, сказать, что бѣдный мой дядя въ самомъ горестномъ положеніи. Теряя постепенно покупщиковъ, онъ сдѣлался не въ состояніи произвести уплату по одному обязательству, что мучило его многіе мѣсяцы сряду -- я это знаю -- и теперь въ домѣ его кредиторъ съ протестомъ. Онъ въ опасности лишиться всего и умретъ съ огорченія. Еслибъ вы сдѣлали ему благодѣяніе, по добротѣ своей, и, зная его давно, какъ человѣка достойнаго уваженія, спасли его изъ теперешней бѣды, мы бы не знали какъ благодарить васъ!
   Глаза Валтера наполнились слезами; глаза Флоренсы также. Мистеръ Домби это замѣтилъ, хотя по-видимому смотрѣлъ на одного только Валтера.
   -- Сумма очень-большая, сударь, продолжалъ Валтеръ.-- Больше трехсотъ Фунтовъ. Дядя мой совершенно убитъ этимъ несчастіемъ и совершенно не въ состояніи сдѣлать что-нибудь для своего облегченія. Онъ даже не знаетъ, что я здѣсь... Вамъ угодно знать точную сумму, сударь? Право, я самъ не знаю. Вотъ товары моего дяди, на которые уже нѣтъ требованій; вотъ капитанъ Коттль, который также желаетъ быть поручителемъ въ уплатѣ. Я... я едва смѣю упоминать о своемъ собственномъ жалованьѣ; но еслибъ вы позволили ему скопляться... для уплаты... впередъ... честный... добрый старикъ... несчастный... Валтеръ, послѣ этихъ безсвязныхъ восклицаній, замолчалъ и опустилъ голову.
   Полагая этотъ моментъ благопріятнымъ для обнаруженія своихъ драгоцѣнностей, капитанъ Коттль приблизился къ столу, и, очистивъ на немъ мѣсто между чашками и тарелками, выложилъ свои серебряныя часы, наличныя деньги, серебряныя ложечки и сахарныя щипчики. Собравъ всѣ эти вещи въ груду, чтобъ онѣ смотрѣли какъ-можно-драгоцѣннѣе, онъ произнесъ слѣдующее:
   -- Полхлѣба лучше, чѣмъ безъ хлѣба: такое замѣчаніе хорошо и для крошекъ. Вотъ ихъ нѣсколько. Готовъ также передать свою пенсію -- сто фунтовъ въ годъ. Если на свѣтѣ есть человѣкъ, биткомъ начиненный ученостью -- это старый Солль Джилльсъ. Если есть малый, который обѣщается сдѣлаться козыремъ -- вотъ онъ! Это Вал'ръ!
   Капитанъ возвратился на прежнее мѣсто съ видомъ человѣка, преодолѣвшаго послѣднее затрудненіе.
   Когда Валтеръ замолчалъ, мистеръ Домби взглянулъ на своего сына, который, видя, какъ Флоренса молча плакала повѣсивъ голову, старался утѣшить се и посматривалъ то на Валтера, то на отца съ особенно-выразительнымъ лицомъ. Послѣ рѣчи капитана Коттля, на которую мистеръ Домби отвѣчалъ взглядомъ надменнаго равнодушія, онъ снова обратилъ взоры на сына и смотрѣлъ на него нѣсколько времени въ молчаніи.
   -- Откуда произошелъ этотъ долгъ? спросилъ наконецъ мистеръ Домби.-- Кто кредиторъ?
   -- Онъ не знаетъ, отвѣчалъ капитанъ, положивъ руку на плечо Валтера.-- Я знаю. Солль Джилльсъ помогъ одному человѣку, который давно уже умеръ и за котораго переплатилъ много денегъ. Если угодно знать подробнѣе, скажу наединѣ.
   -- Люди, у которыхъ достаточно своихъ собственныхъ заботъ, сказалъ мистеръ Домби, не замѣчая таинственныхъ знаковъ, дѣлаемыхъ ему капитаномъ Коттломъ за спиною Валтера:-- не должны увеличивать своихъ затрудненій, обязуясь за другихъ людей: это непростительно, самонадѣянно и даже въ нѣкоторомъ родѣ безчестно, прибавилъ онъ сурово.-- Да, это большая самонадѣянность, которую могутъ дозволить себѣ только люди богатые. Поль, поди сюда!
   Дитя повиновалось, и мистеръ Домби посадилъ его къ себѣ на колѣни.
   -- Еслибъ у тебя теперь были деньги... Смотри на меня!
   Поль, глядѣвшій попеременно то на Валтера, то на Флоренсу, вперилъ взоры прямо въ глаза отцу.
   -- Еслибъ у тебя были деньги... столько, какъ говоритъ молодой Гэй, что бы ты сдѣлалъ?
   -- Отдалъ бы ихъ старому дядѣ.
   -- Отдалъ бы взаймы его старому дядѣ, ге? Прекрасно! Когда выростешь, мы будемъ вмѣстѣ употреблять мои деньги.
   -- Домби и Сынъ, замѣтилъ Поль, издавна наученный этой фразѣ.
   -- Домби и Сынъ, да. Хочешь ли ты теперь начать быть Домби и Сыномъ, и ^судить этими деньгами дядю молодаго Гэйя?
   -- О, да, папа! прошу васъ! Флоренса хочетъ этого также.
   -- Дѣвочкамъ нечего дѣлать съ Домби и Сыномъ. Хочешь ли этого ты?
   -- Да, папа, да!
   -- Будь по-твоему. Видишь ли ты, Поль, прибавилъ онъ вполголоса:-- кёкъ сильны деньги и какъ люди стараются добыть ихъ. Молодой Гэи пришелъ сюда издалека, чтобъ достать денегъ, а ты, человѣкъ богатый и сильный, снабжаешь его ими и дѣлаешь ему этимъ большое одолженіе.
   Поль обратилъ къ мистеру Домби свое стариковское лицо, выражавшее, что онъ ясно понялъ смыслъ этого нравоученія; но лицо это немедленно сдѣлалось снова дѣтскимъ, когда онъ соскользнулъ съ колѣна отца, подбѣжалъ къ Флоренсѣ и упрашивалъ ее перестать плакать, потому-что онъ далъ денегъ молодому Гэіію.
   Мистеръ Домби сѣлъ за письменный столикъ, написалъ записку и запечаталъ ее. Въ-продолженіе этого промежутка, Поль и Флоренса шептались съ Валтеромъ, а капитанъ Коттль смотрѣлъ лучезарно на всѣхъ троихъ съ такими дерзновенными идеями, какихъ бы мистеръ. Домби никакъ не рѣшился подозрѣвать въ немъ. Когда записка была кончена, мистеръ Домби возвратился на свое прежнее мѣсто и протянулъ ее Валтеру:
   -- Отдай это завтра утромъ мистеру Каркеру. Онъ распорядится, чтобъ одинъ изъ моихъ тотчасъ же освободилъ твоего дядю отъ протеста, выплативъ нужную сумму, и устроится съ нимъ на счетъ этого долга, какъ будетъ удобнѣе по обстоятельствамъ твоего дяди. Можешь считать, что это сдѣлано для тебя моимъ сыномъ.
   Валтеръ, обрадованный и растроганный, хотѣлъ выразить хоть часть своей благодарности, но мистеръ Домби остановилъ его:
   -- Это сдѣлано моимъ сыномъ. Я объяснилъ ему, что нужно, и онъ понялъ. Я не желаю слышать ничего больше.
   Такъ-какъ руки мистера Домби указывали на двери, то Валтеру осталось только поклониться и уйдти. Миссъ Токсъ, видя, что и капитанъ нахмѣренъ сдѣлать то же самое, обратилась къ мистеру Домби:
   -- Почтенный сэръ (щедрость мистера Домби извлекла обильныя слезы изъ глазъ миссъ Токсъ и мистриссъ Чиккъ) я полагаю, что вы пропустили безъ вниманія одно обстоятельство. Извините меня, сэръ, по въ возвышенномъ благородствѣ своемъ вы забыли объ одной подробности...
   -- Право, миссъ Токсъ?
   -- Тотъ джентльменъ... съ инструментомъ, продолжала миссъ Токсъ, взглянувъ на капитана Коттля:-- оставилъ на столѣ, у вашего локтя...
   -- Боже милосердый! воскликнулъ мистеръ Домби, отметая отъ себя богатство капитана какъ соръ.-- Уберите эти вещи. Миссъ Токсъ, я вамъ благодаренъ; вы поступили съ всегдашнимъ своимъ благоразуміемъ. Прошу васъ, сударь, уберите все это!
   Капитанъ Коттль понялъ, что ему не остается ничего болѣе, какъ повиноваться. Но его до крайности поразило великодушіе мистера Домби, отказавшагося отъ нагроможденныхъ подъ его рукою сокровищъ: уложивъ все въ карманы, капитанъ не могъ удержаться, чтобъ не схватить единственною оставшеюся у него лѣвою рукою щедрую руку его, къ ладони которой приложилъ свой крючокъ, въ знакъ восторженнаго удивленія. Отъ такого прикосновенія теплыхъ чувствъ и холоднаго желѣза, у мистера Домби дрожь пробѣжала по всему тѣлу.
   Тогда капитанъ, расшаркиваясь съ дамами, поцаловалъ имъ нѣсколько разъ свой крючокъ съ необычайною ловкостью и любезностью, и простившись особенно съ Полемъ и Флоренсой, послѣдовалъ за Валтеромъ изъ комнаты. Флоренса побѣжала за ними, чтобъ послать ласковое привѣтствіе старому Соллю, но мистеръ Домби позвалъ ее назадъ и велѣлъ оставаться на мѣстѣ.
   -- Не-уже-ли ты никогда не будешь настоящею Домби? сказала ей мистриссъ Чиккъ съ трогательнымъ упрекомъ.
   -- Ахъ, не сердитесь на меня, милая тётушка! Я такъ благодарна папа!
   Она бы бросилась обнимать отца, еслибъ осмѣлилась; но не рѣшаясь на это, она только смотрѣла на него съ выраженіемъ самой глубокой благодарности. А онъ сидѣлъ въ задумчивости, взглядывая на нее по временамъ съ безпокойствомъ, но больше слѣдуя за движеніями Поля, который гордо расхаживалъ по комнатѣ, радуясь своему новому величію, снабдившему деньгами молодаго Гэйя.
   А что Гэй -- что Валтеръ?
   Валтеръ былъ до крайности радъ, что ему удалось выручить своего бѣднаго дядю изъ когтей полицейскихъ и ростовщиковъ; онъ былъ до крайности радъ, сообщивъ дядѣ добрыя вѣсти и устроивъ всѣ дѣла на слѣдующее же утро; онъ съ наслажденіемъ сидѣлъ вечеромъ въ маленькомъ кабинетѣ, вмѣстѣ съ капитаномъ Коттлемъ и старымъ Соллемъ; восхищался, видя, какъ ожилъ инструментальный мастеръ и какъ радовался, что деревянный мичманъ снова принадлежитъ ему. Но, нисколько не упрекая Валтера въ неблагодарности къ мистеру Домби, должно сказать, что онъ былъ угнетенъ и униженъ: онъ чувствовалъ, какъ разсыпались его пламенныя надежды, и какая неизмѣримая бездна отдѣляетъ его отъ Флоренсы.
   Капитанъ Коттль смотрѣлъ на это совершенно-иначе. По его соображеніямъ, свиданіе, при которомъ ему случилось присутствовать, было такъ удовлетворительно для его виттингтонскихъ замысловъ, что Валтеру оставалось не больше, какъ шагъ или два до формальнаго обрученія съ Флоренсой. Въ полномъ удовольствіи отъ этого убѣжденія и радуясь счастью вырученнаго изъ бѣды друга, капитанъ раза три проревѣлъ за бутылкою свою балладу объ "очаровательной Не-е-е-гъ", стараясь вклеить въ нее имя Флоренсы и не находя къ этому другой возможности, какъ передѣлавъ его на "Фле-е-е-гъ!"
   

ГЛАВА IV.
Появленіе Поля на новой сценѣ.

   Мистриссъ Пипчинъ, не смотря на свою потребность въ пищеварительномъ отдыхѣ послѣ бараньихъ котлетъ, была состроена изъ такихъ крѣпкихъ матеріаловъ, что ни одно изъ предвѣщаній мистриссъ Виккемъ не сбылось, и она рѣшительно не обнаруживала никакихъ признаковъ физическаго разслабленія.
   Бѣдная Берри работала по-прежнему какъ невольница, въ полномъ убѣжденіи, что мистриссъ Пипчинъ совершеннѣйшее существо на земномъ шарѣ, и каждый день приносила себя по нѣскольку разъ въ жертву этой богинѣ: но все это самоотверженіе друзья и поклонники мистриссъ Пипчинъ обращали къ ея же кредиту.
   Былъ, на-примѣръ, въ Брайтонѣ честный продавецъ чая, сахара, кофе и разныхъ пряностей, у котораго мистриссъ Пипчинъ забирала всякой всячины на книжку; онѣ былъ человѣкъ холостой и не очень-разборчивый на счетъ наружной красоты, а потому сдѣлалъ однажды весьма-благонамѣренное предложеніе Берри. Но мистриссъ Пипчинъ отвергла за свою племянницу руку его съ гордымъ негодованіемъ. Послѣ этого отказа, всѣ удивлялись твердости и независимости характера мистриссъ Пипчинъ, но никто не подумалъ о Берри, проплакавшей цѣлыя шесть недѣль и обреченной вѣчному дѣвичеству.
   -- Берри васъ очень любитъ? спросилъ однажды Поль, сидя у камина вмѣстѣ съ мистриссъ Пипчинъ и ея кошкой.
   -- Да.
   -- За что?
   -- За что! Какъ можно спрашивать о такихъ вещахъ, молодой джентльменъ? За что ты такъ любишь Флоренсу?
   -- За то, что она очень-добра. Нѣтъ никого добрѣе Флоренсы...
   -- Хорошо! Ну такъ нѣтъ никого такого, какъ я.
   -- Не-уже-ли нѣтъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Очень-радъ. Это очень-хорошо, замѣтилъ Поль, потирая руки и глядя очень-пристально на мистриссъ Пипчинъ.
   Она не рискнула спросить почему, ожидая вѣроятно самаго уничтожающаго отвѣта; но принялась, въ утѣшеніе себѣ, мучить маленькаго Битерстона такъ безжалостно, что онъ въ тотъ же вечеръ занялся приготовленіями къ путешествію сухимъ путемъ въ Индію, утаивъ отъ ужина кусокъ хлѣба и обломокъ сыра, которые предназначалъ для дорожнаго запаса провизіи.
   Мистриссъ Пипчинъ имѣла почти цѣлый годъ на попеченіи своемъ Поля и Флоренсу. Они были въ этотъ промежутокъ два раза долга, но не болѣе, какъ на нѣсколько дней, и еженедѣльно посѣщали мистера Домби въ Бедфордской-Гостинницѣ, гдѣ онъ регулярно останавливался, пріѣзжая изъ Лондона по субботамъ. Мало, по-малу Поль укрѣпился и могъ уже обходиться безъ колясочки; но онъ все-таки имѣлъ видъ нѣжный и болѣзненный, и былъ попрежнему старымъ, тихимъ, разумнымъ ребенкомъ.
   Въ одинъ изъ субботнихъ вечеровъ, всѣ въ замкѣ мистриссъ Пипчинъ встревожились не на шутку отъ неожиданнаго извѣстія, что мистеръ Домби намѣренъ посѣтить ее. Все населеніе дома забѣгало и засуетилось: вездѣ подтирали и подметали, на кроватяхъ дѣтей перемѣнили бѣлье, миссъ Пэнки и юнаго Битерстона попріодѣли въ чистое, при чемъ послѣдній пріобрѣлъ нѣсколько сверхкомплектныхъ щелчковъ, и наконецъ темная бомбазиновая одежда достойной воспитательницы омрачила гостиную, гдѣ сидѣлъ мистеръ Домби, глядя въ задумчивости на порожнія кресла своего сына и наслѣдника.
   -- Какъ вы поживаете, мистриссъ Пипчинъ? сказалъ мистеръ Домби.
   -- Благодарю васъ, сударь. Я довольно здорова, принимая въ соображеніе...
   Мистриссъ Пипчинъ всегда выражалась такимъ образомъ. Тутъ подразумѣвалось: принимая въ соображеніе ея добродѣтели, потери, пожертвованія и тому подобное.
   -- Я не люгу быть очень-крѣпкаго здоровья, сударь, сказала шіа, усаживаясь и переводя духъ:-- но благодарю Бога и за то здоровье, которымъ онъ меня надѣляетъ.
   Мистеръ Домби кивнулъ ей съ видомъ покровителя, чувствующаго, что именно за это онъ платитъ ей по стольку-то въ мѣсяцъ. Послѣ краткаго молчанія онъ началъ:
   -- Мистриссъ Пипчинъ, я рѣшился посѣтить васъ для совѣщанія касательно моего сына. Я хотѣлъ сдѣлать это давно, но отлагалъ нарочно, чтобъ дать ему время поправиться въ здоровьѣ. Вы не имѣете на этотъ счетъ никакихъ свѣдѣній, мистриссъ Пипчинъ?
   -- Брайтонъ очень-здоровое мѣсто, сударь. Право, очень-здоровое для дѣтей.
   -- Я намѣренъ оставить его въ Брайтонѣ.
   Мистриссъ Пипчинъ потерла руки и уставила свои сѣрые глаза на огонь.
   -- Но, продолжалъ мистеръ Домби, поднявъ указательный палецъ:-- теперь съ нимъ будетъ по всей вѣроятности перемѣнами онъ начнетъ другой образъ жизни. Короче, мистриссъ Пипчинъ, я объ этомъ именно хотѣлъ поговорить съ вами. Сынъ мой растетъ, мистриссъ Пипчинъ; дѣйствительно, онъ подростаетъ.
   Было что-то грустное даже въ торжествѣ, съ которымъ мистеръ Домби это сказалъ. Дѣтство Поля, по-видимому, протекало для него слишкомъ-медленно, а всѣ надежды и планы его направлялись къ болѣе-зрѣлому возрасту ребенка.
   -- Ему шесть лѣтъ! сказалъ онъ, поправляя галстухъ.-- Гм! изъ шести сдѣлается шестнадцать прежде, чѣмъ мы успѣемъ оглянуться.
   -- Черезъ десять лѣтъ, прокаркала нечувствительная мистриссъ Пипчинъ съ морознымъ отблескомъ въ своихъ желѣзныхъ сѣрыхъ глазахъ.-- Это долгое время.
   -- Все зависитъ отъ обстоятельствъ. Какъ бы то ни было, мистриссъ Пипчинъ, сыну моему шесть лѣтъ, и я боюсь, что въ познаніяхъ онъ далеко отсталъ отъ другихъ дѣтей его возраста; а сынъ мой долженъ быть далеко впереди своихъ товарищей во всѣхъ отношеніяхъ. Для него уже приготовлено высокое мѣсто въ свѣтѣ, и дорога его очищена и проведена, даже прежде, чѣмъ онъ родился. Воспитаніе такого молодаго джентльмена не должно терпѣть промедленій или быть несовершеннымъ. За него должно приняться серьёзно, мистриссъ Пипчинъ.
   -- Прекрасно, сэръ. Я не нахожу этому никакого опроверженія.
   -- Я всегда былъ въ этомъ убѣжденъ, мистриссъ Пипчинъ. При вашемъ умѣ нельзя было думать иначе.
   -- Толкуютъ много вздора о томъ, что не должно дѣтей приневоливать къ-ученію и тому подобное, сэръ, сказала мистриссъ Пипчинъ, нетерпѣливо потирая свой крючковатый носъ.-- Въ мое время думали не такъ. Мое мнѣніе:, заставлять ихъ учиться.
   -- Почтенная мистриссъ Пинчинъ, я вижу, что ваша репутація пріобрѣтена не даромъ. Будьте вполнѣ увѣрены въ моемъ одобреніи вашей прекрасной системы; я сочту себѣ за особенное удовольствіе рекомендовать ее вездѣ, гдѣ только мои скромныя услуги могутъ вамъ быть полезны.
   Величавый тонъ мистера Домби рѣзко противорѣчилъ смиренію словъ его.
   -- Я думалъ о докторѣ Блимберѣ, мистриссъ Пипчинъ.
   -- О моемъ сосѣдѣ, сударь? Я увѣрена, что заведеніе доктора превосходно. Тамъ строго ведутъ молодыхъ людей и занимаются науками съ утра до ночи.
   -- И ему платятъ очень-дорого.
   -- И ему платятъ очень-дорого, подхватила мистриссъ Пипчинъ, какъ-будто упустивъ изъ вида главное достоинство заведенія ученаго доктора.
   -- Я имѣлъ случай говорить съ докторомъ Блимберомъ, мистриссъ Пипчинъ, и онъ находитъ Поля вовсе не слишкомъ-юнымъ для своей методы. Онъ говорилъ о многихъ мальчикахъ, которые въ эти лѣта знали уже по-гречески. Но я безпокоюсь не объ этомъ. Такъ-какъ сынъ мой вовсе не зналъ матери, то онъ сосредоточилъ очень-много... и даже слишкомъ-много, своей дѣтской привязанности на сестрѣ. Не будетъ ли разлука съ нею...
   Мистеръ Домби остановился и замолчалъ.
   -- Эге-ге! воскликнула мистриссъ Пипчинъ, воспламенившись всѣми своими людоѣдскими качествами.-- Если ей это и не понравится, можно заставить!
   Мистеръ Домби выждалъ, пока она трясла головою и хмурилась самымъ зловѣщимъ образомъ, и поправилъ:
   -- Его, почтенная мистрисъ Пипчинъ, его!
   Система мистриссъ Пипчинъ казалась ей также удоприложимою и для Поля; но сѣрые глаза ея были такъ проницательны, что могли понять, какое различіе существуетъ въ понятіяхъ мистера Домби между дочерью и сыномъ; и потому она ограничилась замѣчаніемъ, что перемѣна мѣста, новое общество и занятія подъ руководствомъ доктора Блимбера очень-скоро отучатъ маленькаго Поля отъ его неумѣстной, чрезмѣрной привязанности къ сестрѣ. Такъ-какъ мистеръ Домби думалъ то же самое, то она стала еще выше въ его мнѣніи; а такъ-какъ мистриссъ Пипчипъ принялась въ то же время горевать о собственной своей разлукѣ съ ея милымъ дружкомъ, то онъ получилъ очень-выгодное понятіе о ея безкорыстіи. Онъ сообщилъ людоѣдкѣ планъ свой, заранѣе обдуманный: поручить Поля доктору Блимберу съ тѣмъ, чтобъ Флоренса осталась у нея и принимала брага по субботамъ, а въ воскресенье вечеромъ онъ будетъ снова возвращаться къ доктору. "Такимъ-образомъ", говорилъ мистеръ Домби: "Поль отвыкнетъ отъ нея постепенно."
   Мистеръ Домби заключилъ свиданіе изъявленіемъ надежды, что мистриссъ Пипчинъ останется главною инспектриссою Поля и будетъ наблюдать за его ученіемъ въ Брайтопѣ. Потомъ, поцаловавъ сына, пожавъ руку дочери, взглянувъ на юнаго Битерстона, одѣтаго въ парадную манишку, и погладя по головѣ миссъ Панки, онъ отправился обѣдать въ свою гостинницу.
   Всякій молодой джентльменъ, попавшій въ руки доктора Блимбера, могъ быть увѣренъ, что его стиснутъ препорядочно. Докторъ бралъ на себя воспитаніе только десятерыхъ молодыхъ людей; но запаса его учености достало бы по-крайней-мѣрѣ на сто: главною заботою и величайшимъ наслажденіемъ его было набивать ею безпощадно этихъ злополучныхъ десятерыхъ.
   Заведеніе доктора Блимбера можно было назвать великою теплицей, гдѣ безпрестанно работалъ форсированный нагрѣвальный аппаратъ. Всѣ мальчики поднимались при этомъ искусственномъ жарѣ прежде срока. Умственный зеленый горохъ вырасталъ въ Рождество, а умственная спаржа производилась круглый годъ; математическій крыжовникъ (очень-кислый) былъ обыкновененъ въ самыя несвойственныя времена года, и все вообще, подъ насильственнымъ вліяніемъ ученаго доктора, росло неестественнымъ образомъ и давало скороспѣлые плоды. Всякаго рода греческіе и латинскіе овощи добывались изъ самыхъ сухихъ отпрысковъ-мальчиковъ, при самыхъ морозныхъ внѣшнихъ обстоятельствахъ. Природа не пользовалась никакими правами -- докторъ Блимберъ передѣлывалъ ее по-своему.
   Все это было очень-замысловато; но насильственная система сопровождалась обычными своими неудобствами: скороспѣлые плоды были непрочны. Одинъ изъ его молодыхъ воспитанниковъ, да-примѣръ, съ распухшимъ носомъ и необычайно-огромною головою,-- старшій изъ десяти, прошедшій черезъ все -- вдругъ потерялъ растительную силу и остался въ заведеніи не болѣе, какъ сухимъ стеблемъ. Всѣ говорили, что докторъ переварилъ молодаго Тутса, который лишился мозга съ-тѣхъ-поръ, какъ у него стала пробиваться борода.
   Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ обладалъ весьма-суровымъ голосомъ и весьма-пискливымъ умомъ; онъ втыкалъ въ рубашечную манишку затѣйливыя булавки, влюблялся во всѣхъ встрѣчныхъ нянекъ, которыя не имѣли понятія о его существованіи, и смотрѣлъ на освѣщенный газомъ міръ сквозь рѣшетку своего высокаго окошка.
   Самъ докторъ былъ величавый джентльменъ, всегда одѣтый въ черное, съ пряжками у колѣнъ и черными шелковыми чулками ниже колѣнъ. Онъ отличался лысою, весьма-лоснящеюся головою; густымъ голосомъ и до такой степени двойнымъ подбородкомъ, что невозможно было постичь, какъ онъ могъ бриться. Маленькіе глаза его были всегда полузакрыты, а ротъ вѣчно расширенъ зловѣщею усмѣшкой. Когда онъ обращался съ самымъ обыкновеннымъ замѣчаніемъ къ какому-нибудь слабонервному незнакомцу, запустивъ правую руку за пазуху и закинувъ лѣвую за спину, рѣчь его походила на приговоръ сфинкса и рѣшала дѣло, не допуская никакой аппелляціи.
   Докторъ жилъ въ важномъ домѣ, окнами къ морю. Внутренній характеръ этой храмины учености вовсе не отличался веселостью -- напротивъ. Темноцвѣтные занавѣсы прятались за окнаии! Столы и стулья были всегда разставлены рядами, какъ числа въ сложеніи; огни такъ рѣдко зажигались въ парадныхъ комнатахъ, что эти комнаты походили на колодцы, а посѣтитель представлялъ собою ведро; столовая казалась комнатою, наименѣе-приспособленною для нищи и питья; во всемъ домѣ не слышалось другаго звука, кромѣ чиканья большихъ стѣнныхъ часовъ, доносившагося до чердака, да иногда развѣ однообразнаго гула, издаваемаго молодыми джентльменами, твердившими наизусть свои уроки.
   Миссъ Блимберъ, дѣвушка стройная и недурная, нисколько не развеселяла всеобщей серьёзности. Въ ней не обнаруживалось никакихъ признаковъ дѣвической игривости или кокетливости: она всегда ходила въ очкахъ, носила коротко-стриженные волосы и сама сдѣлалась сухою и песчанистою, безпрестанно роясь въ могилахъ умершихъ языковъ. Живые языки не имѣли для миссъ Блимберъ нималѣйшей занимательности: ей непремѣнно нужны были покойники, давно истлѣвшіе, и она выкапывала ихъ съ наслажденіемъ.
   Мистриссъ Блимберъ, ея мама, не была ученою женщиной, но за то имѣла притязанія на ученость -- а это почти все равно. Она говорила своимъ пріятельницамъ, что умерла бы спокойно, еслибъ могла познакомиться съ Цицерономъ. Главною радостью ея жизни было смотрѣть на гуляющихъ молодыхъ джентльменовъ, воспитанниковъ доктора, которые не походили ни на какихъ другихъ молодыхъ джентльменовъ и выдвигали огромнѣйшіе рубашечные воротники изъ-за самыхъ туго-накрахмаленныхъ галстуховъ. Она говорила, что это "такъ, классически".
   Мистеръ Фидеръ, помощникъ доктора и "баккалавръ искусствъ", былъ нѣчто въ родѣ человѣческой шарманки, снабженной весьма-малымъ количествомъ мотивовъ, которые онъ безпрестанно наигрывалъ безъ всякихъ перемѣнъ. Въ-особенности у него былъ одинъ мотивъ, необычайно-монотонный, служившій для сбиванія идей воспитанниковъ доктора, которые не знали ни покоя, ни отдыха отъ жестокосердыхъ глаголовъ, свирѣпыхъ существительныхъ именъ, непреклонныхъ синтаксическихъ пассажей и разныхъ примѣровъ, тревожившихъ ихъ даже во снѣ.
   Подъ гнетомъ этой Форсированной системы обученія, каждый молодой джентльменъ упадалъ духомъ черезъ три недѣли. Въ-теченіе трехъ мѣсяцевъ, на голову его рушились всѣ заботы жизни; черезъ четыре, въ немъ зараждались горькія чувства противъ родителей или опекуновъ; черезъ пять, онъ дѣлался закоснѣлымъ человѣконенавистникомъ; черезъ шесть, онъ завидовалъ Квинту Курцію, нашедшему себѣ благословенное отдохновеніе въ землѣ; а къ концу года достигалъ до убѣжденія, отъ котораго въ-послѣдствіи никогда не отрекался, что всѣ фантазіи поэтовъ и уроки мудрецовъ не болѣе, какъ коллекція грамматическихъ фразъ и примѣровъ, неимѣющая въ жизни рѣшительно никакого другаго значенія. Но все-таки онъ продолжалъ распускаться въ теплицѣ доктора Блимбера, пользовавшагося великою славой.
   На порогѣ дома доктора стоялъ однажды Поль съ трепетнымъ сердцемъ. Одну изъ его маленькихъ рукъ держалъ холодно отецъ, а другую сжимала съ нѣжностью Флоренса.
   Мистриссъ Пипчинъ носилась за обреченною жертвою какъ зловѣщая птица. Она запыхалась, потому-что мистеръ Домби, полный высокихъ замысловъ, шелъ скоро, и хрипло каркала, дожидаясь скоро ли отворятъ двери.
   -- Ну, Поль, сказалъ мистеръ Домби торжественно:-- вотъ настоящая дорога, чтобъ сдѣлаться Домби и Сыномъ и имѣть много денегъ. Ты уже почти взрослый человѣкъ.
   -- Почти! возразилъ ребенокъ, бросивъ на отца трогательный, но вмѣстѣ съ тѣмъ странный и лукавый взглядъ, котораго не могло одолѣть даже его дѣтское волненіе, и отъ котораго мистеръ Домби почувствовалъ себя немножко неловко. Но въ это время отперли дверь, и мгновенное неудовольствіе его разлетѣлось.
   -- Докторъ Блимберъ дома? спросилъ мистеръ Домби.
   -- Дома.
   Впустившій ихъ былъ молодой человѣкъ съ слабыми глазами, а на лицѣ его выражалось полоуміе, обнаруживавшееся въ безсмысленной полуулыбкѣ. Онъ взглянулъ на маленькаго Поля, какъ на мышенка, который входитъ въ огромную мышеловку. Мистриссъ Пипчинъ забрала себѣ въ голову, что онъ смѣется надъ посѣтителями, и накинулась на него.
   -- Какъ ты смѣешь скалить зубы за спиною этого джентльмена? За кого ты меня принимаешь?
   -- Я не смѣюсь ни надъ кѣмъ и не принимаю васъ ни за кого, отвѣчалъ тотъ въ отчаяніи.
   -- Стая лѣнивыхъ собакъ! сказала мистриссъ Пипчинъ.-- Вамъ только вертѣть вертелы. Поди и скажи своему господину, что мистеръ Домби здѣсь; не то тебѣ худо будетъ!
   Молодой человѣкъ пошелъ исполнить эту обязанность и скоро возвратился съ приглашеніемъ пожаловать въ кабинетъ доктора Блимбера.
   -- Ты опять смѣешься, сэръ?
   -- Да, право, нѣтъ! возразилъ сильно-огорченный молодой человѣкъ.
   -- Что у васъ тамъ, мистриссъ Пипчинъ? сказалъ мистеръ Домби, оглянувшись назадъ.-- Прошу васъ, потише!
   Мистриссъ Пипчинъ грозно взглянула на жертву своего гнѣва и пробормотала ему что-то. Бѣднякъ, чрезвычайно-кроткій и вовсе не насмѣшливый отъ природы, заплакалъ съ горя.
   Докторъ сидѣлъ въ кабинетѣ, съ двумя глобусами по бокамъ, окруженный грудами книгъ. Гомеръ красовался надъ дверьми, а Минерва стояла на полкѣ.
   -- А! какъ вы въ своемъ здоровьѣ, сударь? сказалъ онъ мистеру Домби.-- Каково поживаетъ мой маленькій пріятель?
   Голосъ доктора походилъ на басистый гулъ органа. Полю показалось, будто-бы маятникъ часовъ подхватилъ рѣчь педагога и принялся повторять: "Ка-ко-во по-жи-ва-етъ мой ма-лень-кій прі-ятель?
   Ростъ маленькаго пріятеля не дозволялъ доктору разсматривать его изъ-за своихъ окоповъ, а потому мистеръ Домби взялъ сына на руки и посадилъ на столикъ посреди комнаты.
   -- Э-ге! сказалъ докторъ, откинувшись въ своихъ креслахъ и запустивъ руку за пазуху.-- Теперь я его вижу. Ну, каково ты поживаешь, мой маленькій пріятель?
   Маятникъ часовъ безостановочно повторялъ прежнюю фразу.
   -- Очень-хорошо, благодарю васъ.
   -- Э-ге! Намъ приходится сдѣлать изъ него человѣка?
   -- Слышишь, Поль? сказалъ отецъ.
   -- Я бы лучше хотѣлъ остаться дитятей.
   -- Право! возразилъ докторъ.-- А почему?
   Ребенокъ смотрѣлъ на него, превозмогая свое волненіе; одна рука его искала чего-то въ пустомъ пространствѣ вокругъ столика, на которомъ онъ сидѣлъ, пока не дотронулась до шеи Флоренсы. Тогда слезы, долго удерживаемыя, вдругъ хлынули изъ его глазъ и по-видимому отвѣчали: "Вотъ почему!"
   -- Мистриссъ Пипчинъ, замѣтилъ отецъ недовольнымъ тономъ: -- мнѣ, право, очень-непріятно видѣть такія вещи.
   -- Отойдите отъ него, миссъ Домби! сказала старуха.
   -- Ничего, ни-че-то! произнесъ докторъ Блимберъ, снисходительно кивая головою.-- Мы замѣнимъ это скоро новыми впечатлѣніями и заботами, мистеръ Домби. Вы желали, чтобъ мой маленькій пріятель ознакомился...
   -- Со всѣмъ, докторъ, прервалъ съ твердостью мистеръ Домби.
   -- Да, сказалъ докторъ, разглядывая Поля своими полузакрытыми глазами, какъ маленькое животное, изъ котораго онъ намѣренъ набить чучелу для музея натуральной исторіи.-- Да, совершенно такъ. Э-ге! Мы передадимъ нашему маленькому пріятелю множество разнородныхъ познаній; мы быстро подвинемъ его впередъ, смѣю сказать. Быстро, смѣю сказать! Вы, кажется, говорили, мистеръ Домби, что почва еще совершенно дѣвственна?
   -- Исключая кой-какого приготовленія дома и у мистриссъ Пипчинъ.
   Докторъ Блимберъ снисходительно наклонилъ голову и замѣтилъ, потирая руки, что очень-пріятно начинать съ самаго начала. Потомъ онъ снова прищурился на Поля, какъ-будто располагая сейчасъ же, на мѣстѣ, окрутить его греческой азбукой.
   -- Дальнѣйшія объясненія, докторъ, будутъ, кажется, лишними, сказалъ мистеръ Домби.-- Я не желаю отнимать драгоцѣнное у васъ время и...
   -- Ну, миссъ Домби! сказала кислая мистриссъ Пипчинъ.
   -- Позвольте на минуту! возразилъ докторъ.-- Позвольте представить вамъ мистриссъ Блимберъ и мою дочь, съ которыми будетъ раздѣлять домашнюю жизнь нашъ юный путникъ на Парнассъ. (Въ это время вошли обѣ дамы.) Мистриссъ Блимберъ -- мистеръ Домби. Мистеръ Домби -- моя дочь Корнелія. Мистеръ Домбй, моя милая, удостоиваетъ насъ довѣренности... видишь ты нашего маленькаго пріятеля?
   Мистриссъ Блимберъ сначала его не замѣтила, но, оглянувшись, принялась восхищаться классическими очерками его лица и сказала мистеру Домби со вздохомъ:
   -- Завидую ему! Онъ готовится подобно пчелѣ влетѣть въ садъ, усаженный самыми изящными цвѣтами, и будетъ всасывать въ первый разъ ихъ сладость. Виргилій, Горацій, Овидій, Теренцій, Плавтъ, Цицеронъ -- сколько тутъ меда! Страннымъ покажется, что жена такого мужа и мать такой дочери (она взглянула на прелестную могильщицу въ очкахъ) можетъ говорить подобныя вещи; но, право, я умерла бы счастливою, еслибъ могла быть другомъ Цицерона и бесѣдовать съ нимъ въ его уединеніи въ Тускулумѣ. Прекрасный Тускулумъ! О!..
   Ученый энтузіазмъ такъ заразителенъ, что мистеръ Домби почти повѣрилъ ей, а мистриссъ Пипчинъ отозвалась звукомъ, среднимъ между вздохомъ и стономъ, какъ-будто одинъ только Цицеронъ могъ утѣшить ее въ горести, которой источникомъ были перуанскіе рудники.
   Корнелія взглянула сквозь очки на мистера Домби и почувствовала желаніе привести ему нѣсколько цитатъ безсмертнаго оратора, но ей помѣшалъ осторожный стукъ въ двери.
   -- Кто тамъ? сказалъ докторъ.-- О, это Тутсъ! Войдите, Тутсъ. Вотъ это мистеръ Домби, сударь. Тутсъ поклонился.-- Странное сцѣпленіе! Мы видимъ передъ собою начало ученія и конецъ: альфу и омегу! Это глава моихъ учениковъ, мистеръ Домби.
   Докторъ могъ бы назвать его не только главою, но и плечами своихъ учениковъ. Тутсъ сконфузился и сильно покраснѣлъ, увидѣвъ себя въ обществѣ чужихъ.
   -- Прибавленіе къ нашему маленькому портику, Тутсъ -- сынъ мистера Домби, сказалъ докторъ.
   Молодой Тутсъ снова покраснѣлъ. Чувствуя, по воцарившемуся величественному молчанію, что отъ него ждутъ какого-нибудь изреченія, онъ оборотился къ Полю, сказавъ: "здоровы ли вы?" такимъ басистымъ голосомъ и съ такими овечьими манерами, что всякій удивился бы меньше, еслибъ услышалъ ягненка, ревущаго по-львиному.
   -- Попросите мистера Фидера, Тутсъ, сказалъ докторъ:-- чтобъ онъ припасъ нѣсколько приготовительныхъ волюмовъ для сына мистера Домби и отвелъ удобное мѣсто для его будущихъ занятій. Милая моя, кажется, мистеръ Домби не видалъ еще спаленъ нашихъ молодыхъ джентльменовъ?
   -- Если мистеру Домби будетъ угодно подняться по лѣстницѣ, отвѣчала мистриссъ Блимберъ:-- я больше чѣмъ съ гордостью покажу ему владѣнія соннаго бога.
   Съ этими словами, мистриссъ Блимберъ, дама весьма-любезная съ проволочнымъ лицомъ и въ чепчикѣ, составленномъ изъ небесно-голубыхъ матеріаловъ, пошла наверхъ съ мистеромъ Домби и Корнеліей; мистриссъ Пипчинъ послѣдовала за ними, посматривая на всѣ стороны, не увидитъ ли своего врага -- слугу.
   Пока они тамъ ходили, Тутсъ исчезъ, а Поль сидѣлъ на столѣ, держа Флоренсу за руку, и оглядывался вокругъ себя, робко посматривая по-временамъ на доктора, который, откинувшись въ своихъ креслахъ, началъ читать книгу. Самая манера его чтенія имѣла въ себѣ что-то грозное: въ ней обнаруживалась рѣшительная, безстрастная, непреклонная, хладнокровная система занятій. Поль видѣлъ вполнѣ лицо доктора и невольно трепеталъ каждый разъ, когда тотъ благосклонно улыбался своему автору, или хмурился на него, или покачивалъ головою съ недовольною гримасой, какъ-будто говоря: "Вздоръ! Мнѣ это лучше извѣстно!"
   Мистеръ Домби вскорѣ спустился по лѣстницѣ вмѣстѣ съ своею путеводительницею, съ которою разговаривалъ во все время.
   -- Надѣюсь, мистеръ Домби, сказалъ докторъ, положившій книгу, когда они вошли:-- что вы довольны моимъ внутреннимъ устройствомъ?
   -- Оно превосходно, докторъ.
   -- Очень-хорошо, замѣтила скупая на похвалы мистриссъ Пипчинъ.
   -- Съ вашего позволенія, докторъ и мистриссъ Блимберъ, сказалъ Домби:-- мистриссъ Пипчинъ будетъ отъ времени до времени навѣшать Поля.
   -- Когда угодно!
   -- Я полагаю, что кончилъ все, и могу распроститься съ вами. Поль, дитя мое, прощай.
   -- Прощайте, папа.
   Небрежная ручонка, которую держалъ мистеръ Домби, странно противоречила выраженію лица малютки; но горесть его относилась не къ отцу: онъ въ ней нисколько не участвовалъ,-- нѣтъ, всѣ чувства нѣжности и сожалѣнія ребенка относились къ одной Флоренсѣ.
   Злѣйшій и непримиримѣйшій врагъ, котораго мистеръ Домби когда-нибудь могъ бы себѣ нажить, почувствовалъ бы себя удовлетвореннымъ болью, которая уязвила въ это время гордое его сердце. Онъ наклонился надъ сыномъ и поцаловалъ его. На личикѣ ребенка отразилось странное, мучительное для отца выраженіе.
   -- Я скоро съ тобою увижусь, Поль. Ты будешь свободенъ по субботамъ и по воскресеньямъ, знаешь?
   -- Знаю, папа, возразилъ Поль, глядя на сестру.-- По субботамъ и по воскресеньямъ.
   -- И ты постараешься учиться, чтобъ сдѣлаться ученымъ человѣкомъ; будешь стараться?
   -- Постараюсь, папа, отвѣчалъ ребенокъ разсѣянно.
   -- И ты скоро будешь большой!
   -- О, очень-скоро!
   Опять появилось на лицѣ Поля стариковское выраженіе, мелькнувшее какъ отблескъ страннаго свѣта. Старческій-старческій взглядъ его упалъ на мистриссъ Пипчинъ и погасъ на ея мертвомъ бомбазиновомъ платьѣ. Почтенная людоѣдка выступила уже впередъ, чтобъ проститься и увести Флоренсу, чего она давно алкала. Движеніе ея привело въ себя мистера Домби, безотчетно смотрѣвшаго на сына. Погладивъ сына по головѣ и пожавъ еще разъ его ручонку, мистеръ Домби поклонился доктору, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ съ своею обычною морозною вѣжливостью, и вышелъ изъ кабинета.
   Не смотря на просьбы мистера Домби не безпокоиться, докторъ и все семейство его пошли провожать посѣтителя. Такимъ образомъ мистриссъ Пинчинъ увидѣла себя на минуту отрѣзанною отъ Флоренсы дикторомъ и миссъ Блимберъ; этому счастливому случаю Поль былъ обязанъ тѣмъ, что Флоренса подбѣжала къ нему, обхватила его шею обѣими руками и поцаловала его нѣсколько разъ съ горячностью; лицо ея онъ увидѣлъ въ дверяхъ послѣднимъ: оно обращалось къ нему съ нѣжною, ободряющею улыбкой и казалось еще свѣтлѣе сквозь слезы, блестѣвшія въ выразительныхъ глазахъ дѣвочки.
   Дѣт ть сихъ и оныхъ слушателей мужского и женскаго пола. Тутъ же, почти подлѣ, къ великому соблазну благочестивыхъ душъ, стоялъ трактиръ подъ вывѣскою "Гербъ княгини", куда по временамъ заходили лакеи въ самыхъ великолѣпныхъ ливреяхъ. Въ оградѣ, передъ дверьми трактира, неизвѣстно ради какихъ потребъ, былъ поставленъ портшезъ, употреблявшійся въ незапамятныя времена, когда лондонскія дамы любили качаться на носилкахъ; a перила трактирной ограды въ хорошую погоду украшены были мѣдными кружками, которыхъ иной разъ, по счету миссъ Токсъ, находилось до сорока восьми.
   Тутъ же, на Княгининомъ Лугу, кромѣ жилища миссъ Токсъ, стоялъ еще другой частный домъ, да еще какія-то огромныя ворота, которыя всегда крѣпко-накрѣпко были заперты тяжелыми запорами и не отворялись ни въ какомъ случаѣ. По всей вѣроятности, это былъ вышедшій изъ употребленія входъ въ чьи-то конюшни, и эту догадку подтверждалъ сильный конюшенный запахъ, распространявшійся по всему Княгинину Лугу. Окна изъ спальной миссъ Токсъ, расположенной назади, выходили прямо на эти конюшни, гдѣ безпрестанно возились кучера, производя оглушительный шумъ почти во всякое время дня и ночи. Здѣсь же, на задней стѣнѣ, тоже прямо передъ окнами миссъ Токсъ, конюхи имѣли обыкновеніе развѣшивать и просушивать свои кафтаны, армяки, куртки, жилеты и другія болѣе таинственныя принадлежности своего гардероба.
   Владѣльцемъ другого частнаго дома на Княгининомъ Лугу былъ отставной буфетчикъ, женатый на ключницѣ. У этой счастливой четы ианималъ квартиру съ мебелью холостой джентльменъ, мужчина коренастый, одеревенѣлый съ выпученными глазами и совершенно синимъ лицомъ. Былъ онъ чиномь майоръ и, по увѣренію миссь Токсъ, онъ смотрѣль настоящимъ Марсомъ. Храбрый воинъ и прелестная дѣва имѣли обыкновеніе посылать другъ къ другу газетные листы и памфлеты, и эта платоническая любезность производилась чрезъ чернаго майорова слугу, котораго мисъ Токсъ обыкновенно величала "кореннымъ туземцемъ", хотя не соединяла съ этимъ именемъ никакой географической идеи.
   Дворъ и лѣстница y миссъ Токсъ были самыя маленькія, и быть можетъ, говоря вообще, во всей Англіи не было такого съ верху до низу неуклюжаго и кривого домика, какъ жилище этой дѣвы; но зато, говорила миссъ Токсъ, -- какое мѣстоположеніе! Дневной свѣтъ едва проникалъ сюда въ зимнее время, солнце не заглядывало и весною, воздуху -- никогда никакого, торговой дѣятельности не было и слѣдовъ. При всемъ томъ, говорила миссъ Токсъ, -- подумайте о мѣстоположеніи! То же самое говорилъ пучеглазый, синій майоръ, бывшій вообще безъ ума отъ Княгинина Луга: всегда и во всякомъ мѣстѣ, особенно въ клубѣ, который посѣщалъ, онъ любилъ сводить разговоръ на знатныхъ особъ, жившихъ въ ближайшей модной улицѣ, чтобы имѣть удовольствіе сказать, что они его сосѣди.
   Смурый домикъ миссъ Токсъ былъ ея собственный домикъ, доставшійся по духовному завѣщанію отъ покойнаго оригинала миніатюрнаго портрета съ длинной косой и напудренной головою, который всегда висѣлъ на почетномъ мѣстѣ передъ каминомъ. Большая часть мебели миссъ Токсъ принадлежала къ тѣмъ временамъ, когда были въ употребленіи напудренныя головы и длинныя косы; тутъ особенно кидались въ глаза: хитрая четвероногая машинка для нагрѣванія тарелокъ, y которой кривыя ножки всегда растопыривались въ разныя стороны къ удовольствію приходившаго гостя, да еще старинное ветхозавѣтное фортепьяно съ именемъ мастера, украшеннымъ гирляндой сладкаго гороху.
   Хотя майоръ Багстокъ достигъ до возраста, называемаго въ учтивой литературѣ великимъ меридіаномъ жизни, и хотя онъ спускался подъ гору земного путешествія съ окоченѣлыми челюстями, съ дряблымъ голосомъ, съ отвислыми слоновыми ушами и ужасно выпученными глазами, однако-жъ онъ чрезвычайно гордился лестнымъ къ себѣ вниманіемъ миссъ Токсъ и щекоталъ свое тщеславіе фантастическимъ представленіемъ, что это была дама самаго высокаго полета. Объ этомъ ужъ не разъ намекалъ онъ и въ клубѣ, придавая своей особѣ очень замысловатые эпитеты, бывшіе единственнымъ источникомъ его неистощимаго остроумія. Онъ величалъ себя старикомъ, старичиной, старцемъ, стариной, старикашкой, или просто, старымъ Багстокомъ, и въ то же время, благодаря гибкости англійскаго языка, видоизмѣнялъ на разныя манеры свое собственное имя Джозефа, съ которымъ вообще онъ стоялъ на самой короткой ногѣ.
   "Джозефъ Багстокъ, сэръ, -- говорилъ майоръ, махая своей палкой, -- стоитъ дюжины такихъ, какъ вы. Если бы между вами было побольше изъ породы Багстоковъ, вамъ было бы отъ этого не хуже. Старина Джо себѣ на умѣ, сэръ, ему недалеко ходить за женой, если бы онъ захотѣлъ; но y Джоя, сэръ, каменное сердце, желѣзная грудь. Его не проведешь, сэръ; о, старичина Джозъ чертовски хитеръ!". Послѣ такой деклараціи, изъ желѣзной груди обыкновенно выходили шипящіе звуки, синій цвѣтъ лица превращался въ багровый, и глаза, казалось, совсѣмъ хотѣли выпрыгнугь изь головы.
   Несмотря на эти похвалы, расточаемыя собственной особѣ, майоръ былъ чрезвычайно самолюбивъ. Едва ли еще могъ найтись человѣкъ съ такимъ самолюбивымъ сердцемъ или, правильнѣе, съ такимъ самолюбивымъ желудкомъ, какъ y маіора, должно сказать, что этотъ послѣдній органъ былъ y него гораздо болѣе развитъ, чѣмъ первый. Ему и въ голову не приходило, чтобы кто-нибудь могъ передъ нимъ гордиться или пренебрегать имъ и всего менѣе, чтобы могла пренебрегать имъ несравненная миссъ Токсъ, которая, нѣтъ сомнѣнія, была безъ ума отъ храбраго воина.
   И между тѣмъ, миссъ Токсъ, по-видимому забывала своего Марса, постепенно забывала. Она начала забывать его вскорѣ послѣ открытія семейства удлей. Она продолжала забывать его послѣ крестинъ, и теперь забвеніе ея доросло до огромныхъ размѣровъ. Другой кто-то, или другое что-то сдѣлалось источникомъ ея интереса.
   -- Здравствуйте, сударыня! -- сказалъ майоръ, встрѣтившись съ миссъ Токсъ на Княгининомъ Лугу, спустя нѣсколько недѣль послѣ происшествій, описанныхъ въ послѣдней главѣ.
   -- Здравствуйте, сэръ! -- сказала миссъ Токсъ очень холодно.
   -- Джо Багстокъ, сударыня, -- замѣтилъ маіоръ съ обыкновенной любезностью, -- уже давно не имѣлъ счастья привѣтствовать васъ y окна. Онъ въ отчаяніи, сударыня. Солнце его скрылось за облаками.
   Миссъ Токсъ слегка наклонила голову съ большою холодностью.
   -- Свѣтило Джоя было, конечно, за городомъ, сударыня? -- спросилъ мaйopъ.
   -- Кто за городомъ? я? Нѣтъ, я не выѣзжала за городъ, -- отвѣчала миссъ Токсъ, -- я была въ послѣднее время очень занята. Почти все мое время посвящено искреннимъ друзьямъ. Да и теперь мнѣ никакъ нельзя мѣшкать. Прощайте, сударь.
   Когда миссъ Токсъ, сѣменя очаровательнѣйшимъ образомъ своими ножками, исчезла, наконецъ, изъ Княгинина Луга, майоръ все еще стоялъ на одномъ мѣстѣ, устремивъ пучеглазый взоръ на удаляющуюся богиню, и лицо его посинѣло еще болѣе обыкновеннаго. Онъ ворчалъ и бормоталъ поо себя, но уже не комплименты.
   -- Чортъ побери! -- говорилъ онъ, озираясь вокругъ своими рачьими глазами и вдыхая благовонный воздухъ Княгинина Луга, -- за шесть мѣсяцевъ эта женщина любила землю, по которой ходилъ Джозъ Багстокъ, a теперь? ... Что это значитъ?
   Послѣ нѣкотораго размышленія, майоръ рѣшилъ, что это значитъ западня, сѣти, ловушка мужа, что миссъ Токсъ роетъ для него яму. -- Но вамъ не поймать, сударыня, стараго Джоя! -- говорилъ майоръ. -- У него, сударыня, каменное сердце, желѣзная грудь! Старина Джо чертовски лукавъ: вамъ не провести его! -- И послѣ этого заключенія, майоръ Багстокъ ухмылялся во весь день наилюбезнѣйшимъ образомъ.
   Но ни въ этотъ, ни въ другіе дни миссъ Токсъ не обращала никакого вниманія на майора и вовсе не думала о немъ. Случалось, въ былыя времена она будто нечаянно выглядывала изъ своего темнаго окошечка и краснѣя отвѣчала на поклоны майора; но теперь -- увы! -- она не подавала отставному любезнику ни малѣйшей надежды и рѣшительно не заботилась, смотритъ онъ на нее или нѣтъ. Въ ея домѣ произошли также очевидныя перемѣны. Майоръ, дѣлая наблюденія изъ своей комнаты, замѣтилъ, что ея жилище приняло какой-то праздничный видъ. Въ одной изъ ея комнатъ появилась новая клѣтка съ вызолоченными проволоками для старой канарейки, каминъ и столы разукрасились пышными орнаментами изъ разноцвѣтной бумаги; на окнахъ очутились два-три горшка съ цвѣтами, и наконецъ сама м-съ Токсъ начала по временамъ поигрывать на фортепьяно, на которомъ, подлѣ гирлянды изъ сладкаго гороху, величественно разложена была музыкальная книга съ копенгагенскими вальсами, списанными рукою самой несравненной хозяйки
   Къ довершенію всѣхъ этихъ перемѣнъ, миссъ Токсъ начала съ нѣкотораго времени одѣваться въ траурное платье съ величайшимъ стараніемъ и съ отмѣннымъ вкусомъ. Это послѣднее обстоятельство вывело майора изъ затрудненія, и онъ рѣшилъ, что его сосѣдка получила небольшое наслѣдство и загордилась.
   На другой же день послѣ этого отраднаго рѣшенія, майоръ, сидя за своимъ завтракомъ, увидѣль такое страшное и чудное явленіе въ маленькой гостиной миссъ Токсъ, что на нѣкоторое время онъ отъ изумленія приросъ къ своему стулу. Потомъ, выбѣжавъ въ ближайшую комнату, онъ воротился съ двухъ-ствольной оперной трубкой, и принялся съ напряженнымъ вниманіемъ наблюдать ужасный предметъ своего изумленія.
   -- Ребенокъ! ребенокъ!! -- вскричалъ майоръ, закрывая трубку, -- тысяча противъ одного, что это ребенокъ!
   Майоръ никакъ не могъ опомниться. Онъ только свистѣлъ и пучеглазилъ до такой степени, что глаза его, по-видимому, совсѣмъ выкатывались изъ орбитъ. День ото дня ребенокъ появлялся все чаще и чаще, два, три, четыре раза въ недѣлю. Майоръ свистѣлъ, пыхтѣлъ и пучеглазилъ. Ko всѣмъ другимъ явленіямъ на Княгининомъ Лугу былъ онъ совершенно равнодушенъ, точно такъ же какъ и миссъ Токсъ была совершенно равнодушна къ нему самому. Онъ могъ почернѣть, побѣлѣть, пожелтѣть, побагровѣть -- до всего этого не было ей никакого дѣла.
   Нельзя было не удивляться постоянству, съ какимъ она выходила изъ Княгинина Луга за ребенкомъ и его кормилицей, гуляла съ ними, возвращалась домой и смотрѣла за всѣми ихъ движеніями. Усердіе ея простиралось до того, что она сама даже кормила и няньчила младенца, и нерѣдко холодила юную кровь его своею игрою на фортепьяно. Чудныя непостижимыя дѣла! Въ это же самое время обуяла ее страсть безпрестанно смотрѣть на какой-то браслетъ, a также страсть по цѣлымъ часамъ смотрѣть на луну изъ маленькаго окошка своей комнаты. Но на что бы она ни смотрѣла, -- на солнце, луну, звѣзды или браслеты, -- на майора -- увы! -- уже никогда болѣе не смотрѣла. И бѣдный майоръ свистѣлъ, пыхтѣлъ, пучеглазилъ, дивовался, подсматривалъ, шпіонилъ, и ни изъ чего не могъ вывести никакого положительнаго заключенія.
   -- Ну, моя милая, вы непремѣнно овладѣете сердцемъ моего брата, поздравляю васъ! -- сказала однажды м-съ Чиккъ.
   М-съ Токсъ поблѣднѣла.
   -- Малютка съ каждымъ днемъ все больше походитъ на отца, -- продолжала м-съ Чиккъ.
   Миссь Токсъ вмѣсто отвѣта взяла на руки маленькаго Павла и расцѣловала.
   -- Похожъ ли онъ, моя милая, сколько-нибудь на свою мать, съ которой вамъ не удалось меня познакомить? -- спросила миссъ Токсъ.
   -- Нимало, -- отвѣчала Луиза.
   -- Она, я думаю, была очень хороша? -- пролепетала миссъ Токсъ.
   -- Ну да, бѣдная Фанни была интересна, -- сказала м-съ Чиккъ послѣ нѣкотораго размышленія, -- конечно, интересна. Но въ ней не было этой возвышенности, этого величаваго, повелительнаго вида, котораго слѣдовало бы ожидать отъ жены моего брата, и притомъ она вовсе не имѣла этой твердости духа, этой силы характера, какая необходима для такого мужа.
   Миссъ Токсъ испустила глубокій вздохъ.
   -- Впрочемъ, она была любезна, -- сказала м-съ Чиккъ, -- чрезвычайно любезна. И притомъ она была добра, ахъ! -- какъ добра была бѣдная Фанни!
   -- Ангельчикъ ты мой! милашечка! -- вскричала миссъ Токсъ, цѣлуя маленькаго Павла. Вылитый портретикъ своего папашеньки!
   Если бы майоръ зналъ, сколько надеждъ, желаній, плановъ носилось надъ этой младенческой головой, если бы онъ видѣлъ, какъ роились и парили они въ своихъ разнородныхъ элементахъ надъ измятой шапочкой безсознательнаго маленькаго Павла... впрочемъ, что-жъ такое? майоръ опять бы выпучилъ глаза! Но тогда, по крайней мѣрѣ, онъ увидѣлъ бы въ хаотической толпѣ этихъ мечтаній нѣкоторые живительные лучи, озаряющіе душу миссъ Токсъ, и тогда онъ понялъ бы, какая непобѣдимая сила влечетъ эту женщину къ торговому дому подъ фирмой: Домби и Сынъ!
   Если бы самъ младенецъ, среди глубокой полночи, пробудился отъ сна, и увидѣлъ, какъ на занавѣсяхъ его люльки отражаются таинственныя видѣнія нѣкоторыхъ думъ, они испугали бы его, эти видѣнія, и не безъ причины. Но онъ спалъ, невинный младенецъ, спалъ спокойно, вовсе не зная о пріятныхъ мечтаніяхъ миссъ Токсъ, объ изумленіи майора, о преждевременной грусти своей сестры, о важныхъ планахъ и разсчетахъ отца, и даже не подозрѣвая, что есть на свѣтѣ клочекъ земли, на которомъ существуетъ Домби и Сынъ.
  

Глава VIII

Дальнѣйшіе успѣхи Павла; его возрастаніе и характеръ.

  
   Подъ вліяніемъ неусыпныхъ и всегда внимательныхъ очей времени, сны Павла постепеино измѣнялись. Разсвѣтъ сознанія неотразимо проникалъ въ младенческую душу; ея видѣнія прояснились: предметы и впечатлѣнія въ безчисленномъ множествѣ зароились вокругъ новаго жителя міра, растревожили его покой, и такимъ образомъ наслѣдникъ знаменитаго дома незамѣтно перешелъ отъ младенческаго возраста къ дѣтскому и сдѣлался говорящимъ, ходящимъ, удивляющимся Домби.
   Послѣ опалы и позорнаго изгнанія Ричардсъ дѣтскій департаментъ, въ хозяйственномъ министерствѣ м-ра Домби, поступилъ въ завѣдываніе временнаго комитета, котораго главными членами, разумѣется, назначены были м-съ Чиккъ и миссъ Токсъ. Эти особы съ такимъ изумительнымъ усердіемъ принялись за исправленіе своихъ новыхъ должностей, что майоръ Багстокъ съ каждымъ днемъ долженъ былъ убѣждаться въ своей рѣшительной опалѣ, между тѣмъ какъ м-ръ Чиккъ, лишенный домашняго надзора, очертя голову бросился въ большой свѣтъ, обѣдалъ въ клубахъ и кофейныхъ домахъ, два-три раза курилъ трубку наперекоръ строжайшему запрещенію своей сожительницы, разъѣзжалъ по театрамъ, и словомъ, какъ выразилась однажды м-съ Чиккъ, безсовѣстно ослабилъ всѣ общественныя узы и нравственныя обязательства.
   При всемъ томъ маленькій Павелъ, несмотря на неусыпную заботливость и материнскія попеченія, развивался какъ-то очень туго. Послѣ изгнанія кормилицы, онъ вдругъ ни съ того ни сего, или можетъ быть отъ природной слабости, началъ тосковать, сохнуть, чахнуть, и долго, казалось, отыскивалъ свою потерянную мать, далеко не удовлетворяемый нѣжностями своихъ надзирательницъ. Кое-какъ прошелъ онъ самыя трудныя ступени на пути къ юношескому возрасту, но и дальнѣйшее путешествіе казалось для него чрезвычайно опаснымъ, какъ на скачкахъ для отчаяннаго жокея, который, перескакивая черезъ рытвины и овраги, рискуетъ каждую минуту сломить себѣ шею. Каждый вновь пробивающійся зубъ былъ для него страшнымъ барьеромъ, каждый прыщикъ во время кори -- каменной стѣной, черезъ которую надо было перепрыгивать не иначе, какъ съ большой опасностью. Немощный всадникъ онъ, сваливался наповалъ при каждомъ припадкѣ коклюша и тутъ безъ пощады давила его цѣлая стая дѣтскихъ болѣзней, долго мѣшавшихъ ему подняться на ноги.
   Ознобъ послѣ крещенія, по-видимому, поразилъ младенца въ самую чувствительную часть его организма, и онъ уже никогда не могъ оправиться подъ холодной кровлей родительскаго дома. Вообще это былъ самый несчастный ребенокъ, и это мнѣніе о немъ не разъ высказывала даже м-съ Виккемъ.
   М-съ Виккемъ была женою трактирнаго слуги, то есть, другими словами, она была вдовою живого мужа, и такъ какъ она не имѣла ни дѣтей, ни родственниковъ, то ее очень благосклонно приняли къ м-ру Домби, гдѣ она, спустя два или три дня послѣ мучительнаго отнятія Павла отъ груди, вступила въ должность няньки. М-съ Виккемъ была женщина смирная, съ блѣднымъ цвѣтомъ лица, съ глазами всегда поднятыми къ верху, съ головой всегда опущенной внизъ. Она настроила себя наиудивительнѣйшимъ образомъ къ соболѣзнованіямъ всякаго рода: безпрестанно жаловалась на собственную горестную судьбу, сострадала о несчастіяхъ ближнихъ и съ трогательной благодарностыо принимала соболѣзнованія о себѣ самой. Вообще, природа въ высокой степени наградила эту женщину чудной способносгью смотрѣть на всѣ предметы въ самомъ жалобномъ свѣтѣ, и она, по-видимому, находила величайшее утѣшеніе совершенствовать этотъ талантъ, представляя поразительно страшныя доказательства въ защиту своихъ могильныхъ мыслеи.
   Почти нѣтъ надобности говорить, что м-ръ Домби рѣшительно иичего не зналъ о необыкновенномъ настроеніи духа новой няньки. Да и какъ ему знать? Ни одна душа въ домѣ -- не исключая самой м-сь Чиккъ или миссъ Токсъ -- не смѣла передъ нимъ заикнуться насчетъ какихъ-нибудь неудобствъ въ отношеніи къ маленькому Павлу. Онъ рѣшилъ самъ въ себѣ, что ребенокъ необходимо долженъ проходить по всѣмъ этимъ мытарствамъ дѣтскихъ недуговъ, и чѣмъ скорѣе онъ пройдетъ ихъ, тѣмъ лучше. Если бы онъ могъ откупить отъ нихъ своего сына или поставить вмѣсто него наемщика, какъ это бываетъ при рекрутскихъ наборахъ, то онъ былъ бы очень радъ воспользоваться такимъ средствомъ на самыхъ щедрыхъ условіяхъ. Но такъ какъ этого, очевидно, сдѣлать было невозможно, то онъ ограничился только тѣмъ, что обнаруживалъ по временамъ гордое изумленіе насчетъ непостижимыхъ распоряженій природы и утѣшался мыслью, что вотъ еще благополучно пройденъ верстовой столбъ на трудной дорогѣ жизни, и великая цѣль путешествія становится все ближе и ближе. Господствующимъ чувствомъ его души, постепенно принимавшимъ огромнѣйшіе размѣры по мѣрѣ возрастанія Павла, было нетерпѣніе дождаться, наконецъ, того вожделѣннаго времени, когда торжественнымъ образомъ будутъ приведены въ исполненіе его блистательныя надежды.
   Нѣкоторые философы утверждаютъ, что эгоизмъ есть корень благороднѣйшихъ привязанностей и наклонностей сердца. Юный сынъ м-ра Домби съ самаго начала въ такой степени сдѣлался для него важнымъ, какъ часть его собственнаго величія, или, что все равно, величія Домби и Сына, что привычные глаза съ величайшей ясностью могли видѣть основаніе этой родительской привязанности. Однако-жъ онъ любилъ своего сына, какъ только могъ любить. Если оставалось еще теплое мѣстечко въ этомъ ледяномъ сердцѣ, оно принадлежало сыну: если на затвердѣлой его поверхности могло отражаться впечатлѣніе чьего-нибудь образа, то это былъ образь его сына, -- не младенца сына и не отрока, a взрослаго сына, представителя фирмы. Воть почему онъ торопился скорѣе пробѣжать первыя страницы его исторіи и съ нетерпѣніемъ заглядывалъ въ отдаленную будущность. Вотъ почему также, при всей своей любви, онъ мало или вовсе не заботился о ребенкѣ, разсчитывая, что, такъ или иначе, ребенокъ н_е_п_р_е_м_ѣ_н_н_о сдѣлается м_y_ж_е_м_ъ, для котораго онь каждый день строилъ новые планы и проекты, какъ будто передъ нимъ лицомъ къ лицу стоялъ благородный представитель торговаго дома въ полномъ цвѣтѣ молодости и красоты.
   Наконецъ Павлу минуло около пяти лѣтъ. Онь былъ вообще очень красивый мальчикъ; но на его блѣдномъ худощавомъ лицѣ отражалась какая-то болѣзненная задумчивость, такъ что м-съ Виккемь, посматривая на него, многозначительно качала головой и вздыхала отъ глубины сердца. По нѣкоторымъ признакамъ безошибочно можно было заключить, что характеръ его будетъ гордый и повелительиый: онъ уже начиналъ понимать свое собственное величіе и сознавалъ съ удовлетворительною ясностью, что всѣ другія вещи и лица сотворены исключительно для него. По временамъ угрюмость его проходила, и онъ рѣзвился какъ другія дѣти; но зато иной разъ задумчиво сидѣлъ онъ на своихъ миніатюрныхъ креслахъ и мечталъ очень глубокомысленно, какъ столѣтній старичекъ, утомленный мірскою суетой. Случалось иногда, игралъ онъ въ дѣтской съ Флоренсой или погонялъ хлыстикомъ миссъ Токсъ, которая служила для него лошадкой; но потомъ вдругъ совершенно неожиданно овладѣвало имъ какое-то уныніе, и онъ жаловался на чрезвычайную усталость. Но всешо чаще находила на него эта хандра вечеромъ послѣ обѣда, когда по обыкновенію маленькія кресла перетаскивали въ гостиную, гдѣ онъ сидѣлъ вмѣстѣ съ отцомъ подлѣ камина. Это была самая странная чета, какую когда-либо освѣщалъ каминный огонь. М-ръ Домби, не покидая важной осанки, величаво взиралъ на яркое пламя; a маленькій портретъ его созерцалъ это красное явленіе съ напряженнымъ вниманіемъ мудреца. М-ръ Домби обдумывэпъ въ глубинѣ души многосложные мірскіе планы и предположенія; a маленькій портретъ его питалъ въ душѣ какія-то дикія мечты, полузрѣлыя мысли и безсвязныя умозрѣнія. М-ръ Домби неподвижно держалъ голову вверхъ отъ гордости и отъ накрахмаленнаго галстука: маленькій портретъ его сохранялъ такую же позу по наслѣдству и по безсознательному подражанію. Оба были удивительно похожи другъ на друга, и въ то же время чудовищно противоположны одинъ другому.
   Въ одномъ изъ такихъ случаевъ, когда оба они уже давно краснорѣчиво безмолвствовали, и м-ръ Домби зналъ только, что сынъ его не спитъ, потому что случайно заглянувъ въ его глазъ, увидѣлъ въ немъ яркое отраженіе огненнаго изумруда, маленькій Павелъ прервалъ молчаніе такимъ образомъ:
   -- Папа! что такое деньги?
   Внезапный вопросъ имѣлъ такую близкую связь съ настоящимъ предметомъ размышленія, что м-ръ Домби былъ совершенно озадаченъ.
   -- Что такое деньги, Павелъ? -- отвѣчалъ онъ, -- деньги?
   -- Да, -- сказалъ ребенокъ, облокачиваясь на ручку креселъ и обращая старое лицо на м-ра Домби, -- что такое деньги?
   М-ръ Домби былъ поставленъ въ крайнее затрудненіе. Онъ былъ бы очень радъ дать ученый коммерческій отвѣтъ, опредѣляя деньги общимъ мѣриломъ цѣнности вещей и распространяясь о курсѣ, о возвышеніи и пониженіи курса, объ ассигнаціяхъ, векселяхъ, золотыхъ слиткахъ, о сравнительной цѣнности благородныхъ металловъ, и такъ далѣе, но взглянувъ на кресла, низенькія, очень низенькія кресла, сказалъ только: "Золото, серебро и мѣдь. Гинеи, шиллинги, полупенсы. Знаешь теиерь, что это такое?".
   -- Ну да, я знаю, что это такое, -- отвѣчалъ Павелъ, -- но я не объ этомъ думаю, папа. Я хочу знать, что такое деньги?
   Великій Боже! какимъ старикомъ смотрѣлъ онъ, когда опять поднялъ глаза на своего отца!
   -- Что такое деньги? -- сказалъ м-ръ Домби съ крайнимъ изумленіемъ, отодвигая свой стулъ, чтобы лучше разсмотрѣть заносчиваго малютку, предложившаго такой смѣлый вопросъ.
   -- Да, папа; я хочу знать, что деньги могутъ сдѣлать? -- отвѣчалъ Павелъ, складывая на груди свои руки [онѣ были уже довольно длинны], и посматривая то на огонь, то на отца, опять на огонь и опять на отца.
   М-ръ Домби придвинулъ стулъ на прежнее мѣсто и погладилъ сына по головкѣ.
   -- Со временемъ ты лучше узнаешь эти вещи, -- сказалъ онъ, -- деньги, мой милый, дѣлаютъ всякія дѣла.
   Говоря это, м-ръ Домби взялъ маленькую руку сына и слегка началъ хлопать ею по своей. Но сынъ, при первой возможности высвободился изъ этой позы, и съ нетерпѣніемъ сталъ тереть ладонью о кресла, какъ будто его умъ заключался въ ладони, и нужно было наострить его. Потомъ еще разъ онъ взглянулъ на каминъ, какъ будто огонь былъ его совѣтникомъ и суфлеромъ. Наконецъ, послѣ всѣхъ этихъ приготовленій онъ сказалъ:
   -- Деньги, говоришь ты, дѣлаютъ всякія дѣла?
   -- Да, почти всякія, -- отвѣчалъ м-ръ Домби.
   -- Всякія... вѣдь это то же, что деньги дѣлаютъ в_с_е: не такъ ли, папа? -- спросилъ сынъ, не замѣчая или, быть можетъ, не понимая разницы между этими словами.
   -- Да, деньги могутъ все сдѣлать, мой милый.
   -- Такъ почему же деньги не спасли мою маму? -- съ живостью возразилъ ребенокъ, -- не жестоко ли это съ ихъ стороны?
   -- Жестоко! -- сказалъ м-ръ Домби, поправляя галстукъ и собираясь съ мыслями, -- нѣтъ, хорошая вещь не можетъ быть жестокою.
   -- Деньги хорошая вещь и могутъ сдѣлать все, -- глубокомысленно замѣтилъ маленькій собесѣдникъ, обративъ глаза на каминъ, -- удивительно однако-жъ, почему онѣ не спасли мою маму?
   Съ этимъ вопросомъ онъ уже не обращался къ отцу. Быть можетъ, съ дѣтскою проницательностью онъ увидѣлъ, что разговоръ этотъ не нравился м-ру Домби. Но онъ вслухъ повторилъ эту мысль, какъ будто она давно занимала и крайне тревожила его. Облокотившись подбородкомъ на руку, онъ впалъ въ глубокую задумчивость и вперилъ глаза на догоравшій огонь.
   М-ръ Домби былъ не то чтобы взволнованъ, однако-жъ крайне изумленъ странной пытливостью ребенка. Еще въ первый разъ его сынъ осмѣлился заговорить съ иимъ о покойной матери, несмотря на то, что онъ довольно часто, почти каждый вечеръ, сидѣлъ съ нимъ въ гостиной подлѣ камина точно въ такомъ же положеніи. Оправившись отъ изумленія, онъ старался по возможности объяснить, что деньги хотя всемогущій духъ, вездѣ и всѣми уважаемый, однако-жъ, онѣ никакимъ образомъ не могутъ спасти человѣка, если ему пришло время умереть, и что, къ несчастью, всѣ мы, даже въ Сити, рано или поздно должны умереть, какъ бы ни велико было наше богатство.
   -- Но деньги, -- говорилъ м-ръ Домби, -- доставляютъ намъ всеобщій почетъ, уваженіе, удивленіе другихъ людей. Съ деньгами мы можемъ прославиться и навести страхъ на все, что насъ окружаетъ, a случается, и очень нерѣдко, что можно деньгами удалить отъ себя самую смерть на весьма долгое время. Такъ, напримѣръ, твоя мать за деньги пользовалась услугами м-ра Пилькинса и знаменитаго доктора Паркера Пепса. Этого послѣдняго врача ты не знаешь, a м-ръ Пилькинсъ очень часто помогалъ и тебѣ. Словомъ, все дѣлаютъ деньги, что только можно сдѣлать.
   Много еще подобныхъ сентенцій на эту тему м-ръ Домби внушалъ воспріимчивой душѣ своего сына. Ребенокъ слушалъ внимательно, и казалось, понималъ почти все, что ему говорили.
   -- A вѣдь вотъ, папа, деньги не могутъ меня сдѣлать здоровымъ и сильнымъ! -- сказалъ Павелъ послѣ короткой паузы, потирая руками.
   -- Какъ, развѣ ты не совершенно здоровъ и силенъ? -- съ изумленіемъ спросилъ м-ръ Домби.
   Маленькій старичекъ съ лукавымъ видомъ поднялъ на отца печальные глаза.
   -- Ты здоровъ и силенъ, какъ всѣ дѣти въ твоемъ возрастѣ, не правда ли? -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Флоренса, правда, старше меня, и я не могу быть такъ здоровъ и силенъ какъ она, это мнѣ очень хорошо извѣстно, -- возразилъ ребенокъ, -- но когдп Флоренса была такъ же мала, какъ я, она могла играть сколько ей угодно и никогда не уставала; это я также очень хорошо знаю. A если бы зналъ ты, какъ я иногда устаю! Охъ, какъ я устаю! Всѣ кости болятъ y меня -- Виккемъ говоритъ, что это кости -- и ужъ я не знаю, что мнѣ дѣлать?
   Здѣсь маленькій Павелъ, грѣя руки, пристально началъ смотрѣть черезъ каменную рѣшетку, какъ будто въ каминѣ фантастическіе духи разыгрывали для него кукольную комедію.
   -- Это, видно, бываетъ съ тобой по вечерамъ, -- сказалъ м-ръ Домби, ближе подвигаясь къ сыну и тихонько положивъ руку на его спину, -- дѣти всегда устаютъ вечеромъ, и потомъ спятъ по ночамъ очень крѣпко.
   -- Охъ, нѣтъ, папа! -- возразилъ ребенокъ, -- это бываетъ со мной и по днямъ, когда я лежу y Флоренсы на колѣняхъ и она поетъ мнѣ пѣсни. A по ночамъ я вижу во снѣ прелюбопытныя, предиковинныя вещи!
   На этотъ разъ м-ръ Домби былъ очень взволнованъ и рѣшительно не зналъ что говорить. Онъ еще ближе подвинулся къ сыну и безмолвно смотрѣлъ на его лицо при слабомъ блескѣ огня, продолжая держать лѣвую руку на его спинѣ, какъ будто она притянута была магнетической силой. Однажды онъ пробовалъ правой рукой повернуть къ себѣ его голову; но ребенокъ тотчасъ же принялъ онять прежнюю позу и уже не отрывалъ глазъ отъ порхающаго пламени до той поры, пока нянька не пришла звать его въ постель.
   -- Почему же не пришла за мной Флоренса? -- сказалъ Павелъ.
   -- Развѣ вы не хотите идти съ своей бѣдной няней, м-ръ Павелъ? -- спросила Виккемъ, испуская глубокій вздохъ.
   -- Не хочу, -- отвѣчалъ Павелъ, усаживаясь на своихъ креслахъ, какъ господинъ, которому должны повиноваться.
   Призывая небо въ свидѣтели своей невинности, м-съ Виккемъ пошла назадъ, и черезъ минуту вмѣсто нея явилась Флоренса. Ребенокъ мгновенно одушевился и, вскочивъ съ креселъ, очень бойко раскланялся съ отцомъ, пожелавъ ему доброй ночи. Лицо его повеселѣло, помолодѣло и приняло такое дѣтское выраженіе, что м-ръ Домби не могъ надивиться внезапной перемѣнѣ.
   Когда дѣти вышли изъ комнаты, ему вдругъ послышался нѣжный голосокъ, распѣвавшій какую-то пѣсню. Припомнивъ слова Павла о поющей сестрѣ, онъ отворилъ дверь, началъ вслушиваться и смотрѣть на дѣтей. Флоренса съ усиліемъ взбиралась по ступенямъ огромной и пустой лѣстницы, держа въ объятіяхъ маленькаго брата, который, положивъ голову на плечо сестры, обвился руками вокругъ ея шеи. И пока они входили, Флоренса все пѣла, Павелъ подтягивалъ, a м-ръ Домби съ крайнимъ изумленіемъ безмолвно смотрѣлъ на трогательную сцену. Дѣти взобрались уже на верхній конецъ огромной лѣстницы, не останавливаясь пошли въ комнату и совершенно скрылись изъ виду, a м-ръ Домби все еще продолжалъ стоять y дверей съ глазами, обра щенными кверху, и уже тогда только, когда блѣдный свѣтъ луны началъ приближаться черезъ тусклое окно въ потолкѣ, онъ махнулъ рукою и задумчиво побрелъ въ свою спальню.
   На другой день м-съ Чиккъ и м-съ Токсъ получили приглашеніе къ обѣду на домашнее совѣщаніе. Лишь только почтенные члены комитета явились въ столовую, м-ръ Домби безъ всякаго предварительнаго объясненія или приступа открылъ засѣданіе вопросомъ:
   -- Что такое дѣлается съ Павломъ? Что думаетъ о немъ м-ръ Пилькинсъ? Ребенокъ далеко не такъ здоровъ, какъ желательно бы видѣть.
   -- Удивляюсь твоей проницательности, любезный Павелъ, -- отвѣчала м-съ Чиккъ, -- ты однимъ разомъ угадалъ всю истину. Да, малютка нашъ не такъ здоровъ, какъ желательно бы видѣть. Дѣло въ томъ, мой милый, что его умственныя способности развиваются съ непостижимой быстротой, и маленькое тѣло едва способно выдерживать паренія его высокой души. Боже мой! какъ умно, какъ разсудительно говоритъ этотъ дивный ребенокъ! невѣроятно! невообразимо! Помнишь ли, Лукреція, какъ разсуждалъ онъ вчера о похоронахъ?...
   -- Вотъ въ томъ-то и дѣло, -- сказалъ м-ръ Домби, грубо прерывая сестру, -- что нѣкоторыя нескромныя особы внушаютъ моему сыну неприличныя мысли. Вчера вечеромъ онъ вдругъ заговорилъ со мною о своихъ костяхъ; желалъ бы я знать, кому какое дѣло до костей моего сына? Надѣюсь, онъ не живой скелетъ.
   -- Какъ это можно! -- сказала м-съ Чиккъ съ невыразимымъ испугомъ.
   -- Надѣюсь, -- сурово повторилъ братъ. -- Еще похороны! Кто смѣетъ говорить моему сыну о похоронахъ. Мы не гробовщики, я думаю, не могильщики!
   -- Какъ это можно! -- сказала м-съ Чиккъ съ тѣмъ же невыразимымъ чувствомъ страшнаго испуга.
   -- Кто смѣетъ, говорю я, внушать моему сыну такія черныя мысли? Вчера онъ не на шутку напугалъ меня. Тебя спрашиваю, Луиза, кто вбилъ ему въ голову такія вещи?
   -- Тутъ, кажется, нечего долго разспрашивать и допытываться, -- отвѣчала м-съ Чиккъ послѣ минутнаго размышленія. -- Если сказать правду, нянька y нашего малютки не очень веселаго нрава. Она то и дѣло, что...
   -- Горюетъ да тоскуетъ, -- скромно перебила м-съ Токсъ.
   -- Именно такъ, -- продолжала м-съ Чиккъ, -- горюетъ да тоскуетъ Богъ знаетъ о чемъ. Но зато м-съ Виккемъ рачительна, внимательна, усердна и, смѣю сказать, ни мало не взыскательна. Притомъ это самая скромная и смирная женщина, какую только я знаю. Если нашъ малютка немного ослабѣлъ послѣ своей послѣдней болѣзни, если теперь онъ не такъ здоровъ и силенъ, какъ желательно бы видѣть, если вообще, онъ поразстроился и долженъ на нѣкоторое время потерять правильное употребленіе...
   Послѣ гнѣвнаго выговора за болѣзнь въ костяхъ миссъ Чиккъ не смѣла произнесть это страшное слово и, не зная, какъ окончить фразу, дожидалась вдохновенной выручки отъ своей пріятельницы, которая на этотъ разъ не совсѣмъ рѣшительнымъ тономъ проговорила:
   -- Правильное употребленіе членовъ...
   -- Членовъ? -- повторилъ м-ръ Домби.
   -- Домашній лекарь сегодня поутру говорилъ, кажется, о ногахъ, моя милая, не правда ли? -- сказала миссъ Токсъ.
   -- Ну да, мой ангелъ, онъ говорилъ о ногахъ, -- возразила м-съ Чиккъ съ кроткимъ упрекомъ, -- зачѣмъ ты спрашиваешь меня? Я очень хорошо слышала, какъ онъ говорилъ. Стало быть, вотъ видите ли, если нашъ милый Павелъ долженъ въ настоящемъ случаѣ лишиться употребленія ногъ, такъ безпокоиться рѣшительно не о чемъ, всѣ дѣти въ его возрастѣ бываютъ подвержены такимъ недугамъ, и чѣмъ раньше онъ ихъ вытерпитъ, тѣмъ лучше. Ты самъ это знаешь, любезный братецъ.
   -- Я не сомнѣваюсь, Луиза, -- замѣтилъ м-ръ Домби, -- въ твоей искренней привязаннности къ будущему представителю моего дома. Такъ м-ръ Пилькинсъ говорилъ о Павлѣ сегодня поутру?
   -- Да, сегодня поутру, -- отвѣчала сестра, -- мы это слышали вмѣстѣ съ миссъ Токсъ, мы тутъ были. Ты знаешь, какъ и миссъ Токсъ дорожитъ всѣмъ, что относится до нашего ангельчика. И что это за докторъ м-ръ Пилькинсъ! удивительный докторъ! Онъ еще осматривалъ его за нѣсколько дней предъ этимъ и говорилъ, что ничего, все идетъ какъ слѣдуетъ. Это мы слышали вмѣстѣ съ миссъ Токсъ, и ты долженъ успокоиться, милый Павелъ. A сегодня м-ръ Пилькинсъ рекомендовалъ нашему малюткѣ морской воздухъ, и я съ нимъ совершенно согласилась, совѣтъ очень благоразумный!
   -- Морской воздухъ? -- повторилъ м-ръ Домби, бросая на сестру изумленный взоръ.
   -- Да, морской воздухъ. Безпокоиться тутъ рѣшительно не о чемъ, -- сказала м-съ Чиккъ. -- Моимъ дѣтямъ, Жоржу и Фредерику, тоже предписывали морской воздухъ, когда они были въ этомъ возрастѣ, да и сама я пользовалась нѣсколько разъ морскимъ воздухомъ. Что-жъ тутъ удивительнаго? Морской воздухъ очень полезенъ. Я съ тобой совершенно согласна, Павелъ, что, можетъ быть, иной разъ по неосторожности разсуждали въ дѣтской о такихъ вещахъ, которыя должны быть чужды младенческой душѣ, но посуди самъ, какъ уберечься отъ ребенка съ такими огромными способностями? Быстрота ума непостижимая! Еслибъ это былъ обыкновенный ребенокъ, такъ ничего бы не случилось, увѣряю тебя. Я должна сказать, то есть мы вмѣстѣ съ миссъ Токсъ должны сказать, что кратковременное отсутствіе изъ этого дома, брайтонскій воздухъ и особенно физическое и умственное воспитаніе подъ руководствомъ такой опытной, благоразумной женщины, какъ напримѣръ, м-съ Пипчинъ...
   -- Это что еще за м-съ Пипчинъ, Луиза? -- съ нетерпѣніемъ спросилъ м-ръ Домби, раздосадованный фамильярнымъ разговоромъ о женщинѣ, которой фамилія была ему неизвѣстна.
   -- М-съ Пипчинъ, любезный Павелъ, -- отвѣчала сестра, -- почтенная пожилая дама, вдова почтеннѣйшаго и очень извѣстнаго джентльмена. М-съ Токсъ хорошо знаетъ всю ея исторію. Съ нѣкотораго времени эта благородная леди посвятила себя исключительно воспитанію и образованію маленькихъ дѣтей съ такимъ успѣхомъ, который доставилъ ей извѣстность во всѣхъ лучшихъ домахъ. Мужъ ея умеръ съ горя отъ... какъ вы разсказывали, моя милая? я все забываю подробности. Мужъ ея умеръ отъ...
   -- Отъ выкачиванія воды изъ перувіанскихъ рудниковъ, -- договорила м-съ Токсъ.
   -- То есть не то, чтобы онъ самъ выкачивалъ воду изъ рудниковъ, -- сказала м-съ Чиккъ, взглянувъ на своего брата, и это объясненіе было совершенно необходимо, потому что миссъ Токсъ выразилась двусмысленно, -- a онъ только употребилъ для этой спекуляціи свой капиталъ, который погибъ до послѣдняго шиллинга въ рукахъ обанкротившейся компаніи. Я увѣрена, м-съ Пипчинъ превосходно воспитываетъ дѣтей, и ужъ, конечно, никто не сравняется съ ней въ этомъ искусствѣ. Мнѣ нѣсколько разъ приходилось слышать о ней въ самыхъ знатныхъ домахъ, a ты знаешь, Павелъ, какіе дома я посѣщала до рожденія твоего сына!
   Здѣсь м-съ Чиккъ обратила многозначительный взоръ на бронзовый бюстъ Вильяма Питта, какъ будто хотѣла сказать: "Вотъ и тамъ меня принимали"
   -- Быть можетъ, насчетъ м-съ Пипчинъ я обязана сказать вамъ, сэръ, -- замѣтила миссъ Токсъ покраснѣвъ, какъ вишневая ягода, -- что похвала вашей милой сестрицы нисколько не преувеличена. Многіе леди и джентльмены -- самое лучшее украшеніе нынѣшняго общества -- обязаны своимъ воспитаніемъ этой почтенной дамѣ. Ваша покорная слуга имѣла также счастье пользоваться ея наставленіями, и признаюсь вамъ, я до могилы не забуду высокихъ правилъ нравственности и благоразумія, укорененныхъ въ моемъ сердцѣ! Самыя знатныя фамиліи поручаютъ ей своихъ дѣтей.
   -- Какъ я долженъ понимать васъ, любезная миссъ Токсъ? -- благосклонно спросилъ м-ръ Домби, -- эта почтенная дама содержитъ учебное заведеніе?
   -- Я право не знаю хорошенько, можно ли м-съ Пипчинъ назвать содержательницей учебнаго заведенія. Вотъ видите ли, это не то, чтобы какое-нибудь приготовительное училище, вовсе нѣтъ, a заведеніееявъ нѣкоторомъ родѣ, такъ сказать,есть воспитательно-образовательный пріютъ для благородныхъ дѣтей...
   -- Куда принимаются только дѣти изъ самаго высшаго круга, -- добавила м-съ Чиккъ, выразительно взглянувъ на брата.
   -- О, конечно! -- подтвердила миссъ Токсъ -- да и то не иначе, какъ по протекціи.
   Всѣ эти подробности о почтенной содержательницѣ "Воспитательно-образовательнаго пріюта для благородныхъ дѣтей" имѣли большой вѣсъ въ глазахъ м-ра Домби. Богатый супругъ м-съ Пипчинъ погибъ отъ благороднаго риска на перувіанскихъ рудникахъ -- хорошо, очень хорошо! Домашній медикъ совѣтуетъ его сыну перемѣнить воздухъ и отлучиться на нѣсколько времени изъ ролительскаго дома -- какъ это кстати! Онъ попадетъ теперь въ кругъ знатнѣйшихъ вельможъ во всей Англіи! Нечего и толковать, что тутъ нѣтъ никакой остановки на пути къ достиженію великой цѣли. На рекомендацію сестры и ея пріятельницы здѣсь легко можно было положиться: обѣ онѣ безъ ума отъ маленькаго Павла, и ужъ если рѣшаются на нѣкоторое время разлучиться со своимъ ненагляднымъ питомцемъ, то, конечно, совершенно увѣрены въ благодѣтельныхъ послѣдствіяхъ этой разлуки, иначе никому и ни за что на свѣтѣ онѣ не поручили бы драгоцѣннаго малютку. Погибъ отъ благороднаго риска на перувіанскихъ рудникахъ... вотъ смерть, достойная истиннаго джентльмена!
   -- Кто же долженъ будетъ ѣхать съ маленькимъ Павломъ, если завтра, послѣ предварительныхъ справокъ, мы рѣшимся отправить его въ Брайтонъ къ этой почтенной дамѣ? -- спросилъ м-ръ Домби послѣ нѣкотораго размышленія.
   -- Мнѣ кажется, братецъ, -- отвѣчала миссъ Чиккъ, -- его теперь никуда нельзя отправить безъ Флоренсы. Онъ слишкомъ привязался къ сестрѣ и не отстанетъ отъ нея; y ребенка всегда свои капризы, мой милый.
   М-ръ Домби повернулъ голову, медленно пошелъ къ шкафу и взялъ наудачу какую-то книгу.
   -- A еще кто... кромѣ Флоренсы, Луиза? -- сказалъ онъ, не смотря на сестру и небрежно переворачивая листы.
   -- Еще Виккемъ, разумѣется. То есть, я хочу сказать, что кромѣ Виккемъ никому и не нужно съ нимъ ѣхать, -- отвѣчала сестра. -- Павелъ будетъ теперь въ такихъ рукахъ, что всякій другой надзоръ только помѣшалъ бы м-съ Пипчинъ. Впрочемъ, разумѣется, братецъ, тебѣ не худо будетъ самому, по крайней мѣрѣ разъ въ недѣлю, ѣздить въ Брайтонъ.
   -- Да, разумѣется, -- сухо сказалъ м-ръ Домби, -- и цѣлый часъ послѣ этого смотрѣлъ въ книгу на одну страницу, не говоря больше ни слова.
   Препрославленная м-съ Пипчинъ была, собственно говоря, очень невзрачная и даже весьма безобразная старушонка, съ перегнутой спиной, съ лицомъ испещреннымъ, какъ дурной мраморъ, съ неподвижнымъ сѣрымъ глазомъ, который какъ будто нѣсколько времени колотили по наковальнѣ молоткомъ, -- такъ однако-жъ, что черезъ это не сдѣлали ему никакого вреда. Ужъ сорокъ лѣтъ протекло съ той поры, какъ благородный м-ръ Пипчинъ сломалъ голову на перувіанскихъ рудникахъ, но его неутѣшная вдова все еще носила черный бомбазинъ такого темнаго, мрачнаго, мертвеннаго цвѣта, что отъ ея присутствія вездѣ становилось темнѣе, даже въ комнатахъ, ярко освѣщенныхъ десятками стеариновыхъ свѣчъ. На поприщѣ воспитанія дѣтей она дѣйствительно пріобрѣла громкую славу, и весь секретъ ея чуднаго искусства состоялъ въ томь, что она всегда давала дѣтямъ то, чего они терпѣть не могли, и никогда не давала того, что они любили: это, изволите видѣть, заранѣе пріучало дѣтей управлять своими буйными наклонностями. Вообще, м-съ Пипчинъ была самая сварливая, вздорная женщина, и если такой же характеръ имѣла она лѣтъ за сорокъ, то я первый готовъ изъявить сомнѣніе, что мужъ ея дѣйствительно сломилъ голову отъ перувіанскихъ рудниковъ.
   "Замокъ" этой мучительницы дѣтей находился въ Брайтонѣ, недалеко отъ морскаго берега, на мѣловатой, кремнистой и безплодной почвѣ, гдѣ въ палисадникахъ передъ хрупкими, сухопарыми домами ничего не могло расти, кромѣ крапивы и ноготковъ. Воздухъ въ лѣтнее время никогда не проникалъ въ укрѣпленное жилище м-съ Пипчинъ, a зимой не откуда ему было выбраться на волю. Страшная духота увеличивалась еще болѣе отъ глиняныхъ стоявшихъ на окнѣ горшковъ съ черноземомъ, который по всему заведенію распространялъ свои земляныя испаренія. М-съ Пипчинъ, какъ видно, была любительницей ботаники и держала цѣлую коллекцію различныхъ породъ растительнаго царства. Въ выборѣ растеній наблюдалась нѣкоторая симметрія, строго приспособленная къ общей гармоніи окружающихъ предметовь. Въ одномъ мѣстѣ стояло полдюжины кактусовъ, которые вились какъ змѣи вокругъ своихъ прутьевъ; въ другомъ -- тѣ же кактусы растопыривали свои широкія клешни, какъ зеленые морскіе раки, и тутъ же нѣкоторыя прозябающія растенія увеселяли любопытный взоръ своими липкими и вязкими листьями. Всѣ эти болѣе или менѣе рѣдкіе с_п_е_ц_и_м_е_н_т_ы красовались въ горшкахъ на окнахъ, плотно затворенныхъ во всякое время года; но въ довершеніе спектакля, вѣроятно, для большаго эффекта, одинъ огромный горшокъ съ цвѣтами былъ привѣшенъ къ потолку, откуда въ разныя стороны таращились длинные зеленые листья, какъ пауки, которые тоже, вмѣстѣ съ клещаками, водились въ безчисленномъ множествѣ въ этомъ благословенномъ пріютѣ благородныхъ питомцевъ.
   Такъ какъ м-съ Пипчинъ запрашивала всегда огромную цѣну за своихъ пансіонеровъ, и притомъ умѣла держать себя величественнымъ образомъ предъ всѣми, кто имѣлъ въ ней нужду, то ее считали рѣшительной дамой, въ совершенствѣ знакомой съ характерами дѣтей, которые, какъ говорили, она изучала она съ удивительнымъ самоотверженіемъ. При такой репутаціи съ теченіемъ времени она составила себѣ почти независимое состояніе, и тѣмъ легче могла поддерживать свое достоинство. Спустя три дня послѣ того, какъ впервые заговорили о ней въ домѣ м-ра Домби, она имѣла удовольствіе заключить весьма выгодную к_о_н_д_и_ц_і_ю съ знаменитымъ капиталистомъ, принявъ въ свой замокъ Флоренсу и ея маленькаго брата.
   М-съ Чиккъ и м-съ Токсъ, совершивъ благополучно путешествіе въ Брайтонъ, при соблюденіи необходимыхъ церемоній сдали съ рукъ на руки своего благороднаго питомца и на другой же день воротились въ Лондонъ. М-съ Пипчинъ, прислонившись къ камину, дѣлала ревизію новымъ пансіонерамъ, осматривая ихъ съ ногь до головы съ опытностью стараго солдата. Между тѣмъ племянница м-съ Пипчинъ и вмѣстѣ безусловно ей подчиненная раба, женщина среднихъ лѣтъ, тощая, утюгообразная, съ гадкими угрями на носу, снимала чистый воротничекъ съ шеи воспитанника Байтерстона. Другая и послѣдняя пансіонерка, м-съ Панки, была на этотъ разъ заключена въ "тюремный замокъ" за то, что имѣла неосторожность фыркнуть три раза въ присутсвіи гостей. Тюремнымъ замкомъ назывался пустой чуланъ, имѣвшій назначеніе карцера.
   -- Вотъ мы и познакомились, мой милый, -- сказала м-съ Пипчинъ, обращаясь къ Павлу. -- Нравлюсь ли я тебѣ?
   -- Я думаю, вы никогда мнѣ не понравитесь, -- отвѣчалъ Павелъ. -- Мнѣ надо уѣхать отсюда, это не мой домъ.
   -- Кенечно нѣтъ; тутъ я живу, -- возразила м-съ Пипчинъ.
   -- Прегадкій домъ! -- отвѣчалъ Павелъ.
   -- A есть мѣстечко еще похуже, -- сказала м-съ Пипчинъ, -- куда запираютъ злыхъ дѣтей.
   -- Былъ онъ когда-нибудь въ томъ мѣстечкѣ? -- спросилъ Павелъ, указывая на Байтерстона.
   М-съ Пипчинъ въ знакъ согласія кивнула головой. Павлу между тѣмъ въ этотъ день много было дѣла: онъ принялся со всѣмъ усердіемъ осматривать своего новаго товарища, Байтерстона и, вглядываясь въ его физіономію, дѣлалъ таинственныя и даже страшныя наблюденія.
   Въ часъ пополудни подали обѣдъ, приготовленный большею частью изъ разныхъ произведеній растительнаго царства.
   Къ этому времени явилась и миссъ Панки, кроткая маленькая дѣвочка съ голубыми глазами, которую каждое утро полоскали и терли въ теплой ваннѣ до того, что кости ея скоро, по-видимому, должны были совсѣмъ утратить свойственную имъ упругость. М-съ Пипчинъ, освободивъ ее изъ заключенія, не преминула сдѣлать соотвѣтственное случаю назиданіе, доказывая весьма убѣдительно, что всякій, кто фыркаетъ при гостяхъ, навлекаетъ на свою душу смертельный грѣхъ, иже не отпустится ни здѣсь, ни въ будущей жизни. Укоренивъ сію глубокую истину въ сердцѣ преступной воспитанницы, она предложила для ея насыщенія жиденькій супъ изъ сарачинскаго пшена, блюда, какъ извѣстно, очень здороваго, особенно для дѣтскаго желудка. Племянница м-съ Пипчинъ, Беринтія, получила на свою долю порцію холоднаго поросенка; a сама м-съ Пипчинъ кушала особо для нея приготовленное блюдо, бараньи котлеты, распространявшія очень питательный запахъ; ей, по слабости здоровья, предписано было употреблять всегда горячія кушанья, и преимущественно бараньи котлеты. Послѣ стола всѣ дѣти, по заведенному порядку, должны были читать благодарственную молитву со включеніемъ въ нее особеннаго пункта, которымъ изъявлялось благодареніе самой хозяйкѣ за хорошій обѣдъ. М-съ Пипчинъ тоже воздала благодареніе Господу и поспѣшила лечь въ постель: отдыхъ послѣ горячихъ котлетъ необходимъ былъ для ея здоровья. Дѣти между тѣмъ вмѣстѣ съ Беринтіей или Берри удалились въ тюремный замокъ, такъ какъ дождь не позволялъ на этотъ разъ гулять по морскому берегу. Комната, получившая такое страшное названіе, выходила своимъ единственнымъ окномъ на мѣловую стѣну, подлѣ которой стояла бочка съ водой, и должно сказать, этотъ карцеръ, по крайней мѣрѣ теперь, былъ единственнымъ веселымъ мѣстомъ во всемъ домѣ. Дѣти начали рѣзвиться, и Берри приняла дѣятельное участіе въ ихъ играхъ, которыя впрочемъ, ко всеобщему огорченію, скоро были прекращены сердитымъ стукомъ въ стѣну обезпокоенной хозяйки. Тогда Берри шопотомъ стала разсказывать разныя любопытныя исторійки, и эта бесѣда продолжалась вплоть до сумерекъ.
   За чаемъ пансіонеры вдоволь могли насыщаться и молокомъ, и водою, и хлѣбомъ, и масломъ. М-съ Пипчинъ наливала себѣ изъ особаго чернаго чайничка и кушала съ большимъ апетитомъ поджаренный въ маслѣ хлѣбецъ, только-что вынутый изъ печи. Однако-жъ ни горячія котлеты, ни горячій чай съ горячимъ поджареннымъ хіѣбомъ, по-видимому, нисколько не разогрѣли холодную внутренностъ м-съ Пипчинъ; она была все также брюзглива, и неподвижный сѣрый глазъ ея не выражалъ ни мысли, ни чувства.
   Послѣ чаю Берри вынесла маленькій рабочій столикъ, съ рисункомъ на крышкѣ королевскаго павильона, и усердно принялась работать, между тѣмъ какъ м-съ Пипчинъ, надѣвъ очки, раскрыла большую книгу въ зеленомъ фризовомъ переплетѣ и съ неменьшимъ усердіемъ начала кивать головой. И всякій разъ, какъ, близко наклонясь къ камину, м-съ Пипчинъ просыпалась, она давала щелчки по носу Байтерстона, потому что и его тоже слишкомъ разбирала дремота.
   Наконецъ, въ урочный часъ дѣти прочли молитву на сонъ грядущій и отошли въ свои постели. Миссъ Панки боялась спать одна въ темнотѣ, и потому м-съ Пипчинъ каждый вечеръ своеручно погоняла ее на верхъ, какъ овечку; но и послѣ того малютка долго еще хныкала и стонала въ своемъ уединенномъ чуланчикѣ, такъ что м-съ Пипчинъ по временамъ заходила журить ее и успокаивать. Въ половинѣ десятаго м-съ Пипчинъ вынула изъ печи горячій сладенькій пирожокъ -- ей никакъ нельзя было уснуть безъ сладенькаго пирожка -- и въ комнатѣ распространилось очень пріятное благоуханіе, измѣнившее на нѣсколько минутъ обыкновенный запахъ. Черезъ полчаса весь замокъ погрузился въ глубокій сонъ.
   Завтракъ на другой день былъ почти такой же, какъ вечеромъ во время чая, съ той разницей, что м-съ Пипчинъ кушала булку вмѣсто поджареннаго хлѣбца, и казалась еще сердитѣе обыкновеннаго. М-ръ Байтерстонъ читалъ вслухъ родословную изъ книги Бытія, спотыкаясь на собственныхъ именахъ, какъ хромая лошадь на мельницѣ. Послѣ этого назидательнаго чтенія маленькую Панки погнали въ ванну, a м-ръ Байтерстонъ долженъ былъ выдержать какую-то особую пытку въ морской водѣ, откуда онъ вышель посинѣлый и крайне разслабленный. Павелъ и Флоренса ходили гулять по морскому берегу въ сопровожденіи Виккемъ, которая все это время заливалась горячими слезами и болѣе, чѣмъ когда-либо жаловалась на горемычную судьбу. Въ десять часовъ открылось утреннее чтеніе. Относительно воспитанія м-съ Пипчинъ была тѣхъ мыслей, что дѣтскій умъ покрытъ толстой корой невѣжества, и должно вдругъ разрывать эту кору, какъ устричную раковину; поэтому уроки ея вообще производили на дѣтей какоето бурное и оглушительное дѣйствіе. Предметомъ чтеній обыкновенно былъ злой мальчикъ или злая дѣвочка, которыхъ опытный недагогъ, подъ конецъ исторіи, усмирялъ какъ дикихъ львовъ или медвѣдей. М-съ Пипчинъ не подозрѣвала и не могла подозрѣвать, что дитя, какъ распускающійся цвѣтокъ, требуетъ постепеннаго развитія, сопровождаемаго нѣжными поощреніями.
   Такова была ежедневная жизнь въ замкѣ м-съ Пипчинъ. Въ субботу вечеромъ пріѣзжалъ м-ръ Домби, и Флоренса съ Павломъ должны были отправляться къ нему въ гостиницу пить чай. Они оставались y отца все восресенье и обыкновенно выѣзжали передъ обѣдомъ гулять. Въ продолженіе этихъ прогулокъ м-ръ Домби, казалось, выросталъ каждую минуту, подобно знаменитымъ непріятелямъ Фальстафа, и вмѣсто одного джентльмена въ клеенчатомъ картузѣ, представлялъ своей особой цѣлую дюжину. Воскресный вечеръ былъ самый скучный вечеръ во всей недѣлѣ. Злость м-съ Пипчинъ въ это время доходила до остервенѣнія. Миссъ Панки возвращалась изъ Роттендина отъ своей тетки въ глубокой печали, a мистеръ Байтерстонъ, котораго всѣ родные были въ Индіи, долженъ былъ во время молитвъ м-съ Пипчинъ неподвижно сидѣть на одномъ мѣстѣ со сложенными накрестъ руками, не смѣя пошевельнуться ни рукой, ни ногой. Эта церемонія до того надоѣла бѣдному малюткѣ, что однажды въ субботу вечеромъ онъ обратился къ Флоренсѣ съ покорнѣйшей просьбой, не можетъ ли она указать ему дорогу въ Бенгалію.
   Вообще однако-жъ всѣ были увѣрены, что м-съ Пипчинъ мастерски обходилась съ дѣтьми, и въ этомъ мнѣніи, собственно говоря, преувеличенія не было. Ребенокъ могъ быть рѣзвъ и живъ, какъ дикая серна; но проживъ два-три мѣсяца подъ этой гостепріимной кровлей, онъ становился тише воды, ниже травы. Говорили также, что этотъ образъ жизни дѣлаетъ большую честь любящему сердцу м-съ Пипчинъ: она посвятила себя съ полнымъ самоотверженіемъ образованію дѣтей, и, конечно, эти занятія были самымъ лучшимъ средствомъ противъ глубокой тоски, обуявшей ея душу послѣ того, какъ м-ръ Пипчинъ сокрушилъ свое сердце о перувіанскіе рудники.
   Павелъ сидѣлъ въ маленькихъ креслахъ подлѣ камина, и по обыкновенію смотрѣлъ во всѣ глаза на эту почтенную даму. По-видимому, онъ вовсе на зналъ, что такое скука, если съ такимъ отчаяннымъ вниманіемъ могъ разсматривать м-съ Пипчинъ. Онъ не любилъ и не боялся ея; но ему казалась чрезвычайно замѣчательною ея физіономія. И вотъ онъ сидѣлъ, смотрѣлъ на нее, грѣлъ руки, и опять смотрѣлъ на нее, не спуская глазъ до той поры, пока м-съ Пипчинъ, при всей своей храбрости, не приходила въ крайнее замѣшательство отъ этого взгляда. Однажды, когда они остались одни, м-съ Пипчинъ спросила, о чемъ онъ думаетъ.
   -- О васъ, -- отвѣчалъ Павелъ безъ малѣйшаго замѣшательства.
   -- Что-жъ ты обо мнѣ думаешь, мой милый? -- спросила м-съ Пипчинъ.
   -- Я думаю, что вы, должно быть, ужъ очень стары, -- сказалъ Павелъ, -- сколько вамъ лѣтъ?
   -- Объ этомъ ты не долженъ спрашивать, -- сердито отвѣчала почтенная дама, озадаченная совершенно неожиданнымъ вопросомъ, -- впередъ не смѣй говорить такихъ вещей.
   -- Это почему? -- спросилъ Павелъ.
   -- Потому, что это неучтиво, -- сказала брюзгливо м-съ Пипчинъ.
   -- Неучтиво? -- повторилъ Павелъ.
   -- Да, неучтиво.
   -- A вотъ Виккемъ говоритъ, что неучтиво ѣсть горячіе котлеты и поджареный хлѣбъ, между тѣмткакъ другіе ѣдятъ черствыя булки, -- отвѣчалъ Павелъ съ наивнымъ видомъ.
   -- Твоя Виккемъ, -- возразила м-съ Пипчинъ, побагровѣвъ отъ ярости, -- злая, безстыдная, наглая бестія. Ахъ она негодница!
   -- Что это такое? -- спросилъ Павелъ.
   -- Много будешь знать, скоро состаришься, мой милый, -- отвѣчала м-съ Пипчинъ. -- Вспомни исторію о несчастномъ мальчикѣ, котораго до смерти забодалъ бѣшеный быкъ за то, что тотъ безпрестанно дѣлалъ вопросы.
   -- Какъ же б_ѣ_ш_е_н_ы_й быкъ, -- сказалъ Павелъ, -- могъ узнать, что мальчикъ дѣлаетъ вопросы? Никто не подойдетъ къ быку, если оиъ взбѣсился, и не станетъ ему ябедничать.
   -- Такъ ты не вѣришь этой исторіи? -- спросила м-съ Пипчинъ съ величайшимъ изумленіемъ.
   -- Не вѣрю, -- сказалъ Павелъ рѣшительнымъ тономъ.
   -- Ну, a если быкъ этотъ былъ не бѣшеный? -- возразила м-съ Пипчинъ, -- неужели ты и тогда не повѣрилъ бы?
   Такъ какъ Павелъ еще не разсматривалъ вопроса съ этой стороны, и основалъ свои заключенія только на предположенномъ бѣшенствѣ быка, то на этотъ разъ онъ счелъ себя побѣжденнымъ и замолчалъ. Но въ ту же минуту онъ началъ сравнивать, вникать, соображать и устремилъ такой пытливый взоръ на свою собесѣдницу, что м-съ Пипчинъ заблагоразсудила удалиться и выждать, пока онъ забудетъ объ этой матеріи.
   Съ этого времени какаято странная притягательная сила увлекала м-съ Пипчинъ къ маленькому Павлу, точно такъ же, какъ Павелъ чувствовалъ неотразимое притяженіе къ ней самой. Она начала сажать его рядомъ подлѣ себя y камина, и онъ располагался въ углу между м-съ Пипчинъ и каминной рѣшеткой, такъ что маленькое лицо его совершенно поглощалось чернымъ фланелевымъ платьемъ. Въ этой позиціи онъ, казалось, еще пристальнѣе началъ изучать каждую черту, каждую морщинку на лицѣ своей сосѣдки и съ такой проницательностью всматривался въ одинокій сѣрый глазъ ея, что м-съ Пипчинъ иногда принуждена была закрывать его совсѣмъ и притворяться спящею. У м-съ Пипчинъ былъ еще старый черный котъ, который тоже располагался всегда y камина, мурлыкалъ самымъ эгоистическимъ образомъ и свирѣпо моргалъ глазами на огонь до тѣхъ поръ, пока рѣсницы его не принимали форму восклицательныхъ знаковъ. Когда вся эта компанія вечеркомъ усаживалась y камина, м-съ Пипчинъ -- не въ обиду будь ей сказано -- чрезвычайно была похожа на старую вѣдьму, a Павелъ и черный котъ представлялись служащими ей духами, и послѣ этого никто бы не удивился, еслибы всѣ они въ бурную ночь вдругъ выскочили черезъ трубу для своихъ воздушныхъ похожденій.
   Этого однако жъ никогда не случалось. И котъ, и Павелъ, и м-съ Пипчинъ находились каждыя сутки на своихъ обыкновенныхъ мѣстахъ, въ обыкновенныхъ позахъ, всѣ здравы и невредимы. Избѣгая сообщества маленькаго Байтерстона, Павелъ продолжалъ изучать и м-съ Пипчинъ, и кота, и огонь, какъ будто эти предметы были для него волшебными книгами въ трехъ томахъ, откуда онъ почерпалъ подробныя свѣдѣнія относительно некромантіи.
   М-съ Пипчинъ составила свой особый взглядъ на странности Павла, взглядъ весьма неутѣшительный, соотвѣтствовавшій ея болѣзненной хандрѣ, усиленной постояннымъ созерцаніемъ сосѣднихъ трубъ изъ своей комнаты, шумомъ вѣтра и вообще пошлостью, или, какъ сама она выражалась, скаредностью ея повседневной жизни. Соображая всѣ предшествовавшія обстоятельства, она вывела самыя печальныя заключенія на счетъ м-съ Виккемъ, и приняла на первый случай строгія полицейскія мѣры, чтобы ея "собственная бестія" -- такъ вообще величала она прислугу женскаго пола -- ни подъ какимъ видомъ не сообщалась съ этой негодяйкой. Чтобы вѣрнѣе достигнуть этой цѣли, она не пожалѣла времени для тайныхъ наблюденій изъ-за дверей: скрываясь въ этой засадѣ, она выжидала минуту, когда "бестія" подойдетъ къ комнатѣ Виккемъ, и потомъ вдругъ выбѣгала на открытую сцену съ огромнымъ запасомъ энергическихъ ругательствъ и укоровъ. Но, къ несчастью, эту мѣру никакъ нельзя было распространить на племянницу Беринтію, которая, по своимъ разнообразнымъ и многосложнымъ должностямъ, съ утра до ночи обязана была ходить по всѣмъ угламъ и закоулкамъ обширнаго "замка". Берри могла говорить и съ м-съ Виккемъ.
   -- Какъ онъ хорошъ, когда спитъ! -- сказала однажды Берри, поставивъ ужинъ для м-съ Виккемъ и останавливаясь передъ постелью маленькаго Павла.
   -- Бѣдненькій! -- со вздохомъ произнесла м-съ Виккемъ, -- хоть бы во снѣ-то Богъ послалъ ему красоту!
   -- Да онъ хорошъ, когда и не спитъ, -- замѣтила Берри.
   -- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Онъ, что называется, какъ двѣ капли воды, Бетси Джанна моего дяди, -- сказала м-съ Виккемъ.
   Берри съ недоумѣніемъ взглянула на собесѣдницу, никакъ не понимая, что за связь между Павломъ Домби и Бетси Джанной, какой-то родственницей м-съ Виккемъ.
   -- Вотъ видите ли, -- продолжала м-съ Виккемъ, -- жена моего дяди умерла точь-въ-точь, какъ его маменька. Дочь моего дяди точь-въ-точь, какъ м-ръ Павелъ, начала тосковать, сохнуть, чахнуть, такъ что я вамъ скажу...
   -- Что такое? -- спросила Берри.
   -- Да то, что я никогда въ свѣтѣ не согласилась бы переночевать одна съ Бетси Джанной, -- сказала въ страшномъ волненіи Виккемъ, -- ни за что, хоть осыпь меня золотомъ съ ногъ до головы!
   Миссъ Берри натурально спросила, -- почему же нѣтъ? Но м-съ Виккемъ, вѣрная принятой методѣ, безъ всякаго зазрѣнія совѣсти продолжала таинственную рѣчь:
   -- Бетси Джанна, скажу я вамъ, была самымъ тихимъ, кроткимъ ребенкомъ. Ужъ смирнѣе Бетси ребенку быть нельзя. Джанна вытерпѣла всѣ дѣтскія болѣзни, всѣ до одной. Судороги были для нея нипочемъ, то же, напримѣръ, что для васъ угри.
   Миссъ Берри невольно вздернула носъ.
   -- И вотъ, -- продолжала Виккемъ, понизивъ голосъ и съ нѣкоторой боязнью озираясь вокругъ комнаты, -- покойница мать Бетси Джанны задумала съ того свѣта навѣщать свою дочку... да и какъ навѣщать! Колыбелька-то, знаете, виситъ, a она, покойница, такъ и юлитъ, такъ и юлитъ! Ужъ какъ это она дѣлала, и когда она это дѣлала, и узнавалъ ли ребенокъ свою мать, сказать вамъ не могу, a то навѣрно знаю, что Бетси Джанна частенько видѣла свою мать. Вы можете, пожалуй, сказать, что все это вздоръ, что я все это выдумываю; говорите, сколько угодно говорите, я не обижусь. Я даже совѣтую вамъ считать все это вздоромъ: вы будете спокойнѣе въ этомъ прокл ... извините меня ... въ этомъ проклятомъ кладбищѣ, гдѣ мы живемъ съ съ вами, миссъ Берри. Павлу, кажется, что-то пригрезилось. Потрите ему спину, миссъ Берри.
   -- Стало быть, вы думаете, -- сказала миссъ Берри, слегка погладивъ по спинѣ маленькаго Павла, -- что и къ нему также приходила его матушка?
   -- Бетси Джанна, -- возразила м-съ Виккемъ торжественнымъ тономъ, -- высохла, что называется, какъ лучинка, и стала вовсе не похожа на ребенка, такъ же, какъ и онъ. Бывало, я смотрю на нее, a она сидитъ, сидитъ, да и думаетъ, ни дать, ни взять, какъ м-ръ Павелъ. Бывало, я заговорю съ ней, a она взглянетъ на меня такой старухой, старухой, старухой!... a онъ развѣ не старикъ?
   -- Жива ли дочка вашего дяди? -- спросила Берри.
   -- Да, она жива, Богъ съ ней, и вышла замужъ за серебряника, -- возразила Виккемъ торжественнымъ тономъ, зная очень хорошо, что собесѣдница ея вовсе не ожидала такого отвѣта. -- Да, говорю я, о_н_а-т_о жива, -- повторила м-съ Виккемъ, дѣлая особое удареніе на мѣстоименіи.
   Было ясно, что другой кто-то умеръ, и племянница м-съ Пипчинъ натурально спросила: кто же?
   -- Мнѣ бы не хотѣлось васъ обезпокоить, -- съ важностью отвѣчала м-съ Виккемъ, поднося ложку ко рту. -- Не спрашивайте меня.
   Это было вѣрнѣйшимъ средствомъ заставить себя спрашивать. Миссъ Берри нѣсколько разъ повторила вопросъ; м-съ Виккемъ послѣ нѣкотораго сопротивленія и отговорокъ положила ложку, осмотрѣлась вокругъ себя, взглянула на маленькаго Павла, и съ особой таинственностью начала рѣчь:
   -- Бетси Джанна любила очень многихъ, то есть любила она совсѣмъ не такъ, какъ другія дѣти, a привязанность ея была какая-то странная, даже, можно сказать, страшная... и что-жъ бы вы думали, сударыня моя? всѣ перемерли, кого она любила, всѣ до единаго!
   Это неожиданное заключеніе такъ поразило племянницу м-съ Пипчинъ, что она съ неподдѣльнымъ ужасомъ обратила изумленные взоры на разсказчицу и не смѣла перевести духъ.
   М-съ Виккемъ, качая головой, указала тайкомъ на кроватку, гдѣ лежала Флоренса, и вслѣдъ затѣмь выразительно повела глазами на полъ къ тому мѣсту, подъ которымъ находилась маленькая комната, гдѣ обыкновенно м-съ Пипчинъ кушала свои горячіе пироги.
   -- Помяните мое слово, когда придетъ время, -- продолжала Виккемъ, -- и благодарите Бога, что м-ръ Павелъ васъ не слишкомъ любитъ. Меня, слава Богу, онъ терпѣть не можетъ, и я спокойна на этотъ счетъ, хотя, признаться сказать, жизнь въ этой тюрьмѣ не большая находка. Вы извините меня, миссъ Беринтія.
   Племянница м-съ Пипчинъ до того была взволнована, что уже не смѣла подойти къ дѣтской кроваткѣ и обдумывала, какъ бы навсегда избавиться отъ необходимости гладить по спинѣ страшнаго ребенка. Въ эту минуту Павелъ проснулся, сѣлъ на кровать и позвалъ къ себѣ Флоренсу. Волосы его были растрепаны, и лицо пылало: ясно, онъ видѣлъ какой-то страшный сонъ.
   Флоренса, по первому призыву, соскочила съ своей постели, нагнулась надъ подушкой встревоженнаго братца и скоро убаюкала его своей пѣсней. М-съ Виккемъ, качая головой, пророчественно указала на маленькую группу, прослезилась и повела глаза къ потолку.
   -- Спокойной ночи, -- сказала тихонько Виккемъ, -- спокойной ночи! Ваша тетушка, Богъ съ ней, довольно пожила на бѣломъ свѣтѣ, и тужить много вы не станете.
   Этотъ утѣшительный привѣтъ м-съ Виккемъ сопровождала взглядомъ, исполненнымъ самой отчаянной тоски. Оставшись одна съ двумя дѣтьми, она замѣтила на первый случай, что вѣтеръ воетъ очень печально, какъ будто оплакиваетъ чью-нибудь смерть, и при этой в_ѣ_р_н_о_й о_к_а_з_і_и сама заплакала чуть не навзрыдъ. Въ такомъ меланхолическомъ расположеніи духа пребыла она до глубокой полночи, пока сонъ насильно не сомкнулъ ея глазъ.
   Неизвѣстно, въ какой степени пророчественное предсказаніе неминуемой смерти м-съ Пипчинъ поразило чувствительную душу ея племянницы, но во всякомъ случаѣ миссъ Беринтія была очень рада, когда тетка при входѣ въ комнату накинулась на нее съ необыкновенной яростью и живѣйшими упреками, которые совершенно отстраняли мысль о близкой ея кончинѣ. На слѣдующей недѣлѣ тоже, слава Богу, она была въ добромъ здоровьи, хотя со стола ея постепенно исчезали всѣ горячія мясныя кушанья.
   Павелъ между тѣмъ, какъ и прежде, съ непоколебимымъ постояиствомъ продолжалъ наблюдать м-съ Пипчинъ, и занималъ свое обыкновенное мѣсто между чернымъ бомбазиномъ и каминной рѣшеткой. Здоровье его немножко поправилось, хотя вообще онъ былъ такъ же слабъ, какъ при первомъ прибытіи въ этотъ домъ, и прогулка по морскому берегу его крайне утомляла. Чтобы ему не ходить пѣшкомъ, для него промыслили маленькую колясочку, въ которой онъ могъ лежать очень привольно съ азбукой въ рукахъ и другими элементарными книгами. Вѣрный своимъ эксцентрическимъ выходкамъ, ребенокъ прогналъ отъ себя прочь краснощекаго дюжаго мальчишку, который вызвался возить его коляску, и взамѣнъ выбралъ для этой должности его дѣдушку, стараго, дряхлаго брюзгу въ истасканномъ клеенчатомъ камзолѣ, отъ котораго несло запахомъ соли и морской травы.
   Съ этимъ замѣчательнымъ возницей, въ сопровожденіи Флоренсы подлѣ коляски и плаксивой Виккемъ, которая должна была идти позади не иначе какъ на значительномъ разстояніи, Павелъ каждый день выѣзжалъ на берегъ океана, и сидѣлъ или лежалъ тамъ по цѣлымъ часамъ. Въ это время никто такъ не досаждалъ ему, какъ маленькія дѣти, кромѣ, разумѣется, Флоренсы.
   -- Отойди оть меня, пожалуйста, -- говорилъ онъ обыкновенно, если къ нему подходилъ какой-нибудь мальчикъ. -- Благодарю тебя, да только ступай отсюда прочь.
   Случалось, дѣтскій голосокъ съ участіемъ спрашивалъ, какъ онъ себя чувствуетъ.
   -- Очень хорошо, благодарю тебя, -- отвѣчалъ Павелъ, -- да только сдѣлай милость, убирайся отсюда. Ты лучше сдѣлаешь, если пойдешь играть.
   И когда мальчикъ убѣгалъ, онъ оборачивалъ голову къ Флоренсѣ и говорилъ:
   -- Намъ не нужно другихъ, не правда ли? Поцѣлуй меня, Флой.
   Въ эту пору ему также болѣе чѣмъ когда-либо не нравилось общество Виккемъ, и онъ былъ очень радъ, когда она уходила сбирать раковины или потолковать съ кумушками. Онъ любилъ оставаться совершенно оди ская грудь Поля высоко поднималась, когда исчезло это лицо: глобусы, книги, Гомеръ и Минерва закружились въ его помутившихся глазахъ; но они вдругъ остановились, и онъ услышалъ снова громкое чиканье маятника: "ка-ко-во по-жи-ва-етъ мой ма-ленькій прі-я-тель?" какъ и прежде.
   Онъ сидѣлъ скрестя руки на своемъ пьедесталѣ и вслушивался молча. Онъ могъ бы отвѣчать: "тяжело, очень-тяжело!" Бѣдный малютка просидѣлъ нѣсколько минутъ въ томъ же положеніи, съ болѣзненною пустотою въ юномъ сердцѣ, окруженный холодомъ^ безчувственностью и совершенно-чуждыми ему предметами.
   

ГЛАВА V.
Воспитаніе Поля.

   Черезъ нѣсколько минутъ, которыя показались сидѣвшему на столѣ Полю безконечно-долгими, докторъ Блимберъ возвратился. Походка доктора была величественна и располагала умы его воспитанниковъ къ торжественнымъ размышленіямъ. Мистриссъ и миссъ Блимберъ слѣдовали за нимъ. Докторъ снялъ со стола своего новаго ученика и передалъ его дочери.
   -- Корнелія, сказалъ онъ.-- Молодой Домби поручается напередъ тебѣ.
   Миссъ Блимберъ приняла ребенка изъ рукъ своего отца; Поль, чувствуя, что она его разсматриваетъ въ очки, потупилъ глаза.
   -- Сколько тебѣ лѣтъ, Домби? спросила она.
   -- Шесть, отвѣчалъ Поль, взглянувъ на нее украдкою и удивляясь, отъ-чего у нея волосы не такіе длинные, какъ у Флоренсы, и отъ-чего она сама такъ походитъ на мальчика.
   -- Много ли ты знаешь изъ латинской грамматики?
   -- Нисколько.
   Почувствовавъ, что отвѣтъ его поразилъ миссъ Блимберъ горестью, онъ посмотрѣлъ на окружавшія его физіономіи и сказалъ:
   -- Я былъ нездоровъ. Я былъ слабымъ мальчикомъ и не могъ выучиться латинской грамматикѣ, когда старый Глоббъ ходилъ со мною на взморье. Скажите Глоббу, прошу васъ, чтобъ онъ пришелъ ко мнѣ.
   -- Какое неблагородное имя! замѣтила мистриссъ Блимберъ.-- Такое не классическое! Кто это чудовище, дитя?
   -- Какое чудовище?
   -- Глоббъ.
   -- Онъ столько же чудовище, какъ вы сами.
   -- Что такое? воскликнулъ докторъ грознымъ голосомъ.-- Ай, ай, ай! Эге! Это что?
   Поль ужасно испугался, однако рѣшился стоять за отсутствующаго Глобба, хотя и задрожалъ:
   -- Онъ очень-добрый старикъ, сударыня, и возилъ меня въ колясочкѣ. Онъ знаетъ все о глубокомъ морѣ, и какія тамъ рыбы, и какія чудовища грѣются на солнцѣ, на скалахъ. Онъ говоритъ, что они снова ныряютъ въ воду, когда ихъ испугаютъ, и плещутъ очень-сильно хвостами. Тамъ есть животныя, говорилъ онъ мнѣ, не помню какъ ихъ называютъ и какой они длины,-- Флоренса знаетъ,-- которыя притворяются будто плачутъ; а когда человѣкъ подойдетъ къ нимъ изъ сожалѣнія, онѣ схватятъ его своими огромными зубами и съѣдятъ его. А человѣку тогда остается только бѣжать и бросаться изъ стороны въ сторону, и тогда человѣкъ уйдетъ, потому-что животныя эти худо ворочаются, и спины у нихъ не гнутся. Глоббъ знаетъ очень-много о морѣ, хотя и не могъ сказать мнѣ отъ-чего оно всегда заставляетъ меня думать о моей мама, которая умерла, -- или о томъ, что оно говоритъ, безпрестанно говоритъ! "Я бы хотѣлъ", заключилъ онъ, потерявъ вдругъ все одушевленіе, съ которымъ сообщалъ эти свѣдѣнія, и оглядываясь съ отчаяніемъ на безчувственныя незнакомыя лица: "я бы хотѣлъ, чтобъ старый Глоббъ пришелъ ко мнѣ сюда. Старый Глоббъ добрый человѣкъ и знаетъ меня, а я знаю его очень-хорошо и люблю его..."
   -- Эге! воскликнулъ докторъ, качая головою:-- худо! Но науки поправятъ все.
   Мистриссъ Блимберъ замѣтила, вздрогнувъ, что Поль непонятный ребенокъ, и смотрѣла на него почти тѣми же глазами, какъ мистриссъ Пипчинъ.
   -- Обведи его по комнатамъ, Корнелія, сказалъ докторъ: -- и ознакомь его съ новою сферой. Домби, ступай съ этою молодою дамой.
   Домби повиновался и подалъ руку отвлеченной Корнеліи, посматривая на нее искоса съ недовѣрчивостью. Очки съ блестящими стеклами дѣлали ее такою таинственною, что онъ никакъ не могъ понять, куда она смотритъ, и даже есть ли за этими стеклами настоящіе глаза.
   Корнелія повела его сначала въ учебную, отдѣлявшуюся отъ залы двойными обитыми войлокомъ дверьми, заглушавшими голоса молодыхъ джентльменовъ. Въ учебной засѣдало восьмеро молодыхъ людей, въ разныхъ степеняхъ умственнаго ослабленія: всѣ они трудились ревностно и казались весьма-серьёзными. Тутсъ, какъ старшій, имѣлъ особый письменный столикъ и показался молодымъ глазамъ Поля человѣкомъ необъятнаго роста и безчисленныхъ лѣтъ.
   Мистеръ Фидеръ, баккалавръ, сидѣлъ за другою конторкой и вдалбливалъ Виргилія четыремъ воспитанникамъ доктора. Изъ остальныхъ четырехъ, двое, схватившись обѣими руками за головы, были погружены въ рѣшеніе мудрыхъ математическихъ задачъ; третій, съ лицомъ, походившимъ отъ слезъ на грязное окно, пытался пробиться къ обѣду черезъ безнадежное число строчекъ; а четвертый сидѣлъ въ окаменѣломъ состояніи отчаянія за своимъ урокомъ.
   Появленіе новичка не произвело никакого особеннаго впечатлѣнія. Мистеръ Фидеръ (брившій себѣ по-временамъ голову для охлажденія и неимѣвшій на ней ничего, кромѣ жёсткой щетины) протянулъ Полю костлявую руку и сказалъ, что очень-радъ его видѣть. Слѣдуя наставленіямъ Корнеліи, Поль поздоровался съ каждымъ изъ своихъ будущихъ товарищей. Съ Тутсомъ онъ былъ уже знакомъ, и потому глава учениковъ доктора Блимбера взглянулъ на него, пыхнулъ раза два сильнѣе обыкновеннаго и продолжалъ записаться своимъ дѣломъ. Оно было не изъ головоломныхъ: Тутсъ, "прошедшій черезъ все", имѣлъ позволеніе заниматься по произволу, а главнымъ занятіемъ его было -- писать къ самому-себѣ письма отъ имени значительныхъ особъ, адресованныя "П. Тутсу, конюшему, въ Брайтонѣ", и сберегаемыя имъ весьма-тщательно въ конторкѣ.
   По окончаніи этихъ церемоній, Корнелія повела Поля наверхъ. Тамъ, въ комнатѣ, выходившей окнами на синее море, Корнелія показала ему опрятную кроватку съ бѣлыми занавѣсками, подлѣ самаго окна, надъ которою красовалась дощечка, съ надписаннымъ отличнымъ почеркомъ именемъ "Домби"; въ той же комнатѣ были двѣ другія кровати съ именами Бриггса и Тозера.
   Только-что они снова спустились съ лѣстницы, Поль увидѣлъ слабоглазаго молодаго человѣка, навлекшаго на себя негодованіе мистриссъ Пипчинъ, который схватилъ огромную барабанную палку и принялся съ разлету стучать въ подвѣшенный къ потолку гонгъ, какъ-будто онъ или сошелъ съ ума, или горѣлъ жаждою мести. Корнелія объявила Полю, что этотъ громъ означаетъ скорое приближеніе обѣда, а потому совѣтовала ему подождать въ учебной комнатѣ, вмѣстѣ съ его новыми "друзьями".
   Маленькій Домби, пройдя боязливо мимо громко-чикавшаго въ залѣ маятника часовъ, отворилъ съ трудомъ двери учебной комнаты и вошелъ въ нее. Онъ нашелъ "друзей" своихъ разсыпавшихся по комнатѣ, исключая окаменѣлаго, который продолжалъ сидѣть въ прежнемъ безмолвномъ отчаяніи. Мистеръ Фидеръ зѣвалъ такъ громко и потягивался съ такими судорожными кривляньями, что Поль, глядя на него, невольно струсилъ.
   Всѣ воспитанники суетились, занимаясь своимъ обѣденнымъ туалетомъ: одни мыли руки, другіе повязывали крутые галстухи, третьи причесывались или чистились въ прилежавшей къ учебной прихожей. Тутсъ, готовый прежде прочихъ, рѣшился приласкать Поля и сказалъ ему съ тяжелымъ добродушіемъ:
   -- Садись, Домби.
   -- Благодарю васъ, сударь.
   Видя, какъ безплодно ребенокъ трудился, стараясь подняться на высокій подоконникъ, Тутсъ сдѣлалъ важное открытіе и сообщилъ ему свою мысль:
   -- Ты очень-малъ, Домби.
   -- Да, сударь, я маленькій. Тутсъ поднялъ его ласково и посадилъ на окно.-- благодарю васъ.
   -- А кто твой портной, Домби?
   -- Мнѣ женщина шила платье; швея моей сестры, сударь.
   -- Мой портной Бергессъ и коми. Модный. Только очень-дорого.
   У Поля достало сметливости, чтобъ покачать головою, какъ-будто выражая: это и видно.
   -- Отецъ твой регулярно богатъ, ге?
   -- Да, сударь. Онъ Домби и Сынъ.
   -- И что?
   -- И Сынъ.
   Тутсъ попробовалъ заучить эту фирму наизусть, повторялъ ее раза два или три про-себя; но, не успѣвъ въ своемъ намѣреніи, сказалъ Полю, чтобъ тотъ напомнилъ ему названіе фирмы завтра утромъ, такъ-какъ это очень-важно. Мистеръ Тутсъ предположилъ себѣ написать на свое имя партикулярное и дружеское письмо отъ Домби и Сына.
   Въ это время остальные воспитанники, за исключеніемъ окаменелаго, были готовы. Всѣ они были очень-чинны, но блѣдны, говорили вполголоса и казались такими унылыми, что юный Битерстонъ, въ сравненіи съ ними, былъ олицетвореннымъ веселіемъ; а Битерстонъ не даромъ собирался нѣсколько разъ отправиться съ отчаянія въ Бепгалъ! л
   -- Вы спите въ моей комнатѣ? спросилъ одинъ чопорный молодой джентльменъ, котораго накрахмаленные брыжжи поднимались выше ушей.
   -- Вы мистеръ Бриггсъ?
   -- Нѣтъ, Тозеръ.
   Поль отвѣчалъ утвердительно; а Тозеръ, указавъ на окаменѣлаго юношу, сказалъ, что это Бриггсъ. Поль догадывался, самъ не зная почему, что окаменѣлый непремѣнно долженъ быть или Бриггсъ, или Тозеръ.
   -- Вы крѣпкаго сложенія? спросилъ Тозеръ.
   -- Я думаю, что нѣтъ.
   -- Это бы не мѣшало. Вы начинаете учиться у Корнеліи?
   -- Да.
   Всѣ молодые джентльмены, за исключеніемъ Бриггса, испустили тихій стонъ, который былъ заглушенъ новыми бѣшеными ударами въ гонгъ. Тогда всѣ, кромѣ Бриггса, направились въ столовую, откуда вынесли къ Бриггсу хлѣбецъ на тарелкѣ, покрытой чистою салфеткой.
   Докторъ Блимберъ сидѣлъ уже въ головѣ стола, съ женою и дочерью по бокамъ. Мистеръ Фидеръ, въ черномъ фракѣ, усѣлся на другомъ концѣ. Стулъ Поля былъ поставленъ подлѣ миссъ Блимберъ; но какъ въ этомъ положеніи брови ребенка были только-только на высотѣ стола, то на стулъ подложили нѣсколько книгъ. Съ-этихъ-поръ, Поль всегда сидѣлъ на такомъ возвышеніи, которое въ-послѣдствіи долженъ былъ регулярно приносить для себя самъ и потомъ, по минованіи потребности, относить назадъ въ кабинетъ.
   Докторъ произнесъ молитву, и обѣдъ начался. Все было чинно и пристойно; кушанья хорошія, столовое бѣлье, сервизъ и прислуга опрятны; у каждаго воспитанника по массивной серебряной вилкѣ. Никто не говорилъ, если съ нимъ не говорили, исключая доктора Блимбера, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ. Когда молодые джентльмены не дѣйствовали ножомъ, вилкою или ложкой, взоры ихъ притягивались неодолимою силою къ глазамъ доктора, его супруги или дочери, и скромно на нихъ устанавливались. Тутсъ казался единственнымъ исключеніемъ изъ этого правила: онъ сидѣлъ подлѣ мистера Фидера, на той же сторонѣ, гдѣ былъ Поль, и часто смотрѣлъ черезъ головы другихъ мальчиковъ, чтобъ взглянуть на Поля.
   Разъ только въ-теченіе всего обѣда завязался разговоръ, касавшійся молодыхъ джентльменовъ. Это случилось въ эпоху подаванія сыра, когда докторъ, выпивъ рюмку портвейна и крякнувъ раза три, сказалъ:
   -- Достойно замѣчанія, мистеръ Фидеръ, что Римляне...
   При названіи этого страшнаго народа, непримиримо-враждебнаго всѣмъ воспитанникамъ, каждый изъ нихъ устремилъ взоръ на доктора съ выраженіемъ глубочайшаго вниманія. Одинъ изъ нихъ въ это время пилъ, и, поймавъ сквозь стекло стакана направленный на него взглядъ доктора, въ торопяхъ поперхнулся, чѣмъ въпослѣдствіи помѣшалъ рѣчи своего наставника.
   -- Достойно замѣчанія, мистеръ Фидеръ, началъ снова съ разстановкою докторъ:-- что Римляне на своихъ великолѣпныхъ пиршествахъ, о которыхъ мы читаемъ въ періодѣ царствованія императоровъ, когда роскошь достигла высоты, неизвѣстной ни прежде, ни послѣ, и когда грабили цѣлыя области для доставленія лакомствъ на императорскіе банкеты...
   Тутъ поперхнувшійся мальчикъ, который натуживался и дѣлалъ надъ собою сверхъестественныя усилія, чтобъ не прорваться, вдругъ разразился неудержимымъ откашливаніемъ.
   -- Джонсонъ, сказалъ мистеръ Фидеръ тихимъ голосомъ съ выраженіемъ укора:-- выпейте воды.
   Докторъ, смотрѣвшій очень-сурово, пріостановился пока не принесли воды, и потомъ продолжалъ:
   -- И когда, мистеръ Фидеръ...
   Но мистеръ Фидеръ, чувствуя, что Джонсонъ непремѣнно снова прорвется, и понимая, что доктору никакъ не кончить періода пока это не случится, не могъ свести глазъ съ Джопсона, и такимъ образомъ не глядѣлъ на доктора, который въ-слѣдствіе того остановился.
   -- Извините, сударь, сказалъ мистеръ Фидеръ покраснѣвъ.-- Извините, господинъ докторъ.
   -- И когда, продолжалъ докторъ, возвысивъ голосъ: -- когда, сударь, какъ мы читаемъ,-- хотя это и кажется неимовѣрнымъ невѣждамъ нашего времени, братъ Вителлія приготовилъ для него пиръ, на которомъ подавали тысячи однихъ рыбныхъ блюдъ...
   -- Выпейте еще воды, Джонсонъ... блюдъ, сударь, сказалъ мистеръ Фидеръ.
   -- Пять тысячъ блюдъ изъ живности.
   -- Или попробуйте взять хлѣбную корку, Джонсонѣ.
   -- И одно блюдо, продолжалъ докторъ Блимберъ, возвыся голосъ еще сильнѣе и грозно оглядывая присутствующихъ:-- блюдо, названное по своимъ огромнымъ размѣрамъ "Щитомъ Минервы", и составленное, въ числѣ прочихъ дорогихъ припасовъ, изъ мозговъ фазановъ.
   Джонсонъ закашлялся.
   -- И куликовъ.
   Джонсонъ разразился еще сильнѣе.
   -- Печеной маленькой рыбы, именуемой скари...
   -- Джонсонъ! у васъ лопнетъ въ головѣ одинъ изъ кровоносныхъ сосудовъ; лучше не удерживайтесь, сказалъ Фидеръ.
   -- И икры выона, привозимой изъ Карпатскаго-Моря, продолжалъ докторъ громовымъ голосомъ:-- когда мы читаемъ объ этихъ пиршествахъ и припоминаемъ, что у насъ есть примѣры Тита...
   -- Джонсонъ, что почувствуетъ ваша матушка, если вы умрете отъ удара! сказалъ мистеръ Фидеръ.
   -- Домиціана...
   -- Да вы посинѣли; послушайте...
   -- Нерона, Тиверія, Калигулы, Геліогабала и многихъ другихъ: достойно замѣчанія, мистеръ Фидеръ -- если вы сдѣлаете мнѣ честь выслушать, достойно особеннаго замѣчанія, сударь...
   Но Джонсонъ, будучи не въ силахъ превозмочь себя дольше, прорвался такимъ страшнымъ кашлемъ, что прошли полныя пять минутъ прежде, чѣмъ онъ понравился, хотя во все это время его съ обѣихъ сторонъ колотили по спинѣ, а мистеръ Фидеръ держалъ у рта несчастнаго стаканъ съ водою. Наконецъ настало глубокое безмолвіе.
   -- Джентльмены, не угодно ли встать для молитвы? сказалъ докторъ Блимберъ.-- Корнелія, сними со стула Домби. Джонсонъ повторитъ мнѣ завтра утромъ, передъ завтракомъ, безъ книги, изъ греческаго текста, первое посланіе апостола Павла къ Эфесцамъ. Мистеръ Фидеръ, мы черезъ полчаса займемся снова нашими уроками.
   Молодые джентльмены раскланялись и вышли. Мистеръ Фидеръ, также. Въ-продолженіе получаса свободнаго время, воспитанники прогуливались по-парно, рука-объ-руку, взадъ и впередъ по небольшой лужайкѣ за домомъ. Но никто и не думалъ о такой неприличной вещи, какъ юношескія игры. Въ назначенное время снова раздались удары въ гонгъ, и лекціи начались подъ руководствомъ доктора Блимбера и его помощника, мистера Фидера.
   Такъ-какъ свободнаго времени, по милости поперхнувшагося не-кстати Джонсона, было дано меньше обыкновеннаго, то молодые джентльмены пошли гулять передъ чаемъ. Даже Бриггсъ принялъ участіе въ прогулки, наслаждаясь которою онъ раза два мрачно посмотрѣлъ внизъ съ утеса. Докторъ Блимберъ пошелъ вмѣстѣ съ ними и оказалъ маленькому Полю честь -- велъ его за руку.
   Чай прошелъ такъ же чинно, какъ обѣдъ; послѣ чая, раскланявшись, молодые джентльмены пошли заниматься уроками, недоконченными въ-теченіе дня. Мистеръ Фидеръ удалился въ свою комнату, а Поль сидѣлъ въ углу, размышляя, думаетъ ли о немъ теперь Флоренса, и что дѣлается у мистриссъ Пипчинъ.
   Тутсъ, задержанный важнымъ письмомъ отъ герцога Веллингтона, отъискалъ Поля черезъ нѣсколько времени; посмотрѣвъ на него довольно-долго, онъ спросилъ, любитъ ли Поль жилеты?
   -- Да, сударь.
   -- И я также.
   Въ этотъ вечеръ Тутсъ не сказалъ ему ни слова больше, но все смотрѣлъ на Поля и какъ-будто полюбилъ его.
   Въ восемь часовъ гонгъ прогремѣлъ призывъ къ молитвѣ, въ столовую. На боковомъ столѣ были хлѣбъ и сыръ для желающихъ. Церемонія кончилась изреченіемъ доктора:
   -- Джентльмены, завтра мы начнемъ лекціи съ семи часовъ утра.
   Ученики поклонились и пошли по спальнямъ.
   Тамъ, Бриггсъ сообщилъ Полю по довѣренности, что у него нестерпимо болитъ голова и готова треснуть, и онъ бы давно желалъ умереть, еслибъ у него дома не было матери и скворца, отлично-выученнаго. Тозеръ говорилъ мало, но безпрестанно вздыхалъ и посовѣтовалъ Полю вооружиться твердостью, такъ-какъ съ завтрашняго утра начнутся и его испытанія. Послѣ этого зловѣщаго пророчества всѣ трое улеглись спать. Поль долго не могъ заснуть; обоихъ товарищей его преслѣдовали уроки и во снѣ, потому-что Поль слышалъ, какъ они произносили рѣчи на неизвѣстныхъ языкахъ, или бредили отрывками изъ латинской и греческой грамматики.
   Поль погрузился наконецъ въ тихій сонъ; ему видѣлось, что онъ гуляетъ рука-объ-руку съ Флоренсой по прекраснымъ садамъ, но вдругъ, когда оба они остановились передъ большимъ подсолнечникомъ, онъ внезапно превратился въ гонгъ и поднялъ оглушительный шумъ. Открывъ глаза, Поль узналъ, что настало дождливое, пасмурное утро, и что настоящій гонгъ звонитъ изо всей мочи.
   Онъ всталъ и увидѣлъ, что товарищи его одѣваются въ самомъ кисломъ расположеніи духа. Бѣдный ребенокъ, непривыкшій одѣваться самъ, попросилъ ихъ помочь ему, но тѣ сказали: "О, какъ же! какъ-бы не такъ!" и Поль, надѣвъ на себя какъ могъ свое платье, спустился въ другой этажъ, гдѣ увидѣлъ молоденькую и хорошенькую женщину, которая въ кожаныхъ перчаткахъ чистила каминъ. Она удивилась его появленію и спросила, гдѣ его мама. Когда Поль сказалъ, что она давно уже умерла, она сняла перчатки, завязала ему кой-какія тесемки, потерла руки ребенка, чтобъ согрѣть ихъ, и поцаловала его. Потомъ она сказала, чтобъ онъ спросилъ Мелію, если ему что-нибудь понадобится относительно одѣванья, и Поль обѣщалъ это, усердно благодаря ее. Потомъ онъ продолжалъ спускаться по лѣстницѣ въ учебную комнату; проходя мимо одной отворенной двери, онъ услышалъ изъ нея голосъ: "Это Домби?"
   -- Да, сударыня. Онъ узналъ голосъ миссъ Блимберъ.
   -- Поди сюда, Домби.
   Онъ вошелъ.
   Миссъ Блимберъ предстала ему точь-въ-точь въ томъ же видѣ, какъ вчера, въ очкахъ, но въ накинутой на плечи шали. Поль подумалъ, не спитъ ли она въ очкахъ?.. Она сидѣла въ своей комнаткѣ, окруженная книгами, но огонь никогда не зажигался въ каминѣ, потому-что миссъ Блимберъ никогда не зябла и никогда не была сонлива.
   -- Теперь, Домби, возьми эти книги: это для тебя.
   Поль посмотрѣлъ на маленькую груду новыхъ книгъ, которыя миссъ Блимберъ очевидно сейчасъ пересматривала.
   -- Это для тебя, Домби, повторила она.
   -- Все, сударыня?
   -- Да. Мистеръ Фидеръ пріищетъ тебѣ еще, если ты будешь прилеженъ.
   -- Благодарю васъ, сударыня.
   -- Я теперь выйду, а ты къ завтраку прочти мѣста, которыя я отмѣтила въ книгахъ: я послѣ спрошу, понялъ ли ты чему тебѣ надобно будетъ учиться. Не теряй времени, Домби, и принимайся сейчасъ же.
   -- Да, сударыня.
   Книгъ было такъ много, что Поль никакъ не могъ ухитриться забрать ихъ всѣ разомъ. Какъ онъ ни трудился, онѣ безпрестанно вываливались у него изъ рукъ. Наконецъ, онъ выбрался съ ними изъ комнаты Корнеліи, и, разсыпавъ нѣкоторыя изъ нихъ по лѣстницѣ, внесъ главную массу въ учебную комнату, а потомъ пошелъ за остальными и подобралъ ихъ. Окруженный своею новопріобрѣтенною библіотекой и поощренный замѣчаніемъ Тозера: "ну, теперь и твоя очередь!" Поль усердно принялся за дѣло и трудился до завтрака, послѣ котораго былъ уведенъ Корнеліей.
   -- Ну, Домби, каково идутъ твои занятія?
   Книги заключали въ себѣ немного англійскаго, бездну латини, имена существительныя и прилагательныя, взглядъ на древнюю исторію, намекъ или два на новѣйшую, нѣсколько первоначальныхъ грамматическихъ правилъ и примѣровъ, двѣ-три таблицы и нѣсколько неименованныхъ чиселъ. Все это было до крайности непонятно бѣдному Полю, который сбивался на каждомъ шагу и все перепутывалъ.
   -- О, Домби, Домби! Это ужасно!
   -- Еслибъ вы позволили мнѣ поговорить со старымъ Глоббомъ, сударыня, я бы, можетъ-быть, понялъ лучше.
   -- Вздоръ, Домби! Здѣсь мѣсто не для какихъ-нибудь Глоббовъ. Тебѣ, я думаю, надо приниматься за книги поочередно и усовершенствоваться въ предметѣ А прежде, чѣмъ возьмешься за предметъ В. Теперь, Домби, возьми верхнюю книгу и прійди ко мнѣ, когда выучишь урокъ.
   Поль удалился съ верхнею книгой и принялся работать въ учебной комнатѣ безъ устали. Иногда онъ помнилъ урокъ отъ слова до слова, иногда забывалъ рѣшительно весь и все постороннее; наконецъ, думая, что добился премудрости, онъ рѣшился подняться къ миссъ Блимберъ, которая совершенно сбила его съ толку, закрывъ книгу и сказавъ:
   -- Ну, начинай, Домби!
   Онъ, однако, отдѣлался довольно-благополучно. Миссъ Блимберъ, въ ознаменованіе своего удовольствія, немедленно снабдила его предметомъ B, а потомъ предметомъ C и наконецъ, передъ обѣдомъ, даже предметомъ Д. Бѣдному ребенку показалось очень-трудно возобновить свои занятія послѣ обѣда: онъ чувствовалъ себя утомленнымъ, отуманеннымъ, сбитымъ съ толку. Но всѣ остальные воспитанники доктора подвергались тѣмъ же ощущеніямъ, и занятія шли обычной чередою, какъ заведенныя часы.
   Послѣ чая опять работа, повтореніе стараго и приготовленіе къ завтрашнему дню. Сонъ бѣднаго Поля также начиналъ тревожиться по ночамъ грамматическими примѣрами и всякою тарабарщиной.
   О, субботы! О, блаженныя субботы, когда Флоренса приходила за нимъ въ полдень и не хотѣла переждать ни минуты, какова бы ни была погода, хотя ей за это каждый разъ доставалось отъ мистриссъ Пипчинъ! Субботы, эти были истинными суббатами для двухъ малютокъ, которыхъ соединяла самая нѣжная взаимная привязанность.
   Даже вечера воскресеніи, тяжкіе, омрачавшіе первое пробужденіе свѣта по воскреснымъ утрамъ, не могли испортить радостей субботнихъ. На берегу ли широкаго моря, гдѣ они сидѣли или прогуливались, или въ скучной задней комнатѣ у мистриссъ Пипчинъ, гдѣ Флоренса сладко напѣвала Полю, когда усталая голова его покоилась на ея рукѣ,-- Поль былъ одинаково счастливъ: подлѣ него была сестра! Больше онъ не думалъ ни о комъ и ни о чемъ. По воскреснымъ вечерамъ, когда растворялась дверь доктора, чтобъ проглотить Поля еще на недѣлю, онъ разлучался съ одною Флоренсой, ни съ кѣмъ больше.
   Мистриссъ Виккемъ вытребовали въ городъ, и ее замѣнила бойкая Сузанна Нипперъ, которая съ перваго же дня пребыванія своего въ залѣ людоѣдки извлекла мечъ битвы и отбросила далеко отъ себя ножны. Она неутомимо воевала съ мистриссъ Пипчинъ, не просила и не давала пощады, и не уступала ей ни на волосъ.
   Миссъ Нипперъ возвратилась въ одинъ воскресный вечеръ вмѣстѣ съ Флоренсой, отведя Поля къ доктору Блимберу, и дѣвочка, показавъ ей лоскутокъ бумаги, исписанный карандашомъ, сказала:
   -- Посмотри сюда, Сузанна. Это названіе книжекъ, которыя Поль приноситъ домой для приготовленія уроковъ; онъ всегда такъ устаетъ послѣ приготовленія...
   -- Не показывайте этого мнѣ, миссъ Флой, прошу васъ. Это для меня то же, что видѣть мистриссъ Пипчинъ.
   -- Я хочу просить тебя, чтобъ ты ихъ купила завтра утромъ, Сузанна. У меня довольно денегъ.
   -- Ахъ, Боже мой, миссъ Флой! Да развѣ у васъ мало книгъ, и учителей, и учительницъ?
   -- Но мнѣ нужны эти книги, Сузанна.
   -- А на что? Еслибъ на то, чтобъ пустить ихъ въ голову мисстриссъ Пипчипъ, прибавила она вполголоса: -- готова накупить хоть полную телегу.
   -- Я думаю, Сузанна, что могла бы помочь Полю, еслибъ у меня были эти книги. Можетъ-быть, это облегчитъ ему немножко слѣдующую недѣлю. Прошу тебя, милая Сузанна, купи ихъ; я тебѣ буду очень-благодарна!
   Взглядъ, сопровождавшій эти слова, тронулъ бы сердце гораздо-жостче сердца Сузанны. Она молча взяла протянутый ей кошелекъ и пошла покупать книги.
   Ихъ не легко было добыть: въ книжныхъ лавкахъ Сузаннѣ отвѣчали, или что книги эти уже всѣ раскуплены, или что ихъ тамъ никогда не держатъ, или что ждутъ новаго подвоза. Но ее этимъ нельзя было успокоить. Она поймала какого-то бѣловолосаго юношу у книгопродавца, гдѣ ее знали, и замучила его до того переходами изъ одного мѣста въ другое, что тотъ приложилъ всѣ усилія отдѣлаться отъ нея, и наконецъ отъискалъ-таки все нужное.
   Запасшись этими сокровищами, Флоренса, по окончаніи своихъ ежедневныхъ уроковъ, садилась по вечерамъ за работу и старалась выслѣдить шаги Поля на тернистомъ пути ученія. Одаренная понятливымъ умомъ, хорошими способностями, и подкрѣпляемая любовью къ брату, она скоро попала на слѣдъ и обогнала Поля.
   Ни слова объ этомъ не было сообщено мистриссъ Пипчинъ. Дѣвочка трудилась неутомимо, когда всѣ въ домѣ давно уже спали. Ничто не могло сравниться съ ея радостью и гордостью, когда въ одинъ субботній вечеръ она сѣла подлѣ Поля, расположившагося по обыкновенію протверживать уроки, и принялась показывать ему всѣ трудности, объяснять все темное, мудреное и непонятное. На исхудаломъ лицѣ Поля обнаружилось сначала удивленіе, потомъ оно вдругъ зардѣлось; онъ улыбнулся и бросился обнимать сестру.
   -- О, Флой! Какъ я люблю тебя, Флой! какъ я тебя люблю!
   -- А я тебя, мой милый!
   -- О, я въ этомъ увѣренъ, Флой!
   Онъ не сказалъ ни слова больше, но весь вечеръ просидѣлъ молча близехонько подлѣ Флоренсы; а ночью, легши въ постель въ маленькой комнаткѣ, смежной съ комнаткою сестры, кричалъ ей нѣсколько разъ:
   -- О, Флой, какъ я люблю тебя!
   Послѣ этого, въ слѣдующія субботы, Флоренса регулярно садилась подлѣ брата и терпѣливо помогала ему просматривать и постигать, сколько они вмѣстѣ предугадывали, уроки слѣдующей недѣли. Ободрительная мысль, что онъ трудится надъ тѣмъ же, надъ чѣмъ Флоренса трудилась прежде его, облегчала Полю безпрестанныя занятія: это спасло его отъ сокрушенія, которое иначе непремѣнно бы его подавило страшнымъ бременемъ мудрости, неутомимо-нагромождаемой на его плечи прелестною Корнеліей.
   Не то, чтобъ миссъ Корнелія находила удовольствіе мучить своего маленькаго ученика, или чтобъ докторъ Блимберъ имѣлъ какую-нибудь злобу на молодыхъ джентльменовъ вообще -- нѣтъ! Корнелія держалась вѣры, въ которой была воспитана; а докторъ смотрѣлъ на всѣхъ молодыхъ джентльменовъ, какъ на докторовъ наукъ и какъ-будто они родились взрослыми. Поощряемый ближайшими родственниками своихъ воспитанниковъ и подстрекаемый ихъ слѣпымъ тщеславіемъ и необдуманною торопливостью, докторъ даже не могъ замѣтить недостатки своей методы, а еще меньше отступить отъ нея.
   То же самое было касательно маленькаго Поля. Когда докторъ Блимберъ объявилъ мистеру Домби, что сынъ его дѣлаетъ успѣхи и надѣленъ отъ природы хорошими способностями, отецъ почувствовалъ больше, чѣмъ когда-нибудь, наклонность стиснуть его сильнѣе и приневолить еще круче. Когда докторъ сообщилъ отцу Бриггса, что сынъ его нѣсколько-тупъ, отецъ былъ также неумолимъ, основываясь на той же идеѣ. Короче, какъ ни была неестественна Форсированная температура теплицы доктора, владѣльцы посаженныхъ въ нее юныхъ растеній всегда были готовы поддать въ нее жару и приложить руку къ раздувальнымъ мѣхамъ.
   Вся бодрость, какою Поль былъ надѣленъ до вступленія въ домъ доктора Блимбера, исчезла очень-скоро; но за то въ немъ уцѣлѣло все странное, стариковское, задумчивое и причудливое, чѣмъ прежде отличался его характеръ. Можно даже сказать, что онъ сдѣлался еще страннѣе, задумчивѣе, старѣе и причудливѣе.
   Но теперь онъ меньше обнаруживалъ себя. Онъ съ каждымъ днемъ, при содѣйствіи методы доктора Блимбера, дѣлался задумчивѣе и скрытнѣе, и никто въ цѣломъ домѣ не возбуждалъ его любопытства столько, какъ нѣкогда мистриссъ Пипчинъ. Онъ любилъ уединеніе, и въ краткіе промежутки свободнаго отъ книгъ времени бродилъ одинъ по комнатамъ, или сидѣлъ на лѣстницѣ, прислушиваясь къ стуку часоваго маятника въ залѣ. Бумажные обои комнатъ были ему коротко-знакомы, и онъ видѣлъ въ узорахъ ихъ Фигуры, никому другому неизвѣстныя: миньятюрные тигры и львы карабкались въ воображеніи его по стѣнамъ, а изъ квадратиковъ и Фигуръ разрисованнаго пола на него косились странныя лица.
   Одинокое дитя продолжало жить, окруженное прихотливыми арабесками своей Фантазіи, и никто не понималъ его. Мистриссъ Блимберъ считала его чудакомъ, а домашняя прислуга замѣчала иногда, что маленькій Домби дремлетъ: вотъ и все.
   Одинъ только молодой Тутсъ, ненадѣленный отъ природы проницательнымъ умомъ, находилъ въ Полѣ нѣчто особенное и невольно интересовался имъ.
   -- Здоровъ ли ты, Домби? спрашивалъ онъ иногда разъ по пятидесяти въ день.
   -- Здоровъ, благодарю васъ.
   -- Дай руку.
   Поль протягивалъ ему ручонку, и Тутсъ, разглядывая его долго, опять повторялъ свой вопросъ о здоровьѣ и получалъ тотъ же отвѣтъ.
   Разъ, вечеромъ, мистеръ Тутсъ сидѣлъ за конторкою, погруженный въ свою корреспонденцію, какъ вдругъ въ умѣ его блеснула новая мысль. Онъ положилъ перо и пошелъ искать Поля, котораго нашелъ, наконецъ, не безъ труда сидящимъ у окна спальни и выглядывающимъ въ пустое пространство.
   -- Послушай! О чемъ ты думаешь?
   -- О! Я думаю о многихъ вещахъ.
   -- Будто-бы?
   -- Еслибъ вамъ пришлось умереть... сказалъ Поль, пристально посмотрѣвъ ему въ лицо.
   Тутсъ отшатнулся съ очевиднымъ безпокойствомъ.
   -- Не лучше ли было бы умереть при лунномъ свѣтѣ, когда небо чисто и вѣтеръ дуетъ, какъ въ прошедшую ночь?
   Мистеръ Тутсъ, глядя недовѣрчиво на Поля, покачалъ головою и сказалъ, что не знаетъ.
   -- Или не то, что дуетъ, а только слышенъ въ воздухѣ, какъ шумъ моря между раковинами. Вчера была прекрасная ночь. Я долго слушалъ, какъ шумѣла вода, а потомъ всталъ и выглянулъ: тамъ, далеко на водѣ, была лодка съ парусомъ.
   Ребенокъ смотрѣлъ такъ упорно и говорилъ такъ серьёзно, что мистеръ Тутсъ, чувствуя надобность отвѣтить ему что-нибудь на счетъ лодки, сказалъ: "Смогглеры, или таможенные".
   -- Лодка съ парусомъ, повторилъ Поль:-- при полномъ свѣтѣ луны. Парусъ походилъ на серебряную руку. Онъ все удалялся, и какъ вы думаете, что онъ дѣлалъ, когда уходилъ вмѣстѣ съ волнами?
   -- Раздувался.
   -- Онъ какъ-будто манилъ меня! какъ-будто звалъ меня къ себѣ! Вотъ она, вотъ она!
   -- Кто? вскричалъ Тутсъ внѣ себя.
   -- Моя сестра Флоренса! Она смотритъ сюда и машетъ рукою. Она меня видитъ, видитъ! Доброй ночи, милая, милая! Доброй ночи!
   Быстрый переходъ Поля къ безграничной радости, когда онъ, стоя у окна, хлопалъ въ ладоши и посылалъ обѣими руками поцалуи милой сестрѣ; потомъ терпѣливая грусть, замѣнившая на его личикѣ сіяніе, когда она удалилась -- все это поразило даже мистера Тутса. Въ это время свиданіе ихъ прервалъ приходъ мистриссъ Пипчинъ, которая имѣла обыкновеніе навѣшать Поля раза по два въ недѣлю, по вечерамъ.
   Вечера сдѣлались теперь длиннѣе, и Поль удалялся каждый разъ къ окну, чтобъ взглянуть на Флоренсу, которая ходила взадъ-и-впередъ передъ домомъ, пока не увидитъ брата; встрѣча ихъ взглядовъ была проблескомъ свѣта въ ежедневной жизни Поля. Часто бродила и другая одинокая фигура передъ домомъ доктора: то былъ отецъ Поля, навѣшавшій дѣтей своихъ все рѣже и рѣже по субботамъ. Онъ не могъ перенести ихъ вида и предпочиталъ бродить одинъ, неузнанный, и смотрѣть въ тѣ окна, гдѣ сынъ его готовился быть мужемъ совершеннымъ. Онъ ждалъ, думалъ, строилъ планы и надѣялся...
   О! еслибъ онъ могъ видѣть, или, подобно другимъ, видѣлъ худенькаго мальчика, прижавшагося къ окну, который слѣдилъ въ сумерки за волнами и облаками съ серьёзнымъ лицомъ и внимательнымъ взоромъ, когда птицы проносились мимо его одинокой клѣтки, изъ которой душа его стремилась вылетѣть!
   

ГЛАВА VI.
Извѣстія о судоходствѣ и конторскія дѣла.

   Конторы Домби и Сына находились во дворѣ одного зданія, гдѣ на углу былъ рядъ переносныхъ лавочекъ съ фруктами, и гдѣ скитающіеся торгаши обоего пола предлагали прохожимъ туфли, бумажники, губки, собачьи ошейники, виндзорское мыло, а иногда охотничью собаку или написанную масляными красками картину.
   Ни одинъ изъ этихъ продавцовъ не осмѣливался, однако, предлагать что-нибудь самому мистеру Домби. Всѣ они почтительно разступались передъ нимъ, когда онъ входилъ величаво, предшествуемый сторожемъ, который бросался опрометью отворять обѣ половины дверей какъ-можно-шире и останавливался подлѣ нихъ со шляпою въ рукѣ и склоненною головой.
   Прикащики и конторщики мистера Домби обнаруживали къ нему священное благоговѣніе. Воцарялось торжественное молчаніе, когда онъ являлся въ передней. Остроуміе кассы нѣмѣло, дневной свѣтъ, пробивавшійся въ окна и отверстія сверху, озарялъ бездны торговыхъ книгъ и дѣловыхъ бумагъ, надъ которыми сидѣли наклонившись человѣческія Фигуры, очевидно отдѣлившіяся духомъ и мыслію отъ всей остальной вселенной.
   Когда Перчъ, состоявшій при конторѣ на посылкахъ и сидѣвшій обыкновенно въ передней, на скамейкѣ, видѣлъ или угадывалъ приближеніе мистера Домби, что онъ всегда предчувствовалъ какъ-будто по инстинкту, то вбѣгалъ въ его отдѣльный кабинетъ, расшевеливалъ огонь въ каминѣ, подготовлялъ свѣжихъ угольевъ, ставилъ на мѣсто ширмы и стулъ своего повелителя, просушивалъ передъ огнемъ газету, сырую изъ типографскаго станка, и поджидалъ входа мистера Домби, съ котораго снималъ теплый сюртукъ или плащъ, принималъ шляпу и вѣшалъ все куда слѣдуетъ. Потомъ онъ подвигалъ ему стулъ и почтительно клалъ у его локтя газету. Перчъ глядѣлъ на мистера Домби съ такимъ подобострастіемъ, что готовъ бы былъ растянуться у ногъ его или величать его однимъ изъ тѣхъ пышныхъ титуловъ, которыми правовѣрные чествовали великаго калифа Гаруна-аль-Рашида. Выраженіе лица Перча говорило тогда ясно: "Ты свѣтъ моихъ глазъ. Ты дыханіе моей души. Ты повелитель вѣрнаго Перча, который пылинка праха ногъ твоихъ!"
   Мистеръ Домби былъ доступенъ остальному человѣчеству черезъ двѣ ступени: мистера Каркера, великаго визиря, помѣщавшагося въ своей конторкѣ, въ комнатѣ, ближайшей къ султану, и мистера Морфина, сановника меньшей важности, который занималъ свою конторку, находившуюся ближе къ прикащикамъ и конторщикамъ.
   Мистеръ Морфинъ былъ пожилой холостякъ веселой наружности, одѣтый въ черный Фракъ и сѣрые панталоны. Просѣдь пробилась на его темныхъ волосахъ, а бакенбарды были почти сѣдыя. Онъ чувствовалъ величайшее уваженіе къ мистеру Домби и воздавалъ ему должный почетъ; но, будучи самъ человѣкомъ открытаго нрава, никогда не ощущалъ себя въ своей тарелкѣ въ величественномъ присутствіи этого джентльмена и нисколько не завидовалъ мистеру Каркеру, наслаждавшемуся частыми бесѣдами наединѣ съ повелителемъ. Онъ даже былъ доволенъ, что родъ его обязанности рѣдко доставлялъ ему самому такое отличіе. Мистеръ Морфинъ, въ свободное время, былъ любителемъ музыки и чувствовалъ родительскую привязанность къ своему віолончелю, который каждую среду переносился изъ Ислингтона, гдѣ онъ жилъ, въ одинъ клубъ подлѣ банка. Въ этомъ клубѣ разъигрывались по середамъ самые смертоносные квартеты обществомъ аматёровъ.
   Мистеръ Каркеръ былъ джентльменъ лѣтъ около сорока, съ цвѣтущимъ лицомъ и двумя рядами бѣлыхъ, крѣпкихъ, правильныхъ зубовъ, которые онъ обнаруживалъ при всякомъ удобномъ случаѣ. Съ лица его не сходила улыбка, которая, впрочемъ, очень-рѣдко простиралась далѣе губъ и отражалась на остальной части физіономіи. Онъ косилъ туго-накрахмаленный бѣлый галстухъ, изъ подражанія мистеру Домби, ходилъ всегда плотно-застегнутый и одѣвался въ-обтяжку. Обращеніе его съ мистеромъ Домби было глубоко обдумано и выражалось въ совершенствѣ: онъ былъ съ нимъ фамильяренъ, показывая, что это отъ крайности чувства разстоянія, раздѣлявшаго ихъ другъ съ другомъ: "Мистеръ Домби, для чело"вѣка съ вашимъ значеніемъ въ свѣтѣ, человѣку въ моемъ положенніи нельзя найдти достаточныхъ наружныхъ знаковъ почтительности, а потому, говорю вамъ откровенно, я отъ нихъ отказываюсь. Мнѣ бы никакъ не удовлетворить требованія своихъ понятій объ этомъ неизмѣримомъ разстояніи, и я рѣшительно избавляю васъ отъ зрѣлища неудачныхъ попытокъ".
   Таковъ былъ Каркеръ-Управляющій. Мистеръ Каркеръ-Младшій, пріятель Валтера, былъ его родной братъ, двумя или тремя годами старше его, но далеко-ниже по значенію въ конторахъ Домби и Сына. Младшій братъ находился на верху лѣстницы, а старшій на самомъ низу: онъ не поднимался ни на одну ступень выше и но шевелилъ даже ногою, чтобъ возвыситься. Молодые люди садились ему на голову, но онъ все оставался внизу и какъ-будто сроднился съ своимъ положеніемъ, на которое никогда не жаловался и изъ котораго никогда не надѣялся выйдти.
   -- Kакъ ваше здоровье сегодня утромъ? сказалъ Каркеръ-Управляющій, входя однажды въ кабинетъ мистера Домби, вскорѣ послѣ прибытія его въ конторы, и держа въ рукахъ кипу бумагъ.
   -- Здравствуйте, Каркеръ, отвѣчалъ мистеръ Домби, поднявшись со стула и ставъ спиною къ огню камина.-- Есть тутъ что-нибудь для меня?
   -- Кажется, васъ сегодня не зачѣмъ тревожить. Вы вѣдь знаете, у васъ сегодня комитетъ въ три часа?
   -- И другой въ три четверти четвертаго.
   -- Поймай васъ въ забывчивости! воскликнулъ Каркеръ, перебирая бумаги.-- Если мистеръ Поль наслѣдуетъ вашу память, съ нимъ не легко будетъ сладить. Такого и одного довольно.
   -- Однако и у васъ память не дурна, Каркеръ.
   -- О! У меня! Это единственный капиталъ такого человѣка, какъ я.
   Мистеръ Домби не обнаружилъ ни малѣйшаго неудовольствія и величественно оглядывалъ своего управляющаго съ головы до ногъ. Разумѣется, тотъ прикинулся вовсе-незамѣчающимъ этого обзора. Чопорный костюмъ Каркера и нѣкоторая заносчивость въ манерахъ, истинная или притворная, придавали много эффекта его смиренію. Онъ казался человѣкомъ, который бы желалъ бороться съ одолѣвающею его силой, еслибъ могъ, но былъ совершенно уничтоженъ величіемъ и превосходствомъ своего патрона.
   -- Морфинъ здѣсь, Каркеръ?
   -- Морфинъ здѣсь, отвѣчалъ тотъ, поднявъ голову съ внезапною широкою улыбкой: -- онъ воркуетъ музыкальныя воспоминанія вчерашняго квартета и сводитъ меня съ ума, хоть мы и раздѣлены капитальными стѣнами. Я бы желалъ, чтобъ онъ сдѣлалъ праздничный костеръ изъ своего віолончеля, съ смычкомъ и всѣми нотными книгами!
   -- Вы, кажется, никого не щадите, Каркеръ.
   -- Нѣтъ? Гмъ! По-крайней-мѣрѣ немногихъ. Я бы, можетъ-быть, отвѣчалъ не больше, какъ за одного, прибавилъ онъ вполголоса, какъ-будто только думая это, -- А между-прочимъ, кстати о Морфинѣ, продолжалъ мистеръ Каркеръ, выбравъ одну бумагу изъ числа прочихъ:-- онъ доноситъ о смерти одного изъ младшихъ помощниковъ въ барбадосской конторѣ и предлагаетъ послать кого-нибудь вмѣсто его на "Сынѣ и Наслѣдникѣ", который отплываетъ черезъ мѣсяцъ. Я думаю вамъ все равно, кто бы туда ни отправился? У насъ нѣтъ въ виду никого особеннаго.
   Мистеръ Домби сдѣлалъ отрицательный знакъ головою съ самымъ выспреннимъ равнодушіемъ.
   -- Назначеніе не изъ завидныхъ, замѣтилъ Каркеръ, взявъ перо, чтобъ написать на бумагѣ резолюцію.-- Надѣюсь, что Морфинъ осчастливитъ имъ какого-нибудь осиротѣвшаго племянника или музыкальнаго друга. Тамъ бы прекратилась его страсть къ музыкѣ, если онъ ею надѣленъ. Это кто? Войдите!
   -- Извините, мистеръ Каркеръ. Я не зналъ, что вы здѣсь, сударь, отвѣчалъ Валтеръ, явившійся съ нѣсколькими вновь-прибывшими запечатанными письмами.-- Мистеръ Каркеръ-Младшій, сударь...
   При этомъ имени мистеръ Каркеръ-Управляющій былъ какъ-будто уязвленъ стыдомъ и униженіемъ. Онъ устремилъ на мистера Домби взглядъ, просившій извиненія, и потомъ потупилъ глаза.
   -- Я думаю, сударь, сказалъ онъ вдругъ Валтеру сердитымъ тономъ:-- что вамъ было запрещено вплетать имя мистера Каркера-Младшаго въ ваши рѣчи.
   -- Извините, возразилъ Валтеръ.-- Я хотѣлъ только сказать, что, по словамъ мистера Каркера-Младшаго, я не долженъ былъ ожидать найдти васъ здѣсь, иначе я бы не постучался въ двери, еслибъ зналъ, что вы заняты разговоромъ съ мистеромъ Домби. Письмо это для мистера Домби.
   -- Хорошо, сударь. Каркеръ почти вырвалъ у него письма изъ рукъ.-- Ступайте къ своему дѣлу.
   Взявъ письма такъ безцеремонно, онъ уронилъ одно изъ нихъ на полъ и не замѣтилъ этого; мистеръ Домби также не замѣтилъ, что письмо лежитъ у его ногъ. Валтеръ пошелъ-было, по пріостановился на минуту, поднялъ письмо и положилъ его на письменный столъ мистера Домби. Письмо было съ почты, и случилось такъ, что въ немъ заключалось одно изъ донесеній мистриссъ Пипчинъ, съ адресомъ, надписаннымъ Флоренсою. Мистеръ Домби, котораго вниманіе было такимъ образомъ обращено на Валтера, вздрогнулъ и взглянулъ на него гнѣвно, какъ-будто воображая, что онъ нарочно отобралъ это письмо изъ всѣхъ остальныхъ.
   -- Можете идти, сударь! сказалъ мистеръ Домби надменно.
   Онъ стиснулъ письмо въ рукѣ, и, проводивъ Валтера глазами за двери, положилъ нераспечатаннымъ въ карманъ.
   -- Вы говорили, что нужно послать кого-нибудь въ Вест-Иидію? замѣтилъ онъ торопливо.
   -- Да, сударь.
   -- Послать молодаго Гэйя.
   -- Хорошо. Очень-хорошо. Ничего не можетъ быть удобнѣе.
   -- Воротите его сюда, Каркеръ.
   Мистеръ Каркеръ поспѣшилъ повиноваться, и Валтеръ тотчасъ же явился.
   -- Гэй, сказалъ мистеръ Домби, удостоивая его полувзглядомъ черезъ плечо.-- Есть...
   -- Вакансія, подсказалъ мистеръ Каркеръ.
   -- Въ Вест-Индію, въ Барбадосъ. Я посылаю тебя замѣстить одного умершаго младшаго помощника въ тамошней кассѣ. Объяви своему дядѣ отъ меня, что я избралъ тебя для отправленія въ Вест-Иидію.
   Валтеръ обомлѣлъ; у него едва достало духа повторить: "Въ Вест-Индію! "
   -- Кому-нибудь надобно же ѣхать, сказалъ мистеръ Домби.-- Ты молодъ и здоровъ, а дядя твой не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Скажи ему, что ты туда назначенъ. Ты, впрочемъ, отправляешься не сейчасъ. Можетъ-быть, черезъ мѣсяцъ или два.
   -- Я останусь тамъ, сударь?
   -- Останешься ли ты тамъ, сударь! Что ты подъ этимъ разумѣешь? Что онъ хочетъ сказать, Каркеръ?
   -- Жить тамъ, сударь, проговорилъ Валтеръ съ трудомъ.
   -- Конечно, возразилъ мистеръ Домби.
   Валтеръ поклонился.
   -- Только. Каркеръ, вы объясните ему въ свое время все объ обыкновенномъ снаряженіи въ тѣ страны и прочемъ, разумѣется. Ему здѣсь нечего дожидаться, Каркеръ.
   -- Вамъ здѣсь нечего дожидаться, Гэй. Ступайте.
   -- Кромѣ, развѣ, если онъ имѣетъ что-нибудь сказать.
   -- Нѣтъ, сударь, возразилъ Валтеръ, котораго воображенію представился старикъ-дядя, оплакивающій въ кабинетѣ разлуку съ нимъ.-- Я... я не знаю... я... я... вамъ очень благодаренъ, сударь.
   -- Можешь идти.
   Валтеръ, сконфуженный и оглушенный, поклонился и вышелъ. Въ корридорѣ его догналъ Каркеръ-Управляющій и позвалъ къ себѣ.
   -- Приведите, сударь, въ мою комнату друга вашего, Каркера-Младшаго.
   Валтеръ пошелъ исполнить это порученіе и вскорѣ возвратился въ кабинетъ управляющаго съ Каркеромъ-Младшимъ. Управляющій стоялъ спиною къ камину, запустивъ обѣ руки подъ фалды фрака, и смотрѣлъ такъ же холодно и жостко, какъ самъ мистеръ Домби. Лицо его нисколько не смягчилось приходомъ брата, и онъ только велѣлъ Валтеру запереть двери.
   -- Джонъ Каркеръ, сказалъ управляющій, оскаля оба ряда зубовъ, какъ-будто хотѣлъ укусить его: -- какого рода союзъ существуетъ между вами и этимъ молодымъ человѣкомъ? Почему меня преслѣдуютъ произнесеніемъ вашего имени? Развѣ вамъ не довольно, Джонъ Каркеръ, что я вашъ ближайшій родственникъ и не могу избавиться отъ этого...
   -- Скажи безчестья, Джемсъ. Ты это думалъ и правъ.
   -- Отъ этого безчестья. Но развѣ еще нужно, чтобъ ваше имя трубилось вездѣ и провозглашалось въ добавокъ въ присутствіи самого мистера Домби? И еще въ минуту довѣренности! Или вы считаете ваше имя талисманомъ, которое здѣсь, подъ этою фирмой, не премипетъ усилить довѣріе, Джонъ Каркеръ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Джемсъ. Богъ свидѣтель, я этого никогда не думалъ.
   -- Что же вы думали? Зачѣмъ вы становитесь поперегъ моей дороги? Развѣ вы еще мало мнѣ повредили?
   -- Я никогда не вредилъ тебѣ умышленно, Джемсъ.
   -- Вы мой братъ -- довольно и этого вреда.
   -- Я бы желалъ, чтобъ могъ уничтожить наше родство.
   -- А я бы желалъ, чтобъ вы могли уничтожить его и желали этого.
   Въ-продолженіе разговора, Валтеръ смотрѣлъ съ изумленіемъ и грустью то на одного брата, то на другаго. Старшій годами, но "младшій" въ торговомъ домѣ Домби и Сына, стоялъ потупя взоры и смиренно слушалъ упреки брата. Какъ горьки они ни были сами-по-себѣ, какъ язвительность ихъ ни усиливалась тономъ и взглядомъ Каркера-Управляющаго и присутствіемъ посторонняго, Валтера, котораго они такъ поразили, Джонъ Каркеръ выслушивалъ ихъ съ покорностью и только изрѣдка приподнималъ правую руку, какъ-будто желая сказать: "Пощади!"
   Пылкій и великодушный Валтеръ, чувствуя себя невиннымъ поводомъ къ этимъ укорамъ, не могъ удержаться и обратился къ управляющему:
   -- Мистеръ Каркеръ, право, тутъ виноватъ я одинъ. Отъ необдуманности, за которую я никогда не перестану осуждать себя, произносилъ я имя мистера Каркера-Младшаго, противъ вашего объявленнаго желанія. Въ этомъ виноватъ я одинъ. Мы съ нимъ никогда не обмѣнялись ни однимъ словомъ объ этомъ предметѣ... мы вообще говоримъ между собою очень-мало. Помолчавъ немного, Валтеръ прибавилъ: -- Мистеръ Каркеръ, тутъ была даже не одна необходимость! Со времени вступленія моего сюда, я почувствовалъ невольное участіе къ мистеру Каркеру-Младшему и не всегда могъ удержаться, чтобъ не говорить о немъ, когда такъ часто о немъ думалъ!
   Валтеръ говорилъ съ жаромъ и отъ души; слезы выступили на его глазахъ отъ полноты чувствъ.
   -- Вы всегда избѣгали меня, мистеръ Каркеръ, продолжалъ онъ, обратясь къ несчастному: -- и я всегда сожалѣлъ объ этомъ. Я старался снискать вашу дружбу, сколько могъ ея надѣяться для своихъ лѣтъ, но всегда безуспѣшно.
   -- И замѣтьте, Гэй, подхватилъ торопливо управляющій:-- что старанія ваши будутъ еще безуспѣшнѣе, если вы станете упорствовать въ усиліяхъ обращать вниманіе постороннихъ людей на имя мистера Джона Каркера: этимъ вы не докажете ему своей дружбы. Спросите его самого!
   -- Это для меня хуже, отвѣчалъ его братъ:-- и подастъ только поводъ къ разговорамъ, подобнымъ теперешнему. Лучшимъ другомъ мнѣ будетъ тотъ,-- онъ говорилъ съ разстановкою, какъ-будто желая напечатлѣть каждое слово въ памяти Валтера:-- кто забудетъ о моемъ существованіи и оставитъ меня идти моею дорогой, незамеченнаго, не спрашивая ни о чемъ.
   -- Такъ-какъ ваша память, Гэй, не всегда сохраняетъ то, что вамъ говорятъ другіе, сказалъ Каркеръ-Управляющій, разгорячась отъ самодовольствія:-- я счелъ полезнымъ доставить вамъ возможность услышать это изъ устъ лучшаго авторитета (указывая на брата).-- Теперь, надѣюсь, вы не забудете моего желанія.Вотъ въ чемъ все дѣло, Гэй. Можете идти.
   Валтеръ вышелъ и хотѣлъ запереть за собою двери; но, услышавъ снова голоса братьевъ и свое имя, остановился въ нерѣшимости, держа руку на замкѣ, тогда-какъ дверь осталась пріотворенною, и поневолѣ выслушалъ ихъ бесѣду.
   -- Джемсъ, если можешь, думай обо мнѣ снисходительнѣе, сказалъ Джонъ Каркеръ.-- Вся душа моя слѣдила за этимъ мальчикомъ, Валтеромъ Гэйемъ. Я увидѣлъ въ немъ, когда онъ вступилъ сюда въ первый разъ, почти другаго себя.
   -- Другаго себя? повторилъ презрительно управляющій.
   -- Не такого, каковъ я теперь, но какимъ былъ, поступая въ этотъ домъ: такимъ же, какъ онъ, пылкимъ, безпечнымъ, юнымъ, неопытнымъ, съ тѣмъ же безпокойнымъ и романическимъ воображеніемъ, съ тою же способностью быть направленнымъ къ добру или злу.
   -- Надѣюсь, что не совершенно, замѣтилъ язвительно Джемсъ Каркеръ.
   -- Ты поражаешь меня метко и глубоко. Рука твоя вѣрно направляетъ удары. Все, что я говорю, вообразилъ я себѣ, когда онъ былъ еще мальчикомъ. Я этому вѣрилъ, былъ въ этомъ убѣжденъ. Я видѣлъ, какъ легко онъ ходилъ по закраинѣ невидимой пропасти, гдѣ столько другихъ людей ходитъ также беззаботно, и съ которой...
   -- Старое извиненіе, прервалъ братъ, шевеля уголья въ каминѣ.-- Продолжай: съ которой столько другихъ обрушилось. Такъ?
   -- Съ которой одинъ обрушился. Онъ началъ путь свой мальчикомъ, какъ и Гэй, оступался болѣе-и-болѣе, скользилъ ниже-и-ниже, и наконецъ рухнулся въ глубину, гдѣ очутился разбитымъ. Подумай, Джемсъ, какъ я страдалъ, когда смотрѣлъ на этого мальчика.
   -- Въ этомъ, кажется, не кого обвинять!
   -- Я не обвиняю никого, кромѣ себя. Я не ищу случая свалить на кого-нибудь свой позоръ.
   -- Но онъ палъ на другихъ, проговорилъ Джемсъ Каркеръ сквозь зубы.
   -- Джемсъ, Джемсъ! возразилъ его братъ тономъ упрека.-- Развѣ я съ-тѣхъ-поръ не былъ тебѣ полезенъ? Развѣ, поднимаясь вверхъ, ты не попиралъ меня на свободѣ? Не добивай же меня своимъ каблукомъ!
   Настало молчаніе. Черезъ нѣсколько времени мистеръ Каркеръ-Управляющій зашевелилъ бумагами, какъ-будто рѣшившись кончить свиданіе. Каркеръ-Младшій придвинулся ближе къ дверямъ.
   -- Вотъ все, Джемсъ, сказалъ онъ.-- Я слѣдилъ за нимъ съ безпокойствомъ и трепетомъ, пока онъ не прошелъ мѣста, съ котораго я оступился въ первый разъ: тогда родной отецъ его не могъ бы благодарить Бога пламеннѣе меня. Я не смѣлъ предостерегать его, ни совѣтовать ему; но еслибъ случилась необходимая надобность, я бы только представилъ ему въ примѣръ самого себя. Я боялся быть замѣченнымъ въ разговорѣ съ нимъ: могли бы сказать, что я его развращаю, или искушаю на зло, или желаю ему зла. Не знаю, можетъ-быть, во мнѣ кроется тайная зараза. Разбери часть моей исторіи, которая въ соприкосновеніи съ Валтеромъ Гэйемъ, пойми, что онъ заставилъ меня перечувствовать, и думай обо мнѣ снисходительнѣе, Джемсъ, если можешь!
   Съ этими словами онъ вышелъ, но поблѣднѣлъ, увидя Валтера; онъ поблѣднѣлъ сильнѣе, когда Валтеръ схватилъ его за руку и проговорилъ шопотомъ:
   -- Мистеръ Каркеръ, позвольте поблагодарить васъ! Не могу выразить, сколько я вамъ сочувствую и какъ жалѣю, что былъ несчастною причиной всего этого! Я смотрю на васъ какъ на хранителя и защитника! Я вамъ очень, очень благодаренъ и отъ души жалѣю васъ!
   Комната мистера Морфина была подъ рукою и пуста; они вошли въ нее, потому-что въ корридорѣ вѣчно ходили взадъ и впередъ, и не дали бы имъ говорить.
   -- Валтеръ, сказалъ тогда Каркеръ-Младшій, положивъ ему руку на плечо.-- Знаете ли вы, что я такое?
   -- Что вы такое! чуть не сорвалось съ губъ Валтера.
   -- Это началось передъ моимъ двадцать-первымъ днемъ рожденія, но подготовлялось издавна. Я обокралъ ихъ, когда достигъ этого возраста! Я обкрадывалъ ихъ и послѣ. Все открылось прежде, чѣмъ мнѣ минуло двадцать-два года. Съ-тѣхъ-поръ, Валтеръ, я умеръ для общества, для всѣхъ людей! Старикъ мистеръ Домби былъ со мною очень-хорошъ. Награди его Богъ за доброту! Теперешній представитель фирмы, сынъ его, также. Онъ тогда только-что принялъ въ ней дѣйствительное участіе. Ко мнѣ имѣли большую довѣренность! Меня разъ позвали въ ту комнату, которая теперь его кабинетъ -- я никогда не входилъ въ нее послѣ -- и я вышелъ тѣмъ, чѣмъ вы меня знаете. Много лѣтъ просидѣлъ я въ своемъ теперешнемъ уголку, одинокій, но живой примѣръ для всѣхъ: всѣ были со мною милосерды, и я жилъ. Время измѣнило эту часть моего покаянія, и въ конторахъ врядъ ли кому извѣстна моя исторія, исключая трехъ первыхъ лицъ. Прежде, чѣмъ выростетъ маленькій Домби, уголъ мой, вѣроятно, упразднится. Дай Богъ, чтобъ было такъ! Благослови васъ Богъ, Валтеръ! Будьте честны и счастливы!
   Съ этими словами они разстались, и Валтеръ, идучи домой, едва вѣрилъ, что онъ дѣйствительно отправляется въ Вест-Индію, что ему предстоитъ разлука съ дядею Соллемъ, капитаномъ Коттлемъ и всѣми, кого любилъ онъ. Разумѣется, Флоренса мечталась ему не разъ при этихъ мысляхъ и заняла не послѣднее мѣсто въ его сожалѣніи, котораго часть онъ удѣлилъ и маленькому Полю.
   

ГЛАВА VII.
Поль дѣлается все болѣе-и-болѣе чудакомъ и отправляется домой на каникулы.

   Когда настало приближеніе каникулъ, воспитанники доктора Блимбера приготовились разъѣзжаться по своимъ роднымъ безъ всякихъ наружныхъ признаковъ радости.
   Тозеръ, котораго постоянно душилъ туго-накрахмаленный бѣлый галстухъ, носимый имъ по положительному желанію мистриссъ Тозеръ, предназначавшей сына въ пасторы, говорилъ, что если выбирать изъ двухъ золъ меньшее, то онъ бы предпочелъ остаться въ теплицѣ доктора Блимбера. Какъ ни странно должно было показаться такое мнѣніе, но Тозеръ не лгалъ. Надобно сказать, что у него былъ одинъ грозный дядя, который находилъ особенное наслажденіе проэкзаменовывать его во время каникулъ изъ самыхъ мудреныхъ и отвлеченныхъ предметовъ. Мало того: онъ употреблялъ во зло вещи, которыя въ существѣ своемъ были совершенно-невинны, и обращалъ ихъ въ смертоносныя орудія противъ злополучнаго племянника. На-примѣръ, если дядя Тозера бралъ его съ собою въ театръ, или возилъ показывать какого-нибудь великана, карлика или фокусника, племянникъ зналъ напередъ, что онъ подготовилъ какую-нибудь классическую цитату, соприкосновенную съ предметомъ своего коварнаго добродушія: онъ мучился смертельнымъ страхомъ, не предвидя, чѣмъ именно дядя разразится или какой авторитетъ употребитъ противъ него.
   Что до Бриггса, то отецъ его съ нимъ не церемонился и не давалъ ему ни минуты покоя. Умственныя испытанія этого несчастнаго юноши были такъ многочисленны и тяжки, что друзья его семейства, жившаго около Бэйсватера въ Лондонѣ, рѣдко приближались къ прудамъ Кенсингтонскихъ-Садовъ безъ смутнаго ожиданія увидѣть на поверхности воды шляпу юнаго Бриггса, а на берегу какое-нибудь неконченное синтаксическое упражненіе на греческомъ языкѣ. Въ-слѣдствіе этого, Бриггсъ не чувствовалъ ни малѣйшаго нетерпѣнія очутиться скорѣе подъ родительскимъ кровомъ. Вообще, всѣ юные джентльмены ожидали каникулъ съ кроткимъ самоотверженіемъ.
   Всѣ -- кромѣ маленькаго Поля! По рѣшенію мистера Домби, онъ долженъ былъ послѣ каникулъ разстаться съ Флоренсою; но кто думаетъ объ окончаніи праздниковъ, когда они еще не начинались? Конечно, не Поль. Когда приблизилось желанное время, львы и тигры его Фантазіи, поднимавшіеся по стѣнамъ спальни, стали ручными и игривыми. Угрюмыя лица, косившіяся на него изъ квадратиковъ росписнаго пола, выглядывали съ болѣе-добродушнымъ выраженіемъ. Стукъ маятника былъ какъ-будто проникнутъ тономъ участія, а волны неутомимаго моря, напѣвая по ночамъ свои однообразныя, грустныя мелодіи, убаюкивали задумчиваго ребенка.
   Мистеръ Фидеръ, "баккалавръ искусствъ", собирался насладиться праздниками; а мистеръ Тутсъ располагалъ вести жизнь, которая будетъ состоять изъ однихъ только праздниковъ, потому-что каникулы были окончаніемъ пребыванія его у доктора Блимбера, и послѣ нихъ онъ вступалъ во владѣніе своимъ имуществомъ.
   Ясно было, что Поль и Тутсъ сдѣлались искренними друзьями, не смотря на разницу въ лѣтахъ. Когда приближались каникулы, Тутсъ чаще выпучивалъ глаза и пыхтѣлъ въ обществѣ маленькаго Поля, изъ чего послѣдній заключилъ, что ему жаль разстаться съ нимъ, и былъ ему очень-благодаренъ за его покровительство и ласки. Обстоятельство это не скрылось даже отъ доктора Блимбера, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ, ни даже отъ мистриссъ Пипчинъ, которая за это почувствовала рѣшительную ненависть къ Тутсу, хоть онъ и спрашивалъ ее при каждой встрѣчѣ о здоровьѣ съ величайшею вѣжливостью.
   Недѣли за двѣ или за три до праздниковъ, Корнелія позвала Поля въ свою комнату и сказала:
   -- Домби, я приготовила твой анализъ и хочу послать его къ твоему отцу.
   -- Благодарю васъ, сударыня.
   -- Ты понимаешь, о чемъ я говорю?
   -- Нѣтъ, сударыня.
   -- Домби, Домби! Ты приводить меня въ отчаяніе. Если ты не понимаешь какого-нибудь выраженія, почему не стараться постичь его?
   -- Мистриссъ Пипчинъ запрещала мнѣ дѣлать вопросы,
   -- Прошу не говорить мнѣ ни по какому случаю о мистриссъ Пипчинъ, Домби. Я этого не могу позволить. Курсъ здѣшнихъ наукъ очень-далекъ отъ понятій мистриссъ Пипчинъ. Если подобныя вещи повторятся, я увижу себя вынужденною проэкзаменовать тебя завтра утромъ, передъ завтракомъ, отъ Verbum personale включительно до Simillima cygno.
   -- Я не думалъ, сударыня...
   -- Прошу васъ, Домби, не разсказывать мнѣ о чемъ вы думали или о чемъ не думали. Подобной аргументаціи я не должна допускать.
   Поль разсчелъ, что благоразумнѣе всего молчать, и потому только смотрѣлъ на очки миссъ Блимберъ. Она, покачавъ нѣсколько разъ головою съ весьма-серьёзнымъ выраженіемъ, начала читать лежавшую передъ нею бумагу.
   -- "Анализъ характера П. Домби"...Если намять меня не обманываетъ, сказала она, прервавъ чтеніе:-- слово анализъ, какъ противоположное слову синтезисъ, опредѣлено Уокеромъ слѣдующимъ образомъ: "Разложеніе предмета, подлежащаго чувствамъ или разуму, на его первоначальные элементы". Замѣть, Домби, анализъ противоположенъ синтезису. Ну, теперь ты понялъ, что такое анализъ?
   Поль не былъ по-видимому ослѣпленъ свѣтомъ, озарившимъ его разумъ посредствомъ этого объясненія, по сдѣлалъ миссъ Блимберъ маленькій поклонъ.
   -- "Анализъ характера Поля Домби. Я нахожу природныя способности его очень-хорошими; то же самое можно сказать и о его наклонности къ ученію. Такимъ-образомъ, такъ-какъ число восемь принято у насъ для обозначенія совершенства, я нахожу, что у Домби каждое изъ упомянутыхъ качествъ можетъ быть опредѣлено шестью и тремя четвертями!"
   Миссъ Блимберъ пріостановилась, чтобъ посмотрѣть, каково это извѣстіе подѣйствуетъ на Поля. Тотъ никакъ не могъ постичь, что именно она разумѣетъ подъ шестью и тремя четвертями: шесть ли фунтовъ стерлинговъ и пятнадцать шиллинговъ; шесть ли футъ и девять дюймовъ; или три четверти седьмаго часа, или шесть чего-то неизвѣстнаго, о чемъ онъ не слыхалъ, съ тремя четвертями того же? Онъ вперилъ глаза на ея очки и началъ потирать себѣ руки. Корнелія перевела этотъ безмолвный отвѣтъ по-своему и продолжала читать:
   -- "Буйство, два. Упрямство, два. Наклонность къ низкому обществу, обнаружившаяся касательно нѣкоего Глобба, первоначально семь, но въ-послѣдствіи меньше. Джентльменскія манеры, четыре, но увеличится co-временемъ." Теперь, Домби, я требую особеннаго вниманія на общія замѣчанія при заключеніи анализа.
   Поль напрягъ все свое вниманіе.
   -- "Вообще можно замѣтить о Домби", читала миссъ Блимберъ громкимъ голосомъ и направляя послѣ каждаго другаго слова очки свои на стоявшую передъ нею маленькую Фигуру: -- "что наклонности и способности, его хороши, и что онъ сдѣлалъ такіе успѣхи, какихъ можно было ожидать при существующихъ обстоятельствахъ. Но должно сожалѣть объ этомъ молодомъ джентльменѣ, что онъ страненъ въ своемъ характерѣ и поведеніи, такъ-сказать, старомоденъ, и, не давая повода къ прямому осужденію своихъ поступковъ, очень-часто вовсе не походитъ на молодыхъ джентльменовъ его лѣтъ и положенія въ обществѣ." Теперь, Домби, сказала миссъ Блимберъ, кладя бумагу: -- понялъ ли ты это?
   -- Я думаю, что понялъ, сударыня.
   -- Анализъ этотъ, Домби, будетъ отосланъ къ твоему уважаемому родителю. Его, конечно, огорчитъ извѣстіе о странностяхъ твоего характера и поведенія: это огорчаетъ насъ самихъ, и мы не можемъ любить тебя какъ бы желали.
   Она коснулась нѣжной струны ребенка: Поль съ каждымъ днемъ, по мѣрѣ приближенія отъѣзда, старался болѣе-и-болѣе снискать благорасположеніе всѣхъ живущихъ въ домѣ доктора Блимбера. По какому-то скрытному побужденію, въ которомъ онъ самъ не могъ дать себѣ отчета, онъ желалъ, чтобъ о немъ вспоминали не съ равнодушіемъ. Онъ подружился съ цѣпною собакой, которая сначала пугала его до смерти. Вовсе не думая, что онъ именно этимъ отличается отъ прочихъ молодыхъ джентльменовъ, Поль принялся просить миссъ Корнелію, чтобъ она была добра и попробовала полюбить его. Онъ обратился съ тою же просьбой къ мистриссъ Блимберъ, которая въ это время вошла къ дочери, и просилъ ее забыть о томъ, что онъ такой старинный, увѣряя, что онъ любитъ ихъ всѣхъ, и не знаетъ, отъ-чего онъ такимъ сдѣлался.
   -- Конечно, сударыня, я не могу васъ любите столько, сколько люблю Флоренсу, прибавилъ онъ съ робостью и полнымъ чистосердечіемъ: -- это было бы невозможно, разумѣется. Вы бы и сами не могли этого требовать, сударыня, не правда ли?
   -- О, какой оригинальный ребенокъ! воскликнула мистриссъ Блимберъ вполголоса.
   -- Но я, право, очень люблю всѣхъ здѣшнихъ, и мнѣ было бы больно уѣхать отсюда и думать, что другіе нисколько не пожалѣютъ обо мнѣ, или обрадуются моему отъѣзду.
   Мистриссъ Блимберъ увѣрилась теперь больше, чѣмъ когда-нибудь, что Поль оригинальнѣйшій ребенокъ въ свѣтѣ; сообщивъ доктору о происшедшемъ, она не встрѣтила никакого противорѣчія своему мнѣнію. Докторъ сказалъ только, что науки помогутъ всему, и поощрялъ Корнелію трудиться надъ нимъ безъ устали.
   Корнелія дѣйствительно трудилась безъ устали, такъ-что бѣдному мальчику приходилось тяжело; но онъ, не смотря на свои многочисленные и сбивчивые уроки, все держался задуманной идеи -- пріобрѣсти любовь всѣхъ. Поль по-прежнему просиживалъ долго на ступенькахъ лѣстницы и не переставалъ внимательно слѣдить за облаками и волнами изъ своего высокаго окна, однако теперь его видали чаще вмѣстѣ съ прочими воспитанниками, которымъ онъ скромно любилъ оказывать маленькія услуги. Такимъ образомъ юные анахореты, умерщвлявшіе свою плоть подъ кровомъ доктора Блимбера, мало-по-малу полюбили его: онъ казался имъ хрупкою маленькою игрушкой, которая нравилась всѣмъ и съ которою никто бы и не подумалъ обращаться сурово. Но Поль не могъ передѣлать своей натуры или написаннаго о немъ анализа, а потому всѣ считали его по-прежнему маленькимъ чудакомъ.
   Это, впрочемъ, доставляло ему привилегіи, которыми не пользовался никто въ домѣ. Остальные воспитанники, уходя спать, только раскланивались съ докторомъ Блимберомъ и его семействомъ, а Поль важно протягивалъ ручонку и смѣло встряхивалъ сначала руку доктора, потомъ мистриссъ Блимберъ и наконецъ Корнеліи. Если кто-нибудь хотѣлъ спастись отъ угрожающаго наказанія, Поль отряжался къ доктору въ качествѣ посла и часто выпрашивалъ виновному помилованіе. Слабоглазый слуга совѣтовался съ нимъ однажды по случаю разбитія нѣкоторой части хрусталя и Фарфора. Носились даже слухи, будто самъ буфетчикъ подливалъ ему иногда портера въ его полпиво, чтобъ онъ укрѣпился въ силахъ.
   Кромѣ этихъ важныхъ преимуществъ, Поль имѣлъ свободный входъ въ комнату мистера Фидера, изъ которой раза два вывелъ на свѣжій воздухъ мистера Тутса, чуть неупавшаго въ обморокъ отъ неудачной попытки выкурить претолстую сигару -- одну изъ пачки, купленной имъ втихомолку на взморьѣ у одного отчаяннато смогглера, который сознался ему по довѣренности, что таможня назначила двѣсти фунтовъ награды тому, кто его представитъ живаго или мертваго. Мистеръ Фидеръ занималъ уютную комнатку съ отгороженною внутри ея спальней. Надъ каминомъ висѣла флейта, на которой онъ собирался учиться играть; въ углу стоялъ шкапикъ съ нѣсколькими книгами; сверхъ того, онъ завелъ себѣ удочку, охотничій рожокъ, испанскую грамматику, шахматную доску, рисовальный приборъ и пару боксерскихъ перчатокъ -- намѣреваясь сдѣлать изъ всего этого должное употребленіе, когда пріидетъ удобное время. Но главнымъ сокровищемъ его была зеленая банка съ нюхальнымъ табакомъ, подаренная ему однажды мистеромъ Тутсомъ и купленная за дорогую цѣну, какъ вещь, принадлежавшая первоначально принцу-регенту. Мистеръ Тутсъ и мистеръ Фидеръ нюхали изъ нея по-временамъ табакъ и чихали послѣ каждаго раза до упаду, а въ промежуткахъ наслаждались столовымъ пивомъ и разговорами.
   Маленькій Поль, сидя молча въ ихъ обществѣ, подлѣ главнаго патрона своего, Тутса, слушалъ съ нѣкоторымъ страхомъ разсказы мистера Фидера о бурной лондонской жизни и смотрѣлъ на него, какъ на героя какой-нибудь повѣсти или романическаго приключенія.
   Входя въ эту комнату однажды вечеромъ, когда каникулы были уже очень-близки, Поль засталъ мистера Фидера вписывающимъ имена въ оставленные пробѣлы напечатанныхъ писемъ, тогда-какъ другія, съ именами, складывались и запечатывались мистеромъ Тутсомъ.
   -- А, Домби, ты здѣсь! сказалъ ласково Фидеръ.-- Вотъ это для тебя, подавая ему одно изъ готовыхъ писемъ.
   -- Для меня, сударь?
   -- Твое приглашеніе.
   Поль прочиталъ: "Докторъ и мистриссъ Блимберъ покорнѣйше просятъ мистера П. Домби доставить имъ удовольствіе своимъ присутствіемъ на танцовальномъ вечерѣ, въ пятницу, семнадцатаго числа, въ половинѣ восьмаго часа." Тутсъ показалъ ему еще нѣсколько другихъ, подобныхъ этому приглашеній, адресованныхъ ему самому, Бриггсу, Тозеру и многимъ другимъ молодымъ джентльменамъ.
   Мистеръ Фидеръ сообщилъ Полю, къ большой его радости, что сестра его также приглашена на этотъ вечеръ, послѣ котораго начинаются каникулы, и онъ можетъ вмѣстѣ съ нею уѣхать домой нъ, вдали отъ всякихъ гулякъ, и когда подлѣ него сидѣла за дѣломъ Флоренса, читала ему или разсказывала что-нибудь, a вѣтеръ между тѣмъ дулъ ему въ лицо, и вода подступала къ колесамъ его постели, ему ничего болѣе не нужно было.
   -- Флой, -- сказалъ онъ однажды, -- гдѣ эта сторона.... Индія что ли, гдѣ живутъ родственники Байтерстона?
   -- Охъ, далеко отсюда, ужасно далеко! -- отвѣчала Флоренса, отрывая глаза отъ работы.
   -- На цѣлыя недѣли? -- спросилъ Павелъ.
   -- Да, мой милый, на цѣлыя недѣли путешествія днемъ и ночью.
   -- Если бы ты, Флой, была въ Индіи, -- сказалъ Павелъ, номолчавъ съ минуту, -- я бы... что бишь такое маменька сдѣлала?... все забываю.
   -- Полюбилъ бы меня, -- отвѣчала Флоренса.
   -- Не то, не то. Развѣ я не люблю тебя, Флой? Ахъ что, бишь такое? да, да -- если бы ты была въ Индіи, Флой, я бы умеръ безъ тебя.
   Флоренса поспѣшно бросила работу, опустила голову на подушку и стала ласкать его.
   -- И я бы умерла, -- сказала она, -- если бы тебя разлучили есо мной. Но зачѣмъ объ этомъ думать? Кажется, теперь тебѣ лучше?
   -- О, мнѣ теперь хорошо, очень хорошо! -- отвѣчалъ Павелъ. -- Ho я не объ этомъ думаю. У меня все не выходитъ изъ головы, что я умеръ бы отъ тоски, если бы тебя со мной не было.
   Въ другой разъ на томъ же мѣстѣ онъ заснулъ и спалъ спокойно долгое время; но вдругъ онъ пробудился, сѣлъ на подушку и началъ вслушиваться съ величайшимъ вниманіемъ.
   Флоренса спросила, что ему почудилось?
   -- Я хочу знать, -- отвѣчалъ онъ, иристально всматриваясь въ ея лицо, -- что оно говоритъ? Скажи мнѣ, Флоренса, что говоритъ море?
   Она отвѣчала, что это только шумятъ волны, и больше ничего.
   -- Охъ да, да, -- сказалъ онъ, -- волны шумятъ; но я знаю, что онѣ всегда говорятъ что-нибудь. Всегда говорятъ одно и то же морскія волны. A что такое тамъ надъ волнами?
   Онъ всталъ и поднялъ глаза на горизонтъ.
   Флоренса отвѣчала, что тамъ былъ противоположиый берегъ; но онъ сказалъ, что не объ этомъ думаетъ. Онъ думалъ о томъ, что было дальше, дальше, дальше!
   Такіе вопросы возобновлялись весьма часто. Случалось, среди живого разговора онъ вдругъ прерывалъ рѣчь и вслушивался внимательно въ таинственный говоръ морской волны; потомъ поднимался на ноги, и долго смотрѣлъ въ необозримую даль безпредѣльнаго горизонта.
  

Глава IX.

Бѣда съ деревяннымъ мичманомъ.

  
   Молодой Вальтеръ Гэй, надѣленный отъ природы порядочнымъ запасомъ романическихъ наклонностей, которыя, къ великому благополучію, не встрѣтили ни малѣйшаго препятствія въ своемъ развитіи подъ мирной кровлей старика Соломона, ни на минуту не выпускалъ изъ головы удивительнаго приключенія Флоренсы съ доброй бабушкой, и, подстрекаемый страстью къ чудесному, безпрестанно думалъ о немъ до той поры, пока, наконецъ, съ теченіемъ времени, оно сдѣлалось любимымъ, избалованнымъ чадомъ его живого й пылкаго воображенія. Особенно мечталъ онъ, и сладко мечталъ, о той незабвенной минутѣ, когда судьба такъ неожиданно сдѣлала его самого чуть не главнымъ дѣйствующимъ лицомъ въ этомъ достопамятномъ событіи.
   Дядя Соль и капитанъ Куттль своими тонкими намеками еще больше разгорячали кипучую фантазію молодаго человѣка. Эти достойные друзья каждое воскресенье считали непремѣнной обязанностью ненарокомъ потолковать о Ричардѣ Виттингтонѣ, объ этомъ знаменитомъ героѣ въ англійской исторіи, который, какъ извѣстно, поѣхалъ въ Индію безъ копейки въ карманѣ съ одной только кошкой, a воротился оттуда милліонеромъ, и о чудо изъ чудесъ! -- три раза былъ лордомъ-меромъ, начальникомъ и главнымъ членомъ городской думы! Къ довершенію очарованія, капитанъ Куттль промыслиль на толкучемъ рынкѣ древнѣйшее народное стихотвореніе очень замѣчательнаго содержанія, въ которомъ -- это весьма важно -- разсказывается не сказка, a достовѣрная быль о томъ, какъ одинъ молодой человѣкъ, угольщикъ ремесломъ, не болѣе, влюбился въ нѣкую красавицу, именемъ Пегги, a красавица почувствовала сердечное влеченіе къ угольщику, и какъ, наконецъ, молодые люди увѣнчали свою любовь законнымъ бракомъ, несмотря на многочисленныя препятствія со стороны отца красавицы, знаменитаго капитана ньюкэстльскаго корабля. Эта зажигательная исторія, имѣвшая, какъ видите, чрезвычайно близкое отношеніе къ Вальтеру и Флоренсѣ, приводила капитана Куттля въ самый яростный восторгъ во всѣ семейные праздники, и особенно въ день рожденія Вальтера. Въ этотъ торжественный день капитанъ Куттль уходилъ въ заднюю комнату, затягивалъ свою любимую пѣсенку, и одушевляясь постепенно, кричалъ, наконецъ, на всѣ возможные голоса, заливаясь самой громкой трелью при имени Пегги, которымъ, къ чести героини стихотворенія, оканчивался каждый куплетъ.
   Между тѣмъ самъ Вальтеръ, веселый, беззаботный, простодушный Вальтеръ, никакъ не думалъ отдавать себѣ отчета въ собственныхъ чувствахъ, да и не былъ способенъ къ такому анализу. Онъ очень полюбилъ набережную, гдѣ впервые встрѣтилъ Флоренсу, и улицы, гдѣ проходилъ съ нею, хотя, собственно говоря, замѣчательнаго въ нихъ ничего не было. Гадкіе башмаки, съ которыми столько было хлопотъ, онъ берегъ y себя въ комнатѣ и, сидя по вечерамъ на своей постели, рисовалъ отъ бездѣлья фантастическіе портреты доброй бабушки Должно также сказать, что послѣ этого достопамятнаго приключенія онъ сдѣлался повнимательнѣе къ своему костюму и въ досужее время не пропускалъ случая пройтись по улицѣ, гдѣ находился домъ м-ра Домби, въ надеждѣ встрѣтиться съ маленькой Флоренсой. Но всѣ эти чувствованія были совершенно невинны и не выходили за предѣлы дѣтской натуры. Флоренса очень миленькая дѣвочка, и разумѣется, пріятно было полюбоваться на хорошенькое личико. Флоренса беззащитна и слаба: мысль, что можно оказать ей покровительство и помощь -- весьма завлекательная мысль для юноши, сознающаго свою силу. Флоренса самое благородное маленькое созданіе въ свѣтѣ, и было истиннымъ наслажденіемъ видѣть, какъ озаряется ея личико искреннимъ и глубокимъ чувствомъ признательности. Флоренса была оставлена, забыта гордымъ отцомъ, и сердце Вальтера наполнялось живѣйшимъ участіемъ къ отверженному дитяти.
   Шесть или семь разъ въ годъ молодые люди встрѣчались на улицѣ и раскланивались. М-съ Виккемъ, знавшая подробности приключенія, не обращала вниманія на это знакомство, a миссъ Нипперъ, съ своей стороны, была очень рада такимъ встрѣчамъ: она читала въ глазахъ юноши необыкновенное выраженіе добродушія, и была увѣрена, что y него превосходное сердце.
   Такимъ образомъ, Вальтеръ вмѣсто того, чтобы забывать, или терять изъ виду свое знакомство съ Флоренсой, время отъ времени еще болѣе сближался съ нею. Удивительное начало этого знакомства и другія маленькія подробности, придавшія ему отличительный романическій характеръ, были въ глазахъ его прекраснымъ матеріаломъ для фантастическихъ картинъ, на которыхъ, разумѣется, Флоренса всегда стояла на первомъ планѣ. "Но что изъ всего этого выйдетъ, -- думалъ онъ? Ничего, рѣшительно ничего. Однако-жъ было бы не худо, если бы, тотчасъ же послѣ первой встрѣчи съ Флоренсой, я отправился куда-нибудь подальше, въ Индію, напримѣръ, и вступилъ бы въ службу на военномъ кораблѣ. Вотъ я дѣлаю чудеса храбрости, беру въ плѣнъ тысячи непріятелей, открываю неизвѣстные острова, обо мнѣ говорятъ въ парламентѣ, пишутъ въ журналахъ и газетахъ, и лѣтъ черезъ пять, много черезъ десять, Вальтеръ Гэй пріѣзжаетъ въ Лондонъ адмираломъ всѣхъ морскихъ флаговъ, или по крайней мѣрѣ капитаномъ перваго ранга, не менѣе. Флоренса будетъ тогда еще дѣвушкой -- и Боже мой! какою чудною дѣвушкой будетъ Флоренса! -- она увидитъ меня въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, въ блестящихъ эполетахъ, знаменитымъ и славнымъ, и -- будь y м-ра Домби галстухъ еще выше, цѣпочка еще длиннѣе, я оттягаю y него дочку, женюсь и торжественно повезу ее.... куда я ее повезу? ну, да на какой-нибудь изъ открытыхъ мною острововъ". Вальтеръ шелъ, по обыкновенію, очень скоро, когда строилъ эти воздушные замки. Но всѣ эти мечты разбивались въ дребезги о мѣдную доску конторы Домби и Сына, и когда капитанъ Куттль съ дядей Соломономъ затягивали свою вѣчную пѣсню о Ричардѣ Виттингтонѣ и капитанской дочкѣ, онъ болѣе чѣмъ когда-либо понималъ свое скромное положеніе въ купеческой конторѣ. Время тянулось день за днемъ, и Вальтеръ продолжалъ со всѣмъ усердіемъ и добросовѣстностью исполнять свою прозаическую должность, находя единственный отдыхъ въ построеніи великолѣпныхъ фантастическихъ замковъ, передъ которыми мечты Соломона и капитана Куттля были не болѣе, какъ скромными домиками. Въ пипчинскій періодъ онъ возмужалъ, но весьма немного, и, собственно говоря, все еще былъ такимъ же простодушнымъ и вѣтренымъ мальчикомъ, какимъ читатель встрѣтилъ его въ первый разъ со свѣчей въ рукахъ на темной лѣстницѣ въ погребъ, когда дядя Соломонъ отыскивалъ завѣтную мадеру.
   -- Что съ тобой, дядя Соль? -- сказалъ однажды Валыеръ, всматриваясь съ озабоченнымъ видомъ въ печальное лицо мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, -- ты сегодня ничего не ѣлъ и, кажется, твое здоровье очень разстроилось. Не сходить ли за докторомъ, дядюшка?
   . -- Докторъ не поможетъ, мой милый, -- отвѣчалъ дядя Соль, -- не сыскать ему для меня...
   -- Чего, дядюшка? покупателей?
   -- Да, да, -- возразилъ Соломонъ съ глубокимъ вздохомъ, -- покупатели пригодились бы.
   -- Ахъ, ты, Господи, твоя воля! -- вскричалъ Вальтеръ, опрокидывая блюдо съ супомъ, и ударяя рукою по столу, -- когда я вижу всѣхъ этихъ зѣвакъ, что каждый день цѣлыми дюжинами снуютъ передъ нашими окнами, меня такъ и забираетъ охота притащить кого-нибудь за шиворотъ въ магазинъ и заставить дружка отсчитать тысячи полторы чистоганомъ за свою покупку. Ну, чего ты смотришь, болванъ, -- продолжалъ Вальтеръ, обращаясь къ старому джентльмену съ напудренной головой, такъ, разумѣется, чтобы тотъ не слыхалъ. -- Выпучилъ глаза на телескопъ, да и стоитъ себѣ. Экая штука! Ты войди-ка любезный, да купи, a глаза-то, пожалуй, я за тебя выпучу.
   Но старый джентльменъ, удовлетворивъ любопытство, тихонько поплелся отъ магазина.
   -- Ушелъ, -- сказалъ Вальтеръ, -- ушелъ, болванъ! Вотъ тутъ и надѣйся на нихъ! Да только вотъ что, дядя... эй, послушай, дядюшка! -- прибавилъ Вальтеръ, видя, что старикъ закручинился и не обращаетъ на него вниманія -- унывать никакъ не должно, рѣшительно не должно. Что дѣлать? Посидимъ y моря и подождемъ погоды. Ужъ если придутъ заказы, такъ придетъ ихъ такая пропасть, что тебѣ ихъ въ вѣкъ не передѣлать.
   -- Да, мнѣ ихъ точно не передѣлать, мой другъ, -- съ горестью возразилъ Соломонъ, -- заказы придутъ, когда меня не будетъ въ этой лавкѣ.
   -- Да не тужи, сдѣлай милость, говорю я тебѣ, -- ну что толку, если станешь все хандрить. Эхъ ты, дядя Соль! Нѣтъ заказовъ, такъ и чортъ съ ними!
   Соломонъ старался принять веселый видъ, и улыбнулся, какъ могъ, взглянувъ черезъ столъ на своего племянника.
   -- Вѣдь особеннаго ничего не случилось. Не такъ ли, дядя Соль? -- продолжалъ Вальтеръ, облокачиваясь на чайный подносъ и нагибаясь къ старику, чтобы вызвать его на объясненіе, -- будь откровененъ со мной, дядюшка, не скрывай ничего, если сохрани Богъ встрѣтилась какая-нибудь непріятность.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, -- скороговоркой отвѣчалъ Соломонъ, -- все идетъ, какъ шло, ничего особеннаго, право, ничего! Встрѣтилась непріятность, говоришь ты: какая же непріятность?
   Вальтеръ съ величайшей недовѣрчивостью покачалъ головою.
   -- Поди ты, толкуй съ нимъ! -- сказалъ онъ, -- я его спрашиваю, a онъ меня! Послушай, дядя: когда я вижу тебя въ этой хандрѣ, мнѣ, право, становится и жалко и досадно, что я съ тобой живу.
   Старикъ Соль невольно открылъ глаза.
   -- Я не шучу, дядюшка. Нѣтъ на свѣтѣ человѣка счастливѣе меня, когда я съ тобой, и при всемъ томъ опять таки повторяю: мнѣ теперь и жалко и досадно, что я живу здѣсь. Вижу по всему, y тебя есть что-то на душѣ, a еще туда же вздумалъ притворяться. Эхъ, ты, дядя Соломонъ!
   -- Что дѣлать, мой милый? По временамъ, ты знаешь, я бываю очень скученъ, должно, какъ и всѣ старики.
   -- Знаешь ли, что я думаю? -- продолжалъ Вальтеръ, потрепавъ старика по плечу, -- если бы тутъ въ этой комнатѣ вмѣсто меня сидѣла добренькая, тепленькая старушка, твоя жена, разумѣется, твоя кроткая, смирная, ненаглядная сожительница, которая бы знала всѣ твои привычки и обычаи, ты бы вѣдь не былъ въ такой хандрѣ, дядя Соломонъ! И разливала бы она чай, и припоминала бы тебѣ старину, и затянула бы подчасъ пѣсенку про старинное житье-бытье... а? не такъ ли? Ну, a я что для тебя сдѣлаю? Ты знаешь, я люблю тебя, но все же я только племянникъ, ни больше, ни меньше, да еще вдобавокъ вѣтреный, легкомысленный мальчишка, которому нельзя и сказать о своемъ горѣ. Ну вотъ я вижу ты хандришь, и почему знать? можетъ быть, ужасная тоска давитъ тебя; a какъ тебѣ помочь? какъ утѣшить тебя? какъ?... закричалъ Вальтеръ, со всего размаху ударивъ по столу, такъ что блюдо слетѣло на полъ и разбилось въ дребезги.
   -- Валли, добрый мой Валли! -- сказалъ Соломонъ, -- если бы въ этой комнатѣ, на этомъ самомъ мѣстѣ лѣтъ за сорокъ съ небольшимъ сидѣла, какъ ты говоришь, ненаглядная моя сожительница, я никогда бы не любилъ ее такъ, какъ тебя, милое дитя мое!
   -- Знаю, дядюшка, -- возразилъ Вальтеръ, -- очень хорошо; но женѣ ты открылъ бы всѣ свои секреты, потому что она умѣла бы облегчить твою тоску; a я ничего, рѣшительно ничего не придумаю, хоть бы размозжить себѣ голову.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- сказалъ Соломонъ, -- что за секреты? y меня нѣтъ отъ тебя никакихъ секретовъ!
   -- Ну, такъ въ чемъ же дѣло, дядюшка? говори, разсказывай. Ну!
   Соломонъ Гильсъ еще разъ съ отчаяннымъ упрямствомъ началъ увѣрять, что ничего особеннаго не случилось. Вальтеръ, скрѣпивъ сердце, притворился убѣжденнымъ.
   -- Однако-жъ, дядя Соль, если сверхъ чаянія...
   -- Да говорю тебѣ, что ничего нѣтъ, рѣшительно ничего.
   -- Очень хорошо, -- сказалъ Вальтеръ, -- перестанемъ же толковать объ этомъ; мнѣ пора въ контору. Часа черезъ два я какъ-нибудь увернусь оттуда, и понавѣдаюсь, что ты станешь дѣлать. Только смотри, дядя Соль, если я узнаю, что ты меня обманулъ, такъ ужъ прошу не прогнѣваться: впередъ не повѣрю тебѣ ни на волосъ, и ужъ никогда ничего не буду говорить тебѣ о Каркерѣ младшемъ. Помни это, дядюшка Соломонъ!
   Соломонъ Гильсъ, въ знакъ согласія, улыбнулся и махнулъ рукой. Вальтеръ, перебирая въ головѣ всѣ возможныя, или правильнѣе, невозможныя средства къ обогащенію, побѣжалъ въ контору Домби и Сына съ озабоченнымъ видомъ и въ крайне невеселомъ расположеніи духа.
   Въ это время недалеко отъ Сити, на углу Архіерейской улицы, жилъ присяжный маклеръ и оцѣнщикъ, производившій торговлю подержанной мебелью, которая, какъ водится въ такихъ случаяхъ, разбросана была въ самомъ поэтическомъ безпорядкѣ по всѣмъ направленіямъ обширной лавки. Дюжины стульевъ прицѣплены были къ умывальникамъ, которые сами съ большимъ трудомъ держались за плечи буфетовъ, a буфеты, въ свою очередь, стояли на обѣденныхъ столахъ. Все это кувыркалось и таращилось въ разныя стороны съ удивительнымъ эффектомъ. Немного подальше на брачной постели, утвержденной на четырехъ столбахъ, дружелюбно красовались блюда, тарелки, стаканы, рюмки, бокалы, графины и другія принадлежности богатаго пира вмѣстѣ съ полдюжиной кочергъ и бальной лампой, готовой пролить нѣжнѣйшій свѣтъ любви и братской дружбы на всю веселую компанію. Рядъ оконныхъ гардинъ и великолѣпныхъ сторъ, насильственно разлученныхъ съ своими окнами, пріятнѣйшимъ образомъ драпировали баррикаду комодовъ, нагруженныхъ маленькими кружками изъ москательныхъ лавокъ, между тѣмъ какъ бездомный коврикъ, отторженный жестокой рукой отъ привычнаго паркета и преслѣдуемый въ своемъ несчастьи пронзительнымъ восточнымъ вѣтромъ, вздрагивалъ и свертывался въ глубочайшую меланхолію, и, казалось, изъявлялъ душевную симпатію къ раздирательнымъ жалобамъ фортепьяна, терявшаго каждый день по одной струнѣ, которая передъ послѣднимъ издыханіемъ стонала и выла отъ мучительныхъ предсмертныхъ страданій. Къ довершенію эффекта, м-ръ Брогли накопилъ въ своей лавкѣ цѣлую коллекцію стѣнныхъ часовъ различной цѣнности и доброты, но вообще съ вѣрнѣйшимъ ходомъ, хотя теперь ихъ стрѣлки остановилисъ, по-видимому, на вѣчныя времена вмѣстѣ съ финансовыми обстоятельствами своихъ прежнихъ хозяевъ, потерявшихъ за одно съ часами и свои дорогія зеркала, которыя теперь въ лавкѣ барышника безсовѣстно отражали со всѣхъ сторонъ ихъ банкротство и разореніе.
   Самъ м-ръ Брогли былъ мокроглазый, розолицый, жестковолосый, весьма дюжій мужчина, надѣленный отъ природы значительнымъ запасомъ расторопности и смѣтливости, столь необходимыхъ при его гуманическихъ занятіяхъ. Какъ Марій на развалинахъ Карѳагена, возсѣдалъ онъ на развалинахъ чужого счастья, очень веселый и довольный судьбой, неизмѣнно къ нему благосклонной во всѣхъ начинаніяхъ и предпріятіяхъ. По временамъ онъ заглядывалъ въ лавку Соломона понавѣдаться насчетъ дѣлишекъ многоуважаемаго мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, и Вальтеръ вообще зналъ его довольно, чтобы раскланиваться съ нимъ при встрѣчѣ на улицахъ. Знакомство съ маклеромъ самого Соломона Гильса тоже не простиралось далѣе этой шапочной дружбы, и потому Вальтеръ былъ оченъ изумленъ, когда, вѣрный своему обѣщанію, забѣжалъ изъ конторы въ лавку и увидѣлъ м-ра Брогли; глубокомысленно сидящаго въ гостиной съ руками въ карманахъ.
   -- Здравствуй, дядя Соль! -- сказалъ Вальтеръ, -- какъ ты теперь себя чувствуешь?
   Старикъ неподвижно сидѣлъ на противоположной сторонѣ стола съ очками на глазахъ (а не на лбу, какъ обыкновенно) и въ глубокомъ раздумьи. При входѣ племянника, онъ приподнялъ голову и безмолвно указалъ на маклера. Вальтеръ оторопѣлъ.
   -- У васъ дѣла съ моимъ дядей, сэръ? -- спросилъ онѣ, едва переводя духъ.
   -- Не безпокойтесь, важнаго ничего нѣтъ, -- отвѣчалъ м-ръ Брогли.
   Вальтеръ въ безмолвномъ изумленіи смотрѣлъ на маклера и на дядю.
   -- Вотъ видите ли, -- сказалъ м-ръ Брогли, -- за вашимъ дядюшкой небольшой должокъ, триста семьдесятъ фунтовъ стерлинговъ съ небольшимъ. Срокъ-то, знаете, прошелъ, и y меня документецъ. Надо съ вашего позволенія вступить во владѣніе.
   -- Во владѣніе! -- вскричалъ Вальтеръ, поводя глазами вокругъ комнаты,
   -- Да, -- чжазалъ м-ръ Брогли вкрадчивымъ голосомъ, бросая дружелюбные взоры, -- вы не безпокойтесь, пожалуйста. Мы сдѣлаемъ теперь опись этимъ вещицамъ, и больше ничего; сами сдѣлаемъ, полюбовно и безъ шуму. Вы видите, я пришелъ безъ полиціи -- зачѣмъ намъ полиція? обойдемся и безъ нея. Вы меня знаете.
   -- Ахъ, дядюшка! -- пролепеталъ Вальтеръ.
   -- Милый Валли! -- сказалъ дядя, -- первый разъ Богъ послалъ на меня такое несчастье, a я уже старткъ и всю жизнь прожилъ честно.
   Съ этими словами онъ сбросилъ очки, потому что безполезно было скрывать свое волненіе, закрылъ рукой глаза и заплакалъ навзрыдъ, проливая слезы на свой кофейный жилетъ. Вальтеръ, въ свою очередь, первый разъ въ жизни увидѣлъ ужасающую картину рыдающаго старика. Онъ оцѣпенѣлъ и долго не могь произнести ни одного слова.
   -- Дядюшка, милый дядюшка! -- проговорилъ онъ, наконецъ. -- Не плачь, о, Бога ради, не плачь! успокойся! -- м-ръ Брогли, что мнѣ дѣлать?
   -- Я бы совѣтовалъ вамъ, -- сказалъ м-ръ Брогли, -- пріискать какого-нибудь пріятеля и переговорить сь нимъ.
   -- Именно такъ! -- вскричалъ Вальтеръ, ухватившись за эту мысль, какъ за послѣднюю надежду, -- благодарю васъ, сэръ. Дядюшка, я сію минуту побѣгу къ капитану Куттлю и мигомъ ворочусь назадъ. A вы, г. маклеръ, поберегите старика, сдѣлайте милость; утѣшьте его, какъ можете. Не отчаивайся, дядюшка! Богъ дастъ, все сойдетъ съ рукъ.
   Съ этими словами Вальтеръ, не слушая больше старика, опрометью бросился изъ комнаты и, забѣжавъ на минуту въ контору извиниться, подъ предлогомъ внезапной дядиной болѣзни, помчался во всю прыть къ жилищу капитана Куттля.
   Всѣ предметы въ глазахъ его приняли иной видъ, когда онъ бѣжалъ по шумнымъ улицамъ города. Телѣги, омнибусы, дороги, кареты, дилижансы, пѣшеходы, -- все это двигалось, толкалось, шумѣло, какъ и всегда; но бѣда, обрушившаяся на деревяннаго мичмана, представляла эти предметы въ какомъ-то странномъ и новомъ свѣтѣ. Дома и магазины были вовсе не то, что прежде, и Вальтеръ читалъ на стѣнахъ огромныя буквы маклерскаго документа. М-ръ Брогли угораздился со своимъ обвинительнымъ актомъ взгромоздиться на самыя церкви, потому-что главы ихъ поднимались къ облакамъ съ какимъ-то необыкновеннымъ видомъ. Самый горизонтъ удивительно измѣнился, не отъ облаковъ, разумѣется, a вслѣдствіе судебной описи имущества въ магазинѣ мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ.
   Капитанъ Куттль жилъ на краю небольшого канала, подлѣ индійскихъ доковъ, гдѣ находился подъемный мостъ, открывавшійся по временамъ для проведенія кораблей и барокъ съ различнымъ грузомъ. Постепенный переходъ отъ земли къ водѣ, по мѣрѣ приближенія къ резиденціи капитана Куттля, былъ довольно любопытенъ. Перспектива начиналась разноцвѣтными трактирными флагами, за которыми непосредственно слѣдовали платяныя лавки съ матросскими рубахами, куртками, шляпами, парусинными панталонами. Немного подальше выставлялись кузницы, гдѣ неутомимый громадный молотокъ отъ утра до ночи колотилъ раскаленное желѣзо, выдѣлывая якоря и цѣпные канаты. Затѣмъ слѣдовалъ рядъ домовъ съ флюгеромъ надъ мачтами и вывѣсками, возвѣщавшими о продажѣ турецкихъ бобовъ, затѣмъ канавы, затѣмъ мельницы, затѣмъ опять канавы, a затѣмъ невообразимыя скопища грязной воды, запруженной кораблями. Потомъ въ воздухѣ распространялось благоуханіе отъ сырыхъ щепокъ, и всякое торговое движеніе поглощалось мачтами, веслами, дѣланіемъ блоковъ, стройкою лодокъ. Потомъ, почва становилась болотистою и почти непроходимою. Потомъ, обоняніе уже исключительно наслаждалось запахомъ рому и сахару. Потомъ, прямо передъ вашими глазами, во всей красотѣ открывалась резиденція капитана Куттля, вмѣстѣ бельэтажъ и нижній этажъ.
   Капитанъ принадлежалъ къ разряду тѣхъ вѣчнонеизмѣнныхъ, какъ-будто выстроганныхъ изъ дерева мужчинъ, которыхъ при самомъ пылкомъ воображеніи невозможно представлять себѣ отдѣльно безъ какой-нибудь частицы въ ихъ обыкновенномъ костюмѣ. Когда Вальтеръ постучался y дверей, капитанъ выставилъ изъ окошка голову и закричалъ: "Здорово, любезный!". На немъ была вылощенная клеенчатая шляпа и всегдашній синій балахонъ, изъ подъ котораго, на подобіе паруса, выставлялись толстые высокіе воротники его рубашки. Все, какъ обыкновенно. Въ этомъ костюмѣ Вальтеръ, между милліонами разнообразныхъ фигуръ, мигомъ различилъ бы капитана Куттля, какъ рѣдкую заморскую птицу, y которой всегда одинаковыя перья.
   -- Послушай-ка, Валли, -- сказалъ капитанъ Куттль, -- ты постучись еще, и погоди немножко. Сегодня, сегодня, видишь ты, моютъ бѣлье. Стукни хорошенько.
   И нетерпѣливый юноша стукнулъ такъ, какъ, вѣроятно, еще никто не стучался въ скромную дверь капитанской квартиры.
   -- Это уже черезчуръ! -- сказалъ Куттль, и тотчасъ же спряталъ голову, какъ будто ожидалъ бури..
   Ожиданіе основательное. Черезъ минуту въ судорожномъ волненіи прибѣжала къ дверямъ степенная вдовица съ рукавами, засученными по плечи, вся въ мыльной пѣнѣ и съ передникомъ, забрызганнымъ горячей водой. Не обращая вниманія на Вальтера, она оглядѣла сперва дверной молотокъ, и потомъ, осматривая юношу съ ногъ до головы, проговорила, что не надивится, какъ молотокъ еще цѣлъ.
   -- Капитанъ Куттль y себя, -- сказалъ Вальтеръ съ примирительной улыбкой, -- я его видѣлъ.
   -- Право? -- возразила интересная вдовица, -- вы его видѣли?
   -- Я даже говорилъ съ нимъ, -- сказалъ Вальтеръ, торопясь объясненіемъ.
   -- Даже говорили съ нимъ -- возразила вдовица. -- Вотъ какъ! Потрудитесь же засвидѣтельствовать капитану почтеніе отъ м-съ Макъ Стингеръ и скажите, что если ему угодно разговаривать съ гостями изъ окошка, такъ я покорнѣйше прошу его впередъ самому отворять двери.
   М-съ Макъ Стингеръ говорила громко и вслушивалась, не будетъ ли какихъ замѣчаній или возраженій изъ ближайшаго окна.
   -- Исполню ваше порученіе, -- сказалъ Вальтеръ, -- только благоволите впустить меня, сударыня.
   Входъ былъ загороженъ деревяннымъ запоромъ, и Вальтеръ не осмѣливался перескочить, изъ опасенія еще болѣе раздосадовать степенную вдовушку.
   -- Если вы, сударь, осмѣлились разбивать дверь, -- сказала м-съ Макъ Стингеръ гнѣвнымъ и пронзительнымъ тономъ, -- вамъ ничего не стоитъ перепрыгнуть черезъ запоръ.
   Вальтеръ принялъ эту выходку за позволеніе войти и немедленно перескочилъ. M-съ Макъ Стингеръ пришла въ величайшее негодованіе и разразилась страшнымъ вопросомъ: давно ли законы разрѣшили оскорблять домъ свободной англичанки, и кто далъ позволеніе всякой сволочи врываться въ ея жилище? Но Вальтеръ уже не считалъ нужнымъ разрѣшать эти недоумѣнія, и, пробираясь по лѣстницѣ черезъ искусственный, туманъ, образовавшійся отъ испареній щелоку и горячей воды, вбѣжалъ въ комнату капитана Куттля и нашелъ этого джентльмена въ засадѣ передъ дверью.
   -- Никогда не былъ ей долженъ ни одной копейки, -- проговорилъ тихонько капитанъ Куттль, -- да еще сколько сдѣлалъ добра и ей и дѣтямъ! Лисица непутная!
   -- Я бы на вашемъ мѣстѣ перемѣнилъ квартиру, -- сказалъ Вальтеръ.
   -- Нельзя, нельзя, -- возразилъ капитанъ, -- она отыскала бы меня на днѣ океана. -- Садись, Вальтеръ. Какъ поживаетъ Соломонъ?
   Капитанъ, не снимая шляпы, принялся за свой обѣдъ, состоявшій изъ холодной баранины, бутылки портера и варенаго картофеля, который онъ обыкновенно приготовлялъ самъ на плитѣ въ большой кастрюлѣ, откуда, по мѣрѣ надобности, вытаскивалъ, по одной штукѣ. Передъ обѣдомъ онъ отвинчивалъ свой желѣзный крюкъ, и вмѣсто него придѣлывалъ къ черенку свой столовый ножикъ, которымъ теперь началъ лупить одну картофелину для Вальтера. Его комнаты, сильно пропитанныя табачнымъ запахомъ, были очень невелики, но довольно уютны, a порядокъ въ мебели былъ такого рода, какъ будто за полчаса передъ этимъ происходило землетрясеніе.
   -- Какъ поживаетъ Соломонъ? -- снросилъ капитанъ.
   При этомъ повторенномъ вопросѣ Вальтеръ живо представилъ цѣль своего посѣщенія и заплакалъ навзрыдъ.
   -- Ахъ, капитанъ Куттль! -- сказалъ онъ, . едва переводя духъ.
   Никакое перо не опишетъ ужаснаго испуга Куттля. Онъ бросилъ картофель, вилку, -- бросилъ бы, разумѣется ножикъ, если бы могъ, -- и съ неописаннымъ испугомъ смотрѣлъ на молодого человѣка, какъ будто Вальтеръ принесъ ему вѣсть о всеобщемъ разрушеніи Сити, какъ будто страшная бездна поглотила его стараго друга вмѣстѣ съ кофейнымъ камзоломъ, свѣтлыми пуговицами, хронометромъ, очками, со всѣмъ магазиномъ.
   Но когда Вальтеръ объяснилъ дѣло, Куттль, послѣ минутнаго размышленія, вскочилъ со стула и заметался во всѣ стороны съ необыкновенной торопливостью. Онъ открылъ комодъ, стащилъ съ верхней полки жестяную чайницу, и, высыпавъ оттуда весь запасъ наличныхъ денегъ -- тринадцать фунтовъ стерлинговъ съ полкроной, положилъ ихъ въ огромный карманъ своего синяго сюртука, и потомъ въ это же влагалище засунулъ вынутыя изъ шкатулки двѣ чайныя ложки, серебрянные щипчики и огромные серебрянные часы, которые напередъ осмотрѣлъ съ большимъ вниманіемъ, чтобы опредѣлить ихъ настоящую цѣнность. Сдѣлавъ всѣ эти приготовленія, онъ привинтилъ неизбѣжный крюкъ къ правой рукѣ, схватилъ свою толстую сучковатую палку и попросилъ Вальтера идти.
   Но, несмотря на чрезвычайную хлопотливость, капитанъ вспомнилъ, наконецъ, что м-съ Макъ Стингеръ, вѣроятно, дожидается его внизу для нѣкоторыхъ объясненій. Пораженный этой мыслью, онъ въ нерѣшимости подошелъ къ отворенному окну и, казалось, разсуждалъ: не лучше ли прямо выпрыгнуть на мостовую, чѣмъ наткнуться въ дверяхъ на своего ужаснаго врага. Однако-жъ, постоявъ немного, онъ выдумалъ весьма замысловатую хитрость.
   -- Послушай-ка, Валли, -- сказалъ кадитанъ, -- ты ступай впередъ, мой другъ, и спускаясь съ лѣстницы, закричи погромче: "Прощайте, капитанъ Куттль!" да затвори дверь. Потомъ остановись на улицѣ за угломъ и подожди меня. Я мигомъ выйду.
   Успѣхъ этой стратагемы основывался на предварительномъ изученіи непріятельской тактики. Когда Вальтеръ сходилъ съ лѣстницы, м-съ Макъ Стингеръ дѣйствительно невидимкой подкралась изъ кухни, но не видя, сверхъ ожиданія, своего жильца, удовольствовалась намекомъ на неучтивый стукъ въ двери, и опять юркнула въ свою засаду.
   Прошло минутъ пять, прежде, чѣмъ Куттль отважился на тайное бѣгство, и Вальтеръ уже начиналъ выходить изъ терпѣнія, не видя никакихъ признаковъ лощеной шляпы. Наконецъ, храбрый воинъ вдругь, съ быстротой бомбы, выскочилъ изъ дверей, зашагалъ форсированнымъ маршемъ, и ни разу не оглидываясь назадъ, ободрился совершеннѣйшимъ образомъ, только когда подошелъ къ Вальтеру, и даже затянулъ какую-то пѣсню.
   -- Ну что, Валли, -- спросилъ, наконецъ, капитанъ, когда они удалились на значительное разстояніе отъ квартиры, -- дядя Соль, я думаю, того...
   -- Ахъ, если бы видѣли его нынѣшнимъ утромъ! -- отвѣчалъ Вальтеръ. -- Никогда мнѣ не забыть этой ужасной сцены. Я боюсь...
   -- Живѣй, Валли, живѣй! -- возразилъ капитанъ, ускоряя шаги. -- Всегда такъ поступай, дружочекъ мой, и долголѣтень будешь на земли. Справься, какъ объ этомъ сказано въ Писаніи.
   Капитанъ Куттль, слишкомъ занятый собственными мыслями о Соломонѣ Гильсѣ и, быть можетъ, нѣкоторыми размышленіями насчетъ послѣдняго бѣгства, не привелъ болѣе ни одной цитаты для улучшенія нравственности молодого Вальтера. Во всю дорогу они не обмѣнялись ни однимъ словцомъ, пока, наконецъ, подошли къ деревянному мичману, обозрѣвавшему, казалось, черезъ свой телескопъ весь горизонтъ въ надеждѣ отыскать друга-спасителя, который бы вывелъ его изъ напасти.
   -- Гильсъ! -- вскричалъ капитанъ, поспѣшно вбѣжавъ въ комнату и нѣжно пожимая руку печальнаго друга, -- держи голову прямо на вѣтеръ, и мы пойдемъ на проломъ. Все, что могу сказать тебѣ, дружище, -- продолжалъ капитанъ торжественнымъ тономъ, какъ философъ, которому удалось наконецъ привести въ ясность одно изъ главнѣйшихъ правилъ человѣческой мудрости, -- такъ это одно: держи голову прямо противъ вѣтра, и мы полетимъ на проломъ.
   Старикъ Соль, въ свою очередь, крѣпко пожалъ руку добраго пріятеля, и благодарилъ за совѣтъ.
   Тогда капитанъ Куттль съ подобающей важностью выгрузилъ изъ кармана пару чайныхъ ложекъ, сахарные щипчики, серебряные часы и наличныя деньги. Положивъ все это на столъ, онъ съ гордымъ и самонадѣяннымъ видомъ обратился къ м-ру Брогли.
   -- Ну, что вы теперь скажете, господинъ маклеръ и присяжный оцѣнщикъ?
   -- Неужели вы серьезно думаете, сэръ, возразилъ маклеръ, -- что весь этотъ хламъ теперь годится на что-нибудь?
   -- Почему же нѣтъ?
   -- Да потому, что вашъ почтенный другь долженъ слишкомъ триста семьдесятъ фунтовъ стерлинговъ.
   -- Экая штука! -- возразилъ капитанъ, струхнувъ порядкомъ при такомъ огромномъ счетѣ, -- триста фунтовъ! Да вѣдь и это чего-нибудь стоитъ. Всякая рыба хороша, коль на уду пошла, говоритъ пословица.
   -- Есть еще пословица, капитанъ, получше этой, возразилъ присяжный оцѣнщикъ, -- курица не птица, карась не рыба, олово не деньги.
   Эта философія сразила наповалъ капитана. Поглядѣвъ на страшнаго противника, какъ на Мефистофеля, онъ безмолвно прошелся по комнатѣ, и, махнувъ рукою, отозвалъ въ сторону мастера морскихъ инструментовъ.
   -- Гильсъ! -- сказалъ капитанъ, -- какъ это тебя угораздило попасть въ такой просакъ? Кто настоящій кредиторъ?
   -- Молчи, молчи! -- возразилъ старикъ. -- Пойдемъ сюда. Надо быть скромнѣе передъ Валыеромъ. Это, видишь ты, поручительство за его отца, старинное поручительство. Я уже таки довольно выплатилъ, Недъ; но теперь пришли худыя времена, и силъ моихъ не хватаетъ. Сказать правду, я все это предвидѣлъ, да что прикажешь дѣлать? Ради Бога, ни слова передъ Вальтеромъ. Ни гу-гу?
   -- Да вѣдь y тебя, казалось, были деньжонки? -- прошепталъ капитанъ.
   -- Ну да, да, -- отвѣчалъ старикъ Соль, опуская руки въ карманы и сдавливая свой валлійскій парикъ, какъ будто выжималъ оттуда золото, -- я скопилъ-таки малую толику, но изъ этой суммы, милый Недъ, нельзя взять ни полушки. Я, видишь ты, старѣлъ и отсталъ отъ времени, a Вальтеру нужны деньги. Вѣдь ему не по міру идти, когда я умру. Нѣтъ, объ этихъ деньгахъ ни полслова. Все равно, какъ бы ихъ и не было. Да y меня таки и нѣтъ ихъ. Что я заврался, старый дуракъ? Гдѣ y меня деньги? гдѣ?
   И онъ дико повелъ глазами вокругъ комнаты, какъ полоумный скряга, который совершенно забылъ, куда запряталъ свои деньги. Въ самомъ дѣлѣ, капитанъ начиналъ думать, что пріятель его того и гляди полѣзетъ въ трубу или въ погребъ и вытащитъ оттуда нѣсколько фунтовъ золота и серебра, но Соломонъ Гильсъ выдумалъ другую штуку.
   -- Я отсталъ отъ времени, любезный другъ, -- скаалъ онъ, -- далеко отсталъ. Поздно, да и не къ чему догонять его. Продамъ всѣ вещи, выплачу долгъ, да и пойду куда-нибудь положить свои старыя кости. Духъ мой ослабѣлъ, силы меня остаили, и я чувствую, что начинаю выживать изъ ума. Лучше все покончить разомъ... и баста! Пусть его возьметъ инструменты, возьметъ и его, -- съ усиліемъ проговорилъ старикъ, указывая на деревяннаго мичмана, -- видно, прошли наши красные дни. A и то сказать, пожили довольно; пора костямъ на мѣсто.
   -- Полно, дружище, полно! -- сказалъ капитанъ, -- На кого-жъ ты Вальтера-то оставишь? забылъ? Посиди тутъ, Соломонь, a я за тебя подумаю... Ахъ, чортъ побери, не сталъ бы я долго думать, если бы пансіонъ былъ побольше. Дѣло вотъ въ чемъ, скажу я тебѣ: держи голову прямо на вѣтеръ, и все пойдетъ, какъ по маслу.
   Старикъ Соль поблагодарилъ его отъ всего сердца и прислонился головой къ камину.
   Капитанъ Куттль скорымъ шагомъ и съ самымъ рѣшительнымъ видомъ началъ маршировать по комнатѣ, опустивъ густыя брови до самаго носа и заложивъ лѣвую руку назадъ. Вальтеръ притаилъ дыханіе и не смѣлъ пошевелиться, изъ опасенія остановить потокъ глубокихъ размышленій. Напротивъ, м-ръ Брогли, не считая нужнымъ церемониться съ почтенной компаніею, преспокойно разгуливалъ по всѣмъ направленіямъ магазина, и, насвистывая какую-то веселую мелодію, заглядывалъ въ телескопы, барометры, ощупывалъ компасы, магнитныя стрѣлки, и вообще старался показать видъ человѣка, въ совершенствѣ знакомаго съ устройствомъ и употребленіемъ всѣхъ этихъ инструментовъ,
   -- Валли! -- воскликнулъ, наконецъ, Куттль, -- теперь я знаю, что дѣлать.
   -- Неужели? -- вскричалъ Вальтеръ съ величайшимъ одушевленіемъ.
   -- Поди-ка сюда, любезный, -- продолжалъ капитанъ. -- Магазинъ одно обезпеченіе; мои вещи -- другое. Твой адмиралъ дастъ намъ денегъ.
   -- Кто, м-ръ Домби? -- спросилъ Вальтеръ, поблѣднѣвъ, какъ полотно.
   Капитанъ съ важностью кивнулъ головой, и, указывая на Соломона Гильса, продолжалъ:
   -- Взгляни-ка на него, любезный; пристальнѣе взгляни. На немъ лица нѣть. Если продать всѣ эти вещи, онъ умеръ непремѣнно -- я его знаю. Мы должны перепробовать всѣ средства и, теперь тебѣ надо ухватиться...
   -- За м-ра Домби! Ахъ, Боже мой! -- воскликнулъ Вальтеръ.
   -- Ты прежде всего сбѣгай въ контору, и справься, тамъ ли онъ, -- сказалъ капитанъ, толкая въ спину озадаченнаго юношу. -- Живѣй!
   Взглядъ на дядю окончательно убѣдилъ молодого человѣка въ необходимости слѣпого повиновенія капитанской командѣ. Онъ побѣжалъ со всѣхъ ногъ, и чрезъ нѣсколько минутъ воротился съ печальнымъ извѣстіемъ, что м-ра Домби нѣтъ ни дома, ни въ конторѣ. Была суббота, и онъ уѣхалъ въ Брайтонъ.
   -- Вотъ что, Валли! -- сказалъ капитанъ, по-видимому, приготовившій себя къ этому извѣстію. -- Мы поѣдемъ въ Брайтонъ. Я самъ провожу, и, если нужно, представлю тебя твоему адмиралу. Мы поѣдемъ послѣ обѣда въ первомъ дилижансѣ.
   При всемъ уваженіи къ личнымъ достоинствамъ капитана Куттля, Вальтеръ видѣлъ на этотъ разъ настоятельную необходимость отказаться отъ его обязательныхъ услугъ, думая, не безъ основанія, что м-ръ Домби, грозный и страшный Домби, не могъ придать большого вѣса рекомендаціи добраго моряка. Тѣмъ не менѣе, молодой человѣкъ удержался отъ всякаго намека на неумѣстность такой выходки, потому что самъ капитанъ былъ о себѣ совершенно противныхъ мыслей и, вѣроятно, счелъ бы непростительной дерзостью, если бы молокососъ въ настоящемъ случаѣ вздумалъ ему указывать. Простившись на скорую руку съ Соломономъ Гильсомъ, капитанъ Куттль опять сложилъ въ свой карманъ наличныя деньги, ложечки, щипчики и серебряные часы -- съ очевиднымъ намѣреніемъ, какъ съ ужасомъ думалъ Вальтеръ, произвести этими вещицами оглушительное впечатлѣніе на м-ра Домби -- и немедленно побѣжалъ къ дилижансу, безпрестанно повторяя на дорогѣ, что онъ ни на мииуту не покинетъ своего Валли.
  

Глава X.

Послѣдствія бѣды съ деревяннымъ мичманомъ.

  
   Часто и долго съ безпримѣрнымъ усердіемъ майоръ Багстокъ производилъ на Княгининомъ Лугу наблюденія надъ маленькимъ Павломъ черезъ свою д_в_у_х_с_т_в_о_л_ь_н_у_ю т_р_у_б_у. Коренной туземецъ, вступившій для этой цѣли въ дружескія сношенія съ горничной миссъ Токсъ, доставлялъ своему барину ежедневные, еженедѣльные и ежемѣсячные рапорты относительно разныхъ разностей, происходившихъ въ скромномъ жилищѣ спѣсивой сосѣдки. Плодомъ всѣхъ этихъ разысканій было твердое намѣреніе познакомиться съ м-ромъ Домби, и ужъ, конечно, старичина Джой, если нужно, могъ завязать знакомство съ самимъ чортомъ.
   Миссъ Токсъ постоянно держала себя весьма осторожно и холодно уклонялась отъ всякихъ объясненій, когда храбрый воинъ съ обыкновеннымь лукавствомъ намекалъ ей о своемъ планѣ. Несмотря, однако-жъ на врожденную хитрость и чудную изобрѣтательность, онъ не видѣлъ никакихъ средствъ привести въ исполненіе коварный замыселъ, и рѣшился нѣкоторымъ образомъ оставить его на произволъ случая, который, какъ говорилъ майоръ въ клубѣ, былъ покорнѣйшимъ слугою старикашки Джоза съ той поры, какъ старшій братъ его умеръ въ Вестъ-Индіи отъ желтой горячки.
   Дѣйствительно, п_о_к_о_р_н_ы_й с_л_у_г_а хотя нескоро, но и на этотъ разъ не измѣнилъ своему господину. Когда коренной туземецъ въ одно прекрасное утро отрапортовалъ, что миссъ Токсъ отлучилась въ Брайтонъ по дѣламъ м-ра Домби, душой майора внезапно овладѣло нѣжнѣйшее воспоминаніе о закадычномъ другѣ Билѣ Байтерстонѣ, который письмомъ изъ Бенгаліи просилъ навѣщать по временамъ его единственнаго сына въ Брайтонѣ. Когда черный герольдъ возвѣстилъ, что Павелъ проживаетъ съ сестрой y м-съ Пипчинъ, майоръ увидѣлъ безподобный случай войти въ пріятельскія сношенія со всей фамиліей богатаго негоціанта, и тутъ же обратилъ отеческій взоръ на байтерстоново письмо, о которомъ прежде ни разу не подумалъ; но, къ несчастью, въ эту самую минуту, сверхъ всякаго ожиданія, съ нимъ сдѣлался ужасный подагрическій пароксизмъ, и онъ пришелъ въ такое яростное бѣшенство, что схватилъ подножную скамейку и со всего размаху пустилъ ее въ бѣднаго туземца, угрожая убить бездѣльника, если впередъ онъ будетъ столько же неисправенъ, хотя, собственно говоря, на этотъ разъ онъ заслуживалъ щедрой награды за вѣрнѣйшую службу.
   Въ первую же субботу майоръ Багстокъ, освобожденный отъ подагры, летѣлъ въ Брайтонъ въ сопровожденіи кореннаго туземца. Во всю дорогу онъ безъ умолку толковалъ самъ съ собою о миссъ Токсъ, и заранѣе поздравлялъ себя съ побѣдой надъ знаменитымъ другомъ, изъ-за котораго его оставили и которому миссъ Токсъ придавала столько таинственности.
   -- Что, сударыня, много взяли, много? -- говорилъ майоръ, надуваясь изо всѣхъ силъ, для выраженія удовлетворенной мести. -- Вы хотѣли дать отставку старичинѣ Джою: не удастся вамъ, матушка, не удастся. Старикашка Джозъ еще живъ, сударыня, живъ онъ, чортъ побери, и держитъ ухо востро. Вамъ не провести его, сударыня. Старина Джой смотритъ во всѣ глаза, и теперь-то вы узнаете, теперь-то увидите, какова y него грудь, каково y него сердце. Жестокъ онъ, матушка, ой, ой, какъ жестокъ старичина Джозефъ. Да-съ, жестокъ и чертовски хитеръ.
   И дѣйствительно, молодой Байтерстонъ нашелъ майора чрезвычайно жестокимъ, когда тотъ, по пріѣздѣ въ Брайтонъ вывелъ его на прогулку. Онъ держалъ вверхъ и внизъ свое лицо, очень похожее на стильтонскій сыръ, выпучивалъ немилосерднымъ образомъ свои раковые глаза и, казалось, не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на молодого Байтерстона. Было ясно, что онъ отыскивалъ м-ра Домби съ его дѣтьми.
   Получивъ на этотъ счетъ предварительныя свѣдѣнія огь м-съ Пипчинъ, майоръ скоро завидѣлъ вдали Павла и Флоренсу съ величавымъ джентльменомъ, въ которомъ, разумѣется, не трудно было угадать ихъ отца. Онъ полетѣлъ къ нимъ на всѣхъ парусахъ и втолкнулъ молодого Байтерстона въ самую середину маленькой эскадры, такъ, что бѣдный мученикъ м-съ Пипчинъ поневолѣ долженъ былъ вступить въ разговоръ съ своими товарищами. Майоръ остановился, и любуясь на дѣтей, съ изумленіемъ припомнилъ, что онъ, кажется, имѣлъ удовольствіе ихъ видѣть и говорить съ ними на Княгининомъ Лугу y своей добрѣйшей сосѣдки миссъ Токсъ. При этомъ онъ очень кстати замѣтилъ, что Павелъ чертовски умный мальчикъ и спросилъ, помнитъ ли онъ своего стараго друга, Джозъ Багстока, майора; но не дожидаясь отвѣта, тотчасъ же обратился къ м-ру Домби.
   -- Мнѣ бы надобно прежде всего вамъ засвидѣтельствовать мое глубокое почтеніе, сэръ, но что же прикажете дѣлать? мой маленькій другъ дѣлаетъ изъ меня настоящаго ребенка. Старый солдатъ, сэръ, майоръ Багстокъ, къ вашимъ услугамъ, не стыдится въ этомъ признаться, особенно передъ вами, сэръ, счастливѣйшимъ изъ отцовъ.
   Здѣсь майоръ снялъ шляпу и отвѣсилъ низкій поклонъ.
   -- Чертъ меня побери, -- вскричалъ онъ потомъ съ величайшимъ воодушевленіемъ, -- я завидую вамъ, сэръ, чрезвычайно завидую. -- Тутъ онъ какъ-будто одумался и прибавилъ: -- извините стараго солдата за вольное обращеніе.
   М-ръ Домби просилъ не безпокоиться.
   -- Старый служака, сэрь, -- продолжалъ майоръ, -- окуренный дымомъ, закаленный въ бою, обожженный солнцемъ, избитый временемъ, дряхлый инвалидный песъ, майоръ Багстокъ, сэръ, смѣетъ надѣяться, что его не осудитъ такой почтенный, именитый мужъ, какъ м-ръ Домби. Я, конечно, имѣю счастье говорить съ мромъ Домби?
   -- Точно такъ. Имѣю честь рекомендоваться недостойнымъ представителемъ этой фамиліи, господинъ майоръ, -- смиренно отвѣчалъ м-ръ Домби.
   -- Фамилія, охъ, какая фамилія! -- сказалъ майоръ, -- Домби -- именитые люди во всей Англіи! Это, сэръ, скажу я вамъ, такая фамилія, которую знаютъ и съ почтеніемъ призносятъ во всѣхъ англійскихъ колоніяхъ. Да, сэръ, Домби -- именитые люди: это берусь я вамъ доказать письменно, даже печатно, коль хотите. О, сэръ, y меня бойкое перо: я все докажу. Фамилія Домби -- великая фамилія, которую должно произносить не иначе какъ съ уваженіемъ и гордостью. Джозефъ Багстокъ не льститъ, сэръ, да и не умѣетъ льстить. Его королевское высочество герцогь йоркскій не разъ изволилъ говорить, что майоръ Джозъ прямой человѣкъ, никогда не льститъ и при всякомъ случаѣ говоритъ правду. Да, сэръ, истина для меня дороже всего; за истину я пойду въ огонь и въ воду. Домби! Доммби! Это, скажу я вамъ, именитые люди, убей меня Богь, именитые люди древнѣйшаго рода! -- заключилъ майоръ самымъ торжественнымъ тономъ.
   -- Вы слишкомъ добры, г. майоръ, -- возразилъ м-ръ Домби, -- наша фамилія, быть можетъ, не заслуживаетъ такой высокой чести.
   -- Нѣтъ, сэръ, -- сказалъ майоръ -- вотъ и маленькій мой другь засвидѣтельствуетъ, что майоръ Багстокъ прямой человѣкъ, старый козырь, сэръ, который всегда и вездѣ рѣжетъ правду-матку. Этотъ мальчикъ сэръ, -- сказалъ майоръ тихимъ голосомъ, -- будетъ жить въ исторіи. Мальчикъ этотъ, скажу я вамъ, необыкновенное произведеніе. Берегите его, м-ръ Домби, какъ зѣницу ока.
   М-ръ Домби намекнулъ, что понимаетъ свои обязанности въ отношеніи къ сыну.
   -- A вотъ, сэръ, -- продолжалъ майоръ довѣрчивымъ тономъ, толкая палкой молодого Байтерстона, -- рекомендую вамъ этого мальчишку. Сынъ Байтерстона изъ Бенгаліи. Я и отець его были закадычными друзьями. Служили въ одномъ полку. Куда бы вы ни пошли, сэръ, вамъ вездѣ прожужжали бы уши о Билѣ Байтерстонѣ и Джоѣ Багстокѣ. A взгляните-ка на него, сэръ: вѣдь дуракъ, пошлый дуракъ! Вы думаете, я не вижу его недостатковъ? Помилуй Богъ!
   М-ръ Домби взглянулъ на оклеветаннаго Байтерстона, о которомъ, по-крайней мѣрѣ, онъ зналъ столько же, сколько и самъ майоръ, видѣвшій его въ первый разъ, и воскликнулъ ласковымъ тономъ:
   -- Неужто?
   -- Я вамъ говорю, -- подтвердилъ майоръ, -- онъ набитый дуракъ. Джозефъ Багстокъ, сэръ не былъ никогда ни подлымъ льстецомъ, ни подлѣйшимъ порицателемъ беззащитныхъ людей. Сынъ моего стараго друга Биля Байтерстона изъ Бенгаліи, скажу я вамъ, дуракъ отъ природы, сэръ.
   Затѣмъ майоръ захохоталъ изо всей мочи, такъ что лицо его почернѣло.
   -- Мой маленькій другъ, -- спросилъ онъ потомъ, -- конечно, назначенъ для публичной школы?
   -- Я еще не рѣшился, -- отвѣчалъ м-ръ Домби, -- впрочемъ, не думаю: y него здоровье слишкомъ слабое.
   -- Это другое дѣло, -- сказалъ майоръ, -- если онъ слабъ здоровьемъ, такъ нечего и толковать о публичныхъ школахъ. Вы правы, сэръ. Для учебныхъ заведеній нужно желѣзное здоровье, свинцовая грудь. Тамъ, скажу я вамъ, безъ всякой жалости мучатъ бѣдныхъ дѣтей. Бывало, насъ жарили на медленномъ огнѣ и вывѣшивали вверхъ ногами изъ оконъ третьяго этажа. Джой Багстокъ прошелъ сквозь огонь и воду: все знаетъ, все испыталъ. Бывало, его возьмутъ за каблуки, да и стянутъ изъ окошка: виситъ, бѣдняга, минутъ тринадцать, даже больше!
   Въ подтвержденіе этихъ словъ майоръ Багстокъ очень кстати могъ бы сослаться на свое совершенно синее лицо.
   -- Зато и вышли изъ насъ молодцы, -- продолжалъ майоръ, поправляя галстухъ и воротники своей рубашки, -- мы, что называется, всѣ какъ-будто выдѣланы были изъ желѣза и ковали насъ безъ всякаго милосердія. Вы надолго останетесь здѣсь, м-ръ Домби?
   -- Я, по обыкновенію, пріѣзжаю сюда одинъ разъ въ недѣлю, -- отвѣчалъ м-ръ Домби, -- и останавливаюсь въ гостиницѣ "Бедфордъ".
   -- Мнѣ будетъ очень пріятно зайти въ Бедфордъ, если позволите, сэръ, -- сказалъ майоръ, -- старичина Джой вообще не любитъ навязываться на знакомства; но ваше имя, м-ръ Домби, не то, что какое-нибудь имя. Я крайне одолженъ моему маленькому другу, что имѣлъ счастье удостоиться вашего вниманія.
   М-ръ Домби благоволилъ дать совершенно удовлетворительный отвѣтъ. Майоръ Багстокъ погладилъ Павла по головкѣ и сказалъ Флоренсѣ, что ея глазки скоро станутъ сводить съ ума мдлодыхъ людей и даже стариковъ, если дойдетъ до того дѣло, прибавилъ онъ, ухмыляясь наилюбезнѣшимь образомъ. Потомъ, поднявъ голову вверхъ, старичина Джой толкнулъ молодого Байтерстона и побѣжалъ съ этимъ джентльменомъ легкой рысцой, прикашливая и подпрыгивая съ отмѣннымъ достоинствомъ, какъ человѣкъ, который знаетъ, что не ударилъ лицомъ въ грязь.
   Вѣрный своему обѣщанію, майоръ не замедлилъ явиться къ м-ру Домби; a м-ръ Домби, пробѣжавъ напередъ списокъ военныхъ офицеровъ, не замедлилъ сдѣлать визитъ майору. Потомъ майоръ навѣстилъ м-ра Домби въ его лондонскомъ домѣ и въ слѣдующую субботу имѣлъ удовольствіе отправиться съ нимъ въ Брайтонъ въ одной каретѣ. Словомъ, м-ръ Домби и майоръ Багстокъ вполнѣ оцѣнили другъ друга и въ непродолжительномъ времени стали на самую короткую ногу. М-ръ Домби замѣтилъ сестрѣ, что майоръ удивительный человѣкъ: -- кромѣ того, что ему въ совершенствѣ извѣстна военная дисциплина, онъ имѣетъ превосходное понятіе и о такихъ вещахъ, въ которыхъ нѣтъ ничего общаго съ военнымъ ремесломъ. A это, какъ извѣстмо, большая рѣдкость въ наше время. Онъ совершенно меня понялъ, -- прибавилъ Домби.
   Черезъ нѣсколько времени м-ръ Домби повезъ къ своимъ дѣтямъ миссъ Токсъ и м-съ Чиккъ. Майоръ опять былъ въ Брайтонѣ. М-ръ Домби пригласилъ его откушать въ Бедфордъ, поздравивъ напередъ миссъ Токсъ съ такимъ пріятнымъ знакомствомъ. Сильно забилось сердце прелестной дѣвы при этомъ намекѣ, и она казалась чрезвычайно разсѣянной во весь день. Это, однако жъ, поидавало ей еще болѣе интереса, и она, по-видимому, была чрезвычайно рада вожделѣнному случаю обнаруживать волненія дѣвственнаго сердца, особенно, когда майоръ за столомъ началъ произносить горькія жалобы на то, что миссъ Токсъ безжалостно оставила Княгининъ Лугъ, гдѣ она была свѣтозарнымъ солнцемъ для всѣхъ чувствительныхъ сердецъ.
   Майоръ, по-видимому, находилъ невыразимое наслажденіе распространяться объ этомъ предметѣ. Онъ говорилъ безъ умолку во весь обѣдъ и въ то же время ѣлъ по крайней мѣрѣ за четверыхь, наполняя желудокъ различными лакомствами, которыя, казалось, еще болѣе воспламеняли его краснорѣчіе. М-ръ Домби, ни на минуту не измѣнявшій своему обычному хладнокровію, слушалъ однако-жъ плодовитаго оратора съ замѣчательнымъ удовольствіемъ, и майоръ чувствовалъ, что онъ блистаетъ теперь самымъ яркимъ свѣтомъ. Сознавая вполнѣ свой завидный талантъ, ораторъ одушевлялся постепенно и въ порывѣ истиннаго восторга выдумалъ по крайней мѣрѣ десятка два совершенно новыхъ и оригинальныхъ прилагательныхъ къ своему собственному имени. Словомъ, майоръ превзошелъ на этотъ разъ самого себя, и вся компанія была имъ чрезвычайно довольна. Послѣ обѣда сѣли за вистъ, и когда сыгранъ былъ одинъ оченъ длинный роберъ, майоръ поспѣшилъ раскланяться съ именитой фамиліей, и м-ръ Домби, провожая дорогого гостя, еще разъ обратился съ комплиментами къ миссъ Токсъ, которая зардѣлась, какъ маковъ цвѣтъ, и потупила глаза въ землю.
   По выходѣ изъ Бедфорда, майоръ Багстокъ не замедлилъ обратиться къ самому себѣ и во всю дорогу повторялъ: "хитеръ братъ ты, старичина Джой,, чертовски хитеръ!". Когда пришелъ онъ въ свою гостиницу и усѣлся на стулъ, съ нимъ сдѣлался молчаливый припадокъ смѣха, до того безобразный и страшный, что коренной туземецъ, наблюдавшій это явленіе на значителыюмъ разстояніи, два или три раза начиналъ думать, что баринъ его совсѣмъ рехнулся. Вся его фигура, особенно лицо и голова раздулись необыкновеннымъ образомъ и представили изумленнымъ глазамъ чернаго слуги какую-то пухлую массу индиговой краски. Мало-по-малу истерическій смѣхъ превратился въ пароксизмъ удушливаго кашля, и когда, наконецъ, прошелъ этотъ припадокъ, майоръ разразился такими восклицаніями:
   -- Что, сударыня, много взяли? а? М-съ Домби, сударыня! такъ ли-съ? Хе, хе, хе! Погодите, матушка, погодите немножко. Старичина Джой запуститъ спичку въ ваше колесо, славную спичку! Теперь мы сквитались, сударыня. Вамъ не удалось провести Джоза. Хитры вы, матушка, очень хитры, да только старикашка похитрѣе. Видали мы виды и теперь не спимъ. Старичище проснулся и глядитъ во всѣ глаза.
   И точно, глаза майора чуть не лопались отъ ужаснаго напряженія. Большую часть ночи бѣсновался онъ самымъ неистовымъ образомъ: кричалъ, хохоталъ, кашлялъ, стучалъ и никому не давалъ спать.
   На другой день, въ воскресенье, когда м-ръ Домби, м-съ Чиккъ и миссъ Токсъ сидѣли за завтракомъ, продолжая разговаривать о вчерашнемъ гостѣ, Флоренса вдругъ вбѣжала въ комнату съ разгорѣвшимся лицомъ и съ глазами, проникнутыми живѣйшей радостью.
   -- Папенька! -- вскричала она, -- папенька! Вальтеръ здѣсь! Онъ не смѣетъ войти.
   -- Кто? -- вскричалъ м-ръ Домби. -- Что это значитъ? о комъ говоришь ты?
   -- Вальтеръ, папа, -- сказала робко Флоренса, испуганная суровымъ видомъ отца. -- Тотъ самый, что нашелъ меня, когда я пропадала.
   -- Это, должно быть, молодой Гэй, Луиза, -- сердито проговорилъ м-ръ Домби, обращаясь къ сестрѣ и нахмуривъ брови. -- Обращеніе этой дѣвочки ни на что не похоже. Неужели она помнитъ молодого Гэя? Справься, что тамъ такое.
   М-съ Чиккъ поспѣшила въ переднюю и черезъ минуту воротилась съ отвѣтомъ, что тамъ стоитъ молодой Гэй съ какимъ-то очень сграннымъ мужчиной. Гэй сказалъ, что они не смѣютъ войти, узнавъ, что м-ръ Домби завтракаетъ. Они рѣшились подождать.
   -- Пусть мальчикъ войдетъ сію-же минуту, сказалъ м-ръ Домби. -- Что вамъ надобно, Гэй? зачѣмъ васъ послали? Развѣ кромѣ васъ некому пріѣхать ко мнѣ?
   -- Извините, сэръ, -- отвѣчалъ Вальтеръ, -- меня никто не посылалъ. Я осмѣлился пріѣхать по собственной надобности; надѣюсь, вы простите меня, когда узнаете, почему я васъ безпокою.
   Но м-ръ Домби, не обращая вниманія на эти слова, съ нетерпѣніемъ старался разглядѣть какой-то предметъ, стоявшій позади Вальтера.
   -- Что тамъ такое? -- сказалъ онъ, наконсцъ. -- Кто это съ вами, молодой человѣкъ? Эй, сэръ! Вы, кажется, не туда зашли, куда вамъ надо. Вы ошиблись дверью.
   -- Мнѣ очень непріятно, что я не одинъ васъ безпокою, -- поспѣшилъ сказать Вальтеръ, -- но это, сэръ, это капитанъ Куттль...
   -- Не робѣй, Валли! не робѣй, дружокъ! -- замѣтилъ капитаыъ Куттль басистымъ голосомъ.
   Въ эту самую минуту изъ за спины Вальтера выдвинулась интересная фигура въ синемъ камзолѣ и въ рубашкѣ съ высочайшими воротниками. Капитанъ Куттль учтиво поклонился м-ру Домби и еще учтивѣе махнулъ передъ дамами желѣзнымъ крюкомъ, держа въ лѣвой рукѣ клеенчатую шляпу, отъ которой обозначались на лбу самые свѣжіе знаки, на подобіе краснаго экватора.
   М-ръ Домби съ изумленіемъ и негодованіемъ осматривалъ этотъ феноменъ и въ то же время обратился взорами къ м-съ Чиккъ, какъ будто требовалъ отчета, зачѣмъ она впустила такого чучелу. Маленькій Павелъ, вошедшій за Флоренсой, остановился между миссъ Токсъ и капитаномъ, какъ будто хотѣлъ защитить свою надзирательницу отъ нападенія, когда капитанъ началъ размахивать желѣзнымъ крюкомъ.
   -- Говорите же, молодой человѣкъ, -- сказалъ м-ръ Домби, -- что вамъ надобно?
   Въ эту критическую минуту капитанъ Куттль еще разъ счелъ за нужное ободрить робкаго юношу.
   -- Не робѣй, мой милый, -- сказалъ онъ -- держись крѣпче!
   -- Я очень опасаюсь, -- началъ Вальтеръ дрожащимъ голосомъ, опустивъ глаза въ землю, -- что вы сочтете большою дерзостью мою просьбу, но мнѣ непремѣнно должно предложить ее вамъ, сэръ. Быть можетъ, я никакъ бы не осмѣлился войти сюда и спросить объ васъ, если бы не имѣлъ счастья встрѣтить миссъ Домби и ...
   -- Безъ предисловій! -- сказалъ м-ръ Домби, пристально слѣдя глазами за Флоренсой, которая между тѣмъ ласковой улыбкой ободряла молодого человѣка, -- говорите прямо, что вамъ нужно.
   -- Да, да, хорошо сказано! -- замѣтилъ капитанъ, считая нужнымъ поддержать м-ра Домби, какъ человѣкъ, знающій толкъ въ хорошемъ обращеніи, -- говори прямо, Валли, что тебѣ нужно.
   Если бы видѣлъ капитанъ, какимъ взглядомъ подарилъ его м-ръ Домби, о если бы онъ видѣлъ это!.. Но, къ счастью, почтемный другъ мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ не замѣчалъ ничего и, обращаясь къ м-ру Домби, значительно прищурилъ лѣвый глазъ, давая знать, что молодой малый еще очень застѣнчивъ, но это скоро пройдетъ.
   -- Меня привело сюда, сэръ, совершенно частное дѣло, которое лично касается до меня одного, -- сказалъ Вальтеръ, запинаясь на каждомъ словѣ, -- и капитанъ Куттль...
   -- Здѣсь я! -- вскричалъ капитанъ, давая понять, что ужъ онъ не покинетъ молодого человѣка.
   -- Каиитанъ Куттль -- предобрѣйшій человѣкъ и старый другъ моего дяди, -- продолжалъ Вальтеръ, поднимая глаза съ видомъ просьбы за капитана, -- былъ такъ добръ, что вызвался ѣхать со мною, и мнѣ никакъ нельзя было отказаться...
   -- Еще бы! -- замѣтилъ снисходительно капитанъ, -- конечно нельзя. Хорошо, Вальтеръ: продолжай.
   -- И поэтому, сэръ, -- началъ рѣшительнымъ тономъ Вальтеръ, видя неизбѣжную необходимость скорѣе подойти къ развязкѣ, -- поэтому я вынужденъ былъ пріѣхать вмѣстѣ съ капитаномъ Куттлемъ и сказать вамъ, что бѣдный мой дядя находится въ крайне затруднительныхъ обстоятельствахъ. Заведеніе его постепенно пришло въ упадокъ, и онъ не въ состояніи выплатить долгъ по заемному письму, представленному ко взысканію. Теперь въ магазинѣ его собираются дѣлать опись: онъ долженъ потерять все и, вѣроятно, не переживетъ этого несчастья. Между тѣмъ, сэръ, вы знаете моего дядю, какъ честнаго и почтеннаго человѣка; если бы вы благоволили вывести насъ изъ этой крайности, мы никогда бы не забыли вашего благодѣянія.
   Вальтеръ заплакалъ. На глазахъ Флоренсы тоже засверкали слезы, и отецъ хорошо замѣтилъ это, хотя, по-видимому, смотрѣлъ только на Вальтера.
   -- Сумма весьма значительная, -- продолжалъ молодой человѣкъ, -- больше трехсотъ фунтовъ. Дядя мой совершенно упалъ духомъ и ничего не способенъ предпринять. Ему даже неизвѣстно, что я теперь имѣю честь говорить съ вами. Я все сказалъ, сэръ, -- прибавилъ Вальтеръ послѣ нѣкотораго колебанія, -- и теперь, какъ вы изволите видѣть, участь наша единственно зависитъ отъ васъ. Конечно, мы не имѣемъ правъ на вашу благосклонность; но... я, право, не знаю... но кажется, я даже увѣренъ, что другихъ требованій не будетъ на товары моего дяди, и капитанъ Куттль, съ своей стороны, предлагаетъ также обезпеченіе. Что же касается до меня собственно, я не могу ... я не смѣю... мое жалованье не велико... но если позволите, экономія... трудъ... исподволь ... какъ-нибудь ... надѣюсь ... дядя мой бережливый великодушный старикъ.
   Еіце нѣсколько безсвязныхъ словъ, и Вальтеръ умолкъ, повѣсивъ голову, съ трепетомъ ожидая рѣшенія своей участи. Эта минута показалась капитану Куттлю самой удобной для обнаруженія цѣнности своихъ вещей. Онъ подошелъ къ столу, гдѣ завтракалъ м-ръ Домби, расчистилъ между тарелками сколько нужно было мѣста, выложилъ серебряные часы, наличныя деньги, ложечки, щипчики и, расположивъ все это искуснѣйшимъ образомъ, чтобы какъ можно болѣе бросить пыли въ глаза, разразился такими словами:
   -- Не сули журавля въ небѣ, дай синицу въ руки, говоритъ всеобщая пословица. Вотъ вамъ и синица, государь мой! Да еще годовой мой пансіонъ, сотня фунтовъ стерлинговъ, тоже къ вашимъ услугамъ. Ежели есть на свѣтѣ человѣкъ съ головой, напичканной познаніями, такъ это, рекомендую вамъ, старикъ Соломонъ Гильсъ. A если есть на свѣтѣ мрлодой парень, y котораго будущность -- обѣтованная земля, текущая млекомъ и медомъ, такъ это, скажу я вамъ, племянникъ старика Соля.
   Отпустивъ эту сентенцію, капитанъ сталъ на прежнее мѣсто и самодовольно началъ разглаживать свои волосы, какъ человѣкъ, счастливо окончившій трудное предпріятіе.
   Когда Вальтеръ пересталъ говорить, глаза м-ра Домби обратились на маленькаго Павла, который между тѣмъ выразительно посматривалъ на Вальтера и своего отца, стараясь въ то же время утѣшить сестру, огорченную печальными извѣстіями. Флоренса стояла, опустивъ голову, и тихонько плакала. Послѣ храброй выходки капитана Куттля, принятой, разумѣется, съ высочайшимъ хладнокровіемъ, м-ръ Домби опять обратилъ глаза на своего сына и смотрѣлъ на него нѣсколько минутъ, не говоря ни слова.
   -- Какимъ образомъ Гильсъ задолжалъ такую сумму? -- спросилъ, наконецъ, м-ръ Домби. -- Кто настоящій кредиторъ?
   -- Онъ этого не знаетъ, -- отвѣчалъ капитанъ, положивъ руку на плечо Вальтера. -- Мнѣ все извѣстно. Это, видите ли, поручительство за одного пріятеля, теперь уже покойника, который стоилъ старику Гильсу многихъ сотенъ фунтовъ. Подробности, если угодно, я сообщу вамъ наединѣ.
   -- Людямъ съ ограниченнымъ состояніемъ, -- сказалъ м-ръ Домби, продолжая смотрѣть на своего сына и не обращая ни малѣйшаго вниманія на таинственные знаки капитана Куттля, -- слѣдуетъ заниматься исключительно собственными дѣлами и не увеличивать своихъ затрудненій безумными обязательствами за другихъ людей. Это нечестно и самонадѣянно, -- прибавилъ м-ръ Домби съ важностью, -- слишкомъ самонадѣянно даже для богача. Павелъ, поди сюда!
   Когда ребенокъ подошелъ, м-ръ Домби посадилъ его на колѣни.
   -- Еслибъ y тебя были теперь деньги, -- сказалъ м-ръ Домби... да смотри на меня?
   Павелъ, котораго глаза были обращены на сестру и на Вальтера, взглянулъ на лицо своего отца.
   -- Еслибъ теперь y тебя было столько денегъ, -- сказалъ м-ръ Домби, -- сколько нужно молодому Вальтеру, что бы ты сдѣлалъ?
   -- Я бы отдалъ ихъ старому дядѣ, -- отвѣчалъ Павелъ.
   -- То есть, ты далъ бы ихъ взаймы, -- поправилъ м-ръ Домби. -- Хорошо. Ты уже выросъ довольно для того, чтобы распоряжаться моими деньгами: мы станемъ вмѣстѣ вести дѣла.
   -- Домби и Сынъ, -- прервалъ Павелъ, рано пріученый къ этой фразѣ.
   -- Домби и Сынъ, -- повторилъ отецъ. -- Начни же быть теперь Домби и Сыномъ; хочешь ли дать взаймы денегъ дядѣ молодого Гэя?
   -- Хочу, хочу, папенька, -- отвѣчалъ Павелъ -- и Флоренса тоже хочетъ.
   -- Дѣвочкамъ, -- сказалъ м-ръ Домби, -- нечего давать при Домби и Сынѣ. Хочешь ли ты одинъ?
   -- О да, хочу, папенька!
   -- Ну, такъ ты дашь ему, -- возразилъ отецъ. -- Видишь ли теперь, Павелъ, -- продолжалъ онъ понизивъ голосъ, -- какъ могущественны деньги и какъ жалокъ человѣкъ безденежный! Молодой Гэй съ отчаяніемъ ѣхалъ сюда добывать денегъ, a ты, человѣкъ богатый, великій, располагая деньгами, оказываешь ему величайшую милость и одолженіе.
   Молодой Павелъ слушалъ внимательно и смотрѣлъ на отца, какъ маститый старецъ, исполненный глубокихъ думъ и размышленій; но его лицо мгновенно приняло веселое и совершенно дѣтское выраженіе, когда онъ соскочилъ съ колѣней отца и побѣжалъ къ Флоренсѣ съ радостною вѣстью, что Вальтеру сейчасъ будутъ даны деныи и что, слѣдовательно, не о чемъ больше плакать.
   Между тѣмъ м-ръ Домби обратился къ столу и началъ писать. Въ этотъ промежутокъ времени Павелъ и Флоренса втихомолку завязали разговоръ съ Вальтеромъ, и капитанъ Куттль смотрѣлъ на прелестную группу съ такими торжественными и самонадѣянными мыслями, какихъ, конечно, и не грезилось величественному представителю знаменитой фирмы. Когда записка была кончена и запечатана, м-ръ Домби, принимая прежнюю позу, подозвалъ Вальтера и сказалъ:
   -- Завтра поутру вы отдадите это м-ру Каркеру, и онъ сдѣлаетъ немедленныя распоряженія, чтобы вашего дядю вывели изъ крайности, заплативъ его долгъ. Въ то же время пусть будутъ приняты мѣры, чтобы сумма была возвращена въ контору, сообразно съ обстоятельствами. Вы должны помнить, что все это дѣлаетъ для васъ молодой Павелъ.
   Вальтеръ, переполненный радостными ощущеніями, хотѣлъ внѣшними знаками выразить свою благодарность; но м-ръ Домби круто остановилъ его:
   -- Вы должны помнить, говорю я, что все это сдѣлалъ мой Павелъ. Я объяснилъ ему сущность дѣла, и онъ все понимаетъ. Ни слова больше.
   И онъ указалъ на дверь. Вальтеръ поклонился и вышелъ. Когда вслѣдъ за нимъ хотѣлъ идти и капитанъ Куттль, миссъ Токсъ, проливавшая между тѣмъ обильные потоки слезъ вмѣстѣ со своей пріятельницей, обратилась въ тревожномъ волненіи къ м-ру Домби:
   -- Извините меня, о великодушнѣйшій изъ смертныхъ, ахъ, извините меня!.. но вы въ порывѣ благороднѣйшихъ щедротъ высокой души вашей забыли нѣкоторыя подробности...
   -- Какія, миссъ Токсъ? -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Этоть джентльменъ, что съ инструментомъ, -- продолжала миссъ Токсъ, взглянувъ на капитана, -- оставилъ на столѣ, подлѣ вашего локтя...
   -- Боже небесный! -- сказалъ м-ръ Домби, сметая имущество капитана Куттля, какъ хлѣбныя крошки. -- Возьмите отсюда эти вещи. Очень вамъ благодаренъ, миссъ Токсъ: вы всегда предусмотрительны. Эй, сэръ, убирите отсюда эти вещи!
   Капитанъ Куттль увидѣлъ настоятельную необходимость повиноваться. Сложивъ въ одинъ карманъ чайныя ложки и сахарные щипчики, въ другой -- наличныя деньги и серебряные часы, онъ съ безмолвнымъ изумленіемъ обратилъ свои взоры на безкорыстнаго благодѣтеля и, въ порывѣ восторженнаго сердца, схвативъ правую руку м-ра Домби въ свою одинокую лѣвую мышцу, такъ притиснулъ ее желѣзнымъ крюкомъ, что м-ръ Домби затрепеталъ всѣмъ тѣломъ отъ этого могучаго прикосновенія горячаго чувства и холоднаго желѣза.
   Наконецъ, капитанъ Куттль, ловко рисуясь передъ дамами, съ большой любезностью поцѣловалъ нѣсколько разъ свой крюкъ и распрощался особеннымъ образомъ съ Павломъ и Флоренсой, провожавшими Вальтера изъ комнаты. Флоренса, въ порывѣ усердія, побѣжала за ними, чтобы переслать поклонъ старику Солю, но м-ръ Домби сурово отозвалъ ее и приказалъ остановиться.
   -- Неужели ты н_и_к_о_г_д_а не будешь Домби, моя милая! -- сказала м-съ Чиккъ съ патетическимъ упрекомъ.
   -- Тетенька, -- проговорила Флоренса, -- не сердитесь на меня; я не знаю, какъ благодарить милаго папеньку!
   Бѣдное дитя! Она бы хотѣла побѣжать и броситься къ нему на шею; но, не смѣя этого сдѣлать, робко остановилась среди комнаты и обратила на отца благодарные взоры. М-ръ Домби изрѣдка посматривалъ на взволнованную дочь, но по большей части онъ наблюдалъ Павла, который между тѣмъ ходилъ по комнатѣ съ чувствомъ новаго достоинства при мысли, что ссудилъ деньгами молодого Гэя.
   A молодой Вальтеръ Гэй, -- что съ нимъ?
   Онъ летѣлъ къ своему дядѣ съ пріятною вѣстью и не помнилъ себя отъ радости при мысли, что не далѣе какъ завтра, еще до обѣда, онъ очиститъ жилище старика Соломона отъ всѣхъ , если ему будетъ угодно. Поль прервалъ его отвѣтомъ, что ему это очень будетъ угодно. Тогда Фидеръ далъ ему понять, что онъ долженъ написать доктору и мистриссъ Блимберъ, самымъ отличнымъ почеркомъ, слѣдующій отвѣтъ: "Мистеръ П. Домби сочтетъ за особенную честь воспользоваться благосклоннымъ приглашеніемъ доктора и мистриссъ Блимберъ". Наконецъ онъ посовѣтовалъ ему не говорить объ этомъ ни слова въ присутствіи доктора и его супруги, такъ-какъ всѣ предварительныя статьи и приготовленія ведены на основныхъ началахъ классицизма и высокаго тона, и полагается, что ни хозяева дома, ни молодые джентльмены не имѣютъ понятія объ ожидающемъ ихъ пиршествѣ.
   Поль поблагодарилъ мистера Фидера за его дружескіе совѣты, положилъ въ карманъ приглашеніе и усѣлся по обыкновенію подлѣ Тутса. Но голова его, которою онъ часто страдалъ болѣе или менѣе, болѣла въ этотъ вечеръ такъ сильно и была такъ тяжела, что онъ нашелся вынужденнымъ подпереть ее рукою; потомъ она мало-по-малу поникла и успокоилась на колѣнѣ Тутса, какъ-будто не имѣя намѣренія подняться.
   Поль слышалъ, какъ Фидеръ звалъ его на ухо и тихонько шевелилъ, стараясь разбудить. Потомъ, когда онъ испугавшись всталъ и оглядывался вокругъ себя, онъ увидѣлъ, что тутъ докторъ Блимберъ, что окно отворено, и лицо его мокро отъ воды, которою на него брызгали: ребенку казалось до крайности непонятнымъ, какимъ образомъ все это произошло безъ его вѣдома.
   -- А! Прекрасно! Очень-радъ. Каково теперь моему маленькому пріятелю? сказалъ ласково докторъ Блимберъ.
   -- О, благодарю васъ! Я здоровъ.
   Ему, однако, показалось, какъ-будто что-нибудь случилось съ поломъ, на которомъ онъ не могъ хорошенько стоять; со стѣнанами также -- онѣ кружились вокругъ него и останавливались тогда только, когда онъ смотрѣлъ на нихъ очень-пристально. Мистеръ Тутсъ поднялъ его на руки, чтобъ отнести на верхъ, и Полю показалось, что дверь не на своемъ мѣстѣ, и ему сначала было очень-удивительно, отъ-чего его несутъ въ каминъ?
   Мистеръ Тутсъ былъ очень-добръ, что снесъ Поля въ спальню, и Поль поблагодарилъ его; но мистеръ Тутсъ не ограничился этимъ: онъ раздѣлъ его, уложилъ въ постель съ величайшимъ добродушіемъ и потомъ сѣлъ подлѣ кровати. Мистеръ Фидеръ расположился по другую сторону, взъерошивалъ свои щетинистые волосы и принялся пояснять Полю въ самыхъ ученыхъ медицинскихъ терминахъ, съ дополненіемъ всякаго вздора и съ комическою миной, что все благополучно. Это разсмѣшило ребенка до слезъ.
   Какъ потомъ мистеръ Тутсъ исчезъ, а мистеръ Фидеръ превратился въ мистриссъ Пипчинъ -- объ этомъ Поль не спрашивалъ, да и не любопытствовалъ знать. Увидѣвъ мистриссъ Пипчинъ, онъ закричалъ ей:
   -- Мистриссъ Пипчинъ, не говорите Флоренсѣ!
   -- Не говорить чего, мой дружокъ? спросила она.
   -- Обо мнѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!
   -- А какъ вы думаете, мистриссъ Пипчинъ, что я сдѣлаю, когда выросту?
   -- Не догадываюсь.
   -- Я хочу положить всѣ свои деньги въ какой-нибудь банкъ и никогда не стану хлопотать, чтобъ имѣть ихъ больше; буду жить съ Флоренсой гдѣ-нибудь въ деревнѣ, съ прекраснымъ садомъ, полями и лѣсомъ, и останусь тамъ навсегда!
   -- Не-уже-ли?
   -- Да. Я это сдѣлаю, когда... онъ пріостановился и задумался съ минуту.
   Сѣрые глаза мистриссъ Пипчинъ смотрѣли вопросительно на его болѣзненное личико.
   -- Если я выросту, высказалъ онъ.
   Потомъ онъ принялся разсказывать мистриссъ Пипчинъ о предстоящемъ танцовальномъ вечерѣ, на который приглашена и Флоренса; о томъ, какъ всѣ мальчики будутъ ею восхищаться, и какъ они его любятъ, а онъ любитъ ихъ. Онъ разсказалъ ей также объ анализѣ, составленномъ миссъ Блимберъ, которая называетъ его и страннымъ и старомоднымъ, и спросилъ мистриссъ Пипчинъ, какъ она объ этомъ думаетъ? Мистриссъ Пипчинъ объявила наотрѣзъ, что это вздоръ; но Поль не удовольствовался ея отвѣтомъ и смотрѣлъ на нее такимъ испытующимъ взоромъ, что она обернулась къ окну, желая избѣгнуть его взгляда.
   Былъ въ Брайтонѣ очень-скромный лекарь, пользовавшій молодыхъ воспитанниковъ доктора наукъ Блимбера, когда кому-нибудь изъ нихъ случалось захворать. Поль не могъ понять, какимъ образомъ онъ очутился у его кровати вмѣстѣ съ мистриссъ Блимберъ, и когда они оба явились. Но, увидѣвъ ихъ, онъ сѣлъ въ постели и отвѣчалъ подробно на всѣ вопросы лекаря, которому шепнулъ подъ-конецъ, что Флоренса не должна знать ни слова о его болѣзни и непремѣнно должна явиться на званомъ вечерѣ Блимберовъ. Онъ былъ съ нимъ очень-разговорчивъ, и они разстались большими друзьями. Когда онъ снова легъ и закрылъ глаза, ему слышалось, какъ врачъ говорилъ въ отдаленной отъ него комнатѣ, -- можетъ-быть, это Схму и приснилось, -- что у мальчика большой недостатокъ въ Физическихъ силахъ и организація въ замѣтномъ разслабленіи: что бы это значило? Лекарь говорилъ еще, что такъ-какъ больной забралъ себѣ въ голову разстаться съ товарищами семнадцатаго числа, то можно дозволить эту маленькую Фантазію, если ему не сдѣлается хуже; что онъ слышалъ отъ мистриссъ Пипчинъ объ отправленіи Поля къ отцу восьмнадцатаго числа и очень этому радъ; что онъ самъ напишетъ къ мистеру Домби, когда ознакомится подробнѣе съ болѣзнью малютки, и, наконецъ, что нѣтъ немедленной причины для... чего? Поль не поймалъ этого слова. Лекарь прибавилъ, что больной очень-миленькій и умненькій мальчикъ, но удивительный оригиналъ.
   Пока Поль размышлялъ о томъ, что именно въ немъ такого страннаго и бросающагося въ глаза всѣмъ, явилась снова мистриссъ Пипчинъ, -- онъ не помнилъ, когда она исчезла и дѣйствительно ли уходила, -- и дала ему проглотить чего-то изъ стклянки. Потомъ ему дали очень-вкуснаго желе, принесеннаго самою мистриссъ Блимберъ, и онъ почувствовалъ себя такъ хорошо, что упросилъ мистриссъ Пипчинъ не безпокоиться, уидти домой, и пригласилъ къ своей кровати Бриггса и Тозера.
   Бѣдный Бриггсъ ужасно ворчалъ на свой анализъ, гдѣ его разложили на "первоначальные элементы" съ большею подробностью, чѣмъ въ самомъ тщательномъ химическомъ процессѣ. Не смотря на это, онъ былъ съ Полемъ очень-ласковъ, такъ же какъ и Тозеръ. Всѣ остальные воспитанники, отправляясь спать, навѣстили Поля и съ участіемъ говорили ему: "Ну, каково тебѣ теперь, Домби? Не робѣй, маленькій Домби!" и тому подобное. Бриггсъ долго не могъ заснуть и все негодовалъ на доктора Блимбера, по милости котораго ему дома не дадутъ ни одной пенни карманныхъ денегъ.
   Прежде чѣмъ на слѣдующее утро застучали въ гонгъ, слабоглазый слуга пришелъ утромъ къ Полю и предостерегъ его, чтобъ онъ не пугался. Мистриссъ Пипчинъ явилась нѣсколько раньше лекаря, а послѣ него пришла съ завтракомъ Поля та самая хорошенькая молодая женщина, которая въ первое утро чистила въ кожаныхъ перчаткахъ каминъ и поцаловала его. Потомъ было долгое совѣщаніе въ другихъ комнатахъ, и наконецъ, когда лекарь воротился вмѣстѣ съ докторомъ Блимберомъ и его супругой, онъ сказалъ имъ:
   -- Да, докторъ, я полагаю, что вы теперь можете освободить отъ занятій этого молодаго джентльмена; да вѣдь и каникулы очень-не далеки.
   -- Непремѣнно! Моя милая, скажи объ этомъ Корнеліи.
   -- Конечно, мой другъ.
   Лекарь наклонился, пристально посмотрѣлъ въ глаза Полю, пощупалъ его голову, пульсъ и сердце съ такимъ участіемъ, что Поль сказалъ:
   -- Благодарю васъ, сударь.
   -- Нашъ маленькій пріятель никогда не жаловался, замѣтилъ докторъ Блимберъ.
   -- О, нѣтъ! возразилъ лекарь.-- Онъ, вѣроятно, и не будетъ жаловаться.
   -- Вы находите, что ему гораздо-лучше?
   -- О! гораздо-лучше, сударь.
   Поль снова принялся размышлять, съ своимъ стариковскимъ выраженіемъ, о чемъ именно думалъ лекарь въ это время. Ему показалось, будто-бы онъ отвѣчалъ на оба вопроса доктора Блимбера задумавшись о чемъ-то. Но лекарь встрѣтилъ вопросительный взглядъ своего маленькаго паціента и весело ему улыбнулся, на что и Поль отвѣчалъ улыбкою и пересталъ допытываться.
   Поль пролежалъ въ постели весь этотъ день, дремля, засыпая или глядя на Тутса; но на слѣдующій онъ всталъ и сошелъ съ лѣстницы. Въ залѣ происходило съ большими часами что-то необыкновенное: циферблатъ былъ снятъ и подмастерье часоваго мастера, стоя на передвижной лѣстницѣ, запускалъ разные инструменты въ механизмъ, освѣщая свою работу свѣчкою. Это было для Поля важнымъ событіемъ; онъ сѣлъ на нижней ступенькѣ и внимательно слѣдилъ за всѣми операціями, по-временамъ взглядывая на приставленный къ стѣнѣ циферблатъ, и ему казалось, будто циферблатъ на него косится.
   Поль поздоровался съ подмастерьемъ, который отвѣчалъ ему очень-учтиво и тотчасъ же вступилъ съ нимъ въ разговоръ. Онъ сдѣлалъ множество вопросовъ о часахъ и колокольной ь звонѣ: кто бьетъ въ церквахъ часы по ночамъ, какъ звонятъ колокола во время похоронъ, и дѣйствительно ли звонятъ они иначе, чѣмъ на свадьбахъ, или это только кажется роднымъ умершихъ. Потомъ онъ сообщилъ подмастерью, что слыхалъ, какъ король Альфредъ предполагалъ измѣрять время, е ожигая свѣчки: на что подмастерье отвѣчалъ, что это было бы разореніемъ для часовыхъ мастеровъ. Послѣ долгой и занимательной для ребенка бесѣды, часы приняли снова свой прежній видъ, маятникъ зачикалъ по обыкновенію, и подмастерье, уложивъ свои инструменты въ ящикъ, простился съ Полемъ и ушелъ. Поль, однако, разслышалъ, какъ онъ въ дверяхъ шепнулъ слугѣ: "чудакъ этотъ малютка!"
   Что всѣ они находятъ въ немъ чуднаго?
   Не имѣя теперь уроковъ, Поль часто думалъ объ этомъ вопросѣ; но у него былой кромѣ того много предметовъ для размышленія, а потому онъ продолжалъ думать цѣлый день на свободѣ.
   Во-первыхъ, Флоренса будетъ на танцовальномъ вечерѣ. Флоренса увидитъ, какъ его всѣ любятъ, и это сдѣлаетъ ее счастливою: вотъ главная тэма его размышленій! Пусть Флоренса знаетъ, что всѣ они съ нимъ добры и ласковы, и она не станетъ огорчаться о времени, которое онъ прожилъ у Блимберовъ; это даже утѣшитъ ее, когда онъ сюда воротится послѣ каникулъ.
   Когда воротится! Разъ по пятидесяти въ день маленькія ноги его поднимались по лѣстницѣ: онъ собиралъ каждую книгу, каждый лоскутокъ бумаги, каждую бездѣлицу, и складывалъ все въ одно мѣсто, чтобъ увезти домой! Онъ, по-видимому, не имѣлъ даже тѣни идеи о своемъ возвращеніи сюда; нисколько не готовился къ этому и только подумалъ объ этомъ разъ, размышляя о Флоренсѣ. Напротивъ, разглядывая въ раздумьи всѣ окружавшіе его предметы, онъ смотрѣлъ на нихъ, бродя по дому, какъ на вещи, съ которыми совсѣмъ разстается.
   Ему приходила мысль, когда онъ заглядывалъ въ комнаты наверху, какъ онѣ опустѣютъ безъ него, и сколько пройдетъ молчаливыхъ дней, недѣль, мѣсяцевъ и лѣтъ въ этомъ чинномъ и серьёзномъ спокойствіи! Найдется ли со-временемъ другой ребенокъ -- такой же маленькій чудакъ, какъ онъ -- который увидитъ въ узорахъ обоевъ и квадратикахъ пола тѣ же фантастическія фигуры, выглядывавшія изъ нихъ на него? Скажетъ ли кто-нибудь этому мальчику о маленькомъ Домби, который нѣкогда жилъ здѣсь?
   Поль думалъ о висѣвшемъ на лѣстницѣ портретѣ, который всегда смотрѣлъ ему вслѣдъ, когда онъ оглядывался черезъ плечо, уходя отъ него; если Полю даже случалось проходить мимо портрета съ кѣмъ-нибудь другимъ, то все-таки глаза портрета смотрѣли на него и оставляли его товарища безъ всякаго вниманія. Онъ думалъ также объ одной гравюрѣ, повѣшенной въ другомъ мѣстѣ, гдѣ въ центрѣ удивленной группы виднѣлась кроткая, милосердая, утѣшительная фигура съ сіяніемъ вокругъ головы: она стояла, указывая пальцемъ вверхъ!
   У окна спальни, Полю всегда приходили въ голову мысли за мыслями, какъ катящіяся одна за другою волны. Гдѣ жили тѣ дикія птицы, которыя всегда носились надъ моремъ въ бурную погоду? Откуда начинались облака и куда они шли? Откуда брался шумный вѣтеръ и гдѣ онъ останавливался, носясь по своему пути? Будетъ ли то мѣсто, гдѣ онъ сидѣлъ на взморьѣ вмѣстѣ съ Флоренсою и разговаривалъ объ этихъ вещахъ, тѣмъ же самымъ безъ нихъ? Будетъ ли оно тѣмъ же самымъ для Флоренсы, еслибъ онъ переселился куда-нибудь далеко, а она оставалась тутъ
   Онъ думалъ также о Тутсѣ, Фидерѣ, докторѣ Блимберѣ, мистриссъ Блимберъ и Корнеліи, обо всѣхъ мальчикахъ, объ отцовскомъ домѣ, о тёткѣ своей и миссъ Токсъ, объ отцѣ своемъ Домби и Сынѣ, о Валтерѣ, котораго старый дядя получилъ Отъ него деньги, и о смѣломъ капитанѣ съ желѣзною рукою. Въ-теченіе дня онъ шатался по цѣлому дому, по которому имѣлъ полную свободу бродить; былъ въ учебной комнатѣ, въ спальнѣ мистриссъ Блимберъ, въ комнатѣ Корнеліи, посѣтилъ даже собаку. Желая дружески разстаться со всѣми, онъ хотѣлъ сдѣлать что-нибудь пріятное каждому: то отъискивалъ онъ Бриггсу въ книгахъ мѣста, которыя тотъ всегда забывалъ; то рылся въ лексиконахъ для другихъ; то держалъ шелкъ, который разматывала мистриссъ Блимберъ, или приводилъ въ порядокъ письменный столъ Корнеліи; иногда даже онъ рисковалъ забираться въ кабинетъ самого доктора и тамъ, усѣвшись на коврѣ у его ученыхъ ногъ, потихоньку вертѣлъ глобусы и мысленно ходилъ вокругъ свѣта.
   Короче, въ тѣ дни передъ каникулами, когда всѣ остальные молодые джентльмены были погружены въ убійственные труды генеральнаго повторенія всѣхъ уроковъ за цѣлые полгода, Поль былъ привилегированнымъ ученикомъ, какого въ этомъ домѣ никто еще не видывалъ. Онъ и самъ едва вѣрилъ своей свободѣ; но свобода продолжалась часъ за часомъ, день за днемъ, и всѣ ласкали маленькаго Домби. Докторъ Блимберъ простеръ деликатность свою до того, что однажды выслалъ Джонсона изъ-за обѣда за необдуманное выраженіе: "бѣдный маленькій Домби"; Поль счелъ это наказаніе слишкомъ-строгимъ, хотя и вспыхнулъ отъ словъ Джонсона, и не понималъ, почему онъ о немъ жалѣетъ.
   Наконецъ, насталъ день танцовальнаго вечера; докторъ Блимберъ, сидя за завтракомъ, провозгласилъ:
   -- Джентльмены! Мы снова займемся нашими лекціями съ двадцать-пятаго числа будущаго мѣсяца.
   Мистеръ Тутсъ немедленно сбросилъ съ себя вѣрноподданство грозному наставнику, надѣлъ колечко, и вскорѣ, говоря о докторѣ, назвалъ его очень-безцеремонно "Блимберомъ"! Такая либеральная выходка возбудила въ старшихъ воспитанникахъ зависть и удивленіе, но младшіе поникли духомъ и не могли понять, какъ Тутсъ не былъ на мѣстѣ сраженъ громомъ небеснымъ за такую неслыханную дерзость.
   Ни за завтракомъ, ни за обѣдомъ не было и намека о предстоявшемъ веселіи. Къ наступленію вечера, въ спальняхъ молодыхъ джентльменовъ была настоящая выставка разложенныхъ всюду бѣлыхъ галстуховъ и жилетовъ; тогда же понесло такимъ сильнымъ запахомъ опаленныхъ волосъ, что докторъ Блимберъ послалъ наверхъ слугу, которому велѣлъ кланяться молодымъ джентльменамъ и спросить у нихъ, нѣтъ ли въ ихъ комнатахъ пожара: поводомъ къ этому былъ парикмахеръ, пришедшій завивать ихъ головы и перегрѣвшій свои щипцы.
   Одѣванье Поля заняло немного времени, ибо онъ чувствовалъ себя нездоровымъ и соннымъ. Одѣвшись, онъ сошелъ въ гостиную, гдѣ прохаживался докторъ Блимберъ въ полномъ бальномъ нарядѣ, съ величественнымъ спокойствіемъ на лицѣ и въ осанкѣ. Вскорѣ потомъ явилась мистриссъ Блимберъ, разодѣтая чудесно и въ такомъ множествѣ юбокъ, что прогулка вокругъ ея особы могла бы назваться маленькимъ путешествіемъ. Миссъ Блимберъ пришла послѣ своей MaMа, по-видимому нѣсколько-затянутая, но обворожительная.
   Потомъ явились мистеръ Тутсъ и мистеръ Фидеръ. Каждый держалъ въ рукѣ шляпу, какъ-будто пріѣхалъ издали. Когда лакей провозгласилъ имена обоихъ, докторъ Блимберъ принялъ ихъ весьма-радушно и, казалось, былъ очень-обрадованъ удовольствіемъ видѣться съ ними. Мистеръ Тутсъ былъ украшенъ множествомъ блестящихъ пуговокъ и дорогихъ каменьевъ; поклонившись доктору, его супругѣ и дочери, онъ подошелъ къ Полю, отвелъ его въ сторону и сказалъ: "Что ты объ этомъ думаешь?"
   Вскорѣ собрались всѣ молодые джентльмены въ туго-затянутыхъ и накрахмаленныхъ галстухахъ, завитые, въ башмакахъ и съ лучшими своими шляпами въ рукахъ. Имя каждаго провозглашалось лакеемъ. Потомъ вошелъ мистеръ Бэпсъ, танцмейстеръ, въ сопровожденіи мистриссъ Бэпсъ, которую мистриссъ Блимберъ приняла чрезвычайно-любезно и снисходительно.
   Мистеръ Бэпсъ былъ джентльменъ весьма-серьёзный, говорившій всегда медленно и съ разстановкою; простоявъ минутъ пять подъ лампою, онъ обратился къ мистеру Тутсу (который молча сравнивалъ его башмаки съ своими) и спросилъ его:
   -- Что вы стали дѣлать съ вашими сырыми матеріалами, которые пріидутъ въ ваши порты взамѣнъ вашего золота?
   Мистеръ Тутсъ, совершенно-озадаченный этимъ вопросомъ, отвѣтилъ наудачу: "Сварилъ бы ихъ".
   Но мистеръ Бэпсъ былъ, по-видимому, не одного съ нимъ мнѣнія.
   "Поль соскользнулъ съ своего пункта наблюденій изъ мягкихъ подушекъ угла софы и спустился по лѣстницѣ въ чайную комнату для встрѣчи Флоренсы, которую не видалъ около двухъ недѣль: докторъ Блимберъ не рѣшился отпустить его къ мистриссъ Пипчинъ въ прошлую субботу, боясь, чтобъ онъ не простудился. Флоренса вскорѣ явилась и была такъ мила въ простомъ бальномъ нарядѣ, съ свѣжими цвѣтами въ рукѣ, что Поль, когда она къ нему наклонилась и цаловала его, не могъ рѣшиться выпустить ее изъ своихъ объятій или свести глазъ съ ея личика. Въ комнатѣ не было никого, кромѣ ихъ, пріятельницы Поля, 'Меліи, и другой молодой женщины, разливавшей чай.
   -- Но что съ тобою, Флой? спросилъ Поль, почти увѣренный, что видѣлъ слезу на щекѣ сестры.
   -- Ничего, дружокъ мой, ничего.
   Поль нѣжно дотронулся до ея лица и ощупалъ слезу.
   -- Флой! что это?
   -- Мы поѣдемъ вмѣстѣ домой, милый, и тамъ я буду няньчиться съ тобою.
   -- Няньчиться со мною!
   Поль не могъ понять, почему съ нимъ нужно будетъ няньчиться, ни почему обѣ молодыя женщины взглянули на него такъ серьёзно, ни почему Флоренса отвернулась на мгновеніе и потомъ показала ему улыбающееся лицо.
   -- Флой, сказалъ Поль, взявъ одинъ изъ ея темныхъ локоновъ: -- скажи мнѣ: правда, что я чудакъ?
   Она засмѣялась и отвѣчала, лаская его: -- Нѣтъ!
   -- Всѣ они говорятъ это, Флой. Я хочу знать, что они хотятъ сказать.
   Разговоръ ихъ былъ прерванъ громкимъ двойнымъ стукомъ дверной скобы, и Флоренса бросилась къ чайному столу. Поль снова удивился, видя, что его пріятельница шепчетъ Флоренсѣ, какъ-будто утѣшая ее; но его развлекло появленіе новыхъ лицъ.
   То были сэръ Барнетъ Скеттльсъ, лэди Скеттльсъ и молодой Скеттльсъ. Послѣдній долженъ былъ опредѣлиться въ теплицу доктора Блимбера послѣ каникулъ.
   -- А что, на-примѣръ, это за комната? спросила лэди Скеттльсъ у пріятельницы Поля, меліи.
   -- Кабинетъ доктора Блимбера, мэмъ, былъ отвѣтъ.
   Лэди Скеттльсъ окинула комнату взоромъ въ лорнетъ и сказала мужу одобрительнымъ тономъ: "Очень-хорошо". Сэръ Барнетъ кивнулъ въ знакъ согласія, но сынъ его смотрѣлъ недовѣрчиво и подозрительно.
   -- А это маленькое твореніе? сказала лэди Скеттльсъ, взглянувъ на Поля.-- Онъ одинъ...
   -- Изъ молодыхъ джентльменовъ, мэмъ.
   -- А какъ васъ зовутъ, мое блѣдное дитя?
   -- Домби.
   Сэръ Барнетъ немедленно вмѣшался въ разговоръ и сказалъ, что имѣлъ честь встрѣтить отца Поля на одномъ оффиціальномъ обѣдѣ и надѣется, что онъ здоровъ. Поль слышалъ, какъ онъ шепнулъ лэди Скеттльсъ: "Изъ Сити... очень-богатъ... человѣкъ извѣстный... докторъ говорилъ..." Потомъ онъ обратился къ Полю:
   -- Скажете ли вы своему почтенному папа, что сэръ Барнетъ Скеттльсъ слышалъ съ удовольствіемъ о его совершенномъ здоровьѣ и посылаетъ ему свой усердный поклонъ?
   -- Да, сударь.
   -- Вотъ молодецъ! Барнетъ, -- обратясь къ сыну: -- съ этимъ молодымъ джентльменомъ ты долженъ быть знакомъ. Съ этимъ молодымъ джентльменомъ ты можешь познакомиться.
   -- Какіе глазки! какіе волосы! какое милое личико! воскликнула съ нѣжностью лэди Скеттльсъ, взглянувъ на Флоренсу въ лорнетъ.
   -- Моя сестра, сказалъ Поль, представляя ее.
   Скеттльсы были вполнѣ довольны. Такъ-какъ лэди Скеттльсъ полюбила, по-видимому, Поля съ перваго взгляда, то всѣ пошли вмѣстѣ наверхъ; сэръ Барнетъ повелъ Флоренсу, а сынъ его послѣдовалъ за ними.
   Молодой Барнетъ, войдя въ гостиную, недолго оставался въ забвеніи: его тотчасъ же извлекъ докторъ Блимберъ и заставилъ танцовать съ Флоренсою. Юный кандидатъ въ мудрецы не показался Полю особенно счастливымъ -- онъ скорѣе показался ему сердитымъ: его, по-видимому, очень-мало интересовало все, вокругъ него происходившее, хотя лэди Скеттльсъ и замѣтила мистриссъ Блимберъ, что сынъ ея очевидно въ восторгѣ отъ этого очаровательнаго ангела, миссъ Домби.
   Полю показалось страннымъ, отъ-чего никто не занимаетъ его прежняго мѣста въ подушкахъ софы, и отъ-чего всѣ, когда онъ снова показался въ гостиной, говорили ему, чтобъ онъ туда сѣлъ, такъ-какъ это его мѣсто. Никто не заслонялъ ему Флоренсы, когда она танцовала, и замѣтили, что онъ съ удовольствіемъ слѣдитъ за нею глазами. Всѣ были такъ любезны, даже чужіе, которыхъ вскорѣ набралось много, что часто подходили къ нему, спрашивали ласково, какъ онъ себя чувствуетъ, не болитъ ли у него голова, не усталъ ли онъ. Онъ благодарилъ ихъ всѣхъ за вниманіе и забрался въ свой уголокъ софы, на которой усѣлись лэди Скеттльсъ и мистриссъ Блимберъ; Флоренса также подошла къ нему, когда кончила танцовать, и сѣла подлѣ него. Онъ смотрѣлъ на все это и былъ очень-доволенъ.
   Флоренса просидѣла бы тутъ охотно весь вечеръ и готова была бы вовсе не танцовать, но Поль упрашивалъ ее объ этомъ, говоря, что ему весело смотрѣть, какъ она танцуетъ. Онъ говорилъ правду: сердце его радовалось и личико разгоралось живымъ румянцемъ, когда онъ видѣлъ, какъ всѣ ею восхищались и что не было никого прекраснѣе ея.
   Изъ гнѣзда своего между подушками, Поль могъ видѣть и слышать все, какъ-будто танцевальный вечеръ былъ устроенъ единственно для его удовольствія. Между-прочимъ, онъ замѣтилъ, какъ танцовальный учитель, мистеръ Бэпсъ, вступилъ въ разговоръ съ сэромъ Барнетомъ Скеттльсомъ и предложилъ ему тотъ же самый вопросъ о сырыхъ матеріалахъ, которымъ незадолго такъ сильно озадачилъ Тутса. Сэръ Барнетъ наговорилъ ему много объ этомъ таинственномъ для Поля предметѣ, но по-видимому не рѣшилъ вопроса, потому-что мистеръ Бэпсъ отвѣчалъ: "Да! Но предположимъ, что Россія вмѣшается съ своимъ саломъ?" Чѣмъ сэръ Барнетъ былъ пораженъ до онѣмѣнія и только качалъ головою. Наконецъ онъ нашелъ только одно возраженіе: "въ такомъ случаѣ остаются намъ бумажныя издѣлія".
   Сэръ Барнетъ смотрѣлъ на мистера Бэпса, отправившагося развлекать скучавшую въ одиночествѣ супругу, какъ на человѣка замѣчательнаго, и наконецъ рѣшилъ спросить у доктора Блимбера, кто этотъ джентльментъ?
   -- Это нашъ профессоръ.
   -- Чего-нибудь тѣсно-связаннаго со статистикой? Держу пари, что такъ!
   -- Нѣтъ, сэръ Барнетъ, возразилъ докторъ Блимберъ, потирая себѣ подбородокъ.-- Не совершенно.
   -- Политической экономіи, математики, или чего-нибудь подобнаго?
   -- Нѣтъ, сэръ Барнетъ. Мистеръ Бэпсъ человѣкъ, конечно, весьма достойный... въ сущности, онъ нашъ профессоръ танцовальнаго искусства.
   Поль испугался, видя какой гнѣвъ овладѣлъ сэромъ Барнетомъ Скеттльсомъ при этомъ извѣстіи и какими бѣшеными глазами онъ сталъ смотрѣть на мистера Бэпса; разъяренный баронетъ подошелъ къ своей супругѣ и замѣтилъ ей, указывая на танцмейстера, что это "самый без...со...вѣст...ный и без...стыд...ный нахалъ въ свѣтѣ! "
   Поль замѣтилъ еще одно обстоятельство. Мистеръ Фидеръ, вкусивъ нѣсколько чашекъ нигуса, принялся наслаждаться. Танцы были вообще церемонны и музыка нѣсколько походила на духовную, но мистеръ Фидеръ послѣ чашекъ нигуса сказалъ Тутсу, что онъ расположенъ развеселить балъ. Послѣ этого онъ началъ танцовать съ величайшимъ усердіемъ, а самъ между-тѣмъ потихоньку подучалъ музыкантовъ, чтобъ они заиграли какой-нибудь удалой танецъ. Потомъ онъ сдѣлался необычайно-любезенъ съ дамами, и, танцуя съ миссъ Блимберъ, рискнулъ продекламировать ей вполголоса очень-нѣжные стишки, которые потомъ повторилъ четыремъ другимъ дамамъ, одной послѣ другой. Поль слышалъ это своими ушами.
   Мистриссъ Блимберъ испугалась такой неприличной веселости, и въ-особенности перемѣны музыки, которая вдругъ заиграла простонародные мотивы, какіе слышатся на улицахъ: она боялась, что это оскорбитъ аристократическій слухъ лэди Скеттльсъ. Но та приняла ея извиненіе разврата мистера Фидера очень-благосклонно и просила не говорить объ этомъ.
   Разъ, въ промежуткѣ между танцами, лэди Скеттльсъ сказала Полю, что онъ по-видимому большой любитель музыки. Поль отвѣчалъ утвердительно и сообщилъ ей, что если и она любитъ музыку, то должна слышать, какъ поетъ Флоренса. Лэди Скеттльсъ тотчасъ же объявила, что она умираетъ отъ желанія услышать пѣніе Флоренсы; но та отговаривалась очень-серьёзно, стыдясь пѣть при такомъ множествѣ чужихъ, пока Поль не подозвалъ ея къ себѣ и не сказалъ: "Флой, прошу тебя, милая, для меня!" И она тотчасъ же сѣла за Фортепьяно и начала пѣть. Всѣ посторонились передъ Полемъ, не желая заслонять отъ него сестру, а онъ былъ въ восторгѣ и заплакалъ отъ радости и удовольствія.
   Всѣ полюбили Флоренсу. Да и могло ли быть иначе? Поль былъ убѣжденъ, что этому должно быть! Сидя въ своемъ уголкѣ между подушками, скрестя спокойно руки и протянувъ небрежно одну ногу, онъ съ торжествомъ слушалъ, какъ со всѣхъ сторонъ съ восхищеніемъ хвалили сестру и маленькаго Домби, какъ всѣмъ нравилась ея скромность, какъ всѣ говорили о ея красотѣ, граціозности и умѣ.
   Все, что ребенокъ наблюдалъ, чувствовалъ и думалъ въ тотъ вечеръ, перемѣшалось въ глазахъ его какъ цвѣта радуги. Предметы, еще недавно наводившіе на него раздумье, пронеслись мимо подъ звуки музыки. Все, что онъ видѣлъ изъ окна своей спальни, въ которое глядѣлъ каждый вечеръ на далеко-разстилавшееся море, съ его волнами и фантастическими картинами, успокоилось и улеглось, какъ зыбь послѣ вѣтра. Таинственный ропотъ, къ которому онъ такъ часто прислушивался, лежа въ своей колясочкѣ на взморьѣ, отдавался одинъ въ ушахъ его сквозь мелодическое пѣніе сестры, сквозь говоръ голосовъ и шарканье ногъ. О немъ напоминали нѣкоторыя изъ мелькавшихъ мимо его лицъ, напоминала даже тяжелая любезность Тутса, подходившаго къ нему часто и бравшаго его дружески за руку. Ему казалось, будто онъ слышитъ отголоски того таинственнаго ропота въ ласкахъ, которыми всѣ его осыпали, даже въ самой репутаціи его причудливости, хотя онъ не понималъ, какъ это дѣлается. Такъ маленькій Поль сидѣлъ въ задумчивости, слушалъ, смотрѣлъ, мечталъ и былъ очень-счастливъ, пока не пришло время разставаться...
   Тогда, дѣйствительно, никто изъ всего общества не остался равнодушнымъ. Сэръ Барнетъ Скеттльсъ подвелъ къ нему сына и заставилъ ихъ пожать другъ другу руки, изъявивъ надежду, что оба молодые джентльмена непремѣнно сойдутся между собою на самую короткую ногу; потомъ онъ просилъ Поля передать мистеру Домби его лучшіе комплименты. Лэди Скеттльсъ поцаловала Поля, разгладивъ волосы на его головѣ и поднявъ его на руки; даже самъ мистеръ Бэпсъ подошелъ къ нему и простился чрезвычайно-радушно.
   -- Прощайте, докторъ Блимберъ! сказалъ Поль, протягивая ему рученку.
   -- Прощай, мой миленькій дружокъ.
   -- Я вамъ очень-благодаренъ, сэръ. Велите, чтобъ они берегли Діогена.
   Діогеномъ называлась собака, которая до той поры не входила въ дружескія сношенія ни съ кѣмъ, кромѣ Поля. Докторъ Блимберъ обѣщалъ заботиться о Діогенѣ, и Поль поблагодарилъ его и подалъ ему руку. Потомъ онъ простился съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей съ такимъ чувствомъ, что супруга доктора забыла о принятомъ ею намѣреніи говорить лэди Скеттльсъ о Цицеронѣ. Корнелія взяла Поля за обѣ ручонки и сказала: "Домби, Домби, ты былъ всегда моимъ любимымъ ученикомъ. Благослови тебя Богъ! "
   Между молодыми джентльменами пронеслось жужжаніе: "Домби уѣзжаетъ! Маленькій Домби уѣзжаетъ!" и всѣ двинулись за Полемъ и Флоренсою внизъ по лѣстницѣ въ залу, не исключая даже семейства Блимберовъ. Мистеръ Фидеръ замѣтилъ вслухъ, что подобныхъ проводовъ не удостоивался еще ни одинъ молодой джентльменъ. Слуги и буфетчикъ хотѣли также взглянуть на маленькаго Домби еще разъ. Самъ слабоглазый, который погрузилъ его книги и вещи въ карету, долженствовавшую отвезти Поля и Флоренсу къ мистриссъ Пипчинъ на ночлегъ, видимо растаялъ.
   Даже вліяніе нѣжной страсти на сердца молодыхъ джентльменовъ -- всѣ они до одного влюбились въ Флоренсу -- не могло удержать ихъ отъ шумнаго прощанья съ маленькимъ Домби: они толпились на лѣстницѣ, чтобъ пожать ему руку, махали едіу шляпами, и каждый кричалъ: "Домби, не забывай меня!" -- Такіе взрывы чувства были вовсе не въ обычаѣ этихъ юныхъ Честерфильдовъ. Поль шепталъ Флоренсѣ, когда она его укутывала прежде, чѣмъ отворилась наружная дверь: "Слышишь, Флой? забудешь ли ты это? Рада ли ты?" И въ глазахъ его выражался живой восторгъ.
   Онъ оглянулся еще разъ на всѣхъ, посмотрѣлъ сквозь слезы на окружавшія его лица, исполненныя дружескаго участія, и погрузился въ темную карету, гдѣ прижался къ Флоренсѣ. Съ этой поры, всякій разъ, когда онъ вспоминалъ о докторѣ Блимберѣ, лицо его представлялось ему такимъ, какимъ онъ видѣлъ его въ послѣднюю минуту разставанья; самое мѣсто казалось ему въ родѣ сновидѣнія, наполненнаго ласково-сіявшими глазами.
   Когда братъ и сестра усѣлись, Тутсъ неожиданно опустилъ каретную рамку съ одной стороны, всунулъ туда голову и сказалъ съ дружескимъ хихиканьемъ: "а Домби здѣсь?" и потомъ тотчасъ же поднялъ раму, не дожидаясь отвѣта. Прежде, чѣмъ кучеръ успѣлъ тронуть съ мѣста лошадей, мистеръ Тутсъ повторилъ свой маневръ съ другой стороны и сказалъ тѣмъ же голосомъ, въ другую раму: "а Домби здѣсь?" и исчезъ такъ же, какъ и прежде.
   Какъ Флоренса смѣялась! Поль часто вспоминалъ эту продѣлку и всякій разъ смѣялся отъ души.
   Но послѣ -- на другой день и въ слѣдующіе дни -- произошло многое, о чемъ Поль вспоминалъ, какъ о смутномъ снѣ. На-примѣръ, почему онъ прожилъ нѣсколько дней у мистриссъ Пипчинъ, вмѣсто того, чтобъ ѣхать домой? Зачѣмъ онъ лежалъ въ постели, а Флоренса сидѣла всегда подлѣ него? Бывалъ ли бъ комнатѣ его отецъ, или онъ только видѣлъ высокую тѣнь на стѣнѣ? Дѣйствительно ли онъ слышалъ слова своего медика, который говорилъ, что еслибъ кого-то взяли домой прежде того времени, на которомъ строились его планы и Фантазіи, то онъ бы не увядалъ?
   Поль не помнилъ навѣрное, говаривалъ ли онъ Флоренсѣ: "О, Флой! возьми меня къ папа и не оставляй меня!" Но ему казалось будто-бы онъ слышалъ, какъ самъ повторялъ: "Возьми меня домой, Флой, возьми меня домой!"
   Однако онъ припоминалъ, когда былъ уже дома и его взнесли наверхъ по лѣстницѣ, что передъ этимъ ему слышался нѣсколько часовъ стукъ колесъ, тогда-какъ онъ лежалъ на каретной подушкѣ, Флоренса сидѣла возлѣ него, а старая мистриссъ Пипчинъ насупротивъ. Онъ узналъ также свою кроватку, когда его положили въ нее, тётку свою, миссъ Токсъ и Сузанну. Но было еще что-то, нѣсколько сбивавшее его съ толку.
   -- Я хочу говорить съ Флоренсою, сказалъ онъ.-- Мнѣ нужно поговорить съ нею одною!
   Флоренса наклонилась къ нему, и всѣ посторопились.
   -- Флой, мой ангелъ, не былъ ли это папа въ залѣ, когда меня вынесли изъ кареты?
   -- Да, дружокъ.
   -- Онъ не плакалъ, Флой, и не ушелъ къ себѣ, когда меня увидѣлъ?
   Она прижала свои губы къ его щекѣ и покачала головою.
   -- Я радъ, что онъ не плакалъ. Мнѣ казалось будто онъ плакалъ. Не говори никому, что я объ этомъ спрашивалъ.
   

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.
Необычайная сметливость капитана Коттля и новое занятіе для Валтера.

   Валтеръ долго не могъ рѣшить, что ему дѣлать въ Барбадосѣ и даже иногда надѣялся, не перемѣнитъ ли мистеръ Домби своего намѣренія. Но какъ ничего подобнаго нельзя было предвидѣть, а время утекало и ему нужно было торопиться, онъ почувствовалъ, что пора дѣйствовать и что медлить нечего.
   Главнымъ затрудненіемъ Валтера была необходимость сообщить дядѣ Соллю о настоящемъ положеніи своихъ дѣлъ. Онъ чувствовалъ, что это извѣстіе будетъ старику страшнымъ ударомъ и медлилъ тѣмъ болѣе, что дядя Солль въ послѣднее время значительно пріободрился и повеселѣлъ. Инструментальный мастеръ уже уплатилъ мистеру Домби часть своего долга и мужественно трудился надъ одолѣніемъ остальнаго, а потому добрый Валтеръ сильно огорчался необходимостью повергнуть его снова въ уныніе.
   Покинуть старика, не предупредивъ его напередъ, онъ не хотѣлъ. Надобно было сказать ему все, но какъ?-- вотъ въ чемъ состоялъ вопросъ. Отказаться отъ путешествія въ Вест-Индію не было возможности: мистеръ Домби сказалъ правду, что онъ молодъ и здоровъ и что обстоятельства его дяди не въ цвѣтущемъ положеніи; взглядъ, которымъ мистеръ Домби заключилъ этотъ намекъ, показывалъ ясно, что если Валтеръ откажется ѣхать, то можетъ оставаться дома, но никакъ не въ его конторахъ. Дядя и племянникъ были оба много обязаны мистеру Домби, по собственнымъ стараніямъ Валтера, хотя онъ и отчалвался пріобрѣсти себѣ когда-нибудь благорасположеніе надменнаго представителя фирмы; но какъ бы то ни было, Валтеръ чувствовалъ, что долгъ его отправиться по назначенію.
   Когда мистеръ Домби, объявляя ему о назначеніи въ Барбадосъ, сказалъ, что онъ молодъ и крѣпокъ, а обстоятельства его дяди плохи, на лицѣ его выражалось презрѣніе: оно какъ-будто говорило, что Валтеръ былъ бы не прочь жить въ праздности на-счетъ старика въ стѣсненномъ положеніи, и это глубоко уязвило благородную душу молодаго человѣка. Рѣшившись увѣрить мистера Домби, что онъ въ немъ ошибся, Валтеръ обнаруживалъ передъ нимъ послѣ вест-индскаго свиданія больше бодрости и веселости, чѣмъ когда-нибудь. Онъ не понималъ, что это самое качество и не нравилось въ немъ гордому патрону.
   "Ну, а наконецъ все-таки дядя Солль долженъ узнать все!" подумалъ Валтеръ со вздохомъ. Боясь, что голосъ его дрогнетъ или физіономія измѣнитъ, если онъ самъ скажетъ объ этомъ старику, онъ рѣшился употребить въ дѣло посредничество капитана Коттля. Въ первое же воскресенье онъ пошелъ къ нему.
   На пути туда, Валтеръ вспомнилъ съ удовольствіемъ, что грозная мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ уходитъ каждое воскресное утро внимать далеко отъ дому поученія Мельхиседека-Гоулера. Этотъ святой мужъ, изгнанный изъ вест-индскихъ доковъ но ложному подозрѣнію (нарочно возбужденному противъ него коварнымъ врагомъ добродѣтели), будто онъ имѣлъ привычку просверливать буравчикомъ винныя бочки и прикладывать уста свои къ этому отверстію, объявилъ преставленіе свѣта въ тотъ самый день черезъ два года, въ десять часовъ. Въ-слѣдствіе того онъ открылъ въ кабинетѣ своемъ собранія, гдѣ принимались джентльмены и дамы "выспренняго" религіознаго убѣжденія. Слова Мельхиседека произвели въ первый же день такой могущественный эффектъ на слушателей, что они, увлекшись жаромъ священнаго джигга, прорвались цѣлою паствой въ кухню и изувѣчили катокъ, принадлежавшій одному изъ сектаторовъ.
   Капитанъ сообщилъ все это Валтеру и его дядѣ въ тотъ вечеръ, когда заплатили ростовщику Брогли. Самъ капитанъ присутствовалъ постоянно при всѣхъ богослуженіяхъ въ одной сосѣдней церкви, на которой каждое воскресное утро поднимался флагъ: онъ былъ даже такъ добръ, что держалъ въ порядкѣ мальчишекъ, которые очень боялись его таинственнаго желѣзнаго крючка. Зная неизмѣнныя привычки капитана, Валтеръ торопился, сколько могъ, и наконецъ имѣлъ удовольствіе разсмотрѣть въ отворенномъ окнѣ вывѣшенные для просушки на солнцѣ широчайшій синій сюртукъ и жилетъ.
   Валтеръ стукнулъ скобою разъ.
   -- Стинджеръ, сказалъ капитанъ у себя, какъ-будто дѣло вовсе его не касалось. Тогда Валтеръ стукнулъ два раза.
   -- Коттль, отозвался капитанъ и показался у окна въ шляпѣ, чистой рубашкѣ и съ повязаннымъ однимъ шлагомъ шейнымъ платкомъ.
   -- А, Вал'ръ!
   -- Я, капитанъ Коттль.
   -- Въ чемъ дѣло, молодецъ? спросилъ капитанъ съ большою заботливостью.-- Ужь нѣтъ ли опять чего-нибудь съ Джилльсомъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, капитанъ! Съ дядей Соллемъ все благополучно.
   -- Очень-радъ. Сейчасъ отворю.
   Капитанъ отворилъ двери и все еще смотрѣлъ на Валтера съ сомнительнымъ выраженіемъ.
   -- Ты пришелъ что-то рано, Вал'ръ.
   -- Дѣло въ томъ, капитанъ Коттль, отвѣчалъ тотъ, когда они вошли въ комнату и онъ усѣлся: -- что я боялся не застать васъ, а мнѣ нуженъ вашъ добрый совѣтъ.
   -- Получишь его. Не хочешь ли чего-нибудь?
   -- Ничего, капитанъ, кромѣ вашего мнѣнія.
   -- Изволь. Въ чемъ дѣло?
   Валтеръ разсказалъ ему все о предстоящемъ путешествіи въ Вест-Индію, о затрудненіи своемъ, какъ сообщить объ этомъ дядѣ, и просилъ капитана Коттля взять на себя трудъ помочь ему.
   Капитанъ Коттль совершенно растерялся отъ изумленія.
   -- Видите, капитанъ. Что до меня, я молодъ, какъ выразился мистеръ Домби, значитъ, обо мнѣ толковать нечего. Я долженъ пробить себѣ дорогу въ свѣтѣ -- это я знаю; но есть двѣ вещи, которыя меня сильно затрудняютъ. Во-первыхъ, хотя я этого и не заслуживаю, я единственная въ жизни радость и гордость старика; если я буду живъ и здоровъ, то, оставя Англію, навѣрно не увижусь съ нимъ больше. Онъ старъ, и если смерть его ускорилась бы потерею деревяннаго мичмана и инструментовъ, къ которымъ онъ привыкъ съ давнихъ лѣтъ, то очень можетъ быть, что онъ умеръ бы нѣсколько раньше, лишась...
   -- Племянника? Такъ!
   -- Значитъ, надобно увѣрить его, что разлука наша будетъ только временная. Мнѣ этого не сдѣлать: я измѣню себѣ; а потому я хочу просить васъ...
   -- Гмъ! Мудрено!
   -- Теперь, другой пунктъ, капитанъ. Къ-сожалѣнію, я не нравлюсь мистеру Домби. Какъ я ни старался заслужить его благосклонность, но онъ меня не любитъ -- это несомнѣнно. Онъ посылаетъ меня въ Вест-Индію не потому, что мнѣ тамъ будетъ хорошо, а всего вѣроятнѣе хочетъ только сбыть меня съ глазъ. Объ этомъ ни слова дядѣ, капитанъ. Надобно выставить ему мою будущность въ самомъ блестящемъ видѣ: если я говорю объ этомъ вамъ, такъ для того только, чтобъ оставить за собою хоть одного друга, которому было бы извѣстно мое настоящее положеніе.
   Капитанъ протянулъ ему свою широкую руку съ такою искренностью, которая выражала больше, чѣмъ цѣлые томы.
   -- Капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, сжавъ ее въ обѣихъ рукахъ, которыхъ на это только-что было достаточно:-- послѣ дяди Солля, я больше всего люблю васъ. Нѣтъ человѣка, къ которому бы я могъ имѣть больше довѣренности. Повторю еще разъ: о себѣ я не забочусь нисколько! Еслибъ я былъ свободенъ, готовъ идти охотно хоть на край свѣта, хоть простымъ матросомъ! Но дядѣ моему этого не хотѣлось и я остался. Какъ бы то ни было, я увѣренъ, что у мистера Домби мнѣ далеко не подняться...
   -- Э-ге, Виттингтонъ!
   -- Какъ бы не такъ! отвѣчалъ Вальтеръ смѣясь.-- Я не жалуюсь. Моя жизнь обезпечена. Оставляя дядю, я передаю его на ваши руки -- въ лучшихъ рукахъ онъ не можетъ быть. Я говорилъ вамъ все это не потому, чтобъ отчаявался: я хотѣлъ только убѣдить васъ, что въ торговомъ домѣ Домби и Сына мнѣ нельзя быть разборчивымъ, а надобно идти куда посылаютъ. Дядѣ моему будетъ лучше, если я уйду: мистеръ Домби уже доказалъ ему свою дружбу, и навѣрно, если перестанетъ имѣть передъ глазами Фигуру, которая ему не нравится, онъ будетъ ему еще полезнѣе. Итакъ, капитанъ, ура Вест-Индія! Какъ поютъ матросы?
   
   Ура въ портъ Барбадосъ, ребята,
                       Ой--о--го!
   За нами Британнія, ребята,
                       Ой--о--го!
   
   Тутъ капитанъ не выдержалъ и подтянулъ во все горло:
   
                       Ой--о--го!!...
   
   Припѣвъ этотъ достигъ до слуха одного пламеннаго шкипера, уже нетрезваго, который жилъ насупротивъ. Онъ вскочилъ, подбѣжалъ къ отворенному окну и заревѣлъ сиплымъ басомъ:
   
                       Ой--о--го--о--о!!!...
   
   Послѣ чего, дружески привѣтствовавъ сосѣдей такимъ же громкимъ: "Эгой!" онъ затворилъ окно и снова усѣлся за свой грогъ.
   -- Теперь, капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, подавая ему сюртукъ и жилетъ: -- если вы пойдете сейчасъ же къ дядѣ Соллю и объявите ему все, я провожу васъ до дверей, а самъ буду гулять по улицамъ до обѣда.
   Капитану не очень нравилось это порученіе и онъ не вполнѣ надѣялся, что выполнитъ его удовлетворительнымъ образомъ. Онъ забралъ себѣ въ голову, что Валтеру предстоитъ совершенно другая будущность: женитьба на Флоренсѣ и жизнь мильйонера, а потому ему трудно было выгрузить изъ себя эти идеи и замѣнить ихъ совершенно различнымъ грузомъ. Въ-слѣдствіе того онъ отклонилъ отъ себя жилетъ и сюртукъ, и сказалъ Валтеру, что въ такомъ серьезномъ обстоятельствѣ ему непремѣнно надобно напередъ покусать себѣ ногти.
   -- Это у меня старинная привычка, Вал'ръ. Ей ужь лѣтъ пятьдесятъ. Когда ты увидишь, что Недъ Коттль кусаетъ себѣ ногти, значитъ, онъ на мели.
   Капитанъ взялъ въ зубы свои желѣзный крючокъ и принялся размышлять.
   -- Есть у меня пріятель, бормоталъ онъ, какъ-будто про-себя: -- да онъ теперь въ морѣ; а ужь онъ сказалъ бы такое мнѣніе, что весь парламентъ спустилъ бы передъ нимъ Флагъ. Его два раза смывало за бортъ и все ни-по-чемъ. Его сначало сшибло съ штыкболта, когда брали рифЫ въ океанѣ, но его выудили изъ воды -- а ужь былъ уменъ!
   Валтеръ не могъ удержаться, чтобъ внутренно не порадоваться отсутствію этого мудреца.
   -- Да! Спросилъ бы ты, Вал'ръ, что онъ думаетъ о баканѣ, который у Нора, такъ онъ бы сказалъ тебѣ мнѣніе. Умнѣе этого человѣка я^не видывалъ!
   -- Какъ его звали, капитанъ Котлль? спросилъ Валтеръ, рѣшившійся казаться заинтересованнымъ.
   -- Бонеби. Клянусь Богомъ, онъ бы насъ спасъ!
   Капитанъ снова погрузился въ раздумье и но-видимому не видѣлъ и не слышалъ ничего.
   Въ сущности же, капитанъ Коттль перевертывалъ бъ головѣ своей планы, которые скоро сняли его съ мели и привели на отличную глубину. Ему вообразилось, что тутъ есть какая-нибудь ошибка; что молодой и неопытный Валтеръ понимаетъ вещи не такъ, какъ должно; что его посылаютъ въ Вест-Индію не зачѣмъ инымъ, какъ желая доставить случай разбогатѣть съ необычайною скоростью. "Если даже и есть что-нибудь между Вал'ромъ и его "губернаторомъ", такъ можно поправить все дѣло однимъ словомъ, которое бы взялся сказать другъ ихъ обоихъ и тогда все пойдетъ "какъ по салу". Капитанъ дошелъ до слѣдующихъ умозаключеній:-- онъ имѣетъ удовольствіе быть знакомымъ съ мистеромъ Домби, послѣ проведеннаго имъ у него весьма-пріятнаго получаса въ Брайтонѣ, когда они занимали деньги для дяди Солля; между двумя человѣками, понимающими другъ друга, ничего не можетъ быть легче, ужъ добраться до истинныхъ фактовъ; наконецъ, лучше всего будетъ, если онъ, не сказавъ ни слова Валтеру, пойдетъ въ домъ мистера Домби, велитъ слугѣ доложить о "кэптенѣ Коттлѣ", зацѣпитъ потомъ крючокъ за петлю фрака самого "губернатора", переговоритъ о дѣлѣ по-дружески, устроитъ все и возвратится съ торжествомъ!
   Лицо капитана Коттля мало-по-малу прояснивалось; прищуренные во время глубокомысленныхъ соображеній глаза открылись во всю ширину; нахмуренныя щетинистыя брови расправились; онъ сдѣлалъ гримасу въ родѣ улыбки, пересталъ грызть свои ногти и сказалъ Валтеру:
   -- Ну, Вал'ръ, теперь можешь дать мнѣ мои непромокаемые.
   Валтеръ не могъ понять, почему капитанъ такъ хлопочетъ со своимъ шейнымъ платкомъ, который старался повязать какъ можно красивѣе; почему онъ вытянулъ накрахмаленный воротникъ рубашки до нельзя; почему снялъ башмаки и надѣлъ неподражаемые сапожищи съ кисточками, въ которые наряжался только по экстреннымъ случаямъ. Наконецъ, когда капитанъ нарядился къ полному своему удовольствію, онъ взялъ палку и объявилъ, что готовъ.
   Походка капитана, когда онъ вышелъ на улицу, была самодовольнѣе обыкновеннаго; но Валтеръ не обратилъ на это вниманія, приписывая ее эффекту сапоговъ съ кисточками. Когда они отошли нѣсколько, имъ встрѣтилась женщина, продававшая цвѣты. Капитанъ вдругъ остановился, какъ-будто пораженный счастливою мыслью, и купилъ огромнѣйшій пучокъ, какой только оказался въ ея корзинкѣ: великолѣпный букетъ, въ видѣ вѣера, фута въ два съ половиною въ окружности, составленный изъ самыхъ яркихъ и веселыхъ цвѣтовъ растительнаго царства.
   Вооружась этимъ маленькимъ подаркомъ, которымъ онъ думалъ обрадовать мистера Домби, капитанъ продолжалъ идти вмѣстѣ съ Валтеромъ до самыхъ дверей лавки инструментальнаго мастера. Тамъ оба остановились.
   -- Вы войдете, капитанъ?
   -- Да.
   -- И не забудете ничего?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ я начну свою прогулку.
   -- Гуляй дольше! закричалъ ему вслѣдъ капитанъ, очень-довольный, что сбылъ его съ рукъ; самъ же онъ рѣшился посѣтить дядю Солля послѣ.
   Валтеръ не имѣлъ никакого опредѣлительнаго плана прогулки; но ему хотѣлось выбраться изъ города въ поля, гдѣ бы можно было думать на свободѣ о новой предстоявшей ему жизни. Онъ избралъ поля близъ Гемпстеда, дорога къ которымъ шла мимо дома мистера Домби.
   Домъ былъ мраченъ и величественъ по-прежнему; жалузи опущены, но окна верхняго этажа открыты настежъ и вѣтерокъ, шевелившій гардинами, былъ единственнымъ знакомъ жизни, проявлявшимся въ наружности дома. Валтеръ убавилъ шага и оглянулся, когда прошелъ мимо, двери на двѣ. Онъ смотрѣлъ съ особеннымъ чувствомъ на верхнія окна, интересовавшія его всегда, послѣ приключенія съ заблудившеюся Флоренсой. Въ это время подъѣхалъ къ крыльцу кабріолетъ, и изъ него вышелъ величавый джентльменъ въ черномъ, съ тяжелою часовою цѣпочкой. Валтеръ пошелъ дальше, думая о разныхъ вещахъ, и уже послѣ, отойдя довольно-далеко, вспомнилъ, что джентльменъ въ черномъ долженъ быть непремѣнно медикъ: кто же тамъ боленъ?
   Валтеръ мечталъ, что, можетъ-быть, настанетъ время, когда прелестное дитя, сохранившее къ нему столько благодарности и привязанности, и всегда радовавшееся встрѣчамъ съ нимъ, выростетъ, заинтересуетъ брата въ его пользу и дѣла его поправятся: -- идея эта не имѣла поводомъ себялюбивыхъ денежныхъ разсчетовъ, но представлялась ему въ видѣ усладительной надежды, что Флоренса всегда будетъ о немъ помнить. Но другая и болѣе разсудительная мысль шепнула ему, что если онъ доживетъ до этого времени, то не иначе, какъ за океаномъ и забытый; а она будетъ замужемъ, богата, горда и счастлива: ей нѣтъ причины помнить о немъ дольше, чѣмъ о любой изъ своихъ дѣтскихъ игрушекъ.
   Онъ однако такъ привыкъ идеализировать милое дитя, найденное имъ блуждающимъ въ лохмотьяхъ, въ которые нарядила ее "добрая мистриссъ Броунъ", что покраснѣлъ отъ стыда, позволивъ себѣ думать, будто она можетъ когда-нибудь загордиться и не останется навсегда кроткимъ, ласковымъ, привлекательнымъ ребенкомъ, какимъ была въ первый день ихъ знакомства. Вообще, Валтеръ заключилъ, что разсужденія его о Флоренсѣ никогда не могутъ быть разсудительными, а потому она должна оставаться въ его памяти, какъ существо безцѣнное, недосягаемое, неизмѣнное и неопредѣленное.
   Валтеръ долго бродилъ по полямъ, прислушиваясь къ пѣнью птицъ, воскреснымъ колоколамъ и отдаленному шуму многолюдной столицы. Во все это время ему ни разу не пришла въ голову отчетистая мысль объ отправленіи въ Вест-Индію.
   Поля оставались уже за нимъ, когда онъ побрелъ домой въ томъ же разсѣянномъ расположеніи духа; вдругъ раздался за нимъ возгласъ мужчины и вскорѣ потомъ женскій голосъ, звавшій его по имени. Обернувшись, онъ увидѣлъ наемную карету, остановившуюся на ближайшемъ позади его перекресткѣ; кучеръ глядѣлъ на него и дѣлалъ бичемъ знаки, а молодая женщина, высунувшись изъ окошка, звала его къ себѣ съ необычайною энергіей. Подбѣжавъ къ каретѣ, Валтеръ узналъ въ ней миссъ Сузанну Нипперъ, которая была совершенно внѣ себя.,
   -- Стэггсовы Сады, мистеръ Валтеръ! О, ради Бога, скажите!
   -- Что такое, въ чемъ дѣло? кричалъ Валтеръ.
   -- Вотъ! кричалъ въ отчаяніи кучеръ.-- Эта молодая дама ѣздитъ уже со мною больше смертельнаго часа и все заставляетъ заворачивать въ глухіе закоулки. Такого сѣдока у меня еще до-сихъноръ не было, пока я живъ!
   -- Вы хотите попасть въ Стэггсовы Сады? спросилъ ее Валтеръ.
   -- Да! Ей туда хочется. Гдѣ они? ворчалъ кучеръ.
   -- Я не знаю гдѣ они, отвѣчала дико Сузанна.-- Мистеръ Валтеръ, я была тамъ разъ въ жизни, вмѣстѣ съ миссъ Флой и нашимъ бѣднякомъ Полемъ, въ тотъ день, когда вы ее нашли въ Сити. Мистриссъ Ричардсъ и я... бѣшеный бывъ... я была тамъ послѣ, но не помню дороги... они провалились сквозь землю! О, мистеръ Валтеръ, не оставляйте меня! Стэггсовы Сады, ради Бога! Любимецъ миссъ Флой... нашъ любимецъ... милый, маленькій Поль... О, мистеръ Валтеръ!
   -- Боже мой, развѣ онъ такъ боленъ?
   -- Бѣдный цвѣтокъ! кричала Сузанна, ломая руки.-- Ему вздумалось увидѣть свою прежнюю кормилицу, бѣдняжкѣ! И я поѣхала за нею. Мистриссъ Стэггсъ, изъ Садовъ Полли Тудль, ради Бога, нѣтъ ли кого-нибудь!
   Валтеръ, понявъ о чемъ такъ хлопочетъ Сузанна Ннписръ, бросился впередъ съ такою пылкостью, что кучеръ едва могъ за нимъ слѣдовать, и принялся спрашивать у всѣхъ встрѣчныхъ, не знаетъ ли кто гдѣ Стэггсовы Сады.
   Но Стэггсовыхъ Садовъ уже не было на свѣтѣ: они исчезли съ лица земли и ихъ замѣнили гранитные столбы и массивныя арки желѣзной дороги. Жалкій пустырь уничтожился и на мѣстѣ его величались амбары съ разнымъ дорогимъ добромъ. Старые закоулки кипѣли теперь толпящимися пассажирами и экипажами всѣхъ родовъ. Новыя улицы, образовавшіяся тамъ, гдѣ былъ сваленъ мусоръ и громоздились телеги, составили отдѣльный городъ, исполненный комфорта. Мосты, не ведшіе никуда, вели теперь къ дачамъ, садамъ, церквамъ и здоровымъ аллеямъ. Остовы домовъ и зародыши новыхъ закоулковъ унеслись неизвѣстно куда на быстрыхъ парахъ.
   Всѣ прежніе противники желѣзной дороги умолкли и смирились. Вездѣ были желѣзно-дорожные трактиры, гостинницы, кофейные домы, планы, омнибусы, газеты, виды, плащи, сюртуки, фляги; желѣзно-дорожныя улицы, зданія, прихлебатели и льстецы всякаго рода. Въ числѣ побѣжденныхъ былъ трубочистный мастеръ, жившій прежде въ Стэггсовыхъ Садахъ и пророчившій желѣзной дорогѣ вѣрное банкротство: онъ жилъ теперь въ трех-этажномъ, вновь выстроенномъ домѣ, съ позолоченною вывѣскою, на которой было сказано, что онъ подрядился по контракту чистить трубы машинъ и печей посредствомъ патентованнаго механизма. День и ночь шумѣли и гремѣли машины паровозовъ, работая неутомимо; электрическій телеграфъ сообщалъ вѣсти о ихъ отправленіи. Толпы народа и груды товаровъ переносились волшебствомъ изъ мѣста въ мѣсто.
   Но Стэггсовы Сады были уничтожены съ корнями. Ихъ не оставалось и слѣда!
   Наконецъ, послѣ долгихъ и безплодныхъ разспросовъ, Валтеръ, за которымъ ѣхала карета, встрѣтилъ человѣка, который нѣкогда жилъ на исчезнувшемъ мѣстѣ, именно, прежняго скептика трубочистнаго мастера, который теперь растолстѣлъ и заважничалъ. Онъ зналъ Тудля хорошо.
   -- Принадлежалъ онъ къ желѣзной дорогѣ, ге?
   -- Да, сударь, да! кричала Сузанна изъ окошка.
   -- Гдѣ онъ живетъ? спросилъ торопливо Валтеръ.
   Тудль жилъ въ строеніи, принадлежащемъ самой компаніи акціонеровъ, на второмъ поворотѣ направо, черезъ дворъ наискось и опять направо, нумеръ одиннадцатый: ошибиться нельзя; спросить Тудля, старшаго машиннаго кочегара -- всякій покажетъ. Обрадованная неожиданнымъ успѣхомъ, Сузанна выскочила изъ кареты, схватила за руку Валтера и пустилась пѣшкомъ, сколько было силъ; карета осталась дожидаться.
   -- Скажите, Сузанна, уже давно бѣдный малютка боленъ? спросилъ Валтеръ, когда они шли.
   -- Бѣдненькій давно уже страдалъ, но никто не зналъ какъ. О, эти Блимберы! прибавила она съ запальчивостью.
   -- Блимберы?
   -- Я бы не простила себѣ, мистеръ Валтеръ, что теперь говорю такъ о людяхъ, о которыхъ этотъ милый малютка вспоминаетъ съ такою кротостью; но я бы послала все семейство проводить новыя дороги въ каменистомъ грунтѣ, и чтобъ миссъ Блимберъ шла впереди, съ пѣшнею въ рукахъ!
   Послѣ этого миссъ Нипперъ перевела духъ и пошла еще скорѣе. Валтеръ спѣшилъ въ запуски съ нею, не дѣлая вопросовъ, и они вскорѣ очутились въ маленькой опрятной квартирѣ, биткомъ набитой дѣтьми.
   -- Гдѣ мистриссъ Ричардсъ! воскликнула Сузаина Нипперъ, осматриваясь кругомъ.-- О, мистриссъ Ричардсъ, мистриссъ Ричардсъ! Поѣдемте со мною, мое доброе творенье!
   -- Не-уже-ли Сузанна! кричала добрая Полли, поднявшись съ изумленіемъ изъ окружавшей ее группы.
   -- Да, мистриссъ Ричардсъ, это я! Нашъ бѣдняжка Поль очень боленъ и сказалъ своему на, что хотѣлъ бы увидѣть свою прежнюю кормилицу; онъ и миссъ Флой надѣются, что вы со мною пріѣдете... а мистеръ Валтеръ... забудьте все прошлое и покажитесь милому малюткѣ, который просто гаснетъ. О, мистриссъ Ричардсъ, гаснетъ съ каждымъ часомъ!
   Сузаина плакала, Полли также не могла удержать слезъ, и всѣ дѣти, выключая нѣсколькихъ новорожденныхъ, окружили ихъ съ любопытствомъ. Мистеръ Тудль, только сейчасъ воротившійся изъ Бирмингема и сидѣвшій за обѣдомъ, всталъ, самъ подалъ Полли висѣвшія за дверью шляпку и шаль, потрепалъ ее по спинѣ и сказалъ:
   -- Давай ходъ! Полли!
   Сузанна и мистриссъ Ричардсъ помѣстились въ каретѣ, а Валтеръ сѣлъ на козлы подлѣ кучера, показывать дорогу, чтобъ опять не сбиться съ нея. Такимъ-образомъ онъ доставилъ ихъ благополучно въ залу дома мистера Домби, гдѣ между прочимъ увидѣлъ страшнѣйшій букетъ, напомнившій ему о томъ, который купилъ капитанъ Коттль, когда шелъ вмѣстѣ съ нимъ по дорогѣ къ дядѣ Соллю. Валтеръ охотно промедлилъ бы еще нѣсколько времени въ надеждѣ узнать больше о больномъ малюткѣ, или найдти случаи оказать еще какую-нибудь маленькую услугу; но чувствуя, что это можетъ показаться мистеру Домби навязчивою дерзостью, онъ вышелъ медленно, грустно и неохотно.
   Не шелъ онъ и пяти минутъ, какъ его бѣгомъ догналъ лакей и просилъ воротиться. Валтеръ поспѣшилъ назадъ сколько было силъ и вошелъ въ мрачный домъ, съ печальнымъ предчувствіемъ.
   

ГЛАВА II.
Что безпрестанно говорили волны.

   Поль съ самаго пріѣзда домой не вставалъ съ своей кроватки. Онъ спокойно лежалъ, прислушиваясь къ шуму на улицѣ, не заботясь о томъ, какъ шло время, но наблюдая все вокругъ себя.
   Когда солнечные лучи пробивались къ нему сквозь шторы и играли на противоположной стѣнѣ, какъ золотая вода, онъ зналъ, что наступаетъ вечеръ, и что небо багрово и прекрасно; когда отраженіе свѣта на стѣнѣ исчезало и мракъ начиналъ всползать вверхъ, онъ слѣдилъ за постепеннымъ его водвореніемъ до наступленія ночи. Тогда онъ думалъ о томъ, какъ на улицахъ горитъ бездна огней, а надъ головою мирно мерцаютъ звѣзды. Воображеніе Поля имѣло странную наклонность переноситься къ рѣкѣ: онъ зналъ, что какая-то рѣка протекаетъ черезъ этотъ большой городъ; думалъ, какъ она должна быть черна и глубока и какъ въ ней отражались безчисленныя звѣзды; но болѣе всего его занимала неутомимость, съ которою она все катилась и катилась къ морю.
   Когда дѣлалось позже и ходьба на улицахъ рѣдѣла до того, что Поль могъ слышать шаги пѣшеходовъ и считать ихъ, онъ лежалъ, смотрѣлъ на огонь ночника и ждалъ разсвѣта. Его тревожила только быстрая рѣка. Иногда ему хотѣлось остановить ея теченіе своими дѣтскими руками, завалить ее пескомъ, и когда онъ видѣлъ, что она все идетъ да идетъ къ морю безъ замедленія и отдыха, онъ вскрикивалъ! Но одно слово Флоренсы, непокидавшей его ни днемъ, ни ночью, приводило больнаго малютку въ себя. Онъ успокоивалъ голову на ея груди, разсказывалъ ей свой сонъ и улыбался.
   Когда снова разсвѣтало, онъ ждалъ солнца. Когда веселый свѣтъ его начиналъ озарять комнату, онъ воображалъ себѣ -- воображалъ!-- нѣтъ, видѣлъ высокія башни церквей, поднимавшіяся въ утреннія небеса; видѣлъ, какъ городъ пробуждался, оживалъ, а рѣка неслась и неслась-себѣ къ морю. Знакомые ему голоса и звуки начинали раздаваться на улицѣ; лица слугъ заглядывали въ двери и спрашивали добродушно о его здоровьѣ, Поль всегда отвѣчалъ имъ: "Мнѣ лучше, мнѣ гораздо-лучше; благодарю васъ. Скажите это папа".
   Но мало-по-малу ребенокъ утомлялся суетою на улицѣ, iумомъ экипажей и телегъ, говоромъ и восклицаніями людей. Онъ засыпалъ или тревожился безпокойнымъ чувствомъ (Поль самъ едва могъ сказать, бывало ли это во снѣ, или наяву), которое возбуждала въ немъ текущая рѣка.
   -- Не-уже-ли она никогда не остановится, Флой? спрашивалъ онъ иногда у сестры. Мнѣ кажется, она меня уноситъ.
   Но Флой всегда умѣла успокоить и утѣшить его. Величайшимъ наслажденіемъ Поля во все продолженіе дня было уговорить ее положить голову на его подушку и отдыхать.
   -- Ты все не спишь надо мною, Флой. Дай и мнѣ покараулить тебя.
   Его окружали подушками въ углу кровати и тамъ онъ сидѣлъ, глядя на спящую сестру; часто наклонялся надъ нею, чтобъ поцаловать ее, и шепталъ окружающимъ, что она очень устала проведя подлѣ него столько безсонныхъ ночей.
   Такимъ-образомъ проходилъ свѣтлый, теплый день, и золотая вода снова начинала играть на стѣнѣ.
   Поля навѣщали три важные медика; они собирались въ сѣняхъ и входили всѣ вмѣстѣ; комната была такъ тиха и онъ такъ наблюдалъ ихъ, хоть и не спрашивалъ ни у кого о ихъ совѣщаніяхъ, что могъ даже отличить звукъ часовъ каждаго. Но больше всего онъ интересовался сэромъ Паркеромъ Пепсомъ, который всегда садился подлѣ его кровати: Поль слыхалъ давно еще, что этотъ джентльменъ былъ тутъ, когда его мама обняла Флоренсу и умерла. Онъ и теперь не могъ этого забыть, любилъ за то доктора и не боялся его.
   Окружавшіе Поля перемѣнялись такъ же непостижимо, какъ въ первую ночь болѣзни его у Блимбера, -- всѣ перемѣнялись и превращались, кромѣ одной Флоренсы: то, что было сейчасъ только докторомъ Пепсомъ, вдругъ дѣлалось его отцомъ, который сидѣлъ, подперши рукой голову. Старая мистриссъ Пипчинъ, дремавшая въ креслахъ, превращалась въ миссъ Токсъ, или его тётку: Поль закрывалъ тогда глаза и ждалъ спокойно, что будетъ дальше. Но Фигура, подпершая голову рукою, возвращалась такъ часто, оставалась на мѣстѣ такъ долго, сидѣла такъ молчаливо и неподвижно, рѣдко поднимая лицо, что Поль началъ сомнѣваться въ ея существенности. Фигура эта не говорила ни съ кѣмъ и никто не говорилъ съ нею. Увидя ее опять подлѣ себя ночью, Поль спросилъ со страхомъ:
   -- Флой! что это такое?
   -- Гдѣ, мой другъ?
   -- Тамъ, у кровати.
   -- Тамъ нѣтъ никого, кромѣ папа...
   Фигура подняла голову, встала, подошла къ больному и сказала:
   -- Дитя мое! Не-уже-ли ты меня не узнаёшь?
   Поль посмотрѣлъ ему въ лицо и подумалъ, не-уже-ли это его отецъ? На лицѣ отца, такъ перемѣнившемся въ его глазахъ, выражалось душевное страданіе; прежде, чѣмъ ребенокъ успѣлъ высвободить руки, обнять его и притянуть къ себѣ, онъ быстро отвернулся и вышелъ.
   Поль смотрѣлъ на сестру, съ трепетнымъ сердцемъ; зная, что она хотѣла сказать, онъ остановилъ ее, прижавшись лицомъ къ ея губамъ. Въ слѣдующій разъ, увидя ту же безмолвную и неподвижную фигуру, Поль закричалъ ей:
   -- О, не горюйте обо мнѣ, папа. Я, право, совершенно счастливъ!
   Отецъ подошелъ и наклонился надъ нимъ; Поль обхватилъ его шею обѣими ручонками и нѣсколько разъ повторилъ эти слова съ большимъ чувствомъ. Послѣ того, каждый разъ, что онъ видѣлъ отца, днемъ или ночью, онъ кричалъ ему: "не горюйте, папа! я, право, счастливъ!" Вотъ съ которыхъ поръ онъ началъ говорить каждое утро, что ему гораздо-лучше, и просилъ передавать это отцу.
   Сколько разъ играла на стѣнѣ золотая вода и сколько ночей рѣка катилась да катилась къ морю, наперекоръ его желанію -- Поль этого не считалъ и не заботился знать.
   Однажды ночью онъ думалъ о матери и о портретѣ ея, висѣвшемъ внизу въ гостинной: ему пришло въ голову, что она вѣрно любила его милую Флоренсу больше, чѣмъ отецъ, потому-что не хотѣла выпустить ее изъ своихъ объятій, чувствуя приближеніе смерти; самъ онъ, братъ ея, любившій Флоренсу больше всего на свѣтѣ, не имѣлъ другаго пламеннѣйшаго желанія, какъ умереть такимъ же образомъ. Мысли эти навели его на вопросъ: видѣлъ ли онъ когда-нибудь свою мать? потому-что онъ не помнилъ, сказали ли ему на это прежде да или нѣтъ: рѣка помѣшала -- она текла очень-быстро и сбила его мысли.
   -- Флой, видѣлъ я когда-нибудь мама?
   -- Нѣтъ, мой другъ. А что?
   -- Не видывалъ ли я чьего-нибудь добраго лица, которое было бы похоже на нее и смотрѣло бы на меня, когда я еще былъ очень-малъ?
   Онъ спрашивалъ съ недовѣрчивостью, какъ-будто передъ глазами его уже носилось чье-то лицо,
   -- О да, мой другъ.
   -- Чье же оно было?
   -- Твоей прежней кормилицы. Ты часто видѣлъ ее.
   -- А гдѣ она? Тоже умерла? Флой, развѣ мы всѣ умерли, кромѣ тебя?
   Въ комнатѣ засуетились; на минуту -- но казалось, что. испугъ прошелъ и Снова все утихло. Флоренса, блѣдная какъ полотно, но съ улыбающимся лицомъ, поддерживала ему голову. Рука ея сильно дрожала.
   -- Покажи мнѣ эту кормилицу, Флой, прошу тебя!
   -- Ея здѣсь нѣтъ, дружокъ, она пріидетъ завтра.
   -- Благодарю тебя, Флой!
   Поль закрылъ глаза и заснулъ. Когда пробудился, солнце было уже высоко, и день былъ ясный и теплый. Онъ посмотрѣлъ на открытыя окна, въ которыхъ вѣтерокъ шелестилъ шторы, и сказалъ:
   -- Флой, пришло уже завтра? А она здѣсь?
   За нею отправилась Сузанна и сказала, уходя, что скоро воротится.. Поль опять уснулъ. Черезъ нѣсколько времени послышались на лѣстницѣ шаги. Поль проснулся и сѣлъ въ постели прямо. Теперь онъ видѣлъ всѣхъ, кто были-вокругъ кровати. Передъ глазами ребенка уже не было сѣраго тумана, какъ иногда бывало прежде. Онъ узнавалъ всѣхъ и называлъ каждаго по имени.
   -- А это кто? Это моя кормилица? спросилъ онъ, лучезарно улыбаясь входящей Фигурѣ.
   Да, да! Чужая не заплакала бы, увидя его; не назвала бы его своимъ милымъ, красавчикомъ, роднымъ, своимъ бѣднымъ чахнущимъ малюткой. Никакая другая женщина не наклонилась бы надъ нимъ какъ она, не взяла бы его исхудалую рученку, не прижала бы ее къ губамъ и сердцу, какъ-будто имѣя право на такія материнскія ласки. Никакая другая женщина не забыла бы такъ все и всѣхъ, кромѣ его и Фдорсисы, не была бы такъ исполнена нѣжности и жалости.
   -- Флой! какое у нея доброе лицо! какъ я радъ, что опять ее вижу! Не уходи отъ меня, прежняя кормилица! Побудь здѣсь!
   Всѣ чувства его теперь вдругъ изощрились и ему послышалось знакомое имя.
   -- Кто сказалъ "Валтеръ"? спросилъ Поль, оглядываясь вокругъ себя.-- Кто-то назвалъ Валтера. Онъ здѣсь? Я бы очень хотѣлъ его увидѣть!
   Никто не отвѣчалъ, но мистеръ Домби вскорѣ велѣлъ Сузаннѣ позвать Валтера. Черезъ короткій промежутокъ времени, въ который Поль смотрѣлъ съ улыбкою на добрую Полли и радовался, что она не забыла Флоренсу, привели въ комнату Валтера. Открытость его лица и манеръ и веселые глаза всегда нравились Полю; увидя его, ребенокъ протянулъ руку и сказалъ: "Прощайте, Валтеръ!"
   -- Прощайте? воскликнула мистриссъ Пипчинъ.-- Нѣтъ, не прощайте, дружокъ.
   Поль взглянулъ на нее такъ же лукаво, какъ часто посматривалъ изъ своего угла у камина и сказалъ кротко: "Да, прощайте! прощайте, милый Валтеръ!" обративъ къ нему голову и снова протягивая руку. "А гдѣ папа?"
   Онъ почувствовалъ на щекѣ своей дыханіе отца прежде, чѣмъ успѣлъ выговорить.
   -- Не забывайте Валтера, милый папа, шепнулъ онъ, глядя ему въ лицо.-- Не забывайте Валтера, папа. Я любилъ Валтера! Слабая рука ребенка привѣтствовала Валтера, какъ-будто говоря еще разъ: прощай.-- Теперь положите меня снова, продолжалъ онъ: -- Флой, подойди ко мнѣ ближе, я хочу видѣть твое лицо!
   Братъ и сестра обвили другъ друга руками и золотой свѣтъ озарилъ группу обнявшихся дѣтей.
   -- Какъ быстро течетъ рѣка между своими зелеными берегами и камышами, Флой! Но она очень-близка къ морю. Я слышу, какъ его волны шумятъ! Они это всегда говорили!
   Вскорѣ послѣ, онъ сказалъ ей, что движеніе лодки на рѣкѣ наводитъ на него сонь. Какъ зелены берега ея теперь! какіе свѣжіе цвѣты растутъ на нихъ! Какіе высокіе камыши! Теперь лодку уже вынесло въ море, но она плавно скользитъ впередъ. А вотъ и берегъ! Кто стоитъ на берегу?
   Ребенокъ сложилъ на шеѣ сестры руки, какъ складывалъ ихъ, когда молился. \
   -- Мама похожа на тебя, Флой. Я узнаю ее по твоему лицу! Но скажи имъ, что картинка, которая на лѣстницѣ въ школѣ, не довольно божественна. Сіяніе, которое тамъ вокругъ головы, свѣтитъ теперь на меня!
   Золотое мерцаніе заиграло опять на стѣнѣ, но ни что, кромѣ его, не шевелилось въ комнатѣ.
   Быстрая рѣка унесла погасшаго малютку въ океанъ вѣчности!

-----

   -- Ахъ, Боже мой, Боже мой! сказала миссъ Токсъ съ новымъ взрывомъ горести, какъ-будто сердце ея надорвалось.-- Кто бы подумалъ, что наконецъ изъ Домби и Сына выйдетъ только дочь.
   

ГЛАВА III.
Капитанъ Коттль трудится для молодежи.

   Капитанъ Коттль, выполняя свой глубоко-обдуманный планъ, направился въ достопамятное воскресенье къ Дому мистера Домби. Онъ подмигивалъ самому-себѣ во всю дорог возможныхъ маклеровъ и присяжныхъ оцѣнщиковъ. Онъ не могъ не радоваться, живо представляя, что съ завтрашняго вечера мастеръ всѣхъ морскихъ инструментовъ опять спокойно будетъ сидѣть въ своей гостиной съ капитаномъ Куттлемъ, опять почувствуетъ, что деревянный мичманъ -- его неотъемлемая собственность, и опять будетъ строить воздушные замки вмѣстѣ съ закадычнымъ пріятелемъ, который представилъ ему новое блистательное доказательство неизмѣнной дружбы. Но при всемъ томъ, надо признаться, молодой Гэй, несмотря на глубокую благодарность къ м-ру Домби, сильно чувствовалъ евое униженіе. Когда буйный вѣтеръ совершенно непредвидѣннымъ образомъ вырываетъ съ корнемъ расцвѣтающія надежды, тогда, и особенно тогда, воображеніе рисуетъ во всей полнотѣ роскошные цвѣты, едва не разросшіеся отъ этого корня, теперь погибшаго безвозвратно. Когда Вальтеръ увидѣлъ, что это новое ужасное паденіе положило неизмѣримую бездну между нимъ и фамиліей Домби, когда онъ понялъ, что прежнія дикія мечты разлетѣлись теперь вдребезги, онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, сильно началь подозрѣвать, что со временемъ, въ неопредѣленной дали, онѣ могли бы превратиться для него въ блистательную дѣйствительность, украшенную всѣми радостями счастливой жизни и увѣнчанной любви.
   Капитанъ, въ свою очередь, смотрѣлъ на предметъ съ другой точки зрѣнія. По его понятіямъ, отъ послѣдняго свиданія Вальтера съ Флоренсой до настоящаго обрученія оставался не болѣе, какъ одинъ шагъ, много -- два, и не было ни малѣйшаго сомнѣнія, что въ жизни молодого Гэя повторится исторія Ричарда Виттингтона, знаменитаго начальника городской думы. Проникнутый этимъ убѣжденіемъ и вмѣстѣ ободренный веселостью стараго пріятеля, онъ три раза въ одинъ вечеръ пропѣлъ свою любимую балладу и даже сдѣлалъ въ ней нѣкоторыя, очень удачныя измѣненія, поставивъ вмѣсто "Пегъ", героини стихотворенія, имя Флоренсы, такъ однако-жъ, что въ стихѣ не разстроились ни размѣръ, ни риѳма. Долго и громко распѣвалъ капитанъ Куттль и вовсе, по-видимому, забылъ, что давно наступило время проститься съ счастливой компаніей и искать ночлега въ жилищѣ страшной Макъ Стингеръ.
  

Глава XI.

Павелъ выступаетъ на новую сцену.

  
   Организмъ y м-съ Пипчинъ былъ просто желѣзный, и никакіе признаки не оправдывали печальныхъ предсказаній м-съ Виккемъ. Воспитательница благородныхъ дѣтей попрежнему кушала за столомъ жирныя котлеты, подкрѣпляла себя на сонъ грядущій сладкими пирожками и была, слава Богу, совершенно здорова. Но такъ какъ Павелъ продолжалъ вести себя неизмѣнно одинаковымъ образомъ въ отношеніи къ старой леди, м-съ Виккемъ не отступила ни на шагъ отъ принятой позиціи. Подкрѣпляя и ограждая себя побѣдительнымъ примѣромъ Бетси Джанны, она совѣтовала по-дружески миссъ Берри заранѣе приготовить себя къ страшному событію, потому что тетушку ея того и гляди взорветъ, какъ пороховую бочку и... поминай, какъ звали!
   Бѣдная миссъ Беринтія принимала все это за чистыя деньги и продолжала каждый день работать со всѣмъ усердіемъ, какъ самая преданная и безотвѣтная раба, въ томъ убѣжденіи, что м-съ Пипчинъ была препочтеннѣйшая дама въ цѣломъ свѣтѣ, и, конечно, на алтарь этой старушки можно и должно было приносить безчисленныя жертвоприношенія. Эта безусловная преданность племянницы и вмѣстѣ достопамятная кончина супруга на перувіанскихъ рудникахъ содѣйствовали удивительнымъ образомъ къ возвышенію достоинствъ м-съ Пипчинъ, и всѣ, безъ исключенія, друзья и сосѣди, были того мнѣнія, что такая дама -- чудо въ нашемъ свѣтѣ.
   Неподалеку отъ укрѣпленнаго замка воспитательницы благородныхъ дѣтей жилъ одинъ негоціантъ, производившій по мелочамъ торговлю жизненными припасами, или, выражаясь простымъ слогомъ, жилъ мелочной лавочникъ, y котораго м-съ Пипчинъ, по обыкновенію, забирала на книжку разныя продукты къ завтраку и къ чаю. По поводу этой книжки, въ красномъ переплетѣ и чрезвычайно засаленной, y м-съ Пипчинъ происходили по временамъ съ безпокойнымъ лавочникомъ разныя и всегда таинственныя совѣщанія въ сѣняхъ или въ передней, и въ эту пору двери въ гостиную всегда были заперты крѣпко-накрѣпко. Случалось, молодой Байтерстонъ, y котораго натура, разогрѣтая первоначально знойными лучами индѣйскаго солнца, была очень мстительная, намекалъ, и зло намекалъ, какъ однажды лавочникъ, вообще недовольный счетами м-съ Пипчинъ, отказался прислать къ чаю сахарнаго песку, и какъ, по этому поводу, они вовсе не пили чаю. Этотъ лавочникъ -- малый холодный и вовсе не такого десятка, чтобы въ женщинѣ цѣнить за что-нибудь ея наружную красоту -- осмѣлился однажды смиренно попросить y м-съ Пипчинъ руку ея племянницы, и м-съ Пипчинъ, само собой разумѣется, не преминула сдѣлать самый грозный отказъ дерзкому нахалу, сопровождаемый презрѣніемъ и ругательствами. Всѣ потомъ говорили, и долго говорили, какъ это было похвально со стороны м-съ Пипчинъ, владѣвшей вообще твердымъ и независимымъ характеромъ; но никто ни полъ-словомъ не заикнулся о бѣдной миссъ Беринтіи, которая между тѣмъ плакала цѣлыхъ шесть недѣль по причинамъ весьма основательнымъ: во-первыхъ, тетка безъ умолку ругала ее во все это время, a во-вторыхъ -- это, конечно, всего важнѣе и всего убійственнѣе -- несчастная увидѣла, что съ этой поры она на вѣки вѣчные попадаетъ въ разрядъ хранительницъ цѣломудреннаго дѣвства.
   -- Берри васъ очень любитъ, -- не правда ли? -- спросилъ однажды Павелъ свою собесѣдницу, когда они сидѣли y камина съ неразлучнымъ котомъ.
   -- Да, -- сказала м-съ Пипчинъ.
   -- За что? -- спросилъ Павелъ.
   -- Какъ за что? -- возразила озадаченная старуха. -- Можешь ли ты объ этомъ спрашивать, мой милый! За что ты любишь свою сестрицу?
   -- За то, что она очень добра, -- сказалъ Павелъ. -- Никто не сравняется съ Флоренсой.
   -- Ну, такъ вотъ видишь ли, мой милый: и со мной никто не сравняется.
   -- Право? -- вскричалъ Павелъ, потягиваясь въ своихъ креслахъ и выразительно всматриваясь въ лицо собесѣдницы.
   -- Да, да, -- проговорила старуха.
   -- Какъ я радъ! -- замѣтилъ Павелъ, потирая руками. -- Это очень хорошо!
   М-съ Пипчинъ уже не спрашивала, почему это очень хорошо. Вѣроятно, она не надѣялась получить удовлетворительнаго отвѣта, и потому, чтобы сорвать на комъ-нибудь досаду, напустилась съ ужаснѣйшимъ остервенѣніемъ на молодого Байтерстона, такъ что бѣдный малый рѣшился съ того же дня дѣлать необходимыя приготовленія для сухопутнаго путешествія въ Индію: за ужиномъ онъ тихонько спряталъ четверть булки и кусокъ голландскаго сыру, положивъ такимъ образомъ начало запасной провизіи для преднамѣреннаго путешествія.
   Уже двѣнадцать мѣсяцевъ м-съ Пипчинъ сторожила и караулила маленькаго Павла съ его сестрою. Въ это время два-три раза они ѣздили домой, и однажды пробыли въ Лондонѣ нѣсколько дней. М-ръ Домби съ неизмѣнной точностью каждую недѣлю пріѣзжалъ въ Брайтонъ и останавливался въ гостиницѣ. Мало-по-малу Павелъ сдѣлался сильнѣе и уже могъ ходить пѣшкомъ по морскому берегу, хотя онъ все еще былъ крайне слабъ и, собственно говоря, смотрѣлъ такимъ же старымъ, спокойнымъ, сонливымъ ребенкомъ, какимъ читатель видѣлъ его при первомъ появленіи въ этомъ домѣ. Разъ, въ субботу послѣ обѣда, въ сумерки, во всемъ замкѣ поднялась ужасная суматоха, когда вдругъ, совершенно неожиданно доложили, что м-ръ Домби желаетъ видѣтъ м-съ Пипчинъ. Мгновенно все народонаселеніе гостиной, какъ будто на крыльяхъ вихря, полетѣло наверхъ, захлопало дверьми, затопало ногами, и когда, наконецъ, по возстановленіи приличной тишины и спокойствія, м-съ Пипчинъ, приколотивъ хорошенько молодого Байтерстона, явилась въ гостиную въ своемъ черномъ бомбазинѣ, м-ръ Домби уже былъ тамъ и глубокомысленно наблюдалъ пустое кресло своего сына и наслѣдника.
   -- Какъ ваше здоровье, м-съ Пипчинъ? -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Покорно благодарю, сэръ, -- отвѣчала м-съ Пипчинъ, -- я чувствую себя очень хорошо, если взять въ разсчетъ ...
   М-съ Пипчинъ всегда употребляла такую форму отвѣта. Собесѣдникъ уже самъ долженъ былъ взять въ разсчетъ ея добродѣтели, пожертвованія и такъ далѣе.
   -- Совершенно здоровой мнѣ, конечно, и быть нельзя, -- продолжала м-съ Пипчинъ, придвигая стулъ и переводя духъ, -- но я благодарна и за это здоровье.
   М-ръ Домби слегка наклонилъ голову и послѣ минутнаго молчанія продолжалъ:
   -- Я принялъ смѣлость зайти къ вамъ, милостивая государыня, посовѣтоваться насчетъ моего сына. Уже давно было y меня это намѣреніе, но я отлагалъ его день ото дня, дожидаясь, пока Павелъ выздоровѣетъ совершенно. Какъ вы теперь находите его здоровье, м-съ Пипчинъ?
   -- Брайтонскій воздухъ, по моему мнѣнію, принесъ ему большую пользу, -- отвѣчала м-съ Пипчинъ.
   -- То-есть, пребываніе въ Брайтонѣ оказалось для него очень полезнымъ, -- сказалъ м-ръ Домби, -- я то же думаю.
   М-съ Пипчинъ потерла руками и обратила глаза на каминъ.
   -- Но, быть можетъ, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- теперь необходимъ для него другой образъ жизни, нужна перемѣна въ его состояніи. Объ этомъ-то я и пришелъ съ вами посовѣтоваться. Сынъ мой на дорогѣ жизни идетъ впередъ, м-съ Пипчинъ, быстро идетъ впередъ
   Была какая-то меланхолія въ торжественномъ тонѣ, съ какимъ м-ръ Домби произнесъ эти слова. Ясно, что для него слишкомъ длиннымъ казался дѣтскій возрастъ его сына, и что, по его понятіямъ, было еще далеко, очень далеко до той счастливой поры, когда наступитъ, наконецъ, исполненіе завѣтныхъ желаній души его. М-ръ Домби былъ почти жалокъ въ эту минуту, хотя понятіе жалости никакъ не клеится съ этимъ гордымъ и холоднымъ субъектомъ.
   -- Ему уже шесть лѣтъ! -- сказалъ м-ръ Домби, поправляя галстухъ, быть можетъ, для того, чтобы лучше скрыть едва примѣтную улыбку, мелькнувшую на поверхности его лица. -- Великій Боже! не успѣешь оглядѣться, какъ шестилѣтній мальчикъ превратится въ шестнадцатилѣтняго юношу!
   -- Ну, десять лѣтъ, сэръ, не скоро пройдутъ! -- прокаркала холодная старуха, страшно мотая головой.
   -- Это зависитъ отъ обстоятельствъ, -- возразилъ м-ръ Домби. -- Во всякомъ случаѣ, сыну моему уже шесть лѣтъ, и нѣтъ сомнѣнія, онъ въ своихъ понятіяхъ отсталъ отъ многихъ дѣтей своего возраста. Но дѣло вотъ въ чемъ: сынъ мой долженъ быть не позади, a впереди, далеко впереди своихъ ровесниковъ. Передъ нимъ уже готовое, высокое поприще -- и сыну ли моему встрѣчать препятствія или неудачи на первыхъ ступеняхъ общественнаго воспитанія? Путь его жизни, ясный и чистый, предопредѣленъ и предусмотрѣнъ еще прежде его бытія: какъ же отсрочивать образованіе молодого джентльмена съ такимъ возвышеннымъ назначеніемъ? Я не допущу, я не потерплю никакихъ недостатковъ, никакихъ пробѣловъ въ его воспитаніи. Все должно быть устроено наилучшимъ, наисовершеннѣйшимъ образомъ и будетъ устроено.
   -- Вы правы, сэръ, -- отвѣчала м-съ Пипчинъ, -- я ничего не могу сказать противъ вашихъ намѣреній.
   -- Я и не сомнѣваюсь въ этомъ, м-съ Пипчинъ, -- благосклонно сказалъ м-ръ Домби, -- особа съ вашимъ умомъ пойметъ, должна понять, всю важность высокихъ цѣлей Домби и Сына.
   -- Много вздору, много нелѣпостей болтаютъ нынче о томъ, будто не должно слишкомъ торопиться развитіемъ молодыхъ умовъ, -- проговорила м-съ Пипчинъ, съ нетерпѣніемъ закачавъ головой. -- Нынче ужъ, видно, умъ за разумъ зашелъ, a въ мое время не такъ думали объ этомъ предметѣ. Я очень рада, сэръ, что мои мысли въ этомъ случаѣ совершенно согласны съ вашими; "торопи, толкай ребенка, если хочешь изъ него сдѣлать человѣка" -- вотъ мое правило!
   -- Не даромъ же вы, почтенная м-съ Пипчинъ, пріобрѣли такую огромную репутацію, -- возразилъ м-ръ Домби. -- Прошу васъ быть увѣренной, что теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, я совершенно доволенъ вашей методой дѣтскаго воспитанія и поставлю себѣ за величайшее удовольствіе рекомендовать васъ при всякомъ случаѣ, если только моя скромная рекомендація принесетъ вамъ какую-нибудь пользу. Я теперь думалъ о докторѣ Блимберѣ, м-съ Пипчинъ.
   -- Какъ? о моемъ сосѣдѣ? -- вскричала м-съ Пипчинъ. -- У доктора, по моему мнѣнію, превосходное заведеніе. Молодые люди, какъ я слышала, учатся тамъ отъ утра до ночи, и порядокъ во всемъ удивительный.
   -- И цѣна весьма значительная! -- прибавилъ м-ръ Домби. -- Я уже говорилъ съ докторомъ, м-съ Пипчинъ, и, по его мнѣнію, Павелъ совершенно созрѣлъ для полученія образованія. Онъ приводилъ многіе примѣры, что дѣти именно въ этомъ возрастѣ начинали учиться по-гречески, и съ блистательнымъ успѣхомъ. Но я не объ этомъ безпокоюсь, м-съ Пипчинъ, дѣло вотъ видите ли въ чемъ: сынъ мой, вырастая безъ матери, сосредоточилъ всю привязанность на своей сестрѣ, и любовь эта, конечно, дѣтская, но все же чрезмѣрная, признаюсь вамъ, слишкомъ безпокоитъ меня. Разлука ихъ не будетъ ли ...
   И, не окончивъ фразы, м-ръ Домби погрузился въ глубокое раздумье.
   -- Ба, ба, ба! -- возопила м-съ Пипчинъ, взъерошивая бомбазиновое платье и мгновенно принимая свой всегдашній видъ дѣтской вопительницы. -- Есть о чемъ безпокоиться! Да если ей не угодно будетъ съ нимъ разстаться, на это y насъ, съ вашего позволенія, найдутся ежовыя рукавички.
   Добрая лэди тутъ же извинилась, что употребила слишкомъ простонародную фразу. -- Я всегда такъ обращаюсь съ ними, -- сказала она и совершенно особеннымъ образомъ закинула свою безобразную голову, какъ будто собиралась привести въ трепетъ цѣлую стаю непокорныхъ мальчиковъ и дѣвочекъ. М-ръ Домби терпѣливо выждалъ окончанія этихъ припадковъ и, когда его почтенная собесѣдница перестала бѣсноваться, сказалъ спокойнымъ тономъ:
   -- Не о н_е_й думаю я, м-съ Пипчинъ; съ нимъ что будетъ?
   М-съ Пипчинъ сь одинаковой увѣренностью могла бы похвалиться, что она точно такой же способъ врачеванія готова употребить и для маленькаго Павла; но ея сѣрый проницательный глазъ благовременно усмотрѣлъ, что м-ръ Домби не могъ одобрить этого рецепта въ отношеніи къ сыну, хотя въ то же время признавалъ всю его дѣйствительность относительно дочери. Поэтому она тотчасъ же перевернула аргументъ и очень основательно начала доказывать, что новые предметы, новый образъ жизни, новое разнообразное общество въ заведеніи Блимбера и, наконецъ, новыя, разумѣется, довольно трудныя занятія, -- все это мало-по-малу и незамѣтнымъ образомъ заставитъ умнаго мальчика выбросить изъ головы свою сестру. Такъ какъ эта мысль совершенно согласовалась съ собственными надеждами и предположеніями м-ра Домби, то нѣтъ ничего удивительнаго, если джентльменъ этотъ получилъ еще высшее понятіе о разсудительности м-съ Пипчинъ, тѣмъ болѣе, что теперь она представила рѣдкій образецъ безкорыстія, разлучаясь такъ легко съ своимь маленькимъ другомъ, хотя, собственно говоря, ударъ этотъ былъ не внезапный, потому что сначала предполагалось отдать ей ребенка всего на три мѣсяца. Было ясно, что м-ръ Домби заранѣе обдумалъ и зрѣло обсудилъ свой многосложный плань, состоящій въ томъ, что маленькій Павелъ на первое полугодіе поступить къ доктору Блимберу, какъ недѣльный пансіонеръ, a сестра его между тѣмъ останется y м-съ Пипчинъ и будетъ принимать къ себѣ брата по субботамъ. Такое распоряженіе, -- думалъ чадолюбивый отецъ, -- исподволь отвлечетъ сына отъ предмета его привязанности; вѣроятно, онъ хорошо помнилъ, какъ неосторожно первый разъ младенецъ былъ оторванъ отъ своей любимой кормилицы!
   Оканчивая свиданіе, м-ръ Домби выразилъ надежду, что м-съ Пипчинъ, вѣроятно, благоволитъ удержать за собою должность верховной надзирательиицы надъ его сыномъ, пока тотъ будетъ учиться въ Брайтонѣ. Потомъ онъ поцѣловалъ Павла, подержалъ руки Флоренсы, искоса взглянулъ на бѣлый парадный воротничекъ молодого Байтерстона и погладилъ по головкѣ миссъ Панки, отчего бѣдная дѣвочка громко заплакала, потому что нѣжность какъ разъ пришлась по тому самому мѣсту, гдѣ м-съ Пипчинъ щиколками своихъ пальцевъ производила свои обыкновенныя наблюденія, стукая по головѣ, какъ по винному боченку. Уходя, м-ръ Домби еще разъ изволилъ объявить, что, такъ какъ сынъ его уже выросъ и совершенно поправился въ здоровьи, то нѣтъ сомнѣнія, образованіе его пойдетъ блистательно, какъ скоро д-ръ Блимберъ возьметъ его въ свои руки.
   И точно, если молодой джентльмень попадался въ руки къ Блимберу, онъ всегда чувствовалъ нѣкоторое довольно плотное давленіе, какъ будто его сжимали тисками. Докторъ, по обыкновенію, занимался образованіемъ только десяти мальчиковъ, но y него всегда было въ запасѣ ученья, по крайней мѣрѣ, для цѣлой сотни молодыхъ головъ; зато этотъ несчастный десятокъ былъ заваленъ по горло всякой всячиной, къ невыразимому наслажденію мудраго педагога, y котораго единственною цѣлью въ жизни было мучить бѣдныхъ дѣтей.
   Учебное заведеніе д-ра Блимбера было, собственно говоря, ни больше ни меньше, какъ огромная теплица; гдѣ безпрестанно пускались въ ходъ всѣ возможные аппараты для произведенія скорѣйшаго плода. Умственный зеленый горохъ обыкновенно поспѣвалъ къ Рождеству, a духовную спаржу можно было добывать во всякое время года. Математическій крыжовникъ, насаженный опытной рукою Блимбера, мгновенно доставлялъ плоды, немножко кислые, но все-таки годные для употребленія. Каждое прозябаніе, греческое или латинское, мигомъ выростало на сухихъ вѣтвяхъ подъ всѣми широтами и поясами дѣтскаго климата. Природа тутъ была нипочемъ. Д-ръ Блимберъ, и не соображаясь съ природой, такъ или иначе, заставлялъ всякую почву произращать какіе угодно плоды.
   Все это было чрезвычайно весело и очень остроумно, но система принужденія обыкновенно сопровождалась своими печальными послѣдствіями. Скороспѣлые фрукты не имѣли свойственнаго имъ вкуса и держались недолго. Одинъ молодой джентльменъ, старшій въ заведеніи, малый съ преогромной головой и раздутымъ носомъ, уже благополучно прошелъ черезъ всѣ педагогическія мытарства, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро совершенно отказался цвѣсти и навсегда остался въ заведеніи, какъ чистый стебель. Говорили, будто докторъ уже черезчуръ переучилъ молодого Тутса, и бѣдняга вдругъ потерялъ мозгъ, какъ скоро появился пушокъ на его бородѣ.
   Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ совершенно лишился своего мозга. Зато y него оказались прегустыя бакенбарды и чудесный басистый голосъ. Онъ пришпиливалъ къ рубахѣ красивую булавку и, по обыкновенію, носилъ въ жилетномъ карманѣ маленькое колечко, которое украдкой надѣвалъ на мизинецъ всякій разъ, когда воспитанники выходили гулять. Онъ постоянно влюблялся съ перваго взгляда во всякую няньку, хотя, къ сожалѣнію, ни одна нянька не обращала на него ни малѣйшаго вниманія.
   Д-ръ Блимберъ былъ очень дюжій, толстый джентльменъ въ черномъ платьѣ съ панталонами, засученными подъ чулки, перевязанными y колѣнъ красивыми лентами, какъ щеголяли встарину англійскіе дэнди. Онъ имѣлъ очень свѣтлую плѣшивую голову, басистый голосъ и подбородокъ ужасно раздвоенный, такъ что никакъ нельзя было понять, какимъ образомъ могла дѣйствовать бритва въ этой чудной впадинѣ. Его маленькіе глаза были всегда наполовину закрыты; a ротъ всегда наполовину открывался для выраженія лукавой улыбки, какъ будто въ эту самую минуту докторъ ставилъ втупикъ маленькаго шалуна и дожидался, пока тотъ обличитъ себя собственными устами. Когда докторъ закладывалъ правую руку въ боковой карманъ своего сюртука, a лѣвую закидывалъ назадъ, и при этомъ слегка кивалъ головою, дѣлая самыя обыкновенныя замѣчанія слабонервному незнакомцу, его фигура въ совершенствѣ походила на сфинксъ, изрекающій свои непреложные приговоры.
   У доктора былъ въ Брайтонѣ очень хорошій домъ на морскомъ берегу, архитектуры, правда, весьма невеселой, даже, можно сказать, совершенно печальной. Темноцвѣтныя гардины, скудныя и тощія, скрывались въ углубленіи оконъ съ какимъ-то мрачнымъ уныніемъ. Стулья и столы были расположены рядами, какъ цифры на таблицѣ умноженія; камины въ парадныхъ комнатахъ почти иикогда не отапливались и скорѣе похожи были на колодези, a гость, сидѣвшій передъ ними, представлялъ ведро; въ столовой не было ничего, напоминавшаго какое-нибудь кушанье или напитокъ. Во всемъ домѣ ни малѣйшаго шума, кромѣ громкаго боя стѣнныхъ часовъ, висѣвшихъ въ залѣ, которыхъ звукъ слышался даже на чердакахъ. Общее безмолвіе нарушалось только глухимъ плачемъ молодыхъ джентльменовъ, в_о_р_к_о_в_а_в_ш_и_х_ъ за своими уроками, на подобіе печальныхъ голубей, запертыхъ въ голубятнѣ.
   Миссъ Блимберъ, тонкая и довольно граціозная дѣвушка, ни мало не разстраивала своей оссбой общей степенности докторскаго дома. Въ этой дѣвицѣ, носившей коротенькіе курчавые волоеы и зеленые очки на носу, не оказывалось ни малѣйшихъ слѣдовъ вѣтренности и легкомыслія, свойственныхъ ея полу и возрасту. Она, по-видимому, высохла и разсыпалась въ песокъ, работая въ душныхъ подземельяхъ мертвыхъ языковъ, a живыя нарѣчія не существовали для миссъ Блимберъ. Языку непремѣнно надлежало умереть, превратиться въ камень, и тогда только миссъ Блимберъ начала бы докапываться до его тайнъ, какъ неутомимый антикварій, для котораго не существуетъ живая природа.
   Маменька ея, м-съ Блимберъ, была женщина неученая, однако-жъ съ большими претензіями на ученость, и, по обыкновенію, говаривала по вечерамъ, что, если бы со временемъ Господь Богъ привелъ ей познакомиться съ Цицерономъ, она умерла бы спокойно. Величайшей отрадой въ ея жизни было любоваться на молодыхъ учениковъ своего супруга, когда они выходили на улицу съ преширокими воротничками на рубашкахъ и высочайшими галстухами, рѣзко отличаясь отъ всѣхъ другихъ джентльменовъ: это былъ костюмъ въ совершенствѣ классическій, говорила она.
   М-ръ Фидеръ, магистръ и помощникъ д-ра Блимбера, былъ чѣмъ-то вродѣ олицетвореннаго органа съ однимъ валомъ, на которомъ постоянно безъ всякихъ варіацій разыгрывалось нѣсколько однообразныхъ арій. Вѣроятно, въ раннюю эпоху молодости, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, къ нему можно было бы придѣлать еще два, три вала; но судьба этого не хотѣла, и м-ръ Фидеръ, пущенный на бѣлый свѣтъ съ однимъ только валомъ, посвятилъ себя отуманиванію молодыхъ головъ въ учебномъ заведеніи Блимбера. Рано молодые люди проникались печальными заботами всякаго рода и ни на минуту не находили отдыха въ туманной атмосферѣ окаменѣлыхъ глаголовъ, одичалыхъ существительныхъ и страшныхъ могильныхъ привидѣній омертвѣлаго синтаксиса. Благодаря насильственной системѣ воспитанія, молодой человѣкъ въ три недѣли однажды навсегда разставался съ здравымъ смысломъ; въ три мѣсяца взваливалъ на свои плечи всѣ заботы міра; въ четыре проникался самыми горькими чувствованіями противъ родственниковъ или опекуновъ; въ пять становился совершеннымъ мизантропомъ; въ полгода начиналъ завидовать бездонной пропасти Квинта Курція, a въ концѣ перваго года онъ приходилъ къ рѣшительному, неизмѣнному заключенію, что всѣ мечтанія поэтовъ и уроки мудрецовъ были ничто иное, какъ собраніе словъ и грамматическихъ правилъ, безъ всякаго внутренняго значенія и смысла!
   И все-таки расцвѣталъ онъ, убійственно расцвѣталъ цѣлые годы въ огромной педагогической теплицѣ, и слава мудраго доктора достигала до необозримой высоты, когда онъ отправлялъ, наконецъ, свои зимнія растенія на ихъ родимую сторону, подъ кровлю родственниковъ и друзей.
   Однажды, на порогѣ докторскаго дома, остановился съ трепещущимъ сердцемъ маленькій Павелъ, ведомый за одну руку отцомъ, за другую -- Флоренсой. Позади, какъ зловѣщій воронъ, шествовала м-съ Пипчинъ, съ своимъ чернымъ плюмажемъ и крючковатымъ носомъ. По-видимому, она задыхалась отъ усталости, потому-что м-ръ Домби, исполненный великихъ мыслей, шелъ очень скоро. Съ трудомъ переводя духъ, она прокаркала охриплымъ голосомъ, чтобы отворили дверь.
   -- Вотъ, любезный Павелъ, -- сказалъ м-ръ Домби возвышеннымъ тономъ, -- вотъ дѣйствительное средство наживать деныи и сдѣлаться истиннымъ Домби и Сыномъ. Ты уже почти человѣкъ.
   -- Почти, -- отвѣчалъ ребенокъ.
   Даже дѣтское волненіе не могло пересилить лукаваго, хотя вмѣстѣ трогательнаго взгляда, какимъ сонровождался этотъ отвѣтъ.
   На лицѣ м-ра Домби выступило неопредѣленное выраженіе досады, но въ эту минуту отворилась дверь, и его физіономія мгновенно приняла свой обыкновенный видъ.
   -- Дома ли д-ръ Блимберъ? -- спросилъ мрь Домби.
   -- У себя, -- отвѣчалъ человѣкъ, посматривая на Павла, какъ на маленькую мышь, которая теперь попадалась въ западню. На лицѣ лакея, отворившаго дверь, природа провела первые слабые штрихи постоянной улыбки, обличавшей врожденное скудоуміе, выражавшееся и въ его подслѣповатыхъ глазахъ. Но м-съ Пипчинъ приняла его за дерзкаго грубіяна и вспылила ужаснѣйшимъ образомъ:
   -- Какъ вы смѣете ухмыляться? -- сказала м-съ Пипчинъ. -- За кого вы меня принимаете?
   -- Я не смѣюсь и ни за кого не принимаю васъ, -- отвѣчалъ озадаченный лакей.
   -- Невѣжа! -- продолжала м-съ Пипчинъ, -- ступайте, доложите, что пришелъ м-ръ Домби, не то я съ вами расправлюсь.
   Подслѣповатый малый тихими шагами пошелъ съ докладомъ и скоро воротился пригласить гостей въ докторскій кабинетъ.
   -- Вы опять смѣетесь, -- сказала м-съ Пипчинъ, проходя въ залу.
   -- Да не смѣюсь же я, сударыня, право, не смѣюсь.
   -- Что тамъ y васъ, м-съ Пипчинъ? -- сказалъ м-ръ Домби, оглядываясь назадъ. -- Пожалуйста, потише.
   М-съ Пипчинъ усмирилась и, проходя мимо лакея, пробормотала только: "Ухъ, какой красавецъ!" Подслѣповатый парень чуть не заплакалъ отъ этого комплимента. Онъ представлялъ изъ себя воплощенную кротость и смиреніе; но м-съ Пипчинъ, послѣ перувіанскихъ рудниковъ, имѣла обычай нападать на всѣхь кроткихъ людей.
   Докторъ сидѣлъ въ своемъ огромномъ кабинетѣ, заваленный книгами и держа по глобусу на каждомъ колѣнѣ. Надъ дверью стоялъ Гомеръ, a надъ каминомъ красовалась Минерва.
   -- Какъ ваше здоровье, сэръ? -- спросилъ онъ м-ра Домби, -- и каковъ мой маленькій другъ?
   Величавъ и важенъ былъ голосъ дра Блимбера, какъ торжественный звукъ органа въ англиканской церкви. Когда онъ кончилъ, Павлу показалось, будто стѣнные часы перебили его рѣчь и начали вслѣдъ за нимъ повторять: ка-ко-въ-мой-ма-ле-нь-кій-другъ-ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ, -- и такъ далѣе, и такъ далѣе, до безконечности.
   Не видя маленькаго друга изъ-за книгъ черезъ столь, д-ръ Блимберъ дѣлалъ на своихъ креслахъ безполезныя покушенія разглядѣть его изъ-подъ стола. М-ръ Домби облегчилъ затрудненіе, взявши на руки своего сына и поставивъ его на другой большой столъ среди комнаты, прямо передъ глазами доктора.
   -- A! -- сказалъ докторъ, величаво облокачиваясь на ручки креселъ. -- Теперь вижу моего маленькаго друга. Какъ ваше здоровье, мой маленькій другъ?
   Но стѣнные часы, не измѣняя формы привѣтствія, по прежнему повторяли: ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ-ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ!
   -- Очень хорошо, благодарю васъ, -- сказалъ Павелъ, отвѣчая часамъ и доктору вмѣстѣ.
   -- А! -- сказалъ дръ Блимберъ, -- Должны ли мы сдѣлать изъ него мужа?
   Павелъ молчалъ. М-ръ Домби, обращаясь къ нему, спросилъ:
   -- Слышишь ли, Павелъ?
   -- Должны ли мы сдѣлать изъ него мужа? -- повторилъ Блимберъ.
   -- Я желалъ бы лучше остаться ребенкомъ, -- отвѣчалъ Павелъ.
   -- Неужели! -- сказалъ докторъ. -- Почему-же?
   Ребенокъ сидѣлъ на столѣ съ любопытнымъ выраженіемъ невольной грусти. Онъ смотрѣлъ на доктора и въ то же время судорожно ударялъ одной рукою по колѣну, какъ будто у него выступали слезы, и онъ хотѣлъ подавить ихъ. Но другая рука его протягивалась все дальше и дальше до тѣхъ поръ, пока спокойно улеглась на шеѣ Флоренсы. -- Вотъ почему желалъ бы я остаться ребенкомъ, -- какъ будто хотѣлъ онъ сказать, и слезы, долго удерживаемыя, ручьями полились изъ его глазъ.
   -- М-съ Пипчинъ, -- сказалъ отецъ жалобнымъ голосомъ, -- мнѣ крайне непріятно это видѣть.
   -- Отойдите отъ него, миссъ Домби, отойдите, -- проговорила старуха.
   -- Ничего, ничего! -- сказалъ докторъ, ласково кивая головой и удерживая м-съ Пипчинъ. -- Ничего: скоро его развлекутъ новыя впечатлѣнія, новыя заботы. Мы постараемся. Вы хотѣли бы, м-ръ Домби, чтобы маленькій мой другъ пріобрѣлъ ...
   -- Все долженъ онъ пріобрѣсть, все, любезный докторъ, -- отвѣчалъ м-ръ Домби твердымъ голосомъ.
   -- Да, -- сказалъ докторъ, улыбаясь и прищуривая глаза. Онъ, казалось, наблюдалъ маленькаго Павла съ напряженнымъ любопытствомъ естествоиспытателя, -- который собирался сдѣлать чучело изъ новаго животнаго.
   -- Да, -- повторилъ докторъ съ нѣкоторою живостью, -- именно такъ. Мы обогатимъ разнообразными познаніями нашего маленькаго друга и быстро подвинемъ его впередъ. Въ этомъ ручается моя опытность. Вы, кажется, говорили, м-ръ Домби, что сынъ вашъ еще совершенно дѣвственная почва?
   -- Онъ готовился немного дома и y этой леди, -- отвѣчалъ м-ръ Домби, указывая на м-съ Пипчинъ, которая вдругъ вытянулась при этомъ въ струнку, приготовившись какъ будто вызвать доктора на бой, если бы тотъ вздумалъ обвинить ее. -- Кромѣ этихъ предварительныхъ свѣдѣній, Павелъ еще ничего не умѣлъ и ничему серьезно не учился.
   Д-ръ Блимберъ слегка наклонилъ голову въ знакъ снисходительной терпимости къ нарушенію его педагогическихъ правъ со стороны м-съ Пипчинъ.
   -- Впрочемъ, -- замѣтилъ онъ, потирая руками, -- было бы пріятнѣе начинать образованіе отъ первыхъ корней.
   И тутъ онъ опять искоса взглянулъ на Павла, какъ будто сейчасъ же хотѣлъ напасть на него съ греческимъ алфавитомъ.
   -- Послѣ нашихъ предварительныхъ условій и переговоровъ, господинъ докторъ, -- началъ м-ръ Домби, взглянувъ еще разъ на своего сына, -- и послѣ этого свиданія, довольно продолжительнаго, я нахожу, что нѣтъ болѣе надобности отнимать y васъ драгоцѣнное время, и поэтому ...
   -- Вы опять за свое, миссъ Домби! -- брюзгливо проговорила м-съ Пипчинъ.
   -- Погодите на минуту, -- сказалъ докторъ, -- погодите. Позвольте представить вамъ мою жену и дочь, которыя въ домашней жизни поведутъ на Парнасъ нашего маленькаго пилигрима. Вотъ моя жена, м-съ Блимберъ, -- продолжалъ докторъ, указывая на леди, которая вошла въ сопровожденіи степенной дѣвицы, вооруженной очками, -- a это, м-ръ Домби, дочь моя, Корнелія. М-ръ Домби, моя милая, -- продолжалъ докторъ, обращаясь къ женѣ, -- ввѣряетъ нашей заботливости, видишь ли ты, нашего маленькаго друга?
   М-съ Блимберъ, въ припадкѣ учтивости къ м-ру Домби, по-видимому, не замѣтила маленькаго Павла и, останавливаясь къ нему задомъ, чуть не столкнула его со стола. Но при этомъ намекѣ она оборотилась и съ восторженнымъ видомъ начала любоваться умными классическими чертами его лица.
   -- Завидую вамъ, сэръ, -- сказала она, -- поднимая глаза и обращаясь къ м-ру Домби, -- чрезвычайно завидую. Сынъ вашъ, какъ пчела, пересаживается теперь въ отборный цвѣтникъ и будетъ питаться сладчайшимъ сокомъ растеній. Виргилій, Горацій, Овидій, Теренцій, Плавтъ, Цицеронъ: какіе цвѣты! какой медъ! Вы, конечно, м-ръ Домби, съ удивленіемъ встрѣчаете въ женщинѣ ... но я имѣю честь быть супругой такого мужа ...
   -- Полно, моя милая, полно, -- сказалъ д-ръ Блимберъ. -- Какъ тебѣ не стыдно!
   -- М-ръ Домби извинитъ пристрастіе жены, -- сказала м-съ Блимберъ съ плѣнительной улыбкой.
   -- Вовсе нѣтъ, -- отвѣчалъ м-ръ Домби, думая, вѣроятно, сказать, что тутъ в_о_в_с_е не было пристрастія.
   -- Притомъ я имѣю честь быть матерью, -- продолжала м-съ Блимберъ.
   -- И какою матерью! -- замѣтилъ м-ръ Домби, кланяясь съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ миссъ Корнеліи.
   -- Если бы ко всему этому, -- продолжала м-сь Блимберъ, -- мнѣ удалось познакомиться съ Цицерономъ, подружиться съ нимъ и побесѣдовать въ его Тускуланумѣ -- очаровательный Тускуланумъ! -- я бы умерла спокойно.
   Ученый энтузіазмъ, какъ извѣстно, очень заразителенъ. М-ръ Домби на половину повѣрилъ своей собесѣдницѣ, и даже м-съ Пипчинъ, вообще не расположенная имѣть о людяхъ хорошее мнѣніе, начинала думать, что Цицеронъ въ самомъ дѣлѣ былъ прекраснѣйшій человѣкъ, и что, если бы судьба благовременно столкнула ее съ нимъ, благородный супругъ ея, охраняемый этимъ геніемъ, вѣроятно, не сломилъ бы себѣ шеи на перувіанскихъ рудникахъ.
   Корнелія выразительно взглянула черезъ очки на м-ра Домби, какъ будто y нея было пламенное желаніе привести нѣсколько цитатъ изъ произведеній безсмертнаго генія. Но нечаянный стукъ въ двери помѣшалъ ей привести въ исполненіе это намѣреніе.
   -- Кто тамъ? -- сказал ь докторъ. -- Войди, Тутсъ, войди. Ты видишь м-ра Домби.
   Тутсъ поклонился.
   -- Какое странное стеченіе обстоятельствъ! -- продолжалъ д-ръ Блимберъ. -- Передъ нами теперь начало и конецъ, альфа и омега. Это глава нашего заведенія, м-ръ Домби.
   Не только глава, даже и плечи, могъ бы прибавить д-ръ Блимберъ, потому что молодой Тутсъ былъ гигантскаго роста, въ сравненіи съ прочими воспитанниками заведенія. Онъ растерялся, покраснѣлъ и оскалилъ зубы, увидѣвъ себя среди незнакомыхъ людей.
   -- Прибавленіе къ нашей маленькой академіи, любезный, -- сказалъ докторъ. -- Это сынъ м-ра Домби.
   Молодой Тутсъ покраснѣлъ опять, и такъ какъ вслѣдъ за тѣмъ воцарилаеь торжественная тишина, то онъ счелъ необходимымъ сказать что-нибудь съ своей стороны.
   -- Какъ ваше здоровье? -- воскликнулъ онъ, наконецъ, обращаясь къ Павлу, и воскликнулъ такимъ басистымъ, но вмѣстѣ робкимъ, чуть не овечьимъ голосомъ, что если бы вдругъ ягненокъ зарычалъ, какъ левъ или тигръ, это чудо не озадачило бы такъ удивленныхъ зрителей.
   -- Объяви, Тутсъ, магистру Фидеру, -- сказалъ д-ръ Блимберъ, -- чтобы онъ приготовилъ необходимыя книги для сына м-ра Домби и назначилъ ему приличное мѣсто въ классной залѣ. Милая моя, -- продолжалъ докторъ, обращаясь къ женѣ, -- м-ръ Домби, кажется, еще не видалъ дѣтскихъ опочиваленъ?
   -- Если м-ру Домби угодно взойти наверхъ, -- сказала м-съ Блимберъ, -- я очень рада показать ему владѣнія Морфея.
   Съ этими словами м-съ Блимберъ, дама очень услужливая, съ чепчикомъ на головѣ изъ матеріи небеснаго цвѣта, вышла изъ дверей въ сопровожденіи м-ра Домби и Корнеліи. М-съ Пипчинъ послѣдовала за ними, озираясь во всѣ стороны въ надеждѣ встрѣтить негоднаго лакея грубіяна.
   Пока они ходили, Павелъ продолжалъ сидѣть на столѣ, держа за руку Флрренсу и робко устремивъ пытливый взоръ на Блимбера, который, между тѣмъ, облокотившись на кресла и заложивъ руку за пазуху, держалъ передъ собою книгу на разстояніи протянутой руки отъ своихъ глазъ. Онъ читалъ, и было что-то ужасное въ этой манерѣ чтенія, безстрастной, хладнокровной, рѣшительной. При этомъ лицо его было совершенно открыто, и когда докторъ благосклонно улыбался своему автору или хмурилъ брови и дѣлалъ гримасы, какъ будто говорилъ: "Не разсказывай, любезный, знаю я получше тебя", -- фигура и всѣ пріемы его поражали зрителя невольнымъ страхомъ.
   Молодой Тутсъ, которому тоже нечего было дѣлать наверху, остался въ комнатѣ и самодовольно осматривалъ колеса въ своихъ часахъ, пересчитывая въ то же время свои серебряныя деньги. Но это продолжалось недолго: когда докторъ, перемѣняя положеніе, поворотилъ свои толстыя ноги, Тутсъ тихонько вынырнулъ изъ комнаты и уже болѣе не показывался.
   Между тѣмъ м-ръ Домби, обозрѣвъ владѣнія Морфея, воротился въ докторскій кабинетъ.
   -- Надѣюсь, м-ръ Домби, -- сказалъ докторъ, положивъ книгу на столъ, -- нашъ порядокъ удостоился вашего одобренія.
   -- Превосходный порядокъ! -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Очень хорошій, -- тихонько сказала м-съ Пипчинъ, вообще нерасположенная къ преувеличеннымъ похваламъ.
   -- М-съ Пипчинъ, -- сказалъ м-ръ Домби, озираясь вокругъ, -- съ вашего позволенія, докторъ, и также съ вашего, м-съ Блимберъ, хотѣла бы по временамъ навѣщать здѣсь моего сына.
   -- Можетъ во всякое время, -- замѣтилъ докторъ.
   -- Мы всегда рады видѣть м-съ Пипчинъ, -- благосклонно сказала докторша.
   -- Стало быть, -- сказалъ м-ръ Домби, -- теперь всѣ распоряженія окончены, и вы позволите проститься съ вами.
   Тутъ онъ близко подошелъ къ Павлу, который все еще сидѣлъ на столѣ.
   -- Прощай, милое дитя! -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Прощай, папа.
   Лицо ребенка, небрежно протянувшаго руку отцу, приняло тревожное, заботливое выраженіе. Но не отецъ былъ предметомъ этой заботы, и не на него обратилось печальное личико. Нѣтъ, Флоренсу искалъ маленькій Павелъ, и только Флоренсу, всегдашній предметъ своей нѣжной привязанности.
   Если бы м-ръ Домби, въ своемъ безумномъ высокомѣріи гордаго богача, нажилъ себѣ врага, жестокаго, мстительнаго, непримиримаго, даже такой врагъ въ настоящую минуту забылъ бы о мщеніи, вполнѣ довольный мучительною скорбью, раздиравшею сердце его обидчика.
   Онъ нагнулся и поцѣловалъ ребенка. Если глаза его въ эту минуту о_т_ч_е_г_о-т_о потускнѣли, и онъ не могъ хорошенько разглядѣть маленькое личико, зато, быть можетъ, умственный взоръ его прояснился теперь болѣе, чѣмъ когда-либо.
   -- Скоро мы увидимся, Павелъ. По субботамъ и воскресеньямъ ты свободенъ.
   -- Знаю, папа, -- отвѣчалъ Павелъ, взглянувъ на сестру, -- по субботамъ и воскресеньямъ я свободенъ.
   -- И ты будешь учиться хорошо, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- не правда ли?
   -- Постараюсь, папа, -- отвѣчалъ ребенокъ тономъ слишкомъ уставшаго человѣка.
   -- И теперь ты скоро вырастешь большой, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Охъ, очень скоро! -- проговорилъ ребенокъ, и взоръ его, старый, очень старый взоръ, обращенный на м-съ Пипчинъ, замеръ и потухъ въ ея черномъ бомбазиновомъ платьѣ. Она тоже, съ своей стороны, подошла проститься и оторвать отъ него Флоренсу. Движеніе, ею произведенное, разбудило м-ра Домби, глаза котораго были неподвижно обращены на Павла. Еще разъ онъ погладилъ его по головѣ, пожалъ его маленькую руку и, холодно разкланявшись съ докторскимъ семействомъ, поспѣшно вышелъ изъ кабинета.
   Д-ръ Блимберъ, м-съ Блимберъ и миссъ Блимберъ спѣшили проводить дорогого гостя въ залу, хотя тотъ просилъ ихъ не безпокоиться, и когда они побѣжали за м-ромъ Домби, м-съ Пипчинъ завязла между докторомъ и его женой и вмѣстѣ съ ними вышмыгнула изъ комнаты, прежде чѣмъ успѣла захватить Флоренсу. Этому счастливому обстоятельству Павелъ былъ впослѣдствіи обязанъ пріятнымъ воспоминаніемъ, что Флоренса еще разъ воротилась съ нимъ проститься и обвить руками его шею. Оставаясь послѣднею въ дверяхъ, она посылала милому брату улыбку одобренія, ярко заблиставшую черезъ слезы на ея глазахъ.
   И тяжело стало дѣтскому сердцу, когда исчезла, наконецъ, эта улыбка! Глобусы, книги, слѣпой Гомеръ и Минерва, -- все запрыгало и закружилось вокругъ маленькаго Павла; но вдругъ эти предметы остановились, и тогда онъ снова услышалъ громкій бой часовъ, которые, какъ и прежде, съ важностью спрашивали: "ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ-ка-ко-въ...", и такъ далѣе до безконечности.
   И онъ молча прислушивался къ этимъ звукамъ, сидя на своемъ пьедесталѣ со сложенными руками. Но ему можно было бы отвѣчать: "скучно мнѣ, скучно, одинокому, усталому, больному!" И по болѣзненной пустотѣ въ его молодомъ сердцѣ, всѣ предметы были такъ холодны, такъ дики, такъ пусты!
  

Глава XII.

Воспитаніе Павла.

  
   Черезъ нѣсколько минуть, показавшихся ужасно длинными для маленькаго Павла Домби, сидѣвшаго на столѣ, воротился д-ръ Блимберъ, вышагивая важнымъ и величественнымъ образомъ, вѣроятно, для того, чтобы произвести торжественное впечатлѣніе на юношескую душу. Эта походка была похожа на маршъ, и когда д-ръ выставлялъ правую ногу впередъ, онъ величественно поворачивался на своей оси, выписывая налѣво полукругъ, и когда выставлялась впередъ лѣвая нога, онъ дѣлалъ точно такой же поворотъ къ правой. Казалось, при каждомъ шагѣ, онъ осматривался кругомъ и какъ будто говорилъ: "Пусть попытается кто-нибудь и гдѣ-нибудь указать мнѣ на предметъ, котораго я не знаю! Не удастся!"
   М-съ Блимберъ и миссъ Блимберъ также воротились вмѣстѣ съ докторомъ. Педагогъ поднялъ со стола новаго питомца и передалъ его миссъ Блимберъ.
   -- Корнелія, -- сказалъ д-ръ, -- Домби будетъ покамѣстъ подъ твоимъ надзоромъ. Веди его впередъ, моя милая, впередъ и впередъ.
   Корнелія приняла изъ рукъ д-ра молодого питомца, и Павелъ потупилъ глаза, когда почувствовалъ, что его наблюдали очки.
   -- Сколько тебѣ лѣтъ, Домби? -- спросила миссъ Блимберъ.
   -- Шесть, -- отвѣчалъ Павелъ и, осматривая молодую милэди, удивлялся, почему y нея волосы не такъ длинны, какъ y Флоренсы, и отчего она похожа на мальчика.
   -- Далекъ ли ты въ латинской грамматикѣ, Домби? -- спросила миссъ Блимберъ.
   -- Я не знаю латинской грамматики, -- отвѣчалъ Павелъ. Чувствуя, что этотъ отвѣтъ непріятно подѣйствовалъ на миссъ Блимберъ, онъ взглянулъ вверхъ на три лица, смотрѣвшія на него внизъ, и сказалъ:
   -- Я былъ слабымъ и больнымъ ребенкомъ, Мнѣ нельзя было думать о латинской грамматикѣ, когда каждый день старикъ Глыббъ вывозилъ меня на морской берегъ. Вы ужъ позвольте приказать старому Глыббу навѣщагь меня здѣсь.
   -- Какое низкое, варварское имя! -- сказала м-съ Блимберъ, -- что это за чудовище, мой милый?
   -- Какое чудовище? -- спросилъ Павелъ.
   -- Да этотъ Глыббъ, -- сказала м-съ Блимберъ съ превеликимъ отвращеніемъ.
   -- Онъ такое же чудовище, какъ и вы, -- возразилъ Павелъ.
   -- Какъ! -- вскричалъ докторъ ужаснымъ голосомъ, -- что, что-о-о ты сказалъ? Ай, ай, ай!
   Дрожь побѣжала по всѣмъ членамъ маленькаго Павла; но, несмотря на испугъ, онъ рѣшился защищать отсутствующаго Глыбба.
   -- Глыббъ очень почтенный старикъ, -- сказалъ Павелъ, -- онъ, бывало, возилъ мою коляску, гдѣ я могъ лежать и спать, когда и какъ мнѣ угодно. Онъ знаетъ все о глубокомъ морѣ и о рыбахъ, которыя живутъ тамъ, и о великихъ чудовищахъ, которыя выходятъ оттуда и лежатъ, и грѣются на скалахъ подъ зноемъ солнечныхъ лучей, и которыя опять уходятъ въ море, когда ихь испугаютъ. При этомъ, говоритъ Глыббъ, они издаютъ такой шумъ, что можно ихъ слышать за нѣсколько миль. Есть еще чудища, не знаю, какъ они длинны -- только очень длинны -- и я не помню, какъ зовутъ ихъ -- Флоренса все это знаетъ; они притворяются несчастными и плачутъ, будто маленькія дѣти, a когда кто-нибудь подойдетъ къ нимъ изъ состраданія, они разѣваютъ свои огромныя челюсти и нападаютъ. Тутъ одно средство спастись, -- сказалъ Павелъ, смѣло сообщая это познаніе самому дру Блимберу, -- надо отбѣжать на нѣкоторое разстояніе и потомъ вдругъ поворотить назадъ; имъ нельзя такъ скоро поворотиться, потому-что они ужасно длинны. Тутъ ихъ легко побѣдить, говоритъ Глыббъ. Вообще онъ много, очень много знаетъ о морѣ, хотя и не можетъ растолковать, отчего всегда говорятъ, одно и то же всегда говорятъ морскія волны, и почему я такъ часто думаю о своей мамѣ, когда смотрю на море. Моя мать умерла. Я бы желалъ, -- заключилъ ребенокъ, вдругъ теряя одушевленіе и обративъ робкій взоръ на три незнакомыя лица, -- чтобы старикъ Глыббъ по временамъ заходилъ сюда навѣщать меня, потому что я знаю его очень хорошо, и онъ меня знаетъ.
   -- Дурное направленіе! -- сказалъ докторъ, -- но наука должна истребить негодныя сѣмена.
   М-съ Блимберъ съ какимъ-то ужасомъ подумала, что это былъ необыкновенный ребенокъ. Она смотрѣла на него съ, такимъ же вниманіемъ, какъ нѣкогда м-съ Пипчинъ, хотя физіономія ея не имѣла ничего общаго съ старой вѣдьмой.
   -- Поводи его по дому, Корнелія, -- сказалъ докторъ, -- и познакомь съ новой сферой. Домби, ступай съ этой милэди.
   Домби повиновался. Онь подалъ руку Корнеліи и съ робкимъ любопытствомъ принялся разсматривать ее съ боку, когда они пошли. Ея очки показались для него ужасно таинственными, и онъ никакъ не могъ разузнать, были ли y нея глаза за этими ярко блестящими стеклами.
   Корнелія повела его сперва въ классную комнату, расположенную позади залы, и въ которую вели двѣ двери, обитыя фризомъ для того, чтобы заглушить голоса молодыхъ джентльменовъ. Въ комнатѣ находилось восемь воспитанниковъ въ различныхъ положеніяхъ умственнаго бичеванія: всѣ сидѣли за дѣломъ и работали съ большою важностью. Тутсъ, какъ старшій между воспитанникамя, имѣлъ для себя въ углу комнаты особую конторку.
   Магистръ Фидеръ, сидѣвшій за другой небольшой конторкой, вертѣлъ на этотъ разъ на своемъ единственномъ валу Виргилія, и эту арію унылымъ голосомъ тянули передъ нимъ четыре молодыхъ джентльмена. Изъ остальныхъ воспитанниковъ двое съ напряженнымъ вниманіемъ занимались рѣшеніемъ математическихъ задачъ; одинъ употреблялъ судорожныя усилія перекарабкаться до обѣда черезъ безнадежное число строкъ, и, наконецъ, послѣдній питомецъ безмолвно смотрѣлъ на свою работу съ окаменѣлымъ оцѣпенѣніемъ и отчаяніемъ.
   Появленіе новаго мальчика не произвело на эту компанію никакого впечатлѣнія. М-ръ Фидеръ съ щетиной на головѣ, которую онъ имѣлъ обыкновеніе брить изъ опасенія простуды, подалъ маленькому Домби костлявую руку и сказалъ, что весьма радъ его видѣть. Павелъ, съ своей стороны, былъ бы очень радъ сказать ему то же, если бы могъ это сдѣлать хоть съ малѣйшею искренностью. Наученный Корнеліей, онъ поздоровался сперва съ четырьмя джентльменами, распѣвавшими Виргилія, потомъ подалъ руку подвижникамъ математическихъ задачъ, раскланялся съ несчастнымъ ратоборцемъ противъ времени, запачканнымъ въ чернилахъ, и, наконецъ, точно такимъ же образомъ познакомился съ оцѣпенѣлымъ джентльменомъ, отъ котораго вѣяло ужаснымъ холодомъ смерти.
   Молодой Тутсъ, уже представленный Павлу, только перевелъ духъ и оскалилъ зубы при его приближеніи и молча продолжалъ прерванное занятіе. Работа его была немногосложна и имѣла даже поэтическій интересъ: онъ по большей части занимался сочиненіемъ къ самому себѣ писемъ отъ знатнѣйшихъ особъ, адресуя на конвертѣ: "М-ру Тутсу, эсквайру, въ Брайтонѣ". Такую привиллегію Тутсъ получилъ изъ уваженія къ своимъ прежнимъ очень усиленнымъ занятіямъ, которыя, какъ уже сказано, остановили его умственный ростъ въ самую пору расцвѣтающей весны. Всѣ эти письма онъ хранилъ съ большимъ тщаніемъ въ своемъ столѣ.
   По соблюденіи этихъ церемоній, Корнелія повела Павла въ верхній этажъ; это путешествіе совершалось съ нѣкоторымъ затрудненіемъ, потому что Павелъ принужденъ былъ ставить обѣ ноги на каждую ступень. Когда они достигли конца трудной дороги, Корнелія повела своего кліента въ переднюю комнату, выходившую фасадомъ на бурное море, и показала ему хорошенькую постель y самаго окна, гдѣ на прибитой карточкѣ прекраснымъ круглымъ почеркомъ было написанно: Д_о_м_б_и. На двухъ другихъ постеляхъ въ той же комнатѣ красовались имена: Б_р_и_г_г_с_ъ и Т_о_з_е_р_ъ.
   Лишь только они спустились съ лѣстницы и вошли въ залу, Павелъ съ изумленіемъ увидѣлъ, что подслѣповатый малый, смертельно оскорбившій м-съ Пипчинъ, вдругъ схватилъ барабанную палку и началъ безъ милосердія колотить въ мѣдный тазъ (gong), повѣшенный въ углу комнаты, какъ будто онъ хотѣлъ этимъ способомъ выместить на комъ-то свою обиду. Павелъ ожидалъ, что его посадятъ въ карцеръ или, по крайней мѣрѣ, дадутъ выговоръ за такое буйство; но ничего этого не случилось, и молодой парень, надѣлавшій шуму по всему дому, спокойно положилъ палку и остановился, какъ ни въ чемъ не бывало. Тогда Корнелія растолковала Домби, что черезъ четверть часа станутъ обѣдать, и что ему теперь должно отправиться въ классную комнату къ "своимъ друзьямъ".
   Домби тихонько прошелъ мимо стѣнныхъ часовъ, безъ умолку освѣдомлявшхся о его здоровьи, еще тише пріотворилъ дверь въ классную комнату и прокрался туда, какъ потерянный мальчикъ, искавшій какого-нибудь пристанища. Его друзья разсѣялись по всѣмъ направленіямъ комнаты, за исключеніемъ окаменѣлаго пріятеля, неподвижнаго, какъ и прежде. М-ръ Фидеръ потягивался во всю длину въ своемъ сѣромъ дорогомъ халатѣ, какъ будто хотѣлъ сорвать рукава.
   -- Охх-хо-хо! Господи твоя воля! -- вопіялъ м-ръ Фидлеръ, вытягиваясь, какъ ломовая лошадь, -- ай-ахъ-ай-ихёхъ!
   Павелъ былъ чрезвычайно встревоженъ зѣваньемъ м-ра Фидера, доходившимъ до огромныхъ размѣровъ, и которое въ самомъ дѣлѣ было ужасно. Всѣ мальчики, за исключеніемъ Тутса, были до крайности изнурены, и приготовлялись къ обѣду. Одинъ навязывалъ свой галстухъ, другой вымывалъ руки, третій расчесывалъ волосы, и всѣ, казалось, съ нетерпѣніемъ ожидали, пока позовутъ въ столовую.
   Молодой Тутсъ, уже совсѣмъ готовый, подошелъ, отъ нечего дѣлать, къ маленькому Павлу и съ неуклюжимъ добродушіемъ сказалъ:
   -- Садись, Домби.
   -- Покорно благодарю, -- отвѣчалъ Павелъ.
   И онъ началъ карабкаться на окно, чтобы сѣсть, но никакъ не могъ подняться на такую высоту. Это обстоятельство пробудило новую мысль въ умѣ Тутса.
   -- Какой ты маленькій! -- сказалъ м-ръ Тутсъ.
   -- Да, -- отвѣчалъ Павелъ, -- я очень малъ. Покорно благодарю.
   Благодарность относилась къ услужливости Тутса, который пособилъ ему взобраться на окно.
   -- Кто y тебя портной? -- спросилъ Тутсъ, посмотрѣвъ на него нѣсколько минутъ.
   -- На меня шьетъ женщина, -- сказалъ Павелъ, -- та же, что и на сестрицу.
   -- A мой портной -- Борджесъ и компанія, -- сказалъ Тутсъ, -- молодой портной, да только очень дорогой.
   У Павла достало смыслу покачать головой, какъ-будто онъ хотѣлъ сказать: "Это и видно".
   -- Богатъ y тебя отецъ? -- спросилъ Тутсъ.
   -- Богатъ, -- отвѣчалъ Павелъ, -- отецъ мой Домби и Сынъ.
   -- И кто? -- спросилъ Тутсъ.
   -- И сынъ, -- повторилъ Павелъ.
   М-ръ Тутсъ нѣсколько разъ повторилъ про себя эту фамилію, стараясь хорошенько запомнить; но, не надѣясь на свою память, сказалъ, что завтра поутру онъ опять объ этомъ спроситъ, какъ будто фирма Домби и Сына особенно его интересовала. И дѣйствительно, онъ уже занимался составленіемъ плана дружескаго письма къ своей особѣ отъ имени Павлова отца.
   Въ это время другіе воспитанники, все-таки за исключеніемъ окаменѣлаго мальчика, собрались въ кучу. Всѣ они были очень блѣдны, говорили тихо, и головы ихъ были забиты до такой степени, что молодой Байтерстонъ могъ служить для нихъ образцомъ остроумія.
   -- Ты спишь въ моей комнатѣ, не правда ли? -- спросилъ торжественно молодой джентльменъ, y котораго воротничекъ изъ подъ рубашки доставалъ до самыхъ ушей.
   -- Тебя зовутъ Бриггсъ? -- спросилъ Павелъ.
   -- Нѣтъ, Тозеръ, -- отвѣчалъ молодой джентльменъ.
   -- Все равно: я сплю въ твоей комнатѣ.
   -- Вотъ его зовутъ Бриггсомъ, -- продолжалъ Тозеръ, указывая на окаменѣлаго джентльмена, -- a какъ твое здоровье, Домби?
   Павелъ отвѣчалъ, что онъ довольно слабъ. Тозеръ сказалъ, что это и видно по глазамъ; -- a очень жаль, -- прибавилъ онъ, -- потому что тутъ нужно желѣзное здоровье. -- Потомъ спросили Павла, не съ Корнеліей ли онъ будетъ учиться? и когда тотъ отвѣчалъ: "да", всѣ молодые джентльмены, кромѣ Бриггса, выразили глубокое сожалѣніе.
   Опять раздался страшный звонъ мѣднаго таза, и въ ту же минуту воспитанники гурьбой пошли въ столовую, все таки однако-жъ за исключеніемъ Бриггса, окаменѣлаго мальчика, который остался на своемъ мѣстѣ въ томъ же положеніи, какъ былъ. Павелъ увидѣлъ, что для него въ комнату принесли на тарелкѣ ломоть хлѣба съ серебряной вилкой, положенной подъ салфетку.
   Д-ръ Блимберъ уже сидѣлъ въ столовой на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ, на переднемъ концѣ стола, a м-съ Блимберъ и миссъ Блимберъ занимали мѣста подлѣ него. На заднемъ концѣ стола, насупротивъ доктора, усѣлся магистръ Фидеръ, явившійся къ обѣду въ черномъ фракѣ. Стулъ Павла поставили подлѣ миссъ Блимберъ, но когда онъ сѣлъ, оказалось, что его брови не возвышались надъ уровнемъ столовой скатерти, и потому распорядились подложить подъ это сѣдалище нѣсколько книгь, принесенныхъ изъ докторскаго кабинета. Съ той поры Павелъ всегда приходилъ съ этими книгами, и его мѣсто подлѣ миссъ Корнеліи утвердилось на законномъ основаніи.
   Докторъ прочиталъ молитву, и обѣдъ начался. Первымъ блюдомъ былъ супъ, за которымъ слѣдовали жареная говядина, вареная говядина, зелень, пирогъ и сыръ. За столомъ вся сервировка была прекрасна и величественна. Передъ каждымъ молодымъ джентльменомъ лежали солфетка и массивная серебряная вилка. Буфетчикъ въ синемъ фракѣ съ свѣтлыми пуговицами разносилъ кушанья и величественно разливалъ по стаканамъ пиво, какъ будто въ рукахъ его была бутылка съ дорогимъ виномъ.
   Никто, если не былъ спрошенъ, не говорилъ ни слова, кромѣ д-ра Блимбера, м-съ Блимберъ и миссъ Блимберъ. Какъ скоро молодой джентльменъ не былъ занятъ вилкой, ножомъ или ложкой, глаза его по какомуто невольному притяженію обращались на доктора, на докторшу или докторскую дочь. Одинъ Тутсъ составлялъ исключеніе изъ этого правила. Занимая мѣсто на одной сторонѣ съ Павломъ подлѣ м-ра Фидера, онъ безпрестанно выставлялъ голову впередъ или назадъ и старался поймать взоръ новаго пришельца.
   Разъ только во время обѣда завязался разговоръ, въ которомъ, по непредвидѣнному случаю, принялъ невольное участіе молодой джентльменъ. Это было за сыромъ, когда докторъ, выкушавъ стаканъ портеру, кашлянулъ два или три раза и началъ такимъ образомъ:
   -- Достойно замѣчанія, м-ръ Фидеръ, что римляне ...
   При имени этого ужаснаго народа, непримиримаго врага всей молодой компаніи, джентльмены устремили глаза на доктора, приготовившись выслушать ученую рѣчь съ почтительнымъ вниманіемъ. Въ это время одинъ изъ воспитанниковъ, допивая пиво, случайно встрѣтился съ глазами доктора, и вдругъ, поставивъ стаканъ, почувствовалъ судорожные припадки перхоты. Докторъ долженъ былъ пріостановиться.
   -- Достойно замѣчанія, м-ръ Фидеръ, началъ онъ снова прерванную рѣчь, -- что римляне во времена императоровъ, когда роскошь достигла необыкновенной высоты, прежде неслыханной, и когда штатгальтеры опустошали цѣлыя провинціи и разоряли жителей единственно для того, чтобы добыть средства для одного императорскаго обѣда ...
   Здѣсь несчастный воспитанникъ, который долго раздумывалъ и пыхтѣлъ, чтобы пересилить судорожный припадокъ, разразился, наконецъ, самымъ громкимъ кашлемъ.
   -- Джонсонъ, -- сказалъ м-ръ Фидеръ тономъ легкаго упрека, -- выпей воды.
   Докторъ бросилъ суровый взглядъ и дожидался, пока Джонсону подавали стаканъ. Потомъ онъ началъ опять:
   -- И когда, м-ръ Фидеръ ...
   Но м-ръ Фидеръ не могь оторвать глазъ отъ Джонсона, который снова готовился разразиться, какъ бомба.
   -- Извините, сэръ, -- сказалъ магистръ.
   -- И когда, -- сказалъ докторъ, возвышая голосъ, -- когда братъ Вителлія -- дѣйствительность факта, совершенно, впрочемъ, невѣроятнаго для толпы нашего времени, подтверждается современными писателями, заслуживающими полнаго довѣрія -- и когда, говорю я, братъ Вителлія приготовилъ обѣдъ, за которымъ подано было двѣ тысячи рыбныхъ блюдъ...
   -- Выпей воды, Джонсонъ... Рыбныхъ блюдъ господинъ докторъ, -- сказалъ м-ръ Фидеръ.
   -- Пять тысячъ блюдъ изъ различныхъ сортовъ домашней птицы ...
   -- Или закуси коркой хлѣба, -- сказалъ м-ръ Фидеръ.
   -- И одно блюдо, -- продолжалъ д-ръ Блимберъ, еще болѣе возвышая голосъ и озираясь вокругъ стола, -- блюдо, названное по причинѣ его огромной величины "щитомъ Минервы", и приготовленное, между прочими дорогими приправами, изъ фазаньихъ мозговъ.
   -- Кхи, кхи, кхи! (восклицаніе Джонсона)
   -- Изъ мозговъ куликовъ...
   -- Кхи, кхи, кхи!
   -- Изъ внутреннихъ частей рыбы, называемой scari ...
   -- У тебя лопнетъ жила на головѣ, -- сказалъ м-ръ Фидеръ, -- ты ужъ лучше дай себѣ волю.
   -- И еще изъ внутренностей миноги, добытой въ Карпатскомъ морѣ, -- продолжалъ докторъ строгимъ голосомъ, -- когда мы читаемъ объ этихъ роскошныхъ пирахъ и сверхъ того припомнимъ еще, что Титъ ...
   -- Что подумаетъ бѣдная мать, когда съ тобой сдѣлается апоплексическій ударъ! -- сказалъ м-ръ Фидеръ.
   -- Домиціанъ ...
   -- Ты весь посинѣлъ, -- сказалъ м-ръ Фидеръ.
   -- Неронъ, Тиберій, Калигула, Геліогабалъ и многіе другіе, -- продолжалъ докторъ, -- это, однако-жъ, замѣчательно, сэръ, если вамъ угодно меня слушать, очень замѣчательно.
   Но съ воспитанникомъ въ эту минуту сдѣлался такой ужасный припадокъ кашля, что товарищи начали колотить его въ спину, м-ръ Фидеръ поднесъ къ его губамъ стаканъ воды, a буфетчикъ долженъ былъ нѣсколько разъ провести его по комнатѣ. Суматоха продолжалась не менѣе пяти минутъ, и когда, наконецъ, Джонсонъ началъ мало-по-малу приходить въ нормальное положеніе, въ комнатѣ воцарилось глубочайшее молчаніе.
   -- Господа, -- сказалъ дръ Блимберъ, -- вставайте на молитву! Корнелія, сними Домби. Джонсонъ, завтра поутру передъ завтракомъ ты прочтешь мнѣ наизусть по греческому тексту изъ Новаго завѣта первое посланіе Павла къ Ефесеямъ. Наши занятія, м-ръ Фидеръ, начнутся черезъ полчаса.
   Молодые джентльмены поклонились и ушли. М-ръ Фидеръ сдѣлалъ то же. Въ этотъ короткій промежутокъ времени до начатія уроковъ воспитанники стали бродить попарно рука объ руку по небольшой площадкѣ за домомъ, a нѣкоторые напрасно покушались засвѣтить отрадный лучъ надежды въ омертвѣломъ сердцѣ Бриггса; но никто не позволилъ себѣ унизиться до игры. Въ условленное время снова раздался громкій бой мѣднаго таза, и классная комната наполнилась учениками, подъ предводительствомъ доктора Блимбера и м-ра Фидера.
   Такъ какъ послѣобѣденный отдыхъ, по милости Джонсона, продолжался нынѣшній день менѣе обыкновеннаго, то вечеромъ передъ чаемъ воспитанники вышли гулять, и на этотъ разъ даже Бриггсъ принялъ участіе въ общемъ развлеченіи. Вмѣстѣ съ питомцами вышелъ и самъ д-ръ Блимберъ, ведя подъ руку маленькаго Павла.
   Чайная церемонія была столько же великолѣпна, какъ и обѣденная. По окончаніи ея, молодые джентльмены встали изъ-за стола, раскланялись и пошли повторять свои уроки, a м-ръ Фидеръ удалился въ свою комнату. Павелъ, между тѣмъ, забился въ уголокъ и старался угадать, что-то теперь думаетъ о немъ Флоренса. Въ этомъ убѣжищѣ его отыскалъ м-ръ Тутсъ, задержанный на нѣсколько минутъ чрезвычайно важнымъ письмомъ отъ герцога Веллингтона. Долго смотрѣлъ онъ на него, не говоря ни слова, соображая, по-видимому, какъ бы начать разговоръ.
   -- Любишь ли ты жилеты, Домби? -- спросилъ онъ наконецъ.
   -- Да, -- сказалъ Домби.
   -- И я люблю, -- сказалъ Тутсъ.
   Больше ничего не придумалъ сказать м-ръ Тутсъ, не перестававшій весь вечеръ разсматривать маленькаго Павла, который, по-видимому, очень ему нравился. Павелъ, съ своей стороны, тоже не хотѣлъ начинать разговора, такъ какъ молчаніе больше соотвѣтствовало его цѣлямъ.
   Въ восемь часовъ молодое общество снова собралось въ столовую на молитву, передъ которой буфетчикъ предложилъ хлѣбъ, сыръ и пиво джентльменамъ, желавшимъ прохладить себя этими лакомствами. Церемонія окончилась словами доктора: "Господа, завтра поутру занятія наши начнутся въ семь часовъ". Тутъ только маленькій Павелъ въ первый разъ замѣтилъ y Корнеліи глазъ, который теперь былъ обращенъ прямо на него. Когда докторъ произнесь эти слова: "Господа, завтра поутру занятія наши начнутся въ семь часовъ", молодые джентльмены раскланялись и пошли въ спальни.
   Облегчая душу откровеннымъ разговоромъ, Бриггсъ сказалъ въ спальной своимъ товарищамъ, что y него ужасно разломило голову, и что онъ очень бы желалъ умереть, если бы не жаль было матери и чернаго дрозда, который остался y него дома. Тозеръ говорилъ мало, зато много вздыхалъ и совѣтовалъ Павлу держать ухо востро, потому что завтра и до него дойдетъ очередь. Послѣ этихъ пророческихъ словъ онъ раздѣлся и легъ въ постель. Когда Бриггсъ и Павелъ тоже накрылись одѣялами, въ спальню вошелъ подслѣповатый парень, потушилъ огонь и пожелалъ джентльмечамъ спокойной ночи и пріятнаго сна. Но это искреннее желаніе не принесло своихъ плодовъ. Павелъ, который долго не могъ заснуть, да и послѣ часто просыпался, замѣтилъ, что Бриггса ужасно давитъ его урокъ, какъ домовой, a Тозеръ, подавляемый во снѣ такими же впечатлѣніями, хотя въ меньшей степени, разговаривалъ на неизвѣстныхъ языкахъ, бормоталъ греческія и латинскія фразы, равно непонятныя для Павла. Все это среди ночного безмолвія производило какое-то дикое и крайне непріятное впечатлѣніе.
   Наконецъ, сладкій сонъ сомкнулъ утомленные глаза маленькаго Павла, и пригрезилось ему, будто гуляетъ онъ подъ руку съ Флоренсой въ прекрасномъ саду, будто любуются они цвѣтами и подходятъ къ огромному подсолнечнику, который вдругъ вревратился въ мѣдный тазъ и загудѣлъ престрашнымъ образомъ надъ самымъ ухомъ. Открывъ глаза, онъ увидѣлъ пасмурное зимнее утро съ мелкимъ дождемъ и въ то же время дѣйствительно услышалъ громкіе звуки таза, подававшаго страшные сигналы къ приготовленію въ классъ.
   Товарищи его уже встали. У Бриггса отъ печали и ночного кошмара лицо опухло и раздулось до такой степени, что почти не видно было глазъ. Онъ надѣвалъ сапоги и казался въ самомъ дурномъ расположеніи духа, точно такъ же, какъ Тозеръ, который былъ уже совсѣмъ одѣтъ и стоялъ передъ окномъ, вздрагивая и подергивая плечами. Бѣдный Павелъ, отъ непривычки, не могъ одѣться самъ собою и попросилъ товарищей сдѣлать милость подтянуть ему снурки; но Бриггсъ сказалъ только: "пошелъ прочь", a Тозеръ проговорилъ: "убирайся" и отвернулся къ окну. Ребенокъ кое-какъ снарядился и сошелъ въ нижній этажъ, гдѣ увидѣлъ красивую молодую женщину въ кожаныхъ перчаткахъ, выгребавшую золу изъ камина. Казалось, она была чрезвычайно изумлена появленіемъ ребенка, и спросила, гдѣ его мать. Когда Павелъ сказалъ, что она умерла, молодая женщина скинула перчатки, сдѣлала, что для него было нужно, отогрѣла его руки, поцѣловала его и сказала, что если еще когда-нибудь окажется въ чемъ нужда -- разумѣется относительно платья, -- то ему стоитъ только позвать Мелію, и она сейчасъ къ его услугамъ. Павелъ поблагодарилъ отъ всего сердца и тихонько поплелся въ классъ, гдѣ молодьге джентльмены готовились къ своимъ урокамъ; но проходя мимо одной непритворенной комнаты, оні услышалъ голосъ.
   -- Ты ли это, Домби?
   -- Я, миссъ.
   Это была Корнелія, и Павелъ узналъ ее по голосу.
   -- Войди сюда, Домби, -- сказала миссъ Блимберъ.
   И Павелъ вошелъ. Миссъ Блимберъ была точно въ такомъ же костюмѣ, какъ и наканунѣ, за исключеніемъ шали на ея плечахъ. Очки уже красовались на ея носу, и Павелъ спрашивалъ себя, неужели она и спитъ въ нихъ. У нея была особая маленькая комната съ книжнымъ шкафомъ и безъ камина; но миссъ Блимберъ никогда не чувствовала холоду и расположенія къ сонливости.
   -- Ну, Домби, теперь я выхожу, -- сказала миссъ Блимберъ.
   Павелъ удивился, куда и зачѣмъ идетъ она въ такую дурную погоду и почему вмѣсто себя не пошлетъ слугу, но онъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія и обратилъ все свое вниманіе на маленькую кипу новыхъ книгъ, лежавшихъ на столикѣ миссъ Блимберъ.
   -- Это твои книги, Домби, -- сказалэ миссъ Блимберъ.
   -- Всѣ мои, миссъ?
   -- Всѣ, -- отвѣчала Корнелія. -- М-ръ Фидеръ скоро купитъ для тебя еще, если будешь хорошо учиться.
   -- Покорно благодарю, -- сказалъ Павелъ.
   -- Такъ теперь я иду, -- продолжала миссъ Блимберъ, -- и пока я хожу, то есть, съ этого часа до завтрака, ты долженъ прочесть все, что здѣсь отмѣчено карандашемъ, и послѣ скажешь, все ли. ты хорошо понялъ. Не теряй времени, Домби; тебѣ надобно торопиться.. Ступай внизъ и начинай.
   -- Слушаю, миссъ, -- отвѣчалъ Павелъ.
   Книгъ было такъ много, что хотя Павелъ ухватился за нихъ обѣими руками, придерживая верхнюю подбородкомъ, средняя книга выскользнула, прежде чѣмъ онъ дошелъ до двери, и тогда весь этотъ грузъ попадалъ на полъ.
   -- Ахъ, Домби, Домби, какой ты неосторожный! -- сказала миссъ Блимберъ и нагрузила его снова. На этотъ разъ Павелъ, тщательно соблюдая равновѣсіе, благополучно вышелъ изъ комнаты; но на дорогѣ онъ уронилъ двѣ книги на лѣстницѣ, одну на полъ въ первомъ этажѣ и еще одну передъ классной комнатой. Положивъ остальныя на свой столикъ, онъ долженъ былъ воротиться и подобрать растерянное сокровище. Когда, наконецъ, вся библіотека была собрана, онъ вскарабкался на свое мѣсто и принялся за работу, ободренный замѣчаніемъ Тозера, который сказалъ -- только: "Попался, любезный", и ужъ болѣе ничего не говорилъ ни онъ, ни его товарищи, вплоть до самаго завтрака. Когда завтракъ, продолжавшійся съ обыкновенной торжественностью, былъ оконченъ, Павелъ поплелся наверхъ за миссъ Корнеліей.
   -- Ну, Домби, -- сказала миссъ Блимберъ, -- что ты здѣлалъ съ книгами?
   Книги были англійскія, но больше латинскія, объяснявшія употребленіе членовъ, торговлю древнихъ карѳагенянъ, склоненіе существительныхъ, крестовые походы, правила орѳографіи, построеніе Рима и бѣглый взглядъ на ходъ образованія вообще, съ приложеніемъ таблицы умноженія. Когда Павелъ разобралъ урокъ подъ номеромъ вторымъ, онъ нашелъ, что ничего не знаетъ изъ перваго номера, и когда потомъ добрался до номеровъ третьяго и четвертаго, въ головѣ его образовались понятія вродѣ слѣдующихъ: трижды четыре -- Аннибалъ, пять изъ двѣнадцати -- Hic, haec, hoc, глаголъ согласуется съ древнимъ британцемъ, a существительныя должны стоять въ одномъ падежѣ съ крестовыми походами.
   -- Ахъ, Домби, Домби, -- сказала миссъ Блимберъ, -- какой ты безтолковый!
   -- Вотъ если бы позвать сюда старика Глыбба, -- сказ у и наконецъ предсталъ лакею Тоулинсону въ полномъ великолѣпіи парадныхъ сапоговъ съ кисточками. Услышавъ отъ него къ крайнему прискорбію о близкой смерти, угрожавшей маленькому Полю, капитанъ удалился изъ деликатности, поручивъ Тоулинсону вручить мистеру Домби букетъ, въ знакъ своего особеннаго уваженія; при этомъ случаѣ, посылая лучшіе свои комплименты хозяину дома и всему его семейству, онъ изъявилъ надежду, что они при теперешнихъ печальныхъ обстоятельствахъ приведутъ хорошенько къ вѣтру и на завтра вылавируютъ изъ бѣды.
   Комплименты капитана Коттля не дошли ни до чьего слуха, а букетъ, провалявшись цѣлый день въ передней, былъ въ слѣдующее утро выметенъ вмѣстѣ съ остальнымъ соромъ. Такимъ-образомъ, дипломатическія хлопоты его оказались на этотъ разъ безуспѣшными.
   Когда Валтеръ возвратился домой послѣ своей долгой прогулки и ея горестнаго заключенія, его сначала слишкомъ заняли забота сообщить обо всемъ дядѣ и душевное волненіе, возбужденное недавнею сценой послѣднихъ минутъ ребенка, такъ-что онъ не могъ замѣтить совершеннаго невѣдѣнія дяди объ извѣстіи, которое капитанъ взялся сообщить; также точно не обратилъ онъ вниманія на таинственные сигналы желѣзнаго крючка капитана, которыхъ ключъ не могъ быть понятенъ никому, кромѣ его самого.
   Капитанъ Коттль, узнавъ обо всемъ случившемся, постигъ, что ему врядъ ли можно будетъ найдти возможность переговорить подружески съ мистеромъ Домби до отправленія Валтера въ Вест-Индію. Но, допустивъ съ внутреннимъ неудовольствіемъ, что Валтеру нельзя не идти по назначенію, а Соллю Джилльсу нельзя не сообщить о близкой разлукѣ съ племянникомъ, капитанъ оставался все-таки въ полномъ убѣжденіи, что онъ, Недъ Коттль, созданъ именно для мистера Домби; если чѣмъ-нибудь можно обрасопить по вѣтру судьбы Валтера, то не иначе, какъ бесѣдою капитана Коттля съ мистеромъ Домби. Онъ никакъ не могъ забыть того, какъ хорошо онъ сошелся съ "губернаторомъ" Валтера въ Брайтонѣ и какъ искусно онъ привелъ ихъ свиданіе къ желанному концу.
   Подъ вліяніемъ такого прозрачно-простодушнаго заблужденія, капитанъ, внимая съ участіемъ разсказу Валтера, размышлялъ про себя, не политичнѣе и пристойнѣе ли будетъ пригласить словесно мистера Домби къ себѣ на квартиру въ Бригъ-Плэсъ, когда ему будетъ угодно назначить время: тамъ, за кускомъ баранины и пріятельскимъ стаканомъ, можно всего удобнѣе перетолковать о будущности молодаго Валтера. Ненадежное расположеніе духа мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ, которая не преминула бы разразиться какимъ-нибудь непріятнымъ поученіемъ, отклонило капитана Коттля отъ его гостепріимныхъ предначертаній, которыя непремѣнно увѣнчались бы желаннымъ успѣхомъ.
   Одинъ Фактъ казался капитану Коттлю яснѣе самаго яснаго лѣтняго дня; именно: хотя скромность Валтера и не дозволяетъ ему замѣтить это самому, но его можно смѣло считать въ родѣ члена семейства мистера Домби. Валтеръ былъ дѣйствующимъ лицомъ въ сценѣ, которую онъ сейчасъ такъ трогательно описывалъ; имя его было особенно упомянуто умирающимъ ребенкомъ: слѣдственно, участь его должна особенно интересовать мистера Домби. Если въ умѣ капитана и промелькивала легкая тѣнь недовѣрчивости, то, по его убѣжденію, всѣхъ этихъ заключеніи было достаточно для спокойствія дяди Солля. Онъ рѣшился не теряя ни минуты воспользоваться такимъ благопріятнымъ моментомъ, сообщить вест-индскую новость своему старому другу и описать ее въ видѣ необычайнаго отличія; при этомъ онъ объявилъ старику, что съ своей стороны онъ предложилъ бы охотно пари во сто тысячь фунговъ стерлинговъ -- еслибъ ихъ имѣлъ -- что Валтеръ непремѣнно выберется въ люди послѣ своего путешествія и непремѣнно получитъ въ награду значительную премію.
   Соломонъ Джилльсъ былъ сначала ошеломленъ рѣчью капитана, которая грянула на- него громовымъ ударомъ. Но капитанъ заблисталъ передъ его отуманеннымъ зрѣніемъ такими золотыми надеждами; намекалъ такъ таинственно на виттингтоновскія послѣдствія; придала, такой вѣсъ разсказу Валтера, изъ котораго вывелъ результаты, несомнѣнные какъ дважды-два, -- что у дяди Солля всѣ идей сбились съ толка. Валтеръ, съ своей стороны, притворился до такой степени восторженнымъ и исполненнымъ надеждъ, до того увѣреннымъ въ скоромъ возвращеніи, и такъ хорошо поддерживалъ доводы капитана значительными подмигиваньями и частымъ потираньемъ рукъ, что старикъ, поглядывая поперемѣнно то на одного, то на другаго, началъ нешутя воображать и себя счастливымъ и обрадованнымъ.
   -- Но вѣдь вы знаете, проговорилъ онъ какъ-будто въ извиненіе:-- Я отсталъ отъ своего времени и желалъ бы имѣть подлѣ себя моего милаго Валтера. Конечно, это старомодная причуда. Онъ всегда бредилъ морскими вояжами; онъ -- и онъ лукаво посмотрѣлъ на племянника -- онъ радъ идти.
   -- Дядюшка Солль! прервалъ ст, живостью Валтеръ:-- если вы такъ думаете, я не пойду! Нѣтъ, капитанъ Коттль, не пойду ни за что, хоть бы меня сдѣлали губернаторомъ всѣхъ острововъ Вест-Индіи. Этого довольно и я остаюсь.
   -- Вал'ръ, любезный, стопъ! Солль Джилльсъ, возьми-ка обсервацію со своего племянника.
   Старикъ взглянулъ на Валтера, слѣдуя глазами за величавымъ движеніемъ желѣзнаго крючка капитана Коттля.
   -- Ботъ тебѣ бригъ или что хочешь, указывая крючкомъ на молодаго человѣка: -- онъ идетъ въ извѣстное дальнее плаваніе. Какое имя подписано на кормѣ такъ, что его не сотрешь? ге? Небось, Валтеръ Гэй? Или, прибавилъ онъ, возвысивъ голосъ, желая придать больше вѣса своей аллегоріи: -- или тутъ Солль Джилльсъ!
   -- Недъ, возразилъ старикъ, притянувъ Валтера къ себѣ и взявъ его за руку съ отцовскою нѣжностью:-- знаю, знаю! Я, разумѣется, знаю, что Балли думаетъ обо мнѣ больше, чѣмъ о себѣ -- въ этомъ я увѣренъ! Но видите, новость эта для меня совершенно неожиданна, а я отсталъ отъ времени. Да точно ли ему тамъ будетъ хорошо? продолжалъ онъ, боязливо поглядывая на обоихъ.-- Такъ ли это? Я готовъ примириться со всѣмъ, что подвинуло бы впередъ моего милаго Валли, но никакъ не хочу подвергать его какимъ-нибудь невыгодамъ: въ особенности, если онъ дѣлаетъ это для меня. Ты, Недъ Коттль! по честной ли правдѣ ты поступаешь съ своимъ старымъ пріятелемъ? Говори, Недъ Коттль. Все ли тутъ чисто? Долженъ ли онъ идти? Какъ и почему знаешь ты объ этомъ прежде меня?
   Капитанъ не зналъ, что отвѣчать, но его выручилъ Валтеръ, и оба, безпрестанно разсуждая объ этомъ предметѣ, кое-какъ успокоили старика, или, лучше сказать, закидали его словами до того, что даже горесть предстоявшей разлуки не обозначались ясно и отчетисто въ головѣ его.
   Старику оставалось немного времени на недоумѣнія: на другой же день Валтеръ получилъ отъ мистера Каркера-управляющаго нужныя для отправленія и снаряженія его бумаги, а также извѣстіе, что "Сынъ и Наслѣдникъ" вступаетъ подъ паруса черезъ двѣ недѣли, или днемъ или двумя позже этого срока. Въ хлопотахъ и торопяхъ приготовленій, Валтеръ нарочно старался засуетить дядю какъ-можно-больше; время протекло довольно-сносно и часъ разлуки приближался скорыми шагами.
   Капитанъ Коттль, видя, что Валтеру непремѣнно предстоитъ путь въ Вест-Индію, а ему самому никакъ не удается бесѣдовать съ мистеромъ Домби, думалъ и передумывалъ, какъ бы поправить дѣла Валтера или узнать съ достовѣрностью о настоящемъ ихъ положеніи. Наконецъ въ головѣ его мелькнула свѣтлая мысль: что, если онъ сдѣлаетъ визитъ мистеру Каркеру-управляющему и попробуетъ развѣдать, на какой румбъ отъ него берегъ?
   Идея эта понравилась капитану Коттлю какъ-нельзя-больше и посѣтила его умъ въ родѣ вдохновенія, когда онъ курилъ у себя дома утреннюю трубку послѣ завтрака. Исполненіе ея успокоитъ его честную совѣсть, которая чувствовала себя какъ-то неловко отъ того, что открылъ ему по довѣренности Валтеръ, и отъ словъ самого дяди Солля. Капитанъ рѣшился приняться за мистера Каркера какъ-можно-осторожнѣе и замысловатѣе, и вывѣдать отъ него съ тонкостью обо всемъ, что ему хотѣлось знать.
   Въ-слѣдствіе этого, капитанъ Коттль снова влѣзъ въ свои сапоги съ кисточками, принарядился потщательнѣе и снялся съ якоря во вторую экспедицію. Теперь онъ не счелъ нужнымъ запастись букетомъ, такъ-какъ шелъ въ мѣсто дѣловое, но всунулъ въ петлю сюртука только небольшой подсолнечникъ, такъ, для красы. Такимъ-образомъ, опираясь на свою дубину и въ лакированной шляпѣ на головѣ, онъ спустился къ конторамъ Домби и Сынъ.
   Чтобъ удобнѣе собраться съ мыслями, онъ выпилъ стаканъ горячаго грогу въ сосѣдней тавернѣ, прошелъ черезъ дворъ и вдругъ предсталъ сторожу Перчу.
   -- Почтенный, сказалъ капитанъ убѣдительнымъ голосомъ:-- одного изъ вашихъ губернаторовъ зовутъ мистеромъ Каркеромъ?
   Перчъ согласился съ этимъ, но далъ ему понять, что всѣ его губернаторы заняты и вовсе не ожидаютъ, чтобъ кто-нибудь ихъ прервалъ.
   -- Смотри-ка сюда, почтенный, шепнулъ ему на ухо капитанъ: -- я кэптенъ Коттль.
   Онъ хотѣлъ-было притянуть къ себѣ Перча крючкомъ, но тотъ увернулся отъ этой попытки.
   -- Еслибъ вы, почтенный, донесли тамъ, что здѣсь кэптенъ Коттль, ге? Я подожду.
   Сказавъ это, капитанъ усѣлся на скамью мистера Перча, снялъ шляпу, вынулъ изъ нея носовой платокъ, отеръ себѣ голову и казался значительно освѣжившимся. Потомъ онъ поправилъ волосы желѣзнымъ крючкомъ и сидѣлъ, оглядываясь въ конторѣ и посматривая на конторщиковъ съ почтеніемъ.
   Спокойствіе капитана было такъ ненарушимо и онъ казался такимъ таинственнымъ и неразгадочнымъ, что Перчъ поколебался.
   -- Какое имя назвали вы? спросилъ онъ.
   -- Кэптенъ, отвѣчали ему хриплымъ шопотомъ.
   -- Такъ. Далѣе?
   -- Коттль.
   -- О! Я посмотрю, не свободенъ ли мистеръ Каркеръ. Онъ, можетъ-быть, прійметъ васъ черезъ минуту.
   -- Да, да, почтенный. Я и не задержу его дольше минуты.
   Перчъ вышелъ и вскорѣ воротился.
   -- Не угодно ли капитану пройдти сюда?
   Мистеръ Каркеръ-управляющій, стоя передъ пустымъ каминомъ, посмотрѣлъ на входящаго капитана безъ особенно-ободрительнаго выраженія.
   -- Мистеръ Каркеръ? сказалъ капитанъ Коттль.
   -- Я полагаю, что такъ, отвѣчалъ мистеръ Каркеръ, показавъ оба ряда зубовъ.
   Капитану понравилось, что онъ отвѣчаетъ ему съ улыбкою.
   -- Видите, началъ онъ, вытягивая свой необъятный рубашечный воротникъ:-- я самъ человѣкъ морской, мистеръ Каркеръ, а Вал'ръ, котораго имя стоитъ у васъ въ спискахъ, мнѣ почти все равно, что сынъ.
   -- Валтеръ Гэй?
   -- Онъ самый. Такъ! Я искренній другъ его дяди и его самого. Можетъ-быть, вы слыхали когда-нибудь отъ вашего губернатора мое имя? Капитанъ Коттль?
   -- Нѣтъ.
   -- Прекрасно. Я имѣю удовольствіе быть съ нимъ знакомымъ. Я былъ у него въ Брайтонѣ, вмѣстѣ съ моимъ молодымъ пріятелемъ Вал'ромъ, когда нужно было кое-что устроить. Вы помните?
   -- Я думаю, что я имѣлъ честь устроить это дѣло.
   -- Разумѣется! Конечно, вы. Ну, я взялъ смѣлость прійдти сюда.
   -- Не хотите ли вы сѣсть? сказалъ Каркеръ съ улыбкою.
   -- Благодарствуйте... воспользовавшись этимъ приглашеніемъ.-- Человѣку удобнѣе разговаривать сидя. А вы сами развѣ не сядете?
   -- Нѣтъ, благодарствуйте. Вы говорили, что взяли смѣлость, хотя тутъ нѣтъ ничего...
   -- Да, да: прійдти сюда для этого молодца, Вал'ра. Солль Джилльсъ, его дядя, человѣкъ преученый, въ наукахъ онъ первоклассный ходокъ; по у него мало практики. Вал'ръ малый преостойчивый, но чертовски скромный. Теперь, я хочу переговорить съ вами по-дружески, съ-глаза-на-глазъ, для своего собственнаго счисленія и пока вашъ главный губернаторъ не приспустится немножко, чтобъ я могъ пристать къ его берегу. Дѣло вотъ въ чемъ: все ли тутъ благополучно и отправляется ли Вал'ръ въ море съ попутнымъ вѣтромъ, ге?
   -- Ну, а вы какъ думаете, капитанъ? Вы человѣкъ практическій.
   -- Какъ же вы скажете? спросилъ капитанъ, поощренный донельзя улыбающеюся вѣжливостью мистера Каркера.-- Правъ я или нѣтъ?
   -- Правы, безъ малѣйшаго сомнѣнія.
   -- Идетъ въ море съ благопріятною погодой?
   Мистеръ Каркеръ улыбнулся утвердительно.
   -- Вѣтръ прямо въ корму и свѣженькій, ге?
   Мистеръ Каркеръ снова улыбнулся.
   -- Эге! отвѣчалъ обрадованный капитанъ.-- Я зналъ, какимъ курсомъ онъ ложится. Я говорилъ это и Вал'ру. Благодарствуйте, благодарствуйте.
   -- У молодаго Гэйя блестящая будущность, замѣтилъ Каркеръ, оскаля зубы еще шире.-- Передъ нимъ цѣлый міръ.
   -- Цѣлый міръ и жена впереди, какъ говоритъ пословица, возразилъ восхищенный капитанъ.
   При словѣ "жена", произнесенномъ имъ безъ намѣренія, капитанъ пріостановился, подмигнулъ и посмотрѣлъ искоса на своего неизмѣнно-улыбающагося собесѣдника.
   -- Бьюсь объ закладъ объ анкеркѣ чистаго ямайскаго, мистеръ Каркеръ, а вѣдь я знаю, что васъ заставляетъ улыбаться.
   Мистеръ Каркеръ, понявъ его мысль, улыбнулся еще сильнѣе.
   -- Это останется между нами, ге? Не пойдетъ дальше?
   -- Ни на дюймъ, капитанъ.
   -- Вы, можетъ-быть, думаете о заглавной буквѣ Ф?
   Мистеръ Каркеръ не сказалъ нѣтъ.
   -- А потомъ о буквѣ Л, или О, ге?
   Мистеръ Каркеръ продолжалъ улыбаться
   -- Такъ я опять правъ? спросилъ капитанъ шопотомъ, и красный рубецъ отъ шляпы на его лбу раздулся отъ торжествующей радости.
   Мистеръ Каркеръ продолжалъ кивать и улыбаться, чѣмъ окончательно обворожилъ капитана Коттля, который всталъ, пожалъ ему руку и увѣрилъ съ чувствомъ, что лежитъ съ нимъ однимъ галсомъ.
   -- Онъ встрѣтился съ нею, продолжалъ капитанъ серьёзно и таинственно:-- необыкновеннымъ образомъ. Помните, когда нашелъ ее на улицѣ, она была еще маленькимъ ребенкомъ; съ-тѣхъ-поръ онъ ее полюбилъ, и она его, сколько достало силъ у такихъ дѣтей. Мы съ Соллемъ Джилльсомъ всегда говорили, что они выкроены нарочно другъ для друга.
   Ни кошка, ни гіэна, ни обезьяна, ни мертвая голова не показали бы капитану за разъ столькихъ зубовъ, сколько ихъ при этомъ случаѣ обнаружилъ мистеръ Каркеръ.
   -- Въ ту сторону сильно тянетъ, замѣтилъ счастливый капитанъ.-- Вѣтръ и теченіе по одному румбу, вы понимаете? Вотъ, на-примѣръ, случись же ему тогда быть тамъ!
   -- Ничего не можетъ быть благопріятнѣе.
   -- Или какъ его тогда прибуксировало, ге? Ну, кто можетъ его теперь застопорить?
   -- Конечно, никто.
   -- Разумѣется! конечно, никто и ничто. Такъ держать! Вотъ, на-примѣръ, умеръ сынъ, хорошенькій былъ мальчикъ, такъ ли?
   -- Да, сынъ умеръ.
   -- Да, сынъ умеръ, а вотъ вамъ другой! Племянникъ преученѣйшаго дяди! Племянникъ стараго Солля Джилльса! Вал'ръ! Тотъ самый Вал'ръ, который у васъ въ спискахъ! Который... который приходитъ въ ваши конторы каждый день.
   Невозможно выразить восторга, сіявшаго на лицѣ капитана, когда онъ подталкивалъ локтемъ своего собесѣдника въ заключеніе этой рѣчи.
   -- Ну, что, мистеръ Каркеръ, правъ я, ге?
   -- Капитанъ Коттль, виды ваши относительно Валтера Гэйя неоспоримо и основательно справедливы. Я полагаю, что мы говоримъ по секрету.
   -- Честное слово! Никому ни гугу!
   -- Ни ему, ни кому другому?
   Капитанъ нахмурился и покачалъ головою.
   -- Но только для вашего собственнаго руководства на будущее время.
   -- Благодарствуйте премного, сказалъ капитанъ и приготовился слушать съ величайшимъ вниманіемъ.
   -- Я скажу вамъ откровенно, капитанъ, вы угадали какъ-нельзя-вѣрнѣе всѣ вѣроятности.
   -- А что до вашего главнаго губернатора, намъ съ нимъ, натурально, прійдется повидаться. Но времени еще много впереди.
   Мистеръ Каркеръ повторилъ, оскаливъ зубы до нельзя:-- Времени еще много впереди.
   -- А такъ-какъ я теперь знаю навѣрное, что Вал'ръ на дорогѣ къ счастію...
   -- Къ счастію, конечно.
   -- И такъ-какъ теперешнее его путешествіе, безъ сомнѣнія, входитъ въ разсчеты...
   -- Входитъ въ разсчеты.
   -- Значитъ, тутъ бѣды нѣтъ и я спокоенъ.
   Мистеръ Каркеръ кивнулъ съ улыбкою и капитанъ убѣдился въ своемъ мнѣніи, что управляющій самый пріятнѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ, отъ котораго бы самому мистеру Домби не мѣшало позаимствоваться кое въ чемъ.
   -- Прощайте! сказалъ капитанъ, сжавъ въ своей огромной коричневой лапѣ болѣе нѣжную руку мистера Каркера, на которой напечатлѣлись всѣ морщины и трещины, перекрещавшія его ладонь.-- Прощайте, я человѣкъ не рѣчистый, но очень благодаренъ вамъ за дружескую откровенность. Вы извините, если я у васъ отнялъ время, ге?
   -- О, нисколько!
   -- Благодарствуйте. Моя каюта не очень просторна, но довольно сносна; а еслибъ вамъ случилось быть на Бригъ-Плэсѣ, около нумера девятаго -- не запишете ли адресъ?-- и вы поднялись по лѣстницѣ, не обращая вниманія на то, что вамъ могутъ сказать у дверей, я буду гордиться вашимъ посѣщеніемъ.
   Произнеся это гостепріимное приглашеніе, капитанъ сказалъ еще разъ, "Прощайте!" и вышелъ, оставивъ за собою мистера Каркера, въ лицѣ, усмѣшкѣ и манерахъ котораго было что-то отчаянно-кошачье. Благополучный капитанъ шелъ въ полномъ самодовольствіи, говоря про себя: "Не зѣвай на брасахъ, Недъ! Такъ держать! Сегодня ты пообдѣлалъ дѣла молодежи, пріятель!"
   Капитанъ, чувствуя всю пользу своей дипломатической выходки, остался на цѣлый день таинственнымъ и непостижимымъ, даже для самыхъ искреннихъ друзей. Еслибъ Валтеръ не приписывалъ всѣхъ его гримасъ, подмигивапій и необыкновенныхъ жестовъ успѣху бесѣды съ Соллемъ Джилльсомъ, котораго они оба утѣшали взапуски, и вздумалъ спросить что съ нимъ происходитъ, то капитанъ Коттль навѣрно выболталъ бы ему все. Но какъ бы то ни было, а капитанъ сохранилъ свою тайну и поздно воротился домой отъ инструментальнаго мастера. Лакированная шляпа его была такъ молодецки надѣта на-бекрень и лицо сіяло такъ лучезарно, что мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ испугалась не на шутку.
   

ГЛАВА IV.
Отецъ и дочь.

   Мертвая тишина воцарилась въ домѣ мистера Домби. Прислуга скользитъ вверхъ и внизъ по лѣстницѣ съ шорохомъ, но безъ звука шаговъ. Люди его толкуютъ между собою, сидя за продолжительными обѣдами и ужинами, ѣдятъ и пьютъ много, и утѣшаютъ себя по-своему. Мистриссъ Виккемъ, со слезами на глазахъ, разсказываетъ печальные анекдоты; увѣряетъ, что она все это предчувствовала еще у мистриссъ Пипчинъ; прихлебываетъ пива больше обыкновеннаго; въ большомъ огорченіи, но разговорчива. Кухарка въ такомъ же расположеніи духа. Тоулинсонъ начинаетъ думать, что такъ хотѣла судьба и желаетъ знать, было ли когда-нибудь хорошо тѣмъ, кто живетъ въ угловомъ домѣ? Всѣмъ кажется, что случившееся произошло уже давно, хотя покойный ребенокъ все еще лежитъ, прекрасный и тихій, на своей кроваткѣ.
   Послѣ сумерекъ, пришли посѣтители -- безшумные посѣтители, бывавшіе здѣсь и прежде -- въ войлочныхъ башмакахъ: они принесли ложе отдыха, странное для уснувшихъ дѣтей. Во все это время, отецъ малютки не показывался даже своему каммердинеру: онъ сидитъ неподвижно во внутреннемъ углу своей темной комнаты и прохаживается по ней взадъ и впередъ только тогда, когда тамъ никого нѣтъ. Но домашніе сообщали другъ другу шопотомъ, будто-бы слышали, какъ онъ въ мертвую ночь поднялся по лѣстницѣ и пробылъ въ комнатѣ усопшаго сына до самаго разсвѣта.
   Въ конторахъ въ Сити закрыты ставни нижнихъ оконъ. Заложенныя на письменныхъ столахъ лампы смѣшиваютъ свой свѣтъ съ дневнымъ, отъ-чего тамъ необыкновенно угрюмо. Вообще, тамъ теперь не очень трудятся. Конторщики и писцы не чувствуютъ особенной наклонности къ работѣ, сговариваются на взаимныя угощенія и собираются кататься по рѣкѣ. Мистеръ Перчъ, посыльный, исполняетъ свои порученія не торопливо; онъ часто показывается у буфетовъ тавернъ и разсуждаетъ тамъ о непрочности человѣческаго счастья. По вечерамъ, онъ возвращается домой раньше обыкновеннаго и угощаетъ мистриссъ Перчъ телячьими котлетами и шотландскимъ элемъ. Мистеръ Каркеръ-управляющій не угощаетъ никого; но онъ сидитъ въ своей конторѣ одинъ, по цѣлымъ днямъ, и показываетъ постоянно свои бѣлые зубы; можно было подумать, будто что-то сдвинулось съ пути мистера Каркера -- какое-то препятствіе -- и дорога его сдѣлалась чище и глаже.
   Розовыя дѣти, живущія насупротивъ дома мистера Домби, выглядываютъ изъ оконъ на улицу: тамъ у дверей они видятъ четырехъ черныхъ лошадей, съ перьями на головахъ; перья дрожатъ и на каретѣ, которую онѣ везутъ -- это же, вмѣстѣ съ процессіею людей въ шарфахъ и съ жезлами, привлекаетъ вниманіе толпы зѣвакъ. Фигляръ, готовившійся вертѣть свой тазикъ на палочкѣ, надѣваетъ широкій кафтанъ поверхъ украшеннаго блестками костюма; а жена его, съ увѣсистымъ младенцемъ на рукахъ, смотритъ на выходящихъ изъ печальнаго дома. Она крѣпче прижимаетъ младенца къ своей смуглой груди, увидя какъ выносятъ изъ дома легкое бремя; младшая изъ розовыхъ малютокъ, живущихъ прямо насупротивъ, вдругъ перестаетъ смѣяться, обращаетъ къ нянькѣ любопытный взоръ и спрашиваетъ, указывая пухленькимъ пальчикомъ на незнакомый предметъ: "Что это?"
   Теперь, среди одѣтой въ трауръ толпящейся прислуги и плачущихъ женщинъ, показался мистеръ Домби. Онъ идетъ садиться въ приготовленную для него карету. Зрителямъ не кажется, чтобъ его придавило горемъ; онъ держится такъ же прямо, какъ всегда; такъ же вытянутъ, какъ былъ всегда; онъ не прячетъ лица въ носовой платокъ и смотритъ прямо впередъ. Лицо его только впало, блѣдно и сурово, а впрочемъ, выраженіе на немъ прежнее. Онъ занялъ свое мѣсто въ каретѣ, куда послѣдовали за нимъ три другіе джентльмена. Пышныя похороны тронулись вдоль по улицѣ. Перья киваютъ еще вдали, а уже фигляръ вертитъ вихремъ свой тазикъ и та же толпа любуется его продѣлками. Но жена фигляра собираетъ деньги не съ обычною расторопностью: похороны ребенка тревожатъ ее мыслью, что, можетъ-быть, младенцу, прикрытому ея истертою и грязною шалью, также не суждено вырости до степени мужа, носить на головѣ небесно-голубую шапочку, а на тѣлѣ лососиннаго цвѣта шерстяной костюмъ.
   Перья продолжаютъ кивать и приближаться къ церкви: той самой, гдѣ милый малютка получилъ то, что одно остается теперь послѣ него -- имя. Тлѣнные остатки ребенка кладутъ въ землю у церкви, подлѣ праха его матери. Это хорошо. Мать и сынъ лежатъ вмѣстѣ тамъ, гдѣ Флоренса можетъ посѣщать ихъ ежедневно въ своихъ прогулкахъ -- печальныхъ, одинокихъ, одинокихъ прогулкахъ!
   Когда богослуженіе кончилось и пасторъ ушелъ, мистеръ Домби оглядывается вокругъ себя и спрашиваетъ въ-полголоса, тутъ ли человѣкъ, который будетъ дѣлать надпись на мраморной доскѣ?
   Каменьщикъ выступилъ впередъ.
   Мистеръ Домби даетъ ему наставленіе, какъ бы желалъ устроить доску на стѣнѣ; говоритъ о рисункѣ и видѣ ея, и что она должна служить въ родѣ продолженія эпитафіи матери ребенка. Потомъ, написавъ карандашемъ на клочкѣ бумаги надпись, онъ передаетъ ее каменьщику, присовокупляя: "Я бы желалъ, чтобъ это было сдѣлано какъ-можно-скорѣе".
   -- Немедленно, сэръ.
   -- Ты видишь, что тутъ почти нечего писать, кромѣ имени и возраста.
   Каменьщикъ кланяется, взглядываетъ на бумагу и обнаруживаетъ недоумѣніе. Мистеръ Домби, не замѣчая этого, отворачивается я направляется къ паперти.
   -- Извините меня, сэръ, и онъ потихоньку дотрогивается до траурной мантіи мистера Домби:-- но какъ вы желаете имѣть надпись всевозможно-скорѣе и я отдамъ доску на руки работниковъ, только-что прійду домой...
   -- Ну, такъ что?
   -- Не угодно ли вамъ прочитать надпись еще разъ? Тутъ есть, кажется, ошибка.
   -- Гдѣ?
   Каменьщикъ возвращаетъ ему бумагу и показываетъ на слова: "любимое и единственное дитя".
   -- Я думаю, сударь, что вмѣсто "дитя" надобно поставить "сынъ"?
   -- Да, конечно. Можешь поправить.
   Отецъ идетъ ускореннымъ шагомъ къ каретѣ. Когда въ нее влѣзли трое остальные, лицо его въ первый разъ было закрыто -- онъ задернулъ его плащемъ. Они не видали его лица во весь остатокъ дня. Подъѣхавъ домой, мистеръ Домби вышелъ изъ кареты первый и тотчасъ же исчезъ въ свою комнату; остальные джентльмены -- мистеръ Чиккъ и два медика -- поднимаются по лѣстницѣ въ гостиную, гдѣ ихъ принимаютъ мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ. Никто не знаетъ, какое выраженіе на лицѣ, запертомъ въ четырехъ стѣнахъ внизу, ни того, какія мысли, ощущенія и страданія волнуютъ одинокаго хозяина дома.
   Главное, о чемъ извѣстно всѣмъ на кухнѣ и въ людскихъ, то, что все это очень походитъ на воскресенье {Всякій знаетъ, что въ Англіи воскресенье самый скучный день и въ цѣлой велѣли.}. Имъ кажется страннымъ, какъ люди за дверьми занимаются своими ежедневными дѣлами и ходятъ въ буднишнихъ костюмахъ; сами же они услаждаютъ свою горесть за бутылками вина, которыя откупориваются щедро, какъ на свадебномъ пиру. Тоулинсонъ провозглашаетъ со вздохомъ тостъ: "За отпущеніе грѣховъ всѣхъ насъ!" Кухарка отвѣчаетъ ему со вздохомъ: "-- о--охъ! много намъ мѣста". Вечеромъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ принимаются за иголки, а Тоулинсонъ идетъ прогуливаться съ горничною, которая еще не примѣрила траурной шляпки. Чета эта весьма-нѣжна и у Тоулинсона являются видѣнія объ улыбающейся будущности, когда онъ заживетъ женатымъ и счастливымъ зеленьщикомъ на оксфордскомъ рынкѣ.
   Въ эту ночь, въ домѣ мистера Домби спятъ крѣпче и спокойнѣе, чѣмъ во многія предъидущія ночи. Утреннее солнце застаетъ всѣхъ домашнихъ за ихъ обычными работами и занятіями. Розовыя дѣти противоположнаго дома бѣгаютъ, гоняя обручъ; въ церкви происходитъ великолѣпная свадьба; жена фигляра суетится, собирая деньги въ другомъ кварталѣ, а каменьщикъ припѣваетъ и присвистываетъ, вырѣзывая на мраморной доскѣ имя маленькаго Поля.
   Можетъ ли же быть, чтобъ въ этомъ хлопотливомъ и полномъ ощущеніями свѣтѣ смерть одного слабаго ребенка оставила въ чьемъ-нибудь сердцѣ пустоту, ненаполнимую ничѣмъ? Флоренса одна, въ невинной горести своей, могла бы отвѣчать: "О, братъ, нѣжно любимый и нѣжно любившій меня братъ! Единственный другъ и товарищъ моего пренебреженнаго дѣтства! Никогда, никто и ничто не замѣнитъ тебя мнѣ!"
   -- Милое дитя, сказала ей мистриссъ Чиккъ, считавшая обязанностью надѣлять се спасительными совѣтами:-- когда ты доживешь до моихъ лѣтъ...
   -- То-есть, до цвѣта лѣтъ, прервала миссъ Токсъ.
   -- Тогда, продолжала мистриссъ Чиккъ, нѣжно пожавъ руку своей пріятельницы за дружеское замѣчаніе: -- тогда ты узнаешь, что горесть не помогаетъ въ несчастій и что долгъ нашъ покориться.
   -- Постараюсь, милая тётушка, постараюсь, отвѣчала Флоренса, рыдая.
   -- Очень-рада, дитя мое. Потому-что, какъ скажетъ тебѣ наша милая миссъ Токсъ -- о здравомъ сужденіи и разсудительномъ умѣ которой не можетъ быть двухъ разногласныхъ мнѣній...
   -- О, Луиза! Я, право, скоро возгоржусь...
   -- Скажетъ тебѣ и подтвердитъ своею опытностью, что мы рождены для усилій; а потому, дитя мое, мы бы очень желали видѣть и съ твоей стороны нѣкоторую твердость характера; а главное, чтобъ ты не усиливала эгоистически горести, въ которую повергнутъ твой бѣдный папа.
   -- Милая, добрая тётушка! воскликнула Флоренса, опустившись передъ нею вдругъ на колѣни.-- О, говорите мнѣ о папа, говорите о немъ больше! Не-уже-ли онъ совершенно убитъ горестью?
   Миссъ Токсъ была тронута этимъ воззваніемъ до глубины души. Она забыла даже на минуту величіе мистриссъ Чиккъ и, погладивъ Флоренсу съ нѣжностью по щекѣ, отвернулась, между-тѣмъ, какъ невольныя слезы потекли изъ глазъ ея. Сама мистриссъ Чиккъ лишилась на мгновеніе присутствія духа, которымъ всегда такъ гордилась, и смотрѣла молча на прелестное личико, которое такъ долго, такъ постоянно, такъ терпѣливо обращалось къ маленькой кроваткѣ умершаго ребенка. Но она вскорѣ оправилась и сказала съ достоинствомъ:
   -- Флоренса, мое милое дитя! твой бѣдный папа бываетъ иногда страненъ: спрашивать меня о немъ, значитъ спрашивать о предметѣ, который мнѣ несовершенно извѣстенъ. Никто больше меня не имѣетъ на твоего папа вліянія; а между-тѣмъ, онъ говорилъ со мною очень-мало и я почти не видала его, потому-что въ кабинетѣ совершенно темно. Я не разъ говорила ему: "Поль, не хочешь ли чего-нибудь горячаго?" -- А онъ мнѣ всегда отвѣчалъ: "Луиза, прошу тебя, оставь меня. Я не хочу ничего. Мнѣ гораздо-лучше, когда я одинъ". Вотъ его собственныя слова!
   Миссъ Токсъ выразила удивленіе.
   -- Короче, до сегодняшняго дня, продолжала мистриссъ Чиккъ: -- между мною и твоимъ бѣднымъ папа не было никакого разговора; сегодня я сообщила ему, что сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ писали чрезвычайно-любезныя записочки -- о, нашъ бѣдный, милый мальчикъ! Лэди Скеттльсъ любила его, какъ... гдѣ мой носовой платокъ?
   Миссъ Токсъ, послѣ безполезныхъ поисковъ, подала ей свой.
   -- Чрезвычайно любезныя записочки, въ которыхъ предлагаютъ, чтобъ ты на время переселилась къ нимъ, для разнообразія. Я спросила твоего папа, не имѣетъ ли онъ чего-нибудь противъ этого приглашенія, и онъ сказалъ: "Нѣтъ, Луиза, ничего!"
   Флоренса подняла заплаканные глаза.
   -- Между-тѣмъ, Флоренса, если ты предпочитаешь остаться здѣсь, вмѣсто того, чтобъ ѣхать къ Скеттльсамъ, или хоть ко мнѣ...
   -- Я бы лучше осталась здѣсь, тётушка, отвѣчала Флоренса едва внятнымъ голосомъ.
   -- Если хочешь, такъ, пожалуй, можешь. Странный выборъ. Но ты была всегда странна. Всякій другой въ твои лѣта и послѣ того, что здѣсь произошло... миссъ Токсъ, моя милая, я опять потеряла носовой платокъ...былъ бы, конечно, радъ уѣхать отсюда!
   -- Я бы не желала чувствовать, тётушка, какъ-будто бѣгу изъ этого дома. Я бы не желала думать, что комната наверху -- его комната -- совершенно запустѣла и покинута, тётушка. Мнѣ бы хотѣлось остаться покуда здѣсь. О, братъ мои! милый братъ!
   Она снова залилась неудержимыми слезами и закрыла себѣ лицо. Слезы бываютъ часто необходимымъ облегченіемъ для переполненныхъ горестью сердецъ.
   -- Ну, хорошо, дитя! сказала мистриссъ Чиккъ послѣ краткаго молчанія.-- Я увѣрена, что ты никогда не подозрѣвала во мнѣ желанія сказать тебѣ что-нибудь неласковое, а особенно теперь. Оставайся здѣсь, если тебѣ этого непремѣнно хочется; никто тебѣ не помѣшаетъ и не захочетъ помѣшать -- въ этомъ я увѣрена.
   Флоренса печально кивнула утвердительно.
   -- Я посовѣтовала твоему бѣдному папа выѣхать куда-нибудь для развлеченія, но онъ сказалъ мнѣ, что самъ имѣетъ это намѣреніе. Надѣюсь, что онъ его скоро выполнитъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Вѣроятно, онъ пробудетъ здѣсь еще дня два -- ему нужно привести дѣла въ порядокъ. Отецъ твой -- Домби, дитя мое: онъ сдѣлаетъ надъ собою усиліе. На его счетъ бояться нечего.
   -- Не могу ли я что-нибудь сдѣлать, милая тётушка? спросила Флоренса съ трепетомъ.
   -- Ахъ, Боже мой! прервала поспѣшно мистриссъ Чинкъ.-- Какія у тебя мысли? Если папа твой сказалъ мнѣ,-- я передала тебѣ его собственныя слова: "Луиза, мнѣ лучше оставаться одному",-- такъ что же бы онъ сказалъ тебѣ? Ты не должна ему даже показываться, дитя; чтобъ тебѣ этого и не снилось!
   -- Тётушка, я пойду спать.
   Мистриссъ Чинкъ одобрила это намѣреніе и отпустила ее съ поцалуемъ. Но миссъ Токсъ, подъ предлогомъ отъисканія затеряннаго носоваго платка своей подруги, поднялась по лѣстницѣ вслѣдъ за Флоренсою и старалась утѣшить, ободрить ее, не смотря на сердитыя гримасы Сузанны Нипперъ, которая величала миссъ Токсъ крокодиломъ. На этотъ разъ, однако, сочувствіе старой дѣвицы казалось искреннимъ, потому-что было безкорыстно: участіе къ Флоренсѣ не подвинуло бы ее впередъ во мнѣніи истинныхъ Домби!
   Не-уже-ли же не было у Флоренсы никакого болѣе-близкаго и дорогаго сердцу, кромѣ Сузанны Нипперъ? Не-уже-ли ей не къ кому было обратить свое заплаканное лицо? Не-уже-ли ей некого было обнять, не отъ кого услышитъ слово утѣшенія? Не-уже-ли Флоренса было такъ покинута, что въ цѣломъ мірѣ ей не осталось никого, кромѣ Сузанны Нипперъ?-- Никого! Она лишилась матери и брата, котораго потеря возбудила въ ней глубже скорбь о смерти матери, и теперь единственною опорою ея на землѣ была Сузанна!
   Сначала, когда дѣла въ домѣ снова пошли заведеннымъ порядкомъ, когда остались одни слуги, да запершійся въ своемъ кабинетѣ отецъ, Флоренса могла только плакать, скитаться по пустымъ покоямъ, и иногда, въ порывахъ одинокаго отчаянія, убѣгать въ свою комнату, бросаться лицомъ въ постель и рыдать неутѣшно. Это случалось съ нею, когда она взглядывала на какое-нибудь мѣсто или какой-нибудь предметъ, которые въ памяти ея особенно связывались съ воспоминаніемъ о нѣжно-любимомъ братѣ, такъ-что, въ первое время послѣ этой тяжкой утраты, весь домъ превратился для нея въ мѣсто нестерпимыхъ мученій.
   Но чистая привязанность поможетъ терзать сердце такъ долго, такъ мучительно и немилосердо. Рисуя въ воображеніи своемъ образъ брата, Флоренса мало-по-малу приходила въ себя; лицо ея озарялось снова прежнею кротостью, во взглядахъ и голосѣ стала проявляться прежняя тихая нѣжность, и хотя она не переставала плакать, но плакала спокойнѣе и отраднѣе.
   Немного времени прошло, какъ золотая вода, игравшая на стѣнѣ въ ясную погоду, по-прежнему стала снова привлекать къ себѣ ея спокойные взоры; немного времени прошло, и она снова сидѣла одна въ той же комнатѣ, такъ же кротко и терпѣливо, какъ прежде, когда на кроваткѣ лежалъ больной ребенокъ. Еслижь ѣдкое чувство теперешняго опустѣнія этого дѣтскаго одра пронзало язвительною болью Сердце Флоренсы, она опускалась подлѣ кроватки на колѣни и могла молиться отъ чистаго, исполненнаго любовью сердца, чтобъ на небѣ былъ одинъ ангелъ, который бы любилъ и помнилъ ее!
   Немного прошло времени, и въ пустомъ угрюмомъ домѣ заслышался въ сумерки ея тихій голосъ, иногда прерывавшійся и напѣвавшій старую пѣсенку, которую онъ такъ любилъ слушать, опустивъ ей на руку свою слабую головку. Потомъ, когда уже наступала совершенная темнота, легкіе аккорды музыки носились въ воздухѣ унылыхъ комнатъ; они и сопровождавшее ихъ пѣніе были такъ нѣжны и тихи, что казались скорѣе грустнымъ воспоминаніемъ того, чѣмъ она тѣшила брата въ послѣдній вечеръ его жизни, но его просьбѣ, чѣмъ существенными звуками. По музыка эта повторялось часто въ темнотѣ одинокихъ ночей; отголоски ея трепетали еще въ пространствѣ, а уже кроткій голосъ прерывался слезами.
   Такъ же точно у нея достало наконецъ духу взглянуть на шитье, надъ которымъ нѣкогда трудились ея пальцы на взморьѣ, когда она сидѣла подлѣ колясочки Поля, задумчиво внимавшаго разсказамъ стараго Глобба о чудесахъ моря; вскорѣ потомъ она рѣшилась взяться снова за эту работу, привязавшись къ ней сердцемъ, какъ къ существу живому, которое любило и знало его.
   Она садилась тогда въ пустой комнатѣ у окна, вблизи портрета матери, и проводила съ иголкою грустные, задумчивые часы.
   Почему черные глаза ея обращались такъ часто отъ работы къ окну, гдѣ жили розовыя дѣти? Малютки эти не могли напоминать ей о ея недавней утратѣ: то были четыре дѣвочки. Но у нихъ, какъ у нея же, не было матери, -- у нихъ былъ только отецъ.
   Нетрудно было знать, когда отца не было дома и дѣти ожидали его возвращенія: старшая дѣвочка стояла тогда у окна гостиной или на балконѣ; лишь только онъ появлялся вдали, личико ея сіяло радостью, смѣнявшею ожиданіе, и всѣ остальныя малютки толпились у высокаго окна, хлопали въ ладоши, барабанили ручонками. но косяку и кричали ему веселыя привѣтствія. Старшая спускалась потомъ въ сѣни, встрѣчала отца и мела его за руку по лѣстницѣ; Флоренса видѣла, какъ она послѣ того сидѣла подлѣ отца или на колѣняхъ его, ласкалась къ нему и разговаривала съ нимъ; видѣла, какъ среди этой дѣтской болтовни, всегда веселой для обоихъ, взглядъ отца внимательно смотрѣлъ въ глаза дѣвочкѣ, какъ-будто припоминая черты и взглядъ ея покойной матери. Часто случалось тогда, что Флоренса была не въ силахъ смотрѣть дольше на эту сцену; она скрывалась какъ-будто въ испугѣ за занавѣсомъ и заливалась горючими слезами, или убѣгала прочь отъ окна. Но окно влекло ее снова къ себѣ неодолимою силой, и работа выпадала снова изъ рукъ ея, и она снова плакала...
   Сцены эти происходили въ старомъ домѣ, который многіе годы оставался необитаемымъ. Его наняли во время отсутствія Флоренсы въ Брайтонѣ, поправили и выкрасили; въ комнатахъ виднѣлись и птички и цвѣты. Но она никогда не думала о домѣ -- ее занимали исключительно отецъ и розовыя дѣвочки.
   Она часто видала въ открытыя окна, какъ малютки спускались изъ дѣтской вмѣстѣ со своею нянькой или гувернанткой, входили въ комнату отца послѣ его обѣда и толпились вокругъ круглаго стола; въ тихую лѣтнюю погоду, звонкій смѣхъ и серебристые голоса ихъ долетали до нея черезъ улицу. Малютки карабкались вмѣстѣ съ отцомъ по лѣстницѣ, потомъ рѣзвились вокругъ него на софѣ, или тѣснились у него на колѣняхъ, составляя настоящій букетъ веселыхъ розовыхъ личиковъ, а онъ по-видимому разсказывалъ имъ какую-нибудь дѣтскую сказку, которую всѣ слушали со вниманіемъ. Иногда всѣ дѣти вмѣстѣ выбѣгали со звонкимъ смѣхомъ на балконъ, и Флоренса торопливо пряталась, чтобъ не помѣшать радости малютокъ, которыя могли бы увидѣть ее одинокую, въ глубокомъ траурѣ.
   Старшая дѣвочка оставалась съ отцомъ, когда остальныя уходили спать, и хозяйничала у него за чайнымъ столикомъ; онъ разговаривалъ съ нею у окна или въ комнатѣ, пока не подавали свѣчи. Дѣвочка эта была нѣсколькими годами моложе Флоренсы, а между-тѣмъ отецъ сдѣлалъ ее своею собесѣдницей и она уже смотрѣла пресерьёзно, сидя за книжкою или рабочимъ ящикомъ, и разсуждала съ нимъ, какъ настоящая хозяйка дома. Когда зажигались свѣчи, Флоренса не боялась смотрѣть на нихъ изъ темноты своей комнаты; но когда потомъ дѣвочкѣ приходило время пожелать отцу доброй ночи и онъ съ нѣжностью цаловалъ ее, Флоренса не выдерживала больше, начинала рыдать и дрожала всѣмъ тѣломъ.
   Не смотря на то, прежде, чѣмъ она ложилась спать, она все-таки нѣсколько разъ прерывала свою тихую музыку и пѣсенку, и подходила къ окну, заглядывая снова въ домъ, гдѣ жили розовыя дѣти; по мысли, возбуждаемыя въ ней этими семейными картинами, были тайною, которую она скрывала въ своей молодой груди.
   Не-уже-ли Флоренса, это открытое и правдивое существо, вполнѣ достойное любви, которую онъ къ ней питалъ и вышепталъ въ послѣднихъ предсмертныхъ словахъ -- которой доброе сердце выражалось на прелестномъ личикѣ и дышало въ каждомъ звукѣ голоса -- не-уже-ли и у нея могли быть завѣтныя тайны?-- Да, была еще тайна!
   Когда во всемъ домѣ водворялась мертвая тишина и всѣ огни были давно погашены, она потихоньку выходила изъ своей комнаты, спускалась безшумными шагами по лѣстницѣ и приближалась осторожно къ двери отцовскаго кабинета. Едва дыша, она прижималась къ ней лицомъ и головою, стремясь къ отцу исполненнымъ нѣжности сердцемъ. Она прислушивалась къ его дыханію, готова была броситься передъ нимъ на колѣни, еслибъ осмѣлилась, поглощенная однимъ желаніемъ: показать ему свою привязанность, быть ему утѣшеніемъ и умолять объ искрѣ любви къ ней, его единственному дитяти.
   Никто не зналъ объ этомъ. Никто не думалъ объ этомъ... Дверь была всегда заперта и онъ всегда оставался одинъ. Онъ выходилъ всего разъ или два, и въ домѣ говорили, что онъ намѣренъ вскорѣ уѣхать куда-нибудь во внутрь Англіи; но онъ жилъ постоянно взаперти въ своихъ комнатахъ, не видалъ ея вовсе и никогда объ ней не спрашивалъ. Можетъ-быть, отецъ и не вспомнилъ ни разу, что живетъ подъ одною кровлею съ дочерью.
   Однажды, черезъ недѣлю послѣ похоронъ, Флоренса сидѣла за работой, какъ вдругъ вошла къ ней Сузанна Нипперъ съ полусмѣющимся и полуплачущимъ лицомъ. Она возвѣстила Флоренсѣ гостя.
   -- Гость! ко мнѣ, Сузанна?
   -- Да, удивляйтесь, миссъ Флой! Я бы желала вамъ гораздо-больше гостей, и по-моему, чѣмъ скорѣе мы бы съ вами поѣхали хоть къ старымъ Скеттльсамъ, тѣмъ лучше. Я не люблю жить въ толпахъ народа, миссъ Флой, однако я не устрица!
   Къ чести миссъ Нипперъ должно сказать, что она въ эту минуту думала больше о Флоренсѣ, чѣмъ о самой себѣ -- это ясно выражалось на ея лицѣ.
   -- Но гость, Сузанна.
   -- Ха, ха, ха! мистеръ Тутсъ!...
   Мгновенная улыбка промелькнула на лицѣ Флоренсы и глаза ея тотчасъ же наполнились слезами. Но все-таки это была улыбка и Сузанна ей очень образовалась.
   -- И я подумала то же самое, миссъ Флой, сказала Сузанна, приложивъ уголъ передника къ глазамъ и качая головою.-- Только-что я увидѣла въ сѣняхъ этого невиннаго, миссъ Флой, я сначала расхохоталась, а потомъ расплакалась.
   Въ это время мистеръ Тутсъ, поднявшійся вслѣдъ за нею по лѣстницѣ, постучался въ двери и вошелъ съ разлету.
   -- Здоровы ли вы, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ; какъ ваше здоровье?
   Мистеръ Тутсъ, добрѣйшій малый, хотя и не изъ самыхъ блистательныхъ умовъ, приготовилъ заранѣе эту вступительную рѣчь, съ цѣлью облегчить свиданіе какъ для себя, такъ и для Флоренсы. Но видя, что онъ промоталъ запасъ своего краснорѣчія слишкомъ-рано, высказавъ все разомъ, прежде, чѣмъ успѣлъ взять стулъ или дать Флоренсѣ время сказать и ему что-нибудь, онъ разсчелъ за лучшее начать снова.
   -- Здоровы ли вы, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ; какъ ваше здоровье?
   Флоренса протянула ему руку и сказала, что она здорова.
   -- Я, право, совершенно здоровъ, миссъ Домби, проговорилъ мистеръ Тутсъ послѣ краткаго размышленія.-- Какъ нельзя здоровѣе. Я рѣдко чувствовалъ себя здоровѣе теперешняго; благодарю васъ.
   -- Вы очень добры, что навѣстили меня, мистеръ Тутсъ. Я вамъ премного благодарна и очень-рада васъ видѣть.
   Мистеръ Тутсъ отвѣчалъ ей хихиканьемъ. Думая, что это можетъ показаться неприлично-веселымъ, онъ вздохнулъ. Считая это слишкомъ-печальнымъ, онъ снова захихикалъ. Несовершенно-довольный собою вообще, онъ запыхтѣлъ.
   -- Вы были очень-любезны съ моимъ милымъ братомъ, сказала Флоренса, желая ободрить его.-- Онъ часто говаривалъ со мною объ васъ.
   -- О, это пустяки! прервалъ торопливо мистеръ Тутсъ.-- Теплая погода? Какъ вы скажете?
   -- Да, погода прекрасная.
   -- Это для меня очень-кстати! Я не думаю, чтобъ когда-нибудь чувствовалъ себя здоровѣе теперешняго. Очень вамъ благодаренъ.
   Обнаруживъ этотъ любопытный и неожиданный фактъ, мистеръ Тутсъ снова впалъ въ глубокое безмолвіе.
   -- Вы уже оставили доктора Блимбера, если не ошибаюсь?
   -- Надѣюсь. И онъ снова погрузился въ молчаніе, котораго не прерывалъ минутъ съ десять, по истеченіи которыхъ вдругъ всталъ и сказалъ:
   -- Прекрасно! Добраго дня, миссъ Домби.
   -- Вы уже уходите?
   -- Я, право, не знаю. Нѣтъ, еще не сейчасъ. И онъ снова усѣлся совершенно неожиданно.-- Дѣло въ томъ, послушайте, миссъ Домби!
   -- Говорите со мною смѣло, мистеръ Тутсъ, возразила Флоренса съ кроткою улыбкой.-- Мнѣ будетъ очень-пріятно, если вы скажете мнѣ что-нибудь о братѣ.
   -- О, право? и участіе промелькнуло въ каждой фибрѣ его вовсе-невыразительнаго лица.-- Бѣдный крошка Домби. Я, право, никогда не думалъ, чтобъ Боргессъ и комп.-- модные портные, только дорого берутъ: мы съ нимъ часто о нихъ толковали -- чтобъ они сшили мнѣ эту пару платья для такого случая! Мистеръ Тутсъ былъ въ траурѣ.-- Бѣдняжка Домби! Послушайте, миссъ Домби!
   -- О, да!
   -- Есть одинъ другъ, котораго онъ въ послѣднее время очень полюбилъ. Я думалъ, что вы можете захотѣть имѣть его у себя, въ родѣ альбома. Вы помните, какъ онъ вспоминалъ о нашемъ Діогенѣ?
   -- О, да! о, да!
   -- Бѣдняжка Домби! И я также помню.
   Мистеръ Тутсъ, видя Флоренсу въ слезахъ, чуть не растерялся снова. Его однако спасло неимовѣрное усиліе надъ собою.
   -- Знаете, миссъ Домби! продолжалъ онъ.-- Я бы могъ велѣть украсть его за десять шиллинговъ, еслибъ они его не отдали сами. Кажется, имъ самимъ хотѣлось отъ него избавиться. Если вы желаете имѣть Діогена, онъ за дверьми. Я привелъ его нарочно для васъ. Онъ, знаете, не дамская собака, миссъ Домби, но вѣдь вамъ это все равно. Вѣдь все равно?
   Дѣйствительно, выглянувъ изъ окна на улицу, Флоренса увидѣла Діогена, высунувшаго свою косматую голову изъ рамы наемнаго кабріолета, куда его заманили хитростью. Мистеръ Тутсъ сказалъ истину, назвавъ его не дамскою собакой: Діогенъ угрюмо ворчалъ, недовольный своимъ заточеніемъ, порывался освободиться и высовывалъ языкъ, какъ-будто дразня прохожихъ для своего личнаго утѣшенія.
   Діогенъ былъ, конечно, песъ уродливый, неловкій, неповоротливый, косматый; онъ постоянно увлекался ложною ипотезой, будто по близости есть непріятель, на котораго непремѣнно должно лаять; Діогепъ былъ далеко не кротокъ и конечно вовсе не смышленъ; имѣлъ самую комическую морду, обросшіе шерстью глаза и несообразный хвостъ:-- не смотря на все это, онъ казался Флоренсѣ привлекательнѣе и милѣе самыхъ драгоцѣнныхъ животныхъ своей породы. Она до того обрадовалась мохнатому Діогену -- помня, что маленькій Поль любилъ его и просилъ беречь, на прощаньи съ Блимберами -- была за него такъ благодарна, что въ порывѣ невинной признательности схватила покрытую перстнями руку мистера Тутса и поцаловала ее. Когда освобожденный изъ своей подвижной темницы Діогенъ взлетѣлъ по лѣстницѣ и ворвался въ комнату, влача за собою съ громомъ длинную цѣпь, ныряя подъ всѣ мебели, опрокидывая стулья и столики; когда онъ заворчалъ на мистера Тутса, вздумавшаго похвастать короткостью съ нимъ, бросился съ свирѣпымъ лаемъ на Тоулинсона, нравственно убѣжденный, что онъ-то и есть врагъ, до котораго онъ добирался всю жизнь, хотя еще и не видалъ его -- Флоренса нашла его обворожительнымъ и настоящимъ чудомъ добронравія и скромности.
   Мистеръ Тутсъ былъ въ неописанномъ восторгѣ отъ успѣха своего подарка; онъ восхищался, видя, какъ Флоренса наклонилась надъ Діогеномъ и гладила его косматую спину своею нѣжною ручкой -- Діогенъ благосклонно допустилъ эти ласки съ перваго момента знакомства съ нею -- и не могъ рѣшиться уйдти. Но Діогенъ самъ выручилъ мистера Тутса изъ этого затруднительнаго положенія: онъ началъ бросаться на него и лаять такъ свирѣпо, что мистеръ Тутсъ, опасаясь за неприкосновенность панталонъ произведенія Боргесса и комп., модныхъ портныхъ, счелъ за лучшее отретироваться къ дверямъ. Возвращаясь нѣсколько разъ, чтобъ проститься съ Флоренсою, онъ былъ постоянно встрѣчаемъ свѣжими аттаками Діогена, а потому ушелъ окончательно, хикая больше обыкновеннаго.
   -- Поди сюда, Ди! Милый Ди! Подружись со мною. Станемъ любить другъ друга, Ди! говорила Флоренса, лаская его косматую голову. Хриплый и сердитый воркунъ ли, какъ-будто чувствуя горячую слезу Флоренсы на своей шкурѣ и какъ-будто собачье сердце его растаяло отъ этого прикосновенія, протянулъ морду къ ея личику и поклялся въ вѣчной вѣрности.
   Діогенъ-Философъ не говорилъ Александру-Македонскому яснѣе и понятнѣе того, какъ Діогенъ-песъ говорилъ Флоренсѣ. Онъ охотно принялъ предложеніе ея дружбы и посвятилъ себя ея служенію. Немедленно приготовили ему пиръ въ углу комнаты. Наѣвшись и напившись досыта, онъ приблизился къ окну, подлѣ котораго сидѣла Флоренса, поднялся передъ нею на заднія лапы, взвалилъ увѣсистыя переднія на ея плечи, лизалъ ей лицо и руки, прижалъ свою уродливую голову къ ея сердцу и махалъ хвостомъ пока не усталъ. Наконецъ, Діогенъ свернулся у ея ногъ и заснулъ.
   Хотя миссъ Ни и и еръ чувствовала въ присутствіи собакъ нервные припадки, и теперь сочла необходимымъ подобрать вокругъ себя подолъ платья, входя въ комнату; хотя она невольно вскрикивала и вскакивала на стулья, когда Діогенъ начиналъ потягиваться, однако и ее тронуло добродушное участіе мистера Тутса. Сузанна не могла видѣть радости Флоренсы и удовольствія, которое она ощущала въ обществѣ косматаго и сердитаго любимца маленькаго Поля, непредаваясь нѣкоторымъ размышленіямъ, вызывавшимъ слезы на глаза ея. Мистеръ Домби игралъ тутъ не послѣднюю роль, и, въ сравненіяхъ съ Діогеномъ-псомъ, рѣшительно стоялъ въ мнѣніи ея ниже.
   Цѣлый вечеръ Сузанна Нипперъ наблюдала Діогена и Флоренсу, и потомъ, накормивъ его весьма-добродушно ужиномъ и приготовивъ ему постель, она сказала торопливо, прежде чѣмъ пошла спать сама:
   -- Миссъ Флой, вашъ не уѣзжаетъ завтра утромъ.
   -- Завтра утромъ, Сузанна?
   -- Да, миссъ; отданы приказанія. Рано,
   -- Ты не знаешь, Сузанна, куда онъ уѣзжаетъ? спросила Флоренса, не рѣшаясь взглянуть на нее.
   -- Не совершенно, миссъ. Онъ сперва поѣдетъ къ этому безцѣнному майору. Признаюсь, еслибъ мнѣ самой пришлось быть знакомою съ какимъ-нибудь майоромъ, -- отъ чего оборони меня Богъ -- то ужъ конечно мои майоръ былъ бы не синій!
   -- Сузанна, перестань, прошу тебя!
   -- Да что же мнѣ дѣлать, миссъ Флой! Развѣ я виновата, что онъ синій? По-моему, лучше имѣть друзей человѣческаго цвѣта, или не имѣть ихъ вовсе!
   Пламенно-негодующая Сузанна слышала мелькомъ, что мистриссъ Чиккъ предложила брату избрать себѣ въ товарищи Майора Бэгстока, и что мистеръ Домби, послѣ краткой нерѣшимости, согласился пригласить его.
   -- Доброй ночи, Сузанна.
   -- Доброй ночи, мой ангельчикъ миссъ Флой!
   Тонъ искренняго участія Сузанны тронулъ чувствительную струну, за которую часто такъ сурово и безпощадно задѣвали бѣдную Флоренсу. Оставшись одна, она подперла голову рукою, прижала другую руку къ взволнованной груди и предалась на свободѣ своимъ горестямъ.
   Ночь была мокрая. Дождь печально дробилъ въ стекла утомительно-однообразными звуками. Тяжелый вѣтръ дулъ вокругъ дома, какъ-будто обвѣвая его плачемъ и воемъ. Рѣзкій шумъ проносился между трепещущими деревьями. На колокольняхъ уныло пробило полночь, а она все сидѣла и молча плакала.
   По лѣтамъ, Флоренса была еще почти ребенкомъ: ей не было четырнадцати. Одиночество и уныніе обширнаго дома, недавно посѣщеннаго смертью, въ такой поздній часъ, возбудило бы безотчетные страхи въ воображеніи даже старѣе ея; но она была такъ занята одною мыслью, что не могла думать о нихъ. Она была полна любовью, которую отвергали, которою часто явно пренебрегали -- и любовь эта постоянно обращалась къ отцу.
   Ни печальный стукъ дождя, ни стонъ вѣтра, ни трепетъ деревьевъ, ни торжественный бой часовъ -- ничто не могло потрясти эту идею или ослабить ее. Воспоминанія о миломъ покойномъ малюткѣ, не покидавшія ея никогда, оставались сами по себѣ; но быть совершенно покинутою, одинокою, не видать родительскаго лица съ самаго часа смерти брата -- это было для нея невыносимо!
   Она не могла лечь въ постель и никогда не ложилась съ того самаго времени, не сдѣлавъ своего еженощнаго странствія къ двери отцовскаго кабинета. Странно было бы, еслибъ кто могъ увидѣть ее теперь, когда она украдкою спускалась въ-потьмахъ по лѣстницѣ и остановилась у дверей съ бьющимся сердцемъ, отуманенными глазами и разбросанными въ безпорядкѣ волосами, о которыхъ она вовсе не думала; когда она прижалась къ замку влажною отъ слезъ щекою... Но темнота ночи скрывала это, и никто не могъ ея увидѣть.
   Коснувшись двери въ этотъ разъ, Флоренса нашла ее отпертою. Въ первый разъ съ самаго дня смерти Поля, дверь не была заперта извнутри и въ комнатѣ свѣтилъ огонь. Первымъ побужденіемъ робкаго ребенка -- которому она послѣдовала -- было: удалиться какъ-можно-поспѣшнѣе; вторымъ: воротиться и войдти къ отцу; она остановилась въ нерѣшимости на ступеняхъ. Дверь была чуть-чуть притворена, и казалось, будто изъ этой щели свѣтитъ ей надежда.
   Флоренса воротилась, не зная сама что дѣлаетъ, но увлекаемая чувствомъ дѣтской любви, постоянно пренебрегаемой, и мыслью объ общей ихъ утратѣ, хотя отецъ не дѣлился съ нею своею горестью. Приподнявъ немного руки и дрожа какъ листъ, она скользила впередъ.
   Отецъ сидѣлъ у письменнаго стола, стоявшаго какъ и прежде въ средней комнатѣ. Онъ приводилъ въ порядокъ нѣкоторыя бумаги, уничтожалъ другія, и обрывки ихъ валялись разсыпанные по полу. Дождь тяжко дробилъ въ цѣльныя стекла внѣшней комнаты, куда отецъ такъ часто смотрѣлъ на Поля, еще младенца, когда добрая Полли Тудль носила его на рукахъ. На дворѣ раздавались жалобныя стѣнанія вѣтра.
   Но онъ ихъ не слышалъ. Онъ сидѣлъ, вперивъ взоры на столъ, погруженный въ размышленія до того, что стукъ гораздо тяжелѣйшихъ шаговъ, чѣмъ легкая поступь дочери, не могъ бы развлечь его. Лицо его обращалось къ ней. При угасающемъ свѣтѣ лампы и въ этотъ мрачный часъ, оно казалось истомленнымъ и убитымъ. Окружающее его безмолвное одиночество взывало прямо къ сердцу Флоренсы.
   -- Папа! папа! Милый папа, скажите мнѣ хоть слово!
   Онъ вздрогнулъ отъ этого голоса и вскочилъ со стула. Она подбѣжала къ нему съ распростертыми объятіями, но онъ отшатнулся назадъ.
   -- Что тамъ такое? спросилъ онъ сурово.-- Зачѣмъ ты сюда пришла? Что тебя испугало?
   Еслибъ что-нибудь могло испугать ее, такъ это было лицо, обращенное къ ней. Горячая любовь, наполнявшая ея душу, замерзла передъ нимъ; она остановилась какъ окаменѣлая и молча смотрѣла на отца.
   На лицѣ его не обнаруживалось ни тѣни нѣжности или жалости. На немъ не промелькнуло ни проблеска участія, родительскаго чувства или доброты. Правда, на немъ было видно измѣненіе, но не въ этомъ родѣ. Прежнее равнодушіе и холодная принужденность замѣнились чѣмъ-то другимъ: она не помышляла и никогда не смѣла помышлять, чѣмъ именно, но чувствовала это во всей силѣ и знала, не называя даже мысленно по имени; выраженіе отцовскаго лица набросило какъ-будто черную тѣнь на ея голову.
   Видѣлъ ли онъ въ ней счастливаго соперника утраченному сыну, соперника живаго и здороваго? Смотрѣлъ ли онъ на нее, какъ на соперника самому себѣ въ привязанности этого самаго сына? Не-уже-ли безумная зависть и униженная гордость отравили сладкія воспоминанія, по которымъ она должна бы быть драгоцѣнною для его сердца? Ужели было для него пыткою глядѣть на нее, цвѣтущую красотою и надеждами, и думать объ умершемъ малюткѣ?
   Подобныя мысли не приходили въ голову Флоренсѣ. Но любовь узнаетъ живымъ инстинктомъ, когда она безнадежна и отринута; а всякая надежда умерла въ ея сердцѣ, когда она посмотрѣла на лицо отца.
   -- Я спрашиваю тебя, Флоренса, что тебя испугало? Зачѣмъ ты пришла сюда?
   -- Я пришла, папа...
   -- Противъ моихъ приказаніи. Зачѣмъ?
   Она видѣла, что онъ знаетъ зачѣмъ: это было ясно написано на его лицѣ; голова ея опустилась на руки съ тихимъ, протяжнымъ стономъ.
   Пусть онъ цѣлые годы вспоминаетъ о немъ въ этой самой комнатѣ. Звукъ этотъ потерялся въ воздухѣ, умолкъ въ его слухѣ, но онъ тутъ, и его не изгонятъ изъ комнаты многіе годы!
   Онъ взялъ ее за руку. Его рука была холодна, безчувственна и едва касалась руки дочери.
   -- Ты устала. Я увѣренъ въ этомъ, сказалъ онъ, взявъ свѣчу и поведя Флоренсу къ дверямъ.-- Тебѣ нуженъ покой. Всѣмъ намъ нуженъ отдыхъ. Ступай, Флоренса. Тебѣ вѣрно что-нибудь приснилось.
   Сновидѣніе это прошло, помоги ей Богъ! и она чувствовала, что оно навѣрно больше не воротится.
   -- Я посвѣчу тебѣ отсюда на лѣстницу. Тамъ наверху весь домъ въ твоемъ распоряженіи. Ты теперь его полная хозяйка, сказалъ ей отецъ съ разстановкою.-- Покойной ночи!
   Она зарыдала и, не отнимая рукъ отъ лица, отвѣтила ему: "Покойной ночи, милый папа!" и медленно поднялась по лѣстницѣ. Разъ только она оглянулась, какъ-будто желая воротиться къ отцу, но удержалась изъ страха. Мысль эта была мгновенна и слишкомъ-безнадежна: на порогѣ стоялъ со свѣчою отецъ -- неподвижный, каменный, безчувственный, холодный -- пока не исчезло въ темнотѣ платье его несчастной дочери.
   Въ послѣдній разъ онъ слѣдилъ за нею съ того же самаго мѣста, когда она съ трудомъ взбиралась по лѣстницѣ, неся на рукахъ брата. Обстоятельство это не влекло его къ ней, но, напротивъ, закалило его сердце еще сильнѣе. Онъ вошелъ, однако, въ свою комнату, заперся въ ней, сѣлъ въ кресла и заплакалъ объ умершемъ сынѣ.
   Діогенъ не спалъ на своемъ мѣстѣ и ожидалъ возвращенія своей юной госпожи.
   -- О, Ди! О, милый другъ Ди! Люби меня ради его!
   Діогенъ уже любилъ ее ради ея самой и показывалъ свою привязанность всячески. Онъ принялся неловко прыгать и метаться со стороны на сторону въ передней, и наконецъ, когда бѣдная Флоренса уже уснула и ей снились розовыя дѣти противоположнаго дома, началъ царапаться изъ прихожей въ дверь ея спальни; потомъ онъ потянулся нѣсколько разъ и заснулъ самъ, обративъ голову къ ея двери. Сонъ его прерывался по-временамъ хрипливыми взлаиваньями на невидимаго врага.
   

ГЛАВА V,
Валтеръ отправляется въ Вест-Индію.

   Деревянный мичманъ инструментальнаго мастера, безчувственный отъ природы, оставался совершенно равнодушнымъ къ близкому отплытію Валтера -- даже въ послѣдній вечеръ пребыванія молодаго человѣка въ кабинетѣ Солля Джилльса. Деревянный мичманъ, погруженный въ свои астрономическія обсерваціи, не ощущалъ ни малѣйшаго сочувствія къ дѣламъ сего свѣта и думалъ обо всемъ происходившемъ вокругъ него столько же, сколько Архимедъ о взятіи Сиракузъ.
   Валтеръ ласково взглядывалъ на деревяннаго мичмана каждый разъ, когда входилъ въ лавку дяди или выходилъ изъ нея; бѣдный старый Солль, когда Валтера не было дома, выходилъ на улицу и прислонялся къ дверному столбу, успокоивая свой унылый валлійскій парикъ у самыхъ пряжекъ башмаковъ генія-хранителя своей торговли и лавки. Но еще не бывало свирѣпаго идола, съ пастью отъ уха до уха и страшнѣйшею образиной, украшенною попугаячьими перьями, который обнаружилъ бы столько безжалостнаго равнодушія къ мольбамъ своихъ поклонниковъ, сколько обнаруживалъ деревянный мичманъ ко всѣмъ знакамъ привязанности дяди Солля и Валтера.
   Сердце Валтера сжалось, когда онъ оглядывалъ сверху до низу свою маленькую каморку и думалъ, что черезъ ночь, которая уже приближалась, онъ разстанется съ нею, можетъ-быть, навсегда. "Еще нѣсколько часовъ" говорилъ онъ мысленно: "и меня здѣсь не будетъ. Ребяческіе сны мои могутъ возвратиться и перенести меня сюда, но его будутъ только сны."
   Онъ, однако, вспомнилъ, что дядя оставался одинъ въ своемъ кабинетикѣ, откуда капитанъ Коттль, деликатный при всей своей наружной грубости, нарочно вышелъ, желая дать дядѣ и племяннику провести нѣсколько времени наединѣ.
   -- Дядюшка Солль, сказалъ Валтеръ весело, спустившись внизъ и положивъ руку на плечо старика:-- чего вамъ прислать изъ Барбадоса?
   -- Надежды, милый Балли, надежды, что мы встрѣтимся съ тобою но сію сторону могилы. Пришли ея сколько можешь.
   -- О, непремѣнно, дядюшка! Этого добра у меня довольно и я скупиться не намѣренъ. А что до живыхъ черепахъ, зеленыхъ лимоновъ для пунша капитана Когтля, и вареньевъ для вашихъ воскресныхъ лакомствъ -- я пришлю вамъ цѣлые грузы, когда поразбогатѣю.
   Старый Солль отеръ свои очки и слабо улыбнулся.
   -- Вотъ такъ, дядюшка! вскричалъ съ живостью Валтеръ и потрепалъ его разъ пять по плечу.-- Вы меня ободряете, а я буду ободрять васъ! Завтра утромъ, дядюшка, мы будемъ веселѣе жаворонковъ и взлетимъ выше ихъ! Что до моихъ ожиданіи, они поютъ выше облаковъ.
   -- Валли, мой милый, я сдѣлаю все, что могу, все, что могу.
   -- Значитъ, вы сдѣлаете лучше, чѣмъ кто-нибудь. Вы вѣдь не забудете, дядюшка, о томъ, что должны присылать мать?
   -- Нѣтъ, Валли, пѣгъ. Все, что только узнаю о миссъ Домби, которая теперь осталась совершенно одна, бѣдняжка, я сообщу тебѣ. Боюсь, Валли, что о ней прійдется писать немного.
   -- А знаете, дядюшка, вѣдь я сейчасъ былъ тамъ?
   -- Эге-ге-ге!
   -- Не за тѣмъ, чтобъ увидѣть ее, хотя бы это было очень-легко, такъ-какъ мистера Домби нѣтъ въ городѣ, а только сказать Сузаннѣ Нипперъ слова два на прощанье. Я не считалъ этого неприличнымъ при теперешнихъ обстоятельствахъ, и помня, когда видѣлъ миссъ Домби въ послѣдній разъ.
   -- Да, мой дружокъ, да.
   -- Итакъ, я ее видѣлъ, то-есть Сузанну, и сказалъ ей, что завтра иду въ море. Я сказалъ, дядюшка, что вы всегда интересовались миссъ Флоренсой съ того вечера, когда она была здѣсь, всегда желали ей всякаго счастья и всегда были бы очень-рады и гордились, еслибъ хоть въ чемъ-нибудь могли служить ей. Вѣдь это можно было сказать, дядюшка, въ теперешнихъ обстоятельствахъ.
   -- Да, мой дружокъ, да.
   -- И я прибавилъ, что если она -- то-есть Сусанна -- можетъ когда-нибудь дать вамъ знать, или сама или черезъ мистриссъ Ричардсъ, что миссъ Домби здорова и счастлива, то вы будете ей очень-благодарны. Вѣдь вы тогда напишете мнѣ объ этомъ, дядюшка? Честное слово! Я думалъ цѣлую ночь, какъ-бы это сдѣлать и, право, былъ бы пренесчастнымъ человѣкомъ послѣ, еслибъ этого не сдѣлалъ.
   Выраженіе лица и голоса Валтера вполнѣ подтверждали истину его словъ.
   -- Такъ если вы ее увидите, дядюшка -- теперь я говорю о миссъ Домби -- вѣдь это можетъ случиться!-- такъ передайте, что я принимаю въ ней самое искреннее участіе; что я очень-часто думалъ о ней; что говорилъ о ней со слезами на глазахъ, дядюшка, въ послѣдній вечеръ передъ своимъ отправленіемъ. Скажите ей, что я никогда не могъ забыть ея кроткаго обращенія, ея прекраснаго личика, ея милой дружбы. А такъ-какъ я снялъ башмаки не съ женщины или молодой дѣвицы, а съ ножекъ невиннаго ребенка, то можете также передать ей, что я сберегъ ея башмаки -- она вспомнитъ, какъ часто они у нея спадывали -- и взялъ ихъ съ собою какъ воспоминаніе!
   Въ это самое время выносились изъ дверей достопамятные башмаки въ одномъ изъ чемодановъ Валтера. Носильщикъ, взвалившій весь его багажъ на тележку, для доставленія въ доки на "Сына и Наслѣдника", увозилъ ихъ подъ самымъ носомъ безчувственнаго деревяннаго мичмана.
   Но теперь этого стариннаго обсерватора можно еще было извинить за равнодушіе къ укатывавшемуся передъ его октантомъ сокровищу, потому-что въ это самое время явились прямо на лучѣ его зрѣнія Флоренса и Сузанна Нипперъ. Флоренса съ робостью глядѣла на него и встрѣтила глазами полный ударъ его деревяннаго взгляда. Обѣ вошли въ лавку инструментальнаго мастера и потомъ въ кабинетъ, незамеченныя никѣмъ, кромѣ деревяннаго мичмана. Валтеръ, стоявшій спиною къ дверямъ, не зналъ бы ничего, еслибъ не увидѣлъ, какъ вдругъ вскочилъ со своего стула старикъ-дядя.
   -- Дядюшка Солль! Что съ вами?
   -- Миссъ Домби, Валли!
   -- Можетъ ли быть! воскликнулъ Валтеръ оглянувшись и вздрогнувъ въ свою очередь,-- Здѣсь!
   Возможность этого была такъ несомнѣнна, что прежде, чѣмъ онъ успѣлъ ее выразить словами, Флоренса промелькнула мимо его, схватила обѣими ручками дядю Солля за лацканы фрака табачнаго цвѣта и поцаловала старика въ щеку; потомъ, обернувшись, протянула Валтеру руку съ невиннымъ радушіемъ, къ которому никто кромѣ ея не могъ бы быть способенъ.
   -- Уѣзжаете, Валтеръ! сказала она.
   -- Да, миссъ Домби, мнѣ предстоитъ путешествіе.
   -- А вашъ дядюшка? Я увѣрена, что ему жаль разстаться съ вами. О, я это вижу! И мнѣ жаль, что вы уѣзжаете, Валтеръ.
   -- Слава Богу! воскликнула Сузанна.-- Много бы нашлось, кого бы можно было отправить подальше, хоть бы начиная съ мистриссъ Пипчинъ или этихъ Блимберовъ!
   Съ этими словами она развязала ленты своей шляпки, посмотрѣла нѣсколько секундъ на стоявшій на столѣ чайникъ и принялась готовить чай.
   Флоренса въ это время снова обратилась къ инструментальному мастеру, который смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ и восторгомъ.
   -- Какъ выросла! бормоталъ старый Солль.-- Какъ похорошѣла! А между-тѣмъ, нисколько не перемѣнилась! Все та же, что и прежде!
   -- Не-уже-ли! возразила Флоренса.
   -- Да... да! Это же самое выраженіе было и на томъ личикѣ!
   -- Вы помните какая я была тогда маленькая?
   -- Ахъ, Боже мой! Милая моя миссъ, какъ могъ бы я васъ забыть, когда такъ часто думалъ и слыхалъ о васъ! Въ эту самую минуту даже, Валли говорилъ со мною о васъ и давалъ мнѣ къ вамъ порученія, и...
   -- Не-уже-ли? Благодарю васъ, Валтеръ! О, благодарю васъ! Я боялась, что вы отправитесь въ море и не подумаете обо мнѣ. И она снова протянула ему руку съ такою искренностью, съ такимъ чистосердечіемъ, что Валтеръ держалъ ее нѣсколько секундъ въ своихъ и нескоро рѣшился выпустить.
   Прикосновеніе руки ея не возбудило однако въ Валтерѣ прежнихъ мечтаній, которыя тогда такъ часто проносились въ его дѣтскомъ воображеніи и смущали пылкаго мальчика своими неясными и смутными видѣніями. Чистота и невинность ея ласковой привѣтливости, полная довѣрчивость и открытое дружество, выражавшееся такъ глубоко въ ея глазахъ и группой улыбкѣ -- все это было совершенно въ другомъ родѣ: Валтеръ невольно вспомнилъ безвременный смертный одръ, отъ котораго она такъ недавно не отходила ни днемъ, ни ночью; вспомнилъ нѣжную любовь, которую питалъ къ ней умершій ребенокъ -- и она показалась ему выше всѣхъ его старинныхъ вздорныхъ Фантазій.
   -- Я боюсь, что не могу называть васъ иначе, какъ дядею Валтера, сударь, сказала старику Флоренса: -- если вы позволите.
   -- Милая моя миссъ! Ахъ, Боже мой, если позволю!
   -- Мы всегда называли васъ этимъ именемъ и часто говорили о васъ, возразила Флоренса, оглядываясь вокругъ и тихо вздыхая.-- Этотъ миленькій старый кабинетикъ! Совершенно тотъ же, что прежде! Какъ хорошо я его помню!
   Старый Солль посмотрѣлъ сперва на нее, потомъ на племянника, потеръ себѣ руки, вытеръ очки и сказалъ вполголоса: "О, время, время, время!..."
   Настало краткое мо алъ Павелъ, -- я бы лучше сталъ понимать. Прикажите позвать его, миссъ.
   -- Какія глупости! -- проговорила миссъ Блимберъ. -- Не смѣй никогда говорить о Глыббѣ, тутъ не мѣсто этимъ уродамъ. Впередъ бери съ собой, Домби, только по одной книгѣ, и, когда выучишь одинъ урокъ, приходи за другимъ. Возьми теперь верхнюю книгу и ступай въ классъ.
   Миссъ Блимберъ выразилась насчетъ безтолковости Павла съ видимымъ удовольствіемъ и, казалось, была рада, что будетъ имѣть съ нимъ постоянныя сообщенія. Павелъ удалился, какъ ему велѣли, съ верхней книгой, и началъ долбить урокъ. Иной разъ ему удавалось прочесть его наизусть слово въ слово, въ другой -- онъ не помнилъ ни одного слова; но, наконецъ, онъ отважился явиться съ отчетомъ къ миссъ Блимберъ, которая, закрывъ и бросивъ поданную ей книгу на столъ, -- проговорила: "Ну, Домби, читай; я слушаю". Павелъ былъ такъ озадаченъ этой, неожиданной выходкой, что рѣшительно забылъ вытверженный урокъ и смотрѣлъ съ глубочайшимъ изумленіемъ на ученую дѣвицу, y которой всѣ печатныя книги были въ головѣ.
   При всемъ томъ, ему удалось выказать себя съ весьма хорошей стороны, и миссъ Блимберъ, сдѣлавши теперь лестный отзывъ о его способностяхъ, снабдила его другимъ урокомъ, a потомъ еще другимъ, такъ что до обѣда онъ вытвердилъ всего четыре урока, но зато чувствовалъ, послѣ этой головоломной работы, величайшее головокруженіе и ходилъ, какъ сонный, точно такъ же, какъ и другіе молодые джентльмены, за исключеніемъ, разумѣется, Тутса, который, получивъ письмо отъ какого-то владѣтельнаго князя, былъ въ очень веселомъ расположеніи духа. Павелъ дивился, отчего стѣнные часы, безъ устали повторяя одинъ и тотъ же вопросъ, никогда не говорили: "Господа, мы начнемъ теперь свои занятія": эта фраза безпрестанно произносилась передъ ними. Ученье двигалось и кружилось, какъ могучее колесо, вытягивая и растягивая умственныя фибры молодыхъ джентльменовъ.
   Послѣ чаю, при свѣтѣ лампъ, опять начались уроки и приготовленія къ завтрашнему дню: все зубрило и долбило до той поры, пока сладкій сонъ на нѣсколько часовъ не приводилъ въ забвеніе этого умственнаго бичеванія.
   О суббота, вожделѣнная, трикраты вожделѣнная суббота! день веселія, день блаженства, когда Флоренса, въ извѣстный часъ, въ извѣстную минуту, незадерживаемая никакой погодой, никакими препятствіями, хотя м-съ Пипчинъ грызла и терзала ее безъ всякаго милосердія, приходила въ учебное заведеніе д-ра Блимбера. Эти субботы были истинными днями обѣтованнаго успокоенія для двухъ маленькихъ израильтянъ между христіанами, для брата и сестры, соединенныхъ священнымъ чувствомъ любви.
   Даже воскресные вечера -- тяжелые вечера, тѣнь которыхъ омрачала уже воскресныя утра -- не могли испортить этой драгоцѣнной субботы. Тогда, гдѣ бы ни бродили они, гдѣ бы ни сидѣли, на привольномъ морскомъ берегу или въ душной комнатѣ м-съ Пипчинъ, для Павла это все равно: съ нимъ была Флоренса, и больше ни въ комъ онъ не нуждался! съ нимъ была Флоренса, которая напѣвала ему нѣжную пѣсенку или покоила его утомленную голову на своихъ колѣняхъ, и когда, наконецъ, въ роковой воскресный вечеръ темная докторская дверь поглощала бѣднаго Павла на другую недѣлю, онъ прощался только съ Флоренсой, и ни съ кѣмъ болѣе!
   Когда м-съ Виккемъ была выписана изъ Брайтона въ Лондонъ, мѣсто ея въ домѣ м-съ Пипчинъ заняла Сусанна Нипперъ Выжига, теперь молодая и очень красивая женщина, расторопная и бойкая, которая какъ разъ пришлась подъ пару м-съ Пипчинъ, встрѣтившей первый разъ въ жизни приличную для себя партію. Въ первый же день по прибытіи въ Брайтонъ, миссъ Нипперъ объявила ей войну, непримиримую войну на жизнь и смерть, и въ короткое время уже дала нѣсколько сраженій съ блистательнымъ успѣхомъ. Она не просила и не давала пощады. Она сказала: "Будетъ война", и война была, и м-съ Пипчинъ съ этой поры жила среди нечаянныхъ нападеній, непредвидѣнныхъ засадъ, смѣлыхъ вызововъ. Сусанна тормошила и опустошала своего непріятеля всегда и вездѣ: за котлетами, за сладкими пирогами, въ залѣ, въ столовой, въ спальнѣ.
   Однажды, вечеромъ въ воскресенье, послѣ окончательнаго прощанья съ Павломъ, Флоренса, воротившись домой, вынула изъ ридикюля небольшой лоскутокъ бумаги, на которомъ было написано нѣсколько словъ карандашомъ.
   -- Смотрите сюда, Сусанна, -- сказала она, -- вотъ это заглавія тѣхъ книжекъ, что Павелъ приноситъ домой. Я списала ихъ прошлую ночь, когда онъ читалъ, бѣдняжка, несмотря на крайнюю усталость.
   -- Съ чего вы взяли показывать ихъ мнѣ, мисеъ Флой? -- возразила Сусанна. -- Я скорѣе соглашусь смотрѣть на м-съ Пипчинъ.
   -- Вы потрудитесь, пожалуйста, Сусанна, купить для меня эти книги завтра поутру. У меня довольно денегъ, -- сказала Флоренса.
   -- Это что за новости, миссъ Флой? -- съ живостью возразила миссъ Нипперъ. -- Какъ вы можете говорить такой вздоръ, когда y васъ и безъ того цѣлыя груды книгъ, и когда м-ръ Домби, по вашей милости, нагналъ сюда цѣлую свору учителей и учительницъ -- чортъ бы ихъ побралъ -- хотя, сказать правду, вашему папенькѣ никогда бы не пришло въ голову выучить васъ чему-нибудь, если бы вы сами ему не надоѣли; но согласиться на просьбу и предложить безъ просьбы -- двѣ вещи разныя, миссъ Флой. Вотъ если бы ко мнѣ посватался какой-нибудь красивый парень и сказалъ: "Сусанна, будь моей женой". -- "Изволь", отвѣчала бы я; но вѣдь это не то, что сказать: "Полюби меня, любезный, мнѣ хочется замужъ".
   -- Пожалуйста, купите, Сусанна, мнѣ очень нужны эти книги.
   -- A зачѣмъ вамъ ихъ, миссъ Флой? -- спросила Нипперъ и прибавила немножко потише, -- если вы хотите размозжить ими. голову м-съ Пипчинъ, я, по жалуй, накуплю ихъ цѣлую телѣгу.
   -- Мнѣ кажется, я могу немного пособлять бѣдному Павлу, когда y меня будутъ эти книги, и облегчать его недѣльныя занятія. По крайней мѣрѣ, попытаюсь. Купите, пожалуйста, я никогда не забуду этой услуги.
   И Флоренса сопровождала свою просьбу такимъ умоляющимъ взоромъ, что Сусанна, не дѣлая болѣе никакихъ возраженій, взяла изъ ея рукъ маленькій кошелекъ и тутъ же отправилась рысью исполнять порученіе.
   Добыть это сокровище было не такъ легко. Въ одной лавкѣ сказали, что такихъ книгъ никогда не водилось ; въ другой, что въ прошломъ мѣсяцѣ было ихъ пропасть, a теперь нѣтъ ни одной, въ третьей, что на будущей недѣлѣ привезутъ ихъ цѣлую гибель. Но Сусанна была не такая дѣвушка, чтобы придти въ отчаяніе отъ этихъ пустяковъ. Она завербовала въ знакомой лавкѣ молодого бѣлокураго парня въ черномъ коленкоровомъ передникѣ, и, отправившись на поиски вмѣстѣ съ нимъ, начала по всѣмъ возможнымъ направленіямъ таскать его взадъ и впредъ, такъ что услужливый малый совершенно выбился изъ силъ и готовъ былъ сдѣлать все на свѣтѣ, лишь бы только отвязаться отъ своей спутницы. Наконецъ, книги были найдены, куплены, и Сусанна съ торжествомъ возвратилась домой.
   Съ этимъ сокровищемъ, по окончаніи собственныхъ уроковъ, Флоренса сидѣла по ночамъ въ своей комнатѣ и слѣдила за братомъ по колючимъ кустарникамъ книжнаго странствованія. При быстрыхъ способностяхъ и рѣдкой смѣтливости, молодая дѣвушка, одушевленная любовью, этимъ могущественнымъ наставникомъ, въ скоромъ времени догнала своего брата, сравнялась съ нимъ и перегнала его.
   Ни полъ-слова объ этомъ не было сказано м-съ Пипчинъ. Флоренса всегда трудилась по ночамъ за своимъ рабочимъ столикомъ, когда всѣ въ домѣ спали крѣпкимъ сномъ, кромѣ Сусанны, которая обыкновенно сидѣла подлѣ нея съ папильотками въ волосахъ и заспанными глазами, между тѣмъ какъ пепелъ уныло хрустѣлъ въ каминѣ, превращаясь въ золу, и догоравшія свѣчи печально вторили ему передъ своимъ послѣднимъ издыханіемъ. Быть можетъ, смотря на это труженичество или, правильнѣе, на это высокое самопожертвованіе, м-съ Чиккъ согласились бы, наконецъ, признать тутъ нѣкоторое y_с_и_л_і_е и утвердить за своей племянницей имя Домби.
   И велика была награда, когда въ субботу вечеромъ, въ ту пору, какъ Павелъ, по обыкновенію, принялся за свои уроки, она сѣла подлѣ него и начала объяснять ему темныя мѣста, выравнивая такимъ образомъ и выглаживая трудный путь школьнаго образованія. Павелъ краснѣлъ, улыбался, крѣпко сжималъ сестру въ своихъ объятіяхъ, и только Богу извѣстно, какъ билось и трепетало ея сердце при этомъ высокомъ вознагражденіи.
   -- Охъ, Флой! -- говорилъ братъ. -- Какъ я люблю тебя! какъ я люблю тебя, Флой!
   -- И я тебя, мой милый!
   -- Знаю, Флой, знаю!
   Больше ничего онъ не говорилъ во весь этотъ вечеръ и спокойно сидѣлъ подлѣ сестры. Ночью три или четыре раза онъ приходилъ къ ней изъ своей маленькой комнаты и опять говорилъ, что любитъ ее.
   Съ этой поры братъ и сестра каждую субботу, во время ночи, сидѣли вмѣстѣ за книгами, стараясь по возможности облегчить занятія для будущей недѣли. Мысль, что онъ работаетъ тамъ, гдѣ Флоренса трудилась еще прежде него и для него, не щадя своихъ силъ, эта утѣшительная, отрадная мысль уже сама собою въ высшей степени подстрекала его дѣятельность и оживляла утомленную душу; но, кромѣ того, Павелъ получалъ отъ сестры дѣйствительную помощь и облегченіе, и, быть можетъ, это обстоятельство окончательно спасло его отъ неминуемой гибели подъ тяжестью груза, который взваливала на его спину прекрасная Корнелія Блимберъ.
   Нельзя, впрочемъ, сказать, чтобы миссъ Блимберъ была къ нему слишкомъ строга, или чтобы д-ръ Блимберъ вообще безжалостно обходился съ молодыми джентльменами. Корнелія слѣдовала только правиламъ вѣры, въ которой была воспитана, a докторъ, по какой-то странной сбивчивости въ своихъ идеяхъ, смотрѣлъ на молодыхъ джентльменовъ такъ, какъ будто они были докторами и всѣ родились взрослыми. Ближайшіе родственники молодыхъ джентльменовъ, ослѣпленные тщеславіемъ и дурно разсчитанною торопливостью, до небесъ превозносили д-ра Блимбера, и было бы странно, если-бы теперь онъ открылъ свою ошибку и направилъ распущенные паруса въ другую сторону.
   Съ Павломъ, какъ и съ прочими воспитанниками, повторилась одна и та же исторія. Когда д-ръ Блимберъ сказалъ, что онъ очень умный мальчикъ и быстро идетъ впередъ, м-ръ Домби болѣе чѣмъ когда-либо принялся хлопотать, чтобы сынъ его былъ напичканъ по горло всякой всячиной. Когда, напротивъ, о Бриггсѣ было возвѣщено, что y него не слишкомъ бойкія способности, и успѣхи покамѣстъ еще слабы, отецъ этого джентльмена оказался неумолимымъ. Словомъ, какъ ни высока и душна была температура въ докторской теплицѣ, владѣльцы этихъ растеній всегда изъявляли готовность подкладывать горячіе уголья и раздувать мѣхи.
   Скоро Павелъ потерялъ всю живость, какую имѣлъ сначала, но характеръ его по прежнему остался страннымъ, задумчивымъ, стариковскимъ и даже еще болѣе утвердился въ этихъ свойствахъ при обстоятельствахъ, столь благопріятныхъ для ихъ развитія. Разница была лишь та, что онъ сосредоточился теперь исключительно въ себѣ самомъ и уже не имѣлъ того живого любопытства, какое нѣкогда обнаруживалъ въ домѣ м-съ Пипчинъ, наблюдая чернаго кота и его владѣлицу. Онъ любилъ оставаться наединѣ и въ рѣдкіе часы, свободные отъ занятій, бродилъ безъ товарищей около докторскаго дома или сидѣлъ на лѣстницѣ, прислушиваясь къ громкому бою огромныхъ часовъ. Онъ изучилъ въ домѣ всѣ стѣнные обои и видѣлъ на рисункахъ такія вещи, которыхъ никто не видалъ; миніатюрные львы и тигры, бѣгающіе по стѣнамъ спальни, и косыя рожи на коврахъ стояли съ нимъ на самой короткой ногѣ.
   И жилъ онъ одинъ среди чудныхъ видѣній своей фантазіи, и никто не понималъ его. М-съ Блимберъ называла его "страннымъ", a лакеи иной разъ говорили между собою, что маленькій Домби "скучаетъ". Больше никто ничего не говорилъ о немъ.
   Только молодой Тутсъ имѣлъ нѣкоторую идею о загадочномъ предметѣ, но никакъ не могь объяснитъ ее ни себѣ, ни другимъ. Идеи, подобно привидѣніямъ, должны принять какой-нибудь образъ, чтобы сдѣлаться доступными, a Тутсъ не могъ сообщить своимъ мыслямъ никакого образа и давно пересталъ допытываться тайнъ отъ своей души. Изъ мозга его, какъ изъ свинцоваго ящика, выходилъ какой-то туманъ, безъ формы и внѣшняго вида, не оставляя послѣ себя ни малѣйшихъ слѣдовъ. Долго и часто слѣдилъ онъ глазами маленькую фигуру на морскомъ берегу, и какая-то таинственная, неотразимая симпатія привлекала его къ сыну м-ра Домби.
   -- Какъ твое здоровье? -- спрашивалъ онъ Павла по пятидесяти разъ на день.
   -- Очень хорошо, -- отвѣчалъ Павелъ -- покорно благодарю.
   -- Давай же руку, -- говорилъ потомъ Тутсъ.
   И Павелъ протягивалъ руку. Помолчавъ минутъ десять, м-ръ Тутсъ, не спускавшій глазъ съ маленькаго товарища, опять спрашивалъ его -- какъ ваше здоровье? -- и Павелъ опять отвѣчалъ -- очень хорошо, покорно благодарю.
   Однажды м-ръ Тутсъ сидѣлъ за своей конторкой, занятый по обыкновенію важной корреспонденціей, какъ вдругъ великая мысль озарила его голову. Онъ бросилъ перо и пошелъ къ Павлу, котораго, наконецъ, послѣ длинныхъ поисковъ, нашелъ сидѣвшимъ на окнѣ въ своей спальнѣ. Павелъ смотрѣлъ на морской берегъ.
   -- Послушай, Домби! -- вскричалъ Тутсъ. -- О чемъ ты думаешь?
   -- О, я думаю о многихъ вещахъ! -- отвѣчалъ Павелъ.
   -- Неужто! -- вскричалъ Тутсъ, находя, что такой фактъ уже самъ по себѣ былъ чрезвычайно удивителенъ.
   -- Если бы тебѣ пришлось умереть, -- началъ Павелъ, смотря ему въ лицо.
   Тутсъ оробѣлъ.
   -- Не лучше ли бы ты согласился умереть въ лунную ночь, при ясномъ и чистомъ небѣ, когда подуваетъ вѣтерокъ, какъ въ прошлую ночь?
   М-ръ Тутсъ, съ выраженіемъ сомнѣнія, взглянулъ на Павла, взялъ его за руку и сказалъ, что онъ ничего не знаетъ.
   -- О, это была прекрасная ночь! -- продолжалъ Павелъ. -- Я долго смотрѣлъ и прислушивался къ морскимъ волнамъ. На поверхности ихъ, при полномъ свѣтѣ луны, качалась лодка съ парусомъ.
   Ребенокъ смотрѣлъ такъ пристально и говорилъ такъ серьезно, что м-ръ Тутсъ увидѣлъ настоятельную необходимость сдѣлать какое-нибудь замѣчаніе объ этой лодкѣ.
   -- Это контрабандисты? -- сказалъ м-ръ Тутсъ. Но припомнивъ, что каждый вопросъ имѣетъ двѣ стороны съ одинаковой степенью вѣроятности, онъ прибавилъ: -- Или таможенные?
   -- Лодка съ парусомъ, -- продолжалъ Павелъ, -- при полномъ свѣтѣ луны. Парусъ -- весь серебряный. Она плыла далеко отъ берега, и какъ ты думаешь, что она дѣлала, когда качали ее волны?
   -- Ныряла? -- сказалъ м-ръ Тутсь.
   -- Мнѣ казалось, что она манила меня къ себѣ, -- говорилъ Павелъ. -- Вонъ она! Вонъ она!
   -- Кто? -- вскричалъ Тутсъ, приведенный въ ужасный испугъ при этомъ внезапномъ восклицаніи.
   -- Сестра моя, Флоренса! -- сказалъ Павелъ. -- Вонъ она смотритъ и махаетъ рукой. Она видитъ меня, она видитъ меня! Здравствуй, милая, здравствуй, здравствуй!
   Павелъ стоялъ на окнѣ, хлопалъ въ ладоши и посылалъ сестрѣ воздушные поцѣлуи; но когда Флоренса, проходя мимо, скрылась изъ виду, лицо его, оживленное яркимъ румянцемъ, опять приняло меланхолическое выражеыіс и прониклось тревожнымъ ожиданіемъ. Всѣ эти переходы изъ одного состоянія въ другое были слишкомъ замѣчательны, чтобы ускользнуть отъ вниманія даже такого наблюдателя, какъ м-ръ Тутсъ. Свиданье на этотъ разъ было прервано визитомъ м-съ Пипчинъ, которая обыкновенно приходила по сумеркамъ въ докторскій домъ два или три раза въ недѣлю, чтобы навѣстить своего бывшаго воспитанника. Ея прибытіе въ эту минуту произвело чрезвычайно непріятное впечатлѣніе на м-ра Тутса, такъ что онъ, по какому-то безотчетному побужденію, послѣ первыхъ привѣтствій, еще два раза подошелъ къ м-съ Пипчинъ, чтобы освѣдомиться, все ли она въ добромъ здоровьи. Эту выходку м-съ Пипчинъ приняла за личное оскорбленіе и немедленно сообразила, что мысль о такой обидѣ родилась и созрѣла въ дьявольскомъ мозгу слѣпого болвана, на котораго, какъ и слѣдуетъ, въ тотъ же вечеръ была принесена формальная жалоба дру Блимберу, и тотъ долженъ былъ сказать своему слугѣ, что если онъ еще разъ повторитъ подобную продѣлку, то его уже безъ всякихъ объясненій прогонятъ со двора.
   Когда дни дѣлались длиннѣе, Павелъ уже каждый вечеръ становился y окна и выжидалъ Флоренсу. Она въ извѣстное время нѣсколько разъ проходила мимо докторскаго дома, пока не увидитъ брата, и ея появленіе было живительнымъ солнечнымъ лучемъ, озарявшимъ ежедневную жизнь бѣднаго Павла. Часто, послѣ сумерекъ, другая фигура блуждала мимо докторскаго дома, -- фигура м-ра Домби, который теперь уже рѣдко пріѣзжалъ по субботамъ. Онъ хотѣлъ лучше быть неузнаннымъ и украдкой смотрѣлъ на высокія окна, гдѣ его сынъ готовился быть человѣкомъ. И онъ ждалъ, и надѣялся, и караулилъ, и мечталъ.
   О, если бы видѣлъ онъ, другими глазами видѣлъ, какъ бѣдный унылый мальчикъ, прилегшій грудью на окно, прислушивается къ гулу морскихъ волнъ и устремляетъ задумчивые взоры на безпредѣльное небо, туда, гдѣ носятся темныя облака, гдѣ беззаботно порхаютъ птицы, между тѣмъ, какъ онъ, несчастный узникъ, заключенъ безвыходно въ своей одинокой клѣткѣ!
  

Глава XIII.

Вѣсть изъ-за моря и распоряженіе фирмы.

  
   На площадкѣ передъ торговыми заведеніями м-ра Домби съ незапамятныхъ временъ производилась мелочная торговля всякой всячиной и особенно отличными фруктами, расположенными на ларяхъ, скамейкахъ, столикахъ и такъ далѣе. Каждый день, съ десяти часовъ утра до пяти вечера, торгаши и торговки предлагали прохожимъ туфли, карманныя книжки, грецкія губки, собачьи ошейники, виндзорское мыло, картину, написанную масляными красками, a иной разъ тутъ же весьма кстати являлась лягавая собака, къ удовольствію отчаянныхъ охотниковъ до коммерческой политики, которые на этомъ рынкѣ, въ виду лондонской биржи, громко спорили насчетъ повышенія и пониженія денежныхъ фондовъ и держали пари на новыя шляпы. {Авторъ осмѣиваетъ здѣсь страсть англичанъ кстати и некстати толковать о биржевыхъ дѣлахъ, страсть, распространившуюся даже между мелкими торговцами и уличными зѣваками. Прим. перев.}
   Всѣ эти товары, со включеніемъ лягавой собаки, очень учтиво рекомендовались почтеннѣйшей публикѣ, но ни одинъ торгашъ не осмѣливался безпокоить своей особой м-ра Домби. Какъ скоро знаменитый негоціантъ появлялся на площадкѣ, вся торгующая компанія почтительно разступалась въ разныя стороны, кромѣ, однакожь, смѣлаго промышленника собачьими ошейниками, который, вытягиваясь въ струнку, приставлялъ указательный перстъ къ широкимъ полямъ своей шляпы и раскланивался очень вѣжливо. Этотъ промышленникъ былъ въ нѣкоторомъ родѣ человѣкъ политическій и до того извѣстный всему торгующему міру, что одинъ артистъ, имѣвшій жительство въ Чипсайдѣ, {Такъ называется одна изъ глухихъ улицъ въ Лондонѣ. Cheapside буквально -- дешевая сторона.} привинтилъ его портретъ къ дверямъ своей лавки. Разносчикъ билетовъ и афишъ, завидѣвъ м-ра Домби, бросался со всѣхъ ногъ отворять какъ можно шире конторскія двери, снималъ шапку долой и проникался глубочайшимъ благоговѣніемъ, когда мимо его проходилъ величавый джентльменъ.
   Но ничто не можетъ сравниться съ трепетнымъ благоговѣніемъ конторщиковъ и писарей, когда мимо нихъ проходилъ м-ръ Домби. Во всѣхъ комнатахъ воцарялась торжественная тишина, и остроуміе конторы внезапно поражалось нѣмотою. Дневной свѣтъ, тусклый и мрачный, пробивавшійся черезъ окна и отверстія въ потолкѣ, оставлялъ въ стеклахъ черный осадокъ и выказывалъ глазамъ любопытнаго зрителя цѣлыя груды книгъ и дѣловыхъ бумагъ съ различными номерами и заглавіями. Надъ ними, за широкимъ столомъ, виднѣлись человѣческія фигуры съ понурыми головами, съ задумчивыми челами, отдѣленныя тѣломъ и душою отъ видимаго міра. Можно было подумать, что всѣ эти господа рукою всесильной волшебницы превратились въ рыбъ и опустились на дно морское, между тѣмъ какъ небольшая кассовая комната среди конторы, гдѣ днемъ и ночью горѣла тусклая лампа подъ стеклянымъ колпакомъ, представляла пещеру какого-то морского чудовища, озирающаго кровожадными глазами дивныя тайны морской глубины.
   М-ръ Перчъ, разсыльный, засѣдавшій по обыкновенію въ передней на неболыіюй полкѣ, какъ будто онъ былъ бронзовая статуэтка или столовые часы, имѣлъ удивительную способность угадывать по чутью приближеніе своего хозяина. Передъ этимъ временемъ онъ торопливо вбѣгалъ въ его кабинетъ, вытаскивалъ изъ ящика свѣжіе уголья, раздувалъ въ каминѣ огонь, просушивалъ на рѣшеткѣ мокрую утреннюю газету, только что освобожденную изъ типографскаго станка, разставлялъ по мѣстамъ стулья и ширмы и, при входѣ м-ра Домби, быстро повертывался налѣво кругомъ, чтобы взять отъ него шляпу и шинель. Потомъ м-ръ Перчъ бралъ газету, повертывалъ ее два или три раза передъ огнемъ и почтительно укладывалъ на столѣ передъ глазами своего повелителя. Вообще услужливость его доходила до послѣднихъ степеней: если бы онъ могъ при всякомъ случаѣ, въ знакъ безпредѣльнаго смиренія, припадать къ стопамъ м-ра Домби или величать его титулами, которыми во время оно украшалась священная особа халифа Гарунъ Альрашида, м-ръ Перчъ, нѣтъ сомнѣнія, счелъ бы себя благополучнѣйшимъ изъ смертныхъ.
   Но такъ какъ подобная честь была бы въ Лондонѣ очень непріятнымъ нововведеніемъ даже для самого м-ра Домби, разсыльный Перчъ volens nolens, скрѣпя сердце, принужденъ былъ ограничиться безмолвнымъ выраженіемъ своей преданности, и въ глазахъ его нетрудно было прочесть фразы, вродѣ слѣдующихъ: "Ты, о мой повелитель, свѣтъ моихъ, очей, дыханіе устъ моихъ, жизнь души моей. Ты владыка правовѣрнаго Перча". Преисполненный такими благочестивыми чувствами, м-ръ Перчъ становился на цыпочки, притворялъ дверь и тихонько выходилъ въ переднюю, оставляя своего владыку въ кабинетѣ, гдѣ съ безпримѣрной дерзостью на него смотрѣли грязныя трубы съ параллельныхъ кровель и особенно нахальное окно изъ парикмахерской залы, на которомъ кокетливо рисовался восковой болванчикъ, плѣшивый поутру, какъ правовѣрный мусульманинъ, и убранный передъ чаемъ всею роскошью европейской прически.
   М-ръ Домби, съ высоты своего послѣдняго и мрачнаго величія, спускался къ остальному человѣчеству по двумъ ступенямъ конторской администраціи. Первою ступенью былъ м-ръ Каркеръ, завѣдывавшій своимъ департаментомъ; второю -- м-ръ Морфинъ, начальникъ особаго департамента. Каждый изъ этихъ джентльменовъ занималъ по маленькой конторкѣ, соединявшейся съ резиденціей верховнаго владыки. М-ръ Каркеръ, какъ великій визирь, помѣщался въ комнатѣ, ближайшей къ султану; м-ръ Морфинъ, сановникъ низшаго разряда, жилъ въ комнатѣ, ближайшей къ писарямъ.
   М-ръ Морфинъ былъ пожилой холостякъ, одаренный живыми сѣрыми глазами и чрезвычайно веселымъ нравомъ. Его сюртукъ, жилетъ и фракъ были всегда самаго чернаго цвѣта, a остальной костюмъ отличался удивительной пестротой. Въ его густыхъ черныхъ волосахъ рѣзко пробивалась просѣдь, и бакенбарды совершенно побѣлѣли отъ времени и заботъ. Онъ искренно уважалъ м-ра Домби и при всякомъ случаѣ оказывалъ ему глубокое почтеніе, хотя въ то же время чувствовалъ невольную робость въ присутствіи величаваго джентльмена. При мягкомъ и нѣжномъ характерѣ, онъ не чувствовалъ ни малѣйшей зависти къ своему сопернику, м-ру Каркеру, осыпанному высокими милостями, и былъ даже очень радъ, что ему поручили должность, которая не давала ему никакихъ способовъ отличиться на своемъ служебномъ поприщѣ. Послѣ дневныхъ хлопотъ, въ часы досуга, онъ любилъ заниматься музыкой и оказывалъ истинно отеческую привязанность къ своей віолончели, которую разъ въ недѣлю аккуратно переносили изъ его жилища въ нѣкоторый клубъ подлѣ банка, гдѣ веселая компанія, въ порывѣ артистическаго восторга, разыгрывала каждую среду убійственно раздирательные квартеты.
   М-ръ Каркеръ, джентльменъ лѣтъ тридцати восьми или сорока, круглолицый и полный, обращалъ на себя особенное вниманіе двумя несокрушимыми рядами блестящихъ зубовъ, правильныхъ и бѣлыхъ до ужасной степени совершенства. Эти страшные зубы невольно бросались въ глаза, потому что м-ръ Каркеръ выказывалъ ихъ при всякомъ удобномъ случаѣ, и когда уста его открывались для улыбки, рѣдко переходившей за поверхность его толстыхъ губъ, собесѣднику казалось, что передъ нимъ огрызается борзая собака, готовая схватить его за горло. Подражая своему начальнику, онъ носилъ высочайшій бѣлый галстухъ и плотно застегивался на всѣ пуговицы. Его обращеніе съ мромъ Домби было глубоко обдумано и выполнялось въ совершенствѣ. Онъ стоялъ съ нимъ на самой короткой ногѣ, сколько могло позволить огромное разстояніе между начальникомъ и подчиненнымъ. "М-ръ Домби, такой человѣкъ, какъ я, такому человѣку, какъ вы, никогда не можетъ изъявить соразмѣрнаго почтенія и удовлетворительной преданности. Какъ бы я ни унижался, ни уничтожался предъ тобой, о владыка души моей, все это будетъ вздоръ: ничтожный червь не можетъ воздать должнаго почтенія совершеннѣйшему изъ земныхъ созданій. Поэтому ужъ позвольте, м-ръ Домби, обходиться съ вами безъ всякой церемоніи. Чувствую, что душа моя при этомъ проникнута будетъ глубокою скорбью; но ты, о мой повелитель, снизойдешь къ слабостямъ своего раба". Если бы м-ръ Каркеръ, напечатавъ такую декларацію, повѣсилъ ее себѣ на шею, онъ не могъ бы опредѣлиться яснѣе.
   Таковъ былъ Каркеръ, главный приказчикъ торговаго дома. М-ръ Каркеръ младшій, другъ Вальтера, былъ его родной братъ, старшій двумя или тремя годами, но безконечно низшій по значенію въ конторѣ. Младшій братъ стоялъ на верху административной лѣстницы, старшій -- на самомъ низу. Съ самаго начала своего служебнаго поприща старшій братъ ни на шагъ не подвинулса впередъ и стоялъ все на одной и той же ступени. Молодые люди догоняли его, перегоняли, становились надъ его головой, поднимались выше и выше, a онъ продолжалъ стоять на своей послѣдней ступени. Онъ совершенно сроднился съ своимъ положеніемъ, не жаловался никогда ни на что, и, нѣтъ сомнѣнія, никогда не надѣялся подвинуться впередъ.
   -- Какъ ваше здоровье? -- спросилъ главный приказчикъ, входя однажды поутру въ кабинетъ м-ра Домби съ пачкою бумагъ подъ мышкой.
   -- Какъ ваше здоровье, Каркеръ? -- отвѣчалъ м-ръ Домби, вставая съ креселъ и обратившись задомъ къ камину. -- Есть тутъ y вась что-нибудь для меня?
   -- Не знаю, стоитъ ли васъ безпокоить, -- сказалъ Каркеръ, переворачивая бумаги. -- Сегодня, вы знаете, y васъ комитетъ въ три часа.
   -- Два. Другой комитетъ въ три четверти четвертаго, -- прибавилъ м-ръ Домби.
   -- Изволь тутъ поймать его! -- воскликнулъ Каркеръ, еще разъ перебирая бумаги. -- Если еще м-ръ Павелъ наслѣдуетъ вашу память, трудненько будетъ съ вами управиться. Довольно бы и одного.
   -- Память, кажется, и y васъ недурна, -- замѣтилъ м-ръ Домби.
   -- Еще бы! -- возразилъ приказчикъ. -- Это единственный капиталъ для такого человѣка, какъ я.
   М-ръ Домби, всегда спокойный и величавый, самодовольно облокотился на каминъ и принялся осматривать своего приказчика съ ногъ до головы, въ полной увѣренности, что тотъ ничего не замѣчаетъ. Вычурность костюма м-ра Каркера и оригинальная гордость въ осанкѣ и обращеніи, природная или заимствованная отъ своего высокаго образца, придавали удивительный эффектъ его смиренію. Казалось, это былъ человѣкъ, безсильно спорившій съ могучей властью и уничтоженный въ конецъ недосягаемымъ величіемъ м-ра Домби.
   -- Морфинъ здѣсь? -- спросилъ Домби послѣ короткой паузы, между тѣмъ какъ м-ръ Каркеръ переворачивалъ бумаги и бормоталъ про себя какія-то отрывочныя фразы.
   -- Да, Морфинъ здѣсь, -- отвѣчалъ Каркеръ, широко отворяя ротъ для своей обыкновенной улыбки. -- Онъ, я думаю, повторяетъ теперь свои музыкальныя впечатлѣнія отъ вчерашняго квартета. По крайней мѣрѣ, онъ все утро мурлыкалъ такъ, что чуть меня съ ума не свелъ. Прикажите, пожалуйста, м-ръ Домби, развести костеръ и спалить его проклятую віолончель вмѣстѣ съ его адскими нотами.
   -- Вы никого и ничего не уважаете, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Неужто вы такъ думаете! -- воскликнулъ Каркеръ, безбожно оскаливая зубы, какъ животное изъ тигровой породы. -- Оно, впрочемъ, и справедливо: немногихъ я уважаю, a если сказать всю правду, -- пробормоталъ онъ какъ будто про себя, -- есть только одинъ человѣкъ на свѣтѣ, достойный уваженія въ моихъ глазахъ.
   Никто бы не поручился, смотря на физіономію Каркера, вралъ онъ или говорилъ правду. Но м-ръ Домби всего менѣе могь подозрѣвать въ притворствѣ своего приказчика.
   -- А, между тѣмъ, кстати о Морфинѣ, -- продолжалъ м-ръ Каркеръ, вынимая одинъ листъ изъ связки бумагъ. -- Онъ рапортуетъ о смерти младшаго конторщика въ Барбадосѣ и предлагаетъ прислать на его мѣто кого-нибудь на кораблѣ "Сынъ и Наслѣдникъ", который, кажется, долженъ отправиться недѣль черезъ пять. У васъ, разумѣется, никого нѣтъ въ виду, м-ръ Домби? Мы тоже не имѣемъ въ наличности людей подобнаго сорта.
   М-ръ Домби кивнулъ головой съ величайшимъ равнодушіемъ.
   -- Мѣстечко, чортъ побери, не очень теплое, -- продолжалъ м-ръ Каркеръ, дѣлая замѣтку на оборотѣ листа. -- Авось Морфинъ удружитъ какому-нибудь музыкальному кружку, отправивъ туда его племянника сиротинку для усовершенствованія въ музыкальномъ искусствѣ. Пусть его! Кто тамъ? войдите.
   -- Извините, м-ръ Каркеръ. Я не зналъ, что вы здѣсь, сэръ, -- отвѣчалъ Вальтеръ, входя съ запечатанными письмами, только-что принятыми отъ почтальона. -- М-ръ Каркеръ младшій...
   При этомъ имени главный приказчикъ какъ будто почувствовалъ ужасный стыдъ и униженіе. Онъ обратилъ на м-ра Домби умоляющій взглядъ, понурилъ голову и съ минуту не говорилъ ни слова.
   -- Кажется, я имѣлъ честь просить васъ, -- сказалъ онъ, наконецъ, съ гнѣвнымъ видомъ, обращаясь къ Вальтеру, -- никогда не включать въ нашъ разговоръ имени Каркера младшаго.
   -- Извините, -- возразилъ Вальтеръ. -- Я хотѣлъ сказать... м-ръ Каркеръ полагалъ, что вы ушли.... я бы не осмѣлился войти, если бы зналъ, что вы заняты съ м-ромъ Домби. Эти письма, сэръ, адресованы на имя м-ра Домби.
   -- Очень хорошо, -- сказалъ приказчикъ, вырывая письма изъ рукъ Вальтера. -- Можете теперь идти, откуда пришли.
   Но при этой грубой и безцеремонной выходкѣ онъ не замѣтилъ, что уронилъ одно письмо прямо къ ногамъ м-ра Домби, который тоже ничего не замѣчалъ. Вальтеръ принужденъ былъ воротиться поднялъ письмо и положилъ на конторку передъ м-ромъ Домби. Случилось, какъ нарочно, что это несчастное посланіе, адресованное рукою Флоренсы, было отъ м-съ Пипчинъ съ ея обыкиовеннымъ рапортомъ о состояніи маленькаго Павла. М-ръ Домби, обративъ вниманіе на конвертъ, гордо и грозно взглянулъ на Вальтера, воображая, что заносчивый юноша съ намѣреніемъ выбралъ это письмо изъ всѣхъ другихъ.
   -- Можете идти на свое мѣсто, -- сказалъ м-ръ Домби съ надменнымъ видомъ.
   Онъ скомкалъ письмо въ рукѣ и не распечатавъ засунулъ въ карманъ, продолжая наблюдать Вальтера, выходившаго изъ дверей.
   -- Вы сказали, кажется, что вамъ некого послать въ Вестъ-Индію, -- торопливо сказалъ м-ръ Домби.
   -- Точно такъ, -- отвѣчалъ Каркеръ.
   -- Отправить молодого Гэя.
   -- Хорошо, очень хорошо, -- сказалъ Каркеръ самымъ спокойнымъ и холоднымъ тономъ, -- такъ хорошо, что ничего не можетъ быть лучше.
   Онъ взялъ перо и поспѣшно записалъ резолюцію своего начальника: "Отправить молодого Гэя".
   -- Позвать его сюда, -- сказалъ м-ръ Домби. М-ръ Каркеръ опрометью бросился изъ дверей и черезъ минуту воротился съ Вальтеромъ.
   -- Гэй, -- сказалъ м-ръ Домби, поворачивая голову къ молодому человѣку. -- Открылась y насъ....
   -- Вакансія, -- добавилъ м-ръ Каркеръ, открывая уста наистрашнѣйшимъ образомъ для своей обязательной улыбки.
   -- Въ Вестъ-Индію, въ Барбадосѣ. Я намѣренъ туда отправить васъ, -- сказалъ м-ръ Домби, не считая нужнымъ подсластить горькую истину, -- на упразднившееся мѣсто младшаго конторщика въ нашемъ торговомъ домѣ. Будьте готовы и поторопитесь извѣстить дядю объ этомъ назначеніи.
   У Вальтера замеръ духъ, и онъ едва могъ про говорить: "Въ Вестъ-Индію"!
   -- Кто-нибудь долженъ же ѣхать, -- сказалъ м-ръ Домби. -- Вы молоды, здоровы, и притомъ вашъ дядя не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Скажите Гильсу, что я назначилъ васъ. Впрочемъ, вы ѣдете черезъ мѣсяцъ или два.
   -- Я долженъ тамъ остаться, сэръ? -- спросилъ Вальтеръ.
   -- Должны остаться! -- повторилъ м-ръ Домби. -- Что это значитъ? Что онъ этимъ хочетъ сказать, Каркеръ?
   -- То есть, я долженъ буду и жить въ Барбадосѣ? -- пролепеталъ Вальтеръ.
   -- Разумѣется, -- отвѣчалъ м-ръ Домби.
   Вальтеръ поклонился.
   -- Это дѣло кончено, -- сказалъ м-ръ Домби, осматривая свои письма. -- Вы, Каркеръ, объясните ему въ свое время, какая должна быть экипировка, запасы и такъ далѣе. Теперь ему, конечно, нечего дожидаться, Каркеръ.
   -- Вамъ, любезный, нечего ждать, -- замѣтилъ м-ръ Каркеръ, оскаливая зубы до самыхъ десенъ.
   -- А, впрочемъ, онъ, можетъ быть, хочетъ сказать что-нибудь, -- проговорилъ м-ръ Домбй, отрывая глаза отъ распечатаннаго письма и настороживъ слухъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, -- отвѣчалъ Вальтеръ, оглушенный и взволнованный безконечнымъ множествомъ картинъ, нарисованныхъ его воображеніемъ. Онъ уже видѣлъ капитана Куттля въ его лощеной шляпѣ, съ изумленіемъ взирающаго на м-съ Макъ Стингеръ, видѣлъ отчаянный вопль и стоны старика-дяди, прощающагося съ единственнымъ другомъ и племянникомъ, безъ надежды когда-либо увидѣть его на этомъ свѣтѣ.
   -- Я вамъ очень обязанъ сэръ, -- продолжалъ Вальтеръ послѣ минутной паузы, -- и едва....
   -- Ему нечего ждать, Каркеръ, -- сказалъ м-ръ Домби.
   И когда м-ръ Каркеръ повторилъ: -- "Вамъ нечего ждать", Вальтеръ увидѣлъ ясно, что дальнѣйшее промедленіе было бы сочтено за непростительную дерзость и, повѣсивъ голову, вышелъ изъ комнаты въ судорожномъ волненіи, не сказавъ ни слова. Въ коридорѣ его догналъ приказчикъ и велѣлъ позвать къ себѣ брата.
   Вальтеръ нашелъ Каркера младшаго въ его каморкѣ за перегородкой и, сообщивъ данное порученіе, немедленно отправился съ нимъ въ комнату главнаго приказчика.
   Каркеръ старшій величаво стоялъ y камина, запустивъ обѣ руки за фалды фрака и держа голову вверхъ на своемъ высочайшемъ галстухѣ, точь-въ-точь какъ м-ръ Домби. Не перемѣняя этой позы, не смягчая суроваго и гнѣвнаго выраженія, онъ слегка кивнулъ головой и велѣлъ Вальтеру затворить дверь.
   -- Джонъ Каркеръ, -- сказалъ приказчикъ, вдругъ обратившись къ брату и выставляя страшные зубы, какъ будто онъ собирался загрызть своихъ собесѣдниковъ, -- что y тебя за связь съ этимъ молокососомъ, который, какъ злой демонъ, всюду преслѣдуетъ меня твоимъ именемъ? Не довольно ли для тебя, Джонъ Каркеръ, что я, твой ближайщій родственникъ, и могу избавиться отъ этого...
   -- Позора, что ли?.. договаривай, Джемсъ.
   -- Да, отъ позора. Но къ чему же трубить и горланить объ этомъ позорѣ во всѣхъ концахъ и срамить менл передъ цѣлымъ домомъ? и когда же, въ минуту искренней довѣренности м-ра Домби! Неужели ты думаешь, братъ мой Джонъ Каркеръ, что имя твое въ этомъ мѣстѣ совмѣстимо съ довѣріемъ и откровенностью?
   -- Нѣтъ, Джемсъ, нѣтъ, -- возразизъ Каркеръ младшій, -- я вовсе этого не думаю.
   -- Что же ты думаешь? загородить мнѣ дорогу? бѣльмомъ повиснуть на моихъ глазахъ? Братъ мой, братъ мой! Мало ли обидъ претерпѣлъ я отъ тебя?
   -- Я никогда не обижалъ тебя, Джемсъ, по крайней мѣрѣ, съ намѣреніемъ.
   -- Еще разъ: ты -- братъ мой, -- сказалъ приказчикъ, -- и это уже смертельная обида.
   -- Джемсъ, я бы отъ души желалъ разорвать эти кровныя узы.
   -- Могила разорветъ ихъ, твоя или моя.
   Въ продолженіе этого разговора Вальтеръ смотрѣлъ на братьевъ съ безмолвнымъ изумленіемъ и болѣзненной грустью, едва переводя духъ. Старшій по лѣтамъ и младшій по значенію въ торговой администраціи стоялъ въ почтительномъ отдаленіи, потупивъ взоры, понуривъ голову, смиренно выслушивая упреки грознаго судіи. И горьки были эти упреки, сопрождаемые горделивымъ тономъ и безжалостнымъ взоромъ, въ присутствіи молодого человѣка, невольнаго свидѣтеля ужасной загадочной сцены! И, между тѣмъ, ни одной жалобы, ни одного колкаго слова не вырвалось изъ устъ таинственнаго подсудимаго: онъ стоялъ и слушалъ съ безграничной покорностью и только изрѣдка дѣлалъ правою рукою умоляющій жестъ, какъ будто говорилъ: "Пощади меня, поіцади"! Ho палачъ не зналъ пощады и безжалостно терзалъ несчастную жертву, измученную продолжительной пыткой.
   Наконецъ, великодушный и пылкій юноша, признавая себя невинной причиной этой бури, не могъ болѣе выдержать и съ величайшимъ жаромъ вмѣшался въ разговоръ.
   -- М-ръ Каркеръ, -- сказалъ онъ, обращаясь къ главному приказчику, -- повѣрьте, я одинъ во всемъ виноватъ, ради Бога, повѣрьте. По безотчетному легкомыслію, за которое никогда себя прощу, я безумно позволялъ себѣ говорить о вашемъ братѣ гораздо чаще, нежели нужно, и его имя невольно срывалось y меня съ языка, наперекоръ вашему формальному запрещенію. Но еще разъ -- только я одинъ виноватъ ro всемъ, сэръ. Мы никогда не обмѣнялись ни однимъ словомъ о предметѣ, выходившемъ изъ круга нашихъ общихъ отношеній, да и вообще мы говоримъ очень мало. Впрочемъ, и то сказать, едва ли я правъ, обвиняя себя въ легкомысліи и необдуманности. Знайте, сэръ, если вамъ угодно это знать: я полюбилъ вашего почтеннаго брата, лишь только переступилъ черезъ порогъ этого дома, я почувствовалъ къ нему непреодолимое влеченіе съ перваго дня своей служебной дѣятельности, и мнѣ ли было не говорить о немъ, мнѣ, который о немъ только и думалъ?
   Вальтеръ говорилъ отъ души и съ полнымъ сознаніемъ своего благородства. Еще разъ онъ окинулъ проницательнымъ взоромъ дрожащую руку съ умоляющимъ жестомъ, понурую голову, потупленные глаза и подумалъ про себя: "Такъ я чувствую, и такъ, a не иначе, долженъ дѣйствовать въ пользу беззащитной жертвы".
   -- A, вы между тѣмъ, м-ръ Каркеръ, -- продолжалъ благородный юноша со слезами на глазахъ, -- вы избѣгали меня, постоянно избѣгали. Я это зналъ, я это видѣлъ и чувствовалъ, къ своему величайшему огорченію. Какихъ средствъ, какихъ усилій не употреблялъ я, чтобы сдѣлаться вашимъ другомъ, чтобы пріобрѣсть ваше довѣріе! Все напрасно.
   -- И замѣтьте, -- сказалъ приказчикъ, перебивая молодого человѣка, -- ваши усилія всегда будутъ безполезны, если при каждомъ случаѣ, ни къ селу, ни къ городу, вы будете болтать о м-рѣ Каркерѣ. Этимъ вы всего меньше удружите моему брату. Попробуйте спросить его самого.
   -- Правда, -- сказалъ братъ, -- убійственная правда. Ваша горячность, молодой человѣкъ, послужитъ только поводомъ къ подобнымъ сценамъ, отъ которыхъ, можете представить, какъ желалъ бы я освободиться.
   Слѣдующія слова Каркеръ младшій произнесъ съ разстановкой и твердымъ голосомъ, какъ будто желалъ произвести неизгладимое впечатлѣніе на душу Вальтера Гэя:
   -- Лучшимъ другомъ моимъ будетъ тотъ, кто вовсе не станетъ обо мнѣ думать, забудетъ о моемъ существованіи и оставитъ меня идти своей дорогой.
   -- Хорошо ли вы слышали, Вальтеръ Гэй? -- сказалъ главный приказчикъ съ возрастающимъ одушевленіемъ. -- Вы разсѣяны и не любите слушать, что говорять старшіе; но этотъ аргументъ, авось, прохладитъ вашу кровь. -- Да и ты, любезный братецъ, -- продолжалъ Каркеръ старшій саркастическимъ тономъ, -- надѣюсь, не забудешь этого урока. Довольно. Ступайте, Вальтеръ Гэй.
   Но, выходя изъ комнаты, Вальтеръ снова услышалъ голоса братьевъ и частое повтореніе своего собственнаго имени. Онъ въ нерѣшимости остановился за порогомъ подлѣ непритворенной двери и не зналъ, идти ему или воротиться назадъ. Въ этомъ положеніи онъ поневолѣ услышалъ продолженіе разговора.
   -- Ради Бога, Джемсъ, думай обо мнѣ снисходительнѣе, если можешь. Моя несчастная исторія, неизгладимо написанная здѣсь, -- онъ указалъ на грудь, -- мое истерзанное сердце.... посуди самъ... могъ ли я не замѣтить Вальтера Гэя? Могъ ли не принять участія въ этомъ мальчикѣ? Какъ скоро онъ пришелъ сюда, я увидѣлъ въ немъ почти другого себя!
   -- Другого себя? -- повторилъ презрительнымъ тономъ главный приказчикъ.
   -- Разумѣется, не такого, какъ теперь, но какимъ я впервые явился въ этотъ домъ. И онъ, какъ нѣкогда я, пылкій, вѣтренный, неопытный юноша съ романическимъ и тревожнымъ воображеніемъ, съ чувствительнымъ сердцемъ, съ такими способностями, которыя, смотря по обстоятельствамъ, поведутъ его къ добру или злу....
   -- Будто бы? -- сказалъ братъ съ язвительной улыбкой.
   -- О, братъ мой, братъ мой! ты поражаешь меня безъ пощады, и рука твоя не дрожитъ, и глубокая рана въ моемъ сердцѣ! -- возразилъ Каркеръ младшій такимъ тономъ, какъ будто въ самомъ дѣлѣ остріе кинжала глубоко вонзилось въ его грудь. Такъ показалось Вальтеру. -- Я все это передумалъ и перечувствовалъ, какъ этотъ молодой человѣкъ. Я вѣрилъ своимъ мечтамъ и жилъ среди нихъ, какъ въ дѣйствительномъ мірѣ. И теперь я увидѣлъ этого мальчика, беззаботно гуляющимъ на краю бездны, куда уже такъ многіе....
   -- Старая пѣсня, мой любезный, -- прервалъ братъ, разгребая уголья въ каминѣ. -- Ну, продолжай. Куда такъ многіе.... свалились, что ли?
   -- Куда свалился о_д_и_н_ъ путешественникъ, безпечный нѣкогда и беззаботный, какъ этотъ мальчикъ. Онъ оступился незамѣтно, скользилъ все ниже и, наконецъ, полетѣлъ стремглавъ на самое дно, разбитый, истерзанный. Подумай, что я долженъ былъ вытерпѣть, когда наблюдалъ этого юношу.
   -- Благодари за это себя самого, -- отвѣчалъ братъ
   -- Конечно себя, -- со вздохомъ отвѣчалъ тотъ. -- Я не прошу другихъ дѣлить мой стыдъ.
   -- Ты уже р_а_з_д_ѣ_л_и_л_ъ его, -- нроворчалъ Джемсъ сквозь зубы.
   -- Ахъ, Джемсъ, -- возразилъ братъ, въ первый разь тономъ упрека и закрывая руками лицо, -- развѣ съ той поры я не былъ для тебя полезной почвой? и развѣ ты не попиралъ меня ногами, когда карабкался наверхъ? Еще ли и теперь станешь добивать меня своими каблуками?
   Послѣдовало молчаніе. Черезъ нѣсколько минутъ главный приказчикъ началъ перелистывать бумаги и показалъ видъ, что желаетъ окончить свиданіе. Братъ подошелъ къ дверямъ.
   -- Я все сказалъ, Джемсъ. Выслушай еще разъ: я слѣдилъ за пылкимъ юношей съ невыразимьшъ страхомъ и волненіемъ до тѣхъ поръ, пока онъ благополучно миновалъ роковое мѣсто, съ котораго впервые я оступился, -- и тогда его отецъ не могъ бы благодарить Бога усерднѣе меня. Я не смѣль его предостеречь, не смѣлъ совѣтовать ему; но въ случаѣ неминуемой опасности, я былъ бы принужденъ разсказать ему собственную исторію. Я боялся говорить съ нимъ въ присутствіи другихъ: могли подумать, что я дѣлаю ему вредъ, искушаю его на зло, развращаю его, а, быть можетъ, и точно совратилъ бы его съ прямой дороги. Какая-то роковая прилипчивая зараза кроется въ глубинѣ моей собственной души. Разбери мою исторію въ связи съ судьбою молодого Гэя, и ты поймешь, что я перечувствовалъ. Думай обо мнѣ снисходительнѣе, Джемсъ, если можешь.
   И съ этими словами м-ръ Каркеръ младшій вышелъ изъ комнаты. Онъ поблѣднѣлъ, увидѣвъ Вальтера за порогомъ, и поблѣднѣлъ еще больше, когда тотъ схватилъ его за руку и шепотомъ началъ говорить:
   -- М-ръ Каркеръ, позвольте мнѣ благодарить васъ. Позвольте сказать, какъ много я вамъ обязанъ и какъ раскаиваюсь, что сдѣлался несчастной причиной этой ужасной сцены. Вы -- мой покровитель, отецъ мой, великодушный, страждущій отецъ. О, какъ я люблю васъ и жалѣю о васъ!
   И онъ судорожно сжималъ его руку, едва имѣя понятіе о томъ, что дѣлаетъ или говоритъ.
   Такъ какъ по корридору безпрестанно бѣгали взадъ и впередъ писаря и слуги, м-ръ Каркеръ и его собесѣдникъ вошли въ комнату Морфина, которая на тотъ разъ была пріотворена и пуста. Тутъ Вальтеръ ясно разглядѣлъ на лицѣ несчастнаго друга свѣжіе слѣды такого ужаснаго волненія, которое совершенно его измѣнило.
   -- Вальтеръ, -- сказалъ онъ, положивъ руку на его плечо -- я отдѣленъ отъ тебя на неизмѣримое разстояніе, и отдѣленъ навсегда. Знаешь ли ты, что я такое?
   -- Что вы такое! -- пролепеталъ Вальтеръ едпа слышнымъ голосомъ, устремивъ на него проницательный взоръ.
   -- Это началось, -- сказалъ Каркеръ -- передъ двадцать первымъ годомъ моей жизни.... зародышъ, правда, обнаружился еще прежде, но созрѣлъ и развился только въ это время. Я ограбилъ ихъ, молодой человѣкъ, ограбилъ наповалъ, когда достигъ этого возраста. На двадцать второмъ году моей жизни все открылось, и тогда.... тогда я умеръ для людей, умеръ для всѣхъ, для всѣхъ!
   Вальтеръ пошевелилъ губами, но не могъ произнести ни одного слова.
   -- Фирма обошлась со мной очень милостиво. Награди Богъ старика за его умѣренность и сына, который тогда только что вступалъ во владѣніе и удостоилъ меия полною довѣренностью. Разъ позвали меня въ комнату, въ нынѣшній его кабинетъ, и я вышелъ оттуда такимъ, какимъ ты теперь знаешь меня. Послѣ уже ни разу нога моя не переступала за этотъ порогъ. Много лѣтъ сидѣлъ я одинокій, какъ и теперь, на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ, но тогда меня знали, и я служилъ примѣромъ для другихъ. Всѣ обходились со мной милостиво, жалѣли меня, и я жилъ. Время загладило отчасти мою вину, и теперь, я думаю, во всемъ домѣ никто настоящимъ образомъ не знаетъ моей исторіи, кромѣ трехъ человѣкъ. Когда вырастетъ будущій управитель фирмы, ему скажутъ о Каркерѣ младшемъ, но мой уголъ будетъ уже пустъ. Дай Богь, чтобы такъ случилось. Я прожилъ свою молодость, не видавъ ея; мои желанія и надежды разлетѣлись въ прахъ. Благослови тебя Богъ, Вальтеръ! Будь честенъ и самъ, и всѣ, которые дороги для твоего сердца, или умри прежде времени, не подвергаясь стыду, отравляющему жизнь въ ея источникѣ.
   Вальтеръ дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ, слушая эту таинственную рѣчь, и слезы ручьями лились изъ его глазъ. Когда онъ поднялъ голову, Каркеръ сидѣлъ за конторкой въ печальномъ безмолвіи, удрученный безотрадной тоской. Онъ принялся за работу, и молодой человѣкъ увидѣлъ ясно, что разговоръ долженъ быть оконченъ. Смутно соображая все, что видѣлъ и слышалъ въ это утро, Вальтеръ едва вѣрилъ, что его назначили въ Вестъ-Индію, что скоро наступитъ время, когда онъ покинетъ, и, быть можетъ, навсегда, старика Соломона, капитана Куттля, когда онъ простится съ Флоренсой Домби, маленькимъ Павломъ и со всѣмъ, что любилъ, чего искалъ, къ чему стремился.
   Однако-жъ это былъ не сонъ. Свѣжая вѣсть уже распространилась по всему заведенію, и когда Вальтеръ съ тяжелымъ сердцемъ, съ мучительной тоской, сидѣлъ одиноко въ отдаленномъ углу, подпирая голову руками, Перчъ, разсыльный, соскочивъ съ своей красной полки, толкнулъ его локтемъ, извинился и шепнулъ ему на ухо:
   -- Не можете ли вы, сударь, прислать мнѣ изъ Индіи кувшинъ хорошаго инбирю по дешевой цѣнѣ? Оно, вотъ видите, жена моя недавно родила, и не мѣшало бы ее попотчивать инбирнымъ вареньемъ. Это, говорятъ, очень пользительно.
   Итакъ, это былъ не сонъ!
  

Глава XIV.

Павелъ сдѣлался еще страннѣе и уѣхалъ домой на каникулы.

  
   Когда приближались лѣтнія каникулы, время вожделѣнное для всякаго школьника, велемудрые питомцы дра Блимбера не обнаруживали никакихъ внѣшнихъ признаковъ неблагопристойной радости. Бурное выраженіе "разгула", разумѣется, совершенно не могло согласоваться съ такимъ классическимъ заведеніемъ. Молодые джентльмены по два раза въ годъ степенно и чинно расплывались по домамъ и отнюдь не распускались, a были увольняемы по методѣ, истинно классической.
   Должно, впрочемъ, замѣтить, что нѣкоторые изъ этихъ господъ вовсе не имѣли положительныхъ причинъ приходить въ восторгъ при мысли о скоромъ свиданіи съ дражайшими родственниками. Воспитанникъ Тозеръ, не будучи дерзкимъ вольнодумцемъ, говорилъ прямо, что если бы въ его волѣ было выбирать изъ двухъ золъ меньшее, то онъ ужъ лучше предпочелъ бы остаться въ учебной теплицѣ дра Блимбера, чѣмъ ѣхать на свою любезную родину. Такая декларація, по-видимому, весьма рѣзко противорѣчила ученой диссертаціи м-ра Тозера, заслужившей громкую и совершенно справедливую похвалу отъ всего ученнаго синклита. Онъ писалъ, между прочимъ:
   "Воспоминанія о родинѣ, или, правильнѣе, о родномъ пепелищѣ, пробуждаютъ въ моей душѣ сладчайшія волненія чудной неземной радости и дивнаго неизреченнаго восторга. Живо представляю себѣ того римскаго вождя, который, одержавъ рѣшительную побѣду надъ карѳагенянами, возвращался, наконецъ, съ блистательнымъ тріумфомъ въ собственное отечество. Вотъ уже вѣчный городъ, urbs aeterna, открывается передъ его глазами; еще нѣсколкко минутъ военнаго марша, и онъ въ Капитоліи, н слава встрѣчаетъ его съ неувядаемымъ вѣнкомъ, и любовь согражданъ несетъ его на раменахъ своихъ въ храмъ безсмертія. Счастливые римляне, счастливый вождь! Но Сципіонъ, Сципіонъ! я не завидую тебѣ. Скоро и для меня наступятъ минуты торжества, равнаго твоему. Скоро и моя нога еще разъ ступитъ на родное пепелище. Съ какимъ, о! съ какимъ восторгомъ буду взирать я на своихъ родственниковъ! съ какимъ радостнымъ трепетомъ брошусь въ объятія той, которая, по могучему мановенію неисповѣдимой судьбы, воззвала меня изъ небытія къ бытію!"... и т. д.
   При всемъ томъ бѣдный ораторъ былъ гораздо искреннѣе въ откровенномъ разговорѣ съ товарищами. Матушка его, м-съ Тозеръ, назначала сынка для духовнаго знанія и очень благоразумно разсуждала, что приготовленіе къ такому высокому назначенію требуетъ трудовъ неутомимыхъ, дѣятельности безпрерывной. По ея непреложной волѣ, будущій пастырь словесныхъ овецъ постоянно носилъ туго накрахмаленный батистовый галстухъ, который дѣлалъ изъ него истиннаго страдальца. Притомъ былъ y него дядюшка, человѣкъ очень наблюдательный и ученый, который находилъ высокое наслажденіе проэкзаменовывать въ продолженіе каникулъ своего племянника изъ самыхъ трудныхъ и отвлеченныхъ предметовъ. Иногда для этой цѣли онъ пользовался событіемъ или случаемъ, по-видимому, самымъ невиннымъ, и радовался отъ всего сердца, когда нападалъ врасплохъ на вѣтреннаго юношу. Случалось, онъ ѣздилъ съ нимъ въ театръ или вывозилъ его поглазѣть на какого-нибудь великана, карлика, фокусника, и какъ скоро любезный племянничекъ въ самомъ дѣлѣ начиналъ глазѣть, хитрый дядя вдругъ раскрывалъ передъ нимъ сокровища своей учености, и м-ръ Тозеръ долженъ былъ готовиться къ объясненію цѣлой коллекціи классическихъ цитатъ.
   Другой воспитанниикъ докторской теплицы, м-ръ Бриггсъ терпѣлъ не меньшую пытку отъ своего возлюбленнаго родителя, который считалъ за особую честь и славу держать сынка въ ежовыхъ рукавицахъ. Его умственныя истязанія въ каникулярное время были такъ многочисленны и строги, что друзья фамиліи, проживавшіе въ Бэйсватерѣ близъ Лондона, рѣдко подъѣзжали къ красивымъ прудамъ кенсингтонскихъ садовъ безъ смутной надежды увидѣть на поверхности воды скомканную шляпу молодого Бриггса и неоконченныя упражненія въ высокомъ слогѣ, возлежавшія на скамейкѣ. Такимъ образомъ м-ръ Бриггсъ не слишкомъ радовался приближенію каникулъ, да и вообще никто изъ молодыхъ джентльменовъ не ощущалъ въ себѣ пламеннаго желанія освободиться на это время изъ-подъ ферулы Блимбера, доктора всѣхъ наукъ, и Фидера, магистра всѣхъ искусствъ.
   Но изъ всей этой компаніи маленькій Павелъ составлялъ самое рѣзкое исключеніе. Каникулы рисовались его воображенію безпрерывной перспективой свѣтлыхъ праздниковъ, и хотя конецъ былъ отравленъ мыслью о разлукѣ съ Флоренсой, которая уже не поѣдетъ болѣе въ Брайтонъ, но Павелъ старался по возможности отстранить отъ себя эту мысль. Да и къ чему думать о концѣ праздниковъ, которые еще не начинались? Передъ ихъ наступленіемъ львы и тигры, свирѣпствовавшіе по стѣнамъ дѣтской, спальни, вдругъ сдѣлались ручными и веселыми до крайности. Уродливыя гримасы на коврахъ приняли очень ласковое выраженіе и нѣжной улыбкой изъявляли сочувствіе къ своему наблюдателю. Гордые стѣнные часы, очевидно, смягчили выраженіе и съ большимъ участіемъ освѣдомлялись о здоровьи маленькаго друга. Только бурное море по прежнему продолжало по ночамъ распѣвать свою меланхолическую пѣсню; но въ этой меланхоліи отражалась теперь какая-то особенная нѣжность, и морская волна, какъ заботливая нянька, пріятно убаюкивала маленькаго Павла на его постели.
   М-ръ Фидеръ разсчитывалъ въ каникулярное время на особыя истинно классическія наслажденія, a м-ръ Тутсъ готовился начать блистательный рядъ нескончаемыхъ торжествъ, которыя послѣдуютъ немедленно по выходѣ изъ докторской теплицы. Въ этомъ году онъ уже оканчивалъ курсъ своего образованія, о чемъ и докладывалъ Павлу разъ по семидесяти въ сутки, объявляя вмѣстѣ съ тѣмъ, что онъ немедленно вступитъ во владѣніе наслѣдственнымъ имѣніемъ.
   Очевидно, м-ръ Тутсъ и маленькій Домби сдѣлались закадычными друзьями, несмотря на нѣкоторую разницу въ лѣтахъ и умственныхъ способностяхъ. Передъ наступленіемъ каникулъ м-ръ Тутсъ почти не отходилъ отъ своего пріятеля и смотрѣлъ на него съ особой выразительностью.
   Д-ръ Блимберъ, м-съ Блимберъ и миссъ Блимберъ, точно такъ же, какъ и всѣ молодые джентльмены, замѣтили, что м-ръ Тутсъ нѣкоторымъ образомъ принялъ на себя должность защитника и опекуна Павла, и это обстоятельство въ скоромъ времени дошло до свѣдѣнія самой м-съ Пипчинъ, старушки очень ревнивой и весьма набожной, которая по этому поводу вознснавидѣла м-ра Тутса всѣмъ сердцемъ своимъ и всею душою и, разговаривая о немъ въ своемъ замкѣ, называла его не иначе, какъ "скалозубымъ болваномъ". Невинный Тутсъ никакъ не подозрѣвалъ, что возбудилъ противъ себя такой ужасный гнѣвъ м-съ Пипчинъ, и въ простотѣ сердца продолжалъ считать ее почтенной дамой, заслуживавшей всякаго уваженія. По этой причинѣ, каждый разъ, какъ м-съ Пипчинъ дѣлала визиты маленькому Павлу, онъ улыбался очень учтиво и съ такимъ добродушнымъ усердіемъ навѣдывался по нѣскольку разъ о состояніи ея драгоцѣннаго здоровья, что почтенная дама, выведенная изъ терпѣнія, однажды вечеромъ объявила ему напрямикъ, что онъ дуракъ, и что она вовсе не расположена сносить обидныя дерзости отъ всякаго молокососа. Озадаченный такими совершенно неожиданными выговорами, м-ръ Тутсъ робко забился въ отдаленный уголъ и уже съ той поры ни разу не смѣлъ явиться на глаза рыцарственной дамѣ.
   Однажды, за двѣ или за три недѣли до каникулъ, Корнелія Блимберъ призвала Павла къ себѣ въ комнату и сказала:
   -- Домби, я намѣрена отправить въ Лондонъ твой "analysis."
   -- Покорно благодарю, миссъ, -- отвѣчалъ Павелъ.
   -- Понимаешь ли ты, что тако analysis? -- спросила Корнелія, пристально всматриваясь черезъ очки въ своего ученика.
   -- Нѣтъ, миссь, не понимаю, -- отвѣчаль Павелъ.
   -- Ахъ, Домби, Домби, -- сказала миссъ Блимберъ, -- я начинаю думать, что ты очень дурной мальчикъ. Отчего ты не хочашь спросить, какъ скоро не понимаешь ученаго выраженія?
   -- М-съ Пипчинъ, говорила, что я не долженъ дѣлать вопросовъ, -- отвѣчалъ Павелъ.
   -- Запрещаю тебѣ однажды навсегда упоминать мнѣ о м-съ Пипчинъ по какому бы то ни было поводу, -- возразила съ большимъ достоинствомъ миссъ Блимберъ. -- Это изъ рукъ вонъ. Курсъ наукъ здѣсь слишкомъ удаленъ отъ понятій какой-нибудь м-съ Пипчинъ. Если ты еще разъ заикнешься этимъ именемъ, я принуждена буду завтра поутру прослушать тебя изъ латинской грамматики! отъ verbum personale до simillima cygno всключительно...
   -- Я никакъ не хотѣлъ, миссъ... -- началъ маленькій Павелъ.
   -- Я вовсе не желаю знать, чего ты хотѣлъ или не хотѣлъ. Прошу впередъ не употреблять такихъ отговорокъ.
   Павелъ замолчалъ. Миссъ Корнелія Блимберъ, покачавъ головою, съ важностью взяла бумагу и прочитала заглавіе: "Analysis характера Павла Домби".
   -- Слушай же, Домби, -- сказала она. -- Слово "Analysis," первонально происшедшее отъ простѣйшихъ корней въ древнемъ греческомъ языкѣ, безъ малѣйшаго измѣненія перешло въ латинскій и съ теченіемъ времени утвердилось въ англійскомъ языкѣ. Теперь, если не ошибаюсь, оно получило право гражданства во всѣхъ европейскихъ языкахъ и нарѣчіяхъ. Знаменитый нашъ соотечественникъ, Уокеръ, обезсмертившій себя изданіемъ превосходнаго англійскаго лексикона, объясняетъ это слово такимъ образомъ: "Analysis есть разложеніе предмета, подлежащаго внутреннему или внѣшнему чувству, на его составные элементы." Я, съ своей стороны, для большаго уясненія, считаю нужнымъ прибавить, что анализь, въ логическомъ отношеніи, всегда противополагается синтезу. Понялъ ли ты теперь?
   Казалось, яркій свѣтъ yченаго о_б_ъ_я_с_н_е_н_і_я не провелъ слишкомъ замѣтнаго потрясенія въ мозгу малеиькаго Домби. Онъ поклонился и молчалъ.
   -- Итакъ, -- продолжала Корнелія Блимберъ -- "Analysis характера Павла Домби". -- Я нахожу, что природныя способности Домби чрезвычайно хороши и, если не ошибаюсь, его общая склонность къ образованію состоитъ въ такой же пропорціи. Такимъ образомъ, принимая, по заведенному y насъ обычаю, число восемь за maximum, или за высшее мѣрило при оцѣнкѣ интеллектуальныхъ и моральныхъ способностей индивидуума, я могу опредѣлить каждый изъ этихъ аттрибутовъ въ шесть и три четверти.
   Миссъ Блимберъ пріостановилась, чтобы видѣть произведенное впечатлѣніе. Бѣдный Павелъ никакъ не могъ постигнуть, что тутъ слѣдовало разумѣть подъ шестью и тремя четвертями: шесть ли фунтовъ стерлинговъ и пятнадцать шиллинговъ, или шесть пенсовъ и три фартинга, или шесть футовъ и три дюйма, или безъ четверти семь часовъ, или какой-нибудь неизвѣстный предметъ, сличенный съ другимъ предметомъ, котораго онъ не изучалъ. Напрасно ломая голову, онъ потиралъ руками и безмолвно смотрѣлъ на миссъ Блимберъ. Увѣренная, между тѣмъ, что все это ясно, какъ день, Корнелія продолжала:
   -- Буянство -- два. Гордость -- два. Склонность къ низкому обществу, проявившаяся. особенно по поводу нѣкоего Глыбба, первоначально семь, но впослѣдствіи сократилась до четырехъ съ половиной. Джентльменское обращеніе покамѣстъ четыре, но впослѣдствіи увеличится... Теперь, Домби, я желаю обратить твое вниманіе на общія замѣчанія въ концѣ анализа.
   Павелъ приготовился слушать.
   -- Вообще должно замѣтить о Домби, -- начала громкимъ голосомь миссъ Блимберъ, взглядывая на мальчика при каждомъ второмъ словѣ, -- что его способности и наклоиности весьма хороши, и что онъ, при данныхъ обстоятельствахъ, оказалъ очень удовлетворительные успѣхи. Но, къ несчастью, надобно прибавить объ этомъ молодомъ джентльменѣ, что онъ очень страненъ въ своемъ характерѣ и поведеніи, такъ что не безъ основанія его называютъ чудакомъ, и хотя, строго говоря, нельзя въ немъ указать ни на что, достойное положительнаго осужденія, однако-жъ, очень часто онъ вовсе бываетъ непохожъ на своихъ ровесниковъ и товарищей по наукамъ... Ну Домби, хорошо ли ты понялъ?
   -- Кажется, миссъ, -- отвѣчалъ Павелъ.
   -- Этотъ анализъ, -- продолжала миссъ Блимберъ, -- я намѣрена отослать въ Лондонъ къ почтенному твоему родителю, и, конечно, ему больно будетъ узнать, что въ его сынѣ развивается характеръ чудака. Это, любезный, и для насъ очень непріятно, потому что при такихъ свойствахъ мы не можемъ любить тебя такъ, какъ бы хотѣли.
   Корнелія задѣла теперь за самую чувствительную струну бѣднаго мальчика, и онъ съ этого достопамятнаго дня началъ употреблять всевозможныя усилія, чтобы его полюбили въ докторскомъ домѣ. По какому-то тайному побужденію, совершенно непостижимому и для него самого, онъ непремѣнно хотѣлъ въ этомъ мѣстѣ оставить по себѣ добрую память. Мысль, что къ отъѣзду его будутъ равнодушны, была для него невыносима. Онъ рѣшился, во что бы то ни стало, заслужить любовь всего дома, и для это цѣли помирился даже съ огромной цѣпной собакой, хриплой и шаршавой, которой прежде терпѣть не могъ: " Пусть, -- думалъ онъ, -- и этотъ песъ не жалуется на меня".
   Не подозрѣвая, что и другими выходками онъ опять-таки рѣзко отличался отъ всѣхъ своихъ товарищей, бѣдняжка не разъ приставалъ къ миссъ Корнеліи и убѣдительно просилъ сдѣлать милость полюбить его, несмотря на страшный анализъ. Эту же покорнѣйшую просьбу онъ предъявилъ и м-съ Блимберъ, когда та пришла въ комнату дочери. Почтенная лэди даже въ его присутствіи повторила общее мнѣніе насчетъ его странностей. Павелъ не противорѣчилъ и, совершенно соглашаясь съ нею, замѣтилъ только, что это, вѣроятно, происходитъ отъ его больныхъ костей или Богъ знаетъ отчего, но, во всякомъ случаѣ, онъ надѣется, что добрая м-съ Блимберъ извинить его, потому-что онъ всѣхъ ихъ любитъ.
   -- Конечно, м-съ, -- сказалъ Павелъ, тономъ совершенной откровенности, составлявшей прекраснѣйшую черту въ его характерѣ, -- конечно я люблю васъ не такъ, какъ сестрицу Флоренсу, этого, м-съ, разумѣется, вы не потребуете и сами, не такъ ли?
   -- Что это за оригинальный мальчикъ! -- прошептала м-съ Блимберъ, -- удивительный чудакъ!
   -- Но все-таки я очень, очень люблю и васъ, и всѣхъ, кто живетъ въ этомъ домѣ, -- продолжалъ Павелъ, -- и я буду ужасно огорченъ, если кто-нибудь обрадуется моему отъѣзду. Ради Бога, м-съ, попробуйте полюбить меня.
   М-съ Блимберъ теперь окончательно убѣдилась, что въ цѣломъ свѣтѣ не сыскать ребенка страннѣе Павла, и когда это мнѣніе, съ надлежащими объясненіями, было сообщено м-ру Блимберу, почтенный докторъ утвердилъ мысль своей супруги на прочныхъ основаніяхъ науки и прибавилъ, что эрудиція современемъ все можетъ исправить. Потомъ, обращаясь къ дочери, онъ съ особой выразительностью сказалъ: "Веди его впередъ, Корнелія, впередъ и впередъ!"
   И Корнелія что есть мочи тащила его черезъ терніи и волчцы классической дороги. Павелъ трудился неутомимо, выбивался изъ силъ, и при всемъ томъ ни на минуту не выпускалъ изъ виду своей задушевной цѣли: пріобрѣсть благосклонность всего дома. Онъ сдѣлался ласковымъ, услужливымъ, нѣжнымъ, предупредительнымъ, и хотя иной разъ по прежнему онъ сидѣлъ одиноко на ступеняхъ лѣстницы или задумчиво смотрѣлъ на волны и облака изъ своего уединеннаго окошка, но уже не чуждался болѣе товарищей, гулялъ съ ними и скромно оказывалъ имъ разныя услуги безъ всякой просьбы или понужденія съ ихъ стороны. Вожделѣнная цѣль была, наконецъ, достигнута съ блистательнымъ успѣхомъ. Его полюбили, какъ хрупкую маленькую игрушку, требовавшую деликатнаго обхожденія. Но все же бѣдный мальчикъ не могъ перестроить своей природы, или переписать рокового анализа, и названіе чудака утвердилось за нимъ навсегда.
   Это, однако-жъ, не мѣшало ему пользоваться такими привилегіями, какихъ не имѣлъ ни одинъ изъ его товарищей, и даже самыя странности теперь обратились для него въ пользу. Всѣ молодые джентльмены, уходя въ спальни, только кланялись доктору и его семейству, a Павелъ Домби смѣло протягивалъ свою маленькую руку и д-ру Блимберу, и м-съ Блимберъ, и миссъ Корнели Блимберъ. Если кому-нибудь грозило наказаніе, Павелъ отправлялся депутатомъ въ докторскій кабинетъ и нерѣдко вымаливалъ прощеніе. Подслѣповатый малый одинъ разъ держалъ съ нимъ важное совѣщаніе по поводу разбитой фарфоровой чашки, и даже носились темные слухи, будто самъ буфетчикъ -- человѣкъ очень суровый, не имѣвшій особеннаго расположенія ни къ единому смертному -- обратилъ благосклонное вниманіе на маленькаго Домби и по временамъ примѣшивалъ въ его столовое пиво значительную часть портеру, чтобы укрѣпить слабаго ребснка.
   Кромѣ этихъ обширныхъ привилегій, маленькій Павелъ имѣлъ свободное право входить во всякое время въ комнату м-ра Фидера, откуда ему два раза удалось вывести на открытый воздухъ м-ра Тутса, близкаго къ обмороку отъ неудачнаго покушенія выкурить крѣпкую сигару, вынутую изъ огромной пачки, купленной этимъ джентльменомъ на морскомъ берегу y одного отчаяннаго контрабандиста, который сообщилъ ему тайну, что лондонская таможня назначила за его голову, живую или мертвую, двѣсти фунтовъ стерлинговъ чистоганомъ. М-ръ Фидеръ занималъ очень уютную комнату съ крошечной спальней за перегородкой. Надъ каминомъ y него висѣла флейта, на которой онъ еще не игралъ, но имѣлъ намѣреніе выучитьси играть при первомъ удобномъ случаѣ. Тутъ же, на самомъ видномъ мѣстѣ, красовалась удочка со всѣми принадлежностями рыболовства, ибо м-ръ Фидеръ имѣлъ твердое намѣреніе выучиться ловить рыбу, хотя еще ни разу не упражнялся въ этомъ искусствѣ. Между книгами на большой полкѣ особенно бросались въ глаза испанская грамматика и шахматная доска: м-ръ Фидеръ покамѣстъ еще не игралъ въ шахматы и не разумѣлъ по-испански, но имѣлъ непремѣнное намѣреніе въ наискорѣйшемъ времени выучиться по-испански и овладѣть важнымъ искусствомъ шахматной игры. Съ этой же цѣлью y м-ра Фидера пріобрѣтены были и разставлены въ приличныхъ мѣстахъ: рисовальныя кисточки съ разными сортами дорогихъ красокъ, круглый подержанный охотничій рожокъ съ клапанами и пара отличныхъ боксерскихъ перчатокъ. -- Искусство самозащищенія, -- говорилъ м-ръ Фидеръ, -- есть одно изъ важнѣйшихъ искусствъ, необходимыхъ для всякаго мужчины, сознающаго чувство чести. Не владѣющій этимъ искусствомъ не можетъ, въ случаѣ надобности, оказать покровительства слабой и беззащитной женщинѣ. Я непремѣнно выучусь боксировать.
   Но самою важною драгоцѣнностью въ кабинетѣ м-ра Фидера былъ огромный зеленый кувшинъ съ нюхательнымъ табакомъ, подаренный ему въ концѣ послѣднихъ каникулъ м-ромъ Тутсомъ, который пріобрѣлъ это сокровище за весьма высокую цѣну, такъ какъ оно принадлежало первоначально ею свѣтлости принцу регенту. М-ръ Фидеръ и м-ръ Тутсъ, нюхая этотъ табакъ, даже въ самыхъ малыхъ дозахъ, чихали до упаду, и нос лчаніе.
   -- Я хочу сказать дядѣ Валтера, начала Флоренса, робко положивъ руку на руку старика:-- объ одномъ, что меня безпокоитъ. Вы остаетесь здѣсь, сударь, и еслибъ вы позволили -- не занять мѣсто Валтера, это было бы невозможно, но быть вашимъ вѣрнымъ и искреннимъ другомъ, пока онъ будетъ въ отсутствіи, то я была бы вамъ очень благодарна. Согласны ли вы, дядя Валтера?
   Инструментальный мастеръ, не говоря ни слова, прижалъ ея руку къ своимъ дрожащимъ губамъ.
   -- Вы позволите навѣщать васъ, когда мнѣ будетъ возможно? продолжала Флоренса.-- Вы мнѣ тогда разскажете все о себѣ и Валтерѣ; вы не станете секретничать съ Сузанною, когда она прійдетъ къ вамъ безъ меня, но довѣритесь намъ и положитесь на насъ? Вы постараетесь, чтобъ мы по-возможности были вамъ отрадою въ разлукѣ съ Валтеромъ? Согласны ли вы?
   Милое личико, обращенное къ старику, кроткій, упрашивающій взглядъ и скромная почтительность къ его лѣтамъ совершенно одолѣли бѣднаго инструментальнаго мастера, и онъ только могъ проговорить:
   -- Балли, скажи за меня спасибо, дружокъ. Я очень, очень благодаренъ.
   -- Нѣтъ, Валтеръ, возразила Флоренса со своею спокойною улыбкой: -- не говорите за него ни слова. Я понимаю его очень-хорошо, и намъ съ вами надобно пріучиться говорить заодно.
   Грустный тонъ ея голоса проникъ до души Валтера.
   -- Миссъ Флоренса, сказалъ онъ, принуждая себя казаться бодрымъ и веселымъ:-- я такъ же мало, какъ и дядя, чувствую себя въ силахъ выразить свою благодарность.
   -- О, Валтеръ! прежде, чѣмъ вы отправитесь, я бы желала сказать вамъ еще одно; но напередъ прошу васъ называть меня просто Флоренсою и не говорить со мною какъ съ чужою.
   -- Какъ съ чужою! О, нѣтъ! Ни на словахъ, ни въ чувствахъ.
   -- Да; но этого не довольно. Онъ васъ очень любилъ, Валтеръ, -- слезы полились изъ ея глазъ -- и сказалъ передъ смертью: "Помните Валтера!" Если вы будете мнѣ братомъ, Валтеръ -- его нѣтъ и у меня не осталось на землѣ никого!-- то и я буду вамъ сестрою, и во всю жизнь не перестану любить васъ какъ сестра. Вотъ что я хотѣла сказать вамъ, хотя и не могу выразить свою мысль какъ бы желала -- сердце мое слишкомъ полно!
   Она протянула ему обѣ руки съ самымъ искреннимъ и трогательнымъ чистосердечіемъ. Валтеръ взялъ ихъ, наклонился къ увлаженному слезами личику и поцаловалъ его. Она не вздрогнула, не покраснѣла, не отворотилась, но смотрѣла на него съ довѣренностью и невинностью. Малѣйшая тѣнь безпокойства или сомнѣнія исчезла въ душѣ Валтера. Ему показалось, что онъ отвѣчаетъ ея невинному призыву, обратившемуся къ его сердцу у постели умиравшаго малютки, и онъ внутренно поклялся хранить ея милый образъ въ отдаленной разлукѣ и любить его братскою любовью, оправдать ея чистую довѣрчивость и не присоединять къ ней никогда другой мысли, кромѣ той, которая побуждала ее ему ввѣриться.
   Сузанна Нипперъ, кусавшая во все это время ленты своей шляпки и посматривавшая съ чувствительномъ видомъ въ люкъ, освѣщавшій комнату сверху, перемѣнила разговоръ вопросомъ, кто будетъ пить чай съ молокомъ и кто безъ молока? Просвѣтившись отвѣтами присутствующихъ, она принялась разливать чай, и всѣ дружески усѣлись за круглый столикъ. Присутствіе Флоренсы какъ-будто озаряло лучемъ особеннаго свѣта висѣвшее на стѣнѣ изображеніе фрегата "Тартаръ".
   Полчаса назадъ, Валтеръ не рѣшился бы ни за какія блага въ мірѣ называть Флоренсу просто по имени; но теперь она сама этого желала, и онъ не могъ обращаться къ ней иначе. Онъ могъ думать о ея присутствіи въ комнаткѣ безъ тѣни идеи, что оно могло бы кому-нибудь показаться неприличнымъ; онъ могъ спокойно думать о ея красотѣ, о ея ангельскихъ качествахъ и о счастьи того, кто со-временемъ найдетъ себѣ пріютъ въ этомъ нѣжномъ сердцѣ. Онъ былъ убѣжденъ, что имѣетъ въ этомъ сердцѣ мѣсто, думалъ о томъ съ гордостью и твердо рѣшился не щадить никакихъ усиліи для сохраненія ея дружбы.
   Маленькое общество бесѣдовало, не замѣчая времени. Время однако текло, и неизмѣнный хронометръ дяди Солля, на который онъ случайно взглянулъ, напомнилъ гостямъ инструментальнаго мастера, что ихъ уже давно ждетъ за угломъ наемная карета.
   На прощаньи, Флоренса повторила старику все, о чемъ его просила, и присоединила дядю Солля къ своему союзу. Онъ съ отеческою заботливостью проводилъ ее до деревяннаго мичмана и потомъ передалъ Валтеру, готовившемуся сопутствовать Флоренсѣ и Сузаннѣ Нипперъ до ихъ экипажа.
   -- Валтеръ, сказала Флоренса дорогою: -- я боялась спрашивать объ этомъ при вашемъ дядѣ: долго ли вы думаете быть въ отсутствіи?
   -- Право, не знаю, отвѣчалъ онъ.-- Я боюсь, что долго; по-крайней-мѣрѣ, мнѣ показалось, будто мистеръ Домби хотѣлъ это выразить, когда объявилъ мнѣ о назначеніи въ Вест-Индію.
   -- Считать ли это милостью, Валтеръ? спросила Флоренса послѣ краткой нерѣшимости, глядя ему боязливо въ лицо.
   -- Назначеніе?
   -- Да.
   Валтеръ отдалъ бы все на свѣтѣ, чтобъ только отвѣтить ей утвердительно.; но лицо его выразило противное, а Флоренса смотрѣла такъ внимательно, что не могла не понять его мысли.
   -- Я опасаюсь, что вы едва-ли въ милости у папа, сказала она робко.
   -- Нѣтъ причины, почему бы я былъ у него въ особенной милости.
   -- Нѣтъ причины, Валтеръ!
   -- Не было причины. У вашего папа служитъ множество народа. Между мистеромъ Домби и молодымъ человѣкомъ, какъ я, разстояніе слишкомъ-велико. Если я исполняю свои обязанности, то дѣлаю что долженъ дѣлать, и дѣлаю не больше всѣхъ остальныхъ.
   Имѣла ли Флоренса мысль безотчетную и неясную, зародившуюся въ ней послѣ недавняго ночнаго посѣщенія въ кабинетъ отца, что случайно-оказанная ей Валтеромъ услуга и обнаруженное имъ участіе къ ней навлекли на него могущественную нелюбовь мистера Домби? Мелькнула ли въ умѣ Валтера внезапная идея, что она въ ту минуту именно объ этомъ думаетъ? Никто изъ нихъ не высказалъ ничего и они шли нѣсколько времени молча. Сузаина пристально поглядывала на нихъ, и ея мысли остановились на этомъ пунктѣ съ увѣренностью.
   -- Можетъ-быть, вы воротитесь и скоро, Валтеръ, сказала Флоренса.
   -- Я могу воротиться старикомъ и найдти васъ пожилой дамой. Но я надѣюсь на лучшее.
   -- Папа, вѣроятно, поправится послѣ своей горести и... и... можетъ-быть, сдѣлается со мною откровеннѣе: если это сбудется, я скажу ему, что очень желаю видѣть васъ снова здѣсь и попрошу его вызвать васъ сюда для меня.
   Въ словахъ ея было особенно-трогательное удареніе, когда она говорила объ отцѣ, и Валтеръ вполнѣ ее понялъ.
   Карета была близехонько и онъ бы желалъ разстаться съ нею не говоря ни слова, ибо чувствовалъ, что значитъ разставанье; но Флоренса, усѣвшись въ экипажѣ, держала его за руку и вложила въ нее что-то.
   -- Валтеръ, сказала она, глядя ему прямо въ лицо своими кроткими глазами:-- и я надѣюсь на лучшее, такъ же какъ вы. Я буду молиться и увѣрена, что все перемѣнится. Этотъ маленькій подарокъ я вручаю вамъ отъ имени Поля. Возьмите его и не разсматривайте, пока не уйдете въ море. А теперь, благослови васъ Богъ, Валтеръ! Не забывайте меня, вы мой милый братъ!
   Валтеръ радовался присутствію Сузаипы -- иначе онъ могъ бы проститься съ Флоренсою такъ, что оставилъ бы по себѣ грустное воспоминаніе. Онъ радовался и тому, что она послѣ этого не выглянула изъ кареты, а только махала ему въ знакъ прощанья своею ручкой, пока онъ могъ это видѣть.
   Не смотря на ея просьбу, онъ не могъ удержаться, чтобъ не взглянуть на ея подарокъ передъ тѣмъ, какъ легъ спать. То былъ маленькій кошелекъ и въ немъ были деньги.
   Ярко взошло солнце на слѣдующее утро, и Валтеръ поднялся вмѣстѣ съ нимъ принять капитана Коттля, уже дожидавшагося у дверей. Капитанъ снялся съ якоря пораньше, располагая воспользоваться сномъ мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ, прикинулся необычайно-веселымъ и принесъ въ карманѣ весьма копченый языкъ для завтрака.
   -- Ну, Вал'ръ, сказалъ капитанъ, когда они усѣлись втроемъ за столъ: -- если дядя твой таковъ, какъ я думаю, то вынесетъ при теперешнемъ случаѣ послѣднюю бутылку своей знаменитой мадеры.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Недъ, возразилъ старикъ.-- Нѣтъ! она откупорится, когда Валтеръ къ намъ воротится.
   -- Хорошо сказано! Слушай его!
   -- Она лежитъ тамъ въ погребкѣ, покрытая грязью и паутиной. Можетъ-быть, грязь и паутина будутъ и надъ нами съ тобою, Недъ, прежде, чѣмъ ей суждено явиться на Божій свѣтъ.
   -- Слушай его, Вал'ръ! Славная мораль: воспитывай смоковницу, какъ слѣдуетъ, а потомъ, когда состарѣешься, сиди подъ ея тѣнью. Поищи это въ катехизисѣ, Вал'ръ, а когда найдешь, запиши на память. Солль Джилльсъ, наполняй снова паруса!
   -- Но тамъ или гдѣ бы ни было, Недъ, а бутылка пролежитъ на мѣстѣ, пока Валли не воротится за нею. Вотъ все, что я хотѣлъ сказать.
   -- И это было славно сказано. А если мы втроемъ не осушимъ этой бутылки, позволяю вамъ обоимъ выпить мою порцію!
   Не взирая на удивительную веселость капитана, онъ плохо трудился надъ копченымъ языкомъ, хотя и старался показывать, будто ѣстъ съ самымъ необычайнымъ аппетитомъ. Онъ боялся оставаться наединѣ съ дядею или племянникомъ, полагая единственнымъ способомъ сохранить наружное спокойствіе -- одно: если всѣ трое будутъ вмѣстѣ. Вотъ почему капитанъ весьма-замысловато побѣжалъ къ двери, когда дядя Солль вышелъ надѣть теплый сюртукъ, увѣряя, что онъ увидѣлъ въ окно необычайно-странный наемный экипажъ; онъ устремился на улицу, когда Валтеръ пошелъ прощаться съ другими жильцами дома, разсказавъ, будто ему показалось, что выкинуло изъ сосѣдней трубы. Всѣ эти уловки казались капитану совершенно непроницаемыми для всякаго непосвященнаго наблюдателя.
   Простившись съ жильцами на верху и возвращаясь въ кабинетъ черезъ лавку, Валтеръ увидѣлъ у дверей одно знакомое ему истощенное и унылое лицо, къ которому онъ сейчасъ же бросился.
   -- Мистеръ Каркеръ! воскликнулъ онъ, пожимая руку Джона Каркера-Младшаго.-- Войдите же! какъ вы добры, что вздумали завернуть проститься со мною. Не могу выразить, какъ я вамъ благодаренъ. Да войдите же!
   -- Очень-вѣроятно, что мы можемъ никогда не встрѣтиться, Валтеръ, отвѣчалъ Каркеръ-Младшіи съ грустною улыбкой, кротко противясь приглашенію молодаго человѣка.-- Я радъ, что могу теперь говорить съ вами и взять васъ за руку передъ самою разлукой. Теперь, мнѣ кажется, не прійдется больше бороться съ увлекательностью вашего открытаго обращенія, Валтеръ.
   -- О, мистеръ Каркеръ! зачѣмъ вы не слѣдовали вашимъ ласковымъ побужденіямъ? Вы бы, конечно, не сдѣлали мнѣ этимъ ничего кромѣ добра.
   -- Еслибъ я могъ сдѣлать что-нибудь доброе на землѣ, Валтеръ, то сдѣлалъ бы это для васъ. Видъ вашъ былъ мнѣ каждый день счастіемъ и упрекомъ, но удовольствіе перевѣсило душевную боль. Я это знаю теперь, постигая вполнѣ свою потерю.
   -- Войдите, мистеръ Каркеръ, и познакомьтесь съ моимъ добрымъ старикомъ дядею. Я часто говорилъ съ нимъ о васъ и онъ вамъ очень обрадуется. Но будьте увѣрены, я не сказалъ ему ни слова о пашемъ послѣднемъ разговорѣ -- даже ему!
   Сѣдой Младшій пожалъ ему руку и глаза его наполнились слезами.
   -- Если я когда-нибудь познакомлюсь съ нимъ, Валтеръ, то съ единственною цѣлью узнать что-нибудь объ васъ. У меня кромѣ васъ нѣтъ ни друзей, ни знакомыхъ, и врядъ ли они у меня будутъ, даже ради васъ.
   -- Я бы желалъ, чтобъ вы дозволили мнѣ быть вашимъ другомъ: вы знаете, какъ я этого добивался, мистеръ Каркеръ; особенно теперь, когда мы разстаемся на долго.
   -- Довольно и того, что вы были другомъ глубины моей души, Валтеръ: когда я избѣгалъ васъ тщательнѣе всего, сердце мое увлекалось къ вамъ сильнѣе чѣмъ когда-нибудь и было наполнено вами. Прощайте, Валтеръ!
   -- Прощайте, мистеръ Каркеръ.-- Благослови васъ Богъ! вскричалъ растроганный Валтеръ.
   -- Если, сказалъ Каркеръ-Младшій, держа за руку молодаго человѣка:-- если, воротившись сюда, вы найдете уголокъ мой въ конторахъ пустымъ и узнаете отъ кого-нибудь гдѣ я тогда буду лежать, то прійдите и взгляните на мою могилу. Подумайте тогда, что и я могъ быть такимъ же честнымъ и счастливымъ, какъ вы! Прощайте, Валтеръ!
   Исхудалая Фигура потянулась какъ тѣнь вдоль освѣщенной солнцемъ улицы и медленно исчезла.
   Неумолимый хронометръ возвѣстилъ наконецъ Валтеру, что ему пора обратиться спиною къ деревянному мичману. Валтеръ, дядя Солль и капитанъ поѣхали въ извощичьей каретѣ къ верфи, гдѣ сѣли на пароходъ, отправившійся вскорѣ внизъ по рѣкѣ къ одному мѣсту, куда наканунѣ перешелъ съ попутнымъ теченіемъ "Сынъ и Наслѣдникъ". Тамъ ихъ окружила бездна перевощиковъ и въ числѣ прочихъ одинъ грязный циклопъ, знакомецъ капитана, который разглядѣлъ его своимъ единственнымъ глазомъ еще за милю и перекрикивался съ нимъ непонятнымъ ни для кого хриплымъ ревомъ. Циклопъ этотъ, по-видимому хриплый отъ природы и немытый съ самаго дня рожденія, перевезъ всѣхъ троихъ на "Сына и Наслѣдника", представлявшаго хаосъ неимовѣрный; запачканные паруса валялись на мокрой палубѣ; раскиданныя снасти запутывали ноги людей; матросы въ красныхъ рубашкахъ бѣгали босикомъ взадъ и впередъ; бочки загромождали всю палубу, и среди самой жаркой суматохи виднѣлся негръ-поваръ, въ черномъ камбузѣ {Камбузъ -- корабельная кухня. Прим. переводчика.}, погрязшій до глазъ въ зелени и ослѣпленный дымомъ.
   Капитанъ Коттль немедленно отозвалъ Валтера въ сторону и вытащилъ съ большимъ усиліемъ свои огромные серебряные часы, завязшіе въ его карманѣ.
   -- Вал'ръ! сказалъ онъ, подавая ихъ молодому человѣку и дружески пожимая ему руку:-- вотъ тебѣ подарокъ на прощанье, пріятель. Переводи стрѣлку назадъ на часъ каждое утро, да еще на четверть часа послѣ полудня, и смѣло гордись этими часами.
   -- Капитанъ Коттль, перестаньте! кричалъ Валтеръ, ухватившись за него, потому-что тотъ уже побѣжалъ прочь.-- Прошу васъ, возьмите ихъ назадъ. У меня уже есть часы.
   -- Ну, Вал'ръ! сказалъ капитанъ, внезапно нырнувъ въ одинъ изъ своихъ кармановъ и вытаскивая двѣ чайныя ложечки и сахарныя щипчики:-- такъ возьми вмѣсто нихъ хоть это.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, капитанъ! Право, не могу! Благодарю васъ тысячу разъ, капитанъ Коттлъ! Не бросайте ихъ (капитанъ уже готовился швырнуть свое серебро за бортъ), онѣ вамъ навѣрно пригодятся больше чѣмъ мнѣ. Подарите мнѣ лучше вашу палку, она мнѣ давно нравится. Ну, прощайте, капитанъ! Берегите моего дядю! Дядюшка Солль, благослови васъ Богъ! Прощайте, прощайте!
   Оба они были уже на шлюпкѣ прежде, чѣмъ Валтеръ успѣлъ взглянуть на нихъ въ другой разъ. Побѣжавъ на корму и смотря имъ вслѣдъ, онъ увидѣлъ дядю, сидѣвшаго съ поникшей головою, а капитанъ трепалъ его по спинѣ часами и обнадеживалъ, совѣтуя лечь ближе къ вѣтру, съ выразительными жестами. Встрѣтившись взглядами съ Валтеромъ, капитанъ снялъ свою лакированную шляпу и принялся размахивать ею, пока не скрылся изъ вида "Сына и и Наслѣдника". Въ это время суматоха на палубѣ, постепенно возраставшая, достигла крайняго предѣла; еще двѣ или три шлюпки отвалили отъ борта съ прощальными ура! паруса были поставлены и наполнились попутнымъ вѣтромъ; брызги полетѣли передъ водорѣзомъ "Сына и Наслѣдника", и онъ бодро направился въ дальнія моря.
   День за днемъ дядя Солль и капитанъ Коттль вели счисленіе пути его, и прокладывали по раскинутой на кругломъ столѣ кабинета картѣ его курсы и плаванія, разсчитывая скорость хода по вѣроятной силѣ и направленію вѣтра. По ночамъ, когда одинокій старикъ поднимался въ каморку, гдѣ часто слышался ревъ вѣтра, между-тѣмъ, какъ внизу все было тихо, онъ смотрѣлъ на звѣзды, прислушивался и бодрствовалъ дольше, чѣмъ бы ему пришлось, еслибъ онъ самъ стоялъ на вахтѣ подъ парусами. Послѣдняя бутылка старой мадеры, которая много походила по морю и испытала многія опасности, лежала въ это время спокойно подъ пылью и паутиной.
   

ГЛАВА VI.
Мистеръ Домби отправляется путешествовать для разсѣянія.

   -- Мистеръ Домби, сэръ, сказалъ майоръ Бэгстокъ:-- Джое Б. вообще человѣкъ не сантиментальный: онъ тугъ. Но у Джое есть свои чувства, сэръ, и когда они разгорятся... годдемъ, мистеръ Домби! воскликнулъ онъ съ внезапною свирѣпостью:-- это слабость и я ей не поддамся!
   Майоръ Бэгстокъ выразился такимъ образомъ, принимая у себя мистера Домби какъ гостя и стоя на верху лѣстницы своей квартиры въ Принцесс-Плэсѣ. Мистеръ Домби пришелъ завтракать къ майору передъ отправленіемъ ихъ обоихъ въ дальнѣйшій путь; а злополучный туземецъ вытерпѣлъ мученія неописанныя, приготовляя тосты, яйца въ смятку и прочія принадлежности.
   -- Не старому солдату Бэгстоковой породы, замѣтилъ майоръ: -- разнѣживаться какъ женщинѣ, но, годдемъ, сэръ! (предавшись свѣжему порыву бѣшенства) я вамъ соболѣзную!
   Багровое лицо майора потемнѣло и глаза его выкатились какъ у морскаго рака, когда онъ пожималъ протянутую ему руку мистера Домби, какъ-будто это дружелюбное дѣйствіе предшествовало бою на жизнь и смерть. Съ вращательнымъ движеніемъ головы и порывистымъ сопѣніемъ, похожимъ на лошадиный кашель, майоръ повелъ своего посѣтителя въ гостиную, гдѣ привѣтствовалъ его, успокоившись отъ внутренняго волненія, съ открытою непринужденностью дорожнаго сотоварища.
   -- Домби, я радъ васъ видѣть. Горжусь этимъ. Въ Европѣ наберется немного людей, которымъ бы Дж. Бэгстокъ сказалъ то же самое -- онъ крутъ, сэръ, такова его натура -- По Джое Б. гордится тѣмъ, что видитъ васъ у себя, Домби.
   -- Майоръ, вы очень-любезны.
   -- Нѣтъ, сэръ, чортъ возьми! Это не въ моемъ характерѣ. Еслибъ характеръ Джое Б. былъ таковъ, то онъ былъ бы давнымъ-давно генерал-лейтенантомъ сэромъ Джозефомъ Бэгстокомъ, кавалеромъ и командоромъ рыцарскаго ордена Бани! Тогда бы онъ принималъ васъ не въ такихъ комнатахъ. Я замѣчаю, что вы еще не совершенно постигли стараго Джое. Но теперешній случай выходитъ изъ ряда обыкновенныхъ и я горжусь имъ. Клянусь Богомъ, сэръ, прибавилъ онъ съ рѣшительностью: -- я считаю себя особенно въ правѣ гордиться!
   Мистеръ Домби, оцѣняя по справедливости себя и свое богатство, чувствовалъ, что майоръ говорилъ правду и не противорѣчилъ ему: инстинктивное постиженіе такой истицы майоромъ и чистосердечіе, съ которымъ онъ это высказалъ, произвели на него пріятное впечатлѣніе. Слова майора подтвердили мистеру Домби, еслибъ онъ только могъ въ этомъ усомниться, что майоръ понимаетъ вполнѣ всю его великость, и что могущество его понято воиномъ и джентльменомъ такъ же хорошо, какъ биржевымъ швейцаромъ.
   Обстоятельство это, вообще утѣшительное для гордости мистера Домби, утѣшало его тѣмъ болѣе, что недавнимъ доказательствомъ безсилія богатства была смерть сына, котораго потеря разрушила всѣ надежды и замыслы надменнаго богача. Бѣдный ребенокъ спросилъ его нѣкогда, что могутъ сдѣлать деньги? Припоминая себѣ этотъ дѣтскій вопросъ, мистеръ Домби едва могъ удержаться, чтобъ не спросить себя внутренно: что же онѣ сдѣлали?
   Но мысли эти посѣщали его только въ уединенныя ночи, въ припадкахъ сердитой грусти, и самолюбіе находило имъ всегда успокоительныя противоядія. Мистеръ Домби, въ надменномъ одиночествѣ своемъ, чувствовалъ нѣкоторую наклонность къ майору. Нельзя сказать, чтобъ замороженное сердце его отогрѣвалось при этомъ, по оно какъ-будто до нѣкоторой степени оттаявало. Майоръ принималъ нѣкоторое участіе -- очень-незамѣтное, конечно, въ дняхъ, проведенныхъ на взморьѣ Брайтона; майоръ былъ человѣкъ свѣтскій и зналъ нѣсколькихъ знатныхъ людей; онъ говорилъ много, разсказывалъ разныя исторіи и анекдоты, а мистеръ Домби былъ готовъ считать его въ числѣ блещущихъ въ обществѣ умовъ, незапятнанныхъ непростительнымъ порокомъ бѣдности, которая вообще значительно омрачаетъ достоинства избранныхъ умовъ. Положеніе майора въ свѣтѣ было несомнѣнно по его военному чину, и вообще, его можно было считать довольно-приличнымъ товарищемъ въ путешествіи. Кромѣ того, онъ зналъ нѣсколько внутренность Англіи, въ которую мистеръ Домби, вѣчно жившій въ Сити, почти никогда не заглядывалъ.
   -- Гдѣ мой мошенникъ? воскликнулъ майоръ, яростно оглядываясь вокругъ себя.
   Туземецъ, не имѣвшій никакого христіанскаго или языческаго имени, но отзывавшійся на всякій ругательный эпитетъ, появился въ дверяхъ, не осмѣливаясь идти дальше.
   -- Гдѣ завтракъ, мерзавецъ?
   Темноцвѣтный слуга исчезъ и вскорѣ послышались по лѣстницѣ шаги, сопровождавшіеся дребезжаніемъ блюдъ и тарелокъ, происходившимъ отъ трепетнаго состоянія его духа.
   -- Домби, сказалъ майоръ, глядя строго на туземца и поощривъ его сжатымъ кулакомъ, когда онъ уронилъ одну ложечку:-- вотъ наперченный, поджаренный дьяволъ, паштетъ, почки и прочая. Прошу садиться. Старый Джое можетъ угощать васъ только лагерными кушаньями.
   -- Прекрасныя кушанья, майоръ.
   -- Вы, кажется, смотрѣли черезъ улицу, сэръ. Видѣли вы нашу пріятельницу?
   -- Вы говорите о миссъ Токсъ? Нѣтъ.
   -- Очаровательная женщина, сэръ, замѣтилъ майоръ съ жирнымъ смѣхомъ, отъ котораго чуть не задохся.
   -- Миссъ Токсъ, я думаю, женщина довольно-хорошаго разбора.
   Надменная холодность этого отвѣта доставила майору Бэгстоку неописанное наслажденіе.
   -- Старый Джое, сказалъ онъ пыхтя и потирая себѣ руки: -- былъ нѣкогда ея Фаворитомъ. Но солнце Джое закатилось. Дж. Б. погашенъ, смятъ, стоптанъ, сэръ. Знаете что, Домби?.. Майоръ пріостановился и смотрѣлъ съ таинственнымъ негодованіемъ: -- Это чертовски-самолюбивая женщина, сэръ.
   -- Право! возразилъ мистеръ Домби съ морознымъ равнодушіемъ, смѣшаннымъ, можетъ-быть, съ легкимъ негодованіемъ на то, что миссъ Токсъ имѣетъ дерзость ощущать честолюбіе.
   -- Эта женщина, сэръ, Люциферъ въ своемъ родѣ. Старый Джое имѣлъ свои свѣтлые дни, и хотя они миновались, однако глаза его зорки по-прежнему. Его королевское высочество, герцогъ Йоркскій, замѣчалъ нѣкогда о Джое, что онъ видитъ хорошо.
   При этомъ случаѣ, майоръ надулся и посинѣлъ до такой степени, что возбудилъ даже въ мистерѣ Домби нѣкоторыя опасенія.
   -- Эта забавная старая образина, сэръ, имѣетъ замыслы. Она заносится въ небеса, сэръ. Въ-отношеніи брачномъ, Домби.
   -- Сожалѣю о ней.
   -- Не говорите этого, Домби, возразилъ майоръ предостерегательнымъ тономъ.
   -- Почему же нѣтъ?
   Майоръ отвѣчалъ только своимъ лошадинымъ кашлемъ и принялся ѣсть съ удвоеннымъ усердіемъ.
   -- Она очень интересуется вашимъ домомъ, замѣтилъ онъ послѣ краткаго промежутка: -- и часто посѣщаетъ васъ.
   -- Да, отвѣчалъ мистеръ Домби съ большою величавостью: -- миссъ Токсъ была принята у меня въ домѣ около времени смерти мистриссъ Домби, какъ пріятельница моей сестры. Она вела себя прилично, обнаруживала привязанность къ моему младенцу, и потому ей было позволено -- могу даже сказать, что она поощрялась къ этому -- повторять свои посѣщенія вмѣстѣ съ моею сестрою; потомъ она постепенно сдѣлалась въ домѣ нѣкотораго рода домашнею. Я имѣю, продолжалъ онъ тономъ особенно-милостивой снисходительности: -- уваженіе къ миссъ Токсъ. Она оказывала въ моемъ домѣ кой-какія бездѣльныя услуги, которыми обращала на себя мое вниманіе. Я даже отчасти обязанъ ей за удовольствіе знакомства съ вами.
   -- Домби, нѣтъ! возразилъ майоръ съ жаромъ.-- Нѣтъ, сэръ! Джозефъ Бэгстокъ не можетъ допустить такого мнѣнія неопроверженнымъ. Началомъ знакомства нашего былъ благородный малютка, сэръ, который сдѣлался бы со временемъ великимъ человѣкомъ. Да, Домби! Мы узнали другъ друга черезъ вашего сына.
   Мистеръ Домби былъ, по-видимому, тронутъ. Онъ потупилъ глаза и вздохнулъ, а майоръ, почувствовавъ новый пароксизмъ ярости, объявилъ, что онъ въ опасности подвергнуться слабости, которой ни подъ какимъ видомъ не намѣренъ поддаться.
   -- Пріятельница наша играла тутъ очень-незначительную роль, Домби, и Джое Б. готовъ отдать ей всю должную справедливость. А не смотря на то, сударыня, прибавилъ онъ, взглянувъ въ окно черезъ Принцесс-Плэсъ, въ сторону квартиры миссъ Токсъ, показавшейся въ это время у окна и поливавшей свои цвѣты: -- вы Фигура коварная и ваше честолюбіе принадлежитъ къ числу самыхъ неслыханныхъ обращиковъ самонадѣянности. Если отъ этого вы однѣ дѣлаетесь посмѣшищемъ, сударыня, то Богъ съ вами. Джое Б. вамъ не мѣшаетъ. Но когда вы, сударыня -- тутъ онъ засмѣялся всѣми жилами своего лица, раздувшимися какъ веревки: -- когда вы компрометируете другихъ людей, благородныхъ, не подозрѣвающихъ ничего, въ вознагражденіе за ихъ снисходительность, тогда вы расшевеливаете кровь стараго Джое!
   -- Майоръ, сказалъ мистеръ Домби, покраснѣвъ:-- надѣюсь, вы намекаете не на что-нибудь столько нелѣпое со стороны миссъ Токсъ, какъ...
   -- Домби, я не намекаю ни на что. Но Джое Б. пожилъ въ свѣтѣ, сэръ, и съ ушами на взводѣ: Джое говоритъ вамъ, Домби, что черезъ улицу отъ насъ живетъ чертовски-лукавая и честолюбивая женщина.
   Мистеръ Домби невольно взглянулъ въ ту сторону и послалъ туда сердитый взглядъ.
   -- Джозефъ Бэгстокъ не скажетъ ни. слова больше. Джое не сплетникъ, но онъ говоритъ, когда считаетъ долгомъ говорить и когда захочетъ говорить! Годдемъ, сударыня, ваши продѣлки пришли ему не въ терпежъ!
   Припадокъ этого негодованія повергъ майора въ пароксизмъ лошадинаго кашля, отъ котораго онъ не скоро поправился. Прійдя въ себя, онъ прибавилъ:
   -- Теперь, Домби, такъ-какъ вы пригласили Джое, стараго Дж. Б., который тугъ и открытъ, хотя и не имѣетъ другихъ достоинствъ -- быть вашимъ гостемъ и путеводителемъ въ Лимингтонѣ,-то располагайте имъ какъ угодно, онъ весь вашъ. Я, право, не понимаю, сэръ, продолжалъ онъ шутливымъ тономъ: -- что вы находите въ старомъ Джое и для чего онъ всѣмъ вамъ такъ нуженъ; я знаю только одно: еслибъ онъ не былъ препорядочно тугъ, сэръ, и упрямъ въ своихъ отказахъ, то вы бы убили его вашими приглашеніями давнымъ-давно.
   Мистеръ Домби выразилъ въ короткихъ словахъ, что онъ ему очень благодаренъ за такое лестное предпочтеніе, но майоръ остановилъ его, объявивъ, что онъ внялъ въ этомъ случаѣ исключительно своимъ личнымъ наклонностямъ, а онѣ объявили ему наотрѣзъ: "Джое Б., Домби человѣкъ, котораго дружбу ты непремѣнно долженъ пріобрѣсти!"
   Какъ майоръ уже насытился до того, что эссенція паштета выступала изъ угловъ его глазъ, а почки и наперченный дьяволъ сдѣлали галстухъ слишкомъ узкимъ, да къ-тому же время отъѣзда приближалось, то онъ позвалъ туземца, который напялилъ на него съ величайшимъ трудомъ теплый сюртукъ; потомъ подалъ ему одно послѣ другаго, съ разстановкою, замшевыя перчатки, толстую палку и шляпу. Туземецъ еще заранѣе погрузилъ въ экипажъ мистера Домби, дожидавшійся у крыльца, невозможное количество чемоданчиковъ, дорожныхъ сумочекъ и мѣшковъ такой же апоплексической наружности, какъ самъ майоръ; потомъ, наложивъ въ свои собственные карманы зельдервассеру, остиндскаго хереса, шарфовъ, сухариковъ, зрительныхъ трубочекъ, дорожныхъ картъ и газетъ -- все предметовъ, могущихъ понадобиться майору въ каждую минуту путешествія, объявилъ, что все готово. Когда несчастный чужеземецъ, котораго вообще считали бывшимъ княземъ одной изъ индійскихъ странъ, усѣлся подъ зонтомъ подлѣ Тоулинсона, хозяинъ квартиры метнулъ въ него цѣлою связкой запасныхъ плащей и теплыхъ сюртуковъ майора, закрывшихъ его совершенно, такъ-что онъ доѣхалъ до станціи желѣзной дороги, какъ за-живо зарытый въ могилу.
   Но прежде, чѣмъ карета тронулась, миссъ Токсъ показалась у своего окна и граціозно замахала лилейно-бѣлымъ платочкомъ. Мистеръ Домби принялъ это прощальное привѣтствіе очень-холодно -- даже для него -- и, удостоивъ ее самаго умѣреннаго наклоненія головы, раскинулся въ каретѣ съ недовольнымъ видомъ. Это доставило неизъяснимое наслажденіе майору, раскланявшемуся съ миссъ Токсъ съ неимовѣрною любезностью; послѣ того, онъ долго сидѣлъ въ каретѣ молча и только сопѣлъ, пыхтѣлъ и злодѣйски подмигивалъ, какъ объѣвшійся Мефистофель.
   Пока готовился поѣздъ желѣзной дороги, мистеръ Домби и майоръ пошли прохаживаться вдоль ваггоновъ по галереѣ; одинъ, молчаливый и угрюмый, а другой, разсказывая анекдоты и воспоминанія о быломъ, въ большей части которыхъ Джое Б. всегда игралъ главную роль. Ни одинъ изъ нихъ не замѣчалъ, что они обращали на себя вниманіе работника, стоявшаго подлѣ самаго паровоза и прикладывавшаго руку къ шапкѣ каждый разъ, какъ они мимо его проходили. Наконецъ, однако, при одномъ изъ ихъ поворотовъ, онъ выступилъ впередъ, снялъ шапку и закивалъ головою мистеру Домби.
   -- Извините, сударь, по я надѣюсь, что вы въ добромъ здоровьѣ.
   Работникъ этотъ, одѣтый въ парусинный костюмъ, обильно запачканный сажею, масломъ и угольною пылью, былъ не кто, какъ мистеръ Тудль, въ нарядѣ своего званія.
   -- Я буду имѣть честь кочегарить вамъ, сэръ. Извините, сэръ, я полагаю, вы ѣдете туда?
   Мистеръ Домби взглянулъ на работника, какъ-будто одинъ видъ его могъ запачкать ему зрѣніе.
   -- Извините, сэръ, продолжалъ Тудль, видя, что его не узнаютъ: -- но моя жена Полли, которую у васъ въ домѣ называли Ричардсъ...
   Перемѣна въ лицѣ мистера Домби выразила, что онъ узналъ Тудля; но въ то же время на немъ обнаружилось въ сильной степени сердитое чувство уничиженія, которое сразу остановило бѣднаго кочегара, хотѣвшаго вступить въ дальнѣйшій разговоръ.
   -- Твоей женѣ, вѣроятно, нужны деньги, сказалъ мистеръ Домби надменно, запуская руку въ карманъ.
   -- Нѣтъ, сударь, благодарствуйте. Ей не нужно, смѣю сказать. Мнѣ не нужно.
   Мистеръ Домби сконфузился въ свою очередь и остался съ запущенною въ карманъ рукою.
   -- Нѣтъ, сударь, началъ Тудль снова, повертывая шляпу.-- Мы живемъ благополучно, сэръ; жаловаться нѣтъ причины, сэръ. У насъ послѣ того родилось еще четверо, сэръ, но мы живемъ-себѣ.
   Мистеръ Домби хотѣлъ уйдти, по вниманіе его остановилось на лоскуткѣ крепа, обвязаннаго вокругъ шапки Тудля, которую онъ продолжалъ повертывать.
   -- Мы лишились одного младенца, сэръ, замѣтилъ Тудль:-- безъ сомнѣнія.
   -- Недавно?
   -- О, нѣтъ, слишкомъ три года тому назадъ, но всѣ остальные здоровы, все благополучно, сэръ. А меня сыновья мои выучили писать, сэръ.
   -- Пойдемте, майоръ!
   -- Извините, сэръ, сказалъ Тудль, выступая еще впередъ и все держа шапку въ рукѣ:-- я бы не сталъ васъ задерживать, но мнѣ нужно сказать вамъ о моемъ сынѣ Байлерѣ, котораго христіанское имя Робинъ, ну, томъ самомъ, котораго вы сдѣлали милосердымъ точильщикомъ.
   -- Ну, такъ что съ нимъ? спросилъ мистеръ Домби самымъ суровымъ голосомъ.
   -- Да что, сэръ, покачивая головою съ горестью:-- онъ пошелъ по худой дорогѣ...
   -- Дошелъ по худой дорогѣ?
   -- Да, сэръ. Больно говорить объ этомъ, и Полли въ отчаяніи...
   -- Я доставилъ воспитаніе сыну этого человѣка, майоръ, сказалъ мистеръ Домби, подавая ему локоть.-- Вотъ всегдашніе результаты благодѣяній!
   -- Пріймите совѣтъ стараго Джое, сэръ, и никогда не воспитывайте этого народа. Годдемъ, сэръ! это никогда не удается!..
   Простодушный отецъ началъ-было разсказывать, какъ жестокосердо въ школѣ сѣкъ и мучилъ его сына учитель, и какъ колотили, дразнили и обижали товарищи, но мистеръ Домби повторилъ сердито: "Вотъ всегдашній результатъ благодѣяній!" и увелъ съ собою майора. Наконецъ ваггоны были готовы, они оба усѣлись и поѣздъ тронулся.
   Мистеръ Домби былъ въ самомъ горькомъ расположеніи духа и смотрѣлъ, съ нахмуренными бровями на мелькавшіе мимо предметы. Причиною его пасмурности была не одна неудача благодѣтельнаго воспитанія Байлера въ школѣ Милосердыхъ Точильщиковъ,-- нѣтъ! Онъ видѣлъ на грязной шапкѣ кочегара лоскутокъ свѣжаго крепа и убѣдился изъ его отвѣтовъ и выраженія лица, что работникъ этотъ носитъ трауръ по его сынѣ.
   Такъ вотъ! сверху до низу, дома и внѣ дома, начиная съ Флоренсы и до запачканнаго простолюдина, который теперь подсыпаетъ уголь въ огонь дымящейся впереди ихъ машины, всякій имѣетъ болѣе или менѣе притязанія на участіе въ его сынѣ и оспориваетъ его у отца! Могъ ли онъ забыть, какъ эта женщина рыдала надъ подушкою ребенка и называла его своимъ роднымъ дитятей! или какъ маленькій Поль, проснувшись отъ предсмертнаго сна, изъявилъ желаніе ее увидѣть; а потомъ, когда она вошла, какъ онъ поднялся на постели и какъ лицо ея засіяло радостью!
   Думать объ этомъ дерзкомъ размѣшивателѣ угольевь и золы, съ его трауромъ на шапкѣ! Думать, что онъ осмѣлился раздѣлять тайную горесть и разрушенныя надежды гордаго джентльмена! Думать, что умершій ребенокъ, которому предстояло наслѣдовать ему въ богатыхъ замыслахъ, могуществѣ, въ соединеніи съ которымъ они бы отдѣлились золотыми вратами отъ цѣлаго свѣта -- что этотъ самый ребенокъ впустилъ къ нему стадо такихъ людей, которые оскорбляютъ его знаніемъ его печали и разстроенныхъ замысловъ, и дерзаютъ имѣть общія чувства съ нимъ, такъ неизмѣримо отъ нихъ отдаленнымъ: едва они не втерлись въ сердце ребенка и не вытѣснили оттуда отчасти его самого!
   Мистеръ Домби не находилъ никакого удовольствія въ путешествіи по желѣзной дорогѣ. Мучимый тяжкими мыслями, онъ проносился не черезъ живописныя мѣстоположенія, но черезъ пустыни погибшихъ надеждъ и гложущей зависти. Самая быстрота движенія какъ-будто дразнила его своимъ подобіемъ съ юною жизнью, унесенною такъ неумолимо къ ея преждевременной метѣ. Сила, мчавшая теперь его-самого вихремъ по желѣзнымъ рельсамъ, пробивавшая себѣ путь всюду, черезъ все, пронзая насквозь всѣ преграды и унося живыя существа всѣхъ классовъ общества, возрастовъ и разрядовъ, сила эта напоминала собою торжествующее чудовище, смерть!
   Тронувшись съ мѣста, изъ многолюднаго города, съ визгомъ, ревомъ и дребезгомъ, прорываясь среди человѣческихъ жилищъ, машина пронеслась мгновенно надъ зелеными лугами, потомъ сквозь сырую землю, черезъ тьму и тяжелый воздухъ, и опять на Божій свѣтъ, на ясное солнце, съ визгомъ, ревомъ и дребезгомъ черезъ лѣса, поля, сквозь скалы, между предметами, близкими къ путникамъ и пролетающими мимо: -- это совершенно какъ путь незнающей угрызеній совѣсти смерти!
   Машина визжитъ, реветъ и дребезжитъ сильнѣе, порываясь къ концу дороги, и путь ея, какъ путь смерти, усыпанъ пепломъ и прахомъ. Все здѣсь вокругъ черно: черныя лужи, грязные закоулки и жалкія обиталища людей, далеко внизу, подъ сводами арокъ. Всѣ предметы смотрѣли угрюмо, холодно, мертвенно на мистера Домби, выглядывавшаго изъ окошка ваггона; онъ смотрѣлъ на нихъ такъ же мрачно, холодно и мертвенно. Вездѣ и во всемъ, что онъ видѣлъ и что представлялось его воображенію, находилъ онъ подобіе своему собственному несчастно; во всемъ видѣлъ онъ злобное, безпощадное торжество, которое язвило его гордость и завистливость надменной души, въ какихъ бы Формахъ оно ни представлялось: но больше всего, когда оно напоминало на раздѣлъ съ нимъ кѣмъ бы то ни было любви и воспоминанія умершаго ребенка.
   Было одно лицо, на которое онъ смотрѣлъ прошлою ночью и оно смотрѣло на него глазами, читавшими въ его душѣ,-- хотя ихъ отуманивали слезы и закрывали дрожащія руки,-- лицо, которое часто представлялось его внутреннимъ взорамъ во время переѣзда. Ему казалось, что оно робко умоляетъ его съ выраженіемъ прошедшей ночи. На этомъ лицѣ не было упрека, но выражалось что-то въ родѣ сомнѣнія или скорѣе надѣющейся недовѣрчивости, превратившейся въ подобіе упрека, когда оно убѣдилось въ его нелюбви. Мистера Домби смущало воспоминаніе о лицѣ бѣдной Флоренсы.
   Потому ли, что онъ ощутилъ къ ней новое для него влеченіе? Нѣтъ. Но теперь она пробудила въ немъ чувство, которое проявлялось уже въ давнопрошедшіе дни, и теперь, созрѣвъ окончательно, угрожало одолѣть его. Лицо ея казалось ему окруженнымъ атмосферою преслѣдованія и ненависти; оно заостряло стрѣлу безпощаднаго врага, который занималъ его мысли, и напитывало ее свѣримъ ядомъ. Ему представлялось при этомъ, что жизнь имѣетъ столько же участія въ его горести, какъ и смерть: одного изъ его дѣтей не стало, а другое уцѣлѣло -- почему смерть унесла предметъ его надеждъ, а не ее?
   Кроткій, спокойный видъ ея, рисовавшійся передъ его воображеніемъ, не возбуждалъ въ немъ никакихъ другихъ чувствъ. Она была съ самаго рожденія пришельцемъ нежеланнымъ, а теперь стала тяжкимъ бременемъ и источникомъ горечи. Еслибъ сынъ былъ единственнымъ дѣтищемъ мистера Домби и тотъ же ударъ сразилъ его, то, конечно, это сильно опечалило бы его; но все-таки ему было бы легче, чѣмъ теперь, когда ударъ могъ пасть на нее и не упалъ -- на нее, которой бы онъ лишился, какъ ему казалось, безъ сожалѣнія. Любящее и невинное лицо Флоренсы, являясь ему, не производило никакого успокоительнаго или укрощающаго вліянія. Онъ отвергъ ангела и прилѣпился къ демону-мучителю, терзавшему его сердце. Ея терпѣніе, доброта, юность, нѣжная любовь были не больше, какъ пылинками золы, которую онъ попиралъ пятою. Въ его глазахъ, свѣтлый и чистый образъ дочери не разсѣвалъ, а только сгущалъ окружающій его самого мракъ. Часто, во время переѣзда по желѣзной дорогѣ, придумывалъ мистеръ Домби, что бы поставить между имъ и ею?
   Майоръ, пыхтѣвшій, отдувавшійся во всю дорогу, какъ другой паровозъ, я часто поднимавшій глаза отъ газеты на окрестные виды, какъ-будто лукаво разглядывая цѣлую процессію уничтоженныхъ миссъ Токсъ, уносившихся назадъ вмѣстѣ съ дымомъ, пробудилъ своего спутника извѣстіемъ, что лошади запряжены и карета готова.
   -- Домби, сказалъ майоръ:-- полно задумываться, это дурная привычка. Старый Джое, сэръ, не былъ бы такъ тугъ, какимъ вы его знаете, еслибъ онъ предавался ей. Вы великій человѣкъ, Домби, и вамъ ли впадать въ задумчивость? Въ вашемъ положеніи, сэръ, вы должны быть далеко выше такихъ вещей.
   Майоръ, дѣлая даже дружескія увѣщанія мистеру Домби, не переставалъ обращаться къ чувствамъ его достоинства и гордости, а потому все болѣе и болѣе выигрывалъ въ его мнѣніи. Въслѣдствіе этого, онъ сдѣлалъ надъ собою усиліе, хотѣлъ слушать анекдоты своего спутника, пока лошади бѣжали рысью но гладкому шоссе, при чемъ майоръ, находя, что въ коляскѣ гораздо удобнѣе бесѣдовать, чѣмъ въ ваггонѣ, чувствовалъ себя особенно блистательнымъ.
   Такимъ-образомъ продолжали они ѣхать цѣлый день, и разговоръ прерывался только параличными припадками майора, легкими закусками въ придорожныхъ гостинницахъ, да по-временамъ яростными нападеніями на темноцвѣтнаго слугу. Несчастный туземецъ, носившій серьги въ темно-коричневыхъ ушахъ и наряженный въ одежду, которая была ему очевидно чужестранною, потому-что сидѣла на немъ, независимо отъ искусства портнаго, по своей собственной прихоти, съёживался всякій разъ какъ озябшая обезьяна или высохшій грибъ, когда майоръ грозно обращался къ нему. Въ такомъ расположеніи духа и разговора пріѣхали они въ Лимингтонъ, гдѣ расположились въ Королевскомъ-Отелѣ и заказали себѣ обѣдъ.
   На слѣдующее утро, майоръ поднялся какъ освѣжившійся исполинъ и принялся съ исполинскимъ аппетитомъ за завтракъ, за которымъ они уговорились на счетъ своихъ ежедневныхъ занятій. Майоръ долженъ былъ взять на себя отвѣтственность заказовъ всего съѣстнаго и питейнаго; они положили завтракать ежедневно вмѣстѣ, попозже, и обѣдать также вмѣстѣ и также попозже. Мистеръ Домби предпочелъ на первый день пребыванія ихъ въ Лимингтонѣ остаться въ своей комнатѣ и гулять одинъ, но объявши", что на слѣдующее утро будетъ имѣть удовольствіе сопровождать майора въ прогулкѣ по городу и пойдетъ вмѣстѣ съ нимъ въ общую залу пріѣзжихъ на воды. Такимъ-образомъ, они разстались на все время до поздняго обѣда. Мистеръ Домби удалился предаться своимъ мыслямъ, а майоръ, въ сопровожденіи туземца, несшаго за нимъ складной стулъ, теплый сюртукъ и зонтикъ, пошелъ скитаться по всѣмъ гостинницамъ. Онъ заглядывалъ тамъ въ объявленія и счетныя книги, желая узнать, кто гдѣ жилъ; кокетничалъ съ пожилыми дамами, которыя были отъ него въ восторгѣ; увѣрялъ, что старый Джое Б. туже чѣмъ когда-нибудь, и при всякомъ удобномъ случаѣ выставлялъ своего богатаго пріятеля Домби. Трудно было бы найдти человѣка, который стоялъ бы тверже за друга, чѣмъ майоръ, восхвалявшій мистера Домби, съ цѣлью озариться самому лучами его блеска.
   Удивительно, сколько набралось у майора занимательныхъ матеріаловъ для разговора за обѣдомъ. Мнѣніе мистера Домби о его свѣтскихъ достоинствахъ возвысилось еще больше. За завтракомъ слѣдующаго утра, онъ зналъ содержаніе всѣхъ вновь прибывшихъ газетъ; говорилъ о предметахъ, имѣвшихъ сношеніе съ свѣжими новостями, на счетъ которыхъ спрашивали его мнѣнія особы такой важности и могущества, что онъ даже не рѣшался называть ихъ но имени, а только неясно намекалъ на нихъ. Мистеръ Домби, жившій такъ долго взаперти, да и въ городѣ рѣдко выходившій изъ очарованнаго круга операцій конторъ Домби и Сына, слушалъ его не безъ удовольствія; вмѣсто того, чтобъ отказаться отъ общества майора еще на день, какъ онъ вознамѣрился-было сдѣлать, оставаясь въ своей комнатѣ одинъ, онъ взялъ его подъ руку и оба вышли гулять.
   

ГЛАВА VII.
Новыя лица.

   Майоръ, синѣе и выкативъ глаза больше, чѣмъ когда-нибудь, шелъ рука-объ-руку съ мистеромъ Домби по солнечной сторонѣ Дороги. Отойдя на нѣсколько шаговъ отъ своей гостинницы, майоръ встрѣтилъ какого-то знакомаго, потомъ другаго, и такъ далѣе; но онъ привѣтствовалъ ихъ только пальцами и продолжалъ путеводительствовать мистеру Домби, показывая ему мѣстность и дополняя эти топографическія свѣдѣнія разными соблазнительными анекдотами.
   Гуляя такимъ образомъ къ обоюдному удовольствію, они увидѣли приближавшіяся къ нимъ кресла на колесахъ; ихъ занимала лѣниво развалившаяся дама, правившая креслами придѣланнымъ спереди рулемъ, тогда-какъ сзади подталкивала ихъ впередъ невидимая сила. Не смотря на почтенныя лѣта дамы, лицо ея было самое розовое, а нарядъ и посадка совершенно юношественныя. Подлѣ креселъ, съ воздушнымъ парасолемъ въ рукѣ, шла небрежно другая дама, гораздо моложе, прекрасная собою, весьма надменная и своевольная. Поступь и выраженіе лица ея показывали ясно, что если есть на свѣтѣ вещи, кромѣ зеркала, на которыя стоитъ смотрѣть, то это, конечно, не небо и не земля.
   -- Кой-чортъ, сэръ! Кого мы это видимъ? воскликнулъ майоръ, вдругъ остановившись.
   -- Милая Эдиѳь, томно протянула дама въ креслахъ: -- майоръ Бэгстокъ!
   Услышавъ этотъ голосъ, майоръ бросился къ дамамъ и поцаловалъ руку сидѣвшей въ креслахъ; потомъ съ неменьшею любезностью онъ сложилъ обѣ руки на груди и пренизко поклонился молодой дамѣ. Когда кресла остановились, обнаружилась двигавшая ихъ сила въ видѣ раскраснѣвшагося пажа, тощаго, жалкаго, долговязаго, съ измятою шляпой, потому-что онъ упирался по временамъ головою въ спинку экипажа своей госпожи, когда не хватало силы передвинуть его черезъ какое-нибудь препятствіе.
   -- Джое Бэгстокъ, сказалъ майоръ обѣимъ дамамъ:-- человѣкъ гордый и счастливый на весь остатокъ дней своихъ.
   -- Вы лживое существо, проговорила вялымъ голосомъ пожилая дама.-- Откуда вы? Я васъ терпѣть не могу.
   -- Въ такомъ случаѣ, сударыня, позвольте представить вамъ моего пріятеля, чтобъ мое присутствіе сдѣлать хоть нѣсколько сноснѣе. Мистеръ Домби, мистриссъ Скьютонъ. Дама въ креслахъ была очень-благосклонна.-- Мистеръ Домби, мистриссъ Грэнджеръ". Молодая дама едва отвѣтила на низкій поклонъ мистера Домби.-- Я въ восторгѣ, сэръ, что могу воспользоваться такимъ благопріятнымъ случаемъ. Мистриссъ Скьютонъ, сэръ, производитъ опустошенія въ сердцѣ стараго Джоша.
   Мистеръ Домби изъявилъ, что онъ нисколько этому не удивляется.
   -- О, вѣроломный призракъ, сказала дама въ креслахъ:-- давно ли вы здѣсь?
   -- Одинъ только день, отвѣчалъ майоръ.
   -- И вы можете быть день или даже минуту въ садахъ... какъ онъ называется...
   -- Вѣроятно Эдема, мама, прервала презрительно молодая красавица.
   -- Милая Эдиѳь, что мнѣ дѣлать! Я никакъ не могу справиться съ этими названіями... въ садахъ Эдема, и не чувствовать, что вся ваша душа проникнута зрѣлищемъ природы и ароматами ея безъискусственныхъ благоуханій! Тутъ она граціозно махнула носовымъ платкомъ, немилосердо надушеннымъ...-- о, безчувственное созданіе!
   Разногласіе между свѣжимъ энтузіазмомъ словъ мистриссъ Скьютонъ и отчаянно увядшею наружностью, прикрашенною всѣми косметическими и парикмахерскими средствами, было едва-ли столько замѣтно, какъ разногласіе ея лѣтъ... ей уже минуло семьдесятъ... съ нарядомъ, слишкомъ-молодымъ даже для двадцати-семи лѣтней женщины. Поза ея въ креслахъ, неизмѣнно одна и та же, удержалась съ-тѣхъ-поръ, какъ лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ одинъ модный портретистъ изобразилъ ее сидящею небрежно въ коляскѣ и подписалъ подъ своимъ рисункомъ имя Клеопатры. Тогда мистриссъ Скьютонъ была красавицей и современные франты, выпивая въ честь ея по нѣскольку дюжинъ бокаловъ, бросали ихъ съ восторгомъ черезъ голову. Красоты и коляски давнымъ-давно уже не стало, но позу она сохранила, и единственно по этой причинѣ держала кресла на колесахъ и пажа, ибо въ сущности ничто не мѣшало ей наслаждаться прогулками пѣшкомъ.
   -- Мистеръ Домби, я увѣрена, поклонникъ красотъ природы? сказала она, поправляя на груди брильянтовую брошку. Замѣтимъ мимоходомъ, что мистриссъ Скьютонъ очень гордилась своими: Фамильными брильянтами и аристократическими связями.
   -- Пріятель мой Домби, сударыня, можетъ быть ея тайнымъ обожателемъ; но человѣкъ, играющій первоклассную роль въ величайшей столицѣ свѣта...
   -- Никому не можетъ быть чуждо необъятное вліяніе мистера Домби, замѣтила мистриссъ Скьютонъ.
   Мистеръ Домби поклонился въ отвѣтъ на это привѣтствіе и тогда глаза его встрѣтили взоръ младшей дамы.
   -- Вы живете здѣсь, сударыня? сказалъ онъ, обратясь къ ней.
   -- Нѣтъ, мы были уже Богъ-знаетъ гдѣ. Въ Гарроугэтѣ, Скарборо, Девонширѣ. Мама любитъ перемѣны.
   -- А Эдиѳь ихъ, разумѣется, не любитъ, замѣтила ѣдко мистриссъ Скьютонъ.
   -- Я не нахожу ни малѣйшаго разнообразія во всѣхъ этихъ мѣстахъ, отвѣчала дочь равнодушно.
   -- Мнѣ нужна природа. Я нахожу рай въ одиночествѣ и созерцаніи. Чувствую, что мнѣ должно бы, по-настоящему, родиться аркадскою пастушкой, а не жить въ обществѣ, гдѣ все такъ искусственно. Природа очаровательна вездѣ и во всемъ.
   -- Природа приглашаетъ насъ дальше, мама, если вы готовы, сказала молодая дама съ насмѣшливою полуулыбкой. При этомъ намекѣ, пажъ исчезъ за креслами, какъ-будто земля разверзлась подъ его ногами".
   -- Подожди, Витерсъ, сказала ему томно мистриссъ Скьютонъ.-- Гдѣ вы остановились, злобное созданіе?
   Майоръ остановился въ Королевскомъ-Отелѣ вмѣстѣ съ пріятелемъ своимъ Домби.
   -- Можете посѣщать насъ повечерамъ, когда почувствуете себя существомъ сноснымъ, извергъ. Если мистеръ Домби сдѣлаетъ намъ честь, мы сочтемъ себя счастливыми. Витерсъ, далѣе!
   Майоръ снова прижалъ къ своимъ синимъ устамъ кончики покоившихся на ручкахъ креселъ пальцевъ, а мистеръ Домби поклонился. Пожилая дама почтила ихъ обоихъ благосклоннѣйшею изъ своихъ улыбокъ и самымъ дѣвическимъ движеніемъ руки, а молодая кивнула имъ такъ легко, какъ только позволяли границы обыкновенной вѣжливости.
   Майоръ и мистеръ Домби невольно обернулись взглянуть имъ вслѣдъ еще разъ. Шляпка отжившей красавицы виднѣлась точь-въ-точь въ томъ же углу креселъ, какъ и прежде; а походка и пріемы дочери, шедшей нѣсколько впереди, обнаруживали то же выспреннее пренебреженіе ко всему и всѣмъ, что и прежде.
   -- Знаете ли, сэръ, началъ майоръ, когда они пошли дальше: -- еслибъ Джое Бэгстокъ былъ помоложе, онъ предпочелъ бы эту женщину всѣмъ на свѣтѣ, чтобъ превратить ее въ мистриссъ Бэгстокъ. Клянусь св. Джорджемъ, сэръ! Она великолѣпна!
   -- Вы говорите о дочери?
   -- Развѣ Джое Бэгстокъ рѣпа, Домби, чтобъ подразумевать мать?
   -- Вы были очесь-любезны съ матерью.
   -- Старинная любовь, сэръ, чертовски-старинная! Я балую старуху по старой памяти.
   -- Она, кажется мнѣ, изъ хорошаго круга.
   -- Изъ хорошаго круга, сэръ! Честнѣйшая мистриссъ Скьютонъ, сэръ, родная сестра покойнаго лорда Финикса и родная тётка теперешняго лорда этого имени. Она небогата; пожалуй, даже бѣдна. Но за то какой крови, сэръ!
   -- Вы называли дочь мистриссъ Грэнджеръ, какъ я замѣтилъ? сказалъ мистеръ Домби послѣ краткаго молчанія.
   -- Эдиѳь Скьютонъ, сэръ, вышла замужъ за Грэнджера изъ нашихъ, когда ей было восьмнадцать лѣтъ. Грэнджеръ, сэръ, былъ нашимъ полковникомъ. Чертовски-красивъ собою, сорока-одного года. Онъ умеръ, сэръ, на второмъ году супружества.-- При этомъ случаѣ майоръ сдѣлалъ самое выразительное движеніе тростью.
   -- Сколько этому лѣтъ?
   -- Эдиѳь Грэнджеръ, сэръ, не достигла еще тридцати-лѣтняго возраста. Годдемъ, сэръ, это женщина безподобная!
   -- Остались у нея дѣти?
   -- Да, сударь, былъ сынъ.
   Мистеръ Домби потупилъ взоры и лицо его омрачилось.
   -- Который утонулъ, сэръ, четырехъ или пяти-лѣтнимъ ребенкомъ.
   -- Право? Мистеръ Домби поднялъ голову.
   -- Лодка, куда его посадила нянька безъ всякой надобности, опрокинулась и онъ утонулъ. А Эдиѳь Грэнджеръ все еще Эдиѳь Грэнджеръ. Но еслибъ тугой Джое Бэгстокъ былъ немножко помоложе и побогаче, то эта безсмертная вдова была бы непремѣнно мистриссъ Бэгстокъ!
   -- Еслибъ съ ея стороны не было къ тому какого-нибудь препятствія, майоръ? замѣтилъ холодно мистеръ Домби.
   -- Клянусь Богомъ, сэръ, порода Бэгстоковъ не привыкла къ препятствіямъ такого разбора! Хотя и правда, что она могла бы выйдти замужъ двадцать разъ, еслибъ не была такъ горда, сэръ, такъ чертовски-горда!
   По-видимому, это обстоятельство не уронило ея нисколько въ мнѣніи мистера Домби.
   -- Во всякомъ случаѣ, сэръ, это качество великое. Клянусь Богомъ, качество высокое! Домби! Вы сами человѣкъ гордый, и пріятель вашъ, старый Джое, уважаетъ васъ за это, сэръ.
   Отдавъ такую справедливость характеру своего собесѣдника какъ-будто невольно, майоръ пустился въ разсказы о томъ, какъ его боготворили въ прежніе годы самыя великолѣпныя и блестящія представительницы прекраснаго пола.
   Черезъ день, мистеръ Домби и майоръ встрѣтили мистриссъ Скьютонъ съ дочерью въ общей залѣ водъ; на слѣдующій день, опять около того же мѣста, гдѣ увидѣлись съ ними въ первый разъ. Послѣ этихъ встрѣчъ, вѣжливость требовала, чтобъ майоръ, какъ старинный знакомый дамъ, посѣтилъ ихъ когда-нибудь вечеромъ. Мистеръ Домби не былъ сначала расположенъ дѣлать визиты; но когда майоръ объявилъ ему свое намѣреніе, то онъ сказалъ, что будетъ имѣть удовольствіе сопутствовать ему. Въ-слѣдствіе такого уговора, майоръ послалъ своего туземца къ дамамъ съ почтительнымъ поклономъ отъ себя и мистера Домби, и извѣстіемъ, что оба они желаютъ имѣть честь представиться имъ вечеромъ, если онѣ будутъ дома и однѣ. Туземецъ возвратился съ раздушеною, больше чѣмъ до-нельзя, записочкой, въ которой мистриссъ Скьютонъ отвѣчала лаконически: "Вы пренегодный медвѣдь и я чувствую сильное желаніе не пускать васъ къ себѣ. Однако можете явиться. Кланяйтесь отъ меня и Эдиѳи мистеру Домби".
   Мистриссъ Скьютонъ съ дочерью жили въ Лимингтонѣ на квартирѣ, достаточно модной и дорогой, слѣдовательно приличной, хотя значительно тѣсной. Обѣ онѣ едва помѣщались въ крошечныхъ спальняхъ; горничная мистриссъ Скьютонъ вползала съ величайшимъ трудомъ въ самый-миніатюрный кабинетикъ, отгороженный въ гостиной, а тощій пажъ долженъ былъ спать подъ навѣсомъ сосѣдней молочной лавки, въ хлѣву которой становились на ночь кресла на колесахъ, бывшія для него въ родѣ камня Сизиѳа.
   Мистеръ Домби и майоръ нашли мистриссъ Скьютонъ расположившуюся, по образцу Клеопатры, между подушками софы, одѣтую въ самый воздушный нарядъ и, конечно, не походившую на шекспирову Клеопатру, надъ красотою которой время было безсильно. Поднимаясь по лѣстницѣ, они слышали звуки арфы, которые умолкли, лишь-только дамамъ возвѣстили о прибытіи посѣтителей. Эдиѳь стояла теперь подлѣ инструмента, прекраснѣе и надменнѣе чѣмъ когда-нибудь.
   -- Надѣюсь, мистриссъ Грэнджеръ, сказалъ мистеръ Домби, подходя къ ней:-- не мы причиною, что вы перестали играть?
   -- Вы? о, нѣтъ!
   -- Почему же ты не продолжаешь, милая Эдиѳь? спросила Клеопатра.
   -- Я кончила такъ же, какъ начала, когда мнѣ пришла фантазія.
   Совершенное равнодушіе, съ которымъ это было сказано, имѣвшее источникомъ гордое намѣреніе, сопровождалось небрежнымъ движеніемъ пальцами по струнамъ. Потомъ она приблизилась къ матери.
   -- Знаете, мистеръ Домби, сказала ея томная мать: -- по-временамъ мы съ милою Эдиѳью бываемъ даже въ разладѣ.
   -- Не вполнѣ, по-временамъ, мама.
   -- О, конечно, нѣтъ, мое балованное дитя! мое сердце было бы отъ этого растерзано. Для чего мы такъ искусственны? Для-чего мы не гораздо натуральнѣе? Для-чего мы показываемъ себя не тѣмъ, что мы въ-самомъ-дѣлѣ? Мы бы могли быть натуральнѣе, еслибъ захотѣли. Не правда ли?
   Мистеръ Домби согласился съ этимъ, по майоръ былъ противнаго мнѣнія.
   -- Какъ бы не такъ, сударыня! Я допускаю возможность этого только въ такомъ случаѣ, когдабъ свѣтъ былъ населенъ Джое Бэгстоками, простодушными, прямыми, тугими Дж. Б.
   -- Невѣрный извергъ, онѣмѣйте!
   -- Клеопатра повелѣваетъ, возразилъ майоръ, цалуя свои пальцы: -- Антоній Бэгстокъ повинуется.
   -- Въ человѣкѣ этомъ нѣтъ нисколько чувствительности, ни искры симпатіи. А для чего мы существуемъ, если не для симпатіи! Каково бы намъ было безъ этого солнечнаго луча на нашей холодной, бездушной землѣ! Мнѣ нужны сердца, сердца.
   Витерсъ вошелъ въ это время съ чаемъ, и мистеръ Домби, со своею обычною напыщенною величавостью, снова обратился къ Эдиѳи:
   -- Здѣсь, кажется, немного общества?
   -- Я думаю, что нѣтъ. Мы не знакомы ни съ кѣмъ.
   -- Здѣсь нѣтъ никого, съ кѣмъ бы мы желали быть въ сношеніяхъ, замѣтила мистриссъ Скьютонъ.
   -- Вѣроятно, у нихъ нѣтъ чувствительныхъ сердецъ, мама.
   -- Милая Эдиѳь насмѣхается надо мною. О, своевольное дитя!
   -- Если не ошибаюсь, вы бывали здѣсь прежде? сказалъ мистеръ Домби, все обращаясь къ Эдиѳи.
   -- О, нѣсколько разъ. Мы, кажется, были вездѣ.
   -- Прекрасныя мѣста!
   -- Я полагаю, что такъ. Всѣ это говорятъ.
   -- Твой кузёнъ Финиксъ бредитъ ими, Эдиѳь, замѣтила мистриссъ Скьютонъ изъ своихъ подушекъ.
   Дочь слегка обернула граціозную голову и приподняла брови, какъ-будто показывая, что изъ всѣхъ смертныхъ лордъ Финиксъ существо, о которомъ меньше всего можно думать. Потомъ взоры ея снова обратились къ мистеру Домби:
   -- Надѣюсь, къ чести моего изящнаго вкуса, что здѣшнія окрестности мнѣ надоѣли.
   -- Вы почти имѣете причину говорить это, возразилъ мистеръ Домби, взглянувъ на нѣсколько акварельныхъ ландшафтовъ, раскиданныхъ по комнатѣ, Я которыхъ онъ узналъ многіе изъ окрестныхъ видовъ:-- если эти прелестныя произведенія вашей руки.
   Она не отвѣчала и усѣлась въ полномъ блескѣ своей гордой и почти страшной красоты.
   -- Имѣютъ они это достоинство? Вы ихъ рисовали?
   -- Да.
   -- И вы играете на арфѣ, это мнѣ извѣстно.
   -- Да.
   -- И поете?
   -- Да.
   Она отвѣчала на всѣ его вопросы какъ-будто нехотя и съ замѣтнымъ страннымъ выраженіемъ внутренняго несогласія съ самой собою, принадлежавшаго къ исключительнымъ особенностямъ ея красоты. И между-тѣмъ она не была нисколько сконфужена, не избѣгала разговора, потому-что лицо ея обращалось къ мистеру Домби, когда онъ говорилъ и даже когда молчалъ.
   -- Вы имѣете, по-крайней-мѣрѣ, много средствъ противъ скуки, замѣтилъ онъ.
   -- Каковы бы они ни были, вы теперь знаете ихъ наперечетъ. Другихъ у меня нѣтъ.
   -- Могу ли надѣяться убѣдиться въ каждомъ? спросилъ мистеръ Домби съ торжественною любезностью, кладя на столъ рисунокъ и указывая на арфу.
   -- О, конечно! Если вы этого желаете!
   Она встала, прошла подлѣ софы матери и бросила ей мимоходомъ величественный взглядъ, мгновенный, но включавшій въ себѣ родъ странной полуулыбки, и вышла изъ комнаты.
   Майоръ, прощенный вполнѣ устарѣлымъ предметомъ своей прежней страсти, придвинулъ къ ней столикъ и они занялись пикетомъ. Мистеръ Домби смотрѣлъ на игру, хотя и не обращалъ на нее ни малѣйшаго вниманія, и только удивлялся, отъ-чего Эдиѳь такъ долго не возвращается.
   Наконецъ, она пришла и сѣла за арфу, а мистеръ Домби сталъ подлѣ нея, въ готовности слушать. У него было мало расположенія къ музыкѣ и онъ не зналъ пьесы, которую она играла; но смотрѣлъ на ея движенія за арфою, и можетъ-быть звучащія струны напоминали ему какую-нибудь отдѣльную мелодію, укрощавшую призракъ мучившаго его чудовища желѣзной дороги.
   Когда надменная красавица кончила, она встала, приняла комплименты и благодарила мистера Домби точь-въ-точь какъ прежде, и потомъ, безъ малѣйшей паузы, сѣла за Фортепьяно.
   Эдиѳь Грэнджеръ, какую угодно, но не эту пѣсню! Эдиѳь Грэнджеръ, ты прекрасна, музыка твоя блистательна, голосъ превосходенъ; но не эту пѣсню, которую покинутая дочь пѣвала его умершему сыну!
   Но онъ этого не знаетъ. А еслибъ зналъ, то какой напѣвъ дочери могъ бы растрогать его холодную душу! Спи, одинокая Флоренса! Да будутъ мирны и утѣшительны твои сновидѣнія, хотя ночь темнѣетъ, облака сгущаются и предвѣщаютъ грозу!
   

ГЛАВА VIII.
Образчикъ управленія мистера Каркера-Управляющаго.

   Мистеръ Каркеръ-Управляющій сидѣлъ за своимъ письменнымъ столомъ, гладкій и мягкій по обыкновенію; онъ перечитывалъ письма, которыя ему предоставлялось распечатывать, дѣлалъ на нихъ отмѣтки и раздѣлялъ по кучкамъ для разсылки по разнымъ отдѣленіямъ конторъ Домби и Сына. Въ тотъ день почта привезла много писемъ, а потому у мистера Каркера было много дѣла.
   Вообще говоря, человѣкъ, занятый такимъ образомъ, держащій въ рукѣ нѣсколько писемъ, разсматривающій ихъ и раскладывающій вокругъ себя, разбирающій внимательно ихъ содержаніе, съ нахмуреннымъ лбомъ и сжатыми губами, похожъ отчасти на игрока, который сдаетъ карты, ходитъ и обдумываетъ свою игру. Лицо мистера Каркера-Управляющаго подходило какъ-нельзя-лучше подъ такое фантастическое сравненіе: это было лицо человѣка, который ведетъ свою игру осторожно, постигаетъ всѣ ея сильныя и слабыя стороны, слѣдитъ съ неусыпнымъ вниманіемъ за всѣми случайностями, предвидитъ дѣйствія противниковъ и знаетъ каждую минуту, въ какомъ положеніи весь ходъ его собственной игры,-- лицо человѣка, знающаго карты другихъ игроковъ, по никогда себѣ неизмѣняющаго.
   Письма были на разныхъ языкахъ, но мистеръ Каркеръ прочитывалъ всѣ. Еслибъ въ конторахъ Домби и Сына было что-нибудь, чего бы онъ не могъ прочитать, то въ колодѣ его не доставало бы одной карты. Онъ читалъ, можно сказать, однимъ мимолетнымъ взглядомъ и также быстро соображалъ свои распоряженія по содержанію разныхъ писемъ и по взаимнымъ ихъ отношеніямъ. Хотя карточная игра не входитъ въ число привычекъ домашнихъ или дикихъ кошекъ, по мистеръ Каркеръ все-таки походилъ на кошку съ ногъ до головы. Безцвѣтные волосы и бакенбарды его, длинные ногти, тщательно опиленные и заостренные; природное отвращеніе къ малѣйшему пятнышку грязи; вкрадчивость пріемовъ, острые зубы, осторожная и неслышная походка, бдительный взоръ, жестокое сердце, сладкорѣчивый языкъ и упорное терпѣніе, съ которымъ онъ добирался до задуманной однажды цѣли -- все это вмѣстѣ дѣлало его какъ-нельзя-больше похожимъ на кошку, подстерегающую свою добычу.
   Наконецъ, онъ раздѣлался со всѣми письмами, исключая одного, отложеннаго отдѣльно въ сторону. Заперши на замокъ въ ящикъ болѣе-важную корреспонденцію, мистеръ Каркеръ позвонилъ.
   -- Почему ты отвѣчаешь на этотъ зовъ? такъ принялъ онъ вошедшаго брата.
   -- Разсыльный вышелъ, а послѣ него моя очередь, былъ покорный отвѣтъ Джона Каркера.
   -- Очередь! Да! Мнѣ это очень-весело! На, возьми!
   Указавъ на распечатанныя письма, онъ презрительно отвернулся и разломалъ печать на пакетѣ, отложенномъ въ сторону.
   -- Я боюсь безпокоить тебя, Джемсъ, сказалъ братъ его, забирая письма:-- но...
   -- О! тебѣ что-нибудь нужно. Я зналъ это. Ну?
   Мистеръ Каркеръ-Управляющій не поднялъ глазъ и не взглянулъ на брата, но разсматривалъ письмо, не открывая его однако.
   -- Ну, что же? повторилъ онъ рѣзко.
   -- Я опасаюсь за Гарріетъ.
   -- Что за Гарріетъ? Какая Гарріетъ? Я не знаю никого этого имени.
   -- Она нездорова и очень перемѣнилась въ послѣднее время.
   -- Она очень перемѣнилась много времени тому назадъ. Больше этого мнѣ нечего сказать.
   -- Я думаю, что еслибъ ты меня выслушалъ...
   -- Для чего мнѣ тебя выслушивать, братъ Джонъ? возразилъ управляющій съ саркастическимъ удареніемъ на послѣднихъ словахъ.-- Гарріетъ Каркеръ сдѣлала давно выборъ между обоими братьями. Она можетъ въ немъ раскаяваться, но отступиться отъ него уже нельзя.
   -- Ты меня не понялъ. Я не говорю, что она кается въ своемъ выборѣ. Намекъ на что-нибудь подобное былъ бы чернѣйшею неблагодарностью съ моей стороны, хотя, повѣрь мнѣ, Джемсъ, я сожалѣю о ея самопожертвованіи столько же, сколько и ты.
   -- Сколько я? Сколько я!
   -- Я сожалѣю о ея выборѣ столько же, сколько онъ тебя сердитъ.
   -- Меня сердитъ?
   -- Или сколько ты имъ недоволенъ. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Выбирай самъ выраженіе, которое найдешь приличнѣе прочихъ. Я не имѣю намѣренія оскорбить тебя.
   -- Меня оскорбляетъ все, что ты дѣлаешь, возразилъ управляющій, бросивъ на него гнѣвный взглядъ, который тотчасъ же уступилъ мѣсто широкой улыбкѣ.-- Не угодно ли вамъ унести эти бумаги съ собою? Я занятъ.
   Вѣжливый гонъ его былъ до такой степени язвительнѣе гнѣва, что Каркеръ-Младшій направился къ дверямъ. Остановившись, однако, подлѣ нихъ и обернувшись, онъ сказалъ:
   -- Когда Гарріетъ напрасно умоляла тебя обо мнѣ, въ первое время твоего справедливаго негодованія и моего посрамленія, когда она оставила тебя, Джемсъ, чтобъ послѣдовать за мною и посвятить себя погибшему брату, у котораго не осталось ничего, кромѣ ея, она была молода и прекрасна. Я думаю, что еслибъ ты могъ взглянуть на нее теперь, еслибъ рѣшился навѣстить ее, видъ ея возбудилъ бы въ тебѣ удивленіе и состраданіе.
   Управляющій наклонилъ слегка голову и оскалилъ зубы, какъ-будто отвѣчая: "право? такъ вотъ въ чемъ дѣло!" но не сказалъ ни слова.
   -- Въ тѣ времена, Джемсъ, мы оба думали, что она выйдетъ замужъ молодая и будетъ счастлива. О, еслибъ, ты зналъ, какъ благородно она отказалась отъ всѣхъ этихъ надеждъ; какъ бодро она пошла по избранному ею пути, не оглянувшись ни раза назадъ, ты бы никогда не рѣшился сказать, что имя ея чуждо твоему слуху -- никогда!
   Управляющій опять наклонилъ слегка голову и оскалилъ зубы, какъ-будто говоря: "это замѣчательно! это меня удивляетъ!" однако опять не сказалъ ни слова.
   -- Могу я продолжать? спросилъ кротко Джонъ Каркеръ.
   -- Идти своей дорогой? Конечно, можете, если вамъ угодно, отвѣчалъ братъ его съ улыбкою.
   Джонъ Каркеръ вышелъ со вздохомъ за двери, но голосъ брата остановилъ его.
   -- Если она пошла и продолжаетъ идти бодро по избранному ею пути, то можешь сказать ей, что и я также бодро и неуклонно иду своимъ путемъ. Если она ни раза не оглянулась назадъ, можешь сказать ей, что я это дѣлалъ иногда, желая убѣдить ее не прилѣпляться къ тебѣ, и что моя рѣшимость прочна какъ мраморъ.-- Тутъ онъ улыбнулся съ самымъ сладкимъ выраженіемъ.
   -- Я не скажу ей ничего. Мы никогда не говоримъ о тебѣ. Разъ только въ годъ, въ день твоего рожденія, Гэрріэтъ говоритъ всегда: вспомнимъ Джемса по имени и пожелаемъ ему счастья!
   -- Въ такомъ случаѣ, если вамъ угодно, можете сказать это самому-себѣ. Чѣмъ чаще вы будете это повторять, тѣмъ лучше для васъ: это вамъ послужитъ урокомъ не говорить со мною о предметѣ, о которомъ я не желаю слышать. Я не знаю никакой Гарріетъ Каркеръ; такой особы нѣтъ на свѣтѣ. У васъ есть, можетъ-быть, сестра... пекитесь о ней, какъ слѣдуетъ; но у меня нѣтъ сестры.
   Мистеръ Каркеръ-Управляющій, проводивъ брата за двери мрачнымъ взглядомъ, снова разсѣлся въ креслахъ и принялся внимательно читать содержаніе отдѣленнаго имъ отъ прочихъ письма.
   Оно было писано его великимъ повелителемъ, мистеромъ Домби, изъ Лимингтона. Хотя мистеръ Каркеръ весьма-скоро пробѣгалъ всѣ письма, по это онъ читалъ медленно, взвѣшивая и обдумывая съ напряженіемъ каждое слово. Прочитавъ его съ начала до конца, онъ пріостанавливался на слѣдующихъ мѣстахъ: "Чувствую большую пользу отъ перемѣны мѣста и до-сихъ-поръ не имѣю наклонности назначить время своего возвращенія".-- "Я бы желалъ, Каркеръ, чтобъ вы когда-нибудь пріѣхали ко мнѣ сюда и лично разсказали о ходѣ дѣлъ." -- "Я забылъ переговорить съ вами о молодомъ Гэйѣ: если онъ не ушелъ на "Сынѣ и Наслѣдникѣ" или если "Сынъ и Наслѣдникъ" еще въ докахъ, назначьте вмѣсто его другаго молодаго человѣка, а его удержите покуда въ Сити. Я еще не рѣшился, что съ нимъ дѣлать."
   -- Вотъ это несчастливо! сказалъ мистеръ Каркеръ, расширивъ улыбку:-- онъ ужь далеко отсюда! Очень-жаль!
   Онъ сложилъ письмо и поигрывалъ имъ въ задумчивости, перебирая мысленно его содержаніе. Въ это время Перчъ скромно постучался въ двери и вошелъ на цыпочк ы ихъ испытывали всѣ признаки судорожнаго пароксизма, имѣвшаго, впрочемъ, свою особую прелесть. Они приступали къ этому наслажденію не иначе, какъ послѣ предварительныхъ церемоній, соблюдавшихся со всею строгостью. Разложивъ на столѣ огромный листъ бумаги первѣйшаго сорта, они высыпали потребное количество табаку, смачивали его зеленымъ чаемъ, мѣшали ложечкой или перочинными ножами и потомъ уже, насыпавъ полныя табакерки, начинали разнюхивать. Набивая такимъ образомъ носы, они выносили ужасную пытку съ удивительнымъ самоотверженіемъ, и потомъ, для вящщаго наслажденія, чтобы разомъ испытать всѣ прелести разврата, распивали бутылку крѣпкаго портеру.
   Маленькій Павелъ, засѣдавшій иногда въ ихъ обществѣ подлѣ своего главнаго патрона, м-ра Тутса, чувствовалъ при этомъ к_у_т_е_ж_ѣ какое-то странное очарованіе, и когда м-ръ Фидеръ, разговаривая о лондонскихъ тайнахъ, сказалъ м-ру Тутсу, что онъ намѣренъ нынѣшнія каникулы наблюдать ихъ вблизи во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ и оттѣнкахъ и уже нанялъ для этой цѣли квартиру со столомъ y двухъ старыхъ дѣвицъ въ Пеккгемѣ, Павелъ смотрѣлъ на него, какъ на таинственнаго героя фантастическихъ приключеній, и почти начиналъ бояться такого головорѣза.
   Однажды вечеромъ, передъ самымъ наступленіемъ каникулъ, Павелъ, войдя въ ихъ комнату, засталъ Фидера и Тутса за огромной пачкой литографированныхъ билетовъ; м-ръ Фидеръ вписывалъ имена въ оставленные пробѣлы и дѣлалъ адреса, a м-ръ Тутсъ складывалъ и запечатывалъ.
   -- Ага, Домби! -- вскричалъ м-ръ Фидеръ -- ты здѣсь, дружище? славно, братъ, славно.
   Они всегда обращались ласково съ маленькимъ Павломъ и рады были его видѣть. Бросивъ къ нему одинъ изъ билетиковъ, м-ръ Фидеръ продолжалъ:
   -- Держи, Домби: это твой.
   -- Мой? -- сказалъ Павелъ.
   -- Твой пригласительный билетъ на балъ.
   Билетикъ былъ напечатанъ съ мѣдной доски отличнымъ шрифтомъ, за исключеніемъ имени и числа, надписанныхъ рукою м-ра Фидера. Павелъ ирочиталъ.
   "Д-ръ Блимберъ и м-съ Блимберъ, свидѣтельствуя свое совершенное почтеніе эсквайру Павлу Домби, имѣютъ честь покорнѣйше просить его удостоить ихъ своимъ посѣщеніемъ въ будущую среду, семнадцатаго числа, въ половинѣ восьмого пополудни. Вечеръ начнется кадрилью".
   М-ръ Тутсъ, бросаясь въ объятія Павла, также сообщилъ ему радостную вѣсть, что докторъ и докторша, свидѣтельствуя ему, м-ру Тутсу, совершенное почтеніе, покорнѣйше просятъ его на балъ въ среду вечеромъ, семнадцатаго числа, въ половинѣ восьмого. Оказалось вообще, что д-ръ Блимберъ и м-съ Блимберъ свидѣтельствовали свое совершенное почтеніе всей компаніи молодыхъ джентльменовъ и покорнѣйше просили ихъ на балъ. Иначе и быть не можетъ въ классическомъ заведеніи.
   Потомь м-ръ Фидеръ, къ величайшей радости Павла, объявилъ, что его сестрица, Флоренса Домби, также приглашена на балъ, и такъ какъ въ этотъ же день, то есть семнадцатаго числа, оканчивается ихъ учебный семестръ, то онъ, если ему угодно, можетъ тотчасъ же послѣ бала уѣхать съ сестрою домой, на что Павелъ немедленно отвѣчалъ, что ему это очень угодно. Далѣе, м-ръ Фидеръ сообщилъ, что докторь и м-съ Блимберъ ждутъ отъ него отвѣта, который долженъ быть написанъ мельчайшимъ почеркомъ на тонкой бумагѣ такимь образомъ: "Павелъ Домби, свидѣтельствуя свое глубочайшее почтеніе ихъ высокородіямъ д-ру Блимберу и м-съ Блимберъ, имѣетъ честь извѣстить, что онъ сочтетъ непремѣннымъ и весьма пріятнымъ долгомъ воспользоваться ихъ обязательнымъ приглашеніемъ, a посему не замедлитъ къ нимъ явиться въ будущую среду, семнадцатаго числа, ровно въ половинѣ восьмого пополудни". Наконецъ, м-ръ Фидеръ далъ совѣтъ не заикаться объ этихъ распоряженіяхъ ни полсловомъ въ присутствіи д-ра и м-съ Блимберъ, ибо, по правиламъ классическаго воспитанія и высокаго тона, предполагается, что д-ръ Блимберъ, съ одной стороны, a молодые джентльмены, съ другой, не имѣютъ ни малѣйшаго понятія о предстоящемъ торжествѣ.
   Поблагодаривъ м-ра Фидера за всѣ эти совѣты, онъ спряталъ пригласительный билетъ въ карманъ и усѣлся по обыкновенію на стулѣ подлѣ м-ра Тутса; но голова его, уже давно слабая и тяжелая, такъ разболѣлась въ этотъ вечеръ, что онъ принужденъ былъ подпереть ее руками и черезъ нѣсколько минутъ вдругъ, какъ снопъ, повалился на колѣни м-ра Тутса.
   Казалось, онъ былъ не глухъ, однако-жъ, немного погодя, Павелъ почувствовалъ, что м-ръ Фидеръ кричитъ ему на ухо и слегка треплетъ по плечу, чтобы пробудить его вниманіе. Онъ поднялъ голову въ совершенномъ испугѣ и, къ величайшему изумленію, увидѣлъ, что въ комнату вошелъ д-ръ Блимберъ, что окно было отворено, что лобъ y него вспрыснуть холодной водой. Какъ все это случилось и зачѣмъ все это случилось, онъ никакъ не могъ понятъ.
   -- Очнулся, очнулся! Ну, слава Богу. Теперь ничего, -- сказалъ дръ Блимберъ. -- Какъ ты себя чувствуешь, мой маленькій другъ?
   -- Очень хорошо, покорно благодарю, -- сказалъ Павелъ.
   Но ему показалось, что комната и всѣ предметы въ ней пришли въ какое-то странное положеніе. Полъ шатался, стѣны кружились и прыгали, a м-ръ Тутсъ раздулся до таксй степени, что голова его, очевидно, стала походить на бочку, и когда онъ взялъ своего любимца на руки, чтобы снести наверхъ, Павелъ пришелъ въ неописанное изумленіе, увидѣвъ очень ясно, что м-ръ Тутсъ карабкался съ нимъ прямо въ трубу.
   Но вмѣсто трубы, м-ръ Тутсъ благополучно снесъ его въ спальню, чего прежде не дѣлалъ никогда, и Павлу показалась очень удивительною такая необыкновенная учтивость. Онъ поблагодарилъ. Но м-ръ Тутсъ сказалъ, что этимъ еще не ограничатся его ласки, и Павелъ увидѣлъ, что дѣйствительно не ограничились: онъ раздѣлъ его, разулъ и уложилъ нѣжнѣйшимъ образомъ въ постель, сѣлъ подлѣ кровати и началъ ухмыляться очень любезно, между тѣмъ какъ м-ръ Фидеръ, расположившись насупротивъ м-ра Тутса, презабавно взъерошивалъ щетину на своей головѣ, улыбался и, наконецъ, въ припадкѣ необыкновеннаго восторга, выскочилъ на самую середину комнаты и принялся выдѣлывать преуморительные жесты, дѣлая видъ, что боксируетъ. Все это ужасно озадачило Павла и, не зная, плакать ему или смѣяться, онъ заплакалъ и засмѣялся вмѣстѣ.
   Но вдруъ м-ръ Тутсъ растаялъ, a м-ръ Фидеръ какимъ-то чудомъ иревратился въ м-съ Пипчинъ. Павелъ уже не спрашивалъ, какъ это случилось, и не обнаружилъ ни малѣйшихъ признаковъ изумленія.
   -- М-съ Пипчинъ, -- сказалъ онъ, -- пожалуйста, не сказывайте Флоренсѣ.
   -- Чего не сказывать, мой милый? -- проговорила м-съ Пипчинъ, обходя вокругъ постели и усаживаясь на стулъ.
   -- Обо мнѣ не сказывайте.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Будь спокоенъ.
   -- A какъ вы думаете, м-съ Пипчинъ: что я стану дѣлать, когда вырасту? -- спросилъ Павелъ, поворачивая голову на подушкѣ и подпирая руками подбородокъ.
   М-съ Пипчинъ никакъ не могла угадать.
   -- A вотъ что, -- сказалъ Павелъ. -- Я положу свои деньги въ банкъ, брошу всякую торговлю, уѣду съ сестрицей въ деревню, разведу прекрасный садъ и стану гулять съ нею всю свою жизнь.
   -- Неужто? -- вскричала м-съ Пипчинъ.
   -- Непремѣнно, -- сказалъ Павелъ. -- Вотъ только что... когда я...
   Онъ остановился и съ минуту не говорилъ ни слова. Сѣрый глазъ м-съ Пипчинъ скользилъ по его лицу.
   -- Е_с_л_и только я вырасту, -- сказалъ онъ оканчивая фразу.
   Потомъ онъ принялся разсказывать м-съ Пипчинъ о разныхъ подробностяхъ насчетъ предстоящаго бала, о приглашеніи Флоренсы, о томъ, какъ молодые джентльмены станутъ ею любоваться, какъ это будетъ ему пріятно и, наконецъ, о томъ, какъ всѣ его любятъ, и какъ онъ этому радъ. Далѣе онъ разсказалъ м-съ Пипчинъ о своемъ анализѣ, о томъ, что миссъ Блимберъ отмѣтила его страннымъ, о томъ, что и м-съ Блимберъ, да и всѣ считаютъ его чудакомъ, о томъ, что онъ этого вовсе не понимаетъ, и потому теперь убѣдительно проситъ м-съ Пчпчинъ объяснить ему, почему онъ чудакъ и что такое чудакъ? М-съ Пипчинъ отвѣчала коротко и ясно, что все это вздоръ; но Павелъ далеко не удовлетворился этимъ отвѣтомъ и бросилъ на м-съ Пипчинъ такой пытливый взоръ, что она сочла нужнымъ отвернуться и подойти къ окну.
   Жилъ въ Англіи скромный аптекарь и вмѣсѣ лѣкарь {Должность лѣкаря и аптекаря въ Англіи часто соединяются въ одномъ лицѣ.}, прикомандированный къ учебному заведенію д-ра Блимбера, который теперь очутился въ дѣтской спальнѣ вмѣстѣ съ м-съ Пипчинъ. Какъ они пришли, и зачѣмъ они пришли, и давно ли они пришли, Павелъ никакъ не могъ себѣ растолковать; но, увидѣвъ ихъ y своей постели, онъ привсталъ и иачалъ весьма обстоятельно отвѣчать на всѣ вопросы домашняго врача, которому, наконецъ, шепнулъ на ухо, чтобы онъ сдѣлалъ милость ничего не говорилъ Флоренсѣ, такъ какъ скоро будетъ балъ, и она приглашена. Вообще онъ очень много говорилъ съ лѣкаремъ, и они разстались превосходными друзьями. Положивъ голову на подушку, Павелъ закрылъ глаза; но ему послышалось или, быть можетъ, пригрезилось, будто лѣкарь говорилъ, что въ мальчикѣ замѣтны большой недостатокъ жизненной силы (что бы это такое? -- думалъ Павелъ) и большая слабость въ организмѣ. "Такъ какъ ребенокъ, -- говорилъ еще аптекарь, -- забралъ себѣ въ голову, что семнадцатаго числа онъ будетъ на балу и уѣдетъ домой, то ужъ пусть дозволятъ ему эту фантазію, чтобы не сдѣлалось хуже. Это хорошо, что дитя скоро ѣдетъ къ родственникамъ, какъ говоритъ м-съ Пипчинъ. Я самъ напишу къ м-ру Домби, какъ скоро лучше ознакомлюсь еъ ходомъ болѣзни. Покамѣстъ, кажется, еще нѣтъ большой..." Но чего нѣтъ, Павелъ не разслышалъ. Въ заключеніе лѣкарь сказалъ, что это прелестное, но только очень странное дитя.
   Какія-то дались имъ странности! -- думалъ Павелъ и никакъ не могъ постигнуть, отчего онъ имъ всѣмъ бросается въ глаза. Между тѣмъ м-съ Пипчинъ какъ-то опять очутилась подлѣ него, а, быть можетъ, она и не уходила, хотя, кажется, онъ видѣлъ, будто она вышла съ докторомъ изъ дверей или, пожалуй, это такъ пригрезилось. Теперь въ рукахъ y нея, Богъ знаетъ зачѣмъ, появилась какаято странная бутылка и рюмка, и она подносила рюмку Павлу. Потомъ м-съ Пипчинъ изъ собственныхъ рукъ поподчивала его какимъ-то сладкимъ желе, и ему сдѣлалось такъ хорошо, что м-съ Пипчинъ, по его настоятельной просьбѣ, отправилась домой, a Бриггсъ и Тозеръ подошли къ его постели. Бѣдный Бриггсъ ужасно ворчалъ на свой анализъ, гдѣ его съ безпощаднымъ искусствомъ опытнаго химика разложили на всѣ составныя части. При всемъ томъ онъ былъ ласковъ съ Павломъ, какъ и Тозеръ, какъ и всѣ молодые джентльмены, потому что каждый изъ нихъ, отходя ко сну, заходилъ напередъ къ Павлу и спрашивалъ: "Каковъ ты, Домби? какъ ты себя чувствуешь, Домби? Будь веселъ, Домби, не робѣй!" и такъ далѣе. Бриггсъ долго метался въ постели и безъ умолку жаловался на свой анализъ, говоря, что тутъ нѣтъ ни на волосъ правды и что его р_а_з_л_о_ж_и_л_и, какъ разбойника.
   -- Что бы сказалъ д-ръ Блимберъ, -- говорилъ онъ, -- если бы его самого такъ разложили? Вѣдь отъ этого зависятъ карманныя деньги! Какія штуки! Цѣлыхъ полгода мучили бѣднаго парня, какъ конторщика, да потомъ его же отрекомендовали лѣнивцемъ! Хорошъ лѣнивецъ! Не давали по два раза въ недѣлю обѣдать, да еще называли жаднымъ! Посмотрѣлъ бы я, какъ онъ не сталъ бы жадничать на моемъ мѣстѣ. О! А!
   Утромъ на другой день, подслѣповатый малый, собираясь, по обыкновенію, колотить въ мѣдный тазъ, сказалъ Павлу, чтобы онъ не безпокоился и почивалъ себѣ спокойно, когда другіе джентльмены будутъ одѣваться. Павелъ обрадовался. Скоро пришла м-съ Пипчинъ, a за нею лѣкарь, a за лѣкаремъ Мелія, та женщина, что выгребала золу изъ камина въ первое утро по прибытіи вла въ докторскій домъ, -- охъ, какъ давно, давно это было! Всѣ эти особы посмотрѣли на Павла, спросили, какъ онъ себя чувствуетъ, и пошли въ другую комнату на консультацію, а, пожалуй, что все это пригрезилось. Потомъ лѣкарь воротился уже съ д-ромъ Блимберомъ и м-съ Блимберъ. Онъ сказалъ:
   -- Да, господинъ докторъ, я совѣтую вамъ освободить этого джентльмена отъ всякихъ занятій. Да вѣдь ужъ и каникулы недалеко.
   -- Само собою разумѣется, -- отвѣчалъ д-ръ Блимберъ. -- Душенька, извѣсти объ этомъ Корнелію.
   -- Очень хорошо, -- сказала м-съ Блимберъ.
   Лѣкарь съ такимъ участіемъ и заботливостью щупалъ пульсъ, сердце и смотрѣлъ въ глаза маленькаго паціента, что Павелъ невольно проговорилъ:
   -- Покорно васъ благодарю, сэръ.
   -- Маленькій нашъ другъ, -- замѣтилъ дръ Блимберъ, -- кажется, никогда не жаловался.
   -- О, я думаю! -- отвѣчалъ докторъ.
   -- Такъ вамъ кажется, что ему лучше? -- спросилъ д-ръ Блимберъ.
   -- Значительно лучше, -- отвѣчалъ лѣкарь какимъ-то двусмысленнымъ тономъ.
   Павелъ углубился въ размышленіе насчетъ того, что бы такое думалъ аптекарь, такъ загадочно отвѣтившій на два вопроса д-ра Блимбера. Но когда аптекарь, уловившій взоръ маленькаго паціента, бросилъ на него ободрительную и дружескую улыбку, Павелъ тоже разсѣялся и уже болѣе не предпринималъ своего заоблачнаго путешествія.
   Весь этотъ день онъ пролежалъ въ постели, дремалъ, грезилъ и по временамъ смотрѣлъ на м-ра Тутса; но на другое утро онъ всталъ очень рано, спустился съ лѣстницы во второй этажъ, вошелъ въ залу, остановился передъ часами и.... вотъ чудесато! -- часы уже не спрашивали болѣе: "Ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ". Циферблатъ былъ снятъ, и часовой мастеръ, стоявшій на передвижной лѣстницѣ, засовывалъ какіе-то инструменты во внутренность машины. Это обстоятельство ужасно удивило Павла: онъ сѣлъ на нижней ступенькѣ подвижной лѣстницы и принялся наблюдать очень внимательно за всѣми операціями, взглядывая по временамъ на циферблатъ, который какъ будто за что-то косился на него со стѣны.
   Часовой мастеръ былъ человѣкъ ласковый и не замедлилъ спросить Павла, какъ его здоровье, на что Павелъ тоже не замедлилъ отвѣтить, что, кажется, его находятъ не слишкомъ здоровымъ, а, впрочемъ, ничего. Когда такимъ образомъ разговоръ начался, Павелъ надавалъ мастеру множество вопросовъ насчетъ колокольнаго звона и боя часовъ. Нужно было знать, стоитъ ли кто на колокольнѣ по ночамъ, когда бьютъ часы, или часовой колоколъ приводится въ движеніе самъ собою, и какъ все это устроено? Отчего это колокола иначе звонятъ при похоронахъ, и совсѣмъ иначе на свадьбѣ, или они звонятъ одинаково, a это только такъ кажется, и почему именно такъ кажется? "А не лучше ли было бы, -- спросилъ еще Павелъ, -- измѣрять время сожиганіемъ свѣчъ, какъ хотѣлъ это сдѣлать король Альфредъ? Вы вѣдь знаете короля Альфреда?" -- Часовщикъ отвѣчалъ, что не знаетъ, но думаетъ, однако-жъ, что это было бы очень дурно, потому-что тогда нечѣмъ было бы жить часовымъ мастерамъ. Вообще бесѣда была очень интересная, и Павелъ продолжалъ дѣлать наблюденія до тѣхъ поръ, пока циферблатъ не пришелъ въ свое обыкновенное положеніе. Часовщикъ положилъ свои инструменты въ корзину, раскланялся съ любознательннымъ собесѣдникомъ и, выходя изъ дверей, не преминулъ сдѣлать замѣчаніе: "Какой странный мальчикъ! чудакъ, да и только!" Павелъ хорошо разслышалъ эти слова.
   -- Что это они всѣ сговорились называть меня чудакомъ! -- сказалъ онъ. -- Чудакъ да чудакъ, -- рѣшительно не понимаю!
   Не имѣя теперь уроковъ, онъ часто объ этомъ размышлялъ, и конечно размышлялъ бы еще чаще, если бы другіе предметы не лежали y него на душѣ. Ему было о чемъ думать.
   Прежде всего -- Флоренса пріѣдетъ на балъ. Флоренса увидитъ, что всѣ мальчики его любятъ, и это будетъ очень пріятно Флоренсѣ. Это было главной темой его размышленій. Пусть Флоренса узнаетъ, что всѣ джентльмены ласковы съ нимъ и добры, что онъ сдѣлался ихъ маленькимъ любимцемъ: тогда она станетъ думать, что онъ не слишкомъ станетъ тужить, когда послѣ каникулъ его опять повезутъ въ пансіонъ.
   Повезутъ опять! Разъ пятьдесятъ въ этотъ день заходилъ онъ въ свою комнатку, собиралъ книги, тетради, лоскутья, каждую бездѣлицу, и все это увязывалъ, укладывалъ, упаковывалъ, чтобы взять домой. Ни малѣйшей мысли о возвращеніи назадъ, ни малѣйшаго приготовленія къ этому и, думая о концѣ каникулъ, онъ только останавливался на Флоренсѣ!
   Проходя по верхнимъ комнатамъ, онъ думалъ, какъ онѣ опустѣютъ, когда не будетъ его, и сколько потомъ еще пройдетъ безмолвныхъ дней, недѣль, мѣсяцевъ, годовъ между этими стѣнами. Кто то заступитъ его мѣсто? Найдется ли когда-нибудь еще такой же мальчикъ, какъ и онъ?
   Онъ думалъ о портретѣ, висѣвшемъ на стѣнѣ, который всегда какъ-то задумчиво смотрѣлъ на Павла, когда онъ проходилъ мимо, и если случалось, что онъ проходилъ съ товарищемъ, портретъ -- чудное дѣло! -- смотрѣлъ только на него одного. Много онъ думалъ объ этомъ и почти въ то же время размышлялъ еще объ одной картинѣ, прелестной, удивительной картинѣ, гдѣ, среди группы различныхъ фигуръ, Павелъ зналъ только одну женщину, нѣжную, кроткую, сострадательную, съ какимъ-то чуднымъ свѣтомъ вокругъ головы. Эта женщина тоже какъ будто смотрѣла на Павла и всегда указывала ему наверхъ.
   Въ своей спальнѣ, облокотившись на окно, онъ тоже думалъ безпрестанно, и его мысли смѣняли одна другую, какъ морскія волны, которыя онъ по прежему наблюдалъ съ одинаковымъ вниманіемъ. Гдѣ живутъ эти дикія птицы, что летаютъ надъ моремъ въ бурную погоду? Отчего зарождались облака, и куда они спѣшили, перегоняя одно другое? Откуда брался вѣтеръ, и куда онъ шелъ? Берегъ, ио которому они такъ часто гуляли съ Флоренсой и наблюдали море, и говорили о многихъ вещахъ, останется ли такимъ же, когда ихъ не будетъ, или онъ опустѣетъ? A если бы Флоренса гуляла здѣсь одна, и они бы разлучились, о чемъ и какъ бы стала она думать и что бы всего больше ее занимало?
   Онъ думалъ еще о м-рѣ Тутсѣ, о м-рѣ Фидерѣ, о всѣхъ мальчикахъ; и о д-рѣ Блимберѣ, о м-съ Блимберъ и миссъ Блимберъ; о домѣ, и о тетушкѣ Чиккъ, и о миссъ Токсъ; о своемъ отцѣ Домби и Сынѣ, о Вальтерѣ съ его бѣднымъ дядей, которому онъ далъ денегъ, и о басистомъ капитанѣ съ его желѣзной рукой. Кромѣ того, въ этотъ день ему надлежало сдѣлать множество визитовъ -- въ класную комнату, въ кабинетъ д-ра Блимбера, въ спальню м-съ Блимберъ, въ уборную миссъ Блимберъ и въ каморку цѣпной собаки. Ему дали теперь полную волю бродить вездѣ въ домѣ и около дома, и онъ на прощаньи хотѣлъ угодить всѣмъ. Онъ отыскивалъ для Бриггса въ учебныхъ книгахъ мѣста, которыя тотъ всегда забывалъ, пріискивалъ въ словарѣ слова для другихъ молодыхъ джентльменовъ, слишкомъ занятыхъ своимъ дѣломъ, приводилъ въ порядокъ бумаги для миссъ Корнеліи, a иногда пробирался въ кабинетъ самого доктора и, усаживаясь подлѣ его ученыхъ ногь, ворочалъ потихоньку глобусы, совершалъ мысленныя путешествія по земнымъ и небеснымъ пространствамъ.
   Словомъ въ эти послѣдніе дни передъ каникулами, всѣ другіе молодые джентльмены работали изо всѣхъ силъ, повторяя уроки за цѣлый семестръ, Павелъ былъ привиллегированнымъ воспитанникомъ, какого не видывали въ этомъ домѣ. Едва и самъ онъ вѣрилъ такому счастью; но свобода его увеличивалась съ часу на часъ, со дня на день, и всѣ ласкали маленькаго Домби. Д-ръ Блимберъ былъ такъ къ нему внимателенъ, что однажды выслалъ Джонсона изъ-за стола, когда тотъ необдуманно проговорилъ за обѣдомъ; "бѣдненькій Домби!" Павелъ дивился и находилъ, что докторъ поступилъ очень жестоко, хотя краска вспыхнула y него на лицѣ, и онъ никакъ не могъ понять, отчего товарищъ называлъ его бѣдненькимъ. Эта чрезмѣрная строгость казалась тѣмъ несправедливѣе, что Павелъ очень хорошо слышалъ, какъ докторъ въ прошлый вечеръ согласился съ мнѣніемъ м-съ Блимберъ, которая сказала напрямикъ, что бѣдный маленькій Домби сдѣлался теперь еще страннѣе. Теперь Павелъ начиналъ догадываться, за что его называли чудакомъ, -- конечно, за то, что онъ былъ слабъ, блѣденъ, тонокъ, скоро уставалъ и готовъ былъ во всякое время повалиться, какъ снопъ, и отдыхать.
   Наконецъ, наступило семнадцатое число. Д-ръ Блимберъ, послѣ завтрака, обращаясь къ молодымъ джентльменамъ, сказалъ:
   -- Господа, наши лекціи начнутся въ будущемъ мѣсяцѣ двадцать пятаго числа.
   М-ръ Тутсъ немедленно надѣлъ кольцо, принялъ гордый видъ а_н_г_л_і_й_с_к_а_г_о г_р_а_ж_д_а_н_и_н_а и, разговаривая съ товарищами о своемъ бывшемъ начальникѣ, безъ церемоніи назвалъ его Блимберомъ. Старшіе воспитанники съ изумленіемъ и завистью взглянули на гражданина, a младшіе никакъ не могли понять, какимъ образомъ Тутсъ не сгинулъ съ лица земли за такую неслыханную дерзость.
   За столомъ никто не закинулъ ни полсловомъ насчетъ вечерняго торжества; но въ домѣ во весь этотъ день происходила страшная суматоха, и Павелъ въ своихъ уединенныхъ прогулкахъ познакомился съ какими-то странными скамейками и подсвѣчниками, a что всего забавнѣе, при входѣ въ залу онъ увидѣлъ арфу, одѣтую въ зеленый сюртукъ. За обѣдомъ голова y м-съ Блимберъ приняла какую-то странную форму, какъ будто она завинтила свои волосы, и хотя y миссъ Корнеліи Блимберъ на каждомъ вискѣ красовался прелестный букетъ завитыхъ волосъ, но ея маленькія кудри, неизвѣстно по какой причинѣ, были завернуты кусочками театральной афиши, и Павелъ съ изумленіемъ прочелъ y ней на лбу "королевскій театръ", a за лѣвымъ ухомъ "Брайтонъ".
   Къ вечеру спальня молодыхъ джентльменовъ превратилась въ магазинъ бѣлыхъ жилетовъ и галстуховъ, откуда на весьма значительное пространство несло запахомъ опаленныхъ волосъ, и д-ръ Блимберъ, посылая своимъ питомцамъ нижайшее почтеніе, велѣлъ кстати спросить, не пожаръ ли въ ихъ комнатѣ. Но слуга, возвращаясь съ отвѣтомъ, объявилъ, что парикмахеръ, завивая господамъ волосы, слишкомъ распалилъ щипцы въ жару своего усердія.
   Несмотря на слабость и расположеніе ко сну, Павелъ одѣлся на скорую руку и сошелъ въ гостиную, гдѣ д-ръ Блимберъ ходилъ взадъ и впередъ съ величавымъ и совершенно беззаботнымъ видомъ, какъ будто онъ ждалъ не больше двухъ, трехъ человѣкъ, которые, быть можетъ, завернутъ къ нему случайно, немного погодя. Вскорѣ явилась м-съ Блимберъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа и съ такимъ длиннымъ шлейфомъ, что прогулка вокругъ ея особы составила для Павла препорядочное путешествіе. Послѣ маменьки пришла и дочка, немного перетянутая, но чрезвычайно очаровательная.
   Изъ гостей прежде всѣхъ явились м-ръ Тутсъ и м-ръ Фидеръ. Оба джентльмена держали въ рукахъ шляпы, какъ будто пріѣхали издалека, и когда буфетчикъ, при торжественномъ докладѣ, произнесъ ихъ имена, д-ръ Блимберъ сказалъ: "Прошу покорно, господа, добро пожаловать", и, казалось, былъ чрезвычайно радъ видѣть дорогихъ гостей. М-ръ Тутсъ, великолѣпно сіявшій булавкой, колечкомъ и пуговицами, истинно джентльменскимъ образомъ раскланялся съ дамами и величаво протянулъ руку д-ру Блимберу. Проникнутый глубокимъ сознаніемъ собственнаго достоинства, онъ тутъ же отвелъ Павла въ сторону и съ особой выразительностью спросилъ:
   -- Что ты думаешь объ этомъ, Домби?
   Но несмотря на совершенную увѣренность въ себѣ самомъ, м-ръ Тутсъ надолго погруженъ былъ въ раздумье относительно того обстоятельства, должно ли застегивать на жилетѣ нижнія пуговицы, или нѣтъ, и какъ приличнѣе распорядиться оконечностями рубашечныхъ рукавчиковъ. Замѣтивъ, что y м-ра Фидера они были вытянуты, м-ръ Тутсъ распорядился точно такимъ же образомъ; но когда оказалось, что y другихъ гостей они были отогнуты на фрачные обшлага, м-ръ Тутсъ не замедлилъ послѣдовать этому примѣру, Разница касательно жилетныхъ пуговицъ не только нижнихъ, но и верхнихъ сдѣлалась y новыхъ гостей еще ощутительнѣе, такъ что пальцы м-ра Тутса безпрестанно шмыгали по этой части его костюма, какъ-будто онъ разыгрывалъ на музыкальномъ инструментѣ труднѣйшую арію, которая совершенно сбивала его съ толку.
   Немного погодя, явились и другіе джентльмены въ модной прическѣ, въ высочайшихъ галстухахъ, въ ганцовальныхъ башмакахъ, съ лучшими шляпами въ рукахъ. За ними пришелъ м-ръ Бапсъ, танцмейстеръ, въ сопровожденіи своей супруги, которую м-съ Блимберъ приняла очень вѣжливо и благосклонно. Лакей о каждомъ гостѣ докладывалъ громогласно. Осанка м-ра Бапса былъ очень величественна, и онъ говорилъ съ особой выразительностью, дѣлая ударенія на каждомъ словѣ. Постоявъ минутъ пять подъ лампой, онъ подошелъ къ м-ру Тутсу, который въ молчаніи любовался своими башмаками, и спросилъ:
   -- Какъ вы думаете, сэръ, относительно сырыхъ матеріаловъ, привозимыхъ въ наши гавани изъ-за границы: что съ ними должно дѣлать?
   -- Варить ихъ, -- не задумываясь отвѣчалъ м-ръ Тутсъ.
   Этимъ и окончилась бесѣда, хотя, казалось, господинъ танцмейстеръ не совсѣмъ былъ согласенъ съ мнѣніемъ м-ра Тутса.
   Павелъ, дѣлавшій теперь глубокомысленныя наблюденія на мягкой софѣ, обложенной подушками, вдругъ соскочилъ съ этого сѣдалища и отправился въ чайную комнату дожидаться Флоренсу, которой онъ не видалъ уже около двухъ недѣль, потому что въ прошлую субботу его не пускали домой изъ опасенія простуды. Вскорѣ явилась она, прелестная, какъ ангелъ, въ своемъ бальномъ платьицѣ, съ свѣжимъ букетомъ цвѣтовъ въ рукѣ. Въ комнатѣ не было никого, кромѣ пріятельницы Павла, Меліи, и другой женщины, разливавшей чай. Когда Флоренса стала на колѣни, чтобы поцѣловать маленькаго брата, Павелъ бросился въ ея объятія и не хотѣлъ оторвать глазъ отъ ея цвѣтущаго личика.
   -- Что съ тобой, Флой, -- вдругъ спросилъ Павелъ, почти увѣренный, что увидѣлъ слезу на щекѣ сестры.
   -- Ничего, милый, ничего, -- отвѣчала Флоренса.
   Павелъ тихонько дотронулся до щеки: на ней точно была слеза!
   -- Милая, что съ тобою?
   -- Мы поѣдемъ домой, -- отвѣчала сестра, -- и я буду за тобой ухаживать.
   -- За мной ухаживать! Это что такое?
   Павелъ дивился, отчего двѣ молодыя женщины смотрѣли на него съ такимъ задумчивымъ видомъ, отчего Флоренса на минуту отворотилась и потомъ опять оборотила на него глаза съ отрадной улыбкой,
   -- Флой, -- сказалъ Павелъ, перебирая рукою ея черные лаконы, -- скажи мнѣ, моя милая, правда ли, что я чудакъ?!..
   Флоренса засмѣялась, обласкала его и проговорила: "нѣтъ".
   -- A они всѣ то и дѣло говорятъ, будто я чудакъ, -- возразилъ Павелъ, -- желалъ бы я знать, что такое чудакъ?
   Въ эту минуту постучались въ дверь, и Флоренса, поспѣшивъ къ чайному столу, не успѣла отвѣчать брату на его вопросы. Павелъ удивился опять, когда увидѣлъ, что Мелія о чемъ-то перешептывалась съ Флоренсой; но вошедшіе гости сообщили другое направленіе его наблюденіямъ.
   Это были: сэръ Барнетъ Скеттльзъ, леди Скеттльзъ и сынокъ ихъ, еще мальчикъ, который послѣ каникулъ готовился поступить въ учебное заведеніе д-ра Блимбера. Отецъ былъ членомъ нижняго парламента, и м-ръ Фидеръ, разговаривая о немъ съ молодыми джентльменами, сказалъ между прочимъ, что г. Барнетъ Скеттльзъ непремѣнно свернетъ голову отчаянной партіи радикаловъ, только бы уловить ему взоръ президента {Когда членъ нижняго парламента встаетъ съ своего мѣста для произнесенія рѣчи, онъ не можетъ начать ее прежде, чѣмъ на него іи взглянетъ президентъ. Отсюда выраженіе: уловить взоръ президента (to catch the Speaker's eye), равносильное выраженіе: получить позволеніе говорить рѣчь.}, чего, однако-жъ, онъ никакъ не могъ дождаться цѣлыхъ три года.
   -- Какая это комната? -- спросила леди Скеттльзъ y Павловой пріятельницы.
   -- Кабинетъ д-ра Блимбера, -- отвѣчала Мелія.
   -- Хорошая, очень хорошая комната, -- проговорила леди Скеттльзъ, обращаясь къ своему мужу.
   -- Очень хорошая комната, -- повторилъ почтенный супругъ.
   -- A кто малютка? -- сказала леди Скеттльзъ, обращаясь къ Павлу. -- Не одинъ ли...
   -- Изъ молодыхъ джентльменовъ? -- подхватила Мелія. -- Точно такъ, сударыня.
   -- Какъ васъ зовутъ, душенька? -- спросила леди Скеттльзъ.
   -- Домби, -- отвѣчалъ Павелъ.
   При этомъ имени сэръ Барнетъ Скеттльзъ немедленно вмѣшался въ разговоръ и объявилъ, что имѣлъ честь встрѣчаться съ Павловымъ отцомъ на публичныхъ обѣдахъ, и теперь ему очень пріятно слышать о драгоцѣннѣйшемъ здоровьи м-ра Домби. Затѣмъ Павелъ разслышалъ слова, обращенныя къ леди Скеттльзъ: "Сити ... богачъ ... извѣстнѣйшій ... докторъ говорилъ" ...
   -- Потрудитесь передать папенькѣ мое глубокое почтеніе, -- сказалъ сэръ Барнетъ Скеттльзъ, обращаясь къ Павлу.
   -- Очень хорошо, -- отвѣчалъ Павелъ.
   -- Какой умненькій мальчикъ! -- воскликнулъ сэръ Барнетъ Скеттльзъ. -- Сынъ, -- продолжалъ онъ, обращаясь къ молодому Скеттльзу, который между тѣмъ съ величайшимъ аппетитомъ изволилъ кушать сладкій пирогъ съ изюмомъ, въ вознагражденіе за будущія лишенія въ докторскомъ пансіонѣ, -- сынъ, познакомься съ молодымъ джентльменомъ. Это такой джентльменъ, съ которымъ ты можешь и долженъ познакомиться.
   -- Какое милое личико! Что за глазки! Что за локончики! -- восклицала леди Скеттльзъ, лорнируя Флоренсу съ ногъ до головы.
   -- Сестра моя, Флоренса Домби, -- сказалъ Павелъ, рекомендуя.
   Скеттльзы ощущали теперь неизреченное наслажденіе, и такъ какъ леди Скеттльзъ, съ перваго взгляда почувствовала къ Павлу материнскую привязанность, то вся компанія поспѣшила отправиться въ залу. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ велъ Флоренсу, a молодой Скеттльзъ шелъ позади.
   Молодой Скеттльзъ недолго оставался въ неизвѣстности, потому что д-ръ Блимберъ вывелъ его изъ-за угла и заставилъ танцовать съ Флоренсой. Павлу показалось, что дикій мальчикъ вовсе не чувствовалъ себя счастливымъ отъ этой компаніи и даже будто бы на что-то сердился; но когда леди Скеттльзъ, играя вѣеромъ, сообщила миссъ Корнеліи Блимберъ, что сынокъ ея просто безъ ума отъ этого ангельчика, миссъ Домби, Павелъ заключилъ, что молодой Скеттльзъ, упоенный блаженствомъ, не могъ выразить своихъ впечатлѣній внѣшними знаками.
   Удивительнымъ показалось Павлу, отчего никто не хотѣлъ занимать его мѣста на софѣ между подушками, и отчего молодые джентльмены, при входѣ его въ залу, поспѣшили дать ему дорогу и указать на прежнее мѣсто. Замѣтивъ, что маленькій Домби съ наслажденіемъ смотрѣлъ на танцующую сестру, они распорядились такъ, что никто не заслонялъ передъ нимъ Флоренсы, и онъ могъ свободно слѣдить за нею глазами. Всѣ гости, даже посторонніе, были такъ ласковы, что бепрестанно подходили къ нему и спрашивали, какъ онъ себя чувствуетъ, не болитъ ли y него головка, не усталъ ли онъ? Павелъ благодарилъ отъ души и, расположившись на софѣ вмѣстѣ съ м-съ Блимберъ и леди Скеттльзъ, чувствовалъ себя совершенно счастливымъ, особенно когда Флоренса, послѣ каждаго танда, садилась подлѣ него и разговаривала.
   Флоренса съ большой охотой вовсе оставила бы танцы, чтобы весь вечеръ просидѣть подлѣ брата, но Павелъ непремѣнно хотѣлъ, чтобы она танцовала, говоря, что это ему очень пріятно. И онъ говорилъ правду: его сердце трепетало отъ радости, и личико пылало яркимъ румянцемъ, когда онъ видѣлъ, какъ всѣ любуются Флоренсой и приходятъ отъ нея въ восторгь.
   Обложенный подушками на своемъ высокомъ сѣдалищѣ, Павелъ могъ видѣть и слышать почти все, что вокругъ него происходило, какъ будто весь этотъ праздникъ былъ устроенъ исключительно для его забавы. Между прочимъ, онъ замѣтилъ, какъ м-ръ Бапсъ, танцмейстеръ, подошелъ къ г. члену нижняго парламента и спросилъ его точь въ точь, какъ м-ра Тутса:
   -- A какъ вы думаете, сэръ, насчетъ сырыхъ матеріаловъ, которые привозятъ изъ-за границы въ обмѣнъ за наше золото: что съ ними дѣлать?
   Павелъ дивился и очень хотѣлъ знать, почему этотъ предметъ такъ сильно занималъ м-ра Бапса. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ очень много и очень мудрено разсуждалъ о предложенной матеріи, но, казалось, не удовлетворилъ м-ра Бапса.
   -- Все это такъ, -- сказалъ м-ръ Бапсъ, -- я совершенно согласенъ съ вами сэръ, однако-жъ, если предположить, что Россія запрудитъ наши гавани своимъ саломъ, тогда что?
   Сэръ Барнетъ Скеттльзъ былъ совершенно озадаченъ этимъ неопредѣленнымъ возраженіемъ, однако-жъ, скоро опомнился и, покачавъ головой, сказалъ:
   -- Ну, тогда, конечно, намъ придется усилить производство хлопчатой бумаги.
   М-ръ Бапсъ не сдѣлалъ болѣе никакихъ замѣчаній и поспѣшилъ къ своей супругѣ, которая между тѣмъ съ большимъ вниманіемъ разсматривала нотную книгу джентльмена, игравшаго на арфѣ. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ, не сомнѣваясь, что бывшій его собесѣдникъ -- очень замѣчательная особа, обратился къ д-ру Блимберу съ вопросомъ:
   -- Скажите, пожалуйста, докторъ, господинъ этотъ, вѣроятно, служитъ въ департаментѣ внѣшней торговли?
   -- О, нѣтъ, -- отвѣчалъ д-ръ Блимберъ, -- нѣтъ, это нашъ профессоръ...
   -- Статистики или политической экономіи? -- замѣтилъ сэръ Барнетъ Скеттльзъ.
   -- Не совсѣмъ такъ, -- сказалъ докторъ Блимберъ, подпирая рукою подбородокъ.
   -- Ну, такъ нѣтъ сомнѣнія, онъ занимается вычисленіемъ математическихъ фигуръ или чего-нибудь въ этомъ родѣ?
   -- Именно фигуръ, -- сказалъ д-ръ Блимберъ, -- да только не въ этомъ родѣ. М-ръ Бапсъ, смѣю доложить вамъ, нашъ профессоръ танцевъ, превосходнѣйшій человѣкъ въ своемъ родѣ.
   Сэръ Барнетъ Скеттльзъ нахмурился, разсвирѣпѣлъ и, подойдя къ своей супругѣ, сказалъ очень явственно, что господинъ, съ которымъ онъ говорилъ, пре-без-сты-д-нѣй-шій наглецъ въ своемъ родѣ. Павелъ никакъ не могъ постигнуть, отчего сэръ Барнетъ Скеттльзъ перемѣнилъ такъ скоро свое мнѣніе о м-рѣ Бапсѣ, котораго ему отрекомендовали, какъ превосходнѣйшаго человѣка въ своемъ родѣ.
   Скоро наблюдательность Павла приняла другое направленіе. М-ръ Фидеръ, послѣ двухъ-трехъ стакановъ глинтвейну, повеселѣлъ удивительнымъ образомъ и принялъ твердое намѣреніе наслаждаться всѣми благами міра сего. Танцы были вообще очень церемонны, и музыка скорѣе походила на церковную, чѣмъ на бальную; но м-ръ Фидеръ, очевидно, приходившій въ восторженное состояніе, сказалъ м-ру Тутсу, что имѣетъ намѣреніе повернуть дѣла по своему. Послѣ того онъ подошелъ къ оркестру и, приказавъ играть веселѣе, принялся танцовать со всею развязностью и беззаботностью моднаго денди. Особенно онъ сдѣлался внимательнымъ къ дамамъ и, танцуя съ миссъ Корнеліей Блимберъ, шепнулъ ей -- можете вообразить! -- шепнулъ ей два стишка изъ простонародной чрезвычайно нѣжной пѣсни, и -- можете вообразить! -- миссъ Корнелія Блимберъ ни мало не обидѣлась. Эти же стишки м-ръ Фидеръ немедленно повторилъ еще четыремъ дамамъ, которыя также не обижались. Павелъ все это слышалъ очень хорошо. Онъ слышалъ и то, какъ Фидеръ сказалъ Тутсу, что завтра, чортъ побери, придется расквитаться за этотъ вечеръ.
   Наконецъ, оркестръ заигралъ самыя буйныя, площадныя аріи, и это обстоятельство крайне обезпокоило м-съ Блимберъ, которая не безъ причины опасалась, что это можетъ оскорбить благородный слухъ почтенной леди Скеттльзъ. Но леди Скеттльзъ просила не безпокоиться и очень благосклонно выслушала объясненіе касательно м-ра Фидера, который, говорила м-съ Блимберъ, несмотря на нѣкоторые крайности при такихъ случаяхъ, былъ вообще превосходнѣйшій человѣкъ, отлично понималъ Виргилія и убиралъ свои коротенькіе волосы истинно классическимъ образомъ.
   Разговаривая съ Павломъ, леди Скеттльзъ замѣтила между прочимъ, что, кажется, онъ очень любитъ музыку.
   -- Люблю, леди, -- отвѣчалъ Павелъ, -- a если и вы любите, такъ я вамъ совѣтую послушать, какъ поетъ сестрица моя, Флоренса.
   Леди Скеттльзъ немедленно объявила, что умираетъ отъ нетерпѣнія слышать миссъ Домби, и когда Флоренса начала отказываться, говоря, что никакъ не можетъ пѣть при такомъ многочисленномъ собраніи, Павелъ подозвалъ ее и сказалъ:
   -- Пожалуйста, Флой, для меня, мой другъ, сдѣлай милость.
   Флоренса подошла къ фортепьяно и запѣла. Гости разступились, чтобы не загородить сестры отъ маленькаго Домби. Когда онъ увидѣлъ, что его сестра, добрая, милая, прекрасная сестра, сдѣлалась предметомъ общаго вниманія, когда онъ услышалъ ея заливающійся голосокъ, очаровательный и сладкій, раздававшійся среди безмолвной блестящей залы звучной трелью любви и надежды, онъ отворотилъ свое личико и заплакалъ, -- не оттого заплакалъ, чтобы мелодія была слишкомъ жалобна или печальна, нѣтъ, a оттого, что "она слишкомъ мила для меня", -- сказалъ Павелъ, отвѣчая на разспросы гостей.
   Всѣ полюбили Флоренсу, да и какъ не полюбить! Павелъ заранѣе зналъ, что иначе и быть не можетъ, и когда онъ сидѣлъ на своей мягкой софѣ съ сложенными накрестъ руками, немногіе могли вообразить, какой торжественный восторгъ озарялъ эту младенческую душу. Со всѣхъ сторонъ доходили до его слуха роскошныя похвалы "сестрицѣ маленькаго Домби"; всѣ удивлялись скромности, уму, талантамъ маленькой красавицы, и Павелъ былъ въ какомъ-то упоительномъ чаду, и казалось ему, будто докторская зала превращается въ очаровательный садъ, и атмосфера вдругъ наполнилась какой-то сладкой симпатіей, которая смягчала и разнѣживала сердце
   Какъ это случилось, Павелъ не зналъ. Все, что наблюдалъ онъ въ этотъ вечеръ и чувствовалъ, и мыслилъ -- настоящее, прошедшее и будущее, предметы близкіе и отдаленные -- все это перепуталось и перемѣшалось въ его головѣ, подобно цвѣтамъ въ радугѣ или въ богатомъ плюмажѣ павлина, когда надъ нимъ сіяетъ солнце, или въ тихомъ лазурномъ небѣ, когда то же солнце, закатываясь, бросаетъ яркіе лучи на безбрежное море. Многія вещи, о которыхъ онъ думалъ послѣдній разъ, носились передъ нимъ въ неопредѣленныхъ звукахъ музыкальнаго оркестра и уже не пробуждали его наблюдательности. Фантастическія мечты, занимавшія его не далѣе, какъ вчера, когда онъ смотрѣлъ изъ своего уединеннаго окошка на бурныя воды океана, улеглись и убаюкались въ его воображеніи. Но тотъ же таинственный говоръ морскихъ волнъ, которому такъ долго и такъ часто внималъ онъ въ своей колясочкѣ на морскомъ берегу, еще мерещился ему, и чудился въ этомъ говорѣ привѣтъ любви и дружбы, и вмѣстѣ слышалось ему, будто всѣ называютъ его чудакомъ, хотя опять-таки неизвѣстно за чго. Такъ грезилъ и мечталъ, слушалъ и думалъ маленькій Павелъ и быль совершенно счастливъ.
   Счастливъ -- пока не пробилъ часъ разлуки, роковой часъ, пробудившій общее волненіе между гостями д-ра Блимбера. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ еще разъ просилъ Павла засвидѣтельствовать отъ его имени глубокое почтеніе м-ру Домби и вмѣстѣ съ тѣмъ изъявилъ надежду, что сынъ его, послѣ каникулъ, постарается пріобрѣсть благосклонность маленькаго друга. Леди Скеттльзъ съ материнской нѣжностью поцѣловала его въ лобъ, и даже м-съ Бапсъ, бросивъ музыкальную книгу, постоянный предметъ своего наблюденія, поспѣшила обнять маленькаго Домби и пожелать ему нескончаемыхъ радостей.
   -- Прощайте, д-ръ Блимберъ, -- сказалъ Павель, протягивая руку.
   -- Прощай, мой маленькій другь, -- отвѣчалъ докторъ.
   -- Я вамъ очень обязанъ, сэръ, -- продолжалъ Павелъ, наивно всматриваясь въ задумчивое лицо доктора. -- Прикажите, сдѣлайте милость, беречь Діогена.
   Діогеномъ звали цѣпную собаку, которая во всю жизнь одного только Павла удостоила своей искренней довѣренности. Докторъ обѣщалъ покровительство Діогену, и Па.велъ поблагодарилъ его отъ души. Потомъ, прощансь съ м-съ Блимберъ и Корнеліей, омъ такъ много обнаружилъ искренняго чувства и дѣтской любви, что м-съ Блимберъ совсѣмъ забыла шепнуть кое-что леди Скеттльзъ насчетъ Цицерона, хотя это намѣреніе тревожило ее цѣлый вечеръ. Корнелія взяла своего питомца за обѣ руки и сказала:
   -- Домби, Домби, ты всегда былъ моимъ любимымъ ученикомъ. Прощай, дружокъ. Благослови тебя Богь!
   -- A я считалъ ее такою жестокою! -- подумалъ Павелъ. -- Какъ легко ошибиться!
   Вдругъ молодые джентльмены зажужжали: "Домби уѣзжаетъ! маленькій Домби уѣзжаетъ!", и все изъ танцовальной залы двинулось по лѣстницѣ за Павломъ и Флоренсой, не исключая самого д-ра Блимбера съ его семействомъ. М-ръ Фидеръ, по этому поводу, сказалъ очень громко, что такой чести, сколько онъ помнитъ, еще не удостаивался ни одинъ изъ прежнихъ молодыхъ джентльменовъ, хотя, быть можетъ, глинтвейнъ на этотъ разъ слишкомъ помрачалъ память м-ра Фидера. Лакеи, подъ предводительствомъ буфетчика, всѣ выбѣжали провожать маленькаго Домби, и даже подслѣповатый малый, видимо растаялъ, когда началъ укладывать книги и сундуки въ коляску, отправлявшуюся въ замокъ м-съ Пипчинъ.
   Даже вліяніе нѣжной страсти на сердца молодыхъ джентльменовъ -- a они всѣ до одного влюбились въ Флоренсу -- не могло удержать ихъ отъ выраженія восторговъ при прощаніи съ маленькимъ Домби. Они пожимали ему руки, махали шляпами, и каждый кричалъ: "Домби, не забывай меня!" Такіе взрывы чувствительности были необыкновеннымъ явленіемъ между этими юными Честерфильдами {Слово "Честерфильдъ" употреблено здѣсь въ смыслѣ свѣтскаго модника, льстеца. Есть въ англійской литературѣ книги: "The letters of Lord Chesterfield to his son", -- "Письма Лорда Честерфильда къ своему сыну". Здѣсь авторъ между прочимъ рекомендуетъ скрывать свои настоящія чувства и считаетъ притворство необходимою добродѣтелью всякаго молодого человѣка. Книга пользуется въ Англіи такою популярностью, что недавно одинъ лондонскій портной, рекомендуя въ своемъ пуфѣ прилично одѣваться, подкрѣпилъ свои доказательства огромной цитатой изъ писемъ Честерфильда. Прим. перев.}. Когда Флоренса на крыльцѣ окутывала брата, Павелъ шепталъ: "Слышишь ли ты, милая? рада ли ты? забудешь ли ты это?" И глаза его искрились живѣйшимъ восторгомъ, когда онъ произносилъ эти слова.
   Усаживаясь въ карету, Павелъ еще разъ взглянулъ на многочисленную толпу, которая его провожала, и теперь всѣ предметы закружились и запрыгали передъ нимъ, какъ будто онъ смотрѣлъ черезъ стекла зрительной трубки, колебавшейся въ его рукахъ. Потомъ онъ забился въ темный уголъ кареты и крѣпко прижался къ Флоренсѣ. Вся эта сцена трогательнаго прощанья представлялась ему какимъ-то сновидѣніемъ, тревожнымъ и вмѣстѣ чрезвычайно пріятнымъ, и когда впослѣдствіи онъ думалъ о д-рѣ Блимберѣ, онъ всегда воображалъ его не иначе, какъ стоявшимъ на крыльцѣ при прощаньи съ своимъ маленькимъ другомъ.
   Но, кромѣ доктора, другая фигура рисовалась иередъ маленькимъ Павломъ, фигура м-ра Тутса, который совершенно неожиданно открылъ одно изъ оконъ кареты, просунулъ голову и спросилъ: "Домби здѣсь?" Прежде, чѣмъ успѣли отвѣчать, онъ скрылся и захохоталъ самымъ дружелюбнымъ образомъ. Но этимъ еще не окончилось. Когда карета уже тронулась съ мѣста, м-ръ Тутсъ подскочилъ съ другой стороны и, опять просунувъ голову черезъ окно, тѣмъ же тономъ спросилъ: "Домби здѣсь?" И потомъ онъ мгновенно исчезъ, заливаясь тѣмъ же дружелюбнымъ хохотомъ.
   Какъ Флоренса смѣялась! Павелъ часто вспоминалъ объ этой сценѣ и самъ смѣялся отъ всего сердца.
   Но на другой и въ слѣдующіе дни произошло много такихъ вещей, которыя послѣ воображенію Павла представлялись въ самомъ тускломъ свѣтѣ. Прежде всего онъ никакъ не могъ понять, зачѣмъ они продолжали жить y м-съ Пипчинъ вмѣсто того, чтобы ѣхать домой, зачѣмъ онъ лежалъ въ постели, и Флоренса всегда сидѣла подлѣ него. Приходилъ ли къ нему въ комнату отецъ, или онъ только видѣлъ на стѣнѣ чью-то высокую тѣнь? Правда ли, что лѣкарь говорилъ -- или это пригрезилось -- что если бы взяли мальчика домой прежде дѣтскаго бала, на которомъ онъ испыталъ слишкомъ сильныя потрясенія, то, вѣроятно, онъ не завянулъ бы такъ скоро?
   Ему казалось также, что онъ говаривалъ сестрѣ: "Охъ, Флой, возьми меня домой; не покидай меня"! А, впрочемъ, можетъ быть, и это пригрезилось. Только кажется, будто онъ слышалъ свои собственныя слова: "Поѣдемъ домой, Флой, поѣдемъ"!
   Но зато онъ очень хорошо помнилъ, какъ привезли его домой вмѣстѣ съ Флоренсой, и какая была толкотня на лѣстницѣ, когда понесли его наверхъ. Онъ узналъ свою старую комнату и маленькую постель, гдѣ его положили. Передъ нимъ, въ числѣ прочихъ, стояли: тетушка его, и миссъ Токсъ, и м-съ Пипчинъ, и Сусанна. Онъ всѣхъ ихъ угадалъ и привѣтствовалъ очень радушно. Но было, однако-жъ, и тутъ что-то такое, чего онъ никакъ не понималъ и что крайне его безпокоило.
   -- Мнѣ надобно поговорить съ Флоренсой, -- сказалъ онъ, -- съ Флоренсой наединѣ. Оставьте насъ.
   -- Скажи мнѣ, свѣтикъ мой, Флой, папенька не былъ на крыльцѣ, когда меня вынесли изъ кареты?
   -- Былъ, мой милый.
   -- Кажется, онъ заплакалъ и ушелъ въ свою комнату, когда увидѣлъ меня; правда ли это, мой ангелъ?
   Флоренса отрицательно покачала головой и прильнула губами къ его щекѣ.
   -- Ну, я радъ, что онъ не плакалъ, -- сказалъ маленькій Павелъ -- это правда, мнѣ померещилось. Не сказывай, о чемъ я тебя спрашивалъ.
  

Глава XV.

Замысловатое лукавство капитана Куттля и новыя хлопоты Вальтера Гэя.

  
   Долго Вальтеръ не зналъ, что дѣлать съ барбадосскимъ назначеніемъ, и даже лелѣялъ слабую надежду, что м-ръ Домби авось измѣнитъ роковую резолюцію. Быть можетъ, онъ одумается и прикажетъ старику Каркеру "оставить молодого Гэя въ лондонской конторѣ". Но такъ какъ ничто не подтверждало этой, совершенно, впрочемъ, неосновательной надежды, бѣдный юноша увидѣлъ настоятельную необходимость дѣйствовать безъ замедленія, не обольщая себя пустыми мечтами.
   Главная задача -- какимъ образомъ подступиться къ дядѣ Соломону съ этой неожиданной вѣстью, которая, нѣтъ сомнѣнія, нанесетъ ему страшный ударъ? Старикъ только что начиналъ оправляться послѣ нападеній неумолимаго кредитора, его мичманъ и гостиная повеселѣли, значительная часть долга заплачена м-ромъ Домби, впереди рисовалась надежда окончательно устроить денежныя дѣла, -- и вотъ все это вдругь опрокидывалось вверхъ дномъ по какому-то холодному разсчету или просто по безотчетному капризу всемогущаго негоціанта.
   Но что бы ни случилось, дядя Соль, такъ или иначе, заранѣе долженъ былъ ознакомиться съ угрожающей бѣдой. Между "ѣхать или не ѣхать" Вальтеръ не могъ выбирать. М-ръ Домби сказалъ прямо, что онъ молодъ, a обстоятельства старика Гильса не блестящи, и это опредѣленіе м-ръ Домби сспровождалъ такимъ взоромъ, въ которомъ ясно значилось, что, въ случаѣ отказа, молодой человѣкъ долженъ оставить знаменитую контору. Онъ и его дядя были облагодѣтельствованы мромъ Домби, и Вальтеръ самъ искалъ этого благодѣянія. Чувство благодарности налагало долгъ безусловнаго повиновенія; такъ, по крайней мѣрѣ, думалъ Вальтеръ, хотя въ то же время начиналъ догадываться, что ему врядъ ли когда удастся обратить на себя милостивое вниманіе гордаго хозяина, который по временамъ, Богъ знаетъ за что, бросалъ на него суровые взгляды.
   Когда м-ръ Домби сказалъ: "вы молоды, a обстоятельства вашего дяди не блестящи", въ его физіономіи выразилось оскорбительное презрѣніе, какъ будто онъ обвинялъ молодого человѣка въ непростительной праздности, обременительной для старика-дяди, и эта мысль стрѣлою вонзилась въ чувствительное сердце бѣднаго юноши. Рѣшившись во что бы то ни стало разувѣрить м-ра Домби и по возможности самымъ дѣломъ доказать несправедливость оскорбительнаго мнѣнія, Вальтеръ, послѣ poковoro назначенія въ Барбадосъ, удвоилъ свою дѣятельность въ конторѣ и, скрѣпя сердце, казался веселымъ и совершенно довольнымъ. Благородный и неопытный юноша, разумѣется, никакъ не воображалъ, что эти-то именно свойства теперь всего менѣе могли понравиться м-ру Домби, который, напротивъ, разсчитывалъ, что его всесильная опала -- заслуженная или незаслуженная, все равно -- должна поражать страхомъ и трепетомъ его подчиненныхъ.
   -- Ну, -- подумалъ Вальтеръ съ глубокимъ вздохомъ, -- надо теперь раздѣлаться съ дядюшкой Соломономъ. Но такъ какъ молодой человѣкъ не надѣялся сохранить спокойствіе духа, если бы самъ извѣстилъ старика объ угрожающей бѣдѣ и увидѣлъ первые слѣды отчаянія на его морщинистомъ лицѣ, то онъ рѣшился воспользоваться услугами могущественнаго посредника, капитана Куттля, и, дождавшись перваго воскресенья, отправился послѣ завтрака на корабельную площадь въ его квартиру.
   На дорогѣ Вальтеръ не безъ удовольствія припомнилъ, что м-съ Макъ Стингеръ каждое воскресеніе поутру отправлялась въ отдаленную капеллу слушать проповѣдь достопочтеннаго Мельхиседека Гоулера {Howler буквально значитъ р_е_в_у_н_ъ. Авторъ осмѣиваетъ здѣсь изступленныхъ фанатиковъ, слава которыхъ между простолюдинами основывается преимущественно на шарлатанскомъ искусствѣ кричать во все горло и выдѣлывать арлекинскіе жесты во время своихъ поученій. Англія, какъ и Сѣверная Америка, при всей своей образованности, является привилегированной землей сектантовъ и фанатиковъ. Среди безчисленнаго множества сектъ особенно прославились своимъ сумасбродствомъ: Seekers (искатели), Tumdlers (кувыркатели) и Ranters (пустомели). Гоулеръ, какъ видно, принадчежалъ къ сектѣ Реньтеровъ, и о нихъ-то говоритъ здѣсь Диккенсъ. Прим. переводчика.}, стяжавшаго громкую извѣстность между нѣкоторыми особами. Сей благочестивый иастырь служилъ первоначально на вестъ-индскихъ докахъ при винной конторѣ, откуда его выгнали по ложному подозрѣнію, будто онъ завелъ грѣшное обыкновеніе просверливать буравчикомъ бочки съ ромомъ и прикладываться къ нимъ своими устами. Разумѣется, это была клевета, взведенная на него общимъ нашимъ врагомъ, человѣкоубійцею искони. Достопочтенный Мельхиседекъ недавно предсказалъ съ своей каѳедры, что ровно черезъ два года, въ этотъ самый день, въ десять часовъ утра, воспослѣдуетъ преставленіе свѣта, и по сей причинѣ открылъ y себя на дому пріемъ благочестивыхъ слушателей и слушательницъ реньтерской секты, на которыхъ, въ первое собраніе, слова краснорѣчиваго проповѣдника произвели самое могущественное впечатлѣніе; и когда словесное стадо, осѣненное послѣ проповѣди вдохновеннымъ наитіемъ, принялось совершать священную пляску, восторжениые слушатели и слушательницы вдругъ всѣ до одного съ ужаснымъ трескомъ и шумомъ провалились въ кухню и опрокинули катокъ, принадлежавшій какой-то словесной овечкѣ.
   Обо всѣхъ этихъ подробностяхъ капитанъ Куттль подъ веселую руку разсказалъ Вальтеру и его дядѣ, когда однажды вечеромъ, послѣ благополучной сдѣлки съ маклеромъ Брогли, репетировалъ извѣстную балладу о любовныхъ похожденіяхъ Пегги. Самъ капитанъ тоже съ большою аккуратностью каждое воскресенье ходилъ въ ближайшую церковь съ королевскимъ флагомъ, посѣщаемую моряками, гдѣ онъ, за отсутствіемъ законнаго сторожа, дряхлаго и больного, добровольно принималъ на себя обязанность верховнаго надзора надъ мальчиками, для которыхъ особенно былъ страшенъ его таинственный крюкъ. Зная капитанскій обычай, Вальтеръ бѣжалъ изо всѣхъ силъ, чтобы предупредить его выходъ, и эта поспѣшность была увѣнчана вожделѣннымъ успѣхомъ. По прибытіи на корабельную площадь, молодой человѣкъ, къ величайшей радости, увидѣлъ и шрокій синій камзолъ и жилетъ, развѣшенные для просушки передъ отвореннымъ окномъ капитанской квартиры.
   Казалось невѣроятнымъ, что смертные глаза могли видѣть этотъ костюмъ въ разлукѣ съ своимъ хозяиномъ, но не подлежало никакому сомнѣнію, что жилетъ и камзолъ висѣли безъ капитана, иначе его ноги непремѣнно загородили бы уличную дверь, такъ какъ дома на корабельной площади очень невысоки. Удивляясь этому открытію, Вальтеръ только однажды стукнулъ молоткомъ {Въ Лондонѣ, какъ и во многихъ другихъ европейскихъ городахъ и отчасти въ нашихъ остзейскихь провинціяхъ, вмѣсто колокольчиковь почти во всѣхъ домахъ употребляются молоточки, утвержденные въ дверяхъ надъ металлической доской. Человѣкъ порядочный, дѣлающій визитъ другому, тоже порядочному человѣку, должень стукнуть по крайней мѣрѣ два раза. Воть почему капитанъ Куттль не догадался сначала, что пришли къ нему. Прим. переводчика.} въ дверь капитанской квартиры.
   -- А, это не ко мнѣ! -- воскликнулъ капитанъ въ своей комнатѣ. -- Вѣрно кто-нибудь пришелъ къ Макъ Стингеръ.
   Вальтеръ ясно разслышалъ эти слова и стукнулъ молоткомъ два раза.
   -- Ну, такъ, стало быть, ко мнѣ. Кому это понадобился капитанъ Куттль?
   И вслѣдъ затѣмъ высунулась изъ окна интересная фигура Куттля въ чистой рубашкѣ и подтяжкахъ, въ праздничномъ галстухѣ и лощеной шляпѣ на головѣ.
   -- Валли! -- вскричалъ капитанъ, съ изумленіемъ осматривая неожиданнаго гостя. -- Ты ли это любезный?
   -- Я, я, капитанъ, -- отвѣчалъ Вальтеръ, -- скорѣе пожалуйста впустите меня.
   -- Что такое, дружище? -- спросилъ капитанъ съ тревожнымъ участіемъ, -- не случилось ли чего опять съ нашимъ старикомъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- сказалъ Вальтеръ -- все обстоитъ благополучно, да только впустите меня.
   Капитанъ выразилъ свое удовольствіе и сказалъ, что сейчасъ сойдетъ внизъ отворить дверь.
   -- Зачѣмъ же ты такъ рано пришелъ, Валли? -- спросилъ Куттль, сомнительно посматривая на молодого человѣка, когда они взбирались наверхъ.
   -- Дѣло вотъ видите ли въ чемъ, любезный канитанъ, -- сказалъ Вальтеръ, усаживаясь на стулъ, -- я боялся не застать васъ дома, a между тѣмъ мнѣ нужно кой о чемъ съ вами потолковать.
   -- Хорошо, хорошо, -- сказалъ капитанъ, -- да чѣмъ тебя угостить, мой милый?
   -- Угостите меня вашимъ совѣтомъ, капитанъ Куттль, -- отвѣчалъ Вальтеръ улыбаясь. -- Больше мнѣ ничего не нужно.
   -- Ну, говори. Мои уши къ твоимъ услугамъ.
   Вальтеръ разсказалъ о своихъ дѣлахъ и о затрудненіяхъ насчетъ дяди Соломона, если капитанъ не ириметъ на себя труда извѣстить его объ угрожающей бѣдѣ. Ничто не могло сравниться съ ужаснымъ изумленіемъ и даже оцѣпенѣніемъ Куттля, когда молодой человѣкъ раскрылъ передъ нимъ страшную перспективу, совершенно опрокидывавшую его смѣлые планы и надежды. Лицо его утратило всякое выраженіе, и онъ стоялъ, какъ статуя, въ синемъ балахонѣ и нахлобученной лощеной шляпѣ.
   -- Такъ вотъ, видите ли, капитанъ Куттль, -- продолжалъ Вальтеръ, -- обо мнѣ тутъ, собственно говоря, безпокоиться нечего: я молодъ и егде не велика птица, какъ выразился однажды м-ръ Домби. Я знаю, мнѣ самому надобно пробить дорогу въ свѣтѣ и, надѣюсь, дорога будетъ пробита; но есть, однако же, два пункта, которые не выходятъ y меня изъ головы. Дядя мой, вы знаете, считаетъ меня гордостью и отрадою своей жизни, хотя, разумѣется, я вовсе не заслуживаю такого мнѣнія. Что вы на это скажете, Куттль?
   Капитанъ, казалось, старался побѣдить свой испугъ и сообщить своему лицу прежнее выраженіе; но всѣ усилія были тщетны, и лощеная шляпа кивала съ безмолвнымъ изумленіемъ.
   -- Если даже я буду живъ и здоровъ, все-таки, оставивъ Англію, я едва ли увижу когда своего дядю. Онъ уже старъ, капитанъ Куттль, и въ его годы было бы тяжело разставаться съ любимыми людьми. Если, какъ нѣкогда вы говорили, онъ могъ умереть отъ потери мичмана, съ которымъ такъ свыкся въ продолженіе многихъ лѣтъ, то не скорѣе ли можно заключить, что онъ умретъ отъ потери...
   -- Своего племянника, -- перебилъ капитанъ. -- Справедливо!
   -- Вотъ почему, капитанъ Куттль, мы, съ своей стороны, непремѣнно должны увѣрить старика, что разлука во всякомъ случаѣ будетъ временная. Но вы понимаете, что всего менѣе я способенъ былъ бы сохранить хладнокровіе, если бы самъ попытался увѣрить его въ этомъ. Вы, и только вы одни, можете приличнымъ образомъ сообщить ему горестную вѣсть, и я васъ усердно прошу не отказываться отъ этого порученія. Это первый пунктъ.
   -- И бѣдный парнюга унырнетъ отъ нея за тридевять земель въ тридесятое царство! -- замѣтилъ капитанъ созерцательнымъ тономъ.
   -- Что вы сказали, капитанъ Куттль?
   -- Погоди, мой милый, погоди! -- глубокомысленно возразилъ капитанъ.
   Молодой человѣкъ остановился въ то.мъ предположеніи, что капитанъ собирается съ мыслями и хочетъ что-нибудь прибавить къ своему восклицанію. Но прошло нѣсколько минутъ, a кагштанъ не сказалъ ни слова. Вальтеръ продолжалъ:
   -- Теперь -- второй пунктъ, капитанъ Куттль. Съ горестью долженъ я сказать, что м-ръ Домби за что-то меня очень не жалуетъ. Я выбивался и выбиваюсь изо всѣхъ силъ, чтобы заслужить его благоволеніе, но все напрасно, и я очень хорошо вижу, что онъ не любитъ меня. Ему трудно, да онъ и не старается скрыть своихъ чувствъ, и моя опала слишкомъ очевидна для всѣхъ. Мое назначеніе въ Барбадосъ -- ничто иное, какъ слѣдствіе этой опалы, и м-ръ Домби, говоря мнѣ объ этомъ, нисколько не позаботился подсластить горькую пилюлю. Это не только, не поведетъ меня къ возвышенію въ торговомъ домѣ, -- совсѣмъ напротивъ: я имѣю причины думать, что эта поѣздка должна окончательно разрушить мою карьеру. Такъ вотъ видите ли, капитанъ Куттль: объ этомъ, само собою разумѣется, мы тоже ничего не должны говорить дядѣ Соломону; напротивъ, онъ долженъ воображать, что м-ръ Домби назначаетъ меня въ Барбадосъ не иначе, какъ изъ особеннаго ко мнѣ благоволенія. Я бы, признаться, и вамъ ничего не сказалъ объ этомъ пунктѣ; но если, по ту сторону океана, мнѣ суждено будетъ погибнуть, надобно, чтобы хоть одинъ человѣкъ въ Лондонѣ зналъ о моемъ настоящемъ положеніи. Къ тому же -- почему знать? -- можетъ быть, при случаѣ, вы, какъ истинный другъ, найдете возможность подать руку помощи бѣдному страннику.
   -- Валли, другъ мой, -- возразилъ капитанъ съ видомь необыкновеннаго добродушія, -- въ притчахь сказано: "На всякое время другъ да будетъ тебѣ въ нуждѣ"... и бутылка вина для угощенія! Отыщи это мѣсто и положи закладку {Но Вальтеръ напрасно сталъ бы искать этого мѣста въ Соломоновыхъ притчахъ. Читатели вѣроятно замѣтили, что капитанъ Куттль очень несчастливъ въ библейскихъ цитатахъ и вѣчно коверкаетъ тексты. Этотъ текстъ также перековерканъ. Въ притчахъ (гл. XVII. ст. 17) сказано: "На всякое время другъ да будетъ тебѣ, братія въ нуждахъ полезна да будутъ". Капитанъ Куттль припомнилъ только первую половину текста, a окончапіе насчетъ бутылки вина приплелъ изъ поговорки, употребляемой англичанами во время тостовъ. Прим. переводчика.}.
   Капитанъ протянулъ молодому человѣку руку съ видомъ необыкновеннаго, краснорѣчивѣйшаго добродушія и еще разъ повторилъ: "отыщи это мѣсто и положи закладку". Ясно, онъ гордился своею начитанностью и точностью приведенной цитаты.
   -- Капитанъ Куттль, -- сказалъ Вальтеръ, взявши въ обѣ руки огромный кулакъ своего друга, -- послѣ дядюшки Соля, вы первый, кого люблю я отъ всей души. Нѣтъ на свѣтѣ человѣка, на котораго я могь бы положиться съ большею безопасностью. Насчетъ этого морского путешествія я вовсе не безпокоюсь, капитанъ Куттль; да и къ чему тутъ безпокоиться? Если-бы дѣло шло о составленіи моей карьеры -- если-бы я могъ сѣсть на корабль, какъ простой матросъ -- если-бы я по собственному произволу пускался на приключенія -- о! тогда другое дѣло! я бы съ радостью поскакалъ или поплылъ на другой конецъ свѣта. И почему бы нѣсколько лѣтъ раньше не отправить меня на корабль? Но это было несогласно съ желаніями дядюшки, несогласно съ его планами и надеждами обо мнѣ; потолковали тогда объ этомъ, да и только. На свою бѣду я остался въ Лондонѣ, поступилъ въ контору Домби, и вотъ уже прошло шесть лѣтъ, a карьера моя ни на шагъ не подвинулась впередъ, и вдобавокъ все это время я прожилъ какъ будто для того, чтобы ни за что, ни про что вооружить противъ себя гордую фирму.
   -- Воротись Виттингтонъ, воротись Виттингтонъ {Въ оригиналѣ: "Turn again, Whittington". Должно замѣтить, что въ англійской народной литературѣ въ большомъ ходу старинная сказка о Виттингтонѣ подъ заглавіемъ: "Whittington and his cat", -- "Виттингтонъ и его кошка". Дѣло въ томъ, что Виттингтонъ, молодой человѣкъ безъ всякихъ стредствъ къ существованію и безъ копейки въ карманѣ, задумалъ ѣхать въ Индію, откуда, какъ извѣстно читателю, онъ воротился милліонеромъ. На корабль его приняли потому только, что съ нимъ была кошка, мастерица ловить мышей и крысъ, которыхъ на кораблѣ развелось безчисленное множество. Когда молодой человѣкъ, съ отчаяніемъ въ душѣ, выходилъ изъ Лондона, ему чудилось, будто городскіе колокола вызваиивали вслѣдъ за нимъ: "Turn again, Whittington, turn a-gain Whitting-ton", -- "воротись Виттингтонъ, во-ро-тись Вит-тинг-тонъ". Эту колокольную фразу повторилъ теперь капнтанъ Куттль, и вотъ почему слова эти заставили Вальтера улыбнуться. Прим. перев.}, -- бормоталъ озадаченный капитанъ Куттль, устремивъ неподвижный взоръ на молодого человѣка.
   -- Поздно ворочаться, -- возразилъ Вальтеръ, улыбаясь. -- Фортуну не поймаешь, какъ скоро она оборотилась задомъ. Но я не жалуюсь, капитанъ Куттль. У меня есть средства къ существованію, и этого довольно. Уѣзжая за море, я оставляю дядюшку на ваши руки, и кому, кромѣ васъ, я могъ бы безопаснѣе поручить старика? Не отчаяніе заставило меня разсказать вамъ всю эту исторію, -- вовсе нѣтъ, мнѣ хотѣлось только убѣдить васъ, что въ конторѣ Домби и Сына помыкаютъ мною, какъ безсмысленнымъ мальчишкой. Скажутъ: иди -- и я иду; возьми -- и я беру. Почемъ знать? Можетъ быть, это къ лучшему, что теперь прогоняютъ меня съ глазъ долой. М-ръ Домби -- дорогой пріятель дядюшки, и эту пріязнь, какъ вы знаете, онъ осязательно доказалъ намъ своимъ кошелькомъ. Благосклонность его, вѣроятно, увеличится еще больше, какъ скоро я не буду ему каждяй день надоѣдать своимъ присутствіемъ. Итакъ -- ура Вестъ-Индія! Ура Барбадосъ! Какъ бишь начинается эта пѣсня, что поютъ наши матросы?
  
                       На пристань Барбадоса, молодцы!
                        То-то люли, то-то люли!
                       Скорѣй отъ Темзы, молодцы!
                        То-то лю-ли, то-то люли!
  
   И капитанъ проревѣлъ наистрашнѣйшимъ сопрано:
  
                       A то-то люли, то-то люли!
                        Тот-то люл-ли, тот-то люл-ли!
  
   Послѣдній припѣвъ достигнулъ до чуткихъ ушей забубеннаго шкипера, квартировавшаго насупротивъ, который покоился крѣпкимъ сномъ послѣ вчерашней попойки и еще далеко не пришелъ въ трезвое состояніе. Услышавъ знакомый припѣвъ, столь близкій его сердцу, морякъ немедленно соскочилъ съ постели, отворилъ окно и что есть духу загорланилъ:
  
                       То-то лю-ли, то-то лю-ли!
                        То-то люл-ли-и-и-и-и!...
  
   Это произвело удивительный эффектъ. Показывая, однако-жъ, что онъ еще не совсѣмъ задохся, вытягивая послѣднюю ноту, шкиперъ ужаснымъ голосомъ проревѣлъ: "эгой!" какъ будто привѣтствовалъ черезъ рупоръ подъѣзжавшій корабль. Совершивъ этотъ подвигъ, храбрый морякъ снова закрылъ окно и опять отправился на боковую.
   -- И теперь, капиталъ Куттль, -- сказалъ Вальтеръ, подавая ему синій камзолъ и жилетъ, -- если вы потрудитесь пойти со мною и объявить дядюшкѣ эту новость, которую, сказать правду, ему давно бы слѣдовало знать, то я оставлю васъ y дверей нашего магазина и гдѣ-нибудь прогуляюсь до обѣда.
   Но капитанъ, казалось, вовсе не съ большой охотой принималъ на себя это порученіе и отнюдь не надѣялся на свою отвагу. Можете вообразить -- онъ уже такъ блистательно и къ полному своему удовольствію устроилъ будущую судьбу и приключенія Вальтера, такъ часто и такъ торжественно поздравлялъ себя за удивительную проницательность и прозрѣніе отдаленныхъ судебъ! A теперь вотъ однимъ ударомъ разбивались въ дребезги всѣ эти мечты, да еще въ добавокъ его самого приглашаютъ поднять руку на разрушеніе такихъ чудесныхъ замковъ! Нелегко, даже и очень нелегко! Какъ прикажете вдругъ в_ы_г_р_у_з_и_т_ь изъ головы всѣ эти свѣтлыя идеи и н_а_г_р_у_з_и_т_ь свой мозгь новыми и при томъ ужасно непріятными мыслями! Для этого, разумѣется, надобно подумать да подумать, и вотъ капитанъ, вмѣсто того, чтобы наскоро надѣть свой жилетъ и камзолъ, какъ этого требовалъ Вальтеръ, вовсе отказался отъ облаченія и наотрѣзъ объявилъ, что ему, при такомъ важномъ случаѣ, слѣдуетъ напередъ "немножко покусать ногти".
   -- Это ужъ моя старая привычка, Валли -- сказалъ капитанъ, -- когда ты увидишь, мой другъ, что капитанъ Куттль кусаетъ ногти, это будетъ значить, что онъ сидитъ на мели.
   Потомъ капитанъ, за неимѣніемъ дѣйствительной руки, поднесъ къ зубамъ свой желѣзный крюкъ и съ видомъ самаго сосредоточеинаго философскаго глубокомыслія принялся разсматривать данный предметъ во всѣхъ его видахъ и развѣтвленіяхъ.
   -- Есть y меня пріятель, -- началъ капитанъ такимъ тономъ, какъ будто бы разсуждалъ самъ съ собою, -- такой пріятель, который могъ бы дать шесть очковъ самому парламенту, и выигралъ бы, непремѣнно бы выигралъ. Жаль, что теперь онъ на морѣ, a будь онъ здѣсь, -- для него бы это дѣло трынъ-трава! Удивительная голова! Три раза, сударь мой, бросали его за бортъ корабля, да и то какъ ни въ чемъ не бывало! Когда онъ былъ въ ученьи, цѣлыхъ три недѣли колошматили его по башкѣ желѣзнымъ болтомъ, -- и ничего, рѣшительно ничего! Сухъ выходилъ изъ воды, не горѣлъ въ огнѣ. Въ цѣломъ свѣтѣ не сыскать такого доки!
   Однако-жъ, Вальтеръ внутренно радовался, что прославляемаго мудреца не было въ наличности. Онъ имѣлъ причины думать, что всякое участіе посторонняго лица было бы неумѣстно и безполезно въ его дѣлахъ.
   -- Если бы ты, напримѣръ, указалъ ему на Темзѣ между кораблями на поплавокъ, -- продолжалъ капитанъ тѣмъ же тономъ, -- и спросилъ бы его мнѣнія насчетъ этой вещицы, онъ, я ручаюсь, Валли, доказалъ бы тебѣ какъ дважды два, что это не поплавокъ, a пуговицы твоего дяди. Вотъ оно какъ! Да что и толковать? Онъ за поясъ заткнулъ бы самого чорта?
   -- A какъ его зовутъ, капитанъ Куттль? -- спросилъ Вальтеръ.
   -- Его зовутъ Бенсби, -- отвѣчалъ капитанъ, -- да какъ бы его ни звали, какое до этого дѣло?
   Больше капитанъ уже не распространялся объ этомъ предметѣ, a Вальтеръ, съ своей стороны, не считалъ нужнымъ требовать дальнѣйшихъ объясненій. Было ясно: капитанъ Куттль погрузился ахъ, наклоняясь на каждомъ шагу всѣмъ тѣломъ, какъ-будто въ этомъ состояло главное наслажденіе его жизни. Онъ осторожно положилъ на столъ нѣсколько бумагъ.
   -- Угодно вамъ будетъ принимать, сударь? спросилъ онъ, почтительно наклонивъ голову на сторону.
   -- Кому до меня надобность?
   -- Да въ сущности, сударь, никому. Инструментальный мастеръ, мистеръ Джилльсъ, заходилъ сюда для какой-то уплаты; но я сказалъ ему, что вы очень-заняты, очень-заняты, сударь.
   -- А еще?
   -- О, сударь! Я бы и не осмѣлился докладывать вамъ о немъ; но тотъ самый мальчишка, который былъ здѣсь вчера и на прошлой недѣлѣ, все сюда лѣзетъ.
   -- Ты говорилъ, кажется, что онъ ищетъ себѣ дѣла?
   -- Конечно, сударь; у него такой видъ, что ему необходимо отъискать себѣ какое-нибудь мѣсто, и онъ бы очень желалъ пристроиться въ докахъ, но...
   -- Что онъ говоритъ, когда сюда приходитъ?
   -- Онъ, сударь, отвѣчалъ мистеръ Перчъ, кашляя себѣ въ руку и желая выразить этимъ все свое смиреніе:-- онъ, сударь, говоритъ, что желалъ бы видѣть одного изъ здѣшнихъ джентльменовъ и добывать себѣ хлѣбъ работой. Но видите, сударь, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:-- этотъ мальчишка приходитъ сюда и разсказываетъ, что его мать была кормилицей нашего покойнаго молодаго джентльмена, а потому онъ не теряетъ надежды... Какъ прикажете съ нимъ поступить, сударь? прикажете ли объявить этому сорванцу, что если онъ впередъ будетъ здѣсь скитаться, то его отправятъ въ полицію?
   -- Приведи его сюда, Перчъ! сказалъ мистеръ Каркеръ послѣ минутной задумчивости.
   -- Слушаю, сэръ. Но извините, онъ такъ одѣтъ...
   -- Ничего. Приведи его сюда. Я сейчасъ прійму мистера Джилльса; попроси его подождать.
   Мистеръ Перчъ поклонился и вышелъ такъ же осторожно, какъ вошелъ. Онъ заставилъ себя ждать очень-недолго, и за нимъ послышался сначала въ корридорѣ стукъ пары тяжелыхъ сапоговъ, а потомъ вошелъ дюжій малый лѣтъ пятнадцати, съ круглымъ, краснымъ лицомъ, круглоголовый, круглоглазый и круглотѣлый.
   Повинуясь безмолвному знаку мистера Каркера, Перчъ тотчасъ же вышелъ. Лишь-только управляющій остался наединѣ съ своимъ посѣтителемъ, онъ схватилъ его за горло, не говоря ни слова, и трясъ до-тѣхъ-поръ, пока у него, по-видимому, голова не расшаталась на плечахъ; посѣтитель, вполнѣ одурѣвшій отъ такого неожиданнаго пріема, вытаращилъ глаза на душившаго его джентльмена съ такими бѣлыми зубами, и едва собрался выговорить:
   -- Да перестаньте, сударь! оставьте меня!
   -- Оставить тебя, собака! Наконецъ-то я до тебя добрался! Я задавлю тебя!
   -- Я вамъ ничего не сдѣлалъ, сударь! закричалъ со слезами бѣдный Байлеръ, иначе Робъ, иначе Точильщикъ, и всегда Тудль.
   -- Ахъ ты мошенникъ! вскричалъ мистеръ Каркеръ, медленно выпуская его изъ своихъ когтей.-- Какъ ты осмѣлился прійдти сюда?
   -- Я не разумѣлъ тутъ ничего дурнаго, сэръ, всхлипывалъ Робъ, отирая слезы кулакомъ.-- Я никогда не прійду сюда, сударь. Я только искалъ себѣ работы.
   -- Работы, молодой Каинъ! повторилъ управляющій, пристально смотря ему въ лицо.-- Развѣ ты не самый негодный бродяга въ цѣломъ Лондонѣ?
   Тудль-младшій, чувствовавшій себя грѣшнымъ, не могъ сказать ни слова въ свое оправданіе. Съ испуганнымъ и виноватымъ лицомъ смотрѣлъ онъ во всѣ глаза на джентльмена, котораго взоры оцѣпеняли его.
   -- Развѣ ты не воръ?
   -- Нѣтъ, сударь!
   -- Лжешь!
   -- Право нѣтъ, сударь. Я никогда не воровалъ! Я знаю, что сдѣлалъ худо, пустившись гонять голубей и шататься. Хоть птицы и невинныя животныя, а вотъ къ чему онѣ приводятъ! воскликнулъ Робъ Тудль въ свѣжемъ припадкѣ покаянія.
   Его самого онѣ привели, по-видимому, къ оборванной курткѣ и до крайности истасканнымъ шароварамъ, необычайно короткому грязно-красному жилету и шляпѣ безъ полей.
   -- Я не былъ дома и двадцати разъ съ-тѣхъ-поръ, какъ эти птицы мной овладѣли, а этому уже десять мѣсяцевъ! проговорилъ Байлеръ захлебываясь и пачкая себѣ глаза грязнымъ рукавомъ.-- Какъ я теперь покажусь домой, и зачѣмъ я не утонулъ двадцать разъ или не утомился!
   -- Ты славный молодой джентльменъ! сказалъ мистеръ Каркеръ, оскаля на него свои бѣлые зубы.-- Для тебя уже ростетъ пеньковое сѣмя, пріятель!
   -- Право, сударь, я часто желалъ, чтобъ оно уже выросло. Мои бѣды начались съ-тѣхъ-поръ, какъ я сталъ огуряться; а что мнѣ оставалось дѣлать, если не огуряться?
   -- Если не что...?
   -- Огуряться изъ школы, сударь.
   -- То-есть, говорить, что идешь туда, и не идти?
   -- Да, сударь! за мною гонялись по улицамъ, когда я туда шелъ, а тамъ сталкивали въ капавки и помойныя ямы, а потомъ сѣкли. Я и сталъ огуряться и прятаться, а съ этого и пошло все.
   -- И ты хочешь меня увѣрить, сказалъ мистеръ Каркеръ, взявъ его снова за горло и разсматривая нѣсколько секундъ въ молчаніи:-- что ищешь себѣ мѣста, не такъ ли?
   -- Я былъ бы очень благодаренъ...
   Мистеръ Каркеръ втолкнулъ его въ уголъ и позвонилъ. Бѣдный Робъ робко покорился, едва рѣшался переводить духъ и не сводилъ глазъ съ грознаго джентльмена.
   -- Попросите сюда мистера Джилльса.
   Перчъ, явившійся на звонъ, вышелъ и немедленно ввелъ въ кабинетъ дядю Солля.
   -- Садитесь, мистеръ Джилльсъ! каково поживаете? Надѣюсь, что вы продолжаете наслаждаться добрымъ здоровьемъ?
   -- Благодарю васъ, сударь, отвѣчалъ дядя Солль, вынувъ бумажникъ и подавая управляющему нѣсколько банковыхъ нотъ.-- Тутъ двадцать пять.
   -- Вы вѣрны и пунктуальны, какъ одинъ изъ вашихъ хронометровъ, мистеръ Джилльсъ, возразилъ улыбающійся мистеръ Каркеръ, записывая въ книгу полученныя ассигнаціи.-- Совершенно вѣрно.
   -- О "Сынѣ и Наслѣдникѣ" ничего не сказано въ спискѣ судовъ, сударь, проговорилъ дядя Солль трепетнымъ голосомъ.
   -- Его никто не встрѣтилъ. Были, по-видимому, бурныя погоды, мистеръ Джилльсъ, и его вѣроятно снесло куда-нибудь въ сторону съ настоящаго курса.
   -- Надѣюсь, онъ не погибъ?
   -- Надѣюсь. А что, мистеръ Джилльсъ, вы очень скучаете по своемъ племянникѣ?
   Дядя Солль покачалъ головою и тяжко вздохнулъ.
   -- Мистеръ Джилльсъ, сказалъ Каркеръ, откинувшись въ креслахъ, гладя себѣ бакенбарды бѣлою, мягкою рукой и глядя прямо въ глаза инструментальнохму мастеру:-- вамъ бы, я думаю, не мѣшало имѣть у себя въ лавкѣ молодаго человѣка, а меня бы вы обязали, еслибъ взяли къ себѣ въ домъ одного, на время... О, конечно нѣтъ! прибавилъ онъ поспѣшно, какъ-будто отвѣчая на возраженіе, которое прочиталъ на лицѣ старика: -- я знаю, у васъ немного дѣла, но вы можете заставлять его выметать лавку, чистить инструменты, посылать за чѣмъ-нибудь и тому подобное, мистеръ Джилльсъ. Вотъ онъ, этотъ молодецъ.
   Дядя Солль спустилъ очки на глаза и взглянулъ на Тудля-младшаго, который стоялъ въ углу какъ окаменѣлый; голова его казалась только-что вытащенною изъ ушата съ водою, коротенькій жилетъ поднимался и опускался отъ внутренняго волненія, и глаза были вытаращены на мистера Каркера.
   -- Возьмете вы его къ себѣ, мистеръ Джилльсъ?
   Старый Солль вовсе не чувствовалъ себя въ восторгѣ отъ такого предложенія, однако отвѣчалъ, что радъ воспользоваться всякою возможностью оказать мистеру Каркеру хоть самую легкую услугу, и потому готовъ принять подъ сѣнь деревяннаго мичмана кого ему будетъ угодно назначить.
   Мистеръ Каркеръ поблагодарилъ старика въ самыхъ любезныхъ выраженіяхъ и улыбнулся такъ, что обнажилъ десны сверху до низу, отъ-чего Тудль-младшій задрожалъ какъ листъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, я сдѣлаю на счетъ его свои распоряженія, мистеръ Джилльсъ, сказалъ онъ вставая и дружески пожимая руку старику.-- А потомъ рѣшу, что съ нимъ дѣлать и чего онъ заслуживаетъ. Взявъ на себя отвѣтственность за этого мальчика, мистеръ Джилльсъ (тутъ онъ снова улыбнулся Робу, чѣмъ опять бросилъ его въ дрожь),-- я буду очень-радъ, если вы станете построже присматривать за нимъ и увѣдомите меня о его поведеніи. По дорогѣ домой я заѣду къ его родителямъ -- людямъ очень хорошимъ -- чтобъ увѣриться, правду ли онъ мнѣ сказалъ о себѣ; а потомъ, мистеръ Джилльсъ, перешлю его къ вамъ завтра утромъ. Прощайте!
   Прощальная улыбка его была такъ зубаста, что старый Солль сконфузился и почувствовалъ себя какъ-то не въ своей тарелкѣ. Возвращаясь домой, онъ помышлялъ о бурныхъ моряхъ, идущихъ ко дну корабляхъ, утопающихъ матросахъ, старинной бутылкѣ мадеры, которой не суждено явиться на Божій свѣтъ, и другихъ печальныхъ предметахъ...
   -- Ну, пріятель! сказалъ мистеръ Каркеръ, положивъ руку на плечо Роба и выводя его на середину комнаты.-- Ты слышалъ, что я говорилъ?
   -- Да, сударь, пробормоталъ тотъ заикаясь.
   -- Ты, можетъ-быть, понимаешь, что если вздумаешь меня обманывать или хитрить со мною, такъ тебѣ лучше было бы утопиться напередъ, разъ навсегда, прежде, чѣмъ рискнуть пріидти сюда?
   Робъ понялъ это какъ-нельзя-лучше.
   -- Если ты мнѣ солгалъ, лучше не показывайся мнѣ на глаза; если нѣтъ, то жди меня сегодня подъ вечеръ гдѣ-нибудь около дома твоей матери. Я выйду отсюда въ пять часовъ и поѣду туда верхомъ. Теперь, говори адресъ своихъ родителей.
   Робъ повиновался, и мистеръ Каркеръ записалъ адресъ. Потомъ онъ указалъ ему на дверь, и Робъ исчезъ до назначеннаго времени.
   Въ-теченіе дня, мистеръ Каркеръ успѣлъ сдѣлать много дѣлъ и нѣсколько разъ оскалить свои бѣлые зубы въ конторахъ, на улицѣ и на биржѣ множеству людей. Въ пять часовъ онъ сѣлъ на приведеннаго ему гнѣдаго коня и отправился въ сторону Чипсайда.
   Такъ-какъ около этого времени вообще трудно ѣхать скоро, при толкотнѣ и множествѣ обозовъ на улицахъ Сити, еслибъ кто и хотѣлъ прибавить рыси, а мистеръ Каркеръ вовсе не чувствовалъ къ тому наклонности, то онъ подвигался впередъ не торопясь, между телегами и толпами пѣшеходовъ, избѣгая по возможности случаевъ запачкать себя или своего коня. Разглядывая прохожихъ, онъ вдругъ увидѣлъ устремленные на него круглые глаза Роба, который, скрутивъ жгутомъ носовой платокъ, перетянулъ имъ себѣ поясницу и показывалъ ясно, что готовъ слѣдовать за своимъ новымъ патрономъ какимъ бы шагомъ онъ ни поѣхалъ.
   Готовность эта, хотя и довольно лестная, была изъ числа необыкновенныхъ и обратила на себя отчасти вниманіе зѣвакъ: поэтому мистеръ Каркеръ воспользовался менѣе-многолюднымъ переулкомъ и поѣхалъ легкою рысью. Робъ немедленно сдѣлалъ то же самое. Мистеръ Каркеръ попробовалъ прибавить рыси, потомъ пустился въ легкій галопъ: Робъ не отставалъ ни на шагъ. Куда бы Каркеръ ни вздумалъ обернуться, мальчикъ по-видимому, безъ труда держался ровно съ лошадью, и проталкивалъ себѣ дорогу между прохожими, дѣйствуя очень-ловко обоими локтями.
   Какъ ни забавно было такое провожанье, оно показывало Каркеру, что власть его надъ мальчикомъ неоспорима: потому онъ притворился, что не замѣчаетъ этого и продолжалъ ѣхать къ жилищу кочегара Тудля. Убавя тамъ шагу, онъ опять увидѣлъ передъ собою Роба, побѣжавшаго впередъ, чтобъ показывать всѣ закоулки и извороты пути. Остановившись наконецъ у строеній желѣзной дороги, замѣнившихъ прежніе Стэггсовы-Сады, мистеръ Каркеръ подозвалъ къ себѣ перваго встрѣчнаго, чтобъ подержать лошадь; Робъ почтительно подскочилъ держать стремя, пока спѣшивался его покровитель.
   -- Ну, сударь, сказалъ Каркеръ, взявъ его за плечо:-- пойдемъ!
   Блудный сынъ приближался съ видимымъ трепетомъ къ родительскому дому; но какъ мистеръ Каркеръ толкалъ его впередъ, то онъ по неволѣ шелъ къ дверямъ и очутился въ серединѣ толпы братьевъ и сестеръ, собравшихся вокругъ чайнаго стола. При видѣ пропадавшаго Роба, приведеннаго рукою незнакомца, все семейство подняло дружный вой, который такъ сильно поразилъ въ самое сердце блуднаго сына, что и онъ не вытерпѣлъ и присоединилъ свой голосъ къ остальному хору.
   Въ полной увѣренности, что приведшій Роба былъ или самъ палачъ или кто-нибудь изъ его почтенной братіи, все семейство заголосило еще пронзительнѣе, а младшіе члены его, будучи не въ силахъ удержать порывы своей горести, легли на спину на полу и принялись барахтаться руками и ногами. Наконецъ, бѣдная Полли, которая тщетно добивалась быть услышанною, спросила со страхомъ: "О, Робъ, мой бѣдный мальчикъ! Что же ты надѣлалъ?!)
   -- Право, ничего, матушка, кричалъ Робъ жалобнымъ голосомъ: -- спросите этого джентльмена!
   -- Не пугайтесь, сказалъ Каркеръ:-- я хочу сдѣлать ему добро.
   При этомъ извѣстіи, Полли, до того времени еще неплакавшая, залилась слезами. Старшіе изъ Тудлей, по-видимому, уже собиравшіеся отбить брата силою, разжали кулаки; младшіе столпились вокругъ матери и поглядывали на блуднаго брата и его неизвѣстнаго покровителя; всѣ благословляли джентльмена съ прекрасными зубами, который чувствовалъ надобность дѣлать добро.
   -- Этотъ молодецъ вашъ сынъ?
   -- Да, сударь.
   -- Дурной сынъ, я боюсь, ге?
   -- Для меня онъ никогда не былъ дурнымъ сыномъ, сударь.
   -- Для кого же?
   -- Онъ былъ только шалунъ, сударь, отвѣчала Полли, удерживая бывшаго на рукахъ ея малютку, который порывался ухватиться за Байлера: -- и связался съ худыми товарищами; по я надѣюсь, что онъ исправится послѣ такого урока, сударь.
   Мистеръ Каркеръ взглянулъ на Полли, на чистую комнату, опрятныхъ дѣтей и простодушныя тудлевскія лица.
   -- Вашего мужа вѣрно нѣтъ дома?
   -- Нѣтъ, сударь; онъ кочегаритъ тамъ на дорогѣ.
   Обстоятельство это было большою отрадой блудному Робу. Онъ
   все не спускалъ глазъ съ лица таинственнаго мистера Каркера и только но-временамъ взглядывалъ горестно на мать.
   -- Въ такомъ случаѣ я разскажу вамъ, продолжалъ Каркеръ:-- какимъ образомъ наткнулся я на вашего молодца, кто я и что намѣренъ для него сдѣлать.
   Мистеръ Каркеръ сдѣлалъ это по-своему. Онъ сказалъ, что сначала хотѣлъ-было низвергнуть на главу Роба несчетныя бѣды за дерзновенное появленіе его въ конторахъ Домби и Сына; потомъ сжалился, принявъ въ соображеніе его молодость, раскаяніе и семейство; хоть онъ и боится поступить опрометчиво, сдѣлавъ что-нибудь для этого мальчика, и можетъ за то подвергнуться осужденію людей благоразумныхъ, но рискуетъ этимъ и беретъ всю отвѣтственность на себя; прежнія сношенія его матери съ домомъ мистера Домби не имѣютъ тутъ никакого вліянія", такъ же какъ и самъ мистеръ Домби, по тутъ все дѣлаетъ онъ, мистеръ Каркеръ, по собственному побужденію. Внушивъ такимъ образомъ всему семейству высокое мнѣніе о своей благотворительности, мистеръ Каркеръ далъ уразумѣть, хотя и косвенно, но совершенно-ясно, что Робъ долженъ ему быть совершенно преданъ и вѣренъ на жизнь и смерть -- истина, въ которой самъ Робъ почувствовалъ себя вполнѣ-убѣжденнымъ.
   Полли, проведшая много безсонныхъ ночей въ слезахъ о развращеніи своего первенца, готова была преклонить колѣни передъ мистеромъ Каркеромь, какъ передъ духомъ добра -- не взирая на его острые зубы. Когда мистеръ Каркеръ поднялся, чтобъ уйдти, она поблагодарила его слезами и благословеніями матери, а когда онъ направился къ дверямъ, Робъ возвратился къ ней и обхватилъ ее вмѣстѣ съ ребенкомъ въ объятіяхъ сердечнаго покаянія.
   -- Буду трудиться что есть силы, матушка! Клянусь душою, исправлюсь!
   -- О, я въ этомъ увѣрена, мой милый бѣдняжка! кричала Полли, цалуя его.-- Но ты еще забѣжишь ко мнѣ, когда проводишь этого джентльмена?
   -- Не знаю, матушка... а когда воротится отецъ?
   -- Не раньше двухъ часовъ ночи.
   -- О, прійду, прійду! И онъ побѣжалъ вслѣдъ за мистеромъ Каркеромъ.
   -- Что, развѣ у тебя злой отецъ? спросилъ мистеръ Каркеръ, слышавшій послѣдній разговоръ Роба съ матерью.
   -- Нѣтъ, сударь, на свѣтѣ не найдется отца лучше и добрѣе моего, возразилъ испуганный Байлеръ.
   -- Отъ-чего же ты не хочешь его видѣть?
   -- О, сударь, между отцомъ и матерью всегда такая разница! Онъ бы сразу не повѣрилъ, что я исправлюсь... но мать... она всегда готова вѣрить хорошему; я увѣренъ, что моя мать точно такова, благослови ее Богъ!
   Мистеръ Каркеръ оскалилъ зубы, но не сказалъ ни слова, пока не сѣлъ на лошадь и не отпустилъ державшаго ее человѣка. Тогда онъ взглянулъ пристально на внимательное лицо мальчика и обратился къ нему:
   -- Ты прійдешь ко мнѣ завтра утромъ, и тебѣ покажутъ, гдѣ живетъ тотъ старый джентльменъ, который былъ у меня сегодня утромъ -- тотъ самый, у котораго ты будешь жить, какъ я говорилъ.
   -- Такъ, сударь.
   -- Я очень интересуюсь этимъ старичкомъ и, служа ему, ты будешь служить мнѣ -- понимаешь? (Круглое лицо Байлера засіяло готовностью). Хорошо, хорошо, вижу, что ты меня понялъ. Мнѣ нужно знать все объ этомъ старомъ джентльменѣ: что онъ подѣлываетъ каждый день, и, въ-особенности, кто у него бываетъ -- я очень желаю быть ему полезнымъ -- понимаешь?
   -- Понимаю, сударь.
   -- Я желаю увѣриться, что у него есть друзья, которые его не оставляютъ -- онъ, бѣдняжка, теперь часто остается одинъ, -- что они его любятъ и помнятъ его племянника, который теперь въ морѣ. Ты, можетъ-быть, увидишь тамъ одну очень-молодую барышню, которая его навѣшаетъ. Мнѣ особенно нужно знать все о ней.
   -- Постараюсь, сударь.
   -- И смотри, не смѣй никому говорить о моихъ дѣлахъ!
   -- Никому на свѣтѣ, сударь.
   -- Ни тамъ,-- онъ указалъ на домъ, изъ котораго они только-что вышли:-- ни гдѣ бы то ни было. Я посмотрю, съумѣешь ли ты быть вѣренъ и благодаренъ. Я тебя испытаю!
   При послѣднихъ словахъ, онъ оскалилъ зубы и взглянулъ на Роба такъ, что послѣднее обѣщаніе его превратилось въ угрозу, отвернулся и поѣхалъ домой. Робъ, котораго взгляды были какъ-будто пригвождены къ глазамъ Каркера какимъ-то волшебнымъ обаяніемъ, побѣжалъ опять впереди его лошади, по тотъ сдѣлалъ ему знакъ остаться и поѣхалъ шагомъ, съ самодовольнымъ видомъ человѣка, кончившаго всѣ дневныя дѣла самымъ удовлетворительнымъ образомъ. Пробираясь по улицамъ, онъ даже замурлыкалъ на какой-то напѣвъ -- точно котъ, предвидящій себѣ лакомую добычу. Мистеръ Каркеръ дѣйствительно похожъ былъ на кота, который, свернувшись въ клубокъ у ногъ своего хозяина, готовъ прыгнуть, царапнуть, задавить, или погладить бархатнымъ прикосновеніемъ, смотря по тому, какъ бы ему вздумалось или что было бы ему выгоднѣе. Какая же птичка заняла до такой степени его вниманіе?
   -- Одна очень-молодая барышня, разсуждалъ онъ, прерывая свое мурлыканье.-- Гм! когда я видѣлъ ее въ послѣдній разъ, она была еще маленькимъ ребенкомъ. Черные глаза и волосы, сколько припомню, и очень-милое личико! Я увѣренъ, что она прехорошенькая.
   Въ такихъ размышленіяхъ и мечтахъ, мистеръ Каркеръ-Управляющій продолжалъ ѣхать и напѣвать, и наконецъ поворотилъ въ тѣнистую улицу, гдѣ находился домъ мистера Домби. Вдругъ онъ осадилъ лошадь въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дверей и началъ смотрѣть съ большимъ изумленіемъ. Чтобъ объяснить, для чего онъ осадилъ лошадь и чему удивлялся, надобно отступить нѣсколько назадъ.
   Мистеръ Тутсъ, освободившись изъ теплицы доктора паукъ Блимбера и вступивъ во владѣніе частію своихъ земныхъ благъ, которыхъ, какъ онъ говоривалъ мистеру Фидеръ, "душеприкащики не могли у него оттянуть", приложилъ всѣ усилія къ изученію великой науки жизни. Горя похвальнымъ усердіемъ отличиться блистательно на этомъ поприщѣ, онъ нанялъ себѣ прекрасную квартиру, которую омеблировалъ щегольски, устроилъ въ ней охотничій кабинетъ, украшенный портретами выигравшихъ скаковые призы лошадей, которые не интересовали его ни на волосъ, и завелъ турецкій диванъ, на которомъ ему было очень-неловко разваливаться. Главнымъ наставникомъ его въ искусствахъ, услаждающихъ жизнь, было интересное лицо, извѣстное въ буфетѣ "Чернаго Забіяки" подъ именемъ Боеваго-Пѣтуха. Господинъ этотъ носилъ косматый бѣлый сюртукъ въ жаркую погоду и регулярно надѣлялъ мистера Тутса классическими кулачными ударами по три раза въ недѣлю, за легкую плату -- по десяти съ половиною шиллинговъ за визитъ.
   Боевой-Пѣтухъ, бывшій совершеннымъ Вподдономъ во храмѣ мистера Тутса, привелъ къ нему маркёра, для обученія бильярдной игрѣ, конногвардейскаго солдата для фехтованья, берейтора для верховой ѣзды, одного извѣстнаго Корнваллискаго джентльмена для гимнастики вообще, и еще двухъ или трехъ другихъ пріятелей, упражнявшихся съ разнымъ успѣхомъ въ изящныхъ искусствахъ.
   Но какъ его ни интересовали всѣ эти джентльмены, однакожь мистеръ Тутсъ чувствовалъ, что ему чего-то не достаетъ. Ничто, повидимому, не было такъ полезно его здоровью, какъ безпрестанное оставленіе своихъ визитныхъ карточекъ у дверей дома мистера Домби. Наверхъ онъ никогда не поднимался, но всегда исполнялъ эту церемонію, разодѣтый щегольски, въ сѣняхъ.
   -- О, добраго утра! говорилъ онъ слугѣ.-- Для мистера Домби (при этомъ онъ подавалъ одну карточку), -- и для миссъ Домби (тутъ онъ вручалъ другую).
   Потомъ мистеръ Тутсъ поворачивался, намѣреваясь уйдти, но не уходилъ.
   -- Ахъ, виноватъ! говорилъ онъ какъ-будто его посѣщала внезапная мысль: -- а молодая женщина дома?
   Слуга уходилъ справляться и возвращался съ утвердительнымъ отвѣтомъ; потомъ являлась миссъ Сузанна Нипперъ, а слуга удалялся.
   -- О, какъ поживаете?
   -- Какъ-нельзя-лучше.
   -- А здоровъ ли Діогенъ?
   -- Здоровъ. Миссъ Флоренса любитъ его съ каждымъ днемъ больше и больше. Она совершенно здорова.
   -- О, благодарствуйте! отвѣчалъ неизмѣнно въ такихъ случаяхъ мистеръ Тутсъ и уходилъ очень-поспѣшно.
   Ясно было, что мистеръ Тутсъ имѣлъ какіе-то неясные виды. Еслибъ онъ могъ со-временемъ пріобрѣсти руку и сердце Флоренсы, то счелъ бы себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. Сердце его поражено стрѣлою Амура -- онъ влюбленъ" и просидѣлъ разъ цѣлую ночь, стараясь написать акростихъ на имя Флоренсы; но рифмы ему плохо удавались. Глубокое размышленіе убѣдило наконецъ мистера Тутса, что для успѣха его замысловъ необходимо пріобрѣсти напередъ дружеское расположеніе Сузанны Нипперъ, прежде, чѣмъ рискнетъ отъ посвятить ее въ тайны души своей.
   Для этого лучшимъ средствомъ было игривое и легкое волокитство за Сузанною. Не полагаясь вполнѣ на свое собственное мнѣніе, мистеръ Тутсъ спросилъ совѣта у Боеваго-Пѣтуха, который отпустилъ ему нѣсколько правилъ, несомнѣнныхъ въ наукѣ боксеровъ; принявъ ихъ за алегорическое подтвержденіе своихъ собственныхъ идей, мистеръ Тутсъ принялъ геройскую рѣшимость поцаловать миссъ Нипперъ на слѣдующее же утро.
   Исполняя такое дерзкое предпріятіе, онъ нарядился на другой день въ блистательнѣйшія произведенія Боргесса и Комп., и направился къ дому мистера Домби. Но онъ до такой степени оробѣлъ, прійдя къ дверямъ, что рѣшился постучаться не прежде, какъ простоявъ часа три у входа въ храмъ своего божества.
   Все шло по обыкновенію до того времени, когда мистеръ Тутсъ, услышавъ отъ Сузанны о здоровомъ состояніи миссъ Флоренсы, по обыкновенію, уходилъ; но въ этотъ разъ онъ мѣшкалъ и улыбался.
   -- Вы, можетъ-быть, хотите подняться наверхъ, сударь? спросила Сузанна.
   -- Да, я думаю подняться наверхъ.
   По вмѣсто того, чтобъ подниматься наверхъ, отважный Тутсъ бросился къ Сузаннѣ, когда она заперла дверь, обхватилъ ее обѣими руками и поцаловалъ въ щеку.
   -- Пойдите прочь, или я вамъ выцарапаю глаза! кричала Сузанна.
   -- Еще разъ!
   -- Пойдите же прочь! И эти невинные тоже! Кому теперь остается волочиться?.. Да убирайтесь же!
   Сузанна не была разсержена, потому-что едва могла говорить отъ смѣха; но Діогенъ услышалъ на лѣстницѣ шумъ, и, увидя чужаго, позволяющаго себѣ безчинствовать, рванулся на выручку Сузанны и въ одно мгновеніе ока ухватилъ мистера Тутса за йогу.
   Сузанна кричала, хохотала, отворила наружную дверь и сбѣжала внизъ; отважный Тутсъ очутился на улицѣ, преслѣдуемый Діогеномъ, невыпускавшимъ изъ зубовъ его панталонъ, какъ-будто Боргессъ и Комп. были его поварами и подрядились доставлять ему по праздникамъ лакомые кусочки. Оттолкнутый Діогенъ перевернулся раза два въ пыли, но снова вскочилъ на ноги и бросился на ошеломленнаго Тутса съ яростнымъ лаемъ. И Каркеръ-Управляющій, сидя на конѣ, видѣлъ всю эту суматоху, выходящею изъ величественнаго дома мистера Домби!
   Мистеръ Карьеръ слѣдилъ за пораженнымъ Тутсомъ, когда Діогена отозвали, и дверь заперлась: злополучный франтъ удалился, прихрамывая, въ первыя сѣни и перевязалъ себѣ щегольскимъ носовымъ платкомъ, входившимъ въ дорогой составъ его туалета, изорванные зубами Діогена панталоны.
   -- Извините, сказалъ мистеръ Каркеръ, подъѣзжая къ Тутсу съ самою обворожительною улыбкой.-- Надѣюсь, вы не ранены?
   -- О, нѣтъ, благодарю васъ! Это ничего.
   -- Но если зубы собаки вошли глубоко въ тѣло...
   -- Нѣтъ, благодарю васъ. Все благополучно.
   -- Я имѣю честь знать мистера Домби.
   -- Не-уже-ли? возразилъ Тутсъ, покраснѣвъ до нельзя.
   -- И вы мнѣ, вѣроятно, позволите извиниться, за его отсутствіемъ, касательно теперешняго непріятнаго случая, сказалъ мистеръ Каркеръ, снявъ шляпу съ необычайною вѣжливостью.
   Мистеръ Тутсъ очень обрадовался счастью познакомиться съ однимъ изъ пріятелей мистера Домби; онъ досталъ свою карточку съ именемъ и адресомъ и вручилъ ее Баркеру, который съ своей стороны сдѣлалъ то же самое, и они разстались.
   Мистеръ Каркеръ поѣхалъ потихоньку мимо дома, стараясь разсмотрѣть за опущенными шторами задумчивое лицо, глядѣвшее на живущихъ въ противоположномъ домѣ дѣтей. Въ это время показалась у окна мохнатая голова суроваго Діогена, который, не взирая ни на какія убѣжденія, заворчалъ и залаялъ на Карьера такъ сердито, какъ-будто сбирался спрыгнуть изъ верхняго этажа и растерзать его въ, клочки.
   Браво, Ди! молодецъ! Береги свою госпожу! Еще, еще разъ! Славное у тебя чутье, Ди!.. Кошка, Ди, кошка!
   

ГЛАВА IX.
Флоренса въ одиночествѣ. Таинственность деревяннаго мичмана.

   Флоренса жила одна въ огромномъ опустѣломъ домѣ. Никакое волшебное жилище волшебныхъ сказокъ, скрытое въ глубинѣ густаго лѣса, не было уединеннѣе и пустыннѣе дома ея отца, въ угрюмой его существенности.
   Входъ этого жилища не охранялся двумя стражами-драконами, которые обыкновенно стоятъ на часахъ у мѣста заколдованнаго заточенія невинныхъ красавицъ; однако странствующій оркестръ роговой музыки ни раза не рискнулъ остановиться противъ угрюмаго дома и не извлекъ ни одной ноты изъ своихъ раздутыхъ инструментовъ.Шарманки съ вальсирующими маріонетками, и пляшущіе савояры, какъ-будто уговорившись между-собою, спѣшили мимо, избѣгая безнадежнаго сосѣдства унылаго зданія.
   Чары, тяготѣвшія надъ этимъ домомъ, были не изъ тѣхъ, о которыхъ повѣствуютъ волшебныя сказки и старинныя баллады: въ тѣхъ чарахъ, хотя замки и погружены въ сонъ, свѣжесть остается неприкосновенною, тогда какъ здѣсь безжизненная пустота напечатлѣвала слѣды свои на всемъ. Чехлы, занавѣсы и драпировки тяжело обвисли; зеркала потускнѣли, какъ-будто отъ дыханія на нихъ времени; ковры линяли, и ключи ржавѣли въ замкахъ; сырость начинала выступать на стѣнахъ; плѣсень въ чуланахъ и корридорахъ; половицы коробились и трескались отъ непривычныхъ шаговъ, если кому-нибудь нечаянно случалось проходить по заламъ. Пыль скоплялась, никто не зналъ откуда; пауки, моль и черви разводились безъ помѣхи; любознательные жуки останавливались иногда на ступеняхъ или въ верхнихъ покояхъ, оглядываясь вокругъ себя и удивляясь, какъ они тутъ очутились. Крысы начали взвизгивать и возиться по ночамъ за панелями и въ темныхъ корридорахъ.
   Флоренса жила тутъ одна. День проходилъ за днемъ, а она все продолжала жить въ одиночествѣ, и холодныя стѣны зѣвали на нее, какъ-будто собираясь превратить въ камень ея молодость и красоту.
   Трава начала пробиваться на крышѣ, въ трещинахъ фундамента и вокругъ подоконниковъ. Известь обваливалась въ каминахъ. Два дерева съ закоптѣлыми стеблями, чахшія на дворѣ, вяли, и мертвые сучья ихъ возвышались далеко надъ листьями. Во всемъ строеніи бѣлая краска пожелтѣла, а желтая стала почти черною; со времени смерти бѣдной хозяйки, строеніе это мало-по-малу сдѣлалось въ родѣ темнаго провала на длинной и скучной улицѣ.
   Но Флоренса расцвѣтала тутъ, какъ прекрасная принцесса волшебныхъ сказокъ. Книги, музыка и ежедневные учителя были единственными товарищами ея одиночества, да сверхъ того Сузанна Нипперъ и Діогенъ. Первая, присутствуя ежедневно при урокахъ своей госпожи, сдѣлалась сама почти ученою; а Діогенъ, укрощенный, вѣроятно, тѣмъ же ученымъ вліяніемъ, клалъ голову на подоконникъ и мирно открывалъ и закрывалъ глаза на улицу въпродолженіе цѣлаго лѣтняго утра; иногда онъ павостривалъ уши и выглядывалъ со вниманіемъ на какого-нибудь шумнаго собрата, облаивавшаго проѣзжавшую телегу; иногда, вспомнивъ нечаянно о своемъ невидимомъ непріятелѣ, бросался къ дверямъ, поднималъ бѣшеный лай и потомъ снова возвращался на прежнее мѣсто и клалъ морду на косякъ, съ физіономіею пса, оказавшаго важную общественную услугу.
   Такъ жила Флоренса дома, не выходя изъ круга своихъ невинныхъ занятій и мыслей, и ничто ея не тревожило. Теперь она могла спускаться въ комнаты отца, думать о немъ и приближаться къ нему любящимъ сердцемъ, не боясь быть отверженною; могла смотрѣть на предметы, окружавшіе его въ горести, садиться около его креселъ и не опасаться взгляда, который такъ глубоко оставался въ ея памяти; могла оказывать ему знаки своей привязанности, приводя все въ порядокъ своими руками, оставляя на столѣ букеты цвѣтовъ и перемѣняя завянувшіе, приготовляя ему что-нибудь каждый день и оставляя какое-нибудь робкое напоминаніе своего присутствія около того мѣста, гдѣ онъ обыкновенно садился. Сегодня, на-примѣръ, она оставляла разрисованный футляръ для часовъ; но завтра, испугавшись, что эта вещь будетъ слишкомъ замѣтна, снимала ее и замѣняла какою-нибудь другою бездѣлкой своего произведенія, которая бы не столько бросалась въ глаза. Иногда просыпаясь ночью, она трепетала отъ мысли, что, можетъ-быть, онъ возвратится домой, отброситъ ея подарокъ съ досадой, и она поспѣшно сбѣгала въ отцовскій кабинетъ и убирала свою работу. Иногда она прикладывала лицо къ его письменному столу и оставляла на немъ поцалуй и слезу.
   Но никто не зналъ объ этомъ. Всѣ домашніе со страхомъ обѣгали комнатъ мистера Домби, и всѣ ея заботы оставались тайною, которую она никому не открывала. Флоренса спускалась въ отцовскія комнаты въ сумерки, или рано утромъ, или въ то время, когда домашняя прислуга обѣдала или завтракала.
   Фантастическіе призраки сопутствовали Флоренсѣ, когда она проходила по пустыннымъ комнатамъ, и сидѣли подлѣ нея, когда она останавливалась наединѣ съ самой собою; жизнь ея дѣлалась невещественнымъ видѣніемъ отъ мыслей, порождавшихся въ одиночествѣ. Она такъ часто воображала себѣ, какова была бы ея жизнь, еслибъ отецъ могъ любить ее и она была бы любимымъ дитятей, что по-временамъ даже вѣрила въ дѣйствительность этихъ мечтаніи. Тогда, увлекаясь сладостною фантазіей, она припоминала, какъ часто сиживала вмѣстѣ съ отцомъ у смертнаго одра больнаго брата; какъ сердце Поля принадлежало имъ обоимъ; какъ соединяло ихъ воспоминаніе объ умершемъ малюткѣ; ей казалось даже, что она говорила о немъ съ отцомъ, и отецъ въ это время смотрѣлъ на нее кротко и ласково, увѣщевалъ не отчаяваться и возлагать надежду на Бога. То ей представлялось, что мать жива, и она съ блаженствомъ бросается ей на шею, прижимается къ ея нѣжному сердцу съ пламенною любовью и довѣрчиво открываетъ ей всю свою душу! Какъ горько чувствовала она снова всю тяжесть своего одиночества, когда уносились эти очаровательныя грезы!
   Была одна мысль, едва образовавшаяся, но подкрѣплявшая юное сердце Флоренсы: въ душѣ ея зародилась мысль о странахъ, находящихся внѣ настоящей жизни, странахъ, гдѣ ея мать и братъ. Она была твердо убѣждена въ ихъ замогильномъ участіи, въ ихъ любви и состраданіи, въ томъ, что они знаютъ, какъ она идетъ по жизненному пути, и бодрствуютъ надъ нею. Флоренса утѣшалась этою мыслью и лелѣяла ее; но вдругъ, вскорѣ послѣ того, какъ она видѣлась съ отцомъ въ кабинетѣ, ей вообразилось, что, оплакивая отвергавшее ее сердце отца, она можетъ возбудить противъ него милые призраки умершихъ. Какъ ни странна, какъ ни причудлива была подобная мысль, приводившая ее въ отчаяніе, но источникомъ ея была безграничная дѣтская привязанность къ отцу, о которомъ Флоренса старалась съ той поры думать не иначе, какъ съ надеждою.
   Отецъ ея не зналъ,-- въ этомъ она по-временамъ усиливалась увѣрить себя, -- какъ нѣжно онъ любимъ ею. Она очень-молода, давно лишилась матери и никогда не умѣла выразить ему свою любовь: кто могъ научить ее, какъ это сдѣлать? Но она вооружится терпѣніемъ, приложитъ всѣ усилія, чтобъ современемъ пріобрѣсти это искусство и внушить отцу желаніе узнать покороче свое единственное дитя.
   Вотъ что сдѣлалось цѣлью ея жизни. Вотъ что одушевляло ее во время всѣхъ дневныхъ занятій. Она воображала себѣ, какъ онъ будетъ доволенъ ея успѣхами въ наукахъ, музыкѣ, рисованьи; придумывала, нѣтъ ли для изученія какого-нибудь предмета, которымъ бы можно было доставить ему больше удовольствія, чѣмъ другими. Всегда, за книгами, за музыкой или рукодѣліемъ, въ утреннихъ прогулкахъ или при вечернихъ молитвахъ, она имѣла въ виду одну неизмѣнную цѣль -- пріобрѣсти себѣ любовь отца. Странное упражненіе для дитяти -- наука, какъ найдти путь къ жестокому сердцу родителя!
   Такъ жила Флоренса въ огромномъ пустынномъ домѣ. День проходилъ за днемъ, а она все оставалась въ одиночествѣ, и холодныя стѣны зѣвали на нее, какъ-будто собираясь превратить въ камень ея молодость и красоту.
   Однажды утромъ, Сузанна Нипперъ стояла противъ нея и смотрѣла одобрительнымъ взоромъ на свою госпожу, которая запечатывала сейчасъ только написанную записочку.
   -- Лучше поздно, чѣмъ никогда, миссъ Флой,сказала Сузанна.-- Увѣряю васъ, что поѣздка даже къ этимъ старымъ Скеттльсамъ будетъ для васъ преполезнымъ развлеченіемъ.
   -- Я очень благодарна сэру Барнету и лэди Скеттльсъ, отвѣчала Флоренса, кротко поправляя Фамильярное выраженіе Сузанны.-- Они такъ любезны, что повторяютъ свое приглашеніе.
   -- О, этотъ народъ себѣ-на-умѣ! Вѣрьте вы этимъ Скеттльсамъ!
   --" Признаюсь, мнѣ не очень бы хотѣлось ѣхать туда; но надобно ѣхать. Не хорошо отказаться, сказала задумчиво Флоренса.
   -- Конечно, не хорошо, миссъ Флой.
   -- Вотъ почему я обѣщала пріѣхать, хотя и предпочла бы побывать у нихъ не во время каникулъ, когда тамъ вѣрно будетъ много молодыхъ людей.
   -- О, вамъ нужно развлеченіе! Развеселитесь, миссъ Флой!
   -- Какъ давно мы не имѣемъ никакихъ извѣстій о Валтерѣ! замѣтила Флоренса послѣ краткаго молчанія.
   -- Да, миссъ Флой, давно. Перчъ сказывалъ, когда заходилъ сюда за письмами... да что его слушать! Этому жалкому человѣку слѣдовало бы родиться старой бабой, а не мужчиной. Онъ отъ всего приходитъ въ отчаяніе!
   Флоренса вспыхнула и съ живостію подняла глаза.
   -- Отъ-чего же въ отчаяніе?
   -- Да нѣтъ, это пустяки, миссъ Флой!
   -- Но въ чемъ же дѣло? Развѣ корабль въ опасности?
   -- Нѣтъ, миссъ! Но эта мокрая папильйотка Перчъ ходитъ и ворчитъ, что имбирное варенье, котораго онъ ждалъ отъ Валтера для мистриссъ Перчъ, прійдетъ, можетъ-быть, не во-время, и ему надобно ждать другой оказіи...
   -- Что онъ еще говорилъ?
   -- Да все вздоръ, миссъ Флой! Онъ разсказываетъ, что о кораблѣ Давно нѣтъ извѣстій, и что жена капитана приходила вчера въ контору и очень безпокоится...
   -- Я должна непремѣнно увидѣться съ дядею Валтера, прервала торопливо Флоренса:-- прежде, чѣмъ уѣду отсюда. Я пойду къ нему сегодня же утромъ. Пойдемъ туда сейчасъ же, Сузанна.
   Такъ-какъ миссъ Нипперъ не находила противъ этого никакихъ возраженій, то обѣ онѣ очень-скоро одѣлись и направились къ деревянному мичману.
   Флоренса шла по улицамъ въ самомъ тревожномъ расположеніи духа. Въ глазахъ ея, опасность и неизвѣстность были напечатлѣны на всемъ. Флюгера на колокольняхъ и старинныхъ домахъ казались ей зловѣщими и таинственными указателями на бури, волновавшія дальнія моря, гдѣ носились обломки погибшихъ кораблей, на которыхъ доживали послѣднія минуты своей жизни несчастные плаватели; встрѣчая толковавшихъ между собою джентльменовъ, она боялась, не разсуждаютъ ли они о крушеніи "Сына и Наслѣдника"; выставленныя у оконъ гравюры, на которыхъ изображались боровшіяся съ волнами суда, наводили на нее ужасъ; дымъ и облака двигались для нея слишкомъ-быстро и заставляли воображать, что теперь въ океанѣ свирѣпствуютъ ураганы.
   Пришедъ къ деревянному мичману и остановившись на противоположной сторонѣ улицы, въ ожиданіи удобнаго случая переправиться, обѣ онѣ удивились значительно, увидѣвъ у дверей лавки инструментальнаго мастера кругловатаго малаго, который, обратя жирное лицо свое къ небесамъ, вложилъ себѣ въ широкій ротъ по два пальца каждой руки и принялся свистать необычайно-рѣзко нѣсколькимъ голубямъ, поднявшимся высоко въ воздухѣ.
   -- Это старшій сынъ мистриссъ Ричардсъ, миссъ! сказала Сузанна:-- и горе ея жизни!
   Такъ-какъ Полли сказывала Флоренсѣ о надеждахъ своихъ насчетъ Роба, у котораго явился неожиданно спаситель и благодѣтель, то она знала, что найдетъ его у дяди Солля. А потому, выждавъ время, онѣ перешли черезъ улицу вмѣстѣ съ Сузанной, тогда-какъ любитель голубей, не видя кромѣ ихъ никого и ничего, свисталъ съ самымъ неистовымъ энтузіазмомъ. Его, однако, скоро обратилъ къ земнымъ предметамъ добрый толчокъ Миссъ Нипперъ.
   -- Такъ-то ты показываешь свое раскаяніе, когда мистриссъ Ричардсъ горевала о тебѣ цѣлые мѣсяцы сряду! сказала Сузанна, вталкивая его въ лавку и слѣдуя туда за нимъ.-- Гдѣ мистеръ Джилльсъ?
   -- Его нѣтъ дома.
   -- Пошелъ отъищи его и скажи, что моя барышня очень желаетъ его видѣть и пришла къ нему.
   -- Я не знаю, куда онъ ушелъ.
   -- Такъ-то ты исправляешься? закричала ему рѣзко Сузанна.
   -- Да какъ же мнѣ привести его сюда, когда я не знаю, куда онъ ушелъ? возразилъ удивленный Робъ.
   -- Сказалъ ли мистеръ Джилльсъ, когда онъ пріидетъ домой? спросила Флоренса.
   -- Да, миссъ. Онъ хотѣлъ быть дома вскорѣ послѣ полудня, часа черезъ два, миссъ.
   -- Онъ очень безпокоится о племянникѣ?
   -- Да, миссъ, очень. Ему не сидится и четверти часа дома. Онъ не можетъ просидѣть на мѣстѣ и пяти минутъ...
   -- Не знаешь ли ты одного пріятеля мистера Джилльса, капитана Коттля?
   -- Который съ крючкомъ? Знаю, миссъ. Онъ былъ здѣсь третьяго дня.
   -- А послѣ не былъ?
   -- Нѣтъ, миссъ.
   -- Можетъ-быть, дядя Валтера пошелъ туда, Сузанна?
   -- Къ капитану Коттлю, миссъ? возразилъ Робъ.-- Нѣтъ. Онъ велѣлъ мнѣ сказать капитану, если онъ зайдетъ, что удивляется, почему онъ не былъ здѣсь вчера, и попросить его подождать.
   -- Ты знаешь, гдѣ живетъ капитанъ Коттль?
   Робъ отвѣчалъ утвердительно, взялъ со стола переплетенную въ пергаментъ книгу и прочиталъ адресъ въ-слухъ.
   Флоренса обратилась тогда къ своей горничной и совѣтовалась съ нею въ-полголоса. Робъ, помня тайныя наставленія своего покровителя, слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Флоренса предлагала идти тотчасъ же къ капитану Коттлю, узнать его мнѣніе о безъизвѣстности на-счетъ "Сына и Наслѣдника" и привести его къ дядѣ Соллю. Сузанна сначала противилась, говоря, что это слишкомъ-далеко, но когда Флоренса предложила ѣхать въ наемной каретѣ, она согласилась. Кругловатый Робъ выпучивалъ глаза поперемѣнно то на Флоренсу, то на Сузанну, и старался не потерять ни одного слова изъ ихъ разговора.
   Наконецъ, Роба послали за извощичьей каретой, и онѣ сѣли въ нее, велѣвъ передать дядѣ Соллю, что непремѣнно заѣдутъ къ нему на обратномъ пути. Робъ проводилъ ихъ глазами, пока онѣ не скрылись изъ вида, и сѣлъ за письменный столъ, за которымъ очень-прилежно началъ дѣлать іероглифическія замѣтки на лоскуткахъ бумаги.
   Карета между-тѣмъ продолжала ѣхать и наконецъ, послѣ частыхъ задержекъ на разводныхъ мостахъ отъ встрѣчъ съ обозами и непроницаемаго столпленія пѣшеходовъ, остановилась на углу Бриг-Плэса. Тамъ Флоренса и Сузанна вышли на улицу и начали искать жилища капитана Коттля.
   Къ-несчастью, это случилось въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда мистриссъ Мэк-Стинджеръ предавалась съ особеннымъ жаромъ страсти своей къ мытью. Въ такіе дни она всегда была сердитѣе обыкновеннаго и надѣляла дѣтей своихъ сверх-комплектными щелчками и толчками.
   Въ то мгновеніе, когда Флоренса приближалась вмѣстѣ съ Сузанной къ дому этой достойной, но грозной хозяйки, она влекла сына своего Александра за одну руку, въ сидячемъ положеніи, черезъ сѣни на мостовую. Дѣтищу этому было два года и три мѣсяца, и оно почернѣло отъ страха и физическихъ болѣзненныхъ ощущеній. Чувства мистриссъ Мэк-Стинджеръ, какъ женщины и матери, были оскорблены взглядомъ состраданія къ Александру, который она подмѣтила на лицѣ Флоренсы; въ-слѣдствіе чего она тряхнула его еще разъ и обернулась спиною къ подходившимъ незнакомкамъ.
   -- Извините, сударыня, сказала Флоренса, когда ребенокъ нѣсколько пришелъ въ себя:-- здѣсь домъ капитана Коттля?
   -- Нѣтъ.
   -- Развѣ это не девятый нумеръ?
   -- Кто вамъ сказалъ, что не девятый нумеръ?
   Сузанна Нипперъ немедленно вмѣшалась въ разговоръ и спросила мистриссъ Мэк-Стинджеръ, что она подъ этимъ разумѣетъ, и знаетъ ли, съ кѣмъ говоритъ.
   Мистриссъ Мэк-Стинджеръ оглядѣла ее съ ногъ до головы: "А я бы желала знать, какая вамъ нужда до капитана Коттля?"
   -- Желаете знать? возразила рѣзко Сузанна.-- Ну, такъ мнѣ жаль, что желаніе ваше не исполнится.
   -- Перестань, Сузанна, прошу тебя! сказала Флоренса.-- Можетъ-быть, вы будете такъ добры, сударыня, что скажете намъ, гдѣ живетъ капитанъ Коттль, такъ-какъ квартира его не здѣсь.
   -- Кто вамъ сказалъ, что онъ живетъ не здѣсь? возразила неумолимая мистриссъ Мэк-Стинджеръ.-- Я сказала, что это не домъ капитана Коттля -- и это не его домъ и никогда не будетъ его домомъ... кэптенъ Коттль не умѣетъ держать дома и не стоитъ того, чтобъ имѣть домъ. Это мой домъ; а если я отдаю верхній этажъ капитану Коттлю, такъ дѣлаю вещь неблагодарную: это все равно, что сыпать жемчугъ передъ свиньями!
   Мистриссъ Мэк-Стинджеръ нарочно возвышала голосъ, дѣлая эти замѣчанія въ пользу верхнихъ оконъ. Обитатель ихъ протестовалъ изъ своей комнаты только слабымъ возраженіемъ: "Легче, внизу! "
   -- А если вамъ нуженъ кэптенъ Котлль, такъ вотъ гдѣ онъ! заключила она, сердито махнувъ рукою. Флоренса и Сузанна вошли и начали подниматься по лѣстницѣ, а мистриссъ Мэк-Стинджеръ обратилась снова къ прерванному ихъ приходомъ дѣлу.
   Капитанъ сидѣлъ въ своей комнатѣ, засунувъ руки въ карманы и подобравъ ноги подъ стуломъ, на весьма-маленькомъ одинокомъ островку, омываемомъ цѣлымъ океаномъ мыльной воды. Окна капитана были вымыты, стѣны вымыты, каминъ вычищенъ, и все, за исключеніемъ камина, было мокро и сіяло мыломъ и пескомъ, запахъ которыхъ пропитывалъ воздухъ. Среди такой печальной сцены, капитанъ, спасавшійся на своемъ островку, глядѣлъ съ прискорбіемъ вокругъ себя и по-видимому ожидалъ появленія на горизонтѣ какого-нибудь спасителя-паруса.
   Но, обративъ взоры на дверь и увидѣвъ входящую Флоренсу съ ея горничною, капитанъ онѣмѣлъ отъ изумленія. Голосъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ заглушалъ всѣ остальные звуки, а потому онъ не могъ ожидать другихъ посѣтителей, кромѣ развѣ молочника или горшечника; по тутъ, когда Флоренса приблизилась къ прибрежью острова и дружески протянула капитану руку, онъ вскочилъ какъ шальной и вообразилъ ее въ то мгновеніе которымъ-нибудь изъ младшихъ членовъ семейства Летучаго-Голландца.
   Пришедъ немедленно въ себя, капитанъ прежде всего озаботился перемѣщеніемъ Флоренсы на сухое мѣсто, что ему удалось благополучно; потомъ, перебравшись снова на материкъ, капитанъ взялъ миссъ Нипперъ за талію и перенесъ ее также на островъ. Послѣ этого, приложивъ съ благоговѣйнымъ восторгомъ руку Флоренсы къ своимъ губамъ, онъ отступилъ нѣсколько назадъ (островокъ былъ слишкомъ-тѣсенъ для троихъ) и разглядывалъ ее изъ моря мыльной воды, какъ новаго сорта тритонъ.
   -- Вы удивляетесь, что мы здѣсь, капитанъ? сказала Флоренса съ улыбкою.
   Капитанъ, вмѣсто отвѣта, поцаловалъ свой желѣзный крючокъ.
   -- Но я не могла успокоиться, не узнавъ вашего мнѣнія на счетъ нашего милаго Валтера, который теперь мой братъ; мнѣ хотѣлось знать, должно ли чего-нибудь опасаться, и не будете ли вы навѣшать его старика-дядю каждый день, пока мы не получимъ о немъ удовлетворительныхъ извѣстій?
   При этихъ словахъ, капитанъ Коттль машинально ударилъ себя но головѣ, на которой не было всегдашней жосткой лакированной шляпы, и смотрѣлъ очень-жалостно.
   -- Не тревожетесь ли вы на счетъ его безопасности? спросила Флоренса, глядя пристально на капитана, который въ восторгѣ не могъ свести глазъ съ лица ея.
   -- О, нѣтъ! Я не опасаюсь ничего. Вал'ръ такой малый, который пройдетъ цѣлъ черезъ самыя бурныя и скверныя погоды. Вал'ръ такой малый, что принесетъ удачу любому брику, на палубу котораго ступитъ ногою. Правда, въ тѣхъ широтахъ была самая гадкая погода и ихъ все дрейфовало и сбило, можетъ-быть, къ другому концу свѣта. Но брикъ славный брикъ, а малый славный малый. Вотъ вамъ и все, моя удивительная миссъ; я до-сихъ-поръ еще ничего не боюсь!
   -- До-сихъ-поръ?
   -- Да. А прежде, чѣмъ я начну опасаться, моя необычайная миссъ,-- и онъ снова поцаловалъ свой желѣзный крючокъ,-- Вал'ръ напишетъ домой съ острова или изъ какого-нибудь порта, и все будетъ какъ слѣдуетъ, туго вытянуто и до мѣста. А что до Солля Джилльса (тутъ капитанъ принялъ торжественный видъ), за котораго я буду стоять до страшнаго суда, хоть тутъ тресни щеки у самаго жестокаго норд-веста, я приведу къ нему въ кабинетъ моряка, который скажетъ ему такое мнѣніе, что ошеломитъ его! Этого моряка зовутъ Бонсби, и онъ такъ уменъ и опытенъ, что старый Солль почувствуетъ себя какъ-будто онъ стукнулся лбомъ объ двери!
   -- Возьмемъ съ собою этого джентльмена къ мистеру Джилльсу; у насъ есть карета! воскликнула Флоренса.-- Поѣдемте съ нами за нимъ, капитанъ!
   Капитанъ снова ударилъ себя рукою по головѣ, на которой не было обычной жосткой лакированной шляпы, и опять сконфузился. Но въ это самое время произошло замѣчательное явленіе: дверь отворилась сама собою, и къ ногамъ капитана подлетѣла, какъ птица, его жосткая лакированная шляпа. Дверь заперлась такъ же, какъ и отворилась, невидимою силой, и ничего не воспослѣдовало для объясненія дивнаго феномена.
   Капитанъ Коттль поднялъ шляпу, повернулъ ее нѣсколько разъ съ большимъ радушіемъ и принялся полировать рукавомъ. Потомъ онъ пристально посмотрѣлъ на посѣтительницъ и сказалъ имъ въполголоса:
   -- Видите, я спустился бы къ Соллю Джилльсу еще вчера или сегодня утромъ, по она... она унесла шляпу и спрятала ее. Вотъ вамъ и все.
   -- Кто, ради Бога? спросила Сузанна.
   -- Хозяйка этого дома, моя прекрасная, возразилъ капитанъ хриплымъ шопотомъ, дѣлая таинственные сигналы.-- Мы поспорили на счетъ мытья этой палубы, а она -- прибавилъ капитанъ, взглянувъ безпокойно на дверь:-- она застопорила мою свободу.
   -- О! я бы желала, чтобъ ей пришлось имѣть дѣло со мною! вскричала Сузанна, вспыхнувъ.-- Я бы ее застопорила!
   -- Право, вы такъ думаете, моя прекрасная? сказалъ капитанъ, сомнительно качая головою, но удивляясь энергіи своей гостьи.-- Не знаю. Тутъ трудная навигація. Съ нею не легко управиться! Вы никогда не знаете, какъ она лежитъ, вотъ что. Она идетъ, кажется, полно, а потомъ вдругъ, чортъ-знаетъ какимъ образомъ, мигомъ приведетъ на васъ. А когда сатана заберется къ ней въ голову... тутъ капитанъ заключилъ свою рѣчь трепетнымъ свистомъ, не находя лучшаго выраженія.-- Не знаю, а вы такъ думаете?
   Сузанна отвѣтила только отважною улыбкой, и капитанъ долго бы не пересталъ восхищаться ея храбростью, еслибъ Флоренса не повторила своего приглашенія ѣхать немедленно къ оракулу -- Бонсби. Капитанъ, вспомнивъ свое обѣщаніе, надѣлъ лакированную шляпу, взялъ узловатую палку, которую добылъ себѣ вмѣсто подаренной Валтеру, и, предложивъ локоть Флоренсѣ, приготовился пробиться сквозь непріятеля.
   Случилось, однако, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ перемѣнила курсъ и привела къ вѣтру на другой галсъ: она выколачивала въ это время маты на крыльцѣ и погрузилась въ свое занятіе такъ глубокомысленно, что не помѣшала ни словомъ, ни жестомъ капитану и его посѣтительницамъ. Капитанъ Коттль былъ очень-доволенъ этимъ обстоятельствомъ, хотя и зачихался отъ пыли; однако, идучи отъ дверей къ каретѣ, онъ оглядывался нѣсколько разъ черезъ плечо, не вполнѣ довѣряя своему счастью.
   Какъ бы то ни было, они добрались благополучно до угла Бриг-Плэса, и капитанъ, усѣвшись на козлахъ -- вѣжливость заставила его отказаться отъ приглашенія помѣститься вмѣстѣ съ дамами, хотя онѣ его и уговаривали -- повелъ кучера какъ лоцманъ къ судну капитана Бонсби, называвшемуся "Осторожною Кларой" и находившемуся около самаго Рэтклиффа.
   Подъѣхавъ къ пристани, гдѣ "Осторожная Клара" была втиснута въ числѣ пятисотъ другихъ судовъ, которыхъ обвисшій такелажъ походилъ на чудовищную, до половины сметенную паутину, капитанъ Коттль предложилъ дамамъ выйдти; онъ замѣтилъ имъ, что Бонсби имѣетъ нѣжное сердце, очень уважаетъ дамъ и почувствуетъ себя вдвое мудрѣе отъ ихъ присутствія на палубѣ "Осторожной Клары".
   Флоренса охотно согласилась, и капитанъ, взявъ ея маленькую ручку въ свою ручищу, съ восторженно-гордымъ видомъ покровителя и вмѣстѣ съ тѣмъ съ отеческою нѣжностью, смѣшанною съ неловкою церемонностью, повелъ ее черезъ грязныя палубы нѣсколькихъ судовъ. Дойдя до "Клары", они нашли, что на этомъ осторожномъ суднѣ сходня была снята, и оно отдѣлялось отъ своего сосѣда футами шестью рѣки. По объясненію капитана Коттля оказалось, что великій Бонсби, подобно ему-самому, страждетъ отъ жестокаго обращенія своей хозяйки, а потому находитъ за лучшее избавляться отъ ея нашествій водяною преградой.
   -- Клара э-гой! заревѣлъ капитанъ, приложивъ руку къ одной сторонѣ рта.
   -- Э-гой! отозвался какъ эхо засмоленый юнга, выскочившій изъ люка.
   -- Бонсби дома? провозгласилъ капитанъ такъ же громко, какъ-будто перекрикиваясь на полумилѣ разстоянія.
   -- Эй, эй! отвѣчалъ юнга тѣмъ же тономъ.
   Послѣ этого юнга выдвинулъ капитану доску, которую тотъ положилъ осторожно между обоими судами и провелъ черезъ нее Флоренсу; потомъ онъ воротился за миссъ Нипперъ и привелъ ее также на палубу "Осторожной Клары".
   Вскорѣ показалась медленно изъ-за каютной переборки огромная голова съ однимъ неподвижнымъ глазомъ и однимъ глазамъ вращающимся, на основныхъ началахъ вертящихся маяковъ. Лицо подходило цвѣтомъ и жосткостью подъ красное дерево, а голова была украшена густыми косматыми волосами, подобными щипаной смоленой пенькѣ, не имѣвшими никакого преобладающаго направленія къ сѣверу, востоку, югу или западу, но расходившимися по всѣмъ румбамъ компаса. За головою слѣдовалъ страшный небритой подбородокъ, широкіе рубашечные воротники, непромокаемый лоцманскій сюртукъ и такіе же шаровары, поднятые такъ высоко, что бантъ ихъ служилъ отчасти жилетомъ. Наконецъ, за появленіемъ нижней части этихъ шароваръ, обнаружилась вся персона Бонсби, съ руками въ широчайшихъ карманахъ и взглядомъ, устремившимся не на капитана Коттля или дамъ, но на вершину мачты.
   Глубокомысленный видъ этого философа, дюжаго и плотнаго, на темнокрасномъ лицѣ котораго молчаніе избрало себѣ постоянный тронъ, почти привелъ въ робость самого капитана Коттля, хотя онъ и былъ съ нимъ въ большихъ ладахъ. Шепнувъ Флоренсѣ, что Бонсби никогда въ жизни ничему не удивлялся и не знаетъ чувства удивленія даже по наслышкѣ, Коттль слѣдилъ за нимъ взоромъ, пока онъ глядѣлъ на верхъ и потомъ осматривалъ горизонтъ; наконецъ, когда вращающійся глазъ направился повидимому на него, онъ сказалъ:
   -- Бонсби, пріятель, каково живешь?
   Басистый, суровый, хриплый отголосокъ, неимѣвшій, по-видимому, никакого сношенія съ особою Бонсби и конечно неоставившій на лицѣ его никакого слѣда, отвѣчалъ:
   -- Эй, эй, товарищъ! каково живешь?
   Въ это же время правая рука Бонсби выдвинулась изъ кармана, протянулась къ рукѣ капитана Коттля, пожала ее и снова скрылась въ карманѣ.
   Капитанъ Коттль приступилъ къ дѣлу безъ предисловій:
   -- Бонсби, вотъ ты здѣсь, человѣкъ съ разсудкомъ и такой, что можешь датъ свое мнѣніе. Вотъ молодая миссъ, которой нужно это мнѣніе на-счетъ моего пріятеля, молодаго Вал'ра, а также для другаго пріятеля, стараго Солля Джилльса, человѣка ученаго, на видъ котораго ты можешь придержаться... знаешь, ученость вещь великая и не вѣдаетъ закона. Бонсби, не спустишься ли съ нами? ты бы меня очень обязалъ!
   Великій мореходецъ, выраженіе лица котораго показывало, что онъ привыкъ разглядывать только предметы на самомъ отдаленномъ горизонтѣ, не замѣчая ничего, происходящаго въ разстояніи десяти миль около него, не далъ никакого отвѣта.
   -- Вотъ человѣкъ, сказалъ капитанъ, обращаясь къ дамамъ и указывая на великаго философа своимъ желѣзнымъ крючкомъ: -- вотъ человѣкъ, который сваливался сверху чаще чѣмъ кто-нибудь на свѣтѣ; съ которымъ было больше бѣдъ, чѣмъ со всѣми инвалидами морскаго госпиталя; котораго стукало но головѣ столько мачтовыхъ и стеньговыхъ деревьевъ и желѣзныхъ болтовъ, что изъ нихъ можно бы заказать себѣ въ Чатамѣ пребольшую яхту -- а между-тѣмъ у него такія мнѣнія, что я не знаю ничего умнѣе ни на берегу, ни на морѣ.
   Едва-замѣтное движеніе локтей мудреца обнаружило нѣкоторое удовольствіе отъ такихъ похвалъ, но лицо его оставалось неподвижно по-прежнему, и никто не взялся бы прочитать на немъ его мыслей.
   -- Товарищъ, сказалъ Бонсби внезапно, наклонившись, чтобъ выглянугь за бортъ изъ-подъ гика: -- а чего хотятъ выпить твои дамы?
   Капитанъ Коттль, котораго деликатность поражена была такимъ вопросомъ въ-отношеніи къ Флоренсѣ, отвелъ мудреца въ-сторону и, по-видимому, пояснялъ ему что-то на ухо, а потомъ они оба спустились на низъ и выпили вмѣстѣ по гроку. Флоренса и Сузанна видѣли это, взглянувъ въ открытый люкъ каютки. Наконецъ, оба снова показались наверху, и капитанъ, радуясь удачѣ своего предпріятія, отвелъ Флоренсу назадъ къ каретѣ; за ними слѣдовалъ Бонсби, конвоировавшій Сузанну, которую онъ дорогою подталкивалъ слегка локтемъ -- къ большому ея неудовольствію -- съ игривостью медвѣдя, сохраняя, впрочемъ, ненарушимо свою наружную неподвижность.
   Капитанъ усадилъ своего оракула во внутрь кареты и былъ такъ доволенъ этимъ пріобрѣтеніемъ, что часто подмигивалъ Флоренсѣ съ козелъ сквозь переднее окошечко, или постукивалъ себя слегка но лбу, желая намекнуть на необъятныя умственныя способности Бонсби. Въ это же время, Бонсби продолжалъ подталкивать локтемъ миссъ Нипперъ (капитанъ Коттль нисколько не преувеличивалъ нѣжности его сердца); но лица мудреца выражало то же выспреннее невниманіе по всему на свѣтѣ, какъ и прежде.
   Дядя Солль, уже воротившійся домой, встрѣтилъ ихъ у дверей и повелъ немедленно въ свой кабинетъ, странно перемѣнившійся со времени отплытія Валтера. На столѣ и на полу были раскинуты морскія карты, на которыхъ бѣдный инструментальный мастеръ прокладывалъ путь потерявшагося брика и на которыхъ, съ раздвинутымъ циркулемъ въ рукѣ, онъ сейчасъ только отмѣривалъ разстоянія, какъ далеко его должно было сдрейфовать, чтобъ онъ попалъ въ то или другое мѣсто. Онъ старался убѣдить себя, что должно пройдти еще много времени прежде, чѣмъ можно будетъ отчаяваться съ основательностью на-счетъ участи "Сына и Наслѣдника".
   Флоренса тотчасъ же увидѣла въ старикѣ странную, неизъяснимую перемѣну: хотя въ лицѣ и пріемахъ его проявлялось всегдашнее тревожное состояніе духа, но ему противоречила какая-то особенная рѣшимость, которая пугала ее. Разъ ей показалось, что онъ говоритъ безсвязно и какъ-будто наудачу; объявивъ ему о своемъ утреннемъ посѣщеніи, она сказала, что жалѣла о его отсутствіи изъ дома; онъ отвѣчалъ сначала, что заходилъ къ ней, а потомъ, по-видимому, тотчасъ же хотѣлъ взять отвѣтъ свой назадъ.
   -- Вы сегодня утромъ приходили ко мнѣ?
   -- Да, моя милая миссъ, возразилъ онъ съ явнымъ смущеніемъ.-- Я желалъ увидѣть васъ собственными глазами, услышать вашъ голосъ собственными ушами, прежде... Тутъ онъ вдругъ остановился.
   -- Прежде чего? прежде, чѣмъ что?
   -- Развѣ я сказалъ: прежде?-- Если такъ, я разумѣлъ... прежде, чѣмъ мы получимъ вѣрныя извѣстія о моемъ миломъ Валтерѣ.
   -- Вы нездоровы, сказала съ нѣжностью Флоренса.-- Вы такъ много безпокоились. Я увѣрена, что вы нездоровы.
   -- Я здоровъ, возразилъ старикъ, сжавъ правую руку и показывая ее Флоренсѣ: -- какъ только можетъ быть здоровъ и крѣпокъ человѣкъ моихъ лѣтъ. Посмотрите: рука тверда! Развѣ владѣтель ея не можетъ имѣть столько же твердости и рѣшительности, сколько многіе молодые люди? Не думало... Увидимъ...
   Въ голосѣ и пріемахъ его было что-то особенное, выражавшее несравненно-болѣе словъ. Это произвело на Флоренсу глубокое впечатлѣніе, и она хотѣла бы сообщить свое безпокойство капитану Коттлю; но тотъ излагалъ въ это время мудрому Бонсби обстоятельства, на-счетъ которыхъ требовалось знать его глубокомысленное мнѣніе.
   Бонсби, котораго подвижной глазъ старался, по-видимому, разсмотрѣть какой-то предметъ, находившійся между Лондономъ и Грэвзендомъ, выдвигалъ-было раза два или три свой косматый локоть, желая вдохновиться прикосновеніемъ къ воздушному стану Сузанны Нипперъ; но какъ она удалилась, въ досадѣ, къ противоположному концу стола, то нѣжное сердце командира "Осторожной Клары" не встрѣтило никакого отвѣта своимъ влеченіямъ. Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ подобныхъ неудачъ, мудрецъ, не обращаясь ни къ кому въ-особенности, заговорилъ такъ, или, лучше сказать, засѣвшій внутри его голосъ произнесъ по собственному произволу и независимо отъ него-самого, какъ-будто находясь подъ вліяніемъ чаръ хриплаго духа:
   -- Мое имя Джекъ Бонсби!
   -- Его окрестили Джономъ! воскликнулъ восхищенный капитанъ Коттль.-- Слушайте его!
   -- И что я говорю, за то стою, продолжалъ голосъ послѣ краткаго молчанія.
   Капитанъ, держа подъ руку Флоренсу, значительно подмигнулъ присутствующимъ, какъ-будто говоря: "Вотъ теперь-то онъ себя покажетъ! Вотъ зачѣмъ я привелъ его сюда!"
   -- Значитъ, сказалъ опять голосъ: -- почему и не такъ? Если такъ, что изъ этого? Можетъ ли кто-нибудь говорить иначе? Нѣтъ. Значитъ, стопъ такъ! Закрѣпи!
   Голосъ пріостановился и пріотдохнулъ. Потомъ снова заговорилъ съ разстановкою:
   -- Думаю ли я, что этотъ "Сынъ и Наслѣдникъ" пошелъ ко дну, ребята? Можетъ-быть. Утверждаю я это? Что такое? Если шкиперъ выходитъ изъ Георгіевскаго-Канала и беретъ курсъ къ Доунсамъ, что у него прямо передъ носомъ? Гудвинскіе-Пески. Его никто не заставляетъ набѣгать на нихъ, однако онъ можетъ. Румбъ этого замѣчанія ведетъ къ тому, какимъ курсомъ летѣть. А тутъ ужь не мое дѣло. Значитъ, не зѣвать на рулѣ, впередъ смотрѣть и желаю удачи!
   Послѣ этого голосъ вышелъ изъ кабинета и на улицу, взявъ съ собою капитана "Осторожной-Клары" и сопроводивъ его до самой каюты, гдѣ онъ немедленно завалился въ койку и освѣжилъ свой умъ крѣпительнымъ сномъ.
   Слушатели поученій мудреца, предоставленные собственному искусству приложить къ дѣлу его сказанія, изложенныя на основныхъ началахъ, составлявшихъ главную ножку треножника Бонсби, а можетъ-быть и многихъ другихъ оракуловъ, смотрѣли другъ на друга съ нѣкоторымъ недоразумѣніемъ; а Робъ-Точильщикъ, позволившій себѣ невинную вольность заглядывать сквозь люкъ сверху и слушать, спустился потихоньку внизъ въ сильномъ замѣшательствѣ. Капитанъ Коттль одинъ, котораго удивленіе къ уму Бонсби возрасло еще болѣе послѣ его теперешняго яркаго проблеска, началъ объяснять, что смысломъ словъ мудреца была надежда, что Бонсби никогда не ошибается, и что мнѣніе такого мореходца должно ободрить всѣхъ и разогнать всѣ опасенія. Флоренса старалась повѣрить словамъ капитана, но Сузанна Нипперъ рѣшительно качала головою отрицательно и полагалась на Бонсби столько же, сколько положилась бы на Перча.
   Философъ оставилъ дядю Солля въ прежнемъ недоумѣніи; старикъ началъ опять разводить по картамъ раздвинутымъ циркулемъ, отмѣривать разстоянія и не открывать себѣ въ этомъ никакого успокоенія. Пока онъ погружался въ такое занятіе и Флоренса шептала ему что-то на ухо, подошелъ капитанъ Коттль и положилъ свою тяжкую руку на плечо старику.
   -- Ну, каково, Солль Джилльсъ?
   -- Да такъ-себѣ, Недъ. Я припоминалъ сегодня, что въ этотъ самый день мой Валтеръ вступилъ въ домъ Домби и Сына; онъ пришелъ тогда къ обѣду очень-поздно, сидѣлъ тутъ, гдѣ ты теперь стоишь, и мы толковали о штормахъ и кораблекрушеніяхъ: я едва могъ отвлечь его отъ этого предмета.
   Но, встрѣтивъ взоръ Флоренсы, внимательно и съ участіемъ глядѣвшей на него, старикъ остановился и улыбнулся.
   -- Не робѣй на рулѣ, старый дружище! Бодрѣе! Знаешь что, Солль Джилльсъ: когда я провожу благополучно до дому нашу удивительную миссъ (онъ поцаловалъ ей свой крючекъ), то ворочусь сюда и увезу тебя на буксирѣ на весь остатокъ нынѣшняго дня. Мы отобѣдаемъ гдѣ-нибудь вмѣстѣ, Солль, ге?
   -- Не сегодня, Недъ! возразилъ съ живостію старикъ, по-видимому застигнутый въ-расплохъ этимъ приглашеніемъ.-- Не сегодня. Я сегодня не могу!
   -- Это почему?
   -- Я... я буду очень занятъ. У меня... сегодня такъ много дѣла; но я... я подумаю, какъ бы это устроить. Сегодня никакъ нельзя, Недъ. Мнѣ нужно выйдти изъ дома, остаться одному, и подумать о множествѣ дѣлъ.
   Капитанъ взглянулъ на инструментальнаго мастера, потомъ на Флоренсу, потомъ опять на инструментальнаго мастера. "Ну, такъ завтра?" сказалъ онъ наконецъ.
   -- Хорошо, хорошо, завтра. Подумай обо мнѣ завтра. Да, завтра лучше всего.
   -- Я прійду сюда рано, Солль Джилльсъ.
   -- Конечно, конечно, пораньше. А теперь прощай, Недъ Коттль, Богъ съ тобой!
   Сжавъ обѣ руки капитана съ необыкновеннымъ жаромъ, старикъ обратился къ Флоренсѣ, сложилъ ея руки въ своихъ и прижалъ ихъ къ губамъ, потомъ вывелъ ее за двери и проводилъ до кареты съ неизъяснимою торопливостью. Вообще, онъ произвелъ на капитана такое впечатлѣніе, что тотъ нарочно промедлилъ нѣсколько минутъ и велѣлъ Робу быть съ дядею Соллемъ какъ-можно-услужливѣе и ласковѣе до утра; наставленіе это онъ подкрѣпилъ всунутымъ ему въ руку шиллингомъ и обѣщаніемъ еще полушиллинга завтра утромъ. Послѣ этого, капитанъ, считая себя естественнымъ тѣлохранителемъ Флоренсы, взмостился на козлы и проводилъ ее до дома, увѣривъ на разставаньи, что будетъ стоять за стараго Солля на жизнь и смерть.
   Когда двери заколдованнаго дома заперлись за его обитательницами, мысли капитана обратились снова къ старику, инструментальному мастеру, и онъ почувствовалъ какое-то неопредѣленное безпокойство. Вмѣсто того, чтобъ идти домой, онъ прошелся нѣсколько разъ по улицѣ, отобѣдалъ въ одной тавернѣ, куда часто заглядывали лакированныя шляпы, и въ сумерки направился снова къ вывѣскѣ деревяннаго мичмана. Онъ заглянулъ въ окно и увидѣлъ старика, очень-прилежно писавшаго въ кабинетѣ; Робъ готовилъ себѣ постель подъ залавкомъ, а деревянный мичманъ, снятый на ночь съ своего пьедестала, глядѣлъ на нихъ обоихъ. Убѣдившись, что все спокойно и благополучно, капитанъ взялъ курсъ къ Бриг-Плэсу, съ твердымъ намѣреніемъ посѣтить дядю Солля завтра рано утромъ.
   

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.
Предметъ изученія любящаго сердца.

   Сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ, очень-добрые люди, жили на хорошенькой дачѣ около Фулэма, на берегахъ Темзы. Мѣсто ихъ жительства было выгоднѣе всѣхъ прочихъ въ то время, когда шлюпки гонялись на греблѣ по рѣкѣ; но зато оно имѣло въ другія поры свои маленькія неудобства, въ числѣ которыхъ можно назвать случайное появленіе рѣки въ гостиной и современныя этому исчезновенія луговъ и кустарниковъ".
   Сэръ Барнетъ Скеттльсъ обыкновенно выражалъ свою личную значительность древнею золотою табакеркой и неизмѣримымъ шелковымъ носовымъ платкомъ, который вынималъ всегда съ особенною торжественностью, развертывалъ какъ знамя и употреблялъ, держа въ обѣихъ рукахъ. Цѣлью жизни сэра Барнета было постоянное расширеніе круга его знакомства. Сэръ Барнетъ любилъ также знакомить людей другъ съ другомъ. На-примѣръ, если ему удавалось залучить на свою гостепріимную дачу какого-нибудь сельскаго джентльмена или новаго знакомца, онъ говаривалъ на другой же день его посѣщенія: "А что, мой почтенный сэръ, есть ли здѣсь кто-нибудь, съ кѣмъ бы вы желали сойдтись? Какого разбора людеи предпочитаете вы: писателей, живописцевъ, скульпторовъ, актёровъ, или что-нибудь въ этомъ родъ?" Гость, по всей вѣроятности, отвѣчалъ "да" и называлъ кого-нибудь, принадлежащаго къ одному изъ исчисленныхъ разрядовъ. Хотя сэръ Барнетъ имѣлъ съ этимъ писателемъ, артистомъ или ученымъ столько же личныхъ сношеній, сколько съ Птоломеемъ-Великимъ, но онъ увѣрялъ, что знакомъ съ нимъ очень-хорошо и непремѣнно-пригласитъ къ себѣ.
   Въ тотъ же день онъ отправлялся къ нему съ визитомъ, оставлялъ свою карточку и писалъ лаконическую записку: "Почтенный сэръ, неиз въ такую глубокую задумчивость, что, казалось, утратилъ всякую способность видѣть и слышать. Молодой человѣкъ съ безмолвнымъ уваженіемъ смотрѣлъ на почтеннаго друга.
   И точно, капитанъ Куттль разрѣшался въ эту минуту такими великими идеями, что не только благополучно сошелъ съ мели, но даже вдругъ попалъ въ самый глубокій фарватеръ и не находилъ дна своей прозорливости. Озаренный вдохновеннымъ сіяніемъ, онъ вдругъ увидѣлъ яснѣе солнца, что тутъ просто была ошибка, и ужъ, разумѣется, ошибался не кто другой, какъ самъ Вальтеръ, этотъ вѣтреный и пылкій юноша, который все такъ горячо принималъ къ сердцу. Если и въ самомъ дѣлѣ назначили его въ Барбадосъ, то нѣтъ сомнѣнія, назначали съ тою цѣлью, чтобы молодой человѣкъ съ необыкновенной быстротой устроилъ свою блистательную карьеру. A если, сверхъ чаянія, въ самомъ дѣлѣ произошло между ними маленькое недоразумѣніе, то есть, между Вальтеромъ и м-ромъ Домби, то стоитъ только какому дружку съ обоихъ сторонъ замолвить кстати приличное словцо, и, нѣтъ сомнѣнія, все устроится къ общей радости и благополучію. Выводъ капитана изъ всѣхъ этихъ предварительныхъ соображеній былъ тотъ, что такъ какъ онъ уже имѣлъ удовольствіе познакомиться съ мромъ Домби и провелъ въ его обществѣ очень пріятныхъ полчаса (въ брайтонской гостиницѣ, когда они ѣздили занимать деньги), то теперь ему, какъ истинному другу, надлежитъ, не говоря до времени Вальтеру ни одного слова, немедленно отправиться въ домъ м-ра Домби, сказать лакею: "Потрудитесь-ка, любезный, доложить своему барину, что капитанъ Куттль желаетъ его видѣть", -- и потомъ, взявъ м-ра Домби за пуговицу, переговорить съ нимъ попріятельски, какъ водится между свѣтскими людьми, вполнѣ понимающими другъ друга и питающими одинъ къ другому искреннее уваженіе. Нечего и толковать, что такіе люди, какъ онъ и м-ръ Домби, весьма легко уладятъ всякое затрудненіе, и Валли не далѣе, какъ нынѣшній же день будетъ очень пріятно изумленъ радостною вѣстью.
   Когда эти размышленія заронились въ капитанскую душу и приняли мало-по-малу соотвѣтственную форму, его лицо постепенно начало проясняться, какъ пасмурное утро, уступавшее мѣсто ясному полудню. Его грозныя нахмуренныя брови утратили свой щетинистый видъ и совершенно разгладились; его глаза, почти замкнутые при этой головоломной экзерциціи, открылись и приняли смѣлое, рѣшительное выраженіе ; его улыбка, образовавшаяся сперва на трехъ ямочкахъ на правой сторонѣ рта и подъ угломъ каждаго глаза, быстро распространились по всему лицу и озарила яркимъ свѣтомъ величественное чело, такъ что лощеная шляпа гордо поднялась на головѣ, какъ будто она вмѣстѣ съ хозяиномъ благополучно сдвинулась съ мели и свободно поплыла въ открытое море. Наконецъ, капитанъ пересталъ грызть ногти и рѣшительнымъ тономъ сказалъ:
   -- Ну, Валли, теперь дѣло кончено. Помоги мнѣ одѣваться.
   Вальтеръ никакъ не могъ понять, отчего капитанъ Куттль оказался на этотъ разъ внимательнымъ къ своему туалету. Надѣвая галстухъ, онъ распустилъ огромные концы шелковаго платка, на подобіе косы и продѣлъ ихъ въ массивное золотое кольцо съ изображеніемъ надгробнаго памятника, обведеннаго красивыми желѣзными перилами, въ память какого-то усопшаго друга. Потомъ онъ вздернулъ воротнички своей рубашки до послѣднихъ предѣловъ возможности и украсилъ себя ими, на подобіе лошадиныхъ наушниковъ. Затѣмъ, сбросивъ башмаки, онъ надѣлъ превосходнѣйшую пару полусапожекъ, употребляемую только въ экстренныхъ случаяхъ. Облачившись такимъ образомъ, къ полному своему удовольствію, капитанъ самодовольно посмотрѣлся въ бритвенное зеркальце, снятое для этой цѣли со стѣны, и, взявъ свою сучковатую палку, сказалъ, что готовъ идти.
   Походка капитана, когда они вышли на улицу, тоже была величественнѣе обыкновеннаго, но Вальтеръ приписывалъ такую перемѣну неизбѣжному вліянію экстренныхъ полусапожекъ и не обращалъ на это большого вниманія. На дорогѣ встрѣтилась съ ними цвѣточница, и Куттль, вдругь остановившись среди тротуара, какъ будто озаренный счастливою мыслью, купилъ изъ ея корзинки превосходнѣйшій вѣерообразный букетъ прелестнѣйшихъ цвѣтовъ, какіе когда-либо произрастали въ самыхъ рѣдкихъ оранжереяхъ.
   Вооруженный этимъ любезнымъ подаркомъ, предназначавшимся, какъ само собою разумѣется, для м-ра Домби, капитанъ благополучно дошелъ съ Вальтеромъ до магазина мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ.
   -- Ну, такъ вы теперь пойдете къ дядюшкѣ? -- сказалъ Вальтеръ.
   -- Да, -- отвѣчалъ капитанъ, желавшій поскорѣе отвязаться отъ молодого человѣка, который не долженъ былъ видѣть, какъ онъ направитъ стопы свои въ домъ м-ра Домби.
   -- Стало быть, я пойду теперь гулять, чтобы не мѣшать вамъ.
   -- Хорошо, дружокъ, хорошо, -- отвѣчалъ капитанъ. -- Гуляй себѣ, сколько хочешь, и чѣмъ дольше, тѣмъ лучше.
   Вальтеръ, въ знакъ согласія, махнулъ рукой и пошелъ своей дорогой.
   Для него было все равно, куда бы ни идти; однако-жъ, онъ хотѣлъ бы выбраться за городъ, въ какое-нибудь предмѣстье, чтобы гдѣ-нибудь подъ деревомъ, на свободѣ помечтать о своей загадочной судьбѣ. Его выборъ палъ на Гапстедъ, и онъ туда отправился по той улицѣ, гдѣ жилъ м-ръ Домби.
   Величавъ и мраченъ былъ домъ м-ра Домби, какъ и всегда. Все было въ немъ тихо и спокойно, какъ въ могильномъ склепѣ, и только вѣтерь, колыхавшій сторы въ отворенныхъ окнахъ верхняго этажа, былъ признакомъ нѣкоторой жизни и движенія. Тихо прошелъ Вальтеръ мимо печальнаго жилища, и на душѣ его сдѣлалось отраднѣе, когда онъ очутилсь передъ другими домами.
   Ho сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ оглянулся назадъ и началъ пристально всматриваться въ верхнія окна съ такимъ участіемъ, какое всегда чувствовалъ къ этому мѣсту послѣ романическаго ириключенія съ Флоренсой. Въ эту минуту къ воротамъ подъѣхала небольшая коляска, откуда выскочилъ джентльменъ въ черномъ фракѣ и съ тяжелою часовою цѣпочкой. Припоминая послѣ этого джентльмена съ его экипажемъ, Вальтеръ безъ труда угадалъ въ немъ знаменитаго врача, и дивился, для кого теперь понадобилась его помощь. Но эти мысли не вдругъ пришли ему въ голову. Другія мечты, другія думы занимали его.
   Вальтеръ съ удовольствіемъ воображалъ, что, быть можетъ, наступитъ время, когда прекрасная дѣвушка -- его старинный другъ, благородный, чувствительный и нѣжный, напомнитъ о немъ своему брату и заставитъ принять участіе въ его судьбѣ. Впрочемъ, и въ эту минуту его радовали не столько житейскіе разсчеты, сколько утѣшительная мысль, что прелестное созданіе еще помнить его и всякій разъ встрѣчается съ нимъ съ видимымъ удовольствіемъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не могъ удалить отъ себя болѣе основательнаго и зрѣлаго размышленія, что въ его продолжительное отсутствіе Флоренса, богатая, гордая и счастливая, выйдетъ замужъ и если еще будетъ по временамъ вспоминать о немъ при этомъ новомъ образѣ жизни, то не болѣе, какъ о дѣтской игрушкѣ, которая когда-то ее забавляла.
   Между тѣмъ Вальтеръ представлялъ прекрасную дѣвочку, встрѣченную имъ среди грязной улицы, въ такомъ идеальномъ свѣтѣ, и такъ живо рисовалъ въ своемъ воображеніи ея невинное личико съ выраженіемъ искренней признательности и дѣтской восторженности, что онъ съ презрѣніемъ отвергнулъ дерзкую мысль, будто Флоренса можетъ современемъ сдѣлаться гордою, и устыдился за самого себя, какъ за клеветника. Мало-по-малу размышленія его приняли такой фантастическій характеръ, что онъ считалъ уже непростительною дерзостью воображать Флоренсу взрослою женщиной и только позволялъ себѣ думать о ней не иначе, какъ о беззащитномъ миломъ ребенкѣ, точь-въ-точь, какою она была во времена д_о_б_р_о_й б_а_б_у_ш_к_и, м-съ Браунъ. Наконецъ, Вальтеръ основательно разсудилъ, что ему вовсе непростительно мечтать о Флоренсѣ. "Пусть -- думалъ онъ -- ея прелестный образъ сохранится въ душѣ моей, какъ недостижимый идеалъ съ рукою ангела, удерживающаго меня отъ дурныхъ мыслей и поступковъ".
   Долго бродилъ Вальтеръ въ предмѣстьи Лондона на открытомъ воздухѣ, съ жадностью вдыхая испаренія цвѣтовъ, прислушиваясь къ пѣнію птицъ, къ праздничному звону колоколовъ и къ глухому городскому шуму. Иногда, съ глубокой грустью, онъ посматривалъ въ даль, на безпредѣльный горизонтъ, туда, гдѣ лежала цѣль его морского путешествія, и въ тоже время съ еще большей грустью любовался зелеными лугами своей родины и прелестными ландшафтами.
   Наконецъ, Вальтеръ вышелъ изъ предмѣстья и тихонько побрелъ домой, продолжая размышлять о своей горемычной судьбѣ. Вдругъ басистый мужской голосъ и пронзительный крикъ женщины, произносившей его имя, вывели его изъ задумчивости. Съ изумленіемъ оглядываясь назадъ, онъ увидѣлъ извозчичью карету, спѣшившую за нимъ вдогонку. Когда экипажъ остановился, кучеръ, съ кнутомъ въ рукахъ, соскочилъ съ козелъ, a молодая женщина почти всѣмъ корпусомъ высунулась изъ окна кареты и начала подавать Вальтеру энергическіе сигналы. Приближаясь къ экипажу, онъ открылъ, что молодая женщина была Сусанна Нипперъ, и что она, Сусанна Нипперъ, находилась въ такомъ тревожномъ состояніи, что почти выходила изъ себя.
   -- Сады Стаггса, м-ръ Вальтеръ, -- сказала миссъ Нипперъ, -- ради Бога, сады Стаггса!
   -- Что такое? -- вскричалъ Вальтеръ. -- О чемъ вы хлопочете?...
   -- О, сдѣлайте милость, м-ръ Вальтеръ, -- говорила Сусанна, -- сады Стаггса, чортъ бы ихь побралъ!
   -- Вотъ, сударь, -- вскричалъ извозчикъ, съ видомъ рѣшительнаго отчаянія, -- ужъ битый часъ кружимся мы взадъ и впередъ, и эта молодая барыня гоняетъ меня по такимъ мѣстамъ, гдѣ самъ дьяволъ голову сломитъ. Много повозилъ я на своемъ вѣку, a еще такихъ сѣдоковъ не видывалъ.
   -- Зачѣмъ вамъ сады Стаггса, Сусанна? -- спросилъ Вальтеръ.
   -- Поди, спрашивай ее! Наладила себѣ одно и то же, да и только, -- проворчалъ извозчикъ.
   -- Да гдѣ они, Боже мой? -- вскрикнула Сусаына, какъ помѣшанная. -- Вѣдь я однажды, м-ръ Вальтеръ, сама была тамъ, вмѣстѣ съ миссъ Флой и нашимъ бѣдненькимъ Павломъ, въ тотъ самый день, какъ вы нашли миссъ Флой въ Сити, когда мы потеряли ее на возвратномъ пути, то есть, я и м-съ Ричардсъ; да еще помните -- бѣшеный быкъ и Котелъ, кормилицынъ сынишка, и послѣ я туда ѣздила, a вотъ никакъ не припомню, сквозь землю видно провалились, черти бы ихъ побрали! Ахъ, м-ръ Вальтеръ, пожалуйста, не оставляйте меня... Сады Стаггса, съ вашего позволенія!.. Любимецъ миссъ Флой, нашъ общій любимецъ, кроткій, миленькій, бѣдненькій Павелъ!.... Ахъ, м-ръ Вальтеръ!
   -- Боже мой! -- вскричалъ Вальтеръ, -- неужели онъ боленъ?
   -- Голубчикъ! -- воскликнула Сусанна, ломая руки, -- забралъ себѣ въ голову посмотрѣть на старую кормилицу, a я и вызвалась съѣздить за м-съ Стаггсъ, въ сады Полли Тудль!... Эй! кто-нибудь! куда проѣхать къ Стаггсовымъ прудамъ?
   Узнавъ теперь, въ чемъ дѣло, Вальтеръ иринялъ такое жаркое участіе въ хлопотахъ Сусанны Нипперъ, что извозчичьи клячи едва поспѣвали бѣжать по его слѣдамъ. Онъ метался изъ стороны въ сторону, какъ угорѣлый, и спрашивалъ всѣхъ и каждаго, гдѣ дорога къ садамъ Стаггса.
   Не было въ Лондонѣ ничего, похожаго на сады Стаггса: они исчезли съ лица земли. Тамъ, гдѣ прежде торчали гнилыя бесѣдки, теперь великолѣпные дворцы до облаковъ поднимали свои головы, и гранитные колонны гигаитскаго размѣра красовались передъ самыми рельсами. Жалкій, ничтожный пустырь, заваленный всякою дрянью, пропалъ, сгинулъ, и вмѣсто его, какъ изъ земли, выросли длинные ряды амбаровъ и магазиновъ съ дорогими и рѣдкими товарами. Прежнія захолустья превратились въ шумныя улицы, набитыя народомъ и разнообразными экипажами; какъ будто, по всесильному мановенію волшебницы, возникъ изъ ничтожества цѣлый городъ, откуда со всѣхъ сторонъ стекались жизненныя удобства, о которыхъ прежде никому и не грезилось. Мосты, ни къ чему прежде не нужные, вели теперь въ прекрасныя дачи, сады, публичныя гулянья. Остовы домовъ и новыхъ улицъ растянулись за городъ чудовищною цѣпью и помчались во всю прыть по слѣдамъ паровоза. Бойкіе жители глухого околотка, не признававшіе желѣзной дороги въ бѣдственные дни ея борьбы, раскаялись давнымъ-давно съ христіанскимъ смиреніемъ и гордились теперь своею могучею сосѣдкой. Все и всѣ заимствовали новый титулъ отъ желѣзной дороги. Появились желѣзнодорожные магазины, журналы, газеты, гостиницы, кофейные дома, постоялые дворы, рестораны, желѣзнодорожные планы, ландкарты, виды, обертки, бутылки, кареты, извозчичьи биржи, желѣзнодорожные омнибусы, дилижансы, рельсовыя улицы и зданія, даже спеціальные зѣваки, пролазы, льстецы, имъ же нѣсть числа. Самое время измѣрялось по часамъ желѣзной дороги, какъ будто и солнце уступило ей свое мѣсто. Заносчивый трубочистъ, старинный нашъ знакомецъ, закоснѣлый невѣръ между всѣми вольнодумцами садовъ Стаггса, изволилъ теперь жительствовать въ оштукатуренномъ трехэтажномъ домѣ, и на вывѣскѣ его красовались огромныя золотыя буквы, гласившія: "Подрядчикъ для очищенія машинами трубь на желѣзной дорогѣ".
   День и ночь отъ сердца этого могучаго богатыря съ шумомъ и съ ревомъ отплывали огромные потоки, увлекавшіе чудовищныя массы. Толпы народу и цѣлыя горы товаровъ, отвозимыхъ и привозимыхъ, производили на этомъ мѣстѣ безпрестанное броженіе, ни на минуту неумолкавшее въ продолженіе сутокъ. Самые домы какъ будто укладывались и сбирались прокатиться по быстрымъ рельсамъ. Мудрые члены парламента, которые не далѣе какъ лѣтъ за двадцать, вдоволь потѣшались надъ д_и_к_и_м_и теоріями инженеровъ, предстоявшихъ на экзаменѣ иередъ грозными очами, изволили теперь отправляться къ сѣверу съ часами въ рукахъ, доложивъ напередъ о своемъ путешествіи посредствомъ элекрическаго телеграфа. День и ночь побѣдоносные паровозы ревѣли изо всѣхъ силъ и, совершивъ богатырскую работу, вступали, какъ ручные драконы, въ отведенные уголки, выдолбленые для ихъ пріема не болѣе какъ на одинъ дюймъ: они кипѣли, бурлили, дрожали, потрясали стѣны, какъ будто сознавая въ себѣ присутствіе новыхъ великихъ силъ, которыхъ еще никто не открылъ въ нихъ.
   Но сады Стаггса... увы, увы! -- нѣтъ болѣе садовъ Стаггса! Безжалостная сѣкира уничтожила ихъ съ корнями и вѣтвями, и ни одинъ клочекъ англійской земли не напоминалъ объ ихъ существованіи.
   Наконецъ, послѣ многихъ безполезныхъ поисковъ, Вальтеръ, сопровождаемый кучеромъ и Сусанной, наткнулся на одного человѣка, сохранившаго смутное воспоминаніе о садахъ Стаггса. Это былъ опять-таки нашъ старый знакомецъ, рельсовый трубочистъ, который теперь пополнѣлъ, потолстѣлъ и сдѣлался человѣкомъ очень порядочнымъ.
   -- Тудля вы спрашиваете? Знаю. Служитъ при желѣзной дорогѣ?
   -- Да, да! -- вскричала Сусанна, высовываясь изъ кареты.
   -- Гдѣ онъ теперь живетъ? -- торопливо спросилъ Вальтеръ.
   -- Въ собственныхъ заведеніяхъ компаніи, второй поворотъ направо, пройти дворъ, повернувъ опять направо. Номеръ одиннадцатый. Ошибиться нельзя. Не то -- спросить, гдѣ живетъ Тудль, паровой кочегаръ. Всякій скажетъ.
   При этомъ неожиданномъ успѣхѣ, Сусанна Нипперъ выскочила изъ кареты, схватила Валыера за руку и побѣжала во всю прыть, приказавъ извозчику дожидаться.
   -- Давно ли, Сусанна, боленъ бѣдненькій мальчикъ? -- спросилъ Вальтеръ.
   -- Онъ ужъ давно захирѣлъ, м-ръ Вальтеръ, да только никто не зналъ. Охъ, ужъ эти мнѣ Блимберы?
   -- Какъ Блимберы?
   -- Да такъ. Если бы они попались въ мои когти, я бы выгнала всю эту шайку на большую дорогу копать ямы и заставила саму докторшу возить кирпичи. Да только теперь не до того. Сердце надрывается, когда смотришь на этого мальчика, a онъ бѣдненькій ни на кого не жалуется и всѣми доволенъ.
   Миссъ Нипперъ пріостановилась на секунду перевести духъ и потомъ помчалась еще быстрѣе. Вальтеръ тоже бѣжалъ изо всей мочи и уже не дѣлалъ болѣе никакихъ вопросовъ. Наконецъ, они постучались y дверей и вошли въ маленькую опрятную гостиную, наполненную множествомъ дѣтей.
   -- Здѣсь ли м-съ Ричардсъ? -- воскликнула Сусанна, озираясь вокругъ. -- Ахъ, м-съ Ричардсъ, пойдемъ со мной, пойдемъ!
   -- Какъ, это вы Сусанна? -- съ изумленіемъ вскричала Полли, выставляя свое честное материнское лицо изъ-за группы маленькихъ дѣтей.
   -- Да, м-съ Ричардсъ, это я, -- сказала Сусанна, -- хотя оно бы, можетъ, лучше, если бы не я, да только нашъ маленькій м-ръ Павелъ боленъ, очень боленъ и сегодня сказалъ своему папа, что онъ желаетъ взглянуть на лицо своей кормилицы, и онъ, и миссъ Флой надѣются, что вы поѣдете со мной и съ м-ромъ Вальтеромъ; a про старое забудьте, пожалуйста, м-съ Ричардсъ, и сдѣлайте одолженіе нашему голубчику. Онъ увядаетъ, м-съ Ричардсъ, ахъ Боже мой, какъ онъ увядаетъ!
   Сусанна Нипперъ зарыдала, Полли расплакалась, младенцы запищали, дѣти разинули рты и съ изумленіемъ смотрѣли на мать. М-ръ Тудль, только что воротившійся изъ Бирмингама и усѣвшійся за свой обѣдъ, бросилъ ножикъ и вилку, накинулъ шаль на плечи жены, поправилъ чепчикъ, хлопнулъ ее по спинѣ и сказалъ съ выраженіемъ отеческаго чувства:
   -- Полли! живѣй!
   Вся компанія подступила къ извозчичьей каретѣ гораздо скорѣе, чѣмъ ожидалъ кучеръ. Усадивъ Сусанну и м-съ Ричардсъ въ карету, Вальтеръ занялъ мѣсто подлѣ извозчика, чтобы не сбиться съ дороги, и, наконецъ, цѣль путешествія была достигнута. Молодой человѣкъ проводилъ своихъ дамъ въ залу м-ра Домби, гдѣ, мимоходомъ, онъ увидѣлъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ возлежавшій на столѣ великолѣпный букетъ цвѣтовъ, напомнившій ему таковой же, пріобрѣтенный поутру капитаномъ Куттлемъ. Ему очень хотѣлось освѣдомиться о юномъ страдальцѣ и оказать какую-нибудь услугу, но, не смѣя болѣе медлить, чтобы не раздражить такою навязчивостью м-ра Домби, онъ потихоньку побрелъ домой, грустный и съ растерзаннымъ сердцемъ.
   Не прошло пяти минутъ, какъ лакей догналъ его и попросилъ воротиться отъ имени м-ра Домби. Вальтеръ ускорилъ шаги, какъ только могъ, и вошелъ въ печальный домъ съ горестнымъ предчувствіемъ.
  

Глава XVI.

Всегда говорятъ одно и то же морскія волны.

  
   Павелъ уже не вставалъ болѣе. Спокойно день и ночь лежалъ онъ на своей маленькой постели, прислушиваясь къ уличному шуму, и мало заботился о томъ, какъ проходило время. Но онъ наблюдалъ и время, и все, что его окружало.
   Когда солнечные лучи врывались въ комнату черезъ тонкія сторы и колебались на противоположной стѣнѣ, подобно золотымъ волнамъ, Павелъ зналъ, что наступилъ вечеръ, и что небо, позлащенное заходящимъ свѣтиломъ, было прекрасно. Какъ скоро отраженіе лучей замирало, и мракъ уныло прокрадывался на стѣну, онъ внимательно наблюдалъ за постепеннымъ приближеніемъ ночи. Потомъ онъ думалъ, какъ длинныя улицы з_в_ѣ_з_д_и_л_и_с_ь лампами и какъ настоящія звѣзды сіяли въ океанѣ безпредѣльнаго неба. Его фантазія, по какому-то странному притяженію, постоянно направлялась къ рѣкѣ, которая, какъ онъ зналъ, проходила черезъ большой городъ, и теперь, думалъ онъ, -- какъ черна эта рѣка, и какою неизмѣримою казалась она, когда миріады звѣздъ отражались въ ея глубинѣ. Онъ съ наслажденіемъ думалъ, какъ рѣчной потокъ встрѣчался, наконецъ, съ волнами безбрежнаго моря.
   Въ поздніе часы, когда стихалъ уличный шумъ, Павелъ очень хорошо слышалъ рѣдѣвшіе шаги, считалъ и слѣдилъ ихъ, пока они не исчезали въ пустомъ пространствѣ. Онъ терпѣливо дожидался разсвѣта и внимательно наблюдалъ кольца и круги вокругъ свѣчи. Его безмятежный покой изрѣдка только нарушался быстротою рѣки. Онъ старался иногда остановить стремительный потокъ своими дѣтскими руками или запрудить его песчаною плотиной, и онъ плакалъ, когда видѣлъ, что предпріятіе не удается. Но одно слово изъ устъ Флоренсы, неотлучно сидѣвшей подлѣ постели, -- и ребенокъ успокаивался. Онъ приподнималъ головку къ ея груди, разсказывалъ о своемъ снѣ и улыбался.
   Съ наступленіемъ разсвѣта онъ наблюдалъ солнце, и когда лучи его проникали въ комнату, онъ рисовалъ самому себѣ -- нѣтъ -- онъ видѣлъ на утреннемъ небѣ высокіе шпицы церквей, видѣлъ и наблюдалъ, какъ городъ оживляется, какъ люди еще разъ призываются къ жизни, какъ повеселѣла быстрая рѣка и какъ отдаленныя поля блистали освѣжительной росой. Привычный гулъ снова начиналъ жужжать на улицѣ подъ окномъ, домашніе вставали и суетились; въ дверяхъ показывались знакомыя лица и освѣдомлялись о его здоровьи. Павелъ всегда отвѣчалъ самъ:
   -- Мнѣ лучше. Покорно благодарю. Скажите папенькѣ, что мнѣ гораздо лучше.
   Мало-по-малу уличная суматоха его утомляла. Стукъ экипажей и толкотня проходившей толпы надоѣдали. Онъ впадалъ въ дремоту и вдругъ просыпался опять, растревоженный быстрымъ теченіемъ рѣки ... ребенокъ не зналъ, на яву или во снѣ боролся онъ съ волнами.
   -- Ахъ, Флойі отчего же никогда не остановится эта рѣка? -- съ безпокойствомъ спрашивалъ онъ сестру. -- Зачѣмъ она уноситъ меня все впередъ и впередъ? Ахъ, Флой!
   Но Флой всегда умѣла успокоить и разнѣжить его. Онъ клалъ ея головку на свою подушку и приглашалъ отдохнуть.
   -- Ты всегда ухаживаешь за мною, Флой. Позволь и мнѣ посмотрѣть за тобой.
   Его обкладывали подушками въ углу постели, и онъ, приподнимаясь, смотрѣлъ съ невыразимою любовью, какъ сестра покоилась на его изголовьи. Иногда онъ нагибался поцѣловать ее, и тѣмъ, кто стоялъ подлѣ, шепталъ, какъ она устала, и какъ она, бѣдняжка, по цѣлымъ суткамъ, не смыкая глазокъ, все сидѣла подлѣ него.
   Такимъ образомъ день, возвышаясь и понижаясь въ температурѣ и свѣтѣ, постепенно склонялся къ вечеру, и опять золотыя волны струились на стѣнѣ.
   Три знаменитыхъ врача постоянно посѣщали маленькаго Павла. Они собирались внизу для совѣщаній и потомъ всѣ вмѣстѣ всходили наверхъ. Тихо и спокойно было въ комнатѣ больного. Павелъ не любопытствовалъ и не развѣдывалъ, о чемъ говорятъ эскулапы, но онъ наблюдалъ ихъ съ такимъ вниманіемъ и съ такимъ успѣхомъ, что даже хорошо изучилъ разницу въ боѣ ихъ карманныхъ часовъ. Весь интересъ его преимущественно обратился на доктора Паркера Пепса, который всегда сидѣлъ на стулѣ подлѣ его постели. Уже давно слышалъ Павелъ, какъ этотъ джентльменъ былъ съ его мамой, когда она держала въ объятіяхъ Флоренсу и умерла. Онъ не могъ забыть этого теперь. Онъ не боялся доктора Паркера Пепса и полюбилъ его.
   Всѣ лица вокругъ Павла измѣнялись съ такою же непостижимою быстротою, какъ въ первый вечеръ y д-ра Блимбера. Только Флоренса никогда не измѣнялась. Флоренса всегда была Флоренсой. A то, что за минуту было д-ромъ Паркеромъ Пепсомъ, теперь принимало фигуру отца, который сидѣлъ въ глубокомъ молчаньи, облокотившись головою на свою руку. Старая м-съ Пипчинъ, дремавшая въ спокойныхъ креслахъ, часто превращалась въ миссъ Токсъ или въ тетушку Чиккъ. Для Павла это было все равно. Онъ даже съ нѣкоторымъ удовольствіемъ смыкалъ глаза, чтобы потомъ, открывъ ихъ опять, полюбоваться на новыя превращенія. Но эта фигура съ головою на своей рукѣ, возвращалась такъ часто, оставалась такъ долго, сидѣла такъ тихо и торжественно, ничего не говоря, ни о чемъ не спрашивая, что Павелъ начиналъ сомнѣваться, дѣйствительно ли это была живая фигура. Разъ, увидѣвъ ее опять въ глубокую полночь, на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ, въ своей обыкновенной позѣ, онъ испугался.
   -- Флой! -- сказалъ онъ, -- что это такое?
   -- Гдѣ, душенька?
   -- Да тамъ, на концѣ кровати.
   -- Тамъ ничего нѣтъ, кромѣ папеньки!
   Фигура приподняла голову, встала и пошла къ постели.
   -- Что, другъ? развѣ ты не узнаешь меня.
   -- Такъ, стало быть, это папа! -- думалъ Павелъ, -- неужели это онъ?
   На лицѣ м-ра Домби ясно выразилось трепетное колебаніе, какъ будто онъ старался подавить болѣзненное чувство. Но прежде, чѣмъ Павелъ протянулъ руки, чтобы его обнять, фигура быстро отскочила отъ маленькой постели и вышла изъ дверей.
   Павелъ взглянулъ на Флоренсу съ трепещущимъ сердцемъ, не понимая, что она хочетъ сказать, онъ притянулъ ея лицо къ своимъ губамъ. Въ другое время безмолвная фигура сидѣла опять на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ. Павелъ подозвалъ ее къ своему изголовью.
   -- Милый папенька! не печалься обо мнѣ: я, право, счастливъ!
   Отецъ подошелъ, нагнулся къ изголовью, и Павелъ, обхвативши его шею, нѣсколько разъ повторилъ эти слова съ нѣжнымъ выраженіемъ глубокаго состраданія. Съ этой поры уже каждый разъ, днемъ или ночью, завидѣвъ въ комнатѣ отца, Павелъ немедленно подзывалъ его къ себѣ и говорилъ: "Не печалься обо мнѣ, папенька: я совершенно счастливъ, право, счастливъ". И всякое утро, какъ скоро м-ръ Домби просыпался, въ кабинетъ его отъ имени Павла являлся человѣкъ съ докладомъ, что больному гораздо лучше.
   Однажды ночью Павелъ долго размышлялъ о своей матери и о ея портретѣ въ гостиной. Онъ думалъ, какъ нѣжно она должна была любить Флоренсу, когда держала ее въ объятіяхъ передъ своимъ послѣднимъ издыханіемъ. Какъ бы желалъ онъ такимъ же точно образомъ выразить ей свою нѣжную привязанность! Цѣпь размышленій привела его въ вопросу: видѣлъ ли онъ когда-нибудь свою мать? Онъ не могъ хорошенько припомнить, какъ ему объ этомъ разсказывали: рѣка бѣжала все быстрѣе, быстрѣе и начинала заливать его мысли.
   -- Флой, видѣлъ ли я когда свою маму?
   -- Нѣтъ, свѣтикъ мой, не видалъ.
   -- И когда я былъ ребенкомъ, Флой, на меня никогда не смотрѣло нѣжное, любящее лицо, какъ y матери?
   Было ясно, въ душѣ его возникало какоето смутное видѣніе незнакомаго образа.
   -- О, да, мой милый!
   -- Кто же такъ смотрѣлъ на мсня, свѣтикъ мой, Флой?
   -- Твоя старая кормилица и очень часто.
   -- Гдѣ она, гдѣ моя старая кормилица? -- съ живостью спросилъ Павелъ. -- Неужели и она умерла? Неужели всѣ мы умерли, Флой, кромѣ тебя?
   Въ комнатѣ кто-то зашевелился, но только на одну минуту, не болѣе. Флоренса съ блѣднымъ, но улыбающимся лицомъ, положила голову ребенка на свою руку, и сильно дрожала ея рука.
   -- Покажи мнѣ мою старую кормилицу, Флой, гдѣ она?
   -- Ея нѣтъ здѣсь, милый. Она придетъ завтра.
   -- Благодарю тебя, Флой!
   Съ этими словами Павелъ закрылъ глаза и погрузился въ тихій сонъ. Когда онъ проснулся, солнце горѣло уже высоко на ясномъ и чистомъ небѣ. День былъ прекрасный. Свѣжій вѣтерокъ колыхалъ занавѣсы въ отворенныхъ окнахъ. Павелъ оглянулся вокругъ себя и сказалъ:
   -- Что же Флой? Теперь ужъ, кажется, з_а_в_т_р_а. Пришла она?
   -- Кто-то, кажется, пошелъ за нею. Можетъ быть, Сусанна.
   Когда Павелъ опять закрылъ глаза, ему послышалось, будто говорили, что она скоро воротится назадъ; но ужъ онъ не открывалъ глазъ, чтобы удостовѣриться. Сусанна сдержала слово, а, быть можетъ, она и не уходила -- только на лѣстницѣ тотчасъ же послышался шумъ шаговъ. Павелъ проснулся -- проснулся душой и тѣломъ -- и прямо сѣлъ на своей постели. Онъ увидѣлъ всѣхъ, увидѣлъ и узналъ. Туманъ, постоянно носившійся передъ его глазами, исчезъ: онъ привѣтствовалъ каждаго и всѣхъ называлъ по именамъ.
   -- A это кто? не старая ли моя кормилица? -- спросилъ Павелъ, всматриваясь съ лучезарною улыбкой въ лицо входящей женщины.
   О да, о да! При взглядѣ на него посторонняя женщина не стала бы проливать такихъ горькихъ, безотрадныхъ слезъ, не стала бы называть его своимъ милымъ, прелестнымъ дитяткой, своимъ бѣднымъ увядающимъ цвѣткомъ. Никакая другая женщина, остановившись y его постели, не подносила бы къ своимъ губамъ и сердцу его изсохшей руки. Никакая другая женщина, въ избыткѣ нѣжности и состраданія, не была бы въ эту минуту способна забыть всѣхъ и все на свѣтѣ, кромѣ Павла и Флоренсы. Да, это была женщина съ неотъемлемымъ правомъ материнской любви! Это была старая кормилица.
   -- Ахъ Флой, милая Флой! -- сказалъ Павелъ. -- Какое y нея доброе, нѣжное лицоі Какъ я радъ, что опять ее вижу! Не уходи отсюда, старая кормилица! Останься здѣсь!
   Тутъ произнесли имя, знакомое ГІавлу и которое онъ ясно разслышалъ.
   -- Кто назвалъ Вальтера? -- спросилъ онъ, быстро оглядываясь во всѣ стороны. -- Кто-то сію минуту сказалъ -- "Вальтеръ". Здѣсь что ли онъ? Я хочу его видѣть.
   Никто не отвѣчалъ прямо; но его отецъ сказалъ Сусаннѣ:
   -- Ну, такъ вели его позвать, пусть войдетъ.
   Наступило молчаніе. Павелъ съ улыбкой смотрѣлъ на старую кормилицу и радовался, что она не забыла Флоренсы. Минутъ черезъ пять Вальтеръ вбѣжалъ въ комнату. Его открытое лицо, непринужденныя манеры и веселый взоръ всегда нравились Павлу. Увидѣвъ теперь друга своей сестры, онъ протянулъ ему руку и сказалъ:
   -- Прощай!
   -- Какъ прощай, дитя мое! -- вскричала м-съ Пипчинъ, подбѣжавъ къ его постели. -- Зачѣмь прощай!
   Павелъ взглянулъ на старуху съ тѣмъ пытливымъ взоромъ, съ какимъ бывало наблюдалъ ее въ брайтонскомъ домѣ подлѣ камина.
   -- О да, -- сказалъ ласково Павелъ, -- прощай, милый Вальтеръ, прощай навѣки! -- Гдѣ же папа? -- прибавилъ онъ потомъ, съ безпокойствомъ озираясь вокругъ.
   Онъ почувствовалъ на щекѣ дыханіе своего отца прежде, чѣмъ тотъ пошевелилъ губами для отвѣта.
   -- Помни Вальтера, милый напа, -- шепталъ онъ, смотря ему въ лицо. -- Помни Вальтера. Я любилъ Вальтера!
   И еще разъ, поднимая на воздухъ дрожаіція руки, онъ воскликнулъ -- Прощай, Вальтеръ!
   -- Ну, теперь положите меня, -- сказалъ онъ, -- a ты, Флой, подойди ко мнѣ; ближе, моя милая, ближе: дай мнѣ хорошенько посмотрѣть на тебя!
   Братъ и сестра обнялись другъ съ другомъ.
   -- О, какъ скоро бѣжитъ рѣка, милая Флой, между зелеными берегами! Но вотъ и море близко. Уже я слышу его волны! Всегда говорятъ одно и то же морскія волны!
   Потомъ онъ сказалъ ей, что качаніе лодки на быстрой рѣкѣ убакживаетъ его. Какъ прекрасны теперь зеленые берега, какъ блестятъ цвѣты, растущіе на нихъ! Но вотъ уже лодка выплыла на море и тихо, тихо скользитъ по лазурнымъ волнамъ. A вотъ и берегъ. Кто стоитъ на берегу? ...
   Онъ сложилъ руки на молитву, -- сложилъ ихъ на шеѣ сестры, не измѣнившей своей позы.
   -- Маменька похожа на тебя, Флой. Я вижу теперь ея лицо. Но скажи имъ, что картина y доктора въ пансіонѣ слабо изображаетъ божество. Свѣть отъ ея головы блистаетъ надо мною и.... я иду!
   Золотыя волны снова заструились на стѣнѣ, но ничто уже не шевелилось въ комнатѣ с_т_р_а_н_н_а_г_о мальчика!...
   Старый, странный, страшный законъ, -- искони карающій бѣдныя созданія, облеченныя въ ветхую одежду плоти и крови, -- о смерть!
   Но есть другой древнѣйшій законъ, побѣждающій тлѣніе плоти, и этотъ законъ -- безсмертіе! Хвала и благодареніе тебѣ, всемогущій Законодатель! Хвала и благодареніе отъ всѣхъ живущихъ, которыхъ каждая минута уноситъ въ океанъ вѣчности!
   -- Ай, ай, ай, херувимы -- серафимы! Кто бы могъ подумать, что Домби и Сынъ будетъ теперь Домби и Дочь!
   Это раздирающее восклицаніе вырвалось изъ растерзанныхъ внутренностей миссъ Токсъ.
  

Глава XVII.

Капитанъ Куттль устраиваетъ судьбу молодыхъ людей.

  
   Приводя въ исполненіе свой замысловатый и глубоко обдуманный планъ, капитанъ Куттль, считавшій себя, какъ и всѣ добряки, человѣкомъ удивительно проницательнымъ, поспѣшилъ отправиться въ это чреватое событіями воскресенье въ домъ м-ра Домби, и черезъ нѣсколько минутъ послѣ разлуки съ Вальтеромъ предсталъ предъ очи Таулисона въ полномъ блескѣ своихъ экстренныхъ полусапожекъ. Но камердинеръ, къ великому огорченію, извѣстилъ его объ угрожающемъ бѣдствіи, и Куттль, какъ человѣкъ деликатный, понимающій приличія, ретировался назадъ, вручивъ напередъ для доставленія м-ру Домби прелестнѣйшій букетъ цвѣтовъ, который долженъ былъ служить несомнѣннымъ доказательствомъ его глубокаго уваженія къ почтенной фамиліи. Уходя, онъ очень основательно замѣтилъ, что всѣ мы люди, всѣ человѣки; a въ Писаніи сказано, что ни единъ волосъ съ головы нашей не упадетъ безъ воли Божіей. "Главное, -- прибавилъ онъ, наконецъ, -- надобно держать голову прямо противъ вѣтру, и авось Богь все устроитъ къ лучшему. Передайте это, любезный, отъ моего имени м-ру Домби и скажите, что я завтра постараюсь какъ-нибудь завернуть".
   Никто и никогда, кромѣ камердинера, не слыхалъ этихъ комплиментовъ. Капитанскій букетъ, пролежавшій всю ночь на столѣ, былъ поутру сметенъ въ помойную яму, и такимъ образомъ великолѣпный планъ капитана Куттля, обѣщавшій такіе блистательные результаты, разбился въ дребезги со всѣми замысловатыми подробностями.
   Уже поздно ночью Вальтеръ воротился домой послѣ своей продолжительной прогулки. Взволнованный впечатлѣніями трагической снены, гдѣ судьба и на его долю отвела на послѣднюю роль, онъ почти не помнилъ себя, когда пересказывалъ печальныя вѣсти, и вовсе не замѣчалъ, что дядя Соль еще не посвященъ былъ въ барбадосскія тайны. Капитанъ Куттль стоялъ, какъ на иголкахъ, и боялся до смерти, какъ бы молодой человѣкъ не проболтался. Онъ дѣлалъ ему своимъ крюкомъ выразительные сигналы, какъ одинъ изъ китайскихъ мудрецовъ, пишущихъ на воздухѣ извѣстныя мистическія слова, которыхъ никакъ нельзя произнести. Онъ махалъ, чертилъ, кривлялся и грозилъ, но такъ, что и китайскій мудрецъ не понялъ бы его мистеріи.
   Впрочемъ, узнавъ о подробностяхъ приключенія, Куттль отставилъ эти покушенія, такъ какъ было ясно, что теперь едва ли удастся до Вальтерова отъѣзда покалякать съ м-ромъ Домби. Но признавая съ сокрушеннымъ и смиреннымъ сердцемъ, что молодой человѣкъ непремѣнно теперь же доженъ объясниться съ дядей Соломономъ, Куттль все-таки питалъ въ глубинѣ души непоколебимое упованіе, что такой человѣкъ, какъ онъ, приходился какъ нельзя больше по плечу для такого человѣка, какъ м-ръ Домби: всего какихъ-нибудь два, три слова между ними, и судьба Вальтера устроилась бы къ общему благополучію. Ибо не могъ забыть капитанъ, какъ онъ и м-ръ Домби въ какихъ-нибудь полчаса стали въ Брайтонѣ на самую короткую ногу въ отношеніи другъ къ другу, и какъ ловко каждый изъ нихъ начиналъ разговоръ именно тамъ, гдѣ нужно было ввернуть приличное словцо. Не могъ онъ забыть, что онъ, и только онъ одинъ, Недъ Куттль, привелъ къ вожделѣнному концу маклерское дѣло, и безъ него, конечно, никому бы тогда не пришло въ голову обратиться къ м-ру Домби. Такъ и теперь: не случись этой бѣды, онъ, разумѣется, не далъ бы промаху. Ну, что-жъ дѣлать? Клюнуло -- потащилъ, сорвалось -- не спрашивай. A между тѣмъ благоразумному человѣку отчаяваться не слѣдуетъ. Распустилъ морской парусъ, -- и катай, валяй на волю Божію: авось еще поспѣешь вовремя.
   Эти глубокія соображенія не помѣшали капитану Куттлю слушать молодого человѣка съ напряженнымъ вниманіемъ и проливать слезы на праздничные воротнички своей рубашки. Наконецъ, въ изобрѣтательномъ мозгу его зародился новый весьма замысловатый планъ: "При первой же встрѣчѣ, -- думалъ капитанъ, -- приглашу къ себѣ м-ра Домби на Корабельную площадь перекусить хлѣба-соли, и за дружеской бутылкой хорошаго вина мы вдоволь наговоримся относительно будущихъ видовъ нашего парня". Но тутъ же пришла ему въ голову неизвѣстность относительно м-съ Макъ Стингеръ. Какъ знать? Быть можетъ, н_е_п_у_т_н_а_я л_и_с_и_ц_а угораздится во время этой бесѣды засѣсть въ передней и задумаетъ читать свои проповѣди. Нехорошо, очень нехорошо.
   Одинъ фактъ представлялся капитану Куттлю осязательно очевиднымъ, фактъ, что молодой человѣкъ уже сдѣлался въ нѣкоторомъ родѣ членомъ семейства м-ра Домби. Разумѣется, скромный парень самъ этого не замѣчалъ; гдѣ ему? Онъ едва замѣчаетъ непочатый обѣдъ, который стоитъ y него подъ носомъ. A дѣло яснѣе солнца: Вальтеръ былъ дѣйствующимъ лицомъ въ печальной сценѣ, которую онъ изобразилъ съ такимъ патетическимъ эффектомъ. Его вспомнили, назвали по имени, поручили особенной заботливости, -- и теперь ли еще сомнѣваться, что м-ръ Домби станетъ пещись о немъ, какъ о собственномъ дѣтищѣ? Такія заключенія, и не бывъ приведены въ ясность, могли быть чрезвычайно успокоительными для ученаго мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ. Поэтому капитанъ основательно разсчиталъ, что теперь-то именно всего приличнѣе свести рѣчь на вестъ-индскій проектъ, который съ этой точки зрѣнія представлялся милостивымъ благословеніемъ самого неба.
   -- Будь y меня капиталъ, -- сказалъ онъ, -- я не замедлилъ бы сію же минуту вручить нашему мальчугану сотню тысячъ фунтовъ чистоганомъ, и былъ бы убѣжденъ, какъ дважды-два четыре, что эти денежки воротятся въ мой сундукъ съ огромными процентами.
   Это непредвидѣнное извѣстіе сперва, какъ громомъ, поразило Соломона Гильса; но капитанъ развернулъ передъ нимъ такую блистательную перспективу, a съ такимъ искусствомъ намекнулъ на виттингтонскія послѣдствія, что y бѣднаго старика закружилась голова. Затѣмъ капитанъ очень ловко повелъ рѣчь на послѣднія приключенія, разсказанныя Вальтеромъ, и такъ какъ все это имѣло самую тѣсную связь съ поэтическимъ сказаніемъ о любовныхъ похожденіяхъ красавицы Пегги, то онъ и пропѣлъ это стихотвореніе съ такимъ чуднымъ эффектомъ, какого и самъ въ себѣ не подозрѣвалъ. Вальтеръ, съ своей стороны, притворившись чрезвычайно веселымъ, настроилъ такую бездну воздушныхъ замковъ относительно своего благополучнаго возвращенія въ Лондонъ послѣ блистательныхъ похожденій на чужбинѣ, что дядя Соломонъ, посмотрѣвъ сперва на племянника, a потомъ на закадычнаго друга, серьезно начиналъ думать, что ему должно съ ума сойти отъ радости.
   -- Но вы понимаете, друзья мои, я ужъ отсталъ отъ времени, -- замѣтилъ озадаченный старикъ, проводя съ нервическимъ раздраженіемъ свои пальцы черезъ весь рядъ блестящихъ пуговицъ жилета. -- Мнѣ бы хотѣлось имѣть племянника на глазахъ. Это, ужъ, вѣдь я знаю, старая пѣсня. Онъ всегда съ ума сходитъ отъ моря. Онъ ... онъ, смѣю сказать, радехонекъ меня оставить.
   -- Дядя Соль! -- вскричалъ Вальтеръ съ живостью, -- если ты такъ станешь думать, -- кончено: я не ѣду. Что тутъ толковать, капитанъ Куттль? Не ѣду, да и только. Если дядюшка думаетъ, что я радехонекъ его оставить, -- къ чорту вестъ-индскіе острова, къ чорту мое губернаторство. Не двигаюсь съ мѣста.
   -- Полно, Валли, полно, -- сказалъ капитанъ. -- Ахъ Соломонъ, Соломонъ, какъ тебѣ не стыдно!
   Старикъ неподвижно смотрѣлъ на Вальтера, не говоря ни слова.
   -- A вонъ плыветъ какой-то корабль, -- затянулъ аллегорически капитанъ -- плыветъ прямо сюда на нашу пристань. Чье это имя написано на кораблѣ? имя Гэя, кажется? или нѣтъ, нѣтъ, сказалъ капитанъ, возвышая голосъ -- теперь хорошо вижу: "Соломонъ Гильсъ".
   -- Недъ, -- сказалъ старикъ, притягивая Вальтера къ себѣ и нѣжно смотря ему въ лицо -- я знаю, разумѣется, я очень хорошо знаю, что Валли заботится больше обо мнѣ, чѣмъ о себѣ самомъ. Въ этомъ и никогда не сомнѣвался. Но если я говорю, что онъ радъ уѣхать, это значитъ, я надеюсь, что онъ радъ. Смотри сюда, Недъ, да и ты, Валли: вѣдь это совсѣмъ неожиданная новость: вѣдь она, что называется, упала, какъ снѣгъ на голову. A я ужъ отсталъ отъ времени -- охъ! -- далеко отсталъ. Скажи мнѣ еще разъ, но скажи по совѣсти: точно ли тутъ дѣло идетъ о счастьи моего милаго племянника?
   Старикъ съ невыразимымъ безпокойствомъ смотрѣлъ то на Вальтера, то на капитана. Тѣ молчали.
   -- Говорите же: да или нѣтъ? Я могу привыкнуть ко всему и помирюсь со всѣмъ, если этого требуютъ выгоды Вальтера; но сохрани Богъ, если онъ что-нибудь отъ меня скрываетъ или единственно изъ-за меня пускается на какое-нибудь опасное предпріятіе. Слушай, Недъ Куттль, -- продолжалъ старикъ такимъ трогательнымъ голосомъ, который въ основаніи поколебалъ дипломатическую тактику храбраго капитана -- откровененъ ли ты со мной? Правду ли высказалъ ты своему другу? Говори. Что же ты молчишь, Недъ Куттль? Какая задняя мысль y тебя на умѣ? Почему ты первый, a не я, узналъ, что онъ долженъ ѣхать? Почему?....
   Вальтеръ, скрѣпя сердце, съ истиннымъ самоотверженіемъ поспѣшилъ на выручку капитана, и оба они, толкуя безпрестанно о заморскихъ проектахъ, такъ запутали старика, что онъ, по-видимому, даже забылъ о скорой разлукѣ съ племянникомъ.
   Но медлить и колебаться было невозможно. На другой же день Вальтеръ получилъ отъ главнаго приказчика, м-ра Каркера, необходимыя бумаги и деньги на экипировку вмѣстѣ съ извѣщеніемъ, что "Сынъ и Наслѣдникъ" снимется съ якоря недѣли черезъ двѣ. При торопливыхъ хлопотахъ предъ отъѣздомъ, -- Вальтеръ нарочно суетился отъ утра до ночи; старикъ потерялъ и послѣднюю власть надъ собою. Онъ ходилъ, какъ угорѣлый, думая обо всемъ и ни о чемъ. Время отъѣзда приближалось быстро.
   Капитанъ Куттль, ежедневно узнававшій отъ Вальтера обо всѣхъ подробностяхъ, видѣлъ очень ясно, что время идетъ къ концу, и между тѣмъ не представлялось ни малѣйшаго случая освѣдомиться хорошенько о настоящей сущности дѣла. Долго и безполезно думалъ онъ объ этомъ головоломномъ вопросѣ, пока, наконецъ, свѣтлая идея не озарила его умъ. "А что, если я заверну къ м-ру Каркеру?" -- спросилъ онъ самъ себя. "Вѣдь можно и отъ него освѣдомиться о направленіи вѣтра!"
   Эта идея чрезвычайно понравилась капитану. Она осѣнила его мозгъ въ счастливую минуту вдохновенія, когда онъ послѣ завтрака на корабельной площади съ большимъ комфортомъ курилъ трубку. Табакъ былъ превосходный, a идея, нечего сказать, еще превосходнѣе. Она совершенно успокоила его честную совѣсть, немножко растревоженную какъ довѣренностью Вальтера, такъ и безконечными разспросами старика. Теперь онъ можетъ услужить друзьямъ. Разумѣется, онъ вывѣдаетъ напередъ образъ мыслей и характеръ м-ра Каркера, a тамъ, смотря по обстоятельствамъ, разговорится съ нимъ съ большей или меньшей откровенностью.
   Въ тотъ же день Куттль, не задерживаемый Вальтеромъ, который дома укладывался въ дальнюю дорогу, надѣлъ свои экстренные полусапожки, прикололъ къ рубашкѣ траурную булавку и благословясь пустился въ свою вторую экспедицію. На этотъ разъ въ рукѣ его не было великолѣпнаго букета; но зато въ одной изъ пуговичныхъ петель y него красовался прелестнѣйшій и самый свѣжій подсолнечникъ, придававшій ему очень пріятный видъ безпечнаго загороднаго жителя. Съ этимъ подсолнечникомъ и сучковатой палкой, въ своей лощеной шляпѣ, онъ отправился въ конторскія заведенія Домби и Сына.
   Забѣжавъ въ ближайшій трактиръ выпить для куражу стаканъ пуншу, капитанъ замаршировалъ самымъ скорымъ шагомъ, чтобы не испарилось благотворное дѣйствіе рому, и черезъ нѣсколько минутъ онъ стоялъ уже передъ интересной особой м-ра Перча.
   -- Дружище, -- заговорилъ капитанъ смѣлымъ и рѣшительнымъ тономъ, -- есть y васъ губернаторъ, по имени Каркеръ.
   -- Естьто есть, сударь, да только онъ занятъ, да и всѣ наши губернаторы очень заняты, a если сказать всю правду, такъ y нихъ, съ вашего позволенія, никогда ни одной минуты не бываетъ свободной. Да-съ!
   -- Послушайте-ка, любезный, -- шепнулъ капитанъ на ухо, -- мое имя капитанъ Куттль.
   Капитанъ хотѣлъ притянуть его желѣзнымъ крюкомъ, но тотъ отскочилъ, испугавшись особенно за м-съ Перчъ, для которой взглядъ на подобное оружіе могъ сдѣлаться, при ея настоящемъ положеніи, очень вреднымъ.
   -- Если вы, дружище, потрудитесь доложить о капитанѣ Куттлѣ, я повременю. Понимаете?
   Съ этими словами капитанъ усѣлся на красной полкѣ м-ра Перча и, вынувъ изъ лощеной шляпы, притиснутой между колѣнями, носовой платокъ, вытеръ свой лобъ и голову, чтобы придать себѣ свѣжій и бодрый видъ. Потомъ онъ расчесалъ желѣзнымъ крюкомъ волосы и спокойно началъ разсматривать писарей.
   Такое равнодушіе капитана и вмѣстѣ его непроницаемая таинственность сильно подѣйствовали на м-ра Перча.
   -- Какъ ваше имя? -- спросилъ м-ръ Перчъ, нагибаясь къ полкѣ.
   -- Капитанъ Куттль.
   -- Такъ-съ, -- сказалъ м-ръ Перчъ, продолжая увеселительное занятіе и стараясь хорошенько запомнить фамилію гостя. -- Ужъ такъ и быть, пойду доложу. Можетъ, на ваше счастье, онъ и не занятъ. А, впрочемъ, едва ли.
   -- Вы скажите, что капитанъ Куттль задержитъ его только на одну минуту, никакъ не болѣе.
   Черезъ минуту Перчъ воротился и сказалъ:
   -- Не угодно ли капитану Куттлю пожаловать въ кабинетъ м-ра Каркера.
   Старшій приказчикъ величаво стоялъ въ своей комнатѣ на коврѣ подлѣ нетопленнаго камина, завѣшеннаго листомъ сахарной бумаги. Онъ окинулъ вошедшаго капитана такимъ взоромъ, въ которомъ, казалось, не было ничего особенно ободрительнаго.
   -- М-ръ Каркеръ? -- сказалъ капитанъ.
   -- Къ вашимъ услугамъ, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, выставляя на показъ всѣ свои зубы.
   -- Хорошая черта, -- подумалъ капитанъ, вникая въ характеръ собесѣдника, къ которому чувствовалъ влеченіе.
   -- Вотъ видите ли, какая исторія, -- началъ капитанъ, озираясь вокругь комнаты, сколько позволяли высочайшіе воротнички рубахи -- я, съ вашего позволенія, старый морякъ, м-ръ Каркеръ, a Валли, который записанъ y васъ въ книгахъ, тоже почти что мой сынъ.
   -- Вальтеръ Гэй? -- сказалъ м-ръ Каркеръ, опять выставляя всѣ свои зубы.
   -- Именно такъ, Вальтеръ Гэй. Вы правы, м-ръ Каркеръ.
   Манеры капитана выражали еще большее сочувствіе къ проницательному собесѣднику.
   -- Я искренній и ужъ давнишній другь Вальтера и его дяди. Можетъ быть, вашъ главный адмиралъ говорилъ вамъ когда-нибудь о капитанѣ Куттлѣ?
   -- Нѣтъ! -- сказалъ м-ръ Каркеръ, еще болѣе оскаливая свои бѣлые зубы.
   -- Странно, однако-жъ, -- возразилъ капитанъ, -- a я имѣлъ удовольствіе съ нимъ познакомиться. Я и молодой мой другъ заѣзжали къ нему въ Брайтонъ по нѣкоторому дѣльцу. Можетъ быть, вы знаете?
   -- Кажется, я имѣлъ честь устроить тогда это дѣльце, -- сказалъ м-ръ Каркеръ,
   -- Разумѣется, кому же, кромѣ васъ! -- отвѣчалъ капитанъ. -- Вы тутъ главный губернаторъ. Это вещь извѣстная. Ну такъ я.... теперь я принялъ смѣлость....
   -- Не угодно ли вамъ садцться? -- сказалъ м-ръ Каркеръ, улыбаясь.
   -- Покорно благодарю, -- отвѣчалъ капитанъ, торопясь воспользоваться приглашеніемъ. -- Разговоръ какъ-то идетъ плавнѣе, когда сидишь. Да не угодно ли и вамъ присѣсть?
   -- Нѣтъ, я не люблю сидѣть, -- сказалъ приказчикъ, продолжая всматриваться съ особеннымъ вниманіемъ въ капитана. Казалось, у него столько же было глазъ, сколько зубовъ, -- Такъ вы приняли смѣлость, сказали вы, то есть, смѣлости тутъ нѣтъ никакой, a вы просто пришли -- зачѣмъ?....
   -- Пожалуй, что и такъ, -- отвѣчалъ капитанъ, -- Люблю дружка за обычай, и что въ самомъ дѣлѣ за церемоніи между свѣтскими людьми? Ну, такъ я пришелъ сюда потолковать съ вами насчетъ пріятеля моего Валли. Его дядя, старикъ Соль, надо сказать вамъ, человѣкъ ученый, то есть, онъ просто, съ вашего позволенія, собаку съѣлъ во всѣхъ наукахъ; но все же онъ, если говорить всю правду, никогда не былъ морякомъ, да и не способенъ быть морякомъ, оттого не способенъ, что не понимаетъ никакого толку въ свѣтскомъ обращеніи. При всемъ умѣ и огромныхъ познаніяхъ, онъ человѣкъ вовсе не практическій. Это ужъ по нашей части. A Валли, какъ вы, разумѣется, знаете, прекраснѣйшій молодой человѣкъ, да только опять та бѣда, что застѣнчивъ, -- скроменъ и застѣнчивъ такъ, что изъ рукъ вонъ. Вотъ я и пришелъ переговорить съ вами наединѣ, съ глазу на глазъ, по-дружески, относительно того, какъ y васъ тутъ, -- все ли обстоитъ благополучно, a главное: попутный ли вѣтеръ дуетъ въ паруса нашего Валли? Понимаете? Разумѣется, я бы всю подноготную вывѣдалъ отъ самого вашего адмирала, да только теперь.... что-жъ дѣлать? Всѣ мы люди, всѣ человѣки, сказано въ Писаніи.
   -- A какъ вы сами думаете? -- спросилъ Каркеръ, загибая руки подъ фалды фрака. -- Вы человѣкъ практическій и морякъ; какой же, по вашему, вѣтеръ дуетъ въ паруса молодого вашего друга?
   Взглядъ капитана при этомъ вопросѣ принялъ также многозначительное и глубокопроницательное выраженіе, которое опять могъ бы только разъяснить китайскій мудрецъ, владѣющій непостижимымъ искусствомъ писать на воздухѣ непроизносимыя слова.
   -- Скажите напередъ, -- воскликнулъ капитанъ, одушевленный необыкновеннымъ восторгомъ -- угадалъ я или нѣтъ?
   -- Конечно, угадали, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, -- я не сомнѣваюсь въ этомъ.
   -- Ну такъ честь имѣю доложить вамъ, -- вскричалъ капитанъ Куттль, -- Вальтеръ летитъ на всѣхъ парусахъ при самомъ попутномъ вѣтрѣ! да или нѣтъ?
   М-ръ Каркеръ улыбнулся въ знакъ согласія.
   -- Вѣтеръ дуетъ взадъ, и на небѣ ни одного облачка, -- продолжалъ капитанъ.
   М-ръ Каркеръ опять улыбнулся, въ знакъ совершеннаго согласія.
   -- Да, да, -- говорилъ капитанъ, чувствуя себя значительно облегченнымъ при этой выгрузкѣ задушевныхъ мыслей. -- Я давно такъ думалъ и Вальтеру говорилъ то же самое. Очень вамъ благодаренъ, м-ръ Каркеръ.
   -- У Вальтера Гэя впереди блистательная перспектива, -- замѣтилъ м-ръ Каркеръ, оскаливая зубы до самыхъ десенъ. -- Весь міръ передъ нимъ.
   -- Да, весь міръ передъ нимъ и жена на виду, какъ говоритъ англійская пословица, -- самодовольно прибавилъ капитанъ.
   При словѣ "жена", которое на этотъ разъ произнесено было безъ особаго намѣренія, капитанъ пріостановился, поднялъ глаза, повернулъ шляпу на концѣ своей палки и выразительно взглянулъ на своего вѣчно улыбающагося пріятеля.
   -- Держу пари, -- сказалъ онъ -- на лучшую бутылку ямайскаго рому, я знаю, чему вы улыбаетесь.
   М-ръ Каркеръ улыбнулся еще больше.
   -- Разумѣется, это не пойдетъ дальше? -- сказалъ капитанъ, притворяя дверь концомъ сучковатой палки.
   -- Ни на шагъ, -- отвѣчалъ м-ръ Каркеръ.
   -- Ну, такъ вы теперь думали о заглавной буквѣ Ф?
   М-ръ Каркеръ не возражалъ.
   -- Затѣмъ слѣдуетъ Л, -- продолжалъ капитанъ -- a затѣмъ О и Р. Такъ или нѣтъ?
   М-ръ Каркеръ опять улыбнулся.
   -- Да, такъ или нѣтъ? -- шопотомъ спрашивалъ капитанъ, расплываясь отъ возрастающаго блаженства.
   Когда Каркеръ, вмѣсто отвѣта, оскалилъ зубы и кивнулъ головой въ знакъ совершеннаго согласія, капитанъ вскочилъ со стула, взялъ его за руку и съ жаромъ принялся увѣрять, что они оба идутъ по одной и той же дорогѣ, и что онъ, Недъ Куттль, первый напалъ на настоящій слѣдъ.
   -- Судьба свое возьметъ, -- продолжалъ капитанъ съ важнымъ и таинственнымъ видомъ. -- Припомните, какъ онъ съ нею познакомился: случай удивительный, необыкновенный! Онъ нашелъ ее одну, среди грязной улицы, безъ пристанища, и что же? -- полюбилъ ее съ перваго взгляда! она его тоже полюбила, и съ той поры они души не чаютъ другъ въ другѣ. Мы тогда же сказали, то есть я и Соломонъ Гильсъ, что они сотворены другъ для друга. Прелестная парочка!
   Кошка, обезьяна, гіена или мертвая голова никогда бы не показали капитану столько зубовъ, сколько онъ увидѣлъ ихъ въ продолженіе этого разговора въ огромной пасти м-ра Каркера.
   -- Да, что ни говори, a судьба -- веревка, -- продолжалъ счастливый капитанъ, -- начиетъ вязать, такъ ужъ мое почтеніе: скрутитъ по рукамъ и по ногамъ. Разберите-ка хорошенько послѣднія приключенія и выйдетъ, что вѣтеръ и вода дружно несутся въ одну сторону.
   -- Все благопріятствуетъ его надеждамъ, -- сказалъ м-ръ Каркеръ.
   -- Вспомните этотъ несчастный день, когда бѣдный адмиральскій сынокъ.... кто какъ не судьба, смѣю сказать, привела его къ постели умирающаго ребенка? Желалъ бы я знать, что теперь можетъ оторвать его отъ этого семейства?
   -- Разумѣется, ничто, -- отвѣчалъ м-ръ Каркеръ.
   -- Вы опять совершенно правы, -- сказалъ капитанъ, крѣпко ножимая его руку. -- Ничто, конечно, ничто. Теперь только держись крѣпче и распускай паруса. Сына больше нѣтъ.... бѣдное дитя! Такъ ли м-ръ Каркеръ?
   -- Совершенно такъ. Сына нѣтъ болыие.
   -- Такъ перемѣните же пароль... и съ Богомъ. Ура, Вальтеръ Гэй, новый адмиральскій сынокъ! Ура, племянникъ Соломона Гильса! И да здравствуетъ самъ Соломонъ, мужъ совѣта и разума, мужъ силы и крѣпости, ученѣйшій мужъ, какого еще свѣтъ не производилъ! Кто противъ Соломона и племянника его, Вальтера Гэя? Кто сей дерзновенный?...
   При заключеніи каждой изъ этихъ сентенцій, капитанъ благосклонно подталкивалъ локтемъ своего пріятеля и потомъ въ избыткѣ восторженности отступилъ, чтобы издали полюбоваться на эффектъ, произведенный этимъ взрывомъ блистательнаго краснорѣчія. Его грудь подымалась высоко, и длинный толстый носъ находился въ состояніи самаго бурнаго воспламененія.
   -- Правъ ли я, сударь мой?
   -- Капитанъ Куттль, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, перегибаясь въ три погибели наистраннѣйшимъ образомъ, какъ будто совершенно уничтожался передъ другомъ будущаго представителя фирмы, -- ваши виды въ отношеніи къ Вальтеру Гэю обнаруживаютъ удивительную проницательность и глубокомысліе съ вашей стороны. Мнѣ пріятно подтвердить, что вы читаете въ будущемъ, какъ пророкъ. Я понимаю, что этотъ разговоръ останется между нами.
   -- Ни гугу! -- перебилъ капитанъ, -- никому ни полслова!
   -- То есть, ни ему, ни другому кому? -- продолжалъ приказчикъ.
   Капитанъ нахмурилъ брови и кивнулъ головой.
   -- Все это, разумѣется, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, -- должно только служить указаніемъ и руководствомъ для будущихъ вашихъ соображеній и поступковъ.
   -- Благодарю васъ отъ всего моего сердца, -- сказалъ капитанъ, прислушиваясь съ большимъ вниманіемъ.
   -- Я не поколеблюсь сказать, что ваши предположенія имѣютъ силу очевиднѣйшаго факта. Вы, что называется, прямо попали пальцемъ въ небо.
   -- Ну, a что касается до вашего адмирала, -- сказалъ капитанъ, -- свиданье между нами авось устроится какъ-нибудь само собою. Время еще терпитъ.
   М-ръ Каркеръ расширилъ пасть до самыхъ ушей и не то чтобы повторилъ послѣднія слова, a скривилъ ротъ и губы такимъ образомъ, какъ будто самъ про себя бормоталъ: "Время еще терпитъ".
   -- И такъ какъ я знаю, -- впрочемъ это я всегда зналъ, -- что для Вальтера устраиваютъ теперь карьеру... -- заговорилъ капитанъ.
   -- Устраиваютъ карьеру, -- повторилъ м-ръ Каркеръ тѣмъ же безмолвнымъ образомъ.
   -- Такъ какъ теперешнее путешествіе Вальтера тѣснѣйшимъ образомъ соединено съ общими ожиданіями насчетъ его въ этомъ домѣ...
   -- Съ общими ожиданіями, -- согласился м-ръ Каркеръ тѣмъ же безмолвно оригинальнымъ образомъ.
   -- То я могу быть совершенно спокойнымъ, -- продолжалъ капитанъ, -- и до времени буду только смотрѣть во всѣ глаза, не пускаясь, однако же, ни въ какія предпріятія.
   М-ръ Каркеръ благосклонно одобрилъ такую рѣшимость, a капитанъ еще благосклоннѣе выразилъ свое мнѣніе относительно того, что онъ, Каркеръ, прелюбезнѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ, и что нехудо бы самому м-ру Домби брать примѣръ съ такого совершеннѣйшаго образца. Въ заключеніе капитанъ отъ полноты душевнаго удовольствія еще разъ протянулъ свою огромную руку, нѣсколько похожую на старый блокъ, и учинилъ такое дружелюбное пожатіе, что на мягкой ладони его пріятеля отпечатлѣлись видимые знаки трещинъ и щелей, какими нататуирована была капитанская десница.
   -- Прощайте, -- сказалъ капитанъ, -- прощайте, любезный другь. Я вообще держу языкъ на привязи и о пустякахъ толковать не люблю; a побесѣдовать о дѣлѣ съ умнымъ и образованнымъ человѣкомъ, -- это ужъ мое дѣло. Извините, пожалуйста, если я такъ нечаянно оторвалъ васъ отъ вашихъ занятій.
   -- Ничего, ничего, -- проговорилъ приказчикъ.
   -- Покорно благодарю. Каюта y меня невелика, -- сказалъ капитанъ, возвращаясь назадъ, -- но довольно уютна и чиста. Если какъ-нибудь завернете на Корабельную площадь, припомните домъ м-съ Макъ Стингеръ, небольшой, двухэтажный, номеръ девятый -- не забудете? -- толкнитесь въ двери и ступайте себе съ Богомъ наверхъ, ни на что не обращая вниманія. Мнѣ всегда пріятно будетъ васъ видѣть. Прощайте.
   Послѣ этого гостепріимнаго приглашенія, капитанъ вышелъ изъ дверей, оставивъ м-ра Каркера въ его прежнемъ положеніи y камина. Было какоето отчаянно кошачье или тигровое выраженіе во всѣхъ его пріемахъ и обращеніи. Его проницательный и лукавый взглядъ, фальшивый, вѣчно осклабляющійся ротъ, безукоризненно чистый и накрахмаленный галстухъ и самыя бакенбарды, даже тихое движеніе его руки по бѣлой рубашкѣ и краснымъ жирнымъ щекамъ: все это выражало ужасно дикую и вмѣстѣ самую хитрую свирѣпость.
   Невинный капитанъ Куттль вышелъ изъ его кабинета въ такомъ блаженномъ состояніи самопрославленія, которое сообщило обновленный и свѣжій видъ его широкому синему платью. "Держись крѣпче, Недъ, -- сказалъ онъ самому себѣ. -- Ты сегодня устроилъ судьбу молодыхъ людей! Да, ни больше, ни меньше. Чудесно устроилъ!"
   Пропитанный съ головы до ногъ самымъ поэтическимъ вдохновеніемъ при мысли о великолѣпныхъ послѣдствіяхъ этого свиданія, капитанъ, очутившись въ передней, не могь не подшутить немножко надъ мромъ Перчемъ.
   -- Что, любезный, -- сказалъ онъ ему, -- губернаторы ваши всегда заняты? a? y нихъ ни минуты нѣтъ свободной? a?
   Ho чтобы не слишкомъ огорчить добродушнаго малаго, который, вѣроятно, говорилъ, что приказано, капитанъ шепнулъ ему на ухо, что если онъ желаетъ малую толику хлебнуть тепленькой водицы съ ямайскимъ ромкомъ, такъ чтобы немедленно слѣдовалъ за нимъ. Маршъ, маршъ!
   Но прежде, чѣмъ выйти изъ дверей, капитанъ, къ немалому изумленію писарей, началъ, съ таинственнымъ видомъ, обозрѣвать конторское заведеніе, какъ частицу будущихъ огромныхъ владѣній своего молодого друга. Кассовая комната обратила на себя его особенное вниманіе; но чтобы не показаться въ нѣкоторомъ родѣ любопытнымъ, онъ ограничился простымъ одобреніемъ и, деликатно раскланявшись съ писарями съ видомъ учтивости и вмѣстѣ съ тѣмъ покровительства, поспѣшно вышелъ изъ дверей. На улицѣ немедленно догналъ его м-ръ Перчъ, и они отправились въ ближайшую таверну, чтобы на скорую руку выпить и закусить. М-ръ Перчъ, какъ человѣкъ подначальный, не могь долго медлить.
   -- Выпьемъ-ка, -- сказалъ капитанъ, -- за здоровье Вальра.
   -- За чье?
   -- За здоровье Вальра, -- повторилъ капитанъ громовымъ голосомъ.
   М-ръ Перчъ не спрашивалъ больше; но, обращаясь къ впечатлѣніямъ дѣтства, онъ припомнилъ, что былъ когда-то стихотворецъ {Поэтъ Валлеръ (Waller), прославившійся мелкими лирическими стихотвореніями и замѣчательный по легкости и чистотѣ языка; жилъ въ половинѣ семнадцатаго вѣка. Прим. перев.}, носившій это имя, и потому очень удивился, что капитанъ задумалъ предложить въ Сити тостъ за здоровье стихотворца, который давнымъ-давно отправился на тотъ свѣтъ. Это въ нѣкоторомъ смыслѣ показалось даже обиднымъ м-ру Перчу. Еще бы предложили ему соорудить иамятникъ Шекспиру на публичной площади! На что это похоже? Словомъ, нехорошо, очень нехорошо. Онъ ужъ лучше ничего не скажетъ объ этой исторіи своей женѣ. М-съ Перчъ въ такомъ положеніи, что пугать ее ничѣмъ не должно, a то долго ли до грѣха? На грѣхъ вѣдь мастера нѣтъ, и дураку законъ не писанъ.
   Во весь этотъ день капитанъ, блаженный своими подвигами, предпринятыми на пользу молодыхъ людей, представлялся таинственнымъ и непроницаемымъ даже для своихъ закадычныхъ друзей. Онъ помииутно мигалъ, улыбался и дѣлалъ самые многозначительные жесты. Если бы Вальтеръ попытался его допросить, нѣтъ сомнѣнія, добродѣтельный мужъ не выдержалъ бы никакимъ образомъ и обличилъ бы себя еще до вечера; но Вальтеръ не допрашивалъ въ той увѣренности, что это самодовольствіе происходило отъ ихъ общаго успѣха въ невинномъ обманѣ старика Соломона. Какъ бы то ни было, онъ не открылъ своей тайны и унесъ ее съ собою на Корабельную площадь. Возвращаясь домой поздно вечеромъ, онъ надѣлъ лощеную шляпу набекрень, и въ глазахъ его заискрилось такое лучезарное выраженіе, что м-съ Макъ Стингеръ -- настоящая римская матрона, достойная быть первой воспитательницей въ классическомъ пенсіонѣ д-ра Блимбера -- укрѣпилась, при первомъ взглядѣ на него, за уличными дверями и пребыла въ этой засадѣ до тѣхъ поръ, пока ея жилецъ не убрался въ свою комнату.
  

Глава XVIII.

Отецъ и дочь.

  
   Въ домѣ м-ра Домби глубокая тишина. Слуги на цыпочкахъ ходятъ взадъ и впередъ безъ малѣйшаго шуму. Бесѣда ихъ производится почти шепотомъ, и они уже нѣсколько часовъ засѣдаютъ за трапезой, изобильно насыщаясь яствами и питіями. М-съ Виккемъ, устремивъ заплаканныя очи къ небесамъ, разсказывала съ глубокими воздыханіями печальные анекдоты. Она повѣствуетъ, какъ, еще проживая y м-съ Пипчинъ, она всегда предсказывала эту бѣду неминучую, что, однако, не мѣшало ей поминутно вкушать столовое пиво. Вообще м-съ Виккемъ груститъ и тоскуетъ, но пріятно занимаетъ компанію. Кухарка обрѣтается въ такомъ же расположеніи духа. Она собирается поджарить что-то къ ужину на сковородѣ, и находится подъ сильнымъ вліяніемъ горестныхъ чувствъ и горькихъ луковицъ. Таулисонъ начинаетъ думать, что надъ домомъ тяготѣетъ судьба, и желаетъ знать, есть ли и былъ ли хоть одинъ угольный домъ, гдѣ бы обходилось безъ такихъ бѣдъ. Всѣмъ намъ думается, что ужъ это случилось давно, давно, хотя еще ребенокъ лежитъ, спокойный и прекрасный, на своей маленькой постели.
   Послѣ сумерекъ приходятъ посѣтители, бывшіе тутъ прежде. Тихо и торжественно выступаютъ они въ своихъ башмакахъ, окутанныхъ фланелью. За ними несутъ одръ вѣчнаго покоя, страшный одръ для младенца, убаюканнаго сномъ непробуднымъ. Во все это время никто не видитъ осиротѣлаго отца, даже его камердинеръ. Онъ садится въ отдаленномъ углу, если кто входитъ въ его темную комнату, и ходитъ мѣрными шагами взадъ и впередъ, какъ скоро остается одинъ. Но поутру поговариваютъ, будто слышали, какъ онъ въ глубокую полночь поднялся наверхъ и оставался тамъ -- въ комнатѣ сына -- вплоть до солнечнаго восхода.
   Въ конторскихъ заведеніяхъ въ Сити шлифованныя стекла оконъ плотно затворены ставнями, и между тѣмъ какъ дневной свѣтъ, пробивающійся черезъ щели, на половину затмеваетъ лампы, зажженныя на конторкахъ, самый день вполовину затмевается этими же лампами, и всеобщій мракъ преобладаетъ. Обычная дѣятельность пріостановилась. Писаря теряютъ охоту къ работѣ, назначаютъ дружелюбныя свиданія въ трактирахъ, кушаютъ котлеты и гуляютъ по берегу Темзы. Перчъ, разсыльный, медленно и вяло исполняетъ порученія, заходитъ съ пріятелями въ знакомыя харчевни и поговариваетъ съ нѣкоторымъ одушевленіемъ о суетѣ міра сего. По вечерамъ онъ раньше обыкновеннаго возвращается домой и угощаетъ м-съ Перчъ телячьими котлетами и шотландскимъ пивомъ. М-ръ Каркеръ, главный приказчикъ, не угощаетъ никого, и его никто не угощаетъ. Онъ сидитъ одиноко въ своей комнатѣ и цѣлый день скалитъ зубы.
   Вотъ цѣлая коллекція розовыхъ дѣтей выглядываетъ изъ оконъ напротивъ дома м-ра Домби. Они любуются на черныхъ коней съ перьями на головахъ, которые стоятъ y воротъ Домби. Тронулись кони и повезли черную карету, a за каретой двинулся длинный рядъ джентльменовъ съ шарфами и высокими жезлами. За ними огромная толпа народу.
   И вотъ изъ-за гурьбы слугъ и рыдающихъ женщинъ въ траурныхъ платьяхъ, выступаетъ, наконецъ, самъ м-ръ Домби, по направленію къ другой каретѣ, которая его ожидаетъ. "Печаль и тоска не сокрушили его сердца", -- думаютъ наблюдатели. Походка его тверда; осанка величественна, какъ и прежде. Онъ не закрываетъ лица платкомъ и гордо смотритъ впередъ. Немного поблѣднѣлъ онъ, но суровое лицо его сохраняетъ неизмѣнно одинаковое выраженіе. Онъ садится въ карету, и за нимъ слѣдуютъ три другихъ джентльмена. Тихо потянулась вдоль улицы похоронная процессія.
   Наконецъ, медленный поѣздъ двигается въ церковную ограду при тоскливомъ гудѣніи колоколовъ. Здѣсь, въ этой самой церкви, бѣдный мальчикъ получилъ все, что собирается оставить на землѣ, -- имя. Здѣсь же, подлѣ истлѣвшихъ останковъ матери, положатъ все, что умерло въ немъ. И благо имъ! Прахъ ихъ лежитъ тамъ, гдѣ Флоренса въ своихъ одинокихъ -- о да, одинокихъ! -- прогулкахъ будетъ навѣщать ихъ могилы.
   Панихида кончилась, и пасторъ удалился. М-ръ Домби озирается вокругъ и спрашиваетъ тихимъ голосомъ:
   -- Здѣсь ли человѣкъ, которому приказано дожидаться распоряженій относительно памятника?
   Кто то выступаетъ впередъ и отвѣчаетъ: "Здѣсь".
   М-ръ Домби объясняетъ, гдѣ стоять памятнику, и показываетъ, поводя рукою по стѣнѣ, фигуру и величину монумента. Потомъ, взявъ карандашъ, пишетъ надпись и, отдавая ее, говоритъ:
   -- Желаю, чтобы это исполнено было немедленно.
   -- Слушаю, сэръ, поспѣетъ скоро.
   -- Надѣюсь. Тутъ, какъ видите, обозначены только имя и лѣта.
   Человѣкъ кланяется, смотритъ на бумагу, и какое-то недоразумѣніе возникаетъ въ его головѣ. Но м-ръ Домби, не замѣчая его колебанія, отворачивается и поспѣшно идегь къ паперти.
   -- Прошу извинить, сэръ, -- сказалъ тотъ же человѣкъ, слегка дотрагиваясь сзади до его шинели, -- но такъ какъ вы желаете, чтобы это было сдѣлано немедленно, a я могу тотчасъ же приняться за работу...
   -- Ну?
   -- То не угодно ли вамъ прочитать, что вы изволили написать? Здѣсь, кажется, ошибка.
   -- Гдѣ?
   Ваятель подаетъ ему бумагу и указываетъ циркулемъ на слова: "любимое и единственное дитя".
   -- Кажется, сэръ, тутъ должно бы стоять: "сынъ"?
   -- Вы правы. Такъ точно. Поправьте.
   Отецъ ускоряетъ шаги и садится въ карету. Когда три его спутника заняли свои мѣста, его лицо покрылось воротникомъ шинели, и никто уже не видалъ его въ тотъ день. Онъ первый выходитъ изъ кареты и поспѣшно удаляется въ свою комнату. Прочіе его товарищи -- м-ръ Чиккъ и два вра бѣжное зло при вашемъ высокомъ значеніи въ области наукъ (или искусствъ, какъ приходилось)... одинъ изъ друзей моего дома питаетъ весьма естественное желаніе, раздѣляемое мною и лаяли Скеттльсъ... увѣренъ, что геній выше свѣтскихъ церемоній... "вы окажете намъ особенное отличіе, доставя намъ удовольствіе вашего общества, и прочая, и прочая". И такимъ образомъ онъ убивалъ двухъ птицъ однимъ камнемъ.
   Вооружившись, по обыкновенію, табакеркой и носовымъ платкомъ, сэръ Барнетъ Скеттльсъ предложилъ свой неизбѣжный вопросъ Флоренсѣ, въ первый же день ея пріѣзда. Флоренса, поблагодаривъ сто и увѣряя, что у нея нѣтъ особенныхъ друзей, вспомнила съ болью въ сердцѣ о пропавшемъ безъ вѣсти Валтерѣ. Когда сэръ Барнетъ повторилъ свое радушное предложеніе, говоря: "Моя милая миссъ Домби, точно ли вы помните, что пѣть никого, съ кѣмъ бы вашъ почтенный папа -- которому прошу передать лучшіе наши комплименты -- желалъ видѣть васъ болѣе близкою?" -- она невольно потупила глаза, и голосъ ея трепеталъ при кроткомъ отрицательномъ отвѣтѣ.
   Скеттльсъ-Младшій, въ туго-накрахмаленномъ галстухѣ и съ значительно-укрощеннымъ духомъ, проводилъ каникулы дома. Его не очень радовали убѣжденія почтенной матери, чтобъ онъ какъ можно былъ внимательнѣе къ Флоренсѣ. Другимъ горемъ юноши было общество доктора Блимбера и мистриссъ Блимберъ, приглашенныхъ гостить подъ его родительскимъ кровомъ; молодой джентльменъ часто отзывался о нихъ, что желаетъ имъ проводить время капикулъ въ Іерихонѣ.
   -- Не укажете ли вы на кого-нибудь, докторъ Блимберъ? сказалъ ему тогда сэръ Барнетъ.
   -- Вы очень-любезны, сэръ Барнетъ. Право, я не могу припомнить никого въ особенности. Я люблю изучать своихъ собратій вообще, сэръ Барнетъ. Что говоритъ Теренцій? Каждый, у кого есть сынъ, занимателенъ для меня.
   -- А не желаетъ ли мпетриссъ Блимберъ видѣть какого-нибудь знаменитаго ученаго?
   Мистриссъ Блимборъ отвѣчала, что сочла бы себя особенно-счастливою, еслибъ сэръ Барнетъ могъ познакомить ее съ Цицерономъ; по какъ это неудобоисполнимо, то она довольствуется радушіемъ и дружескимъ расположеніемъ, которыми ее удостоиваютъ сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ.
   Такимъ-образомъ, сэръ Барнетъ увидѣлъ себя въ необходимости ограничиться собравшимися у него гостями, чему Флоренса была очень-рада, потому-что ей предстояло между ними изученіе одного предмета, весьма-близкаго сердцу и занимавшаго ее больше всѣхъ другихъ.
   Въ домѣ, гдѣ она гостила, было нѣсколько дѣтей, столько же откровенныхъ и счастливыхъ съ своими отцами и матерями, какъ розовыя личики, на которыя она часто грустно засматривалась черезъ улицу изъ своего уединенія. Дѣти эти не знали принужденія и свободно обнаруживали любовь свою. Флоренса старалась постичь ихъ тайну, добиться, чего не достаетъ ей самой, узнать, какое простое искусство извѣстно имъ и неизвѣстно ей; какимъ образомъ научиться у нихъ показать отцу, что она его любитъ и пріобрѣсти себѣ любовь его.
   Много дней сряду наблюдала Флоренса этихъ дѣтей. Много разъ, рано по утрамъ, вставала она съ восходомъ солнца, прохаживалась взадъ и впередъ по берегамъ рѣки прежде, чѣмъ кто-нибудь поднимался въ домѣ, заглядывала въ окна ихъ комнатъ и думала о спящихъ дѣтяхъ, которыхъ такъ лелѣятъ, о которыхъ такъ нѣжно заботятся. Флоренса чувствовала себя тогда больше одинокою, чѣмъ въ огромномъ опустѣломъ домѣ; она иногда думала, что ей тамъ лучше, чѣмъ здѣсь, и что она была спокойнѣе, скрываясь тамъ, нежели находясь здѣсь въ обществѣ дѣтей однихъ съ нею лѣтъ и видя, какъ много она отъ нихъ отличается. Но она рѣшилась постичь ихъ тайну и оставалась среди ихъ, терпѣливо надѣясь достичь своей цѣли.
   Но какъ узнать это? Какъ замѣтить начало? Тутъ были дочери, встававшія утромъ и ложившіяся спать поздно вечеромъ; они уже обладали сердцами своихъ отцовъ: имъ не приходилось превозмогать отвращеніе, бояться холодности, разглаживать сердито-нахмуренныя брови. По мѣрѣ того, какъ утро подвигалось и роса высыхала на цвѣтахъ, на травѣ, отворялись окна ихъ комнатъ; онѣ бѣгали и рѣзвились по лугу, и Флоренса, глядя на ихъ юныя, веселыя лица, думала: чему ей можно научиться отъ этихъ дѣтей? Ей у нихъ уже поздно было учиться! Каждая дѣвочка могла безбоязненно подбѣгать къ отцу, протягивать губки для ожидавшаго ихъ поцалуя, обвивать рукою шею, наклонившуюся для принятія этой дѣтской ласки. Она не могла начать такою смѣлостью. О, неуже-ли ей оставалось все меньше и меньше надежды по мѣрѣ того, какъ она наблюдала!
   Она очень-хорошо помнила, что даже ограбившая ее старуха -- когда еще она была маленькимъ ребенкомъ -- старуха, которой домъ, лицо, всѣ слова и жесты остались неизгладимо въ ея памяти,-- что и эта старуха говорила съ нѣжностью о своей далекой дочери; и какъ страшно она плакала въ мученіи безнадежной разлуки съ своимъ дитятей! Но и ея Покойная мать любила нѣжно дочь свою. Тогда, по-временамъ, обращаясь мыслями къ безднѣ, отдѣлявшей ее отъ отца, Флоренса начинала трепетать, и слезы выступали у нея на глазахъ, при мысли, что еслибъ мать была жива, то, можетъ-быть, и она охладѣла бы къ ней за недостатокъ того качества, которое могло бы привязать къ ней отца. Она чувствовала, что омрачаетъ этимъ свѣтлую память матери, что это не имѣетъ никакого основанія и вовсе несправедливо; но она до такой степени усиливалась оправдать жестокосердіе отца и считать себя одну виноватою, что была не въ силахъ удержать подобнаго предположенія, промелькавшаго мимолетнымъ зловѣщимъ облакомъ въ умѣ ея.
   Въ числѣ прочихъ гостей, пріѣхала, вскорѣ послѣ Флоренсы, прелестная дѣвочка, годами тремя моложе ея, также сирота, въ сопровожденіи своей тётки, почтенной сѣдой старушки, которая очень ласкала Флоренсу и очень любила (какъ и всѣ) слушать по вечерамъ ея пѣніе. Старушка тогда садилась подлѣ нея и смотрѣла на нее съ истинно-материнскимъ участіемъ. Дня черезъ два послѣ пріѣзда этихъ посѣтительницъ, Флоренса, сидя въ одно теплое утро въ садовой бесѣдкѣ, и задумчиво глядя сквозь вѣтви ея на рѣзвившихся на лугу малютокъ, услышала голоса прохаживавшихся близехонько подлѣ нея тётки и племянницы, которыя говорили о ней. Она вола въ это время цвѣточные вѣнки для одной дѣвочки, любимицы всего общества.
   -- Флоренса такая же сирота, какъ и я, тётушка? спросила дитя.
   -- Нѣтъ, мой ангелъ. У нея нѣтъ матери, но отецъ живъ.
   -- Она въ траурѣ по своей бѣдной мама? воскликнула съ живостью дѣвочка.
   -- Нѣтъ, по братѣ.
   -- У нея нѣтъ другаго брата?
   -- Нѣтъ.
   -- А сестры?
   -- Нѣтъ.
   -- Ахъ, какъ мнѣ жаль ея!
   Онѣ пріостановилась и молча посмотрѣли нѣсколько минутъ на гребшія мимо лодки. Флоренса, услышавъ свое имя, встала-было и собрала цвѣты, чтобъ выйдти изъ бесѣдки, но сѣла опять и снова принялась за работу, надѣясь не слышать ничего-больше. Разговоръ, однако, вскорѣ возобновился.
   -- Флоренсу здѣсь всѣ любятъ, и она, право, стоитъ этого, сказала серьёзно дѣвочка.-- Гдѣ же ея папа?
   Тётка послѣ краткаго молчанія отвѣчала, что не знаетъ. Выраженіе ея голоса остановило Флоренсу, которая опять хотѣла встать и показаться: она осталась прикованною на мѣстѣ, прижавъ цвѣты обѣими руками къ груди.
   -- Онъ въ Англіи, тётушка, надѣюсь?
   -- Я думаю такъ. Да. Я знаю, что онъ въ Англіи.
   -- Былъ онъ когда-нибудь здѣсь?
   -- Я полагаю, что нѣтъ... нѣтъ.
   -- Пріѣдетъ онъ къ ней сюда?
   -- Не думаю.
   -- Развѣ онъ хромой, или слѣпой, или боленъ, тётушка?
   Цвѣты, которые Флоренса прижимала къ груди, начали высыпаться на землю, когда она услышала эти слова, сказанныя съ такимъ удивленіемъ. Она сжала судорожно цвѣты и въ невыразимой тоскѣ опустила голову.
   -- Кетти, возразила дама послѣ другаго промежутка молчанія:-- я скажу тебѣ всю правду о Флоренсѣ, какъ я ее слышала, и вѣрю, что это не выдумка. Только смотри, никому ни слова, моя милая; немногіе знаютъ объ этомъ и она можетъ быть очень-огорчена, если услышитъ, что истина извѣстна здѣсь всѣмъ.
   -- О, никому, тётушка!
   -- Знаю, знаю. На тебя можно положиться. Я боюсь, Кетти, что отецъ Флоренсы мало думаетъ о ней, видитъ ее очень-рѣдко, никогда въ жизни не былъ съ нею ласковъ, а теперь просто избѣгаетъ ея. Она бы нѣжно любила его, еслибъ онъ могъ ее терпѣть, но онъ не хочетъ -- хоть тутъ она нисколько не виновата; ее должны любить всѣ добрые и жалѣть о ней.
   Еще нѣсколько цвѣтовъ выпало изъ рукъ Флоренсы; оставшіеся были влажны, но не отъ росы.
   -- Бѣдная Флоренса! милая, добрая Флоренса! кричала дѣвочка.
   -- Знаешь ли, зачѣмъ я тебѣ объ этомъ разсказала, Кетти?
   -- Чтобъ я была съ нею очень-ласкова и старалась угождать ей. Такъ, тётушка?
   -- Отчасти, но не совсѣмъ. Хоть мы и видимъ ее веселою, съ милою улыбкой для всѣхъ, готовую угождать всѣмъ намъ; хоть намъ кажется, что она здѣсь веселится, а ей не можетъ быть весело и радостно. Какъ ты думаешь, Кетти?
   -- Я боюсь, что нѣтъ.
   -- И ты можешь понять отъ чего, когда она видитъ дѣтей, которыхъ любятъ и ласкаютъ родители, которыми гордятся родители -- какъ многими здѣсь -- отъ-чего ей въ тайнѣ можетъ быть оченьгрустно?
   -- Да, милая тётушка, очень-хорошо понимаю. Бѣдная Флоренса!
   Еще нѣсколько цвѣтовъ выпало на землю, а оставшіеся въ рукахъ дрожали, какъ отъ дуновенія осенняго вѣтра.
   -- Кетти, сказала дама серьёзнымъ, но кроткимъ и спокойнымъ голосомъ, произведшимъ на Флоренсу съ самаго начала такое впечатлѣніе:-- изъ всѣхъ дѣтей, которыя здѣсь, ты одна можешь быть ея естественнымъ и безвреднымъ другомъ; у тебя нѣтъ тѣхъ невинныхъ средствъ, какія у болѣе-счастливыхъ дѣтей...
   -- О, тётушка, нигъ дѣтей счастливѣе меня! воскликнула дѣвочка, прижимаясь къ тёткѣ.
   -- Какія у другихъ дѣтей, чтобъ напоминать ей о ея несчастій. Вотъ почему я хочу, чтобы ты старалась всячески подружиться съ нею.. Ты лишилась родителей, когда, благодаря Бога, не могла еще понимать всей тяжести этой потери -- вотъ почему ты больше другихъ имѣешь правъ на дружбу бѣдной Флоренсы,
   -- Но вы меня любите, тётушка, и всегда любили...
   -- Какъ бы то ни было, мой дружокъ, но твое несчастіе легче, чѣмъ несчастіе Флоренсы: нѣтъ на свѣтѣ сироты больше покинутой, какъ дитя, котораго не хочетъ любить живой отецъ.
   Цвѣты разсыпались на землю, какъ пыль; осиротѣлая Флоренса закрыла себѣ лицо руками, опустилась на траву и плакала долго и горько.
   Однако, она не отказывалась отъ достиженія своей цѣли; ея господствующею мыслью было: отецъ не знаетъ, какъ она его любитъ, слѣдственно, должно употребить всѣ усилія, чтобъ рано или поздно сердце отца постигло это; а между-тѣмъ, не должно дозволить себѣ ни одного необдуманнаго слова, взгляда, жеста, нечаяннаго увлеченія чувства, которое могло бы обвинить отца и подать поводъ къ разговорамъ, въ родѣ слышаннаго ею недавно.
   Въ обращеніи своемъ съ дѣвочкою, которую она очень полюбила и которую имѣла столько причины помнить, Флоренса не забывала объ отцѣ. Если она будетъ показывать ей свою привязанность слишкомъ-явно, этимъ утвердится въ мысляхъ, по-крайней-мѣрѣ, одной особы мысль, что отецъ ея жестокъ и безчувственъ.Слышанный изъ бесѣдки разговоръ заставилъ ее воздерживать свою собственную склонность къ ребенку, чтобъ охранить репутацію отца.
   Когда собирались въ кружокъ для чтенія вслухъ, и въ повѣсти упоминалось о нечадолюбивомъ отцѣ, она страдала, боясь, чтобъ кто-нибудь не примѣнилъ этого мысленно къ ея отцу. Всякое обстоятельство подобнаго рода тревожило ее, и она часто помышляла о возвращеніи въ старый, опустѣлый домъ, подъ угрюмою тѣнью котораго душа ея нашла бы себѣ отдыхъ и спокойствіе.
   Флоренса продолжала изучать свою пауку съ терпѣніемъ и постоянствомъ. Она часто выходила рано утромъ, чтобъ наблюдать дѣтей бѣдныхъ и научиться хоть отъ нихъ тому искусству, котораго она никакъ не могла постичь, глядя на собравшееся въ домѣ сэра Барнета юное общество. Но и дѣти бѣдныхъ людей ушли для нея слишкомъ-далеко впередъ: ихъ давно уже любили, и передъ ними не было желѣзнаго затвора у входа въ родительское сердце.
   Былъ одинъ работникъ, котораго она часто замѣчала трудящимся рано утромъ, и подлѣ него дѣвочку, почти однихъ лѣтъ съ нею. Онъ былъ очень-бѣденъ и не имѣлъ, по-видимому, никакого постояннаго промысла: въ малую воду онъ скитался по обмелѣвшимъ берегамъ рѣки и отьискивалъ въ илу и тинѣ обрывки тряпья и кусочки желѣза; то обработывалъ жалкій клочокъ неблагодарной почвы передъ своею хижиной; то починивалъ или замазывалъ дрянную, старую лодку, ему принадлежавшую, или дѣлалъ что-нибудь въ томъ же родѣ для сосѣда, какъ приходилось. Но надъ чѣмъ бы онъ ни трудился, дѣвочка оставалась всегда праздною и сидѣла подлѣ него въ дремотномъ, полубезчувственномъ состояніи.
   Флоренсѣ часто хотѣлось заговорить съ этимъ бѣднякомъ, но у нея не доставало духу, тѣмъ болѣе, что онъ не дѣлалъ ни шага ей на встрѣчу. Однажды утромъ, случилось ей, однако, очутиться близехонько подлѣ него, когда онъ разогрѣвалъ смолу, чтобъ залить проконопаченную лодку, лежавшую вверхъ килемъ подлѣ разведеннаго огня. Услыша шорохъ ея платья, онъ поднялъ голову и пожелалъ ей добраго утра.
   -- Добраго утра, отвѣчала Флоренса, подходя къ нему еще ближе.-- Вы рано за работой.
   -- Я бы радъ былъ начинать еще раньше, миссъ, еслибъ только была работа.
   -- Развѣ ее такъ трудно найдти?
   -- Мнѣ трудно.
   Флоренса взглянула на его дочь, которая сидѣла неподвижно, съ поджатыми ногами, съ локтями на колѣняхъ и подперши подбородокъ обѣими руками.
   -- Это ваша дочь?
   Онъ съ живостью поднялъ голову, посмотрѣлъ съ прояснившимся лицомъ на дѣвочку, кивнулъ ей и отвѣчалъ: "Да". Флоренса также обратилась къ ней съ ласковымъ привѣтствіемъ, но та проворчала ей что-то въ отвѣтъ сердито, съ недовольнымъ жестомъ.
   -- И ей также не достаетъ работы?
   Онъ покачалъ головою: -- Нѣтъ, миссъ, я работаю за двоихъ.
   -- Развѣ васъ только двое?
   -- Да, миссъ. Мать ея умерла десять лѣтъ назадъ. Э-гой! Марта!-- онъ свиснулъ ей:-- скажи-ка что-нибудь этой хорошенькой барышнѣ!
   Дѣвочка повела съ нетерпѣніемъ своими сгорбленными плечами и отвернула голову. Дурна, безобразна, капризна, оборвана, грязна -- но любима! О, да! Флоренса видѣла, какъ бѣднякъ взглянулъ на свою дочь: она знала человѣка, во взглядѣ котораго ей никогда не счастливилось прочитать то же выраженіе.
   -- Я боюсь, что моей бѣдняжкѣ сегодня утромъ хуже! сказалъ работникъ, оставя свое дѣло и разсматривая дочь съ состраданіемъ, еще болѣе выразительнымъ на его суровомъ лицѣ.
   -- Она больна?
   Отецъ глубоко вздохнулъ.-- Не думаю, чтобъ у моей Марты набралось и пяти дней здоровыхъ въ пять лѣтъ.
   -- Эй, эй, Джонъ! даже и больше, чѣмъ въ пять лѣтъ, сказалъ сосѣдъ, подошедшій помочь ему съ лодкой.
   -- Правда. Очень можетъ быть. Она такъ давно, давно больна!
   -- А ты все баловалъ и нѣжилъ ее, Джонъ, такъ-по она стала въ тягость и тебѣ и всѣмъ.
   -- Не мнѣ, нѣтъ, не мнѣ! отвѣчалъ отецъ, снова принимаясь за свое дѣло.
   Флоренса понимала -- кто могъ понять это лучше ея?-- какъ искренни были слова отца. Она придвинулась къ нему и съ радостью готова была пожать его грубую руку, поблагодарить его за нѣжность къ жалкому предмету, на который всѣ смотрѣли совершенно иначе, нежели онъ.
   -- Кто бы сталъ баловать мою бѣдняжку -- если называть это баловствомъ -- когда бы я ее бросилъ?
   -- Да, да, Джонъ. Ты грабишь себя, чтобъ угодить ей. А она объ этомъ и не думаетъ!
   Отецъ снова поднялъ голову и свиснулъ дочери. Марта отвѣтила тѣмъ же сердитымъ движеніемъ, и онъ былъ счастливъ.
   -- За одно это, миссъ, сказалъ сосѣдъ съ улыбкою тайнаго участія: -- чтобъ добиться отъ нея только этого, онъ никогда не выпускаетъ ее изъ вида.
   -- Потому-что пріидетъ когда-нибудь день, когда и половина этого отъ моего несчастнаго дитяти будетъ то же самое, что поднять мертвеца!
   Флоренса осторожно положила нѣсколько монетъ на старую лодку и ушла.
   Послѣ разговора съ бѣднымъ работникомъ, Флоренса начала думать, что бы почувствовалъ ея отецъ, еслибъ она вдругъ занемогла и стала гаснуть, какъ ея покойный братъ? Пойметъ ли онъ тогда, какъ она его любила? Сдѣлается ли она ему тогда милѣе? Пріидетъ ли онъ къ ея постели, когда зрѣніе ея отуманится? обниметъ ли ее, пойметъ ли, зачѣмъ она въ позднюю ночь приходила въ кабинетъ его?
   Да, она была увѣрена, что онъ смягчится, когда она будетъ при смерти, будетъ тронутъ, вспомнивъ послѣднія минуты жизни маленькаго Поля, и скажетъ: "Милая Флоренса, живи для меня, и мы будемъ любить другъ друга, будемъ счастливы, какъ могли бы быть счастливы многіе годы назадъ!"
   Золотистыя струйки, игравшія на стѣнѣ спальни маленькаго Поля, представились ея воображенію частицами потока, мирно текшаго къ мѣсту отдохновенія, гдѣ ее ждутъ, держа другъ друга за руку, нѣжно-любящія ее существа. Она помышляла съ благоговѣйнымъ трепетомъ, но безъ ужаса, о той самой рѣкѣ, о которой такъ часто говорилъ ея братъ, что она уноситъ его.
   Отецъ и умирающая дочь еще живо представлялись Флоренсѣ, когда, меньше, чѣмъ черезъ недѣлю, сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ предложили ей прогуляться вмѣстѣ съ ними по большой дорогѣ. Флоренса охотно согласилась, и лэди Скеттльсъ велѣла сыну своему немедленно приготовиться къ прогулкѣ. Ничто не восхищало лэди Скеттльсъ столько, какъ ея первенецъ рука-объ-руку съ Флоренсой.
   Молодой Барнетъ, правду сказать, вовсе не чувствовалъ себя отъ этого въ восторгѣ; но кротость Флоренсы обыкновенно примиряла молодаго джентльмена съ его участью, и потомъ они шли въ весьма-дружественномъ расположеніи духа, сопровождаемые до крайности довольными сэромъ Барнетомъ и лэди Скеттльсъ.
   То же случилось и въ этотъ разъ. Флоренса почти успѣла успокоить и развеселить юнаго Барнета, какъ проѣхадъ мимо ихъ верхомъ какой-то джентльменъ, взглянулъ на все общество съ большимъ вниманіемъ, осадилъ лошадь и воротился, держа въ рукѣ шляпу.
   Джентльменъ этотъ особенно пристально смотрѣлъ на Флоренсу. Когда маленькое общество пріостановилось, чтобъ пропустить его впередъ, онъ сперва поклонился Флоренсѣ, а потомъ сэру Барнету и его супругѣ. Флоренса не помнила, чтобъ когда-нибудь видѣла его прежде, но невольно вздрогнула отъ его приближенія и отступила назадъ.
   -- Лошадь моя совершенно смирна, миссъ, увѣряю васъ, сказалъ джентльменъ.
   Но не лошадь, а что-то въ самомъ джентльменѣ -- чего она сама не могла опредѣлить -- заставило ее отшатнуться, какъ-будто почувствовала себя ужаленною.
   -- Я имѣю честь говорить съ миссъ Домби? сказалъ онъ съ самою плѣнительною улыбкой. Флоренса кивнула утвердительно.-- Мое имя Каркеръ. Я едва могу надѣяться, чтобъ Домби могла меня помнить иначе, какъ по имени -- Каркеръ.
   Флоренса, чувствуя странную наклонность къ ознобу, хотя день былъ и жаркій, представила Каркера сэру Барнету и лэди Скеттльсъ, которыми онъ былъ принятъ весьма-благосклонно.
   -- Тысячу разъ прошу извиненія! сказалъ мистеръ Каркеръ.-- Но я завтра ѣду въ Лимингтонъ, къ мистеру Домби: считаю лишнимъ говорить, какъ счастливъ я буду, если миссъ Домби удостоитъ меня какимъ-нибудь порученіемъ.
   Сэръ Барнетъ угадалъ немедленно, что Флоренса желала бы написать письмо къ отцу, и потому предложилъ воротиться, приглашая мистера Каркера отобѣдать запросто, въ верховомъ туалетѣ. Мистеръ Каркеръ былъ уже, къ-несчастію, отозванъ; но если миссъ Домби угодно писать, онъ готовъ проводить ее и ждать сколько бы ни было времени. Говоря это съ самою любезною изъ своихъ улыбокъ, онъ наклонился къ Флоренсѣ довольно-близко, чтобъ погладить шею лошади; глаза ихъ встрѣтились и ей казалось, будто его взоры высказали ясно: "О "Сынѣ и Наслѣдникѣ" нѣтъ извѣстій!"
   Испуганная, сконфуженная, отступившая отъ него по инстинктивному побужденію, Флоренса ароизнесла едва внятнымъ голосомъ, что она ему очень-благодарна, но писать не будетъ; ей нечего писать.
   -- И ничего не пошлете, миссъ Домби?
   -- Ничего... Скажите ему только, что я его очень, очень люблю!
   Не смотря на свое смущеніе, Флоренса подняла голову и обратила къ Каркеру выразительный, умоляющій взглядъ, показывавшій ясно -- въ чемъ мистеръ Каркеръ былъ и безъ того убѣжденъ -- что между ею и отцомъ нѣтъ никакихъ сношеній. Мистеръ Каркеръ улыбнулся, раскланялся съ величайшею почтительностью и уѣхалъ, произведя на сора Барнета и лэди Скеттльсъ весьма-выгодное для себя впечатлѣніе. Флоренсу бросило тогда въ такую дрожь, что сэръ Барнетъ невольно припомнилъ ей народный предразсудокъ, предполагающій, будто въ такихъ случаяхъ кто-нибудь переходитъ черезъ могилу, гдѣ ей суждено покоиться. Мистеръ Каркеръ, заворачивая за уголъ, оглянулся назадъ, поклонился и исчезъ, какъ-будто онъ ѣдетъ прямо на кладбище съ этою цѣлію.
   

ГЛАВА II.
Странныя вѣсти о дядѣ Соллѣ.

   Капитанъ Коттль, хоть и не лѣнтяй, поднялся, однакожь, на слѣдующее утро не раньше шести часовъ. Опершись въ своей койкѣ на локоть и протирая глаза, онъ вдругъ раскрылъ ихъ необычайно-широко, увидя въ дверяхъ Роба-Точильщика, стоявшаго съ раскраснѣвшимся и встревоженнымъ лицомъ.
   -- Э-гой! проревѣлъ капитанъ.-- Въ чемъ дѣло?
   Прежде, чѣмъ Робъ успѣлъ выговорить слово, капитанъ Коттль выскочилъ изъ койки и наложилъ руку на уста его:
   -- Стопъ, пріятель! Погоди немножко.
   Послѣ этого, онъ выпроводилъ его въ другую комнату, заперъ за нимъ двери и черезъ нѣсколько секундъ явился къ нему въ знаменитой синей парѣ платья. Поднявъ руку въ знакъ того, что запрещеніе говорить еще не снято, капитанъ Коттль подошелъ къ шкапику, налилъ себѣ грокъ, проглотилъ его и поподчивалъ Роба такимъ же пріемомъ жидкости; потомъ прислонился въ уголъ, устремивъ на вѣстника взоры, блѣдный, какъ только лицо его могло поблѣднѣть, и сказалъ:
   -- Ну, приводи къ вѣтру!
   -- То-есть, начать говорить?
   -- Эй, эй!
   -- Ну, сударь, разсказывать мнѣ приходится немного, а взгляните сюда!
   Робъ вытащилъ связку ключей. Капитанъ осмотрѣлъ ихъ остался въ своемъ углу и продолжалъ смотрѣть на Роба.
   -- И сюда!
   Онъ вынулъ изъ кармана запечатанный пакетъ, на который капитанъ вытаращилъ глаза съ такимъ же изумленіемъ, какъ на ключи.
   -- Когда я проснулся сегодня утромъ, капитанъ, около четверти шестаго, то нашелъ все это у себя на подушкѣ. Дверь лавки была отперта, а мистеръ Джилльсъ уже ушелъ.
   -- Ушелъ! проревѣлъ капитанъ.
   -- Пропалъ, сударь, возразилъ струсившій Робъ, невольно отступая назадъ въ другой уголъ.
   -- "Капитану Коттлю", сударь, написано на ключахъ и на пакетѣ. Клянусь вамъ совѣстью, капитанъ Коттль, больше я не знаю ничего! Хоть тутъ же умереть, капитанъ, ничего не знаю!..
   Капитанъ Коттль взялъ пакетъ, открылъ его и прочелъ:
   "Другъ Недъ Коттль. Тутъ моя послѣдняя воля"... капитанъ сомнительно взглянулъ на нее:-- "и мое завѣщаніе." Гдѣ завѣщаніе? Что ты съ нимъ сдѣлалъ?
   -- Я не видалъ его, капитанъ. Не подозрѣвайте невиннаго малаго, капитанъ. Я не дотрогивался до завѣщанія!
   Капитанъ Коттль покачалъ головою, выражая, что кто-нибудь долженъ же былъ взять его, и важно продолжалъ читать вслухъ:
   "...Котораго не открывай раньше, какъ черезъ годъ, или пока не получишь вѣрнаго извѣстія о моемъ миломъ Валтерѣ, который милъ и тебѣ, Недъ, я увѣренъ." Капитанъ снова покачалъ головою, очевидно тронутый, но потомъ, какъ-будто желая сохранить свое наружное достоинство, строго взглянулъ на Роба. "Если ты меня больше не увидишь, Недъ, или если обо мнѣ ее узнаешь ничего, то вспомни стараго друга, который будетъ помнить и любить тебя до послѣдней минуты. Побереги въ старомъ домѣ хоть съ годъ времени мѣсто для Валтера. Долговъ нѣтъ. Домби все заплачено, а ключи посылаю тебѣ. Не разсказывай объ этомъ и не развѣдывай обо мнѣ: безполезно. Итакъ, другъ Недъ, вотъ тебѣ все отъ твоего стараго друга Соломона Джилльса."Въ припискѣ было сказано: "Мальчикъ Робъ, какъ я говорилъ тебѣ, жилъ у меня по хорошей рекомендаціи изъ дома Домби. Если все остальное будутъ продавать съ молотка, Недъ, позаботься о маленькомъ деревянномъ мичманѣ."
   Трудно изобразить положеніе капитана Коттля, который перечиталъ письмо это разъ двадцать отъ начала до конца. Смущенный и разстроенный до крайности, онъ сперва не могъ думать ни о чемъ, кромѣ самаго письма, потомъ, видя передъ собою одного только Роба, онъ почувствовалъ большое облегченіе, вообразивъ его существомъ подозрительнымъ, что выразилъ такъ ясно устремленнымъ на бѣднаго Точильщика взоромъ, что тотъ воскликнулъ:
   -- О, перестаньте, капитанъ! Какъ вы можете? За что вы на меня такъ смотрите?
   -- Любезный, не пой, пока тебя не ушибли!
   -- Да я, право, ни въ чемъ не виноватъ!
   -- Ну, такъ держи канатъ чисто и отстаивайся какъ слѣдуетъ.
   Глубоко чувствуя возложенную на него отвѣтственность и желая изслѣдовать дѣло въ подробности, капитанъ рѣшился идти въ лавку пропавшаго инструментальнаго мастера и взять Роба съ собою. Во всю дорогу онъ придерживалъ его за плечо, въ готовности сшибить съ ногъ при малѣйшей попыткѣ къ побѣгу; но какъ подобныхъ покушеній не было, то они пришли въ лавку благополучно.
   Отворивъ ставни, капитанъ усѣлся въ кресла, какъ президентъ грознаго трибунала. Первымъ дѣломъ его было велѣть Робу лечь подъ залавкомъ, точь-въ-точь въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ онъ увидѣлъ на подушкѣ ключи и пакетъ, потомъ отворить двери и показать, какъ онъ тронулся, чтобъ идти къ нему въ Бриг-Плэсъ, предостерегая, однако, Роба, чтобъ онъ не переступилъ черезъ порогъ. Когда все это было сдѣлано и повторено нѣсколько разъ, капитанъ покачалъ головою и рѣшилъ, что обстоятельства затруднительны.
   Потомъ, помышляя о возможности найдти гдѣ-нибудь трупъ бѣднаго дяди Солля, капитанъ произвелъ тщательный объискъ по всему дому: осматривалъ со свѣчою погреба, запускалъ свой желѣзный крючокъ за двери, стукался головою о балки и покрылся весь паутиною. Поднявшись въ спальню старика, они нашли, что дядя-Солль не ложился подъ одѣяло, но, по-видимому, только прилегъ на покрышку, на которой еще оставался слѣдъ его тѣла.
   -- А мнѣ сдается, капитанъ, сказалъ Робъ, оглядываясь вокругъ: -- что когда мистеръ Джилльсъ входилъ сюда и выходилъ изъ дома такъ часто въ эти послѣдніе дни, то потихоньку выносилъ съ собою разныя маленькія вещи, чтобъ не обратить на себя вниманія.
   -- Гм! Это почему?
   -- Да, видите, тутѣ нѣтъ его бритвеннаго прибора. Нѣтъ щеточекъ, капитанъ. Нѣтъ рубашекъ. Нѣтъ башмаковъ.
   Капитанъ Коттль осмотрѣлъ съ особеннымъ вниманіемъ весь туалетъ Роба, чтобъ удостовѣриться, нѣтъ ли на немъ котораго-нибудь изъ исчисленныхъ имъ предметовъ. Но Робъ еще не употреблялъ бритвъ, не былъ ни вычищенъ, ни причесанъ, и носилъ костюмъ, уничтожавшій всякое подозрѣніе.
   -- А ты какъ думаешь, когда онъ вышелъ сегодня отсюда?
   -- Я думаю, капитанъ, онъ ушелъ вскорѣ послѣ того, какъ я началъ храпѣть.
   -- А въ которомъ часу это случилось?
   -- А почему я знаю, капитанъ! Я сначала всегда сплю очень-крѣпко, а потомъ очень-легко. Еслибъ мистеръ Джилльсъ прошелъ черезъ лавку около разсвѣта, такъ хоть или онъ на ципочкахъ, я бы непремѣнно услышалъ, какъ онъ отворялъ двери.
   Обдумавъ должнымъ образомъ это показаніе, капитанъ разсудилъ, что инструментальный мастеръ исчезъ въ-слѣдствіе принятаго заранѣе намѣренія, но куда и зачѣмъ? Припоминая странные пріемы старика и прощаніе его съ нимъ самимъ... непостижимо жаркое тогда, но совершенно понятное теперь... капитанъ дошелъ до ужасной мысли, что дяда Солль, подавленный горестью объ отъѣздѣ Валтера и измученный безпокойствомъ на-счетъ его теперешней участи, покусцлся, въ припадкѣ помѣшательства, на самоубійство.
   Огорченный и разстроенный до крайности, онъ счелъ справедливымъ освободить Роба изъ-подъ ареста, который наложилъ на него. Нанявъ сидѣльца изъ лавки ростовщика Брогли, чтобъ смотрѣть за инструментальною лавкой въ ихъ отсутствіи, капитанъ взялъ Роба съ собою, и они пошли вмѣстѣ отъискивать бренные останки Соломона Джилльса.
   Жосткая лакированная шляпа заглядывала во всѣ закоулки Лондона: у пристаней, между судами, на отмеляхъ, вверхъ по рѣкѣ, внизъ по рѣкѣ, въ рабочіе домы, въ магазины костей, вездѣ и всюду. Цѣлую недѣлю капитанъ читалъ всѣ объявленія о найденныхъ утопленникахъ и самоубійцахъ, а потомъ отправлялся осматривать маленькихъ юнговъ, свалившихся, вѣроятно, за бортъ, или темнобородыхъ иностранцевъ, отравившихъ себя ядомъ, -- всѣхъ осматривалъ, чтобъ убѣдиться "точно ли это не старый Солль?"
   Наконецъ, капитанъ Коттль оставилъ эти попытки, какъ безнадежныя, и сталъ придумывать, къ чему прибѣгнуть теперь? Перечитавъ еще нѣсколько разъ письмо своего пропавшаго друга, онъ остановился на просьбѣ его "сберечь мѣсто Валтеру въ старомъ домѣ". Но какъ для этого необходимо было покинуть квартиру въ домѣ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, чему эта рѣшительная женщина непремѣнно сильно воспротивится, то капитанъ принялъ отчаянное намѣреніе убѣжать отъ нея.
   -- Слушай, молодецъ, сказалъ онъ Робу, рѣшаясь исполнить этотъ замыселъ:-- завтра до ночи я не буду на здѣшнемъ рейдѣ... можетъ-быть, до полуночи. Но ты стой на вахтѣ, пока не услышишь мой стукъ... тогда сію же минуту бѣги отворить дверь.
   -- Очень-хорошо, капитанъ.
   -- Ты останешься здѣсь на порціи и можешь дождаться производства, если мы будемъ дружно грести заодно. Но только-что ты услышишь стукъ въ двери, смотри же, не зѣвай!
   -- Непремѣнно, будьте спокойны, капитанъ.
   -- Ты понимаешь, прибавилъ онъ, воротясь назадъ, чтобъ напечатлѣть свои инструкціи еще глубже:-- очень можетъ быть погоня: меня могутъ захватить, пока я стану ждать у дверей, если ты опоздаешь отворить ихъ.
   Робъ снова увѣрилъ капитана въ своей неусыпной бдительности, и капитанъ, сдѣлавъ такія предусмотрительныя распоряженія, пошелъ домой въ послѣдній разъ подъ кровъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ.
   Чувствуя, что это въ послѣдній разъ, капитанъ ощущалъ смертельный страхъ при одной мысли о мистриссъ Мэк-Стинджеръ; одинъ шумъ шаговъ ея по лѣстницѣ бросалъ его въ дрожь. Мистриссъ Мэк-Стинджеръ какъ-будто нарочно была въ самомъ обворожительномъ расположеніи духа, кротка, какъ агнецъ. Совѣсть капитана терзалась невыносимо, когда она пришла къ нему съ вопросомъ, чего онъ желаетъ себѣ къ обѣду.
   -- Хорошенькій пуддингъ изъ почекъ, кэптенъ Каттль, или кусокъ баранины? Не думайте о моихъ трудахъ.
   -- Нѣтъ, благодарствуйте, мэмъ.
   -- Или жареную курицу съ начинкой и соусомъ изъ яицъ? Говорите-ка, кэптенъ Коттль! Угощайте себя.
   -- Нѣтъ, благодарствуйте, мэмъ, возразилъ капитанъ очень-смиренно.
   -- Вы что-то не въ духѣ и вамъ нужно возбудительное: почему бы не выпить бутылочку шерри?
   -- Прекрасно, мэмъ. Если вы будете такъ добры, что выпьете рюмку или двѣ, то можно попробовать. Не сдѣлаете ли вы мнѣ одолженіе, мэмъ, спросилъ капитанъ, растерзанный въ клочки совѣстью: -- не пріймете ли за квартиру впередъ?
   -- А зачѣмъ, кэптенъ Коттль?
   Капитанъ струсилъ до смерти.-- Да, знаете, вы меня этимъ очень обяжете: у меня деньги плохо держатся, и я былъ бы вамъ благодаренъ.
   -- Извольте, кэптенъ Коттль. Какъ хотите. Я не могу отказать вамъ ни въ чемъ.
   -- И не будете ли вы такъ добры, мэмъ, не позволите ли предложить вашимъ маленькимъ по полтора шиллинга на брата? Еслибъ вы могли позвать этихъ дѣтей сейчасъ же, я бы очень былъ радъ видѣть ихъ.
   Появленіе невинныхъ маленькихъ Мэк-Стинджеровъ вонзило тысячу кинжаловъ въ виновную грудь капитана. Они явились толпою и окружили его съ довѣрчивостью, которой онъ такъ мало заслуживалъ. Взглядъ Александра Мэкъ-Стинджера, его любимца, былъ невыносимъ капитану; а голосъ Джюльены Мэк-Стинджеръ, похожей какъ двѣ капли воды на мать, превратилъ его въ труса.
   Не смотря на то, капитанъ выдерживалъ себя и въ-продолженіе цѣлаго часа предоставилъ свою особу игривости дѣтей, которыя съ нею. Нисколько не церемонились. Даже лакированная шляпа не была ими забыта; двое изъ младшихъ Мэк-Стинджеровъ усѣлись въ нее какъ въ гнѣздо и барабанили внутри ножками. Наконецъ, капитанъ отпустилъ отъ себя эти невинныя созданія съ печалью и ѣдкимъ угрызеніемъ совѣсти, какъ человѣкъ, котораго ведутъ на казнь.
   Въ тишинѣ ночной, капитанъ уложилъ все свое болѣе-грузное имущество въ сундукъ, который заперъ съ намѣреніемъ оставить тутъ, по всей вѣроятности, навсегда... развѣ нашелся бы человѣкъ достаточно-смѣлый и отчаянный, чтобъ прійдти и спросить его. Легкій багажъ онъ связалъ въ узелокъ, а серебро положилъ въ карманы. Наконецъ, въ часъ полуночный, когда Бриг-Плэсъ покоилось въ сладостномъ снѣ, а мистриссъ Мэк-Стинджеръ почивала, окруженная своими малютками, преступный капитанъ прокрался на ципочкахъ въ сѣни, отперъ въ потьмахъ дверь, затворилъ ее безъ шума и пустился бѣжать сколько доставало силъ.
   Преслѣдуемый образомъ мистрисъ Мэк-Стинджеръ, которую представлялъ себѣ выскочившею изъ постели и пустившеюся, не взирая на легкость костюма, въ погоню; преслѣдуемый также сознаніемъ въ своемъ преступленіи, -- капитанъ отмѣривалъ страшные шаги на пути отъ Бриг-Плэса до вывѣски деревяннаго мичмана. Дверь отворилась по первому его стуку -- Робъ караулилъ неусыпно -- и капитанъ почувствовалъ себя сравнительно въ безопасности не прежде, какъ когда за нимъ заперлись желѣзные затворы.
   -- У-у-ухъ! Слава Богу!
   -- Что случилось, капитанъ? кричалъ оторопѣвшій Робъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! отвѣчалъ капитанъ Коттль, измѣнившись въ лицѣ и прислушиваясь къ стуку послышавшихся по троттуару шаговъ.-- Но замѣть себѣ, пріятель: если какая-нибудь дама, кромѣ тѣхъ двухъ, которыхъ ты здѣсь видѣлъ, прійдетъ сюда и станетъ спрашивать кэптена Коттля, говори, что такого человѣка здѣсь нѣтъ и такого имени здѣсь никогда не слыхали. Слышишь?
   -- Слышу, капитанъ.
   -- Можешь сказать, если хочешь, что прочиталъ въ газетахъ о какомъ-то кэптенѣ Коттлѣ, который отправился въ Австралію вмѣстѣ съ цѣлымъ грузомъ переселенцевъ, и что всѣ они поклялись никогда не возвращаться въ Англію, слышишь?
   Робъ кивнулъ въ знакъ согласія и готовности. Капитанъ отпустилъ его на постель подъ залавокъ, а самъ пошелъ наверхъ въ спальню дяди Солля.
   На другой день, каждая проходившая мимо шляпка приводила его въ страхъ, и онъ убѣгалъ изъ лавки наверхъ, спасаясь отъ воображаемыхъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Фальшивыя тревоги эти повторялись такъ часто, что капитанъ провелъ въ нихъ большую часть дня. Среди такихъ утомительныхъ движеній, онъ нашелъ однако время осмотрѣть товары инструментальнаго мастера, которые велѣлъ Робу чистить безъ пощады; потомъ выставилъ у окна нѣсколько привлекательныхъ вещей съ билетиками, на которыхъ были выставлены цѣны отъ десяти шиллинговъ до пятидесяти фунтовъ.
   Послѣ такихъ улучшеній въ лавкѣ, капитанъ Коттль, окруженный инструментами, почувствовалъ себя человѣкомъ ученымъ. Какъ торговецъ Сити, онъ сталъ интересоваться лордомъ-мэромъ, шерифами и коммерческими компаніями; также точно счелъ обязанностью прочитывать въ газетахъ выписки изъ отчетовъ государственнаго банка, хотя и не могъ дать толку въ цифрахъ, которыми они были испещрены. Флоренсу онъ ожидалъ съ того самаго Дня, какъ принялъ во владѣніе деревяннаго мичмана, но она была далеко въ гостяхъ.
   Такимъ-образомъ началъ капитанъ Коттль новый родъ жизни, не имѣя другаго общества, кромѣ Роба-Точильщика. Потерявъ, наконецъ, счетъ времени, какъ люди, подверженные большимъ перемѣнамъ, капитанъ вскорѣ сталъ помышлять о Валтерѣ, Соломонѣ Джилльсѣ и даже о самой мистриссъ Мэк-Стинджеръ, какъ о предметахъ, перешедшихъ уже въ область прошлаго.
   

ГЛАВА III.
Тѣни прошедшаго и будущаго.

   -- Вашъ покорнѣйшій, сэръ, сказалъ майоръ Бэгстокъ.-- Годдемъ, сэръ; пріятель моего пріятеля Домби долженъ быть и моимъ пріятелемъ. Радъ васъ видѣть!
   -- Каркеръ, я премного обязанъ майору, объяснилъ мистеръ Домби: -- за его общество и бесѣду. Майоръ Бэгстокъ оказалъ мнѣ большую услугу, Каркеръ.
   Мистеръ Каркеръ-Управляющій, только-что пріѣхавшій въ Лимингтонъ и представленный майору, показалъ ему оба ряда своихъ бѣлыхъ зубовъ и выразилъ искреннюю признательность за благопріятную перемѣну, найденную имъ въ наружности и расположеніи духа мистера Домби.
   -- Клянусь Богомъ, сэръ, меня благодарить не за что: тутъ дѣло обоюдное. Такой джентльменъ, какъ Домби, сэръ, укрѣпляетъ и возвышаетъ нравственную сторону человѣка.
   Мистеръ Каркеръ ухватился за это выраженіе... Нравственную сторону человѣка. Такъ точно. Именно это онъ самъ сейчасъ хотѣлъ сказать.
   -- Но когда мой пріятель Домби, сэръ, говоритъ вамъ о майорѣ Бэгстокѣ, онъ подразумѣваетъ простаго и прямаго Джое, сэръ -- Джое Б.-- крутаго и тугаго стараго Джоша, сэръ. Къ вашимъ услугамъ!
   Мистеръ Каркеръ почувствовалъ необычайную наклонность къ майору, и чувства его выразились на каждомъ зубѣ.
   -- А теперь, сэръ, вамъ съ Домби навѣрно нужно переговорить о цѣлой чертовщинѣ дѣлъ.
   -- Нисколько, майоръ, замѣтилъ мистеръ Домби.
   -- Вздоръ, вздоръ! Я эти вещи понимаю. Человѣку вашихъ размѣровъ, Домби -- колоссу коммерціи -- мѣшать не должно. Ваши минуты безцѣнны. Мы встрѣтимся за обѣдомъ, а между-тѣмъ, старый Джое исчезнетъ. Обѣдъ ровно въ семь часовъ, мистеръ Маркеръ.
   Съ этими словами, майоръ вышелъ, но черезъ нѣсколько минутъ снова показался въ дверяхъ и сказалъ:
   -- Извините, Домби, нѣтъ ли къ нимъ какого-нибудь порученія?
   Мистеръ Домби съ легкимъ замѣшательствомъ поручилъ майору передать его "лучшіе комплименты".
   -- Годдемъ, сэръ! нужно что-нибудь теплѣе этого; иначе Джое будетъ плохо принятъ.
   -- Ну, такъ мое уваженіе, майоръ.
   -- Надобно что-нибудь еще теплѣе, хе, хе!
   -- Ну, такъ скажите все, что сами придумаете, майоръ.
   -- Нашъ другъ, Джое Бэгстокъ, лукавъ, сэръ, чертовски-лукавъ. Домби! Завидую вашимъ чувствамъ. До свиданія!
   -- Вы нашли въ этомъ джентльменѣ большую отраду, сказалъ Каркеръ, слѣдуя за нимъ съ зубастою улыбкой.
   -- Да, дѣйствительно.
   -- "У него здѣсь есть, безъ сомнѣнія, друзья. Я замѣчаю по его словамъ, что вы здѣсь бываете въ обществѣ. Знаете ли вы, что это меня до крайности радуетъ?
   Мистеръ Домби шевельнулъ благосклонно головою и повертѣлъ между пальцами свою часовую цѣпочку.
   -- Вы созданы для общества, продолжалъ Каркеръ.-- Я не знаю никого, кто бы такъ хорошо могъ наслаждаться обществомъ по своему положенію, по своимъ качествамъ. Знаете ли вы, что я всегда удивлялся, за чѣмъ вы держали отъ себя общество въ такомъ отдаленіи!
   -- Я имѣлъ свои причины, Каркеръ. Я былъ одинокъ и равнодушенъ къ обществу. Но вы сами человѣкъ свѣтскій...
   -- О, я! Съ такимъ человѣкомъ, какъ я, дѣло совершенно другое. Я и не сравниваю себя съ вами!
   Мистеръ Домби величественно поправилъ галстухъ, прокашлялся и смотрѣлъ нѣсколько мгновеній молча на своего вѣрнаго слугу и поклонника.
   -- Каркеръ, проговорилъ онъ наконецъ съ трудомъ: -- я буду имѣть удовольствіе представить васъ моимъ... то-есть, друзьямъ майора. Очень-пріятные люди.
   -- Между ними, вѣроятно, есть дамы?
   -- Тутъ все -- то-есть, онѣ обѣ дамы.
   -- Только двѣ?
   -- Только двѣ. Я ограничиваюсь знакомствомъ съ ними. Больше я ни у кого не бываю.
   -- Онѣ сестры, можетъ-быть?
   -- Мать и дочь.
   Пока мистеръ Домби потупилъ взоры и принялся снова поправлять свой галстухъ, улыбающееся лицо Каркера-Управляющаго вдругъ, безъ всякаго перехода, сдѣлалось жадно-испытующимъ, и на немъ отразилась отвратительная, злобная усмѣшка; но лишь только мистеръ Домби снова поднялъ глаза, оно также мгновенно и неуловимо приняло свое прежнее сладкое выраженіе.
   -- Вы очень-добры, сказалъ онъ.-- Мнѣ будетъ чрезвычайно-пріятно познакомиться съ ними. Кстати, говоря о дочеряхъ, я видѣлъ миссъ Домби.
   Мистеръ Домби слегка покраснѣлъ.
   -- Я взялъ смѣлость посѣтить ее, чтобъ узнать, не вздумаетъ ли она дать мнѣ какое-нибудь маленькое къ вамъ порученіе. Она просила только выразить вамъ ея нѣжную любовь.
   -- Какія у насъ дѣловыя новости, Каркеръ? спросилъ мистеръ Домби послѣ краткаго молчанія, въ-продолженіе котораго Каркеръ вынулъ нѣсколько замѣтокъ и бумагъ.
   -- Очень-мало. У Ллойда считаютъ "Сына и Наслѣдника" погибшимъ. Что дѣлать! Онъ былъ у нихъ застрахованъ отъ киля до флагштоковъ.
   -- Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, садясь подлѣ него:-- я не могу сказать, чтобъ этотъ молодой человѣкъ, Гэй, произвелъ на меня пріятное впечатлѣніе...
   -- Ни на меня также, прервалъ Каркеръ.
   -- Но я бы желалъ, чтобъ онъ не былъ на этомъ кораблѣ; я бы желалъ, чтобъ онъ вовсе по былъ посланъ въ Вестиндію.
   -- Жаль, что вы не сказали этого во-время, возразилъ Каркеръ хладнокровно.-- Какъ бы то ни было, все на свѣтѣ къ лучшему. Право, я убѣжденъ въ этомъ. Говорилъ я вамъ, что между мною и миссъ Домби было нѣчто въ родѣ маленькой откровенности?
   -- Нѣтъ, сказалъ мистеръ Домби строгимъ тономъ.
   -- Я не сомнѣваюсь, замѣтилъ Каркеръ послѣ выразительнаго молчанія:-- что гдѣ бы ни былъ молодой Гэй, онъ тамъ лучше, чѣмъ былъ бы здѣсь, дома. Еслибъ я былъ или могъ быть на вашемъ мѣстѣ, то былъ бы этимъ доволенъ. Я этимъ вполнѣ доволенъ. Миссъ Домби молода и довѣрчива... можетъ-быть, для вашей дочери недостаточно горда -- если у нея есть какой-нибудь недостатокъ. Но это, разумѣется, ничего не значитъ. Хотите просмотрѣть вмѣстѣ со мною эти книги?
   Мистеръ Домби откинулся въ креслахъ, вмѣсто того, чтобъ наклониться надъ положенными передъ нимъ бумагами, и устремилъ на своего управляющаго пристальный взглядъ. Каркеръ-Управляющій, приподнявъ слегка вѣки, притворился будто смотритъ на цифры и ждетъ, скоро ли мистеру Домби будетъ угодно заняться дѣлами. Онъ показалъ, что дѣлаетъ это притворно, изъ деликатности, какъ-будто щадя отцовскія чувства мистера Домби. Домби, глядя на него, былъ убѣжденъ въ этой деликатности, безъ которой мистеръ Каркеръ высказалъ бы ему еще многое, о чемъ самъ онъ не рѣшался спрашивать изъ гордости. Каркеръ имѣлъ такую манеру въ дѣлахъ. Мало-по-малу, взглядъ мистера Домби успокоился, и вниманіе его было привлечено дѣловыми бумагами; но, даже занявшись ими, онъ часто пріостанавливался и снова пристально взглядывалъ на мистера Каркера, который каждый разъ обнаруживалъ передъ своимъ великимъ вождемъ тѣ же чувства деликатности, что въ началѣ.
   Пока они занимались такимъ образомъ, и гнѣвъ, возбужденный ловкимъ управляющимъ, замѣнилъ въ груди мистера Домби прежнее холодное нерасположеніе къ дочери, майоръ Бэгстокъ, сопровождаемый своимъ туземцемъ, шелъ съ утреннимъ визитомъ къ мистриссъ Скьютонъ. Онъ вошелъ къ ней въ самый полдень и нашелъ Клеопатру на обычной софѣ, томно пьющую кофе среди совершеннаго мрака, въ комнатѣ, гдѣ всѣ занавѣсы и шторы были опущены. Витерсъ, тощій пажъ, стоялъ въ углу какъ призракъ.
   -- Какое тамъ нестерпимое существо входитъ сюда? Кто бы вы ни были, ступайте отсюда; я не могу этого вынести! сказала мистриссъ Скьютонъ.
   -- Не-уже-ли у васъ достанетъ духа изгнать Джое Б., сударыня?
   -- А, это вы? Подумавъ еще разъ, позволяю вамъ вондги.
   Майоръ приблизился къ отцвѣтшей красавицѣ и прижалъ ея очаровательную руку къ устамъ своимъ.
   -- Садитесь, только подальше отъ меня. Я сегодня утромъ ужасно слаба и нервенна, а отъ васъ пахнетъ солнцемъ. Вы совершенно-тррпическое чудовище.
   -- Клянусь св. Георгіемъ, мэ'эмъ, было время, когда Джое Б. жарило и пекло вестиндское солнце, и онъ процвѣталъ въ этой тепличной температурѣ и былъ вездѣ извѣстенъ не иначе, какъ подъ именемъ цвѣтка. Тогда не знали Бэгстока, а знали цвѣтокъ -- цвѣтъ нашего. Цвѣтокъ, можетъ-быть, уже и позавялъ, но растеніе все еще тугое и крѣпкое, и постоянно зеленѣетъ какъ сосна.
   -- А гдѣ мистриссъ Грэнджеръ? спросила Клеопатра у пажа.
   Витерсъ полагалъ, что она въ своей комнатѣ.
   -- Хорошо, запри дверь и ступай вонъ. Я занята.
   Когда Витерсъ исчезъ, она томно повернула голову къ майору и спросила о здоровьѣ его пріятеля.
   -- Домби, мэ'эмъ, возразилъ майоръ съ веселымъ журчаньемъ въ горлѣ:-- здоровъ, какъ можетъ быть здоровъ человѣка въ его положеніи. Онъ въ отчаянномъ положеніи, мэ'эмъ. Онъ тронутъ, пронзенъ насквозь!
   Клеопатра бросила на майора быстрый взглядъ, который сильно противорѣчилъ ея томной и протяжной рѣчи:
   -- Майоръ Бэгстокъ, хоть я мало знакома со свѣтомъ -- о чемъ и не жалѣю нисколько, потому-что свѣтъ злобенъ, коваренъ, исполненъ убійственныхъ приличій, уничтожающихъ поэзію сердца -- но я понимаю смыслъ вашихъ словъ. Они касаются моей милой Эднои, моего безцѣннаго дитяти!
   -- Мэ'эмъ, порода Бэгстоковъ всегда была извѣстна тѣмъ, что рубитъ съ плеча и говоритъ на-прямикъ. Вы правы, Джое допускаетъ это.
   -- Чувствую, какъ я слаба. Чувствую, что у меня нѣтъ той энергіи, которая бы должна подкрѣплять истинную мама такой милой дочери; но я исполню долгъ свой. Дѣло идетъ о счастіи моей Эдиѳи!
   Черезъ краткую паузу, въ-продолженіе которой майоръ пыхтѣлъ, одувался и снова пыхтѣлъ съ самыми апоплексическими признаками, Клеопатра продолжала протяжно:
   -- Мистеръ Домби былъ такъ любезенъ, что посѣтилъ насъ здѣсь, нѣсколько недѣль тому назадъ -- вмѣстѣ съ вами, милый майоръ. Мнѣ -- и, безъ сомнѣнія, моей милой Эдиѳи -- было чрезвычайно-пріятно принимать его у себя. Мы весьма-естественно почувствовали къ нему особенное влеченіе, и мнѣ показалось, будто я замѣтила въ немъ чувствительность сердца, какой въ нашемъ холодномъ обществѣ уже не встрѣтишь.
   -- Теперь, мэ'эмъ, у Домби осталось чертовски-мало сердца.
   -- Злодѣй! замолчите ли вы!
   -- Джое Б. нѣмъ, мэ'эмъ.
   -- Мистеръ Домби повторилъ свое посѣщеніе и, вѣроятно, находя никоторую привлекательность въ простотѣ нашихъ вкусовъ и нашей натуральности -- все натуральное такъ мило!-- сдѣлался по вечерамъ нашимъ постояннымъ гостемъ. Мало я помышляла о страшной отвѣтственности, которую взяла на себя, поощривъ мистера Домби. О, какъ я терзалась послѣ, когда истина открылась мнѣ вполнѣ! Вся жизнь моя сосредоточена въ этомъ ангелѣ, Эдиѳи, и мнѣ было суждено видѣть, какъ цвѣтокъ этотъ поникалъ съ каждымъ днемъ. Говорятъ, что мы очень-похожи другъ на друга?..
   -- На свѣтѣ есть человѣкъ, который никогда не допуститъ мысли, чтобъ кто-нибудь могъ походить на васъ, мэ'мъ; этотъ человѣкъ -- старый Джое Бэгстокъ!
   Клеопатра игриво ударила его вѣеромъ, улыбнулась сладостно и продолжала:
   -- Нельзя выразить, какая трогательная откровенность, какая симпатическая довѣрчивость между нами! Мы всегда жили между собою скорѣе какъ сестры, чѣмъ какъ мама и дочь...
   -- Джое Б. имѣлъ эту самую идею пятьдесятъ тысячь разъ!
   -- Не прерывайте, суровое созданіе! Каково же мнѣ было, когда я увидѣла, что моя милая Эдиѳь имѣетъ отъ меня тайны, избѣгаетъ разговоровъ объ одномъ только предметѣ! Я стала упрекать себя за свою довѣрчивость къ мистеру Домби, которая повела къ такимъ горестнымъ слѣдствіямъ. Надѣюсь, что мистеръ Домби объяснится наконецъ и избавитъ меня отъ этой пытки, несносной, невыносимой! Что мнѣ дѣлать?
   Майоръ Бэгстокъ, поощренный дружескимъ тономъ разрумяненной Клеопатры, протянулъ руку черезъ маленькій столикъ и сказалъ съ широкою усмѣшкой:
   -- Посовѣтуйтесь съ Джое, мэ'эмъ.
   -- Что же вы, чудовище, не говорите мнѣ ничего? возразила Клеопатра, ударивъ его нѣсколько разъ по протянутой рукѣ вѣеромъ и потомъ положивъ въ нее свои пальчики.-- Вѣдь вы меня поняла? Подскажите же мнѣ что-нибудь!
   Майоръ засмѣялся, поцаловалъ руку, которою его осчастливили, и потомъ снова засмѣялся.
   -- Есть ли у мистера Домби столько сердца, сколько я въ немъ полагала? сказала она томнымъ и нѣжнымъ голосомъ.-- Дѣйствительно ли онъ имѣетъ виды на мое дитя? Что вы присовѣтуете: заговорить ли съ нимъ объ этомъ, или оставить его въ покоѣ? Говорите!
   -- Вы желаете, чтобъ мы женили его на Эднеа Грэнджеръ?
   -- Таинственное созданіе! Какъ можемъ мы женить его?
   -- Вы желаете, чтобъ мы женили его на Эдиѳи Грэнджеръ? повторилъ майоръ.
   Мистриссъ Скьютонъ не сказала ни слова, но улыбнулась майору такъ завлекательно и кокетливо, что онъ рѣшился напечатлѣть поцалуй на ея весьма-красныхъ устахъ и сдѣлалъ бы это, еслибъ она не защитила ихъ вѣеромъ съ самою очаровательною стыдливостью.
   -- Домби, мэ'мъ, славная добыча.
   -- О, корыстолюбивый злодѣй!
   -- И Домби, мэ'мъ, не шутитъ. Джое Бэгстокъ, продолжалъ онъ, выкативъ глаза до нельзя:-- говоритъ это. Джое Б. убѣжденъ въ этомъ и не спускаетъ его съ прицѣла. Предоставьте Домби самому-себѣ. Домби не уйдетъ. Дѣлайте то же, что и прежде, и ничего больше. На счетъ развязки положитесь на Джое Б.
   -- Вы дѣйствительно такъ думаете, мой милый майоръ? возразила Клеопатра, глядѣвшая на него очень-пристально и очень-внимательно, не смотря на свою томную небрежность.
   -- Будьте въ этомъ увѣрены, сударыня. Безподобная Клеопатра и ея Антопій, Джое Бэгстокъ, будутъ съ торжествомъ граздновать свой тріумфъ въ богатомъ и щегольскомъ домѣ Эдиѳи Домби. Правая рука Домби здѣсь, мэ'эмъ, присовокупилъ майоръ, котораго лицо сдѣлалось вдругъ серьёзнымъ.
   -- Онъ пріѣхалъ сегодня утромъ?
   -- Сегодня утромъ. Домби ждалъ его съ большимъ нетерпѣніемъ -- Джое Б. замѣтилъ это. Джое Б. чер-тов-ски лукавъ и понялъ съ разу, что Домби желаетъ дать знать своей правой рукѣ обо всемъ, не говоря ему ни слова и не совѣтуясь съ намъ. Домби гордъ какъ Люциферъ.
   -- Очаровательное качество -- какъ оно напоминаетъ Эдиѳь!
   -- Вотъ, мэ'мъ, я и отпустилъ нѣсколько намековъ, которые правая-рука понялъ съ разу. Я подбавлю еще, прежде чѣмъ кончится день. Домби располагалъ устроить прогулку въ Варвикъ-Кэстль и въ Кенильвортъ завтра утромъ, съ тѣмъ, чтобъ напередъ позавтракать всѣмъ вмѣстѣ, у насъ; онъ поручилъ мнѣ передать вамъ это приглашеніе. Не угодно ли взглянуть?
   Майоръ, одуваясь и пыхтя, вынулъ изъ кармана бумажникъ и досталъ изъ него записочку, но въ это время вошла Эдиѳь, и мистриссъ Скнотонъ, остановивъ своего синяго поклонника внезапнымъ "тсс, ни слова!", раскинулась въ креслахъ, какъ-будто у нихъ не было никакого особенно-интереснаго разговора. Эдиѳь, прекрасная и величественная, но холодная и надменная, бросила проницательный взглядъ на мать, едва обнаружила, что замѣчаетъ присутствіе матери, подсѣла къ окну, отвела занавѣсы и стала смотрѣть на улицу.
   -- Мой ангелъ, Эдиѳь, гдѣ ты пропадала? Я очень, очень нуждалась въ твоемъ присутствіи.
   -- Вы сказали, что заняты, и я оставалась у себя, отвѣчала дочь, не оборачивая къ ней головы.
   -- Вы поступили жестоко съ Джое, сударыня.
   -- Да, очень-жестоко, знаю, сказала она, продолжая глядѣть въ окно съ такимъ спокойнымъ презрѣніемъ, что майоръ смутился и не нашелъ что отвѣчать.
   -- Майоръ Бэгстокъ, моя милая Эдиѳь, протянула мистриссъ Скьютонъ: -- который вообще самое безполезное и негодное существо въ свѣтѣ, какъ тебѣ извѣстно...
   -- Нѣтъ нужды, мама, употреблять эти обороты рѣчи. Мы совершенно одни и знаемъ другъ друга.
   Презрительное выраженіе ея лица, спокойное, но глубокое, было такъ разительно, что предъ нимъ упало на мгновеніе даже жеманство мистриссъ Скьютонъ.
   -- Мой милый ребенокъ...
   -- Не-уже-ли еще не женщина? возразила дочь съ улыбкою.
   -- Ахъ, какъ ты странна! Позволь сказать тебѣ, мой ангелъ, что майорт Бэгстокъ принесъ намъ сегодня самую милую записочку отъ мистера Домби, который приглашаетъ насъ завтракать и потомъ ѣхать вмѣстѣ въ Варвикъ и Кенильвортъ. Ты поѣдешь, Эдиѳь?
   -- Поѣду ли! воскликнула красавица, вспыхнувъ и оглянувшись на мать.
   -- Я знала, что поѣдешь, дитя мое. Тутъ нечего и спрашивать. Вотъ письмо мистера Домби, Эдиѳь.
   -- Благодарю васъ; я не чувствую ни малѣйшаго желанія читать его.
   -- Такъ я лучше отвѣчу ему сама, хоть и намѣревалась просить тебя быть моимъ секретаремъ.
   Эдиѳь молчала и не двигалась, а потому мистриссъ Скьютонъ попросила майора придвинуть къ ней письменный столикъ и начала писать.
   -- Что сказать ему отъ тебя, Эдиѳь?
   -- Что хотите, мама.
   Мистриссъ Скьютонъ написала по своему усмотрѣнію и передала записочку майору, который раскланялся дамамъ съ величайшею любезностью и вышелъ. Мистриссъ Скьютонъ отвѣтила майору съ обычнымъ своимъ жеманствомъ, но дочь ея, сидѣвшая у окна и смотрѣвшая на улицу, шевельнула головою такъ незамѣтно, что майору было бы лестнѣе считать себя вовсе-незамѣченнымъ.
   -- Что за перемѣны въ ней, сэръ! бормоталъ майоръ дорогою:-- это вздоръ; Джое Бэгстока такими пустяками не провести. А что до разлада между ними, гм! годдемъ! кажется, тутъ нечего сомнѣваться. Прекрасно, сэръ! Домби и Эдиѳь Грэнджеръ приходятся подъ пару другъ другу. Посмотримъ, чья возьметъ -- Джое Б. за побѣдителя!
   Наконецъ, переодѣвшись къ обѣду -- при чемъ несчастный туземецъ выдержалъ бомбардированіе всѣми возможными метательными снарядами, начиная отъ сапога до головной щетки, и выслушалъ самые живописные эпитеты, заставившіе его удивляться богатству англійскаго языка -- майоръ спустился въ столовую, для "оживленія" Домби и его "правой-руки".
   Мистеръ Домби еще не приходилъ, но Каркеръ-Управляющій, встрѣтивъ майора, оскалилъ ему зубы съ самого обворожительною любезностью.
   -- Ну, что, сэръ? Какъ вы провели время послѣ того, какъ я имѣлъ удовольствіе съ вами познакомиться? много вы гуляли?
   -- Всего какихъ-нибудь полчаса. Мы были очень-заняты.
   -- Все дѣла, ге?
   -- Да, множество разныхъ дѣлъ.. Знаете ли что? я вообще воспитанъ въ школѣ недовѣрчивости и не имѣю привычки откровенничать; но съ вами, майоръ, нельзя не быть откровеннымъ.
   -- Вы дѣлаете мнѣ много чести, сэръ. Можете довѣриться мнѣ вполнѣ.
   -- Такъ, знаете ли, я нашелъ нашего общаго друга...
   -- Домби, сэръ? Вы меня видите, мистеръ Каркеръ? Джое Б.
   Мистеръ Каркеръ выразилъ, что пользуется этимъ удовольствіемъ.
   -- Такъ вы видите человѣка, который готовъ пройдти огонь и воду для Домби!
   Мистеръ Каркеръ улыбнулся и сказалъ, что нисколько въ этомъ не сомнѣвается.
   -- Знаете ли, майоръ? продолжалъ онъ:-- я нашелъ нашего общаго друга гораздо-менѣе обыкновеннаго внимательнымъ къ дѣламъ. Отъ-чего бы это было?
   -- Не-уже-ли?
   -- Я нашелъ его разсѣяннымъ и какъ-будто не въ своей тарелкѣ...
   -- Клянусь Юпитеромъ, сэръ! Тутъ замѣшана дама!
   -- Право, и я начинаю думать то же самое. Я полагалъ сначала, что вы шутили, когда намекали на это. Вы, военные люди...
   -- Веселыя собаки, ха, ха, ха! Потомъ онъ схватилъ мистера Каркера за пуговицу и сообщилъ ему выразительнымъ шопотомъ, вытаращивъ глаза и посинѣвъ до нельзя: -- женщина удивительно прелестная, сэръ. Молодая вдова, сэръ. Прекрасной фамиліи, сэръ. Домби влюбился въ нее больше чѣмъ по уши, сэръ, и партія прекрасная во всѣхъ отношеніяхъ: у Домби богатство, а у нея красота, кровь и таланты -- чего лучше! Майоръ пріостановился, услыша приближающіеся шаги мистера Домби, и присовокупилъ наскоро, что мистеръ Каркеръ увидитъ ее самъ завтра утромъ, и тогда будетъ имѣть случай судигь обо всѣхъ ея совершенствахъ.
   Майоръ, подобно нѣкоторымъ другимъ благороднымъ животнымъ, былъ особенно замѣчателенъ во время корма. Въ-продолженіе первыхъ двухъ перемѣнъ онъ обыкновенно оставался серьёзенъ; но въ этотъ разъ чувствовалъ себя въ необычайно блистательномъ расположеніи духа, которое выражалось тонкими намеками Каркеру и постоянными измѣнами мистеру Домби.
   -- Домби, говорилъ майоръ: -- вы сегодня какъ-будто на діэтѣ; что это значитъ?
   -- Благодарю, майоръ, я здоровъ, но сегодня не чувствую большаго аппетита.
   -- Куда же онъ дѣвался, Домби? Вы не оставили его, у нашихъ пріятельницъ... готовъ присягнуть! и онѣ ничего не ѣли за завтракомъ. По-крайней-мѣрѣ, я могу ручаться за одну изъ нихъ... не скажу за которую.
   Тутъ онъ сталъ лукаво подмигивать Каркеру и сдѣлался до такой страшной степени лукавымъ, что туземецъ, опасаясь преждевременной кончины своего господина, рѣшился потрепать его по спинѣ, не дождавшись приказаній.
   Подъ конецъ обѣда, т. е. когда туземецъ стоялъ у локтя майора съ первою бутылкой шампанскаго, онъ сдѣлался еще лукавѣе:
   -- Наливай до краевъ, мерзавецъ! Мистеру Каркеру и мистеру Домби также. Годдемъ, джентльмены! мы посвятимъ эти бокалы божеству, котораго знакомствомъ Джое гордится и которому покланяется издали и съ благоговѣніемъ. Имя ея Эдиѳь -- ангелъ Эдиѳь!
   -- Да здравствуетъ ангелъ Эдиѳь! воскликнулъ улыбающійся Каркеръ.
   -- За здоровье Эдиѳи, конечно, сказалъ мистеръ Домби.
   Появленіе слугъ съ новыми блюдами заставило майора приложить палецъ къ губамъ:
   -- Хоть между нами, джентльмены, Джое Бэгсгокъ смѣшиваетъ шутки съ серьёзнымъ, говоря объ этомъ предметѣ, однако имя, которое я сейчасъ произнесъ, слишкомъ священно для слуха этихъ негодяевъ или кого бы то ни было... Ни слова, сэръ, пока они здѣсь!
   Такая почтительность со стороны майора понравилась мистеру Домби, который посматривалъ на своего перваго министра и наблюдалъ, какое впечатлѣніе производили на него всѣ это шутки и намеки. Майоръ Бэгстокъ, убѣдившись въ благосклонности слушателей, принялся разсказывать самые удивительные полковые анекдоты, отъ которыхъ Каркеръ хохоталъ (искренно или притворно) до изнеможенія, а мистеръ Домби выглядывалъ изъ своего накрахмаленнаго галстуха, какъ владѣлецъ майора, или какъ искусникъ, довольный тѣмъ, что его медвѣдь хорошо пляшетъ. Когда майоръ уже охрипъ отъ любезности, собесѣдники встали изъ-за стола и имъ подали кофе. Майоръ спросилъ мистера Каркера-Управляющаго, играетъ ли онъ въ пикетъ.
   -- О, да, немножко.
   -- А въ экарте?
   -- И въ экарте также.
   -- Каркеръ играетъ во всѣ игры, и играетъ хорошо, замѣтилъ мистеръ Домби, разлегшись на софъ какъ деревянный джентльменъ, у котораго не сгибается ни одинъ членъ.
   Каркеръ дѣйствительно съигралъ съ майоромъ по нѣскольку партій каждой игры и обнаружилъ такое искусство, что тотъ изумился и спросилъ наудачу, не играетъ ли онъ и въ шахматы?
   -- Да, немножко. Иногда мнѣ случалось играть и даже выигрывать, -- но это такъ, шалость, -- не глядя на шашешницу.
   -- Годдемъ, сэръ! воскликнулъ майоръ, выпучивъ глаза: -- вы совершенный контрастъ съ Домби, который не играетъ ни во что.
   -- О, онъ! Онъ никогда не имѣлъ случая выучиться этимъ бездѣлицамъ; а такимъ людямъ, какъ я, онъ иногда могутъ пригодиться. Вотъ, хоть, на-примѣръ, теперь, майоръ Бэгстокъ, когда мнѣ предстоитъ удовольствіе помѣриться съ вами.
   Они сѣли играть въ шахматы, и партія продолжалась до ночи. Мистеръ Каркеръ, хоть и объигралъ майора, сталъ въ его мнѣніи такъ высоко, что тотъ велѣлъ туземцу свѣтить ему до самой спальни, вдоль по всему корридору.
   

ГЛАВА III.
Горизонтъ темнѣетъ.

   Мистеръ Каркеръ-Управляющій всталъ вмѣстѣ съ жаворонками и пошелъ прогуливаться. Размышленія его -- а онъ размышлялъ съ нахмуренными бровями -- едва-ли поднимались въ высоту вмѣстѣ съ жаворонками, или принимали направленіе въ сторону ихъ полета; скорѣе, они держались ближе къ своему земному гнѣзду и оглядывались вокругъ себя, среди пыли и червей. Не было, однако, птицы въ воздухѣ, которая бы пѣла невидимѣе и скрывалась отъ человѣческихъ взоровъ далѣе, чѣмъ скрывались мысли мистера Каркера. Онъ такъ хорошо управлялъ своимъ лицомъ, что о выраженіи его немногіе могли бы сказать съ опредѣлительностью болѣе, какъ то, что оно улыбается, или размышляетъ. Теперь на немъ выражалось напряженное размышленіе. По-мѣрѣ-того, какъ жаворонокъ поднимался, Каркеръ глубже погружался въ свои мысли. Чѣмъ яснѣе и звучнѣе были напѣвы жаворонка, тѣмъ серьёзнѣе дѣлался мистеръ Каркеръ. Наконецъ, когда жаворонокъ спустился стремглавъ внизъ, съ усиленнымъ потокомъ мелодическихъ звуковъ, Каркеръ пробудился отъ своей мечтательности и оглянулся вокругъ себя съ внезапною улыбкой, исполненной вѣжливости и нѣжности, какъ-будто былъ окруженъ многочисленными наблюдателями, изъ которыхъ предстояла возможность извлечь практическую пользу; послѣ этого онъ уже не впадалъ снова въ раздумье, а прояснялъ лицо какъ человѣкъ опомнившійся и продолжалъ улыбаться, какъ-будто для практики.
   Можетъ-быть, имѣя въ виду важность первыхъ впечатлѣній, мистеръ Каркеръ одѣлся въ это утро особенно-тщательно. Онъ легкими шагами ступалъ по лугамъ, зеленымъ полянамъ и скользилъ между аллеями деревьевъ, пока не подошло время завтрака. Направившись къ гостинницѣ ближайшимъ путемъ, мистеръ Каркеръ продолжалъ идти, провѣтривая свои бѣлые зубы, и сказалъ вслухъ:
   -- Теперь взглянемъ на вторую мистриссъ Домби!
   Мистеръ Каркеръ бродилъ за городомъ и теперь приближался къ городу по прілтной дорожкѣ, отѣненной густою зеленью деревьевъ, между которыми виднѣлись по-временамъ скамьи для желающихъ отдохнуть. Мѣсто это было уединенное, въ особенности рано утромъ, и мистеръ Каркеръ, полагая себя въ немъ совершенно-одинокимъ, брелъ по травѣ вокругъ толстыхъ деревьевъ, какъ человѣкъ праздный, которому есть еще лишняя четверть часа времени и который не торопится.
   Вскорѣ, однако, онъ убѣдился, что былъ въ рощицѣ не одинъ. Выходя неслышными шагами изъ-за одного толстаго дерева, котораго старая кора походила на шкуру носорога или какого-нибудь чудовищнаго допотопнаго звѣря, онъ увидѣлъ неожиданную фигуру на скамьѣ, близехонько отъ себя. То была дама, щегольски-одѣтая и прекрасная собою; черные гордые глаза ея были устремлены въ землю, и въ нихъ виднѣлась внутренняя борьба сильныхъ страстей. Нижняя губа ея была закушена, грудь волновалась, ноздри трепетали, голова дрожала, слезы негодованія текли но щекамъ, и ножка упиралась на мохъ, какъ-будто ей хотѣлось раздавить его въ прахъ. Тотъ же взглядъ, который увидѣлъ все это, показалъ ему ту же даму, которая встала съ надменнымъ видомъ утомленія и отвернулась отъ него, не выражая на лицѣ своемъ ничего, кромѣ небрежной красоты и презрительной величавости.
   Оборванная и безобразная старуха, въ родѣ бродящихъ по странѣ нищенствующихъ и ворующихъ, наблюдала украдкою гордую красавицу; лишь-только она встала, старуха очутилась передъ нею, какъ выросшій изъ земли грибъ.
   -- Позвольте вамъ погадать, хорошенькая лэди, сказала старуха, шевеля челюстями, какъ-будто скрывавшаяся подъ ея желтою кожей мертвая голова порывалась выбраться.
   -- Я знаю свою судьбу сама, былъ отвѣтъ.
   "-- Да, да. Можетъ-быть, да не совсѣмъ-вѣрно. Вы загадывали ее не такъ, когда тутъ сидѣли. Дайте мнѣ шиллингъ, и я вамъ разскажу все. На лицѣ вашемъ видны богатства, богатства!
   -- Знаю, возразила дама, проходя мимо ея гордо и съ мрачною улыбкой.-- Я знала это и прежде.
   -- Какъ! вы не дадите мнѣ ничего? Не хотите дать мнѣ шиллинга, чтобъ я вамъ погадала? Сколько и.е вы мнѣ дадите за то, чтобъ я не сказала вамъ будущаго? Дайте шиллингъ, не то я за-" кричу вамъ вслѣдъ вашу судьбу! кричала старуха сердитымъ, зловѣщимъ голосомъ.
   Мистеръ Каркеръ, мимо котораго проходила красавица, выступилъ къ ней на встрѣчу, вѣжливо снялъ шляпу, и, остановивъ старуху, сказалъ ей, чтобъ она замолчала. Дама отблагодарила его легкимъ наклоненіемъ головы и пошла дальше.
   -- Такъ дайте вы мнѣ что-нибудь, не то я закричу ей вслѣдъ! кричала старуха, порываясь пройдти, не смотря на его протянутую руку.-- Или, прибавила она, вдругъ понизивъ голосъ, глядя ему пристально въ глаза и забывъ на минуту предметъ своего гнѣва:-- дайте мнѣ что-нибудь; не то я закричу ея судьбу вамъ вслѣдъ!
   -- Мнѣ? возразилъ управляющій, запуская руку въ карманъ.
   -- Да! Я знаю...
   -- Что же ты знаешь? спросилъ Каркеръ, бросивъ ей шиллингъ.-- Знаешь ли ты, кто эта хорошенькая лэди?
   Старуха зашевелила челюстями сильнѣе, прислонилась къ обросшему мохомъ пню, вытащила изъ тульи шляпки черную трубчонку, высѣкла огня, и, закуривъ молча, глядѣла пристально на вопросителя.
   Мистеръ Каркеръ засмѣялся и отвернулся.
   -- Хорошо! воскликнула старуха.-- Одно дитя умерло, а другое живо; одна жена умерла, а другая наготовѣ. Ступайте къ ней!
   Мистеръ Каркеръ невольно оглянулся и остановился. Старуха, продолжавшая курить и шевелить челюстями, какъ-будто разговаривая съ невидимымъ бѣсомъ, указала пальцемъ въ ту сторону, куда онъ шелъ, и засмѣялась.
   -- Что ты тамъ бормочешь, вѣдьма?
   Старуха не отвѣчала и продолжала курить, жевать и велешить подбородкомъ. Пробормотавъ ей прощаніе не изъ самыхъ лестныхъ, мистеръ Каркеръ продолжалъ идти своею дорогой; выходя изъ рощицы, онъ еще разъ оглянулся и увидѣлъ старуху, стоявшую въ прежнемъ положеніи, съ трубчонкою въ зубахъ, съ протянутымъ впередъ пальцемъ. Ему даже показалось, будто она вскрикнула ему вслѣдъ: "Ступайте къ ней!"
   Мистеръ Каркеръ нашелъ въ гостинницѣ все въ готовности къ самому изъисканному ча -- идутъ наверхъ въ гостиную, гдѣ ихъ принимаютъ миссъ Токсъ и м-съ Чиккъ. Но что теперь дѣлается во второмъ этажѣ въ запертой комнатѣ, какія мысли волнуются въ головѣ сироты-отца, какія чувства или страданія сокрушаютъ его сердце, -- никто не знаетъ.
   Внизу подъ лѣстницей, въ огромной кухнѣ, поговариваютъ, что "теперь какъ будто воскресенье", и, однако-жъ, странно: по улицамъ народъ кишитъ въ будничномъ платьѣ и будничная дѣятельность во всемъ разгарѣ. Не грѣшно ли это? Не преступно ли? Сторы на окнахъ вздернуты, ставни открыты, и кухонная компанія съ комфортомъ засѣдаетъ за бутылками, которыя откупориваются съ нѣкоторымъ эффектомъ, какъ на пиру. Всѣ пребываютъ въ благочестивомъ расположеніи духа и чувствуютъ наклонность къ назиданію. М-ръ Таулисонъ восклицаетъ съ глубокимъ вздохомъ: "Горе намъ грѣшнымъ, аще не исправимся!" на что кухарка съ глубокимъ вздохомъ отвѣтствуетъ: "Богъ вѣдаетъ, исправимся ли. Велики щедроты твои, Господи, и долготерпѣнію твоему нѣсть предѣла!" Вечеромъ м-съ Чиккъ и миссъ Токсъ принимаются за шитье. Вечеромъ также м-ръ Таулисонъ выходитъ за ворота погулять вмѣстѣ съ горничною, которая еще не обновляла своей траурной шляпки. Они бродятъ очень нѣжно по глухимъ переулкамъ, и Таулисонъ изъявляетъ непреложное намѣреніе остепениться и торговать огурцами на Оксфордскомъ рынкѣ.
   Уже давно въ обители м-ра Домби не наслаждались такимъ глубокимъ и безмятежнымъ сномъ. Утреннее солнце, возстановляетъ обычную дѣятельность, и еще разъ приводитъ въ прежній порядокъ. Розовыя дѣти изъ противоположнаго дома выбѣгаютъ на улицу и катаютъ обручи. Въ церкви великолѣпная свадьба. Каменщикъ насвистываетъ веселую пѣсню, выдалбивая на мраморной доскѣ: П-а-в-е-л-ъ.
   И неужели въ этомъ мірѣ, столько дѣятельномъ, столько суетливомъ, потеря слабаго созданія можетъ въ чьемъ-нибудь сердцѣ произвести пустоту, столько широкую и глубокую, что только широта и глубина безпредѣльной вѣчности можетъ ее наполнить! Флоренса въ своей душевной скорби, могла бы отвѣчать: "Братецъ, о милый, нѣжно любимый и любящій братецъ! единственный другъ и товарищъ моего отверженнаго дѣтства! какая мысль, какъ не мысль о вѣчности прольетъ теперь на мою горестную жизнь тотъ благотворный свѣтъ, который уже мерцаетъ на твоей ранней могилѣ?"
   -- Милое дитя, -- сказала м-съ Чиккъ, считавшая своей непремѣнной обязанностью давать наставленія, соотвѣтствующія случаю, -- когда ты доживешь до моихъ лѣтъ...
   -- То есть, когда наступитъ полный расцвѣтъ вашей жизни, -- замѣтила миссъ Токсъ.
   -- Тогда ты узнаешь, -- продолжала м-съ Чиккъ, ласково пожимая руку пріятельницы въ благодарность за дружеское поясненіе, -- узнаешь, моя милая, что всякая печаль безполезна, и что мы обязаны покоряться волѣ Божіей. Погоревала, поплакала, -- да и довольно. Пора перестать.
   -- Постараюсь, тетенька, -- отвѣчала Флоренса рыдая.
   -- Очень рада отъ тебя слышать это, -- сказала м-съ Чиккъ. -- Милая наша миссъ Токсъ... a никто, конечно, не станетъ сомнѣваться въ ея умѣ, здравомысліи, проницательности ...
   -- Ахъ, милая Луиза, вы скоро сдѣлаете меня гордою, -- сказала миссъ Токсъ.
   -- Несравненная наша миссъ Токсъ объяснитъ тебѣ и подтвердитъ собственнымъ опытомъ, что мы призваны въ сей міръ дѣлать усилія. Въ этомъ наше назначеніе и природа всегда требуетъ отъ насъ усилій. Если бы какой-нибудь ми... ахъ, милая Лукреція, я забыла это слово. Мими ...
   -- Мистицизмъ? -- подсказала миссъ Токсъ.
   -- Фи! какъ это можно! Что за мистицизмъ! Вотъ такъ на языкѣ и вертится, a невспомню. Ми...
   -- Миротворецъ?
   -- Ахъ, Лукреція, что это y васъ за мысли? Къ чему намъ миротворецъ? Мы кажется ни съ кѣмъ не ссорились. Мимимизантропъ, -- насилу вспомнила! Если бы какой-нибудь мизантропъ предложилъ въ моемъ присутствіи вопросъ: "Для чего мы родимся?" -- я бы не задумавшись отвѣчала: -- "Для того, чтобы дѣлать усилія".
   -- Правда, -- сказала миссъ Токсъ, пораженная оригинальностью мысли, -- совершенная правда!
   -- Къ несчастью, -- продолжала м-съ Чиккъ, -- примѣръ y насъ передъ глазами. Мы имѣемъ причины думать, дитя мое, что всѣ эти ужасныя несчастія не обрушились бы на нашу фамилію, если бы во время было сдѣлано потребное усиліе. Никто въ свѣтѣ не разувѣритъ меня, -- продолжала д_о_б_р_a_я т_е_т_у_ш_к_а съ рѣшительнымъ видомъ, -- что если бы бѣдная Фанни сдѣлала усиліе, котораго отъ нея требовали, нашъ малютка получилъ бы отъ природы крѣпкое тѣлосложеніе.
   На минуту м-съ Чиккъ углубилась въ созерцаніе прошедшаго, настоящаго и будущаго, возвела очи свои къ небу, испустила глубокій вздохъ и продожала:
   -- Поэтому, Флоренса, тебѣ слѣдуетъ теперь вооружиться всею твердостью духа. Докажи намъ, милая, что ты способна къ нѣкоторому усилію. Эгоистическая печаль съ твоей стороны могла бы еще больше разстроить твоего бѣднаго папашу.
   -- Милая тетенька, -- воскликнула Флоренса, съ живостью становясь передъ нею на колѣни, чтобы смотрѣть ей прямо въ лицо, -- говорите мнѣ о папенькѣ, сдѣлайте милость говорите, больше и больше, не въ отчаяніи ли онъ?
   Это восклицаніе чрезвычайно растрогало миссъ Токсъ. Быть можетъ, показалось ей, что сердце отверженнаго дитяти проникалось трогательнымъ участіемъ къ страдающему отцу или она увидѣла пламенное желаніе обвиться около сердца, переполненнаго нѣжностью къ ея умершему брату, или просто ее поразилъ отчаянный вопль заброшеннаго сиротливаго дѣтища, для котораго теперь весь міръ превращался въ мрачную и безлюдную пустыню, какъ бы то ни было, только миссъ Токсъ, при взглядѣ на дѣвушку, стоящую на колѣняхъ, пришла въ трогательное умиленіе. Забывая величіе м-съ Чиккъ, она погладила Флоренсу по головкѣ и, отворотившись назадъ, испустила обильный потокъ горьчайшихъ слезъ, не дожидаясь на этотъ разъ предварительныхъ наставленій отъ своей премудрой руководительницы.
   Что всего удивительнѣе, даже м-съ Чиккъ, дама съ твердымъ и возвышеннымъ характеромъ, потеряла при этомъ присутствіе духа и пребыла безмолвною, взирая на прекрасное юное лицо, исполненное невыразимой нѣжности и состраданія. Вскорѣ, однако-жъ, она совершенно оправилась и, возвышая голосъ, -- a извѣстно, что возвысить голосъ и возвратить присутствіе духа одно и то же -- продолжала свою рѣчь съ важнымъ достоинствомъ:
   -- Флоренса, милое дитя мое, твой бѣдный папаша по временамъ бываетъ очень страненъ, и спрашивать меня о немъ почти все равно, что спрашивать о такомъ предметѣ, котораго я, право, не понимаю. Кажется, никто больше меня не имѣетъ надъ нимъ власти, и при всемъ томъ въ послѣднее время онъ очень мало говорилъ со мною. Я видѣла его раза два или три, да и то мелькомъ, все равно, что вовсе не видѣла, потому что его кабинетъ постоянно закрытъ. Я сказала твоему папѣ: -- "Павелъ!" -- я именно такъ выразилась. -- "Павелъ! почему бы тебѣ, мой другь, не принять чего-нибудь возбудительнаго?" A твой папа отвѣчалъ: "Луиза, пожалуйста оставь меня. Мнѣ ничего не нужно. Мнѣ очень хорошо и одному". Если бы завтра, Лукреція, допросили меня передъ судомъ, я бы поклялась, что онъ произнесъ именно эти слова.
   Миссъ Токсъ выразила свое удивленіе слѣдующимъ изреченіемъ:
   -- Вы, милая Луиза, всегда поступаете методически.
   -- Короче сказать, моя милая, между мной и твоимъ папашей до нынѣшняго дня ничего не произошло, такъ-таки рѣшительно ничего. Когда я напомнила ему, что сэръ Барнетъ и леди Скеттльзъ прислали къ намъ очень пріятное письмо... Ахъ, Боже мой! какъ леди Скеттльзъ любила нашего ангельчика! -- куда дѣвался мой платокъ?
   Миссъ Токсъ вынула изъ ридикюля и подала карманный платокъ.
   -- Чрезвычайно пріятное письмо. Они принимаютъ въ насъ самое искреннее участіе и просятъ тебя, Флоренса, къ себѣ. Для тебя нужно теперь развлеченіе, моя милая. Когда я сказала твоему папашѣ, что я и миссъ Токсъ собираемся домой, онъ только махнулъ рукой; a потомъ, на мой вопросъ: не будетъ ли съ его стороны препятствій къ твоему выѣзду? онъ отвѣчалъ: "Нѣтъ, Луиза, дѣлай, что хочешь".
   Флоренса подняла на нее заплаканные глаза.
   -- Впрочемъ, ты можешь, если угодно, и не ѣхать къ Скеттльзамъ. Оставайся, пожалуй, дома или поѣзжай со мной.
   -- Я хотѣла бы, тетенька, остаться дома.
   -- Какъ тебѣ угодно. Я, впрочемъ, заранѣе знала, что ты сдѣлаешь странный выборъ. Ты всегда была очень странна, даже дика, смѣю сказать. Всякая другая на твоемъ мѣстѣ послѣ того, что случилось -- милая Лукреція я опять затеряла платокъ -- поставила бы за особенную честь воспользоваться такимъ пріятнымъ приглашеніемъ.
   -- Я бы не хотѣла думать, -- отвѣчала Флоренса, -- что мнѣ надобно чуждаться нашего дома. Не хо тѣла бы, милая тетенька, воображать, что его... его верхнія комнаты должны теперь оставаться пустыми и печальными. Позвольте мнѣ никуда не выѣзжать. О, братецъ, милый братецъ!
   Это было естественное непобѣдимое волненіе, и оно пробивалось даже между пальцами, которыми бѣдная сиротка закрывала свое лицо.
   -- Что-жъ такое, дитя мое? -- сказала м-съ Чиккъ послѣ короткой паузы. -- Я ни въ какомъ случаѣ не намѣрена тебѣ дѣлать непріятностей: ты сама это знаешь. Хочешь остаться дома, -- и оставайся съ Богомъ. Можешь дѣлать, что тебѣ угодно. Никто не принуждаетъ тебя, Флоренса, да никто и не захочетъ принуждать: кому какое дѣло?
   Флоренса печально кивнула головой.
   -- Я принялась было совѣтовать твоему бѣдному папа, -- продолжала м-съ Чиккъ, -- развлечь себя прогулкой и перемѣною мѣстности, a онъ отвѣчалъ, что въ непродолжительномъ времени намѣренъ сдѣлать загородное путешествіе. Надѣюсь, онъ скоро отправится, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Быть можетъ, вечеръ или два онъ займется еще бумагами и другими дѣлами, соединенными -- ахъ, Боже мой! куда это все дѣвается мой платокъ? Лукреція, подайте пожалуйста свой. -- Отецъ твой, дитя мое, Домби, -- краса и честь фамиліи. За него бояться нечего. Онъ сдѣлаетъ усиліе, -- заключила м-съ Чиккъ, осушая съ большимъ стараніемъ заплаканные глаза противоположными углами платка своей пріятельницы.
   -- A мнѣ, тетенька, -- робко спросила Флоренса, -- ничего нельзя для него...
   -- Какая ты странная, душа моя! -- поспѣшно перебила м-съ Чиккъ. -- Что это ты забрала себѣ въ голову? Если твой папа мнѣ, -- слышишь ли? -- мнѣ сказалъ: "Луиза, оставь меня одного; мнѣ ничего не нужноі" -- что послѣ этого, думаешь ты, сказалъ бы онъ тебѣ? Ты не должна ему показываться и на глаза, дитя мое. И не мечтай объ этомъ.
   -- Тетенька, -- сказала Флоренса, -- позвольте проститься съ вами: я пойду спать.
   М-съ Чиккъ одобрила это намѣреніе и поцѣловала племянницу. Но миссъ Токсъ, подъ маловажнымъ предлогомъ поискать наверху затерянный платокъ, отправилась вслѣдъ за Флоренсой и старалась ее утѣшить, къ великому неудовольствію Сусанны Нипперъ, для которой миссъ Токсъ была хуже всякаго крокодила. Впрочемъ, на этотъ разъ ея участіе, кажется, было искреннее: какихъ выгодъ могла она ожидать отъ состраданія къ отверженному ребенку?
   И неужели, кромѣ Сусанны Нипперъ, некому было облегчить тоску растерзаннаго сердца? кромѣ Выжиги никто не простиралъ къ ней объятій? никто не обращалъ къ ней своего лица? никто не говорилъ ей утѣшительнаго слова? никто, никто, никто! Флоренса была одна въ пустынномъ мірѣ, и ни одно сердце не раздѣляло ея страданій. Безъ брата и безъ матери, круглая сирота была теперь, въ полномъ смыслѣ, брошена на произволъ судьбы, и только одна Сусанна сочувствовала ея горю. О, какъ она нуждалась въ этомъ сочувствіи!
   Когда гости разъѣхались по домамъ, и въ мрачномъ жилищѣ м-ра Домби возстановился привычный порядокъ, слуги принялись за свои дѣла, a м-ръ Домби безвыходно заперся въ кабинетѣ. Флоренса въ первые дни плакала отъ утра до ночи, бродила вверху и внизу, a иногда, въ припадкѣ отчаянной тоски, убѣгала въ свою комнату, ломала руки, бросалась на постель и не знала никакого утѣшенія. Каждый предметъ пробуждалъ въ ней горестныя воспоминанія, и несчастная терпѣла невыносимую пытку въ этой юдоли плача и скорби.
   Но чистая любовь не можетъ горѣть разрушительнымъ пожаромъ въ невинномъ сердцѣ. Только такое пламя, которое въ своемъ глубочайшемъ составѣ отзывается смраднымъ запахомъ земли, пожираетъ болѣзненную грудь, между тѣмъ, какъ священный огонь неба, огонь безкорыстной любви и самоотверженія, не производитъ разрушительнаго дѣйствія на человѣческое сердце. Вскорѣ душевный миръ и безмятежное спокойствіе озарили кроткое лицо этого ангела, и Флоренса, хотя все еще плакала, но самая грусть уже сдѣлалась для нея источникомь наслажденія.
   Прошло немного времени, и взоръ ея, свѣтлый и спокойный, обращался опять къ золотымъ волнамъ, струившимся на стенѣ на прежнемъ мѣстѣ и въ прежніе часы яснаго вечера. Прошло немного времени, и опять сидѣла она одна въ роковой комнатѣ, кроткая и страждущая, какъ будто блѣдный страдалецъ все еще томился на своей маленькой постели. И какъ скоро лютая скорбь врывалась въ ея сердце, она становилась на колѣни, и уста ея пламенѣли молитвой, и духъ ея возносился высоко надъ треволненіями вседневной жизни.
   Прошло немного времени, и нѣжный голосокъ ея снова раздавался по сумеркамъ въ этомъ мрачномъ, уныломъ и пустомъ жилищѣ, и снова напѣвала она арію, къ которой такъ часто прислушивался ея братъ, опустивъ головку на ея колѣни. И когда потухали послѣдніе лучи солнца, въ ея комнатѣ дрожали и переливались музыкальные звуки, и казалось, будто братъ опять упрашиваетъ ее пѣть, какъ въ тотъ первый и послѣдній праздникъ своей жизни, въ ту роковую ночь, когда изсякъ источникъ его жизни. И часто эти печальныя воспоминанія трепетали на клавишахъ инструмента, и дрожащій голосъ ея замиралъ, наконецъ, въ потокѣ горькихъ слезъ!
   Прошло немного времени, и y ней достало духу съ нѣкоторой любовью приняться за работу, по которой нѣкогда скользили ея пальцы на морскомъ берегу подлѣ маленькой колясочки, откуда единственный другъ ея души безмолвно и по цѣлымъ часамъ любовался на безбрежное море. И долго сидѣла она y окна въ заброшенной, пустынной комнатѣ, подлѣ портрета своей матери, и далеко уносились ея мысли!
   Но зачѣмъ темные глаза ея такъ часто обращались отъ работы къ той сторонѣ, гдѣ жили розовыя дѣти? Маленькая группа не могла имѣть прямого отношенія къ предмету ея размышленій: все это были дѣвочки, -- четыре маленькія сестрицы. Но и y нихъ, какъ y нея, не было матери; и y нихъ, какъ y нея, былъ отецъ.
   Немудрено было узнать, когда отецъ уходилъ и когда снова ожидали его домой. Передъ этимъ временемъ старшая дѣвочка, совсѣмъ одѣтая, ходила взадъ и впередъ по гостиной или выбѣгала на балконъ, и какъ скоро отецъ появлялся въ туманной дали, тревожное лицо ея озарялось радостнымъ чувствомъ, между тѣмъ какъ другія дѣвочки, стоявшія для той же цѣли на высокихъ окнахъ, хлопали руками, барабанили по стекламъ и громко кричали ему навстрѣчу. Потомъ старшая сестра выбѣгала въ корридоръ, и Флоренса видѣла, какъ она тащила отца за руку, и какъ отецъ сажалъ ее на колѣни, цѣловалъ, гладилъ по головкѣ, между тѣмъ какъ дочь крѣпко обвивалась руками вокругъ его шеи. Всегда они были веселы, но случалось, отецъ устремлялъ на нее задумчивый взоръ, какъ будто видѣлъ на нѣжномъ лицѣ дочери отраженіе ея покойной матери. Иногда Флоренса не выдерживала этой сцены и, заливаясь горькими слезами, отходила отъ окна, какъ будто боялась разстроить своимъ присутствіемъ чужую радость; но едва проходилъ этотъ первый взрывъ невольной грусти, она опять приближалась къ окну, и работа ея сама собою вываливалась изъ рукъ.
   Это былъ домъ, стоявшій за нѣсколько лѣтъ пустымъ и нанятый новыми жильцами, которые тутъ поселились, когда Флоренса проживала въ Брайтонѣ. Его отдѣлали, выкрасили, обставили цвѣтами, птичьими клѣтками, и зданіе помолодѣло, похорошѣло, оживилось. Но Флоренса не обращала вниманія на домъ: дѣти и отецъ были для нея все.
   Когда отецъ оканчивалъ обѣдъ, дѣти разбѣгались съ своей гувернанткой по обширной залѣ, и веселые голоса ихъ, сопровождаемые беззаботнымъ смѣхомъ, проносились черезъ улицу въ печальную атмосферу пустынной комнаты, гдѣ сидѣла за своей работой безпріютная сирота. Потомъ они взбирались съ отцомъ наверхъ, возились около него на софѣ, карабкались на его колѣни, и онъ, окруженный цвѣтущими личиками, какъ прекраснымъ букетомъ, разсказывалъ, имъ забавныя исторіи. Иной разъ вся эта группа выбѣгала на балконъ, и тогда Флоренса поспѣшно скрывалась въ углубленіе комнаты, чтобы не испугать малютокъ своимъ траурнымъ платьемъ.
   Старшая дочь, оставаясь съ отцомъ, когда другія убѣгали, разливала для него чай -- счастливая маленькая хозяйка! -- разговаривала съ нимъ y окна или за столомъ до тѣхъ поръ, пока подавали свѣчи. Онъ обращался съ ней, какъ съ другомъ, она, съ большою важностью, какъ взрослая женщина, сидѣла за шитьемъ или за маленькой книгой. A она была гораздо моложе Флоренсы! Какъ скоро подавали огонь, Флоренса уже не боялась наблюдать всю эту группу изъ своей темной комнаты: "Прощай, папа, прощай! спокойной ночи, папа!" Флоренса горько начинала рыдать и уже не смотрѣла болѣе.
   Однако-жъ она опять оглядывалась на счастливый домъ, когда сама отправлялась въ постель, напѣвая одну изъ тѣхъ арій, которая, бывало, убаюкивала ея друга. Но что она всегда думала объ этомъ домѣ или наблюдала его, это была тайна, никогда и ни по какому случаю не выходившая изъ ея сердца.
   И неужели въ этомъ юномъ сердцѣ, столь достойномъ любви, оживлявшей страдальческую душу ея друга, хранилась еще тайна? Да, хранилась, -- только Богу одному извѣстна была эта другая тайна.
   Какъ скоро обыденный шумъ смолкалъ, Флоренса тихонько выходила изъ своей спальни, украдкой спускалась съ лѣстничныхъ ступеней и приближалась къ дверямъ отцовскаго кабинета. Здѣсь, на холодномъ каменномъ полу, каждую ночь стояла она по цѣлымъ часамъ, едва дыша, не смѣя пошевелить губъ. Любви, и только одной любви жаждало ея сердце. Склонивъ головку къ замочной скважинѣ, она старалась прислушаться къ дыханію этого человѣка, котораго называли ея отцомъ. Съ какимъ самоотверженіемъ, съ какою безпредѣльною преданностью она бросилась бы къ ногамъ этого бездушнаго эгоиста, если бы она смѣла, если бы онъ позволилъ ей выразить свои чувства, если бы принялъ отъ нея слово утѣшенія, отъ нея, безпріютной сироты, чуждой и лйшней въ этомъ мірѣ! Не зналъ и не справлялся м-ръ Домби, какъ живетъ и что дѣлаетъ его дочь.
   Въ цѣломъ домѣ никто не подозрѣвалъ тайныхъ страданій отверженнаго дитяти. Кабинетная дверь всегда была заперта, и м-ръ Домби сидѣлъ неподвижно, какъ узникъ, прикованный къ своему столу. Два или три раза выходилъ онъ со двора, и въ домѣ поговаривали, что скоро онъ намѣренъ отправиться за городъ; но покамѣстъ онъ одинъ жилъ въ этихъ комнатахъ, не видалъ дочери и не спрашивалъ о ней. Быть можетъ, даже онъ забылъ, что она живетъ подъ одной съ нимъ кровлей.
   Однажды, недѣлю спустя послѣ похоронъ, Флоренса сидѣла за своей работой, какъ вдругъ вбѣжала къ ней Сусанна и, задыхаясь отъ громкаго хохота, проговорила:
   -- Гость къ вамъ пришелъ, миссъ Флой, гость!
   -- Гость? ко мнѣ, Сусанна? -- съ величайшимъ изумленіемъ воскликнула Флоренса.
   -- Да, къ вамъ. Что-жъ за диковина? Я бы готова нагнать къ вамъ цѣлую стаю гостей, право, авось бы повеселѣли. Мое мнѣніе, миссъ Флой, чѣмъ скорѣе мы поѣдемъ къ этимъ старымъ Скеттльзамъ, тѣмъ лучше для насъ обѣихъ, то есть, оно не то чтобы я любила жить среди суматохи, но -- вѣдь я же и не устрица, миссъ Флой.
   Должно отдать справедливость: миссъ Нипперъ, говоря это, заботилась больше о своей молодой госпожѣ, чѣмъ о самой себѣ.
   -- Какой же гость, Сусанна? -- спросила Флоренса.
   Выжига въ одно и то же время разразилась истерическимъ смѣхомъ и горькимъ плачемъ и едва могла проговорить:
   -- М-ръ Тутсъ.
   Улыбка, появившаяся на лицѣ Флоренсы, исчезла мгновенно, и глаза ея наполнились слезами. Но все же это была улыбка, и миссъ Нипперъ радовалась произведенному впечатлѣнію.
   -- Ни дать ни взять, какъ я, -- промолвила Сусанна, качая головой и утирая передникомъ заплаканные глаза. -- Когда этотъ блаженный вошелъ въ залу, я покатилась сперва со смѣху, a потомъ чуть не задохлась.
   Сусанна опять и опять невольно повторила этотъ трагикомическій маневръ. Между тѣмъ невинный м-ръ Тутсъ, не подозрѣвавшій произведеннаго впечатлѣнія, взобрался на лѣстницу и, доложивъ о себѣ самъ щиколками руки о дверной замокъ, поспѣшно вошелъ въ комнату.
   -- Здравствуйте, миссъ Домби, здравствуйте! -- сказалъ м-ръ Тутсъ. -- Какъ ваше здоровье? Я здоровъ, слава Богу, покорно благодарю, a какъ ваше здоровье?
   М-ръ Тутсъ, предобрѣйшее созданіе подъ солнцемъ, заранѣе не безъ нѣкотораго труда сочинилъ эту р_а_ц_е_ю, чтобы разомъ успокоить Флоренсу и себя самого. Но лишь только рацея сорвалась съ языка, онъ нашелъ, что поступилъ слишкомъ опрометчиво и словно очутился въ положеніи мота, который вдругъ прокутилъ свое богатство. Запасъ краснорѣчія истощился прежде, чѣмъ онъ успѣлъ взять стулъ, a Флоренса еще ничего не сказала. Чтобы выпутаться изъ бѣды, м-ръ Тутсъ разсудилъ вторично произнести свою рѣчь:
   -- Здравствуйте, миссъ Домби, здравствуйте! Какъ ваше здоровье, миссъ Домби? Я здоровъ, слава Богу, покорно благодарю, a какъ ваше здоровье?
   Флоренса подала ему руку и сказала, что она здорова.
   -- A я совершенно здоровъ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, усаживаясь на стулъ. -- Ей Богу, миссъ Домби, совершенно здоровъ. То есть, я вамъ скажу, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ, подумавъ немного, -- я даже не помню, чтобы былъ когда здоровѣе. Покорно благодарю васъ, миссъ Домби.
   -- Это очень любезно съ вашей стороны, что вы навѣстили меня, -- сказала Флоренса, принимаясь за работу. -- Мнѣ пріятно васъ видѣть.
   М-ръ Тутсъ сдѣлалъ веселую гримасу; но находя, что радоваться нечему, испустилъ глубокій вздохъ, a разсудивъ, что печалиться не слѣдовало, сдѣлалъ опять веселую гримасу. Но недовольный ни однимъ изъ этихъ отвѣтовъ, онъ съ большимъ трудомъ началъ переводить духъ.
   -- Вы были очень добры къ моему брату, -- сказала Флоренса, повинуясь естественному побужденію вывести изъ затрудненія. -- Онъ мнѣ часто говорилъ о васъ.
   -- О, это ничего не значитъ, -- подхватилъ м-ръ Тутсъ, -- a тепло теперь: неправда ли?
   -- Прекрасная погода, -- отвѣчала Флоренса.
   -- Лучше и не надо, -- сказалъ м-ръ Тутсъ. -- Рѣшительно не запомню, чтобы я когда чувствовалъ себя лучше нынѣшняго. Покорно васъ благодарю, миссъ Домби.
   И послѣ этой неожиданной новости, м-ръ Тутсъ опустился въ глубокій кладезь молчанія.
   -- Вы, кажется, ужъ оставили пансіонъ д-ра Блимбера? -- спросила Флоренса, пробуя вытащить его оттуда.
   -- Какъ же, совсѣмъ оставилъ, -- отвѣчалъ м-ръ Тутсъ, и снова погрузился въ тотъ же кладезь.
   На этотъ разъонъ попалъ на самое дно и барахтался минутъ десять. По истеченіи этого времени, вдругъ онъ сказалъ:
   -- Счастливо оставаться, миссъ Домби. Прощайте!
   -- Какъ? вы ужъ уходите? -- спросила Флоренса, вставая со стула.
   -- A не знаю, право. Нѣтъ, еще не сейчасъ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, усаживаясь опять на свое мѣсто совершенно сверхъ всякаго ожиданія. -- Я бы хотѣлъ, или, то есть, я бы желалъ -- ну, да вѣдь это все равно, миссъ Домби?
   -- Конечно, все равно. Говорите со мной смѣлѣе, м-ръ Тутсъ, -- сказала Флоренса съ кроткой улыбкой. -- Мнѣ очень пріятно слышать отъ васъ о моемъ братѣ.
   -- Я бы хотѣлъ, -- началъ опять м-ръ Тутсъ, и лицо его, обыкновенно безжизненное, вдругъ осмыслилось выраженіемъ живѣйшей симпатіи. -- Бѣдный Домби! Вотъ ужъ не думалъ, не гадалъ, чтобы Борджесъ и компанія -- славные портные, миссъ Домби, только очень дороги, мы съ вашимъ братцемъ часто о нихъ говорили, a какъ было знать, что придется имъ заказывать это платье! -- М-ръ Тутсъ былъ въ траурѣ. -- Бѣдный Домби! что же вы скажете, миссъ Домби? -- заключилъ Тутсъ, съ трудомъ удерживаясь отъ слезъ.
   -- Что вамъ угодно? -- сказала Флоренса.
   -- Онъ сдружился подъ конецъ съ однимъ пріятелемъ, и мнѣ пришло въ голову, вамъ авось пріятно было бы удержать его при себѣ... на память. Помните вы, миссъ Домби, какъ онъ упрашивалъ д-ра Блимбера о Діогенѣ?
   -- О да, да! -- вскричала Флоренса.
   -- Бѣдный Домби! Такъ вотъ поэтому, я...
   При взглядѣ на плачущую Флоренсу, м-ръ Тутсъ совсѣмъ растерялся и готовъ былъ снова погрузиться въ кладезь молчанія, но улыбка спасла его на краю пропасти.
   -- Такъ вотъ же какія дѣла, миссъ Домби! Я ужъ собирался украсть его за десять шиллинговъ, и укралъ бы, непремѣнно бы укралъ, y меня ужъ и былъ на примѣтѣ такой воръ, который за десять шиллинговъ не побоится стянуть самого чорта. Да только Блимберы, кажется, рады были отъ него отвязаться. Если вамъ угодно его имѣть, онъ дожидается y воротъ. Я привелъ его нарочно для васъ. Онъ, правду сказать, вовсе не дамская собака; но вѣдь вы на это не посмотрите, миссъ Домби? Не такъ ли?
   М-ръ Тутсъ и миссъ Домби выглянули на улицу. Дѣйствительно, Діогенъ въ эту минуту дожидался y воротъ, глазѣя на незнакомые предметы изъ окна извозчичьей кареты, куда заманили его не безъ нѣкотораго усилія, подъ благовиднымъ предлогомъ ловить мышей подъ соломой. Это былъ самый невзрачный песъ изъ всей породы собачьяго царства и съ перваго разу рекомендовалъ себя очень дурно. Онъ выбивался изъ силъ, чтобы вырваться изъ плѣна, лаялъ на окно, падалъ на солому и опять, подымаясь на заднія лапы, высовывалъ длинный языкъ, какъ будто онъ былъ въ лазаретѣ, и докторъ освѣдомлялся о его здоровьѣ.
   Но хотя Діогенъ былъ очень смѣшенъ, косматъ, шаршавъ, съ головою, похожею на ядро, съ комическимъ носомъ, съ всклокоченною шерстью надъ глазами, съ хриплымъ голосомъ и гадкимъ хвостомъ, и хотя онъ былъ въ нѣкоторомъ родѣ даже очень глупъ, потому что лаялъ безъ всякой цѣли на какого-то фантастическаго непріятеля; однако-жъ, при всемъ томъ, невзрачный песъ былъ для Флоренсы, вслѣдствіе прощальнаго воспоминанія, очень дорогъ, такъ дорогъ, что она, въ избыткѣ чувствительности, схватила и поцѣловала руку м-ра Тутса и поблагодарила его отъ всего сердца. Освобожденный, послѣ большихъ хлопотъ, изъ своей томительной засады, Діогенъ бойко взбѣжалъ на лѣстницу, юркнулъ въ комнату и началъ нырять подъ мебелью, обвиваясь длинною желѣзною цѣпью вокругъ ножекъ стульевъ и столовъ до той поры, пока не запутался совершенно и остался безъ движенія. Тутъ онъ страшно выпучилъ глаза и залаялъ на м-ра Тутса, вздумавшаго съ нимъ обращаться по-пріятельски, и еще страшнѣе захамкалъ на Таулисона, получивъ вѣроятно правильное убѣжденіе, что это былъ тотъ самый непріятель, на котораго онъ лаялъ изъ-за угла всю жизнь и котораго теперь только увидѣлъ въ первый разъ. Флоренса чрезвычайно забавлялась всѣми этими продѣлками, и храбрый песъ заслужилъ ея полную благосклонность.
   М-ръ Тутсъ былъ такъ обрадованъ успѣхомъ своего подарка, и такъ пріятно было ему видѣть, что Флоренса ласкала Діогена и разглаживала ему спину своею маленькой ручкой -- Діогенъ граціозно позволилъ эту фамильярность съ перваго разу -- что онъ чувствовалъ явное затрудненіе при мысли о прощаніи, и нѣтъ сомнѣнія, онъ пробылъ бы въ гостепріимной комнатѣ гораздо долѣе, если бы Діогену не пришла счастливая идея броситься съ открытой пастью ему на шею и заставить его защищаться. Не совсѣмъ довольный такими нѣжностями коварнаго звѣря и соболѣзнуя о своихъ панталонахъ, сооруженныхъ неподражаемымъ искусствомъ гг. Боджесъ и компаніи, м-ръ Тутсъ, дѣлая веселую гримасу, ускользнулъ изъ комнаты, но тутъ же воротился опять и снова былъ встрѣченъ свѣжими привѣтствіями Діогеновой морды. Наконецъ, онъ распростился, какъ слѣдуетъ, и благополучно отправился въ обратной путь.
   -- Поди сюда, Діогенъ, поди, мой милый! Познакомься съ твоей новой хозяйкой. Мы станемъ любить другъ друга, -- неправда ли, Діогенъ? -- говорила Флоренса, лаская его шаршавую голову.
   И Діогенъ, суровый и косматый, какъ будто его волосатая шкура была пропитана слезами, и собачье сердце растаяло отъ умиленія, уставилъ свои носъ на ея лицо.
   Діогенъ-философъ не яснѣе разговаривалъ съ Александромъ Македонскимъ, чѣмъ Діогенъ-собака съ Флоренсой. Немедленно изготовили для него великолѣпный пиръ въ углу комнаты, и онъ принялся угошать себя съ величайшимъ аппетитомъ. Накушавшись и напившись досыта, онъ подошелъ къ окну, гдѣ сидѣла Флоренса, взглянулъ на свою хозяйку умильными глазами, всталъ на заднія ноги, положилъ неуклюжія лапы на ея плечи, облизалъ ея руки и лицо, пріютилъ свою огромную голову къ ея сердцу и завилялъ хвостомъ прелюбезнѣйшимъ образомъ. Наконецъ, онъ свернулся въ клубокъ y ея ногъ и погрузился въ сладкій соиъ.
   Хотя миссъ Нипперъ не совсѣмъ благосклонно смотрѣла на собачьи нѣжности и входила въ комнату не иначе, какъ подобравъ подолы своихъ юбокъ, какъ будто собиралась переходить въ бродъ черезъ рѣчку съ каменистымъ дномъ, и хотя она вспрыгивала на стулья всякій разъ, какъ Діогенъ вытягивалъ свою длинную морду, при всемъ томъ Сусанна была, по своему, очень тронута любезностью м-ра Тутса и при взглядѣ на Флоренсу, обрадованную обществомъ неуклюжаго пріятеля маленькаго Павла, дѣлала въ своемъ умѣ глубокомысленныя соображенія, которыя навели слезы на ея глаза. М-ръ Домби, по сцѣпленію понятій, занялъ въ ея головѣ ближайшее мѣсто подлѣ собаки. Цѣлый день просидѣла, она не говоря почти ни слова, безмолвно наблюдая безобразнаго пса и любуясь на свою госпожу. Наконецъ, приготовивъ для Діогена постель въ передней подлѣ спальни, она передъ прощаньемъ обратилась къ Флоренсѣ и торопливо заговорила:
   -- Завтра поутру, миссъ Флой, папа уѣзжаетъ.
   -- Завтра поутру, Сусанна?
   -- Да, ранехонько. Ужъ отданъ приказъ.
   -- Вы не знаете, Сусанна, куда онъ ѣдетъ? -- спросила Флоренса, опустивъ глаза въ землю.
   -- Не совсѣмъ. Сперва, говорятъ, онъ хочетъ заѣхать къ этому пучеглазому майору, a ужъ я скажу вамъ, миссъ Флой, если бы мнѣ пришлось познакомиться съ какимъ-нибудь майоромъ -- чего Боже избави! -- то ужъ онъ былъ бы, по крайней мѣрѣ, не синій.
   -- Молчите, Сусанна, -- возразила Флоренса съ кроткимъ упрекомъ.
   -- Вотъ еще, стану молчать! -- забормотала миссъ Нипперъ, исполненная самаго пылкаго негодованія. -- Мнѣ онъ, чортъ съ нимъ, синѣй, какъ хочетъ, a я смиренная христіанка, и терпѣть не могу другихъ цвѣтовъ, кромѣ природныхъ.
   Изъ того, что она провѣдала на кухнѣ, оказалось, что м-съ Чиккъ предложила м-ру Домби выбрать въ товарищи майора, и что м-ръ Домби, послѣ нѣкотораго колебанія, согласился на предложеніе.
   -- Славный пріятель, нечего сказать! -- замѣтила миссъ Нипперъ съ безграничнымъ презрѣніемъ. -- По мнѣ, коль выбирать, такъ выбирай бывалаго, a не всякаго встрѣчнаго да поперечнаго. Вотъ тебѣ и замѣнъ маленькаго Павла!
   -- Прощайте, Сусанна! -- сказала Флоренса.
   -- Прощайте, моя милая, безцѣнная миссъ Флой! спокойной ночи.
   Тонъ соболѣзнованія, съ какимъ Сусанна произнесла послѣднія слова, задѣлъ за самую чувствительную струну бѣдной дѣвушки. Оставшись одна, Флоренса опустила голову, прижала руку къ трепещущему сердцу и свободно предалась печальному размышленію о своей горемычной судьбѣ.
   Была сырая ночь. Мелкій дождь печально дребезжалъ въ заплаканныя окна. Зловѣщій вѣтеръ пронзительно дулъ и стоналъ вокругъ всего дома, какъ будто лютая тоска обуяла его. Дрожащія листья на чахлыхъ деревьяхъ издавали пискливый шумъ. Флоренса сидѣла одна въ своей траурной спальнѣ и заливалась слезами. На часахъ колокольной башни прогудѣла полночь.
   Флоренса была уже почти не ребенокъ. Мракъ и таинственное уединеніе въ этотъ часъ и въ этомъ мѣстѣ, гдѣ смерть такъ недавно произвела свое страшное опустошеніе, могли бы поразить ужасомъ фантазію дѣвушки, которой уже было около четырнадцати лѣтъ. Но ея невинное воображеніе было слишкомъ переполнено одною мыслью и не допускало постороннихъ картинъ. Любовь пылала въ ея сердцѣ, любовь непризнанная, отверженная, но всегда обращенная на одинъ и тотъ же предметъ.
   Тоскливое паденіе дождевыхъ капель, стонъ и завываніе вѣтра, болѣзненная дрожь чахоточныхъ деревьевъ, торжественный бой часового колокола, -- все это отнюдь не ослабляло завѣтной мысли и не уменьшало ея интереса. Воспоминанія о покойномъ братѣ, всегда присущія ея душѣ, слились съ этою же мыслью и еще болѣе усилили ее. И быть отчужденной, быть потерянной для отеческаго сердца! никогда не прикоснуться къ этому человѣку, не взглянуть на его лицо! Охъ! бѣдное, бѣдное дитя!
   И съ того рокового дня она не смыкала очей и не ложилась въ постель, не совершивъ напередъ ночного путешествія къ его дверямъ. Это была бы поразительно страшная и вмѣстѣ трогательная сцена, если бы кто увидѣлъ, какъ она теперь, среди непроницаемаго мрака, украдкой спускалась съ лѣстничныхъ ступеней, останавливаясь поминутно съ трепещущимъ сердцемъ, съ опухшими глазами, съ распущенными волосами, которые густыми прядями развѣвались по ея плечамъ и по блѣднымъ щекамъ, орошеннымъ свѣжими слезами. Но никто не видалъ этого явленія, скрытаго полуночнымъ мракомъ.
   Спустившись въ эту ночь съ лѣстничныхъ ступеней, Флоренса увидѣла, что дверь въ кабинетъ отца была отворена, -- не болѣе какъ на ширину волоса, но все же отворена, и это было въ первый разъ. Въ углубленіи мерцала лампа, бросавшая тусклый свѣтъ на окружающіе предметы, Первымъ побужденіемъ робкой дѣвушки было удалиться назадъ, и она уступила этому побужденію. Ея вторая мысль -- воротиться и войти въ кабинетъ. Не зная, на что рѣшиться, она нѣсколько минутъ простояла неподвижно на лѣстничной ступени.
   Наконецъ, второе побужденіе одержало верхъ надъ ея колебаніемъ. Лучъ свѣта, пробивавшійся черезъ отверстіе и падавшій тонкою нитью на мраморный полъ, свѣтилъ для нея лучемъ небесной надежды. Она воротилась, и почти сама не зная, что дѣлаетъ, но инстинктивно побуждаемая однимъ и тѣмъ же чувствомъ, ухватилась дрожащими руками за половинки пріотворенной двери и... вошла.
   Ея отецъ сидѣлъ за столомъ въ углубленіи кабинета. Онъ приводилъ въ порядокъ бумаги и рвалъ ненужные листы, упадавшіе мелкими клочьями къ его ногамъ. Дождевыя капли барабанили въ огромныя стекла передней комнаты, гдѣ такъ часто онъ наблюдалъ бѣднаго Павла, еще младенца. Пронзительный вѣтеръ завывалъ вокругъ всего дома.
   Но ничего не слыхалъ м-ръ Домби. Онъ сидѣлъ, погруженный въ думу, съ глазами, неподвижно устремленными на столъ, и глубока была его дума, такъ глубока, что едва ли бы могла пробудить его походка болѣе тяжелая, чѣмъ легкая поступь робкой дѣвушки. Однако-жъ лицо его обратилось на нее, суровое, постное, мрачное лицо, которому догоравшая лампа сообщала какой-то дикій отпечатокъ. Угрюмый взглядъ его принялъ вопросительное выраженіе.
   -- Папа! папа! -- поговори со мной, милый папа!
   При этомъ голосѣ онъ вздрогнулъ и быстро вскочилъ со стула. Флоренса остановилась подлѣ него съ распростертыми руками, но онъ отступилъ назадъ.
   -- Чего тебѣ надобно? -- сказалъ онъ суровымъ тономъ, -- зачѣмъ ты пришла сюда? что тебя напугало?
   Если что ее напугало, такъ это было лицо, обращенное на нее. Любовь, пылаюшая въ груди его молодой дочери, леденѣла передъ этимъ взглядомъ: она стояла и смотрѣла на ыего, какъ мраморный истуканъ.
   И не виднѣлось на этомъ лицѣ ни малѣйшихъ слѣдовъ нѣжности или состраданія, не искрилось на немъ проблеска отеческой любви, участія или чего-нибудь похожаго на раскаяніе! Но была однако-жъ какая=то перемѣна на этомъ лицѣ. Прежнее равнодушіе и холодное принужденіе уступили чему-то мѣсто; но чему именно, -- Флоренса и догадывалась и не смѣла догадываться. Но она видѣла, или, точнѣе, чувствовала эту перемѣну безъ словъ и безъ имени, и физіономія отца бросала тѣнь на ея чело.
   Какъ? Неужели онъ видѣлъ въ ней свою счастливую соперницу въ любви сына, и досадовалъ, что она жива и здорова! Неужели дикая ревность и чудовищная гордость отравили сладкія воспоминанія, при которыхъ бѣдное дитя могло бы сдѣлаться дороже и милѣе для его сердца! Возможно ли, чтобы мысль о сынѣ придавала горечь его взгляду, обращенному на единственную дочь, цвѣтущую красотою, полную счастливыхъ надеждъ въ начинающейся веснѣ своей жизни?
   Флоренса не задавала себѣ такихъ вопросовъ, но любовь безнадежная и отвергнутая имѣетъ зоркіе глаза, a надежда замерла въ ея сердцѣ, когда она устремила неподвижный взоръ на лицо отца.
   . -- Я спрашиваю, Флоренса, чего ты испугалась? Что тебя заставило сюда придти?
   -- Я пришла, папа...
   -- Противъ моей воли. Зачѣмъ?
   Флоренса видѣла -- онъ зналъ зачѣмъ. Яркими буквами пламенѣла его мысль на дикомъ и угрюмомъ челѣ. Жгучею стрѣлой впилась она въ отверженную грудь, и... вырвала изъ нея болѣзненный, протяжный, постепенно-замиравшій крикъ страшнаго отчаянія!
   Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядующіе годы! Крикъ его дочери исчезъ и замеръ въ воздухѣ, но не исчезнетъ онъ и не замретъ въ тайникѣ его души. Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!
   Онъ взялъ ее за руку холодно и небрежно, едва дотрогиваясь до ея пальцевъ. Потомъ съ зажженною свѣчею въ другой рукѣ онъ новелъ ее къ дверямъ.
   -- Ты устала, -- сказалъ онъ, -- тебѣ нуженъ покой. Всѣмъ намъ нуженъ покой, Флоренса. Ступай. Тебѣ, видно, пригрезилось.
   Да, пригрезилось. Но теперь эти грёзы прошли, и она чувствовала, что онѣ никогда болѣе не возвратятся.
   -- Я посвѣчу тебѣ здѣсь на лѣстницѣ. Весь домъ наверху теперь твой, -- сказалъ отецъ тихимъ голосомъ, -- ты теперь полная хозяйка, Доброй ночи.
   Закрывъ лицо руками, она зарыдала и едва могла проговорить:
   -- Доброй ночи, милый папа!
   Взбираясь по лѣстницѣ, она еще разъ оглянулась наэадъ, какъ будто хотѣла воротиться, какъ будто надѣялась, что отецъ позоветъ ее. Но это была мгновенная и совсѣмъ безотрадная надежда. Отецъ продолжалъ стоять внизу, безъ движенія и безъ словъ, до тѣхъ поръ, пока не скрылась въ темнотѣ его дочь и не затихъ шорохъ ея платья.
   Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы! Проливной дождь крупными каплями падалъ на кровлю, вѣтеръ дико завывалъ вокругъ пустыннаго дома, -- дурные признаки! Да, припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!
   Послѣдній разъ какъ онъ наблюдалъ ее съ этого же мѣста, она взбиралась на лѣстничныя ступени съ его сыномъ на рукахъ. Это воспоминаніе не растрогало его души, не расшевелило его сердца. Онъ вошелъ въ комнату, заперъ дверь, сѣлъ на кресло и заплакалъ о своемъ сынѣ... но дочь для него не существовала.
   Вмѣсто того чтобы спать, Діогенъ стоялъ на караулѣ y своего поста и съ тревожнымъ нетерпѣніемъ дожидался отсутствующей хозяйки.
   -- О, Діогенъ, милый Діогенъ! полюби меня ради его.
   Но Діогенъ уже любилъ ее всѣмъ сердцемъ своимъ и всѣми собачьими способностями не ради чего другого прочаго, a ради собственной особы, и спѣшилъ, какъ могъ, выразить свои вѣрноподданническія чувства. Онъ началъ прыгать и кривляться на всѣ возможныя манеры и въ заключеніе, поднявшись на заднія ноги, зацарапалъ дюжими когтями половинки дверей, между тѣмъ какъ хозяйка его уже спала и видѣла во снѣ группу розовыхъ дѣтей, ласкаемыхъ отцомъ. Наконецъ, выбившись изъ силъ, Діогенъ отъ досады скомкалъ свою постель въ подушку и разлегся вверхъ ногами на голыхъ доскахъ во всю длину своей привязи. Въ этомъ положеніи онъ направилъ глаза на дверь спальни и замигалъ самымъ неистовымъ образомъ. Послѣ этой продѣлки онъ заснулъ, и во снѣ ему пригрезился его непримиримый врагъ, который, какъ слѣдуетъ, былъ встрѣченъ громкимъ и храбрымъ лаемъ.
  

Собраніе сочиненій Чарльза Динкснса.

  

Домби и сынъ.

Часть вторая.

  

Переводъ Иринарха Введенскаго.

  

С. Петербургъ.

Типографія Товарищества "Просвѣщеніе", 7 рота, 20.

  

Оглавленіе.

  
   Глава XIX. Вальтеръ уѣзжаетъ
   " XX. Мистеръ Домби и майоръ Багстокъ путешествуютъ
   " XXI. Новыя лица
   " XXII. Мистеръ Каркеръ старшій управляетъ конторой
   " XXIII. Одиночество Флоренсы и таинственность мичмана
   " XXIV. Занятія любящаго сердца
   " XXV. Странныя вѣсти о дядѣ Соломонѣ
   " XXVI. Чтото будетъ!
   " XXVII. Быть тутъ чуду
   " ХХѴШ. Перемѣны
   " XXIX. Мистриссъ Чиккъ
   " XXX. Передъ свадьбой
   " XXXI. Свадьба
   " XXXII. Деревянный мичманъ разбивается вдребезги
   " XXXIII. Контрасты
   " XXXIV. Еще мать и дочь
   " XXXV. Счастливая чета
   " XXXVI. Новоселье
   " XXXVII. Предостереженіе
   " ХХХѴIII. Миссъ Токсъ возобновляетъ старое знакомство
   " XXXIX. Дальнѣйшія приключенія капитана Эдуарда Куттля, морехода
   " XL. Супружескія сцены
   " XLI. Опять заговорили морскія волны
   " XLII. Правая рука мистера Домби и случайно случившаяся случайность
  

Глава XIX.

Вальтеръ уѣзжаетъ.

  
   Деревянный мичманъ, сторожившій входъ въ магазинъ мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, отвердѣлый, жестокосердый мичманъ, смотрѣлъ съ величайшимъ хладнокровіемъ на отъѣздъ Вальтера даже въ тотъ роковой вечеръ, когда въ послѣдній разъ его присутствіе оживляло тихую бесѣду въ маленькой гостиной. Погруженный въ ученыя разысканія, съ квадрантомъ вокругъ чернаго сучковатаго глаза, онъ гордо выставлялъ на показъ свои чертовски щеголеватые штаны и, по-видимому, не обращалъ никакого вниманія на суеты и треволненія житейскаго моря, поднимаемаго бурею напастей. Обстоятельства, самовластно управляющія судьбою смертныхъ, имѣли надъ нимъ очень ограниченную власть. Сухой день покрывалъ его пылью, туманный -- ваксилъ сажей, мокрый -- наводилъ яркій лоскъ на его мундиръ, a самый жаркій день вздувалъ свѣжіе пузыри на его безчувственномъ тѣлѣ. И больше ничего. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ онъ былъ жестоковыйный, одебелѣлый, горделивый мичманъ, занятый исключительно астрономическими наблюденіями, такъ же мало вникавшій въ земныя тревоги, какъ Архимедъ при взятіи Сиракузъ.
   Такимъ, по крайней мѣрѣ, онъ казался при тогдашнемъ положеніи семейныхь дѣлъ. Вальтеръ нѣжно поглядывалъ на него, проходя мимо, a бѣдный дядя Соль, когда племянника не было дома, выходилъ на крыльцо, облокачивался на косякъ и плотно прикладывался своимъ изношеннымъ парикомъ къ ногамъ этого генія-хранителя его магазина. Но ни одинъ надменный идолъ съ огромными устами отъ уха до уха и убійственнымъ ликомъ изъ перьевъ попугая не былъ столь хладнокровенъ къ молитвамъ своихъ дикихь обожателей, какъ этотъ мичманъ къ нѣжному участію своихъ хозяевъ.
   Тяжело стало на сердцѣ Вальтера, когда онъ бросилъ прощальный взглядъ на свою спальню, на ея стѣны и карнизы. Еще одна ночь, и онъ покинетъ пріютъ своего дѣтства, быть можетъ, навсегда. Картины были сняты, книги собраны въ кучу, вещи упакованы, и комната, лишенная привычнаго убранства, холодно и съ горькимъ упрекомъ смотрѣла на своего хозяина, который такъ безжалостно оставлялъ ее на произволъ непредвидѣнныхъ случайностей. "Еще нѣсколько часовъ, -- думалъ Вальтеръ, -- и мечты, лелѣявшія мое дѣтство, когда я былъ школьникомъ, такъ же не будутъ принадлежать мнѣ, какъ и эта старая спальня. Мечты, авось, еще забредутъ въ сонную голову, и самъ я, можетъ быть, возвращусь на это мѣсто, но комната успѣетъ перемѣнить десятки новыхъ жильцовъ, и каждый изъ нихъ станетъ издѣваться надъ распоряженіями прежняго хозяина."
   Но нельзя было оставить дядю въ маленькой гостиной, гдѣ онъ сидѣлъ уже давно одинъ-одинехонекъ, въ глубокомъ раздумьи. Капитанъ Куттль, на этотъ разъ, нарочно не явился съ Корабельной площади, чтобы предоставить друзьямъ полную свободу наговориться въ послѣдній разъ безъ свидѣтелей. Поэтому Вальтеръ, снова воротившись домой, послѣ суетливыхъ хлопотъ этого дня, поспѣшно вошелъ въ гостиную и завязалъ разговоръ.
   -- Ну, дядя Соль, -- весело вскричалъ Вальтеръ, положивъ руку на плечо старика. -- Чего тебѣ прислать изъ Барбадоса?
   -- Надежду, милый Валли, надежду, что мы свидимся опять по эту сторону могилы. О, пришли, скорѣе пришли мнѣ эту надежду.
   -- Пришлю, дядюшка. У меня вдоволь всякихъ надеждъ, и будь увѣренъ, для тебя я скупиться не стану. A кромѣ надежды, пришлю тебѣ черепахъ, варенья, лимоновъ для пуншу капитана Куттля и другихъ разныхъ разностей, -- цѣлые корабли нашлю, когда разбогатѣю.
   Старикъ вытеръ очки и улыбнулся.
   -- Правда, дядюшка, -- вскричалъ Вальтеръ съ живостью, хлопая его по плечу. -- Давай же теперь кутить. Ты весели меня, a я тебя, и завтра поутру мы встрепенемея, какъ беззаботные жаворонки, и полетимъ высоко высоко. Мои мечты ужъ и теперь взвились за облака.
   -- Валли, свѣтикъ мой, Валли, я сдѣлаю все, что могу.
   -- И прекрасно, дядюшка! -- отвѣчалъ Вальтеръ съ веселымъ смѣхомъ. -- Я тоже сдѣлаю все, что могу, и... катай, валяй, заливай... наша взяла! -- A ты не забылъ, дядюшка, что обѣщалъ присылать мнѣ въ Барбадосъ?
   -- Нѣтъ, Валли, нѣтъ, -- промолвилъ старикъ. -- Все, что провѣдаю о миссъ Домби, тотчасъ же отпишу. Теперь она одна-одинехонька, какъ въ глухомъ лѣсу, -- бѣдный агнецъ!
   -- A знаешь ли что, дядя Соль? -- сказалъ Вальтеръ, послѣ минутнаго колѣбанія. -- Я вѣдь сегодня былъ тамъ.
   -- Какъ былъ? гдѣ? зачѣмъ? -- бормоталъ Соль, приподнявъ брови и устремивъ очки на молодого человѣка.
   -- Былъ тамъ, -- продолжалъ Вальтеръ, -- не затѣмъ, чтобы видѣть ее, хотя, смѣю сказать, я могъ бы войти въ ея комнату, потому-что м-ръ Домби уѣхалъ за городъ, a затѣмъ, чтобы сказать Сусаннѣ прощальное слово. Мнѣ казалось, я могъ и даже долженъ былъ это сдѣлать, если взять въ разсчетъ обстоятельства, при которыхъ я видѣлъ миссъ Домби послѣдній разъ.
   -- Правда твоя, мой милый, правда! -- проговорилъ старикъ, оправившись отъ минутнаго волненія.
   -- Вотъ я и видѣлъ ее, -- продолжалъ Вальтеръ, -- Сусанну, т. е., a не миссъ Домби, и сказалъ ей, что завтра поутру уѣзжаю въ далекій путь. Еще сказалъ я, дядюшка, что ты всегда принималъ большое участіе въ миссъ Домби съ той поры, какъ она была y насъ, что ты всегда желалъ ей счастья и всякаго добра, и что тебѣ было бы очень пріятно оказать ей какую-нибудь услугу. Мнѣ кажется, ты знаешь, я могъ это сказать, если взять въ разсчетъ обстоятельства. Не такъ ли?
   -- Правда твоя, мой милый, правда! -- проговорилъ старикъ тѣмъ же тономь.
   -- И сказалъ я еще, -- продолжалъ Вальтеръ, -- что если она -- Сусанна, то есть, -- когда-нибудь потрудится увѣдомить тебя или сама, или черезъ м-съ Ричардсъ, или все равно черезъ кого бы то ни было, что миссъ Домби здорова и благополучна, то это извѣстіе доставитъ тебѣ большое удовольствіе, и ты тотчасъ же объ этомъ напишешь мнѣ, и я буду очень радъ. Что-жъ прикажешь дѣлать? Я прошлую ночь не сомкнулъ глазъ и разломалъ всю голову, думая объ этихъ вещахъ. Мнѣ кажется, я былъ бы прежалкой тварью, если бы выѣхалъ изъ Лондона, не облегчивъ сердца этими распоряженіями.
   Честный голосъ и всѣ движенія молодого человѣка подтверждали истину его словъ и оправдывали пылкость его чувства.
   -- Поэтому, дядюшка, если ты когда увидишь ее, т. е. миссъ Домби, -- продолжалъ Вальтеръ, -- и вступишь съ нею въ разговоръ, какъ знать, можетъ быть, тебѣ удастся сказать, какъ много и часто я думалъ о ней, и какъ говорилъ о ней со слезами въ эту послѣднюю ночь передъ отъѣздомъ въ дальнюю дорогу. Скажи ей, какъ я говорилъ, что всегда помнилъ и никогда не забуду ея нѣжной чувствительности, ея прекраснаго личика, ея благосклонной снисходительности. Скажи ей, дядюшка, если не забудешь, что тѣ башмаки -- она не взрослая женщина, не молодая леди, я снялъ ихъ съ дѣтской ноги -- она припомнитъ, какъ часто ихъ роняла -- такъ скажи ей, дядюшка, что я взяль эти башмаки съ собою на память и буду хранить ихъ, какъ драгоцѣннѣйшее изъ моихъ сокровищъ.
   Въ эту самую минуту д_р_а_г_о_ц_ѣ_н_н_ѣ_й_ш_е_е и_з_ъ с_о_к_р_о_в_и_щ_ъ выносилось изъ дверей въ одномъ изъ вальтеровыхъ сундуковъ. Носильщикъ навьючилъ багажомъ небольшую телѣжку и повезъ незабвенные башмаки передь самымъ носомъ безчувственнаго мичмана, прежде чѣмъ счастливый владѣлецъ кончиль о нихъ рѣчь. Черезъ чась завѣтное сокровище поступило во владѣніе "Сына и Наслѣдника".
   Но на этотъ разъ деревянному мичману можно было простить его равнодушіе къ гадкимъ башмакамъ, потому что въ эту самую минуту прямо передъ нимъ появились Флоренса и Сусанна Нипперъ. Флоренса робко заглянула ему въ лицо, и, казалось, мичманъ значительно мигнулъ ей своимъ чернымъ глазомъ.
   Этого мало. Онѣ юркнули въ магазинъ и отворили дверь гостиной, не бывъ никѣмъ замѣчены, кромѣ наблюдательнаго мичмана. Вальтеръ, стоявшій къ дверямъ задомъ, не могъ видѣть этого явленія; но вдругъ дядя Соль вскочилъ со стула и чуть не упалъ, споткнувшись о другой стулъ.
   -- Что такое, дядюшка? -- воскликнулъ Вальтерь, -- что случилось?
   -- Миссъ Домби! -- проговорилъ старикъ.
   -- Возможно ли! -- вскричалъ Вальтеръ, -- здѣсь!
   Очень возможно. Еще слова эти шевелились на его губахъ, какъ Флоренса торопливо прошла мимо, ухватила обѣими руками старика Соломона за обшлага фрака, поцѣловала его въ щеку и, отворотившись, подала руку Вальтеру съ тою довѣрчивостью и простосердечіемъ, которыя принадлежали ей -- и никому больше въ цѣломъ мірѣ.
   -- Вы уѣзжаете, Вальтеръ! -- сказала Флоренса.
   -- Да, миссъ Домби, -- отвѣчалъ онъ дрожащимъ голосомъ, -- предо мною дальняя дорога.
   -- A вашъ дядя, -- сказала Флоренса, оглядываясь на Соломона, -- ему развѣ не жаль съ вами разстаться? О, конечно жаль, вижу по его глазамъ. И мнѣ жаль васъ, милый Вальтеръ!
   -- И будто, кромѣ васъ, некого послать, м-ръ Вальтеръ! -- возгласила Сусанна Нипперъ, -- вотъ хоть бы м-съ Пипчинъ -- чего лучше? -- она бы навела страхъ и ужасъ на всю колонію негровъ, a если надобно отобрать справки насчетъ свычекъ и обычаевъ чернаго народа, такъ д-ра Блимбера за бока съ его супружницей и дочкой. Туда бы и дорога.
   Съ этими словами миссъ Нипперъ распустила ленты своей шляпки и, бросивъ быстрый взглядь на чайный подносъ, стоявшій на столѣ со всѣмъ приборомъ, вынула изъ шкатулки жестяную коробочку и принялась дѣлать чай, не спрашивая никого ни о чемъ.
   Между тѣмъ Флоренса опять обратилась къ инструментальному мастеру, который былъ проникнутъ неописуемымъ изумленіемъ.
   -- Такъ выросла! -- говорилъ онъ, -- такъ похорошѣла! и ни въ чемъ не измѣнилась! все такая же!
   -- Право? -- сказала Флоренса.
   -- Да, да, -- отвѣчалъ старикъ, слегка потирая руками и пристально всматриваясь въ глаза, обращенные на него, -- да, то же выраженіе на прекрасномъ личикѣ, какъ и прежде!
   -- Вы помните меня, -- сказала Флоренса, улыбаясь, -- a какая тогда я была маленькая!
   -- Милое созданіе! -- возразилъ инструментальный мастеръ, -- какъ мнѣ забыть васъ, когда я такъ часто думалъ и слышалъ о васъ съ того самаго дня? И теперь, въ самую минуту вашего прихода, Валли разговаривалъ о васъ и дѣлалъ порученіе передать вамъ...
   -- Будто бы? -- сказала Флоренса, -- благодарю васъ, Вальтеръ! О, благодарю, милый Вальтеръ. A я боялась, что вы уѣзжаете, не думая обо мнѣ.
   И она опять подала маленькую ручку съ такою непринужденностью и простосердечіемъ, что Вальтеръ нѣсколько минутъ не могъ ея выпустить изъ своихъ рукъ.
   Однако-жъ это прикосновеніе пробуждало въ немъ далеко не тѣ бывалыя мечты, которыя смущали его фантастическими образами въ прежніе годы дѣтства и первой юности. Чистота и невинность ея чарующихъ движеній, ея совершенная довѣрчивость и непритворное уваженіе къ нему, отражавшееся въ ея глазахъ и на прекрасномъ лицѣ, оттѣненномъ полупечальною улыбкой, -- все это отнюдь не могло доставить молодому воображенію матеріаловъ для романтической постройки. Совсѣмъ напротивъ. Мысли его неслись назадъ, къ одру смерти, гдѣ онъ видѣлъ ее колѣнопреклоненною, съ пламенной молитвой на устахъ и въ ангельскомъ взорѣ, гдѣ онъ былъ свидѣтелемъ небесной любви двухъ прекрасныхъ созданій, разставшихся на вѣки въ этомъ мірѣ съ темнымъ предчувствіемъ замогильнаго свиданія. И въ прахъ разбивались праздныя мечты передъ этимъ святымъ воспоминаніемъ, озарившимъ душу благороднаго юноши.
   -- Я бы хотѣла, -- сказала Флоренса, обращаясь къ старику, -- хотѣла бы называть васъ... просто дядей Вальтера. Позволите ли вы?
   -- Позволю ли? Господи помилуй! сдѣлайте милость!
   -- Мы всегда называли васъ этимъ именемъ, когда разговаривали о васъ, -- сказала Флоренса съ легкимъ вздохомъ и оглядываясь вокругъ. -- Точь въ точь та же гостиная, уютная, хорошенькая, какъ и тогда. Какъ я хорошо ее помню!
   Старикъ Соль взглянулъ сперва на нее, потомъ на племянника, потомъ потеръ руки, потомъ вытеръ очки, потомъ вздохнулъ изъ глубины сердца и съ таинственной торжественностью произнесъ:
   -- О, время, время, время!
   Послѣдовало краткое молчаніе. Сусанна Нипперъ вынула изъ шкатулки двѣ чайныхъ чашки, двѣ ложки и, скрестивъ руки, дожидалась сь глубокомысленнымъ видомъ, пока устоится чай.
   -- Мнѣ надобно поговорить съ дядей Вальтера, -- сказала Флоренса, положивъ руку на плечо старика, чтобы обратить его вниманіе, -- поговорить о томъ, что y меня лежитъ на душѣ. Теперь онъ остается одинъ, и некому будетъ раздѣлять его горе. Если онъ мнѣ позволитъ -- не замѣнить Вальтера: этого конечно, я не могу -- но быть его истиннымъ другомъ и помочь ему въ отсутствіи Вальтера, то я была бы ему очень, очень благодарна. Такъ ли, дядя Вальтера? согласны ли вы?
   Инструментальный мастеръ, не говоря ни слова, поднесъ ея руки къ своимъ губамъ, a Сусанна Нипперъ, испустивъ легкій вздохъ, устремила глаза на потолочное окно и закусила кончики лентъ отъ своей шляпки.
   -- Вы позволите мнѣ навѣщать васъ, -- продолжала Флоренса, -- когда будетъ можно, и станете передавать мнѣ вѣсти о миломъ Вальтерѣ, и вы не будете имѣть секретовъ отъ Сусанны, когда она придетъ къ вамъ вмѣсто меня: вы станете разсказывать намъ все и обо всемъ, и положитесь на насъ, и ввѣритесь намъ во всемъ, и мы будемъ стараться васъ утѣшать. Такъ ли, дядя Вальтера? согласны ли вы?
   Нѣжное прелестное лицо, умоляющій взоръ, милый голосокъ, легкое пожатіе руки, очаровательная поза, выражавшая глубокое уваженіе къ почтенному возрасту и вмѣстѣ граціозное сомнѣніе въ успѣхѣ великодушнаго предложенія, -- все это до того растрогало бѣднаго мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, что онъ могъ только проговорить:
   -- Валли, другъ мой, замолви за меня. Я... я не могу.
   -- Нѣтъ, Вальтеръ, -- возразила Флоренса съ веселой улыбкой, -- не говорите за него ничего. Я понимаю его очень хорошо, и намъ должно пріучаться разговаривать безъ васъ, милый Вальтеръ.
   Умилительно-грустный тонъ, съ какимъ были произнесены эти послѣднія слова, затронулъ сокровеннѣйшія струны въ сердцѣ молодого человѣка.
   -- Миссъ Флоренса, -- сказалъ онъ, стараясь сохранить веселый видъ, принятый въ продолженіе разговора, -- я такъ же, какъ и дядя, не сумѣлъ бы выразить вамъ нашей благодарности. Впрочемъ, все, что я могъ бы сказать, если бы говорилъ цѣлый часъ, было бы одно: вы всегда вѣрны самой себѣ.
   Сусанна Нипперъ закусила новые кончики лентъ отъ своей шляпки и кивнула на потолочное окно въ знакъ совершеннаго одобренія мысли, выраженной этимъ отвѣтомъ.
   -- Вальтеръ, -- сказала Флоренса, -- я хочу съ тобой объясниться передъ твоимъ отъѣздомъ; но ты долженъ говорить мнѣ -- т_ы, и называть меня просто Флоренсой. Зачѣмъ ты обращаешься со мной, какъ посторонній?
   -- Какъ посторонній! -- возразилъ Вальтеръ. -- О, нѣтъ, нѣтъ. По крайней мѣрѣ, я чувствую не такъ, какъ посторонній.
   -- Хорошо. Но теперь не объ этомъ рѣчь. Онъ, милый Вальтеръ, -- продолжала Флоренса, заливаясь слезами, -- онъ любилъ тебя нѣжно, очень нѣжно, и развѣ забылъ ты, какъ передъ смертью завѣщалъ онъ "помнить Вальтера!" Я помню тебя, милый, я буду помнить тебя, пока скитаюсь на землѣ, и ангелъ мой съ высоты неба увидитъ, какъ святы для меня его послѣднія слова. Я хочу быть и буду твоей сестрой всю жизнь, и гдѣ бы ты ни былъ, куда бы ни забросила тебя судьба, ты долженъ знать, что сестра твоя любитъ тебя и всегда думаетъ о тебѣ. Вотъ что я желала сказать тебѣ, милый Вальтеръ, но я не могу говорить такъ, какъ бы хотѣла, потому что сердце мое слишкомъ переполнено.
   И въ полнотѣ сердца, она протянула ему обѣ руки. Вальтеръ взялъ ихъ, склонилъ голову и прикоснулся устами къ заплаканному лицу, и оно не отпрянуло, это ангельское личико, не отворотилось, не вспыхнуло яркимъ румянцемъ, но смотрѣло на него спокойно и открыто съ безграничной вѣрой. Въ эту торжественную минуту всякая тѣнь сомнѣнія или тревожнаго волненія исчезла изъ души Вальтера. Живо представилъ онъ себѣ смертный одръ невиннаго страдальца, и, благословляемый его присутствіемъ, незримымъ для глазъ человѣческихъ, онъ поклялся самому себѣ запечатлѣть навѣки на скрижаляхъ сердца плѣнительный образъ его и своей сестры, и чтить ее, въ своемъ изгнаніи, какъ святой идеалъ чистоты и высокой преданности. Въ эту минуту онъ счелъ бы униженнымъ свое нравственное достоинство, если бы въ его головѣ возникли такія мысли и такія надежды, какихъ не могло быть въ ея собственной душѣ.
   И въ эту минуту Сусанна Нипперъ вдругъ закусила всѣ ленты отъ своей шляпки и, воспославъ глубочайшій вздохъ въ потолочное окно, обратилась съ неожиданнымъ вопросомъ: кому угодно сливокъ и кому сахару. Потомъ, отобравъ удовлетворительную справку на эти важные пункты, она принялась разливать чай. Все маленькое общество усѣлось вокругъ стола и начало радушно угощаться подъ верховнымъ предсѣдательствомъ этой молодой лэди.
   За полчаса передъ этимъ Вальтеръ ни за что въ свѣтѣ не рѣшился бы позволить себѣ фамильярнаго обращенія съ миссъ Домби; но теперь онъ говорилъ ей -- ты и называлъ ее просто Флоренсой. Онъ наслаждался ея присутствіемъ свободно, между тѣмъ не далѣе какъ за нѣсколько минутъ позволялъ себѣ думать въ тревожномъ смущеніи, что было бы гораздо лучше, если бы она не пришла. Онъ спокойно любовался на ея личико, воображалъ полный расцвѣтъ ея красоты и думалъ, какъ счастливъ будетъ мужчина, который въ свое время овладѣетъ ея сердцемъ. Потомъ онъ съ гордостью мечталъ о собственномъ мѣстѣ въ этомъ сердцѣ и одушевлялся твердою рѣшимостью, во что бы ни стало сдѣлаться его достойнымъ.
   Вѣроятно, надъ руками Суссаны Нипперъ, разливавшей чай, парило какое-то волшебное вліяніе, распространявшее по всей гостиной самую веселую и благоуханную атмосферу. Но, вѣроятно, также надъ стрѣлками хронометра дяди Соля парило какое-то враждебное вліяніе, потому что онѣ двигались съ необыкновенной быстротой. Какъ бы то ни было, гостьи вспомнили, что ихъ дожидается карета подлѣ магазина за ближайшимъ угломъ, и когда насчетъ этого обстоятельства обратились съ вопросомь къ безукоризненному хронометру, онъ далъ точный, положительный отвѣтъ, что карета дожидается очень давно. Никто не дерзалъ возставать противъ такого авторитета, и всего менѣе дядя Соль, который, если бы даже въ опредѣленную минуту ему назначена была петля на шею, безъ отговорокъ отправился бы на висѣлицу, не обнаруживъ ни малѣйшаго неудовольствія за быстрый ходъ стрѣлокъ на его непогрѣшимомъ хронометрѣ.
   Флоренса на прощанье коротко изложила старику главнѣйшіе пункты ихъ договора и обязала его къ безусловному повиновенію. Дядя Соль, съ отеческой заботливостью и нѣжнѣйшими ласками, проводилъ ее до ногъ деревяннаго мичмана и потомъ передалъ ее Вальтеру, который отправился съ нею и Сусанной къ дожидавшейся каретѣ.
   -- Вальтеръ, -- сказала Флоренса, когда они пошли, -- передъ дядей я боялась спросить тебя. Скажи, пожалуйста, надолго ли ты уѣзжаешь?
   -- Право, Флоренса, я и самъ не знаю. Думаю, впрочемъ, что надолго. М-ръ Домби, кажется, имѣетъ въ виду не короткій срокъ.
   -- Что это, Вальтеръ, милостъ или опала? -- спросила Флоренса послѣ минутнаго колебанія, устремивъ на него безпокойный взглядъ.
   -- Мое назначеніе въ Барбадосъ?
   -- Да.
   Вальтеръ охотно далъ бы утвердительный отвѣтъ, но его лицо заговорило прежде, чѣмъ пошевелились губы, и Флоренса слишкомъ легко угадала настоящую мысль.
   -- Я боюсь, что папа не слишкомъ благоволитъ къ тебѣ, -- сказала она робкимъ голосомъ.
   -- Почему ты такъ думаешь? -- возразилъ Вальтеръ, улыбаясь. -- Кажется, нѣтъ никакихъ причинъ...
   -- Никакихъ причинъ, Вальтеръ?
   -- То есть н_е б_ы_л_о никакихъ причинъ, хочу я сказать, -- продолжалъ Вальтеръ. -- Въ конторѣ много людей, занятыхъ службой. Между м-ромъ Домби и такимъ молодымъ человѣкомъ, какъ я, огромное, неизмѣримое разстояніе, мой ангелъ. Если я исполняю свою обязанность, я долженъ исполнять ее, какъ и другіе, или еще больше, чѣмъ другіе.
   Не возникло ли въ душѣ Флоренсы смутное и неопредѣленное подозрѣніе, -- что опала м-ра Домби объясняется услугой, которую молодой человѣкъ оказалъ его дочери, всегда помнившей эту услугу, -- подозрѣніе, возможное только послѣ роковой ночи, когда отверженное дитя послѣдній разъ совершало свое путешествіе къ дверямъ отцовскаго кабинета? Не зародилась ли въ эту минуту такая же идея въ душѣ самого Вальтера? Неизвѣстно. Молодые люди не подали другъ другу ни малѣйшаго намека и минуты двѣ совсѣмъ ничего не говорили. Сусанна, которая шла по другую сторону Вальтера, безпрестанно бросала пронзительные взгляды на молодыхъ людей, и нѣтъ никакого сомнѣнія, идеи миссъ Нипперъ путешествовали прямо по этому направленію, гдѣ все для нея было ясно, какъ день. Въ головѣ Сусанны Нипперъ всякое подозрѣніе мигомъ перерабатывалось въ очевиднѣйшую дѣйствительность.
   -- Можетъ быть, милый Вальтеръ, ты очень скоро воротишься, -- сказала Флоренса.
   -- Я могу воротиться старикомъ, -- отвѣчалъ Вальтеръ, -- и найти въ тебѣ старую леди. Впрочемъ, y меня лучшія надежды.
   -- Папа, вѣроятно... вѣроятно, перемѣнитъ свои мысли и, можетъ быть, со временемъ сдѣлается откровеннѣе со мной. Тогда я скажу ему, что желаю тебя видѣть, и буду умолять возвратить тебя для меня.
   Трогательные переливы голоса при произнесеніи этихъ словъ хорошо объяснили Вальтеру ея отношенія къ отцу.
   Когда они подошли къ каретѣ, молодой человѣкъ хотѣлъ удалиться, не говоря ни слова, потому что теперь онъ почувствовалъ всю горечь разлуки; но Флоренса, усаживаясь въ карету, взяла его за руку, и въ его собственной рукѣ очутился какой-то маленькій пакетъ.
   -- Вальтеръ, -- сказала Флоренса, устремивъ на него взоръ, исполненный нѣжнѣйшей преданности, -- y меня, какъ y тебя, лучшія надежды впереди, и мнѣ хотѣлось бы вѣрить, что онѣ исполнятся. Я стану молиться за тебя и за себя. Этотъ маленькій подарокъ я, было, приготовила для Павла. Прими его отъ меня вмѣстѣ съ моею любовью и, сдѣлай милость, не раскрывай пакета до той поры, какъ сядешь на корабль. Теперь прощай, милый Вальтеръ. Благослови тебя Богъ! Не забывай меня, милый, не забывай своей сестры, которая всегда будетъ о тебѣ думать. Прощай, милый Вальтеръ, прощай!
   Онъ былъ радъ, что Сусанна Нипперъ заслонила его въ эту послѣднюю минуту разставанья, иначе нѣжная сестрица могла бы сохранить печальное воспоминаніе о своемъ братѣ. Онъ былъ радъ еще, что она не оглядывалась изъ кареты и только махала ему своей маленькой ручкой, пока онъ могъ ее видѣть.
   Несмотря на ея просьбу, онъ въ эту же ночь, ложась въ постель, вскрылъ подаренный пакетъ. Тамъ былъ маленькій кошелекъ, a въ кошелькѣ были деньги.
   Рано воротилось яркое солнце въ слѣдующее утро послѣ своего путешествія по чужимъ странамъ, и рано воротился Вальтеръ изъ своей спальни, чтобы встрѣтить капитана Куттля, который уже стучался въ двери магазина. Почтенный морякъ чуть свѣтъ поднялся изъ каюты и поспѣшилъ распустить паруса, покамѣстъ м-съ Макъ Стингеръ сладко почивала на своемъ ложѣ. Капитанъ, по-видимому, съ ума сходилъ отъ радости и притащилъ въ одномъ изъ кармановъ своего камзола чудеснѣйшій копченый языкъ, предназначенный для послѣдняго завтрака.
   -- Эгой! -- заревѣлъ капитанъ, когда они заняли свои мѣста за столомъ. -- Вотъ какая исторія, Валли, дружокъ мой. Если дядя твой такой человѣкъ, какимъ я его знаю, онъ вытащитъ намъ для такого случая свою послѣднюю бутылку мадеры.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- возразилъ старикъ. -- Нѣтъ! ту бутылку разопьемъ по возвращеніи Вальтера.
   -- Хорошо сказано! -- воскликнулъ капитанъ, -- внимай ему Вальтеръ!
   -- Она лежитъ, -- продолжалъ Соломонъ, -- въ отдаленномъ углу погреба, покрытая грязью и паутиной. Можетъ быть, милый Недъ, и насъ съ тобой покроетъ грязь и паутина, прежде чѣмъ она увидитъ свѣтъ.
   -- Внимай ему! -- воскликнулъ капитанъ. -- Хорошее нравоученіе! Внимай, милый Валли, дружокъ мой. "Возрасти смоковницу на пути, по которому ходишь, и когда состаришься, сядь подъ тѣнью винограда твоего, и блаженъ будеши". Я забылъ, гдѣ это сказано, Вальтеръ. Ну, Соломонъ, продолжай.
   -- Но гдѣ бы она ни лежала и чѣмъ бы ни была покрыта, Вальтеръ найдетъ ее, когда воротится назадъ. Вотъ все, что я хотѣлъ сказать, любезный Недъ. и роскошному завтраку. Мистеръ Домби и майоръ Багетокъ ожидали прибытія дамъ -- первый, холодный и спокойный, а товарищъ его пыхтѣлъ и одувался въ сильной степени раздраженія. Наконецъ, туземецъ отворилъ двери настежъ, и черезъ краткій промежутокъ времени появилась разряженная и томная, но уже не молодая дама.
   -- Милый мистеръ Домби, я боюсь, что мы опоздали, но Эдиѳь пошла выбирать хорошенькій пунктъ для пейзажа и задержала меня. Лживьпшіи изъ майоровъ (она подала ему мизинецъ), здоровы ли вы?
   -- Мистриссъ Скьютонъ, сказалъ мистеръ Домби: -- позвольте осчастливить моего пріятеля Каркера (онъ сдѣлалъ особенное удареніе на словѣ "пріятель", какъ-будто выражая: такъ и быть, позволю ему поважничать этимъ отличіемъ), представя его вамъ. Вы слыхали отъ, меня нѣсколько разъ имя мистера Каркера.
   -- Очень-рада познакомиться съ мистеромъ Каркеромъ.
   Мистеръ Каркеръ былъ, разумѣется, въ восторгѣ.
   -- Скажите, ради самаго неба, гди Эдиѳь? воскликнула мистриссъ Скьютонъ.-- О, она у дверей, даетъ Витерсу наставленія на счетъ рамокъ къ этимъ рисункамъ! Милый мистеръ Домби, будьте такъ любезны.
   Мистеръ Домби уже отправился за Эдиѳью. Онъ вскорѣ воротился, ведя подъ руку ту самую щегольски-одѣтую даму, которую Каркеръ встрѣтилъ въ рощицѣ.
   -- Каркеръ... началъ мистеръ Домби.-- Но они уже узнали другъ друга, и мистеръ Домби остановился въ изумленіи.
   -- Я обязана этому джентльмену, сказала Эдиѳь съ величавымъ поклономъ:-- за избавленіе меня сейчасъ отъ докучливости какой-то нищей.
   -- Считаю за особенное счастіе, что могъ оказать такую ничтожную услугу дамѣ, которой гордился бы быть преданнѣйшимъ слугою, отвѣчалъ Каркеръ съ низкимъ поклономъ.
   Каркеръ замѣтилъ въ свѣтломъ и испытующемъ взглядѣ красавицы подозрѣніе, что онъ втайнѣ наблюдалъ ее до своего появленія въ минуту докучливости старухи; а она замѣтила по его взгляду, что подозрѣніе ея было не безъ основанія.
   -- Мнѣ очень-пріятно, сказалъ мистеръ Домби съ напыщенною любезностью:-- что джентльменъ, столь близкій ко мнѣ, какъ Каркеръ, имѣлъ счастіе оказать малѣйшую услугу мистриссъ Грэнджеръ; но я завидую ему и жалѣю, что не имѣлъ этого счастія самъ.
   -- Клянусь Богомъ, сэръ! воскликнулъ майоръ, увидя слугу, пришедшаго съ извѣстіемъ о завтракъ:-- мнѣ странно, что никто не можетъ имѣть чести и счастія перестрѣлять всю эту нищенствующую сволочь. Но вотъ рука Джое Б., если мистриссъ Грэнджеръ удостоитъ принять ее, чтобъ идти къ столу!
   Съ этимъ словомъ, онъ подалъ руку Эдиѳи; мистеръ Домби открылъ шествіе, ведя мистриссъ Скьютонъ, а Каркеръ послѣдовалъ за ними, улыбаясь всему обществу.
   -- Я очень-рада, мистеръ Каркеръ, сказала Клеопатра за завтракомъ, поглядѣвъ на него въ лорнетъ: -- вашему удачному пріѣзду. Вы поѣдете съ нами; а мы предпринимаемъ самую обворожительную экспедицію.
   -- Всякая экспедиція будетъ обворожительна въ такомъ обществѣ, возразилъ Каркеръ:-- но я полагаю, что она сама-по-себѣ чрезвычайно-интересна.
   -- О! замокъ очарователенъ! Воспоминанія среднихъ вѣковъ и все это... Вы вѣрно въ восторгѣ отъ среднихъ вѣковъ, мистеръ Каркеръ?
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- Прелестныя времена! Сколько въ нихъ энергіи! сколько живописнаго! Какъ они далеки отъ пошлаго, вседневнаго!.. О, еслинъ они оставили намъ хоть часть своей поэзіи!
   Во все время этихъ чувствительныхъ возгласовъ, мистриссъ Скьютонъ внимательно слѣдила за мистеромъ Домби; который смотрѣлъ на Эдиѳь; та слушала, не поднимая глазъ.
   -- Какія чудесныя картины въ замкѣ! Вы вѣрно восторженный любитель картинъ, мистеръ Каркеръ?
   -- Увѣряю васъ, мистриссъ Скьютонъ, сказалъ мистеръ Домби тономъ величаваго снисхожденія:-что Каркеръ большой знатокъ въ картинахъ и самъ очень-искусный художникъ. Я увѣренъ, что онъ будетъ въ восхищенія отъ вкуса и таланта мистриссъ Грэнджеръ.
   -- Годдемъ, сэръ! воскликнулъ майоръ Бэгстокъ.-- По моему мнѣнію, вы преудивительный Каркеръ и умѣете дѣлать все на свѣтѣ.
   -- О! улыбнулся Каркеръ смиренно.-- Вы слишкомъ-любезны, майоръ. Я умѣю дѣлать очень-немногое. Но мистеръ Домби такъ благосклонно оцѣняетъ всѣ бездѣльныя знанія; которыя человѣку, какъ я, почти необходимо пріобрѣтать, по которыхъ самъ онъ, въ своей далеко-возвышеннѣйшей сферѣ, гораздо-выше, что...
   Мистеръ Каркеръ пожалъ плечами и замолчалъ.
   Во все это время, Эдиѳь не поднимала глазъ. По когда Каркеръ пересталъ говорить, она взглянула на мистера Домби. Взглядъ былъ мгновенный, но въ немъ виднѣлось презрительное удивленіе, которое не ускользнуло отъ одного наблюдателя, улыбавшагося за другимъ концомъ стола.
   -- Вы, къ-несчастію, бывали уже въ Варвикѣ, мистриссъ Грэнджеръ? спросилъ мистеръ Домби.
   -- Нѣсколько разъ.
   -- Значитъ, эта поѣздка вамъ наскучитъ.
   -- О нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ.
   -- Милая Эдиѳь! Ты совершенно какъ твой кузенъ лордъ Финиксъ. Онъ былъ въ Варвикѣ пятьдесятъ разъ, а еслибъ пріѣхалъ въ Лимингтонъ завтра, то вѣрно посѣтилъ бы въ пятьдесятъ-первый разъ.
   -- Мы всѣ большіе энтузіасты, мама, не правда ли? возразила Эдиѳь съ холодною улыбкой.
   -- Можетъ-быть, слишкомъ-большіе для нашего душевнаго спокойствія, мой ангелъ; но мы вознаграждаемся ощущеніями.
   Мистриссъ Скьютонъ кротко вздохнула и съ невинностью глядѣла на свое дитя. Лицо Эдиѳи было обращено къ мистеру Домби, когда онъ адресовался къ ней съ своимъ вопросомъ, и оставалось въ томъ же положеніи, пока она говорила съ матерью, какъ-будто оказывая ему вниманіе, если онъ хочетъ сказать еще что-нибудь. Въ манерѣ этой простой вѣжливости было что-то особенное; казалось, будто она была вынуждена, будто она была слѣдствіемъ противнаго торга, отъ котораго отказаться невозможно; въ ней виднѣлась борьба гордости съ невольнымъ, но горькимъ униженіемъ, и все это опять не избѣжало вниманія улыбавшагося наблюдателя, который утвердился въ мнѣніи, составленномъ о красавицѣ подъ деревьями рощи.
   Мистеръ Домби, которому нечего больше было сказать, предложилъ тронуться въ путь. Коляска ждала у подъѣзда, и въ ней усѣлись дамы, майоръ и мистеръ Домби; тощій пажъ и туземецъ помѣстились на козлахъ, а мистеръ Каркеръ поѣхалъ верхомъ.
   Мистеръ Каркеръ держался шагахъ во стѣ отъ экипажа и наблюдалъ сидѣвшихъ въ немъ во всю поѣздку, какъ кошка. Куда бы онъ ни обернулъ голову, притворяясь, будто его интересуютъ луга, поля, жилища или бабочки, онъ не сводилъ края глаза съ чопорной фигуры своего патрона, обращеннаго лицомъ къ нему, и съ пера, которое свѣшивалось такъ презрительно и небрежно съ шляпки красавицы. Разъ только, перескакивая черезъ низкую ограду и пустившись въ галопъ черезъ поле, чтобъ опередить экипажъ и очутиться подлѣ дверецъ, когда онъ остановится у цѣли путешествія, спустилъ онъ съ глазъ предметы своей наблюдательности. Помогая дамамъ выидти, онъ встрѣтилъ удивленный взглядъ Эдиѳи, но тотчасъ же, когда она оперлась на его руку, видъ ея показывалъ, что она его вовсе не замѣчаетъ.
   Мистриссъ Скьютонъ сама вызвалась показать Каркеру всѣ красоты замка. Она рѣшилась идти подъ руку съ нимъ, а также съ майоромъ, котораго подобные спутники должны были излечить отъ варварскаго неуваженія ко всему поэтическому. Такое случайное распоряженіе оставило мистеру Домби полную свободу вести Эдиѳь, съ которою онъ пошелъ по заламъ замка съ чинною величавостью.
   Мистриссъ Скьютонъ начала съ Каркеромъ восторженный разговоръ о прелести прошедшихъ временъ и ихъ романтизмѣ; но такъ-какъ она, не смотря на свое восхищеніе, а онъ, не смотря на свою вѣжливость, наблюдали съ самымъ напряженнымъ вниманіемъ мистера Домби и Эдиѳь, то замѣчанія и отвѣты ихъ часто приходились наудачу и невпопадъ. Разсуждая о портретахъ и картинахъ, Каркеръ вдругъ остановился и воскликнулъ:
   -- О, сударыня! Если вы говорите о картинахъ, вотъ вамъ группа! Какая галерея въ свѣтѣ можетъ похвалиться подобною!
   Улыбающійся джентльменъ показывалъ въ это время на мистера Домби и Эдиѳь, стоявшихъ наединѣ въ серединѣ другой залы.
   Они не обмѣнялись ни взглядомъ, ни словомъ. Стоя вмѣстѣ, рука-объ-руку, они казались раздѣленными болѣе, чѣмъ еслибъ между ними протекали моря. Даже въ гордости ихъ было такое различіе, какъ-будто тутъ стояли самое гордое и самое смиренное созданія во всей вселенной. Она, прелестная и граціозная до нельзя, но небрежная къ самой-себѣ, къ нему и ко всему окружающему, съ выраженіемъ негодованія на свою красоту, какъ-будто эта красота была ненавистною ливреей, которую она носила по сверхъ-естественному принужденію; онъ, напыщенный, холодный, натянутый, чопорный, накрахмаленный съ ногъ до головы. Оба были такъ противоположны другъ другу; присутствіе ихъ здѣсь казалось такимъ неестественнымъ столкновеніемъ контрастовъ, что казалось, будто окружавшія ихъ картины выражали эту чудную несообразность. Суровые рыцари и мрачные воины смотрѣли на нихъ искоса. Прелатъ съ поднятою рукою отвергалъ возможность приближенія такой четы къ алтарямъ Божіимъ. Тихія воды на ландшафтахъ, отражавшія въ себѣ солнечные лучи, спрашивали: не-уже-ли нельзя было утопиться, если не предстояло другаго спасенія? Развалины кричали: "смотрите сюда и увидите, что сталось съ нами, обрученными, съ враждебнымъ временемъ!" Животныя терзали другъ друга, какъ-будто для морали имъ. Амуры и купидоны улетали въ испугѣ, и мученичество не представляло подобныхъ терзаній въ своей живописной исторіи пытокъ.
   Не смотря на все это, мистриссъ Скьютонъ была такъ восхищена зрѣлищемъ, на которое Каркеръ обратилъ ея вниманіе, что не могла воздержаться и воскликнула почти вслухъ: "О, какъ это очаровательно, какъ исполнено души!" Эдиѳь услышала это, оглянулась и вспыхнула отъ негодованія до самыхъ волосъ.
   -- Моя Эдиѳь знаетъ, что я восхищалась ею! сказала Клеопатра, дотронувшись до нея почти съ робостью парасолемъ.-- Милое дитя!
   Мастеръ Каркеръ снова увидѣлъ внутреннюю борьбу, которую подмѣтилъ такъ неожиданно въ рощѣ. И опять надменная, томная усталость и равнодушіе скрыли ее непроницаемымъ облакомъ. Она не взглянула на Каркера, но сдѣлала матери едва-замѣтный знакъ приблизиться, что та и исполнила немедленно, вмѣстѣ со своими кавалерами, и во всю остальную прогулку по замку не отходила отъ дочери.
   Общество посѣтителей обошло весь замокъ, останавливалось противъ замѣчательныхъ картинъ, оглядѣло стѣны, башни и проч., наконецъ снова усѣлось въ коляску и поѣхало любоваться окрестными видами. Мистеръ Домби замѣтилъ церемонно, что очеркъ одного изъ мѣстоположеній, набросанный прелестною рукою мистриссъ Грэнджеръ, былъ бы ему пріятнѣйшимъ воспоминаніемъ этого очаровательнаго дня, и безъ того весьма-памятнаго. Тощій Витерсъ, державшій подъ мышкою альбомъ Эдиѳи, тотчасъ получилъ повелѣніе подать его, а экипажъ остановился, чтобъ дать Эдиѳи возможность нарисовать видъ, который мистеръ Домби собирался приложить къ своимъ остальнымъ сокровищамъ.
   -- Я боюсь, не безпокою ли васъ? сказалъ мистеръ Домби.
   -- Нисколько. Которую сторону желаете вы имѣть? отвѣчала она, обратившись къ нему съ прежнею принужденною внимательностью.
   Мистеръ Домби поклонился такъ, что затрещалъ крахмалъ его тугаго галстуха, и изъявилъ желаніе предоставить выборъ прекрасной артисткѣ.
   -- Нѣтъ, прошу васъ, назначайте сами.
   -- Въ такомъ случаѣ, положимъ, что хоть отсюда. Пунктъ этотъ очень-хорошъ... или, Каркеръ, какъ вы думаете?
   Случилось, что на первомъ планѣ, близехонько отъ нихъ, стояла группа деревьевъ, нѣсколько похожая на ту, среди которой мистеръ Каркеръ встрѣтилъ въ то утро Эдиѳь. У одного дерева стояла скамья, и оно очень походило видомъ и характеромъ на то, подлѣ котораго сидѣла взволнованная красавица.
   -- Осмѣлюсь ли подсказать-мистриссъ Грэнджеръ, что съ этого пункта видъ долженъ быть очень-интересенъ, даже любопытенъ?
   Взоры ея устремились по направленію хлыстика мистера Каркера, и потомъ она быстро взглянула на него. Это былъ второй взглядъ, которымъ они обмѣнялись послѣ свиданія за завтракомъ, и теперь выраженіе его было еще несомнѣннѣе.
   -- Хотите, чтобъ я рисовала оттуда?
   -- Я буду въ восхищеніи.
   Коляска поѣхала къ тому мѣсту, которое должно было привести мистера Домби въ восхищеніе. Эдиѳь, не вставая съ мѣста, открыла альбомъ и начала рисовать съ своимъ обычнымъ гордымъ равнодушіемъ.
   -- Карандаши мои притупились...
   -- Позвольте мнѣ... или Каркеръ сдѣлаетъ это лучше. Іхаркеръ, прошу васъ, позаботьтесь о карандашахъ мистриссъ Грэнджеръ.
   Мистеръ Каркеръ подъѣхалъ къ самымъ дверцамъ коляски, съ поклономъ и улыбкой взялъ карандаши у мистриссъ Грэнджеръ, и принялся очинивать ихъ. Потомъ онъ подавалъ ей карандаши по мѣрѣ цадобностин восхищался ея необыкновеннымъ дарованіемъ, особенно искусствомъ рисовать деревья, смотрѣлъ на ея работу и оставался все время подлъ нея. Мистеръ Домби стоялъ въ коляскѣ какъ статуя, а Клеопатра и майоръ нѣжничали между собою какъ древніе голубки.
   -- Довольны вы этимъ, или желаете большей отдѣлки? спросила Эдиѳь, показывая рисунокъ мистеру Домби.
   Мистеръ Домби объявилъ, что рисунокъ -- совершенство въ томъ видѣ, какъ онъ есть, и не нуждается ни въ какой дополнительной отработкѣ.
   -- Удивительно, превосходно! восклицалъ мистеръ Каркеръ. Рисунокъ былъ отложенъ въ сторону для мистера Домби, альбомъ и карандаши убраны, экипажъ поѣхалъ дальше, а Каркеръ пріотсталъ и снова поскакалъ легкимъ галопомъ вслѣдъ за обществомъ; думая, можетъ-быть, что рисунокъ этотъ былъ переданъ его патрону какъ вещь сторгованная и купленная; что, не смотря на наружную готовность красавицы, ея надменное лицо, наклоненное надъ бумагою, или взгляды, бросаемые на рисунокъ, была лицомъ и взглядами гордой женщины, запутанной въ корыстной и противной ея чувствамъ сдѣлкѣ. Но какъ бы ни думалъ мистеръ Каркеръ, онъ улыбался, и когда казалось, что онъ любуется природою и вполнѣ наслаждается пріятнымъ воздухомъ и прогулкой, онъ все не сводилъ края глаза съ коляски и ея пассажировъ.
   Прогулка по развалинамъ Кенильворта и поѣздки къ нѣкоторымъ живописнымъ пунктамъ заключили дневную экспедицію. Мистриссъ Скьютонъ и Эдиѳь поѣхали домой; мистеръ Каркеръ получилъ благосклонное приглашеніе Клеопатры посѣтить ее вечеромъ, вмѣстѣ съ мистеромъ Домби и майоромъ, чтобъ послушать музыку Эдиѳи; наконецъ, трое джентльменовъ отправились обѣдать въ свою гостинницу. Послѣ обѣда, они пошли къ мистриссъ Скьютонъ, у которой, кромѣ-ихъ, не было никого чужаго. Рисуики Эдиѳи виднѣлись на всѣхъ столикахъ; тощій пажъ Витерсъ подавалъ чай; Эдиѳь играла на Фортепьяно и на арфѣ и пѣла. По даже самая музыка ея выполнялась какъ-будто по заказу мистера Домби. На-примѣръ:
   -- Эдиѳь, мой милый ангелъ, сказала мистриссъ Скьютонъ черезъ часъ послѣ чая: -- мистеръ Домби умираетъ отъ желанія послушать тебя.
   -- У мистера Домби осталось достаточно жизни, чтобъ изъявить это желаніе самому.
   -- Я буду обязанъ до крайности.
   -- Чего же вы желаете?
   -- Фортепьяно? проговорилъ мистеръ Домби нерѣшительно.
   -- Что хотите. Выбирайте.
   Въ-слѣдствіе чего она сѣла за фортепьяно. То же самое было съ арфою, съ пѣніемъ, съ выборомъ пьесъ или арій, которыя она играла и пѣла. Такое холодное и принужденное, но вмѣстѣ съ тѣмъ скорое согласіе на всѣ желанія мистера Домби не избѣгло наблюдательнаго взора Каркера; онъ замѣтилъ также, что мистеръ Домби очевидно гордился своею властью надъ красавицей и не упускалъ случая выказать ее. На разставаньи, мистеръ Домби, отвѣсивъ церемонный поклонъ Эдиѳи, наклонился надъ креслами Клеопатры и сказалъ ей вполголоса:
   -- Я просилъ у мистриссъ Грэнджеръ позволенія посѣтить ее завтра утромъ, по особенному случаю -- и она назначила двѣнадцать часовъ. Могу ли надѣяться имѣть удовольствіе застать васъ дома послѣ этого времени?
   Клеопатра была, разумѣется, взволнована до крайности непонятною рѣчью и могла только закрыть глаза и протянуть мистеру Домби руку; а тотъ, не зная навѣрно, что съ нею дѣлать, выпустилъ ее.
   -- Домби, да ступайте же! кричалъ майоръ отъ дверей.-- Годдемъ, сэръ! старый Джое чувствуетъ сильное желаніе назвать Ройяль-Отель гостинницею трехъ веселыхъ холостяковъ, въ честь нашу и Каркера.
   Съ этими словами майоръ потрепалъ по спинѣ мистера Домби, лукаво подмигнулъ черезъ плечо дамамъ и увлекъ за собою товарищей.
   Мистриссъ Скьютонъ осталась на софѣ, а Эдиѳь подлѣ арфы, и обѣ сидѣли молча. Нать, играя вѣеромъ, взглядывала часто украдкою на дочь, которая мрачно предалась своимъ мыслямъ, съ потупленными глазами.
   Такъ просидѣли онѣ цѣлый часъ, не обмѣнявшись ни однимъ словомъ, пока не явилась горничная мистриссъ Скьютонъ, чтобъ постепенно приготовить ея ночной туалетъ. Горничной скорѣе бы слѣдовало явиться скелетомъ, съ косою и песочными часами, нежели женщиной, потому-что прикосновеніе ея походило на прикосновеніе самой смерти: Клеопатра превращалась въ старуху, желтую, изношенную, кивающую, съ красными глазами, собранную какъ вязанка дряхлыхъ костей въ старую фланелевую кофту. Все тѣло ея съеживалось, волосы спадали, темныя дугообразныя брови превращались въ клочки сѣдыхъ волосъ, и раскрашенная старая кокетка дѣлалась морщинистымъ, отвратительнымъ остовомъ. Даже самый голосъ ея перемѣнился, обратясь къ Эдиѳи, когда онѣ снова остались наединѣ.
   -- Отъ-чего ты мнѣ не сказала, что онъ пріидетъ сюда завтра утромъ по твоему назначенію? спросила старуха рѣзко.
   -- Отъ-того, что вы это знаете, мама.
   Какое насмѣшливое удареніе сдѣлала она на послѣднемъ словѣ!
   -- Вы знаете, что онъ меня купилъ, продолжала дочь:-- или купитъ завтра. Онъ обдумалъ эту сдѣлку, показалъ ее своему пріятелю и гордится ею. Онъ думаетъ, что сдѣлка выгодна, покупка Достаточно дешева, и завтра все будетъ кончено. Боже! Дожить до этого и понимать это!
   Совокупите въ одно прекрасное лицо чувство сознанія своего униженія и пылающее негодованіе ста женщинъ, сильныхъ гордостью и страстями: и вотъ оно, закрытое бѣлыми, трепещущими отъ негодованія руками!
   -- Что ты подъ этимъ разумѣешь? спросила сердитая мать.-- Развѣ ты съ дѣтства...
   -- Съ дѣтства! сказала Эдиѳь, глядя ей прямо въ глаза.-- Когда была я ребенкомъ? Какое дѣтство оставили вы на мою долю? Прежде, чѣмъ я начала понимать себя, я уже была женщиною -- коварной, лукавой, разсчетливой, корыстолюбивой, разставляющей сѣти мужчинамъ. Вы произвели на свѣтъ не младенца, а хитрую женщину. Полюбуйтесь на нее. Она теперь въ полномъ блескѣ!
   Говоря это, она ударяла рукою по своей роскошной груди, какъ-будто хотѣла уничтожить себя.
   -- Взгляните на меня, никогда незнавшую, что значитъ имѣть благородное сердце и любить. Взгляните на меня, наученную лукавству и разсчетамъ въ возрастѣ, когда дѣти предаются только невиннымъ ребяческимъ играмъ. Меня выдали замужъ въ юности за человѣка, къ которому я не чувствовала ничего, кромѣ равнодушія. Взгляните жь на меня, которую онъ оставилъ вдовою, умерши прежде, чѣмъ перешло къ нему ожиданное наслѣдство -- это было справедливымъ наказаніемъ вамъ!-- и потомъ скажите сами, какова была моя жизнь десять лѣтъ послѣ того.
   -- Мы старались всячески пристроить тебя. Вотъ, въ чемъ прошла твоя жизнь. Теперь ты дождалась этого.
   -- Нѣтъ невольницы на рынкѣ, нѣтъ лошади у барышниковъ, которую бы въ-продолженіе десяти постыдныхъ лѣтъ показывали, выставляли и разглядывали такъ, какъ меня, мама! воскликнула Эдиѳь съ пылающимъ челомъ и тѣмъ же горькимъ удареніемъ на послѣднемъ словѣ.-- Развѣ это не правда? Развѣ я не сдѣлалась поговоркою мужчинъ всѣхъ родовъ? Развѣ глупцы, развратники, мальчишки, сумасброды не бѣгали за мною и потомъ не отставали отъ меня одинъ послѣ другаго, потому-что вы были слишкомъ-просты, не смотря на всю вашу хитрость? Развѣ, наконецъ, мы не пріобрѣли себѣ самой незавидной знаменитости? Чему я не подверглась въ половинѣ сборныхъ пунктовъ публики, которые означены на картъ Англіи? Развѣ меня не навязывали и не выставляли на продажу всюду о вездѣ, пока во мнѣ не умерла послѣдняя искра уваженія къ самой-себѣ? Теперь я себя ненавижу, презираю! И вотъ, въ чемъ состояло мое позднее дѣтство -- другаго я не имѣла!
   -- Ты бы давно могла быть замужемъ, по-крайней-мѣрѣ двадцать разъ, еслибъ достаточно поощряла искавшихъ твоей руки.
   -- Нѣтъ! воскликнула дочь со всею энергіей бурной гордости и стыда:-- тотъ, кому суждено меня взять, возьметъ, какъ этотъ человѣкъ, котораго я не завлекала и не заманивала ничѣмъ. Онъ увидѣлъ меня на аукціонѣ и вздумалъ купить -- пусть покупаетъ! Когда онъ пришелъ для осмотра своей будущей собственности, или чтобъ сторговать меня, то потребовалъ списокъ моихъ достоинствъ и пожелалъ удостовѣриться въ нихъ -- я безпрекословно исполняла его желанія, дѣлала все, чего онъ требовалъ, и больше ничего не намѣрена дѣлать. Онъ покупаетъ меня по своей доброй волѣ, оцѣнивъ по-своему и чувствуя могущество своихъ денегъ. Я не подстрекала его ничѣмъ; ни вы не подстрекали... на сколько я могла не допустить этого.
   -- Эдиѳь, ты странно говоришь съ своею матерью.
   -- И мнѣ такъ кажется; мнѣ это еще страннѣе, чѣмъ вамъ. Но воспитаніе мое кончилось давнымъ-давно. Я теперь уже не молода и упала постепенно такъ-низко, что не могу начать идти другимъ путемъ или остановить васъ на вашемъ. Зародышъ всего, что очищаетъ и облагораживаетъ грудь женщины, никогда не волновалъ меня. Мнѣ нечѣмъ поддержать себя, когда я презрительна въ своихъ собственныхъ глазахъ. (Она произнесла слова эти съ трогательною грустью, которая вскорѣ исчезла, когда она прибавила съ дрожащими губами:) И такъ, вы видите, мы знатны, но бѣдны, и я очень-довольна тѣмъ, что мы будемъ богаты при помощи такихъ средствъ! Могу сказать только въ свое утѣшеніе одно: я исполнила единственное намѣреніе, на которое у меня достало силы, имѣя васъ подлѣ себя -- я не искушала этого человѣка.
   -- Этого человѣка! Ты говоришь, какъ-будто ненавидишь его.
   -- А вы думали, можетъ-быть, что я его люблю? Сказать ли вамъ, продолжала она, устремивъ неподвижный взглядъ на мать: -- кто понялъ насъ насквозь, кто постигъ насъ такъ, что я передъ нимъ чувствую себя еще болѣе униженною, чѣмъ передъ самой-собою?
   -- Ты, кажется, нападаешь на этого несчастнаго... какъ его зовутъ? Каркера! возразила холодно мать.-- Мнѣ кажется, что мнѣніе его о тебѣ не помѣшаетъ тебѣ нисколько пристроиться. Зачѣмъ ты такъ смотришь на меня? Или ты нездорова?
   Эдиѳь вздрогнула какъ ужаленная. Голова ея опустилась, и по всему тѣлу пробѣжалъ судорожный трепетъ. Но это длилось только мгновеніе, и она вышла изъ комнаты своею обыкновенною поступью.
   Тогда явилась горничная, которой слѣдовало бы быть костлявымъ олицетвореніемъ смерти, и увела Клеопатру въ спальню. Старуха, надѣвъ фланелевую кофту, какъ-будто переродилась: у ней появились недуги дряхлости, и она побрела, кивая головой и опершись на руку своей служанки.
   

ГЛАВА IV.
Перемѣны.

   -- Наконецъ, Сузанна, пришло время возвратиться въ нашъ старый, тихій домъ! сказала Флоренса своей неизмѣнной миссъ Нипперъ.
   -- О, да, миссъ Флой, очень-тихій. До чрезвычайности тихій,
   -- Когда я была ребенкомъ, сказала задумчиво Флоренса: -- случалось ли тебѣ видѣть этого джентльмена, который три раза пріѣзжалъ сюда, чтобъ меня видѣть? кажется, три раза, Сузанна?
   -- Три раза, миссъ. Въ первый, когда вы гуляли съ этими Скеттль...
   Кроткій взглядъ Флоренсы остановилъ Сузанну.
   -- Съ сэромъ Барнетомъ и его лэди, понравилась она: -- и съ молодымъ джентльменомъ, миссъ. А потомъ еще два раза по вечерамъ.
   -- Когда я была ребенкомъ и гости бывали у папа, приходилъ къ намъ этотъ джентльменъ, Сузанна?
   -- Право, миссъ, не помню. Я была тогда новая въ домѣ.
   -- Конечно, ты не могла знать всѣхъ, кто бывалъ въ домъ.
   -- Нѣтъ, миссъ; но когда мы толковали о господахъ и гостяхъ, я помню, что мни случалось слышать, будто этотъ мистеръ Каркеръ былъ у вашего папа почти такимъ же важнымъ джентльменомъ, какъ теперь. Въ домѣ говорили, миссъ Флой, будто онъ ведетъ всѣ дѣла вашего на въ Сити, и управляетъ всѣмъ, и вашъ па смотритъ на него больше, чѣмъ на кого-нибудь -- а это ему не очень-трудно, миссъ Флой, извините, такъ-какъ онъ не смотритъ ни на кого. Теперь же я слыхала отъ этой курицы Перча -- хоть онъ и жалкое созданіе, а знаетъ многое, что дѣлается въ Сити -- будто вашъ на не дѣлаетъ ничего безъ мистера Каркера и предоставляетъ ему вси дѣла, и дѣлаетъ все, что мистеръ Каркеръ скажетъ. Вотъ какова птичка мистеръ Каркеръ!
   Флоренса, сидѣвшая въ раздумьи у окна, стала слушать съ большимъ вниманіемъ и не потеряла ни слова изъ разсказа миссъ Нипперъ.
   -- Да, Сузанна, онъ въ довѣренности у папа и вѣрно его другъ.
   Она остановилась на этой идеѣ, которая не покидала ея нѣсколько дней. Мастеръ Каркеръ въ оба визита, послѣдовавшіе за первымъ, принималъ съ нею особенный тонъ обращенія: онъ сообщалъ ей украдкою и съ таинственнымъ видомъ, что о "Сынѣ и Наслѣдникѣ" все еще нѣтъ никакихъ извѣстіи; показывалъ, будто имѣегъ надъ нею нѣкоторую власть, которую кротко воздерживаетъ; будто между ними существуетъ довѣренность.-Все это удивляло бѣдную дѣвушку и смущало ее. Она не имѣла никакихъ средствъ освободиться изъ паутины, которою онъ ее опутывалъ: для этого нужно было больше знанія свѣта, нужна была хитрость, которая бы могла бороться съ его ловкостью -- а бѣдная Флоренса была невинна и неопытна. Правда, онъ сказалъ ей не болѣе какъ то, что о кораблѣ нѣтъ извѣстій, и его почти навѣрное можно считать погибшимъ; по какимъ образомъ могъ онъ знать, почему этотъ корабль такъ сильно интересуетъ ее? почему онъ имѣетъ право обнаруживать передъ нею это знаніе такъ мрачно и вкрадчиво?
   Такое поведеніе Каркера и привычка думать о немъ съ удивленіемъ и безпокойствомъ, окружили его въ умѣ Флоренсы страннымъ обаяніемъ; онъ пугалъ ея робкое воображеніе, хоть и ни разу не хмурился на нее и глядѣлъ не съ выраженіемъ неудовольствія или ненависти, но всегда съ любезною и свѣтлою улыбкой.
   Флоренса, нетерявшая надежды возвратить себѣ любовь отца, тревожилась мыслью, что эта инстинктивная боязнь, которую внушалъ ей другъ и повѣренный его, принадлежитъ къ числу недостатковъ, охладившихъ къ ней родительское сердце. Она старалась преодолѣть чувства, отталкивавшія ее отъ мистера Каркера, и такимъ-образомъ, не имѣя никого, кто бы могъ ей посовѣтовать -- она и не рѣшилась совѣтоваться ни съ кѣмъ: это показалось бы жалобою на отца... Бѣдная Флоренса носилась по безпокойному морю сомнѣнія и надежды; а мистеръ Каркеръ, подобно чешуйчатому чудовищу водной бездны, плавалъ по глубинѣ и не спускалъ съ нея своего блестящаго взгляда.
   Все это усиливало желаніе Флоренсы возвратиться домой, гдѣ одинокая жизнь успокоила бы ея робкую душу. 4art*o думала она о Валтерѣ, особенно въ темныя и бурныя ночи, но всегда съ надеждою; часто текли изъ глазъ ея слезы при мысли о его страданіяхъ, но рѣдко она оплакивала его какъ умершаго, или, если это и случалось, то никогда не было продолжительно.
   Она писала къ старому инструментальному мастеру, на не получила никакого отвѣта,-- да и записка ея не требовала отвѣта. Въ такомъ положеніи была Флоренса въ утро своего отъѣзда домой.
   Докторъ и мистриссъ Блимберъ отправились уже въ Брайтонъ, въ сопровожденіи весьма-неохотно сопутствовавшаго имъ юнаго Барнета. Праздники прошли; большая часть гостившихъ на дачѣ дѣтей разъѣхались по домамъ; наставалъ конецъ и долгому посѣщенію Флоренсы.
   Былъ, между-прочимъ, одинъ гость, который, хотя и не жилъ въ домѣ сэра Барнета, но оказывалъ его семейству большое вниманіе: мистеръ Тутсъ. Возобновивъ съ молодымъ Барнетомъ знакомство, начатое на прощальномъ балѣ доктора Блимбера, онъ регулярно черезъ день дѣлалъ визиты сэру Барнету, у дверей котораго оставилъ цѣлую колоду визитныхъ карточекъ.
   Мистеръ Тутсъ возъимѣлъ также счастливую мысль не дать семейству Скеттльсовъ забыть себя. Посовѣтовавшись съ Чиккеномь, онъ купилъ шести-весельную шлюпку, на руль которой садился самъ знаменитый Боевой-Пѣтухъ, наряженный въ багроваго цвѣта сюртукъ. Еще прежде, чѣмъ началъ свои прогулки по водъ, мистеръ Тутсъ спросилъ у своего ментора аллегорически, какое бы имя онъ далъ своей лодкѣ, предположивъ, что онъ, Боевой-Пѣтухъ, былъ влюбленъ въ особу по имени Мери? Чиккенъ отвѣчалъ съ обычными энергическими восклицаніями, что назвалъ бы лодку не иначе, какъ "Поллью" {Poll -- такое уменьшительное Англичане сдѣлали изъ Mary. Примѣч. переводч.} или "Восторгомъ Чиккена". По зрѣломъ размышленіи, мистеръ Тутсъ рѣшился окрестить свою шлюпку именемъ: "Радость Тутса" -- это будетъ топкимъ, деликатнымъ комплиментомъ Флоренсѣ.
   Въ щегольской шлюпкѣ, развалившись на малиновыхъ подушкахъ и провѣтривая свои башмаки на воздухѣ, мистеръ Тутсъ катался ежедневно по Темзѣ, около сада сэра Барнета; а Чиккенъ, правя рулемъ, дѣлалъ эволюціи и завороты, отъ которыхъ всѣ прибрежные жители приходили въ изумленіе. Но каждый разъ, какъ мистеръ Тутсъ замѣчалъ кого-нибудь въ саду, на краю рѣки, онъ притворялся, что очутился тутъ совершенно-нечаянно, но стеченію самыхъ случайныхъ и невѣроятныхъ обстоятельствъ.
   -- Здравствуйте, Тутсъ! говаривалъ сэръ Барнетъ, махая ему рукою съ террасы, между-тѣмъ, какъ лукавый Чиккенъ правилъ прямо въ берегъ.
   -- А, здоровы ли вы, сэръ Барнетъ? Какъ мнѣ удивительно видѣть васъ здѣсь!
   Мистеръ Тутсъ всегда изъявлялъ такое удивленіе, какъ-будто это былъ не собственный домъ сэра Барнета Скеттльса, а какой-нибудь древній опустѣлый храмъ на берегахъ Нила или Ганга.
   -- Никогда я такъ не удивлялся! восклицалъ мистеръ Тутсъ: -- а миссъ Домби здѣсь?
   На этотъ вопросъ являлась иногда сама Флоренса.
   -- О, Діогенъ совершенно здоровъ, миссъ Домби! крикивалъ ей Тутсъ.-- Я заходилъ справиться сегодня утромъ.
   -- Премного благодарю васъ, отвѣчалъ ему пріятный голосъ Флоренсы.
   -- Что же вы не выйдете на берегъ, Тутсъ? спрашивалъ сэръ Барнетъ.-- Вы вѣрно никуда не торопитесь. Приставайте къ берегу и зайдите къ намъ.
   -- О, это ничего, благодарю васъ. Прощайте! И бѣдный Тутсъ, которому до смерти хотѣлось бы принять приглашеніе сэра Барнета, но который не имѣлъ смѣлости принять его, удалялся.
   "Радость" стояла у садовой пристани въ необычайномъ блескѣ въ утро отъѣзда Флоренсы. Спустившись внизъ послѣ приведеннаго нами разговора съ Сузанною, чтобъ проститься съ гостепріимными хозяевами дома, Флоренса увидѣла мистера Тутса, дожидавшагося ея въ гостиной.
   -- О, здоровы ли вы, миссъ Домби? Благодарю васъ, я совершенно здоровъ; надѣюсь, и вы также. Діогенъ былъ здоровъ вчера, я справлялся.
   -- Вы очень-добры, мистеръ Тутсъ.
   -- О, благодарю васъ, это ничего. Я думалъ, что вы, можетъ-быть, пожелаете воротиться домой водою, миссъ Домби. Погода прекрасная. Въ шлюпкѣ будетъ мѣсто и для вашей горничной.
   -- Я вамъ очень-благодарна, но, право, не могу...
   -- О, это ничего! Добраго утра!
   -- Отъ-чего вы не подождете? Лэди Скеттльсъ сейчасъ пріидетъ сюда.
   -- О, нѣтъ, благодарю васъ; это ничего.
   Мистеръ Тутсъ, когда желаніе сердца его выполнялось, то-есть, когда ему удавалось поговорить съ Флоренсой, былъ всегда такъ робокъ и въ такихъ попыхахъ! Но въ эту минуту вошла лэди Скеттльсъ, и мистеръ Тутсъ почувствовалъ сильный припадокъ страсти спросить о ея здоровьѣ, пожать ей руку и объявить, что онъ совершенно здоровъ. Вошелъ сэръ Барнетъ. Тутсъ обратился и къ нему съ упорствомъ отчаянія.
   -- Мы лишаемся сегодня, свѣта нашего дома, Тутсъ, сказалъ сэръ Барнетъ, обратясь къ Флоренсѣ.
   -- О, это ничего... то-есть, нѣтъ, очень-много! Прощайте!
   Мистеръ Тутсъ совершенно растерялся и, вмѣсто того, чтобъ уидти послѣ такого рѣшительнаго прощанья, стоялъ какъ вкопанный, глядя вокругъ себя съ отчаяніемъ. Флоренса, чтобъ его выручить, простилась съ лэди Скеттльсъ, поблагодаривъ ее искренно за любезность, и подала руку сэру Барнету.
   -- Могу ли просить васъ, миссъ Домби, сказалъ хозяинъ, усаживая ее въ карету: -- передать вашему милому папа мои лучшіе комплименты?
   Флоренсѣ было больно принять такое порученіе; она только поклонилась сэру Барнету и поблагодарила его. И опять она подумала, что пустынный и скучный домъ, свободный отъ подобныхъ затруднительностей и напоминаній о ея горести, будетъ ей лучшимъ убѣжищемъ.
   Всѣ остававшіяся пріятельницы Флоренсы прибѣжала проститься съ нею. Всѣ любили ее; даже слуги кланялись, а служанки дома присѣдали ей издали. Оглянувшись на всѣ эти ласковыя лица и увидя между ними сэра Барнета съ лэди Скеттльсъ и Тутса, вытаращившаго глаза поодаль, она вспомнила ночь, когда уѣзжала вмѣстѣ съ маленькимъ Полемъ отъ доктора Блимбера. Когда карета тронулась, лицо ея было влажно отъ слезъ.
   Слезы грусти -- вмѣстѣ съ тѣмъ и слезы утѣшенія; старый, скучный отцовскій домъ былъ ей драгоцѣненъ по воспоминаніямъ, которыя пробуждались одно послѣ другаго, по мѣрѣ приближенія кареты къ городу. Какъ долго, казалось Флоренсѣ, не ходила она по этимъ безмолвнымъ комнатамъ, гдѣ все говорило ей о матери и братѣ! Даже Сузанна Нипперъ становилась благосклоннѣе къ жилищу, гдѣ провела столько лѣтъ.-- Какъ тамъ ни скучно, миссъ, а мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ домъ сожгли или срыли.
   -- Ты пройдешь съ удовольствіемъ по открытымъ комнатамъ, Сузанна?
   -- Можетъ-быть, миссъ, хоть и очень-вѣроятно, что я завтра же буду ихъ снова ненавидѣть!
   Флоренса чувствовала, что найдетъ душевное спокойствіе внутри высокихъ, мрачныхъ стѣнъ, гдѣ тайеа ея сердца не будетъ ежедневно возбуждать любопытства множества счастливыхъ глазъ. Здѣсь, въ святилищѣ тихихъ воспоминаній, сердцу ея будетъ легче, чѣмъ среди сценъ веселья, и она съ нетерпѣніемъ ожидала минуты, скоро ли старая темная дверь затворится за нею.
   Исполненныя такихъ мыслей, онѣ въѣхали въ длинную и мрачную улицу. Флоренса сидѣла въ каретѣ не на тои сторонѣ, которая была ближе къ дому, и выглядывала изъ окна, ища взорами дѣтей, жившихъ насупротивъ. Внезапное восклицаніе Сузанны заставило ее быстро обернуться:-- Ахъ, Боже мой! да гдѣ жь нашъ домъ?
   -- Нашъ домъ? отозвалась Флоренса.
   Сузанна нѣсколько разъ высовывалась изъ окошка, и наконецъ, когда карета остановилась, устремила на свою госпожу взглядъ крайняго изумленія.
   Вокругъ всего дома, отъ Фундамента до крыши, возвышался настоящій лабиринтъ подмостокъ и лѣсовъ. Цѣлая половина улицы была загромождена кирпичами, известью, бревнами, камнями, мусоромъ. Снаружи и внутри кипѣла работа каменьщиковъ, штукатуровъ, плотниковъ, малеровъ, обойщиковъ и драпировщиковъ, отъ погребовъ до чердаковъ.
   Флоренса вышла изъ кареты, не вполнѣ увѣренная, точно ли это домъ ея отца. Наконецъ, она узнала Тоулинсона, съ загорѣлымъ отъ солнца лицомъ, ожидавшаго ее у дверей.
   -- Ничего не случилось? спросила Флоренса со страхомъ.
   -- О нѣтъ, миссъ.
   -- Тутъ большія перемѣны?
   -- Да, миссъ, большія перемѣны.
   Флоренса промелькнула мимо его и побѣжала наверхъ по лѣстницѣ. Давно-изгнанный изъ парадныхъ комнатъ свѣтъ озарилъ ихъ снова; вездѣ стояли подмостки, козлы, скамьи, подвижныя лѣстницы; на нихъ работали люди въ бѣлыхъ бумажныхъ шапкахъ. Портретъ ея покойной матери былъ снятъ, и на мѣстѣ его виднѣлась надпись мѣломъ: "Зеленая съ золотомъ". Лѣстница была также лабиринтомъ лѣсовъ и подмостокъ, на которыхъ торчалъ цѣлый Олимпъ мастеровыхъ. Ея комната не была еще тронута, но, по-видимому, ожидала общей участи. Флоренса перешла въ другую комнату, гдѣ стояла маленькая кроватка покойнаго Поля. Тамъ она встрѣтила Сузанну Нипперъ, которая объявила, что папа ея дома и желаетъ ее видѣть.
   -- Дома и зоветъ меня! воскликнула Флоренса съ трепетомъ.
   Сузанна повторила свои слова, и Флоренса побѣжала внизъ, съ сильно-бьющимся сердцемъ. Отецъ могъ слышать каждое его біеніе. Еще моментъ, и она бросилась бы къ нему на шею, но онъ былъ не одинъ. Съ нимъ были двѣ дамы, и Флоренса остановилась. Въ это время, Діогенъ ворвался въ комнату съ такими прыжками и шумомъ, что одна изъ дамъ вскрикнула.
   -- Флоренса, сказалъ отецъ, протянувъ руку такъ холодно, какъ-будто желая этимъ жестомъ отдалить отъ себя дочь:-- здорова ли ты?
   Флоренса взяла его руку и робко прижала къ губамъ.
   -- Что это за собака? спросилъ онъ съ неудовольствіемъ.
   -- Это собака, папа... изъ Брайтона.,
   -- А! и облако пронеслось по его лицу: онъ понялъ ее.
   -- Она очень-добра, а теперь только обрадовалась мнѣ, сказала Флоренса, обращаясь кротко къ обѣимъ дамамъ.-- Простите ее. Взглядъ этотъ показалъ Флоренсѣ, что вскрикнувшая дама, которая сидѣла, была старуха; а другая, стоявшая подлѣ ея отца -- стройная и щегольски-одѣтая красавица.
   -- Мистриссъ Скьютонъ, вотъ моя дочь Флоренса.
   -- Очаровательна! какъ натуральна! Вы должны поцаловать меня, милая Флоренса.
   Исполнивъ желаніе пожилой дамы, Флоренса обратилась къ другой, стоявшей подлѣ ея отца.
   -- Эдиѳь, сказалъ мистеръ Домби: -- вотъ моя дочь Флоренса; эта дама будетъ скоро твоею мама.
   Флоренса вздрогнула и взглянула на прекрасное лицо молодой дамы съ удивленіемъ, участіемъ, слезами и неопредѣленнымъ страхомъ. Наконецъ, она воскликнула: -- О, папа, будьте счастливы! очень, очень-счастливы, на всю жизнь! и упала рыдая на грудь Эднои.
   Настало краткое молчаніе. Красавица, остановившаяся-было въ нерѣшимости, подойдти или нѣтъ къ Флоренсѣ, прижала ее къ сердцу и пожимала руку, которою дѣвушка обхватила ее, какъ-будто желая успокоить и утѣшить бѣдняжку. Она не произнесла ни одного слова, но склонила голову къ Флоренсѣ и молча цаловала ея влажныя щеки.
   -- Не угодно ли пройдтись по комнатамъ и взглянуть на работы?.. сказалъ мистеръ Домби, предлагая руку мистриссъ Скьютонъ, которая разглядывала Флоренсу въ лорнетъ -- а Флоренса все еще рыдала, прижавшись къ груди молодой дамы. Послышался изъ другой комнаты голосъ Домби; -- Спросимъ лучше Эдиѳь. Ахъ, Боже мой, да гдѣ же она?
   -- Эдиѳь, моя милая! кричала мистриссъ Скьютонъ.-- Гдѣ ты? Вѣрно ищешь гдѣ-нибудь мистера Домби. Мы здѣсь.
   Красавица высвободилась изъ объятій Флоренсы, поцаловала ее еще разъ и поспѣшно присоединилась къ матери и жениху. Флоренса осталась на мѣстѣ, счастливая, грустная, въ слезахъ. Долго ли это длилось, она сама не помнила; вдругъ подошла къ ней опять ея новая мама и снова обняла ее.
   -- Флоренса, сказала она торопливо и глядя ей пристально прямо въ глаза.-- Вы не начнете съ того, чтобъ меня ненавидѣть?
   -- Ненавидѣть васъ, мама! И она обняла ее съ любовью.
   -- Тсс! Не думайте обо мнѣ дурно. Вѣрьте, что я употреблю всѣ усилія сдѣлать васъ счастливою, что я готова любить васъ, Флоренса. Прощайте. Мы скоро увидимся. Не стойте здѣсь.
   Она снова обняла и поцаловала Флоренсу... Красавица говорила торопливо, но съ твердостью, и Флоренса увидѣла, что она вскорѣ присоединилась къ ея отцу въ другой комнатѣ.
   Свиданіе это воскресило надежды Флоренсы. Ночью ей снилось, что ея родная мама смотритъ на нихъ съ лучезарною улыбкой и благословляетъ дочь на новыя усилія!
   

ГЛАВА VI.
Открытіе глазъ мистриссъ Чиккъ.

   Миссъ Токсъ, незнавшая ничего касательно лѣсовъ, подмостокъ, лѣстницъ и людей, у которыхъ головы были повязаны носовыми платками, и которые глазѣли въ окна дома мистера Домби, какъ летучіе геніи или чудныя птицы, и стучали, работали и сорили на пропалую -- миссъ Токсъ, позавтракавъ въ одно утро этого достопамятнаго періода, по своему скромному обыкновенію, поднялась наверхъ, съ намѣреніемъ съиграть на клавикордахъ птичій вальсъ, полить цвѣты, стереть отвсюду пыль и, вообще, по ежедневной привычкѣ, сдѣлать маленькую гостиную свою образцомъ изящнаго вкуса во всемъ Принцесс-Плэсѣ.
   Миссъ Токсъ надѣла пару древнихъ перчатокъ, употреблявшихся собственно съ этою цѣлью, и во всякое другое время тщательно скрытыхъ въ ящикѣ столика, и принялась за дѣло систематически. Она начала съ птичьяго вальса; потомъ, по естественному ходу идей, перешла къ канарейкѣ, весьма голосистой, хотя далеко не молодой и значительно вылинявшей послѣ этого она занялась фарфоровыми украшеньицами своего жилища и, наконецъ, въ свое время, цвѣтами и растеніями, которыя подстригала весьма тщательно ножницами, по какой-то ботанической причинѣ, пользовавшейся ея особеннымъ вѣрованіемъ.
   Миссъ Токсъ въ это утро не скоро добралась до своихъ растеній и вообще дѣйствовала какъ-то медлительно. Погода была теплая, вѣтръ южный, и дыханіе лѣта невольно обращало мысли миссъ Токсъ къ природъ. Лучъ солнца завернулъ на Принцесс-Плэсъ изъ-за угла широкой сосѣдней улицы, и закопченыя дымомъ трубы запрыгали радостно подъ его животворнымъ вліяніемъ; мальчикъ изъ гостиницы Принцессиныхъ-Гербовъ полилъ улицу и сообщилъ ей свѣжій запахъ, "совершенно растительный", какъ выражалась миссъ Токсъ. Благоуханіе свѣжаго сѣна, достигшее Принцесс-Плэса послѣ столкновеній по пути съ другими благоуханіями, неизбѣжными въ большомъ городѣ, достигалъ обонянія миссъ Токсъ и настроилъ мечты ея къ еще большей воспріимчивости впечатлѣній, порождаемыхъ красотами природы.
   Миссъ Токсъ усѣлась на окнѣ и задумалась о своемъ покойномъ папа ~ мистерѣ Токсъ, нѣкогда служившемъ отечеству въ таможнѣ, и о своемъ дѣтствѣ, протекшемъ въ приморскомъ городѣ, среди значительнаго количества смолы и первобытной приморской простоты нравовъ. Она замечталась о лугахъ, покрытыхъ полевыми цвѣтами, изъ которыхъ въ прежніе годы сплетала она гирлянды и вѣнки для своихъ юношескихъ поклонниковъ, клявшихся ей въ вѣчной вѣрности и ходившихъ въ нанковыхъ костюмахъ, а также и о томъ, какъ скоро завяли эти вѣнки и гирлянды, и какъ невѣрны были клятвы юношей, ходившихъ въ нанковыхъ костюмахъ.
   Сидя на подоконникѣ и глядя на воробьевъ, прыгавшихъ на солнышкѣ, миссъ Токсъ подумала также о своей покойной мама, о ея добродѣтеляхъ и ревматизмѣ. Когда проходилъ разнощикъ цвѣтовъ съ неуклюжими ногами, неся на головѣ корзину, отъ которой шляпа его сплющивалась въ блинъ, и кричалъ хриплымъ голосомъ о своемъ товарѣ, мысли миссъ Токсъ приняли такое меланхолическое направленіе, что она начала качать головою и подумала о томъ, какъ незамѣтно она можетъ состарѣться.
   Въ такомъ расположеніи духа мысли миссъ Токсъ направились къ мистеру Домби, вѣроятно потому-что майоръ уже воротился домой и сейчасъ только поклонился ей изъ своего окна. Какая другая причина могла бы заставить миссъ Токсъ перейдти отъ гирляндъ полевыхъ цвѣтовъ и дней своей юности къ мистеру Домби? Сдѣлался ли онъ веселѣе? Примирился ли онъ съ приговорами судьбы? Вступитъ ли онъ когда-нибудь во второй бракъ, и если да, то съ кѣмъ? Кому суждено быть его второю супругой?
   Лицо миссъ Токсъ зардѣлось внезапнымъ румянцемъ -- погода была жаркая -- въ то время, какъ, размышляя такимъ образомъ, она увидѣла въ зеркалѣ отраженіе своего задумчиваго лица. Румянецъ этотъ вспыхнулъ снова, когда она увидѣла маленькую карету, въѣзжавшую на Принцесс-Плэсъ и направившуюся прямо къ ея дверямъ. Миссъ Токсъ встала, поспѣшно взяла ножницы и чрезвычайно-прилежно подстригала свои растенія въ моментъ появленія мистриссъ Чинкъ.
   -- Здорова ли, моя милая, обожаемая подруга? воскликнула миссъ Токсъ, встрѣчая гостью съ распростертыми объятіями.
   Въ поступи обожаемой подруги была замѣтна нѣкоторая величавость, но она поцаловала миссъ Токсъ и сказала: -- Лукреція, благодарю васъ. Я чувствую себя хорошо.. Надѣюсь, и вы также. Гемъ!
   У мистриссъ Чиккъ былъ какой-то особенный, односложный кашель, нѣчто въ родѣ предисловія къ настоящему кашлю.
   -- Какъ рано вы сегодня пріѣхали и какъ это мило съ вашей стороны! продолжала миссъ Токсъ.-- Вы завтракали?
   -- Благодарю, Лукреція. Я завтракала. Я позавтракала рано... (Тутъ она какъ-будто почувствовала особенную любознательность касательно Принцесс-Плэса и все глядѣла вокругъ себя) вмѣстѣ съ моимъ братомъ, который возвратился изъ Лимингтона.
   -- Надѣюсь, что ему лучше, мой ангелъ?
   -- Гораздо-лучше, благодарю васъ. Гемъ!
   -- Моей милой Луизѣ надобно быть осторожною съ этимъ кашлемъ.
   -- Ничего. Это не больше, какъ отъ близкой перемѣны погоды. Мы должны ожидать перемѣны.
   -- Погоды? спросила простодушно миссъ Токсъ.
   -- Во всемъ. Разумѣется, должны. Свѣтъ очень-перемѣнчивъ. Всякій, кто бы сталъ утверждать противное, удивилъ бы меня значительно и заставилъ бы даже усомниться на-счетъ своего разсудка. Перемѣны! воскликнула мистриссъ Чиккъ тономъ строго-назидательнымъ.-- Ахъ, Творецъ! Что на свѣтѣ не перемѣняется! Даже шелковичный червь, котораго, безъ сомнѣнія, можно полагать равнодушнымъ ко всему, вокругъ него происходящему -- даже атомъ, я увѣренна, перемѣняется постоянно въ разныя неожиданныя вещи.
   -- Моя Луиза всегда удивительна въ своихъ сравненіяхъ.
   -- Вы очень-добры, Лукреція, возразила мистриссъ Чиккъ, нѣсколько-смягченная.-- Надѣюсь, что ни одной изъ насъ не прійдется сомнѣваться въ другой.
   -- О, я увѣрена въ этомъ!
   Мистриссъ Чиккъ кашлянула раза два по-прежнему и принялась чертить на коврѣ разныя линіи кончикомъ парасоля. Миссъ Токсъ, знавшая довольно-хорошо свою обожаемую подругу, которая, будучи отъ чего-нибудь не въ духѣ, обыкновенно предавалась многосложной раздражительности, рѣшилась воспользоваться этою паузой и перемѣнить предметъ разговора.
   -- Извините меня, милая Луиза, но мнѣ кажется, будто я замѣтила въ каретѣ мужественное лицо мистера Чикка?
   -- Онъ тамъ; но, пожалуйста, оставьте его въ покоѣ. У него есть газета, слѣдовательно, онъ счастливъ на цѣлые два часа. Продолжайте заниматься вашими цвѣтами. Лукреція, а мнѣ позвольте сидѣть здѣсь и отдохнуть.
   -- Моя Луиза знаетъ, что между такими друзьями, какъ мы, не можетъ-быть вопроса о церемоніи. Я потому... а потому миссъ Токсъ заключила фразу дѣломъ, надѣвъ снова перчатки, взявъ ножницы и начавъ подстригать свои растенія съ самымъ микроскопическимъ трудолюбіемъ.
   -- Флоренса также возвратилась домой, сказала мистриссъ Чиккъ послѣ нѣкотораго молчанія, въ-продолженіе котораго сидѣла, склонивъ голову на одну сторону и не переставая выводить парасолемъ узоры:-- Флоренса уже такъ выросла, что не можетъ продолжать одинокую жизнь, къ которой привыкла. Безъ сомнѣнія, такъ. Конечно. Я готова чувствовать очень-мало уваженія къ тому, кто бы сталъ утверждать противное. Какъ бы я этого ни желала, но не могу уважить такихъ лицъ. До этой степени мы не въ состояніи приневоливать свои чувства...
   Миссъ Токсъ согласилась, хоть и не понимала, къ чему все это клонится.
   -- Если она дѣвушка странная и мой братъ Поль не можетъ чувствовать себя совершенно-спокойнымъ въ ея обществѣ, послѣ всѣхъ горестныхъ происшествій и ужасныхъ огорченій, чѣмъ на это отвѣтить? Онъ долженъ сдѣлать усиліе. Онъ обязанъ сдѣлать усиліе. Семейство наше всегда было замѣчательно по усиліямъ, которыя оно дѣлало надъ собою. Поль глава семейства, почти единственный, оставшійся представитель его -- я себя не считаю: что такое я? Я тутъ особа неважная...
   -- Мой милый ангелъ...
   Мистриссъ Чиккъ отерла глаза, которые были переполнены слезами и продолжала:
   -- Значитъ, онъ непремѣнно обязанъ сдѣлать надъ собою усиліе. Хоть это и будетъ для меня ударомъ -- у меня натура такая слабая, я такая безумная, я бы скорѣе желала имѣть вмѣсто сердца кусокъ мрамора или камень изъ мостовой...
   -- Мой ангелъ Луиза...
   -- Но все для меня будетъ торжествомъ знать, что онъ не измѣнилъ себѣ и своему имени Домби, хотя, разумѣется, я въ этомъ всегда была убѣждена. Я только надѣюсь, прибавила она послѣ новой паузы:-- что и она сдѣлается достойною этого имени.
   Миссъ Токсъ, переливавшая въ это время воду изъ глинянаго кувшина въ лейку, взглянула случайно на подругу и была изумлена выразительностью, которую мистриссъ Чиккъ придала своему лицу и съ которою смотрѣла на нее. Миссъ Токсъ поставила на столъ лейку и сѣла подлѣ нея.
   -- Милая Луиза, успокоитъ ли васъ сколько-нибудь мое скромное мнѣніе, если я скажу, что ваша юная племянница подаетъ самыя пріятныя надежды?
   -- Что вы подъ этимъ разумѣете? возразила мистриссъ Чиккъ съ удвоенною величавостью.-- О какомъ моемъ замѣчаніи говорите вы?
   -- О томъ, что она сдѣлается достойною своего имени, мой ангелъ.
   -- Если, сказала мистриссъ Чиккъ съ торжественною терпѣливостью: -- я выразилась не довольно-ясно, Лукреція, то вина въ этомъ моя. Нѣтъ, можетъ-быть, никакой причины, по которой мнѣ бы нужно было выражаться о такомъ предметѣ, исключая развѣ существовавшей между нами короткости... надѣюсь, Лукреція, ничто не нарушитъ ея; я даже позволяю себѣ быть убѣжденною въ этомъ. Но я желаю выразиться ясно, Лукреція, а потому, возвратившись къ моему послѣднему замѣчанію, прошу васъ понять, что оно вовсе не касалось Флоренсы... никакъ!
   -- Не-уже-ли?
   -- Нѣтъ, отвѣчала мистриссъ Чиккъ рѣзко и рѣшительно.
   -- Такъ извините меня, другъ мой, я не поняла вашихъ словъ. Боюсь, что я стала непонятливою.
   Мистриссъ Чиккъ оглядѣла всю комнату, потомъ посмотрѣла на улицу, на канарейку, на растенія, на лейку и кувшинъ -- словомъ, на все, что было въ комнатѣ, не взглянула только на хозяйку дома; наконецъ, взоръ ея остановился на миссъ Токсъ и она произнесла съ величаво-поднятыми бровями:
   -- Лукреція, когда я говорю о томъ, будетъ ли она достойна этого имени, то подразумеваю вторую жену моего брата Поля. Мнѣ кажется, будто я сказала, или дала уразумѣть, что братъ мой намѣренъ вступить во второй бракъ.
   Миссъ Токсъ поспѣшно встала со стула и возвратилась къ своимъ растеніямъ, у которыхъ принялась остригать вѣтки и листья безъ разбора и милосердія.
   -- Почувствуетъ ли она вполнѣ всю важность отличія, которымъ ее осчастливили -- это другой вопросъ, продолжала мистриссъ Чиккъ также торжественно.
   -- Я не теряю надежды. Мы обязаны думать хорошо другъ о другѣ, и я не отчаяваюсь. Моего совѣта не спрашивали. Еслибъ со мною посовѣтовались, то мнѣніе мое было бы принято, конечно, очень-безцеремонно, а потому дѣла лучше, какъ они есть. Я предпочитаю это.
   Миссъ Токсъ, не поднимаясь изъ наклоннаго положенія, все еще обстригала вѣтки и листки. Мистриссъ Чиккъ, энергически покачивая по-временамъ головою, продолжала рѣчь, какъ-будто грозно вызывая кого-нибудь попробовать опровергнуть ее.
   -- Еслибъ мой брать Поль посовѣтовался со мною, что онъ иногда и дѣлаетъ -- или, вѣрнѣе, иногда дѣлывалъ: теперь уже это кончено, съ меня снята отвѣтственность (тутъ она начала всхлипывать истерически) благодаря Бога, я не завистлива! Еслибъ братъ мой пришелъ ко мнѣ и спросилъ: Луиза, какихъ качествъ посовѣтуешь ты мнѣ искать во второй женѣ? Я бы, конечно, сказала: тебѣ нужна жена хорошей фамиліи, съ красотою, съ достоинствомъ, связями. Вотъ именно этими самыми словами я бы и выразилась, хоть везите меня на плаху! Клянусь всѣмъ священнымъ, я бы сказала: "Поль! Тебѣ жениться во второй разъ не на знатной! Тебѣ жениться не на красавицѣ! Тебѣ жениться не имѣя въ виду связей! Надобно быть совершенно безъ ума, чтобъ осмѣлиться подумать, будто такія вещи возможны!"
   Слова эти пріостановили подстриганіе растеній; миссъ Токсъ, скрывая между ними свое лицо, стала прислушиваться очень-внимательно. Можетъ-быть, ей мелькнулъ лучъ надежды въ самой горячности мистриссъ Чиккъ.
   -- Я не съумасшедшая, продолжала она:-- хоть и не смѣю считать себя женщиною высокаго ума, не смотря на странность нѣкоторыхъ людей, которые приписывали мнѣ это качество. И увѣрять меня, будто братъ мой могъ подумать о второмъ бракѣ, который не былъ бы основанъ на этихъ требованіяхъ, -- онъ, Поль Домби! Нѣтъ, это было бы слишкомъ-дерзко!
   Въ-продолженіе мгновеннаго молчанія, наставшаго послѣ этихъ возгласовъ, ножницы миссъ Токсъ слабо стригнули раза два; но лицо ея оставалось незримымъ, а утреннее платье трепетало. Мистриссъ Чиккъ смотрѣла на нее исподтишка, сквозь промежутки въ листьяхъ.
   -- Братъ мой, Поль, сдѣлалъ, разумѣется, то, чего всѣ отъ него ожидали. Сознаюсь, онъ удивилъ меня, хотя вмѣстѣ съ тѣмъ и обрадовалъ. Когда Поль выѣхалъ отсюда, я никакъ не воображала, чтобъ у него могла родиться какая-нибудь привязанность внѣ Лондона, и, конечно, онъ не былъ здѣсь влюбленъ ни въ кого. Какъ бы то ни было, но партія, по-видимому, очень-приличная. Мать, безъ сомнѣнія, женщина знатная и тонкая, а я не въ правѣ разсуждать, хорошо или дурно она дѣлаетъ, собравшись жить въ домѣ моего брата: это дѣло Поля, не мое; что же до предмета его выбора, я видѣла только портретъ, и она должна быть красавица. Имя у нея прекрасное -- Эдиѳь: оно необыкновенно и поразительно, продолжала мистриссъ Чиккъ, энергически тряся головою: -- слѣдственно, Лукреція, я нисколько не сомнѣваюсь въ вашихъ чувствахъ, если скажу, что свадьба будетъ очень-скоро... вы, конечно, будете отъ этого очень-счастливы (опять сильная выразительность въ лицѣ и голосѣ мистриссъ Чиккъ). О, конечно! вы должны быть въ восторгѣ отъ близкой перемѣны въ судьбѣ моего брата, который часто оказывалъ вамъ много любезности!
   Миссъ Токсъ не сказала ни слова, но взяла дрожащею рукою лейку и глядѣла вокругъ себя, какъ-будто разсчитывая, какую часть своей мебели улучшить изліяніемъ на нее содержавшейся въ этомъ сосудѣ влаги. Въ моментъ такого кризиса чувствъ миссъ Токсъ, дверь отворилась, она вздрогнула, захохотала громко и дико, и упала въ объятія вошедшаго, къ-счастью, равно безчувственная къ негодованію мистриссъ Чиккъ и къ мефистофелевской радости майора, глядѣвшаго на эту сцену изъ своего окна въ двойную театральную трубочку.
   Не то было съ бѣднымъ туземцемъ, испуганною опорой упавшей въ обморокъ дѣвицы, который, входя по порученію майора для освѣдомленія о здоровьѣ прекрасной сосѣдки, очутился тутъ въ самый моментъ катастрофы, повергшей на его коричневыя руки нѣжное бремя, и налившей ему въ башмакъ цѣлое наводненіе. Озадаченный туземецъ прижималъ миссъ Токсъ нѣсколько времени къ сердцу, съ энергіею, сильно противорѣчившею его оторопѣлой наружности. Наконецъ, мистриссъ Чиккъ, достаточно пришедшая въ себя, велѣла ему опустить миссъ Токсъ на софу и выйдти; лишь-только онъ исчезъ, она принялась приводить въ чувство свою злополучную подругу.
   При этихъ заботахъ, наружность мистриссъ Чиккъ вовсе не показывала того трогательнаго участія, которымъ отличаются дщери Еввы, когда помогаютъ другъ другу въ подобныхъ случаяхъ; тутъ не было того Франмасонства обмороковъ, которымъ онѣ вообще бываютъ таинственно связаны -- нѣтъ! мистриссъ Чиккъ скорѣе походила на палача, приводящаго въ чувство свою жертву передъ началомъ новыхъ пытокъ, когда подносила къ носу миссъ Токсъ соли, брызгала въ лицо холодную воду и употребляла всѣ испытанныя воскресительныя средства. Когда, наконецъ, миссъ Токсъ открыла глаза и постепенно ожила, мистриссъ Чиккъ отошла отъ нея, какъ отъ преступника, и смотрѣла на нее съ величавымъ негодованіемъ.
   -- Лукреція! Не хочу скрывать свои чувства. Глаза мои разомъ открылись. Я бы этому не повѣрила, еслибъ услышала даже отъ святаго.
   -- Какъ смѣшно падать въ обморокъ, проговорила запинаясь миссъ Токсъ.-- Но мнѣ сейчасъ будетъ лучше.
   -- Вамъ сейчасъ будетъ лучше, Лукреція! возразила мистриссъ Чиккъ съ невыразимымъ презрѣніемъ.-- Вы воображали, кажется, что я слѣпа? Вы воображали, что для меня уже настало второе дѣтство? Нѣтъ, Лукреція! Я вамъ очень обязана!
   Миссъ Токсъ устремила на свою подругу умоляющій, безнадежный взглядъ, и закрыла лицо носовымъ платкомъ.
   -- Еслибъ кто-нибудь разсказалъ мнѣ это вчера, или даже полчаса назадъ, я бы, правоу почувствовала неодолимое желаніе поразить его. Лукреція Токсъ, глаза мои открылись и слѣпота моей довѣрчивости прошла. Ее употребили во зло, ею играли; но теперь всему конецъ!
   -- О! на что вы намекаете такъ жестокосердо, мой ангелъ? спросила миссъ Токсъ сквозь слезы.
   -- Лукреція, спросите ваше собственное сердце. Я должна просить васъ перестать адресоваться ко мнѣ въ этихъ фамильярныхъ выраженіяхъ. У меня осталось еще уваженіе къ самой-себѣ, хотя вы, можетъ-статься, и думаете противное.
   -- О, Луиза! Какъ вы можете говорить со мною такимъ образомъ?
   -- Какъ могу я говорить съ вами такимъ образомъ? Такимъ образомъ! О!
   Миссъ Токсъ жалобно рыдала.
   -- Вы свернулись, какъ змѣя, у очага моего брата; обвились вокругъ него, вкрались черезъ меня почти въ его довѣренность, Лукреція, чтобъ послѣ втайнѣ имѣть на него замыслы и осмѣлиться подозрѣвать возможность брачнаго союза съ нимъ! Да, нелѣпость такой идеи почти искупаетъ ея коварство! прибавила мистриссъ Чиккъ съ насмѣшливымъ достоинствомъ.
   -- Луиза, умоляю васъ, не говорите такихъ ужасныхъ вещей!
   -- Ужасныхъ вещей? Ужасныхъ вещей! Развѣ не положительный Фактъ, Лукреція, одно то, что вы сейчасъ не могли побѣдить вашихъ чувствъ передо мною, набросивъ такъ искусно на глаза мои покрывало?
   -- Я не жаловалась, всхлипывала миссъ Токсъ.-- Я не сказала ничего. Если ваши вѣсти нѣсколько поразили меня, Луиза, и я имѣла какую-нибудь отдаленную мысль, что мистеръ Домби склоненъ ко мнѣ до нѣкоторой степени, то, конечно, Луиза, вы не будете осуждать меня.
   -- Она хочетъ сказать, возразила мистриссъ Чиккъ, адресуясь ко всей мебели:-- она хочетъ сказать, я это вижу, что я поощряла ея сумасбродные замыслы!
   -- Я не хочу дѣлать упрековъ, милая Луиза. Не хочу жаловаться. Но въ свое оправданіе...
   -- Да! воскликнула мистриссъ Чиккъ съ улыбкой: -- вотъ, что она хочетъ выразить! Я это знала. Вы бы лучше высказали все откровенно. Говорите прямо! говорите прямо, Лукреція Токсъ, что бы вы ни были.
   -- Въ оправданіе свое и только въ защиту противъ вашихъ жестокихъ упрековъ, милая Луиза, я хотѣла спросить, не вы ли сами допускали такую Фантазію и даже говаривали, что это могло случиться, судя по всему?
   -- Есть предѣлъ, за которымъ снисходительность дѣлается ее только смѣшною, но даже виновною. Я могу снести многое, но не слишкомъ-многое. Не знаю, что привлекло меня сегодня въ этотъ домъ; но я имѣла предчувствіе, мрачное предчувствіе чего-нибудь особеннаго. Теперь, когда я постигла васъ вполнѣ, Лукреція, лучше для насъ обѣихъ, если мы не станемъ распространяться. Я желаю вамъ добра и всегда буду желать. Но какъ сестра моего брата, какъ будущая родственница его невѣстѣ и ея матери, -- могу ли я прибавить, какъ одна изъ Домби?-- я теперь не могу пожелать вамъ ничего больше, кромѣ добраго утра!
   Слова эти, произнесенныя съ язвительною любезностью и чувствомъ высокаго нравственнаго самосознанія, были послѣдними со стороны мистриссъ Чиккъ. Она направилась къ дверямъ, у которыхъ голова ея склонилась, какъ у грознаго призрака, и сѣла въ карету, чтобъ найдти отраду и утѣшеніе въ объятіяхъ супруга, мистера Чикка.
   То-есть, говоря аллегорически: руки мистера Чикка были заняты газетою, почему объятія его не могли быть свободными. Джентльменъ этотъ рѣшался взглядывать на свою супругу только украдкою и не произнесъ ни слова въ ея утѣшеніе. Однимъ словомъ, онъ продолжалъ читать, мурныкая отрывки разныхъ арій, по своей всегдашней привычкѣ, и только no-временамъ посматривалъ на жену исподтишка, не говоря ни хорошаго, ни дурнаго, ни равнодушнаго слова.
   Мистриссъ Чиккъ, между-тѣмъ, обнаруживала страшное волненіе. Наконецъ, она не выдержала и воскликнула: "О, какъ широко открылись сегодня мои глаза!"
   -- Какъ широко открылись сегодня твои глаза, моя милая?
   -- О, не гове^и со мною! Если у тебя достаетъ духа видѣть меня въ такомъ положеніи и не спросить въ чемъ дѣло, тебѣ лучше замолчать разъ навсегда.
   -- Да въ чемъ же дѣло, моя милая?
   -- Только подумать, сказала мистриссъ Чиккъ въ родѣ монолога:-- что она могла имѣть подлый замыселъ породниться съ нашею фамиліей посредствомъ брака съ Полемъ! Подумать, что когда она играла въ лошадки съ милымъ ребенкомъ, который теперь лежитъ въ могилѣ -- мнѣ эти игры и въ то время никогда не нравились -- она скрывала такія двуличныя намѣренія! Удивляюсь, какъ она не боялась какого-нибудь несчастія въ наказаніе за свое коварство. Право, ей бы слѣдовало ожидать этого!
   -- Да и мнѣ казалось до сегодняшняго утра, мой другъ, возразилъ съ разстановкою мистеръ Чиккъ, потирая себѣ переносье газетою:-- будто и ты сама была однѣхъ мыслей съ нею, и не считала этого ни несбыточнымъ, ни неприличнымъ.
   Мистриссъ Чиккъ немедленно залилась слезами и объявила мужу, что если онъ желаетъ растоптать ее въ прахъ своими каблуками, то сдѣлалъ бы это лучше сейчасъ же, безъ промедленія.
   -- Но съ Лукреціей Токсъ я кончила все, сказала мистриссъ Чиккъ, предавшаяся снова на нѣсколько минутъ своимъ чувствамъ, къ большому ужасу мистера Чикка.-- Я могу отречься отъ довѣренности Поля въ пользу той, которая можетъ этого стоить, и которою онъ намѣренъ замѣнить бѣдную Фанни; я могу перенести извѣщеніе объ этомъ, сдѣланное въ обыкновенномъ холодномъ тонѣ моего брата, хотя онъ и не спрашивалъ моего совѣта, а объявилъ о перемѣнѣ своихъ плановъ, когда все было уже рѣшено; но обмана я не могу перенести, и съ Лукреціей Токсъ у меня все кончено. Рука Провидѣнія видна во всемъ: все на свѣтѣ дѣлается къ лучшему. Обѣ онѣ изъ знати, и знакомство какой-нибудь миссъ Токсъ могло бы меня компрометтировать. Я сегодня подверглась тяжкому испытанію, но, вообще говоря, не жалѣю объ этомъ.
   Въ такомъ истинно-христіанскомъ расположеніи духа, мистриссъ Чиккъ отерла себѣ глаза, поправила платье и сидѣла какъ прилично женщинѣ, которая покорна Провидѣнію среди ударовъ рока и спокойна въ своихъ горестяхъ. Мистеръ Чиккъ, чувствуя безъ сомнѣнія свою недостойность, велѣлъ кучеру остановиться на первомъ перекресткѣ, вышелъ изъ экипажа и побрелъ пѣшкомъ, посвистывая съ поднятыми превысоко плечами и запустивъ руки въ карманы.
   Между-тѣмъ, несчастная миссъ Токсъ, которая, не смотря на страшныя обвиненія въ измѣнѣ своей "подругѣ", была дѣйствительно искренно привязана къ ней и поглощена благоговѣніемъ къ величію мистера Домби, -- отверженная миссъ Токсъ орошала свои растенія слезами и чувствовала, что на Принцесс-Плэсѣ воцарилась уже зима.
   

ГЛАВА VII.
Промежутокъ времени передъ свадьбою.

   Хотя домъ мистера Домби пересталъ быть заколдованнымъ и обреченнымъ на вѣчное безмолвіе послѣ вторженія въ него рабочаго народа, который съ утра до вечера поднималъ страшный стукъ, трескъ, шумъ, бѣготню -- отъ чего Діогенъ лаялъ какъ бѣшеный съ восхода до заката солнца -- но въ образѣ жизни Флоренсы не произошло никакой перемѣны. Ночью, когда рабочіе уходили, домъ снова пустѣлъ и приходилъ въ свои первобытный характеръ; Флоренса, прислушиваясь къ улалявшимся голосамъ мастеровыхъ, рисовала въ своемъ воображеніи веселыя жилища, куда они возвращаются, и дѣтей, которыя ждутъ ихъ дома; ей пріятно было думать, что эти труженики уходили въ веселомъ и довольномъ расположеніи духа.
   Она ждала вечерней тишины, какъ стараго друга; но теперь этотъ другъ приходилъ съ измѣнившимся лицомъ и смотрѣлъ на нее ласковѣе. Въ немъ была свѣжая надежда. Красавица, которая утѣшала и цаловала ее въ той самой комнатѣ, гдѣ душа ея была такъ безпощадно уязвлена жестокосердымъ отцомъ, являлась воображенію Флоренсы духомъ благодати. Кроткія видѣнія приближающейся свѣтлой жизни, когда любовь отца будетъ осѣнять ее и все потерянное въ тотъ горестный день, въ который нѣжность матери улетѣла съ ея послѣднимъ вздохомъ, носились вокругъ Флоренсы въ сумерки, и она встрѣчала ихъ съ радостною улыбкой. Взглядывая иногда на розовыхъ дѣтей въ противоположномъ домѣ, она помышляла съ удовольствіемъ о возможности скоро познакомиться съ ними, говорить съ ними; не бояться, какъ въ прежніе годы, показаться имъ, чтобъ не испугать ихъ своимъ одинокимъ, печальнымъ видомъ и глубокимъ трауромъ!
   Думая о своей новой матери съ любовію и довѣрчивостью чистой, невинной души, Флоренса любила болѣе и болѣе покойную мать. Она не боялась соперничества ихъ въ своемъ сердцѣ: новый цвѣтокъ выросталъ въ немъ изъ глубоко-разросшагося и долго-любимаго корня. Каждое ласковое слово прекрасной молодой дамы отзывалось Флоренсѣ какъ эхо голоса, давно умолкшаго. Какъ могла изгладиться эта милая намять и быть вытѣснена другою привязанностью, когда въ ней заключалась вся родительская нѣжность, какую она когда-либо знала!
   Разъ Флоренса сидѣла въ своей комнатѣ одна и думала объ обѣщанномъ скоромъ посѣщеніи прекрасной дамы, какъ вдругъ, поднявъ глаза, она увидѣла ее въ дверяхъ.
   -- Мама! воскликнула дѣвушка радостно, бросившись ей на встрѣчу.
   -- Еще не мамѣ, возразила Эдиѳь съ серьёзною улыбкой, обнимая ее.
   -- Но скоро будете ею.
   -- Да, скоро, очень-скоро.
   Эдиѳь наклонила голову, прижала щеку свою къ цвѣтущей щекѣ Флоренсы и нѣсколько времени оставалась молча въ такомъ положеніи. Въ наружности и пріемахъ ея было столько нѣжности, что Флоренса была тронута ею еще больше, чѣмъ въ первую ихъ встрѣчу. Эдиѳь подвела ее къ стулу и сѣла съ нею рядомъ. Флоренса см dd>   И хорошо сказано, -- замѣтилъ капитанъ. -- A если намъ не придется свернуть ей голову втроемъ, я заранѣе вамъ уступаю свою долю. Пейте и поминайте, какъ звали.
   Несмотря на чрезмѣрную веселость, капитанъ едва дотрогивался до копченаго языка, хотя старался принять видъ, когда на него смотрѣли, что пожираетъ его съ волчьимъ аппетитомъ. Онъ также ужасно боялся оставаться наединѣ съ дядей или съ племянникомъ съ глазу на глазъ и думалъ, казалось, что въ состояніи владѣть собой не иначе, какъ подъ условіемъ дружелюбнаго соединенія всей компаніи въ одну группу. Когда Соломонъ куда-то отлучился, капитанъ немедленно выбѣжалъ за дверь, подъ предлогомъ посмотрѣть на какуюто странную карету, проѣзжавшую мимо оконъ; a когда Вальтеръ пошелъ наверхъ прощаться съ жильцами, онъ тоже юркнулъ въ другую комнату, объяснивъ Соломону, что почуялъ смрадный запахъ изъ сосѣдней трубы. Капитанъ Куттль былъ увѣренъ, что ни одна душа въ мірѣ не постигнетъ настоящей цѣли этихъ вылазокъ, если, по крайней мѣрѣ, ее не осѣнитъ вдохновеніе свыше.
   Возвращаясь изъ своей прощальной экспедиціи, Вальтеръ наткнулся на особу съ блѣднымъ лицомъ, стоявшую въ дверяхъ, недалеко отъ деревяннаго мичмана.
   -- М-ръ Каркеръ! -- вскричалъ Вальтеръ, пожимая руку Джона Каркера младшаго. -- Войдите, сдѣлайте милость. Это очень любезно съ вашей стороны придти такъ рано со мною проститься. Вы знали, какъ я радъ буду васъ видѣть передъ своимъ отъѣздомъ. Войдите, пожалуйста.
   -- Невѣроятно, чтобы мы встрѣтились еще гдѣ-нибудь на этомъ свѣтѣ, молодой человѣкъ, и потому я такъ же, какъ и вы, очень радъ, что могу взглянуть на васъ въ послѣдній разъ. Теперь, въ часъ разлуки, я могу говорить съ вами свободно и не стану больше противиться вашимъ откровеннымъ объясненіямъ.
   Была какая-то глубокая меланхолія въ улыбкѣ Каркера, когда онъ произносилъ эти слова. Казалось очевиднымъ, душевное бремя подавляло его съ одинаковою силой даже теперь, когда онъ готовился къ дружескому разговору.
   -- Ахъ, м-ръ Каркеръ! -- сказалъ молодой человѣкъ, -- зачѣмъ вы прежде противились моей откровенности? Вы не могли мнѣ сдѣлать ничего, кромѣ добра, я увѣренъ въ этомъ.
   Каркеръ покачалъ головой.
   -- Если бы я могъ, -- сказалъ онъ, -- сдѣлать кому-нибудь добро на этой землѣ, то, конечно, сдѣлалъ бы его для васъ, молодой человѣкъ. Ваше присутствіе со дня на день становилось для меня блаженствомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ поводомъ къ безполезнымъ угрызеніямъ совѣсти. Но блаженство брало верхъ передъ нравственною пыткой; теперь я очень хорошо узнаю это, когда теряю васъ изъ виду.
   -- Войдите, м-ръ Каркеръ, сдѣлайте милость войдите и познакомьтесь съ моимъ добрымъ старикомъ. Я часто говорилъ съ нимъ о васъ, и онъ съ удовольствіемъ станетъ разсказывать все, что услышитъ обо мнѣ. О послѣднемъ нашемъ разговорѣ, -- продолжалъ Вальтеръ съ нѣкоторымъ затрудненіемъ, -- я ничего не сказывалъ ему и, слѣдовательно, никому на свѣтѣ. Повѣрьте, м-ръ Каркеръ.
   Сѣдой Джонъ младшій пожалъ его рукѵ и заплакалъ.
   -- Если я когда-нибудь познакомлюсь съ нимъ, Вальтеръ, -- возразилъ онъ, -- то единственно для того, чтобы слышать о васъ добрыя вѣсти. Можете быть спокойны, я оправдаю вашу благоразумную осторожность. Но было бы несправедливо не сказать ему всей правды, если бы я самъ сталъ требовать его довѣрія. Поэтому, при всемъ вашемъ желаніи, я не могу войти сюда теперь же, какъ бы мнѣ ни было пріятно подолѣе остаться съ вами въ эти минуты. Кромѣ васъ, нѣтъ y меня ни одного друга, ни одного знакомаго, и даже для васъ безъ крайней нужды, я не намѣренъ заводить знакомства.
   -- Надѣюсь, вы позволите мнѣ, -- сказалъ Вальтеръ, -- навсегда остаться вашимъ другомъ. Вы знаете, какъ я этого желалъ, и теперь, когда мы съ вами разстаемся, м-ръ Каркеръ, желаніе мое усиливается.
   -- Довольно. Вы всегда были другомъ моего сердца, и если я избѣгалъ васъ, повѣрьте, это противъ моей воли, но мои мысли всегда были заняты вами. Прощайте, Вальтеръ!
   -- Прощайте, м-ръ Каркеръ. Благослови васъ Богъ.
   -- Если, -- сказалъ Джонъ Каркеръ въ сильномъ волненіи, удерживая руку растроганнаго юноши, -- если, по возвращеніи сюда, когда уголъ мой будетъ пустъ, ты услышишь, гдѣ положили мои кости, приди и взгляни на мою могилу. Подумай, я могъ быть столь же честнымъ и счастливымъ, какъ и ты. И когда наступитъ мой послѣдній часъ, позволь мнѣ думать, что остается на землѣ человѣкъ, который будетъ вспоминать обо мнѣ съ сожалѣніемъ и снисходительностью. Вальтеръ -- прощай!
   И фигура его побрела, какъ блѣдная тѣнь, по улицѣ, освѣщеннрй яркими лучами прекраснаго лѣтняго солнца. Скоро Вальтеръ совсѣмъ потерялъ его изъ виду.
   Наконецъ немилосердный хронометръ возвѣстилъ, что Вальтеръ долженъ былъ взглянуть въ послѣдній разъ на деревяннаго мичмана. Дядя, племянникъ и капитанъ Куттль поѣхали въ извозчичьей каретѣ на пристань, гдѣ они пересѣли въ лодку съ тѣмъ, чтобы приплыть къ какому-то изгибу рѣки, котораго имя было безнадежной тайной для непривычныхъ ушей сухопутнаго человѣка. Подъѣхавъ къ этому изгибу, гдѣ уже красовался "Сынъ и Наслѣдникъ", совсѣмъ погруженный, они были встрѣчены разнокалиберной толпой перевозчиковъ, изъ которыхъ одинъ чуть ли не за версту узналъ капитана и перекликался съ нимъ на тысячу ладовъ, звучавшихъ тарабарской грамотой для всякаго профана въ морскомъ дѣлѣ. Это былъ старинный знакомецъ капитана Куттля, грязный циклопъ, шершавый и небритый, но съ такимъ зоркимъ окомъ, которое могло поспорить со всѣми глазами Аргуса. Съ этимъ замѣчательнымъ мужемъ они всѣ трое перебрались на бортъ "Сына и Наслѣдника". На кораблѣ господствовало великое смѣшеніе людей въ красныхъ рубахахъ, бѣгавшихъ взадъ и впередъ, грязныхъ парусовъ, скомканныхъ на мокрыхъ палубахъ, распущенныхъ веревокъ и канатовъ различнаго сорта, бочекъ, боченковъ, ящиковъ, чемодановъ и всякой живности, умильно взиравшей на негра-повара въ дурацкомъ колпакѣ, украшеннаго зеленью передъ самыми его глазами и окуреннаго свѣжимъ дымомъ.
   Капитанъ немедленно отвелъ Вальтера въ уголъ и съ великимъ усиліемъ, отъ котораго даже побагровѣло его лицо, вытащилъ изъ кармана огромные серебряные часы, укрѣпившіеся въ своей засадѣ, какъ втулка въ отверстіи бочки.
   -- Валли, -- сказалъ капитанъ, крѣпко пожимая его руку, -- вотъ тебѣ, дружище, прощальный подарокъ. Ставь ихъ каждое утро получасомъ назадъ, да еще въ полдень поверни стрѣлку на пятнадцать минутъ, -- и y тебя будутъ часики на славу.
   -- Что вы, капитанъ Куттль! помилуйте! -- вскричалъ Вальтеръ, удерживая капитана, который убѣгалъ отъ него прочь. -- Возьмите ихъ назадъ, сдѣлайте милость. У меня ужъ есть часы.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ, -- сказалъ капитанъ, нырнувъ въ одинъ изъ своихъ кармановъ, откуда выплыли двѣ чайныя ложки и сахарные щипчики, которыми онъ вооружился для отклоненія предвидѣнныхъ возраженій, -- въ такомъ случаѣ, мой милый, прими отъ меня эту посудину. Пригодится на черный день.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не нужно и этого! очень вамъ благодаренъ. О, что вы дѣлаете, капитань Куттль? не бросайте ихъ, -- вскричалъ Вальтеръ, потому что капитанъ обнаружилъ явное намѣреніе швыриуть свою посудину за бортъ. -- Вамъ они больше нужны, чѣмъ мнѣ. Дайте мнѣ лучше вашу палку. Мнѣ давно хотѣлось имѣть ее. Вотъ такъ! благодарю васъ. Ну, прощайте, капитанъ Куттль! смотрите хорошенько за моимъ старикомъ. Прощайте, дядюшка Соломонъ! Благослови васъ Богъ!
   Въ крайнемъ смущеніи спустились они на свою лодку, не видя и не слыша ничего, что происходило вокругъ. Когда Вальтеръ взглянулъ на нихъ, выбѣжавъ на заднюю часть корабля, онъ увидѣлъ, что дядя его сидитъ съ опущенною головою, a капитанъ Куттль колотитъ его въ спину своими огромными часами (вѣроятно, это было очень больно) и дѣлаетъ ободрительные жесты чайными ложечками и сахарными щипчиками. Уловивъ вглядъ Вальтера, капитанъ бросилъ свое сокровище на дно лодки съ совершеннымъ пренебреженіемъ, какъ-будто рѣшался забыть о его существованіи, и, скинувъ лощеную шляпу, весело привѣтствовалъ отъѣзжавшаго друга. Лощеная шляпа ярко блистала на солнцѣ, и капитанъ неутомимо продолжалъ махать, пока Вальтеръ ужъ не могъ болѣе его видѣть.
   Въ эту минуту суматоха на кораблѣ, возраставшая постепенно, достигла до послѣднихъ предѣловъ возможности. Двѣ или три лодки отчалили отъ него съ громкимъ гвалтомъ, и безконечное ура вылетѣло изъ сотни разинутыхъ ртовъ. Паруса поднялись отъ попутнаго вѣтра; вода заклокотала и заискрилась яркими брызгами подъ корабельнымъ носомъ, -- и "Сынъ и Наслѣдникъ" быстро пустился въ дальній путь, припрыгивая и приплясывая, какъ множество другихъ сыновъ и наслѣдниковъ, топившихъ на немъ свои надежды въ глубокомъ морѣ.
   День проходилъ за днемъ, и старикъ Соль съ капитаномъ Куттлемъ, засѣдая въ маленькой гостиной, плыли за молодымъ путешественникомъ по морской картѣ, лежавшей передъ ними на кругломъ столѣ. По ночамъ одинокій старикъ взбирался на чердакъ, гдѣ иной разъ ходуномъ ходила завывающая буря, смотрѣлъ на звѣзды и прислушивался къ вѣтру и долго стоялъ на часахъ, гораздо долѣе, чѣмъ караульный матросъ на корабельномъ бортѣ.
  

Глава XX.

Мистеръ Домби и майоръ Багстокъ путешествуютъ.

  
   -- Старичина Джой, сударь мой, никогда не будетъ охать да вздыхать. Это не въ его натурѣ, м-ръ Домби. Но и подъ этой желѣзной грудью таится чувствительное сердце и дай только разыграться этимъ чувствамъ ... a вотъ въ томъ-то и штука, сэръ, что старый Багстокъ знаетъ, что это слабость, a онъ въ жизнь не поддавался никакимъ слабостямъ!
   Такъ разгружался майоръ Багстокъ, принимая на Княгининомъ лугу м-ра Домби, который между тѣмъ взбирался по лѣстницѣ въ его квартиру. М-ръ Домби заѣхалъ къ майору завтракать съ тѣмъ, чтобы потомъ вмѣстѣ съ нимъ отправиться въ дорогу. Это утро было настоящей каторгой для злосчастнаго туземца: его бѣдствія начались за приготовленіемъ къ завтраку горячихъ пирожковъ, a потомъ, когда дѣло дошло до вареныхъ яицъ, жизнь его сдѣлалась невыносимой пыткою.
   -- Старый солдатъ изъ багстоковой породы сумѣетъ справиться со своими чувствами -- объ этомъ нечего и толковать; но мнѣ жаль васъ, сэръ, жаль, говорю я вамъ, тысячи чертей, м-ръ Домби! -- заключилъ майоръ въ новомъ припадкѣ свирѣпаго бѣшенства.
   Пурпуровое лицо майора, при этомъ изъявленіи соболѣзнованія, напузырилось и побагровѣло ужаснымъ образомъ, и его раковые глаза запрыгали и засверкали какимъ-то дикимъ огнемъ, когда къ нему подошелъ м-ръ Домби. Онъ схватилъ и пожалъ его руку съ такою силою, какъ будто собирался съ нимъ боксировать, чтобы выиграть закладъ въ тысячу фунтовъ, или чтобы получить титулъ англійскаго богатыря {Въ оригиналѣ: championship of England. Встарину, при восшествіи на престолъ новаго короля, двое рыцарей, въ ознаменованіе этого событія, вызывали другъ друга на бой, и побѣдитель получалъ титулъ англійскаго богатыря, champion of England. Нынче это обыкновеніе вывелось изъ употребленія; но названіе англійскаго богатыря до сихъ поръ удерживается тѣмъ изъ англійскихъ боксеровъ, который еще не былъ никѣмъ побѣжденъ. Прим. перев.}. Голова его тоже запрыгала и завертѣлась, изъ богатырской груди вырвалось хрипѣніе, какъ y лошади, зараженной сапомъ, и весь этотъ приливъ дружелюбныхъ чувствованій отхлынулъ отъ геройскаго сердца не прежде, какъ знаменитый гость занялъ свое мѣсто въ гостиной, гдѣ майоръ привѣтствовалъ его съ полной откровенностью, какъ близкаго пріятеля и дорожнаго товарища.
   -- Домби, -- сказалъ майоръ, -- я радъ васъ видѣть и горжусь вашимъ знакомствомъ. Немного въ Европѣ людей, которымъ Джозефъ Багстокъ подаетъ свою руку: онъ прямъ, рѣшителенъ и тугой натуры; но вы, Домби, другая статья: старичина Джо гордится -- слышите ли? -- гордится вашимъ знакомствомъ.
   -- Майоръ, -- возразилъ м-ръ Домби, -- вы очень любезны.
   -- Нѣтъ, сэръ, нѣтъ. Любезность не въ моей натурѣ. Помилуй Богъ! Если бы старикашка Джозъ умѣлъ, гдѣ нужно польстить и вклеить, гдѣ слѣдуетъ, красное словцо, онъ былъ бы теперь, съ вашего позволенія, генералъ-лейтенантомъ и кавалеромъ ордена Бани, и его величали бы: -- "ваше высокопревосходительство сэръ Джозефъ Багстокъ". Да, и тогда онъ имѣлъ бы удовольствіе принимать васъ не въ такой квартирѣ. Нѣтъ, Домби, вы, я вижу, еще не знаете стараго Джоя ... A все-таки я горжусь вашимъ знакомствомъ и даже считаю его за особенную честь. Ей Богу!
   М-ръ Домби не счелъ нужнымъ возражать противъ этой слишкомъ очевидной истины, и ему было пріятно, что майоръ хорошо понимаетъ величіе его особы. Это служило новымъ подтвержденіемъ, что онъ, м-ръ Домби, не ошибся въ выборѣ пріятеля. Было ясно, что его могущество далеко перешло за предѣлы коммерческой сферы: майоръ, какъ джентльменъ и военный человѣкъ, точно такъ же уважалъ его особу, какъ швейцаръ на королевской биржѣ.
   Утѣшительная мысль, особенно теперь, когда неумолимая судьба такъ безжалостно опрокинула завѣтныя надежды сердца и показала все безсиліе гордой, непреклонной воли! Нѣкогда бѣдный Павелъ спрашивалъ отца: "Папа, что такое деньги, и что могутъ онѣ сдѣлать?" Припоминая этотъ младенческій вопросъ, м-ръ Домби въ самомъ дѣлѣ готовъ былъ усомниться въ могуществѣ благороднаго металла, и невольно изъ устъ его вырывалось восклицаніе: "О деньги, деньги, что же вы сдѣлали"?
   Но это были уединенныя мысли, западавшія въ душу отшельника въ глубокую полночь, когда онъ безмолвно сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ за разбросанными бумагами. Притомъ врожденная гордость легко находила противоядіе безотрадному размышленію, и м-ръ Домби, вдумываясь въ свое положеніе, естественно доходилъ до привычныхъ заключеній о своемъ финансовомъ могуществѣ, которое теперь такъ наглядно подтверждалось словами и обхожденіемъ храбраго воина. Никогда не имѣя друзей, онъ чувствовалъ теперь нѣкоторую наклонность къ майору, и его сердце, всегда холодное, какъ ледъ, казалось, начинало оттаивать. Майоръ былъ свѣтскій человѣкъ, знакомый со многими знатными особами. Майоръ принималъ нѣкоторое участіе въ судьбѣ маленькаго Павла и оживлялъ свѣтскимъ разговоромъ пріятные часы, проведенные въ Брайтонѣ. Майоръ былъ краснорѣчивѣйшій собесѣдникъ, разсказывалъ безъ умолку множество анекдотовъ и, очевидно, занималъ въ высшемъ кругу почетнѣйшее мѣсто, какъ блистательный дэнди и, что всего важнѣе, блескъ его отнюдь не помрачался позорнымъ пятномъ нищеты, которая, какъ извѣстно, очень нерѣдко затмеваетъ великолѣпнѣйшія достоинства самыхъ модныхъ дэнди. Положеніе майора въ обществѣ утверждено на прочномъ основаніи. Майоръ привыкъ къ разсѣянной жизни и въ совершенствѣ зналъ мѣста, которыя теперь они собирались посѣтить. Какого же надо лучше товарища для м-ра Домби, человѣка безспорно совершеннаго въ своемъ родѣ, но уже слишкомъ исключительнаго, и для котораго Свѣтъ ограничивался торговыми конторами и дѣлами королевской биржи? Принято было въ соображеніе и то обстоятельство, что майоръ, какъ человѣкъ военный, научившійся презирать смерть со всѣми ея ужасами, могъ, въ настоящемъ случаѣ, свѣтомъ своей философіи озарить страждущую душу сироты-отца; но эту мысль м-ръ Домби таилъ въ глубинѣ сердца, и ни одинъ смертный не подозрѣвалъ ея тайнаго присутствія.
   -- Гдѣ этотъ разиня? -- воскликнулъ майоръ, яростно озираясь вокругъ и ища глазами туземца. -- Ты здѣсь, негодный, a гдѣ же завтракъ?
   Черный слуга исчезъ, и черезъ минуту слышно было, какъ онъ дрожащими стопами взбирался на лѣстницу съ подносомъ въ трепетныхъ рукахъ.
   Блюда и тарелки, по естественной симпатіи, тряслись и дрожали вмѣстѣ съ нимъ.
   -- Домби, -- сказалъ майоръ, ободряя туземца сжатымъ кулакомъ, когда тотъ, разставляя тарелки, уронилъ одну ложку, -- вотъ тутъ жареныя почки, пуддингъ, пирогъ съ разными разностями и такъ далѣе. Садитесь-ка за столъ и не прогнѣвайтесь на старикашку Джоза: онъ угоститъ васъ по лагерному.
   -- Чудесный завтракъ, -- отвѣчалъ гость.
   Не отвѣчая на комплиментъ, майоръ принялся угощать себя жареными блюдами съ величайшимъ усердіемъ, оказывая полное презрѣніе медицинскому факультету, предписывающему строгую діэту для всѣхъ особъ съ его темпераментомъ и здоровьемъ.
   -- Вы не заходили туда, сэръ? -- спросилъ майоръ, указывая на противоположный флигель, -- вы не видали нашей пріятельницы?
   -- То есть, миссъ Токсъ? Нѣтъ, майоръ, не видалъ.
   -- Славная женщина: не правда ли? -- сказалъ майоръ съ жирнымъ смѣхомъ, отъ котораго чуть не лопалось его узкое горло.
   -- Что вы хотите сказать? миссъ Токсъ на мои глаза очень порядочная женщина.
   Этотъ отвѣтъ, казалось, доставилъ майору безконечное наслажденіе. Онъ запыхтѣлъ, раздулся и, бросивъ ножикъ съ вилкой, самодовольно началъ потирать руками.
   -- Старикашка Джозъ, сударь мой, занималъ тамъ не послѣдній уголокъ; но теперь миновали его красные дни. Джой получилъ отставку. Джозефа Багстока затерли, загнали, уничтожили. Теперь это можно сказать вамъ, Домби.
   Майоръ пріостановился и посмотрѣлъ вокругъ себя съ таинственнымъ негодованіемъ.
   -- Это, сударъ мой, чертовски честолюбивая женщина!
   -- Будто бы! -- сказалъ м-ръ Домби съ холоднымъ равнодушіемъ. Въ его физіономіи выразилась презрительная недовѣрчивость насчетъ того, чтобы женщина, подобная миссъ Токсъ, осмѣливались питать въ себѣ такое высокое чувство.
   -- Эта женщина, -- продолжалъ майоръ, -- въ своемъ родѣ настоящій Люциферъ. Джой Багстокъ имѣлъ свои красные дни, но это не мѣшало ему держать ухо востро. Онъ смотритъ, сударь мой, во всѣ глаза. Его высочество, покойный герцотъ іоркскій, не разъ говаривалъ, что стараго Багстока самъ чортъ не проведетъ.
   Сказавъ это, майоръ съ остервенѣніемъ принялся доѣдать жирный пирогъ и запивать горячимъ чаемъ. Его красное богдыханское лицо разгорѣлось и раздулось до такой степени, что м-ру Домби сдѣлалось страшно.
   -- Эта старая мартышка, сударь мой, -- продолжалъ майоръ, -- летитъ за облака съ своими замыслами. Она мѣтитъ выйти замужъ не хуже какой-нибудь герцогини.
   -- Жалѣю о ней, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Не говорите этого, Домби, -- возразилъ майоръ предостерегательнымъ голосомъ.
   -- Почему же нѣтъ?
   Вмѣсто отвѣта майоръ захрипѣлъ, какъ надорванная лошадь, и принялся доѣдать кусокъ пирога.
   -- Она часто посѣщала вашъ домъ и, кажется, принимала участіе въ вашемъ хозяйствѣ?
   -- Это правда, -- величаво отвѣчалъ м-ръ Домби. -- Миссъ Токсъ передъ кончиной м-съ Домби была мнѣ представлена, какъ пріятельница моей сестры. Такъ какъ послѣ того она обнаружила нѣкоторую привязанность къ моему сыну и всегда вела себя приличнымъ образомъ, то ей позволено было -- даже могу сказать -- ее поощрили повторить свои визиты, и она мало-по-малу поставила себя на короткую ногу въ моемъ домѣ и завѣдывала нѣкоторыми частями управленія вмѣстѣ съ м-съ Чиккъ. Я уважалъ и не могъ не уважать миссъ Токсъ. Она успѣла въ короткое время оказать услуги въ моемъ домѣ, незначительныя, конечно, бездѣльныя услуги, но сдѣланныя со всею готовностью. Нельзя же мнѣ было не замѣтить ея искренности и усердія. Притомъ, если не ошибаюсь, майоръ, я одолженъ единственно миссъ Токсъ удовольствіемъ быть съ вами знакомымъ.
   -- Домби, -- возразилъ майоръ съ большимъ жаромъ, -- вы ошибаетесь на этотъ счетъ, слишкомъ ошибаетесь, и Джозефъ Багстокъ считаетъ обязанностью открыть вамъ глаза. Если вы знаете стараго Джоя такимъ, какъ онъ есть, и если старый Джой имѣетъ удовольствіе знать васъ, этимъ мы обязаны благородному созданію, Домби, a не гадкой мартышкѣ, о которой вы составили такое ошибочное понятіе. Вникните хорошенько въ это обстоятельство, Домби: мы познакомились съ вами черезъ вашего сына, и больше ни черезъ кого. Да!
   М-ръ Домби, растроганный этимъ намекомъ, столь близкимъ къ сердцу, опустилъ глаза и вздохнулъ. Майоръ, въ свою очередь, пришелъ въ самое яростное волненіе, вскочилъ со стула и объявилъ, что его сердце готово облиться кровью при такомъ горестномъ воспоминаніи, но онъ сумѣетъ овладѣть собой и не поддастся слабостямъ человѣческой природы.
   -- Наша пріятельница имѣла съ этимъ событіемъ отдаленную связь, и майоръ Багстокъ готовъ отдать ей полную справедливость. A все-таки ты, матушка моя, хитрая, безстыдная вѣдьма, не въ обиду будь тебѣ сказано, -- продолжалъ майоръ, озираясь черезъ Княгининъ лугъ на сосѣднее окно, куда подошла миссъ Токсъ поливать цвѣты, -- безсовѣстная, чудовищная тварь! Смѣшна ты, матушка, съ своими демонскими затѣями, и ужъ если онѣ обратятся на твою же голову, пеняй на себя, a не на стараго Багстока. -- Здѣсь майоръ страшно захохоталъ. -- Старичинѣ Джою, красавица ты моя, нѣтъ до тебя никакой нужды; но если ты компрометируешь почтенныхъ людей и платишь безстыднымъ нахальствомъ за ихъ добро, то ужъ извини: мы съ тобой раздѣлаемся посвойски.
   -- Майоръ, -- сказалъ м-ръ Домби, покраснѣвъ -- надѣюсь, намеки ваши не относятся ...
   -- Я ни на что не намекалъ и не намекаю, Домби: прошу это замѣтить однажды навсегда. Но майоръ Багстокъ, сударь мой, жилъ въ свѣтѣ и знаетъ свѣтъ. Его не проведетъ какая-нибудь мартышка, a вамъ не худо выслушать еще разъ, что эта женщина похитрѣе самого сатаны.
   М-ръ Домби невольно бросилъ гнѣвный взглядъ на окно черезъ Княгининъ лугъ.
   -- Кончено объ этомъ, -- сказалъ майоръ съ твердостью, -- Джозефъ Багстокъ никогда не былъ сплетникомъ; но ты, красавица моя, хоть кому развяжешь языкъ. Бѣсово отродье! Я долженъ былъ говоритъ, м-ръ Домби, и теперь ни полслова больше.
   Взволнованный майоръ захрѣпилъ опять, какъ надорванная лошадь, и на этотъ разъ пароксизмъ продолжался довольно долго. Придя въ себя, онъ продолжалъ:
   -- Старый Джозъ, собственно говоря, не имѣетъ высокихъ достоинствъ; но онъ прямъ, открытъ, и душа y него какъ чистое стекло. Вы берете его товарищемъ въ Лемингтонъ, -- пусть: онъ ѣдетъ, и вы можете, Домби, распоряжаться имъ, какъ угодно. Старикашка весь къ вашимъ услугамъ. О люди, люди, -- продолжалъ майоръ шутливымъ тономъ, ухвативъ себя за подбородокъ, -- я, право, не знаю, за что вы любите стараго Джоза, за что вѣшаетесь къ нему на шею; не будь онъ черствъ и разборчивъ, вы бы задушили его своими ласками и приглашеніями.
   М-ръ Домби въ короткихъ словахъ благодарилъ за предпочтеніе, оказанное ему передъ другими членами аристократическаго общества; но майоръ далъ ему понять, что онъ въ этомъ случаѣ слѣдуетъ только наклонностямъ своего сердца.
   -- Лишь только я увидѣлъ васъ, -- сказалъ онъ, -- разсудокъ и воображеніе заговорили вмѣстѣ: не зѣвай, старикашка, Домби такой человѣкъ, съ которымъ тебѣ стоитъ подружиться.
   Между тѣмъ майоръ насытился до такой степени, что эссенція жирнаго паштета видимо просачивалась чсрезъ его глаза, a жареныя почки и пуддингъ до того раздули его короткую шею, что оказалось необходимымъ перевязать галстухъ. Когда наступило время отъѣзда на бирмингамскую желѣзную дорогу, туземецъ съ большимъ затрудненіемъ напялилъ на него теплый сюртукъ и застегнулъ его сверху до низу. При этой операціи майоръ пыхтѣлъ и отдувался, какъ винная бочка. Вслѣдъ за тѣмъ, туземецъ съ должнымъ почтеніемъ и приличной разстановкою подалъ ему замшевыя перчатки, толстую палку и шляпу, которую онъ очень искусно надѣлъ на бекрень, какъ опытный франтъ первой руки. Еще прежде туземецъ позаботился нагрузить экипажъ м-ра Домби, дожидавшійся y воротъ, до послѣднихъ предѣловъ возможности безчисленнымъ множествомъ мѣшковъ, мѣшечковъ, чемодановъ и чемоданчиковъ съ такими же апоплексическими свойствами, какъ и самъ майоръ. Затѣмъ онъ наполыилъ собственные карманы сельтерской водой, остъ-индскимъ хересомъ, буттербродами, шалями, телескопами, газетами и другими мелочами, которыя могли въ дорогѣ понадобиться для майора, и наконецъ возвѣстилъ, что все готово къ благополучному путешествію. Когда несчастный туземецъ -- говорили, будто онъ былъ какимъ-то князькомъ на своей родинѣ -- занялъ въ каретѣ свое мѣсто подлѣ м-ра Туалисона, домохозяинъ метнулъ въ него съ мостовой цѣлой грудой майоровыхъ шинелей и разнокалиберныхъ сюртуковъ, подъ которыми онъ, зарытый какъ въ могилѣ, покатился на станцію желѣзной дороги.
   Но прежде, чѣмъ карета тронулась съ мѣста и туземецъ схоронился въ живомъ гробу, y окна появилась миссъ Токсъ, сдѣлала граціозный книксенъ и еще граціознѣе замахала лилейно бѣлымъ платочкомъ. М-ръ Домби принялъ это прощальное привѣтствіе очень холодно -- очень хододно даже для него -- и, сдѣлавъ ей самый легкій, едва замѣтный поклонъ, небрежно облокотился въ каретѣ съ довольнымъ видомъ. Это доставило майору невыразимое наслажденіе. Самъ онъ раскланялся съ миссъ Токсъ съ обыкновенной любезностью и, усѣвшись въ карету, продолжалъ самодовольно улыбаться, какъ Мефистофель, и пыхтѣть, какъ откормленный буйволъ.
   Пріѣхавъ на станцію, путешественники нѣсколько времени ходили по галлереѣ взадъ и впередъ, пока готовился поѣздъ желѣзной дороги. М-ръ Домби былъ пасмуренъ, молчаливъ и угрюмъ, a майоръ безъ умолку разсказывалъ разные очень забавные анекдоты, въ которыхъ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ, разумѣется, былъ не кто другой, какъ Джозефъ Багстокъ. Гуляя такимъ образомъ, они, съ перваго появленія, обратили на себя вниманіе одного суетившагося около самаго паровоза работника, который снималъ шапку всякій разъ, какъ они проходили мимо. Но ни одинъ изъ нихъ не замѣчалъ этого маневра. М-ръ Домби обыкновенно смотрѣлъ свысока и не обращалъ вниманія на толпу, a майоръ былъ слишкомъ углубленъ въ сущность своихъ разсказовъ и не видалъ ничего. Наконецъ, при одномъ изъ ихъ поворотовъ, работникъ выступилъ впередъ, снялъ шапку и загородилъ дорогу мру Домби.
   -- Прошу извинить, сэръ, -- сказалъ онъ, -- но я надѣюсь, вы ничего, сэръ, такъ себѣ: не правда ли?
   Работникъ былъ одѣтъ въ парусинный кафтанъ, запачканный угольной пылью, масломъ и саломъ. Его волосы и бакенбарды были пропитаны пепломъ и свѣжей золой. При всемъ томъ, въ его манерахъ, грубыхъ и неуклюжихъ, проглядывало добродушіе. Словомъ, это былъ не кто другой, какъ м-ръ Тудль въ своемъ форменномъ костюмѣ.
   -- Я буду, сэръ, вамъ кочегарить, то-есть загребать уголья, сэръ, прошу извинить. Здоровы ли вы?
   Въ награду за участіе м-ръ Домби подарилъ грязнаго работника самымъ презрительнымъ взглядомъ. Добрый Тудль смекнулъ, что его не узнали.
   -- Осмѣлюсь напомнить, -- продолжалъ онъ, -- жена моя Полли, a въ вашемъ домѣ прозывалась Ричардсъ...
   На этотъ разъ физіономія м-ра Домби выразила слишкомъ явное презрѣніе, и м-ръ Тудль долженъ былъ остановиться, не окончивъ рѣчи.
   -- Вашей женѣ нужны деньги, что ли? -- сказалъ м-ръ Домби, опуская руку въ карманъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, благодарю, -- возразилъ Тудль. -- У Полли есть деньги. У меня тоже. Благодаримъ.
   М-ръ Домби остановился въ свою очередь, и очень неловко. Его рука барахталась въ карманѣ.
   -- Благодарю васъ, сэръ, -- продолжалъ кочегаръ, повертывая на разные манеры свою клеенчатую фуражку. -- Мы ничего, поживаемъ себѣ недурно. Полли съ той поры, сэръ, принссла мнѣ еще четырехъ дѣтенышей. Семья, сэръ, большая, a концы съ концами сводимъ.
   М-ръ Домби хотѣлъ повернуть къ своей каретѣ, хотя бы пришлось сбить съ ногъ кочегара, но его вниманіе невольно остановилось на фуражкѣ, которую тотъ продолжалъ вертѣть.
   -- Мы, сэръ, потеряли одного дѣтеныша, -- продолжалъ Тудль. -- Что дѣлать! грѣшные люди.
   -- Недавно? -- спросилъ м-ръ Домби, продолжая смотрѣть на фуражку, на которой торчалъ кусокъ крепу.
   -- Нѣтъ, сударь, давненько, года три назадъ, a впрочемъ другія дѣти живы и здоровы. A насчетъ грамоты, помните? вы изволили меня спрашивать. Тогда я немножко мараковалъ мѣломъ, a теперь читаю и пишу съ вашего позволенія. Мои мальчуганы сдѣлали изъ меня настоящаго школьника. Все, сэръ, идетъ какъ по маслу.
   -- Пойдемте, майоръ, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Нѣтъ ужъ вы извините меня, -- продолжалъ Тудль, выступая впередъ и размахивая фуражкой. -- Я бы не сталъ васъ безпокоить, да только старшій мой сынишка, Котелъ, изволите припомнить? Его, впрочемь зовутъ Робинъ, a это только прозвище. Вы его включили тогда въ училище Благотворительнаго Точильщика.
   -- Ну? -- сказалъ м-ръ Домби строгимъ и сердитымъ тономъ. -- Что же онъ?
   -- Да что? -- продолжалъ Тудль, махнувъ рукой и покачивая головой съ видомъ отчаянной грусти, -- вѣдь онъ совсѣмъ свихнулся.
   -- Какъ свихнулся? -- спросилъ м-ръ Домби не безъ нѣкотораіо удовольствія.
   -- Да, такъ-таки и свихнулся, судари вы мои, -- продолжалъ отецъ, устремивъ горестный взглядъ на обоихъ путешественниковъ, надѣясь встрѣтить въ майорѣ нѣкоторое сочувствіе своему горю. -- Котелъ пошелъ по дурной дорогѣ. Злые люди завлекли его въ свою шайку. Быть можетъ, онъ опомнится и авось, Богъ дастъ, возвратится на путь истиный, a теперь -- бѣда, да и только. Вы объ этомъ, м-ръ Домби, вѣроятно, услыхали бы отъ чужихъ людей, а, пожалуй, и начальство донесло бы вамъ, что вотъ-де Благотворительный Точильщикъ развратнаго поведенія. Мнѣ больно, сэръ, говорить объ этомъ да ужъ такъ и быть: узнайте отъ отца о развратѣ его сына. Бѣдная Полли горюетъ день и ночь. Она въ отчаяніи, господа, -- заключилъ Тудль, снова устремивъ печальный взглядъ на майора.
   -- Обыкновенная исторія, -- сказалъ м-ръ Домби, подавая майору руку. -- Его сыну я доставилъ воспитаніе. Вотъ и благодарность!
   -- И впередъ наука, -- отвѣчалъ майоръ. -- Примите совѣтъ отъ стараго Джоя, м-ръ Домби, -- людей этого сорта воспитывать никогда не должно. Они же сядутъ вамъ на шею.
   -- Да и то сказать, -- продолжалъ отецъ, -- если бы вы знали, какъ тиранили мое дѣтище въ этой школѣ Благотворительнаго Точильщика! Не проходило недѣли, чтобы его не выпороли два или три раза. Бывало, бѣдняжка сидитъ за книгой день и ночь, a изъ училища воротится съ раздутыми щеками и подбитымъ глазомъ. И какъ срамили его! Надѣнутъ, бывало, дурацкій колпакъ, да и давай дразнить, какъ попугая. Учитель-то его, скажу я вамъ, хуже всякой собаки. Ни жалости, ни пощады... и за всякую бездѣлицу....
   -- Пойдемте, майоръ, -- сказалъ м-ръ Домби. -- Этому конца не будетъ.
   -- Разумѣется, не будетъ, -- подтвердилъ майоръ, усаживаясь въ карету и потчуя страшными ругательствами бѣднаго туземца, который помогалъ господину помѣстить приличнымъ образомъ въ вагонѣ его тучное тѣло.
   -- Да, м-ръ Домби, -- продолжалъ онъ, -- опять повторю вамъ, -- этому народу не нужно давать никакого воспитанія. Вотъ, напр., если бы выучить чему-нибудь этого разбойника, да его бы повѣсили на первой висѣлицѣ.
   М-ръ Домби согласился съ печальнымъ видомъ, нахмурилъ брови и молча сѣлъ въ карету, не обращая вниманія на окружающіе предметы. Поѣздъ тронулся. Майоръ болталь безъ умолку, a м-ръ Домби болѣе и болѣе погружался въ пасмурныя думы. Не одинъ Точильщикъ былъ y него на умѣ: крепъ на запачканной фуражкѣ кочегара послужилъ плодовитой темой для тревожныхъ размышленій. Было ясно, тотъ носилъ трауръ по его сынѣ.
   Итакъ, сверху до низу, дома и внѣ дома, отъ Флоренсы, въ его богатыхъ и пышныхъ хоромахъ, до грязнаго работника, разгребающаго уголья въ дымящемся паровозѣ, -- всѣ обнаруживаютъ притязанія на участіе въ его сынѣ, всѣ оспариваютъ его y отца! Могъ ли онъ забыть, какъ жена этого добряка плакала надъ подушкой умирающаго ребенка и называла его своимъ милымъ, ненагляднымъ дитяткой! Могъ ли онъ забыть, какая лучезарная радость озарила лицо умирающаго младенца, когда эта женщина осыпала его своими материнскими ласками!
   -- Какъ? -- думалъ м-ръ Домби. -- Ужели этотъ несчастный осмѣливается обнаруживать свою печаль о предметѣ, безконечно удаленномъ отъ него по общественному положенію? Ужели онъ, забрызганный масломъ, запачканный сажей и золою, смѣетъ носить трауръ по его сынѣ? И ужели этотъ младенецъ, призванный по своему назначенію раздѣлять его сокровища, планы, власть, и съ которымъ они должны были отдѣлиться отъ всего міра грудами золота и серебра, -- ужели онъ могъ современемъ допустить къ себѣ всю дрянь, которая теперь съ такою наглостью хвастается своимъ участіемъ къ его преждевременной смерти! Ужасныя предположенія!
   Путешествіе не доставляло мру Домби никакого разсѣянія. Цвѣтущія поля и богатые сельскіе виды были для него дикой пустынею, по которой онъ стремглавъ летѣлъ съ мучительными мыслями въ головѣ, съ безотрадной тоской въ сердцѣ. Быстрота дороги оскорбляла и дразнила его своимъ сходствомъ съ быстрымъ потокомъ молодой жизни, унесенной такъ безжалостно къ ея невѣдомой цѣли. Сила, которая теперь вихремъ мчала его по желѣзнымъ рельсамъ, гордо презирая на своемъ пути всѣ возможныя препятствія и унося за собой живыя созданія всякаго пола и возраста, всякаго званія и положенія -- эта несокрушимая сила была, въ его глазахъ, образомъ торжествующаго чудовища, -- смерти.
   И летитъ оно, это чудовище, съ громомъ, съ ревомъ, съ визгомъ, пробиваясь черезъ жилища людей, сверкая по лугамъ, прокапываясь черезъ сырую землю, волнуясь въ темнотѣ черезъ затхлый воздухъ и вновь прорываясь на вольный свѣтъ, озаренный яркими лучами солнца! Съ громомъ, съ визгомъ, съ ревомъ летитъ оно черезъ поля, черезъ лѣса, черезъ нивы, черезъ песокъ, черезъ глину, черезъ мѣловыя горы, черезъ утесы, -- и все даетъ ему дорогу, все склоняется передъ нимъ, какъ передъ смертью, передъ этимъ неумолимымъ властелиномъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ!
   По лощинамъ, по холмамъ, по долинамъ, по горамъ, по паркамь, по лугамъ, по огородамъ, по садамъ, черезъ каналы, черезъ рѣки, черезъ тучныя пастбища съ табунами и стадами, черезъ безмолвныя кладбища съ монументами и крестами, черезъ заѣоды съ ихъ дымными трубами, черезъ деревни съ ихъ бѣдными хижинами, черезъ площадки съ ихъ великолѣпными зданіями и куполами, -- вездѣ и черезъ все летитъ оно съ громомъ, съ визгомъ, съ ревомъ, не оставляя послѣ себя никакихъ слѣдовъ, точно такъ же, какъ смерть, какъ этотъ неумолимый властелинъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ!
   Впередъ и впередъ, въ ведро и ненастье, въ дождь и бурю, черезъ пропасти и трясины, впередъ по насыпямъ и массивнымъ мостамъ, мимо деревенскихъ хижинъ, мимо великолѣпныхъ дачъ и богатыхъ помѣстій, мимо старыхъ дорогъ и тропинокъ, мимо мельницъ и фабрикъ, впередъ и впередъ мимо всѣхъ этихъ людей, съ безмолвнымъ изумленіемъ глазѣющихъ на могучаго гиганта, который катится и реветъ, гордо и быстро, ровно и гладко, направляя путь къ вѣрной цѣли, презирая всѣхъ и все, какъ этотъ неумолимый властелинъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ.
   Летитъ паровой гигантъ съ громомъ, съ ревомъ, съ визгомъ, прорываясь подъ самою землею и работая съ такой энергіей, что движеніе среди мрака и вихря кажется остановленнымъ до той поры, пока лучъ свѣта на мокрой стѣнѣ не обнаружитъ его стремленія, подобнаго бурному потоку. И вновь летитъ онъ подъ открытымъ небомъ при блескѣ солнца, летитъ съ пронзительнымъ визгомъ, изрыгая изъ мрачной пасти адское презрѣніе на всѣхъ и на все. Тамъ и сямъ на мгновеніе останавливается онъ передъ толпой новыхъ лицъ, съ жадностыо пьетъ воду, смачиваетъ перегорѣвшее горло, и прежде, чѣмъ помпа, утолившая его жажду, перестала капать, онъ опять кружится и реветъ, съ визгомъ и трескомъ пробѣгая багряное пространство.
   И громче визжитъ онъ, и сильнѣе реветъ, подъѣзжая наконецъ къ опредѣленной цѣли. Его путь, какъ путь смерти, усѣянъ теперь пепломъ и прахомъ. Все почернѣло вокрутъ. Чуть виднѣются тамъ и сямъ грязныя лужи, темныя захолустья, мрачныя жилища, развалившіяся стѣны, проломленныя крыши, скаредныя каморки, черезъ которыя проглядываютъ нищета и болѣзни во всѣхъ возможныхъ положеніяхъ и видахъ. Дико и угрюмо смотритъ м-ръ Домби изъ окна вагона на окружающіе предметы: онъ увѣренъ, что лучи дневного свѣтила никогда не падаютъ на эту грязь, окуренную дымомъ и копотью безобразнаго чудовища, которое принесло его на это мѣсто. Таковъ былъ соотвѣтствующій конецъ этого пути, опустошительный и гибельный, и такимъ могло быть окончаніе всякой вещи!
   Ни на одно мгновеніе не прояснились мысли м-ра Домби. На все онъ смотрѣлъ съ угрюмымъ и мрачнымъ видомъ и во всемъ находилъ близкое отношеніе къ своему несчастью. Всѣ предметы, отъ дымящагося паровоза до изуродованной трубы на ближайшей развалинѣ, обдавали его гордую душу мертвящимъ холодомъ, кололи безъ пощады его ревнивое сердце и, казалось, еще больше раздували его ненависть къ тѣмъ лицамъ, которыя, такъ или иначе, обнаруживали свои права на любовь и память умершаго младенца.
   Одно лицо въ продолженіе этого переѣзда съ особенмой ясностью рисовалось въ его воображеніи, лицо заплаканное, прикрытое дрожащими руками, черезъ которыя однако-жъ искрились глаза, постигавшіе сокровенныя мысли его души. И теперь онъ видѣлъ передъ собой это лицо, обращенное къ нему съ робкой мольбой, точь-въ-точь, какъ въ ту послѣднюю ночь передъ отъѣздомъ, когда онъ приводилъ въ порядокъ разбросанныя бумаги въ своемъ уединенномъ кабинетѣ. Не выражалось на немъ ни укоризны, ни упрека, но какое-то тревожное сомнѣніе, очень похожее на упрекъ послѣ того, какъ сомнѣніе превратилось въ роковую увѣренность относительно подозрѣваемыхъ чувствъ отца къ отверженному дѣтищу. Словомъ, лицо Флоренсы крайне тревожило м-ра Домби.
   Отчего же? Развѣ онъ чувствовалъ угрызеніе совѣсти? вовсе нѣтъ. Но чувство, пробужденное въ немъ этимъ воспоминаніемъ, образовалось теперь ясно и грозило созрѣть во всей полнотѣ, между тѣмъ какъ прежде онъ самъ едва подозрѣвалъ его существованіе. Лицо это окружилось для него атмосферой ненависти и преслѣдованія, и ему уже мерещился кинжалъ обоюдоострый, готовый на пораженіе смертельнаго врага. Чудовищное воображеніе, разъ навсегда отравленное неестественной злобой, рисовало для него одинаково мрачными красками и картину смерти, уничтожившей завѣтныя надежды, и картину жизни, представлявшей безпрерывную перспективу огорченій и досады. Одно дитя погибло, a другое уцѣлѣло. Зачѣмъ уцѣлѣла дочь, отверженная дочь, a не сынъ, на которомъ сосредоточивались всѣ проекты ума, всѣ надежды сердца? Прокіятая смерть!
   Такоы были чувства и размышленія, пробужденныя въ чудовищномъ отцѣ прелестнымъ и нѣжнымъ образомъ его дочери. Она была незванымъ гостемъ при самомъ вступленіи въ жизнь, a теперь только растравляла раны его сердца. Будь его сынъ единственнымъ дѣтищемъ, ударъ, сразившій его, быль бы, конечно, тяжелъ для отцовскаго сердца, но все же не такъ, какъ теперь, когда онъ могъ упасть на другое дитя, которое не стоило бы никакихъ сожалѣній. Словомъ, невинное, любящее лицо Фроренсы отнюдь не производило на него успокоительнаго дѣйствія. Онъ отвергалъ ангела и прилѣплялся къ злому духу, терзавшему его сердце. Ея терпѣніе, доброта, расцвѣтающая юность, любовь, самоотверженіе, были не болѣе какъ едва замѣтныя пылинки на пеплѣ ненависти и презрѣнія. Ея образъ носился передъ нимъ въ какомъ-то зловѣщемъ туманѣ и только сгущалъ ужасный мракъ, облегавшій его душу. Не разъ, во время этой дороги, рисуя своей палкой фантастическія фигуры, онъ думалъ, какъ бы избавиться оть преслѣдующей его тѣни Флоренсы? Эта мысль и теперь тяжелымъ бременемъ лежала на его душѣ.
   Майоръ между тѣмъ отдувался и пыхтѣлъ во всю дорогу не хуже дымнаго паровоза, и глаза его нерѣдко отрывались отъ газетнаго листка, уносясь въ туманную даль, какъ будто онъ видѣлъ цѣлую коллекцію перезрѣлыхъ дѣвъ, спасавшихся отъ него вмѣстѣ съ миссъ Токсъ въ сокровеннькъ и неприступныхъ убѣжищахъ, гдѣ все-таки настигнетъ и откроетъ ихъ мстительная десница проницательнаго Джоя. Теперь онъ вывелъ своего пріятеля изъ задумчивости торопливымъ извѣстіемъ, что лошади заложены, и почтовая карета готова.
   -- Домби, -- сказалъ майоръ, слегка дотрогиваясь палкой до его плеча, -- перестаньте задумываться: это дурная привычка. Старичина Джо, скажу я вамъ, не былъ бы разбитнымъ малымъ, если бы не держалъ на привязи своихъ мыслей. Вы великій человѣкъ, Домби, и вамъ ли давать волю безполезному раздумью? Берите примѣръ съ меня, и будьте тверды, какъ гранитъ.
   М-ръ Домби въ самомъ дѣлѣ почувствовалъ необходимость уступить дружескому совѣту джентльмена, умѣвшаго вездѣ и во всемъ сохранить присутствіе духа, и который такъ хорошо постигалъ неотъемлемыя достоинства его высокой натуры. Свѣжіе кони побѣжали легкой рысцой по гладкому шоссе, майоръ принялся разсказывать интересные анекдоты, и м-ръ Домби, дѣлая нѣкоторое усиліе, началъ прислушиваться къ одушевленному краснорѣчію, которое, не бывъ болѣе заглушаемо неугомоннымъ паровозомъ, полилось обильнымъ потокомъ изъ краснорѣчивыхъ устъ блистательнаго оратора.
   Неистощимо-остроумная бесѣда прерывалась только остановками на почтовыхъ станціяхъ, гдѣ путешественники закусывали на скорую руку, и обыкновенными подагрическими припадками краснорѣчиваго героя, за которые долженъ былъ раздѣлываться горемычный туземецъ, созданіе жалкое всегда и особенно теперь, во время хлопотливаго переѣзда. Въ темно-бурыхъ ушахъ его торчали длинныя неуклюжія серьги, и европейскій костюмъ сидѣлъ на немъ, какъ сѣдло на коровѣ; независимо отъ искусства портного, онъ былъ длиненъ, гдѣ слѣдовало быть короткимъ, коротокъ, гдѣ слѣдовало быть длиннымъ, узокъ тамъ, гдѣ надлежало быть широкимъ, и наоборотъ. Къ довершенію эффекта, бѣдный туземецъ корчился, какъ продрогшая обезьяна и съеживался, какъ высохшій орѣхъ всякій разъ, какъ строгій властелинъ нападалъ на него съ своими угрозами и энергическими жестами. Все это пріятно разнообразило время, и день пролетѣлъ почти незамѣтно. Тихимъ и прохладнымъ вечеромъ карета катилась по зеленой травянистой дорогѣ недалеко отъ Лемингтона, и майоръ, не умолкавшій ни на минуту, забасилъ подъ конецъ такимъ образомъ, какъ будто голосъ его раздавался изъ-подъ ближайшей копны сѣна или изъ-подъ нижняго каретнаго ящика. По пріѣздѣ въ Лемингтонъ, путешественники остановились въ королевскомъ отелѣ, гдѣ майоръ немедленно заказалъ великолѣпный ужинъ, за которымъ наѣлся и напился до такой степени, что по выходѣ изъза стола уже не былъ въ состояніи произнести ни одного слова, и туземецъ принужденъ былъ отгадывать его приказанія по интонаціи хриплаго кашля, выходившаго изъ его гортани.
   Но на другое утро майоръ встрепенулся, какъ освѣжившійся богатырь, и отправился оживлять своего друга. За завтракомъ они уговорились насчетъ ежедневныхъ занятій. Майоръ принялъ на себя отвѣтственность заказывать кушанья и вина, и они условились завтракать вмѣстѣ каждый день. М-ръ Домби изъявилъ желаніе въ этотъ первый день пребыванія въ Лемингтонѣ, гулять по городу наединѣ или безвыходно остаться въ своей комнатѣ, a на другое утро рѣшено было отправиться за городъ и въ залу минеральныхъ водъ. Окончивъ эти распоряженія, пріятели разстались до обѣда. М-ръ Домби пошелъ сообразиться съ мыслями, a майоръ, въ сопровожденіи туземца, который несъ за нимъ походный стулъ, зонтикъ и шинель, отправился разгуливать по площадямъ и гостиницамъ въ намѣреніи отобрать подробныя справки обо всѣхъ пріѣхавшихъ въ городъ. Онъ очень мило кокетничалъ съ пожилыми дамами, бывшими отъ него въ восторгѣ, и успѣлъ объявить вездѣ, гдѣ слѣдуетъ, что старичина Джой, хитрый и тугой, путешествуетъ съ богатѣйшимъ и почтеннѣйшимъ негоціантомъ, котораго имя гремитъ на востокѣ и западѣ, по всѣмъ концамъ вселенной. Майоръ былъ мастеръ рекомендовать друзей, если вмѣстѣ съ этой рекомендаціей выставлялась и его особа въ выгоднѣйшемъ свѣтѣ.
   За обѣдомъ майоръ разсказалъ кучу самыхъ свѣжихъ новостей, м-ръ Домби не могъ надивиться свѣтскости и соціальнымъ свойствамъ своего пріятеля. Раннимъ утромъ онъ зналъ наперечетъ всѣ извѣстія послѣднихъ газетъ и, разсказывая о нихъ въ продолженіе завтрака мру Домби, очень искусно намекнулъ, что насчетъ различныхъ политическихъ новостей заѣзжали къ нему совѣтоваться такія важныя и сильныя особы, что онъ можетъ сообщить о нихъ не иначе, какъ весьма темными намеками. М-ръ Домби, жившій такъ долго взаперти и ни разу не переступавшій за очарованный кругъ торговыхъ операцій въ Сити, началъ думать, что теперь одинокая жизнь его озарится невиданнымъ блескомъ и, отложивъ намѣреніе провести въ уединеніи еще одинъ день, отправился гулять съ майоромъ рука объ руку.
  

Глава XXI.

Новыя лица.

  
   Высокіе путешественники гуляли рука объ руку на главной лемингтонской улицѣ по солнечной ея сторонѣ. Майоръ, синелицый и пучеглазый, какъ всегда, моргалъ и кашлялъ съ удивительнымъ эффектомъ, величественно вышагивая впередъ и еще величественнѣе повертывая толстой головой изъ стороны въ сторону, дабы видѣлъ и разумѣлъ всякій смертный, какая онъ особа. Едва они сдѣлали нѣсколько шаговъ, какъ майоръ встрѣтилъ одного изъ своихъ знакомыхъ; еще нѣсколько шаговъ -- и другой знакомый попался на встрѣчу; но майоръ только слегка кивалъ имъ головою и, продолжая путеводительствовать мру Домби, объяснялъ ему значеніе мѣстности и оживлялъ прогулку соблазнительными анекдотами о текущихъ новостяхъ.
   Гуляя такимъ образомъ около часу для собственнаго удовольствія, майоръ и м-ръ Домби завидѣли вдали катившееся къ нимъ кресло на колесахъ, гдѣ развалившись сидѣла леди, поворачивая рулемъ, между тѣмъ какъ сзади какая-то невидимая сила толкала впередъ фантастическій экипажъ. Хотя леди была очеиь не молода, но на полныхъ щекахъ ея расцвѣтали розы, a нарядъ и осанка обнаруживали привычки первой юности. Подлѣ креселъ, немного поодаль, выступала, какъ павлинъ другая леди, гораздо моложе, красивая собой, гордая и величественная, съ прозрачнымъ зонтикомъ въ рукахъ, съ поникшей головою, съ опущенными рѣсницами. Ея поступь и надменная осанка говорили ясно, что, если кромѣ зеркала, есть на свѣтѣ вещи, достойныя нѣкотораго вниманія, такъ это, во всякомъ случаѣ, не земля и не звѣзды.
   -- Что за дьяволъ! -- вскричалъ майоръ, останавливаясь вдругъ, когда подъѣхала маленькая кавалькада, -- на кого это мы наткнулись?
   -- Милая Эдиѳь! -- нѣжно лепетала пожилая леди, -- майоръ Багстокъ!
   Услышавъ этотъ голосъ, майоръ мгновенно выпустилъ руку м-ра Домби, стрѣлою подскочилъ къ кресламъ, схватилъ перчатку пожилой леди и съ нѣжностью поднесъ ее къ своимъ губамъ. Потомъ съ неменьшей любезностью онъ сложилъ на груди обѣ руки и низко поклонился молодой дамѣ. Когда кресла остановились, двигавшая ихъ сила явилась передъ глазами зрителей въ формѣ раскраснѣвшагося пажа, который, вытянувшись во весь ростъ, оказался высокимъ, долговязымъ и тощимъ верзилой съ мутными глазами и длиннымъ носомъ. Его волосы были растрепаны и шляпа скомкана, оттого что онъ, гдѣ не хватало силы, имѣлъ обыкновеніе пырять головой спинку экипажа, какъ это иной разъ дѣлаютъ слоны въ восточныхъ странахъ.
   -- Джой Багстокъ, милостивыя государыни, гордится и съ этой минуты считаетъ себя счастливымъ на весь остатокъ своей жизни.
   -- Фальшивое созданіе, -- лѣниво проговорила пожилая леди, -- терпѣть тебя не могу. Откуда?
   -- Въ такомъ случаѣ, миледи, чтобы сдѣлаться терпимымъ, позвольте вамъ представить моего почтеннаго друга. М-ръ Домби, м-съ Скьютонъ. -- Пожилая леди растаяла отъ удовольствія. Майоръ скороговоркой продолжалъ: -- м-ръ Домби, м-съ Грэйнджеръ. -- Леди съ прозрачнымъ зонтикомъ, казалось, едва замѣтила, что м-ръ Домби, скинувъ шляпу, дѣлаетъ ей низкіе поклоны. -- Я въ восторгѣ, сэръ, -- говорилъ майоръ, -- отъ такого неожиданнаго случая.
   Майоръ точно былъ въ восторгѣ, и его чувство выражалось энергическими жестами. Онъ самододовольно моргалъ глазами, осматривая трехъ особъ, познакомившихся черезъ его рекомендацію.
   -- М-съ Скьютонъ, Домби, -- продолжалъ майоръ, -- производитъ тревогу въ сердцѣ стараго Джоза.
   М-ръ Домби деликатно замѣтилъ, что онъ этому не удивляется.
   -- Перестань, вѣроломный бѣсенокъ! -- воскликнула пожилая дама. -- Давно ли ты здѣсь, негодный?
   -- Только одинъ день, -- отвѣчалъ майоръ.
   Пожилая леди осторожно поправила вѣеромъ свои фальшивые локоны и фальшивыя брови и, выставляя на показъ свои фальшивые зубы, проговорила:
   -- Можешь ли ты, злой демонъ, пробыть хоть одну минуту въ томъ саду -- какъ онъ называется?...
   -- Вѣроятно Эдемъ, мама, -- презрительно добавила молодая леди.
   -- Что дѣлать, моя милая? -- никакъ не могу удержать въ головѣ этихъ страшныхъ именъ. -- Такъ можешь ли ты, злой демонъ, пробыть въ этомъ саду, не поражаясь красотами натуры, не вдыхая сладкихъ благоуханій, проникающихъ бытіе существъ? -- заключила м-съ Скьютонъ, размахивая платкомъ, который дѣйствительно былъ пропитанъ благовонными эссенціями.
   Свѣжій энтузіазмъ краснорѣчія м-съ Скьютонъ поразительно противорѣчилъ ея увядшимъ манерамъ, но еще большее противорѣчіе обнаружилось между ея платьемъ и возрастомъ: ей было подъ семьдесятъ, a она была разодѣта, какъ двадцатилѣтняя красавица. Ея поза въ креслахъ, неизмѣнно одна и та же, была та самая, которую лѣтъ за пятьдесятъ придалъ ей одинъ молодой художникъ, подписавшій подъ ея портретомъ имя Клеопатры: она изображена была сидѣвшею въ коляскѣ, и современные критики дѣйствительно находили, что она очень похожа на египетскую царицу. М-съ Скьютонъ считалась тогда одной изъ первыхъ красавицъ, и модные франты, выпивая въ честь ея дюжины тостовъ, бросали бокалы черезъ головы въ потолокъ. Красота и коляска исчезли давно; но она въ точности сохранила старинную позу, и для этой только цѣли разъѣзжала въ креслахъ на колесахъ, иначе ничто бы не мѣшало ей гулять пѣшкомъ.
   -- М-ръ Домби, надѣюсь, обожаетъ натуру? -- сказала м-съ Скьютонъ, поправляя брильянтовую брошку. Должно замѣтить, что брильянты и фамильныя связи были главнѣйшими предметами ея гордости.
   -- Почтенный друтъ мой, -- возразилъ майоръ, -- конечно, втайнѣ поклоняется красотамъ природы; но человѣкъ, который по своему положенію поставленъ выше всѣхъ въ величайшемъ изъ городовъ вселенной...
   -- Всѣмъ извѣстно огромное вліяніе м-ра Домби, -- сказала м-съ Скьютонъ.
   М-ръ Домби призналъ дѣйствительность комплимента легкимъ наклоненіемъ головы. Молодая леди обратила на него глаза и встрѣтилась съ его взоромъ.
   -- Вы здѣсь живёте? -- спросилъ м-ръ Домби, обращаясь къ м-съ Грэйнджеръ.
   -- Нѣтъ. Мы были во многихъ мѣстахъ. Въ Гаррогетѣ, въ Скарборо и во всемъ Девонширѣ. Мы вездѣ останавливались на нѣсколько дней. Мама любитъ перемѣны.
   -- A Эдиѳь, конечно, не любитъ перемѣнъ, -- съ колкостью замѣтила м-съ Скьютонъ.
   -- Не думаю, чтобы ѣздить по такимъ мѣстамъ значило любить перемѣны, -- съ величайшимъ хладнокровіемъ отвѣчала молодая леди.
   -- На меня клевещутъ, господа, -- замѣтила м-съ Скьютонъ съ глубокимъ вздохомъ, -- къ одной перемѣнѣ стремится мое сердце, но... увы! обстоятельства не позволяютъ ею наслаждаться. Свѣтъ и люди безотвязны съ своими требованіями. Но уединенная жизнь, но созерцаніе -- вотъ мой... какъ бишь это называется?
   -- Рай, хотите вы сказать, мама, такъ и говорите, пожалуйста, иначе не поймутъ.
   -- Ты знаешь, милая Эдиѳь, -- возразила м-съ Скьютонъ, -- съ этими варварскими именами я всегда завишу отъ тебя. Увѣряю васъ, м-ръ Домби, природа создала меня яркадской пастушкой, a люди забросили въ самый вихрь мірской суеты. Коровы -- страсть моя. Да, жить среди полей и лѣсовъ дремучихъ или удалиться въ Швейцарію, на какую-нибудь ферму, окружить себя коровами и фарфоромъ -- вотъ гдѣ истинное блаженсгво.
   Мрь Домби, по сцѣпленію идей, припомнилъ знаменитаго быка, {}Авторъ намекаетъ на извѣстную иъ англійской литературѣ оду "Mad dul and China shop", гдѣ герой пресы, бѣшеный быкъ, ворвавшись въ фарфоровую лавку, перебилъ и перековеркалъ все, уничтоживъ такимъ образомъ скромные замыслы торговца. Прим. перев. забѣжавшаго ошибкой въ фарфоровый магазинъ, но, сохраняя неизмѣнно важный видъ, объявилъ съ своей стороны, что природа доставляетъ великія наслажденія.
   -- Но чего нѣтъ y меня, -- продолжала м-съ Скьютонъ, слегка ущипнувъ себя за горло, -- такъ это сердца.
   Пожилая леди вовсе безъ умысла высказала ужасную истину.
   -- Чего недостаетъ для моего общества, -- продолжала она, -- такъ это откровенности, простоты, свободнаго изліянія мыслей и чувствъ Мы страшно неестественны.
   -- Точно мы неестественны.
   -- Словомъ, -- продолжала м-съ Скьютонъ, -- натура нужна мнѣ, натура, очаровательная вездѣ и во всемъ.
   -- Натура приглашаетъ насъ впередъ, мама, если вы готовы, -- съ нетерпѣніемъ возразила молодая леди, вздернувъ прекрасныя губки.
   При этомъ намекѣ, долговязый пажъ, смотрѣвшій разиня ротъ на новыхъ знакомцевъ, вдрутъ исчезъ за спинкой креселъ, какъ будто провалился сквозь землю.
   -- Погодите, Витерсъ! -- сказала м-съ Скьютонъ, когда кресла пришли въ движеніе. При этомъ воззваніи къ пажу, она сохранила такое достоинство, съ какимъ въ былыя времена обращалась къ кучеру въ щегольскомъ парикѣ и шелковыхъ чулкахъ. -- Гдѣ ты остановился чудовище?
   Майоръ остановился въ Королевскомъ отелѣ вмѣстѣ съ пріятелемъ своимъ Домби.
   -- Можешь заходить къ намъ по вечерамъ, если не будешь шалуномъ, -- лепетала м-съ Скьютонъ. -- Если м-ръ Домби почтитъ насъ своимъ посѣщеніемъ, мы будемъ очень рады. Ступайте, Витерсъ!
   М-ръ Домби поклонился. Майоръ поспѣшилъ прижать къ синимъ губамъ кончики пальцевъ, покоившихся à la Клеопатра на ручкѣ креселъ. Пожилая леди почтила ихъ граціозной улыбкой и дѣвическимъ движеніемъ руки, a младшая дама слегка и небрежно кивнула головой, сколько позволяло приличіе.
   Морщинистое наштукатуренное лицо семидесятилѣтней старухи, бросавшей на прощанье умильные взоры, и гордый взглядъ молодой красавицы, стройной и прямой, какъ полевая лилія, возбудили въ майорѣ и м-рѣ Домби такое невольное любопытство, что они оба въ одну минуту обернулись назадъ, чтобы еще разъ взглянуть на интересныхъ знакомокъ. Долговязый пажъ, перегнувшись въ три погибели, трудился изо всѣхъ силъ за спинкой креселъ, взбираясь на небольшой холмъ, шляпка Клеопатры, какъ и прежде, развѣвалась на воздухѣ; красавица, какъ и прежде, выступала гордой павой, выражая въ своей изящной фигурѣ, съ ногъ до головы, величавое презрѣніе ко всѣмъ и ко всему на свѣтѣ.
   -- Вотъ что, сударь мой, -- сказалъ майоръ, взявши подъ руку своего пріятеля, -- будь Джозефъ Багстокъ немного помоложе, эта женщина превратилась бы въ м-съ Багстокъ, ей Богу, я бы предпочелъ ее всѣмъ красавицамъ на свѣтѣ. Не правда ли: она великолѣпна!
   -- Вы думаете о дочери? -- спросилъ м-ръ Домби.
   -- A развѣ я чурбанъ, чтобы думать о матери? -- возразилъ майоръ.
   -- Однако-жъ вы ухаживали за матерью.
   -- Старинныя шашни, охъ, чертовски старинныя! Надо же польстить старухѣ.
   -- Ея обращеніе обличаетъ, кажется, даму высшаго круга, -- замѣтилъ Домби.
   -- Еще бы! -- воскликнулъ майоръ, пріостанавливаясь вдругъ и вытаращивъ глаза на своего друга. -- Ея высокопревосходительство м-съ Скьютонъ, родная сестра покойнаго лорда Феникса и тетка нынѣшняго лорда этой фамиліи. Она не богата, пожалуй, даже бѣдна, потому что живетъ на свое приданое; но кровь ея, сударь мой, кровь, -- гласилъ майоръ Багстокъ, насильно увлекая товарища, какъ будто вдругъ въ немъ забушевала его собственная кровь.
   -- A молодую лэди, кажется, вы называли м-съ Грэйнджеръ? -- спросилъ м-ръ Домбипослѣ короткой паузы.
   -- Эдиѳь Скьютонъ на восемнадцатомъ году вышла замужъ за Грэйнджера, -- началъ майоръ, останавливаясь опять и втыкая палку въ песокъ, какъ будто такой маневръ могъ оживить его воспоминанія. -- Грэйнджеръ былъ тогда полковникомъ нашего полка, прекраснымъ мужчиной сорока одного года. Онъ умеръ черезъ полтора года послѣ свадьбы.
   -- Давно это было? -- спросилъ м-ръ Домби.
   -- Да теперь, я думаю, этой красавицѣ еще нѣтъ тридцати лѣтъ! -- отвѣчалъ майоръ, прищуривая глаза и перебрасывая палку на лѣвое плечо. -- Да, сэръ, Эдиѳь Грэйнджеръ -- звѣзда первой величины. Не такъ ли, Домби?
   -- Были y нихъ дѣти?
   -- Былъ одинъ сынъ....
   Пасмурное облако набѣжало на лицо м-ра Домби, и глаза его опустились въ землю.
   -- Да и тотъ утонулъ, -- продолжалъ майоръ, -- на пятомъ году отъ рожденія.
   -- Право? -- воскликнулъ м-ръ Домби, поднимая голову.
   -- Няньку угораздило зачѣмъ-то посадить ребенка на краю лодки, a онъ и бултыхъ въ воду. Это ужъ оконченная и забытая исторія, a Эдиѳь Грэйнджеръ, первостатейная вдова, непремѣнно превратилась бы въ м-съ Багстокъ, если бы старикашка былъ немного помоложе и побогаче.
   -- Разумѣется, въ томъ случаѣ, когда бы съ ея стороны не было препятствій? -- холодно замѣтилъ м-ръ Домби.
   Майоръ страшно заморгалъ своими раковыми глазами и захохоталъ, какъ Мефистофель.
   -- Джозефъ Багстокъ, скажу я вамъ, не привыкъ къ препятствіямъ такого рода. Нѣтъ, Домби, нѣтъ, вамъ, я вижу, не понять старикашки Джоза. A и то сказать, Эдиѳь могла бы выйти замужъ двадцать разъ, если бы не была такъ горда, такъ чертовски горда, сэръ.
   Это обстоятельство, казалось, не уронило красавицу въ глазахъ м-ра Домби.
   -- Впрочемъ, гордость есть свойство высокой души, вамъ это извѣстно лучше моего. Вы сами чертовски горды, Домби, и за это то именно уважаетъ васъ Джозефъ Багстокъ.
   Это, со стороны майора, была невольная дань хвалы, вынужденная обстоятельствами и стремительнымъ потокомъ разговора. Кончивъ рѣчь объ этомъ предметѣ, онъ такъ же невольно обратился къ воспоминаніямъ былыхъ лѣтъ и разсказалъ множество анекдотовъ, изъ которыхъ ясно значилось, что Джозефа Багстока въ старинные годы боготворили самыя блистательныя женщины обоихъ полушарій.
   Черезъ день м-ръ Домби и майоръ встрѣтили ея высокопревосходительстзо м-съ Скьютонъ съ дочерью въ залѣ минеральныхъ водъ, потомъ на другой день они столкнулись на гуляньи тамъ же, гдѣ и въ первый разъ. Встрѣтившись такимъ образомъ три или четыре раза, они уже изъ одной учтивости должны были сдѣлать имъ визитъ. М-ръ Домби самъ собою никакъ бы не рѣшился идти къ почтеннымъ дамамъ, но на предложеніе майора отвѣчалъ, что готовъ сопровождать его съ большимъ удовольствіемъ. Туземецъ передъ обѣдомъ отправился съ порученіемъ свидѣтельствовать отъ имени майора и м-ра Домби глубочайшее почтеніе, вмѣстѣ съ извѣстіемъ, что они имѣютъ намѣреніе нынче вечеромъ явиться лично, если достопочтенныя леди благоволять принять ихъ. Въ отвѣтъ была принесена раздушеная записка, надписанная рукою м-съ Скьютонъ на имя майора Багстока. Отвѣтъ былъ лаконическій:
   "Ты, неуклюжій, гадкій медвѣдь, -- писала м-съ Скьютонъ, -- и не заслуживаешь ни милости, ни пощады. Однако-жъ я прощаю тебя, съ условіемъ, если не будешь шалить. -- Послѣднія три слова были подчеркнуты. -- Можешь придти. Эдиѳь и я кланяемся м-ру Домби".
   Ея высокопревосходительство м-съ Скьютонъ и дочь ея м-съ Грэйнджеръ занимали въ Лемингтонѣ довольно приличную и дорогую квартиру, но уже слишкомъ тѣсную и сжатую, такъ что, отходя на покой, ея в-пр. должна была класть ноги на окошко, a голову въ каминь, между тѣмъ какъ горничная ея в-пр. помѣщалась въ такомъ крохотномъ чуланчикѣ, отгороженномъ отъ гостиной, что она принуждена была вползать и выползать оттуда, какъ хорошенькая змѣйка. Витерсъ, долговязый пажъ, спалъ на дворѣ, подъ черепицами сосѣдней сливочной лавки, a кресла, бывшія вѣчнымъ камнемъ для этого молодого Сизифа, проводили ночь въ сараѣ подъ навѣсомъ, гдѣ на ослиной телѣгѣ засѣдали куры, высиживая цыплятъ и неся свѣжія яйца для той же лавки.
   М-ръ Домби и майоръ нашли м-съ Скьютонъ въ воздушномъ нарядѣ, возлежащую на софѣ, обложенную подушками, точь-въ-точь, какъ Клеопатра, -- далеко однако-жъ не шекспировская, -- на которую время не оказываетъ разрушительнаго вліянія. Взбираясь по лѣстницѣ, гости слышали звуки арфы, умолкнувшей при входѣ ихъ въ гостиную. Эдиѳь оказалась теперь еще величественнѣе, прекраснѣе и надменнѣе. Довольно характеристическая черта, что красота въ этой леди обнаруживалась сама собою и даже противъ ея воли. М-съ Грэйнджеръ знала, что она прекрасна, -- иначе и быть не могло, -- но въ гордости своей она, казалось, презирала свою красоту. Быть можетъ, она считала слишкомъ ничтожною и недостойною себя дань удивленія, возбуждаемую этими прелестями и, быть можетъ, вслѣдствіе тонкаго разсчета, она надѣялась этимъ способомъ еще болѣе возвысить могущественное вліяніе на чувствительныя сердца.
   -- Надѣюсь, м-съ Грейнджеръ, -- сказалъ м-ръ Домби, подходя къ гордой красавицѣ, -- не мы причиной, что вы перестали играть?
   -- Вы? конечно нѣтъ.
   -- Отчего-жъ ты не продолжаешь, милая Эдиѳь? -- спросила Клеопатра.
   -- Вздумалось -- начала, вздумалось -- и кончила. Кажется, я могу имѣть свои фантазіи.
   Равнодушіе и гордый взглядъ, сопровождавшій эти слова, совершенно согласовались съ безпечностью, съ какой пробѣжали ея пальцы по струнамъ арфы. Затѣмъ она отступила на нѣсколько шаговъ.
   -- Знаете ли, м-ръ Домби, -- заговорила мать, играя вѣеромъ, -- y насъ съ Эдиѳью доходитъ иногда чуть не до ссоры по поводу этихъ холодныхъ приличій, которыя наблюдаются въ разныхъ мелочахъ?
   -- Однако-жъ все-таки мы не ссоримся, мама, -- сказала Эдиѳъ.
   -- Конечно, милая! Фи, фи, какъ это можно! -- воскликнула мать, дѣлая слабое покушеніе дотронуться вѣеромъ до плеча дочери. -- Отчего мы не болѣе натуральны? Боже мой! Со всѣми этими стремленіями, изліяніями сердца, со всѣми высокими побужденіями, которыя насаждены въ нашихъ душахъ, и которыя дѣлаютъ насъ столь очаровательными, отчего мы не болѣе натуральны?
   -- Правда, -- сказалъ м-ръ Домби, -- совершенная правда.
   -- A мы могли бы быть натуральными, если бы захотѣли! -- воскликнула м-съ Скыотонъ.
   -- Конечно, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Позвольте съ вами поспорить, сударыня, -- сказалъ майоръ. -- Иное дѣло, если бы міръ населенъ былъ такими откровенными добряками, какъ ващъ покорнѣйшій слуга; тогда натуральность была бы y мѣста.
   -- Замолчи, негодный! -- проговорила м-съ Скьютонъ.
   -- Клеопатра повелѣваетъ, -- отвѣчалъ майоръ, цѣлуя ея руку, -- и Антоній Багстокъ повинуется.
   -- Нѣтъ въ тебѣ ни чувствительности, ни симпатіи, безстыдное созданіе! -- воскликнула м-съ Скьютонъ, слегка ударяя майора вѣеромъ, чтобы заставить его замолчать. -- A что и жизнь безъ симпатическаго влеченія сердецъ, безъ магнетическаго стремленія душъ, проникнутыхъ уваженіемъ одна къ другой? Какъ холодна была бы наша земля безъ живительныхъ лучей солнца, и какъ мертва была бы наша жизнь безъ симпатическихъ увлеченій! О, если бы весь міръ составлялъ одно сердце!.. какъ бы я любила его?.. Слышишь ли ты, лукавая тварь?
   Майоръ объявилъ, что тогда весь міръ принадлежалъ бы Клеопатрѣ безъ раздѣла, a это было бы слишкомъ обидно для другихъ. Клеопатра напомнила, что терпѣть не можетъ лести, и что она принуждена будетъ прогнать его домой, если онъ не станетъ держать на привязи неугомоннаго языка.
   Въ это время долговязый Витерсъ началъ разносить чай. М-ръ Домби подошелъ къ молодой леди.
   -- Кажется, здѣсь не слишкомъ большое общество? -- заговорилъ онъ, принимая джентльменскую позу.
   -- Очень небольшое. Мы почти ни съ кѣмъ незнакомы.
   -- Да и не съ кѣмъ знакомиться, -- замѣтила м-съ Скьютонъ. -- Порядочныхъ людей здѣсь вовсе нѣтъ.
   -- То есть, людей съ чувствительными сердцами? Такъ ли мама?
   -- Эдиѳь, какъ видите, смѣется надо мной, -- проговорила мать, слегка качая головой. -- Негодная шалунья!
   -- Вы бывали здѣсь и прежде? -- спросилъ м-ръ Домби молодую лэди.
   -- Очень часто. Впрочемъ, мы, кажется, вездѣ перебывали.
   -- Прекрасная страна!
   -- Да, говорятъ.
   -- Твой кузенъ Фениксъ, Эдиѳь, бредитъ этими мѣстами, -- проговорила мать, небрежно облокачиваясь на подушки.
   Дочь граціозно повернула головкой и нахмурила брови, какъ будто хотѣла показать, что лордъ Фениксъ такого рода человѣкъ, о которомъ она думаетъ менѣе всего на свѣтѣ. Потомъ взоры ея снова обратились къ мру Домби.
   -- Всѣ эти мѣста, признаюсь вамъ, мнѣ ужасно наскучили.
   -- Неудивительно, если эти прекрасныя произведенія -- вашей кисти, -- отвѣчалъ м-ръ Домби, бросивъ взглядъ на дюжину акварельныхъ ландшафтовъ, представлявшихъ окрестности Лемингтона. Рисунки въ безпорядкѣ были разбросаны по столу.
   М-съ Грэйнджеръ, не отвѣчая ничего, гордо сѣла на стулъ.
   -- Такъ это произведенія вашей кисти? -- спросилъ м-ръ Домби.
   -- Да.
   -- И вы также играете и поете? это мнѣ извѣстно.
   -- Да.
   На эти вопросы м-съ Грэйнджеръ отвѣчала съ крайней неохотой и съ тѣмъ замѣчательнымъ видомъ пренебреженія, который составлялъ характеристическую черту ея красоты. Впрочемъ, она въ совершенствѣ владѣла собой и отнюдь не была въ затрудненіи. Она не избѣгала и разговора, потому что ея лицо постоянно было обращено на м-ра Домби, даже когда онъ молчалъ.
   -- У васъ, по крайней мѣрѣ, много средствъ противъ скуки, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Вы знаете ихъ всѣ теперь, и другихъ y меня нѣтъ.
   -- Прекрасныя средства! Могу ли въ нихъ убѣдиться? -- сказалъ м-ръ Домби съ торжественной любезностью, подходя къ арфѣ и положивъ на столъ одинъ изъ рисунковъ, которымъ онъ любовался.
   -- Очень можете, если вамъ угодно.
   И сказавъ это, она вышла изъ комнаты, бросивъ на мать одинъ изъ тѣхъ выразительныхъ взглядовъ, всеобъемлющее значеніе которыхъ не можетъ быть объяснено цѣлою сотнею томовъ. отрѣла ей въ лицо, удивляясь ея красотѣ, и охотно оставила свою руку въ ея рукѣ.
   -- Ты все оставалась одна, Флоренса, съ-тѣхъ-поръ, какъ я была здѣсь въ послѣдній разъ?
   -- О, да!
   Она смѣшалась и потупила взоры, потому-что новая мама смотрѣла на нее серьёзно и задумчиво.
   -- Я... я привыкла къ этому. Мнѣ это нисколько не скучно. Иногда мы проводимъ цѣлые дни вдвоемъ съ Ди. Флоренса могла бы сказать, цѣлыя недѣли и мѣсяцы.
   -- Ди твоя горничная, мой дружокъ?
   -- Моя собака, мама, отвѣчала Флоренса смѣясь.-- Сузанна моя горничная.
   -- И это твои комнаты? сказала Эдиѳь, оглядываясь вокругъ себя.-- Мнѣ ихъ въ тотъ разъ не показали. Надобно украсить ихъ, Флоренса. Мы сдѣлаемъ ихъ самыми хорошенькими въ цѣломъ домѣ.
   -- Еслибъ я могла перемѣнить ихъ, мама, тамъ наверху есть одна, которая нравилась бы тинѣ больше.
   -- Развѣ здѣсь не довольно высоко, дитя?
   -- Та была комната моего брата, и я очень люблю ее. Я хотѣла говорить объ этомъ съ папа, когда, возвратясь домой, увидѣла здѣсь рабочихъ и всѣ передѣлки, но... (она потупила глаза, боясь смѣшаться отъ устремленнаго на нее взора) но боялась огорчить его. А такъ-какъ вы сказали, что скоро будете здѣсь, мама, и распоряжаетесь всѣмъ, то я рѣшилась собраться съ духомъ и просить васъ.
   Блестящіе глаза Эдиѳи смотрѣли ей пристально въ лицо, пока Флоренса не поднимала своихъ: тогда Эдиѳь, въ свою очередь, опустила взоры. Въ это время, Флоренсѣ показалось, что красота ея новой мама совершенно въ другомъ родѣ, чѣмъ когда она увидѣла ее въ первый разъ. Тогда красота эта казалась гордою и величавою; но теперь во всѣхъ пріемахъ Эдиѳи было столько ласки и кротости, что будь она даже одного возраста съ Флоренсой, то и тогда не располагала бы къ большей довѣрчивости и откровенности. Иногда только на лицѣ ея показывалась странная принужденность, и тогда казалось, что она чувствуетъ себя какъ-будто униженною передъ Флоренсой, которая едва понимала это, но не могла не замѣтить. Когда Эдиѳь сказала, что она еще не ея мама, и когда Флоренса назвала ее главною распорядительницей въ цѣломъ домѣ, такая перемѣна была даже поразительна; даже теперь, когда Флоренса смотрѣла ей въ лицо, казалось, будто она скорѣе смущена и желаетъ скрыться отъ молодой дѣвушки, чѣмъ готовится любить ее и ищетъ ея довѣренности по праву такого близкаго родства.
   Эдиѳь охотно обѣщала устроить, новыя комнаты по желанію Флоренсы и объявила, что сама обо всемъ распорядится. Потомъ она сдѣлала нѣсколько вопросовъ о маленькомъ Полѣ и, наконецъ, пробесѣдовавъ нѣсколько времени, объявила Флоренсѣ, что хочетъ увезти ее къ себѣ.
   -- Мы съ матушкой переѣхали теперь въ Лондонѣ и ты проживешь у насъ до моей свадьбы. Я очень желаю познакомиться и сойдтись съ тобою, Фроренса.
   -- О, какъ вы добры, мама! Какъ я вамъ благодарна!
   -- Я скажу тебѣ еще одно: можетъ-быть, другаго удобнаго случая къ этому не будетъ, продолжала Эдиѳь, оглядываясь, дѣйствительно ли онѣ однѣ и понизивъ голосъ: -- когда я выйду замужъ и уѣду отсюда на нѣсколько недѣль, сердце мое будетъ спокойнѣе, если ты воротишься домой сюда. Все равно, кто бы ни приглашалъ тебя къ себѣ, переѣзжай сюда. Лучше оставаться одною, чѣмъ... то-есть, я хотѣла сказать, милая Флоренса, что тебѣ, безъ сомнѣнія, будетъ пріятнѣе всего жить дома.
   -- Я переѣду домой въ тотъ же день, мама.
   -- Да, дружокъ. Полагаюсь на твое обѣщаніе. Теперь готовься ѣхать со мною, милое дитя. Ты найдешь меня внизу, когда соберешься.
   Медленно и задумчиво пошла Эдиѳь одна по огромному дому, котораго вскорѣ должна была сдѣлаться госпожою, не обращая вниманія на роскошь и великолѣпіе, начавшія уже обнаруживаться. Та же неукротимая надменность души, то же гордое презрѣніе выражалось въ глазахъ и на устахъ красавицы; та же страшная красота, негодующая на себя и на все ее окружающее, проходила по пышнымъ чертогамъ. Розы на дорогихъ обояхъ и узоры на полахъ были для нея окружены колючими шипами, терзавшими ея высокую грудь; въ каждомъ клочкѣ позолоты видѣла она атомы ненавистныхъ денегъ, за которыя ее купили; огромныя зеркала отражали ей во весь ростъ фигуру женщины, въ которой у цѣлъ ли еще основанія благородныхъ качествъ, по которая такъ измѣнила себѣ и такъ упала, что не могла стать на свою настоящую высоту. Ей казалось, будто все это слишкомъ-ясно для всѣхъ, и одно убѣжище ея -- гордость: гордость, мучившая ея грудь днемъ и ночью, и поддерживавшая ее въ этой бурной борьбѣ съ самой-собою.
   Не-уже-ли это та же самая женщина, которую Флоренса -- чистое, невинное дитя -- могла укротить до такой степени, что подлѣ нея она дѣлалась другимъ существомъ, съ успокоенными страстями и даже присмирѣвшею гордостью? Не-уже-ли это та самая женщина, которая теперь сидитъ въ каретѣ подлѣ Флоренсы, держитъ ее одной рукою за руку, обнявъ другою ея станъ, и прижимаетъ къ сердцу, умоляя о любви и довѣренности... которая готова отдать жизнь, чтобъ защитить это дитя отъ всякаго зла и огорченія?
   О, Эдиѳь! право, тебѣ лучше умереть въ такія минуты! Тебѣ больше счастья умереть такъ, чѣмъ доживать до конца!
   Высокопочтенная мистриссъ Скьютонъ, думавшая о чемъ угодно, кромѣ подобныхъ вещей -- она боялась смерти и не дозволяла упоминать при себѣ объ этомъ чудовищѣ -- выпросила себѣ для свадьбы домъ въ Брук-Стритѣ, на Гроевенор-Сквэрѣ, у одного знатнаго родственника изъ племени Финиксовъ. Родственника этого не было въ городѣ, и онъ охотно согласился на такой заемъ, въ надеждѣ, что онъ будетъ послѣднимъ и избавитъ его отъ всѣхъ будущихъ займовъ и даровъ въ пользу мистриссъ Скьютонъ и ея дочери. Для поддержанія наружнаго блеска фамиліи, мистриссъ Скьютонъ обратилась къ одному почтенному торговцу, ссужающему за сходную цѣну вельможъ и джентльменовъ всѣмъ, начиная съ серебрянаго сервиза до цѣлой арміи лакеевъ. Она избрала у него сѣдовласаго дворецкаго (которому за это преимущество, дававшее ему видъ стариннаго слуги семейства, платили дороже), двухъ превысокихъ лакеевъ и отборный штабъ кухонной прислуги. Въ-слѣдствіе этихъ распоряженій, пажъ Витерсъ, освобожденный разомъ отъ всѣхъ обязанностей своего многотруднаго положенія, по нѣскольку разъ въ день протиралъ себѣ глаза и щипалъ свои члены, чтобъ удостовѣриться, дѣйствительно ли такое блаженство не сонъ, а пріятная существенность. Разставивъ, гдѣ нужно, фарфоровыя, серебряныя и разныя другія украшенія, добытыя изъ того же источника, и нанявъ весьма приличную карету съ парою гнѣдыхъ, мистриссъ Скьютонъ расположилась на главной софѣ въ обычной позѣ Клеопатры, готовая принимать кого бы то ни было.
   -- Здорова ли моя обворожительная Флоренса? сказала она при видѣ Эдиѳи съ ея будущею дочерью.-- Вы непремѣнно должны поцаловать меня, мой ангелъ!
   Флоренса робко выбирала для поцалуя бѣлое мѣсто на лицѣ мистриссъ Скьютонъ, но та подставила ей ухо и вывела такимъ образомъ изъ затрудненія.
   -- Эдиѳь, моя милая, право... станьте немножко поближе къ свѣту, моя прелестная Флоренса...
   Флоренса повиновалась краснѣя.
   -- Ты не помнишь, Эдиѳь, какова ты была въ возрастѣ нашей безцѣнной Флоренсы?
   -- Я это давно уже забыла, мама.
   -- Право, мои ангелъ, я замѣчаю рѣшительное сходство между тобою, когда ты была ея лѣтъ, и нашею до крайности обворожительною Флоренсой. Это показываетъ, что изъ нея еще можно будетъ сдѣлать.
   -- Да, конечно, отвѣчала Эдиѳь сурово.
   Мать, чувствуя себя не на совершенно-безопасномъ поприщѣ, сказала въ родѣ диверсіи:
   -- Ангелъ мой, Флоренса, вы непремѣнно должны поцаловать меня еще разъ.
   Флоренса еще разъ приложила губы къ уху мистриссъ Скьютонъ.
   -- Вы вѣрно уже слышали, мой прелестный ангельчикъ, что вашъ папа, котораго мы рѣшительно обожаемъ, женится ровно черезъ недѣлю на моемъ миломъ дитяти, Эдиѳи?
   -- Я знала, что это будетъ скоро, но не знала, когда именно.
   -- Эдиѳь, моя шалунья, возможно ли? Ты не сказала этого Флоренсѣ?
   -- Для чего мнѣ было сообщать ей объ этомъ? возразила Эдиѳь такъ рѣзко и сурово, что Флоренса едва рѣшилась вѣрить своему слуху.
   Тогда мистриссъ Скьютонъ рѣшилась на другую, болѣе-безопасную диверсію: она объявила Флоренсѣ, что отецъ ея будетъ у нихъ обѣдать и, безъ сомнѣнія, пріидетъ въ восторгъ, увидя тутъ совершенно-неожиданно свою обожаемую дочь. Флоренса смутилась отъ этого извѣстія; безпокойство ея возрастало по мѣрѣ приближенія обѣденнаго часа, и наконецъ дошло до того, что она готова была убѣжать домой пѣшкомъ, одна, съ открытою головою, и удержалась только страхомъ объясненія, въ которомъ неминуемо былъ бы замѣшанъ ея отецъ: такъ боялась она этой милой неожиданности! Когда приблизилось время обѣда, она едва могла дышать и не осмѣливалась подойдти къ окну, боясь быть замѣченною имъ съ улицы; не рѣшалась пойдти наверхъ, опасаясь внезапной встрѣчи съ нимъ на лѣстницѣ. Волнуемая внутреннею борьбою, она сидѣла подлѣ софы Клеопатры, стараясь понимать ея пустыя, иперболическія рѣчи и отвѣчать на нихъ. Вдругъ она услышала на лѣстницѣ шаги.
   -- Онъ идетъ! это его шаги! воскликнула Флоренса вздрогнувъ и поблѣднѣвъ.
   Клеопатра, расположенная къ юношеской игривости и неутруждавшая себя изслѣдованіемъ причины волненія Флоренсы, толкнула ее за свое сѣдалище и накинула на нее шаль, чтобъ лучше обрадовать мистера Домби сюрпризомъ. Она сдѣлала это такъ проворно, что черезъ мгновеніе Флоренса услышала въ комнатѣ шаги отца. Мистеръ Домби поздоровался съ будущею тещей и невѣстой. Отъ звуковъ его голоса Флоренса затрепетала всѣмъ тѣломъ.
   -- Подите сюда, мой милый Домби, сказала Клеопатра: -- и скажите намъ, здорова ли ваша прелестная Флоренса?
   -- Флоренса здорова, отвѣчалъ онъ, подходя къ софѣ.
   -- И дома?
   -- Дома.
   -- Мой милый Домби, увѣрены ли вы, что меня не обманываете? Не знаю, какъ прійметъ моя Эдиѳь такое объявленіе, но увѣряю честью, мой милый Домби, мнѣ приходится назвать васъ лживѣйшимъ изъ людей.
   Еслибъ мистеръ Домби былъ дѣйствительно уличенъ на мѣстѣ въ самой безчестной лжи, то и тогда не растерялся бы до такой степени, какъ теперь, когда мистриссъ Скьютонъ отдернула шаль и взорамъ его предстала, какъ призракъ, Флоренса, блѣдная и дрожащая. Онъ не успѣлъ прійдти въ себя, какъ Флоренса подбѣжала къ нему, обвила его шею руками, поцаловала нѣсколько разъ въ лицо и выбѣжала изъ комнаты. Онъ глядѣлъ вокругъ себя, какъ-будто желая спросить у кого-нибудь объясненія, но Эдиѳь исчезла вслѣдъ за Флоренсою.
   -- Теперь сознайтесь, мой милый Домби, сказала мистриссъ Скьютонъ, протягивая ему руку: -- что вы никогда въ жизни не были такъ удивлены и восхищены.
   -- Я никогда не былъ такъ удивленъ...
   -- И восхищены, мой милый Домби?
   -- Я... да, мнѣ очень-пріятно встрѣтить здѣсь Флоренсу. Потомъ, какъ-будто обдумавъ этотъ предметъ должнымъ образомъ, онъ прибавилъ съ большею рѣшимостью:-- Да, мнѣ дѣйствительно очень-пріятно встрѣтить здѣсь Флоренсу.
   -- Вы удивляетесь тому, какъ она очутилась съ нами?
   -- Можетъ-быть, Эдиѳь...
   -- О, догадливый хитрецъ! О, лукавый, лукавый человѣкъ! Такихъ вещей не должно бы разсказывать: вы, мужчины, удивительно тщеславны! Но вы знаете мою открытую душу, милый Домби... Хорошо, сейчасъ.
   Это было сказано одному изъ превысокихъ людей, который пришелъ доложить объ обѣдѣ.
   -- Но Эдиѳь, мой любезый Домби, продолжала она шопотомъ: -- когда не можетъ быть вмѣстѣ съ вами -- что, конечно, не всегда возможно, какъ я ей часто говорю -- хочетъ по-крайней-мѣрѣ имѣть подлѣ себя кого-нибудь изъ вашихъ. Какъ это обворожительно-натурально! И вотъ почему сегодня ничто не могло удержать Эдиѳь отъ поѣздки за нашимъ ангеломъ, Флоренсой. Не правда ли, какъ это необычайно-мило!
   Видя, что она ожидаетъ отвѣта, мистеръ Домби отвѣчалъ: "Чрезвычайно".
   -- О, благослови васъ Богъ, милый Домби, за такое доказательство чувствительности! воскликнула Клеопатра, пожимая ему руку.-- Но я дѣлаюсь слишкомъ-серьёзною! Сведите меня съ лѣстницы, какъ ангелъ, и посмотримъ, что эти люди намѣрены дать намъ къ обѣду. О, милый Домби!
   Мистеръ Домби взялъ ее подъ руку и повелъ церемонно къ столу. Флоренса и Эдиѳь были уже тамъ и сидѣли рядомъ. Флоренса хотѣла встать, увидя отца, и уступить ему свой стулъ, но Эдиѳь положила ей руку на плечо, и мистеръ Домби занялъ мѣсто на противоположной сторонѣ круглаго стола.
   За обѣдомъ разговоръ поддерживался почти исключительно иждивеніемъ мистриссъ Скьютонъ. Флоренса едва осмѣливалась поднять глаза, чтобъ на нихъ ее открылись слѣды слезъ; еще менѣе осмѣливалась она говорить; Эдиѳь не сказала ни слова, кромѣ развѣ въ отвѣтъ на адресовавшіеся къ ней вопросы. Клеопатрѣ приходилось трудиться не на шутку, и пристройка дочери обошлась ей очень-нелегко!
   -- Итакъ, мой милый Домби, приготовленія ваши почти кончены? сказала мистриссъ Скьютонъ, когда дессертъ поставили на столъ и сѣдовласый дворецкій удалился.
   -- Да, сударыня, все готово, и Эдиѳи остается только осчастливить насъ назначеніемъ времени свадьбы.
   Эдиѳь сидѣла какъ прекрасная статуя, холодная, безмолвная и неподвижная.
   -- Мой милый ангелъ, ты слышала, что говоритъ мистеръ Домби? О, мой любезный мистеръ Домби! Какъ ея разсѣянность напоминаетъ мнѣ время, когда это пріятнѣйшее существо, ея папа, былъ въ вашемъ теперешнемъ положеніи!
   -- Мнѣ нечего назначать. Пусть будетъ по вашему желанію, сказала Эдиѳь, едва взглянувъ черезъ столъ на мистера Домби.
   -- Завтра? подсказалъ онъ.
   -- Если вамъ угодно.
   -- Или, можетъ-быть, вы предпочтете черезъ недѣлю?
   -- Мнѣ все равно. Когда хотите.
   -- О равнодушная! возразила мать.-- А между-тѣмъ, ты съ утра до вечера въ попыхахъ, и у тебя вѣчныя хлопоты со всѣми этими заказами!
   -- Хлопоты ваши, отвѣчала Эдиѳь, обратясь къ ней съ легко-сдвинутыми бровями.-- Вы можете уговориться съ мистеромъ Домби.
   -- Правда, конечно, мой ангелъ, это чрезвычайно-деликатно съ твоей стороны! Моя очаровательная Флоренса, вы непремѣнно должны встать и поцаловать меня еще разъ!
   Странная вещь, что всѣ эти порывы нѣжности къ Флоренсѣ случались съ Клеопатрою въ то время, когда Эдиѳи приходилось хоть сколько-нибудь участвовать въ разговорѣ! Конечно, Флоренса никогда въ жизни не наслаждалась столькими обниманьями, и, можетъ-быть, никогда въ жизни, не зная того сама, не была такъ полезна...
   Мистеръ Домби былъ далекъ отъ неудовольствія на странныя манеры своей прекрасной невѣсты, находя въ ея холодности и надменности подобіе самому-себѣ. Его самолюбію льстила мысль о покорности такой женщины, которая, однако, предоставляетъ все его волѣ и по-видимому отказывается для нея отъ своей собственной. Ему пріятно было думать о томъ, какъ эта гордая и величавая женщина, хозяйничая со-временемъ въ его домѣ, будетъ принимать гостей и обдавать ихъ холодомъ не хуже его-самого. Достоинство Домби и Сына не только не упадетъ, но поддержится и возвысится какъ-нельзя-лучше въ такихъ рукахъ.
   Такъ думалъ мистеръ Домби, оставшись одинъ за обѣденнымъ столомъ и размышляя о своемъ прошедшемъ и будущемъ. Онъ находилъ себѣ сочувствіе въ мрачной величавости столовой залы, съ темнокоричневыми стѣнами, на которыхъ виднѣлись почернѣлыя картины и гербы; съ двадцатью-четырьмя черными старинными стульями, стоявшими угрюмо, подобно нѣмымъ въ похоронной процессіи; двумя истертыми неграми, поддерживавшими вѣтви огромныхъ канделябровъ, и господствующимъ въ ней затхлымъ запахомъ, какъ-будто прахъ десяти тысячь обѣдовъ былъ погребенъ въ склепѣ подъ поломъ. Хозяинъ дома жилъ часто за границей: воздухъ Англіи рѣдко привлекалъ на долгое время членовъ фамиліи Финиксовъ; столовая зала надѣвала на себя по немъ трауръ постепенно глубже и глубже, и наконецъ сдѣлалась до того погребальною, что для полнаго сходства въ ней недоставало только покойника.
   На случай, мистеръ Домби могъ бы очень-удобно заставить забыть даже и этотъ недостатокъ, если не по положенію своего тѣла, то по его наружной окоченѣлости. Взоры его были безотчетно устремлены на мертвое море краснаго дерева, на которомъ стояли блюда съ фруктами, графины и рюмки; казалось, будто предметы его размышленій то показывались на лакированной поверхности стола, то снова уходила въ глубину. Тутъ онъ видѣлъ Эдиѳь, въ полной величавости гордаго лица и стана; потомъ явилась Флоренса, съ обращенною къ нему робкою головою, какъ въ ту минуту, когда она выбѣжала изъ комнаты послѣ милаго сюрприза, подготовленнаго для него Клеопатрой; глаза Эдиѳи смотрѣли на бѣдную дѣвушку и рука ея была протянута съ видомъ покровительства. Потомъ появилась маленькая фигура въ низкихъ дѣтскихъ креслахъ, которая смотрѣла на него съ удивленіемъ, а блестящіе глаза и юное личико со стариковскимъ выраженіемъ мерцали какъ при трепетномъ свѣтѣ пламени камина. Потомъ снова показалась Флоренса и заняла все вниманіе отца. Была ли она созданнымъ на зло ему затрудненіемъ и препятствіемъ; или соперницей, ставшей на пути и могущей мѣшать ему; или его роднымъ дитятей, имѣвшимъ право на отцовскую нѣжность; или въ видѣ намека, что онъ хоть по наружности долженъ казаться попечительнымъ о своей крови и плоти передъ новою роднею -- это было лучше извѣстно ему самому. Затѣмъ предстали глазамъ его свадебные гости, брачные алтари и картины честолюбія, между которыми все-таки промелькивалъ образъ Флоренсы, вѣчной Флоренсы... Наконецъ, видѣнія стали до того смутны и сбивчивы, что онъ всталъ и пошелъ наверхъ къ дамамъ.
   Давно уже было темно, но свѣчей не подавали: мистриссъ Скьютонъ жаловалась, что у нея болитъ отъ нихъ голова. Во весь остатокъ вечера, Флорѣнса и мистриссъ Скьютонъ разговаривали между собою. Клеопатра особенно старалась держать ее какъ-можно-ближе около себя; иногда Флоренса играла на Фортепьяно, къ неописанному восторгу мистриссъ Скьютонъ, не говоря уже о нѣкоторыхъ случаяхъ, когда эта нѣжная дама находила необходимымъ потребовать еще поцалуя каждый разъ, когда Эдиѳь говорила что-нибудь. Варочемъ, подобныхъ случаевъ было немного: Эдиѳь сидѣла все время въ сторонѣ, у открытаго окна, хотя мать и предостерегала ее очень-часто отъ простуды, и оставалась тамъ до самаго ухода мистера Домби. На прощаньи съ Флоренсою, онъ былъ къ ней необыкновенно-милостивъ, и она ушла спать въ комнату, смежную со спальнею Эдиѳи, до того счастливая и ободренная, что думала о своемъ прошломъ, какъ-будто оно касалось не ея, а другой несчастной, покинутой дѣвушки, заслуживающей состраданія въ своей горести. Флоренса плакала объ этой несчастной, пока не заснула крѣпкимъ сномъ.
   Недѣля текла скоро въ поѣздкахъ по модисткамъ, швеямъ, брильянтщикамъ, законникамъ, цвѣточницамъ и кандитерамъ. Флоренсу брали каждый разъ съ собою. Флоренса должна была присутствовать на свадьбѣ, снять трауръ и быть при этомъ случаѣ въ блестящемъ нарядѣ. Идеи модистки на счетъ ея костюма -- модистка была Француженка и очень походила на мистриссъ Скьютонъ -- были такъ изящны и дѣвственны, что мистриссъ Скьютонъ заказала точь-въ-точь такое же платье для себя. Модистка клялась, что оно будетъ ей восхитительно къ-лицу и что весь свѣтъ прійметъ ее за сестру прелестной молодой дѣвицы.
   Недѣля потекла скорѣе. Эдиѳь не глядѣла ни на что, не заботилась ни о чемъ. Къ ней приносили богатые наряды, которые она примѣряла и которыми восхищались мистриссъ Скьютонъ и модистки; потомъ ихъ убирали, не услышавъ отъ нея ни одного слова. Мистриссъ Скьютонъ составляла планы всѣхъ дѣйствій дня и выполняла ихъ. Когда ѣздили за покупками, Эдиѳь почти постоянно оставалась въ каретѣ; иногда только, въ необходимыхъ случаяхъ, она входила въ лавки: мистриссъ Скьютонъ вела всѣ дѣла, а Эдиѳь смотрѣла на ея хлопоты съ такимъ равнодушіемъ, какъ-будто она была тутъ совершенно-посторонняя. Флоренса могла счесть ее надменною и небрежною, но съ нею она была всегда совершенно-другимъ существомъ, а потому Флоренса подавляла свое удивленіе благодарностью и не позволяла ему обнаруживаться.,
   Недѣля потекла еще скорѣе. Наконецъ, насталъ послѣдній вечеръ передъ свадьбою. Въ темной гостиной -- головная боль мистриссъ Скьютонъ по-прежнему не сносила свѣта, хотя она надѣялась выздоровѣть совершенно къ завтрашнему утру -- сидѣли Клеопатра, Эдиѳь и мистеръ Домби: Эдиѳь у открытаго окна, глядя на улицу, мистеръ Домби и Клеопатра тихо разговаривали на софѣ. Становилось поздно, и усталая Флоренса пошла уже спать.
   -- Милый Домби, вы оставите мнѣ Флоренсу завтра, когда отнимете у меня Эдиѳь?
   -- Съ большимъ удовольствіемъ.
   Имѣть ее подлѣ себя, пока вы будете вмѣстѣ въ Парижѣ, и думать, что и мнѣ суждено содѣйствовать образованію ума такого ангела, мой милый Домби, это будетъ мнѣ утѣшительнымъ бальзамомъ въ одиночествѣ!
   Эдиѳь вдругъ обернулась къ нимъ и стала прислушиваться съ напряженнымъ вниманіемъ.
   -- Милый Домби, тысячу разъ благодарю за ваше доброе мнѣніе. Я уже боялась, что вы имѣете злоумышленіе, какъ говорятъ эти ужасные законники -- ахъ, какая проза!-- осудить меня на совершенное одиночество.
   -- Зачѣмъ вы думаете обо мнѣ такъ несправедливо?
   -- Потому-что очаровательная Флоренса объявила мнѣ положительно, будто ей непремѣнно надобно возвратиться домой завтра же. Я уже готова была считать васъ настоящимъ пашою.
   -- Увѣряю васъ, сударыня, я ничего не приказывалъ Флоренсѣ; еслибъ это и было, то для меня нѣтъ ничего священнѣе вашего желанія.
   -- О, милый Домби, какой вы куртизанъ! Впрочемъ, нѣтъ, вы не куртизанъ: у куртизановъ нѣтъ сердца, а ваше проявляется во всемъ вашемъ прелестномъ характерѣ. Не-уже-ли вы уже уходите?
   -- Теперь уже поздно; мнѣ пора.
   -- Не-уже-ли это Фактъ, а не сонъ? Могу ли вѣрить, мой обворожительный Домби, что вы завтра утромъ прійдете сюда и возьмете мою единственную отраду, мою Эдиѳь?
   Мистеръ Домби, привыкшій понимать вещи буквально, напомнилъ мистриссъ Скьютонъ, что встрѣтится съ невѣстою не иначе, какъ въ церкви.
   -- О, еслибъ вы знали, какъ мучительно разставаться съ единственнымъ дитятей, даже вручая его вамъ, милый Домби! Но я превозмогу себя завтра, будьте спокойны. Благослови васъ небо! Эдиѳь, дитя! закричала она игриво.-- Кто-то уходить!
   Эдиѳь, снова обратившая голову къ окну, когда разговоръ ихъ пересталъ интересовать ее, поднялась со стула, но не сказала ни слова, не двинулась съ мѣста. Мистеръ Домби, съ достоинствомъ и любезностью, приличными его положенію, направился къ невѣстѣ, поцаловалъ ея руку и сказалъ: "Завтра утромъ я буду имѣть счастіе требовать эту руку, какъ руку мистриссъ Домби". Съ этимъ онъ торжественно раскланялся и вышелъ.
   Мистриссъ Скьютонъ позвонила, чтобъ подали свѣчи, лишь-только затворилась за нимъ дверь. Вмѣстѣ съ свѣчами явилась горничная, неся юношественное платье, долженствовавшее завтра сбить съ толка весь свѣтъ. Разумѣется, что, нарядившись для примѣрки, она казалась въ этомъ дѣвственномъ костюмъ гораздо-старѣе и отвратительнѣе, чѣмъ въ своей фланелевой кофтъ. Но мистриссъ Скьютонъ, любуясь на себя въ зеркалъ, разсчитывала, какой убійственный эффектъ произведетъ это на майора, и потомъ, приказавъ горничной раздѣть себя и приготовить все для ночнаго покоя, распалась въ развалины, какъ карточный домикъ.
   Во все это время, Эдиѳь сидѣла у окна и глядѣла по-прежнему на улицу. Оставшись снова наединѣ съ матерью, она поднялась съ мѣста, на которомъ просидѣла весь вечеръ, направилась къ ней и остановилась прямо противъ зѣвающей, трясущейся, брюзгливой старухи, которая безпокойно встрѣтила устремленный на нее огненный взглядъ дочери.
   -- Я устала до смерти, сказала мать.-- На тебя нельзя положиться ни минуты. Ты хуже ребенка, ребенка! Нѣтъ ребенка, который былъ бы въ половину такъ упрямъ и непокоренъ.
   -- Выслушайте меня, матушка, возразила Эдиѳь съ такимъ горькимъ презрѣніемъ, которое устраняло всякую мысль о шутливости.-- Вы должны оставаться однѣ до моего возвращенія.
   -- Должна оставаться одна, Эдиѳь, до твоего возвращенія?
   -- Или именемъ Того, кого я завтра призову въ свидѣтели лживѣіннаго и позорнѣйшаго дѣла -- клянусь вамъ, откажу этому человѣку въ самой церкви. Если нѣтъ, пусть я упаду мертвая на помостѣ!
   Мать отвѣчала встревоженнымъ взглядомъ, который нисколько не успокоился отъ встрѣчи съ непреклоннымъ взглядомъ дочери.
   -- Намъ довольно быть тѣмъ, что мы есть, сказала Эдиѳь твердымъ голосомъ.-- Я не хочу видѣть, какъ юность и непорочность упадутъ до уровня со мною, не хочу видѣть чистое существо испорченнымъ и развращеннымъ для забавы цѣлаго міра матерей. Вы меня понимаете? Флоренса должна возвратиться домой.
   -- Ты съ ума сошла, Эдиѳь! воскликнула съ сердцемъ мать.-- Не-уже-ли ты воображаешь найдти въ этомъ домѣ спокойствіе, пока она не замужемъ и будетъ жить тамъ?
   -- Спросите меня, или спросите себя, ожидала ли я когда-нибудь найдти тамъ миръ и спокойствіе?
   -- Не-уже-ли послѣ всѣхъ моихъ трудовъ и хлопотъ, чтобъ доставить тебѣ независимость (старуха почти кричала и голова ея тряслась какъ листъ), ты скажешь, что во мнѣ заключается зараза и мое общество можетъ только испортить и развратить невинность? Что жь ты такое сама? Прошу тебя, скажи, что ты такое?
   -- Я не разъ дѣлала себѣ этотъ самый вопросъ, возразила Эдиѳь, блѣдная какъ мертвецъ, указывая на окно:-- когда сидѣла гамъ и погибшія подобія моего пола проходили мимо: Богу извѣстно, какой я получила отвѣтъ... О, матушка, матушка! Еслибъ вы предоставили меня моимъ природнымъ влеченіямъ, когда я была дѣвушкой гораздо-моложе Флоренсы, я была бы не тѣмъ, что теперь!
   Понимая, какъ безполезно обнаруженіе гнѣва, старуха принялась плакать и жаловаться, что она прожила слишкомъ-долго, что единственное дитя отрекается отъ нея, и любовь къ родителямъ забыта въ эти злыя времена; что упреки эти противны природѣ и заставляютъ ее желать смерти.
   -- Жить, подвергая себя такимъ сценамъ, невыносимо! Право, лучше придумать какое-нибудь средство кончить мое существованіе. О, Эдиѳь, ты моя дочь и говоришь мнѣ въ такомъ духѣ!
   -- Между нами время взаимныхъ упрековъ уже прошло, матушка, возразила горестно Эдиѳь.
   -- Такъ зачѣмъ воскрешать его? Ты знаешь, что мучишь меня нестерпимо. Ты знаешь, какъ подобное обращеніе терзаетъ меня -- и въ такое время, когда я, естественно, желаю показаться въ самомъ лучшемъ видѣ! Удивляюсь тебѣ, Эдиѳь. Ты какъ-будто рѣшилась превратить меня въ страшилище въ день твоей свадьбы! Она всхлипывала и отирала себѣ глаза.
   Эдиѳь устремила на нее тотъ же неумолимый взглядъ, и сказала тѣмъ же тихимъ и твердымъ голосомъ, который не возвышался и не упадалъ съ той минуты, какъ она заговорила;-- Флоренса должна возвратиться домой.
   -- Пусть она возвращается! воскликнула поспѣшно испуганная и огорченная родительница.-- Что маѣ въ этой дѣвочкѣ? Что она для меня?
   -- А для меня она то, что скорѣе, чѣмъ допустить прикосновеніе къ ней одного атома зла, которое въ моей груди, я бы отреклась отъ васъ такъ же точно, какъ отреклась бы отъ него завтра въ церкви, еслибъ вы подали къ этому поводъ. Оставьте ее въ покоѣ. Пока я могу охранять ее, она по будетъ испорчена уроками, которымъ я училась. Условіе это не очень-тягостно въ такую горькую ночь.
   -- Еслибъ ты предложила его какъ дочь, Эдиѳь, конечно, нѣтъ. Но такія до крайности жестокія и язвительныя слова...
   -- Они прошли и кончились между нами теперь. Дѣлайте, что хотите, матушка; наслаждайтесь своимъ пріобрѣтеніемъ какъ угодно; будьте счастливы сколько можете. Цѣль нашей жизни достигнута. Станемъ жить каждая по-своему. Съ этой минуты, я не выговорю ни слова о прошедшемъ. Прощаю вамъ вашу долю завтрашняго позора. Да проститъ мнѣ Богъ мою!
   Безъ малѣйшаго трепета въ голосѣ, и поступью, которая какъ-будто попирала всякое нѣжное ощущеніе, Эдиѳь пошла въ свою комнату, пожелавъ матери доброй ночи.
   Но не къ отдохновенію возвратилась она: въ душѣ ея не воцарялось спокойствіе даже и тогда, когда она осталась одна. Она ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, среди пышныхъ нарядовъ, разложенныхъ для ея завтрашняго убранства; черные волосы ея распустились и падали въ безпорядкѣ; черные глаза горѣли бѣшенымъ огнемъ; высокая бѣлая грудь была красна отъ терзанія безпокойной руки, и она ходила взадъ и впередъ, отвернувъ голову, какъ-будто гнушаясь вида своихъ собственныхъ прелестей, которыя ее мучили и были ей ненавистны. Такъ, въ тишинѣ мертвой ночи, боролась Эдиѳь Грэнджеръ съ своимъ неугомоннымъ духомъ, безъ слезъ, безъ друзей, безъ жалобъ, безмолвная, гордая, неукротимая!
   Случилось подъ конецъ, что рука ея коснулась до незапертой двери комнаты, гдѣ спала Флоренса.
   Эдиѳь вздрогнула, остановилась и заглянула туда.
   Въ комнатѣ горѣлъ огонь и освѣщалъ крѣпко-спавшую Флоренсу, въ полномъ цвѣтѣ невинности и красоты. Эдиѳь притаила дыханіе и почувствовала невольное влеченіе къ Флоренсѣ.
   Она приближалась, какъ-будто увлекаемая таинственною силою все ближе и ближе. Наконецъ, наклонившись надъ дѣвушкой, она приложила губы къ ея свѣсившейся съ кровати рукѣ, и тихо обвила ею свою шею. Прикосновеніе это было магическимъ ударомъ: слезы брызнули ручьями, Эдиѳь опустилась на колѣни и положила страдальческую голову и распущенные волосы свои на подушку Флоренсы.
   Такъ провела Эдиѳь Грэнджеръ ночь передъ свадьбою. Въ такомъ положеніи застало ее солнце на слѣдующее утро.
   

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.
Свадьба.

   Разсвѣтъ, съ своимъ блѣднымъ и безстрастнымъ лицомъ, крадется продрогнувъ къ церкви, подъ которою покоится прахъ маленькаго Поля и его матери, и заглядываетъ въ окна. Холодно и темно. Ночь медлитъ еще на мостовой и сидитъ пригорюнившись въ углахъ и закоулкахъ угрюмаго зданія. Колокольня съ часами возвышается надъ окрестными строеніями, какъ сѣрый маякъ, поставленный тутъ, чтобъ замѣчать скорость теченія моря времени; но во внутрь дверей разсвѣтъ можетъ сначала заглянуть только ночью, какъ-будто для того, чтобъ удостовѣриться, дѣйствительно ли она тамъ.
   Порхая слабо вокругъ церкви и заглядывая въ нее, разсвѣтъ горюетъ о своемъ кратковременномъ владычествѣ, и слезы его стекаютъ по стекламъ оконницъ; прислонившіяся къ церковной стѣнѣ деревья склоняютъ головы и крутятъ свои многочисленныя руки изъ сочувствія. Ночь, блѣднѣя передъ нимъ, исчезаетъ постепенно изъ церкви, по все медлитъ внизу подъ сводами склеповъ и упрямо сидитъ на гробницахъ. Но вотъ приходитъ свѣтлый день, полируетъ башенные часы, румянитъ шпицъ колокольни, высушиваетъ слезы разсвѣта и задушаетъ его толкованія; спугнутый разсвѣтъ, слѣдуя за ночью, которую выгоняетъ изъ ея послѣдняго убѣжища, спасается самъ подъ своды могильныхъ склеповъ и скрываетъ испуганное лицо свое между мертвецами, пока не возвратится* ночь съ свѣжими силами и не выгопитъ его въ свою очередь.
   И теперь мыши, которыя хлопотали около молитвенниковъ больше, чѣмъ ихъ хозяева, и около подушекъ, на которыхъ зубки ихъ оставили больше слѣдовъ, чѣмъ человѣческія колѣни, мыши прячутъ свои блестящіе глазки въ норы и толпятся въ страхѣ при громовомъ стукѣ церковныхъ дверей. Ихъ отворилъ сторожъ, человѣкъ важный, пришедшій въ церковь рано утромъ вмѣстѣ съ могильщикомъ; туда же пришла и мистриссъ Миффъ, маленькая, престарая и пресухая отворяльщица загороженныхъ скамей, которая прождала у дверей цѣлые полчаса, какъ и слѣдуетъ, пока не явился церковный сторожъ.
   У мистриссъ Миффъ уксусное лицо, огорченная шляпка, скудно выкроенный костюмъ, и душа, мучимая жаждою къ шиллингамъ и шестипенсовикамъ. Привычка приглашать выразительными знаками разбредшихся богомольцевъ, чтобъ они помѣщались на загороженныхъ скамьяхъ, придала мистриссъ Миффъ таинственный видъ; въ глазахъ ея всегда выражается мысль о сбереженномъ мѣстечкѣ съ мягкими подушками, но вмѣстѣ съ тѣмъ и намекъ на денежное вознагражденіе. Такого факта, какъ мистеръ Миффъ, нѣтъ на свѣтѣ; его нѣтъ уже цѣлые двадцать лѣтъ, и мистриссъ Миффъ говоритъ о немъ неохотно. По-видимому, онъ былъ зараженъ вольнодумствомъ касательно порожнихъ мѣстъ въ церкви; хотя мистриссъ Миффъ и надѣется, что онъ отправился на верхъ, въ селенія праведныхъ, но не берется утверждать этого положительно.
   Хлопочетъ въ это утро мистриссъ Миффъ у церковныхъ дверей, выколачивая пыль изъ покрова алтаря, изъ ковра и подушекъ, и стараясь дать всему этому самый пристойный видъ; много у нея разсказовъ о свадьбѣ, которая совершится сегодня. Мистриссъ Миффъ слыхала, будто новая мебель и передѣлки въ домѣ жениха стоили полныя пять тысячь Фунговъ стерлинговъ; да, кромѣ того, ей разсказывали вѣрные люди, что у невѣсты нѣтъ и шести пенсовъ для ея собственнаго благоденствія. Мистриссъ Миффъ помнитъ, какъ-будто это случилось вчера, похороны первой жены, и потомъ крестины, и потомъ опять похороны. Церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, сидѣвшій во все это время на ступеняхъ паперти, одобряетъ рѣчь мистриссъ Миффъ и спрашиваетъ, слыхала ли она, что невѣста преудивительная красавица? Утвердительный отвѣтъ мистриссъ Миффъ произвелъ пріятное впечатлѣніе на мистера Соундса, человѣка весьма-добродѣтельнаго и тучнаго, но записнаго любителя прекраснаго пола.
   Въ домѣ мистера Домби суета и суматоха, особенно между женщинами: ни одна изъ нихъ не сомкнула глазъ съ четырехъ часовъ утра, и всѣ были уже въ полномъ парадѣ въ шесть часовъ. Тоулинсонъ кажется интереснѣе обыкновеннаго служанкѣ дома, а кухарка замѣчаетъ, что одна свадьба влечетъ за собою многія. Тоулинсонъ скрываетъ свои чувства и только сердится на усатаго иностранца-лакея, нанятаго для сопровожденія счастливой четы въ Парижъ, увѣряя, будто отъ иностранцевъ никто еще не видалъ добра. Въ доказательство, онъ приводитъ примѣръ Бонапарте: а до чего онъ дожилъ?
   Кондитеръ трудится неутомимо въ похоронной столовой залѣ Брук-Стрита, а весьма-высокіе молодые люди смотрятъ на его приготовленія весьма-внимательно. Отъ одного, изъ нихъ уже сильно пахнетъ хересомъ, и рѣчи его становятся сбивчивы.
   Звонари и оркестръ странствующихъ музыкантовъ также пронюхали свадьбу и практикуются съ величайшимъ усердіемъ. Ожиданіе и треволненія распространились на далекое разстояніе. Конторскій разсыльный Перчъ привезъ мистриссъ Перчъ, чтобъ доставить ей удовольствіе видѣть свадьбу и провести день въ обществѣ прислуги мистера Домби. Мистеръ Тутсъ наряжается на своей квартирѣ, какъ-будто и онъ по мёньшей мѣрѣ женихъ: онъ рѣшился смотрѣть на церемонію изъ потаеннаго уголка галереи и привести туда Чиккена, которому хочетъ во что бы ни стало показать Флоренсу; а Чиккенъ, между-тѣмъ, уписываетъ на его кухнѣ бифстексъ цѣлыми Фунтами. На Принцесс-Плэсѣ, миссъ Токсъ уже встала, и, не смотря на свою горькую печаль, также готовится дать шиллингъ мистриссъ Миффъ и получить отъ нея мѣстечко въ какомъ-нибудь уединенномъ уголку. Подъ вывѣскою деревяннаго мичмана всѣ на ногахъ: капитанъ Коттль, въ парадныхъ сапожищахъ съ кисточками, сидитъ за завтракомъ и слушаетъ Роба-Точильщика, которому велѣлъ читать вслухъ брачное богослуженіе, чтобъ понять вполнѣ торжественность предстоящей церемоніи, при чемъ онъ предоставилъ "амини" себѣ и произноситъ ихъ громко съ самодовольнымъ видомъ.
   Кромѣ всего этого и многаго другаго, двадцать молодыхъ кормилицъ изъ улицы мистера Домби обѣщали двадцати молодымъ матерямъ, только-что разрѣшившимся отъ бремени, посмотрѣть свадьбу и разсказать все до малѣйшихъ подробностей. Дѣйствительно, церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, имѣетъ основательную причину чваниться, помѣстившись торжественно и въ полномъ парадѣ на паперти, въ ожиданіи свадебнаго поѣзда! Дѣйствительно, мистриссъ Миффъ имѣетъ основательную причину гнѣваться на неугомонныхъ ребятишекъ, дерзающихъ появляться слишкомъ-близко около церкви!
   Кузенъ Финиксъ пріѣхалъ на свадьбу нарочно изъ-за границы. Кузенъ Финиксъ былъ уже взрослымъ юношей, лѣтъ за сорокъ; но пріемы и наружность его такъ юношественны, онъ такъ хорошо сохранился, что незнакомые съ нимъ люди удивляются, когда открываютъ морщины на лицѣ милорда, или замѣчаютъ въ немъ несовершенную увѣренность, туда ли онъ идетъ, куда нужно, когда онъ переходитъ черезъ комнату. Но кузенъ Финиксъ въ началѣ своего утренняго туалета и кузенъ Финиксъ по окончаніи туалета -- люди совершенно-непохожіе другъ на друга.
   Мистеръ Домби выходитъ изъ уборной и разгоняетъ своимъ появленіемъ собравшуюся на лѣстницѣ толпу женщинъ; одна только мистриссъ Перчъ, находясь въ "интересномъ положеніи", не въ силахъ удалиться, и очутилась передъ нимъ; она низко присѣдаетъ въ невыразимомъ смущеніи и подвергаетъ значительной опасности будущаго члена дома Перча. Мистеръ Домби переходитъ въ гостиную, для ожиданія назначеннаго часа, и смотритъ необыкновенно-великолѣпно въ новомъ синемъ Фракѣ и лиловомъ жилетѣ; по всему дому разносится шопотъ, что волосы его завиты.
   Двойной стукъ въ двери возвѣщаетъ пріѣздъ майора Бэгстока, также разряженнаго до нельзя, посинѣлаго еще болѣе, съ чудовищнымъ букетомъ "въ петличкѣ Фрака и также круто-завитаго.
   -- Домби! восклицаетъ онъ, протягивая обѣ руки: -- какъ вы себя чувствуете?
   -- Здравствуйте, майоръ.
   -- Клянусь Юпитеромъ, сэръ! Джое Б. сегодня утромъ въ такомъ расположеніи духа, что, годдэмъ! онъ чуть не намѣренъ съиграть двойную свадьбу, сэръ, и жениться на матери.
   Мистеръ Домби улыбается -- но слабо даже для него: мистеръ Домби чувствуетъ, что вступаетъ въ родство и съ матерью, надъ которою, при настоящихъ обстоятельствахъ, подшучивать непозволительно.
   -- Домби, обѣщаю вамъ счастіе! восклицаетъ майоръ, замѣтившій это.-- Поздравляю васъ, Домби! Клянусь Богомъ, сэръ, вамъ сегодня можно позавидовать больше, чѣмъ кому-нибудь въ цѣлой Англіи!
   Мистеръ Домби допускаетъ и это съ нѣкоторымъ ограниченіемъ: онъ дѣлаетъ дамѣ своего выбора большую честь и, безъ сомнѣнія, ей должно завидовать еще больше.
   -- А что до Эднои Грэнджеръ, сэръ -- нѣтъ во всей Европѣ женщины, которая бы не отдала охотно свои уши и серьги, чтобъ только быть сегодня на мѣстѣ Эдиѳи Грэнджеръ!
   -- Вы очень-любезны, майоръ.
   -- Домби, вы это сами знаете. Между нами не должно быть ложной деликатности. Вы это знаете... Знаете ли вы это, или нѣтъ, Домби? возразилъ майоръ почти съ гнѣвомъ.
   -- О, право, майоръ...
   -- Годдэмъ, сэръ! Извѣстенъ ли вамъ этотъ Фактъ, или нѣтъ? Домби! Джое вашъ другъ или нѣтъ? Позволяется ли крутому и тугому Джое Б. говорить прямо, или ему держаться въ сторонѣ, на церемоніяхъ?
   -- Любезный майоръ Бэгсгокъ, сказалъ мистеръ Домби съ самодовольнымъ видомъ:-- вы начинаете горячиться.
   -- Годдемъ, сэръ! Я разгорячился. Джошъ Б. не опровергаетъ этого, Домби. Онъ расходился. Такой случаи, сэръ, долженъ вызвать наружу всѣ чувства симпатіи, какія только остались въ этомъ старомъ, изношенномъ, адскомъ, разбитомъ туловищѣ тугаго Джое. Я вамъ скажу вотъ что, Домби: въ такія эпохи, человѣкъ долженъ выболтать долой съ души все, или надѣть намордникъ, а Джозефъ Бэгстокъ говоритъ вамъ въ глаза, Домби, такъ же, какъ говоритъ въ своемъ клубѣ у васъ за Спиною, что онъ никогда не надѣнетъ намордника, когда дѣло идетъ о Полѣ Домби. Теперь, годдэмъ, сэръ, заключилъ майоръ съ грозною твердостью:-- что вы на это скажете?
   -- Майоръ, увѣряю васъ, я вамъ премного благодаренъ. Я вовсе не имѣлъ въ мысляхъ удерживать вашу слишкомъ-пристрастнуго дружбу.
   -- Вовсе не пристрастную, сэръ! Нѣтъ, Домбц, я этого не признаю!
   -- Тогда я скажу: вашу дружбу, любезный майоръ. Я очень помню, какъ много ей обязанъ.
   -- Домби, вотъ рука Джозефа Бэгстока -- простаго, стараго Джое Б., сэръ! Вотъ рука, о которой его королевское высочество покойный герцогъ Йоркскій осчастливилъ меня замѣчаніемъ, сэръ, его королевскому высочеству покойному герцогу кептскому, что это рука Джоша, крутаго и тугаго стараго забіяки. Домби, да будетъ это мгновеніе наименѣе-несчастнымъ въ нашей жизни! Благослови васъ Богъ!
   Входитъ мистеръ Каркеръ, разодѣтый и улыбающійся какъ истинный свадебный гость. Онъ едва можетъ рѣшиться выпустить руку мистера Домби, которую пожимаетъ съ самыми теплыми поздравленіями; потомъ жметъ руку майора такъ искренно, что голосъ его дрожитъ, скользя по бѣлымъ зубамъ.
   -- Самый день радуется нашей радости, говоритъ мистеръ Каркеръ.-- Погода ясная и веселая! Надѣюсь, # я не опоздалъ ни однимъ мгновеніемъ?
   -- Пунктуальны до-нельзя, сэръ, отвѣчаетъ майоръ.
   -- Очень-радъ. Я боялся, что опоздалъ нѣсколько секундъ -- меня задержала цѣлая процессія телегъ, и я взялъ смѣлость объѣхать кругомъ черезъ Брук-Стритъ, чтобъ оставить нѣсколько рѣдкихъ цвѣтовъ для мистриссъ Домби. Человѣкъ въ моемъ положеніи, отличенный честью приглашенія, приноситъ съ гордостью какой-нибудь знакъ своего вѣрноподданничества; такъ-какъ мистриссъ Домби, навѣрно, одарена безъ счета всѣмъ дорогимъ и великолѣпнымъ -- онъ бросилъ странный взглядъ на своего патрона -- то надѣюсь, что самая бѣдность моего приношенія доставитъ ему милостивый пріемъ.
   -- Мистриссъ Домби, то-есть, будущая, мистриссъ Домби, возразилъ снисходительно мистеръ Домби: -- навѣрно будетъ вамъ признательна за такое вниманіе, Каркеръ.
   -- А если ей суждено быть мистриссъ Домби сегодня утромъ, то намъ пора ѣхать, сэръ! замѣтилъ майоръ.
   Мистеръ Домби, майоръ Бэгстокъ и мистеръ Каркеръ поѣхали въ церковь вмѣстѣ. Церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, встрѣтилъ ихъ на паперти, держа свою треугольную шляпу въ рукѣ. Мистриссъ Миффъ присѣдаетъ и предлагаетъ стулья въ ризницѣ, но мистеръ Домби предпочитаетъ подождать въ самой церкви. Когда взоръ его обратился къ органу, миссъ Токсъ на галереѣ отшатнулась назадъ и спрятала лицо заколонной. Капитанъ Коттль, напротивъ, встаетъ и махаетъ своимъ крючкомъ въ знакъ привѣтствія и одобренія. Мистеръ Тутсъ извѣщаетъ Боеваго-Пѣтуха, что важный джентльменъ отецъ предмета его страсти, а готъ отвѣчаетъ хриплымъ шопотомъ, что по его мнѣнію, хоть этотъ господинъ и смотритъ "надежно", но наука боксёрства предлагаетъ ресурсы, которыми его можно"сдвоить" хорошимъ тычкомъ "въ жилетъ".
   Мистеръ. Соундсъ и мистриссъ Миффъ смотрятъ на мистера Домби въ почтительной дистанціи. Раздался стукъ колесъ на улицѣ, и мистеръ Соундсъ вышелъ. Мистриссъ Миффъ, встрѣтя взглядъ мистера Домби послѣ того, какъ онъ останавливался на мгновеніе на юродивомъ капитанѣ Коттлѣ, раскланивавшемся съ такою любезностью, отвѣшиваетъ книксенъ и сообщаетъ ему, что это, вѣроятно, пріѣхала его "добрая лэди". Народъ столпился и шепчется у дверей, и "добрая лэди" входитъ.
   На лицѣ ея не видно ни малѣйшаго слѣда страданій прошлой ночи; въ осанкѣ и пріемахъ ея нѣтъ и тѣни той женщины, которая опустилась на колѣни и успокоила свою бурную голову въ прекрасномъ самозабвеніи, на подушкѣ спящей дѣвушки. Дѣвушка эта, прелестная, кроткая, невинная, подлѣ нея -- рѣзкая противоположность съ ея собственною презрительною и горделивою фигурой, которая стоитъ прямо, спокойно, съ непреклонною волей, блестящая и величественная въ зенитѣ прелестей, но презрительно попирающая возбуждаемый ими восторгъ.
   Настаетъ краткая пауза, пока мистеръ Соундсъ пошелъ за пасторомъ и его помощникомъ. Мистриссъ Скьютонъ воспользовалась этимъ и говоритъ мистеру Домби выразительнѣе обыкновеннаго, придвигаясь ближе къ Эдиѳи: -- Мой милый Домби, я боюсь, что должна отказаться отъ нашего ангела Флоренсы и отпустить ее домой, какъ она сама желала. Послѣ моей сегодняшней утраты, милый Домби, у меня не достанетъ силъ даже для ея общества.
   -- Развѣ ей все-таки не лучше оставаться у васъ? возразилъ женихъ.
   -- Не думаю, милый Домби. Нѣтъ. Мнѣ лучше оставаться одной. Кромѣ того, Эдиѳь будетъ въ претензіи. А, Эдиѳь?
   Нѣжная мама жметъ руку дочери, можетъ-быть, для того, чтобъ обратить хорошенько ея вниманіе на слова свои.
   -- Нѣтъ, милый Домби. Я откажусь отъ нашего обворожительнаго дитяти, чтобъ на него не пала часть моей грусти. Мы это сейчасъ рѣшили. Она понимаетъ это вполнѣ. Эдиѳь, мой ангелъ, она понимаетъ это вполнѣ?
   Нѣжная мама опять жметъ руку дочери. Мистеръ Домби не дѣлаетъ возраженій, потому-что являются пасторъ и его помощникъ. Мистриссъ Миффъ и церковный сторожъ идутъ на свои мѣста къ рѣшеткѣ.
   -- Кто отдаетъ эту женщину въ замужство за этого мужчину? произнесъ пасторъ.
   Это лордъ Финиксъ, пріѣхавшій нарочно для свадьбы изъ Баден-Бадена.-- Чортъ возьми! говорилъ тамъ лордъ Финиксъ, существо очень-добродушное:-- когда богатый малый изъ Сити поступаетъ къ намъ въ родню, ему надобно оказать кой-какое вниманіе.
   -- Я отдаю эту женщину въ замужство за этого мужчину, отвѣчаетъ онъ пастору, про чемъ въ разсѣянности чуть не подвелъ къ жениху одну старую дѣвицу, только десятью годами моложе мистриссъ Скьютонъ, дальнюю родственницу, взятую въ свидѣтельницы бракосочетанія.
   -- И будутъ ли они, предъ лицомъ неба, любить..?
   Да, будутъ. Мистеръ Домби говоритъ, что будетъ. А Эдиѳь?.. И она также.
   Итакъ, съ сего дня на будущее время, въ радости и горѣ, въ богатствѣ и бѣдности, въ здоровьи и болѣзни, они клянутся предъ лицомъ Всевышняго любить другъ друга неизмѣнно, пока смерть не разлучитъ ихъ. Все кончено. Они обвѣнчаны!
   Твердою, свободною рукою невѣста подписываетъ свое имя въ свадебномъ реестрѣ, когда они перешли въ ризницу. У Флоренсы рука дрожитъ во время подписи. Наконецъ, подписываются всѣ присутствующіе, и лордъ Финиксъ послѣ всѣхъ: онъ изображаетъ свое вельможное имя не тамъ, гдѣ нужно, и свидѣтельствуетъ, будто-бы онъ родился въ это самое утро.
   По принятому старинному обычаю, всѣ подходятъ цаловать молодую супругу. Майоръ дѣлаетъ это съ воинственною любезностью; примѣру его слѣдуютъ кузенъ Финиксъ и даже мистеръ Домби. Наконецъ, подходитъ къ Эдиѳи мистеръ Каркеръ, котораго зубы блестятъ, какъ-будто онъ располагаетъ укусить ее скорѣе, чѣмъ вкусить сладость съ устъ ея.
   На гордой щекѣ Эдиѳи зардѣлся румянецъ, и глаза сверкнули огнемъ, который долженъ бы былъ остановить мистера Каркера, но не остановилъ его, и онъ сдѣлалъ свое дѣло какъ всѣ прочіе, и пожелалъ ей всякаго счастія.
   -- Если желанія, прибавилъ онъ въ-полголоса:-- не будутъ излишними, когда дѣло идетъ о такомъ бракѣ.
   -- Благодарю васъ, сударь, отвѣчала она, сжавъ губы и съ волнующеюся грудью.
   Не чувствуетъ ли Эдиѳь по-прежнему, какъ въ ту ночь, когда она знала о намѣреніи мистера Домби просить ея руки, что Каркеръ постигаетъ ее насквозь, читаетъ въ ея сердцѣ, и что она унижена его проницательностью больше, нежели чѣмъ-нибудь? Не по этой ли причинѣ надменность ея упадаетъ передъ его улыбкой и повелительный взглядъ опускается, встрѣчая его взглядъ, и невольно смотритъ въ землю?
   -- Вижу съ гордостью, говоритъ мистеръ Каркеръ съ подобострастнымъ наклоненіемъ головы, которое уличаетъ во лжи его глаза и зубы:-- вижу съ гордостью, что мое смиренное приношеніе осчастливлено рукою мистриссъ Домби и пользуется такимъ завиднымъ мѣстомъ при такомъ радостномъ случаѣ.
   Хотя она и склоняетъ въ отвѣтъ голову, но по движенію руки замѣтно, что ей бы хотѣлось раздавить эти цвѣты и бросить съ презрѣніемъ на полъ. Она кладетъ свою руку подъ руку своего новаго супруга, который стоялъ подлѣ и разговаривалъ съ майоромъ, и снова горда, неподвижна и безмолвна..
   Кареты подъѣзжаютъ къ церковной паперти. Мистеръ Домби ведетъ подъ руку молодую супругу черезъ густую толпу зрителей и зрительницъ. Клеопатра и кузенъ Финиксъ садятся въ ту же карету. Въ слѣдующей помѣщаются Флоренса, дальняя родственница, чуть непопавшая въ невѣсты, майоръ и мистеръ Каркеръ. Лошади играютъ и горячатся; кучера и лакеи блестятъ новыми богатыми ливреями, букетами и бантами. Экипажи съ громомъ покатились по улицамъ; тысячи головъ оборачиваются, чтобъ взглянуть на поѣздъ, и тысячи моралистовъ-холостяковъ утѣшаютъ себя въ безбрачномъ состояніи мыслью, что такое счастіе не можетъ быть долговременно.
   Миссъ Токсъ выходитъ изъ-за колонны, когда все затихло, и медленно спускается съ галереи. Глаза ея красны, а носовой платокъ мокрёхонекъ. Она огорчена, но не озлоблена, и надѣется, что новая чета будетъ счастлива. Она внутренно допускаетъ преимущество красоты Эдиѳи передъ своими собственными увядшими прелестями; но величавый образъ мистера Домби въ лиловомъ жилетѣ все рисуется передъ ея мысленными взорами, и она снова плачетъ подъ вуалью, направляясь домой къ Принцесс-Плэсу. Капитанъ Коттль, котораго хриплый голосъ присоединялся ко всѣмъ "аминямъ", очень доволенъ собою и проходитъ черезъ церковь съ миромъ въ душѣ и лакированною шляпой въ рукахъ. Щеголеватый Тутсъ оставляетъ храмъ въ сопровожденіи Чиккена, терзаемый страданіями любви. Чиккенъ еще не изобрѣлъ способа овладѣть сердцемъ Флоренсы, но крѣпко держится за первоначальную мысль касательно "сдвоенія" мистера Домби посредствомъ классическаго тычка "въ жилетъ". Прислуга мистера Домби вылѣзаетъ изъ своихъ обсерваціонныхъ пунктовъ и готовится отправиться въ Брук-Стритъ; по ее задержало внезапное нездоровье мистриссъ Перчъ, которая возбуждаетъ серьёзныя опасенія; однако мистриссъ Перчъ скоро поправилась и уведена благополучно. Мистриссъ Миффъ и мистеръ Соундсъ садятся на ступеняхъ паперти и считаютъ пріобрѣтенное въ этотъ достопамятный день, а могильщикъ начинаетъ похоронный звонъ въ колокола.
   Кареты подъѣзжаютъ къ дому невѣсты; странствующая музыка гремитъ, маріонетки дѣйствуютъ на-пропалую; народъ зѣваетъ, толпится и толкается, чтобъ не упустить случая взглянуть, какъ торжественно мистеръ Домби ведетъ мистриссъ Домби въ чертоги Финиксовъ, куда слѣдуетъ за ними все остальное свадебное общество. Но отъ-чего мистеръ Каркеръ, проходя черезъ толпу къ дверямъ, подумалъ о старухѣ, съ которою встрѣтился въ рощѣ около Лимингтона? Или отъ-чего Флоренса, идучи за отцомъ, подумала съ трепетомъ о своемъ дѣтствѣ, когда она заблудилась, и о лицѣ "доброй" мистриссъ Броунъ?..
   Въ домѣ поздравленія возобновляются; число гостей прибываетъ, но не очень; всѣ оставляютъ гостиную и располагаются въ темно-коричневой столовой залѣ, которую никакія усилія не могутъ освѣтить или заставить смотрѣть веселѣе. Тамъ въ совершенной готовности роскошный завтракъ. Въ числѣ прочихъ гостей, къ обществу присоединились мистеръ и мистриссъ Чиккъ. Мистриссъ Чиккъ удивляется, что Эдиѳь создана самою природой такою совертенною Домби; она любезна и разговорчива съ мистриссъ Скьютонъ, которая свалила съ плечь гору и не отказывается отъ шампанскаго. Все общество, однако, холодно и спокойно, и избыткомъ веселости не оскорбляетъ почернѣлыхъ картинъ и гербовъ. Кузенъ Финиксъ и майоръ Бэгсгокъ веселѣе всѣхъ, а мистеръ Каркеръ улыбается всему обществу; но для молодой супруги у него особенная улыбка, которую она встрѣчаетъ очень, очень-рѣдко.
   Кузенъ Финиксъ встаетъ, когда столъ очищенъ и слуги вышли; онъ смотритъ необыкновенно-моложаво въ своихъ маншетахъ и съ румянцемъ шампанскаго на щекахъ.
   -- Клянусь честью, начинаетъ онъ:-- хоть такія вещи и довольно-необыкновенны въ домѣ частнаго джентльмена, но я долженъ просить позволенія пригласить васъ выпить, что называется... то-есть, я предлагаю тостъ!
   Майоръ хрипло выражаетъ свое одобреніе. Мистеръ Каркеръ, наклонясь надъ столомъ въ сторону лорда Финикса, улыбается и киваетъ головою нѣсколько разъ.
   -- То-есть, что называется, но въ сущности это не... тутъ кузенъ Финиксъ замолчалъ.
   -- Слушайте его, слушайте! воскликнулъ майоръ тономъ глубокаго убѣжденія.
   Мистеръ Каркеръ тихонько апплодируетъ, улыбается еще слаще и старается выразить, что послѣднее замѣчаніе лорда Финикса подѣйствовало на его умъ особенно благодѣтельно.
   -- То-есть, оказія, въ которой общепринятыя обыкновенія можно нѣсколько оставить въ сторонѣ, заговорилъ опять кузенъ Финиксъ:-- хоть я и никогда не былъ ораторомъ, даже сидя въ нижнемъ парламентѣ, гдѣ имѣлъ честь поддерживать своимъ голосомъ адресъ, послѣ чего захворалъ на двѣ недѣли съ полнымъ убѣжденіемъ въ неудачѣ...
   Майоръ и мистеръ Каркеръ пришли въ такой восторгъ отъ этого отрывка индивидуальной исторіи, что кузенъ Финиксъ засмѣялся и, обращаясь собственно къ нимъ, продолжалъ:
   -- Въ сущности, я былъ чертовски боленъ. А между-тѣмъ, знаете, чувствую, что на мнѣ лежитъ обязанность. А когда обязанность лежитъ на истинномъ Британцѣ, то, по-моему, онъ обязанъ исполнить ее какъ можетъ. Прекрасно! Сегодня наша Фамилія имѣла пріятность соединиться родствомъ, черезъ особу моей прелестной кузины, которую, что называется, я теперь вижу передъ собою...
   Общія рукоплесканія.
   -- Передъ собою. Родствомъ... съ человѣкомъ, что называется... то-есть, который... я хочу сказать, на котораго палецъ презрѣнія никогда... въ сущности, съ моимъ почтеннымъ другомъ Домби, если онъ позволитъ мнѣ называть его такимъ образомъ.
   Кузенъ Финиксъ поклонился мистеру Домби, который торжественно отвѣтилъ тѣмъ же.
   -- Я не имѣлъ случая познакомиться короче съ моимъ другомъ Домби, котораго качества дѣлаютъ одинаковую честь его головѣ и, то-есть, въ сущности, его сердцу; это отъ-того, что несчастіе привело меня -- какъ мы говаривали въ мое время въ шикнемъ парламентѣ, когда не было обычая подшучивать надъ верхнимъ и парламентскія дѣла шли получше теперешняго -- то-есть, я былъ въ другомъ мѣстѣ!
   Съ майоромъ сдѣлались судороги отъ восторга.
   -- Но я знаю достаточно моего друга Домби и убѣжденъ, что онъ... то-есть, въ сущности... можетъ назваться... что называется... купцомъ -- британскимъ купцомъ и... и мужемъ. И хотя я жилъ нѣсколько лѣтъ за границей, мнѣ будетъ особенно пріятно принять моего друга Домби и всѣхъ здѣсь присутствующихъ, въ Баден-Баденѣ, гдѣ я имѣю случай представить всѣхъ великому герцогу. Однако, я знаю достаточно мою прелестную родственницу и убѣжденъ вполнѣ, что она обладаетъ всѣми качествами, которыя могутъ осчастливить мужа, и что бракъ ея съ моимъ другомъ Домби по склонности и взаимной привязанности съ обѣихъ сторонъ...
   Мистеръ Каркеръ участилъ свои улыбки.
   -- А потому я поздравляю фамилію, которой имѣю честь быть членомъ, съ пріобрѣтеніемъ моего друга Домби. И поздравляю моего друга Домби съ бракомъ съ моею прелестною кузиной, и беру смѣлость пригласить всѣхъ васъ, то-есть, въ сущности, поздравить моего друга Домби и мою прелестную родственницу!
   Рѣчь лорда Финикса заслужила общее одобреніе, и мистеръ Домби благодаритъ его за себя и за мистриссъ Домби. Вскорѣ послѣ того Джое Б. предлагаетъ выпить за здоровье мистриссъ Скьютонъ. Когда это кончилось, краткое оживленіе завтрака замерло снова, оскорбленные гербы отомщены, а Эдиѳь встала и пошла одѣваться по-дорожному.
   Между-тѣмъ, вся прислуга завтракала внизу; шампанское сдѣлалось тамъ до невѣроятной степени обыкновеннымъ и не обращало на себя ни чьего особеннаго вниманія. Всѣ развеселились, особенно дамы, на лицахъ которыхъ господствовала значительная краснота. Кухарка мистера Домби предложила отправиться послѣ завтрака въ театръ, на что согласились всѣ, не исключая туземца, котораго вино превращаетъ въ тигра, и котораго глаза паводятъ ужасъ на дамъ. Одинъ изъ превысокихъ молодыхъ лакеевъ предлагаетъ послѣ театра балъ, и никто, даже не исключая мистриссъ Перчъ, раскраснѣвшейся больше прочихъ, не находитъ тому препятствій. Наконецъ, среди тостовъ, рѣчей и веселья, приходитъ извѣстіе, что молодые уѣзжаютъ, и всѣ бѣгутъ на крыльцо.
   Карета у подъѣзда. Молодая спускается въ залу, гдѣ ее ждетъ мистеръ Домби. Флоренса на лѣстницѣ и готова ѣхать домой въ сопровожденіи Сузанны Нипперъ, неучаствовавшей въ завтракѣ внизу. Когда явилась Эдиѳь, Флоренса спѣшитъ къ ней, чтобъ проститься.
   Развѣ Эдиѳь озябла, что она такъ дрожитъ? Развѣ есть что-нибудь сверхъестественное или злокачественное въ прикосновеніи Флоренсы, отъ чего прекрасныя Формы молодой какъ-будто скорчиваются судорогами? Не-уже-ли Эдиѳь до того торопится ѣхать, что успѣваетъ только махнуть рукой, пробѣжавъ черезъ сѣни въ экипажъ, который быстро умчалъ ее изъ глазъ съ новымъ супругомъ?
   Мистриссъ Скьютонъ, которую одолѣли материнскія чувства, опускается на софу въ позѣ Клеопатры и проливаетъ нѣсколько слезъ, услыша стукъ колесъ отъѣзжающей кареты. Майоръ старается успокоить ее, но она ни за что не хочетъ быть успокоенною, и потому майоръ откланивается и уходитъ. Кузенъ Финиксъ и мистеръ Каркеръ также откланиваются и уходятъ; за ними и всѣ гости. Клеопатра, оставшись одна, чувствуетъ легкое головокруженіе и засыпаетъ крѣпкимъ сномъ.
   Головокруженіе начинаетъ господствовать и внизу; всѣ пировавшіе мужчины и женщины упадаютъ духомъ. Мысль дурнаго дѣла преслѣдуетъ всѣхъ, и каждый смотритъ на сотоварища въ веселіи, какъ на сотоварища въ преступленіи; всѣ избѣгаютъ другъ друга и думаютъ, какъ бы разстаться и потомъ вовсе не сходиться. Никто и не помышляетъ о театрѣ, а еще менѣе о балѣ. Наконецъ, всѣ уплетаются во-свояси.
   Наступаетъ ночь. Флоренса, прогулявшись по вновь-отдѣланному щегольскому дому отца изъ покоя въ покой, отъискиваетъ свою комнату, гдѣ заботливость Эдиѳи окружила се всевозможными удобствами и роскошью. Снявъ блестящій нарядъ, она надѣваетъ свое простое траурное платье но миломъ Полѣ, и садится читать; Діогенъ разлегся на полу подлѣ и подмигиваетъ. Но чтеніе не іідетъ ей на умъ. Домъ кажется ей новымъ и чужимъ, и въ немъ раздаются громкіе отголоски. На сердцѣ ея бремя; она не знаетъ, почему и что это такое -- но ей тяжело. Флоренса закрываетъ книгу, и косматый Діогенъ начинаетъ къ ней ласкаться. Но нѣсколько времени она видитъ его какъ-то неясно: между нимъ и ея глазами носится туманъ, въ которомъ сіяютъ, какъ ангелы, образы ея покойной матери и маленькаго Поля. Валтеръ также, бѣдный, странствующій, терпѣвшій кораблекрушеніе Валтеръ... о, гдѣ онъ?
   Майоръ не знаетъ этого. Да ему и нѣтъ дѣла. Продремавъ весь вечеръ, онъ отобѣдалъ поздно въ своемъ клубѣ, гдѣ поймалъ какого-то скромнаго юношу, который не знаетъ, какъ отъ него избавиться, и разсказываетъ ему съ ожесточеніемъ анекдоты о Бэгсгокѣ, сэрѣ, на свадьбѣ у Домби, и о лордѣ Финиксѣ, чертовски джентльменистомъ пріятелѣ стараго Джое Б. А лордъ Финиксъ, которому слѣдовало бы спать спокойно въ отели Лонга, очутился, самъ не зная какъ, передъ игорнымъ столомъ, къ которому его привели своенравныя ноги, можетъ-статься, даже наперекоръ его собственному желанію.
   Ночь, какъ исполинъ, наполняетъ церковь отъ помоста до крыши и владычествуетъ въ часы тишины и общаго спокойствія. Блѣдный разсвѣтъ снова заглядываетъ въ окна; потомъ уступаетъ мѣсто дню, видитъ, какъ ночь скрывается подъ сводами склеповъ, слѣдуетъ за нею, выгоняетъ ее, и прячется между мертвецами. Робкія мыши снова толпятся между собою, когда церковная дверь отворяется съ громомъ, и входятъ мистеръ Соундсъ и мистриссъ Миффъ. Опять треугольная шляпа одного и огорченная шляпка другой стоятъ поодаль во время свадебной церемоніи, и опять этотъ мужчина беретъ въ замужство эту женщину, на торжественномъ условіи:
   "Съ сего дня на будущее время, въ радости и горѣ, въ богатствѣ и бѣдности, въ здоровьи и болѣзни, передъ лицомъ Всевышняго, любить другъ друга неизмѣнно, пока смерть не разлучитъ ихъ."
   Эти уже самыя слова повторяетъ мистеръ Каркеръ, ѣдущій верхомъ по городу, съ зубами, оскаленными до-нельзя.
   

ГЛАВА II.
Деревянный мичманъ разбивается.

   Честный капитанъ Коттль, не взирая на многія недѣли, пронесшіяся надъ его укрѣпленнымъ убѣжищемъ, продолжалъ по-прежнему принимать предосторожности противъ внезапнаго нападенія со стороны мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Капитанъ полагалъ свое настоящее спокойное положеніе слишкомъ-непрочнымъ, зная, что въ штиль надобно всегда ожидать крѣпкаго вѣтра: увѣренный въ непреклопномъ характерѣ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, онъ не могъ допустить, чтобъ она отреклась отъ мысли отъискать его и взять въ плѣнъ. Въ-слѣдствіе того, капитанъ Коттль велъ самую уединенную и затворническую жизнь, рѣдко выходилъ изъ дома до сумерекъ, да и то отваживался только пускаться по самымъ темнымъ улицамъ; по воскресеньямъ онъ не выходилъ вовсе, и вообще избѣгалъ женскихъ шляпокъ внутри и внѣ мѣста своего укрывательства, какъ-будто подъ этими шляпками точили на него зубы голодные львы.
   Капитану и во снѣ не грезилась возможность воспротивиться мистриссъ Мэк-Стинджеръ, еслибъ она вдругъ аттаковала его на улицѣ. Онъ чувствовалъ, что этого нельзя сдѣлать никакъ. Воображеніе рисовало ему картину, какъ его въ такомъ случаѣ преспокойно усадятъ въ наемный кабріолетъ и повезутъ на старую квартиру: если онъ разъ туда попадется, ему нѣтъ спасенья; лакированная шляпа исчезнетъ; мистриссъ Мэк-Стинджеръ не спуститъ его съ глазъ ни днемъ, ни ночью; юные Мэк-Стинджеры засыплютъ его упреками, и онъ будетъ преступнымъ предметомъ недовѣрчивости и подозрѣнія -- чудовищемъ въ глазахъ дѣтей и уличеннымъ измѣнникомъ въ глазахъ ихъ матери.
   Сильная испарина и унылое расположеніе духа находили на капитана Коттля каждый разъ, какъ подобная мрачная картина носилась передъ его умственными взорами. Это начиналось всегда передъ тѣмъ, какъ онъ собирался выйдти украдкою на улицу для освѣженія своего тѣла моціономъ. Понимая всю великость опасности, капитанъ въ такихъ случаяхъ имѣлъ обыкновеніе прощаться съ Робомъ-Точильщикомъ торжественно, какъ прилично человѣку, который не знаетъ навѣрно, суждено ли ему воротиться или нѣтъ: онъ увѣщевалъ Роба, еслибъ ему пришлось потерять его, капитана Коттля, надолго изъ вида -- идти путемъ добродѣтели и хорошенько чистить мѣдные инструменты.
   Чтобъ не отказаться навсегда отъ вѣроятности спасенія и имѣть возможность сообщаться съ внѣшнимъ міромъ въ случаѣ бѣды, капитанъ Коттль возъимѣлъ счастливую мысль научить Роба какому-нибудь секретному опознательному сигналу, посредствомъ котораго этотъ подчиненный могъ бы дать знать о своемъ присутствіи и неизмѣнной преданности бѣдствующему командиру. Послѣ долгаго размышленія, капитанъ придумалъ, что лучше всего выучить Роба-Точильщика насвистывать мелодію извѣстной матросской пѣсни, общепринятой при тягѣ стеньг-вантъ или задрайкѣ найтововъ, и оканчивающейся припѣвомъ: "Ой-о-то! Ой-о-то!" Когда Робъ достигъ въ этомъ упражненіи приблизительнаго совершенства, до какого могъ дойдти житель берега, капитанъ далъ ему слѣдующія инструкціи:
   -- Ну, пріятель, не зѣвай на брасахъ! Если я какимъ-нибудь случаемъ буду взятъ...
   -- Взяты, капитанъ? прервалъ Робъ, раскрывъ прешироко свои круглые глаза.
   -- Гм! сказалъ капитанъ мрачно:-- если я когда-нибудь уйду съ тѣмъ, чтобъ воротиться къ ужину, и не явлюсь на горизонтѣ черезъ сутки, ступай ты на Бриг-Плэсъ и свищи эту музыку около того мѣста, гдѣ я прежде былъ ошвартовленъ -- да дѣлай это не такъ, понимаешь? чтобъ оно казалось съ намѣреніемъ, а какъ-будто тебя случайно надрейфовало гуда. Если я отвѣчу тѣмъ же, поворачивай черезъ фордевиндъ и уплывай, а потомъ приходи опять черезъ сутки; но если я отвѣчу другимъ напѣвомъ, ты будешь лежать то на одномъ, то на другомъ галсѣ, и ждать новыхъ сигналовъ. Понимаешь?
   -- Гдѣ же я буду лежать то на чемъ-то одномъ, то на другомъ, капитанъ? Подлѣ троттуара?
   -- Вотъ умная голова! воскликнулъ капитанъ, бросивъ на него строгій взглядъ.-- Да ты не знаешь азбуки! Это значитъ отойди немножко и потомъ приходи назадъ, попеременно -- понялъ наконецъ?
   -- Понялъ, капитанъ.
   -- Такъ смотри же, не забывай, и дѣлай, какъ я тебѣ сейчасъ толковалъ, сказалъ капитанъ, видимо смягченный.
   Желая лучше напечатлѣть свои наставленія въ умѣ Роба, капитанъ удостоивалъ иногда дѣлать по вечерамъ, когда лавка была заперта, репетиціи этимъ сценамъ: онъ нарочно удалялся въ кабинетъ, какъ-будто въ жилище мнимой мистриссъ Мэк Стинджеръ, и тщательно наблюдалъ исподтишка за дѣйствіями своего союзника. Робъ выполнялъ свою роль такъ умно и отчетливо, что послѣ подобныхъ экзаменовъ получалъ отъ капитана въ разныя времена семь шестипенсовиковъ, въ знакъ его благоволенія. Наконецъ, капитанъ предался волѣ Божіей, какъ человѣкъ, приготовившійся къ худшему и принявшій противъ ударовъ неумолимаго рока всѣ внушаемыя благоразуміемъ предосторожности.
   Не смотря на то, капитанъ Коттль не искушалъ злой судьбины безразсудною отвагой и былъ остороженъ по-прежнему. Хотя онъ считалъ непремѣнною обязанностью -- будучи другомъ семейства и человѣкомъ, нечуждымъ свѣтскихъ обычаевъ -- присутствовать на свадьбѣ мистера Домби (о которой узналъ отъ Перча) и показать этому джентльмену пріятную и одобрительную мину съ галереи, но поѣхалъ въ церковь въ наемномъ кабріолетѣ, у котораго поднялъ и завѣсилъ обѣ рамы; онъ врядъ ли бы рискнулъ даже и на это, еслибъ не вспомнилъ, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ считается усердною почитательницею Мельхиседека, благочестиваго проповѣдывателя "выспренняго убѣжденія", и отъ-того, по всей вѣроятности, не удостоитъ заглянуть въ англиканскій храмъ.
   Капитанъ Коттль возвратился домой благополучно и опять пошелъ по всегдашней колеѣ своей новой жизни, нетревожимый ничѣмъ, кромѣ ежедневно-появлявшагося количества женскихъ шляпокъ на улицѣ. Но за то другіе предметы лежали тяжкимъ бременемъ на душѣ капитана. О "Сынѣ и Наслѣдникѣ" не было никакихъ вѣстей; о Соллѣ Джильсѣ также. Флоренса даже не знала, что бѣдный старикъ исчезъ,
   Между тѣмъ майоръ, вполнѣ прощенный предметомъ своей страсти, пододвинулъ къ Клеопатрѣ маленькій столикъ и усѣлся играть съ нею въ пикетъ. М-ръ Домби, не понимая игры, смотрѣлъ на нихъ для собственнаго назиданія, дожидаясь возвращенія Эдиѳи и вмѣстѣ удивляясь, зачѣмъ она ушла.
   -- Вы хотите слушать музыку, м-ръ Домби? -- спросила Клеопатра.
   -- М-съ Грэйнджеръ такъ добра, что обѣщала доставить мнѣ это наслажденіе.
   -- О, это очень хорошо. Вамъ ходить, майоръ.
   -- Нѣтъ, вы еще не покрыли.
   -- Такъ вы очень любите музыку, м-ръ Домби?
   -- Я въ восторгѣ отъ нея.
   -- Это значитъ, натура съ избыткомъ надѣлила васъ изящнымъ чувствомъ, -- отвѣчала Клеопатра, бросая на столъ трефоваго валета. -- О, какъ много тайнъ имѣетъ натура. Если бы я рѣшилась когда прекратить свое земное существованіе, то единственно для того, чтобы разгадать эти тайны, сокрытыя отъ насъ мракомъ вѣчности. Вамъ ходить, майоръ!
   Майоръ бросилъ карту. М-ръ Домби, не обращая теперь ни малѣйшаго вниманія на игру, начиналъ безпокоиться, отчего такъ долго не возвращается прекрасная леди.
   Накоиецъ, она пришла, сѣла за арфу, и м-ръ Домби, ставъ подлѣ, приготовился слушать. Онъ не понималъ музыки и не зналъ, какую пьесу она играла; но эти звуки напоминали ему почти забытую мелодію, услаждавшую послѣдніе дни его сына въ борьбѣ съ предсмертными страданіями.
   Зоркій глазъ Клеопатры, обращенный, казалось, только на карты, слѣдилъ по всѣмъ направленіямъ комнаты, особенно впиваясь въ безмолвнаго слушателя, недвижно стоявшаго подлѣ очаровательной артистки.
   Кончивъ пьесу, гордая красавица встала, слегка кивнула на комплименты м-ра Домби и безъ малѣйшей паузы сѣла за фортепьяно.
   Эдиѳь Грэйнджеръ! какую угодно, только не эту, ради Бога, не эту пѣсню! Эдиѳь Грэйнджеръ, ты прекрасна, голосъ твой великолѣпенъ, игра блистательна, но не эту пѣсню, которую отверженная дочь пѣла для умирающаго брата!
   Ho м-ръ Домби не узнаетъ этой аріи, a еслибъ и узналъ, какой напѣвъ дочери могъ бы растрогать огрубѣлое сердце чудовищнаго отца! Спи, одннокая Флоренса, спи, и да будутъ спокойны твои сновидѣнія. Горизонтъ омрачается, облака густѣютъ, сбираются тучи, и гроза уже виситъ надъ твоею головою.
  

Глава XXII.

Мистеръ Каркеръ старшій управляетъ конторой.

  
   Приказчикъ Каркеръ сидитъ за письменнымъ столомъ, ровный и гладкій, какъ всегда, распечатываетъ письма, читаетъ, дѣлаетъ отмѣтки и разсылаетъ резолюціи въ департаменты конторы для приведенія въ исполненіе. Писемъ цѣлыя груды, и y м-ра Каркера много дѣла. Онъ раскладываетъ ихъ въ разныя пачки, беретъ одни, бросаетъ другія, читаетъ, перечитываетъ, хмуритъ брови, закусываетъ губы, снова вникаетъ въ содержаніе, стараясь постигнуть настоящій смыслъ каждой фразы, каждаго слова.
   Словомъ, м-ръ Каркеръ въ этомъ положеніи очень похожъ на картежнаго игрока, и всякій, посмотрѣвъ на него, занятаго такимъ образомъ, непремѣнно пришелъ бы къ этому странному сравненію. Онъ ведетъ игру обдуманно и осторожно, подмѣчая всѣ слабыя и сильныя стороны своихъ противниковъ. Онъ знаетъ всѣ ходы, предвидитъ всѣ послѣдствія, разсчитываетъ всѣ случайности, пользуется всякой ошибкой и никогда не ошибается самъ.
   Письма были на разныхъ языкахъ, но м-ръ Каркеръ прочитываетъ всѣ. Если бы въ конторѣ Домби и Сына нашлась бумага, которой онъ не можетъ прочитать, это бы значило, что въ колодѣ не достаетъ одной карты. Онъ пожираетъ рукопись глазами и быстро дѣлаетъ соображенія, объясняя одно письмо другимъ и переходя къ отдаленнымъ слѣдствіямъ отъ ближайшихъ основаній, какъ искусный игрокъ, который съ перваго выхода совершенно постигъ методъ своего противника. И сидитъ онъ одинъ за этой игрой, освѣщенный солнцемъ, которое бросаетъ на него косвенные лучи чрезъ потолочное окно.
   Хотя въ инстинктѣ кошачьей или тигровой породы не открыто ничего, обличающаго умѣнье играть въ карты, за всѣмъ тѣмъ м-ръ Каркеръ, грѣющійся, такимъ образомь, на солнцѣ за своимъ столомъ, съ ногъ до головы похожъ былъ на кошку. Его волосы и бакенбарды, безцвѣтные всегда и особенно теперь, когда на нихъ падалъ яркій солнечный лучъ, имѣли удивительное сходство съ тигровою шерстью; a судя по его длиннымъ ногтямъ, тщательно срѣзаннымъ и заостреннымъ, масляному языку, острымъ зубамъ, плутовскимъ глазамъ, лукавымъ движеніямъ можно было причислить его прямо и рѣшительно къ породѣ домашнихъ кошекъ. При врожденномъ отвращеніи къ малѣйшему пятнышку, онъ вглядывался по временамъ въ пылинки, освѣщенныя въ воздухѣ лучемъ свѣта, тщательно сметалъ ихъ съ рукава или манишки и, терпѣливо засѣдая за своей работой, казалось, каждую минуту готовъ былъ броситься за мышью, если бы она вдругъ мелькнула въ какомъ-нибудь углу.
   Наконецъ, всѣ письма разобраны и разсортированы, кромѣ одного особенно важнаго, которое онъ отложилъ въ сторону. Заперевъ секретныя бумаги въ ящикъ, м-ръ Каркеръ позвонилъ, и на этотъ призывъ явился его братъ.
   -- Развѣ я тебя спрашивалъ?
   -- Разсыльный вышелъ, a послѣ него моя очередь.
   -- Твоя очередь! -- бормоталъ приказчикъ, -- это мнѣ очень пріятно, особенно теперь.
   Онъ съ презрѣніемъ отвернулся отъ брата.
   -- Мнѣ бы не хотѣлось безпокоить тебя, Джемсъ, -- робко проговорилъ Каркеръ младшій, -- но...
   -- Ты хочешь сказать что-нибудь? Я зналъ это. Ну?
   Не измѣняя положенія, не поднимая глазъ на брата, м-ръ Каркеръ продолжалъ вертѣть бумагу въ рукахъ.
   -- Что-жъ ты не говоришь? -- повторилъ онъ рѣзко.
   -- Меня очень безпокоитъ участь бѣдной Гэрріетъ.
   -- Это что еще? Я не знаю никакой Гэрріетъ.
   -- Бѣдняжка очень измѣнилась, и ея здоровье ослабѣло.
   -- Она измѣнилась давнымъ-давно, и мнѣ нѣтъ надобности о ней говорить.
   -- Если бы ты согласился меня выслушать...
   -- Къ чему мнѣ слушать тебя, братъ мой Джонъ? -- возразилъ приказчикъ, дѣлая особое удареніе ыа послѣднихъ словахъ, произнесенныхъ саркастическимъ тономъ. -- Гэрріетъ Каркеръ, говорю тебѣ, давнымъ-давно сдѣлала выборъ между двумя братьями, и раскаиваться теперь было бы поздно.
   -- Она и не раскаивается. Ты не хочешь понять меня, братъ. Малѣйшій намекъ на что-нибудь въ этомъ родѣ былъ бы съ моей стороны черною неблагодарностью. Повѣрь, Джемсъ, ея самопожертвованіе столько же огорчаетъ меня, какъ и тебя.
   -- Какъ и меня?
   -- То есть, я столько же огорченъ ея выборомъ, сколько ты сердитъ на него.
   -- Сердитъ?
   -- Или сколько ты имъ недоволенъ. Прибери самъ приличное выраженіе. Ты понимаешь мою мысль и знаешь, что я не имѣю намѣренія обижать тебя.
   -- Всѣ твои поступки -- обида для меня, -- возразилъ приказчикъ, бросивъ на него гнѣвный взглядъ, за которымъ тотчасъ же послѣдовала язвительная улыбка. -- Не угодно ли вамъ унести эти бумаги. Я занятъ.
   Вѣжливый тонъ еще сильнѣе выражалъ скрытую злость. Младшій братъ, опустивъ голову, пошелъ изъ комнаты, но на порогѣ остановился опять.
   -- Когда Гэрріетъ, -- сказалъ онъ, -- упрашивала тебя за меня при первомъ обнаруженіи твоего справедливаго негодованія, когда она покинула тебя, Джемсъ, чтобы слѣдовать за своимъ погибшимъ братомъ, y котораго во всемъ свѣтѣ не оставалось никого, кромѣ ея, она была молода и прекрасна. Если бы ты согласился взглянуть на нее теперь, я почти увѣренъ, она пробудила бы въ тебѣ удивленіе и состраданіе.
   Приказчикъ опустилъ голову и оскалилъ зубы.
   -- Въ тѣ дни, -- продолжалъ братъ, -- мы оба думали, что она, молодая и прекрасная, выйдетъ замужъ и будетъ счастлива. О, если бы ты зналъ, съ какимъ самоотверженіемъ отказалась она отъ этихъ надеждъ, съ какою твердостью пошла она по избранному пути, никогда не оглядываясь назадъ! Братъ, ты не можешь сказать, что ея имя чуждо для твоего слуха!
   -- Вотъ какъ! Это замѣчательно. Ты меня изумляешь.
   -- Могу я продолжать? -- кротко спросилъ Джонъ Каркеръ.
   -- Сдѣлай одолженіе, -- отвѣчалъ братъ съ язвительной улыбкой. -- А, впрочемъ, не лучше ли тебѣ идти своей дорогой?
   Джонъ Каркеръ вздохнулъ и тихонько поплелся къ дверямъ. Голосъ брата остановилъ его на порогѣ.
   -- Если она, какъ ты говоришь, твердо идетъ по пути, ею избранному, скажи ей, что я съ такою же твердостью иду по своей дорогѣ. Скажи ей, что рѣшенія мои неизмѣнны, и моя грудь, твердая, какъ мраморъ, неспособна оборачиваться назадъ.
   -- Я ничего ей не скажу. Мы никогда не говоримъ о тебѣ. Только разъ въ годъ, въ день твоего рожденія, Гэрріетъ вспоминаетъ твое имя и желаетъ тебѣ счастья. Больше никогда мы не говоримъ о тебѣ.
   -- Въ такомъ случаѣ потрудись съ этими словами обратиться къ себѣ самому, и пусть они будутъ для тебя урокомъ, что я менѣе всего расположенъ толковать съ тобой о предметѣ, который до меня не касается. Замѣть это хорошенько однажды навсегда. Я не знаю никакой Гэрріетъ Каркеръ. Такой женщины нѣтъ на свѣтѣ. У тебя есть сестра, и ты можешь любоваться ею, сколько хочешь. У меня не было и нѣтъ сестры.
   Сказавъ это, м-ръ Каркеръ съ язвительной улыбкой указалъ на двери и отвернулся. По выходѣ брата онъ взялъ письмо, лежавшее на конторкѣ, сломалъ печать и съ величайшимъ вниманіемъ принялся за чтеніе.
   Письмо было отъ м-ра Домби, изъ Лемингтона. М-ръ Каркеръ, быстро пробѣжавшій всѣ другія бумаги, читалъ теперь съ большой медленностью, останавливаясь на каждой фразѣ, взвѣшивая каждое слово. М-ръ Домби писалъ, между прочимъ:
   "Путешествіе, сверхъ ожиданія, доставило мнѣ много наслажденій, и я не расположенъ назначать срока для своего возвращенія. Было бы недурно, Каркеръ, если бы вы потрудились сами пріѣхать въ Леминтонъ и лично извѣстить меня о ходѣ нашихъ дѣлъ..." Особенно замѣчателенъ былъ постскриптъ: "Забылъ сказать о молодомъ Гэѣ. Если "Сынъ и Наслѣдникъ" не отправился и стоитъ еще въ докахъ, назначьте въ Барбадосъ другого мальчгіка, a Гэя удержите въ лондонской конторѣ. Я еще не рѣшился, что изъ него сдѣлать".
   -- Какъ это жаль! -- сказалъ м-ръ Каркеръ, оскаливая зубы и еще разъ перечитывая постскриптъ. -- Летитъ теперь далеко племянникъ дяди Соля, летитъ на всѣхъ парусахъ, какъ выразился мой пріятель капитанъ Куттль. Право, очень жаль!
   Онъ положилъ письмо въ конвертъ и постукивалъ имъ по столу, повертывая его на всѣ стороны. Было ясно, м-ръ Домби задалъ многосложную работу для его мозга. Въ эту минуту постучался въ дверь разсыльный и, войдя на цыпочкахъ, перегибался на каждомъ шагу, какъ будто низкіе поклоны были наслажденіемъ его жизни. Подойдя къ столу, м-ръ Перчъ съ благоговѣніемъ подалъ своему повелителю нѣсколько бумагъ.
   -- Прикажете сказать, сэръ, что вы заняты? -- спросилъ м-ръ Перчъ, потирая руками и склонивъ голову на бокъ, какъ человѣкъ, хорошо понимавшій, какою грубостью было бы держаться прямо въ присутствіи такой знатной особы.
   -- Кто меня спрашиваетъ?
   -- Пожалуй, что никто, сэръ, или, то есть, почти все равно, что никто. Приходилъ старикъ Гильсъ, инструментальный мастеръ, съ уплатой долга, да я ужъ сказалъ, что ваша милость ужасно заняты.
   -- A еще былъ кто-нибудь?
   -- Нѣтъ, сэръ, еще никого не было. Тотъ парнишка, что приходилъ вчера и на прошлой недѣлѣ почти каждый день, шляется и теперь около дома, да вѣдь нельзя же докладывать вашей милости о всякой сволочи. Какой-то бездомный прощалыга, сударь, свиститъ себѣ да гоняетъ воробьевъ.
   -- Вы не знаете, что ему нужно?
   -- Да говоритъ, сэръ, что y него нѣтъ мѣста, ваша милость, говоритъ, не пристроитъ ли его на доки: рыбу, говоритъ, умѣю ловить; ну да вѣдь...
   Здѣсь м-ръ Перчъ сомнительно покачалъ головою и кашлянулъ изъподъ руки.
   -- Кто же онъ такой?
   -- Бездомный прощалыга, какъ я осмѣлился докладывать вашей милости. Шляется безъ куска хлѣба. Да только, видите ли, сэръ, -- прибавилъ м-ръ Перчъ, толкнувъ колѣномъ въ дверь, чтобы увѣриться, хорошо ли она заперта -- нахалъ этотъ говоритъ, что мать его была кормилицей нашего молодого джентльмена; вотъ онъ и надѣется, что авось, дескать, какъ-нибудь... народъ грубый. Нѣтъ, это не по-нашему. М-съ Перчъ выкормила для м-ра Домби дѣвочку на славу, a небось, заикался ли я, что вотъ-де жена моя была кормилицей; опредѣлите меня въ доки.
   М-ръ Каркеръ оскалилъ зубы, какъ акула и, казалось, о чемъ-то размышлялъ.
   -- Какъ же прикажете, сэръ? -- продолжалъ м-ръ Перчъ послѣ короткой паузы, -- не сказать ли этому сорванцу, что его притянутъ въ судъ, если онъ станетъ надоѣдать? Оно бы, пожалуй, я пригрозилъ ему переломать бока, да только наживешь хлопотъ за тѣлесный страхъ, {(Bodily fеаг). То есть, м-ръ Перчъ боится, какъ бы обиженный не пожаловался на него въ судѣ. Въ такомъ случаѣ, по англійскимъ законамъ, ему, какъ обидчику, слѣдовало бы явиться въ судъ и дать подписку за денежнымъ поручительствомъ двухъ особъ, что онъ, обидчикъ, не выполнитъ своей угрозы и впередъ клятвенно обязывается на. блюдать общественную тишину, he will be bound to keep the peace. Прим. перев.} a y меня и безъ того голова идетъ кругомъ по поводу теперешняго положенія моей жены. Судъ -- бѣдовое дѣло. Струхнешь, -- и какъ разъ подпишешь присягу.
   -- Приведите сюда этого сорванца. Я хочу его видѣть.
   Вскорѣ за дверьми послышался стукъ тяжелыхъ сапогъ и пронзительный голосъ м-ра Перча, который говорилъ: "Тише, тише". Въ комнату, вслѣдъ за разсыльнымъ, вошелъ дюжій парень лѣтъ пятнадцати, съ красными круглыми щеками, съ круглымъ и гладкимъ лбомъ, съ круглыми черными глазами, съ круглымъ туловищемъ, и въ довершеніе общей круглоты, имѣя круглую шляпу въ рукахъ съ оторванными полями.
   По мановенію м-ра Каркера, Перчъ немедленно удалился, едва успѣвъ представить неуклюжаго просителя. Оставшись съ нимъ съ глазу на глазъ, м-ръ Каркеръ, безъ всякихъ предварительныхъ объяснеиій, схватилъ его за горло и началъ душить безъ милосердія.
   Ошеломленный мальчишка думалъ, что наступилъ его послѣдній часъ. Вытаращивъ глаза на своего палача съ бѣлыми зубами и на конторскія стѣны, онъ старался передъ послѣднимъ издыханіемъ разгадать, за что предаютъ его лютой казни. Мало-по-малу онъ опомнился и хриплымъ голосомъ закричалъ:
   -- Да оставьте же меня! что я вамъ сдѣлалъ?
   -- Тебя оставить, мерзавецъ! Вотъ я тебѣ дамъ! Я задушу тебя, каналью!
   -- За что же? Связался съ бѣднымъ парнемъ! Я никого не трогалъ. Душить, такъ души равнаго себѣ, a не меня! Вотъ нашелъ...
   Но слова эти замерли въ притиснутомъ горлѣ, и озадаченный мальчикъ, потерявъ всякое мужество, залился горькими слезами.
   -- Что же я вамъ сдѣлалъ? -- пробормоталъ Котелъ, онъ же и Робъ, онъ же и Точильщикъ, онъ же и Тудль, старшій сынъ м-съ Ричардсъ.
   -- Мошенникъ! -- вскричалъ м-ръ Каркеръ, медленно высвободивъ жертву изъ когтей и останавливаясь передъ каминомъ въ своей обыкновенной позѣ. -- Зачѣмъ ты слоняешься здѣсь каждый день?
   -- Я искалъ работы, сэръ, -- всхлипывалъ Робъ, вытирая слезы кулакомъ и приставивъ другую руку къ горлу, -- y меня не было дурного умысла. Я никогда не приду сюда.
   -- Ты, лжешь, мерзавецъ, что искалъ работы! Развѣ ты не первый бродяга въ цѣломъ Лондонѣ? Негодный Каинъ!
   На такое обвиненіе грѣшный Тудль на нашелся, что отвѣчать. Онъ со страхомъ и трепетомъ смотрѣлъ на строгаго джентльмена, какъ будто взоръ м-ра Каркера оцѣпенилъ его.
   -- Развѣ ты не воръ? -- спросилъ м-ръ Каркеръ, запустивъ руки въ карманы фрака.
   -- Нѣтъ, сэръ, -- отвѣчалъ Робъ умоляющимъ тономъ.
   -- Ты воръ, говорю тебѣ.
   -- Ей, ей же нѣтъ. Провались я сквозь землю, если что-нибудь укралъ. Я только ловилъ птицъ, и больше ничего, сэръ. Птицы пѣвчія, говорятъ, невинная компанія, a вотъ до чего она доводитъ! -- заключилъ молодой Тудль въ свѣжемъ припадкѣ раскаянія.
   Птичья компанія довела его до оборванной куртки, засаленвійо нагрудника, до истасканнаго синяго галстуха и до шляпы безъ полей.
   -- Въ десять мѣсяцевъ я не заглянулъ домой и двадцати разъ, какъ началъ тереться около птицъ. Да и какъ показаться дома, когда всякій указываетъ на меня пальцемъ. Лучше, право, утопиться или наложить на себя руки, -- вопилъ отчаянный Котелъ, пачкая глаза грязнымъ рукавомъ.
   Въ припадкѣ откровенности бѣдный парень готовъ былъ разболтать все, лишь бы избавиться отъ мученій, которыми, казалось, угрожали ему острые зубы м-ра Каркера.
   -- Да, ты, я вижу, удалая голова, любезный, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, качая головой.
   -- Скажите, сэръ, горемычная голова, -- возразилъ злосчастный Котелъ, всхлипывая опять и пачкая глаза грязнымъ рукавомъ -- бѣлый свѣтъ ужъ давно мнѣ опостылѣлъ. Всѣ бѣды начались съ тѣхъ поръ, какъ я принялся отлынивать, a посудите, сэръ, развѣ я могъ не отлынивать?
   -- A что?
   -- Отлынивать, сударь, отъ школы.
   -- То есть, ты говорилъ, что идешь въ школу, a между тѣмъ не ходилъ?
   -- Точно такъ, сэръ, это и есть отлынивать, -- отвѣчалъ взволнованный эксъ-точильщикъ, -- за мной гонялись по улицамъ, какъ за звѣремъ, когда я туда шелъ, a тамъ каждый день молотили меня, какъ въ ступѣ. Я и началъ отлынивать.
   -- Ты говоришь, что y тебя нѣтъ мѣста? -- спросилъ м-ръ Каркеръ, снова схвативъ его за горло и вперивъ въ него тигровые глаза, -- такъ, что-ль?
   -- Такъ, сэръ, я бы вѣкъ былъ благодаренъ вамъ.
   М-ръ Каркеръ толкнулъ его въ уголъ и позвонилъ. Котелъ, безъ малѣйшаго сопротивленія, сталъ какъ вкопанный въ отведенномъ мѣстѣ. Явился разсыльный.
   -- Позвать сюда м-ра Гильса.
   М-ръ Перчъ поклонился и вышелъ, не выразивъ ни однимъ знакомъ изумленія насчеть засады, поставленной въ углу. Черезъ минуту явился дядя Соль.
   -- Прошу садиться, м-ръ Гильсъ, -- сказалъ Каркеръ улыбаясь, -- какъ вы поживаете? Надѣюсь, вы по-прежнему наслаждаетесь добрымъ здоровьемъ?
   -- Благодарю васъ, сэръ, -- отвѣчалъ дядя Соль, вынувъ изъ кармана и вручая приказчику нѣсколько банковыхъ ассигнацій. -- У стариковъ извѣстное здоровье. Здѣсь ровно двадцать пять фунтовъ.
   -- Вы аккуратны и точны, м-ръ Гильсъ, какъ одинъ изъ вашихъ хронометровъ, -- сказалъ приказчикъ, вписывая въ книгу полученныя деньги. -- Счетъ вѣрный.
   -- О "Сынѣ и Наслѣдникѣ" ничего не слышно, сэръ? -- спросилъ дядя Соль дрожащимъ голосомъ. -- Кажется, съ нимъ еще не встрѣтился ни одинъ корабль?
   -- Еще не встрѣтился, -- повторилъ приказчикъ. -- Были сильныя бури, м-ръ Гильсъ, и его, видно, куда-нибудь снесло.
   -- Однако-жъ, дастъ Богъ, онъ не погибъ! -- сказалъ старикъ.
   -- Дастъ Богъ, не погибъ, -- подтвердилъ м-ръ Каркеръ такимъ голосомъ, который привелъ въ трепетъ молодого Тудля. -- A что м-ръ Гильсъ, вамъ очень жаль вашего племянника?
   Дядя Соль махнулъ рукою и вздохнулъ.
   -- По моему мнѣнію, м-ръ Гильсъ, вамъ бы не мѣшало имѣть при себѣ какого-нибудь молодого человѣка, -- продолжалъ Каркеръ, пристально всматриваясь въ лицо инструментальнаго мастера, -- и y меня на виду молодецъ, очень годный для вашего магазина. Вы бы даже одолжили меня, принявъ его къ себѣ. Разумѣется, -- прибавилъ онъ съ живостью, предупреждая возраженіе старика, -- дѣлать y васъ почти нечего, я знаю; но вы можете заставлять его чистить инструменты, выметать комнату и, пожалуй, носить воду. Вотъ этотъ молодецъ.
   Соломонъ спустилъ на глаза очки и увидѣлъ въ углу молодого Тудля, стоявшаго на цыпочкахъ. Его грудь волновалась отъ сильныхъ потрясеній, потъ лилъ градомъ съ грязнаго лба, и его глаза неподвижно были обращены на м-ра Каркера.
   -- Такъ угодно ли вамъ, м-ръ Гильсъ, дать уголъ этому мальчугану?
   Старикъ Соль, вовсе не имѣвшій причинъ приходить въ восторгъ отъ неожиданнаго предложенія, отвѣчалъ, однако-жъ, что онъ очень радъ оказать эту ничтожную услугу м-ру Каркеру, и что онъ съ удовольствіемъ приметъ кого угодно подъ кровъ деревяннаго мичмана. Желаніе главнаго приказчика конторы Домби и Сына было для него закономъ.
   При этихъ словахъ м-ръ Каркеръ обнажилъ не только зубы, но и десны, отчего Тудль затрепеталъ всѣмъ тѣломъ. Затѣмъ онъ всталъ и дружески пожалъ руку м-ру Гильсу.
   -- Очень, очень вамъ благодаренъ, м-ръ Гильсъ. Только мнѣ надо напередъ самому хорошенько разузнать этого мальчугана и рѣшить, что изъ него выйдетъ. Родителей его я знаю. Это препочтенные люди. Сейчасъ я къ нимъ заѣду и разспрошу все, что нужно насчетъ вашего жильца, и потомъ уже отправлю его къ вамъ. Я ничего не дѣлаю наобумъ, почтеннѣйшій м-ръ Гильсъ и, принимая теперь участіе въ молодомъ человѣкѣ, заранѣе прошу васъ подробно сообщать мнѣ, какъ онъ станетъ себя вести. Прощайте, м-ръ Гильеъ.
   Прощальная улыбка главнаго приказчика привела въ совершенное разстройство добраго старика, и на возвратномъ пути къ деревянному мичману ему замерещились сверкающія молніи, утопающіе корабли и отчаянный вопль погибающаго племянника, съ которымъ ужъ, видно, не распить старой бутылки... да сгинь она, проклятая! До нея ли теперь!
   -- Что, любезный? -- сказалъ м-ръ Каркеръ, по ложивъ руку на плечо Тудля и выведя его на средину комнаты, -- слышалъ ты, что я говорилъ?
   -- Слышалъ, сэръ.
   -- Ты понимаешь, что хитрить со мною трудновато?
   Робъ очень хорошо понималъ это.
   -- Лучше броситься въ воду, чѣмъ обмануть меня?
   Робъ именно былъ этого мнѣнія.
   -- Такъ слушай же. Если теперь ты что-нибудь совралъ, убирайся отсюда и не попадайся мнѣ на глаза; a если нѣтъ, къ вечеру дожидайся меня подлѣ дома своей матери. Въ пять часовъ я проѣду верхомъ, и ты меня увидишь. Продиктуй, гдѣ живетъ твоя мать.
   Робъ тихонько проговорилъ адресъ, и м-ръ Каркеръ записалъ. Затѣмъ приказчикъ указалъ на дверь, и Робъ, не спускавшій глазъ съ своего патрона, немедленно исчезъ.
   Много въ этотъ день было занятій y м-ра Каркера, и многіе имѣли случай любоваться на его зубы. Бѣлые какъ снѣгъ, они блистали теперь съ особенной яркостью и въ конторѣ, и на дворѣ, и на улицѣ, и на биржѣ. Въ пять часовъ онъ сѣлъ на гнѣдого коня и поѣхалъ въ Чипсайдъ.
   Подъ вечеръ скорая ѣзда по улицамъ шумнаго и многолюднаго Лондона вообще довольно неудобна, и м-ръ Каркеръ, не имѣвшій причинъ торопиться. пробирался очень медленно между фурами, телѣгами и каретами, тщательно избѣгая грязныхъ мѣстъ, чтобы не запачкать коня и своихъ сапогъ. Глазѣя на проходящихъ, онъ вдругъ наткнулся на круглоголоваго Роба, который впился въ него глазами и, подтянувъ жгутомъ изъ носового платка грязную куртку, изъявлялъ отчаянную готовность слѣдовать за нимъ на край свѣта, какимъ бы шагомъ онъ ни поѣхалъ.
   Эта готовность, безспорно лестная, но не совсѣмъ обыкновенная, обратила на себя вниманіе проходящихъ, и м-ръ Каркеръ счелъ болѣе удобнымъ направить путь по глухимъ переулкамъ, гдѣ онъ попробовалъ поѣхать рысцой. Робъ сдѣлалъ то же самое. По мѣрѣ того, какъ м-ръ Каркеръ прибавлялъ ходу, колченогій Робъ шире и шире раздвигалъ ноги, и когда, наконецъ, м-ръ Каркеръ для опыта поскакалъ въ галопъ, молодой Тудль отчаянно замахалъ локтями, храбро прочищая дорогу между гулявшими джентльменами и ни на шагъ не отставая отъ своего патрона.
   Увѣрившись этимъ невиннымъ способомъ въ неоспоримой власти, пріобрѣтенной надъ новымъ кліентомъ, м-ръ Каркеръ поѣхалъ обыкновеннымъ шагомъ къ жилищу м-ра Тудля. Здѣсь Робъ побѣжалъ впередъ, чтобы указывать дорогу, и когда, наконецъ, они достигли строеній желѣзной дороги, замѣнившихъ сады Стаггса, м-ръ Каркеръ передалъ коня какому-то ротозѣю и высвободилъ ногу изъ стремени, которое теперь почтительно поддерживалъ быстроногій Тудль.
   -- Пойдемъ, любезный, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, опираясь на его плечо.
   Блудный сынъ, очевидно, съ крайнимъ смятеніемъ приближался къ родительскому крову, и если бы не м-ръ Каркеръ, поминутно толкавшій его впередъ, супругѣ кочегара не видать бы въ тотъ день своего первенца. Принужденный отворить дверь, Котелъ шмыгнулъ въ комнату и мигомъ очутился среди братьевъ и сестеръ, возившихся около чайнаго стола. При видѣ заблудшаго дѣтища, приведеннаго чужимъ человѣкомъ, бѣдная Полли поблѣднѣла, затряслась и чуть не выронила изъ рукъ младенца, братья и сестры подняли ужасный вой, и къ этому хору невольно присоединился самъ Котелъ, совсѣмъ растерявшійся и позабывшій о присутствіи могущественнаго патрона.
   Нисколько не смнѣваясь, что чужой человѣкъ былъ самъ палачъ или товарищъ палача, братья и сестры завизжали немилосерднымъ образомъ, между тѣмъ какъ младшіе члены семейства, не способные удержать порывовъ лютой скорби, кучками побросались на полъ, подняли ноги вверхъ и заголосили какъ запуганныя птицы. Наконецъ, бѣдная мать, преодолѣвая испугъ, отъ котораго дрожала, какъ въ лихорадкѣ, проговорила трепещущимъ голосомъ:
   -- Ахъ, Робъ, бѣдное дитя, что ты надѣлалъ?
   -- Ничего, матушка, -- завопилъ Робъ, -- право ничего. Спросите этого господина.
   -- Не безпокойтесь, сударыня, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, -- я намѣренъ сдѣлать ему добро.
   При этомъ извѣстіи, Полли, еще не плакавшая, зарыдала изо всей мочи, a старшіе Тудли, приготовившіеся выручать брата открытой силой, разжали кулаки. Младшіе члены уцѣпились за платье матери и робко поглядывали на заблудшаго брата и неизвѣстнаго благотворителя. Всѣ благословляли джентльмена съ прекрасными зубами, чувствовавшаго потребность къ благодѣяніямъ.
   -- Такъ этотъ молодецъ, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, слегка кивая головой, -- вашъ сынъ, сударыня?
   -- Да, сэръ, -- провопила Полли, дѣлая книксенъ, -- да.
   -- И дурной сынъ, -- не правда ли?
   -- О, нѣтъ, сэръ, для меня онъ не былъ дурнымъ. Онъ немножко одичалъ, сэръ, и связался съ негодными шалунами; но теперь, я надѣюсь, онъ опомнился и возвратился на истинный путь.
   М-ръ Каркеръ взглянулъ на Полли, на чистую комнату, на чистыхъ дѣтей и, казалось, хотѣлъ объяснить цѣль своего посѣщенія.
   -- Вашего мужа, какъ я вижу, нѣтъ дома? -- спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, сударь, онъ теперь на желѣзной дорогѣ.
   Блудный сынъ, казалось, съ нѣкоторой отрадой услышалъ объ отсутствіи отца. Почти во все время онъ не могъ оторвать глазъ отъ лица своего патрона и только изрѣдка украдкой бросалъ горестный взглядъ на мать.
   -- Въ такомъ случаѣ, -- продолжалъ Каркеръ, -- мнѣ вамъ должно объяснить, какъ я наткнулся на вашего молодца и что намѣренъ для него сдѣлать. Но прежде вы должны узнать, съ кѣмъ имѣете дѣло.
   Всѣ эти объясненія м-ръ Каркеръ представилъ по-своему. Когда ему возвѣстили, говорилъ онъ, что какой-то негодяй безпрестанью слоняется вокругъ конторскихъ заведеній Домби и Сына, его первою мыслію было позвать констебля, который, разумѣется, поступилъ бы съ бродягой по всей строгости законовъ. Но потомъ м-ръ Каркеръ одумался и, принявъ въ разсчетъ молодость шалуна, его раскаяніе и огорченіе семейства, рѣшился повозможности сдѣлать для него доброе дѣло, хотя, нѣтъ сомнѣнія такой поступокъ съ его стороны слишкомъ опрометчивъ, но ужъ такъ и быть: онъ всю отвѣтственность беретъ на себя. Само собою разумѣется, прежнія отношенія м-съ Тудль къ дому м-ра Домби, равно какъ и самъ м-ръ Домби, не имѣютъ никакого вліянія на это распоряженіе, которое исключительно принадлежитъ ему, главному приказчику и управителю всѣхъ дѣлъ богатой фирмы. Послѣ этого и безъ прямыхъ объясненій становилось совершенно яснымъ, что онъ, м-ръ Каркеръ, въ правѣ ожидать за безкорыстное благодѣяніе совершенной преданности и безграничнаго повиновенія со стороны Роба.
   Полли чуть не бросилась на колѣни передъ ангеломъ-спасителемъ, ниспосланнымъ милосердымъ небомъ. Бѣдная мать, по цѣлымъ недѣлямъ не смыкавшая глазъ въ отсутствіи развратнаго сына, теперь не помнила себя отъ радости, и острозубый Каркеръ былъ въ ея глазахъ всемогущимъ геніемъ добра. Когда онъ собирался идти, Полли напутствовала erô молитвами и благословеніями: лучшая благодарность со стороны матери, и будь м-ръ Каркеръ истиннымъ благодѣтелемъ, онъ бы почувствовалъ, съ какимъ избыткомъ наградили его за доброе дѣло! Когда главный приказчикъ пробрался черезъ толпу дѣтей по направленію къ дверямъ, Робъ бросился въ объятія матери и, задыхаясь отъ слезъ, заговорилъ:
   -- Буду стараться, матушка, изо всѣхъ силъ.
   -- О да, мой милый, я увѣрена, ты исправишься и успокоишь насъ! -- говорила Полли, цѣлуя сына. -- Но ты еще забѣжишь ко мнѣ, когда проводишь этого джентльмена.
   -- Не знаю, матушка, -- отвѣчалъ Робъ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ, потупивъ глаза, -- a когда воротится отецъ?
   -- Не раньше, какъ въ два часа по полуночи.
   -- Непремѣнно приду, милая маменька, непремѣнно!
   И съ этими словами онъ бросился изъ комнаты между братьевъ и сестеръ, повторяя еще, что непремѣнно придетъ. Каркеръ слышаль все.
   -- A что? -- спросилъ онъ, -- развѣ y тебя дурной отецъ?
   -- Нѣтъ, сэръ, -- отвѣчалъ Робъ, изумленный вопросомъ, -- батюшка очень добръ и милостивъ.
   -- Отчего же ты не хочешь его видѣть?
   -- О, между матерью и отцомъ, сэръ, большая разница! Большая разница! -- проговорилъ Робъ послѣ минутнаго размышленія, -- батюшка, при всемъ желаніи, не вдругъ повѣритъ, что я обратился на истинный путь, a мать всегда вѣритъ добрымъ намѣреніямъ: таково по крайней мѣрѣ сердце y моей матери.
   М-ръ Каркеръ оскалилъ зубы, но не сказалъ ни слова, пока не взгромоздился на сѣдло. Отпустивъ человѣка, караулившаго лошадь, онъ еще разъ вперилъ глаза въ тревожное и внимательное лицо молодого Тудля.
   -- Завтра поутру ты явишься въ контору, и тебѣ покажутъ, гдѣ живетъ джентльменъ, къ которому нужно поступить. Ты слышалъ, что я съ нимъ говорилъ?
   -- Слышалъ, сэръ.
   -- Я принимаю большое участіе въ этомъ старичкѣ и, поступивъ къ нему, ты станешь служить мнѣ. Понимаешь? Ну, да вижу, что понимаешь. Мнѣ нужно знать всѣ подробности объ этомъ старичкѣ, и ты станешь доносить, что онъ дѣлаетъ, съ кѣмъ знакомится, кто y него бываетъ. Я хочу быть всегда для него полезнымъ. Понимаешь?
   -- Понимаю сэръ, -- отвѣчалъ Робъ, кивая головой.
   -- Мнѣ очень пріятно будетъ узнать, что y него есть друзья, внимательные къ нему по прежнему, и которые его не оставляютъ -- старикъ теперь одинъ-одинехонекъ, бѣдняжка! Хорошо еще, что друзья его любятъ и помнятъ его племянника. Можетъ быть, ты увидишь молодую леди, которая по временамъ навѣщаетъ старика. Доноси мнѣ о ней все, что узнаешь, это особенно нужно: я и въ ней прииимаю большое участіе. Понимаешь?
   -- Понимаю, сэръ.
   -- Такъ ужъ заодно пойми и то, что, кромѣ меня, ты никому въ свѣтѣ не долженъ говорить объ этихъ вещахъ.
   -- Никому въ свѣтѣ, сэръ, -- отвѣчалъ Робъ.
   -- Даже ни матери, ни отцу, -- продолжалъ Каркеръ, дѣлая выразительный жестъ, -- я тебя испытаю и буду знать о тебѣ всю подноготную, Помни это.
   И послѣ этой угрозы, довершенной строгимъ взглядомъ, м-ръ Каркеръ повернулъ коня и поѣхалъ легкой рысцой. Его пажъ, къ великому изумленію праздныхъ зрителей, опять побѣжалъ за нимъ, расталкивая толпу. М-ръ Каркеръ приказалъ ему удалиться и, повертываясь на сѣдлѣ, самодовольно наблюдалъ, какъ тотъ, покорный его повелѣніямъ, побрелъ домой. Любопытно было видѣть, какъ Робъ, какъ бы пригвожденный какою-то магнетической силой, постоянно озирался назадъ, не обращая вниманія на толчки и колотушки, щедро сыпавшіяся на него отъ прохожихъ. Его умъ, очевидно занятый одною мыслью, потерялъ способность соображать.
   Главный приказчикъ, постоянно улыбаясь, поѣхалъ шагомъ съ видомъ человѣка, окончившаго къ совершенному удовольствію свои дневныя дѣла. Проѣзжая по улицамъ, онъ, отъ полноты душевнаго наслажденія, замурлыкалъ даже какуюто арію. И какъ не замурлыкать? Онъ былъ радъ.
   Въ этомъ положеніи м-ръ Каркеръ имѣлъ поразительное сходство съ кошкой, пригрѣвшейся y печки. Свернувшись въ клубокъ y ногъ хозяйки, она готова сдѣлать прыжокъ, завилять хвостомъ, царапнуть или приласкаться, смотря по обстоятельствамъ. Такъ же, какъ и кошка, м-ръ Каркеръ сторожилъ добычу. Какая же птица, запертая въ клѣтку, разлакомила его масляные глаза?
   Молоденькая леди! -- думалъ м-ръ Каркеръ, -- когда я видѣлъ ее послѣдній разъ, была еще ребенкомъ. Какъ теперь смотрю на ея черные волосы, черные глаза, доброе лицо. Да, прехорошенькая леди!
   Проникнутый съ ногъ до головы самымъ сладостнымъ восторгомъ, м-ръ Каркеръ въѣхалъ, наконецъ, въ тѣнистую улицу, гдѣ стоялъ домъ м-ра Домби. Занятый пріятными мечтами, онъ почти не замѣчалъ, куда завезъ его добрый конь; но вдругъ, бросивъ взглядъ на высокую переспективу домовъ, онъ быстро остановилъ лошадь, и на лицѣ его обнаружились явные признаки изумленія. Это было въ нѣсколькихъ шагахъ отъ запустѣлыхъ хоромъ Домби и Сына! Чтобы объяснить, зачѣмъ м-ръ Каркеръ остановилъ коня и чему внезапно удивился, необходимо сдѣлать маленькое отступленіе!
   М-ръ Тутсъ, вырвавшись изъ теплицы д-ра Блимбера, принялся съ великимъ тщаніемъ изучать трудную науку жизни и уже вступилъ во владѣніе значительною частью земныхъ благъ, которыхъ, какъ говаривалъ онъ м-ру Фидеру въ послѣдній семестръ, не могли оттягать y него безсовѣстные опекуны. Пылая благороднымъ рвеніемъ отличиться на блистательномъ поприщѣ, м-ръ Тутсъ великолѣпно омеблировалъ длинную анфиладу комнатъ, устроилъ въ кабинетѣ фантастическій диванъ и развѣсилъ въ другой комнатѣ портреты знаменитыхъ коней, выигравшихъ скаковые призы. Въ этомъ очаровательномъ жилищѣ Тутсъ посвятилъ себя изученію разныхъ искусствъ, украшающихъ и облагораживающихъ человѣческую жизнь. Его главнымъ наставникомъ и просвѣтителемъ сдѣлался очень интересный джентльменъ, извѣстный въ трактирѣ "Чернаго Ворона" подъ именемъ "Лапчатаго Гуся". Этотъ искусный боксеръ, носившій въ жаркую погоду косматый бѣлый сюртукъ, колотилъ м-ра Тутса по головѣ три раза въ недѣлю, получая за каждый визитъ десять шиллинговъ и шесть пенсовъ.
   Лапчатый Гусь, сей Аполлонъ въ пантеонѣ м-ра Тутса, отрекомендовалъ ему трактирнаго маркера для уроковъ на биліардѣ, лейбъ-гвардейца для уроковъ фехтованія, берейтора для верховой ѣзды, корнвалійскаго джентльмена для гимнастическихъ упражненій, и еще двухъ пріятелей, знакомыхъ съ общимъ ходомъ изящныхъ искусствъ. Подъ ихъ главнымъ надзоромъ эстетическія наклонности м-ра Тутса въ короткое время достигли высокой степени совершенства.
   При всемъ томъ новая жизнь, полная дѣятельности, не совсѣмъ удовлетворяла м-ра Тутса, и онъ, несмотря на всегдашнее присутствіе джентльменовъ, чувствовалъ какую-то пустоту въ своихъ блестящихъ апартаментахъ. По временамъ находила на него хандра, которую не могъ разогнать и Лапчатый Гусь. Въ минуты душевной невзгоды м-ръ Тутсъ, по обыкновенію, направлялъ шаги къ дому м-ра Домби и оставлялъ визитныя карточки. Такія прогулки онъ предпочиталъ даже упражненіямъ въ изящныхъ искусствахъ. Великолѣпно одѣтый и блистательно причесанный м-ръ Тутсъ въ урочные часы являлся передъ дверями пріемной залы въ домѣ м-ра Домби.
   -- Добраго утра, почтеннѣйшій! -- говорилъ онъ выходившему слугѣ. -- Для м-ра Домби. -- Здѣсь вручалась одна карточка. -- Для миссъ Домби. -- Слуга принималъ другую.
   Потомъ м-ръ Тутсъ показывалъ видъ, что уходитъ, но лакей уже зналъ, что не уйдетъ.
   -- Да, кстати, -- говорилъ м-ръ Тутсъ, какъ будто внезапная мысль озаряла его, -- молодая женщина дома?
   -- Кажется дома, a впрочемъ не знаю, -- по обыкновенію отвѣчалъ слуга и тутъ же звонилъ въ колокольчикъ, проведенный въ одну изъ верхнихъ комнатъ. Являлась миссъ Нипперъ, a лакей уходилъ.
   -- Здравствуйте. Какъ ваше здоровье? -- говорилъ м-ръ Тутсъ, ухмыляясь и краснѣя.
   -- Очень хорошо, -- отвѣчала Сусанна, -- покорно благодарю.
   -- A что Діогенъ? -- спрашивалъ потомъ м-ръ Тутсъ.
   -- Ничего, славный песъ. Миссъ Флоренса любитъ его все больше и больше.
   Здѣсь м-ръ Тутсъ принимался хохотать и ждалъ еще какихъ-то извѣстій отъ Сусанны.
   -- Миссъ Флоренса здорова, -- прибавляла Сусанна.
   -- О, это ничего, благодарю васъ, -- неизмѣнно отвѣчалъ м-ръ Тутсъ и вслѣдъ за тѣмъ, расшаркиваясь, уходилъ.
   Ясно, въ душѣ м-ра Тутса таилась мысль извѣстнаго рода, и онъ дошелъ окольными путями до вопроса, нельзя ли овладѣть рукою Флоренсы. Тогда, нѣтъ сомнѣнія, онъ былъ бы счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. Эта мысль уже ни на минуту не выходила изъ его головы. Сердце м-ра Тутса получило глубокую рану, и онъ былъ влюбленъ до неистовства. Однажды Тутсъ сдѣлалъ отчаягшое покушеніе написать Флоренсѣ акростихъ и всю ночь просидѣлъ для этой цѣли за письменнымъ столомъ, кусая ногти и взъерошивая волосы для возбужденія поэтическаго вдохновенія; но ... увы! риѳмы никакъ ему не давались, и послѣ неимовѣрныхъ усилій онъ могъ только написать:
  
   Фортуной злою удрученный,
   Люблю...
  
   Дальше ничего не придумалъ м-ръ Тутсъ, и оставленныя шесть строчекъ остались при заглавныхъ буквахъ.
   Видя очень ясно, что визитныя карточки, оставляемыя ежедневно, не подвигаютъ дѣла впередъ, м-ръ Тутсъ долго размышлялъ о болѣе надежныхъ средствахъ обратить на себя вниманіе миссъ Домби и убѣдился, наконецъ, въ неизбѣжной необходимости пріобрѣсти напередъ благосклонность миссъ Сусанны, которая, нѣтъ сомнѣнія, можетъ успѣшно содѣйствовать его планамъ. Какъ же взяться за это дѣло?
   Не совсѣмъ полагаясь на собственную опытность, м-ръ Тутсъ рѣшился стороной прибѣгнуть къ совѣту Лапчатаго Гуся и, заговоривъ съ нимъ о разныхъ разностяхъ, мимоходомъ намекнулъ, что одинъ пріятель изъ Іоркшира писалъ къ нему, м-ру Тутсу, о своемъ затруднительномъ положеніи въ такой-то вотъ любовной исторіи. Лапчатый Гусь отвѣчалъ, что, по его мнѣнію, на этотъ счетъ: "Бери грудью, тереби, ломи, приступай, и дѣло въ шляпѣ". Этотъ аллегорическій совѣтъ м-ръ Тутсъ растолковалъ такимъ образомъ, что ему на другой же день надо непремѣнно поцѣловать миссъ Нипперъ.
   Съ этою благою цѣлью м-ръ Тутсъ, облекшись на другой день во всеоружіе Борджесъ и компаніи, отправился къ дому м-ра Домби. Но мужество постепенно оставляло его по мѣрѣ приближенія къ мѣсту дѣйствія, такъ что, подойдя къ воротамъ въ три часа, онъ рѣшился войти не прежде, какъ въ шесть.
   Все шло обыкновеннымъ порядкомъ до той минуты, когда Сусанна сказала, что миссъ Домби здорова, и когда м-ръ Тутсъ отвѣтилъ, что это ничего; но вмѣсто того, чтобы улетѣть домой, на подобіе ракеты, какъ бывало прежде, м-ръ Тутсъ, сдѣлавъ это замѣчаніе, остановился и оскалилъ зубы.
   -- Можетъ быть, сэръ, вамъ угодно взойти на верхъ? -- сказала Сусанна.
   -- Да, я думаю.
   Но вмѣсто того, чтобы идти наверхъ, смѣлый джентльменъ притворилъ дверь и, сдѣлавъ неуклюжій прыжокъ, обнялъ прелестную дѣву и влѣпилъ ей самый звонкій поцѣлуй.
   -- Отвяжись, или я тебѣ выцарапаю глаза! -- закричала Сусанна.
   -- Еще разъ! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ.
   -- Отвяжись, говорю тебѣ. И этотъ блаженный туда же! Кто послѣ этого не станетъ волочиться! Отвяжись!
   Сусанна едва удерживалась отъ смѣха, произнося эти слова, и вовсе не думала сердиться; но Діогенъ, караулившій на лѣстницѣ, счелъ это обстоятельство очень важнымъ и, догадываясь по толкотнѣ и шороху ногъ о завязавшейся битвѣ, бросился на выручку хозяйки и въ мгновеніе ока овладѣлъ ногою дерзкаго непріятеля.
   Сусанна, съ визгомъ и смѣхомъ отворивъ дверь, побѣжала наверхъ, a храбрый Тутсъ, спотыкаясь, вышелъ на улицу вмѣстѣ съ Діогеномъ, который никакъ не хотѣлъ разстаться съ ногою, какъ-будто Борджесъ и компанія были повара, изготовившіе для него праздничный пиръ изъ панталонъ м-ра Тутса. Отбитый непріятелемъ, онъ перевернулся въ пыли и съ новымъ остервенѣніемъ бросился на лакомое блюдо. М-ръ Каркеръ сдѣлался нечаяннымъ свидѣтелемъ всей этой сумятицы, происходившей передъ пышнымъ домомъ м-ра Домби. Онъ сдержалъ коня и наблюдалъ, чѣмъ кончится любопытная исторія.
   Наконецъ, Діогена отозвали домой и заперли дверь. М-ръ Тутсъ прислонился къ ближайшей стѣнѣ и перевязалъ драгоцѣннымъ шелковымъ платкомъ изорванную ногу. Каркеръ съ любезной улыбкой подъѣхалъ къ пораженному непріятелю.
   -- Прошу извинить, сэръ, -- сказалъ Каркеръ, -- надѣюсь, вы не ранены.
   -- О нѣтъ, ничего, -- отвѣчалъ Тутсъ, подымая раскраснѣвшееся лицо. -- Покорно благодарю.
   -- Но если собачьи зубы врѣзались въ тѣло...
   -- Покорно благодарю, сэръ. Все благополучно. Ничего.
   -- Я имѣю удовольствіе быть знакомымъ съ м-ромъ Домби, -- замѣтилъ Каркеръ.
   -- Неужели! -- воскликнулъ Тутсъ, покраснѣвъ до ушей.
   -- И надѣюсь, -- продолжалъ м-ръ Каркеръ, снявъ шляпу, -- за отсутствіемъ его, вы позволите мнѣ извиниться и пожалѣть о случившейся непріятности.
   М-ръ Тутсъ несказанно обрадовался случаю познакомиться съ пріятелемъ м-ра Домби и, раскланиваясь очень вѣжливо, поспѣшилъ вынуть карточку и вручилъ свой адресъ м-ру Каркеру, который взамѣнъ подалъ ему свой. Съ этимъ они разстались.
   М-ръ Каркеръ тихимъ шагомъ поѣхалъ подлѣ дома и пристально смотрѣлъ на окна, стараясь разглядѣть черезъ гардины задумчивое лицо, обращенное въ эту минуту на розовыхъ дѣтей въ противоположномъ домѣ. Діогенъ въ эту же минуту вскарабкался на окно и, выпучивъ глаза на проѣзжавшаго всадника, залаялъ немилосердно, какъ будто хотѣлъ изорвать его въ клочки, выпрыгнувъ на улицу съ третьяго этажа.
   Хорошо, Діогенъ, хорошо. Защищай свою госпожу. Голова твоя всклокочена, глаза сверкаютъ, зубы наострились -- браво, чуткій песъ! Ва-ззы ва-ззы.
  

Глава XXIII.

Одиночество Флоренсы и таинственность мичмана.

  
   Флоренса жила одна въ огромномъ мрачномъ домѣ. День проходилъ за днемъ, a она все жила одна, и пустыя стѣны, какъ змѣиныя головы Горгоны, леденили ее мертвящимъ взглядомъ, угрожавшимъ превратить въ камень ея молодость и красоту.
   Ни одинъ волшебный замокъ, созданный сказочнымъ воображеніемъ въ дремучемъ лѣсу, среди болотъ и пропастей, не былъ столь одинокъ и запущенъ, какъ домъ м-ра Домби въ его угрюмой дѣйствительности. По ночамъ, когда яркій свѣтъ струился изъ сосѣднихъ оконъ, онъ казался темнымъ пятномъ среди улицы; днемъ, между другими зданіями, онъ хмурился, какъ рыцарь печальнаго образа, мрачный и дикій въ своей непроницаемой таинственности.
   Не было здѣсь двухъ свирѣпыхъ драконовъ, стерегущихъ входъ передъ теремомъ угнетенной невинности; но на этихъ страшныхъ воротахъ каждый, казалось, читалъ адскую надпись: "Оставьте всякую надежду вы, которые входите сюда". Весь домъ былъ до такой степени запущенъ, что мальчишки безпрепятственно чертили мѣломъ разныя фигуры на мостовой и на перилахъ и рисовали чертенятъ съ рогами и хвостомъ на стѣнахъ конюшни. Случалось, м-ръ Таулисонъ разгонялъ неугомонныхъ шалуновъ, и тогда взамѣнъ они принимались рисовать самого м-ра Таулисона съ длинными ушами, торчавшими изъ-подъ его шляпы. Никакого шуму, никакого движенія подъ запустѣлой кровлей. Странствующіе музыканты съ мѣдными трубами не осмѣливались прогудѣть ни одной ноты передъ этими окнами; прыгающіе савояры и шарманщики съ вальсирующими маріонетками бѣгали, какъ отъ чумы, отъ запустѣлаго жилища.
   Заколдованный домъ спитъ непробуднымъ сномъ цѣлые вѣка, но злой волшебникъ, по крайней мѣрѣ не лишаетъ его обыкновенной свѣжести. Чары надъ домомъ м-ра Домби имѣютъ опустошительное дѣйствіе. Тяжелыя занавѣсы утратили свои прежнія формы и повисли, какъ могильные саваны; зеркала потускнѣли; фигуры на коврахъ полиняли, какъ память минувшихъ событій; половицы покоробились и трещали отъ непривычныхъ шаговъ; ключи покрылись ржавчиной въ замкахъ дверей. Сырость расползлась по стѣнамъ и затмила фамильные портреты. Плѣсень съ гнилью забралась въ чуланы и погреба. Пыль накопилась во всѣхъ углахъ, неизвѣстно какъ и откуда. Пауки, моль и черви распложались съ каждымъ днемъ. Любознательный жукъ, самъ не зная какъ, попадалъ на лѣстничныя ступени или пробирался въ верхнія комнаты. Крысы поднимали страшный гвалтъ по ночамъ и визжали въ темныхъ галлереяхъ, прокопанныхъ ими подъ панелями.
   Мрачное великолѣпіе парадныхъ комнатъ, полуосвѣщенныхъ сомнительнымъ свѣтомъ, пробивавшимся чрезъ затворенныя ставни, довольно хорошо соотвѣтствовало типу заколдованнаго замка. Почернѣвшія лапы вызолоченныхъ львовъ, свирѣпѣвшихъ изъ-подъ своихъ чехловъ; мраморныя очертанія бюстовъ на пьедесталахъ, страшно выглядывавшихъ изъ своихъ потускнѣвшихъ покрывалъ; часы, которые никогда не были заводимы, a если какъ-нибудь заводились -- били неземныя числа, которыхъ не было на циферблатѣ; случайныя брянчанія висѣвшихъ люстръ, возвѣщавшихъ фальшивую тревогу, какъ набатныя трещотки, и безобразныя группы другихъ фантастическихъ фигуръ, нахлобученныхъ саванами, -- все это довершало картину могильнаго очарованія.
   Была въ заколдованномъ домѣ большая лѣстница, по которой хозяйскій сынъ спустился въ могилу. Теперь по ней никто не ходилъ, кромѣ Флоренсы. Были другія лѣстницы и галлереи, по которымъ тоже никто не проходилъ по цѣлымъ недѣлямъ. Были еще двѣ вѣчно запертыя комнаты, посвященныя блаженной памяти отжившихъ членовъ фамиліи. Носился слухъ -- и всѣ ему вѣрили, кромѣ Флоренсы, -- что по ночамъ бродитъ по пустымъ комнатамъ какая-то фигура, блѣдная и страшная, какъ выходецъ съ того свѣта.
   И жила Флоренса одна въ огромномъ мрачномъ домѣ. День проходилъ за днемъ, a она все жила одна, и холодныя стѣны, какъ змѣиныя головы Горгоны, леденили ее мертвящимъ взглядомъ, угрожавшимъ превратить въ камень ея молодость и красоту.
   Трава пробивалась на кровлѣ и черезъ щели панелей. Передъ окнами въ нижнемъ этажѣ начинали показываться какія-то чешуйчатыя растенія, отдававшія червивою гнилью. Изсохшая глина отваливалась съ закоптѣлыхъ трубъ и кусками падала на мостовую. Два тощія дерева съ чахоточными листьями совсѣмъ завяли и корчились въ предсмертныхъ судорогахъ. По всему зданію цвѣта измѣнили свою форму: бѣлая краска превратилась въ желтую, желтая почти почернѣла. Словомъ, великолѣпный домъ знаменитаго негоціанта со смертью бѣдной хозяйки превратился мало-по-малу въ какой-то темный и душный провалъ на длинной и скучной улицѣ.
   Но Флоренса расцвѣтала здѣсь, какъ прекрасная царевна въ волшебной сказкѣ. Книги, музыка и ежедневные учителя, со включеніемъ Сусанны и Діогена, были ея единственными собесѣдниками. Миссъ Нипперъ, постоянная слушательница всѣхъ уроковъ молодой дѣвушки и наблюдательница ея занятій, почти сама сдѣлалась ученою и даже по временамъ разсуждала очень дѣльно объ отвлеченныхъ предмеіахъ, между тѣмъ какъ Діогенъ, оцивилизованный, вѣроятно, тѣмъ же ученымъ вліяніемъ, клалъ по обыкновенію свою голову на окно и, грѣясь на лѣтнемъ солнцѣ, взиралъ умильными глазами на уличную суматоху.
   Такъ жила Флоренса въ пустынномъ и дикомъ домѣ среди своихъ занятій, и ничего не тревожило ея. Теперь, не боясь быть отверженной, она часто спускалась въ комнаты отца, думала о немъ и съ любящимъ сердцемъ подходила къ его портрету. Она безбоязненно смотрѣла на предметы, его окружавшіе, и смѣло садилась на его стулъ, не опасаясь угрюмаго взгляда. Она убирала его кабинетъ собственными руками, ставила букеты на его столѣ, перемѣняла ихъ, если цвѣты начинали увядать, и почти каждый день оставляла какой-нибудь робкій знакъ своего присутствія подлѣ того мѣста, гдѣ садился отецъ. Сегодня появлялся на его столѣ разрисованный футляръ для часовъ; завтра этотъ подарокъ замѣнялся другою бездѣлкой ея собственной работы, такъ какъ футляръ, думала она, слишкомъ рѣзко бросается въ глаза. Иногда, въ безсонную ночь, ей приходило въ голову, что отецъ нечаянно пріѣдетъ домой и съ презрѣніемъ броситъ ея подарокъ; въ такомъ случаѣ она вдрутъ оставляла постель и, едва дыша, съ бьющимся сердцемъ, прокрадываясь на цыпочкахъ въ отцовскій кабинетъ, уносила въ свою комнату приготовленный подарокъ. Въ другой разъ, заливаясь слезами, она прикладывала лицо къ его письменному столу и оставляла на немъ поцѣлуй.
   Никто не зналъ этой тайны страждущаго сердца, потому что никто не входилъ въ комнаты м-ра Домби, a Флоренса прокрадывалась въ нихъ по сумеркамъ, по утрамъ или когда домашняя прислуга сидѣла за обѣдомъ.
   Но въ этихъ грустныхъ прогулкахъ Флоренса была не одна. Фантастическія мечты и призраки сопутствовали ей вездѣ и толпами роились въ ея воображеніи, когда она сидѣла въ пустынныхъ комнатахъ. Часто думала она, какъ полна была бы ея жизнь, если бы отецъ не отвергалъ ея любви, и мечты ея были такъ живы, видѣнія такъ ясны, что иной разъ казалось ей, что она въ самомъ дѣлѣ любимая дочь. Обольщенная яркой мечтой, она припоминала, будто они когда-то вмѣстѣ горевали y постели умирающаго младенца, и сердца ихъ проникались взаимнымъ сочувствіемъ. Она вспоминала, какъ часто послѣ того говорили они о своемъ любимцѣ, и какъ нѣжный отецъ старался ее утѣшить общими надеждами и вѣрой въ лучшую будущность по ту сторону гроба. Въ другой разъ казалось ей, будто мать ея еще жива. О, съ какою любовью вглядывалась она въ этотъ призракъ пылкаго воображенія, какимъ трепетомъ билось ея сердце! Но скоро спокойное размышленіе заступало мѣсто сладкой мечты, и угрюмая дѣйствительность снова леденила ее мертвящимъ вліяніемъ.
   Но была одна мысль въ этой душѣ, могучая и пылкая, которая поддерживала ее въ трудной борьбѣ съ несчастной дѣйствительностью. Она увѣрила себя, что смертью не разрываются узы, соединяющія насъ съ предметами нашей любви: увѣренность, общая всѣмъ несчастнымъ, для которыхъ жизнь не представляетъ никакой отрады, никакого успокоенія. Ей казалось, что ея мать и братъ, окруженные лучезарнымъ сіяніемъ, смотрятъ съ высоты неба на оставленную сироту, наблюдаютъ за ея поступками, видятъ ея мысли, сочувствуютъ горю, оживляютъ надежды ея сердца и готовы руководить ею на всѣхъ ступеняхъ ея земного странствованія. Эта мысль впервые озарила ее со времени рокового свиданія съ отцомъ въ послѣднюю ночь и съ той поры уже ни разу не оставляла ее. Думать объ этой надзвѣздной жизни сдѣлалось единственной отрадой ея растерзаннаго сердца. Но вдругъ, по странному сцѣпленію идей, ей пришло въ голову, что, горюя безпрестанно по поводу суровости отца, она можетъ вооружить противъ него умершихъ членовъ семейства. Какъ ни странна и дика подобная мысль, но источникъ ея заключался въ любящей натурѣ, и съ этой минуты она принудила себя думать объ отцѣ не иначе, какъ съ надеждой пріобрѣсти его любовь.
   Почему же нѣтъ? Отецъ, -- думала Флоренса, -- не знаетъ, какъ она его любитъ. Она еще такъ молода, и безъ матери никто не могъ научить ее какъ должно выражать любовь своему отцу. Надо подождать. Со временемъ это искусство, вѣроятно, придетъ само собою, она сдѣлается умнѣе, и тогда-то отецъ узнаетъ, какъ она его любитъ.
   Это сдѣлалось задачей ея жизни. Когда утреннее солнце бросало лучи на пустынный домъ, одинокая его хозяйка уже была на ногахъ и трудилась безъ устали съ одною цѣлью -- сдѣлаться достойной отцовской любви. Флоренса думала, чѣмъ больше пріобрѣтетъ она познаній, чѣмъ совершеннѣе сдѣлается ея образованіе, тѣмъ пріятнѣе будетъ отцу, когда онъ ее узнаетъ и полюбитъ. Иногда, съ трепещущимъ сердцемъ и слезами, она спрашивала себя, въ состояніи ли она приличнымъ образомъ поддержать разговоръ, когда они вмѣстѣ станутъ разсуждать; иногда старалась придумать, нѣтъ ли особаго предмета, которымъ отецъ дорожитъ больше, чѣмъ другими. Вездѣ и всегда -- за книгами, за музыкой, за тетрадями, за рукодѣльемъ, за утренними прогулками и въ ночныхъ молитвахъ -- одна и та же цѣль преслѣдовала ее въ различныхъ видахъ, съ разными подробностями. Странный трудъ для ребенка -- изучать дорогу къ жестокому сердцу отца!
   Многіе безпечные зѣваки, проходившіе въ лѣтніе вечера мимо заколдованнаго дома, видѣли въ одномъ изъ оконъ молодое лицо, обращенное на луну и мерцавшія звѣзды, лицо тревожное и задумчивое; кому и какъ могло придти въ голову, какая мысль отсвѣчивается на этомъ прекрасномъ лицѣ! Только Богъ одинъ зналъ тайну бѣдной дѣвушки!
   И жила Флоренса одна въ пустынномъ домѣ. День проходилъ за днемъ, a она все жила одна, и мрачныя стѣны, какъ змѣиныя головы Горгоны, леденили ее мертвящимъ взглядомъ, угрожавшимъ превратить въ камень ея молодость и красоту.
   Однажды утромъ Флоренса складывала и запечатывала какое-то письмо. Сусанна Нипперъ стояла подлѣ и смотрѣла на молодую госпожу съ одобрительнымъ взглядомъ, изъ котораго значилось, что содержаніе письма ей было извѣстно.
   -- Лучше поздно, чѣмъ никогда, миссъ Флой, -- говорила Сусанна, -- и, я думаю, даже визитъ къ этимъ беззубымъ Скеттльзамъ принесетъ вамъ пользу.
   -- Сэръ Барнетъ и леди Скеттльзъ, Сусанна, дѣлаютъ мнѣ большую честь, повторяя свое приглашеніе, -- возразила Флоренса съ кроткимъ упрекомъ за неосторожную фамильярность, съ какою миссъ Нипперъ произнесла эти имена. -- Я имъ очень благодарна.
   Миссъ Нипперъ, самая отчаянная партизанка, какая когда-либо существовала на землѣ, вздернула губы и покачала головой, явно протестуя противъ безкорыстности Скеттльзовъ. Готовая воевать всегда и вездѣ, она теперь, пожалуй, дала бы присягу, что старые черти себѣ на умѣ.
   -- Знаютъ они, гдѣ раки-то зимуютъ, -- ворчала Сусанна. -- О, вѣрьте вы этимъ Скеттльзамъ!
   -- Признаюсь, мнѣ бы очень не хотѣлось къ нимъ ѣхать, -- сказала Флоренса послѣ нѣкотораго размышленія, -- но ужъ отказаться было бы неловко. Поѣду, дѣлать нечего.
   -- Разумѣется, поѣзжайте, -- съ живостью перебила Сусанна, замотавъ головой.
   -- Дурно то, что теперь каникулярное время, и къ нимъ, вѣроятно, наѣхало много молодежи. Я бы охотнѣе предпочла сдѣлатъ этотъ визитъ во всякое другое время.
   -- A я такъ думаю, во всякое другое время y нихъ пропадешь со скуки, какъ и въ почтенномъ домѣ вашего батюшки. Ох-г-г-г!
   Этимъ послѣднимъ восклицаніемъ миссъ Нипперъ довольно часто заключала свои сентенціи, и въ людской очень хорошо знали, что она выражала этимъ способомъ свое негодованіе противъ м-ра Домби.
   -- Какъ давно мы не имѣли извѣстій о Вальтерѣ, Сусанна! -- замѣтила Флоренса послѣ минутнаго молчанія.
   -- Давненько, миссъ Флой! Перчъ, правда, приходилъ сюда за письмами и болталъ.... ну, да что слушать этого болвана? Много онъ смыслитъ!
   Флоренса быстро подняла глаза, и лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ. Сусанна пришла въ нѣкоторое замѣшательство, но мигомъ оправилась и съ большой энергіей продолжала:
   -- Если бы во мнѣ, миссъ Флой, было столько же мозга, какъ въ этомъ болванѣ, я бы предпочла ходить съ нечесаными волосами или, чтобы не быть пугаломъ добрыхъ людей, просто удавилась бы на первой веревкѣ. Я, конечно, не амазонка, миссъ Флой, но и не трусиха, какъ этотъ свинопасъ, который отъ всего приходитъ въ отчаяніе.
   -- Что же теперь привело его въ отчаяніе? -- вскричала Флоренса съ величайшимъ испугомъ.
   -- Да ничего, ей Богу, ничего. Онъ всегда ходитъ, какъ мокрая курица; и если бы кто потрудился придавить его или размозжить его безмозглую башку, право, потери не было бы никакой. Чортъ съ нимъ!
   -- Что-жъ такое случилось, Сусанна? Не говорилъ ли онъ, что потонулъ карабль?
   -- Еще бы! Если бы онъ это сказалъ, ему бы зажали глотку такъ, что онъ своихъ бы не узналъ! Нѣтъ, миссъ, не говорилъ; но эта гадкая папильотка въ образинѣ Перча ходитъ да хнычетъ, что ему до сихъ поръ не шлютъ изъ Индіи инбирнаго варенья, которое, говоритъ, обѣщался прислать м-ръ Вальтеръ. М-съ Перчъ, говоритъ онъ, ждетъ да поджидаетъ, a варенья нѣтъ какъ нѣтъ. Попробуй-ка придти онъ въ другой разъ... -- заключила миссъ Нипперъ съ яростнымъ негодованіемъ, -- много можно вытерпѣть, миссъ Флой, но вѣдь я же не верблюдъ и не ослица.
   -- Не говорилъ ли онъ еще чего, Сусанна? Вы, кажется, что-то скрываете отъ меня.
   -- Какъ вамъ не грѣхъ это думать, миссъ Флой! Стану я пересказывать вамъ все, что навретъ всякій дуракъ! Ну, пожалуй, онъ болталъ еще, что о кораблѣ нѣтъ никакихъ извѣстій, что вчера за справками забѣгала въ контору жена капитана, да никто ничего не знаетъ. Все вздоръ, какъ видите.
   -- Я должна навѣстить дядю Вальтера, -- поспѣшно заговорила Флоренса, -- прежде чѣмъ отправлюсь къ Скеттльзамъ. Мнѣ надо сейчасъ же видѣть дядю Вальтера. Идемъ, Сусанна.
   Такъ какъ со стороны миссъ Нипперъ не послѣдовало никакихъ возраженій, обѣ дѣвушки одѣлись на скорую руку и отправились къ деревянному мичману.
   Читатели помнятъ, въ какомъ состояніи былъ бѣдный Вальтеръ, бѣжавшій къ капитану Куттлю въ тотъ несчастный день, когда жестокій маклеръ собирался дѣлать опись владѣній инструментальнаго мастера. Въ такомъ же точно положеніи была теперь Флоренса на пути къ дядѣ Соломону, съ тою разницею, что, вдобавокъ ко всѣмъ безпокойствамъ, бѣдная дѣвушка думала, что она, можетъ быть, сдѣлалась невинной причиной отъѣзда и опасностей Вальтера. Флюгера на колокольныхъ шпицахъ и на кровляхъ домовъ, какъ зловѣщіе духи, таинственно намекали ей на грозныя бури, и она съ ужасомъ представляла гибель корабля, крикъ и стоны утопающихъ, уцѣпившихся за обломки и пропадающихъ въ морской пучинѣ. Въ говорѣ проходящихъ джентльменовъ ей слышались извѣстія о крушеніи "Сына и Наслѣдника" и о погибели всего экипажа. Выставленныя въ окнахъ гравюры кораблей въ безсильной борьбѣ съ разъяренными волнами поражали ея душу невыразимымъ отчаяніемъ. Ей казалось даже, что именно въ эту минуту на океанѣ свирѣпствуетъ грозная буря, потому что движеніе облаковъ на пасмурномъ небѣ она находила слишкомъ быстрымъ, хотя на самомъ дѣлѣ они неслись очень медленно.
   Сусанна Нипперъ, по-видимому, не имѣла времени для такихъ соображеній, потому что вниманіе ея во всю дорогу обращено было на брань съ уличными мальчиками.
   Наконецъ, чтобы благополучно достигнуть до деревяннаго мичмана, имъ оставалось только перейти черезъ улицу съ противоположнаго конца. Остановившись здѣсь, задержанныя густою толпою, онѣ съ нѣкоторымъ удивленіемъ увидѣли при дверяхъ инструментальнаго мастера круглоголоваго мальчишку съ одутловатымъ лицомъ, обращеннымъ на небеса, который, въ ту самую минуту, какъ на него смотрѣли, втиснулъ въ широкій ротъ по пальцу отъ каждой руки и свистѣлъ, посредствомъ этой уловки, съ изумительной пронзительностью на стаю голубей, вившихся въ воздухѣ на значительной высотѣ.
   -- Это старшій сынъ м-съ Ричардсъ, -- сказала Сусанна, -- горе и кручина ея жизни.
   Флоренса уже слышала отъ Полли о возвращеніи на истинный путь ея блуднаго сына и наслѣдника и знала напередъ, что найдетъ его въ домѣ дяди Вальтера. Дождавшись благопріятнаго случая, дѣвушки перешли черезъ улицу и остановились подлѣ Роба. Не замѣчая ихъ приближенія, птичій охотникъ опять засвисталъ во всю мочь, и потомъ, выпустивъ пальцы изо рта, съ необыкновеннымъ восторгомъ закричалъ: "Ой, ой -- гуппъ! ой, ой -- гуппъ!" Голуби, казалось, хорошо поняли это привѣтствіе и, къ несказанной радости своего патрона, отмѣнили намѣреніе летѣть въ противоположную сторону.
   Но изъ этого заоблачнаго восторга первенецъ мадамъ Тудль вдругъ возвращенъ былъ къ земнымъ предметамъ энергическимъ толчкомъ Сусанны Нипперъ, впихнувшей его въ двери магазина.
   -- Вотъ онъ какъ исправляется, разбойникъ! -- грозно говорила Сусанна, входя въ магазинъ, -- a бѣдная мать не спитъ изъ-за него по цѣлымъ ночамъ! Гдѣ м-ръ Гильсъ?
   Робъ, готовый взбунтоваться противъ нежданнаго судьи, немедленно былъ укрощенъ взглядомъ Флоренсы, которой онъ не замѣтилъ сначала.
   -- М-ра Гильса нѣтъ дома, -- сказалъ онъ, обращаясь къ Сусаннѣ.
   -- Ступай, найди его и скажи, что его дожидается миссъ Домби, -- сказала Сусанна повелительнымъ голосомъ.
   -- Да я не знаю, куда онъ ушелъ, -- отвѣчалъ Робъ.
   -- Этакъ-то ты исправляешься! -- закричала Сусанна пронзительнымъ голосомъ. -- Вотъ я тебѣ дамъ, разбойникъ!
   -- Какъ же мнѣ его найти, когда я не знаю, куда онъ ушелъ? Съ чего вы накинулись на меня?
   -- Не говорилъ ли м-ръ Гильсъ, когда онъ воротится домой? -- спросила Флоренса.
   -- Говорилъ, миссъ. Онъ хотѣлъ быть дома часа черезъ два или черезъ три.
   -- Онъ очень безпокоится о своемъ племянникѣ? -- спросила Сусанна.
   -- Какъ нельзя больше, -- отвѣчалъ Робъ, обращаясь къ Флоренсѣ и оставляя безъ вниманія Сусанну Нипперъ. -- Онъ и четверти часа не бываетъ дома, миссъ. Пяти минутъ не можетъ просидѣть на одномъ мѣстѣ и ходитъ, какъ угорѣлый.
   -- Не знаете ли вы друга м-ра Гильса, по имени капитанъ Куттль? -- спросила Флоренса послѣ минутнаго размышленія.
   -- Того, что съ крючкомъ, миссъ? -- сказалъ Робъ, дѣлая пояснительный жестъ лѣвой рукой. -- Знаю, миссъ. Онъ приходилъ сюда третьяго дня.
   -- A сегодня онъ не приходилъ? -- спросила Сусанна.
   -- Нѣтъ, миссъ, -- сказалъ Робъ, опять обратясь къ Флоренсѣ съ отвѣтомъ.
   -- Можетъ быть, Сусанна, -- замѣтила Флоренса, -- дядя Вальтера самъ отправился туда.
   -- Къ капитану Куттлю вы думаете? -- перебилъ Робъ. -- Нѣтъ, миссъ. Мнѣ поручено сказать капитану Куттлю, если онъ зайдетъ, что м-ръ Гильсъ удивляется, почему не былъ онъ вчера, и теперь проситъ подождать его въ магазинѣ.
   -- Не знаете ли вы, гдѣ живетъ капитанъ Куттль? -- спросила Флоренса.
   Робъ отвѣчалъ утвердительно и, вынувъ изъ конторки записную книгу, прочелъ адресъ.
   Флоренса начала тихонько переговариваться съ миссъ Нипперъ, и Робъ, вѣрный приказаніямъ м-ра Каркера, старался не проронить ни одного слова. Флоренса предложила отправиться въ домъ капитана Куттля и, развѣдавъ, что думаетъ онъ объ отсутствіи извѣстій о "Сынѣ и Наслѣдникѣ", привести его, если можно, утѣшать дядю Соля. Сусанна отговаривалась сначала дальностью разстоянія, но тотчасъ же согласилась, когда Флоренса заговорила объ извозчичьей каретѣ. Совѣщаніе продолжалось минутъ пять, и во все это время Робъ, взглядывая поперемѣнно на обѣихъ дѣвушекъ, слушалъ съ такимъ вниманіемъ, какъ будто его выбрали посредникомъ разговора.
   Наконецъ, когда Робъ привелъ извозчичью карету, посѣтительницы сѣли и отправились, поручивъ сказать дядѣ Солю, что на возвратномъ пути опять загернутъ къ нему. Когда экипажъ скрылся изъ виду, Робъ съ озабоченнымъ видомъ усѣлся за конторку и принялся записывать на разныхъ лоскуткахъ все, что услышалъ, чтобы такимъ образомъ сдѣлать подробнѣйшій докладъ своему патрону. Но эти документы отнюдь не могли быть опасными: каракули, выведенныя на лоскуткахъ, оказались такими гіероглифами, что значенія ихъ не постигалъ самъ авторъ, когда произведеніе его было приведено къ желанному концу.
   Между тѣмъ извозчичья карета, послѣ несказанныхъ препятствій на каналахъ и тѣсныхъ мостахъ, загроможденныхъ экипажами всякаго рода, счастливо въѣхала на Корабельную площадь, и путешественницы вышли на тротуаръ, чтобы разспросить о жилищѣ почтеннаго капитана.
   На бѣду это былъ одинъ изъ-тѣхъ хлопотливыхъ дней, когда въ домѣ м-съ Макъ Стингеръ все переворачивалось вверхъ дномъ по поводу всеобщей стирки и чистки. Въ этихъ случаяхъ м-съ Макъ Стингеръ обыкновенно поднималась съ постели въ три часа утра и рѣдко оканчивала работу раньше полночи. Во весь день хозяйка въ теплыхъ туфляхъ расхаживала взадъ и впередъ, вытирала стулья и комоды, вытащенные на дворъ, и давала сверхкомплектные щелчки своимъ птенцамъ, которые, не находя пріюта подъ материнской кровлей, выбѣгали на улицу.
   Когда Флоренса и Сусанна Нипперъ подошли къ воротамъ, м-съ Макъ Стингеръ, эта почтенная, но грозная дама, тащила изъ сѣней одного изъ своихъ птенцовъ, чтобы насильно усадить его на мостовой. Этотъ птенецъ, по имени Александръ, имѣлъ отъ роду два года и три мѣсяца. Онъ только что получилъ значительное число колотушекъ отъ своей матери и кричалъ во весь ротъ, такъ что лицо его почернѣло отъ надсады и физической боли.
   Какъ мать и какъ женщина, м-съ Макъ Стингеръ очень обидѣлась сострадательнымъ взглядомъ, подмѣченнымъ на лицѣ Флоренсы, невольной свидѣтельницы истязаній ребенка. Поэтому, усадивъ крикливое дѣтище на мостовой, она, въ довершеніе дивертисимента, дала ему энергическій подзатыльникъ и грубо отвернулась отъ незнакомыхъ женщинъ.
   -- Позвольте спросить васъ, -- сказала Флоренса, -- не это ли домъ капитана Куттля?
   -- Нѣтъ.
   -- Развѣ это не девятый номеръ?
   -- Кто-жъ вамъ сказалъ, что не девятый?
   -- Что вы хотите этимъ сказать, матушка моя? -- воскликнула Сусанна Нипперъ, вмѣшиваясь въ разговоръ. -- Знаете ли вы, съ кѣмъ говорите?
   М-съ Макъ Стингеръ осмотрѣла ее съ ногъ до головы.
   -- A зачѣмъ вамъ капитанъ Куттль, смѣю спросить? -- сказала м-съ Макъ Стингеръ.
   -- Какъ вы любопытны, мать моя! -- съ живостью возразила Сусанна. -- Жаль, что никакъ нельзя доложить вамъ, зачѣмъ намъ капитанъ Куттль.
   -- Сусанна, молчите пожалуйста -- сказала Флоренса. -- По крайней мѣрѣ, не можете ли сказать намъ, сударыня, гдѣ квартира Куттля, если онъ живетъ не здѣсь?
   -- Кто вамъ сказалъ, что онъ живетъ не здѣсь? -- возразила неумолимая м-съ Макъ Стингеръ. -- Я сказала, что это не домъ капитана Куттля -- и это не его домъ, и не будетъ его домомъ, потому что капитанъ Куттль не умѣетъ держать дома, и не стоитъ онъ никакого дома, a это мой домъ; если я отдаю верхній этажъ капитану Куттлю, такъ это моя добрая воля, и никто мнѣ не указъ, хоть капитанъ Куттль -- все равно, что свинья въ огородѣ.
   Голосъ м-съ Макъ Стингеръ возвышался crescendo furioso, и ея замѣчанія дошли по назначенію до верхнихъ оконъ. Капитанъ Куттль закричалъ изъ своей комнаты нерѣшительнымъ тономъ: -- "Тише! что за возня!"
   -- Ч а у капитана Коттля не ставало духу сказать ей объ этомъ. Капитанъ, по-мѣрѣ-того, какъ его собственныя надежды на спасеніе благороднаго, отважнаго юноши, котораго онъ любилъ на свой суровый ладъ съ самаго его ребячества, стали погасать и гасли съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе, чувствовалъ инстинктивную, болѣзненную боязнь встрѣтиться съ Флоренсою. Имѣй онъ для нея добрыя вѣсти, то не побоялся бы великолѣпія наново-отдѣланнаго дома и богатой мёбели -- что все, вмѣстѣ съ надменнымъ видомъ молодой супруги мистера Домби, наводило на капитана благоговѣйный страхъ -- и прорвался бы къ Флоренсѣ. Но теперь, онъ едва-ли бы испугался посѣщенія мистриссъ Мэк-Стинджеръ болѣе, чѣмъ посѣщенія Флоренсы.
   Былъ темный, холодный, осенній вечеръ, и капитанъ Коттль велѣлъ развести огонь въ каминѣ маленькаго кабинета, больше чѣмъ когда-нибудь похожаго на каюту. Дождь дробилъ неумолчно и вѣтеръ ревѣлъ изо всѣхъ силъ; поднявшись наверхъ, въ обдуваемую бурями спальню своего стараго друга, капитанъ почувствовалъ невольное замираніе сердца и упалъ духомъ. Вышедъ на парапетъ, обратясь лицомъ къ холодному вѣтру и хлещущему дождю, и взглянувъ, какъ мокрые шквалы проносились надъ крышами сосѣднихъ домовъ, капитанъ тщетно искалъ какой-нибудь утѣшительной надежды. Видъ подлѣ, подъ рукою, былъ не отраднѣе: голуби Роба-Точильщика, жавшіеся въ чайныхъ и другихъ ящикахъ, ворковали какъ плачущіе зефиры; ржавый флюгеръ-мичманокъ съ телескопомъ у глаза, нѣкогда замѣтный съ улицы, но теперь давно уже заслоненный кирпичными постройками, стоналъ на своемъ изъѣденномъ временемъ и непогодами желѣзномъ штырѣ, дико вращаемый рѣзкими, немилосердыми порывами. На синей штормовой курткѣ капитана, холодныя дождевыя капли дробились какъ стальныя четки, и самъ онъ едва устоялъ противъ напора крѣпкаго норд-веста, силившагося сбить его съ ногъ на мостовую. "Если въ этотъ вечеръ надежда жива гдѣ-нибудь, то, конечно, забралась въ мѣстечко потеплѣе, а не торчитъ за дверьми", подумалъ капитанъ и воротился въ комнату.
   Медленно спустился капитанъ въ кабинетикъ и сѣлъ въ кресла противъ камина; потомъ закурилъ трубку, попробовалъ успокоиться стаканомъ грока -- по надежда не проглядывала ни въ красноватомъ пламени, ни въ облакахъ табачнаго дыма, ни на днѣ стакана. Онъ прошелся раза два по лавкѣ и сталъ искать надежды между инструментами; но они упрямо вели счисленіе пропавшаго "Сына и Наслѣдника" къ "пришедшему пункту", который находился на днѣ бурнаго моря.
   Вѣтръ продолжалъ дуть и дождь дробить въ закрытые ставни дома; капитанъ привелъ въ дрейфъ противъ поставленнаго на ночь на залавокъ деревяннаго мичмана и подумалъ, отирая рукавомъ мокрый мундиръ этого офицерика, сколько протекло лѣтъ, въ-теченіе которыхъ деревянные глаза его не видали тутъ почти никакой перемѣны, а теперь всѣ перемѣны пришли какъ-будто разомъ, въ одинъ день! Давно ли въ кабинетѣ сидѣло всегдашнее его маленькое общество, а теперь оно разбросано Богъ-знаетъ куда: теперь некому слушать балладу объ "очаровательной Пегъ", еслибъ и нашелся охотникъ спѣть ее -- а некому спѣть, потому-что, по внутреннему убѣжденію капитана, онъ одинъ могъ это сдѣлать, но ему было не до балладъ. Теперь въ домѣ не видать веселаго лица "Вал'ра"... при мысли о немъ рукавъ капитана перешелъ на минуту съ мундира деревяннаго мичмана къ его собственной щекѣ; парикъ и очки дяди Солля сдѣлались уже видѣніемъ прошлыхъ временъ; Ричардъ Виттингтонъ, трижды лорд-мэръ Лондона, разбитъ на голову; всѣ планы и замыслы, зародившіеся подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, дрейфуютъ безъ мачтъ и руля по водной пустынѣ!
   Мысли эти вертѣлись въ головѣ капитана, и онъ продолжалъ тереть рукавомъ мундиръ маленькаго деревяннаго мичмана, отчасти въ разсѣянности, отчасти изъ нѣжности къ старому знакомцу, какъ вдругъ раздался у дверей стукъ. Робъ, сидѣвшій на залавкѣ съ вытаращенными на капитана круглыми глазами и обдумывавшій въ пятисотый разъ, не лежитъ ли на его душѣ смертоубійство, что совѣсть его такъ безпокойна и онъ всегда прячется -- Робъ привскочилъ съ мѣста въ испугѣ.
   -- Это что? сказалъ тихо капитанъ.
   -- Кто-то стучится, отвѣчалъ Робъ-Точильщикъ.
   Капитанъ Коттль, съ робкимъ и преступнымъ видомъ, немедленно убрался на ципочкахъ въ кабинетъ и заперся въ немъ. Робъ, отворивъ дверь, приготовился вступить въ переговоры, на случай, еслибъ это была посѣтительница; но, увидя мужчину, онъ впустилъ его безпрепятственно, и тотъ вбѣжалъ, весьма-довольный, что укрылся отъ проливнаго дождя.
   -- Новая работа Боргессу и Компаніи! сказалъ онъ, глядя съ состраданіемъ на свой забрызганный грязью костюмъ.
   -- О! здоровы ли вы, мистеръ Джилльсъ?
   Вопросъ этотъ адресовался къ капитану, выходившему изъ кабинета съ самымъ прозрачно-притворнымъ безпечнымъ видомъ.
   -- Благодарствуйте, продолжалъ джентльменъ, не переводя духу.-- Я совершенно здоровъ, очень вамъ благодаренъ. Мое имя Тутсъ -- мистеръ Тутсъ!
   Капитанъ припомнилъ, что видѣлъ его на свадьбѣ, и поклонился. Мистеръ Тутсъ сконфузился по своему обыкновенію, задышалъ тяжело, долго трясъ капитана за руку и потомъ, какъ-будто не находя другаго средства выпутаться изъ бѣды, бросился на Роба-Точильщика и сталъ трясти и его руку съ самымъ радушнымъ видомъ.
   -- Послушайте, мистеръ Джилльсъ, мнѣ надобно переговорить съ вами, знаете, о миссъ Д. О. М., понимаете?
   Капитанъ съ приличною важностью и таинственностью указалъ мистеру Тутсу крючкомъ на дверь кабинета и вошелъ туда вмѣстѣ съ нимъ.
   -- О! извините, однако! сказалъ Тутсъ, глядя въ лицо капитану и усѣвшись противъ камина:-- вы, можетъ-быть, вовсе не знаете Боеваго-Пѣтуха?
   -- Пѣтуха?
   -- Да!
   Капитанъ покачалъ головою отрицательно, и мистеръ Тутсъ объяснилъ, что Боевой-Пѣтухъ, иначе Чиккенъ, тотъ самый знаменитый боксеръ, который побѣдилъ Нобби изъ Шропшира, чѣмъ капитанъ былъ, по-видимому, не весьма просвѣщенъ.
   -- Онъ за дверьми, вотъ и все, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- но это ничего; онъ, можетъ-быть, не слишкомъ промокнетъ.
   -- Можно позвать его.
   -- О, еслибъ вы позволили ему посидѣть въ лавкѣ вмѣстѣ съ вашимъ молодымъ человѣкомъ! А то онъ разсердится. Я позову его, мистеръ Джилльсъ?
   Съ этими словами онъ подошелъ къ дверямъ лавки и свиснулъ особеннымъ образомъ въ темноту осенней ночи. На этотъ сигналъ явился стоической комплекціи джентльменъ въ бѣломъ косматомъ сюртукѣ, низенькой шляпѣ, весьма-коротко обстриженный, съ переломленнымъ переносьемъ и значительнымъ пустопорожнимъ пространствомъ за обоими ушами.
   -- Садитесь, Чиккенъ.
   -- А что, нѣтъ здѣсь ничего подручнаго? спросилъ вообще, не адресуясь ни къ кому, усаживающійся Чиккенъ.-- Такая ночь крута для человѣка, который живетъ своимъ званіемъ.
   Капитанъ Коттль предложилъ стаканъ рома, который Чиккенъ влилъ въ себя залпомъ, какъ въ бочку, произнеся краткій тостъ: "Намъ!" Мистеръ Тутсъ и капитанъ возвратились въ кабинетъ, и Тутсъ началъ:
   -- Мистеръ Джилльсъ...
   -- Стопъ такъ! Мое имя Коттль.
   Мистеръ Тутсъ сконфузился до нельзя, а капитанъ продолжалъ съ важностью:
   -- Кэптенъ Коттль мое имя; Англія моя нація, а вотъ здѣсь я живу. Поняли?
   -- О! А мнѣ нужно видѣть мистера Джилльса! Могу ли его видѣть? Мнѣ...
   -- Еслибъ вы могли видѣть Солля Джильса, сказалъ выразительно капитанъ, положивъ тяжкую руку на колѣно мистера Тутса:-- то-есть, стараго Солля, замѣтьте -- вашими собственными глазами, я бы обрадовался вамъ больше, чѣмъ заштилѣвшій корабль вѣтру съ кормы. Но вы не можете видѣть Солля Джилльса. А почему?-- А потому-что онъ невидимъ.
   -- О!
   -- Да. Я смотрю здѣсь за него, по его запискѣ. И хоть онъ былъ мнѣ все равно, что родной братъ, а я не знаю, куда онъ ушелъ и зачѣмъ ушелъ. Затѣмъ ли, чтобъ искать своего племянника, или просто отъ разстройства въ головѣ -- объ этомъ я знаю не больше васъ. Разъ на разсвѣтѣ онъ отправился за бортъ, безъ всплеска и круговъ! Я искалъ этого человѣка вездѣ, на водѣ и на берегу, и съ того дня не видалъ и не слыхалъ его.
   -- О! Но, Боже мой, миссъ Домби и не знаетъ...
   -- А спрошу васъ, если въ васъ есть христіанская душа, зачѣмъ ей знать объ этомъ? Зачѣмъ ей знать, когда горю помочь нечѣмъ? Она такъ полюбила стараго Солля Джилльса, привязалась къ нему такъ нѣжно -- эта милая, добрая, удивительная... да что вамъ толковать?.. Вы ее сами знаете.
   -- Надѣюсь, проговорилъ Тутсъ, вспыхнувъ дальше ушей.
   -- И вы пришли отъ нея?
   -- Да.
   -- Ну, такъ вотъ что я вамъ скажу: вы пришли сюда по сигналу настоящаго ангела!
   Мистеръ Тутсъ съ живостью схватилъ капитана за руку и сталъ просить его дружбы.
   -- Увѣряю васъ честью, я буду вамъ очень-обязанъ, если вы согласитесь быть знакомымъ со мною. Я бы очень-очень желалъ этого, капитанъ. Право, я нуждаюсь въ другѣ. Маленькій Домби былъ мнѣ другомъ у стараго Блимбера, и былъ бы имъ и теперь, еслибъ не умеръ, бѣдненькій! Чиккенъ, продолжалъ онъ печальнымъ шопотомъ: -- очень-хорошъ, удивителенъ въ своемъ родѣ; всѣ говорятъ, что нѣтъ удара и манеры, которыхъ бы онъ не зналъ -- но я не знаю... онъ не все. Такъ, она сущій ангелъ, капитанъ! Если есть гдѣ-нибудь ангелъ, это миссъ Домби. Вотъ что я всегда говорилъ! Но, право, капитанъ, я буду вамъ очень обязанъ, если вы согласитесь быть короче знакомы со мною!
   Капитанъ Коттль принялъ это предложеніе учтиво, но не сдаваясь еще. Онъ сказалъ только: "Есть такъ, пріятель! Посмотримъ, посмотримъ! Эй, эй!" Послѣ этого онъ напомнилъ мистеру Тутсу о цѣли его посѣщенія.
   -- Дѣло въ томъ, отвѣчалъ Тутсъ: -- что я пришелъ отъ той молодой женщины, знаете, Сузанны Нипперъ... Не отъ миссъ Домби, а отъ нея.
   Капитанъ кивнулъ головою, какъ-будто желая выразить, что эта особа пользуется особеннымъ его уваженіемъ.
   -- И я вамъ скажу, какъ это случилось. Знаете, я иногда дѣлаю визиты миссъ Домби. Не то, чтобъ я ходилъ нарочно для этого, знаете, а мнѣ очень-часто случается быть, тамъ по сосѣдству. А когда я бываю въ тѣхъ мѣстахъ, ну, вотъ... вотъ я и захожу.
   -- Натурально, замѣтилъ капитанъ.
   -- Богъ я и зашелъ сегодня подъ вечеръ. Клянусь вамъ честью, невозможно составить себѣ понятія, какимъ ангеломъ миссъ Домби была сегодня подъ вечеръ!
   Капитанъ махнулъ крючкомъ, давая знать, что ему легко составить себѣ объ этомъ понятіе.
   -- Когда я вышелъ оттуда, молодая женщина, знаете, Сузанна Нипперъ, вдругъ повела меня неожиданно въ чуланъ.
   Капитану, по-видимому, это обстоятельство не совсѣмъ понравилось; откинувшись назадъ въ креслахъ, онъ смотрѣлъ на мистера Тутса съ недовѣрчивымъ, если не съ угрожающимъ лицомъ.
   ...-- Куда она принесла вотъ эту газету и говоритъ, что прятала ее цѣлый день отъ миссъ Домби, найдя въ ней какія-то особенныя извѣстія, о чемъ-то извѣстномъ ей и миссъ Домби. Она прочитала ихъ мнѣ. Хорошо. Потомъ она сказала... постойте минуту, что такое она сказала?..
   Мистеръ Тутсъ встрѣтилъ въ это время устремленный на него строгій взглядъ капитана, смутился и чуть не потерялъ окончательно нить своего разсказа.
   -- О! А! Да! продолжалъ онъ послѣ долгаго припоминанія.-- Да! Она сказала, что не совсѣмъ вѣритъ истинѣ написаннаго тутъ въ газетѣ; а такъ-какъ сама не можетъ выпутаться изъ-затрудненія и боится испугать миссъ Домби, то и проситъ меня сходить въ эту улицу, къ мистеру Соломону Джилльсу, инструментальному мастеру, дядѣ молодаго джентльмена, о которомъ онѣ заботятся, и спросить у него, правду ли говоритъ газета, и не знаютъ ли чего-нибудь вѣрнѣе въ Сити. Она сказала, что если мнѣ не удастся поговорить съ мистеромъ Джилльсомъ, то отъискать капитана Коттля, то-есть васъ!
   Капитанъ взглянулъ съ безпокойствомъ на газету, которую мистеръ Тутсъ держалъ въ рукѣ.
   -- Ну, вотъ! А я здѣсь такъ поздно, потому-что зашелъ напередъ къ Финчли, гдѣ ростегъ превосходнѣйшій курослѣпъ, и купилъ его для птички миссъ Домби. Вы видѣли газету?
   Капитанъ, неохотно читавшій газеты, опасаясь найдти въ нихъ публикацію на свой счетъ со стороны мистриссъ Мэк-Стинджеръ, затрясъ головою.
   -- Прочитать вамъ то мѣсто, капитанъ?
   На утвердительный знакъ его, мистеръ Тутсъ прочиталъ слѣдующее:
   "Соутамитонъ. Варка Дефаііэнсъ, капитанъ Генри Джемсъ, при" шла сегодня въ нашъ портъ съ грузомъ сахара, кофе и рома, и "увѣдомила, что, заштилѣвъ на шестой день перехода отъ Ямайки, "въ широтѣ и долготѣ такой-то, знаете..."
   -- Есть такъ! Наполняй паруса, пріятель!
   "...Широтѣ и долготѣ такой-то, часовой на бакѣ замѣтилъ, за полчаса до солнечнаго заката, нѣсколько обломковъ разбитаго судна, которые несло волненіемъ въ разстояніи около мили. Такъ"какъ погода была ясная и судно штилевало, то спустили шлюпку съ приказаніемъ осмотрѣть видѣнный предметъ: нашли, что онъ "состоялъ изъ нѣсколькихъ рангоутныхъ деревьевъ и части вооруженія грот-мачты, а также части кормы, на которой ясно можно было прочитать надпись "Сынъ и На...". На обломкахъ не нашли мертвыхъ тѣлъ. По шканечному журналу Дефайэнса видно, что, послѣ задувшаго ночью вѣтерка, обломки были унесены изъ вида. Нѣтъ сомнѣнія, что брикъ "Сынъ и Наслѣдникъ", изъ Лондона, шедшій въ Барбадосъ, погибъ невозвратно, что онъ утонулъ въ прошедшій ураганъ, и что всѣ бывшіе на немъ погибли."
   Капитанъ Коттль, какъ и все человѣчество, не зналъ самъ, сколько надежды таилось въ немъ при всемъ его прежнемъ уныніи, пока она не получила окончательнаго смертельнаго удара. Пока мистеръ Тутсъ читалъ параграфъ газеты, и съ минуту послѣ, капитанъ смотрѣлъ на него какъ человѣкъ отуманенный; потомъ, поднявшись вдругъ и надѣвъ лакированную шляпу, которую снялъ-было изъ вѣжливости къ посѣтителю, повернулся къ нему спиною и опустилъ голову на доску камина.
   -- О, клянусь честью! воскликнулъ Тутсъ, котораго доброе сердце было глубоко тронуто неожиданною для него горестью капитана:-- что это за несчастный свѣтъ! Вѣчно кто-нибудь умираетъ, или пропадаетъ, или страдаетъ. Еслибъ я зналъ это, то, право, не сталъ бы столько хлопотать о своемъ наслѣдствѣ. Я никогда не видалъ такого ужаснаго свѣта; право, въ немъ хуже, чѣмъ у Блимбера.
   Капитанъ Коттль, не перемѣняя своего положенія, просилъ Тутса не обращать на него вниманія.
   -- Вал'ръ, мой милый малый, прощай! Прощай, Вал'ръ, дитя мое; я любилъ тебя! Онъ не былъ моимъ сыномъ, продолжалъ капитанъ, глядя на огонь:-- но я чувствую то же самое, что чувствуетъ отецъ, когда теряетъ сына. А почему? А потому-что тутъ не одна потеря* а цѣлая дюжина потерь. Гдѣ этотъ розовый мальчикъ съ кудрявыми волосами, который бѣгалъ, бывало, сюда изъ школы каждую недѣлю, такой веселый, такой рѣзвый? Утонулъ съ Вал'ромъ! Гдѣ этотъ свѣжій бойкій малый, который не уставалъ ни отъ чего и такъ краснѣлъ, когда мы подшучивали надъ нимъ на счетъ нашей удивительной миссъ? Утонулъ съ Вал'ромъ! Гдѣ этотъ молодецъ съ такимъ огнемъ, который не хотѣлъ допустить, чтобъ старикъ Солль ни на минуту не выходилъ изъ вѣтра, и совсѣмъ забылъ про себя? Утонулъ съ Вал'ромъ! Тутъ былъ не одинъ Вал'ръ, а цѣлая дюжина Вал'ровъ, которыхъ я зналъ и любилъ, и всѣ они утонули!
   Мистеръ Тутсъ молчалъ, и только свертывалъ и складывалъ зловѣщую газету.
   -- А Солль Джилльсъ, бѣдный старикъ, куда дѣвался ты? Послѣднія слова Вал'ра были: "берегите дядюшку Солля",-- гдѣ ты? Что я напишу о тебѣ въ шканечномъ журналѣ, на который смотритъ сверху Вал'ръ?
   Капитанъ тяжко вздохнулъ.
   -- Послушайте, молодецъ, скажите этой молодой женщинѣ прямо и честно, что несчастныя вѣсти слишкомъ-вѣрны. Видите, они о такихъ вещахъ не пишутъ небылицъ: извѣстіе взято изъ шканечнаго журнала, а это самая вѣрная книга, какая только есть на свѣтѣ. Завтра утромъ я пойду собирать справки, да это ни къ чему не послужитъ! Нечего и думать. Приспуститесь сюда завтра поутру, а молодой женщинѣ скажите отъ капитана Коттля, что все кончено... кончено!
   И капитанъ, вынувъ изъ лакированной шляпы носовой платокъ, отеръ имъ свою сѣдую голову и потомъ снова бросилъ платокъ въ шляпу съ равнодушіемъ глубокаго отчаянія.
   -- О! увѣряю васъ, право, мнѣ его очень-жаль, хотя и не зналъ этого джентльмена, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Какъ вы думаете, капитанъ Джилльсъ... я хочу сказать мистеръ Коттлъ, это очень опечалитъ миссъ Домби?
   -- Богъ съ вами, возразилъ капитанъ, какъ-будто сострадая о невинности Тутса:-- да оба они были вотъ такіе маленькіе, а ужь любили другъ друга какъ голубки.
   -- О! не-уже-ли? сказалъ мистеръ Тутсъ, котораго лицо значительно вытянулось при этомъ извѣстіи.
   -- Они были какъ-будто нарочно созданы другъ для друга. Да что въ этомъ теперь!
   -- Клянусь вамъ честью, право, я теперь огорченъ еще больше, чѣмъ прежде. Знаете, капитанъ Джилльсъ, я, я просто обожаю миссъ Домби; я, я совершенно боленъ любовью къ ней, а потому меня очень, очень огорчаетъ всякое ея огорченіе, какая бы ему ни была причина. Знаете, капитанъ, я люблю ее безъ эгоизма; для меня, капитанъ Джилльсъ, было бы величайшей радостью, еслибъ меня задавили лошади... или... или расшибло чѣмъ-нибудь, или... или меня бы сбросили съ очень-высокаго мѣста, или все, что хотите, для миссъ Домби. Вотъ въ какомъ родѣ я люблю ее!
   Все это мистеръ Тутсъ проговорилъ въ-полголоса, не желая, чтобъ слышалъ его Чиккенъ, который не допускалъ нѣжныхъ ощущеній. Капитанъ Коттль, невольно тронутый такою безкорыстною любовью, потрепалъ его по спинѣ и совѣтовалъ ободриться и привести круче къ вѣтру.
   -- О, благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ! Вы не можете себѣ представить, какъ я вамъ благодаренъ. Вы очень-добры, что говорите такъ, не смотря на ваше собственное горе. Я, право, нуждаюсь въ другѣ и буду очень-счастливъ вашимъ знакомствомъ. Хотя денегъ у меня довольно, продолжалъ онъ съ большою энергіей:-- вы не можете вообразить, что я за жалкое животное! Глупая толпа считаетъ меня удивительнымъ счастливцемъ, когда видитъ вмѣстѣ съ Чиккеномъ или другими въ родѣ его; но я просто несчастливъ. Я мучусь отъ миссъ Домби, капитанъ Джилльсъ. Обѣды мнѣ надоѣдаютъ; портной мой также наскучилъ, и я часто плачу, когда остаюсь одинъ. Увѣряю васъ, я съ радостью прійду къ вамъ завтра и готовъ прійдти хоть пятьдесятъ разъ!
   Мистеръ Тутсъ, съ этими словами, пожалъ капитану руку, постарался скрыть по возможности отъ проницательнаго взгляда Чиккена слѣды своего волненія и присоединился къ нему въ лавкѣ. Боевой-Пѣтухъ, которому очень не хотѣлось потерять даже часть своего прибыльнаго вліянія надъ Тутсомъ, смотрѣлъ на капитана Котгля, видя, какъ онъ прощался съ его патрономъ, очень-немилостиво. Они вышли, не говоря ни слова и оставя капитана подавленнаго горестью, а Роба-Точильщика восторженнымъ до нельзя отъ счастія, что ему удалось выпучить глаза въ-продолженіе цѣлаго получаса на побѣдителя знаменитаго Нобби изъ Шропшира.
   Робъ давно спалъ крѣпкимъ сномъ подъ залавкомъ, а капитанъ Коттль все еще смотрѣлъ на огонь камина; огонь давно уже погасъ, а капитанъ все продолжалъ смотрѣть на ржавыя желѣзныя полосы, съ печальными мыслями о Валтерѣ и дядѣ Соллѣ. Капитанъ не нашелъ успокоенія наверху, въ штормовой спальнѣ, и всталъ на другое утро грустный и неосвѣженный благодѣтельнымъ сномъ.
   Лишь-только отперлись конторы въ Сити, капитанъ Коттль отправился въ принадлежавшія фирмѣ Домби и Сына. Въ то утро ставни деревяннаго мичмана не отворялись: Робъ-Точильщикъ, по приказанію капитана Коттля, оставилъ ихъ закрытыми, и домъ смотрѣлъ домомъ смерти.
   Случилось, что мистеръ Каркеръ входилъ въ конторы въ то самое время, когда къ нимъ приблизился капитанъ, который молча и серьезно принялъ зубастую улыбку управляющаго, и взялъ смѣлость послѣдовать за нимъ въ кабинетъ.
   -- Ну, что, капитанъ Коттль? сказалъ мистеръ Каркеръ, уставясь въ своемъ обычномъ положеніи противъ камина и не снимая шляпы:-- плохія дѣла!
   -- Вы прочитали новость въ газетѣ, сэръ?
   -- Да, мы ее получили! Это справедливо. Страховщики въ значительномъ убыткѣ. Намъ очень-жаль. Нечего дѣлать! Такова жизнь!
   Мистеръ Каркеръ занялся обдѣлкой перочиннымъ ножичкомъ своихъ нѣжныхъ ногтей и смотрѣлъ съ улыбкою на стоявшаго въ дверяхъ капитана.
   -- Мнѣ очень-жаль бѣднаго Гэіія и всего экипажа. Я слыхалъ, что тамъ было нѣсколько человѣкъ изъ нашихъ лучшихъ людей. Много семейныхъ также. Утѣшительно, что у бѣднаго Гэйя не было семейства, капитанъ Коттль!
   Капитанъ стоялъ, потирая себѣ подбородокъ и глядя на управляющаго. Управляющій взглянулъ на нѣсколько нераспечатанныхъ писемъ, положенныхъ на письменный столъ, и взялъ газету.
   -- Могу я сдѣлать для васъ что-нибудь, капитанъ Коттль? спросилъ онъ съ ласковымъ и выразительнымъ взглядомъ на дверь.
   -- Я хотѣлъ успокоить свою душу, сэръ, на счетъ одной вещи, которая ее тревожитъ.
   -- А! что же это такое? Только вамъ надобно поспѣшить разсказывать, капитанъ. Я очень занятъ.
   -- Вотъ видите, сэръ. Прежде, чѣмъ мой пріятель Вал'ръ отправился въ свой несчастный вояжъ...
   -- Полноте, капитанъ! зачѣмъ говорить о несчастныхъ вояжахъ? Здѣсь намъ дѣлать нечего съ несчастными вояжами, мой любезный. Вы вѣрно принялись очень-рано за свою дневную порцію, если забыли, что всѣ путешествія, по землѣ и по водѣ, подвержены случайностямъ. Вы вѣрно не мучитесь мыслью, что молодой... какъ его зовутъ, погибъ въ дурную погоду, которая поднялась противъ него въ этихъ конторахъ, не правда ли? Перестаньте, капитанъ! Сонъ и сода-катеръ самыя лучшія лекарства отъ безпокойствъ такого рода.
   -- Если вы, возразилъ съ разстановкою капитанъ:-- шутите надъ такими вещами, то вы не тотъ джентльменъ, какимъ мнѣ сначала показались, и мнѣ есть о чемъ безпокоиться. Дѣло вотъ въ чемъ, мистеръ Каркеръ. Прежде, чѣмъ мой Вал'ръ снялся съ якоря, онъ все увѣрялъ меня, будто идетъ не на счастье и не ждетъ себѣ ничего хорошаго; я ему не вѣрилъ и пошелъ сюда; а какъ вашего главнаго губернатора не было дома, то я и рѣшился сдѣлать вопроса два вамъ. Вы отвѣтили какъ нельзя попутнѣе. Теперь, когда все кончено, я и хочу успокоить свою совѣсть, и попросить васъ сказать мнѣ прямо, былъ ли Вал'ръ правъ или нѣтъ? Точно ли хорошій вѣтръ дулъ ему въ паруса изъ вашихъ конторъ, когда онъ поднялъ марсафалы и снялся съ якоря въ Барбадосъ? Мистеръ Каркеръ, мы съ вами сошлись въ тотъ разъ такъ хорошо... если я теперь не имѣю той пріятности, по случаю бѣдствія моего Вал'ра, или если я какъ-нибудь промахнулся передъ вами, то имя мое Эд'рдъ Коттлъ, и я прошу у васъ прощенія.
   -- Капитанъ Коттль, возразилъ управляющій со всевозможною вѣжливостью: -- я долженъ просить васъ объ одномъ одолженіи.
   -- А чѣмъ могу служить, сударь?
   -- Убраться отсюда, если вамъ угодно, и перенести вашъ бредъ куда-нибудь въ другое мѣсто.
   Каждая шишка на лицѣ капитана побѣлѣла отъ изумленія и негодованія; даже красный рубецъ на лбу сталъ исчезать, какъ радуга среди сгущающихся тучь.
   -- Я вамъ скажу вотъ что, капитанъ Коттль, сказалъ управляющій, грозя ему пальцемъ и показывая всѣ зубы, но все еще улыбаясь съ любезностью: -- я былъ съ вами слишкомъ-снисходителенъ, когда вы пришли сюда въ первый разъ. Вы принадлежите къ разбору людей лукавыхъ и интригующихъ. Желая спасти молодаго... какъ его зовутъ, отъ неудовольствія быть прогнаннымъ въ шею отсюда, мой любезный капитанъ, я оказалъ вамъ снисхожденіе; но только на одинъ разъ, понимаете? не больше. Теперь, ступайте вонъ, мой любезный!
   Капитанъ какъ-будто приросъ къ полу и не могъ выговорить ни слова.
   -- Ступайте, сказалъ добродушный управляющій, подбирая фалды и раздвинувъ ноги передъ каминомъ:-- какъ человѣкъ разсудительный, и не заставляйте насъ прибѣгать къ непріятнымъ мѣрамъ, въ родѣ изгнанія васъ силою. Еслибъ самъ мистеръ Домби былъ здѣсь, то вамъ пришлось бы уйдти отсюда болѣе-непріятнымъ образомъ; но я очень-добръ и говорю только: ступайте!
   Капитанъ, положивъ себѣ на грудь огромную ручищу, чтобъ облегчить спершееся дыханіе, оглядѣлъ мистера Каркера съ головы до ногъ и потомъ осматривался вокругъ себя, какъ-будто не понимая, гдѣ онъ и съ кѣмъ.
   -- Вы хитры, капитанъ Коттль, продолжалъ Каркеръ съ развязною откровенностью свѣтскаго человѣка, котораго не приведетъ въ негодованіе никакое открытіе дурныхъ поступковъ, если они не касаются непосредственно его собственной особы:-- но до дна вашей хитрости можно еще достать лотомъ, такъ же какъ и до замысловъ вашего отсутствующаго друга. Что вы дѣлали съ вашимъ отсутствующимъ другомъ, а?
   Капитанъ снова наложилъ руку на грудь. Переведя съ трудомъ духъ, онъ проговорилъ шопотомъ:-- "Не зѣвай на брасахъ!"
   -- Вы составляете премиленькіе заговоры, держите между собою премиленькіе совѣты и принимаете у себя премиленькихъ посѣтительницъ, капитанъ, а? Но являться сюда послѣ этого уже слишкомъ-дерзко, и это не отзывается вашимъ всегдашнимъ благоразуміемъ! Вы, заговорщики и хитрецы и бѣглецы, должны бы быть посметливѣе. Не угодно ли обязать меня вашимъ уходомъ?
   -- Пріятель! проговорилъ капитанъ задыхающимся и дрожащимъ голосомъ, между-тѣмъ, какъ на стиснутомъ кулакѣ его происходило странное движеніе:-- я бы желалъ сказать тебѣ многое, но не знаю, въ какой части трюма завалены у меня слова. Пріятель мой Вал'ръ утонулъ и это сбиваетъ меня съ курса, какъ видишь. Но мы съ тобою еще сойдемся когда-нибудь въ жизни бортъ-о-бортъ!
   -- Это будетъ вовсе-неразсчетливо съ вашей стороны, любезный капитанъ, возразилъ управляющій съ тою же откровенностью: -- потому-что въ такомъ случаѣ, пріймите честное предостереженіе: я открою и обнаружу васъ. Я нисколько не имѣю притязаній быть добродѣтельнѣе моихъ ближнихъ, любезный капитанъ; но довѣренность этого дома, или кого-нибудь изъ его членовъ, не будетъ употреблена во зло, пока я пользуюсь глазами и ушами. Добраго ли я! И онъ кивнулъ очень-дружески головою.
   Капитанъ Коттлъ, посмотрѣвъ пристально на мистера Каркера, который смотрѣлъ ему въ глаза также прямо и пристально, вышелъ изъ комнаты; мистеръ Каркеръ остался съ раздвинутыми ногами передъ огнемъ, спокойный и любезный, какъ-будто на душѣ его не было ни малѣйшаго пятнышка, точно такъ же, какъ на тонкомъ бѣлоснѣжномъ бѣльѣ. Проходя черезъ конторы, капитанъ взглянулъ на письменный столъ, за которымъ обыкновенно сиживалъ Валтеръ: мѣсто его занималъ теперь другой мальчикъ, съ такимъ же свѣжимъ и бодрымъ лицомъ, какъ у него, когда они распивали втроемъ, въ кабинетикѣ дяди Солля, предпослѣднюю бутылку знаменитой мадеры. Воспоминанія эти принесли капитану большую пользу: онѣ укротили его гнѣвъ и вызвали слезу на глаза.
   Пришедъ снова къ деревянному мичману и усѣвшись въ темномъ углу лавки, капитанъ почувствовалъ, что негодованіе его, какъ оно ни было сильно, не могло устоять противъ горести. Гнѣвъ казался ему оскорбленіемъ памяти погибшаго юноши, а всѣ на свѣтѣ живые лжецы и плуты были ничто въ-сравненіи съ честностью и правдивостью одного мертваго друга.
   Въ такомъ состояніи духа, честный капитанъ понялъ несомнѣнно-ясно одно, кромѣ потери Валтера: что съ нимъ вмѣстѣ утонулъ почти весь міръ капитана Коттля. Если онъ упрекалъ себя иногда за содѣйствіе невинному обману Валтера, то утѣшался мыслью о томъ мистерѣ Каркерѣ -- не теперешнемъ -- котораго уже никакія моря не могли возвратить; или о томъ мистерѣ Домби, который, какъ онъ началъ постигать, унесся также далеко; или объ "удивительной миссъ", съ которою ему уже никогда не прійдется видѣться; или объ "очаровательной Пегъ", этой крѣпко-выстроенной изъ тика балладѣ, которая теперь разбилась въ дребезги объ утесистый подвѣтренный берегъ. Капитанъ, сидя въ темной лавкѣ, думалъ обо всѣхъ этихъ вещахъ, забывъ совершенно о нанесенной незадолго ему самому горькой обидѣ, и смотрѣлъ печально въ землю, какъ-будто мимо его проносились за корму обломки всего, что доставляло ему отраду.
   Капитанъ Коттль вспомнилъ, однако, о требуемыхъ обычаемъ приличіяхъ, которыя рѣшился соблюсти въ честь бѣднаго Валтера. Поднявъ на ноги Роба-Точильщика, храпѣвшаго изо всѣхъ силъ въ темнотѣ искусственныхъ сумерекъ среди бѣлаго дня, капитанъ направился вмѣстѣ съ нимъ къ ветошнику и купилъ немедленно двѣ пары траурныхъ костюмовъ -- одну для Роба, непомѣрно узкую и короткую, и другую для себя, непомѣрно широкую. Онъ также купилъ для Роба шляпу, соединявшую въ себѣ удобства головныхъ уборовъ моряковъ и угольщиковъ, и вообще извѣстную подъ техническимъ названіемъ "зюйд-вестки" -- явленіе совершенно-новое въ инструментальномъ мастерствѣ. Оба немедленно надѣли этотъ трауръ и возбуждали удивленіе всѣхъ, съ кѣмъ встрѣчались на улицахъ идучи домой.
   Въ такомъ преображенномъ состояніи, капитанъ принялъ мистера Тутса. "Меня теперь обстенило, пріятель", сказалъ онъ ему: "новости худыя. Скажите молодой женщинѣ, чтобъ она осторожнѣе сказала объ этомъ своей госпожѣ, и чтобъ обѣ онѣ вовсе перестали обо мнѣ думать".
   Капитанъ отложилъ до другаго удобнѣйшаго времени упроченіе знакомства своего съ мистеромъ Тутсомъ и отпустилъ его отъ себя. Правду сказать, капитанъ Коттль до того упалъ духомъ, что въ этотъ день не принималъ почти никакихъ предосторожностей противъ вторженія мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Къ вечеру, однако, онъ нѣсколько пооправился и долго говорилъ о Вал'рѣ Робу-Точильщику, котораго при этомъ случаѣ похвалилъ за внимательность и вѣрность. Шпіонъ Робъ выслушалъ эти похвалы не краснѣя, выпуча на капитана глаза и притворившись растроганнымъ, а между-тѣмъ старался не забыть ни одного его слова, съ предательствомъ, подававшимъ самыя блистательныя надежды.
   Когда Робъ расположился на постели подъ залавкомъ, капитанъ зажегъ свѣчу, надѣлъ очки (онъ считалъ необходимостью носить очки сдѣлавшись продавцомъ оптическихъ и другихъ инструментовъ, хотя имѣлъ зрѣніе соколиное) и открылъ въ молитвенникѣ погребальное богослуженіе. Читая его потихоньку про себя, въ маленькомъ кабинетикѣ, и пріостанавливаясь по-временамъ, чтобъ отереть глаза, капитанъ мысленно предалъ тѣло Валтера вѣчному покою въ волнахъ.
   

ГЛАВА III.
Противоположности.

   Обратимъ взоры на два жилища, отдѣленныя большимъ разстояніемъ другъ отъ друга, хотя оба весьма-недалеки отъ предѣловъ огромнаго города Лондона.
   Первое находится въ зеленой и лѣсистой сторонѣ около Норвуда. Это не барскій замокъ; въ немъ нѣтъ притязаній на великолѣпіе, но устроено оно превосходно и содержится съ самымъ изящнымъ вкусомъ. Лугъ, отлогій, мягкій скатъ, цвѣтникъ, клумбы деревьевъ, гдѣ видны граціозныя формы ивы и клёна, оранжерея, сельская верранда, по столбамъ которой вьются благоухающія ползучія растенія; простая наружность дома, хорошо-устроенныя службы -- все это обнаруживаетъ комфортъ, котораго было бы достаточно для дворца. Тотъ, кому это покажется, не ошибется: внутри дома дѣйствительно царствуетъ самая изящная роскошь. Богатые цвѣта, чрезвычайно-искусно перемѣшанные между собою, встрѣчаютъ взоры на каждомъ шагу -- на превосходной мебели, удивительно соразмѣренной съ величиною маленькихъ комнатъ, на стѣнахъ, на полахъ; они вездѣ облегчаютъ и дѣлаютъ пріятнымъ для глазъ свѣтъ, входящій сквозь окна и стеклянныя двери. Тамъ можно также видѣть нѣсколько отличныхъ картинъ и гравюръ; въ уютныхъ уголкахъ нѣтъ недостатка въ книгахъ; есть бильярды, столики для разныхъ игръ, требующихъ счастья или искусства, какъ-то: шахматы фантастическихъ фигуръ, карты, кости, триктракъ и т. п.
   А между-тѣмъ, среди всего утонченнаго комфорта, есть въ самомъ воздухѣ что-то производящее непріятное впечатлѣніе -- отъ того ли, что ковры и подушки слишкомъ-мягки и безшумны, такъ-что ступающіе по нимъ, или покоящіеся на нихъ, дѣйствуютъ какъ-будто исподтишка, -- отъ-того ли, что гравюры и картины не изображаютъ великихъ подвиговъ, не олицетворяютъ великихъ идей, или не передаютъ природы въ ландшафтахъ и видахъ, а дышатъ однимъ только сладострастіемъ, -- отъ-того ли, что на раззолоченныхъ переплетахъ книгъ видны заглавія, дѣлающія ихъ приличными сотоварищами гравюръ и картинъ,-- отъ-того ли, что среди повсемѣстнаго изящества и роскоши видно тамъ-и-сямъ намѣреніе обнаружить смиреніе, которое такъ же лживо, какъ лицо того слишкомъ-вѣрно написаннаго портрета, или оригинала его, сидящаго въ креслахъ за завтракомъ,-- или, можетъ-быть, отъ-того, что ежедневное дыханіе хозяина оставляетъ на всемъ отдѣляющіяся при этомъ тонкія частицы его-самого, которыя напечатлѣваютъ на всѣ предметы общее выраженіе его собственнаго характера!
   Въ креслахъ сидитъ мистеръ Каркеръ-управляющій. Отличный попугай карабкается по проволокамъ полированной клѣтки, теребитъ ихъ клювомъ и вскрикиваетъ по-временамъ; но мистеръ Каркеръ не обращаетъ на него вниманія, а смотритъ съ задумчивою улыбкой на картину, повѣшенную на противоположной стѣнѣ.
   -- Какое странное случайное сходство! сказалъ онъ.
   Можетъ-быть, это Юнона; можетъ-быть, жена Пентефрія; можетъ-быть, какая-нибудь надменная нимфа -- смотря потому, какъ вздумали окрестить ее продавцы картинъ. Это женская фигура необыкновенной красоты, которая, отворачиваясь, но съ обращеннымъ къ зрителю лицомъ, бросаетъ ему гордый взглядъ.
   Она походитъ на Эдиѳь.
   Мистеръ Каркеръ сдѣлалъ рукою жестъ, адресовавшійся къ картинѣ... Какъ! угроза? Нѣтъ; однако нѣчто похожее на угрозу. Знакъ торжества? Нѣтъ; однако нѣчто еще болѣе похожее на него. Наглое привѣтствіе? Нѣтъ; однако похоже и на это. Потомъ онъ принялся снова за прерванный ненадолго завтракъ и ласково крикнулъ разгнѣванной птицѣ, которая вошла въ подвѣшенное подъ вершинкою клѣтки позолоченное кольцо -- похожее Формою на обручальное -- и начала раскачиваться взадъ и впередъ къ большому удовольствію своего хозяина.
   Другое жилище -- у противоположной стороны Лондона, около мѣстъ, гдѣ большая сѣверная дорога въ столицу, нѣкогда кипѣвшая дѣятельностью, теперь почти-совершенно запустѣла и оживляется только изрѣдка пѣшеходами. Тутъ бѣдный маленькій домикъ, скудно мёблированный, но чрезвычайно-опрятный; видно, однако, желаніе украсить его, обнаруживающееся въ простыхъ цвѣтахъ, насаженныхъ у входа и въ тѣсномъ палисадникѣ. Мѣстоположеніе домика не имѣетъ въ себѣ ничего ни сельскаго, ни городскаго -- это ни городъ, ни деревня. Городъ, какъ исполинъ въ дорожныхъ сапогахъ, перешагнулъ черезъ него и уперъ свою кирпично-известковую пяту далеко впереди; а промежуточное пространство между его ступнями -- не городъ, а только пустырь. Здѣсь-то, посреди нѣсколькихъ высокихъ трубъ, изрыгающихъ днемъ и ночью черный дымъ, посреди кирпичныхъ заводовъ и аллей, гдѣ вырѣзываютъ турфъ, гдѣ обваливаются заборы, гдѣ растетъ покрытая пылью крапива, гдѣ еще виднѣются плетни, куда заходятъ иногда птицеловы -- здѣсь можно найдти это второе жилище.
   Живущая въ немъ обитала нѣкогда въ первомъ жилищѣ, но оставила его, рѣшившись послѣдовать сюда за отверженнымъ братомъ. Съ нею удалился изъ перваго дома его духъ-искупитель, а изъ груди его хозяина одинокій ангелъ; но хотя онъ пересталъ любить сестру за то, что называетъ неблагодарнымъ бѣгствомъ, и хотя теперь совершенно ее оставилъ, однако даже онъ не можетъ забыть ее окончательно. Доказательство этому ея цвѣтникъ, въ который нога его никогда не ступаетъ, но который поддерживается среди всѣхъ дорогихъ передѣлокъ и измѣненій точь-въ-точь въ томъ видѣ, какъ-будто она только вчера его оставила!
   Гэрріетъ Каркеръ перемѣнилась съ-тѣхъ-поръ, и на красоту ея легла тѣнь тяжело той, которую налагаетъ время само-по-себѣ, какъ оно ни всемогуще -- тѣнь горести и безпокойства и ежедневной борьбы съ бѣдностью. Но все-таки это красота -- кроткая, тихая, скромная красота, которую надобно найдти, потому-что сама она не можетъ себя выказывать, или еслибъ и могла, то была! бы тѣмъ же, что теперь, не больше.
   Да. Эта стройная, легкая фигура небольшаго роста, съ ангельскимъ терпѣніемъ, одѣтая въ простыя ткани и выражающая въ своей наружности только скудныя домашнія добродѣтели, въ которыхъ такъ мало общаго съ принятыми понятіями о героизмѣ и величіи души (развѣ, если лучъ ихъ блеснетъ иногда въ жизни великихъ, и тогда онъ превращается въ созвѣздіе, за которымъ слѣдятъ прямо въ небеса) -- эта стройная, легкая фигура небольшаго роста, съ ангельскимъ терпѣніемъ на лицѣ, опирающаяся на мужнину не стараго, но уже сѣдаго и отнявшаго -- сестра его, та самая сестра, которая одна изъ цѣлаго свѣта присоединилась къ нему въ его позорѣ, вложила руку въ его руку и съ кроткою рѣшимостью повела его, какъ ангелъ благодати, по пустынному жизненному пути.
   -- Еще рано, Джонъ, сказала она.-- Зачѣмъ ты уходишь такъ рано?
   -- Немногими минутами раньше обыкновеннаго, Гэрріетъ. Если достанетъ времени, мнѣ бы хотѣлось -- это фантазія -- пройдти разъ мимо дома, гдѣ я съ нимъ простился.
   -- Какъ жаль, что я никогда не знала и не видала его, Джонъ.
   -- Вспомни его участь. Лучше, другъ мои, такъ,какъ оно есть.
   -- Но еслибъ я даже знала его, то не могла бы жалѣть о немъ больше теперешняго. Развѣ твое горе не мое горе, Джонъ? Мы бы тогда могли говорить о немъ, и это было бы для тебя отрадою, и тебѣ было бы со мною не такъ скучно.
   -- Милая сестра, не-уже-ли есть на свѣтѣ что-нибудь, чѣмъ бы ты могла сдѣлаться мнѣ отраднѣе или ближе? Я чувствую, ты какъ будто знала его, Гэрріетъ, какъ-будто раздѣляла мою къ нему привязанность.
   Она обвила рукою, покоившеюся на плечѣ брата, его шею и отвѣчала съ легкою нерѣшимостью:
   -- Нѣтъ... не совсѣмъ.
   -- Правда, правда! Ты думаешь, что я не сдѣлалъ бы ему никакого вреда, допустивъ познакомиться съ собою покороче?
   -- Думаю? Я увѣрена въ этомъ.
   -- Но репутація его была для меня такъ драгоцѣнна, что я не могъ губить ее такимъ образомъ, и мнѣ легче на совѣсти... Онъ пріостановился, стараясь одолѣть свою грусть, и прибавилъ съ улыбкой: "до свиданія!"
   -- До свиданія, милый Джонъ! Вечеромъ я встрѣчу тебя по дорогѣ домой, въ обыкновенное время. До свиданія.
   Радушное лицо, поднявшееся для братскаго поцалуя, было его домомъ, жизнью, вселенной, но вмѣстѣ съ тѣмъ частью его горя и наказанія: въ облакѣ на немъ -- хоть это облако было ясно и спокойно, какъ самое лучезарное облако при закатѣ солнца -- въ постоянномъ самоотверженіи ея и въ пожертвованіи всѣми удобствами и увеселеніями жизни, изобиліемъ и надеждою, видѣлъ онъ горькіе плоды своего стараго преступленія, плоды постоянно-зрѣлые и свѣжіе.
   Она стояла на порогѣ и смотрѣла ему вслѣдъ, сложивъ небрежно руки. Каждый разъ, какъ онъ оглядывался -- это случилось раза два -- радушное лицо сестры освѣщало ему сердце животворнымъ лучомъ; но когда онъ скрылся изъ вида по своему неровному пути и не могъ ее видѣть, на глазахъ ея выступили слезы.
   Задумчивая Гэрріетъ Каркеръ не долго оставалась праздною у дверей. Ей предстояло отправленіе ежедневныхъ обязанностей, въ которыхъ не было и тѣни героической поэзіи -- и она дѣятельно предалась смиреннымъ домашнимъ заботамъ. Сдѣлавъ все, что было нужно и приведя бѣдный домикъ въ чистоту и порядокъ, она пересчитала свой скудный денежный капиталъ и пошла съ задумчивымъ лицомъ за покупками для стола, разсчитывая, какъ бы по возможности сберечь нѣсколько пенсовъ. Вотъ какъ жалко существованіе такихъ смиренныхъ душъ, которыя не только не кажутся великими въ глазахъ своихъ лакеевъ или горничныхъ, но не имѣютъ даже ни лакеевъ, ни горничныхъ, передъ которыми имъ хотѣлось бы казаться великими!
   Пока она была въ отсутствіи и домъ оставался пустымъ, къ нему приближался по дорогѣ, противоположной взятому Джономъ Каркеромъ направленію, одинъ джентльменъ больше чѣмъ среднихъ лѣтъ, но съ прямымъ станомъ и здоровымъ, открытымъ лицомъ, которое сіяло добродушіемъ. Брови его были еще черны, такъ же какъ часть волосъ, хотя между ними просѣдь была уже очень замѣтна и очень шла къ его широкому лбу и честнымъ глазамъ.
   Постучавшись въ дверь и не получивъ отвѣта, джентльменъ сѣлъ на скамью подъ навѣсомъ крыльца. Особенное движеніе пальцевъ, которымъ онъ аккомпанировалъ по скамейкѣ разнымъ отрывкамъ мелодій, обозначала, по-видимому, музыканта, а необыкновенное удовольствіе, доставленное ему какимъ-то весьма-протяжнымъ напѣвомъ, который было бы очень-трудно разобрать, показывало ученаго музыканта. Джентльменъ пробовалъ какую-то тэму, которую варіировалъ на разные лады, не останавливаясь ни на одномъ, какъ показалась Гэрріетъ, возвращавшаяся домой. Онъ всталъ и пошелъ къ ней на встрѣчу съ обнаженною головою.
   -- Вы опять пришли, сударь! сказала она, запинаясь.
   -- Да, я осмѣлился. Могу ли просить удѣлить мнѣ пять минутъ вашего досуга?
   Послѣ краткой нерѣшимости, она отворила дверь и впустила его въ свою маленькую пріемную. Джентльменъ сѣлъ противъ нея, и голосомъ, вполнѣ соотвѣтствовавшимъ его наружности, съ чрезвычайно-привлекательною простотою сказалъ:
   -- Миссъ Гэрріетъ, вы не можете быть горды, хоть и говорили это, когда я посѣтилъ васъ въ то утро. Простите, если скажу, что я смотрѣлъ вамъ тогда въ лицо, и что оно вамъ противоречило. Я смотрю на него опять, и оно противоречитъ вамъ больше и больше.
   Она смутилась и не нашла отвѣта.
   -- Лицо ваше -- зеркало истины и кротости. Простите, что я ввѣрился ему и возвратился.
   Тонъ, которымъ онъ сказалъ это, совершенно отнималъ у его словъ характеръ комплимента. Онъ говорилъ просто, серьёзно, чистосердечно, и Гэрріетъ наклонила голову, какъ-будто благодаря за искренность.
   -- Разница въ нашихъ лѣтахъ и прямота моего намѣренія позволяютъ мнѣ высказать мои мысли. Я такъ думаю, и вотъ почему вы видите меня въ другой разъ.
   -- Есть особенный родъ гордости, сударь, или то, что можно назвать гордостью, но что дѣйствительно составляетъ только чувство долга. Надѣюсь, что я не имѣю другой гордости.
   -- Для себя?
   -- Для себя.
   -- Но, извините меня... для вашего брата Джона?
   -- Я горжусь его любовью, сударь, возразила Гэрріетъ, глядя гостю прямо въ глаза и съ твердостью, отъ которой голосъ ея нѣсколько дрожалъ:-- я горжусь имъ. Вы, сударь, которому, по страннымъ обстоятельствамъ, извѣстна исторія его жизни...
   -- Я разсказалъ ее вамъ единственно для того, чтобъ получить право на вашу довѣренность. Ради Бога, не думайте...
   -- Я увѣрена, что вы воскресили ее въ моемъ воспоминаніи съ благороднымъ намѣреніемъ. Я убѣждена въ этомъ.
   -- Благодарю васъ, отвѣчалъ онъ, поспѣшно пожавъ ей руку:-- вы отдаете мнѣ справедливость, будьте увѣрены. Вы хотѣли сказать, что я, которому извѣстна исторія Джона Каркера...
   -- Можете удивиться, когда я говорю, что горжусь имъ. Но это правда. Было время, когда этого не было, когда этого не могло быть, но оно прошло. Смиреніе многихъ лѣтъ, безжалобное искушеніе, истинное раскаяніе, ужасная горесть, страданіе, которое ему причиняетъ даже моя привязанность (онъ воображаетъ, что она стоитъ мнѣ дорого, когда Небу извѣстно какъ я счастлива, еслибъ только не печаль его!.. о, сударь, послѣ всего, что я видѣла, умоляю васъ, если вы человѣкъ съ вліяніемъ надъ ближними, не наказывайте никогда, ни за какое преступленіе, наказаніемъ безвозвратнымъ!
   -- Вашъ братъ сталъ другимъ человѣкомъ, возразилъ джентльменъ съ состраданіемъ.-- Я никогда въ этомъ не сомнѣвался, увѣряю васъ,
   -- Онъ былъ другимъ человѣкомъ, когда сдѣлалъ свой проступокъ, но теперь онъ сталъ тѣмъ, чѣмъ создалъ его Богъ, вѣрьте мнѣ.
   -- Но мы, сказалъ посѣтитель, потирая себѣ лобъ и говоря какъ-будто про себя, и потомъ начиная барабанить по столу пальцами: -- мы живемъ какъ заведенныя часы, день за днемъ, и не можемъ слѣдить за этими перемѣнами, ни замѣчать ихъ хода. Онѣ... онѣ метафизическаго свойства; а мы... намъ на это нѣтъ времени, да и не-достаетъ духу. Этоліу не учатъ въ школахъ, и мы не знаемъ, какъ приняться за такія наблюденія. Короче, мы такой чертовски-дѣловой народъ! воскликнулъ онъ, подойдя съ досадою къ окну и потомъ опять усѣвшись на свое мѣсто.
   -- Право, продолжалъ онъ послѣ краткой паузы и снова потирая себѣ лобъ: -- эта машинальная, работящая жизнь, все та же день за днемъ, примиритъ человѣка со всѣмъ на свѣтѣ. Не видишь ничего, не слышишь ничего, не знаешь ничего -- вотъ несомнѣнный Фактъ! Мы все дѣлаемъ по привычкѣ, хорошее и дурное. Единственнымъ оправданіемъ передъ совѣстью, когда мнѣ прійдется разсчитываться съ нею на смертномъ одрѣ, будетъ привычка. Привычка, скажу я; я былъ глухъ, нѣмъ, слѣпъ, безчувственъ къ мильйону вещей по привычкѣ. Все это очень-хорошо, и очень по дѣловому, мистеръ... какъ васъ зовутъ, скажетъ совѣсть, да это здѣсь не принимается!
   Джентльменъ всталъ, опять подошелъ къ окну и потомъ вернулся назадъ, серьёзно-разстроенный, хотя это разстройство и выражалось такъ оригинально.
   -- Миссъ Гэрріетъ, сказалъ онъ, усѣвшись снова подлѣ нея: -- позвольте чѣмъ-нибудь служить вамъ. Взгляните на меня! Я долженъ смотрѣть честнымъ человѣкомъ, потому-что въ эту минуту, право, убѣждена въ своей честности. Такъ ли?
   -- Да, отвѣчала она съ улыбкой.
   -- Я вѣрю каждому вашему слову. Упрекаю себя какъ-нельзя-больше за то, что могъ бы знать то и другое, видѣть то и другое, и знать васъ давнымъ-давно въ-теченіе этихъ двѣнадцати лѣтъ, а между-тѣмъ не замѣчалъ и не видѣлъ ничего, и не зналъ васъ. Я, право, едва постигаю, какъ очутился здѣсь, будучи рабомъ не только своихъ привычекъ, но привычекъ другихъ людей! Но, очутившись здѣсь, прошу васъ позволить мнѣ что-нибудь сдѣлать. Я прошу объ этомъ со всѣмъ почтеніемъ, которое вы мнѣ внушаете въ высочайшей степени. Позвольте мнѣ быть вамъ полезнымъ.
   -- Мы довольны, сударь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не совсѣмъ. Я увѣрена, что не совсѣмъ. Есть разные мелочные комфорты, которые могутъ угладить жизнь вамъ и ему... И ему! повторилъ онъ, думая произвести этимъ больше впечатлѣнія.-- Я имѣлъ привычку думать, что для него ничего нельзя сдѣлать, что все уже сдѣлано... короче, я имѣлъ привычку не думать объ этомъ вовсе. Теперь, я другой человѣкъ. Позвольте сдѣлать что-нибудь для него. Вы сами, прибавилъ онъ съ осторожностью:-- должны беречь свое здоровье ради его, а я боюсь, что оно слабѣетъ.
   -- Кто бы вы ни были, сударь, отвѣчала Гэрріетъ, смотря ему въ глаза:-- пріймите мною глубокую благодарность. Я вполнѣ убѣждена, что ваша единственная цѣль -- сдѣлать намъ добро. Но годы прошли съ-тѣхъ-поръ, какъ мы начали эту жизнь; отнять у моего брата хоть часть того, чѣмъ онъ сдѣлался для меня до такой степени драгоцѣннымъ, чѣмъ доказалъ рѣшимость загладить прежнее, отнять хотя часть достоинства его безпомощнаго, темнаго, забытаго перерожденія, значило бы уменьшить отраду, которая будетъ его и моимъ удѣломъ, когда настанутъ минуты, о которыхъ вы сейчасъ говорили. Слезы эти выразятъ вамъ мою благодарность лучше словъ. Вѣрьте имъ, прошу васъ.
   Джентльменъ былъ растроганъ и съ благоговѣніемъ прижалъ къ губамъ протянутую ему руку.
   -- Если ему когда-нибудь, хоть отчасти возвратятъ положеніе, котораго онъ лишился...
   -- Возвратятъ! воскликнулъ гость съ живостью.-- Какъ можно этого надѣяться? Въ чьихъ рукахъ власть сдѣлать это? Я убѣжденъ въ словахъ своихъ, если скажу, что безцѣнная отрада жизни вашего брата есть главная причина ненависти, которую обнаруживаетъ къ нему братъ его!
   -- Вы коснулись предмета, о которомъ даже между нами никогда не говорится ни слова.
   -- Прошу прощенія. Я бы долженъ былъ понимать это. Забудьте мою неумышленную ошибку. Теперь, переставъ настаивать (я не имѣю на это права), прошу позволить мнѣ, человѣку чужому для васъ, хотя и не совсѣмъ-чужому, просить о двухъ милостяхъ.
   -- О какихъ?
   -- Первая: если вы увидите какую-нибудь причину отступить отъ вашей теперешней рѣшимости, допустите меня быть вашею правою рукою. Тогда имя мое будетъ къ вашимъ услугамъ; оно безполезно теперь и весьма-незначительно всегда.
   -- Мы не можемъ затрудняться въ выборѣ друзей, отвѣчала Гэрріетъ съ грустною улыбкой.-- Принимаю ваше первое предложеніе.
   -- Вторая милость состоитъ въ томъ, чтобъ вы позволили мнѣ иногда -- скажемъ, хоть по понедѣльникамъ, утромъ, въ девять часовъ... опять привычка!-- непремѣнно надобно дѣлать все по дѣловому... проходя мимо, видѣть васъ у окна или у дверей. Не прошу позволенія входить, такъ-какъ въ эти часы вашего брата уже не будетъ дома; но прошу позволенія говорить съ вами; я желаю только одного, для своей собственной душевной отрады, видѣть, что вы здоровы и напоминать вамъ, безъ докучливости, что вы имѣете друга, пожилаго друга, уже сѣдаго и сѣдѣющаго все больше и больше, которымъ вы всегда можете располагать.
   Радушное лицо взглянуло на гостя, повѣрило ему и обѣщало.
   -- Я подразумѣваю по-прежнему, сказалъ гость вставая: -- что вы не располагаете говорить о моемъ посѣщеніи Джону Каркеру, котораго, конечно, можетъ огорчить знакомство мое съ его Исторіей. Я этому отчасти радъ, такъ-какъ это выходитъ изъ обыкновеннаго порядка вещей, и -- снова привычка! заключилъ онъ съ нетерпѣніемъ:-- какъ-будто нѣтъ порядка вещей лучше обыкновеннаго порядка!
   Съ этимъ онъ пошелъ не надѣвая шляпы до самой улицы, и простился съ Гэрріетъ съумѣвъ такъ удачно соединить безпредѣльную почтительность съ непритворнымъ участіемъ, которому не можетъ научить никакое воспитаніе, которому не можетъ не довѣрить прямодушіе, и которое можетъ выразить только чистое и благородное сердце.
   Посѣщеніе его возбудило въ душѣ сестры Джона Каркера многія полузабытыя чувства. Прошло уже столько времени съ-тѣхъ-поръ, какъ ни одинъ гость не переступалъ черезъ порогъ ихъ жилища; столько времени съ-тѣхъ-поръ, какъ ни чей голосъ участія не раздавался пріятною музыкой въ ушахъ ея! Фигура гостя рисовалась передъ ея воображеніемъ долго послѣ его ухода, когда она сидѣла подлѣ окна, усердно работая иголкою; ей казалось, что все имъ сказанное повторяется слово-въ-слово въ ея слухѣ. Онъ дотронулся до пружины, открывавшей всю жизнь ея, и если она потеряла его изъ вида на короткое время, то онъ скрылся только между многими другими образами одного великаго воспоминанія, изъ котораго была составлена эта жизнь.
   Размышляя и работая поперемѣнно, то принуждая себя на долгій промежутокъ времени къ непрерывному движенію иголки, то роняя работу изъ рукъ и уносясь воображеніемъ вслѣдъ за болѣе-дѣятельными мыслями, Гэрріетъ Каркеръ сидѣла, не замѣчая теченія часовъ и не видя, какъ утро замѣнялось днемъ. Утро, ясное и свѣтлое, постепенно подернулось облаками; задулъ рѣзкій вѣтеръ, полился дождь и холодная пасмурность, павшая на отдаленный городъ, скрыла его изъ вида.
   Она часто смотрѣла съ состраданіемъ въ такую погоду на пробиравшихся къ Лондону путниковъ. Они брели по большой дорогѣ, усталые, съ разболѣвшимися отъ ходьбы ногами, и смотрѣли боязливо впередъ, на огромный городъ, какъ-будто предчувствуя, что ихъ собственныя страданія тамъ будутъ не больше, какъ капля въ морѣ, или песчинка на прибрежьѣ; они шли впередъ, ёжась и кутаясь отъ сердитой погоды, и смотря такъ, какъ-будто самыя стихіи Лондона отвергаютъ ихъ. День-за-днемъ тянулись мимо ея такіе странники, но всегда, ей казалось, по одному направленію, всегда къ городу. Поглощаемые въ томъ или другомъ фазисѣ его неизмѣримости, къ которой ихъ тянуло, по-видимому, отчаяннымъ обаяніемъ, они никогда не возвращались. Какъ-будто обреченные для богаделень, кладбищъ, тюремъ, дна рѣки, горячекъ, сумасшествія, порока и смерти, они влеклись впередъ, къ ревущему въ отдаленіи чудовищу -- и гибли.
   Пронзительный вѣтръ вылъ, дождь лилъ ливнемъ, и день угрюмо темнѣлъ, когда Гэрріетъ, поднявъ глаза отъ работы, которою давно уже занялась съ упорнымъ прилежаніемъ, увидѣла приближеніе одного изъ этихъ скитальцевъ.
   Это была женщина, одинокая женщина лѣтъ тридцати, высокая, хорошо-сложенная, прекрасная собою, нищенски-одѣтая; разнородная почва многихъ проселочныхъ дорогъ въ разныя погоды, пыль, мѣлъ, грязь, глина, дресва -- налипли слоемъ на ея сѣромъ плащѣ и стекали съ него, разведенныя мокротою; голова безъ шляпки и роскошные черные волосы защищались отъ дождя только оборваннымъ платкомъ; раздувающимися концами его и волосами вѣтръ ослѣплялъ ее, и она часто останавливалась, чтобъ отодвинуть ихъ назадъ и смотрѣть на дорогу, по которой шла.
   Въ одну изъ такихъ минутъ, ее замѣтила Гэрріетъ. Когда руки странницы, раздѣляясь на загорѣломъ отъ солнца лбу, отирали лицо и освобождали его отъ докучливыхъ помѣхъ, на немъ виднѣлись беззаботная, дикая красота, безстрашное и развратное равнодушіе больше, чѣмъ къ одной только погодѣ, озлобленное пренебреженіе ко всему, чѣмъ бы ни могли разразиться надъ ея обнаженною головою небо и земля -- все это, вмѣстѣ съ ея одинокостью и нищетою, тронуло сердце сестры -- женщины. Гэрріетъ подумала обо всемъ, что было развращено и унижено внутри странницы, такъ же какъ и на ея наружности, о скромныхъ украшеніяхъ души, теперь ожесточенной и закаленной, какъ прелести тѣла, о многихъ дарахъ Творца, брошенныхъ въ добычу вѣтрамъ, какъ въ безпорядкѣ разметанные волосы, обо всей прекрасной нравственной развалинѣ, на которую теперь вѣяла буря и напускалась ночь.
   Думая объ этомъ, Гэрріетъ не отвернулась съ сантиментальнымъ негодованіемъ, слишкомъ-обыкновеннымъ у многихъ изъ прекраснаго пола, но пожалѣла о ней.
   Падшая сестра приближалась, глядя далеко впередъ, стараясь пронзить одѣвавшій городъ туманъ жадными взорами и посматривая по временамъ на обѣ стороны съ одичалымъ и недоумѣвающимъ видомъ чужеземца. Хотя поступь ея была смѣла и беззаботна, но она казалась весьма-утомленною и, послѣ минутной нерѣшимости, сѣла на груду камней, не ища убѣжища отъ дождя и давъ ему полную волю мочить себя сколько угодно.
   Это случилось противъ самаго дома Каркера-Младшаго. Поднявъ голову, которую поддерживала нѣсколько секундъ обѣими руками, скиталица встрѣтилась взорами съ Гэрріетъ.
   Въ одно мгновеніе Гэрріетъ очутилась у дверей; скиталица, по ея знаку, поднялась и медленно пошла къ ней, съ прежнимъ ожесточеннымъ выраженіемъ лица.
   -- Зачѣмъ вы остаетесь на дождѣ? кротко спросила Гэрріетъ.
   -- Затѣмъ, что мнѣ некуда укрыться.
   -- Но здѣсь по близости много убѣжищъ. Здѣсь, указывая на свой маленькій навѣсь: -- вамъ будетъ лучше, нежели тамъ, гдѣ вы сидѣли. Отдохните здѣсь.
   Скиталица взглянула на нее съ недовѣрчивостью и удивленіемъ, но безъ малѣйшей тѣни выраженія благодарности. Сѣвъ подъ навѣсомъ, она сняла одинъ изъ своихъ изношенныхъ башмаковъ, чтобъ вытряхнуть набившіеся въ него камни и песокъ. Нога была изрѣзана, и изъ нея текла кровь.
   На сострадательное восклицаніе Гэрріетъ, путница подняла голову съ презрительною и недовѣрчивою улыбкой.
   -- Что мнѣ такое разсѣченная нога? И что значитъ. разсѣченная нога у такой, какъ я, для такой, какъ вы?
   -- Войдите, обмойте ногу, отвѣчала Гэрріетъ ласково:-- и позвольте принести что-нибудь, чѣмъ перевязать ее.
   Женщина схватила ея руку, притянула къ своимъ глазамъ, закрыла ихъ ею и заплакала -- заплакала не какъ женщина, но какъ суровый мужчина, невзначай поддавшійся такой слабости -- съ бурнымъ волненіемъ груди и усиліемъ превозмочь себя, показавшимъ, какъ подобныя ощущенія были ей несвойственны.
   Она допустила ввести себя въ домъ, и тамъ, очевидно больше изъ благодарности, чѣмъ изъ заботливости о самой-себѣ, обмыла и Перевязала больное мѣсто. Тогда Гэрріетъ поставила передъ нею что нашлось изъ ея собственнаго скромнаго обѣда, и когда странница поѣла очень-умѣренно, просила ее, чтобъ она прежде, чѣмъ пойдётъ дальше, обсушила платье передъ огнемъ. Опять, больше изъ благодарности, чѣмъ изъ малѣйшей заботливости о самой-себѣ, она сѣла передъ каминомъ и развязала на головѣ платокъ; густые мокрые волосы высыпались ниже пояса, и она выжимала ихъ руками, вперивъ глаза на пламя.
   -- Я полагаю, вы думаете, что я нѣкогда была хороша, сказала она, внезапно поднявъ голову.-- Я то же думаю; я знаю, что была хороша. Смотрите сюда!
   Она сурово приподняла свои волосы, какъ-будто хотѣла выpвать ихъ изъ головы, потомъ откинула ихъ назадъ, какъ связку змѣй.
   -- Вы въ здѣшнемъ мѣстѣ чужая? спросила Гэрріетъ.
   -- Чужая! возразила та, пріостанавливаясь послѣ каждаго отрывистаго отвѣта и глядя на огонь.-- Да; чужая, лѣтъ десять или двѣнадцать... У меня не было календарей тамъ, гдѣ я была... Десять или двѣнадцать лѣтъ. Этихъ мѣстъ я не знаю. Они много перемѣнились послѣ меня.
   -- Вы были далеко?
   -- Очень-далеко. Мѣсяцы за мѣсяцами на морѣ и потомъ очень-далеко внутри берега. Я была тамъ, куда ссылаютъ преступниковъ, прибавила она, глядя прямо въ глава своей хозяйкѣ.-- Я сама была ссыльная.
   -- Да проститъ и поможетъ вамъ Богъ! былъ кроткій отвѣтъ.
   -- О, да! Да проститъ и поможетъ мнѣ Богъ! возразила она, кивая головою на огонь.-- Еслибъ люди помогли намъ хоть немножко больше, то Богъ прощалъ бы насъ, можетъ-быть, скорѣе.
   Но ее смягчило кроткое, сострадательное, радушное лицо, на которомъ не было тѣни осужденія, и она сказала нѣсколько-спокойнѣе:
   -- Мы должны быть однихъ лѣтъ съ вами. Если я старше,, то не больше, какъ годомъ или двумя. О, подумайте объ этомъ!
   Она раздвинула руки, какъ-будто желая видомъ своей наружности показать, до какой степени она упала нравственно: потомъ, руки ея опустились и она понурила голову.
   -- Нѣтъ ничего безнадежно-неисправимаго, сказала Гэрріетъ;-- никогда не поздно исправиться. Вы каетесь...
   -- Нѣтъ, не каюсь! Не могу и не хочу каяться! За что я буду каяться, а весь свѣтъ будетъ гулять на свободѣ? Мнѣ говоримъ о раскаяніи -- а кто кается за все зло, которое мнѣ было сдѣлано?
   Она встала, повязала голову платкомъ и повернулась, чтобъ выйдти.
   -- Куда же вы идете? спросила Гэрріетъ.
   -- Туда, отвѣчала она, указывая рукою: -- въ Лондонъ.
   -- У васъ есть тамъ домъ?
   -- У меня есть, кажется, мать. Она столько же мать, сколько ея жилище -- домъ, отвѣчала несчастная съ горькимъ смѣхомъ.
   -- Возьмите это, воскликнула Гэрріетъ, всовывая ей въ руку нѣсколько денегъ.-- Старайтесь не тратить по-пустому. Этого очень-мало, но достанетъ вамъ на одинъ день.
   -- Вы замужемъ? сказала странница слабымъ голосомъ, принимая деньги.
   -- Нѣтъ. Я живу здѣсь съ братомъ. У насъ самихъ очень немного; иначе я дала бы вамъ больше.
   -- Вы мнѣ позволите поцаловать васъ?
   Не видя на лицѣ Гэрріетъ ни презрѣнія, ни отвращенія, предметъ ея милосердія наклонился надъ нею, дѣлая этотъ вопросъ, и приложилъ губы къ ея щекѣ. Потомъ, несчастная снова схватила благодѣтельную руку и закрыла ею свои глаза -- потомъ вышла...
   Вышла на темнѣющую ночь, на воющій вѣтеръ и дробный дождь, спѣша впередъ, къ одѣтому туманомъ городу, гдѣ мерцали тусклые огни; черные волосы и развѣвающіеея концы платка, служившаго ей головнымъ уборомъ, раздувало вѣтромъ по ея буйно-безстрашному лицу.
   

ГЛАВА IV.
Еще мать и дочь.

   Въ гадкой и темной горенкѣ, старуха, такъ же гадкая и угрюмая, сидѣла прислушиваясь къ вѣтру и дождю, пожимаясь передъ скуднымъ огнемъ. Болѣе преданная послѣднему занятію, чѣмъ первому, она не перемѣняла своей позы и только по-временамъ, когда заблудившіяся капли дождя упадали съ шипѣніемъ на тлѣющія головни, она приподнимала голову съ возобновленнымъ вниманіемъ къ свисту и стуку за дверьми; потомъ, голова ея опускалась ниже, ниже и ниже, по-мѣрѣ-того, какъ она погружалась въ раздумье, въ которомъ обращала на разнородный шумъ ночи такъ же мало вниманія, какъ человѣкъ, усѣвшійся для созерцанія на прибережьѣ, мало вниманія обращаетъ на однообразный шумъ моря.
   Комнатка освѣщалась только огнемъ этого костра. Разгараясь сердито отъ времени-до-времени, какъ глаза полусоннаго дикаго звѣря, онъ не озарялъ ничего, достойнаго лучшаго освѣщенія. Груда тряпья, груда костей, жалкая кровать, два или три изувѣченные стула или табурета, черныя стѣны и потолокъ еще чернѣе, вотъ и все. Когда старуха, которой исполинская и изуродованная тѣнь отражалась вполовину на стѣнѣ, вполовину на потолкѣ, сидѣла наклонившись надъ разсыпанными кирпичами очага, среди которыхъ горѣли головни, она казалась вѣдьмою, наблюдающею доброе или злое предвѣщаніе; одно только слишкомъ-частое движеніе ея трясшихся челюстей и подбородка показывало, что это не химера, порожденная мерцающимъ свѣтомъ, который то мелькалъ на лицѣ ея, то исчезалъ съ него и освѣщалъ ея неподвижное тѣло.
   Еслибъ Флоренса могла стоять тутъ и видѣть оригиналъ тѣни, отражавшейся на стѣнѣ и крышѣ, который сидѣлъ съёжившись надъ огнемъ, то одинъ взглядъ напомнилъ бы ей лицо "доброй" мистриссъ Броунъ; не смотря на то, что ея дѣтскія воспоминанія о страшной старухѣ были такимъ же уродливымъ искаженіемъ истины, какъ тѣнь на стѣнѣ. Но Флоренсы тутъ не случилось; добрая мистриссъ Броунъ осталась неузнанною и сидѣла, незамѣченная, глазѣя на свой огонь.
   Пробужденная дробною стукотнею дождя за дверьми, Который захлесталъ сильнѣе обыкновеннаго, когда струйка воды скатилась на огонь по трубѣ, старуха нетерпѣливо подняла голову, чтобъ прислушаться съ свѣжимъ вниманіемъ. Въ этотъ разъ, голова ея не опускалась снова: на дверяхъ была рука, и въ коморку кто-то вошелъ.
   -- Кто тамъ? спросила старуха, оглянувшись черезъ плечо.
   -- Тотъ, кто несетъ тебѣ вѣсти, отвѣчалъ женскій голосъ.
   -- Вѣсти? Откуда?
   -- Издалека.
   -- Изъ-за морей? воскликнула старуха, вздрогнувъ.
   -- Да, изъ-за морей.
   Старуха поспѣшно поправила огонь, подошла вплоть къ посѣтительницѣ, которая остановилась посреди каморки, заперевъ за собою двери, наложила руку на ея вымокшій плащъ и поворотила къ огню несопротивлявшуюся фигуру, чтобъ разсмотрѣть ее лучше. Она нашла, по-видимому, не то, чего ожидала, что бы то ни было, ибо оставила плащъ и испустила жалобный крикъ.
   -- Ну, что такое? спросила гостья.
   -- Охо-хо! кричала старуха съ ужаснымъ воемъ.
   -- Да что такое? повторила гостья.
   -- Это не моя дѣвка! кричала старуха, ломая руки съ отчаяніемъ.-- Гдѣ моя Алиса? гдѣ моя хорошенькая дочка? Они убили ее!
   -- Они ее еще не убили, если твое имя Марвудъ.
   -- Такъ ты ее видѣла? Она писала ко мнѣ?
   -- Она сказала, что ты не умѣешь читать.
   -- Правда, не умѣю! воскликнула старуха съ горестью.
   -- А что, у тебя здѣсь нѣтъ свѣчки?
   Старуха, тряся головою, пережевывала челюстями и, бормоча про-себя о своей красоткѣ-дочери, достала свѣчку изъ шкафа въ углу, поднесла ее къ головнямъ трясущеюся рукою, залегла съ Трудомъ и поставила на столъ. Грязная, заплывшая саломъ свѣтильня горѣла сначала тускло; наконецъ, когда загноившіеся и ослабѣвшіе глаза старухи могли различать предметы, она увидѣла гостью, сидѣвшую съ сложенными руками и вперенными въ землю взорами, а платокъ, которымъ голова ея была повязана, лежалъ подлѣ на столѣ.
   -- Такъ она послала мнѣ слово, моя дѣвка, Алиса? проворчала старуха, подождавъ нѣсколько секундъ.-- Что же она сказала?
   -- Гляди, возразила гостья.
   Старуха повторила это слово съ сомнительнымъ видомъ; заслонивъ глаза рукою, она посмотрѣла на гостью, оглядѣлась вокругъ себя и потомъ снова посмотрѣла на гостью.
   -- Алиса Сказала: гляди, еще разъ, мать -- и она устремила на нее пристальный взглядъ.
   Старуха еще разъ оглянулась въ каморкѣ, посмотрѣла на гостью и снова оглядывалась вокругъ себя; потомъ, схвативъ торопливо свѣчку, поднесла ее къ лицу гостьи, громко вскрикнула, поставила свѣчку и бросилась на шею дочери!
   -- Это моя дѣвка! Моя Алиса! Это моя красотка-дочь! Она жива и воротилась! кричала старуха, метаясь то на ту, то на другую сторону груди, которая холодно встрѣчала эти ласки.-- Это моя дѣвка! Это моя Алиса! Моя хорошенькая дочка! Она жива и воротилась! повторила старуха, опустясь передъ дочерью на полъ, обнимая ея колѣни, прижимаясь къ нимъ головою и метаясь со стороны на сторону, со всѣми неистовыми изъявленіями, къ какимъ только была способна ея жизненность.
   -- Да, мать! возразила Алиса, нагнувшись на мгновеніе впередъ и поцаловавъ старуху, но стараясь даже при этой ласкѣ высвободиться изъ ея объятій.-- Я здѣсь, наконецъ. Оставь, мать, оставь. Встань и сядь на стулъ. Ну, что въ этомъ хорошаго?
   -- Она воротилась еще жостче, чѣмъ была когда ушла! воскликнула мать, поднявъ на нее глаза и все держа ее за колѣни.-- Она меня знать не хочетъ, послѣ всѣхъ этихъ лѣтъ и всей горькой жизни, которую вела я!
   -- Что же, мать! сказала Алиса, тряся оборванныя полы своего плаща, чтобъ освободить ихъ изъ рукъ старухи: -- въ этомъ двѣ стороны. Были годы и для меня такъ же, какъ для тебя, и была горькая жизнь для меня, какъ и для тебя. Встань, встань!
   Мать встала, плакала, ломала себѣ руки и смотрѣла на нее, отойдя поодаль. Потомъ, она снова взяла свѣчку, ходила вокругъ дочери и оглядывала ее съ головы до ногъ съ тихимъ стономъ; потомъ поставила свѣчку, сѣла на свое прежнее мѣсто, хлопала руками, какъ-будто подъ ладъ жалобному напѣву, и перекачивалась со стороны на сторону, продолжая стѣнать и сѣтовать про себя.
   Алиса встала, сняла свои мокрый плащъ и положила его въ сторону. Послѣ этого она сѣла по-прежнему, скрестила руки, устремивъ глаза на огонь и слушая молча, съ презрительнымъ лицомъ, невнятныя сѣтованія своей старой матери.
   -- Развѣ ты ожидала увидѣть меня такою же молодою, какою я ушла? сказала она наконецъ, обратясь къ старухѣ.-- Р его-жъ вамъ надо? капитанъ Куттль здѣсь, говорю я вамъ! -- сказала хозяйка, сердито махнувъ рукой.
   Флоренса, не сказавъ ни слова, пошла въ сопровожденіи Сусанны въ верхній этажъ. М-съ Макъ Стингеръ снова принялась за свои дѣла, a птенецъ ея, Александръ, прекратившій на минуту рыданія, чтобы вслушаться въ разговоръ, заголосилъ опять во весь ротъ уже не по необходимости, a изъ удовольствія побѣсить свою матушку.
   Капитанъ засѣдалъ среди своей комнаты, какъ на пустомъ островѣ, омываемомъ со всѣхъ сторонъ водами мыльнаго океана. Его руки были опушены въ карманы, a ноги скорчены подъ стуломъ. Окна квартиры были вымыты, стѣны вымыты, печь вымыта, и все, за исключеніемъ печи, сіяло свѣжимъ мыломъ, распространявшимъ пріятнѣйшій запахъ по всему жилищу. Капитанъ, заброшенный такимъ образомъ на пустой островъ, съ горестью озирался вокругъ на произведенныя опустошенія и, казалось, ожидалъ, не мелькнетъ ли гдѣ какая-нибудь барка для его освобожденія.
   Никакое перо не опишетъ изумленія капитана, когда онъ, обративъ на дверь отчаянный взоръ, увидѣлъ Флоренсу съ Сусанной. Такъ какъ краснорѣчіе м-съ Макъ Стингеръ заглушало всѣ другіе звуки, то онъ думалъ, что къ нему идетъ молочница или трактирный мальчикъ, a другихъ посѣтителей онъ никакъ не ожидалъ. Когда Флоренса подошла къ прибрежью пустого острова и дружески подала ему руку, онъ остолбенѣлъ и на первыхъ порахъ ему почудилось, что предъ нимъ фантастическій призракъ.
   Оправившись отъ восторженнаго изумленія, капитанъ поспѣшилъ перенесть Флоренсу на материкъ, и благополучно совершилъ этотъ трудъ движеніемъ своей руки. Вслѣдъ за тѣмъ миссъ Нипперъ также была перенесена на тотъ же островокъ. Самъ капитанъ, за недостаткомъ мѣста, долженъ былъ остановиться среди мыльнаго океана, и, новый тритонъ, онъ съ глубокимъ благоговѣніемъ поднесъ къ своимъ губамъ руку Флоренсы.
   -- Вы, конечно, удивляетесь, капитанъ, видя насъ здѣсь, -- сказала Флоренса улыбаясь.
   Облагодѣтельствованный капитанъ поцѣловалъ свой желѣзный крюкъ и, самъ не зная для чего, проговорилъ: "Держись крѣпче! держись крѣпче". Лучшаго комплимента онъ не придумалъ въ эту минуту.
   -- Но я пришла, -- продолжала Флоренса, -- узнать ваше мнѣніе насчетъ милаго Вальтера, моего теперешняго брата. Неизвѣстность о его судьбѣ меня очень безпокоитъ. Не потрудитесь ли вы теперь поѣхать вмѣстѣ съ нами утѣшить его дядю? Вамъ бы, впрочемъ, не мѣшало каждый день навѣщать старика, покуда не будутъ получены извѣстія о его племянникѣ.
   При этихъ словахъ, капитанъ Куттль, по невольному движенію, ударилъ себя по головѣ, и устремилъ на Флоренсу отчаянный взоръ.
   -- Не имѣете ли вы сами какихъ опасеній насчетъ Вальтера? -- спросила Флоренса.
   -- О нѣтъ, мое сокровище! -- возгласилъ капитанъ, не спуская глазъ съ прекрасной гостьи. -- Насчетъ Вальтера я ничего не боюсь. Вальтеръ невредимо пройдетъ сквозь огнь и сухимъ вынырнетъ изъ морской бездны. Вальтеръ такой малый, что любому кораблю принесетъ съ собой благословеніе неба.
   Капитанъ, вполнѣ довольный приведенной фразой, которая такъ кстати подвернулась подъ языкъ, замолчалъ и съ веселымъ видомъ поематривалъ на гостью. Флоренса тоже молчала, и кроткій взоръ ея выражалъ нетерпѣніе.
   -- До сихъ поръ, сокровище мое, -- началъ опять капитанъ, -- я рѣшительно спокоенъ насчетъ Вальтера. Была, правда, прескверная погода, въ тѣхъ широтахъ волненія страшныя, и ихъ, вѣроятно, умчало на тотъ конецъ свѣта; но все это пустякъ, миссъ Домби, трынъ-трава. Корабль -- славный корабль; малый -- славный малый, и, если Господь Богъ милостивъ, все, рано или поздно, устроится къ лучшему. Словомъ, ненаглядное мое сокровище, я ни крошечки не боялся до сихъ поръ.
   -- До сихъ поръ! -- повторила Флоренса.
   -- Ни крошечки! -- продолжалъ капитанъ, поцѣловавъ свой желѣзный крюкъ, -- и прежде чѣмъ я стану безпокоиться, мое сокровище, Вальтеръ двадцать разъ успѣетъ прислать письмо съ какого-нибудь острова или пристани. A что касается до старика Соломона, -- здѣсь капитанъ принялъ торжественный тонъ, -- объявляю вамъ, миссъ Домби, я стану защищать его до страшнаго суда, и егда разверзутся небеса, и воспрянутъ вѣтры отъ концовъ земли!... воспрянутъ.... воспрянутъ.... ну, да вы найдете этотъ текстъ въ своемъ катехизисѣ. Теперь, когда надо узнать настоящее, достовѣрнѣйшее мнѣніе насчетъ "Сына и Наслѣдника", то y меня, скажу я вамъ, есть одинъ пріятель, морякъ -- да что морякъ? -- онъ и на сухомъ пути не уронитъ себя, a морскія тайны ему извѣстны наперечетъ, какъ свои пять пальцевъ. Его зовутъ Бенсби. Когда-нибудь я завезу его къ деревянному мичману, и ужъ онъ, съ вашего позволенія, выскажетъ такое мнѣніе, что старикъ Соломонъ почувствуетъ, будто его съѣздили дубиной по лбу. Ошеломитъ, говорю я вамъ, просто ошеломитъ!
   -- Покажите намъ этого господина, -- съ живостью сказала Флоренса. -- Я хочу его слышать. Поѣдемте вмѣстѣ. Съ нами карета.
   Капитанъ опять ударилъ себя по головѣ, на которой на этотъ разъ не было лощеной шляпы, и бросилъ на Флоренсу взоръ безнадежнаго отчаянія. Но въ эту самую минуту случилось достопримѣчательное происшествіе. Какая-то невидимая сила отворила дверь, лощеная шляпа впорхнула въ комнату, какъ птица, y улеглась при ногахъ капитана. Потомъ дверь сама собою затворилась опять; загадочное явленіе ничѣмъ не объяснилось.
   Поднявъ шляпу, капитанъ Куттль вытеръ ее рукавомъ и принялся разсматривать съ большою нѣжностью. Молчаніе продолжалось нѣсколько минутъ.
   -- Вкдите ли, въ чемъ дѣло, -- заговорилъ наконецъ капитанъ. -- Я вчера хотѣлъ идти къ старику Соломону, и сегодня тоже, да вотъ она.... она спрятала мою шляпу.
   -- Какъ спрятала? кто? -- спросила Сусанна Нипперъ.
   -- Домовая хозяйка, -- отвѣчалъ капитанъ тихимъ басомъ, дѣлая таинственные сигналы. -- Мы немножко поспорили насчетъ мытья половъ въ этой каютѣ, и она... -- продолжалъ капитанъ, взглядывая на дверь и облегчая себя продолжительнымъ вздохомъ, -- она засадила меня подъ арестъ.
   -- О, желала бы я поспорить съ вашей хозяйкой! -- быстро заговорила Сусанна, вспыхнувъ отъ негодованія. -- Я бы ее засадила.
   -- Неужто, моя милая, неужто! -- восклицалъ капитанъ, сомнительно качая головой и съ явнымъ удивленіемъ размышляя объ отчаянномъ мужествѣ прекрасной героини. -- Не знаю однако-жъ: тутъ трудная навигація, и дѣло не пойдетъ на ладъ. Никогда не допытаешься, куда подуетъ вѣтеръ. Иной разъ летитъ она на всѣхъ парусахъ въ одну сторону, a потомъ глядь, она уже передъ твоими глазами. У ней чортъ въ головѣ, и когда разбушуется... -- здѣсь капитанъ обтеръ потъ, выступившій на лбу, и окончилъ фразу трепетнымъ свистомъ. -- A вы неужто засадили бы ее?
   Вмѣсто отвѣта Сусанна только улыбнулась, но въ этой улыбкѣ было столько отваги, столько гордаго вызова, что капитанъ вѣроятно никогда бы не кончилъ созерцанія храброй дѣвицы, если бы Флоренса въ эту минуту не повторила своего приглашенія къ оракулу Бенсби. Возвращенный такимъ образомъ къ своимъ обязанностямъ, капитанъ надѣлъ лощеную шляпу, взялъ сучковатую палку -- такую же, какую подарилъ Вальтеру -- и, подавая руку Флоренсѣ, приготовился идти напроломъ, если непріятель сдѣлаетъ засаду.
   Но, къ великому благополучію, м-съ Макъ Стингеръ уже перемѣнила курсъ и лавировала въ другомъ направленіи. Когда капитанъ Куттль спустился съ лѣстницы, достойная дама выбивала y воротъ ковры и половики, отъ которыхъ пыль образовала густое облако надъ головою Александра, продолжавшаго сидѣть на каменной мостовой. Это занятіе до того поглотило умственныя силы м-съ Макъ Стингеръ, что, когда капитанъ проходилъ мимо ея съ обѣими дѣвицами, она принялась колотить еще сильнѣе и ни словомъ, ни движеніемъ не обнаружила, что замѣтила бѣгство своего арестанта. Густая пыль отъ ковровъ толстымъ слоемъ покрыла самого капитана и заставила его нѣсколько разъ чихнуть, какъ отъ крѣпкаго табаку; за всѣмъ тѣмъ онъ былъ очень доволенъ диверсіей м-съ Макъ Стингеръ и едва вѣрилъ своему благополучію. На дорогѣ, между воротами и каретой, храбрый морякъ нѣсколько разъ оглядывался черезъ плечо назадъ съ явнымъ опасеніемъ погони со стороны бдительнаго непріятеля.
   Но погони не было, и капитанъ, достигнувъ экипажа, ловко вскочилъ на козлы, отказавшись отъ удовольствія помѣститься вмѣстѣ съ дамами, хотя онѣ усердно просили его занять мѣсто въ каретѣ. По указанію капитана, кучеръ погналъ лошадей къ Рэтклифской пристани, гдѣ стояла "Осторожная Клара", корабль Бенсби, втиснутый между сотнями другихъ кораблей, перепутанныя снасти которыхъ казались издали чудовищной, до половины сметенной паутиной.
   Когда путешественники прибыли на пристань, капитанъ, соскочивъ съ козелъ, высадилъ дамъ и попросилъ ихъ идти съ нимъ на корабль, замѣтивъ, что чувствительный Бенсби имѣетъ глубочайшее уваженіе къ женскому полу, и что одно ихъ появленіе на кораблѣ развяжетъ его языкъ для удивительныхъ секретовъ.
   Флоренса охотно согласилась, и капитанъ, забравъ ея руку въ свою огромную лапу, повелъ ее съ видомъ покровительства, отеческой любви и вмѣстѣ гордости, по грязнымъ палубамъ, къ "Осторожной Кларѣ", находившейся отъ берега на значительномъ разстояніи. Когда они подошли къ кораблю, оказалось, что входъ на него довольно затруднителенъ, потому что лѣстница была снята и полдюжины футовъ отдѣляли его отъ ближайшаго судна. Капитанъ Куттль объяснилъ, что великій Бенсби, такъ же какъ и онъ, терпѣлъ по временамъ лютыя напасти отъ своей хозяйки и, чтобы избавиться отъ нападеній, становившихся невыносимыми, онъ, въ критическихъ случаяхъ, отдѣлялся отъ нея непроходимою пропастью, приказывая снимать лѣстницу, по которой она взбиралась на "Осторожную Клару".
   -- Клара, эгой! -- закричалъ капитанъ, приставляя руку къ обѣимъ сторонамъ рта.
   -- Эгой! -- откликнулся, какъ эхо, корабельный юнга.
   -- Бенсби на кораблѣ? -- кричалъ капитанъ, привѣтствуя юнгу богатырскимъ голосомъ, какъ будто ихъ раздѣляли сотни саженъ разстоянія.
   -- На кораблѣ, -- прокричалъ юнга точно такимъ же голосомъ.
   Потомъ юнга перебросилъ лѣстницу, и капитанъ, устроивъ ее какъ слѣдуетъ, переправилъ Флоренсу и вслѣдъ за ней Сусанну Нипперъ. Дамы остановились на палубѣ, съ любопытствомъ разсматривая нѣкоторыя принадлежности матросской кухни и туалета.
   Черезъ нѣсколько минутъ изъ-за каютной переборки высунулась огромная человѣческая голова съ краснымъ деревяннымъ лицомъ и одинокимъ глазомъ, вращавшимся на подобіе маяка въ бурную ночь. Косматые волосы, развѣвавшіеся на чудной головѣ на подобіе пакли, не имѣли преобладающаго направленія ни къ сѣверу, ни къ югу, но склонялись ко всѣмъ четыремъ сторонамъ компаса и расходились по всѣмъ его румбамъ. За головою постепенно слѣдовали острощетинистый подбородокъ, рубашечные воротники, толстѣйшій галстукъ, непромокаемые лоцманскіе шаровары съ высочайшимъ бантомъ, закрѣпленнымъ, какъ на жилетѣ, массивными деревянными пуговицами. Наконецъ во всей красотѣ передъ глазами зрителей выставилась полная особа оракула Бенсби съ руками въ бездонныхъ карманахъ и съ глазомъ, обращеннымъ на вершину мачты, какъ будто на кораблѣ не было ни капитана Куттля, ни его спутницъ.
   Глубокомысленный видъ этого мудреца, крѣпкаго и дюжаго, съ величавымъ выраженіемъ молчанія на багряномъ лицѣ, привелъ сначала въ остолбенѣніе даже капитана Куттля, стоявшаго съ нимъ вообще на короткой ногѣ. Шепнувъ Флоренсѣ, что Бенсби въ жизнь никогда ничему не удивлялся и даже не постигаетъ чувства удивленія, Куттль робко наблюдалъ мудреца, глазѣвшаго на мачту и потомъ устремившаго вращающійся глазъ на безпредѣльный горизонтъ. Когда, наконецъ, заоблачный философъ насытилъ свою любознательность, капитанъ проговорилъ:
   -- Бенсби, дружище, какъ идутъ дѣла?
   Суровый, басистый, дребезжащій голосъ, не имѣвіній, казалось, никакой связи съ особой Бенсби и не сдѣлавшій никакой перемѣны на его деревянномъ лицѣ, отвѣчалъ на вопросъ такимъ же вопросомъ:
   -- Куттль, товарищъ, какъ идутъ дѣла?
   Въ это время правая рука философа, вынырнувшая изъ бездоннаго кармана, направилась къ десницѣ Куттля.
   -- Бенсби, -- сказалъ капитанъ, приступая къ дѣлу безъ обиняковъ, -- вотъ ты стоишь здѣсь, человѣкъ умный и такой, который можетъ дать свое мнѣніе; и вотъ здѣсь стоитъ молодая леди, которая нуждается во мнѣніи умнаго человѣка. Бенсби, слушай. Рѣчь пойдетъ о Вальтерѣ. Хочетъ о немъ знать и другой мой другъ, человѣкъ ученѣйшій, мужъ науки, которая есть мать изобрѣтеній, не вѣдающихъ закона. Бенсби, такому человѣку, какъ ты, стоитъ познакомиться съ такимъ человѣкомъ, какъ Соломонъ. Бенсби, хочешь ли ѣхать съ нами?
   Заоблачный мудрецъ не отвѣчалъ ничего. По его физіономіи можно было судить, что онъ привыкъ созерцать предметы только въ отдаленномъ пространствѣ и не обращаетъ вниманія на вещь, если она не удалена по крайней мѣрѣ на десять миль отъ одинокаго глаза.
   Капитанъ, сдѣлавъ выразительный жестъ желѣзнымъ крюкомъ, обратился къ дамамъ и продолжалъ начатую рѣчь такимъ образомъ:
   -- Вотъ стоитъ передъ нами человѣкъ, который падалъ съ высотъ невообразимыхъ, но никогда не ушибался. Онъ одинъ вытерпѣлъ гораздо больше бѣдъ, чѣмъ всѣ матросы морского госпиталя. Когда онъ былъ молодъ, его колотили по широкому лбу жердями, желѣзными болтами, и о спину его изломалось столько мачтовыхъ деревъ, что можно бы изъ нихъ построить увеселительную яхту. Вѣрьте, это человѣкъ, котораго мнѣніямъ нѣтъ ничего подобнаго на землѣ и на морѣ.
   Мудрецъ легкимъ движеніемъ локтей, казалось, выразилъ нѣкоторое удовольствіе панегиристу; но никто въ свѣтѣ не угадалъ бы по его лицу, какая мысль занимаетъ его въ эту минуту. Вдругъ онъ опустилъ глаза подъ палубу и басистымъ голосомъ прогремѣлъ:
   -- Товарищъ, чего хотятъ выпить эти дамы?
   Куттль, испугавшійся при такомъ предложеніи за Флоренсу, отвелъ мудреца въ сторону и шепнулъ ему на ухо нѣкоторыя поясненія. Потомъ они оба спустились внизъ и выпили по рюмкѣ джину. Флоренса и Сусанна наблюдали друзей черезъ открытый люкъ каюты и видѣли, какъ мудрецъ угощаетъ капитана. Вскорѣ они опять появились на палубѣ. Поздравляя себя съ успѣхомъ предпріятія, Куттль повелъ Флоренсу къ каретѣ. Бенсби, съ глубокомысліемъ медвѣдя, предложилъ услуги миссъ Нипперъ, и слѣдуя съ ней по тому же направленію, толкнулъ ее раза два локтемъ, выражая нѣжную чувствительность, къ великому неудовольствію молодой спутницы.
   Философъ усѣлся въ каретѣ вмѣстѣ съ дамами, a капитанъ по-прежнему помѣстился на козлахъ рядомъ съ кучеромъ. Вполнѣ довольный пріобрѣтеніемъ знаменитаго оракула, онъ улыбался во всю дорогу, подмигивалъ Флоренсѣ сквозь каретное окошко, и, ударяя себя по лбу, искусно намекалъ о сокровищахъ премудрости въ головѣ Бенсби. Оракулъ между тѣмъ, чувствительность котораго въ отношеніи къ женскому полу не была преувеличена капитаномъ, продолжалъ подталкивать миссъ Нипперъ, сохраняя впрочемъ во всей полнотѣ свое глубокомысліе.
   Соломонъ Гильсъ, уже воротившійся домой, встрѣтилъ гостей y дверей и немедленно повелъ ихъ въ свою маленькую гостиную, которая теперь была уже не то, что въ былыя времена. По всѣмъ направленіямъ комнаты валялись морскія карты, по которымъ грустный хозяинъ, съ компасомъ въ рукахъ, слѣдилъ за отплывшимъ кораблемъ, разсчитывая, какъ далеко занесли его бури, и стараясь убѣдиться, что еще не скоро наступитъ время, когда должно будетъ покинуть всякую надежду.
   -- Вотъ куда сдрейфовало его, -- говорилъ дядя Соль, разсматривая карту, -- но нѣтъ, это невозможно. A пожалуй, не занесло ли, напримѣръ... предположимъ, что въ тогдашнюю бурю онъ измѣнилъ курсъ и попалъ... да нѣтъ, это опять вздоръ!
   И съ такими противорѣчащими предположеніями бѣдный дядя Соль разъѣзжалъ по огромнымъ листамъ, безнадежно отыскивая вѣрный пунктъ, гдѣ бы утвердить румбы своего компаса.
   Флоренса тотчасъ же замѣтила, да и мудрено было не замѣтить, какъ ужасно измѣнился несчастный старикъ въ отсутствіи племянника. Кромѣ безпокойства и грусти, обыкновенныхъ чувствъ въ его положеніи, на его лицѣ пробивалась какая-то загадочная, противорѣчащая рѣшимость, которая особенно тревожила чувствительную дѣвушку. Старикъ выражался какъ-то дико и наобумъ. Когда Флоренса изъявила сожалѣніе, что не видѣла его сегодня поутру, онъ сказалъ сначала, что заходилъ къ ней, но потомъ одумался и какъ будто хотѣлъ назадъ взять отвѣтъ.
   -- Вы заходили ко мнѣ? -- сказала Флоренса. -- Сегодня?
   -- Да, моя любезная миссъ, -- отвѣчалъ дядя Соломонъ, посмотрѣвъ на нее съ явнымъ смущеніемъ. -- Я хотѣлъ увидѣть васъ собственными глазами, услышать собственными ушами, увидѣть и услышать еще разъ, прежде чѣмъ...
   -- Прежде чего? прежде чего? -- сказала Флоренса, положивъ руку на его плечо.
   -- Развѣ я сказалъ -- прежде? -- Ну, такъ я думалъ, прежде чѣмъ придутъ вѣсти отъ моего милаго Вальтера.
   -- Вы нездоровы, -- сказала Флоренса съ нѣжностью. -- У васъ такъ много было безпокойства. Я увѣрена, вы нездоровы.
   -- Я здоровъ и крѣпокъ такъ, какъ только можетъ быть человѣкъ моихъ лѣтъ -- съ жаромъ заговорилъ старикъ. -- Посмотрите на эту руку: она не дрожитъ, и развѣ владѣлецъ ея не можетъ быть столь же отважнымъ и рѣшительнымъ, какъ юноша въ полномъ цвѣтѣ силъ? Увидимъ, увидимъ.
   Въ движеніяхъ, сопровождавшихъ эти слова, выражалось слншкомъ очевидное разстройство, и Флоренса, тронутая до глубины души, хотѣла сообщить свои опасенія Куттлю; но тотъ въ эту самую минуту излагалъ, со всѣми подробностями, обстоятельства дѣла, насчетъ котораго требовалось положительное мнѣніе мудреца.
   Бенсби, старавшійся, по-видимому, разглядѣть какой-то замѣчательный пунктъ между Лондономъ и Грэвзендомъ, два или три раза пробовалъ протянуть свою косматую руку, чтобы обвить ее вокругъ воздушнаго стана миссъ Нипперъ; но молодая дѣвушка, съ крайнимъ негодованіемъ, отскочила на противоположный конецъ стола, и чувствительное сердце командира "Осторожной Клары" не встрѣтило вожделѣннаго отвѣта. Наконецъ, послѣ нѣкоторыхъ соображеній, могучій гопосъ изъ внутренностей командира, не обращенный ни къ кому въ особенности и управляемый, независимо отъ воли самого владѣльца, какимъ-то фантастическимъ духомъ, забасилъ такимъ образомъ:
   -- Меня зовутъ Джономъ Бенсби.
   -- Его окрестили Джономъ, -- воскликнулъ восторженный капитанъ Куттль. -- Слушайте, слушайте!
   -- И что я говорю, на томъ стою.
   Капитанъ выразительно мигнулъ слушателямъ и, пожимая руку Флоренсы, какъ будто говорилъ:
   -- Теперь-то онъ расходится! Слушайте его, слушайте! Вотъ зачѣмъ я его привелъ!
   -- Поэтому, -- продолжалъ голосъ, -- отчего же и не такъ? A если такъ, что-жъ изъ этого? Кто другой скажетъ иначе? Никто. Баста! утекай!
   Послѣ этой аргументаціи голосъ остановился и отдыхалъ. Слушатели безмолвствовали. Черезъ минуту таинственный голосъ забасилъ опять такимъ образомъ:
   -- Полагаете ли вы, ребята, что "Сынъ и Наслѣдникъ" пошелъ ко дну? Можетъ быть. A я какъ думаю? о чемъ? Пусть будетъ такъ. Шкиперъ идетъ къ каналу Святого Георгія, къ Даунсамъ. Что y него передъ носомъ? Гудвинскія отмели. Кто это сказалъ? никто. Онъ можетъ наскочить на Гудвинсы, можетъ и не наскочить. Разумѣй. Въ зашеекъ не толкаютъ. Баста! Не зѣвать на рулѣ и счастливо оставаться.
   Затѣмъ таинственный голосъ вышелъ на улицу, уведя съ собой командира "Осторожной Клары" и сопутствуя ему до самой каюты, гдѣ онъ немедленно погрузился въ койку и освѣжился крѣпкимъ сномъ.
   Внимательные слушатели изреченій мудреца съ крайнимъ недоумѣніемъ смотрѣли друтъ на друга, стараясь каждый иосвоему вникнуть въ загадочныя слова Бенсби, который, какъ оракулъ, поставленный на треножникъ, ни на шагъ не отступилъ отъ существенныхъ правилъ, свойственныхъ всѣмъ вообще оракуламъ древыихъ и новыхъ временъ. Еще въ большемъ недоразумѣніи находился Благотворительный Точильщикъ, видѣвшій всю сцену съ чердака изъ потолочнаго окна: маленькая и очень невинная хитрость, которую шпіонъ м-ра Каркера уже не разъ позволялъ себѣ при разныхъ случаяхъ и обстоятельствахъ. Куттль, съ своей стороны, убѣжденный еще больше въ высочайшей премудрости командира Бенсби, въ жизнь не дававшаго никакихъ промаховъ, вывелъ изь его словъ положительное заключеніе, чго "Сынъ и Наслѣдникъ" бросаетъ якорь надежды, за который съ помошью божьею и должна уцѣпиться вся компанія. Флоренса старалась увѣрить себя, что капитанъ былъ правъ; но Сусанна Нипперъ Выжига, энергически замотавъ головой, обънвила прямо и рѣшительно, что командиръ Бенсби такой же дуракъ, какъ Перчъ разсыльный.
   Дядя Соль, послѣ торжественнаго совѣщанія, остался въ такомъ же расположеніи духа, какъ и прежде и тотчасъ по уходѣ Бенсби принялся разъѣзжать по географическимъ картамъ, отмѣривая циркулемъ безнадежныя разстоянія. Когда, такимъ образомъ, онъ погруженъ былъ въ свое путешествіе, Флоренса шепнула о чемъ-то Куттлю, и тотъ немедленно подошелъ къ старику.
   -- Ну что, дядя Соль? -- заговорилъ капитанъ, дружески положивъ свою тяжелую руку на плечо инструментальнаго мастера. -- Что новенькаго?
   -- Ничего, Недъ, такъ себѣ, -- отвѣчалъ Соломонъ Гильсъ. -- Мнѣ пришло теперь въ голову, что въ этотъ самый день мой бѣдный мальчикъ поступилъ въ контору Домби и Сына. Тогда онъ поздно воротился къ обѣду и сѣлъ тамъ, гдѣ ты теперь стоишь. Мы заговорили тогда о кораблекрушеніяхъ, и я насилу могъ отвлечь его отъ этого предмета.
   Глаза Флоренсы съ живѣйшимъ любопытствомъ обратились на старика. Онъ остановился.
   -- Держись, крѣпче, старый другъ! -- возопилъ капитанъ. -- Будь веселъ и смотри на все очертя голову. A знаешь, что? Я провожу теперь наше сокровище, -- здѣсь капитанъ поцѣловалъ руку Флоренсы, -- и потомъ, на возвратномъ пути, завербую тебя на цѣлый день. Мы отобѣдаемъ вмѣстѣ y меня или въ трактирѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- съ живостью возразилъ старикъ, видимо смущенный этимъ предложеніемъ. -- Отобѣдаемъ, пожалуй, только не сегодня. Сегодня я не могу.
   -- Почему же?
   -- Я... я очень занятъ сегодня. Надобно обдумать и привести въ порядокъ... Право, Недъ, сегодня не могу. Мнѣ надобно подумать о многихъ вещахъ... Я долженъ остаться наединѣ.
   -- Ну, такъ завтра, Соломонъ?
   -- Завтра, пожалуй, -- отвѣчалъ старикъ. -- Да, именно завтра. Это лучше всего. Подумай обо мнѣ завтра, Недъ Куттль.
   -- Такъ помни же, Соломонъ, завтра поутру къ тебѣ непремѣнно явлюсь.
   -- Хорошо, хорошо. Утро вечера мудренѣе, Недъ Куттль, a теперь прощай, мой другъ, прощай. Благослови тебя Богъ!
   И говоря это, старикъ пожималъ руку капитана съ необыкновеннымъ жаромъ. Потомъ онъ съ большою нѣжностью поцѣловалъ обѣ руки Флоренсы, пристально посмотрѣлъ на ея лицо и съ какой-то странной суетливостью проводилъ ее къ каретѣ. Все это произвело такое впечатлѣніе на Куттля, что онъ нѣсколько минутъ промедлилъ на крыльцѣ подлѣ деревяннаго мичмана, дѣлая увѣщанія Робу, чтобы тотъ внимательнѣе смотрѣлъ за своимъ хозяиномъ до слѣдующаго утра. За этимъ увѣщаніемъ онъ всунулъ ему въ руку шиллингъ и обѣщалъ еще шесть пенсовъ на другой день, если тотъ исправно выполнитъ сдѣланныя порученія. Устроивъ такимъ образомъ это дѣло, Куттль, считавшій себя естественнымъ и законнымъ тѣлохранителемъ Флоренсьы, взобрался на козлы и благополучно проводилъ ее домой. На прощаньи онъ увѣрилъ ее еще разъ, что не разстанется съ Соломономъ до гробовой доски и будетъ охранять его до страшнаго суда. Затѣмъ пришла ему въ голову м-съ Максъ Стингеръ и, припомнивъ храбрый вызовъ Сусанны Нипперъ, онъ, обращаясь къ этой дѣвицѣ, не могъ удержаться отъ восклицанія: "Такъ неужели бы вы засадили ее, моя милая, неужели!"
   Проводивъ Флоренсу съ ея спутницей до двери заколдованнаго дома, капитанъ почувствовалъ въ душѣ какое-то неопредѣленное безпокойство, и его мысли обратились къ инструментальному мастеру. Вмѣсто того, чтобы идти домой, онъ нѣсколько разъ прошелся взадъ и впередъ по улицѣ, гдѣ жилъ деревянный мичманъ, и, отложивъ до ночи путешествіе на Корабельную площадь, отправился обѣдать въ матросскую таверну, торчавшую клиномъ на углу одной изъ улицъ въ Сити. Въ сумерки онъ забрелъ опять къ магазину инструментальнаго мастера и въ наблюдательномъ положеніи остановился передъ окномъ. Старикъ Соломонъ съ озабоченнымъ видомъ сидѣлъ въ гостиной съ перомъ въ рукахъ, и рука его быстро бѣгала по бумагѣ. Благотворительный Точильщикъ убиралъ комнату, запиралъ двери и стлалъ себѣ постель. Увѣрившись такимъ образомъ, что все обстоитъ благополучно, Куттль направилъ шаги на Корабельную площадь, твердо рѣшившись на другой день сняться сь якоря какъ можно ранѣе.
  

Глава XXIV.

Занятія любящаго сердца.

  
   Сэръ Барнетъ и леди Скеттльзъ жили въ Фильгэмѣ, въ живописномъ предмѣстьи Лондона, на самомъ берегу Темзы. Дача ихъ превосходительствъ была одною изъ прелестнѣйшихъ резиденцій въ мірѣ среди и подъ конецъ лѣта, когда совершались по Темзѣ праздничныя прогулки на шлюпкахъ и катерахъ, но въ другія времена она имѣла то маленькое неудобство, что сосѣдніе луга и кустарники потоплялись разливомъ воды, которая иногда забиралась даже въ роскошную спальню ихъ првъ. Сэръ Барнеръ Скеттльзъ главнѣйшимъ образомъ выражалъ свою личную знаменитость античной золотой табакеркой и огромнымъ шелковымъ платкомъ, который онъ величественно вытаскивалъ изъ кармана, какъ военное знамя и обѣими руками подносилъ къ своему вельможному носу. Сэръ Барнетъ имѣлъ одну цѣль въ жизни -- распространять дальше и дальше кругъ своихъ знакомыхъ. Какъ тяжелое тѣло, брошенное въ воду -- да не оскорбится низкимъ сравненіемъ сіятельная тѣнь достойнаго джентльмена -- сэръ Барнетъ Скеттльзъ, по неизмѣнному закону природы, постоянно увеличивалъ расширявшійся кружокъ до послѣднихъ предѣловъ возможности. Или, какъ звукъ въ воздухѣ, котораго колебанія, по теоріи новѣйшаго остроумнаго философа, идутъ впередъ и впередъ по безпредѣльнымъ полямъ пространства, сэръ Барнетъ Скеттльзъ не могъ остановиться въ своемъ путешествіи по разнообразнымъ областямъ соціальной системы.
   Сэръ Барнетъ имѣлъ также страсть знакомить людей другъ съ другомъ, и это онъ дѣлалъ безкорыстно, безъ всякихъ дальнѣйшихъ видовъ, единственно изъ благородной любви къ предмету. Если къ его прву благодѣтельная судьба посылала какого-нибудь новичка или, если подъ сѣнь его мирной виллы попадался заѣзжій, сэръ Барнетъ Скеттльзъ на другой же день по его прибытіи обыкновенно предлагалъ вопросы, вродѣ слѣдующихъ: -- "Ну, государь мой, съ кѣмъ хотите вы здѣсь познакомиться? Кого вамъ угодно видѣть? Не станете ли вы описывать ваше путешествіе? Или, быть можетъ, вы занимаетесь драматическимъ искусствомъ? Не нуженъ ли вамъ сюжетъ для картины? для статуи? во всякомъ случаѣ вы должны знать и видѣть людей. Съ кѣмъ же я долженъ васъ познакомить?" -- Случалось, путешественникъ называлъ особу, съ которой Барнетъ знакомъ былъ столько же, какъ съ китайскимъ императоромъ; но это его не останавливало, и его прво, не задумавшись, отвѣчалъ, что упомянутая особа его искренній другъ и пріятель. Затѣмъ онъ отправлялся къ неизвѣстной особѣ, оставлялъ карточку и писалъ на скорую руку записку: -- "Сэръ, блистательное положеніе, которое вы занимаете въ обществѣ, позволяетъ мнѣ обратиться къ Вамъ съ просьбой: любознательный путешественникъ, остановившійся въ моемъ домѣ, хотѣлъ бы повидаться съ Вами (леди Скеттльзъ ия принимаемъ въ немъ большое участіе); такой геній, какъ вы, конечно не оскорбится нарушеніемъ мелкихъ приличій -- позволяемъ себѣ думать, вы удостоите насъ высокой чести сдѣлать визитъ" -- и прочая, и прочая, Такъ или иначе, знакомство устраивалось, и опытный охотникъ разомъ ловилъ двухъ зайцевъ.
   Вооруженный античной табакеркой и неизбѣжнымъ знаменемъ, сэръ Барнетъ Скеттльзъ обратился съ своимъ обыкновеннымъ вопросомъ къ Флоренсѣ въ первое утро послѣ ея прибытія на великолѣпную виллу. Флоренса думала въ эту минуту о бѣдномъ Вальтерѣ, и сердце ея болѣзненно сжалось при такомъ вопросѣ; однако жъ, она поблагодарила сэра Барнета и отвѣчала, что никого предпочтительно не желаетъ видѣть. Но сэръ Барнетъ Скеттльзъ не отставалъ.
   -- Хорошо ли вы помните, милая миссъ Домби, -- сказалъ онъ, -- что почтенный вашъ родитель -- поклонитесь ему отъ меня и леди Скеттльзъ, когда станете писать -- ни съ кѣмъ не желаетъ васъ познакомить?
   Бѣдная дѣвушка затрепетала всѣмъ тѣломъ и едва могла пролепетать отрицательный отвѣтъ.
   Молодой Скеттльзъ гостилъ теперь дома, отпущенный на каникулы изъ докторской теплицы. Онъ терпѣлъ невыносимую муку отъ своего высочайшаго галстука и отъ докучливой маменьки, которая непремѣнно хотѣла, чтобы онъ безпрестанно любезничалъ съ Флоренсой. Его мученія увеличились еще больше отъ общества д-ра Блимбера и м-съ Блимберъ, которые тоже были приглашены подъ мирную кровлю его гостепріимныхъ родителей. Выведенный изъ терпѣнія, молодой Барнетъ всю эту компанію посылалъ къ чорту и даже говорилъ, что охотнѣе прожилъ бы каникулы на каторгѣ.
   -- Не желаете-ли вы, д-ръ Блимберъ, познакомиться съ кѣмъ-нибудь черезъ мое посредство? -- спросилъ сэръ Барнетъ, обратившись къ этому джентльмену.
   -- Вы очень добры, сэръ Барнетъ, -- отвѣчалъ д-ръ Блимберъ, -- покорно васъ благодарю. Здѣсь покамѣстъ я никого не имѣю въ виду. Я слѣдую Теренцію и думаю вмѣстѣ съ нимъ, что всѣ люди имѣютъ одинаковое право на мою любознательность. Впрочемъ, каждый отецъ, имѣющій сына, особенно интересуетъ меня.
   -- Не желаете-ли вы, м-съ Блимберъ, быть представленной какой-нибудь особѣ?
   -- О, если бы вы, сэръ Барнетъ, могли представиь меня Цицерону, въ его очаровательномъ тускуланумѣ, я бы покорнѣйше стала просить васъ о такой милости! -- отвѣчала м-съ Блимберъ съ пріятнѣйшей улыбкой и повертывая во всѣ стороны свою шляпу небеснаго цвѣта. -- Общество ваше и любезной леди Скеттльзъ дѣлаетъ для меня излишнимъ всякое другое знакомство. Къ тому же я и мой мужъ имѣемъ удовольствіе видѣть каждый день милаго вашего сына.
   При этомъ молодой Барнетъ вздернулъ носъ, и лицо его, обращенное на обожательницу Цицерона, приняло самое сердитое выраженіе.
   Сэръ Барнетъ Скеттльзъ принужденъ былъ ограничиться небольшимъ обществомъ къ великой радости Флоренсы, принявшейся изучать это общество съ тою завѣтною цѣлью, которая такъ глубоко запала въ ея душу.
   Въ домѣ гостило нѣсколько дѣтей. Всѣ они были такъ же свободны и счастливы съ своими отцами и матерями, какъ розовыя малютки напротивъ лондонскаго дома м-ра Домби. Ничто ихъ не стѣсняло и они открыто выражали свои чувства. Флоренса старалась изучить ихъ секретъ, старалась угадать, чего недоставало въ ней самой, чтобы сдѣлаться столь же привлекательной, какъ эти маленькія дѣти. Она надѣялась теперь, открывъ ихъ тайну, научиться, какъ должно обнаруживать свою любовь отцу.
   Долго Флоренса наблюдала этихъ дѣтей. Не разъ, въ раннія утра, когда солнце только-что вставало, и въ домѣ еще никто не пробуждался, бѣдная дѣвушка уединенно гуляла по берегу рѣки и заглядывала въ окна спаленъ, гдѣ покоились маленькія дѣти. Флоренса думала о нихъ съ любовью и наслажденіемъ, но въ то же время чувствовала, что здѣсь, среди этой розовой группы, она еще уединеннѣе, чѣмъ въ опустѣломъ домѣ своего отца. При всемъ томъ она продолжала жить среди этой группы и съ терпѣніемъ изучала трудное искусство возбуждать любовь въ родительскомъ сердцѣ.
   Въ чемъ же, наконецъ, состоитъ это искусство и гдѣ его начало? Были здѣсь дочери, уже владѣвшія сердцами своихъ отцовъ. Онѣ не встрѣчали ни холоднаго взора, ни нахмуренныхъ бровей, и даже не подозрѣвали, что отецъ можетъ отвергать свое дитя. Когда солнце бросало яркіе лучи съ высокаго горизонта, и роса высыхала на цвѣтахъ, окна спаленъ постепенно открывались, и прекрасные беззаботные ребята съ веселымъ крикомъ выбѣгали на зеленый лугъ для утренней прогулки. Чему же могла Флоренса научиться отъ этихъ дѣтей? Не поздно ли взялась она за дѣло? Каждый мальчикъ и каждая дѣвочка безбоязненно подбѣгали къ отцу, ловили готовый поцѣлуй и обвивались вокругъ шеи, уже протянутой для дѣтской ласки. Нельзя же ей съ самаго начала сдѣлаться столь смѣлой въ обхожденіи съ своимъ отцомъ. О, неужели должна исчезнуть всякая надежда! Неужели слѣдствіемъ неутомимыхъ занятій будетъ окончательное убѣжденіе, что для нея не существуетъ дороги къ родительскому сердцу?
   Даже та старуха, что ограбила ее въ дѣтствѣ -- Флоренса хорошо помнила всѣ подробности этого приключенія -- съ любовью говорила о своей дочери, и мысль о разлукѣ съ нею вырвала изъ ея груди страшный и болѣзненный крикъ отчаянія. Но мать, вѣроятно, не то, что отецъ: Флоренса тоже со всею нѣжностью была любима своею матерью. "А, впрочемъ, какъ знать? -- съ трепетомъ и слезами думала несчастная дѣвушка, живо представляя огромную пустоту между ею и отцемъ, -- если бы мать была жива, вѣроятно, и она точно такъ же, какъ отецъ, стала бы меня ненавидѣть, потому что должна же быть во мнѣ какая-нибудь отталкивающая сила, развивающаяся отъ самой колыбели и достигшая съ теченіемъ времени огромныхъ размѣровъ." -- Она знала, что такая мысль, неправдоподобная сама по себѣ и не основанная ни на чемъ, была вмѣстѣ съ тѣмъ оскорбительна для памяти покойной матери; но такъ велико было ея усиліе оправдать отца и найти въ себѣ какой-нибудь недостатокъ, что она готова была выдумывать самыя химерическія предположенія.
   Вскорѣ послѣ нея пріѣхала на дачу къ Скеттльзамъ прекрасная дѣвочка, двумя или тремя годами моложе Флоренсы. Она была сиротка, безъ матери и отца. Тетка ея, старая сѣдоволосая леди, полюбила Флоренсу -- ее всѣ любили -- съ перваго взгляда и каждый вечеръ садилась подлѣ нея съ материнскимъ участіемъ, когда молодая дѣвушка пѣла или играла на фортепьянѣ. Однажды, въ жаркое утро, черезъ два только дня послѣ пріѣзда этихъ гостей, Флоренса сидѣла въ садовой бесѣдкѣ, любуясь черезъ кусты на группу дѣтей, которыя рѣзвились на ближайшемъ лугу. Недалеко отъ нея, по уединенной аллеѣ, гуляли тетка и племянница, разговаривая вполголоса, но такъ, что Флоренса могла слышать каждое слово. Разговоръ шелъ о ней.
   -- Развѣ Флоренса такая же сиротка, какъ я? -- спросила дѣвочка.
   -- Нѣтъ, моя милая. У ней нѣтъ матери, но отецъ ея живъ.
   -- Такъ она теперь носитъ трауръ по своей бѣдной матери? -- съ живостью спросила племянница.
   -- Нѣтъ, по своемъ братѣ.
   -- Есть y ней еще братъ или сестра?
   -- Нѣтъ.
   -- Бѣдненькая, какъ мнѣ ее жаль! -- воскликнула дѣвочка.
   Послѣдовало молчаніе. Тетка и племянница остановились посмотрѣть на какую-то лодку. Флоренса, какъ только произнесли ея имя, набрала цвѣтовъ и хотѣла идти къ нимъ на встрѣчу; но когда онѣ перестали говорить, она опять сѣла на свое мѣсто и принялась дѣлать букетъ. Вскорѣ, однако-жъ, разговоръ возобновился.
   -- Флоренсу всѣ здѣсь любятъ, и она, конечно; заслуживаетъ любви, я увѣрена въ этомъ, -- сказала дѣвочка. -- Гдѣ ея папа?
   Тетка, послѣ короткой паузы отвѣчала, что не знаетъ. Флоренса опять хотѣла идти, но тонъ голоса, какимъ былъ произнесенъ этотъ отрицательный отвѣтъ, приковалъ ее къ мѣсту. Едва дыша и прижавъ свою работу къ трепещущему сердцу, она старалась теперь не проронить ни одного слова.
   -- Онъ, конечно, въ Англіи, тетенька?
   -- Думаю, что такъ. Да, въ Англіи, я это знаю.
   -- Былъ онъ здѣсь когда-нибудь?
   -- Не думаю. Нѣтъ, не былъ.
   -- Онъ пріѣдетъ ее навѣстить?
   -- Не думаю.
   -- Развѣ онъ хромъ, слѣпъ или боленъ, тетенька?
   Цвѣты начали вываливаться изъ рукъ Флоренсы, когда она услышала эти предположенія. Она прижала ихъ тѣснѣе къ груди, на которую теперь невольно склонилась ея голова.
   -- Китти, -- отвѣчала старая леди, -- я, пожалуй скажу тебѣ всю правду о Флоренсѣ, какъ сама слышала, да только ты не говори никому, иначе могутъ выйти непріятности для нея.
   -- Никому не скажу, тетенька.
   -- Я вѣрю тебѣ, -- отвѣчала старушка, -- и могу на тебя положиться. Такъ вотъ въ чемъ дѣло. Отецъ вовсе не заботится о Флоренсѣ, видитъ ее очень рѣдко, въ жизнь не сказалъ ей ласковаго слова и теперь почти совершенно оставилъ ее. Она полюбила бы его нѣжно, если бы онъ захотѣлъ, но онъ не хочетъ, хотя она ни въ чемъ не провинилась ни передъ нимъ, ни передъ кѣмъ на свѣтѣ. Она вполнѣ заслуживаетъ любви, и всѣ о ней жалѣютъ.
   Многіе цвѣты изъ рукъ Флоренсы попадали на землю, a тѣ, которые остались на ея груди, были мокры, но не отъ росы. Лицо несчастной дѣвушки склонилось на руки.
   -- Бѣдная Флоренса! милая, добрая Флоренса! -- восклииалъ ребенокъ.
   -- Знаешь ли, Китти, зачѣмъ я тебѣ разсказала объ этомъ?
   -- Затѣмъ, чтобы я всей душою полюбила ее и старалась ей понравиться. Такъ ли, тетенька?
   -- Такъ, моя милая, но не совсѣмъ. Ты видишь, Флоренса веселится, угождаетъ намъ всѣмъ, улыбается, принимаетъ участіе въ каждой забавѣ; но думаешь ли ты, что она совершенно счастлива? Какъ тебѣ кажется, Китти?
   -- Я нахожу, что не совсѣмъ, -- проговорила дѣвочка.
   -- Далеко не совсѣмъ, моя милая. Передъ ней маленькія дѣти съ своими родителями, которые ихъ любятъ и гордятся ими. Понимаешь ли теперь, отчего груститъ она, наблюдая дѣтей?
   -- Да, тетенька, понимаю очень хорошо. Бѣдная Флоренса!
   Еще и еще нѣсколько цвѣтовъ попадали на землю, какъ будто отъ дуновенія зимняго вѣтра.
   -- Китти, -- продолжала старая леди важнымъ, но совершенно спокойнымъ и пріятнымъ голосомъ, -- изъ всѣхъ дѣтей, въ этомъ мѣстѣ, ты одна можешь быть ея естественнымъ и безвреднымъ другомъ. У тебя нѣтъ тѣхъ невинныхъ средствъ, которыя имѣютъ другія дѣти, счастливѣе тебя...
   -- Нѣтъ дѣтей счастливѣе меня, тетенька! -- воскликнула дѣвочка, обнимая тетку.
   -- Ты не можешь, милая Китти, напоминать ей, какъ другія дѣти, о ея несчастьи. Поэтому я бы очень хотѣла, чтобы ты сдѣлалась ея истиннымъ другомъ. Безъ матери и безъ отца, круглыя сироты, связанныя общимъ горемъ, вы вполнѣ могли бы сочувствовать одна другой.
   -- Но при васъ, тетенька, для меня неизвѣстна утрата родительской любви, и я никогда ея не понимала.
   -- Во всякомъ случаѣ, моя милая, несчастье твое далеко не такъ велико, какъ Флоренсы. Нѣтъ на свѣтѣ сироты, несчастнѣе ребенка, отверженнаго живымъ отцомъ.
   Ho и послѣ этой сцены Флоренса ни на шагъ не отступала отъ своей завѣтной цѣли. Отецъ не знаетъ, какъ она его любитъ. Рано или поздно, придетъ же, наконецъ, время, когда она найдетъ дорогу къ его сердцу, а, между тѣмъ, она ни словомъ, ни дѣломъ, ни взоромъ не обнаружитъ поводовъ къ жалобамъ на него или къ пересудамъ его поступковъ.
   Даже въ разговорахъ съ дѣвочкой, которую она полюбила очень нѣжно, Флоренса никогда не упоминала объ отцѣ. Позволить съ нею въ этомъ отношеніи нѣкоторую откровенность предпочтительно передъ другими дѣтьми, значило, можетъ быть, -- думала Флоренса, -- подтвердить мнѣніе, что отецъ ея былъ жестокъ и несправедливъ. Спасти его, во что бы ни стало, отъ всѣхъ возможныхъ пересудовъ, -- вотъ еще новый пунктъ въ занятіяхъ ея любящаго сердца.
   Случалось, вслухъ читали книгу, и тамъ разсказывалась повѣсть о жестокомъ отцѣ: Флоренса принимала самый веселый и безпечный видъ, какъ будто хотѣла показать, что ея папа, слава Богу, совсѣмъ не таковъ, какъ герой этой повѣсти. Такія же насилія своему сердцу дѣлала бѣдная дѣвушка, когда на сценѣ домашняго театра дѣти разыгрывали какую-нибудь пьесу или показывали какую-нибудь картину съ возможными примѣненіями къ ея чудовищному отцу. Измученная безпрестанными противорѣчіями съ самой собою, не разъ собиралась она уѣхать въ Лондонъ, чтобы снова жить спокойно и мирно, подъ мрачною сѣнью отцовскаго дома. Кто бы, смотря на эту царицу дѣтскихъ баловъ, могъ вообразить, какое бремя тяготѣетъ на ея растерзанномъ сердцѣ! Какъ немногіе, подъ мерзлой кровлей ея отца, подозрѣвали, какая груда горячихъ угольевъ наброшена на ея голову!
   Терпѣливо и съ грустнымъ самоотверженіемъ несчастная дѣвушка продолжала свои странныя занятія. Не открывъ искомаго секрета безымянной прелести, побѣждающей родительскія сердца, въ юномъ обществѣ, въ богатой виллѣ, Флоренса часто въ раннія утра совершала одинокія прогулки для наблюденій надъ дѣтьми бѣдныхъ отцовъ и матерей. Но и тутъ не было успѣха. Бѣдныя дѣти давно заняли приличныя мѣста подъ родительской кровлей, и объятія отцовъ были для нихъ открыты. Нѣтъ, Флоренса опоздала и здѣсь.
   Часто наблюдала она одного простолюдина, выходившаго по раннимъ уграмъ на работу вмѣстѣ съ дѣвочкой, почти однихъ съ нею лѣтъ. Дѣвочка по обыкновенію садилась подлѣ отца и не дѣлала ничего. Это былъ человѣкъ бѣдный, не имѣвшій, казалось, опредѣленнаго ремесла. Иногда онъ бродилъ по берегу рѣки, если отливъ быль слишкомъ низокъ, отыскивая бревна и доски, завязшія въ грязи, иногда онъ копалъ гряды въ огородѣ передъ своей хижиной или починялъ старую лодку. Но что бы онъ ни дѣлалъ, дѣвочка никогда не была занята работой. Она сидѣла подлѣ отца съ какимъ-то безжизненнымъ видомъ, и взоръ ея не выражалъ ни радости, ни горя.
   Флоренса часто желала поговорить съ этимъ человѣкомъ, но не рѣшалась начать разговора, когда онъ былъ слишкомъ занятъ. Однажды поутру, гуляя по ивовой аллеѣ на берегу рѣки, недалеко отъ его избушки, она увидѣла, какъ онъ опрокинулъ лодку, развелъ огонь и, обращенный къ ней, стоялъ въ раздумьи съ насмоленной паклей въ рукахъ. Флоренса подошла ближе и пожелала ему добраго утра.
   -- Сегодня вы очень рано принялись за работу, -- сказала она.
   -- Принялся бы и раньше, миссъ, если бы только была работа.
   -- Развѣ такъ трудно достать ее? -- спросила Флоренса.
   -- Нелегко, миссъ.
   Дѣвочка между тѣмъ сидѣла съ обыкновеннымъ безсмысленнымъ видомъ, положивъ руки на колѣни и не обнаруживая ни малѣйшаго любопытства.
   -- Это ваша дочь? ,
   Онъ быстро поднялъ голову, взглянувъ на дѣвочку съ радостнымъ лицомъ, кивнулъ Флоренсѣ и проговорилъ:
   -- Да, миссъ, это моя дочь.
   Флоренса подошла ближе и поздоровалась. Дѣвочка въ отвѣтъ промычала что-то глухимъ и крайне непріятнымъ голосомъ.
   -- Развѣ и y нея нѣтъ работы? -- сказала Флоренса.
   -- Нѣть, миссъ, я работаю за нее и за себя.
   -- Васъ только двое? -- спросила Флоренса.
   -- Да, только двое. Ея мать умерла десять лѣтъ назадъ. Марта! скажи что-нибудь этой прекрасной миссъ.
   Дѣвочка сдѣлала нетерпѣливое движеніе, судорожно вздернула плечами и отвернулась. Какая жалкая, грязная, безобразная, оборванная! И отецъ любилъ ее? О, да! Флоренса хорошо подмѣтила его взоръ, исполненный нѣжности и любви.
   -- Я боюсь, не хуже ли ей сегодня, -- съ безпокойствомъ цроговорилъ онъ, бросая работу. Вся фигура его была проникнута глубочайшимъ состраданіемъ.
   -- Развѣ она больна? -- спросила Флоренса.
   Онъ вздохнулъ и продолжалъ смотрѣть на безсмысленную дочь съ какимъ-то отчаяннымъ видомъ.
   -- Я думаю, -- сказалъ онъ, -- моя бѣдная Марта и пяти дней не была здоровой въ продолженіе столькихъ лѣтъ!
   -- Да, толкуйте, столькихъ лѣтъ! -- сказалъ неуклюжій сосѣдъ, подошедшій въ эту минуту къ лодкѣ. Не больше ли, дядя Джонъ?
   -- Какъ больше? -- спросилъ Джонъ, поправляя истасканную шляпу и проводя рукою по лбу. -- Пожалуй, что и такъ. Она всю жизнь хирѣетъ.
   -- Поневолѣ захирѣетъ, когда вы балуете ее, какъ чортъ знаетъ кого, -- продолжалъ сосѣдъ. -- A что толку? Она въ тягость и себѣ, и другимъ.
   -- Только не мнѣ, -- съ живостью перебилъ отецъ, нагибаясь къ лодкѣ, -- не мнѣ, пріятель.
   Онъ говорилъ правду, и Флоренса видѣла это какъ нельзя лучше.
   -- Кому же и ходить за ней, какъ не мнѣ? -- сказалъ отецъ. -- Кто другой приласкаетъ мою бѣдную дочь?
   -- Правда, Джонъ, правда! -- заговорилъ сосѣдъ. -- Кто же, кромѣ васъ станетъ ласкать ее? A вы просто распинаетесь изъ-за нея день и ночь. Она спутала васъ по рукамъ и по ногамъ, и ужъ я не знаю, какая собака работаетъ больше васъ. A что толку? Развѣ она понимаетъ ваши заботы?
   Отецъ обратился къ дочери и просвистѣлъ какимъ-то оригинальнымъ способомъ. Марта съежилась и сдѣлала нетерпѣливое движеніе плечами. Отецъ, казалэсь, былъ вполнѣ доволенъ этимъ отвѣтомъ.
   -- И вотъ все, миссъ, за что онъ ее любитъ! -- проговорилъ сосѣдъ, улыбаясь.
   -- Слава Богу и за то! -- сказалъ отецъ, нагибаясь къ работѣ. -- Прежде, бывало, мое бѣдное дитя не шевелило ни волосомъ, ни пальцемъ, все равно, какъ мертвая!
   Флоренса тихонько опустила въ старую лодку нѣсколько денегъ и удалилась.
   Въ чемъ же, наконецъ, секретъ родительской любви? Если бы Флоренса сдѣлалась больна и начала увядать со дня на день, какъ ея покойный братъ, не узналъ ли бы тогда м-ръ Домби, какъ она его любитъ? Можетъ статься, она сдѣлается для него милѣе, онъ подойдетъ къ ея постели, съ грустью взглянетъ на ея потухающій взоръ, обниметъ ее и въ избыткѣ отеческой нѣжности, забудеть все прошедшее. Можетъ статься, въ этомъ измѣненномъ состояніи м-ръ Домби проститъ виновную дочь, что она въ свое время не умѣла высказать ему своей дѣтской любви; и тогда Флоренса разскажетъ, зачѣмъ и какъ она по ночамъ подходила къ его кабинету, какъ сильно трепетало ея сердце, и какъ послѣ изучала она неизвѣстное ей искусство сдѣлаться достойной родительской любви. Все это очень можетъ быть.
   A если бы Флоренса умерла? О, тогда, нѣтъ сомнѣнія, м-ръ Домби раскается и станетъ горевать. Вообразите: Флоренса лежитъ на постели, точь-въ-точь, какъ ея братецъ, и она, такъ же, какъ онъ, не боится приближающейся смерти. Вотъ м-ръ Домби, растроганный до глубины души, подходитъ къ ней и говоритъ: "Живи, милая Флоренса, живи, Флой, для меня, и мы станемъ любить другъ друга, какъ давно бы слѣдовало любить, и ты будешь счастлива, какъ давно бы слѣдовало быть счастливой". Вотъ, услышавъ эти слова, Флоренса бросается на шею м-ра Домби, обвиваетъ ее своими слабыми руками, и говоритъ: "Ужъ поздно, милый папа, слишкомъ поздно, да и не нужно: я такъ счастлива въ эту минуту, какъ не могла и не могу быть счастливѣе. Я за все вознаграждена, милый папа!" И тутъ она умираетъ съ благословеніями на губахъ.
   Всѣ эти химеры, по странной прихотливости любящаго сердца, стройными толпами роились въ головѣ бѣдной дѣвушки. Флоренса вспомнила золотыя волны на стѣнѣ и живо представляла, какъ таинственный потокъ уноситъ ее въ область вѣчности, гдѣ ее встрѣчаетъ милый братъ съ отверстыми объятіями. Стоя въ эту минуту на берегу рѣки, плескавшей волны къ ея ногамъ, она съ благоговѣніемь воображала ту же самую рѣку, о которой такъ часто говорилъ умирающій братъ, уносимый въ своихъ предсмертныхъ видѣніяхъ въ безбрежный океанъ вѣчности.
   Отецъ и больная дочь еще стояли передъ умственными очами Флоренсы, какъ вдругъ тѣлеснымъ ея глазамъ представились въ полной свѣжести силъ здоровый отецъ и здоровая мать въ сопровожденіи сына, цвѣтущаго молодостью и красотою. Сэръ Барнетъ Скеттльзъ учтиво привѣтствовалъ дѣвушку и пригласилъ гулять. Флоренса охотно согласилась, и леди Скеттльзъ поспѣшила дать приличныя наставленія сыну, который медленными шагами подступилъ къ Флоренсѣ и подалъ ей руку. Должно сказать, леди Скеттльзъ считала первѣйшимъ наслажденіемъ жизни видѣть, какъ ея сынъ гуляетъ съ прекрасною дѣвушкой.
   Но должно также сказать, самъ молодой джентльменъ смотрѣлъ на эту статью съ своей, совершенно противоположной, точки зрѣнія, и ири такихъ случаяхъ очень часто вслухъ выражалъ свое неудовольствіе, называя себя дѣвичьимъ прислужникомъ. Впрочемъ, Флоренса, минутъ черезъ пять ходьбы, всегда мирила молодого Барнета съ его судьбой, и они начинали вести дружескій разговоръ. Сэръ Барнетъ и леди Скеттльзъ, по обыкновенію, выступали позади, любуясь на прекрасныхъ дѣтей.
   Въ такомъ порядкѣ совершалась и теперешняя дообѣденная прогулка. Уже молодой Барнетъ усмирился и охотно развязалъ языкъ, чтобы отвѣчать на вопросы Фларенсы, какъ вдрутъ мимо ихъ прогарцовалъ верхомъ на гнѣдомъ конѣ какой-то джентльмень, бросившій на нихъ выразительный взглядъ. Тутъ же онъ сдержалъ, повернулъ въ ихъ сторону коня и началъ раскланиваться съ шляпою въ рукахъ.
   Джентльменъ особенно смотрѣлъ на Флоренеу, и когда гуляющее общество остановилось, онъ раскланялся сперва съ ней, a потомъ привѣтствовалъ сэра Барнета и леди Скеттльзъ. Флоренса никакъ не могла припомнить, видѣла ли когда это лицо, и какъ скоро джентльменъ подъѣхалъ къ ней ближе, она невольно отступила назадъ.
   -- Не бойтесь. Моя лошадь очень смирна, увѣряю васъ, -- сказалъ джентльменъ.
   Но Флоренса испугалась не лошади. Въ самомъ всадникѣ было что-то такое, что какъ будто ее кольнуло и заставило отступить.
   -- Я, конечно, имѣю удовольствіе говорить съ миссъ Домби? -- сказалъ джентльменъ съ любезной улыбкой.
   Флоренса поклонилась.
   -- Мое имя Каркеръ. Больше, кажется, мнѣ не нужно рекомендовать себя, чтобы быть представленнымъ миссъ Домби. Каркеръ.
   День былъ жаркій, но Флоренса почувствовала странную дрожь, пробѣжавшую по ея тѣлу. Она представила м-ра Каркера своему обществу.
   -- Прошу извинить, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, -- тысячу разъ; но я завтра поутру отправлюсь къ м-ру Домби, въ Лемингтонъ, и если вамъ, мисеъ, угодно дать мнѣ какое порученіе, я почту себя совершенно счастливымъ.
   Сэръ Барнетъ немедленно сообразилъ, что Флоренсѣ надо писать, и предложилъ окончить прогулку, приглашая м-ра Каркера на дачу отобѣдать. М-ръ Каркеръ, къ великому несчастью, уже далъ слово обѣдать въ другомъ мѣстѣ, но, ежели миссъ Домби желаетъ писать, онъ съ удовольствіемъ готовъ ждать сколько угодно. Представивъ это извиненіе съ любезнѣйшей улыбкой, м-ръ Карксръ нагнулся, чтобы погладить шею лошади, и Флоренса въ эту минуту разслышала, или, правильнѣе, разглядѣла въ его взорѣ слѣдующія три слова: "О кораблѣ никакого слуху! "
   Бѣдная дѣвушка съ крайнимъ испугомъ отскочила отъ всадника, который въ эту минуту выставилъ всѣ свои зубы, и трепещущимъ голосомъ проговорила, что не намѣрена писать къ отцу.
   -- Можетъ быть, вамъ угодно, миссъ Домби, послать что-нибудь? -- сказалъ зубастый всадникъ.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ. Мнѣ нечего посылать, кромѣ ... кромѣ моей любви.
   Несмотря на ужасную взволнованность, Флоренса подняла на него выразительный, умоляющій взоръ, въ которомъ нетрудно было прочесть просьбу о пощадѣ, такъ какъ всякое сношеніе между ею и отсутствующимъ отцомъ выходило изъ круга обыкновенныхъ вещей. М-ръ Каркеръ улыбнулся, отвѣсилъ низкій поклонъ и, снабженный комплиментами отъ сэра Барнета и леди Скеттльзъ къ м-ру Домби, поскакаль назадъ, оставивъ самое благопріятное впечатлѣніе въ превосходительныхъ сердцахъ. Флоренса между тѣмъ продолжала дрожать, какъ въ лихорадкѣ, и сэръ Барнетъ, не чуждый народныхъ суевѣрій, заключилъ, что, вѣроятно, въ эту минуту проходилъ кто-нибудь по ея будущей могилѣ. М-ръ Каркеръ еще разъ оглянулся изъ-за угла, поклонился и поскакалъ во весь опоръ... вѣроятно, на будущую могилу Флоренсы.
  

Глава XXV.

Странныя вѣсти о дядѣ Соломонѣ.

  
   Несмотря на твердое намѣреніе чуть свѣтъ сняться съ якоря, капитанъ Куттль не прежде, какъ въ шесть часовъ, проснулся въ своей каютѣ послѣ того достопамятнаго вечера, когда онъ наблюдалъ черезъ окно, освѣщенное лампой, дядю Соломона за его письменнымъ столомъ, вмѣстѣ съ деревяннымъ мичманомъ на прилавкѣ и Благотворительнымъ Точильщикомъ, возившимся около своей постели за тѣмъ же прилавкомъ. Зато теперь капитанъ пробудился и тѣломъ, и душой. Сидя на постели, онъ озирался вокругъ комнаты и протиралъ свои глаза съ какимъто особеннымъ неистовсівомъ, какъ будто отъ нихъ теперь требовалась чрезвычайная услуга. Случай необыкновенный. Передъ особой капитана лицомъ къ лицу, задыхаясь отъ усталости, стоялъ Робъ Тудль, съ раскраснѣвшимися щеками и выпученными глазами, блиставшими самымъ яркимъ свѣтомъ.
   -- Ура! -- проревѣлъ капитанъ. -- Что новаго?
   Но когда Робъ хотѣлъ отвѣчать, капитанъ вепремъ спрыгнулъ съ постели и рукою зажалъ ему ротъ.
   -- Погоди, любезный, плгоди, -- сказалъ онъ, -- не говори покуда ни слова.
   Затѣмъ капитанъ повернулъ посѣтителя налѣво кругомъ въ другую комнату, и, скрывшись самъ на нѣсколько минутъ, воротился въ синемъ камзолѣ, подошелъ къ шкапу, налилъ двѣ рюмки водки и подалъ одну Благотворительному Точильщику. Потомъ, опорожнивъ собственную рюмку, капитань приложился спиною къ стѣнѣ, какъ будто хотѣлъ на всякій случай предупредить возмзжность опрокинуться навзничь и, обративъ глаза на Точильщика, скомандовалъ довольно рѣшительнымъ тономъ:
   -- Ну, теперь отваливай, дружокъ, отваливай!
   -- Вы хотите, чтобы я говорилъ? -- спросилъ Робъ, озадаченный капитанскими приготовленіями.
   -- Да, начинай.
   -- Мнѣ почти нечего разсказывать, капитанъ. Вотъ вамъ!
   Робъ показалъ связку ключей. Капитанъ, еще плотнѣе прислонившись къ стѣнѣ, бросалъ поперемѣнно взгляды то на ключи, то на Точильщика.
   -- Вотъ вамъ еще, -- продолжалъ Робъ.
   Тутъ онъ вынулъ запечатанный пакетъ, на который каиитанъ посмотрѣлъ съ такимъ же вниманіемъ, какъ и на ключи.
   -- Вставши сегодня въ пять часовъ, -- продолжаль Робъ, -- я нашелъ всѣ эти вещи на своей постели. Двери въ магазинъ были отперты, и м-ръ Гильсъ отошелъ...
   -- Какъ?! умеръ?! -- проревѣлъ капитанъ, поблѣднѣвъ какъ смерть.
   -- Не умеръ, a исчезъ, -- возразилъ Точильщикъ.
   -- Исчезъ?
   -- Скрылся изъ магазина, неизвѣстно куда.
   Капитанъ заревѣлъ такимъ неистовымъ голосомъ и съ такою быстротою ринулся отъ стѣны, что бѣдный Точильщикъ, вооруженный ключами и пакетомъ, поспѣшилъ забиться въ противоположный уголъ.
   -- На ключахъ, сударь, и на пакетѣ написано: "Для капитана Куттля", -- завопилъ Робь, -- Вотъ я и прибѣжалъ къ вамъ. Больше я ничего не знаю, капитанъ Куттль, ей-же-ей! Ужъ лучше бы мнѣ провалиться сквозь землю. Вотъ нашли мѣсто для бѣднаго парня! Хозяинъ бѣжалъ и мнѣ придется разстаться съ мѣстомъ, a еще меня же обвиняютъ!
   Эти жалобныя восклицанія были вызваны сверкающими глазами капитана, который весь, съ ногъ до головы, пылалъ подозрѣніемъ и угрозами. Принявъ пакетъ изъ рукъ Точильщика, капитанъ разломалъ печать и принялси читать:
   "Милый мой Недъ Куттль, здѣсь ты найдешь мою волю" -- капитанъ для удостовѣренія перевернулъ листъ -- "и завѣщаніе"...
   -- Гдѣ же завѣщаніе? -- закричалъ капитанъ, бросивъ подозрительный взглядь на Точильщика. -- Воля здѣсь, a завѣщанія я не вижу. Куда дѣвалъ ты завѣщаніе?
   -- Я не видалъ никакого завѣщанія -- возразилъ Робъ. -- Пожалуйста, капитанъ, не нападайте на меня. Я не трогалъ завѣщанія.
   Капитанъ сомнительно покачалъ г.оловой и съ важностью продолжалъ чтеніе:
   "Не вскрывай документа до истеченія года или пока не будетъ получено вѣрнаго извѣстія о моемъ миломъ Вальтерѣ, который также -- я увѣренъ въ этомъ -- дорогъ и для тебя, любезный Недъ...
   Здѣсь капитанъ остановился съ видимымъ волненіемъ. Понимая, однако-жъ, важность настоящаго случая, онъ, для возстановленія своего достоинства, бросилъ на Точильщика строгій взглядъ и продолжалъ:
   "Если ты никогда не услышишь обо мнѣ или не увидишь меня больше, вспоминай, любезный Недъ, о старомъ другѣ такъ же, какъ онъ будетъ вспоминать о тебѣ до послѣдняго издыханія -- съ любовью, и заступи, ради Вальтера, его мѣсто при магазинѣ до истеченія упомянутаго срока. Долговъ нѣтъ. Заемъ фирмѣ Домби и Сынъ уплаченъ. Посылаю тебѣ ключи. Храни все это въ тайнѣ и не дѣлай обо мнѣ никакихъ разспросовъ. Это безполезно. Больше писать нечего, любеный Недъ. Остаюсь твой вѣрный друтъ Соломонъ Гильсъ.
   Капитанъ перевелъ духъ и читалъ далѣе постскриптъ.
   "Мальчикъ Робъ, рекомендованный фирмой, какъ я тебѣ говорилъ, можетъ остаться при магазинѣ... Если окажется необходимымъ продавать вещи съ аукціона, прибереги, милый Недъ, маленькаго мичмана".
   Капитанъ Куттль перечиталъ письмо, по крайней мѣрѣ, двадцать разъ и съ сотню разъ перевернулъ его въ рукахъ, сидя въ глубокомъ раздумьи на своемъ стулѣ. Сначала мысли его были исключительно прикованы къ письму, и онъ ни о чемъ больше не былъ въ состояніи думать. Потомъ онъ постепенно началъ вникать въ постороннія обстоятельства, и мало-по-малу идея военнаго суда образовалась и созрѣла въ его головѣ. Но подсудимымъ былъ Благотворительный Точильщикъ, и никто больше. Его слѣдовало допросить. Утвердившись въ этой мысли, капитанъ принялъ такой рѣшительный, строгій, истинно судейскій видъ, что Точиьщикъ, еще прежде начатія допроса, понялъ всю опасность своего положенія и счелъ необходимымъ опровергнуть обвинительные пункты, начертанные на челѣ грознаго судіи.
   -- О, зачѣмъ вы на меня такъ смотрите, капитанъ? -- воскликнулъ Точильщикъ. -- Въ чемъ я провинился передъ вами?
   -- Не кричи, любезный, не кричи! Нечего обвинять себя прежде времени.
   -- Я ни въ чемъ не виноватъ, капитанъ!
   -- Увидимъ, a покамѣстъ распускай-ка паруса и -- маршъ впередъ!
   Съ глубокимъ чувствомъ отвѣтственности, возложенной на него въ настоящемъ случаѣ, капитанъ рѣшился немедленно произвести строжайшее слѣдствіе на самомъ мѣстѣ и, вооруживщись сучковатымъ жезломъ, отправился въ Сити вмѣстѣ съ Благотворительнымъ Точильщикомъ. Считая этого малаго своимъ арестантомъ, онъ думалъ сначала сковать его или, по крайней мѣрѣ, стянуть его руки, но, не зная обычныхъ формъ, употребительныхъ при такомъ арестѣ, удовольствовался лишь тѣмъ, что держалъ его плечи во всю дорогу, приготовившись, въ случаѣ малѣйшаго сопротивленія, дать ему пинка и повалить на мостовую.
   Но сопротивленія не было, и они, безъ всякихъ приключеній, достигли въ Сити до дверей инструментальнаго мастера. Такъ какъ ставни еще не были открыты, то капитанъ прежде всего озаботился освѣтить магазинъ, и когда дневной свѣтъ пробился черезъ окна, онъ приступилъ къ дальнѣйшимъ изслѣдованіямъ.
   Расположившись въ креслахъ, какъ судья торжественнаго трибунала, капитанъ приказалъ Робу лечь въ свою постель подъ прилавкомъ и въ точности объяснить: во-первыхъ, гдѣ и какъ нашелъ онъ ключи съ пакетомъ по своемъ пробужденіи; во-вторыхъ, въ какомъ положеніи находились двери по его пробужденіи; въ-третьихъ, за чѣмъ и какъ побѣжалъ онъ на Корабельную площадь по своемъ пробужденіи -- пунктъ очень важный въ случаѣ, если бы Точильщикъ скрылся черезъ окно. На всѣ эти и другіе, менѣе важные пункты подсудимый отвѣчалъ нѣсколько разъ очень удовлетворительнымъ образомъ. Судья опустилъ голову и, казалось, вывелъ положительное заключеніе, что дѣло принимало очень дурной оборотъ.
   Вслѣдъ затѣмъ былъ учиненъ строгій розыскъ по ісему дому съ неопредѣленной мыслью отыскать тѣло Соломона Гильса. Въ сопровожденіи подсудимаго, ставшаго со свѣчей на лѣстницѣ, капитанъ спустился въ погребъ, ощупалъ всѣ углы желѣзнымъ крюкомъ, безпрестанно ударяясь лбомъ о бревна, и воротился оттуда облѣпленный паутиной. При обозрѣніи спальни старика, они нашли, что Соломонъ не ложился въ прошлую ночь и только сидѣлъ на постели, такъ какъ одѣяло не много было смято.
   -- Такъ вотъ что, -- вскричалъ Робъ, озираясь вокругъ, -- я знаю теперь, зачѣмъ м-ръ Гильсъ такъ часто выходилъ въ эти дни изъ своей комнаты! Онъ, видите ли, капитанъ, потихоньку выносилъ отсюда вещи, чтобы не быть замѣченнымъ.
   -- Правда, любезный, правда, -- сказалъ капитанъ съ таинственнымъ видомъ, -- a какія это вещи?
   -- Да я не вижу здѣсь ни его бритвеннаго прибора, капитанъ, ни щетокъ, ни рубашекъ, ни сапогъ.
   При исчисленіи этихъ статей, капитанъ оематривалъ подсудимаго съ ногъ до головы, вникая въ каждую частицу его туалета и стараясь угадать, не употребилъ ли онъ въ дѣло упомянутыхъ вещей своего хозяина. Но бритвы Робу, казалось, были не нужны, щетки -- тоже, потому что его платье никогда не подвергалось вліянію щетокъ, a дырявые сапоги его никакъ не могли принадлежать дядѣ Соломону.
   -- A что ты скажешь насчетъ времени, когда онъ ушелъ, -- спросилъ капитан ь строгимъ голосомъ, -- ну?
   -- Я думаю, капитанъ, м-ръ Гильсъ ушелъ очень скоро послѣ того, какъ я началъ храпѣть.
   -- Въ которомъ же часу?
   -- Какъ мнѣ вамъ это сказать, капитанъ? Знаю только, что съ вечера я сплю крѣпко, a къ утру y меня очень легкій сонъ. Если бы м-ръ Гильсъ ушелъ передъ разсвѣтомъ, я бы непремѣнно это слышалъ, хотя бы онъ прокрался къ дверямъ на цыпочкахъ.
   По зрѣломъ обсужденіи Куттль началъ догадываться, что Гильсъ исчезъ по собственной волѣ. Къ этому логическому заключенію приводило и письмо, оставленное на его имя. Почеркъ безспорно былъ Соломоновъ, и въ теченіи мыслей обнаруживалась обдуманная рѣшительность. Словомъ, дядя Соломонъ давно задумалъ убѣжать -- и убѣжалъ. Оставалось привести въ ясность: куда онъ убѣжалъ и зачѣмъ онъ убѣжалъ? Но такъ какъ первая часть проблемы представляла непреоборимыя затрудненія, то мысли капитана сосредоточились только на второмъ ея пунктѣ.
   Припоминая странныя манеры старика и его вчерашнее слишкомъ пламенное прощаніе, теперь совершенно понятное, капитанъ съ ужасомъ дошелъ до заключенія, что старикъ, не будучи въ силахъ преодолѣть страшнаго безпокойства насчетъ милаго Вальтера, рѣшился кончить жизнь самоубійствомъ. Уже давно жаловался онъ на треволненія жизни, и теперь, когда исчезла всякая надежда, очень можетъ быть, что онъ разъ навсегда задумалъ покончить съ мірской суетой.
   Ему нечего было опасаться за личную свободу и опись имѣнія, потому что всѣ деньги уплачены: что же, какъ не мысль о самоубійствѣ заставила его скрыться? A если онъ забралъ съ собою нѣкоторыя вещи -- что, впрочемъ, еще слѣдовало доказать -- такъ это, безъ сомнѣнія, -- думалъ капитанъ, -- сдѣлано для отвлеченія вниманія другихъ людей отъ его грѣшиаго умысла. Стало быть, вопросъ рѣшенъ: Соломонъ Гильсъ прекратилъ жизнь самоубійствомъ.
   Остановившись на этомъ роковомъ заключеніи, капитанъ, сокрушаемый лютою скорбью, ыашелъ справедливымъ освободить изъ-подъ ареста Благотворительнаго Точильщика, такъ какъ онъ оказался невиннымъ въ злоумышленіи противь своего хозяина. Потомъ, оставивъ въ магазинѣ за присмотромъ вещей человѣка, нанятаго изъ лавки маклера Брогли, Куттль и Тудль отправились на поиски смертныхъ останковъ Гнльса.
   Всѣ полицейскія бюро, всѣ рабочіе дома, всѣ анатомическіе театры, какіе только обрѣтаются въ столицѣ Соедкненныхъ Королевствъ, были изслѣдованы и осмотрѣны капитаномъ Куттлемъ. Новый герой эпической поэмы, воплотившій въ своемъ лицѣ всѣ народные элементы, онъ вмѣшивался во всѣ уличныя толпы, исходилъ всѣ переулки и закоулки, обозрѣлъ всѣ пристани, всѣ корабли, вездѣ и во всемъ отыскивая тлѣнную плоть грѣшнаго друга. Цѣлую недѣлю прочитывалъ онъ въ газетахъ извѣстія о пропажѣ людей, объ отравленіяхъ, объ убійствахъ, и во всякое время дня и ночи готовъ былъ отправиться на мѣсто бѣдственнаго приключенія, "для удостовѣренія, -- говорилъ онъ, -- что тамъ не было Соломона". Оказывалось дѣйствительно, что тамъ не было Соломона, и бѣдный капитанъ не получалъ никакого удовлетворенія.
   Наконецъ, безуспѣшныя попытки были оставлены, и капитанъ принялся сосбражать, что ему дѣлать. Прочитавъ еще разъ это письмо пропавшаго друга, онъ основательно разсудилъ, что нужно прежде всего устроить и сохранить магазинъ въ приличномъ видѣ для Вальтера, и это безспорно есть важнѣйшая обязанность, возложенная на него. Для выполненія этой обязанности оказывалось необходимымъ поселиться самому въ магазинѣ Соломона Гильса, a это сопряжено было съ нѣкоторыми затрудненіями со стороны м-съ Макъ Стингеръ. Такъ какъ нечего было и думать, что почтенная дама изъявитъ на это добровольное согласіе, то капитанъ, послѣ нѣкотораго колебанія, рѣшился на отчаянное средство -- бѣжать съ Корабельной площади.
   -- Вотъ что, любезный, -- сказалъ капитанъ, обращаясь къ Робу, когда этотъ смѣлый планъ окончательно созрѣлъ въ его головѣ, -- мнѣ надобно идти, и я ворочусь не скоро. Въ полночь дожидайея меня въ магазинѣ, и когда я постучусь, отвори дверь.
   -- Очень хорошо, капитанъ.
   -- Ты не потеряешь своего мѣста, -- продолжалъ капитанъ снисходительнымъ тономъ, -- и, если мы поладимъ, можешь надѣяться на прибавку жалованья. Только смотри, не зѣвай: если я приду въ полночь или передъ разсвѣтомъ, немедленно отвори дверь, когда услышишь стукъ. Вотъ, видишь ли, въ чемъ дѣло, любезный. Легко станется, что за мной пустится кто-нибудь въ погоню, и если ты не скоро отворишь дверь, меня какъ разъ могутъ застигнуть. Понимаешь?
   Робъ обѣщался не смыкать глазъ во всю ночь и стоять на караулѣ. Сдѣлавъ это распоряженіе, капитанъ отправился подъ мирную кровлю м-съ Макъ Стингеръ.
   Мысль о преступномъ побѣгѣ до того взволновала душу капитана Куттля, что во все остальное время онъ дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ, особенно когда ему слышались шаги м-съ Макъ Стингеръ и шорохъ платья. Случилось, въ этотъ день на м-съ Макъ Стингеръ нашелъ добрый стихъ, и она была смирна, какъ овечка, что еще болѣе растревожило добраго капитана.
   -- Что сегодня угодно вамъ кушать, капитанъ Куттль? -- спросила хозяйка ласковымъ тономъ. -- Не хотите-ли пуддинга или бараньихъ почекъ? Пожалуйста, не церемоньтесь со мной.
   -- Благодарю васъ, сударыня, -- возразилъ капитанъ. -- Не безпокойтесь.
   -- Не хоти азвѣ ты воображаешь, что жизнь, какъ моя тамъ, была хороша для красоты? Слушая тебя, можно это подумать!
   -- Не то! кричала мать.-- Она знаетъ это!
   -- Такъ что же такое? Лучше, если это будетъ что-нибудь недлинное; иначе дорога моя вонъ отсюда будетъ легче, чѣмъ дорога сюда.
   -- Слушай ее! Послѣ всѣхъ этихъ годовъ, она грозится бросить меня въ ту самую минуту, какъ воротилась!
   -- Я тебѣ скажу, мать, еще разъ: были годы для меня такіе, какъ и для тебя. Воротилась жостче прежняго? Разумѣется, воротилась жостче. Чего другаго могла ты ожидать?
   -- Жостче ко мнѣ! къ своей родной матери!
   -- Не знаю, кто началъ дѣлать меня жостче, чѣмъ бы я была, если не моя любезная родная мать, возразила дочь, скрестивъ руки, нахмуривъ брови и стиснувъ зубы, какъ-будто затѣмъ, чтобъ изгнать изъ своей груди силою всякое болѣе-нѣжное чувство.-- Выслушай два слова, мать. Если мы поймемъ другъ друга теперь, то, можетъ-быть, и не разрознимся больше. Я ушла отсюда дѣвчонкой, а воротилась женщиной. Я ушла довольно-непокорною дочерью и воротилась не лучше -- въ этомъ ты можешь присягнуть. Но была ли ты сама почтительна ко мнѣ?
   -- Я! воскликнула старуха.-- Къ моей родной дѣвкѣ? Мать почтительна къ своему родному ребенку?
   -- Оно звучитъ мудрено, не правда ли? возразила дочь, хладнокровно обратя къ ней суровое, гордое, затвердѣлое, но прекрасное лицо.-- Однако, я думала объ этомъ иногда въ мои одинокіе годы и наконецъ попривыкла къ этому. Я часто слыхала и слышу теперь, какъ толкуютъ о покорности, долгѣ и тому подобное; но все это было только о моей покорности и моемъ долгѣ къ другимъ. Я по-временамъ удивлялась -- такъ, отъ скуки -- не-уже-ли нѣтъ на свѣтѣ никого, кто бы былъ чѣмъ-нибудь обязанъ въ-отношеніи ко мнѣ?
   Мать сидѣла, шевеля, кивая челюстями и тряся головою; но нельзя было угадать, выражало ли это досаду, угрызеніе совѣсти, или отрицаніе, или просто физическую немощь.
   -- Былъ когда-то ребенокъ, котораго звали Алисою Марвудъ, сказала дочь съ горькимъ хохотомъ и глядя на себя съ ужасающею насмѣшливостью:-- ребенокъ этотъ родился и вскормленъ въ нищетѣ и небрежности. Никто не училъ его, никто не сдѣлалъ для него шага, никто не позаботился о немъ.
   -- Никто! отозвалась мать, указывая на себя и ударяя себя въ грудь.
   -- Одна заботливости которую эта дѣвочка испытала, возразила дочь:-- состояла въ томъ, что ее иногда били, ругали и обдѣляли; она могла бы гораздо-лучше обойдтись и безъ этой нѣжности. Она жила въ домахъ въ родѣ этого, или на улицахъ, въ толпѣ маленькихъ дѣвчонокъ такихъ же, какъ она. Между-тѣмъ, она вынесла изъ такого дѣтства хорошенькое личико. Тѣмъ хуже для нея. Лучше, еслибъ ее загнали и замучили до смерти за уродливость...
   -- Продолжай! продолжай!
   -- Я продолжаю. Была потомъ дѣвушка, которую звали Алисою Марвудъ. Она была хороша собою. Ее учили слишкомъ-поздно и научили всему худому. Ее берегли черезъ-чуръ, ей помогали слишкомъ-хорошо, за нею ухаживали слишкомъ-много. Ты ее очень любила -- въ тѣ дни дѣла твои были лучше теперешняго. Что сталось съ этою дѣвушкой, то дѣлается каждый годъ съ тысячами -- она сгибла: она для этого и родилась.
   -- Послѣ столькихъ лѣтъ! всплакалась старуха.-- Вотъ, съ чего начинаетъ моя дѣвка!
   -- Она скоро договоритъ. Была преступница, которую звали Алисою Марвудъ -- еще молодая дѣвушка, но брошенная всѣми и отверженная. Ее судили, приговорили. И Боже мой, какъ объ этомъ толковали джентльмены въ судѣ! Какъ важно смотрѣлъ судья, когда говорилъ о ея обязанностяхъ, и о томъ, какъ дурно она воспользовалась дарами природы -- какъ-будто онъ не понималъ лучше всякаго другаго, что эти-то проклятые дары природы и погубили ее! И какъ онъ проповѣдывалъ о сильной рукѣ закона, которая такъ "сильно" помогала ей, когда она была невиннымъ и безпомощнымъ ребенкомъ! Какъ торжественно и религіозно все это было! Я думала объ этомъ много разъ послѣ того, право!
   Она плотнѣе скрестила руки на груди и захохотала такимъ хохотомъ, при которомъ завыванія старухи казались пріятною мелодіей.
   -- Ну, вотъ, мать, Алису Марвудъ увезли за моря, продолжала дѣвушка:-- чтобъ она научилась тамъ хорошему, увезли туда, гдѣ въ двадцать разъ меньше хорошаго и больше зла, мерзостей и позора, чѣмъ здѣсь. И Алиса Марвудъ воротилась взрослой женщиной -- такою женщиной, какой должно было ожидать послѣ всего этого. Прійдетъ опять свое время, и снова будутъ торжественно засѣдать, и опять толковать такъ разумно о сильной и твердой рукѣ закона, и тогда съ нею, вѣроятно, покончатъ; но этимъ джентльменамъ нечего бояться, что они останутся безъ дѣла. Есть тьма мальчишекъ и дѣвчонокъ, которые растутъ на улицахъ, гдѣ и живутъ, и дадутъ имъ работу, пока они не разбогатѣютъ.
   Старуха оперлась локтями на столъ, закрыла себѣ лицо обѣими руками и обнаружила сильнѣйшую горесть -- можетъ-быть, она ее и чувствовала.
   -- Ну, мать! Я кончила, сказала дочь, махнувъ рукою, какъ-будто отпуская отъ себя предметъ разговора.-- Я сказала довольно. Теперь намъ обѣимъ можно перестать толковать о покорности, что бы мы ни начали. Твое дѣтство было, я думаю, въ родѣ моего. Тѣмъ хуже для насъ обѣихъ. Я не хочу осуждать тебя или Оправдываться передъ тобою... къ чему? Все это прошло давнымъ-давно. Но я теперь женщина -- ужь не дѣвочка -- и намъ нечего выставлять на позоръ свою исторію и корчить этихъ джентльменовъ, которые въ судѣ-то. Мы знаемъ о ней все какъ-нельзя-лучше!
   У этого погибшаго и такъ-низко упавшаго существа оставалась еще красота въ лицѣ и формахъ, которой нельзя было не признать, взглянувъ на него съ малѣйшимъ вниманіемъ. По-мѣрѣ-того, какъ несчастная погружалась въ молчаніе, суровое выраженіе лица ея успокоивалось; въ черныхъ глазахъ, устремленныхъ на огонь, исчезъ оживлявшій ихъ бурный пламень и замѣнился чѣмъ-то похожимъ на грусть; сквозь все утомленіе и нищету, промелькивалъ слабый отблескъ исчезнувшей лучезарности падшаго ангела.
   Мать, глядѣвшая на нее молча нѣсколько времени, отважилась протянуть къ ней черезъ столъ свою костлявую руку; видя, что дочь допускаетъ это, она коснулась ея лица и пригладила ей волосы. Чувствуя, по-видимому, что старуха была искренна въ этихъ знакахъ участія, Алиса не шевелилась и позволила ей продолжать. Такимъ-образомъ, мать постепенно приближалась къ ней, поправила ей волосы, сняла съ ея ногъ мокрые башмаки, накинула ей на плечи что-то сухое, и ходила вокругъ нея смиренно, бормоча про-себя и узнавая въ ней болѣе и болѣе прежнія черты лица и прежнее выраженіе.
   -- Ты очень-бѣдна, мать, я вижу, сказала Алиса, оглянувшись вокругъ себя послѣ довольно-продолжительнаго молчанія.
   -- Горько бѣдна, моя дорогая, отвѣчала старуха.
   Она любовалась своею дочерью съ боязнью. Можетъ-быть, восхищеніе ея, каково бы оно ни было, имѣло весьма-отдаленное начало и переносилось къ тому времени, когда она открыла въ Алисѣ.признаки красоты среди тяжкой борьбы съ нищетою ея первоначальнаго существованія. Можетъ-быть, боязнь относилась отчасти къ обозрѣнію прошлыхъ дней, услышанному ею сейчасъ изъ устъ дочери. Какъ бы то ни было, она стояла передъ дочерью съ покорностью и смиреніемъ, наклонивъ голову, какъ-будто жалобно умоляя пощадить ее отъ дальнѣйшихъ упрековъ.
   -- Какъ ты жила?
   -- Милостынею, моя дорогая.
   -- И воровствомъ, мать?-- Иногда, Алли, такъ, помаленьку. Я стара и труслива. Я иногда отнимала у дѣтей кой-какія бездѣлицы, моя дорогая, но не часто. Я караулила.
   -- Караулила? возразила дочь, взглянувъ на нее.
   -- Не выпускала изъ глазъ одно семейство, моя дорогая, сказала мать еще покорнѣе и смиреннѣе.
   -- Какое семейство?
   -- Тсс, тсс, мое дитятко! Не сердись на меня. Я дѣлала это любя тебя... въ память моей бѣдной дѣвки, которая за морями. Она протянула руку, какъ-будто упрашивая дочь о пощадѣ, и потомъ приложила ее къ губамъ.
   -- Много лѣтъ назадъ, моя дорогая, продолжала старуха, боязливо поглядывая на обращенное къ ней суровое и внимательное лицо: -- я наткнулась на его дочь, случаемъ.
   -- На чью дочь?
   -- Не его, Алли; не смотри на меня такъ, моя дорогая; не его. Какъ можно на его дочь? Ты знаешь, что у него нѣтъ дочери.
   -- Ну, такъ на чью же? Ты сказала: его.
   -- Тсс, Али! ты пугаешь меня, дитя. Мистера Домби -- только мистера Домби. Послѣ того, моя дорогая, я видала ихъ часто. Я видала и его.
   Произнося это послѣднее слово, старуха съежилась и отшатнулась назадъ, какъ-будто отъ внезапнаго страха, что дочь хочетъ ее ударить. Но хотя лицо дочери было обращено къ ней и выражало самый бурный гнѣвъ, она не шевельнулась: только скрещенныя на груди руки стиснулись еще сильнѣе, какъ-будто этимъ она хотѣла удержать ихъ отъ нанесенія вреда самой-себѣ или кому-нибудь, въ слѣпомъ порывѣ бѣшеной злобы, которая вдругъ овладѣла ею.
   -- Мало онъ воображалъ, кто я такая! проговорила старуха, тряся сжатою рукою.
   -- И мало думалъ объ этомъ! проворчала сквозь зубы дочь.
   -- Но тамъ мы сошлись лицомъ-къ-лицу. Я говорила съ нимъ, а онъ говорилъ со мною. Я сидѣла и караулила его, когда онъ уходилъ вдоль длинной аллеи, и за каждымъ его шагомъ посылала проклятія его душѣ и тѣлу.
   -- Ему будетъ хорошо наперекоръ всему этому, возразила презрительнымъ тономъ дочь.
   -- Да, ему хорошо.
   Старуха замолчала, видя, какъ бѣшенство обезобразило лицо и формы сидѣвшей передъ нею дочери. Казалось, будто грудь ея хотѣла разорваться отъ внутренней борьбы. Усиліе, которое удерживало эти порывы, казалось столько же страшнымъ, какъ самое бѣшенство, и обнаруживало не менѣе его буйный и опасный характеръ женщины, способной къ такой ненависти. Но волненіе мало-по-малу затихло, и она спросила послѣ нѣкотораго молчанія:
   -- Онъ женатъ?
   -- Не знаю, моя дорогая. Но его господинъ и пріятель женатъ. О, мы можемъ пожелать ему радости! Мы можемъ поздравить ихъ всѣхъ! кричала старуха, трепля себя отъ восторга тощими руками.-- Отъ этой свадьбы намъ будетъ весело! Вспомни меня!
   Дочь смотрѣла на нее вопросительно.
   -- Но ты измокла и устала; тебѣ хочется ѣсть и пить, сказала старуха, ковыляя къ шкапу: -- а тутъ найдется немногое, да и тутъ -- запустивъ руку въ карманъ и вытаскивая оттуда нѣсколько полупенсовъ, которые бросила на столъ -- и тутъ немного. Есть у тебя сколько-нибудь денегъ, Алиса, дитя?
   Алчное, угловатое, жадное лицо, съ которымъ она сдѣлала этотъ вопросъ и смотрѣла, какъ дочь вынула изъ-за пазухи маленькій подарокъ, такъ недавно ею полученный, высказалъ почти столь же хорошо всю исторію матери и дочери, сколько дочь выразила словами.
   -- Больше у меня нѣтъ. И это милостыня.
   -- Только милостыня, а? моя дорогая? сказала старуха, наклонясь торопливо надъ столомъ, чтобъ взглянуть на деньги! Казалось, будто она чувствовала недовѣрчивость, видя, какъ дочь держитъ ихъ въ рукѣ и смотритъ на нихъ.-- Гм! шесть да шесть двѣнадцати, да еще шесть, восьмнадцать -- ну, надобно сдѣлать изъ этого все, что можно. Я пойду и куплю чего-нибудь.
   Съ большею расторопностью, чѣмъ бы можно было ожидать судя по ея наружности (старость и нищета сдѣлали ее столько же дряхлою, какъ безобразною), она принялась завязывать дрожащими руками загрязненныя тесемки гадкой шляпки и обвертѣла себя оборванною шалью, все не спуская глазъ съ денегъ, бывшихъ въ рукѣ дочери, и съ тѣмъ же скареднымъ выраженіемъ.
   -- Какого же веселья дождемся мы отъ этой свадьбы, мать? Ты еще не досказала.
   -- Веселья, моя дорогая, что любви тамъ вовсе нѣтъ, а много гордости и ненависти. Веселья, что между ними будетъ много ссоръ и стычекъ -- оба такъ горды,-- и опасности... опасности, Алли!
   -- Какой опасности?
   -- Я видѣла то, что видѣла. Я знаю то, что знаю! хихикала мать съ злобнымъ восторгомъ.-- Пусть кое-кто смотритъ въ оба глаза? Пусть кое-кто остерегается. Моя дѣвка можетъ еще быть въ хорошей компаніи!
   Потомъ, замѣтивъ, что при изумленіи, съ которымъ дочь слушала, рука ея невольно сжала деньги, старуха поспѣшила овладѣть ими и прибавила: -- Но я пойду и куплю чего-нибудь; я пойду и куплю чего-нибудь!
   Она стала передъ дочерью съ протянутою рукою, и дояь, взглянувъ на деньги еще разъ, поднесла ихъ къ губамъ прежде, чѣмъ отдала старухѣ.
   -- Что, Алли! Ты цалуешь ихъ? Это по-шему, я часто дѣлаю то же самое. О, это намъ такъ хорошо! продолжала старуха, втискивая свои замасленые полупенсы назадъ въ карманъ:-- такъ годится на все, хоть и не приходитъ кучами!
   -- Я цалую ихъ, мать, или поцаловала тогда... прежде я этого никогда не дѣлала... ради того, кто ихъ далъ.
   -- Того, кто ихъ даль, а? возразила старуха, которой мутные глаза залоснились, когда она взяла деньги.-- Да! и я готова поцаловать ихъ ради того, кто далъ, лишь бы только онъ продолжалъ давать ихъ намъ чаще. Но я пойду и куплю на нихъ чего бы съѣсть, да выпить, моя дорогая. Я сейчасъ ворочусь.
   -- Ты какъ-будто говоришь, что знаешь многое, мать, сказала дочь, провожая ее до дверей глазами.-- Ты стала очень-умна съ-тѣхъ-поръ, какъ мы разстались.
   -- Знаю ли! каркала старуха, сдѣлавъ шага два назадъ.-- Я знаю больше, чѣмъ ты думаешь. Знаю даже больше, чѣмъ онъ воображаетъ, моя дорогая. Я сейчасъ разскажу тебѣ все. Я о немъ все знаю.
   Дочь улыбнулась недовѣрчиво.
   -- Я знаю про его брата, Алиса, сказала старуха, протянувъ шею съ злымъ взглядомъ, котораго можно было испугаться:-- онъ могъ бы быть тамъ, гдѣ ты была, за то, что укралъ деньги... Онъ живетъ вмѣстѣ съ сестрою, туда, далеко, у сѣверной дорога къ Лондону.
   -- Гдѣ?
   -- У сѣверной дороги къ Лондону, моя дорогая. Ты можешь посмотрѣть на его домъ, если хочешь. Имъ нечего похвастать: онъ не такъ хорошъ, какъ у того. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! кричала старуха со смѣхомъ, тряся головою и видя, что дочь ея вскочила:-- не теперь; это слишкомъ-далеко; это тамъ, гдѣ свалены каменья и мусоръ; завтра мы пойдемъ туда, Алли, если погода будетъ хороша и ты будешь въ духѣ. Но я пойду и...
   -- Стой! закричала дочь, бросившись на нее съ прежнею необузданною яростью.-- Сестра смазливый дьяволъ съ темными волосами?
   Струсившая старуха кивнула головою.
   -- Я вижу тѣнь его у нея на лицѣ! Это темно-красный домъ, въ сторонѣ. Передъ дверьми маленькій зеленый навѣсъ?
   Старуха снова кивнула.
   -- Въ которомъ я сегодня сидѣла! Отдай мнѣ назадъ деньги!
   -- Алиса! дитя!
   -- Отдай деньги; не то тебѣ худо будетъ!
   Съ этими словами она вырвала деньги изъ рукъ матери и, не заботясь нисколько о мольбахъ и жалобахъ старухи, накинула на себя снятую одежду и бросилась опрометью въ дверь.
   Мать послѣдовала за нею, ковыляя сколько позволяли ей силы и производя на дочь столько же вліянія своими доводами, сколько имѣли на нее вліянія окружавшіе ихъ дождь и мракъ. Упорная и неукротимая, равнодушная ко всему постороннему, дочь шла, не взирая на погоду и разстояніе, какъ-будто не помнила ни долгой ходьбы своей, ни усталости, направляясь къ дому, гдѣ ей оказали гостепріимство. Черезъ четверть часа, запыхавшаяся старуха попробовала удержать ее за полу плаща, но это не помогло, и онѣ продолжали идти рядомъ, молча, сквозь дождь и темноту. Если у матери вырывалось по-временамъ слово жалобы, она старалась задушить его, чтобъ дочь не бросила ея и не оставила за собою. Дочь не выговорила ни слова.
   Былъ уже часъ за полночь или около того, когда городскія улицы остались у нихъ назади, и онѣ пошли по нейтральной почвѣ, гдѣ находился домъ. Городъ былъ въ отдаленіи, мрачный, подернутый мглою; холодный вѣтеръ вылъ на открытомъ пространствѣ; все кругомъ было дико, черно, угрюмо.
   -- Вотъ мѣсто по мнѣ! воскликнула дочь, пріостановившись и оглянувшись вокругъ себя.-- Я это подумала, когда была здѣсь въ первый разъ.
   -- Алиса, дружокъ, кричала мать, подергивая ее за полу.-- Алиса!
   -- Ну, что такое, мать? 7
   -- Не отдавай назадъ денегъ, моя дорогая, сдѣлай милость. Намъ нельзя этого дѣлать. Намъ нуженъ ужинъ, дружокъ. Деньги все-таки деньги, кто бы ихъ ни далъ. Говори, что хочешь, только оставь деньги у себя.
   -- Смотри сюда! былъ отвѣтъ дочери.-- Вотъ домъ, о которомъ я говорила. Тотъ ли?
   Старуха кивнула утвердительно, и нѣсколько шаговъ привели ихъ къ порогу. Видѣнъ былъ свѣтъ отъ камина и свѣчки въ комнатѣ, гдѣ сидѣла Алиса, когда обсушала свое платье. Она постучала скобою въ дверь, и Джонъ Каркеръ вышелъ на крыльцо.
   Онъ изумился, увидѣвъ такихъ посѣтительницъ въ такой поздній часъ, и спросилъ Алису, что ей нужно.
   -- Мнѣ нужно вашу сестру -- женщину, которая сегодня дала мнѣ денегъ.
   При звукѣ ея возвысившагося голоса вышла Гэрріетъ.
   -- О, ты здѣсь! Помнишь ты меня?
   -- Да, отвѣчала та, не понимая.
   Лицо, которое такъ недавно смирялось передъ нею, смотрѣло на нее теперь съ такою неукротимою ненавистью и злобой; рука, которая нѣжно касалась ея руки, была стиснута съ такимъ очевиднымъ враждебнымъ намѣреніемъ, какъ-будто хотѣла броситься и задушить ее, что Гэрріетъ безсознательно прижалась къ брату, ища его защиты.
   -- И я могла говорить съ тобою и не узнать тебя! Могла стоять подлѣ тебя и не чувствовать, какая кровь въ твоихъ жилахъ, по отзыву моей собственной! воскликнула Алиса съ угрожающимъ жестомъ.
   -- Что вы хотите сказать? Что я сдѣлала?
   -- Что сдѣлала! Ты сидѣла подлѣ меня у огня, ты дала мнѣ пищу и денегъ: ты оказала мнѣ состраданіе! Ты! на чье имя я плюю!
   Старуха, съ злостью, отъ которой безобразіе ея сдѣлалось ужасающимъ, грозила костлявымъ кулакомъ брату и сестрѣ, въ подкрѣпленіе словъ своей дочери, а между-тѣмъ не переставала подергивать дочь за платье, умоляя, чтобъ она не отдавала назадъ денегъ.
   -- Если я уронила слезу на твою руку, пусть рука твоя отъ нея отсохнетъ! Если я сказала тебѣ ласковое слово, пусть оно оглушитъ тебя! Если я дотронулась до тебя губами, пусть поцалуй мой будетъ тебѣ ядомъ! Проклятіе этому дому, который укрылъ меня! Горе и стыдъ на твою голову! Гибель всѣмъ, кто тебѣ дорогъ!
   Говоря эти слова, она бросила деньги на землю и топтала ихъ ногами.
   -- Я втопчу ихъ въ пыль; я бы не взяла ихъ, еслибъ онѣ даже умостили мнѣ дорогу на небо! Я бы желала, чтобъ изъязвленныя ноги, которыя привели меня сегодня сюда, отгнили прежде, чѣмъ я дошла до твоего дома!
   Гэрріетъ, блѣдная и дрожащая, удерживала своего брата и дала ей полную свободу говорить.
   -- Хорошо, что обо мнѣ сострадала и меня простила ты, или кто бы ни былъ твоего имени, въ первыя минуты моего возвращенія! Хорошо, что ты разъиграла со мною милосердую госпожу! Я отблагодарю тебя, когда буду умирать: тогда я помолюсь за тебя и за все твое отродье, можешь быть увѣрена!
   Она дико махнула рукою, какъ-будто разсыпая на землю ненависть и обрекая этимъ на гибель всѣхъ, тутъ стоявшихъ, взглянула еще разъ на черное небо и снова углубилась въ темноту бурной ночи.
   Мать, которая безуспѣшно дергала ее за платье и смотрѣла на валявшіяся деньги съ поглощающею жадностью, охотно осталась бы рыскать около дома, пока бы въ немъ не погасли огни, чтобъ рыться въ грязи, въ надеждѣ отъискать брошенныя дочерью сокровища; но дочь увлекла ее, и онѣ направились прямо назадъ, къ своему жилищу. Старуха плакалась и тужила, горюя, сколько осмѣливалась, о непокорномъ поведеніи ея красотки-дочери, которая лишила ее ужина на первую же ночь ихъ свиданія послѣ столькихъ лѣтъ разлуки.
   Старуха легла спать, утоливъ голодъ кой-какими черствыми крохами, которыя чавкала и пережевывала, сидя передъ скуднымъ огнемъ, долго послѣ того, какъ непокорная дочь ея спала крѣпкимъ сномъ,
   Не были ли эта жалкая мать и эта жалкая дочь только олицетвореніемъ, на нисшей ступени жизни, извѣстныхъ общественныхъ пороковъ, которые господствуютъ въ слояхъ выше? Въ этомъ кругломъ свѣтѣ многихъ круговъ, вращающихся внутри другихъ круговъ, не дѣлаемъ ли мы утомительнаго странствія отъ высокихъ разрядовъ къ низкимъ, затѣмъ только, чтобъ добраться наконецъ до убѣжденія въ томъ, какъ они близки другъ къ другу, какъ крайности сходятся и какъ конецъ нашего мысленнаго путешествія есть не болѣе, какъ начало, отъ котораго мы тронулись? Допустите большую только разницу въ матеріи и узорѣ -- развѣ образчики этой ткани не повторяются вовсе между тѣми, въ чьихъ жилахъ течетъ болѣе-благородная кровь?
   Отвѣчай на это, Эдиѳь Домби! И Клеопатра, нѣжнѣйшая изъ матерей, нельзя ли намъ воспользоваться вашимъ высокороднымъ свидѣтельствомъ?..
   

ГЛАВА V.
Счастливая чета.

   Темное пятно на длинной улицѣ исчезло. Палаты мистера Домби, если продолжаютъ быть въ родѣ прогалины -- выражаясь аллегорически -- между сосѣдними жилищами человѣческими, то потому только, что ни одно изъ нихъ не можетъ спорить съ ихъ пышностью, которая надменно отталкиваетъ отъ себя все остальное. Если старинную пословицу: "дома все-таки дома, какъ бы тамъ бѣдно ни было" примѣнить къ противоположной крайности и сказать, что дома все-таки дома, какъ бы великолѣпно тамъ ни было, то какой алтарь домашнимъ божествамъ воздвигнутъ здѣсь!
   Въ этотъ вечеръ, огни блестятъ во всѣхъ окнахъ; красноватое пламя каминовъ отбрасываетъ яркое зарево на дорогіе занавѣсы и мягкіе ковры; обѣдъ въ готовности и столъ накрытъ съ величайшею роскошью, хотя только на четыре прибора, а съ боку буфетный столъ ломится отъ серебряной посуды. Со времени окончанія передѣлокъ, домъ приготовился въ первый разъ сдѣлаться обитаемымъ, и счастливую чету ждутъ съ минуты на минуту.
   Вечеръ этотъ, по занимательности для всѣхъ домашнихъ мистера Домби и ожиданіямъ ихъ, можетъ стать на ряду только развѣ съ свадебнымъ утромъ. Мистриссъ Перчъ пьетъ на кухнѣ чай; она уже обошла по всему дому, оцѣнила по ярдамъ {Ярдъ -- три фута.} всѣ шелковыя и штофныя матеріи, бархаты и ковры, и уже истощила весь словарь междометіи, выражающихъ восторгъ и удивленіе. Подмастерье обойщика, оставившій подъ стуломъ въ залѣ свою шляпу съ носовымъ платкомъ, то и другое сильно пропитанные запахомъ лака, рыскаетъ по чертогамъ, смотритъ вверхъ на раззолоченные карнизы и внизъ на ковры, и повременамъ, въ безмолвномъ восхищеніи, вынимаетъ изъ кармана складной ярдъ и прикидываетъ на него дорогіе предметы украдкою и съ чувствами невыразимыми. Кухарка въ выспреннемъ расположеніи духа и говоритъ: "дайте ей мѣсто, гдѣ бы было большое общество -- а она готова прозакладывать шестипенсовикъ, что здѣсь будетъ собираться -- большое общество, такъ-какъ она женщина живаго характера, была такою съ самаго дѣтства, мало заботится о томъ, знаетъ ли кто объ этомъ или нѣтъ"; на эту рѣчь мистриссъ Перчъ отзывается отвѣтственнымъ ропотомъ подтвержденія и удовольствія. Все, чего надѣется служанка дома, это "счастья имъ"; но супружество -- лотерея, и чѣмъ больше она о немъ думаетъ, тѣмъ больше чувствуетъ преимущество независимости одинокой жизни. Мистеръ Тоулинсонъ угрюмъ и мраченъ; онъ говоритъ, что и самъ держится того же мнѣнія, но дайте ему въ добавокъ войну и къ чорту французовъ!.. этотъ молодой человѣкъ питаетъ убѣжденіе, что всякій иностранецъ долженъ быть непремѣнно французомъ и не можетъ быть ничѣмъ другимъ, по законамъ природы.
   При каждомъ новомъ стукѣ колесъ всѣ умолкаютъ, о чемъ бы ни шла рѣчь, и прислушиваются; не разъ уже всѣ вскакивали съ восклицаніемъ: "вотъ они!" Но это все еще не они; кухарка начинаетъ уже сокрушаться объ обѣдѣ, который отставляла два раза, а подмастерье обойщика продолжаетъ рыскать по комнатамъ, непрерываемый никѣмъ въ своихъ блаженныхъ мечтаніяхъ!
   Флоренса готова принять отца и свою новую мама. Она сама не знаетъ, радость или горе волнуетъ ея встревоженную грудь; но трепещущее сердце оживляетъ усиленнымъ румянцемъ ея щеки и придаетъ особенный блескъ глазамъ ея; домашняя прислуга внизу, сближаясь головами (они всегда говорятъ о ней въ-полголоса) восклицаетъ: "какъ" хороша сегодня вечеромъ миссъ Флоренса, и какою милою миссъ она сдѣлалась, бѣдняжка!" Настаетъ пауза; тогда кухарка, какъ президентъ домашней челяди, чувствуя, что присутствующіе ждутъ ея мнѣнія, удивляется какъ можно... тутъ она умолкаетъ. Служанка также удивляется, и мистриссъ Перчъ также. Мистриссъ Перчъ имѣетъ счастливый талантъ удивляться всегда вмѣстѣ со всѣми, не погружаясь въ особенно-глубокомысленныя изслѣдованія касательно предметовъ своего удивленія. Мистеръ Тоулинсонъ, открывающій теперь возможность привести общее расположеніе духа въ такое же пасмурное состояніе, въ какомъ находится его собственный, говоритъ угрюмо:
   -- Посмотримъ и увидимъ!
   Кухарка вытягиваетъ изъ груди вздохъ и произноситъ въ-полголоса:
   -- Охъ! чуденъ нашъ свѣтъ, право! Когда же эта мысль обошла вокругъ всего стола, она прибавляетъ увѣщательнымъ тономъ: -- Однако, Томъ, не можетъ же миссъ Флоренсѣ сдѣлаться хуже отъ какой бы ни было перемѣны!
   Тоулинсонъ отвѣчаетъ на это съ зловѣщею значительностью:
   -- О, конечно! и чувствуя, что пророчественнѣе этого простой смертный не можетъ выразиться, погружается снова въ молчаніе.
   Мистриссъ Скьютонъ, приготовившаяся принять милую дочь и очаровательнаго зятя съ распростертыми объятіями, нарядилась по этому случаю въ самый дѣвственный костюмъ съ короткими рукавами. Покуда зрѣлыя прелести Клеопатры процвѣтаютъ въ тѣни ея покоевъ, изъ которыхъ она не выходила ни раза съ-тѣхъ-поръ, какъ въ нихъ водворилась -- а это произошло за нѣсколько часовъ назадъ -- она уже начинаетъ брюзгливо сердиться на отлагательство обѣда. Горничная ея, которой слѣдовало бы быть скелетомъ съ косою, но которая въ сущности пухленькая и свѣжая дѣвица, напротивъ, чувствуетъ себя въ самомъ любезномъ состояніи духа, помышляя о большомъ обезпеченіи своего жалованья и еже-трехмѣсячныхъ награжденій, и предвидя значительное улучшеніе въ столѣ и содержаніи.
   Гдѣ же счастливая чета, которую ждетъ этотъ домъ съ такимъ нетерпѣніемъ? Не-уже-ли паръ, вѣтръ, теченія и кони умѣряютъ свою быстроту, чтобъ долѣе насладиться вчужѣ такимъ блаженствомъ? Или рои амуровъ и грацій и смѣховъ толпятся вокругъ нихъ и задерживаютъ нарочно ихъ приближеніе? Или веселый путь ихъ усыпанъ розами безъ шиповъ и ароматнѣйшими цвѣтами, до того, что лошади едва въ силахъ- подаваться впередъ?
   Наконецъ, вотъ они! Раздается стукъ колесъ, и карета останавливается у подъѣзда. Громовой ударъ скобою въ двери, произведенный ненавистнымъ иностраннымъ лакеемъ, предупреждаетъ стремленіе Тоулинсона, уже бросившагося отворять; мистеръ Домби и супруга его выходятъ изъ экипажа и вступаютъ рука-обьруку въ свои чертоги.
   -- О, милая Эдиѳь! О, безцѣннѣйшій Домби! восклицаетъ взволнованный голосъ на лѣстницѣ, и короткіе рукава обнимаютъ съ восторгомъ счастливую чету.
   Флоренса также спустилась въ сѣни, но не смѣетъ идти впередъ, откладывая свое робкое привѣтствіе до окончанія этихъ болѣе-близкихъ и болѣе-нѣжныхъ восторговъ. Но Эдиѳь увидѣла ее съ самаго порога; она удовлетворила свою чувствительную родительницу небрежнымъ поцалуемъ въ щеку, потомъ поспѣшила къ Флоренсѣ и обняла ее съ чувствомъ.
   -- Здорова ли ты, Флоренса? сказалъ мистеръ Домби, протягивая ей руку.
   Флоренса, поднимая съ трепетомъ руку отца къ губамъ, встрѣтила его взглядъ, холодный и довольно отталкивающій, правда; но сердцу ея показалось, какъ-будто въ немъ выражается нѣсколько-больше участія, чѣмъ она привыкла видѣть когда-нибудь; въ немъ отразилось даже нѣчто въ родѣ изумленія, безъ примѣси неудовольствія, при видѣ ея. Она не рѣшалась взглянуть на него еще разъ, но чувствовала, что онъ опять смотритъ на нее и опять не менѣе благосклонно. О, какимъ восторгомъ прониклось все существо ея, оживленное этимъ подтвержденіемъ ея надежды, что современемъ она пріобрѣтетъ любовь отца при посредствѣ своей новой и прекрасной мама!
   -- Вы будете недолго переодѣваться, надѣюсь, мистриссъ Домби? сказалъ мистеръ Домби.
   -- Я сію минуту буду готова.
   -- Подавать обѣдъ черезъ четверть часа.
   Съ этими словами, мистеръ Домби направился въ свою гардеробную, а мистриссъ Домби поднялась по лѣстницѣ къ себѣ. Мистриссъ Скьютонъ и Флоренса пошли въ гостиную, гдѣ эта нѣжнѣйшая изъ матерей сочла необходимымъ пролить нѣсколько неудержимыхъ слезъ, долженствовавшихъ выражать ея восторгъ отъ счастія дочери; она весьма-жеманно отирала глаза кружевнымъ угломъ носоваго платка, когда вошелъ ея зять.
   -- А каково понравилось моему безцѣнному Домби въ этомъ очаровательномъ Парижѣ? спросила она, преодолѣвая свое внутреннее волненіе.
   -- Тамъ было холодно.
   -- Весело, какъ всегда, разумѣется?
   -- Нельзя сказать. Мнѣ онъ показался скучнымъ.
   -- О, мой безцѣнный Домби! скучнымъ!
   -- Онъ произвелъ на меня такое впечатлѣніе, сударыня, сказалъ мистеръ Домби съ величавою учтивостью.-- Кажется, что и мистриссъ Домби нашла Парижъ скучнымъ; она говорила это раза два.
   -- Какъ, шалунья! кричала мистриссъ Скьютонъ, обратясь къ входившей въ это время дочери; -- какія невѣроятно-еретическія вещи говорила ты о Парижѣ?
   Эдиѳь подняла брови съ видомъ утомленія. Прощедъ мимо отпертыхъ настежъ дверей, въ которыя виднѣлась великолѣпная анфилада комнатъ въ новомъ и пышномъ убранствѣ и едва удостоивъ ихъ взгляда, она сѣла подлѣ Флоренсы.
   -- Милый Домби, сказала мистриссъ Скьютонъ:-- какъ обворожительно исполнили эти люди каждую идею, на которую мы только намекнули! Положительно можно сказать, они превратили этотъ домъ въ настоящій дворецъ.
   -- Да, онъ хорошъ, сказалъ мистеръ Домби, оглядываясь вокругъ себя.-- Я велѣлъ не щадить издержекъ, и, кажется, все, что деньги могли сдѣлать, сдѣлано.
   -- Чего же онѣ не могутъ сдѣлать, милый Домби? замѣтила Клеопатра.
   -- Онѣ могущественны, сударыня.
   Онъ взглянулъ съ торжественнымъ видомъ на жену, но та не сказала ни слова.
   -- Надѣюсь, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ, обратясь къ женѣ послѣ краткаго молчанія и говоря особенно отчетисто:-- эти передѣлки удостоились вашего одобренія?
   -- Онѣ такъ хороши, какъ только могутъ быть, отвѣчала жена съ надменною небрежностью.-- Онѣ иначе и не должны быть, разумѣется; я полагаю, что все это прекрасно.
   Презрительное выраженіе казалось свойственнымъ ея гордому лицу и никогда не оставляло его; но презрѣніе, которое являлось на немъ каждый разъ, когда мистеръ Домби ожидалъ отъ нея восторга, почтенія или удивленія, основанныхъ на его богатствѣ -- все равно, какое бы пустое или обыкновенное обстоятельство ни было къ тому поводомъ -- было выраженіемъ новымъ и особеннымъ даже на ея лицѣ, превосходившемъ энергіею все, что могло на немъ отражаться. Понималъ ли это мистеръ Домби, убѣжденный въ своемъ исполинскомъ величіи, или нѣтъ, ему не было недостатка въ случаяхъ, которые могли просвѣтить его умъ на этотъ счетъ; теперь было бы на то достаточно одного взгляда черныхъ глазъ, которые, окинувъ бѣгло и небрежно предметы его самодовольствія, остановились вскользь на немъ самомъ. Онъ могъ прочитать въ одномъ этомъ взглядѣ, что все его богатство -- будь оно хоть вдесятеро колоссальнѣе -- не пріобрѣтетъ ему для него самого ни одного кроткаго и радушнаго взгляда женщины, которая прикована къ нему, но которой душа возмущается противъ него всѣми своими силами. Онъ могъ ясно прочитать въ одномъ этомъ взглядѣ, что даже, несмотря нападеніе свое передъ богатствомъ, она пренебрегаетъ имъ, считая высшую степень его могущества своимъ правомъ -- низкимъ и ничтожнымъ вознагражденіемъ за то, что она продала себя и сдѣлалась его женою. Онъ могъ прочитать въ этомъ взглядѣ, что она, обнажая свою голову передъ молніями, которыми ее поражаютъ ея собственная гордость и презрѣніе, считаетъ себя, при каждомъ новомъ и даже невинномъ намекѣ на могущество его богатствъ, униженною больше и больше въ своемъ собственномъ мнѣніи, что это только усиливаетъ горькую пустоту ея души и терзаетъ ее новыми пытками.
   Но пришли доложить объ обѣдѣ. Мистеръ Домби церемонно повелъ Клеопатру; за ними послѣдовали Эдиѳь и Флоренса. Проходя мимо золотыхъ и серебряныхъ демонстрацій буфетнаго стола, какъ мимо груды нечистоты, и не удостоивъ ни однимъ взглядомъ всей окружавшей ее роскоши, она въ первый разъ заняла за его столомъ мѣсто хозяйки и просидѣла цѣлый обѣдъ какъ статуя.
   Мистеръ Домби, и самъ значительно-походившій на статую, видѣлъ не безъ удовольствія холодную и гордую неподвижность своей красавицы-супруги. Манеры ея были вообще изящны и граціозны, а эта величавость, какъ обращикъ обращенія со всѣми, была ему пріятна. Потому, предсѣдательствуя за столомъ съ обычнымъ достоинствомъ и не разогрѣвая своей супруги ни однимъ проблескомъ теплоты или веселости, онъ исполнялъ обязанности хозяина съ холоднымъ самодовольствіемъ; словомъ, первый обѣдъ новобрачныхъ, хотя внизу его и не считали предвѣстникомъ особенно-завиднаго супружескаго блаженства, прошелъ прилично, чинно, церемонно и морозно.
   Вскорѣ послѣ чая, мистриссъ Скьютонъ, представлявшая себя слишкомъ-утомленною и растроганною отъ душевныхъ восторговъ, возбужденныхъ видомъ счастія милой дочери, соединенной съ предметомъ ея сердечнаго выбора, удалилась на отдыхъ; вѣроятно также, ей показался нѣсколько-скучнымъ этотъ семейный кружокъ, который заставилъ ее цѣлый часъ зѣвать безпрестанно втихомолку и закрываться вѣеромъ. Эдиѳь также ушла, не сказавъ никому ни слова, и больше не возвращалась. Такимъ образомъ, случилось, что Флоренса, которая была наверху, чтобъ побесѣдовать кое-о-чемъ съ Діогеномъ, возвратясь въ гостиную съ своимъ рабочимъ ящичкомъ, не нашла тамъ никого, кромѣ отца, прохаживавшагося взадъ и впередъ въ пустынномъ величіи.
   -- Извините, папа. Прикажете мнѣ уйдти? сказала Флоренса слабымъ голосомъ, остановившись въ нерѣшимости у дверей.
   -- Нѣтъ, возразилъ мистеръ Домби, оглянувшись на нее черезъ плечо:-- ты можешь приходить сюда и уходить отсюда когда захочешь, Флоренса. Это не мой кабинетъ.
   Флоренса вошла и сѣла съ работою за отдаленнымъ столикомъ. Она увидѣла себя въ первый разъ въ жизни, въ первый разъ, сколько она помнила себя съ самаго младенчества, наединѣ съ отцомъ. Она, его естественный товарищъ и единственное дитя, которая въ одиночествѣ печальнаго существованія уже испытала мученія растерзаннаго сердца; которая, видя любовь свою отринутою отцомъ, всегда произносила имя его въ ночныхъ молитвахъ съ теплыми благословеніями, ложившимися на него тяжеле проклятій; которая молила Бога, чтобъ онъ далъ ей умереть въ юности, лишь бы она только умерла въ объятіяхъ отца; которая отплачивала за холодность, небрежность и отвращеніе только кроткою, терпѣливою любовью, извиняя его и оправдывая, какъ добрый ангелъ!
   Флоренса трепетала, и въ глазахъ ея потемнѣло. Фигура отца, ходившая по комнатѣ, казалась ей выше и массивнѣе: то подергивалась она туманомъ, то снова обрисовывалась ясными очерками; иногда Флоренсѣ чудилось, будто все это происходило когда-то прежде, точь-въ-точь какъ теперь, много лѣтъ назадъ. Она рвалась къ нему душою, а между-тѣмъ боялась его приближенія. Неестественно такое чувство въ дитяти безвинномъ! Безчеловѣчна рука, управлявшая острымъ плугомъ, который немилосердо избороздилъ ея кроткое сердце для посѣва сѣменъ своихъ!
   Стараясь не огорчать и не оскорблять его видомъ своего внутренняго волненія, Флоренса превозмогла себя и спокойно занялась работой. Пройдясь еще нѣсколько разъ взадъ и впередъ по комнатѣ, мистеръ Домби удалился въ теплый уголъ поодаль, развалился въ спокойныхъ креслахъ, накрылъ себѣ лицо носовымъ платкомъ и приготовился вздремнуть.
   Для Флоренсы было достаточно того, что она можетъ тутъ сидѣть и бодрствовать надъ нимъ; она по-временамъ устремляла взоры на его кресла, глядѣла на него мысленно, когда лицо ея наклонялось надъ работою, и грустно радовалась, что онъ можетъ спать, когда она тутъ, и не тревожится ея непривычнымъ и давно-запрещеннымъ присутствіемъ.
   Что бы подумала она, еслибъ знала, что онъ не сводитъ съ нея глазъ, что покрывало на его лицѣ, случайно или съ намѣреніемъ, дозволяетъ ему видѣть свободно, и что взоры его пристально и внимательно устремлены на нее, что, когда она смотрѣла на него въ темный уголъ, то ея краснорѣчивые глаза, выражавшіе въ своей трогательной и безсловесной рѣчи болѣе, чѣмъ выражаютъ всѣ витійства ораторовъ цѣлаго свѣта, и проникавшіе его тѣмъ глубже своимъ нѣмымъ говоромъ, встрѣчаются безъ ея вѣдома съ его глазами,-- что, когда снова наклонялась она надъ шитьемъ, онъ переводилъ духъ свободнѣе, не смотрѣлъ на нее также-пристально, на ея чистое, бѣлое чело, свѣсившіеся локоны, хлопотливыя руки, и взоры его однажды прикованные ко всему этому, не имѣли уже силы оторваться!
   А какія мысли занимали его въ это время? Съ какими чувствами продолжалъ онъ смотрѣть втайнѣ и пристально на незнакомую ему дочь? Читалъ ли онъ себѣ упрекъ на ея спокойномъ лицѣ и въ кроткихъ глазахъ? Началъ ли онъ чувствовать справедливость ея пренебреженныхъ правъ, тронули ли они его наконецъ до души и возбудили ли въ немъ какое-нибудь сознаніе въ его немилосердой жестокости?
   Есть минуты чувствительности въ жизни самыхъ суровыхъ и безчувственныхъ людей, хотя они часто храпятъ это въ непроницаемой тайнѣ. Видъ Флоренсы въ ея дѣвственной красотѣ, почти сдѣлавшейся взрослою женщиной безъ его вѣдома, могъ извлечь нѣсколько такихъ мгновеній даже изъ его жизни, посвященной одной только гордости. Мимолетная мысль, что и у него есть подъ рукою сердечный уголокъ благодѣтельнаго духа, склоняющагося у ногъ его -- духа, котораго онъ забылъ въ своемъ накрахмаленномъ и сердитомъ высокомѣріи,-- такая мысль могла въ немъ тогда зародиться. Эту мысль, можетъ-быть, призадержало простое краснорѣчіе, внятное, хотя высказанное только ея глазами, нечувствовавшими, что онъ въ нихъ читаетъ: "Смертными одрами, у которыхъ я бодрствовала, страдальческимъ дѣтствомъ моимъ, полночною встрѣчею нашей въ этомъ пустынномъ домѣ, крикомъ, исторгнутымъ изъ меня мукою сердца -- отецъ! умоляю, обратись ко мнѣ и пожелай найдти отраду въ любви моей, пока еще это не поздно!" Другая, болѣе-низкая мысль могла пріидти ему въ голову -- мысль, что его умершій сынъ замѣненъ теперь новыми узами и онъ въ состояніи простить ей мѣсто, занимаемое ею въ сердцѣ мальчика, на любовь котораго онъ одинъ считалъ себя имѣющимъ право. Можетъ-быть даже, для этого было достаточно предположенія, что она будетъ.хорошимъ украшеніемъ его пышнаго и великолѣпнаго дома. Какъ бы то ни было, но, глядя на нее, онъ смягчался болѣе и болѣе. Глядя на нее, онъ почувствовалъ, что образъ дочери началъ сливаться въ его воображеніи съ образомъ милаго, утраченнаго сына, и онъ уже едва могъ различать ихъ другъ отъ друга. Глядя на нее, онъ увидѣлъ ее на мгновенье въ болѣе-ясномъ и чистомъ свѣтѣ, ненаклоняющеюся, какъ его соперникъ, надъ подушкою умирающаго малютки... чудовищная мысль! но какъ ангела его дома, ухаживавшаго и за нимъ самимъ, когда онъ сидѣлъ уныло, подперши голову рукою, подлѣ этой незабвенной маленькой кроватки. Онъ чувствовалъ желаніе говорить съ нею, позвать ее къ себѣ. Слова: "Флоренса, пойди сюда!" уже поднимались къ его устамъ медленно и трудно, они были ему такъ несвойственны... но ихъ остановилъ шорохъ на порогѣ.
   То была жена его. Она уже замѣнила обѣденный нарядный костюмъ широкимъ капотомъ и распустила волосы, которые свободно свѣшивались на ея шеѣ и плечахъ. Но не эта перемѣна заставила его. вздрогнуть.
   -- Флоренса, дружокъ мой, сказала она:-- я искала тебя вездѣ.
   Она сѣла подлѣ Флоренсы, наклонилась и поцаловала ея руку.
   Онъ едва узналъ свою жену, такъ она перемѣнилась. Не одна ея улыбка была для него новостью, хотя онъ никогда не видалъ ея улыбки; но ея манеры, звукъ голоса, выраженіе блеска ея глазъ, участіе, довѣренность, плѣнительное желаніе пріобрѣсти любовь невинной дѣвушки -- нѣтъ, это не Эдиѳь!
   -- Тише, милая мама. Папа уснулъ.
   Теперь это Эдиѳь. Она взглянула въ его уголъ, и онъ узналъ какъ-нельзя-лучше лицо ея и осанку.
   -- Я едва думала, чтобъ ты могла быть здѣсь, Флоренса.
   Опять, какъ она перемѣнилась и смягчилась въ одно мгновеніе:
   -- Я ушла отсюда раньше, продолжала Эдиѳь:-- нарочно затѣмъ, чтобъ посидѣть и побесѣдовать съ тобою наверху. Но, войдя въ твою комнату, я нашла, что-моя птичка улетѣла; я все дожидалась тамъ, скоро ли она воротится.
   Еслибъ Флоренса была дѣйствительно птичкой, Эдиѳь и тогда не могла бы прижать ее къ своему сердцу нѣжнѣе, бережнѣе и съ большею кротостью.
   -- Пойдемъ, дружокъ.
   -- Когда папа проснется, то вѣрно не будетъ ожидать найдти меня здѣсь, сказала Флоренса нерѣшительно.
   -- А ты какъ думаешь, Флоренса? возразила Эдиѳь, глядя ей прямо въ глаза.
   Флоренса опустила голову, встала и убрала въ ящичекъ свою работу. Эдиѳь обвила ее рукою, и онѣ вышли изъ комнаты, какъ сестры. Мистеръ Домби, провожая ихъ глазами до дверей, подумалъ, что даже поступь жены его совершенно перемѣнилась.
   Онъ просидѣлъ въ своемъ темномъ углу такъ долго, что церковныя часы пробили четыре прежде, чѣмъ онъ ушелъ къ себѣ. Все это время, глаза его были упорно устремлены на то мѣсто, гдѣ сейчасъ сидѣла Флоренса. Комната стала темнѣть по-мѣрѣ-того, какъ догорали и гасли свѣчи; но лицо его подернулось мракомъ гораздо-глубже ночнаго, и ничто не могло его разсѣять.
   Флоренса и Эдиѳь, усѣвшись передъ каминомъ въ отдаленной комнатѣ, гдѣ умеръ маленькій Поль, долго разговаривали между собою. Діогенъ, принадлежавшій къ ихъ обществу, сначала не соглашался впустить Эдиѳь, и даже, повинуясь приказанію своей повелительницы, дозволилъ ей войдти не иначе, какъ продолжая протестовать ворчаніемъ. Наконецъ, выходя мало-по-малу изъ своего логовища въ передней, онъ, по-видимому, вскорѣ постигъ, что далъ промахъ, отъ какого иногда не избавляются наилучшимъ образомъ организованные собачьи умы; въ доказательство чего онъ помѣстился между дамами, на самомъ жаркомъ мѣстѣ передъ огнемъ, и сталъ прислушиваться къ разговору, высунувъ языкъ, дыша коротко и съ самымъ глупымъ выраженіемъ морды.
   Разговоръ шелъ сначала о книгахъ и любимыхъ занятіяхъ Флоренсы, и о томъ, какъ она провела время послѣ свадьбы. Послѣднее навело ее на предметъ, который, какъ она говорила, былъ очень-близокъ ея сердцу, и oui сказала со слезами на глазахъ:
   -- О, мама! Послѣ того дня я испытала большое горе.
   -- Ты... большое горе, Флоренса?
   -- Да. Бѣдный Валтеръ утонулъ.
   Она закрыла лицо обѣими руками и плакала отъ души. Много слезъ пролила она втайнѣ объ участи Валтера, и все-таки плакала снова каждый разъ, когда думала или говорила о немъ.
   -- Но скажи мнѣ, другъ мой, спросила Эдиѳь, стараясь се успокоить:-- кто былъ этотъ Валтеръ? Что онъ былъ для тебя?
   -- Онъ былъ для меня братомъ, мама. Послѣ смерти Поля, мы сказали другъ другу, что будемъ между собою какъ братъ и сестра. Я знала его еще очень-давно, когда сама была маленькимъ ребенкомъ. Онъ зналъ Поля, который очень любилъ его; Поль сказалъ почти передъ самымъ концомъ: "Не забудьте Валтера, милый папа! Я любилъ его!" Валтера привели къ нему, и онъ былъ тогда, въ этой самой комнатѣ.
   -- А онъ заботился о Валтерѣ? спросила Эдиѳь строгимъ тономъ.
   -- Папа? Онъ послалъ его за границу. Валтеръ утонулъ на пути въ кораблекрушеніи, возразила Флоренса, рыдая.
   -- Онъ знаетъ о его смерти?
   -- Не знаю, мама. Мнѣ это не можетъ быть извѣстно... Милая мама! воскликнула Флоренса, прижимаясь къ ней, какъ-будто ища опоры и скрывая лицо свое на ея груди: -- я знаю, что вы видѣли...
   -- Постой! Постой, Флоренса!.. Эдиѳь до того поблѣднѣла и говорила такъ серьёзно, что Флоренсѣ не было нужно руки, которую та наложила ей на уста.-- Напередъ скажи мнѣ все о Валтерѣ; дай мнѣ понять всю эту исторію съ начала до конца.
   Флоренса разсказала эту исторію и все, что могло къ ней касаться, не забывъ даже дружбы мистера Тутса, о которомъ, не смотря на свою горесть и на всю питаемую къ нему благодарность, не могла говорить иначе, какъ улыбаясь сквозь слезы. Когда она кончила свой разсказъ, который Эдиѳь выслушала съ напряженнымъ вниманіемъ, держа ее за руку, и когда настало снова молчаніе, Эдиѳь спросила:
   -- О чемъ хотѣла ты говорить, что я видѣла, Флоренса?
   -- Что я не любимое дитя, мама, возразила Флоренса съ тою же нѣмою мольбой и также быстро скрывая лицо свое на груди Эдиѳи.-- Я никогда не была любимымъ дитятей. Я не съумѣла дойдти до этого, и меня некому было научить. О, скажите мнѣ, какъ это сдѣлать! Научите меня -- вы такъ добры! И снова, прижимаясь къ ея груди и произнося невнятныя слова благодарности и нѣжности, Флоренса, открывшая ей свою печальную тайну, плакала долго, но не такъ горько, какъ прежде, въ объятіяхъ новой мама.
   Блѣдная, даже съ поблѣднѣвшими губами, съ лицомъ, которое по-видимому волновалось внутренними чувствами, стараясь казаться спокойнымъ, пока ея гордая красота не установилась съ неподвижностью бмерти, смотрѣла Эдиѳь на плачущую дѣвушку и поцаловала ее. Потомъ, высвобождаясь постепенно и отводя рукою Флоренсу, она сказала, спокойная и величавая, какъ мраморная статуя, голосомъ, котораго выраженіе дѣлалось глубже помѣрѣ-того, какъ она говорила, но который не обнаруживалъ въ себѣ никакого другаго признака душевнаго волненія:
   -- Флоренса, ты не знаешь меня! Избави тебя Богъ у меня учиться!
   -- Учиться у васъ? повторила изумлеиная Флоренса.
   -- Избави Богъ, чтобъ я стала учить тебя, какъ любить или какъ быть любимой! Еслибъ ты могла научить этому меня, было бы лучше; но теперь это уже слишкомъ-поздно. Ты для меня очень-дорога, Флоренса. Я никогда не думала найдти существо, къ которому могла бы привязаться такъ, какъ привязалась къ тебѣ въ это короткое время.
   Видя, что Флоренса хочетъ говорить, она остановила ее рукою и продолжала:
   -- Я всегда буду тебѣ вѣрнымъ другомъ, буду любить тебя столько, сколько могъ бы любить тебя кто-нибудь на свѣтѣ. Ты можешь на меня положиться -- я въ этомъ убѣждена и говорю это, другъ мой, со всею довѣрчивостью даже твоего чистаго сердца. Есть много женщинъ лучше и непорочнѣе меня во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, на которыхъ онъ, могъ жениться, Флоренса; но нѣтъ ни одной, которая могла бы прійдти сюда, какъ его жена и которой сердце билось бы болѣе искреннею и надежною привязанностью къ тебѣ, какъ мое.
   -- Я это знаю, милая мама! вскричала Флоренса.-- Я это поняла съ того перваго и счастливаго дня...
   -- Счастливаго дня! Эдиѳь, по-видимому, повторила эти слова невольно и безсознательно, и продолжала: -- Хотя достоинство этого не на моей сторонѣ... я мало думала о тебѣ, пока тебя не увидѣла... пусть мнѣ незаслуженною наградой будетъ любовь твоя и довѣренность. И теперь, Флоренса -- я должна высказать это въ первую же ночь пребыванія моего здѣсь -- говорю тебѣ въ первый и въ послѣдній разъ...
   Флоренса, не зная сама почему, почти боялась слушать дальше; но взоры ея остались прикованными къ прекрасному лицу, которое такъ пристально на нее смотрѣло.
   -- Не ищи во мнѣ никогда, сказала Эдиѳь, положивъ ея руку себѣ на грудь:-- того, чего здѣсь нѣтъ. Никогда, если ты можешь это сдѣлать, Флоренса, не покидай меня за то, что этого нѣтъ здѣсь. Мало-по-малу, ты узнаешь меня лучше; прійдетъ время, когда ты узнаешь меня такъ, кокъ я сама себя знаю. Тогда будь ко мнѣ снисходительна сколько можешь и не превращай въ горечь единственнаго утѣшительнаго воспоминанія, которое у меня останется.
   Слезы, выступившія въ глазахъ ея, устремленныхъ на Флоренсу, доказывали, что спокойное лицо было только прекрасною маской; но она не сбрасывала ее и продолжала:
   -- Я видѣла то, о чемъ ты говоришь, и знаю, что это правда. Но, вѣрь мнѣ -- ты скоро это поймешь, если не можешь постигнуть теперь -- нѣтъ на свѣтѣ существа, которое могло бы помочь тебѣ меньше, чѣмъ я. Не спрашивай меня никогда почему, и впередъ не говори мнѣ никогда объ этомъ или о моемъ мужѣ. Касательно этого между нами должно быть молчаніе такое же ненарушимое, какъ въ могилѣ.
   Она просидѣла нѣсколько времени говори ни слова. Флоренса едва осмѣливалась дышать, между-тѣмъ, какъ смутные призраки истины, со всѣми ея ежедневными слѣдствіями, проносились въ ея испуганномъ, но все еще неубѣжденномъ воображеніи. Почти тотчасъ же послѣ того, какъ она замолчала, лицо Эдиѳи начало успокоиваться, смягчаться и принимать то кроткое выраженіе, которое было на немъ всегда, когда она оставалась наединѣ съ Флоренсою. Послѣ этой перемѣны, она закрыла лицо обѣими руками; потомъ встала, обняла Флоренсу съ нѣжностью, пожелала ей доброй ночи и вышла изъ комнаты скорыми шагами, не оглядываясь ни раза назадъ.
   Но когда Флоренса была уже въ постели и комната освѣщалась только огнемъ камина, Эдиѳь воротилась и, сказавъ, что ея спальня слишкомъ-пуста, что она не можетъ уснуть, придвинула къ. камину кресла и смотрѣла, какъ мало-по-малу догорали въ немъ уголья. Флоренса также смотрѣла на нихъ изъ постели, пока они, вмѣстѣ съ сидѣвшею передъ ними съ распущенными волосами благородною фигурой, не сдѣлались неясными и не скрылись во снѣ.
   Даже во снѣ, Флоренса не могла освободиться отъ смутнаго воспоминанія того, что произошло такъ недавно. Предметъ этотъ являлся ей въ сновидѣніяхъ то въ одномъ, то въ другомъ видѣ -- но всегда угнеталъ ея грудь и всегда возбуждалъ страхъ. Ей снилось, что она ищетъ отца своего въ пустынѣ, или слѣдуетъ за нимъ на страшныя высоты и потомъ въ глубокія пади и пещеры; что у нея есть какая-то вещь, которая должна избавить его отъ невыразимаго страданія -- она не знала, какая именно вещь и почему -- а между-тѣмъ, она никакъ не можетъ добраться до цѣли и помочь ему. Потомъ она видѣла его мертвымъ въ этой самой комнатѣ, на этой самой кровати, и знала, что онъ никогда, до послѣдней минуты, не любилъ ея; но она упала на его холодную грудь и плакала горючими слезами. Потомъ видѣніе перемѣнилось: передъ нею текла рѣка, и жалобный, знакомый, милый голосъ кричалъ: "Она все течетъ впередъ, Флой! Она не останавливалась вовсе! Ты движешься вмѣстѣ съ нею!" И она видѣла, какъ онъ издали протягивалъ къ ней ручонки, а между-тѣмъ, похожая на Валтера фигура стояла подлѣ него, страшно спокойная, неподвижная, ясная. Во всякомъ видѣніи являлась и исчезала Эдиѳь, то къ ея радости, то къ горю, пока обѣ не очутились однѣ на краю глубокой могилы; Эдиѳь указала ей туда пальцемъ; она взглянула и увидѣла... что?.. другую Эдиѳь, которая лежала на днѣ.
   Въ ужасѣ отъ этого страшнаго сновидѣнія, она вскрикнула и проснулась, какъ ей казалось. Кроткій голосъ шепталъ ей на ухо: "Флоренса, милая Флоренса, это только сонъ!" Протянувъ обѣ руки, она отвѣчала на ласки своей покой мама, которая вышла за двери, когда уже начало свѣтать. Съ минуту, Флоренса просидѣла въ постели, удивляясь, дѣйствительно ли это было на яву, или нѣтъ; но она могла убѣдиться только въ сѣромъ свѣтѣ утра, въ томъ, что почернѣвшіе остатки огня оставались на рѣшеткѣ камина и что она была въ комнатѣ одна.
   Такъ прошла ночь, въ которую счастливая чета воротилась домой.
   

ГЛАВА VI.
Обновленіе дома.

   Прошло много дней въ такомъ же порядкѣ; много визитовъ было сдѣлано и принято; мистриссъ Скьютонъ принимала гостей въ своихъ покояхъ, гдѣ майоръ Бэгстокъ былъ частымъ посѣтителемъ, и Флоренсѣ ни разу не удалось встрѣтить взгляда отца, хотя она и видѣлась съ нимъ каждый день. Ей не случалось также имѣть продолжительныхъ разговоровъ съ новой мама, которая была надменна и повелительна со всѣми въ домѣ, исключая ея -- этого Флоренса не могла не замѣтить. Хотя Эдиѳь всегда посылала за нею или приходила къ ней сама, возвращаясь домой послѣ визитовъ; хотя она всегда заходила въ ея комнату передъ тѣмъ, чтобъ идти спать, въ какой бы ни было поздній часъ; хотя она не пропускала ни одного случая быть съ нею вмѣстѣ, однако часто просиживала въ ея обществѣ въ безмолвной задумчивости.
   Флоренса, основывавшая такія надежды на женитьбѣ отца, не могла удержаться, чтобъ не сравнить иногда настоящаго великолѣпія дома съ угрюмостью и запустѣніемъ его въ прежніе дни; она спрашивала себя невольно, настанетъ ли въ немъ когда-нибудь настоящая домашняя жизнь, которой до-сихъ-поръ тутъ не было ни для кого, хотя все шло по заведенному порядку и на самую роскошную ногу. Часто, днемъ и ночью, со слезами унынія и утраченной надежды, Флоренса убѣждалась въ справедливости такъ сильно выраженнаго увѣренія ея новой мама, что нѣтъ на свѣтѣ существа, которое было бы менѣе ея способно научить Флоренсу искусству пріобрѣсти любовь отца. Скоро Флоренса начала думать, или, вѣрнѣе, рѣшилась думать, что такъ-какъ никто лучше Эдиѳи постигнуть не могъ невозможность преодолѣть холодность къ ней отца, то она сдѣлала ей это предостереженіе и запретила говорить о немъ изъ одного только состраданія. Чуждая себялюбія въ этомъ случаѣ, какъ и во всемъ, Флоренса лучше хотѣла переносить боль отъ новой сердечной раны, чѣмъ-допустить невольно вкрадывавшуюся мысль, которая обвиняла отца. Она была къ нему неизмѣнно нѣжна, даже въ своихъ блуждающихъ мысляхъ. Что до его дома, она надѣялась, что жизнь сдѣлается въ немъ семейнѣе и домашнѣе, когда пройдетъ періодъ новизны и непривычности. О самой-себѣ она думала мало и ни на что не жаловалась.
   Если никто изъ новаго семейства не чувствовалъ себя дома въ частности, то рѣшили, что мистриссъ Домби должна безъ отлагательства чувствовать себя дома въ обществѣ. Мистеръ Домби и мистриссъ Скьютонъ составили проектъ ряду пиршествъ, долженствовавшихъ произойдти для празднованія бракосочетанія; этимъ увеселеніямъ рѣшили начаться съ того, что мистриссъ Домби будетъ дома въ извѣстный вечеръ, и, сверхъ того, мистеръ и мистриссъ Домби пригласятъ въ тотъ же день къ обѣду многочисленное общество, составленное изъ самыхъ неудобосмѣшиваемыхъ элементовъ.
   Въ-слѣдствіе чего мистеръ Домби представилъ списокъ нѣсколькихъ "восточныхъ"-магнатовъ {Въ восточной части Лондона находятся всѣ коммерческія конторы, домъ Остиндской Компаніи, доки, складочные магазины и проч. Тамъ же живутъ богатѣйшіе купцы. Западную часть, или Вест-Эндъ, занимаетъ аристократія.}, которыхъ онъ намѣренъ пригласить съ своей стороны, тогда-какъ мистриссъ Скьютонъ, дѣйствовавшая за милую дочь, которая оставалась надменно-равнодушною ко всему, приложила "западный" списокъ, заключавшій въ себѣ и кузена Финикса, все еще несобравшагося воротиться въ Баденъ-Баденъ, къ большому вреду его личнаго имущества; кромѣ того, Клеопатра пригласила цѣлый рой мошекъ разныхъ разборовъ и возрастовъ, которыя въ разныя времена кружились около свѣта ея прелестной дочери или ея собственнаго, обжигая слегка и не надолго свои крылышки. Флоренса была въ числѣ обѣденныхъ гостей по поколѣнію Эдиѳій вызванному минутною нерѣшимостью мистриссъ Скьютонъ; Флоренса, удивляясь и постигая инстинктивно все, что только задѣвало заживо ея отца, въ какой бы ни было легкой степени, приняла безмолвное участіе въ пиршествѣ того дня.
   Дѣло началось съ того, что мистеръ Домби, въ необыкновенно высокомъ и накрахмаленномъ галстухѣ, прохаживался безъ отдыха по гостиной до назначеннаго обѣденнаго часа. Лишь-только часъ пробилъ, явился одинъ изъ директоровъ Остиндской Компаніи, несметно-богатый, въ пайковомъ жилетѣ, сооруженномъ, повидимому, скорѣе простымъ плотникомъ, нежели портнымъ; его принялъ одинъ мистеръ Домби. Потомъ мистеръ Домби послалъ свои "комплименты" мистриссъ Домби, съ точнымъ извѣщеніемъ о времени; при этомъ случаѣ, остиндскій директоръ повергся ницъ -- въ разговорномъ смыслѣ; а такъ-какъ мистеръ Домби не находилъ нужнымъ поднимать его, то оставилъ въ покоѣ, уставившись передъ каминомъ и не сводя съ него глазъ, пока не явилась мистриссъ Скьютонъ. Директоръ, на первый случай, принялъ ее за мистриссъ Домби и привѣтствовалъ съ энтузіазмомъ.
   Послѣ него явился одинъ изъ директоровъ Лондонскаго Банка, пользовавшійся репутаціею, что онъ въ состояніи купить все на свѣтѣ, все человѣчество вообще, еслибъ забралъ себѣ въ голову дѣйствовать на денежный курсъ по этому направленію; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ необыкновенно скроменъ,-- хвастливо-скроменъ,-- и говорилъ о своемъ "домикѣ" въ Кингстонѣ-на-Темзѣ, какъ-будто въ немъ только бы и нашлось, что постель и кусокъ ростбифа, еслибъ мистеръ Домби вздумалъ навѣстить его тамъ. "Дамъ" говорилъ онъ "не можетъ рѣшиться пригласить къ себѣ человѣкъ, привыкшій къ такому тихому и простому образу жизни; по еслибъ мистриссъ Скьютонъ и мистриссъ Домби случайно очутились въ тѣхъ мѣстахъ, то осчастливили бы его премного, удостоивъ заглянуть на кой-какіе кустарники, да на цвѣтничокъ, да на скромное подражаніе ананасной теплицѣ, и тому подобныя двѣ или три безпритязательныя попытки." Выдерживая свой характеръ, джентльменъ этотъ одѣвался чрезвычайно-просто: обрѣзокъ кембрика служилъ ему шейнымъ платкомъ; онъ ходилъ въ толстыхъ башмакахъ, во фракѣ слишкомъ-просторномъ, и въ панталонахъ слишкомъ-короткихъ; на какое-то замѣчаніе мистриссъ Скьютонъ объ итальянской оперѣ, онъ сказалъ, что бываетъ тамъ очень-рѣдко: такая расточительность была бы ему не по состоянію. По-видимому, онъ говорилъ такія вещи съ большимъ наслажденіемъ, весело посматривая на своихъ слушателей и запуская руки въ карманы съ особенною лучезарностью въ глазахъ.
   Наконецъ, явилась мистриссъ Домби, прекрасная, гордая и презрительная ко всѣмъ. На лицѣ ея было написано неукротимое выраженіе, какъ-будто цвѣточная гирлянда ея головнаго убора имѣла внутри стальныя иглы, вдавленныя въ нее для того, чтобъ исторгнуть согласіе, которому она скорѣе предпочитаетъ смерть. Съ нею была Флоренса. Когда обѣ онѣ вошли, лицо мистера Домби подернулось такою же мрачною тѣнью, какъ въ ночь его пріѣзда; но это не было ими замѣчено: Флоренса не рѣшалась поднять на него глазъ, а Эдиѳь была такъ выспренно-равнодушна, что не удостоивала его малѣйшимъ вниманіемъ.
   Гости съѣзжались толпою. Еще директоры и предсѣдатели важныхъ компаній, пожилыя дамы съ головами, обремененными наряднымъ уборомъ, кузенъ Финиксъ, майоръ Бэгстокъ, подруги мистриссъ Скьютонъ, съ такими же, какъ у нея, искусственно-цвѣтущими лицами и весьма-дорогими жемчугами и брильянтами на весьма-морщинистыхъ шеяхъ. Въ числѣ ихъ была шестидесяти-пятилѣтняя дѣвица, замѣчательно-прохладно одѣтая касательно плечъ и спины: она говорила съ увлекательнымъ шепеляньемъ, а зрачки глазъ ея никакъ не могли успокоиться, и манеры были исполнены прелестной вѣтрености, столь очаровательной въ молоденькихъ и хорошенькихъ дѣвушкахъ. Такъ-какъ большая часть гостей списка мистера Домби была наклонна къ молчаливости, а большая часть гостей списка мистриссъ Домби была склонна къ разговорчивости, и между обѣими сторонами не проявлялось никакого сочувствія, то общество мистриссъ Домби, по тайному магнитизму, составило наступательный союзъ противъ общества мистера Домби, которое бродило по комнатамъ, искало убѣжища въ углахъ, сталкивалось со вновь-прибывавшими гостями, и черезъ это попадалось въ западни за софами и креслами, получало въ лобъ удары внезапно отворявшихся за разбросанными членами его дверей и вообще подвергалось разнымъ неудобствамъ.
   Когда доложили объ обѣдѣ, мистеръ Домби повелъ къ столу весьма-пожилую даму, походившую на малиновую бархатную подушку, начиненную банковыми билетами; кузёнъ Финиксъ повелъ мистриссъ Домби; майоръ Бэгсгокъ взялъ мистриссъ Скьютонъ; дѣвица съ обнаженными плечами досталась въ родѣ гасильника остиндскому директору; прочія дамы остались въ гостиной на произволъ прочихъ джентльменовъ, пока не являлись отчаянные удальцы, отваживавшіеся вести ихъ къ обѣду; эти герои съ своими призами загородили дверь столовой, изъ которой вытѣснили семерыхъ кроткихъ джентльменовъ въ сѣни. Наконецъ, когда всѣ усѣлись, явился одинъ изъ этихъ кроткихъ джентльменовъ: но зная куда пріютиться, онъ конфузно улыбался и обошелъ раза два вокругъ всего стола, сопровождаемый дворецкимъ, пока не отьискалъ себѣ свободнаго стула, который нашелся по лѣвую сторону мистриссъ Домби. Усѣвшись, этотъ кроткій джентльменъ уже не рисковалъ поднять глаза во время всего обѣда.
   Обширная столовая съ обществомъ, сидящимъ за великолѣпно-убраннымъ столомъ и трудящимся съ серебряными и позолочеными ложками, ножами, вилками и тарелками, походила на сцену представленій Тома Тиддлера, гдѣ дѣти подбираютъ серебро и золото. Самъ мистеръ Домби выполнялъ какъ-нельзя-лучше роль Тиддлера: длинный серебряный замороженный подносъ, уставленный вазами и мерзлыми купидонами, который отдѣлялъ его отъ молодой супруги, между-тѣмъ, какъ купидоны подавали имъ цвѣты безъ запаха, могъ доставить прекрасные матеріалы для аллегорическихъ сравненій.
   Кузенъ Финиксъ былъ, какъ говорится, особенно "въ ударѣ" и смотрѣлъ необыкновенно-моложаво. Въ такомъ расположеніи духа, онъ рѣдко обдумывалъ свои рѣчи; память его бродила такъ же своевольно, какъ ноги, и въ этотъ разъ онъ бросилъ въ дрожь все общество. Вотъ какъ это случилось. Дѣвица съ обнаженною спиною, заглядывавшаяся на кузена Финикса съ чувствомъ особенной нѣжности, ловко направила своего остиндскаго директора къ мѣсту подлѣ него, а потомъ, въ знакъ благодарности, забыла о кавалерѣ, который очутился отѣненнымъ съ другой стороны тощею и безсловесною дамой въ огромномъ мрачномъ токѣ съ перьями и съ вѣеромъ въ рукѣ; злополучный директоръ упалъ духомъ и погрузился въ самого-себя. Кузенъ Финиксъ и дѣвица были очень-веселы и разговорчивы, и дѣвица такъ усердно хохотала отъ одного изъ анекдотовъ, что майоръ Бэгстокъ спросилъ отъ имени мистриссъ Скьютонъ (они сидѣли насупротивъ, нѣсколько-ниже), нельзя ли сдѣлать этотъ анекдотъ общественною собственностью.
   -- Что жь, клянусь жизнію! сказалъ кузенъ Финиксъ: -- тутъ нѣтъ ничего особеннаго, не стоитъ повторять. Весь фактъ состоитъ въ томъ, что это анекдотъ про Джека Адамса; смѣю сказать, пріятель мои Домби -- общее вниманіе сосредоточилось на кузенѣ Финиксѣ -- вѣроятно помнитъ Джека Адамса. Джека Адамса, а не Джое: тотъ былъ его братъ. Ну, вотъ, Джекъ, маленькій Джекъ -- человѣкъ съ бѣльмомъ на одномъ глазѣ и слегка косноязычный -- онъ сидѣлъ въ парламентѣ по выбору какого-то мѣстечка. Мы называли его въ мое парламентское время W. Р. Адамсомъ, въ-слѣдствіе того, что онъ былъ нагрѣвальникомъ {Warming-Pan -- нагрѣвальникъ.} одного несовершеннолѣтняго юноши. Можетъ-быть, нашъ другъ Домби зналъ этого человѣка?
   Мистеръ Домби, который столько же могъ знать Гюйя Фаукеса, знаменитаго виновника "пороховаго заговора"., отвѣчалъ отрицательно. Но одинъ изъ семи кроткихъ джентльменовъ, вдругъ, неожиданно, отличился, сказавъ, что онъ зналъ Джека Адамса, и еще присовокупилъ: "всегда носилъ гессенскіе сапоги!"
   -- Такъ точно, возразилъ кузенъ Финиксъ, наклоняясь впередъ, чтобъ разсмотрѣть кроткаго джентльмена и пославъ ему поощрительную улыбку на другой конецъ стола.-- Это былъ Джекъ. А Джое носилъ...
   -- Съ отворотами! воскликнулъ кроткій джентльменъ, возвышаясь съ каждою минутой въ общемъ мнѣніи.
   -- Совершенно! сказалъ кузенъ Финиксъ.-- Вы были съ нимъ коротко знакомы?
   -- Я зналъ ихъ обоихъ, отвѣчалъ кроткій джентльменъ, съ которымъ мистеръ Домби выпилъ немедленно рюмку вина.
   -- Чертовски-добрый малый Джекъ! сказалъ кузенъ Финиксъ, снова наклоняясь впередъ и улыбаясь.
   -- Превосходный! возразилъ другой, дѣлаясь смѣлѣе отъ своего неожиданнаго успѣха.
   -- Такъ вы знаете исторію?
   -- А вотъ, увижу, милордъ, когда услышу, что вы будете разсказывать. Съ этими словами онъ откинулся назадъ на своемъ стулѣ и сталъ улыбаться, глядя въ потолокъ, какъ-будто зная исторію наизусть и внутренно потѣшаясь ею.
   -- Въ сущности факта, это вовсе не исторія, сказалъ кузенъ Финиксъ, улыбнувшись всѣмъ присутствующимъ и весело тряхнувъ головою:-- она не стоитъ даже предисловія. Но главное, она показываетъ, что за опредѣлительный малый былъ Джекъ. Фактъ состоитъ въ томъ, что Джека пригласили на свадьбу -- кажется, въ Баркширъ?
   -- Шропширъ, поправилъ ободрившійся кроткій джентльменъ, къ которому адресовался этотъ вопросъ.
   -- О? прекрасно! Въ сущности Факта все равно, въ какомъ бы ширѣ это ни произошло. Итакъ, пріятель мой былъ приглашенъ на свадьбу въ какой-то ширь и поѣхалъ. Ну, точно, какъ нѣкоторые изъ насъ, имѣя честь быть приглашенными на свадьбу моей прелестной и обворожительной родственницы съ моимъ другомъ Домби, не заставили просить себя два раза, а были чертовски-рады присутствовать при такой интересной оказіи. Поѣхалъ -- Джекъ поѣхалъ. Теперь, въ сущности факта, свадьба эта была свадьбой одной необыкновенно-хорошенькой дѣвушки съ человѣкомъ, за котораго она бы не дала и пуговки, а вышла за него потому только, что онъ былъ удивительно богатъ, необъятно! Когда Джекъ воротился послѣ свадьбы въ городъ и встрѣтился съ однимъ своимъ знакомымъ въ сѣняхъ нижняго парламента, тотъ и спрашиваетъ его: "Ну что" говоритъ "Джекъ? Какъ поживаетъ наша худо-подобранная чета?" -- Худо-подобранная? говоритъ Джекъ; -- вовсе нѣтъ. Дѣло ведено какъ-нельзя-честнѣе: она регулярнымъ образомъ куплена, а ты можешь присягнуть, что онъ такимъ же регулярнымъ образомъ проданъ!
   Въ полномъ наслажденіи отъ замысловатости своей исторіи, кузенъ Финиксъ те ли пирога съ начинкой, жареной курицы или яицъ? -- спросила м-съ Макъ Стингеръ. -- Угостите себя хоть разъ хорошимъ обѣдомъ, дорогой мой капитанъ.
   -- Благодарю васъ, сударыня. Ничего не хочу, -- возразилъ капитанъ смиреннымъ тономъ.
   -- Васъ что-то тревожитъ, капитанъ, и, кажется, вы не совсѣмъ здоровы. Не принести ли вамъ бутылку хересу?
   -- Не мѣшаетъ, сударыня, если только вы сами выкушаете рюмку или двѣ. A между тѣмъ, -- продолжалъ капитанъ, терзаемый лютыми угрызеніями совѣсти, -- не угодно ли вамъ получить деньги впередъ за слѣдующую треть?
   -- Зачѣмъ же, капитанъ? -- успѣете отдать въ свое время.
   -- Нѣтъ, сударыня, я не умѣю беречь денегъ, и вы меня очень обяжете, если потрудитесь взять впередъ. Деньги изъ моего кармана просачиваются, какъ вода.
   -- Въ такомъ случаѣ, извольте, капитанъ, -- отвѣчала м-съ Макъ Стингеръ, потирая руки. -- Сама бы я никогда не спросила, но когда вы предлагаете, отказать не могу.
   -- И еще, сударыня, будьте такъ добры, потрудитесь отъ меня раздать вашимъ малюткамъ по восемнадцати пенсовъ, -- сказалъ капитанъ, вынимая изъ шкапа жестяную чайницу, въ которой хранился его капиталъ. -- Да ужъ сдѣлайте милость, прикажите всѣмъ дѣтямъ придти сюда: я бы очень желалъ ихъ видѣть.
   Немедленно вбѣжали въ комнату маленькіе Макъ Стингеры и обвились вокругъ шеи капитана съ полнымъ довѣріемъ, котораго онъ такъ мало заслуживалъ. Эти ласки острымъ кинжаломъ вонзились въ капитанское сердце. Взглядъ Александра Макъ Стингера, его любимца, былъ для него невыносимъ; a голосъ Юліаны Макъ Стингеръ, вылитой матери, приводилъ его въ судорожный трепетъ, какъ отчаяннаго труса.
   За всѣмъ тѣмъ капитанъ довольно сносно сохранилъ наружное спокойствіе и часа два провозился съ дѣтьми такимъ образомъ, какъ будто самъ былъ нѣжнымъ отцомъ семейства. Онъ сажалъ ихъ на колѣни, обнималъ, цѣловалъ и былъ столь снисходителенъ, что нимало не разсердился, когда маленькіе шалуны нанесли значительное поврежденіе лощеной шляпѣ, усѣвшись на ней, какъ на гнѣздѣ. Наконецъ, когда капитанъ разстался съ этими херувимчиками, душой его овладѣла такая лютая тоска, какъ будто бы его приговорили къ висѣлицѣ.
   Во мракѣ ночной тишины капитанъ уложилъ и заперъ свое тяжелое имущество въ шкапъ, намѣреваясь его оставить тутъ, по всей вѣроятности, навсегда. Изъ легкихъ вещей онъ сдѣлалъ узелъ и положилъ его подлѣ себя, совсѣмъ готовый къ побѣгу. Ровно въ полночь, когда Карабельная площадь была погружена въ глубокій сонъ, и м-съ Макъ Стингеръ убаюкалась въ сладкомъ забвеніи съ своими птенцами, преступный капитанъ, прокрадываясь въ темнотѣ на цыпочкахъ, отворилъ дверь и... пустился бѣжать во весь опоръ.
   Преслѣдуемый образомъ м-съ Макъ Стингеръ, вскочившей съ постели и гнавшейся за нимъ въ своемъ ночномъ туалетѣ, преслѣдуемый также живымъ сознаніемъ огромности преступленія, капитанъ ни разу не перевелъ духу на разстояніи между Корабельной площадью и магазиномъ инструментальнаго мастера. Нырнувъ въ комнату -- Точильщикъ не спалъ -- онъ тотчасъ же приказалъ запереть двери желѣзными засовами, и мало-по-малу началъ приходить въ себя.
   -- Уфъ, замучился, -- пыхтѣлъ капитанъ, -- уфъ!
   -- Развѣ была погоня, капитанъ? -- спросилъ Робъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! -- отвѣчалъ капитанъ, измѣнившись въ лицѣ и прислушиваясь къ шороху шаговъ на улицѣ. -- Только вотъ что, любезный: если придетъ сюда какая женщина, кромѣ тѣхъ двухъ, что были здѣсь при тебѣ, и станетъ спрашивать про капитана Куттля, отвѣчай всегда, что ты ничего не знаешь и даже не слыхалъ никогда о капитанѣ съ такой фамиліей. Помни это хорошенько.
   -- Не забуду, капитанъ.
   -- А, пожалуй, ты можешь сказать, что читалъ въ газетахъ объ отплытіи какого-то Куттля въ Австралію вмѣстѣ съ шайкой эмигрировавшихъ сорванцовъ, которые поклялись никогда не возвращаться въ Европу.
   -- Слушаю, капитанъ, -- отвѣчалъ Робъ, мучимый ужасной зѣвотой.
   -- Если будешь уменъ и въ точности исполнишь всѣ мои приказанія, -- продолжалъ капитанъ, -- я устрою тебя такъ, какъ тебѣ не грезилось. Ступай теперь, спи, a я уберусь въ Соломонову спальню.
   Что капитанъ вытерпѣлъ на другой день при каждомъ появленіи передъ окнами женскихъ шляпокъ или какъ часто выскакивалъ онъ изъ магазина на чердакъ для избѣжанія мнимыхъ м-съ Макъ Стингеръ, описать невозможно. Когда, наконецъ, эти средства самосохраненія оказались слишкомъ тягостными, капитанъ завѣсилъ извнутри стекляную дверь между магазиномъ и гостиной, прибралъ ключъ къ замочной скважинѣ и сдѣлалъ въ стѣнѣ крошечное отверстіе для тайныхъ наблюденій. Выгоды такого укрѣпленія очевидны. Лишь только появлялась враждебная шляпка, капитанъ мигомъ вбѣгалъ въ свою крѣпость, запиралъ дверь и приставлялъ глазъ къ едва замѣтной щели. Убѣдившись, что тревога была фальшивая, онъ опять входилъ въ магазинъ. A такъ какъ шляпокъ мимо оконъ прошло безсчетное число и каждая вызывала фалынивую тревогу, то и оказалось, что капитанъ весь этотъ день только вбѣгалъ и выбѣгалъ.
   При всемъ томъ капитанъ ухитрился найти досугъ для обозрѣнія товаровъ въ магазинѣ, и Робъ долженъ былъ вычистить, и выхолить каждую вещь до возможной степени совершенства. Потомъ капитанъ, къ великому изумленію проходящей публики, разставилъ по окнамъ наудачу болѣе привлекательные предметы и прибилъ на нихъ ярлычки съ обозначеніемъ цѣнности, отъ десяти шиллинговъ до пятидесяти фунтовъ стерлинговъ.
   Совершивъ всѣ эти улучшенія, капитанъ, окруженный инструментами, почувствовалъ себя очень ученымъ и, когда наступила ночь, онъ, передъ отправленіемъ на чердакъ въ Соломонову сиальню, закурилъ трубку и принялся черезъ потолочное окно, смотрѣть на звѣзды съ видомъ астронома, имѣющаго въ нѣкоторомъ родѣ права собственности на небесныя свѣтила. Онъ началъ также, подобно всѣмъ коммерческимъ людямъ Сити, принимать постоянное участіе въ лордѣ мерѣ, во всѣхъ чиновникахъ городской думы и въ торговыхъ компаніяхъ, вслѣдствіе чего онъ каждый день забѣгалъ на биржу справляться насчетъ повышенія и пониженія курсовъ, хотя, при всемъ знакомствѣ съ правилами навигаціи, никакъ не могъ понять, что значили таинственныя цифры и особенно эти безчисленныя дроби, отъ которыхъ, наконецъ, онъ вовсе отказался. Немедленно по вступленіи во владѣніе деревяннымъ мичманомъ, онъ отправился къ Флоренсѣ съ чудными вѣстями о дядѣ Солѣ; но, къ несчастію, не засталъ ея дома.
  

Глава XXVI.

Что-то будетъ!

  
   -- Тутъ нечего и толковать, сэръ, -- сказалъ майоръ, -- пріятель друга моего Домби долженъ быть и моимъ пріятелемъ. Радъ васъ видѣть, м-ръ Каркеръ.
   -- Майоръ Багстокъ оказалъ мнѣ, Каркеръ, весьма важную услугу, -- замѣтилъ м-ръ Домби, -- я чрезвычайно обязанъ майору за его общество и любезность.
   М-ръ Каркеръ, главный приказчикъ, только что пріѣхалъ въ Лемингтонъ. Представленный майору, онъ сгоялъ со шляпою въ рукахъ, раскланиваясь очень вѣжливо и выставляя напоказъ оба ряда бѣлыхъ какъ снѣгъ зубовъ.
   -- Надѣюсь, сэръ, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, обращаясь къ майору, -- вы позволите поблагодарить васъ отъ всего сердца за благодѣтельную перемѣну, произведенную вами въ достоночтенной особѣ моего начальника.
   -- Э, помилуйте! -- возразилъ майоръ, -- что за счеты, м-ръ Каркеръ? Тутъ дѣло взаимное: рука руку моетъ. A насчетъ вашего начальника, сэръ, -- продолжалъ майоръ, значительно понизивъ голосъ, такъ однако же, чтобы м-ръ Домби не проронилъ ни одного звука, -- это, скажу я вамъ, великій человѣкъ! Его нравственная натура такъ устроена, что онъ не можетъ не возвышать своихъ друзей. Совершенствовать и укрѣплять своихъ ближнихъ на пути моральнаго развитія -- таково, государь мой, назначеніе геніальной натуры м-ра Домби!
   -- Вы предупредили мою мысль, майоръ. Я самъ всегда точно такъ же думалъ о м-рѣ Домби. Вы совершенно постигли эту возвышенную натуру.
   -- Тенерь, м-ръ, позволые рекомендовать вамъ себя. Для всякаго другого я -- майоръ Багстокъ; но для друга моего Домби, а, слѣдовательно, и для васъ, я -- просто старикашка Джой, крутой, прямой, тугой и всегда до нельзя откровенный съ близкими людьми. Такъ и думайте обо мнѣ, м-ръ Каркеръ. Къ вашимъ услугамъ, сзръ.
   М-ръ Каркеръ продолжалъ раскланиваться, и въ каждомъ зубѣ его просіяло глубокое удивленіе къ прямотѣ, туготѣ, простотѣ огкровеннаго и проницательнаго Джоя.
   -- Ну, a теперь, друзья мои, -- продолжалъ майоръ, -- y васъ, конечно, пропасть дѣла. Переговаривайте. Старикашка не помѣшаетъ.
   -- Ничего, майоръ, останьиесь, -- замѣтилъ м-ръ Домби.
   -- Домби, -- выразительно сказалъ майоръ, бросая недовѣрчивый взглядъ, -- я знаю свѣтъ, и свѣтъ знаетъ Джоя. Человѣкъ вашего полета -- колосъ родосскій въ коммерческомъ мірѣ... Домби, глупецъ тотъ, кто не будетъ деликатенъ въ отношеніи къ вамъ. Минуты ваши драгоцѣнны. Оставайтесь. Старый Джо исчезнетъ. За обѣдомъ свидимся. Мы обѣдаемъ, м-ръ Каркеръ, въ семь часовъ.
   Съ этими словами майоръ надулъ щеки и съ важностью вышелъ изъ комнаты. Но черезъ минуту огромная голова его снова показалась въ дверяхъ.
   -- Извините, господа, -- проговорилъ онъ. -- Я иду теперь к_ъ н_и_м_ъ, не будетъ ли какого порученія?
   -- Кланяйтесь имъ отъ меня, -- сказалъ м-ръ Домби не безъ нѣкотораго замѣшательства, бросивъ робкій взглядъ на своего приказчика, который между тѣмъ съ должною учтивостью началъ раскладывать бумаги
   -- Только-то, Домби? -- воскликнулъ майоръ. -- И больше ничего? Да вѣдь старикашкѣ Джозу житья не будетъ, если онъ станетъ носить одни холодные поклоны! Нѣтъ, Домби, что-нибудь потеплѣе...
   -- Свидѣтельствуйте имъ мое глубокое почтеніе, майоръ, -- возразилъ м-ръ Домби.
   -- Фи, чортъ побери! Да развѣ это не все равно? -- возгласилъ майоръ, вздергивая плечами и настраивая щеки на шутливый ладъ, -- нѣтъ, Домби, какъ хотите, a что-нибудь потеплѣе.
   -- Ну, такъ скажите имъ все, что найдете нужнымъ. Даю вамъ полную волю, майоръ, -- замѣтилъ м-ръ Домби.
   -- Хитеръ нашъ другъ, ой, ой, ой, какъ хитеръ! -- забасилъ майоръ, выпяливая глаза на м-ра Каркера. -- Хитеръ, какъ Джозефъ Багстокъ!
   Затѣмъ, останавливаясь среди этихъ восклицаній и вытягиваясь во всю длину, майоръ, ударяя себя въ грудь, торжественно провозгласилъ:
   -- Домби, я завидую вашимъ чувствамъ!
   И съ этимъ онъ исчезъ.
   -- Вы, конечно, нашли въ этомъ джентльменѣ большую отраду, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, оскаливая зубы.
   -- Да, вы правы.
   -- У него безъ всякаго сомнѣнія здѣсь, какъ и вездѣ, обширный кругъ знакомства, -- продолжалъ м-ръ Каркеръ. -- Изъ того, что онъ сказалъ, я догадываюсь, вы посѣщаете общество. A знаете ли, м-ръ Домби? Я чрезвычайно радъ, что вы, наконецъ, заводите знакомства.
   Ужасная улыбка, сопровождаемая обнаруженіемъ зубовъ и десенъ, свидѣтельствовала о чрезвычайной радости главнаго приказчика. М-ръ Домби, въ ознаменованіе душевнаго наслажденія, брякнулъ часовой цѣпочкой и слегка кивнулъ головой.
   -- Вы сотворены для общества, -- продолжалъ Каркеръ. -- По своему характеру и блистательному положенію, вы болѣе, чѣмъ всякій другой, способны къ использованію всѣхъ условій общественной жизни, и я всегда удивлялся, отчего съ такимъ упорствомъ и такъ долго вы отталкивали отъ себя представителей большого свѣта.
   -- На это, Каркеръ, были свои причины. Какъ человѣкъ одинокій, я мало-по-малу отвыкъ отъ всякихъ связей. Но и y васъ, Каркеръ, если не ошибаюсь, отличныя способности жить въ свѣтѣ. Вы понимаете и цѣните людей съ перваго взгляда: отчего же вы не посѣщаете общества?
   -- Я? О, это совсѣмъ другое дѣло! Можетъ быть, точно я знаю толкъ въ людяхъ; но въ сравненіи съ вами, м-ръ Домби, я не болѣе, какъ жалкій пигмей.
   М-ръ Домби откашлялся, поправилъ галстукъ и нѣсколько минуть въ молчаніи смотрѣлъ на своего преданнаго друга и вѣрнаго раба.
   -- Каркеръ, -- сказалъ наконецъ м-ръ Домби съ нѣкоторымъ трудомъ, какъ будто въ его горлѣ завязла неболыиая кость, -- я буду имѣть удовольствіе представить васъ моимъ ... то есть, майоровымъ друзьямъ. Чрезвычайно пріятное общество.
   -- Очень вамъ благодаренъ, м-ръ Домби. Надѣюсь, въ этомъ обществѣ есть дамы?
   -- Обѣ дамы. Я ограничилъ свои визиты ихъ домомъ. Другихъ знакомыхъ y меня здѣсь нѣть.
   -- Онѣ сестры? -- спросилъ Каркеръ.
   -- Мать и дочь, -- отвѣчалъ м-ръ Домби.
   М-ръ Домби опустилъ глаза и снова началъ поправлять галстукъ. Улыбающееся лицо м-ра Каркара въ одно мгновеніе и безъ всякаго естественнаго перехода съежилось и скорчилось такимъ образомъ, какъ будто онъ всю жизнь не питалъ ничего, кромѣ глубочайшаго презрѣнія къ своему властелину. Но когда м-ръ Домби опять поднялъ глаза, главный приказчикъ началъ улыбаться съ необыкновениой нѣжностью, какъ будто счастье всей его жизни заключилось въ бесѣдѣ съ великимъ человѣкомъ.
   -- Вы очень любезны, -- сказалъ Каркеръ. -- Мнѣ весьма пріятно будетъ познакомиться съ вашими дамами. A кстати -- вы заговорили о дочеряхъ: я видѣлъ недавно миссъ Домби. Я нарочно заѣзжалъ на дачу, гдѣ она гоститъ, и справлялся не будетъ ли къ вамъ какихъ порученій. Но вмѣсто всего миссъ Домби посылаетъ вамъ ... свою нѣжную любовь.
   Къ довершенію сходство съ волкомъ, м-ръ Каркеръ, сказавъ эти слова, высунулъ изъ пустой пасти длинный, красный, горячій языкъ.
   -- Какъ дѣла въ конторѣ? -- спросилъ м-ръ Домби послѣ кратковременнаго молчанія.
   -- Ничего особеннаго, -- отвѣчалъ Каркеръ. -- Торговля въ послѣднее время шла не такъ хорошо, какъ обыкновенно, ну, да это вздоръ: вы, разумѣется, не обратите на это вниманія. О "Сынѣ и Наслѣдникѣ" никакихъ вѣстей. Въ Лойдѣ {Такъ называется главная въ Лондонѣ страховая контора для кораблей и вообще для имущества купцовъ. Иначе называютъ ее "кофейнымъ домомъ Лойда'' (Lloid's Coffee House). Прим. перев.} считаютъ его погибшимъ. Потеря для васъ пустая: корабль застрахованъ отъ киля до мачтовыхъ верхушекъ.
   -- Каркеръ, -- сказалъ м-ръ Домби, усаживаясь подлѣ приказчика, -- вы знаете, я никогда не любилъ Вальтера Гэя ...
   -- И я также, -- перебилъ приказчикъ.
   -- При всемъ то.мъ я бы желалъ, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- чтобы молодой человѣкъ не былъ назначенъ въ Барбадосъ. Его не слѣдовало отправлять на корабль.
   -- Вольно-жъ вамъ было не сказать объ этомъ въ свое время! Какъ теперь помочь дѣлу? Впрочемъ, знаете ли что, м-ръ Домби? Все къ лучшему, рѣшительно все. Это мое постоянное мнѣніе, и я еще ни разу въ немъ не раскаивался. A говорилъ ли я вамъ, что между мной и миссъ Домби существуетъ нѣкоторый родъ довѣрія?
   -- Нѣтъ, -- сказалъ м-ръ Домби суровымъ тономъ.
   -- Такъ послушайте же, сэръ, что я вамъ скажу. Гдѣ бы ни былъ Валыеръ Гэй, куда бы ни умчала его судьба, ему быть лучше за тридевять земель въ тридесятомъ царствѣ, чѣмъ дома, въ лондонской конторѣ. Совѣтую и вамъ такъ думать. Миссъ Домби молода, довѣрчива и совсѣмъ не такъ горда, какъ вы бы этого хотѣли. Если есть въ ней недостатокъ ... ну, да все это вздоръ. Угодно вамъ провѣрить эти бумаги? счеты сведены всѣ.
   Но вмѣсто пересмотра бумагъ и повѣрки итоговъ, м-ръ Домби облокотился на ручки креселъ и обратилъ внимательный взглядъ на своего приказчика. Каркеръ сь притворнымъ вниманіемъ принялся разсматривать цифры, не смѣя прервать нити размышленій своего начальника. Онъ не скрывалъ своего притворства, которое, само собою разумѣется, было слѣдствіемъ тонкой деликатности, щадившей нѣжныя чувства огорченнаго отца. М-ръ Домби вполнѣ понималъ такую деликатность и очень хорошо зналъ, что довѣрчивый Каркеръ готовъ, пожалуй, высказать многія очень любопытныя и, вѣроятно, важныя подробности, если его спросятъ; но спрашивать значило бы унизить свое достоинство, и м-ръ Домби не спрашивалъ. Впрочемъ такія сцены повторялись весьма часто между деликатнымъ приказчикомъ и гордымъ негоціантомъ. Мало-по-малу м-ръ Домби вышелъ изъ задумчивости и обратилъ вниманіе на дѣловыя бумаги, но взглядъ его по временамъ снова устремлялся на приказчика, и прежнее раздумье брало верхъ надъ конторскими дѣлами. Въ эти промежутки Каркеръ опять становился въ прежнюю позу, озадачивая на этотъ разъ, болѣе чѣмъ когда-либо, своею разборчивою деликатностью. Разсчитанный маневръ достигъ вожделѣнной цѣли, по крайней мѣрѣ въ томъ отношеніи, что въ грудь м-ра Домби заронилась искра ненависти къ бѣдной Флоренсѣ, которая до этой поры была только нелюбима гордымъ отцомъ. Между тѣмъ майоръ Багстокъ, идолъ престарѣлыхъ красавицъ Лемингтона, сопровождаемый туземцемъ, навьюченнымъ своей обыкновенной поклажей, величаво выступалъ по тѣнистой сторонѣ улицы въ направленіи къ резиденціи м-съ Скьютонъ. Ровно въ полдень онъ удостоился лицезрѣнія Клеопатры, возлежавшей обычнымъ порядкомъ на своей роскошной софѣ. Передъ ией съ подносомъ въ рукахъ стоялъ долговязый Витерсъ. Египетская царица кушала кофе. Комната была тщательно закрыта со всѣхъ сторонъ.
   -- Кто тамъ? -- вскричала м-съ Скьютонъ, услышавъ шумъ приближающихся шаговъ. -- Ступайте вонъ. Я не принимаю.
   -- За что, м-съ, Джозефъ Багстогъ подвергается вашей опалѣ?
   -- Это вы, майоръ? Можете войти. Я передумала.
   Майоръ подошелъ къ софѣ и прижалъ къ губамъ очаровательную руку Клеопатры.
   -- Садитесь, майоръ, только подальше. Не подходите ко мнѣ: я ужасно слаба сегодня, и нервы мои до крайности разстроены, a отъ васъ пахнетъ знойными лучами тропическаго солнца.
   -- Да, м-съ, было время, когда солнце пекло и палило Багстока, но жгучіе лучи подъ тропиками не портили его растительной силы. Онъ процвѣталъ, м-съ, и процвѣталъ какъ лучшій цвѣтокъ въ вестъ-индской оранжереѣ. Его и звали не иначе какъ цвѣткомъ. Никто въ тѣ дни не говорилъ о Багстокѣ; но всякій, отъ офицера до послѣдняго солдата, указалъ бы вамъ на "цвѣтокъ нашего полка". Время, труды, заботы остановили ростъ цвѣтка, но все же онъ остался въ разрядѣ растеній вѣчно зеленыхъ и не утратилъ своей свѣжести.
   Здѣсь майоръ, несмотря на запрещеніе, придвинулъ стулъ къ египетской царицѣ и подъ покровомъ окружающаго мрака замоталъ головой съ такимъ неистовствомъ, какъ будто чувствовалъ первые припадки паралича.
   -- A гдѣ м-съ Грэйнджеръ? -- спросила Клеопатра пажа.
   Витерсъ полагалъ, что она въ своей комнатѣ.
   -- Очень хорошо, -- сказала м-съ Скьютонъ. -- Убирайтесь отсюда и заприте дверь. Я никого не принимаю.
   Когда Витерсъ исчезъ, м-съ Скьютонъ слегка повернула голову, устремила томный взоръ на майора и освѣдомилась о здоровьи его друга.
   -- Къ чему разспрашивать о немъ, м-съ? -- возразилъ майоръ съ лукавымъ видомъ. -- Домби здоровъ, какъ только можетъ быть здоровъ человѣкъ въ его отчаянномъ положеніи. Вы должны понимать, м-съ, мой другъ прострѣленъ, насквозь прострѣленъ, какъ бѣдная птичка, и ужъ не намъ съ вами поставить его на ноги.
   Клеопатра бросила на майора быстрый и проницательный взглядъ, противорѣчившій какъ нельзя болѣе жеманному распѣванію, сопровождавтему ея разговоръ.
   -- Майоръ Багстокъ, я мало знаю свѣтъ съ его мелкими, пустыми приличіями, но это не мѣшаетъ мнѣ... о свѣтъ, свѣтъ! куда дѣвалъ ты натуру, высокую, благородную натуру со всѣми ея прелестями! Какимъ образомъ заглушилъ ты музыку сердца, поэзію души? Гдѣ найти въ тебѣ эти искреннія изліянія, сопровождаемыя небесными восторгами! О я не раскаиваюсь, что не знаю свѣта, но это не мѣшаетъ мнѣ понимать васъ, майоръ Багстокъ. Вы затронули теперь самую чувствительную струну моего бѣднаго сердца. Ваши намеки относятся къ милой моей дочери. Такъ ли, майоръ Багстокъ? Говорите прямѣе.
   -- Прямота была отличительною чертою въ породѣ Багстоковъ. Это -- ихъ всегдашній недостатокъ. Хорошо, миледи. Я буду говорить безъ обиняковъ.
   -- Увы! глубоко паденіе человѣческой натуры! -- воскликнула Клеопатра, дѣлая граціозное движеніе своимъ вѣеромъ, -- но есть еще священныя чувствованія, доступныя для смертныхъ, и теперь, майоръ, вы коснулись этихъ чувствованій.
   Майоръ, въ знакъ согласія, приставилъ руку къ губамъ и послалъ Клеопатрѣ воздушный поцѣлуй.
   -- Я слаба, майоръ, и чувствую, что недостаетъ во мнѣ той энергіи, какою на моемъ мѣстѣ должна вооружиться чадолюбивая мать, -- продолжала м-съ Скьютонъ, приставляя къ губамъ кружевной конецъ своего носового платка, -- но великодушныя сердца войдутъ въ мое положеніе и легко поймутъ источникъ этой слабости. Вы, майоръ, злой человѣкъ и безъ пощады терзаете бѣдную мать; но будьте увѣрены, я не отступлю отъ своихъ обязанностей.
   Подъ покровомъ окружающаго мрака майоръ пыхтѣлъ, отдувался, моргалъ своими раковыми глазами и, наконецъ, почувствовавъ истерическій припадокъ кашля, началъ прохаживаться по комнатѣ. Египетская царица, не обращая вниманія на продѣлки своего обожателя, продолжала такимъ образомъ:
   -- Вотъ уже прошло нѣсколько недѣль, какъ м-ръ Домби вмѣстѣ съ вами, любезный майоръ, началъ удостоивать насъ своими визитами. Я признаюсь... позвольте мнѣ быть откровенной, майоръ, я дитя природы, и всегда увлекаюсь первыми впечатлѣніями. Мое сердце открыто для всѣхъ, и каждый можетъ прослѣдить въ немъ малѣйшіе изгибы нѣжнаго чувства. Это мой недостатокъ, и я знаю его вполнѣ. Заклятый врагъ не могъ бы узнать его лучше, но я не раскаиваюсь. Пусть тяготѣетъ на мнѣ это обвиненіе людей безъ сердца и безъ всякой симпатіи къ бѣднымъ созданіямъ, увлеченнымъ побужденіями натуры.
   М-съ Скьютонъ поправила косынку, придавила пружины на своемъ проволочномъ горлѣ и продолжала съ большою любезностыо:
   -- Признаюсь, любезный майоръ, я и милая Эдиѳь съ самаго начала были очень обрадованы визитами м-ра Домби. Уже по одному имени вашего друга онъ имѣлъ право на нашу благосклонность. Вскорѣ я замѣтила, или по крайней мѣрѣ такъ мнѣ показалось, что y вашего благороднаго друга чувствительиое сердце...
   -- У Домби теперь вовсе нѣтъ сердца, -- сказалъ майоръ.
   -- Злой человѣкъ! -- вокликнула м-съ Скьютонъ, бросивъ томный взглядъ на своего обожателя, -- замолчи, сдѣлай милость!
   -- Я буду нѣмъ, если вамъ угодно.
   -- Кто что ни говори, a натура, простая, безыскусственная имѣетъ непобѣдимыя прелести, -- продолжала м-съ Скьютонъ, разглаживая толстые слои румянъ на своихъ костлявыхъ щекахъ. -- Поэтому я не удивляюсь, что м-ръ Домби, увлеченный, конечно, простотою нашего общества и искреннимъ радушіемъ, началъ повторять свои визиты и сдѣлался по вечерамъ постояннымъ нашимъ гостемъ. Чувствительность его -- этого уже нельзя было не замѣтить -- увеличивалась съ каждымъ днемъ, и когда я подумаю теперь о той страшной отвѣтственности, какой я подвергалась, ободряя м-ра Домби брать....
   -- Брать приступомъ вашу крѣпость, -- подсказалъ майоръ.
   -- О, грубіянъ! неисправимый грубіянъ! Впрочемъ, вы докончили мою мысль, хотя гадкими словами.
   Здѣсь м-съ Скыотонъ облокотилась на маленькій столикъ передъ софой и начала кокетливо махать вѣеромъ, любуясь въ то же время на кисть своей руки.
   -- Мало-по-малу истина открылась передо мной во всемъ своемъ свѣтѣ, и какъ описать невообразимыя страданія, которыми съ той поры терзалось мое бѣдное сердце! Вся моя жизнь посвящена Эдиѳи, моему ненаглядному сокровищу, и видѣть, какъ этотъ ангелъ, мужественно противостоявшій всѣмъ возможнымъ искушеніямъ послѣ своего друга, послѣ покойнаго Грэйнджера, вдругъ началъ измѣняться съ каждымъ днемъ -- о, что можетъ быть ужаснѣе этихъ пытокъ, какимъ безъ всякой пощады подвергаетъ насъ коварный свѣтъ!
   Коварный свѣтъ, конечно, всего менѣе виноватъ въ ужасныхъ пыткахъ, ощущаемыхъ чувствительнымъ сердцемъ м-съ Скыотонъ. Но это мимоходомъ.
   -- Да, майоръ, Эдиѳь драгоцѣнный перлъ моей жизни. Говорятъ, она похожа на меня. Я вѣрю этому: фамильное сходство должно быть.
   -- Есть на свѣтѣ человѣкъ, готовый зажать ротъ всякому, кто бы вздумалъ утверждать, что вы на кого-нибудь похожи. Имя этого человѣка -- старичина Джой Багстокъ.
   Клеопатра сдѣлала движеніе, какъ будто хочетъ ударить вѣеромъ нескромнаго льстеца, но тутъ одумалась и съ улыбкой на устахъ продолжала такимъ образомъ:
   -- Если моя прелестная дочь получила отъ меня въ наслѣдство какія-нибудь выгоды, то вмѣстѣ съ ними досталась на ея долю и моя глупая натура. Говорили, хотя я не совсѣмъ этому вѣрю, будто я всегда отличалась необыкновенною твердостью характера. Это же свойство обнаруживается и въ ней; но если разъ успѣли тронуть ея сердце, она дѣлается чувствительною до невѣроятной степени. Ея настоящее положеніе приводитъ меня въ отчаяніе. Вы не можете представить, какая между нами существовала дружба. Мысли, желанія, чувства -- все это было y насъ общее. Всякій, глядя на насъ, подумалъ бы, что это скорѣе двѣ сестры, чѣмъ матъ и дочь.
   -- Это и мое мнѣніе. Джой Багстокъ, м-съ, имѣлъ удовольствіе повторять вамъ его пятьдесятъ тысячъ разъ.
   -- Да не прерываите меня, злой человѣкъ. И вотъ, послѣ такой безграничной довѣрчивости, я вдругъ увидѣла пропасть, готовую раздѣлить насъ. Эдиѳь, моя милая, безцѣнная Эдиѳь, измѣнилась въ своихъ отношеніяхъ ко мнѣ. Глубокая тайна закралась въ ея ангельскую душу, и, откровенная во всемъ, она всячески начала избѣгать со мною разговоровъ о роковомъ предметѣ. Судите, если можете, объ отчаяніи несчастной матери.
   Майоръ придвинулъ свой стулъ къ маленькому столику.
   -- Я вижу это каждый день, и съ каждымъ днемъ, любезный майоръ, убѣждаюсь въ этомъ больше и больше. Съ часу на часъ я упрекаю себя за избытокъ снисходительности и довѣрія, которое довело до такихъ жалкихъ послѣдствій, и съ минуты на минуту я ожидаю, что м-ръ Домби наконецъ объяснится и облегчитъ невыносимыя муки; но... увы! тщетныя ожиданія, напрасная надежда! Подъ гнетомъ угрызенія -- остерегитесь, майоръ, вы уроните чашку съ моимъ кофе -- моя безцѣнная Эдиѳь совсѣмъ измѣнилась, и ужъ я не знаю, что мнѣ дѣлать. У кого пойдетъ просить совѣта несчастная мать?
   Майоръ, ободренный довѣрчивымъ тономъ, храбро протянулъ руку черезъ столикъ и сказалъ улыбаясь:
   -- Посовѣтуйтесь со мной, м-съ. Старикашка Джой всегда былъ мастеръ давать совѣты.
   -- Ну, такъ почему же вы ничего не говорите, лукавый и жестокій человѣкъ? -- воскликнула Клеопатра, подавая руку майоруи слегка ударивъ его вѣеромъ. -- Вы знаете теперь тайну бѣдной матери, что можете вы сказать для ея облегченія?
   Майоръ засмѣялся и поцѣловалъ поданную руку.
   -- Точно ли я не ошиблась въ предположеніи, что м-ръ Домби -- человѣкъ съ благороднымъ и чувствительнымъ сердцемь? Точно ли имѣетъ онъ виды на мою дочь? Посовѣтуете ли вы, любезный майоръ, объ этомъ поговорить съ нимъ, серьезно поговорить или оставить его въ покоѣ? Что мнѣ дѣлать? О, говорите, майоръ, сдѣлайте милость, говорите.
   -- Должны ли мы женить его на м-съ Грэйнджеръ? -- кажется, вотъ въ чемъ вопрось, миледи.
   -- О жестокій человѣкъ! -- воскликнула Клеопатра, придвигая свой вѣеръ къ майорову носу, -- какъ же мы его женимъ?
   -- Должны ли мы, спрашиваю я, женить негоціанта Домби на полковницѣ Грэйнджеръ?
   М-съ Скьютонъ не отвѣчала ничего, но улыбнулась майору съ такой благосклонностью, что храбрый воинъ рѣшился запечатлѣть поцѣлуй на красныхъ губкахъ египетской красавицы, и запечатлѣлъ бы, если бы Клеопатра съ дѣвичьей ловкостью не отстранила его своимъ вѣеромъ. Неизвѣстно, было ли такое сопротивленіе невольнымъ порывомъ дѣвственнаго сердца, или слѣдствіемъ нѣкоторыхъ опасеній за розозыя уста.
   -- М-ръ Домби славная добыча, не правда ли?
   -- О продажный человѣкъ! -- взвизгнула Клеопатра съ выраженіемъ оскорбленной добродѣтели. -- Ты въ грязь затаптываешь самыя священныя чувства невиинаго сердца!
   -- Домби, говорю я, славная добыча, и нѣтъ больше надобности его ловить: онъ спутанъ по рукамъ и по ногамъ. Это говоритъ вамъ Джозефъ Багстокъ, a онъ знаетъ, что говоритъ. Старичина Джой стоитъ y западни и держитъ ухо востро. Пусть Домби вертится какъ угодно: сѣть крѣпка, и не ему вырваться изъ засады. A вы, миледи, можете быть спокойны и положитесь во всемъ на стараго Джоя. Дѣлайте то, что и прежде дѣлали. Больше ничего не нужно съ вашей стороны.
   -- Вы точно такъ думаете, любезный майоръ? -- возразила Клеопатра, которая, несмотря на притворную разсѣянность, во все это время не спускала проницательныхъ глазъ съ болтливаго собесѣдника.
   -- Такъ думалъ, миледи, такъ и буду думать. Несравненная Клеопатра и всенижайшій слуга ея Антоній Багстокъ вдоволь наговорятся о своемъ торжествѣ въ богатомъ и великолѣпномъ дворцѣ будущей м-съ Домби. Это дѣло рѣшенное. A знаете ли что? -- продолжалъ майоръ серьезнымъ тономъ, переставъ улыбаться, -- пріѣхалъ въ Лемингтонъ главный приказчикъ, правая рука м-ра Домби.
   -- Сегодня поутру? -- спросила Клеопатра.
   -- Да, сегодня поутру. Домби ожидалъ его съ нетерпѣніемъ и, если не ошибаюсь, онъ хочетъ знать его мнѣніе насчетъ своихъ будущихъ плановъ. Я давно это смекнулъ. Старикашка Джой хитеръ, и его, съ вашего позволенія, самъ чортъ не проведетъ. Разумѣется, Домби не скажетъ Каркеру ни слова, a все таки вывѣдаетъ всю подноготную. Такова ужъ его натура. Онъ гордъ, сударыня, гордъ, какъ Люциферъ.
   -- Охотно этому вѣрю, -- лепетала м-съ Скьютонъ, вспомнивъ о своей дочери. -- Гордость -- свойство великой души.
   -- Ну такъ видите ли въ чемъ дѣло. Я уже мимоходомъ забросилъ два, три намека, и приказчикъ поймалъ ихъ налету. Къ вечеру забросимъ еще. На ловца и звѣрь бѣжитъ. A между тѣмъ Домби затѣялъ на завтрашнее утро послѣ всеобщаго завтрака прогулку въ Уаррикскій замокъ и Кенильвортъ. Мнѣ поручено передать это приглашеніе. Угодно вамъ принять его?
   Здѣсь майоръ, задыхаясь отъ одышки и отъ глубокаго сознанія своего лукавства, вынулъ изъ бумажника записку, адресованиую на имя ея в-пр-ва м-съ Скютонъ. Всенижайшій и всепокорнѣйшій Павелъ Домби свидѣтельствовалъ всесовершеинѣйшее почтеніе обѣимъ дамамъ и всеусерднѣйше просилъ ихъ осчастливить его принятіемъ предложенія, котораго подробности поручалось изложить обязательному майору Багстоку. Въ постскриптѣ Павелъ Домби рекомендовалъ себя особенному вниманію прелестной и очаровательной м-съ Грэйнджеръ.
   -- Тс! -- вдругъ прошептала Клеопатра, останавливая майора. -- Эдиѳь?
   Никакое перо не опишетъ вида притворнѣе и глупѣе принятаго любящею матерью при этомъ восклицаніи. Притворство, впрочемъ, было постоянною задачею м-съ Скьютонъ, и рѣшеніе этой задачи должно было послѣдовать не иначе и не раньше какъ въ могилѣ. Въ одно мгновеніе уничтожено всякое подозрѣніе, что здѣсь, въ этой завѣшанной комнатѣ, между четырехъ глазъ происходилъ какой-нибудь серьезный разговоръ, и м-съ Скьютонъ, небрежно развалившись на софѣ, приняла самое спокойное положеніе при входѣ своей дочери.
   Эдиѳь, прекрасная, суровая и холодная, какъ всегда, небрежно кивнула головой майору, бросила проницательный взглядъ на мать, подошла къ окну, отодвинула занавѣсъ и принялась смотрѣть на улицу.
   -- Милая Эдиѳь! -- сказала м-съ Скьютонъ, -- гдѣ ты такъ долго пропадала? мнѣ нужно поговорить съ тобою.
   -- Вы сказали, что очень заняты, и я оставалась въ своей комнатѣ, -- отвѣчала м-съ Грэйнджеръ, не отворачивая головы отъ окна.
   -- Это очень жестоко для стараго Джоя, миледи, -- сказалъ майоръ съ обыкновенною любезностыо.
   -- Это очень жестоко, я знаю, -- сказала м-съ Грэйнджеръ, продолжая смотрѣть въ окно, и сказала съ такимъ спокойнымъ презрѣніемъ, что майоръ совершенно сбился съ толку и ничего не пріискалъ въ отвѣтъ.
   -- Майоръ Багстокъ, милая Эдиѳь, -- a ты знаешь нѣтъ на свѣтѣ существа несноснѣе, скучнѣе, безполезнѣе майора...
   -- Къ чему зти нѣжности, мама? кажется, мы теперь однѣ и можемъ говорить безъ всякихъ уловокъ. Мы понимаемъ другъ друга.
   Спокойное презрѣніе, выразившееся на ея прекрасномъ лицѣ, было на этотъ разъ такъ глубоко и такъ выразительно, что нѣжная маменька, въ свою очередь, совсѣмъ растерялась, и сладенькая улыбка мгновенно сбѣжала съ ея багровыхъ ланитъ.
   -- Милое дитя мое, -- начала м-съ Скьютонъ.
   -- Кажется, давно не дитя, если вамъ угодно, -- прервала дочь съ насмѣшливой улыбкой.
   -- Какъ ты сегодня капризна, мой ангелъ! дай же мнѣ договорить. М-ръ Домби приглашаетъ насъ черезъ майора на завтракъ съ тѣмъ, чтобы послѣ отправиться въ Уаррикъ и Кенильвортъ на гуляніе. Вотъ его пригласительная записка. Хочешь ли ты ѣхать, Эдиѳь?
   -- Хочу ли я? -- повторила дочь, вся вспыхнувъ и осматривая мать съ головы до ногъ.
   -- Да, да, мой ангелъ, я знаю, ты поѣдешь, -- замѣтила м-съ Скьютонъ безпечнымъ тономъ. -- Объ этомъ нечего и спрашивать. Не хочешь ли взглянуть на письмо м-ра Домби?
   -- Благодарю. Я не чувствую ни малѣйшаго желанія читать письма м-ра Домби.
   -- Въ такомъ случаѣ я сама напишу отвѣтъ, хотя сначала думала просить тебя быть моимъ секретаремъ.
   Эдиѳь не пошевельнулась, не отвѣчала. М-съ Скьютонъ попросила майора придвинуть письменный столикъ, выбрать перо и листъ бумаги. Услужливый майоръ выполнилъ все это молча и съ глубокимъ благоговѣніемъ.
   -- Что сказать ему отъ тебя, Эдиѳь? -- спросила м-съ Скьютонъ, останавливаясь съ перомъ въ рукахъ надъ постскриптомъ.
   -- Все, что хотите, мама, -- отвѣчала дочь съ величайшимъ хладнокровіемъ.
   М-съ Скьютонъ, не спрашивая болѣе объясненій, докончила письмо и подала его майору, который, принимая этотъ драгоцѣнный даръ, сдѣлалъ видъ, что кладетъ его подлѣ сердца, но положилъ однако-жъ въ карманъ своихъ панталонъ, такъ какъ жилетъ оказался неудобнымъ для такого груза. Потомъ майоръ вѣжливо началъ раскланиваться съ обѣими дамами. Мать отвѣчала съ обыкновенной учтивостью, a м-съ Грэйнджеръ, продолжая сидѣть y окна, кивнула съ такимъ гордымъ презрѣніемъ, которое въ прахъ уничтожило ловкаго джентльмена. Было бы гораздо сноснѣе для майора, если бы гордая красавица вовсе не замѣтила его поклоновъ.
   Возвращаясь домой изъ этой экспедиціи, майоръ велѣлъ идти туземцу съ его багажемъ впереди, такъ какъ день былъ жаркій и нужно было укрываться подъ тѣнью злосчастиаго изгнанника. Мысли зароились стройной толпой въ широкой головѣ храбраго воина, и онъ выражалъ ихъ даже вслухъ:
   -- Кой чортъ! -- говорилъ майоръ Багстокъ. -- И странна, и дика, и люта, какъ будто съ цѣпи сорвалась! Ну, да знаемъ мы васъ, сударь мой! Кого другого, a насъ не проведутъ. Экія штуки!... Однако-жъ матушка, кажется, не шутя поссорилась съ дочкой. Какой бѣсъ перемутилъ ихъ? Странно! A пара, сударь мой, хоть куда, славная пара! Эдиѳь Грэйнджеръ и Домби вычеканены другъ для друга. Безпардонныя головушки! Пусть ихъ! Мы за побѣдителя!
   При этихъ заключительныхъ словахъ, произнесенныхъ уже слишкомъ громко и даже съ нѣкоторымъ остервенѣніемъ, несчастный туземецъ пріостановился и оглянулся назадъ, думая, что требуютъ его услуги. Взбѣшенный до послѣдней степени такимъ нарушеніемъ субординаціи, майоръ немедленно направилъ свою палку въ ребра беззащитнаго раба и, начавъ такимъ образомъ, продолжалъ во всю дорогу давать ему энергическіе толчки вплоть до самой гостиницы.
   Еще большая ярость обуяла майора передъ обѣдомъ, когда онъ началъ одѣваться. Въ это время на чернаго раба градомъ полетѣли сапоги, головныя щетки и другіе болѣе или менѣе упругіе предметы, попадавшіеся подъ руку его грознаго властелина. Майоръ хвалился тѣмъ, что туземецъ его пріученъ слушаться военной команды и подвергался за нарушеніе ея исправительнымъ наказаніямъ всякаго рода. Сверхъ того горемычный туземецъ былъ чѣмъ-то вродѣ лѣкарственнаго отвода противъ подагры, хирагры и другихъ лютыхъ недуговъ, удручавшихъ тучное тѣло и грѣшную душу его господина, который, казалось, за это только и платилъ ему ничтожное жалованье.
   Припадокъ ярости теперь, какъ и всегда, сопровождался безчисленными энергическими эпитетами, которые мелкой дробью летѣли на курчавую голову безотвѣтнаго раба. Наконецъ, майоръ кое-какъ одѣлся, причесался, подтянулъ галстукъ, и, находя себя въ удовлетворительномъ видѣ, спустился въ столовую для оживленія Домби и его "правой руки".
   Домби еще не явился, но м-ръ Каркеръ сидѣлъ въ столовой и при видѣ майора поспѣшилъ выставить напоказъ всѣ свои зубныя сокровища.
   -- Ну сэръ, -- сказалъ майоръ, -- какъ провели вы время съ той поры, какъ я имѣлъ счастье съ вами познакомиться? Много вы гуляли?
   -- Съ полчаса, не болѣе, -- отвѣчалъ Каркеръ. -- Мы все время были ужасно заняты.
   -- Коммерческими дѣлами?
   -- Да, и коммерческими, и всякой всячиной. Ну, да это скучная исторія, a вотъ что, майоръ: я вижу васъ почти первый разъ, никогда не зналъ васъ и не слыхалъ о васъ, a между тѣмъ чувствую къ вамъ непобѣдимое влеченіе. Случай странный и рѣшительно небывалый со мною. Вообще я воспитанъ въ такой школѣ, гдѣ всего менѣе пріучишься быть откровеннымъ; вамъ, напротивъ, я готовъ высказать всю душу.
   -- Вы дѣлаете мнѣ честь, сэръ. Можете вполнѣ положиться на старика Джоя.
   -- Такъ знаете ли что? я не нашелъ моего друга, или, правильнѣе, н_a_ш_е_г_о друга....
   -- То есть, м-ра Домби? Что-жъ за бѣда? Теперь вы имѣете дѣло со мною, a это все равно. Передъ вами старикъ Джозефъ Багстокъ. Вы меня видите.
   -- Я понимаю, -- отвѣчалъ Каркеръ, -- что имѣю удовольствіе видѣть почтеннаго майора и говорить съ нимъ.
   -- Ну такъ, сэръ, поймите же хорошенько майора Багстока. Это такого рода человѣкъ, который готовъ за Домби пойти въ огонь и въ воду.
   -- Я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь, -- отвѣчалъ Каркеръ съ любезной улыбкой. -- Я хотѣлъ сказать, майоръ, что нашъ общій другъ сегодня далеко не такъ внимателенъ къ дѣламъ, какъ обыкновенно.
   -- Неужто?
   -- Да, онъ немножко разсѣянъ, задумчивъ, и мысли его бродятъ Богъ знаетъ гдѣ.
   -- Такъ вотъ оно какія вещи! -- воскликнулъ восторженный майоръ. -- Мысли его, м-ръ Каркеръ, должно быть, вертятся около одной леди, съ вашего позволенія.
   -- Право? a я думалъ, давеча вы шутили, когда намекнули объ этомъ. Я знаю, военные люди....
   -- Веселый народъ, сорванцы, такъ, что ли? -- перебилъ майоръ, задыхаясь отъ лошадинаго кашля. Потомъ онъ взялъ м-ра Каркера за пуговицу и, нагнувшись надъ его ухомъ, безъ перерыва пробормоталъ слѣдующія лаконическія сентенціи:
   -- Женщина, сэръ, красоты необыкновенной. Вдовушка, сэръ, породы первѣйшаго сорта. Птичка залетная, сэръ, съ золотыми крылышками. Домби влюбленъ по уши, она тоже. У ней красота, кровь, талантъ; y Домби куча золота. Лучшей пары не прибрать. Но все это пока между нами, -- продолжалъ майоръ, заслышавъ шаги м-ра Домби. -- Ни слова больше. Завтра вы ее увидите и будете въ состояніи судить сами.
   Прошептавъ заключительную фразу, мойоръ откашлялся, перевелъ духъ и спокойно усѣлся за столомъ въ ожиданіи обѣда. Должно замѣтить, майоръ Багстокъ, какъ и нѣкоторыя другія благородныя животныя, особенно выставлялъ себя съ выгодной стороны во время корма. На этотъ разъ онъ сіялъ блистательнѣйшимъ свѣтомъ за однимъ концемъ стола, тогда какъ за другимъ м-ръ Домби бросалъ яркій свѣтъ на м-ра Каркера.
   За первыми блюдами майоръ обыкновенно хранилъ молчаніе. Туземецъ стоялъ позади и, слѣдуя безмолвнымъ указаніямъ, вынималъ изъ судка хранилища разныхъ жидкостей и орошалъ ими яства своего владыки. Сверхъ того черный рабъ запасался къ этому времени особенными пряностями, которыми майоръ ежедневно прижигалъ свою внутренность независимо отъ спиртуозныхъ напитковъ, окончательно возбуждавшихъ его вдохновеніе. Но теперь майоръ и безъ этихъ средствъ, даже съ перваго блюда, почувствовалъ въ себѣ необыкновенную наклонность къ остроумію, и его юмористическій талантъ нашелъ для себя неисчерпаемый источникъ въ интересномъ положеніи м-ра Домби. Подмигнувъ два, три раза м-ру Каркеру, майоръ открылъ бесѣду такимъ образомъ:
   -- Домби, вы ничего не кушаете. Что съ вами?
   -- Ничего, майоръ, покорно благодарю. Сегодня y меня нѣтъ аппетита.
   -- Куда-жъ дѣвался вашъ аппетитъ, Домби? а? Не оставили ли вы его гдѣ-нибудь этакъ... y нашихъ знакомокъ, напримѣръ? И y нихъ тоже нѣтъ аппетита, бѣдняжки! За одну, по крайней мѣрѣ, я готовъ ручаться, что она -- не скажу которая -- сегодня вовсе и не завтракала.
   Тутъ майоръ, подмигнувъ м-ру Каркеру, расшутился до такой степени, что усердный рабъ, не дожидаясь команды, счелъ за нужное поколотить своего владыку по спинѣ, иначе тотъ, вѣроятно, исчезъ бы подъ столомъ.
   За послѣдней сценой пріятельскаго обѣда, когда туземецъ съ приличнымъ эффектомъ приготовился разливать первую бутылку шампанскаго, юморъ храбраго воина проявился во всемъ блескѣ.
   -- Полнѣй, мерзавецъ, полнѣй, съ краями наравнѣ! -- заголосилъ майоръ, подставляя бокалъ. -- М-ру Каркеру съ краями наравнѣ! М-ру Домби съ краями наравнѣ! Господа, сей кубокъ въ честь и славу богини, сіяющей въ неприступномъ свѣтѣ могущества и красоты! Имя этой богини -- Эдиѳь! Да здравствуетъ Эдиѳь!
   -- Да здравствуетъ богиня Эдиѳь! -- повторилъ Каркеръ, улыбаясь наиочаровательнѣйшимъ образомъ.
   -- Пьемъ за здоровье Эдиѳи, -- сказалъ м-ръ Домби.
   Вошли оффиціанты съ новыми блюдами. Майоръ принялъ серьезный тонъ и, нагибаясь къ Каркеру, приложилъ палецъ, къ губамъ:
   -- Между нами, сэръ, можно шутить и говорить серьезно, но передъ этими скотами не должно профанировать священнаго имени. Старый Джо не компрометируетъ никого. Господа, ни слова больше, пока здѣсь эта сволочь!
   Это было очень почтительно и деликатно со стороны майора. Такъ и понялъ его м-ръ Домби. Хотя намеки храбраго воина приводили его въ нѣкоторое затрудненіе, но онъ не сдѣлалъ ни малѣйшаго возраженія и, казалось, благосклонно принималъ его шутки. Быть можетъ, майоръ былъ сегодня поутру довольно близокъ къ истинѣ, когда объявилъ м-съ Скьютонъ, что великій человѣкъ, конечно, не захочетъ изъ гордости говорить о завѣтныхъ планахъ своему первому министру, но желаетъ однако-жъ, чтобы тотъ окольными путями былъ посвященъ въ его тайны.
   Остроуміе майора не ограничилось только лукавыми намеками на интересное положеніе м-ра Домби. Передъ нимъ былъ теперь благосклонный слушатель, беззаботный весельчакъ и такого рода человѣкъ, котораго онъ послѣ не разъ называлъ чертовски смышленымъ и пріятнымъ малымъ. На этомъ законномъ основаніи, какъ скоро убрали со стола, майоръ далъ полный разгулъ своему геройскому духу и пустился въ безконечные разсказы о полковыхъ шашняхъ и гусарскихъ продѣлкахъ, отъ которыхъ надрывался со смѣху м-ръ Каркеръ, встрѣтившій какъ онъ говорилъ -- истинно или притворно -- первый разъ въ жизни такого неистощимаго юмориста. М-ръ Домби между тѣмъ величаво смотрѣлъ черезъ накрахмаленный галстукъ какъ владѣлецъ майора или какъ степенный содержатель звѣринца, передъ которымъ его добрый медвѣдь выплясываетъ уморительные танцы на потѣху глазѣющей толпы.
   Наконецъ, когда майоръ совсѣмъ ужъ сталъ задыхаться и охрипъ отъ чрезмѣрнаго напряженія желудка, горла и умственныхъ способностей, собесѣдники вышли изъ-за стола и взяли по чашкѣ кофе, послѣ чего майоръ, почти безъ всякой надежды на утвердительный отвѣтъ, спросилъ м-ра Каркера, играетъ ли онъ въ пикетъ.
   -- Немножко маракую, -- отвѣчалъ Каркеръ.
   -- И въ триктракъ играете?
   -- И въ триктракъ.
   -- Каркеръ, я полагаю, играетъ во всѣ игры, и хорошо играетъ, -- замѣтилъ м-ръ Домби, разваливаясь на софѣ, какъ деревянный истуканъ безъ кожи и костей.
   Дѣйствительно, м-ръ Каркеръ сыгралъ и въ пикетъ, и въ триктракъ съ такимъ совершенствомъ, что майоръ въ крайнемъ изумленіи вытаращилъ свои раковые глаза и объявилъ, что даже y нихъ въ полку немного такихъ игроковъ.
   -- Да ужъ не играете ли вы и въ шахматы, м-ръ Каркеръ? -- спросилъ майоръ.
   -- Играю немножко, -- отвѣчалъ Каркеръ. -- Случалось даже и выигрывалъ, но это была шалость. Теперь, я думаю, совсѣмъ разучился.
   -- Чортъ побери! Да вы, какъ вижу, вовсе не подъ пару вашему командиру. Домби совсѣмъ не играетъ.
   -- О, м-ръ Домби совсѣмъ другая статья! -- возразилъ главный приказчикъ. -- Еще бы сталъ онъ терять драгоцвнное время на такіе пустяки! Такому человѣку, какъ я, играть еще можно, мнѣ, пожалуй, и пригодится какая-нибудь игра. Но м-ру Домби...
   Можетъ быть, это было просто слѣдствіемъ неправильнаго устройства широкаго рта, только въ эту минуту м-ръ Каркеръ чрезвычайно походилъ на огрызающуюся собаку, готовую вцѣпиться своими клыками въ руку, которая ее ласкала. Но майоръ не дѣлалъ такихь соображеній, a м-ръ Домби съ полузакрытыми глазами лежалъ на софѣ во все время игры, продолжавшейся далеко за полночь.
   Состязаніе между игроками окончилось совершенной побѣдой правой руки м-ра Домби. При всемъ томъ м-ръ Каркеръ и майоръ остались въ этотъ вечеръ наилучшими друзьями, и, когда главный приказчикъ отправился спать, майоръ, въ знакъ особеннаго вниманія, приказалъ туземцу свѣтить ему по коридору вплоть до самой спальни. Кончивъ экстраординарную обязанность, черный рабъ раздѣлъ своего господина и немедленно развалился самъ на полу y его ногъ на соломенномъ матрасѣ, такъ какъ другой постели не смѣлъ имѣть человѣкъ, низведенный цивилизованнымъ европейцемъ на степень обезьяны....
   Было, вѣроятно, какое-то пятно на зеркалѣ въ комнатѣ м-ра Каркера, но оно отражало въ эту ночь человѣка, которому мерещились въ его сонныхъ видѣніяхъ толпы людей, валявшихся y его ногъ, точь въ точь, какъ бѣдный туземецъ -- y ногъ майора. И гордо шагалъ м-ръ Каркеръ черезъ головы этихъ людей, пробивая себѣ путь впередъ и впередъ!
  

Глава XXVII.

Быть тутъ чуду.

  
   Прекрасное лѣтнее утро. М-ръ Каркеръ поднялся съ постели вмѣстѣ съ жаворонкомъ и отправился гулять. Онъ шагалъ медленно и осторожно, и мысль его, далекая отъ небесной лазури, устремлялась прямо и мѣтко къ земному гнѣзду, облѣпленному толстыми слоями грязи. Никакая птица не исчезала въ воздухѣ съ такой быстротой отъ человѣческаго глаза, какъ мысли Каркера, невидимыя и непроницаемыя для смертнаго наблюдателя. Онъ въ совершенствѣ управлялъ своимъ лицомъ по произволу, и наблюдатель съ нѣкоторою ясностью могъ только сказать, что м-ръ Каркеръ улыбается или размышляетъ. Теперь онъ размышлялъ. По мѣрѣ того, какъ жаворонокъ уносился къ облакамъ, м-ръ Каркеръ глубоко ниспадалъ въ область мысли, и чѣмъ громче и яснѣе раздавалась утренняя трель пернатаго музыканта, тѣмъ важнѣе и мрачнѣе становилась дума нашего глубокаго мыслителя. Наконецъ, когда жаворонокъ, заливаясь потокомъ беззаботной пѣсни, стремглавъ спустился на землю и впорхнулъ въ зеленые колосья волнистой пшеницы, м-ръ Каркеръ вдругъ пробудился отъ размышленія, и лицо его мгновенно озарилось яркой улыбкой, какъ будто передъ нимъ стояли многочисленные наблюдатели, которыхъ нужно было задобрить въ свою пользу. И уже улыбка не сходила болѣе съ этого лица.
   Сознавая важность первыхъ впечатлѣній, м-ръ Каркеръ одѣлся въ это утро съ особенною тщательностью. Въ его костюмѣ, правда, обнаруживалась и теперь нѣкоторая чопорность въ подражаніе особѣ великаго командира, однако-жъ онъ, быть можетъ, первый разъ значительно отступилъ отъ манеры м-ра Домби насчетъ высочайшаго, туго накрахмаленнаго галстука, потому что онъ зналъ, какъ это смѣшно, и потому еще, что м-ръ Домби долженъ былъ передъ чужими людьми увидѣть въ этой перемѣнѣ новую деликатность подчиненнаго, который такъ хорошо понималъ огромное разстояніе отъ своего начальника. Впрочемъ въ другихъ статьяхъ туалета м-ръ Каркеръ теперь, какъ и всегда, былъ довольно вѣрной копіей своего ледяного патрона.
   Долго гулялъ м-ръ Каркеръ въ веселомъ расположеніи духа по зеленымъ лугамъ и густымъ аллеямъ, порхая, какъ мотылекъ, между деревьями. За полчаса передъ завтракомъ, онъ вернулся назадъ и сказалъ довольно громко. "Взглянемъ теперь на вторую м-съ Домби".
   Эти слова были произнесены въ живописной загородной рощѣ, гдѣ мѣстами разбросаны были скамейки для желающихъ присѣсть. Многочисленной публики здѣсь никогда не было, a теперь, въ утренніе часы, м-ръ Каркеръ полагалъ, что кромѣ его въ этомъ мѣстѣ нѣтъ ни одной души. Поэтому онъ не торопился и бродилъ между густыми деревьями съ разсѣяннымъ видомъ человѣка, y котораго есть еще лишнихъ минутъ десять.
   Но м-ръ Каркеръ ошибся. Проходя мимо одного дерева съ толстой корой, похожей на шкуру носорога, онъ совсѣмъ неожиданно увидѣлъ на одной изъ скамеекъ фигуру молодой прекрасной леди въ простомъ, но изящномъ нарядѣ. Ея гордые черные глаза были обращены въ землю, и во всей ея позѣ выражалась страсть или внутренняя борьба съ самой собой. Грудь ея волновалась, губы дрожали, слезы негодованія текли по щекамъ, и прекрасная ножка упиралась въ дернъ такимъ образомъ, какъ будто она хотѣла превратить его въ прахъ. Быстрый взглядъ Каркера, обращенный на даму, въ одно мгновеніе охватилъ ее съ ногъ до головы. Завидѣвъ незнакомца, прекрасная леди встала и пошла впередъ съ такимъ видомъ, который уже ничего не выражалъ кромѣ усталости и гордаго презрѣнія ко всему на свѣтѣ.
   Но не одинъ Каркеръ наблюдалъ прекрасную даму. Недалеко отъ нея торчала на такой же кочкѣ грязная безобразная старушенка въ гадкихъ лохмотьяхъ, похожая на одну изъ тѣхъ безчисленныхъ бродягъ, которыя, таскаясь по всѣмъ захолустьямъ, просятъ милостыню, воруютъ, починяютъ старую посуду, продаютъ корзинки изъ тростника и всѣмъ надоѣдаютъ предложеніемъ разныхъ отвратительныхъ услугъ. Она какъ будто выкарабкалась изъ земли и вдругъ очутилась передъ лицомъ гуляющей леди, загородивъ ей дорогу.
   -- Хотите, погадаю вамъ, моя красотка, -- сказала старуха, чавкая челюстями, какъ будто мертвая голова насильно порывалась выскочить изъ своей желтой шкуры.
   -- Я знаю свою судьбу, -- отвѣчала леди.
   -- Знаешь, барыня, да не совсѣмъ. Много ты гадала, да не разгадала. Вижу тебя насквозь, моя красотка. Дай серебряную монету, и я скажу тебѣ всю правду истинную. Богатства на твоемъ лицѣ, ухъ, какія богатства!
   -- Знаю безъ тебя, -- возразила леди, проходя мимо старухи съ мрачной улыбкой и гордымъ шагомъ. -- Я знала это впередъ.
   -- Такъ ты ничего не хочешь дать? -- завопила старуха. -- Ни одного пенни за всю свою судьбу! такъ послушай же, спесивая красавица: сколько ты дашь, чтобы я н_е пророчила тебѣ твоей судьбы? дай же что-нибудь или я всю подноготную закричу тебѣ вслѣдъ!
   Въ эту минуту м-ръ Каркеръ, прокравшись изъ-за деревьевъ, очутился подлѣ красавицы, снялъ передъ нею шляпу и приказалъ старухѣ замолчать. Леди поблагодарила его легкимъ наклоненіемъ головы и пошла своей дорогой.
   -- Ну, такъ дай же ты мнѣ что-нибудь, чопорный молодецъ, не то я буду кричать за нею вслѣдъ, -- завизжала старуха, порываясь впередъ изъ-за Каркера, загородившаго дорогу, -- или послушай, молодецъ, дай мнѣ что-нибудь: я т_е_б_ѣ скажу ея судьбу!
   -- Мнѣ? что же ты скажешь? -- возразилъ Каркеръ, опуская руку въ карманъ.
   -- Да, тебѣ, молодецъ. Я знаю всю подноготную.
   -- Говори же: кто эта прекрасная дама? -- спросилъ Каркеръ, бросивъ ей шиллингъ.
   Чавкая какъ вѣдьма, собравшаяся на шабашъ, старуха подняла шиллингъ и, усѣвшись на кочкѣ подлѣ стараго дерева, вынула изъ своей шляпы коротенькую черную трубку, зажгла спичку и молча начала курить, выпучивъ опухшіе глаза на вопрошателя.
   М-ръ Каркеръ засмѣялся и отошелъ прочь.
   -- Слушай же, молодецъ, -- закричала старуха, -- сынъ умеръ, дочь жива. Одна жена умерла, другая наклевывается. Ступай, познакомься съ нею!
   Каркеръ, по невольному движенію, оглянулся на задъ и остановился. Старуха принялась сосать чубукъ съ особенною жадностью, какъ будто выгоняла изъ трубки бѣса, который ей прислуживалъ. Потомъ она указала пальцемъ въ ту сторону, куда шелъ Каркеръ, и засмѣялась.
   -- Что ты бормочешь, старая вѣдьма? -- спросилъ онъ.
   Старуха зачмокала и зачавкала еще сильнѣе, но не отвѣчала ничего. Пожелавъ ей на прощаньи тысячу чертей, м-ръ Каркеръ пошелъ своей дорогой, но, преодолѣваемый сильнымъ любопытствомъ, оглянулся еще разъ черезъ плечо. Старуха, сидѣвшая на прежней кочкѣ подлѣ стараго дерева, опять указала пальцемъ впередъ и опять провизжала:
   -- Ступай, познакомься съ нею.
   Приготовленія къ парадному завтраку въ "Королевской гостиницѣ" были приведены къ желанному концу. М-ръ Домби и майоръ сидѣли въ столовой въ ожиданіи дамъ. Къ нимъ присоединился и м-ръ Каркеръ, совершившій утреннюю прогулку. Аппетитъ, очевидно, бралъ перевѣсъ надъ нѣжной страстью м-ра Домби, который однако-жъ былъ величавъ и холоденъ какъ всегда, но майоръ Багстокъ горячился и бурлилъ въ порывахъ сильнаго раздраженія. Наконецъ, черный рабъ отворилъ дверь и, послѣ нѣкоторой паузы, вплыла въ комнату совершенно цвѣтущая, но не совершенно молодая леди, одѣтая со всею роскошью модной красавицы большого свѣта.
   -- Любезный м-ръ Домби, -- сказала леди, -- боюсь, не опоздали ли мы. Эдиѳь выходила сегодня докончить одинъ изъ своихъ рисунковъ, и я принуждена была ее ждать. Здравствуйте, майоръ, -- продолжала м-съ Скьютонъ, протягивая ему перегнутый мизинецъ, -- какъ ваше здоровье, фальшивое созданье?
   -- М-съ Скьютонъ, -- началъ м-ръ Домби, -- позвольте представить вамъ пріятеля моего Каркера. Кажется, я имѣлъ честь говорить вамъ о м-рѣ Каркерѣ.
   М-ръ Домби сдѣлалъ особенное удареніе на словѣ пріятеля, показывая, быть можетъ, безсознательно, что главный приказчикъ удостаивается такого титула по особенному случаю.
   -- Я заранѣе прихожу въ восторгъ отъ вашего друга, -- отвѣчала м-съ Скьютонъ, дѣлая очаровательный книксенъ.
   М-ръ Каркеръ тоже, разумѣется, не помнилъ себя отъ восторга. Неизвѣстно, увеличился ли бы этотъ восторгъ, если бы м-съ Скьютонъ, какъ сначала онъ подумалъ, была Эдиѳь, предметъ торжественныхъ тостовъ вчерашняго вечера.
   -- Да гдѣ же, наконецъ, Эдиѳь, -- воскликнула м-съ Скьютонъ, оглядываясь вокругъ. -- Она все еще y дверей приказываетъ Витерсу вставить въ рамки свои новые рисунки. Любезный м-ръ Домби, будьте такъ добры...
   Но любезный м-ръ Домби уже отправился на поиски. Черезъ минуту онъ воротился подъ руку съ прекрасной леди, въ которой Каркеръ тотчасъ же узналъ утреннюю незнакомку, сидѣвшую подъ липами на скамейкѣ.
   -- Каркеръ, -- началъ м-ръ Домби, но тутъ же остановился съ величайшимъ изумленіемъ, такъ какъ было ясно, что его рекомендація безполезна. Эдиѳь и Каркеръ были уже знакомы.
   -- Этотъ джентльменъ, -- сказала Эдиѳь съ величественнымъ поклономъ, -- только что сейчась освободилъ меня отъ какой-то докучливой нищей. Я ему очень обязана.
   -- Вдвойнѣ чувствую себя счастливымъ, -- отвѣчалъ Каркеръ, дѣлая низкій поклонъ, -- что случай позволилъ мнѣ оказать эту ничтожную услугу. Я былъ бы гордъ, если-бы судьба позволила мнѣ быть преданнѣйшимъ вашимъ слугою.
   Свѣтлый и быстрый взглядъ красавицы, брошенный на Каркера, выразилъ очевидно подозрѣніе, что тотъ втайнѣ наблюдалъ ее въ своей уединенной прогулкѣ гораздо прежде появленія безотвязной старухи. Каркеръ понялъ это, a она, въ свою очередь, убѣдилась по его взгляду, что подозрѣніе ея было не безъ основанія. М-съ Скьютонъ между тѣмъ разглядывала Каркера въ лорнетъ и довольно громко шептала майору, что y него должно быть самое чувствительное сердце.
   -- Удивительное совпаденіе! -- провозгласила наконецъ м-съ Скьютонъ. -- Всѣ мы здѣсь какъ на подборъ. Говорите же послѣ того, что нѣтъ судьбы на свѣтѣ! О я увѣрена, что вездѣ и во всемъ судьба. Ты со мной согласишься, милая Эдиѳь. Не даромъ эти басурманы -- какъ бишь ихъ? -- да, турки... не даромъ турки говорятъ, милая Эдиѳь, что единъ есть Богъ и Магометъ, пророкъ его.
   Эдиѳь не обратила ни малѣйшаго вниманія на экстренную цитату изъ алкорана, но м-ръ Домби счелъ необходимымъ представить свои замѣчанія, которыя, впрочемъ, относились не къ Магомету.
   -- Мнѣ очень пріятно, -- заговорилъ м-ръ Домби съ неуклюжею любезностью, -- что джентльменъ, такъ тѣсно соединенный со мною, имѣлъ честь и счастье оказать маловажную услугу м-съ Грэйнджеръ, -- здѣсь м-ръ Домби поклонился Эдиѳи, -- но я очень сожалѣю, что судьба, благосклонная къ моему пріятелю, не доставила самому мнѣ этой чести и этого счастья. Я завидую Каркеру.
   Тонъ, съ какимъ произнесена была послѣдняя фраза, выражалъ даже нѣкоторую досаду въ м-рѣ Домби. Онъ поклонился опять. Красавица слегка пошевелила губами и не отвѣчала ничего. Между тѣмъ оффиціантъ, съ салфеткой въ рукахъ, возвѣстилъ, что кушанье подано. Майоръ, молчавшій все время, разразился такимъ образомъ:
   -- Дивлюсь, чортъ побери, какъ это до сихъ поръ никто не имѣлъ чести и счастья перестрѣлять всѣхъ этихъ скотовъ, которые собираютъ по дорогамъ милостыню. Всѣхъ бы ихъ на осину... A между тѣмъ, м-съ Грэйнджеръ, старикашка Джой осмѣливается имѣть счастье подать вамъ руку, и величайшая услуга, которую онъ вамъ окажетъ, будетъ состоять въ томъ, что онъ поведетъ васъ къ столу.
   Затѣмъ майоръ подалъ руку Эдиѳи, a м-ръ Домби повелъ м-съ Скьютонъ. Каркеръ заключалъ шествіе.
   -- Я очень рада, м-ръ Каркеръ, что вы приноровили свой пріѣздъ къ нынѣшнему дню, -- сказала м-съ Скыотонъ, посмотрѣвъ еще разъ черезъ лорнетъ на улыбающагося джентльмена, -- мы устраиваемъ очаровательную прогулку.
   -- Всякая прогулка будетъ очаровательна въ такомъ обществѣ, -- замѣтилъ м-ръ Каркеръ, -- но вы правы, миледи, прогулка по такимъ мѣстамъ сама по себѣ представляетъ много интереса.
   -- О, прелестный Уаррикъ! -- воскликнула м-съ Скьютонъ. -- Идеи среднихъ вѣковъ -- и все это... прелестно, прелестно! Любите ли вы средніе вѣка м-ръ Каркеръ?
   -- Очень люблю, -- отвѣчалъ м-ръ Каркеръ,
   -- Очаровательныя времена! -- продолжала Клеопатра, -- столько вѣры, столько крѣпости и силы! какая поэзія, какой энтузіазмъ! все такъ удалено отъ общихъ мѣстъ; все такъ картинно! о Боже мой! Боже мой! отчего бы не удержать намъ хоть частицу этихъ чарующихъ прелестей!
   Несмотря на увлеченіе средними вѣками, м-съ Скьютонъ во все это время не спускала глазъ съ м-ра Домби, который съ величавымъ безмолвіемъ смотрѣлъ на ея дочь. Эдиѳь не поднимала глазъ и, казалось, со вниманіемъ прислушивалась къ панегирику магери.
   -- Мы убили поэзію и совсѣмъ потушили огонь того энтузіазма, который одушевлялъ нашихъ предковъ на великія дѣла, -- продолжала м-съ Скьютонъ, -- мы слишкомъ прозаичны, м-ръ Каркеръ, не правда ли?
   Фальшивая съ ногъ до головы, Клеопатра, конечно, менѣе всѣхъ имѣла причины жаловаться на прозаическую дѣйствительность новѣйшихъ временъ; но м-ръ Каркеръ вздохнулъ изъ глубины души и обнаружилъ сердечное соболѣзнованіе насчетъ отсутствія поэзіи въ девятнадцатомъ вѣкѣ.
   -- Какія картины въ замкѣ, Боже мой, какія картины! -- вопіяла Клеопатра. -- Надѣюсь, м-ръ Каркеръ, вы любите картины?
   -- Увѣряю васъ, м-съ Скьютонъ, -- сказалъ Домби торжественнымъ тономъ покровителя своего приказчика, -- Каркеръ отличный знатокъ живописи и понимаетъ толкъ въ произведеніяхъ артистовъ. Онъ даже самъ очень хорошій живописецъ. Я увѣренъ, онъ придетъ въ восторгъ отъ вкуса и таланта м-съ Грэйнджеръ.
   -- Да вы, чортъ побери, удивительны, Каркеръ, послѣ всѣхъ этихъ вещей! -- возгласилъ майоръ, -- ваша голова напичкана познаніями всякаго сорта!
   -- Мои познанія довольно ограничены, сэръ, -- возразилъ Каркеръ со смиреннымъ видомъ, -- и м-ръ Домби слишкомъ великодушенъ въ своихъ отзывахъ. Конечно, для человѣка въ моемъ положеніи необходимы нѣкоторыя мелочныя свѣдѣнія, безполезныя во всѣхъ отношеніяхъ для такого человѣка, какъ м-ръ Домби, который въ своей высокой сферѣ...
   Здѣсь м-ръ Каркеръ, сознавая безсиліе восхвалить приличнымъ образомъ великаго человѣка, только пожалъ плечами и не сказалъ ничего больше.
   Во все это время Эдиѳь взглядывала по временамъ только на мать, когда послѣдняя уже слишкомъ начинала блистать своимъ краснорѣчіемъ. Но, когда Каркеръ пересталъ говорить, она бросила на м-ра Домби быстрый взглядъ, исполненный глубочайшаго презрѣнія, взглядъ, подмѣченный какъ нельзя лучше улыбающимся собесѣдникомъ на другомъ концѣ стола. Подмѣтилъ его и м-ръ Домби, но перетолковалъ къ совершенному своему удовольствію.
   -- Къ несчастью, вы уже бывали въ Уаррикѣ? -- заговорилъ м-ръ Домби, обращаясь къ благосклонной красавицѣ.
   -- Да, бывала.
   -- Боюсь, не скучно ли вамъ будетъ?
   -- О нѣтъ, совсѣмъ не скучно.
   -- Ты во всемъ, мой друтъ, похожа на своего кузена Феникса, -- замѣтила м-съ Скьютонъ, -- онъ, я думаю, былъ въ Уаррикѣ пятьдесятъ разъ, и пріѣзжай онъ сегодня въ Лемингтонъ -- ты этого хотѣла бы, моя милая, не правда ли? -- онъ непремѣнно полетѣлъ бы съ нами, чтобы взглянуть на очаровательный замокъ въ пятьдесятъ первый разъ. Удивительный энтузіастъ.
   -- Мы всѣ энтузіасты, мама, не правда ли?
   -- Да, моя милая, можетъ быть, слишкомъ большіе энтузіасты; но я не хочу жаловаться. Душевное безпокойство слишкомъ вознаграждается сладостными волненіями сердца. Если, какъ говоритъ кузенъ Фениксъ, мечъ слишкомъ скоро изнашивается... ахъ, какъ это называется?
   -- Ножны, можетъ быть, -- сказала Эдиѳь.
   -- Да, ножны... такъ это потому, что онъ слишкомъ блеститъ и пылаетъ. Ты понимаешь, моя милая, что я хочу сказать?
   М-съ Скьютонъ испустила слабый вздохъ и потупила глаза, какъ будто хотѣла такимъ образомъ набросить легкую тѣнь на поверхность кинжала, котораго ножны представляла ея поэтическая грудь. Склонивъ голову на сторону, по образцу древней Клеопатры, она съ задумчивымъ видомъ, исполненнымъ нѣжнѣйшей любви, принялась смотрѣть на свою дочь.
   Разъ обративъ лицо на м-ра Домби, когда тотъ сдѣлалъ ей вопросъ, Эдиѳь не оставляла этой позы, и, разговаривая съ матерью, она ни на минуту не спускала глазъ съ м-ра Домби, изъявляя такимъ образомъ готовность отвѣчать на новые его вопросы. Учтивость простая, но при настоящемъ положеніи довольно многозначительная. Казалось, будто въ это время совершался ненавистный тортъ, и предметомъ его была дочь м-съ Скьютонъ. Жертва сознавала свое достоинство и нравственное ничтожество покупателя, но, покорная деспотической силѣ обстоятельствъ, съ самоотверженіемъ выносила унизительную пытку. Эта нѣмая сцена была слишкомъ краснорѣчива для улыбающагося наблюдателя на другомъ концѣ стола. Она служила для него дополненіемъ и объясненіемъ внутренней борьбы, которую такъ не давно изучалъ онъ въ уединенной рощѣ на прекрасномъ лицѣ плачущей незнакомки.
   Ни одного слова не пріискалъ м-ръ Домби для красавицы, не спускавшей съ него глазъ. Когда, наконецъ, завтракъ кончился, и майоръ насытился по горло, онъ замѣтилъ, что пора, кажется, ѣхать, и получилъ въ отвѣтъ, что, дѣйствительно, кажется, пора. По данному знаку коляска подъѣхала къ крыльцу. Дамы, майоръ и м-ръ Домби заняли въ ней свои мѣста. Туземецъ и долговязый пажъ вскарабкались на козлы. М-ръ Таулисонъ сталъ на запятки, a м-ръ Каркеръ, верхомъ на прекрасномъ гнѣдомъ конѣ, поѣхалъ въ арріергардѣ.
   И все-таки м-ръ Каркеръ, рисовавшійся на своемъ конѣ шагахъ во ста отъ экипажа, былъ какъ двѣ капли воды похожъ на кошку, сторожившую добычу. Теперь передъ нимъ были вдругъ четыре мыши, и онъ ловилъ ихъ съ жадностью голоднаго кота, такъ однако же, что посторонній наблюдатель никакъ бы не замѣтилъ, что y него на умѣ. По-видимому, онъ наблюдалъ встрѣченные предметы, но куда бы ни смотрѣлъ онъ -- внизъ, наверхъ или по сторонамъ -- одинъ уголъ глаза его былъ постоянно обращенъ на чопорную голову м-ра Домби и на перо, волновавшееся на шляпкѣ гордой красавицы. Разъ, и только одинъ разъ осторожный взглядъ его выпустилъ изъ виду эти предметы. Когда экипажъ остановился y цѣли путешествія, м-ръ Каркеръ, перескочивъ черезъ какой-то барьеръ, пустился въ галопъ по направленію къ коляскѣ и поспѣшилъ высадить дамъ. Въ эту минуту Эдиѳь бросила на него изумленный взглядъ, но тутъ же опираясь на его плечо, не замедлила показать, что не обращаетъ на него никакого вниманія.
   М-съ Скьютонъ, завладѣвъ Каркеромъ, рѣшилась сама показать ему всѣ красоты Уаррикскаго замка. Майоръ также долженъ былъ взять ее подъ руку, такъ какъ онъ былъ варваръ въ отношеніи изящныхъ искусствъ, и руководство такой компаніи было для него необходимо. Такое случайное распоряженіе представило м-ру Домби полную свободу разговаривать съ Эдиѳью, и онъ съ торжественною важностью пошелъ съ нею по комнатамъ замка.
   -- Боже мой, м-ръ Каркеръ! -- возгласила Клеопатра, начиная приходить въ поэтическій восторгъ отъ среднихъ вѣковъ, -- что за время, что за нравы! Воображаете ли вы эти прелестныя крѣпости, эти милыя тюрьмы и подземелья, эти очаровательныя мѣста для пытокъ, эту романтическую мстительность изъ рода въ родъ, эти живописные приступы и осады, и все, что составляетъ истинную поэзію жизни! Божественные вѣка, божественная старина! Какъ страшно мы переродились!
   -- Да, мы ужасно перодились, м-съ Скыотонъ, -- подтвердилъ м-ръ Каркеръ.
   Но, несмотря на ужасное перерожденіе, м-съ Скьютонъ и м-ръ Каркеръ, одушевленные поэтическими воспоминаніями временъ давно минувшихъ, ни на одну минуту не спускали глазъ съ м-ра Домби и его прекрасной спутницы. Поэтому, при всемъ энтузіамѣ, они говорили съ нѣкоторою разсѣянностью и часто отвѣчали другъ другу невпопадъ и наудачу.
   -- Нѣтъ въ насъ болѣе этого увлеченія, этой младенческой вѣры, при которыхъ жизнь такъ с сначала не замѣчалъ произведеннаго ею впечатлѣнія. Дрожь, обошедшая съ быстротою электрической искры вокругъ всего стола, поразила наконецъ и его -- онъ остановился. Ни на одномъ лицѣ не было видно улыбки; настало глубокое молчаніе, и злополучный кроткій джентльменъ, которому исторія эта была такъ же мало извѣстна, какъ нерожденному младенцу, читалъ съ глубокимъ огорченіемъ во взглядѣ каждаго изъ присутствующихъ, что его считаютъ главнымъ поводомъ ко всему злу.
   Лицо мистера Домби было не изъ перемѣнчивыхъ; торжественное выраженіе его нисколько не нарушилось отъ разсказа кузена Финикса, и онъ величаво произнесъ среди общаго безмолвія, что исторія "очень-хороша". Эдиѳь бросила на Флоренсу бѣглый взглядъ, но, кромѣ этого признака, оставалась по наружности безстрастною и равнодушною.
   Обѣдъ тянулся чинно и медленно. Изъисканныя кушанья и дорогія вина; золото и серебро; лакомства, извлеченныя изъ земли, воды, воздуха и огня; рѣдкіе фрукты и -- вещь безполезная на пиршествахъ мистера Домби -- мороженое: все это являлось на столѣ, поглощалось и уносилось. Послѣдняя часть обѣда происходила подъ звуки безпрестанныхъ двойныхъ ударовъ дверной скобы, возвѣщавшихъ о прибытіи новыхъ гостей, которымъ предназначалось довольствоваться однимъ запахомъ пира. Когда мистриссъ Домби встала, надобно было видѣть ея супруга, какъ онъ съ неподвижною шеей и несгибаемымъ станомъ отворилъ дверь, выпуская изъ столовой дамъ; надобно было видѣть, какъ она промелькнула мимо его рука-объ-руку съ Флоренсой.
   Мистеръ Домби представлялъ важное зрѣлище среди графиновъ; остиндскій директоръ представлялъ зрѣлище отчаянное, въ одиночествѣ за пустымъ концомъ стола; майоръ представлялъ зрѣлище воинственное, разсказывая анекдоты о герцогѣ Йоркскомъ шести кроткимъ джентльменамъ изъ семи -- честолюбивый изъ нихъ былъ подавленъ окончательно; директоръ байка представлялъ зрѣлище смиренное, разсказывая планъ своей "маленькой ананасной теплицы" группѣ удивлявшихся слушателей, а кузенъ Финиксъ представлялъ зрѣлище задумчивое, приглаживая длинные отвороты своего Фрака и украдкою поправляя парикъ. Но всѣ эти зрѣлища были кратковременны: ихъ прервалъ кофе, и вскорѣ потомъ столовая опустѣла.
   Въ парадныхъ комнатахъ, число гостей возрастало съ каждою минутой, но все-таки общество мистера Домби никакъ не могло слиться съ обществомъ мистриссъ Домби. Единственное исключеніе изъ этого правила представлялъ собою мистеръ Каркеръ: онъ улыбался всему обществу среди кружка, составившагося около мцстриссъ Домби -- наблюдая за нею, за своимъ владыкой, за Клеопатрой и майоромъ, за Флоренсой и всѣми -- и казался одинъ въ своей тарелкѣ между обѣими партіями гостей, не принадлежа, повидимому, исключительно ни къ той, ни къ другой.
   Флоренса боялась его и чувствовала невольное безпокойство, когда онъ бывалъ въ комнатѣ. Она не могла освободиться отъ этого впечатлѣнія, и по-временамъ взгляды ея приковывались къ нему притягательною силой отвращенія и недовѣрчивости. Но мысли ея были чаще заняты другимъ. Сидя въ сторонѣ, хотя ее отъискивали и ей удивлялись, она постигала, какъ мало участія принимаетъ ея отецъ во всемъ происходящемъ; ей больно было видѣть, какъ неловко онъ себя чувствуетъ, когда, желая особенно отличить нѣкоторыхъ изъ гостей, онъ подводилъ ихъ къ женѣ, и та принимала ихъ съ надменною холодностью, не обнаруживая ни малѣйшей любезности, ни желанія приласкать или понравиться, не удостоивая ихъ ни однимъ словомъ послѣ церемоніи формальнаго представленія. Флоренсу огорчало это тѣмъ болѣе, что та же самая женщина обращалась съ нею совершенно иначе, съ трогательною ласкою, съ нѣжною любовью. Бѣдной дѣвушкѣ почти казалось неблагодарностью то, что она понимала все это и не могла скрыть этого отъ себя.
   Счастлива была бы Флоренса, еслибъ могла рѣшиться доказать отцу участіе свое хоть однимъ только взглядомъ, и счастлива была она въ сущности, что не подозрѣвала главной причины его непріятнаго расположенія духа. Боясь возбудить его неудовольствіе, если онъ пойметъ, что она видитъ его въ невыгодномъ положеніи? и колеблясь между влеченіемъ къ отцу и благодарною привязанностью къ Эдиѳи, она едва осмѣливалась поднять глаза на него или на нее. Грустная и встревоженная за нихъ обоихъ, она невольно подумала, что лучше было бы для нихъ, еслибъ въ этихъ комнатахъ никогда не раздавалось теперешняго шума голосовъ, шаркотни и шороха платьевъ, еслибъ старое запустѣніе никогда не замѣнялось теперешнимъ великолѣпіемъ и роскошью, еслибъ покинутое дитя не нашло себѣ друга въ Эдиѳи, а продолжало жить въ одиночествѣ, забытое всѣми, невозбуждающее ни чьего состраданія.
   Мистриссъ Чиккъ была также подъ вліяніемъ мыслей подобнаго рода, хотя онѣ и не проявлялись въ ней такъ тихо и безмолвно. Эта почтенная дама была, во-первыхъ, обижена тѣмъ, что ея не удостоили приглашенія къ обѣду. Оправясь нѣсколько отъ такого удара, она сдѣлала большія издержки, чтобъ явиться передъ мистриссъ Домби въ блескѣ, который ослѣпилъ бы ее и нагромоздилъ бы цѣлыя горы завистливыхъ огорченій на главу мистриссъ Скьютонъ.
   -- Да на меня обращаютъ не больше вниманія, какъ на Флоренсу! сказала мистриссъ Чиккъ мистеру Чикку.-- Кто замѣчаетъ меня хоть сколько-нибудь? Никто!
   -- Никто, моя милая, подтвердилъ мистеръ Чиккъ, усѣвшійся у стѣны подлѣ своей супруги и утѣшавшій себя даже и тутъ тихимъ насвистываньемъ.
   -- Видно ли хоть сколько-нибудь, чтобъ во мнѣ здѣсь нуждались? воскликнула мистриссъ Чиккъ съ пылающими взорами.
   -- Нисколько, моя милая. Я этого не вижу.
   -- Поль съ ума сошелъ!
   Мистеръ Чиккъ засвиЛалъ.
   -- Если ты не, чудовище, какъ мнѣ иногда кажется, сказала мистриссъ Чиккъ съ большимъ чистосердечіемъ:-- не сиди здѣсь съ своимъ насвистываньемъ и жужжаньемъ. Можетъ ли кто-нибудь, одаренный хоть самыми незамѣтными человѣческими чувствами, видѣть равнодушно, какъ тёща Поля въ своемъ непристойномъ нарядѣ кокетничаетъ съ майоромъ Бэгстокомъ, за котораго, въ числѣ многихъ другихъ драгоцѣнностей, мы обязаны твоей Лукреціи Токсъ...
   -- Моей Лукреціи Токсъ, мой другъ!.. воскликнулъ оглушенный мистеръ Чиккъ.
   -- Да, возразила его супруга съ большою строгостью: -- твоей Лукреціи Токсъ -- я говорю, какъ можетъ кто-нибудь видѣть эту тёщу Поля, и эту надутую жену Поля, и этихъ неблагопристойныхъ страшилищъ съ такими плечами и шеями -- короче, всю эту домашнюю жизнь вообще, и жужжать... на этомъ словѣ она сдѣлала презрительное удареніе, заставившее мистера Чикка вздрогнуть:-- это, благодареніе небу, для меня непостижимая тайна!
   Мистеръ Чиккъ завинтилъ ротъ свой въ положеніе, совершенно несообразное съ жужжаніемъ или насвистываніемъ, и смотрѣлъ весьма-созерцательно.
   -- Но я надѣюсь, что понимаю свои права, сказала мистриссъ Чиккъ съ величавымъ негодованіемъ:-- хотя Поль, по-видимому, и забылъ объ этомъ. Я не стану сидѣть здѣсь, какъ членъ этого семейства, чтобъ меня не удостоивали никакого вниманія. Я еще покуда не грязь изъ-подъ ногъ мистриссъ Домби -- нѣтъ еще! (Она сказала это такъ, какъ-будто ожидала сдѣлаться этимъ веществомъ завтра или послѣзавтра). И я уѣду отсюда. Я не скажу, что все это устроено нарочно, чтобъ унизить меня и обидѣть -- какъ бы они тамъ ни думали -- я только уѣду. Моего отсутствія вѣрно не замѣтятъ!
   Мистриссъ Чиккъ встала и выпрямилась съ этими словами; потомъ, воспользовавшись поданнымъ ей локтемъ мистера Чикка, вышла изъ комнаты, просидѣвъ тамъ съ полчаса совершенно въ тѣни. Должно отдать справедливость ея проницательности: отсутствія ея дѣйствительно никто не замѣтилъ.
   Мистриссъ Чиккъ была не единственною негодующею особою изъ собравшагося здѣсь общества: списокъ мистера Домби (невыпутавшійся изъ своихъ затрудненій) былъ всею массой недоволенъ спискомъ мистриссъ Домби за то, что тотъ разглядывалъ его въ лорнеты и удивлялся вслухъ, что это за народъ; а списокъ мистриссъ Домби жаловался на скуку, и дѣвица съ плечами, лишенная любезности веселаго кузена Финикса (который уѣхалъ тотчасъ же послѣ обѣда), созналась по секрету тридцати или сорока пріятельницамъ, что ей все это надоѣло до смерти. Всѣ пожилыя дамы съ головами, обремененными токами и тому подобнымъ, имѣли болѣе или менѣе причинъ жаловаться на мистриссъ Домби; а директоры и предсѣдатели компаній соглашались между собою, что если Домби нужно было жениться, то лучше бы онъ выбралъ кого-нибудь постарѣе, позажиточнѣе, да не такую красавицу. Общее мнѣніе этихъ джентльменовъ было, что Домби сдѣлалъ большую ошибку и доживетъ до времени, когда ему прійдется каяться. Едва ли кто-нибудь изъ посѣтителей или посѣтительницъ, исключая развѣ кроткихъ джентльменовъ, оставаясь тугъ или уходя, не имѣлъ причины роптать на небрежность и невнимательность хозяина или хозяйки; а безсловесная дама въ черномъ бархатномъ токѣ лишилась употребленія языка отъ-того, что даму въ малиновомъ бархатѣ повели къ столу впереди ея. Даже смирная натура кроткихъ джентльменовъ подверглась развращенію, отъ излишняго ли употребленія лимонада, или отъ общей заразы: только и они отпускали другъ другу саркастическія замѣчанія, и шептали осужденіе хозяевамъ въ уединенныхъ уголкахъ и на лѣстницѣ. Общее неудовольствіе распространилось до того, что всѣ лакеи въ сѣняхъ знали о немъ не хуже своихъ господъ. Даже факельщики у подъѣзда заразились имъ: они сравнивали общество съ похороннымъ, безъ траура, когда никто изъ родственниковъ не упомянутъ въ духовномъ завѣщаніи.
   Наконецъ, гости разъѣхались, и факельщики разбрелись по домамъ; улица, загроможденная такъ долго каретами, опустѣла; угасавшіе въ комнатахъ огни освѣщали только мистера Домби и мистера Каркера, разговаривавшихъ въ сторонѣ, да мистриссъ Домби съ матерью. Первая сидѣла на софѣ, а послѣдняя раскинулась въ позѣ Клеопатры, въ ожиданіи своей горничной. Когда мистеръ Домби переговорилъ о чемъ нужно было съ Каркеромъ, тотъ подошелъ подобострастно къ дамамъ, чтобъ проститься.
   -- Надѣюсь, сказалъ онъ:-- что утомленіе отъ этого прелестнаго вечера не будетъ завтра имѣть непріятныхъ слѣдствіи для мистриссъ Домби.
   -- Мистриссъ Домби, сказалъ приближавшійся въ это время мистеръ Домби:-- поберегла себя достаточно, чтобъ избавить васъ отъ всякихъ безпокойствъ такого рода. Мнѣ непріятно замѣтить, мистриссъ Домби, что я бы желалъ видѣть васъ нѣсколько-болѣе утомленною послѣ сегодняшняго вечера.
   Она бросила на него поверхностный взглядъ, какъ-будто не считая достойнымъ труда продлить его, и отвернулась, не говоря ни слова.
   -- Сожалѣю, сударыня, что вы не сочли своею обязанностью..
   Она опять взглянула на него.
   -- Своею обязанностью, продолжалъ мистеръ Домби:-- принять моихъ друзей съ нѣсколько-большимъ вниманіемъ. Нѣкоторые изъ тѣхъ, кѣмъ вамъ угодно было пренебречь такъ замѣтно сегодня вечеромъ, мистриссъ Домби, дѣлаютъ вамъ честь своимъ посѣщеніемъ, я долженъ это довести до вашего свѣдѣнія.
   -- Вы знаете, что здѣсь кто-то есть? возразила она, начавъ смотрѣть на него пристально.
   -- Нѣтъ, Каркеръ! Прошу остаться. Я требую, чтобъ вы остались, кричалъ мистеръ Домби, останавливая безшумнаго джентльмена, который хотѣлъ исчезнуть.-- Мистеръ Каркеръ, сударыня, какъ вы знаете, пользуется моею довѣренностью. Ему извѣстенъ столько же, какъ мнѣ, предметъ, о которомъ я хочу говорить. Позвольте вамъ сказать, для вашего личнаго назиданія, мистриссъ Домби, что въ моихъ глазахъ эти богатыя и важныя особы дѣлаютъ честь мнѣ своимъ посѣщеніемъ,-- и мистеръ Домби выпрямился до-нельзя, какъ-будто придавъ послѣднимъ замѣчаніемъ самую высокую степень важности гостямъ, о которыхъ говорилъ.
   -- Я спрашиваю васъ, повторила она, не сводя съ него упорнаго и презрительнаго взгляда:-- вы знаете, что здѣсь кто-то есть, сударь?
   -- Я долженъ просить, умолять, требовать, чтобъ меня освободили, сказалъ мистеръ Каркеръ, выступая впередъ,-- Какъ ни легко и неважно это разногласіе...
   Мистриссъ Скьютонъ, несводившая глазъ съ лица дочери, подхватила:
   -- Моя милая Эдиѳь, мой любезнѣйшій Домби, нашъ превосходнѣйшій другъ мистеръ Каркеръ -- я увѣрена, что должна называть его не иначе...
   Мистеръ Каркеръ пробормоталъ: "Слишкомъ-много чести".
   ...-- Употребилъ именно то выраженіе, которое вертѣлось у меня въ умѣ и которое я до смерти желала вмѣшать въ разговоръ. Легкое и неважное! Моя милая Эдиѳь, мой безцѣннѣйшій Домби! развѣ мы не знаемъ, что всякое разногласіе въ вашихъ мнѣніяхъ... Нѣтъ, Флоуерсъ, не теперь.
   Флоуерсъ была горничная, которая поспѣшно отступила, увидя мужчинъ.
   -- Что всякое разногласіе между вами, продолжала мистриссъ Скьютонъ:-- при вашей сердечной чувствительности и очаровательномъ союзѣ душъ, который васъ соединяетъ, не можетъ быть иначе, какъ только легкимъ и неважнымъ! Какими другими словами можно лучше выразить такой фактъ? Никакими. А потому я съ удовольствіемъ пользуюсь этимъ неважнымъ случаемъ -- именно неважнымъ случаемъ, вообще весьма-натуральнымъ при вашихъ индивидуальныхъ характерахъ, и тому подобное... (слезы умиленія выступаютъ на глазахъ родительницы) чтобъ сказать, какъ мало значительности я придаю ему, кромѣ того развѣ, что при этомъ развертываются второстепенные элементы души; и я, вовсе не по обычаю тёщей (какое прозаическое выраженіе, милый Домби!) -- какими ихъ вообще представляютъ въ этомъ слишкомъ-искусственномъ обществѣ -- я никогда не рѣшусь посредничать между вами въ такихъ обстоятельствахъ, и никогда не могу сожалѣть о такихъ маленькихъ вспышкахъ свѣтильника того, какъ его зовутъ -- не Купидона, а другаго очаровательнаго существа...
   Во взглядѣ доброй матери на счастливую чету была особенная значительность, которая выражала прямое и обдуманное намѣреніе, замаскированное этими безтолковыми Фразами -- намѣреніе отстранить себя при самомъ началѣ отъ всѣхъ бренчаній ихъ цѣпи, которымъ суждено было настать, и оградиться видомъ невиннаго вѣрованія, что они любятъ другъ друга и созданы другъ для друга.
   -- Я указалъ мистриссъ Домби, сказалъ мистеръ Домби со всею величавостью, къ какой только былъ способенъ:-- на то въ ея поведеніи, при самомъ началѣ нашей супружеской жизни, противъ чего нахожу возраженіе и что, я требую, должно быть исправлено. Каркеръ! (и онъ кивнулъ ему головою) доброй ночи!
   Мистеръ Каркеръ поклонился повелительной фигурѣ супруги, которой сверкающій взглядъ не сходилъ съ лица мужа, и уходя, смиренно поцаловалъ благосклонно-протянутую ему руку Клеопатры.
   Еслибъ прекрасная супруга дѣлала ему упреки, или даже хоть нѣсколько смѣшалась, или прервала свое упорное молчаніе теперь, когда они остались наединѣ (Клеопатра отретировалась со всевозможною поспѣшностію), то мистеръ Домби выдержалъ бы противъ нея свой характеръ. Но глубокое, невыразимое, уничтожающее презрѣніе, съ которымъ послѣ взгляда на него опустились ея взоры, какъ-будто онъ былъ слишкомъ-ничтоженъ и недостоинъ даже малѣйшаго звука ея голоса, надменная небрежность, съ которою она передъ нимъ сидѣла, холодная, непреклонная рѣшимость, съ которою, по-видимому, каждая фибра на ея лицѣ повергала его передъ собою въ прахъ -- противъ всего этого онъ не имѣлъ оружія. Онъ оставилъ ее, со всею ея самовластною красотою, сосредоточенною на одномъ выраженіи -- презрѣнія!
   Былъ ли онъ такъ низокъ, что подстерегалъ ее цѣлый часъ послѣ того на знакомой лѣстницѣ, по которой нѣкогда Флоренса поднималась, съ трудомъ неся на рукахъ маленькаго Поля? Или онъ очутился тамъ въ потьмахъ случайно, когда, взглянувъ вверхъ, увидѣлъ жену, выходящую со свѣчою изъ комнаты Флоренсы, и снова замѣтилъ прежнюю непостижимую перемѣну на лицѣ, котораго онъ не могъ покорить?
   Но лицо это никогда не могло измѣниться столько, сколько измѣнилось его собственное. Никогда, въ крайней степени своей гордости и гнѣва, оно не знало тѣни, которая пала на него въ темномъ углу, въ ночь ихъ возвращенія, и часто послѣ того падала -- тѣни, которая сгустилась на немъ теперь, когда онъ взглянулъ вверхъ.
   

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ГЛАВА I.
Еще предостереженія.

   Флоренса, Эдиѳь и мистриссъ Скьютонъ сидѣли въ одной комнатѣ, и коляска уже дожидалась ихъ у подъѣзда. Клеопатра наслаждалась теперь собственною галерой, а Витерсъ, уже больше не тощій, становился бодро за ея безколеснымъ стуломъ во время обѣда, въ голубой курткѣ и военныхъ панталонахъ, и уже пересталъ служить въ родѣ тарана. Волосы Витерса были жирно напомажены; въ наставшіе для него дни блаженства, онъ носилъ лайковыя перчатки и пахнулъ одеколонью.
   Онѣ были въ комнатѣ Клеопатры. "Змѣя древняго Нила" -- не нарушая къ ней должнаго почтенія -- покоилась на софѣ, вкушая утренній шоколадъ въ три часа пополудни, а горничная Флоуерсъ, облачала ее въ моложавые воротнички и маншетки, и надѣвали на нее персиковаго цвѣта бархатную шляпку, которой искусственныя розы живописно шевелились отъ сотрясеній дряхлой головы, какъ отъ дыханія зефира.
   -- Мнѣ кажется, сегодня утромъ я какъ-будто немножко нервёзна, Флбуерсъ, сказала мистриссъ Скьютонъ: -- посмотри, какъ дрожитъ у меня рука.
   -- Вы вчера вечеромъ были душою общества, мэмъ, возразила Флоуерсъ: -- и за это, изволите видѣть, страдаете теперь.
   Эдиѳь, подозвавшая Флоренсу къ окну и глядѣвшая на улицу, обратясь спиною къ туалету своей уважаемой матери. Вдругъ она отшатнулась назадъ, какъ-будто передъ нею блеснула молнія.
   -- Милое дитя, закричала ей протяжно мистриссъ Скьютонъ:-- не-уже-ли и ты нервозна? Не говори мнѣ, мой ангелъ, Эдиѳь, что ты, съ своею завидною комплекціей, начинаешь дѣлаться Такою же мученицей, какъ твоя злополучно-созданная мать! Витерсъ, тамъ кто-то у дверей.
   -- Карточка, мэмъ, сказалъ Витерсъ, подавая ее мистриссъ Домби.
   -- Я сейчасъ ѣду, отвѣчала та, не взглянувъ на карточку.
   -- О, ангелъ мой! протянула мистриссъ Скьютонъ:-- какъ можно отказывать, не видѣвъ кому! Покажи сюда, Витерсъ.-- Ахъ, Боже мой! Да это мистеръ Каркеръ, этотъ чувствительнѣйшій и умный мистеръ Каркеръ!
   -- Я ѣду, повторяла Эдиѳь такимъ повелительнымъ тономъ, что Витерсъ, подойдя къ дверямъ, повелительно увѣдомилъ дожидавшагося слугу: "Мистриссъ Домби сейчасъ ѣдетъ; убирайся", и заперъ передъ нимъ двери.
   Но слуга воротился послѣ непродолжительнаго отсутствія и прошепталъ что-то Витерсу, который еще разъ, и довольно-неохотно, подошелъ къ мистриссъ Домби:
   -- Осмѣлюсь доложить, мэмъ, миётеръ Каркеръ посылаетъ вамъ свои почтительнѣйшіе комплименты о проситъ удѣлить ему одну минуту, если вамъ можно -- по дѣлу, мэмъ, если вамъ угодно.
   -- Право, мой ангелъ, сказала мистриссъ Скьютонъ самымъ нѣжнымъ тономъ, видя, что лицо дочери начинаетъ принимать грозное выраженіе:-- если ты позволишь маѣ просить тебя зд него, я бы полагала...
   -- Приведи его сюда, сказала Эдиѳь. Когда Витерсъ исчезъ, она прибавила, нахмурясь на мать: -- Такъ-какъ онъ принять во вашей рекомендаціи, то пусть и приходитъ въ вашу комнату.
   -- А мнѣ... можно уйдти? спросила торопливо Флоренса.
   Эдиѳь кивнула въ знакъ согласія; но въ дверяхъ Флоренса встрѣтила уже посѣтителя. Съ тою же непріятною смѣсью короткости и почтительности, съ которою онъ адресовался къ ней въ первый разъ, онъ обратился къ ней и теперь самымъ мягкимъ тономъ изъявилъ надежду, что она здорова -- о чемъ находилъ излишнимъ спрашивать, видя ея лицо... едва имѣлъ честь узнать ее вчера: такъ удивительно она перемѣнилась -- и держалъ ей двери, выпуская изъ комнаты, съ тайнымъ сознаніемъ власти надъ нею, отъ котораго она невольно вздрагивала и котораго не могла совершенно скрыть воя его наружная вѣжливость и почтительность.
   Укрѣпившись въ гордомъ могуществѣ, при всемъ упорствѣ своего непреклоннаго духа, Эдиѳь все-таки чувствовала себя неловко отъ прежняго убѣжденія, что этотъ человѣкъ вполнѣ постигъ и ее и мать съ перваго дня ихъ знакомства, и знаетъ самыя невыгодныя стороны ихъ обѣихъ; что все униженіе, которое она чувствовала внутренно, было такъ же ясно ему, какъ ей самой; что онъ прочиталъ ея жизнь, какъ скверную книгу, и перебиралъ передъ нею листы съ оттѣнками презрѣнія въ тонѣ и взглядахъ, неуловимыми ни для кого, кромѣ ея одной. Какъ гордо она ни противилась ему, съ повелительнымъ лицомъ, требовавшимъ его смиренія, съ презрѣніемъ на устахъ, съ гнѣвомъ въ груди на его докучливость и съ сердито-опущенными черными рѣсницами, чтобъ его не озарилъ ни одинъ лучъ свѣта глазъ ея,-- какъ подобострастно онъ ни стоялъ передъ нею, съ умоляющимъ и обиженнымъ видомъ, но съ полною покорностью ея волѣ -- она въ душѣ сознавалась, что торжество и превосходство на его сторонѣ, и что онъ понималъ это какъ-нельзя-лучше.
   -- Я осмѣлился испросить свиданіе и рѣшился назвать его дѣловымъ, такъ-какъ...
   -- Вы, можетъ-быть, имѣете отъ мистера Домби порученіе сообщить мнѣ какой-нибудь выговоръ. Вы обладаете довѣренностью мистера Домби въ такой необычайной степени, что я нисколько не удивлюсь, если вы пришли за этимъ.
   -- Я не имѣю отъ него никакого порученія къ дамѣ, которая покрываетъ блескомъ его имя, но прошу ее лично отъ себя быть справедливою къ смиренному просителю -- не больше, какъ служащему у мистера Домби -- что уже есть положеніе смиренное, -- подумать о моей совершенной безпомощности во вчерашній вечеръ и о невозможности избѣгнуть участія, которое меня заставали принять насильно въ весьма-горестномъ обстоятельствѣ.
   -- Милая Эдиѳь, намекнула въ-полголоса Клеопатра, откладывая свой лорнетъ:-- право, этотъ... какъ-его-зовутъ, очарователенъ. Въ немъ столько сердца!
   -- Я рѣшаюсь, продолжалъ Карверъ, обращая къ мистриссъ Скьютонъ взглядъ благодарнаго почтенія:-- я рѣшаюсь назвать этотъ случай горестнымъ, хотя онъ былъ "горестнымъ, конечно, только для меня, его нечаяннаго свидѣтеля. Такое легкое разногласіе между лицами, которыхъ любовь другъ къ другу основана на безкорыстной преданности и которыя всегда готовы пожертвовать собою одно для другаго, совершенно-ничтожно. Какъ сама мистриссъ Скьютонъ выразилась вчера съ такою истиной и такимъ чувствомъ -- это ничтожно.
   Эдиѳь не могла, взглянуть на него, но сказала черезъ нѣсколько секундъ:
   -- А ваше дѣло, сударь...?
   -- Эдиѳь шалунья!.. замѣтила игриво мистриссъ Скьютонъ:-- мистеръ Каркеръ все это время стоитъ! Милый мистеръ Карверъ, прошу васъ, садитесь.
   Онъ не отвѣчалъ ни слова матери, но устремилъ глаза на гордую дочь, какъ-будто рѣшившись повиноваться только ея приказаніямъ, Эдиѳь, наперекоръ самой себѣ, сѣла и небрежно указала ему на стулъ. Трудно было сдѣлать это холоднѣе, надменнѣе, съ болѣе-дерзкимъ видомъ неуваженія и превосходства, но она согласилась противъ воли на такую снисходительность, которая была у нея исторгнута. Этого было достаточно! Мистеръ Каркеръ сѣлъ.
   -- Могу ли просить позволенія, сударыня... сказалъ Каркеръ, обративъ къ мистриссъ Скьютонъ свои бѣлые зубы: -- ваша проницательность и чувствительность удостоятъ меня одобренія, по основательной причинѣ, я убѣжденъ въ этомъ -- могу ли просить позволенія обратиться къ мы стрессъ Домби съ тѣмъ, что я долженъ сказать, и предоставить ей сообщить это вамъ, ея лучшему и драгоцѣннѣйшему другу -- послѣ мистера Домби?
   Мистриссъ Скьютонъ хотѣла удалиться, но ее остановила Эдиѳь, которая остановила бы и его и велѣла бы ему съ негодованіемъ говорить прямо или на говорить вовсе, еслибъ онъ не прибавилъ въ-полголоса: -- Миссъ Флоренса, молодая дѣвица, которая сейчасъ только вышла отсюда...
   Эдиѳь позволила ему продолжать. Теперь она взглянула на него. Когда онъ наклонился впередъ, чтобъ быть къ ней ближе, съ выраженіемъ высшей степени деликатности и почтенія, съ бѣлымъ зубами, блестѣвшими убѣдительностью, и съ покорною улыбкой -- она чувствовала, что была бы готова убить его на мѣстѣ.
   -- Положеніе, миссъ Флоренсы, началъ онъ:-- было самое несчастное. Мнѣ больно говорить объ этомъ вамъ, которой привязанность къ отцу миссъ Флоренсы должна, естественнымъ образовъ, выслушивать съ ревностью каждое касающееся до нея слово... (Рѣчь мистера Каркера была всегда сладкозвучна и отчетамъ, но никакой языкъ не возразитъ ея мягкости и ясности, когда отъ произносилъ эти слова, или другія подобнаго имъ значенія). Но, какъ человѣкъ, преданный мистеру Домби въ другомъ родѣ, какъ человѣкъ... котораго вся жизнь протекла въ удивленіи характеру мистера Домби, могу ли сказать, не оскорбляя вашей нѣжность какъ любящей супруга, что, къ-несчастію, миссъ Флоренса была оставлена безъ вниманія отцомъ. Могу ли сказать, ея отцомъ?
   -- Я это знаю.
   -- Вы знаете! воскликнулъ мистеръ Каркеръ, какъ-будто получилъ отъ такого отвѣта большее облегченіе.-- Это сдвигаетъ гору съ груди моей. Могу ли надѣяться, что вы знаете, откуда выродилось такое небреженіе -- въ какой любезной сторонѣ гордости мистера Домби... я хочу оказать, его характера?
   -- Можете умолчать объ этомъ, сударь, и дойдти скорѣе до конца того, что хотите сказать мнѣ.
   -- Я вполнѣ убѣжденъ, сударыня... вѣрьте мнѣ, глубоко убѣжденъ, что мистеръ Домби ни въ чемъ не требуетъ оправданія передъ вами. Но судите снисходительно о моихъ чувствахъ по своимъ собственнымъ, и простите участіе, которое я въ немъ принимаю, если оно въ своемъ усердіи зайдетъ даже слишкомъ-далеко.
   Какой ударъ ея гордому сердцу! Сидѣть тутъ, лицомъ-къ-лицу съ нимъ, и слушать, какъ онъ ежеминутно дразнитъ ее ложной клятвой, произнесенной ею предъ алтаремъ; какъ гнететъ онъ ее этою клятвой, какъ-будто заставляя выпить всю гущу со дна горькой чаши отвратительнаго питья, отъ котораго она не можетъ отвернуться, въ омерзѣніи къ которому не смѣетъ сознаться! Какъ бушевали въ груди ея стыдъ, гнѣвъ, укоры совѣсти, когда, сидя передъ нимъ прямо и величаво, въ надменной красотѣ, она знала, что духъ ея лежитъ у его ногъ!
   -- Миссъ Флоренса, сказалъ Каркеръ: -- оставленная попеченіямъ, если можно ихъ такъ назвать, слугъ и наемниковъ, во всѣхъ отношеніяхъ нисшихъ ея, нуждалась въ руководителѣ своихъ юныхъ дней, и, весьма-естественно, за неимѣніемъ приличныхъ руководителей, была неосторожна въ выборѣ и забыла до нѣкоторой степени свое положеніе... Была какая-то безразсудная привязанность къ одному Валтеру, мальчику простаго званія, который, къ-несчастію, теперь уже умеръ, да еще нѣкоторыя весьма-неприличныя знакомства съ разными шкиперами незавидной репутаціи и съ бѣглымъ старымъ банкрутомъ.
   -- Я слыхала эти обстоятельства, сударь, возразила Эдиѳь, сверкнувъ на него презрительнымъ взглядомъ: -- и знаю, что вы искажаете ихъ. Вамъ, можетъ-быть, извѣстна истина... надѣюсь.
   -- Извините, сказалъ Каркеръ: -- но я полагаю, что никто не знаетъ этихъ обстоятельствъ такъ хорошо, какъ я. Ваша пылкая и возвышенная душа, сударыня, душа, которая такъ благородно-повелительна... Въ оправданіи любимаго и почитаемаго вами супруга, и которая осчастливила его вполнѣ по достоинству -- возбуждаетъ во мнѣ восторгъ и благоговѣніе, и я преклоняюсь передъ нею. Но что касается обстоятельствъ, на которыя я испросилъ позволенія обратить ваше вниманіе, я не сомнѣваюсь въ нихъ нисколько: Стараясь исполнить свою обязанность какъ повѣренный мистера Домби,-- осмѣлюсь сказать, какъ другъ его,-- я вполнѣ убѣдился въ нихъ. Исполняя эту обязанность, и съ весьма-понятнымъ Для васъ глубокимъ участіемъ ко всему, что до него касается, участіемъ, которое усилено, если вамъ угодно (такъ-какъ Я, по-видимому, не имѣю счастья пользоваться вашею благосклонностью) болѣе-низкимъ побужденіемъ доказать свое усердіе и выиграть въ его мнѣніи, я долго слѣдилъ за этими обстоятельствами самъ и чрезъ посредство вѣрныхъ людей: вотъ почему и имѣю безчисленныя и самыя подробныя подтвержденія словамъ своимъ.
   Она подняла взоры до высоты его губъ, и увидѣла въ каждомъ зубѣ вредоносное орудіе.
   -- Извинте, сударыня, если въ своемъ затруднительномъ положеніи я осмѣливаюсь, совѣщаться съ вами я рѣшусь дѣйствовать не иначе, какъ съ вашего приказанія. Кажется, я замѣтилъ, что вы очень интересуетесь миссъ Флой?
   Что въ ней открылось такого, чего онъ еще не зналъ и не замѣчалъ? Униженная и вмѣстѣ съ тѣмъ взбѣшенная отъ мысли, которую онъ снова разовьетъ въ другомъ видѣ, она закусила дрожащую отъ гнѣва губу, чтобъ принудить ее успокоиться, и гордо наклонила въ отвѣтъ голову.
   -- Это участіе, сударыня, служащее трогательнымъ доказательствомъ того, какъ все близкое мистеру Домби драгоцѣнно вамъ, заставляетъ меня пріостановиться прежде, чѣмъ рѣшусь увѣдомятъ его обо всѣхъ этихъ вещахъ, которыя до-сихъ-поръ ему неизвѣстны. Оно до такой степени потрясаетъ мое вѣрноподданство, если смѣю такъ выразиться, что по малѣйшему желанію вашему я готовъ предать ихъ совершенному забвенію.
   Эдиѳь быстро подняла голову, откинулась назадъ и устремила на него мрачный взглядъ. Онъ встрѣтилъ его самою пріятною и вѣжливою улыбкой и продолжалъ:
   -- Вы говорите, что въ разсказѣ моемъ эти обстоятельства искажены... Боюсь, что нѣтъ... боюсь, что нѣтъ. Но допустимъ это. Безпокойство, которое я иногда ощущалъ, думая о вашемъ предметѣ, происходитъ вотъ отъ-чего: одна мысль о сближеніяхъ съ подобными лицами, хотя миссъ Флоренса и дошла до нихъ до невинности и неопытной довѣрчивости, можетъ побудить мистера Домби, уже предубѣжденнаго противъ нея -- мнѣ извѣстно, что онъ по временамъ думалъ объ этомъ -- рѣшиться на окончательную разлуку съ нею и на отчужденіе ее отъ своего дома... Сударыня! не оспоривайте меня и вспомните, какъ давно я знаю мистера Домби, какъ безпрестанно бываю съ нимъ въ сношеніяхъ, какъ привыкъ относиться къ нему почти съ самаго дѣтства: повѣрьте мнѣ, если у него есть недостатокъ, то онъ заключается въ выспреннемъ упорствѣ, утвердившемся на корнѣ благородной гордости и чувства своего могущества, которыя мы всѣ должны почитать и такихъ характеровъ нельзя осуждать наравнѣ съ другими, просто упрямыми -- они выростаютъ изъ самихъ-себя, день за днемъ, годъ за годомъ.
   Она все не сводила съ него глазъ; но какъ ни былъ твердъ взглядъ ея, ея ноздри надменно расширились, дыханіе стало глубже и губы слегка зашевелились, когда Каркеръ описывалъ то въ своемъ патронѣ, передъ чѣмъ всѣ должны склоняться. Онъ замѣтилъ это; и хотя выраженіе лица его нисколько не измѣнилось, она знала, что онъ это замѣтилъ.
   -- Даже пустой случай, какъ, па-примѣръ, вчерашній, продолжалъ Каркеръ:-- если позволите припомнить его еще разъ -- пояснить мои слова лучше, чѣмъ всякое болѣе-важное обстоятельство. Фирма "Домби и Сынъ" не знаетъ ни времени, ни мѣста, ни поры года, но повергаетъ все это передъ собою... Радуюсь вчерашнему случаю, потому-что онъ открылъ мнѣ сегодня возможность говорить о нашемъ предметѣ съ мистриссъ Домби, хотя и подвергъ меня пени ея временнаго неудовольствія. Сударыня, среди моихъ безпокойствъ и опасеній касательно миссъ Флоренсы, мистеръ Домби потребовалъ меня въ Лимингтонъ. Тамъ я увидѣлъ васъ. Тамъ я не могъ не узнать, въ какихъ отношеніяхъ вы вскорѣ будете съ нимъ, къ его и вашему прочному счастью. Тамъ рѣшился дождаться времени, когда вы окончательно поселитесь здѣсь, и сдѣлать, что сдѣлалъ сегодня. На душѣ моей нѣтъ упрека, что я не исполнилъ своего долга въ-отношеніи къ мистеру Домби, потому-что я высказалъ вамъ все: если два лица имѣютъ одинъ умъ и одно сердце, какъ въ такомъ супружествѣ, то одно лицо почти представляетъ собою другое. Совѣсть моя очищается одинаково, вамъ или ему высказана эта тэма. По причинамъ, которыя я имѣлъ честь изложить, я предпочелъ васъ. Могу ли надѣяться на счастье видѣть мою довѣренность принятою, и долженъ ли я считать себя освобожденнымъ отъ отвѣтственности?
   Онъ долго помнилъ взглядъ, которымъ она его теперь надѣлила... кто могъ видѣть и забыть этотъ взглядъ? и внутреннюю борьбу, которая потомъ кипѣла въ ней. Наконецъ, она сказала:
   -- Я принимаю вашу довѣренность, сударь. Не угодно ли вамъ считать это дѣло конченнымъ? Дальше оно не должно идти.
   Онъ низко поклонился и всталъ. Она также встала и онъ простился со всевозможнымъ смиреніемъ. Но Витерсъ, встрѣтясь съ нимъ на лѣстницѣ, остановился отъ изумленія, произведеннаго красотою зубовъ мистера Каркера и его блестящею улыбкой. Когда же мистеръ Каркеръ поѣхалъ на своемъ бѣлоногомъ конѣ, встрѣчный народъ принималъ его за дантиста: такіе великолѣпные зубы выставлялъ онъ на показъ публикѣ. Встрѣчный народъ принималъ ее, когда она вскорѣ потомъ выѣхала въ коляскѣ, за важную даму, столько же счастливую, сколько богатую и прекрасную. Но они не видали ея, когда она была одна въ своей комнатѣ незадолго до этого; они не слыхали, какъ она произнесла эти три слова: "О, Флоренса, Флоренса! "
   Мистриссъ Скьютонъ, возсѣдая на софѣ и вкушая свой шоколадъ, не слыхала ничего, кромѣ низкаго слова "дѣло", къ которому она чувствовала смертельное отвращеніе; вообще, она изгнала его изъ своего лексикона, и въ-слѣдствіе этого, очаровательнѣйшимъ образомъ, съ невѣроятнымъ количествомъ "сердца", не говоря уже о Душѣ, чуть не разорила нѣсколькихъ модистокъ и другихъ лицъ въ томъ же родѣ. Въ-слѣдствіе чего мистриссъ Скьютонъ не дѣлала никакихъ вопросовъ и не обнаружила ни малѣйшаго любопытства. Бархатная персиковаго цвѣта шляпка доставила ей достаточно занятій, когда онѣ поѣхали: шляпка была надѣта чуть не на затылокъ, а погода стояла вѣтреная, отъ-чего Клеопатрѣ безпрестанно приходилось заботиться о спасеніи шляпки отъ игривости эола. Когда закрыли экипажъ и вѣтру не было въ него доступа, дряхлость головы заиграла искусственными розами... вообще же, мистриссъ Скьютонъ чувствовала себя довольно-плохо...
   Къ вечеру, ей не сдѣлалось лучше. Когда мистриссъ Домби, совершенно одѣтая, дожидалась ее съ полчаса въ своей уборной, мистеръ Домби парадировалъ въ гостиной передъ зеркалами, въ величавомъ и нарядномъ нетерпѣніи -- всѣ трое собирались ѣхать въ гости обѣдать -- горничная Флоуерсъ вбѣжала къ мрстриссъ Домби съ испуганнымъ лицомъ.
   -- Мэмъ, извините, но я не могу ничего сдѣлать съ миссисъ!
   -- Что тамъ такое?
   -- Что, мэмъ, я, право, не знаю. Она дѣлаетъ такія лица!
   Эдиѳь посмѣшила въ комнату матери. Клеопатра была разряжена въ пухъ, въ брильянтахъ, въ короткихъ рукавахъ, нарумяненная съ фальшивыми локонами, зубами и съ прочими молодящими принадлежностями, но паралича этимъ нельзя было провести; онъ все-таки узналъ свою жертву и поразилъ ее передъ зеркаломъ, гдѣ она лежала, какъ гадкая, упавшая на полъ кукла.
   Дочь и горничная разобрали ее по частямъ и положили въ постель немногое существенное изъ ея особы. Доктора явились немедленно и приложили сильныя средства; по мнѣнію ихъ, она могла оправиться отъ этого удара, во ужъ непережилабы другаго. Она пролежала нѣсколько дней безсловесная и неподвижная, уставя глаза въ потолокъ, изрѣдка отзываясь невнятными звуками на вопросы, узнаётъ ли она тѣхъ, кто въ комнатѣ, и тому подобные; часто она не отвѣчала ни звукомъ, ни знакомъ, ни неподвижными глазами.
   Наконецъ, она начала приходить въ себя и получила въ нѣкоторой степени силу движенія, хотя все еще не могла говорить. Потомъ она могла владѣть правою рукою; показавъ а?о горничной" ухаживавшей за нею постоянно и никакъ не могшей успокоиться, она потребовала знаками карандашъ и бумаги. Горничная поспѣшила исполнить ея приказаніе, думая, что она, можетъ-быть, хочетъ написать духовную или изъявить какую-нибудь предсмертную волю; такъ-какъ мистриссъ Домби не было дома, горничная ожидала результата съ торжественными чувствами.
   Послѣ продолжительныхъ трудныхъ попытокъ и начертанія не тѣлъ буквъ, которыя какъ-будто сами собою ниспадали съ карандаша, старуха нацарапала слѣдующее:
   "Розовые занавѣсы."
   Горничная, пораженная изумленіемъ и не безъ причины -- не могла понять, въ чемъ дѣло. Тогда Клеопатра дополнила рукопись еще двумя словами, и вышло:
   "Розовые занавѣсы для докторовъ."
   Тутъ только горничная начала постигать, что она желаетъ этихъ вещей для выгоднѣйшаго представленія цвѣта своего лица ученому факультету. Но знавшіе Клеопатру коротко были убѣждены ъ справедливости такого мнѣнія, которое она вскорѣ подтвердида сама: кровать ея обвѣсили розовыми занавѣсами, и она стала видимо поправляться гораздо-скорѣе. Черезъ нѣсколько времени, она могла уже сидѣть въ локонахъ, въ обшитыхъ кружевами чепчикѣ и ночномъ капотѣ, и съ искусственнымъ румянцемъ на ввалившихся щекахъ.
   Страшно было смотрѣть, какъ эта нарядная старуха жеманилась и кокетничала со смертью, какъ-будто съ майоромъ Багетовомъ. Однако, ударъ паралича произвелъ въ ней и нѣкоторую нравственную перемѣну, достойную размышленія и дѣлавшую ее не менѣе мертвенною.
   Отъ ослабленія ли умственныхъ способностей стала она лукавѣе и лживѣе; или она перемѣшивала свое притворное состояніе съ истиннымъ; или, можетъ-быть, явились проблески совѣсти, которой нельзя было ни задушить, ни обнаружить вполнѣ; или она была доведена до этого болѣзнью, перепутавшею въ ней все -- и это, можетъ-быть, было самое вѣрное -- но результатъ былъ вотъ какой: она стала необыкновенно-взъискательна въ требованіяхъ отъ Эдиѳи любви, благодарности и вниманія; выхваляла себя постоянно, какъ самую нѣжную и безпримѣрную мать, и сдѣлалась чрезвычайно-ревнивою ко всему, что могло соперничать съ нею въ чувствахъ дочери. Потомъ, вмѣсто того, чтобъ помнить уговоръ съ дочерью и избѣгать непріятнаго для нея предмета разговора, она безпрестанно толковала о новомъ замужствѣ Эдиѳи, приводя его въ примѣръ своихъ несравненныхъ материнскихъ достоинствъ -- и все это съ капризами, съ слабостью болѣзненнаго состоянія, доставлявшими обильные матеріалы для насмѣшливыхъ комментарій на счетъ ея вѣтренности и желанія молодиться.
   -- Гдѣ мистриссъ Домби? спрашивала она у горничной.
   -- Выѣхала, мэмъ.
   -- Выѣхала! Она выѣзжаетъ, чтобъ не видѣть своей мама, Флоуерсъ?
   -- Богъ съ вами, нѣтъ, мэмъ! Мистриссъ Домби выѣхала только покататься съ миссъ Флоренеой.
   -- Миссъ Флоренеой! Кто такое миссъ Флоренса? Не говори мнѣ о миссъ Флоренсѣ. Что такое миссъ Флорёнса для нея вѣсравненіи со мною?
   Тутъ ей приносили брильянты, или персиковаго цвѣта шляпку -- она въ этой шляпкѣ принимала посѣтителей задолго до того, когда могла выйдти за двери -- или наряжали ее во что-нибудь новое и пестрое, и слезы ея унимались. Она оставалась спокойною "и довольною, пока не приходила къ ней Эдиѳь; взглянувъ на ея гордое лицо, она снова впадала въ плаксивое уныніе.
   -- Я увѣрена, Эдиѳь!... кричала она, тряся головою.
   -- Въ чемъ дѣло, матушка?
   -- Дѣло! Я, право, не знаю, въ чемъ дѣло. Свѣтъ сталъ такимъ искусственнымъ и неблагодарнымъ... я даже начинаю думать, что нѣтъ въ немъ больше сердце -- или чего-нибудь подобного. Витерсъ скорѣе похожъ не мое дитя, чѣмъ ты. Онъ обращаетъ ни меня больше вниманія, чѣмъ моя дочь. Я почти желаю казаться не такою молодою... тогда, можетъ-быть, ко мнѣ будутъ имѣть больше почтенія.
   -- Что же вамъ еще нужно?
   -- О, многаго, Эдиѳь, многаго!
   -- Развѣ вы чувствуете въ чемъ-нибудь недостатокъ? Если такъ, то сами виноваты.
   -- Сама виновата! сказала она, начиная плакаться.-- Какою матерью была я для тебя, Эдиѳь! я не оставляла тебя съ самой колыбели! А когда ты мною пренебрегаешь и не питаешь ко мнѣ насколько любви, какъ-будто я для тебя чужая -- ни на двадцатую долю того, что чувствуешь къ Флоренсѣ... но я вѣдь только твоя мать и могу развратить ее со-временемъ!-- и ты упрекаешь меня, и говорить, что я сама виновата.
   -- Матушка, матушка, я не упрекаю васъ ни въ чемъ. Зачѣмъ вы говорите объ этихъ вещахъ?
   -- Развѣ мнѣ не натурально Говорить о нихъ, когда я вся состою изъ чувствительности и любви, когда я, уязвлена самымъ жестокимъ образомъ отъ каждаго твоего взгляда?
   -- Я вовсе не думала огорчать васъ, матушка. Развѣ вы забыли, что было сказано между нами? Оставьте въ покоѣ прошлое.
   -- Да, оставить! И благодарность ко мнѣ также оставить, и любовь ко мнѣ... я останусь въ своей комнатѣ, въ глуши, безъ всякаго общества и вниманія, пока ты отъискиваешь себѣ новыхъ родныхъ, о которыхъ заботишься, до-нельзя и которые не имѣютъ на тебя никакихъ, правъ! Ахъ, Боже мой, Эдиѳь, да знаешь ли ты, какъ ты великолѣпно пристроена?
   -- Знаю. Перестаньте!..
   -- А это джентльменистое созданіе Домби? знаешь ли ты, что ты за нимъ замужемъ, Эдиѳь, и что имѣешь положеніе въ свѣтѣ, и свой экипажъ, и Богъ-знаетъ что еще?
   -- Знаю очень-хорошо, матушка.,
   -- У тебя было бы все это съ этимъ премилымъ старичкомъ... какъ его звали?-- Грэнджеромъ, еслибъ онъ не умеръ. А кому ты обязана всѣмъ этимъ, Эдиѳь?
   -- Вамъ, матушка, вамъ.
   -- Такъ обними же и поцалуй меня, дитя. Покажи мнѣ, Эдиѳь, какъ ты чувствуешь, что никогда не слыхала о лучшей мама, чѣмъ я была для тебя... Да не дѣлай изъ меня страшилища, не утомляй и не мучь меня своею неблагодарностью; не то, когда я снова покажусь въ обществѣ, ни одна душа не будетъ узнавать меня, ни даже это ненавистное животное, майоръ Бэгстокъ.
   Но по-временамъ, когда Эдиѳь къ ней приближалась, наклоняла свою прекрасную голову, прикладывала свою холодную щеку къ ея щекѣ, мать отодвигалась, какъ-будто пугаясь дочери; съ нею дѣлались припадки дрожи, и она вскрикивала, кто чувствуетъ, какъ мысли ея перепутываются. Иногда старуха умильно упрашивала Эдиѳь сѣсть въ кресла подлѣ ея кровати и смотрѣла на нее -- когда она сидѣла въ угрюмомъ размышленіи -- съ лицомъ, которое казалось, изношеннымъ и страшнымъ, не взирая даже на розовые занавѣсы.
   Розовые занавѣсы покраснѣли въ свое время, глядя на тѣлесное исцѣленіе Клеопатры, на ея нарядъ -- юношественный больше чѣмъ когда-нибудь для прикрытія слѣдовъ болѣзни -- на румяна, на зубы, локоны, брильянты, короткіе рукава, и на весь гардеробъ куклы, упавшей передъ зеркаломъ. Они краснѣли иногда, по-временамъ, отъ безсвязности ея рѣчей, сопровождавшихся невиннымъ дѣвическимъ хиканьемъ, отъ случайныхъ отказовъ ея памяти, которые не были подчинены никакой регулярности, но появлялись и исчезали по произволу, какъ-будто въ насмѣшку надъ ея фантастическою особой.
   Но никогда не зарумянились они, глядя на перемѣну въ ея обращеніи, мысляхъ и рѣчахъ съ дочерью. Хотя эта дочь бывала часто подъ ихъ розовымъ вліяніемъ, они никогда не видали, чтобъ красота ея освѣтилась улыбкою, или суровое выраженіе смягчилось нѣжностью любви дочериной.
   

ГЛАВА II.
Миссъ Токсъ возобновляетъ старинное знакомство.

   Злополучная миссъ Токсъ, покинутая своимъ другомъ, Луизою Чиккъ, и лишенная милостей мистера Домби -- такъ-какъ пары щегольскихъ карточекъ новобрачныхъ, перевязанной серебряной ниткой, не было видно за каминнымъ зеркаломъ Принцесс-Плэса, или на клавикордахъ, или на какомъ бы то ни было праздничномъ мѣстѣ выставки -- миссъ Токсъ упала духомъ и значительно страдала отъ меланхоліи. Птичьяго вальса на время не было слышно на Принцесс-Плэсѣ; растенія были запущены, и пыль покрыла миньятюрный портретъ ея предка съ напудренною головою и косой.
   Массъ Токсъ, однако, не была еще въ такихъ лѣтахъ или такой комплекціи, чтобъ могла долго предаваться безполезной скорби. Двѣ только ноты клавикордъ не дѣйствовали отъ недостатка практики, когда птичій вальсъ защебеталъ снова въ тѣсной гостиной; одинъ только кустъ гераніума палъ жертвой небреженія до того времени. когда она снова собралась поливать и лелѣять свои растенія регулярно по утрахъ; напудренный предокъ оставался запыленнымъ только шесть недѣль, по истеченіи которыхъ миссъ Токсъ снова подышала на его лицо и отполировала его кускомъ замши.
   А все-таки миссъ Токсъ жила въ одинокой грусти. Привязанности ея, какъ смѣшно онѣ ни проявлялись, были искренни и сильны; она была, по ея собственному выраженію, "глубоко удивлена незаслуженнымъ жестокосердіемъ Луизы". Но въ составъ миссъ Токсъ не входило злопамятство. Если она прошла не жизненному путъ сладкорѣчиво и безъ собственныхъ мнѣній, то не имѣла и буровыхъ страстей. Одинъ видъ Луизы Чиккъ, которую она подглядѣла однажды на улицѣ, въ значительномъ разстояніи, подѣйствовалъ до того на ея мягкую натуру, что она бросилась искать убѣжища въ случившейся по близости лавкѣ пирожника, и тамъ, въ темной горенкѣ, посвященной поглощенію суповъ и пропитанной атмосферой бульйона изъ бычьихъ хвостовъ, облегчила свою грудь ручьями слезъ.
   Миссъ Токсъ не находила никакихъ причинъ жаловаться на мистера Домби. Благоговѣніе ея къ нему было такъ велико, что однажды, удалясь у него изъ вида, она вообразила будто и всегда была въ неизмѣримомъ разстояніи отъ этого джентльмена, который оказывалъ ей необыкновенное снисхожденіе, позволивъ приблизиться къ своей особѣ. По искреннему убѣжденію миссъ Токсъ, никакая жена не могла быть для него слишкомъ-прекрасною или слишкомъ-важною; она проливала слезы при такомъ предположеніи и допускала его вполнѣ, по двадцати разъ въ день. Ей никогда не приходила на умъ надменность, съ которою мистеръ Домби подчинилъ ее своему удобству и прихотямъ, дозволивъ быть одною изъ нянекъ его маленькаго сына; она помнила только, до ея собственнымъ словамъ, что "провела въ этомъ домѣ много счастливыхъ часовъ, за которые должна быть благодарна", и что "никогда не перестанетъ считать мистера Домби однимъ изъ достойнѣйшихъ и замѣчательнѣйшихъ людей".
   Отрѣзанная отъ немилосердой Луизы и робѣя майора -- на котораго вечеръ смотрѣла она съ нѣкоторою недовѣрчивостью -- миссъ Токсъ находила весьма-непріятнымъ свое теперешнее невѣдѣніе о происходящемъ въ домѣ мистера Домби. Такъ-какъ она дѣйствительно считала "Домби и Сына" въ родѣ оси, около которой вообще вращается міръ, то рѣшилась, въ надеждѣ пріобрѣсти какія-либо извѣстія о столь-интересномъ для нея предметѣ, отьискатъ свою старую знакомку мистриссъ Ричардсъ; она знала, что мистриссъ Ричардсъ, послѣ ея послѣдняго достопамятнаго появленія передъ дивомъ мистера Дорби, видится иногда съ его прислугою. Можетъ-быть, миссъ Токсъ, отъискивая Тудлей, слѣдовала тайному влеченію сердца найдти Кого-нибудь, хотя изъ самаго смиреннаго званія, съ кѣмъ бы можно было потолковать о мистерѣ Домби.
   Какъ бы то ни было, миссъ Токсъ направилась однажды вечеромъ къ Тудлямъ. Мистеръ Тудль, въ это время, пропитанный сажею и пепломъ, освѣжалъ себя чаемъ въ нѣдрахъ своего семейства. Мистеръ Тудль зналъ только три разряда существованія: или они освѣжался и подкрѣплялся въ вышеупомянутыхъ нѣдрахъ, или проносился по земной поверхности съ быстротою отъ двадцати-пяти до пятидесяти миль въ часъ, или спалъ послѣ трудовъ. Онъ былъ всегда или въ вихрѣ или въ затишьи, и въ томъ и другомъ случаѣ человѣкомъ мирнымъ и незаносчивымъ, передавъ, по-видимому, бурливость житейскую своимъ машинамъ, которыя горячились, фыркали, пыхтѣли, рвались, дымились и выбивались изъ силъ безпощадно, тогда-какъ санъ онъ велъ жизнь смирную и ровную.
   -- Полли, сразилъ онъ, имѣя на каждомъ колѣнѣ по юному Тудлю, тогда-какъ двое другихъ готовили ему чай, да еще множество было разсыпано вокругъ -- у мистера Тудля былъ всегда хорошій запасъ дѣтей: -- ты давно не видала вашего Байлера?
   -- Нѣтъ, да онъ навѣрно прійдетъ сегодня вечеромъ. Сегодня его вечеръ, и онъ его не пропуститъ.
   -- Я полагаю, вашъ Байлеръ теперь на хорошей дорогѣ, а? Полли?
   -- О, конечно!
   -- А не до какимъ-то скрытнымъ дѣламъ -- а?
   -- Нѣтъ! возразила мистриссъ Тудль увѣсисто.
   -- Очень-радъ, Полли, что онъ не во скрытнымъ дѣламъ, замѣтилъ мистеръ Тудль съ разстановкой и ковыряя складнымъ ножомъ въ своемъ хлѣбѣ и маслѣ, какъ въ топкѣ паровоза: -- а то это смотритъ нехорошо; такъ ли, Полли?
   -- Конечно, отецъ. Какъ можешь ты спрашивать объ этомъ!
   -- Видите, вы, ребятишки, сказалъ мистеръ Тудль, обратясь ко всему своему семейству: -- надобно дѣлать все честно и открыто. Если вы будете въ разрѣзахъ или туннеляхъ, то не возитесь тамъ въ-тихомолку, а свищите во всѣ пары, чтобъ знали гдѣ вы.
   Юные Тудли подряди звонкій ропотъ, изъявлявшій готовность ихъ воспользоваться родительскимъ совѣтомъ.
   -- Да отъ-чего ты говоришь это на-счетъ Роба, отецъ? спросила съ безпокойствомъ жена.
   -- Полли, моя старуха, я не знаю, чтобъ говорилъ особенно на-счетъ Роба, право. Я "тронулся" начиная съ него; потомъ подъѣхалъ къ "вѣтви"; тамъ взялъ, что нашлось, а вотъ явился цѣлый поѣздъ мыслей, которыя прицѣпились къ нему прежде, чѣмъ я узналъ, гдѣ я и откуда онѣ. Что за удивительная "прицѣпка" человѣческія мысли! Пра...во!
   Такое глубокомысленно разсужденіе мистеръ Тудль промылъ внизъ вмѣстительною кружкою чая и продолжалъ упрочивать его тяжеловѣснымъ количествомъ хлѣба съ масломъ. При этомъ случаѣ, онъ посовѣтовалъ дочерямъ смотрѣть, чтобъ было больше кипятку, такъ-какъ онъ чувствуетъ въ глоткѣ большую сухость и опорожнитъ "цѣлый видъ" кружекъ для утоленія жажды.
   Удовлетворяя себя, однако, мистеръ Тудль не забывалъ своихъ младшихъ "вѣтвей", которыя хотя уже и поужинали, но все-таки были не прочь отъ иррегулярныхъ кусковъ, всегда чрезычайно-пріятныхъ. Отецъ услаждалъ ими дѣтей, выставляя массивные ломти хлѣба съ масломъ, отъ которыхъ все семейство откусывало поочереди, въ законной послѣдовательности, и раздавая имъ также правильно чай по ложечкамъ: гостинцы эти доставляли юнымъ Тудлямъ такое удовольствіе, что они послѣ каждаго вкушенія принималась прыгать, плясать, скакать на одной ножкѣ и выражать своя чувства разными гимнастическими доказательствами. Уходившись, они снова сталпливались вокругъ мистера Тудля и глядѣли пристально, какъ онъ уписывалъ еще ломти хлѣба и масломъ; притворяясь, впрочемъ, какъ-будто они не имѣютъ никакого дальнѣйшаго порыва на эти съѣстные вещества, но разговариваютъ о постороннихъ предметахъ и сообщаютъ другъ другу мысли свои по довѣренности, шопотомъ.
   Мистеръ Тудль, среди своего семейства, которому подавалъ превосходный примѣръ касательно аппетита, мысленно перевозилъ и Бирмингэмъ двухъ сидѣвшихъ у него на колѣняхъ младшихъ Тудлей, съ отдѣльнымъ поѣздомъ, и созерцалъ остальныхъ черезъ брустверъ изъ хлѣба и масла, какъ вдругъ явился Робъ-Точильщикъ въ своей зюдвесткѣ и траурномъ нарядѣ, и былъ встрѣченъ общимъ стремленіемъ къ нему братьевъ и сестеръ.
   -- Ну, что, мать? Здорова ли ты? сказалъ Робъ, цалуя ее почтительно.
   -- Вотъ мой мальчикъ! закричала Полли, обнимая и трепля его по спинѣ.-- Секреты! Богъ съ тобою, отецъ, какіе у него секреты!
   Это замѣчаніе адресовалось къ мистеру Тудлю, для его частнаго свѣдѣнія; но Робъ-Точильщикъ, чувствовавшій себя не безъ грѣха, поймалъ эти слова на лету.
   -- Какъ! Отецъ опять говорилъ что-то про меня? воскликнулъ онъ съ видомъ обиженной невинности.-- Охъ, какое горе, когда разъ залетишь вкось! А потомъ жди каждый разъ, что родной отекъ станетъ попрекать тебя этимъ за стѣною. Право, этимъ можно заставить сизака пропасть и сдѣлать что-нибудь съ досады! кричалъ Робъ, прибѣгая къ своимъ обшлагамъ въ знакъ горести.
   -- Мой бѣдный мальчикъ! возразила Полли;-- отецъ не думахъ ничего худаго!
   -- А если отецъ не думалъ, хныкалъ обиженный Точильщикъ:-- такъ зачѣмъ толковать такія вещи, мать? Никто не думалъ обо мнѣ и вполовину такъ дурно, какъ мой родной отецъ. Ну, право, я бы хотѣлъ, чтобъ мнѣ кто-нибудь отхватилъ голову! Отцу, я думаю, было бы мало горя и я бы лучше хотѣлъ, чтобъ это сдѣлалъ онъ, а не тотъ.
   Отъ такихъ отчаянныхъ словъ, всѣ юные Тудли поддали единогласный визгъ -- Точильщикъ усилилъ эффектъ этого визга, уговаривая ихъ иронически, чтобъ они не плакали за него, такъ-какъ они должны его ненавидѣть, если они добрые мальчики и дѣвочки. Этимъ онъ до того растрогалъ второго Тудля съ конца, что тотъ, весьма-чувствительный вообще, поперхнулся и побагровѣлъ. Мистеръ Тудль, растерявшись отъ отчаянія, поднесъ его къ ушату, съ водою и вѣрно сунулъ бы туда, еслибъ тотъ не оправился отъ воззрѣнія на этотъ инструментъ.
   Когда дѣла дошли до этого, мастеръ Тудль объяснился; добродѣтельныя чувства его сына успокоились; они пожали другъ другу руки, и гармонія воцарилась снова.
   -- Хочешь дѣлать по-моему, Байлеръ, мои милый? спросилъ отецъ, принявшись за чай съ новымъ усердіемъ.
   -- Нѣтъ, отецъ, благодарю. Мы пили чай съ хозяиномъ.
   -- Я что хозяинъ, Робъ? сказала Полли.
   -- Да, право, не знаю, мать. Имъ нечего похвастать. Дѣло не идетъ на ладъ, видишь. Онъ ничего не понимаетъ въ дѣлѣ, этотъ кэп'нъ. Сегодня еще приходилъ въ лавку кто-то и говоритъ: мнѣ нужно то и то, говоритъ... какое-то мудреное имя.-- "А что такое?" спрашиваетъ кэп'нъ.-- То и то, отвѣчаетъ другой.-- "Почтенный" говоритъ кэп'ні?: "не хотите ли вы сдѣлать обсервацію по всей лавкѣ?" -- Ну, говоритъ тотъ, я осмотрѣлъ.-- "Нашли вы, что вамъ нужно?" говоритъ кэп'нъ.-- Нѣтъ, не нашелъ, говоритъ тотъ. -- "А вы узнаете ту вещь, которую вамъ нужно, когда ее увидите? и говоритъ кэп'нъ.-- Нѣтъ, говоритъ тотъ.-- "Ну, пріятель" говоритъ кэп'нъ; "такъ вы лучше ступайте да спросите у добрыхъ людей, какова она съ виду, потому-что и я этого не знаю!"
   -- Ну, этакъ мудрено разбогатѣть! замѣтила Полли.
   -- Разбогатѣть! Да онъ никогда не разживется, мать. У него такая манера, какой я не видывалъ. Онъ мнѣ не худой хозяинъ, скажу правду, да мнѣ отъ того мало прибыла, и я думаю остаться у него недолго.
   -- Не остаться на этомъ мѣстѣ, Робъ! воскликнула мать, между-тѣмъ, какъ мистеръ Тудль вытаращилъ глаза.
   -- Но на этомъ мѣстѣ, можетъ-быть, возразилъ подмигивая Точильщикъ.-- Ничего нѣтъ мудренаго... друзья при дворѣ, знаешь... но не заботься, мать. Все ладно!
   Въ этихъ намекахъ и въ таинственности Точильщика было столько неосторожныхъ доказательствъ недостатка, о которомъ говорилъ его отецъ при самомъ началѣ, что ему бы опять пришлось обижаться, а семейству его визжать; но, къ счастію всѣхъ, показалась въ ту. самую минуту въ дверяхъ посѣтительница, которой появленіе изумило Полли до нельзя, и которая улыбалась всѣмъ присутствующимъ съ видомъ ласковаго покровительства.
   -- Каково поживаете, мистриссъ Ричардсъ? сказала миссъ Токсь.
   -- Я пришла къ вамъ въ гости. Можно войдти?
   Доброе лицо Полли засіяло гостепріимнымъ отвѣтомъ, и миссъ Токсъ, принявъ, поданный ей стулъ и поздоровавшись благосклонно съ мистеромъ Тудлемъ, развязала ленты своей шляпки и сказала, что, во-первыхъ, она должна просить милыхъ дѣтей, отъ перваго до послѣдняго, прійдти и поцаловать ее.
   Второй Тудль съ конца, родившійся, по-видимому, подъ вліяніемъ злополучной планеты, не могъ принять законнаго участія въ томъ всеобщемъ цалованіи: онъ, забавляясь "зюдвесткою" Роба, надѣлъ ее задомъ напередъ и надвинулъ себѣ на голову до того, что никакъ не могъ снять; случай этотъ, представляя его испуганному воображенію печальную картину того, какъ онъ проживетъ остатокъ дней своихъ во мракѣ и въ безнадежной разлукѣ съ друзьями и родными, заставилъ его отчаянно барахтаться и испускать задушенные крики. Когда его высвободили, то нашли, что лицо его было очень-разгорячено, красно и влажно; миссъ Токсъ посадила его къ себѣ на колѣни, сильно утомленнаго.
   -- Вы, я думаю, почти забыли меня? сказала миссъ Токсъ ласково мистеру Тудлю.
   -- Нѣтъ, мэмъ, нѣтъ, возразилъ тотъ.-- Но всѣ мы стали съ того времени немножко-постарѣе.
   -- А какъ вы поживаете, сэръ?
   -- Хорошо, мэмъ, благодарю васъ. А вы каково поживаете, мэмъ? ревматики до васъ не добрались, мэмъ? Всѣмъ намъ приходится ихъ бояться, когда дѣлаемся старѣе.
   -- Благодарствуйте; я еще не чувствую этой болѣзни.
   -- Вы очень-счастливы, мэмъ. Въ ваши лѣта, мамъ, много народу мучится ими. Вотъ, была моя мать... Но тутъ, поймавъ взоръ жены, мистеръ Тудль, весьма-разсудительно утопилъ остатокъ своей рѣчи въ другой кружкѣ съ чаемъ.
   -- Вы вѣрно не скажете, мистриссъ Ричардсъ, вскричала миссъ Тойсъ, глядя на Роба:-- что это вашъ...
   -- Старшій, мэмъ. Да, такъ точно. Это тотъ самый маленькій пріятель, который былъ невинной причиной такихъ бѣдъ.
   -- Тотъ самый, мэмъ, сказалъ Тудль;-- что былъ съ коротенькими ножками, а онѣ были, прибавилъ онъ съ нѣкоторою поэзіей въ звукѣ голоса:-- черезъ-чуръ коротки для кожаныхъ чехловъ то мистеръ Домби отдалъ въ точильщики.
   Воспоминаніе объ этомъ чуть не одолѣло миссъ Токсъ. Робъ немедленно сдѣлался въ ея глазахъ предметомъ особеннаго участія; она, попросила позволенія пожать ему руку и поздравила Полли съ его открытымъ, чистосердечнымъ лицомъ. Слыша такую похвалу, Робъ старался дать своей физіономіи соотвѣтственное выраженіе, но довольно-неудачно.
   -- А теперь, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ:-- и вы, сударь, также, -- адресуясь къ Тудлю,-- я скажу вамъ прямо я откровенно, за чѣмъ сюда пришла. Вы, можетъ-быть, знаете, мистриссъ Ричардсъ -- вѣроятно, это и вамъ извѣстно, сударь -- что сдѣлалось маленькое разстояніе между мною и нѣкоторыми изъ друзей, и что тѣхъ, у кого прежде я бывала часто, теперь я уже не посѣщаю.
   Полли, сразу понявшая женскимъ инстинктомъ въ чемъ дѣло, выразила ей это однимъ скорымъ взглядомъ. Мистеръ Тудль, не имѣвшій ни малѣйшаго понятія, о чемъ толкуетъ миссъ Токсъ, вытаращилъ ей глаза въ знакъ того же.
   -- Разумѣется, продолжала миссъ Токсъ:-- нѣтъ нужды разсказывать, какимъ-образомъ и почему произошла наша маленькая холодность. Довольно, если я скажу, что чувствую величайшее какое только можно уваженіе и участіе къ мистеру Домби (голосъ ея нѣсколько задрожалъ)... и ко всему, что до него касается,
   Просвѣщенный этими словами, мистеръ Тудль покачалъ головою, сказалъ, что слыхалъ объ этомъ, и съ своей стороны считаетъ мистера Домби человѣкомъ мудренымъ.
   -- Прошу васъ, сударь, не говорить этого, возразила миссъ Токсъ.-- Позвольте просить васъ, сударь, не говорить такихъ вещей ни теперь, ни впередъ. Подобныя замѣчанія мнѣ больно слышать, а джентльмену съ такимъ умомъ и сердцемъ, какъ ваши, они не могутъ, я увѣрена, доставить большаго удовольствія.
   Мистеръ Тудль, никакъ невоображавшій, что замѣчаніе его прійдется не впопадъ, значительно смутился.
   -- Я желаю сказать, мистриссъ Ричардсъ, начала опять миссъ Токсъ:-- и я адресуюсь также къ вамъ, сударь, вотъ что: всякое извѣстіе о семействѣ мистера Домби, о благоденствіи этого семейства, о здоровьѣ этого семейства, какое только можетъ дойдти до васъ, будетъ очень-много интересовать меня; мнѣ всегда будетъ очень-пріятно поболтать съ мистриссъ Ричардсъ объ этомъ семействѣ и о временахъ прошлыхъ; а такъ-какъ между мною я мистриссъ Ричардсъ никогда небыль разногласія, хоть я бы и желала быть съ нею гораздо-знакомѣе, но въ недостаткѣ этого виновата я одна -- то надѣюсь, что она согласятся сблизиться со мною, позволитъ мнѣ приходить сюда, когда мнѣ вздумается, и не станетъ смотрѣть на меня, какъ на чужую. Теперь, право, я надѣюсь, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ съ чувствомъ:-- что вы пріймете мое предложеніе, какъ доброе и милое существо, какимъ вы всегда были.
   Полли была ей благодарна и обнаружила свою благодарность. Мастеръ Тудль самъ не зналъ, доволенъ ли онъ или нѣтъ, а потому сохранилъ на лицѣ ненарушимое спокойствіе.
   -- Видите, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ: -- я надѣюсь и вы также, сударь... есть много неважныхъ вещей, въ которыхъ я могу замъ быть полезною, если вы не станете меня чуждаться, и, право, я съ радостью готова сдѣлать для васъ все, что могу. На-примѣръ, я могу научитъ чему-нибудь вашихъ дѣтей. Я прійду когда-нибудь вечеромъ, принесу кой-какія дѣтскія книжкѣ, если вы позволите, или какую-нибудь работу, и каждый разъ буду учить ихъ... О, Боже мой! дѣти ваши выучатся премногому и сдѣлаютъ честь своей учительницѣ.
   Мистеръ Тудль, питавшій къ наукамъ глубокое уваженіе, подмигнулъ одобрительно женѣ и помуслилъ себѣ руки съ явнымъ удовольствіемъ.
   -- Тогда, не будучи у васъ чужою, продолжила миссъ Токсъ:-- я не помѣшаю никому, и у васъ все будетъ идти, какъ-будто меня тутъ и нѣтъ. Мистриссъ Ричардсъ станетъ шить, или гладить, или няньчиться, не обращая на меня вниманія; а вы, сударь, можете курить трубку, если захотите; будете курить, сударь?
   -- Благодарствуйте, мэмъ. Да, я не прочь, закурю.
   -- Вы очень-добры, сударь. Право, увѣряю васъ, мнѣ это доставитъ большую отраду; если я буду такъ счастлива, что окажусь хоть сколько-нибудь полезною вашимъ дѣтямъ, то вы больше чѣмъ вознаградите меня, если согласитесь на этотъ маленькій договоръ радушно, добросердечію, безъ возраженіи.
   Договоръ былъ ратификованъ на мѣстѣ, и миссъ Токсъ чувствовала себя уже столько дома, что немедленно приступила къ предварительному, экзамену дѣтей, всѣхъ безъ исключенія -- чему мастеръ Тудль весьма удивлялся -- и потомъ записала ихъ имена, лѣта и познанія на листкѣ бумаги. Эта церемонія съ сопровождавшею ее болтовнею продляли время позже того часа, когда семейство Тудлей имѣло обыкновеніе ложиться спать, да и миссъ Токсъ была задержана, такъ-что ей было уже слишкомъ-поздно возвращаться во-свояси одной. Вѣжливый Точильщикъ выручилъ ее изъ бѣды, предложивъ проводить до ея дверей; а такъ-какъ мессъ Токсъ находила утѣшительнымъ быть доведенною до своего жилища юношей, котораго мистеръ Домби облекъ въ первый разъ въ мужественный кожаный нарядъ, рѣдко называемый по имени, она охотно воспользовалась любезностью Роба,
   Пожавъ руку мастеру Тудлю и Полли, и перецаловавъ всѣхъ дѣтей, миссъ Токсъ вышла изъ ихъ жилища, оставя послѣ себя блистательное впечатлѣніе и чувствуя на сердцѣ такъ легко, что мистриссъ Чиккъ вѣрно бы этимъ обидѣлась.
   Робъ-Точильщикъ хотѣлъ-было изъ скромности идти за нею, но миссъ Токсъ желала имѣть его подлѣ себя для разговоровъ. Онъ оказался такимъ чистымъ, свѣтлымъ и блестящимъ, что совершенно обворожилъ миссъ Токсъ, которая сочла его юношей безподобнымъ -- нѣжнымъ сыномъ, малымъ благоразумнымъ, сметливымъ, добропорядочнымъ, честнымъ, мягкосердымъ, откровеннымъ -- словомъ, юношей, подававшимъ, самыя блистательныя надежды.
   -- Я чрезвычайно рада, что узнала васъ, сказала ему миссъ на разставаньи у своихъ дверей.-- Надѣюсь, вы будете считать меня своимъ другомъ и посѣщать меня, когда только вздумаете. Вы держите денежный ящичекъ?
   -- Какъ же, мэмъ! я коплю деньги, пока ихъ, не наберется столько, чтобъ положить въ банкъ, мэмъ.
   -- Очень-похвально, право; рада слышать это. Положите же туда эту полкрону, прошу васъ.
   -- О, благодарю васъ, мамъ; но, право, я не могу рѣшиться лишить васъ...
   -- Мнѣ очень нравится вашъ независимый характеръ; но тутъ нѣтъ никакого лишенія, увѣряю васъ. Вы меня обидите, если не пріймете этого, какъ знакъ моего доброжелательства. Покойной ночи, Робинъ.
   -- Покойной ночй, мэмъ, и очень-благодаренъ! отвѣчалъ Робъ.
   Ухмыляясь побѣжалъ онъ размѣнять свое пріобрѣтеніе у пирожника. Но въ школѣ Точильщиковъ никто еще не научился честности, тогда-какъ господствующая тамъ система воспитанія порождала въ гораздо-сильнѣйшей степени лицемѣріе. Многіе изъ друзей, или хозяевъ, или господъ прежнихъ Точильщиковъ говаривали, что если таковъ результатъ народнаго воспитанія, то гораздо-лучше обойдтись безъ него вовсе. Нѣкоторые болѣе-разсудительные говорили: "давайте воспитаніе лучше". Но лица, управлявшія заведеніями Точильщиковъ, вступались тогда за нихъ; приводили въ примѣръ нѣсколькихъ мальчиковъ, изъ которыхъ вышли хорошіе люди наперекоръ системѣ воспитанія, и доказывали, что въ нихъ былъ прокъ единственно отъ этого воспитанія, чѣмъ и опровергались доводы ихъ противниковъ и упрочивалась слава заведенія.
   

ГЛАВА ІІІ.
Дальнѣйшія приключенія капитана Эдварда Коттля, морехода.

   Время, твердое на ногу и крѣпкое волей, подалось впередъ на столько, что опредѣленный дядею Соллемъ годовой срокъ, раньше котораго пріятелю его не позволялось распечатать пакетъ, сопровождавшій адресованное къ нему письмо, уже прошелъ, и капитанъ Коттль началъ вечеромъ посматривать на пакетъ съ ощущеніемъ таинственнаго безпокойства.
   Въ благородствѣ души своей, капитанъ столько же думалъ объ открытія пакета за часъ до назначеннаго срока, сколько о вскрытіи своей собственной персоны, для изученія анатоміи. Онъ только вытаскивалъ пакетъ, въ извѣстный періодъ своей первой вечерней трубки, клалъ его на столъ и смотрѣлъ сквозь облака табачнаго дыма на его наружность, важно и безмолвно, часа но два и-по три сряду. По-временамъ, послѣ созерцанія его въ-теченіе порядочнаго промежутка, капитанъ отодвигалъ свой стулъ дальше и дальше, какъ-будто желая выбраться внѣ выстрѣловъ обаянія таинственнаго пакета; но если таково было его намѣреніе, оно некогда не удавалось: даже, когда стулъ капитана встрѣчалъ препону въ стѣнѣ кабинетика, пакетъ все продолжалъ притягивать его къ себѣ; или, когда глаза капитана бродили въ задумчивости и устремлялись въ потолокъ или въ огонь камина -- образъ пакета слѣдовалъ за ними немедленно и устанавливался среди угольевъ, или выбиралъ себѣ выгодную позицію на штукатурѣ потолка.
   Относительно "удивительной миссъ", чувства отеческаго восторга и удивленія капитана не знали перемѣнъ. Но со времени послѣдняго свиданія своего съ мистеромъ Каркеромъ, капитанъ Коттль дошелъ до сомнѣнія, было ли его прежнее посредничество въ пользу этой колодой дѣв покойна, такъ полна -- продолжала м-съ Скьютонъ, настороживъ морщинистое ухо, такъ какъ въ эту минуту м-ръ Домби началъ что-то говорить м-съ Грэйнджеръ, -- буйства ума и треволненія скептицизма совсѣмъ убили поэзію! Мы не вѣримъ больше въ этихъ милыхъ бароновъ, въ этихъ восхитительныхъ кардиналовъ и аббатовъ, которые всѣ были такіе храбрые, такіе любезные! Взгляните на эту милую королеву: что за взглядъ! что за нѣжная экспресія во всемъ лицѣ! Да, да! Елисавета была перломъ между коронованными головами и блистательнымъ украшеніемъ своего пола! Она и думала сердцемъ, милое созданіе! A какою поэзіею проникнутъ весъ характеръ ея отца! Любите ли вы Генриха восьмого, м-ръ Каркеръ?
   -- Я очень удивляюсь ему, -- сказалъ Каркеръ.
   -- Такой суровый, грозный! Не правда ли, м-ръ Каркеръ, онъ былъ очень грозенъ? И смотрите, какъ живо изображаетъ его картина: что за глаза, что за подбородокъ!
   -- Но если говорить о картинахъ, миледи, такъ вотъ передъ нами живая картина. Я желалъ бы знать, въ какой галлереѣ міра найдете вы подобное произведеніе!
   Говоря это, улыбающійся джентльменъ указалъ черезъ дверь въ другую комнату, гдѣ на самой серединѣ стояли м-ръ Домби и м-съ Грэйнджеръ.
   Живая картина въ полномъ смыслѣ была самая нѣмая картина. Они стояли вмѣстѣ рука объ руку, но и воды океана не могли раздѣлить ихъ дальше другъ отъ друга. Въ самой гордости ихъ была такая разница, какъ будто стояли здѣсь самое гордое и самое смиренное созданія между всѣми живущими существами. Онъ -- накрахмаленный, надутый, молчаливый, чопорный, суровый. Она -- гибкое, тонкое, въ высшей степени граціозное созданіе, но не обращающее ни малѣйшаго вниманія ни на него, ни на себя, и презирающее свои прелести съ какимъ-то непостижимымъ ожесточеніемъ. Ледъ и огонь были болѣе похожи другъ на друга, чѣмъ Павелъ Домби и Эдиѳь Грэйнджеръ, связанные цѣпью, выкованною зловѣщимъ рокомъ, который какъ нарочно теперь поставилъ ихъ въ галлереѣ, гдѣ все, казалось, поражено было негодованіемъ противъ этой н_е_ч_е_с_т_и_в_о_й пародіи на брачныя узы. Суровые рыцари и воины грозно смотрѣли на нихъ изъ своихъ картинныхъ рамокъ. Пасторъ съ поднятой рукой отказывался вести къ алтарю чудовищную чету. Тихіе виды на ландшафтахъ, отражая солнце въ своей глубинѣ, казалось, говорили: "Утопитесь, безумцы, утопитесь, если нѣтъ вамъ другого спасенія". Развалины кричали: "Взгляните, что сталось съ нами, обрученными съ враждебной силой всепоражающаго времени!" Звѣри противоположныхъ породъ огрызались другъ на друга, какъ будто въ назиданіе м-ру Домби. Амуры и купидоны въ испугѣ отлетали прочь, и живописная исторія мученичества съ негодованіемъ отказывалась прибавить къ своимъ сюжетамъ новую, еще невиданную пытку человѣческой природы.
   При всемъ томъ м-съ Скьютонъ, очарованная зрѣлищемъ, на которое указалъ ей м-ръ Каркеръ, воскликнула съ необыкновеннымъ чувствомъ:
   -- Сколько тутъ жизни, поэзіи, сколько души!
   Эдиѳь судорожно вздрогнула, оглянулась на мать, и краска негодованія покрыла ея лицо до самыхъ волосъ.
   -- Эдиѳь сердится, что я любуюсь на нее! -- сказала Клеопатра, слегка, и почти съ робостью дотронувшись зонтикомъ до ея плечъ, -- капризное дитя!
   И опять м-ръ Каркеръ подмѣтилъ борьбу, которой сдѣлался нечаяннымъ свидѣтелемъ подъ липами. Но борьба была мгновенная, и облако совершеннаго равнодушія покрыло истомленное лицо прекрасной леди.
   Не поднимая болѣе глазъ, Эдиѳь сдѣлала матери едва замѣтный повелительный жестъ, и м-съ Скьютонъ, отлично понимавшая всѣ намеки дочери, поспѣшила подойти къ ней съ своими кавалерами. Съ этой минуты общество не раздѣлялось больше на отдѣльныя группы.
   М-ръ Каркеръ, не имѣя больше надобности развлекать свое вниманіе, принялся разсуждать о картинахъ и выбирать особенно замѣчательныя для м-ра Домби. Онъ говорилъ такимъ образомъ, что при всякомъ удобномъ случаѣ въ его словахъ выражалось глубокое удивленіе къ этому великому джентльмену, которому и свидѣтельствовалъ свою преданность нѣкоторыми маловажными услугами. Онъ прочищалъ и подавалъ ему зрительную трубку, отыскивалъ и объяснялъ мѣста въ его каталогѣ, держалъ его палку, и такъ далѣе. Впрочемъ, нельзя было сказать, чтобы м-ръ Каркеръ навязался съ этими услугами; напротивъ, м-ръ Домби, какъ начальникъ, вполнѣ сознающій свое превосходство, изволилъ требовать ихъ самымъ снисходительнымъ и даже ласковымъ тономъ. Онъговорилъ: "Сдѣлайте одолженіе, Каркеръ, посмотрите сюда, помогите мнѣ, устройте это, Каркеръ" и такъ далѣе.
   Общество обозрѣвало картины, статуи, стѣны, башни, вороньи гнѣзда, и такъ далѣе. Майоръ Багстокъ постоянно безмолвствовалъ, такъ какъ въ его желудкѣ совершался процессъ пищеваренія послѣ сытнаго завтрака. М-съ Скьютонъ, утомленная восторженными порывами, надрывавшими ея грудь цѣлую четверть часа, начинала теперь зѣвать. Тѣмъ общительнѣе и любезнѣе становился м-ръ Каркеръ, который теперь обратилъ исключительное вниманіе на своего принципала. М-ръ Домби тоже говорилъ очень мало: "Да, Каркеръ, ваша правда, Каркеръ, справедливо, Каркеръ", и больше ничего, -- но онъ втайнѣ поощрялъ м-ра Каркера идти впередъ и внутренно былъ очень доволенъ его поведеніемъ, такъ какъ всѣ его замѣчанія и мнѣнія могли доставить нѣкоторое удовольствіе м-съ Грэйнджеръ, да притомъ же кто-нибудь долженъ былъ говорить. Владѣя въ совершенствѣ даромъ скромности, м-ръ Каркеръ никогда не осмѣливался прямо относиться къ м-съ Грэйнджеръ, но прекрасная леди слушала его внимательно, и даже два, три раза мерцающая улыбка прокралась на ея лицо, когда восторженный ораторъ отыскалъ какое-то новое достоинство въ особѣ м-ра Домби.
   Когда, наконецъ, Уаррикъ былъ изслѣдованъ по всѣмъ направленіямъ, общество пересѣло въ карету и отправилось осматривать живописныя окрестности замка къ великому неудовольствію майора, который чувствовалъ себя совершенно утомленнымъ. М-ръ Домби, любуясь, по указанію Каркера, на одинъ изъ замѣчательныхъ пунктовъ, церемонно замѣтилъ, что рисунокъ какой-нибудь мѣстности, набросанный прекрасною рукою м-съ Грэйнджеръ, оставилъ бы въ немъ навсегда пріятное воспоминаніе объ этомъ достопамятномъ днѣ. Немедленно долговязый Витерсъ, по распоряженію м-съ Скьютонъ, подалъ дорожный портфель Эдиѳи, карета остановилась, и прекрасная леди приготовилась выполнить желаніе м-ра Домби.
   -- Боюсь, не безпокою ли я васъ? -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Совсѣмъ нѣтъ. Какой же пунктъ должна я рисовать? -- спросила красавица съ холоднымъ вниманіемъ.
   -- Предоставляю выборъ пункта самому художнику, -- сказалъ Домби.
   -- О нѣтъ, потрудитесь назначить сами, -- отвѣчала Эдиѳь.
   -- Въ такомъ случаѣ, -- сказалъ м-ръ Домби, -- если взять вотъ эту сторону или... какъ вы думаете, Каркеръ?
   Случилось, не въ далекомъ разстояніи отъ коляски, почти на первомъ планѣ, расположена была группа деревьевъ, очень похожая на ту, откуда м-ръ Каркеръ наблюдалъ поутру прекрасную леди. Тутъ же, для довершенія сходства, стояла подъ однимъ деревомъ скамейка, такая же, какъ въ рощѣ, гдѣ сидѣла взволнованная красавица.
   -- Если позволите, -- отвѣчалъ Каркеръ, -- я указалъ бы на этотъ живописный кустарникъ. Видъ, на мои глаза, очень замѣчательный и даже любопытный.
   Глаза ея устремились по указанному направленію и потомъ быстро обратились на Каркера. Это былъ старый взглядъ, которымъ они обмѣнялись послѣ завтрака, но взглядъ уже не двусмысленный.
   -- Нравится вамъ этоть видъ, м-ръ Домби?
   -- Чрезвычайно. Видъ очаровательный!
   Коляска подъѣхала ближе къ мѣсту, очаровавшему м-ра Домби. Эдиѳь, не перемѣняя, позы открыла съ гордымъ равнодушіемъ портфель и принялась рисовать.
   -- Карандаши мои притупились, -- сказала она, прекративъ начатую работу.
   -- Позвольте мнѣ ихъ... или нѣтъ, Каркеръ сдѣлаетъ это лучше. Онъ мастеръ на эти вещи. Сдѣлайте одолженіе, Каркеръ, очините карандаши м-съ Грэйнджеръ.
   М-ръ Каркеръ подъѣхалъ къ дверцамъ коляски, осадилъ лошадь, поклонился и, живописно рисуясь на сѣдлѣ, взялъ съ улыбкой карандаши изъ рукъ красавицы и принялся очинять. Попросивъ позволенія держать портфель, онъ подавалъ карандаши по мѣрѣ надобности и любовался работой м-съ Грэйнджеръ, находя, что она съ особеннымъ искусствомъ обрисовываетъ деревья. Во все это время м-ръ Домби величаво и безмолвно стоялъ въ коляскѣ какъ болванъ, a Клеопатра и Антоній ворковали какъ голубки.
   -- Довольны ли вы этимъ, или желаете большей отдѣлки? -- спросила Эдиѳь, показывая рисунокъ м-ру Домби.
   М-ръ Домби поклонился и отвѣчалъ, что рисунокъ -- совершенство въ своемъ родѣ, и не требуетъ никакой отдѣлки.
   -- Удивительный рисунокъ! -- говорилъ Каркеръ -- искусство, талантъ и вмѣстѣ такой замѣчательный... такой необыкновенный сюжетъ!
   Комплименты улыбающагося джентльмена равно относились и къ художнику, и къ выбранному пункту для работы; но никто не подозрѣвалъ тутъ задней мысли. М-ръ Каркеръ съ ногъ до головы былъ воплощенная откровенность. Онъ продолжалъ разсыпаться въ похвалахъ до тѣхъ поръ, пока рисунокъ былъ отложенъ для м-ра Домби и рисовальные матеріалы убраны. Тогда онъ подалъ карандаши, которые были приняты, съ холодной благодарностью, сдержалъ коня, отступилъ назадъ и опять поѣхалъ за коляской.
   -- Быть можетъ, -- думалъ м-ръ Каркеръ, -- даже и этотъ пошлый рисунокъ былъ выполненъ и переданъ его властелину, какъ вещь сторгованная и купленная. Быть можетъ, хотя красавица согласилась на его просьбу съ видимой готовностью, однако-жъ ея надменное лицо, склоненное надъ работой, было лицомъ гордой женщины, завлеченной силою обстоятельствъ въ грязную и постыдную сдѣлку. Но о чемъ бы ни думалъ м-ръ Каркеръ, онъ постоянно улыбался и, галопируя на своемъ конѣ, посматривалъ во всѣ стороны, какъ беззаботный весельчакъ, такъ однако-жъ, что одинъ уголъ его глаза всегда обращенъ былъ на волнующееся перо прекрасной леди.
   Обозрѣніемъ развалинъ Кенильворта окончилась экспедиція нынѣшняго дня. Здѣсь всѣ виды были извѣстны, и м-съ Скьютонъ не разъ напоминала м-ру Домби, что онъ видѣлъ все это дома на рисункахъ Эдиѳи. Дамы были отвезены на ихъ квартиру, и Клеопатра на прощаньи пригласила улыбающагося джентльмена пожаловать къ нимъ вечеромъ вмѣстѣ съ Домби и майоромъ. Три джентльмена отправились въ гостиницу обѣдать.
   Обѣдъ былъ такой же, какъ и вчера, съ той разницей, что майоръ торжествовалъ уже явно и бросилъ всякую таинственность. Тѣ же тосты въ честь и славу прекрасной богини, то же пріятное смущеніе со стороны м-ра Домби. М-ръ Каркеръ разсыпался въ похвалахъ.
   Теперь, какъ и всегда, не было другихъ гостей въ лемингтонской резиденціи м-съ Скьютонъ. Рисунки Эдиѳи были разбросаны по всѣмъ направленіямъ съ большимъ обиліемъ противъ обыкновеннаго. Долговязый Витерсъ подавалъ чай. Арфа и фортепіано стояли на своихъ мѣстахъ. Эдиѳь играла и пѣла. Ho даже и самая музыка м-съ Грэйнджеръ совершалась какъ будто по заказу м-ра Домби. Дѣло происходило такимъ образомъ:
   -- Милая Эдиѳь, -- сказала м-съ Скьютонъ минутъ черезъ двадцать послѣ чаю, -- м-ръ Домби, я знаю умираетъ отъ желанія слушать тебя.
   -- Надѣюсь, мама, въ м-рѣ Домби осталось еще столько жизни, чтобы изъявить это желаніе самому.
   -- Я буду вамъ безконечно обязанъ, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- На чемъ должна я играть?
   -- На фортепьяно, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Извольте. Какую же пьесу?
   М-ръ Домби назначалъ, и красавица садилась за фортепьяно. Точно такъ же, по желанію м-ра Домби, она играла на арфѣ и пѣла. Такое холодное, но всегда безпрекословное и скорое исполненіе желаній м-ра Домби, и только одного Домби, разумѣется, всего менѣе могло ускользнуть отъ проницательнаго вниманія м-ра Каркера, который казался погруженнымъ въ тайны пикета. Замѣтилъ онъ и то, что м-ръ Домби, очевидно, гордился своею властью и любилъ обнаруживать ее.
   При всемъ томъ м-ръ Каркеръ игралъ хорошо, даже очень хорошо, и занялъ по этому поводу высокое мѣсто во мнѣніи Клеопатры, которая такъ же, какъ и онъ, не спускала рысьихъ глазъ съ артистки и ея слушателя. Когда м-ръ Каркеръ, прощаясь, объявилъ, что онъ долженъ, къ великому своему несчастью, воротиться завтра въ Лондонъ, Клеопатра изъявила лестную надежду, что знакомство ихъ, конечно, не ограничится этой встрѣчей.
   -- Я то же думаю, миледи, -- отвѣчалъ Каркеръ, выразительно взглянувъ на Эдиѳь и м-ра Домби, -- я почти увѣренъ въ этомъ.
   Между тѣмъ м-ръ Домби, отвѣсивъ Эдиѳи глубочайшій поклонъ, подошелъ къ софѣ, гдѣ сидѣла м-съ Скьютонъ, и, нагнувшись къ ея уху, прошепталъ вполголоса:
   -- Я просилъ y м-съ Грэйнджеръ позволенія навѣстить ее завтра утромъ по особенному случаю, и она назначила двѣнадцать часовъ. Могу ли надѣяться, что и вы, м-съ, будете въ это время дома?
   Клеопатра, какъ и слѣдовало, была чрезвычайно взволнована такимъ необыкновеннымъ извѣстіемъ. Не имѣя возможности говорить, она только покачала головой, закрыла глаза и подала руку м-ру Домби, которую тотъ выпустилъ тотчасъ же, не совсѣмъ ясно понимая, что съ нею дѣлать.
   -- Скорѣе, Домби! Что вы тамъ разговорились? -- кричалъ майоръ, останавливаясь въ дверяхъ, -- чортъ побери, мнѣ пришла въ голову мысль перекрестить Королевскій отель въ гостиницу "Трехъ веселыхъ холостяковъ", въ честь нашу и Каркера. Тутъ будетъ глубокій смыслъ.
   Съ этими словами майоръ хлопнулъ Домби по спинѣ и, лукаво подмигнувъ дамамъ, вывелъ его изъ комнаты.
   М-съ Скьютонъ развалилась на софѣ, a Эдиѳь сѣла подлѣ арфы, обѣ не говоря ни слова. Мать, играя вѣеромъ, два, три раза взглянула на дочь, но красавица, опустивъ глаза въ землю, не замѣчала ничего. Глубокое раздумье рисовалось на ея челѣ.
   Такъ просидѣли онѣ около часу, не говоря ни слова до тѣхъ поръ, пока горничная м-съ Скьютонъ не пришла, по заведенному порядку, раздѣвать свою барыню къ ночному туалету. Вѣроятно, въ лицѣ горничной являлась не женщина, a страшный скелетъ съ косою и песочными часами, потому что прикосновеніе ея было прикосновеніемъ смерти. Размалеванный субъектъ трещалъ и корчился подъ ея рукою. Спина постепенно сгибалась, волосы отпадали, черныя дугообразныя брови превратились въ скаредный клочекъ сѣдыхъ щетинъ, блѣдныя губы съежились, кожа опала, какъ на трупѣ, и на мѣстѣ Клеопатры очутилась желтая, истасканная, трясущаяся старушенка съ красными глазами, втиснутая, какъ вязанка костей, въ грязную фланелевую кофту.
   -- Почему-жъ ты мнѣ не сказала, что онъ завтра, по твоему назначенію, долженъ придти въ двѣнадцать часовъ?
   -- Потому, что вамъ это извѣстно, м_а_т_ь моя.
   Послѣднія два слова были произнесены съ самою ядовитою колкостью.
   -- Вамъ извѣстно, мать моя, -- продолжала Эдиѳь, -- что онъ купилъ меня, и что завтра конецъ торговой сдѣлкѣ. Онъ осмотрѣлъ свой товаръ со всѣхъ сторонъ и показалъ его своему другу. Покупка довольно дешева, и онъ гордится ею. Завтра окончательная сдѣлка. Боже! дожить до такого униженія и понимать его!
   Соедините въ одно прекрасное лицо, пылающее негодованіе сотни женщинъ, проникнутыхъ страстью, гордостью, гнѣвомъ и глубокимъ сознаніемъ позорнаго стыда -- вотъ оно, это лицо, трепещущее и прикрытое бѣлыми руками!
   -- Что ты подъ этимъ разумѣешь? -- съ досадой проговорила мать. -- Развѣ не съ самаго дѣтства....
   -- Съ дѣтства!... Остановитесь, мать моя! Я никогда не была ребенкомъ. Назовете ли вы дѣтствомъ начало моей жизни? Я всегда была женщиной -- коварной, хитрой, продажной, разставляющей сѣти мужчинамъ, и прежде, чѣмъ поняла я васъ или себя, прежде даже, чѣмъ узнала низкую, проклятую цѣль всѣхъ этихъ стремленій, я была опытной и ловкой кокеткой, благодаря вашему искусству, мать моя! Вотъ какое дѣтство отвели вы на мою долю. Вы родили женщину, вы вскормили и выростили кокетку! Любуйтесь же своимъ произведеніемъ: оно передъ вами во всей красотѣ. Любуйтесь, мать моя!
   И говоря это, она ударяла себя въ грудь, какъ будто хотѣла уничтожить свое существованіе.
   -- Что же вы, матушка? Любуйтесь!! Любуйтесь на женщину, никогда не знавшую истинной любви, никогда не понимавшую, что значитъ имѣть честное сердце! Любуйтесь на кокетку, владѣвшую своимъ ремесломъ уже тогда, когда другія дѣвочки ея возраста играютъ только въ куклы! Въ первой молодости, кокетка, по вашимъ интригамъ, вышла за человѣка, къ которому не чувствовала ничего, кромѣ равнодушія, и онъ умеръ, этотъ человѣкъ, прежде, чѣмъ перешло къ нему ожидаемое наслѣдство. Достойное наказаніе вамъ, и урокъ безполезный! Взгляните на меня, вдову этого человѣка, и скажите, какова была моя жизнь за послѣднія десять лѣтъ!
   -- Мы всячески старались пристроить тебя, мой другъ, -- отвѣчала мать, -- и въ этомъ состояла твоя жизнь. Теперь, ты пристраиваешься.
   -- Какъ невольницу на базарѣ, какъ лошадь на ярмаркѣ, вывозили, таскали, показывали, разглядывали меня съ головы до ногъ въ эти постыдныя десять лѣтъ! -- воскликнула Эдиѳь съ пылающимъ челомъ и съ выраженіемъ горькаго упрека въ каждомъ словѣ. -- Такъ ли, мать моя? Развѣ я не сдѣлалась притчей мужчинъ всякаго рода? Развѣ глупцы, развратники, мальчишки, старые негодяи не таскались вездѣ по нашимъ слѣдамъ и не оставляли меня поочередно одинъ за другимъ, потому что вы слишкомъ просты, мать моя, несмотря на всѣ свои продѣлки, потому... да, потому, что вы слишкомъ искренны при всей своей фальшивости! Вездѣ и всюду продавали, всѣмъ и каждому навязывали меня, какъ презрѣнный товаръ, и нѣтъ клочка земли во всей Англіи, который бы не былъ свидѣтелемъ моего позора. Наконецъ умерло во мнѣ всякое чувство уваженія къ себѣ самой, и теперь я ненавижу, презираю себя. Вотъ мое дѣтство впродолженіе послѣднихъ десяти лѣтъ, a другого я никогда не знала. Не говорите же мнѣ, что я дѣлаюсь ребенкомъ въ эту послѣднюю ночь.
   -- Ты могла бы, Эдиѳь, двадцать разъ выйти замужъ, если бы довольно поощряла искателей твоей руки.
   -- То есть, если бы я побольше заманивала, я, жалкій осадокъ между всѣми отживающими кокетками! -- отвѣчала Эдиѳь, поднявъ голову и дрожа всѣмъ тѣломъ отъ стыда и взволнованной гордости. -- Нѣтъ, мать моя! Кому выпалъ жребій меня взять, тотъ возьметъ, какъ этотъ человѣкъ, безъ всякихъ уловокъ съ моей и вашей стороны. Онъ видѣлъ меня на аукціонѣ и расчиталъ, что покупка будетъ выгодна. Пусть его! Съ перваго же раза онъ безъ церемоніи потребовалъ списокъ моихъ талантовъ, и ему ихъ показали. Съ каждымъ днемъ онъ удостовѣрялся въ добротѣ своей покупки, и я дѣлала все, что онъ приказывалъ или заказывалъ. Но больше я ничего не дѣлала, ничего и не стану дѣлать. Проба оказалась удовлетворительною, и онъ меня покупаетъ, покупаетъ по собственной волѣ, оцѣнивъ по-своему доброту товара и вполнѣ понимая могущество своего кармана. Постараюсь, чтобы онъ не жалѣлъ. Я не подстрекала его ничѣмъ и не ускоряла торга, и даже вы, мать моя, на этотъ разъ, сколько я могла предупредить, не навязывались съ своими уловками.
   -- Какой y тебя странный языкъ, и какъ дико ты на меня смотришь, Эдиѳь!
   -- Будто бы? Вообразите, и я то же думала! Это видно значитъ, что воспитаніе мое достигло полнаго развитія. Впрочемъ, оно окончилось давно. Теперь я слишкомъ стара и упала слишкомъ низко, чтобы идти по новому пути или удержать васъ на вашей прекрасной дорогѣ. Зародышъ всего, что очищаетъ сердце женщины и дѣлаетъ ее достойною своего пола, никогда не шевелился въ моей груди, и мнѣ нечего беречь, когда я презираю себя....
   Трогательная грусть, сопровождавшая послѣднія слова, опять быстро смѣнилась язвительною колкостью, и Эдиѳь продолжала:
   -- Что же вы не любуетесь, мать моя? Конечно, я не такъ мила, какъ въ былые годы, но все же я не обезьяна.... Любуйтесь! Скоро мы не будемъ бѣдны, и ея в-пр. м-съ Скьютонъ назовется тещей первѣйшаго изъ капиталистовъ Англіи. Продѣлки ваши увѣнчались вожделѣннымъ успѣхомъ.... Одно могу сказать себѣ въ утѣшеніе: несмотря на всѣ ваши усилія, я твердо рѣшилась не искушать этого человѣка, и не искушала его.
   -- Этого человѣка! -- повторила м-съ Скьютонъ. -- Ты говоришь, мой другъ, какъ будто бы ненавидишь его.
   -- Какъ?! A вы думали, что я люблю его? О, какъ вы дальновидны, матушка!.. Сказать ли вамъ, кто видитъ насъ насквозь и читаетъ самыя тайныя наши мысли? Назвать ли вамъ этого человѣка, передъ кѣмъ еще больше я сознаю свое униженіе?
   -- Кто же это, мой другъ? Ты, кажется, нападаешь на этого бѣднаго Каркера! На мои глаза, онъ очень добрый и пріятный человѣкъ. A впрочемъ, что бы онъ ни думалъ, безпокоиться нечего: его мнѣніе не помѣшаетъ тебѣ пристроиться... Да что же ты такъ дико смотришь? Не больна ли ты?
   Лицо Эдиѳи мгновенно покрылась смертельною блѣдностью, какъ будто сердце ея поразили кинжаломъ. Она ухватилась обѣими руками за грудь, преодолѣвая ужасный трепетъ, пробѣжавшій по всѣмъ ея членамъ. Но вдругъ она встала съ обыкновеннымъ спокойствіемъ и, не сказавъ болѣе ни слова, вышла изъ комнаты.
   Опять явилась горничная, уничтожавшая размалеванныя прелести расфранченной старушенки, къ которой вмѣстѣ съ фланелевой кофтой возвратились и всѣ старческіе недуги. Она приподняла и съ нѣкоторымъ усиліемъ повела въ другую комнату остовъ Клеопатры, готовой возродиться къ новой жизни съ завтрашнимъ утромъ.
  

Глава XXVIII.

Перемѣны.

  
   -- Насталъ наконецъ день, Сусанна, когда мы воротимся опять въ нашъ спокойный домъ!
   Сусанна перевела духъ, откашлянулась, оглядѣлась вокругъ себя и рѣзко отвѣчала:
   -- Да, миссъ Флой, спокойный, нечего сказать, охъ, какой спокойный домъ!
   -- Послушайте, Сусанна, -- начала Флоренса, подумавъ нѣсколько минутъ, -- не случалось ли вамъ, во время своего дѣтства, видѣть когда-нибудь этого джентльмена, который принялъ на себя трудъ заѣзжать ко мнѣ сюда? Онъ былъ здѣсь три раза, Сусанна, кажется, три?
   -- Да, три, миссъ Флой. Одинъ разъ, когда вы гуляли съ этимъ беззуб...
   Кроткій взглядъ Флоренсы пріостановилъ запальчивость миссъ Нипперъ.
   -- Я хотѣла сказать, когда вы гуляли съ сэромъ Барнетомъ и его леди и молодымъ джентльменомъ. A потомъ еще два раза онъ былъ по вечерамъ.
   -- Въ моемъ дѣтствѣ, Сусанна, не случалось вамъ видѣть этого господина въ нашемъ домѣ между гостями?
   -- Да, миссъ... то есть, право, я не помню, видѣла его или нѣтъ. Въ ту пору, когда ваша маменька умерла, я была еще новичкомъ въ вашемъ домѣ, и моя должность, видите ли, состояла въ томъ, чтобы убирать и выметать спальни на чердакахъ
   Миссъ Нипперъ вытянулась въ струнку и вздернула носъ, изъявляя очевидное негодованіе противъ м-ра Домби, не умѣвшаго оцѣнить благовременно ея талантовъ.
   -- Конечно, вы не могли знать всѣхъ, кто посѣщалъ нашъ домъ. A я ничего не помню.
   -- И y меня тоже осталось мало въ головѣ, миссъ Флой. Помню, впрочемъ, на кухнѣ часто болтали о гостяхъ. Была старая кормилица, что жила прежде Ричардсъ, разсказывала преуморительные анекдоты, и мы всѣ хохотали до упаду. Меня тогда она дразнила Пузыремъ, особенно, когда бывала подъ куражемъ, a это водилось за нею частенько. За это ее и прогнали.
   Флоренса въ раздумьи сидѣла y окна, облокотившись на руку, и, казалось, едва слышала, что говоритъ миссъ Нипперъ.
   -- A впрочемъ, я хорошо помню, миссъ Флой, -- продолжала Сусанна, -- этотъ самый господинъ, м-ръ Каркеръ, что ли, былъ и тогда при вашемъ папѣ такимъ же великимъ джентльменомъ, какъ и теперь. Трубили по всему дому, что онъ заграбасталъ всѣ дѣла вашего папы въ Сити, и что вашъ папа никого такъ не уважаетъ, какъ м-ра Каркера. Это очень можетъ статься, миссъ Флой, потому что м-ръ Домби, съ вашего позволенія, никого на свѣтѣ не уважаетъ. Я и тогда понимала эти вещи, даромъ что Пузырь...
   На этомъ послѣднемъ словѣ Сусанна Нипперъ сдѣлала особенное удареніе, какъ будто передъ ней стояла старая кормилица, которой теперь надлежало отомстить за обидное прозвище.
   -- A что м-ръ Каркеръ въ ладахъ съ вашимъ папа, такъ это я знаю изъ того, что всегда болтаетъ этотъ Перчъ, когда заходитъ въ нашъ домъ. Перчъ вообще прежалкая животина, миссъ Флой, и не умѣетъ ни о чемъ разсказать порядкомъ, a таки смыслитъ довольно насчетъ того, какъ идутъ дѣла въ Сити. Вотъ онъ и говоритъ, эта мокрая папильотка, что м-ръ Домби ничего не дѣлаетъ безъ Каркера, что Каркеръ y него правая рука, что онъ просто водитъ за носъ вашего папу. Оно, пожалуй, что все это и правда, миссъ Флой, даромъ что вашъ папа считаетъ себя умнѣе всякаго индійскаго набоба.
   Флоренса, пробужденная отъ своей задумчивости, слушала теперь съ большимъ вниманіемъ и не проронила ни одного слова.
   -- Да, Сусанна, -- сказала она, -- я очень вѣрю, что м-ръ Каркеръ пользуется большимъ довѣріемъ папы.
   Флоренса постоянно думала объ этомъ предметѣ нѣсколько дней. М-ръ Каркеръ въ два послѣдніе визита, говоря тихонько о кораблѣ, утвердилъ нѣкоторый родъ таинственной довѣрчивости между ею и собою, и вмѣстѣ получилъ надъ нею какую-то странную власть, которая начинала ее безпокоить. Отказаться отъ его услугъ или высвободиться изъ паутины, которою онъ ее постепенно опутывалъ, бѣдная дѣвушка была не въ силахъ: для этого требовалось нѣкоторое знаніе свѣта, и нужна была хитрость, чуждая простой и невинной душѣ. Правда, м-ръ Каркеръ говорилъ ей только то, что о кораблѣ ни слуху, ни духу и что, по всей вѣроятности, онъ погибъ; но какое право имѣлъ онъ разсказывать ей объ этихъ вещахъ? Почему зналъ м-ръ Каркеръ, что судьба "Сына и Наслѣдника" интересуетъ Флоренсу? Зачѣмъ принималъ онъ таинственный видъ, когда говорилъ ей о кораблѣ? Всѣ эти вопросы чрезвычайно тревожили робкую дѣвушку.
   Безполезно ломая голову о загадочномъ поведеніи м-ра Каркера, Флоренса мало-по-малу начала рисовать его въ своемъ воображеніи какимъ-то грознымъ страшилищемъ, которому суждено играть важную роль въ ея судьбѣ. Напрасно разсудокъ увѣрялъ ее, что м-ръ Каркеръ такой же человѣкъ, какъ и всѣ другіе, притомъ очень пріятный человѣкъ, который постоянно улыбается и бросаетъ на нее умильные взоры; зловѣщая мечта, наперекоръ разсудку, помрачала свѣтлые образы пылкой фантазіи.
   Думая потомъ объ отцѣ и упорно продолжая обвинять сама себя въ его холодности, соображая вмѣстѣ съ тѣмъ, что этотъ джентльменъ былъ искреннимъ другомъ м-ра Домби, Флоренса со стѣсненнымъ сердцемъ пришла къ заключенію: ея отвращеніе къ м-ру Каркеру не есть ли слѣдствіе того же рокового недостатка, который охладилъ къ ней сердце отца и упрочилъ ея совершенное одиночество въ отцовскомъ домѣ? Иногда она не сомнѣвалась, что это дѣйствительно было такъ, и въ эти минуты вновь ея сердцемъ овладѣвала твердая рѣшимость искоренить, во что бы то ни стало, этотъ пагубный недостатокъ, лишь бы только узнать ero. A чтобы узнать, она станетъ внимательнѣе наблюдать м-ра Каркера, изучать его поступки, которые только нравятся м-ру Домби, и авось какъ-нибудь этимъ способомъ сама найдетъ дорогу къ охладѣвавшему сердцу.
   Такимъ образомъ безъ руководителя, безъ друга, съ которымъ можно было бы посовѣтоваться, несчастная дѣвушка носилась по бурному морю сомнѣній и надежлъ, a м-ръ Каркеръ какъ чешуйчатое чудовище озиралъ ее изъ морской бездны кровожадными глазами, дожидаясь удобнаго случая поглотить беззащитную жертву.
   Во всемъ этомъ Флоренса видѣла новыя побужденія поскорѣе воротиться домой. Ея одинокая жизнь была лучше приспособлена къ этой борьбѣ между страхомъ и надеждой, притомъ ей казалось, что, быть можетъ, своимъ отсутствіемъ она пропустила удобный случай обнаружить передъ отцомъ свою преданность.
   Часто думала она о Вальтерѣ, особенно въ бурныя ночи, когда вѣтеръ бушевалъ вокругъ загороднаго дома. Но эти мысли всегда сопровождались отрадной надеждой. Трудно молодому сердцу вообразить, что пылкая юность можетъ потухнуть какъ слабое пламя и яркій день жизни можетъ погрузиться въ мрачную ночь. Часто со слезами она представляла себѣ страданія Вальтера, но никогда или почти никогда не думала о его смерти.
   Она писала къ старому дядѣ Солю, но не получила отъ него отвѣта. A впрочемъ, отвѣтъ былъ и не нуженъ на ея записку.
   Таковы были размышленія Флоренсы въ то прекрасное утро, когда она, одушевленная надеждой, готовилась воротиться въ лондонскій домъ своего отца.
   Д-ръ Блимберъ и м-съ Блимберъ, сопровождаемые -- весьма неохотно -- молодымъ Барнетомъ, уже отправились въ Брайтонъ, гдѣ другіе молодые джентльмены съ новымъ усердіемъ начинали пробивать трудную дорогу на вершины Парнаса. Каникулы прошли; гости почти всѣ оставили гостепріимную дачу сэра Барнета; дошла очередь и до Флоренсы, загостившейся сверхъ чаянія очень долго.
   Былъ, впрочемъ, одинъ гость, который хотя не жилъ на дачѣ, но удостаивалъ постояннымъ вниманіемъ сэра Барнета и леди Скеттльзъ. М-ръ Тутсъ, имѣвшій счастье познакомиться съ молодымъ Барнетомъ въ тотъ послѣдній вечеръ, которымъ ознаменовалось его торжественное вступленіе въ свѣтъ, заходилъ или заѣзжалъ на дачу регулярно каждый день и оставилъ въ пріемной цѣлую колоду визитныхъ карточекъ.
   Должно, впрочемъ, отдать справедливость: смѣлая и счастливая идея предупредить фамилію Скеттльзовъ отъ забвенія м-ра Тутса первоначально родилась и созрѣла въ плодовитомъ мозгу Лапчатаго Гуся. По его совѣту, м-ръ Тутсъ снарядилъ и устроилъ шестивесельную шлюпку, надъ которой, вмѣстѣ съ своими друзьями, принялъ верховную команду самъ Лапчатый Гусь, одѣвавшійся для такихъ экспедицій въ красный сюртукъ самаго яркаго цвѣта. Передъ началомъ остроумнаго предпріятія, м-ръ Тутсъ имѣлъ съ своимъ достойнымъ наставникомъ аллегорическое совѣщаніе такого рода:
   -- Положимъ, напримѣръ, -- спросилъ м-ръ Тутсъ Лапчатаго Гуся, -- что вы влюблены въ какую-нибудь молодую леди -- пусть зовутъ ее хоть Мери -- и рѣшились въ честь ея завести собственную лодку: какъ бы, спрашивается, вы назвали эту лодку?
   -- Тутъ нечего и думать, отвѣчалъ наставникъ, -- лодка должна быть названа Мери или Восторгомъ "Лапчатаго Гуся".
   Озаренный счастливою мыслыо, м-ръ Тутсъ, послѣ глубокихъ соображеній, рѣшился наименовать шлюпку: "Радость Тутса", не сомнѣваясь, что такое имя будетъ самымъ тонкимъ и деликатнымъ комплиментомъ Флоренсѣ.
   Развалившись на малиновой подушкѣ и провѣтривая франтовскіе башмаки на воздухѣ, м-ръ Тутсъ, каждый день, въ хорошую и дурную погоду, катался по Темзѣ въ своей щегольской лодкѣ и подъ конець прогулки всегда подъѣзжалъ къ саду сэра Барнета, лавируя около берега взадъ и впередъ и выдѣлывая самыя хитрыя эволюціи. приводивщія въ изумленіе всѣхъ наблюдателей фантастической экспедиціи. Но какъ скоро замѣчали его въ саду Барнета съ берега рѣки, м-ръ Тутсъ всегда притворялся, что попалъ сюда случайно, по сцѣпленію самыхъ странныхъ и еевѣроятныхъ обстоятельствъ.
   -- Здравствуйте, Тутсъ, -- говаривалъ сэръ Барнетъ, махая рукою съ террасы, между тѣмъ какъ хитрый Гусь прямо летѣлъ къ берегу.
   -- Здравствуйте, сэръ Барнетъ, -- отвѣчалъ Тутсъ. -- Какому чуду я обязанъ, что вижу васъ здѣсь?
   М-ръ Тутсъ, въ своей проницательности, всегда изъявлялъ такое удивленіе, какъ будто онъ встрѣчался съ сэромъ Барнетомъ въ какомъ-нибудь пустынномъ зданіи на берегу Нила или Ганга, a не въ собственномъ его домѣ.
   -- Я никогда не былъ такъ изумленъ! -- восклицалъ м-ръ Тутсъ. -- A миссъ Домби здѣсь?
   Случалось, при этомъ вопросѣ являлась сама Флоренса.
   -- О, Діогенъ совершенно здоровъ, миссъ Домби! -- говаривалъ м-ръ Тутсъ. -- Я освѣдомлялся сегодня поутру.
   -- Очень вамъ благодарна, м-ръ Тутсъ, -- отвѣчалъ пріятный голосокъ.
   -- Не хотите ли, Тутсъ, выйти на берегъ? -- спрашивалъ сэръ Барнетъ. -- Вамъ некуда торопиться: зайдите къ намъ.
   -- О, это ничего, покорно благодарю, -- отвѣчалъ обыкновенно м-ръ Тутсъ, краснѣя какъ піонъ. -- Я хотѣлъ только извѣстить миссъ Домби о собакѣ, больше ничего. Прощайте!
   И бѣдный Тутсъ, умиравшій отъ желанія принять обязательное приглашеніе, но никогда не имѣвшій силы имъ воспользоваться, подавалъ обычный сигналъ Лапчатому Гусю, и красивая шлюпка стрѣлою улетала отъ завѣтнаго берега.
   Утромъ, въ день отъѣзда Флоренсы, "Радость Тутса", окруженная необычайнымъ блескомъ, причалила къ саду сэра Барнета. Когда Флоренса, послѣ разговора съ миссъ Нипперъ, сошла внизъ проститься съ гостепріимными хозяевами, м-ръ Тутсъ дожидался ее въ гостиной.
   -- О, какъ ваше здоровье, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, покорно благодарю. Надѣюсь, вы тоже здоровы. Діогенъ вчера былъ здоровъ.
   -- Вы очень любезны, м-ръ Тутсъ.
   -- О, это ничего, покорно благодарю. Я думалъ, не пожелаете ли вы, миссъ Домби, воротиться въ городъ водою. Погода прекрасная, a въ лодкѣ много мѣста и для вашей дѣвушки.
   -- Очень вамъ благодарна, м-ръ Тутсъ, но я не намѣрена ѣхать водою.
   -- О, это ничего, миссъ Домби! Прощайте!
   -- Куда-жъ вы торопитесь? Не угодно ли вамъ подождать леди Скеттльзъ? Она сейчасъ выйдетъ.
   -- О, нѣтъ покорно благодарю. Это ничего.
   М-ръ Тутсъ совершенно растерялся и не зналь, что предпринять. Въ эту минуту вошла леди Скеттльзъ, и онъ немедленно осадилъ ее вопросомъ о здоровьи. Когда, наконецъ, явился сэръ Барнетъ, м-ръ Тутсъ съ упорнымъ отчаяніемъ ухватился за его руку.
   -- Сегодня, Тутсъ, -- сказалъ сэръ Барнетъ, обращаясь къ Флоренсѣ, -- скрывается отъ насъ свѣтъ нашего дома.
   -- О, это ничего, сэръ... то есть, это значитъ много, очень много, увѣряю васъ. Прощайте!
   Но вмѣсто того, чтобы идти послѣ этого рѣшительнаго прощанья, м-ръ Тутсъ остался прикованнымъ къ своему мѣсту и смотрѣлъ во всѣ глаза, какъ шальной. Чтобы выручить бѣднаго парня, Флоренса обратилась съ прощальными привѣтствіями къ леди Скеттльзъ и подала руку сэру Барнету.
   -- Могу ли просить васъ, милая миссъ Домби, засвидѣтельствовать отъ меня искреннее уваженіе вашему почтенному родителю? -- сказалъ сэръ Барнетъ, провожая свою гостью къ каретѣ.
   Трудное порученіе для дѣвушки, не имѣвшей ничего общаго съ почтеннымъ родителемъ! Увѣрять сэра Барнета, что радушіе, оказанное ей, было въ то же время услугой м-ру Домби, значило бы отважиться на явную ложь, недоступную для невиннаго сердца. Вмѣсто всякихъ объясненій, Флоренса только поклонилась и поблагодарила сэра Барнета. И опять пришло ей въ голову, что опустѣлый и скучный домъ отца, гдѣ не могло быть такихъ затрудненій, былъ для нея естественнымъ и самымъ лучшимъ убѣжищемъ.
   Дѣвочки, еще оставшіяся на дачѣ, выбѣжали изъ комнатъ и изъ сада проститься съ отъѣзжающей подругой, которую всѣ онѣ любили искренне и нѣжно. Даже служанки обступили карету и прощались съ любимой гостьей съ видимымъ сожалѣніемъ. Взглянувъ послѣдній разъ на всѣ эти лица, между которыми особенно выдавались сэръ Барнетъ, леди Скеттльзъ и м-ръ Тутсъ, пучеглазившій издали "на радость" своего сердца, Флоренса припомнила прощальную сцену въ пансіонѣ д-ра Блимбера, откуда Павелъ и она уѣзжали на каникулы... Слезы ручьями потекли изъ глазъ бѣдной дѣвушки, когда карета двинулась съ мѣста.
   Горестныя, но утѣшительныя слезы! Воспоминанія цѣлой жизни толпами проносились въ этой истерзанной душѣ и быстро смѣняли одно другое. Умирающая мать, страданія любящаго брата, м-ръ Домби, всегда суровый и надменный, всегда отталкивающій сиротливое дитя, прощальная сцена въ домѣ дяди Соля, нѣжная грусть Вальтера и его послѣднія слова, -- всѣ эти образы съ большей или меньшей живостью носились въ воображеніи Флоренсы по мѣрѣ приближенія экипажа къ родительскому дому, который теперь тѣмъ дороже становился для нея послѣ продолжительнаго отсутствія.
   Даже Сусанна Нипперъ благосклонно смотрѣла на домъ, въ которомъ прожила столько лѣтъ. Пусть онъ скученъ и мраченъ, но въ эту минуту она прощала ему многое.
   -- Что и говорить, миссъ, -- сказала она, -- мнѣ пріятно будетъ его увидѣть. Немного, правда, въ немъ хорошихъ вещей, a все было бы жаль, если бы его разломали или сожгли. Пусть стоитъ!
   -- Вы съ удовольствіемъ пройдете теперь по старымъ комнатамъ, не правда ли, Сусанна?
   -- Ну, да, конечно съ удовольствіемъ, миссъ Флой, я и не запираюсь. A все-таки завтра или послѣзавтра я опять стану его ненавидѣть. Это ужъ какъ Богъ святъ!
   Но Флоренса чувствовала, что она будетъ жить спокойно подъ родительской кровлей. Лучше и удобнѣй хранить свой секретъ между четырьмя мрачными стѣнами, чѣмъ выносить его на вольный свѣтъ и скрывать оть толпы счастливыхъ глазъ. Отлученная отъ общества людей, она спокойно будетъ продолжать занятія любящаго сердца, не встрѣчая горестныхъ развлеченій со стороны счастливыхъ отцовъ и дочерей. Здѣсь, въ этомъ святилищѣ воспоминаній, она будетъ надѣяться, молиться и терпѣливо ждать счастливой минуты, когда возвратится къ ней отеческое сердце.
   Экипажъ, въѣхавшій между тѣмъ въ длинную и темную улицу, приближался къ жилищу м-ра Домби, и Флоренса, обращенная лицомъ въ другую сторону, видѣла уже розовыхъ дѣтей подъ окномъ знакомаго дома. Вдругъ Сусанна Нипперъ, смотрѣвшая въ другое окно кареты, воскликнула съ необыкновеннымъ волненіемъ:
   -- Ахъ, Боже мой! да гдѣ же нашъ домъ? Гдѣ онъ?
   -- Нашъ домъ? -- повторила Флоренса.
   Сусанна еще нѣсколько разъ высунулась въ окно и съ безмолвнымъ изумленіемъ начала смотрѣть на свою госпожу, не думая выходить изъ кареты, которая уже остановилась.
   Вокругъ всего дома м-ра Домби возвышался лабиринтъ лѣсовъ и подмостокъ отъ фундамента до кровли. Камни, кирпичи, глина, известь, груды бревенъ и досокъ загромоздили половину улицы вдоль и поперекъ. Со всѣхъ сторонъ къ стѣнамъ приставлены были лѣстницы, и работники карабкались со своими инструментами, суетились и бѣгали взапуски по настланнымъ доскамъ. У подъѣзда стояла телѣга съ огромными свертками различной бумаги, и обойщикъ, войдя въ комнату, глазѣлъ на стѣны, дѣлая отмѣтки и вычисленія для будущихъ орнаментовъ. Ни малѣйшаго слѣда мебели во всемъ домѣ, запруженномь всякой всячиной отъ кухни до чердаковъ. Кирпичники, маляры, декораторы, плотники, печники возились каждый со своимъ ремесломъ, и строительная дѣятельность была во всемъ разгарѣ. Флоренса въ неописуемомъ изумленіи вышла изъ кареты и даже сомнѣвалась, точно ли это домъ ея отца. Въ дверяхъ встрѣтилъ ее Таулисонъ.
   -- Ничего не случилось, Таулисонъ?
   -- О нѣтъ, миссъ.
   -- Въ домѣ, кажется, большія перемѣны?
   -- Да, миссъ, большія перемѣны, -- отвѣчалъ камердинеръ.
   Флоренса прошла мимо, какъ сонная, и поспѣшила наверхъ. Яркій свѣтъ со всѣхъ сторонъ пробивался въ парадныя комнаты, и вездѣ подлѣ стѣнъ стояли подмостки, на которыхъ работали люди въ бумажныхъ колпакахъ. Портретъ ея матери былъ снятъ вмѣстѣ съ мебелью, и на мѣстѣ его мѣломъ сдѣлана надпись: "Комната въ панеляхъ. Зеленая съ золотомъ". Парадная лѣстница превратилась въ лабиринтъ столбовъ и досокъ, a y потолочнаго окна устроился цѣлый олимпъ стекольщиковъ и мастеровъ свинцовыхъ дѣлъ. Комнату Флоренсы еще не тронули, но снаружи и къ ней были приставлены подмостки, затмевавшія дневной свѣтъ. Она пошла въ другую комнату, гдѣ стояла маленькая постель. Здѣсь торчалъ передъ окномъ выпачканный верзила съ трубкой во рту, съ головой, повязанной носовымъ платкомъ.
   Немедленно вбѣжала сюда Сусанна Нипперъ.
   -- Папенька дома, миссъ Флой, -- сказала она, -- и желаетъ васъ видѣть.
   -- Дома, и желаетъ говорить со мною! -- воскликнула Флоренса, затрепетавъ всѣмъ тѣломъ.
   Сусанна, озадаченная и сама не менѣе Флоренсы, повторила свои слова. Не медля ни минуты, блѣдная, встревоженная, Флоренса побѣжала внизъ. По дорогѣ она думала, осмѣлиться ли поцѣловать отца? Сердце, истомленное жаждою любви, давало утвердительный отвѣтъ.
   Отецъ могъ слышать біеніе этого сердца. Еще минута, -- и она бросилась бы въ его объятія, но...
   М-ръ Домби былъ не одинъ. Съ нимъ были двѣ дамы, и Флоренса остановилась. Въ эту минуту съ шумомъ и гвалтомъ вбѣжалъ въ комнату косматый ея другъ Діогенъ, который, послѣ предварительныхъ прыжковъ, означавшихъ радостное привѣтствіе, положилъ свои лапы и морду на грудь воротившейся гостьи. При этомъ явленіи одна изъ дамъ испустила довольно пронзительный крикъ.
   -- Флоренса, -- сказалъ отецъ, протягивая руку съ такою холодностью, какъ будто хотѣлъ оттолкнуть свою дочь, -- какъ твое здоровье?
   Эта же рука, до которой едва дотронулось робкое дитя, протянулась потомъ съ одинаковой нѣжностью къ замочной ручкѣ, чтобы притворить дверь.
   -- Что это за собака? -- сказалъ м-ръ Домби, сердитымъ тономъ.
   -- Эта собака, папа... изъ Брайтона.
   -- A! -- воскликнулъ м-ръ Домби такимъ тономъ, который показывалъ, что онъ понялъ свою дочь. Пасмурное облако пробѣжало по его лицу.
   -- Она очень смирна, -- продолжала Флоренса, обращаясь къ дамамъ, -- только теперь слишкомъ обрадовалась мнѣ. Простите ее.
   Тутъ Флоренса увидѣла, что вскрикнувшая дама уже старуха, a другая, стоявшая подлѣ м-ра Домби, молода и прекрасна.
   -- М-съ Скьютонъ, -- сказалъ отецъ, обращаясь къ пожилой леди, -- вотъ моя дочь, Флоренса.
   -- Мила, натуральна, очаровательна! -- говорила старуха, лорнируя молодую дѣвушку. -- Поцѣлуйте меня, моя милая.
   Выполнивъ это желаніе, Флоренса обратилась къ молодой леди, подлѣ которой стоялъ ея отецъ.
   -- Эдиѳь, рекомендую вамъ мою дочь. Флоренса, эта леди скоро будетъ твоею матерью.
   Судорожный трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ членамъ изумленной дѣвушки, и она смотрѣла на прекрасную даму съ глубокимъ удивленіемъ, любопытствомъ и какимъ-то неопредѣленнымъ страхомъ. Потомъ она вдругъ бросилась на грудь будущей матери и, заливаясь горькими слезами, вскрикнула:
   -- О панпа, будьте счастливы! во всю жизнь будьте счастливы, милый папа!
   Послѣдовало молчаніе. Прекрасная леди, сначала не рѣшавшаяся подойти къ Флоренсѣ, держала ее въ своихъ объятіяхъ и крѣпко пожимала ея руку, какъ будто хотѣла успокоить и утѣшить взволнованную дѣвушку. Она склонила голову надъ ея волосами, цѣловала ея заплаканные глаза, но не произносила ни одного слова.
   -- Пойдемте же осматривать комнаты. Надо взглянуть, какъ идетъ работа. Вашу руку, м-съ Скьютонъ.
   И они пошли. Флоренса между тѣмъ продолжала рыдать на груди прекрасной дамы, которая не двинулась съ мѣста. Вдрутъ послышался голосъ м-ра Домби:
   -- Надо спросить объ этомъ Эдиѳь. Ахъ, Боже мой, да гдѣ же она?
   -- Эдиѳь! -- вскричала м-съ Скыотонъ, -- гдѣ ты, моя милая? Вѣрно она ищетъ васъ, м-ръ Домби. Мы здѣсь, мой другъ.
   Прекрасная леди высвободилась изъ объятій Флоренсы и поспѣшно удалилась къ матери и жениху. Флоренса осталась на томъ же мѣстѣ, счастливая, грустная, въ слезахъ, не понимая, что съ нею дѣлается. Вскорѣ воротилась ея новая мать, и она опять бросилась въ ея объятія.
   -- Флоренса, -- сказала Эдиѳь, проницательно и съ большимъ участіемъ всматриваясь въ лицо дѣвушки, -- надѣюсь, вы не начнете съ того, чтобы ненавидѣть меня?
   -- Васъ ненавидѣть, мама? -- вскричала Флоренса, обвиваясь вокрутъ ея шеи.
   -- Такъ вы начнете думать обо мнѣ съ хорошей стороны и станете надѣяться, что я сдѣлаю васъ счастливою. Я буду любить васъ, Флоренса: увѣрьтесь въ этомъ. Прощайте. Скоро мы увидимся опять. Не стойте здѣсь.
   Все это Эдиѳь проговорила торопливо, но съ необыкновенной твердостью. Поцѣловавъ еще разъ трепещущую дѣвушку, она вышла въ другую комнату и присоединилась къ м-ру Домби.
   Теперь-то наконецъ Флоренса отыщетъ дорогу къ отцовскому сердцу, и подъ руководствомъ новой маменьки ея завѣтныя стремленія увѣнчаются полнымъ успѣхомъ! Во снѣ явилась ей прежняя мать съ лучезарной улыбкой и съ благословеніями на устахъ. Счастливая Флоренса!
  

Глава XXIX.

Мистриссъ Чиккъ.

  
   Возставъ отъ сна и воздавъ благодареніе Господу, миссъ Токсъ, въ одно прекрасное утро, изволила въ своей храминѣ на Княгининомъ Лугу кушать свой обыкновенный завтракъ, какъ-то: французскую булочку, свѣжее яичко въ смятку и крылышко цыпленочка со включеніемъ чашки чаю, перемѣшеннаго и настоеннаго по извѣстному рецепту съ какою-то травой весьма цѣлительнаго свойства. Миссъ Токсъ еще не вѣдала и не гадала, что домъ м-ра Домби обставленъ подмостками и лѣстницами, по которымъ, какъ волшебные духи, карабкаются и снуютъ повсюду странные люди, перевязанные носовыми платками и перетянутые грязными передниками. Окончивъ завтракъ, прелестная дѣва, по заведенному порядку, принялась убирать свою маленькую гостиную, служившую украшеніемъ всего Княгинина Луга.
   Утреннія занятія миссъ Токсъ производились методически, по обдуманному плану. Сперва она надѣвала нѣсколько похожія на засохшія листья, старыя перчатки, которыя во всякое другое время тщательно скрывались отъ человѣческаго взора въ одномъ изъ нижнихъ ящиковъ комода. Затѣмъ разыгрывался на клавикордахъ птичій вальсъ, наполнявшій сердце сладостными ощущеніями. Затѣмъ, по естественному сцѣпленію идей, обозрѣвалась пѣвчая птица -- очень хорошая птица, голосистая канарейка, услаждавшая громкими трелями музыкальныя уши всего Княгинина Луга. Затѣмъ разставлялись по мѣстамъ хрустальныя и фарфоровыя украшенія съ нѣкоторыми другими принадлежностями, придававшими уютной комнатѣ видъ необыкновенной чистоты и даже невинности. Затѣмъ совершалась ревизія растеній, и миссъ Токсъ, вооруженная маленькими ножницами, подстригала нѣкоторые специменты съ удивительиою ловкостью. Но въ это утро прелестная дѣва медленно и съ какою-то нерѣшительностью приступила къ своимъ ботаническимъ упражненіямъ. Погода была тихая; южный вѣтерокъ, подувавшій въ растворенныя окна, располагалъ душу къ пріятной меланхоліи, и миссъ Токсъ, на крыльяхъ быстрой мысли, унеслась далеко за предѣлы шумнаго города. Трактирный мальчикъ изъ "Герба Княгини", курчавый и румяный, въ бѣломъ передникѣ, вышелъ на площадку съ мѣднымъ ведромъ въ одной и ковшикомъ въ другой рукѣ; и началъ поливать весь Княгининъ Лутъ, выдѣлывая очень искусные водяные узоры. Отъ этой операціи травянистая почва получила свѣжій и, по выраженію миссъ Токсъ, совершенно растительный запахъ. Слабый лучъ солнца, промелькнувшій изъ-за угла сосѣдней шумной улицы, оживилъ внезапнымъ восторгомъ цѣлыя кучи воробьевъ, запрыгавшихъ и зачирикавшихъ на дымныхъ трубахъ въ ознаменованіе сердечной благодарности дневному свѣтилу. Въ городскихъ предмѣстьяхъ тамъ и сямъ косили пахучую траву, и запахъ свѣжаго сѣна, несмотря на сильное противодѣйствіе разныхъ благовоній на своемъ пути, достигалъ однако-жъ до Княгинина Луга, сообщая отрадныя вѣсти о природѣ и ея цѣлебномъ воздухѣ, столь необходимомъ для жалкихъ плѣнниковъ тѣсныхъ и темныхъ захолустьевъ, сдѣлавшихся притономъ всякаго зловонія ... Награди Господь лорда мера и его комитетскихъ чиновниковъ, любителей и покровителей зловонной чумы, отравляющей десятки тысячъ нищихъ братій, дерзнувшихъ искать пріюта въ роскошномъ городѣ, ввѣренномъ ихъ отеческому понечительству! ... Но это въ скобкахъ.
   Миссъ Токсъ сидѣла на окнѣ, погруженная въ сладкое раздумье. Она думала о своемъ добродѣтельномъ папенькѣ, м-рѣ Токсѣ, который всю жизнь ловилъ контрабандистовъ со славою и честью и скончался какъ христіанинъ въ объятіяхъ неутѣшнаго семейства. Она провела свое дѣтство на морской пристани, вдыхая запахъ смолы и топленаго сала. Счастливое время, золотое время! Гдѣ теперь эти прелестные луга, покрытые незабудками и лиліями, луга, на которыхъ паслись коровы, заготовляя матеріалъ для сливочнаго масла! Куда дѣвались эти румяные юноши въ нанковыхъ курткахъ, для которыхъ миссъ Токсъ въ бывалые годы плела вѣнки изъ незабудокъ и дѣлала букеты изъ фіалокъ. Они исчезли, зти юноши въ нанковыхъ курткахъ, исчезли и съ вѣнками, и съ пламенными клятвами въ ненарушимой вѣрности до гробовой доски! О время, время! ... О нанковыя куртки! ...
   Миссъ Токсъ вздохнула изъ глубины души, посмотрѣла на трактирную вывѣску, на чирикающихъ воробьевъ и снова задумалась, -- задумалась о своей покойной маменькѣ, о ея умилительныхъ добродѣтеляхъ и сильныхъ ревматизмахъ. Въ эту минуту передъ самымъ окномъ прошелъ дюжій колченогій мужчина съ огромной корзиной на головѣ и кричалъ во весь ротъ: "Цвѣты -- ландыши, цвѣты -- маргаритки, сударыня!" Миссъ Токсъ отвернулась, покачала головой, и мысль о скоротечности человѣческой жизни, неизвѣстно почему, возникла въ ея умѣ со всѣми доказательствами относительно непрочности мірскихъ благъ. Придетъ, и скоро придетъ пора, когда завянетъ и она, Лукреція Токсъ, завянетъ какъ маргаритка, сорванная безжалостной рукою! Да, завянетъ.
   И отъ полевой маргаритки мысли миссъ Токсъ незамѣтно перешли къ м-ру Домби, вѣроятно потому, что майоръ уже воротился и учтиво раскланивался съ нею изъ своего окна: иначе какая же другая связь могла быть между маргариткой и мромъ Домби? "Каковъ-то онъ теперь послѣ своего путешествія? -- думала миссъ Токсъ. -- Успокоилась ли его страждущая душа? Думаетъ ли онъ жениться во второй разъ, и если думаетъ, на комъ? Какой женщинѣ суждено сдѣлаться второю супругою м-ра Домби?"
   Яркій румянецъ -- погода была жаркая -- покрылъ задумчивое лицо миссъ Токсъ, и она съ изумленіемъ замѣтила въ себѣ эту странную перемѣну, когда увидѣла въ каминномъ зеркалѣ отраженіе своего лица. Румянецъ, еще болѣе яркій, зардѣлся на ея щекахъ, когда появилась на Княгининомъ Лугу небольщая карета, подъѣхавшая прямо къ ея дому. Миссъ Токсъ поспѣшно встала, схватила маленькія ножницы и принялась съ большимъ усердіемъ подрѣзывать растенія въ ту минуту, когда вошла въ гостиную м-съ Чиккъ.
   -- Какъ ваше драгоцѣнное здоровье, милый другъ? -- воскликнула миссъ Токсъ, встрѣчая гостью съ распростертыми объятіями.
   Какая-то величественная важность отражалась на этотъ разъ во всей фигурѣ м-съ Чиккъ; однако-жъ она обняла своего милаго друга, поцѣловала и сказала съ нѣкоторою торжественностью:
   -- Благодарю васъ, Лукреція. Я совершенно здорова. Надѣюсь, и вы также. Кге!
   Односложный кашель м-съ Чиккъ совершенно особаго свойства служилъ, казалось, предисловіемъ къ настоящему кашлю.
   -- Сегодня вы очень рано пріѣхали, моя милая, -- сказала миссъ Токсъ, -- какъ я вамъ благодарна! Не хотите ли позавтракать?
   -- Благодарю васъ, Лукреція. Братъ мой вернулся изъ Лемингтона, и я завтракала сегодня вмѣстѣ съ нимъ. Кге!
   Говоря это, м-съ Чиккъ осматривалась кругомъ по всѣмъ направленіямъ, какъ будто видѣла въ первый разъ уютную комнату своей подруги.
   -- Надѣюсь, моя милая, теперь получше вашему братцу?
   -- Благодарю васъ, Лукреція, ему гораздо лучше. Кге!
   -- Ахъ, милая Луиза, васъ очень безпокоитъ этотъ кашель. Остерегайтесь, мой безцѣнный другъ.
   -- Благодарю васъ, Лукреція, это ничего. Такъ бываетъ со мной всегда передъ перемѣною погоды. Мы должны ожидать перемѣны.
   -- Въ погодѣ? -- спросила миссъ Токсъ наивнымъ тономъ.
   -- Во всемъ, -- возразила м-съ Чиккъ. -- Конечно должны, и свѣтъ не можетъ обойтись безъ перемѣнъ. Лукреція, кто будетъ противорѣчить этой истинѣ, покажетъ только, что y него голова не на своемъ мѣстѣ. Перемѣны, говорю я, были, есть и будутъ! Пусть покажутъ мнѣ хоть одну вещь, которая не измѣняется. Боже мой, Боже мой! Даже шелковичный червь -- насѣкомое безсмысленное, безъ чувства, безъ ума, безъ памяти -- безпрестанно подвергается самымъ неожиданнымъ и самымъ удивительнымъ перемѣнамъ. Да!
   -- Какая тонкая, удивительная наблюдательность! Несравненная Луиза всегда вѣрна самой себѣ!
   -- Благодарю васъ, Лукреція. Вы говорите и думаете искренно, я увѣрена въ этомъ. Надѣюсь, ничто въ свѣтѣ не заставитъ насъ перемѣнить мнѣніе другъ о другѣ.
   -- О, конечно, моя милая! -- возразила миссъ Токсъ.
   М-съ Чиккъ откашлянулась, какъ прежде, и принялась выводить на коврѣ разныя фигуры костянымъ концомъ своего зонтика. Миссъ Токсъ, привыкшая къ раздражительности своей прекрасной подруги, воспользовалась этой паузой, чтобы перемѣнить разговоръ.
   -- Кстати, моя милая, вы, кажется, пріѣхали не однѣ, -- сказала миссъ Токсъ, -- въ каретѣ я замѣтила лицо вашего супруга.
   -- Да, м-ръ Чиккъ въ каретѣ. Пусть онъ тамъ и остается. У него газета, которая займетъ его слишкомъ на два часа. Вы можете, Лукреція, подрѣзывать ваши цвѣты, a я посижу и отдохну.
   -- Несравненная Луиза понимаетъ, что всякія церемоніи безполезны между такими друзьями, какъ мы. Слѣдовательно ...
   Но заключеніе договорено не словами, a самымъ дѣломъ. Миссъ Токсъ надѣла перчатки, вооружилась ножницами и начала съ микроскопической заботливостью подстригать растенія. М-съ Чиккъ, склонивъ голову на одну сторону, просидѣла нѣсколько минутъ не говоря ни одного слова и продолжая выводить фигуры на коврѣ.
   -- Флоренса тоже вернулась домой изъ гостей, и я должна сказать, что Флоренса уже слишкомъ давно ведетъ одинокую жизнь, -- заговорила наконецъ м-съ Чиккъ строгимъ и торжественнымъ тономъ, -- да, слишкомъ давно. Въ этомъ не слѣдуетъ и сомнѣваться, и тотъ потерялъ бы всякое уваженіе въ моихъ глазахъ, кто сталъ бы противорѣчить этому мнѣнію. Многое можно измѣнить, но не все. Кто станетъ съ этимъ спорить? Я, съ своей стороны, не могу наперекоръ очевидности и разсудку приневоливать своихъ чувствъ.
   -- О конечно, моя милая, какъ это можно! -- подтвердила миссъ Токсъ, не совсѣмъ понимая, или, правильнѣе, вовсе не понимая таинственныхъ рѣчей прекрасной подруги.
   -- Флоренса -- странная дѣвушка; это я говорила всегда, и братъ мой, конечно, не виноватъ, что чувствуетъ нѣкоторую неловкость въ ея присутствіи. Желала бы я знать, кто осмѣлится обвинять Павла Домби? A между тѣмъ что-жъ ему дѣлать послѣ всѣхъ этихъ горестныхъ происшествій, случившихся въ нашей семьѣ? Тутъ одинъ отвѣтъ. Онъ долженъ сдѣлать усиліе. Павелъ Домби въ этомъ случаѣ даже обязанъ сдѣлать усиліе. Наша семья всегда отличалась усиліями, a Павелъ теперь глава семьи, единственный ея представитель. Да, единственный, ибо что такое я? Ничто, или почти ничто!
   -- Полно, мой ангелъ, что съ вами? ...
   М-съ Чиккъ отерла слезу, взглянула на потолокъ и продолжала такимъ образомъ:
   -- Слѣдовательно, говорю я, Павелъ въ настоящемъ случаѣ обязанъ сдѣлать усиліе, и пусть оно пронзитъ кинжаломъ мое сердце, я заранѣе благословляю его. О Боже мой! я слаба, и природа y меня какъ y ребенка. Почему въ этой груди не кусокъ мрамора на мѣсто сердца или просто булыжникъ съ мостовой ...
   -- Полно, мой ангелъ, что съ вами?
   -- Но такъ или иначе, я съ восторгомъ узнаю, что Павелъ остался вѣрнымъ своему имени, хотя и прежде въ этомъ я не сомнѣвалась. Домби всегда будетъ Домби, и желала бы я знать, кто смѣетъ иначе объ этомъ разсуждать?
   Молчаніе. М-съ Чиккъ оглянулась во всѣ стороны, какъ будто дѣлала вызовъ противникамъ своего мнѣнія.
   -- Одного только я желаю, -- замѣтила м-съ Чиккъ, -- чтобы и она сдѣлалась достойною этого имени.
   Миссъ Токсъ, переливавшая въ эту минуту воду изъ зеленаго кувшинчика, была въ самой высокой степени изумлена серьезнымъ голосомъ и выраженіемъ лица своей подруги. Прекративъ ботаническія занятія, она, въ свою очередь, приняла глубокомысленный видъ и усѣлась подлѣ м-съ Чиккъ съ явнымъ намѣреніемъ сказать утѣшительное слово.
   -- Извините меня, милая Луиза; но я осмѣлюсь вамъ по этому поводу сдѣлать скромное замѣчаніе, которое, можетъ быть, не совсѣмъ согласно съ вашими мыслями. Мнѣ кажется, мой ангелъ, ваша племянница подаетъ большія надежды ... да, большія во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Что вы подъ этимъ разумѣете, Лукреція? Къ чему относится ваше замѣчаніе, и какъ должна я понимать васъ? Объяснитесь.
   -- Я хотѣла сказать, мой друтъ, что Флоренса сдѣлается достойною своего имени.
   -- Лукреція, вы меня не поняли, -- возразила м-съ Чиккъ съ торжественнымъ терпѣніемъ, -- впрочемъ, въ этомъ моя вина, a не ваша, потому что я выразилась неясно. Можетъ быть, мнѣ вовсе не слѣдовало говорить вамъ о такомъ предметѣ, но прежняя наша короткость ... a я думаю, Лукреція, и даже увѣрена, ничто не разорветъ нашей дружбы. И что могло бы охладить насъ другъ къ другу? Конечно, ничто, и было бы глупо объ этомъ думать. Это мое неизмѣнное мнѣніе. Итакъ, Лукреція, я должна выразиться яснѣе. Поймите же, что мои замѣчанія относились не къ Флоренсѣ, -- отнюдь нѣтъ!
   -- Въ такомъ случаѣ, извините, мой ангелъ, я васъ совсѣмъ не поняла. У меня теперь, право, какой-то туманъ въ головѣ.
   М-съ Чиккъ выглянула на улицу и принялась осматривать комнату по всѣмъ направленіямъ, останавливая свой взоръ на растеніяхъ, на канарейкѣ, на зеленомъ кувшинѣ, на всемъ, кромѣ самой хозяйки. Но дошла, наконецъ, очередь и до миссъ Токсъ. Бросивъ на нее быстрый и проницательный взглядъ, м-съ Чиккъ опустила глаза въ землю, нахмурила брови и разразилась такими словами:
   -- Лукреція, особа, которая должна сдѣлаться достойною своего имени, это -- вторая жена моего брата Павла Домби. Вступить во второй бракъ -- его неизмѣнное намѣреніе. Кажется, я объ этомъ говорила, хотя, можетъ быть, другими словами.
   Миссъ Токсъ вскочила, какъ ужаленная и, подбѣжавъ къ растеніямъ, принялась подстригать стебельки и вѣтки съ такою же неблагосклонностью, какъ цирульникъ иной разъ подчищаетъ щетинистую бороду какого-нибудь бѣдняка.
   -- Пойметъ ли она отличіе, которое ей дѣлаютъ, -- продолжала м-съ Чиккъ, -- это другой вопросъ. Надѣюсь, что пойметъ. Мы обязаны въ этомъ мірѣ хорошо думать о своихъ ближнихъ. Моего совѣта не требовали, да оно и лучше. Мое мнѣніе въ этомъ дѣлѣ было бы принято свысока или съ обидной снисходительностью. Такъ ужъ пусть идутъ дѣла сами по себѣ.
   Миссъ Токсъ еще ниже нагнулась къ горшкамъ и съ большимъ усердіемъ подстригала растенія.
   -- Если бы Павелъ посовѣтовался со мной, какъ это иногда онъ дѣлаетъ, -- иродолжала м-съ Чиккъ, преодолѣвая истерическій припадокъ, -- или лучше, какъ это онъ дѣлывалъ ... теперь ужъ конечно мои совѣты не нужны, да и слава Богу, меньше отвѣтственности ... я не ревнива и не завистлива, Ботъ съ ними! -- Здѣсь м-съ Чиккъ залилась горькими слезами. -- Такъ если-бы Павелъ пришелъ ко мнѣ и сказалъ: "Луиза, какихъ достоинствъ посовѣтуешь ты искать въ моей будущей женѣ?" -- я бы отвѣчала прямо и рѣшительно: "Хорошая семья, красота, образованіе, связи, -- вотъ чего ты долженъ искать во второй супругѣ." -- Да, именно я выразилась бы этими словами, хоть бы потомъ нести голову на плаху. Пусть посадятъ меня въ тюрьму, я и въ тюрьмѣ стану говорить: "Павелъ! жениться во второй разъ, и не на женщинѣ изъ высшаго круга! Жениться не на красавицѣ! Жениться на женщинѣ безъ образованія, безъ связей!" Нужно съ ума сойти, чтобы думать иначе объ этомь предметѣ. Да, съ ума сойти!
   Лучъ надежды мелькнулъ въ головѣ миссъ Токсъ.
   -- Но я еще не сошла съ ума, a потому и говорю, что внушаетъ здравый смыслъ. Я вовсе не приписываю себѣ высокаго ума, хотя нѣкоторые люди почему то всегда приходили въ изумленіе отъ моихъ талантовъ; можетъ быть, они перемѣнятъ свое мнѣніе, и очень скоро! но все же я не была и не буду отъявленной дурой. За это ручаюсь. И пусть попробуютъ сказать м_н_ѣ, что братъ мой Павелъ Домби можетъ соединиться съ кѣмъ бы то ни было ... да, с_ъ к_ѣ_м_ъ б_ы т_о н_и б_ы_л_о -- эти слова произнесены были съ особенной запальчивостью, -- кто не имѣетъ этихъ достоинствъ! ... о Боже мой, да это была бы смертельная обида! Все равно, если бы сказали, что я рождена и воспитана между слонами, никакъ не меньше! A впрочемъ, на этомъ свѣтѣ надобно готовиться ко всякимъ обидамъ. Я и готовлюсь. Дерзкія мнѣнія не удивляютъ меня!
   Послѣдовало молчаніе. Ножницы миссъ Токсъ звякнули два, три раза, ея платье заколыхалось, но лицо было тщательно скрыто между листьями. М-съ Чиккъ, послѣ внимательныхъ наблюденій, которыя, казалось, удовлетворили ея ожиданія, продолжала болѣе спокойнымъ тономъ:
   -- Слѣдовательно, братъ мой, вступая во второй бракъ, сдѣлалъ то, что и должно было ожидать отъ Павла Домби. Признаюсь однако-жъ, это меня изумляетъ, хотя пріятно изумляетъ. Когда Павелъ выѣхалъ изъ города, я никакъ не ожидала, чтобы y него могла родиться за городомъ какая-нибудь привязанность, хотя я очень хорошо знала, что здѣсь онъ ни въ кого не влюбленъ. Какъ бы то ни было, партія во всѣхъ отношеніяхъ самая приличная, такъ что лучше и желать нельзя. Мать, безъ всякаго сомнѣнія, женщина тонкая и со вкусомъ, и, разумѣется, я не въ правѣ осуждать, зачѣмъ она желаетъ жить вмѣстѣ съ ними; это -- дѣло Павла, a не мое. Невѣсты я еще не видала, но, судя по портрету, она -- красавица первой руки. Имя y ней прекрасное, мнѣ, по крайней мѣрѣ, кажется, что Эдиѳь -- необыкновенное и вмѣстѣ высокое имя. Стало быть, Лукреція, я не сомнѣваюсь, вы съ удовольствіемъ услышите, что свадьба будетъ на этихъ дняхъ и, конечно, съ восторгомъ узнаете объ этой перемѣнѣ въ положеніи моего брата, который столько разъ удостаивалъ васъ своимъ благосклоннымъ вниманіемъ.
   Вмѣсто словеснаго отвѣта, миссъ Токсъ дрожащею рукою взяла лейку и повела блуждающимъ взоромъ вокругъ комнаты, какъ будто соображая, какую часть мебели надлежало вспрыснуть содержащеюся влагою. Въ эту минуту отворилась дверь. Миссъ Токсъ вздрогнула, захохотала и безъ всякихъ предварительныхъ объясненій бросилась въ объятія вошедшей особы, не сознавая, къ счастью, возвышеннаго негодаванія м-съ Чиккъ и мефистофелевской радости майора, который все это время сидѣлъ y себя подъ окномъ съ двухстволыюй трубкой.
   Высокая честь держать въ объятіяхъ прелестную дѣву, упавшую въ обморокъ, досталась ма долю горемычнаго туземца, который, по именному предписанію своего владыки, пришелъ навѣдаться о состояніи драгоцѣннаго здоровья миссъ Токсъ. При этомъ посольствѣ въ инструкцію его вошли еще другія очень строгія предписанія, которыхъ -- увы! -- исполнить было невозможно, несмотря на бдительный надзоръ яростнаго властелина, слѣдившаго за всѣми происшествіями черезъ двухствольную трубку. Бѣдный туземецъ трепеталъ за свои кости.
   A между тѣмъ миссъ Токсъ, прильнувъ къ груди неожиданнаго пришельца, тихонько смачивала его теплой влагой изъ зеленаго кувшинчика, остававшагося въ ея рукахъ, какъ будто посланникъ майора Багстока былъ тропическимъ растеніемъ (оно и справедливо), требовавшимъ на европейской почвѣ поливанія искусственнымъ дождемъ. М-съ Чиккъ, сначала не принимавшая никакого участія въ безмолвной сценѣ, приказала, наконецъ, туземцу положить свое бремя на софу и удалиться. Вслѣдъ за тѣмъ она принялась съ большимъ усердіемъ оживлять безчувственную подругу.
   Но въ хлопотахъ м-съ Чиккъ отнюдь не было замѣтно того нѣжнаго участія, которое обыкновенно характеризуетъ дочерей Евы, когда онѣ въ подобныхъ случаяхъ ухаживаютъ одна за другой. Не сестра милосердія, a палачъ среднихъ вѣковъ, палачъ вѣковъ, столь оплакиваемыхъ и въ Англіи многими добродѣтельными людьми, стоялъ теперь передъ несчастной женщиной, приводимой въ чувство единственно для приготовленія къ новымъ безпощаднымъ пыткамъ. Спиртъ, духи, соль, холодная вода и другія испытанныя средства употреблены были въ дѣло съ полнымъ успѣхомъ. Но когда миссъ Токсъ мало-по-малу пришла въ себя и открыла глаза, м-съ Чиккъ отпрянула отъ нея, какъ отъ злодѣя, и вновь явилась передъ ней, какъ передъ Гамлетомъ тѣнь отца, но не съ кроткимъ и печальнымъ взоромъ, a съ проклятіями и укорами на грозномъ челѣ.
   -- Лукреція, -- сказала м-съ Чиккъ, -- я не стану скрывать своихъ чувствъ. Это безполезно. Глаза мои открылись однажды навсегда. Не далѣе какъ за часъ самъ архангелъ не увѣрилъ бы меня въ томъ, что теперь ясно, какъ день.
   -- Обыкновенная слабость, -- лепетала миссъ Токсъ, -- не безпокойтесь. Скоро я совсѣмъ оправлюсь.
   -- Скоро вы совсѣмъ оправитесь! -- повторила миссъ Чиккъ съ презрительнымъ негодованіемъ. -- Думаете ли вы, что я ослѣпла? Воображаете ли, что я глупа, какъ ребенокъ! Благодарю васъ, Лукреція, благодарю!
   Миссъ Токсъ устремила на подругу умоляющій взоръ и приставила платокъ къ заплаканнымъ глазамъ.
   -- Если бы кто другой началъ увѣрять меня въ этомъ, -- продолжала м-съ Чиккъ величественнымъ тономъ, -- мнѣ кажется, я бы готова была поразить его, какъ безстыднаго клеветника. Благодарю васъ, Лукреція Токсъ. Глаза мои открылись однажды навсегда. Спала съ нихъ роковая повязка, и слѣпота дружескаго довѣрія не имѣетъ болѣе мѣста. Лукреція Токсъ, вы играли мной какъ мячикомъ, вы лукавили и кривили душой наперекоръ моей искренности! Конецъ теперь вашимъ интригамъ, увѣряю васъ.
   -- О, на что вы намекаете, мой ангелъ, съ такою жестокостью! -- проговорила миссъ Токсъ, задыхаясь отъ слезъ.
   -- На что я намекаю? Спросите собственное сердце, Лукреція Токсъ. A между тѣмъ убѣдительно прошу уволить меня отъ вашихъ фамильярныхъ нѣжностей. Во мнѣ еще осталось чувство уваженія къ самой себѣ, хотя, быть можетъ, вы этого не думаете.
   -- Луиза, Луиза! какъ вы можете говорить подобнымъ языкомъ!
   -- Какъ могу я говорить подобнымъ языкомъ? -- возразила м-съ Чиккъ, которая, за недостаткомъ болѣе подходящихъ аргументовъ, думала уничтожить свою противницу презрительнымъ повтореніемъ ея же восклицаній. -- Подобнымъ языкомъ! И вы еще объ этомъ спрашиваете!
   Миссъ Токсъ плакала навзрыдъ.
   -- Вы вошли черезъ меня почти въ довѣренность къ моему брату и обвились вокругъ его очага, какъ змѣя, подколодная змѣя, которая за всѣ благодѣянія хочетъ вонзить жало въ сердце своего благодѣт ицы и его милаго Вал'ра такъ благодѣтельно, какъ бы онъ желалъ, или какъ тогда думалъ. Короче, капитанъ началъ подозрѣвать съ серьёзнымъ безпокойствомъ, что онъ надѣлалъ больше зла, чѣмъ добра.; тревожимый совѣстью о въ скромности своей, разсудилъ онъ, что лучшее средство помочь этому горю было -- отстранить себя отъ возможности вредить невольно кому бы то ни было, бросивъ себя за бортъ, какъ человѣка, котораго присутствіе за кораблѣ опасно.
   Погребенный, по этой причинѣ, среди своихъ инструментовъ, капитанъ никогда не подходилъ къ дому мистера Домби, ни подавалъ о своемъ существованіи никакихъ сигналовъ Флоренсѣ или миссъ Нипперъ. Онъ даже прекратилъ сношенія съ мистеромъ Перчемъ, увѣдомивъ сухо этого джентльмена при его слѣдующемъ визитѣ, что онъ благодаритъ его за любезность, но "обрѣзалъ бакштовъ" всѣхъ такихъ знакомствѣ, будучи не въ состояніи предвидѣть, чью крют-камору онъ можетъ взорвать на воздухъ, вовсе того не желая. Въ такомъ добровольномъ отшельничествѣ капитанъ проводилъ цѣлые дни и недѣли, не обмѣнявшись ни съ кѣмъ словомъ, за исключеніемъ Роба-Точильщика, котораго уважалъ какъ образчикъ самой безкорыстной преданности и вѣрности. Въ этомъ уединеніи, капитанъ, глядя молча на пакетъ по вечерамъ, курилъ себѣ, помышляя о Флоренсѣ и бѣдномъ Вал'рѣ, пока оба они не представились его смиренной фантазіи мертвыми и перешедшими въ состояніе вѣчной юности, прекрасными и невинными дѣтьми его старинныхъ воспоминаній.
   Однако, капитанъ, не смотря на раздумье, не пренебрегалъ своимъ собственнымъ усовершенствованіемъ, или умственнымъ образованіемъ Роба-Точильщика. Онъ обыкновенно заставлялъ этого молодаго человѣка читать себѣ во часу въ каждый вечеръ изъ какой-нибудь книги; а такъ-какъ капитанъ вѣдовалъ неукоснительно во все печатное, то пріобрѣлъ такимъ образомъ свѣдѣнія о значительномъ множествѣ достопримѣчательныхъ фактовъ. По воскреснымъ вечерамъ, отходя ко сну, капитанъ прочитывалъ самъ извѣстное божественное поученіе, произнесенное на Горѣ, и хотя привыкъ приводить текстъ этого поученія на свой ладъ безъ книги, однако читалъ, по-видимому, съ такимъ же благоговѣйымъ уразумѣніемъ его небеснаго смысла, какъ-будто зналъ его отъ-слова-до-слова наизусть на греческомъ языкѣ, и былъ способенъ написать сколько угодно теологическихъ разсужденій на каждую ни его фразъ.
   Почтеніе Роба-Точильщика къ духовному чтенію было развито въ школѣ Милосердыхъ Точильщиковъ постояннымъ соприкосновеніемъ его умственныхъ голеней ко всѣмъ собственнымъ именамъ племенъ Іуды, и монотоннымъ повтореніемъ -- въ наказаніе -- мудреныхъ фразъ изъ священныхъ книгъ; да, сверхъ того, онъ парафировалъ, въ шестилѣтнемъ возрастѣ, въ кожаныхъ ножнахъ, по гри раза въ каждое воскресенье, весьма-высоко и въ весьма-теплой церкви, имѣя подъ самымъ ухомъ своей одурманенной головы огромный органъ, который жужжалъ какъ исполинская и до крайности дѣятельная пчела. На основаніи этого, Робъ-Точильщикъ притворялся чувствующимъ необыкновенное назиданіе, когда капитанъ переставалъ читать, и вообще зѣвалъ и кивалъ, пока чтеніе продолжалось; но послѣдняго факта добродушный капитанъ и не думалъ подозрѣвать.
   Капитанъ Коттль, какъ-будто дѣловой человѣкъ, счелъ необходимымъ вести книги. Онъ записывалъ въ нихъ замѣчанія о погодѣ и теченіяхъ телегъ, каретъ, кабріолетовъ и разнаго рода повозокъ, которыя, какъ онъ замѣчалъ, направляются въ его кваротлѣ по утрамъ и въ-теченіе большей части дня къ западу, а подъ вечеръ къ востоку. Раза два завертывали къ нему въ лавку какіе-то праздношатающіеся, которые "переговаривали" -- такъ онъ записалъ -- на-счетъ очковъ, но потомъ, не купивъ ихъ положительно, обѣщали зайдти въ другой разъ: изъ этого капитанъ вывелъ, что торговыя дѣла деревяннаго мичмана начинаютъ улучшаться, почему и внесъ такое обстоятельство въ. книгу "шканечнаго журнала". Вѣтръ дулъ тогда WtN (это онъ записалъ прежде всего), довольно "свѣжій" и перемѣнившійся въ ночь.
   Однимъ изъ главныхъ затрудненій капитана былъ мистеръ Тутсъ, который навѣщалъ его часто, и, не сообщая ничего въ особенности, имѣлъ, по-видимому, мысль, что маленькій кабинетикъ инструментальнаго мастера былъ мѣстомъ весьма-удобнымъ для его хиканья; поэтому онъ неуклонно пользовался комфортомъ этого покоя по цѣлымъ получасамъ, не подвигаясь насколько впередъ въ расположеніи капитана. Капитанъ же, сдѣлавшись осторожнѣе отъ послѣдняго урока, Не могъ рѣшить навѣрное, дѣйствительно ли мистерѣ Тутсъ былъ кроткимъ и невиннымъ существомъ, какимъ казался, или непроницаемо-коварнымъ и скрытнымъ лицемѣромъ. Частыя рѣчи его о миссъ Домби были подозрительны; но капитанъ чувствовалъ къ мистеру Тутсу тайное расположеніе за то, что тотъ ему ввѣрился, и потому онъ удерживался отъ рѣшительнаго приговора и только смотрѣлъ на мистера Тутса съ невѣроятною проницательностью каждый разъ, когда тотъ касался предмета, столь близкаго его сердцу.
   -- Капитанъ Джилльсъ, воскликнулъ однажды мистеръ Тутсъ совершенно-неожиданно, по своему обыкновенію: -- какъ вы думаете, можете вы смотрѣть благосклонно на мое предложеніе объ удовольствіи вашего знакомства?
   -- Ну, знаете, что я вамъ скажу, мой любезный, возразилъ капитанъ, рѣшившійся наконецъ остановиться на чемъ-нибудь: -- я уже думалъ и передумывалъ объ этомъ.
   -- О, капитанъ Джилльсъ! Вы очень-добры, и я вамъ премного обязанъ. Клянусь моимъ честнымъ словомъ, капитанъ Джилльсъ, вы окажете милосердіе, если подарите меня удовольствіемъ вашего знакомства. Право, такъ.
   -- Видите, почтенный, произнесъ капитанъ съ разстановкою:-- вѣдь я васъ не знаю.
   -- Да вы никогда и не можете узнать меня, капитанъ Джилльсъ, возразилъ мистеръ Тутсъ, непреклонно добивавшійся своей цѣли:-- если не подарите меня удовольствіемъ вашего знакомства.
   Капитанъ былъ пораженъ оригинальностью и силою этого замѣчанія, и глядѣлъ за мистера Тутса какъ-будто размышляя, что въ немъ гораздо-больше толку, чѣмъ бы слѣдовало предполагать
   -- Хорошо сказано, любезный мой, замѣтилъ капитанъ, кивая задумчиво головою:-- правда. Теперь, смотри-ка сюда: вы сдѣлали мнѣ нѣсколько обсервацій, изъ которыхъ я понимаю, что вы очень удивляетесь извѣстному премилому существу. А!
   -- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, запальчиво жестикулируя рукою, въ которой онъ держалъ шляпу:-- удивленіе и есть еще настоящее слово! Клянусь честью, вы не имѣете даже понятія о моихъ чувствахъ. Еслибъ меня окрасили черными сдѣлали невольникомъ миссъ Домби, я бы счелъ это комплиментомъ. Еслибъ, пожертвованъ всѣмъ моимъ имуществомъ, я могъ превратиться въ собаку миссъ Домби... я... право, думаю, что никогда бы не пересталъ махать хвостомъ. Я былъ бы такъ совершенно-счастливъ, капитанъ Джилльсъ!
   Мистеръ Тутсъ проговорилъ это съ влажными главами и прижалъ шляпу къ груди съ глубокимъ чувствомъ.
   -- Любезный мой, возразилъ капитанъ, тронутый до состраданія:-- если вы говорите серьёзно...
   -- Капитанъ Джилльсъ, кричалъ Мистеръ Тутсъ:-- я въ томъ состояніи духа, что еслибъ могъ присягнуть въ этомъ, наложивъ руку на кусокъ раскаленнаго желѣза, или на горячіе уголья, или обмакнувъ ее въ растопленный свинецъ, или накапавъ на нее горящаго сургучу, или что бы ни было въ томъ же родѣ, отчего бы мнѣ сдѣлалось очень-больно, я бы, право, былъ этому очень радъ и облегчилъ бы этимъ свои чувства. И мистеръ Тутсъ торопливо озирался вокругъ себя, какъ-будто ища въ комнатѣ достаточно-мучительныхъ средствъ для исполненія своего страшнаго намѣренія.
   Капитанъ отодвинулъ на затылокъ свою лакированную шляпу, погладилъ себя по лицу тяжкою рукою -- отъ-чего носъ его показался еще шороховатѣе -- уставился передъ мистеромъ Тутсомъ, и, притянувъ его къ себѣ крючкомъ за лацканъ фрака, обратился къ нему съ слѣдующею рѣчью, тогда-какъ мистеръ Тутсъ смотрѣлъ ему въ глаза съ большимъ вниманіемъ и нѣкоторымъ изумленіемъ.
   -- Если вы говорите серьёзно... видишь, мой любезный, началъ капитанъ:-- то вы предметъ милосердія, а милосердіе лучшій алмазъ въ коронѣ на головѣ Британца -- для чего разверии конституцію, какъ она изложена въ Rule Britannia, и когда найдешь это мѣсто, такъ вотъ тебѣ граммата, которую тамъ поютъ безъ счета разовъ ангелы. Не зѣвать на снастяхъ! Твое предложеніе меня немножко обстеняло. А почему? Потому-что я плаваю на этихъ водахъ одинъ, понимаешь, безъ спутника, котораго у меня нѣтъ, да котораго я, можетъ-быть, и не желаю имѣть. Такъ держать! Ты "окликнулъ" меня первый, по случаю одной молодой и преудивительной миссъ, которая тебя зафрахтовала. Такъ вотъ въ чемъ дѣла: если вамъ съ вами плавать вмѣстѣ, то имя этой молодой миссъ не должно быть выговорено между вами ни одного раза. Я не знаю, какихъ бѣдъ могло надѣлать то, что это ими до-сихъ-поръ вертѣлось на языкѣ слишкомъ-свободно, а потому я застопорилъ. Поняли вы меня ясно, мой почтенный?
   -- Ну, хорошо, вы меня извините, капитанъ Джилльсъ, возразилъ мистеръ Тутсъ:-- если я васъ иногда не совсѣмъ понимаю. Но клянусь честью, я... право, это жестоко, капитанъ Джилльсъ, не имѣть право говорить о миссъ Домби! Право, у меня здѣсь такой тяжелый грузъ! онъ трогательно указалъ на свою манишку обѣими руками: что чувствую днемъ и ночью точь-въ-точь, какъ-будто кто-нибудь сидитъ на мнѣ.
   -- Вотъ мои условія, сказалъ капитанъ.-- Коли они жестоки, что очень можетъ быть, обойдешься и безъ нихъ -- руль на бортъ, и съ Богомъ!
   -- Капитанъ Джилльсъ, возразилъ мастеръ Тутсъ: -- я, право, не знаю отъ-чего это, но, судя по всему, что вы мнѣ сказали, когда я пришелъ сюда въ первый разъ, я... я чувствую, какъ-будто лучше желаю думать о миссъ Домби въ вашемъ обществѣ, чѣмъ говорить о ней съ кѣмъ бы то ни было другомъ. А потому, капитанъ Джилльсъ, если вы подарите меня вашимъ знакомствомъ, я съ большемъ счастіемъ принимаю его на вашихъ условіяхъ. Хочу быть честнымъ, капитанъ Джилльсъ, продолжалъ мистеръ Тутсъ, взявъ на мгновеніе назадъ протянутую капитану руку: -- и потому считаю себя обязаннымъ сказать, что я не въ силахъ не думать о миссъ Домби. Мнѣ рѣшительно невозможно обѣщать вамъ перестать думать о ней.
   -- Любезный мой, сказалъ напитавъ, котораго мнѣніе о Тутсѣ значительно улучшилось послѣ этого чистосердечнаго признанія:-- человѣческія мысли какъ вѣтры, и никто не можетъ отвѣчать за нихъ навѣрное, на какое-нибудь положенное время. Такъ уговоръ сдѣланъ на-счетъ словъ?
   -- Что до словъ, капиталъ Джилльсъ, я думаю, что могу ограничить себя.
   Мистеръ Тутсъ протянулъ тогда капитану руку; а капитанъ, съ пріятнымъ и милостиво-снисходительнымъ видомъ, удостоилъ его форменно своего знакомства. Мистерѣ Тутсъ былъ, по-видимому, чрезмѣрно радъ такому пріобрѣтенію и клохталъ въ восторгѣ во весь остатокъ визита. Капитанъ, съ своей стороны, былъ также доволенъ положеніемъ покровителя и остался въ восторгѣ отъ своего благоразумія и предусмотрительности..
   Но сколько ни былъ онъ одаренъ этимъ послѣднимъ качествомъ, однако, въ тотъ же вечеръ его ожидалъ сюрпризъ со стороны столько же невиннаго, сколько простодушнаго юноши, Роба-Точильщика. Этотъ безхитростный малой, сидя за чаемъ вмѣстѣ съ капитаномъ и смиренно наклонясь надъ чашкою и блюдечкомъ, дѣлалъ нѣсколько времени косвенныя наблюденія надъ лицомъ своего господина, который съ большимъ трудомъ, по съ приличнымъ достоинствомъ, читалъ газету сквозь очки; наконецъ, Робъ прервалъ молчаніе:
   -- О! прошу прощенія, капитанъ; но вамъ, можетъ-быть, не нужны ли голуби, сэръ?
   -- Нѣтъ, пріятель.
   -- Потому-что я желаю, сбыть своихъ, капитанъ.
   -- Эй, эй! воскликнулъ капитанъ, приподнявъ слегка свои щетинистыя брови.
   -- Да, я ухожу, капитанъ, если вамъ угодно.
   -- Уходишь? Куда уходишь? спросилъ капитанъ, разглядывая поверхъ очковъ.
   -- Какъ? вы не знали, что я васъ оставляю, капитанъ? спросилъ Робъ, улыбаясь исподтишка.
   Капитанъ положилъ на столъ газету, снялъ очки и направилъ взоры прямо въ лицо дезертира.
   -- О, да, капитанъ. Я долженъ васъ предупредить. Я полагалъ, что вы, можетъ-быть, знали объ этомъ прежде, сказалъ Робъ, потирая руки и вставая:-- Еслибъ вы могли найдти кого-нибудь поскорѣе, капитанъ, это бы меня очень облегчило! Я боюсь, капитанъ, вы не успѣете отъискать себѣ другаго мальчика завтра утромъ; можете, какъ вы думаете?
   -- Такъ вотъ, ты собираешься измѣнить своему флагу, пріятель, такъ ли? сказалъ капитанъ послѣ долгаго разсматриванія его лица.
   -- О, это, право, больно сизаку, капитанъ! воскликнулъ чувствительный Робъ, ободрясь съ разу:-- не смѣй сдѣлать честнаго предостереженія безъ того, чтобъ не глядѣли на тебя нахмурясь и не назвали измѣнникомъ и бѣглецомъ. Вы не имѣете никакого нрава давать такія имена бѣдному сизаку, капитанъ. Вы господинъ, а я слуга -- вотъ отъ-чего вы меня поносите. Что я сдѣлалъ дурнаго? Ну, скажите, капитанъ, какое я сдѣлалъ преступленіе?
   Огорченный Точильщикъ плакалъ и отиралъ глаза обшлагомъ.
   -- Ну, что же, капитанъ, кричалъ обиженный юноша: -- назовите мою вину! Въ чемъ я провинился? Развѣ я укралъ что-нибудь изъ товаровъ? Развѣ я зажегъ домъ? если я это сдѣлалъ, отъ-чего вы не отправите меня въ судъ? Но отнимать добрую славу у малаго, который вамъ хорошо служилъ, за то, что ему невыгодно оставаться у васъ, это злая обида! Вотъ награда за вѣрную службу! Такъ-то всегда портятъ молодыхъ сизаковъ, и они летаютъ вкривь и вкось... Я удивляюсь вамъ, капитанъ, право, удивляюсь.
   Все это Точильщикъ провылъ съ плаксивымъ хныканьемъ, отодвигаясь осторожно къ дверямъ.
   -- Такъ ты добылъ себѣ другую койку, пріятель? такъ ли? сказалъ капитанъ, продолжая смотрѣть на него пристально.
   -- Да, капитанъ, если вы объ этомъ такъ говорите, я добылъ себѣ другую койку! кричалъ Робъ, все продолжая пятиться назадъ:-- лучшую койку, чѣмъ здѣшняя, гдѣ мнѣ не будетъ нужды въ вашемъ добромъ словѣ, капитанъ, и это для меня очень-счастливо послѣ всей грязи, которою вы меня закидали за то, что я бѣденъ и мнѣ невыгодно оставаться у васъ. Да, у меня есть другая конка, и я бы ушелъ туда сейчасъ же, еслибъ не оставлялъ васъ безъ слуги; а это было бы лучше -- по-крайней-мѣрѣ, тогда я бы не слышалъ отъ васъ такихъ названій за то только, что я бѣденъ и мнѣ невыгодно у васъ оставаться. Зачѣмъ вы мнѣ попрекаете, что я бѣденъ и что мнѣ невыгодно оставаться у васъ? Какъ вы можете унижать себя до этого, капитанъ?
   -- Послушай-ка, пріятель, возразилъ миролюбивый капитанъ: -- не "вытравливай" лучше такихъ словъ.
   -- Такъ и вы, капитанъ, лучше не вытравливайте вашихъ разныхъ прозваній, захныкала еще громче оскорбленная невинность, продолжая продвигаться къ дверямъ лавки.-- Вы бы лучше взяли мою кровь, чѣмъ мою добрую славу.
   -- Потому-что, продолжалъ спокойно капитанъ:-- ты, можетъ-быть, слыхалъ иногда о такой вещи, которая называется пеньковымъ линькомъ?
   -- О, слыхалъ ли, капитанъ? Нѣтъ, не слыхалъ. Я никогда не слыхалъ о такой вещи!
   -- Ну, такъ, по моему мнѣнію, ты можешь познакомиться съ такою вещью, если не станешь смотрѣть хорошепько впередъ. Я вѣдь понимаю твои сигналы, пріятель. Можешь убираться.
   -- О! я могу уйдти? сейчасъ же могу, капитанъ? воскликнулъ Робъ въ восторгѣ отъ своего успѣха.-- Но, замѣтьте: я не просилъ о томъ, чтобъ сейчасъ же уйдти, капитанъ. Вы не можете дать мнѣ худой аттестатъ за то, что отсылаете отъ себя по своей доброй волѣ/ Вы не можете задержать мое жалованье, капитанъ!
   Капитанъ рѣшилъ послѣдній пунктъ, вытащивъ свой жестяной ящичекъ и выложивъ на столъ деньги, которыя Робу слѣдовали по разсчету. Точильщикъ, хныкая, сморкаясь, съ глубоко-оскорбленнымй чувствами получалъ монеты одну послѣ другой, прихныкивая при каждой и завязывая ихъ въ отдѣльные узлы своего носоваго платка; потомъ, онъ поднялся на чердакъ, гдѣ нагрузилъ себѣ шляпу и карманы голубями; потомъ пошелъ подъ залавокъ, къ своей постели, и связалъ въ узелъ свои пожитки, прихныкивая еще громче и чувствительнѣе, какъ-будто сердце его разрывалось на части отъ трогательныхъ воспоминаній; потомъ крикнулъ: "доброй ночи, капитанъ! я оставляю васъ безъ злости", наконецъ, дернувъ на прощаньи за носъ деревяннаго мичмана, вышелъ на улицу и отправился вдоль ея, оскаля зубы съ выраженіемъ торжества.
   Оставшись одинъ, капитанъ снова принялся читать газету съ большимъ вниманіемъ, какъ-будто съ нимъ не случилось нечего особеннаго или неожиданнаго. Но капитанъ не понималъ въ газетѣ ни одного слова, хотя прочиталъ въ ней множество словъ: фигура Точильщика подпрыгивала передъ его глазами ввергъ и внизъ по столбцамъ новѣйшихъ извѣстій.
   Сомнительно, чувствовалъ ли себя достойный капитанъ, до этого вечера, совершенно-покинутымъ; но теперь, старый Солль, Джилльсъ, Вал'ръ и "удивительная миссъ" дѣйствительно пропали для него навсегда, а, вмѣсто ихъ, его немилосердо оскорблялъ и обманывалъ мистеръ Каркеръ. Всѣхъ ихъ представлялъ собою ложный Робъ, которому онъ много разъ сообщалъ| воспоминанія, теплившіяся въ груди его, вѣровалъ въ лживаго Роба и вѣровалъ съ удовольствіемъ; онъ сдѣлалъ его своимъ товарищемъ, какъ послѣдняго уцѣлѣвшаго матроса изъ всего судоваго экипажа, принялъ начальство надъ деревяннымъ мичманомъ, имѣя Роба своею правою рукою; считалъ., что дѣлаетъ ему добро и привязался къ негодному мальчишкѣ, какъ-будто кораблекрушеніе выбросило ихъ вдвоемъ на пустынный берегъ. И теперь, когда лживый Робъ внесъ обманъ, измѣну и лицемѣріе въ маленькій кабинетовъ инструментальнаго мастера -- въ мѣсто, священное, но его мнѣнію -- капитанъ чувствовалъ, что кабинетику остается только пойдти ко дну, чему бы онъ ни мало не удивился и чѣмъ бы, конечно, но былъ Богъ-знаетъ какъ озабоченъ.
   Вотъ почему капитанъ Коттль читалъ газету съ напряженнымъ вниманіемъ и ничего не понималъ въ ней; вотъ почему капитанъ Коттль не говорилъ о Робѣ ни слова съ самимъ-собою и не допускалъ мысли, чтобъ Робъ имѣлъ какое-нибудь сношеніе съ его чувствами, одинокими какъ Робинсонъ-Крузе.
   Съ такою же спокойною и дѣловою манерой, капиталъ направился къ Лиденгалльскому-Рынку, гдѣ уговорился съ однимъ сторожемъ на-счетъ открыванія и закрыванія ставней деревяннаго мичмана по утрамъ и вечерамъ; потомъ завернулъ въ таверну, для уменьшенія на половину отпускавшейся оттуда деревянному мичману ежедневной порціи съѣстнаго, и въ портерную лавку, чтобъ остановить дальнѣйшую выдачу пива измѣннику. "Мой молодой человѣкъ досталъ себѣ лучшее мѣсто, миссъ", объяснилъ онъ дѣвицѣ, стоявшей въ буфетѣ. Наконецъ, капитанъ рѣшился спать на постели подѣ залавкомъ, вмѣсто того, чтобъ уходить на ночлегъ на самый верхъ, оставшись теперь единственнымъ стражемъ имущества инструментальнаго мастера.
   Съ той поры, капитанъ Коттль ежедневно поднимался съ этого ложа въ шесть часовъ утра и надѣвалъ лакированную шляпу съ одинокимъ видомъ Робинсона, довершающаго свой туалетъ шапкою изъ козлиной шкуры. Хотя опасенія капитана намечетъ прихода дикаго племени Мэк-Стинджеровъ нѣсколько, охладились, подобно опасеніемъ одинокаго мореходца, когда онъ долго не видалъ слѣдовъ людоѣдовъ, однако онъ продолжалъ свои оборонительныя операціи и никогда не принималъ женской шляпки, неосмотрѣвъ ея напередъ изъ своей засады. Въ то же время, вътеченіе котораго мистеръ Тутсъ не дѣлалъ ему визитовъ, увѣдомивъ запискою объ отлучкѣ своей изъ Лондона, собственный голосъ его сталъ какъ-то странно звучать въ его слухѣ; онъ пріобрѣлъ также привычку глубокомысленнаго размышленія отъ частой чистки и разстановки инструментовъ и отъ частаго сидѣнья за залавкомъ, съ книгою или газетой, или глядѣнія въ окно -- отъ чего красный рубецъ, начертанный у него на лбу жесткою лакированною шляпой, болѣлъ иногда при избыткѣ умственной работы.
   Годъ уже прошелъ, и капитанъ счелъ необходимымъ открыть таинственный пакетъ; но какъ онъ всегда разсчитывалъ сдѣлать это въ присутствіи Роба-Точильщика, которымъ пакетъ былъ ему врученъ, и такъ-какъ онъ думалъ, что будетъ правильно и "по-морскому" распечатать его въ присутствіи кого бы то ни было, то капитанъ не зналъ, какъ приступить къ такому дѣйствію, за рѣшительнымъ недостаткомъ свидѣтеля. Находясь въ такомъ затрудненіи, онъ прочиталъ однажды утромъ съ неимовѣрнымъ восторгомъ въ "Корабельныхъ Вѣдомостяхъ" о прибытіи изъ прибрежнаго плаванія "Осторожной Клары", капитанъ Джонъ Бонсби. Капитанъ Коттль немедленно послалъ по почтѣ письмо къ мудрецу, требуя ненарушимой тайны насчетъ мѣста своего жительства, и прося доставать ему удовольствіе своимъ посѣщеніемъ въ раннюю пору вечера.
   Бонсби, одинъ изъ мудрецовъ, которые дѣйствуютъ не иначе, какъ по убѣжденію, взялъ нѣсколько дней срока, чтобъ хорошенько убѣдиться въ дѣйствительности полученнаго имъ на этотъ предметъ письма. Но когда, послѣ нѣкоторой борьбы съ этимъ фактомъ, онъ наконецъ овладѣлъ имъ, то немедленно отправилъ своего юнгу съ вѣстью: "Онъ будетъ сегодня вечеромъ". Юнгѣ поручалось передать эти слова и исчезнуть, что тотъ и исполнилъ, подобно смоленому духу -- вѣстнику таинственнаго предостереженія.
   Капиталъ, очень-довольный этимъ, приготовилъ приличное количество трубокъ, рома и воды, и сталъ ждать гостя въ маленькомъ кабинетикѣ. Въ восемь часовъ, басистое мычаніе за дверьми, издаваемое какъ-будто водянымъ валомъ и сопровождаемое стукомъ палки по навели, возвѣстило внимавшему уху Капитана Коттля, что Бонсби присталъ къ борту; онъ впустилъ его немедленно, косматаго и на-распашку, съ безчувственнымъ по обыкновенію и вытесаннымъ изъ краснаго дерева лицомъ, которое не обнаруживало ни малѣйшаго сознанія чего бы то ни было предстоящаго, но казалось наблюдающимъ весьма-внимательно нѣчто, свершающееся въ другой части свѣта.
   -- Бонсби! сказалъ капитанъ Коттль, схвативъ его за руку: -- каково, пріятель? каково?
   -- Товарищъ, возразилъ сиплый голосъ внутри Бонсби, не сопровождаемый никакимъ наружнымъ знакомъ со стороны*самого командира а Осторожной Клары":-- ладно, ладно.
   -- Бонсби! воскликнулъ капитанъ, отдавая невольную дань удивленія генію своего гостя:-- вотъ ты и здѣсь! Человѣкъ, который можетъ высказать мнѣнія свѣтлѣе брильянтовъ -- давай мнѣ человѣка въ засмоленныхъ штанахъ, которыя для меня блестятъ какъ брильянты: ты найдешь это въ станфелльсовомъ бюджетѣ, а когда отъищешь, то запиши на память. Вотъ ты и здѣсь, человѣкъ, который на этомъ самомъ мѣстѣ далъ мнѣніе, да такое, что оно сбылось отъ-слова-до-слова, -- чему капитанъ вѣрилъ искренно.
   -- Эй, эй? прохрипѣлъ Бонсби.
   -- Отъ-слова-до-слова.
   -- На что? снова захрипѣлъ Бонсби, взглянувъ на своего пріятеля въ первый разъ.-- Въ какую сторону? Если такъ, почему нѣтъ? А значитъ... Отпустивъ эти пророческія изреченія (повидимому, у капитана Коттля закружилась отъ нихъ голова: они развернули передъ нимъ неизмѣримое море догадокъ и умозрѣній), мудрецъ дозволилъ Хозяину помочь снять съ себя лоцманскій непромокаемый сюртукъ, и послѣдовалъ за нимъ въ кабинетъ, гдѣ рука его остановилась сама-собою на бутылкѣ съ ромомъ, изъ которой онъ немедленно составилъ прекрутой грокъ; потомъ онъ также машинально взялъ Трубку, набилъ ее и принялся курить.
   Капитанъ Коттль, подражая всѣмъ дѣйствіямъ своего гостя -- хотя ненарушимая безмятежность командира "Осторожной Клары" была далеко выше его силъ -- усѣлся у противоположной стороны камина, почтительно наблюдая физіономію мудреца и какъ-будто ожидая поощренія или изъявленій любопытства со стороны Бонсби, что уполномочило бы его приступить къ дѣлу. Но краснодеревый философъ не обнаруживалъ ничего, кромѣ ощущенія теплоты и табаку; разъ только, вынувъ изо рта трубку, для очищенія мѣста стакану съ грокомъ, онъ замѣтилъ случайно съ крайне-суровою хриплостью, что имя его Джекъ Бонсби -- объявленіе, не открывшее повода къ дальнѣйшему разговору. Въ-слѣдствіе чего капитанъ, прося вниманія мудраго гостя при краткомъ похвальномъ словѣ, разсказалъ ему всю исторію того, какъ исчезъ дядя Солль, равно Какъ и перемѣну, происшедшую въ его жизни и положеніи отъ этой причины; въ-заключеніе, онъ положилъ на столъ таинственной пакетъ.
   Послѣ долгой паузы, Бонсби кивнулъ головою.
   -- Распечатать? спросилъ капитанъ.
   Бонсби кивнулъ еще разъ.
   На основаніи чего, капитанъ сломалъ печать и представилъ двѣ сложенныя бумаги съ надписями, на одной: "Послѣдняя воля и духовное завѣщаніе Соломона Джилльса; а на другой: "Письмо къ Неду Коттлю".
   Бонсби, котораго взоръ наблюдалъ берега Гренландіи, повидимому, приготовился слушать. Капитанъ прокашлялся и прочиталъ вслухъ письмо:
   "Другъ Недъ Коттль. Когда я оставилъ домъ свой и отправился "въ Вест-Индію..."
   Тутъ капитанъ остановился и посмотрѣлъ пристально на Бонсби, который, съ своей стороны, не сводилъ глазъ съ гренландскаго берега.
   ..."Въ Вест-Индію, для безполезныхъ, можетъ-быть, розъисковъ о моемъ миломъ мальчикѣ, я очень-хорошо зналъ, что еслибъ ты провѣдалъ о моемъ намѣреніи, то или помѣшалъ бы мнѣ, или поѣхалъ бы со мною: вотъ почему я держалъ свое намѣреніе въ тайнѣ. Если ты когда-нибудь прочитаешь это письмо, Недъ, я буду по всей вѣроятности въ могилѣ. Тогда ты легко простишь безразсудство стараго друга, и пріймешь участіе въ неизвѣстности и безпокойствѣ, съ которыми онъ отправился въ такое сумасбродное путешествіе. Объ этомъ не стоитъ больше толковать. У меня мало надежды, что моему бѣдному племяннику прійдется читать эти слова, или что его открытое лицо порадуетъ еще разъ твои глаза..." Нѣтъ, нѣтъ, никогда! сказалъ капитанъ Коттль въ грустномъ раздумьи:-- никогда! Онъ лежитъ тамъ...
   Бонсби, у котораго было музыкальное ухо, вдругъ замычалъ: "Въ Бискайскомъ-Заливѣ. Ой--о--го!" чѣмъ до того тронулъ добраго капитана, который принялъ это какъ приличную дань погибшему юношѣ, что онъ съ благодарностью пожалъ мудрецу руку и отеръ себѣ глаза.
   -- Хорошо, хорошо! сказалъ капитанъ со вздохомъ, когда "плачъ Бонсби" пересталъ потрясать воздухъ.-- Онъ долго терпѣлъ горе, какъ говоритъ пѣсня, стоитъ развернуть волюму и найдешь, гдѣ это написано.
   -- Лекари, замѣтилъ Бонсби: -- не пособили.
   -- Эй, эй, разумѣется. Что въ пользы саженяхъ на двухъ или трехъ-стахъ глубины! Потомъ, обратясь снова къ письму, напитавъ продолжалъ читать: -- "Но еслибъ онъ тутъ случился, когда письмо это будетъ распечатано" капитанъ невольно оглянулся вокругъ себя и потрясъ головою: -- "или еслибъ онъ узналъ о немъ въ-послѣдствіи",-- капитанъ снова покачалъ сомнительно головою: -- "даю ему мое благословеніе! Въ случаѣ, если приложенная бумага написана не по законной формѣ, въ этомъ мало нужды, такъ какъ кромѣ его и тебя нѣтъ наслѣдниковъ; мое желаніе, если онъ живъ, доставить ему немногое, что послѣ меня можетъ остаться; а если, чего я боюсь, его уже нѣтъ, то передать это тебѣ, Недъ. Я знаю, ты уважишь мое желаніе. Награда тебя Богъ за это и за твою дружбу къ Соломону Джинлльсу". -- Бонсби! воскликнулъ торжественно капитанъ:-- что ты на это скажешь? Вотъ, ты сидишь тутъ, человѣкъ, у котораго голова была расшиблена и проломана, начиная съ дѣтства и далѣе, и въ каждой прорѣхѣ, которая въ ней открывалась, засѣло по новому мнѣнію. Ну, что ты на это скажешь?
   -- Если такъ, возразилъ Бонсби съ необыкновенною поспѣшностью:-- такъ-какъ онъ умеръ, то, по моему мнѣнію, онъ не пріѣдетъ назадъ. А если онъ живъ, то, по моему мнѣнію, прійдетъ. Говорю ли я, что онъ прійдетъ? Нѣтъ. Почему нѣтъ? Потому-что румбъ этого пеленга заключается въ томъ, какъ его проложишь.
   -- Бонсби! воскликнулъ капитанъ Коттль, по-видимому оцѣнившій мнѣнія своего замысловатаго пріятеля въ пропорція необычайной трудности, съ которою онъ выводилъ изъ нихъ что-нибудь: Бонсби, продолжалъ онъ, совершенно растерявшись отъ восторга:-- ты легко носишь на умѣ грузъ, отъ котораго утонуло бы судно въ мои тонны. Но касательно вотъ этого завѣщанія, я не намѣренъ сдѣлать ни шагу, чтобъ принять въ свое владѣніе имущество стараго Солля... оборони Богъ! я только буду беречь его для законнаго хозяина; и я все-таки надѣюсь, что законный хозяинъ, Солль Джилльсъ, еще живъ и воротится, хоть онъ и не присылаетъ о себѣ депешей, къ моему удивленію. Ну, каково твое мнѣніе, Бонсби, на-счетъ уборки въ трюмъ этихъ бумагъ, на которыхъ мы снаружи надпишемъ, что онѣ были распечатаны такого-то числа, въ присутствіи Джона Бонсби и Эд'рда Коттля?
   Бонсби не нашелъ противъ этого никакихъ опроверженій на берегу Гренландіи, или гдѣ бы то ни было, а потому согласился съ идеею капитана Коттля. Великій человѣкъ, приведя взоръ свой на минуту въ соприкосновеніе съ находившеюся около него существенностью, приложилъ къ оберткѣ свою подпись, воздерживаясь совершенно, съ характеристическою скромностью, отъ употребленія большихъ начальныхъ буквъ. Капитанъ Коттль, подписать также свое имя лѣвою рукою и замкнувъ пакетъ въ желѣзный сундукъ, упросилъ гостя составить еще стаканъ гроку и выкурить еще трубку; сдѣлавъ то же самое съ своей стороны, онъ впалъ передъ огнемъ въ раздумье на-счеть вѣроятной судьбы бѣднаго старика, инструментальнаго мастера.
   Теперь случилось съ ними Происшествіе, столь странное, что капитанъ Коттль, еслибъ не былъ поддержанъ присутствіемъ мудраго Бонсби, былъ бы имъ навѣрно подавленъ и остался бы пропадшимъ человѣкомъ на всю жизнь.
   Какимъ-образомъ капитанъ, даже допустивъ крайнюю степень удовольствія отъ пріема такого знаменитаго гостя, могъ только затворить дверь, а не запереть ее на замокъ (такое нерадѣніе было, конечно, непростительно) -- это одинъ изъ вопросовъ, которымъ суждено оставаться навсегда предметами умозрѣнія или неопредѣленными обвиненіями противъ судьбы. Но черезъ эту самую незамкнутую дверь, въ эту спокойную минуту, ворвалась въ кабинетъ лютая Мэк-Стинджеръ, внося на родительскихъ рукахъ своего Александра Мэк-Стинджера, а за собою месть и отчаяніе -- не говоря уже о слѣдовавшихъ за нею Джюльенѣ Мэк-Стинджеръ и братцѣ милой дѣвочки, Чарлзѣ Мэк-Стинджеръ, извѣстномъ на поприщѣ своихъ юношескихъ игръ подъ именемъ Чоули. Она вошла такъ быстро и безмолвно, подобно порыву вѣтерка, изъ сосѣдства ост-индскихъ доковъ, что капитанъ Коттль очутился сидящимъ противъ нея и смотрящимъ ей въ лицо прежде, чѣмъ его собственная спокойная физіономія -- какою она была во время грустныхъ мечтаній передъ огнемъ -- успѣла принять выраженіе ужаса и отчаянія.
   Но лишь только капитанъ понялъ всю великость бѣды, какъ инстинктъ самосохраненія внушилъ ему мысль попытки къ побѣгу. Бросившись, къ маленькой двери, которая вела изъ кабинета на крутыя ступени схода въ погребъ, капитанъ ринулся туда, головою впередъ, какъ человѣкъ, который не думаетъ объ ушибахъ и контузіяхъ, а только ищетъ, во что бы ни стало, спасенія въ нѣдрахъ матери-земли. Онъ, вѣроятно, успѣлъ бы въ этомъ, еслибъ его не задержали нѣжно расположенные къ нему Чоули и Джюльена, которые ухватились за его ноги (каждое изъ милыхъ дѣтей овладѣло по одной) и взывали къ нему съ жалобными криками, какъ къ другу. Въ такое время, мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая никогда не приступала къ важнымъ дѣламъ, не перевернувъ напередъ Александра Мэк-Стинджера и не отсыпавъ ему бѣглаго огня шлепковъ ладонью, послѣ чего усаживала его на землю для прохлажденія, въ какомъ положеній читатель и увидѣлъ его въ первый разъ,-- мистриссъ Мэк-Стинджеръ совершила и теперь этотъ торжественный обрядъ съ такимъ жаромъ, какъ-будто въ настоящемъ случаѣ онъ былъ жертвоприношеніемъ фуріямъ; потомъ, посадивъ жертву на полъ, направилась къ капитану Коттлю съ непреклонною рѣшимостью, которая, по-видимому, угрожала царапаньемъ посрединчествовавшему Бонсби.
   Крики двухъ старшихъ Мэк-Стинджеровъ и страдальческіе вопли юнаго Александра, который, можно сказать, проводилъ пѣгое дѣтство -- принижая въ разсчетъ, что лицо его было черно въ-теченіе половины этого волшебнаго, невиннаго, возраста -- все это совокуплялось къ усугубленію ужасовъ страшной грозы. Но когда тишина водворялась снова, и капитанъ, въ сильной испаринѣ, стоялъ и смотрѣлъ съ умоляющимъ видомъ на свирѣпую посѣтительницу, ужасы эти достигли высшей своей степени.
   -- О, кэп'нъ Коттль, кэп'нъ Коттль! возгласила мистриссъ Мэк-Стинджеръ, давъ своему подбородку строгое выраженіе и пошевеливая имъ въ тактѣ съ тѣмъ, что можно было бы назвать, еслибъ не слабость ея нѣжнаго пола... ея кулакомъ.-- О, кэп'нъ Коттль, кэп'нъ Коттль! и вы смѣете смотрѣть мнѣ въ лицо и не повалиться на землю!
   Капитанъ, котораго наружность выражала все на свѣтѣ, кромѣ смѣлости, пробормоталъ слабымъ голосомъ: "Стоять на снастяхъ!"
   -- О! я была слабою и довѣрчивою дурой, когда приняла васъ подъ свою крышу, кэп'нъ Коттль, право! кричала мистриссъ Мэк-Стинджеръ.-- Думать о пріятностяхъ, которыми я осыпала этого человѣка, и о томъ, какъ внушала своимъ дѣтямъ, чтобъ они любили и почитали его, какъ отца, тогда-какъ нѣтъ во всемъ околодкѣ ни одной хозяйки, и въ цѣлой улицѣ ни одного жильца, которые бы не знали въ какомъ я убыткѣ отъ этого человѣка и отъ его безпорядочной жизни! И всѣ они въ голосъ закричали, стыдно ему обидѣть, трудолюбивую женщину, которая рано и поздно на ногахъ для своего молодаго семейства, и держитъ въ такой чистотѣ свой бѣдный домъ, что всякій можетъ жрать свой обѣдъ и пить свой чай, если расположенъ къ этому, на любомъ полу или на любомъ крыльцѣ, и которая столько заботилась объ этомъ самомъ человѣкѣ, не смотря на его безтолковую жизнь!..
   Мистриссъ Мэк-Стинджеръ пріостановилась, чтобъ перевести духъ, и лицо ея сіяло торжествомъ отъ этого вторичнаго удачнаго упоминанія о безпорядочной жизни капитана Коттля.
   -- И онъ убѣга-а-а-етъ! воскликнули она, продливъ послѣдній слогъ такъ, что несчастный капитанъ Коттль сталъ считать себя неблагодарнѣйшимъ изъ злодѣевъ:-- и прячется цѣлый годъ! Отъ женщины! Вотъ какая у него совѣсть! У него не хватаетъ духу встрѣтиться съ не-е-е-ю! (опять удлиненный слогъ)... но онъ убѣгаетъ потихоньку, какъ воръ. Вотъ, еслибъ этотъ младенецъ изъ моихъ, сказала она внезапною скороговоркой:-- задумалъ убѣжать потихоньку, какъ воръ, я исполнила бы надъ нимъ свою обязанность, какъ мать, пока бы онъ не покрылся весь полосами!
   Юный Александръ, перетолковавъ это въ положительное обѣщаніе, которое скоро исполнится, покатился по полу въ горести и страхѣ, и лежалъ съ поднятыми къ верху ножками, показывая всѣмъ подошвы своихъ башмаковъ и испускай такіе оглушительные возгласы, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ сочла необходимымъ поднять его снова на руки; когда онъ np-временамъ опять прорывался внезапными взвизгиваніями, она успокоивала его, потряхивая такъ, что отъ этого могли у него расшататься зубы.
   -- Хорошаго сорта человѣкъ кэп'нъ Коѣттль,-- продолжала мистриссъ Мэк-Стинджеръ съ язвительнымъ удареніемъ на имени капитана.-- Взять къ себѣ въ домъ человѣка, не спать для него, заботиться о немъ, считать его попросту мертвымъ -- и шататься взадъ-и-впередъ по цѣлому благословенному городу, спрашивая о немъ у всякаго встрѣчнаго! О, хорошаго сорта человѣкъ! Ха, ха, ха, ха! Онъ стоитъ всѣхъ этихъ безпокойствъ и еще гораздо-большаго. О, это нечего, Господь съ вами! Ха, ха, ха, ха! Кэп'нъ Коттль! (съ внезапнымъ строгимъ измѣненіемъ въ голосѣ и осанкѣ) я желаю знать, намѣрены ли вы воротиться домой?
   Испуганный капитанъ взглянулъ въ свою шляпу, какъ-будто ему оставалось только надѣть ее и сдаться.
   -- Кэп'нъ Коттлъ, повторила мистриссъ Мэк-Стинджеръ тѣмъ же неумолимымъ тономъ: -- я желаю знать, намѣрены вы воротиться домой, или нѣтъ, сэръ?
   Капитанъ былъ уже, по-видимому, готовъ идти, но только слабо замѣтилъ что-то въ родѣ: "зачѣмъ же дѣлать для этого столько шума?"
   -- Эй, эй, эй, сказалъ Бонсби успокоительнымъ голосомъ.-- Стопъ такъ, моя красотка, стопъ такъ!
   -- А вы что такое, если осмѣлюсь спросить! возразила мистрисъ Мэк-Стинджеръ съ выспреннимъ цѣломудріемъ.-- Вы живали когда-нибудь въ девятомъ нумерѣ на Бриг-Плэсѣ, сэръ? Память у меня, можетъ-быть, худая, но только, кажется, не у меня. Тамъ была какая-то мистриссъ Джоильсонъ, которая жила въ девятомъ нумерѣ прежде меня, и вы, можетъ-быть, принимаете меня за нее. Иначе я не растолкую себѣ вашей фамильярности, сэрѣ.
   -- Ну, ну, моя красотка, стопъ такъ! сказалъ Бонсби.
   Капитанъ Коттль едва вѣрилъ своимъ глазамъ -- даже со стороны такого великаго человѣка -- хотя видѣлъ это неоспоримо: Бонcби, выдвинувшись смѣло впередъ, обхватилъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ мохнатою синею рукою и до того укротилъ ее этимъ магическимъ дѣйствіемъ и этими немногими словами -- больше онъ и не говорилъ -- что она растаяла, залилась слезами. Посмотрѣла нѣсколько мгновеній на капитана и замѣтила, что теперь дитя можетъ ее покорить: такъ она упала духомъ.
   Безмолвный и изумленный до-нельзя, капитанъ видѣлъ, какъ мудрецѣ постепенно убѣждалъ и наконецъ убѣдилъ неумолимую женщину выйдти изъ кабинетика въ лавку, какъ потомъ воротился за ромомъ, водою и свѣчкой, поднесъ все это къ ней и усмирилъ ее, не произнося, повидимому, ни слова. Послѣ этого, онъ снова заглянулъ въ кабинетѣ; облекшись уже въ лоцманскій сюртукъ, и сказалъ: "Коттль, я буду конвойнымъ до дома"; наконецъ, капитанъ Коттль, смущенный больше, чѣмъ еслибъ онъ былъ самъ закованъ въ кандалы для надежнаго доставленія на Бриг-Плэсъ, видѣлъ, какъ все семейство мирно направилось къ дверямъ, предводительствуемое самою мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Онъ едва успѣлъ вынуть изъ своего жестянаго ящичка нѣсколько шиллинговъ и всучить ихъ Джюльенѣ, своей прежней любимицѣ, и Чоули, котораго онъ отличалъ, находя его мальчикомъ морской конструкціи, какъ всѣ они оставили въ покоѣ деревяннаго мичмана. Бонсби, шепнувъ при этомъ, что онъ поведетъ ихъ подъ хорошими парусами и навѣститъ Неда Коттля прежде, чѣмъ воротится на "Осторожную Клару", затворилъ двери за собою, какъ за послѣднимъ изъ общества.
   Капитаномъ овладѣли тревожныя мысли, что онъ, можетъ-быть ходитъ во снѣ и былъ посѣщенъ семействомъ призраковъ, а не существъ во плоти, и крови, когда онъ воротился въ свой пріютъ и снова остался одинъ; но затѣмъ, безграничная вѣра въ философа и невыразимое удивленіе его мудрости, повергли капитанаі просто въ обморокъ благоговѣнія.
   Время проходило, а Бонсби не возвращался: это внушило капитану безпокойства другаго рода. Не былъ ли Бонсби лукаво завлеченъ въ Бриг-Плэсъ, гдѣ его задержали въ качествѣ заложника за вѣроломнаго капитана Коттля? Въ такомъ случаѣ, ему, какъ человѣку благородному, должно выручитъ мудреца во что бы и стало, даже съ пожертвованіемъ собственной свободы. Или онъ былъ, можетъ-быть, аттакованъ и побѣжденъ грозною мистриссъ Мэк-Стинджеръ, и боится показаться ему на глаза, стыдясь своего пораженія? Или Мистриссъ Мэк-Стинджеръ, обдумавъ этотъ предметъ подробнѣе, рѣшилась воротиться и снова абордировать деревяннаго мичмана, а Бонсби, подъ предлогомъ приведенія и туда кратчайшимъ путемъ, хлопочетъ, чтобъ семейство заблудилось среди опасныхъ пустырей и дикихъ закоулковъ столицы? Главное же, какъ поступить ему, капитану Коттлю, въ случаѣ еслибъ дѣйствительно ни Бонсби, ни Мэк-Стинджеры не подали ему никакихъ признаковъ своего существованія, что очень могло случиться при такомъ удивительномъ и непредвидѣнномъ стеченіи обстоятельствъ?
   Капитанъ разсуждалъ обо всемъ этомъ до изнеможенія -- а Бонсби все нѣтъ какъ нѣтъ. Онъ уже приготовилъ себѣ подъ залавкомъ постель и собрался ложиться спать -- а Бонсби все нѣтъ. Наконецъ, когда капитанъ уже отказался отъ надежды видѣть его, по-крайней-мѣрѣ въ эту ночь, и началъ раздѣваться, вдругъ послышался стукъ приближающихся колесъ; они остановилось у дверей деревяннаго мичмана, и вскорѣ потомъ раздался хриплый окликъ Бонсби.
   Капитанъ затрепеталъ при мысли, что ему, можетъ-бытъ, нѣтъ спасенія отъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая теперь пріѣхала за нимъ въ экипажѣ.
   Однако нѣтъ. Бонсби не сопровождался ничѣмъ, кромѣ большаго сундука, который втащилъ въ лавку на рукахъ, а втащить, усѣлся на него. Капитанъ Коттль узналъ въ немъ сундукъ, оставленный имъ передъ побѣгомъ въ домѣ мистриссъ Мэк-Ствиджеръ; взглянувъ повнимательнѣе и се свѣчей въ рукѣ на Бонсби, онъ убѣдился, что тотъ "зарифился", или, попросту, пьянъ. Впрочемъ, трудно было удостовѣриться въ этомъ обстоятельствѣ, потому-что лицо командира "Осторожной Клары" не имѣло никакого слѣда выраженія, даже когда онъ былъ трезвъ.
   -- Коттль, сказалъ онъ, поднявшись съ сундука и пріоткрывъ крышку:-- это твоя западня?
   Капитанъ убѣдился немедленно, что это его собственность.
   -- Обработалъ все ладно, и шкоты на мѣстахъ, товарищъ, ге? сказалъ Бонсби.
   Благодарный и одичалый капитанъ схватилъ его за руку и хотѣлъ выразиться въ отвѣтъ изліяніемъ своихъ изумленныхъ чувствъ, но Бонсби высвободился порывистымъ движеніемъ и, по-видимому, сдѣлалъ усиліе подмигнуть своимъ единственнымъ вращающаяся глазомъ; слѣдствіемъ такого усилія было то, что оно его едва не перекачнуло. Тогда онъ быстро отворилъ двери и направился подъ всѣми парусами на "Осторожную Клару", что было его неизмѣнною привычкой, когда онъ считалъ себя совершившимъ какой-нибудь мудреный подвигъ.
   Не имѣя особеннаго желанія принимать часто гостей, капитанъ Коттль рѣшился не ходить къ Бонсби и не посылать къ нему завтра, или пока мудрецъ не изъявитъ милостиваго желанія увидѣться съ нимъ, или, еслибъ этого не случилось, пока не пройдетъ нѣкоторый промежутокъ времени. Такимъ-образомъ, съ слѣдующаго утра онъ зажилъ по-прежнему отшельникомъ и глубоко размышлялъ по многимъ утрамъ, полуднямъ и вечерамъ, о старомъ Соллѣ Джидльсѣ, о произнесенныхъ мудрымъ Бонсби касательно его приговорахъ и о надеждахъ, какія можно было питать на счетъ его возвращенія. Частыя думы объ этомъ предметѣ подкрѣпили надежды капитана Коттля; онъ ласкалъ ихъ и себя, поджидая инструментальнаго мастера у дверей -- на что онъ теперь рѣшался, пріобрѣтя такимъ страннымъ образомъ свободу -- устанавливая стулъ старика на обычномъ мѣстѣ и устроивая кабинетикъ на прежній ладъ, на случай, еслибъ дядя.Солль вдругъ къ нему явился. Въ раздумье своемъ, онъ снялъ также съ гвоздика маленькій миньятюрный портретъ Валтера, нарисованный въ тѣ времена, когда онъ ходилъ еще въ школу, чтобъ видъ его не поразилъ старика при возвращеніи. Иногда у капитана раждались предчувствія, что старый другъ его долженъ непремѣнно прійдти въ такой-то день; однажды въ воскресенье, надежды его разъигрались до того, что онъ даже заказалъ двойную порцію обѣда. Но Соломонъ Джилльсъ не являлся, а сосѣди замѣчали только моряка въ лакированной шляпѣ, который стоялъ по вечерамъ въ дверяхъ лавки и посматривалъ то въ ту, то въ другую сторону улицы,
   

ГЛАВА IV.
Семейныя обстоятельства.

   Для человѣка съ характеромъ мистера Домби, было бы не въ порядкѣ вещей, еслибъ самовластная жосткость его нрава смягчилась отъ отпора, какой онъ встрѣтилъ въ непреклонномъ духѣ Эдиѳи, или, еслибъ холодная и крѣпкая броня гордости, въ которой онъ прожилъ весь свой вѣкъ, сдѣлалась гибче отъ постояннаго столкновенія съ надменною и презрительною небрежностію. Проклятіе такихъ характеровъ -- главная доля тяжкаго возмездія, которое они находятъ въ самихъ-себѣ -- заключается въ томъ, что если почтительность и уступчивость вздуваютъ сильнѣе ихъ дурныя качества, служа пищею, на которой эти качества вырастаютъ, то, съ другой стороны, отпоръ и непризнаніе ихъ взъискательныхъ требованій поджигаютъ ихъ не менѣе. Зло это находитъ равномѣрную поддержку своей растительной силѣ и распространенію въ противоположныхъ крайностяхъ: сладкое, или горькое, уничиженіе или гордый отпоръ, все равно -- оно все-таки порабощаетъ грудь, которую избрало своимъ трономъ; боготворимое или отвергнутое, оно владыка столь же неумолимый, какъ демонъ старинныхъ балладъ.
   Относительно первой своей жены, мистеръ Домби, въ напыщенномъ высокомѣріи, держалъ себя какъ верховное существо, какимъ почти воображалъ себя. Онъ былъ для нея "мистеръ Домби" съ первой минуты, когда она его увидѣла, и остался "мистеромъ Домби" до ея послѣдняго издыханія. Онъ предъявлялъ ей свое величіе въ-теченіе всей ихъ брачной жизни, и она кротко признавала его. Онъ сидѣлъ въ неприступной напыщенности на своемъ тронѣ, а она оставалась съ неизмѣннымъ смиреніемъ на нисшей его ступени: онъ почиталъ величайшимъ благомъ жить такимъ-образомъ, предаваясь въ одиночествѣ одной постоянной мысли. Онъ воображалъ себѣ, что гордый характеръ второй жены соединится съ его собственнымъ, будетъ имъ поглощенъ и тѣмъ возвыситъ еще больше его величіе; онъ видѣлъ себя надменнѣе, чѣмъ когда-нибудь, покоривъ своей власти надменность Эдиѳи, и никакъ не допуская даже тѣни возможности сопротивленія съ ея стороны. А теперь, видя, какъ на каждомъ шагу его ежедневной жизни надменность эта возстаетъ противъ него, обращая къ нему холодное, презрительное и вызывающее на бой лицо,-- гордость его, вмѣсто того, чтобъ увянуть или поникнуть отъ такихъ ударовъ, пустила новые отпрыски, сдѣлалась сосредоточеннѣе и напряженнѣе, мрачнѣе, сердитѣе, раздражительнѣе и непреклоннѣе чѣмъ когда-нибудь.
   Кто носитъ такую броню, того постигаетъ другое, не менѣе тяжкое возмездіе: броня эта непроницаема для примиренія, любви и довѣренности; она не пропускаетъ извнѣ никакого кроткаго участія, никакой нѣжности, никакихъ сердечныхъ движеній; но за то и нисколько не защищаетъ самолюбія, которое получаетъ самыя глубокія раны, и уязвимо какъ голая грудь передъ сталью. Тогда раны самолюбія болятъ такъ нестерпимо и въ нихъ зараждастся такой мучительный гной, какого не знаютъ никакія другія раны -- даже тѣ, которыя наноситъ рука гордости, одѣтая въ желѣзную перчатку, гордости слабѣйшей, обезоруженной и поверженной на землю.
   Таковы были его раны. Онъ чувствовалъ ихъ ѣдкую боль въ уединеніи своихъ старыхъ покоевъ, куда теперь снова сталъ удаляться чаще и гдѣ проводилъ долгіе, одинокіе часы. По-видимому, судьба создала его гордымъ и могущественнымъ, но всегда былъ онъ жалкимъ и слабымъ тамъ, гдѣ бы хотѣлъ быть сильнѣе. Кому же суждено исполнить надъ нимъ этотъ приговоръ?
   Кому? Кто овладѣлъ любовью его жены, какъ нѣкогда овладѣлъ любовью сына? Кто доказалъ ему такъ ясно эту новую побѣду, когда онъ сидѣлъ въ темномъ углу комнаты? Кто дѣлалъ малѣйшимъ своимъ словомъ то, чего не могли сдѣлать всѣ его усилія? Кто это существо, неподдержанное его любовью, вниманіемъ и заботливостью, которое выросло и сдѣлалось прекраснымъ и цвѣтущимъ, когда умирали тѣ, на комъ онъ основывалъ всѣ своя надежды? Кому тутъ быть, какъ не той самой дочери, на которую онъ часто смотрѣлъ съ безпокойствомъ въ ея осиротѣломъ дѣтствѣ, съ нѣкоторою даже боязнью, что современемъ будетъ ее ненавидѣть? Теперь предчувствіе это сбылось: онъ ненавидѣлъ дочь въ глубинѣ своего сердца.
   Да, онъ опасался ненависти; но то была ненависть, хотя Флоренсу окружали еще по временамъ слабые проблески свѣта, къ которому она предстала ему въ достопамятный вечеръ возвращенія его домой съ молодою супругой. Онъ зналъ теперь, что она прекрасна; не оспоривалъ въ ней граціозности и привлекательности, и сознавался внутренно, что появленіе ея, почти, взрослой, было для него До нѣкоторой степени сюрпризомъ. Но онъ даже это обращалъ противъ нея. Въ своемъ сердитомъ и болѣзненномъ раздумье, несчастный человѣкъ, глухо постигавшій свое отчужденіе отъ всѣхъ сердецъ и неопредѣленно стремившійся къ тому, что отталкивалъ отъ себя во всю жизнь, составилъ мысленно превратную картину своихъ правъ и обидъ, и оправдывался ею противъ дочери. Чѣмъ больше достоинствъ она въ себѣ предвѣщала, тѣмъ къ большимъ притязаніямъ былъ онъ расположенъ на ея любовь и покорность. Обнаружила ли она когда-нибудь дочернюю любовь и покорность къ нему? Чью жизнь старалась она украсить -- его или Эдиѳи? Для кого были ея привлекательныя качества -- для него или для Эдиѳи? Почему онъ и она не были между собою никогда какъ отецъ и дочь? Они были всегда отчуждены другъ отъ друга. Она поперечила ему вездѣ и во всемъ. Теперь она въ заговорѣ противъ него. Самая.красота ея смягчала сердца, закаленныя противъ него крѣпче стали, и оскорбляла своимъ противоестественнымъ торжествомъ.
   Можетъ-быть, во всемъ этомъ участвовалъ ропотъ заговорившаго въ груди его, чувства -- хотя пробужденнаго себялюбіемъ и сознаніемъ своего невыгоднаго положенія -- чувства того, чѣмъ бы она могла сдѣлать его жизнь. Но онъ заглушилъ отдаленный громъ шумомъ прибоя моря своей гордости. Онъ не хотѣлъ слушать ничего, кромѣ внушеніи гордости. И въ этой гордости -- грудѣ несообразностей, огорченія и добровольно-претерпѣваемыхъ пытокъ, ненавидѣлъ дочь.
   Сердитому, упрямому, своенравному демону, который, владѣлъ имъ, Эдиѳь противопоставила во всей силѣ свою гордость другаго свойства. Никогда не могли бы они жить счастливо вмѣстѣ; но ничто не могло сдѣлать жизнь ихъ несчастнѣе, какъ упрямая и рѣшительная борьба такихъ элементовъ. Его гордость настаивала на поддержаніи великолѣпнаго первенства и хотѣла вынудить сознаніе ея въ этомъ превосходствѣ. Она же допустила бы замучить себя до смерти и все-таки обращала бы на него надменный взглядъ холоднаго, непреклоннаго презрѣнія. Вотъ, какъ отвѣчала ему Эдиѳь! Онъ не подозрѣвалъ, черезъ какую бурную внутреннюю борьбу прошла она прежде, чѣмъ увѣнчалась благополучіемъ супружества съ нимъ. Онъ не подозрѣвалъ, какимъ неизмѣримымъ пожертвованіемъ въ ея глазахъ было то, что она позволила ему называть себя его женою.
   Мистеръ Домби рѣшился показать ей свою власть. Не должно быть ничьей воли, кромѣ его. Онъ желалъ видѣть ее гордою, но гордою за себя, а не противъ себя. Сидя одинъ и ожесточаясь болѣе и болѣе, онъ часто слыхалъ, какъ она выѣзжала и возвращалась домой, крутясь въ вихрѣ лондонской жизни, не заботясь насколько, нравится ему это или нѣтъ, и думая о его удовольствіи или неудовольствіи не болѣе, какъ еслибъ онъ былъ ея конюхомъ. Ея выспреннее и холодное равнодушіе -- его неоспоримая принадлежность, ею присвоенная -- уязвляло его больше, чѣмъ бы могло уязвить всякое другое обращеніе. Онъ рѣшился преклонить ее передъ своею великолѣпною и величавою волей.
   Мысли эти давно уже бродили въ головѣ его. Однажды ночью, услышавъ ея поздній пріѣздъ домой, онъ дошелъ въ ея покоя. Она была одна, въ блестящемъ нарядѣ, и только-что воротилась къ себѣ изъ комнаты матери. Лицо ея было грустно и задумчиво, когда онъ направлялся къ ней; но она замѣтила его въ дверяхъ: взглянувъ на отраженіе этого лица въ зеркалѣ, онъ не замедлилъ увидѣть, какъ въ рамкѣ, нахмуренное чело и омраченную красоту, столь хорошо ему знакомыя.
   -- Мистриссъ Домби, сказалъ онъ входя: -- я долженъ просить позволенія сказать вамъ нѣсколько словъ.
   -- Завтра, былъ лаконическій отвѣтъ.
   -- Нѣтъ времени удобнѣе настоящаго, сударыня, возразилъ онъ.-- Вы ошибаетесь на счетъ вашего положенія. Я привыкъ выбирать время самъ, а не ждать на это распоряженія другихъ. Вы, кажется, не совершенно понимаете, кто я и что я, мистриссъ Домби.
   -- А мнѣ кажется, что я понимаю васъ очень-хорошо.
   Про этихъ словахъ, она взглянула на него, а потомъ, скрестивъ на волнующейся груда свои бѣлыя руки, блестѣвшія золотомъ и брильянтами, она отвернулась.
   Будь она менѣе прекрасна и менѣе величава въ своемъ холодномъ спокойствіи, она, можетъ-быть, не убѣдила бы его такъ могущественно въ невыгодности его положенія, которое поразило его гордость въ самое сердце. Но она имѣла эту силу, и онъ чувствовалъ это болѣзненно. Онъ оглянулся вокругъ себя въ комнатѣ; вездѣ были разбросаны великолѣпные уборы, дорогія принадлежности самаго роскошнаго туалета, блестящія украшенія, разбросанныя не по прихоти или безпечности (какъ-бы онъ могъ подумать), но изъ упорнаго, надменнаго пренебреженія къ цѣннымъ вещамъ -- и самолюбію его стало еще больнѣе. Цвѣточныя гирлянды, разноцвѣтныя перья, драгоцѣнные каменья, кружева, шелки, атласы -- куда бы онъ ни посмотрѣлъ, вездѣ богатства раскиданы съ презрѣніемъ; по всему видно, что ихъ ставятъ ни во что. Самые брильянты -- свадебный подарокъ -- которые нетерпѣливо поднимались и опускались на груди ея, какъ-будто жаждали разорвать замокъ, державшій ихъ вокругъ шеи, и покатиться на полъ, гдѣ бы она могла попирать ихъ ногами.
   Онъ чувствовалъ свою невыгоду и обнаружилъ это. Торжественный, но чуждый среди этихъ разноцвѣтныхъ драгоцѣнностей и сладострастнаго блеска -- чуждый и принужденный передъ надменною обладательницею всего этого, обладательницею, которой отталкивающая красота отражалась тутъ вездѣ и во всемъ, какъ въ счетномъ множествѣ осколковъ разбитаго зеркала -- онъ ощущалъ смущеніе и неловкость. Все, способствовавшее къ ея небрежному самообладанію, уязвляло его заживо. Взбѣшенный на самого-себя, онъ сѣлъ и продолжалъ съ нисколько-неулучшеннымъ расположеніемъ духа;
   -- Мистриссъ Домби, я считаю необходимымъ, чтобъ мы дошли до взаимнаго уразумѣнія другъ друга. Ваше поведеніе мнѣ не нравится, сударыня.
   Она взглянула на него слегка еще разъ и снова отвернулась; во она могла бы говорить цѣлый часъ и выразила бы меньше.
   -- Повторяю вамъ, мистриссъ Домби: мнѣ не нравится. Я уже имѣлъ случай замѣтить, что желаю въ этомъ перемѣны. Теперь я требую этого настоятельно.
   -- Вы избрали приличный случай для своего перваго выговора, сударь, приняли приличную манеру и употребляете приличныя выраженія. Вы требуете настоятельно! Отъ меня!...
   -- Сударыня, возразилъ мистеръ Домби съ самымъ наступательно-величественнымъ видомъ:-- я сдѣлалъ васъ своею женою. Вы носите мое имя. Вы раздѣляете мое положеніе въ свѣтѣ и мою репутацію. Я не хочу упоминать, что свѣтъ вообще считаетъ васъ отличенною такимъ союзомъ; по скажу, что привыкъ настаивать съ тѣми, кто со мною связанъ и кто отъ меня зависитъ.
   -- Чѣмъ изъ двухъ угодно вамъ считать меня?
   -- По моему мнѣнію, жена моя должна быть -- и есть, волею или неволей, тѣмъ и другимъ, мистриссъ Домби.
   Она устремила на него пристальный взоръ и сжала дрожащія губы. Онъ видѣлъ, какъ заколыхалась грудь ея, видѣлъ, какъ лицо ея вспыхнуло и потомъ поблѣднѣло. Все это онъ могъ знать и зналъ, но онъ не зналъ, что ее удерживало одно слово, которое шептало въ самомъ глубокомъ тайникѣ ея сердца, и слово это было: Флоренса!
   Слѣпой безумецъ, бросающійся въ пропасть! Онъ воображалъ, что она стоитъ въ страхѣ передъ нимъ!
   -- Вы слишкомъ-расточительны, сударыня, продолжалъ, мистеръ Домби.-- Вы безразсудно-расточительны. Вы тратите множество денегъ -- или то, что было бы множествомъ для большей части мужей -- посѣщая такія общества, которыя мнѣ безполезны и вообще даже непріятны для меня. Я настоятельно требую совершенной перемѣны во всемъ этомъ. Знаю, что новизна обладанія десятою долей тѣхъ средствъ, какими надѣлило васъ счастье, вовлекаетъ иногда дамъ въ крайнее мотовство. Этого было уже больше, чѣмъ довольно. Я желаю, чтобъ уроки другаго рода, которыми пользовалась мистриссъ Грэнджеръ, послужили къ насталенію мистриссъ Домби.
   Тотъ же пристальный взглядъ, тѣ же дрожащія губы, волнующаяся грудь, и лицо, то багровое, то бѣлое какъ полотно -- и попрежнему шопотъ: Флоренса, Флоренса, отзывавшійся ей въ каждомъ біеніи сердца.
   Наглое самодовольствіе мистера Домби окрылилось при видѣ темой перемѣны въ Эдиѳи. Разбухнувъ отъ ей прошлаго презрѣнія и его собственнаго недавняго сознанія своей невыгоды, не менѣе; какъ отъ теперешней покорности (такъ онъ воображалъ ея душевное состояніе), оно было слишкомъ-сильно для его груди и вырвалось изъ всякихъ границъ. Кто могъ противиться его величественной волѣ! Онъ рѣшился переломить -- и вотъ, смотрите!
   -- Также точно, сударыня, продолжалъ онъ полновластно-повелительнымъ тономъ:-- вы поймете ясно, что ко мнѣ должно относиться во всемъ, что должно мнѣ повиноваться. Мнѣ должно показывать положительнымъ образомъ передъ свѣтомъ почтительность и сознаніе моей власти, сударыня. Я къ этому привыкъ, Я требую этого, какъ своего права. Короче, я этого хочу, считаю это приличнымъ вознагражденіемъ за доставшееся вамъ возвышеніе въ свѣтѣ, и полагаю, что никто не удивится моему требованію, или вашему повиновенію... Мнѣ, мнѣ! прибавилъ онъ особенно-выразительно.
   Ни слова отъ нея. Никакой перемѣны въ ней. Глаза прикованы по прежнему къ его лицу.
   -- Я узналъ отъ вашей матушки, мистриссъ Домби, сказалъ онъ съ магистерскою важностью: -- это, вѣроятно, извѣстно и вамъ -- что для ея здоровья ей очень рекомендуютъ жить въ Брайтонѣ. Мистеръ Каркеръ былъ такъ добръ...
   Она вдругъ вся измѣнилась. Лицо и грудь запылали, какъ-будто ихъ озарило краснымъ заревомъ зловѣщаго солнечнаго заката. Не упустивъ замѣтить это и перетолковать по-своему, мистеръ Домби продолжалъ:
   -- Мистеръ Каркеръ былъ такъ добръ, что поѣхалъ туда и нанялъ намъ на время домъ. По возвращеніи хозяйства въ Лондонъ, я пріиму мѣры, какія сочту полезными для лучшаго имъ управленія. Одною изъ нихъ будетъ приглашеніе сюда (если это возможно) весьма-почтенной особы, находящейся въ ограниченныхъ обстоятельствахъ, одной мистриссъ Пинчинъ, которая занимала нѣкогда довѣренное мѣсто въ моемъ семействѣ: она будетъ здѣсь въ качествѣ домоправительницы. Такое хозяйство, какъ это, надъ которымъ предсѣдательствуютъ только по имени, мистриссъ Домби, требуетъ способной головы.
   Она перемѣнила свое положеніе прежде, чѣмъ онъ дошелъ до послѣдней фразы, и теперь сидѣла -- все не- сводя съ него глазъ -- вертя на рукѣ браслетъ, не легкимъ женскимъ, прикосновеніемъ, но нажимая и двигая имъ по гладкой кожѣ, такъ-что на ней обозначился красный рубецъ.
   -- Я замѣтилъ, сказалъ мистеръ Домби: -- и этимъ окончу то, что счелъ нужнымъ сообщить вамъ теперь, мистриссъ Домби -- я замѣтилъ сейчасъ, сударыня, что вы приняли особеннымъ образомъ упоминаніе мое о мистерѣ Каркерѣ. По случаю обнаруженія вамъ при этомъ довѣренномъ лицѣ моего неудовольствія касательно вашей манеры принимать моихъ гостей, вамъ было угодно объявить возраженіе противъ его присутствія. Вамъ прійдется преодолѣть свое неудовольствіе, сударыня, и привыкнуть къ вѣроятности видѣть. мистера Каркера при многихъ подобныхъ случаяхъ, если вы не воспользуетесь средствомъ отвратить это -- средствомъ, которое въ вашихъ рукахъ, то-есть, если вы перестанете подавать мнѣ поводъ къ неудовольствію на васъ. Мистеръ Каркеръ -- продолжалъ мистеръ Домби, который, послѣ замѣченнаго имъ сейчасъ волненія, надѣялся этимъ способомъ вѣрнѣе усмирить гордость своей жены, а, можетъ-быть, желалъ также выказать передъ этимъ джентльменомъ свою власть въ новомъ и торжественномъ видѣ: -- мистеръ Каркеръ, пользуясь моею довѣренностью, мистриссъ Домби, можетъ до такой степени пользоваться и вашею. Надѣюсь, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ послѣ краткаго молчанія, въ-теченіе котораго, въ усугубившейся надменности, онъ, по-видимому, остановился на своей идеѣ: -- что мнѣ не будетъ случая поручать мистеру Каркеру передавать вамъ мои замѣчанія или выговоры; но какъ въ моемъ положеніи и при моей репутаціи было бы унизительно вступать часто въ мелочные споры съ дамою, которой я сдѣлалъ величайшее отличіе, какое только къ моей власти, я не задумаюсь воспользоваться его услугами, когда сочту это нужнымъ...
   -- Теперь, подумалъ онъ, вставая съ полнымъ убѣжденіемъ въ своемъ нравственномъ могуществѣ, и вставая болѣе негибкимъ и непроницаемымъ чѣмъ когда-нибудь: она знаетъ меня и мою рѣшимость.
   Рука, которая такъ нажимала браслетъ, легла тяжело на грудь Эдиѳи, но она все смотрѣла на мужа съ неизмѣнившимся лицомъ, и сказала тихимъ голосомъ:
   -- Постойте... ради самого Бога! Я должна говорить вами.
   Почему она не заговорила въ-теченіе нѣсколькихъ, минутъ, и какая внутренняя борьба- сдѣлала ее неспособною говорить, между-тѣмъ, какъ сильное принужденіе дало лицу ея неподвижность мрамора? Она смотрѣла на него ни покорно, ни непокорно, безъ дружбы или ненависти, безъ гордости или смиренія -- только вопрошающимъ взглядомъ.
   -- Соблазняла ли я васъ когда-нибудь, чтобъ вы искали моей руки? Прибѣгала ли я когда-нибудь къ лукавству для привлеченія васъ? Была ли я съ вами любезнѣе, когда вы искали моей руки, чѣмъ теперь, послѣ нашей свадьбы? Была ли я съ вами когда-нибудь другою, нежели теперь?
   -- Сударыня, я не вижу никакой надобности входить въ такія разсужденія...
   -- Думали ли вы, что я васъ люблю? Знали ли вы, что этого никогда не было? Заботились ли вы когда-нибудь -- вы, мужчина!-- о моемъ сердцѣ и о томъ, какъ пріобрѣсти такую недостойную вещь? Было ли въ нашемъ торгѣ какое-нибудь жалкое притязаніе на любовь -- съ моей стороны или съ вашей?
   -- Вопросы эти не имѣютъ никакой цѣли, сударыня.
   Она встала между имъ и дверью, чтобъ загородитъ ему дорогу, и, выпрямившись во всю величавость своего стройнаго стана, продолжала смотрѣть на. него пристально.
   -- Вы отвѣчаете на каждый изъ этихъ вопросовъ. Вы отвѣчаете мнѣ прежде, чѣмъ я говорю -- да. Какъ можете вы этому помочь, вы, которому жалкая истина извѣстна столько же, какъ и мнѣ? Теперь, скажите мнѣ: еслибъ я любила васъ до обожанія, могла ли бы я сдѣлать больше, какъ отдать вамъ всю мою волю и все мое существо, чего вы сейчасъ требовали? Еслибъ сердце мое было чисто и совершенно непорочно, а вы были бы его идоломъ, могли ли бъ вы требовать большаго и получить больше?
   -- Вѣроятно нѣтъ, сударыня, отвѣчалъ онъ холодно.
   -- Вы знаете, что я вовсе не такова. Вы видите, какъ я за васъ смотрю, я можете прочитать на лицѣ моемъ теплоту страсти, которую я къ вамъ питаю. (Ни малѣйшаго движенія его гордыхъ губъ, ни малѣйшаго проблеска огня въ черныхъ глазахъ, ничего, кромѣ того же пристальнаго и вопрошающаго взора, не сопровождало этихъ словъ.) Вы знаете мою исторію... Вы говорили о моей матери... Не-уже-ли вы думаете, что можете унизить или переломить меня до покорности и послушанія?
   Мистеръ Домби улыбнулся, какъ улыбнулся бы при вопросѣ, въ состояніи ли онъ выплатить десять тысячь фунтовъ стерлинговъ.
   -- Если есть что-нибудь необыкновенное тутъ, сказала она съ легкимъ движеніемъ руки къ лицу, какъ и прежде, неподвижному и безвыразительному, кромѣ того же пытливаго взгляда:-- такъ-какъ я знаю, что теперь необыкновенныя чувства здѣсь (приподнявъ прижатую къ груди руку и тяжко опустивъ ее) -- подумайте, что теперешняя просьба моя къ вамъ имѣетъ значеніе, которое выходитъ изъ ряда обыкновенныхъ. Да, прибавила она поспѣшно, какъ-будто въ отвѣтъ на нѣчто, отразившееся на лицѣ его: -- я собираюсь просить васъ.
   Мистеръ Домби, съ небрежно-снисходительнымъ наклоненіемъ подбородка, отъ-чего зашумѣлъ его туго-накрахмаленный галстухъ -- сѣлъ на стоявшую подлѣ него софу и приготовился слушать просьбу жены.
   -- Если вы можете повѣрить, что я теперь въ такомъ состояніи духа... (ему почудились слезы на глазахъ ея, и онъ подумалъ съ самодовольствіемъ, что довелъ ее до этого, хотя ни одна слеза не скатилась по щекѣ Эдиѳи, и она смотрѣла на него съ такою же твердостью, какъ всегда)... если я нахожусь въ такомъ состояніи духа, которое дѣлаетъ мои слова невѣроятными для меня-самой, потому-что они сказаны человѣку, сдѣлавшемуся моимъ мужемъ, а что еще важнѣе, сказаны вами, то вы, можетъ-быть, придадите имъ больше вѣса. Къ мрачной цѣли, къ которой мы оба стремимся и можемъ дойдти, мы запутываемъ на пути не однихъ себя -- это было бы еще неважно, но и другихъ.
   Другихъ! Онъ понялъ, на кого метило это слово, и угрюмо нахмурился.
   -- Я говорю съ вами ради другихъ... также ради васъ-самихъ, и ради меня. Съ самой нашей свадьбы, вы обращались со мною нагло-надменно, и я отплачивала вамъ тѣмъ же. Вы показывали мнѣ и всѣмъ, кому случалось насъ окружать, что сдѣлали мнѣ большую честь и большую милость, женившись на мнѣ. Я думала иначе и показывала это ясно. Вы, кажется, не понимаете, или (сколько зависѣло бы отъ вашей воли) не желаете, чтобъ каждый изъ насъ шелъ своимъ отдѣльнымъ путемъ: вмѣсто этого, вы ждете отъ меня покорности, которой никогда не получите.
   Хотя лицо ея было то же, однако слово "никогда" получило свое могущественное Значеніе отъ самаго дыханія, съ которымъ было выговорено.
   -- Я не чувствую никакой вѣрности къ вамъ, вы это знаете. Вы бы и не заботились о ней, еслибъ я даже любила или могла любить васъ. Также точно я знаю, что и вы не питаете никакой нѣжности ко мнѣ. Но мы соединены другъ съ другомъ, и въ этихъ узахъ, какъ я уже сказала, запутаны, другіе. Мы оба должны умереть; мы оба уже въ связи съ мертвыми, каждый черезъ маленькаго ребенку. Будемъ удерживаться...
   Мистеръ Домби тяжело перевелъ духъ, какъ-будто хотѣлъ сказать: о! такъ вотъ что!
   -- Нѣтъ богатства, продолжала она, поблѣднѣвъ сильнѣе, тогда, какъ глаза заблестѣли еще большею выразительностью -- которымъ можно было бы купить у меня эти слова, или ихъ значеніе. Сказанныя разъ, не воротятся ни отъ какого богатства, на отъ какой власти. Я чувствую ихъ, взвѣсила ихъ смыслъ, и останусь вѣрною, потому-что рѣшилась. Если вы дадите. мнѣ обѣщаніе удерживаться съ вашей стороны, я обѣщаю вамъ удерживаться съ своей. Мы самая несчастная чета, изъ которой исторгнуты, по различнымъ причинамъ, всѣ чувства, дающія супружеское счастіе, или, по-крайней-мѣрѣ, оправдывающія супружество; но со-временемъ можетъ зародиться между нами нѣкоторое дружество, или нѣкоторое приспособленіе другъ къ другу. Я постараюсь надѣяться этого, если вы попытаетесь сдѣлать то же; еля! И Лукреція Токсъ изволитъ питать надежду превратиться въ м-съ Домби! О Боже мой! Да это такая колоссальная нелѣпость, изъ-за которой, право, почти не стоитъ выходить изъ себя!
   -- Ради Бога, Луиза, не говорите такихъ страшныхъ вещей!
   -- Страшныхъ вещей! -- повторила м-съ Чиккъ, -- страшныхъ вещей! Да развѣ не сейчасъ вы доказали очевиднѣйшимъ образомъ, что не можете скрывать своихъ чувствъ даже предо мною! Развѣ не сейчась спала страшная повязка, которую вы такъ искусно нахлобучили мнѣ на глаза?
   -- Я не жаловалась и не сказала ничего, -- отвѣчала миссъ Токсъ, разражаясь громкимъ плачемъ. -- Ваше извѣстіе, Луиза, конечно, поразило меия до нѣкоторой степени, и если прежде я имѣла слабую надежду, что м-ръ Домби чувствуетъ ко мнѣ нѣкоторую привязанность, то не в_а_мъ бы, Луиза, осуждать меня съ такою безпощадною строгостью.
   -- Не мнѣ бы! То есть, она хочетъ сказать, что я сама ее поощряла! -- воскликнула м-съ Чиккъ, обращаясь къ мебели, какъ будто и бездушныя вещи должны были сдѣлаться вопіющими свидѣтелями буйнаго сумасбродства. -- Да, да, я это зыаю, я вижу это по ея глазамъ!
   -- Я не жалуюсь, милая Луиза, и не упрекаю васъ; но для собственнаго оправданія ...
   -- Конечно, конечно! -- воскликнула м-съ Чиккъ, осматривая мебель съ пророческой улыбкой. -- Только этого недоставало! Объяснитесь же, Лукреція Токсъ, объяснитесь прямо и рѣшительно, что y васъ на умѣ! Будьте откровенны хоть разъ съ вашимъ другомъ, Лукреція Токсъ! Я уже приготовлена ко всему.
   -- Для собственнаго оправданія, милая Луиза, и только для оправданія, я хотѣла бы спросить васъ: развѣ не вы первая подали мнѣ эту мысль? Развѣ не говорили вы нѣсколько разъ, что, судя по всему, исполненіе ея не подвержено никакому сомнѣнію?
   М-съ Чиккъ поспѣшно оставила кресла, прошлась по комнатѣ, подняла голову вверхъ и, обращаясь на этотъ разъ не къ мебели, a къ небесамъ, произнесла самымъ торжественнымъ тономъ:
   -- Есть предѣлъ, за которымъ человѣческое терпѣніе становится смѣшнымъ и даже преступнымъ. Я могу вынести многое, но не все, потому что я человѣкъ. Тяжелая мысль отягощала мою душу, когда я собралась сегодня въ этотъ домъ. Не знаю, какъ назвать и какъ опредѣлить эту мысль, но если бываютъ предчувствія на этомъ свѣтѣ, то я предчувствовала ужасную, неотразимую бѣду. Сбылось предчувствіе, оправдалась тайная тревога сердца! Довѣренность многихъ лѣтъ уничтожилась въ одну минуту! Крѣпкія узы дружбы разорвались, распались безъ жалости и безъ милосердія! Какое воображеніе представитъ сцену ужаснѣе той, которая такъ неожиданно и такъ мгновенно раскрылась передъ моими піазами! Я ошибалась въ васъ, Лукреція Токсъ, и теперь вижу васъ въ истинномъ свѣтѣ. Всему конецъ, всему предѣлъ, всему вѣчная память! Лукреція Токсъ, прощайте! Желаю вамъ добра, и всегда буду желать вамъ только одного добра; но какъ человѣкъ и какъ женщина, вѣрная самой себѣ, постоянная въ своихъ правилахъ и всегда уважающая чувства чести и долга, какъ сестра моего брата, какъ золовка его жены, и, наконецъ, какъ урожденная Домби ... вы понимаете; я не могу теперь пожелать вамъ ничего, кромѣ добраго утра. Прощайте, Лукреція Токсъ!
   Съ этими словами м-съ Чиккъ, гордая сознаніемъ своей правоты и чувствомъ нравственнаго достоинства, сдѣлала шагъ къ дверямъ. Остановившись еще разъ въ положеніи грозной статуи, она кивнула головой и отправилась къ каретѣ искать утѣшенія въ объятіяхъ своего супруга, м-ра Чиккъ.
   То есть, это сказано аллегорически, для красоты слога, a собственно говоря, объятія м-ра Чиккъ завалены были газетными листами. Джентльменъ этотъ не обратилъ даже никакого вниманія на свою драгоцѣнную половину и только изрѣдка украдкой бросалъ на нее косвенные взгляды. Онъ читалъ и по временамъ мурлыкалъ нѣкоторые отрывки изъ любимыхъ арій. Странное равнодушіе!
   Тѣмъ страннѣе, что м-съ Чиккъ испускала глубокіе вздохи, обращала очи къ небесамъ, кивала головой и вообще вела себя такимъ образомъ, какъ будто еще чинила грозный судъ надъ преступною Лукреціею Токсъ. Наконецъ, внутреннее волненіе м-съ Чиккъ выразилось громкимъ и даже пронзительнымъ восклицаніемъ:
   -- Вотъ до какой степени открылись сегодня мои глаза!
   -- До какой же степени, моя милая? -- пробормоталъ м-ръ Чиккъ.
   -- О, не спрашивай меня!
   -- Я и не спрашиваю. Ты сама навязываешься, мой ангелъ.
   -- Его жена взволнована до послѣдней крайности и почти выходитъ изъ себя, a онъ и не думаетъ спросить, что съ нею случилось!
   -- Ну, такъ что же такое случилось, моя милая?
   -- И эта несчастная осмѣлилась питать низкую надежду вступить въ бракъ съ Павломъ Домби! И когда она играла въ лошадки съ невиннымъ младенцемъ, -- мнѣ никогда не нравились эти игры, -- кто бы могъ подумать, что въ этой женщинѣ плодятся коварные замыслы соединиться съ нашей семьей! Низкая тварь! Но я надѣюсь, небесное правосудіе не оставитъ ее безъ наказанія.
   -- Къ чему-жъ тутъ вмѣшиваться небесному правосудію, моя милая? -- слегка возразилъ м-ръ Чиккъ, почесавъ переносье газетнымъ листомъ. -- До нынѣшняго утра ты, кажется, и сама была не прочь отъ такого родства. Партія, пожалуй, довольно приличная, -- ты именно была этихъ мыслей?
   М-съ Чиккъ заплакала навзрыдъ и сказала озадаченному супругу, что онъ можетъ, если захочетъ, растоптать ее ногами, только не обижать постыдной клеветой. М-ръ Чиккъ замолчалъ.
   -- Но съ Лукреціей Токсъ y меня покончено все, -- начала м-съ Чиккъ послѣ короткой паузы. -- Пусть Павелъ лишаетъ меня довѣренности въ пользу особы, которая, какъ я надѣюсь и увѣрена, имѣетъ полное право замѣнить бѣдную Фанни; пусть онъ извѣщаетъ меня о такой перемѣнѣ со своей обыкновенной холодностью, -- я не сержусь и не сѣтую, что заранѣе не спросили моего совѣта? Но хитрыхъ замысловъ, но двуличности, но низкихъ уловокъ, -- вотъ чего я не терпѣла и не терплю. Поэтому я все покончила съ Лукреціей Токсъ. Тяжело мнѣ было, но что же дѣлать? Во всемъ надо полагаться на волю Божію. Да оно и къ лучшему, если разсудить спокойно и безъ пристрастія. Павелъ попадаетъ теперь въ высшій кругъ, и его новые родственники -- аристократы чистѣйшей крови. Разумѣется, знакомство какой-нибудь Токсъ могло бы компрометировать и его, и меня. Во всемъ видень перстъ Божій, и рука Всевышняго иногда спасаетъ насъ даже противъ нашей воли. Велико было мое искушеніе сегодня, но я не жалуюсь и не ропщу.
  

Глава XXX.

Передъ свадьбой.

  
   Быстро идетъ впередъ архитектурыая дѣятельность въ домѣ м-ра Домби. Шумъ, крикъ, стукъ, безпрерывная бѣготня взадъ и впередъ отъ ранняго утра до поздняго вечера. Діогенъ видитъ грабителя на каждомъ шагу, лаетъ безъ умолку и безпардонно отъ солнечнаго восхода до заката, и убѣждается противъ воли, что дерзкій непріятель все перевернетъ вверхъ дномъ. Новыя перемѣны, новыя декораціи встрѣчаетъ удивленный взоръ каждое утро; но ... но нѣтъ и нѣтъ перемѣны въ образѣ жизни отверженной дочери м-ра Домби. По вечерамъ, когда работники уходятъ, Флоренса прислушивается къ ихъ шагамъ и воображаетъ, съ какою радостью возвращаются они въ веселыя семейства, съ какимъ нетерпѣніемъ ожидаютъ ихъ оставленныя дѣти. A она одна, всегда одна, и домъ ея отца, по крайней мѣрѣ по ночамъ, все тотъ же опустѣлый, скучный, заколдованный домъ.
   Но уже не съ тоской, какъ прежде, встрѣчала она наступающую ночь. Яркая надежда оживляла ея сердце. Прекрасная леди, цѣловавшая ее въ той самой комнатѣ, гдѣ нѣкогда безжалостный отецъ растерзалъ ея любящую душу, рисовалась въ ея воображеніи свѣтлымъ ангеломъ небесной благодати. Въ дали, еще туманной, но постепенно проясняющейся, уже мерцалъ для нея разсвѣтъ новой жизни, когда сердце отца будетъ, наконецъ, побѣждено, и материнская любовь озаритъ ее тѣмъ же свѣтомъ, который нѣкогда изсякъ на ея губахъ вмѣстѣ съ послѣдней искрою жизни, угасшей въ день рожденія Павла.
   Думая о новой матери съ любовью и безпредѣльной довѣрчивостью, Флоренса больше и больше любила свою покойную мать. Она не боялась ихъ соперничества въ своемъ сердцѣ. Новый цвѣтокъ выросталъ изъ глубоко-посаженнаго корня, который не могъ быть вырванъ никакою человѣческою силою. Каждое нѣжное слово изъ устъ прекрасной леди отзывалось для Флоренсы эхомъ голоса, давно умолкнувшаго, но затаеннаго навѣкъ въ ея осиротѣломъ сердцѣ. Память о покойной матери была для нея исходнымъ пунктомъ всякой нѣжности и любви: какая же другая привязанность могла истребить или ослабить это чувство?
   Прошло нѣсколько дней послѣ визита прекрасной леди. Флоренса сидѣла въ своей комнатѣ и читала книгу; но мысли ея уносились далеко и отъ книги, и отъ уединенной комнаты. Вдругъ отворяется дверь, и входитъ м-съ Грэйнджеръ.
   -- Мама! -- воскликнула Флоренса, бросаясь въ объятія дамы. -- Вотъ вы опять здѣсь!
   -- Еще не мама! -- возразила леди съ кроткой улыбкой, прижимая Флоренсу къ своей груди,
   -- Все равно: вы скоро будете моею матерью!
   -- Да, моя милая, скоро, очень скоро.
   Нѣсколько минутъ Эдиѳь не говорила ни слова, лаская кудри и цѣлуя розовыя щеки прекрасной дѣвушки. Во всей фигурѣ ея выражалась необыкновенная нѣжность, и Флоренса была растрогана еще болѣе, чѣмъ въ первое свиданіе. Эдиѳь посадила ее подлѣ себя, и онѣ держали другъ друга за руки, обѣ проникнутыя одинаковымъ чувствомъ участія и любви.
   -- Ты все была одна, Флоренса, со времени нашего свиданія?
   -- О да, я была одна!
   Флоренса спуталась и потупила глаза въ землю, потому что лицо ея матери вдругъ приняло слишкомъ серьезное выраженіе.
   -- Я... я привыкла къ одиночеству, -- продолжала Флоренса, -- и оно меня нисколько не тревожитъ. Случается иной разъ, я и Ди {Di уменьшительная форма мужского имени Diogenes и женскаго Diana. Эдиѳь, вѣроятно, подумала, что рѣчь идетъ о Діанѣ.} сидимъ вмѣстѣ по цѣлымъ днямъ однѣ-одинехоньки.
   Флоренса могла бы сказать: по цѣлымъ недѣлямъ, по цѣлымъ мѣсяцамъ.
   -- Эта Ди твоя горничная, мой ангелъ?
   -- Моя собака, -- отвѣчала Флоренса улыбясь. -- Горничная y меня -- Сусанна.
   -- A это твои комнаты? -- спросила Эдиѳь, осматриваясь кругомъ. -- Странно, мнѣ ихъ не показывали прошлый разъ. Ихъ надобно передѣлать, Флоренса. Твои комнаты должны быть лучшими во всемъ домѣ.
   -- Если бы мнѣ позволили перемѣнить ихъ, мама, такъ я бы выбрала для себя одну комнатку, тамъ, на верху.
   -- Развѣ это не довольно высоко, дитя мое?
   -- Но та комната моего брата, и я очень ее люблю. Я хотѣла просить объ этомъ папеньку, когда воротилась домой и увидѣла перестройки, но...
   Флоренса остановила глаза изъ опасенія встрѣтить проницательный взглядъ прекрасной маменьки.
   -- Но я побоялась его побезпокоить этой просьбой, a потомъ разсудила, что лучше всего обратиться къ вамъ, мама, такъ какъ вы скоро будете полной хозяйкой въ этомъ домѣ.
   Послѣ этихъ словъ, произнесенныхъ съ дѣтской наивностью, Эдиѳь, въ свою очередь, потупила глаза, и Флоренса съ изумленіемъ увидѣла поразительную перемѣну въ красотѣ этой леди. По первымъ впечатлѣніямъ, Эдиѳь должна была показаться гордой и величавой красавицей; но теперь манеры ея были столь кротки и столь нѣжны, что будь она даже ровесницей Флоренсы, и тогда ея обращеніе не могло бы вызвать на большую откровенность.
   Странно однако-жъ: Флоренсѣ -- даже простосердечной Флоренсѣ -- показалось, будто маменька ея чувствуетъ какую-то неловкость, и это сдѣлалось слишкомъ замѣтнымъ послѣ того, какъ ей сказали, что она будетъ полной хозяйкой въ этомъ домѣ. Очень странно!
   Между тѣмъ относительно комнатъ прекрасная леди обѣщалась выполнить все какъ можно скорѣе и какъ можно лучше. Потомъ онѣ потолковали нѣсколько минутъ о бѣдномъ Павлѣ, о житейскихъ дѣлахъ, и, наконецъ, Эдиѳь объявила, что хочетъ увезти Флоренсу къ себѣ домой.
   -- Мы сегодня переѣхали съ матушкой въ Лондонъ, -- сказала она, -- и ты останешься y насъ, мой ангелъ, до моего замужества; намъ надобно узнать покороче друтъ друга.
   -- Какъ вы добры, милая мама! Какъ я вамъ благодарна!
   -- Теперь вотъ что, моя милая, -- продолжала Эдиѳь, понизивъ голосъ и осматриваясь кругомъ, -- такъ какъ мы теперь совершенно однѣ, то я пользуюсь случаемъ дать тебѣ очень важный совѣтъ, который ты непремѣнно должна исполнить. Послѣ свадьбы мы съ твоимъ отцомъ уѣдемъ на нѣсколько недѣль, и я желаю, чтобы въ мое отсутствіе ты воротилась домой. Кто бы ни просилъ тебя погостить или отлучиться на нѣсколько дней, непремѣнно поѣзжай домой и не слушайся никого. Лучше быть одной, чѣмъ... я хочу сказать, мой ангелъ, что дома, въ этихъ комнатахъ, тебѣ будетъ гораздо лучше, чѣмь во всякомъ другомъ мѣстѣ.
   -- Я ворочусь домой, мама, въ самый день вашего отъѣзда.
   -- Именно такъ. Помни же обѣщаніе. Теперь собирайся ѣхать со мной. Я пойду въ залъ и стану тебя ждать.
   Медленно и спокойно будущая хозяйка пошла по огромному дому, не обращая ни малѣйшаго вниманія на великолѣпіе и роскошь, уже замѣтныя на каждомъ шагу. Это была та же красавица, которая, укротивъ внутреннюю бурю, гуляла между густыми деревьями въ лемингтонской рощѣ: та же неукротимая гордостъ души, то же презрѣніе во взорѣ и на устахъ, та же дикая надменность, вооруженная негоаованіемъ противъ самой себя и противъ всего окружающаго. Велйколѣпный чертогъ, казалось, еще больше пробуждалъ это негодованіе. Искусственныя розы на стѣнахъ и на коврахъ впивались колючими шипами въ ея истерзанную грудь; въ каждой позолотѣ сверкали атомы ненавистнаго металла, оцѣнившаго ея красоту; въ каждомь зеркалѣ во весь ростъ выставлялась женщина, высокая по своей натурѣ, но униженная грустнымъ ярмомъ нищеты и презрѣнная въ собственныхъ глазахъ. И всѣ это видятъ, -- думала она, -- и нѣтъ ей спасенія нигдѣ, кромѣ какъ въ той же гордости, которая день и ночь терзаетъ ея собственную грудь.
   И неужели эту женщину укрощаетъ невинная дѣвочка, сильная только своимъ простосердечіемъ и откровенностью? Неужели всѣ эти страсти, даже самая гордость, потухаютъ отъ одного взгляда беззащитной сироты? О да, о да! посмотрите на нихъ въ эту минуту: онѣ обнявшись сидятъ въ каретѣ, и Флоренса, съ лепетомъ любви и отрадной надежды, пріютила голову на ея груди. Пусть попробуетъ теперь кто-нибудь обидѣть беззащитную сироту! Гордая Эдиѳь броситъ тысячу жизней, если нужно ими пожертвовать для спасенія ребенка!
   Умри Эдиѳь! Лучше и полезнѣе умереть тебѣ именно въ эту минуту, чѣмъ доживать до конца свою долгую, долгую жизнь!
   Какъ бы не такъ! Ея впрство м-съ Скьютонъ уже давно строжайшимъ образомъ запретила произносить въ своемъ присутствіи низкое слово смерть. Переѣхавъ въ Лондонъ, она расположилась въ Брукъ-Стритѣ, на Гросвеноръ-скверѣ, въ великолѣпномъ домѣ своего знаменитаго, бывшаго въ отсутствіи родственника, лорда Феникса, который, по поводу брачной сдѣлки, очень охотно уступилъ свой чертогъ, надѣясь, что одолженіе будетъ уже послѣднимъ подаркомъ для м-съ Скьютонъ и ея прекрасной дочки. И вотъ въ этомъ разукрашенномъ домѣ прекрасная Клеопатра, окруженная блестящей свитой, величественно возлежала на софѣ между бархатными подушками, вполнѣ готовая принимать высокихъ гостей. На первый разъ вниманіе ея пробуждено было пріѣздомъ Эдиѳи и Флоренсы.
   -- Какъ твое здоровье ангельчикъ Флоренса? Подойди ко мнѣ, душенька, иоцѣлуй меня,
   Флоренса робко остановилась, отыскивая бѣлое мѣсто на лицѣ м-съ Скьютонъ; но почтенная леди подставила ей ухо, и такимъ образомъ вывела ее изъ затрудненія.
   -- Милая Эдиѳъ, -- сказала м-съ Скьютонъ, -- я рѣшительно... подойди немножко къ свѣту, ангельчикъ Флоренса.
   Флореиса повиновалась.
   -- Ты не помнишь, милая Эдиѳь, -- продолжала м-съ Скьютонъ, -- какою была ты въ возрастѣ нашей очаровательной Флоренсы или немножко помоложе ея?
   -- Я давно забыла этотъ возрастъ, мама.
   -- Я рѣшительно думаю, что наша очаровательная малютка чрезвычайно похожа на то, чѣмъ сама ты была въ ея лѣта. A это показываетъ, что со временемъ можно изъ нея сдѣлать, если хорошенько приняться за ея образованіе.
   Послѣднія слова были произнесены такимъ тономъ, изъ котораго значилось, что м-съ Скьютонъ считала еще неначатымъ развитіе умственныхъ и нравственныхъ силъ въ будущей дочери Эдиѳи. Вмѣсто отвѣта, Эдиѳь бросила на мать суровый взглядъ, поставившій ее въ нѣкоторое затрудненіе. Чувствовалась необходимость сдѣлать приличную диверсію.
   -- Подойди ко мнѣ, ангельчикъ Флоренса, поцѣлуй меня еще разъ, душенька.
   Флоренса должна была приложить опять свои губы къ морщинистому уху м-съ Скьютонъ.
   -- Слыхала ли ты, душенька, -- сказала м-съ Скьютонъ, удерживая за руку робкую дѣвушку, -- что твой папа, котораго мы всѣ любимъ до безумія, женится на этой недѣлѣ на моей безцѣнной Эдиѳи?
   -- Мнѣ говорили, что свадьба будетъ скоро; но когда именно, я не знала.
   -- Неужели? Какъ это, милая Эдиѳь, ты до сихъ поръ не сказала этого Флоренсѣ?
   -- Развѣ я должна была это говорить? -- возразила дочь съ такою колкостью, что Флоренса почти не узнала ея голоса.
   Дѣлая другую, болѣе счастливую диверсію, м-съ Скьютонъ объявила Флоренсѣ, что м-ръ Домби сегодня будетъ y нихъ обѣдать и, безь сомнѣнія, съ пріятнымъ изумленіемъ увидитъ свою дочь. М-ръ Домби совсѣмь не знаетъ о пріѣздѣ Флоренсы, и Эдиѳь все это устроила безъ его вѣдома, когда онъ поутру занимался дѣлами въ Сити. Пріятный, очень пріятный сюрпризь. Флоренса слушала эту вѣсть съ величайшимъ волненіемъ, которое возросло, наконецъ, до такой степени, что за часъ до обѣда, не смѣя и не зная, какъ объяснить сущность дѣла, не компрометируя м-ра Домби, она чуть не рѣшилась убѣжать домой пѣшкомъ, безъ шляпы и безъ шали, лишь бы только не встрѣтиться съ грознымъ отцомъ.
   Но Флоренса не ушла домой. Блѣдная, испуганная, не переводя духу, она осталась пригвожденною на мѣстѣ подлѣ м-съ Скьютонъ. Она не смѣла подойти къ окну изъ опасенія, что отецъ увидитъ ее черезъ улицу, не смѣла перейти въ другую комнату изъ опасенія встрѣтиться въ дверяхъ съ м-ромъ Домби. Клеопатра между тѣмъ болтала вздоръ, и бѣдная дѣвушка принуждена была поддерживать разговоръ. Вдругъ послышались на лѣсницѣ мѣрные шаги ожидаемаго джентльмена.
   -- Онъ идетъ, -- закричала Флоренса въ страшномъ испугѣ. -- Онъ идетъ!
   Клеопатра, любившая съ дѣтскимъ увлеченіемъ театральные эффекты, немедленно толкнула Флоренсу за софу, накрыла ее шалью и, такимъ образомъ, приготовила очаровательный сюрпризъ для м-ра Домби. Это было сдѣлано съ такою быстротою, что Флоренса тутъ же услышала среди комнаты страшные шаги.
   М-ръ Домби церемонно поздоровался съ тещей и нареченной невѣстой. Отъ звуковъ его голоса судорожный трепетъ распространился по всѣмъ членамъ бѣдной дѣвушки.
   -- Любезный м-ръ Домби, -- заголосила Клеопатра, -- подойдите ко мнѣ и скажите пожалуйста, все ли въ добромъ здоровьи ваша прелестная Флоренса?
   -- Флоренса совершенно здорова.
   -- Она теперь дома?
   -- Дома, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Увѣрены ли вы, любезный м-ръ Домби, что меня не обманываете? Не знаю, какъ приметъ мои слова ваша милая невѣста; но мнѣ, право кажется, что вы самый фальшивый человѣкъ, любезнѣйшій мой м-ръ Домби.
   Вѣрно и мѣтко. Фальшивѣйшій изъ людей былъ пойманъ въ эту минуту въ самой ужасной фальшивости, о какой только слышали когда-либо человѣческія уши. М-съ Скьютонъ сорвала шаль, и Флоренса, блѣдная и трепещущая, явилась предъ отцомъ, какъ страшный призракъ изъ за могилы. М-ръ Домби остолбенѣлъ. Преодолѣвая внутреннюю бурю, Флоренса бросилась къ нему на шею, поцѣловала его въ щеку и, не помня болѣе себя, побѣжала изъ комнаты. М-ръ Домби посмотрѣлъ вокругъ себя, желая потребовать отъ кого-нибудь объясненій загадочной сцены; но Эдиѳь выбѣжала также за Флоренсой.
   -- Согласитесь же, м-ръ Домби, -- начала м-съ Скьютонъ, -- вы никогда не были какъ пріятно изумлены во всю вашу жизнь: не правда ли?
   -- Точно, я никогда не былъ такъ изумленъ.
   -- Такъ пріятно изумлены, любеный м-ръ Домби; не скромничайте, -- возразила м-съ Скьютонъ.
   -- Точно.... я радъ видѣть здѣсь Флоренсу, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Конечно, вы удивляетесь, какъ она очутилась здѣсь, -- спросила м-съ Скьютонъ, -- не правда ли?
   -- Эдиѳь, можетъ быть....
   -- О хитрецъ! о лукавый, лукавый человѣкъ! -- воскликнула м-съ Скьютонъ, погрозивъ пальцемъ, -- такихъ вещей не должно бы разсказывать. Мужчины такъ тщеславны и такъ безбожно издѣваются надъ нашей слабостью; но моя душа, вы знаете, открыта передъ всѣми.... хорошо, сейчасъ!
   Послѣднія слова относились къ одному изъ высочайшихъ лакеевъ, возвѣстившему объ обѣдѣ.
   -- Но Эдиѳь, любезный мой Домби, привязана къ вамъ, можетъ быть, больше, чѣмъ вы заслуживаете; она безпрестанно хотѣла бы быть вмѣстѣ съ вами. Напрасно я говорю: "нельзя этого требовать, мой другъ, y м-ра Домби есть другія дѣла", -- ничего не хочетъ слышать. И вотъ поэтому она желаетъ имѣть хоть кого-нибудь, кто бы напоминалъ ей васъ. Не правда ли, какъ это натурально! Нынѣшнимъ утромъ ничто не могло ее удержать отъ поѣздки за нашей милой Флоренсой! Не правда ли, какъ это очаровательно!
   Здѣсь м-съ Скьютонъ остановилась въ ожиданіи отвѣта, и м-ръ Домби отвѣчалъ:
   -- Чрезвычайно очаровательно!
   -- Благослови васъ Богъ, любезный мой м-ръ Домби, за такую правоту сердца, -- воскликнула Клеопатра, крѣпко пожимая его руку. -- Но я уже принимаю слишкомъ серьезный тонъ. Сойдемте теперь внизъ и посмотримъ, что эти люди приготовили намъ къ обѣду.
   Флоренса и Эдиѳь были уже въ столовой и сидѣли рядомъ. При входѣ м-ра Домби Флоренса хотѣла встать, чтобы уступить ему свой стулъ, но Эдиѳь положила руку на ея плечо, и м-ръ Домби долженъ былъ помѣститься на противоположномъ концѣ стола.
   М-съ Скьютонъ приняла на себя трудъ поддерживать весь разговоръ. Флоренса сидѣла молча и едва поднимала глаза, не совсѣмъ осушенные отъ слезъ, a Эдиѳь ограничивалась только отвѣтами на вопросы.
   -- Стало быть, теперь, любезный м-ръ Домби, всѣ приготовленія съ вашей стороны приведены къ концу? -- сказала Клеопатра, когда подали на столъ дессертъ, и сѣдоволосый буфетчикъ удалился. -- Даже судебныя формальности окончены?
   -- Да, м-съ, свадебный контрактъ, какъ сегодня меня извѣстили, совсѣмъ готовъ, и милой моей невѣстѣ остается только назначить день свадьбы, о чемъ я и прошу ее убѣдительнѣйше.
   Эдиѳь сидѣла, какъ прекрасная статуя, холодная, спокойная, неподвижная.
   -- Что жъ ты, мой ангелъ, -- сказала Клеопатра, -- слышишь, что говоритъ м-ръ Домби? Какъ она разсѣянна, бѣдняжечка! Знаете ли, м-ръ Домби? Ваша невѣста напоминаетъ мнѣ, и живо напоминаетъ, тѣ дни, когда ея папа находился въ вашемъ положеніи.
   -- Пусть будетъ свадьба, когда вамъ угодно. Вы не нуждаетесь въ моемъ назначеніи, -- сказала Эдиѳь, едва взглянувъ черезъ столъ на м-ра Домби.
   -- Въ такомъ случаѣ завтра?
   -- Пусть!
   -- Или, можетъ быть, лучше послѣзавтра?
   -- Когда вамъ угодно. Я въ полномъ вашемъ распоряженіи. Поступайте, какъ думаете и какъ хотите. У меня нѣтъ никакихъ дѣлъ.
   -- Никакихъ дѣлъ, моя милая! -- возразила мать, -- тогда какъ цѣлый день ты въ ужасныхъ хлопотахъ отъ утра до ночи! Съ одними этими магазинщицами сотни договоровъ и заказовъ!
   -- Это по вашей части, мама. Вы и м-ръ Домби можете устраивать все, какъ знаете.
   -- Ты разсуждаешь умно, мой ангелъ, и это дѣлаетъ тебѣ честь! -- сказалъ Клеопатра. -- Флоренса, подойди сюда и поцѣлуй меня, душенька.
   Странное дѣло: всякій разговоръ, даже самый мелочной, какъ скоро участвовала въ немъ Эдиѳь, Клеопатра непремѣнно заключала нѣжнымъ обращеніемъ къ Флоренсѣ, которой, конечно, во всю жизнь не приходилось расточать столько поцѣлуевъ, какъ въ этотъ достопамятный день. Скромная дѣвушка не подозрѣвала, какую огромную пользу эти поцѣлуи приносили м-съ Скьютонъ.
   М-ръ Домби, въ глубинѣ души, былъ какъ нельзя болѣе доволенъ странными манерами своей прекрасной невѣсты. Ея надменность и холодность, само собою разумѣется, были самою лучшею рекомендаціею для Домби и Сына. Притомъ, гордая со всѣми, она однако жъ почтительно склоняется передъ его особой и не прекословитъ ему ни въ чемъ: статья особенно заманчивая! Льстило самолюбію м-ра Домби и то обстоятельство, что эта женщина, составляя честь его дома, будетъ вмѣстѣ съ нимъ обдавать холодомъ его гостей.
   Такъ разсуждалъ м-ръ Домби, оставшись одинъ за обѣденнымъ столомъ и погруженный въ глубокія думы о прошедшей и будущей судьбѣ. Наружная обстановка соотвѣтствовала какъ нельзя лучше этимъ думамъ. Душный воздухъ столовой залы, темнобурыя стѣны съ черными картинами и гербами, двѣ дюжины черныхъ стульевъ, разставленныхъ въ правильной симметріи какъ гробы, дожидавшіеся только факельщиковъ и наемныхъ плакальщиковъ для начатія похоронной процессіи, два сухопарыхъ негра, поддерживавшихъ на буфетѣ изсохшія вѣтви канделябровъ, и затхлый запахъ отъ десятковъ тысячъ обѣдовъ, погребенныхъ въ этомъ саркофагѣ, -- все это превосходно согласовалось съ настроеніемъ духа сосредоточеннаго мыслителя. Владѣлецъ дома жилъ за границей, такъ какъ воздухъ Англіи, по какимъ-то причинамъ, уже давно оказывался вреднымъ для благородныхъ членовъ фамиліи Фениксовъ. Комнаты постепенно погружались въ глубокій трауръ, и недоставало только трупа, чтобы превратить ихъ въ погребальные склепы.
   На случай, пожалуй, окоченѣлая фигура м-ра Домби съ успѣхомъ могла бы замѣнить и этотъ недостатокъ.
   Сумерки тянулись очень долго, и свѣчи были поданы поздно, такъ какъ м-съ Скьютонъ при огнѣ чувствуетъ всегда головную боль. Въ этотъ промежутокъ м-съ Скьютонъ постоянно бесѣдовала съ Флоренсой или заставляла ее играть на фортепьяно для собственнаго удовольствія, или подзывала ее для нѣжныхъ поцѣлуевъ, и это случалось всякій разъ послѣ того, какъ Эдиѳь дѣлала какое-нибудь замѣчаніе. Впрочемъ, поцѣлуи были теперь не такъ часты, потому-что Эдиѳь все время сидѣла подлѣ открытаго окна, несмотря на заботливое предостереженіе матери отъ простуды. Въ такомъ, почти совершенно безмолвномъ положеніи оставалась она до тѣхъ поръ, пока женихъ ея не собрался домой. Во время прощанья м-ръ Домби былъ очень милостивъ со своею дочерью, и Флоренса отправилась въ спальню подлѣ комнаты Эдиѳи до того спокойная и счастливая, что въ прошедшемъ видѣла въ себѣ совсѣмъ другую бѣдную дѣвочку-сиротку, достойную сожалѣнія. И она плакала объ этой дѣвочкѣ, пока не уснула.
   Недѣля проходила скоро. Ѣздили въ магазины, къ модисткамъ, ювелирамъ, нотаріусамъ, цвѣточницамъ, кондитерамъ. Флоренса была вездѣ и y всѣхъ. Флоренса поѣдетъ въ церковь. Флоренса скинетъ трауръ и нарядится въ модное платье. Планы на этотъ счетъ модистки француженки, очень похожей на м-съ Скьютонъ, были такъ изящны и великолѣпны, что м-съ Скьютонъ заказала и себѣ такое же платье. Мадамъ замѣтила, что м-съ Скьютонъ будетъ обворожительна, и всѣ станутъ считать ее сестрою прекрасной невѣсты.
   Недѣля проходила еще скорѣе. Эдиѳь не смотрѣла ни на что, не заботилась ни о чемъ. Богатые наряды приносились на домъ, примѣривались, модистки и м-съ Скьютонъ приходили въ живѣйшій восторгъ и укладывали ихъ, куда и какъ слѣдуетъ. Эдиѳь не дѣлала никакихъ замѣчаній. М-съ Скьютонъ составляла планы на каждый день и сама приводила ихъ въ исполненіе. Иногда Эдиѳь садилась въ карету и отправлялась въ магазины, какъ скоро нельзя было безъ нея обойтись; но это случалось очень рѣдко. М-съ Скьютонъ обо всемъ хлопотала сама и одна завѣдывала всѣми дѣлами, a Эдиѳь смотрѣла на всѣ распоряженія съ величайшимъ равнодушіемъ, какъ лицо, совершенно постороннее.
   Недѣля промчалась съ удивительною быстротой, и наступила послѣдняя ночь передъ свадьбой. Въ гостиной засѣдали м-съ Скьютонъ и м-ръ Домби. Было очень темно, такъ какъ y м-съ Скьютонъ по обыкновенію болѣла голова, хотя съ завтрашнимъ утромъ она надѣялась совсѣмъ освободиться отъ этой боли. Эдиѳь сидѣла y открытаго окна и смотрѣла на улицу. М-ръ Домби и Клеопатра тихонько разговаривали на софѣ. Было очень поздно, и Флоренса уже отправилась спать.
   -- Любезный м-ръ Домби, -- начала Клеопатра, -- завтра вы навсегда лишаете меня общества милой Эдиѳи, и я хочу просить васъ оставить y меня Флоренсу.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, если вамъ угодно.
   -- Благодарю васъ. Вы оба ѣдете въ Парижъ, и безъ вашей милой дочери я бы осталась въ совершенномъ уединеніи. Мысль, что я буду содѣйствовать образованію ума и сердца прелестной Флоренсы, прольетъ отрадный бальзамъ въ мою душу, любезный м-ръ Домби.
   М-ръ Домби повторилъ, что онъ съ восторгомъ оставляетъ свою дочь въ такихъ надежныхъ рукахъ.
   Эдиѳь быстро поворотила голову. Невидимая въ темнотѣ, она внимательно прислушивалась къ разговору, и лицо ея, прежде безжизненное, выражало теперь живѣйшее участіе.
   -- Премного благодарна вамъ, любезный м-ръ Домби, за ваше доброе мнѣніе, -- продолжала Клеопатра. -- Я боялась, что вы имѣете злой умыселъ осудить меня на совершенное затворничество, какъ выражаются наши адвокаты, эти страшнѣйшіе прозаики въ цѣломъ мірѣ.
   -- Отчего такая несправедливость ко мнѣ, любезная м-съ Скьютонъ?
   -- Да оттого, что Флоренса объявила наотрѣзъ, что она завтра воротится домой, -- отвѣчала м-съ Скьютонъ. -- Я начинала считать васъ, любезный Домби, порядочнымъ тираномъ вродѣ турецкаго паши.
   -- Увѣряю васъ, м-съ, я не дѣлалъ никакихъ распоряженій относительно Флоренсы. Во всякомъ случаѣ, эти распоряженія отнюдь не будутъ противорѣчить вашимъ желаніямъ.
   -- О, я знала, вы порядочный льстецъ, м-ръ Домби. Говорятъ впрочемъ, y льстецовъ нѣтъ сердца, тогда какъ ваша нѣжная чувствительность составляетъ украшеніе и отраду вашей жизни. Что это? неужели вы хотите домой?
   Было очень поздно, м-ръ Домби собирался идти.
   -- О Боже мой! сонъ это или мрачная дѣйствительность! -- воскликнула м-съ Скьютонъ. -- Такъ это правда, милый Домби, что завтра утромь вы похищаете y бѣдной матери ея единственное сокровище, ея ненаглядную дочь?
   М-ръ Домби, привыкшій ионимать вещи въ буквальномъ смыслѣ, отвѣчалъ, что похищеній не будетъ никакихъ, и что они встрѣтятся съ Эдиѳью въ церкви.
   -- Нѣтъ на свѣтѣ пытки мучительнѣе той, какую испытываетъ бѣдная мать при разставаніи съ единственною дочерью, хотя бы эта дочь вручалась вамъ, любезнѣйшій м-ръ Домби. -- Я слаба, и тревоги сердца во мнѣ всегда брали верхъ надъ холоднымъ размышленіемъ; но будьте увѣрены, м-ръ Домби, завтра я призову всю твердость духа и безропотно покорюсь неизбѣжной судьбѣ. Благословляю васъ отъ всего моего сердца! Милая Эдиѳь, кто-то уходитъ, дитя мое! Опомнись, мой ангелъ!
   Эдиѳь, не обращавшая опять никакого вниманія на разговоръ, встала со своего мѣста, но не сдѣлала шагу впередъ и не сказала ни слова. М-ръ Домби поспѣшилъ подойти къ невѣстѣ и, поцѣловавъ ея руку, произнесъ съ величавою торжественностью, приличною настоящему случаю:
   -- Завтра поутру я буду имѣть счастье стоять передъ алтаремъ вмѣстѣ съ м-съ Домби.
   Затѣмъ онъ поклонился и вышелъ, держа голову вверхъ.
   Лишь только затихъ величественный скрипъ сапогъ м-ра Домби, м-съ Скьютонъ позвонила и велѣла подать огня. Вмѣстѣ со свѣчами горничная принесла то блистательное платье, которому предопредѣлено завтрашнимъ утромъ воспламенять мужскія сердца; но покамѣстъ, теперь, въ этомъ блистательномъ нарядѣ старуха была еще отвратительнѣе и ужаснѣе, чѣмъ въ своей фланелевой кофтѣ. Этого не видѣла и не подозрѣвала м-съ Скьютонъ. Любуясь передъ зеркаломъ и принимая обворожительныя дѣвическія позы, Клеопатра разсчитывала на убійственные эффекты, которыхъ неминуемою жертвой прежде другихъ долженъ былъ сдѣлаться майоръ Багстокъ. Скинувъ, наконецъ, обворожительное платье, a вмѣстѣ съ нимъ и прочія принадлежности туалета, Клеопатра развалилась въ одно мгновеніе, какъ карточный домикъ.
   Во все это время Эдиѳь оставалась y темнаго окна и смотрѣла на улицу. Когда, наконецъ, въ комнатѣ не осталось никого, кромѣ матери, она -- первый разъ въ этотъ вечеръ -- оставила свое мѣсто и стала передъ софой напротивъ м-съ Скьютонъ.
   -- Я устала до смерти, -- сказала м-съ Скьютонъ. -- На тебя ни въ чемъ нельзя положиться. Ты хуже маленькаго ребенка, да и ребенокъ не можетъ быть упрямѣе и капризнѣе тебя.
   -- Выслушайте меня, матушка, -- начала Эдиѳь, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на ея слова. -- Вы должны, до моего возвращенія изъ Парижа, оставаться въ этомъ домѣ однѣ, совершенно однѣ.
   -- Я должна оставаться одна, Эдиѳь, до твоего возвращенія? -- повторила м-съ Скьютонъ. -- Что это значитъ?
   -- Это значитъ, что если вы не согласитесь остаться однѣ, то я завтра въ церкви отрекусь отъ руки этого человѣка, которому собираюсь дать такую ложную и позорную клятву, или я упаду мертвая на церковной паперти.
   Тревожный взоръ матери отнюдь не успокоился встрѣчей съ непреклоннымъ взглядомъ дочери. М-съ Скьютонъ не отвѣчала ничего. Эдиѳь продолжала твердо и рѣшительно:
   -- Пусть остаемся мы съ вами тѣмъ, что есть; этого довольно. Я не хочу и не допущу, чтобы юное, невинное созданіе унизилось наравнѣ со мною. Ни за какія блага въ свѣтѣ я не потерплю, чтобы для забавы моей матери развратилась и погибла беззащитиая сирота, которая должна теперь найти во мнѣ свою естественную опору. Теперь вы знаете мое мнѣніе. Флоренса должна уѣхать домой.
   -- Ты съ ума сошла, Эдиѳь, -- закричала взбѣшенная мать. -- Думаешь ли ты найти спокойствіе въ этомъ домѣ, покуда она не выйдетъ замужъ?
   -- Спросите лучше, ожидаю ли я когда-либо найти спокойствіе въ этомъ домѣ?
   -- И вотъ награда за всѣ мои труды, за всѣ попеченія! вотъ благодарность за блестящее положеніе въ свѣтѣ, которое устраивается чрезъ меня! Я не гожусь быть компаньонкой какой-нибудь дѣвочки! я ее развращаю! отъ меня надобно бѣжать, какъ отъ чумы! Да кто же ты, наконецъ, м-съ Домби? Ты кто?
   -- Этотъ вопросъ, матушка, -- отвѣчала Эдиѳь, блѣдная какъ смерть и указывая на окно, -- предлагала я себѣ нѣсколько разъ, когда сидѣла вотъ тамъ, и погибшія подобія моего пола съ клеймомъ безстыдства проходили мимо ... Богу извѣстно, какой отвѣтъ я получила. О мать моя, мать моя! если бы по крайней мѣрѣ въ невинный возрастъ дѣтства вы бросили меня на произволъ случая, на произволъ собственныхъ влеченій моего сердца!.. но для меня не было невинныхъ возрастовъ!
   Понимая безполезность обнаруженія безсильнаго гнѣва, м-съ Скьютонъ зарыдала и начала произносить горькія жалобы, что она зажилась на свѣтѣ слишкомъ долго, что собственное дѣтище отрекается отъ нея, что въ эти несчастныя времена забыты обязанности къ родителямъ, -- что она слышитъ чудовищные упреки, и что, наконецъ, она сойдетъ съ печалью въ гробъ.
   -- Лучше, гораздо лучше лежать въ могилѣ, -- вопіяла м-съ Скьютонъ, -- чѣмъ выносить всѣ эти ужасы! О Боже мой! собственное дѣтище, собственная плоть и кровь питаетъ противъ меня злобу отъявленнаго врага?
   -- Время взаимныхъ упрековъ между нами, матушка, уже прошло, не возобновляйте его!
   -- Да не ты ли возобновляешь это несчастное время? Тебѣ извѣстна моя чувствительность, и, какъ нарочно, ты поражаешь меня безъ всякой пощады, и въ какое время! когда я должна всячески позаботиться, чтобы завтра выставить себя въ приличномъ свѣтѣ! Удивляюсь тебѣ, Эдиѳь. Превращать свою мать въ безобразное чучело, и когда? въ день своей свадьбы!!!
   -- Я сказала, что Флоренса должна ѣхать домой.
   -- Ну, и пусть уѣзжаетъ! -- скороговоркой отвѣчала запуганная мать. -- Я даже рада, что она уѣдетъ. Что мнѣ въ этой дѣвочкѣ?
   -- A для меня эта дѣвочка то, что изъ за нея, матушка, я готова отречься отъ васъ, точно такъ же какъ хотѣла отречься отъ него завтра въ церкви. Въ ея грудь не долженъ западать зародышъ того зла, которое развилось и окрѣпло во мнѣ: въ этомъ вамъ ручаюсь. Оставьте ее въ покоѣ и откажитесь разъ навсегда отъ намѣренія преподавать ей уроки, которыми пользовалась собственная ваша дочь. Это -- не трудное условіе для васъ.
   -- Конечно, если бы ты предложила его, какъ нѣжная дочь; но такія до крайности оскорбительныя слова...
   -- Оскорбительныхъ рѣчей болѣе не будетъ. Надѣюсь, наши отношенія кончились. Идите своей дорогой и наслаждайтесь плодами своихъ трудовъ. Забавляйтесь, веселитесь, наряжайтесь, сколько вамъ угодно, и будьте счастливы. Цѣли нашихъ жизней достигнуты. Каждая изъ насъ пойдетъ своей дорогой. Съ этого часа ни слова о прошедшемъ. Прощаю вамъ вашу долю въ завтрашнемъ позорѣ. За себя стану просить Бога.
   Затѣмъ она пожелала м-съ Скьютонъ спокойной ночи и отправилась въ свою спальню твердымъ и мѣрнымъ шагомъ, который, казалось, подавлялъ всякое волненіе ея души,
   Но тѣмъ большая тревога возстала въ этой душѣ, когда она осталась одна. Пятьсотъ разъ прошла она взадъ и впередъ между блестящими уборами къ завтрашнему утру. Ея волосы распустились, глаза горѣли лихорадочнымъ блескомъ, бѣлая грудь побагровѣла отъ ударовъ ея мстительной руки, и она, казалось, хотѣла растерзать въ конецъ свою собственную красоту, ненавистную, презрѣнную, опозоренную. Такъ проводила послѣднюю ночь передъ свадьбой Эдиѳь въ борьбѣ со своимъ безпокойнымъ духомъ, неукротимымъ подъ ярмомъ всесильнаго рока.
   Наконецъ, случайно прикоснулась она къ отворенной двери, которая вела въ комнату Флоренсы.
   Эдиѳь вздрогнула, остановилась и заглянула туда.
   При свѣтѣ мерцающей лампады она увидѣла спящую дѣвушку въ расцвѣтѣ невинности и красоты. Эдиѳь притаила дыханіе, и какая-то невольная сила повлекла ее къ Флоренсѣ.
   Ближе и ближе подходила она, и наконецъ, губы ея прильнули къ нѣжной рукѣ, свѣсившейся съ постели. Это прикосновеніе имѣло дѣйствіе того ветхозавѣтнаго жезла, который нѣкогда источилъ живительную воду для народа, погибавшаго отъ жажды.
   Эдиѳь стала на колѣни подлѣ постели, спустила растрепанные волосы на подушку, и слезы ручьями заструились изъ ея глазъ.
   Такъ провела Эдиѳь Грэйнджеръ послѣднюю ночь передъ свадьбой.
  

Глава XXXI.

Свадьба.

  
   Разсвѣтъ, со своимъ безстрастнымъ, блѣднымъ лицомъ, робко прокрадывается въ церковь, подъ которой покоится прахъ маленькаго Павла и его матери, и уныло заглядываетъ въ окна. Холодно и мрачно. Ночь держится еще на мраморномъ полу и гнѣздится въ углахъ и закоулкахъ. Уже виденъ циферблатъ на часахъ высокой колокольни, еще сѣрый и туманный, но готовый служить маякомъ на бурномъ морѣ человѣческихъ суетъ, еще не всплывішіхъ на поверхность послѣ вечерняго отлива. Спитъ утомленный городъ крѣпкимъ сномъ богатыря, и утренняя заря еще не смѣетъ заглянуть въ его окна.
   Тревожно проносясь и летая вокругъ церкви, разсвѣтъ оплакиваетъ свое кратковременное царство, и слезы его капаютъ на стекла оконъ, и деревья вокругъ церковныхъ стѣнъ ровно склоняютъ свои головы, изъявляя сочувствіе дружескимъ шелестомъ льстьевъ. Ночь постепенно блѣднѣетъ и съ трепетомъ оставляетъ церковь, но еще упорно держится въ сводахъ и прячется среди гробовъ. Мало-по-малу наступаетъ день: колокольный циферблатъ очистился отъ сѣраго тумана, разсвѣтъ осушаетъ свои слезы, подавляетъ жалобы и, выгнавъ ночь изъ послѣдняго ея убѣжища, въ испугѣ запирается самъ въ церковныхъ сводахъ и между мертвецами, до тѣхъ поръ, пока свѣжая ночь въ свою очередь не выгонитъ его оттуда.
   Полчища мышей, занимавшихся всю ночь молитвенниками усердныхъ христіанъ, спѣшатъ укрыться въ своихъ норахъ и въ испугѣ собираются вмѣстѣ, заслышавъ шумъ y церковныхъ дверей. Сторожъ и надзиратель могилъ рано являются въ это утро; но еще раньше ихъ пришла и дожидалась въ церковной оградѣ м-съ Миффъ, смотрительница церковныхъ ложъ {Въ англиканской церкви каждое семейство имѣетъ свое опредѣленное мѣсто, или ложу, pew. Смотритель этихъ ложъ, обязанный содержать въ чистотѣ, запирать и отпирать ихъ, называется pew-opener. Мѣсто этого служителя, послѣ его смерти, иногда переходмтъ къ его вдовѣ, которая тоже, какъ здѣсь м-съ Миффъ, называется pew-opener. Примѣч. перев.}, сухопарая, пискливая старуха въ нищенскомъ салопѣ.
   Еще болѣе нищенская шляпка украшаетъ голову м-съ Миффъ, проникнутую неутолимой жаждой шиллинговъ и полушиллинговъ. Привычка заманивать въ ложи сообщила м-съ Миффъ какой-то видъ таинственности, и она получила удивительную способность распознавать, съ какой стороны больше можно надѣяться звонкой благостыни. Посѣтители знали м-съ Миффъ, и м-съ Миффъ знала ихъ какъ нельзя лучше. Былъ когда-то, -- a можетъ и не былъ, -- лѣтъ двадцать назадъ м-ръ Миффъ, но его всѣ забыли, и м-съ Миффъ никогда на него не намекала. Оно и лучше. М-ръ Миффъ -- не тѣмъ будь помянутъ -- былъ большой вольнодумецъ и даже, говорятъ, держался мнѣнія относительно свободныхъ мѣстъ {Назначеніе опредѣленныхъ мѣстъ для каждаго богомольца сопряжено съ неудобствами, и англиканское духовенство хотѣло отмѣнить этотъ обычай. Хлопоты не привели ни къ чему, и странный обычай остался въ прежнемь видѣ. Понятно теперь, въ чемъ заключалось вольнодумство м-ра Миффа, защищавшаго, наперекоръ личнымъ выгодамъ, необходимость оставить церковныя ложи свободными. Примѣч. перев.}. Конечно, м-съ Миффъ надѣется, что м-ръ Миффъ удостоился небеснаго блаженства, a можетъ быть, и не удостоился, какъ знать? -- дѣло темное.
   Много хлопотъ для м-съ Миффъ сегодня. Она чиститъ пелены, вытрясаетъ ковры, выбиваетъ подушки, и при этомъ языкъ ея не умолкаетъ ни на минуту. Свадьба будетъ, богатая свадьба. М-съ Миффъ навѣрно знаетъ, что перестройка дома и меблировка комнатъ стоили жениху пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ: легко сказать! a y невѣсты -- это тоже знаетъ м-съ Миффъ -- за душой ни полушки. Равнымъ образомъ м-съ Миффъ очень хорошо помнитъ -- какъ будто это случилось вчера -- похороны первой жены, за похоронами крестины, за крестинами другія похороны и, разсказывая объ этомъ, она кстати вымываетъ мыломъ мраморную доску на памятникѣ маленькаго Павла. Во все это время м-ръ Саундсъ, церковный сторожъ, сидитъ на паперти, грѣется на солнцѣ (другихъ занятій м-ръ Саундсъ почти не имѣетъ; въ холодную погоду онъ грѣется y печки) и, кивая головой, одобряетъ всѣ сказанія м-съ Миффъ, "А не слыхали ли вы, м-съ Миффъ, -- спрашиваетъ онъ, -- невѣста, говорятъ, необыкновенная красавица?" М-съ Миффъ даетъ утвердительный отвѣтъ, и м-ръ Саундсъ, обожатель женской красоты, наперекоръ строгому благочестію, дѣлаетъ энергическое замѣчаніе: "Да, чортъ побери, лихая, говорятъ, баба, сорвиголова". Отъ этихъ словъ м-съ Миффъ приходитъ въ справедливое негодованіе.
   Въ домѣ м-ра Домби усиленное деиженіе и суматоха, особенно, между женщинами. Всѣ онѣ на ногахъ съ четырехъ часовъ утра и къ шести одѣты въ полномъ парадѣ. Горничная, очевидно, оказываетъ величайшее, даже необыкновенное вниманіе къ особѣ м-ра Таулисона, и кухарка, за поданнымъ завтракомъ, остроумно замѣчаетъ, что одна свадьба всегда ведетъ другую: этому горничная не вѣритъ, и такое мнѣніе въ глазахъ ея не имѣетъ смысла. М-ръ Таулисонъ не дѣлаетъ никакихъ замѣчаній, и вообще онъ немножко сердитъ, что наняли какого-то иностранца съ бакенбардами -- y Таулисона нѣтъ бакенбанрдъ -- провожать счастливую чету въ Парижъ. М-ръ Таулисонъ того мнѣнія, что нечего ждать добра отъ иностранцевъ, что всѣ они никуда не годятся. Дамы находятъ, что это въ нѣкоторомъ родѣ предразсудокъ, a м-ръ Таулисонъ говоритъ: "хорошъ предразсудокъ! взгляните-ка на Бонапарта: онъ былъ первый между ними, зато и нагадилъ больше всѣхъ!" -- "Справедливо, м-ръ Таулисонъ", заключаетъ горничная.
   Кондитеръ съ самаго утра готовитъ великолѣпный завтракъ въ резиденціи м-съ Скьютонъ, и высочайшіе лакеи смотрятъ на него съ нѣкоторымъ изумленіемъ. Отъ одного изъ нихъ сильно несетъ хересомъ, и въ глазахъ его предметы начинаютъ принимать странныя формы. Сознавая въ себѣ эту слабость, молодой человѣкъ говоритъ, что y него мишень, то есть, мигрень, хотѣлъ онъ сказать -- и не сказалъ.
   Колокольные звонари давно пронюхали богатую свадьбу и дѣлаютъ за городомъ симфоническія репетиціи. Бубенщики съ косарями {Есть въ Лондонѣ особая шайка промышленниковъ, -- marццц-bonеs and clavers, ремесло которыхъ состоить въ нарушеніи спокойствія новобрачныхъ. Лишь только новобрачные, по выходѣ изъ церкви, сядутъ за столъ, они схватываютъ кости, дубины, черепки и подымаютъ адскій гвалтъ на цѣлую улицу. Только значительная сумма денегъ заставляетъ ихъ удалиться или не приходить. совсѣмъ. Примѣч. перев.} и трубачи предчувствуютъ отмѣнную добычу. Первые заранѣе угрожаютъ своимъ нашествіемъ и соглашаются только въ случаѣ щедрой платы пощадить аристократическіе уши оть демонской тревоги; послѣдніе отправляютъ депутата въ особѣ искуснаго тромбона, который стоитъ за угломъ и выжидаетъ мясника, чтобы освѣдомиться о мѣстѣ и часѣ параднаго завтрака. Тревожное ожиданіе проникаетъ въ отдаленныя захолустья Лондона. Съ Чистыхъ Прудовъ приводитъ м-ръ Перчъ свою супругу къ служанкамъ м-ра Домби, съ которыми она отправится въ церковь смотрѣть свадьбу. М-ръ Тутсъ въ своихъ апартаментахъ облекается въ произведенія Борджессъ и Компаніи: онъ будетъ смотрѣть на торжественный обрядъ изъ секретнаго угла на галлереѣ, куда поведетъ и Лапчатаго Гуся. Тамъ, наконецъ, м-ръ Тутсъ располагаетъ открыть своему наставнику всю правду истинную и сказать ему: "Конечно, другъ любезный, не хочу больше тебя обманывать: пріятель, на котораго столько разъ я намекалъ, не кто другой, какъ самъ я. Миссъ Домби -- предметъ моей страсти. Что теперь y тебя на умѣ, и какой совѣтъ подашь ты своему нѣжному другу?" A между тѣмъ Лапчатый Гусь, въ ожиданіи сюрприза, сидитъ на кухнѣ м-ра Тутса, клюетъ бифштексъ и засовываетъ свой клювъ въ кружку шотландскаго пива. На Княгининомъ Лугу м-съ Токсъ суетится возлѣ своего гардероба: и она, огорченная дѣва, рѣшается подарить шиллингъ м-съ Миффъ и посмотрѣть изъ потаеннаго уголка на пышную церемонію, сокрушившую роковымъ ударомъ ея чувствительное сердце. Квартира деревяннаго мичмана оживлена необыкновенной дѣятельностью. Капитанъ Куттль въ странныхъ полусапожкахъ и высочайшихъ воротничкахъ сидитъ въ полномъ парадѣ за своимъ завтракомъ и внимательно слушаетъ Тудля, который, по его приказанію, читаетъ для него вѣнчальную службу, дабы капитанъ во всей ясности мотъ разумѣть въ самой церкви торжественную назидательность этого таинства. Для этой цѣли капитанъ съ важностью даетъ по временамъ приказанія своему чтецу вродѣ слѣдующихъ: "Станьте на якорь, любезный. Переверните листокъ и читайте снова. Вы за пастора, a я буду говорить: аминь". Проба кончилась удовлетворительнымъ образомъ, и капитанъ заранѣе проникся благоговѣйнымъ духомъ.
   Много въ этотъ день было хлопотъ для особъ всякаго чина и званія. Двадцать нянекъ въ улицѣ м-ра Домби обѣщали показать своимъ питомцамъ -- брачный инстинктъ развивается, какъ извѣстно, отъ самой колыбели -- великолѣпную свадьбу и заранѣе побрели съ ними въ церковь.
   Кузенъ Фениксъ воротился изъ-за границы съ нарочитымъ намѣреніемъ присутствовать на свадьбѣ. Лѣтъ за сорокъ кузень Фениксъ былъ первѣйшимъ франтомъ въ цѣломъ городѣ; да и теперь еще, одѣтый щегольски, онъ смотритъ молодцомъ, хотя посторонніе съ нѣкоторымъ изумленіемъ открываютъ морщины на его лордовскомъ лицѣ и вороньи гнѣзда подъ глазами. Замѣчаютъ еще, что его в-пр-во, гуляя по улицамъ, постоянно описываетъ кривыя линіи. Но кузенъ Фениксъ, вставшій съ постели въ половинѣ восьмого или около этого, совсѣмъ другой, чѣмъ въ десять часовъ, когда парикмахеръ и камердинеръ приводятъ къ желанному концу свои волшебныя манипуляціи.
   М-ръ Домби оставляетъ свой кабинетъ среди всеобщаго волненія женщинъ, которыя, завидѣвъ его, разбѣгаются въ разныя стороны съ громкимъ шорохомъ юбокъ и колебаніемъ шляпокъ. Но м-съ Перчъ, при своемъ интересномъ положеніи -- она всегда въ этомъ положеніи -- не такъ проворна на ноги и, оставаясь на лѣстницѣ, принуждена встрѣтиться лицомъ къ лицу съ блистательнымъ женихомъ. Быть худу, думаетъ м-съ Перчъ, и, дѣлая книксенъ, восклицаетъ съ набожнымъ умиленіемъ: "Да спасетъ Господь Богъ домъ Перча отъ всякой бѣды и напасти!" Въ ожиданіи опредѣленнаго часа м-ръ Домби шествуетъ въ гостиную. Великолѣпенъ на м-рѣ Домби новый синій фракъ, великолѣпны его панталоны оленьяго цвѣта и сиреневый жилетъ. Слухъ пронесся по всему дому, что м-ръ Домби въ модной французской прическѣ.
   Двойной стукъ въ дверь возвѣщаетъ о прибытіи майора, который тоже, какъ и слѣдуетъ, великолѣпенъ съ ногъ до головы. Въ петлицѣ его фрака огромный букетъ цвѣтовъ, и его волосы симметрически вьются пышными буклями.
   -- Домби, -- сказалъ майоръ, протягивая обѣ руки, -- какъ вы себя чувствуете?
   -- Майоръ, какъ ваше здоровье?
   -- Клянусь Юпитеромъ, сэръ, Джо Багстокъ нынѣшнее утро просто въ эмпиреяхъ... уфъ! -- здѣсь майоръ ударяетъ себя въ грудь. -- Да, чортъ побери, Домби, нынѣшнимъ утромъ майоръ Багстокъ чуть не рѣшился устроить двойной бракъ, сударь мой, и обвѣнчаться съ матерью вашей невѣсты. Вотъ какъ!
   М-ръ Домби улыбается, но едва замѣтно и вовсе не благосклонно; ибо м-ръ Домби чувствуетъ, что не долженъ допускать никакихъ шутокъ насчетъ своей почтенной тещи, особенно въ такое торжественное утро. Майоръ замѣчаетъ свой промахъ.
   -- Домби, привѣтствую васъ отъ всей души! Домби, поздравляю васъ со всѣмъ усердіемъ! Клянусь Богомъ, сэръ, въ этотъ день вы счастливѣйшій изъ смертныхъ во всей Англіи. Завидую вамъ.
   Опять физіономія м-ра Домби принимаетъ далеко не совсѣмъ благосклонное выраженіе: есть особа, достойная большей зависти, и это, безъ сомнѣнія, избранная его сердца, которая, конечно, бывъ удостоена такой чести, должна считать себя счастливѣйшимъ существомъ.
   -- A что касается до Эдиѳь Грейнджеръ, сэръ... -- продолжаетъ майоръ, -- да что тутъ толковать? нѣтъ женщины въ цѣлой Европѣ, которая бы не согласилась быть сегодня на мѣстѣ Эдиѳь Грейнджеръ. Всякая женщина съ охотой отдастъ свои уши и даже серьги, чтобы замѣнить собою Эдиѳь Грейнджеръ.
   -- Вы слишкомъ любезны, майоръ.
   -- Домби, вы это знаете сами. Оставимъ въ сторонѣ безполезную деликатность. Да, вы это знаете сами.
   -- Конечно, майоръ, если допустить ...
   -- Милліоны чертей и чертенятъ, м-ръ Домби, знаете ли вы этотъ фактъ, или не знаете? Домби! Признаете ли вы стараго Джоя своимъ другомъ? Стоимъ ли мы съ вами на короткой ногѣ, Домби, на такой ногѣ, что старикашка Джой можетъ послать къ чорту всякія церемоніи, или я долженъ повернуться налѣво кругомъ и держать руки по швамъ на почтительной дистанціи? Говорите откровенно, Домби, безъ обиняковъ и безъ ужимокъ.
   -- Вы слишкомь горячитесь, любезный майоръ, -- сказалъ м-ръ Домби веселымъ тономъ.
   -- Да, я горячъ, чортъ побери. Джо Багстокъ и не отпирается, -- онъ горячъ, сэръ, И это, скажу я вамъ, такой случай, который выводитъ на свѣжую воду всѣ благороднѣйшія симпатіи, какія только остаются въ старомъ, затасканномъ, истертомъ, дьявольскомъ трупѣ старичины Джоя. Въ это время y честнаго человѣка всѣ чувства брызнутъ фонтаномъ изъ души, не то ему слѣдуеть напялить себѣ намордникъ; a Джозефъ Багстокъ говоритъ вамъ въ глаза, точно такъ же, какъ недавно говорилъ въ клубѣ, что онъ не намѣренъ напяливать намордника, какъ скоро рѣчь идетъ о Павлѣ Домби. Теперь, чортъ побери, что вы на это скажете, сэръ.
   -- Увѣряю васъ, майоръ, я вамъ много обязанъ. Ваша дружба, конечно, слишкомъ пристрастная...
   -- Домби, ни слова больше. Пристрастья не было, нѣтъ, не будетъ и не можетъ быть въ старикашкѣ Джоѣ. Да!
   -- Ваша дружба, хочу я сказать, -- продолжалъ, м-ръ Домби, -- слишкомъ очевидна и, конечно, не требуетъ доказательствъ. Въ настоящемъ случаѣ, майоръ, я всего менѣе могу забыть, чѣмъ и сколько обязанъ вамъ.
   -- Домби, вотъ вамъ рука Джозефа Багстока, или откровеннаго старикашки Джоя, если вамъ это лучше нравится. Объ этой рукѣ его королевское высочество герцогъ Іоркскій изволилъ замѣтить его королевскому высочеству герцогу Кентскому, что это рука майора Джозефа, тертаго стараго забіяки, который прошелъ на своемъ вѣку сквозь огонь и воду. Домби, да будетъ настоящая минута счастливѣйшею въ жизни насъ обоихъ. Благослови васъ Богъ!
   Затѣмъ приходитъ м-ръ Каркеръ, великолѣпный и улыбающійся наиторжественнѣйшимъ образомъ. Онъ едва можетъ выпустить руку м-ра Домби: такъ радушенъ его привѣтъ! и въ то же время онъ съ такимъ чистосердечіемъ пожимаетъ руку майора Багстока, что голосъ его дрожитъ отъ полноты благоговѣнія и восторга.
   -- Самый день сіяетъ счастьемъ, и солнце пламенѣетъ лучами любви, -- говоритъ м-ръ Каркеръ. -- Погода великолѣпная! Надѣюсь, я не опоздалъ?
   -- Акуратенъ и точенъ какъ всегда! -- замѣтилъ майоръ. -- Минута въ минуту, какъ назначено.
   -- Очень радъ, -- сказалъ Каркеръ. -- Я боялся промедлить нѣсколькими секундами дольше назначеннаго времени, такъ какъ дорога была загромождена длиныыми обозами. Я принялъ смѣлость, м-ръ Домби, ѣхать черезъ Брукъ-Стритъ съ тѣмъ, чтобы приготовить скромный букетъ цвѣтовъ дли м-съ Домби. Такой человѣкъ, какъ я, удостоенный высокаго приглашеиія, гордится, если можетъ обнаружить слабый знакъ своей признательности. Такъ какъ я не сомнѣваюсь, что м-съ Домби окружена теперь всѣмъ, что есть въ мірѣ драгоцѣннаго и великолѣпнаго, то я осмѣливаюсь надѣяться, что и мое скромное приношеніе будетъ принято съ нѣкоторою благосклонностью.
   -- Я увѣренъ, Каркеръ, м-съ Домби, то есть будущая м-съ Домби, оцѣнитъ достойнѣйшимъ образомъ знакъ вашего усердія, -- сказалъ м-ръ Домби снисходительнымъ тономъ.
   -- И если ей нынѣшнимъ утромъ должно превратиться въ м-съ Домби, -- замѣтилъ майоръ, допивая чашку кофе и взглянувъ на часы, -- то намъ нельзя больше медлить ни минуты. Маршъ, маршъ!
   Ѣдутъ, въ одной каретѣ ѣдутъ м-ръ Домби, майоръ Багстокъ и м-ръ Каркеръ по направленію къ церкви, гдѣ долженъ совершиться священный обрядъ. М-ръ Саундсъ на церковной паперти уже давно стоитъ на ногахъ и ждетъ торжественнаго поѣзда со шляпою въ рукѣ. М-съ Миффъ дѣлаетъ книксенъ и предлагаетъ джентльменамъ посидѣть въ ризницѣ. Домби предпочитаетъ остаться въ церкви. Когда онъ смотритъ на органъ, м-съ Токсъ прячется на галлереѣ за толстою ногою какой-то фигуры на одномъ памятникѣ. Напротивъ, капитанъ Куттль стоитъ прямо и машетъ своимъ крюкомъ въ знакъ привѣтствія и одобренія. М-ръ Тутсъ изъ-подъ руки даетъ знать Лапчатому Гусю, что джентльменъ въ панталонахъ оленьяго цвѣта -- это и есть отецъ его возлюбленной. Гусь отвѣчаетъ хриплымъ шепотомъ, что такихъ "стоячихъ" молодцовъ не много на свѣтѣ, и только наука боксированья можетъ перегнуть ихъ на двое, поддавъ исправнаго тумака въ средину жилета.
   М-ръ Саундсъ и м-съ Миффъ созерцаютъ м-ра Домби на почтительномъ разстояніи; но когда послышался шумъ колесъ подъѣзжавшаго экипажа, м-ръ Саундсъ выбѣгаетъ на паперть. М-съ Миффъ, уловивъ взоръ м-ра Домби, дѣлаетъ книксенъ и почтительно докладываетъ, что, кажется, изволила пріѣхать его "добрая леди". Толпа прихлынула къ дверямъ, и черезъ минуту, среди общаго шепота, величественно выступила по мраморнымъ плитамъ "добрая леди", сопровождаемая своей свитой.
   Нѣтъ на ея лицѣ ни малѣйшаго слѣда страданій прошлой ночи, и никто бы не узналъ въ обворожительной невѣстѣ вчерашнюю женщину на колѣняхъ передъ постелью спящей дѣвочки. Прямая, гордая, стройная непреклонная, гордо смотритъ она на толпу, изумленную ея прелестями, и взоръ ея рѣдко падаетъ на эту же дѣвочку, нѣжную и любящую, которая въ разительномъ контрастѣ стоитъ подлѣ нея.
   Всѣ заняли мѣста. Пасторъ и кистеръ еще не явились. Въ это время м-съ Скьютонъ обращается къ м-ру Домби и съ большою выразительностью говоритъ:
   -- Любезный Домби, сверхъ чаянія, кажется, я принуждена буду лишиться милой нашей Флоренсы и отпустить ее домой, какъ сама она предложила. Послѣ сегодняшняго лишенія, любезный Домби, y меня, я чувствую, не хватитъ силъ даже для ея общества.
   -- Не лучше ли ей остаться при васъ? -- возразилъ женихъ.
   -- Не думаю, любезный Домби, никакъ не думаю. Мнѣ гораздо лучше одной. При томъ Эдиѳь, послѣ вашего возвращенія, сдѣлается ея естественнымъ и постояннымъ опекуномъ, и мнѣ, можетъ быть, благоразумнѣе не вмѣшиваться въ ея распоряженія. Пожалуй, еще она будетъ ревновать. Не такъ ли, милая Эдиѳь?
   При этихъ словахъ осторожная маменька пожимаетъ руку своей дочери, можетъ быть, серьезно вымаливая ея посредничества.
   -- Серьезно, любезный Домби, я рѣшилась проводить нашу малютку и не навязывать своей скуки. Мы объ этомъ только что сейчасъ разсуждали. Она хорошо понимаетъ эти вещи. Не правда ли, милая Эдиѳь, -- она понимаетъ?
   И опять добрая маменька пожимаетъ руку своей дочери. М-ръ Домби не представляетъ дальнѣйшихъ восраженій, потому что въ эту минуту вошли пасторъ и кистеръ. М-ръ Саундсъ и м-съ Миффъ разставляютъ посѣтителей въ приличныхъ мѣстахъ за перилами подлѣ алтаря.
   -- Кто эту женщину вручаетъ въ жены этому мужу? -- говоритъ пасторъ, начиная вѣнчальный обрядъ.
   Вручаетъ кузенъ Фениксъ. Онь нарочно прискакалъ изъ Баденъ-Бадена для этой цѣли.
   -- Чортъ побери, -- думаетъ кузенъ Фениксъ, -- если принимать этого туза въ нашу фамилію, такъ надобно для него что-нибудь сдѣлать, Покажемъ ему наше вниманіе.
   -- Я эту женщину вручаю въ жены этому мужу, -- отвѣчалъ кузенъ Фениксъ.
   Но при вручательствѣ вышло неопредѣленное qui pro quo. Кузенъ Фениксъ, думая идти по прямой линіи, немного промахнулся и, ухвативъ за руку невѣстину подругу, годами десятью помоложе м-съ Скьютонъ, поспѣшилъ вручить оную въ жены м-ру Домби. Но м-съ Миффъ, поправляя ошибку, проворно повернула спину почтеннаго кузена и наткнула его на "добрую леди", которую кузенъ Фениксь и вручилъ надлежащимъ порядкомъ.
   -- Хочешь ли ты эту женщину взять себѣ, какъ вѣнчанную жену твою?
   -- Хочу, -- отвѣчаетъ м-ръ Домби.
   Подобный же вопросъ предложенъ Эдиѳи; она отвѣчаетъ утвердительно.
   Итакъ -- они обвѣнчаны!
   Твердою, свободною рукою невѣста беретъ перо и подписываетъ свое имя въ свадебномъ реестрѣ, когда, послѣ обряда, общество удалилось въ ризницу.
   -- Не много найдется невѣстъ, которыя бы такъ подписывали свои имена! -- восклицаетъ м-съ Миффъ, дѣлая книксенъ при каждомъ обращеніи на нее чьего-нибудь взгляда.
   М-ръ Саундсъ положительно удостовѣряется, что новобрачная -- лихая баба, но покамѣстъ не высказываетъ никому этой сентенціи.
   Флоренса также подписывается, но ея рука дрожитъ, и робкой дѣвушкѣ никто не аплодируетъ. Всѣ подписываются и послѣднимъ, кузенъ Фениксъ; но его благородная рука невзначай попала въ другую графу, и оказалось по этой подписи, что его в-пр-во родился сегодня поутру.
   Майоръ цѣлуетъ новобрачную съ величайшею любезностью и акуратно выполняетъ эту вѣтвь военной тактики въ отношеніи ко всѣмъ дамамъ, за исключеніемъ м-съ Скьютонъ, которая съ дѣвической стыдливостью поспѣшила укрыться въ церкви. Примѣру майора послѣдовалъ кузенъ Фениксъ и даже м-ръ Домби. Наконецъ, подходитъ къ Эдиѳи м-ръ Каркеръ со своими бѣлыми блестящими зубами, какъ будто имѣетъ намѣреніе скорѣе укусить новобрачную, чѣмъ вкусить сладость ея губъ.
   Пылаютъ гордыя щеки новобрачной, и сверкаютъ ея глаза, какъ-будто хотятъ остановить дерзновеннаго, однако, не останавливаютъ. М-ръ Каркеръ цѣлуетъ ее такъ же, какъ другіе и желаетъ всякаго блага.
   -- Если только, -- прибавляетъ онъ тихимъ голосомъ, -- желанія не совершенно излишни послѣ такого союза.
   -- Благодарю васъ, сэръ, -- отвѣчаетъ Эдиѳь, и губы ея дрожатъ, и грудь высоко подымается при этомъ отвѣтѣ.
   Но неужели Эдиѳь чувствуетъ опять, что Каркеръ видитъ ее насквозь, читаетъ ея сокровенныя мысли, и что это сознаніе унижаетъ ее больше, чѣмъ всякое другое? Отчего же иначе гордость ея корчится и таетъ подъ его улыбкой, какъ снѣгъ подъ рукою, которая его сжимаетъ? Отчего же повелительный взоръ ея падаетъ на землю при встрѣчѣ съ его проницательными глазами?
   -- Я въ восторгѣ, -- говоритъ м-ръ Каркеръ, наклоняя свою шею съ униженностью раба, проникнутаго ложью и обманомъ съ головы до нотъ, -- я въ восторгѣ при настоящемъ радостномъ событіи видѣть свое скромное приношеніе въ прелестной рукѣ м-съ Домби и буду всю жизнь гордиться такимъ лестнымъ вниманіемъ.
   Въ отвѣтъ м-ру Каркеру Эдиѳь склоняетъ свою голову, но въ рукѣ ея замѣтно судорожное движеніе, какъ-будто она хочетъ измять букетъ и съ презрѣніемъ разбросать по полу ненавистные цвѣты. Но не больше одного мгновенья продолжалась эта тревога. Подавъ руку своему супругу, который стоялъ подлѣ, разговаривая съ майоромъ, Эдиѳь опять горда, опять величава и спокойна.
   Кареты опять стоятъ y церковныхъ дверей. М-ръ Домби, подъ руку съ новобрачной, проходитъ черезъ два ряда маленькихъ женщинъ, и каждая изъ нихъ съ этой мимуты разъ навсегда удерживаетъ въ памяти фасонъ и цвѣтъ каждой статьи невѣстина костюма, и все это, по возвращеніи домой, возобновляется на куклѣ, которой вѣчно суждено выходить замужъ. Клеопатра и кузенъ Фениксъ садятся въ одну карету. Въ другой каретѣ помѣстилась Флоренса съ невѣстиной подругой, которую чуть не вручили жениху по ошибкѣ вмѣсто Эдиѳи, майоръ Багстокъ и м-ръ Каркеръ. Лошади приплясываютъ и припрыгиваютъ; кучера и лакеи сіяютъ гирляндами и новыми ливреями. Весело потянулся торжественный поѣздъ по улицамъ города, и тысячи любопытныхъ глазѣютъ на него изъ своихъ оконъ; тысячи степенныхъ холостяковъ сь завистью смотрятъ на счастливую чету, но утѣшаютъ себя мыслью, что такое счастье -- увы! -- не можетъ быть продолжительнымъ.
   М-съ Токсъ выступаетъ, наконецъ, изъ-за памятника и тихонько пробирается изъ галлереи. Красны глаза y прелестной дѣвы, и платокъ ея омочень слезами. Глубока рана въ ея сердцѣ, но она надѣется, что молодые будутъ счастливы. Она совершенно признаетъ блистательную красоту новобрачной и смиренно допускаетъ, что ея собственныя прелести сравиительно довольно слабы; но величественный образъ м-ра Домби, его сиреневый жилетъ, его панталоны оленьяго цвѣта глубоко запали въ ея душу, и м-съ Токсъ плачетъ навзрыдъ, возвращаясь домой на Княгининъ Лугъ. Капитанъ Куттль еще слышитъ стройные звуки божественной службы; сотни разъ повторяетъ аминь и чувствуетъ замѣтную склонность къ благоговѣйнымъ размышленіямъ. Въ такомъ расположеніи духа ходитъ онъ по всей церкви съ лощеною шляпою въ рукахъ и съ умиленіемъ читаетъ надпись на гробницѣ маленькаго Павла. М-ръ Тутсъ, сопровождаемый вѣрнымъ Гусемъ, оставляетъ Божій храмъ въ лютомъ припадкѣ мучительной страсти. Гусь еще не построилъ надежнаго плана относительно пріобрѣтенія Флоренсы, думаетъ, однако, что на первый случай не мѣшаетъ дать хорошаго пинка м-ру Домби. Служанки м-ра Домби выходятъ изъ потаенныхъ мѣстъ и располагаются бѣжать въ Брукъ-Стритъ, но ихъ задерживаютъ новые припадки м-съ Перчъ, которой нуженъ стаканъ холодной воды. Наконецъ м-съ Перчъ оправилась, и всѣ побѣжали, куда слѣдуетъ. М-съ Миффъ и м-ръ Саундсъ сидятъ на церковной паперти, разговариваютъ и считаютъ собранныя деньги. Могильщикъ идетъ на колокольню встрѣчать новаго покойника похороннымъ звономъ.
   Наконецъ кареты подъѣхали къ резиденціи м-съ Скьютонъ, и трубачи съ куклами и плясунами встрѣтили счастливый поѣздъ торжественнымъ маршемъ. Густыя толпы прихлынули со всѣхъ сторонъ, когда м-ръ Домби, подъ руку съ новобрачной, торжественно входилъ въ чертогъ кузена Феникса. За ними въ стройномъ порядкѣ слѣдуютъ свадебные гости. Но зачѣмъ въ эту минуту м-ръ Каркеръ, пробиваясь черезъ толпу, вспомнилъ нищую старуху, которая остановила его въ лемингтонской рощѣ? Зачѣмъ Флоренса, въ эту же минуту, выходя изъ кареты, съ трепетомъ припомнила отвратительное лицо доброй бабушки, ограбившей ее въ дѣтствѣ.
   Привѣтствіямъ, поздравленіямъ, комплиментамъ нѣтъ и счету въ этотъ счастливый день. Оставляя гостиную, общество усаживается за столомъ въ темнобурой залѣ, которой никакія усилія декоратора не могли сообщить веселаго вида, -- нѣтъ нужды, что сухопарые негры подлѣ канделябровъ убраны роскошными цвѣтами и бантами.
   Завтракъ -- великолѣпный, честь и слава моднаго ресторатора. М-ръ и м-съ Чиккъ также присутствуютъ среди гостей. М-съ Чиккъ съ удивленіемъ находитъ, что природа какъ будто нарочно истощила всѣ свои дары, чтобы олицетворить въ обворожительной Эдиѳи настоящую Домби. М-съ Скьютонъ чувствуетъ большое облегченіе и выпиваетъ даже очень исправно свою долю шампанскаго. Высочайшій лакей, страдавшій поутру мигренью, теперь въ добромъ здоровьи, пасмуренъ, угрюмъ и смертельно ненавидитъ другого высочайшаго лакея, y котораго вырываетъ изъ рукъ тарелки съ очевидною яростью. Компанія холодна, спокойна и отнюдь не раздражаетъ избыткомъ веселости черные гербы и картины, погруженные на стѣнахъ въ глубочайшій трауръ. Кузенъ Фениксъ и майоръ Багстокъ веселятся за всѣхъ; м-ръ Каркеръ улыбается во все время, и особенно при взглядѣ на м-съ Домби, которая, однако, не обращаетъ на него ни малѣйшаго вниманія.
   Завтракъ кончился, и слуги удалились, кузенъ Фениксъ величаво подымается со своего мѣста и обращаетъ на себя всеобщіе взоры. Его манжеты бѣлы, буду смотрѣть съ надеждою на лучшее и счастливѣйшее употребленіе своихъ зрѣлыхъ лѣтъ, чѣмъ то, какое сдѣлала изъ своей юности и лучшей поры жизни!
   Все это проговорила она тихимъ и яснымъ голосомъ, который не возвышался и не понижался ни раза; кончивъ, она опустила руку, которою удерживала грудь и принуждала себя къ безстрашію и наружному спокойствію: руку, но не взоры, которые такъ пристально наблюдали его лицо!!
   -- Сударыня, сказалъ мистеръ Домби, съ крайнею степенью достоинства:-- я не могу принять никакихъ предложеній такого необыкновеннаго свойства.!
   Она все смотрѣла на него безъ малѣйшаго измѣненія въ лицѣ.
   -- Я не могу, продолжалъ онъ, вставая: -- согласиться пересуживать или подвергать переговорамъ съ вами, мистриссѣ Домби, предмета, О которомъ вамъ уже извѣстны мои мысли и ожиданія. Я объявилъ свой ultimatum, сударыня, и мнѣ осталось только просить васъ обратить на него самое серьёзное вниманіе.
   Надобно было видѣть, какъ лицо ея вдругъ приняло свое прежнее выраженіе, только съ усилившеюся энергіей; какъ эти глаза опустились, будто переставъ смотрѣть на какой-нибудь низкій и противный предметъ; какъ вдругъ озарилось это надменное чело, какъ презрѣніе, гнѣвъ, негодованіе и отвращеніе пробились наружу, а блѣдная тѣнь мольбы исчезла, будто легкій наръ! Ему оставалось только смотрѣть на это, и смотрѣть къ своему уничиженію.
   -- Ступайте, сударь! сказала она, указавъ повелительнымъ жестомъ на дверь.-- Нашъ первый и послѣдній откровенный разговоръ кончился. Ничто не можетъ раздѣлить насъ больше того, какъ мы будемъ раздѣлены съ этихъ поръ.
   -- Я пойду своимъ путемъ, сударыня, возразилъ мистеръ Домби: -- и будьте увѣрены, ничто не совратитъ меня съ него.
   Она молча обернулась къ нему спиною и сѣла передъ зеркаломъ.
   -- Полагаюсь на лучшее уразумѣніе вами вашихъ обязанностей, на болѣе-основательныя чувства, и на болѣе-вѣрныя внушенія вашего разсудка, сударыня.
   Ни слова въ отвѣтъ. Онъ видѣлъ въ зеркалѣ, что лицо ея не выражало ни малѣйшаго помышленія о немъ, будто онъ былъ не больше, какъ незримымъ паукомъ на стѣнѣ или перебѣгавшимъ по полу жукомъ, или, вѣрнѣе, будто онъ былъ тѣмъ или другимъ, видѣннымъ и раздавленнымъ ею насѣкомымъ, отъ котораго она сейчасъ только отвернулась, и потомъ забыла, какъ о ничтожной, мертвой гадинѣ въ родѣ околѣвающихъ ежедневно на землѣ.
   Онъ оглянулся назадъ, дойдя до дверей, и окинулъ взоромъ роскошный, ярко-освѣщённый покой, раскиданные вездѣ прекрасные и блестящіе предметы, фигуру Эдиѳи передъ зеркаломъ въ великолѣпномъ бальномъ нарядѣ, и посмотрѣлъ еще разъ налицо ея, какимъ увидѣлъ его въ зеркалѣ; дотомъ онъ отправился въ свою старую комнату, посвященную размышленіямъ, унося съ собою въ мысляхъ живую картину всего этого и блуждающую, безотчетную мысль, какія иногда бродятъ въ человѣческой головѣ: каково будетъ смотрѣть эта комната, когда онъ увидитъ ее въ слѣдующій разъ?
   Впрочемъ, мистеръ Домби былъ вообще весьма-молчаливъ, весьма-величавъ и твердо убѣжденъ въ непремѣнномъ достиженіи своей цѣли. Такимъ онъ и остался.
   Онъ не былъ расположенъ сопровождать свое семейство въ Брайтонъ, но благосклонно увѣдомилъ Клеопатру за завтракомъ, въ утро ихъ отъѣзда, послѣдовавшаго дня черезъ два послѣ описанной вами супружеской сцены, что его можно скоро ожидать въ тѣхъ мѣстахъ. Нужно было спѣшить доставить Клеопатру куда-нибудь въ здоровое мѣсто: она казалась рѣшительно на ущербѣ и быстро-склонявшеюся къ землѣ.
   Не претерпѣвъ рѣшительнаго вторичнаго припадка болѣзни, старуха, по-видимому, отползла назадъ въ своемъ выздоровленіи отъ перваго. Она была тощѣе и морщинистѣе, болѣе-сбивчива въ своемъ частомъ полоуміи, путалась чаще въ рѣчахъ и забывалась чаще. Въ числѣ признаковъ послѣдняго недуга, она впала въ привычку перемѣшивать имена своихъ двухъ зятей, живаго и покойнаго, и обыкновенно называла мистера Домби или "Грэнджби", или "Домберомъ", или безъ разбора тѣмъ и другимъ именемъ.
   Но все-таки она была юношественно-игрива и чрезвычайно-моложава, явилась къ завтраку передъ отъѣздомъ въ новой шляпкѣ, заказанной нарочно по этому случаю, и дорожномъ платьѣ, вышитомъ и обшитомъ какъ для младенца. Теперь не легко было надѣть на нее "летучую" шляпку или удержать ее на мѣстѣ -- на темени дряхолой трясущейся головы, когда она была наконецъ надѣта. Въ настоящемъ случаѣ шляпка эта все сдвигалась на одинъ бокъ, и ее безпрестанно поправляла горничная Флоуерсъ, которая держалась въ-теченіе всего завтрака по близости съ этою исключительною цѣлью.
   -- Ну, мой любезнѣйшій Грэнджби, сказала мистриссъ Скьютонъ:-- вы рѣшительно должны обѣщать къ намъ очень-скоро. Она имѣла также привычку урѣзывать слоги словъ, а иногда совершенно выкидывать и цѣлыя слова.
   -- Я сказалъ сейчасъ, сударыня, возразилъ мистеръ Домби грозно и съ напряженіемъ:-- что располагаю пріѣхать черезъ день мы черезъ два.
   -- Богъ съ вами, Домберъ!
   Тутъ майоръ, пришедшій проститься съ дамами и вытаращившій на мистриссъ Скбютонъ свои апоплексическіе глаза, съ безкорыстнымъ спокойствіемъ существа безсмертнаго сказалъ:
   -- Клянусь Богомъ, сударыня, вы не приглашаете къ себѣ стараго Джое!
   -- Кто этотъ злодѣй? прошепеляла Клеопатра. Но Флоуррсъ, потрепала ее по тульѣ съѣхавшей шляпки и какъ-будто возвратила ей память. Она привосокупила:-- О! вы говорите о себѣ, негодное созданіе!
   -- Чертовски-плохо, сэръ, шепнулъ майоръ мистеру Домби.-- Плохо. Никогда не укутывалась какъ должно; майоръ былъ самъ застегнутъ до подбородка.-- Кого же могъ Дж. Б. подразумѣвать, какъ не стараго Джое, стараго Джое Бэгстока -- Джозефа, вашего раба -- Джое, сударыня! Вотъ онъ! Вотъ бэгстокскіе мѣхи, сударыня! вскричалъ майоръ, ударяя себя звонко но груди.
   -- Мой ангелъ Эдиѳь, Грэнджби, какъ это странно, сказала Клеопатра брюзгливо:-- что майоръ...
   -- Бэгстокъ! Дж. Б.! подхватилъ майоръ, видя, что она забыла его имя.
   -- Ну, это все равно, возразила Клеопатра:-- Эдиѳь, мой ангелъ, ты знаешь, я всегда забывала имена -- что же такое? О! какъ-то странно, что столько народа собирается навѣстить меня. Я уѣзжаю вѣдь ненадолго. Я ворочусь. Они, конечно, могутъ подождать, пока я ворочусь!
   Клеопатра оглядывала всѣхъ сидящихъ за столомъ и казалась не въ духѣ.
   -- Я не хочу гостей... право, ненужно гостей; немножко отдыха -- и все тутъ... мнѣ больше ничего не нужно. Ко мнѣ не должны приближаться негодныя твари, пока я не поправлюсь; при этомъ, желая снова выкинуть одну изъ своихъ кокетливыхъ продѣлокъ, она хотѣла ударить майора вѣеромъ, но, вмѣсто того, опрокинула чашку мистера Домби, стоявшую совершенно по другому направленію.
   Потомъ она позвала Витерса и велѣла ему смотрѣть, чтобъ непремѣнно приступили къ нѣкоторымъ пустымъ передѣлкамъ въ ея комнатѣ, которыя должно кончить прежде, чѣмъ она воротится и начать немедленно, такъ-какъ нельзя сказать, когда именно ей вздумается воротиться, а у нея много приглашеній, и она намѣрена дѣлать и принимать цѣлую тьму визитовъ. Витерсъ выслушалъ эти приказанія съ приличнымъ вниманіемъ и поручился за ихъ исполненіе; но отступивъ отъ своей госпожи шага на два парадъ, не могъ удержаться отъ страннаго взгляда на майора, тотъ взглянулъ также странно на мистера Домби, а мистеръ Домби не менѣе странно на мистрессъ Скьютонъ; та же, съ своей стороны, кивнула до того, что шляпка съѣхала ей на одинъ глазъ, и она барабанила по тарелкѣ, дѣйствуя ножомъ и вилкою, какъ-будто играя кастаньетами.
   Одна Эдиѳь не поднимала глазъ ни на чье лицо изъ присутствугощихъ и не казалась удивленною или огорченною ничѣмъ, что бы ни дѣлала, что бы ни говорила ея мать. Она слушала ея безсвязную болтовню, или, по-крайней-мѣрѣ, повертывала къ ней голову, когда та адресовалась къ ней, отвѣчала нѣсколькими тихими словами, когда было нужно, иногда останавливала Клеопатру; когда та бредила, или направляла ея память на путь истинный односложнымъ словомъ, когда та сбивалась. Мать, какъ бы ни блуждали ея мысли на-счетъ всего остальнаго, была постоянна въ одномъ -- безпрестанно наблюдала физіономію дочери. Она смотрѣла на прекрасное лицо, строгое и мраморно-неподвижное, то съ какимъ-то боязливымъ восторгомъ; то съ рѣзвымъ тиканьемъ, стараясь вызвать на немъ улыбку, то съ брюзгливыми слезами и завистливыми сотрясеніями головы, какъ-будто воображая, что дочь къ ней невнимательна -- но всегда подъ вліяніемъ влеченія къ ней, которое не слабѣло, какъ бы ни бродили мысли старухи, но овладѣло всѣмъ существомъ ея. Съ лица Эдиѳи взоръ ея переходилъ no-временамъ на Флоренсу съ довольно-дикимъ выраженіемъ; иногда она пробовала смотрѣть куда-нибудь въ сторону, какъ-будто избѣгая притягательной силы лица дочери; но глаза ея обращались къ ней снова и по-видимому насильно, хотя Эдиѳь не искала встрѣчи съ ними и не обезпокоила матери ни однимъ взглядомъ.
   По окончаніи завтрака, мистриссъ Скьютонъ, прикинувшись опирающеюся съ дѣвическою легкостью на руку майора, хотя по другую сторону ее съ усиліемъ поддерживала горничная Флоуерсъ, а сзади пажъ Витерсъ, добралась до кареты, въ которой должна была ѣхать въ Брайтонъ вмѣстѣ съ Флоренсою и Эдиѳью.
   -- Не-уже-ли Джозефъ рѣшительно изгнанъ, мэмъ? сказалъ майоръ, всунувъ свое синее лицо въ окошко кареты.-- Годдэмъ, мэмъ, не-уже-ли Клеопатра такъ жестокосерда, что запретитъ своему вѣрному Антоніо Бэгстоку приближаться въ ней?
   -- Убирайтесь! отвѣчала Клеопатра.-- Я васъ терпѣть не могу. Вы увидите меня, когда я ворочусь, если будете вести себя очень-хорошо.
   -- Такъ скажите Джое, что онъ можетъ жить надеждою, мэмъ; не то онъ умретъ съ отчаянія.
   Клеопатра вздрогнула и откинулась назадъ.
   -- Эдиѳь, мое дитя, скажи ему...
   -- Что?
   -- Какія страшныя слова! Онъ говоритъ такія страшныя вещи!
   Эдиѳь сдѣлала ему знакъ удалиться, велѣла ѣхать и предоставила майора мистеру Домби, къ которому онъ воротился посвистывая.
   -- Знаете, что я вамъ скажу, сэръ? сказалъ майоръ, закинувъ руки за спину и раздвинувъ широко ноги: -- одна изъ нашихъ прелестныхъ знакомыхъ отправилась въ безъизвѣстную улицу.
   -- Я васъ не понимаю, майоръ.
   -- Я хочу сказать, Домби, что вы скоро будете осиротѣлымъ зятемъ.
   Мистеру Домби, по-видимому, очень не понравилась такая безцеремонности, и майоръ принялся за свой лошадиный кашель, что всегда дѣлалъ, когда хотѣлъ казаться степеннымъ.
   -- Годдэмъ, сэръ! Нѣтъ никакой нужды скрывать этотъ фактъ. Джое человѣкъ прямой, сэръ. Такая у него натура. Если вы хотите имѣть стараго Джоша, сэръ, то берите его такимъ, каковъ онъ есть, и вы найдете его чертовски-ржавымъ, старымъ забіякой, изъ зубастой Дж. Б. породы. Домби, матушка вашей жены утекаетъ, сэръ.
   -- Я боюсь, возразилъ мистеръ Домби весьма-философически:-- что мистриссъ Скьютонъ значительно потрясена.
   -- Потрясена, Домби? Разбита въ дребезги!
   -- Однако, перемѣна жизни и заботливость могутъ еще сдѣлать для нея многое.
   -- Не вѣрьте этому, сэръ. Годдэмъ, сэръ! она никогда не куталась какъ должно. Если человѣкъ не укутается, такъ его нечему держать. Есть люди, которымъ должно умереть. Непремѣнно. Годдэмъ, они умрутъ. Они упрямы. Я вамъ скажу вотъ что, Домби: можетъ-быть, это не будетъ вычурно; можетъ-быть, не утонченно, а туго и круто, но нѣсколько стараго, настоящаго британскаго, бэгстоковскаго элемента, сэръ, не мѣшало бы подбавить въ человѣчество, для улучшенія людской породы.
   Сообщивъ это драгоцѣнное свѣдѣніе, майоръ, человѣкъ по истинѣ "синій", какими бы онъ ни обладалъ другими качествами, за которыми входилъ въ классификаціи "стараго, настоящаго британскаго элемента" -- чего еще никто не опредѣлилъ вполнѣ -- майоръ свернулъ свои параличные признаки и раковые глаза въ клубокъ и пыхтѣлъ такъ во весь, остатокъ дня.
   Клеопатра, то брезгливая, то самодовольная, иногда сонная, иногда несонная, но вообще необычайно-юношественная, пріѣхала въ тотъ же вечеръ въ Брайтонъ, разсыпалась на части, по обыкновенію, и была уложена въ постель. Тамъ мрачно-настроенная фантазія могла бы легко нарисовать болѣе-могущественное олицетвореніе смерти, чѣмъ какимъ была ея полная, здоровая горничная, которой бы слѣдовало быть скелетомъ -- олицетвореніе смерти, бодрствующее за розовыми занавѣсами, привезенными нарочно сюда, чтобъ они проливали свой цвѣтъ на полуживую старуху.
   Верховный совѣтъ медицинскихъ авторитетовъ рѣшилъ, что она должна ежедневно пользоваться воздухомъ, катаясь въ каретѣ, или прогуливаясь пѣшкомъ, если ее на это станетъ. Эдиѳь была готова сопутствовать ей, всегда готова, съ прежнею машинальною внимательностью и холодною красотою -- и онѣ выѣзжали вдвоемъ: Эдиѳь чувствовала себя неловко при Флоренсѣ теперь, когда матери ея стало хуже, и она сказала Флоренсѣ съ нѣжнымъ поцѣлуемъ, что предпочитаетъ выѣзжать съ матерью одна.
   Разъ, мистриссъ Скьютонъ была въ нерѣшительномъ, капризномъ, ревнивомъ расположеніи духа, которое развилось въ ней, когда она начинала выздоравливать отъ перваго удара паралича. Просидѣвъ нѣсколько времени молча въ каретѣ и во все это время наблюдая лицо дочери, она вдругъ взяла ея руку и начала цаловать съ жаромъ. Рука не была ни дана, ни отнята, но просто уступила безсознательно тому, что съ нею хотѣли дѣлать, а дотомъ, когда мать перестала держать ее, она опустилась сама собою, какъ безжизненная. На это старуха начала плакаться и жаловаться, и говорить, какою нѣжною матерью она была, и какъ она теперь покинута и забыта! Она, продолжала сѣтовать по своевольнымъ промежуткамъ времени, даже когда онѣ вышли изъ кареты. Старуха двигалась пѣшкомъ, при помощи Витерса и трости, Эдиѳь шла рядомъ съ нею, а карета слѣдовала за ними въ недальнемъ разстояніи.
   День былъ пасмурный, зловѣщій, вѣтренный, и они шли по доунсамъ, имѣя передъ собою только небо и голую полосу песчаной почвы. Мать продолжала брюзгливо свои монотонныя сѣтованія, повторяя ихъ по временамъ въ-полголоса, а гордая фигура дочери двигалась медленно подлѣ нея, какъ вдругъ на одномъ пригоркѣ показались двѣ другія женскія фигуры, которыя издали казались такими странными и преувеличенными подобіями ихъ собственныхъ, что Эдиѳь невольно остановилась.
   Почти въ одно время съ нею остановились и тѣ женщины; та, которая показалась Эдиѳи изуродованною тѣнью ея матери, говорила съ жаромъ другой, указывая рукою на обѣихъ дамъ. Первая, по-видимому, чувствовала расположеніе вернуться; но другая, въ которой Эдиѳь узнала столько сходства съ собою, что была поражена страннымъ чувствомъ, похожимъ на страхъ, продолжала идти; тогда обѣ пошли вмѣстѣ.
   Большую часть этихъ замѣчаній Эдиѳь сдѣлала, подходя къ тѣмъ двумъ фигурамъ, потому-что она пріостановилась только на мгновеніе. Разсмотрѣвъ ихъ ближе, она увидѣла, что онѣ одѣты бѣдно, какъ безпріютныя скиталицы; младшая разносила для продажи кой-какія вязаныя вещи и товаръ въ томъ же родѣ, а старая брела съ пустыми руками.
   И между-тѣмъ, какъ далеко ни была она выше младшей женщины по одеждѣ, наружному достоинству и красотѣ, но все-таки Эдиѳь не могла удержаться отъ сравненія ея съ собою. Можетъ-быть, она видѣла на ея лицѣ нѣкоторые слѣды того, что таилось въ ея собственной душѣ, хотя и не отражалось въ наружности; но когда младшая подошла, встрѣтила ея взглядъ и устремила на нее свои блестящіе глаза -- несомнѣнно представляя нѣчто изъ ея вида и осанки, и, по-видимому, сочувствуя ея мыслямъ -- она ощутила, какъ по тѣлу ея пробѣгалъ ознобъ, будто день дѣлался пасмурнѣе, а вѣтръ холоднѣе.
   Обѣ группы сошлись. Старуха, остановившись, нагло протянула руку и стала просить милостыни у мистриссъ Скьютонъ. Молодая остановилась также; она и Эдиѳь смотрѣли другъ другу прямо въ глаза.
   -- Что ты продаешь? спросила Эдиѳь.
   -- Только это, отвѣчала она, держа на показъ свои товары и не глядя на нихъ.-- Себя я продала уже давно.
   -- Миледи, не вѣрьте ей, каркала старуха, обратясь къ мистриссъ Скьютонъ: -- не вѣрьте. Она любитъ болтать такой вздоръ. Это моя хорошенькая и непокорная дочь. Я не слышу отъ нея ничего, кромѣ упрековъ, милэди, за все, что для нея сдѣлала. Вотъ, посмотрите на нее, милэди, какъ она глядитъ на свою бѣдную старую мать.
   Мистриссъ Скьютонъ достала кошелекъ и принялась торопливо и дрожащею рукою искать въ немъ монетъ, которыхъ другая старуха ждала съ жадностію; дряхлыя головы ихъ чуть не касались между собою въ этой поспѣшности. Въ это время, вмѣшалась въ разговоръ Эдиѳь:
   -- Я видѣла тебя прежде, обратясь къ старухѣ.
   -- Да, милэди (и она присѣла).-- Тамъ, въ Варикширѣ, утромъ, между деревьями... когда вы не хотѣли дать мнѣ ничего. Но тотъ джентльменъ, онъ далъ мнѣ денегъ! О, Богъ съ нимъ, Богъ съ нимъ! чавкала она, держа протянутою костлявую руку и страшно оскаля зубы къ дочери.
   -- Hе зачѣмъ останавливать меня, Эдиѳь! сказала мистриссъ Скьютонъ, сердито ожидая возраженія съ ея стороны.-- Ты ничего не понимаешь. Я не хочу, чтобъ мнѣ мѣшали. Я увѣрена, что это предобрѣйшая женщина и хорошая мать.
   -- Да, милэди, да, щебетала старуха, протянувъ къ ней свою алчную руку.-- Благодарю васъ, милэди. Благослови васъ Богъ, милэди. Еще шестипенсовикъ, моя хорошенькая лэди... сами вы добрая мать.
   -- И со мною иногда поступаютъ довольно-таки непочтительно, мое доброе старое твореніе, увѣряю тебя, сказала мистриссъ Скьютонъ плаксивымъ тономъ.-- Вотъ тебѣ! Дай мнѣ руку. Ты предоброе старое твореніе -- полное того, какъ оно называется -- и все это. Ты вся нѣжность и прочая, не такъ ли?
   -- О, да, милэди!
   -- Да, я увѣрена; таково же это джентльменистое созданіе Грэнджби. Право, я должна пожать тебѣ руку еще разъ. Ну, теперь ты можешь идти, знаешь... и я надѣюсь (обращаясь къ дочери своего двойника), что ты будешь оказывать больше благодарности и врожденнаго -- какъ его зовутъ, и все остальное... но я никогда не помнила именъ, потому-что вѣрно никогда не было лучшей матери, чѣмъ было для тебя это доброе старое твореніе. Пойдемъ, Эдиѳь!
   Развалина Клеопатры двигалась, продолжая сѣтовать и плакаться, и отирать глаза съ осторожностью, помня о румянахъ по сосѣдству ихъ; а другая старуха заковыляла въ другую сторону, двигая челюстями, чавкая я пересчитывая деньги. Между Эдиѳью и младшею странницей не было сказано ни слова, не было ни одного жеста; но ни одна не свела ни на мгновеніе пристальнаго взгляда съ другой. Все это, время онѣ стояли лицомъ-къ-лицу; наконецъ, Эдиѳь, будто пробудившись отъ сновидѣнія, пошла тихо впередъ.-- Ты красавица, бормотала ея тѣнь, глядя ей вслѣдъ: -- но красота насъ не спасаетъ. Ты женщина гордая; но гордость насъ не спасаетъ. Намъ нужно узнать другъ друга, когда мы опять встрѣтимся!
   

ГЛАВА V.
Еще голоса на волнахъ.

   Все идетъ своимъ чередомъ. Волны охрипли, повторяя свои таинства; пыль лежитъ грудами на прибрежьи; морскія птицы поднимаются въ воздухъ и парятъ; вѣтры и облака стремятся по своему безслѣдному пути; бѣлыя руки манятъ при лунномъ свѣтѣ въ невидимую страну, которая далеко за-водами.
   Съ кроткимъ и грустныхъ удовольствіемъ видитъ себя Флоренса снова въ знакомыхъ мѣстахъ, гдѣ она бродила такъ печально, но все-таки была такъ счастлива; она думаетъ о покойномъ братѣ тамъ, гдѣ, бывало, часто съ нимъ бесѣдовала, когда вода волновалась недалеко отъ его колясочки. Теперь, сидя тутъ въ задумчивости, она прислушивается къ однообразному ропоту моря и слышитъ повтореніе маленькой исторіи умершаго малютки, слышитъ отголоски его собственныхъ словъ; ей кажется, что вся ея жизнь, надежды и печаля послѣ того -- въ прежнемъ пустынномъ домѣ и пышномъ дворцѣ настоящаго времени -- имѣютъ свою долю въ этихъ чудныхъ напѣвахъ.
   Добрый мистеръ Тутсъ, скитающійся поодаль и смотрящій внимательно на боготворимое имъ существо (онъ послѣдовалъ за Флоренсою сюда, хотя изъ деликатности и не рѣшился тревожить ее въ, такое время), также слышитъ requim маленькому Домби на волнахъ, которыя плавно движутся, поднимаются и опускаются, напѣвая вѣчный мадригалъ хвалы Флоренсѣ. Да! онъ подразумѣваетъ, бѣдный мистеръ Тутсъ, что волны говорятъ кое-что о временахъ, когда самъ онъ чувствовалъ себя нѣсколько-блистательнѣе и не такимъ безмозглымъ, какъ теперь; слезы выступаютъ на его глазахъ при опасеніи, что теперь онъ скученъ и глупъ, и годится только для посмѣшища: это отравляетъ пріятность, которую мистеръ Тутсъ ощущалъ, освободившись отъ непосредственной отвѣтственности передъ Чиккеномъ, уѣхавшимъ (на счетъ Тутса) готовиться на побоище съ знаменитымъ боксеромъ Ларки, или Жаворонкомъ.
   Но мистеръ Тутсъ ободряется, когда волны нашептываютъ ему ласковую мысль; постепенно и часто останавливаясь въ нерѣшимости, онъ приближается къ Флоренсѣ. Запинаясь и краснѣя, мистеръ Тутсъ прикидывается изумленнымъ такою встрѣчей, и увѣряетъ, хотя онъ слѣдовалъ по пятамъ за каретой, въ которой, она ѣхала, отъ самаго Лондона, глотая съ наслажденіемъ даже пыль изъ-подъ ея колесъ, что онъ никогда въ жизни не были такъ удивленъ.
   -- И взяли съ собою Діогена, миссъ Домби! говоритъ мистеръ!
   Тутсъ, проникнутый насквозь прикосновеніемъ нѣжной ручки, протянутой ему такъ радушно и чистосердечно.!
   Безъ сомнѣнія, Діогенъ здѣсь, и безъ сомнѣнія, мистеръ Тутсъ имѣетъ причину замѣтить его, потому-что Діогенъ устремляется прямо къ ногамъ мистера Тутса и, перекувыркивается въ запальчивости этого движенія, какъ настоящая собака знаменитаго Монтаржи. Но порывъ пса укрощенъ голосомъ его милой госпожи:
   -- Смирно, ли, смирно! Развѣ ты забылъ, кто сдѣлалъ насъ друзьями, ли? Стыдясь!
   О! хорошо Діогену прижимать свою морду къ ея рукѣ, метаться со стороны на сторону, кружиться около нея, лаять и бросаться, какъ бѣшеному, на всякаго встрѣчнаго, въ доказательство своей преданности. Мистеръ Тутсъ былъ бы и самъ готовъ броситься, какъ бѣшеный, на кого бы то ни было. Проходитъ мимо военный джентльменъ, и мистеръ Тутсъ чувствуетъ пламенное желаніе устремиться на него.
   -- Діогенъ здѣсь къ своимъ родномъ воздухѣ, миссъ Домби, не такъ ли?
   Флоренса соглашается, благодарно улыбаясь.
   -- Миссъ Домби, извините, но еслибъ вы вздумали прогуляться къ Блимберамъ, я... я иду туда,
   Флоренса молча подала ему руку, и они пошли вмѣстѣ, предшествуемые Діогеномъ. Ноги мистера Тутса трясутся; хотя онъ разряженъ щегольски, однако ему кажется, что платье сшито не въ пору, и онъ видитъ морщинки на мастерскихъ произведеніяхъ Боргесса и Комп.; онъ былъ, бы довольнѣе, еслибъ надѣлъ лакировавные сапоги.
   Наружность дома доктора Блимбера имѣетъ свой прежній схоластическій и ученый видъ. Наверху невредимо окно, куда Флоренса заглядывала, ища блѣднаго личика, окно, гдѣ блѣдное личико озарялось радостью увидя ее, и откуда исхудалая ручонка посылала ей нѣжные поцалуи. Дверь отворена прежнимъ слабоокимъ молодымъ человѣкомъ, который глупо оскаливаетъ зубы при видѣ мистера Тутса. Ихъ вводятъ въ кабинетъ доктора Блимбера, гдѣ слѣпой Гомеръ и Минерва даютъ имъ аудіенцію, какъ и въ-старину, при степенномъ чиканьи большихъ стѣнныхъ часовъ залы; глобусы стоятъ на своихъ прежнихъ мѣстахъ, какъ-будто свѣтъ, остановился и ничто въ немъ не погибло, покоряясь общему закону, который вертитъ, и вертитъ его безъ устали, а между-тѣмъ призываетъ все къ землѣ,
   И вотъ, самъ докторъ Блимберъ, съ своими учеными ногами; и вотъ мистриссъ Блимберъ въ чепчикѣ небеснаго цвѣта; и вотъ Корнелія, со своими песчанистыми рядами кудрей и блестящими очками: она роется по-прежнему какъ могильщикъ въ могилахъ мертвыхъ языковъ. Вотъ столъ, на которомъ сидѣлъ бѣдный малютка, одинокій и безпомощный, "новый мальчикъ" училища; сюда доходитъ отголосокъ воркотни старыхъ учениковъ, живущихъ стариками въ старой комнатѣ и на старыхъ началахъ!
   -- Тутсъ, говоритъ докторъ Блимберъ:-- очень радъ видѣть васъ, Тутсъ.
   Мистеръ Тутсъ хакаетъ въ отвѣтъ.
   -- И видѣть васъ, Тутсъ, въ такомъ хорошемъ обществѣ.
   Мистеръ Тутсъ объясняетъ съ побагровѣвшимъ лицомъ, что онъ встрѣтилъ случайно миссъ Домби и что, такъ-какъ миссъ Дѣмби пожелала, подобно ему, видѣть это старое училище, то они и пришли сюда вмѣстѣ.
   -- Безъ сомнѣнія, миссъ Домби, вы заглянете къ нашимъ молодымъ друзьямъ, сказалъ докторъ Блимберъ.-- Все ваши прежніе сотоварищи, Тутсъ. Я полагаю, въ нашемъ портикѣ нѣтъ новыхъ учениковъ, моя милая (обращаясь къ Корнеліи), съ-тѣхъ-поръ, намъ насъ оставилъ мистеръ Тутсъ?
   -- Кромѣ Битерстона, отвѣчала дочь.
   -- Да, правда, Битерстонъ новое лицо для Тутса.
   Новое и для Флоренсы: въ учебной комнатѣ, Битерстонъ -- уже не тотъ Битерстонъ, который былъ мученикомъ мистриссъ Пинчинъ -- является въ тугомъ галстухѣ и брыжжахъ, и уже носитъ часы съ цѣпочкой. Но Битерстонъ, рожденный подъ какимъ-нибудь зловѣщимъ созвѣздіемъ Бенгала, чрезвычайно-черниленъ; лексиконъ его до того страдаетъ водяною отъ безпрестанныхъ справокъ съ нимъ, что уже не хочетъ закрываться и какъ-будто зѣваетъ въ. доказательство потребности покоя. То же самое дѣлаетъ обладатель его, Битерстонъ, подверженный самому "высокому давленію" доктора Блимбера; но въ зѣвотѣ Битерстона, видна огрызающаяся злость, и говорятъ, будто-бы онъ даже выражалъ желаніе поймать "стараго Блимбера" въ Индіи. Тамъ бы этотъ старый чортъ увидѣлъ себя очень-скоро унесеннымъ во внутрь страны его (т. е. Битерстона) куліями и переданъ Т'хаггамъ {Секта смертоубійцъ въ Индіи.}: вотъ что онъ можетъ ему обѣщать.
   Бриггсъ работалъ по-прежнему надъ жерновами мельницы знанія; Токеръ, также; Джонсонъ также; и всѣ остальные. Старые ученики заняты больше всего, съ неутомимымъ усердіемъ, стараніемъ забыть все, что они знали, когда были молодыми учениками. Всѣ вѣжливы и блѣдны по-прежнему; между ними мистеръ Фидеръ, "баккалавръ искусствъ", съ костлявыми руками и щеткоподобною годовой, трудится безъ устали надъ Геродотомъ, которымъ только-что зарядилъ себя, и остальными мудрецами, стоящими за нимъ на полкѣ.
   Визитъ освобожденнаго Тутса произвелъ сильное впечатлѣніе даже между, этими степенными юношами; на него смотрятъ съ нѣкоторымъ благоговѣніемъ, какъ на перешедшаго черезъ Рубиконъ и уже неожидаемаго назадъ; покрой его платья, кольца на рукахъ и другія галантерейныя бездѣлушки возбуждаютъ у него за спиною толки въ-полголоса. Желчный Битерстонъ, не современникъ мистера Тутса, прикидывается передъ младшими учениками будто послѣднія вещи возбуждаютъ его презрѣніе: онъ говоритъ, что желалъ бы видѣть Тутса съ такою дрянью въ Бенгалгѣ, гдѣ у его матери ость изумрудъ, взятый изъ скамеечки какого-то раджи. Вотъ это вещь!
   Видъ Флоренсы возбуждаетъ одурманявающія чувства; всѣ молодые джентльмены влюбляются въ нее снова, кромѣ вышеупомянутаго желчнаго Битерстона, который не влюбляется по свойственному ему духу противорѣчія. Во всѣхъ сердцахъ рождается черная ревность къ мистеру Тутсу, и Бриггсъ изъявляетъ мнѣніе, что "наконецъ онъ еще вовсе недовольно-старъ". Но мистеръ Тутсъ уничтожаетъ такой коварный намекъ сразу, обратясь громко съ мистеру Фидеру: "каково поживаешь, Фидеръ?" и пригласивъ его къ себѣ обѣдать сегодня же въ Бедфордъ-Отель, по праву каковыхъ подвиговъ онъ и могъ избавиться отъ всѣхъ вопросовъ, какъ самъ "Старый Парръ".
   Много пожатій руки, много расшаркиванья, и сильное желаніе со стороны каждаго изъ молодыхъ джентльменовъ свалить мистера Тутса въ милостивомъ расположеніи миссъ Домби. Потомъ, когда мистеръ Тутсъ удостоилъ минутнаго хаканья свою" прежнюю конторку, онъ и Флоренса ушли съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей, а докторъ Блимберъ, выходя послѣ, всѣхъ и запирая за собою двери, замѣчаетъ:
   -- Джентльмены, мы теперь пріймемся за наши занятія.
   Одно только это, да развѣ еще немногое другое, слышитъ ученый докторъ въ говорѣ моря, или слыхалъ отъ него вовсю свою жизнь.
   Флоренса уходятъ потихоньку въ прежнюю спальню покойнаго брата, вмѣстѣ съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей; мистеръ Тутсъ, чувствуетъ, что тамъ нѣтъ надобности ни въ немъ, ни въ комъ бы то ни было, стоитъ у дверей и бесѣдуетъ съ докторомъ, или, скорѣе, слушаетъ мудрыя рѣчи доктора, и удивляется, какъ могъ онъ нѣкогда считать этотъ кабинетъ великимъ святилищемъ, и самого доктора съ точеными круглыми ногами, похожими на ножки духовнаго фортепьяно, за великаго и грознаго человѣка. Флоренса вскорѣ спускается внизъ и прощается; мистеръ Тутсъ откланивается также; Діогенъ, который во все это время пугалъ безпощадно слабоокаго молодаго человѣка; бросается за двери и весело лаетъ на утесъ, между-тѣмъ, какъ Мелія и другая служанка доктора Блимбера выглядываютъ изъ верхняго окна, посмѣиваются надъ "этимъ мистеромъ Тутсомъ" и говорятъ о миссъ Домби: "право, однако, а вѣдь она не похожа на своего брата, только пригожѣе его?"
   Мистеръ Тутсъ, увидя слезы на глазахъ Флоренсы, когда она сошла съ верху, мучится отчаяніемъ и безпокойствомъ, и думаетъ, что сдѣлалъ худо, предложивъ ей это посѣщеніе. Но онъ скоро приходитъ въ себя, когда она говоритъ, что ей было очень пріятно имѣть эти давно-знакомыя мѣста; она бесѣдуетъ о нихъ съ удовольствіемъ, идучи съ своимъ кавалеромъ вдоль взморья. Голоса волнъ, нѣжный голосъ Флоренсы, когда они подходятъ къ дому мистера Домби, и необходимость разстаться съ нею -- все это порабощаетъ мистера Тутса до того, что у него не остается ни на волосъ свободной воли. Когда на прощаньи она дружески протянула ему руку, онъ не въ силахъ былъ выпустить ее изъ своей руки.
   -- Миссъ Домби, извините, говоритъ мистеръ Тутсъ печальнымъ шопотомъ:-- но еслибъ вы позволили мнѣ...
   Улыбающійся и невинный взглядъ Флоренсы ставить его въ тупикъ.
   -- Еслибъ вы позволили мнѣ... еслибъ не сочли вольностью, миссъ Домби, что я... безъ всякаго поощренія съ вашей стороны... еслибъ могъ надѣяться, знаете...
   Флоренса смотритъ на него вопросительно.
   -- Миссъ Домби, (онъ чувствуетъ, что теперь ему уже дѣваться некуда, и надобно продолжать волей или неволей), я, право, въ такомъ состояніи... такъ обожаю васъ, что не знаю, что съ собою дѣлать. Я самое жалкое существо. Еслибъ мы были теперь не на углу сквера, я бы опустился на колѣни и умолялъ бы васъ -- безъ всякаго поощренія съ вашей стороны -- позволить мнѣ только надѣяться, что могу...могу считать возможнымъ, что вы...
   -- О, прошу васъ, перестаньте! восклицаетъ Флоренса, испуганная и огорченная.-- Не дѣлайте этого, мистеръ Тутсъ. Перестаньте, прошу васъ. Не продолжайте. Изъ дружбы ко мнѣ, не продолжайте!
   Мистеръ Тутсъ пристыженъ ужасно и открываетъ ротъ.
   -- Вы были ко мнѣ такъ добры. Я вамъ такъ благодарна, имѣю столько причинъ считать васъ своимъ добрымъ другомъ, столько люблю васъ (Тутъ невинное лицо улыбнулось ему съ самымъ милымъ и ласковымъ взглядомъ), что увѣрена, вы хотѣли только проститься со мною!
   -- Конечно, миссъ Домби, я... я... Вы совершенно угадали. Только этого я и хотѣлъ. Это ничего...
   -- Прощайте, мистеръ Тутсъ!
   -- Прощайте, миссъ Домби! Надѣюсь, вы перестанете думать объ этомъ. Это... это ничего, благодарю васъ. Въ этомъ нѣтъ на малѣйшей важности...
   Бѣдный мистеръ Тутсъ отправляется въ свою гостинницу съ отчаяніемъ въ душѣ, бросается на постель и лежитъ долго, какъ-будто въ "этомъ" пребольшая важность. Но мистеръ Фидеръ, "баккалавръ искусствъ", приходитъ къ обѣду и доставляетъ этимъ большую отраду мистеру Тутсу, который иначе навѣрное не могъ бы рѣшать, когда онъ встанетъ. Мистеръ Тутсъ обязанъ, однако, встать и принять гостя съ должнымъ радушіемъ.
   Благородное вліяніе этой общественной добродѣтели, гостепріимства (не говоря о добромъ винѣ и хорошихъ кушаньяхъ), отверзаетъ сердце мистера Тутса и разогрѣваетъ его разговорчивость. Онъ не разсказываемъ мистеру Фидеру о происшедшемъ на углу сквера; но на вопросъ мистера Фидера: "Когда же этому свершиться?" Мистеръ Тутсъ отвѣчаетъ: "Есть нѣкоторые предметы"... Чѣмъ мистеръ Фидеръ спущенъ немедленно тона на два ниже. Мистеръ Тутсъ удивляется, но какому праву смѣлъ Блимберъ дѣлать замѣчанія на счетъ того, что онъ въ обществѣ миссъ Домби: если онъ сдѣлалъ это изъ дерзости, то онъ, Тутсъ, вызоветъ его на дуэль, будь онъ хоть сто разъ докторъ наукъ; но онъ полагаетъ, что это произошло отъ одного только невѣжества. Мистеръ Фидеръ съ этимъ совершенно-согласенъ.
   Мистеръ Фидеръ, однако, какъ задушевный другъ, не исключенъ изъ довѣренности мистера Тутса, который требуетъ только, чтобъ о ней упоминалось съ таинственностью и чувствомъ. Послѣ нѣсколькихъ рюмокъ вина, онъ предлагаетъ тостъ за здоровье миссъ Домби, замѣчая:
   -- Фидеръ, ты не можешь себѣ представить, съ какими чувствами я предлагаю этотъ тостъ!
   -- О, напротивъ, другъ Тутсъ; они вполнѣ къ твоей чести, старый пріятель.
   Послѣ этого, мистеръ Фидеръ растроганъ дружбою, и они пожимаютъ другъ другу руки. Фидеръ говоритъ, что если Тутсу когда-нибудь понадобится братъ, то ему извѣстно куда адресоваться, и онъ получитъ его немедленно по почтѣ или съ пересылкой. Мистеръ Фидеръ говоритъ также, что, по его мнѣнію, Тутсу необходимо выучиться играть на гитарѣ или по-крайней-мѣрѣ на флейтѣ: женщины вообще любятъ музыку, когда за ними ухаживаютъ -- въ чемъ онъ убѣдился собственнымъ опытомъ.
   Это наводитъ мистера Фидера на исповѣдь, что онъ имѣетъ виды на Корнелію Блимберъ. Онъ увѣдомляетъ мистера Тутса, что не считаетъ ея очковъ серьёзнымъ препятствіемъ, и если докторъ согласится на благое дѣло и потомъ откажется отъ своихъ занятій, то имъ не придется голодать. По его мнѣнію, если человѣкъ заработалъ себѣ трудомъ порядочную сумму, то онъ обязанъ отказаться отъ дальнѣйшихъ, занятій по своей части; а Корнелія будетъ спутницею жизни, которою всякій мужчина можетъ гордиться. Мистеръ Тутсъ, вмѣсто отвѣта, пускается въ дикія похвалы совершенствамъ миссъ Домби и намекаетъ, что иногда ему приходило въ голову пустить себѣ пулю въ лобъ. Мистеръ Фидеръ находитъ такой поступокъ безразсуднымъ* и показываетъ ему, какъ лекарство примиряющее съ существованіемъ, портретъ Корнеліи, съ очками и прочими принадлежностями.
   Такъ проводятъ вечеръ эти мирныя души. Когда вечеръ смѣнился ночью, мистеръ Фидеръ идетъ домой въ сопровожденіи Тутса, который разстается съ нимъ у самыхъ дверей доктора Блимбера. Но мистеръ Фидеръ только "на фальшивую" поднимается по лѣстницѣ: когда мистеръ Тутсъ скрылся изъ вида, онъ спускается снова и идетъ бродить по взморью одинъ и размышляетъ о своихъ планахъ и надеждахъ. Мистеръ Фидеръ слышитъ ясно, какъ волны говорятъ ему, что докторъ Блимберъ навѣрно откажется отъ педагогическихъ дѣдъ; онъ чувствуетъ романическое удовольствіе, глядя снаружи на старый домъ и мечтая, что докторъ выкраситъ, его напередъ, а потомъ подвергнетъ тщательному исправленію.
   Мистеръ Тутсъ также бродитъ взадъ и впередъ около хранилища его безцѣннаго алмаза; въ жалобномъ расположеніи духа и подвергаясь подозрѣніямъ полицій, онъ смотритъ вверхъ на окно, гдѣ видѣнъ свѣтъ, который, безъ-сомнѣнія, въ комнатѣ Флоренсы. Но онъ ошибается: это комната мистриссъ Скьютонъ, Флоренса, уснувшая уже въ другой комнатѣ, видитъ себя въ кроткихъ сновидѣніяхъ среди прежнихъ сценъ, и воспоминанія прошедшаго оживаютъ передъ всю; а между-тѣмъ, фигура, которая въ угрюмой существенности замѣняетъ больнаго малютку, угасшаго въ другомъ мѣстѣ, и напоминаетъ снова -- но какъ различно!-- о смерти и тлѣніи, лежитъ тутъ, безсонная, жалкая и плаксивая. Безобразна и мертвенна лежитъ она на ложѣ не-отдыха; а подлѣ нея, въ страшно-безстрастной красотѣ, которая внушаетъ страхъ угасающимъ глазамъ больной -- сидитъ Эдиѳь. Что говорятъ волны имъ въ тишинѣ ночи?...
   -- Эдиѳь, Какая тамъ каменная рука поднялась хочетъ меня ударить?
   -- Нѣтъ никакой, матушка; она только въ вашемъ, воображенія.
   -- Только въ моемъ воображеніи! Все только въ моемъ воображеніи... Смотри! Невозможно, чтобъ ты не видѣла!..
   -- Право, матушка, нѣтъ ничего. Не-уже-ли я бы могла сидѣть спокойно, еслибъ тутъ было дѣйствительно что-нибудь подобное?
   -- Спокойно? глядя на нее дико: -- теперь пропало -- а почему ты такъ спокойна? Это не фантазія, Эдиѳь. Мнѣ холодно смотрѣть на тебя, когда ты подлѣ меня.
   -- Очень сожалѣю, матушка.
   -- Сожалѣешь! Ты, кажется, всегда сожалѣешь... только не обо мнѣ.
   Съ этимъ она расплакалась. Метая безпокойную голову со стороны на сторону на подушкѣ, она распространяется о невнимательности дочери, и о томъ, какою она всегда была матерью, и какая добрая мать старуха, которую онѣ встрѣтили, и какого холодностью дочери платятъ матерямъ за ихъ попеченія. Среди всей этой сбивчивой болтовни, она вдругъ умолкаетъ, взглядываетъ на дочь, вскрикиваетъ, что разсудокъ ея уходитъ, и прячетъ лицо и подушку.
   Эдиѳь наклоняется, надъ нею съ состраданіемъ и старается успокоить ее. Больная старуха обхватываетъ ея шею обѣими руками и говоритъ съ ужасомъ во взорѣ:
   -- Эдиѳь! мы скоро воротимся домой, въ Лондонъ. Ты увѣрена, что я еще ворочусь домой?
   -- Да, матушка, да.
   -- А что говорилъ тотъ... какъ его зовутъ, я никогда не помнила именъ -- майоръ -- то страшное слово, когда мы уѣзжала -- вѣдь это не правда? Эдиѳь! (вскрикнувъ и вытаращивъ глаза) со мною вѣдь теперь дѣлается не это?
   Ночь за ночью, свѣтъ видѣнъ въ окнѣ, и фигура умирающей старухи лежитъ на постели, а подлѣ сидитъ Эдиѳь, и неугомонныя волны взываютъ неумолкно къ обѣимъ. Ночь за ночью, возни охрипли, передавая свои таинства; пыль лежитъ грудами на прибрежьи; морскія птицы поднимаются и парятъ въ воздухѣ; вѣтры и облака стремятся по своему безслѣдному пути; бѣлыя руки манятъ при лунномъ свѣтѣ въ невидимую страну, которая далеко за водами...
   И все больная старуха смотритъ въ уголъ, гдѣ каменная рука -- по ея мнѣнію, часть статуи съ какого-нибудь могильнаго памятника -- поднимается, чтобъ ее ударить. Наконецъ, рука эта опускается тяжко; тогда видна на постели нѣмая старуха, съёженная и скорченная; половина ея уже мертва.
   Такова фигура, размалеванная и залѣпленая, какъ-будто въ насмѣшку надъ солнцемъ, которую каждый день возятъ шагомъ въ каретѣ черезъ толпу народа; она выглядываетъ по дорогѣ и старается увидѣть "доброе старое твореніе", которое было такою матерью, и дѣлаетъ гримасы, не видя ея въ толпѣ. Такова фигура, которую часто привозятъ на взморье, гдѣ ея экипажъ останавливается; во никакой вѣтръ не навѣетъ на нее свѣжести; ропотъ моря не имѣетъ для нея утѣшительнаго слова. Она лежитъ и-прислушивается къ нему по цѣлому часу; но рѣчь волнъ для нея мрачна и безнадежна; страхъ изображается на лицѣ ея, и когда глаза блуждаютъ въ далекомъ пространствѣ, имъ представляется только широкая полоса печальной пустыни между небомъ и землею.
   Флоренсу она видитъ рѣдко, а когда видитъ, то бываетъ сердита и дѣлаетъ гримасы. Эдиѳь подлѣ нея всегда и держитъ Флоренсу дальше отъ своей матери; а Флоренса, ночью, въ своей постели, трепещетъ при мысли о смерти въ такомъ образѣ; она пробуждается и прислушивается, думая, что смерть уже пришла въ домъ. Лучше, чтобъ немногіе глаза видѣли больную: дочь ея бодрствуетъ у кровати одна. Тѣнь даже на этомъ оцѣненномъ рукою смерти лицѣ, заостреніе даже этихъ осунувшихся и угловатыхъ чертъ, и сгущеніе покрывала передъ глазами въ плотность гробоваго покрова, затмившаго послѣдній тусклый свѣтъ -- наконецъ пришли. Блуждающія надъ одѣяломъ руки слабо соединяются ладонями и направляются къ дочери; а голосъ -- непохожій на ея голосъ, или на какой бы то ни было, говорящій смертнымъ языкомъ, звучитъ: "Вѣдь я тебя вскормила!"
   Эдиѳь, безъ слезъ, становится на колѣни, чтобъ привести свой голосъ ближе къ поникающей головѣ и отвѣчаетъ:
   -- Матушка, можете ли вы меня слышать?
   Широко раскрывъ глаза, матъ силится кивнуть.
   -- Можете ли вспомнить ночь передъ моею свадьбой?
   Голова неподвижна, но выражаетъ какъ-то: "Да".
   -- Я сказала вамъ тогда, что прощаю ваше участіе въ ней и молю Бога, чтобъ Онъ простилъ мое собственное въ ней участіе. Я сказала вамъ, что прошлое забыто между нами. Повторяю это и теперь. Поцалуйте меня, матушка.
   Эдиѳь приложила губы къ побѣлѣвшимъ губамъ матери, и на мгновеніе все стихло. Но вдругъ мать ея, съ дѣвическимъ смѣхомъ и скелетомъ Клеопатры, поднимается въ постели...
   Задерните розовыя занавѣсы! Теперь еще нѣчто на полетѣ. Кромѣ вѣтра и облаковъ... Задерните плотнѣе розовые занавѣсы!

-----

   Извѣстіе о происшедшемъ послано въ городъ къ мистеру Домби, который ѣдетъ къ кузену Финиксу, все еще не рѣшившемуся отправиться въ Баден-Баденъ и также сейчасъ получившему печальное увѣдомленіе. Такое добродушное существо, какъ кузенъ Финиксъ, создано нарочно для свадебъ и похоронъ, а положеніе его въ семействѣ требуетъ, чтобъ съ нимъ совѣтовались.
   -- Домби, говоритъ кузенъ Финиксъ: -- клянусь душою, мнѣ очень-непріятно видѣть васъ по такому горестному случаю. Бѣдная тётка! Она была чертовски-живая женщина...
   -- Очень, отвѣчаетъ сухо мистеръ Домби.
   -- И отправилась, право, молодою, знаете, принимая въ разсчетъ... Увѣряю васъ, въ день вашей свадьбы я считалъ ее надежною еще лѣтъ на двадцать. Въ сущности факта, я сказалъ одному знакомому у Брука -- маленькому Билли Джо перу... вы его знаете, навѣрно -- съ лорнетомъ въ одномъ глазѣ?
   Мистеръ Домби дѣлаетъ отрицательный знакъ.-- Касательно похоронъ, намекаетъ онъ:-- я бы полагалъ...
   -- Да, клянусь жизнью, возражаетъ кузенъ Финиксъ, поглаживая свой подбородокъ, до котораго рука его только-что достала изъ-подъ подтяжекъ: -- право, не знаю. Въ моемъ имѣньи есть мавзолей въ паркѣ, да я боюсь, что онъ очень-неисправенъ и, въ сущности факта, въ чертовски-плохомъ состояніи. Но еслибъ, онъ не былъ немножко-далеко, я бы, пожалуй, починилъ его; да бѣда еще вотъ какая: туда, я боюсь, съѣзжаются разные люди и дѣлаютъ пикники за желѣзною рѣшеткой, въ оградѣ.
   Мистеру Домби ясно, что это мѣсто неприлично.
   -- Тамъ есть въ деревнѣ необыкновенно-хорошая церковь, продолжаетъ задумчиво кузенъ Финиксъ:-- чистый обративъ старинной англо-норманской архитектуры и удивительно нарисованная этою мастерицей, лэди. Дженни Финчбюри -- она ходитъ въ преузкомъ корсетѣ и претуго шнуруется -- да ту испортили штукатуркой, а притомъ, очень-далеко отсюда.
   -- Можетъ-быть, Брайтонъ, надоумилъ мистеръ Домби.
   -- Клянусь честью, Домби, лучшаго намъ ничего и не придумать! Эта на мѣстѣ, видите, и тамъ вообще очень-весело живутъ.
   -- А когда полагаете вы?
   -- Я сочту обязанностью согласиться на любой день, который вы сами вздумаете назначить. Я буду имѣть пребольшое удовольствіе -- печальное удовольствіе, разумѣется -- проводить мою бѣдную тётку къ предѣламъ... то-есть, въ сущности факта, до могилы, заключаетъ кузенъ Финиксъ, не успѣвъ въ болѣе-краснорѣчивомъ риторическомъ оборотѣ.
   -- Угодно ли вамъ будетъ выѣхать изъ города въ понедѣльникъ? спросилъ мистеръ Домби.
   -- Понедѣльникъ для меня самый удобный день; ничего не можетъ быть совершеннѣе. Въ-слѣдствіе чего мистеръ Домби обѣщаетъ кузену Финиксу заѣхать за нимъ въ понедѣльникъ и откланивается. Кузенъ Финиксъ провожаетъ его до лѣстницы и говорите на прощаньи:-- право, мнѣ очень-жаль, Домби, что вамъ приходится имѣть столько хлопотъ.
   -- Вовсе нѣтъ, отвѣчаетъ мистеръ Домби.
   Въ назначенное время, сходятся кузенъ Финиксъ и мистеръ Домби, ѣдутъ въ Брайтонъ, гдѣ представляютъ своими особами всѣхъ остальныхъ оплакивателей кончины умершей дамы, и провожаютъ ея бренные останки до мѣста вѣчнаго успокоенія. Кузенъ Финиксъ, сидя въ траурной каретѣ, узнаётъ по дорогѣ несчетное множество знакомыхъ, но изъ приличія не обращаетъ на нихъ вниманія, а только исчисляетъ ихъ вслухъ, но пѣрѣ появленія, для назиданія мистера Домби: "Томъ Джонсонъ, съ пробковою ногой; отъ Вайта. Какъ, ты здѣсь, Томми? Фолей, на кровной кобылѣ. Смалдеры, дѣвушки"... и такъ далѣе. Во время похоронной церемоніи, кузенъ Финиксъ смотритъ уныло, замѣчая, что такія обстоятельства заставляютъ человѣка подумать, въ сущности факта, о своей ненадежности; глаза его дѣйствительно влажны, когда все кончилось. Но онъ скоро успокоивается. То же дѣлаютъ всѣ остальные друзья и родственники покойной мистриссъ Скьютонъ, о которой майоръ постоянно разсказываетъ въ своемъ клубѣ, что она никогда не куталась какъ должно; а дѣвица "со спиною", которая такъ хлопочетъ съ своими вѣками, говоритъ съ легкимъ вскрикиваньемъ, что покойница была необычайно-стара и умерла отъ разнаго рода ужасовъ, и... лучше не упоминайте, объ этомъ.
   Итакъ, мать Эдиѳи лежитъ въ землѣ, не "упоминаемая" милыми подругами, которыя глухи къ войнамъ, охрипшимъ отъ повторенія своихъ таинствъ; слѣпы къ пыли, лежащей грудами на прибрежьи, и не видятъ бѣлыхъ рукъ, которыя при лунномъ свѣтѣ манятъ въ невидимую страну, далекую, за водами... Но все идетъ по-прежнему, на взморьѣ неизвѣстнаго моря; Эдиѳь стоитъ тамъ одна, прислушивается къ волнамъ, бросающимъ ей подъ ноги сырыя колючія травы, которыми будетъ усыпанъ дальнѣйшій жизненный путь ея.
   

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

ГЛАВА I.
Что говорилъ мистеръ Домби своему повѣренному, и что потомъ случилось.

   Не наряженный болѣе въ черные штаны и зюйд-вестовую шляпу капитана Коттля, но одѣтый въ существенную пару темной ливреи, работою которой могъ бы похвастаться каждый портной, Робъ-Точильщикъ, такимъ-образомъ преобразованный наружно и внутренно, ни мало незаботившійся ни о капитанѣ, ни о мичманѣ, исключая тѣ случаи, когда, въ минуты свободнаго времени, онъ красовался передъ этими достойными людьми, и вспоминалъ, подъ одобрительную музыку этого мѣднаго инструмента, своей совѣсти, какъ торжественно онъ избавилъ себя отъ ихъ общества -- служилъ теперь своему покровителю, мистеру Каркеру. Живя въ домѣ мистера Каркера и прислуживая ему, Робъ со страхомъ и трепетомъ не сводилъ своихъ круглыхъ глазъ съ бѣлыхъ зубовъ, и чувствовалъ, что ему приходится открывать ихъ болѣе обыкновеннаго.
   Онъ не могъ бы сильнѣе дрожать передъ зубами всѣмъ существомъ своимъ, еслибъ поступилъ въ услуженіе къ какому-нибудь могущественному волшебнику, у котораго зубы были бы сильнѣйшими чарами. Мальчикъ имѣлъ такое высокое понятіе о власти и могуществѣ своего покровителя, что оно поглощало все его вниманіе и требовало съ его стороны слѣпаго повиновенія. Онъ даже не считалъ себя въ совершенной безопасности, думая о своемъ покровителѣ, когда его не было дома, и все боялся, что кто-нибудь опять возьметъ его за горло, какъ въ то утро, когда онъ въ первый разъ сталъ служить ему, и что онъ увидитъ каждый изъ отъискивающихъ его зубовъ, проникающихъ въ сокровеннѣйшія его мысли. Находясь съ нимъ лицомъ-къ-лицу, Робъ такъ же былъ увѣренъ, что мистеръ Каркеръ знаетъ всѣ его мысли, или можетъ узнать ихъ, если захочетъ, безъ малѣйшаго усилія, какъ въ томъ, что мистеръ Каркеръ видитъ его, когда на него смотритъ. Вліяніе это было такъ велико, и держало его въ такомъ страхѣ, что онъ не смѣлъ ни о чемъ думать, кромѣ непреодолимой власти своего господина, который могъ сдѣлать изъ него все, что хотѣлъ. И Робъ-Точильщикъ стоялъ передъ нимъ, угадывая его желанія, стараясь предупреждать его волю и не заботясь болѣе ни о чемъ.
   Робъ, можетъ-быть, не справлялся самъ съ собою. Въ тогдашнемъ состояніи его духа было бы необыкновенною дерзостью спрашивать -- не потому ли онъ такъ безотчетно подчинился этому вліянію, что подозрѣвалъ своего господина въ знаніи нѣкоторыхъ предательскихъ наукъ, о которыхъ онъ слышалъ еще въ Школѣ Точильщиковъ. При всемъ томъ, Робъ столько же удивлялся ему, какъ и боялся его. Вѣроятно, мистеру Каркеру лучше былъ извѣстенъ источникъ его власти, которая ничего не теряла отъ его скрытности.
   Робъ, въ тотъ же самый вечеръ, какъ отошелъ отъ капитана, распродалъ своихъ голубей, въ-торопяхъ довольно-невыгодно, и прямо пошелъ къ дому мистера Каркера, гдѣ смѣло явился къ своему новому господину съ пылающимъ лицомъ, которое какъ-будто ожидало одобренія.
   -- Какъ, негодяй! сказалъ мистеръ Каркеръ, взглянувъ на его узелъ.-- Ты оставилъ свое мѣсто и пришелъ ко мнѣ?
   -- О, сударь, прошепталъ Робъ:-- вы сказали, помните, когда я былъ здѣсь въ послѣдній...
   -- Я сказалъ, отвѣчалъ мистеръ Каркеръ:-- что я сказалъ?
   -- Вы, сэръ, ничего не сказали, отвѣчалъ Робъ, предостереженный тономъ этого вопроса и сильно сконфуженный.
   Покровитель посмотрѣлъ на него, выказавъ свои десны, и, грозя пальцемъ, замѣтилъ:
   -- Вижу, ты дождешься дурнаго конца, бродяга. Ты пропадешь совсѣмъ.
   -- О, сэръ! вскричалъ Робъ, у котораго тряслись ноги.-- Я хотѣлъ только работать для васъ, сэръ, и служить вамъ, сэръ, и вѣрно исполнять, что мнѣ прикажутъ, сэръ.
   -- Ты лучше вѣрно исполняй, что тебѣ прикажутъ, если будешь имѣть со мною дѣло.
   -- Да, я знаю это, сэръ, съ покорностью отвѣчалъ Робъ: -- я увѣренъ въ этомъ, сэръ. Еслибъ вы только сдѣлали милость, испытали меня, сэръ! Если когда-нибудь вы замѣтите, сэръ, что я поступаю противъ вашего желанія, то можете убить меня.
   -- Собака! сказалъ мистеръ Каркеръ, опрокидываясь на стулѣ и усмѣхаясь.-- Это ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что я сдѣлаю, если ты вздумаешь обмануть меня.
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ несчастный Точильщикъ: -- я увѣренъ, что вы поступите со мною ужасно. Я не измѣню вамъ ни за какія деньги.
   Не слыша ожиданныхъ одобреній, оробѣвшій Точильщикъ стоялъ неподвижно, смотря на своего покровителя, и напрасно старался не смотрѣть на него, оказывая такое же безпокойство, какое замѣчается въ собакѣ въ подобномъ случаѣ.
   -- Такъ ты оставилъ свое прежнее мѣсто и пришелъ сюда просить, чтобъ я взялъ тебя къ себѣ, э? сказалъ мистеръ Каркеръ.
   -- Да, сэръ, если будетъ ваша милость, отвѣчалъ Робъ.
   -- Хорошо, сказалъ мистеръ Каркеръ.-- Ты знаешь меня, любезный?
   -- Знаю, сэръ, отвѣчалъ Робъ, комкая свою шляпу и напрасно стараясь не смотрѣть на мистера Каркера.
   Мистеръ Каркеръ кивнулъ головою.-- Смотри же, берегись!
   Робъ множествомъ поклоновъ показалъ, что понимаетъ это предостереженіе, и кланялся до самыхъ дверей, спѣша скорѣе изъ нихъ выбраться, какъ вдругъ покровитель остановилъ его.
   -- Эй! закричалъ онъ, грубо призывая его назадъ.-- Ты привыкъ... запри эту дверь.
   Робъ повиновался съ такою живостью, какъ-будто жизнь его зависѣла отъ его проворства.
   -- Ты привыкъ подслушивать и подстерегать... и такъ далѣе?
   -- Я не буду этого здѣсь дѣлать, сэръ, отвѣчалъ Робъ: -- клянусь честью, не буду, сэръ; пусть я умру, если буду, сэръ, что бы мнѣ ни обѣщали.
   -- Смотри же. Ты также привыкъ болтать и пересказывать, сказалъ покровитель совершенно-хладнокровно.-- Берегись дѣлать это здѣсь, или ты погибшій человѣкъ; и онъ снова усмѣхнулся и снова погрозилъ ему пальцемъ.
   Дыханіе Точильщика сдѣлалось тяжело и прерывисто отъ ужаса. Онъ хотѣлъ объяснить всю чистоту своихъ намѣреній, но могъ только выпучить глаза на улыбающагося джентльмена съ выраженіемъ оцѣпенѣлой покорности, чѣмъ улыбающійся джентльменъ оказался совершенно-доволенъ, потому-что велѣлъ ему идти внизъ, посмотрѣвъ на него нѣсколько минутъ въ молчаніи, и далъ ему понять, что оставляетъ его при себѣ.
   Вотъ какимъ образомъ Робъ-Точильщикъ поступилъ къ мистеру Каркеру, и внушенная ему ужасомъ преданность къ этому джентльмену укрѣплялась и усиливалась, если возможно, съ каждою минутою его службы.
   Прошло уже нѣсколько мѣсяцевъ съ этого времени, какъ въ одно утро Робъ отворилъ садовую калитку мистеру Домби, который пришелъ завтракать къ его господину. Въ ту же самую минуту, господинъ его самъ бросился встрѣтить почетнаго гостя и привѣтствовалъ его всѣми своими зубами.
   -- Я никогда не думалъ, сказалъ Каркеръ, помогши ему слѣзть съ лошади: -- видѣть васъ здѣсь. Это необыкновенный день въ календарѣ моемъ. Никакой случай не имѣетъ особенности для такого человѣка, какъ вы, который можетъ все сдѣлать; но для человѣка, какъ я, это другое дѣло.
   -- У васъ здѣсь прекрасное мѣсто, Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, удостоивая остановиться на лугу и осматриваясь кругомъ.
   -- Вы очень-снисходительны, отвѣчалъ Каркеръ.-- Благодарю васъ.
   -- Право, сказалъ мистеръ Домби съ видомъ покровительства:-- всякій въ правѣ это сказать. По возможности, это очень удобное и прекрасно-устроенное мѣсто; совершенно изящно.
   -- По возможности, правда, униженно отвѣчалъ Каркеръ.-- Это необходимо прибавить... Но мы довольно уже о немъ поговорили, и хотя вы слишкомъ-снисходительно его хвалите, я не менѣе того вамъ благодаренъ. Не угодно ли войдти?
   Мистеръ Домби, войдя въ домъ, замѣтилъ, какъ слѣдовало, полное убранство комнатъ и многочисленныя средства для комфорта и эффекта. Мистеръ Каркеръ, при неизмѣнномъ смиреніи, слушалъ эти замѣчанія съ почтительною улыбкою, и сказалъ, что понимаетъ ихъ тонкое значеніе и цѣнитъ его, но что эта хижина дѣйствительно годна для человѣка въ его положеніи и даже слишкомъ хороша для такого бѣдняка, какъ онъ.
   -- Но, можетъ-быть, вамъ, стоящимъ такъ высоко, она въ-самомъ-дѣлѣ кажется лучше, чѣмъ она есть, сказалъ онъ, вытягивая во всю длину свой лживый ротъ.
   Говоря это, онъ бросилъ значительный взглядъ и значительную улыбку мистеру Домби, и отпустилъ еще значительнѣе взглядъ и еще значительнѣе улыбку, когда мистеръ Домби, помѣстясь передъ огнемъ, въ положеніи, такъ часто перенимаемомъ его подчиненнымъ, взглянулъ на картины, висѣвшія по стѣнамъ. Между-тѣмъ, какъ его равнодушный взглядъ блуждалъ по картинамъ, зоркій глазъ Каркера шелъ за нимъ слѣдомъ, замѣчая, куда онъ направлялся и что разсматривалъ. Когда онъ остановился на одной картинѣ въ особенности, Каркеръ едва переводилъ дыханіе; но взглядъ его начальника перешелъ отъ нея далѣе, и казалось, что она произвела на него такое же впечатлѣніе, какъ и другія.
   Каркеръ смотрѣлъ на нее (то была картина, походившая на Эдиѳь) какъ на живую, съ скрытымъ, злымъ смѣхомъ на лицѣ, который частію, казалось, обращался къ картинѣ, хотя вполнѣ относился къ великому человѣку, такъ довѣрчиво стоявшему возлѣ него. Вскорѣ поданъ былъ завтракъ; пригласивъ мистера Домби сѣсть на стулъ, обращенный задомъ къ картинѣ, онъ, по обыкновенію, сѣлъ противъ нея.
   Мистеръ Домби былъ даже серьёзнѣе обыкновеннаго и совершенно молчаливъ. Попугай, качаясь въ золоченомъ кольцѣ своей богатой клѣтки, напрасно старался привлечь на себя вниманіе; мистеръ Каркеръ такъ зорко слѣдилъ за своимъ гостемъ, что не могъ смотрѣть на попугая; а гость, погрузясь въ размышленіе, казался неподвижнымъ и даже угрюмымъ надъ своимъ жосткимъ галстухомъ, и не поднималъ глазъ со скатерти. Что касается до Роба, который прислуживалъ, то всѣ его способности были до такой степени сосредоточены на его господинѣ, что онъ едва могъ удѣлить мѣсто мысли, что гость былъ готъ знатный джентльменъ, къ которому его приносили въ дѣтствѣ, въ подтвержденіе семейнаго здоровья, и которому онъ былъ обязанъ своими кожаными панталонами.
   -- Позвольте мнѣ, вдругъ сказалъ Каркеръ: -- спросить, какъ здоровье мистриссъ Домби?
   Онъ заботливо наклонился впередъ, дѣлая этотъ вопросъ, не отнимая подбородка отъ руки, и въ то же время глаза его устремились на картину, какъ-будто говоря ей: "Теперь смотри, какъ я его поведу!"
   Мистеръ Домби покраснѣлъ, отвѣчая:
   -- Мистриссъ Домби совершенно-здорова. Вы напоминаете мнѣ, Каркеръ, о разговорѣ, который я хотѣлъ имѣть съ вами.
   -- Робинъ, ты можешь насъ оставить, сказалъ его господинъ, и при этихъ словахъ Робъ вздрогнулъ и исчезъ, не сводя глазъ съ своего покровителя.
   -- Вы, конечно, не помните этого мальчика? прибавилъ онъ, когда исчезъ Точильщикъ.
   -- Нѣтъ, сказалъ мистеръ Домби съ совершеннымъ равнодушіемъ.
   -- Невѣроятно, чтобъ подобный вамъ человѣкъ помнилъ, почти невозможно, прошепталъ Каркеръ.-- Но онъ принадлежитъ къ тому семейству, изъ котораго вы брали кормилицу. Можетъ-быть, вы помните, какъ великодушно озаботились вы о его воспитаніи?
   -- Развѣ это тотъ самый мальчикъ? сказалъ мистеръ Домби нахмурясь.-- Онъ, я думаю, мало приноситъ чести своему воспитанію.
   -- Я боюсь, что онъ порядочный негодяй, отвѣчалъ Каркеръ, пожимая плечами:-- но я взялъ его въ услуженіе, потому-что, не находя себѣ мѣста, онъ вздумалъ (вѣроятно ему внушили это дома), что имѣетъ на васъ родъ права, и старался постоянно преслѣдовать васъ своею просьбою. Хотя мои сношенія съ вами имѣютъ болѣе дѣловой характеръ, при всемъ томъ я принимаю такое участіе во всемъ, до васъ касающемся, что...
   Онъ опять остановился, какъ-бы стараясь угадать, довольно ли далеко завелъ онъ мистера Домби, и опять, уперши подбородокъ въ руку, съ усмѣшкою взглянулъ на картину.
   -- Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби:-- я благодаренъ, что вы не ограничиваете вашей...
   -- Службы, подхватилъ улыбающійся человѣкъ.
   -- Нѣтъ, я хочу сказать вашей заботливости, замѣтилъ мистеръ Домби, увѣренный, что такимъ-образомъ онъ дѣлалъ ему пріятный и лестный комплиментъ:-- одними дѣловыми сношеніями. Ваше вниманіе къ моимъ чувствамъ, надеждамъ и огорченіямъ въ ничтожномъ случаѣ, о которомъ вы упомянули, служитъ тому примѣромъ; я вамъ обязанъ, Каркеръ.
   Мистеръ Каркеръ тихо наклонилъ голову и слегка потеръ руки, какъ-бы опасаясь какимъ-нибудь движеніемъ прервать рѣчь мистера Домби.
   -- Вашъ намекъ пришелся кстати, сказалъ мистеръ Домби, послѣ нѣкоторой нерѣшимости:-- онъ ведетъ къ тому, о чемъ я началъ вамъ говорить, и напоминаетъ мнѣ о дѣлѣ, которое не раждаетъ между нами совершенно-новыхъ отношеній, но можетъ увеличить личную довѣренность съ моей стороны, которою я до-сихъ-поръ...
   -- Меня удостоивали, подхватилъ Каркеръ, снова наклоняя голову.-- Не стану говорить, сколько цѣню я эту честь, потому-что подобный вамъ человѣкъ знаетъ, сколько у него въ рукахъ чести, которую онъ раздаетъ по произволу.
   -- Мистриссъ Домби и я, сказалъ мистеръ Домби, не обращая вниманія на комплиментъ:-- не совершенно сходимся въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ. Мы какъ-будто до-сихъ-поръ не понимаемъ другъ друга. Мистриссъ Домби должна кое-что узнать.
   -- Мистриссъ Домби отличается многими рѣдкими достоинствами, и, безъ-сомнѣнія, привыкла Къ лести, сказалъ хитрый и вкрадчивый наблюдатель его каждаго взгляда и голоса.-- Но гдѣ дѣло идетъ о привязанности, долгѣ и уваженіи, тамъ всѣ небольшія недоразумѣнія скоро исчезаютъ.
   Мысли мистера Домби инстинктивно перенеслись назадъ къ лицу, которое смотрѣло на него въ уборной его жены, когда рука повелительно показывала на дверь, и, припомнивъ привязанность, долгъ и уваженіе, которыя на немъ выражались, онъ чувствовалъ, какъ кровь бросилась къ нему въ лицо, такъ же ясно, какъ видѣли это устремленные на него глаза.
   -- Мы съ мистриссъ Домби, продолжалъ онъ:-- до смерти мисстриссъ Скьютонъ имѣли нѣкоторый споръ о причинахъ моего неудовольствія, которое вы могли понять, бывъ свидѣтелемъ того, что происходило между мною и мистриссъ Домби въ тотъ вечеръ, когда вы были въ нашемъ... въ моемъ домѣ.
   -- Когда я такъ сожалѣлъ, что случился тутъ, сказалъ улыбающійся Каркеръ.-- Гордясь, какъ гордился бы на моемъ мѣстѣ всякій, удостоенный вашего вниманія, и имѣвъ честь быть представленнымъ мистриссъ Домби прежде, чѣмъ она возвысилась, принявъ ваше имя, я почти сожалѣлъ въ тотъ вечеръ, что былъ столько счастливъ.
   Чтобы человѣкъ могъ, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, сожалѣть о томъ, что былъ отличенъ снисходительностью и покровительствомъ мистера Домби -- это казалось послѣднему нравственнымъ Феноменомъ, котораго онъ не могъ понять. Поэтому онъ и возразилъ съ чувствомъ собственнаго достоинства:-- Въсамомъ-дѣлѣ! Отъ-чего же это, Каркеръ?
   -- Я боюсь, отвѣчалъ повѣренный:-- что мистриссъ Домби, никогда неимѣвшая ко мнѣ расположенія (человѣкъ, подобный мнѣ, не могъ и ожидать расположенія отъ дамы, гордой отъ природы, и которой такъ идетъ гордость], не проститъ мнѣ моего присутствія при этомъ разговорѣ. Вспомните, что ваше неудовольствіе не бездѣлица; а испытать его передъ третьимъ лицомъ...
   -- Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби съ досадою:-- мнѣ кажется, что прежде всего должно думать обо мнѣ.
   -- О, развѣ въ этомъ есть какое-нибудь сомнѣніе! отвѣчалъ мистеръ Каркеръ съ нетерпѣніемъ человѣка, приводящаго положительный и неоспоримый Фактъ.
   -- Мнѣ кажется, мистриссъ Домби остается на второмъ планѣ, когда дѣло идетъ о насъ обоихъ, сказалъ мистеръ Домби: -- такъ ли?
   -- Такъ ли, повторилъ Каркеръ: -- вамъ это должно быть столько извѣстно, что не для чего и спрашивать.
   -- Въ такомъ случаѣ, надѣюсь, Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби:-- что ваше сожалѣніе о пріобрѣтеніи нерасположенія мистриссъ Домби можетъ быть перевѣшено тѣмъ, что вамъ остается моя довѣренность и мое доброе мнѣніе.
   -- Мнѣ кажется, я имѣлъ несчастіе, отвѣчалъ Каркеръ:-- заслужить это нерасположеніе. Мистриссъ Домби говорила вамъ объ этомъ?
   -- Мистриссъ Домби изъявляла разныя мнѣнія, сказалъ мистеръ Домби съ величественною холодностью и равнодушіемъ:-- которыхъ я не раздѣляю и которыхъ не намѣренъ оспоривать. Я объяснилъ мистриссъ Домби, нѣсколько времени назадъ, какъ я уже говорилъ вамъ, нѣкоторые пункты домашняго уваженія и повиновенія, на которыхъ нахожу необходимость настоять. Мнѣ не удалось убѣдить мистриссъ Домби въ необходимости измѣнить ея поведеніе для ея собственнаго спокойствія и счастія и для моего достоинства; и я сказалъ мистриссъ Домби, что если найду необходимымъ дѣлать ей новыя замѣчанія, то буду передавать ей свое мнѣніе черезъ васъ, моего повѣреннаго.
   Вмѣстѣ со взглядомъ, брошеннымъ на него Каркеромъ, былъ другой, дьявольскій взглядъ на картину, висѣвшую надъ его головою -- взглядъ упавшій на нее какъ блескъ молніи.
   -- Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби: -- не колеблясь говорю вамъ, что я выдержу свой характеръ. Со мною шутить нельзя. Мистриссъ Домби узнаетъ, что моя воля -- законъ, и что я не могу дозволить ни малѣйшаго отступленія отъ правилъ моей жизни. Вы потрудитесь взять на себя сказать ей это, чѣмъ обяжете меня за мистриссъ Домби. Я увѣренъ, что вы исполните это такъ же точно, какъ исполняете всякое другое порученіе.
   -- Вы знаете, сказалъ мистеръ Каркеръ:-- что вамъ стоитъ только приказать мнѣ.
   -- Знаю, сказалъ мистеръ Домби съ величественнымъ изъявленіемъ согласія: -- что мнѣ стоитъ только приказать вамъ. Я буду продолжать. Безъ-со мнѣнія, мистриссъ Домби во многихъ отношеніяхъ обладаетъ прекрасными качествами, которыя...
   -- Оправдываютъ вашъ выборъ, подхватилъ Каркеръ, выказывая зубы.
   -- Да, если вы хотите такъ выразиться, сказалъ мистеръ Домби:-- но теперь я не вижу, чтобъ мистриссъ Домби его оправдывала. Въ мистриссъ Домби есть духъ противорѣчія, который должно искоренить, который должно преодолѣть. Мистриссъ Домби какъ-будто не понимаетъ, сказалъ мистеръ Домби съ усиліемъ: -- что мысль противиться мнѣ чудовищна и нелѣпа.
   -- Мы, въ Сити, лучше васъ знаемъ, отвѣчалъ Каркеръ съ улыбкою, простершеюся отъ одного его уха до другаго.
   -- Вы лучше меня знаете, сказалъ мистеръ Домби:-- надѣюсь. Впрочемъ, я долженъ отдать справедливость мистриссъ Домби, сказавъ, какъ ни несходно это съ ея дальнѣйшимъ поведеніемъ (которое остается неизмѣннымъ), что когда я изъявлялъ ей свое неодобреніе и свою рѣшимость съ нѣкоторою строгостью, увѣщаніе мое, казалось, произвело на нее сильное дѣйствіе.
   Мистеръ Домби произнесъ эти слова съ какимъ-то зловѣщимъ величіемъ.-- Поэтому я бы желалъ, Каркеръ, чтобъ вы потрудились, отъ моего имени, напомнить ей нашъ разговоръ и изъявить мое удивленіе, что онъ до-сихъ-поръ не производитъ своего дѣйствія. Я долженъ настаивать на томъ, чтобъ она держала себя, какъ я ей совѣтовалъ при этомъ разговорѣ. Я недоволенъ ею. Я очень ею недоволенъ. И я буду въ весьма-непріятной необходимости передать ей черезъ васъ болѣе-ясныя и болѣе-непріятныя вѣсти, если здравый смыслъ и собственныя чувства не заставятъ ея свыкнуться съ моими желаніями, какъ сдѣлала покойная мистриссъ Домби, и, какъ я увѣренъ, сдѣлала бы всякая женщина на ея мѣстѣ.
   -- Покойная мистриссъ Домби жила очень-счастливо, сказалъ Каркеръ.
   -- У покойной мистриссъ Домби былъ здравый смыслъ, сказалъ мистеръ Домби съ благородной снисходительностью къ мертвымъ:-- весьма-добрыя чувства.
   -- Какъ вы думаете, походитъ ли миссъ Домби на ея мать? сказалъ Каркеръ.
   Лицо мистера Домби вдругъ перемѣнилось. Повѣренный зорко слѣдилъ за нимъ.
   -- Я коснулся грустнаго предмета, сказалъ онъ жалобнымъ тономъ, несогласнымъ съ выраженіемъ его глазъ.-- Прошу васъ, простите меня. При моемъ усердіи, я забываю прошедшее. Прошу васъ, простите меня.
   И во все это время его зоркій взглядъ не оставлялъ ни на минуту потупленнаго лица мистера Домби; потомъ этотъ взглядъ съ торжествомъ остановился на картинѣ, какъ-бы призывая ее въ свидѣтели того, что было и что будетъ далѣе.
   -- Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, бросая разсѣянный взглядъ на столъ и говоря измѣнившимся и прерывистымъ голосомъ: -- тутъ нечего извиняться. Вы ошибаетесь. Дѣло идетъ о настоящемъ, а не о прошедшемъ. Я не одобряю обхожденія мистр какъ снѣгъ; его щеки послѣ обильныхъ изліяній шипучей влаги рдѣютъ свѣжими розами. Кузенъ Фениксъ смотритъ настоящимъ лордомъ.
   -- Милостивые государыни и государь! -- начинаетъ кузенъ Фениксъ. -- Хотя, быть можетъ, въ домѣ частнаго джентльмена это есть вещь не совсѣмъ обыкновенная, однако, я долженъ просить позволенія напомнить вамъ, что приходитъ, наконецъ, пора предлагать то, что обыкновенно называется... словомъ сказать, предлагать тосты.
   Майоръ аплодируетъ. М-ръ Каркеръ, выставивъ голову впередъ черезъ столъ по направленію къ особѣ кузена Феникса, улыбается и дѣлаетъ одобрительные жесты.
   -- Это, смѣю вамъ напомнить, есть... словомъ сказать...
   -- Слушайте! слушайте! -- восклицаетъ майоръ энергическимъ тономъ убѣжденія.
   М-ръ Каркеръ слегка хлопаетъ руками и, опять, наклонившись впередъ черезъ столъ, улыбается и дѣлаетъ самые одобрительные жесты, какъ будто онъ особенно былъ пораженъ этимъ послѣднимъ замѣчаніемъ и лично желалъ выразить оратору благодарность за доставленное удовольствіе.
   -- Это есть, милостивые государыни и государи, такой случай, когда, не опасаясь нарушенія общихъ приличій, можно и должно дѣлать отступленія отъ обыкновенныхъ формъ и условій свѣтской жизни. Въ жизнь свою я не былъ ораторомъ и не отличался даромъ слова. Когда, какъ членъ палаты депутатовъ, я имѣлъ честь поддерживать адресъ и долженъ былъ при этомъ случаѣ говорить рѣчь, то, сознавая въ себѣ свой природный недостатокъ, я принужденъ былъ на двѣ недѣли сдѣлаться больнымъ...
   Майоръ и м-ръ Каркеръ пришли въ яростный восторгъ отъ этой черты изъ автобіографіи лорда. Поощренный ораторъ обращается теперь лично къ нимъ и продолжаетъ такимъ образомъ:
   -- И, словомъ сказать, несмотря на то, что я былъ двѣ недѣли чертовски боленъ, я чувствую, вы понимаете, на мнѣ лежитъ обязанность. A какъ скоро англичанинъ чувствуетъ, что на немъ лежитъ обязанность, онъ долженъ, во что бы то ни стало, выполнить ее наивозможно лучшимъ способомъ, какой только ему извѣстенъ. Итакъ, джентльмены, сегодня благороднѣйшая британская фамилія имѣла удовольствіе соединиться въ лицѣ моей возлюбленнѣйшей и совершеннѣйшей родственницы, которую теперь я вижу присутствующею, словомъ сказать... присутствующею...
   Общія рукоплесканія.
   -- Присутствующею вмѣстѣ съ тѣмъ... словомъ сказать, съ человѣкомъ, на котораго никогда печать презрѣнія... словомъ сказать, присутствующею съ почтеннымъ моимъ другомъ Домби, если онъ позволитъ мнѣ называть его этимъ именемъ.
   Кузенъ Фениксъ кланяется м-ру Домби. М-ръ Домби торжественно кланяется кузену Фениксу. Всѣ счастливы и довольны. Ораторъ продолжаетъ:
   -- До сихъ поръ я не имѣлъ вожделѣнныхъ случаевъ наслаждаться личнымъ знакомствомъ друга моего Домби и еще не изучилъ тѣхъ высокихъ качествъ, которыя равномѣрно дѣлаютъ честь его уму и... словомъ сказать, его сердцу, ибо я былъ подверженъ несчастію все это время находиться... словомъ сказать, находиться въ другомъ мѣстѣ.
   Майоръ свирѣпѣетъ отъ полноты восторга.
   -- Однако, джентльмены, я довольно знаю друга моего Домби, чтобы имѣть совершеннѣйшее понятіе о томъ,, что онъ есть... словомъ сказать, выражаясь, нѣкоторымъ образомъ, вульгарнымъ слогомъ, что онъ есть негоціантъ, британскій негоціантъ и... словомъ сказать, и... человѣкъ. И хотя я нѣсколько лѣтъ сряду жилъ въ чужихъ краяхъ... мнѣ весьма пріятно будетъ принять друга моего Домби въ Баденъ-Баденѣ и воспользоваться честью представить его великому герцогу... и хотя я жилъ въ чужихъ краяхъ, однако, я довольно знаю и ласкаю себя надеждой, что моя возлюбленная и совершеннѣйшая родственница владѣетъ всѣми принадлежностями, чтобы сдѣлать своего мужа счастливымъ, и что ея супружескій союзъ съ другомъ моимъ Домби есть соединеніе нѣжныхъ наклонностей сердца съ обѣихъ сторонъ.
   Улыбка и жесты м-ра Каркера принимаютъ чудовищные размѣры.
   -- Итакъ, я поздравляю благородную фамилію, которой имѣю счастье быть членомъ, съ пріобрѣтеніемъ друга моего Домби. Поздравляю друга моего Домби отъ всей души и радуюсь его союзу съ моею совершеннѣйшею родственницею, которая владѣетъ всѣми средствами, чтобы сдѣлать счастливымъ своего мужа. Принимаю смѣлость, джентльмены, напомнить, что каждый изъ васъ обязанъ въ настоящемъ случаѣ привѣтствовать какъ друга моего Домби, такъ и совершеннѣйшую мою родственницу.
   Общія рукоплесканія. М-ръ Домби, принимая поздравленія, благодаритъ за себя и за м-съ Домби. Майоръ Багстокъ предлагаетъ, наконецъ, тостъ въ честь и славу м-съ Скьютонъ, и этимъ достойнымъ тостомъ оканчивается торжество. М-съ Домби уходитъ въ будуаръ и надѣваетъ дорожное платье.
   Прислуга между тѣмъ завтракаетъ въ нижнемъ этажѣ. Шампанское льется черезъ край въ рюмкахъ и бокалахъ; жареныя курицы, жирные пироги, раковый салатъ, бифштексы, пуддинги -- въ изобиліи. Высочайшій лакей чувствуетъ опять ужасную "м_и_ш_е_н_ь" и прислоняетъ головку къ стѣнѣ. Глаза y его товарища прыгаютъ по всѣмъ сторонамъ и нигдѣ не находятъ точки опоры. Дамы раскраснѣлись какъ свѣжія клюквы. М-съ Перчъ сіяетъ лучами радости, и всѣ заботы убѣгаютъ прочь изъ ея головы: если бы въ эту минуту спросили ее, куда дорога къ Чистымъ Прудамъ, гдѣ скрыты ея заботы, м-съ Перчъ, безъ сомнѣнія, пришла бы въ очевидное сомнѣніе относительно существованія чистыхъ или грязныхъ прудовъ. М-ръ Таулисонъ предлагаетъ тостъ за здравье и благоденствіе счастливой четы, и сребровласый буфетчикъ отъ полноты восторга пожимаетъ ему руку, ибо онъ дѣйствительно убѣжденъ въ эту минуту, что онъ -- старый слуга семьи, и совершившіяся перемѣны слишкомъ близки его сердцу. Вся компанія, дамы въ особенности, чувствуетъ себя въ благодатномъ состояніи духа. Душа и сердце веселаго общества, кухарка м-ра Домби, озаренная счастливою идеей, предлагаетъ всѣмъ вмѣстѣ отправиться въ театръ, и всѣ съ восторгомъ принимаютъ предложеніе, не исключая м-съ Перчъ и даже туземца, который поглощаетъ вино, и какъ тигръ пугаетъ всю компанію выкатывающимися гдазами. Легкая размолвка произошла только между горничной и м-ромъ Таулисономъ: она, основываясь на старинномъ изреченіи, доказывала, что браки заключаются на небесахъ; онъ, не основываясь ни на чемъ, утверждалъ, что въ аду. Главнѣйшимъ опроверженіемъ м-ра Таулисона было предположеніе, что горничная потому такъ думаетъ, что сама собирается замужъ, a она отвѣчала: "Боже сохрани! ужъ если и выйду, такъ не за васъ"! Въ этотъ споръ вмѣшался среброглавый буфетчикъ и, предлагая тостъ за здоровье м-ра Таулисона, остроумно замѣтилъ, что знать м-ра Таулисона -- значитъ уважать его, a уважать м-ра Таулисона -- значитъ желать ему всѣхъ благъ вмѣстѣ съ его суженою, гдѣ бы она ни была; здѣсь сребровласый буфетчикъ лукаво подмигнулъ возлюбленной м-ра Таулисона. На всѣ эти комплименты м-ръ Таулисонъ отвѣчаетъ съ достоинствомъ и чувствомъ. Рѣчь заходитъ, наконецъ, объ иностранцахъ, и м-ръ Таулисонъ рѣшительно того мнѣнія, что всѣ они негодяи, хотя -- случается иногда -- умѣютъ пріобрѣтать благосклонность въ такихъ головахъ, y которыхъ, по пословицѣ, длиненъ волосъ да умъ коротокъ. Одного желаетъ м-ръ Таулисонъ, чтобы не пришлось, напримѣръ, услышать о какомъ-нибудь французѣ, который бы, напримѣръ, обокралъ карету какого-нибудь путешественника. При этомъ взглядъ м-ра Таулисона принимаетъ такое свирѣпое выраженіе, что съ горничной дѣлается истерика. Вдругъ распространилась вѣсть, что молодая уѣзжаетъ, и вся компанія выбѣгаетъ на лѣстницу, чтобы видѣть собственными глазами, какъ она уѣзжаетъ.
   Карета y воротъ. Молодая сходитъ въ залу, гдѣ ее встрѣчаетъ м-ръ Домби въ дорожномъ костюмѣ. Флоренса также готова къ отъѣзду, и миссъ Сусанна Нипперъ, занимавшая среднее положеніе между гостиной и кухней, собирается вмѣстѣ съ нею. Выходитъ Эдиѳь, и Флоренса бросается къ ней съ прощальными объятіями.
   Отчего же Эдиѳь дрожитъ въ этихъ объятіяхъ? Развѣ ей холодно? Или въ объятіяхъ Флоренсы заключена таинственная сила, распространяющая невольный трепетъ по прекраснымъ членамъ? Отчего, наконецъ, съ такою судорожною поспѣшностью Эдиѳь вырывается изъ этихъ объятій, выбѣгаетъ изъ залы и садится въ карету?
   Уѣхала м-съ Домби, и не слышно болѣе шуму отъ колесъ дорожнаго экипажа. М-съ Скьютонъ, пораженная въ чувствительное сердце матери, сидитъ на софѣ въ положеніи Клеопатры и проливаетъ горькія слезы. Майоръ, выходя съ гостями изъ столовой, старается утѣшить ее; но всѣ усилія безполезны, и онъ оставляетъ неутѣшную мать. Кузенъ Фениксь также прощается съ Клеопатрой, и м-ръ Каркеръ слѣдуетъ его примѣру. Нѣтъ болѣе гостей. Оставшись одна, Клеопатра чувствуетъ легкое головокруженіе и, удалившись въ спальню, засыпаетъ крѣпкимъ сномъ.
   Въ нижнемъ этажѣ y всѣхъ страшное головокруженіе. Высочайшій джентльменъ, страдающій "мишенью", по-видимому, приклеилъ свою голову къ столу и никакъ не можетъ ее оторвать. Бурный переворотъ совершился въ мозгу y м-съ Перчъ, и она, въ порывѣ негодованія противъ м-ра Перча, жалуется кухаркѣ, что онъ уже не такъ привязанъ къ своей семьѣ, какъ въ прежнее время, когда ихъ было только десятеро. У Таулисона звенитъ въ ушахъ, и около его головы кружится какое-то огромное колесо. Горничную мучитъ сомнѣніе, грѣшно или нѣтъ желать чьей-либо смерти.
   М-съ Скьютонъ почиваетъ наверху уже два часа, но въ кухнѣ отдыхъ еще не начинался. Черные гербы въ столовой комнатѣ съ негодованіемъ взираютъ на хлѣбныя крошки, грязныя блюда, винные брызги, полурастаявшій ледъ, раковую скорлупу, объѣдки куриныхъ ножекъ и на мягкое желе, постепенно превратившееся въ тепловатый гуммиластическій супъ. Свадебное торжество почти такъ же потеряло всю свою прелесть, какъ и завтракъ. Служанки м-ра Домби вдаются въ нравственныя назиданія, жалѣютъ о невинномъ препровожденіи времени подлѣ домашняго очага за чайнымъ столикомъ, и къ восьми часамъ вечера всѣ вообще настраиваютъ себя на самый серьезный тонъ. Въ это время прибылъ м-ръ Перчъ въ бѣломъ жилетѣ и сизомъ фракѣ, подъ куражемъ и въ самомъ веселомъ расположеніи духа, съ полною готовностью прокутить цѣлую ночь; но его, къ величайшеу изумленію, принимаютъ очень холодно и навязываютъ ему м-съ Перчъ, больную и разслабленную, съ которою онъ тотчасъ же и отпрабляется на Чистые Пруды въ первомъ омнибусѣ.
   Ночь. Осмотрѣвъ великолѣпныя залы преобразованнаго дома, Флоренса уходитъ въ свою комнату, гдѣ заботливость Эдиѳи окружила ее роскошнымъ комфортомъ. Она сбрасываетъ съ себя пышные наряды, надѣваетъ прежнее простое черное платьице и садится читать въ присутствіи Діогена, который моргаетъ и косится на свою хозяйку. Но Флоренса не можетъ читать въ этотъ вечеръ. Домъ ей кажется страннымъ, и громкое эхо пугаетъ ее. Какое-то уныніе давитъ сердце, и ей тяжело, хотя она сама не понимаетъ отчего. Флоренса закрываетъ книгу, и невѣжливый Діогенъ, принимая такое дѣйствіе за поданный сигналъ, кладетъ къ ней на колѣни свои лапы и трется ушами о ея ласкающія руки. Но Флоренса на этотъ разъ не видитъ его ясно: туманъ въ ея глазахъ, и проносятся въ немъ въ видѣ свѣтоносныхъ ангеловъ ея покойный братъ и ея покойная мать. A Вальтеръ, бѣдный, плавающій по бурному морю племянникъ дяди Соля, о, гдѣ бѣдный Вальтеръ?
   Майоръ, конечно, ничего этого не знаетъ. Всхрапнувъ часика два, три послѣ полудня, майоръ Багстокъ пообѣдалъ въ своемъ клубѣ и теперь сидитъ за бутылкою вина, осаждая скромнаго молодаго человѣка безчисленными анекдотами о Багстокѣ, сударь мой, который былъ y Домби на свадьбѣ и подружился съ лордомъ Фениксомъ, анаѳемски лукавымъ джентльменомъ. Молодой человѣкъ готовъ бы дать порядочную сумму, чтобы откупиться отъ этихъ анекдотовъ, но... увы! краснорѣчіе брызжетъ фонтанами изъ устъ майора, и онъ, бѣдный юноша съ розовыми щеками, принужденъ сидѣть и слушать. Кузенъ Фениксъ между тѣмъ сидитъ за игорнымъ столомъ въ одномъ почтенномъ домѣ, куда, быть можетъ, ненарокомъ завели его упрямыя ноги.
   Ночь, какъ несокрушимый гигантъ, вторгается въ церковь и распространяетъ свое владычество среди безмолвныхъ стѣнъ. Блѣдный разсвѣтъ опять заглядываетъ въ окна и, уступая мѣсто дню, подсматриваетъ, какъ ночь удаляется подъ своды, идетъ за нею, прогоняетъ ее и самъ скрывается среди мертвецовъ. Робкія мыши опять собираются вмѣстѣ, заслышавъ шумъ y церковныхъ дверей. М-съ Миффъ и м-ръ Саундсъ, неразлучные какъ супруги, связанные несокрушимой цѣпью, входятъ въ безмолвный храмъ для своихъ обычныхъ занятій. Въ условный часъ опять они на церковной паперти ожидаютъ новаго жениха и новую невѣсту, и опять сей мужъ беретъ сію женщину, и сія женщина беретъ онаго мужа, дабы, какъ гласитъ англиканская формула:
   "Отъ сего часа любить и содержать въ болѣзни и въ здоровьи, въ богатствѣ и нищетѣ, въ лѣпотѣ и безобразіи, дондеже смерть ихъ не разлучитъ".
   Эти именно слова повторяетъ м-ръ Каркеръ, проѣзжая на другой день въ Сити своей обыкновенной дороіой.
  

Глава XXXII.

Деревянный мичманъ разбивается вдребезги.

  
   Прошли цѣлыя недѣли безъ всякой тревоги въ укрѣпленномъ гарнизонѣ, но честный капитанъ Куттль не ослабилъ ни одной изъ благоразумныхъ мѣръ, принятыхъ на случай непріятельскаго нападенія. Настоящая тишина, разсуждалъ капитанъ, была слишкомъ глубока и чудесна, чтобы разсчитывать на ея продолжителыюсть: погода совсѣмъ неожиданно могла перемѣниться, и буйный вѣтеръ утащилъ бы лощеную шляпу на тотъ конецъ свѣта. Постигая въ совершенствѣ неустрашимый и рѣшительный характеръ м-съ Макъ Стингеръ, капитанъ не сомнѣвался, что эта героиня посвятитъ себя его преслѣдованію въ самыхъ сокровенныхъ и недоступныхъ убѣжищахъ. По всѣмъ этимъ причинамъ, капитанъ велъ уединенную и почти затворническую жизнь. Онъ выходилъ только по сумеркамъ, да и то позволялъ себѣ гулять не иначе, какъ по глухимъ и безлюднымъ переулкамъ. Женскія шляпки наводили на него паническій страхъ, какъ будто ихъ носили яростныя львицы. По воскресеньямъ капитанъ не выходилъ никуда, ни по какому поводу.
   Возможность сопротивленія, въ случаѣ несчастной встрѣчи съ м-съ Макъ Стингеръ, доброму капитану не приходила и въ голову. Онъ чувствовалъ, что при такой бѣдѣ станетъ вести себя какъ смирная овечка и заранѣе видѣлъ умственнымъ окомъ, какъ его, раба Божія, сажаютъ въ наемную карету и везутъ на Корабельную площадь. Разъ заключенный въ девятый номеръ, онъ погибнетъ на вѣки вѣчные: его шляпу унесутъ, и строжайшій арестъ будетъ его удѣломъ день и ночь подъ бдительнымъ присмотромъ самой м-съ Макъ Стингеръ. Упреки на его голову посыплются въ присутствіи невинныхъ дѣтей, безъ пощады и безъ милосердія. Самъ для себя онъ сдѣлается преступнымъ предметомъ раскаянія и безполезныхъ угрызеній: невинные птенцы станутъ его чуждаться какъ дикаго буки, a мать ихъ въ пойманномъ измѣнникѣ будетъ видѣть ожесточеннаго злодѣя.
   Потъ лилъ градомъ съ широкаго чела капитана, какъ скоро эта мрачная картина представлялась его воображенію, и вообще передъ вечеромъ имъ овладѣвало страшное безпокойство, когда онъ готовился выходить изъ своей крѣпости по дѣламъ. Сознавая всю опасность предстоявшаго путешествія, Куттль, по обыкновенію, торжественно прощался съ Точильщикомъ, какъ человѣкъ, который не долженъ болѣе воротиться. Въ эти торжественныя минуты онъ уговаривалъ Робина неуклонно идти по стезямъ добродѣтели, чистить магазинъ, содержать въ исправности мѣдные инструменты и не поминать его лихомъ, если, паче чаянія, онъ пропадетъ безъ вѣсти.
   Но чтобы не прекратилось всякое сообщеніе съ внѣшнимъ міромъ въ случаѣ предполагаемаго плѣна, капитанъ, послѣ тяжкихъ и продолжительныхъ размышленій, возымѣлъ, наконецъ, счастливую идею научить Точильщика нѣкоторымъ тайнымъ сигналамъ, которыми тотъ, въ годину бѣдствія, долженъ былъ свидѣтельствовать свое присутствіе и неизмѣнную вѣрность своему командиру. Нѣсколько дней сряду Робинъ, подъ руководствомъ добраго капитана, учился приличнымъ образомъ насвистывать припѣвъ матросской пѣсни: "То-то люли, то-то люли!" И когда, наконецъ, безтолковый ученикъ достигъ въ этомъ искусствѣ удовлетворительнаго совершенства, какое только возможно для сухопутнаго человѣка, капитанъ старался запечатлѣть въ его душѣ слѣдующія таинственныя инструкціи:
   -- Ну, любезный, такъ слушай же теперь хорошенько! Какъ скоро меня арестуютъ...
   -- Арестуютъ, капитанъ? -- возразилъ Точильщикъ, вытаращивъ глаза.
   -- Да слушай же, говорятъ тебѣ! Если когда я выйду со двора съ тѣмъ, чтобы къ ужину воротиться домой, и, паче чаянія, не ворочусь, то ты черезъ двадцать четыре часа бѣги на Корабельную площадь и просвисти какъ слѣдуетъ эту пѣсню прямо передъ окнами моей каюты -- такъ, разумѣется, какъ будто бы невзначай очутился въ этомъ мѣстѣ, a не то, чтобы нарочно. Понимаешь?
   -- Понимаю, капитанъ.
   -- Потомъ, если я отвѣчу тебѣ этимъ же припѣвомъ, ты сейчасъ же отваливай и приходи опять назадъ, черезъ двадцать четыре часа; a если отвѣчу другимъ припѣвомъ, ты лавируй немного поодаль взадъ и впередъ, пока не услышишь дальнѣйшихъ сигналовъ. Понимаешь?
   -- Не совсѣмъ капитанъ. Что такое лавировать взадъ и впередъ?
   -- Вотъ тебѣ разъ! Хорошъ дѣтина! Глупъ ты, я вижу, любезный, какъ оселъ! -- возгласилъ Куттль съ нѣкоторою горячностью. -- Не понимаетъ, что называется, ни аза въ глаза. Ну, ты отойди отъ оконъ, да походи взадъ и впередъ по дорогѣ или по мостовой, a потомъ подойди опять. Понимаешь теперь?
   -- Понимаю, капитанъ.
   -- Хорошо, мой милый, очень хорошо, -- проговорилъ капитанъ, очевидно, раскаиваясь въ своей горячности.
   Но чтобы нагляднымъ образомъ убѣдиться въ понятливости своего ученика, капитань по временамъ, когда вечеромъ двери магазина запирались, дѣлалъ живыя репетиціи этой сцены. Гостиная въ такомъ случаѣ представляла квартиру y м-съ Макъ Стингеръ, a комната съ инструментами Корабельную площадь. Удаляясь въ гостиную, Куттль, черезъ отверстіе, просверленное въ стѣнѣ, наблюдалъ за всѣми изворотами своего союзника, распѣвавшаго матросскую пѣсню, лавировавшаго по предписанной инструкціи и дѣлавшаго таинственные сигналы. Всѣ эти опыты оказались чрезвычайно удачными, и капитанъ, весьма довольный смышленостью Робина, по временамъ, въ знакъ совершеннѣйшаго своего благоволенія, жаловалъ ему шиллинги и полушиллинги, обѣщая впереди еще большую награду за вѣрную службу. Принявъ, такимъ образомъ, всѣ возможныя мѣры на случай предстоящей бѣды, капитанъ чувствовалъ душевное спокойствіе какъ человѣкъ, приготовившій себя ко всѣмъ ударамъ рока.
   При всемъ томъ Куттль не искушалъ судьбы ни малѣйшею оплошностью и жилъ, какъ прежде, въ совершенномъ затворничествѣ. На свадьбу м-ра Домби, разумѣется, нельзя было не ѣхать: какъ человѣкъ воспитанный и какъ общій другъ семьи, капитанъ считалъ непремѣннымъ долгомъ засвидѣтельствовать м-ру Домби свое личное уваженіе и ободрить его въ эту торжественную минуту, требовавшую, конечно, присутствія всѣхъ силъ его духа. Со стороны м-съ Макъ Стингеръ нападенія не предвидѣлось, такъ какъ въ тотъ день ей надлежало слушать поученія достоуважаемаго отца Мельхиседека. На всякій случай, однако-жъ, капитанъ, отправляясь въ церковь, наглухо закрылъ окна извозчичьей кареты съ обѣихъ сторонъ.
   Возвратившись домой въ совершенной безопасности, Куттль началъ свою обыкновенную жизнь, не встрѣчая открытыхъ нападеній со стороны непріятеля и подверженный только ежедневнымъ фальшивымъ тревогамъ со стороны женскихъ шляпокъ, мелькавшихъ передъ окнами магазина. Но другіе предметы начинали безпокоить капитана и тяжелымъ бременемъ ложились на его душу. О кораблѣ Вальтера никакихъ извѣстій. О Соломонѣ Гильсѣ ни слуху, ни духу. Флоренса еще не знала, что старикъ пропалъ безъ вѣсти, и капитанъ не рѣшался сообщить ей горестное извѣстіе. Его собственныя надежды съ каждымъ днемъ начинали увядать, и опасенія за прекраснаго юношу, котораго онъ любилъ со всею горячностью великодушнаго сердца, сдѣлались до того мучительными, что онъ чувствовалъ въ себѣ совершенную неспособность вступить въ переговоры съ миссъ Домби. Если бы получены были добрыя вѣсти, честный капитанъ безъ сомнѣнія, храбро вступилъ бы въ пышный чертогъ и улучилъ бы счастливую минуту повидаться съ Флоренсой, несмотря на новую м-съ Домби, которая вообще казалась ему очень страшною и неприступною. Такимъ образомъ, мрачный горизонтъ съ каждымъ днемъ больше и больше помрачалъ ихъ общія надежды, и капитанъ почти чувствовалъ, что онъ собственною особою сдѣлался для нея предметомъ новаго горя. При такомъ ходѣ вещей для него было почти столько же трудно навѣстить Флоренсу, какъ и м-съ Макъ Стингеръ.
   Былъ темный холодный осенній вечеръ, и капитанъ приказалъ развести огонь въ маленькой гостиной, которая теперь, больше чѣмъ когда-либо, походила на корабельную каюту. Крупныя дождевыя капли стучали въ окна, и вѣтеръ дулъ пронзительно вокругъ магазина. Капитанъ взобрался на кровлю спальни своего стараго друга для атмосферическихь наблюденій, и сердце его болѣзненно сжималось, когда онъ прислушивался къ завыванію бури. Настоящій ураганъ не могъ, конечно, имѣть прямого отношенія къ судьбѣ бѣднаго Вальтера: если Провидѣніе предопредѣлило ему погибнуть, то, безъ сомнѣнія, онъ погибъ уже давно. Капитанъ зналъ это, и тѣмъ не менѣе, завывающій вѣтеръ заглушалъ его послѣднія надежды.
   Буря между тѣмъ свирѣпствовала съ удвоенной силой, и капитанъ напрасно искалъ вокругъ себя предмета, когорый успокоилъ бы его. Окружающая перспектива не представляла ничего отраднаго. Въ грязныхъ ящикахъ подъ его ногами голуби Точильщика ворковали какимъ-то зловѣщимъ тономъ. Деревянный мичманъ, съ телескопомъ на глазу, едва видимый съ улицы, визжалъ и стоналъ на своей заржавѣвшей петлѣ, и пронзительный вѣтеръ, какою-то злобною шуткой, тормошилъ его безъ пощады. Холодныя дождевыя капли на синемъ камзолѣ капитана сверкали какъ стальныя бусы, и самъ онъ едва могъ держаться въ наклонномъ положеніи сѣвернаго вѣтра, который каждое мгновеніе грозилъ столкнуть его съ перилъ и перебросить на каменную мостовую. Если оставалась въ этотъ вечеръ какая-нибудь живая надежда, -- думалъ капитанъ, ухватившись обѣими руками за лощеную шляпу, -- ее, конечно, надобно искать не на улицѣ, и на этомъ основаніи, сдѣлавъ отчаянный жестъ, онъ отправился за надеждой въ спокойную каюту.
   Медленно и тихо спустился капитанъ въ маленькую гостиную и, усѣвщись въ креслахъ передъ каминомъ, искалъ надежду въ разведенномъ огнѣ, но не находилъ, хотя огонь горѣлъ ярко. Онъ взялъ табакъ, раскурилъ трубку, пустилъ на воздухъ густые клубы дыму, но и въ его кольцахъ не видѣлось ничего, похожаго на якорь надежды. Онъ сдѣлалъ стаканъ грогу, но и тамъ, на днѣ этого кладезя, выставлялась истина съ печальнымъ лицомъ, и капитанъ не кончилъ стакана. Два, три раза онъ прошелся по магазину, отыскивая надежду между инструментами, но инструменты, дѣлая безжалостныя вычисленія, краснорѣчиво и упорно говорили, что надежда погибла на днѣ моря.
   Буря свирѣпѣла съ необыкновеннымъ неистовствомъ, и пронзительный вѣтеръ не умолкалъ ни на минуту. Деревянный мичманъ стоялъ теперь на прилавкѣ. Капитанъ, осушая его своими рукавами, погрузился въ грустное раздумье. Сколько лѣтъ, думалъ онъ, этотъ офицеръ былъ свидѣтелемъ тихихъ радостей и безмятежнаго спокойствія въ этомъ богоспасаемомъ пріютѣ! Проходили мѣсяцы, годы, десятки годовъ, и не было здѣсь никакихъ или почти никакихъ перемѣнъ; a потомъ вдругъ въ одинъ, почти въ одинъ день, все перевернулось вверхъ дномъ, и нѣтъ болѣе слѣдовъ счастливой жизни! Куда дѣвалось это общество маленькой гостиной, радушное, веселое, счастливое настоящимъ и еще болѣе будущимъ? въ прахъ разсѣялось оно, и не соберетъ его человѣческая сила. Куда дѣвались слушатели торжественной оды о любовныхъ похожденіяхъ капитанской дочки? Нѣтъ ихъ, и бѣдный пѣвецъ, круглый сирота среди милліона людей, ни для кого въ мірѣ не станетъ пѣть теперь эту балладу, и для свѣта погибнутъ навсегда эти высокіе мотивы, которыхъ никто и никогда не воспроизведетъ вѣрнѣе и эффектнѣе Куттля. Куда сокрылось теперь ясное лицо Вальтера Гэя? -- Здѣсь капитанъ перенесъ свои рукава отъ мичманскаго мундира на собственныя щеки. Фамильный парикъ и пуговицы дяди Соля канули въ бездну вѣчности; Ричардъ Виттингтонъ полетѣлъ къ чорту; всѣ планы и проекты, въ связи съ деревяннымъ мичманомъ, лежатъ въ дрейфѣ, среди океана, безъ мачты и руля.
   Такъ разсуждалъ капитанъ, поглаживая юнаго мичмана, отчасти въ забытьи, отчасти лаская его какъ стараго знакомца. Робъ, сидя на прилавкѣ, смотрѣлъ во всѣ широкіе глаза на своего хозяина и пятьсотъ разъ спрашивалъ себя, отчего y него такая безпокойная совѣсть? Нѣтъ сомнѣнія, думалъ Робинъ, много убійствъ лежитъ на этой душѣ, и зарѣзанныя жертвы не даютъ ей покоя. Внезапный стукъ въ дверь пробудилъ обоихъ мыслителей отъ нравственнаго усыпленія.
   -- Что такое? -- спросилъ капитанъ тихимъ голосомъ.
   -- Кто-то стучится въ дверь, капитанъ.
   Встревоженный капитанъ немедленно прокрался на цыпочкахъ въ гостиную и поспѣшно заперся на ключъ. Робинъ имѣлъ предписаніе встрѣтить посѣтителя на порогѣ, если бы онъ оказался въ женскомъ платьѣ; но такъ какъ стучавшая фигура прииадлежала, очевидно, къ мужскому полу, то Благотворительный Точильщикъ отворилъ дверь, и молодой джентльменъ, щегольски одѣтый, проворно вбѣжалъ въ магазинъ, довольный тѣмъ, что укрывается, наконецъ, отъ проливного дождя.
   -- Чортъ побери! шутить тутъ нечего: работа Борджесъ и компаніи, -- проговорилъ вбѣжавшій джентльменъ, съ состраданіемъ осматривая свои панталоны, запачканные брызгами и грязью. -- О, какъ ваше здоровье, м-ръ Гильсъ?
   Привѣтствіе относилось^къ капитану, который теперь выплывалъ изъ гостиной, стараясь показать, но весьма неудачно, что выходитъ оттуда случайно.
   -- Благодарю васъ, -- продолжалъ джентльменъ, не дожидаясь отвѣта, -- я, слава Богу, совершенно здоровъ, и премного вамъ обязанъ. Мое имя -- Тутсъ.
   Капитанъ припомнилъ, что видѣлъ этого джентльмена въ церкви во время свадьбы, и сдѣлалъ ему поклонъ. М-ръ Тутсъ отвѣчалъ любезной улыбкой, но тутъ же пришелъ въ крайнее замѣшательство и, не зная, что дѣлать, ухватилъ капитанскую руку и пожималъ ее очень долго; затѣмъ, опять не зная, что дѣлать, схватилъ руку Точильщика и пожималъ ее самымъ дружескимъ образомъ.
   -- Ну такъ видите ли, м-ръ Гильсъ, если вамъ угодно, -- началъ опомнившійся Тутсъ, -- я пришелъ съ вами поговорить отъ имени Д. О. М., вы, разумѣется, знаете?
   Капиганъ, сохраняя таинственный видъ, немедленно махнулъ крюкомъ въ маленькую гостиную, куда и послѣдовалъ за нимъ м-ръ Тутсъ.
   -- О, прошу извинить, совсѣмъ забылъ, -- проговорилъ Тутсъ, между тѣмъ какъ капитанъ усаживался подлѣ камина, -- вамъ не случалось слышать о Лапчатомъ Гусѣ, м-ръ Гильсъ?
   -- О какомъ гусѣ?
   -- О Лапчатомъ, м-ръ Гильсъ. Не знакомы ли вы съ нимъ?
   Капитанъ отрицательно покачалъ головой. М-ръ Тутсъ объяснилъ, что упомянутый джентльментъ извѣстенъ во всей Англіи своимъ необыкновеннымъ искусствомъ, и есть тотъ знаменитый боксеръ, который опрокинулъ на повалъ шропшейрскаго силача. Но и это истолкованіе, по-видимому, не вразумило капитана.
   -- A вотъ онъ стоитъ на мостовой, если вамъ угодно, м-ръ Гильсъ. Вѣдь я съ нимъ пришелъ. Да ничего, пусть себѣ стоитъ; авось не промокнетъ!
   -- Сейчасъ прикажу его позвать, -- сказалъ капитанъ.
   -- Ну, если вы такъ добры, что позволите ему посидѣть въ магазинѣ съ вашимъ молодымъ человѣкомъ, такъ оно, конечно, я очень радъ, потому что, видите ли, ему надобно беречь свои кости, a погода не совсѣмъ хороша. Въ костяхъ y него вся сила, м-ръ Гильсъ. Я кликну его самъ: онъ мигомъ явится.
   М-ръ Тутсъ, выбѣжавъ къ дверямъ, послалъ на воздухъ соловьиный свистъ, и немедленно за этимъ сигналомъ вошелъ въ комнату стоическій джентльментъ въ косматой бѣлой бекеши, съ короткими волосами, со сплюснутымъ носомъ и значительной лысиной на головѣ.
   -- Садитесь-ка, Гусь, -- сказалъ м-ръ Тутсъ.
   Послушный Гусь выплюнулъ частицу соломы, ко торой онъ себя угощалъ, и забралъ въ ротъ остатокъ этого же лакомства.
   -- A не мѣшало бы теперь этакъ забористую порцію шнапсу, господа, какъ вы думаете? -- возгласилъ Гусь, не обращаясь ни къ кому въ особенности. -- Погода, что называется, демонская, и меня, съ вашего позволенія, промочило до костей.
   Капитанъ поспѣшилъ подать рюмку рому.
   -- За ваше здоровье, господа! -- возгласилъ, Гусь, закинувъ голову назадъ и выливая въ себя живительную влагу, какъ въ пустую бочку.
   М-ръ Тутсъ и капитанъ вошли опять въ гостиную и заняли свои мѣста передъ каминомъ.
   -- М-ръ Гильсъ...
   -- Стой! -- заревѣл> капиганъ. -- Мое имя Куттль.
   М-ръ Тутсъ былъ приведенъ въ величайшій испугъ; между тѣмъ капитанъ скороговоркой продолжалъ:
   -- Капитанъ Куттль мое имя, Англія моя родина, здѣсь мѣсто жительства, и да благословенъ будетъ Ботъ отцевъ нашихъ нынѣ и присно и во вѣки. Отыскать въ книгѣ Іова и положить закладку.
   -- О, неужели я не могу видѣть м-ра Гильса? неужели?...
   -- Если бы вы, молодой джентльменъ, -- выразительно началъ капитанъ, положивъ свою увѣсистую руку на колѣни м-ра Тутса, -- могли увидѣть старика Соля, замѣтьте это, собственными глазами, какъ сидите теперь здѣсь, замѣтьте это, приходъ вашъ доставилъ бы мнѣ больше отрады, чѣмъ попутный вѣтеръ для корабля въ штилѣ. Но вамъ нельзя видѣть Соломона Гильса. A почему нельзя вамъ видѣть Соломона Гильса? -- продолжалъ капитанъ, замѣчая по лицу джентльмена глубокое впечатлѣніе, произведенное на его душу, -- потому что онъ невидимъ.
   Озадаченный м-ръ Тутсъ имѣлъ намѣреніе замѣтить, что это ничего, но тутъ же опомнился и, поправляя себя, воскликнулъ:
   -- О, Господи, твоя воля!
   -- Да, воля Господня, конечно, его святая воля, a старика Соля все-таки не видать намъ съ вами, какъ своихъ ушей. Онъ поручилъ мнѣ письменнымъ документомъ хранить и опекать всѣ его вещи, и хотя мы жили съ нимъ душа въ душу, какъ единоутробные братья, a все-таки я не больше вашего знаю, куда онъ ушелъ и зачѣмъ онъ ушелъ. Можетъ онъ, ищетъ племянника, a можетъ, давнымъ давно свернулъ себѣ шею. Въ одно утро на разсвѣтѣ бултыхнулъ онъ черезъ бортъ -- и поминай какъ звали! Я искалъ его на водѣ и на землѣ, смотрѣлъ, прислушивался, щупалъ -- сгинулъ старикъ Соломонъ, и нѣтъ мнѣ покою съ того самого часа ни днемъ, ни ночью. Такъ-то, молодой человѣкъ!
   -- Но миссъ Домби... ахъ, Боже мой, миссъ Домби не знаетъ... -- началъ м-ръ Тутсъ.
   -- Зачѣмъ же и знать ей? -- говорилъ капитанъ, понизивъ голосъ. -- Я спрашиваю васъ, какъ чувствительнаго молодого человѣка, зачѣмъ и знать ей эти вещи, если нѣтъ въ нихъ никакой надежды? Она была привязана къ Солю -- милое созданіе -- привязана нѣжно, искренно, великодушно и... зачѣмъ объ этомъ распространяться? вы знаете ее сами.
   -- Надѣюсь, что знаю, -- пробормоталъ м-ръ Тутсъ, покраснѣвъ до ушей.
   -- И вы теперь отъ нея?
   -- Надѣюсь, что такъ.
   -- Послѣ этого мнѣ остается только замѣтить, что вы знаете ангела и посланы сюда ангеломъ.
   М-ръ Тутсъ мгновенно схватилъ руки капитана и началъ нредлагать къ его услугамъ свою пламенную дружбу.
   -- Клянусь честью, господинъ капитанъ, вы премного меня обяжете, если станете искать моего знакомства. Я готовъ съ вами подружиться хоть сейчасъ. У меня нѣтъ друзей, капитанъ, ей Богу нѣтъ. Маленькій Домби былъ моимъ другомъ въ блимбергскомъ пансіонѣ, былъ бы и теперь, если бы не умеръ. Лапчатый Гусь, -- м-ръ Тутсъ продолжалъ шепотомъ -- превосходенъ по своей части, и голова, что называется.,съ мозгомъ, какъ всѣ говорятъ, гораздъ на всѣ руки, a если присмотришься хорошенько, да подумаешь попристальнѣе, и выходитъ, что все не то. Да, капитанъ, вы правы: она ангелъ. Если есть ангелъ на землѣ, такъ это миссъ Домби. Я всегда такъ думалъ. Ей-Богу, капитанъ, постарайтесь, пожалуйста, завязать со мной знакомство, вы премного меня обяжете.
   Капитанъ принялъ предложеніе учтивымъ образомъ, но покамѣстъ еще не рѣшался заключить тѣснѣйшаго союза.
   -- Посмотримъ, поглядимъ, -- говорилъ Куттль, -- a между тѣмъ скажите-ка, молодой человѣкъ, какому случаю я обязань честью вашего визита?
   -- Какъ бы это объяснить вамъ, капитанъ? Я, изволите видѣть.... то есть, я, собственно говоря, пришелъ сюда по порученію той молодой женщины... Ну, знаете, я думаю, Сусанной зовутъ.
   Капитанъ утвердительно кивнулъ головою, и лицо его приняло весьма серьезное выраженіе, изъ котораго явствовало, насколько онъ уважалъ эту молодую женщину.
   -- Я, если хотите, разкажу вамъ по порядку все, какъ было. Вы, я полагаю, слыхали, что я частенько захожу къ миссъ Домби. То есть оно не то, чтобы нарочно, вы понимаете, но всегда приходится такъ, что я очень часто бываю въ тѣхъ краяхъ; ну, a какъ скоро попаду туда, такъ и думаю себѣ, почему не зайти къ миссъ Домби, почему? а?
   -- Конечно, -- замѣтилъ капитанъ.
   -- Да, да, вы угадали, капитанъ. Вотъ я позавтракалъ сегодня, да и пошелъ туда, пошелъ да и пришелъ. Почему не прійти, а?
   -- Конечно, конечно.
   -- Такъ-таки и пришелъ. Ей-Богу, капитанъ, провались я сквозь землю, если миссъ Домби не была нынѣшнее утро настоящимъ ангеломъ. Вообразить этого нельзя, -- надо видѣть собственными глазами.
   Капитанъ сдѣлалъ многозначительный жестъ, который долженъ былъ означать: кому другому нельзя, a для меня эти вещи ясны, какъ день.
   -- И вотъ, капитанъ, когда я собрался домой, молодая женщина совершенно неожиданно возьми меня, да и потащи въ чуланъ.
   Въ это мгновеніе лицо капитана приняло самое строгое выраженіе, и онъ, повернувшись на своихъ креслахъ, бросилъ на молодого человѣка угрожающій взоръ.
   -- Зачѣмъ бы, думаю себѣ, она притащила меня въ чуланъ? Лишь только я заикнулся объ этомъ спросить, она вынула изъ-за пазухи вотъ эту газету, вынула и говоритъ: "Я, дескать, м-ръ Тутсъ, спрятала этотъ листокъ отъ миссъ Домби, потому что, говоритъ, здѣсь писано кое-что, говоритъ, о томъ, кого я и миссъ Домби знавали", говоритъ. Потомъ она и прочти мнѣ одно мѣсто въ этомъ листкѣ. Очень хорошо. Потомъ говоритъ... что бишь она говоритъ? Дайте подумать, капитанъ. Я мигомъ вспомню.
   Сосредоточивъ на этомъ пунктѣ умственныя силы, м-ръ Тутсъ нечаянно взглянулъ на капитана и былъ такъ пораженъ безпокойнымъ выраженіемъ этого лица, что его затрудненіе иродолжать нить прерваннаго разсказа возросло до послѣдней степени.
   -- Охъ! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ послѣ непродолжительнаго размышленія. -- О! а! Нашелъ, нашелъ! "Надѣюсь, говоритъ, что все это, можетъ быть, и неправда, a все-таки, говоритъ, нечего заранѣе пугать миссъ Домби. Потрудитесь, говоритъ, м-ръ Тутсъ, зайти къ м-ру Соломону Гильсу, инструментальному мастеру, который, говоритъ, живетъ тамъ-то и тамъ-то, и спросите, говоритъ, какъ онъ думаетъ объ этихъ вещахъ и не провѣдалъ ли онъ еще что-нибудь въ Сити. Если онъ, говоритъ, самъ не можетъ говорить съ вами, такъ найдите, говоритъ, капитана Куттля; онъ объяснитъ все". A вотъ и кстати! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ, какъ будто внезапное открытіе озарило его. -- Вы теперь знаете все. А?
   Капитанъ взглянулъ на газету въ рукѣ м-ра Тутса, и дыханіе его ускорилось необыкновеннымъ образомъ.
   -- Ну, a сюда пришелъ я довольно поздно потому, что сначала мнѣ нужно было съѣздить въ загородную рощу верстъ за пятнадцать, гдѣ, вы знаете, растетъ отмѣнная травка, которой, видите ли, нужно было нарвать для канарейки миссъ Домби. Зато ужъ послѣ я прямо и бросился сюда. Вотъ я и здѣсь. Вы, я думаю, читали этотъ листокъ, капитанъ Куттль?
   Капитанъ отрицательно покачалъ головой. Онъ уже давненько не бралъ въ руки газетъ изъ опасенія наткнуться на длинное объявленіе м-съ Макъ Стингеръ о его побѣгѣ.
   -- Хотите, я вамъ прочту? -- спросилъ м-ръ Тутсъ.
   Капитанъ подалъ утвердительный знакъ, и м-ръ Тутсъ началъ читать слѣдующее корабельное извѣстіе:
   "Соутгэмптонъ. Корабль "Вызовъ на бой", шкиперъ Генрихъ Джемсъ, прибывшій сегодня въ нашу гавань съ грузомъ сахара, кофе и рому, извѣщаетъ, что, будучи въ шестой день своего обратнаго плаванія изъ Ямайки заштилеванъ подъ"... ну, вы знаете, подъ такой-то и такой-то широтой, -- сказалъ м-ръ Тутсъ послѣ безполезнаго покушенія разгадать смыслъ таинственныхъ фигуръ.
   -- Впередъ, впередъ, дружище! -- воскликнулъ капитанъ, ударяя со всего размаху кулакомъ по столу.
   -- "Широтой и долготой" -- такой-то и такой-то, вы знаете, -- "замѣтилъ за полчаса передъ солнечнымъ закатомъ обломки корабля, стоявшаго въ дрейфѣ на разстояніи мили. Такъ какъ погода стояла тихая, продолжать плаваніе было невозможио, то "Вызовъ" спустилъ лодку съ приказаніемъ собрать свѣдѣнія объ участи несчастнаго судна. Оказалось, что то былъ англійскій корабль, вмѣщавшій груза до пятисотъ тоннъ и почти совершенно уничтоженный крушеніемъ. Мачты были сломаны, главныя снасти были повреждены, но корма уцѣлѣла, и на ней ясно было можно разобрать слова: "Сынъ и Н***". На обломкахъ не замѣтили никакихъ слѣдовъ мертваго тѣла. Вечеромъ, при попутномъ вѣтрѣ, "Вызовъ" продолжалъ плаваніе и потерялъ изъ виду погибшій корабль. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что теперь навсегда приведены въ ясность догадки о судьбѣ пропавшаго безъ вѣсти корабля "Сынъ и Наслѣдникъ", вышедшаго изъ Лондона по направленію къ острову Барбадосу: онъ погибъ окончательно въ послѣднюю бурю со всѣмъ экипажемъ, и ни одна душа не уцѣлѣла".
   Вплоть до настоящей минуты капитанъ, подобно всякому смертному въ этомъ положеніи, отнюдь не подозрѣвалъ, какъ много надежды таилось въ его растерзанномъ сердцѣ; но теперь надъ нимъ разразился роковой ударъ смерти. Въ продолженіе чтенія и минуты двѣ послѣ онъ неподвижно сидѣлъ, какъ истуканъ, обративъ окаменѣлый взоръ на м-ра Тутса. Потомъ онъ вдругъ сдѣлалъ движеніе, схватилъ лощеную шляпу, которая въ честь посѣтителя лежала на столѣ, обратился къ нему спиной и прислонился головою къ камину.
   -- О, Творецъ небесный! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ, растроганный до глубины души неожиданной грустью капитана, -- какія ужасныя страсти на этомъ треклятомъ свѣтѣ! Всегда кто-нибудь умираетъ или попадается впросакъ, и нѣтъ конца и счету всѣмъ этимъ ужасамъ. Вотъ тебѣ и раздольный свѣтъ, нечего сказать! Стоитъ послѣ этого одѣваться y Борджеса, покупать лошадей и убирать квартиру! Да я бы плюнулъ на свое наслѣдство, если бы заранѣе зналъ да вѣдалъ всѣ эти вещи! Хуже, чортъ побери, чѣмъ y Блимбера.
   Капитанъ, не перемѣняя положенія, сдѣлалъ знакъ своему гостю, чтобы тотъ о немъ не безпокоился; потомъ, надвинувъ шляпу до ушей и выступая впередъ, онъ зарыдалъ:
   -- О, Вальтеръ, милый Вальтеръ, прощай! дитя мое, отрокъ мой, юноша прекрасный, я любилъ тебя! Ты не отъ плоти моей и не отъ крови моей, бѣдный Вальтеръ, но все, что чувствуетъ отецъ, теряя сына, чувствую теперь я, лишаясь своего милаго Вальтера. A почему? потому, что здѣсь въ одной потерѣ цѣлыя дюжины потерь. Гдѣ этотъ юный школьникъ съ розовымъ личикомъ и курчавыми волосами, который бывало каждую недѣлю приходилъ въ эту гостиную, игривый и веселый, какъ Божья птичка? Погибъ вмѣстѣ съ Вальтеромъ. Гдѣ этотъ свѣжій мальчикъ, который стыдился. и краснѣлъ, какъ маковъ цвѣтъ, когда мы дразнили его прекраснымъ женихомъ нашей ненаглядной голубицы? Погибъ вмѣстѣ съ Вальтеромъ. Гдѣ этотъ бѣдный, огненный юноша, который ухаживалъ, какъ нянька, за бѣднымъ старикомъ и никогда не заботился о себѣ? Погибъ вмѣстѣ съ Вальтеромъ. О да, о да! не одинъ здѣсь Вальтеръ, a цѣлыя дюжины, и всѣхъ ихъ я любилъ, и всѣ они уцѣпились за одного Вальтера, который потонулъ, и я тону вмѣстѣ съ ними, тону, тону!
   М-ръ Тутсъ сидѣлъ молча, перевертывая на ко лѣняхъ газету съ возможною осторожностью.
   -- Соломонъ, Соломонъ! о бѣдный б_е_з_п_л_е_м_я_н_н_ы_й старикъ Соломонъ! куда ты скрылся, куда отлетѣлъ? Тебя оставили на мои руки, и послѣднія слова его были: "Береги моего дядю!" Что же сталось съ тобой, Соломонъ? Какую мысль скрывалъ ты въ своей душѣ, когда хитрилъ передъ старымъ другомъ и обманывалъ своего Неда Куттля? Что теперь скажу я твоему племяннику, который смотритъ на меня съ высоты неба и спрашиваетъ о тебѣ? Соль Гильсъ! Соль Гильсъ! -- продолжалъ капитанъ, слегка качая головой, -- попадись тебѣ эта газета на чужбинѣ, тамъ, гдѣ никто не знаетъ милаго Вальтера, гдѣ не съ кѣмъ промолвить о немъ словечка, тебя, мой другъ, накренитъ до затылка, и пойдешь ты ко дну съ руками и ногами!
   Испустивъ глубокій вздохъ, капитанъ обратился, наконецъ, къ м-ру Тутсу, совсѣмъ забытому во время этой іереміады.
   -- Вы должны, мой другъ, сказать молодой женщинѣ откровенно, что роковое извѣстіе справедливо. Объ этихъ вещахъ не сочиняютъ романовъ. Объявленіе внесено въ корабельный журналъ, a это самая правдивая книга, какую только можетъ написать человеѣкъ. Завтра поутру, пожалуй я отправлюсь на развѣдки, только это ни къ чему доброму не поведетъ. Потрудитесь завернуть ко мнѣ передъ обѣдомъ: я сообшу вамъ все, что услышу; но скажите молодой женщинѣ именемъ Куттля, что все погибло, все!
   И капитанъ, скинувъ лощеную шляпу, вьтнуль оттуда карманный платокъ, вытеръ свою посѣдѣвшую голову и опять всунулъ платокъ съ равнодушіемъ глубокаго отчаянія.
   -- О, увѣряю васъ, капитанъ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, -- я въ совершенномъ отчаяніи, Ей-Богу, правда, хотя я не былъ знакомъ съ этимъ молодымъ человѣкомъ. Какъ вы думаете, миссъ Домби будетъ очень печальна, капитанъ Гильсъ.... то есть м-ръ Куттль?
   -- Господи, помилуй! -- воскликнулъ капитанъ, очевидно изумленный невинностью м-ръ Тутса, -- да когда она была не выше вотъ этого, они уже были влюблены другъ въ друга, какъ нѣжные голубки.
   -- Неужто! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ.
   -- Они были сотворены другъ для друга, -- продолжалъ капитанъ печально, -- да что въ этомъ толку теперь?
   -- Клянусь честью, капитанъ, я теперь даже больше въ отчаяніи, чѣмъ прежде. Вы знаете, я рѣшительно обожаю миссъ Домби, я... я ... я съ ума схожу, такъ-таки просто и схожу...
   Несчастный м-ръ Тутсъ исповѣдался съ величайшей энергіей, и жесты, которые онъ дѣлалъ, ручались за искренность его чувствъ.
   -- Но на какого дьявола всѣ эти чувства, если бы я не былъ огорченъ несчастьемъ миссъ Домби, какая бы ни была его причина. Моя страсть, капитанъ Гильсъ, безкорыстная страсть, вы знаете. Это страсть, м-ръ Куттль... да что тутъ толковать! Если бы для удовольствія миссъ Домби нужно было подкатиться подъ колеса кареты, или броситься съ пятаго этажа, или повѣситься на перекресткѣ, или что-нибудь въ этомъ родѣ, Ей-Богу, капитанъ Гильсъ, я бы мигомъ все это сдѣлалъ и считалъ бы себя счастливѣйшим ь человѣкомъ.
   Все это, однако, было произнесено съ натугой и вполголоса для предупрежденія ревнивыхъ ушей Лапчатаго Гуся, который не слишкомъ жаловалъ сердечныя изліянія. При такомъ усиліи подавить взволнованныя чувства, м-ръ Тутсъ раскраснѣлся до самыхъ ушей, и его особа представила глазамъ капитаиа самое трогательное зрѣлище безкорыстной любви. Въ знакъ искренняго сочувствія, добрый капитанъ иогладилъ своего гостя по спинѣ и совѣтовалъ не унывать.
   -- Благодарю васъ, капитанъ Гильсъ, благодарю, это очень любезно съ вашей стороны утѣшать горемыку, когда тоска обуяла васъ самихъ еще, можетъ, больше моего. Премного вамъ обязанъ, м-ръ Гильсъ. У меня, какъ я уже говорилъ, рѣшительно нѣтъ друга, и я чрезвычайно радъ, что познакомился съ вами. При всемъ богатствѣ -- a я очень богатъ, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ энергическимъ тономъ, -- вы не можете представить, какая я бѣдная скотина. Ротозѣи думаютъ, что я очень счастливъ, когда видятъ меня съ Лапчатымъ Гусемъ и другими знакомыми особами; a я, что называется, хуже всякой собаки. Я тоскую, капитанъ Гильсъ, день и ночь тоскую по миссъ Домби. Меня отбило отъ ѣды, a портной ужъ и на умъ не идетъ. Часто я плачу, какъ ребенокъ, когда сижу одинъ на диванѣ. Увѣряю васъ, мнѣ очень пріятно будетъ зайти къ намъ завтра поутру. если хотите, я буду пожалуй заходить къ вамъ по пятидесяти разъ въ сутки.
   Съ этими словами м-ръ Тутсъ дружески пожалъ капитанскую руку и, подавивъ, сколько было можно, внутреннее волненіе, вышелъ изъ гостиной въ магазинъ, гдѣ дожидался его знаменитый боксеръ, Лапчатый Гусь, готовый ревновать ко всякому постороннему вліянію надъ своимъ питомцемъ, искоса и даже сердито посмотрѣлъ на капитана, когда тотъ прощался съ м-ромъ Тутсомъ, однако, ничѣмъ болѣе не обнаружилъ своего недоброжелательства и безмолвно вышелъ изъ дверей, оставивъ въ необыкновенномъ восторгѣ Робина, который цѣлыхъ полчаса имѣлъ высокую честь сидѣть съ глазу на глазъ съ великимъ побѣдителемъ шропшейрскаго силача.
   Уже давно Точильщикъ храпѣлъ въ мертвую голову подъ прилавкомъ, a капитанъ все еще сидѣлъ y камина и смотрѣлъ на догоравшій огонь. Истлѣлъ огонь и превратился въ золу, но капитанъ не отошелъ отъ каминной рѣшетки, и думы, одна другой мрачнѣе, толпами носились передъ его умственнымъ взоромъ. Наконецъ, онъ удалился въ спальню старика Соля, но и тамъ ни на одно мгновенье не оставили его мрачныя мысли: капитанъ оставилъ постель съ разсвѣтомъ, задумчивый и грустный.
   Какъ скоро отворились конторы въ Сити, капитанъ направилъ свои шаги по направленію къ фирмѣ Домби и Сына. Окна деревяннаго мичмана этимъ утромъ не освѣщались: Робъ, по приказанію капитана, не отворялъ ставней, и домъ по виду своему превратился въ жилище смерти.
   Случилось такъ, что м-ръ Каркеръ прибылъ въ контору въ то самое время, когда капитанъ подошелъ къ дверямъ.
   Не отвѣчая ничего на привѣтствіе главнаго приказчика, Куттль съ важнымъ видомъ послѣдовалъ за нимъ въ его кабинетъ.
   -- Что скажете, капитанъ Куттль? -- началъ м-ръ Каркеръ, скидая шляпу и занимая свое обыкновенное мѣсто передъ каминомъ. -- Говорите скорѣе: y насъ сегодня бездна хлопотъ.
   -- Читали вы, сэръ, вчерашнее объявленіе въ газетахъ? -- спросилъ капитанъ.
   -- Читалъ. У нась все приведено въ ясности. Объявленіе подробко и точно. Подписчики должны потерпѣть значительный уронъ. Мы очень жалѣемъ. Что дѣлать? такова жизнь!
   Говоря это, м-ръ Каркеръ обрѣзывалъ перочиннымъ ножемъ свои ногти и улыбзлся.
   -- Чрезвычайно жалѣю о бѣдномъ Гэѣ, -- продолжалъ Каркеръ, -- и обо всемъ экипажѣ. Были тамъ молодцы, достойные лучшей участи. Что дѣлать? всегда такъ случается. Были цѣлыя семейства. У бѣднаго Гэя ни роду, ни племени: это еще хорошо, капитанъ Куттль!
   Каиитанъ держался рукою за подбородокъ и безмолвно смотрѣлъ на приказчика. М-ръ Каркеръ взглянулъ на конторку и взялъ новую газету.
   -- Вамъ что-нибудь нужно, капитанъ Куттль? -- спросилъ онъ улыбаясь и выразительно взглянувъ на дверь.
   -- Мнѣ бы хотѣлось, сэръ, успокоить свою совѣсть насчетъ одного пункта, который очень меня тревожитъ.
   -- Это что еще? -- съ нетерпѣніемъ воскликнулъ приказчикъ, -- не угодно ли вамъ объясниться скорѣе съ вашимъ пунктомъ; я очень занятъ, предупреждаю васъ, капитанъ Куттль.
   -- Дѣло вотъ видите ли въ чемъ, сэръ, -- началъ капитанъ, выступая впередъ, -- незадолго до этого несчастнаго путешествія, бѣдный Вал ...
   -- Безъ предисловій, капитанъ Куттль, безъ предисловій, если угодно. Какія тутъ еще несчастныя путешествія? Намъ съ вами, любезный мой капитанъ, нечего толковать о несчастныхъ путешествіяхъ. Раненько вы сегодня запустили за галстукъ, a не то бы вспомнили, что рискъ въ путешествіяхъ одинаковъ вездѣ, на водѣ и на сухомъ пути. Не думаете ли вы, что молодецъ -- какъ бишь его? -- погибъ отъ противнаго вѣтру, который подулъ на него въ этихъ конторахъ? Фи! Проспитесь хорошенько и выпейте стаканъ содовой воды: это лучшее лѣкарство противъ пункта, который васъ тревожитъ.
   -- Дружище... -- возразилъ капитанъ тихимъ голосомъ, -- вы почти были моимъ другомъ, и потому я не прошу извиненія, что это слово сорвалось съ языка; если вы находите удовольствіе въ такихъ шуткахъ, то вы далеко не такой джентльменъ, какимъ я васъ считалъ, и значитъ, я жестоко ошибся. Теперь вотъ въ чемъ дѣло, м-ръ Каркеръ. Незадолго до своего отправленія въ это несчастное путешествіе, бѣдный Вальтеръ говорилъ мнѣ, что его посылаютъ не на добро и совсѣмъ не для того, чтобы онъ составилъ свою карьеру. Я полагалъ, что молодой человѣкъ ошибается и старался его успокоить. Но чтобы самому вѣрнѣе убѣдиться въ своемъ предположеніи, я, за отсутствіемъ вашего адмирала, пришелъ къ вамъ, м-ръ Каркеръ, предложить учтивымъ образомъ два, три вопроса. Теперь, когда все кончилось, и когда уже нѣтъ болѣе никакого спасенія, я рѣшился еще разъ придти къ вамъ, сэръ, и окончательно удостовѣриться, точно ли я не ошибся. Точно ли поступалъ я, какъ слѣдуетъ честному человѣку, когда не открылъ въ свое время опасеній Вальтера его старому дядѣ, и точно ли, наконецъ, по распоряженію фирмы, назначившей молодого человѣка въ Барбадосъ, долженъ былъ раздувать попутный вѣтеръ его паруса? отвѣчайте м-ръ Каркеръ, убѣдительно прошу васъ, отвѣчайте. Вы приняли меня въ ту пору съ большимъ радушіемъ и были со мной очень любезны. Если нынѣшнимъ утромъ самъ я не очень былъ любезенъ по отношенію къ бѣдному моему другу, и если позволилъ себѣ сдѣлать какое-нибудь непріятное замѣчаніе, то мое имя -- Эдуардъ Куттль, и я вашъ покорный слуга.
   -- Капитанъ Куттль, -- сказалъ приказчикъ самымъ учтивымъ тономъ, -- я долженъ просить васъ сдѣлать мнѣ милость.
   -- Какую, м-ръ Каркеръ?
   -- Я долженъ просить васъ объ одолженіи убраться отсюда вонъ и оставить меня въ покоѣ. Проваливайте, куда хотите съ вашей безумной болтовней.
   Всѣ морщины на лицѣ капитана побѣлѣли отъ изумленія и наполнились страшнѣйшимъ негодованіемъ. Даже красный экваторъ посреди его лба поблѣднѣлъ, подобно радугѣ между собирающимися облаками.
   -- Я былъ слишкомъ снисходителенъ, когда вы приходили сюда первый разъ, любезный мой капитанъ Куттль, -- продолжалъ Каркеръ, улыбаясь и показывая на дверь. -- Вы принадлежите къ хитрой и дерзкой породѣ людей. Если я терпѣлъ васъ, добрый мой капитанъ, то единственно потому, чтобы не вытолкали отсюда въ зашеекъ вашего молодца -- какъ бишь его зовутъ? но это былъ первый и послѣдній разъ -- слышите ли? -- послѣдній. Теперь, не угодно ли вонъ отсюда, добрый мой другъ.
   Капитанъ буквально приросъ къ землѣ и потерялъ всякую способность говорить.
   -- Ступайте, говорю я вамъ, -- продолжалъ приказчикъ, загибая руки подъ фалды фрака и раздвинувъ ноги на половикѣ, -- ступайте добромъ и не заставляйте прибѣгать къ насильственнымъ мѣрамъ, чтобы васъ выпроводили. Если бы, добрый мой капитанъ, былъ здѣсь м-ръ Домби, вы бы принуждены были выбраться отсюда позорнѣйшимъ образомъ. Я только говорю вамъ: ступайте!
   Капитанъ, положивъ свою увѣсистую руку на грудь, смотрѣлъ на Каркера, на стѣны, на потолокъ и опять на Каркера, какъ будто не совсѣмъ ясно представлялъ, куда и въ какое общество занесла его судьба.
   -- Вы слишкомъ глубоки, добрый мой капитанъ Куттль, но помѣрять васъ, я думаю, все-таки можно хоть изъ удовольствія полюбоваться, что кроется на днѣ вашего глубокомыслія. Я таки, съ вашего позволенія, немножко поизмѣрялъ и васъ, добрый мой капитаиъ, и вашего отсутствующаго пріятеля. Что вы съ нимъ подѣлывали, а?
   Опять капитанъ положилъ свою руку на грудь и, вздохнувъ изъ глубины души, едва могъ проговорить шепотомъ: "держись крѣпче!"
   -- Вы куете безстыдные заговоры, собираетесь на плутовскія совѣщанія, назначаете безсовѣстныя rendez-vous и принимаете въ своемъ вертепѣ простодушныхъ дѣвушекъ, такъ ли капитанъ Куттль? Да послѣ этого надобно быть просто съ мѣднымъ лбомъ, чтобы осмѣлиться придти сюда! Ахъ вы заговорщики! прятальщики! бѣглецы! бездомники! Ступайте вонъ, еще разъ вамъ говорю, или васъ вытолкаютъ за шиворотъ!
   -- Дружище, -- началъ капитанъ, задыхаясь и дрожащимъ голосомъ, -- обо многомъ я хотѣлъ бы съ тобой переговорить, но въ эту минуту языкъ мой остается на привязи. Мой молодой другъ, Вальтеръ, потонулъ для меия только прошлою ночью, и я, какъ видишь, стою на экваторѣ. Но ты и я еще живы, любезный мой благодѣтель, и авось корабли наши столкнутся когда-нибудь бортъ о бортъ.
   -- Не совѣтую тебѣ этого желать, любезный мой другъ, -- отвѣчалъ Каркеръ съ тою же саркастическою откровенностью, -- наши встрѣчи для тебя не обойдутся даромъ, будь въ этомъ увѣренъ. Человѣкъ я не слишкомъ нравственный; но пока я живъ, и пока есть y меня уши и глаза, я никому въ свѣтѣ не позволю издѣваться надъ домомъ или шутить надъ кѣмъ-нибудь изъ его членовъ. Помни это хорошенько, любезный другъ, и маршъ-маршъ на лѣво кругомъ.
   Оглянувшись еще разъ вокругъ себя, капитанъ медленно вышелъ изъ дверей, оставивъ м-ра Каркера передъ каминомъ въ самомъ веселомъ и счастливомъ расположеніи духа, какъ будто душа его была столь же чиста, какъ его блестящее голландское бѣлье.
   Проходя черезъ контору, капитанъ инстинктивно взглянулъ на мѣсто, гдѣ сиживалъ бѣдный Вальтеръ; тамъ теперь былъ другой молодой человѣкъ съ прекраснымъ свѣжимъ лицомъ, точь-въ-точь какъ y Вальтера, когда они въ маленькой гостиной откупоривали предпослѣднюю бутылку знаменитой старой мадеры. Сцѣпленіе идей, пробужденныхъ такимъ образомъ, значительно облегчило душу капитана. Мало-по-малу сильный гнѣвъ началъ потухать, и слезы ручьями полились изъ его глазъ.
   Возвратившись къ деревянному мичману, капитанъ усѣлся въ углу темнаго магазина, и его негодованіе, при всей напряженности, совершенно уступило мѣсто душевной тоскѣ. Всякая вражда должна была умолкнуть передъ торжественнымъ лицомъ смерти, и никакіе плуты въ свѣтѣ не могли устоять передъ священной памятью отшедшаго друга.
   Единственная вещь, которая, независимо отъ погибели Вальтера, представлялась уму капитана съ нѣкоторою ясностью, была та, что вмѣстѣ съ Вальтеромъ погибли для него всѣ связи въ этомъ мірѣ. Онъ упрекалъ себя, и довольно сильно, за содѣйствіе невинному обману Вальтера, но въ то же время, вспоминая о м-рѣ Каркерѣ, извинялъ себя тѣмъ, что приведенъ былъ въ заблужденіе такимъ плутомъ, который могъ опутать самого сатану. М-ръ Домби, тоже какъ его приказчикъ, былъ, очевидно, человѣкомъ недосягаемымъ и недоступнымъ въ человѣческихъ отношеніяхъ. О встрѣчѣ съ Флоренсой теперь, конечно, нельзя было и думать, и баллада о любовныхъ похожденіяхъ Пегги должна быть предана вѣчному забвенію. Думая о всѣхъ этихъ вещахъ и совершенно забывая о собственной обидѣ, капитанъ Куттль пристально и тоскливо смотрѣлъ на мебель темной комнаты, какъ будто видѣлъ въ ней корабельные обломки, въ безпорядкѣ разбросанные передъ его глазами.
   При всемъ томъ, кипитанъ не забылъ своего послѣдняго земного долга въ отношеніи къ бѣдному Вальтеру. Подбодривъ себя и разбудивъ Роба, который въ самомъ дѣлѣ чуть не уснулъ при этихъ искусственныхъ сумеркахъ, капитанъ заперъ на ключъ двери магазина и, отправившись вмѣстѣ съ нимъ на толкучій рынокъ, купилъ двѣ пары траурнаго платья -- одну, необычайно узкую, для Точильщика, другую, необычайно широкую, для собственной особы. Онъ промыслилъ также для Робина оригинальную шляпу, равно замѣчательную какъ по симметріи, такъ и по счастливому сочетанію въ ней матроса съ угольнымъ мастеромъ. Все это имъ продалъ одинъ честнѣйшій негоціантъ, который самъ не могъ надивиться, какимъ образомъ платье пришлось имъ впору, и замѣтилъ относительно фасона, что изящнѣе ничего не могли выдумать всѣ художники города Лондона, соединенные вмѣстѣ. На этомъ основаніи капитанъ и Точильщикъ тотчасъ же облеклись въ свои новые костюмы и представили глазамъ изумленныхъ наблюдателей чудную картину, достойную геніальнѣйшей кисти.
   Въ этой измѣненной формѣ капитанъ имѣлъ честь принимать y себя передъ обѣдомъ м-ра Тутса.
   -- Я теперь на экваторѣ, молодой человѣкъ, и могу только иодтвердить вчерашнія новости! Скажите молодой женщинѣ, чтобы она осторожно сообщила объ этомъ молодой леди, и скажите еще, чтобы онѣ обѣ не думали больше о капитанѣ Куттлѣ, хотя самъ я буду думать о нихъ, когда ураганы омрачатъ горизонтъ и волны разъярятся на бурномъ морѣ... пріищите это мѣсто y доктора Уатса и положите закладку {Doctor Watts -- извѣстный сочинитель молитвъ и гимновъ; но капитанъ Куттль здѣсь, какъ и вездѣ, дѣлаетъ невѣрную цитату, выхвативъ нѣсколько словъ изъ матросской пѣсни и приписавъ ихъ Уатсу. Примѣч. перев.}.
   Разсмотрѣніе дружескихъ проектовъ м-ра Тутса капитанъ отложилъ до удобнѣйшаго времени и поспѣшил] проститься съ этимъ джентльменомъ. Духъ капитана Куттля разстроился до такой степени, что онъ почти рѣшился въ этотъ день не принимать предосторожностей противъ вторженія м-съ Макъ Стингеръ и безпечно оставить себя на произволъ слѣпого рока, не помышляя о томъ, что можетъ случиться. Къ вечеру, однако, ему замѣтно сдѣлалось лучше, и онъ разговорился съ Робиномъ о Вальтерѣ, причемъ весьма лестно и благосклонно отозвался объ усердіи и вѣрности самого Робина. Точильщикъ не краснѣя слушалъ всѣ эти похвалы и, вытаращивъ глаза на своего хозяина, притворился растроганнымъ до слезъ отъ глубокаго сочувствія. Въ то же время онъ старался удержать въ своей головѣ съ наивозможною точностью всѣ слова и жесты капитана, чтобы при первомъ случаѣ представить подробный рапортъ м-ру Каркеру. Шпіонъ!
   Какъ скоро Точильщикъ заснулъ крѣпкимъ сномъ подъ своимъ прилавкомъ, капитанъ зажегъ восковую свѣчу, надѣлъ очки -- при вступленіи въ магазинъ инструментальнаго мастера онъ считалъ непремѣнною обязанностью надѣвать очки, хотя y него зрѣніе было ястребиное -- и открылъ молитвенникъ на статьѣ: "Панихида". Долго и усердно читалъ капитанъ, останавливаясь по временамъ, чтобы отереть глаза, съ благоговѣніемъ поручая душу своего друга Господу Богу. Вѣчная тебѣ память, Вальтеръ Гэй!
  

Глава XXXIII.

Контрасты.

  
   Взглянемъ теперь на два дома, не близкіе одинъ отъ другого, однако, и не такъ отдаленные, чтобы сообщеніе между ними могло казаться затруднительнымъ въ этомъ огромномъ городѣ, Лондонѣ.
   Первый стоитъ въ зеленомъ и лѣсистомъ предмѣстьи близъ Норвуда. Это -- не чертогъ. Но безъ малѣйшей претензіи на огромность, домикъ расположенъ прекрасно и обстроенъ со вкусомъ. Уютная терраса, покрытая дерномъ, цвѣтникъ, группы деревъ, изъ которыхъ выдѣляются прелестныя формы ивы и ясеня, оранжерея, сельская веранда съ пахучими растеніями, обвившимися вокругъ столбиковъ, простая наружность дома, хорошо расположенныя пристройки, -- все это въ миніатюрныхъ размѣрахъ, приспособленныхъ къ деревенскому хозяйству, но во всемъ изобиліе изящества и комфорта, котораго до стало бы и на дворецъ. Это сказано не безъ основанія. При входѣ въ домикъ васъ поражаютъ изысканность и роскошь, и вы удивляетесь богатѣйшему колориту, съ которымъ встрѣчается вашъ глазъ на каждомъ шагу. Мебель превосходно приспособлена къ устройству и объему маленькихъ комнатъ; затѣйливыя стекляныя двери и окна пропускаютъ свѣту ни больше ни меньше, какъ сколько нужно для освѣщенія предметовъ на полу и на стѣнахъ. Здѣсь -- небольшая коллекція эстамповъ и картинъ; тамъ -- въ красивыхъ углубленіяхъ отборныя книги, a тутъ -- фантастическія шахматы, игральныя кости, триктракъ, карты, билліарды.
   И между тѣмъ, среди этого комфорта вы какъ-то недовольны общимъ впечатлѣніемъ домика съ его фантастической обстановкой. Отчего же это? Неужели ковры и подушки уже черезчуръ мягки и безшумны, такъ-что кто садится въ нихъ, садится какъ-будто украдкой. Неужели эстампы и картины не напоминаютъ вамъ великихъ мыслей или подвиговъ и представляютъ только сладострастныя формы, затѣйливыя фигуры, и больше ничего? Неужели книги въ золотыхъ обрѣзахъ принадлежатъ по своимъ заглавіямъ къ одной и той же категоріи съ эстампами и картинами? Неужели полнота и общее довольство опровергаются здѣсь и тамъ аффектаціею скромности и униженія, столько же фальшиваго, какъ лицо слишкомъ вѣрнаго портрета, висящаго на стѣнѣ, или его оригинала, который подъ нимъ завтракаетъ въ своихъ спокойныхъ креслахъ? Неужели, наконецъ, хозяинъ домика, отдѣляя чрезъ ежедневное дыханье частицу самого себя, мало-по-малу сообщилъ всѣмъ этимъ предметамъ неопредѣленное выраженіе собственной личности?
   Итакъ, м-ръ Каркеръ, главный приказчикъ, кушаетъ свой завтракъ. Красивый попугай въ блестящей клѣткѣ на столѣ рвется, клюетъ проволоку и, гуляя подъ куполомъ вверхъ ногами, трясетъ свой домикъ и кричитъ; но м-ръ Каркеръ, не обращая вниманія на птицу, пристально и съ улыбкой вглядывается въ картину на противоположной стѣнѣ.
   -- Необыкновенное случайное сходство! -- восклицаетъ м-ръ Каркеръ.
   Чтоже это такое? Юнона? или просто какая-нибудь нимфа извѣстнаго сорта? Это фигура женщины, красавицы необыкновенной. Она немного отворотилась, но лицо ея обращено на зрителя, и она бросаетъ на него надменный взглядъ.
   Удивительно похожа на Эдиѳь!
   М-ръ Каркеръ улыбается и, продолжая смотрѣть на картину, дѣлаетъ жестъ... угрозы? нѣтъ, однако, похожій на угрозу. Или этимъ выражалось сознаніе собственнаго торжества? нѣтъ, однако, почти такъ. Или онъ имѣлъ дерзость послать воздушный поцѣлуй? нѣтъ, a пожалуй, что и такъ. Сдѣлавъ этоть многозначительный жестъ, м-ръ Каркеръ продолжаетъ завтракъ и смотритъ на заморскую плѣнную птицу, которая теперь барахтается въ вызолоченной клѣткѣ около обруча, очень похожаго на обручальное кольцо, и безъ устали махаетъ крыльями для удовольствія своего хозяина.
   Другой домъ находится на противоположной сторонѣ Лондона подлѣ большой Сѣверной дороги, нѣкогда дѣятельной и шумной, теперь заброшенной, пустой, и по которой тянутся только пѣшеходы за насущнымъ кускомъ хлѣба. Домикъ -- бѣдный, тѣсный, скудно меблированный, но чистый и опрятный, даже съ претензіями на нѣкоторый комфортъ, обнаружившійся въ цвѣтахъ на окнахъ и разведенныхъ въ небольшомъ палисадникѣ. Окружающая перспектива не имѣетъ опредѣленнаго характера и значенія. Лежитъ скромный домикъ не то, чтобы за городомъ, но и не то, чтобы въ городѣ. Какъ могучій богатырь, собравшійся въ отдаленный путь, гигантскій городъ перешагнулъ черезъ это мѣсто и потащилъ впередъ свои кирпичныя и глиняныя ноги, но промежуточное пространство между этими ногами все еще остается блѣднымъ предмѣстьемъ, и здѣсь-то, между высокими трубами, изрыгающими день и ночь густые клубы дыму, уединенно расположенъ этотъ второй домикъ фасадомъ на поляну, гдѣ растутъ крапива и полынь, и куда въ эту минуту въ сотый разъ ненарокомъ забрелъ птичій охотникъ, который даетъ себѣ клятву никогда больше не заглядывать въ это дикое захолустье.
   Живетъ здѣсь особа, оставившая первый домъ изъ преданности къ несчастному брату. Тамъ была она единственнымъ ангеломъ, сообщавшимъ жизнь и движеніе роскошной виллѣ, и хотя м-ръ Каркеръ пересталъ ее любить послѣ того, что онъ назвалъ ея неблагодарностью, хотя, въ свою очередь, онъ оставилъ ее совершенно, однако же, воспоминаніе о ней еще не умерло даже въ его сердцѣ и не изгладилось въ его домѣ; ея цвѣтникъ поддерживается въ прежнемь видѣ, какъ-будто вчера только оставленный заботливой хозяйкой, хотя м-ръ Каркеръ не заглядываетъ въ него никогда.
   Много съ той поры измѣнилась Герріэтъ Каркеръ, но не время набросило на ея красоту тѣнь печали, безпокойства и ежедневной борьбы съ бѣдственнымъ бытіемъ. При всемъ томъ Герріэтъ Каркеръ еще красавица, кроткая, спокойная, одинокая, удаленная отъ всѣхъ, для кого должны были расцвѣтать ея дѣвственныя прелести.
   Да, никто не знаетъ Гарріэтъ Каркеръ. Никто не обращаетъ вниманія на дѣвушку въ ея бѣдномъ платьѣ домашняго издѣлія и увядающую со дня на день. И живетъ она въ забвеніи, въ совершенномъ удаленіи отъ свѣта, отдавшись скромнымъ и скучнымъ домашнимъ добродѣтелямъ, не имѣющимъ ничего общаго съ принятыми понятіями о высокихъ подвигахъ героизма и самогюжертвованія...
   Герріэтъ Каркеръ облокотилась на плечо мужчины, еще молодого, но посѣдѣвшаго и съ грустной физіономіей, исковерканной продолжительными страданіями. Это ея несчастный братъ, котораго она, и одна только она, ведетъ съ безпримѣрнымъ самоотверженіемъ по безплодной дорогѣ жизни, раздѣляя его позоръ и всѣ лишенія, сопряженныя съ его ужасною судьбою.
   -- Еще рано, Джонъ, -- сказала Герріэтъ, -- зачѣмъ ты идешь такъ рано?
   -- Не раньше и не позже какъ всегда, милая Герріэтъ. Будь y меня лишнихъ нѣсколько минутъ, я бы желалъ пройти мимо дома, гдѣ простился съ нимъ въ послѣдній разъ.
   -- Какъ жаль, что я не знала и не видѣла его!
   -- Это къ лучшему, другъ мой, если вспомнить его участь.
   -- Но я не могла бы теперь больше плакать, если бы и знала его лично. Твоя печаль вмѣстѣ и моя печаль. Но если бы я знала его такъ же, какъ и ты, мое общество, конечно, было бы теперь отраднѣе для тебя.
   -- Есть ли на свѣтѣ радости или печали, которыхъ ты не раздѣляешь со мной, милая сестра?
   -- Надѣюсь, ты увѣренъ, что нѣтъ.
   -- Какъ же думать послѣ этого, что твое общество, въ томъ или другомъ случаѣ, будетъ для меня отраднѣй, нежели оно есть и будетъ всегда? Я чувствую, Гарріэтъ, ты знала моего друга и одобряла всѣ мои отношенія къ нему.
   Герріэтъ тихонько отняла руку, покоющуюся на плечѣ брата, и, послѣ нѣкотораго колебанія, отвѣчала:
   -- Не совсѣмъ, Джонъ, не совсѣмъ.
   -- Ты думаешь, я не сдѣлалъ бы ему никакого вреда, если бы позволилъ себѣ сбдизиться съ нимъ тѣ иссъ Домби съ моей дочерью.
   -- Извините меня, сказалъ мистеръ Каркеръ:-- я несовсѣмъ понимаю васъ.
   -- Поймите же, отвѣчалъ мистеръ Домби:-- что вы передадите это мистриссъ Домби. Потрудитесь сказать ей, что ея привязанность къ моей дочери мнѣ не нравится. Это можетъ многихъ заставить находить противоположность въ отношеніяхъ мистриссъ Домби къ дочери съ отношеніями ко мнѣ. Вы потрудитесь объяснить мистриссъ Домби, что я этого не хочу, и что ожидаю отъ нея немедленнаго повиновенія моей волѣ. Мистриссъ Домби можетъ дѣйствительно любить ее, или просто прихотничать, или дѣлать это для того, чтобъ противоречить мнѣ; но я не допускаю этого ни въ какомъ случаѣ. Если она дѣйствительно мою дочь любитъ, то тѣмъ скорѣе должна повиноваться, потому-что такимъ обращеніемъ она не принесетъ никакой пользы моей дочери. Жена моя можетъ изъявлять свою чувствительность кому угодно, кромѣ моей дочери. Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, оправляясь отъ волненія, съ которымъ говорилъ и принимая свой обыкновенный величественный гонъ: -- вы потрудитесь не упустить изъ виду этого предмета; считайте его однимъ изъ важнѣйшихъ порученій.
   Мистеръ Карьеръ наклонилъ голову, и, вставъ отъ стола, задумчиво остановился передъ огнемъ, держа руку у подбородка и смотря на мистера Домби съ злобною усмѣшкою. Мистеръ Домби, постепенно приходя въ себя, или умѣряя свое волненіе чувствомъ собственнаго достоинства, сидѣлъ, собирая понемногу свою прежнюю твердость и смотря на попугая, который качался въ кольцѣ.
   -- Извините меня, сказалъ Карьеръ, послѣ нѣкотораго молчанія вдругъ садясь на стулъ и сдвигая его противъ стула мистера Домби: -- но позвольте мнѣ объясниться. Извѣстно ли мистриссъ Домби, что вы дѣлаете меня органомъ вашего неудовольствія?
   -- Да, отвѣчалъ мистеръ Домби:-- я сказалъ ей.
   -- Сказали, быстро повторилъ Карьеръ:-- для чего же?
   -- Для чего! замѣтилъ мистеръ Домби съ нерѣшимостью:-- потому-что сказалъ.
   -- Такъ, отвѣчалъ Каркеръ.--Но для чего же вы говорили ей? Видите, продолжалъ онъ съ улыбкою, тихонько кладя свою бархатную руку, какъ кошка положила бы свои когти, на руку мистера Домби:-- еслибъ я хорошо понялъ ваши мысли, то, мнѣ кажется, могъ бы съ большею пользою быть употребленъ въ дѣло. Мнѣ кажется, что я понимаю. Я не имѣлъ чести заслужить доброе мнѣніе мистриссъ Домби. Въ моемъ положеніи невозможно было и ожидать его; но положимъ, что я имъ не пользуюсь...
   -- Можетъ-быть, сказалъ мистеръ Домби.
   -- Слѣдовательно, продолжалъ Каркеръ:-- получить эти извѣстія черезъ меня будетъ очень-непріятно для мистриссъ Домби.
   -- Мнѣ кажется, сказалъ мистеръ Домби, съ гордостью, но вмѣстѣ и съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: -- что намъ нѣтъ никакого дѣла до мнѣнія мистриссъ Домби. Но это быть можетъ.
   -- И, извините меня, если я ошибаюсь, сказалъ Каркеръ:-- полагая, что вы видите въ этомъ средство унизить гордость мистриссъ Домби (я называю этимъ выразительнымъ именемъ качество, которое въ должныхъ границахъ могло бы украсить женщину, одаренную такими совершенствами) и не наказать, но довести ее до повиновенія, котораго вы такъ справедливо требуете?
   -- Какъ вамъ извѣстно, Каркеръ, сказала" мистеръ Домби:-- я не привыкъ отдавать отчета въ какихъ бы то ни было поступкахъ; но тутъ не буду противоречить. Если находите какое-нибудь основательное препятствіе, то это другое дѣло, и одно слово, что это препятствіе существуетъ, будетъ для меня достаточно. Но, признаться, я не предполагалъ, чтобъ какая бы то ни была довѣренность съ моей стороны могла унизить васъ.
   -- Меня унизить! вскричалъ Каркеръ:-- на службѣ вамъ!
   -- Или поставить васъ, продолжалъ мистеръ Домби:-- въ непріятное положеніе.
   -- Меня въ непріятное положеніе! вскричалъ Каркеръ.-- Я съ гордостью, съ восторгомъ исполню ваше порученіе. Признаюсь, я бы не желалъ дать женщинѣ, къ ногамъ которой готовъ положить всю свою преданность -- потому-что она ваша супруга -- новыя причины меня ненавидѣть; но одно ваше желаніе выше всякихъ другихъ соображеній на землѣ. Сверхъ-того, когда мистриссъ Домби исправится отъ своихъ ошибочныхъ сужденіи, происходящихъ, вѣроятно, отъ новости ея положенія, я надѣюсь, что въ ничтожномъ участіи, которое я тутъ принимаю, она увидитъ только каплю того уваженія къ вамъ, которое она сама будетъ пріобрѣтать съ каждымъ днемъ.
   Мистеру Домби показалось съ минуту, что онъ опять видитъ ея руку, показывающую на дверь, и сквозь льстивую рѣчь своего повѣреннаго слышитъ опять эхо ея словъ: "Ничто не можетъ раздѣлить насъ больше того, какъ мы будемъ раздѣлены съ этихъ поръ!" Но онъ отогналъ эту мечту и не измѣнилъ своего намѣренія.-- Конечно... безъ-сомнѣнія, отвѣчалъ онъ.
   -- Вы ничего болѣе не имѣете мнѣ сказать? спросилъ Каркеръ, отодвигая свой стулъ на прежнее мѣсто, потому-что они еще почти не завтракали, и не садясь въ ожиданіи отвѣта.
   -- Ничего, отвѣчалъ мистеръ Домби:-- кромѣ слѣдующаго. Потрудитесь замѣтить, Каркеръ, что ни одно изъ посланіи къ мистриссъ Домби, которое можетъ быть вамъ поручено, не требуетъ отвѣта. Потрудитесь не приносить мнѣ отвѣта. Мистриссъ Домби знаетъ, что я не люблю разсуждать о дѣлахъ, которыя между нами кончены, и что рѣшеніе мое неизмѣнно.
   Мистеръ Каркеръ показалъ, что совершенно его понимаетъ, и они принялись за завтракъ съ возможнымъ аппетитомъ. Точильщикъ также появился въ свое время, безъ отдыха несводя глазъ съ своего господина и оставаясь въ почтительномъ ужасѣ. Завтракъ кончился, мистеру Домби подали лошадь, мистеръ Каркеръ сѣлъ на свою, и они вмѣстѣ поѣхали въ Сити.
   Мистеръ Каркеръ былъ очень-веселъ и много говорилъ. Мистеръ Домби слушалъ его разговоръ съ гордымъ видомъ человѣка, который имѣетъ право слушать, и иногда удостоивалъ бросить нѣсколько словъ для поддержанія разговора. Такимъ образомъ, они ѣхали довольно-характеристически. Но мистеръ Домби, при своемъ достоинствѣ, ѣхалъ съ весьма-длинными стременами и ослабленными поводьями, и очень-рѣдко удостоивалъ взглянуть, куда идетъ его лошадь. Въ-слѣдствіе чего случилось, что лошадь мистера Домби, идя ровною рысью, споткнулась о разбросанные каменья, сбросила его, перекатилась черезъ него, и, стараясь вскочить на ноги, ударила его копытомъ.
   Мистеръ Каркеръ, имѣя зоркій взглядъ и твердую руку, какъ хорошій ѣздокъ, тотчасъ соскочилъ съ лошади и, въ одну минуту поставивъ упавшую лошадь на ноги, держалъ ее за узду. Иначе, этотъ утренній разговоръ былъ бы послѣднимъ для мистера Домби. Но даже при быстротѣ и поспѣшности своего движенія, мистеръ Каркеръ успѣлъ наклониться къ своему начальнику, оскалилъ всѣ зубы и прошепталъ: Теперь я сильно обидѣлъ мистриссъ Домби, еслибъ она могла это знать!
   Мистеръ Домби, безъ чувствъ, съ окровавленнымъ лицомъ и головою, по указанію Каркера, отнесенъ былъ людьми, исправлявшими дорогу, въ ближайшей трактиръ, гдѣ его вскорѣ окружили доктора, поспѣшно собравшіеся со всѣхъ сторонъ, какъ-будто по какому-то таинственному инстинкту, какъ коршуны слетаются въ пустынѣ надъ умирающимъ верблюдомъ. Затрудняясь сначала, какъ привести его въ чувство, эти джентльмены стали потомъ разсматривать ушибы. Одинъ докторъ, жившій почти возлѣ, настойчиво утверждалъ, что нога переломлена; того же мнѣнія держался и трактирщикъ; но два доктора, жившіе довольно-далеко, и только случайно бывшіе по сосѣдству, такъ безкорыстно оспоривали это мнѣніе, что наконецъ рѣшили, что хотя паціентъ сильно ушибенъ, но кости у него не переломлены, или можетъ-быть переломлено какое-нибудь ребро, и что его къ ночи можно осторожно перенести домой. Когда осмотрѣли и перевязали раны, что продолжалось довольно-долго, и оставили въ покоѣ мистера Домби, Каркеръ снова сѣлъ на лошадь и поѣхалъ отвезти это извѣстіе.
   Никогда еще лицо его не выражало столько коварства и жестокости, хотя черты его были правильны и почти прекрасны. Оживленный коварствомъ и жестокостью своихъ мыслей, онъ ѣхалъ, какъ-будто кого-нибудь преслѣдуя. Наконецъ, подтянувъ поводья и уменьшивъ шагъ при въѣздѣ на многолюдную дорогу, онъ по обыкновенію поѣхалъ шагомъ, принявъ свой льстивый и вкрадчивый видъ и свою предательскую улыбку.
   Онъ поѣхалъ прямо къ дому мистера Домби, сошелъ съ лошади у дверей и просилъ доложить о себѣ мистриссъ Домби по весьма-важному дѣлу. Слуга, проводившій его въ кабинетъ мистера Домби, вскорѣ возвратился, и сказалъ ему, что въ это время мистриссъ Домби не принимаетъ визитовъ, и просилъ извиненія въ томъ, что не предупредилъ его объ этомъ ранѣе.
   Мистеръ Каркеръ, совершенно-приготовленный къ холодному пріему, написалъ на визитной карточкѣ, что онъ осмѣливается повторить свою просьбу, и что не дерзнулъ бы сдѣлать это во второй разъ (это онъ подчеркнулъ), еслибъ не былъ совершенно увѣренъ въ возможности оправдаться. Вскорѣ послѣ этого, вышла горничная мистриссъ Домби и проводила его наверхъ, въ пріемную, гдѣ были Эдиѳь и Флоренса.
   Никогда еще онъ не представлялъ себѣ Эднои столь прекрасною. Сколько ни восхищался онъ прелестью ея лица и Формъ, и какъ ни живо сохранялись онъ въ его чувственной памяти, никогда еще онъ не представлялъ ее себѣ столь прекрасною.
   Взглядъ ея гордо упалъ на Каркера; но Каркеръ смотрѣлъ на Флоренсу съ какимъ-то неотразимымъ выраженіемъ власти и съ торжествомъ увидѣлъ, что взглядъ опустился въ замѣшательствѣ -- Эдиѳь привстала, чтобы принять его.
   Онъ былъ очень-печаленъ, онъ былъ глубоко огорченъ, онъ не могъ сказать, съ какою неохотою пришелъ, чтобы приготовить ее къ извѣстію о весьма-незначительномъ случаѣ. Онъ уговаривалъ мистриссъ Домби успокоиться, давалъ честное слово, что опасаться нечего. Но мистеръ Домби....
   Флоренса вдругъ вскрикнула. Онъ смотрѣлъ не на нее, но на Эдиѳь. Эдиѳь успокоивала и утѣшала ее. Она не вскрикнула отъ безпокойства -- нѣтъ, нѣтъ.
   -- Съ мистеромъ Домби случилось несчастіе. Когда онъ ѣхалъ верхомъ, лошадь его поскользнулась и сбросила его.
   Флоренса дико вскрикнула, что онъ опасно ушибенъ, что онъ убился!
   Нѣтъ, онъ клялся честью, что мистеръ Домби сначала лишился чувствъ, но скоро пришелъ въ себя, и хотя немного и ушибенъ, однако находится внѣ опасности. Еслибъ это была неправда, то онъ, незваный гость, никогда бы не осмѣлился явиться къ мистриссъ Домби. Это дѣйствительно была правда, онъ увѣрялъ честью.
   Все это онъ говорилъ, какъ-бы отвѣчая Эдиѳи, а не Флоренсѣ, и обращая глаза и улыбку къ Эдиѳи.
   Потомъ онъ разсказалъ ей, гдѣ остался мистеръ Домби и просилъ дать въ его распоряженіе карету, чтобъ привезти его домой.
   -- Маменька, прошептала Флоренса въ слезахъ:-- нельзя ли мнѣ ѣхать?
   Мистеръ Каркеръ смотрѣлъ на Эдиѳь, когда Флоренса произнесла эти слова; онъ взглянулъ на нее выразительнѣе и покачалъ головою. Онъ видѣлъ, какъ Эдиѳь боролась сама съ собою прежде, чѣмъ отвѣтила ему своими прекрасными глазами; но онъ ждалъ отъ нея отвѣта -- онъ показалъ ей, что дождется отвѣта, если будетъ говорить и растерзаетъ сердце Флоренсы -- и она отвѣчала ему. Какъ онъ смотрѣлъ поутру на картину, такъ взглянулъ теперь на нее, когда она отвернулась.
   -- Мнѣ приказано просить, сказалъ онъ:-- чтобъ новая ключница... кажется мистриссъ Пипчинъ...
   Ничто не ускользнуло отъ него. Онъ увидѣлъ, въ эту минуту, что тутъ была новая обида отъ мистера Домби.
   -- Приготовила ему постель въ его комнатѣ наверху. Я тотчасъ возвращусь къ мистеру Домби. Нѣтъ нужды увѣрять васъ, сударыня, что ему будетъ оказано всевозможное вниманіе и попеченіе. Позвольте мнѣ повторить опять, что нѣтъ ни малѣйшей опасности. Вы можете быть совершенно-спокойны, повѣрьте мнѣ.
   Выходя, онъ по обыкновенію поклонился; потомъ, возвратясь въ комнату мистера Домби, поспѣшилъ послать за нимъ карету въ Сити, и, сѣвъ на лошадь, медленно поѣхалъ туда же. Онъ былъ очень задумчивъ дорогою, и очень задумчивъ тамъ, и очень задумчивъ въ каретѣ, возвращаясь къ мистеру Домби. Только сидя у постели своего джентльмена, онъ сдѣлался прежнимъ человѣкомъ и привелъ въ дѣйствіе свои зубы.
   Около сумерекъ, мистеръ Домби, мучимый страданіями, былъ отнесенъ въ карету и обложенъ съ одной стороны подушками и одѣялами, между-тѣмъ, какъ его повѣренный помѣстился съ другой стороны. Чтобы не растревожить его, они ѣхали почти шагомъ, и было совершенно темно, когда его привезли домой. Мистриссъ Пипчинъ, угрюмая и сердитая, встрѣтила его у дверей и освѣжила слугъ словеснымъ уксусомъ, между-тѣмъ, какъ они несли мистера Домби въ его комнату. Мистеръ Каркеръ оставался при немъ, пока его не уложили въ постель, и потомъ, какъ мистеръ Домби никого не хотѣлъ принимать, кромѣ превосходной мистриссъ Пипчинъ, мистеръ Каркеръ удалился, чтобъ извѣстить мистриссъ Домби о состояніи здоровья ея мужа.
   Онъ опять нашелъ Эдиѳь одну съ Флоренсою, и опять обратился со своею успокоительною рѣчью къ Эдиѳи, какъ будто-она болѣе мучилась безпокойствомъ. Въ почтительной симпатіи своей, онъ былъ такъ забывчивъ, что, прощаясь, осмѣлился -- взглянувъ сначала на Флоренсу -- взять ея руку, и, наклонясь, прикоснуться къ ней своими губами.
   Эдиѳь не отняла руки, не ударила его въ лицо, не смотря на румянецъ, выступившій на ея щекахъ, на блескъ ея глазъ и на трепетъ ея тѣла. Но, оставшись одна въ своей комнатѣ, она ударила о мраморную доску камина такъ, что отъ одного удара рука ея ушиблась до крови, потомъ протянула ее къ огню, и какъ-будто хотѣла бросить ее туда и сжечь.
   До поздней ночи, сидѣла она передъ потухавшимъ огнемъ, въ мрачной и грозной красотѣ, смотря на угрюмыя тѣни, бродившія по стѣнамъ, какъ-будто мысли ея были осязаемы и отбрасывали отъ себя эти тѣни. Какіе бы образы обиды и позора и мрачныя предзнаменованія того, что могло случиться, ни блуждали передъ нею, одинъ злобный призракъ всегда велъ ихъ противъ нея -- и этотъ призракъ былъ мужъ ея.
   

ГЛАВА II.
Ночь.

   Флоренса, давно проснувшись, печально замѣчала то отчужденіе, которое существовало между отцомъ ея и Эдиѳью и которое съ каждымъ днемъ увеличивалось. Съ каждымъ днемъ опытъ сгущалъ тѣнь надъ ея любовью и надеждою, пробуждалъ старое горе, уснувшее на нѣсколько времени, и давалъ чувствовать его тяжесть сильнѣе, чѣмъ прежде.
   Тяжело было -- никто, кромѣ Флоренсы, не знаетъ, какъ тяжело!-- превратить въ агонію кроткую привязанность молодаго, искренняго сердца, и, вмѣсто нѣжнаго участія и заботливости, найдти суровое отвращеніе. Тяжело было чувствовать то, что чувствовало ея сердце, и никогда не знать счастія взаимности; по еще тяжеле было прійдти къ необходимости осуждать своего отца или Эдиѳь, которая такъ любила ее, и думать о своей любви къ каждому изъ нихъ, поочереди, съ боязнью, недовѣрчивостью и удивленіемъ.
   И при всемъ томъ, Флоренса начала такъ поступать, и этотъ поступокъ былъ внушенъ ей чистотою души ея. Она видѣла, что отецъ былъ холоденъ и жестокъ, какъ къ ней, такъ и къ Эдиѳи, твердъ, неумолимъ, непреклоненъ. Не-уже-ли, спрашивала она себя со слезами, милая мать ея такъ же страдала отъ такого обращенія, и истомилась, и умерла? Потомъ она думала, какъ горда и надменна Эдиѳь со всѣми, кромѣ ея, съ какимъ презрѣніемъ она обходится съ нимъ, какъ далеко она держитъ себя отъ него, и что она сказала въ тотъ вечеръ, когда пріѣхала домой... И вдругъ представилось Флоренсѣ, какъ преступленіе, что она побитъ ту, которая ненавидитъ отца ея; и что отецъ ея, зная объ этомъ, долженъ думать о ней въ своей одинокой комнатѣ, какъ о безчувственномъ ребенкѣ, который съ самаго рожденія не могъ заслужить его привязанности. Первое ласковое слово, первый привѣтливый взглядъ Эдиѳи разсѣевали эти мысли и выставляли ихъ въ видѣ черной неблагодарности, потому-что кто же развеселялъ бѣдное сердце Флоренсы и былъ ея лучшимъ утѣшителемъ? Такимъ-образомъ, склоняясь на сторону ихъ обоихъ, сочувствуя несчастіямъ обоихъ и сомнѣваясь въ своихъ обязанностяхъ къ обоимъ, Флоренса, при своей распространявшейся любви, возлѣ Эдиѳи страдала болѣе, чѣмъ въ то время, когда берегла свою нераздѣльную тайну въ печальномъ домѣ, и когда ея прекрасная маменька еще не переступала черезъ порогъ его.
   Одна печальная истина, превосходившая все остальное, оставалась тайною для Флоренсы. Она никогда не подозрѣвала, что Эдиѳь, своею нѣжностью къ ней, болѣе и болѣе отдаляла отъ нея отца и давала ему новыя причины къ неудовольствію. Еслибы Флоренса понимала возможность такихъ послѣдствій отъ такой причины, сколько скорби узнала бы она, какой жертвы не принесла бы она, бѣдная, любящая дѣвушка! какъ скоро и вѣрно перешла бы она къ тому Всевышнему Отцу, который не отвергаетъ любви своихъ дѣтей, не презираетъ ихъ сердецъ истерзанныхъ и измученныхъ грустью! Но случилось иначе.
   Никогда ни слова не было произнесено между Эдиѳью и Флоренсою объ этихъ предметахъ. Эдиѳь сказала, что на этотъ счетъ между ними должно быть мертвое молчаніе:-- и Флоренса чувствовала, что Эдиѳь была права.
   Въ такомъ положеніи было дѣла, когда отца ея привезли домой больнаго и разбитаго. Слуги отнесли его въ его комнату; Эдиѳь не подошла къ нему; при немъ не осталось никого, кромѣ Каркера, который также удалился около полуночи.
   -- Чудесный онъ собесѣдникъ, миссъ Флой, сказала Сузаина Нипперъ.-- О, онъ мастеръ своего дѣла! Я бы ни за что въ свѣтѣ не подпустила его къ себѣ.
   -- Милая Сузанна, прошептала Флоренса: -- перестань!
   -- Хорошо вамъ говорить "перестань", миссъ Флой; но мы дошли до такихъ продѣлокъ, которыя всю кровь въ человѣкѣ превращаютъ въ булавки и иголки. Не ошибитесь въ моихъ словахъ, массъ Флой; я ничего не говорю о вашей мачихѣ, которая всегда обходилась со мною какъ прилично госпожѣ, хотя она немного и горда, что, впрочемъ, не мое дѣло; но когда мы доходимъ до того, что какихъ-нибудь мистриссъ Пипчинъ ставятъ выше насъ и даютъ имъ стеречь дверь вашего папеньки, какъ крокодиламъ (хорошо еще, что они не кладутъ яицъ), то это для насъ ужь слишкомъ-обидно!
   -- Папенька хорошаго мнѣнія о мистриссъ Пипчинъ, Сузаина, отвѣчала Флоренса: -- и имѣетъ право выбирать себѣ ключницу. Прошу тебя, перестань.
   -- Хорошо, миссъ Флой, отвѣчала Нипперъ: -- когда вы что приказываете, я всегда васъ слушаю; но мистриссъ Пипчинъ дѣйствуетъ на меня, все равно, какъ сырой крыжовникъ.
   Сузаина была особенно разгорячена въ тотъ вечеръ, когда мистера Домби привезли домой, потому-что когда Флоренса послала ее внизъ узнать о здоровьи отца, она принуждена была передать этотъ вопросъ своей смертельной непріятельницѣ, мистриссъ Пиппинъ, которая, ничего не сказавъ мистеру Домби, взяла на себя дать довольно-дерзкій отвѣтъ, какъ выражалась миссъ Нипперъ. Такой поступокъ Сузанна Нипперъ называла неуваженіемъ къ своей молодой госпожѣ, чего нельзя было извинить. Но уже съ самой женитьбы мистера Домби, въ Сузаннѣ родились подозрѣніе и недовѣрчивость, потому-что, питая сильную и искреннюю привязанность къ Флоренсѣ, она ревновала Эдиѳь, раздѣлившую съ нею власть и ставшую между ними. Какъ ни гордилась, какъ ни радовалась Сузанна Нипперъ, что ея молодая госпожа займетъ свое настоящее мѣсто, и что она будетъ имѣть прекрасную супругу отца своего покровительницею и подругою, она не могла уступить своей власти Эдиѳи безъ досады и смутной злопамятности, которымъ не замедлила найдти оправданіе въ надменномъ характерѣ госпожи своей. Съ самой женитьбы мистера Домби миссъ Нипперъ издали смотрѣла на домашнія дѣла съ рѣшительнымъ убѣжденіемъ, что отъ мистриссъ Домби не будетъ ничего хорошаго, и при всякомъ удобномъ случаѣ объявляла, что она ничего не можетъ сказать противъ нея.
   -- Сузанна, сказала Флоренса, сидѣвшая задумчиво у стола: -- теперь очень-поздно. Мнѣ ничего болѣе не нужно къ ночи.
   -- Ахъ, миссъ Флой! отвѣчала Нипперъ:-- какъ часто жалѣю я о бываломъ времени, когда сиживала съ вами гораздо-позже и, уставъ, засыпала, когда вы и не думали еще смыкать глазъ. Но теперь у васъ есть мачиха, миссъ Флой, и мнѣ тутъ нечего дѣлать.
   -- Я не забуду, что ты всегда была при мнѣ, когда у меня не было матери, Сузанна, кротко отвѣчала Флоренса: -- никогда не забуду! И, поднявъ глаза, она обвила свою руку около шеи своей бѣдной подруги, прильнула лицомъ своимъ къ ея лицу и, пожелавъ ей доброй ночи, поцаловала ее. Это такъ смягчило миссъ Нипперъ, что она зарыдала.
   -- Любезная миссъ Флой, сказала Сузанна: -- я опять схожу внизъ и посмотрю, въ какомъ состояніи вашъ папенька; я знаю, вы безпокоитесь о немъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Флоренса:-- ступай спать. Поутру мы больше узнаемъ. Я сама спрошу поутру. Маменька вѣрно была внизу, или теперь тамъ. (И Флоренса покраснѣла, не имѣя этой надежды.) Доброй ночи.
   Сузанна была такъ растрогана, что не могла изъявить сомнѣніе о присутствіи мистриссъ Домби въ комнатѣ ея мужа; она тихонько вышла. Флоренса, оставшись одна, закрыла лицо руками, какъ она часто дѣлывала въ прежніе дни, и не старалась болѣе удерживать своихъ слезъ. Непріятность домашняго раздора и несчастія, исчезающая надежда найдти доступъ къ сердцу отца, сомнѣнія и боязнь между отцомъ и мачихои, сожалѣніе невинной души объ обоихъ; тяжелая грусть при видѣ такого конца -- все это столпилось въ ея мысляхъ и быстрѣе погнало изъ глазъ слезы. Потерявъ мать и брата, не заслуживъ привязанности отца, видя Эдиѳь, которая ненавидѣла его, но любила ее и была любима ею, она была увѣрена, что никогда не будетъ счастлива. Эта грустная увѣренность вскорѣ стихла; но мысли, породившія ее, были такъ сильны и справедливы, что не могли исчезнуть вмѣстѣ съ нею.
   Между этими размышленіями, являлся образъ ея отца, страдающаго и раненнаго, лежащаго въ своей комнатѣ, покинутаго тѣми, которыхъ мѣсто было возлѣ него, и проводившаго поздніе часы ночи въ одинокомъ страданіи. Страшная мысль, заставившая ее вздротуть и всплеснуть руками -- хотя эта мысль была для нея не новою -- что онъ можетъ умереть и никогда не увидѣть ея, не произнести даже ея имени -- оледеняла ее ужасомъ. Въ волненіи, трепеща всѣмъ тѣломъ, она вздумала еще разъ спуститься внизъ и пробраться къ дверямъ его.
   Она стала прислушиваться. Въ домѣ все было тихо и всѣ огни потушены.-- Много, много прошло времени, думала она, съ-тѣхъ-поръ, какъ она начала свои ночныя путешествія къ дверямъ его.
   Съ тѣмъ же дѣтскимъ сердцемъ въ груди, съ тѣмъ же робкимъ дѣтскимъ взглядомъ и волнистыми кудрями, Флоренса, такъ-же чуждая для отца въ юности, какъ въ дѣтствѣ, осторожно спустилась по лѣстницѣ и подошла къ его комнатѣ. Никто не шевелился въ домѣ. Дверь была полуотворена для воздуха, и въ комнатѣ было такъ тихо, что она могла слышать, какъ горѣлъ огонь и счесть стуканье часовъ, стоявшихъ на каминѣ.
   Она заглянула въ комнату. Въ этой комнатѣ ключница, завернувшись въ одѣяло, крѣпко спала въ покойномъ креслъ передъ огнемъ. Дверь въ другую комнату была притворена и закрыта ширмою; но тамъ виденъ былъ огонь, освѣщавшій карнизъ постели. Все было такъ тихо, что она могла слышать дыханіе отца. Это дало ей смѣлость зайдти и заглянуть за ширмы,
   Она съ такою боязнью смотрѣла на его спящее лицо, какъ-будто увидѣла его неожиданно; она такъ же стояла на одномъ мѣстѣ, какъ стала бы тогда, когда бы онъ проснулся.
   На лбу у него былъ рубецъ; его намоченные волосы въ безпорядкѣ лежали на подушкѣ. Рука, свисшая съ постели, была перевязана. Онъ былъ очень-блѣденъ. Но не это приковало Флоренсу къ одному мѣсту, послѣ того, какъ она увѣрилась, что онъ спитъ. Она нашла въ немъ что-то особенное.
   Она никогда еще не видѣла его лица безъ выраженія убійственнаго къ ней равнодушія. Она никогда еще не видѣла его лица безъ того, чтобъ не потупить своего робкаго взгляда передъ его суровымъ, отталкивающимъ взоромъ. При взглядѣ на него теперь, ей въ первый разъ показалось, что на немъ нѣтъ облака, помрачавшаго ея дѣтство. Тихая, покойная ночь царствовала у его изголовья. Онъ, можетъ-быть, заснулъ, благословляя ее.
   Проснись, недобрый отецъ! Проснись теперь, жестокосердый человѣкъ! Время летитъ, часы бѣгутъ сердитымъ бѣгомъ. Проснись!
   На лицѣ его не видно было никакой перемѣны; его недвижное спокойствіе напоминало лица умершимъ. Такъ, бывало, смотрѣли они;' такъ могла бы и она встрѣтить ласковый взглядъ, вмѣсто ненависти и равнодушія, которыя окружали ее! Когда прійдетъ это время, для него не будетъ тяжеле отъ того, что ей хотѣлось бы сдѣлать, а ей стало бы гораздо-легче.
   Она подошла къ самой постели; удерживая дыханіе, наклонилась и тихонько поцаловала его въ лицо; она даже положила на минуту свое лицо къ нему на подушку и, не, прикасаясь къ нему, обвила его своею рукою.
   Проснись, несчастный, пока она еще близко! Время летитъ и часъ бѣжитъ сердитымъ бѣгомъ; его нога уже въ твоемъ домѣ. Проснись!
   Она молила Бога благословить ея отца и смягчить его къ ней, если возможно; если же нѣтъ, то простить ему, если онъ несправедливъ, и позабыть ея молитву. Потомъ, взглянувъ еще разъ на отца, она робко вышла изъ комнаты.
   Теперь пусть онъ спитъ, сколько хочетъ! Но дай Богъ, чтобъ при пробужденіи онъ нашелъ возлѣ себя дочь свою!
   Грустно и печально было сердце Флоренсы, когда она поднималась наверхъ. Молчаливый домъ казался еще угрюмѣе. Общій сонъ среди мертвой ночи имѣлъ для нея торжественность жизни и смерти. Таинственность ея поступка еще болѣе увеличивала страхъ ея. Она какъ-будто не хотѣла, не могла войдти въ свою спальню. Пробравшись въ гостиную, гдѣ луна ярко сіяла сквозь шторы, она выглянула на опустѣлую улицу.
   Вѣтеръ вылъ уныло. Фонари казались блѣдными и дрожали, какъ-будто отъ стужи. На отдаленномъ небѣ виднѣлось что-то непохожее ни на темноту, ни на свѣтъ, и зловѣщая ночь дрожала, какъ умирающій при послѣднихъ мученіяхъ. Флоренса припоминала, какъ, у постели больной, она хмурилась на пасмурную погоду, какъ-будто имѣла къ ней врожденную антипатію, а было очень, очень-пасмурно...
   Маменька не приходила въ этотъ вечеръ въ ея комнату: вотъ почему она такъ долго не ложилась въ постель. Чувствуя какое-то безпокойство и вмѣстѣ съ тѣмъ необходимость говорить съ кѣмъ-нибудь и разрушить чары молчанія и мрака, Флоренса направила свои шаги къ той комнатѣ, гдѣ спала Эдиѳь.
   Дверь не была заперта изнутри и легко уступила усилію дрожавшей руки. Флоренса удивилась, увидя яркій свѣтъ; удивленіе ея еще болѣе увеличилось, когда она увидѣла, что ея мать, полураздѣтая, сидѣла передъ потухшимъ каминомъ. Глаза ея были подняты вверхъ, и въ ихъ блескѣ, и въ ея лицѣ, и въ движеніи ея рукъ, судорожно сжимавшихъ ручки креселъ, Флоренса увидѣла такое дикое волненіе, что невольно ужаснулась.
   -- Маменька! вскричала она:-- что съ вами?
   Эдиѳь вдрогнула и взглянула на нее съ такимъ страхомъ, что Флоренса испугалась еще болѣе.
   -- Маменька, милая маменька! что съ вами? сказала Флоренса, поспѣшно подходя къ ней.
   -- Я не такъ здорова, отвѣчала Эдиѳь, подавая ей руку и смотря на нее съ тѣмъ же страннымъ выраженіемъ.-- Я видѣла дурные сны, мой другъ.
   -- Еще не ложась въ постель, маменька!
   -- Нѣтъ; это были сны на яву.
   Черты лица ея постепенно смягчались, и, обнявъ Флоренсу, она нѣжно спросила:
   -- Но что дѣлаетъ здѣсь моя птичка? Зачѣмъ здѣсь моя птичка?
   -- Мнѣ стало грустно, маменька, потому-что не видала васъ вечеромъ и не знала, что съ папенькой.
   Флоренса остановилась.
   -- Поздно теперь? спросила Эдиѳь, откидывая назадъ кудри дѣвушки, смѣшавшіяся съ ея черными полосами.
   -- Очень-поздно. Скоро день.
   -- Скоро день! съ изумленіемъ повторила Эдиѳь.
   -- Милая маменька, что вы сдѣлали со своею рукою? спросила Флоренса.
   Эдиѳь быстро отдернула руку и съ прежнимъ испугомъ взглянула на дѣвушку, но, тотчасъ же оправясь, отвѣчала:
   -- Ничего, ничего, милая Флоренса.
   И грудь ея волновалась, и она горько заплакала.
   -- Маменька, милая маменька! не-уже-ли я ничего не могу сдѣлать для вашего счастія? Не-уже-ли нѣтъ никакихъ средствъ?
   -- Никакихъ! отвѣчала Эдиѳь.
   -- Точно ли вы въ этомъ увѣрены? Не-уже-ли это рѣшительно невозможно? Вы не будете сердиться, милая маменька, если, не смотря на ваше запрещеніе, я буду говорить о томъ, что у меня на сердцѣ?..
   -- Безполезно, отвѣчала Эдиѳь:-- безполезно. Я сказала тебѣ, мой ангелъ, что видѣла дурные сны. Ничто не можетъ измѣнить ихъ и помѣшать имъ возвратиться опять.
   -- Я не понимаю васъ, сказала Флоренса, смотря на ея встревоженное и опечаленное лицо.
   -- Мнѣ грезилось, сказала Эдиѳь тихимъ голосомъ:-- гордость, безсильная на добро, всевластная на зло; гордость, раздражаемая и подстрекаемая въ-продолженіе многихъ постыдныхъ годовъ; гордость, унизившая человѣка сознаніемъ собственнаго его униженія и никогда недававшая ему силы почувствовать это униженіе или избѣгнуть его, или сказать: "этого не должно быть"; гордость, которая, при благородномъ направленіи, могла бы вести къ лучшей цѣли, но которая теперь довела человѣка только до ненависти къ самому-себѣ, до ожесточенія и гибели.
   Эдиѳь уже не смотрѣла на Флоренсу и не обращалась къ ней, но какъ-будто говорила сама съ собою.
   -- И грезилось мнѣ, сказала она:-- равнодушіе и холодность, происшедшія отъ этого презрѣнія, отъ этой постыдной радости; они неслышными шагами шли къ алтарю, повинуясь старому, семейному зву. О, матушка, матушка!
   На лицѣ ея выражалось дикое волненіе, которое поразило Флоренсу.
   -- Мнѣ грезилось, сказала она: -- что при первомъ позднемъ усиліи, чтобъ опомниться, ее подавила презрѣнная нога. Мнѣ грезилось, что она истерзана, загнана, разорвана собаками, но все еще не хочетъ сдаться, не хочетъ уступить ненавистному и презрѣнному человѣку.
   Ея рука сжала трепещущую руку, которую держала она въ своихъ рукахъ, и лицо ея прояснилось при взглядѣ на испуганное и удивленное лицо дѣвушки.
   -- О, Флоренса! сказала она.-- Я чуть не сошла съ ума въ эту ночь!
   И, склонивъ къ ней голову, она снова заплакала.
   -- Не оставляй меня! Будь возлѣ меня! На тебя вся моя надежда! повторяла она.
   Скоро Эдиѳь успокоилась, сжалившись надъ слезами Флоренсы и надъ ея безсонною ночью. Между-тѣмъ разсвѣтало; Эдиѳь взяла ее на руки, положила на свою постель, и, не ложась сама, сѣла возлѣ нея, уговаривая ее заснуть.
   -- Ты устала, моя милая, ты несчастна. Тебѣ нужно отдохнуть.
   -- Я сегодня въ-самомъ-дѣлѣ несчастна, милая маменька, сказала Флоренса.-- Но вы такъ же устали и несчастны.
   -- Я счастлива, когда ты спишь возлѣ меня, мой другъ.
   Онѣ поцаловали другъ друга, и усталая Флоренса тихо заснула; но, когда начала она засыпать, ей такъ грустно стало думать объ отцѣ, что рука ея крѣпче обняла Эдиѳь, какъ-бы ища въ ней утѣшенія. И во снѣ ей хотѣлось помирить ихъ обоихъ, показать имъ, что она ихъ обоихъ любитъ; но она не могла этого сдѣлать, и эта невозможность возмущала тихій сонъ ея.
   Эдиѳь, сидя возлѣ нея, съ кроткимъ сожалѣніемъ смотрѣла на ея темныя, влажныя отъ слезъ рѣсницы и на пылающія щеки. Наступалъ день, а она все еще сидѣла на одномъ мѣстѣ, и только изрѣдка шептала, смотря на кроткое лицо спящей дѣвушки:
   -- Будь возлѣ меня, Флоренса! На тебя вся моя надежда!
   

ГЛАВА III.
Разлука.

   Съ наступленіемъ дня, хотя и не вмѣстѣ съ солнцемъ, встала миссъ Сузанна Нипперъ. Въ быстрыхъ черныхъ глазахъ молодой дѣвушки видна была какая-то усталость, нѣсколько помрачавшая ихъ блескъ и допускавшая возможность думать, что они когда-нибудь бываютъ закрыты. Замѣтна была даже опухоль вѣкъ, какъ-будто она плакала ночью. Но Сузанна нисколько не унывала; напротивъ, она была необыкновенно-смѣла и жива, и какъ-будто готовилась на какое-то великое дѣло: это замѣтно было и по ея платью, болѣе обыкновеннаго нарядному и перетянутому, и по безпрестанному движенію головы, показывавшему ея твердую рѣшимость.
   Однимъ словомъ, ей хотѣлось ни болѣе, ни менѣе, какъ добраться до мистера Домби и объясниться съ нимъ наединѣ.
   -- Я часто говорила, что хочу сдѣлать это, замѣтила она съ угрожающимъ видомъ:-- а теперь сдѣлаю!
   Рѣшившись на эту отчаянную попытку, Сузанна Нипперъ цѣлое утро выжидала на лѣстницѣ удобнаго случая. Наконецъ, она замѣтила подъ вечеръ, что ея заклятой врагъ, мистриссъ Пипчинъ, подъ предлогомъ усталости, убралась спать, и мистеръ Дом6и остался одинъ въ своей комнатѣ.
   Сузанна съ живостью прокралась на-ципочкахъ къ дверямъ мистера Домби, и постучала. "Войдите" сказалъ мистеръ Домби. Сузанна ободрилась и вошла.
   Мистеръ Домби, смотрѣвшій на огонь, съ удивленіемъ взглянулъ на гостью и даже приподнялся, опираясь на руку. Сузанна сдѣлала книксенъ.
   -- Что тебѣ нужно? спросилъ мистеръ Домби.
   -- Мнѣ нужно поговорить съ вами, сэръ, отвѣчала Сузанна.
   Мистеръ Домби пошевелилъ губами, какъ-будто повторяя эти слова; но его такъ поразила дерзость молодой женщины, что онъ, казалось, не въ состояніи былъ произнести ихъ вслухъ.
   -- Я уже двѣнадцать лѣтъ живу у васъ въ услуженіи, сказала Сузанна съ своею обыкновенною торопливостью.-- Молодая госпожа моя, миссъ Флой, еще не говорила, когда я пришла сюда въ первый разъ, и я давно уже была въ здѣшнемъ домѣ, когда поступила сюда мистриссъ Ричардсъ. Мнѣ хоть не столько лѣтъ, какъ Маѳусаилу, но я все-таки не грудной ребенокъ.
   Мистеръ Домби, опершись на руку, смотрѣлъ на нее, ничего не отвѣчая.
   -- Нѣтъ на свѣтѣ дѣвицы добрѣе и прекраснѣе моей молодой госпожи, сэръ; это мнѣ извѣстно лучше другихъ, потому-что я видѣла ее въ горѣ и въ радости. Я видѣла ее съ братомъ и одну, тогда-какъ другіе никогда ея не видали, и всегда готова сказать всѣмъ и каждому -- прибавила черноглазая, слегка топнувъ ногою -- что миссъ Флой милѣйшій, прекраснѣйшій изъ ангеловъ, когда-либо существовавшихъ на землѣ. Я буду говорить это, хоть бы меня разорвали на части.
   Мистеръ Домби, отъ негодованія и удивленія, сдѣлался еще блѣднѣе, чѣмъ былъ при паденіи съ лошади. Онъ не сводилъ глазъ съ говорившей, думая, что и глаза и уши его обманываютъ.
   -- Никто не можетъ не похвалить миссъ Флой, сэръ, продолжала Сузанна:-- и я ничего не говорю о своей двѣнадцатилѣтней службѣ, потому-что люблю свою госпожу. Да, я готова сказать всѣмъ и каждому, что люблю ее! И черноглазая опять топнула ногою, едва удерживая слезы.-- Надѣюсь, что моя вѣрная служба даетъ Мнѣ право говорить, и я должна высказать все, во что бы то ни стало.
   -- Что съ тобой сдѣлалось? сказалъ мистеръ Домби, выпучивъ на нее глаза.-- Какъ ты смѣешь?
   -- Я хочу говорить почтительно и безъ обиды для васъ; а какъ я смѣю, это вы увидите... О, сэръ, вы совсѣмъ не знаете моей молодой госпожи!
   Мистеръ Домби, въ бѣшенствѣ, протянулъ руку Къ шнурку колокольчика; но но эту сторону камина не было шнурка, а ему невозможно было добраться до него безъ помощи другихъ. Зоркій глазъ Сузанны тотчасъ замѣтилъ это обстоятельство, и тутъ она тотчасъ смекнула, что мистеръ Домби въ ея рукахъ.
   -- Миссъ Флой, продолжала она: -- самая терпѣливая, самая почтительная, самая прекрасная изъ дочерей, и нѣтъ ни одного джентльмена въ Англіи, какъ бы онъ богатъ ни былъ, который бы не сталъ ею гордиться. Еслибъ онъ оцѣнилъ ее по достоинству, то скорѣе отдалъ бы свое величіе и богатство, и съ сумою пошелъ просить милостыни, чѣмъ терзать ея бѣдное сердце, какъ терзаютъ его здѣсь въ домѣ!
   Сказавъ это, Сузанна залилась слезами.
   -- Женщина, вскричалъ мистеръ Домби:-- выйдь вонъ!
   -- Извините, сэръ, но если за мою настойчивость вы даже лишите меня мѣста, которое я занимала столько времени и на которомъ такъ много видѣла, я все-таки должна высказать вамъ до конца. Я хоть и не жена Индійца и никогда не думаю быть ею, но если мнѣ вздумается сгорѣть живою, я сгорю! И теперь же, доскажу вамъ все.
   Эту рѣшимость Сузанна не замедлила подтвердить жестами.
   -- Изъ прислуги вашей нѣтъ ни одного человѣка, продолжала черноглазая:-- который бы боялся васъ болѣе, чѣмъ я, и вы можете представить себѣ, какъ должны быть справедливы мои слова, когда я осмѣлилась говорить съ вами, на что, до вчерашняго вечера, ни какъ не могла бы рѣшиться.
   Мистеръ Домби, внѣ себя, хотѣлъ снова схватиться за шнурокъ, но, не найдя его, схватился за волосы.
   -- Я видѣла, сказала Сузанна:-- какъ миссъ Флой въ своемъ дѣтствѣ страдала такъ безропотно, что могла бы служить примѣромъ всякой женщинѣ; я видѣла, какъ она просиживала ночи, уча своего братца; я видѣла, какъ она помогала ему и смотрѣла за нимъ во всякое другое время... есть люди, которые должны знать, когда это было. Я видѣла, какъ она, безъ посторонняго одобренія и помощи, сдѣлалась прекрасною дѣвицею, которая можетъ украсить и возвысить собою всякое общество. Я видѣла, какое пренебреженіе ей оказывали, и какъ она переносила его, это не мѣшало бы знать нѣкоторымъ!
   -- Не-ужели-тамъ никого нѣтъ? закричалъ мистеръ Домби.-- Гдѣ люди? гдѣ женщины? Эй! кто-нибудь!
   -- Вчера вечеромъ я поздно оставила свою госпожу, продолжала Сузанна:-- она не ложилась спать, потому-что безпокоилась о вашей болѣзни. Я хоть и не павлинъ, но у меня есть глаза, и сидя въ своей комнатѣ, я сама видѣла, какъ она прокралась по лѣстницѣ и подошла къ вашимъ дверямъ -- какъ-будто считая преступленіемъ взглянуть на отца, и потомъ возвратилась назадъ въ свою одинокую комнату, плача такъ, что мнѣ стало больно смотрѣть на нее. Я не могу этого переносить, сказала Сузанна Нипперъ, утирая свои черные глаза и смѣло устремивъ ихъ на взбѣшеное лицо мистера Домби.-- Я видѣла это не въ первый разъ. Вы не знаете своей собственной дочери, сэръ; вы сами не знаете, что дѣлаете, и это вамъ грѣшно и стыдно!
   -- Какъ? вскричалъ голосъ мистриссъ Пипчинъ, когда черное бомбазиновое платье этого гіерувіанскаго рудокопа появилось въ комнатѣ.-- Это что такое?
   Сузанна бросила на мистриссъ Пипчинъ взглядъ, изобрѣтенный нарочно для нея еще при первомъ ихъ знакомствѣ, и предоставила отвѣтъ мистеру Домби.
   -- Что это такое? повторилъ мистеръ Домби, почти задыхаясь:-- что это такое, сударыня? И вы, завѣдуя хозяйствомъ и смотря здѣсь за порядкомъ, спрашиваете меня? Знаете ли вы эту женщину?
   -- Я не знаю о ней ничего хорошаго, прокаркала мистриссъ Пипчинъ.-- Какъ ты осмѣлилась прійдти сюда, мерзавка? Вонъ отсюда!
   Но непреклонная Сузанна, не удостоивая взглядомъ мистриссъ Пипчинъ, оставалась на мѣстѣ.
   -- Какъ вы могли, управляя хозяйствомъ, допустить ее прійдти сюда и говорить со я тою? сказалъ мистеръ Домби.-- Джентльмена въ его собственномъ домѣ, въ его собственной комнатѣ, заставляютъ выслушивать дерзости отъ его же служанокъ!
   -- Я очень сожалѣю объ этомъ, сэръ, отвѣчала мистриссъ Пипчинъ, между-тѣмъ, какъ мстительность сверкала въ ея сѣромъ глазѣ:-- но съ этою женщиною нѣтъ никакой возможности сладить. Она избалована у миссъ Домби и никого не хочетъ слушать. Ты знаешь это, негодная! Вонъ отсюда!
   -- Если у меня въ услуженіи есть люди, съ которыми нельзя сладить, сказалъ мистеръ Домби, обращаясь къ камину:-- то, мнѣ кажется, вы должны знать, что съ ними дѣлать. Вы знаете, для чего вы здѣсь въ домѣ. Выгоните ее вонъ!
   -- Я знаю, что мнѣ дѣлать, сэръ, отвѣчала мистриссъ Пипчинъ: -- и сдѣлаю свое дѣло. Сузанна Нипперъ, ты можешь не болѣе мѣсяца оставаться здѣсь въ домѣ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? вскричала Сузанна.
   -- Да, не болѣе мѣсяца, повторила мистриссъ Пипчипъ:-- да не скаль на меня зубовъ-то, мерзавка, или я отучу тебя. Вонъ сію же минуту!
   -- Я и безъ того хотѣла сейчасъ уйдти, отвѣчала миссъ Нипперъ.-- Я въ этомъ домѣ двѣнадцать лѣтъ ходила за своею молодою госпожою и часу не хочу остаться подъ начальствомъ какой-нибудь Пипчинъ. Да, мисстриссъ Пи!
   -- Вонъ отсюда, дрянь этакая! или я велю вынести тебя! въ бѣшенствѣ вскричала старуха.
   -- По-крайней-мѣрѣ, я довольна тѣмъ, продолжала Сузанна, смотря на мистера Домби:-- что высказала сегодня часть той истины, которую давно пора было бы высказать. Ея не оспорятъ никакія Пипчинсы, сколько бы ихъ ни было на свѣтѣ, а ихъ, я думаю, довольно...
   При этихъ словахъ, мистриссъ Пипчинъ снова закричала: "Вонъ отсюда!" а Сузанна снова остановила ее взглядомъ.
   -- Хоть бы онѣ кричали съ утра до ночи и издохли отъ крика!..
   Съ этими словами, миссъ Нипперъ вышла изъ комнаты вмѣстѣ съ своимъ злѣйшимъ врагомъ, и, войдя къ себѣ, усѣлась между сундуками и начала горько плакать.
   Мистриссъ Пипчинъ, оставшаяся за дверьми, скоро вывела ее изъ этого положенія.
   -- Долго ли эта безстыдная шлюха останется въ домѣ? спросила она изъ-за дверей.
   Миссъ Нипперъ отвѣчала съ своего мѣста, что такой особы тутъ нѣтъ, но что имя ея Пипчинъ, а живетъ она въ комнатѣ ключницы.
   -- Ахъ, дрянь проклятая! кричала мистриссъ Пипчинъ, бѣснуясь за дверьми:-- вонъ отсюда сію же минуту! Сейчасъ укладывай свои вещи! Какъ ты смѣешь разговаривать такъ съ благородною женщиною, которая видала лучшіе дни?
   На это миссъ Нипперъ отвѣчала, что она сожалѣетъ о лучшихъ дняхъ, которые видала мистриссъ Пипчинъ.
   -- Да что ты шумишь за дверью, продолжала Сузанна:-- и прикасаешься къ замку своимъ глазомъ? Я и безъ тебя соберусь и уйду.
   При такомъ извѣстіи, мистриссъ Пипчинъ изъявила живѣйшее удовольствіе и, сдѣлавъ нѣсколько замѣчаній о негодныхъ женщинахъ, которыхъ испортила миссъ Домби, вышла, чтобъ приготовить жалованье миссъ Нипперъ; тогда Сузанна занялась приготовленіями къ отъѣзду, всхлипывая по-временамъ при мысли о Флоренсѣ.
   Миссъ Флой не заставила себя ждать, ибо во всемъ домѣ узнали въ одну минуту, что Сузанна поссорилась съ мистриссъ Пипчинъ, что онѣ обѣ приходили къ мистеру Домби, и что Сузанна отходитъ. Это послѣднее извѣстіе Флоренса нашла столь справедливымъ, что Сузанна заперла уже послѣдній сундукъ и сидѣла на немъ со шляпкою на головѣ, когда она вошла въ ея комнату.
   -- Сузанна! вскричала Флоренса:-- не-уже-ли и ты меня оставляешь?
   -- О, ради Бога, миссъ Флой! сказала Сузанна рыдая:-- не говорите ни слова, или я унижу себя передъ этими Пипчинсами, а я ни за что въ свѣтѣ не хочу, чтобъ онѣ видѣли меня въ слезахъ, миссъ Флой!
   -- Сузанна! сказала Флоренса:-- моя милая, добрая подруга! Что со мною безъ тебя будетъ? какъ ты можешь меня покинуть?
   -- Душечка моя, миссъ Флой, дѣлать нечего. Не моя вина; я исполнила долгъ свой. Пусть будетъ, чему быть. Послѣ мнѣ труднѣе было бы разстаться съ вами. Полноте, миссъ Флой, сжальтесь надо мною; вѣдь я не мраморная.
   -- Что съ тобою? сказала Флоренса.-- Не-уже-ли ты мнѣ не скажешь?
   Сузанна отрицательно покачала головою.
   -- Нѣтъ, моя милочка, отвѣчала Сузанна:-- не спрашивайте меня, потому-что я не должна ничего говорить. Не старайтесь меня удерживать, вы только больше себя разстроите. Да благословитъ васъ Богъ, моя милая! простите меня, если въ это время я чѣмъ-нибудь обидѣла васъ.
   И Сузанна сжимала въ объятіяхъ госпожу свою.
   -- Ангелъ мой, продолжала Сузанна:-- у васъ будутъ другія служанки, которыя станутъ служить вамъ вѣрно и хорошо, и рады будутъ служить вамъ; но никто не съумѣетъ любить васъ такъ, какъ я. Прощайте, добрая миссъ Флой!
   -- Куда же ты поѣдешь, Сузанна? спросила плачущая Флоренса.
   -- У меня есть братъ въ деревнѣ, миссъ, отвѣчала разстроенная Нипперъ: -- онъ мызникъ въ Эссексѣ и держитъ множество коровъ и поросятъ. Я поѣду къ нему въ дилижансѣ и остановлюсь у него. Не безпокойтесь обо мнѣ; у меня есть кой-какія деньги въ банкѣ; я еще не нуждаюсь въ мѣстѣ, и не въ состояніи поступить ни на какое мѣсто, моя милая госпожа!
   Жалобы и рыданія Сузанны были прерваны голосомъ мистриссъ Пипчинъ, ворчавшей внизу. Услышавъ этотъ голосъ, Сузанна тотчасъ отерла свои красные и опухшіе глаза и бодро приказала мистеру Тоулинсону нанять извощика и снести внизъ ея вещи.
   Флоренса, блѣдная, разстроенная, не смѣла вступиться за Сузанну, опасаясь возбудить новые раздоры между своимъ отцомъ и его женою, и какъ-будто предчувствуя, что она была невольною причиною отсылки своего стараго друга, съ плачемъ послѣдовала въ уборную Эдиѳи за Сузанною, которая хотѣла проститься съ барыней.
   -- Ну, вотъ извощикъ, а вотъ и сундуки; убирайся же вонъ! сказала мистриссѣ Пипчинъ, входя вслѣдъ за ними.
   -- Извините, сударыня, замѣтила она, обращаясь къ Эдиѳи:-- такъ изволилъ приказать мистеръ Домби.
   Эдиѳь, сидѣвшая подъ руками горничной, собираясь къ обѣду, не измѣнила своего гордаго лица и не обратила на нее ни малѣйшаго вниманія.
   -- Вотъ твои деньги, сказала мистриссъ Пипчинъ:-- чѣмъ скорѣе ты уберешься отсюда, тѣмъ лучше.
   Сузанна не имѣла даже духа бросить на мистриссъ Пипчинъ взглядъ, вполнѣ ей принадлежавшій. Она сдѣлала книксенъ мистриссъ Домби, которая, не говоря ни слова, наклонила голову и не взглянула ни на кого, кромѣ Флоренсы, и потомъ бросилась къ своей молодой госпожѣ, заключившей ее въ свои объятія. Лицо бѣдной Сузанны, старавшейся удержать свои рыданія и не унизиться передъ мистриссъ Пипчинъ, представляло смѣсь самыхъ странныхъ противоположностей.
   -- Извините, миссъ, сказалъ Тоулинсонъ, выглядывая изъ-за дверей и обращаясь- къ Флоренсѣ:-- мистеръ Тутсъ прислалъ спросить, какъ поживаетъ Діогенъ и баринъ. Онъ дожидается въ столовой.
   Флоренса быстрѣе мысли исчезла изъ комнаты и сбѣжала внизъ, гдѣ мистеръ Тутсъ, разодѣтый въ пухъ, притаилъ дыханіе въ ожиданіи ея прихода.
   -- О, какъ ваше здоровье, миссъ Домби? сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Что съ вами?
   Послѣднее восклицаніе вырвалось у мистера Тутса при видѣ глубокой горести, написанной на лицѣ Флоренсы. Онъ остановился, какъ-будто превратясь въ статую отчаянія.
   -- Добрый мистеръ Тутсъ, сказала Флоренса:-- вы оказываете мнѣ столько расположенія, что я хочу просить васъ объ одной Милости.
   -- Миссъ Домби, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ:-- говорите; вы возвращаете мнѣ аппетитъ. Я давно уже отвыкъ отъ него, прибавилъ онъ съ чувствомъ.
   -- Мой старый и лучшій другъ, Сузанна, сейчасъ уѣзжаетъ отсюда, совершенно одна, бѣдняжка! Она ѣдетъ домой въ деревню. Могу я просить васъ проводить ее до дилижанса?
   -- Миссъ Домби, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ: -- вы дѣлаете мнѣ истинную честь и милость. Ваша довѣренность ко мнѣ послѣ того, какъ я велъ себя въ Брайтонѣ...
   -- Ничего, не думайте объ этомъ, сказала Флоренса.-- Такъ вы проводите ее? Тысячу разъ благодарю васъ. Теперь у меня отлегло на сердцѣ. Ей будетъ не такъ грустно. Я не знаю, какъ благодарить васъ за вашу услугу!
   И Флоренса нѣсколько разъ повторяла свою благодарность, между-тѣмъ, какъ мистеръ Тугсъ, выходя изъ комнаты, не сводилъ съ нея глазъ.
   Флоренса не имѣла духа выйдти въ переднюю, чтобъ проводить Сузанну, за которою прыгалъ Діогенъ, пугая мистриссъ Пипчинъ и сердито ворча при звукахъ ея голоса. Она видѣла, какъ Сузанна простилась со всею прислугою, и какъ въ послѣдній разъ оглянулась на свой прежній домъ; она видѣла, какъ Діогенъ поскакалъ за каретой, какъ потомъ заперли дверь и какъ все утихло. Слезы полились градомъ по ея старомъ другѣ, котораго никто не могъ для нея замѣнить -- никто, никто.
   Мистеръ Тутсъ, вѣрный своему слову, въ одну минуту остановилъ кабріолетъ и передалъ Сузаннѣ Нипперъ свое порученіе, отъ котораго она еще болѣе расплакалась.
   -- Клянусь душою и тѣломъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, садясь возлѣ нея:-- мнѣ жаль васъ. Клянусь честью, что я лучше понимаю ваши чувства, чѣмъ вы сами. Можетъ ли что-нибудь быть ужаснѣе разлуки съ миссъ Домби?
   Теперь Сузанна вполнѣ предалась своей грусти, и въ-самомъ-дѣлѣ, жаль было смотрѣть на нее.
   -- Знаете что? сказалъ мистеръ Тутсъ.
   -- Что, мистеръ Тутсъ?
   -- Поѣзжайте ко мнѣ и пообѣдайте до отъѣзда. У меня кухарка препочтенная женщина; она очень-рада будетъ услужить вамъ. Сынъ ея, прибавилъ мистеръ Тутсъ: -- въ довершеніе рекомендаціи, воспитывался въ сине-курточной школѣ и взлетѣлъ на воздухъ вмѣстѣ съ пороховымъ заводомъ.
   Сузанна приняла предложеніе, и мистеръ Тутсъ повезъ ее къ своему жилищу, гдѣ ихъ встрѣтила означенная кухарка, вполнѣ оправдавшая рекомендацію Тутса, и Боевой-Пѣхухъ, который, увидя въ каретѣ даму, подумалъ, что Тутсъ, по его совѣту, надулъ мистера Домби и увезъ его дочь. Этотъ джентльменъ возбудилъ нѣкоторое удивленіе въ миссъ Нипперъ, потому-что лицо его, по милости какого-то отчаяннаго бойца, было такъ изуродовано, что съ нимъ невозможно было никуда показаться.
   Послѣ хорошаго завтрака, предложеннаго съ большимъ радушіемъ, Сузанна отправилась въ контору дилижансовъ въ другомъ кабріолетѣ. Мистеръ Тутсъ по-прежнему помѣстился внутри вмѣстѣ съ нею, а Боевой-Пѣтухъ или Чиккенъ взобрался на козлы, внушая маленькому обществу уваженіе къ его моральной силѣ и героизму характера, но ни мало не украшая его Физически, при множествѣ пластырей на лицѣ. Но Чиккенъ далъ тайное обѣщаніе, что онъ никогда не разстанется съ мистеромъ Тутсомъ (который всѣми силами старался отъ него избавиться), развѣ только для трактира со всѣми принадлежностями, гдѣ онъ могъ бы напиться до смерти.
   Дилижансъ, въ которомъ Сузанна должна была отправиться, былъ совершенно-готовъ. Мистеръ Тутсъ, усадивъ ее, въ нерѣшимости остановился у окна, между-тѣмъ, какъ почтальйонъ влѣзалъ на козлы. Наконецъ, приблизивъ къ окну свое лицо, на которомъ выражалось смущеніе и безпокойство, онъ сказалъ прерывающимся голосомъ:
   -- Сузанна! Миссъ Домби...
   -- Что вы говорите?
   -- Какъ вы думаете... можетъ ли она...
   -- Извините, мистеръ Тутсъ, сказала Сузанна: -- я ничего не слышу.
   -- Какъ вы думаете, можетъ ли она, то-есть, не вдругъ, а со временемъ... черезъ долгое время... полюбить меня? Вотъ вамъ! сказалъ мистеръ Тутсъ.
   -- Нѣтъ! отвѣчала Сузанна, качая головою.-- Никогда, никогда!
   -- Покорно васъ благодарю, сказалъ Тутсъ.-- Это ничего. Доброй ночи. Ничего. Покорно васъ благодарю.
   

ГЛАВА IV.
Повѣренный.

   Эдиѳь выѣзжала одна въ этотъ день и рано возвратилась домой. Десять часовъ только-что пробило, когда ея карета прокатилась по улицѣ, въ которой жила она.
   На лицѣ ея было то же принужденное спокойствіе, какъ и при одѣваніи, и гирлянда на головѣ ея обвивалась около того же холоднаго и неизмѣннаго лица. Но лучше было бы, еслибъ всѣ эти листья и цвѣты, вмѣсто того, чтобъ украшать собою ея мнимое спокойствіе, были изорваны въ клочки ея бѣшеною рукою. Такъ ожесточена, такъ непреклонна была эта женщина, что, казалось, ничто не могло смягчить души ея, но каждая бездѣлица только раздражала ее.
   Подъѣхавъ къ дверямъ, она готовилась выйдти изъ кареты, когда кто-то, вышедъ изъ передней съ непокрытою головою, подалъ ей свою руку. Слуга остался въ сторонѣ, и ей невозможно было отказаться. Тогда только она увидѣла, чья это рука.
   -- Каковъ вашъ больной, сэръ? спросила она, закусивъ губы.
   -- Ему лучше, отвѣчалъ Каркеръ.-- Гораздо-лучше. Я сейчасъ только оставилъ его.
   Она наклонила голову и стала подниматься по лѣстницѣ.
   Мистеръ Каркеръ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ.
   -- Могу ли я просить васъ, сударыня, удѣлить мнѣ одну минуту? сказалъ онъ.
   Она остановилась и обернулась назадъ.
   -- Теперь невозможно, сэръ; я устала. Развѣ дѣло очень-важное?
   -- Очень-важное, отвѣчалъ Каркеръ.-- Такъ-какъ я имѣлъ счастіе васъ встрѣтить, позвольте мнѣ повторить свою просьбу.
   Она съ минуту смотрѣла на его блестящій ротъ; а онъ не сводилъ съ нея глазъ и опять думалъ о томъ, какъ она прекрасна.
   -- Гдѣ миссъ Домби? громко спросила она лакея.
   -- Въ залѣ, сударыня.
   -- Проводи насъ туда!
   Взглянувъ еще разъ на внимательнаго джентльмена, стоявшаго внизу лѣстницы, и показавъ ему движеніемъ головы, что онъ можетъ за нею слѣдовать, она пошла впередъ.
   -- Извините, мистриссъ Домби, вскричалъ Каркеръ, догнавшій ее въ одно мгновеніе.-- Я буду просить, чтобъ миссъ Димби не была при нашемъ разговорѣ.
   Эдиѳь опять взглянула на него.
   -- Мнѣ бы хотѣлось избавить миссъ Домби отъ того, что я долженъ сказать вамъ, продолжалъ Каркеръ.-- Впрочемъ, я совершенно предоставляю вамъ рѣшить, должна ли она быть при разговорѣ, или нѣтъ. Я не могу поступить иначе.
   Она медленно отвела отъ него свои глаза и сказала, обращаясь къ слугѣ:
   -- Веди въ какую-нибудь другую комнату.
   Онъ повелъ ихъ въ гостиную, освѣтилъ ее и потомъ вышелъ. До его ухода, никто не произнесъ ни слова. Эдиѳь сѣла у камина, а мистеръ Каркеръ, держа шляпу въ рукахъ и опустивъ глаза, стоялъ отъ нея въ нѣкоторомъ отдаленіи.
   -- Прежде, чѣмъ я васъ выслушаю, сэръ, сказала Эдиѳь, когда слуга заперъ дверь:-- я хочу, чтобъ вы меня выслушали.
   -- Слышать отъ мистриссъ Домби даже незаслуженные упреки такая для меня честь, что я охотно готовъ исполнить ея желаніе.
   -- Если вы имѣете какое-нибудь порученіе отъ человѣка, котораго сейчасъ оставили...
   Ленстеръ Каркеръ поднялъ глаза, чтобъ выразить удивленіе, но она встрѣтила его взглядъ и продолжала:
   -- То не трудитесь передавать мнѣ его. Я не пріиму его. Я, впрочемъ, напрасно и спрашивала, зачѣмъ вы пришли. Я ожидала снова васъ.
   -- Я такъ несчастливъ, отвѣчалъ Каркеръ:-- что нахожусь здѣсь противъ воли. Но меня привели сюда двѣ цѣли. Вы знаете первую.
   -- Ваша первая цѣль достигнута, отвѣчала Эдиѳь.-- Если вы заговорите о ней...
   -- Можетъ ли думать мистриссъ Домби, что я осмѣлюсь дѣйствовать противъ ея воли? сказалъ Каркеръ, подходя ближе.-- Не-уже-ли, не понимая моего несчастнаго положенія, вы такъ несправедливы, что считаете меня за одно съ моимъ повелителемъ?
   -- Сэръ, отвѣчала Эдиѳь, устремивъ на него свой мрачный взглядъ и говоря съ возрастающимъ одушевленіемъ, которое расширило ея ноздри и взволновало грудь.-- Зачѣмъ вы являетесь ко мнѣ и говорите мнѣ о любви и обязанностяхъ къ моему мужу, утверждая, что я счастлива этимъ замужствомъ? Какъ вы смѣете такъ оскорблять меня, когда знаете, что между нами, вмѣсто привязанности, существуетъ одно отвращеніе и ненависть, и что я презираю его почти столько же, сколько презираю себя за то, что принадлежу ему. Я несправедлива? Еслибъ я вздумала вознаградить себя за мученія, которыя вы заставляете меня испытывать, и отомстить за всѣ оскорбленія, я бы убила васъ!
   Она спросила его, зачѣмъ онъ дѣлалъ это. Еслибъ гордость и ненависть не ослѣпляли ея, она прочла бы отвѣтъ на его лицѣ. Онъ хотѣлъ довести ее до этого объясненія.
   Эдиѳь не замѣтила этого и мало думала, правда это или нѣтъ. Она видѣла только страданія и борьбу, которыя перенесла и которыя ей снова предстояло переносить. Эта мысль терзала ее. Занятая болѣе ею, чѣмъ Каркеромъ, она дергала перья изъ вѣера и разбрасывала ихъ по полу.
   Каркеръ не смутился отъ ея взгляда, но ожидалъ, пока пройдетъ гнѣвъ, съ видомъ человѣка, у котораго готовы отвѣты на всѣ пункты. Наконецъ, онъ сказалъ, смотря на ея пламенные глаза:
   -- Сударыня, я знаю, я давно зналъ, что не могъ заслужить вашего расположенія, и зналъ почему. Да, я зналъ это; вы говорили со мною откровенно, и такъ осчастливили меня своею довѣренностью...
   -- Довѣренностью? повторила Эдиѳь съ презрѣніемъ.
   Каркеръ какъ-будто ничего не слышалъ.
   -- Что я не буду передъ вами скрываться. Я съ перваго раза увидѣлъ, что съ вашей стороны не было никакой привязанности къ мистеру Домби; да и могла ли она существовать между столь различными характерами? Я видѣлъ въ-послѣдствіи, что чувство, сильнѣйшее равнодушія, родилось въ груди вашей; и могло ли это быть иначе? Но согласитесь, могъ ли я сознаться вамъ въ этомъ?
   -- Но развѣ вы должны были притворяться, отвѣчала она; -- и каждый день мучить меня своимъ притворствомъ?
   -- Я долженъ былъ поступать такъ, отвѣчалъ Каркеръ.-- Поступивъ иначе, я бы никогда не говорилъ съ вами такимъ-образомъ. Я предвидѣлъ, зная лучше другихъ характеръ мистера Домби, что если вы не сдѣлаетесь столь же уступчивою и покорною, какъ его первая жена, въ чемъ я сомнѣваюсь...
   Гордая улыбка дала ему понять, что онъ можетъ повторить это.
   -- Въ чемъ я сомнѣваюсь, то пріидетъ время, когда слова мои могутъ сдѣлаться полезными...
   -- Полезными для кого, сэръ? съ досадою спросила Эдиѳь.
   -- Для васъ. Не хочу прибавлять, что они были бы полезны и для меня, избавляя меня отъ ограниченныхъ похвалъ мистеру Домби, которыя возбуждаютъ вашу ненависть и презрѣніе.
   -- Съ вашей стороны очень-благородно, сэръ, сказала Эдиѳь:-- отзываться такъ унизительно о человѣкѣ, котораго вы главный совѣтникъ и льстецъ!
   -- Совѣтникъ, но не льстецъ, сказалъ Каркеръ.-- Это маленькая предосторожность, въ которой я долженъ сознаться. Но выгоды и приличія заставляютъ многихъ изъ насъ идти противъ призванія. Мы каждый день видимъ компаніи изъ выгодъ и приличія, торговлю изъ выгодъ и приличія, браки изъ выгодъ и приличія...
   Она закусила губы, но не отвела отъ него своего мрачнаго, угрюмаго взгляда.
   -- Сударыня, сказалъ Каркеръ, садясь возлѣ нея на стулъ съ видомъ глубочайшаго уваженія:-- почему мнѣ, совершенно посвятившему себя на службу вамъ, не говорить съ вами откровенно! Очень-натурально, что женщина, подобно вамъ одаренная всѣми качествами, могла допустить возможность нѣсколько измѣнить и смягчить характеръ своего мужа.
   -- Я объ этомъ никогда не думала, сэръ, и никогда этого по ожидала, отвѣчала Эдиѳь.
   Ея смѣлое и гордое лицо показало ему, что она не хочетъ носить маски, которую онъ предлагалъ, и ни мало не заботится о его мнѣніи.
   -- По-крайней-мѣрѣ, продолжалъ мистеръ Каркеръ:-- вы могли предполагать возможность быть женою мистера Домби, не унижаясь передъ нимъ и не доходя до такихъ крайностей. Но, предполагая это, вы не знали мистера Домби. Вы не знали, какъ онъ взъискателенъ и гордъ; вы не знали, до какой степени онъ рабъ собственнаго своего величія. Какъ-будто запряженный въ свою торжественную колесницу, онъ идетъ, не обращая ни на что вниманія и попирая все на пути.
   Зубы его блестѣли язвительною улыбкою, когда онъ продолжалъ:
   -- Мистеръ Домби не способенъ уважать ни васъ, ни меня. Это сближеніе нѣсколько-рѣзко, но совершенно-справедливо. Мистеръ Домби, пользуясь своею властью, просилъ меня вчера поутру быть посредникомъ между имъ и вами, зная, какъ это для васъ непріятно, и думая этимъ наказать васъ. Онъ считаетъ меня за купленнаго слугу, который долженъ безпрекословно исполнять его приказанія; онъ не предполагаетъ во мнѣ никакой воли, никакого чувства. Вы видите, какъ мало онъ цѣнитъ васъ, посылая къ вамъ такого повѣреннаго. Вы помните, что онъ прежде угрожалъ вамъ этимъ.
   Она слѣдила за нимъ еще внимательнѣе, но онъ также слѣдилъ за нею и видѣлъ, какъ ее поразила мысль, что онъ знаетъ, что происходило между ею и мужемъ.
   -- Я припоминаю это не для того, чтобъ увеличить отчужденіе, существующее между вами и мистеромъ Домби -- Боже меня избави! Какая мнѣ отъ этого польза? Но говорю это въ доказательство того, что мистеръ Домби ставитъ себя выше всего на свѣтѣ. Мы, окружающіе его, правда, нѣсколько виноваты въ такомъ образѣ его мыслей; но еслибъ не мы, то другіе сдѣлали бы то же, или не остались бы на своихъ мѣстахъ. Мистеръ Домби можетъ ужиться только съ покорными и низко-поклонными людьми, которые преклоняютъ предъ нимъ колѣни и гнутъ шею. Онъ до-сихъ-поръ никогда еще не зналъ, что значитъ оскорбленная гордость и сильная ненависть, противопоставленныя его особѣ.
   -- Но теперь онъ узнаетъ! какъ-будто хотѣла сказать Эдиѳь, хотя губы ея не шевельнулись и глаза не измѣнили своего направленія. Мистеръ Каркеръ видѣлъ это и продолжалъ:
   -- Хотя мистеръ Домби весьма-почтенный джентльменъ, но онъ слишкомъ привыкъ объяснять все въ свою пользу. Онъ совершенно увѣренъ, что замѣчанія, сдѣланныя имъ своей настоящей супругѣ, по одному извѣстному вамъ случаю, незадолго до смерти мистриссъ Скьютонъ, произвели на нее сильное дѣйствіе и на время совершенно измѣнили ее.
   Эдиѳь захохотала дикимъ и нестройнымъ смѣхомъ. Довольно сказать, что мистеръ Каркеръ радовался, слыша этотъ смѣхъ.
   -- Сударыня, сказалъ онъ: -- я кончилъ это дѣло. Ваши собственныя мнѣнія такъ тверды и такъ неизмѣнны, я увѣренъ, что боюсь снова возбудить ваше неудовольствіе, сказавъ, что, не смотря на всѣ недостатки мистера Домби, я привыкъ къ нему и уважаю его. Я говорю это не для того, чтобъ хвастаться чувствомъ, столь противоположнымъ вашему, и къ которому вы не можете имѣть симпатіи, но чтобъ убѣдить васъ въ моемъ усердіи и показать, съ какимъ негодованіемъ исполняю я свою обязанность.
   Эдиѳь сидѣла, какъ-будто боясь оторвать глаза отъ его лица.
   Теперь оставалось кончить.
   -- Уже становится поздно, сказалъ Каркеръ, послѣ нѣкотораго молчанія: -- и вы вѣрно устали; но мнѣ остается еще объяснить вамъ вторую цѣль. Совѣтую вамъ, прошу васъ убѣдительно, по весьма-важнымъ причинамъ, быть осторожнѣе въ обращеніи съ миссъ Домби.
   -- Осторожнѣе! Что вы хотите сказать?
   -- Не изъявлять слишкомъ-много привязанности къ этой молодой дѣвушкѣ.
   -- Слишкомъ-много привязанности, сэръ! сказала Эдиѳь, нахмурясь и вставая.-- Кто вздумалъ судить о моихъ привязанностяхъ или взвѣшивать ихъ? Вы?
   -- Нѣтъ, не я. (Каркеръ былъ или хотѣлъ казаться смущеннымъ.)
   -- Кто же?
   -- Не-уже-ли вы не можете угадать?
   -- Я не хочу угадывать, отвѣчала она.
   -- Сударыня, сказалъ онъ, послѣ нѣкоторой нерѣшимости: -- я нахожусь въ затруднительномъ положеніи. Вы сказали, что не хотите принимать отъ меня никакихъ порученій и запретили мнѣ возвращаться къ этому предмету; но оба предмета такъ тѣсно между собою связаны, что если не пріймите моего предостереженія, не смотря на то, что оно для васъ непріятно, то я долженъ буду нарушить запрещеніе, которое вы на меня наложили.
   -- Вы можете дѣйствовать, какъ вамъ угодно, сказала Эдиѳь.-- Нарушайте.
   Она поблѣднѣла и затрепетала. Каркеръ не ошибся въ разсчетѣ,
   -- Мистеръ Домби поручилъ мнѣ предупредить васъ, продолжалъ онъ тихо:-- что ваше обращеніе съ его дочерью ему не нравится, что оно подаетъ поводъ къ сравненіямъ, не слишкомъ для него лестнымъ, что этого не должно быть, и что ваша явная привязанность къ миссъ Домби не принесетъ ей никакой пользы.
   -- Это, кажется, угроза? спросила она.
   -- Угроза, отвѣчалъ Каркеръ:-- но угроза не вамъ.
   Горда и величественна, какъ стояла передъ нимъ, съ тѣмъ же огненнымъ, пытливымъ взглядомъ, съ тою же горькою и презрительною улыбкою, Вдись вдругъ упала, какъ-будто земля разверзлась подъ ея ногами. Прикосновеніе Каркера, спѣшившаго поддержать ее, мгновенно возвратило ей силы, и, отступивъ назадъ, она повелительно указала ему на дверь.
   -- Извольте выйдти. На этотъ разъ довольно.
   -- Я повинуюсь вамъ, отвѣчалъ Каркеръ.-- Вы должны были знать его мысли для предупрежденія непріятныхъ послѣдствій. Я слышалъ, что миссъ Домби опечалена теперь разлукою съ своей служанкой; вотъ вамъ одно изъ нихъ. Вы не сердитесь, что я избѣгалъ присутствія миссъ Домби? Могу ли я быть въ этомъ увѣренъ?
   -- Не сержусь; по прошу васъ, оставьте меня, сэръ.
   -- Я знаю, что при вашей привязанности къ миссъ Домби, вы были бы совершенно опечалены мыслью, что повредили ей во мнѣніи отца и разрушили ея надежды въ будущемъ.
   -- Довольно. Оставьте меня, прошу васъ.
   -- Я буду постоянно навѣшать мистера Домби. Позвольте мнѣ снова васъ видѣть, чтобъ узнать ваши желанія и исполнить ихъ.
   Она указала ему на дверь.
   -- Не знаю, говорить ли мистеру Домби, что я исполнилъ его порученіе, или увѣрить его, что я не нашелъ къ тому удобнаго случая. Мнѣ необходимо какъ-можно-скорѣе узнать ваше мнѣніе.
   -- Когда вамъ угодно, только не теперь, отвѣчала Эдиѳь.
   -- Прощу васъ, чтобъ миссъ Домби не было при нашемъ свиданіи. Я ищу случая васъ видѣть, какъ человѣкъ, имѣвшій счастіе заслужить вашу довѣренность и готовый оказать вамъ возможную помощь и предохранить миссъ Домби отъ всякихъ непріятностей.
   Не сводя съ него гордаго, испытующаго взгляда, Эдиѳь изъявила согласіе и снова просила его уйдти.
   Каркеръ поклонился, готовясь выйдти; но, дойдя до дверей, онъ опять вернулся назадъ и сказалъ:
   -- Я объяснилъ вамъ мою вину и прощенъ вами. Могу ли -- для миссъ Домби и для меня самого -- поцаловать вашу руку?
   Она подала ему руку, затянутую въ перчатку. Эта самая рука была избита ею наканунѣ. Онъ взялъ ее, поцаловалъ и вышелъ. Заперши за собою дверь, онъ махнулъ рукою, которая прикасалась къ ея рукѣ, и прижалъ ее къ своему сердцу.
   

ГЛАВА V.
Встрѣча.

   Между многими измѣненіями въ жизни и привычкахъ Каркера, начинавшими появляться около этого времени, всего замѣтнѣе было необыкновенно-тщательное занятіе дѣлами и стараніе, съ которымъ онъ вникалъ во всѣ подробности конторскихъ оборотовъ. Всегда проницательный и дѣятельный въ подобныхъ дѣлахъ, онъ еще болѣе увеличилъ свою бдительность и не только успѣвалъ слѣдить за настоящимъ, но при своихъ огромныхъ занятіяхъ находилъ еще время перебирать старинныя сдѣлки ихъ торговаго дома и вычислять, что приходилось на его долю за нѣсколько лѣтъ. Часто с снѣе?
   -- Да, я такъ думаю.
   -- Умышленно, конечно, видитъ Богъ, я бы не повредилъ; но во всякомъ случаѣ недолжно было компрометировать его репутацію подобнымъ знакомствомъ. Согласишься ли ты, моя милая, или не согласишься...
   -- Не соглашусь, не соглашусь.
   -- Но мнѣ даже теперь отрадно думать, что я всегда отстранялъ отъ себя пылкаго юношу.
   Затѣмъ Джонъ Каркеръ, оставляя меланхолическій тонъ, улыбнулся сестрѣ и сказалъ:
   -- Прощай, Герріэтъ!
   -- Прощай, милый Джонъ! Вечеромъ, въ извѣстный часъ и въ извѣстномъ мѣстѣ, я, по обыкновенію, выйду къ тебѣ навстрѣчу, когда ты будешь возвращаться домой. Прощай.
   И она подставила ему свое лицо для поцѣлуя. Въ этомъ лицѣ былъ его домъ, его жизнь, его вселенная, и между тѣмъ въ немъ же заключалась часть его наказанія и печали. Въ легкомъ, едва замѣтномъ облакѣ, которое его покрывало, равно какъ въ постоянствѣ и въ томъ, что она принесла ему въ жертву свои радости, наслажденія, надежды, всю будущность, онъ видѣлъ горькіе, но всегда спѣлые и свѣжіе плоды своего стараго преступленія.
   Герріэтъ стояла y дверей и, сложивъ руки на груди, смотрѣла, какъ ея братъ пробирается по неровной полосѣ зелени передъ ихъ домомъ, гдѣ еще такъ недавно былъ прекрасный зеленый лугъ, a теперь разстилался безобразный пустырь, загроможденный мусоромъ, кирпичами и досками, изъ-за которыхъ начинали проглядывать низкія хижины, разбросанныя неискусною рукою. Два-три раза Джонъ Каркеръ оглядывался назадъ и встрѣчалъ на лицѣ сестры лучезарную улыбку, падавшую живительнымъ лучомъ на его истерзанное сердце. Когда, наконецъ, онъ повернулъ за уголъ и скрылся изъ виду, долго сдерживаемыя слезы градомъ полились изъ глазъ его сестры.
   Но недолго Герріэтъ Каркеръ могла предаваться своей печали. Человѣкъ въ нищетѣ не имѣетъ права думать о своемъ несчастьи, и ежедневныя мелкія хлопоты о средствахъ къ существованію заставляютъ его забыть, что есть въ немъ умъ, жаждущій благородной дѣятельности, и сердце, способное проникаться высокими чувствованіями. Убравъ комнату и вычистивъ мебель, Герріэтъ съ безпокойнымъ лицомъ сосчитала скудный запасъ серебряной монеты и побрела на рынокъ покупать припасы для сегодняшняго обѣда. Дорогой она размышляла, сколько ей можно этимъ утромъ съэкономить пенсовъ и полупенсовъ для чернаго дня. Такъ тянулась жизнь бѣдной женщины, скучная, грязная, однообразная. Не было передъ ней подобострастной толпы лакеевъ и служанокъ, передъ которыми тысячи другихъ женщинъ имѣютъ случай каждый день выставлять на показъ возвышенное геройство своей души.
   Между тѣмъ, какъ она выходила со двора, и въ домѣ не оставалось живой души, къ дому подошелъ какой-то джентльменъ, уже не молодой, но здоровый и цвѣтущій, съ пріятной физіономіей и добродушнымъ взглядомъ. Брови его были еще черны, какъ уголь, въ густыхъ волосахъ на головѣ пробивалась просѣдь, сообщавшая честнымъ глазамъ и широкому открытому лбу самый почтенный видъ.
   Онъ стукнулъ въ дверь одинъ разъ и, не получивъ отвѣта, усѣлся на скамейкѣ передъ воротами. По искусному движенію его пальцевъ, выбивавшихъ правильный тактъ на деревянной доскѣ, можно было заключить о привычкахъ музыканта, a no необыкновенному удовольствію, которое онъ чувствовалъ отъ протяжнаго напѣванія аріи, очевидно, новой, и которую онъ самъ сочинялъ въ эту минуту, можно было догадываться, что это музыкантъ ученый, композиторъ.
   Арія шла впередъ и впередъ, мелодія округлялась больше и больше, и композиторъ, казалось, глубже и глубже погружался въ поэтическій восторгъ, какъ вдругъ появилась Герріэтъ Каркеръ, воротившаяся съ рынка. Съ ея приближеніемъ джентльменъ всталъ и скинулъ шляпу.
   -- Вы опять здѣсь, сэръ! -- сказала Герріэтъ робкимъ тономъ.
   -- Я принялъ смѣлость просить васъ удѣлить для меня минутъ пять вашего досуга, не болѣе.
   Послѣ минутнаго колебанія Герріэтъ отворила дверь и попросила гостя войти. Джентльменъ взялъ стулъ и, усѣвшись противъ хозяйки, началъ разговоръ такимъ голосомъ, который вполнѣ согласовался съ его почтенной физіономіей и невольно вызывалъ на откровенность.
   -- Миссъ Герріэтъ, -- сказалъ онъ, -- я отнюдь не могу думать, чтобы вы были горды; этого нѣтъ и быть не можетъ. Прошлый разъ вы старались меня увѣрить, что гордость -- ваше врожденное свойство; но извините, я смотрѣлъ на ваше лицо, и оно какъ нельзя больше противорѣчило вашимъ словамъ. Опять я смотрю на это лицо, -- здѣсь онъ взялъ ея руку, -- и опять совершенно убѣждаюсь въ такомъ же противорѣчіи.
   Герріэтъ пришла въ замѣшательство и не могла дать никакого отвѣта.
   -- Лицо ваше, -- продолжалъ джентльменъ, -- зеркало истины, благородства и великодушія. Извините, если я больше полагаюсь на это зеркало, чѣмъ на ваши слова.
   Въ способѣ произнесенія этихъ словъ не было ничего, похожаго на обыкновенные комплименты. Джентльменъ говорилъ такъ ясно, такъ искренно и непринужденно, что Герріэтъ невольнымъ движеніемъ склонила голову, какъ-будто вмѣстѣ благодарила его и признавала искренность его словъ.
   -- Разница въ нашихъ лѣтахъ, -- продолжалъ джентльменъ, -- и простая цѣль моего визита, къ счастью, уполномачиваютъ меня прямо и открыто высказать вамъ свою мысль. Вотъ почему вы меня видите здѣсь въ другой разъ.
   -- Одно простое выполненіе обязанности, сэръ, можетъ и должно казаться гордостью съ моей стороны, возразила Герріэтъ послѣ минутнаго молчанія. -- Надѣюсь, я не лгоблю ничего другого.
   -- Для самихъ себя?
   -- Для меня самой.
   -- A для вашего брата Джона? Извините, что я дѣлаю вамъ этотъ вопросъ.
   -- Я горжусь любовью своего брата, сэръ, и всегда буду гордиться имъ самимъ, -- воскликнула Герріэтъ, устремивъ открытые глаза на своего гостя и вдругъ перемѣнивъ свое обращеніе. Голосъ ея пересталъ дрожать, и въ чертахъ лица выразились необыкновенная рѣшимость и твердость духа. -- Вы, который страннымъ образомъ знаете исторію его жизни и повторили ее мнѣ, когда были здѣсь послѣдній разъ...
   -- Повторилъ единственно для того, чтобы пріобрѣсти ваше дрвѣріе, -- перебилъ джентльменъ. -- Не думайте, ради Бога...
   -- Я увѣрена, y васъ было доброе намѣреніе. Я вѣрю вамъ и совершенно спокойна на этотъ счетъ.
   -- Благодарю васъ, -- сказалъ джентльменъ, пожимая ея руку. -- Премного вамъ обязанъ. Вы отдаете мнѣ справедливость, будьте въ этомъ совершенно увѣрены. Вы хотѣли сказать, что я, который знаю исторію Джона Каркера...
   -- Могли принять за гордую выходку, когда я сказала, что горжусь своимъ братомъ. Однако, я опять повторяю эти слова и никогда отъ нихъ не отступлюсь. Вы знаете, было время, когда я не имѣла никакого права питать въ себѣ подобныя чувства, но это время прошло. Униженіе многихъ лѣтъ, безропотная покорность судьбѣ, чистосердечное раскаяніе, ужасныя сожалѣнія, страданіе даже отъ моей любви, такъ какъ онъ воображаетъ, что я многимъ для него пожертвовала... ахъ, сэрь, если вы имѣете гдѣ-нибудь и надъ кѣмъ-нибудь какую-нибудь власть, заклинаю васъ, не подвергайте никого и ни за какое преступленіе такому наказанію, которое не могло бы быть отмѣнено. Тотъ, кто создалъ человѣческое сердце, силенъ всегда произвести въ немъ чудесныя измѣненія.
   -- Вашъ братъ совершенно другой человѣкъ, я не сомнѣваюсь въ этомъ.
   -- Онъ былъ уже другимъ человѣкомъ и тогда, когда надъ нимъ разразился смертельный ударъ, -- сказала Герріэтъ. -- Теперь онъ опять совершенно измѣнился, и не осталось ни малѣйшихъ слѣдовъ его прежней жизни, будьте въ этомъ увѣрены.
   -- Но мы идемъ, -- говорилъ джентльменъ, потирая свой лобъ и барабаня по столу, какъ-будто разсуждалъ съ самимъ собою, -- мы идемъ по прибыльной дорогѣ жизни, не оглядываясь назадъ, и нѣтъ намъ времени обращать вниманіе на эти перемѣны. Мы заняты, суетимся, хлопочемъ изо всѣхъ силъ, и не хватаетъ y насъ духу углубиться въ эту метафизику, недоступную для школъ и коллегій. Словомъ сказать, мы... мы -- дѣловые люди, -- заключилъ джентльменъ, подходя къ окну и опять усаживаясь на стулъ въ тревожномъ состояніи духа.
   -- Я увѣренъ, -- продолжалъ джентльменъ, потирая свой лобъ и опять барабаня по столу, -- я имѣю слишкомъ основательныя причины быть увѣреннымъ, что при однообразной, мертвенной жизни можно помириться со всѣмъ на свѣтѣ. Можно, напримѣръ, ничего не видѣть, ничего не слышать, ничего не знать. Это фактъ. И пойдетъ жизнь, какъ заведенные часы съ неизмѣннымъ взглядомъ на вещи, дурно ли, хорошо ли, но пойдетъ, и мы равно привыкаемъ и къ добру, и къ злу. Все зависитъ отъ привычки, и только отъ привычки: это я готовъ повторить передъ судомъ совѣсти, когда буду лежать на смертномъ одрѣ. Отъ привычки, скажу, я былъ глухъ, нѣмъ, слѣпь для милліона вещей, и отъ привычки, наконецъ, я лежалъ въ параличѣ для всякаго добраго дѣла. "Ты былъ очень занятъ, господинъ, какъ бишь тебя?" -- скажетъ совѣсть, -- "ступай-ка отдыхать на тотъ свѣтъ".
   Джентльменъ всталъ, подошелъ къ окну, пробарабанилъ какой-то мотивъ и началъ ходить по комнатѣ взадъ и впередъ. Вся фигура его выражала неописуемое волненіе. Наконецъ, онъ опять взялъ стулъ и усѣлся противъ хозяйки.
   -- Миссъ Герріэтъ, вы должны позволить мнѣ быть вашимъ слугой! Взгляните на меня! Видъ мой долженъ показывать честнаго человѣка: я это чувствую. Такъ ли?
   -- Да, -- отвѣчала дѣвушка улыбаясь.
   -- Вѣрю каждому вашему слову. Никогда не прощу себѣ, что я могъ узнать васъ хорошо лѣтъ двѣнадцать назадъ, и не узналъ, хотя видѣлъ васъ нѣсколько разъ! Привычка, всегда привычка! Я даже не знаю, какъ теперь очутился здѣсь. Но если уже я рѣшился на такую отвагу, вы позволите мнѣ что-нибудь сдѣлать; прошу васъ объ этомъ съ глубокимъ моимъ уваженіемъ и преданностью, такъ какъ теперь, при взглядѣ на васъ, я проникнутъ въ высокой степени этими чувствами. Позвольте мнѣ что-нибудь сдѣлать!
   -- Мы довольны, сэръ.
   -- Не совсѣмъ, далеко не совсѣмъ, я убѣжденъ въ этомъ. Нѣкоторыя незначительныя удобства могутъ облегчить вашу и его жизнь. Да, миссъ, и его жизнь, -- повторилъ джентльменъ, воображая, что произвелъ на нее нѣкоторое впечатлѣніе, -- я привыкъ думать, что для него все покончено, что ему нечего ждать впереди, и что о немъ, стало быть, нечего заботиться. Теперь я перемѣнилъ мнѣніе. Позвольте мнѣ сдѣлать что-нибудь для него. Вы также должны, въ свою очередь, беречь ваше здоровье, по крайней мѣрѣ, для него, a между тѣмъ силы ваши ослабѣваютъ.
   -- Кто бы вы ни были, сэръ, -- отвѣчала Герріэтъ, обративъ глаза на его лицо, -- я чувствую въ отношеніи къ вамъ глубокую благодарность. Я убѣждена, только одна доброта сердца заставляетъ васъ принимать участіе въ нашемъ положеніи. Но мы ведемъ эту жизнь цѣлые годы; въ моемъ братѣ совершился нравственный переворотъ самъ собою, безъ всякаго посторонняго дѣйствія. Теперь, когда вдругъ подъ постороннимъ вліяніемъ измѣнится наша жизнь, не уменьшитъ ли это иѣкоторымъ образомъ въ его глазахъ сознаніе въ себѣ той нравственной энергіи, которая дѣлаетъ его столько достойнымъ любви и уваженія? Во всякомъ случаѣ, я благодарю васъ, сэръ, и благодарю больше слезами, чѣмъ дѣлами.
   Разстроганный джентльменъ поднесъ ея руку къ своимъ устамъ, какъ нѣжный отецъ, который ласкаетъ и благодаритъ послушное дитя.
   -- Если со временемъ придетъ пора, -- сказала Герріэтъ, -- когда онъ отчасти возвратитъ потерянное положеніе...
   -- Возвратитъ! какъ онъ можетъ на это разсчитывать? Возвращеніе зависитъ отъ руки, вооруженной противъ него на жизнь и смерть. Я, конечно, нисколько не ошибаюсь, когда думаю, что братъ питаетъ къ нему непримиримую ненависть именно за то, что лишился черезъ него ангела, который служилъ украшеніемъ его жизни.
   -- Сэръ, вы коснулись предмета, о которомъ никогда не говоримъ даже мы, -- сказала Герріэтъ.
   -- Извините, мнѣ слѣдовало бы догадаться. Прошу васъ забыть неосторожныя слова. Теперь, возвращаясь опять къ цѣли своего визита, я осмѣливаюсь просить y васъ двухъ милостей.
   -- Какихъ же?
   -- Во-первыхъ, какъ скоро вы рѣшитесь на перемѣну въ вашемъ положеніи, позвольте мнѣ быть тогда вашей правой рукой. Я очень хорошо знаю, посторонній человѣкъ не имѣетъ права на такое снисхожденіе, но будьте увѣрены, я не совсѣмъ для васъ посторонній. Тогда вамъ извѣстно будетъ и мое имя, которое теперь безполезно было бы знать, впрочемъ, предваряю, оно не имѣетъ большого вѣса.
   -- Кругъ нашихъ друзей, -- отвѣчала Герріэтъ съ кроткой улыбкой, -- далеко не такъ великъ, чтобы разсчитывать на знаменитость при выборѣ знакомыхъ. Принимаю ваше предложеніе.
   -- Во-вторыхъ, вы обѣщайте мнѣ по временамъ, то есть, утромъ каждый понедѣльникъ, ровно въ девять часовъ, когда я, отправляясь по дѣламъ, обыкновенно прохожу мимо ватего дома -- привычка! что прикажете дѣлать? я мученикъ привычки, -- говорилъ джентльменъ въ припадкѣ странной наклонности сбивать себя съ толку, -- вы обѣщаетесь мнѣ въ это время сидѣть y воротъ или подъ окномъ. Братъ вашъ уходитъ въ этотъ часъ, но я y васъ не прошу позволенія заходить къ вамъ въ домъ. Я даже буду проходить мимо васъ молча, не говоря ни слова. Мнѣ только хочется васъ видѣть и увѣриться собственными глазами, что вы здоровы. Вамъ, въ свою очередь, не мѣшаетъ имѣть въ виду, что y васъ есть другъ, старый, сѣдой другъ, на котораго вы вполнѣ можете положиться.
   -- Теперь мнѣ остается напомнить, -- продолжалъ джентльменъ, вставая съ мѣста, -- что мой визитъ будетъ тайной для вашего брата; онъ отнюдь не долженъ знать, что есть на свѣтѣ человѣкъ, которому извѣстна исторія его жизни. Я, однако, радъ, что знаю ее, такъ какъ она совсѣмъ выходитъ изъ круга обыкновенныхъ вещей.
   Съ этими словами джентльменъ, выходя изъ дверей, началъ, не надѣвая шляпы, раскланиваться съ тѣмъ счастливымъ соединеніемъ непринужденной вѣжливости и непритворнаго участія, которое могло быть исключительно и единственно выраженіемъ благороднаго сердца.
   Многія полузабытыя мысли зароились теперь въ душѣ Герріэтъ Каркеръ послѣ этого визита. Уже давно ни одинъ гость не переступалъ черезъ этотъ порогъ; давно не раздавался въ ея ушахъ музыкальный голосъ искренней симпатіи. Долго еще она видѣла передъ собой благородную фигуру незнакомца и, казалось, внимательно прислушивалась къ его словамъ. Онъ затронулъ самую чувствительную струну ея сердца и со всею силою пробудилъ въ ея душѣ то роковое событіе, которое измѣнило всю ея жизнь.
   Герріэтъ Каркеръ принялась за работу и старалась высвободиться изъ-подъ бремени тяжелыхъ впечатлѣній, но работа сама собою вывалилась изъ рукъ, и мысли ея унеслись далеко за предѣлы повседневныхъ занятій. Мечтая и работая она не замѣчала, какъ проходило время и погода измѣнялась. Горизонтъ, сначала тихій и ясный, постепенно покрылся облаками; вѣтеръ уныло зажужжалъ въ окна, крупныя капли дождя забарабанили по кровлѣ, и густой туманъ, налегшій на городъ, совершенно скрылъ его изъ виду.
   Въ такую погоду она часто съ грустью и сожалѣніемъ смотрѣла на несчастныхъ тружениковъ, которые тащились въ Лондонъ по большой дорогѣ, усталые, печальные, какъ будто предчувствовавшіе, что нищета ихъ погрузится въ огромномъ городѣ, какъ капля въ океанѣ или песчинка на морскомъ берегу. День за днемъ волочились жалкіе скитальцы для насущной корки хлѣба, въ ведро и ненастье, въ зной и стужу, обливаемые потомъ, продуваемые насквозь холоднымъ вѣтромъ. И никогда не возвращались они назадъ, поглощенные въ этомъ бездонномъ омутѣ человѣческихъ суетъ и треволненій житейскаго моря, пошлыя жертвы госпиталей, кладбища, острога, желтаго дома, лихорадки, горячки, тифа, разврата и -- смерти!
   Пронзительный вѣтеръ завывалъ и бѣсновался на заброшенномъ пустырѣ, съ отчаянною яростью; со всѣхъ сторонъ налегли густыя тучи, и ночь среди бѣлаго дня воцарилась на мрачномъ горизонтѣ. Передъ окномъ Герріэтъ Каркеръ обрисовалась одна изъ этихъ несчастныхъ фигуръ съ позорнымъ клеймомъ отвратительной нищеты.
   Женщина. Одинокая женщина лѣтъ тридцати, высокая, правильно сложенная, прекрасная, въ нищенскихъ лохмотьяхъ. Пыль, мѣлъ, глина, известь, щебень, -- всѣ принадлежности загородной дороги, клочками висѣли на ея сѣромъ капотѣ, промоченномъ до послѣдней нитки. Ни шляпки, ни чепчика на головѣ, и ничто не защищало ея густыхъ черныхъ волосъ, кромѣ грязной косынки, которой изорванные концы вмѣстѣ съ волосами заслоняли ея широкіе черные глаза, окончательно ослѣпленные вѣтромъ. Часто она останавливалась среди дороги и старалась черезъ густой туманъ разглядѣть окружающіе предметы.
   Въ одну изъ такихъ минутъ ее замѣтила Герріэтъ Каркеръ; когда ея руки опустились на лобъ, загорѣвшій отъ солнца, расчистили на лицѣ громоздившіяся пряди растрепанныхъ волосъ и клочки изорванной косынки, во всей ей фигурѣ, дикой и прекрасной, ярко обозначались слѣды позорнаго равнодушія и къ погодѣ, и ко всѣмъ окружающимъ предметамъ Эта ужасная безпечность, въ связи съ нищетой и дикимъ отчаяніемъ, глубоко растрогала сердце женщины, которая ее наблюдала. Она подумала обо всемъ, что было унижено и развращено внѣ и внутри ея: о скромныхъ прелестяхъ души, задавленныхъ и окаменѣлыхъ, подобно прелестямъ прекраснаго тѣла, о многихъ дарахъ природы, развѣянныхъ вѣтромъ, какъ эти растрепанные волосы.
   Размышляя объ этой прекрасной развалинѣ среди бури и проливного дождя, Герріэтъ не отворотилась отъ нея съ негодованіемъ, какъ это на ея мѣстѣ сдѣлали бы тысячи знатныхъ женшинъ, но пожалѣла о ней отъ всего сердца.
   Между тѣмъ ея падшая сестра пробиралась впередъ, бросая дикій и туманный взглядъ на отдаленный городъ, закрытый туманомъ. Походка ея была тверда и смѣла, при всемъ томъ усталость измучила ее ужасно, и послѣ минутной нерѣшительности она усѣлась на кучу кирпичей. Неумолимый дождь продолжалъ колотить ее спереди и сзади, но она объ этомъ не заботилась.
   Она была теперь насупротивъ Каркерова дома. Поднявъ голову, за минуту покрытую обѣими руками, она встрѣтилась съ глазами Герріэтъ.
   Въ то же мгновеніе Герріэтъ выбѣжала къ воротамъ и махнула ей рукой.
   Странница подошла.
   -- Зачѣмъ вы стоите на дождѣ? -- ласково спросила Гарріетъ.
   -- Затѣмъ, что мнѣ некуда дѣваться.
   -- Но жилыя мѣста отъ васъ недалеко. Не угодно ли войти сюда? -- Герріэтъ указала на дверь, -- вы найдете радушный пріемъ.
   Странница вошла. Ея взоръ не обнаружилъ никакой благодарности, и, казалось, дикое сомнѣніе было ея единственнымъ чувствомъ. Не говоря ни слова, она сѣла на стулъ и поспѣшила сбросить съ ноги изорванный башмакъ, откуда посыпались мусоръ и щебень. Нога была изранена и въ крови.
   Герріэтъ Каркеръ испустила пронзительный крикъ. Странница посмотрѣла на нее съ презрительной и недовѣрчивой улыбкой.
   -- Израненная нога -- эгэ! Какая тутъ бѣда? и что вамъ за дѣло до израненной ноги y такой женщины, какъ я?
   -- Потрудитесь омыть и перевязать вашу ногу, -- сказала Герріэтъ ласковымъ тономъ. -- Позвольте подать вамъ воды и полотенце.
   Женщина судорожно схватила ея руку и, закрывъ ею свои глаза, принялась рыдать, -- не какъ женщина, но какъ суровый мужчина, застигнутый врасплохъ въ своей необыкновенной слабости. Ея грудь подымалась высоко, глаза горѣли лихорадочнымъ блескомъ, и все обличало сильнѣйшее волненіе.
   Больше изъ благодарности, чѣмъ по чувству самосохраненія, странница обмыла и перевязала израненную ногу. Потомъ Герріэтъ предложила ей остатокъ своего умѣреннаго завтрака и посовѣтовала передъ отправленіемъ въ дальнѣйшій путь обогрѣться и осушить передъ каминомъ измоченное платье. Опять больше изъ благодарности, чѣмъ изъ нѣкоторой заботливости о себѣ самой, странница усѣлась передъ каминомъ и, не снимая съ головы изорванной тряпки, нагрѣвала ее ладонью своей руки. Вдругъ, оторвавъ глаза отъ камина, она обратилась къ радушной хозяйкѣ.
   -- Бьюсь объ закладъ, вы думаете теперь, что я была когда-то красавицей не послѣдней. Взгляните на меня.
   Съ какимъ-то дикимъ неистовствомъ она взъерошила обѣими руками свои волосы и потомъ забросила ихъ назадъ, какъ будто въ рукахъ ея были страшныя змѣи.
   -- Вы чужая въ этомъ мѣстѣ? -- спросила Гер ріэтъ.
   -- Чужая! -- отвѣчала она, пріостанавливаясь на каждой фразѣ и заглядывая въ огонь. -- Да, чужая, лѣтъ десять или двѣнадцать... Календарей не водится тамъ, гдѣ я была. Лѣтъ десять или двѣнадцать... Много утекло воды съ той поры. Я совсѣмъ не узнаю этой страны.
   -- Вы были далеко?
   -- Очень далеко. За морями. Цѣлые мѣсяцы ѣзды сухопутной и морской. Я была тамъ, куда отвозятъ арестантовъ, -- прибавила она, обративъ широкіе глаза на свою собесѣдницу. -- Я сама была арестанткой.
   -- Богъ, конечно, простилъ васъ!
   -- До Бога высоко, a люди близко, да не прощаютъ! -- вскричала она, кивая головой на огонь. -- Если бы на землѣ было больше снисхожденія, авось и на небѣ... да что тутъ болтать объ этомъ!
   Это было произнесено тономъ подавленной злобы; но когда она встрѣтилась съ кроткимъ и любящимъ взоромъ Герріэтъ, лицо ея утратило суровое выраженіе.
   -- Кажется, мы съ вами однихъ лѣтъ? -- продолжала она, перемѣняя разговоръ. -- Я, можетъ, постарше годомъ или двумя. Подумайте объ этомъ.
   Она вздохнула, повѣсила голову и опустила руки съ отчаяннымъ видомъ погибшаго человѣка.
   -- Все можно загладить, и раскаиваться никогда не поздно, -- сказала Герріэтъ. -- Вы, конечно, раскаялись и...
   -- Нѣтъ. Я не изъ такихъ. Я не могу и не хочу. И зачѣмъ? Толкуютъ мнѣ объ исправленіи, о покаяніи; a кто, позвольте узнать, раскаялся въ обидахъ, которыя мнѣ сдѣланы?
   Она встала, повязала голову платкомъ и поворотила къ дверямъ.
   -- Куда вы идете?
   -- Туда, въ Лондонъ.
   -- Въ какой-нибудь домъ?
   -- У меня есть мать. Думаю, что есть, а, можетъ, и нѣтъ. Она мнѣ столько же мать, сколько ея берлога жилой домъ, -- заключила бродяга съ дикимъ смѣхомъ.
   -- Возьмите вотъ это, -- сказала Герріэтъ, подавая серебряную монету. -- Это бездѣлица, но ее достанетъ вамъ на одинъ день.
   -- Вы замужемъ? -- спросила бродяга, принимая монету.
   -- Нѣтъ. Я живу съ братомъ. У насъ нѣтъ лишнихъ денегъ, иначе бы я предложила вамъ больше.
   -- Вы позволите мнѣ поцѣловать васъ?
   Вмѣсто отвѣта Герріэтъ Каркеръ подставила щеку. Еще разъ путница схватила ея руку и прикрыла ею заплаканные глаза.
   Черезъ минуту она исчезла.
   Исчезла въ мрачную ночь, въ проливной дождь, при завываніи сильнаго вѣтра. Въ городѣ мерцали огни, и туда, черезъ безплодный пустырь, направила свои стопы странная женщина, готовая погрязнуть въ этомъ бездонномъ омутѣ страстей и разврата.
  

Глава XXXIV.

Еще мать и дочь.

  
   Въ грязной и мрачной лачугѣ сидитъ грязная и мрачная старуха. Она прислушивается къ завывапію вѣтра, къ дождевымъ каплямъ и, корчась въ три погибели, разгребаетъ жалкій огонь въ жалкомъ каминѣ. Какъ скоро дождевая капля, пробиваясь черезъ дырявую кровлю, падаетъ и шипитъ на потухающемъ углѣ, старуха вздрагиваетъ, вздергиваетъ голову и потомъ опять опускаетъ ее ниже и ниже вплоть до пожелтѣвшаго костляваго остова груди.
   Нѣтъ въ избушкѣ ни одной свѣчи, и только догорѣвшее полѣно изъ камина проливаетъ тусклый свѣтъ на окружающіе предметы. Кучи лохмотьевъ, кучи костей, жалкая постель, два, три изуродованныхъ табурета, двѣ-три хромыя скамейки, черныя стѣны, черный потолокъ, -- вотъ все, на что выглядывалъ догоравшій огонь, похожій на глазъ дикаго полууснувшаго звѣря. Съежившись передъ огнемъ грязнаго, разваливающагося камина, старуха сидѣла молча, протянувъ грязныя ноги на грязный половикъ и пялила тусклыя буркулы, какъ вѣдьма, готовая черезъ минуту, черезъ двѣ, выскочить въ трубу на шабашъ чертей, изъ которыхъ одинъ уже выставлялся въ половину на стѣнѣ, въ половину на потолкѣ, выдѣлывая страшныя гримасы и дожидаясь, по-видимому, чтобы открыть сатанинскую вечеринку адскимъ вальсомъ вельзевулова изобрѣтенія.
   Но это былъ не чортъ. Въ его подобіи обрисовывалась только гигантская тѣнь гадкой вѣдьмы, чавкающей съ неутомимою дѣятельностью. Если бы Флоренса какимъ-нибудь случаемъ очутилась въ этой берлогѣ и взглянула на оригиналъ чудовищной тѣни, она мигомъ и безъ всякаго затрудненія угадала бы въ немъ фигуру доброй бабушки Браунъ, несмотря на то, что ея дѣтское воспоминаніе объ ужасной старухѣ было, можетъ быть, столь же преувеличеннымъ представленіемъ истины, какъ и отраженіе тѣни на стѣнѣ и потолкѣ. Но Флоренса не приходила, не заглядывала, и м-съ Браунъ, не угаданная никѣмъ, спокойно засѣдала подлѣ дымившейся головешки.
   Дождевыя капли полились сильнѣе, но уже не въ печь. Старуха быстро подняла голову и начала прислушиваться. Чья-то рука ухватилась за дверь, и въ комнатѣ послышались шаги.
   -- Кто тамъ? -- спросила старуха, озираясь черезъ плечо.
   -- Добрый человѣкъ съ добрыми вѣстями.
   -- Съ добрыми вѣстями? Откуда?
   -- Изъ чужихъ краевъ.
   -- Изъ-за моря? -- крикнула старуха, вставая съ мѣста.
   -- Да, изъ-за моря.
   Старуха поспѣшно подгребла уголья и подошла къ вошедшей фигурѣ, которая между тѣмъ затворила дверь и остановилась среди комнаты. Быстро опустивъ руку на ея промокшій капотъ и поворотивъ ее къ огню, чтобы разглядѣть, старуха испустила жалобный вой, обличавшій ея обманутую надежду.
   -- Что съ тобою? -- спросила фигура.
   -- У! У! -- вопила вѣдьма, закинувъ голову назадъ.
   -- Да что съ тобою?
   -- Охъ! охъ! нѣтъ моей дѣвки, -- завизжала м-съ Браунъ, вздергивая плечами и закинувъ руки на затылокъ, -- гдѣ моя Алиса? гдѣ моя красная дочка? Они задушили ее!
   -- Не задушили, если твое имя -- Марвудъ.
   -- Видала ли ты мою дѣвку, а? Видала ли ты мою красотку, ась? Нѣтъ ли отъ нея грамотки?
   -- Она сказала, что ты не умѣешь читать.
   -- И то правда, не умѣю. Да, не умѣю, дьяволъ меня побери, -- визжала старуха, ломая себѣ руки.
   -- Что ты не зажжешь свѣчи? -- спросила фигура, осматриваясь вокругъ комнаты.
   Старуха зачавкала, замямлила, замотала головой, вынула изъ шкапа сальный огарокъ, всунула дрожащею рукою въ печь, затеплила кое-какъ и поставила на столъ. Грязная свѣтильня горѣла сперва тускло, такъ какъ сало заливало фитиль, и прежде, чѣмъ слѣпоглазая бабушка могла различить что-нибудь съ нѣкоторою ясностью, фигура сѣла на скамейку, сложила руки на груди, опустила глаза въ землю и, сорвавъ съ головы грязную косынку, положила ее на столъ подлѣ себя. Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе съ обѣихъ сторонъ.
   -- Стало быть, моя красотка велѣла тебѣ сказать что-нибудь на словахъ? Что же ты не говоришь? Ну, что она сказала?
   -- Взгляни, -- отвѣчала фигура.
   Повторивъ это слово съ испуганнымъ видомъ, старуха посмотрѣла на собесѣдницу, на стѣны, на потолокъ и опять на собесѣдницу.
   Алиса сказала: взгляни еще, матушка!
   Старуха опять оглянулась вокругъ комнаты съ величайшимъ вниманіемъ и вдругъ, выпучивъ глаза на загадочную незнакомку, испустила пронзительный крикъ и бросилась къ ней на шею.
   -- Ты ли это, моя дѣвка, моя Алиса? Дочка моя, красотка моя! Живехонька! здоровехонька! опять воротилась къ своей матери!
   И, повиснувъ на груди этой женщины, старуха перекачивалась изъ стороны въ сторону, не замѣчая, что ласки ея принимаются холодно и неохотно!
   -- Дѣвка моя! Алисушка! красотка моя! куколка ненаглядная! опять ты здѣсь, въ родномъ гнѣздѣ!
   Бросившись на полъ, она положила голову на колѣни своей дочери, обвивъ ея станъ костлявыми руками, и опять начала перекачиваться изъ стороны въ сторону съ неистовымъ обнаруженіемъ всѣхъ жизненныхъ силъ, какія въ ней оставались.
   -- Да, матушка, -- отвѣчала Алиса, поцѣловавъ мать и стараясь, однако же, высвободиться изъ ея объятій, -- я здѣсь, наконецъ, въ родномъ гнѣздѣ. Пусти меня, матушка, пусти. Вставай и садись на стулъ. Что за нѣжности? Отойди, говорю тебѣ.
   -- Она воротилась еще суровѣй, чѣмъ ушла! -- закричала мать, выпучивъ глаза на ея лицо и продолжая держаться за ея колѣни, -- она не заботится обо мнѣ! Столько лѣтъ я сиротѣла и вела каторжную жизнь, a она и смотрѣть не хочетъ.
   -- Что ты хочешь сказать, матушка? -- возразила Алиса, отодвигая ноги, чтобы удалить привязчивую старуху, -- сиротѣла не одна ты, и каторга была не для тебя одной. Вставай и садись на стулъ.
   Старуха встала, всплеснула руками, завизжала и остановилась съ выпученными глазами въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дочери. Потомъ, взявъ свѣчу, она обошла ее кругомъ, осматривая съ ногъ до головы съ болѣзненными стонами и дикими тѣлодвиженіями. Затѣмъ она сѣла на стулъ, захлопала руками, закачалась во всѣ стороны и застонала еще страшнѣе.
   Не обращая никакого вниманія на горькія жалобы старухи, Алиса скинула мокрый капотъ, оправила платье и опять усѣлась на прежнемъ мѣстѣ, скрестивъ руки на груди и обративъ глаза на каминъ. Старуха продолжала бѣсноваться.
   -- Неужели ты ожидала, матушка, что я ворочусь такойже молодой, какой уѣхала отсюда? -- начала дочь, обративъ глаза на старуху, -- неужели думала ты, что жизнь, какую вела я тамъ, за тридевять земель въ тридесятомъ царствѣ, могла меня разнѣжить и приготовить къ чувствительнымъ свиданіямъ? Право, слушая тебя, подумаешь, что все это такъ.
   -- Не то, не то! -- вскричала мать, -- она знаетъ это.
   -- Что же это такое? -- возразила дочь, -- въ сторону всѣ эти намеки, или мнѣ право не трудно будетъ убраться къ чорту на кулички.
   -- Вотъ она! вотъ она! Ой, ой, ой! Послѣ столькихъ лѣтъ разлуки она грозитъ опять покинуть меня! Ой!
   -- Еще разъ скажу тебѣ, матушка, въ разлукѣ жила не одна ты, -- продолжала Алиса, -- воротилась суровѣе, говоришь ты? a ты чего ожидала?
   -- Суровѣе ко мнѣ! къ своей собственной матери!
   -- A кто, какъ не собственная мать причиной этой суровости? -- возразила Алиса, скрестивъ руки и нахмуривъ брови, какъ будто рѣшилась подавить въ грѵди всякое нѣжное чувство, два, три слова, матушка. Если мы теперь понимаемъ другъ друга, намъ не къ чему заводить ссоры. Я уѣхала дѣвченкой и воротилась женщиной. Я уѣхала непокорною дочерью и воротилась назадъ ничѣмъ не лучше; къ этому ты должна быть приготовлена. Я не исполняла въ ту пору своихъ обязанностей, надѣюсь не исполнять ихъ и теперь. Но дѣло вотъ въ чемъ: развѣ ты исполняла свои обязанности по отношенію ко мнѣ?
   -- Я? -- завопила старуха, -- обязанности къ своей дѣвкѣ? Обязанности матери къ собственному дѣтищу!
   -- Что? развѣ это деретъ твои уши, матушка? -- возразила дочь, обративъ на нее холодное и суровое лицо, -- я объ этомъ надумалась вдоволь на чужой сторонѣ. Съ младенчества и до сихъ поръ мнѣ продолбили уши о моихъ обязанностяхъ къ людямъ; но никому ни разу не приходило въ голову заикнуться объ обязанностяхъ другихъ людей въ отношеніи ко мнѣ. Это меня удивляло и удивляетъ.
   Старуха зачавкала, замямлила, замотала головой, но, навѣрно, никакъ нельзя было узнать, какой смыслъ имѣли эти гримасы. Можетъ, она сердилась, чувствовала угрызенія совѣсти, дѣлала возраженія, а, можетъ, просто все это было дѣйствіемъ старческой немощи.
   -- Жила была, -- начала дочь съ дикимъ смѣхомъ и опустивъ глаза въ землю съ очевиднымъ презрѣніемъ и ненавистью къ себѣ самой, -- жила была маленькая дѣвочка по имени Алиса Марвудъ. Она родилась въ нищетѣ, вскормлена въ нищетѣ, выросла въ нищетѣ. Ничему ее не учили, ни къ чему не приготовляли, и никто о ней не заботился.
   -- Никто! -- завопила мать, указывая на самое себя и ударяя себя въ грудь.
   -- Ее ругали, колотили, какъ собаку, морили голодомъ, знобили холодомъ, -- вотъ и всѣ заботы о ней. Другихъ -- не знала маленькая дѣвочка, Алиса Марвудъ. Такъ жила она дома, такъ слонялась и по улицамъ съ толпою другихъ нищихъ бродягъ. И между тѣмъ выростала дѣвочка Алиса, выростала и хорошѣла съ каждымъ днемъ. Тѣмъ хуже для нея. Было бы гораздо лучше, если бы ее заколотили до смерти.
   -- Ну, ну! Еще что?
   -- A вотъ сейчасъ увидишь. Были цвѣтики, будутъ и ягодки. Чѣмъ больше выростала Алиса Марвудъ, тѣмъ больше хорошѣла и обѣщала сдѣлаться красавицей первѣйшаго сорта. Поздно ее начали учить -- и выучили всему дурному. За ней ухаживали, присматривали и въ короткое время выдрессировали ее на всѣ манеры. Тогда была ты, матушка, не такъ бѣдна и очень любила свою дочь. Съ дѣвочкой повторилась та же исторія, какая повторяется двадцать тысячъ лѣтъ. Она родилась на погибель и -- погибла!
   -- Послѣ такой разлуки! -- хныкала старуха, -- вотъ чѣмъ начинаетъ моя дѣвка!
   -- Она скоро окончитъ, матушка. Пѣсня коротка. Была преступница по имени Алиса Марвудъ, еще дѣвочка, но заброшенная и отверженная. И повели ее въ судъ, и судили ее, и присудили. Какъ сейчасъ вижу строгихъ джентльменовъ, которые разговаривали въ судѣ. Какъ складно и умильно разсуждалъ предсѣдатель о ея обязанностяхъ, и о томъ, что она попрала въ себѣ божественные дары природы, и о томъ, что она должна лобызать карающую руку закона, и о томъ, что добродѣтель всегда и вездѣ получаетъ достойную награду, a порокъ -- достойное возмездіе! Какъ будто не зналъ благочестивый джентльменъ, что этотъ же законъ, не принявшій во время надежныхъ средствъ спасти невинное созданіе, обрекалъ теперь несчастную жертву на неизбѣжную гибель! Какъ будто не вѣдалъ онъ, праведный судія, что пустозвонное краснобайство не спасло и не спасетъ ни одной жертвы, увлеченной нищетою въ бездну разврата!
   Алису Марвудъ приговорили къ ссылкѣ и отправили на тотъ конецъ свѣта. Она должна была, по опредѣленію закона, учиться обязанностямъ въ такомъ обществѣ, гдѣ не знаютъ никакихъ обязанностей, и гдѣ въ тысячу разъ больше всякаго порока и разврата, чѣмъ на ея родинѣ. И Алиса Марвудъ воротилась женщиной, такой женщиной, какою слѣдуетъ ей быть послѣ всѣхъ этихъ уроковъ. Придетъ пора, и конечно, скоро, когда опять поведутъ ее на судъ, и опять услышитъ она благочестиваго краснобая, который еще съ большимъ жаромъ и съ большею торжественностью станетъ разсуждать о добродѣтепяхъ и порокахъ и о возмездіи закона. Тогда не станетъ больше Алисы Марвудъ, но съ ея позоромъ и смертью благочестивые джентльмены не потеряютъ работы. Свѣжія толпы преступниковъ и преступницъ, мальчиковъ и дѣвочекъ, вскормленныхъ въ нищетѣ, взлелѣянныхъ развратомъ, не замедлятъ явиться предъ ихъ свѣтлыми очами, и славный кусокъ хлѣба заработаютъ джентльмены, краснобайствующіе о прелестяхъ добродѣтели, объ ужасахъ порока!
   Старуха облокотилась на столъ и, закрывъ лицо обѣими руками, притворилась чрезвычайно растроганной, a можетъ быть, она и не притворялась.
   -- Кончено, матушка. Я все сказала. Теперь, надѣюсь, ты не заикнешься о моихъ обязанностяхъ къ тебѣ. Твоя молодость, конечно, прошла такъ же, какъ и моя. Тѣмъ хуже для насъ обѣихъ. Не буду ни упрекать тебя, ни оправдывать себя. Къ чему? зачѣмъ? Все рѣшено и покончено давнымъ давно. Я не дитя, и ты не сестра благочестиваго краснобая, засѣдающаго въ судѣ. Дѣлить намъ нечего, и авось ты не станешь переливать изъ пустого въ порожнее. Мы довольно знаемъ другъ друга.
   И, однако, при всемъ униженіи она была красавицей въ полномъ смыслѣ этого слова. Самый поверхностный наблюдатель не могъ не замѣтить изящества и рѣдкой правильности ея формъ даже въ минуты бѣшеной злобы, исказившей черты ея лица; когда, наконецъ, это лицо успокоилось, и въ прекрасныхъ черныхъ глазахъ, обращенныхъ на огонь, заискрилось чувство грусти, ея фигура, измученная и усталая, представляла совершеннѣйшее подобіе падшаго ангела, осужденнаго на безконечныя страданія въ юдоли плача и скорбей.
   Нѣсколько минутъ длилось молчаніе съ обѣихъ сторонъ. Старуха, любовавшаяся исподтишка на свою дочь, осмѣлилась протянуть къ ней черезъ столъ свою руку и, не встрѣчая сопротивленія, прикоснулась къ ея лицу и начала разглаживать волосы. Алиса не сдѣлала никакого движенія. Ободренная этимъ спокойствіемъ, старуха стремительно подбѣжала къ ней, скинула ея башмаки и набросила на ея плечи какое-то подобіе сухого платья. Во все это время она бормотала безсвязныя ласки и съ напряженнымъ вниманіемъ всматривалась въ черты ея лица.
   -- Ты очень бѣдна, матушка? -- спросила Алиса, осматривая жалкую избенку.
   -- Горько бѣдна, мое дитятко.
   На лицѣ старухи выразился какой-то неопредѣленный испугъ. Быть можетъ, любуясь дочерью, она припомнила одну изъ ужасныхъ сценъ, какія должны были повторяться часто въ ея борьбѣ съ отвратительной нищетой, или, можетъ быть, ее взволновало опасеніе за будущую судьбу воротившейся дочери. Какъ бы то ни было, старуха остановилась передъ Алисой съ самымъ покорнымъ видомъ, опустила голову и какъ-будто умоляла о пощадѣ.
   -- Чѣмъ ты живешь, матушка?
   -- Милостыней, мое дитятко.
   -- И воровствомъ?
   -- Да, по-временамъ и воровствомъ, да только ужъ какое мое воровство? Я стара, хила и начинаю всего бояться. Бездѣлку какую-нибудь съ мальчишки или дѣвченки, и то все рѣже и рѣже. A вотъ я недавно слонялась за городомъ, лебедушка моя, и подмѣтила недурную поживу. Я караулила.
   -- Караулила?
   -- Я не спускала глазъ съ одной семьи, мое дитятко, -- продолжала старуха умоляющимъ тономъ, предупреждая возраженіе и упреки.
   -- Съ какой семьи?
   -- Тс!... Не сердись на меня, лебедушка. Я это дѣлала изъ любви къ тебѣ, поминая свою заморскую красотку.
   Старуха взяла и поцѣловала ея руку. Въ глазахъ ея опять выразилась просьба о пощадѣ.
   -- Это было давненько, мое дитятко: я пробиралась за угломъ и тутъ мнѣ удалось заманить къ себѣ его маленькую дочь.
   -- Чью дочь?
   -- Не его, Алиса, не его. Что ты на меня такъ сердито смотришь? Право не его. Это не можетъ быть.
   -- Чью же? Ты сказала, его дочь.
   -- Да не кричи такъ громко. Ты пугаешь меня, касатушка. Дочь м-ра Домби, только м-ра Домби. Съ той поры я видала ихъ сплошь да рядомъ. Я видала и е_г_о.
   При послѣднемъ словѣ старуха съежилась и отпрянула назадъ, какъ будто боялась взрыва ярости въ своей дочери. Но хотя лицо Алисы, постоянно обращенное на мать, выражало сильнѣйшее негодованіе однако она не тронулась съ мѣста, только кулаки ея тѣснѣе прижались къ груди, какъ-будто она хотѣла этимъ удержать ихъ отъ нападенія при внезапной злости, которая ею овладѣла.
   -- Какъ мало онъ думалъ, кого видѣлъ передъ собой! -- взвизгнула старуха, подымая сжатые кулаки.
   -- И какъ мало онъ объ этомъ заботился! -- проворчала Алиса сквозь зубы.
   -- A мы стояли съ нимъ лицомъ къ лицу. Я разговаривала, и онъ разговаривалъ. Я сидѣла и караулила, когда онъ ходилъ въ рощѣ между деревьями. При каждомъ шагѣ я посылала ему вслѣдъ тысячи чертей и проклинала его на всѣ корки.
   -- Большое ему дѣло до твоего проклятья! Онъ, я думаю, живетъ себѣ припѣваючи.
   -- Да, ему ни чорта не дѣлается...
   Старуха остановилась, такъ какъ лицо и вся фигура ея дочери исказились страшнымъ образомъ. Казалось, ея грудь хотѣла лопнуть отъ напряженій подавляемой злобы. Ея усилія задушить въ себѣ эту бурю были столь же страшны, какъ и самая ярость. Однако, ей удалось преодолѣть себя, и послѣ минутнаго молчанія она спросила:
   -- Онъ женатъ?
   -- Нѣтъ, лебедушка.
   -- Женится, можетъ быть?
   -- Не знаю, a кажись, что нѣтъ. Но его начальникъ и пріятель женится, и вотъ гдѣ мы поздравимъ его такъ, что самъ дьяволъ въ присядку запляшетъ предъ его глазами!
   Старуха кричала и прыгала, какъ вѣдьма въ полномъ разгарѣ сатанинской вечеринки.
   -- Мы натѣшимся, говорю тебѣ, по горло, и эта женитьба отзовется ему на томъ свѣтѣ. Помяни мое слово.
   Дочь бросила на нее вопросительный взглядъ.
   -- Но ты измокла, моя касатка, устала, какъ собака, и проголодалась, какъ волчица. Чѣмъ бы тебя накормить и напоить?
   Старуха бросилась къ шкафу и, вытащивъ нѣсколько полупенсовъ, звякнула ими объ столъ.
   -- Вотъ моя казна, вся тутъ, и больше -- ничего. У тебя нѣтъ деньженокъ, Алиса?
   Невозможно описать, какою жадностью наполнились глаза старухи, когда дочь полѣзла за пазуху за полученнымъ подаркомъ.
   -- Все?
   -- Ничего больше. И это подано изъ состраданья.
   -- Изъ состраданья -- эхва? -- завизжала старуха, впиваясь въ серебряную монету, которая, къ ея отчаянію, все еще была въ рукахъ ея дочери. -- Нутка, посчитаемъ. Шесть да шесть -- двѣнадцать, да еще шесть восемнадцать. Такъ! Теперь распорядимся на славу. Сейчасъ побѣгу за хлѣбомъ и водкой.
   И съ проворствомъ, необыкновеннымъ въ дряхлой старухѣ, она напялила дрожащими руками дырявую шляпу и накрылась шалью. Монета, къ ея отчаянію, все еще была въ рукахъ Алисы.
   -- Какая же намъ потѣха отъ этой женитьбы? Ты еще не сказала, матушка.
   -- Да ужъ будетъ потѣха, -- отвѣчала мать, про должая возиться около лохмотьевъ, -- потѣха отъ гордости, отъ ненависти, и ужъ никакъ не отъ любви, -- потѣха отъ ссоры этихъ гордецовъ и отъ опасности... отъ опасности, Алиса.
   -- Отъ какой же?
   -- Увидишь, a покамѣстъ помалчивай. Я знаю, что знаю. Не худо бы имъ оглядѣться и держать ухо востро. A ужъ моя дѣвка найдетъ себѣ мѣстечко, -- ухъ! -- какое мѣстечко!
   И улучивъ минуту, когда дочь, занятая размышленіемъ, разжала руку, гдѣ хранилась серебряная монета, старуха мгновенно ее выхватила и скороговоркой продолжала:
   -- Побѣгу, моя касатка, побѣгу за хлѣбомъ и за водкой. Славно поужинаемъ.
   Говоря это, она перебрасывала деньги съ руки на руку. Алиса взяла назадъ свою монету и прижала ее къ губамъ.
   -- Что ты, Алиса? цѣлуешь монету? Это похоже на меня. Я часто цѣлую деньги. Онѣ къ намъ милостивы во всемъ, да только жаль, что не кучами приходятъ.
   -- Не припомню, матушка, чтобы я прежде когда это дѣлала. Теперь цѣлую эту монету изъ воспоминанія объ особѣ, которая подарила мнѣ ее.
   -- Вотъ что! Ну, пожалуй, и я ее поцѣлую, a надо ее истратить. Я мигомъ ворочусь.
   -- Ты, кажется, сказала, матушка, что знаешь очень много, -- проговорила дочь, провожая ее глазами къ дверямъ. -- Видно безъ меня ты поумнѣла!
   -- Да, моя красотка, -- отвѣчала старуха, обернувшись назадъ. -- Я знаю гораздо больше, чѣмъ ты думаешь. Я знаю больше, чѣмъ онъ думаетъ. Я изучила его насквозь.
   Дочь недовѣрчиво улыбнулась.
   -- Я даже знаю всю подноготную объ его братѣ, Алиса, -- продолжала старуха, вытягивая шею и дѣлая отвратительныя гримасы. -- Этотъ братецъ, видишь ты, могъ бы за покражу денегъ отправиться туда, гдѣ и ты проживала. Онъ живетъ съ сестрой, вонъ тамъ, за Лондономъ, подлѣ Сѣверной дороги.
   -- Гдѣ?
   -- За Лондономъ, подлѣ Сѣверной дороги. Я тебѣ покажу, если хочешь. Домишко дрянной, ты увидишь. Да нѣтъ, нѣтъ, не теперь, -- завизжала старуха, увидѣвъ, что дочь вскочила съ мѣста, -- не теперь. Вѣдь это далеко отсюда, около мили, a пожалуй, что и больше. Завтра поутру, если захочешь, пожалуй, я тебя поведу. Пора за ужиномъ...
   -- Стой! -- закричала дочь, ухватившись за старуху, которая уже собиралась юркнуть изъ комнаты. -- Сестра хороша какъ демонъ, и y ней каштановые волосы?
   Озадаченная старуха утвердительно кивнула головой.
   -- Я вижу тѣнь его самого на ея рожѣ! Красный домишко на пустырѣ стоитъ на юру? Небольшой зеленый подъѣздъ?
   Старуха опять кивнула головой.
   -- Сегодня я была тамъ! Отдай монету назадъ!
   -- Алиса! касатушка!
   -- Отдай, говорю тебѣ, нето я тебя задушу.
   Вырвавъ моиету изъ рукъ старухи, испускавшей жалобный вой, Алиса одѣлась на скорую руку въ капотъ и сломя голову бросилась изъ избы.
   Прихрамывая и припрыгивая, мать побѣжала за дочерью изо всѣхъ силъ, оглашая воздухъ безполезными жалобами. Непреклонная въ своемъ намѣреніи и равнодушная ко всему остальному, дочь, не обращая ни малѣйшаго вниманія на бурю съ проливнымъ дождемъ, продолжала бѣжать впередъ по направленію къ дому, въ которомъ отдыхала. Черезъ четверть часа ходьбы, старуха, выбившись изъ силъ, настигла свою дочь, и онѣ обѣ молча пошли рядомъ. Старуха не смѣла больше жаловаться.
   Въ часъ, или около полночи, мать и дочь оставили за собой правильныя улицы и вошли на пустырь, гдѣ стоялъ уединенный домикъ. Вѣтеръ не стѣсняемый городскими зданіями, завывалъ теперь на привольѣ и продувалъ ихъ со всѣхъ сторонъ. Все вокрутъ нихъ было мрачно, дико, пусто.
   -- Вотъ удобнѣйшее для меня мѣсто! -- сказала дочь, пріостанавливаясь на минуту и оглядываясь назадъ. -- Я и давеча такъ думала, когда была здѣсь.
   -- Не отдавай назадъ монету, Алиса, сдѣлай милость! Какъ намъ обойтись безъ нея? Вѣдь намъ нечего ужинать? Деньги -- всегда деньги, кто бы ихъ ни далъ. Ругай ее сколько душѣ угодно, только монету пожалуйста не отдавай.
   -- Постой-ка, кажется, этотъ домъ ихъ? Такъ, что-ли?
   Старуха утвердительно кивнула головой. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онѣ подошли къ дверямъ. Въ комнатѣ, гдѣ сидѣла Алиса, свѣтился огонекъ. Онѣ стукнули, и черезъ минуту явился Джонъ Каркеръ со свѣчею въ рукѣ.
   Озадаченный страннымъ визитомъ въ такой поздній часъ, Джонъ Каркеръ, обращаясь къ Алисѣ, спросилъ, что ей нужно.
   -- Видѣть вашу сестру -- скороговоркой отвѣчала Алиса, -- женщину, которая сегодня дала мнѣ денегъ.
   Услышавъ громкій голосъ, Герріэтъ вышла изъ дверей.
   -- А! ты здѣсь голубушка! Узнаешь ты меня?
   -- Да, -- отвѣчала изумленная Герріэ;тъ.
   Лицо, которое такъ недавно смотрѣло на нее съ любовью и благодарностью, пылало теперь непримиримою ненавистью и злобой; рука, обвивавшаяся вокрутъ ея стана съ кроткою нѣжностью, держала теперь сжатый кулакъ, и бѣшеная фурія, казалось, готова была задушить свою жертву. Герріэтъ, по невольному инстинкту самосохраненія, ближе придвинулась къ брату.
   -- Чего ты хочешь? Что я тебѣ сдѣлала?
   -- Что ты мнѣ сдѣлала? Ты пригрѣла меня y камина, напоила меня, накормила и на дорогу дала мнѣ денегъ. Ты облагодѣтельствовала меня и... я плюю на твое имя!
   Подражая своей дочери, старуха тоже сжала руку въ кулакъ и погрозилась на брата и сестру; но вслѣдъ за тѣмъ она дернула за подолъ Алису и шепнула, чтобы та не отдавала монету.
   -- Если моя слеза капнула на твою руку, пусть она отсохнетъ! Если я прошептала ласковое слово, пустъ оглохнетъ твое ухо! Если я коснулась твоихъ губъ, пусть это прикосновеніе будетъ для тебя отравой! Проклятіе на домъ, гдѣ я отдыхала! Стыдъ и позоръ на твою голову! Проклятіе на все, что тебя окружаетъ!
   Выговоривъ послѣднія слова, она бросила монету на полъ и пришлепнула ее ногою.
   -- Пусть обратятся въ прахъ твои деньги! Не надо мнѣ ни за какія блага, ни за царство небесное! Я бы скорѣе оторвала свою израненную ногу, чѣмъ осушила ее въ твоемъ проклятомъ домѣ!
   Герріэтъ, блѣдная и трепещущая, удерживала брата, a бѣшеная фурія продолжала безъ перерыва:
   -- Ты сжалилась надо мной и простила меня въ первый часъ моего возвращенія? Хорошо! Ты разыграла передо мной добродѣтельную женщину? Хорошо! Я поблагодарю тебя на смертномъ одрѣ, я помолюсь за тебя, за весь твой родъ, за все твое племя! Будь въ этомъ увѣрена!
   И сдѣлавъ гордый жестъ, какъ будто грозившій уничтоженіемъ предметовъ ея ярости, она подняла голову вверхъ и скрылась за дверьми во мракѣ бурной ночи.
   Старуха еще разъ съ отчаяннымъ усиліемъ уцѣпилась за ея подолъ и принялась отыскивать на порогѣ монету съ такою жадностью, которая поглотила всѣ ея способности. Напрасно. Дочь сильнымъ движеніемъ руки поволокла ее за собой, и онѣ опять понеслись черезъ пустырь къ своему жилищу, въ глухой закоулокъ безконечнаго города, который теперь совсѣмъ исчезалъ отъ глазъ въ непроницаемомъ туманѣ. Мать во всю дорогу охала, хныкала, стонала и упрекала, сколько могла, свою непокорную дочь: изъ-за ея упрямства онѣ теперь должны были остаться безъ хлѣба и водки въ первую ночь послѣ двѣнадцатилѣтней разлуки!
   Уже давно непокорная дочь храпѣла на своей постели, a ея мать еще сидѣла передъ огнемъ и глодала черствую корку хлѣба.
  

Глава XXXV.

Счастливая чета.

  
   Нѣтъ уже болѣе темнаго пятна на модной улицѣ города Лондона. Гордо смотритъ чертогъ м-ра Домби на противоположныя зданія, и ни одно не смѣетъ съ нимъ соперничать въ громадности и пышномъ блескѣ. Домъ -- всегда домъ, какъ бы онъ ни былъ простъ и бѣденъ. Если эгу пословицу вывернуть на изнанку и сказать: домъ все-таки домъ, будь онъ великолѣпенъ какъ дворецъ, -- то окажется, что м-ръ Домби соорудилъ въ честь своихъ пенатовъ чудный алтарь изящества и вкуса.
   Вечеръ. Ярко горятъ свѣчи въ окнахъ пышнаго дома; красноватое зарево каминовъ отражается на занавѣсахъ и мягкихъ коврахъ; буфетъ ломится подъ тяжестью сервиза; столъ накрытъ великолѣпно для четырехъ персонъ. Обновленный домъ первый разъ со времени послѣднихъ перемѣнъ принимаетъ праздничный видъ. Ждутъ съ минуты на минуту возвращенія изъ Парижа счастливой четы.
   Знаменитый вечеръ уступаетъ въ суетливости только свадебному утру. Всѣ сердца преисполнены благоговѣніемъ и проникнуты торжественнымъ ожиданіемъ. М-съ Перчъ сидитъ на кухнѣ и кушаетъ чай. Ей было много дѣла: разъ двадцать она обошла пышные аппартаменты, вымѣряла по аршинамъ цѣнность шелку и левантина и вычерпала изъ словарей всѣ возможныя восклицанія, придуманныя для выраженія выспреннихъ восторговъ. Кухарка въ самомъ веселомъ расположеніи духа и увѣряетъ всю компанію, что ей теперь нужны гости, да гости, такъ какъ она разбитного характера и всегда любила повеселиться; a что гостей будетъ полонъ домъ, такъ она готова прозакладывать шесть пенсовъ. М-съ Перчъ, прихлебывая чай, утвердительно киваетъ головой и безмолвно соглашается на всѣ пункты. Горничная поминутно вздыхаетъ изъ глубины души и открыто объявляетъ, что y нея одно желаніе -- счастья молодымъ супругамъ; но супружество, прибавляетъ она, не что иное, какъ лотерея, и чѣмъ больше объ этомъ думаешь, тѣмъ больше привыкаешь дорожить свободой безбрачной жизни. "Конечно, лотерея; да еще хуже, чѣмъ лотерея", восклицаетъ м-ръ Таулисонъ, суровый, угрюмый и мрачный. "О, если бы теперь война, -- прибавляетъ онъ, -- къ чорту всѣхъ французовъ"! Молодой человѣкъ вообще того мнѣнія, что всякій иностранецъ есть французъ и непремѣнно долженъ быть французомъ по законамъ природы.
   При каждомъ новомъ стукѣ колесъ вся компанія останавливалась и прерывала разговоръ и вслушивалась; не разъ даже раздавалось общее восклицаніе: "вотъ они! воть они!" но оказывалось, что это были не они, и фальшивая тревога оканчивалась ничѣмъ. Кухарка, видимо, начала сокрушаться о приготовленномъ обѣдѣ, м-ръ Таулисонъ больше и больше свирѣпѣлъ противъ французовъ, всѣ чувствовали какое-то неопредѣленное безпокойство, и только одинъ обойщикъ, чуждый всякихъ треволненій, спокойно продолжалъ бродить по комнатамъ, погруженный въ блаженное самосозерцаніе.
   Флоренса готова встрѣтить отца и свою новую мать. Радость или грусть волнуетъ ея сердце, робкая дѣвушка сама не знаетъ; но ея щеки зардѣлись яркимъ румянцемъ и заискрились необыкновеннымъ блескомъ. Въ людской поговариваютъ втихомолку: какъ прекрасна сегодня миссъ Флоренса, какъ она выросла! какъ похорошѣла, бѣдняжечка! Затѣмъ слѣдуетъ пауза. Кухарка, какъ душа общества, чувствуетъ, что ей надобно высказать свое мнѣніе. Она говоритъ: удивительно для меня... но что именно удивительно, не объясняетъ. Горничная также удивляется, и вмѣстѣ съ ней чувствуетъ глубокое удивленіе м-съ Перчъ, надѣленная отъ природы завидною способностью приходить въ изумленіе отъ всего, что поражаетъ удивленіемъ другихъ особъ, хотя бы предметъ такого удивленія скрывался во мракѣ неизвѣстности. М-ръ Таулисонъ пользуется благопріятнымъ случаемъ настроить дамскія сердца на печальный тонъ. Онъ говоритъ:
   -- Чѣмъто окончится вся эта исторія! Посмотримъ, поглядимъ!
   -- Какъ, подумаешь, все устроено на свѣтѣ! -- восклицаетъ кухарка, -- право! A ужъ насчетъ миссъ Флоренсы, м-ръ Таулисонъ, я готова побиться объ закладъ, ей не будетъ хуже ни отъ какихъ перемѣнъ.
   -- Какъ бы не такъ! -- возражаетъ Таулисонъ и, скрестивъ руки, хранитъ глубокое молчаніе, увѣренный, что его пророчество навело ужасъ на все общество.
   М-съ Скьютонъ, готовая встрѣтить милыхъ дѣтей съ отверстыми объятіями, уже давно нарядилась въ дѣвическій костюмъ съ коротенькими рукавчиками. Зрѣлыя прелести Клеопатры цвѣтутъ теперь въ тѣни ея собственныхъ комнатъ, которыми она овладѣла только что сегодня. Уже нѣсколько часовъ брюзга-старуха сидитъ подъ окномъ и крайне досадуетъ на запоздалый обѣдъ.
   Гдѣ же счастливая чета, ожидаемая этимъ благословеннымъ домомъ? Неужели паръ, вода, вѣтеръ и лошади, -- все замедляетъ свой ходъ, чтобы продлить блаженство этой четы? неужели слишкомъ много благовонныхъ цвѣтовъ на ея дорогѣ, и она запуталась между розами и лиліями?
   Вотъ она, наконецъ, вотъ счастливая чета! Быстро подъѣхала карета къ великолѣпному дому и остановилась y подъѣзда; м-ръ Таулисонъ и компанія бѣгутъ на встрѣчу, отворяютъ дверь, и молодые супруги рука объ руку входятъ въ свой чертогъ.
   -- Милая Эдиѳь! -- кричитъ на лѣстницѣ взволнованный голосъ. -- Милый Домби! -- И коротенькіе рукавчики обвиваются поперемѣнно вокругъ милаго и милой.
   Флоренса также спустилась въ залу, но, не смѣя подойти съ своимъ привѣтствіемъ, робко выжидаетъ, пока пройдутъ первые восторги нѣжнѣйшаго свиданія. Глаза Эдиѳи встрѣтили ее еще на порогѣ. Небрежно поцѣловавъ въ щеку чувствительную родительницу, Эдиѳь поспѣшила къ Флоренсѣ и обняла ее съ нѣжностью.
   -- Какъ твое здоровье, Флоренса? -- спросилъ м-ръ Домби, протягивая руку.
   Цѣлуя ее, трепещущая Флоренса встрѣтилась съ глазами отца. Холоденъ былъ взоръ м-ра Домби; но любящее сердце дочери замѣтило въ немъ что-то, похожее на участіе. Ей даже показалось, что при взглядѣ на нее, м-ръ Домби обнаружилъ чувство изумленія безъ всякой примѣси недоброжелательства или негодованія. Не смѣя болѣе поднять на него глазъ, она, однако, чувствовала, чго онъ взглянулъ на нее еще разъ и взглянулъ благосклонно. О, какой лучъ радости оживилъ все существо ея при отрадной мысли, что теперь новая маменька откроетъ ей неразгаданный секретъ пріобрѣтать любовь своего отца.
   -- Надѣюсь, м-съ Домби, вы не долго станете переодѣваться, -- замѣтилъ м-ръ Домби.
   -- Я сейчасъ буду готова.
   -- Подавать обѣдъ черезъ четверть часа.
   Съ этими словами м-ръ Домби всталъ и ушелъ въ свой кабинетъ. М-съ Домби ушла къ себѣ на верхъ, a м-съ Скьютонъ и Флоренса отправились въ залъ, гдѣ нѣжная маменька вмѣнила себѣ въ обязанность пролить нѣсколько неудержимыхъ слезъ, въ знакъ радости о счастьи дочери. Она отирала ихъ еще вышитымъ кончикомъ носового платка, медленно и осторожно, когда зять ея снова вошелъ въ комнату.
   -- Ну, что, какъ понравился вамъ прелестный Парижъ? -- спросила она его, подавляя свое волненіе.
   -- Холодно было, -- отвѣчалъ м-ръ Домби.
   -- Но зато весело, какъ всегда, -- сказала м-съ Скьютонъ.
   -- Не очень. Что-то скучно, -- возразилъ Домби.
   -- Что вы, какъ можно скучно!
   -- На меня, по крайней мѣрѣ, онъ произвелъ такое впечатлѣніе, -- продолжалъ Домби съ важною учтивостью. -- М-съ Домби нашла его, кажется, тоже скучнымъ; она раза два говорила, что ей не весело.
   -- Проказница! -- сказала м съ Скьютонъ, подходя къ входившей въ это время дочери, -- можно ли говорить такія вещи о Парижѣ!
   Эдиѳь подняла усталыя рѣсницы и прошла въ дверъ, обѣ половинки которой были торжественно растворены, съ цѣлью раскрыть амфиладу новоубранныхъ комнатъ; но Эдиѳь едва взглянула на это убранство и сѣла возлѣ Флоренсы.
   -- Какъ прекрасно отдѣланы комнаты! -- сказала м-съ Скьютонъ, обращаясь къ Домби. -- Съ какой точностью умѣли они исполнить каждую мыслы Это не домъ, a дворецъ.
   -- Да, недурно, -- отвѣчалъ Домби, окинувши взоромъ комнаты. -- Я сказалъ, чтобы не жалѣли денегъ, и что можно сдѣлать за деньги, надѣюсь, сдѣлаино.
   -- А чего нельзя за нихъ сдѣлать! -- замѣтила Клеопатра.
   -- Деньги всемогущи, -- подтвердилъ Домби.
   И онъ торжественно взглянулъ на жену; но жена молчала.
   -- Надѣюсь, м-съ Домби, -- сказалъ онъ, обращаясь къ ней послѣ минутнаго молчанія съ особеиною выразительностью, -- надѣюсь, вы одобряете всѣ эти измѣненія?
   -- Да конечно, -- отвѣчала она съ надменною безпечностью. -- Должно быть прекрасно, такъ значитъ и прекрасно.
   Насмѣшливое выраженіе было, казалось, неразлучно съ ея гордымъ лицомъ; но презрѣніе, съ которымъ она выслушивала намеки на богатство, эти притязанія удивить ее почти сказочной роскошью, -- это презрѣніе было на лицѣ ея чѣмъ-то новымъ, выражавшимся ярче всего другого. Замѣтилъ ли это м-ръ Домби, облеченный въ собственное величіе, или нѣтъ, только случаевъ замѣтить это выраженіе представлялось для него довольно; въ настоящую минуту ему очень не трудно было бы понять взглядъ, надменно скользнувшій по предметамъ его гордости и остановившійся потомъ на немъ. Онъ могъ бы прочесть въ этомъ взглядѣ, что всѣ богатства его, будь онѣ хоть вдесятеро больше, не завоюютъ ему ни тѣни покорной мысли въ гордой женщинѣ, связанной съ нимъ узами брака, но возстающей противъ него всею душою. Онъ прочелъ бы въ этомъ взілядѣ, что она презираегъ его сокровища, но и смотритъ на нихъ, какъ на свою собственность, какъ на плату, какъ на низкое и ничтожное вознагражденіе за то, что она сдѣлалась его женою. Онъ прочелъ бы въ немъ, что малѣйшій намекъ на могущество его денегъ, давая ей поводъ выражать свое презрѣніе, все-таки унижалъ ее въ собственномъ мнѣніи и разжигалъ пожаръ внутри ея.
   Подали и обѣдъ; м-ръ Домби повелъ Клеопатру, Эдиѳь и дочь его послѣдовали за ними. Прошедши мимо столика, уставленнаго серебромъ и золотомъ, какъ мимо кучи сору, и не удостоивши ни однимъ взглядомъ окружавшіе ее предметы роскоши, она въ первый разъ заняла свое мѣсто за столомъ и сидѣла, какъ статуя.
   М-ръ Домби самъ не далеко ушелъ отъ статуи и остался доволенъ неподвижною, гордою и холодною осанкою своей прекрасной сунруги. Она вела себя въ его духѣ, и онъ находилъ обращеніе ея прекраснымъ. Предсѣдательствуя за столомъ съ неизмѣннымъ чувствомъ собственнаго достоинства, онъ исполнялъ обязанности хозяина торжественно и самодовольно, и обѣдъ, не предвѣщавшій въ будущемъ ничего особенно привлекательнаго, прошелъ въ холодной учтивости.
   Вскорѣ послѣ чаю м-съ Скьютонъ, исполненная чувства радости, что любезная дочь ея соединена съ избранникомъ сердца, -- что, впрочемъ, не мѣшало ей найти этотъ семейный обѣдъ довольно скучнымъ, какъ можно было заключить по зѣвотѣ, цѣлый часъ прикрываемой вѣеромъ, -- м-съ Скьютонъ ушла спать. Эдиѳь тоже ушла потихоньку и не возвращалась. Флоренса же, ходившая на верхъ къ Діогену, застала въ залѣ при возвращеніи своемъ только отца, расхаживающего взадъ и впередъ въ мрачномъ величіи.
   -- Извините, папенька. Прикажете уйти? -- проговорила она, остановившись y дверей.
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ Домби, оглянувшись черезъ плечо, -- ты можешь быть или не быть тутъ, какъ тебѣ угодно; вѣдь это не мой кабинетъ.
   Флоренса вошла и присѣла съ работой къ дальнему столику. Она въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ помнитъ себя, очутилась наединѣ съ отцомъ, -- она, его единственное дитя, его естественная подруга, испытавшая все горе и тоску одинокой жизни, она, любящая, но не любимая, никогда не забывавшая помянуть его въ молитвѣ, готовая умереть рано, лишь бы только y него на рукахъ, -- она, его ангелъ-хранитель, на холодъ и равнодушіе отвѣчавшій самоотверженною любовью!
   Она дрожала, и взоръ ея омрачался. Домби ходилъ передъ ней по комнатѣ, и фигура его, казалось, росла и расширялась, то сливаясь въ неясный очеркъ, то выступая въ рѣзкихъ, опредѣленныхъ формахъ. Флоренсу влекло къ нему, но ей становилось страшно, когда онъ приближался. Неестественное чувство въ ребенкѣ, непричастномъ злу! Неестественная рука, правившая острымъ плугомъ, который вспахалъ ея нѣжную душу для такого посѣва!
   Опасаясь, какъ бы не огорчить или не оскорбить его своею скорбью, Флоренса наблюдала за собой и спокойно продолжала работать. Сдѣлавши еще нѣсколько концовъ по залѣ, онъ отошелъ въ темный уголъ, сѣлъ въ кресло, закрылъ голову платкомъ и расположился заснуть.
   Отъ времени до времени Флоренса устремляла взоръ на то мѣсто, гдѣ сидѣлъ ея отецъ, и стремилась къ нему мыслью, когда лицо ея склонялось къ работѣ; ей и горько, и отрадно было думать, что онъ можетъ спать въ ея присутствіи.
   Что подумала бы она, если бы знала, что онъ не сводитъ съ нея глазъ, что платокъ, случайно или съ умысломъ, упалъ на лицо, не заграждая его взоровъ, и что эти взоры ни на минуту не перестаютъ слѣдить за нею?
   Когда она глядѣла въ темный уголъ, гдѣ сидѣлъ м-ръ Домби, выразительные глаза ея говорили сильнѣе и увлекательнѣе всѣхъ ораторовъ въ мірѣ, и нѣмой укоръ ихъ былъ неотразимъ. Домби вздыхалъ вольнѣе, когда она наклонялась надъ работой, но продолжалъ смотрѣть на нее съ тѣмъ же вниманіемъ; онъ всматривался въ ея бѣлый лобъ, и длинные локоны, и неутомимыя руки, и ме могъ, казалось, отвести прикованныхъ глазъ. Что подумала бы она, если бы знала все это?
   A что думалъ онъ между тѣмъ? Съ какимъ чувствомъ продолжалъ онъ смотрѣть изъ-подъ платка на дочь? Чуялъ ли онъ упрекъ въ этой спокойной фигурѣ, въ этомъ кроткомъ взорѣ? начиналъ ли онъ чувствовать права ея, пробудилъ ли въ немъ, наконецъ, молящій взглядъ ея сознаніе жестокой песправедливости?
   Минуты теплой симпатіи бываютъ въ жизни даже самыхъ угрюмыхъ и черствыхъ людей, хотя они и скрываютъ это очень старательно. Видъ дочери-красавицы, незамѣтно достигшей полнаго развитія, могъ вызвать такую минуту даже и въ гордой жизни м-ра Домби. Ее могла вызвать мимолетная мысль, что семейное счастье было отъ него такъ близко, a онъ и не замѣтилъ его среди своего черство-мрачнаго высокомѣрія. Его могло тронуть нѣмое краснорѣчіе взоровъ дочери, говорившей, казалось: "Отець мой! заклинаю тебя памятью умершихъ, моимъ полнымъ страданія дѣтствомъ, полночной встрѣчей нашей въ этомъ мрачномъ домѣ, крикомъ, вызваннымъ изъ груди моей болью сердца, -- обратись ко мнѣ, отецъ мой, найди убѣжище въ любви моей, пока еще не поздно!" -- Впрочемъ, теплое чувство могло быть вызвано и другими, не столь возвышенными мыслями.
   Онъ вспомнилъ, можетъ быть, что потеря сына вознаграждена теперь новымъ союзомъ; даже, можетъ быть, просто причислилъ Флоренсу къ комнатнымъ украшеніямъ. Дѣло въ томъ, что онъ продолжалъ смотрѣть на нее все съ болѣе и болѣе нѣжнымъ чувствомъ; она начала какъ то сливаться въ глазахъ его съ любимымъ сыномъ, такъ что, наконецъ, онъ не могъ почти различать ихъ. Онъ все смотрѣлъ, и ему почудилось, что онъ видитъ ее наклонившеюся надъ кроватью малютки, не какъ соперника, a какъ ангела-хранителя. Въ немъ пробудилось желаніе заговорить съ ней, подозвать ее къ себѣ. Невнятныя, трудныя съ непривычки слова: "Флоренса, поди сюда!" были уже почти на языкѣ, но ихъ заглушили чьи-то шаги на лѣстницѣ.
   То была его жена. Она перемѣнила костюмъ и вошла теперь въ пеньюарѣ, съ распущенными волосами, свободно падавшими на плечи. Домби былъ пораженъ, но только не перемѣною нлатья.
   -- Флоренса, моя милая, -- сказала Эдиѳь, -- a я тебя вездѣ искала.
   И она сѣла возлѣ Флоренсы, наклонилась и иоцѣловала ея руку. Домби едва могъ узнать жену -- такъ она измѣнилась. Не только улыбка на ея лицѣ была для него новостью, но и всѣ манеры, выраженіе глазъ, тонъ голоса, участіе, очевидное желаніе понравиться... Нѣтъ, это не Эдиѳь!
   -- Тише, маменька. Папенька спитъ.
   И вдругъ Эдиѳь опять сталь Эдиѳью; она взглянула въ уголъ, гдѣ сидѣлъ Домби, и Домби увидѣлъ знакомое лицо Эдиѳи.
   -- Я никакъ не думала, чтобы ты была здѣсь, Флоренса.
   И опять мгновенная перемѣна! Какъ нѣжно прозвучали эти слова!
   -- Я нарочно ушла пораньше наверхъ, -- продолжала Эдиѳь, -- чтобы поговорить съ тобою. Но вошедши въ твою комнату, я увидѣла, что птичка улетѣла, и напрасно ждала ея возвращенія.
   И будь Флоренса въ самомъ дѣлѣ птичка, Эдиѳь не могла бы прижать ее къ своей груди нѣжнѣе.
   -- Пойдемъ, моя милая!
   -- Папенька, я думаю, не удивится, проснувшись, что меня нѣтъ? -- нерѣшительно произнесла Флоренса.
   -- Ты сомнѣваешься?
   Флоренса опустила голову, встала и сложила работу. Эдиѳь взяла ее подъ руку, и онѣ вышли какъ сестры. "Даже и походка ея что-то не та", подумалъ м-ръ Домби, провожая ее глазами за поротъ.
   Часы на колокольнѣ пробили три, a онъ все еще сидѣлъ нелодвижно въ углу, не сводя глазъ съ того мѣста, гдѣ была Флоренса. Свѣчи догорѣли, въ комнатѣ стало темно, но на лицѣ его витала тьма, темнѣе всякой ночи.
   Флоренса и Эдиѳь долго разговаривали, сидя передъ каминомъ въ отдаленной комнатѣ, гдѣ умеръ маленькій Павелъ. Бывшій тамъ Діогенъ хотѣлъ было сначала не впустить Эдиѳи, но потомъ, какъ будто только изъ желанія угодить своей госпожѣ, впустилъ ее и удалился ворча въ переднюю. Скоро, однако, онъ какъ будто понялъ, что, несмотря на хорошее намѣреніе, сдѣлалъ ошибку, какую дѣлаютъ самыя лучшія собаки, и, желая загладить проступокъ, вошелъ потихоньку опять въ комнату, улегся между дамами прямо противъ огня, высунулъ языкъ и началъ слушать съ самымъ глупымъ выраженіемъ.
   Разговоръ шелъ сн лучалось, что писаря уже уходили, въ конторахъ было темно и пусто, и всѣ подобныя мѣста были заперты, а Каркеръ все еще рылся въ тайнахъ счетныхъ книгъ и бумагъ, съ терпѣніемъ человѣка, анатомирующаго во всей подробности сбой субъектъ. Разсыльный. Перчъ, остававшійся въ подобныхъ случаяхъ въ конторѣ, занимаясь чтеніемъ прейс-куранта или дремля передъ огнемъ, не могъ надивиться усердію мистера Каркера, хотя это усердіе мѣшало ему наслаждаться домашнимъ благополучіемъ, и безпрестанно твердилъ своей супругѣ о необыкновенныхъ способностяхъ управляющаго.
   Съ тѣмъ же усиленнымъ вниманіемъ Каркеръ занимался и собственными дѣлами. Хотя честь -- быть партнёромъ въ торговли принадлежала только наслѣдникамъ великаго имени Домби, однако, Каркеръ имѣлъ нѣкоторые проценты съ доходовъ и, стараясь всѣми силами употреблять деньги съ наибольшею выгодою, прослылъ между многими за богатаго человѣка. Мелкіе торговцы поговаривали, что Джемъ Каркеръ непремѣнно будетъ капиталистомъ, а на биржѣ многіе держали Пари, что Джемъ женится на богатой вдовѣ.
   Всѣ эти занятія нисколько не уменьшали почтительности Каркера къ мистеру Домби и не измѣняли ни одной изъ его прежнихъ привычекъ. Въ немъ произошла только та перемѣна, что, ѣздя взадъ и впередъ по улицамъ, онъ впадалъ въ задумчивость, какъ въ то утро, когда случилось несчастіе съ мистеромъ Домби. При этихъ разъѣздахъ, онъ машинально отъискивалъ дорогу и, казалось, ничего не видѣлъ и не слышалъ до самаго пріѣзда къ дому.
   Однажды утромъ, подъѣзжая на своей бѣлоногой лошади къ конторѣ мистера Домби, онъ по обыкновенію не обратилъ вниманія ни на двѣ пары женскихъ глазъ, ни на Роба-Точильщика, который, желая показать свою точность, безпрестанно снималъ и надѣвалъ шляпу и бѣжалъ за своимъ господиномъ, напрасно стараясь обратить на себя его вниманіе.
   -- Посмотри, куда онъ ѣдетъ! вскричала одна изъ женщинъ, старая, безобразная мегера, показывая на Каркера своей спутницѣ, вмѣстѣ съ нею стоявшей подъ воротами дома.
   Дочь мистриссъ Броунъ выглянула изъ воротъ. На лицѣ ея рѣзко отражались гнѣвъ и мщеніе.
   -- Я никогда не думала болѣе его видѣть, сказала она: -- но, можетъ-быть, все къ лучшему. Вижу, вижу!
   -- Онъ не перемѣнился! замѣтила старуха съ злобнымъ взглядомъ.
   -- Ему перемѣниться? Отъ-чего? Что онъ перенесъ? Довольно, что я измѣнилась за десятерыхъ. Развѣ этого не довольно?
   -- Смотри, какъ онъ ѣдетъ! шептала старуха, слѣдя за дочерью своими красными глазами:-- какъ парадно! верхомъ, тогда-какъ мы въ грязи...
   -- Мы сами грязь, съ нетерпѣніемъ прервала Алиса.-- Мы грязь изъ-подъ копыта его лошади. Чѣмъ же намъ быть?
   Внимательно слѣдя за Каркеромъ, она махнула рукою, когда старуха хотѣла отвѣчать, какъ-будто опасаясь, чтобъ ея зрѣнію не помѣшалъ звукъ. Мать, не сводя съ нея глазъ, молчала. Наконецъ, Алиса отвела глаза и вздохнула свободнѣе, какъ-будто ее тяготилъ видъ Каркера.
   -- Алиса! сказала старуха, держа дочь за рукавъ: -- красавица моя, Алиса, не-уже-ли ты дашь ему такъ проѣхать, когда можешь выжать изъ него деньги? Худо, худо!
   -- Я говорила тебѣ, что не хочу его денегъ. Не-уже-ли ты до-сихъ-поръ мнѣ не вѣришь? Взяла ли я деньги отъ его сестры? Если я взяла бы отъ него пенни, такъ развѣ для того, чтобъ напитать ядомъ и отослать назадъ. Полно, мать, пойдемъ прочь.
   -- Онъ такъ богатъ, а мы такъ бѣдны! прошептала старуха.
   -- Бѣдны, потому-что не можемъ заплатить ему за зло, отвѣчала дочь.-- Пусть онъ дастъ мнѣ это богатство, я возьму его. Пойдемъ прочь. Что пользы смотрѣть на его лошадь? Пойдемъ, мать!
   Въ это время старуха увидѣла Роба-Точильщика, который шелъ по улицѣ, ведя лошадь. Она стала внимательно его разсматривать, какъ-будто не вѣря глазамъ, потомъ радостно взглянула на дочь и, вышедъ изъ-подъ воротъ, когда Робъ проходилъ мимо, схватила его за плечо.
   -- Гдѣ это пропадалъ до-сихъ-поръ мой ненаглядный Робъ? сказала старуха.
   Ненагляднаго Роба до того озадачила эта встрѣча, что у него изъ глазъ выступили слезы.
   -- Не-уже-ли вы не можете оставить въ покоѣ бѣдняка, мистриссъ Броунъ, жалобно пропищалъ Точильщикъ: -- когда у него есть и хорошее мѣсто и добрая слава? Зачѣмъ вы вредите мнѣ, разговаривая со мною на улицѣ, когда я веду господскую лошадь на конюшню, лошадь, которую бы вы давно продали?.. Я думалъ, что вы давно умерли!
   -- Вотъ, какъ онъ говоритъ со мною! вскричала старуха, обращаясь къ дочери:-- а я знала его нѣсколько недѣль и мѣсяцевъ и не разъ выручала его отъ птицелововъ.
   -- Оставьте птицъ въ покоѣ, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ съ мучительнымъ страхомъ:-- съ ними хуже встрѣчаться, чѣмъ со львами. Ну, какъ ваше здоровье, и что вамъ отъ меня нужно?
   Эти учтивые вопросы Точильщикъ сдѣлалъ въ совершенномъ отчаяніи.
   -- Смотри, какъ онъ говоритъ со старымъ другомъ! вскричала мистриссъ Броунъ, снова обращаясь къ дочери.-- Но у него есть старые друзья, которые не такъ терпѣливы, какъ я. Если я скажу имъ, гдѣ его можно найдти...
   -- Замолчите ли вы, мистриссъ Броунъ! вскричалъ несчастный Точильщикъ, осматриваясь кругомъ и думая встрѣтить бѣлые зубы своего господина.-- Что вамъ за радость вредить бѣдному мальчику? И въ ваши лѣта, когда вамъ пора о многомъ подумать...
   -- Какая славная лошадь! сказала старуха, гладя ее но шеѣ.
   -- Оставьте ее въ покоѣ, мистриссъ Броунъ! вскричалъ Робъ, отталкивая ея руку.-- Вы меня совсѣмъ погубите.
   -- Какое же зло я тебѣ дѣлаю?
   -- Зло! повторилъ Робъ.-- У меня есть господинъ, который тотчасъ замѣтитъ, что трогали его лошадь.
   И Робъ подулъ на мѣсто, къ которому прикоснулась старуха, и началъ тереть его пальцемъ.
   Старуха, взглянувъ на дочь, пошла вслѣдъ за Робомъ, продолжая разговоръ.
   -- Хорошее мѣсто, Робъ? сказала она.-- Ты счастливъ, дитя мое?
   -- Не говорите, пожалуйста, о счастіи, мистриссъ Броунъ! вскричалъ бѣдный Точильщикъ, останавливаясь.-- Я могъ бы назваться счастливымъ, еслибъ вы убрались отсюда и никогда ко мнѣ не приходили. Отойдите прочь, мистриссъ Броунъ, и не идите за мною!
   -- Какъ! вскричала старуха, искрививъ свое отвратительное лицо злою улыбкою:-- ты гонишь своего стараго товарища! Столько разъ бѣгавъ ко мнѣ въ домъ, за ночлегомъ, когда у тебя не было другой постели, кромѣ мостовой, ты осмѣливаешься такъ говорить со мною! Мы покупали и продавали вмѣстѣ; я учила тебя своему ремеслу, а ты гонишь меня прочь! Я могу собрать толпу старинныхъ друзей, которые завтра же тебя уничтожатъ, а ты не хочешь и смотрѣть на меня! Пойдемъ, Алиса.
   -- Постойте, мистриссъ Броунъ, вскричалъ Точильщикъ.-- Что съ вами? Не сердитесь! Я не хотѣлъ васъ обидѣть. Развѣ я не сказалъ вамъ сначала: "какъ ваше здоровье?" Подумайте сами, могу ли я разговаривать съ вами, когда мнѣ поручено отвести на конюшню лошадь?
   Старуха по-видимому смягчилась, но все еще трясла головою и ворчала.
   -- Пойдемте въ конюшню; я васъ поподчую, мистриссъ Броунъ, чѣмъ намъ ходить по улицѣ другъ за другомъ. Еслибъ не лошадь, повѣрьте, я былъ бы очень-радъ васъ видѣть!
   Съ отчаяніемъ въ душѣ, Робъ продолжалъ свой путь. Старуха, мигнувъ дочери, не отставала отъ него ни на шагъ. Алиса шла вслѣдъ за нею.
   Повернувъ на небольшой дворъ, надъ которымъ возвышалась церковная башня, Робъ-Точильщикъ передалъ бѣлоногую лошадь конюху, стоявшему у конюшни, и, пригласивъ женщинъ сѣсть возлѣ на каменную ступеньку, принесъ изъ сосѣдняго трактира большую кружку съ виномъ и стаканъ.
   -- За твоего господина, мистера Каркера, сказала старуха, взявшись за стаканъ.
   -- Я, кажется, не говорилъ вамъ его имени, замѣтилъ удивленный Робъ.
   -- Мы знаемъ его съ виду, сказала мистриссъ Броунъ.-- Мы видѣли, какъ онъ проѣхалъ сегодня верхомъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ Робъ, проклиная судьбу.-- Что съ нею? Отъ-чего она не пьетъ?
   Этотъ вопросъ относился къ Алисѣ, которая сидѣла въ сторонѣ, завернувшись въ платокъ и не обращая вниманія на предложенный ей стаканъ.
   Старуха покачала головою.
   -- Оставь ее, у нея свои причуды. Но мистеръ Каркеръ...
   -- Тсс! сказалъ Робъ, осматриваясь кругомъ.-- Тише!
   -- Но вѣдь его здѣсь нѣтъ, замѣтила старуха.
   -- Почему знать? шепталъ Робъ, поднявъ глаза на церковную башню, какъ-будто ища на ней Каркера.
   -- Что, онъ хорошій господинъ? спросила мистриссъ Броунь.
   Робъ кивнулъ головою.
   -- Очень-строгъ, сказалъ онъ тихо.
   -- Онъ, кажется, живетъ за городомъ?
   -- Когда онъ дома; но до-сихъ-поръ мы еще не живемъ дома.
   -- Гдѣ же? спросила старуха.
   -- Въ трактирѣ, недалеко отъ мистера Домби.
   Молодая женщина такъ неожиданно и такъ зорко устремила на него свои глаза, что Робъ совершенно смѣшался и снова предложилъ ей стаканъ, но безъ, успѣха.
   -- Мистеръ Домби, о которомъ мы съ вами иногда говорили...
   Старуха кивнула головою.
   -- Мистеръ Домби упалъ съ лошади, продолжалъ Робъ съ видимою неохотою: -- и господинъ мой находится безотлучно то съ нимъ, то съ его женою. Поэтому мы и переѣхали въ городъ.
   -- Они очень-дружны между собою? спросила старуха.
   -- Кто?
   -- Онъ и она? ,
   -- Мистеръ и мистриссъ Домби? Почему мнѣ знать!
   -- Не мистеръ и мистриссъ Домби, отвѣчала старуха съ усмѣшкою.
   -- Не знаю, сказалъ Робъ, снова осматриваясь.-- Кажется, дружны. Какъ вы любопытны, мистриссъ Броунь! Чѣмъ больше знаешь, тѣмъ меньше говори!
   -- Тутъ еще нѣтъ большаго зла, вскричала старуха со смѣхомъ.-- Рѣзвый Робъ присмирѣлъ съ-тѣхъ-поръ, какъ получилъ мѣсто. Это недурно.
   -- Я знаю, что недурно, отвѣчалъ Робъ, посматривая то кругомъ себя, то на церковь.-- Я не долженъ даже разсказывать, сколько пуговицъ на фракѣ у моего господина. Онъ не любитъ болтуновъ и говоритъ, чтобъ въ такомъ случаѣ я заранѣе утопился. Я бы ни за что не сказалъ вамъ его имени. Говорите о комъ-нибудь другомъ.
   Между-тѣмъ, какъ Робъ снова боязливо осматривался кругомъ, старуха сдѣлала знакъ своей дочери. Это было дѣломъ одной минуты, но дочь поняла ее и, переставъ смотрѣть на мальчика, сидѣла, завернувшись въ платокъ.
   -- Другъ мой, Робъ, сказала старуха, маня его къ себѣ: -- ты всегда былъ моимъ любимцемъ, не правда ли?
   -- Правда, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Точильщикъ сквозь зубы.
   -- И ты могъ со мною разстаться! сказала она, обвиваясь руками около его шеи.-- Ты могъ оставить меня и не извѣстить стараго друга о своемъ счастіи, гордый мальчикъ!
   -- Я въ ужасномъ положеніи, мистриссъ Броунъ.-- Господинъ мой можетъ прійдти сюда каждую минуту. Перестаньте, ради Бога!
   -- Не пріидешь ли ты ко мнѣ, Робби? спросила мистриссъ Броунъ.
   -- Прійду, говорю вамъ; прійду!
   -- О, мой милый Робъ! сказала старуха, отирая слезы.-- Я живу тамъ же.
   -- Хорошо.
   -- Скоро ли ты прійдешь, Робби?
   -- Скоро, скоро, скоро! вскричалъ Робъ.-- Клянусь душою и тѣломъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, я никогда не подойду къ тебѣ и не вымолвлю ни слова -- никогда!
   Эти слова нѣсколько успокоили несчастнаго Точильщика, и онъ со слезами просилъ старуху не погубить его. Мистриссъ Броунъ обняла его и тихонько отъ дочери шопотомъ попросила у него денегъ.
   -- Одинъ шиллингъ, дружечикъ, или пол-шиллинга! Для стараго знакомства. Я такъ бѣдна, а моя красавица дочь чуть не моритъ меня съ голода.
   Но между-тѣмъ, какъ Точильщикъ подавалъ ей деньги, Алиса, стоявшая къ нимъ спиною, обернулась, схватила мать за руку и вырвала у нея милостыню.
   -- Какъ! вскричала она:-- всегда деньги! деньги съ начала и до конца! 1Іе-уже-ли мать моя такъ мало думаетъ о томъ, что я говорю? На, возьми ихъ назадъ!
   Старуха застонала, но не противилась и поплелась со двора за дочерью. Удивленный Точильщикъ, смотря имъ въ слѣдъ, видѣлъ, какъ онѣ остановились и жарко о чемъ-то говорили. Онъ видѣлъ, какъ молодая женщина дѣлала угрожающій жестъ рукою и какъ старалась подражать ей старуха, и искренно желалъ не быть предметомъ ихъ разговора.
   Точильщикъ, радуясь ихъ уходу и утѣшая себя мыслью, что мистриссъ Броунъ не вѣчно будетъ жить на свѣтѣ, а, можетъ-быть, и очень-недолго, отправился за приказаніями къ своему господину, въ контору мистера Домби.
   Каркеръ, къ которому съ трепетомъ явился Робъ, далъ ему отнести портфёль съ бумагами къ мистеру Домби и записку къ мистриссъ Домби, сдѣлавъ головою знакъ быть осторожнѣе. Этотъ знакъ сильнѣе поразилъ Роба, чѣмъ всѣ слова и угрозы.
   Оставшись одинъ въ своей комнатѣ, Каркеръ принялся за работу и работалъ цѣлый день. Онъ принялъ нѣсколькихъ посѣтителей, просмотрѣлъ множество документовъ и, спрятавъ бумаги въ столъ, впалъ въ прежнюю задумчивость.
   Онъ стоялъ на своемъ всегдашнемъ мѣстѣ, опустивъ глаза внизъ, когда его братъ принесъ нѣсколько писемъ, доставленныхъ въ-продолженіе дня. Джонъ спокойно положилъ ихъ на столъ и хотѣлъ удалиться, но Каркеръ-управляющій остановилъ его.
   -- Зачѣмъ вы здѣсь, Джонъ Каркеръ?
   Джонъ показалъ на письма и снова хотѣлъ уйдти.
   -- Я удивляюсь, сказалъ управляющій:-- что вы не спросите о здоровья мистера Домби.
   -- Въ конторѣ говорили сегодня, что мистеръ Домби поправляется, отвѣчалъ Джонъ.
   -- Вы сдѣлались такимъ добрымъ, что, пожалуй, всякое несчастіе, случившееся съ нимъ, огорчитъ васъ, съ усмѣшкою замѣтилъ управляющій.
   -- Я сталъ бы искренно сожалѣть о немъ, Джемсъ.
   -- Онъ сталъ бы сожалѣть! вскричалъ управляющій, показывая на брата, какъ-будто кто-нибудь его слушалъ. Онъ сталъ бы искренно сожалѣть! И это мой братъ, котораго, какъ старую картину, Богъ-знаетъ сколько лѣтъ держутъ въ грязи! Онъ хочетъ меня увѣрить въ своей благодарности и въ своемъ уваженіи къ мистеру Домби!
   -- Я ни въ чемъ не хочу увѣрять васъ, Джемсъ. Будьте ко мнѣ такъ же справедливы, какъ и къ другимъ. Я отвѣчаю на вашъ вопросъ.
   -- Не-уже-ли вы на него не жалуетесь? спросилъ управляющій.-- Вы испытали и дерзость, и взъискательность, и дурное обращеніе. Чортъ возьми! вы человѣкъ или мышь?
   -- Невозможно, чтобъ люди, столько лѣтъ жившіе вмѣстѣ, и въ-особенности начальникъ и подчиненный, могли всегда быть довольны другъ другомъ, отвѣчалъ Джонъ.-- Но, за исключеніемъ моей исторіи...
   -- Его исторіи! вскричалъ управляющій.
   -- За исключеніемъ ея, я совершенно доволенъ. Повѣрьте, что всѣ искренно сожалѣютъ о несчастій, постигшемъ главу нашего дома.
   -- Вы также имѣете свои причины быть благодарнымъ! презрительно замѣтилъ управляющій.-- Не-уже-ли вы не понимаете, что васъ держутъ, какъ примѣръ доброты Домби и Сына, которая можетъ быть полезна кредиту знаменитаго дома?
   -- Нѣтъ, мнѣ казалось, что меня держали по причинѣ болѣе-благородной и безкорыстной.
   -- Вы, кажется, хотите привести какое-то христіанское изреченіе? язвительно замѣтилъ управляющій.
   -- Нѣтъ, Джемсъ, хотя между нами давно разорваны узы братства...
   -- Кто разорвалъ ихъ, сударь? спросилъ управляющій.
   -- Я, своимъ проступкомъ. Васъ я не обвиняю.
   -- А! вы меня не обвиняете...
   -- Повторяю вамъ: хотя между нами нѣтъ болѣе никакой связи, избавьте меня отъ безполезныхъ упрековъ и не перетолковывайте въ худую сторону моихъ словъ. Я хотѣлъ только убѣдить васъ, что вы ошибаетесь, полагая, что одни вы принимаете участіе во всемъ, касающемся до мистера Домби. Всѣ мы, отъ перваго до послѣдняго, раздѣляемъ эти чувства.
   -- Ты лжешь! вскричалъ управляющій, покраснѣвъ отъ гнѣва.-- Ты лицемѣръ, Джонъ Каркеръ, и лжешь!
   -- Джемсъ, къ чему эти обидныя слова? чего ты отъ меня хочешь?
   -- Повторяю, что твое лицемѣрство не обманетъ меня! Нѣтъ ни одного человѣка, отъ меня до послѣдняго слуги, который бы не радовался униженію мистера Домби, который бы втайнѣ не ненавидѣлъ его, который бы не желалъ ему скорѣе зла, чѣмъ добра, который не возсталъ бы противъ него, еслибъ имѣлъ власть и силу. Вотъ, какъ всѣ здѣсь думаютъ!
   -- Не знаю, сказалъ Джонъ, переходя отъ досады къ удивленію:-- кто до такой степени воспользовался вашимъ легковѣріемъ, и почему вы вздумали разспрашивать меня, а не другаго. Теперь я увѣренъ, что вы хотѣли испытать меня. Повторяю еще разъ: васъ обманули.
   -- Я знаю это, отвѣчалъ управляющій.
   -- Но не я обманулъ васъ; васъ обманули, можетъ-быть, ваши же мысли и подозрѣнія.
   -- У меня нѣтъ подозрѣній, сказалъ управляющій.-- Я совершенно увѣренъ въ томъ, что говорю. Малодушныя, низкія, ползающія собаки! Всѣ вы поете одну пѣсню, всѣ таитесь одинъ отъ другаго.
   Джонъ Каркеръ вышелъ, не говоря ни слова, и заперъ за собою дверь. Управляющій подвинулъ стулъ къ камину и началъ разбивать уголья щипцами.
   -- Подлые рабы, прошепталъ онъ, выказывая рядъ зубовъ.-- Между ними нѣтъ ни одного человѣка, который бы казался оскорбленнымъ или обиженнымъ! Нѣтъ ни одного, который бы, имѣя власть и силу, разбилъ бы гордость Домби, какъ эти уголья!
   Онъ ударилъ щипцами по рѣшеткѣ и потомъ погрузился въ глубокую задумчивость. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ всталъ, осмотрѣлся кругомъ, взялъ шляпу и перчатки, и, сѣвъ на лошадь, поѣхалъ по освѣщеннымъ улицамъ.
   Проѣзжая мимо дома мистера Домби, онъ заглянулъ въ окна. Окно, у котораго онъ когда-то видѣлъ Флоренсу съ собакою, прежде другихъ обратило на себя его вниманіе, хотя въ немъ не видно было огня.
   -- Было время, сказалъ онъ съ улыбкою:-- когда пріятно было слѣдить даже за восходившею звѣздою, и знать, съ которой стороны поднимаются облака. Но явилась планета и закрыла ее своимъ блескомъ.
   Онъ поворотилъ свою бѣлоногую лошадь за уголъ улицы и началъ искать одно окно на задней сторонѣ дома. Съ этимъ окномъ сливалась мысль о гордой осанкѣ, о рукѣ, замкнутой въ перчатку, о перьяхъ дорогой птицы, разсыпанныхъ по полу, и о шумѣ платья, какъ о гулѣ отдаленной бури. Эти мысли онъ унесъ съ собою, поворотивъ назадъ и проѣзжая по темнымъ и опустѣлымъ паркамъ.
   Должно высказать горькую истину: всѣ эти мысли имѣли предметомъ женщину, гордую женщину, которая ненавидѣла его, но которую онъ заставилъ принимать себя и выслушивать его мнѣніе о ея невниманіи къ мужу и къ самой-себѣ. Эти мысли имѣли предметомъ женщину, которая глубоко его ненавидѣла, которая гнала его и не довѣряла ему, потому-что они обоюдно знали другъ друга. И при всемъ томъ эта женщина позволяла ему съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе съ нею сближаться, не смотря на свою къ нему ненависть?
   Не-уже-ли призракъ этой женщины леталъ около него, между-тѣмъ, какъ онъ ѣхалъ? Да; онъ мысленно видѣлъ ее совершенно такою, какова она была въ дѣйствительности. Онъ видѣлъ ее съ ея гордостью, ненавистью, гнѣвомъ и съ ея дивною красотою. То она представлялась ему надменною и недоступною, то въ прахѣ, подъ ногами его лошади.
   И когда, окончивъ поѣздку и переодѣвшись, онъ вошелъ въ ея пышный будуаръ съ поникшею головою, вкрадчивымъ голосомъ и льстивою улыбкою, онъ увидѣлъ ту же женщину, которая представлялась его воображенію.
   

ГЛАВА VI.
Громовой ударъ.

   Время не разрушало преграды между мистеромъ Домби и его женою. Время, смягчающее гнѣвъ и горе, ничего не могло сдѣлать для этихъ несчастныхъ супруговъ, связанныхъ между собою невыносимыми оковами. Ихъ гордость, различная но роду и цѣли, была равносильна, а въ борьбѣ ихъ, упорной, какъ кремень, издавала огонь, попалившій все между ними и покрывавшій ихъ супружескій путь грудами пепла.
   Будемъ справедливы къ мистеру Домби. При своемъ странномъ характерѣ, онъ не хотѣлъ уступить женѣ; но чувства его къ ней не измѣнились. Въ глазахъ его, она была виновна тѣмъ, что не признавала его превосходства и не изъявляла своей покорности, и въ этомъ отношеніи необходимо было усмирить ее и исправить; но во всѣхъ другихъ случаяхъ, онъ видѣлъ въ ней женщину, которая въ состояніи съ честью оправдать его выборъ и носить его имя.
   Но Эдиѳь, со всею силою гордой ненависти, бросала свой мрачный взглядъ на человѣка, черезъ котораго она узнала униженіе и обиду и этотъ человѣкъ былъ мужъ ея!
   Мотъ ли назваться ненатуральнымъ главный порокъ мистера Домби? Иногда на умъ приходитъ вопросъ: что такое человѣческая натура, какимъ-образомъ измѣняютъ ее люди, и при этой перемѣнѣ натуралыю ли быть ненатуральнымъ?
   О, если бы добрый ангелъ снялъ крыши съ домовъ болѣе могущественною и кроткою рукою, чѣмъ бѣсъ романа, и показалъ христіанамъ, какія черныя тѣни кроются въ иныхъ домахъ, сопутствуя мрачному демону! Еслибъ хотя одна ночь показала имъ блѣдные призраки, возстающіе изъ смраднаго и зараженнаго воздуха, гдѣ кроется порокъ и болѣзни! Свѣтло и ясно было бы утро послѣ такой ночи, потому-что люди сдѣлали бы свѣтъ лучшимъ, чѣмъ онъ есть.
   Но такъ же свѣтелъ и благодатенъ былъ бы этотъ день для тѣхъ людей, которые никогда не видѣли окружавшаго ихъ міра, которые никогда не знали, что они также принадлежатъ къ нему и никогда не подозрѣвали своего нравственнаго униженія.
   Но солнце такого дня никогда не восходило ни для мистера Домби, гіи для жены его. Ихъ путь былъ неизмѣненъ.
   Въ-продолженіе шести мѣсяцевъ его болѣзни, ихъ взаимныя отношенія оставались тѣ же. Гранитная скала не могла бы тверже ея стоять на его пути; замерзшій потокъ, скрытый въ глубинѣ сыраго погреба отъ всѣхъ лучей свѣта, не могъ бы быть мрачнѣе и холоднѣе его.
   Надежда, оживившая сердце Флоренсы съ появленіемъ Эдиѳи, давно уже исчезла. Прошло два года, и ничто не оправдало ея ожиданіи. Если въ ней еще оставалась мысль, что Эдиѳь и отецъ ея когда-нибудь могутъ быть счастливы, то, вмѣстѣ съ тѣмъ, она была убѣждена, что отецъ никогда не будетъ любить ее. То время, когда ей казалось, что онъ смягчился, было давно изглажено воспоминаніемъ о его прошедшей и настоящей холодности.
   Флоренса все еще любила отца, но постепенно стала любить его какъ человѣка, который когда-то былъ, или могъ быть для нея дорогъ. Оттѣнокъ тихой грусти, неразлучный съ воспоминаніемъ о маленькомъ Полѣ и о ея матери, смѣшивался теперь съ ея мыслями объ отцѣ и какъ-будто превращалъ ихъ въ воспоминанія. Потому ли, что онъ для нея умеръ, по тѣсной ли его связи съ ея любимыми существами, по сожалѣнію ли о надеждахъ, которыя онъ погубилъ -- Флоренса сама не знала -- но объ отцѣ, котораго она любила, у ней осталась одна только смутная идея.
   Эта перемѣна, подобная переходу отъ дѣтства къ юности, явилась вмѣстѣ съ этимъ переходомъ. Флоренсѣ было уже семнадцать лѣтъ, когда, въ минуты печальныхъ размышленій, эти мысли впервые пришли ей на умъ.
   Теперь она часто оставалась одна, потому-что сношенія между ею и ея О маменькою измѣнились во многомъ. Во время болѣзни отца, Флоренса въ первый разъ замѣтила, что Эдиѳь убѣгаетъ ея. Испуганная дѣвушка, не понимая такой перемѣны, еще разъ пришла къ ней въ комнату, ночью.
   -- Маменька, не-уже-ли я васъ оскорбила? спросила Флоренса.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Эдиѳь.
   -- Я въ чемъ-нибудь виновата. Скажите, въ чемъ? Вы совсѣмъ перемѣнились со мною. Я очень чувствую эту перемѣну, милая маменька, потому-что люблю васъ всѣмъ сердцемъ.
   -- Я также люблю тебя, отвѣчала Эдиѳь.-- Ахъ, Флоренса, вѣрь мнѣ, люблю болѣе, чѣмъ когда-нибудь!
   -- Зачѣмъ же вы такъ часто отъ меня уходите, зачѣмъ убѣгаете меня? спросила Флоренса.-- Зачѣмъ иногда вы такъ странно смотрите на меня, милая маменька? Неправда ли, вѣдь это случается?
   Эдиѳь сдѣлала утвердительный знакъ глазами.
   -- За что это? сказала Флоренса умоляющимъ голосомъ.-- Скажите, за что, чтобъ я могла исправиться. Скажите мнѣ, что этого болѣе не будетъ.
   -- Флоренса, отвѣчала Эдиѳь, обнимая бѣдную дѣвушку, стоявшую передъ нею на колѣняхъ: -- я не могу сказать тебѣ, зачѣмъ я это дѣлаю. Не могу сказать, и ты не должна слышать; но это не можетъ быть иначе. Не-уже-ли я была бы въ состояніи такъ перемѣниться, если бы этого не требовала необходимость?
   -- Не-уже-ли, маменька, мы должны быть чужими другъ для друга?
   Молчаніе Эдиѳи говорило "да".
   Флоренса глядѣла на нее съ возрастающимъ удивленіемъ и ужасомъ, и слезы градомъ покатились по лицу ея.
   -- Флоренса, другъ мой, выслушай меня! Я не могу видѣть твоей печали... Успокойся... Взгляни, какъ я спокойна, а не-уже-ли я менѣе страдаю?
   Эдиѳь приняла свой прежній видъ и продолжала:
   -- Мы не будемъ совершенно-чужими, но только по наружности будемъ чуждаться другъ друга. Въ душѣ я всегда останусь для тебя та же. То, что я принуждена дѣлать, дѣлаю я не для себя.
   -- Для меня, маменька?
   -- Довольно, сказала Эдиѳь.-- Милая Флоренса, мы должны рѣже видѣться. Мы должны разрушить нашу связь.
   -- Когда? вскричала Флоренса.-- Когда, маменька?
   -- Теперь же, отвѣчала Эдиѳь.
   -- И навсегда?
   -- Я не говорю этого. Я сама не знаю. Я даже не говорю, что дружба между нами вредна и неприлична, и что изъ нея не выйдетъ ничего добраго. Дай Богъ, чтобъ ты никогда не узнала пути, по которому я иду, и который Богъ-знаетъ куда приведетъ меня...
   Голосъ ея замеръ. Она сидѣла, смотря на Флоренсу съ какимъ-то страннымъ отчужденіемъ. Прежняя гордость и гнѣвъ пробѣжали по чертамъ ея лица, какъ дикій аккордъ по струнамъ ара"ы. Но вслѣдъ за ними не видно было изнеможенія. Она не опустила головы, не заплакала, не сказала, что вся ея надежда на Флоренсу. Она казалась прекрасною Медузою, готовою превратить все въ камень.
   -- Маменька, я вижу въ васъ перемѣну, которая меня безпокоитъ. Позвольте мнѣ съ вами остаться.
   -- Нѣтъ, другъ мой, отвѣчала Эдиѳь.-- Мнѣ теперь лучше остаться одной. Не спрашивай меня болѣе, но вѣрь, что я бываю съ тобою холодна не по своей волѣ. Какъ ни чужды мы будемъ казаться другъ другу, я никогда не измѣнюсь для тебя.-- Прости меня, что я какъ тѣнь помрачила твой грустный домъ, и не будемъ болѣе говорить объ этомъ.
   -- Мы не разстанемся, маменька? прошептала Флоренса.
   -- Мы должны казаться чужими, чтобъ не разставаться, отвѣчала Эдиѳь.-- Не спрашивай меня болѣе. Ступай, Флоренса. Съ тобою неразлучны моя любовь и раскаяніе!
   Она обняла ее на прощанье; ей казалось, что съ уходомъ Флоренсы улетѣлъ ея добрый ангелъ и оставилъ ее на жертву гордымъ и раздраженнымъ страстямъ, положившимъ свою печать на челѣ ея.
   Съ этой минуты, Эдиѳь и Флоренса были уже не тѣ другъ для друга. Онѣ встрѣчались только за столомъ, и то при мистерѣ Домби. Тогда Эдиѳь, надменная и молчаливая, никогда на нее не смотрѣла. При Каркерѣ она старалась еще болѣе отдаляться отъ Флоренсы. Но она горячо обнимала Флоренсу, когда ей случалось встрѣчать ее одну, и часто, поздно возвращаясь домой, прокрадывалась она въ комнату Флоренсы и благословляла бѣдную дѣвушку. Флоренса сквозь сонъ слышала ея кроткія слова и чувствовала ея поцалуй на устахъ своихъ. Но это случалось все рѣже и рѣже.
   Сердце Флоренсы снова начало чувствовать вокругъ себя пустоту. Какъ образъ любимаго отца мало-по-малу сдѣлался для нея чуждымъ, такъ и Эдиѳь, подобно всѣмъ, къ кому душа Флоренсы чувствовала привязанность, съ каждымъ днемъ отдалялась отъ нея, подобно блѣднѣющему призраку; мало-по-малу, пропасть между ними становилась глубже и шире, мало-по-малу нѣжность и любовь Эдной охлаждались въ борьбѣ съ ея непреклоннымъ характеромъ.
   Одною только мыслью Эдиѳь старалась утѣшить себя въ своей тяжкой потерѣ. Флоренса, нетерзаемая болѣе съ одной стороны привязанностью къ матери, съ другой покорностью къ отцу, могла любить ихъ обоихъ и не быть ни къ кому изъ нихъ несправедливою. Какъ тѣнямъ своего воображенія, она могла дать имъ равныя права въ своемъ сердцѣ, не оскорбляя ихъ никакими сомнѣніями.
   Такъ она и старалась дѣлать. По-временамъ, мысль о причинѣ перемѣны Эдиѳи пугала ея воображеніе; но, уже привыкнувъ къ тоскѣ и одиночеству, Флоренса болѣе не роптала.
   Такимъ-образомъ, Флоренса достигла семнадцати лѣтъ. Уединенная жизнь сдѣлала ее робкою и боязливою, но не ожесточила ея кроткаго характера. Она казалась ребенкомъ по своей невинной простотѣ, женщиною -- по скромной увѣренности въ самой-себѣ и по полнотѣ чувства. И ребенокъ и женщина отражались и смѣшивались въ ея прекрасномъ лицѣ и въ нѣжной стройности Формъ, какъ-будто весна не хотѣла исчезать съ наступленіемъ лѣта, и перемѣшивала едва распустившіеся цвѣты съ ихъ полнымъ цвѣтомъ. Но въ ея дрожащемъ голосѣ, въ спокойномъ взглядѣ и въ задумчивой красотѣ было выраженіе, напоминавшее умершаго мальчика; даже совѣтъ, собиравшійся въ лакейской, шепталъ между собою то Нсе, и качалъ головами, что, впрочемъ, не мѣшало ему ѣсть и пить болѣе обыкновеннаго.
   Отъ этого почтеннаго общества можно было вдоволь наслышаться о мистерѣ Домби, его супругѣ и о мистерѣ Каркерѣ, который неудачно принялъ на себя роль посредника. Всѣ оплакивали такой ходъ дѣлъ и единодушно утверждали, что причиною всего зла была мистриссъ Пипичинъ, которую никто терпѣть не могъ въ домѣ.
   Обыкновенные посѣтители дома, и тѣ, которыхъ посѣщали мистеръ Домби и его супруга, считали ихъ совершенною парою, по-крайней-мѣрѣ по ихъ одинаковой гордости, и ничего болѣе о нихъ не думали. Молодая дама съ горбомъ долго не являлась послѣ смерти мистриссъ Скьюгонъ, увѣряя своихъ задушевныхъ друзей, что это семейство всегда напоминаетъ ей надгробные памятники; но, пріѣхавъ, она не нашла въ домѣ ничего предосудительнаго, кромѣ связки золотыхъ печатей, которую носилъ мистеръ Домби при своихъ часахъ. О Флоренсѣ она замѣтила, что ей не достаетъ "хорошаго тона". Многіе, пріѣзжавшіе въ домъ только по особеннымъ случаямъ, даже не знали, кто была Флоренса, и, уѣзжая, говорили: "Въ самомъ дѣлѣ? это была миссъ Домби, въ углу? Она "не дурна, но слишкомъ печальна и задумчива".
   Съ трепетомъ въ сердцѣ Флоренса сѣла за столъ наканунѣ того дня, когда должно было исполниться два года женитьбѣ ея отца на Эдиѳи. Каркеръ, приглашенный по этому случаю, казался ей несноснѣе и страшнѣе обыкновеннаго.
   Эдиѳь была богато одѣта, собираясь ѣхать на балъ вмѣстѣ съ мистеромъ Домби. За столъ сѣли очень-поздно. Эдиѳь явилась, когда уже сидѣли за столомъ, и Каркеръ всталъ и довелъ ее до ея стула. На лицѣ ея, сіявшемъ молодостью и красотою, было что-то безнадежно отдѣлявшее ее отъ Флоренсы, и еще болѣе отъ другихъ. При всемъ томъ, Флоренсѣ показалось, что она взглянула на нее кротко, прежде чѣмъ погрузилась въ свою неприступную холодность.
   За обѣдомъ говорили мало. Флоренса слышала, какъ отецъ ея разговаривалъ съ паркеромъ о дѣлахъ, но она мало обращала вниманія на ихъ разговоръ, и только желала, чтобъ скорѣе кончился обѣдъ. Когда подали дессергъ и всѣ слуги вышли, мистеръ Домби, который уже нѣсколько разъ откашливался съ видомъ, непредвѣщавишмъ ничего добраго, сказалъ:
   -- Вамъ вѣроятно извѣстно черезъ ключницу, мистриссъ Домби, что завтра у насъ будутъ къ обѣду гости?
   -- Я не обѣдаю дома, отвѣчала она.
   -- Гостей будетъ немного, продолжалъ мистеръ Домби, какъ-будто не слыша ея отвѣта:-- человѣкъ двѣнадцать или четырнадцать. Сестра моя, майоръ Бэгстокъ, и другіе, отчасти вамъ знакомые люди.
   -- Я не обѣдаю дома, повторила Эдиѳь.
   -- Какъ ни сомнительно для меня пріятное воспоминаніе, сопряженное съ этимъ днемъ, продолжалъ мистеръ Домби:-- но есть приличія, которыхъ нельзя нарушать передъ свѣтомъ. Если вы не имѣете уваженія къ самой-себѣ, мистриссъ Домби...
   -- Никакого, отвѣчала она.
   -- Сударыня, вскричалъ мистеръ Домби, ударивъ рукою по столу:-- выслушайте меня до конца. Я говорю, что если вы не имѣете уваженія къ самой-себѣ...
   -- А я говорю, что не имѣю никакого...
   Онъ взглянулъ на нее; но лицо ея не измѣнилось бы передъ взглядомъ самой смерти.
   -- Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби, спокойно обращаясь къ своему повѣренному:-- такъ-какъ вы уже прежде были посредникомъ между мною и мистриссъ Домби, то, для сохраненія приличій, я буду просить васъ сказать мистриссъ Домби, что если она не имѣетъ уваженія къ самой-себѣ, то я себя уважаю, и потому хочу, чтобъ желанія мои были исполнены.
   -- Скажите своему господину, что я успѣю переговорить съ нимъ объ этомъ предметѣ, и переговорю наединѣ.
   -- Мистеръ Каркеръ, зная причину, по которой я долженъ отказать вамъ въ этомъ правъ, не передаетъ мнѣ такихъ отвѣтовъ.
   Сказавъ это, мистеръ Домби ожидалъ, какое дѣйствіе произведутъ его слова.
   -- Здѣсь ваша дочь, сэръ, сказала Эдиѳь.
   -- Моя дочь здѣсь и останется, сказалъ мистеръ Домби. Флоренса, вставшая съ мѣста, сѣла опять, закрывъ лицо руками и дрожа.
   -- Моя дочь, сударыня... началъ мистеръ Домби.
   Но Эдиѳь тотчасъ остановила его.
   -- Я сказала, что буду говорить только съ вами. Если вы не совсѣмъ потеряли разсудокъ, то можете понять меня.
   -- Я имѣю власть говорить съ вами, сударыня, гдѣ и когда хочу; а я хочу говорить здѣсь и сію же минуту.
   Она встала и хотѣла выйдти изъ комнаты, но потомъ сѣла опять и спокойно сказала:
   -- Говорите!
   -- Во-первыхъ, я долженъ замѣтить вамъ, что этотъ угрожающій видъ совсѣмъ-неприличенъ, сказалъ мистеръ Домби.
   Эдиѳь засмѣялась. Брильянты закачались и задрожали въ ея волосахъ. Говорятъ, что были драгоцѣнные камни, которые тускнѣли, когда ихъ владѣтелю угрожала опасность. Обладая такими качествами, ея брильянты потускли бы теперь, какъ свинецъ. Каркеръ слушалъ, опустивъ глаза.
   -- Что касается до моей дочери, продолжалъ мистеръ Домби: -- то ей не безполезно будетъ знать, какого поведенія относительно меня она должна остерегаться; теперь вы можете служить для нея лучшимъ примѣромъ, и я надѣюсь, что она имъ воспользуется.
   -- Теперь я не остановлю васъ и не встану, хотя бы горѣла комната, сказала Эдиѳь, не измѣняя ни взгляда, ни голоса.
   Мистеръ Домби наклонилъ голову въ знакъ насмѣшливаго вниманія, и продолжалъ свою рѣчь. Но въ ней уже не было прежней увѣренности. Безпокойство Эдиѳи о Флоренсѣ, ея равнодушіе къ нему и къ его замѣчаніямъ, мучили и раздражали его, какъ смертельная рана.
   -- Мистриссъ Домби, сказалъ онъ:-- моей дочери не безполезно будетъ знать, какъ неумѣстенъ и нестерпимъ капризный характеръ, особенно въ людяхъ, которые обязаны другимъ своимъ удовлетвореннымъ самолюбіемъ и выгодами. Мнѣ кажется, что и то и другое сопряжено съ мѣстомъ, которое вы здѣсь занимаете.
   -- Нѣтъ! я не встану, не уйду, не произнесу ни одного слова, хотя бы горѣла комната, повторила Эдиѳь.
   -- Очень-натурально, мистриссъ Домби, что вамъ непріятно видѣть слушателей этихъ печальныхъ истицъ; хоть я и не понимаю, почему при другихъ онѣ должны имѣть большую силу, чѣмъ при мнѣ. Очень-натурально, что вы ни при комъ не хотѣли бъ слышать, что у васъ упрямый характеръ, который вы не можете скоро исправить, но который вы должны исправить, мистриссъ Домби. Я замѣчалъ въ васъ этотъ недостатокъ еще до нашей женитьбы, видя ваше обращеніе съ вашею покойною матушкою. Исправить все это зависитъ отъ васъ-самихъ. Начавъ этотъ разговоръ, я очень-хорошо помнилъ, что моя дочь здѣсь; надѣюсь, что завтра вы не забудете, что есть посторонніе, и изъ приличія пріймете гостей какъ должно.
   -- Итакъ, для васъ не довольно знать, что происходило между нами; недовольно, что этотъ человѣкъ, сказала Эдиѳь, указывая на Каркера, сидѣвшаго съ опущенными глазами: -- что этотъ человѣкъ напоминаетъ вамъ нанесенное мнѣ оскорбленіе; недовольно, что вы можете смотрѣть на нее, прибавила она, обращаясь къ Флоренсѣ:-- радуясь тому, что вы сдѣлали, радуясь моей мукѣ; недовольно, что этотъ день памятенъ мнѣ по борьбѣ, въ которой я желала бы умереть! Вы прибавляете ко всему этому довершающую низость, дѣлая ее свидѣтельницею того униженія, до котораго я упала; а между-тѣмъ вы знаете, что я жертвовала собою для нея, я готова была бы, еслибъ могла, совершенно покориться вашей волѣ и быть вашею покорнѣйшею рабою!
   Эти слова оскорбили величіе мистера Домби. Они только сильнѣе прежняго пробудили въ немъ старое чувство. Опять пренебреженное имъ дитя, въ эту трудную минуту его жизни, привязало къ себѣ даже эту непокорную женщину, и было такъ могущественно, когда онъ былъ такъ безсиленъ!
   Онъ обратился къ Флоренсѣ и приказалъ ей выйдти изъ комнаты. Флоренса повиновалась, закрывъ лицо руками, дрожа и плача.
   -- Я понимаю, сударыня, сказалъ мистеръ Домби съ торжествующимъ видомъ:-- что одинъ только духъ противорѣчія заставилъ васъ обратиться сюда съ вашею привязанностью; но этому не бывать, мистриссъ Домби, этому не бывать...
   -- Тѣмъ хуже для васъ, отвѣчала Эдиѳь, не измѣняя ни лица, ни голоса.-- Да, повторила она:-- то, что дурно для меня, во сто разъ хуже для васъ. Поймите это, если вы ничего болѣе понять не можете.
   Брильянты, перевитые съ ея черными волосами, ярко блестѣли и сверкали. Они не имѣли дара предсказывать, иначе почернѣли бы и потускли, какъ запятнанная честь. Каркеръ по-прежнему сидѣлъ и слушалъ, опустивъ глаза.
   -- Мистриссъ Домби, такимъ поведеніемъ вы не смягчите меня и не заставите перемѣнить моего намѣренія.
   -- Однимъ только этимъ я еще не измѣняю себѣ, отвѣчала Эдиѳь:-- но, еслибъ я знала, что какая бы то ни было перемѣна можетъ смягчить васъ, я, конечно, пренебрегла бы сю. Я не исполню ничего, о чемъ вы просите.
   -- Я не привыкъ просить, мистриссъ Домби, я приказываю.
   -- Завтра меня ни въ какомъ случаѣ не будетъ въ вашемъ домѣ. Я не буду выставлена на показъ, какъ непокорная раба, которую вы купили. Если мнѣ приходится вспоминать о днѣ моей свадьбы, то я вспоминаю о немъ, какъ о днѣ стыда. Уваженіе къ самой-себѣ, свѣтскія приличія, что они для меня? Съ вашей стороны, вы исполнили все, чтобъ сдѣлать ихъ для меня ничѣмъ, и они ничто!
   -- Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби послѣ нѣкотораго размышленія:-- мистриссъ Домби забывается до такой степени, что заставляетъ меня положить конецъ этимъ безпорядкамъ.
   -- Въ такомъ случаѣ освободите меня отъ цѣпи, которою я скована, сказала Эдиѳь, не измѣнясь ни въ лицѣ, ни въ голосѣ.-- Отпустите меня.
   -- Сударыня! вскричалъ мистеръ Домби.
   -- Освободите меня; дайте мнѣ волю!
   -- Сударыня! повторилъ онъ.-- Мистриссъ Домби!
   -- Скажите ему, что я требую развода, сказала Эдиѳь, обращая къ Каркеру свое гордое лицо.-- Пусть все это кончится разомъ. Скажите ему, что я соглашаюсь на всѣ его условія; богатство для меня не нужно. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
   -- Мистриссъ Домби! вскричалъ ея мужъ съ неописаннымъ изумленіемъ:-- не-уже-ли вы думаете, что я въ состояніи слышать подобное предложеніе? Знаете ли вы, сударыня, кто я? Знаете ли, что я представитель? Слышали вы когда-нибудь о торговомъ домѣ Домби-и-Сына? Люди станутъ говорить, что мистеръ Домби -- мистеръ Домби!-- развелся съ женою! Простые люди станутъ говорить о мистерѣ Домби и его домашнихъ дѣлахъ! Не-уже-ли вы вѣсамомъ-дѣлѣ думаете, мистриссъ Домби, что я позволю насмѣхаться надъ своимъ именемъ? Вздоръ, вздоръ, сударыня! Вы сказали нелѣпость. Стыдно!
   Мистеръ Домби захохоталъ.
   Но Эдиѳь засмѣялась не тѣмъ смѣхомъ. Ей лучше было бы умереть, чѣмъ засмѣяться такъ, какъ она засмѣялась ему въ отвѣтъ, устремивъ на него свой взглядъ. Ему легче было бы умереть, чѣмъ, сидя въ своемъ величіи, слышать этотъ смѣхъ.
   -- Нѣтъ, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ:-- нѣтъ, сударыня. Разводъ между нами невозможенъ, и потому я снова совѣтую вамъ подумать о своихъ обязанностяхъ. Я хотѣлъ просить тебя, Каркеръ...
   Каркеръ, во все это время сидѣвшій и слушавшій со вниманіемъ, поднялъ глаза, въ которыхъ теперь блисталъ необыкновенный огонь.
   -- Я хотѣлъ просить тебя, Каркеръ, продолжалъ мистеръ Домби:-- сказать мистриссъ Домби, что я поставилъ себѣ правиломъ никому не позволять себѣ противорѣчить и никого не допускать повиноваться другимъ, вмѣсто меня. То, что было говорено о моей дочери, не должно быть. За-одно ли моя дочь съ мистриссъ Домби, я не знаю, и не хочу знать; но послѣ того, что говорила сегодня мистриссъ Домби, что слышала моя дочь, я прошу тебя сказать мистриссъ Домби, что если она по-прежнему будетъ заводить несогласія въ моемъ домѣ, то я буду считать отчасти виновною мою дочь и постараюсь показать ей свое неудовольствіе. Мистриссъ Домби спрашивала "не довольно ли", что она сдѣлала то и то. Потрудись отвѣтить ей, что не довольно.
   -- Позвольте! вскричалъ Каркеръ.-- Какъ ни затруднительно мое положеніе, тѣмъ болѣе, что я съ сожалѣніемъ долженъ выразить противное мнѣніе, осмѣлюсь спросить, не лучше ли вамъ разсмотрѣть вопросъ о разводѣ. Знаю, какъ оно кажется несообразно съ вашимъ высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ, и понимаю твердость, съ которою вы объявили мистриссъ Домби, что одна только смерть можетъ разлучить васъ; по, принимая въ соображеніе, что мистриссъ Домби, живя въ здѣшнемъ домѣ, и, по вашимъ словамъ, дѣлая его мѣстомъ несогласій, вредить миссъ Домби, не лучше ли будетъ согласиться на ея просьбу и пожертвовать ею для сохраненія вашего высокаго мѣста въ свѣтѣ?
   Блескъ его глазъ снова упалъ на Эдиѳь, которая стояла, смотря на мужа съ злою улыбкою на лицѣ.
   -- Каркеръ! отвѣчалъ мистеръ Домби, нахмуривъ брови:-- ты не понимаешь своего положенія, предлагая мнѣ свои мнѣнія о такомъ предметѣ, и не понимаешь меня, изъявляя такія мнѣнія. Довольно.
   -- Можетъ-быть, сказалъ Каркеръ:-- вы не поняли моего положенія, удостоивъ меня чести вести переговоры съ мистриссъ Домби...
   -- Совсѣмъ нѣтъ. Ты долженъ былъ...
   -- Какъ вашъ подчиненный, унизить мистриссъ Домби. Я позабылъ. О, да, вы этого именно хотѣли! Извините.
   Наклонивъ голову передъ мистриссъ Домби съ видомъ уваженія, дурно согласовавшимся съ его словами, онъ украдкою взглянулъ на Эдиѳь.
   Ей легче было бы превратиться въ чудовище и упасть замертво, чѣмъ стоять съ этою улыбкою на лицѣ, во всемъ величіи красоты и ненависти падшаго духа. Она подняла руку къ коронѣ драгоцѣнныхъ каменьевъ, блестѣвшей на головѣ ея, и, выдернувъ ее съ силою, которая заставила разсыпаться по плечамъ ея роскошные черные волосы, бросила брильянты на полъ. Съ каждой руки она сняла по брильянтовому браслету, швырнула ихъ, и растоптала блестящую груду. Не произнеся ни слова, не потупивъ своего огненнаго взгляда, не измѣнивъ ужасной улыбки, она до конца смотрѣла на мистера Домби, пока не вышла изъ комнаты.
   Флоренса довольно слышала для того, чтобъ понять, что Эдиѳь любила ее по-прежнему, что она страдала для нея и хранила эти страданія втайнѣ, чтобъ не возмутить ея спокойствія. Флоренса не хотѣла говорить ей объ этомъ, но желала однимъ безмолвнымъ и горячимъ поцалуемъ убѣдить ее въ своей благодарности.
   Мистеръ Домби уѣхалъ одинъ въ этотъ вечеръ, и Флоренса, вышедъ изъ своей комнаты, но всему дому искала Эдиѳь, но напрасно. Эдиѳь была въ своихъ комнатахъ, куда Флоренса давно перестала ходить, и гдѣ она и теперь не смѣла ея безпокоить. Но, не теряя надежды встрѣтиться съ нею до ночи, она ходила изъ, комнаты въ комнату и блуждала по великолѣпному, но скучному дому, никого не встрѣчая.
   Она шла по галереѣ, выходившей на лѣстницу и освѣщавшейся только по особеннымъ случаямъ, какъ вдругъ увидѣла, что кто-то спускался внизъ по лѣстницѣ. Думая увидѣть отца, она спряталась въ темнотѣ; но это былъ мистеръ Каркеръ. Звонъ колокольчика не возвѣстилъ о его уходѣ, и его не провожалъ ни одинъ слуга. Онъ тихонько сошелъ съ лѣстницы, самъ отперъ дверь и тихонько заперъ ее за собою.
   Непреодолимое отвращеніе къ этому человѣку заставило затрепетать Флоренсу. Казалось, въ ней охладѣла кровь. Оправясь, она поспѣшно ушла въ свою комнату и заперла за собою дверь; но и тутъ, запершись вмѣстѣ съ собакою, она не могла освободиться отъ чувства ужаса, какъ-будто вездѣ ей угрожала опасность.
   Это чувство тревожило ее цѣлую ночь. Вставъ поутру съ тяжелымъ воспоминаніемъ о семейныхъ несчастіяхъ, она опять повсюду искала Эдиѳь, искала цѣлое утро. Но Эдиѳь не выходила изъ своей комнаты, и Флоренса не могла ее видѣть. Узнавъ однако, что предположенный обѣдъ отложенъ, Флоренса надѣялась, что Эдиѳь выѣдетъ вечеромъ, и рѣшилась дождаться ея на лѣстницѣ.
   Когда наступилъ вечеръ, ей послышались знакомые шаги. Бросившись къ комнатѣ Эдиѳи, Флоренса встрѣтила ее одну.
   Каковъ же былъ ея ужасъ и удивленіе, когда, при видѣ ея, Эдиѳь со слезами отступила назадъ и вскрикнула:
   -- Не подходи ко мнѣ! Поди прочь! дай мнѣ пройдти!
   -- Маменька! сказала Флоренса.
   -- Не называй меня этимъ именемъ! не говори со мной! не смотри на меня! не прикасайся ко мнѣ, Флоренса!
   Флоренса, стоя передъ ея блѣднымъ -лицомъ и помутившимся взглядомъ, видѣла, какъ-будто сквозь сонъ, какъ Эдиѳь подняла руки, и затрепетавъ всѣмъ тѣломъ, бросилась отъ нея и исчезла.
   Флоренса безъ чувствъ упала на лѣстницу, гдѣ, какъ ей казалось, подняла ее мистриссъ Пипчинъ. Она ничего болѣе не помнила, пока не увидѣла себя въ постели. Мистриссъ Пипчинъ и нѣсколько слугъ стояли возлѣ.
   -- Гдѣ маменька? былъ ея первый вопросъ.
   -- Маменька уѣхала на обѣдъ, отвѣчала мистриссъ Пипчинъ.
   -- А папенька?
   -- Мистеръ Домби въ своей комнатѣ, миссъ, сказала мистриссъ Пипчинъ:-- и я лучше всего совѣтую вамъ раздѣться и лечь спать. Это средство достойная женщина находила лучшимъ лекарствомъ отъ всѣхъ бѣдъ.
   Наконецъ, Флоренсѣ удалось освободиться отъ мистриссъ Пипчипъ и ея свиты. Оставшись одна, она сначала съ сомнѣніемъ по думала о случившемся на лѣстницѣ, потомъ со слезами, и наконецъ съ тѣмъ невыразимымъ отчаяніемъ, которое она испытала уже наканунѣ.
   Она рѣшилась не засыпать до возвращенія Эдиѳи и, не найдя возможности говорить съ нею, удостовѣриться по-крайней-мѣръ, что она благополучно возвратилась домой. Флоренса сама не знала, какой таинственный ужасъ заставилъ ее Припять это намѣреніе, и не смѣла догадываться. Она знала только, что до возвращенія Эдиѳи не успокоится ея растерзанное сердце.
   Вечера, превратился въ ночь; наступила полночь; Эдиѳь не возвращалась.
   Флоренса не могла ни читать, ни успокоиться на минуту. Она ходила по комнатѣ, отворяла дверь и выходила на галерею, выглядывала изъ окна на улицу, прислушивалась къ шуму вѣтра и паденію дождя, садилась у камина, вставала и смотрѣла на луну, которая, какъ корабль, гонимый бурею, мчалась по морю облаковъ.
   Въ домъ все уже спало, кромѣ двухъ слугъ, ожидавшихъ внизу возвращенія своей госпожи.
   Пробило часъ. Стукъ каретъ то раздавался въ отдаленіи, то приближался, то вдругъ затихалъ. Постепенно наступала тишина, изрѣдка прерываемая порывомъ вѣтра или шумомъ дождя. Пробило два часа. Эдиѳь не возвращалась.
   Флоренса, сильно встревоженная, ходила взадъ и впередъ по комнатѣ и по галереѣ, и смотрѣла на луну, напоминавшую ей блѣдное лицо несчастной женщины. Пробило четыре... пять -- Эдиѳь не возвращалась!
   Въ домѣ стали уже безпокоиться, и Флоренса слышала, какъ одинъ изъ слугъ разбудилъ мистриссъ Пипчинъ, которая встала и пошла къ дверямъ ея отца. Слѣдя за нею по лѣстницѣ, Флоренса видѣла, какъ отецъ ея вышелъ въ халатѣ, и испугался, когда ему сказали, что мистриссъ Домби еще не возвращалась домой. Онъ послалъ на конюшню узнать, возвратился ли кучеръ, и въ ожиданіи отвѣта началъ поспѣшно одѣваться.
   Слуга явился вмѣстѣ съ кучеромъ, который увѣрялъ, что онъ пріѣхалъ домой еще въ десять часовъ вечера. Онъ отвезъ госпожу къ ея старому дому въ Брук-Стридѣ, гдѣ ее встрѣтилъ мистеръ Каркеръ...
   Флоренса стояла на томъ самомъ мѣстѣ, по которому она видѣла, какъ проходилъ Каркеръ. Она опять затрепетала отъ ужаса, и едва въ состояніи была слушать и понимать, что сказано было послѣ.
   ".... Мистеръ Каркеръ сказалъ ему, чтобъ онъ не пріѣзжалъ за госпожою, и отпустилъ его."
   Флоренса видѣла, какъ поблѣднѣлъ ея отецъ, и слышала, какъ дрожащимъ голосомъ велѣлъ онъ позвать горничную мистриссъ Домби. Весь Домъ былъ въ тревогѣ. Горничная явилась, блѣдная, испуганная.
   Она сказала, что рано одѣла свою госпожу, почти за два часа до ея выѣзда, и что мистрисъ Домби, по обыкновенію, отпустила ее спать. Она сейчасъ изъ покоевъ своей госпожи, но...
   -- Но что? что такое? спросилъ мистеръ Домби, какъ сумашедшій.
   -- Но уборная заперта и ключъ вынутъ.
   Отецъ Флоренсы схватилъ свѣчу, которую кто-то поставилъ на полъ, и съ такимъ бѣшенствомъ побѣжалъ на верхъ, что Флоренса, въ страхѣ, едва успѣла убѣжать. Добѣжавъ до своей комнаты, внѣ себя отъ ужаса, она слышала еще, какъ отецъ ей съ яростью ломился въ дверь.
   Но когда дверь уступила, и онъ бросился въ комнату, что онъ увидѣлъ? никто не зналъ. Только на полу были сброшены въ кучу всѣ уборы, купленные съ тѣхъ-поръ, какъ Эдиѳь была его женою, всѣ ея наряды, все, что она имѣла. Это была та самая комната, гдѣ въ зеркалѣ онъ видѣлъ гнѣвное лицо, приказывавшее ему выйдти вонъ; та комната, гдѣ онъ думалъ о томъ, какой видъ пріимутъ всѣ эти вещи, когда онъ увидитъ ихъ опять!
   Въ бѣшенствѣ бросивъ ихъ въ коммодъ и заперши его на ключъ, онъ увидѣлъ на столѣ Эдиѳи какія-то бумаги. Это былъ ихъ свадебный контрактъ и письмо. Онъ прочелъ, что она убѣжала, что онъ былъ опозоренъ. Онъ прочелъ, что она убѣжала въ самый день свадьбы съ тѣмъ человѣкомъ, котораго онъ избралъ для ея униженія! Мистеръ Домби выбѣжалъ изъ комнаты и изъ дома, съ неистовою мыслью отъискать ее на томъ мѣстѣ, куда ее привезли, и стереть всѣ слѣды красоты съ торжествующаго лица ея...
   Флоренса, сама не зная, что она дѣлаетъ, накинула шаль и шляпку, чтобъ бѣжать по улицамъ, вездѣ отъискивал Эдиѳь, и потомъ, сжавъ ее въ своихъ объятіяхъ, спасти ее и привести домой. Но когда, вышедъ на лѣстницу, она увидѣла, какъ испуганные слуги бѣгали вверхъ и внизъ со свѣчами, шепчась и избѣгая встрѣчи съ ея отцомъ, она вспомнила о своей беззащитности, и, спрятавшись въ одну изъ большихъ и богатыхъ комнатъ, чувствовала, какъ ея сердце разрывалось отъ грусти.
   Состраданіе къ отцу было первымъ чувствомъ, еще боровшимся съ этою грустью. Ея любящее сердце сочувствовало его несчастію такъ искренно и пламенно, какъ-будто онъ осуществлялъ ту идею, которая постепенно становилась для нея чуждѣе и отвлеченнѣе. Не понимая всей глубины его бѣдствія, она сожалѣла о немъ, какъ о покинутомъ и обиженномъ отцѣ, и сердце снова влекло ее къ нему.
   Онъ былъ недалеко отъ нея. Флоренса еще не успѣла отереть слезы, когда послышались шаги его. Онъ приказывалъ слугамъ заниматься своимъ дѣломъ и пошелъ въ свою комнату, гдѣ продолжалъ ходить взадъ и впередъ.
   Увлекаясь привязанностью, позабывъ свою робость и помня только о его горѣ, Флоренса бросилась внизъ по лѣстницѣ. Когда она входила въ залъ, онъ выходилъ изъ своей комнаты. Она бросилась, простирая къ нему руки, и съ крикомъ: "милый, милый папенька!" хотѣла броситься къ нему на шею.
   Но въ бѣшенствѣ, онъ поднялъ руку и ударилъ бѣдную дѣвушку, такъ-что она зашаталась на мраморномъ полу. Вмѣстѣ съ этимъ ударомъ, онъ сказалъ ей, что такое была Эдиѳь, и велѣлъ ей идти по ея слѣдамъ, такъ-какъ онѣ всегда были неразлучны.
   Флоренса не упала къ его ногамъ, не закрыла лица дрожащими руками, не плакала, ни однимъ словомъ не выразила упрека. Но она взглянула на него, и вопль отчаянія вырвался изъ ея сердца. Смотря на него, она чувствовала, что онъ сгубилъ ту нѣжную привязанность, которую она къ нему питала, не смотря на его поступки. Она чувствовала, что его жестокость, пренебреженіе и ненависть превозмогли ее и разбили въ дребезги. Она чувствовала, что у нея на землѣ нѣтъ болѣе отца, и какъ сирота выбѣжала изъ его дома.
   Еще минута -- и рука ея была на ручкѣ дверей, и вопль на ея устахъ, потому-что лицо ея отца казалось еще блѣднѣе при блескѣ желтыхъ свѣчь, боровшихся съ печальнымъ разсвѣтомъ, чуть проникавшимъ сквозь ставни. Еще минута -- и мракъ запертаго дома смѣнился блескомъ яснаго утра, и Флоренса, опустивъ голову, чтобъ скрыть свои горькія слезы, очутилась на улицахъ.
   

ГЛАВА VII.
Бѣгство Флоренсы.

   Полная стыда, отчаянія и ужаса, несчастная дѣвушка встрѣтила свѣтлое утро какъ темную зимнюю ночь. Ломая руки и заливаясь слезами, не чувствуя ничего, кромѣ глубокой раны въ груди, убитая потерею всего, что любила, она шла безъ мысли, безъ надежды, безъ намѣренія, только чтобъ куда-нибудь бѣжать.
   Красивая перспектива длинной улицы, освѣщенной утреннимъ солнцемъ, видъ голубаго неба и воздушныхъ облаковъ, прохладная свѣжесть утра -- не нашли сочувствія въ ея растерзанномъ сердцѣ. Гдѣ-нибудь, гдѣ бы то ни было, только скрыть свою голову! только бы найдти пристанище, чтобъ никогда не видѣть мѣста, изъ котораго она бѣжала!
   По мимо ее, взадъ и впередъ, ходили люди; начали открывать лавки, и слуги выглядывали изъ дверей. Дневной шумъ уже начинался. Флоренса видѣла удивленіе и любопытство на многихъ лицахъ, видѣла длинныя тѣни на мостовой и слышала, какъ незнакомые голоса спрашивали, куда она идетъ и что съ нею; и хотя съ перваго раза они еще болѣе ее напугали и заставили ее ускорить шагъ, но они оказали ей услугу, заставя ее прійдти въ себя.
   Куда идти? Куда-нибудь, куда бы то ни было! Но куда? Она вспомнила, какъ въ прежнее время заблудилась на лондонскихъ улицахъ, и пошла по той же дорогѣ, къ ч дому, гдѣ жилъ дядя Валтера.
   Удерживая рыданія и отеревъ заплаканные глаза, Флоренса нѣсколько-спокойнѣе пошла впередъ, какъ вдругъ знакомая тѣнь собаки мелькнула на мостовой, приблизилась къ ней, обѣжала кругомъ ея, и Діогенъ, оглашая улицу радостнымъ лаемъ, очутился у ея ногъ.
   -- О, Ди! милый, вѣрный Ди! какимъ образомъ ты попалъ сюда? Какъ могла я оставить тебя, ли, когда ты никогда меня не оставляешь!
   Флоренса наклонилась къ мостовой и прижала къ своей груди мохнатую голову собаки; потомъ онѣ встали и пошли вмѣстѣ. ли былъ болѣе на воздухѣ, чѣмъ на земли, стараясь на лету поцаловать свою госпожу, перевертываясь и снова прыгая, пугая служанокъ, обметавшихъ двери, и безпрестанно останавливаясь, чтобъ взглянуть на Флоренсу и своимъ лаемъ собирая всѣхъ собакъ.
   Съ такою свитою, Флоренса дошла до Сити. Здѣсь шумъ сдѣлался громче, прохожіе встрѣчались чаще, въ лавкахъ видно было болѣе суеты, и ее понесло вмѣстѣ съ потокомъ, равнодушно бѣжавшимъ мимо домовъ и лавокъ, тюремъ, церквей, рынковъ, мимо богатства, бѣдности, добра и зла, какъ бѣжитъ свободная рѣка въ широкое море.
   Вскорѣ Флоренса приблизилась къ знакомому мѣсту. Показался и маленькій мичманъ, по обыкновенію занятый своими наблюденіями; показалась и открытая дверь, какъ-будто приглашавшая войдти. Флоренса, снова ускоривъ шагъ, въ сопровожденіи Діогена перешла черезъ улицу и упала безъ чувствъ на порогѣ знакомой комнатки.
   Капитанъ, въ лакированной шляпѣ, стоялъ надъ огнемъ, приготовляя свой завтракъ и посматривая на часы, стоявшіе на каминѣ. Услышавъ походку и шелестъ платья, капитанъ оборотился съ трепетною мыслію объ ужасной мистриссъ Мэк-Стинджеръ, въ ту самую минуту, какъ Флоренса, протянувъ къ нему руки, зашаталась и упала на полъ.
   Капитанъ, поблѣднѣвъ болѣе Флоренсы, поднялъ ее какъ ребенка, и положилъ на ту же самую софу, на которой она спала еще давно-давно.
   -- Это радость сердца! сказалъ капитанъ, смотря ей въ лицо.-- Милое созданіе сдѣлалось женщиною!
   Капитанъ Коттль былъ такъ къ ней почтителенъ и имѣлъ къ ней столько уваженія при этой новой для него перемѣнѣ, что, при ея безчувственности, ни за какія тысячи не согласился бы держать ее на рукахъ.
   -- Моя радость сердца! сказалъ капитанъ, ставъ въ сторонѣ съ выраженіемъ безпокойства и участія на лицъ:-- если ты хотя мизинцомъ можешь откликнуться на зовъ Неда Коттля, отвѣчай мнѣ!
   Но Флоренса не шевелилась.
   -- Радость сердца! сказалъ съ трепетомъ капитанъ:-- хотя для Валтера, утонувшаго въ соленой водѣ, произнеси хоть одно слово!
   Найдя ее нечувствительною даже къ такому сильному заклинанію, капитанъ Коттль схватилъ со стола кружку съ холодною водою и спрыснулъ ею лицо Флоренсы. Уступая необходимости, капитанъ съ необыкновенною осторожностью своею огромною рукою освободилъ ее отъ шляпки, освѣжилъ холодною водою ея губы и лобъ, откинулъ назадъ ея волосы, покрылъ ея ноги собственнымъ сюртукомъ, который нарочно скинулъ, погладилъ ее но головѣ и, замѣтивъ движеніе ея вѣкъ и губъ, еще усерднѣе началъ за нею ухаживать.
   -- Веселѣе! сказалъ капитанъ:-- веселѣе! Такъ держи, моя милочка, такъ держи! Ну, вотъ теперь намъ лучше. Такъ держи! Выпей капельку. Ну, каково вамъ теперь, моя радость?
   Съ этимъ словомъ, капитанъ Коттль, имѣя неточное понятіе объ отношеніи часовъ къ леченію паціента, снялъ свои собственные часы съ камина, и, держа ихъ на своемъ крючкѣ, взялъ Флоренсу за руку, и смотрѣлъ то на нее, то на часы, какъ-будто ожидая отъ нихъ помощи.
   -- Каково вамъ, моя красавица? сказалъ капитанъ.-- Вы помогли ей, продолжалъ онъ, одобрительно смотря на часы.-- Отводи васъ на полчаса каждое утро, и на четверть каждое послѣ обѣда, вы были бы превосходными часами. Каково вамъ, моя радость?
   -- Капитанъ Коттль! Вы ли это? вскричала Флоренса, стараясь приподняться.
   -- Я, я, моя милая барышня, сказалъ капитанъ, радуясь, что нашелъ такое приличное названіе.
   -- Дядюшка Валтера здѣсь?
   -- Здѣсь ли онъ, моя радость? повторилъ капитанъ.-- Онъ давно уже не бывалъ здѣсь. О немъ нѣтъ ни слуху, ни духу съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ снялся съ якоря вслѣдъ за бѣднымъ Вал'ромъ. Но онъ, прибавилъ капитанъ:-- погибнувъ для взоровъ, милъ для памяти, для дружбы, любви и отчизны.
   -- Вы здѣсь живете? спросила Флоренса.
   -- Здѣсь, моя радость, отвѣчалъ капитанъ.
   -- О, капитанъ Коттлъ! вскричала Флоренса, съ умоляющимъ видомъ сложивъ руки.-- Спасите меня! Оставьте меня здѣсь! Пе говорите никому, гдѣ я! Со-временемъ, когда я. буду въ состояніи, разскажу вамъ, что со мною случилось. Въ цѣломъ мірѣ мнѣ не къ кому идти. Не гоните меня прочь!
   -- Гпать васъ прочь, моя радость! вскричалъ капитанъ.-- Васъ, радость сердца! Постойте! Мы закроемъ ставни и запремъ дверь на ключъ!
   И капитанъ, дѣйствуя съ необыкновенною живостью и рукою и крючкомъ, вышелъ, заперъ ставни и защелкнулъ за собою дверь.
   Когда онъ возвратился къ Флоренсѣ, она взяла его руку и поцаловала ее. Этотъ безмолвный призывъ, эта довѣренность, невыразимая грусть, написанная на лицѣ ея, ея беззащитность и всѣ прошедшія страданія до того растрогали добраго капитана, что онъ таялъ отъ состраданія и участія.
   -- Радость моя, сказалъ онъ, натирая рукою кончикъ своего носа до того, что тотъ заблестѣлъ, какъ вычищенная мѣдь: -- не говорите ни слова Эдварду Коттлю, пока совсѣмъ не успокоитесь; а это не случится ни сегодня, ни завтра. Выдать же васъ, или разсказать, гдѣ вы, я не въ состояніи, клянусь вамъ, ни за что въ свѣтѣ.
   Все это капитанъ высказалъ разомъ и съ особенною торжественностью, снявъ шляпу при словѣ "клянусь вамъ", и снова надѣвъ ее по окончаніи рѣчи.
   Флоренса только однимъ могла благодарить его и показать, что довѣряется ему. Прижавшись къ суровому моряку, какъ къ единственному пристанищу для своего растерзаннаго сердца, она положила голову къ нему на плечо, обвилась около его шеи, и упала бы передъ щімъ на колѣни, если бы, угадавъ ея намѣреніе, онъ не поддержалъ ея.
   -- Такъ держать! сказалъ капитанъ.-- Такъ держать! Видите, моя радость, вы слишкомъ-слабы, не можете стоять; вамъ нужно опять лечь. Вотъ, такъ! Стоило видѣть, какъ капитанъ положилъ ее на софу и покрылъ сюртукомъ.
   -- Теперь, продолжалъ онъ: -- вамъ нужно позавтракать, моя радость, и собакѣ также, а потомъ я отнесу васъ наверхъ, въ комнату стараго Соля Джильса, гдѣ вы уснете, какъ ангелъ.
   Упомянувъ о Діогенѣ, капитанъ Коттль погладилъ его, и Діогенъ съ достоинствомъ принялъ эту ласку. Казалось, онъ, до-сихъ-поръ, не рѣшилъ еще, броситься ли ему на капитана или предложить ему свою дружбу, и эта борьба чувствъ выражалась то маханіемъ хвоста, то выставкою зубовъ и ворчаньемъ. Но тутъ всѣ сомнѣнія его разсѣялись. Видно было, что онъ считалъ капитана однимъ изъ пріятнѣйшихъ людей, дѣлавшихъ честь собакѣ своимъ знакомствомъ.
   Въ подтвержденіе этого, Діогенъ ходилъ за капитаномъ, между-тѣмъ, какъ тотъ приготовлялъ чай и намазывалъ хлѣбъ, и, казалось, принималъ живѣйшее участіе въ его хозяйствѣ. Но напрасно добрый капитанъ дѣлалъ всѣ эти приготовленія для Флоренсы: она не могла ни до чего дотронуться и только плакала не переставая.
   -- Полно! полно! сказалъ сострадательный капитанъ: -- отдохнувъ, моя радость, вы успокоитесь. Теперь я буду подчивать тебя, пріятель, прибавилъ онъ, обращаясь къ Діогену.-- Ты будешь стеречь на верху свою барышню.
   Діогенъ, который давно уже глядѣлъ на завтракъ, облизываясь и поводя глазами, вмѣсто того, чтобъ воспользоваться имъ, поднялъ уши и бросился къ дверямъ на улицу, громко залаявъ.
   -- Кто это? съ безпокойствомъ спросила Флоренса.
   -- Не бойтесь, моя радость, отвѣчалъ капитанъ.-- Кто станетъ стоять тамъ, не стучась въ дверь? Успокойтесь, моя красавица. Это народъ ходитъ мимо.
   Но, не смотря на слова капитана, Діогенъ продолжалъ лаять съ возрастающимъ ожесточеніемъ; иногда онъ останавливался, но потомъ, какъ-будто получивъ новое убѣжденіе, лаялъ громче и громче. Даже рѣшаясь воротиться къ своему завтраку, онъ шелъ съ какимъ-то сомнѣніемъ, и, не дотронувшись ни до чего, снова выбѣжалъ и залаялъ.
   -- Можетъ-быть, кто-нибудь подсматриваетъ и подслушиваетъ, прошептала Флоренса.-- Можетъ-быть, кто-нибудь меня видѣлъ и шелъ за мною.
   -- Не молодая ли женщина, моя радость? спросилъ капитанъ, пораженный свѣтлою мыслью.
   -- Сузанна? сказала Флоренса, качая головою.-- Нѣтъ, Сузанна давно меня оставила!
   -- Не измѣнила же она вамъ, надѣюсь? Не могла же убѣжать она отъ васъ, моя радость.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ, у нея преданнѣйшее сердце въ мірѣ! вскричала Флоренса.
   Капитанъ былъ очень-доволенъ такимъ отвѣтомъ и выразилъ свое удовольствіе, снявъ лакированную шляпу и отеревъ голову платкомъ; онъ также нѣсколько разъ замѣтилъ, съ необыкновеннымъ самодовольствіемъ и сіяющимъ лицомъ, что былъ въ этомъ увѣренъ.
   -- Ну, теперь ты, братецъ, успокоился? сказалъ онъ Діогену.-- Тамъ никого и не было, моя радость, не бойтесь.
   Діогенъ еще не совершенно убѣдился. Дверь притягивала его по-прежнему, и, ворча, онъ продолжалъ ее обнюхивать. Между-тѣмъ, капитанъ, видя слабость и усталость Флоренсы, рѣшился тотчасъ же приготовить для нея комнату Соля Джильса. Съ этимъ намѣреніемъ онъ поднялся на верхъ и сдѣлалъ все, что позволяли ему средства и воображеніе.
   Вездѣ было чисто. Капитанъ покрылъ постель чистымъ бѣлымъ одѣяломъ, превратилъ маленькій умывальный столъ въ этажерку, на которой разложилъ двѣ чайныя серебряныя ложки, горшокъ съ цвѣтами, зрительную трубу, свои знаменитые часы, карманную гребенку и пѣсенникъ, какъ собраніе рѣдкостей. Спустивъ у окна жалузи и поправя на полу коверъ, капитанъ, съ довольнымъ видомъ, осмотрѣлъ свои распоряженія и сошелъ въ маленькую комнату сказать Флоренсѣ, что все готово.
   Ничто не могло заставить капитана повѣрить, что Флоренса сама въ состояніи подняться на верхъ. Еслибъ такая мысль пришла ему въ голову, то онъ счелъ бы ее противною всѣмъ правиламъ гостепріимства. Флоренса была такъ слаба, что не могла его оспоривать, и капитанъ снесъ ее на верхъ, положилъ и покрылъ широкимъ пальто.
   -- Радость моя, сказалъ капитанъ:-- вы здѣсь въ такой же безопасности, какъ на вершинѣ церкви св. Павла, когда оттуда снимутъ лѣстницу. Вамъ болѣе всего нуженъ сонъ; онъ вамъ поможетъ. Если вамъ что-нибудь понадобится, радость сердца, что въ состояніи дать нашъ скромный домъ или городъ, кликните только Эдварда Коттля, который будетъ стоять за дверьми, и этотъ человѣкъ весь превратится въ восторгъ.
   Капитанъ, по окончаніи рѣчи, поцаловалъ руку, которую протянула ему Флоренса, какъ поцаловалъ бы въ былыя времена странствующій рыцарь, и на-ципочкахъ вышелъ изъ комнаты.
   Сойдя въ гостиную, капитанъ Коттль, посовѣтовавшись самъ съ собою, рѣшился на нѣсколько минутъ отпереть дверь на улицу, чтобъ самому убѣдиться, что никто не ходитъ около дома. Отворивъ ее, онъ сталъ на порогѣ и сквозь очки осмотрѣлъ вдоль и поперегъ всю улицу.
   -- Здравствуйте, капитанъ Джилльсъ! сказалъ возлѣ него чей-то голосъ.
   Капитанъ, оглянувшись, увидѣлъ мистера Тутса.
   -- Какъ поживаешь, братецъ? спросилъ капитанъ.
   -- Слава Богу, благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ. Вы знаете, что я никогда не могу быть тѣмъ, чѣмъ желаю. Я не надѣюсь и на будущее.
   Мистеръ Тутсъ никогда, въ разговорѣ съ капитаномъ Коттлемъ, не простиралъ далѣе этого своихъ намековъ на великую тэму своей жизни, помня ихъ уговоръ.
   -- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- я бы хотѣлъ переговорить съ вами... мнѣ необходимо.
   -- Вотъ видишь, мой милый, отвѣчалъ капитанъ, вводя его въ комнатку:-- я не то, чтобы совершенно свободенъ сегодня утромъ; впрочемъ, говори...
   Капитана до того тяготила тайна, что миссъ Домби находится въ его домѣ, что потъ выступилъ у него на лбу и онъ сидѣлъ со шляпою въ рукѣ и не сводилъ глазъ съ Тутса. Мистеръ Тутсъ, по-видимому, имѣвшій свои причины быть въ безпокойномъ состояніи, была" необыкновенно смущенъ пристальнымъ взглядомъ капитана, и, ачала о книгахъ и занятіяхъ Флореысы и о томъ, какъ провела она время со дня свадьбы. Это навѣло ее на предметъ, близкій ея сердцу, и со слезами на глазахъ оиа сказала:
   -- О, маменька, съ тѣхъ поръ я перенесла много горя!
   -- Ты, Флоренса? ты перенесла горе?
   -- Да. Бѣдный Вальтеръ утонулъ.
   Флоренса закрыла лицо руками и горько заплакала.
   -- Скажи мнѣ пожалуйста, -- сказала, лаская ее, Эдиѳь, -- кто былъ этотъ Вальтеръ, что ты о немъ плачешь?
   -- Онъ былъ братъ мой, маменька. Когда умеръ Павелъ, мы сказали другъ другу: будемъ братомъ и сестрою. Я знала его давно, съ самаго дѣтства. Онъ зналъ Павла, и Павелъ очень любилъ его; умирая Павелъ сказалъ: "береги Вальтера, папенька; я люблю его!" Вальтера ввели тогда къ нему, онь былъ вотъ здѣсь, въ этой комнатѣ.
   -- И что же? Берегъ онъ Вальтера? -- спросила Эдиѳь.
   -- Папенька? Онъ услалъ его за море, корабль разбило бурей, и Вальтеръ погибъ, -- сказала, плача, Флоренса.
   -- Знаетъ онъ, что онъ умеръ? -- спросила Эдиѳь.
   -- Не знаю. Какъ мнѣ знать? -- воскликнула Флоренса, припавши къ ней, какъ будто умоляя ее о помощи, и скрывши лицо свое на ея груди. -- Я знаю, вы видѣли....
   -- Постой, Флоренса!
   Эдиѳь была такъ блѣдна и говорила такимъ мрачнымъ голосомъ, что ей не для чего было зажимать Флоренсѣ ротъ рукою.
   -- Разскажи мнѣ прежде о Вальтерѣ, разскажи мнѣ его исторію, всю, подробно.
   Флоренса разсказала ей все до мелочей, даже до пріязни м-ра Тутса, при имени котораго не могла не улыбнуться сквозь слезы, несмотря на все свое къ нему расположеніе. Когда она окончила разсказъ, Эдиѳь, слушавшая ее очень внимательно, сказала:
   -- Что же ты говоришь, что я видѣла, Флоренса?
   -- Что папенька меня не любитъ, -- проговорила Флоренса, быстро прииавши къ ней лицомъ. -- Онъ никогда меня не любилъ, я не умѣла заслужить любовь его, я не знала пути къ его сердцу, и некому было указать мнѣ его. О, научите меня, какъ сдѣлать, чтобы онъ полюбилъ меня. Научите! Вы это можете!
   И, прильнувши къ ней еще ближе, Флоренса заплакала послѣ горькаго признанія; она плакала долго въ объятіяхъ своей матери, но не такъ больно, какъ бывало прежде.
   Эдиѳь, блѣдная до самыхъ губъ, напрасно усиливалась дать спокойное выраженіе лицу, какъ будто помертвѣвшему въ гордой красотѣ; она взглянула на плачущую дѣвушку, поцѣловала ее, и сказала ей голосомъ, понижавшимся съ каждымъ словомъ въ тонѣ, но не одушевленнымъ никакимъ другимъ признакомъ чувства:
   -- Флоренса! ты не знаешь меня. Не дай Богъ, чтобы ты научилась чему-нибудь отъ меня!
   -- Отъ васъ? -- повторила Флоренса съ удивленіемъ.
   -- Не дай Богъ, чтобы я научила тебя, какъ любить или быть любимой! -- сказала Эдиѳь. Лучше бы было, если бы ты могла научить меня, но теперь уже поздно. Я люблю тебя, Флоренса. Никогда не думала я, чтобы могла привязаться къ кому-нибудь такъ сильно, какъ привязалась къ тебѣ за это короткое время.
   Она замѣтила, что Флоренса хочетъ говорить, остановила ее рукою и продолжала:
   -- Я буду твоимъ вѣрнымъ другомъ. Я буду любить тебя такъ же сильно, если и не такъ же хорошо, какъ всякій другой въ мірѣ. Ты можешь довѣриться мнѣ, можешь безопасно раскрывать передо мною твое чистое сердце. Есть сотни женщинъ, которыя годились бы ему въ жены лучше меня, Флоренса, но ни одна не полюбила бы тебя такъ искренно, какъ я.
   -- Я знаю это, маменька! -- сказала Флоренса, -- узнала это съ этого счастливаго дня!
   -- Счастливаго! -- повторила Эдиѳь какъ-будто невольно, и продолжала, -- хотя въ любви моей и нѣтъ никакой заслуги, потому что я почти не думала о тебѣ, пока тебя не видала, но не откажи мнѣ въ наградѣ за мою привязанность, отвѣчай мнѣ любовью на любовь.
   -- Не ищи здѣсь того, чего здѣсь нѣтъ, -- продолжала Эдиѳь, указывая на грудь. -- И, если можешь, не покидай меня за то, что не нашла здѣсь, чего искала. Мало-по-малу ты узнаешь меня лучше, и настанетъ время, когда ты узнаешь меня, какъ самое себя. Будь же ко мнѣ снисходительна, и не отравляй единственнаго сладкаго воспоминанія въ моей жизни.
   Слезы, выступившія на глазахъ ея, доказали, что спокойное выраженіе лица ея было не больше, какъ прекрасная маска; она сохранила, однако, это выраженіе и продолжала:
   -- Ты права: я видѣла, я знаю, что ты не любима. Но повѣрь мнѣ, -- скоро ты сама въ этомъ убѣдишься, -- никто въ мірѣ не годенъ меньше меня исправить дѣло и помочь тебѣ. Не спрашивай меня почему и не говори мнѣ никогда ни объ этихъ отношеніяхъ, ни о моемъ мужѣ; тутъ мы должны быть, какъ мертвыя другъ для друта, должны молчать, какъ могила.
   Нѣсколько времени просидѣла она молча; Флоренса едва смѣла дышать; неясныя тѣни истины, со всѣми ея послѣдствіями, носились передъ ея устрашеннымъ, недовѣрчивымъ воображеніемъ. Съ лица Эдиѳи, когда она кончила говорить, начало исчезать мраморно-спокойное выраженіе, и черты его сдѣлались мягче, какъ всегда бывало при свиданіи съ Флоренсою наединѣ. Она встала, обняла Флоренсу, пожелала ей доброй ночи и вышла быстро, не оглядываяеь.
   Флоренса легла; свѣтъ камина слабо освѣщалъ комнату; Эдиѳь возвратилась, говоря, что спальня ея пуста, и что ей не спится; она придвинула сгулъ къ камину, сѣла и устремила взоръ на угасающій огонь. Флоренса, лежа въ своей постели, тоже слѣдила за послѣдними переливами огня; красное зарево и благородная фигура Эдиѳи, съ ея распущенными волосами и задумчиво горящими глазами, начали мало-по-малу сливаться и, наконецъ, вовсе исчезли. Флоренса уснула.
   Сонъ не освободилъ ее, однако, отъ опредѣленнаго впечатлѣнія предшествовавшихъ ему часовъ; ей стало тяжело и страшно. Ей снилось, что она отыскиваетъ отца въ какой-то пустынѣ, что всходитъ по слѣдамъ его на страшныя вершины, спускается въ бездонныя пропасти, что она можетъ чѣмъ-то спасти его отъ ужасныхъ страданій, но не знаетъ, чѣмъ именно, и не можетъ достигнуть цѣли. Потомъ онъ представился ей мертвымъ; онъ лежалъ на этой же постели, въ этой самой комнатѣ, и она припала къ холодной груди его съ сознаніемъ, что онъ никогда не любилъ ея. Потомъ сцена измѣнилась: передь ней текла рѣка, и слышался знакомый жалобный голосъ. И она видѣла издали Павла, протягивающаго къ ней руки, a возлѣ него стояла спокойно молчаливая фигура Вальтера. Эдиѳь являлась во всѣхъ этихъ сценахъ, то на радость, то на горе Флоренсы; наконецъ, обѣ онѣ очутились на краю могилы; Эдиѳь указала въ глубину ея, Флоренса взглянула и увидѣла лежащую тамъ -- другую Эдиѳь!
   Въ ужасѣ она вскрикнула и проснулась. Чей-то нѣжный голосъ, чудилось ей, говоритъ ей на ухо: "Успокойся, Флоренса! это только сонъ!" И она протянула руки, отвѣчая на ласку своей новой матери, выходящей въ дверь. Флоренса вскочила и не знала, на яву или во снѣ все это происходило; одно только было для нея ясно, что въ каминѣ чернѣлъ угасшій пепелъ, и что она была одна.
   Такъ прошла ночь послѣ пріѣзда счастливой четы домой.
  

Глава XXXVI.

Новоселье.

  
   Много прошло подобныхъ дней, съ тою только разницей, что новобрачные принимали гостей и ѣздили съ визитами, что y м-съ Скьютонъ собирались по утрамъ пріятели, въ томъ числѣ непремѣкно майоръ Багстокъ, и что Флоренса уже не встрѣчала болѣе взоровъ отца, хотя и видѣла его каждый день. Съ маменькой она бесѣдовала тоже не много; Эдиѳь обращалась со всѣми въ домѣ, кромѣ Флоренсы, гордо и повелительно, и Флоренса не могла не замѣтить этого. Возвращаясь домой, Эдиѳь всегда приходила къ ней или звала ее къ себѣ, и, уходя спать, непремѣнно навѣдывалась къ ней въ комнату, въ какой бы то часъ ночи ни было; онѣ долго просиживали вмѣстѣ, но всегда въ задумчивомъ молчаніи.
   Флоренса, ожидавшая такъ много отъ этого брака, невольно сравнивала иногда настоящее великолѣпіе дома съ прежнимъ мрачнымъ запустѣніемъ его и думала, скоро ли пробудится въ немъ семейная жизнь? Смутное чувство говорило ей, что теперь никто въ немъ не дома, хотя всѣ утопаютъ въ изобиліи и роскоши. Сколько часовъ днемъ и ночью провела Флоренса въ грустномъ раздумьи, сколько слезъ пролила она о погибшей надеждѣ, вспоминая рѣшительныя слова Эдиѳи, что "никто меньше ея не способенъ указать ей пути къ сердцу отца!" Скоро Флоренса рѣшилась думать, что Эдиѳь запретила ей касаться этого предмета въ разговорѣ изъ сожалѣнія, видя всю невозможность перемѣны въ чувствахъ м-ра Домби. Безкорыстная во всемъ, Флоренса рѣшилась скрывать боль отъ новой раны, чтобы не давать воли темнымъ догадкамъ. Она все еще надѣялась, что семейная жизнь ихъ пойдетъ лучше, когда все въ домѣ установится своимъ порядкомъ. О себѣ она думала мало и горевала меньше.
   Если никто изъ жильцовъ этого дома и не чувствовалъ себя дома, зато положено было, чтобы передъ глазами публики м-съ Домби безъ отлагательства явилась полной хозяйкой. М-ръ Домби и м-съ Скьютонъ озаботились устройствомъ цѣлаго ряда торжественныхъ празднествъ въ честь недавняго бракосочетанія; положено было объявить, что м-съ Домби принимаетъ въ такой-то день, и пригласить, отъ имени Домби и его супруги, множество разнокалибернаго народу обѣдать y нихъ въ назначенный день.
   М-ръ Домби представилъ списокъ разныхъ магнатовъ, которыхъ должно пригласить съ его стороны; м-съ Скьютонъ, распоряжавшаяся за любезную дочь свою, смотрѣвшую на всѣ эти сборы съ гордымъ равнодушіемъ, представила другой списокъ, въ которомъ были означены имена: братца Феникса, не возвратившагося еще, къ ущербу своей движимости, въ Баденъ-Баденъ, и множество разныхъ мотыльковъ, порхавшихъ въ различныя времена вокругъ пламени прекрасной Эдиѳи или ея маменьки, безъ малѣйшаго ущерба для собственныхъ крыльевъ. Флоренса была включена въ число присутствующихъ за столомъ по приказанію Эдиѳи, данному по поводу минутнаго сомнѣнія и нерѣшительности со стороны м-съ Скьютонъ; и Флоренса, инстинктивно чувствуя каждую мелочь, задѣвавшую отца, молча приняла участіе въ праздникахъ.
   Первый праздникъ начался съ того, что м-ръ Домби, въ огромномъ накрахмаленномъ галстухѣ, вошелъ въ пріемную и ходилъ по ней до обѣденнаго часа. Потомъ начали пріѣзжать гости: первый явился, съ необыкновенной точностью, страшный богачъ, директоръ остъ-индской компаніи, въ жилетѣ, состроенномъ, по-видимому, какимъ-нибудь молодцомъ, плотникомъ, но въ сущности сшитомъ изъ нанки. Потомъ м-ръ Домби пошелъ засвидѣтельствовать свое почтеніе супругѣ, съ точностью обозначивши часъ и минуту; потомъ директоръ остъ-индской компаніи оказался, касательно бесѣды, совершенно мертвымъ, a м-ръ Домби -- совершенно неспособнымъ воскресить его, и директоръ сидѣлъ, уставивши глаза въ каминъ, пока не явилась помощь въ образѣ м-съ Скьютонъ, которую онъ принялъ за м-съ Домби, и разыпался передъ ней въ поздравленіяхъ.
   Потомъ явился директоръ банка, человѣкъ, который, по общему мнѣнію, могъ купить и перекупить что угодно, и отличался необыкновенной скромностью рѣчей. Онъ слегка упомянулъ о своей дачкѣ близъ Кингстона на Темзѣ и прибавилъ, что если м-ру Домби вздумается когда-нибудь посѣтить его тамъ, такъ онъ угоститъ его, чѣмъ Богъ послалъ. "Я живу пустынникомъ, -- продолжалъ онъ, -- такъ куда мнѣ звать къ себѣ дамъ; впрочемъ, если м-съ Домби случится быть въ той сторонѣ и вздумается сдѣлать мнѣ честь взглянуть на мой бѣдный садикъ съ маленькимъ цвѣтникомъ, такъ я почту себя чрезвычайно счастливымъ".
   Вѣрный своему характеру, директоръ банка былъ одѣтъ очень просто: на шеѣ кусокъ кембрика, толстые башмаки, фракъ вдвое шире его персоны и брюки на четверть короче ногъ. Когда м-съ Скьютонъ упомянула объ оперѣ, онъ сказалъ, что посѣщаетъ оперу очень рѣдко, что это не по его карману. Такія рѣчи, по-видимому, очень его услаждали и тѣшили: онъ опускалъ послѣ нихъ руки въ карманы и съ необыкновеннымъ самодовольствомъ поглядывалъ на слушателей,
   Потомъ явнлась м-съ Домби, прекрасная и гордая; она смотрѣла на все и на всѣхъ съ такимъ презрѣніемъ, какъ-будто брачный вѣнокъ на головѣ ея былъ сплетенъ изъ стальныхъ иголъ и требовалъ смиренія, a она, очевидно, готова была скорѣе умереть. Съ нею вошла Флоренса. Лицо Домби омрачилось, когда онъ увидѣлъ ихъ вмѣстѣ; но никто этого не замѣтилъ. Флоренса не смѣла взглянуть на него, a Эдиѳь, въ высокомѣрномъ равнодушіи, не обратила на него ни малѣйшаго вниманія.
   Скоро пріемная наполнилась гостями. Наѣхали разные директора, предсѣдатели компаній, почтенныя дамы съ цѣлыми магазинами на головахь, братецъ Фениксъ, майоръ Багстокъ, пріятельницы м-съ Скьютонъ, съ цвѣтущими, какъ макъ, лицами и жемчугомъ на морщинистыхъ шеяхъ. Въ числѣ послѣднихъ -- молодая дама шестидесяти пяти лѣтъ, очень легко одѣтая, съ голой шеей и плечами; она говорила какимъ-то заманчивымъ тономъ и стыдливо потупляла рѣсницы; вообще въ манерахъ ея было что-то неопредѣлимое словами, что такъ часто привлекаетъ пылкую юность.
   Большая часть гостей м-ра Домби была молчалива, a большая часть гостей м-съ Домби -- говорлива; между ними не было никакой симпатіи, и гости м-съ Домби, по какому-то матнетическому согласію, образовали союзъ противъ гостей м-ра Домби, которые, одиноко расхаживая по комнатамъ или забиваясь подальше въ разные углы, были затерты обществомъ, загорожены софами и, сверхъ разныхъ другихъ неудобствъ, испытывали толчки по головамъ отъ внезапно открывающихся дверей.
   Слуга доложилъ, что подали кушать. М-ръ Домби повелъ пожилую даму, похожую на подушку изъ краснаго бархата, набитую банковыми билетами; Фениксъ повелъ м-съ Домби, майоръ Багстокъ -- м-съ Скьютонъ; юная дама съ голыми плечами досталась директору остъ-индской компаніи; остальныя дамы выдержали минутный смотръ остальныхъ кавалеровъ; потомъ пары сперлись въ дверяхъ и отрѣзали отъ столовой семь смирныхъ джентльменовъ, одиноко оставшихся въ гостиной. Когда уже всѣ сѣли за столъ, вышелъ еще одинъ изъ этихъ семи круглымъ сиротою, сконфузился, началъ улыбаться и, въ сопровожденіи метръ-д'отеля, обошелъ два раза вокругъ стола, ища мѣста. Мѣсто отыскалось, наконецъ, по лѣвую руку м-съ Домби, послѣ чего онъ уже окончательно поникъ головою.
   Братецъ Фениксъ былъ въ ударѣ и смотрѣлъ молодецъ молодцомъ. Но онъ былъ ужасно забывчивъ и разсѣянъ въ минуты веселья, и въ настоящемъ случаѣ привелъ въ ужасъ все общество. Воть какъ это случилось.
   Молодая дама, доставшаяся директору остъ-индской компаніи, посматривала на Феникса очень нѣжно и умѣла прилавировать со своимъ кавалеромь къ мѣсту, какъ разъ возлѣ Феникса. Директоръ былъ въ ту же минуту забытъ и, осѣненный съ другой стороны чудовищною черною бархатною наколкою на костлявой головѣ дамы съ вѣеромъ, палъ духомъ и уничтожился. Фениксъ и молодая дама разговаривали о чемъ-то очень живо и весело; оиа такъ много смѣялась его разсказу, что майоръ Багстокъ, сидѣвшій противъ нихъ съ м-съ Скьютонъ, спросилъ, прилично извинившись, нельзя ли узнать, чему они смѣются?
   -- Вздоръ! -- отвѣчалъ Фениксъ, -- не стоитъ разсказывать; анекдотъ, случившійся съ Джакомъ Адамсомъ.
   Общее вниманіе было обращено на Феникса.
   -- М-ръ Домби, -- продолжалъ онъ, -- вѣрно помнитъ Джака Адамса; Джака, а не Джоя; Джой -- это братъ его.
   М-ръ Домби отвѣчалъ отрицательно. Но одинъ изъ семи смирныхъ джентльменовъ совершенно неожиданно вмѣшался въ разговоръ, объявивъ, что онъ зналъ его, и прибавилъ: "Ну, какъ же, тотъ, что ходитъ всегда въ гессенскихъ сапогахъ".
   -- Истинно, -- подхватилъ Фениксъ, наклонившись впередъ взглянуть на смѣльчака и одобрить его улыбкой; -- это Джакъ. Джой ходилъ...
   -- Въ сапогахъ съ отворотами! -- прервалъ его смирный джентльменъ, въ каждомъ словѣ выигрывая все болѣе и болѣе во мнѣніи общества.
   -- Вы, значитъ, коротко ихъ знаете? -- продолжалъ Фениксъ.
   -- Я зналъ ихъ обоихъ.
   -- Славный малый, этотъ Джакъ! -- сказалъ Фениксъ.
   -- Чудесный, -- отвѣчалъ смирный джентльменъ, ободренный своимъ успѣхомъ. -- Одинъ изъ лучшихъ людей, какихъ я только зналъ.
   -- Вы, безъ сомнѣнія, слышали уже эту исторію?
   -- Не знаю... разскажите,. -- отвѣчалъ смирный, закинувшя голову и улыбаясь на потолокъ, какъ человѣкъ, который уже знаетъ, въ чемъ тутъ штука.
   -- Случай самъ по себѣ вздорный, -- сказалъ Фениксъ, оглядывая гостей съ улыбкой, -- не стоило бы и разсказывать, да самъ-то Джакъ высказывается тутъ очень хорошо. Джака пригласили куда-то на свадьбу, -- чуть ли не въ Баркширъ.
   -- Въ Шропширъ, -- счелъ себя обязаннымъ замѣтить скромный джентльменъ,
   -- Что? A? Ну, да это все равно, -- продолжалъ Фениксъ, -- дѣло въ томъ, что его пригласили на свадьбу. Поѣхалъ, вотъ хоть бы и мы, напримѣръ, имѣя честь получить приглашеніе на свадьбу моей любезной родственницы и м-ра Домби, не заставили повторять себѣ этого два раза и чертовски рады были сойтись по случаю такого событія. Джакъ и поѣхалъ. A нужно вамъ знать, что это прехорошенькая дѣвушка выходила за человѣка, котораго ни въ грошъ не ставила, a согласилась только ради его несмѣтнаго богатства. Возвратившись со свадьбы въ городъ, Джакъ встрѣчается съ однимъ изъ своихъ знакомыхъ. "Ну, что, Джакъ? -- спрашиваетъ знакомый, -- что наша неравная чета?" -- Неравная? -- отвѣчалъ Джакъ. -- Напротивъ того, дѣло слажено на чистоту: она какъ слѣдуетъ,. куплена, онъ, какъ слѣдуетъ, проданъ!
   Ужасъ злектрическою искрою пробѣжалъ по всему обществу, Фениксъ вдругъ онѣмѣлъ на самомъ патетическомъ мѣстѣ своего разсказа. Ни единой улыбки не вызвалъ этотъ единственный предметъ общаго разговора въ продолженіе всего обѣдаю Воцарилось глубокое молчаніе; смирный джентльменъ, рѣшительно не знавшій, въ чемъ состоитъ анекдотъ, и въ этомъ отношеніи невинный, какъ не рожденный еще младенецъ, имѣлъ несчастіе прочесть во взорахъ всѣхъ гостей, что они считаютъ его главнѣйшимъ виновмикомъ неловкой выдумки.
   Лицо м-ра Домби вообще было не очень измѣнчиво; a теперь, облеченное, по случаю праздника, въ торжествеыность, не выразило при этомъ разсказѣ ничего особеннаго; оиъ замѣтилъ голько, среди всеобщаго молчанія, что "исторія хороша". Эдиѳь быстро взглянула на Флоренсу, ио, впрочемь, оставалась совершенно безстрастна и равнодушна.
   Блюда слѣдовали за блюдами, на столѣ блестѣло серебро и золото, лежали кучи разныхъ фруктовъ; подали дессертъ, явилось мороженое, -- статья совершенно излишняя за столомъ м-ра Домби. Обѣдъ кончился подъ громкую музыку безпрестанныхъ ударовъ молотка, по случаю пріѣзда новыхъ гостей, которымъ досталось только понюхать, чѣмъ пахло въ столовой. Когда м-съ Домби встала съ своего мѣста, стоило посмотрѣть на ея супруга, какъ онъ, въ накрахмаленномъ галстукѣ, сталъ y дверей растворить ихъ для дамъ, и какъ она прошла мимо него съ Флоренсой.
   Картина была замѣчательна: y дверей торжественная фигура м-ра Домби; y пустого конца стола жалкая, одинокая фигура директора остъ-индской комнаніи; за нимъ воинственная фигура майора Багстока, разсказывающаго о герцогѣ Іоркскомъ шестерымъ изъ семи смирныхъ джентльменовъ (седьмой, честолюбивый, былъ совершенно уничтоженъ и затертъ); въ сторонѣ смиренко рисовалась фигура директора банка, выкладывавшаго изъ вилокъ передъ кучкой благоговѣйныхъ слушателей планъ своего маленькаго садика; дальше была задумчивая фигура Феникса, украдкой поправлявшаго на головѣ парикъ. Но картина эта скоро разрушилась: подали кофе, и гости вышли изъ столовой.
   Давка въ пріемныхъ комнатахъ увеличивалась съ съ каждою минутой; но въ гостяхъ м-ра Домби все еще проявлялась врожденная невозможность смѣшенія съ гостями м-съ Домби, и съ одного взгляда можно было узнать, кто чей гость. Единственное исключеніе дѣлалъ, можетъ быть, Каркеръ, который, стоя въ кружкѣ, образовавшемся около м-съ Домби, былъ равно внимателенъ и къ ней, и къ нему, и къ Клеопатрѣ, и къ майору, и къ Флоренсѣ, и ко всѣмъ; онъ былъ равно привѣтливъ съ обѣими партіями гостей и не принадлежалъ ни къ какой изъ нихъ.
   Флоренса боялась его, и присутствіе его стѣсняло ее. Она не могла отдѣлаться отъ этого чувства и безпрестанно на него поглядывала; недовѣрчивость и непріязнь невольно заставляли ее обращать взоры на него. Но мысли ея были заняты другимъ; сидя въ сторонкѣ, она чувствовала, какъ мало участвуетъ отецъ ея во всемъ происходящемъ вокрутъ него, и видѣла, не безъ тяжелаго чувства, что ему какъ будто неловко и невесело, что на него почти не обращаютъ вниманія гости, которыхъ, въ знакъ своего особеннаго уваженія, онъ встрѣчалъ y самыхъ дверей, что жена его, когда онъ представлялъ ей пріѣхавшихъ, принимала ихъ съ гордою холодностью и послѣ этой церемоніи ни разу не обращалась къ нимъ ни съ полусловомъ. Особенно мучило и приводило въ недоумѣніе Флоренсу то, что это дѣлала та же самая Эдиѳь, которая обращалась съ ней такъ ласково, съ такою теплою внимательностью!
   И счастлива была Флоренса, что не понимала настоящей причины неловкаго положенія отца. Но, опасаясь оскорбить его, дать ему замѣтить, что она все это видитъ, полная привязанности къ нему и вмѣстѣ съ тѣмъ благородной пріязни къ Эдиѳи, она не отважилась взглянуть ни на него, ни на нее. Она страдала за обоихъ вмѣстѣ, и среди движеніи толпы закралась ей въ душу мысль, что лучше бы было для нихъ, если бы никогда не раздавался здѣсь этотъ говоръ гостей, если бы прежнее мрачное запустѣніе дома никогда ne уступало мѣста новому великолѣпію, если бы забытая дочь иикогда не находила себѣ друга въ Эдиѳи и продолжала бы жить одиноко, не зная людского участія.
   Въ головѣ м-съ Чиккъ тоже ворочались подобныя мысли, но только онѣ не возникли и не развивались въ ней такъ мирно. М-съ Чикъ была оскорблена тѣмъ, что не получила приглашеыія на обѣдъ.
   -- На меня не обращаютъ рѣшительно никакого вниманія; все равно, что на Флоренсу, -- сказала она своему мужу.
   -- Рѣшительно никакого, -- подтвердилъ м-ръ Чиккъ, сидѣвшій возлѣ супруги лицомъ къ стѣнѣ и потихоньку насвистывавшій пѣсню.
   -- Замѣтно ли хоть сколько-нибудь, что мое отсутствіе было бы здѣсь замѣчено?
   -- Нѣтъ, нисколько, -- отвѣтилъ м-ръ Чиккъ.
   -- Поль съ ума сошелъ! -- сказала м-съ Чиккъ. -- Если ты не чудовище, въ чемъ, право, можно усомниться, -- произнесла она съ достоинствомъ, -- такъ перестань здѣсь свистѣть. Возможно ли, чтобы человѣкъ, въ которомъ есть хоть тѣнь человѣческаго чувства, видѣлъ, какъ эта разряженная теща расхаживаетъ съ майоромъ Багстокомъ, присутствіемъ котораго, въ числѣ другихъ сокровищъ, мы обязаны вашей Лукреціи Токсъ...
   -- Моей Лукреціи Токсъ? -- повторилъ съ удивленіемъ м-ръ Чиккъ.
   -- Да, -- торжественно произнесла м-съ Чиккъ, -- вашей Лукреціи Токсъ! Можетъ ли человѣкъ, говорю я, видѣть передъ собою эту тещу и эту гордячку Эдиѳь, и всѣ эти непристойныя старыя чучела съ голыми шеями, -- видѣть все это и свистѣть!
   Это слово было произнесено съ такою эмфазою, что м-ръ Чиккъ вздрогнулъ.
   -- Признаюсь, -- заключила м-съ Чиккъ, -- это для меня рѣшительно непонятно! Впрочемъ, если Павелъ и забылъ, что -- я, такъ я не забыла. Я себя чувствую; я членъ семейства, я не затѣмъ сюда явилась, чтобы меня не замѣчали, я еще не тряпье какое-нибудь, чтобы м-съ Домби отирала объ меня ноги, -- проговорила м-съ Чиккъ, какъ будто ожидая, что не сегодня, такъ завтра сдѣлается этимъ тряиьемъ.
   Она встала и вышла въ сопровожденіи мужа. Впрочемъ, нужно отдать честь ея наблюдательности: ее, дѣйствительно, никто не замѣтилъ.
   Не одна м-съ Чиккъ осталась недовольна; гости м-ра Домби были недовольны гостями м-съ Домби за то, что они осматривали ихъ въ лорнеты и вслухъ изъявляли свое удивленіе вопросами -- что это за народъ? -- a гости м-съ Домби жаловались на скуку, и молодая дама, лишенная бесѣды веселаго Феникса, ушедшаго тотчасъ послѣ стола, объявила тридцати пріятельницамъ, что она умираетъ съ тоски. Всѣ почтенныя дамы съ магазинами на головахь имѣли каждая свою причину быть недовольными м-съ Домби; директора и предсѣдатели были всѣ того мнѣнія, что если ужъ м-ру Домби непремѣнно надо было жениться, такъ лучше бы ему выбрать себѣ жену постарше, хоть и не. красавицу, да зато постепеннѣе. Едва ли кто-нибудь изъ всего общества, исключая смирныхъ джентльменовъ, не считалъ себя обиженнымъ или пренебреженнымъ хозяевами. Безмолвная дама въ черной бархатной наколкѣ онѣмѣла отъ того, что дамѣ въ красной бархатной наколкѣ подали прежде нея. Даже сладкія натуры смирныхъ джентльменовъ немного скисли, неизвѣстно, отъ излишняго ли употребленія лимонада, или отъ распространившейся въ обществѣ заразы; они говорили другъ другу сарказмы и шептали что-то о неравномъ бракѣ. Общее нерасположеніе и неудовольствіе проникло даже въ переднюю, и заразило лакеевъ. Мало того, даже факельщики во дворѣ не ускользнули отъ этого вліянія и сравнивали этотъ пиръ съ похоронами безъ траура, при чемъ ни одинъ изъ гостей не получилъ въ наслѣдство ни гроша.
   Наконецъ, гости ушли; улица, заставленная экипажами, опустѣла; догорающія свѣчи освѣщали только м-ра Домби, разговаривающаго въ сторонѣ съ Каркеромъ, и м-съ Домби съ ея матерью. Эдиѳь сидѣла на оттоманѣ, a Клеопатра, въ позѣ Клеопатры, ждала своей горничиой. Каркеръ, окончивши разговоръ съ Домби, подошелъ къ Эдиѳи проститься.
   -- Какой пріятный былъ вечеръ, -- сказаль онъ. -- Не утомились ли вы?
   -- М-съ Домби, -- подхватилъ Домби, подходя къ нимъ, -- довольно прилагала старанія, чтобы не утомиться. Крайне жалѣю, м-съ Домби, но я долженъ сказать вамъ, я желалъ бы, чтобы вы приняли на себя сегодня трудъ утомиться нѣсколько больше.
   Она взглянула на него мелькомъ и отвернулась, не отвѣчая ни слова.
   -- Мнѣ очень жаль, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- что вы не сочли своею обязанностью...
   Она опять на него взглянула.
   -- Что вы не сочли своею обязанностью принять моихъ друзей съ большею внимательностью. Многія изъ особъ, съ которыми вы обошлись сегодня такъ небрежно, м-съ Домби, дѣлаютъ вамь честь своимъ посѣщеніемъ.
   -- Помните ли вы, что мы здѣсь не одни, -- продолжала она, устремивши на него пристальный взоръ.
   -- Нѣтъ, пожалуйста, м-ръ Каркерь, -- сказалъ Домби, останавливая уходящаго Каркера, -- м-ръ Каркеръ, какъ вамъ извѣстно, пользуется моимъ полнымъ довѣріемъ; онъ не хуже меня знаетъ, о чемъ идетъ рѣчь. Позвольте вамъ замѣтить, м-съ Домби, что эти почтенныя и богагыя особы дѣлаютъ своимъ посѣщеніемъ честь даже мнѣ.
   -- Я васъ спрашиваю, -- повторила оиа съ тѣмъ же презрительнымъ взглядомъ, -- помните ли вы, что мы здѣсь не одни?
   -- Сдѣлайте одолжеыіе, -- проговорилъ Каркеръ, -- позвольте мнѣ пожелать спокойной ночи. Хотя эта размолвка, конечно, не можетъ имѣть никакого значенія...
   На этихъ словахъ прервала его м-съ Скьютонъ, наблюдавшая за вмраженіемъ лица Эдиѳи.
   -- Милая Эдиѳь, любезный Домби, -- сказала она, -- почтенный другъ нашъ, м-ръ Каркеръ, безъ всякаго сомнѣнія, мнѣ позволеио назвать его этимъ имеиемъ?
   -- Много чести, -- проворчалъ Каркеръ.
   -- М-ръ Каркеръ высказалъ свою мысль, -- продолжала м-съ Скьютонъ. -- Я сама только что хотѣла сказать, что все это рѣшительно ничего не значитъ! Милая Эдиѳь, любезный Домби! мы очень хорошо знаемъ, что... Послѣ Флоуерсь, послѣ.
   Эти слова относились къ горничной, которая, увидѣвши мужчинъ, быстро ушла назадъ.
   -- Что при вашей любви, при священномъ союзѣ вашихъ сердецъ, размолвка между вами не можетъ быть серьезна. Я очень рада, что этотъ ничтожный случай даетъ мнѣ поводъ сказать, что я не приписываю рѣшительью никакой важности подобнымъ вспышкамъ и не стану, подобно другимъ тещамъ (слышала я, что есть такія тещи на бѣломъ свѣтѣ), вмѣшиваться въ ваши дѣла.
   Въ строгомъ взглядѣ нѣжной маменьки, устремленномъ на ея дѣтей, можно было прочесть опредѣленное намѣреніе заранѣе устранить себя отъ звона ихъ брачныхъ цѣпей и укрыться подъ маскою непоколебимой вѣры въ ихъ взаимную любовь.
   -- Я указалъ м-съ Домби, -- сказалъ м-ръ Домби очень важно, -- что не понравилось мнѣ съ иервыхъ же дней нашей брачной жизни, и что я желаю видѣть исправленнымъ. Покойной ночи, Каркеръ! -- прибавилъ онъ, кивнувши ему головою.
   Каркеръ поклонился повелительной фигурѣ новобрачной, сверкающіе глаза которой были устремлены на мужа, и, уходя, остановился поцѣловать милостиво протянутую ему руку Клеопатры.
   Если бы прекрасная Эдиѳь начала упрекать своего мужа, или измѣнила выраженіе лица, или вообще нарушила молчаніе хоть однимъ словомъ, когда они остались наединѣ (Клеопатра поспѣшила выйти), онъ нашелъ бы, можетъ статься, средство отстоять свое дѣло, взять верхъ. Но неизмѣримое высокомѣріе, съ которымъ, взглянувши на него, она потупила глаза, не удостоивъ его ни полусловомъ, эта невыразимогордая поза, эта холодная, непреклонная рѣшимость, въ каждой чертѣ лица ея, -- все это уничтожало Домби, и онъ былъ противъ всего этого безоруженъ. Онъ удалился отъ надменной красоты, всѣ черты которой слились въ одно чувство презрѣнія,
   Былъ ли онъ столь низокъ, что подстерегъ ее часъ спустя, на той самой лѣстницѣ, гдѣ видѣлъ когда-то, при лунномъ свѣтѣ, Флоренсу съ Павломъ на рукахъ? Или случился онъ тутъ нечаянно, когда Эдиѳь сходила со свѣчею въ рукахъ изъ комнаты Флоренсы, съ тѣмъ непривычнымъ для него выраженіемъ лица, которое онъ подмѣтилъ уже однажды? Лицо Эдиѳи не могло, однако же, измѣниться такъ, какъ измѣнялось его лицо. Никогда, даже въ минуты величайшей гордости, не омрачалось оно такъ ужасно, какъ лицо Домби въ темномъ углу, въ ночь послѣ возвращенія домой, и не разъ послѣ того, и, наконецъ, теперь.
  
   Глава XXXVII.
   Предостереженіе.
  
   Флоренса, Эдиѳь и м-съ Скьютонъ были на другой день вмѣстѣ; коляска была подана, онѣ собирались выѣхать. У Клеопатры былъ опять свой экипажъ, и Витерсъ, уже не тощій, въ курткѣ и военныхъ шароварахъ, стоялъ въ обѣденный часъ за креслами леди, кресла были уже безъ колесъ, и онъ не возилъ ихъ. Волоса его блестѣли отъ помады, онъ былъ въ козловыхъ перчаткахъ и благоухалъ одеколономъ.
   Дамы сидѣли въ комнатѣ Клеопатры. Клеопатра, покоясь на софѣ, только что проснулась и изволила прихлебывать изъ чашки шоколадъ въ три часа пополудни. Флоуерсъ хлопотала около воротничковъ и нарукавчиковъ и совершала церемонію коронованія своей госпожи наколкою изъ персиковаго бархата; искусственныя розы наколки колебались очень граціозно, какъ будто отъ дыханія зефира, но въ сущности оттого, что y старухи тряслась голова.
   -- У меня что-то какъ будто нервы сегодня разстроены, Флоуерсъ, -- сказала м-съ Скьютонъ. -- Руки такъ и дрожатъ.
   -- Вы вчера были душою общества, -- отвѣчала Флоуерсъ, -- a сегодня, вотъ видите, и должны поплатиться.
   Эдиѳь, стоявшая съ Флоренсой y окна, задомъ къ матери, вдругъ обернулась, какъ будто передъ ней сверкнула молнія.
   -- Милая Эдиѳь, y тебя нервы не разстроены? -- спросила Клеопатра. -- Ты такъ завидно умѣешь владѣть собою, но я знаю, и ты будешь мученицей, какъ несчастная мать твоя. Витерсъ, кто-то y дверей.
   -- Визитная карточка, -- сказалъ Витерсъ, подавая ее м-съ Домби.
   -- Скажите, что я ѣду со двора, -- отвѣчала оиа, не глядя на карточку.
   -- Милая Эдиѳь, -- медленно проговорила м-съ Скьютонъ, -- какъ можно дать такой отвѣтъ, не взглянувши даже, кто пріѣхалъ. Подайте сюда, Витерсъ. М-ръ Каркеръ!
   -- Я ѣду со двора, -- повторила Эдиѳь такъ повелительно, что Витерсъ поспѣшилъ передать лакею этоть отвѣтъ тѣмъ же тономъ и выпроводить его вонъ.
   Но слуга скоро воротился и шепнулъ что-то Витерсу. Витерсъ, хотя очень неохотно, опять подощелъ къ Эдиѳи.
   -- М-ръ Каркеръ приказалъ кланяться и просить удѣлить ему только минуту; ему надо поговорить съ вами о дѣлѣ.
   -- Право, душа моя, -- сказала Клеопатра самымъ сладкимъ голосомь, потому что лицо дочери было грозно, -- если я смѣю подать совѣтъ, такъ ...
   -- Приведите его сюда, -- прервала ее Эдиѳь, и какъ только Витерсъ вышелъ исполнять приказаніе, она сказала, нахмуривши брови и обращаясь къ матери:
   -- Вамъ угодно, чтобы я его приняла, такъ я приму его въ вашей комнатѣ.
   -- Не уйти ли мнѣ? -- поспѣшно спросила Флоренса.
   Эдиѳь кивнула сй въ знакъ согласія головою, но въ дверяхъ Флоренса все-таки встрѣтилась съ Каркеромъ. Онъ привѣтствовалъ ее съ тою же непріятною смѣсью фамильярности и почтенія, какъ и прежде, сказалъ, что надѣется, что она здорова, -- что вчера онъ съ трудомъ могъ узнать ее, такъ оиа перемѣнилась, и растворилъ ей для выхода дверь; учтивыя, почтительныя манеры его не могли, впрочемъ, скрыть его сознанія, что онъ внушаетъ ей страхъ.
   Потомъ онъ прикоснулся къ благосклонной ручкѣ Клеопатры и, наконецъ, поклонился Эдиѳи. Она холодно, не глядя, отвѣтила на его поклонъ, не садилась сама и не приглашала его сѣсть, и ждала, что онъ скажетъ.
   Гордость, могущество, упорство характера были оплотомъ Эдиѳи; но убѣжденіе, что этотъ человѣкъ видѣлъ ее и мать ея при самомъ началѣ знакомства въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ, что униженіе ея было для него такъ же ясно, какъ для нея самой, что онъ читаетъ въ ея жизни, какъ въ раскрытой книгѣ, и понимаетъ малѣйшіе оттѣнки во взглядѣ и голосѣ, -- все это лишало ее внутренней силы. Какъ гордо ни встрѣчала она его, съ лицомъ, требующимъ покорности, съ надменнымъ выраженіемъ губъ, отдаляющимъ его на почтительиое разстояніе, съ негодованіемъ въ груди на его навязчивость, съ мрачнымъ взоромъ, не дающимъ упасть на него ни одному свѣтлому лучу изъ ея глазъ, и какъ почтительно ни стоялъ онъ передъ ней, съ молящимъ и оскорбленнымъ видомъ и съ совершеииою покорностью ея волѣ, -- она все-таки сознавала въ глубинѣ души, что въ сущности роли ихъ не таковы, что могущество и побѣда на его сторонѣ, и что онъ самъ знаетъ это, какъ нельзя лучше.
   -- Я осмѣлился просить y васъ свиданія, -- сказалъ Каркеръ, -- и рѣшился сказать, что пришелъ по дѣлу, потому что ...
   -- Можетъ быть, м-ръ Домби поручилъ вамъ сдѣлать мнѣ какое-нибудь замѣчаніе? -- сказала Эдиѳь. -- Вы пользуетесь его довѣріемъ въ такой непонятной степени, что это меня вовсе не удивитъ.
   -- Я не имѣю отъ него никакого порученія къ леди, проливающей славу на его имя, -- отвѣчалъ Каркеръ, -- прошу ее только быть справедливой ко мнѣ, униженно просящему ее объ этой справедливости, ко мнѣ, простому подчиненному м-ра Домби; прошу ее обдумать, что я находился вчера вечеромъ въ совершенно страдательномъ положеніи, и что рѣшительно не отъ меня зависѣло быть или не быть свидѣтелемъ непріятнаго случая. Я называю этотъ случай непріятнымъ, -- прибавилъ онъ, обращаясь наполовину къ м-съ Скьютонъ, -- единственно въ отношеніи ко мнѣ, имѣвшему несчастіе быть при томъ. Такая ничтожная размолвка между людьми, искренно друтъ друга любящими и готовыми другъ для друга на всякую жертву, не можетъ имѣть никакого значенія, какъ очень вѣрно замѣтила еще вчера сама м-съ Скьютонъ.
   Эдиѳь не въ силахъ была взглянуть на него и послѣ минутнаго молчанія сказала:
   -- Но дѣло, за которымъ вы пришли...
   -- Эдиѳь, душа моя! -- прервала ее Клеопатра, -- что же это м-ръ Каркеръ все стоитъ. Садитесь, м-ръ Каркеръ.
   Онъ ни слова не отвѣчалъ матери, но устремилъ взоръ на гордую дочь, какъ будто рѣшился сѣсть не иначе, какъ по ея приглашенію. Эдиѳь принуждена была сѣсть и слегка указала ему рукою на стулъ. Невозможно было сдѣлать жеста холодиѣе, надменнѣе, неуважительнѣе, но и на это она рѣшилась только по принужденію. Этого было довольно. Каркеръ сѣлъ.
   -- Позволено ли мнѣ будетъ, -- сказалъ онъ, обращаясь къ м-съ Скьютонъ и выказывая ей рядъ бѣлыхъ зубовъ -- (вы повѣрите мнѣ на слово, что я имѣю на это достаточныя причины), позволено ли мнѣ будетъ обратиться съ тѣмъ, что я имѣю сказать, къ м-съ Домби, и предоставить ей сообщить это потомъ вамъ, ея лучшему другу, разумѣется, послѣ м-ра Домби?
   М-съ Скьютонъ хотѣла удалиться, но Эдиѳь остановила ее; Эдиѳь хотѣла было остановить и его и съ негодованіемъ приказала ему или говорить открыто, или молчать; но когда онъ проговорилъ вполголоса:
   -- Миссъ Флоренса, которая только что вышла отсюда...
   Она позволила ему продолжать,
   Эдиѳь обратила взоръ свой на нсго. И когда онъ, съ величайшею, впрочемъ, почтительностью, маклонился къ ней поближе и униженно оскалилъ зубы, она была, кажется, готова убить его на мѣстѣ.
   -- Обстоятельства поставили миссъ Флоренсу въ несчастное положеніе, -- началъ онъ. -- Мнѣ непріятно говорить объ этомъ вамъ, которая такъ привизана къ отцу ея, которая, естественно, принимаетъ къ сердцу каждое касающееся его слово.
   Онъ говорилъ вообще тихо и внятно, но никакими словами не выразить, какъ тихо и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ внятно говорилъ онъ въ эту минуту, и всякій разъ, когда рѣчь касалась того же предмета.
   -- Но, какъ человѣкъ совершенно преданный м-ру Домби, какъ человѣкъ, жизнь котораго протекла въ благоговѣйномъ созерцаніи характера м-ра Домби, я могу сказать, не оскорбляя иѣжной привязаньюсти вашей къ супругу, что онъ, къ несчастью, почти не обращалъ вниманія на миссъ Флоренсу.
   -- Знаю, -- отвѣчала Эдиѳь.
   -- Вы это знаете! -- воскликиулъ Каркеръ, глубоко вздохнувши. -- Ухъ! какъ гора съ плечъ свалилась! Надѣюсь, вамъ извѣстно тоже, что было причиною этой небрежности, изъ какого прекраснаго источника гордости, я хочу сказать, характера м-ра Домби...
   -- Оставимъ его и обратимся къ вашему дѣлу, -- сказала Эдиѳь.
   -- Мнѣ очень жаль, -- продолжалъ Каркеръ, -- что я не могу оправдать м-ра Домби, ью судите обо мнѣ по себѣ, и вы простите мнѣ, что участіе къ нему завлекаетъ меня слишкомъ далеко.
   Что за пытка для ея гордаго сердца -- сидѣть лицомъ къ лицу съ этимъ человѣкомъ и выслушивать, какъ онъ навязываетъ ей ея ложную клятву передъ алтаремъ, какъ будто подчуетъ ее подонками густого яда, на которые она не можетъ смотрѣть безъ отвращенія, и которые не можетъ оттолкнуть прочь! какъ терзали ея душу стыдъ, гнѣвъ, угрызенія совѣсти! Она сіяла передъ нимъ во всемъ величіи гордой красоты, a въ душѣ чувствовала, что она пресмыкается y ногъ его!
   -- Миссъ Флоренса, -- продолжалъ Каркеръ, -- была предоставлена попеченію (если только это можно назвать попеченіемъ) наемныхъ слугъ, людей во всѣхъ отношеніяхъ ниже ея, она была лишена руководителя въ юныхъ лѣтахъ и, естественно, впала въ ошибки: забыла, въ нѣкоторой степени, свой санъ, привязалась къ человѣку безъ всякаго зыаченія, нѣкоемому Вальтеру, котораго теперь, къ счастью, уже нѣтъ на свѣтѣ, вступила въ сношенія съ моряками, людьми дурной репутаціи, и старымъ бѣглымъ банкротомъ.
   -- Всѣ эти обстоятельства мнѣ извѣстны, -- сказала Эдиѳь, презрительно глядя на Каркера, -- и извѣстно также, что вы ихъ извращаете. Впрочемъ, можетъ быть, онѣ вамъ не такъ извѣстны.
   -- Извините, -- возразилъ Каркеръ, -- я думаю, никто не знаетъ ихъ лучше меня! Ваше благородное, пламенное сердце, которое повелѣваетъ вамъ защищать вашего почтеннаго супруга, я уважаю это сердце, я благоговѣю передъ нимъ. Но что касается до этихъ обстоятельствъ (о нихъ-то собственно я и пришелъ поговорить съ вами), я знаю ихъ вѣрно, какъ человѣкъ, пользующійся довѣріемъ м-ра Домби; какъ другъ его, могу сказать, я совершенно убѣдился въ истинѣ того, что говорю. Принимая глубокое участіе во всемъ, что до него касается, и, если вамъ угодно, желая также доказать мое усердіе, я долго слѣдилъ за всѣмъ этимъ самъ и чрезъ другихъ, вѣрныхъ людей, и могу представить безчисленныя доказательства въ подтвержденіе моихъ словъ.
   Она подняла свои глаза, не выше его рта, но даже и на зубахъ его могла, кажется, прочесть, что онъ имѣетъ средства надѣлать много зла.
   -- Извините, -- продолжалъ онъ, -- что я осмѣлился посовѣтоваться насчетъ этого съ вами. Это потому, что вы, какъ я замѣтилъ, принимаете большое участіе въ миссъ Флоренсѣ.
   Чего онъ въ ней не замѣтилъ, чего не зналъ? Раздосадованная этою мыслью, она прикусила дрожащую губу и слегка кивнула головой въ знакъ согласія.
   -- Это участіе, трогательное доказательства, что все, близкое м-ру Домби, близко и вамъ, не позволяетъ мнѣ немедленно сообщить ему всѣ эги обстоятельства, которыя ему до сихъ поръ еще неизвѣстны. И признаюсь вамъ, это было бы для меня такъ непріятно, что я готовъ молчать, если только вы изъявите на это хотя малѣйшее желаніе.
   Эдиѳь подняла голову, закинула ее назадъ и устремила на него мрачный взоръ. Онъ встрѣтилъ его самою любезною улыбкою и продолжалъ:
   -- Вы говорите, что я извращаю обстоятельства. Нѣтъ! Но положимъ, что я ихъ извращаю. Непріятное чувство, которое пробуждаетъ во мнѣ этотъ предметъ, проистекаетъ изъ того, что разоблаченіе этихъ связей и отношеній, со стороны миссъ Флоренсы совершенно невинныхъ, подѣйствуетъ на м-ра Домби, уже предубѣжденнаго противъ дочери, совершенно иначе. Онъ, вѣроятно, рѣшится (о чемъ уже, какъ мнѣ извѣстно, и подумывалъ) отдѣлить ее отъ семейства и удалить изъ дому. Будьте ко мнѣ снисходительны: вспомните мои близкія отношенія къ м-ру Домби, мое знаніе его сердца, мое къ нему уваженіе, почти съ самого дѣтства, и вы извините меня, что я осмѣливаюсь видѣть въ немъ недостатокъ, если еще можно назвать недостаткомъ возвышенную стойкость характера, корень которой держится въ благородной гордости и сознаніи могущества, которому всѣ мы должны покоряться, стойкость, которую нельзя переломить, какъ упорство въ другихъ натурахъ, и которая растетъ и крѣпнетъ съ каждымъ годомъ, съ каждымъ днемъ.
   Даже и такой незначительный случай, какъ, напримѣръ, вчера вечеромъ, подтверждаетъ мои слова не хуже всякаго другого, поважнѣе. Домби и Сынъ не знаютъ ни часу, ни времени, ни мѣста; они ниспровергаютъ все. Впрочемъ, я радъ, что этотъ случай доставилъ мнѣ поводъ поговорить объ этомъ съ м-съ Домби, хотя онъ же навлекъ на меня ея минутное негодованіе. Меня тревожили всѣ эти обстоятельства, когда м-ръ Домби призвалъ меня въ Лемингтонъ. Я увидѣлъ васъ. Я не могъ не видѣть, въ какое отношеніе вступите вы скоро съ м-ромъ Домби, къ обоюдному вашему счастью, и я тогда же рѣшился обождать, пока вы вступите хозяйкой въ этотъ домъ, и поступить потомъ такъ, какъ поступилъ я теперь. Я чувствую, что не дѣлаю проступка передъ м-ромъ Домби, ввѣряя то, что знаю, вамъ; если двое живутъ однимъ сердцемъ, какъ вы съ вашимъ супругомъ, то одинъ -- полный представитель другого. Слѣдовательно, вамъ ли, ему ли, сообщу я свѣдѣнія обо всѣхъ этихъ обстоятельствахъ, совѣсть моя равно спокойна. Васъ избралъ я по тѣмъ причинамъ, которыя уже имѣлъ честь изложить вамъ. Смѣю ли надѣяться, что откровенность моя принята, и что отвѣтственность съ меня снята?
   Долго помнилъ онъ взоръ, которымъ подарила она его въ заключеніе этой рѣчи. Наконецъ, послѣ внутренней борьбы, она сказала:
   -- Хорошо. Считайте это дѣло оконченнымъ и не упоминайте о немъ больше.
   Онъ низко поклонился и всталъ. Она тоже встала, и онъ простился съ величайшею почтительностью. Витерсъ, встрѣтившій его на лѣстницѣ, остановился, пораженный красотою его зубовъ и сіяющей улыбкой; прохожіе на улицѣ приняли его за дантиста, выставившаго свои зубы на показъ. Тѣ же прохожіе приняли Эдиѳь, когда она поѣхалл въ своемъ экипажѣ, за знатную леди, столь же счастливую, сколь богатую и прекрасную. Они не видѣли ее за минуту передъ тѣмъ въ ея комнатѣ, оми не слышали, какимъ голосомъ воскликнула она: "О Флоренса, Флоренса!"
   М-съ Скьютонъ, лежа на софѣ и кушая шоколадъ, не слышала ничего, кромѣ слова д_ѣ_л_о, къ которому чувствовала смертельное отвращеніе и которое уже давно вычеркнула изъ своего словаря. Кромѣ того, она собиралась сдѣлать опустошительный набѣгъ на разные магазины. Итакъ, м-съ Скьютонъ не разспрашивала дочь и не выказала никакого любопытства. Персиковая наколка надѣлала ей много хлопотъ, когда она вышла на крыльцо; погода была вѣтреная, наколка торчала совсѣмъ на затылкѣ и непремѣнно хотѣла дезертировать, не поддаваясь ни на какія ласки своей владѣтельницы. Когда карету заперли отъ вѣтра, розы опять начали колебаться отъ дрожанія головы. Итакъ, м-съ Скьютонъ было не до дѣла.
   Не лучше было ей и подъ вечеръ. М-съ Домби, совершенно одѣтая, уже съ полчаса ждала ее въ уборной, a м-ръ Домби парадировалъ по гостиной въ кисломъ величіи (они собирались куда-то на обѣдъ), какъ, вдругъ, Флоуерсъ, блѣдная, вбѣжала къ м-съ Домби и сказала:
   -- Извините, я, право, не знаю, что дѣлать съ барыней!
   -- Какъ, что?
   -- Да сама не знаю, что съ ней сдѣлалось, -- отвѣчала испуганная Флоуерсъ, -- такія гримасы дѣлаетъ!
   Эдиѳь поспѣшила съ ней въ комнату матери. Клеопатра была въ полномъ убранствѣ, въ брилліантахъ, въ короткихъ рукавахъ, раздушенная, съ поддѣльными локонами и зубами и другими суррогатами молодости; но паралича обмануть ей этимъ не удалось; онъ узналъ въ ней свою собственность и поразилъ ее передъ зеркаломъ, гдѣ она и лежала, какъ отвратительная кукла.
   Эдиѳь и Флоуерсъ разобрали ее по частямъ и отнесли ничтожный остатокъ на постель. Послали за докторами; доктора прописали сильныя лѣкарства и объявили, что теперь она оправится, но второго удара не перенесетъ.
   Такъ пролежала м-съ Скьютонъ нѣсколько дней, безсловесная, уставивши глаза въ потолокъ; иногда она издавала какіе-то неопредѣленные звуки въ отвѣтъ на разные вопросы; въ другое же время не отвѣчала ни жестомъ, ни даже движеніемъ глазъ.
   Наконецъ, она начала приходить въ себя, получила до иѣкоторой степени способность двигаться, но еще не могла говорить. Однажды она почувствовала, что можетъ владѣть правою рукою; показывая это своей горничной, она была какъ будто чѣмъ-то недовольна и сдѣлала знакъ, чтобы ей подали перо и бумагу. Флоуерсъ, думая, что она хочетъ написать завѣщаніе, немедленно исполнила ея желаніе. М-съ Домби не было дома, и горничная ожидала результата съ необыкновеннымъ, торжественнымъ чувствомъ.
   М-съ Скьютонъ царапала по бумагѣ, вычеркивала, выводила не тѣ буквы и, наконецъ, послѣ долгихъ усилій, написала:
   "Розовыя занавѣси".
   Флоуерсъ, какъ и слѣдовало ожидать, совершенио стала втупикъ отъ такого завѣщанія. Тогда Клеопатра прибавила въ поясненіе еще два слова, и на бумагѣ явилась фраза:
   -- Розовыя занавѣси -- для докторовъ.
   Тутъ только горничная начала догадываться, что надъ кроватью надо повѣсить розовыя занавѣси, чтобы цвѣтъ лица казался лучше, когда пріѣдутъ доктора. Хорошо знавшіе старуху не сомнѣвались въ справедливости этой догадки, которую она и сама скоро была въ состояніи подтвердить. Розовыя занавѣси были повѣшены, и она быстро начала оправляться. Скоро она могла уже сидѣть въ локонахъ, кружевной шапочкѣ и шлафрокѣ, съ румянами въ ямахъ, гдѣ нѣкогда были щеки.
   Гадко было видѣть, какъ эта отжившая женщина жеманится, дѣлаетъ глазки и молодится передъ смертью, какъ передъ майоромъ. Но болѣзнь ли сдѣлала ее лукавѣе и фальшивѣе прежняго, или она потерялась, сравнивая то, что она въ самомъ дѣлѣ, съ тѣмъ, чѣмъ хотѣла казаться, или зашевелилась въ ней совѣсть, которая не могла ни съ силою выступить наружу, ни совершенно скрыться во тьмѣ, или, что всего вѣроятнѣе, подѣйствовало все это вмѣстѣ, только результатъ былъ тотъ, что она начала выказывать ужасныя претензіи на любовь и благодарность Эдиѳи, хвалить себя безъ мѣры, какъ примѣрную мать, и ревновать Эдиѳь ко всѣмъ. Забывши сдѣланное условіе, она безпрестанно говорила дочери о ея замужествѣ, какъ доказательствѣ ея материнской попечительности.
   -- Гдѣ м-съ Домби? -- спрашивала она y горничной.
   -- Выѣхала со двора.
   -- Выѣхала? Ужъ не отъ меня ли она бѣгаетъ, Флоуерсъ?
   -- Что вы! Богъ съ вами! Она поѣхала съ миссъ Флоренсой.
   -- Съ миссъ Флоренсой? Да кто миссъ Флоренса? Не говорите мнѣ о миссъ Флоренсѣ! Что для меня миссъ Флоренса въ сравненіи со мною?
   И слезы были наготовѣ, но ихъ осушали обыкновенно блескъ брилліантовъ, персиковая наколка (ее она надѣла ради гостей уже за нѣсколько недѣль до того, какъ могла выйдти изъ комнаты) или вообще какая-нибудь щегольская тряпка. Но когда являлась Эдиѳь съ своей гордой осанкой, исторія начиналась снова.
   -- Прекрасно, Эдиѳь! -- восклицала она, тряся головою.
   -- Что съ вами, маменька?
   -- Что со мною! Люди дѣлаются съ каждымь днемъ хуже и неблагодарнѣе; право, на свѣтѣ не бьется теперь, кажется, ни одного признательнаго сердца. Витерсъ любитъ меня больше, нежели ты. Онъ ухаживаетъ за мною больше родной дочери. Право, пожалѣешь, что такъ молода лицомъ, иначе, можетъ быть, питали бы ко мнѣ большее уваженіе.
   -- Чего же вы хотите, маменька?
   -- О, многаго, Эдиѳь!
   -- Недостаетъ вамъ чего-нибудь? Если такъ, такъ въ этомъ вы сами виноваты.
   -- Сама виновата! -- возражала она всхлипывая. -- Быть такой матерью, какъ я была для тебя, Эдиѳь! Дѣлить съ тобою все, почти отъ колыбели! И видѣть отъ тебя такое пренебреженіе! Ты мнѣ какъ будто чужая. Флоренсу ты любишь въ двадцать разъ больше. Упрекать меня, говорить, что я сама виновата!..
   -- Маменька, я ни въ чемъ васъ не упрекаю. Зачѣмъ вы все говорите объ упрекахъ?
   -- Какъ же мнѣ не говорить, когда я вся любовь и привязанность, a ты такъ и ранишь меня каждымъ взглядомъ.
   -- Я и не думаю ранить васъ. Забыли вы наше условіе? Оставьте прошедшее въ покоѣ.
   -- Да, оставьте въ покоѣ! Оставимъ все въ покоѣ, и благодарность матери, и любовь, и самую меня въ этой комнатѣ! Привяжемся къ другимъ, которые не имѣютъ никакого права на нашу привязанносты Правосудный Боже! Эдиѳь! знаешь ли ты, въ какомъ домѣ ты хозяйка?
   -- Разумѣется.
   -- Знаешь ли ты, за кѣмъ ты замужемъ? Знаешь ли ты, что y тебя теперь есть и домъ, и положеніе въ свѣтѣ, и экипажъ?
   -- Знаю, все знаю, маменька.
   -- Не хуже, какъ было бы за этимъ, -- какъ бишь его? Грейнджеромъ, если бы онъ не умеръ. И кому ты всѣмъ этимъ обязана?
   -- Вамъ, маменька, вамъ.
   -- Такъ обними же и поцѣлуй меня; докажи мнѣ, что ты сознаешься, что нѣтъ на свѣтѣ матери лучше меня. Не убивай меня неблагодарностью, или, право, я сдѣлаюсь такимъ чучеломъ, что никто не узнаетъ меня, когда я опять выйду въ общество, -- даже это ненавистное животное, майоръ.
   И при всемъ томъ, когда Эдиѳь наклонялась и прикасалась къ ней холодной щекой, мать въ испугѣ отклонялась прочь, начинала дрожать и кричать, что ей дурно. Въ другое время случалось, что она униженно просила Эдиѳь присѣсть къ ея постели и смотрѣла на задумчивую дочь съ лицомъ, безобразіе и дикость котораго не смягчали даже розовыя занавѣси.
   Дни проходили за днями; розовыя занавѣси алѣли на смертной оболочкѣ Клеопатры и ея нарядѣ, поношенномъ больше прежнаго, въ вознагражденіе опустошительныхъ слѣдовъ болѣзни, на румянахъ, на зубахъ, локонахъ, брилліантахъ, короткихъ рукавахъ и на всемъ костюмѣ куклы, безъ чувствъ упавшей нѣкогда передъ зеркаломъ. Эти занавѣси были свидѣтелями ея невнятныхъ рѣчей, похожихъ на дѣтскій пискъ, и внезапной забывчивости, являвшейся какъ-то по собственной прихоти, какъ будто въ насмѣшку надъ ея фантастическою особою.
   Но никогда не были онѣ свидѣтелями иного тона въ разговорѣ ея съ дочерью. Никогда не видѣли онѣ улыбки на прекрасномъ лицѣ Эдиѳи или нѣжнаго выраженія дочерней любви въ сумрачныхъ чертахъ ея.
  

Глава ХХХѴIII.

Миссъ Токсъ возобновляетъ старое знакомство.

  
   Миссъ Токсъ, покинутая другомъ своимъ Луизою Чиккъ и лишенная благосклонности м-ра Домби, -- ибо ни за зеркаломъ камина, ни на фортепіано не красовалось пары свадебныхъ билетовъ, соединенныхъ серебряною нитью, -- миссъ Токсъ пала духомъ и была очень грустна. Нѣсколько времени не раздавались на Княгининомъ Лугу звуки извѣстнаго вальса, растенія были забыты, и пыль покрыла миніатюрный портретъ предка миссъ Токсъ въ напудренномъ парикѣ.
   Но миссъ Токсъ была не въ тѣхъ лѣтахъ и не такого характера, чтобы долго предаваться безпо лезной грусти. У фортепіано успѣли разстроиться только двѣ клавиши, когда опять загремѣлъ извѣстный вальсъ; только одна вѣтка гераніума засохла отъ недостатка пищи, когда миссъ Токсъ опять принялась хлопотать около своихъ растеній; и облако пыли покрывало напудреннаго предка только въ продолженіе шести недѣль, послѣ чего миссъ Токсъ дунула на его благообразное лицо и вытерла его замшею.
   Миссъ Токсъ, однако же, осиротѣла. Привязанность ея, какъ смѣшно она ни высказывалась, была неподдѣльна и сильна, и незаслуженное оскорбленіе со стороны Луизы -- какъ выражалась она сама -- глубоко ее огорчило. Впрочемь, сердце миссъ Токсъ было совершенно чуждо всякой злобы. Она провела жизнь безъ личныхъ мнѣній, зато и не знала до сихъ поръ злыхъ страстей. Теперь только, когда ей случилось однажды на улицѣ завидѣть вдали Луизу Чиккъ, кроткая натура ея возмутилась до такой степени, что она рада была найти убѣжище въ кухмистерской, гдѣ и выплакала чувства свои въ мрачной столовой, пропитанной запахомъ говядины.
   На м-ра Домби миссъ Токсъ не считала себя вправѣ жаловаться. Она имѣла такое высокое понятіе о его величіи, что теперь, вдали отъ него, ей казалось, что разстояніе между ними всегда было неизмѣримо, и что терпѣть ее нѣсколько ближе было съ его стороны великодушною снисходительностью. Не было на свѣтѣ, по ея мнѣнію, женщины слишкомъ прекрасной для того, чтобы сдѣлаться супругою м-ра Домби и, желая избрать себѣ жену, онъ, естественно, долженъ былъ искать въ высшей сферѣ. Миссъ Токсъ разъ двадцать на день со слезами на глазахъ повторяла себѣ эту истину. Она никогда не вспоминала, что онъ пользовался ею для исполненія своихъ прихотей и милостиво позволилъ ей быть одною изъ нянюшекъ его сына. Она думала только о томъ, что, но ея собственнымъ словамъ, "провела въ этомъ домѣ такъ много счастливыхъ часовъ, что она должна вспоминать объ этомъ съ благодарностью, и что никогда не перестанетъ видѣть въ м-рѣ Домби одного изъ самыхъ почтенныхъ и значительныхъ людей".
   Но разлученная съ неумолимой Луизой и ревнуя къ майору (на котораго смотрѣла теперь какъ-то недовѣрчиво), миссъ Токсъ нашла, что очень досадно не знать ничего о томъ, что происходитъ въ домѣ м-ра Домби. Она привыкла считать Домби и Сына центромъ, около котораго вращается весь міръ, и потому рѣшилась возобновить одно старинное знакомство, лишь бы только не оставаться въ невѣденіи о дѣлахъ, такъ сильно ее интересовавшихъ. М-съ Ричардсъ, какъ ей было извѣстно, поддерживала, со времени достопамятнаго свиданія съ м-ромъ Домби, сношенія съ живущими въ его домѣ слугами. Миссъ Токсъ имѣла, можетъ быть, еще и другую, болѣе нѣжную побудительную причину посѣтить семейство Тудля: ей хотѣлось, можетъ быть, просто поговорить о м-рѣ Домби съ кѣмъ бы то ни было.
   Итакъ, однажды вечеромь миссъ Токсъ направила стопы свои къ Тудлямъ. М-ръ Тудль, черный и закопченый, кушалъ въ это время чай въ нѣдрахъ своего семейства. Существованіе м-ра Тудля имѣло вообще только три фазы: онъ или изволилъ кушать въ упомянутыхъ нѣдрахъ, или летѣлъ надъ землею по 25 и 50 миль въ часъ, или спалъ. Онъ безпрестанно переходилъ изъ вихря въ покой, но въ обоихъ случаяхъ сохранялъ мирное равновѣсіе въ душѣ. Онъ предоставилъ сердиться, шумѣть, пыхтѣть и портиться машинамъ, съ которыми былъ связанъ неразрывными узами, a самъ велъ жизнь совершенно безмятежную.
   На колѣняхъ м-ра Тудля сидѣли два маленькихъ Тудля; другіе два приготовляли ему чай, и многіе другіе возились около него; м-ръ Тудль никогда не былъ безъ дѣтей и всегда готовъ былъ пополнить ихъ коллекцію.
   -- Полли, -- сказалъ онъ, -- видѣла ты Роба?
   -- Нѣтъ, -- отвѣчала Полли, -- онъ, вѣрно, зайдетъ сегодня.
   -- A что, теперь онъ уже не прячется, или прячется, Полли?
   -- Нѣтъ.
   -- Хорошо, что нѣтъ, Полли; не хорошо прягаться, а?
   -- Конечно; что за вопросъ.
   -- Видите ли, дѣти, -- сказалъ Тудль, оглядывая свое семейство, -- если идешь прямою дорогою, не надо прятаться.
   Тудлёнки запищали и зашумѣли въ знакъ готовности воспользоваться нравоученіемъ.
   -- Да зачѣмъ же примѣнять все это къ Робу? -- спросила жена.
   -- Полли, -- отвѣчалъ Тулль, -- что же тутъ такого сказалъ я о Робѣ? Я только такъ, -- къ слову пришлось, -- странно, право, какъ подумаешь, какъ это въ головѣ y человѣка одно къ другому вяжется
   И м-ръ Тудль запилъ это глубокомысленное замѣчаніе чаемъ и закусилъ порядочнымъ ломтемъ хлѣба съ масломъ, приказавши, между прочимъ, дочерямъ приготовить побольше кипятку, потому что y него сильно пересохло въ горлѣ.
   Но, насыщаясь самъ, Тудль не забылъ и своего потомства; дѣти уже съѣли свою вечернюю порцію, но все-таки стерегли экстренные, и потому именно и лакомые кусочки. Тудль кормилъ ихъ, держа въ рукѣ большой ломоть хлѣба съ масломъ; Тудльчики, въ законной послѣдовательности, откусывали каждый по кусочку и получали въ добавокъ по ложкѣ чаю. Это доставляло имъ такое наслажденіе, что они пускались, проглотивши свою порцію, плясать и скакать на одной ножкѣ, a потомъ опять понемногу обступали м-ра Тудля и провожали глазами въ его ротъ куски хлѣба и масла, притворяясь, впрочемъ, очень равиодушными къ этимъ предметамъ и перешептываясь о чемъ-то вовсе постороннемъ.
   М-ръ Тудль, сидя среди своего семейства и подавая примѣръ отличнаго аппетита, везъ на своихъ колѣняхъ двухъ маленькихъ Тудлей въ Бирмингамъ и смотрѣлъ на прочихъ черезъ баррьеръ изъ хлѣба и масла, когда вошелъ Робъ Точильщикъ, въ оригинальной шляпѣ и траурныхъ шароварахъ и былъ встрѣченъ всеобщимъ крикомъ братьевъ и сестеръ.
   -- Какъ поживаете, матушка? -- спросилъ онъ, почтительно цѣлуя мать.
   -- Здравствуй, Робъ! -- отвѣчала оиа, обнимая его. -- И этотъ еще станетъ прятаться! Полно Тудль!
   Эти слова относились къ м-ру Тудлю, но Робъ не пропустилъ ихъ мимо ушей.
   -- Какъ? батюшка опять что-нибудь говорилъ противъ меня? -- воскликнулъ онъ. -- О, какъ это ужасно! провиниться разъ въ жизни, и то слегка, a потомъ знать, что родной отецъ не перестанетъ попрекать тебя этимъ заглаза! Право, готовъ бы, на зло напроказить чего-нибудь.
   -- Полно, онъ ничего такого не думалъ, -- сказала Полли.
   -- A если не думалъ, такъ зачѣмъ же говорить? Никто не думаетъ обо мнѣ и въ половину такъ дурно, какъ отецъ. Готовъ бы, кажется, шею подставить, лишь бы кто-нибудь снялъ голову!
   Маленькіе Тудли вскрикнули при этой отчаянной выходкѣ, и Робъ усилилъ еще болѣе патетическій эффектъ ея, заклкная ихъ не жалѣть брата, и говоря, что, если они добрыя дѣти, такъ должны ненавидѣть его.
   Наконецъ, м-ръ Тудль объяснился, Робъ былъ успокоенъ, они пожали другъ другу руки, и согласіе воцарилось въ семьѣ; въ то же время, очень кстати и къ великому удивленію Полли, явилась въ дверяхъ, озирая все общество своею милостивою улыбкою, миссъ Токсъ.
   -- Какъ поживаете, м-съ Ричардсъ? -- сказала она. -- A вотъ я пришла навѣстить васъ. Можно войти?
   Веселое лицо м-съ Ричардсъ просвѣтлѣло гостепріимною радостью; миссъ Токсъ немедленно пригласили сѣсть; она раскланялась съ м-ромъ Тудлемъ, развязала шляпку и объявила, что, во-первыхъ, хочетъ перецѣловать всѣхъ дѣтей поочередно.
   Гонимый судьбою, младшій Тудль, родившійся, по-видимому, подъ несчастною звѣздою, испыталъ неудачу и при этой церемоніи; играя съ шляпою Роба, онъ надвинулъ ее на глаза задомъ напередъ такъ неловко, что не могъ снять; испуганному воображенію его тотчасъ же представилась мрачная картина будущности, -- ему показалось, что онъ уже на всю жизнь останется погруженнымъ во мракъ и разлученнымъ съ друзьями и родными, онъ началъ кричать и барахтаться. Освобожденный изъ-подъ шляпы, онъ предсталъ съ краснымъ, вспотѣвшимъ лицомъ и былъ взятъ на руки миссъ Токсъ.
   -- Вы, я думаю, почти забыли меня? -- сказала миссъ Токсъ м-ру Тудлю.
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ Тудль, -- нѣтъ. A съ тѣхъ поръ мы ужъ довольно постарѣли.
   -- Какъ же вы поживаете? -- ласково спросила миссъ Токсъ.
   -- Слава Богу. Вы какъ? Что, ревматизмъ васъ еще не безпокоитъ? Намъ всѣмъ его не миновать.
   -- Благодарю васъ, -- отвѣчала миссъ Токсъ. -- Я съ нимъ еще незнакома.
   -- Счастливы вы, -- сказалъ Тудль. -- Въ ваши лѣта много отъ него страдаютъ. Вотъ, мать моя...
   И Тудль, встрѣтивши глаза жены, залилъ окончаніе новою кружкою чаю.
   -- Теперь, м-съ Ричардсъ, -- сказала миссъ Токсъ, -- скажу вамъ прямо, зачѣмъ я пришла. Вы, вѣроятно, замѣтили, м-съ Ричардсъ, и вы, м-ръ Тудль, что я разошлась немного кое съ кѣмъ изъ моихъ друзей, и что не посѣщаю теперь иныхъ, y которыхъ бывала прежде очень часто.
   Полли, съ женскимъ инстинктомъ понявшая въ ту же минуту о чемъ идетъ рѣчь, прищурила глаза въ знакъ того, что понимаетъ миссъ Токсъ. A м-ръ Тудль, не имѣвшій и предчувствія о настоящемъ значеніи ея словъ, вытаращилъ глаза въ знакъ совершеннаго недоумѣнія.
   -- Что было причиною, возникшей между нами холодности, -- продолжала миссъ Токсъ, -- объ этомъ говорить нечего и не стоитъ. Довольно, если я скажу, что питаю глубочайшее уваженіе къ м-ру Домби, также и ко всему, что ему близко.
   М-ръ Тудль, начинавшій догадываться, покачалъ головою и сказалъ, что слышалъ объ этомъ, и что, по его мнѣнію, съ м-ромъ Домби трудно ладить.
   -- Не говорите этого, прошу васъ, -- возразила миссъ Токсъ. -- Не говорите мнѣ этого никогда. Мнѣ это непріятно слышать.
   М-ръ Тудль, ни мало не сомйѣвавшійся, что замѣчаніе его будетъ принято благосклонно, былъ ужасно сконфуженъ.
   -- Вотъ что я хотѣла вамъ сказать, м-съ Ричардсъ, и вамъ, м-ръ Тудль: всякое извѣстіе о томъ, какъ поживаетъ семейство м-ра Домби, будетъ для меня очень пріятно, и я всегда рада побесѣдовать съ м-съ Ричардсъ объ ихъ семьѣ и вспомянуть прошлое время. Мы съ м-съ Ричардсъ всегда жили въ ладу, и я жалѣю, что не сблизилась съ нею тогда больше, въ чемъ сама виновата. Теперь, по крайней мѣрѣ, она, вѣрно, не откажетъ мнѣ въ дружбѣ и позволитъ посѣщать ее и быть y нея, какъ дома?
   Полли была очень рада и изъявила свое согласіе на дружбу. М-ръ Тудль не могъ дать себѣ отчета, радъ онъ или нѣтъ, и потому сохранилъ глупѣйшее спокойствіе.
   -- Вы знаете, м-съ Ричардсъ, и вы, м-ръ Тудль, -- продолжала миссъ Токсъ, -- я могу вамъ быть кое въ чемъ полезна, если вы хотите не считать меня чужою. Я могу, напримѣръ, учить вашихъ малютокъ. Если позволите, я принесу имъ книжекъ, и вы увидите, въ вечеръ-другой, сколько онѣ узнаютъ. Только я не хочу вамъ мѣшать, не хочу, чтобы вы считали меня гостьей; вы пожалуйста ые церемоньтесь, м-съ Ричардсъ: штопайте себѣ, шейте, кормите дѣтей, дѣлайте, что вамъ нужно: да и вы, м-ръ Тудль, не чинитесь: закурите вашу трубку.
   -- Благодарю васъ, -- проговорилъ Тудль.
   -- Чистосердечно говорю вамъ, -- продолжала миссъ Токсъ, -- что я буду въ восторгѣ, если мнѣ удастся передать кое-какія познанія вашимъ дѣткамъ, и сочту себя щедро вознагражденною, если вы просто, безъ обиняковъ, согласны на мое предложеніе.
   Сдѣлка была тутъ же утверждена, и миссъ Токсъ въ ту же минуту почувствовала себя до такой степени дома, что немедленно сдѣлала экзаменъ всѣмъ дѣтямъ и записала ихъ имена, возрастъ и познанія. Экзаменъ и бесѣда задержали ее y Тудлей такъ долго, что ей уже поздно было идти домой одной. Точильщикъ былъ еще здѣсь и учтиво предложилъ проводить ее, на что она съ удовольствіемъ согласилась.
   Простившись съ Тудлемъ и Полли и перецѣловавши всѣхъ дѣтей, миссъ Токсъ ушла съ такимъ легкимъ сердцемъ, что м-съ Чиккъ обидѣлась бы, если бы его взвѣсила.
   Скромный Робъ хотѣлъ идти позади миссъ Токсъ, но она заставила его идти рядомъ и вступила съ нимъ въ долгій разговоръ.
   -- Очень рада съ вами познакомиться, -- сказала она y своего порога. -- Надѣюсь, мы будемъ друзьями, и вы посѣтите меня. Завели ли вы денежную шкатулку?
   -- Завелъ миледи, -- отвѣчалъ Робинъ, -- и ужъ давненько. Я накопилъ деньженокъ на черный день и собираюсь положить ихъ въ банкъ.
   -- Доброе дѣло, доброе дѣло. Рада слышать отъ васъ такія рѣчи. Положите туда и эту полкрону.
   -- Много вамъ благодаренъ, миледи; но мнѣ, право, совѣстно, что вы тратитесь изъ-за меня.
   -- Не безпокойтесь, мой милый: эта бездѣлица меня не разоритъ, и вы должны ее принять въ знакъ моего расположенія, иначе я стала бы сердиться. Прощайте, Робинъ.
   -- Прощайте, миледи. Покорно благодарю.
   Вслѣдъ затѣмъ мальчишка размѣнялъ подаренную монету и мигомъ проигралъ всѣ деньги. Правила чести и благородства никогда не преподавались въ заведеніи Благотворительнаго Точильщика. Преобладающей системой въ этой школѣ было лицемѣріе, прививавшееся съ огромнымъ успѣхомъ, такъ что родители и покровители питомцевъ, окончившихъ здѣсь свой курсъ, разсуждали ииой разъ, что ужъ лучше оставлять дѣтей безъ всякаго воспитанія, если оно приноситъ такіе горькіе плоды. Другіе, болѣе основательные, догадывались, что воспитаніе должно быть улучшено, и въ ожиденіи такого улучшенія немилосердно бранили заведеніе Благотворительнаго Точильщика. Между тѣмъ опытные начальники знаменитой школы всегда умѣли вывертываться, указывая обвинителямъ на тѣхъ изъ своихъ бывшихъ учениковъ, которые какимъ-нибудь чудомъ спаслись отъ нравственной порчи и занимали въ обществѣ почетныя мѣста. Такія указанія ставили втупикъ всевозможныхъ клеветниковъ, и слава учебнаго заведенія возростала годъ отъ году съ неимовѣрнымъ успѣхомъ. Да здравствуютъ всѣ на свѣтѣ Благотворите неловко повернувшись на стулѣ, сказалъ ему:
   -- Скажите, капитанъ Джилльсъ, вы не видите во мнѣ ничего особеннаго?
   -- Ничего, братецъ, отвѣчалъ капитанъ.
   -- Знаете, капитанъ, я худѣю. Боргесъ и Комп. уже уменьшили мою мѣрку. Впрочемъ, я очень-радъ этому. Я животное, даромъ топчущее землю, капитанъ Джилльсъ.
   Чѣмъ плачевнѣе говорилъ мистеръ Тутсъ, тѣмъ сильнѣе тяготила капитана его тайна, тѣмъ пристальнѣе онъ смотрѣлъ на него. Желая поскорѣе отдѣлаться отъ Тутса, капитанъ находился въ самомъ странномъ и стѣсненномъ положеніи.
   -- Вотъ въ чемъ дѣло, капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Идя по этой улицѣ, я, сказать правду, шелъ къ вамъ завтракать. Что касается до сна, то вы знаете, что я ныньче никогда не сплю. Я похожъ на ночнаго сторожа, съ тою разницею, что мнѣ ничего не платятъ, а у него ничего нѣтъ на душѣ.
   -- Продолжай, братецъ, сказалъ капитанъ.
   -- Правда ваша, капитанъ Джилльсъ, совершенно правда. Идя по этой улицѣ, съ часъ тому назадъ, и найдя дверь запертою...
   -- Какъ! ты здѣсь дожидался?..
   -- Нѣтъ, капитанъ Джилльсъ, я не остановился ни на минуту, я думалъ, что васъ нѣтъ дома. Но мнѣ говорили... Кстати, капитанъ Джилльсъ, вѣдь вы не держите собаки?
   Капитанъ отрицательно покачалъ головою.
   -- Ну, я такъ и сказалъ, продолжалъ Тутсъ.-- Я зналъ, что вы не держите. Есть собака, капитанъ Джилльсъ, напоминающая... но извините, вы запретили мнѣ говорить объ этомъ.
   Капитанъ сильнѣе прежняго выпучилъ глаза на Тутса, и потъ снова выступилъ у него на лбу при мысли, что Діогенъ можетъ вздумать спуститься внизъ и замѣнить третье лицо въ гостиной.
   -- Мнѣ говорилъ одинъ человѣкъ, что въ вашей лавкѣ онъ слышалъ лай собаки, но я увѣрялъ, что это не могло быть, продолжалъ мистеръ Тутсъ.-- Однако онъ увѣрялъ такъ настойчиво, какъ-будто самъ видѣлъ собаку.
   -- Какой человѣкъ? спросилъ капитанъ.
   -- Вотъ видите, капитанъ Джи я ль съ, сказалъ мистеръ Тутсъ съ возрастающимъ жаромъ: -- не мнѣ разсуждать о томъ, что могло и чего не Mohio случиться. Право, я ничего не знаю. Меня сбили съ толку разныя вещи, которыхъ я не понимаю, и мнѣ кажется, что у меня даже голова не совсѣмъ въ порядкѣ.
   -- Капитанъ кивнулъ собственною головою въ знакъ подтвержденія.
   -- Но этотъ человѣкъ сказалъ мнѣ, когда мы уходили отсюда, что вы знаете, что могло случиться при настоящихъ обстоятельствахъ, и что если вы захотите себя приготовить, то вѣрно приготовитесь его выслушать.
   -- Но что это за человѣкъ? спросилъ капитанъ.
   -- Я самъ не знаю его, капитанъ Джилльсъ. Подходя сюда, я нашелъ его у вашихъ дверей. Онъ спросилъ, пріиду ли я опять сюда; я сказалъ, что прійду; онъ спросилъ, знаю ли я васъ; я отвѣчалъ, что имѣю удовольствіе быть съ вами знакомымъ; потомъ онъ просилъ передать вамъ, чтобъ вы хотя на одну минуту забѣжали къ маклеру Броли, живущему на углу этой улицы, по весьма-важному дѣлу. Знаете, капитанъ Джилльсъ, я увѣренъ, что дѣло точно важное, и если вы хотите, то я подожду здѣсь вашего возвращенія.
   Капитанъ, боясь повредить Флоренсѣ, если не пойдетъ въ назначенное мѣсто, и, съ другой стороны, ужасаясь оставить Тутса у себя въ домѣ, долго не зналъ, на что ему рѣшиться. Наконецъ, онъ избралъ наименьшее изъ бѣдъ, то-есть, отправился къ маклеру Броли, заперевъ сначала дверь на верхъ и положивъ ключъ въ карманъ.
   -- Извини меня, братецъ, сказалъ капитанъ, обращаясь къ Тутсу со стыдомъ и замѣшательствомъ.
   -- Капитанъ Джилльсъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ: -- что вы ни дѣлаете, я всѣмъ доволенъ.
   Капитанъ поблагодарилъ его отъ души, и, обѣщаясь возвратиться черезъ пять минутъ, пошелъ отъискивать человѣка, передавшаго Тутсу загадочное порученіе. Оставшись одинъ, бѣдный мистеръ Тутсъ легъ на софу, не воображая, кто такъ недавно лежалъ на ней, и, смотря на потолокъ и мечтая о.миссъ Домби, позабылъ и время и мѣсто.
   И хорошо, что онъ такъ поступилъ, потому-что хотя капитанъ пошелъ не на долго, однакожь остался долѣе, чѣмъ предполагалъ. Онъ возвратился блѣдный и взволнованный, и на лицѣ его какъ-будто видны были слѣды слезъ. Казалось, онъ потерялъ способность говорить и не могъ справиться, пока не подошелъ къ буфету и не вынулъ оттуда графина съ ромомъ. Тогда, опустившись на стулъ, онъ закрылъ лицо рукою.
   -- Капитанъ Джилльсъ, спросилъ съ участіемъ Тутсъ: -- надѣюсь, что съ вами не случилось ничего непріятнаго?
   -- Благодарю тебя, мой другъ; напротивъ, я совершенно счастливъ.
   -- Вы какъ-будто разстроены, капитанъ Джилльсъ, замѣтилъ Тутсъ.
   -- Что дѣлать, братецъ, вѣтеръ вдругъ ударилъ съ носу, отвѣчалъ капитанъ.
   -- Не могу ли я быть вамъ-полезенъ? Располагайте мною, капитанъ Джилльсъ.
   Капитанъ отнялъ отъ лица руку, взглянулъ на него съ сожалѣніемъ и участіемъ, и, взявъ его за руку, крѣпко пожалъ ее.
   -- Нѣтъ, благодарю тебя, мнѣ ничего не нужно. Я прошу только, какъ милости, оставить теперь меня одного. Я увѣренъ, другъ мой, продолжалъ капитанъ, снова пожимая ему руку:-- что ты такой же добрый малый, какъ и Валтеръ.
   -- Клянусь честью, капитанъ Джилльсъ, что я горжусь вашимъ добрымъ мнѣніемъ. Благодарю васъ.
   -- Радуйся, сказалъ капитанъ, потрепавъ его по.плечу.-- На свѣтѣ не одно милое созданіе!
   -- Не для меня, капитанъ Джилльсъ, печально отвѣчалъ Тутсъ: -- увѣряю васъ, не для меня; мои чувства къ миссъ Домби такъ невыразимы, что сердце кажется пустыннымъ островомъ, въ которомъ живетъ она одна. Я съ каждымъ днемъ сохну, и горжусь этимъ. Еслибъ вы могли видѣть мои ноги, когда я снимаю сапоги, то поняли бы, что значитъ безотвѣтная привязанность. Мнѣ прописали хину, по я ничего не хочу принимать... Но вы запретили мнѣ говорить объ этомъ предметѣ. Прощайте, капитанъ Джилльсъ!
   Капитанъ Коттль привѣтливо простился съ Тутсомъ и, покачавъ головою съ прежнимъ выраженіемъ сожалѣнія и участія на лицѣ, пошелъ узнать, не зоветъ ли его Флоренса.
   Въ лицѣ капитана произошла совершенная перемѣна, когда онъ поднимался на верхъ. Онъ отиралъ глаза носовымъ платкомъ и чистилъ рукавомъ кончикъ носа, но лицо его совершенно перемѣнилось. Глядя на него, можно было подумать, что онъ совершенно счастливъ; можно было подумать, что онъ печаленъ; но задумчивость, казавшаяся въ немъ необыкновенною, заставляла думать, что въ немъ произошла какая-нибудь особенная перемѣна.
   Онъ раза два постучалъ крючкомъ въ дверь Флоренсы, но, не получивъ отвѣта, рѣшился сначала заглянуть, а потомъ войдти въ комнату. Онъ осмѣлился на такой подвигъ, видя одобренія Діогена, который, лежа у постели своей госпожи, махалъ хвостомъ и прищуривался на капитана, не трогаясь съ мѣста.
   Сонъ бѣдной дѣвушки былъ тяжелъ. Она часто стонала. Капитанъ Коттль, страдая за ея юность, красоту и горе, приподнялъ подушки подъ ея головою, поправилъ покрывавшее ее пальто, спустилъ еще болѣе жалузи у оконъ, и, вышедъ на-ципочкахъ, усѣлся на лѣстницѣ.
   Долго останется загадкою для свѣта, которое изъ доказательствъ благости Всевышняго сильнѣе: нѣжные ли пальчики, которыхъ одно прикосновеніе возбуждаетъ симпатію, облегчающую людскія горести и заботы, или грубая, жесткая рука капитана, которую учитъ, смягчаетъ и руководитъ сердце!
   Флоренса спала, не помня болѣе о своемъ сиротствѣ и одиночествѣ, а капитанъ Коттль сторожилъ на лѣстницѣ. Громкое рыданіе или стонъ заставляли его иногда бросаться къ дверямъ; но мало-по-малу, сонъ ея сдѣлался спокойнѣе, и никто не тревожилъ капитана.
   

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА I.
Мичманъ дѣлаетъ открытіе.

   Флоренса долго не пробуждалась. День уже склонялся къ вечеру, а бѣдная дѣвушка, больная душою и тѣломъ, все еще спала, не замѣчая ни своей странной постели, ни шума на улицахъ, ни свѣта, проникавшаго въ завѣшенное окно. Но даже глубокій сонъ, бывшій слѣдствіемъ изнеможенія, не могъ изгнать изъ ея мыслей того, что случилось въ домѣ, уже для нея несуществовавшемъ. Какое-то неопредѣленное и грустное воспоминаніе о случившемся мѣшало ея покою. Нѣмая грусть, какъ полуусыпленное чувство муки, не оставляла ее ни на минуту, и блѣдное лицо чаще увлажалось слезами, чѣмъ сколько хотѣлъ бы добрый капитанъ, тихонько заглядывавшій въ полуотворенную дверь.
   Солнце уже понижалось на западѣ и, выглядывая изъ красноватаго тумана, играло на окнахъ и рѣзьбѣ церковныхъ башень, освѣщало Темзу, ея отлогіе берега и паруса кораблей, и смотрѣло на мирныя кладбища и высокіе холмы городскихъ окрестностей, когда Флоренса открыла глаза. Нѣсколько минутъ она лежала, безсознательно смотря на незнакомыя ей стѣны и прислушиваясь къ шуму на улицахъ, но вдругъ быстро приподнялась на постели, съ удивленіемъ осмотрѣлась кругомъ, и все вспомнила.
   -- Радость моя, сказалъ капитанъ, постукивая въ дверь:-- лучше ли вамъ?
   -- Любезный другъ, вскричала Флоренса, бросаясь къ нему:-- вы ли это?
   Капитанъ почувствовалъ такую гордость при этомъ названіи и такъ былъ доволенъ, что ему обрадовалась Флоренса, что, вмѣсто отвѣта, поцаловалъ свой крючокъ, въ знакъ безмолвной благодарности.
   -- Каково вамъ, свѣтлый брильянтикъ? -сказалъ капитанъ.
   -- Я вѣрно очень-долго спала, сказала Флоренса.-- Когда я пришла сюда? вчера?
   -- Сегодня, моя радость, отвѣчалъ капитанъ.
   -- Развѣ не было ночи? Не-уже-ли. все еще день?
   -- Наступаетъ вечеръ, моя прелесть, сказалъ капитанъ, поднимая штору.-- Посмотрите!
   Флоренса, робкая и печальная, и капитанъ съ загорѣлымъ, суровымъ лицомъ, стояли въ розовомъ свѣтѣ яснаго вечерняго неба, не говоря ни слова. Какъ ни странна была бы рѣчь, которою капитанъ передалъ бы свои чувства, онъ понималъ, что время исцѣлитъ больное сердце Флоренсы, и что лучше дать волю слезамъ ея. Поэтому капитанъ Коттль не говорилъ ни слова. Но когда онъ почувствовалъ, какъ беззащитная головка склонилась на его грубый синій рукавъ, и какъ бѣдная дѣвушка крѣпко сжала его руку, онъ также отвѣтилъ ей пожатіемъ своей грубой руки, и понялъ, какъ и его поняли.
   -- Все пройдетъ, моя прелесть! сказалъ капитанъ:-- будьте повеселѣе! Я сойду внизъ и похлопочу объ обѣдѣ. Сойдете ли вы сами потомъ, или позволите снести себя Эдварду Коттлю?
   Между-тѣмъ, какъ Флоренса увѣряла, что она сама въ состояніи сойдти внизъ, капитанъ оставилъ ее съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ и тотчасъ принялся жарить дичь въ маленькой комнаткѣ. Чтобъ скорѣе кончить страшно, онъ снялъ сюртукъ, засучилъ рукава и надѣлъ лакированную шляпу, безъ которой никогда не приступалъ ни къ одному трудному или важному дѣлу.
   Освѣживъ больную голову и пылающее лицо свѣжею водою, которую приготовилъ капитанъ, Флоренса подошла къ маленькому зеркалу, чтобъ поправить свои развившіеся волосы. Тогда она увидѣла на груди слѣды сердитой руки.
   При этомъ видѣ, свѣжія слезы брызнули изъ глазъ ея; ей стало и стыдно и страшно; но противъ отца не питала она гнѣва. Не имѣя ни дома, ни отца, она все ему прощала, и даже мысль о прощеніи не приходила ей въ голову, потому-что она бѣжала отъ мысли о немъ, какъ бѣжала отъ него самого, и онъ какъ-будто никогда не существовалъ для нея.
   Что дѣлать, гдѣ жить -- вотъ чего не знала бѣдная, неопытная дѣвушка! Иногда она неясно мечтала, что когда-нибудь найдетъ маленькихъ сестеръ, которыхъ будетъ обучать, которыя будутъ обходиться съ нею ласково, и къ которымъ она въ состояніи будетъ привязаться; онѣ выростутъ, выйдутъ замужъ, будутъ попрежнему добры къ своей старой гувернанткѣ, и, можетъ-быть, ввѣрятъ ей со-временемъ воспитаніе своихъ дочерей. Она мечтала, какъ грустно будетъ перемѣнить имя и дожить до сѣдыхъ волосъ, унося свою тайну въ могилу. Но такая будущность представлялась еще въ смутномъ и неясномъ видѣ. Она знала пока, что на землѣ у нея нѣтъ отца, и часто повторяла это, скрываясь отъ всѣхъ, кромѣ Отца небеснаго.
   Ея маленькій капиталъ состоялъ изъ нѣсколькихъ гиней. На эти деньги нужно было позаботиться о гардеробѣ, потому-что она не взяла съ собою ничего изъ дома. Она была такъ разстроена, что не могла думать о томъ, какъ скоро выйдутъ эти деньги, и была еще такъ неопытна, что не могла объ этомъ безпокоиться. Она старалась успокоиться и остановить слезы; она хотѣла заставить себя вѣрить, что все это случилось за нѣсколько часовъ, а не за нѣсколько недѣль и мѣсяцевъ, какъ ей казалось, и сошла внизъ къ своему покровителю.
   Капитанъ заботливо разостлалъ скатерть и дѣлалъ яичный соусъ въ маленькомъ соусникѣ, no-временамъ поливая дичину, между-тѣмъ, какъ она поджаривалась надъ огнемъ. Обложивъ Флоренсу подушками на софѣ, которую онъ нарочно придвинулъ въ теплый уголъ, капитанъ съ необыкновеннымъ искусствомъ продолжалъ свою стряпню, приготовляя горячую подливку въ другомъ соусникѣ, варя картофель въ третьемъ и безпрестанно поливая все это ложкою. Кромѣ этихъ заботъ, капитанъ поглядывалъ не небольшую сковороду, на которой самымъ музыкальнымъ образомъ кипѣли сосиски, и дѣлалъ все это съ такимъ довольнымъ видомъ, что трудно было сказать, что свѣтлѣе -- лицо его, или лакированная шляпа.
   Когда обѣдъ былъ готовъ, капитанъ подалъ его съ такою же ловкостью и проворствомъ. Потомъ онъ пріодѣлся къ обѣду, снявъ лакированную шляпу и надѣвъ сюртукъ, придвинулъ столъ къ Флоренсѣ, прочиталъ молитву, отвинтилъ крючокъ, ввинтилъ вмѣсто него вилку и принялся угощать свою гостью.
   -- Радость моя, сказалъ капитанъ:-- развеселитесь и постарайтесь немного покушать.-- Такъ держите, моя прелесть! Вотъ птица! вотъ соусъ! вотъ картофель! И, говоря такимъ образомъ, капитанъ разставлялъ все это симметрически на блюдѣ, и, обливая подливкою, ставилъ передъ сроею любезною гостьею,
   -- Смѣлѣе, моя радость, замѣтилъ капитанъ.-- Скушайте немного. Будь здѣсь Валтеръ...
   -- О, еслибъ теперь онъ былъ моимъ братомъ!..
   -- Онъ всегда былъ вашимъ другомъ, не правда ли?
   Флоренса не могла отвѣчать. Она только сказала: "О милый, милый Поль! о Валтеръ!"
   -- Самыя доски, по которымъ она ходила, были дороги для Валтера! Я какъ теперь его вижу, когда оцъ говорилъ о ней. Будь онъ здѣсь, моя радость... но вѣдь онъ утонулъ?..
   Флоренса покачала головою.
   -- Да, да, утонулъ, продолжалъ капитанъ:-- а будь онъ здѣсь, онъ попросилъ бы васъ скушать кусочекъ для вашего же драгоцѣннаго здоровья. Берегите его, моя радость, какъ берегли бы для Валтера, и держитесь съ вашею милою головкою ближе къ вѣтру.
   Флоренса старалась принудить себя, изъ угожденія капитану, который, совершенно позабывъ о своемъ обѣдѣ, положилъ ножъ и вилку, и придвинулъ свой стулъ къ софѣ.
   -- Валтеръ былъ славный малый, не правда ли, моя драгоцѣнная? сказалъ капитанъ, просидѣвъ нѣсколько времени передъ Флоренсою, потирая подбородокъ и не сводя съ нея глазъ:-- браный малый, добрый малый?
   Флоренса согласилась съ нимъ сквозь слезы.
   -- И онъ утонулъ, моя прелесть? продолжалъ капитанъ жалобнымъ голосомъ.
   Флоренса покачала головою.
   -- Онъ былъ старше васъ, моя радость, продолжалъ капитанъ: -- но вы всегда были между собою какъ дѣти; не такъ ли?
   Флоренса отвѣчала "да".
   -- И Валтеръ утонулъ, сказалъ капитанъ.-- Утонулъ?
   Повтореніе этого вопроса было страннымъ средствомъ къ утѣшенію; но, казалось, капитанъ считалъ его довольно-дѣйствительнымъ, потому-что повторялъ безпрестанно. Флоренса, не дотронувшись до обѣда и принужденная снова прилечь на софу, протянула ему руку, чувствуя, что она его огорчила; но капитана", какъ-будто позабывъ объ обѣдѣ, безпрестанно бормоталъ съ участіемъ: "Бѣдный Валтеръ! утонулъ! не правда ли?" и ожидалъ отвѣта, въ которомъ, по-видимому, заключалась вся сила этихъ странныхъ разсужденій.
   Дичь и сосиски уже простыли, когда капитанъ вспомнилъ, что они на столѣ; но съ помощію Діогена онъ скоро ихъ уничтожилъ. Восторгъ и удивленіе капитана при видѣ Флоренсы, помогавшей ему убирать со стола, приводить въ порядокъ комнату и чистить каминъ, постепенно возрасли до такой степени, что, наконецъ, онъ опустилъ руки и стоялъ, смотря на нее, какъ на какую-нибудь фею, которая все за него дѣлала.
   Но когда Флоренса подала ему трубку, снявъ ее съ камина, и просила его курить, капитанъ до того потерялся, что взялся за трубку, какъ-будто съ роду не держалъ ея въ рукахъ. Также, когда Флоренса, отворивъ маленькій буфетъ, вынула оттуда бутылку и сдѣлала для него стаканъ настоящаго грогу, безъ всякой просьбы со стороны капитана, и поставила передъ нимъ, его красноватый носъ поблѣднѣлъ отъ такой неслыханной чести. Когда онъ наложилъ трубку съ полнымъ наслажденіемъ, Флоренса подала ему огня, и, занявъ свое мѣсто на старой софѣ, смотрѣла на него съ такою милою и благодарною улыбкою, въ которой выражалась вся привязанность ея сердца, что дымъ попалъ въ горло и въ глаза капитану, и заставилъ его кашлять и протирать глаза.
   Видъ, съ которымъ капитанъ старался увѣрить, что причина такихъ явленіи заключается въ самой трубкѣ, и съ которымъ онъ отъискивалъ се въ стаканѣ, былъ удивительно-забавенъ. Когда трубка была приведена въ порядокъ, онъ погрузился въ покойное состояніе, приличное хорошему курителю, и сидѣлъ, устремивъ глаза на Флоренсу, повременамъ выпуская облака дыма, которыя какъ-будто спрашивали: "Бѣдный Валтеръ! утонулъ! не правда ли?"
   При рѣзкомъ наружномъ контрастѣ нѣжной и прекрасной Флоренсы съ простымъ, грубымъ капитаномъ Коттлемъ, они были почти совершенно-схожи въ простодушномъ незнаніи свята, его тревогъ и опасностей. ни одинъ ребенокъ не могъ превзойдти капитана Коттля въ незнаніи всего, кромѣ морской практики, въ простотѣ, откровенности и благородной довѣрчивости. Междутѣмъ, какъ капитанъ сидѣлъ и курилъ, смотря на Флоренсу, тысячи невозможныхъ картинъ, въ которыхъ она была главнымъ лицомъ, представлялись его воображенію. Также неопредѣленны и смутны были и ея собственныя мысли о предстоявшей ей жизни; но даже сквозь слезы и сквозь грусть она видѣла уже радугу на отдаленномъ небѣ. Странствующую принцессу и благодѣтельное чудовище сказки можно было сравнить съ Флоренсою и капитаномъ Коттлемъ.
   Капитана ни мало не тревожила мысль, что онъ удерживаетъ у себя Флоренсу, и что за это можно подвергнуться отвѣтственности. Затворивъ двери и ставни, онъ на этотъ счетъ былъ совершенно спокоенъ. Никто менѣе его не смущался такими обстоятельствами.
   Поэтому капитанъ спокойно курилъ свою трубку и мечталъ по-своему. Выкуривъ трубку, онъ занялся чаемъ, и потомъ, по просьбѣ Флоренсы, согласился проводить ее въ одну изъ сосѣднихъ лавокъ для покупки необходимыхъ ей вещей. Онъ шелъ такъ же осторожно, какъ въ то время, когда скрывался отъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, вооружась своею огромною палкою.
   Ни съ чѣмъ невозможно было сравнить гордость капитана Коттля, когда онъ шелъ подъ руку съ Флоренсою и зорко смотрѣлъ впередъ, обращая на себя этимъ вниманіе прохожихъ. прійдя въ лавку, капитанъ имѣлъ деликатность выйдти, чтобъ не мѣшать покупкамъ, составлявшимъ исключительную принадлежность женскаго туалета; но выходя, онъ положилъ на конторку свой бумажникъ, предупреждая магазинщицу, что въ немъ четырнадцать фунтовъ, два пенса, и прося ее только "закричать" ему, если этого будетъ недостаточно для покупокъ его племянницы. При послѣднемъ словѣ, онъ значительно взглянулъ на Флоренсу, и, вынувъ свои толстые часы, чтобъ придать себѣ больше вѣсу въ глазахъ продавщицъ, поцаловавъ свой крючокъ, обращаясь къ племянницѣ и вышелъ на улицу. Но между шелками и лентами, развѣшенными у окна, можно было видѣть его широкое лицо, повременамъ смотрѣвшее въ лавку, чтобъ кто-нибудь не похитилъ тамъ Флоренсы.
   -- Любезный капитанъ Коттль, сказала Флоренса, выходя съ узелкомъ, удивившимъ капитана, который ожидалъ видѣть за нею носильщика съ тюкомъ товаровъ; мнѣ, право, не нужно этихъ денегъ. Я ничего изъ нихъ не издержала. У меня есть свои.
   -- Радость моя, сказалъ капитанъ, смотря прямо передъ собою по улицъ:-- берегите ихъ для меня, сдѣлайте милость, пока я не спрошу ихъ.
   -- Могу ли я положить ихъ на прежнее мѣсто и держать ихъ тамъ? спросила Флоренса.
   Капитанъ былъ не совсѣмъ доволенъ такимъ предложеніемъ.
   -- Положите ихъ куда-нибудь, моя радость, сказалъ онъ. Мнѣ онъ не нужны. Я удивляюсь, что давно ихъ не выбросилъ.
   Капитанъ совершенно потерялся на минуту, но тотчасъ же развеселился при первомъ прикосновеніи руки Флоренсы, и они съ прежними предосторожностями возвратились домой. На другое утро, когда Флоренса еще спала, онъ нанялъ для ея услугъ дочь старушки, продававшей разную жидкость на Лиденгалскомъ-Рынкѣ, такъ-что, проснувшись, Флоренса нашла вокругъ себя все въ такомъ же порядкѣ, какъ въ ужасномъ снѣ, который она когда-то называла своимъ домомъ.
   Когда она опять осталась одна, капитанъ упросилъ ее съѣсть кусочекъ хлѣба и выпить стаканъ лимонада и, ободряя ее всѣми ласковыми словами, какія приходили ему на умъ, проводилъ ее на верхъ, въ ея спальню. Но казалось, что ему самому было какъ-то неловко, какъ-будто что-то крылось у него на душѣ.
   -- Доброй ночи, мое сердце, сказалъ капитанъ, останавливаясь у дверей.
   Флоренса приподнялась и поцаловала его въ лицо.
   Во всякое другое время, капитанъ не перенесъ бы хладнокровно такого выраженія привязанности; но теперь онъ съ замѣшательствомъ взглянулъ ей въ лицо, какъ-будто оставляя ее неохотно.
   -- Бѣдный Вал'ръ! сказалъ капитанъ.
   -- Бѣдный, бѣдный Валтеръ! повторила со вздохомъ Флоренса.
   -- Утонулъ, не правда ли? сказалъ капитанъ.
   Флоренса опустила голову и вздохнула.
   -- Доброй ночи, моя радость! сказалъ капитанъ Коттль, просовывая къ ней свою руку.
   -- Прощайте, мои добрый другъ.
   Но капитанъ все еще медлилъ.
   -- Не случилось ли чего-нибудь, любезный капитанъ Коттль? спросила Флоренса, встревоженная его видомъ.-- Не хотите ли вы сказать мнѣ что-нибудь?
   -- Сказать вамъ, моя радость! отвѣчалъ капитанъ.-- Нѣтъ, нѣтъ; что мнѣ сказать вамъ, моя прелесть? Вы, конечно, не ожидаете, что я могу сказать вамъ что-нибудь пріятное?
   -- Нѣтъ! отвѣчала Флоренса, опустивъ голову.
   Капитанъ взглянулъ на нее пристально и повторилъ: "Нѣтъ!" съ прежнимъ замѣшательствомъ.
   -- Бѣдный Вал'ръ! сказалъ онъ. Мой Вал'ръ, какъ я обыкновенно называлъ его! Племянникъ стараго Соля Джилльса! Любимый всѣми, кто зналъ его! Гдѣ ты, мой славный мальчикъ? Утонулъ, неправда ли?
   Заключивъ свою рѣчь этимъ быстрымъ обращеніемъ къ Флоренсѣ, капитанъ пожелалъ ей доброй ночи и сошелъ съ лѣстницы, между-тѣмъ, какъ Флоренса свѣтила ему сверху. Онъ исчезъ въ темнотѣ, и, судя по шуму затихавшихъ шаговъ, повернулъ въ маленькую комнатку, какъ вдругъ голова его и плечи снова показались, какъ-будто изъ воды, не для чего другаго, какъ чтобы повторить только: "Утонулъ, не правда ли, моя радость?" потому-что, сказавъ это жалобнымъ голосомъ, онъ снова исчезъ.
   Флоренса сожалѣла, что своимъ присутствіемъ невольно возбудила эти печальныя мысли въ душѣ своего покровителя, и, сидя передъ столикомъ, на которомъ капитанъ разставилъ телескопъ, пѣсенникъ и другія рѣдкости, думала о Валтерѣ и обо всемъ, что было связано съ воспоминаніемъ о немъ. По при сожалѣніи объ умершемъ, котораго она любила, ни одна мысль о домѣ и о возможности возвратиться къ отцу не приходила ей въ голову. Послѣдняя связь была разорвана въ глазахъ ея. Въ смутномъ, неопредѣленномъ видѣ, въ которомъ она привыкла его любить, онъ былъ исторгнутъ изъ ея сердца, обезображенъ и убитъ. Эта мысль имѣла въ себѣ столько страшнаго, что Флоренса закрыла глаза и съ ужасомъ оттолкнула отъ себя воспоминаніе. Если бы послѣ такого поступка ея любящее сердце могло сохранить въ себѣ образъ отца, оно не перенесло бы своего горя; но оно не могло сохранить его, и пустота его наполнялась дикимъ ужасомъ, возставшимъ изъ глубины отверженной любви.
   Она не смѣла взглянуть въ зеркало, потому-что черный слѣдъ На груди заставлялъ ее пугаться самой-себя, какъ-будто она носила на себѣ преступное клеймо. Она закрыла его дрожащею рукою, въ темнотѣ, и, опустивъ голову, заплакала.
   Капитанъ долго не ложился спать; онъ съ часъ ходилъ взадъ и впередъ по лавкѣ и по маленькой комнатѣ, и, по-видимому, успокоивъ себя такою прогулкою, сѣлъ съ серьёзнымъ, задумчивымъ видомъ и прочелъ въ молитвенникъ ту молитву, которую читаютъ на морѣ. Онъ исполнилъ это съ порядочнымъ трудомъ. Добрый капитанъ былъ плохой чтецъ и часто останавливался на трудномъ словѣ, ободряя себя словами: "Ну, молодецъ! Навались!" или "Такъ держи, Эдвардъ Коттль, такъ держи!", которыя выводили его изъ затрудненія. Сверхъ того, очки были въ сильномъ разладѣ съ его зрѣніемъ. Однако, не смотря на эти остановки, капитанъ съ усердіемъ прочиталъ всю службу до послѣдней строки и уснулъ съ облегченнымъ сердцемъ и бодрымъ духомъ, поднявшись прежде на верхъ и постоявъ у дверей Флоренсы.
   Капитанъ вставалъ нѣсколько разъ въ-продолженіе ночи, желая увѣриться, что его сокровище спитъ спокойно, и съ разсвѣтомъ услышалъ, что Флоренса проснулась, потому-что она, услышавъ шаги у своихъ дверей, спросила, онъ ли это.
   -- Это я, моя радость, шопотомъ отвѣчалъ капитанъ.-- Все ли благополучно, мой брильянтикъ?
   Флоренса благодарила его и отвѣчала "да".
   Капитанъ не могъ не воспользоваться такимъ удобнымъ случаемъ, чтобы не приложить рта къ замочной скважинѣ и не сказать: "Бѣдный Вал'ръ утонулъ, не правда ли?" Послѣ этого онъ удалился, и проспалъ до семи часовъ.
   Весь слѣдующій день капитанъ былъ не въ своей тарелкѣ, не смотря на то, что Флоренса, занявшись шитьемъ въ маленькой комнатѣ, была гораздо-веселѣе и покойнѣе, чѣмъ наканунѣ. Почти каждый разъ, поднимая глаза съ работы, она замѣчала, что капитанъ смотритъ на нее, задумчиво потирая подбородокъ. Онъ часто придвигалъ къ ней свой стулъ, какъ-будто собираясь что-то сообщить ей по секрету, и потомъ отодвигалъ назадъ, какъ-будто не зная, съ чего начать. Въ-продолженіе дня, онъ прокрейсировалъ на этой утлой лодкѣ по всей гостиной, и нѣсколько разъ чуть не разбился о стѣну или запертую дверь.
   Не ранѣе, какъ въ сумерки, капитанъ Коттль бросилъ наконецъ якорь возлѣ Флоренсы. Когда блескъ огня отразился на стѣнахъ и потолкѣ маленькой комнаты, на чайникѣ и чашкахъ, разставленныхъ на столѣ, на спокойномъ лицѣ Флоренсы и на слезахъ, выступившихъ изъ ея глазъ, капитанъ рѣшился наконецъ прервать молчаніе.
   -- Вы никогда не бывали на морѣ, моя радость? спросилъ онъ.
   -- Никогда, отвѣчала Флоренса.
   -- О, это всемогущая стихія! Въ глубинѣ ея есть много чудесъ, моя прелесть. Подумайте о ней, когда воютъ вѣтры и ходятъ огромныя волны. Подумайте о ней, когда бурныя ночи такъ дьявольски-темны, что вы не видите передъ собою ладони иначе, какъ при блескѣ молніи, и когда вы несетесь, несетесь сквозь темноту и бурю, не видя конца, не замѣчая времени. Бываютъ минуты, когда человѣкъ можетъ сказать своему товарищу, сначала окликнувъ его погромче: "Дуетъ свѣжій норд-вестъ, Билль, слышь, какъ воетъ! Жаль бѣдняковъ, которые остались теперь на берегу". Эти послѣднія слова капитанъ произнесъ самымъ выразительнымъ тономъ, и прибавилъ:-- Такъ держать!
   -- Случалось ли вамъ когда-нибудь выдерживать ужасную бурю? спросила Флоренса.
   -- Да, моя радость, мнѣ также приходилось видѣть свою долю, отвѣчалъ капитанъ, потирая голову:-- но я хотѣлъ говорить не о себѣ, а о пашемъ дорогомъ Вал'рѣ, который утонулъ.
   Капитанъ говорилъ такимъ дрожащимъ голосомъ и былъ такъ блѣденъ и встревоженъ, что Флоренса со страхомъ схватила его за руку.
   -- Вы перемѣнились въ лицѣ, сказала она.-- Что съ вами, капитанъ Коттль? Мнѣ страшно взглянуть на васъ.
   -- Что вы, моя радость? сказалъ капитанъ, поддерживая ее: -- не дрейфуйте! Все обстоитъ благополучно. Я говорилъ, что Вал'ръ... что онъ... утонулъ. Не правда ли?
   Флоренса взглянула на него пристально. Она то краснѣла, то блѣднѣла, и рукою схватилась за грудь.
   -- Въ морѣ много опасностей, моя прелесть, сказалъ капитанъ: -- и не надъ однимъ лихимъ кораблемъ, надъ многими, многими смѣлыми сердцами сомкнулись волны и остались нѣмы. Но бываютъ чудныя избавленія, и иногда одинъ изъ сотни спасется но благости Божіей и возвратится домой, гдѣ всѣ считаютъ его погибшимъ. Я... я знаю одинъ случай, радость сердца, который, пожалуй, разскажу вамъ здѣсь, сидя у огня. Хотите, мое золото?
   Флоренса, дрожа отъ волненія, котораго она не могла удержать и не понимала, невольно слѣдила за его взглядомъ. Капитанъ смотрѣлъ въ лавку, гдѣ горѣла лампа. Въ ту минуту, какъ она обернула голову, чтобъ взглянуть туда же, онъ вскочилъ со стула и остановилъ ее.
   -- Тамъ ничего нѣтъ, моя прелесть, сказалъ капитанъ.-- Не смотрите туда!
   -- Отъ-чего жь не смотрѣть? спросила Флоренса.
   Капитанъ прошепталъ, что тамъ скучно, а что у огня веселѣе, и вслѣдъ за тѣмъ притворилъ дверь и сѣлъ на прежнее мѣсто. Флоренса слѣдила за нимъ глазами и пристально смотрѣла ему въ лицо.
   -- Дѣло шло объ одномъ кораблѣ, моя радость, началъ капитанъ:-- который вышелъ изъ лондонской гавани съ попутнымъ вѣтромъ и въ ясную погоду идя... не тревожьтесь, моя радость... идя за границу, только за границу!
   Выраженіе лица Флоренсы испугало капитана, который самъ былъ почти такъ же взволнованъ, какъ и она.
   -- Продолжать ли, моя прелесть? сказалъ онъ.
   -- Продолжайте, продолжайте!
   Капитанъ прокашлялся, какъ-будто что-то засѣло у него въ горлѣ, и продолжалъ:
   -- Этотъ несчастный корабль встрѣтилъ въ морѣ такую дурную погоду, какія дуютъ въ двадцать лѣтъ разъ, моя прелесть. На берегу былъ ураганъ, вырывавшій лѣса и сдувавшій города, а въ морѣ дулъ такой вѣтеръ, что при немъ не могло существовать ни одно судно. День-за-днемъ, этотъ несчастный корабль боролся смѣло и благородно исполнялъ долгъ свой, по наконецъ борта его смыло, оторвало руль, переломало мачты, унесло въ море лучшихъ людей и бросило его на произволъ бури, которая не звала пощады. Его размыли волны и разломали, какъ скорлупу. Каждое черное пятно, укатывавшееся съ водяною горою, было частью жизни корабля или живымъ человѣкомъ, и онъ разбился, моя радость, и никогда трава не выростетъ на могилахъ тѣхъ, которые вооружали этотъ корабль.
   -- Они всѣ погибли? вскричала Флоренса.-- Hи-уже-ли никто не спасся... ни одинъ?
   -- На этомъ несчастномъ кораблѣ, сказалъ капитанъ, вставая со стула и сжимая руку:-- былъ мальчикъ, бравый мальчикъ, какъ мнѣ разсказывали, который еще ребенкомъ любилъ разсказы о подвигахъ при кораблекрушеніяхъ. Онъ вспомнилъ о нихъ, какъ пришла нужда, и когда старыя головы оробѣли, онъ былъ твердь и веселъ. Это случилось не потому, чтобъ ему некого было любить на берегу, но его поддерживала твердая воля. Она видна была на его лицѣ, когда онъ былъ еще ребенкомъ.
   -- И онъ спасся! вскричала Флоренса.-- Онъ спасся!
   -- Этотъ бравый мальчикъ, продолжалъ капитанъ... Смотрите на меня, моя радость! Не оглядывайтесь...
   -- Отъ-чего же? едва могла выговорить Флоренса.
   -- Потому-что тамъ ничего нѣтъ, моя драгоцѣнность. Не дрейфуйте, милое созданіе, прощу васъ именемъ Валтера! Итакъ, этотъ бравый мальчикъ, работавшій сколько было силы, ободрявшій оробѣвшихъ и непоказавшій ни усталости, ни страха, остался въ живыхъ вмѣстѣ со вторымъ штурманомъ и однимъ матросомъ, и, схватясь за обломокъ, носился вмѣстѣ съ ними по бурному морю.
   -- Они были спасены! вскричала Флоренса.
   -- Дни и ночи ихъ носило по безпредѣльному морю, пока, наконецъ... не смотрите туда, моя радость... ихъ взяли ца корабль, двухъ живыхъ и одного мертваго.
   -- Кто же изъ нихъ умеръ? вскричала Флоренса.
   -- Не тотъ, о комъ я говорилъ вамъ, отвѣчалъ капитанъ.
   -- Слава Богу! слава Богу!
   -- Аминь! сказалъ капитанъ.-- Не дрейфуйте! еще одну минуту, моя радость! На этомъ кораблѣ, они пошли въ далекій путь, прямо поперегъ карты, не заходя никуда, и во время этого пути, матросъ, взятый съ нимъ вмѣстѣ, умеръ. Но онъ остался живъ, и...
   Капитанъ, самъ не зная, что дѣлаетъ, отрѣзалъ кусокъ хлѣба, и, надѣвъ на свой крючокъ, служившій ему вмѣсто вилки, держалъ его передъ каминомъ. Въ то же время онъ съ волненіемъ смотрѣлъ на какой-то предметъ, находившійся позади Флоренсы, между-тѣмъ, какъ хлѣбъ превращался въ уголь.
   -- Остался живъ, повторила Флоренса, и...
   -- И возвратился домой на этомъ кораблѣ, сказалъ капитанъ, смотря все по тому же направленію, и... не пугайтесь, моя радость... и вышелъ на берегъ. Въ одно утро осторожно подошелъ онъ къ дверямъ своего дома, зная, что его считаютъ утонувшимъ, но поспѣшно удалился при неожиданномъ...
   -- При неожиданномъ лаѣ собаки? быстро вскричала Флоренса.
   -- Да! заревѣлъ капитанъ.-- Такъ держать, мое золото! Не оглядывайтесь! смотрите, на стѣнъ!..
   Возлѣ нея, на стѣнѣ, видна была мужская тѣнь. Она вздрогнула, обернулась, и пронзительно вскрикнула, увидя позади себя Валтера Гэя.
   Она встрѣтила его какъ брата, возставшаго изъ могилы, какъ брата, спасеннаго отъ крушенія, и бросилась въ его объятія.
   Въ цѣломъ свѣтѣ онъ одинъ казался ей надеждою, покровителемъ, другомъ. "Не оставь Валтера! я любилъ Валтера!" печальное воспоминаніе о жалобномъ голосѣ, который говорилъ это, навсегда сохранилось въ душѣ ея.
   Капитанъ Коттлъ, не помня себя отъ радости, хотѣлъ вытереть себѣ голову почернѣвшимъ кускомъ хлѣба, державшимся на его крючкѣ; но, найдя его неудобнымъ для такого употребленія, положилъ его въ лакированную шляпу, надѣлъ ее съ нѣкоторымъ трудомъ, попытался запѣть свой любимый романсъ, запнулся на первомъ словѣ, и ушелъ въ лавку, откуда тотчасъ же воротился съ расъкраснѣвшимся лицомъ, чтобъ сказать слѣдующее:
   -- Вал'ръ, другъ мой, вотъ небольшое имущество, отъ котораго я хочу отдѣлаться!
   Капитанъ поспѣшно вытащилъ толстые часы, чайныя ложки, сахарные щипцы и бумажникъ, и, разложивъ ихъ на столѣ, смелъ все это своею широкою рукою въ шляпу къ Валтеру, но потомъ снова удалился въ лавку и долго не возвращался назадъ.
   Однако Валтеръ отъискалъ его и привелъ съ собою. Тогда капитанъ сталъ безпокоиться о томъ, какъ перенесетъ Флоренса этотъ новый ударъ, и на всякій случай запретилъ Валтеру разсказывать о своихъ приключеніяхъ. Послѣ этого, онъ нѣсколько успокоился, вынулъ хлѣбъ изъ шляпы и занялъ свое мѣсто у чайнаго столика; но, почувствовавъ руку Валтера на своемъ плечѣ съ одной стороны, и услышавъ нѣжный шопотъ Флоренсы съ другой, капитанъ снова выскочилъ и не являлся цѣлыя десять минутъ.
   Но никогда еще въ жизни такъ радостно не сіяло лицо капитана, какъ въ ту минуту, когда, усѣвшись наконецъ у чайнаго столика, онъ взглядывалъ съ Флоренсы на Валтера и съ Валтера на Флоренсу. Тутъ нисколько не виноватъ былъ рукавъ, которымъ онъ теръ лицо послѣдніе полчаса -- это было дѣйствіемъ внутренняго волненія. Восторгъ, наполнявшей душу капитана, весь вылился на лицо его.
   Гордость, съ которою капитанъ смотрѣлъ на загорѣлое лицо, на смѣлый взглядъ Валтера, съ которою онъ видѣлъ благородныя качества, отражавшіяся на его открытомъ лицѣ, была причиною такого волненія. Удивленіе и участіе, съ которыми глаза его обращались къ Флоренсъ, полной красоты, граціи и невинности, имѣли на него такое же вліяніе. Но полнота восторга, такъ ясно выражавшагося въ глазахъ его, была во всемъ блескъ, когда онъ любовался ими обоими и составлялъ въ головъ разные планы, слѣплявшіеся одни съ другими.
   Какъ они говорили о бѣдномъ дядѣ Солѣ и припоминали самыя ничтожныя обстоятельства, предшествовавшія его отъѣзду; какъ радость ихъ была помрачена отсутствіемъ старика и несчастіями Флоренсы; какъ они освободили Діогена, котораго капитанъ заперъ наверху, чтобъ онъ не лаялъ -- ни что не ускользнуло отъ вниманія капитана, хотя онъ ни минуты не оставался на одномъ мѣстъ, но безпрестанно убѣгалъ въ лавку. Онъ видѣлъ, какъ глаза Валтера искали милое лицо, и какъ они опускались передъ ея кроткимъ взглядомъ, полнымъ дѣтской привязанности; онъ видѣлъ ихъ вмѣстѣ, въ полномъ блескъ красоты и молодости, зналъ исторію ихъ дѣтства, и подъ его просторнымъ синимъ жилетомъ не было ни одного вершка пространства, который не наполнялся бы удивленіемъ и благодарностью.
   Такъ они сидѣли до поздней ночи. Капитанъ готовъ былъ просидѣть хоть цѣлую недѣлю. Но Валтеръ всталъ, чтобъ проститься.
   -- Ты уходишь, Валтеръ? спросила Флоренса.-- Куда же?
   -- Онъ пока развѣсилъ свою койку у Броли, моя радость, сказалъ капитанъ Коттль.-- Отсюда его можно окликнуть.
   -- Я виновата, что ты отсюда уходишь, Валтеръ. Твое мѣсто заняла безпріютная сестра.
   -- Любезная миссъ Домби, сказалъ Валтеръ въ нерѣшимости:-- если я смѣю такъ называть васъ...
   -- Валтеръ! вскричала она съ удивленіемъ.
   -- Я былъ бы совершенно-счастливъ, еслибъ могъ оказать вамъ хотя минутную услугу. Куда бы я не пошелъ, чего бы не сдѣлалъ для васъ?
   Она улыбнулась и назвала его братомъ.
   -- Вы такъ перемѣнились, сказалъ Валтеръ.
   -- Я перемѣнилась!
   -- Въ моихъ глазахъ, отвѣчалъ Валтеръ.-- Я оставилъ васъ ребенкомъ и нашелъ... О, какая разница!..
   -- И нашелъ по-прежнему сестрою. Ты помнишь, что мы обѣщали другъ другу при прощаньи?
   -- Помню ли я!..
   -- Если опасности изгнали это воспоминаніе изъ твоихъ мыслей, то вспомни теперь, Валтеръ, найдя меня бѣдною и покинутою, безъ дома, безъ друзей, кромѣ васъ двоихъ...
   -- Видитъ Богъ, что я помню! сказалъ Валтеръ.
   -- О, Валтеръ! вскричала Флоренса сквозь слезы.-- Милый братъ! Покажи мнѣ дорогу въ свѣтъ, какой-нибудь скромный путь, но которому я могла бы идти и трудиться одна, думая о тебѣ, какъ о человѣкѣ, который защититъ и но оставитъ меня, какъ сестру! Помоги мни, Валтеръ; я такъ нуждаюсь въ помощи!
   -- Миссъ Домби! Флоренса! Я умру, чтобъ помочь вамъ: но ваши друзья горды и богаты. Вашъ отецъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Валтеръ! вскрикнула она и схватилась руками за голову съ выраженіемъ ужаса.-- Не произноси этого слова!
   Съ этой минуты, онъ никогда не могъ забыть голоса и взгляда, которыми она его остановила; цѣлая повѣсть ея страданій высказалась въ этомъ воплѣ, въ этомъ взглядѣ.
   Флоренса склонила свою головку на плечо капитана и разсказала, какъ и почему бѣжала она. Валтеру казалось, что еслибъ каждая слеза, падавшая изъ ея глазъ, могла пасть проклятіемъ на голову того, чьего имени никогда она не произносила, ему было бы легче, чѣмъ потерять такую любовь.
   -- Вотъ какъ, моя драгоцѣнность! сказалъ капитанъ, когда Флоренса кончила: -- ну, Валтеръ, убирайся на ночь и оставь мнѣ мою радость!
   Валтеръ взялъ ея руку обѣими руками и, поднеся къ губамъ, поцаловалъ. Онъ зналъ теперь, что она въ-самомъ-дѣлѣ была безпріютною сиротою; но въ этомъ положеніи она была для него еще дороже.
   Капитанъ Коттль, не тревожась такими мыслями, проводилъ Флоренсу до ея комнаты и сталъ на часы у дверей ея. Уходя со своей вахты, онъ не могъ не закричать сквозь замочную скважину: "утонулъ, неправда ли, моя радость?" и, сойдя внизъ, снова попытался запѣть свою любимую пѣсню, но пѣсня остановилась у него въ горлѣ, и онъ отправился спать, и видѣлъ во снѣ, что старый Соль Джилльсъ женился на мистриссъ Мэк-Стинджеръ и былъ запертъ ею въ потайную комнату, гдѣ содержался на уменьшенной порціи.
   

ГЛАВА II.
Страданія мистера Тутса.

   Внизу, возлѣ лавки подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, была пустая комната, бывшая когда-то спальнею Валтера. Валтеръ, разбудивъ капитана рано поутру, предложилъ ему перенести въ нее все, что было лучшаго въ маленькой гостиной, такъ, чтобъ Флоренса могла занять ее, когда встанетъ. Ничто не могло быть пріятнѣе для капитана Коттля, и часа черезъ два, эта комната преобразилась въ родъ береговой каюты, украшенной всѣми рѣдкостями гостиной, въ томъ числѣ и фрегатомъ "Тартаромъ", который капитанъ съ величайшимъ восторгомъ повѣсилъ надъ каминомъ и на который долго не могъ насмотрѣться.
   Никакія убѣжденія Валтера не могли заставить капитана взять назадъ толстые часы, сахарные щипцы и чайныя ложки. "Нѣтъ, нѣтъ, другъ мой", былъ постоянный отвѣтъ капитана: "я уже отдѣлался навсегда отъ своей маленькой собственности." Эти слова онъ повторялъ съ особеннымъ выраженіемъ, очевидно предполагая, что они такъ же дѣйствительны, какъ актъ парламента, и что до новаго пріобрѣтенія имъ собственности, никто не въ состояніи его оспорить.
   Это новое перемѣщеніе имѣло ту выгоду, что, давая Флоренсѣ болѣе-закрытый уголъ, оно позволяло поставить мичмана на прежнее мѣсто его наблюденій и снять ставни у лавки. Послѣдняя церемонія, при всей беззаботности капитана, не была излишнею, потому-что еще наканунѣ закрытыя ставни такъ встревожили сосѣдей, что лавка инструментальнаго мастера удостоилась особеннаго вниманія публики, и, отъ восхода до захожденія солнца, передъ нею постоянно сбирались группы голодныхъ зѣвакъ. Праздношатающіеся и бродяги особенно безпокоились о судьбѣ капитана. Несмотря на грязь, они прикладывали глаза къ рѣшетчатымъ отдушинамъ погреба, подъ окнами лавки, и напередъ восхищались надеждою видѣть капитана висящимъ въ углу; мнѣніе это, однако, было оспориваемо противною партію, которая утверждала, что онъ лежитъ на лѣстницѣ, убитый молотомъ. Поэтому, съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ увидѣли, что предметъ такихъ предположеній рано по утру стоялъ здравъ и невредимъ въ дверяхъ своей лавки, и смотритель квартала, человѣкъ съ честолюбивымъ характеромъ, ожидавшій, что въ его присутствіи будутъ выламывать двери, и что его призовутъ въ судъ, какъ свидѣтеля, сказалъ даже сосѣду, жившему напротивъ, что человѣка въ лакированной шляпѣ онъ оставитъ на замѣчаніи.
   -- Капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, стоя съ нимъ вмѣстѣ въ дверяхъ лавки и смотря на знакомую улицу: -- во все это время вы ничего не узнали о дядѣ Солѣ?
   -- Ничего, другъ мой, отвѣчалъ капитанъ, качая головою.
   -- Онъ пошелъ меня отъискивать, добрый, благородный старикъ! Странно, однако, что онъ ничего не писалъ" вамъ. Въ этой бумагѣ, продолжалъ Валтеръ, вынимая пакетъ, распечатанный въ присутствіи всевѣдущаго Бонсби:-- онъ пишетъ, что если вы ничего не услышите о немъ до распечатанія ея, то можете считать его мертвымъ. Не дай Богъ, чтобъ это случилось! Но вы вѣрно услышали бы о немъ, еслибъ онъ умеръ. Кто-нибудь, конечно, написалъ бы вамъ, что "въ такой-то день, умеръ въ моемъ домѣ, или въ моемъ присутствіи, мистеръ Соломонъ Джилльсъ изъ Лондона, поручившій мнѣ передать вамъ то-то и то-то".
   Капитанъ, которому это до-сихъ-поръ никогда не приходило въ голову, былъ пораженъ такимъ неожиданнымъ соображеніемъ, и отвѣчалъ, задумчиво покачивая головою:
   -- Умно сказано, другъ мой, очень-умно сказано.
   -- Я думалъ объ этомъ, сказалъ Валтеръ:-- или, лучше сказать, я думалъ о томъ и о другомъ въ-продолженіе безсонной ночи, и немогу не убѣдиться, капитанъ Коттль, что дядя Соль живъ и воротится. Я не слишкомъ удивляюсь его отъѣзду, потому-что, даже оставя въ сторонѣ его страсть къ чудесамъ и его привязанность ко мнѣ, передъ которою были ничтожны всѣ прочіе разсчеты его жизни, что лучше меня никому не было извѣстно...
   Голосъ Валтера измѣнился, и онъ разсѣянно глядѣлъ вдоль улицы.
   -- Оставя все это въ сторонѣ, говорю я, мнѣ часто случалось читать и слышать о людяхъ, которые, потерявъ при крушеніи корабля кого нибудь изъ любимыхъ родственниковъ, поселялись у той части морского берега, куда скорѣе всего могли прійдти вѣсти о пропавшемъ кораблѣ, и даже по его слѣдамъ доходили до мѣста его назначенія, какъ-будто ихъ" поѣздка могла доставить имъ какія-нибудь свѣдѣнія. Мнѣ кажется, что я самъ когда-нибудь сдѣлаю тоже, и скорѣе, чѣмъ другіе. Но почему дядюшка не пишетъ къ вамъ, когда онъ хотѣлъ писать, и какимъ образомъ онъ могъ умереть, не извѣстивъ васъ черезъ кого-нибудь о своей смерти, этого я не понимаю.
   Капитанъ Коттль замѣтилъ, качая головою, что самъ Джекъ Консби въ этомъ случаѣ сталъ бы въ тупикъ, не смотря на то, что онъ такой человѣкъ, котораго мнѣніемъ пренебрегать не должно.
   -- Еслибъ дядюшка былъ неосторожнымъ юношей, котораго могло бы подпоить и обобрать веселое общество, или беззаботнымъ матросомъ, съѣхавшимъ на берегъ съ двухмѣсячнымъ жалованьемъ въ карманѣ, то я могъ бы еще понять, какимъ-образомъ онъ пропалъ, не оставя никакого слѣда. Но въ настоящемъ случаѣ, этого допустить невозможно.
   -- Что жь ты думаешь объ этомъ, другъ Вал'ръ? спросилъ капитанъ, смотря на него пристально.
   -- Капитанъ Коттль, отвѣчалъ Валтеръ:-- я не знаю, что и думать. Точно онъ никогда не писалъ? Развѣ въ этомъ не осталось никакого сомнѣнія?
   -- Если Соль Джилльсъ писалъ, то гдѣ же его письмо?
   -- Можетъ-быть, оно было передано имъ кому-нибудь и потомъ забыто или затеряно, замѣтилъ Валтеръ.-- Это всего вѣроятнѣе. Я не только не вижу другой причины, капитанъ Коттль, но не могу и не хочу видѣть.
   -- Все это только надежда, Вал'ръ, мудро заключилъ капитанъ.-- Надежда есть томбуй {Родъ боченка, привязываемой къ якорю и плавающій сверху для показанія, гдѣ лежитъ якорь.}; но, другъ мой, какъ всякій буекъ, она только плаваетъ, но не можетъ имѣть опредѣленнаго курса. Гдѣ надежда, тамъ и якорь; но что мнѣ въ якорѣ, когда я не могу найдти подъ собою глубины?
   Капиталъ Коттль сказалъ это скорѣе какъ умный гражданинъ, принужденный удѣлить часть своихъ запасовъ мудрости неопытному юношѣ, чѣмъ отъ своего собственнаго лица. Въ-самомъ-дѣлѣ, лицо его живо сіяло надеждою, перешедшею къ нему отъ Валтера, и онъ одобрительно потрепалъ его по плечу, воскликнувъ съ энтузіазмомъ:-- Браво, Вал'ръ! Какъ частный человѣкъ, я самъ твоего мнѣнія.
   -- Теперь еще одно слово о дядюшкѣ, капитанъ Коттль. Мнѣ кажется невозможнымъ, что еслибъ онъ писалъ къ вамъ обыкновеннымъ образомъ, то-есть, по почтѣ, понимаете...
   -- Понимаю, понимаю.
   -- Чтобъ вы не получили письма?
   -- Вал'ръ, сказалъ капитанъ, придавая своему голосу нѣсколько-строгое выраженіе:-- не ждалъ ли я день и ночь извѣстіи объ этомъ ученомъ человѣкѣ, Солѣ Джилльсѣ, съ-тѣхъ-поръ, какъ потерялъ его? Не болѣло ли постоянно мое сердце о тебѣ и о немъ? На яву и во снѣ я не оставлялъ своего поста, и не оставлю его, пока не увижу васъ вмѣстѣ подъ вывѣскою мичмана!
   -- Да, капитанъ Коттль, отвѣчалъ Валтеръ, пожимая ему руку: -- я вполнѣ вѣрю вамъ и чувствую доброту вашу. Я увѣренъ, что вы не сомнѣваетесь во мнѣ точно такъ же, какъ не сомнѣваетесь въ томъ, что видите меня здѣсь пожимающимъ вашу благородную руку.
   -- Да, да, Вал'ръ, отвѣчалъ капитанъ съ сіяющимъ лицомъ.
   -- Я не стану дѣлать новыхъ предположеніи, сказалъ Валтеръ; -- прибавлю только, что сохрани меня Богъ дотронуться до чего-либо, принадлежавшаго дядюшкѣ. Все, что онъ здѣсь оставилъ, будетъ подъ сохраненіемъ вѣрнѣйшаго изъ казначеевъ и добрѣйшаго изъ людей, и если этотъ человѣкъ не называется Коттлемъ, то у него нѣтъ имени! Теперь, лучшій изъ друзей, поговоримте о миссъ Домби.
   Вмѣстѣ съ этими словами, въ Валтерѣ произошла перемѣна; казалось, увѣренность и надежда оставили его.
   -- Прежде, чѣмъ миссъ Домби оставила меня, когда вчера я началъ говорить объ ея отцѣ, вы помните?..
   Капитанъ очень помнилъ и покачалъ головою.
   -- Прежде этого, сказалъ Валтеръ: -- я думалъ, что намъ предстоитъ тяжкая обязанность отдалить ее отъ друзей и возвратить домой.
   Капитанъ чуть слышно прошепталъ: "стопъ", или "такъ держать!", или что-то другое, равно приходившееся кстати. Замѣшательство, въ которое привело его такое извѣстіе, было причиною, что это навсегда осталось неизвѣстнымъ.
   -- Но теперь этого не будетъ, сказалъ Валтеръ.-- Я скорѣе позволю снова бросить себя на тотъ обломокъ, на которомъ я такъ часто плавалъ, въ мечтахъ, послѣ моего спасенія, и готовъ умереть на немъ!
   -- Ура! вскричалъ капитанъ съ невыразимымъ удовольствіемъ.-- Ура! ура! ура!
   -- Можно ли было думать, что ей, доброй, молодой и прекрасной, такъ нѣжно воспитанной, предназначенной для одного счастія, прійдется бороться съ безжалостнымъ свѣтомъ? Но теперь мы видимъ пучину, которая невозвратно отдѣлила ее отъ всего.
   Капитанъ Коттль, не совсѣмъ понимая Валтера, одобрялъ его слова и замѣтилъ съ увѣренностью, что вѣтеръ дуетъ прямо съ кормы.
   -- Ей нельзя оставаться здѣсь одной, капитанъ Коттль, съ безпокойствомъ замѣтилъ Валтеръ.
   -- Конечно, братецъ, отвѣчалъ капитанъ, послѣ нѣкотораго размышленія.-- Теперь ты здѣсь...
   -- Любезный капитанъ Коттль! миссъ Домби, при ея невинномъ сердцѣ, смотритъ на меня, какъ на брата; но могу ли я пользоваться этимъ именемъ, когда мнѣ запрещаютъ это и честь и совѣсть?
   -- Вал'ръ, замѣтилъ капитанъ, нѣсколько смѣшавшись:-- развѣ нѣтъ другаго имени...
   -- О, не-уже-ли вы хотите, чтобъ я лишился ея уваженія, прикидываясь любовникомъ въ то время, когда она такъ довѣрчиво пришла искать здѣсь пріюта? но что я говорю? вы сами не допустили бы меня до такого поступка.
   -- Другъ мой, Вал'ръ, сказалъ капитанъ, говоря тише и тише:-- мнѣ казалось, что нѣтъ никакого препятствія...
   Валтеръ махнулъ рукою въ знакъ отрицанія.
   -- Хорошо, другъ мой, шепталъ капитанъ:-- я во всемъ съ тобою согласенъ.
   -- Теперь, капитанъ Котгль, весело сказалъ Валтеръ:-- намъ необходимо найдти кого-нибудь для миссъ Домби, пока она здѣсь останется. Изъ родныхъ ея просить некого. Миссъ Домби, знаетъ, что всѣ они въ зависимости отъ ея отца. Что сталось съ Сузанною?
   -- Съ молодою женщиною? спросилъ капитанъ.-- Мнѣ кажется, что ее отослали противъ желанія радости сердца. Я уже отъискивалъ ее, но мнѣ сказали, что она давно уѣхала.
   -- Въ такомъ случаѣ, спросите миссъ Домби, куда она уѣхала, и мы постараемся отъискать ее. Теперь, я думаю, миссъ Домби скоро встанетъ. Вы ея лучшій другъ; дождитесь ея на верху, а я распоряжусь всѣмъ внизу.
   Капитанъ, повѣся голову, повторилъ вздохъ Валтера и повиновался. Флоренса была въ восторгѣ отъ своей новой комнаты, спросила о Валтерѣ, и радовалась мысли увидѣться съ своимъ старымъ другомъ, Сузанною. Но о Сузаннѣ Флоренса знала только то, что она живетъ гдѣ-то въ Эссексѣ, а гдѣ именно, этого, по ея словамъ, никто не могъ сказать, кромѣ мистера Тутса.
   Съ этимъ извѣстіемъ опечаленный капитанъ возвратился къ Вальтеру, и объяснилъ ему, что мистеръ Тутсъ былъ тотъ самый джентльменъ, съ которымъ онъ сошелся у дверей и который безнадежно влюбленъ въ миссъ Домби. Капитанъ разсказалъ также, какимъ-образомъ извѣстіе о мнимой погибели Валтера познакомило его съ мистеромъ Тутсомъ, и какъ они заключили условіе, чтобъ мистеръ Тутсъ никогда не говорилъ о предметѣ своей любви.
   Оставался вопросъ: можетъ ли Флоренса довѣриться мистеру Тутсу? и когда Флоренса сказала: "о, отъ всего сердца!" явилось затрудненіе найдти, гдѣ живетъ мистеръ Тутсъ. Флоренса этого не знала, а капитанъ позабылъ; но въ то самое время, какъ капитанъ говорилъ Валтеру, въ маленькой гостиной, что мистеръ Тутсъ долженъ скоро прійдти, мистеръ Тутсъ дѣйствительно явился.
   -- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ, безъ церемоніи бросаясь въ гостиную: -- я нахожусь теперь въ состояніи, близкомъ къ сумасшествію!
   Мистеръ Тутсъ выбросилъ эти слова какъ изъ мортиры и потомъ уже замѣтилъ Валтера.
   -- Извините меня, сэръ, сказалъ Тутсъ, отирая лобъ:-- я совершенно теряю разсудокъ, если уже не потерялъ его, и мнѣ, признаюсь, не до учтивости. Капитанъ Джилльсъ, позвольте мнѣ переговорить съ вами наединѣ.
   -- А мы васъ и искали, сказалъ капитанъ, взявъ его за руку.
   -- О, капитанъ Джилльсъ, зачѣмъ могли вы меня искать? Я въ такомъ состояніи, что не смѣлъ выбриться. Платье мое не вычищено; волосы растрепаны. Я сказалъ Боевому-Пѣтуху, что если онъ предложитъ вычистить мнѣ сапоги, то я убью его.
   Всѣ эти признаки разстроеннаго разсудка подтверждались еще дикимъ выраженіемъ лица мистера Тутса.
   -- Послушай, братецъ, сказалъ капитанъ: -- вотъ племянникъ стараго Соля Джилльса, тотъ самый, котораго считали погибшимъ въ морѣ.
   Мистеръ Тутсъ отнялъ руку отъ лба и выпучилъ глаза на Валтера.
   -- Боже мой! вскричалъ онъ: -- какое столкновеніе несчастій! Какъ вы поживаете? я думаю, вы порядкомъ вымочились. Капитанъ Джилльсъ, позвольте мнѣ переговорить съ вами въ лавкѣ.
   Онъ взялъ капитана за полу и, уволя его, прошепталъ:
   -- Капитанъ Джилльсъ, не о немъ ли вы говорили, что онъ и миссъ Домби созданы другъ для друга?
   -- Да, я когда-то такъ думалъ, отвѣчалъ неутѣшный капитанъ.
   -- А теперь? вскричалъ мистеръ Тутсъ, снова схватываясь за лобъ.-- Изъ всѣхъ, онъ ненавистный соперникъ! Наконецъ онъ не будетъ ненавистнымъ соперникомъ! За что мнѣ его ненавидѣть? Нѣтъ, я докажу, что моя привязанность была истинно безкорыстна.
   Мистеръ Тутсъ выскочилъ въ гостиную и сказалъ, пожимая Валтеру руку:
   -- Какъ поживаете? Надѣюсь, что вы не простудились. Я буду очень родъ, если вы удостоите меня своимъ знакомствомъ. Клянусь честью, прибавилъ мистеръ Тутсъ, постепенно одушевляясь: -- я очень-радъ васъ видѣть.
   -- Душевно благодарю васъ, сказалъ Валтеръ.-- Я не могъ желать болѣе любезнаго привѣтствія.
   -- Не могли? спросилъ мистеръ Тутсъ, продолжая трясти ему руку.-- Вы очень снисходительны. Я много вамъ обязанъ. Какъ поживаете? Надѣюсь, что вы всѣхъ оставили въ добромъ здоровьѣ, тамъ, гдѣ вы... то-есть, тамъ, откуда вы пріѣхали?
   На всѣ эти желанія Валтеръ отвѣчалъ тѣмъ же.
   -- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- я всегда строго слѣдовалъ правиламъ чести; но позвольте мнѣ намекнуть объ одномъ предметѣ, который...
   -- Да, да, братецъ; говори смѣлѣе.
   -- И такъ, капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ, знайте, что ужаснѣйшее происшествіе случилось въ домѣ мистера Домби, что сама миссъ Домби ушла отъ отца, который, по моему мнѣнію, есть не что иное, какъ скотина, и котораго я счелъ бы лестью назвать мраморнымъ монументомъ или хищною птицею. Но миссъ Домби нигдѣ не могутъ найдти, и никто не знаетъ, куда она скрылась.
   -- Позвольте спросить, какимъ-образомъ вы объ этомъ узнали? сказалъ Валтеръ.
   -- Лейтенантъ Валтерсъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ, по обыкновенію коверкая имя и предполагая, что между Валтеромъ и капитаномъ существуетъ родство, простирающееся и на ихъ титулы: -- лейтенантъ Валтерсъ, я не вижу никакого препятствія къ отвѣту. Дѣло въ томъ, что, принимая большое участіе во всемъ, касающемся до миссъ Домби -- не изъ какихъ-нибудь своекорыстныхъ причинъ (я знаю, что не могу оказать людямъ лучшей услуги, какъ положивъ конецъ своему существованію) -- я платилъ иногда бездѣлицу лакею, жившему въ ихъ домѣ. Этотъ человѣкъ, котораго зовутъ Тоулинсономъ, вчера вечеромъ извѣстилъ меня о томъ, что происходило въ домѣ. Съ этой минуты, капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ, я совершенно помѣшался, и цѣлую ночь пролежалъ на софѣ такою развалиною, какъ вы видите.
   -- Мистеръ Тутсъ, сказалъ Валтеръ: -- я очень-радъ, что могу васъ успокоить. Миссъ Домби здорова и находится въ безопасности.
   -- Сэръ! вскричалъ мистеръ Тутсъ, вскакивая со стула и снова пожимая ему руку: -- ваше утѣшеніе такъ велико и невыразимо, что еслибъ вы мнѣ сказали теперь, что миссъ Домби выходитъ замужъ, я улыбнулся бы. Да, капитанъ Джилльсъ, клянусь душою и тѣломъ, я бы улыбнулся, не смотря на то, что сдѣлалъ бы съ собою послѣ.
   -- Вашей благородной душѣ будетъ еще пріятнѣе, когда вы узнаете, что можете оказать услугу миссъ Домби, сказалъ Валтеръ.-- Капитанъ Коттль, потрудитесь проводить мистера Тутса на верхъ.
   Мистеръ Тутсъ, ничего не понимая, послѣдовалъ на капиталомъ, который, не говоря ни слова, ввелъ его въ комнату Флоренсы.
   Удивленіе и радость бѣднаго Тутса при видъ Флоренсы ни съ чѣмъ невозможно было сравнить. Онъ подбѣжалъ къ ней, схватилъ ее за руку, поцаловалъ ее, опустилъ, схватилъ опять, упалъ на колѣни, плакалъ, и не обращалъ вниманія на Діогена, который, опасаясь, чтобъ не обидѣли его госпожи, ходилъ около него, какъ-будто ища, съ какой точки лучше начать нападеніе.
   -- О, ли, негодная, забывчивая собака! Любезный мистеръ Тутсъ, какъ я рада васъ видѣть!
   -- Благодарю васъ, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- И совершенно здоровъ, много обязанъ вамъ, миссъ Домби. Надѣюсь, что и все семейство ваше такъ же здорово.
   Мистеръ Тутсъ самъ не зналъ, что говоритъ. Усѣвшись на стулъ, онъ то съ восторгомъ, то съ отчаяніемъ на лицѣ смотрѣлъ на Флоренсу.
   -- Капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ сказали мнѣ, миссъ Домби, что я могу оказать вамъ услугу. Если можно какими-нибудь средствами изгладить изъ вашей памяти воспоминаніе о томъ днѣ въ Брайтонѣ, когда я велъ себя скорѣе какъ сумасшедшій, чѣмъ какъ человѣкъ съ независимымъ состояніемъ, то я съ радостью сойду въ безмолвную могилу.
   -- Прошу васъ, мистеръ Тутсъ, не заставляйте меня ничего забывать изъ нашего знакомства. Я не могу забыть. Вы всегда были слишкомъ-добры для меня.
   -- Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ: -- такое вниманіе къ моимъ чувствамъ свойственно только вашему ангельскому характеру. Тысячу разъ благодарю васъ, это ничего.
   -- Мы хотѣли спросить васъ, не знаете ли вы, гдѣ можно найдти Сузанну, которую вы, по моей просьбѣ, провожали до конторы дилижансовъ?
   -- Я хорошенько не помню названія мѣста, написаннаго на картѣ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ: -- знаю только, что Сузанна не думала тамъ остановиться, а хотѣла проѣхать далѣе. По если вамъ нужно отъискать ее, миссъ Домби, и привезть сюда, то мы съ Боевымъ Пѣтухомъ доставимъ ее непремѣнно.
   Мистера Тутса такъ восхищала надежда быть полезнымъ, и преданность его была такъ безкорыстна, что жестоко было бы отказать ему. Флоренса, съ свойственною ей заботливостью, старалась избавить его отъ всѣхъ затрудненій, и отъ-души осыпала его благодарностью.
   -- Прощайте, миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, дотрогиваясь до протянутой къ нему руки съ выраженіемъ безнадежной любви на лицѣ.-- Позвольте мнѣ сказать вамъ, что ваши бѣдствія дѣлаютъ меня совершенно-несчастнымъ, и что вы можете довѣриться мнѣ столько же, какъ самому капитану Джилльсу. И совершенно убѣжденъ въ своихъ недостаткахъ, миссъ Домби... это ничего, благодарю васъ... но на меня можно вполнѣ положиться, миссъ Домби.
   Съ этими словами мистеръ Тутсъ вышелъ изъ комнаты, въ сопровожденіи капитана, который, стоя въ сторонъ, со шляпою подъ рукою и поправляя крючкомъ свои растрёпанные волосы, былъ внимательнымъ свидѣтелемъ разговора. Когда дверь затворилась за ними, свитъ жизни мистера Тутса снова помрачился тучами.
   -- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ, сойдя съ лѣстницы и оборачиваясь назадъ:-- признаюсь вамъ, что теперь я не въ состояніи видѣть лейтенанта Валтерса съ такимъ дружескимъ расположеніемъ, какъ бы желалъ. Всегда невозможно повелѣвать чувствами, капитанъ Джилльсъ, и я сочту за особенную милость, если вы выпустите меня въ другую дверь.
   -- Назначай курсъ, какой хочешь, отвѣчалъ капитанъ.-- Я увѣренъ, что онъ всегда будетъ хорошъ.
   -- Капитанъ Джилльсъ, вы очень-добры ко мнѣ, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Наше доброе мнѣніе служитъ для меня утѣшеніемъ. Мнѣ хотѣлось бы сказать кое-что вамъ и лейтенанту Валтерсу. Я теперь имѣю состояніе, и не знаю, что съ нимъ дѣлать. Еслибъ я могъ быть полезнымъ въ денежномъ отношеніи, то спокойно сошелъ бы въ могилу.
   Мистеръ Тутсъ не сказалъ болѣе ни слова, но тихонько вышелъ и заперъ за собою дверь, чтобъ не слышать отвѣта капитана.
   Флоренса думала объ этомъ добромъ созданіи съ смѣшаннымъ чувствомъ печали и удовольствія. Онъ былъ такъ искрененъ и благороденъ, что мысль видѣть его опять и быть увѣренною въ его постоянствѣ при ея несчастій, наполняла радостью ея сердце; но но той же самой причинъ, ей было такъ грустно думать, что она была причиною его несчастій, невольно возмутивъ спокойствіе его жизни, что на глазахъ ея выступали слезы, и сердце было полно сожалѣнія. Капитанъ Коттль, съ своей стороны, былъ высокаго мнѣнія о мистерѣ Тутсъ, а также и Валтеръ, и когда, вечеромъ, они сошлись въ новой комнатѣ Флоренсы, Валтеръ разсказалъ ей, что предлагалъ мистеръ Тутсъ, уходя домой, и съ жаромъ выхвалялъ его достоинства.
   Мистеръ Тутсъ нѣсколько дней не возвращался. Флоренса, безъ новыхъ огорченій, жила въ домѣ стараго инструментальнаго мастера, какъ птичка въ клѣткѣ. 11о но-мѣрѣ-того, какъ проходили дни, она опускала голову, и выраженіе, бывшее на лицѣ умершаго ребенка, видно было на ея лицѣ, обращенномъ къ небу, гдѣ, казалось, она искала своего ангела.
   Въ послѣднее время, Флоренса была очень-слаба, и испытанныя ею потрясенія не могли не имѣть вліянія на ея здоровье. Но ее тревожила теперь не болѣзнь тѣла: она страдала душою, и причиною этого страданія былъ Валтеръ.
   При всей его преданности, Флоренса видѣла, что онъ ея убѣгаетъ. Въ-продолженіе цѣлаго дня, онъ рѣдко подходилъ къ ея комнатъ. Когда она звала его, онъ приходилъ и былъ такъ же веселъ, какъ при первой встрѣчъ ихъ на улицъ; но ему скоро становилось неловко, и онъ уходилъ отъ нея. Безъ зва, онъ цѣлый день не приходилъ ни разу. Съ наступленіемъ вечера, онъ снова являлся, и эти минуты были пріятнѣйшими для Флоренсы, потому-что тогда она начинала вѣрить, что Валтеръ не измѣнился, но даже и тутъ одно слово или взглядъ показывали ей, что между ними существовали границы, за которыя нельзя было переступать.
   Она видѣла эти признаки перемѣны въ Валтерѣ, не смотря на всѣ его усилія скрыть ихъ. Ей казалось, что, щадя ее, онъ прибѣгалъ къ тысячѣ маленькихъ хитростей, и это еще сильнѣе заставляло Флоренсу чувствовать его перемѣну и чаще оплакивать его отчужденіе.
   Флоренса думала, что добрый капитанъ, ея нѣжный, неутомимый и заботливый другъ, также видѣлъ это, и видѣлъ съ огорченіемъ. Онъ былъ не такъ веселъ, какъ прежде, и съ печальнымъ лицомъ украдкою поглядывалъ на нее и на Валтера, когда вечеркомъ они собирались вмѣстѣ.
   Флоренса рѣшилась, наконецъ, объясниться съ Валтеромъ. Ей казалось, что она знаетъ теперь причину его отчужденія, и думала облегчить свое сердце, избавивъ отъ принужденія Валтера и сказавъ ему, что она все знаетъ и не упрекаетъ его.
   Эта мысль пришла въ голову Флоренсѣ однажды въ воскресенье, послѣ обѣда. Добрый капитанъ съ необыкновенными жабо, съ очками на носу, сидѣлъ возлѣ нея, читая книгу, когда Флоренса спросила у него, гдѣ Валтеръ.
   -- И думаю, онъ внизу, моя радость, отвѣчалъ капитанъ.
   -- Мнѣ хочется поговорить съ нимъ, сказала Флоренса, быстро вставая съ мѣста.
   -- Я приведу его сюда, моя прелесть, въ одинъ мигъ.
   И капитанъ исчезъ съ необыкновенною быстротою, положивъ на плечо книгу. Должно замѣтить, что онъ поставилъ себѣ обязанностью не читать другихъ книгъ, кромѣ толстыхъ, которыя имѣли въ глазахъ его болѣе степенный видъ. Съ этою цѣлью онъ купилъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, огромнѣйшій волюмъ, котораго строки совершенно сбивали его съ толку, такъ-что онъ до-сихъ-поръ не зналъ, о чемъ тамъ было писано.
   Валтеръ скоро явился.
   -- Капитанъ Коттль сказалъ мнѣ, миссъ Домби... началъ онъ, но вдругъ остановился, взглянувъ ей въ лицо.
   -- Вы нездоровы сегодня. Басъ что-то огорчаетъ. Вы плакали.
   Онъ говорилъ съ такимъ участіемъ, съ такою заботливостью, что слезы выступили на глазахъ Флоренсы.
   -- Валтеръ, сказала она: -- я не совсѣмъ здорова, я плакала. Я хочу поговорить съ вами.
   Онъ сѣлъ противъ нея, смотря на ея невинное и прекрасное лицо. Онъ былъ блѣденъ, губы его дрожали.
   -- Вы сказали мнѣ въ тотъ вечеръ, когда я узнала, что вы живы... О, что я чувствовала въ тотъ вечеръ, и сколько надѣялась!...
   Онъ положилъ свою дрожащую руку на столъ, и сидѣлъ, не отводя глазъ отъ Флоренсы.
   -- Вы сказало, что я перемѣнилась. Мнѣ было странно слышать это, но теперь я понимаю, что вы правы. Не сердитесь на меня, Валтеръ. Я тогда была въ такомъ восторгѣ, что не подумала объ этомъ.
   Она снова казалась ему ребенкомъ -- милымъ, довѣрчивымъ, любящимъ ребенкомъ, а не любимою женщиною, къ ногамъ которой онъ положилъ бы всѣ сокровища свѣта.
   -- Валтеръ, помните ли вы, когда я видѣла васъ въ послѣдній разъ до вашего отъѣзда?
   Онъ поднялъ руку къ груди и вынулъ маленькій кошелекъ.
   -- Я всегда носилъ его на шеѣ! Еслибъ я утонулъ, онъ былъ бы со мною на днѣ моря.
   -- И вы будете носить его, Валтеръ, по старой памяти?
   -- До самой смерти!
   Она просто, непринужденно подала ему руку, какъ-будто но прошло ни одного дня съ того времени, когда она дала ему этотъ знакъ памяти.
   -- Я очень-рада. Мнѣ всегда будетъ пріятно объ этомъ думать, Валтеръ. Помните ли, что мысль объ этой перемѣнѣ явилась у насъ обоихъ въ тотъ вечеръ?
   -- Нѣтъ! отвѣчалъ онъ съ удивленіемъ.
   -- Да, Валтеръ. Даже тогда я разрушала ваши надежды и будущность. Тогда я боялась думать это, но теперь совершенно убѣждена. Если тогда, изъ великодушія, вы скрыли отъ меня эту мысль, то теперь напрасно стараетесь скрывать ее съ тѣмъ же великодушіемъ. Благодарю васъ за это, Валтеръ, истинно и глубоко благодарю. Вы слишкомъ-много перенесли за невинную причину всѣхъ вашихъ бѣдствій и огорченіи. Вамъ невозможно совершенно забыть, что этою причиною была я, и намъ нельзя уже быть бр льные Точильщики!
  

Глава XXXIX.

Дальнѣйшія приключенія капитана Эдуарда Куттля, морехода.

  
   Быстро летѣло впередъ ничѣмъ неудержимое время, и, наконецъ, былъ почти на исходѣ роковой годъ, назначенный старымъ Соломономъ для вскрытія запечатаннаго пакета, оставленнаго при письмѣ испытанному другу. По мѣрѣ приближенія завѣтнаго срока, капитанъ Куттль чаще и чаще смотрѣлъ по вечерамъ на таинственную бумагу, и душой его овладѣвало невыразимое безпокойство.
   Но вскрыть документъ однимъ часомъ раньше назначеннаго срока было для честнаго капитана такою же невозможностью, какъ вскрыть самого себня для анатомическихъ наблюденій. Онъ ограничивался только тѣмъ, что выкладывалъ по временамъ таинственный пакетъ на столъ, закуривалъ трубку и сидѣлъ по цѣлымъ часамъ съ безмолвною важностью. Случалось, послѣ болѣе или менѣе продолжительныхъ созерцаній черезъ кольца табачнаго дыма, капитанъ постепенно начиналъ отодвигать свой стулъ, какъ будто желая высвободиться изъ-подъ чарующаго вліянія рокового документа. Напрасное покушеніе! документъ мерещился ему на потолкѣ, на обояхъ и даже на пылающихъ угляхъ затопленнаго камина.
   Отеческое расположеиіе къ Флоренсѣ не получило никакого видоизмѣненія въ сердцѣ капитана Куттля. Только со времени послѣдмяго свиданія съ м-ромъ Каркеромъ, онъ началъ сомнѣваться, точно ли его личное участіе въ сношеніяхъ прелестной дѣвушки съ несчастнымъ мальчикомъ было полезно для нихъ обоихъ въ такой степени, какъ онъ предполагалъ сначала. Вдумываясь въ эту важную статью, капитанъ пришелъ даже къ заключенію, что, пожалуй, чего добраго, онъ больше повредилъ молодымъ людямъ, чѣмъ принесъ пользы. Легко представить, какимъ ужаснымъ раскаяніемъ терзалась душа честнаго друга послѣ такого страшнаго предположенія. Чтобы наказать себя достойнымъ образомъ, капитанъ рѣшился прервать всякое сообщеніе съ живыми существами изъ опасенія повредить кому-нибудь мыслію, словомъ или дѣломъ.
   Такимъ образомъ, заживо погребенный между инструментами, капитанъ никогда не отваживался проходить мимо пышнаго чертога м-ра Домби и никогда не давалъ знать о своемъ существованіи Флоренсѣ или миссъ Нипперъ. Онъ даже отказался отъ дружескихъ привѣтствій м-ра Перча, и когда тотъ сдѣлалъ ему визитъ, онъ весьма сухо началъ его благодарить и, наконецъ, открыто объявилъ, что отказался равь навсегда отъ всѣхъ возможныхъ знакомствъ. Въ такомъ добровольномъ затворничествѣ капитанъ проводилъ цѣлые днн и даже цѣлыя недѣли, удостоивая по временамъ двумя-тремя словами только Точильщика, котораго вообще онъ считалъ образцомъ безкорыстной преданности и возвышеннымъ идеаломъ вѣрности. Итакъ, исключенный отъ всякаго общенія съ живыми существами, капитанъ одиноко сидѣлъ по вечерамъ въ маленькой гостиной, осматривая со всѣхъ сторонъ документъ дяди Соломона, думая о Флоренсѣ и бѣдномъ Вальтерѣ до той поры, пока, наконецъ, прекрасныя и невинныя дѣти начали представляться его фантазіи отжившими существами, съ которыми можно было увидѣться не иначе, какъ по ту сторону гроба.
   При всемъ томъ честный капитанъ, занятый постоянно печальными размышленіями, не переставалъ заботиться какъ о нравственномъ улучшеніи своей натуры, такъ равномѣрно и о развитіи умственныхъ способностей Робина. Каждый вечеръ молодой человѣкъ долженъ былъ, ио приказанію капитана, прочитывать по нѣскольку страницъ изъ разныхъ душеспасительныхъ сочиненій, и такъ какъ Куттль вообще былъ того мнѣнія, что во всѣхъ книгахъ заключаются назидательныя истины, то и оказалось, что воспріимчивый мозгъ его питомца обогатился чрезъ нѣсколько времени самыми замѣчательными фактами. Самъ капитанъ каждый воскресный вечеръ, отправляясь на сонъ грядущій, прочитывалъ съ новымъ одушевленіемъ извѣстное нагорное поученіе и всегда приходилъ въ неподдѣльный восторгъ, когда произносилъ высокую сентенцію относительно блаженства нищихъ міра сего. Его теологическія способности совершенствовались съ необыкновенною быстротой, и постороній наблюдатель могъ подумать, что его голова нагружена греческими и еврейскими цитатами.
   Но всѣхъ постороннихъ наблюдателей замѣнялъ только одинъ Робинъ, и, должно отдать справедливость, знаменитая школа, въ которой онъ получилъ предварительное воспитаніе, развила и усовершенствовала въ немъ удивительный навыкъ вдохновляться писаніями этого рода. Во-первыхъ, мозгъ Точильщика наполненъ былъ цѣлыми сотнями іудейскихъ и эллинскихъ именъ; во-вторыхъ, оиъ при первомъ востребованіи, поощряемый громкими вліяніями плети, могъ повторять, не переводя духу, цѣлыя десятки самыхъ трудныхъ стиховъ; въ-третьихъ... но, въ-третьихъ и въ-двадцатыхъ, мы не имѣемъ возможности исчислить здѣсь съ отчетливостью всѣхъ превосходныхъ дарованій Точильщика, въ которыхъ онъ всенародно упражнялся съ дѣтскаго возраста въ одной извѣстнѣйшей киркѣ, гдѣ съ необыкновеннымъ эффектомъ выставлялись на показъ передъ глазами удивленныхъ зрителей свои широкіе штаны самаго яркаго кофейнаго цвѣта. Всѣ эти способности пригодились теперь какъ нельзя лучше Робу. Когда капитанъ переставалъ читать, Точильщикъ всегда притворялся проникнутымъ самыми благоговѣйными размышленіями, хотя за чтеніемъ обыкновенно зѣвалъ и кивалъ головою, чего, однако, никогда не подозрѣвалъ въ немъ его добрый хозяинъ.
   Съ нѣкотораго времени, капитанъ, какъ дѣловой человѣкъ, велъ аккуратный дневникъ, наполненный разными остроумными наблюденіями относительно состоянія погоды и направленія каретъ и другихъ экипажей. На одной страницѣ четкимъ почеркомъ было записано, что по утру въ такой-то день и въ такомъ-то кварталѣ дулъ сильный западный вѣтеръ, a къ вечеру въ томъ же кварталѣ началъ бушевать пронзительный восточный вѣтеръ. На другой страницѣ такимъ же почеркомъ было приведено въ извѣстность слѣдующее обстоятельство: "Сегодня, въ одиннадцать часовъ утра, была y меня, нижеподписавшагося капитана Куттля, перекличка съ тремя праздношатающимися молодыми людьми, которые, войдя въ магазинъ, изъявили очевидное намѣреніе купить очки, и однако-жъ не купили, a дали обѣщаніе явиться сюда для этой же цѣли въ другой разъ. Изъ этого же слѣдуетъ, что торговыя дѣла начинаютъ принимать хорошій оборотъ. Вѣтеръ дуетъ благопріятный -- H_о_р_д_ъ-В_е_с_т_ъ. Къ вечеру должно ожидать перемѣны".
   Главнѣйшимъ затрудненіемъ для капитана былъ м-ръ Тутсъ, который заходилъ къ нему очень часто и не говоря по обыкновенію ни одного слова, усаживался въ маленькой гостиной и ухмылялся безъ перерыва полчаса и даже больше. По-видимому, м-ръ Тутсъ получилъ нравственное убѣжденіе, что въ цѣломъ Лондонѣ нѣтъ мѣста, болѣе удобнаго и приличнаго для такого увеселительнаго занятія. Капитанъ, вразумленный теперь бѣдственнымъ опытомъ, никакъ не могъ рѣшить, былъ ли м-ръ Тутсъ прекраснѣйшимъ и любезнѣйшимъ молодымъ человѣкомъ, или, напротивъ, отъявленнымъ, продувнымъ лицемѣромъ. Его частые разговоры о миссъ Домби казались въ настоящемъ случаѣ очень подозрительными; однако же, капитанъ рѣшился до нѣкотораго времени не высказывать своихъ подозрѣній и вообще велъ себя очень осторожно, поглядывая на своего гостя съ необыкновенною проницательностью и лукавствомъ.
   -- Капитанъ Гильсъ, -- говаривалъ по обыкновенію м-ръ Тутсъ, -- что же вы скажете насчетъ моего предложенія? буду ли я когда-нибудь удостоенъ вашего знакомства?
   -- A вотъ что я вамъ скажу на этотъ счетъ, молодой человѣкъ, -- отвѣчалъ по обыкновенію капитанъ, принявшій свои мѣры въ настоящемъ образѣ дѣйствованія -- объ этомъ надобно подумать, да и подумать.
   -- Капитанъ Гильсъ, это очень любезно съ вашей стороны, -- возражалъ м-ръ Тутсъ, -- я обязанъ вамъ, какъ нельзя больше. Увѣряю васъ честью, капитанъ Гильсъ, ваше знакомство будетъ, что называется, для меня величайшимъ благодѣяніемъ и даже одолженіемъ. Ей-Богу, капитанъ Гильсъ!
   -- Постой, постой дружище, -- продолжалъ капитанъ благосклоннымъ тономъ -- я вѣдь еще не знаю тебя; такъ или нѣтъ?
   -- Именно такъ, м-ръ Гильсъ... да только вы никогда не узнаете меня, капитанъ, если не будете искать моего знакомства.
   Пораженный оргинальностью этого замѣчанія, капитанъ нѣсколько времени безмолвно созерцалъ особу м-ра Тутса.
   -- Хорошо сказано, мой другъ, и совершенно справедливо, -- замѣтилъ, наконецъ, капитанъ, утвердительно кивая головою. -- Теперь вотъ въ чемъ штука: вы уже давно сообщили мнѣ нѣкоторыя наблюденія, и, если я васъ хорошо понимаю, то оказывается, что вы питаете чувство удивленія къ одной изъ прелестныхъ дѣвушекъ?
   -- Капитанъ Гильсъ, -- отвѣчалъ м-ръ Тутсъ, дѣлая отчаянные жесты рукою, въ которой держалъ шляпу, -- дѣло идетъ здѣсь не объ удивленіи. Увѣряю васъ честью, вы вовсе не понимаете моихъ чувствъ. Если бы я могъ окрасить себѣ рожу черной краской и сдѣлаться рабомъ миссъ Домби, о, я счелъ бы себя самымъ счастливымъ... да что тутъ толковать, если бы я могъ переселиться въ кожу собаки миссъ Домби, я... я... увѣряю васъ честью, м-ръ Гильсъ, я бы не усталъ всю жизнь вилять передъ ней своимъ хвостомъ. Ей-Богу, капитанъ!
   М-ръ Тутсъ произнесъ послѣднія слова съ заплаканными глазами и съ неописуемымъ волненіемъ прижалъ шляпу къ своему сердцу.
   -- Послушай, дружище, -- возразилъ капитанъ, проникнутый глубокимъ сочувствіемъ, -- если ты не шутишь...
   -- Капитанъ Гильсъ, -- закричалъ м-ръ Тутсъ, -- я въ такомъ состояніи духа и такъ далекъ отъ всякихъ шутокъ, что если бы мнѣ можно было дать клятву на раскаленномъ свинцѣ, или если бы мнѣ приказали залить свое горло растопленнымъ сургучемъ, увѣряю васъ, м-ръ Гильсъ, я бы изуродовалъ себя съ величайшимъ наслажденіемъ.
   И съ этими словами м-ръ Тутсъ поспѣшно озирался вокругъ комнаты, какъ-будто пріискивалъ новыя мучительныя средства для выполненія лютыхъ своихъ намѣреній. Капитанъ сильнымъ движеніемъ руки нахлобучилъ свою шляпу, выступилъ впередъ къ Тутсу, дернулъ его за фалды фрака и, устремивъ на него проницательный взоръ, обратился къ нему съ такими словами:
   -- Если ты не шутишь, пріятель, то ясно, ты сдѣлался предметомъ состраданія, a состраданіе есть драгоцѣннѣйшій перлъ въ царственномъ вѣнцѣ Британіи, какъ это изложенно въ нашей національной пѣснѣ "Rule Britannia", которую знаетъ и поетъ въ честь Англіи весь образованный міръ. Держись крѣпче, мой другъ! Дано здѣсь отъ тебя предложеніе, которое озадачиваетъ меня. A почему? A потому, что я плыву по этимъ водамъ одинъ, и нѣтъ для меня товарища въ этомъ океанѣ, и никто даже не можетъ быть моимъ товарищемъ. Держись крѣпче! Ты началъ первый салютовать меня именемъ прекрасной молодой леди, -- хорошо! Если ты и я хотимъ продолжать наше знакомство, то имя этой леди никогда не должно быть произносимо между нами. Я не знаю, какой вредъ могли бы мы нанести свободнымъ произнесеніемъ этого имени, только... словомь сказать, языкъ мой съ этой минуты остается на привязи. Хорошо ли ты понялъ меня, дружище?
   -- Хорошо, капитанъ Гильсъ, только вы извините меня, если я не всегда буду вамъ покоренъ. Клянусь честью, м-ръ Куттль, мнѣ было бы очень трудно никогда не говорить о миссъ Домби. Это запрещеніе ляжетъ тяжелымъ бременемъ на мою душу, и мнѣ всегда будетъ казаться, что меня дубиной бьютъ по головѣ.
   Съ этими словами м-ръ Тутсъ патетически схватился за голову обѣими руками, какъ будто уже начиналъ чувствовать энергическіе удары.
   -- Въ такомъ случаѣ, мой милый, -- сказалъ каиитанъ, -- вотъ тебѣ мое неизмѣнное условіе. Если ты не сумѣешь держать языка на привязи, то отваливай одинъ на широкую дорогу, и -- желаю тебѣ счастливаго пути!
   -- Капитанъ Гильсъ, -- бормоталъ Тутсъ, -- не знаю почему, только когда я пришелъ сюда первый разъ, мнѣ показалось, будто въ вашемъ присутствіи я могу гораздо свободнѣе разговаривать о миссъ Домби, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ. Поэтому, капитанъ Гильсъ, если вы доставите мнѣ удовольствіе вашего знакомства, я почту себя счастливымъ принять безъ всякихъ ограниченій всѣ ваши условія. Я желаю быть честнымъ человѣкомъ, капитанъ Гильсъ, и слѣдовательно я принужденъ сказать, что мнѣ невозможно не думать о миссъ Домби. Ужъ вы меня извините, a я, какъ честный человѣкъ, повторяю еще разъ, что мнѣ въ вашемъ присутствіи никакъ нельзя не думать о миссъ Домби.
   -- Мысли человѣка, мой милый, то же самое, что вѣтеръ, сказано въ Писаніи, и никто не можетъ отвѣчать за нихъ ни на одну секунду времени. Чувства -- совсѣмъ другое дѣло, a насчетъ мыслей толковать не станемъ. Договоръ между нами идетъ только относительно словъ.
   -- Что касается до словъ, капитанъ Гильсъ, -- возразилъ м-ръ Тутсъ, -- мнѣ кажется, я могу поудержать себя.
   Затѣмъ Тутсъ подалъ капитану руку, и тотъ, наконецъ, чувствуя всю важность своего снисхожденія, торжественно заключилъ съ нимъ дружескій договоръ. Тутсъ почувствовалъ чрезвычайную радость послѣ такого пріобрѣтенія и ухмылялся съ необыкновеннымъ восторгомъ во все остальное время этого визита. Капитанъ, съ своей стороны, обрадованный своимъ положеніемъ покровителя, находился также въ самомъ пріятномъ расположеніи духа и втайнѣ благодарилъ себя за свою проницательность и осторожность.
   Но въ тотъ же вечеръ капитанъ былъ очень непріятно изумленъ наивнымъ предложеніемъ другого юноши, предложеніемъ Точильщика. Напившись чаю, этотъ невинный юноша безмолвно смотрѣлъ нѣсколько времени на своего хозяина, который между тѣмъ съ большимъ достоинствомъ читалъ газету съ очками на глазахъ, и прервалъ молчаніе гакимъ образомъ:
   -- Кстати, капитанъ Куттль, прошу извинить, вамъ, я думаю, нельзя будеть обойтись совсѣмъ безъ голубей?
   -- Конечно, мой милый, a что?
   -- A то, что мнѣ придется взять отъ васъ своихъ голубей, капитанъ.
   -- Какъ такъ? -- вскричалъ капитанъ, приподнявь немного свои густыя брови.
   -- Да такъ, я отхожу отъ васъ, капитанъ, если вамъ угодно.
   -- Отходишь? Куда же ты отходишь?
   -- A развѣ вы не знаете, капитанъ, что я собирался васъ оставить? -- спросилъ Робинъ съ пресмыкающеюся улыбкой.
   Капитанъ положилъ газету на столъ, скинулъ очки и посмотрѣлъ съ напряженнымъ вниманіемь на бѣглеца.
   -- О да, капитанъ, -- продолжалъ Точильщикъ, -- я отхожу, и заранѣе хотѣлъ бы предупредить васъ. Я думалъ, впрочемъ, вы уже сами объ этомъ догадались. Ну, такъ теперь, если вы позаботитесь обезпечить себя на этотъ счетъ, такъ оно, знаете, и мнѣ было бы пріятно. Впрочемъ, пожалуй, что до завтрашняго утра вамъ будетъ не легко обезпечить себя: какъ вы думаете объ этомъ, капитанъ?
   -- И ты, мой милый, собираешься бѣжать отъ меня вмѣсгѣ съ своими знаменами? -- сказалъ капитанъ, внимательно посмотрѣвъ на его лицо.
   -- О, это уже слишкомъ жестоко для бѣднаго парня, капитанъ! -- вскричалъ разнѣженный Точильщикъ, приведенный въ негодованіе послѣдними словами своего хозяина, -- онъ отъ всей души даеть вамъ добрый совѣтъ, a вы ужъ и сердитесь, Богъ знаетъ зa что, и называете его бѣглецомъ! Вы не имѣете никакого права называть бѣднаго парня подобными именами. Какъ вамъ не совѣстно клеветать на человѣка потому только, что онъ y васъ служитъ? Сегодня вы его хозяинъ, a завтра онъ и зиать васъ не хочетъ. Чѣмъ я васъ оскорбилъ? Какъ хотите, капитанъ, я прошу васъ сказать, чѣмъ я провинился передъ вами?
   Обиженный Точильщикъ заревѣлъ навзрыдъ и приставилъ рукава къ своимъ глазамъ.
   -- Такъ ужъ пожалуйста, капитанъ, -- вопіялъ Точильщикъ, -- скажите и докажите, въ чемъ я провинился! Что я вамъ сдѣлалъ? Развѣ я укралъ y васъ что-нибудь? Развѣ я поджигалъ вашъ домъ? Если поджигалъ, такъ зачѣмъ вы не представили меня судьѣ? Но прогонять отъ себя мальчика за то, что онъ былъ хорошимъ слугою, обижать его на каждомъ шагу ни за что, ни про что, помилуйте капитанъ, развѣ такъ добрые люди награждаютъ за вѣрную службу?
   И сопровождая всѣ эти жалобы пронзительнымъ визгомъ, Робъ осторожно пятился къ дверямъ.
   -- Ты ужъ пріискалъ себѣ другое мѣсто, любезнѣйшій? -- сказалъ капитанъ, съ безпокойствомъ озирая своего слугу.
   -- Да, капитанъ, съ той поры, какъ вы забрали въ голову спровадить меня, я пріискалъ себѣ другое мѣсто, -- голосилъ Робъ, отступая назадъ все больше и больше. -- Надѣюсь, что мѣстечко будетъ недурное, и ужъ, по крайней мѣрѣ, тамъ никто не станетъ бросать въ меня грязью за то, что я бѣднякъ, и, будто бы, за то еще, что не могу беречь чужого добра. Да, мѣстечко пріискано, и, надѣюсь, меня примутъ тамъ безъ всякой рекомендаціи; я бы ушелъ туда сегодня, не сказавъ ни полслова, да только мнѣ хотѣлось оставить здѣсь послѣ себя доброе имя.. A вамъ стыдно упрекать невиннаго парня за его бѣдность: отплати вамъ Господь Богъ, капитанъ Куттль, за вашу неправду.
   -- Послушай, любезный, -- возразилъ капитанъ миролюбивымъ тономъ, -- словами ты ничего не возьмешь; совѣтую тебѣ замолчать.
   -- Да и вамъ нечего взять вашими словами, капитанъ Куттль, -- возразилъ невинный Точильщикъ, заливаясь еще болѣе громкимъ плачемъ и продолжая отодвигаться къ дверямъ. -- Вамъ не отнять y меня добраго имени.
   -- Любезный, есть на свѣтѣ одна вещица, которую зовутъ петлей на шею. Слыхалъ ты о ней?
   -- А, слыхалъ ли я объ этой вещицѣ, то есть о веревкѣ-то слыхалъ ли я, капитанъ Куттль? Нѣтъ, съ вашего позволенія, никогда не приходилось слышать.
   -- Ну, такъ надѣюсь, услышишь, мой милый, если не будешь уважать команды. Становись въ строй -- и маршъ налѣво кругомъ! Чтобы духу твоего здѣсь не пахло.
   -- Такъ вы меня прогоняете, капитанъ! -- кричалъ Робинъ, обрадованный успѣхомъ своей хитрости. -- Хорошо, я иду отъ васъ прочь: прощайте, добрый хозяинъ. Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, вы не отнимете y бѣднаго парня его жалованья!
   Капитанъ немедленно вытащилъ изъ шкафа свою жестянку, и, сосчитавъ деньги, высыпалъ ихъ на столъ передъ глазами Точильщика. Робинъ, еще болѣе оскорбленный негодованіемъ своего хозяина, началъ подбирать серебряныя монеты, обливая каждую горькими слезами и увязывая каждую отдѣльно въ узлы своего носового нлатка; потомъ онъ побѣжалъ на чердакъ и положилъ въ карманы своихъ голубей; потомъ, входя опять въ магазинъ, забралъ изъ-подъ прилавка свою постель и, дѣлая изъ нея огромный узелъ, заревѣлъ отчаяннымъ голосомъ, какъ будто прощался съ превеликимъ отчаяньемъ со своимъ старымъ жильемъ. "Прощайте, капитанъ, доброй ночи; я оставляю васъ безъ всякой злобы!" И вслѣдъ за тѣмъ, выходя изъ дверей, толкнулъ наотмашь маленькаго мичмана и выбѣжалъ на улицу съ полнымъ сознаніемъ своего торжества.
   Капитанъ, предоставленный самому себѣ, снова забралъ въ свои руки огромный листъ газеты и продолжалъ читать съ величайшимъ усердіемъ, какъ будто ничего особеннаго не произошло въ его квартирѣ. Но прочитавъ четыре огромныхъ столбца, онъ не понялъ ии одного слова, и на каждой строкѣ мерещился ему Точильщикъ, бѣжавшій сломя голову по лондонской мостовой съ своей постелью и голубями.
   Сомнительно, чувствовалъ ли когда достойный капитанъ свое совершенное одиночество въ такой ужасной степени, какъ въ эту минуту. Старый дядя Соломонъ, Вальтеръ и "ненаглядное сокровище" были теперь для него дѣйствительно потеряны, и теперь только м-ръ Каркеръ надулъ и одурачилъ его самымъ ужаснымъ образомъ. Всѣ эти особы сосредоточились для него въ фальшивомъ Робинѣ, съ которымъ такъ давно привыкъ онъ соединять свои задушевныя воспоминанія; онъ довѣрялъ вполнѣ негодному лицемѣру, и это чувство служило для него отрадой; Точильщикъ такъ долго былъ его единственнымъ собесѣдникомъ, оставшимся изъ всей компаніи стараго корабельнаго экипажа; вмѣстѣ съ нимъ еще удерживалъ онъ подъ комадой маленькаго мичмана и привыкъ думать, что кораблекрушеніе, со всѣми своими несчастными гтослѣдствіями, обрушилось на нихъ обоихъ. И вотъ теперь этотъ фальшивый Точильщикъ оказался негодяемъ, измѣнникомъ, и вертепомъ его злодѣйства была маленькая гостиная, гдѣ онъ такъ спокойно храпѣлъ каждую ночь подъ своимъ прилавкомъ. Чего же больше? Если бы въ эту минуту магазинъ разрушился до основанія и провалился сквозь землю со всѣми своими инструментами, Куттль никакъ бы не почувствовалъ болѣе ужаснаго безпокойства.
   Поэтому капитанъ читалъ газету съ глубочайшимъ вниманіемъ, но безъ всякаго сознанія, и поэтому онъ не сказалъ самому себѣ ничего о Благотворительномъ Точильщикѣ, не признавался самому себѣ, что онъ думалъ о Точильщикѣ, и не открывался самому себѣ, что теперь, безъ Точильщика, онъ былъ такъ же одинокъ и несчастенъ, какъ Робинзонъ Крузо на своемъ островѣ.
   Съ такимъ же глубокомысленнымъ видомъ отправился онъ изъ дому и уговорился съ однимъ юношей, чтобы тотъ каждый вечеръ и каждое утро приходилъ закрывать и открывать окна въ магазинѣ деревяннаго мичмана. Потомъ онъ пошелъ въ харчевню кушать свою ежедневную порцію, которую до этой поры раздѣлялъ съ Точильщикомъ, и въ трактиръ выпить бутылку пива. "Я теперь одинокъ, моя матушка, сказалъ онъ трактирщицѣ, -- нѣтъ больше со мной молодого человѣка, моя милая миссъ". Когда наступила ночь, капитанъ, вмѣсто того, чтобы идти по обыкновенію на чердакъ, устроилъ свою постель въ магазинѣ подъ прилавкомъ, такъ какъ теперь некому было оберегать движимое и недвижимое имущество деревяннаго мичмана.
   Съ этой поры капитанъ регулярно каждое утро вставалъ въ шесть часовъ и нахлобучивалъ свою лощеную шляпу съ такимъ же видомъ, съ какимъ нѣкогда Робинзонъ Крузо оканчивалъ свой туалетъ изъ козловой кожи, и хотя его опасенія, со стороны нападенія дикаго племени, олицетвореннаго особою м-съ Макъ Стигнеръ, значительно охладѣли, однако же, по привычкѣ, онъ все еще продолжалъ наблюдать свои оборонительныя операціи и никогда не могъ съ удовлетворительнымъ спокойствіемъ смотрѣть изъ оконъ магазина на женскія шляпки. Даже м-ръ Тутсъ пересталъ навѣщать его, объявивъ письменно о своемъ отсутствіи изъ Лондона, и теперь, въ этомъ совершенномъ запустѣніи, дико начиналъ звучать въ ушахъ капитана даже собственный его голосъ.
   Наконецъ, когда завѣтный годъ уже совсѣмъ окончился, капитанъ серьезно началъ размышлять о вскрытіи запечатаннаго пакета; прежде онъ всегда рѣшился бы приступить къ этому дѣйствію въ присутствіи Точильщика, вручившаго ему этотъ документъ; но такъ какъ онъ зналъ, что на всякомъ кораблѣ запечатанныя бумаги открываются въ присутствіи по крайней мѣрѣ одного лица, то теперь совершенное отсутствіе свидѣтеля приводило его въ крайнее недоумѣніе. При такомъ затрудненіи капитанъ въ одно прекрасное утро съ необыкновеннымъ восторгомъ узналъ о возвращеніи въ лондонскую гавань капитана Джона Бенсби, командира "Осторожной Клары". Къ этому философу онъ немедленно отправилъ по городской почтѣ письмо съ покорнѣйшей просьбой навѣстить его какъ можно скорѣе по одному дѣлу чрезвычайной важности, при чемъ въ постъ-скриптѣ предлагалась другая убѣдительнѣйшая просьба, чтобы достопочтенный другъ ненарушимо хранилъ тайну относительно мѣстопребыванія капитана Куттля. Бенсби, какъ мудрецъ, привыкшій во всѣхъ случаяхъ дѣйствовать по убѣжденію, черезъ нѣсколько дней отправилъ своему пріятелю отвѣтъ, долженствовавшій убѣдить его, что онъ, командиръ "Осторожной Клары", получилъ во всей исправности означенное письмо. Но вслѣдъ за тѣмъ онъ отправилъ нарочнаго къ почтенному капитану доложить, что онъ явится къ нему въ тотъ же вечеръ.
   Капитанъ, обрадованный желаннымъ извѣстіемъ, поспѣшилъ изготовить трубки, ромъ и воду и ожидалъ своего гостя въ маленькой гостиной. Въ восемь часовъ чуткое капитанское ухо услыщало за дверьми хриплый голосъ, похожій на мычаніе морского быка, и вслѣдъ за нимъ стукъ палкою въ замочную скобку, что обозначало ясно, что Бенсби стоитъ передъ деревяннымъ мичманомъ. Когда дверь отворилась, въ комнату медленными шагами вдвинулась краснощекая фигура съ огромнымъ глазомъ, обращеннымъ въ темную даль, на разстояніе, по крайней мѣрѣ, десяти миль.
   -- Бенсби, -- сказалъ капитанъ, ухвативъ гостя за другую руку, -- что новаго, товарищъ, что новаго?
   -- Товарищъ, -- отвѣчалъ басистый голосъ изъ груди Бенсби, не направленный ни къ кому въ особенности, -- все подобру, все поздорову.
   -- Бенсби, -- отвѣчалъ капитанъ, озадаченный съ первыхъ звуковъ необыкновенной премудростью своего друга, -- вотъ ты стоишь здѣсь, какъ человѣкъ, который можетъ подать мнѣніе ярче и свѣтлѣе всякаго брилліанта. Было время, когда ты стоялъ точь-въ-точь на этомъ же самомъ мѣстѣ и подалъ такое мнѣніе, въ которомъ каждая буква содержала неоспоримую истину.
   -- Какую же? -- промычалъ Бенсби, первый разъ взглянувъ на своего друга. -- Если такъ, почему же нѣтъ? Слѣдовательно -- быть по сему!
   Эти слова погрузили капитана въ бездонное море созерцаній и догадокъ. Оракулъ, между тѣмъ, немедленно при входѣ въ гостиную, протянулъ руку къ столу, налилъ стаканъ крѣпкаго грогу, выпилъ его, не переводя духа, и, усѣвшись на стулъ, закурилъ трубку. Капитанъ Куттль, подражая во всѣхъ этихъ дѣйствіяхъ своему другу, усѣлся въ противоположномъ углу камина и началъ наблюдать съ невыразимымъ любопытствомъ великаго командира, котораго невозмутимое спокойствіе представлялось ему недостижимымъ идеаломъ. Выкуривъ трубку и выпивъ еще стаканъ грогу, командиръ "Осторожной Клары" объявилъ, что его зовутъ Джономъ Бенсби. Капитанъ Куттль, считая такое объявленіе поощреніемъ къ началу разговора, подробно разсказалъ всю исторію старика Соломона со всѣми перемѣнами, случившимися послѣ его бѣгства, и въ заключеніе разсказа положилъ на столъ запечатанный пакетъ.
   Послѣ длинной паузы, Бенсби кивнулъ головою.
   -- Вскрыть? -- спросилъ капитанъ.
   Бенсби кивнулъ опять.
   Капитанъ разломалъ печать, и передъ глазами его открылись два конверта съ надписями: "Послѣдняя Воля и Завѣщаніе Соломона Гильса" и "Письмо къ Неду Куттлю".
   Бенсби, обративъ глаза на потолочное окно, приготовился выслушать содержаніе. Капитанъ откашлялся, вытеръ лобъ носовымъ платкомъ и началъ грамогласно читать письмо:
   "Милый мой Недъ Куттль, оставляя теперь Лондонъ для отправленія въ Вестъ-Индію...
   Здѣсь капитанъ пріостановился и съ безпокойствомъ взглянулъ на Бенсби, который продолжалъ смотрѣть на потолочное окно.
   ..."въ надеждѣ получить какія-нибудь извѣстія о моемъ миломъ племянникѣ, я былъ увѣренъ, что ты, узнавъ о моемъ намѣреніи, или постараешься меня остановить, или поѣдешь вмѣстѣ со мною. Вотъ почему я рѣшился сохранить свой отъѣздъ въ глубокой тайнѣ. Когда ты прочтешь это письмо, любезный другъ, меня, по всей вѣроятности, уже не будетъ на свѣтѣ. Тогда ты легко простишь меня за безразсудное предпріятіе и еще легче представишь отчаяніе, съ какимъ старый другъ твой скитался по неизвѣстнымъ странамъ. Теперь всему конецъ. Я не имѣю почти никакой надежды, что бѣдный мой племянникъ прочтетъ когда-либо эти слова и обрадуетъ тебя присутствіемъ своего прекраснаго лица".
   -- Да, да, -- сказалъ капитанъ Куттль въ печальномъ размышленіи, -- не видать намъ прекраснаго юношу. -- Онъ остался на вѣки вѣчные...
   М-ръ Бенсби, надѣленный отъ природы музыкальнымъ ухомъ, внезапно заревѣлъ: "въ Бискайскомъ заливѣ, о!" Это восклицаніе до такой степени растрогало добраго капитана, что онъ расплакался какъ ребенокъ и съ трудомъ могъ. продолжать прерванное чтеніе:
   "Но если сверхъ чаянія, при вскрытіи этого письма, милый Вальтеръ будетъ при тебѣ, и послѣ когда-нибудь узнаетъ о моей судьбѣ, то да будетъ на немъ мое благословеніе! Если приложенный документъ составленъ не по законной формѣ, бѣды надѣюсь, не будетъ никакой, потому что здѣсь идетъ дѣло только о тебѣ и о немъ, и мое полное желаніе состоитъ въ томъ, чтобы онъ могъ безпрепятственно вступить во владѣніе моимъ скуднымъ достояніемъ, a если, чего Боже сохрани, онъ умеръ, то въ такомъ случаѣ, Недъ Куттль, все имѣніе принадлежитъ тебѣ. Ты исполнишь мое желаніе, какъ я надѣюсь; благослови тебя Богъ за твою любовь и за всѣ твои услуги старику Соломону Гильсу".
   -- Бенсби! -- воскликнулъ капитанъ, торжественно обращаясь къ непогрѣшимому оракулу. -- Что ты на все это имѣешь сказать? Вотъ ты сидишь здѣсь, какъ человѣкъ, привыкшій ломать голову съ нѣжнаго младенчества по сіе время, и самыя головоломныя мнѣнія тебѣ ни почемъ. Итакъ, что ты на все это имѣешь сказать?
   -- Если случилось, -- отвѣчалъ Бенсби съ необыкновенной торопливостью, -- что онъ дѣйствительно умеръ, то мое мнѣніе такого рода, что ему никогда не возвратиться назадъ. A буде случилось такъ, что онъ еще живъ, то мнѣніе мое будетъ то, что, пожалуй, онъ и воротится. Сказалъ ли я, что онъ воротится? Нѣтъ. A почему нѣтъ? A потому, что смыслъ этого замѣчанія скрывается въ примѣненіи его къ дѣлу!
   -- Бенсби! -- сказалъ капитанъ Куттль, уважавшій мнѣнія своего друга именно за трудность дѣлать изъ нихъ примѣненіе въ какомъ бы то ни было случаѣ, -- Бенсби, глубоки твои мысли и неизмѣримы для людей съ обыкновеннымъ умомъ, но что касается до воли, здѣсь изложенной, я не могу и не хочу вступать во владѣніе имуществомъ, сохрани Богъ! Я буду только хранить и опекать для законнаго владѣльца и, надѣюсь, что этотъ законный владѣлецъ, старикъ Соль, еще живъ, и воротится назадъ, несмотря на то, что до сихъ поръ нѣтъ о немъ никакихъ извѣстій. Теперь, Бенсби, надо знать твое мнѣніе относительно этихъ бумагъ; не должно ли намъ обозначить на конвертахъ, что такіято бумаги въ такой-то день вскрыты въ присутствіи Джона Бенсби и Эдуарда Куттля?
   Не пріискавъ никакого возраженія, Бенсби прищурилъ глазъ и, взявъ перо, подмахнулъ на конвертѣ свое имя, избѣгая съ замѣчательною скромностью употребленія заглавныхъ буквъ. Капитанъ Куттль, послѣ такой же подписи, заперъ конверты въ желѣзный сундукъ и попросилъ своего гостя выпить еще стаканъ грогу и выкурить еще трубку американскаго табаку; потомъ, угостивъ и себя точно такимъ же образомъ, облокотился на каминъ и принялся размышлять о чудныхъ судьбахъ бѣднаго инструментальнаго мастера.
   Размышленіе было прервано такимъ ужаснымъ и непредвидѣннымъ обстоятельствомъ, что капитанъ Куттль безъ помощи друга Бенсби, считалъ бы себя погибшимъ навсегда съ этого рокового часа.
   Какимъ образомъ капитанъ, озабоченный пріемомъ знаменитаго друга, позабылъ затворить и запереть дверь, -- вопросъ совершенно непостижимый для самыхъ геніальныхъ знатоковъ человѣческаго сердца. Но въ эту самую минуту, съ необыкновеннымъ гвалтомъ, ворвалась въ маленькую гостиную безпардонная м-съ Макъ Стингеръ, съ маленькимъ Александромъ въ своихъ материнскихъ объятіяхъ. За нею, съ такимъ же шумомъ и съ явнымъ намѣреніемъ мести, слѣдовали Юліана Макъ Стингеръ и нѣжный ея братецъ Карлъ Макъ Стингеръ.
   Мгновенно капитанъ Куттль понялъ всю опасность своего положенія. Юркнувъ въ маленькую дверь, которая вела изъ гостиной къ лѣстницѣ погреба, капитанъ стремглавъ бросился впередъ, какъ человѣкъ, занятый одною мыслью искать спасенія въ нѣдрахъ земли отъ угрожающей бѣды. Но, къ несчастью, онъ не успѣлъ привести въ исполненіе своего отчаяннаго плана, потому что въ то же мгновеніе, съ раздирающими воплями, ухватились sa его ноги Юліана и старшій ея братецъ, употребляя неимовѣрныя усилія удержать на поверхности земли своего стараго друга. М-съ Макъ Стингеръ между тѣмъ, бросивъ юнаго птенца на полъ, съ остервененіемъ ухватилась за капитана, какъ будто угрожая изорвать его въ куски передъ глазами изумленнаго Бенсби.
   Крики двухъ старшихъ Макъ Стингеровъ и отчаянный вопль младшаго, Александра, довершили ужасную суматоху этой сцены. Наконецъ, воцарилось молчаніе, и капитанъ, задыхаясь отъ страшнаго волненія, съ кроткимъ и смиреннымъ видомъ остановился передъ м-съ Макъ Стингеръ.
   -- О, капитанъ Куттль, капитанъ Куттль! -- возопила м-съ Макъ Стингеръ, выставляя впередъ свой подбородокъ и приводя его въ гармоническое согласіе съ тѣмъ, что могло бы быть названо кулакомъ, если бы учтивость позволяла намъ приписать это орудіе прекрасной дамѣ. -- О, капитанъ Куттль, капитанъ Куттль! какъ вы можете смотрѣть мнѣ прямо въ глаза и тотчасъ же не провалиться сквозь землю!
   -- Держись крѣпче, Недъ Куттль! -- бормоталъ капитанъ, объятый судорожнымъ трепетомъ.
   -- О, я была слишкомъ слаба и довѣрчива, когда приняла васъ подъ свою кровлю, капитанъ Куттль! -- продолжала кричать м-съ Макъ Стингеръ. -- Какихъ благодѣяній не испыталъ отъ меня этотъ человѣкъ! какими милостями я не осыпала его! Мои дѣти любили и уважали его, какъ отца, и ни одинъ жилецъ въ нашей улицѣ, даже ни одинъ хозяинъ не пользовался въ своемъ домѣ такими льготами! Онъ обжирался, опивался, и я, какъ набитая дура, сыпала для него деньги горстями, содержала въ чистотѣ его комнату, выметала полы каждое утро и готовила для него чай съ материнскою заботливостью... a онъ, ...чѣмъ же, спрашивается, онъ награждаетъ бѣдную женщину?
   М-съ Макъ Стингеръ остановилась перевести духъ, и ея лицо запылало полнымъ сознаніемъ своего торжества и побѣды надъ обвиненнымъ преступникомъ!
   -- A онъ... онъ бѣжитъ отъ меня прочь! Онъ пропадаетъ безъ вѣсти цѣлые двѣнадцать мѣсяцевъ! И отъ кого бѣжитъ онъ? Отъ женщины, которая была ему благодѣтельницей! Вотъ его совѣсть, вотъ его благодарность! Онъ не смѣетъ даже поднять на меня свои безстыжіе глаза и увертывается какъ подлѣйшій трусъ!... Да если бы, -- чего Боже избави! -- увернулся отъ меня мой собственный дѣтенышъ, я бы взбудоражила его спину такими пузырями, какихъ бы онъ вѣкъ не позабылъ.
   Молодой Александръ счелъ, съ своей стороны, необходимымъ принять эту выходку за положительную угрозу, за которою должно было послѣдовать немедленное исполненіе, и, на этомъ основаніи, вздернувъ свои ноги кверху, завизжалъ такимъ отчаяннымь голосомъ, что м-съ Макъ Стингеръ принуждена была взять своего птенца на руки и успокоить его энергическимъ качаиіемъ.
   -- Чудо что за человѣкъ, этотъ капитанъ Куттль! -- продолжала м-съ Макъ Стингеръ, дѣлая особое удареніе на первыхъ слогахъ капитанскаго имени, -- онъ изволитъ преспокойно засыпать въ своей постели, прибираетъ свои вещи, пускается въ глухую полночь, какъ отъявленный воръ, a бѣдная женщина, сломя голову, бѣгаетъ за нимъ изъ конца въ конецъ, какъ сумасшедшая, и разспрашиваетъ о своемъ жильцѣ! О, чудо, что за человѣкъ этотъ капитанъ Куттль! ха, ха, ха, ха! Онъ слишкомъ заслужилъ всѣ эти безпокойства, и поневолѣ сойдешь по немъ съ ума. Награди васъ Богъ! ха, ха, ха! Однако, почтенный капитанъ Куттль, я желаю знать: угодно вамъ воротиться домой?
   Встревоженный капитанъ посмотрѣлъ на свою шляпу, какъ будто собирался немедленно выполнить строгое приказаніе своей неумолимой властительницы.
   -- Капитанъ Куттль, -- повторила м-съ Макъ Стингеръ тѣмъ же рѣшительнымъ голосомъ, -- я желаю знать: угодно вамъ воротиться домой, сэръ?
   Капитанъ, казалось, совершенно готовъ былъ идти, и хотѣлъ только устроить это дѣло безъ шума и безъ огласки.
   -- Стоять смирно! -- заревѣлъ, наконецъ, Бенсби оглушающимъ голосомъ. -- Погодите, матушка моя! Чего вы хотите?
   -- A вамъ чего угодно отъ меня? -- возопила м-съ Макъ Стингеръ. -- Что вы за человѣкъ, желала бы я знать? Развѣ вы квартировали когда-нибудь въ девятомъ номерѣ, на Корабельной площади? Я еще, слава Богу, не выжила изъ ума и хорошо комню, вы никогда не были моимъ жильцомъ. Прежде меня жила въ девятомъ номерѣ м-съ Джолльсонъ, и, быть можетъ, вы принимаете меня за нее.
   -- Ну, ну отваливай прочь! -- завопилъ м-ръ Бенсби, -- я заставлю васъ замолчать, взбалмошная баба!
   Куттль, несмотря на высокое мнѣніе о могуществѣ своего друга, едва вѣрилъ своимъ глазамъ. М-ръ Бенсби смѣло подошелъ къ м-съ Макъ Стингеръ и обхватилъ ее своею рукою. Къ величайшему удивленію, храбрая дама потеряла все свое мужество, залилась горькими слезами и объявила, что теперь изъ нея можно все сдѣлать.
   Обомлѣвшій капитанъ увидѣлъ потомъ, какъ его другъ вывелъ неумолимую женщину въ магазинъ, какъ воротился черезъ минуту въ гостиную за ромомъ и водою и какъ, наконецъ, усмирилъ ее совершенно, не произнеся ни одного слова. Вслѣдъ за тѣмъ Бенсби надѣлъ свою мохнатую бекешь и сказалъ: "Куттль, мнѣ надо теперь проводить подъ конвоемъ эту сволочь". Эти слова поразили капитана гораздо большимъ изумленіемъ, какъ если бы его самого хотѣли сковать въ желѣзо и спровадить на Корабельную площадь. Черезъ нѣсколько минутъ м-съ Макъ Стингеръ, кроткая какъ овечка, побрела со своими агнцами изъ дверей въ сопровожденіи всемогущаго командира "Осторожной Клары". Капитанъ Куттль едва имѣлъ время вынуть изъ комода свою жестянку и украдкой всунулъ нѣсколько монетъ въ руки Юліаны Макъ Стингеръ, которую онъ всегда любилъ съ отеческою нѣжностью. Затворяя дверь, Бенсби проговорилъ своему другу, что черезъ нѣсколько минутъ онъ зайдетъ къ нему опять.
   Когда капитанъ Куттль воротился въ маленькую гостиную и попрежнему остался одинокимъ, безсвязныя мечты толпами зароились въ его головѣ, и казалось ему, какъ будто онъ освободился отъ тяжелаго сна, полнаго фантастическихъ видѣній. Затѣмъ передъ его фантазіей предсталъ во всемъ величіи колоссальный образъ командира "Осторожной Клары", вызвавшій въ немъ неописуемое благоговѣніе.
   Прождавъ понапрасну нѣсколько минутъ своего великаго друга, капитанъ началъ питать въ своей душѣ мучительныя сомнѣнія другого рода. Почемъ знать, -- думалъ онъ, -- можетъ быть, хитрая лисица нарочно заманила честнаго командира на Корабельную плошадь и теперь содержитъ его подъ строгимъ карауломъ, какъ заложника, вмѣсто него. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ благородный Куттль считалъ своею обязанностью немедленно идти на выручку и освободить своего пріятеля изъ тяжелаго плѣна. A могло случиться и то, что м-съ Макъ Стингеръ пристыдила и осрамила его всенародно, такъ что теперь Бенсби боится показаться на свѣтъ послѣ своего униженія. Много и другихъ болѣе или менѣе основательныхъ предположеній настроилъ капитанъ, и черезъ часъ времени его безпокойства возросли до неимовѣрной степени. Наконецъ, сильный стукъ въ дверь возвѣстилъ о прибытіи командира "Осторожной Клары". Бенсби воротился одинъ и собственными руками втащилъ въ магазинъ огромный ящикъ, въ которомъ Куттль немедленно узналъ свой сундукъ, хранившійся въ домѣ м-съ Макъ Стингеръ. Это обстоятельство поразило капитана тѣмъ большимъ изумленіемъ, что м-ръ Бенсби былъ гораздо болѣе чѣмъ подъ куражемъ отъ радушнаго пріема, который, по всей вѣроятности, былъ оказанъ ему на Карабельной площади.
   -- Куттль, -- сказалъ командиръ, поставивъ сундукъ на полъ и отворивъ крышку, -- всѣ ли здѣсь твои вещи?
   Капитанъ, заглянувъ въ сундукъ, поспѣшилъ дать утвердительный отвѣтъ.
   -- A вѣдь славно я обработалъ это дѣльцо, не правда ли, товарищъ? -- сказалъ Бенсби.
   Восторженный капитанъ, въ знакъ своего совершеннаго согласія, схватилъ его за руку, но едва собрался сдѣлать дружеское пожатіе, какъ вдрутъ Бенсби стремительно вырвалъ свой кулакъ и, отворивъ дверь магазина, побѣжалъ, сломя голову, на "Осторожную Клару". Было ясно, что великій человѣкъ, разъ исполнивъ задуманный планъ, не рѣшался тратить попусту время въ жилищѣ своего друга.
   Капитанъ, съ своей стороны, не отважился побезпокоить его своимъ визитомъ на другой день и рѣшился выждать болѣе благопріятнаго случая для свиданія съ достойнымъ командиромъ. Такимъ образомъ, капитанъ началъ опять свою одинокую жизнь, погружаясь въ безконечное раздумье о старикѣ Соломонѣ и дожидаясь его возвращенія. Его надежды на этотъ счетъ съ каждымъ днемъ получали болѣе и болѣе опредѣленный характеръ, и маленькая гостиная убрана была такимъ образомъ, какъ будто инструментальный мастеръ уже былъ въ предѣлахъ Лондона и готовился вступить во владѣніе своимъ имуществомъ. Въ нѣжномъ безпокойствѣ объ отсутствующемъ другѣ, капитанъ позаботился даже снять со стѣны миніатюрный портретъ Вальтера изъ опасенія, чтобы этотъ милый образъ не встревожилъ старика въ первыя минуты свиданія. Томимый сильными предчувствіями, добрый морякъ иной разъ по цѣлымъ часамъ стоялъ y дверей подлѣ деревяннаго мичмана въ ожиданіи его стараго хозяина, и въ одно воскресенье приготовилъ даже двѣ порціи обѣда, чтобы раздѣлить ихъ съ дядею Соломономъ. Но проходили дни, недѣли, мѣсяцы, и не являлся старикъ Соломонъ, и сосѣди каждый вечеръ видѣли y дверей инструментальнаго мастера капитана Куттля въ его лощеной шляпѣ съ понурою головою и съ руками, опущенными въ карманы.
  

Глава XL

Супружескія сцены.

  
   Не въ порядкѣ вещей, чтобы такой человѣкъ, какъ м-ръ Домби, соединенный съ такою женщиною, какъ м-съ Эдиѳь, утратилъ сколько-нибудь деспотическую грубость своего характера. Не въ порядкѣ вещей, чтобы холодныя, желѣзныя латы гордости, въ которыя онъ былъ постоянно закованъ, смягчились и получили большую ковкость отъ всегдашняго соприкосновенія съ гордымъ презрѣніемъ и неукротимымъ высокомѣріемъ. Такія натуры носятъ въ самихъ себѣ печать отверженія и проклятія. Если, съ одной стороны, уступчивость и покорность раздуваютъ эти дурныя наклонности, съ другой -- всякое сопротивленіе придаетъ имъ больше и больше необузданной упругости. Зло возрастаетъ съ неимовѣрной быстротой отъ противоположныхъ крайностей, встрѣчаемыхъ на своемъ пути. Пріятности и огорченія равно содѣйствуютъ къ возбужденію растительной силы, сокрытой въ негодныхъ сѣменахъ. Встрѣчаетъ ли подобный человѣкъ уваженіе со всѣхъ сторонъ или ненавистное презрѣніе, онъ одинаково хочетъ быть властелиномъ, какъ Люциферъ, основавшій свои владѣнія въ миѳологическихъ подземельяхъ.
   При холодной и высокопарной надменности, м-ръ Домби велъ себя, какъ необузданный тиранъ въ отношеніи къ своей первой женѣ. Онъ былъ для нея "господиномъ Домби" въ ту минуту, когда она увидѣла его въ первый разъ, и остался для нея "господиномъ Домби", когда она умерла. Въ продолженіе всей супружеско.й жизни онъ ни разу не переставалъ обнаруживать передъ ней свое недосягаемое величіе, и она, съ своей стороны, ни разу не переставала подчиняться всѣмъ его капризамъ. Онъ всегда засѣдалъ на вершинѣ своего трона, a она скромно занимала свое мѣсто на нижнихъ ступеняхъ этого сѣдалища. Женившись теперь во второй разъ, онъ разсчиталъ, что характерь его другой жены, непреклонный для всѣхъ, согнется, однако, подъ тяжестью того ярма, подъ которымъ онъ ее закабалитъ. Онъ воображалъ, что, при высокомѣріи Эдиѳи, его собственная величавость будетъ выдаваться съ особенною рельефностью. Ему и въ голову не приходила возможность смѣлаго сопротивленія его деспотической власти. И вотъ теперь, на каждомъ шагу его ежедневной жизни, передъ нимъ холодное, гордое, непреклонное лицо его жены. Его собственная гордость, по естественному ходу вещей, пустила новые отпрыски отъ своего плодовитаго корня и сдѣлалась сосредоточеннѣе, угрюмѣе, мрачнѣе, брюзгливѣе, неуступчивѣе.
   Такимъ образомъ, кто носитъ эти желѣзныя латы, носитъ вмѣстѣ съ ними неисцѣлимую язву въ своемъ сердцѣ, и нѣтъ ему средства прійти въ мирное отношеніе съ окружающимъ свѣтомъ. Онъ огражденъ противъ всякой симпатіи, противъ всякой нѣжности, всякаго сочувствія, углубляются неисцѣлимыя раны съ каждымъ днемъ, хотя ихъ наноситъ собственная рука, вооруженная гордостью.
   Были такія раны въ его сердцѣ. Онъ чувствовалъ ихъ болѣзненность посреди одиночества въ своихъ великолѣпныхъ комнатахъ, въ которыхъ теперь опять по-прежнему проводилъ онъ по цѣлымъ часамъ, какъ затворникъ, отдѣленный отъ свѣта. Онъ чувствовалъ, что ему суждено быть гордымъ и могущественнымъ, и между тѣмъ не видѣлъ никакого благоговѣнія къ своей особѣ тамъ, гдѣ ему слѣдовало быть всемогущимъ. Кто устроилъ эту судьбу? Чье предопредѣленіе тяготѣетъ надъ его жизнью?
   Чье? Кто пріобрѣлъ безпредѣльную любовь его жены, когда она лежала на смертномъ одрѣ? Кто отнялъ y него новую побѣду надъ сердцемъ его сына? Кто, однимъ словомъ, мотъ сдѣлать больше, чѣмъ самъ онъ со всѣми своими средствами? Онъ отнялъ отъ этой особы свою любовь, свое вниманіе, свою заботливость, и однако жъ она процвѣтала, прекрасная какъ ангелъ, между тѣмъ какъ все, что дорого была для его сердца, умирало при первомъ вступленіи въ жизнь. Кто преграждалъ ему дорогу на всѣхъ ступеняхъ его дѣятельности, какъ не эта же особа, которую онъ презиралъ въ дѣтствѣ и къ которой питалъ теперь въ своемъ сердцѣ рѣшительную ненависть?
   Да и трудно теперь ему высвободиться отъ этого чувства, хотя онъ не могъ удержаться отъ пріятнаго изумленія при взглядѣ на это невинное созданіе, которое съ такою любовью обвилось вокругъ его шеи послѣ его возвращенія съ молодою женою. Онъ зналъ теперь, что она прекрасна, онъ не могъ не согласиться, что она привлекательна, и яркій расцвѣтъ ея женственныхъ прелестей пробуждалъ во всѣхъ невольное изумленіе. Но и это обстоятельство въ глазахъ его обращалось къ ея же вреду. Несчастный, онъ понималъ свое отчужденіе отъ всякаго человѣческаго сердца, и между тѣмъ осмѣливался питать неопредѣленную жажду любви, которую онъ отвергалъ всю свою жизнь. Въ его душѣ обрисовывалась изуродованная картина его правъ, и въ то же время сознаніе собственной неправды отнимало y него всякую возможность примиренія съ самимъ собою. Чѣмъ достойнѣе она казалась въ его глазахъ, тѣмъ большее требованіе онъ готовъ былъ противопоставить ея покорности и подчиненію. Когда же, въ самомъ дѣлѣ, она обнаруживала передъ нимъ свою покорность? Развѣ она составляла красу его жизни или Эдиѳи? Развѣ ея прелести обнаруживались первоначально для него или для Эдиѳи? Да, онъ и она никогда не были другъ къ другу въ такихъ отношеніяхъ, какъ отецъ и дочь, они всегда были отчуждены, и теперь развѣ она не преграждала дорогу къ его счастью? Ея красота смягчила натуру, которая упорно противится его вліянію: неестественное и вмѣстѣ ненавистное торжество.
   Могъ на это м-ръ Домби посмотрѣть съ другой точки зрѣнія, и, въ такомъ случаѣ, торжество его дрчери послужило бы для него поводомъ перемѣнить къ ней свои отношенія, но онъ подавилъ въ себѣ всякое человѣческое чувство, и только одна гордость управляла движеніями его души. Онъ ненавидѣлъ свою дочь!
   Теперь этому мрачному демону, терзавшему его душу, Эдиѳь противопоставила во всей полнотѣ свою собственную гордость. Какъ мужъ и жена, они счастливыми никогда не могли быть; но ничто не способно было сдѣлать ихъ столь несчастными, какъ упорная борьба этихъ сходныхъ и вмѣстѣ чудовищно-противоположныхъ началъ. Онъ хотѣлъ противопоставить ей свое величавое властительство и вынудить отъ нея признаніе своихъ правъ; она, съ своей стороны, готова была выдержать смертельную пытку, и лицо ея даже предъ послѣднимъ издыханіемъ было бы проникнуто неукротимымъ презрѣніемъ къ этому властелину. Объявлять свои права на Эдиѳь ему, м-ру Домби! Какъ мало подозрѣвалъ онъ, какая буря разыгралась въ ея душѣ передъ тѣмъ, когда брачный вѣнецъ возложенъ былъ на ея голову.
   М-ръ Домби рѣшился, наконецъ, показать, что онъ былъ властелинъ, и что кромѣ него не должно быть другой воли. Гордый самъ, онъ желалъ видѣть и въ ней такое же свойство, но не къ нему должна была относиться ея гордость. Сидя одинъ въ своемъ кабинетѣ, онъ свирѣпѣлъ отъ представленія, что его жена разъѣзжаетъ по всему городу, не обращая никакого вниманія на его неблагосклонность и неудовольствіе, какъ-будто онъ былъ только ея конюхомъ. Ея холодное, высокомѣрное равнодушіе вонзалось острымъ кинжаломъ въ его честолюбивое сердце, и онъ рѣшился пробудить въ ней сознаніе ея долга.
   Думая нѣсколько сутокъ сряду объ этомъ важномъ предметѣ, онъ въ одну ночь рѣшился отправиться въ ея отдѣлеыіе, какъ скоро ему было доложено о ея позднемъ возвращеніи домой. Эдиѳь сидѣла одна въ своемъ великолѣпномъ платьѣ и не ожидала никакого визита. Ея лицо выражало глубокую задумчизость, когда онъ вошелъ въ ея комнату; но физіономія красавицы тотчасъ же измѣнилась, и м-ръ Домби увидѣлъ въ противоположномъ зеркалѣ отраженіе ея нахмуренныхъ бровей.
   -- М-съ Домби, -- сказалъ онъ при входѣ, -- миѣ надобно сказать вамъ нѣсколько словъ.
   -- Завтра, -- отвѣчала Эдиѳь.
   -- Всего лучше теперь, м-съ Домби. Вы ошибаетесь въ своемъ положеніи. Я привыкъ самъ назначать время и не требую такого назначенія отъ другихъ. Кажется, вы совсѣмъ не понимаете, кто я и что я для васъ, м-съ Домби.
   -- Надѣюсь, что я понимаю это очень хорошо.
   Сказавъ это, она сложила на груди свои бѣлыя руки, украшенныя золотомъ и брилліантами, и отворотила отъ него свои глаза.
   Будь она менѣе прекрасна и величественна въ своей холодной позѣ, впечатлѣніе, произведенное на м-ра Домби, могло бы быть для нея болѣе благопріятнымъ. Но гордый супругъ во всей ея фигурѣ замѣтилъ выраженіе власти, обдавшей его холодомъ съ ногъ до головы. Онъ осмотрѣлся кругомъ комнаты; тамъ и сямъ въ безпорядкѣ разбросаны были драгоцѣнныя принадлежности ея туалета, разбросаны не по безпечности, не по капризу, a изъ полнаго и упорнаго презрѣнія ко всѣмъ этимъ драгоцѣниостямъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, думалъ м-ръ Домби и былъ увѣренъ, что думалъ справедливо. Гирлянды, плюмажи, драгоцѣнные камни, кружева, шелковыя и атласныя матеріи, -- все это было скомкано кое-какъ, и ни на что не обращалось никакого вниманія. Самые брилліанты -- брачный подарокъ -- вздымались и волновались на ея груди съ какимъ-то нетерпѣніемъ, какъ будто хотѣли насильственно разорвать золотую цѣпь на ея шеѣ.
   М-ръ Домби почувствовалъ невыгоду своего положенія и на этотъ разъ не скрылъ своего чувства. Странный и торжественный среди этой груды роскошной мишуры, онъ вполнѣ сознавалъ свою неловкость, и уже начиналъ бросатъ презрительные взгляды на гордую красавицу, величавыя позы которой отражались въ роскошныхъ зеркалахъ. Встревоженный и раздраженный, онъ, наконецъ, сѣлъ и продолжалъ такимъ образомъ:
   -- М-съ Домби, между нами, какъ видно по всему, произошло нѣкоторое недоразумѣніе. Намъ должно объясниться. Ваше поведеніе, сударыня, мнѣ не нравится.
   Эдиѳь опять только взглянула на него и опять немедленно отвернула глаза; но это мимолетное движеніе стоило многихъ страницъ блистательной рѣчи.
   -- Повторяю, м-съ Домби, ваше поведеніе мнѣ не нравится. Оно должно быть исправлено; я уже имѣлъ случай говорить вамъ объ этомъ и теперь возобновляю свое требованіе.
   -- Вы выбрали удобный случай для вашего перваго упрека, сэръ, и теперь принимаете удобную манеру повторить вашъ второй упрекъ. Вы возобновляете свои требованія? С_л_у_ш_а_ю, сэръ, продолжайте!
   -- Я сдѣлалъ васъ своею женою, сударыня, -- началъ м-ръ Домби оскорбительновеличавымъ тономъ. -- Вы носите мое имя. Ваша судьба связана съ моимъ положеніемъ и моею репутаціею. Не считаю нужнымъ говорить, за какую честь вмѣняетъ вамъ общество такую связь; но я должень сказать, что привыкъ вокругъ себя видѣть приличную зависимость и подчиненность и не п_о_т_е_р_п_л_ю ихъ нарушенія, въ особѣ, до которой это касается ближайшимъ образомъ.
   Эдиѳь пристально взглянула на своего властелина. Ея губы дрожали, грудь волновалась, лицо поперемѣнно блѣднѣло и покрывалось багровымъ румянцемъ. Все это видѣлъ и понималъ м-ръ Домби; но онъ не видѣлъ и не понималъ, что одно слово удерживало еще взрывы гордой красавицы, и это слово было -- Флоренса?
   Глупецъ! онъ думалъ, что Эдиѳь начинаетъ е_г_о б_о_я_т_ь_с_я!
   -- Вы слишкомъ неразсчетливы, сударыня, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- и ваши поступки переступаютъ за предѣлы благоразумія. Вы слишкомъ много тратите денегъ, заводя свѣтскія связи, совершенно безполезныя для меня. Вамъ давно слѣдовало образумиться и понять, какъ это для меня непріятно. Я требую, чтобы во всѣхъ этихъ отношеніяхъ произведена была совершенная перемѣна. Я знаю, что при новизнѣ положенія, которое вдругъ позволяетъ располагать огромными средствами, женщины способны впадать въ противоположную крайность. Ваши крайности слишкомъ чрезмѣрны и требуютъ ограниченія. Желаю, чтобы м-съ Грейнджеръ воспользовалась своими прежними опытами для благоразумія, какое требуется отъ м-съ Домби.
   Тотъ же пристально устремленный взглядъ, дрожащія губы, волнующаяся грудь, лицо, поперемѣнно блѣдное и багровое, и повторенный, насильственно-вырвавшійся изъ сердца шепотъ: Флоренса! Флоренса! служили отвѣтомъ м-ру Домби на его вступительную рѣчь.
   Гордость м-ра Домби возвысилась еще болѣе, когда онъ замѣтилъ въ ней эту перемѣну. Раздутая сколько прежнимъ ея презрѣніемъ, столько же настоящею ея покорностью, она возвысилась до неимовѣрной степени въ его груди и перешла всѣ возможные предѣлы. Стало быть, теперь нѣтъ никакого сомнѣнія, что никто въ свѣтѣ не можеть противиться его всесильнымъ распоряженіямъ! Онъ рѣшился усмирить свою жену, и усмирилъ едва ли не въ одно мгновенье! Чего же больше?
   -- Далѣе, -- продолжалъ м-ръ Домби тономъ верховнаго властительства, -- вы должны понять съ отчетливою ясностью, что я привыкъ видѣть безпрекословное повиновеніе своей волѣ. Свѣтъ долженъ видѣть, что я теперь не отступилъ ни на шагъ отъ своихъ однажды принятыхъ и утвержденныхъ правилъ. Ваше повиновеніе -- мое неотъемлемое право, и еще разъ я требую его разъ навсегда. Я возвелъ васъ на самую высокую ступень общественной лѣстницы, и, конечно, никто не будетъ изумленъ, если прежняя м-съ Грэйнджеръ будетъ оказывать безпредѣльное повиновеніе м-ру Домби. Слышите ли вы это, м-съ Домби?
   Ни одного слова въ отвѣтъ. Ни малѣйшей перемѣны въ лицѣ. Ея глаза попрежнему были обращены на него.
   -- Я слышалъ отъ вашей матушки, м-съ Домби, -- продолжалъ м-ръ Домби съ величавой важностью, -- что доктора рекомендуютъ брайтонскій воздухъ для ея здоровья. Это, конечно, знаете вы сами. М-ръ Каркерь былъ такъ добръ ...
   Эдиѳь быстро измѣнилась. Ея лицо и грудь зардѣлись такимъ образомъ, какъ будто бы на нихъ отразился яркій свѣтъ угрюмаго солнечнаго заката. Замѣтивъ такую перемѣну, но объясняя ее къ совершенному своему удовольствію, м-ръ Домби продолжалъ:
   -- М-ръ Каркеръ былъ такъ добръ, что уже съѣздилъ въ Брайтонъ и нанялъ тамъ временную квартиру. Послѣ вашего возвращенія въ Лондонъ, я приму необходимыя мѣры для введенія лучшаго порядка въ своемъ домѣ. Прежде всего, если удастся, я найму въ Брайтонѣ почтенную особу, по имени м-съ Пипчинъ, которая уже пользовалась значительнымъ довѣріемъ моего семейства. Ей будетъ поручена должность ключницы. Вы понимаете, что домъ, которымъ управляетъ м-съ Домби только по имени, a не на самомъ дѣлѣ, требуетъ особаго надзора.
   Эдиѳь перемѣнила свою позу еще прежде, чѣмъ онъ дошелъ до этихъ словъ. Ея глаза попрежнему были обращены на него, но она судорожно повертывала вокругъ своей руки драгоцѣнный браслетъ, и новертывала съ такимъ отчаяннымъ усиліемъ, что на бѣлой рукѣ ея показалась багровая полоса.
   -- Еще одно замѣчаніе, м-съ Домби. Мнѣ показалось, что мой намекъ на м-ра Каркера вы приняли какимъ-то особеннымъ образомъ. Прежде вамъ угодно было изъявить свое неудовольствіе, когда въ присутствіи этого агента я сдѣлалъ вамъ замѣчаніе относительно холоднаго пріема моихъ гостей. Вамъ придется, сударыня, преодолѣть подобныя чувства и пріучиться заранѣе къ этимъ сценамъ, которыя, по всей вѣроятности, будутъ повторены; во всякомъ случаѣ, вы примите зависящія отъ васъ средства не подавать мнѣ впередъ повода къ жалобамъ на васъ же самихъ. М-ръ Каркеръ пользуется полнымъ моимъ довѣріемъ, и, надѣюсь, вы, сударыня, удостоите его такого же довѣрія.
   Здѣсь м-ръ Домби еще разъ взглянулъ на свою супругу и окончательно убѣдился, что подчинилъ ее своей власти. Съ минуту не говорилъ онъ ни слова, спокойно наслаждаясь своимъ торжествомъ. Его гордость, какъ и слѣдовало ожидать, получила въ этотъ промежутокъ значительное приращеніе, и онъ уже продолжалъ болѣе рѣшительнымъ и самовластнымъ тономъ:
   -- Надѣюсь, м-съ Домби, вы избавите меня отъ необходимости посылать къ вамъ м-ра Каркера съ выговорами и замѣчаніями относительно вашего поведенія. Всякія мелкія ссоры, вы понимаете, несовмѣстны ни съ моимъ положеніемъ въ свѣтѣ, ни съ моими личными достоинствами, и я бы желалъ окружить соотвѣтствующимъ уваженіемъ даму, которая возведена мною на блистательную степень высоты. Если же вы не воспользуетесь этимъ урокомъ, м-ръ Каркеръ не замедлитъ явиться съ непріятнымъ порученіемъ повторить вамъ мою волю.
   Затѣмъ м-ръ Домби горделиво всталъ со стула и нриготовился выйти изъ комнаты, повторяя самому себѣ:
   -- Теперь она знаетъ меня и понимаетъ мои рѣшенія.
   Рука, сжимавшая браслетъ, теперь съ такимъ же волненіемъ перенеслась на грудь. Не измѣняя своего лица, Эдиѳь сказала, наконецъ, тихимъ голосомъ:
   -- Погодите! Ради Бога, погодите! -- Почему же не говорила она прежде? Какая внутренняя борьба отнимала y нея языкъ въ эти минуты, когда она вперила въ него свой пытливый взоръ съ неподвижностью статуи, взоръ, не выражавшій ни ненависти, ни любви, ни гордости, ни униженія, ни покорности, ни сопротивленія?
   -- Развѣ я искушала васъ искать моей руки? Развѣ я употребляла какое-нибудь средство побѣдить васъ? Была ли я къ вамъ болѣе благосклонною, когда вы меня добивались или послѣ совершенія нашего брака? Развѣ теперь я не та же, какою была прежде?
   -- Не къ чему входить во всѣ эти подробности, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Неужели вы думали, что я васъ любила? неужели вы не знали, что я не могу васъ любить? Гордый человѣкъ, заботились ли вы пріобрѣсти мое сердце? Рѣшались ли вы когда-нибудь позаботиться о такой ничтожной вещи? Было ли объ этомъ произнесено хоть одно слово въ нашей торговой сдѣлкѣ, съ вашей и моей стороны?
   -- Эти вопросы, сударыня, не имѣютъ никакой связи съ моими намѣреніями.
   Эдиѳь быстро поднялась съ мѣста и остановилась между дверью и мужемъ, чтобы загородить ему дорогу. Она вытянулась во весь ростъ, и ея взоръ прямо упадалъ на его глаза.
   -- Вы отвѣтили мнѣ на каждый изъ этихъ вопросовъ, отвѣтили прежде, чѣмъ я заговорила, и могли ли не отвѣчать, когда вамъ извѣстна жалкая истина во всей ея наготѣ. Теперь скажите, если бъ я любила васъ до обожанія, могла ли бы не предаться вамъ всѣмъ существомъ своимъ, какъ вы этого требуете? Если бы мое сердце находило въ васъ божество, если бы оно было чисто и неиспытано, могли ли бы вы въ настоящій часъ явиться ко мнѣ со своими упреками и наставленіями?
   -- Вѣроятно, нѣтъ, -- холодно отвѣчалъ м-ръ Домби.
   -- Теперь вы знаете меня, -- продолжала Эдиѳь, устремивъ на него тотъ же проницательный взглядъ, -- вы смотрите теперь на мои глаза, и конечно читаете пламень страсти, пылающій на моемъ лицѣ... Вы знаете всю мою исторію, вы заговорили о моей матери. Неужели вы думаете, что тѣмъ или другимъ способомъ вы можете меня унизить до покорности и повиновенія вамъ?
   М-ръ Домби улыбнулся точно такъ, какъ могъ бы улыбнуться при вопросѣ, можетъ ли онъ поднять десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ. М-съ Домби, поднявъ свою руку, продолжала:
   -- Если, при необыкновенныхъ чувствахъ, есть въ моихъ словахъ что-нибудь необыкновенное, то ничего, по крайней мѣрѣ, не будетъ необыкновеннаго въ этой апелляціи, которую я намѣрена вамъ сдѣлать. Смыслъ ея очень ясенъ, и вы должны меня выслушать.
   М-ръ Домби принужденъ былъ сѣсть на софу. Ему показалось, что на глазахъ Эдиѳи сверкали слезы, возбужденныя, какъ онъ думалъ, его строгою рѣчью.
   -- Если теперь я рѣшилась высказывать мысли, почти невѣроятныя для меня самой, и высказывать человѣку, который сдѣлался моимъ мужемъ, при томъ такому мужу, какъ вы, м-ръ Домби, то, надѣюсь, вы поймете, можетъ быть, важность моего объясненія. Впереди передъ нами мрачная цѣль: если бы намъ однимъ суждено было достигать до нея, бѣда была бы небольшая, но къ судьбѣ нашей припутаны другія.
   Другія! м-ръ Домби догадывался, кого должно разумѣть подъ этими другими, и нахмурилъ брови.
   -- Я говорю вамъ ради этихъ другихъ: ихъ судьба одинаково касается и васъ и меня. Со времени нашей свадьбы вы поступали со мной горделиво, и я отплачивала вамъ тою же монетой. Каждый день и каждый часъ вы показывали всѣмъ на свѣтѣ, что я не помню себя отъ радости, удостоившись чести сдѣлаться вашей супругой. Я, съ своей стороны, не чувствовала никакой радости и показывала другимъ, что не чувствую. Вы не хотите понимать, что каждый изъ насъ идетъ своей особой дорогой, a между тѣмъ ожидаете отъ меня постоянной внимательности и уваженія, котораго никогда вамъ не дождаться.
   Это "никогда" произнесено было съ оглушительною выразительностью.
   -- Я не чувствую къ вамъ никакой нѣжности, -- это вы знаете. Вы и не заботитесь о ласкахъ своей жены, если бы даже y ней доставало глупости быть съ вами любезной. Въ васъ не бывало и нѣтъ даже тѣни супружеской любви. Но такъ или иначе, мы связаны неразрывно, и въ этомъ несчастномъ узлѣ, который спутываетъ насъ, запутаны и другіе. Мы оба должны умереть; но мы оба до самой смерти соединены общимъ участіемъ въ судьбѣ ребенка. Станемъ уступать другъ другу!
   М-ръ Домби поднялъ голову, перевелъ духъ и будто хотѣлъ сказать: "о, только-то!" Глаза Эдиѳи засвѣтились необыкновеннымъ блескомъ, и лицо ея поблѣднѣло какъ мраморъ.
   -- Этихъ словъ и значенія, съ ними соединеннаго, не купить отъ меня никакими сокровищами міра. Если разъ вы отвергнете ихъ, какъ безсмысленные звуки, будьте увѣрены, никакое богатство и никакая власть не заставятъ меня къ нимъ возвратиться. Я ихъ обдумывала давно, взвѣсила всю ихъ важность и не измѣнила великой истинѣ, сокрытой въ ихъ значеніи. Если вы согласитесь на уступки, съ своей стороиы, я могу обѣщать такую же уступчивость. Мы -- самая несчастная чета, и различныя причины искоренили въ каждомъ изъ нась всякое чувство, которое благославляетъ или оправдываетъ супружество; но съ теченіемъ времени могли бы еще между нами водвориться нѣкоторыя дружественныя отношенія. По крайней мѣрѣ, я стану стараться объ этомъ, если и вы употребите такое же стараніе. Заглядывая въ будущность, я могу обѣщать лучшее и болѣе счастливое употребленіе изъ своей жизни, нежели то, какое было сдѣлано мною изъ первыхъ лѣтъ моей молодости.
   Все это произнесено было тихимъ и ровнымъ голосомъ безъ повышенія и пониженія. Окончивъ рѣчь, она опустила свою руку, но глаза ея продолжали съ одинаковою внимательностью наблюдать физіономію мужа.
   -- Милостивая государыня, -- сказалъ м-ръ Домби съ искреннимъ достоинствомъ, -- я не могу согласиться на такое необыкновенное предложеніе.
   Не измѣняясь въ лицѣ, Эдиѳь все еще смотрѣла на него.
   -- Я не могу, -- продолжалъ м-ръ Домби, возвышая голосъ, -- заключать съ вами никакихъ условій, никакихъ договоровъ. Все и всегда будетъ зависѣть отъ моего собственнаго мнѣнія. Я сказалъ свое п_о_с_л_ѣ_д_н_е_е с_л_о_в_о, свой ultimatum, сударыня, и требую, чтобы вы серьезно объ этомъ подумали.
   Съ какою быстротою измѣнилось теперь это лицо, прежде свѣтлое и спокойное! Какое зарево презрѣнія, негодованія, гнѣва, отвращенія запылало въ этихъ открытыхъ, черныхъ глазахъ при встрѣчѣ съ ненавистнымъ и низкимъ предметомъ! Не было больше тумана принужденности въ этой гордой фигурѣ, и м-ръ Домби къ невыразимому ужасу ясно прочелъ свой приговоръ.
   -- Ступайте вонъ, сэръ! -- сказала она, указывая на дверь повелительною рукою, -- наше первое и послѣднее объясненіе кончилось. Ничто съ этой минуты не можетъ насъ оттолкнуть сильнѣе другъ отъ друга.
   -- Я приму свои мѣры, сударыня, -- сказалъ м-ръ Домби, -- и вы можете быть увѣрены, грозныя восклицанія меня не испугаютъ.
   Она поворотилась къ нему спиной и, не сказавъ ни слова, сѣла передъ зеркаломъ.
   -- Время, надѣюсь, образумитъ васъ, сударыня, и возвратитъ къ своему долгу. Совѣтую вамъ успокоиться.
   Эдиѳь не отвѣчала. М-ръ Домби не замѣтилъ въ зеркалѣ никакого вниманія къ его особѣ, какъ будто онъ былъ невидимымъ паукомъ на стѣнѣ, или тараканомъ на полу, или, наконецъ, такою гадиною, о которой не стоитъ думать, какъ скоро ее раздавили своими ногами.
   Выходя изъ дверей, онъ оглянулся еще разъ на роскошную и ярко освѣщенную комнату, посмотрѣлъ на драгоцѣнные, въ безпорядкѣ разбросанные предметы, фигуру Эдиѳи въ ея богатомъ платьѣ и на лицо Эдиѳи, отражавшееся въ зеркалѣ. Постоявъ съ минуту, онъ побрелъ въ свою храмину философическаго размышленія, унося въ душѣ живой образъ всѣхъ вещей и несказанно удивляясь, какъ все это случилось въ его присутствіи.
   Впрочемъ, м-ръ Домби ни мало не уронилъ своей важности и надѣялся, что всѣ дѣла устроются къ его благополучію. При такомъ мнѣніи онъ и остался.
   Онъ не располагалъ провожать лично свою семью въ Брайтонъ; но поутру въ день отъѣзда, случившагося очень скоро, онъ граціозно извѣстилъ Клеопатру, что не замедлитъ въ скоромъ времени личко освѣдомиться о ея здоровьи. Клеопатра должна была торопиться къ цѣлительнымъ водамъ, такъ какъ ея грѣшное тѣло разрушалось слишкомъ замѣтно.
   Не было покамѣстъ никакихъ признаковъ второго паралича, но старуха еще не оправилась отъ перваго удара. Ея немощи увеличивались со дня на день, и въ ея умственныхъ способностяхъ происходила страшная путаница. Потемнѣвшая память выворачивала передъ нею всѣ предметы на изнанку, и съ нѣкотораго времени она получила странную привычку перемѣшивать имена двухъ своихъ зятей, мертваго и живого. Иной разъ м-ръ Домби являлся ей подъ фигурой покойнаго воина, и она безразлично называла его "Грэйнжби" или "Домберъ".
   При всемъ томъ м-съ Скьютонъ была молода, даже очень молода, и въ день отъѣзда явилась къ завтраку въ щегольскомъ дѣвичьемъ нарядѣ. На ней была новая, нарочно для этого случая заказанная шляпка и дорожное платье, вышитое въ магазинѣ первой модистки. Не легко было устраиватьвъ приличномъ видѣ цв атомъ и сестрою. По не думайте, любезный Валтеръ, что я стану упрекать васъ. И должна была это знать, но въ радости позабыла. Мнѣ остается только надѣяться, что вы не будете досадовать на меня, когда это чувство не будетъ для меня уже тайною, и я прошу васъ, Валтеръ, именемъ бѣднаго ребенка, который когда-то былъ вашею сестрою, не принуждать себя и для меня не бороться съ самимъ-собою!
   Во все это время, Валтеръ смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ, котораго ничѣмъ передать невозможно. Наконецъ, онъ схватилъ ея руку и сжалъ въ своихъ рукахъ.
   -- О, миссъ Домби! сказалъ онъ; -- возможно ли, что между-тѣмъ, какъ я столько страдалъ, въ борьбѣ съ своими обязанностями и долгомъ въ-отношеніи къ вамъ, я заставлялъ страдать васъ самихъ. Никогда, клянусь вамъ, я не думалъ о васъ иначе, какъ объ единственной, свѣтлой мечтѣ моего дѣтства и юности. Никогда не сочту я иначе, какъ священною, вашу связь съ моею жизнію, и никогда ея не забуду. Видѣть тотъ же взглядъ и слышать тѣ же слова, которыя вы говорили мнѣ въ вечеръ нашей разлуки, было бы для меня величайшимъ счастіемъ.
   -- Валтеръ, сказала Флоренса, смотря на него пристально и измѣняясь въ лицѣ: -- какому долгу и какомъ обязанностямъ, въ-отношеніи ко мнѣ, вы всѣмъ жертвовали?
   -- Долгу уваженія, тихо отвѣчалъ Валтеръ.
   Краска исчезла съ ея лица, и она робко и задумчиво отняла свою руку, продолжая смотрѣть на него пристально.
   -- Я не имѣю правъ брата, сказалъ Валтеръ.-- Я оставилъ васъ ребенкомъ, и нахожу женщиною.
   Румянецъ разлился по лицу ея. Она жестомъ показала ему, чтобъ онъ не говорилъ болѣе, и закрыла лицо руками.
   Оба они молчали; Флоренса плакала.
   -- Я обязанъ уважать ваше чистое, доброе и довѣрчивое сердце, чего бы это ни стоило моему собственному сердцу...
   Флоренса не переставала плакать.
   -- Еслибъ вы были счастливы, продолжалъ Валтеръ:-- окружены добрыми и благородными друзьями и всѣмъ, что дѣлаетъ жизнь прекрасною, и тогда, въ намять прошедшаго, назвали бы меня братомъ, я бы отозвался на это имя изъ моего отдаленнаго убѣжища; но теперь, и здѣсь...
   -- О, благодарю, благодарю васъ, Валтеръ! Простите, что я васъ обидѣла. Мнѣ не у кого спросить совѣта. Я совершенно одна.
   -- Флоренса! сказалъ Валтеръ: -- я поторопился высказать то, чего за нѣсколько минутъ ни за что не думалъ высказывать. Еслибъ я, имѣлъ состояніе, еслибъ я имѣлъ средства или надежду дать вамъ мѣсто въ свѣтѣ, близкое къ тому, которое вы занимали, то я сказалъ бы вамъ, что есть имя, которое вы могли бы дать мнѣ для того, чтобъ я могъ любить и защищать васъ. Это право казалось бы мнѣ столь высокимъ и драгоцѣннымъ, что ему я посвятилъ бы всю жизнь мою.
   Голова ея была склонена по прежнему, слезы продолжали падать, и грудь волновалась отъ рыданій.
   -- Милая Флоренса! Я мысленно называлъ васъ этимъ именемъ, не понимая, какъ это было дерзко и безразсудно. Дайте мни въ послѣдній разъ такъ назвать васъ, и позабудьте о томъ, что я говорилъ.
   Флоренса подняла голову. Тихая радость сіяла въ глазахъ ея; свѣтлая улыбка проглядывала сквозь слезы, и голосъ дрожалъ, когда она говорила:
   -- Нѣтъ, Валтеръ, я этого не позабуду, ни за что въ свѣтѣ не позабуду, Вы очень... очень бѣдны?
   -- Я морякъ, отвѣчалъ Валтеръ.-- Чтобъ жить, я плаваю но морю.
   -- Вы скоро опять уѣзжаете, Валтеръ?
   -- Очень-скоро.
   Она сидѣла, смотря на него нѣсколько времени, и потомъ робко взяла его за руку.
   -- Если ты женишься на мнѣ, Валтеръ, я буду любить тебя горячо. Если ты позволишь мнѣ слѣдовать за тобою, я безъ страха послѣдую на край свѣта. Мнѣ не кого покидать для тебя; моя жизнь и любовь будутъ посвящены только тебѣ, и съ послѣднимъ вздохомъ произнесу я передъ Богомъ твое имя.
   Валтеръ прижалъ ее къ сердцу, и, прильнувъ щекою къ его щекѣ, она плакала на груди своего милаго.
   Какъ радостенъ казался имъ воскресный звонъ! Какъ воскресная тишина согласовалась съ спокойствіемъ души ихъ! Тихо спустился сумракъ и заботливо прикрылъ своею тѣнью Флоренсу, которая, какъ дитя, уснула на груди Валтера.
   Онъ съ гордою нѣжностью смотрѣлъ на ея закрытыя очи; въ цѣломъ свѣтѣ они искали только его одного!
   Капитанъ оставался въ маленькой гостиной, пока совершенно не смерклось. Онъ взялъ стулъ, на которомъ сидѣлъ Валтеръ, и смотрѣлъ, какъ мало-по-малу скрывался день и выступали звѣзды. Онъ зажегъ свѣчу, закурилъ трубку, выкурилъ ее, и началъ удивляться, что дѣлается на верху, и почему его не зовутъ къ чаю.
   Флоренса подошла къ нему, когда онъ достигъ высшей точки удивленія.
   -- Ахъ, моя радость! вскричалъ капитанъ.-- Вы порядкомъ наговорились съ Валтеромъ, моя прелесть.
   Флоренса взялась своею маленькою ручкою за пуговицу его сюртука и сказала, смотря ему въ лицо:
   -- Любезный капитанъ, я хочу кое-что сказать вамъ.
   Капитанъ быстро поднялъ голову, чтобъ выслушать, что ему скажутъ. Взглянувъ пристальнѣе на Флоренсу, онъ отодвинулся отъ нея назадъ, вмѣстѣ со стуломъ.
   -- Какъ, радость сердца! вскричалъ капитанъ.-- Не-уже-ли?
   -- Да! весело отвѣчала Флоренса.
   -- Валтеръ женится? Такъ ли? завопилъ капитанъ, бросая вверхъ свою шляпу.
   -- Да! отвѣчала Флоренса, и смѣясь и плача.
   Капитанъ тотчасъ обнялъ ее, о потомъ, надѣвъ шляпу, подалъ руку Флоренсѣ и повелъ ее на верхъ.
   -- Что, Валтеръ? сказалъ онъ съ сіяющимъ лицомъ, заглядывая въ дверь:-- такъ у тебя нѣтъ другаго имени, а?
   Онъ чуть не задохся, смѣясь надъ своею остротою, которую повторилъ по-крайней-мѣрѣ разъ сорокъ во время чая, натирая свое радостное лицо рукавомъ сюртука и обмахивая носовымъ платкомъ голову. Но онъ имѣлъ еще важнѣйшія причины радоваться, потому-что изрѣдка, посматривая съ восторгомъ на Валтера и Флоренсу, бормоталъ про себя:
   -- Ну, Эдвардъ Коттль, ты никогда не могъ назначить лучшаго курса въ своей жизни, какъ отдѣлавшись отъ своего маленькаго имущества!
   

ГЛАВА III.
Мистеръ Домби и свѣтъ.

   Между-тѣмъ, какъ дни идутъ за днями, что дѣлаетъ этотъ гордый человѣкъ? Думаетъ ли онъ когда-нибудь о своей дочери, и удивляется ли, куда она дѣвалась? Не предполагаетъ ли онъ, что она возвратилась домой и ведетъ прежнюю жизнь въ своемъ скучномъ домѣ? Никто не могъ за него отвѣтить. Со дня ея побѣга, онъ ни разу не произнесъ ея имени. Домашніе такъ боялись его, что не заводили рѣчи о такомъ предметѣ, а единственную особу, осмѣлившуюся дѣлать ему вопросы, онъ тотчасъ заставлялъ молчать.
   -- Любезный Поль! шептала сестра его въ день побѣга Флоренсы:-- какова жена ваша, эта выскочка! Не уже-ли справедливо то, что я слышала? Вотъ ея благодарность за вашу несравненную привязанность, которая заставляла васъ жертвовать даже родными для ея капризовъ и гордости! Бѣдный братецъ!
   Съ этою рѣчью, отзывавшеюся досадою на то, что ея не пригласили на первый обѣдъ, мистриссъ Чиккъ употребила въ дѣло платокъ, и пала на шею къ мистеру Домби. По мистеръ Домби холодно отстранилъ ее и посадилъ на стулъ.
   -- Благодарю васъ, Луиза, за ваше участіе, сказалъ онъ: -- но я бы желалъ вести разговорѣ о какомъ-нибудь другомъ предметѣ. Когда я стану оплакивать свою судьбу, или буду имѣть пужду въ утѣшеніи, тогда вы можете утѣшать меня, если хотите.
   -- Любезный Поль, продолжала его сестра, закрывая платкомъ лицо и качая головою: -- я знаю вашъ твердый характеръ, и не буду болѣе говорить о такомъ непріятномъ и возмутительномъ предметѣ (послѣднія два прилагательныя мистриссъ Чиккъ произнесла съ особеннымъ негодованіемъ); по позвольте мнѣ спросить васъ... хоть я боюсь услышать что-нибудь оскорбительное для моего слуха... этотъ несчастный ребенокъ, Флоренса...
   -- Замолчите, Луиза! сурово сказалъ мистеръ Домби.-- Ни слова болѣе объ этомъ!
   Мистриссъ Чиккъ оставалось только качать головою, употреблять въ дѣло платокъ и оплакивать участь людей, недостойныхъ имени Домби. Но была ли Флоренса виновна въ бѣгствѣ Эдиѳи, послѣдовала ли она за нею, сдѣлала ли она слишкомъ-много, или слишкомъ-мало, сдѣлала ли она что-нибудь, или ничего по сдѣлала -- объ этомъ ничего не знала мистриссъ Чиккъ.
   Мистеръ Домби идетъ своею дорогою, затаивъ въ груди свои мысли и чувства и не дѣля ихъ ни съ кѣмъ. Онъ не дѣлаетъ розъисковъ о дочери. Онъ, можетъ-быть, думаетъ, что она у его сестры и даже у него въ домѣ. Онъ, можетъ-быть, думаетъ о ней постоянно, а можетъ-быть, и никогда не думаетъ. Ничего невозможно узнать по лицу его.
   Одно только вѣрно: онъ не думаетъ, что потерялъ ее. Онъ не подозрѣваетъ истины. Въ своемъ гордомъ величіи, онъ такъ долго видѣлъ ее робкимъ и терпѣливымъ созданіемъ, что не могъ имѣть такое опасеніе. Какъ ни сильно потрясло его безчестіе, однако оно не убило его совершенно. Корень широкъ и глубокъ, и въ-продолженіе многихъ лѣтъ его корни питались всѣмъ, что ихъ окружало. Дерево треснуло, но не сломилось.
   Хоть онъ и скрываетъ свой внутренній міръ отъ міра внѣшняго, который, по его мнѣнію, ничѣмъ болѣе не занятъ, кромѣ его поступковъ, однако онъ не можетъ скрыть тѣхъ возмутительныхъ слѣдовъ, которые проглядываютъ въ его впавшихъ глазахъ и щокахъ, на блѣдномъ лицѣ и въ угрюмомъ, пасмурномъ взглядѣ. Непроницаемый по-прежнему, онъ, однако, измѣнился наружно, и гордость его страдаетъ, потому-что иначе не было бы видно этихъ слѣдовъ.
   Что думаетъ о немъ свѣтъ? какъ онъ на него смотритъ? что онъ въ немъ видитъ, и что онъ говоритъ?-- вотъ демонъ, вѣчно его преслѣдующій. Онъ вездѣ съ нимъ вмѣстѣ, и, что еще хуже, онъ даже и тамъ, гдѣ его нѣтъ. Онъ провожаетъ мистера Домби въ толпѣ его слугъ; онъ показываетъ на него на улицѣ, ждетъ его въ конторѣ; онъ усмѣхается изъ-за плечь богатыхъ купцовъ; онъ киваетъ ему изъ толпы, онъ встрѣчаетъ его вездѣ и всегда. Когда ночью онъ запирается въ своей комнатѣ, демонъ остается въ его домѣ, ходитъ внѣ дома по мостовой, является на столѣ, въ печати, дымится на желѣзныхъ дорогахъ и пароходахъ, и нигдѣ не оставляетъ его.
   Это не призракъ его воображенія. Онъ дѣйствуетъ и на другихъ такъ же, какъ на него. Примѣръ тому кузенъ Фениксъ, нарочно пріѣхавшій изъ Баденъ-Бадена, чтобъ поговорить съ мистеромъ Домби. Примѣръ тому майоръ Бэгстокъ, сопровождающій кузена Феникса по дружбѣ.
   Мистеръ Домби принимаетъ ихъ съ своимъ обыкновеннымъ достоинствомъ, смотря прямо, въ своемъ всегдашнемъ положеніи, передъ каминомъ. Онъ чувствуетъ, что ихъ глазами смотритъ на него свѣтъ, что онъ глядитъ съ лицъ портретовъ, что Питтъ, висящій на стѣнѣ, представляетъ его собою, что у старой географической карты есть свои глаза.
   -- Какая холодная весна! говоритъ мистеръ Домби, думая обмануть свѣтъ.
   -- Чортъ возьми, сэръ, говоритъ майоръ, въ жару дружбы: -- Джозефъ Ѣэгстокъ не умѣегъ притворяться. Если вы хотите уклониться отъ своихъ друзей, Домби, то не разсчитывайте на Джое K. Джоэ грубъ и крутъ, сэръ; Джоэ прямой человѣкъ, сэръ. Его высочество покойный герцогъ Йоркскій сказалъ мнѣ лично: "Если на службѣ есть человѣкъ, на котораго можно положиться, то это Джоэ, Джоэ Б.
   Мистеръ Домби не противорѣчитъ.
   -- Домби, продолжаетъ майоръ: -- я человѣкъ свѣтскій. Нашъ кузенъ Фениксъ, если я осмѣлюсь...
   -- Много чести, говоритъ кузенъ Фениксъ.
   ...-- Также человѣкъ свѣтскій. Вы сами, Домби, человѣкъ свѣтскій. Когда же три свѣтскіе человѣка садятся вмѣстѣ, какъ друзья... продолжаетъ майоръ, снова обращаясь къ кузену Фениксу.
   -- Конечно, какъ друзья, отвѣчаетъ кузенъ Фениксъ.
   -- И когда они дѣйствительно друзья между собою, продолжаетъ майоръ:-- то, но мнѣнію стараго Джоэ, который можетъ и ошибиться:-- легко узнать мнѣніе свѣта о всякомъ предметѣ.
   -- Везъ всякаго сомнѣнія, говоритъ кузенъ Фениксъ.-- Это очевидно. Я давно уже хочу передать моему другу Домби, съ какимъ удивленіемъ и досадою узналъ я, что моя милая и прекрасная родственница, обладавшая всѣми совершенствами, которыя въ состояніи сдѣлать человѣка счастливымъ, до такой степени забыла свои обязанности въ-отношеніи къ... къ свѣту. Это меня ужасно огорчило, и я даже говорилъ Саксби, человѣку въ шесть футовъ и десять дюймовъ, съ которымъ, можетъ-быть, знакомъ другъ мой Домби, что это происшествіе взволновало во мнѣ всю кровь. Такая ужасная катастрофа -- продолжалъ кузенъ Фениксъ: -- показываетъ человѣку всю мудрость Привидѣнія, потому-что, случись она при жизни тётушки, Богъ-знаетъ, что бы сталось съ этой женщиной...
   -- Итакъ, Домби, говоритъ майоръ, продолжая свою рѣчь съ большимъ жаромъ.
   -- Извините, прерываетъ кузенъ Фениксъ.-- Позвольте мнѣ сказать еще слово. Другъ мой Домби позволитъ мнѣ замѣтить, что мое огорченіе еще болѣе увеличивается при мысли, какъ удивляется свѣтъ, что моя милая и прекрасная родственница ввѣрилась человѣку... человѣку не болѣе, какъ съ бѣлыми зубами, стоявшему гораздо-ниже ея мужа. Но, прося моего друга Домби не обвинять моей милой и прекрасной родственницы, пока ея проступокъ но будетъ вполнѣ доказанъ, я могу увѣрить его, что фамилія, которую я представляю и которая въ настоящее время почти совершенно истребилась, не будетъ препятствовать дѣйствіямъ, къ которымъ понудитъ его честь. Надѣюсь, что другъ мой Домби оцѣнитъ мое участіе въ этомъ печальномъ дѣлѣ, и я не стану тревожить его дальнѣйшими замѣчаніями.
   Мистеръ Домби кланялся, не поднимая глазъ, и молчалъ.
   -- Домби! говорилъ майоръ: -- другъ нашъ Фениксъ высказалъ все, касающееся до вашей супруги, съ такимъ краснорѣчіемъ, до котораго никогда не въ состояніи дойдти старый Джоэ -- никогда, клянусь честью! Теперь, по дружбѣ, позвольте мнѣ взглянуть на это дѣло съ другой стороны. Сэръ, продолжалъ майоръ, покашливая:-- у свѣта есть свои мнѣнія, которымъ должно дать удовлетвореніе.
   -- Я знаю это, отвѣчалъ мистеръ Домби.
   -- Конечно, знаете, Домби, возразилъ майоръ.-- Чортъ возьми, мнѣ извѣстно, что вы это знаете. Человѣкъ вашего калибра не можетъ не знать.
   -- Падт.юсь, отвѣчалъ мистеръ Домби.
   -- Домби! продолжалъ майоръ:-- остальное вы угадаете. Я говорю это, Можетъ-быть, преждевременно, потому-что ролъ Бэгстоковъ всегда говорилъ, правду. Мы мало этимъ выиграли, сэръ, но оно уже въ крови Бэгстоковъ. Съ этимъ человѣкомъ нужно стрѣляться. Джоэ Бэгстокъ будетъ вашимъ секундантомъ. Онъ требуетъ этого во имя дружбы. Съ Богомъ!
   -- Майоръ, отвѣчалъ мистеръ Домби:-- благодарю васъ. Я переговорю съ вами, когда прійдетъ время. Время еще не пришло, и потому я молчу.
   -- Гдѣ этотъ человѣкъ, Домби? спросилъ майоръ.
   -- Не знаю.
   -- Вы не имѣете о немъ никакихъ извѣстій? снова спросилъ майоръ.
   -- Имѣю.
   -- Радуюсь за васъ, Домби, говорилъ майоръ.-- Поздравляю васъ.
   -- Извините, майоръ, если теперь я не буду входить въ дальнѣйшія подробности. Эти извѣстія очень-странны и получены весьма-страннымъ образомъ. Они могутъ быть неосновательны, могутъ быть и справедливы. Въ настоящее время, я ничего не могу сказать вамъ.
   Хотя, при жаркомъ энтузіазмѣ майора, этотъ отвѣтъ могъ показаться довольно-сухимъ, однакожь майоръ остался имъ совершенно-доволенъ и заранѣе восхищался мыслью, что свѣту предстоитъ такой прекрасный случай взять свое. Вслѣдъ за тѣмъ, кузенъ Фениксъ и майоръ Бэгстокъ откланялись мистеру Домби и оставили его обдумывать на свободѣ, чего въ состояніи требовать отъ него свѣтъ.
   Но кто это сидитъ въ комнатѣ ключницы, проливая слезы и разговаривая съ мистриссъ Пипчинъ тихо и всплескивая руками? Это какая-то дама, которой лицо закрыто черною шляпкою, какъ-будто не ей принадлежащею. Это миссъ Токсъ, взявшая такой нарядъ отъ своей служанки и тайкомъ пришедшая сюда съ Принцесс-Плэса, чтобъ возобновить старое знакомство съ мистроссъ Пипчипъ и узнать, что дѣлается съ мистеромъ Домби.
   -- Какъ онъ перенесъ это? спрашиваетъ миссъ Токсъ,
   -- Хорошо, отвѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ отрывисто.-- Онъ, кажется, здоровѣе обыкновеннаго.
   -- Наружно, отвѣчаетъ миссъ Токсъ.-- Но что онъ чувствуетъ въ душѣ!
   -- Конечно! Можетъ-быть! говоритъ мистриссъ Пипчинъ, между-тѣмъ, какъ сѣрые глаза ея выражаютъ сомнѣніе.
   -- Впрочемъ, я очень-рада, что мы отъ нея избавились, продолжаетъ мистриссъ Пипчинъ.-- Мнѣ не нужно здѣсь вашихъ безстыдныхъ лицъ!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, безстыдныхъ! Вы въ правѣ сказать безстыдныхъ! повторяетъ миссъ Токсъ.-- Оставить его! Такого благороднаго человѣка!
   И миссъ Токсъ не въ состояніи скрыть своего негодованія.
   -- Я не скажу ничего о его благородствѣ, замѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ, гнѣвно потирая носъ.-- Но когда человѣку приходитъ испытаніе, то нужно переносить его. Что жь дѣлать! Я сама довольно перенесла въ свое время! Есть изъ чего хлопотать! Она ушла, и хорошо сдѣлала. Я думаю, никому и не нужно, чтобъ она возвращалась назадъ!
   Намекъ на перувіанскія мины заставляетъ миссъ Токсъ встать, чтобъ у идти. Мистриссъ Пипчинъ зоветъ Тоулинсона и приказываетъ ему проводить ее. Тоулинсонъ, столько времени невидѣвшій миссъ Токсъ, усмѣхается и спрашиваетъ ее о здоровьи, замѣчая, что онъ сначала не узналъ ея въ этой шляпкѣ.
   -- Я, слава Богу, здорова, Тоулинсонъ, отвѣчаетъ миссъ Токсъ.-- Прошу тебя не говорить никому, что я здѣсь бываю. Я прихожу только къ мистриссъ Пипчинъ.
   -- Слушаю, миссъ, говоритъ Тоулинсонъ.
   -- Дурныя дѣла дѣлаются, Тоулинсонъ, говоритъ миссъ Токсъ.
   -- Очень-дурныя, миссъ.
   -- Надѣюсь, Тоулинсонъ, говоритъ миссъ Токсъ, привыкшая къ поучительному тону въ семействѣ Тудлей:-- что случившееся здѣсь послужитъ для тебя урокомъ.
   -- Благодарю васъ, миссъ, отвѣчаетъ Тоулинсонъ.
   Онъ старается понять, какимъ-образомъ этотъ случай послужитъ ему урокомъ, но гнѣвный голосъ мистриссъ Пипчинъ, кричащей ему: "что ты тамъ дѣлаешь? зачѣмъ ты не провожаешь барыню до дверей!" заставляетъ его толкнуть впередъ миссъ Токсъ. Проходя мимо комнаты мистера Домби, миссъ Токсъ идетъ на-ципочкахъ, скрываясь въ глубинѣ своей шляпки, и въ цѣломъ свѣтѣ, такъ преслѣдующемъ мистера Домби, нѣтъ другаго атома, который бы имѣлъ къ нему столько сожалѣнія и участія, сколько уносила миссъ Токсъ подъ своею черною шляпкою, скрываясь даже отъ уличныхъ фонарей.
   Но миссъ Токсъ но принадлежала къ свѣту мистера Домби. Она приходила къ нему въ домъ каждый вечеръ, прибавляя къ шляпкѣ салопъ и зонтикъ въ дурную погоду; перенося усмѣшки Тоулинсона и фырканье мистриссъ Пипчинъ -- и все это только для того, чтобъ узнать, здоровъ ли онъ и какъ онъ переноситъ свое несчастіе. Но она не принадлежала къ свѣту мистера Домби. Этотъ свѣтъ безъ нея идетъ своею дорогою; а она, не яркая и не отдѣльная звѣзда, движется въ своей маленькой орбитѣ въ углу другой системы, довольная своей участью. Право, миссъ Токсъ легче удовлетворить, чѣмъ тотъ свѣтъ, который столько безпокоилъ мистера Домби!
   Въ конторѣ, писцы со всѣхъ сторонъ обсуживаютъ это несчастіе, но болѣе всего заботятся о томъ, кто заступитъ мѣсто Карцера. Они вообще предполагаютъ, что мѣсто лишится части своихъ доходовъ и будетъ сопряжено съ большими ограниченіями; и тѣ, которые ни въ какомъ случаѣ не надѣются его получить, ни мало не завидуютъ человѣку, которому оно достанется. Со смерти маленькаго Поля, въ конторѣ никогда еще не было такого волненія; но это волненіе принимаетъ дружественный, почти веселый оборотъ и возстановляетъ общее согласіе. Привилегированный острякъ конторы и его соперникъ въ остротахъ, бывшіе до-сихъ-поръ смертельными врагами, мирятся но этому случаю. Въ намять ихъ примиренія, устроивается маленькій обѣдъ въ сосѣднемъ трактирѣ. Острякъ занимаетъ первое мѣсто; соперникъ садится за вице-президента. Рѣчи,слѣдующія за снятіемъ скатерти, открываются острякомъ, который говоритъ: "Джентльмены! нечего скрывать, какъ въ настоящее время неумѣстны частные раздоры. Послѣднія происшествія, о которыхъ не хочу подробно распространяться, потому-что о нихъ упомянуто было въ воскресной газетѣ и въ ежедневномъ листкѣ, который не хочу назвать (здѣсь каждый изъ членовъ общества называетъ листокъ и газету въ-полголоса), заставили меня погрузиться въ размышленія; и я чувствую, что имѣть въ такую минуту личныя несогласія съ Робинзономъ, значитъ не принять участія въ бѣдствіи, постигшемъ домъ нашъ." Робинзонъ отвѣчаетъ на это, какъ человѣкъ и какъ братъ; и одинъ изъ писцовъ, бывшій въ конторѣ уже три года, и постоянно рисковавшій лишиться мѣста за незнаніе ариѳметики, является совершенно въ новомъ свѣтѣ, сказавъ сильную рѣчь, въ которой говорить, между-прочимъ: "дай Богъ, чтобъ нашъ уважаемый начальникъ никогда болѣе не узналъ несчастія, упавшаго на домъ его!" и множество другихъ вещей, начинающихся съ "дай Богъ, чтобъ никогда болѣе", которыя принимались съ громкими аплодиссманами. Однимъ словомъ, вечеръ проходилъ прекрасно, и общее согласіе нарушилось только ссорою двухъ иисцовъ младшихъ, которые, заспоривъ о ежегодныхъ доходахъ Каркера, взялись-было за графины, но къ счастію были выведены вонъ. На другой день, въ конторѣ изведено огромное количество содовой воды, и многіе изъ писцовъ совсѣмъ не явились на службу.
   Что касается до разсыльнаго Перча, то онъ едва-ли не совсѣмъ пропащій человѣкъ. Онъ снова таскается по трактирамъ и лжетъ немилосердо. По его словамъ, онъ уже встрѣчалъ лица, замѣшанныя въ послѣднемъ происшествіи, и сказалъ имъ "соръ", или "сударыня", какъ приходилось, "отъ-чего вы такъ блѣдны?" При чемъ каждый изъ нихъ вздрагивалъ съ головы до ногъ и говорилъ: "о, Перчъ!" и убѣгалъ прочь. Это ли обстоятельство, или дѣйствіе крѣпкихъ напитковъ, приводитъ мистера Перча въ самое печальное состояніе къ тому времени, когда онъ обыкновенно ищетъ утѣшенія въ обществѣ мистриссъ Перчъ; а мистриссъ Перчъ находится въ сильномъ безпокойствъ, опасаясь, что довѣренность ея мужа къ женскому полу ослабнетъ послѣ такихъ неожиданныхъ происшествій, и что, возвращаясь домой, онъ будетъ безпрестанно думать, не убѣжала ли жена его съ какимъ-нибудь виконтомъ.
   Слуги мистера Домби стали вести разсѣянную жизнь и сдѣлались ни къ чему негодными. Каждый вечеръ они собираются за ужиномъ попить, покурить и поболтать. Послѣ половины одиннадцатаго, мистеръ Тоулинсонъ всегда бываетъ хмѣленъ и безпрестанно спрашиваетъ, не говорилъ ли онъ, что нельзя ожидать ничего хорошаго, живя въ угловомъ домѣ. Они шепчутся о миссъ Флоренсѣ и удивляются, гдѣ она; они увѣрены, что если это неизвѣстно мистеру Домби, то извѣстно мистриссъ Домби. О послѣдней замѣчаетъ поваръ, что она была знатная барыня, но слишкомъ-надменна! Всѣ соглашаются съ поваромъ, и горничная, старинная любовь мистера Тоулинсона, весьма-добродѣтельная дѣвушка, проситъ никогда не говорить ей о людяхъ, которые слишкомъ-высоко держатъ головы, какъ-будто земля создана не для нихъ.
   Все это говорится и дѣлается хоромъ. Только мистеръ Домби и свѣтъ остаются одни другъ съ другомъ.
   

ГЛАВА IV.
Тайное извѣстіе.

   Добрая мистриссъ Броунъ и дочь ея Алиса молча сидѣли вмѣстѣ въ своей комнатѣ. Это было въ позднюю весну, рано вечеромъ. Немного дней прошло еще съ-тѣхъ-поръ, какъ мистеръ Домби сказалъ майору Бэгстоку о странномъ извѣстіи, страннымъ образомъ полученномъ, которое могло оказаться незаслуживаюшимъ вниманія, могло быть и справедливымъ.
   Мать и дочь долгое время сидѣли не говоря ни слова, почти безъ движенія. Лицо старухи выражало мучительное безпокойство и ожиданіе; на лицѣ дочери также написано было ожиданіе, но въ меньшей степени, и по-временамъ оно какъ-будто помрачалось досадою и недовѣрчивостью. Старуха, не обращая вниманія на эти перемѣны въ его выраженіи, хотя глаза ея часто обращались на дочь, сидѣла, бормоча про себя и чавкая, и внимательно прислушивалась.
   Жилище ихъ, хотя бѣдное и нищенское, не было такъ отвратительно, какъ въ то время, когда въ немъ жила одна только добрая мистриссъ Броунъ. Видны были нѣкоторыя усилія привести все въ чистоту и порядокъ,-- усилія лѣнивой, беззаботной руки, напоминавшія о молодой женщинѣ. Вечерній сумракъ темнѣлъ и сгущался, между-тѣмъ, какъ обѣ женщины молчали, пока почернѣвшія стѣны не скрылись въ наступавшей темнотѣ.
   Тогда Алиса прервала это продолжительное молчаніе, и сказала:
   -- Ты можешь успокоиться, мать. Онъ не прійдетъ сюда.
   -- Чортъ его возьми! съ нетерпѣніемъ отвѣчала старуха.-- Онъ пріидетъ!
   -- Увидимъ, сказала Алиса.
   -- Увидимъ его, отвѣчала мать.
   -- Въ день страшнаго суда, сказала дочь.
   -- Ты думаешь, что я впала въ дѣтство, я знаю! заворчала старуха.-- Вотъ какого уваженія дождалась я отъ своей дѣвки; но я умнѣе, чѣмъ ты думаешь. Онъ прійдетъ. Намедни, когда я дотронулась до его сюртука на улицѣ, онъ осмотрѣлъ меня, какъ гадину. Но, Боже мой, что съ нимъ было, когда я сказала ихъ имена и спросила хочетъ ли онъ знать, гдѣ они!
   -- Онъ былъ разсерженъ? спросила дочь, которой вниманіе возбудилось на минуту.
   -- Разсерженъ? спроси, жаждалъ ли онъ крови? Это будетъ похожѣе надѣло. Разсерженъ? Ха, ха! Назвать его только разсерженнымъ! сказала старуха, идя съ прихрамываньемъ къ шкапу и зажигая свѣчу, которая выказала во всей отвратительности движенія ея рта, когда она ставила ее на столъ.-- Скорѣе можно назвать твое лицо только сердитымъ, когда ты думаешь или говоришь о нихъ.
   И въ-самомъ-дѣлѣ, въ ней было совсѣмъ другое, когда она сидѣла тихо, притаившись какъ тигрица съ пылающими глазами.
   -- Тссъ! сказала старуха съ торжествующимъ видомъ.-- Я слышу шаги. Эта походка не тѣхъ людей, которые живутъ возлѣ и часто ходятъ мимо. Мы не такъ ходимъ. Мы стали бы гордиться такими сосѣдями! Ты слышишь его?
   -- Мнѣ кажется, ты права, мать, тихо отвѣчала Алиса.-- Тише! Отвори дверь.
   Она завернулась въ свой платокъ и стянула его около себя, между-тѣмъ, какъ старуха, кивая головою, впустила мистера Домби, который остановился, переступивъ черезъ порогъ и недовѣрчиво осмотрѣлся кругомъ.
   -- Здѣсь бѣдное мѣсто для такого джентльмена, какъ ваша милость, сказала старуха, трясясь и кланяясь.-- Я васъ предупреждала, по тутъ еще нѣтъ большой бѣды.
   -- Кто это? спросилъ мистеръ Домби, смотря на Алису.
   -- Это моя красавица-дочь, сказала старуха.-- Ваша милость о ней не безпокойтесь. Она все знаетъ.
   Лицо его нахмурилось, какъ-будто онъ громко произнесъ "кто этого не знаетъ!"; но онъ посмотрѣлъ на нее пристально, между-тѣмъ, какъ та смотрѣла на него, будто не замѣчая его присутствія. Лицо его стало пасмурнѣе, когда онъ отвелъ отъ нея свой взглядъ, и этотъ взглядъ украдкою снопа обращался назадъ, какъ-будто преслѣдуемый ея смѣлымъ взглядомъ, возбуждавшимъ что-то знакомое въ его памяти.
   -- Женщина! сказалъ мистеръ Домби старой колдуньѣ, которая усмѣхалась и подмигивала за его спиною, а когда онъ обращался къ ней, украдкою показывала на дочь, потирала руки, и снова на нее показывала;-- женщина! Сознаюсь, я малодушенъ и забываю свое званіе, приходя сюда; но ты знаешь, зачѣмъ я пришелъ, и что ты предложила мнѣ, останова меня на улицѣ. Можешь ли ты сообщить мнѣ что-нибудь о томъ, что я хочу знать, и какимъ образомъ могу я получить свѣдѣніе въ такой лачугѣ, когда я напрасно употребляю для этого всю свою власть, всѣ свои средства? Не думаю, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія, смотря на нее испытующимъ взглядомъ: -- чтобъ ты осмѣлилась шутить со мною или обманывать меня. Но если таковы твои намѣренія, то лучше остановись на порогѣ твоей затѣи. Я не шутливаго характера и строго взъищу съ тебя.
   -- О, какой гордый, жестокій джентльменъ! бормотала старуха, качая головою и потирая свои морщинистыя руки.-- Но ваша милость увидитъ собственными глазами и услышитъ собственными своими ушами -- не нашими. А если мы наведемъ на ихъ слѣдъ вашу милость, вы, вѣдь, заплатите намъ, любезный господинъ?
   -- Деньги, отвѣчалъ мистеръ Домби, видимо успокоенный этимъ вопросомъ:-- отъищутъ невѣроятныя вещи, я знаю. Онѣ могутъ привести насъ къ дѣлу. Да. За каждое положительное извѣстіе я плачу. По прежде всего мнѣ необходимо извѣстіе, чтобъ я могъ судить о его цѣнности.
   -- Знаете ли вы что-нибудь могущественнѣе денегъ? спросила молодая женщина не вставая и не измѣняя своего положенія.
   -- Не думаю, чтобъ въ этой лачугѣ что-нибудь могло быть сильнѣе ихъ, сказалъ мистеръ Домби.
   -- Вы могли бы знать вещи, которыя вездѣ сильнѣе, отвѣчала Алиса.-- Вамъ неизвѣстна женская ненависть?
   -- У тебя ядовитый языкъ, сказалъ мистеръ Домби.
   -- Не всегда, отвѣчала она безъ малѣйшаго смущенія.-- Я говорю вамъ это для того, чтобъ вы лучше насъ поняли и болѣе вѣрили намъ. Женская ненависть одна и та же -- здѣсь и въ вашемъ прекрасномъ домѣ. Я ненавижу, ненавижу уже нѣсколько лѣтъ... Причины моей ненависти такъ же сильны, какъ и ваши, и предметъ ея тотъ же самый человѣкъ!
   Онъ вскочилъ съ мѣста, какъ-будто противъ воли, и смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.
   -- Да, сказала она съ страннымъ смѣхомъ: -- это дѣйствительно такъ, какъ ни велико между нами разстояніе. Какъ это могло случиться, нѣтъ надобности знать; это моя исторія, и я берегу ее для себя. Я хотѣла бы свести васъ, потому-что ненавижу его. Мать моя бѣдна и корыстолюбива; она готова продать всѣ извѣстія, какія можетъ собрать, продать всѣхъ и каждаго за деньги. Не дурно, въ-самомъ-дѣлѣ, чтобъ вы ей заплатили, если она поможетъ вамъ въ томъ, что вы знать хотите. Но моя цѣль не такова. Я объяснила вамъ ее, и мнѣ все равно, хоть вы сторгуетесь съ нею за полшиллинга. Я кончила. Мой ядовитый языкъ ничего болѣе не скажетъ, хоть ждите здѣсь до самаго утра.
   Старуха, которую сильно безпокоила эта рѣчь, охуждавшая ея денежные разсчеты, дернула за рукавъ мистера Домби и шепнула ему, чтобъ онъ не обращалъ вниманія на ея дочь. Онъ взглянулъ на нихъ обѣихъ поочереди блуждающимъ взглядомъ и сказалъ глухимъ голосомъ:
   -- Продолжай. Что ты знаешь?
   -- Не торопитесь, ваша милость! намъ нужно кое-кого подождать, отвѣчала старуха.-- Мы это узнаемъ отъ другаго -- вывѣдаемъ, выжмемъ изъ него.
   -- Что ты хочешь сказать? спросилъ мистеръ Домби.
   -- Терпѣніе, заквакала старуха, кладя свою кисть, какъ коготь, на его руку.-- Терпѣніе. Мы до всего дойдемъ. Я знаю, что могу. Если онъ вздумаетъ скрывать отъ меня дѣло, сказала добрая мистриссъ Броунъ, сгибая свои десять пальцевъ: -- то я вырву изъ него все.
   Мистеръ Домби слѣдилъ за нею глазами, когда она поплелась къ дверямъ и снова выглянула на улицу, о потомъ взглядъ его остановился на дочери; но Алиса сидѣла безстрастная, молчаливая и не обращала на него вниманія.
   -- Ты говоришь мнѣ, старуха, сказалъ онъ, когда сгорбленная фигура мистриссъ Броунъ возвратилась назадъ, кивая головою и бормоча про себя:-- что мы будемъ еще кого-то ждать.
   -- ДА, сказала старуха, смотря ему въ лицо и качая головою.
   -- И отъ него получимъ извѣстіе, которое можетъ быть для меня полезнымъ?
   -- Да, отвѣчала старуха, опять кивнувъ головою,
   -- Этотъ человѣкъ не знакомъ мнѣ?
   -- Штъ! сказала старуха съ ѣдкимъ смѣхомъ.-- Не все ли равно! Ну, ну, нѣтъ, не совсѣмъ незнакомъ вашей милости. Но онъ васъ не увидитъ. Онъ бы испугался васъ и не сталъ бы говорить. Станьте за дверью и судите сами. Мы не просимъ, чтобъ намъ вѣрили... Какъ ваша милость недовѣрчиво смотритъ на комнату, которая за дверью! О, какъ вы, богатые господа, подозрительны! Взгляните же на нее.
   Ея проницательный взглядъ открылъ на его лицъ невольное выраженіе того чувства, которое не могло быть неосновательнымъ въ подобныхъ обстоятельствахъ. Она взяла свѣчу и пошла къ дверямъ. Мистеръ Домби заглянулъ въ нихъ, удостовѣрился, что за ними была пустая, бѣдная комната, и сдѣлалъ знакъ старухѣ поставить свѣчу на мѣсто.
   -- Скоро ли, спросилъ онъ:-- пріидетъ этотъ человѣкъ?
   -- Скоро, отвѣчала она.-- Не угодно ли вашей милости посидѣть нѣсколько минутъ?
   Онъ не отвѣчалъ, но съ нерѣшительнымъ видомъ сталъ ходить по комнатѣ, какъ-будто не зная, остаться, или уйдти, какъ-будто ссорясь самъ съ собою за то, что очутился въ такомъ мѣстѣ. Но скоро походка его сдѣлалась тяжеле и медленнѣе, лицо серьёзнѣе и задумчивѣе, какъ-будто цѣль, для которой онъ пришелъ сюда, снова овладѣла его мыслями.
   Между-тѣмъ, какъ онъ ходилъ взадъ и впередъ, потупивъ глаза въ землю, мистриссъ Броунъ, сидя на стулѣ, съ котораго она вставала, чтобъ принять гостя, снова стала прислушиваться. Однообразный шумъ его шаговъ или дряхлость такъ ослабили ея слухъ, что чья-то походка внѣ дома уже нѣсколько минутъ отдавалась въ ушахъ ея дочери, которая, чтобъ извѣстить мать, быстро на нее взглянула. Тогда старуха вскочила съ своего мѣста, и шепнувъ "вотъ онъ!", толкнула мистера Домби на мѣсто наблюденія и поставила на столъ бутылку съ стаканомъ такъ живо, что успѣла обвиться руками около шеи Роба-Точильщика, когда тотъ показался въ дверяхъ.
   -- Вотъ мой милый мальчикъ, вскричала мистриссъ Броунъ: -- наконецъ-то! какъ ты похожъ на моего сына, Роби!
   -- Ой! мистриссъ Броупъ! прервалъ Точильщикъ.-- Перестаньте! Не-уже-ли вы не можете любить человѣка безъ того, чтобъ не жать и не душить его! Будьте осторожны; у меня въ рукахъ клѣтка!
   -- При мнѣ, онъ думаетъ о клѣткѣ! вскричала старуха, спрашивая глазами потолокъ.-- При мнѣ, которая привязана къ нему болѣе, чѣмъ мать!
   -- Конечно, я увѣренъ, что за это я вамъ много обязанъ, мистриссъ Броунъ, сказалъ несчастный мальчикъ: -- я самъ люблю васъ, но вѣдь я не душу васъ, мистриссъ Броунъ!
   Онъ говорилъ и глядѣлъ такъ, какъ-будто не прочь былъ сдѣлать это при удобномъ случаѣ.
   -- И еще говоритъ о клѣткахъ! ворчалъ Точильщикъ.-- какъ-будто это преступленіе! Посмотрите-ка! Знаете ли, чье это?
   -- Хозяина, дружокъ? спросила старуха съ усмѣшкою.
   -- Э! сказалъ Точильщикъ, ставя на столъ большую клѣтку, завернутую кругомъ и развязывая обвертку руками о зубами.-- Это нашъ попугай, вотъ онъ!
   -- Попугай мистера Каркера, Робъ?
   -- Молчите, мистриссъ Броунъ, сказалъ встревоженный Точильщикъ.-- Къ-чему вы называете имена? Право, сказалъ Робъ, въ отчаяніи рвя на себѣ волосы обѣими руками:-- она сведетъ меня съ ума!
   -- Какъ! Ты бранишь меня, неблагодарный? вскричала старуха съ притворною горячностью.
   -- Боже мой, мистриссъ Броунъ, нѣтъ! отвѣчалъ Точильщикъ со слезами на глазахъ.-- Есть же такая!... Не люблю ли я васъ до безумія, мистриссъ Броунъ?
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, милый Робъ? Съ этими словами, мистриссъ Броунъ снова заключила его въ свои объятія и не выпустила до-тѣхъ-поръ, пока онъ не сдѣлалъ нѣсколькихъ отчаянныхъ и недѣйствительныхъ усилій ногами, и пока волосы на головѣ его но встали дыбомъ.
   -- О! сказалъ Точильщикъ: -- какъ ужасно испытывать такую привязанность! Я бы желалъ, чтобъ она... Какъ вы поживаете, мистриссъ Броунъ?
   -- Каково? Не былъ здѣсь цѣлую недѣлю! сказала старуха, смотря на него съ упрекомъ.
   -- Помилуйте, мистриссъ Броунъ! недѣлю тому назадъ, я сказалъ, что прійлу черезъ недѣлю, и пришелъ. Какъ вы опрометчивы! Будьте немного снисходительнѣе, мистриссъ Броунъ. Я охрипъ, оправдываясь; лицо у меня лоснится отъ обниманья. И онъ крѣпко потеръ его рукавомъ, какъ-будто для-того, чтобъ стереть съ него лоскъ.
   -- Выпей немного, чтобъ успокоиться, Робинъ, сказала старуха, наливая въ стаканъ изъ бутылки и подавая ему.
   -- Спасибо, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Точильщикъ.-- Ваше здоровье. Желаю вамъ много -- и прочее (что, судя по выраженію его лица, не заключало въ себѣ никакихъ пріятныхъ желаній).-- А теперь за ея здоровье, сказалъ Точильщикъ, смотря на Алису, которая сидѣла, устремивъ глаза, какъ ему казалось, на стѣну позади его, но въ-самомъ-дѣлѣ на лицо мистера Домби, стоявшаго за дверью: -- желаю ей того же самаго!
   Послѣ этихъ двухъ тостовъ, онъ осушилъ стаканъ и поставилъ его на столъ.
   -- Ну, мистриссъ Броунъ, продолжалъ онъ: -- теперь къ дѣлу. Вы знатокъ въ птицахъ...
   -- Златокъ въ птицахъ? повторила старуха.
   -- Да, сказалъ Точильщикъ.-- Мнѣ нужно сберечь этого попугая; я бы хотѣлъ, чтобъ вы подержали его у себя съ недѣлю, или около того. Если я долженъ ходить взадъ и впередъ, печально сказалъ онъ: -- то пусть буду ходить для чего-нибудь.
   -- Ходить для чего-нибудь? вскричала старуха.
   -- Кромѣ васъ, хотѣлъ я сказать, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ испуганный Робъ.-- Кромѣ васъ, я не имѣю никакой цѣли. Не начинайте опять, ради Бога.
   -- Онъ ее безпокоится обо мнѣ! Онъ не безпокоится обо мнѣ, какъ я о немъ безпокоюсь! вскричала мистриссъ Броунъ, поднимая свои изсохшія руки.-- Но я позабочусь о его птицѣ.
   -- Берегите же, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ, качая головою.-- Но перестанемъ объ этомъ говорить.
   Вдругъ, остановясь и бросивъ боязливый взглядъ на другой колецъ комнаты, Робъ снова налилъ себѣ стаканъ, медленно осушилъ его, и, покачавъ головою, началъ играть пальцами съ проволокою клѣтки.
   Старуха посмотрѣла на него украдкою, подвинула къ нему свой стулъ и, глядя на попугая, который на ея зовъ спустился съ позолоченной крыши, сказала:
   -- Ты теперь безъ мѣста, Роби?
   -- Какое вамъ дѣло, мистриссъ Броунъ! отрывисто отвѣчалъ Точильщикъ.
   Старуха бросила на него взглядъ, который могъ бы предупредить его, что его уши въ опасности; но теперь наступила его очередь смотрѣть на попугая, и какъ ни живо представляло ему воображеніе сердитое лицо ея, онъ не могъ видѣть его глазами.
   -- Я удивляюсь, что господинъ не взялъ тебя съ собою, Робъ, сказала старуха вкрадчивымъ тономъ.
   Робъ такъ погрузился въ разсматриваніе попугая и до того занялся проволокою, что не отвѣчалъ ни слова.
   Старуха держала свои когти прямо надъ его головою; но она не дала еще воли пальцамъ и сказала голосомъ, въ которомъ водно было усиліе казаться ласковымъ:
   -- Роби, дитя мое.
   -- Что, мистриссъ Броунъ? спросилъ Точильщикъ.
   -- Я говорю, что мнѣ удивительно, отъ-чего господинъ не взялъ тебя съ собою, дружокъ.
   -- Какое вамъ дѣло, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Точильщикъ.
   Мистриссъ Броунъ тотчасъ схватила его правою рукою за волосы, а лѣвою за горло, и съ такою яростью сдавила предметъ своей привязанности, что лицо Роба въ ту же минуту стало чернѣть.
   -- Мистриссъ Броунъ! вскричалъ Точильщикъ:-- выпустите меня! Что вы со мною дѣлаете? Помогите, молодая женщина! мистриссъ Броу... Броу...!..
   Но молодая женщина, одинаково нетронутая ни его призывомъ, ни несвязными криками, оставалась безстрастною зрительницею. Наконецъ, послѣ отчаянной борьбы, Робъ высвободился и сталъ, пыхтя и ограждая себя локтями, между-тѣмъ, какъ старуха, также пыхтя и топая ногами отъ ярости и досады, собирала силы, чтобъ опять на него броситься. Во время этого кризиса, Алиса подала свой голосъ, но не въ пользу Точильщика, сказавъ:
   -- Славно, мать. Рви его на части!
   -- Какъ! вскричалъ Робъ: -- и вы также противъ меня? Что я вамъ сдѣлалъ? Я бы хотѣлъ знать, за что меня рвать на части? Зачѣмъ вы обижаете человѣка, который никому изъ васъ не дѣлалъ зла? А еще называетесь женщинами! сказалъ испуганный и опечаленный Точильщикъ, закрывая глазъ рукавомъ.-- Я удивляюсь вамъ! Гдѣ ваша женская нѣжность?
   -- Ахъ ты неблагодарная собака! говорила задыхаясь старуха.-- Безстыдная, подлая собака!
   -- Чѣмъ я обидѣлъ васъ, мистриссъ Броунъ? спросилъ Робъ сквозь слезы.-- Вы были очень ко мнѣ привязаны минуту тому назадъ.
   -- Отдѣлываться отъ меня короткими отвѣтами и грубыми словами, сказала старуха.-- Отъ меня! Потому-что мнѣ хотѣлось немного поболтать о его господинѣ и госпожи, онъ осмѣлился играть со мною въ отгадки! Но я не буду болѣе говорить съ тобою, голубчикъ. Теперь ступай!
   -- Я, кажется, не говорилъ вамъ, что хочу идти, замѣтилъ несчастный Точильщикъ.-- Прошу васъ, мистриссъ Броунъ, не говорите такъ со мною.
   -- Я вовсе не буду говорить, сказала мистриссъ Броунъ съ такимъ движеніемъ руки, что онъ отскочилъ въ уголъ.-- Ни одно слово для него не сорвется съ моего языка. Онъ неблагодарная собака. Я его знать не хочу. Пусть онъ идетъ! А я спущу на него тѣхъ, которые будутъ говорить слишкомъ-много, которыхъ нельзя будетъ отогнать, которые прильнутъ къ нему, какъ піявки и будутъ стеречь его, какъ лисицы. Да что и говорить! Онъ ихъ знаетъ. Онъ знаетъ свои старыя дѣла и старыя продѣлки. Если же онъ позабылъ, то они ему напомнятъ скоро. Пусть онъ идетъ теперь; посмотримъ, какъ онъ будетъ служить своему господину и хранить его тайны, когда за нимъ всюду слѣдовать будетъ такая компанія. Ха, ха, ха! Онъ найдетъ ихъ непохожими на тебя и меня, Алли. Пусть его идетъ, пусть его идетъ!
   Старуха, къ несказанному ужасу Точильщика, ходила кругомъ, описывая круги фута четыре въ діаметрѣ, повторяя одни и тѣ же слова, махая кулакомъ надъ головою и отвратительно шевеля губами.
   -- Мистриссъ Броунъ, взмолился Робъ, выступая немного изъ своего угла: -- вы вѣрно не захотите хладнокровно обидѣть бѣдняка?
   -- Не говори со мною, сказала мистриссъ Броунъ, яростно продолжая ходить кругомъ.-- Пусть его идетъ!
   -- Мистриссъ Броунъ, продолжалъ измученный Точильщикъ: -- я не хотѣлъ... О, какъ ужасно попасть въ такую бѣду! Я только былъ остороженъ въ словахъ, мистриссъ Броунъ, какъ и всегда бываю, потому-что ему все извѣстно; но я знаю, что вы никому не разскажете. Мнѣ кажется, я могу поболтать немного, мистриссъ Броунъ. Перестаньте же, прошу васъ. Не-уже-ли вы не замолвите слова за несчастнаго! сказалъ Точильщикъ, въ отчаяніи обращаясь къ дочери.
   -- Полно, мать; ты слышишь, что онъ говоритъ, сказала Алиса своимъ строгимъ голосомъ, съ нетерпѣливымъ движеніемъ головы:-- допроси его еще разъ и если не успѣешь, то губи его, пожалуй, и дѣло кончено.
   Мистриссъ Броунъ, тронутая этимъ нѣжнымъ увѣщаніемъ, тотчасъ начала выть, и, постепенно смягчаясь, заключила въ свои объятія бѣднаго Точильщика, который обнялъ ее съ выраженіемъ невыносимаго горя, и, подобно жертвѣ, сѣлъ на прежнее мѣсто, возлѣ своего почтеннаго друга.
   -- Ну, что подѣлываетъ господинъ, мой дружочекъ? сказала мистриссъ Броупъ, взявъ его за обѣ руки.
   -- Тсс! Сдѣлайте милость, мистриссъ Броунъ, говорите тише, сказалъ Робъ.-- Онъ, я думаю, совершенно здоровъ, благодарю васъ.
   -- Ты не безъ мѣста, Роби? спросила мистриссъ Броунъ вкрадчивымъ тономъ.
   -- Я не безъ мѣста и не при мѣстѣ, прошепталъ Робъ -- мнѣ... мнѣ все еще платятъ, мистриссъ Броунъ.
   -- И ты ничего не дѣлаешь, Робъ?
   -- До-сихъ-поръ ничего особеннаго, мистриссъ Броупъ; только смотрю обоими глазами, сказалъ Точильщикъ, выкативъ глаза ужаснымъ образомъ.
   -- Господинъ въ чужихъ краяхъ, Робъ?
   -- Боже мой, мистриссъ Броунъ, не-уже-ли вы не можете говорить со мною о чемъ-нибудь другомъ? вскричалъ Точильщикъ въ отчаяніи.
   Гнѣвная мистриссъ Броупъ тотчасъ вскочила съ мѣста, но замученный Точильщикъ удержалъ ее, прошептавъ: -- Да-а, мистриссъ Броунъ, кажется, онъ въ чужихъ краяхъ. Что она на меня смотритъ? прибавилъ онъ, показывая на дочь, которой глаза были устремлены на лицо, снова выглянувшее изъ-за двери.
   -- Не обращай на нее вниманія, сказала старуха, держа его крѣпче, чтобъ не дать ему обернуться.-- У нея ужь такая привычка. Скажи, Робъ, видѣлъ ты когда-нибудь госпожу, другъ мой?
   -- О, мистриссъ Броунъ, какую госпожу? вскричалъ Точильщикъ умоляющимъ голосомъ.
   -- Какую госпожу? повторила она.-- Госпожу, мистриссъ Домби?
   -- Да, кажется, я ее одинъ разъ видѣлъ, отвѣчалъ Робъ.
   -- Въ ту ночь, когда она уѣхала, Роби, а? сказала ему на ухо старуха, слѣдя за каждою перемѣною его лица.-- О, я знаю, что ты видѣлъ ее въ ту ночь.
   -- Ну, если вы знаете, что это было въ ту ночь, такъ знаете, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Робъ: -- не зачѣмъ было и щипать меня.
   -- Куда они уѣхали въ ту ночь, Робъ? Какъ они уѣхали? Гдѣ ты се видѣлъ? Смѣялась ли она? Плакала ли? Разскажи мнѣ все, кричала старая вѣдьма, держа его еще крѣпче и разсматривая каждую черту его лица своими тусклыми глазами.-- Ну, начинай! я хочу, чтобъ ты мнѣ все разсказалъ. Ну, Робъ! Мы съ тобою умѣемъ хранить тайны. Намъ это не въ первый разъ приходится. Куда они прежде всего поѣхали, Робъ?
   Несчастный Точильщикъ тяжело вздохнулъ и остановился.
   -- Ты нѣмъ? гнѣвно спросила старуха.
   -- Боже мой, мистриссъ Броунъ, я не нѣмъ! Вы думаете, что я скоръ какъ молнія. Я бы желалъ быть молніей, ворчалъ ошеломленный Точильщикъ:-- чтобъ передать кому-нибудь ударъ, отъ котораго бы не опомнились.
   -- Что ты говоришь? спросила старуха съ усмѣшкою.
   -- Желаю вамъ счастія, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ хитрый Робъ, ища утѣшенія въ стаканѣ.-- Вы спрашиваете, куда они прежде всего поѣхали... то-есть, онъ и она?
   -- Да! подхватила старуха съ живостью:-- оба они?
   -- Они никуда не поѣхали... вмѣстѣ, отвѣчалъ Робъ.
   Старуха посмотрѣла на него, какъ-будто дѣлая надъ собою усиліе, чтобъ снова не схватить его за горло и за голову; но ее удержала какая-то таинственность въ его лицѣ.
   -- Въ томъ-то и штука, неохотно пробормоталъ Точильщикъ: -- что никто не видѣлъ, какъ они уѣхали, и не можетъ сказать, какъ они уѣхали. Они поѣхали въ разныя стороны, говорю вамъ, мистриссъ Броунъ.
   -- Эге-ге! Чтобъ встрѣтиться въ назначенномъ мѣстѣ? прошептала старуха, нѣсколько минутъ не сводя глазъ съ его лица.
   -- Да; еслибъ они уѣхали не за тѣмъ, чтобъ гдѣ-нибудь встрѣтиться, то могли бы остаться дома; не правда ли, мистриссъ Броунъ? съ неохотою спросилъ Точильщикъ*
   -- Ну, Робъ, ну! сказала старуха, крѣпче сжимая его руку, какъ-будто боясь, чтобъ онъ не ускользнулъ.
   -- Какъ? развѣ мы ужь не довольно поговорили, мистриссъ Броунъ? отвѣчалъ Точильщикъ, который отъ вина и пытки сдѣлался такъ слезливъ, что почти при каждомъ вопросѣ теръ рукавомъ то одинъ, то другой глазъ и бормоталъ безполезныя возраженія.-- Вы спрашиваете, смѣялась ли она въ тотъ вечеръ? Спрашивали ли вы, смѣялась ли она, мистриссъ Броунъ?
   -- Или плакала? прибавила старуха, дѣлая утвердительный знакъ.
   -- Ни то, ни другое. Она была такъ же спокойна, когда ѣхала со мною... О, я вижу, вы хотите все вывѣдать отъ меня, мистриссъ Броунъ. Но дайте мнѣ клятву, что никому этого не скажете.
   Это мистриссъ Броунъ сдѣлала весьма-охотно, не имѣя другихъ намѣреніи, какъ только дать своему скрытому гостю услышать, что ему было нужно.
   -- Она была такъ же спокойна, какъ картина, когда поѣхала со мною въ Соутемптонъ. Поутру она была точно такая же, мистриссъ Броунъ. И когда она уѣхала на пароходѣ, до разсвѣта, одна -- выдавая меня за слугу, проводившаго ее до мѣста -- она была такъ же спокойна. Теперь довольны ли вы, мистриссъ Броунъ?
   -- Нѣтъ, Робъ. Не совсѣмъ еще, отвѣчала мистриссъ Броунъ рѣшительнымъ тономъ.
   -- Вотъ женщина! вскричалъ несчастный Робъ, въ полномъ сознаніи своей беззащитности.-- Что вы еще хотите знать, мистриссъ Броунъ?
   -- Что господинъ? Куда онъ уѣхалъ? спросила она, продолжая сжимать его и смотря ему въ лицо своимъ помертвѣвшимъ взглядомъ.
   -- Клянусь вамъ, не знаю, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Робъ.-- Клянусь вамъ, что не знаю, ни что онъ сдѣлалъ, ни куда поѣхалъ; однимъ словомъ, ничего не знаю о немъ. Знаю только, что на прощанье онъ велѣлъ мнѣ молчать; и я говорю вамъ, мистриссъ Броунъ, какъ другъ, что если вамъ вздумается повторить хотя одно слово изъ того, о чемъ мы теперь говоримъ, то вы ужь лучше застрѣлитесь или запритесь здѣсь въ домѣ и зажгите его, потому что онъ рѣшится на все, чтобъ отмстить вамъ. Вы въ-половину не знаете его такъ хорошо, какъ я, мистриссъ Броунъ. Отъ него нигдѣ не скроешься, говорю вамъ!
   -- Развѣ я не дала клятвы, возразила старуха: -- и не сдержу ея?
   -- Надѣюсь, что сдержите, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Робъ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ и скрытою угрозою:-- столько же для меня, сколько и для себя-самихъ.
   Онъ взглянулъ на нее, давая ей это дружеское предостереженіе и выразительно кивнулъ головою; но, находя не совсѣмъ пріятнымъ видѣть желтое лицо съ его смѣшнымъ кривляньемъ и хорьковые глаза съ ихъ оледеняющимъ, пронзительнымъ взглядомъ такъ близко возлѣ своего лица, онъ съ безпокойствомъ взглянулъ на свой стулъ и сидѣлъ въ замѣшательствѣ, какъ-будто сбираясь сдѣлать торжественное объявленіе, что болѣе ни на какіе вопросы отвѣчать не будетъ. Старуха, продолжая держать его по-прежнему, воспользовалась этимъ случаемъ, чтобъ поднять указательный палецъ правой руки, дѣлая такимъ образомъ знакъ скрытому наблюдателю удвоить, вниманіе.
   -- Робъ, сказала она самымъ ласковымъ тономъ.
   -- Боже мой, мистриссъ Броунъ, что вамъ еще нужно? вскричалъ взбѣшенный точильщикъ.
   -- Робъ! Гдѣ госпожа и господинъ условились встрѣтиться?
   Робъ болѣе и болѣе приходилъ въ замѣшательство, смотрѣлъ вверхъ, смотрѣлъ внизъ, кусалъ большой палецъ, отиралъ его о жилетъ, и наконецъ сказалъ, искоса смотря на свою мучительницу:-- Почему мнѣ знать это, мистриссъ Броуна?
   Старуха по-прежнему подняла вверхъ свой палецъ, сказавъ: -- Полно, дружокъ. Зачѣмъ же было говорить столько и не договаривать? Я хочу знать.
   Робъ, послѣ нѣкотораго молчанія, вдругъ отвѣчалъ: -- Могу ли я произносить имена иностранныхъ городовъ, мистриссъ Броунъ? Какая вы недогадливая женщина!
   -- Но ты слышалъ, какъ произносили это имя, Роби, сказала она съ увѣренностью:-- и знаешь его. Говори!
   -- Я никогда не слышалъ, какъ его произносили, мистриссъ Броунъ, отвѣчала. Точильщикъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, поспѣшно возразила старуха:-- ты видѣлъ его написавшимъ и можешь прочесть его по складамъ.
   Робъ, съ громкимъ восклицаніемъ, чѣмъ-то среднимъ между хохотомъ и плачемъ, проникнутый удивленіемъ къ хитрости мистриссъ Броунъ, даже не смотря на претерпеваемое отъ нея гоненіе, пошарилъ въ карманѣ своего жилета и вынулъ оттуда кусокъ мѣла. Глаза старухи заблистали, когда она увидѣла мѣлъ въ его рукѣ, и, очистивъ мѣсто на столѣ, чтобъ онъ могъ написать тамъ слова, она еще разъ сдѣлала знакъ рукою.
   -- Теперь я вотъ что скажу вамъ, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ: -- болѣе вы меня не разспрашивайте. Я отвѣчать не буду. Я не могу. Когда они должны встрѣтиться, и для чего они уѣхали одни, я знаю столько же, сколько и вы. Больше я ничего не знаю. По если я разскажу вамъ, какъ я нашелъ это слово, вы не повѣрите. Сказать ли, мистриссъ Броунъ?
   -- Скажи, Робъ.
   -- Хорошо, мистриссъ Броунъ. Вотъ... теперь вы вѣдь ничего не будете спрашивать? спросилъ Робъ, обращая на нее свои глаза, становившіеся уже безсмысленными и сонными.
   -- Ни слова болѣе, сказала мистриссъ Броунъ.
   -- Ну, вотъ, какъ это было. Когда извѣстная особа оставила даму со млою, то положила въ ея руку кусокъ бумаги, гдѣ было что-то написано на случай, чтобъ она не забыла. Она не боялась забыть, потому-что разорвала бумагу, какъ только онъ вышелъ, и когда я сажалъ ее въ карету, то поднялъ одинъ изъ лоскутковъ; другіе она выбросила въ окно, потому-что я нигдѣ не могъ найдти ихъ. На этомъ лоскуткѣ было написано только одно слово, и вотъ оно, если хотите и должны знать его. Но помните! Вы дали клятву, мистриссъ Броунъ.
   Мистриссъ Броунъ сказала, что она это помнитъ. Робъ, которому ничего болѣе не оставалось говорить, началъ медленно чертить мѣломъ по столу.
   -- Д, прочитала старуха громко, когда онъ написалъ букву.
   -- Замолчите ли вы, мистроссъ Броунъ? вскричалъ онъ, закрывая написанное руками и обращаясь къ ней съ нетерпѣніемъ: -- я не хочу, чтобъ это читали. Молчите!
   -- Такъ пиши крупнѣе, Робъ, отвѣчала она, повторяя свой прежній сигналъ:-- потому-что я худо разбираю, даже печатное.
   Ворча про себя и снова неохотно принявшись за работу, Робъ продолжалъ писать. Между-тѣмъ, какъ онъ наклонилъ голову, человѣкъ, для котораго онъ такъ безсознательно трудился, отошелъ отъ двери и, ставъ за его плечомъ, внимательно слѣдилъ за движеніемъ его руки по столу. Въ то же время Алиса, съ противоположной стороны, смотрѣла, какъ онъ выводилъ буквы, и повторяла каждую изъ нихъ губами, не произнося громко. При окончаніи каждой буквы, глаза ея и мистера Домби встрѣчались, какъ-будто ища взаимнаго подтвержденія, и такимъ образомъ они вмѣстѣ сложили -- Д. И. Ж. О. Н. Ъ.
   -- Вотъ вамъ! сказалъ Точильщикъ, поспѣшно намочивъ ладонь, чтобъ смыть слово; но, не довольствуясь этимъ, онъ еще теръ рукавомъ по столу, пока на немъ не осталось никакихъ слѣдовъ мѣла.-- Надѣюсь, что теперь вы довольны, мистриссъ Броунъ?
   Старуха, въ знакъ согласія, выпустивъ его руку, погладила его по спинѣ. Точильщикъ, подъ вліяніемъ досады, вина и разспросовъ, сложилъ руки на столѣ, опустилъ на нихъ голову и заснулъ.
   Давъ ему нѣсколько времени пробыть въ глубокомъ снѣ и громко захрапѣть, старуха обратилась къ дверямъ, за которыми стоялъ мистеръ Домби, и провела его черезъ комнату. Тутъ она наклонилась надъ Робомъ, готовясь закрыть ему глаза руками или ударить его головою внизъ, если онъ подниметъ ее въ то время, когда потаенные шаги направлялись къ дверямъ. Но взглядъ ея, зорко стерегшій соннаго, такъ же зорко слѣдилъ и за бодрствовавшимъ; и когда послѣдній коснулся рукою ея руки, и не смотря на всѣ предосторожности, издалъ звонкій гулъ золота, во взглядѣ старухи отразилась вся жадность ворона.
   Мрачный взглядъ дочери проводилъ его до дверей и замѣтилъ, какъ мистеръ Домби былъ блѣденъ, и какъ торопливая походка его показывала, что малѣйшее замедленіе было для него невыносимо, и какъ онъ сгаралъ отъ нетерпѣнія дѣйствовать и ѣхать. Когда онъ затворилъ за собою двери, она взглянула на мать. Старуха приплелась къ ней, открыла руку, показывая золото, и, крѣпко сжавъ ее съ боязнію и жадностью, шепнула:
   -- Что онъ сдѣлаетъ, Алли?
   -- Худо, сказала дочь.
   -- Убьетъ ихъ? спросила старуха.
   -- Онъ сумасшедшій; гордость его, обиженная, въ состояніи это сдѣлать.
   Ея взглядъ былъ ярче взгляда матери, и огонь, блестѣвшій въ немъ, былъ еще диче; но лицо ея и даже губы остались безцвѣтны.
   Онъ не сказали болѣе ни слова, по сѣли врозь: мать занялась своими деньгами, дочь своими мыслями, между-тѣмъ, какъ глаза ихъ сверкали въ сумеркахъ слабо-освѣщенной комнаты. Робъ спалъ и храпѣлъ. Одинъ только попугай, на котораго никто не обращалъ вниманія, былъ въ движеніи -- крутилъ и хватался за прутья клѣтки своимъ согнутымъ клевомъ, взбирался на верхъ, спускался оттуда головою внизъ, кусалъ, шумѣлъ и цѣплялся за желѣзные прутья; какъ-будто зная опасность, угрожавшую его хозяину, онъ хотѣлъ вырваться изъ клѣтки и улетѣть, чтобъ предупредить его.
   

ГЛАВА V.
Новое извѣстіе.

   Для двухъ родственниковъ негодяя -- его отверженнаго брата и сестры, тяжесть вины его была почти болѣе ощутительна, чѣмъ для человѣка, котораго онъ оскорбилъ такъ глубоко. Любопытный и мучительный свѣтъ оказалъ мистеру Домби услугу, понудивъ его къ преслѣдованію и мщенію. Онъ возбудилъ его дѣятельность, уязвилъ его гордость, далъ единственной идеѣ его жизни новую Форму и нѣсколько удовлетворилъ его гнѣву, въ которомъ сосредоточилось все разумное его существованіе. Все упорство и непреклонность его характера, вся его мрачность и угрюмость, все преувеличенное чувство собственнаго достоинства, все завистливое расположеніе находить самомалѣйшую ошибку при оцѣнкѣ его достоинства другими, приняло одно направленіе -- какъ нѣсколько потоковъ, соединившихся въ одинъ -- и понесло его на своемъ теченіи. Самый неистовый и раздражительный человѣкъ, въ настоящемъ случаѣ, былъ бы менѣе опасенъ, чѣмъ угрюмый мистеръ Домби. Скорѣе можно было укротить дикаго звѣря, чѣмъ почтеннаго джентльмена безъ складки на накрахмаленномъ галстухѣ.
   Но самая твердость его намѣренія почти замѣняла ему дѣйствіе. Пока онъ еще не зналъ объ убѣжищѣ измѣнника, мысли его были заняты другимъ предметомъ.
   Братъ и сестра прежняго любимца его не имѣли этого утѣшенія; все въ ихъ исторіи, прошедшей и настоящей, давало, въ глазахъ ихъ, самое грустное значеніе его преступленію.
   Сестра иногда печально думала, что еслибъ она осталась при немъ его спутницею и другомъ, какъ прежде, можетъ-быть, онъ не совершилъ бы своего проступка. Но эта же мысль, представляясь виновному и раскаявшемуся брату, какъ это иногда случалось, поражала его сердце острымъ, укоризненнымъ прикосновеніемъ, которое было для него невыносимо. Никогда мысль объ осужденіи своего жестокаго брата не проходила ему на умъ. Новое обвиненіе себя-самого, новое сокрушеніе о своемъ собственномъ униженіи, были единственными его размышленіями.
   Въ тотъ самый день, котораго вечеръ описали мы въ предъидущей главъ, въ то самое время, когда домашніе мистера Домби были заняты побѣгомъ его жены, окно комнаты, въ которой братъ и сестра сидѣли за своимъ раннимъ завтракомъ, закрылось неожиданной тѣнью человѣка, подходившаго къ дверямъ: этотъ человѣкъ былъ Перчъ.
   -- Я вышелъ изъ дома рано, сказалъ мистеръ Перчъ, самоувѣренно заглядывая въ комнату и вытирая о коверъ башмаки, на которыхъ не было грязи:-- исполняя порученіе, данное мнѣ вчера вечеромъ. Оно состояло въ томъ, чтобъ передать вамъ письмо, мистеръ Каркеръ, прежде, чѣмъ сегодня поутру вы выйдете изъ дома. Я былъ бы здѣсь уже полтора часа назадъ, сказалъ мистеръ Перчъ смиренно: -- но меня задержало здоровье мистриссъ Перчъ, которой, въ прошедшую ночь, я нѣсколько разъ думалъ., что уже лишаюсь.
   -- Развѣ жена ваша такъ больна? спросила Гэрріетъ.
   -- Изволите видѣть, сказалъ мистеръ Перчъ, въ первый разъ оборачиваясь, чтобъ запереть за собою дверь:-- она слишкомъ сильно принимаетъ къ сердцу то, что случилось въ нашемъ домъ, миссъ. Ея нервы такъ слабы и такъ легко разстроиваются! Конечно, вы и сами это чувствуете.
   Гэрріетъ удержала вздохъ и взглянула на брата.
   -- Я и самъ чувствую, по-своему, сказалъ мистеръ Перчъ, покачавъ головою.-- На меня оно производитъ странное дѣйствіе, которому повѣрить трудно. Я какъ-будто становлюсь пьянъ. Каждое утро мнѣ кажется, что наканунѣ я выпилъ больше, чѣмъ слѣдовало,
   Наружность мистера Перча подтверждала слова его. Въ немъ видна была лихорадочная усталость, свидѣтельствовавшая, что онъ часто придерживался чарки и не упускалъ случая посѣщать ежедневно знакомые трактиры.
   -- Поэтому, сказалъ мистеръ Перчъ, опустивъ голову и говоря почти шопотомъ:-- я могу понимать чувства тѣхъ, которые болѣе другихъ страдаютъ отъ этого непріятнаго дѣла.
   Перчъ остановился, какъ-будто вызывая на откровенность, но, не видя откровенности, кашлянулъ въ руку. Видя, что это ни къ чему не ведетъ, онъ кашлянулъ въ шляпу; а замѣтивъ, что и это не имѣетъ никакихъ послѣдствій, онъ положилъ шляпу на полъ и началъ вытаскивать письмо изъ боковаго кармана.
   -- Кажется, отвѣта не нужно, сказалъ мистеръ Нерчъ съ добродушною улыбкою: -- но, можетъ-быть, вамъ угодно будетъ прочесть, сэръ.
   Джонъ Каркеръ распечаталъ письмо, присланное отъ мистера Домби, и, быстро пробѣжавъ его, сказалъ: "Нѣтъ, отвѣта не нужно."
   -- Въ такомъ случаѣ, позвольте пожелать вамъ добраго утра, миссъ, сказалъ Перчъ, отступая къ дверямъ: -- надѣюсь, что послѣдній непріятный случаи не заставитъ васъ упасть духомъ. Газетчики, сказалъ Перчъ, дѣлая два шага впередъ и съ таинственнымъ шопотомъ обращаясь къ брату и сестрѣ:-- удивительно какъ жадны къ новостямъ. Одинъ изъ нихъ, въ синей шинели и бѣлой шляпѣ, напрасно пытавшійся подкупить меня, бродилъ вчера около нашего дома до двадцати минутъ девятаго. Я самъ видѣлъ, какъ онъ смотрѣлъ въ замочную скважину конторы, въ которую ничего не видно. Другой, продолжалъ мистеръ Перчъ:-- съ военными обшивками, цѣлый день сидитъ въ трактирѣ, гдѣ я бываю. На прошедшей недѣлѣ мнѣ случилось сдѣлать какое-то замѣчаніе, и представьте, на другое утро, въ воскресенье, я уже увидѣлъ свои слова въ печати.
   Мистеръ Перчъ полѣзъ въ боковой карманъ, какъ-будто съ намѣреніемъ достать изъ него газету, но, не видя поощренія, надѣлъ перчатки, взялъ шляпу и вышелъ вонъ. Однако еще до полудня онъ успѣлъ разсказать всѣмъ и каждому, какъ миссъ Каркеръ, заливаясь слезами, схватила его за обѣ руки и сказала: "О, любезный мистеръ Перчъ, только вашъ видъ возвращаетъ мнѣ потерянное спокойствіе!" и какъ мистеръ Джонъ Каркеръ сказалъ ужаснымъ голосомъ: "Перчъ, я отрекаюсь отъ него. Никогда не называй его моимъ братомъ!"
   -- Милый Джонъ, сказала Гэрріетъ, когда они остались одни:-- въ этомъ письмѣ дурныя вѣсти?
   -- Да, но я ожидалъ ихъ; я вчера видѣлъ человѣка, который писалъ это письмо.
   -- Который писалъ письмо?
   -- Мистеръ Домби два раза прошелъ по конторѣ, когда я тамъ сидѣлъ. І1рсжде мнѣ удавалось взбѣгать съ нимъ встрѣчи, но это не могло быть продолжительно. Я понимаю, что мое присутствіе должно казаться ему обиднымъ.
   -- Онъ сказалъ это?
   -- Нѣтъ, онъ ничего не сказалъ; но я видѣлъ, какъ его взглядъ остановился на мнѣ съ минуту, и понялъ, что должно было случиться, что случилось. Я отставленъ отъ мѣста!
   Она по возможности старалась казаться спокойною, но это извѣстіе, но многимъ причинамъ, было для нея ужасно.
   -- "Не считаю нужнымъ объяснять вамъ", началъ Джонъ Каркеръ, читая письмо: "почему съ-этихъ-поръ ваше имя будетъ невыносимо для моего слуха и вашъ видъ нестерпимъ для глазъ моихъ. Я желаю, чтобъ съ этой минуты всѣ сношенія между нами были кончены, и прошу васъ никогда не имѣть никакихъ дѣлъ ни со мною, ни съ моимъ домомъ". Впрочемъ, Гэрріетъ, если припомнить все, то онъ поступилъ еще милостиво!
   -- Если ты называешь милостью то, что онъ наказалъ тебя за другаго, кротко отвѣчала Гэрріетъ.
   -- Мы были для него злымъ племенемъ, сказалъ Джонъ Карперъ.-- Онъ въ правѣ ненавидѣть даже звукъ нашего имени и предполагать, что въ нашей крови есть что-то проклятое. Я бы самъ подумалъ то же, Гэрріетъ, еслибъ тебя не было со мною.
   -- Перестань, Джонъ. Если ты сколько-нибудь меня любишь, избавь меня отъ такихъ безумныхъ словъ!
   Онъ закрылъ лицо обѣими руками. Гэрріетъ подошла къ нему и отняла одну руку.
   -- Я знаю, что послѣ столькихъ лѣтъ потеря мѣста тягостна, сказала она:-- и слѣдствія этой потери ужасны для насъ обоихъ. Мы должны жить и заботиться о средствахъ къ существованію. Но мы будемъ бороться съ судьбою, Джонъ, и бороться вмѣстѣ.
   Она поцаловала его съ улыбкою на устахъ, и уговаривала не унывать.
   -- Добрая, милая сестра! Ты связала себя добровольно съ погибшимъ человѣкомъ, у котораго имъ ни друзей, ни имени, который отдалилъ даже отъ тебя твоихъ друзей.
   -- Джонъ! вскричала она, поспѣшно зажимая ему ротъ рукою: -- ради Бога! заклинаю тебя именемъ нашей дружбы, молчи!
   Онъ не отвѣчалъ ни слова.
   -- Другъ мой, продолжала она, садясь возлѣ него: -- я также ожидала этого, и, готовясь къ такому несчастно, хотѣла открыть тебѣ, что у насъ есть другъ.
   -- Какъ зовутъ нашего друга, Гэрріетъ? спросилъ онъ съ печальною улыбкою.
   -- Право не знаю, но онъ увѣрялъ меня въ своей дружбѣ о въ желаніи быть намъ полезнымъ: до-сихъ-поръ я ему вѣрю.
   -- Гэрріетъ! вскричалъ съ удивленіемъ Джонъ Карксръ: -- гдѣ живетъ этотъ другъ?
   -- Не знаю, отвѣчала она: -- но онъ знаетъ насъ обоихъ и всю нашу исторію, Джонъ. Вотъ почему, по его убѣжденію, я скрывала, что онъ былъ здѣсь, опасаясь, что его знакомство будетъ для тебя тягостію.
   -- Здѣсь! Развѣ онъ былъ здѣсь, Гэрріетъ?
   -- Одинъ разъ.
   -- Что жь это за человѣкъ?
   -- Онъ не молодъ. Я сѣдъ, говорилъ онъ:-- и быстро сѣдѣю. Я увѣрена, что онъ откровененъ, великодушенъ и добръ.
   -- И ты видѣла его только одинъ разъ, Гэрріетъ?
   -- Здѣсь въ комнатѣ только одинъ разъ, отвѣчала она, слегка покраснѣвъ: -- но онъ просилъ меня позволить ему каждую недѣлю, проходя мимо, освѣдомляться, не имѣемъ ли мы въ чемъ-нибудь нужды. Я еще сначала сказала ему, когда онъ предлагалъ свои услуги, что мы ни въ чемъ не нуждаемся.
   -- И разъ въ недѣлю...
   -- Разъ въ недѣлю, и всегда въ тотъ же день и въ тотъ же часъ, онъ проходилъ мимо, всегда пѣшкомъ, всегда идя по одному направленію -- къ Лондону, никогда не останавливаясь послѣ привѣтливаго поклона. Онъ обѣщалъ мнѣ это, назначая свои странныя свиданія, и такъ вѣрно, такъ забавно держитъ онъ свое слово, что всѣ мои сомнѣнія скоро исчезли, и я стала съ радостію ожидать дня его прихода. Въ прошедшій понедѣльникъ -- первый послѣ этого несчастнаго случая -- онъ не проходилъ, и я сомнѣваюсь, не имѣетъ ли его отсутствіе какой-нибудь связи съ случившимся.
   -- Какимъ же образомъ?
   -- Я и сама не знаю; но увѣрена, что онъ пріидетъ. Позволь, мнѣ сказать, что я говорила съ тобою, и представить васъ другъ другу. Онъ вѣрно найдетъ для насъ новыя средства къ существованію. Онъ такъ искренно желалъ облегчить, нашу участь, что я обѣщала ему, въ случаѣ нужды, обратиться къ нему, какъ къ другу. Тогда только онъ скажетъ свое имя.
   -- Гэрріетъ, опиши мнѣ этого джентльмена. Я вѣрно знаю человѣка, который такъ хорошо меня знаетъ.
   Сестра описала ему черты лица, ростъ и одежду джентльмена; но Джонъ Каркеръ, или не зная оригинала, или будучи разсѣянъ, не нашелъ ничего знакомаго въ ея портретѣ.
   Однако, рѣшено было, что онъ увидится съ оригиналомъ. Гэрріетъ, нѣсколько успокое ѣты на ея дѣвственномъ челѣ или поддерживать шляпку на затылкѣ ея головы, качавшейся безъ всякой надобности. Шляпка страннымъ образомъ сваливалась всегда на одинъ бокъ, и горничная Флоуэрсъ должна была безпрестанно поправлять головной уборъ своей госпожи.
   -- Любезнѣйшій Грэйнжби, вы должны непрем ... обѣщ. ... -- м-съ Скьютонъ получила привычку сокращать большую часть своихъ словъ, -- повидаться съ нами какъ можно скорѣе.
   -- Я уже сказалъ, сударыня, -- отвѣчалъ м-ръ Домби съ обыкновенною важностью, -- что дня черезъ два я пріѣду въ Брайтонъ.
   -- Спасибо, Домберъ!
   Въ завтракѣ принималъ участіе и майоръ Багстокъ, который пришелъ проститься съ отъѣзжавшими дамами. Онъ сказалъ:
   -- Помилуй Богъ, сударыня, вы совсѣмъ не думаете о старомъ Джоѣ и не хотите, чтобы онъ заѣхалъ навѣстить васъ.
   -- "Таинственный" злодѣй, кто ты такой? -- пролепетала Клеопатра.
   Въ это время горничная Флоуэрсъ стукнула по ея шляпкѣ, какъ-будто хотѣла пособить ея памяти. М-съ Скьютонъ прибавила: -- о, это ты, негодное созданье!
   -- Чертовски странная исторія, -- шепталъ майоръ м-ру Домби, -- плохая надежда, сэръ; никогда она не закутывалась, какъ слѣдуетъ. -- Майоръ былъ застегнутъ до подбородка. -- Какъ вы могли, миледи, позабыть Джоя Багстока, старичину Джозефа, вашего всегдашняго раба? Онъ здѣсь налицо, къ вашимъ услугамъ. Его мѣхи раздуваются для васъ, -- кричалъ майоръ, энергически ударяя себя по груди.
   -- Милая моя, Эдиѳь Грэйнжби, -- запищала Клеопатра, -- диковинная вещь, что майоръ ...
   -- Багстокъ! Джозефъ Багстокъ! -- вскрикнулъ майоръ, увидѣвъ, что она не можетъ припомнить его имени.
   -- Ну, все равно, о чемъ тутъ хлопотать? -- сказала Клеопатра. -- Эдиѳь, мой ангелъ, ты знаешь, я никогда не могла запоминать именъ -- о, какъ бишь это? -- диковинная вещь, что всякій собирается навѣщать меня. Я ѣду не надолго. Я скоро ворочусь. Можетъ подождать, кто хочетъ меня видѣть.
   Говоря это, Клеопатра осмотрѣлась вокругъ стола, и ея видъ выражалъ крайнюю встревоженность.
   -- Зачѣмъ мнѣ гости? не нужно мнѣ гостей, я хочу быть одна. Немножко покою, да поменьше всякихъ дѣлъ, -- вотъ все чего я желаю. Гадкія твари не должны ко мнѣ приближаться, пока я не освобожусь отъ этого состоянія.
   И, кокетничая, она хотѣла ударить майора своимъ вѣеромъ, но вмѣсто того опрокинула чашку м-ра Домби, которая стояла далеко отъ майора.
   Потомъ м-съ Скьютонъ подозвала Витерса и строго приказала ему смотрѣть за ея комнатой. Тамъ, говорила она, нужно сдѣлать нѣсколько мелочныхъ перемѣнъ до ея возвращенія. Витерсъ тотчасъ же долженъ былъ приняться за выполненіе этого порученія, такъ какъ могло статься, что она на этихъ же дняхъ воротится изъ Брайтона въ удовлетворительномъ состояніи здоровья. Витерсъ выслушалъ приказаніе съ приличнымъ подобострастіемъ и обѣщалъ совершенное повиновеніе; но, отойдя на нѣсколько шаговъ отъ своей госпожи, онъ невольно взглянулъ страннымъ образомъ на майора, a майоръ невольно взглянулъ страннымъ образомъ на м-ра Домби, a м-ръ Домби также невольно взглянулъ страннымъ образомъ на Клеопатру, a Клеопатра невольно тряхнула головой и, забарабанила по тарелкѣ ложкой и вилкой, какъ будто эти инструменты были игральными кастаньетами.
   Одна Эдиѳь во время завтрака ни на кого не подымала глазъ и, казалось, не была огорчена ни словами, ни поступками своей матери. Она слушала ея безсвязную болтовню или, по крайней мѣрѣ, когда нужно, обращала къ ней свою голову и давала лаконическіе отвѣты. Когда м-съ Скьютонъ слишкомъ завиралась или забывала начатую рѣчъ, Эдиѳь однимъ словомъ выводила ее на настоящую дорогу. Несмотря на страшную запутанность идей, немощная мать была, однако, вѣрна себѣ въ одномъ пунктѣ -- въ томъ, что постоянно наблюдала за дочерью. Она смотрѣла на ея прекрасное, строгое лицо или съ видомъ боязливаго удивленія, или съ судорожными гримасами, которыя должны были представлять улыбку, и тутъ же, воображая ея презрѣніе, она начинала хныкать и мотать головой. Все это показывало, что преобладающая мысль глубоко запала въ ея душу и ни мало не утратила своей энергіи. Отъ Эдиѳи иногда она обращалась къ Флоренсѣ, но тутъ же опять голова ея кивала на Эдиѳь.
   Послѣ завтрака, м-съ Скьютонъ, поддерживаемая съ одной стороны горничною Флоуэрсъ и подпираемая сзади долговязымъ пажемъ, кокетливо оперлась на руку майора и побрела къ экипажу, который долженъ былъ отвезти въ Брайтонъ ее, Флоренсу и Эдиѳь.
   -- A развѣ Джозефъ подвергается совершенному изгнанію? -- сказалъ майоръ, вспрыгнувъ на ступени кареты и выставляя впередъ свое багровое лицо. -- Чортъ побери! неужели жестокосердая Клеопатра запретитъ вѣрному Антонію показываться на ея глаза.
   -- Отойди прочь, -- воскликнула Клеопатра, -- терпѣть тебя не могу. Можешь навѣщать меня, когда я ворочусь, только веди себя хорошенько.
   -- Позвольте вѣрному Джозефу питать надежды, миледи, или онъ умретъ съ отчаянія, -- воскликнулъ майоръ.
   Клеопатра вздрогнула и отпрянула назадъ.
   -- Милая Эдиѳь, -- запищала она, -- скажи этому человѣку ...
   -- Что?
   -- Какъ онъ смѣетъ! ... о Боже мой, какъ онъ смѣетъ въ моемъ присутствіи произносить такія страшныя слова.
   Эдиѳь движеніемъ руки приказала ѣхать, и карета двинулась впередъ. Осгавшись наединѣ съ м-ромъ Домби, майоръ, закладывая руки назадъ, воскликнулъ съ таинственнымъ видомъ:
   -- Сэръ, вы должны услышать отъ меня непріятную истину: нашъ прекрасный другъ переѣхалъ въ странную улицу.
   -- Что вы хотите этимъ сказать, майоръ?
   -- Да то, что вы скоро осиротѣете, почтеннѣйшій Домби, бѣдный сынъ!
   Это шуточное обращеніе, казалось, вовсе не понравилось Домби, и майоръ, кашлянувъ два, три раза, счелъ необходимымъ принять серьезное выраженіе.
   -- Чортъ побери, -- сказалъ онъ, -- безполезно было бы скрывать истину. Старина Джо, сударь мой, видитъ насквозь человѣческую натуру, и это, прошу извинить, его всегдашній талантъ. Если вы понимаете старика, вы должны понимать его такимъ, каковъ онъ есть. Старина, сударь мой, тертый калачъ и перебывалъ тысячу разъ во всякихъ тискахъ. Домби, мать вашей жены -- на порогѣ вѣчности!
   -- Конечно, м-съ Скьютонъ очень разстроена, -- возразилъ м-ръ Домби съ глубокомысліемъ философа.
   -- Разстроена, Домби! -- сказалъ майоръ, -- она сокрушена и разбита вдребезги.
   -- Перемѣна воздуха и медицинскія пособія, надѣюсь, еще могутъ возстановить ея силы.
   -- Нѣтъ, сэръ, не надѣйтесь. Чортъ побери, сэръ, она никогда не закутывалась какъ слѣдуетъ; a если человѣкъ не закутывается какъ слѣдуетъ, -- продолжалъ майоръ, застегивая верхнія пуговицы своего сюртука, -- то ему не на что опереться впереди. Умретъ она, сударь мой, должна умереть, и нѣтъ для нея никакого спасенія. Я говорю безъ прикрасъ, Домби, безъ фигуръ, безъ утонченности. Продувной старикашка видѣлъ свѣтъ, и желалъ бы я знать, въ чемъ и когда ошибался великобританскій майоръ, Джозефъ Багстокъ.
   Сообщивъ это драгоцѣннѣйшее свѣдѣніе, майоръ немедленно потащился со своими раковыми глазами и апоплексическими свойствами въ извѣстный клубъ, и тамъ ухмылялся во весь остатокъ дня, набивая свое чрево жирнымъ ростбифомъ и заливая горло шотландскимъ пивомъ.
   Въ тотъ же вечеръ прелестная Клеопатра благополучно прибыла въ Брайтонъ и, разобранная на части, отправилась въ постель, гдѣ она предетавляла образчикъ самаго чуднаго скелета, достойнаго кисти художника.
   На консиліумѣ докторовъ было рѣшено, что м-съ Скьютонъ будетъ выѣзжать на морской берегъ, и было бы не худо, еслибъ ея в-пр-во дѣлала маленькія прогулки пѣшкомъ. Эдиѳь всегда съ неизмѣнною точностью ухаживала за своею матерью, и онѣ выѣзжали всегда вдвоемъ. Теперь, когда Клеопатра заживо начала разлагаться на составные элементы, Эдиѳь чувствовала особенную неловкость отъ присутствія Флоренсы и, поцѣловавъ ее, она сказала, что желала бы оставаться съ матерью наединѣ.
   Однажды м-ръ Скьютонъ была особенно въ ревнивомъ и брюзгливомъ расположеніи духа, которое быстро развилось въ ней послѣ перваго паралича. Мать и дочь по обыкновенію молча ѣхали въ каретѣ. М-съ Скьютонъ, полюбовавшись на Эдиѳь, вдрутъ схватила ея руку и начала покрывать нѣжными поцѣлуями. Рука оставалась неподвижною во все время этихъ нѣжностей, какъ будто не было въ ней ни малѣйшей способности къ обнаруженію чувствительности. М-съ Скьютонъ начала вздыхать, хныкать, стонать, говоря въ милліонный разъ, что она мать, и что неблагодарное дѣтище ее забываетъ. Эта сцена возобновилась и теперь при выходѣ изъ кареты, когда старуха, поддерживаемая Витерсомъ и опираясь на свой костыль, прихрамывая, собралась идти пѣшкомъ по морскому берегу; карета ѣхала сзади, a Эдиѳь пошла немного поодаль отъ своей матери.
   Былъ пасмурный, вѣтряный день. Мать и дочь гуляли однѣ. М-съ Скьютонъ по обыкновенію напѣвала вполголоса свои монотонныя жалобы; Эдиѳь по обыкновенію шла поодаль, не говоря ни слова. Вдругъ передъ ними появились двѣ женскія фигуры, до того похожія на нихъ самихъ, что Эдиѳь остановилась.
   Почти въ то же время остановились и фигуры. Одна, въ которой Эдиѳь признавала уродливую тѣнь своей матери, заговорила о чемъ-то съ большой важностью, дѣлая прямо на нихъ указательные жесты, послѣ чего другая фигура выступила впередъ, и Эдиѳь съ невольнымъ ужасомъ замѣтила въ ней подобіе самой себя. Продолжая вглядываться въ этихъ странныхъ женщинъ, Эдиѳь увидѣла, что онѣ одѣты были весьма бѣдно, какъ бродяги, таскающіяся по захолустьямъ городовъ. Молодая женщина неслз какое-то рукодѣлье, вѣроятно, на продажу; старуха переваливалась съ пустыми руками.
   И между тѣмъ, несмотря на безконечную разницу въ костюмѣ, въ осанкѣ, въ красотѣ, Эдиѳь невольно продолжала дѣлать сравненіе между собой и этой молодой женщиной. Быть можеть, она замѣтила на ея лицѣ тѣ же слѣды, которые еще оставались въ ея собственной душѣ. Когда, въ свою очередь, женщина, выступая впередъ, устремила на нее свой проницательный взглядъ, выражавшій, казалось, такія же мысли, Эдиѳь почувствовала невольную дрожь, какъ будто погода перемѣнилась, и ее обдало пронзительыымъ дуновеніемъ вѣтра.
   Обѣ пары теперь сошлись. Старуха, протягивая руку, начала просить милостыню y м-съ Скьютонъ. Молодая женщина и Эдиѳь, останавливаясь одна противъ другой, обмѣнялись значительными взглядами.
   -- Что вы продаете? -- спросила Эдиѳь.
   -- Только вотъ эти лохмотья, -- небрежно отвѣчала молодая женщина, выставляя свой товаръ. -- Прежде я продавала самое себя.
   -- Не вѣрьте ей, добрая леди, -- прокаркала старушенка, обращаясь къ м-съ Скьютонъ, -- не вѣрьте, что она говоритъ. Она любитъ болтать разный вздоръ. Это моя красотка, моя непокорная дочь. Я только и слышу отъ нея упреки да перебранки за все, что для нея сдѣлала. Она и теперь своими глазами бранитъ бѣдную старуху-мать.
   Когда м-съ Скьютонъ дрожащею рукою вытащила кошелекъ, чтобы достать денегъ, голова ея почти стукнулась съ головою нищей, которая жадно впилась глазами въ золотыя и серебряныя деньги.
   -- Кажется, я видала васъ гдѣ-то, -- сказала Эдиѳь, -- обращаясь къ старухѣ,
   -- Видѣли, моя красавица, -- промямлила нищая, дѣлая отвратительный книксеиъ. -- Въ Уоррикѣ. Въ рощѣ. Поутру между деревьями. Вы не хотѣли мнѣ дать ни полушки, a добрый джентльменъ далъ, и много далъ, спасибо ему!
   Говоря это, старуха подняла костлявую руку и выдѣлывала страшныя гримасы, обращенныя къ м-съ Домби.
   -- Но къ чему останавливать меня, Эдиѳь, -- сказала м-съ Скьютонь, съ гнѣвомъ предупреждая возраженія дочери. -- Это превосходная женщина и добрая мать, я увѣрена въ этомъ. Ты ничего не знаешь.
   -- Спасибо, добрая леди, спасибо! -- бормотала старуха, протягивая свою жадную руку. -- Награди васъ Богъ; вы, какъ и я, превосходная мать.
   -- И увѣряю мисъ, другъ мой, -- всхлипывала м-съ Скьютонъ -- и y меня тоже непокорная дочь, неблагодарная за всѣ мои заботы. Дайте руку. Вотъ такъ. Вы женщина съ чувствомъ, съ душою, съ сердцемъ, и -- что бишь еще? -- ну, и прочая.
   -- О, да! моя леди, да!
   -- Да, я увѣрена въ этомъ. Мою дочку зовутъ Грэйнжби. Давайте опять руку, вотъ такъ. Теперь сь Богомъ, можете идти, и я надѣюсь, Эдиѳь, -- продолжала м-съ Скьютонъ, обращаясь къ дочери, -- что теперь y тебя побольше будетъ вниманія попечительности и ... чего бишь еще? я всегда забываю имена. Ты научишься теперь уважать свою мать. На свѣтѣ не много такихъ матерей. Пойдемъ, Эдиеь.
   Когда развалины Клеопатры потащились впередъ съ жалобами и вздыханіями, нищая сттруха также заковыляла своей дорогой, нересчитывая поданныя деньги и самодовольно чавкая губами. Ни словомъ больше и ни однимь жестомъ не обмѣнялись между собою Эдиѳь и молодая женщина, но ни на одно мгновеніе онѣ не спускали другъ съ друга своихъ проницательныхъ глазъ. Въ этомъ наблюдательномъ положеніи онѣ оставались до той поры, пока, наконецъ, Эдиѳь, какъ бы пробужденная отъ сна, тихо двинулась впередъ.
   -- Ты прекрасная женщина, -- бормотала жалкая копія Эдиѳи, смотря ей вслѣдъ, -- но красота не спасаетъ нашу сестру. Ты гордая женщина, но гордость не спасаетъ нашу сестру. Намъ нечего теперь разглядывать друтъ друга, когда-нибудь мы встрѣтимся опять!
  

Глава XLI.

Опять заговорили морскія волны, и какъ заговорили!

  
   Ничего, однако. Въ Брайтонѣ по пріѣздѣ ея в-пр-ва м-съ Скьютонъ не произошло особыхъ перемѣнъ. Все постарому. Волны безъ умолку повторяютъ свои неизвѣданныя тайны, пыль столбами клубится по песчаному берегу; вѣтры и облака спѣшатъ впередъ въ заповѣданную даль; паруса, въ лунную ночь, какъ бѣлыя руки, безъ устали манятъ къ незримымъ областямъ.
   Нѣжная, меланхолическая Флоренса опять задумчиво бродитъ по знакомымъ мѣстамъ, гдѣ она столько грустила, гдѣ была такъ счастлива, гдѣ они такъ часто бесѣдовали подъ говоръ волны, бросавшей брызги на его коляску. Флоренса думаетъ о немъ, и слышится ей въ бурномь рокотѣ моря вся его исторія, всѣ мысли и чувства, всѣ слова, и находитъ она, что съ той поры ея собственная жизнь съ неопредѣленными надеждами и печалями въ пустынномъ домѣ и великолѣпномъ дворцѣ была олицетвореніемъ чудныхъ звуковъ таинственной пѣсни.
   Слышитъ на водахъ requiem маленькаго Павла и м-ръ Тутсъ, добрый м-ръ Тутсъ, который тоже пріѣхалъ въ Брайтонъ -- вы понимаете -- случайно. Безмолвно и въ почтительномъ отдаленіи бродитъ онъ по морскому берегу за обожаемой фигурой, не смѣя потревожить ея спокойствія, и морскія волны звучатъ въ его ушахъ вѣчнымъ мадригаломъ Флоренсѣ. Да! и смутно представляетъ себѣ бѣдный Тутсъ, что волны ему самому напоминаютъ время, когда еще никто не называлъ его блаженнымъ, между тѣмъ какъ теперь онъ глупъ, даже очень глупъ и годенъ только на потѣху другимъ людямъ. Все это съ отчетливою ясностью понимаетъ м-ръ Тутсъ и горько оплакиваетъ свое юродство. A было чему радоваться: м-ръ Тутсъ въ Брайтонѣ одинъ, безъ Лапчатаго Гуся, который на счетъ своего кліента удалился для гимнастическихъ эволюцій на веселую дачу, чтобы вступить тамъ въ состязаніе съ однимъ знаменитымъ боксеромъ, который за свою удаль былъ прозвань "Сорви-Голова".
   Но вотъ м-ръ Тутсъ ободряется, переводитъ духъ и, тихимъ шагомъ, нерѣшительно, приближается къ Флоренсѣ. Онъ заикается, молчитъ и, подступая къ своему божеству, съ превеликимъ изумленіемъ восклицаетъ:
   -- Вообразите м-съ Домби ... ахъ, какія чудеса, вотъ ужъ совсѣмъ не думалъ васъ здѣсь встрѣтить!
   Въ дѣйствительности же, м-ръ Тутсъ слѣдовалъ за каретой по пятамъ и, нѣтъ сомнѣнія, поѣхалъ бы за ней на тотъ край свѣта.
   -- Съ вами и Діогенъ, м-съ Домби! -- возгласилъ м-ръ Тутсъ, наэлектризованный прикосновеніемъ маленькой ручки, поданной ему съ благосклонностью.
   Конечно, Діогенъ здѣсь, и, конечно, м~ръ Тутсъ имѣлъ основательную причину говорить о Діогенѣ, потому что тотъ, послѣ громкаго лая, изъявилъ отчаянное намѣреніе поздороваться съ великолѣпными ногами Тутса. Флоренса ласково остановила вѣрнаго пса.
   -- Прочь, Діогенъ, прочь! Развѣ забылъ ты, кто первый насъ познакомилъ? Какъ тебѣ не стыдно, Діогенъ!
   Конечно, стыдно, и, во избѣжаніе стыда, Діогенъ запрыгалъ, заскакалъ, залаялъ, отбѣжалъ прочь, воротился назадъ, завилялъ хвостомъ и опрометью бросился впередъ на какого-то господина, проходившаго мимо. М-ръ Тутсъ, такъ же какъ Діогенъ, готовъ былъ изъявить усердное желаніе растерзать на куски всякаго нахала, осмѣливающагося своимъ появленіемъ нарушить покой владычицы его сердца.
   -- Діогенъ теперь на своей родинѣ, миссъ Домби, не такъ ли?
   Флоренса улыбнулась.
   -- A я, миссъ Домби... прошу извинить ... но, если вамъ угодно завернуть къ Блимберамъ, я... я только что къ нимъ собирался.
   Флоренса, не говоря ни слова, протянула маленькую ручку, и молодые люди, предшествуемые Діогеномъ, отправились впередъ. Ноги подкашиваются y м-ра Тутса; одѣтый блистательнѣйшимъ образомъ онъ чувствуетъ, однако, что платье ему не впору, и съ ужасомъ осматриваетъ морщины на образцовыхъ произведеніяхъ Борджеса и компаиіи.
   Вотъ они уже передъ фасадомъ докторскаго дома, скучнаго и педантичнаго, какъ всегда. Сиротливо смотритъ на Флоренсу верхнее окошко, откуда въ былыя времена выглядывало на нее блѣдное личико, вдругъ озарявшееся яркимъ румянцимъ, и маленькая худощавая ручка съ нетерпѣніемъ посылала ей воздушные поцѣлуи.
   Докторъ Блимберъ съ своими учеными книгами возсѣдалъ въ кабинетѣ, м-съ Блимберъ, въ шляпкѣ небеснаго цвѣта, и миссъ Корнелія Блимберъ съ своими русыми кудрями и свѣтлыми очками, работающая, какъ могильщикъ, въ повапленныхъ гробахъ мертвыхъ языковъ ... a вотъ и столъ, на которомъ онъ, "новый питомецъ" школы, сидѣлъ унылый и задумчивый, какъ философъ, погруженный въ думы о суетѣ "міра. Все по-прежнему. Прежніе мальчики гудятъ, какъ шмѣли за старыми книгами, въ старой комнатѣ, со старыми учителями, и унылый однообразный говоръ уныло раздается по всей храминѣ ученаго мужа, доктора всѣхъ наукъ.
   -- Тутсъ, -- говоритъ д-ръ Блимберъ, -- очень радъ васъ видѣть, любезный Тутсъ.
   М-ръ Тутсъ ухмыляется.
   -- И видѣть васъ въ такомъ пріятномъ обществѣ! -- продолжаетъ д-ръ Блимберъ.
   М-ръ Тутсъ краснѣетъ, какъ піонъ, и обьясняетъ, что имѣлъ удовольствіе встрѣтиться случайно съ миссъ Домби, и какъ она, миссъ Домби, пожелала видѣть старыя мѣста, то вотъ они здѣсь.
   -- Вамъ конечно, миссъ Домби, -- продолжалъ м-ръ Блимберь, -- будетъ пріятпо взглянуть на нашихъ молодыхъ друзей. Всѣ ваши прежніе товарищи, Тутсъ. Кажется, вновь никто не прибылъ въ нашу маленькую академію послѣ м-ра Тутса? -- прибавилъ д-ръ, обращаясь къ миссъ Корнеліи.
   -- Кромѣ Байтерстона, -- отвѣчаетъ Корнелія.
   -- А, да! Байтерстонъ поступилъ послѣ м-ра Тутса. Онъ для васъ новое лицо, любезный Тутсъ.
   Новое лицо и для Флоренсы, потому что въ учебной залѣ Байтерстонъ засѣдаетъ въ высочайшихъ воротничкахъ, въ накрахмаленномъ галстухѣ и съ огромными часами въ карманномъ жилетѣ. Но прежній мученикъ воспитательно-образовательнаго заведенія м-съ Пипчинъ страдаетъ и теперь въ классической теплицѣ д-ра Блимбера. Вѣрно ужъ ему такъ на роду написано. Его руки и лицо запачканы чернилами; его лексиконъ страдаетъ водянкой отъ безпрестанныхъ справокъ и, потерявъ способнось закрываться, зѣваетъ немилосердно отъ чрезмѣрной усталости. Зѣваетъ и самъ хозяинъ бѣдной книги, притиснутый сильнымъ давленіемъ оранжерейной атмосферы; но въ зѣвотѣ Байтерстона проглядываетъ непримиримая злоба, обращенная на "старика Блимбера", съ которымъ авось когда-нибудь онъ встрѣтится въ Индіи и, ужъ если встрѣтится, не найти ему спасенія отъ поклонниковъ Багадевы, поставляющихъ для себя священнымъ долгомъ отправлять на тотъ свѣтъ возможно большее количество человѣческихъ душъ, стѣсненныхъ въ здѣшней жизни узами грѣшной плоти; старикъ Блимберъ, связанный по рукамъ и ногами кули, сирѣчь индійскими рабами м-ра Байтерстона, будетъ вожделѣнной жервой для этихъ ревнителей человѣческаго спасенія. Такъ грозитъ бенгалецъ Байтерстонъ и страшна его угроза, созрѣвающая въ мстительной душѣ.
   Бриггсъ въ потѣ лица работаетъ на мельницѣ человѣческой премудрости; Джонсонъ и Тозеръ вмѣстѣ съ нимъ ворочаютъ жернова классическаго вѣдѣнія. Все -- какъ и прежде. Старшіе воспитанники съ необыкновенными усиліями стараются забыть познанія, пріобрѣтенныя въ младшихъ классахъ. Всѣ учтивы и блѣдны, какъ всегда. Магистръ Фидеръ только что завелъ на своемъ органѣ Геродота и гудитъ изо всѣхъ силъ, готовый при первомъ востребованіи прогудѣть другую арію въ классическомъ родѣ.
   Визитъ освобожденнаго Тутса произвелъ весьма замѣтное волненіе даже между этими серьезными и чопорными молодыми джентльменами: это, въ ихъ глазахъ, ни больше, ни меньше, какъ герой, перешедшій Рубиконъ и одержавшій блистательныя побѣды на поприщѣ новой жизни. Его великолѣпные панталоны, синій фракъ съ блестящими пуговицами, его галстукъ съ огромной брилліантовой булавкой, -- все это становится предметомъ трепетнаго благоговѣнія длн прежнихъ товарищей м-ра Тутса. Не удивляется одинъ Байтерстонъ, желчный Байтерстонъ, который смотритъ даже съ нѣкоторымъ презрѣніемъ на свѣтскаго модника и не скрываетъ этого презрѣнія. "Посмотрѣлъ бы я, -- шепчетъ Байтерстонъ, -- какъ бы онъ разыгралъ эту роль въ Бенгаліи, тамъ, гдѣ я родился, гдѣ живутъ мои родственники. Матушка однажды подарила мнѣ изумрудъ, принадлежавшій самому раджѣ и вынутый изъ-подъ его скамейки, огромный, богатѣйшій изумрудъ, который, господа, не мерещился вамъ и во снѣ! Вотъ оно такъ!"
   Видъ Флоренсы теперь, какъ и прежде, возбуждаетъ нѣжнѣйшія страсти въ сердцахъ молодыхъ джентльменовъ, кромѣ, однако, Байтерстона, который, по духу противорѣчія, остается холоднымъ и твердымъ какъ гранитъ. Мрачная ревность возникаетъ въ сердцѣ м-ра Тутса, особенно, когда Бриггсъ открыто выразилъ мнѣніе, что онъ, Тутсъ, собственно говоря, отнюдь не старше своихъ прежнихъ товарищей. Дерзкая мысль немедленно опровергнута торжественнымъ и громогласнымъ обращеніемъ къ Фидеру, магистру всѣхъ искусствъ:
   -- Какъ ваше здоровье, Фидеръ? -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ, -- я, вы знаете, остановился въ гостииицѣ "Водфордъ". Не угодно ли вамъ сегодня пожаловать ко мнѣ откушать. Попируемь на славу и помянемъ старину за шипучей бутылкой.
   Магистръ Фидеръ вѣжливо раскланивается и благодаритъ. Послѣ такой демонстраціи ни одинь дерзновенный не смѣетъ сомнѣваться въ неоспоримомъ старшинствѣ м-ра Тутса.
   Слѣдуютъ затѣмъ церемонные поклоны, пожатія рукъ и пламенныя желанія со стороны каждаго джентльмена унизить Тутса въ глазахъ миссъ Домби. Обозрѣвъ съ приличными улыбками и остроумными замѣчаніями свою прежнюю конторку, м-ръ Тутсъ выходитъ изъ классной залы съ м-съ Блимберъ и миссъ Корнеліей Блимберъ. Докторъ всѣхъ наукъ выходитъ послѣднимъ и, затворяя дверь, громогласно произноситъ:
   -- Господа, мы начнемъ теперь наши занятія!
   Эти слова мерещатся доктору и въ говорѣ морской волны, и въ мечтахъ его фантазіи, и ничего больше, кромѣ этихъ словъ, не слышитъ д-ръ Блимберъ всю свою жизнь.
   Затѣмъ м-съ Блимберъ и Корнелія Блимберъ ведутъ Флоренсу наверхъ, туда, гдѣ покоился ея маленькій братецъ. Деликатный Тутсъ, признавая себя лишнимъ въ такомъ обществѣ, разговариваетъ съ докторомъ въ его кабинетѣ, или, правильнѣе, вслушивается въ разговоръ д-ра Блимбера и дивится, какъ онъ нѣкогда былъ столь глупъ, что считалъ докторскій кабинетъ великимъ святилищемъ, a самого доктора съ его круглыми ногами, похожими на валы церковнаго органа, -- страшнымъ человѣкомъ, способнымъ возбуждать благоговѣйныя размышленія и чувства. Вскорѣ Флоренса спускается внизъ и прощается съ докторской семьей. М-ръ Тутсъ дѣлаетъ то же. Діогенъ, теребившій все это время подслѣповатаго швейцара, выбѣгаетъ изъ дверей и весело лаетъ на сосѣднюю мѣловую гору.
   М-ръ Тутсъ, замѣтившій слезы на глазахь Флоренсы, чувствуетъ отчаянную неловкость и теперь только догадывается, что ему не слѣдовало предлагать ей этого визита. Но Флоренса говоритъ, что ей очень пріятно было взглянуть на всѣ эти мѣста, и Тутсъ успокаивается совершенно. Вотъ уже они подходятъ къ жилищу м-съ Домби. Голоса морскихъ волнъ и нѣжиый голосокъ прощающейся Флоренсы отуманиваютъ опять Тутса, и онъ никакъ не можетъ разстаться съ маленькой ручкой своей спутницы.
   -- Миссъ Домби, прошу извинить, -- говоритъ м-ръ Тутсь въ жалкомъ смущеніи, -- но если вы позволите мнѣ ... мнѣ ... позволите...
   Невинная простодушная улыбка Флоренсы совсѣмъ сбиваетъ его съ толку.
   -- Если вы позволите мнѣ или не сочтете слишкомъ большою дерзостью, миссъ Домби, если бы я могъ, разумѣется безъ всякаго повода съ вашей стороны, могъ надѣяться, вы знаете сами, миссъ Домби ...
   Флоренса бросаетъ на него вопросительный взглядъ. М-ръ Тутсъ чувствуетъ настоятельную необходимость продолжать начатую рѣчь:
   -- Миссъ Домби, право, то есть, клянусь, миссъ Домби, я такъ васъ обожаю, что не понимаю, что со мною дѣлается. Я жалкая скотина, миссъ Домби. Будь мы теперь не на площади, миссъ Домби, я бы сталъ передъ вами на колѣни и со слезами началъ бы васъ умолять, -- разумѣется, безъ всякаго повода съ вашей стороны, -- чтобы вы оставили мнѣ надежду, что я, то есть, что я могу... когда-нибудь... со временемъ... счастье всей моей жизни...
   -- О, перестаньте, м-ръ Тутсъ, ради Бога, перестаньте! -- вскричала взволнованная Флоренса. -- Остановитесь, и ни слова больше ... изъ дружбы и благосклонности ко мнѣ, добрый м-ръ Тутсъ.
   Озадаченный Тутсъ стоитъ съ разинутымъ ртомъ и не говоритъ ни слова. Невинное лицо дѣвушки опять обращается къ нему съ простодушной и откровенной улыбкой.
   -- Благодарю васъ, м-ръ Тутсъ. Вы были такъ добры ко мнѣ и столь любезны, что я надѣюсь, я увѣрена, вы теперь хотѣли со мной только проститься, и ничего больше; не правда ли?
   -- Ей Богу, правда, миссъ Домби; я... я вотъ только и хотѣлъ съ вами проститься, ничего больше. Вы угадали.
   -- Ну, такъ прощайте, м-ръ Тутсъ!
   -- Прощайте, миссъДомби! Надѣюсь, вы больше не станете объ этомъ думать. Покорно васъ благодарю. Это ничего... то есть, совершенно и рѣшительно ничего. Прощайте!
   Бѣдный Тутсъ съ отчаяніемъ въ душѣ отправляется въ свою гостиницу, бросается на постель, мечется во всѣ стороны, и долго лежитъ, и горько тоскуетъ, какъ человѣкъ, сраженный непредвидѣнными ударами рока. Но приходитъ м-ръ Фидеръ, Тутсъ вскакиваетъ съ постели и готовится устроить великолѣпный обѣдъ.
   Благодѣтельное вліяніе гостепріимства, этой патріархальной добродѣтели, неразлучио соединенной съ вліяніями Бахуса, открываетъ сердце м-ра Тутса и развязывалъ его языкъ для дружескаго разговора. Онъ не разсказываетъ м-ру Фидеру о происшествіи на углу Брайтонской площади; но когда магистръ искусствъ спрашиваетъ: "ну, что?" -- м-ръ Тутсъ отвѣчаетъ, что "оно ничего, совершенно и рѣшительно ничего", и этотъ отвѣтъ ставитъ втупикъ м-ра Фидера. Потомъ м-ръ Тутсъ прибавляетъ, что ему неизвѣстно, съ чего взялъ этотъ Блимберъ дѣлать обидные намеки насчетъ его прогулки съ миссъ Домби; если это наглая дерзость, онъ раздѣлается съ нимъ по-свойски, будь онъ докторомъ милліонъ разъ. "Впрочемъ, -- заключаетъ м-ръ Тутсъ, -- это, разумѣется, сдѣлано по глупости, ни больше, ни меньше, и въ такомъ случаѣ не изъ-за чего бѣсноваться". М-ръ Фидеръ совершенно согласенъ съ этимъ мнѣніемъ.
   Впрочемъ, Фидеръ, какъ искренній другъ, удостаивается болѣе откровенныхъ объясненій съ тѣмъ только, чтобы все оставалось между ними въ глубокой тайнѣ. Послѣ двухъ-трехъ бокаловъ предлагается тостъ за здоровье миссъ Домби:
   -- Фидеръ! -- воскликнулъ м-ръ Тутсь, -- тебѣ никогда не понять благоговѣйныхъ чувствъ, съ какими я предлагаю этотъ тостъ!
   -- О, да, любезный Тутсъ, -- отвѣчалъ м-ръ Фидеръ, -- я очень хорошо понимаю тебя. Эти чувства всегда обращаются къ твоей чести!
   И м-ръ Фидеръ крѣпко жметъ руку своего друга.
   -- Вотъ что, любезный Тутсъ, если тебѣ понадобится братъ, радушный, кровный братъ, готовый за тебя въ огонь и въ воду, ты знаешь, гдѣ найти такого брата. Два, три слова черезъ какого-нибудь пріятеля, и я весь къ твоимъ услугамъ. На этотъ разъ, любезный другъ, вотъ тебѣ мой искренній совѣтъ: выучись играть на гитарѣ, непремѣнно выучись. Женщины любятъ музыку и благосклонно смотрятъ на всякаго виртуоза. Это ужъ я знаю по собственному опыту.
   Затѣмъ м-ръ Фидеръ, магистръ всѣхъ искусствъ, открываетъ тайну, что онъ имѣетъ виды на Корнелію Блимберъ. И почему же не имѣть? Бѣды нѣтъ никакой, что Корнелія носитъ очки: это даже къ ней очень идетъ. Ужъ докторъ довольно пожилъ на своемъ вѣку, хлопоталь, возился, и ему пора бы теперь сдать свое заведеніе въ надежныя руки; a кого, спрашивается, найдетъ онъ надежнѣе Фидера и своей возлюбленной дочери?
   -- Мое мнѣніе то, -- продолжалъ м-ръ Фидеръ, -- какъ скоро умный человѣкъ набилъ карманъ, на немь лежитъ непремѣнная обязанность передать свои дѣла. Ужъ лучше меня, признаться сказать, Блимберу не отыскать достойнаго преемника въ цѣломъ свѣтѣ. Ну, a если Корнелію взять въ руки, она будетъ чудесной женой. Это ясно, какъ день.
   Въ отвѣтъ на это, м-ръ Тутсъ импровизируетъ великолѣпный панегирикъ Флоренсѣ Домби и таинственно намекаетъ, что онъ готовъ съ отчаянія разбить себѣ черепъ. М-ръ Фидеръ говоритъ, что это было бы черезчуръ безразсудно, и, утѣшая закадычнаго друга, рисуетъ портретъ Корнеліи съ ея очками и другими учеными ирииадлежностями.
   Такъ проводятъ вечеръ закадычные друзья. Когда наступила ночь, м-ръ Тутсъ провожаетъ домой м-ра Фидера и разстается съ нимъ y воротъ докторскаго дома. Но лишь только Тутсъ исчезъ, Фидеръ опять спускается внизъ и бродить одинъ по морскому берегу, обдумывая планы будущей жизни. И слышится ему въ говорѣ морскихъ волнъ, что д-ръ Блимберъ съ отверстыми объятіями, вручаетъ ему ученую Корнелію, и уже видитъ Фидеръ, какъ докторъ передѣльшаетъ свой домъ и окрашиваетъ его въ яркую краску. Всѣ эти мечты до безконечности разнѣживають классическое сердце Фидера, магистра всѣхъ искусствъ.
   М-ръ Тутсъ равномѣрно бродитъ взадъ и впередъ, любуется на футляръ, въ которомъ хранится его драгоцѣнный брилліантъ, и въ плачевномъ состояніи духа взираетъ на окно, гдѣ мерцаетъ огонекъ, и гдѣ, думаетъ м-ръ Тутсъ, сидитъ Флоренса за ночной работой. Но ошибается Тутсъ. Флоренса давнымъ-давно покоится сладкимъ сномъ въ своей спальнѣ, и въ душѣ ея стройно возникаютъ одна за другой минувшія сцены, отрадныя и вмѣстѣ грустныя для любящаго сердца. Комната, гдѣ мерцаетъ огонекъ, принадлежитъ м-съ Скьютонъ, выступившей теперь на ту же сцену, гдѣ нѣкогда страждущій мальчикъ закончилъ послѣдній актъ возникающей жизни. Ta же сцена разыгрывается и теперь, но какъ она противоположна прежней! Старуха не спитъ, старуха стонетъ и ворчитъ. Грязная и омертвѣлая, она дико мечется на своемъ болѣзненномъ одрѣ, и подлѣ нея, въ ужасѣ отъ совершеннѣйшаго равнодушія при взглядѣ на предсмертныя муки, сидитъ Эдиѳь. Что же говорятъ имъ морскія волны во мракѣ ночной тишины?
   -- Каменная рука... огромная, страшная рука... Эдиѳь, за что же она хочетъ поразить меня? Развѣ ты не видишь, Эдиѳь.
   -- Ничего нѣтъ, матушка. Это лишь мечты вашего воображенія.
   -- Мечты, все мечты! Да посмотри сюда, будто ужъ ты ничего не видишь?
   -- Право, ничего нѣтъ, матушка. Развѣ я сидѣла бы такъ спокойно, если бы тутъ было что-нибудь.
   М-съ Скьютонъ вздрагиваетъ и дико смотритъ на дочь.
   -- A зачѣмъ ты такъ спокойна? Тебѣ ничего, все ничего. Вотъ она... воть опять эта страшная лапа, нѣтъ, это не мечта! Мнѣ тошно на тебя смотрѣть, Эдиѳь!
   -- Очень жаль, матушка.
   -- Жаль! Тебѣ всегда чего-нибудь жаль... да только не меня!
   И съ этими словами она испускаетъ пронзительный вопль. Перебрасывая голову съ боку на бокъ, брюзгливая старуха еще разъ напоминаетъ о своихъ материнскихъ правахъ и распространяется о дочерней неблагодарности. Ей приходитъ на мысль другая несчастная мать, которую онѣ встрѣтили, и при этомъ она дѣлаетъ общее заключеніе, что всѣ превосходныя матери терпятъ невзгоды отъ дѣтей. Продолжая безсвязную болтовню, она вдругъ останавливается, смотритъ на свою дочь, жалуется, что сходитъ съ ума, и скрываетъ подъ подушку свое лицо.
   Эдиѳь изъ состраданія нагибается къ ней и говоритъ. Больная старуха перевертывается и съ дикимь ужасомъ схватываетъ за иіею свою дочь.
   -- Эдиѳь! мы скоро поѣдемъ домой, не правда ли? Увѣрена ли ты, что я ворочусь домой?
   -- Да, матушка, да.
   -- A зачѣмъ онъ сказалъ, какъ бишь его? я всегда забываю имена.... зачѣмъ выговаривалъ майоръ это гадкое слово? вѣдь онъ выговорилъ его, Эдиѳь? да или нѣтъ?.. со мной не будетъ этого, не будетъ, не будетъ!
   Опять и опять больная старуха заглядываетъ въ уголъ и видитъ каменную руку, протянутую, говоритъ она, изъ какого-то гроба, и готовую ее поразить. Наконецъ, опускается рука, и старуха, скорченная и сгорбленная, недвижно лежитъ на постели, и половина ея грѣшной плоти -- смердящій трупъ,
   Но этотъ трупъ расписанъ, разрумяненъ, расфранченъ и выставленъ на поруганіе солнцу, выѣзжаетъ по временамъ изъ воротъ отеля и, катаясь, таращитъ впалые глаза на проходящую толпу въ надеждѣ еще разъ завидѣть добрѣйшее созданье, превосходнѣйшую мать, которая терпитъ горе отъ непокорной дочери. Да, м-съ Скьютонъ все еще продолжаетъ кататься по берегу моря, но вѣтеръ не дуетъ освѣжающей прохладой на омертвѣлое лицо, и въ говорѣ океана не слышится ей отрадное слово. Она лежитъ и прислушивается по цѣлымъ часамъ къ плеску волны; но дикъ и мраченъ этотъ голосъ, и падаетъ онъ тяжелой тоской на ея слухъ, и тусклые взоры, устремленные вдаль не видятъ ничего, кромѣ страшной картины опустошенія между небомъ и землею.
   Флоренсу видитъ она рѣдко и никогда не можетъ на нее взглянуть безъ кислой гримасы, обнаруживающей ея крайнее недоброжелательство. Эдиѳь безотлучно сидитъ подлѣ и удаляетъ Флоренсу отъ болѣзненнаго одра. Одинокая въ своей спальнѣ, Флоренса вся дрожитъ при мысли о смерти въ такомъ образѣ и часто, просыпаясь среди тревожныхъ видѣній, съ трепетомъ озирается вокругъ, какъ будто смерть уже пришла. Никого нѣтъ при больной, кромѣ Эдиѳи, и хорошо, что посторонніе глаза не видятъ отвратительной жертвы. Дочь, и только одна дочь -- свидѣтельница послѣдней борьбы между жизнью и смертью.
   Исчезаетъ даже послѣдняя тѣнь на мертвенномъ лицѣ, и густое покрывало скрываетъ отъ глазъ туманный свѣтъ. Ея блуждающія подъ одѣяломъ руки, соединяются одна съ другой, протягиваются къ дочери, и изъ напряженной груди еще разъ вырывается голосъ:
   -- Не я ли вскормила тебя!
   Но это былъ уже не человѣческій голосъ... Эдиѳь становится на колѣни и, наклоняясь къ уху умирающей, отвѣчаетъ:
   -- Мать можешь ли ты меня слышать?
   Впалые глаза открываются, и голова усиливается сдѣлать утвердительное движеніе.
   -- Помнишь ли ты ночь передъ свадьбой?
   Голова остается безъ движенія, но выражаетъ, однако, какимъ-то способомъ утвердительный отвѣтъ.
   -- Тогда я сказала, что прощаю твое участіе въ въ ней, и молилась, чтобы Богъ простилъ меня. Я сказала, что все кончено между нами. Теперь повторяю то же. Поцѣлуй меня, мать.
   Эдиѳь прикасается къ бѣлымъ губамъ, и на минуту все затихло. Потомъ скелетъ Клеопатры, съ дѣвической улыбкой на устахъ, еще разъ дѣлаеть усиліе приподняться съ ностели.
   Задернемъ розовыя занавѣси. Другое что-то пробѣгаетъ по нимъ кромѣ вѣтра и облаковъ. Плотнѣе задернемь розовыя занавѣси.
   ГІечальная вѣсть немедленно достигла въ городѣ до ушей м-ра Домби, который, въ свою очередь, немедленно извѣстилъ кузена Феникса, еще не отправившагося въ Бадень-Баденъ. Такой человѣкъ, какъ лордъ Фениксъ, превосходнѣйшій человѣкъ, и, разумѣется, съ нимъ можно, даже должно совѣтоваться, особенно въ такихъ важныхъ случаяхъ, какъ свадьба или похороны, что совершенно все равно для добрѣйшаго кузена.
   -- Клянусь честью, Домби, я растроганъ до глубины души. Какой печальный случай! Бѣдная тетушка! Кто мотъ бы подумать?
   -- Неожиданный случай! -- замѣчаетъ м-ръ Домби.
   -- Неожиданный, -- да. Она была живуча, какъ дьяволъ и мастерски поддѣлывалась подъ молодую даму. Въ день вашей свадьбы, Домби, я былъ увѣренъ, что ее хватитъ, по крайней мѣрѣ, лѣтъ на двадцать, если взять въ разсчетъ... ну, вы знаете. Словомъ сказать, въ Бруксовомъ трактирѣ я напрямикъ сказалъ Джоперу -- вы, конечно, знаете -- одинъ глазъ стеклянный ...
   М-ръ Домби дѣлаетъ отрицательный жестъ.
   -- A относительно похоронъ, -- говоритъ онъ, занятый преобладающей мыслью, -- y васъ нѣтъ никакихъ особыхъ плановъ?
   -- Какъ бы сказать вамъ, Домби... то есть, я, право, не знаю, -- отвѣчалъ кузенъ Фениксъ, поглаживая подбородокъ оконечностями своихъ пальцевъ, -- есть y меня въ паркѣ мавзолей, но запущенъ такъ, что... словомъ сказать, мавзолей этотъ ни къ чорту не годится. Не сиди я, что называется, на экваторѣ, я бы отдѣлалъ его заново; но, кажется, съ нѣкотораго времени завели анаѳемскую привычку дѣлать тамъ пикники, то есть, между желѣзными перилами.
   М-ръ Домби согласенъ, что мавзолей не годится.
   -- A церковь чудо какъ хороша, -- задумчиво продолжаетъ кузенъ Фениксъ, -- рѣдкій образецъ старинной англо-норманской архитектуры. Леди Джени Финчубри -- вы ее разумѣется знаете... перетянута корсетомъ въ ниточку -- леди Финчубри отлично срисовала эту церковь. Только та бѣда, что ее, вы понимаете, испортили штукатуркой. Да и то сказать, ѣхать было бы слишкомъ далеко.
   -- Не лучше ли похоронить въ самомъ Брайтонѣ? -- спрашиваетъ м-ръ Домби.
   -- Что правда, то правда, Домби. Я самъ того же мнѣнія. Никакихъ хлопотъ, знаете, да и мѣсто веселое, безподобное во всѣхъ отношеніяхъ.
   -- Когда же?
   -- Когда угодно, для меня совершенно все равно. Я готовъ съ величайшимъ удовольствіемъ -- печальное, разумѣется, удовольствіе -- проводить хоть сейчасъ свою почтенную тетку къ прадѣдамъ... словомъ сказать, проводить въ могилу, -- заключаетъ кузенъ Фениксъ, не умѣвшій придумать болѣе краснорѣчивой фразы.
   -- Можете ли вы оставить городъ въ понедѣльникъ?
   -- Вполнѣ могу.
   Такимъ образомъ, было рѣшено, что м-ръ Домби заѣдетъ за лордомъ въ понедѣльникъ, и они оба отправятся изъ города въ одномъ экипажѣ. На прощанье кузенъ Фениксъ сказалъ:
   -- Мнѣ, право, очень жаль, Домби, что вы такъ много безпокоитесь.
   -- Ничего, -- отвѣтилъ м-ръ Домби, -- должно быть готовымъ ко всему.
   Въ назначенный день, кузенъ Фениксъ и м-ръ Домби, единственные представители друзей и родственниковъ покойной леди, ѣдутъ въ Брайтонъ провожать ея бренные останки на мѣсто вѣчнаго покоя. На дорогѣ кузенъ Фениксъ, выглядывая изъ траурной кареты, узнаетъ множество знакомыхъ, но изъ приличія не обращаетъ на нихъ никакого вниманія, и только когда они проходять, громко называетъ ихъ по именамъ для сообщенія свѣдѣній м-ру Домби, напримѣръ: "Томъ Джонсонъ. Джентльменъ съ пробочной ногой, день и ночь играетъ въ карты въ трактирѣ Уайта. Какъ ты очутился здѣсь, Томми? Вотъ этого господина, что ѣдетъ на кургузой кобылѣ чистѣйшей породы, зовутъ Фоли. Это -- дѣвицы Смальдеры" и такъ далѣе. Во время панихиды кузенъ Фениксъ былъ очень печаленъ. "Такіе случаи, -- думаетъ онъ -- заставляютъ умнаго человѣка призадуматься не на шутку, да и, правду сказать, самъ я довольно ветхъ". Его глаза, при этой мысли, покрываются влагой. Но вскорѣ онъ оправляется совершенно, a за нимъ и другіе родственники и друзья м-съ Скьютонъ, изъ которыхъ майоръ Багстокъ безпрестанно толкуетъ въ своемъ клубѣ, что она никогда не закутывалась какъ слѣдуетъ, отъ этого и вся бѣда. Между тѣмъ молодая шестидесятилѣтняя дама, пріятельница покойницы, взвизгнувъ нѣсколько разъ, высказываетъ положительное мнѣніе, что покойницѣ было не меньше ста тридцати лѣтъ, и ужъ костямъ ея давно пора на мѣсто. A всего лучше не говорить о ней ни слова.
   И лежитъ мать Эдиѳи въ сырой землѣ, и забыли ее милые друзья, глухіе къ говору волнъ, охрипшихъ отъ безпрестаннаго повторенія неизвѣданныхъ тайнъ. И не видятъ они пыли, которая клубится столбами по песчаному берегу, не видятъ бѣлыхъ рукъ, которыя въ лунную ночь манятъ къ незримымъ областямъ. Но ничего не измѣнилось на прибрежьи невѣдомаго моря, и Эдиѳь стоитъ здѣсь одна и прислушивается къ его волнамъ, и мокрая, полусгнившая трава, падая къ ея ногамъ, устилаетъ путь ея жизни.
  

Глава XLII.

Правая рука мистера Домби и случайно случившаяся случайность.

  
   Робинъ Точильщикъ преобразился радикально и совершенно съ головы до ногъ. Нѣтъ на немъ свѣтлосѣраго балахона, добытаго съ великими трудностями на толкучемъ рынкѣ, и не торчитъ на его головѣ лощеная клеенчатая шляпа, подаренная капитаномъ Куттлемъ при началѣ великаго траура; Робинъ, приглаженный и причесанный, щеголяетъ теперь въ лакированныхъ башмакахъ, и тучная его особа облачена въ темную ливрею, построенную искуснымъ художникомъ лакейскаго туалета и удовлетворительную во всѣхъ отношеніяхъ, хотя довольно степенную и скромную. Достойный воспитанникъ благотворительнаго заведенія съ нѣкотораго времени имѣетъ честь состоять на непосредственной службѣ y своего патрона, м-ра Каркера, главнаго управителя знаменитой фирмы и правой руки м-ра Домби. Онъ знать теперь не хочетъ своего прежняго хозяина, покинутаго въ магазинѣ инструментальнаго мастера, и посмотрѣли бы вы, съ какимъ самодовольствомъ осклабляется Точильщикъ, припоминая въ часы досуга достопамятный вечеръ, когда онъ съ такою ухарскою ловкостью н_а_д_у_л_ъ, п_о_д_к_у_з_м_и_л_ъ и п_о_д_д_е_д_ю_л_и_л_ъ капитана Куттля съ его неизмѣннымъ другомъ, молодымъ мичманомъ: разительное доказательство, что всякое доброе дѣло сопровождается спокойною совѣстью и ошущеніемъ блаженства, проникающаго до костей и мозговъ добродѣтельнаго смертнаго. Водворившись въ домѣ м-ра Каркера, Точильщикъ со страхомъ и трепетомъ обращалъ свои круглые глаза на бѣлые зубы великаго патрона и вполнѣ сознавалъ, что теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, онъ долженъ держать ухо востро.
   Будь м-ръ Каркеръ великимъ чародѣемъ, a его блистательные зубы -- орудіемъ страшныхъ волхвованій, гибкіе и хрупкіе суставы его покорнаго слуги не могли бы передъ нимь сгибаться и трещать съ большимъ подобострастіемъ, ибо Благотворительный Точильщикъ глубоко сознавалъ верховную власть своего патрона, и это сознаніе, поглощая все его вниманіе, упрочивало на законномъ основаніи его всесовершеннѣйшую преданность и безусловное повиновеніе. Онъ едва осмѣливался думать о своемъ властелинѣ даже въ его отсутствіе, и ему мерещилось поминутно, что того и гляди зубастый накинется на него опять, какъ въ то достопамятное утро, когда онъ первый разъ осмѣлился смиренно предстать передъ его грозныя очи. Сталкиваясь съ нимъ лицомъ къ лицу, Робинъ не сомнѣвался, что м-ръ Каркеръ и въ отсутствіи, по одному простому обнаруженію воли, можетъ читать самыя тайныя его мысли точно такъ, какъ будто онь стоялъ передъ его глазами. Очарованный всѣмъ своимъ существомъ и вполнѣ подчиненный этому магическому вліянію, робкій сынъ кочегара ни о чемъ больше не думалъ, какъ о непреоборимой власти своего повелителя, который, нѣтъ сомнѣнія, можетъ изъ него дѣлать все, что угодно и когда угодно. Проникнутый такими помышленіями, онъ стоялъ передъ нимъ неподвижно, едва переводя духъ, и равнодушный ко всему на свѣтѣ, ловилъ и угадывалъ смыслъ каждаго мановенія своего чародѣя, чтобы мигомъ приняться за исполненіе его повелѣній.
   Чѣмъ же объясняется такое страшное вліяніе м-ра Каркера? Ужъ не догадывался ли молодой Тудль, что его властелинъ въ совершенствѣ владѣетъ великимъ искусствомъ измѣны, наушничества и ябеды, искусствомъ, которое онъ самъ прилежно и съ удовлетворительнымъ успѣхомъ изучалъ въ учебномъ заведеніи Благотворительнаго Точильщика? Можетъ быть, да, a можетъ быть, и нѣтъ. По крайней мѣрѣ, самъ онъ не отдавалъ себѣ въ этомъ яснаго отчета; но м-ръ Каркеръ, вѣроятно, хорошо знакомъ былъ съ источникомъ своей власти.
   Оставивъ службу y капитана Куттля и распродавъ на скорую руку съ весьма значительнымъ убыткомъ своихъ голубей, Робинъ въ тотъ же вечеръ опрометью побѣжалъ въ домъ м-ра Каркера и явился передъ новымъ своимъ господиномъ съ пылающимъ лицомъ, на которомъ, казалось, было начертано ожиданіе похвалы и награды.
   -- А! это ты, -- воскликнулъ м-ръ Каркеръ, бросивъ косвенный взглядъ на грязный узелъ, заключавшій пожитки кочегарова сына. -- Ну, вотъ ты теперь потерялъ мѣсто и пришелъ ко мнѣ. Такъ или нѣтъ?
   -- Такъ точно-съ ... то есть, конечно, если осмѣлюсь доложить, когда я приходилъ сюда въ иослѣдній разъ, вы изволили сказать...
   -- Я изволилъ сказать? -- гнѣвно возразилъ м-ръ Каркеръ. -- Что такое? что я тебѣ сказалъ?
   -- Нѣтъ-съ, ничего... вы ничего не изволили сказать, сэръ, -- лепеталъ Робинъ, озадаченный и совершенно спутанный суровымъ тономъ этихъ вопросовъ.
   М-ръ Каркеръ оскалилъ зубы и, выстанляя впередъ указательный палецъ, замѣтилъ нѣсколько смягченнымъ голосомъ:
   -- Ты любезный, сколько я вижу, плутъ первой руки, и ужъ не сносить тебѣ своей головы, за это я ручаюсь. Пропадешь, какъ паршивая собака!
   -- О, пощадите меня, сэръ, помилосердуйте! вопилъ Точильщикъ, подернутый лихорадочною дрожью. -- Я готовъ, сэръ, трудиться для васъ день и ночь ... Я стану служить вамъ вѣрой и правдой!
   -- Еще бы! конечно, вѣрой и правдой, иначе тебѣ будеть плохо.
   -- Да, да, сэръ, я увѣренъ въ этомъ. Покорно васъ благодарю. Приказывайте, что угодно, и вы увидите... потрудитесь испытать меня, сэръ, попробовать. A если я сдѣлаю что не такъ, какъ вы приказывали, то вы можете тотчасъ же убить меня.
   -- Великое дѣло убить тебя, щенокъ, -- сказалъ м-ръ Каркеръ, облокачиваясь на спинку креселъ. -- Нѣтъ, если вздумаешь меня обманывать, я расправлюсь такъ, какъ тебѣ и на томъ свѣтѣ не приснится!
   -- Да, сэръ, -- бормоталъ пораженный Точильщикъ, -- ужъ вы запропастите меня въ таръ-тарары, въ самую преисподнюю, сэръ, я это знаю. Поэтому ужъ я не измѣню вамъ, сэръ, хоть бы кто вздумалъ осыпать меня золотомъ съ ногъ до головы.
   Потерявъ такъ нечаянно всякую надежду на похвалу за свою горячую ревность, ошеломленный Точильщикъ стоялъ передъ своимъ патрономъ съ такою неловкостью, какую часто въ подобныхъ случаяхъ испытываетъ дворняшка.
   -- Стало быть, говорю я, ты потерялъ свое прежнее мѣсто и теперь пришелъ просить, чтобы тебя приняли въ услуженіе?
   -- Точно такъ, сэръ.
   Оставляя мѣсто, Точильщикъ дѣйствовалъ во всемъ по предписанію своего патрона; но и не думалъ, въ оправданіе себя, ссылаться на это обстоятельство.
   -- Ну! -- продолжалъ м-ръ Каркеръ. -- Вѣдь ты знаешь меня, плутъ?
   -- Знаю, сэръ.
   -- Смотри же, держи ухо востро, -- сказалъ м-ръ Каркеръ.
   Точильщикъ поспѣшилъ выразить низкими поклонами живѣйшее пониманіе этого предостереженія и задомъ попятился къ дверямъ въ сладкой надеждѣ перевести на свободѣ духъ, какъ вдругъ неумолимый патронъ остановилъ его опять.
   -- Эй, ты! -- вскричалъ м-ръ Каркеръ, подзывая его къ себѣ, -- Ты привыкъ... запри сначала дверь!
   Робинъ съ быстротою мысли исполнилъ приказаніе, какъ-будто отъ его проворства зависѣла теперь его жизнь.
   -- Ты привыкъ, любезный, заглядывать въ замочныя скважины. Знаешь ты, мошенникъ, что это значитъ?
   -- Знаю, сэръ, -- пролепеталъ Робинъ послѣ нѣкотораго колебанія. -- Я подслушивалъ бывало...
   -- Подсматривалъ, подкарауливалъ и такъ далѣе, -- добавилъ м-ръ Каркеръ.
   -- Въ вашемъ домѣ, сэръ, я не стану этого дѣлать; -- отвѣчалъ Робинъ. -- Ей Богу, сэръ, не стану. ГІровались я сквозь землю, лопни мои глаза, чтобы не видать мнѣ ни дна, ни покрышки. Развѣ вы сами, сударь, изволите приказать...
   -- Увидимъ. Ты привыкъ еще болтать и шпіонить; брось здѣсь эту привычку, не то... смотри y меня, не пеняй, -- заключилъ Каркеръ, улыбаясь и вмѣстѣ дѣлая грозный жестъ указательнымъ пальцемъ.
   Точильщикъ вытянулъ шею и притаилъ дыханіе. Ему хотѣлось бы привести въ свидѣтельство чистоту своихъ намѣреній, но онъ могъ только вылупить глаза на улыбающагося джентльмена съ выраженіемъ раболѣпнаго благоговѣнія, которымъ, по-видимому, былъ вполнѣ доволенъ его грозный властелинъ. Черезъ нѣсколько минутъ м-ръ Каркеръ приказалъ ему удалиться на кухню и далъ понять движеніемъ руки, что не удерживаетъ его при своей особѣ.
   Вотъ какимъ способомъ Робинъ поступилъ на службу къ м-ру Каркеру. Съ этой поры усердный рабъ, отрекшійся отъ своей личности, закабалилъ себя душой и тѣломъ.
   Черезъ нѣсколько мѣсяцевь безпорочной службы, въ одно прекрасное утро, Робмнъ отворилъ садовыя ворота м-ру Домби, который, по обѣщанію, шествовалъ завтракать къ его хозяину. Въ ту же самую минуту явился и м-ръ Каркеръ, поспѣшившій встрѣтить знаменитаго гостя и привѣтствовать его обоими рядами блистательныхъ зубовъ.
   -- Мнѣ никогда и въ голову не приходило, -- началъ Каркеръ, помогая ему слѣзть съ своей лошади, -- что я буду имѣть удовольствіе видѣть васъ здѣсь. Это необыкновенный день въ моемъ календарѣ. Такой человѣкъ, какъ вы, разумѣется, можетъ дѣлать все, что ему угодно: случайности для него нипочемъ; но такой человѣкъ, какъ я... о, это совсѣмъ другая статья!
   -- У васъ, однако, недурная дача, -- сказалъ м-ръ Домби, благоволившій ступить на лугъ и обозрѣвшій ближайшіе предметы.
   -- Вы это можете сказать, -- отвѣчалъ Каркеръ. -- Благодарю васъ.
   -- Нѣтъ, Каркеръ, не шутя, всякій можетъ это сказать. Мѣстоположеніе чудесное и чрезвычайно удобное, сколько, по крайней мѣрѣ, можно судить по этой обстановкѣ, -- продолжалъ м-ръ Домби тономъ высочайшаго покровительства.
   -- Да, развѣ по этой обстановкѣ, -- небрежно возразилъ Каркеръ, -- эта оговорка необходима. Очень вамъ благодаренъ. А, впрочемъ, объ этомъ не стоить распространяться. Не угодно ли вамъ пожаловатъ впередъ?
   Войдя въ домъ, м-ръ Домби изволилъ благосклонно замѣтить объ изящномъ расположеніи комнатъ и о многочисленныхъ принадлежностяхъ комфорта, которыя бросились ему въ глаза. М-ръ Каркеръ смиренно выслушалъ такой отзывъ и замѣтилъ, что весьма хорошо понимаетъ его истинное значепіе.
   -- А, впрочемъ, -- прибавилъ онъ, -- дача въ самомъ дѣлѣ недурная, даже, можетъ быть, лучше, нежели на какую можетъ разсчитывать подобный мнѣ горемыка. Но ваше мнѣніе, м-ръ Домби, во всякомъ случаѣ преувеличено; и немудрено: вы, по своему положенію, слишкомъ удалены отъ бѣдныхъ людей. Такъ точно сильные міра всегда находятъ нѣкоторыя пріятности и удовольствія въ жалкой жизни какого-нибудь нищаго.
   При этой выходкѣ фальшивый ротъ открылся во всемъ объемѣ, и любопытный наблюдатель могъ бы безпрепятственно пересчитать всѣ зубы интереснаго собесѣдника. Въ продолженіе разговора, Каркеръ не сводилъ глазъ съ своего гостя, и взоръ его сдѣлался еще проницательнѣе, когда м-ръ Домби, остановившись передъ каминомъ въ позиціи, въ совершенствѣ изученной его подчиненнымъ, началъ обозрѣвать картины, висѣвшія на стѣнахъ. Онъ слѣдилъ за малѣйшимъ его движеніемъ, тщательно замѣчая каждый пунктъ, обращавшій на себя вниманіе гостя. Наконецъ, когда взоръ м-ра Домби остановился въ особенности на одной картинѣ, Каркеръ, казалось, притаилъ дыханіе, и весь обратился въ кошку, сторожившую лакомый кусокъ; но, сверхъ всякаго ожиданія, глазъ великаго командира равнодушно перешелъ отъ картины на другіе предметы, какъ будто это была ничтожнѣйшая изъ всѣхъ вещей въ роскошной мебели м-ра Каркера.
   Но Каркеръ смотрѣлъ на картину -- это былъ портретъ Эдиѳи -- такъ, какъ будто бы она была живымъ существомъ. По его лицу пробѣжала злобная, язвительная насмѣшка, обращенмая, по-видимому, къ картинѣ, но которая, на самомъ дѣлѣ, имѣла предметомъ великаго челонѣка, стоявшаго съ невозмутимымъ спокойствіемъ подлѣ него. Подали завтракъ. Приглашая м-ра Домби сѣсть на стулъ, стоявшій спиною къ портрету его жены, Каркеръ, по обыкновенію, занялъ мѣсто насупротивъ картины.
   М-ръ Домби на этотъ разъ былъ даже серьезнѣе обыкновеннаго и не говориль ни слова. Напрасно попугай, безъ умолку махавшій крыльями около золотого обруча въ роскошной клѣткѣ, покушался обратить на себя вниманіе: м-ръ Домби, погруженмый въ глубокія думы, неподвижно и почти угрюмо смотрѣлъ черезъ накрахмаленный галстукъ, не отрывая глазъ оть столовой скатерти. Что же касается до Робина. стоявшаго за стуломъ, всѣ его способности и душевныя силы были обращены исключительно на его хозяина, и онъ даже едва ли подозрѣвалъ, что настоящій гость былъ тотъ великій джентльменъ, передъ которымъ въ своемъ дѣтствѣ онъ стоялъ, какъ живой документъ цвѣтущаго здоровья кочегаровой семьи, и которому впослѣдствіи обязанъ былъ форменной курткой и кожаными панталонами.
   -- Позвольте спросить, -- вдругъ началъ Каркеръ, подобострастно выставивъ голову, -- какъ здоровье м-съ Домби?
   М-ръ Домби покраснѣлъ.
   -- Благодарю, Каркеръ, -- сказалъ онъ, -- м-съ Домби совершенно здорова. Кстати, Каркеръ, вы обращаете мои мысли на разговоръ, который мнѣ надобно имѣть съ вами.
   -- Можете насъ оставить, Робинъ, -- сказалъ м-ръ Каркеръ ласковымъ тономъ.
   Вѣрный рабъ мгновенно исчезъ.
   -- Вы, конечно, не помните этого мальчишку?
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ м-ръ Домби съ величественнымъ равнодушіемъ.
   -- Разумѣется, гдѣ вамъ помнить всякую сволочь. Впрочемъ, этотъ мальчуганъ изъ семьи, откуда была взята ваша кормилица. Можетъ быть, припомните, какъ еще въ ту пору вы великодушно озаботились насчетъ его воспитанія?
   -- Неужели это тотъ самый мальчикъ? Воспитаніе, кажется, не пошло ему въ прокъ.
   -- Да, я боюсь, что изъ него выйдетъ негодяй, -- замѣтилъ Каркеръ, пожимая плечами. -- Но дѣло видите ли въ чемъ: y него не было мѣста, и онъ слонялся, какъ ошельмованный, изъ угла въ уголъ. Потомъ, ужъ не знаю, самъ ли онъ выдумалъ, или, что, вѣроятнѣе, мать нашептала ему въ уши, только онъ забралъ себѣ въ голову, что имѣетъ какое-то право на ваше покровительство, и поэтому началъ день и ночь шататься около вашего дома, чтобы пристать къ вамъ со своей просьбой. Мои сношенія съ вами, разумѣется, главнымъ образомъ, ограничиваются только торговыми дѣлами, однако, по-временамъ я принимаю нѣкоторое участіе во всемъ, что ...
   -- Каркеръ, -- прервалъ Домби, -- мнѣ пріятно благодарить васъ, что вы не ограничиваете вашей ...
   -- Службы, -- подсказалъ улыбающійся собесѣдникъ.
   -- Нѣтъ, я хочу сказать -- вашей любезной внимательности нашими конторскими дѣлами, -- замѣтилъ м-ръ Домби, обрадовавшійся случаю сказать прекрасный и лестный комплиментъ своей правой рукѣ. -- Наравнѣ съ коммерціей васъ интересуютъ также мои чувства, желанія, надежды и самыя несчастія, какъ доказываетъ теперешній маловажный случай, о которомъ вы только что упомянули. Я очень вамъ обязанъ, Каркеръ.
   М-ръ Каркеръ слегка наклонилъ голову и тихонько потеръ руками, какъ будто опасаясь болѣе нескромнымъ движеніемъ возмутить потокъ откровенности въ м-рѣ Домби.
   -- Итакъ, -- продолжалъ Домби послѣ нѣкотораго колебанія, -- итакъ, я пользуюсь настоящимъ случаемъ начать разговоръ, для котораго, собственно, я пріѣхалъ сюда, на эту дачу. Предваряю, впрочемъ, что главныя основанія бесѣды вамъ небезызвѣстны, хотя, натурально, я буду теперь гораздо откровеннѣе въ отношеніи къ вамъ, нежели до сихъ поръ ...
   -- Удостоиться совершенной откровенности! -- шепталъ Каркерь, скрестивъ на груди руки и повѣсивъ голову, -- такое отличіе! такая почесть! могъ ли я воображать? Впрочемъ, такой человѣкъ, какъ вы, отлично понимаетъ, какъ будетъ оцѣнено его благоволеніе.
   М-ръ Домби бросилъ величественный взглядъ, поправилъ галстукъ и, помолчавъ съ минуту, продолжалъ такимъ образомъ:
   -- Я и м-съ Домби, сверхъ ожиданія, не соглашаемся въ разсужденіи нѣкоторыхъ пунктовъ, имѣющихъ большую важность по своей натурѣ. Мы, кажется, еще не понимаемъ другъ друга. М-съ Домби должна пріобрѣсть нѣкоторую опытность, нѣкоторыя свѣдѣнія, для нея необходимыя.
   -- М-съ Домби, безспорно, владѣетъ превосходными качествами души и тѣла, и, нѣтъ сомнѣнія, она издавна должна была привыкнуть къ лестнымъ для нея похваламъ и комплиментамъ, -- возразилъ сладкимъ языкомъ неусыпный стражъ всѣхъ движеній м-ра Домби, -- но тамъ, гдѣ долгъ и уваженіе неразрывно соединены съ нѣжными влеченіями сердца, тамъ, безъ сомнѣнія, какое-нибудь мелкое недоразумѣніе легко можетъ быть отстранено двумя-тремя словами, сказанными во время и кстати.
   Мысли м-ра Домби инстинктивно перенеслись на лицо, смотрѣвшее на него въ уборной его жены, когда повелительная рука протянута была къ дверямъ. Онъ живо представилъ себѣ уваженіе и долгъ, соединенный съ нѣжнѣйшими влеченіями сердца, и тутъ же почувствовалъ, что кровь прихлынула къ его головѣ.
   -- Не задолго передъ смертью м-съ Скьютонъ я и м-съ Домби имѣли нѣкоторое разсужденіе относительно моего неудовольствія, котораго сущность, въ общихъ чертахъ, вамъ уже извѣстна изъ того, что на вашихъ глазахъ произошло между м_н_о_й и м-съ Домби въ тотъ вечеръ, какъ вы находились въ нашемъ... въ м_о_е_м_ъ домѣ.
   -- О, помню, помню, -- сказалъ улыбающійся Каркеръ, -- я очень жалѣлъ, что сдѣлался тогда печальнымъ свидѣтелемъ... Такой человѣкъ, какъ я, очень натурально, долженъ гордиться довѣріемъ такой фамиліи, какъ ваша, хотя, признаться, сэръ, я не понимаю, что заставляетъ васъ выходить изъ предѣловъ вашего крута и удостаивать чрезмѣрной благосклонностью такихъ ничтожныхъ людей, какъ я ... Само собой разумѣется, мнѣ было очень пріятно, что вы представили меня м-съ Домби еще прежде, чѣмъ она возведена была на эту высокую ступень; но, повторяю еще разъ, я очень жалѣлъ, что сдѣлался предметомъ такого совершенно особеннаго, исключительнаго предпочтенія.
   М-ръ Домби призадумался. Онъ рѣшительно не постигалъ, какъ можно по какому бы то ни было поводу принимать его благоволеніе и высокое покровительство съ грустнымъ чувствомъ сожалѣнія. Такая мысль была для него неразгаданнымъ нравственнымъ феноменомъ. Помолчавъ съ минуту, онъ величаво поднялъ голову и, проникнутый сознаніемъ своего достоинства, сказалъ довольно суровымъ тономъ:
   -- Объяснитесь, Каркеръ, -- какъ я долженъ понимать васъ.
   -- О, да, я запуталъ свою мысль; извините, сэръ. Но дѣло, однако, вотъ въ чемъ: м-съ Домби, какъ, вѣроятно, вы замѣтили, никогда не удостоивала меня благосклоннаго вниманія ... это, разумѣется, въ порядкѣ вещей, и было бы смѣшно, если бы такой человѣкъ, какъ я, вздумалъ обижаться, что на него не обращаетъ вниманія знатная леди, притомъ леди, справедливо гордая блистательными талантами и своимъ высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ ... но все-таки, или, лучше, именно потому-то мнѣ и не хотѣлось бы навлечь на себя ея гнѣвъ; a я знаю, м-съ Домби не вдругъ проститъ мнѣ мое невинное участіе въ тогдашнемъ вашемъ разговорѣ. Вашимъ негодованіемъ шутить нечего, вы это должны помнить, a тутъ вдобавокъ, когда оно было выражено при третьемъ лицѣ...
   -- Каркеръ, -- сказалъ м-ръ Домби горделивымъ тономъ, -- я полагаю, что я, a не другой кто въ моемъ обществѣ -- первое лицо.
   -- О, кто же осмѣлится въ этомъ сомнѣваться? -- возразилъ Каркеръ съ нетерпѣніемъ человѣка, безусловно подтверждающаго неопровержимый фактъ.
   -- М-съ Домби, когда дѣло идетъ о насъ обоихъ, становится вторымъ лицомъ, я полагаю, -- продолжалъ Домби. -- Такъ ли?
   -- Такъ ли! -- подхватилъ Каркеръ. -- Вы, конечно, знаете лучше всѣхъ, что тутъ нечего спрашивать.
   -- Въ такомъ случаѣ, надѣюсь, Каркеръ, вы не станете затрудняться въ выборѣ между гнѣвомъ м-съ Домби и моимъ совершеннымъ благоволеніемъ.
   -- Такъ это, конечно, -- возразилъ Каркеръ, -- я имѣлъ несчастіе заслужить гнѣвъ м-съ Домби. Она вамъ ничего не говорила объ этомъ?
   -- Мало ли, что она говорила и можетъ наговорить впередъ! -- отвѣчалъ м-ръ Домби съ величественнымъ спокойствіемъ и холодностью, -- я не чувствую никакого желанія припоминать или повторять мнѣнія, несогласныя съ моимъ собственнымъ образомъ мыслей. Незадолго передъ этимъ, какъ вамь извѣстно, я старался ознакомить м-съ Домби съ извѣстными случаями домашней подчиненности, которые прямо касаются до нея. Мнѣ не удалось убѣдить м-съ Домби, что она во всѣхъ этихъ отношеніяхъ должна перемѣнить свое поведеніе для ея же спокойствія и благополучія, неразрывно соединеннаго съ моимъ собственнымъ достоинствомъ; поэтому я тогда же далъ замѣтить м-съ Домби, что дальнѣйшіе свои виды и предположенія на ея счетъ я объясню ей черезъ моего повѣреннаго, то есть черезъ васъ, Каркеръ, котораго въ этомъ дѣлѣ я хочу считать своей правой рукой.
   -- Теперь, Каркеръ, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- я не считаю нужнымъ откладывать своего намѣренія. Пусть безъ всякаго замедленія устроится дѣло такъ, какъ я этого хочу. Со мною шутить никто не долженъ. Пусть немедленно узнаетъ м-съ Домби, что моя воля для нея законъ, и что я не привыкъ ни по какому поводу дѣлать исключенія изъ общаго правила моей жизни. На васъ, Каркеръ, возлагаю это порученіе и, надѣюсь, послѣ всего, что вамъ сказано, вы не будете отговариваться истиннымъ или мнимымъ гнѣвомъ м-съ Домби. Здѣсь, какъ и въ другихъ случаяхъ, ваша обязанность исполнить мою волю во всей точности.
   -- Приказывайте, -- сказалъ Каркеръ, -- и я повинуюсь.
   -- Да, я знаю, что мнѣ стоитъ только приказать, и потому я приступаю къ дѣлу. М-съ Домби, нѣтъ сомнѣнія, принадлежитъ къ разряду женщинъ съ высокими талантами, и она даже вполнѣ...
   -- Оправдываетъ вашъ выборъ, -- подхватилъ улыбающійся Каркеръ.
   -- Да, если вамъ угодно употребить такой образъ выраженія, но я не понимаю, почему она не надлежащимъ образомъ цѣнитъ титулъ, которымъ ее удостоили. Есть въ м-съ Домби духъ сопротивленія, начало противорѣчія, которое должно быть ослаблено, потрясено, вырваио съ корнемъ, уничтожено. М-съ Домби, по-видимому, не хочетъ понять, что всякая мысль о противорѣчіи мнѣ чудовищна и нелѣпа.
   -- О, мы это отлично понимаемъ! -- возразилъ Каркеръ, улыбаясь наилюбезнѣйшимъ образомъ.
   -- Конечно, вы понимаете. Надѣюсь. Впрочемъ, хотя поведеніе м-съ Домби, къ великому изумленію, осталось неизмѣннымъ послѣ моего объясненія, однако, отдавая ей справедливость, я долженъ сказать, что мой выговоръ произвелъ на нее могущественное впечатлѣніе. И немудрено: я выразилъ свое неудовольствіе прямо, рѣшительно и съ такою строгостью, которая исключала всякую возможность сопротивленія.
   Послѣднія слова Домби произнесъ съ необычайнымъ эффектомъ.
   -- Поэтому, Каркеръ, -- продолжалъ онъ, -- вы примете на себя трудъ объявить м-съ Домби отъ моего имени, что я рекомендую ея вниманію нашъ первый разговоръ, и крайне удивляюсь, отчего до сихъ поръ онъ не возымѣлъ ожидаемаго дѣйствія; что моя непремѣнная воля -- измѣнить и установить ея поведеніе сообразно правиламъ, подробно изложеннымъ и объясненнымъ въ этомъ разговорѣ; что я недоволенъ ея поведеніемъ; что я въ высокой степени негодую на ея поведеніе, и что, наконецъ, я буду поставленъ въ непріятную необходимость объявить ей черезъ васъ болѣе строгія и рѣшительныя опредѣленія, если она не обратится къ своему долгу и не будетъ во всемъ поступать сообразно моимъ желаніямъ, точно такъ же, какъ первая м-съ Домби, или какъ поступала бы всякая другая женщина на ея мѣстѣ.
   -- Первая м-съ Домби жила очень счастливо! -- сказалъ м-ръ Каркеръ, испустивъ глубокій вздохъ.
   -- Первая м-съ Домби была разсудительна и отличалась правильнымъ образомъ мыслей, -- сказалъ м-ръ Домби, проникнутый джентльменской терпимостью къ покойницѣ.
   -- Какъ вы думаете, миссъ Домби похожа на свою мать? -- спросилъ Каркеръ.
   Въ одно мгновеніе измѣнилась вся физіономія м-ра Домби. Повѣренный агентъ вперилъ въ него свои глаза.
   -- Я имѣлъ неосторожность коснуться самой чувствительной струны вашего сердца, -- сказалъ Каркеръ сокрушеннымъ тономъ раскаянія, который, какъ нельзя болѣе противорѣчилъ выраженію его орлинаго взора. -- О, простите меня, сэръ! Въ жару усердія къ вашимъ выгодамъ я совсѣмъ забываю фамильныя отношенія. О, ради Бога, простите меня!
   -- Каркеръ, -- началъ м-ръ Домби торопливымъ и значительно измѣненнымъ тономъ. Его губы поблѣднѣли и потупившіеся глаза безсознательно прыгали съ одной тарелки на другую. -- Каркеръ, вы не имѣете нужды въ извиненіи. Ваши слова имѣютъ прямое отношеніе къ предмету настоящей бесѣды, и вы ошибаетесь, когда думаете, что пробудили во мнѣ горестныя воспоминанія. Вамъ нечего оправдываться, Каркеръ, я не одобряю обращенія м-съ Домби съ моею дочерью.
   -- Извините, я не совсѣмъ васъ понимаю, -- сказалъ Каркеръ.
   -- Такъ поймите же, что вы должны сдѣлать... то есть, что вы непремѣнно сдѣлаете отъ моего имени возраженіе м-съ Домби насчетъ этого пункта. Вы скажете м-съ Домби, что мнѣ отнюдь не нравится ея романическая привязанность къ моей дочери; это, вѣроятно, уже замѣчено. Вѣроятно, толкуютъ, что отношенія м-съ Домби къ моей дочери рѣзко противорѣчатъ ея отношеніямъ ко мнѣ самому. Поэтому вы скажете ей прямо и безъ обиняковъ, что я протестую противъ такого чудовищнаго безпорядка, и требую, чтобы она обратила все свое вниманіе на этотъ протестъ. Истинное ли чувство увлекаетъ м-съ Домби, или одинъ то нная, обратилась къ своимъ хозяйственнымъ занятіемъ, а Джонъ Каркеръ посвятила" первый день своей непрошеной свободы работамъ въ саду.
   Поздно вечеромъ, когда братъ громко читалъ книгу, а сестра занималась шитьемъ, послышался стукъ въ дверь. Среди смутнаго безпокойства и страха, неоставлявшаго ихъ со времени бѣгства брата, этотъ неожиданный звукъ имѣлъ для нихъ какое-то зловѣщее значеніе. Братъ пошелъ отворить дверь; сестра осталась на мѣстѣ, робко прислушиваясь. Кто-то говорилъ съ Джономъ, между-тѣмъ, какъ онъ отвѣчалъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ, и наконецъ оба вошли въ комнату.
   -- Гэрріетъ, тихо сказалъ Джонъ, вводя поздняго гостя:-- рекомендую тебѣ мистера Морфина, джентльмена, который долгое время былъ въ домѣ мистера Домби вмѣстѣ съ Джемсомъ.
   Гэрріетъ отступила назадъ, какъ-будто встрѣтясь съ призракомъ. Въ дверяхъ стоялъ неизвѣстный другъ, съ добродушнымъ, открытымъ лицомъ, съ черными волосами съ просѣдью, съ живымъ и привѣтливымъ взглядомъ.
   -- Джонъ! сказала она, съ трудомъ переводя дыханіе.-- Это тотъ самый джентльменъ, о которомъ я говорила тебѣ сегодня.
   -- Миссъ Гэрріетъ, сказалъ гость:-- я очень-благодаренъ вамъ за это объясненіе, которое меня очень затрудняло. Мистеръ Джонъ, я здѣсь не совсѣмъ чужой. Вы удивились, встрѣтясь со мною въ дверяхъ, и теперь, кажется, удивлены еще болѣе. Впрочемъ, при нынѣшнихъ обстоятельствахъ, это очень-натурально. Не будь мы рабами привычки, мы никогда бы не удивлялись такъ часто.
   Говоря это, онъ дружески, но съ уваженіемъ привѣтствовалъ Гэрріетъ, и, сѣвъ возлѣ нея, снялъ перчатки и положилъ шляпу на столъ.
   -- Въ моемъ желаніи видѣть вашу сестрицу, мистеръ Джонъ, нѣтъ ничего удивительнаго. Въ аккуратности моихъ посѣщеній также нѣтъ ничего необыкновеннаго. Они обратились для меня въ привычку, а мы, рабы привычки -- рабы привычки!
   Опустивъ руки въ карманы и закинувъ назадъ голову, онъ смотрѣлъ на сестру и брата, какъ-будто радуясь, что видитъ ихъ вмѣстѣ, и продолжалъ:
   -- Эта привычка имѣла на меня большое вліяніе. Судите сами, Джонъ. Нѣсколько лѣтъ сряду я имѣлъ свою долю въ управленіи домомъ мистера Домби и видѣлъ, какъ братъ вашъ, оказавшійся негодяемъ (ваша сестрица извинитъ меня за это слово), все болѣе и болѣе распространялъ свою власть и наконецъ совершенно завладѣлъ и дѣлами и хозяиномъ. Я видѣлъ, какъ каждый день вы трудилось за своимъ скромнымъ столомъ и былъ совершенно-доволенъ, что меня оставляютъ въ покоѣ, и что вокругъ меня все дѣйствуетъ такъ же правильно, какъ машина. Мои вечера по средамъ проходили какъ обыкновенно, нашъ квартетъ шелъ своимъ порядкомъ, моя віолончель имѣла хорошій тонъ, я былъ совершенно-доволенъ, и не безпокоился ни о комъ на свѣтѣ.
   -- Я могу прибавить, что вы были болѣе другихъ любимы и уважаемы въ этомъ домѣ, сказалъ Джонъ Каркеръ.
   -- Пустяки! У меня былъ только добрый и уступчивый характеръ. Онъ нравился управляющему, онъ нравился человѣку, которымъ тотъ управлялъ, а болѣе всѣхъ онъ нравился мнѣ. Я дѣлалъ, что мнѣ приказывали, не льстилъ никому изъ нихъ, и радъ былъ, что занималъ мѣсто, въ которомъ никто не нуждался. Такъ я и продолжалъ бы жить до-сихъ-поръ, если бъ у моей комнаты не были тонкія стѣны. Вы можете сказать сестрицѣ, что моя комната отдѣлялась отъ комнаты управляющаго одною перегородкою.
   Джонъ Каркеръ сдѣлалъ утвердительный знакъ головою. Гость продолжалъ:
   -- Я насвистывалъ, напѣвалъ разныя аріи, проходилъ аккуратно всю сонату Бетговена въ И, чтобы дать ему понять, что я все слышу; но онъ никогда не обращалъ на меня вниманія. Иногда, чтобъ не слышать лишняго, я уходилъ вонъ. Я вышелъ однажды, Джонъ, во время разговора между двумя братьями, который сначала относился къ Валтеру Гэю. Но я слышалъ часть этого разговора прежде, чѣмъ вышелъ изъ комнаты. Вы вѣрно столько помните его, что можете передать сестрицѣ.
   -- Мы говорили о прошедшемъ, Гэрріетъ, и о различіи нашихъ положеній въ конторѣ мистера Домби.
   -- Сюжетъ разговора не былъ для меня новъ, но онъ представился мни въ новомъ водѣ. Онъ поколебалъ во мнѣ привычку думать, что вокругъ меня все благополучно, и заставилъ разобрать исторію двухъ братьевъ. Мнѣ кажется, я въ первый разъ въ жизни подумалъ о томъ, въ какомъ видѣ покажутся намъ предметы, совершенно знакомые, когда мы взглянемъ на нихъ не съ той точки, съ которой привыкли смотрѣть. Послѣ этого утра, я сталъ уже не такъ веселъ и не такъ доволенъ.
   Замолчавъ на минуту, онъ началъ барабанить пальцами по столу; но потомъ, какъ-будто желая скорѣе кончить, продолжалъ торопливо:
   -- Прежде, чѣмъ я разсудилъ, что мнѣ дѣлать, и могу ли я что-нибудь сдѣлать, мнѣ пришлось услышать второй разговоръ между братьями, въ которомъ упоминалось о сестрѣ. Я счелъ себя въ правѣ выслушать весь этотъ разговоръ и пришелъ сюда, чтобы взглянуть на сестру. Въ первый разъ я остановился у садовой калитки, подъ предлогомъ развѣдыванія о бѣдномъ сосѣдѣ; но эта попытка не удалась мнѣ и возбудила недовѣрчивость миссъ Гэрріетъ. Во второй разъ, я выпросилъ позволеніе войдти, вошелъ, и сказалъ, что хотѣлъ сказать. Ваша сестрица показала мнѣ причины, по которымъ въ то время она не приняла отъ меня помощи и которыхъ я не смѣлъ оспоривать; но я устроилъ между нами сношенія, которыя только въ послѣднее время были прерваны важными обстоятельствами.
   -- Могъ ли я подозрѣвать это, видя васъ каждый день! сказалъ Джонъ Каркеръ.-- Если бы Гэрріетъ знала ваше имя...
   -- Сказать правду, Джонъ, я скрывалъ его но двумъ причинамъ. Во-первыхъ, не хотѣлъ открываться, пока не окажу вамъ истинной услуги; во-вторыхъ, я всегда думалъ, что братъ можетъ помириться съ вами, и тогда, при его подозрительномъ характерѣ, онъ никогда бы не простилъ мнѣ моей къ вамъ дружбы. Я хотѣлъ быть для васъ полезнымъ черезъ главу дома; но хлопоты, сопряженныя съ похоронами, женитьбою и домашними несчастіями, долгое время оставляли насъ въ зависимости отъ вашего брата. А тутъ всего благоразумнѣе было оставаться безжизненнымъ пнемъ.
   Эти слова вырвались у него какъ-будто противъ воли. Онъ протянулъ одну руку брату, другую сестрѣ, и продолжалъ:
   Теперь я высказалъ вамъ все. Надѣюсь, вы понимаете меня и довѣряете мнѣ. Пришло время, Джонъ, когда я могу помочь вамъ, не касаясь той искупительной борьбы, которая продолжалась столько лѣтъ; теперь ты избавился отъ нея проступкомъ другаго. Ужь поздно; сегодня я ничего болѣе не скажу. Я увѣренъ, что и безъ моего совѣта ты будешь, беречь свое сокровище.
   Сказавъ это, онъ собрался идти.
   -- Ступай со свѣчою впередъ, Джонъ, сказалъ онъ добродушно, и не говори, что ты хочешь мнѣ сказать. Дай мнѣ вымолвить два слова сестрѣ. Мы уже говорили съ нею наединѣ въ этой комнатѣ.
   Сердце Джона Каркера жаждало излиться благодарностью; но гость обратился къ Гэрріетъ и сказалъ ей тихо:
   -- Вы хотите спросить меня о человѣкѣ, котораго имѣете несчастье называться сестрою?
   -- Я боюсь спрашивать, отвѣчала Гэрріетъ.
   -- Вы такъ пристально смотрѣли на меня, что я угадалъ вашъ вопросъ. Вы хотите знать, увезъ ли онъ деньги?
   -- Да.
   -- Онъ не увозилъ.
   -- Славу Богу! вскричала Гэрріетъ.-- Я радуюсь за Джона.
   -- Для васъ не покажется удивительнымъ, если скажу, что онъ употреблялъ во зло довѣренность мистера Домби, что онъ часто спекулировалъ болѣе для своихъ выгодъ, чѣмъ для выгодъ дома, что онъ пускался на отчаянныя предпріятія, бывшія причиною огромныхъ потерь, и, главное, льстилъ тщеславію своего хозяина вмѣсто того, чтобъ его обуздывать. Начались предпріятія, имѣвшія цѣлью возвысить репутацію дома и показать его великолѣпный контрастъ съ другими купеческими домами -- предпріятія, могшія имѣть гибельныя послѣдствія. Онъ оставилъ въ порядкѣ всѣ счетныя книги, какъ-будто для того, чтобъ показать мистеру Домби, до чего онъ могъ довести его, льстя его самолюбію. Вотъ его главный проступокъ.
   -- Еще одно слово, сэръ, сказала Гэрріетъ: -- въ этомъ нѣтъ опасности?
   -- Какой опасности?
   -- Для кредита дома.
   -- Я не могу не сказать вамъ истины. Для кредита нѣтъ никакой опасности. Могутъ встрѣтиться большія или меньшія затрудненія, но опасность можетъ быть только въ томъ случаѣ, когда глава дома не остановитъ предпріятій, превышающихъ его силы.
   -- Но можетъ ли это случиться? спросила Гэрріетъ.
   -- Я буду съ вами откровененъ. Мистеръ Домби не допускаетъ къ себѣ никого, и теперь онъ не въ состояніи слышать никакихъ доводовъ. Но онъ сильно встревоженъ, и дѣло можетъ кончиться благополучно. Теперь вы знаете все, и дурное и хорошее. Довольно! Доброй ночи.
   Мистеръ Морфинъ поцаловалъ ея руку и, подойдя къ дверямъ, гдѣ ожидалъ его Джонъ Каркеръ, шутливо оттолкнулъ его въ сторону, когда тотъ хотѣлъ говорить. "Мы еще успѣемъ наговориться", сказалъ онъ и поспѣшно вышелъ изъ дома.
   Братъ и сестра просидѣли до разсвѣта у камина, разговаривая другъ съ другомъ. Сонъ бѣжалъ передъ новымъ міромъ, раскрывшимся передъ ними; они походили на людей, выброшенныхъ на пустынный берегъ, уже свыкшихся съ страданіями и потерявшихъ всякую мысль объ отчизнѣ, къ которымъ вдругъ явился корабль. По совершенно иная мысль также не давала имъ заснуть. Тѣнь виновнаго брата не покидала дома, гдѣ никогда не была нога его.
   Ничто не могло ее выгнать оттуда. Она не исчезала съ выходомъ солнца; она была тутъ и утромъ, и въ полдень, и ночью; и ночью она обозначалась еще явственнѣе.
   Джонъ Каркеръ вышелъ изъ дома для свиданія съ ихъ другомъ, и Гэрріетъ осталась одна. Она долго сидѣла въ раздумьи. Былъ мрачный, пасмурный вечеръ, еще болѣе располагавшій къ грусти. Мысль о братѣ, котораго такъ долго не видала Гэрріетъ, лежала надъ нею, принимая страшные образы. Онъ казался ей мертвымъ, умирающимъ; онъ звалъ ее, смотрѣлъ на нее угрюмо. Ея воображеніе было такъ разстроено, что съ наступленіемъ сумерекъ она боялась поднять голову и взглянуть въ темные углы комнаты, думая встрѣтить тамъ его призракъ. Иногда она была до того убѣждена, что онъ скрывается въ другой комнатѣ, что принуждала себя отъискивать слѣды его. По напрасно. Въ комнатѣ водворялся прежній мракъ, когда она изъ нея выходила, и бодрая Гэрріетъ не въ силахъ была освободиться отъ смутнаго чувства ужаса.
   Было почти совершенно-темно, и Гэрріетъ сидѣла у окна, печально опустивъ голову на руку. Вдругъ она подняла глаза и вскрикнула. Блѣдное лицо женщины прислонилось къ стеклу, и глаза было устремлены на Гэрріетъ.
   -- Пустите меня! Я хочу говорить съ вами! вскричала Алиса.
   Гэрріетъ тотчасъ узнала женщину съ длинными черными волосами, которую она приняла у себя въ сырую и холодную ночь. Помня ея грубый поступокъ, она въ испугѣ и нерѣшимости отошла отъ окна.
   -- Пустите меня! Дайте мнѣ сказать одно слово! Я буду благодарна, тиха, покорна -- все, что хотите...
   Настойчивость въ просьбѣ, отчаяніе, написанное на лицѣ, дрожащій голосъ и руки, поднятыя съ мольбою, тронули Гэрріетъ. Она отворила дверь.
   -- Могу ли я войдти, или буду говорить здѣсь? спросила женщина, схватывая ее за руку.
   -- Что тебѣ нужно? Что ты хочешь сказать?
   -- Я должна сказать вамъ нѣсколько словъ, или никогда болѣе не скажу ихъ. Мнѣ и теперь уже хочется уйдти, какъ-будто невидимая рука отталкиваетъ меня отъ вашей двери. Позвольте мнѣ войдти, если вы можете мнѣ вѣрить!
   Онѣ вошли въ маленькую кухню, гдѣ незадолго передъ тѣмъ несчастная сушила свое платье.
   -- Сядьте здѣсь, сказала Алиса, становясь на колѣни возлѣ Гэрріетъ:-- и взгляните на меня. Помните ли вы меня?
   -- Помню.
   -- Помните ли, какъ я разсказывала вамъ, чѣмъ я была, и откуда пришла, больная, въ лохмотьяхъ, въ бурную погоду, въ сильный вѣтеръ?
   -- Помню.
   -- Помните, какъ я возвратилась къ вамъ и бросила ваши деньги въ грязь, проклиная васъ и все вашё племя. Взгляните: теперь я у вашихъ ногъ...
   -- Если ты ищешь прощенія... кротко сказала Гэрріетъ.
   -- Нѣтъ! вскричала Алиса, съ гордымъ и дикимъ взглядомъ.-- Я прошу, чтобъ мни вѣрили. Судите сами, заслуживаю ли я вашу довѣренность.
   Стоя на колѣняхъ, она устремила глаза на огонь, освѣщавшій ея погибшую красоту и роскошные черные волосы. Перекинувъ косу черезъ плечо, она навила ее на руку и, безпрестанно терзая ее, продолжала:
   -- Когда я была молода и прекрасна, мать моя, мало заботившаяся обо мнѣ, какъ о ребенкѣ, замѣтила эти достоинства и гордилась мною. Она была бѣдна, корыстолюбива и хотѣла сдѣлать изъ меня родъ собственности. Ни одной доброй матери не пришла бы такая мысль о дочери, ни одна изъ нихъ не поступила бы, какъ поступаетъ моя мать...
   Смотря на огонь, она, казалось, забыла, что ее слушаютъ и, крѣпче обвивая около руки свою длинную косу, продолжала, какъ-будто сквозь сонъ:
   -- Не стану разсказывать, что изъ этого вышло. Въ нашемъ состояніи это кончается не несчастнымъ замужствомъ, но только гибелью, которая досталась и мнѣ на долю.
   Быстро взглянувъ на Гэрріетъ, она сказала:
   -- По я напрасно теряю время, и забываю, зачѣмъ пришла сюда... Я сказала, что гибель досталась на мою долю. Я сдѣлалась временною игрушкою, которую беззаботнѣе и безжалостнѣе бросили, чѣмъ бросаютъ игрушки.. И кто бы вы думали бросилъ?
   -- Зачѣмъ ты меня спрашиваешь? сказала Гэрріетъ.
   -- Отъ-чего вы дрожите? быстро спросила Алиса, бросая на нее испытующій взглядъ.-- Онъ сдѣлалъ меня демономъ. Меня уличили въ проступкѣ, который я совершила для чужихъ выгодъ, и отослали въ судъ, гдѣ у меня не было ни денегъ, ни друга. Я была еще очень-молода, но скорѣе пошла бы на смерть, чѣмъ стала бы просить его объ одномъ словѣ, еслибъ его слово могло спасти меня. Клянусь, что я предпочла бы всякую смерть! Но мать моя, всегда корыстолюбивая, посылала къ нему отъ моего имени, разсказала всю мою исторію, и просила послѣдней милости -- нѣсколькихъ фунтовъ, менѣе, чѣмъ у меня пальцевъ на рукъ. Какъ вы думаете, кто былъ тотъ человѣкъ, который оттолкнулъ женщину, по его мнѣнію лежавшую у его ногъ, довольный тѣмъ, что въ ссылкѣ я не буду его безпокоить и умру тамъ? Какъ вы думаете, кто это былъ?
   -- Почему мнѣ знать! прошептала Гэрріетъ.
   -- Зачѣмъ же вы дрожите? повторила Алиса, положивъ ей руку на плечо и смотря ей въ глаза.-- Я вижу отвѣтъ на вашемъ лицѣ. Это былъ вашъ братъ Джемсъ.
   Гэрріетъ дрожала болѣе и болѣе, но не отвела глазъ отъ устремленнаго на нее взгляда.
   -- Когда я узнала, что вы его сестра, я воротилась, больная и усталая, чтобъ возвратить вамъ вашу милостыню. Въ ту ночь, мнѣ казалось, что, не смотря на усталость, я могла бы пройдти весь міръ, чтобъ заколоть его въ такомъ мѣстѣ, гдѣ никто не могъ бы меня увидѣть. Вѣрите ли вы мнѣ?
   -- Вѣрю. Но зачѣмъ же ты опять пришла сюда?
   -- Послѣ того я его видѣла, продолжала Алиса.-- Я видѣла его своими глазами, видѣла днемъ. Вся ненависть, таившаяся въ груди, вылилась въ глазахъ моихъ. Вы знаете, что онъ оскорбилъ гордаго человѣка и сдѣлалъ его своимъ смертельнымъ врагомъ. Что, если я сказала этому человѣку, гдѣ скрывается братъ вашъ?
   -- Ты сказала! вскричала Гэрріетъ.
   -- Что, если я нашла человѣка, который знаетъ тайну вашего брата, который знаетъ, какимъ-образомъ и куда онъ бѣжалъ съ своею спутницею? Что, если я заставила этого человѣка разсказать все, отъ слова до слова, врагу вашего брата? Что, если во все это время я смотрѣла на лицо врага и слѣдила за его страшною перемѣной? Что, если я видѣла, какъ въ бѣшенствѣ онъ бросился ихъ преслѣдовать? Что, если я знаю, что онъ теперь въ дорогѣ, похожій больше на демона, чѣмъ на человѣка, и что черезъ нѣсколько часовъ онъ долженъ возвратиться вмѣстѣ съ вашимъ братомъ?
   -- Возьми прочь свою руку! сказала Гэрріетъ, отступая.-- Поди прочь! Твое прикосновеніе для меня ужасно!
   -- Я.сдѣлала все это, продолжала Алиса.-- Вѣрите ли вы, что я все это сдѣлала?
   -- Я боюсь вѣрить. Возьми прочь руку!
   -- Подождите еще немного. Вы понимаете теперь, какое я имѣла намѣреніе?
   -- Ужасно! вскричала Гэрріетъ.
   -- Поэтому, видя, что я стою на колѣняхъ, положивъ руку къ вамъ на руку, не сводя глазъ съ вашего лица, вы можете повѣрить, что не простая откровенность заключается въ словахъ моихъ, что непростая борьба бушевала въ груди моей. Стыжусь признаться, мнѣ стало жаль... Я ненавижу самое себя, я боролась сама съ собою цѣлый день и цѣлую ночь; но мнѣ стало жаль его безъ всякой причины, и я хотѣла, если возможно, исправить то, что сдѣлала. Вы поняли бы всю опасность, еслибъ видѣли его преслѣдователя.
   -- Какъ отвратить эти несчастія? что мнѣ дѣлать? вскричала Гэрріетъ.
   -- Всю ночь я видѣла его въ крови и, между-тѣмъ, не спала, продолжала Алиса.-- Цѣлый день онъ былъ возлѣ меня.
   -- Что мнѣ дѣлать? сказала Гэрріетъ, вздрагивая при этихъ словахъ.
   -- Пишите, или пошлите кого-нибудь къ нему, не теряя времени. Онъ въ Дижонѣ. Вы знаете, гдѣ этотъ городъ?
   -- Знаю.
   -- Скажите брату, что человѣкъ, котораго онъ сдѣлалъ своимъ врагомъ, въ бѣшенствѣ отправился по слѣдамъ его. Убѣдите его бѣжать, пока еще есть время, и не встрѣчаться съ нимъ. Какой-нибудь мѣсяцъ сдѣлаетъ годы разницы. Постарайтесь, чтобъ они не встрѣтились. Тамъ и теперь они не должны встрѣчаться. Пусть его врагъ найдетъ его самъ, но не черезъ меня! На моей душѣ и безъ того довольно!
   Огонь пересталъ отражаться на ея блестящихъ черныхъ волосахъ, на поднятомъ лицѣ и въ пылающемъ взглядѣ; рука ея оставила плечо Гэрріетъ, и мѣсто, гдѣ она сидѣла, было пусто.
   

ГЛАВА VI.
Бѣглецы.

   Время -- одиннадцать часовъ вечера; мѣсто -- нумеръ во французской гостинницѣ, состоящей изъ полудюжины комнатъ: прихожей или корридора, столовой, гостиной, спальни и будуара. Къ нимъ ведетъ большая дверь съ главной лѣстницы; но каждая изъ комнатъ имѣетъ по двѣ или по три двери и скрытый ходъ на заднюю лѣстницу. Все это расположено въ нижнемъ этажѣ огромной французской гостинницы.
   Роскошь, довольно-ветхая, но еще блестящая, царствовала въ этихъ комнатахъ. Стѣны и потолокъ были раскрашены и вызолочены, полы натерты; пунцовое драпри висѣло фестонами у оконъ, дверей и зеркалъ, и канделабры, перевитыя какъ древесные сучья, высовывались изъ стѣнъ. Но днемъ, когда сторы были подняты и свѣтъ проникалъ сквозь окна, на этой роскоши видны были слѣды времени и пыли, солнца и дыма. Даже ночью, блескъ безчисленныхъ свѣчь не могъ совершенно ихъ изгладить, оставляя ихъ въ тѣни.
   Въ этотъ вечеръ, только одна комната, которую мы назвали будуаромъ, освѣщалась яркимъ блескомъ безчисленныхъ свѣчь, отражавшихся въ зеркалахъ, на яркихъ краскахъ и позолотѣ. Изъ передней, гдѣ тускло горѣла лампа, сквозь темную перспективу комнатъ, будуаръ казался блестящимъ брильянтомъ. Среди этого блеска, сидѣла прекрасная женщина -- Эдиѳь.
   Она была одна и казалась тою же гордою, неприступною женщиной. Щеки ея немного впали, глаза блестѣли ярче обыкновеннаго, но взглядъ былъ такъ же гордъ и презрителенъ. На лицѣ ея не видно было стыда; раскаяніе не сгибало ея шеи. Надменная по-прежнему, не заботясь ни о себѣ, ни о другихъ, она сидѣла, опустивъ свои черные глаза, и кого-то ожидала.
   Ея не занимало ни чтеніе, ни работа; она оставалась наединѣ съ своими мыслями. Какое-то намѣреніе овладѣло ею вполнѣ. Сжавъ дрожащія губы и стиснувъ руки, она сидѣла и ждала.
   Услыша шумъ шаговъ въ передней, она вздрогнула и вскричала:
   -- Кто тамъ?
   Двое слугъ вошли съ подносами и стали накрывать столъ.
   -- Кто приказалъ вамъ это? спросила она.
   -- Мы получили эти приказанія отъ Monsieur. Monsieur оставилъ также письмо къ Madame. Madame, конечно, получила его?
   -- Да.
   -- Тысячу извиненій! Мысль, что могли позабыть о письмѣ, поразила лысаго слугу съ огромною бородою., пришедшаго изъ сосѣдняго ресторана. Monsieur приказалъ, чтобъ ужинъ былъ готовъ къ этому времени и извѣщалъ объ этомъ Madame въ своемъ письмѣ. Monsieur сдѣлалъ честь Золотой-Головѣ просьбою, чтобъ ужинъ былъ превосходенъ. Monsieur увидитъ, что его довѣренность къ Золотой-Головѣ оправдается.
   Эдиѳь не сказала болѣе ни слова, но задумчиво смотрѣла, какъ они накрывали на столъ. Она встала прежде, чѣмъ они кончили, и, взявъ свѣчу, быстро осмотрѣла всѣ двери въ спальнѣ и гостиной, особенно проходъ, сдѣланный въ стѣнѣ спальни. Отсюда она вынула ключъ и оставила его съ наружной стороны. Сдѣлавъ это, она сѣла на прежнее мѣсто.
   Слуги окончили приготовленіе къ ужину и стояли, смотря на столъ. Тотъ изъ нихъ, который говорилъ прежде, спросилъ, не знаетъ ли Madame, скоро ли возвратится Monsieur?
   Она не знала. Ей было все равно.
   -- Pardon! Ужинъ готовъ. Monsieur говорилъ съ большимъ жаромъ о своей точности. Англійская нація отличается точностью. Что это? какой шумъ! Боже мой, вотъ самъ Monsieur!
   Въ-самомъ-дѣлѣ, Monsieur, въ сопровожденіи другихъ двухъ слугъ, явился, съ своими блестящими зубами. Войдя, онъ обнялъ Madame и назвалъ ее по-французски своею милою женою.
   -- Боже мой! Madame падаетъ въ обморокъ отъ радости! вскричалъ лысый слуга съ бородою.
   Madame только вздрогнула и отступила; но прежде, чѣмъ было произнесено одно слово, она уже стояла, держась за бархатную спинку креселъ... Лицо ея было холодно и спокойно.
   -- Франсуа убѣжалъ въ Золотую-Голову за ужиномъ. Онъ летаетъ, какъ птица. Весь багажъ Monsieur въ его комнатъ. Ужинъ принесутъ сейчасъ.
   Все это говорилъ лысый слуга съ поклонами и улыбками, и въ-самомъ-дѣлъ, ужинъ скоро явился.
   Monsieur былъ доволенъ. Онъ приказалъ слугамъ удалиться. Лысый слуга, оборотясь, чтобъ поклониться, замѣтилъ, что Madame все еще стояла, положивъ руку на бархатную спинку креселъ и смотря прямо передъ собою съ какою-то безчувственною неподвижностью.
   Вмѣстѣ со стукомъ двери, запертой Паркеромъ, бой соборныхъ часовъ, пробившихъ полночь, долетѣлъ до ушей Эдиѳи. Она слышала, какъ Паркеръ остановился и также прослушивался; она слышала, какъ онъ шелъ къ ней, затворяя за собою всѣ двери. Рука ея оставила на минуту бархатную спинку креселъ, чтобы подвинуть къ себѣ ножъ со стола, и потомъ опять опустилась на кресла.
   -- Какъ странно, что вы пріѣхали сюда совершенно одни, мой ангелъ! сказалъ Паркеръ, входя.
   -- Что? отвѣчала она.
   Голосъ ея былъ такъ рѣзокъ, быстрый оборотъ головы такъ гнѣвенъ, и взглядъ такъ мраченъ, что онъ стоялъ передъ нею, какъ окаменѣлый, съ свѣчою въ рукахъ.
   -- Я говорю, повторилъ онъ наконецъ, ставя свѣчу на столъ и привѣтливо улыбаясь: -- что мнѣ кажется страннымъ, что вы пріѣхали однѣ. Это была ужь излишняя предосторожность. Вы могли бы взять горничную въ Гаврѣ или Руанѣ, не смотря на то, что вы самая причудливая, хоть о самая прекрасная изъ женщинъ.
   Ея глаза какъ-то странно смотрѣли на него, по она по-прежнему не говорила ни словами стояла, положивъ руку на спинку креселъ.
   -- Я никогда еще не видалъ васъ такою прекрасною, какъ сегодня, продолжалъ Паркеръ.-- Существенность кажется мнѣ даже выше картины, съ которой я не спускалъ глазъ ни днемъ, ни ночью.
   Ни слово, ни взглядъ не брошены были Эдиѳью. Голова ея была гордо поднята, по глаза совершенно закрывались длинными рѣсницами.
   -- Я много страдалъ, продолжалъ Каркеръ съ улыбкою: -- но настоящее вознаграждаетъ меня за все. Мы будемъ жить въ Сициліи. Въ самой праздной части свѣта мы будемъ вмѣстѣ искать вознагражденія за прошедшее.
   Онъ весело готовился подойдти къ ней, но она быстро схватила со стола ножъ и отступила назадъ.
   -- Остановитесь! вскричала она:-- или я убью васъ!
   Внезапная перемѣна въ лицѣ и дикая ненависть, сверкавшая въ глазахъ ея, приковали Каркера къ мѣсту.
   -- Остановитесь, и не подходите ко мнѣ, если вамъ дорога жизнь!
   Оба они стояли и смотрѣли другъ на друга. Гнѣвъ и удивленіе выражались на его лицѣ; но онъ старался скрыть ихъ и сказалъ вкрадчивымъ тономъ:
   -- Перестаньте! мы здѣсь одни; насъ никто не видитъ и не слышитъ. Не-уже-ли вы думаете испугать меня этими припадками добродѣтели?
   -- Не думаете ли вы испугать меня, напоминая, что мы здѣсь одни, и что мнѣ не найдти здѣсь помощи? Испугать меня, когда я съ намѣреніемъ пріѣхала сюда одна! Еслибъ я боялась васъ, то не-уже-ли бы не избѣгала? Еслибъ я боялась васъ, то была ли бы я здѣсь, въ глухую ночь, чтобъ сказать вамъ то, что вы сейчасъ услышите?
   -- Что же вы скажете мнѣ, непокорная красавица? Право, вы даже въ гнѣвѣ прекраснѣе, чѣмъ другія въ лучшемъ расположеніи духа!
   -- Я не скажу вамъ ничего, пока вы не отойдете къ тому стулу. Не подходите ко мнѣ ни на шагъ. Если вы тронетесь съ мѣста, я убью васъ!
   -- Вы ошибкою не принимаете ли меня за своего мужа? спросилъ онъ съ усмѣшкою.
   Не удостоивъ, его отвѣтомъ, Эдиѳь повелительно указала на стулъ, Каркеръ закусилъ губу, нахмурился, засмѣялся, а сѣлъ съ нерѣшимостью и досадою, которыхъ не могъ скрыть. Кусая ногти, онъ смотрѣлъ по сторонамъ, какъ-будто забавляясь ея капризомъ.
   Эдиѳь опустила ножъ на столъ, и, положивъ руку на грудь, сказала:
   -- У меня лежитъ здѣсь тяжесть, которую я передамъ вамъ, какъ передала бы какой-нибудь пресмыкающейся гадинѣ.
   Онъ принужденно засмѣялся и просилъ ее кончить комедію, пока еще не простылъ ужинъ. Но взглядъ, брошенный на нее украдкою, выражалъ гнѣвъ и досаду, и Каркеръ топнулъ ногою о полъ, прошептавъ проклятіе.
   -- Сколько разъ, сказала Эдиѳь, останавливая на немъ свой мрачный взглядъ:-- вы дерзко преслѣдовали меня оскорбленіями и обидой! Сколько разъ, насмѣшливыми словами и взглядами, вы упрекали меня въ моемъ замужствѣ! Сколько разъ вы обнажали рану моей любви къ милой, покинутой дѣвушкѣ, и терзали ее! Какъ часто вы раздували огонь, который, въ-продолженіе двухъ лѣтъ, медленно жегъ меня и побуждалъ къ мщенію?
   -- Я не сомнѣваюсь, что у васъ хорошая память, потому-что все это совершенно-справедливо. Перестаньте, Эдиѳь. Это хорошо для вашего негодяя-мужа...
   -- Что, если всѣ другія причины моей ненависти къ нему исчезли и осталась только та, что вы были его совѣтникомъ и любимцемъ?
   Эдиѳь произнесла эти слова съ явною ненавистью и отвращеніемъ.
   -- Не по этой ли причинѣ бы и убѣжали со мною? насмѣшливо спросилъ онъ.
   -- Да, и по этой-то причинѣ мы въ послѣдній разъ сходимся здѣсь лицомъ-къ-лицу. Презрѣнный! Мы встрѣтились ночью, и ночью же разстанемся. Послѣ того, какъ я перестану говорить, я не останусь здѣсь ни на минуту!
   Онъ бросилъ на нее свой отвратительный взглядъ и схватился рукою за столъ, но не всталъ и не отвѣчалъ ни слова.
   -- Я женщина, продолжала Эдиѳь, смотря на него пристально: -- которую съ дѣтства ожесточали. Меня навязывали и отвергали, выставляли и оцѣнивали, пока душа моя не могла болѣе вынести. Я не имѣла никакихъ особенныхъ достоинствъ, но меня всѣми средствами старались возвысить въ глазахъ свѣта. Мои бѣдные, гордые друзья смотрѣли и радовались, и всякое сочувствіе между нами умерло въ груди моей. Теперь я уже ни о комъ изъ нихъ не думаю. Я осталась одна на свѣтѣ, и помню, какъ пустъ былъ для меня свѣтъ, и какую пустую роль я въ немъ играла. Вы знаете это; вы знаете, что мое доброе имя не имѣетъ для меня цѣны.
   -- Да, мнѣ казалось это, отвѣчалъ Каркеръ.
   -- И вы на это разсчитывали, преслѣдуя меня. Не показывая другаго сопротивленія окружавшимъ меня людямъ, кромѣ равнодушія, и зная, что мое замужство принудитъ ихъ оставить меня въ покоѣ, я покорилась судьбѣ своей. Вамъ это извѣстно.
   -- Да, отвѣчалъ Каркеръ, показывая зубы.
   -- И вы на это разсчитывали, преслѣдуя меня. Со дня моего замужства, я увидѣла себя жертвою новаго позора: я, подверглась такимъ просьбамъ и преслѣдованіямъ одного мерзавца, что мнѣ казалось, будто до той минуты я никогда не знала униженія. Этимъ униженіемъ окружилъ меня мой мужъ и самъ погрузилъ меня въ него. Тогда, принужденная ими обоими изгнать изъ сердца послѣднюю мысль о любви и привязанности, чтобъ не быть причиною несчастія невинной дѣвушки, я возненавидѣла ихъ обоихъ -- не знаю, кого болѣе: господина или слугу!
   Каркеръ пристально смотрѣлъ на Эдиѳь, стоявшую передъ нимъ во всей красотѣ обиженной женщины. Онъ видѣлъ ея рѣшительность; онъ видѣлъ, что она столько же боялась его, какъ червя.
   -- Что мнѣ говорить вамъ о чести и добродѣтели! продолжала она.-- Какое значеніе могутъ онѣ имѣть для васъ? какое значеніе могутъ онѣ имѣть, когда я говорю о нихъ? Но скажу вамъ, что одно ваше прикосновеніе оледеняетъ воинѣ кровь антипатіей, что съ того часа, какъ я въ первый разъ увидѣла и возненавидѣла васъ; до настоящей минуты, когда мое инстинктивное отвращеніе къ вамъ увеличивалось по мѣрѣ того, какъ я васъ узнавала, вы были для меня гнусной тварью, которой нѣтъ подобной на землѣ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ онъ усмѣхаясь.
   -- Что было въ тотъ вечеръ, когда, пользуясь сценою, которой вы были свидѣтелемъ, вы осмѣлились прійдти въ мою комнату и говорить со мною?
   Онъ пожалъ плечами и опять засмѣялся.
   -- Что было въ тотъ вечеръ? повторила она.
   -- У васъ такъ хороша память, что вы вѣрно сами помните, отвѣчалъ Каркеръ.
   -- Да, я помню. Слушайте же. Предлагая мнѣ это бѣгство, вы сказали, что, назначивъ вамъ свиданіе, оставаясь еще прежде нѣсколько разъ наединѣ съ вами и открыто признаваясь въ отвращеніи къ мужу, я отдала свое доброе имя совершенно на вашъ произволъ.
   -- Это была любовная хитрость, прервалъ Каркеръ, улыбаясь.-- По старой пословицѣ...
   -- Въ тотъ вечеръ борьба -- не съ уваженіемъ къ моему доброму имени, но сама не знаю съ чѣмъ, можетъ-быть съ привычкою къ этому послѣднему убѣжищу -- кончилась. Въ тотъ вечеръ я умерла для всего, кромѣ гнѣва и ненависти. Я рѣшилась на поступокъ, который повергнулъ въ прахъ вашего господина, привелъ васъ сюда и поставилъ передо мною.
   Онъ съ проклятіемъ вскочилъ съ мѣста. Она положила руку на грудь, но не дрогнула ни однимъ первомъ. Онъ стоялъ; она также стояла; столъ и кресло стояли между ними.
   -- Когда я забуду, что этотъ человѣкъ прикоснулся ко мнѣ въ тотъ вечеръ своими устами и держалъ меня въ своихъ объятіяхъ, сказала Эдиѳь, указывая на него:-- когда я позабуду пятно поцалуя на моей щекѣ, къ которой прикасалась бѣдная, невинная Флоренса, тогда я въ состояніи буду забыть послѣдніе два года страданій и заглажу свой проступокъ передъ мужемъ, съ которымъ теперь у меня нѣтъ ничего общаго.
   Ея пылающіе глаза снова устремились на Каркера. Лѣвою рукою она протянула нѣсколько писемъ.
   -- Смотрите! сказала съ презрѣніемъ Эдиѳь.-- Эти письма вы прислали ко мнѣ подъ вымышленнымъ именемъ; одно здѣсь, другое въ дорогѣ. Печати не сломаны, возьмите ихъ назадъ!
   Она смяла ихъ въ рукѣ и бросила ему подъ ноги. На лицѣ ея появилась даже улыбка.
   -- Мы сегодня встрѣтились, сегодня и разстанемся. Вы слишкомъ-рано вздумали о Сициліи. Вы могли бы долѣе льстить и ползать, могли бы разбогатѣть. Вы дорого покупаете себѣ убѣжище.
   -- Эдиѳь! сказалъ онъ, грозя ей рукою.-- Сядьте! довольно! Какой бѣсъ вселился въ васъ?
   -- Имя имъ легіонъ, отвѣчала она съ уничтожающею гордостью:-- вы и господинъ вашъ развели ихъ въ многообѣщающемъ домѣ, и они растерзаютъ васъ обоихъ.
   Онъ стоялъ передъ нею, шепча угрозы, но не смѣя къ ней приблизиться.
   -- Въ вашемъ хвастовствѣ заключается мое торжество, продолжала Эдиѳь.-- Я обнаружу въ васъ подлѣйшаго человѣка, низкое орудіе гордеца, чтобъ сильнѣе растравить его рану. Хвастайте и отмстите ему за меня! Вамъ извѣстно, какъ вы пріѣхали сюда сегодня; вы, конечно, находите себя столь же презрительнымъ, какъ и я. Хвастайте же и отмстите мнѣ на себѣ.
   У Каркера пѣна выступила у рта. Еслибъ Эдиѳь обнаружила хотя минутную робость, онъ непремѣнно употребилъ бы силу; но она была тверда, какъ скала, и ея испытующій взглядъ не оставлялъ его ни на минуту.
   -- Мы такъ не разстанемся, сказалъ Каркеръ.-- Не-уже-ли вы сдѣлаете меня такимъ глупцомъ, что я отпущу васъ при вашемъ сумасшествіи?
   -- Не думаете ли вы, что меня можно задержать?
   -- Я постараюсь, отвѣчалъ онъ, дѣлая угрожающее движеніе рукою.
   -- Берегитесь подходить ко мнѣ! вскричала Эдиѳь.
   -- А что, если съ моей стороны не будетъ никакого хвастовства? сказалъ Каркеръ.-- Что, если я измѣнюсь? Перестаньте же. Мы должны условиться; иначе я прійму другія мѣры. Сядьте, сядьте!
   -- Теперь слишкомъ-поздно! вскричала Эдиѳь.-- Я уже бросила на вѣтеръ свое доброе имя. Я рѣшилась не переносить своего позора и умереть. Для этого, я здѣсь одна съ вами, въ глухую ночь. Для этого я выдала здѣсь себя за вашу жену.
   Онъ отдалъ бы душу, чтобъ низвергнуть въ прахъ эту женщину и имѣть ее въ своей власти. Но онъ ее могъ смотрѣть на нее, не могъ ея не бояться. Онъ видѣлъ въ ней силу, которой невозможно было противиться. Онъ не осмѣлился подойдти къ ней; но, отступивъ къ дверямъ, въ которыя вошелъ, заперъ ихъ на ключъ.
   -- Въ послѣдній разъ повторяю вамъ, берегитесь, сказала она, улыбаясь опять.-- Вамъ измѣнили, какъ измѣняютъ всѣмъ измѣнникамъ. Мистеру Домби дано знать, что вы здѣсь. Я видѣла его сегодня на улицѣ.
   -- Ты лжешь, несчастная! вскричалъ Каркеръ.
   Въ эту минуту, въ передней громко зазвонилъ колокольчикъ. Онъ поблѣднѣлъ, а Эдиѳь стояла, протянувъ руку, какъ волшебница, по заклинанію которой раздался звонокъ.
   -- Слышите?..
   Каркеръ, замѣтивъ въ ней перемѣну, заслонилъ собою двери, чтобъ она не ушла. Но она вышла въ протовоположную дверь и заперла ее за собою.
   Не видя болѣе ея безпощаднаго взгляда, онъ почувствовалъ, что можетъ съ нею бороться. Онъ думалъ, что ужасъ, возбужденный ночною тревогою, усмирилъ ее. Отворивъ дверь, онъ вошелъ вслѣдъ за нею.
   Но въ комнатѣ было темно, и никто не отвѣчалъ ему. Онъ взялъ свѣчу, осмотрѣлъ всѣ углы, но комната была совершенно-пуста. Невѣрными шагами обошелъ онъ гостиную и столовую, боязливо объискивая вездѣ, но Эдиѳи нигдѣ не было. Ея не было и въ передней, которую можно было осмотрѣть однимъ взглядомъ.
   Между-тѣмъ, колокольчикъ продолжалъ звенѣть, и кто-то ломился въ дверь. Онъ поставилъ свѣчу и началъ прислушиваться. За дверьми нѣсколько голосовъ говорили вмѣстѣ; двое говорили по-англійски, и одинъ изъ этихъ голосовъ былъ слишкомъ-хорошо знакомъ Каркеру.
   Онъ снова взялъ свѣчу и быстро прошелъ черезъ всѣ комнаты, останавливаясь въ каждой и повсюду ища Эдиѳи. Въ спальнѣ ему попалась на глаза дверь, скрытая въ стѣнѣ. Онъ нашелъ ее запертою изнутри; но Эдиѳь, уходя, уронила вуаль и захлопнула ее въ дверяхъ.
   Во все это время, на лѣстницѣ не переставали звонить въ колокольчикъ и стучаться въ дверь руками и ногами.
   Онъ не былъ трусливъ; но этотъ шумъ, прежняя сцена, несбывшіеся планы, невозможность помощи, и, наконецъ, мысль, что человѣкъ, котораго онъ такъ низко обманулъ, готовится сорвать съ него маску, поразила его паническимъ страхомъ. Онъ толкнулъ дверь, въ которой захлопнулась вуаль, но не могъ отворить. Онъ открылъ окно и взглянулъ внизъ, на дворъ; но скачокъ показался ему слишкомъ-высокимъ, а камни безжалостны.
   Звонъ и стукъ въ дверь болѣе и болѣе увеличивали страхъ его. Онъ снова воротился въ спальню и съ новымъ усиліемъ отворилъ потаенную дверь. Замѣтивъ маленькую лѣстницу, и чувствуя, какъ пахнуло ночнымъ вѣтеркомъ, онъ взялъ пальто и шляпу, на-крѣпко заперъ за собою дверь, спустился внизъ со свѣчою въ рукѣ, потушилъ ее, выходя на улицу, и, поставя въ уголъ, очутился на чистомъ воздухѣ, гдѣ сіяли звѣзды.
   

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА I.
Робъ-точильщикъ теряетъ свое мѣсто.

   Сторона, у желѣзной рѣшетки, отдѣлявшей дворъ отъ улицы, оставя маленькую калитку отпертою, ушелъ, безъ сомнѣнія для того, чтобъ узнать о причинѣ шума на парадной лѣстницѣ. Тихонько приподнявъ защелку, Каркеръ выскочилъ на улицу и потомъ осторожно заперъ за собою калитку.
   Терзаемый бѣшенствомъ и досадою, онъ былъ преслѣдуемъ какимъ-то паническимъ страхомъ. Онъ скорѣе готовъ былъ прямо встрѣтить всякую опасность, чѣмъ сойдтись лицомъ-къ-лицу съ человѣкомъ, на котораго, за два часа предъ тѣмъ, не обращалъ никакого вниманія. Послѣ минутнаго безпокойства, онъ въ состояніи былъ съ наглою дерзостью услышать и звукъ его голоса и даже встрѣтить его самого; но когда веденная имъ мина обрушилась на него же, онъ потерялъ всю свою смѣлость и самоувѣренность. Оттолкнутый какъ гадина, разгаданный и осмѣянный, затоптанный въ прахъ женщиною, которой мысли онъ думалъ отравить медленнымъ ядомъ, чтобъ послѣ сдѣлать ее игрушкою своей прихоти, онъ прятался отъ всѣхъ въ униженіи и испугѣ.
   Какой-то другой ужасъ, неимѣвшій ничего общаго съ опасеніемъ погони, подобно электрическому удару поразилъ его въ то время, когда онъ крался по улицамъ. Этотъ ужасъ былъ невыразимъ и непонятенъ, подобно ужасу при землетрясеніи, или при порывѣ смерти въ воздухѣ. Каркеръ остановился, какъ-будто для того, чтобъ буря прошла мимо его. Но бури не было, она не проходила, а между тѣмъ оставила за собою томительный ужасъ.
   Онъ поднялъ смущенное лицо къ ночному небу, гдѣ звѣзды, полныя спокойствія, сіяли прежнимъ блескомъ, и началъ думать, что ему дѣлать, опасаясь преслѣдованія въ незнакомой странѣ, гдѣ законы могли не принять его подъ свое покровительство, и, не смѣя искать убѣжища въ Италіи или Сициліи, гдѣ въ темныхъ углахъ улицъ ему уже представлялись наемные убійцы, онъ рѣшился возвратиться въ Англію -- Во всякомъ случаѣ, я буду тамъ безопаснѣе. Если не вздумаю встрѣтиться съ этимъ глупцомъ, то тамъ меня будетъ труднѣе отъискать. А если и вздумаю, то всегда найду человѣка, который поможетъ и совѣтомъ и дѣломъ. Меня по-крайней-мѣрѣ не раздавятъ тамъ, какъ мышь.
   Онъ прошепталъ имя Эдиѳи и судорожно сжалъ руку. Прокрадываясь въ тѣни массивныхъ зданій, онъ сжалъ зубы, прошепталъ страшное проклятіе на ея голову, и потомъ смотрѣлъ по сторонамъ, какъ-будто-бы вездѣ ее отъискивая. Такимъ образомъ добрался онъ до воротъ трактира. Слуги всѣ спали; по на его звонокъ вышелъ человѣкъ съ фонаремъ, и они вмѣстѣ отправились на почтовый дворъ, чтобъ нанять фаэтонъ до Парижа.
   Торгъ продолжался недолго; скоро лошади были уже запряжены. Сказавъ, гдѣ должна встрѣтить его коляска, Каркеръ началъ по прежнему прокрадываться за городъ и вышелъ на большую дорогу, которая, какъ потокъ, блестѣла на темной равнинѣ.
   Куда вела она? гдѣ оканчивалась? Онъ недовѣрчиво взглянулъ на окрестность, гдѣ тонкія деревья означали дорогу, и непонятный ужасъ снова овладѣлъ его душою.
   Не было вѣтра; не было тѣни въ глубокомъ сумракѣ ночи; не было шума. За нимъ лежалъ городъ, кое-гдѣ блестѣвшій огнями, и звѣзды міра были скрыты шпицами и крышами, едва обозначавшимися на небѣ. Мрачная и глухая пустыня лежала вокругъ него, и городскіе часы только-что пробили два.
   Ему казалось, что онъ шелъ уже долго и прошелъ далеко. Онъ часто останавливался и прислушивался., Наконецъ, звонъ почтоваго колокольчика долетѣлъ до ушей его. Колокольчикъ приближался то стихая, то заливаясь громче; послышалось хлопанье бича, и вслѣдъ за тѣмъ почтальйонъ остановилъ возлѣ него четверку лошадей.
   -- Кто здѣсь? Это вы, мосьё?
   -- Да.
   -- Вы долго шли одни въ темнотѣ.
   -- Ничего. У всякаго свой вкусъ. Не приказывалъ ли еще кто-нибудь готовить лошадей на почтѣ?
   -- Тысячу чертей!.. Извините... Другихъ лошадей? Нѣтъ, никто не приказывалъ.
   -- Послушай, любезный. Я очень тороплюсь. Поѣзжай какъ можно скорѣе. Я не жалѣю денегъ. Погоняй!
   -- Галло! гопъ! Галло! ги! И лошади понеслись по черной равнинѣ, разметая передъ собою грязь и пыль.
   Стукъ и тряска согласовались съ смятеніемъ и несвязностью идей бѣглеца. Все было мрачно извнѣ, все было мрачно въ душѣ его. Предметы мелькали, сливаясь другъ съ другомъ, и потомъ скрывались изъ вида. За деревенскими домиками и палисадниками вдругъ открывалась безграничная пустыня. За измѣнчивыми призраками, мелькнувшими въ его памяти, и тотчасъ исчезнувшими, являлись ужасъ, досада и уничтоженное коварство. По-временамъ, порывъ горнаго воздуха слеталъ на равнину съ вершинъ далекой Юры. Иногда чувство ужаса обнимало его душу и, пролетая, леденило въ немъ кровь.
   Отблески фонарей на лошадиныхъ гривахъ и на плащѣ почтальйона, принимавшемъ различныя формы, отвѣчали его мыслямъ. Въ его воображеніи мелькали тѣни знакомыхъ людей, сидѣвшихъ въ своемъ обыкновенномъ положеніи надъ столами и книгами; онъ видѣлъ Эдиѳь и человѣка, отъ котораго бѣжалъ. Звонъ колокольчика и стукъ колёсъ повторяли ему слова, которыя когда-то были сказаны. Время и мѣсто смѣшивались въ его памяти. Я между-тѣмъ дымящіяся лошади бѣшено летѣли впередъ по темной дорогѣ, какъ-будто гонимыя демономъ!
   Онъ не могъ остановиться ни на одной мысли. Его не сбывшійся планъ овладѣть прекрасною женщиною, и тѣмъ вознаградить себя за долгое притворство; напрасная измѣна человѣку, который былъ для него добръ и великодушенъ при всей своей гордости; ненависть къ женщинѣ, сорвавшей съ него личину и отмстившей за себя, разные планы мщенія -- все это смѣшивалось въ головѣ его въ какой-то хаосъ. Онъ чувствовалъ, что пока ему еще ни о чемъ невозможно мыслить.
   Все, что происходило до второй женитьбы мистера Домби, проснулось въ его памяти. Онъ вспомнилъ, какъ завидовалъ онъ ребенку, какъ завидовалъ дѣвушкѣ, какъ отдалялъ всѣхъ отъ обманутаго имъ человѣка, какъ очертилъ его кругомъ, за который никто не смѣлъ перешагнуть. И не-уже-ли все это было сдѣлано для того только, чтобъ бѣжать теперь, какъ вору, отъ того же самаго человѣка?
   Онъ готовъ былъ наложить на себя руки за свою трусость; но мысль о разрушенныхъ планахъ парализировала всѣ его дѣйствія. Питая безсильную ярость къ Эдиѳи, ненавидя и себя и мистера Домби, онъ бѣжалъ по-прежнему, и болѣе ничего не въ состояніи былъ дѣлать.
   По-временамъ онъ прислушивался къ стуку колесъ за собою. Въ его воображеніи, стукъ былъ громче и громче. Наконецъ, онъ до того убѣдился въ дѣйствительности погони, что закричалъ почтальйону: стой!
   Это слово остановило коляску, лошадей и почтальйона посрединѣ дороги.
   -- Чортъ возьми! закричалъ почтальнонъ лѣниво обарачиваясь: что случилось.
   -- Слушай! Что это такое?
   -- Что?
   -- Этотъ шумъ!
   -- Стой, разбойникъ! сказалъ почтальйонъ, обращаясь къ лошади.-- Какой шумъ?
   -- Позади насъ. Не ѣдетъ ли тамъ другая коляска? Смотри. Что это?
   -- Перестанешь ли ты, животное? продолжалъ почтальйонъ, ударяя лошадь, которая кусала другую.-- Тамъ ничего нѣтъ.
   -- Ничего?
   -- Ничего, кромѣ зари.
   -- Мнѣ кажется, ты правъ. Теперь я самъ ничего не слышу. Пошелъ!
   Коляска, закрытая отъ лошадей облакомъ пыли, сначала подвигается медленно, потому-что почтальйонъ вынулъ изъ кармана ножикъ и вздумалъ поправить свой кнутъ. Но опять послышалось его гиканье, и лошади бѣшено понеслись впередъ.
   Звѣзды начинали блѣднѣть и показался день. Каркеръ, вставъ въ коляскѣ и смотря назадъ, могъ видѣть всю дорогу, по которой ѣхалъ, и убѣдился, что его никто не преслѣдуетъ. Скоро совсѣмъ разсвѣло, и солнце освѣтило виноградники и поля, покрытыя рожью; кое-гдѣ люди поправляли большую дорогу или ѣли свой хлѣбъ. Мало-по-малу начали показываться крестьяне, шедшіе на дневную работу, или на рынокъ, или стоявшіе у дверей бѣдныхъ хижинъ, лѣниво смотря, какъ Каркеръ проѣзжалъ мимо. Потомъ показалась почтовая станція, полу-утонувшая въ грязи, и далѣе, огромный, старинный замокъ, исчерченный зеленымъ мхомъ, отъ нижней террассы до высокихъ башень.
   Забравшись въ уголъ коляски, Каркеръ безпрестанно погонялъ лошадей и часто оглядывался назадъ. Стыдъ, досада и страхъ быть встрѣченнымъ не давали ему покоя. Прежній ужасъ, терзавшій его ночью, снова возвратился съ днемъ. Однообразный звонъ колокольчиковъ и топотъ лошадей; однообразіе его безпокойства и безсильнаго гнѣва дѣлали его путешествіе похожимъ на видѣніе, въ которомъ не было ничего дѣйствительнаго, кромѣ его муки.
   Въ этомъ видѣніи чудились ему длинныя дороги, доходившія до горизонта, которыя, казалось, никогда невозможно было проѣхать до конца, дурно-вымощенные города, подъ гору и въ гору, гдѣ выглядывали лица изъ мрачныхъ дверей и грязныхъ оконъ, и рогатый скотъ былъ выставленъ на продажу, мосты, церкви, кресты, почтовыя станціи, новыя лошади, запрягаемыя противъ воли, и старыя, настойчиво-упершіяся мордами въ конюшни, маленькія кладбища съ черными крестами, увядшіе вѣнки, и потомъ опять длинныя-длинныя дороги вплоть до измѣнчиваго горизонта.
   Ему чудилось утро, полдень и вечеръ, длинныя дороги, оставленныя позади, и новая мостовая, по которой стучали колеса его экипажа. Ему чудилось, что онъ выходилъ, на-скоро съѣдалъ что-нибудь и пилъ вино, которое его не веселило, что онъ шелъ пѣшкомъ, въ толпѣ нищихъ, слѣпыхъ, съ дрожащими вѣками, ведомыхъ старухами, которыя подносили свѣчи къ ихъ лицу, что онъ шелъ въ толпѣ идіотокъ, хромыхъ, разслабленныхъ, что слышалъ ихъ вопли, видѣлъ протянутыя къ нему руки, и, опасаясь встрѣтить своего преслѣдователя, сидѣлъ оглушенный въ углу, и мчался впередъ по безконечной дорогѣ, только изрѣдка оглядываясь назадъ, когда луна выходила изъ-за облаковъ.
   Ему казалось, что онъ не спалъ, но дремалъ съ открытыми глазами, и часто вскакивалъ и громко отвѣчалъ на невѣдомый голосъ; ему казалось, что онъ проклиналъ себя за свое бѣгство, проклиналъ себя зато, что далъ ей уйдти, что не встрѣтилъ его лицомъ-къ-лицу; ему казалось, что онъ былъ въ непримиримой враждѣ съ цѣлымъ свѣтомъ, но болѣе всего съ самимъ-собою. Прошедшее и настоящее перемѣшивались въ его памяти. Ему представлялась перемѣна за перемѣной, при прежнемъ однообразіи колокольчиковъ и колесъ, лошадинаго топота и вѣчнаго безпокойства. Ему представлялось, что, не смотря на все, онъ добрался, наконецъ, до Парижа, гдѣ мутная рѣка мирно катилась между двумя шумными потоками движенія и жизни.
   Ему смутно чудились мосты, набережныя, безконечныя улицы, винные погреба, водоносы, толпы народа, солдаты, городскія кареты, барабанный бой, пассажи. Однообразіе колесъ, колокольчиковъ и лошадинаго топота исчезло среди всеобщаго шума. Онъ слышалъ, выѣзжая въ другой каретѣ за заставу, какъ затихалъ этотъ шумъ, и какъ началось прежнее однообразіе колокольчиковъ, колесъ, лошадинаго, топота и вѣчнаго безпокойства.
   Ему снова представлялся закатъ солнца и наступленіе ночи, опять длинная дорога, и огни въ окнахъ, потомъ заря и восходъ солнца. Онъ какъ-будто снова поднимался на гору, гдѣ повѣялъ на него свѣжій морской вѣтерокъ, и откуда видно было, какъ утреннее солнце играло на вершинахъ далекихъ волнъ. Ему чудилось, что онъ въ гавани, куда съ приливомъ возвращались рыбачьи лодки, и гдѣ женщины и дѣти весело встрѣчали рыбаковъ. Ему представлялись ихъ сѣти и платья, раскинутыя для просушки на солнцѣ, проворные матросы, шумѣвшіе на мачтахъ и рангоутѣ кораблей, и шумъ взволнованнаго моря.
   Ему чудилось, что онъ отдалился отъ берега и смотрѣлъ на него съ палубы корабля, между-тѣмъ, какъ туманъ висѣлъ надъ моремъ и земля чуть виднѣлась вдали. Ему чудилась зыбь, плескъ и ропотъ спокойнаго моря, и сѣрая линія впереди, становившаяся яснѣе и выше; скалы, зданія, мельница, церковь съ каждою минутою обозначались явственнѣе. Ему чудилась пристань, гдѣ толпы народа пришли встрѣчать друзей; ему чудилось, что онъ наконецъ въ Англіи.
   Въ бреду своемъ, онъ располагалъ уѣхать въ отдаленную деревню и тамъ спокойно ожидать развязки. Онъ вспомнилъ станцію желѣзной дороги, проходившей мимо этого мѣста, и трактиръ, мало-посѣщаемый проѣзжими. Въ немъ онъ рѣшился отдохнуть и успокоиться.
   Съ этимъ намѣреніемъ онъ быстро проскользнулъ въ вагонъ, и, завернувшись въ плащь, притворясь спящимъ, былъ унесенъ далеко отъ морскаго берега. Пріѣхавъ на мѣсто, онъ подозрительно осмотрѣлся кругомъ. Одинъ только домъ, недавно выстроенный и окруженный красивымъ садомъ, стоялъ у опушки лѣса, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ ближайшаго городка. Здѣсь остановился Каркеръ и, поспѣшно вбѣжавъ въ трактиръ, занялъ наверху двѣ смежныя комнаты, не будучи никѣмъ замѣченъ.
   Онъ хотѣлъ успокоиться и взять прежнюю власть надъ собою. Ярость и досада совершенно овладѣли его мыслями, въ которыхъ уже не было ничего опредѣленнаго. Онъ былъ въ какомъ-то оцѣпенѣніи и совершенно упалъ духомъ.
   Но какъ-будто по заклятію онъ никогда не долженъ былъ успокоиться; его усталыя чувства не засыпали ни на минуту. Онъ не въ состояніи былъ имѣть на нихъ ни малѣйшаго вліянія, какъ-будто они принадлежали другому человѣку. Поѣздка оставила на нихъ весь хаосъ видѣній. Гордая женщина стояла передъ нимъ съ своимъ мрачнымъ, презрительнымъ взглядомъ, а онъ мчался впередъ, мимо городовъ и деревень, сквозь свѣтъ и тьму, по мостовой и грязи, черезъ горы и долины, измученный однообразіемъ колокольчиковъ и колесъ, топотомъ лошадей и вѣчнымъ безпокойствомъ.
   -- Какой ныньче день? спросилъ онъ слугу, накрывавшаго на столъ.
   -- Какой день, сударь?
   -- Сегодня среда?
   -- Среда? Нѣтъ, сударь, сегодня четверкъ.
   -- Я забылъ. Который часъ? У меня не заведены часы.
   -- Скоро пять часовъ, сударь. Вѣрно долго изволили ѣхать?
   -- Да.
   -- По желѣзной дорогѣ, сударь?
   -- Да.
   -- Очень-безпокойно ѣхать, сударь. Я самъ не ѣзжу по желѣзнымъ дорогамъ, и многіе господа не хвалятъ.
   -- Много здѣсь бываетъ пріѣзжихъ?
   -- Очень-довольно, сударь, теперь никого нѣтъ. Плохія времена, сударь.
   Онъ не отвѣчалъ, но, приподнявшись съ софы, на которой лежалъ, сѣлъ и наклонился впередъ, положивъ на колѣно руку и устремивъ въ полъ глаза.
   Онъ пилъ много вина послѣ обѣда, но напрасно. Эти искусственныя средства не дали ему сна. Его мысли, сдѣлавшись еще несвязнѣе, увлекали его за собою, какъ преступника, привязаннаго къ ногамъ дикой лошади. Ни минуты покоя, ни минуты забвенія!
   Онъ самъ не помнилъ, сколько времени оставался въ одномъ положеніи. Только вздрогнувъ, и въ ужасѣ начавъ прислушиваться, замѣтилъ онъ, что возлѣ него горитъ свѣча.
   На этотъ разъ, его не обманывало воображеніе. Огненный демонъ съ громомъ промчался мимо, означая свой путь искрами и дымомъ. Несчастный дрожалъ и тогда, когда затихъ весь этотъ грохотъ, и когда при лунномъ свѣтѣ можно было видѣть, что рельсы желѣзной, дороги совершенно пусты.
   Нигдѣ не находя покоя, онъ пошелъ по краю дороги, замѣчая путь машины по дымящейся золѣ. Пройдя съ полчаса по тому направленію, гдѣ она исчезла, онъ поворотилъ назадъ и продолжалъ идти по краю въ противную сторону, съ любопытствомъ смотря на мосты, сигналы, фонари и ожидая, скоро ли промчится другой демонъ.
   Земля дрогнула, послышался отдаленный свистъ; тусклый огонь превратился въ два красные глаза, и горящіе угли полетѣли одинъ за другимъ. Грохочущая масса пронеслась мимо; за нею другая, третья...
   Онъ стоялъ, схватясь за рѣшетку, и потомъ сталъ ходить взадъ и впередъ по прежнему направленію, смотря на летящія мимо его чудовища. Онъ сталъ ждать у станціи, не остановится ли одно изъ нихъ, и когда одно остановилось, онъ началъ осматривать его тяжелыя колеса и мѣдный передъ, и думалъ о томъ, сколько въ нихъ ужасной силы. Смотря на медленное обращеніе огромныхъ колесъ, онъ съ ужасомъ думалъ, что они могутъ переѣхать и раздавить человѣка!
   Разстроенный виномъ и усталостью, онъ возвратился въ свою комнату и бросился на постель, не имѣя надежды заснуть. Онъ лежалъ, прислушиваясь, по чувствовалъ дрожь и сотрясеніе, вставалъ и подходилъ къ окну, чтобъ взглянуть, какъ тусклый огонь превращался въ два красные глаза, какъ яркое пламя роняло за собой горячіе уголья, и какъ мчавшійся исполинъ оставлялъ позади себя слѣдъ искръ и дыма. Потомъ онъ смотрѣлъ по тому направленію, куда намѣревался ѣхать съ разсвѣтомъ, и снова ложился, мучимый прежнимъ видѣніемъ однообразнаго шума колокольчиковъ и колесъ и топота лошадей. Это продолжалось всю ночь. Вмѣсто того, чтобъ принять прежнюю власть надъ собою, онъ болѣе-и-болѣе терялъ ее съ наступленіемъ ночи. Когда показался день, его все-еще мучили прежнія мысли, прошедшее, настоящее и будущее смутно носились передъ нимъ, между-тѣмъ, какъ онъ потерялъ уже способность думать о каждомъ изъ нихъ основательно.
   -- Въ которомъ часу могу я отсюда уѣхать? спросилъ онъ у слуги, вошедшаго со свѣчою.
   -- Въ четверть пятаго, сударь. Первая машина проходитъ въ четыре часа, не останавливаясь.
   Онъ приложилъ руку къ пылающей головѣ и взглянулъ на часы. Было около половины четвертаго.
   -- Вы, я думаю, поѣдете одни, сударь. У насъ есть теперь два джентльмена, но они ждутъ машины, идущей въ Лондонъ.
   -- Ты, кажется, говорилъ мнѣ, что у васъ никого нѣтъ? сказалъ Каркеръ, обращаясь къ слугѣ съ тѣнью той улыбки, которая прежде являлась на его лицѣ при подозрѣніи или гнѣвѣ.
   -- Тогда никого не было, сударь. Два джентльмена пріѣхали сегодня ночью на машинѣ, которая здѣсь останавливается. Прикажете принести воды, сударь?
   -- Нѣтъ; унеси отсюда свѣчу. И безъ нея довольно свѣтло.
   Бросившись на постель, полураздѣтый, онъ, по уходѣ слуги, снова подошелъ къ окну. Блѣдный свѣтъ утра смѣнялъ ночь, и небо покрывалось красноватымъ блескомъ восходящаго солнца. Онъ смочилъ голову и лицо водою, которая не освѣжила его, поспѣшно набросилъ на себя платье, заплатилъ и вышелъ изъ трактира..
   Свѣжій воздухъ пахнулъ на него холодомъ. Взглянувъ на то мѣсто, по которому онъ ходилъ ночью, и на сигнальные фонари, чуть свѣтившіеся при дневномъ свѣтѣ, онъ обратился къ той сторонѣ, откуда восходило солнце, и увидѣлъ его во всей красотѣ и блескѣ.
   Какъ знать! смотря на его спокойный и ясный восходъ, которому не мѣшали ни чернота, ни преступленія свѣта, онъ, можетъ-быть, понялъ сердцемъ чувство добродѣтели на землѣ и ея награду на небѣ! Можетъ-быть, въ эту минуту онъ съ сожалѣніемъ и раскаяніемъ вспомнилъ о сестрѣ и братѣ!
   А онъ имѣлъ нужду въ раскаяніи. На немъ лежала уже рука смерти. Онъ былъ отдѣленъ отъ живаго міра и быстро приближался къ могилѣ.
   Онъ заплатилъ деньги впередъ за проѣздъ до деревни, о которой думалъ прежде, и ходилъ взадъ-и-впередъ, смотря на желѣзные рельсы, на долину и на мостъ, какъ вдругъ, поворотивъ назадъ, сошелся лицомъ-къ-лицу съ человѣкомъ, отъ котораго до-сихъ-поръ бѣгалъ. Глаза ихъ встрѣтились.
   Пораженный изумленіемъ, онъ пошатнулся и соскользнулъ на дорогу, но, опомнясь, вскочилъ на ноги и отступилъ къ срединѣ, удаляясь отъ своего преслѣдователя, и дыша часто и прерывисто.
   Онъ услышалъ свистъ... другой... увидѣлъ, какъ месть на лицѣ его врага превратилась въ сожалѣніе и ужасъ... вскрикнулъ... осмотрѣлся... увидѣлъ тусклые, красные глаза прямо надъ собою... былъ сбитъ, поднятъ, скрученъ зубчатою мельницею, которая вертѣла его кругомъ, раздробляя членъ за членомъ и потомъ разбрасывая по воздуху изуродованные остатки.
   Узнанный путешественникъ, опомнившись отъ обморока, увидѣлъ, что четыре человѣка несли на доскѣ какую-то неподвижную, закрытую массу, а другіе отгоняли собакъ, фыркавшихъ по дорогѣ и лизавшихъ струю крови, смѣшанную съ пепломъ.
   

ГЛАВА II.
Восторгъ нѣкоторыхъ людей и неудовольствіе Боеваго-Пѣтуха.

   Въ домѣ подъ фирмою Мичмана все пришло въ движеніе. Мистеръ Тутсъ и Сузанна наконецъ пріѣхали. Сузанна тотчасъ побѣжала наверхъ, а мистеръ Тутсъ съ Боевымъ-Пѣтухомъ вошли въ залу.
   -- О, моя безцѣнная миссъ Флой! вскричала Сузанна, вбѣгая въ комнату Флоренсы: -- могла ли я когда-нибудь думать, что найду васъ здѣсь, и что за вами даже некому будетъ прислуживать? Нѣтъ, я ни за что не уйду отъ моей милой миссъ Флой, потому-что хоть я и не хватаю съ неба звѣзды, но у меня не каменное сердце; оно бьется, какъ-будто хочетъ выскочить вонъ!
   Проговоривъ все это не переводя духа, миссъ Нипперъ стала на колѣни и обнимала свою госпожу.
   -- О, моя милая, говорила Сузанна: -- я знаю все, что съ вами случилось; все знаю, моя ненаглядная...
   -- Сузанна, милая Сузанна!
   -- Вотъ каково! Я была ея маленькою горничною, когда она была ребенкомъ, а теперь она въ-самомъ-дѣлѣ выходитъ замужъ!
   Участіе, гордость и удовольствіе были написаны на лицѣ Сузанны. Она безпрестанно поднимала голову и, рыдая, цаловала Флоренсу.
   -- Добрая Сузанна, говорила Флоренса.-- Ты нисколько не перемѣнилась!
   Миссъ Нипперъ, сидя на полу у ногъ своей госпожи, смѣялась и плакала, одною рукою закрывала глаза платкомъ, а другою гладила Діогена, лизавшаго ей лицо. Она говорила, что теперь нѣсколько успокоилась, и въ доказательство смѣялась и плакала немного-менѣе прежняго.
   -- Я никогда еще не видѣла такого человѣка, какъ этотъ Тутсъ, сказала Сузанна.
   -- Онъ такой добрый, замѣтила Флоренса.
   -- И такой смѣшной, прибавила Сузанна.-- Какъ онъ разсказывалъ мнѣ при этомъ негодномъ Боевомъ-Пѣтухѣ, ну просто умора!
   -- О чемъ, Сузанна? робко спросила Флоренса.
   -- О лейтенантѣ Валтерсѣ, капитанѣ Джилльсѣ, о васъ, милая миссъ Флой, и о безмолвной могилѣ.
   -- О безмолвной могилѣ! повторила Флоренса.
   -- Онъ говоритъ, продолжала Сузанна съ истерическимъ смѣхомъ:-- что теперь же съ радостью сойдетъ въ могилу; но увѣряю васъ, моя милая миссъ Флой, онъ этого не сдѣлаетъ, потому-что онъ слишкомъ-счастливъ, видя другихъ счастливыми. Онъ, можетъ-быть, и не Соломонъ, я этого не утверждаю, но знаю, что нигдѣ не найдти такого безкорыстнаго человѣка.
   Миссъ Нипперъ продолжала смѣяться, и между прочимъ сообщила Флоренсѣ, что мистеръ Тутсъ находится внизу и желаетъ ее видѣть. Она прибавила, что это будетъ для него лучшею наградою за всѣ хлопоты.
   Флоренса просила Сузанну привести мистера Тутса, чтобъ лично поблагодарить его за всѣ безпокойства, и Сузанна чрезъ нѣсколько минуть ввела вышеупомянутаго джентльмена, котораго физіономія была довольно растроена и который заикался на каждомъ словѣ.
   -- Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- получивъ снова позволеніе... взглянуть... не взглянуть, но... я хорошенько не помню, что хотѣлъ сказать... но это ничего.
   -- Мнѣ такъ часто приходится благодарить васъ, отвѣчала Флоренса, протягивая ему обѣ руки и смотря на него съ признательною улыбкою:-- что у меня не остается словъ, и я не знаю, что сказать вамъ.
   -- Миссъ Домби, вскричалъ мистеръ Тутсъ ужаснымъ голосомъ: -- еслибъ при вашемъ ангельскомъ характерѣ вы вздумали проклясть меня, то поразили бы менѣе, чѣмъ этими незаслуженными похвалами. Онѣ производятъ на меня такое дѣйствіе... но, извините, это ничего.
   Какъ на это "ничего" нельзя было отвѣтить, то Флоренса поблагодарила его еще разъ.
   -- Я бы желалъ воспользоваться этимъ случаемъ, миссъ Домби, для нѣкотораго объясненія. Я могъ бы имѣть удовольствіе ранѣе возвратиться съ Сузанною; но, во-первыхъ, мы не знали имени родныхъ, къ которымъ она переѣхала; а, во-вторыхъ, она оставила этихъ родныхъ и перешла къ другимъ, такъ-что безъ помощи Боеваго-Пѣтуха я бы не въ состояніи былъ ничего сдѣлать.
   Флоренса была въ этомъ увѣрена.
   -- Однако не въ томъ дѣло, продолжалъ мистеръ Тутсъ.-- Могу васъ увѣрить, миссъ Домби, что общество Сузанны было для меня весьма-утѣшительно. Поѣздка была сама себѣ наградою. Дѣло, однако, не въ этомъ, миссъ Домби: я уже прежде замѣтилъ, что не считаю себя человѣкомъ ловкимъ. Въ этомъ я совершенно убѣжденъ. Мнѣ кажется, никому лучше не можетъ быть извѣстна -- извините за выраженіе -- твердость своей головы, какъ мнѣ. Но, не смотря на это, миссъ Домби, я вижу, какъ устроилъ свои дѣла лейтенантъ Валтерсъ. Какъ ни мучительны для меня эти обстоятельства, я долженъ сказать, что лейтенантъ Валтерсъ вполнѣ достоинъ счастія, которое упало къ нему на голову. Пусть онъ наслаждается имъ долго и цѣнитъ его, какъ цѣнилъ бы... одинъ недостойный человѣкъ, котораго я не скажу вамъ имени. Дѣло, однако, не въ этомъ. Миссъ Домби, капитанъ Джилльсъ мнѣ другъ, и я увѣренъ, что ему пріятно было меня видѣть. Я всегда ходилъ къ нему съ удовольствіемъ. Но я никакъ не могу забыть, какъ дурно велъ себя на углу сквэра въ Брайтонѣ, и если мое присутствіе будетъ сколько-нибудь для васъ непріятно, то скажите одно слово, и я совершенно пойму васъ. Я не сочту этого за немилость, по буду совершенно-доволенъ и счастливъ, заслуживъ ваше довѣріе.
   -- Мистеръ Тутсъ, отвѣчала Флоренса:-- если вы, мой старый и истинный другъ, перестанете ходить къ намъ, то сдѣлаете меня очень-несчастною. Я съ удовольствіемъ васъ всегда буду видѣть.
   -- Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, вынимая изъ кармана платокъ:-- если я проливаю слезу, то это слеза радости, это ничего, я очень-много вамъ обязалъ. Позвольте мнѣ замѣтить, что послѣ вашихъ словъ я намѣренъ не пренебрегать болѣе собою.
   Флоренса съ удивленіемъ выслушала такое намѣреніе.
   -- Я хочу сказать, продолжалъ мистеръ Тутсъ:-- что буду считать обязанностію до безмолвной могилы заниматься самимъ собою, и... имѣть сапоги всегда столь свѣтло-вычищенными, сколько позволятъ обстоятельства. Сегодня въ послѣдній разъ говорю я о себѣ, миссъ Домби. Я очень вамъ благодаренъ. Я вообще не такъ чувствителенъ, какъ бы желали мои друзья и я самъ; но клянусь честью, я цѣню всякую ласку. Жалѣю, что въ настоящую минуту не могу лучше выразить своихъ чувствъ.
   Сказавъ это, мистеръ Тутсъ поспѣшно удалился и отправился въ лавку къ капитану.
   -- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ:-- то, что будетъ происходить между нами, должно навсегда остаться подъ священною печатью тайны. Это есть слѣдствіе моего разговора съ миссъ Домби. Мнѣ кажется, капитанъ Джилльсъ, что она въ скоромъ времени выходитъ за лейтенанта Валтерса?
   -- Да, дружище. Мы здѣсь всѣ товарищи. Валтера обвѣнчаютъ съ нашей прелестью, какъ только кончатся опросы.
   -- Опросы, капитанъ Джилльсъ?
   -- Да, тамъ въ церкви, сказалъ капитанъ, указывая черезъ плечо.
   -- О! да! воскликнулъ мистеръ Тутсъ.
   -- А потомъ что? сказалъ капитанъ, ударивъ мистера Тутса ладонью въ грудь, и потомъ отступивъ отъ него съ самодовольнымъ видомъ.-- Потомъ это милое созданіе, воспитанное нѣжно, какъ рѣдкая птица, пойдетъ моремъ въ Китаи вмѣстѣ съ Вал'ромъ.
   -- Что вы, капитанъ Джидльсъ!
   -- Да! повторилъ капитанъ.-- Корабль, снявшій его съ обломковъ послѣ крушенія, велъ торговлю съ Китаемъ, и Вал'ръ до того заслужилъ общую любовь, что послѣ смерти прикащика, завѣдывавшаго грузомъ, назначенъ на его мѣсто. Вотъ видишь, задумчиво повторилъ капитанъ: -- какимъ-образомъ это милое созданіе пойдетъ моремъ въ Китай вмѣстѣ съ Вал'ромъ.
   Мистеръ Тутсъ и капитанъ Коттль вздохнули вмѣстѣ.
   -- Что жь такое? сказалъ капитанъ:-- она любитъ его искренно, и онъ ее любитъ. Тѣ, которые должны были беречь и любить ее, поступили съ нею какъ скоты. Когда, выгнанная изъ дома, она пришла ко мнѣ и упала на эти доски, сердце ея разрывалось съ тоски, я знаю это. Я, Эдвардъ Коттль, самъ это видѣлъ. Одна только истинная, нѣжная, постоянная любовь могла успокоить ея Сердце. Еслибъ я этого не зналъ, еслибъ мнѣ не было извѣстно, что Валтеръ былъ для нея другомъ, братомъ, милымъ, и она для него тѣмъ же, я бы скорѣе далъ отрубить себѣ руки и ноги, чѣмъ отпустилъ бы ее отсюда; но я увѣренъ въ этомъ и отпускаю ихъ съ Богомъ. Аминь!
   -- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- позвольте мнѣ подать вамъ руку. Вы такъ разсказываете, что сердцу становится легче, аминь! Знаете, капитанъ Джилльсъ, вѣдь я также обожалъ миссъ Домби?
   -- Ходи веселѣе! сказалъ капитана кладя руку на плечо мистеру Тутсу.-- Такъ держи, мой другъ!
   -- Я и самъ намѣренъ веселиться, капитанъ Джилльсъ, отвѣчалъ Тутсъ: -- и держаться сколько будетъ возможно. Когда разверзнется безмолвная могила, я буду готовъ къ похоронамъ, капитанъ Джилльсъ; но, не прежде. Однако, не будучи у вѣренъ въ совершенной власти надъ собою, я хочу просить васъ сообщить лейтенанту Валтерсу слѣдующее.
   -- Слѣдующее, повторилъ капитанъ:-- такъ держать!
   -- Миссъ Домби такъ добра, продолжалъ мистеръ Тутсъ со слезами на глазамъ: -- что мое присутствіе но совсѣмъ ей непріятно, и всѣ вы такъ расположены и снисходительны къ человѣку, который какъ-будто родился по ошибкѣ, что я рѣшаюсь пробыть здѣсь то короткое время, которое мы еще можемъ провести вмѣстѣ. Но вотъ, въ чемъ дѣло. Если когда-нибудь я не въ состояніи буду видѣть счастіе лейтенанта Валтерса и убѣгу навсегда, то надѣюсь, капитанъ Джилльсъ, что вы оба сочтете это не преступленіемъ, но несчастіемъ и слабостью внутренней борьбы. Вы не подумаете, что я сдѣлалъ это изъ зависти, и вѣрно на вопросъ обо мнѣ замѣтите, что я ушелъ гулять или узнать на биржѣ, который часъ. Капитанъ Джилльсъ, если вы въ-состояніи это сдѣлать и отвѣчать мнѣ за мистера Валтерса, то вы навсегда успокоите мои чувства, и я готовъ отдать за это большую часть моего имущества.
   -- Ни слова болѣе, другъ мой, сказалъ капитанъ:-- я отвѣчаю за себя и за Валтера.
   -- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- вы очень меня успокоили; я бы желалъ оставить по себѣ добрую память. Я думаю хорошо, хотя и дурно это показываю. Это все равно, еслибъ Боргессъ и Комп. вздумали сдѣлать для кого- лько капризъ, или просто духъ сопротивленія моей волѣ, -- въ томъ или другомъ, или третьемъ случаѣ скажите ей, что я протестую настоятельно и безъ всякаго ограниченія. Если ее увлекаетъ истинное чивство, тѣмъ скорѣе и рѣшительнѣе должно быть измѣнено ея поведеніе, потому что она ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть полезна моей дочери. Въ моей женѣ могутъ, конечно, обнаруживаться избытокъ сентиментальности и нѣжнѣйшія привязанности разнаго рода; но пусть она обращаетъ эти наклонности на что ей угодно, только отнюдь не на мою дочь. Въ моемъ домѣ, еще разъ, я -- первое лицо, и первая обязанность моей жены -- безусловное подчиненіе моей волѣ.
   М-ръ Домби говорилъ съ одушевленіемъ, и лицо его почти побагровѣло отъ сильнаго волненія, въ какомъ до этой поры даже Каркеръ никогда его не видалъ. Мало-по-малу, однако, онъ пришелъ въ обыкновенное положеніе и заключилъ свою рѣчь болѣе спокойнымъ, хотя не менѣе величественнымъ тономъ:
   -- Итакъ, м-ръ Каркеръ, вы примете на себя трудъ представить вниманію м-съ Домби этотъ важный пунктъ со всѣми подробностями, которыя къ нему могутъ относиться. Не забудьте, что онъ долженъ составить первую статью въ порученіи, на васъ возложенномъ.
   М-ръ Каркеръ вышелъ изъ-за стола, поклонился и съ задумчивымъ видомъ остановился передъ каминомъ, опустивъ свой гладкій подбородокъ на бархатную руку. Въ его взорѣ, обращенномъ на м-ра Домби, выражалось самое злобное, мефистофелевское лукавство и вмѣстѣ сознаніе полнаго торжества надъ своимъ великимъ командиромъ. М-ръ Домби, между тѣмъ, снова принявъ величественную позу, изволилъ любоваться на заморскую птицу, которая для его удовольствія выбивалась изо всѣхъ силъ, гарцуя около своего большого обручальнаго кольца.
   -- Прошу извинить, -- сказалъ Каркеръ, усаживаясь опять на стулъ противъ м-ра Домби, -- но для меня необходимы нѣкоторыя поясненія. Знаетъ ли м-съ Домби, что вы намѣрены сдѣлать меня органомъ вашего неудовольствія?
   -- Знаетъ.
   -- A зачѣмъ она знаетъ? -- быстро возразилъ Каркеръ.
   -- Какъ зачѣмъ? -- я ей говорилъ.
   -- Такъ. A зачѣмъ вы говорили, смѣю спросить? Извините, -- продолжалъ Каркерь, улыбаясь и положивъ свою бархатную руку на плечо м-ра Домби, -- но мнѣ надобно хорошо знать сущность дѣла, чтобы тѣмъ успѣшнѣе совершить важное порученіе, отъ котораго, нѣтъ сомнѣнія, должны произойти самыя благодѣтельныя послѣдствія. Кажется, впрочемъ, я съ удовлетворительною ясностью представляю себѣ главныя обстоятельства. Я не имѣю счастья пользоваться добрымъ мнѣніемъ м-съ Домби. Въ моемъ положеніи, разумѣется, было бы глупо на это разсчитывать, но все же мнѣ надобно уяснить этотъ пунктъ. Потрудитесь же сказать, точно ли м-съ Домби гнѣвается на меня?
   -- Можетъ быть.
   -- Слѣдовательно, для нея тѣмъ непріятнѣе будетъ узнать о вашемъ неудовольствіи именно черезъ меня?
   -- Каркеръ, я вамъ говорилъ и еще повторяю, что нѣтъ никакой надобности вамъ или мнѣ принимать въ соображеніе тотъ или другой образъ мыслей м-съ Домби. Пусть предположеніе ваше справедливо; что же изъ этого?
   -- Извините. Но если я хорошо васъ понимаю, дѣло идетъ, кажется, о томъ, чтобы унизить, во что бы то ни стало, гордость м-съ Домби... я осмѣлился употребить это слово для выраженія качества, которое, будучи приведено въ свои приличныя границы, неоспоримо содѣйствуетъ къ возвышенію очаровательныхъ прелестей леди, столь знаменитой по своей красотѣ и талантамъ. Словомъ сказать, сэръ, вы хотите наказать... то есть, не то, чтобы наказать, a обратить свою супругу къ предѣламъ подчиненности, которая теперь отъ нея требуется по естественному и законному праву.
   -- Каркеръ, вамъ должно быть извѣсгно, что я не привыкъ никому отдавать подробныхъ отчетовъ въ своемъ поведеніи. Я вамъ не возражаю и не хочу возражать. Но если вы сами имѣете что-нибудь сказать противъ изложенныхъ пунктовъ, -- говорите; это другой вопросъ. Признаюсь, однако, я никакъ не предполагалъ, чтобы довѣріе мое, въ какомъ бы то ни было случаѣ, могло васъ унизить...
   -- М_е_н_я унизить! О, Боже мой! -- воскликнулъ Каркеръ, всплеснувъ руками.
   -- Или поставить васъ въ ложное положеніе!
   -- М_е_н_я въ ложное положеніе! -- возразилъ Каркеръ, исполненный горестными чувствованіями, -- я горжусь... я съ величайшимъ восторгомъ готовъ взяться за исполненіе вашего порученія, и будьте убѣждены, я сумѣю оправдать довѣріе, котораго меня удастаиваютъ. Признаюсь, мнѣ никакъ бы не хотѣлось быть предметомъ постояннаго негодованія леди, къ ногамъ которой собираюсь повергнуть свое ревностное усердіе; она ваша супруга, и этого довольно, чтобы я питалъ къ ней глубокое уваженіе, но при всемъ томъ ваше желаніе было и будетъ для меня священнымъ закономъ, предъ которымъ уничтожаются всякія другія отношенія. Къ тому же, какъ скоро м-съ Домби обратится на истинный путь, отказавшись отъ мелкихъ заблужденій, легко объясняемыхъ новостью ея положенія, то я смѣю надѣяться, она увидитъ тогда въ моемъ слабомъ участіи зародышъ глубочайшаго къ вамъ уваженія и пойметъ, что я готовъ пожертвовать для васъ всѣми благами на свѣтѣ. Вотъ это только и утѣшаетъ меня въ настоящемъ положеніи, которое, согласитесь, слишкомъ затруднительно для всякаго, кто проникнутъ сознаніемъ чести и долга. Заранѣе радуюсь успѣху возложеннаго на меня порученія и не сомнѣваюсь, что благоразумное объясненіе еще болѣе укрѣпитъ нѣжнѣйшія узы любви и уваженія, которыми соединена съ вами прелестнѣйшая, прекраснѣйшая, очаровательнѣйшая изъ всѣхъ женщинъ.
   Въ эту минуту м-ръ Домби, казалось, опять увидѣлъ руку очаровательнѣйшей женщины, протянутую къ дверямъ, и въ сладкомъ языкѣ повѣреннаго агента опять услышалъ повтореніе словъ: "Мы чужіе съ этого времени, и ничто не можетъ насъ болѣе удалить другъ отъ друга!" Но онъ скоро прогналъ этотъ фантастическій образъ и, не измѣняя своего рѣшенія, сказалъ:
   -- Конечно, Каркеръ, конечно. Я не сомнѣваюсь.
   -- Больше ничего? -- промолвилъ Каркеръ, поставивъ стулъ на прежнее мѣсто -- они еще не кончили завтрака -- и съ подобострастнымъ вниманіемъ дожидаясь отвѣта.
   -- Ничего больше, -- сказалъ м-ръ Домби. -- Замѣтьте хорошенько, Каркеръ, что во всѣхъ этихъ переговорахъ, производимыхъ черезъ васъ, я ни п_о к_а_к_о_м_у п_о_в_о_д_у не допускаю никакихъ возраженій или отговорокъ со стороны м-съ Домби. Вы примите мѣры не показываться мнѣ на глаза съ этими возраженіями или отговорками. М-съ Домби извѣщена, что я не намѣренъ входить въ длинныя разсужденія о какомъ бы то ни было предметѣ, который происходитъ между нами. Что я сказалъ -- сказалъ, и мое слово -- неизмѣнный законъ.
   М-ръ Каркеръ согласился на все съ безмолвнымъ благоговѣніемъ, и потомъ они оба, каждый съ удовлетворительнымъ апетитомъ, принялись оканчивать завтракъ. Явился и Точильщикъ по первому мановенію своего всемогущаго чародѣя, готовый для его удовольствія во всякую минуту сломить себѣ шею. Немедленно послѣ завтрака подвели коня м-ру Домби, и когда вслѣдъ за тѣмъ Каркеръ сѣлъ на свою лошадь, они оба отправились въ Сити.
   М-ръ Каркеръ былъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа и повелъ оживленную рѣчь съ увлекательнымъ краснорѣчіемъ. М-ръ Домби изволилъ слушать съ высочайшей охотой и по-временамъ благосклонно дѣлалъ краткія замѣчанія, долженствовавшія поддержать разговоръ. Такъ они ѣхали оба спокойно и чинно, вполнѣ довольные другъ другомъ. Домби, какъ и слѣдуетъ, величаво держалъ шею на своемъ туго накрахмаленномъ галстукѣ и еще величественнѣе вытягивалъ ноги на своихъ очень длинныхъ стременахъ. Опустивъ поводья и поднявъ хлыстикъ, онъ даже не смотрѣлъ, куда несетъ его благородный конь. На этомъ законномъ основаніи благородный конь имѣлъ полное право споткнуться среди дороги на огромный камень, сбросить черезъ гриву своего всадника, лягнуть его своимъ звонкимъ металлическимъ копытомъ и въ заключеніе обнаружить твердое намѣреніе повалиться на него всею тяжестью своего тучнаго тѣла.
   Каркеръ, отличный наѣздникъ и проворный слуга, въ одно мгновенье соскочилъ съ сѣдла и помотъ барахтающемуся коню встать на всѣ четыре ноги въ почтительномъ отдаленіи отъ всадника, лежавшаго среди дороги. Одной минутой позже, и довѣріе нынѣшняго утра была бы послѣднимъ въ жизни Домби. Несмотря на торопливость и крайнюю запутанность движеній, Каркеръ, нагибаясь надъ своимъ низверженнымъ начальникомъ, не замедлилъ выставить всѣ свои бѣлоснѣжные зубы и съ мефистофелевской улыбкой прошепталъ: "Вотъ теперь-то м-съ Домби имѣетъ основательную причину гнѣваться на правую руку своего супруга".
   Между тѣмъ, м-ръ Домби, безчувственный и облитый кровью, струившейся по головѣ и по лицу, немедленно, подъ надзоромъ Каркера, былъ отнесенъ рабочими, занятыми починкой дороги, въ ближайшій трактиръ, куда черезъ нѣсколько минутъ со всѣхъ сторонъ нахлынули почтенные хирурги, привлеченные на мѣсто приключенія таинственнымъ инстинктомъ, подобно коршунамъ, которыхъ тотъ же инстинктъ и съ такою же поспѣшностью наводитъ на трупъ верблюда, издохшаго среди пустыни. Когда паціентъ, послѣ нѣкоторыхъ трудовъ, приведенъ былъ въ чувство, джентльмены принялись разсуждать о свойствѣ его ранъ. Первый хирургъ, жившій подлѣ трактира, доказывалъ весьма убѣдительно, что м-ръ Домби во многихъ мѣстахъ переломилъ ногу. Такого же мнѣнія былъ и трактирщикъ. Другіе два хирурга, имѣвшіе жительство далеко отъ мѣста приключенія, и которыхъ привелъ сюда случай, опровергали это мнѣніе съ рѣдкимъ безкорыстіемъ и такъ побѣдоносно, что подъ конецъ консультаціи состоялось рѣшеніе такого рода: "Такъ какъ больной, собственно говоря, не переломилъ ни одной кости, a получилъ только контузію, хотя довольно сильную, и повредилъ одно ребро, то отсюда и слѣдуетъ, что его сегодня же къ вечеру надлежитъ перевезти изъ трактира въ его собственный домъ, наблюдая при этомъ дѣйствіи всевозможныя предосторожности". Когда раны были перевязаны и омыты, что, натурально, заняло довольно времени, и паціентъ уложенъ въ постель, м-ръ Каркеръ опять вскочилъ на своего кокя и поскакалъ съ горестною вѣстью.
   Въ эту минуту, болѣе чѣмъ когда-либо, вся его физіономія выражала жестокость и лукавство, хотя вообще черты его лица были довольно правильны и даже прекрасны. Взволнованный сильными ощущеніями, онъ летѣлъ во весь опоръ какъ охотникъ, преслѣдовавшій, вмѣсто дикаго звѣря, женщинъ и мужчинъ. Наконецъ, въѣхавъ въ тѣсныя и многолюдныя улицы, Каркеръ сдержалъ поводья, и, предоставивъ бѣлоногому коню самому выбирать дорогу, онъ съ обыкновеннымъ комфортомъ развалился на сѣдлѣ и выставилъ передъ почтенной публикой свои перловые зубы.
   Подъѣхавъ къ дому м-ра Домби, онъ приказалъ доложить, что проситъ позволенія видѣть м-съ Домби по весьма нужному дѣлу. Слуга, оставившій его въ залѣ, скоро воротился съ отвѣтомъ, что м-съ Домби проситъ извинить, такъ какъ въ этотъ часъ y нея не бываетъ гостей, о чемъ онъ, слуга, забылъ сказать напередъ.
   М-ръ Каркеръ, совершенно приготовленный къ холодному пріему, поспѣшилъ написать на карточкѣ, что ему непремѣнно и безъ малѣйшаго отлагательства должно имѣть удовольствіе видѣть м-съ Домби. "Я бы не осмѣлился, -- писалъ онъ, -- быть столь докучливымъ во второй разъ (это было подчеркнуто), если бы теперь, такъ же какъ и тогда, не былъ увѣренъ, что настоящій случай оправдаетъ мою дерзость". Черезъ нѣсколько минутъ вышла горничная и повела м-ра Каркеръ въ гостиную наверхъ, гдѣ сидѣли Эдиѳь и Флоренса.
   Никогда не думалъ Каркеръ, чтобы Эдиѳь была такъ прекрасна. Часто и долго его сладострастное воображеніе останавливалось на ея изящныхъ формахъ, но никогда въ самыхъ смѣлыхъ мечтахъ она не являлась ему и вполовину такой обворожительной красавицей.
   Гордо встрѣченный ея взглядомъ на порогѣ, онъ поклонился очень вѣжливо и въ то же мгновеніе посмотрѣлъ на Флоренсу съ неизъяснимымъ выраженіемъ новой власти, какую имѣлъ надъ нею. Дѣвушка невольно потупила глаза къ величайшему удовольствію м-ра Каркера, торжествовавшаго теперь и надъ ней, и надъ Эдиѳью, которая привстала, чтобы его принять.
   Онъ былъ въ отчаяніи.... глубоко огорченъ.... даже не могъ выразить, съ какой неохотой онъ пришелъ приготовить м-съ Домби къ извѣстію о приключеніи.... впрочемъ, о весьма маловажномъ приключеніи. Онъ умолялъ м-съ Домби успокоиться.... вооружиться твердостью духа. Честное и благородное слово, что бѣды большой нѣтъ. Но м-ръ Домби....
   Флоренса испустила пронзительный крикъ. Но м-ръ Каркеръ смотрѣлъ не на нее, a на м-съ Домби. Эдиѳь успокоила дѣвушку. Она не испустила пронзительнаго крика. Нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ.
   Съ м-ромъ Домби случилось на дорогѣ приключеніе. Его лошадь споткнуласъ, и онъ упалъ.
   -- О Боже мой! -- воскликнула Флоренса въ порывѣ отчаянія -- онъ расшибся.... израненъ... убитъ!
   О нѣтъ. Честное и благородное слово, м-ръ Домби, сначала, правда, довольно оконтуженный, скоро, однако, пришелъ въ чувство, и хотя, конечно, онъ расшибся, но опасности нѣтъ никакой. Если-бъ было иначе, онъ, Каркеръ, несчастный вѣстникъ, никакъ бы не осмѣлился лично явиться передъ м-съ Домби. Онъ излагаетъ теперь дѣло такъ, какъ оно есть, и въ этомъ имѣетъ честь торжественно увѣрить м-съ Домби.
   Все это было сказано какъ-будто въ отвѣтъ не Флоренсѣ, a Эдиѳи, и его глаза были постоянно обращены на Эдиѳь.
   Потомъ Каркеръ увѣдомилъ, гдѣ положили м-ра Домби и просилъ, чтобы немедленно приказали заложить карету для возвращенія его домой
   -- Маменька! -- лепетала Флоренса, заливаясь слезами, -- нельзя ли мнѣ ѣхать туда?
   При этихъ словахъ, м-ръ Каркеръ бросилъ тайный взглядъ на Эдиѳь и отрицательно кивнулъ головою. Потомъ онъ съ удовольствіемъ замѣтилъ внутреннюю борьбу м-съ Домби, прежде чѣмъ она рѣшилась отвѣчать ему своими прекрасными глазами, но все-таки отвѣтъ былъ вырванъ, потому что, въ противномъ случаѣ, Каркеръ обнаружилъ рѣшительное намѣреніе вступить въ убійственное объясненіе съ самой Флоренсой.
   -- Мнѣ поручено просить, -- сказалъ м-ръ Каркер, -- чтобы новая ключница.... м-съ Пипчинъ, кажется, ея имя...
   Ничго не ускользало отъ его вниманія. Сейчасъ онъ увидѣлъ, что въ подобномъ распоряженіи заключалась новая обида м-ра Домби его женѣ.
   -- ... чтобы м-съ Пипчинъ распорядилась приготовить постель въ нижнемъ этажѣ, такъ какъ м-ръ Домби желаетъ во время болѣзни оставаться въ своихъ комнатахъ. Сію минуту я опять ѣду къ м-ру Домби Мнѣ, конечно, нѣтъ надобности увѣрять васъ, м-съ, что вашему супругу оказываютъ всевозможное вниманіе и приняты самыя рѣшительныя мѣры для его спокойствія. Позвольте повторить еще, что опасности нѣтъ никакой. Даже вы, м-съ, можете быть совершенно спокойны: повѣрьте мнѣ въ этомъ.
   Оыъ раскланялся очень любезно и съ видомъ совершеннѣйшей искренности. Воротившись еще разъ въ комнаты м-ра Домби, онъ сдѣлалъ необходимыя распоряженія относительно кареты и постели, и потомъ, вскочивъ на своего коня, поѣхалъ тихимъ и ровнымъ шагомъ въ Сити, куда должны были отправить карету. Во всю дорогу онъ былъ очень задумчивъ, еще задумчивѣе казался въ Сити, и эта задумчивость возросла до высшей степени, когда онъ поѣхалъ въ каретѣ къ трактиру, гдѣ былъ оставленъ м-ръ Домби. Но какъ скоро м-ръ Каркеръ очутился опять при постели больного, присутствіе духа воротилось къ нему въ полномъ объемѣ, и онъ вновь получилъ совершеннѣйшее сознаніе о своихъ перловыхъ зубахъ.
   Были сумерки, когда м-ръ Домби, окутанный шинелями и обложенный подушками, помѣстился не безъ нѣкотораго труда въ своей каретѣ, куда на противоположную сторону сѣлъ и м-ръ Каркеръ, для котораго сдѣлалось теперь священнымъ долгомъ развлекать и успокаивать больного, отягченнаго страшными недугами. Они ѣхали тихо, почти шагомъ, избѣгая тряски, и поэтому была уже ночь, когда карета остановилась y подъѣзда, гдѣ ихъ встрѣтила м-съ Пипчинъ, угрюмая и кислая, твердо помнившая перувіанскіе рудники, о которыхъ вся прислуга, женская и мужская, съ каждымъ днемъ получала все болѣе точныя свѣдѣнія. Въ эту минуту м-съ Пипчинъ поливала уксуснымъ краснорѣчіемъ дюжихъ лакеевъ, которые выносили изъ кареты м-ра Домби. Каркеръ оставался въ спальнѣ до тѣхъ поръ, пока больного не уложили въ постель; потомъ, такъ какъ м-ръ Домби изъявилъ желаніе остаться наединѣ съ м-съ Пипчинъ, Каркеръ еще разъ отправился въ аппартаменты м-съ Домби съ подробнымъ докладомъ о состояніи драгоцѣннѣйшаго здоровья ея высокаго супруга.
   Эдиѳь была опять вмѣстѣ съ Флоренсой, и опять м-ръ Каркеръ къ одной Эдиѳи обратилъ свои сладкоглаголивыя уста, какъ будто она была жертвой ужаснѣйшаго безпокойства. М-ръ Каркеръ съ удивительнымъ самоотверженіемъ раздѣлялъ это безпокойство, и, проникнутый трогательнымъ участіемъ, отважился на прощаньи взять руку м-съ Домби и почтительно поднести ее къ своимъ устамъ. Въ ту минуту онъ украдкой бросилъ взглядъ на. Флоренсу и поспѣшно вышелъ изъ комнаты.
   Эдиѳь не отняла руки и не сдѣлала громкаго апплодисмента по прекрасному лицу вѣжливаго кавалера, несмотря на яркій румянецъ, покрывшій ея щеки, несмотря на яркое зарево въ ея глазахъ и судорожное біеніе ея сердца. Но, оставшись одна въ своей комнатѣ, она со всего размаху дала пощечину мраморному камину, такъ что при этомъ ударѣ выступила кровь на ея оконтуженной рукѣ. И долго она держала передъ открытымъ каминомъ свою руку, какъ будто хотѣла ее оторвать и положить вмѣсто полѣна на пылающіе угли. И долго сидѣла она одна подлѣ мерцающаго иламени, въ мрачной и грозной красотѣ наблюдая темныя тѣни на стѣнѣ, какъ будто въ нихъ обрисовывались ея собственныя мысли. И быстро тоскливое предчувствіе вызывало передъ ея взволнованнымъ воображеньемъ разнообразныя фигуры одна другой мрачнѣе, одна другой отвратительнѣе. Но надъ всѣми фигурами рѣзко и гордо выставлялся одинъ гигантскій образъ, отвратительный до омерзѣнія.
   То былъ образъ м-ра Домби.
  

Собраніе сочиненій Чарльза Динкснса.

  

Домби и сынъ.

Часть третья.

Переводъ Иринарха Введенскаго.

  

С. Петербургъ.

Типографія Товарищества "Просвѣщеніе", 7 рота, 20.

  

Оглавленіе.

  
   Глава XLIII. Ночныя бдѣнія
   " XLIV. Разлука
   " XLV. Повѣренный агентъ
   " XLVI. Глубокія соображенія и нечаянная встрѣча
   " XLVII. Громовой ударъ
   " XLVIII. Бѣгство Флоренсы
   " XLIX. Мичманъ дѣлаетъ открытіе
   " L. Жалоба мистера Тутса
   " LI. Мистеръ Домби и свѣтскіе люди
   " LII. Таинственная вѣсть
   " LIII. Еще извѣстіе
   " LIV. Бѣглецы
   " LV. Благотворительный точильщикъ потерялъ свое мѣсто
   " LVI. Радость за радостью и досада Лапчатаго Гуся
   " LVII. Другая свадьба
   " LVIII. Время идетъ сердитой стопой
   " LIX. Часъ пробилъ
   " LX. Судьба -- веревка
   " LXI. Кузенъ Фениксъ
   " LXII. Заключеніе
  

Глава XLIII.

Ночныя бдѣнія.

  
   Флоренса, уже давно пробужденная отъ сна, исполненнаго прекрасными видѣніями, замѣчала теперь съ отчаяніемъ въ душѣ, что ея отецъ и Эдиѳь -- чужіе другъ для друга. Она видѣла, что это отчужденіе возрастаеть постепенно, и знала, что взаимная вражда укореняется съ каждымъ днемъ. Ея любовь и надежды съ каждымъ днемъ затмевались новою тѣнью, старая печаль, усыпленная на время, пробудилась съ новою силой, и тяжело становилось ея сердцу, гораздо тяжелѣе, чѣмъ въ былыя времена.
   Пусть никто и никогда не знаетъ, кромѣ Флоренсы, на какую пытку осуждено сердце, лишенное естественной любви и встрѣчающее суровый отпоръ или обидное пренебреженіе тамъ, гдѣ должно находить нѣжнѣйшее покровительство и внимательныя заботы. Но были для Флоренсы и другія не менѣе мучительныя пытки. Сомнѣваясь въ своемъ отцѣ, она въ то же время сомнѣвалась и въ Эдиѳи, столь ей преданной, и думала о своей къ нимъ любви со страхомъ, недовѣрчивостью, изумленіемъ.
   Видѣнія, дикія и странныя, которыя, однако, были слѣдствіемъ невинности сердца, возникали въ ея душѣ и быстро смѣнялись одно другимъ. Она видѣла, что ея отецъ суровъ и холодень къ Эдиѳи точно такъ же, какъ и къ ней, что онъ жестокъ, непреклоненъ, неуступчивъ. Неужели, -- думала она, заливаясь горькими слезами, -- неужели ея собственная родная мать, несчастная отъ такого обхожденія, зачахла и увяла вслѣдствіе безсильной борьбы съ нравственною пыткой? Потомъ она живо представляла, какъ Эдиѳь была горда и высокомѣрна со всѣми, кромѣ нея, и съ какимъ презрѣніемъ она сама обращалась съ ея отцомъ, не удостаивая его ни малѣйшей лаской, ни однимъ благосклоннымъ взглядомъ. Вслѣдъ за тѣмъ Флоренса сь ужасомъ, считая это преступленіемъ, думала, что она любитъ особу, враждебную ея отцу, и что отецъ, узнавъ объ этомъ въ своемъ уединенномъ кабинетѣ, естественно, считаетъ ее чудовищною дочерью. Прежде она была виновата лишь въ томъ, что отъ самаго рожденія не умѣла найти дороги къ отеческому сердцу, a вотъ теперь къ этой винѣ прибавилось новое и, конечно, непростительное преступленіе. Но одно ласковое слово, одинъ ласковый взглядъ Эдиѳи, и всѣ эти мысли опрокидывались вверхъ дномъ, и бѣдная дѣвушка начинала упрекать себя въ черной неблагодарности, потому что развѣ не Эдиѳь оказывала сочувствіе страждущему сердцу Флоренсы? Развѣ не она была ея лучшимъ другомъ, утѣшителемъ?
   Такимъ образомъ, пылая любовью къ обоимъ, чувствуя и раздѣляя несчастіе обоихъ, и безпрестанно сомнѣваясь въ своихъ собственныхъ обязанностяхъ въ отношеніи къ обоимъ, Флоренса и подлѣ Эдиѳи терпѣла невыносимую пытку, гораздо мучительнѣе той, какая въ былыя времена раздирала ея сердце, когда она одиноко страдала въ заколдованномъ домѣ, еще не озаренномъ торжественнымъ вступленіемъ ея новой прекрасной матери.
   Было, однако же, одно несчастье утонченнаго рода, отъ котораго судьба еще спасала бѣдную дѣвушку. Она не имѣла ни малѣйшаго подозрѣнія о томъ, что Эдиѳь своею нѣжностью къ ней еще болѣе отдалялась отъ ея отца и доставляла ему новые поводы къ негодованію. Богу извѣстно, на какія новыя страданія было бы обречено ея истерзанное сердце, если бы она могла представить, что отъ такой причины можетъ произойти такое страшное дѣйствіе. Но она не знала ничего на этотъ счетъ; хорошо, что не знала!
   Обо всѣхъ этихъ предметахъ между Флоренсой и Эдиѳью не было произнесено ни одного слова. Разъ навсегда Эдиѳь сказала, что въ этомъ отношеніи между ними должно существовать всегдашнее молчаніе, подобное могилѣ. Флоренса чувствовала, что Эдиѳь была права.
   Таково было положеніе дѣлъ, когда м-ръ Домби, изувѣченный и страждущій, былъ привезенъ домой и отнесенъ въ свои собственные аппартаменты подъ непосредственнымъ надзоромъ почтенной ключницы, прославившейся по всему хозяйству перувіанскими рудниками. Эдиѳь и Флоренса получили предписаніе уволить себя отъ горестной обязанности навѣщать больного. Кромѣ м-съ Пипчинъ, къ нему имѣлъ свободный доступъ только м-ръ Каркеръ, единственный его другъ и собесѣдникъ, который обыкновенно просиживалъ до полночи.
   -- Ну да, миссъ Флой, нечего и говорить, славный онъ собесѣдникъ, славный, славввный, чортъ бы его взялъ! Такого не найти и со свѣчой среди бѣлаго дня. A ужъ если понадобится отмѣтка, миссъ Флой, аттестатъ за вѣрную службу, миссъ Флой, -- пусть онъ не показывается мнѣ на глаза. Вотъ все, что я скажу!
   Такъ повела рѣчь Сусанна Нипперъ Выжига, уже часа два сидѣвшая въ комнатѣ Флоренсы съ головою, опущенною внизъ, и руками, сложенными на груди.
   -- Перестаньте, Сусанна! -- съ кротостью отвѣчала Флоренса.
   -- Вамъ хорошо говорить "перестаньте", миссъ Флой, -- возразила Сусанна Нипперъ съ необыкновенной запальчивостью, -- a вѣдь ужъ мы, съ вашего позволенія, доходимъ до такихъ пассажей, что y честной христіанки вся кровь уйдетъ подъ пятки, если колоть ихъ иголкой или булавкой. Мое дѣло сторона, миссъ Флой, a все-таки мнѣ нечего сказать противъ вашей мачехи: она обходится со мной, какъ слѣдуетъ. Горда она, правда, очень горда, да мнѣ до этого нѣтъ никакого дѣла. A вотъ, когда командуютъ надъ нами какія-нибудь мистриссы Пинчинсисы и стоятъ въ дверяхъ вашего папа, какъ крокодилы (хорошо еще, что не кладутъ онѣ яицъ), то ужъ извините, миссъ Флой, вѣдь я не каменная!
   -- Папа хорошаго мнѣнія о м-съ Пипчинъ, -- возразила Флоренса, -- и онъ вправѣ назначать ключницъ. Пожалуйста перестаньте, Сусанна!
   -- Извольте, миссъ Флой, я замолчу, если вамъ угодно. Только, что прикажете дѣлать? М-съ Пипчинъ, на мой вкусъ, кислѣе всякаго неспѣлаго крыжовника. Было бы вамъ это извѣстно.
   Этотъ замѣчательный разговоръ происходилъ въ тотъ самый вечеръ, когда м-ръ Домби, послѣ бѣдственнаго приключенія, только что привезенъ былъ домой. Сусанна была особенно не въ духѣ, и не безъ причины: ее послали внизь навѣдаться насчетъ драгоцѣннаго здоровья м-ра Домби, и она принуждена была адресоваться съ этимъ порученіемъ къ своему смертельному врагу, м-съ Пипчинъ, которая, не передавъ ея словъ м-ру Домби, приняла на свою отвѣтственность дать нахальный отвѣтъ, какъ выразилась Сусанна въ донесеніи Флоренсѣ. Такое нахальство миссъ Нипперъ объяснила обиднымъ и дерзкимъ невниманіемъ къ Флоренсѣ, a этого, само собою разумѣется, простить было невозможно. Вотъ почему она была не въ духѣ въ этотъ вечеръ. Впрочемъ, еще со времени свадьбы въ этой дѣвицѣ началъ развиваться безпокойный духъ подозрительности: какъ и всѣ особы съ ея характеромъ, получающія искреннюю и сильную привязанность къ лицамъ, высшимъ по своему общественному положенію, Сусанна была очень ревнива, и ея ревность теперь естественно обратилась на Эдиѳь, которая раздѣлила ея прежнюю власть и вліяніе на миссъ Домби. Обрадованная отъ всей души и справедливо гордая тѣмъ, что Флоренса заняла, наконецъ, приличное мѣсто на сценѣ своего прежняго униженія и нашла себѣ естественную покровительницу въ прекрасной женѣ м-ра Домби, Сусанна Нипперъ не хотѣла однакожъ уступить Эдиѳи ни шагу изъ своихъ прежнихъ владѣній безъ внутренней борьбы и скрытой досады, которая, безсознательно для нея самой и съ видимымъ безкорыстіемъ, высказывалась въ ея довольно рѣзкихъ указаніяхъ на гордый и запальчивый характеръ молодой леди. Такимъ образомъ, съ послѣдняго плана въ фамильной картинѣ, на который она по необходимости снизошла послѣ свадьбы, миссъ Нипперъ вообще смотрѣла на семейныя дѣла съ рѣшительнымъ убѣжденіемъ, что нечего ждать добра отъ м-съ Домби. Ho высказавъ эту сентенцію, она при каждомъ возможномъ случаѣ спѣшила объяснить и доказать, что лично отъ себя она ничего не имѣетъ сказать противъ прекрасной леди.
   -- Ужъ поздно, Сусанна. Мнѣ ничего не нужно, -- сказала Флоренса, сидѣвшая задумчиво за своимъ столомъ.
   -- Вотъ какъ, миссъ Флой! A помните, мы бывало просиживали съ вами напролетъ ночи, вы за работой, я за дремотой. Тогда Сусаннѣ никогда не было поздно. Ну, да что было, то прошло. Теперь при васъ есть маменька, которая сидитъ вмѣсто меня. Оно и лучше. Я рада. Мнѣ нечего сказать противъ нея.
   -- Повѣрьте, Сусанна, я никогда не забуду, кто дѣлилъ со мною мое прежнее сиротство, никогда, моя милая, никогда!
   И говоря это, Флоренса обвила рукою шею своей скромной подруги и, поцѣловавъ ее въ щеку, пожелала ей доброй ночи. Это до такой степени разнѣжило миссъ Нипперъ, что она зарыдала.
   -- Милая, ненаглядная моя, миссъ Флой, -- сказала Сусанна, -- позвольте мнѣ опять навѣдаться къ вашему папа. Я знаю, моя душечка, вы очень безпокоитесь; я сама войду въ его спальню и разспрошу отъ вашего имени, гдѣ, что и какъ. Позвольте, миссъ Флой!
   -- Нѣтъ, Сусанна, ступайте спать. Завтра мы все узнаемъ. Утромъ я сама пойду. Маменька, я думаю, ходила туда, a можетъ, она и теперь тамъ. Прощайте, мой другъ. Спокойной ночи.
   Сусанна удалилась, не говоря ни слова. Взволнованная слишкомъ нѣжными воспоминаніями, она удержалась отъ изложенія собственнаго мнѣнія насчетъ присутствія м-съ Домби при особѣ ея супруіа, да и не было нужды: Флоренса не вѣрила сама своему предположенію, и Сусанна замѣтила это по яркой краскѣ, выступившей на ея лицѣ, когда она произносила послѣднія слова. Оставшись одна, Флоренса скоро опустила голову на свои руки, какъ это она дѣлывала въ былыя времена, и не удерживала слезъ, полившихся обильнымъ потокомъ изъ ея глазъ. Домашнія бѣдствія и раздоры, погасавшая надежда отыскать когда-либо дорогу къ отцовскому сердцу, сомнѣніе и страхъ за участь матери и отца, пламенная любовь къ нимъ обоимъ, тяжкое разочарованіе въ настоящемъ и предчувствіе большихъ несчастій въ будущемъ, -- все это одно за другимъ тѣснилось въ ея душѣ и падало убійственнымъ бременемъ на ея измученное сердце. Ея мать и братъ, сокрытые ранней могилой, непреклонный отецъ, Эдиѳь, презирающая его гордость и высокомѣріе, но любящая ее и любимая ею, -- казалось, куда бы и на что бы ни обратилась ея привязанность, нигдѣ не могла она пустить глубокихъ корней и возрасти до полнаго расцвѣта.
   И среди этихъ размышленій, отравившихъ спокойствіе ночи, вдругъ со всею живостью предсталъ передъ нею образъ отца, изувѣченнаго и страждущаго, который лежалъ въ комнатѣ одинъ, безь родныхъ и друзей, близкихъ его сердцу. Страшная мысль, что онъ можетъ и умереть въ этомъ положеніи, не увидѣвъ своей дочери, не сказавъ ей предсмертнаго прости, острымъ кинжаломъ впилась въ чя грудь и заставила ее, всплеснувъ руками, судорожно отпрянуть отъ своего мѣста. Взволнованная и трепещущая, она задумала -- и эта дума скоро перешла въ твердое рѣшеніе -- попытаться еще спуститься по темной лѣстницѣ въ нижній этажъ и войти въ комнату м-ра Домби.
   Она подошла къ дверямъ своей комнаты и начала внимательно прислушиваться. Во всемъ домѣ ни малѣйшаго шороха, и свѣчи были давно потушены. Какъ много, много, -- думала она, -- прошло времени съ той поры, какъ первый разъ она предприняла свое ночное путешествіе къ дверямъ отцовскаго кабинета! И тогда, какъ теперь, она въ глубокую полночь подкрадывалась къ его комнатѣ, откуда онъ тотчасъ же вывелъ ее назадъ.... но это было давно, давно... a теперь?.. но вотъ увидимъ.
   Съ тѣмъ же дѣтскимъ сердцемъ, какъ и прежде, съ тѣми же робкими глазами и распущенными волосами, Флоренса теперь, какъ и тогда, робко спустилась съ лѣстницы, прислушиваясь къ шуму собственныхъ шаговъ, и подошла къ его комнатѣ. Въ домѣ никто не шевелился. Дверь была пріотворена, и все вокругъ такъ было тихо, что она могла слышать трескъ каминнаго огня и считать бой часовъ, стоявшихъ на каминѣ.
   Она отважилась заглянуть въ комнату. Ключница, закутанная въ одѣяло, дремала съ закрытыми глазами въ вольтеровскомъ креслѣ передъ каминомъ. Дверь въ другую комнату была пріотворена и заставлена ширмами; но оттуда свѣтился огонекъ, и свѣча, казалось, стояла передъ постелью отца. Все тихо, все спокойно, и по дыханію больного можно было судить, что онъ спитъ. Это придало ей духу пробраться за ширмы и заглянуть въ его комнату.
   Она на цыпочкахъ прокралась къ его постели, взглянула на спящее лицо и.... задрожала всѣмъ тѣломъ, какъ будто вовсе не ожидала его увидѣть. Проснись онъ въ эту минуту или сдѣлай инстинктивное движеніе, Флоренса осталась бы прикованною къ мѣсту.
   На его лицѣ былъ глубокій шрамъ. Вспрыснутые цолосы неправильными прядями разбросались по подушкѣ. Одна рука, свѣсившаяся съ постели, была перевязана. М-ръ Домби былъ очень блѣденъ. Но не это приковало къ мѣсту робкую дѣвушку, послѣ того какъ она бросила быстрый взглядъ на отца и увѣрилась, что онъ спигь. Была въ его глазахъ и во всей фигурѣ какая-то рѣзкая особенность, вовсе незнакомая Флоренсѣ.
   Во всю жизнь ни разу не видала она его лица свободнымъ отъ какойто дикой угрюмости, близкой къ негодованію. Вездѣ и всегда отражался на немъ этотъ дикій отпечатокъ, и при взглядѣ на него, Флоренса невольно потупляла глаза, и всякая надежда замирала въ ея сердцѣ передъ этимъ суровымъ, отталкивающимъ, нелюдимымъ взоромъ. Но теперь... первый разъ теперь это лицо было свободно отъ облака, омрачившаго всю жизнь отверженнаго дѣтища. Тихая, спокойная ночь отражалась на немъ, и, казалось, онъ заснулъ, благословивъ наиередъ свою дочь.
   Пробудись, чудовищный отецъ! Пробудись теперь, чопорный варваръ! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Пробудись!
   Никакой перемѣны на лицѣ. Его неподвижное спокойствіе напомнило наблюдавшей дѣвушкѣ милыя лица, которыхъ уже нѣтъ. Вотъ какъ бывало смотрѣли они, такъ и онъ бы могъ смотрѣть! A почемъ знать? можетъ, и придетъ пора, когда она, бѣдная сиротка, встрѣтитъ ласковый взоръ отца, и когда вмѣстѣ съ тѣмъ прояснѣютъ пасмурныя лица всѣхъ, окружающихъ м-ра Домби. Какъ скоро наступитъ это блаженное время, ему, конечно, не будетъ тяжелѣе оттого, что теперь хотѣлось бы ей сдѣлать, a она -- Боже мой -- какъ она была бы счастлива!
   Она ближе подкралась къ его постели и, притаивъ дыханіе, тихонько поцѣловала его въ щеку. Потомъ она осмѣлилась даже на короткое время положить свое лицо подлѣ его головы и обвить рукою подушку, на которой онъ лежалъ.
   Пробудись, обреченная жертва, пока дочь твоя близко! Время летитъ быстро, и часъ идетъ сердитою стопою. Вотъ уже онъ шагаетъ въ твоемъ домѣ. Пробудись!
   Она мысленно молилась Богу, чтобы онъ благословилъ ея отца и смягчилъ его сердце, если можно; a если нельзя, то чтобы онъ простилъ ему его вину и простилъ ей самой ея молитву, быть можетъ, безразсудную. Потомъ, взглянувъ еще разъ на спящее лицо, она робко прокралась изъ комнаты и незамѣтно прошла назадъ мимо дремавшей ключницы.
   Спи теперь, м-ръ Домби, спи спокойно, сколько хочешь и можешь! Но ты проснешься, чудовищный отецъ, и благо тебѣ, если тотъ же взоръ, исполненный любви и грусти, встрѣтитъ твое пробужденіе!
   Тоскливо и болѣзненно сжималось сердце Флоренсы, когда она опять взбиралась наверхъ. Спокойный домъ, казалось, сдѣлался еще угрюмѣй и мрачнѣй. Общее усыпленіе среди глубокой полночи имѣло для нея торжественность смерти и жизни. Таинственность ея собственной поступи усугубляла стѣснительный ужасъ ночи. Ея ноги дрожали, подкашивались, и она не смѣла пройти въ свою спальню. Отворивъ двери гостиной, куда прокрадывался черезъ сторы блѣдный свѣтъ луны, она сѣла подъ окномъ и смотрѣла на безлюдную улицу.
   Вѣтеръ уныло завывалъ передъ окнами сонныхъ домовъ. Фонари блѣднѣли и дрожали, какъ будто отъ стужи. На высокомъ небѣ мерещилось что-то такое, чего нельзя назвать ни мракомъ, ни свѣтомъ, и ночь, чреватая зловѣщимъ предчувствіемъ, безпокоилась и дрожала, какъ нечестивецъ, испускающій въ предсмертныхъ судорогахъ послѣднее грѣшное дыханье. Было пасмурно, очень пасмурно, a Флоренса чувствовала какую-то враждебную антипатію къ другой погодѣ.
   Ея прекрасная мама не заходила въ этотъ вечеръ въ ея комнату, и вотъ почему, между прочимъ, она такъ долго не ложилась въ постель. Томимая сколько общимъ безпокойствомъ, столько и пламенной жаждой съ кѣмъ-нибудь поговорить, чтобы разрушить эти страшныя чары молчанія и мрака, Флоренса направила свои шаги къ той комнатѣ, гдѣ спала Эдиѳь.
   Незапертая дверь легко уступила усилію слабой руки. Комната была ярко освѣщена, и Флоренса чрезвычайно изумилась, увидѣвъ, что ея мать, раздѣтая только вполовину, сидѣла подлѣ камина, гдѣ искрился и хрустѣлъ перегорѣлый пепелъ. Въ ея пламенѣвшемъ взорѣ, обращенномъ на потолокъ, ея лицѣ, въ манерѣ, съ какой она облокотилась на ручку креселъ, во всей ея фигурѣ, Флоренса увидѣла такое гордое выраженіе, которое привело ее въ трепетъ.
   -- Мама! Что съ вами?
   При звукѣ этого голоса Эдиѳь быстро вскочила съ мѣста и взглянула съ такимъ страннымъ изумленіемъ, что Флоренеа испугалась еще болѣе.
   -- Мама, милая мама! что съ вами? -- повторила Флоренса, поспѣшно подвигаясь впередъ.
   -- Мнѣ нездоровилось, -- сказала Эдиѳь, продолжая смотрѣть на нее тѣмъ же страннымъ образомъ. -- Мнѣ грезились дурные сны, мой ангелъ.
   -- Тогда какъ вы не ложились въ постель, мама?
   -- Сны наяву. Полугрезы, гадкіе призраки.... Ты не понимаешь, мой ангелъ.
   Черты ея лица постепенно приняли ласковое выраженіе, и, когда Флоренса бросилась въ ея объятія, она спросила съ нѣжностыо:
   -- Но что сдѣлалось съ моей птичкой? Чего здѣсь надобно моей птичкѣ?
   -- Мнѣ грустно, мама. Сегодня вы не заходили ко мнѣ, и я не знаю, что тамъ съ папенькой...
   Флоренса остановилась.
   -- Поздно теперь? -- спросила Эдиѳь, лаская кудри дѣвушки, разсыпавшіяся по ея лицу.
   -- Очень поздно, мама. Уже свѣтаетъ.
   -- Свѣтаетъ?! -- съ изумленіемъ повторила Эдиѳь.
   -- Что вы сдѣлали съ вашей рукою, маменька? -- спросила Флоренса.
   Эдиѳь быстро отняла руку и взглянула съ какимъ-то страннымъ испугомъ на робкую дѣвушку. Вскорѣ, однако, она оправилась и сказала:
   -- Ничего, мой ангелъ, ничего. Ударъ.... царапина.... О Флоренса, милая Флоренса!
   И грудь ея волновалась, и горькія слезы полились изъ ея глазъ.
   -- Что мнѣ дѣлать, мама?.. о, скажите, милая мама, что мнѣ дѣлать? Неужели мы не будемъ счастливѣе? Неужели я не могу помочь? Неужели нѣтъ никакихъ средствъ?
   -- Никакихъ! -- отвѣчала Эдиѳь.
   -- Увѣрены ли вы въ этомъ, милая мама? Неужели все и навсегда останется такъ? Если бы теперь, несмотря на ваше запрещеніе, я высказала, что y меня на душѣ... вы не станете бранить меня, милая мама, не станете?
   -- Безполезно, мой другъ. Это ни къ чему не поведетъ. Я сказала, что мнѣ грезились страшные сны. Они могутъ воротиться опять, и ничто ихъ не измѣнитъ!
   -- Я васъ не понимаю, -- сказала Флоренса, устремивъ глаза на ея взволнованное лицо, которое теперь, казалось, принимало мрачное выраженіе.
   -- Грезилась мнѣ гордость, безсильная въ добрѣ, всемогущая въ злѣ, гордость, пропитанная желчью, накопившеюся въ продолженіе многихъ годовъ, гордость, подавившая грудь, гдѣ она гнѣздилась сознаніемъ глубокаго униженія, и никогда не одушевлявшая ее рѣшимостью избѣгнуть поводовъ къ этому униженію и сказать въ свое время: "этого не должио быть!" И видѣла я спутниковъ этой гордости, тащившихся по ея пятамъ съ крикомъ и проклятіями, и имя этимъ спутникамъ -- самопрезрѣніе, ожесточеніе, гибель.
   Она не смотрѣла болѣе ма Флоренсу и продолжала такъ, какъ будто разговаривала сама съ собой.
   -- И грезилось мнѣ окаменѣлое равнодушіе, которое родилось отъ этого самопрезрѣнія. И вотъ оно, обхвативъ желѣзными когтями свою жертву, ведетъ ее впередъ и впередъ по горячимъ углямъ, ведетъ до самаго алтаря по мановенію дрожащей, дряхлой и безстыдной материнской руки! О мать моя, мать моя! встрепенутся ли грѣшныя кости твои въ глубинѣ могильнаго склепа!
   Ея глаза налились кровью, и рука съ грознымъ жестомѣ протямулась къ камину.
   -- И грезилось мнѣ, что подлая, презрѣнная нога попираетъ эту проклятую гордость при ея первомъ усиліи поднять голову. И вотъ она затоптана, изранена, опозорена, и цѣлая стая борзыхъ собакъ ждетъ мгновенія, чтобы вцѣпиться въ нее острыми клыками. Но еще барахтается истерзанная жертва и не хочетъ уступить. Она встаетъ, должна встать, она не можетъ не встать; и пусть милліонъ проклятій разразится надъ извергомъ, который осмѣлится явиться предъ ней со своимъ презрѣннымъ вызовомъ!
   Она судорожно сжала трепещущую руку молодой дѣвушки и, прижавъ ее къ своей груди, успокоилась мало-по-малу.
   -- О Флоренса! -- сказала она. -- Мнѣ казалось сегодня, что я съ ума сойду!
   И склонивъ свою гордую голову на шею сироты, она горько заплакала.
   -- Не оставляй меня, мой другъ! Будь подлѣ меня! Вся моя надежда лишь въ тебѣ одной! О, не оставляй меня!
   Эти восклицанія много разъ повторялись.
   Скоро она успокоилась и, проникнутая материнской нѣжностью, сжалилась надъ слезами Флоренсы и надъ тѣмъ, что она принуждена бодрствовать въ такіе неурочные часы. Разсвѣтъ между тѣмъ съ своимъ блѣднымъ, безстрастнымъ лицомъ уже смѣло заглядывалъ въ окна. Эдиѳь взяла ее на руки, положила на постель и, усѣвшись подлѣ, уговаривала ее заснуть.
   -- Ты устала, мой ангель, ты несчастна! Тебѣ нуженъ покой.
   -- Сегодня я точно несчастна, милая мама. Но и вы также устали, и вы несчастны.
   -- Да, но не теперь, когда ты спишь подлѣ меня.
   Онѣ поцѣловались, и Флоренса мало-по-малу погрузилась въ тихій сонъ. Ея лицо сохранило задумчивое выраженіе, и рука во снѣ часто прижималась къ Эдиѳи, но съ какою-то робостью, какъ будто этимъ движеніемъ она боялась оскорбить отца. Казалось, она старалась помирить ихъ обоихъ и показать, что любитъ ихъ обоихъ, но не знала, какъ это сдѣлать. Такъ и во снѣ тревожное состояніе духа отразилось на ея печальной фигурѣ.
   Эдиѳь сидѣла подлѣ и съ болѣзненнымъ замираніемъ сердца смотрѣла на эти темныя вѣки, омоченныя слезами. Эдиѳь знала истину. Блѣдный разсвѣтъ смѣнился яснымъ днемъ, и солнечный лучъ прокрался чрезъ сторы, но Эдиѳь не ложилась и не смыкала глазъ. Часто она цѣловала руку спящей дѣвушки и еще чаще шепотомъ повторяла:
   -- Будь подлѣ меня, Флоренса! На тебя вся моя надежда!
  

Глава XLIV.

Разлука.

  
   Миссъ Сусанна Нипперъ встала очень рано, хотя не съ разсвѣтомъ. Черные глаза этой дѣвицы отчего-то посоловѣли и, казалось, неохотно смотрѣли на окружающіе предметы. Надъ ними была красная опухоль, несомнѣнный признакъ обильныхъ слезъ, пролитыхъ во время ночи. Но не упалъ мужественный духъ Сусанны Нипперъ; она была чрезвычайно проворна и смѣла, и всѣ ея способности, казалось, были обращены на какоето великое дѣло. Это было замѣтно даже по ея платью, перетянутому донельзя и нарядному до чрезвычайности. Притомъ, расхаживая по всему дому, она безпрестанно мотала головой, a это ясно говорило о работѣ ея мыслительной машины.
   Словомъ, миссъ Сусанна Нипперъ рѣшилась -- можете вообразить? -- рѣшилась на отчаянное предпріятіе: пробраться въ комнату м-ра Домби и объясниться наединѣ съ этимъ джентльменомъ. Поднявшись съ постели этимъ утромъ, она сдѣлала грозный жестъ и сказала самой себѣ съ необыкновенной энергіей:
   -- Хочу и сдѣлаю! Желала бы я знать, кто мнѣ помѣшаетъ?
   Пришпоривая себя безъ отлагательства исполнить отчаянный планъ, Сусанна Нипперъ цѣлое утро шмыгала по лѣстницѣ взадъ и впередъ, напрасно отыскивая благопріятный случай къ рѣшительному нападенію. Такія неудачи, раздражая ея нетерпѣніе, еще болѣе увеличивали бдительность храброй дѣвицы, и, наконецъ, къ вечеру ей удалось открыть, что заклятый ея врагъ, м-съ Пипчинъ, подъ предлогомъ прошлой безсонной ночи, легла на часикъ всхрапнуть въ своей собственной комнатѣ, и что м-ръ Домби покоился одинъ на софѣ безъ своей обычной свиты.
   Вожделѣнное открытіе привело въ движеніе не только голову, но и всѣ суставы отважной героини. Она на цыпочкахъ подошла къ дверямъ м-ра Домби и постучалась.
   -- Войдите? -- сказалъ м-ръ Домби.
   Сусанна еще разъ мотнула головой, для окончательнаго возбужденія умственныхъ способностей, и вошла.
   М-ръ Домби, обращенный лицомь къ камину, съ величайшимъ изумленіемъ взглянулъ на нежданную гостью и привсталъ немного съ постели. Миссъ Нипперъ сдѣлала книксенъ.
   -- Что вамъ надобно? -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Мнѣ надобно, сэръ, поговорить съ вами, если это вамъ угодно.
   Губы м-ра Домби пошевелились, какъ-будто для повторе.нія этихъ словъ, но, озадаченный дерзкой отвагой молодой женщины, онъ, казалось, не могъ произнесть ихъ вслухъ.
   -- Вотъ уже, сэръ, если вамъ угодно, ровно двѣнадцать лѣтъ прошло, какъ я нахожусь въ услуженіи при миссъ Флой. Она была ребенкомъ, когда я пришла сюда въ первый разъ, и ужъ я давно жила здѣсь, когда поступила сюда м-съ Ричардсъ. Я не Маѳусаилъ, съ вашего позволенія, но все же и не грудной ребенокъ.
   М-ръ Домби смотрѣлъ во всѣ глаза, но не сдѣлалъ никакого замѣчанія на это предварительное изложеніе фактовъ.
   -- Не было, нѣтъ и не будетъ дѣвицы милѣе, добрѣе, привлекательнѣе миссъ Флоренсы, сэръ, если вамъ угодно слышать это отъ вашей покорной слуги. Я ее знаю билліонъ разъ лучше, чѣмъ нѣкоторые другіе люди, потому что я видѣла ее въ ея печальные дни, и видѣла ее въ ея радостные дни (какъ мало ихъ было!), видѣла ее и въ одиночествѣ, когда она жила затворницей, a нѣкоторые другіе люди не видѣли ея никогда и нигдѣ. Уже давно я хотѣла сказать этимъ нѣкоторымъ людямъ, и вотъ теперь говорю, -- здѣсь черноокая вѣщунья для усиленія эффекта притопнула ногой -- говорю, что миссъ Флой -- прекраснѣйшій, прелестнѣйшій, благодатнѣйшій ангелъ, какого не было, нѣтъ и не будетъ на землѣ. Я это говорила, говорю и буду говорить, сэръ, хотя бы разорвали меня въ мелкіе куски. Конечно, я не блаженная мученица Фокса {Цитата изъ Fox's book of martyrs -- сочиненія, гдѣ изложены біографіи христіанскихъ мучениковъ. Книга эта пользуется въ Англіи такою же популярностью, какъ y насъ Четьи-минеи. Прим. перев.}, но все же я христіанка, къ вашимъ услугамъ. Да-съ!
   М-ръ Домби, взволнованный негодованіемъ, сдѣлался теперь еще блѣднѣе, чѣмъ при паденіи съ лошади. Онъ не вѣрилъ своимъ глазамъ, и ему казалось, что его уши не на своемъ мѣстѣ.
   -- Моя двѣнадцатилѣтняя служба тутъ не идетъ въ разсчетъ, сэръ, -- продолжала Сусанна, -- всякій отдастъ справедливость миссъ Флой; да и какъ не отдать, когда она такой ангелъ? Но я люблю ее больше всѣхъ на свѣтѣ, между тѣмъ какъ нѣкоторые другіе люди о ней и знать не хотятъ. Вотъ объ этомъ-то именно я и пришла теперь сказать нѣкоторымъ другимъ людямъ. -- Здѣсь она опять притопнула ногой и сдѣлала энергическій жестъ. -- И еще бы я стала молчать послѣ двѣнадцатилѣтней безпорочной службы? Я, конечно, не крикунья площадная, сэръ, ну да все же я и не рыба, съ вашего позволенія.
   -- Что вы подъ этимъ разумѣете? -- проговорилъ м-ръ Домби, вперивъ въ нее гнѣвный взглядъ. -- Какъ вы смѣете это говорить?
   -- Что я подъ этимъ разумѣю? A ничего. Я пришла говорить съ вами, какъ покорная ваша слуга, говорить съ плеча. A какъ я смѣю, такъ этого, съ вашего позволенія, я и сама не знаю. Смѣю, да и только. О, вы не знаете миссъ Флоренсы, не знаете, -- вотъ и все тутъ!
   М-ръ Домби, въ бѣшенствѣ, протянулъ руку къ снурку колокольчика, но по эту сторону камина не было снурка, a онъ не могъ безъ посторонней помощй перейти на другую сторону. Быстрый глазъ Сусанны мигомъ принялъ къ свѣдѣнію такое обстоятельство, и теперь-то, какъ она разсказывала послѣ, Домби уже совершенно былъ въ ея рукахь.
   -- Миссъ Флой, осмѣлюсь вамъ доложить, самая покорная, послушная, прекрасная и, по милости нѣкоторыхъ людей, самая несчастная изъ всѣхъ дочерей на бѣломъ свѣтѣ. Желала бы я знать, какой джентльменъ -- будь y него цѣлые амбары съ золотыми мѣшками, цѣлые погреба съ изумрудами и алмазами -- дасъ, какой господинъ не сталъ бы гордиться миссъ Флоренсой? Онъ будетъ гордиться, долженъ, онъ не можетъ не гордиться. A узнай онъ ея настоящую цѣну, пойми хорошенько ея добрую душу, такъ онъ, я вамъ скажу, скорѣе бы спалилъ свои амбары и разгромилъ погреба, скорѣе бы одѣлся въ лохмотья и сталъ таскаться со двора на дворъ, чѣмъ допустилъ бы ее мучиться и горевать въ этомъ домѣ, гдѣ, съ вашего позволенія, крушится, тоскуетъ и ноетъ ея нѣжное сердце.
   Здѣсь Сусанна заплакала навзрыдъ и уже изо всей силы притопнула ногой.
   -- Женщина! -- вскричалъ м-ръ Домби, -- оставьте комнату.
   -- Прошу извинить, сэръ; если бы мнѣ даже пришлось оставить это мѣсто, гдѣ я столько лѣть служила вѣрой и правдой, гдѣ я такъ много видѣла и слышала... Да это пустяки, сэръ: y васъ не достанетъ духу изъзза такой бездѣлицы разлучить меня съ миссъ Флой... то есть, я вамъ скажу, вы непремѣнно должны выслушать меня до конца, и выслушаете. Я вѣдь, слава Богу, не въ Индіи живу... ну, a если и въ Индіи, такъ вотъ я овдовѣла и рѣшилась спалить себя на кострѣ съ протухлымъ тѣломъ гадкаго мужа. И спалю, если рѣшилась, это вѣрно точно такъ же, какъ вотъ теперь я ни за что въ свѣтѣ не выйду изъ этой комнаты.
   Энергическіе жесты Сусанны Нипперъ, столько же, какъ и ея слова, подтвердили дѣйствительность высказанной сентенціи.
   -- Ужъ зато могу поручиться, сэръ, -- продолжала она, -- что въ цѣломъ домѣ никто васъ столько не робѣетъ и не труситъ, какъ я, ваша покорная слуга. Повѣрите ли? я разъ тысячу собиралась съ вами объясниться, да все не хватало духу. A вотъ въ прошлую ночь я рѣшилась, да и пошла; такъ прошу извинить, я сдѣлаю, что надо.
   М-ръ Домби, въ порывѣ бѣшеной досады, еще разъ хотѣлъ схватиться за колокольный снурокъ и, за отсутствіемъ снурка, ухватился за свою голову.
   -- Я видѣла, какъ миссъ Флой мучилась и тосковала въ своемъ дѣтствѣ безъ укоровъ и безъ жалобъ; я видѣла потомъ, какъ она просиживала напролетъ цѣлыя ночи, помогая въ занятіяхъ своему маленькому братцу; я видѣла, какъ она, не смыкая глазокъ, день и ночь сидѣла подлѣ него въ другое время -- этого впрочемъ не могли не замѣтить и нѣкоторые другіе люди -- я видѣла, какъ она, безъ помощи, безъ одобреній, безъ ласковаго слова, достигла возраста прекрасной дѣвицы, которая можетъ составить честь и гордость всякаго общества; я видѣла, какъ ее оскорбляли обиднымъ невниманіемъ, и какъ она, бѣдняжка, принимала это къ сердцу; но никогда, смиренный и кроткій агнецъ, она не роптала мыслью, ни словомъ, ни дѣлами, напротивъ, она любила и любитъ нѣкоторыхъ людей со всей горячностью нѣжнаго сердца, она обожаетъ ихъ и поклоняется имъ, a они молчатъ и хмурятъ брови, эти нѣкоторые люди. Желала бы я знать, развѣ нѣтъ y нихъ языка? Развѣ они истуканы? Вѣдь миссъ Флой не идолопоклонница, надѣюсь.
   -- Эй! кто-нибудь! -- закричалъ м-ръ Домби изо всей силы. -- Куда запропастилась ключница? Эй! кто-нибудь!
   -- Вчера я очень поздно оставила миссъ Флоренсу, -- продолжала неумолимая Сусанна, -- и она не хотѣла лечь въ постель, потому что вы больны, и вотъ только поэтому надорвалось съ печали ея бѣдное сердце. Я вѣдь не павлинъ, y котораго на хвостѣ цѣлыя дюжины зоркихъ глазъ, но все же, съ вашего позволенія, я и не кротъ, y котораго нѣтъ ни одного глаза. Я стала сидѣть и дожидаться въ своей комнатѣ, думая, что она соскучится и позоветъ меня, и вотъ смотрю: она, бѣдный агнецъ, потихоньку спускается съ лѣстницы и на цыпочкахъ подкрадывается къ этой комнатѣ, какъ будто, съ вашего позволенія, нѣжная дочь не имѣетъ права навѣщать больного отца! Какъ будто за это ее стали бы судить, какъ преступницу! И потомъ она опять, бѣдняжка, робкими шагами побрела по лѣстницѣ и, войдя въ гостиную, зарыдала, да такъ зарыдала, сэръ, что y меня сердце надорвалось отъ жалости. Желаю теперь знать: будетъ этому конецъ или нѣтъ? -- продолжала Сусанна Нипперъ, вытирая свои черные глаза и неустрашимо устремивъ ихъ на бѣшеное лицо м-ра Домби. -- Я видѣла это не въ первый разъ! Я слышала это не чужими ушами! Вы не знаете, сэръ, вашей дочери! Вы не знаете, сэръ, что вы дѣлаете! Разъ навсегда рѣшаюсь напомнить вамъ, что это и грѣшно, и стыдно, и безсовѣстно. Вотъ зачѣмъ я пришла, и вотъ что мнѣ хотѣлось, съ вашего позволенія, объяснить нѣкоторымъ людямъ! -- заключила миссъ Сусанна Нипперъ, дѣлая выразительные жесты и руками, и головой.
   -- Ахти, ахти! какія напасти! -- послышался голосъ м-съ Пипчинъ, когда черное бомбазиновое платье этого прекраснаго перувіанскаго рудокопа зашелестѣло въ комнатѣ. -- Это что значитъ?
   Сусанна привѣтствовала м-съ ГІипчинъ такимъ взоромъ, который она нарочно изобрѣла для нея при первомъ съ нею знакомствѣ, и предоставила отвѣчать самому м-ру Домби.
   -- Это что значитъ? -- повторилъ м-ръ Домби, выходя изъ себя. -- Что это значитъ, сударыня? Вы завѣдываете здѣсь всѣмъ хозяйствомъ и смотрите за порядкомъ; кого же объ этомъ спрашивать, если не васъ? Знаете ли вы эту женщину?
   -- Я знаю о ней очень мало хорошаго, сэръ, -- каркала м-съ Пипчинъ. -- Какъ вы сюда попали? Ступайте вонъ.
   Непреклонная миссъ Нипперъ опять удостоила м-съ Пипчинъ своимъ выразительнымъ взглядомъ и осталась на мѣстѣ.
   -- Такъ-то вы управляете моимъ домомъ, сударыня! -- гнѣвно продолжалъ м-ръ Домби. -- Входятъ ко мнѣ безъ позволенія и осмѣливаются разговаривать со мною! Какъ? Джентльмену въ его собственной комнатѣ нѣтъ покою отъ его же служанокъ!
   -- Извините, сэръ, -- возразила Пипчинъ, сверкая своимъ сѣрымъ мстительнымъ глазомъ. -- Я чрезвычайно жалѣю объ этомъ случаѣ: это ни на что не похоже, это изъ рукъ вонъ; но я, къ сожалѣнію, принуждена сказать, сэръ, что эта молодая женщина не признаетъ надъ собою никакой управы. Ее избаловала миссъ Домби, и она не слушается никого. Вы это сами знаете, негодница, -- язвительно продолжала м-съ Пипчинъ, кивнувъ головою на Сусанну Нипперъ. -- Вонъ отсюда, срамница, вонъ!
   -- Если вы находите здѣсь людей, которые не хотятъ надъ собой признавать никакой управы, -- сказалъ м-ръ Домби, оборачиваясь къ камину, -- то вы, я думаю, должны знать, м-съ Пипчинъ, что дѣлать съ такими людьми. Въ чемъ же иначе, смѣю спросить, ваши обязанности въ этомъ домѣ? Велите ей убираться прочь.
   -- Сэръ, я понимаю свои обязанности, и, слѣдовательно, знаю, какъ распорядиться, -- возразила м-съ Пипчинъ, бросивъ въ то же мгновеніе мстительный взглядъ на свою жертву. -- Сусанна Нипперъ! Мѣсяцъ вамъ сроку съ этого часа!
   -- О? право? -- вскричала Сусанна, выпрямившись во весь ростъ.
   -- Ну да, мѣсяцъ съ этого часа! Да что вы смѣетесь? Вотъ вы y меня нахохочетесь! Съ глазъ долой сію же минуту!
   -- Сію же минуту я и уйду; на это вы можете положиться, -- скороговоркой отвѣчала Сусанна. -- Я служила въ этомъ домѣ двѣнадцать лѣтъ при своей молодой госпожѣ, a подъ командой какой-нибудь Пипчинъ часу не хочу остаться. Было бы вамъ это извѣстно, матушка моя, м-съ Пипчинъ.
   -- Да уберетесь ли вы отсюда? -- кричала разъяренная старуха. -- Вонъ, вонъ, или я велю васъ вытолкать.
   -- Мое единственное утѣшеніе въ томъ, -- продолжала Сусанна, уставивъ острые глаза на м-ра Домби, -- что я высказала нѣкоторымъ людямъ чатицу истины, которую давно слѣдовало бы высказать, ясно и честно. Пусть теперь нагонятъ сюда цѣлую свору мистриссовъ Пипчинсисовъ... Надѣюсь, впрочемъ, такихъ красавицъ не много на бѣломъ свѣтѣ....
   Здѣсь м-съ Пипчинъ испустила пронзительный вой и съ яростью повторила: "Ступайте вонъ"! Сусанна не сдѣлала ни шагу.
   -- Пусть, говорю я, нагонятъ сюда цѣлую свору какихъ-нибудь мистриссинъ Пипчинсинъ, ни одного слова не взять имъ назадъ изъ того, что я теперь высказала, хотя бы онѣ кричали цѣлый годъ отъ десяти часовъ утра до двѣнадцати вечера, и хотя бы онѣ издохли отъ надсады, что было бы очень весело!
   И съ этими словами миссъ Сусанна Нипперъ бодро пошла изъ комнаты въ сопровожденіи своего смертельнаго врага. Войдя въ свою комнату въ верхнемъ этажѣ, она тотчасъ же заперлась, къ прлному отчаянію взбѣшенной Пипчинъ, и, усѣвшись между своими сундуками, принялась рыдать.
   Голосъ м-съ Пипчинъ, стоявшей за дверями, скоро вывелъ ее изъ этого умилительнаго состоянія духа.
   -- Останется ли пучеглазая дура доживать до мѣсяца, или уйдетъ сейчасъ?
   Миссъ Нипперъ отвѣчала изъ своей засады, что такой особы здѣсь не имѣется, a что живетъ она въ нижнемъ этажѣ, въ комнатѣ ключницы. Спросите старуху Пипчинъ.
   -- Ахъ, безстыдница, срамница, сволочь водяная! -- неистовствовала за дверями м-съ Пипчинъ. -- Убирайтесь вонъ сію же минуту. Захватывайте свои вещи, и чтобъ духу вашего здѣсь не пахло. Какъ вы смѣете говорить такъ съ леди, которая видала лучшіе дни.
   На это миссъ Нипперъ отвѣчала, что она очень жалѣетъ объ этихъ лучшихъ дняхъ, которые видала м-съ Пипчинъ; a что касается до водяной сволочи, то она, какъ извѣстно, кишмя-кишитъ въ перувіанскихъ рудникахъ, куда и слѣдуетъ отправиться за ней на первомъ кораблѣ съ бомбазиновымъ флагомъ.
   -- Да что вы тамъ бѣснуетесь за моей дверью? -- сказала Сусанна Нипперъ. -- Нечего поганить мой замокъ своимъ гадкимъ глазомъ. Вы видите, что я укладываюсь и сейчасъ ѣду; можете въ этомъ присягнуть.
   Перувіанская вдовица выразила живѣйшее удовольствіе при этомъ извѣстіи и, сдѣлавъ нѣсколько общихъ замѣчаній насчетъ низкой породы, особенно, когда ее испортятъ фамиліарнымъ обращеніемъ, отправилась приготовить жалованье Нипперъ. Тогда Сусанна начала приводить въ порядокъ свои сундуки, чтобы достойнымъ образомъ выѣхать изъ дому, гдѣ она служила двѣнадцать лѣтъ вѣрой и правдой. По временамъ, когда она думала о Флоренсѣ, эти занятія прерывались громкимъ рыданіемъ.
   Скоро по всему дому распространился слухъ, что Сусанна Нипперъ поссорилась съ м-съ Пипчинъ, что онѣ ходили жаловаться къ м-ру Домби, что по этому поводу произошелъ большой шумъ въ комнатѣ м-ра Домби, и, что, наконецъ, Сусанна уѣзжаетъ. Все это, съ разными поясненіями, достигло до ушей Флоренсы, и она до того принила къ сердцу послѣдній пунктъ этой молвы, что мигомъ бросилась изъ гостиной въ комнату своей черноокой пріятельницы. Сусанна, между тѣмъ, уложивь послѣдній ящикъ, сидѣла на немъ, скрестивъ руки и съ дорожною шляпою на головѣ.
   -- Сусанна, милая Сусанна! Неужели и вы оставляете меня? И вы?
   -- О, ради Бога, миссъ Флой! -- отвѣчала Сусанна рыдая, -- не говорите мнѣ ни слова, или я принуждена буду унизиться передъ этими Чинпипчисами, a мнѣ бы ни за что на свѣтѣ не хотѣлось имъ показывать свои слезы, миссъ Флой!
   -- Сусанна, другъ мой, радость моя! Что мнѣ безъ васъ дѣлать? Какъ мнѣ съ вами разстаться? Я не пущу васъ, не пущу, не пущу!
   -- Нѣтъ, нѣ-е-е-тъ, моя миленькая, моя душечка, миссъ Флой, право, право же, ей Богу, нѣтъ! Нельзя. Этому такъ надобно быть. Я сдѣлала свое дѣло, миссъ. Воротить нельзя. Я не виновата. Я не тужу, миссъ Флой. Пускай ихъ себѣ, пускай! A ужъ мѣсяца мнѣ доживать нельзя, не то y меня не хватитъ духу разстаться тогда съ вами, мое ненаглядное сокровище. Нѣтъ, миссъ Флой, не отговаривайте меня, ради Бога! Я довольно твердая, какъ видите, но все же я не мраморный столбъ, съ вашего позволенія.
   -- Да что такое случилось, моя милая? Неужели вы мнѣ не скажете?
   Миссъ Нипперъ сдѣлала отрицательное движеніе головой.
   -- Сусанна, голубушка моя, сдѣлайте милость!
   -- Нѣтъ, миссъ Флой, и не спрашивайте лучше. Я не могу, я не должна, и не хочу ни за какія блага въ свѣтѣ. Благослови васъ Богъ, и живите счастливо, мой свѣтлый ангелъ! Если... въ эти двѣнадцать лѣтъ... я оскорбила васъ мыслью,.. словомъ или дѣломъ ... простите меня... за все простите, простите...
   Первый разъ въ жизни Сусанна въ своемъ разговорѣ соблюдала пунктуацію, даже довольно частую. Рыданіе заглушало ея слова.
   -- Красавица моя, душечка! -- вопила миссъ Нипперъ, бросаясь въ объятія Флоренсы, -- придутъ къ вамъ другія дѣвушки, съ радостью придутъ и станутъ служить вамъ вѣрой и правдой, но уже не будетъ ни одной, которая бы стала служить вамъ съ такою преданностью и любовью, какъ ваша горемычная Сусанна. Вотъ что меня утѣшаетъ! Про-о-ощайте, мой ангелъ благодатный! Про-о-ощайте же, душенька моя, миссъ Флой.
   -- Куда-жъ вы поѣдете, Сусанна?
   -- Да y меня есть братъ, миссъ Флой, эссекскій мызникъ, -- отвѣчала разстроенная Сусанна Нипперъ, -- онъ богатъ, держитъ коровъ, свиней, ягнятъ. Я поѣду туда въ дилижансѣ и остановлюсь y него. A вы не тужите обо мнѣ, ангельчикъ мой, и не думайте, и не горюйте: y меня есть деньженки въ сберегательной кассѣ, и покамѣстъ я могу обойтись безъ мѣста, и не нужно мнѣ никакого мѣста, и не могла бы я теперь жить ни на какомъ мѣстѣ, не могла бы, не могла бы, ангельчикъ вы мой, жемчужина вы моя, горлица ненаглядная, агнецъ кроткій!
   Голосъ м-съ Пипчинъ, забурлившей внизу, вовремя остановилъ быстрый потокъ краснорѣчія, слезъ и рыданій Сусанны Нипперъ. Услышавъ ее, она немедленно осушила красные опухшіе глаза и храбро закричала Таулисону, чтобы онъ нанялъ извозчика перевезти ея сундуки.
   Блѣдная, пораженная отчаяніемъ, Флоренса не смѣла даже въ этомъ случаѣ употребить свое ходатайство передъ прекрасной мама изъ опасенія подать новый поводъ къ несогласіямъ между отцомъ и его женой. Притомъ казалось ей, что, можетъ быть, она сама какъ-нибудь является причиной того, что высылаютъ изъ дому ея стараго друга. Заливаясь слезами, она побрела въ уборную Эдиѳи, куда въ ту же минуту пришла и Сусанна проститься.
   -- Ну, теперь поворачивайтесь живѣй! Извозчикъ y крыльца, вещи на крыльцѣ, Таулисонъ ждетъ.
   Такъ закаркала м-съ Пипчинъ, поспѣшно и почти слѣдомъ за Флоренсой входя въ уборную залу Эдиѳи.
   -- Извините, сударыня, -- продолжала она, обращаясь къ Эдиѳи, -- но м-ръ Домби изволилъ отдать весьма строгія приказанія.
   Эдиѳь сидѣла передъ зеркаломъ подъ руками горничной, которая убирала ее къ выѣзду со двора на какойто званый обѣдъ. Она вполнѣ сохранила гордое выраженіе лица и не обратила ни малѣйшаго вниманія на ключницу.
   -- Вотъ ваши деньги, -- продолжала м-съ Пипчинъ, привыкшая теперь тормошить прислугу точно такъ же, какъ въ бывалое время тормошила своихъ пансіонеровъ и, преимущественно, бѣднаго Байтерстона. -- Чѣмъ скорѣе вы сгинете изъ этого дому, тѣмъ лучше.
   На этотъ разъ y Сусанны не доставало духу бросить даже взглядъ, принадлежавшій м-съ Пипчинъ по законному праву. Она сдѣлала книксенъ м-съ Домби, которая въ отвѣтъ кивнула головой, не сказавъ ни слова, и еще разъ, послѣдній разъ, бросилась на шею своей молодой госпожѣ, поспѣшившей заключить ее въ объятія. Въ эту роковую минуту лицо бѣдной Сусанны, взволнованной торжественностью послѣдняго прощанія и употреблявшей отчаянныя усилія скрыть свои чувства отъ перувіанской вдовицы, представляло глазамъ наблюдателя перспективу самыхъ необычайныхъ физіономическихъ феноменовъ.
   -- Прошу извинить, сударыня, -- сказалъ Таулисонъ, обращаясь къ Флоренсѣ изъ-за дверей, гдѣ онъ стоялъ съ картонами Сусанны, -- м-ръ Тутсъ освѣдомляется о вашемъ здоровьи и желаетъ знать, не случилось ли чего съ Діогеномъ. Онъ дожидается отвѣта въ столовой.
   Быстрая, какъ мысль, Флоренса бросилась изъ комнаты и побѣжала въ нижній этажъ, гдѣ м-ръ Тутсъ, одѣтый блистательнѣйшимъ образомъ, скорыми шагами ходилъ по залѣ, сгарая отъ нетерпѣнія получить отвѣтъ на свои вопросы.
   -- О, какъ ваше здоровье, миссъ Домби? Я ничего, слава Богу. Покорно васъ благодарю... о Боже мой! Боже мой!
   Послѣднее восклицаніе вырвалось изъ устъ м-ра Тутса въ то мгновеніе, какъ онъ замѣтилъ слѣды глубокой печали на лицѣ Флоренсы. Онъ лишь только собирался подарить владычицу своего сердца плѣнительной улыбкой, какъ вдрутъ окаменѣлъ съ головы до ногъ и представилъ своей фигурой образецъ страшнѣйшаго отчаянія.
   -- Любезный м-ръ Тутсъ, -- сказала Флоренса, -- вы были ко мнѣ такъ добры, такъ благосклонны, что, надѣюсь, вы позволите просить васъ объ одной милости.
   -- Миссъ Домби, -- отвѣчалъ Тутсъ, -- назовите кого угодно, и... то есть, попробуйте только сказать, чего вамъ угодно, и y меня сейчасъ явится аппетитъ. Меня ужъ давнымъ-давно отбило отъ ѣды, миссъ Домби, клянусь вамъ! -- заключилъ м-ръ Тутсъ не безъ нѣкотораго волненія.
   -- Сусанна, моя давнишняя подруга, мой искренній и первый другъ, сейчасъ оставляетъ нашъ домъ и уѣзжаетъ отсюда одна-одинехонька, бѣдная дѣвушка! Она ѣдетъ домой, въ деревню, недалеко отсюда. Могу ли просить васъ объ одолженіи позаботиться о ней, пока она не сядетъ въ дилижансъ?
   -- Миссъ Домби, вы дѣлаете мнѣ... право, это такая честь, такое удовольствіе, миссъ Домби, ей Богу! Доказательство вашего довѣрія послѣ того, какъ я скотиной велъ себя въ Брайтонѣ...
   -- Позабуде объ этомъ, добрый м-ръ Тутсъ, -- торопливо сказала Флоренса. -- Такъ вы сдѣлаете мнѣ это одолженіе, не правда ли? Вы подождете ее y подъѣзда и проводите? Благодарю васъ тысячу разъ! Вы такъ меня облегчили. Вы не можете представить, какъ я вамъ благодарна, добрый мой другъ!
   И Флоренса, въ жару усердія, благодарила его опять и опять; и м-ръ Тутсъ, въ жару усердія, поспѣшно пошелъ изъ комнаты, -- но пошелъ задомъ, чтобы не проронить ни одного взгляда владычицы своего сердца.
   Флоренса не отважилась идти внизъ провожать Сусанну, которая теперь послѣдній разъ, со всею юркостью своего характера, расправлялась съ перувіанской вдовицей въ присутствіи одного грознаго свидѣтеля, олицетвореннаго въ мохнатой шкурѣ Діогена. Храбрый песъ, такъ же какъ и Сусанна, терпѣть не могъ старуху Пипчинъ и на этотъ разъ, бросаясь на нее съ пронзительнымъ воемъ, заглушавшимъ отчасти ея собственный визгъ, обнаруживалъ рѣшительное намѣреніе запустить клыки въ ея черный бомбазиновый подолъ. И Флоренса видѣла изъ своего окна, какъ Сусанна простилась съ домашней прислугой и какъ оглядывалась назадъ, чтобы еще разъ взглянуть на домъ, гдѣ она провела столько лѣтъ; и видѣла Флоренса, какъ Діогенъ поскакалъ за извозчичьей каретой, доказывая и ушами, и хвостомъ всю незаконность такого отъѣзда. Двери затворились, прислуга убралась въ свои комнаты, и все затихло, все смолкло. Не стало миссъ Сусанны Нипперъ Выжиги въ домѣ м-ра Домби. Не стало y Флоренсы ея лучшаго стариннаго друга. Кто теперь замѣнитъ ее? Никто. Никто. Флоренса горько плакала.
   Добрый и вѣрный м-ръ Тутсъ во мгновеніе ока остановилъ извозчичью карету и сказалъ Сусаннѣ о своемъ порученіи, при чемъ она расплакалась еще сильнѣе.
   -- Клянусь честью, -- сказалъ м- нибудь пару необыкновенныхъ панталонъ и не могли бы выкроить того, что у нихъ было въ умѣ.
   Послѣ такого сравненія, мистеръ Тугсъ простился съ капитаномъ Коттлемъ и ушелъ.
   Добрый капитанъ, видя у себя въ домѣ "радость сердца" и Сузанну, былъ счастливѣйшимъ изъ людей. Съ каждымъ днемъ онъ становился довольнѣе и веселѣе. Посовѣтовавшись съ Сузанною, къ которой капитанъ питалъ глубокое уваженіе послѣ ея смѣлаго нападенія на мистриссъ Мэк-Стинджеръ, онъ предложилъ Флоренсѣ замѣнить дочь старушки, сидѣвшей подъ синимъ зонтикомъ на Лиденгаллскомъ-Рынкѣ, кѣмъ-нибудь изъ знакомыхъ ей женщинъ. Сузанна, случившаяся при этомъ разговорѣ, въ-слѣдствіе ихъ совѣщанія съ капитаномъ, назвала мистриссъ Ричардсъ. Это имя обрадовало Флоренсу, и Сузанна, въ тотъ же вечеръ отправясь къ Тудлю, съ торжествомъ возвратилась домой съ краснощекою, круглолицею Полли, которая обрадовалась, увидя Флоренсу, почти такъ же, какъ сама обрадовалась Сузаина Нипперъ.
   Капитанъ, по обыкновенію, былъ очень-доволенъ тѣмъ, что сдѣлалъ. Флоренса старалась приготовить Сузашіу къ разлукѣ, но миссъ Нипперъ рѣшилась ни за что не разставаться съ своею любимою госпожею.
   -- Что касается до платы, безцѣнная миссъ Флой, то я прошу васъ не говорить ни слова, если не хотите меня обидѣть. У меня есть деньги, и я не продамъ своей любви и привязанности, хоть бы мы были совершенно-чужіе съ сохраннымъ банкомъ, и хоть бы банкъ разлетѣлся на части. Со смерти вашей матушки, вы не дѣлали безъ меня ни шагу, и хотя мнѣ нечѣмъ хвастаться, но вы привыкли ко мнѣ, и, моя милая миссъ Флой, не думайте никуда безъ меня уѣхать, потому-что это не можетъ и не должно быть!
   -- Сузанна, я уѣзжаю далеко, далеко.
   -- Что-жь такое, миссъ Флой? Тѣмъ болѣе я буду для васъ необходима. Слава Богу, я не боюсь дальнихъ путешествій! сказала Сузанна Нипперъ.
   -- Но я уѣзжаю съ Валтеромъ, Сузанна, а съ нимъ я готова всюду ѣхать. Валтеръ бѣденъ, я также очень-бѣдна, и должна теперь пріучаться помогать и себѣ и ему.
   -- Добрая миссъ Флой! вскричала Сузанна:-- для васъ не ново помогать себѣ и другимъ и имѣть благороднѣйшее сердце; но позвольте мнѣ переговорить объ этомъ съ мистеръ Валтеромъ Гэемъ, потому-что я не могу и не должна отпустить васъ одну на край свѣта.
   -- Одну, Сузанна? А развѣ со мною не будетъ Валтера? спросила Флоренса съ свѣтлою улыбкою.-- Прошу тебя, не говори ему объ этомъ ни слова.
   -- Отъ чего-же не говорить, миссъ Флой?
   -- Потому-что, сдѣлавшись его женою, я буду жить и умру вмѣстѣ съ нимъ. Изъ твоихъ словъ онъ можетъ заключить, что я боюсь своей будущности, или что ты за меня боишься. Я такъ люблю его, Сузанна!
   Миссъ Нипперъ была до того растрогана, что могла только снова обнять свою госпожу, и ласкать ее, и удивляться, не-уже-ли она въ-самомъ-дѣлѣ выходитъ замужъ?
   Не смотря на свои женскія слабости, миссъ Нипперъ такъ же способна была удерживать свои желанія, какъ и спорить съ гнѣвною мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Съ этой минуты, она никогда болѣе не повторяла своей просьбы, но всегда была весела, шумлива и дѣятельна. Однако, она сообщила мистеру Тутсу по секрету, что "удерживаетъ себя только на время; но что послѣ отъѣзда миссъ Домби на нее будетъ жалко смотрѣть." Мистеръ Тутсъ признался, что его ожидаетъ такая же участь, и предложилъ ей смѣшать вмѣстѣ ихъ слезы.
   Какъ ни скуденъ былъ гардеробъ Флоренсы, Сузанна по цѣлымъ днямъ занималась его приготовленіемъ. Еслибъ капитана Коттля допустили сдѣлать необыкновенныя пожертвованія, то онъ купилъ бы и розовый зонтикъ, и цвѣтные шелковые чулки, и синіе башмаки, и другія вещи, необходимыя на кораблѣ; но по обманчивымъ убѣжденіямъ, онъ долженъ былъ ограничить свои подарки рабочимъ ящикомъ и дорожнымъ туалетомъ. Цѣлыя двѣ недѣли послѣ покупки, онъ просиживалъ большую часть дня, любуясь на эти ящики; то удивляясь ихъ отдѣлкѣ, то сожалѣя, что она не довольно богата. Однажды утромъ, онъ приказалъ вырѣзать на нихъ имя Флоренсы Гэй, и послѣ такого важнаго дѣла выкурилъ четыре трубки сряду, и долго усмѣхался, радуясь своей выдумкѣ.
   Валтеръ цѣлые дни употреблялъ въ хлопоты, но каждое утро приходилъ взглянуть на Флоренсу, а вечера проводилъ вмѣстѣ съ нею. Флоренса для того только спускалась внизъ изъ своей комнаты, чтобъ встрѣтить его на порогѣ или проводить до дверей.
   Печальный слѣдъ еще не изгладился на ея груди. Онъ громко говорилъ противъ ея отца, и лежалъ между ею и Валтеромъ, когда онъ прижималъ ее къ сердцу. Но она все забыла. Сердца ихъ бились другъ для друга и заставляли забывать о суровыхъ, безчувственныхъ сердцахъ.
   Какъ часто, въ сумерки, съ гордостью и любовью опираясь на руку своего милаго, она вспоминала о прошедшихъ дняхъ, и о большомъ, старинномъ домѣ! какъ часто, припоминая тотъ вечеръ, когда она пришла въ эту комнату, и встрѣтила навсегда незабвенный взглядъ, Флоренса съ умиленіемъ смотрѣла на. тѣхъ, которые окружили ее такою любовью, и плакала отъ полноты счастія! Часто мысль объ умершемъ ребенкѣ волновала ея душу; но образъ отца не иначе являлся передъ нею, какъ въ томъ видѣ, какъ она цаловала его во время сна.
   -- Знаешь ли, Валтеръ, о чемъ я сегодня думала? спросила однажды вечеромъ Флоренса.
   -- Не о томъ ли, какъ летитъ время, и скоро ли мы будемъ на морѣ, Флоренса?
   -- Нѣтъ, Валтеръ. Я думала о томъ, какое я для тебя бремя.
   -- Драгоцѣнное, святое бремя! Я самъ часто объ этомъ думаю.
   -- Ты смѣешься, Валтеръ. Я думаю, какъ это все дорого будетъ стоить. Ты былъ и прежде бѣденъ, а я сдѣлаю тебя еще бѣднѣе.
   -- Гораздо богаче, Флоренса!
   Флоренса засмѣялась и покачала головою.
   -- Сверхъ-того, сказалъ Валтеръ:-- когда я уѣзжалъ отсюда, мнѣ подарили кошелекъ, въ которомъ были деньги.
   -- Немного? сказала Флоренса съ печальною улыбкою:-- очень-немного, Валтеръ? Но не думай, прибавила она:-- что я жалѣю, ставъ для тебя въ тягость. Нѣтъ, я совершенно счастлива.
   -- И я также, Флоренса.
   -- Валтеръ, ты не можешь это такъ чувствовать, какъ я. Я такъ горжусь тобою! Мнѣ весело думать, что, говоря о тебѣ, люди скажутъ, что ты женился на бѣдной, отверженной дѣвушкѣ, которая искала здѣсь пріюта, у которой нѣтъ другаго дома, нѣтъ другихъ друзей, у которой ничего, ничего нѣтъ! О, Валтеръ! еслибъ у меня были мильйоны, я бы менѣе радовалась за тебя, чѣмъ теперь.
   -- А ты, Флоренса? развѣ ты считаешь себя за ничто?
   -- Я ничто, Валтеръ, ничто -- только жена твоя. Ты замѣнишь мнѣ все на свѣтѣ!
   О, хорошо сдѣлалъ мистеръ Тутсъ, что оставилъ въ этотъ вечеръ ихъ маленькое общество и два раза ходилъ повѣрять свои часы но биржевымъ часамъ, и одинъ разъ къ банкиру, о которомъ онъ вдругъ вспомнилъ, и еще одинъ разъ въ Реджент-Паркъ и назадъ!
   Но прежде его ухода, когда свѣчи еще не были поданы, Валтеръ сказалъ:
   -- Флоренса, нагрузка нашего корабля почти кончена и, вѣроятно, въ день нашей свадьбы онъ спустится внизъ по рѣкѣ. Ѣхать ли намъ въ то же утро, или остаться на берегу до дня его выхода въ море?
   -- Какъ хочешь, Валтеръ, я вездѣ буду счастлива. Но...
   -- Но что?
   -- Ты знаешь, что при нашей свадьбѣ не будетъ никого, и что по одеждѣ насъ ничѣмъ не отличатъ отъ другихъ. Такъ-какъ мы уѣдемъ въ тотъ же самый день, то не пойдешь ли ты со мною, Валтеръ, въ то утро, рано, къ могилѣ маленькаго Поля?
   Валтеръ былъ согласенъ на все и подтвердилъ свое согласіе по да дуемъ, можетъ-быть, не однимъ, а двумя или тремя, пятью или шестью; и въ тотъ тихій и ясный вечеръ Флоренса была совершенно счастлива.
   Сузанна Нипперъ пришла къ нимъ со свѣчами; вслѣдъ за нею явился чай, капитанъ и мистеръ Тутсъ, который, какъ выше было сказано, безпрестанно былъ въ движеніи, и провелъ самый безпокойный вечеръ. Это случилось противъ его обыкновенія, потому-что прежде онъ былъ довольно-спокоенъ и всегда почти игралъ въ пикетъ съ капитаномъ Коттлемъ подъ руководствомъ миссъ Нипперъ, развлекая себя игрою.
   Въ эти минуты, любопытно было видѣть, какъ выраженіе лица капитана безпрестанно измѣнялось. Врожденная скромность и привязанность къ Флоренсѣ говорили ему, что теперь неумѣстны ни шумная радость, ни громкое выраженіе удовольствія. Съ другой стороны, любимая пѣсня безпрестанно вертѣлась у него на языкѣ и чуть не вводила его въ просакъ. Иногда, любуясь Валтеромъ и Флоренсою, онъ забывался до такой степени, что клалъ карты и, утирая лицо платкомъ, не сводилъ глазъ съ своихъ любимцевъ. Быстрое движеніе мистера Тутса, выскакивавшаго изъ-за стола, тотчасъ напоминало ему, что онъ дѣлалъ этого джентльмена несчастнымъ. Такая мысль опечаливала капитана; но, съ возвращеніемъ мистера Тутса, онъ снова принимался за карты, дѣлая знаки миссъ Нипперъ, что постарается быть осторожнѣе. Дѣйствительно, нѣсколько времени онъ сидѣлъ безъ всякаго выраженія на лицѣ, безсмысленно смотря кругомъ себя; но удивленіе къ Флоренсѣ и Валтеру брало верхъ, и мистеръ Тутсъ снова выскакивалъ вонъ, оставляя сконфуженнаго капитана бормотать себѣ подъ носъ: "не зѣвать на брасахъ", или "плохо, Эдвардъ Коттль" -- и досадовать на свою неосторожность.
   Но мистеръ Тутсъ нашелъ для себя самое мучительное испытаніе. Передъ послѣднимъ воскресеньемъ до свадьбы, онъ сдѣлалъ слѣдующее признаніе миссъ Нипперъ:
   -- Сузанна, говорилъ мистеръ Тутсъ, меня влечетъ въ церковь. Слова, которыя навсегда отдѣлятъ отъ меня миссъ Домби, отдадутся въ моихъ ушахъ, какъ похоронный колоколъ; но я чувствую, что долженъ ихъ услышать. Могу ли я просить васъ идти вмѣстѣ со мною въ церковь?
   Миссъ Нипперъ изъявила готовность исполнить желаніе мистера Тутса, но старалась отговорить его отъ желанія быть въ церкви.
   -- Сузанна! отвѣчалъ мистеръ Тутсъ съ нѣкоторою торжественностью.-- Когда еще никто, кромѣ меня, не замѣчалъ моихъ усовъ, я обожалъ уже миссъ Домби. Бывъ жертвою рабства у Блимбера, я обожалъ миссъ Домби. Вступая во владѣніе своимъ имуществомъ, я обожалъ миссъ Домби. Приговоръ, отдающій ее лейтенанту Валтерсу, а меня... мраку, можетъ быть ужасенъ, будетъ ужасенъ; по я хочу его выслушать. Я хочу убѣдиться, что подо мною разступается земля, и не останется надежды, или... ногъ, чтобъ ходить по ней.
   Сузанна Нипперъ могла только сожалѣть о несчастномъ положеніи мистера Тутса и согласиться идти выѣстъ съ нимъ въ церковь на слѣдующее утро.
   Старинная церковь, избранная Валтеромъ для совершенія обряда, находилась во дворѣ, въ лабиринтѣ маленькихъ улицъ и переулковъ; ее окружало небольшое кладбище, и сама она какъ-будто схоронена была въ чемъ-то похожемъ на склепъ, образованный, сосѣдними домами, и вымощенный звонкими каменьями. То было огромное, на мрачное и бѣдное строеніе, съ высокими старинными дубовыми скамьями, между которыми десятка два прихожанъ разсыпалось каждое воскресенье, между-тѣмъ, какъ голосъ пастора печально отдавался въ пустотѣ, и органъ ворчалъ и хрипѣлъ, какъ-будто отъ вѣтра и сырости. Однако эта церковь не могла жаловаться на дальность другихъ церквей, потому-что шпицы толпились около нея, какъ мачты кораблей на Темзѣ. Ихъ было такъ много, что невозможно было перечесть съ крыши.. Почти на всякомъ ближайшемъ пустырѣ была церковь. Въ то воскресенье, когда мистеръ Тутсъ и Сузанна вмѣстѣ отправились въ церковь, колокольный звонъ былъ оглушителенъ. До двадцати церквей, столпившихся вмѣстѣ, созывали народъ на молитву.
   Двѣ вышеупомянутыя заблудшія овцы были посажены сторожемъ на скамью, и какъ было еще рано, то онѣ сидѣли нѣсколько времени, считая собравшихся прихожанъ, прислушиваясь къ звону колокола и посматривая на маленькаго старичка, звонившаго изо всѣхъ силъ ногою. Мистеръ Тутсъ, осмотрѣвъ толстыя книги, лежавшія на налоѣ, шепнулъ Сузаннѣ Нипперъ, что онъ нигдѣ не видитъ объявленія; но она нахмурилась и кивнула головою, давая знать, что тутъ неумѣстно говорить о мірскомъ.
   Однако мистеръ Тутсъ, вѣроятно, не въ состояніи будучи отвести своихъ мыслей отъ объявленія о женитьбѣ, искалъ его вовсе время службы. Когда пришло время прочесть это объявленіе, на лицѣ молодаго джентльмена выразилось живѣйшее безпокойство и ожиданіе, не смотря на неожиданное появленіе капитана Коттля въ галереѣ. Когда дьячокъ передалъ бумагу пастору, мистеръ Тутсъ судорожно схватился за скамью; но когда имена Валтера Гэя и Флоренсы Домби прочтены были въ третій разъ, онъ бросился изъ церкви безъ шляпы, преслѣдуемый сторожемъ и двумя случившимися тутъ докторами. Сторожъ почти тотчасъ же возвратился назадъ и шопотомъ просилъ миссъ Нипперъ не безпокоиться о джентльменъ, потому-что джентльменъ самъ сказалъ, что это ничего.
   Миссъ Нипперъ, чувствуя, что на нее устремлены глаза той части Европы, которая еженедѣльно разсыпалась между высокими скамьями, была уже довольно сконфужена, тѣмъ болѣе, что на галереѣ капитанъ показывалъ живѣйшее безпокойство, которое не могло ускользнуть отъ вниманія зрителей; но необыкновенные поступки мистера Тутса еще болѣе увеличили ея замѣшательство. Этотъ молодой джентльменъ, не будучи въ состояніи оставаться на кладбищѣ въ такомъ печальномъ расположеніи духа, и желая показать уваженіе къ службъ, которую онъ нѣкоторымъ образомъ прервалъ, вдругъ возвратился въ церковь, но не сѣлъ на скамью, а помѣстился у клироса, между двумя старухами, которымъ раздавали тутъ недѣльную порцію хлѣба. Къ великому развлеченію прихожанъ, которые не могли на него не смотрѣть, мистеръ Тутсъ оставался въ этомъ положеніи до-тѣхъ-поръ, пока внутреннее волненіе снова не заставило его поспѣшно выйдти изъ церкви. Не смѣя болѣе показываться въ церковь, но любопытствуя знать, что тамъ происходитъ, мистеръ Тутсъ съ растеряннымъ видомъ поочередно заглядывалъ въ окна; но ему трудно было разсмотрѣть, что происходитъ въ церкви, тогда-какъ прихожанамъ видны были всѣ его движенія, и случалось, что, прильнувъ лицомъ къ стеклу, онъ оставался до-тѣхъ-поръ въ одномъ положеніи, пока не замѣчалъ, что всѣ глаза устремлены на него.
   Такіе поступки мистера Тутса и нетерпѣливыя движенія капитана дѣлали положеніе миссъ Нипперъ до того непріятнымъ, что никто болѣе ея не радовался окончанію службы. На обратномъ пути, она уже не показала прежняго участія къ мистеру Тутсу, когда онъ объявилъ ей и капитану, что теперь, убѣдясь, что для него нѣтъ болѣе никакой надежды, онъ чувствуетъ себя спокойнѣе, хотя все еще совершенно-несчастливъ.
   Вечеромъ, наканунѣ свадьбы, всѣ собрались въ комнатѣ Флоренсы, не опасаясь болѣе неожиданныхъ посѣщеній. Флоренса, сидя возлѣ Валтера, доканчивала работу, которую на прощанье хотѣла подарить капитану. Капитанъ игралъ въ пикетъ съ мистеромъ Тутсомъ. Мистеръ Тутсъ совѣтовался съ миссъ Нипперъ. Миссъ Нипперъ подавала совѣты съ свойственнымъ ей искусствомъ и осторожностью. Діогенъ лежалъ, прислушиваясь, и повременамъ начиналъ глухо лаять, затихая потомъ, и какъ-будто стыдясь своего безпокойства.
   -- Такъ держать! говорилъ капитанъ Діогену.-- Что съ тобою сдѣлалось? Ты сердишься на ночь!
   Діогенъ махнулъ хвостомъ, но тотчасъ же поднялъ уши, и, залаявъ опять, снова махнулъ хвостомъ, какъ-будто извиняясь передъ капитаномъ.
   -- Мнѣ кажется, ли, сказалъ капитанъ, задумчиво разсматривая свои карты и поглаживая подбородокъ крючкомъ:-- что ты сомнѣваешься въ мистриссъ Ричардсъ; но, какъ порядочное животное, ты долженъ перемѣнить свое мнѣніе, потому-что у нея на лицѣ написано, что она за женщина. Ну, братецъ, ходи, продолжалъ капитанъ, обращаясь къ Тутсу.
   Капитанъ говорилъ съ спокойствіемъ и вниманіемъ, приличными хорошему игроку; но вдругъ карты выпали у него изъ руки, глаза и ротъ открылись, ноги вытянулись, и онъ съ изумленіемъ выпучилъ глаза на дверь. Осмотрѣвшись кругомъ, и видя, что никто не замѣчаетъ причины его удивленія, капитанъ сильно ударилъ по столу, громко закричалъ: "Соль Джилльсъ, ало!" и бросился въ объятія дорожнаго сюртука, который Полли ввела въ комнату.
   Вслѣдъ за нимъ Валтеръ и Флоренса очутились въ объятіяхъ старика. Капитанъ Коттль обнималъ мистриссъ Ричардсъ и миссъ Нипперъ, жалъ руки мистеру Тутсу и кричалъ ура, размахивая крючкомъ надъ головою. На всѣ эти учтивости мистеръ Тутсъ отвѣчалъ только: "Конечно, капитанъ Джилльсъ, конечно!"
   Дорожный сюртукъ и дорожная шапка, вмѣстѣ съ принадлежащимъ къ ней шарфомъ, переходили отъ капитана и Флоренсы къ Валтеру, издавая такіе звуки, какъ-будто подъ ними рыдалъ старикъ, между-тѣмъ, какъ рукава крѣпко сжимали Валтера. Всѣ молчали; только капитанъ усердно натиралъ свой носъ. Но когда сюртукъ, шапка и шарфъ снова приподнялись, къ нимъ тихо подошла Флоренса, и, снявъ ихъ вмѣстѣ съ Валтеромъ, открыла стараго инструментальнаго мастера, нѣсколько похудѣвшаго, въ его старинномъ парикѣ, старомъ сюртукѣ кофейнаго цвѣта, съ старымъ непогрѣшительнымъ хронометромъ, стучавшимъ въ карманѣ.
   -- Человѣкъ, полный науки! вскричалъ съ восхищеніемъ капитанъ.-- Солль Джилльсъ, Солль Джилльсъ, гдѣ ты былъ до-сихъ-поръ, старый дружище?
   -- Я почти ослѣпъ, отвѣчалъ старикъ:-- и чуть не оглохъ и не онѣмѣлъ отъ радости.
   -- Его голосъ! вскричалъ капитанъ, съ восторгомъ осматриваясь кругомъ.-- Солль Джилльсъ, садись и разсказывай намъ свои похожденія! Его голосъ! Онъ самый!
   Капитанъ сѣлъ съ довольнымъ видомъ и потомъ, вставъ, представилъ дядѣ Соллю мистера Тутса.
   -- Хоть я и не имѣлъ удовольствія знать васъ до того времени, прошепталъ мистеръ Тутсъ, какъ вы были... были...
   -- Погибнувъ для свѣта, для памяти милъ, подсказалъ капитанъ.
   -- Именно такъ, капитанъ Джилльсъ! Хоть я и не имѣлъ удовольствія знать васъ, мистеръ... мистеръ Сольсъ, мнѣ очень-пріятно будетъ узнать васъ. Надѣюсь, что вы находитесь въ добромъ здоровьѣ?
   Проговоривъ все это, закраснѣвшійся мистеръ Тутсъ сѣлъ на свое мѣсто.
   Старый инструментальный мастеръ, сидя въ углу, между Валтеромъ и Флоренсою, и кивая головою Полли, которая вся превратилась въ радость и улыбку, такимъ-образомъ отвѣчалъ капитану:
   -- Надъ Коттль, другъ мой, хоть я и слышалъ кое-что о перемѣнахъ отъ моей пріятельницы... Что за милое у нея лицо для встрѣчи странника! вскричалъ старикъ, вдругъ перебивая свою рѣчь и весело потирая руки.
   -- Слушайте, что онъ говоритъ! сказалъ капитанъ.-- Эта женщина въ состояніи обворожить цѣлый свѣтъ!
   -- Хоть отъ нея я и слышалъ кое-что о перемѣнахъ обстоятельствъ, продолжалъ инструментальный мастеръ, вынимая свои старыя очки изъ кармана и по старой привычкѣ надѣвая ихъ на лобъ: -- при всемъ томъ онѣ такъ неожиданны, и сердце мое такъ полно при видѣ Валтера и... тутъ онъ не докончилъ рѣчи, взглянувъ на опущенные глаза Флоренсы: -- что я не могу ничего болѣе сказать. Но почему ты не писалъ ко мнѣ, любезный Надъ Коттль?
   Изумленіе, выразившееся на лицѣ капитана, испугало мистера Тутса и обратило на себя все его вниманіе.
   -- Не писалъ! повторилъ капитанъ.-- Не писалъ, Солль Джилльсъ?
   -- Да, отвѣчалъ старикъ:-- ни въ Барбадосъ, ни въ Ямайку, ни въ Демерару. А я именно просилъ объ этомъ.
   -- Ты именно просилъ! повторилъ капитанъ.
   -- Да не-уже-ли ты не помнишь, Нэдъ? Не можетъ быть, чтобъ ты позабылъ. Я просилъ объ этомъ въ каждомъ письмѣ.
   Капитанъ снялъ лакированную шляпу, повѣсилъ ее на свой крючекъ, и, поглаживая рукою волосы, сѣлъ, посматривая на окружавшую его группу, какъ живая статуя недоумѣнія.
   -- Ты, кажется, не понимаешь меня, Нэдъ? замѣтилъ старый Солль.
   -- Солль Джилльсъ, отвѣчалъ капитанъ, поглядѣвъ на него нѣсколько времени и не говоря ни слова:-- я поворотилъ овер-штагъ я меня дрейфуетъ. Разскажи намъ твои похожденія. Не буду ли я въ состояніи какъ-нибудь стать на якорь?
   -- Ты знаешь, Нэдъ, для чего я отсюда уѣхалъ, отвѣчалъ Соль Джилльсъ.-- Распечаталъ ли ты мой пакетъ?
   -- Какъ же! Распечаталъ!
   -- И прочелъ, что тамъ было? спросилъ старикъ.
   -- И прочелъ, что тамъ было, отвѣчалъ капитанъ, смотря на него пристально, и какъ-будто свѣряясь съ своею памятью.-- "Любезный Нэдъ Коттль, отправляясь въ Вест-Индію, чтобъ отъискать моего любезнаго..." Вотъ онъ сидитъ! Вотъ Вал'ръ! вскричалъ Kапитанъ, радуясь, что нашелъ предметъ, котораго существованіе было неоспоримо.
   -- Такъ, Надъ, сказалъ старикъ.-- Теперь слушай далѣе. Въ первомъ письмѣ, изъ Барбадоса, я писалъ, что хотя ты получишь мое посланіе задолго до окончанія года, я буду очень-доволенъ, если ты уже распечаталъ, пакетъ, потому-что въ немъ объяснена причина моего отъѣзда. Хорошо, Надъ. Во второмъ, третьемъ, и, можетъ-быть, въ четвертомъ -- изъ Ямаііки -- я писалъ, что нахожусь все въ одномъ положеніи, и не могу уѣхать, не узнавъ, живъ или погибъ мой Вальтеръ. Въ слѣдующемъ письмѣ, кажется, изъ Демерары...
   -- Ему кажется, изъ Демерары! сказалъ капитанъ, съ недоумѣніемъ осматриваясь кругомъ.
   -- Я писалъ, продолжалъ дядя Солль:-- что не имѣю еще никакихъ вѣрныхъ извѣстіи, что нашелъ многихъ шкиперовъ, которые брали меня на свои суда и принимали участіе въ моихъ розъискахъ, и что, наконецъ, я началъ думать, что мнѣ прійдется крейсировать до самой смерти, отъискивая моего любезнаго Валтера.
   -- Началъ думать, что превратился въ летучаго Голландца! {У моряковъ существуетъ старинное преданіе о летучемъ Голландцѣ, или кораблѣ-призракѣ, который, подобно странствующему жиду, осужденъ вѣчно скитаться по морямъ, нигдѣ не находя пристанища. Прим. перев.} вскричалъ капитанъ съ прежнимъ серьёзнымъ видомъ.
   -- Но когда въ Барбадосѣ дошло до меня извѣстіе, что мой Валтеръ возвратился въ Англію, я отправился вслѣдъ за нимъ на слѣдующемъ же кораблѣ, сегодня явился домой, и, слава Богу, увѣрился, что это правда! набожно прибавилъ старикъ.
   Капитанъ, Сначала глубокомысленно наклонивъ голову, осмотрѣлъ весь кружокъ, начиная съ мистера Тутса и кончая инструментальнымъ мастеромъ, а потомъ сказалъ:
   -- Солль Джилльсъ! Замѣчаніе, которое я сейчасъ сдѣлаю, выбьетъ тебя изъ парусовъ и положитъ на бокъ. Ни одно изъ этихъ писемъ не было доставлено Эдварду Коттлю. Ни одно изъ этихъ писемъ, повторилъ капитанъ, давая особенное выраженіе словамъ: -- не было доставлено Эдварду Коттлю, мореходу, въ Англіи, живущему безъ горя и печали.
   -- А еще я самъ относилъ ихъ на почту! Самъ надписывалъ адрессъ: "На Бригской-Площади, нумеръ девятый!" вскричалъ старый Солль.
   Краска мгновенно сбѣжала съ лица капитана и тотчасъ же опять бросилась ему въ лицо.
   -- Что ты подразумѣваешь, Солль Джилльсъ, подъ нумеромъ девятымъ на Бригской-Площади? спросилъ капитанъ.
   -- Что я подразумѣваю? Твою квартиру, Надъ, отвѣчалъ старикъ.-- Мистриссъ... какъ-бишь ея имя? Мистриссъ...
   -- Солль Джидльсъ! сказалъ капитанъ, какъ-будто готовясь спросить о самомъ невѣроятномъ дѣлѣ:-- не-уже-ли это имя Мэк-Стинджеръ, котораго ты не можешь припомнить?
   -- Оно именно! вскричалъ инструментальный мастеръ.-- Конечно, оно, Надъ. Мистриссъ Мэк-Стинджеръ!
   Капитанъ Коттль, у котораго теперь выкатились глаза, и на лицѣ покраснѣли шишки, издалъ протяжный, меланхолическій свистъ, и стоялъ, безмолвно смотря на присутствующихъ.
   -- Повтори мнѣ это еще разъ, Солль Джилльсъ! сказалъ онъ наконецъ.
   -- Всѣ эти письма, повторилъ дядя Солль, отбивая такту указательнымъ пальцемъ правой руки по ладони лѣвой съ отчетливостью, которая могла бы принести честь даже непогрѣшительному хронометру въ его карманѣ:-- я отдалъ на почту собственными руками, и собственною рукою адресовалъ капитану Коттлю, у мистриссъ Мэк-Стинджеръ, подъ нумеромъ девятымъ, на Бригской-Площади.
   Капитанъ снялъ съ крючка свою лакированную шляпу, заглянулъ въ нее, надѣлъ на голову, и сѣлъ.
   -- Ну, друзья мои, сказалъ онъ, осматриваясь кругомъ съ крайнимъ недоумѣніемъ: -- вѣдь я убѣжалъ оттуда!
   -- И никто не зналъ, куда вы ушли, капитанъ Коттль? поспѣшно спросилъ Валтеръ.
   -- Помилуй, братецъ, она никогда бы не позволила мнѣ переселиться сюда и присматривать за собственностью дяди Солля. Оставалось одно средство -- бѣжать. Ты, Валтеръ, видѣлъ ее во время штиля; посмотрѣлъ бы, какова она, когда у ней разъиграются страсти!
   -- Я бы не испугалась ея, замѣтила мисст. Пипперъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? съ удивленіемъ спросилъ капитанъ.-- Ну, я скорѣе соглашусь сойдтись съ дикимъ звѣремъ. Я кое-какъ добылъ свой сундукъ. Туда не должно было посылать писемъ... Она вѣрно не приняла ни одного письма.
   -- Изъ всего этого видно, капитанъ Коттль, что всѣ мы, и вы, и дядя Соль, должны быть благодарны мистриссъ Мэк-Стинджеръ.
   Когда дядя Соль и Валтеръ разсказали другъ другу о своихъ путешествіяхъ и опасностяхъ, все маленькое общество вышло изъ комнаты Флоренсы и спустилось въ залу. Вслѣдъ за ними пришелъ и Валтеръ, сказавъ имъ, что Флоренса заснула, и была грустна и задумчива. Хотя разговоръ ихъ не могъ ея безпокоить, однако всѣ они стали говорить шопотомъ, и каждый по-своему принималъ участіе въ молодой невѣстѣ Валтера. Къ радости дяди Соля, ему разсказали обо всемъ, что до нея касалось, и мистеръ Тутсъ былъ очень тронутъ, когда Валтеръ при всѣхъ благодарилъ его за услуги.
   -- Мистеръ Тутсъ, сказалъ Валтеръ, прощаясь съ нимъ у дверей:-- завтра поутру мы увидимся?
   -- Лейтенантъ Валтерсъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ, пожимая ему руку:-- я непремѣнно буду.
   -- Можетъ-быть, мы встрѣтимся въ послѣдній разъ, сказалъ Валтеръ.-- Ваше благородное сердце вѣрно пойметъ всю мою благодарность.
   -- Валтерсъ! отвѣчалъ растроганный мистеръ Тутсъ:-- я бы желалъ дѣйствительно быть вамъ полезнымъ.
   -- Флоренса просила меня сказать вамъ, что у нея никогда не будетъ друга, котораго бы она цѣнила выше васъ, что она никогда не забудетъ вашего участія! и надѣется, что, по ея отъѣздѣ, вы когда-нибудь вспомните о ней. Что сказать ей отъ вашего имени?
   -- Скажите, Валтерсъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ чуть-слышнымъ голосомъ:-- что я буду каждый день о ней думать, и всегда радоваться, что она замужемъ за тѣмъ, кого она любитъ и кто ее любитъ. Скажите, какъ я увѣренъ, что мужъ вполнѣ достоинъ ея, и какъ я радуюсь ея выбору.
   При послѣднихъ словахъ, голосъ мистера Тутса сдѣлался громче и слышнѣе. Онъ поднялъ глаза и, еще разъ съ чувствомъ пожавъ руку Валтера, тихонько побрелъ домой.
   Мистеръ Тутсъ всякій разъ бралъ съ собою Боеваго-Пѣтуха, или Чиккена, и оставлялъ его въ лавкѣ, полагая, что его храбрость можетъ пригодиться при разныхъ непредвидѣнныхъ обстоятельствахъ. Это, по-видимому, не совсѣмъ нравилось Чиккену. Онъ дѣлалъ ужасныя гримасы, когда мистеръ Тутсъ, переходя черезъ дорогу, заглядывался на окна той комнаты, гдѣ спала Флоренса. Дорогою, онъ показывалъ къ прохожимъ болѣе непріязненныя намѣренія, чѣмъ сколько слѣдовало для самоохраненія. Прійдя домой, онъ вмѣсто того, чтобъ остаться въ передней, пошелъ вслѣдъ за своимъ господиномъ, и сталъ передъ нимъ, почесываясь и переминая шляпу, съ видомъ совершеннаго неуваженія.
   Мистеръ Тутсъ, будучи слишкомъ занятъ своими мыслями, нѣсколько времени не замѣчалъ его присутствія; но Чиккенъ, рѣшаясь, во что бы то ни стало, обратить на себя вниманіе, началъ издавать разные звуки языкомъ и зубами.
   -- Послушайте, мистеръ, дерзко сказалъ Чиккенъ, встрѣтя наконецъ взглядъ своего господина:-- я бы желалъ знать, когда эта потѣха кончится?
   -- Чиккенъ, замѣтилъ мистеръ Тутсъ:-- говори яснѣе!
   -- Чего вы зѣваете, когда можете однимъ ударомъ уничтожить всѣхъ лишнихъ и взять себѣ что нужно!
   -- Чиккенъ! замѣтилъ мистеръ Тутсъ:-- ты совершенный воронъ. Ты для меня отвратителенъ.
   -- Мистеръ, отвѣчалъ Чиккенъ, надѣвая шляпу: -- мы съ вами не пара. Дайте мнѣ завтра пять фунтовъ и отпустите прочь.
   -- Чиккенъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ:-- видя въ тебѣ такія неблагородныя чувства, я радъ съ тобою разстаться.
   -- Значитъ, дѣло кончено! сказалъ Чиккенъ.-- Ваше поведеніе не по мнѣ. Что правда, то правда!
   Такимъ-образомъ, мистеръ Тутсъ и Чиккенъ рѣшились разстаться по несходству характеровъ, и мистеръ Тутсъ, засыпая, съ восторгомъ мечталъ о Флоренсѣ, которая вспомнила о немъ въ послѣдній вечеръ своей дѣвической жизни и назвала его своимъ другомъ.
   

ГЛАВА III.
Другая свадьба.

   Мистеръ Соундсъ, сторожъ, и мистриссъ Миффъ, отворяльщица загороженныхъ скамей, давно уже на своихъ мѣстахъ въ той богатой церкви, гдѣ вѣнчали мистера Долби. Въ это утро, старый желтолицый джентльменъ изъ Индіи женится на молодой дѣвушкѣ, и вмѣстѣ съ ними пріѣдутъ шесть каретъ, наполненныхъ гостями. Мистриссъ Миффъ развѣдала, что старый желтолицый джентльменъ можетъ всю дорогу до церкви вымостить брильянтами. Вѣнчать будетъ важная духовная особа, преосвященный деканъ, а посажонымъ отцомъ невѣсты будетъ чуть-ли не самъ военный министръ.
   Въ это утро, мистриссъ Миффъ болѣе обыкновеннаго досадуетъ на бѣдныхъ, у которыхъ на свадьбѣ скамьи бываютъ почти пусты. Мистриссъ Миффъ не можетъ понять, для чего женятся бѣдные люди. Для нихъ служба та же, а вмѣсто золота получаешь Мѣдныя деньги!
   Мистеръ Соундсъ добрѣе, чѣмъ мистриссъ Миффъ, но за то онъ не при скамьяхъ. "Такъ быть должно, мэмъ" говоритъ онъ. "Мы должны женить ихъ и заботиться о процвѣтаніи государства."
   Мистеръ Соундсъ сидитъ на крыльцѣ, а мистриссъ Миффъ стираетъ пыль въ церкви, какъ вдругъ является молодая чета, просто одѣтая. Огорченный чепчикъ мистриссъ Миффъ обращается къ ней съ досадою; но они не хотятъ здѣсь вѣнчаться. Молодой человѣкъ только проситъ позволенія обойдти кругомъ церковь. Онъ опускаетъ что-то въ руку мистриссъ Миффъ, и ея ужасное лицо дѣлается веселѣе, а огорченный чепчикъ наклоняется и шумитъ.
   Мистриссъ Миффъ продолжаетъ отврать пыль и поправляетъ подушки для стараго желтолицаго джентльмена, не сводя своихъ тусклыхъ глазъ съ молодой четы, ходящей по церкви. "Гм!" бормочетъ мистриссъ Миффъ своимъ сиплымъ голосомъ: "если я не ошибаюсь, друзья мои, то мы опять здѣсь скоро увидимся!"
   Они смотрятъ на доску, вдѣланную въ стѣну, въ память одного изъ умершихъ. Они далеко отъ мистриссъ Миффъ, но мистриссъ Миффъ однимъ глазомъ видитъ, какъ дѣвушка опирается на его руку, и какъ голова его склонилась къ ея лицу. "Ладно, ладно!" говоритъ мистриссъ Миффъ. "Эта пара еще не изъ худшихъ".
   Въ замѣчаніи мистриссъ Миффъ нѣтъ ничего особеннаго. Она говоритъ о людяхъ, какъ о товарѣ. Она столько же принимаетъ участія въ молодыхъ, сколько въ гробахъ. Вы найдете болѣе участія въ щепкѣ, чѣмъ въ этой тощей, вытянутой, сухой старухѣ. Мистеръ Соундсъ, отличающійся своею полнотою, имѣетъ болвеснисходительный характеръ. Стоя на крыльцѣ съ мистриссъ Миффъ и смотря на молодую чету, онъ замѣчаетъ, что дѣвушка необыкновенно-хороша собою. "Она совершенный розанчикъ, мистриссъ Миффъ", замѣчаетъ мистеръ Соундсъ.
   Мистриссъ Миффъ изъявляетъ свое согласіе наклоненіемъ разгнѣваннаго чепчика, но такъ мало одобряетъ слова мистера Соундса, что рѣшается ни за что на свѣтѣ не выходить за него замужъ.
   Что же говорятъ между собою молодые люди, выходя изъ церкви.
   -- Благодарю тебя, Валтеръ! Теперь я могу уѣхать вполнѣ счастливою.
   -- А возвратясь, Флоренса, мы прійдемъ опять взглянуть на его могилу.
   Флоренса подняла глаза, блестѣвшіе слезами, и съ чувствомъ пожала ему руку.
   -- Еще рано, Валтеръ, и улицы почти пусты. Походимъ еще.
   -- Но ты устанешь, Флоренса.
   -- О, нѣтъ; сегодня я не устану.
   Они избрали самыя уединенныя улицы, избѣгая ея стариннаго дома. Было ясное, теплое лѣтнее утро, и солнце сіяло надъ ними, когда они приближались къ тумаку, покрывавшему городъ. Богатые товары были раскинуты въ лавкахъ; драгоцѣнные каменья, золото и серебро блестѣли у оконъ ювелировъ, и огромные домы гордо бросали свою тѣнь на прохожихъ. Но сквозь свѣтъ и тѣнь, они радостно шли другъ съ другомъ, думая только о тѣхъ богатствахъ, которыя нашли въ самихъ-себѣ.
   Они вошли въ мрачныя, узкія улицы, гдѣ солнце, то желтаго, то красноватаго цвѣта, виднѣлось сквозь туманъ только на углахъ улицъ и въ открытыхъ мѣстахъ, гдѣ стояло дерево, или церковь, или кладбище съ почернѣвшими памятниками. И сквозь узкіе переулки и темныя улицы шла Флоренса, довѣрчиво опираясь на руку Валтера.
   Сердце ея сильно забилось, когда Валтеръ сказалъ ей, что ихъ церковь близка. Она уже не замѣчала мѣстъ, мимо которыхъ проходила, и съ трепетомъ вошла въ церковь, гдѣ было сыро, какъ въ погребѣ.
   Маленькій ободранный старичокъ, звонарь одинокаго колокола, стоитъ на паперти, положивъ шляпу въ купель. Онъ вводитъ ихъ въ старинную, запыленную ризницу, гдѣ церковныя книги, попорченныя червями, издаютъ табачный запахъ, отъ котораго безпрестанно чихаетъ слезливая миссъ Нипперъ.
   Какъ хороша кажется молодая невѣста въ этой старой, запыленной церкви, гдѣ у нея нѣтъ никого родныхъ, кромѣ мужа! Тутъ старый запыленный дьячокъ, старая запыленная придверноца и старый сторожъ; старые запыленные карнизы по галереямъ съ старинными надписями -- все старо и пыльно, кромѣ кладбища.
   Капитанъ, дядя Солль и мистеръ Тутсъ пришли во-время. Священникъ надѣваетъ облаченіе, а дьячокъ ходитъ около него, обмахивая пыль. Женихъ и невѣста стоятъ предъ алтаремъ. Возлѣ нея никого нѣтъ, кромѣ Сузанны Нипперъ; лучшаго отца имъ не нужно, какъ капитанъ Коттль. Человѣкъ съ деревянною ногою, съ яблокомъ во рту и синимъ мѣшкомъ въ рукѣ, заглянулъ въ дверь, любопытствуя знать, что происходитъ въ церкви; но, не видя ничего занимательнаго, тотчасъ же скрылся.
   Ни одинъ свѣтлый лучъ не падаетъ на Флоренсу, которая, опустивъ голову, стоить на колѣняхъ предъ алтаремъ. Утреннее солнце не проникаетъ въ церковь. Извнѣ, на изсыхающемъ деревѣ, по временамъ чирикаютъ воробьи, и черный дроздъ громко свиститъ надъ окномъ во время службы. Наконецъ раздается "аминь" и капитанъ Коттль съ усердіемъ три раза произноситъ это слово, чего прежде никогда за нимъ по водилось.
   Они обвѣнчаны; они записали свои имена въ старой запыленной книгѣ, и пасторъ, оставя облаченіе на жертву пыли, отправился домой. Въ темномъ углу темной церкви, Флоренса плачетъ въ объятіяхъ Сузанны Нипперъ. Глаза мистера Тутса красны. Капитанъ потираетъ свой носъ. Дядя Солль опустилъ очки со лба и вышелъ изъ церкви.
   -- Сузанна, милая Сузанна! Будь свидѣтельницею моей любви къ Валтеру! Прощай! прощай!
   Они рѣшились не ѣздить бол ѣе въ лавку деревяннаго мичмана, но здѣсь же проститься съ друзьями. Почтовая карета была уже готова.
   Миссъ Нипперъ не можетъ произнести ни слова; она рыдаетъ, обнимая свою госпожу. Мистеръ Тутсъ подходитъ и старается ее утѣшить. Флоренса подаетъ ему руку, цалуетъ его отъ полноты души, цалуетъ дядю Солля и капитана Коттля, и уходитъ съ своимъ молодымъ мужемъ.
   Но Сузанна не хочетъ оставить о себѣ печальное воспоминаніе. Она горько упрекаетъ себя въ недостаткѣ твердости. Дѣлая послѣднее усиліе, она уходитъ отъ мистера Тутса, чтобъ проводить карету прощальною улыбкою. Капитанъ, угадавъ ея намѣреніе, бѣжитъ вслѣдъ за нею, чтобъ пожелать своимъ друзьямъ счастливаго пути. Дядя Солль и мистеръ Тутсъ, въ ожиданіи ихъ, остаются позади у церкви.
   Почтовая карета уже двинулась впередъ, но Сузаннѣ легко догнать ее, потому-что улица узка и неровна. Капитанъ Коттль бѣжитъ сзади, махая лакированною шляпою.
   Сузанна заглядываетъ въ окно кареты, видитъ Валтера, видитъ Флоренсу, о вскрикиваетъ, всплеснувъ руками:
   -- Прелесть моя, миссъ Флой, взгляните на меня! Теперь всѣ мы такъ счастливы! Дайте мнѣ еще разъ съ вами проститься!
   Сузанна, сама не зная какимъ образомъ, подбѣгаетъ къ окну, цалуетъ Флоренсу и обвиваетъ ее руками.
   -- Теперь всѣ мы такъ счастливы, милая миссъ Флой! говоритъ Сузанна, съ трудомъ переводя дыханіе.-- Теперь вы не будете на меня сердиться? Не правда ли?
   -- Сердиться на тебя, Сузанна?
   -- Нѣтъ, вы вѣрно не будете! вскричала миссъ Нипперъ.-- Вотъ, и капитанъ бѣжитъ еще разъ съ вами проститься.
   -- Ура! радость сердца! кричитъ капитанъ, сильно растроганный.-- Ура, Вал'ръ! ура! ура!
   Валтеръ и Флоренса радостно смотрятъ изъ окопъ; капитану виситъ у однѣхъ дверецъ, Сузанна держится за другія; карета должна двигаться впередъ, чтобъ не остановить за собою другихъ экипажей, и начинается такая суматоха, какой еще никогда не видано было на четырехъ колесахъ. Однако, Сузанна не оставляетъ своего мѣста. Она до конца не сводитъ глазъ съ своей госпожи и улыбается сквозь слезы. Капитанъ не перестаетъ кричать: "ура, Валтеръ! ура, радость сердца!" пока экипажъ не скрылся изъ вида. Сузанна лишилась чувствъ.
   Дядя Солль дожидается вмѣстѣ съ мистеромъ Тутсомъ возвращенія капитана Коттля и Сузанны. Всѣ оно молчатъ, и, воротясь къ деревянному мичману, никто не дотрогивается до завтрака. Мистеръ Тутсъ обѣщаетъ прійдти къ вечеру и уходитъ блуждать по городу въ такомъ расположеніи духа, какъ-будто онъ двѣ недѣли не смыкалъ глазъ.
   Странное чувство навела на нихъ комната, гдѣ они привыкли такъ часто собираться вмѣстѣ. Она увеличивала и вмѣстѣ смягчала тяжесть разлуки. Мистеръ Тутсъ, возвратясь домой, объявилъ Сузаннѣ, что онъ никогда еще не былъ такъ несчастливъ, но что это несчастіе для него легко. Онъ тайкомъ признается миссъ Нипперъ, какъ ему грустно было отъ нея слышать, что миссъ Домби не можетъ его любить. Припоминая это сквозь слезы, онъ предлагаетъ Сузаннѣ вмѣстѣ похлопотать объ ужинѣ. Накупивъ разныхъ разностей, они, съ помощію мистриссъ Ричардсъ, ставятъ ужинъ передъ капитаномъ Коттлемъ и дядею Соллемъ.
   Капитанъ Коттль и дядя Солль только-что возвратились съ корабля, куда они отводили ли, и гдѣ при нихъ укладывали вещи. Они съ восторгомъ разсказываютъ, какъ Валтеръ убралъ свою каюту, чтобъ удивить молодую жену. "Лучше адмиральской каюты!" говоритъ капитанъ.
   Но для капитана всего пріятнѣе думать, что его толстые часы, сахарные щипцы и чайныя ложки находятся на кораблѣ, "Эдвардъ Коттль", шепчетъ онъ: "ты не могъ избрать лучшаго курса, чтобъ отдѣлаться отъ своего имущества."
   Старый инструментальный мастеръ кажется печальнѣе и задумчивѣе обыкновеннаго; свадьба и прощанье совершенно его разстроили. Его утѣшаетъ только присутствіе стараго друга, Нэда Коттля, и онъ съ довольнымъ лицомъ садится за ужинъ.
   -- Мой Валтеръ спасенъ и счастливъ, говоритъ старый Солль Джилльсъ, потирая руки: -- какъ же мнѣ не быть благодарнымъ и довольнымъ?
   Капитанъ, не садясь за столъ, съ нерѣшимостью посматриваетъ на своего стараго друга и говоритъ:
   -- Солль! У насъ есть послѣдняя бутылка старой мадеры. Не достать ли ея къ ужину, и не выпить ли за здоровье Валтера и его молодой супруги?
   Инструментальный мастеръ пристально взглядываетъ на капитана, достаетъ изъ боковаго кармана бумажникъ и вынимаетъ оттуда письмо.
   -- "Мистеру Домби, говоритъ старикъ: "отъ Валтера. Отослать черезъ три недѣли." Я прочту это письмо.
   "Сэръ! Я женился на вашей дочери. Она уѣхала со мною въ дальній вояжъ. Призываю Бога въ свидѣтели, что я посвящу всю свою жизнь ея счастію.
   "Не стану объяснять вамъ, почему, любя ее выше всего на свѣтѣ, я безъ раскаянія соединилъ ея судьбу съ моею измѣнчивою и опасною судьбою. Причина должна быть вамъ извѣстна; вы ея отецъ"
   "Не упрекайте ея. Отъ нея вы никогда не слышали упрековъ.
   "Я не думаю и не надѣюсь, чтобъ вы когда-нибудь простили меня; но если прійдетъ часъ, когда вамъ отрадно будетъ вѣрить, что возлѣ Флоренсы есть человѣкъ, посвятившій всю жизнь свою ея счастію, клянусь вамъ, въ этотъ часъ вы можете быть спокойны".
   Соломонъ бережно спряталъ письмо въ бумажникъ, а бумажникъ положилъ въ карманъ.
   -- Мы еще не разопьемъ послѣдней бутылки мадеры, сказалъ старикъ задумчиво.-- Теперь еще не время.
   -- Еще не время, повторилъ капитанъ.-- Нѣтъ, еще не время.
   Сузанна и мистеръ Тутсъ раздѣляютъ ихъ мнѣніе. Всѣ садятся за столъ и пьютъ за здоровье молодыхъ; но послѣдняя бутылка старой мадеры по-прежнему остается нетронутою въ пыли и паутинѣ.
   Черезъ нѣсколько дней, красивый корабль вышелъ въ море, раскинувъ свои бѣлыя крылья попутному вѣтру.
   На палубѣ, какъ образъ красоты и прелести, какъ предвѣстница счастливаго плаванія, стоитъ Флоренса. Давно уже ночь, а она вмѣстѣ съ Валтеромъ смотритъ на отблескъ луны на морѣ.
   Наконецъ, слезы наполняютъ глаза ея и не даютъ ей ничего видѣть.
   -- О, Валтеръ, какъ я счастлива! говоритъ она, тихо склоняясь къ нему на грудь.
   Валтеръ прижимаетъ ее къ сердцу. Вокругъ нихъ все тихо, и красивый корабль спокойно идетъ впередъ.
   -- Когда я прислушиваюсь къ шуму моря, говоритъ Флоренса: -- оно такъ много напоминаетъ мнѣ прошедшаго. Оно заставляетъ меня думать...
   -- О Полъ. Я знаю, другъ мой.
   О Полъ и Валтеръ. И голоса волнъ, при своемъ неумолкаемомъ ропотъ, безпрестанно шепчутъ Флоренсъ о любви -- о любви безграничной и вѣчной, не стѣсняемой предѣлами свѣта и времени, но переходящей за море, за небо, далеко, къ невидимой сторонъ!
   

ГЛАВА IV.
Послѣдствія.

   Въ-продолженіе цѣлаго года море поднималось и сбывало. Въ-продолженіе цѣлаго года тучи и вѣтры набѣгали и скрывались, время шло своею дорогою, сквозь ведро и бурю. Въ-продолженіе цѣлаго года людскіе разсчеты имѣли перемѣнную участь. Въ-продолженіе цѣлаго года знаменитый торговый домъ Домби и Сына боролся за жизнь съ препятствіями, сомнительными случаями, неудачными предпріятіями, неблагопріятными обстоятельствами, и болѣе всего съ упорствомъ своего начальника, который не хотѣлъ ни на волосъ измѣнить своихъ предпріятій и не слушалъ предостереженій, что корабль, веденный имъ противъ бури, былъ такъ слабъ, что не могъ ее выдержать.
   Годъ прошелъ -- и знаменитый домъ упалъ.
   Въ одинъ лѣтній день, около года спустя послѣ свадьбы въ бѣдной, старинной церкви, на биржѣ шопотомъ разговаривали объ огромномъ банкротствъ. Въ числѣ присутствующихъ не было всѣмъ-извѣстнаго человѣка, гордаго и холоднаго. На другой день, по городу разнесся слухъ, что торговый домъ Домби и Сына остановилъ платежи, и къ вечеру это имя явилось первымъ въ печатномъ спискѣ банкротовъ.
   Тутъ было о чемъ поговорить и позаботиться свѣту. Свѣтъ былъ такъ невинно-довѣрчивъ, такъ часто обманываемъ. Въ этомъ свѣтъ- никогда еще не бывало банкротствъ. Въ немъ не было богачей, успѣшно торговавшихъ на попранныхъ правахъ религіи, патріотизма, чести и добродѣтели; не было въ обращеніи листковъ гербовой бумаги, на которые бы роскошно жили люди, обѣщая ничѣмъ уплатить огромныя суммы; не было никакихъ денежныхъ недочетовъ. Свѣтъ былъ очень разгнѣванъ и особенно гнѣвались люди, которымъ банкротство было уже извѣстно по опыту.
   При этихъ обстоятельствахъ, мистеръ Перчъ снова сдѣлался важнымъ лицомъ. Усѣвшись въ передней конторы, онъ наблюдалъ за безпокойными лицами счетчиковъ, замѣнившихъ старыхъ писцовъ конторы. При выходѣ за ворота и при появленіи его въ извѣстномъ трактирѣ, его засыпали безчисленнымъ множествомъ вопросовъ, и между-прочимъ освѣдомлялись, чѣмъ его подчивать? Тутъ мистеръ Перчъ въ-продолженіе нѣсколькихъ часовъ объяснялъ своимъ слушателямъ, въ какомъ безпокойствѣ находился онъ, вмѣстѣ съ мистриссъ Перчъ, узнавъ, что "дѣла идутъ плохо". Онъ сообщилъ имъ чуть-слышнымъ голосомъ, какъ-будто опасаясь, что тѣло скончавшагося дома лежитъ непогребеннымъ въ сосѣдней комнатѣ -- какимъ образомъ мистриссъ Перчъ догадалась, что дѣла идутъ плохо, услышавъ, какъ онъ (Перчъ) стоналъ во снѣ: "двѣнадцать шиллинговъ и девять пенсовъ въ Фунтѣ, двѣнадцать шиллинговъ и девять пенсовъ въ фунтѣ!" Онъ полагалъ, что этотъ припадокъ сонамбулизма произошелъ отъ впечатлѣнія, сдѣланнаго на него перемѣною лица мистера Домби. Потомъ онъ разсказывалъ, какъ онъ однажды спросилъ: "Позвольте узнать, сэръ, вы неспокойны въ душѣ?" и какъ мистеръ Домби отвѣчалъ: "Мой вѣрный Перчъ.... но нѣтъ, этого быть не можетъ!" И какъ съ этимъ словомъ онъ ударилъ себя рукою по лбу и сказалъ: "Оставь меня, Перчъ!" Однимъ словомъ, мистеръ Перчъ, жертва привычки, придумывалъ разнаго рода лжи, выжимая у себя слезы для людей съ чувствительнымъ характеромъ и начиная вѣрить, что вчерашняя ложь сегодня кажется имъ правдою.
   Мистеръ Перчъ всегда оканчивалъ свои разсказы замѣчаніемъ, что каковы бы ни были его подозрѣнія, онъ никогда не измѣнитъ довѣренности мистера Домби. Всѣ присутствующіе (кредиторовъ тутъ не было) говорили, что такія чувства дѣлаютъ ему честь. Мистеръ Перчъ уходилъ домой съ спокойною совѣстью, оставляя пріятное впечатлѣніе на слушателей, и садился на свой прилавокъ, чтобы наблюдать за безпокойными лицами счетчиковъ, рывшихся въ таинственныхъ книгахъ. Иногда онъ на-ципочкахъ пробирался въ опустѣлую комнату мистера Домби, чтобъ размѣшать угли въ каминѣ, или выходилъ поболтать за двери.
   Для майора Бэгстока это банкротство было совершеннымъ бѣдствіемъ. Майоръ не имѣлъ симпатичнаго характера; все его вниманіе сосредоточивалось на одномъ Джоэ Бэгстокѣ; но въ клубѣ онъ такъ превозносилъ своего друга Домби, такъ часто исчислялъ его богатства, что клубъ, по свойственной людямъ слабости, радъ былъ, подъ видомъ участія, напасть на майора съ вопросами, можно ли было предвидѣть такое несчастіе, и какъ перенесъ его мистеръ Домби. На эти вопросы майоръ, краснѣя, отвѣчалъ, что мы живемъ въ дурномъ свѣтѣ, сэръ; Джоэ зналъ кое-что, но былъ обманутъ, сэръ, какъ ребенокъ; что еслибы вы предсказали это, сэръ, Джоэ Бэгстоку, когда онъ уѣхалъ съ Домби и гонялся за этимъ негодяемъ по Франціи, то Джоэ Б. не повѣрилъ бы вамъ, сэръ; что Джое былъ обманутъ, сэръ, поддѣтъ, ослѣпленъ, но что онъ очнулся и видитъ въ оба, такъ-что еслибъ отецъ Дасоэ завтра же всталъ изъ могилы, онъ не повѣрилъ бы старику ни одного пенни, но сказалъ бы ему, что Джоэ старый солдатъ, котораго не надуть, сэръ, что Джоэ подозрительная, недовѣрчивая, опытная собака, и еслибы совмѣстно было съ достоинствомъ стараго майора, человѣка старой школы, который былъ лично извѣстенъ ихъ королевскимъ высочествамъ, покойнымъ герцогамъ кентскому и Йоркскому, сѣсть въ кадку и жить въ ней, сэръ, то онъ завтра же сдѣлалъ бы это, сэръ, чтобъ показать свое презрѣніе къ человѣческому роду.
   Майоръ такъ много говорилъ въ этомъ родѣ, такъ размахивалъ головою и приходилъ въ такую ярость, что младшіе члены клуба подумали, не потерялъ ли онъ значительной суммы съ банкротствомъ своего друга Домби; но люди постарѣе и похитрѣе, лучше знавшіе Джоэ, не хотѣли слушать его оправданій. Несчастный слуга его, туземецъ, страдалъ не морально, но физически, чувствуя на своемъ тѣлѣ всю силу гнѣва майора Бэгстока.
   Мистриссъ Чиккъ составила себѣ три идеи о такомъ непредвидѣнномъ оборотѣ: во-первыхъ, что она не можетъ понять его; во-вторыхъ, что ея братъ не сдѣлалъ усилія; въ-третьихъ, что этого никогда бы не случились, еслибъ ее пригласили къ обѣду.
   Ничье мнѣніе не останавливало несчастія ни дѣлало его тяжело или легче. Дѣла торговаго дома старалось по возможности привести въ порядокъ; мистеръ Домби отдалъ все, что имѣлъ, и ни у кого не просилъ снисхожденія. Говорили, что онъ отказался отъ всѣхъ почетныхъ и довѣренныхъ должностей, доставленныхъ ему уваженіемъ купцовъ; нѣкоторые утверждали, что онъ при смерти; другіе, что онъ потерялъ разсудокъ. Всѣ соглашались, что онъ находится въ жалкомъ положеніи.
   Писаря разошлись въ разныя стороны послѣ прощальнаго обѣда, который прошелъ очень-весело и былъ оживленъ забавными пѣснями. Нѣкоторые уѣхали за границу, многіе поступили въ другіе торговые домы, или нашли себѣ родственниковъ въ провинціи; иные публиковали о себѣ въ газетахъ. Одинъ мистеръ Перчъ оставался на прежнемъ мѣстѣ. Контора стала грязна и была брошена безъ вниманія. Продавецъ туфлей и собачьихъ ошейниковъ, стоявшій обыкновенно на углу переулка, находился въ сомнѣніи, поднимать ли ему руку къ шляпѣ, если мистеръ Домби покажется на улицѣ, а носильщикъ громко разсуждалъ о человѣческой гордости.
   Мистеръ Морфинъ, быстроглазый холостякъ, у котораго волосы и бакенбарды серебрились просѣдью, былъ, можетъ-быть, единственнымъ человѣкомъ въ домѣ, искренно-сожалѣвшимъ о постигшемъ ихъ несчастій. Въ-продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, онъ оказывалъ мистеру Домби достодолжное уваженіе, но никогда не скрывалъ своего характера и не старался льстить ему для своихъ выгодъ. Поэтому, ему не нужно было льстить за свое униженіе, ни разрывать рабскихъ оковъ съ неистовою радостью. Онъ старался по возможности привести въ порядокъ трудныя и запутанныя дѣла дома, всегда готовъ былъ дать нужныя объясненія, и старался избавить мистера Домби отъ тяжелыхъ личныхъ сношеніи съ его кредиторами. Послѣ этого, онъ уѣзжалъ въ Излингтонъ, гдѣ его любимый віолончель мало-по-малу разгонялъ печальныя думы.
   Однажды вечеромъ, когда онъ по обыкновенію искалъ развлеченія въ музыкѣ, хозяйка трактира (къ-счастію, глухая) доложила, что какая-то дама въ трауръ желаетъ его видѣть.
   Віолончель тотчасъ замолкъ; мистеръ Морфинъ осторожно положилъ его на софу, и, вышедъ на встрѣчу къ дамѣ, увидалъ Гэрріетъ Каркеръ.
   -- Вы однѣ! сказалъ онъ: -- но я еще сегодня поутру видѣлъ Джона Каркера! Не случилось ли чего-нибудь непріятнаго? Нѣтъ, по вашему лицу я угадываю совсѣмъ-другое.
   Онъ предложилъ ей кресло и самъ сѣлъ противъ нея. Віолончель лежалъ на софѣ между ними.
   -- Не удивляйтесь, что я пришла одна, и что Джонъ прежде не извѣстилъ васъ о моемъ посѣщеніи. Выслушайте, что привело меня къ вамъ. Вы не были ничѣмъ заняты?
   Онъ указалъ на віоленчель.
   -- Я цѣлый день игралъ. Вотъ свидѣтель моихъ думъ и заботъ, не только о себѣ, но и о другихъ.
   -- Не-уже-ли домъ падаетъ? съ безпокойствомъ спросила Гэрріетъ.
   -- Совершенно.
   -- И никогда не въ состояніи будетъ возобновиться?
   -- Никогда.
   Лицо ея не принимало печальнаго выраженія, когда уста тихо прошептали это т:лово. Казалось, это нѣсколько удивило его.
   -- Вспомните, что я говорилъ вамъ. Его ничѣмъ невозможно было убѣдить; никто не имѣлъ къ нему доступа. Домъ упалъ и никогда болѣе не возстановится.
   -- И мистеръ Домби разоренъ?
   -- Разоренъ совершенно.
   -- У него ничего не осталось изъ собственнаго его состоянія? Ничего?
   Какая-то радость на ея лицѣ и живость голоса удивляли и даже огорчали мистера Морфина. Онъ долго смотрѣлъ на нее пристально, барабаня пальцами по столу, и наконецъ сказалъ:
   -- Всѣ средства мистера Домби въ точности мнѣ извѣстны; но какъ ни велики они, долги его еще огромнѣе. Онъ въ высшей степени честный и безкорыстный человѣкъ. Въ его положеніи, многіе могли бы спасти себя, заключивъ съ кредиторами условія, которыя слишкомъ-нечувствительно увеличили бы ихъ потерю и оставили бы ему небольшой капиталъ. Но онъ рѣшился отдать все, до послѣдняго шиллинга. Онъ самъ сказалъ, что совершенно очиститъ долги дома, и что никто не потеряетъ многаго. Миссъ Гэрріетъ, иногда пороки бываютъ только добродѣтелью, доходящею до излишества! Въ этихъ словахъ видна вся его гордость.
   Она слушала его, но не измѣняясь въ лицѣ и какъ-будто занятая своими мыслями. Когда онъ пересталъ говорить, Гэрріетф вдругъ спросила:
   -- Давно вы его видѣли?
   -- Его никто не видитъ. Когда дѣла заставляютъ его выходить изъ дома, онъ уходитъ на короткое время и, возвратясь, запирается и не допускаетъ къ себѣ никого. Я получилъ отъ него письмо, гдѣ онъ въ слишкомъ-лестныхъ выраженіяхъ отзывается о нашихъ сношеніяхъ и прощается со мною. Я никогда не безпокоилъ его своею навязчивостью; но тутъ я писалъ къ нему, ходилъ, упрашивалъ -- все напрасно.
   Онъ слѣдилъ за Гэрріетъ, надѣясь видѣть на лицѣ ея участіе; по въ немъ не было никакой перемѣны.
   -- Впрочемъ, миссъ Гэрріетъ, продолжалъ онъ съ нѣкоторою досадою:-- это постороннее дѣло. Вы, конечно, пріѣхали сюда не за этимъ. Васъ привела причина болѣе-веселая, которую я готовъ выслушать.
   -- Нѣтъ, меня привело именно это дѣло, отвѣчала Гэрріетъ.-- Въ послѣднее время, мы очень-часто думали и говорили съ Джономъ, какія иногда бываютъ странныя перемѣны. Мистеръ Домби теперь бѣденъ, а мы богаты.
   Ея доброе, откровенное лицо, такъ понравившееся съ перваго взгляда мистеру Морфену, быстроглазому холостяку, начало терять для него свою прелесть.
   -- Не стану повторять вамъ, сказала Гэрріетъ, опуская глаза на свое черное платье: -- какія обстоятельства произвели эту перемѣну. Вы знаете, что братъ нашъ Джемсъ не оставилъ никакого завѣщанія и никого родныхъ, кромѣ насъ.
   Лицо ея показалось ему привлекательнѣе, хотя оно было блѣдно и задумчиво. Онъ началъ дышать свободнѣе.
   -- Вы знаете всю нашу исторію, продолжала она.-- Вамъ извѣстны всѣ отношенія моихъ братьевъ къ несчастному человѣку, о которомъ вы отозвались съ такимъ чувствомъ. Вы знаете, какъ намъ мало нужно -- мнѣ и Джону -- и какъ мы не привыкли къ деньгамъ, ведя нѣсколько лѣтъ самую скромную жизнь. Братъ мой, по добротѣ вашей, имѣетъ теперь, чѣмъ жить. Знаете ли, о чемъ я пришла просить васъ?
   -- Съ минуту назадъ, я догадывался. Теперь ничего не понимаю.
   -- О моемъ покойномъ братѣ я не скажу ни слова. Еслибъ онъ зналъ, что мы дѣлаемъ... Но вы поймете меня. О Джонѣ я могла бы сказать многое; но довольно, если я скажу вамъ, что мысль, для исполненія которой пришла я просить вашей помощи, принадлежитъ ему, и что онъ не будетъ спокоенъ, пока не приведетъ ея въ исполненіе.
   Гэрріетъ снова подняла глаза, и ея одушевленное лицо снова показалось прекраснымъ наблюдавшему за ней джентльмену.
   -- Это должно быть сдѣлано тайнымъ и незамѣтнымъ образомъ, продолжала Гэрріетъ.-- Я совершенно ввѣряюсь вашему знанію и опытности. Можно увѣрить, на-примѣръ, мистера.Домби, что неожиданно спасена часть его богатства, или что это есть добровольная уступка кредиторовъ его благородному характеру, или платежъ стараго долга. Это можно сдѣлать различнымъ образомъ; я увѣрена, что вы изберете наилучшій. Прошу васъ только сдѣлать это, по вашему обыкновенію, благородно, деликатно, обдуманно, и не говорить ни слова Джону, котораго все счастіе будетъ состоять въ тайнѣ этой уплаты. Пусть намъ останется малая часть наслѣдства; все прочее передайте мистеру Домби, и помните, что это должно навсегда остаться тайною даже между нами и быть новою причиною нашей благодарности къ Богу.
   Такое одушевленіе могло только сіять на лицѣ ангела, когда одинъ раскаявшійся грѣшникъ входитъ на небо съ девяносто-девятью праведниками. Оно казалось еще свѣтлѣе отъ радостныхъ слезъ, блиставшихъ въ глазахъ ея.
   -- Миссъ Гэрріетъ, я не былъ къ этому приготовленъ, отвѣчалъ мистеръ Морфимъ послѣ нѣкотораго молчанія.-- Вы хотите, вмѣстѣ съ Джономъ, отдать мистеру Домби свою часть наслѣдства?
   -- Да, отвѣчала она.-- Мы такъ долго привыкли дѣлить все вмѣстѣ, и заботы, и надежды, и радости, что и въ этомъ случая я хочу слѣдовать примѣру брату. Можемъ ли мы надѣяться на вашу дружескую помощь?
   -- Я былъ бы хуже... того, что я есмь, или чѣмъ себя считаю, еслибъ не готовъ былъ содѣйствовать вамъ сердцемъ и душою. Вы можете вполнѣ на меня положиться: я сохраню вашу тайну и исполню ваше великодушное намѣреніе, если найду, что мистеръ Домби дѣйствительно такъ разоренъ, какъ я полагаю.
   Она подала ему руку, и на ея счастливомъ, довѣрчивомъ лицѣ была написана благодарность.
   -- Гэрріетъ, сказалъ онъ:-- не стану говорить, какъ высоко цѣню я ваше пожертвованіе, и до какой степени считаю излишнимъ просить васъ обдумать его. Я могу только дорожить довѣренностью, которую вы мнѣ оказали. Увѣряю васъ, что буду вашимъ вѣрнѣйшимъ слугою и постараюсь заслужить имя вашего друга.
   Она снова благодарила его и пожелала ему доброй ночи.
   -- Вы идете домой? спросилъ онъ.-- Позвольте мнѣ проводить васъ.
   -- Нѣтъ, не теперь. Я еще не иду домой; мнѣ нужно одной сдѣлать визитъ. Не пріидете ли вы къ намъ завтра?
   -- Хорошо, я пріиду завтра, отвѣчалъ онъ:-- и между-тѣмъ подумаю, какъ лучше дѣйствовать.-- Можетъ-быть, Гэрріетъ, вы займетесь тѣмъ же, и вмѣстѣ съ тѣмъ подумаете и обо мнѣ.
   Онъ проводилъ ее до кареты, ожидавшей у подъѣзда, и не будь глуха его хозяйка, она бы услышала, какъ онъ говорилъ возвращаясь назадъ, что всѣ мы рабы привычки, и что грустно быть старымъ холостякомъ.
   Онъ взялъ віолончель, лежавшую на софѣ между двумя стульями, и, не отодвигая пустаго стула, долго смотрѣлъ на него, качая головою. Онъ какъ-будто хотѣлъ передать свои чувства звукомъ, и часто, подобно капитану Коттлю, потиралъ лицо рукавомъ. Пустой стулъ и віолончель не оставляли его до полночи, и даже во время его одинокаго ужина они какъ-будто перемигивались между собою.
   Извощикъ везъ Гэрріетъ по знакомой ему дорогъ, въ отдаленную часть города, на пустошь, гдѣ нѣсколько ветхихъ домовъ стояло между садами. У одного изъ этихъ садиковъ, экипажъ остановился, и Гэрріетъ вышла.
   На звонъ колокольчика къ ней вышла женщина съ печальнымъ лицомъ, нѣжнаго сложенія, съ приподнятыми бровями, съ опущенною головою, и провела ее черезъ садъ къ дому.
   -- Какова твоя больная? спросила Гэрріетъ.
   -- Плохо, миссъ, очень-плохо. О, какъ она непоминаетъ мнѣ иногда мою Бетси Джонъ! Эта еще выросла, а та уже ребенкомъ была при смерти.
   -- Но ты говорила мнѣ, что ей лучше, замѣтила Гэрріетъ: -- вѣрно еще есть надежда, мистриссъ Викэмъ.
   Мистриссъ Викэмъ, поднявъ брови и опустивъ на бокъ голову, ввела ее по лѣстницѣ въ чистую, свѣтлую комнату, возлѣ которой, въ темной спальнѣ, стояла кровать. Въ первой комнатѣ сидѣла старуха, безсмысленно смотрѣвшая въ отворенное окно. Во второй, на постели, лежала тѣнь лица, избитаго дождемъ и вѣтромъ въ одну зимнюю ночь; его можно было узнать только по длиннымъ чернымъ волосамъ, казавшимся еще чернѣе при его безцвѣтной блѣдности.
   О, какъ силенъ былъ взглядъ бѣдной женщины и какъ слабо тѣло! Ея глаза радостно обратились къ дверямъ, когда вошла Гэрріетъ, но голова не могла приподняться и тихо опустилась на подушку.
   -- Алиса, не опоздала ли я сегодня? спросила Гэрріетъ.
   -- Какъ бы рано вы ни пришли, мнѣ всегда кажется, что вы приходите поздно.
   Гэрріетъ сѣла у постели и положила свою руку на изсохшую руку больной.
   -- Тебѣ лучше?
   Мистриссъ Викэмъ, стоявшая въ ногахъ постели, какъ неутѣшный призракъ, покачала головою въ знакъ отрицанія.
   -- Что мнѣ до этого! сказала Алиса, съ едва-замѣтною улыбкою.-- Лучше ли, хуже ли, мнѣ все равно не долго остается жить.
   Мистриссъ Викэмъ стономъ подтвердила слова больной. Она стала поправлять одѣяло, думая найдти ея ноги уже окаменѣвшими, и потомъ начала постукивать стклянками съ лекарствомъ.
   -- Нѣтъ, сказала шопотомъ Алиса:-- проступки, угрызенія совѣсти, нищета и бури, внѣшнія и внутреннія, истощили мою жизнь. Мнѣ не долго жить.
   Она взяла руку Гэрріетъ о приложила ее къ липу.
   -- Когда я лежу здѣсь, мнѣ иногда приходитъ желаніе пожить еще, чтобъ доказать вамъ всю мою благодарность! Это слабость, которая скоро проходитъ. Теперь лучше и для меня и для васъ.
   Это была уже не та женщина, которой Гэрріетъ подала ту же руку въ холодный, зимній вечеръ. Гнѣвъ, недовѣрчивость, досада -- все въ ней исчезло.
   Мистриссъ Викэмъ, порывшись между стклянками, принесла лекарство. Мистриссъ Викэмъ пристально смотрѣла на больную, подавая ей пить, сжала губы, подняла брови и покачала головою, показывая, что никакія пытки не заставятъ ее признаться, что болѣе нѣтъ надежды.
   -- Много ли времени прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ я пришла сказать вамъ, что сдѣлала съ вашимъ братомъ? спросила Алиса.
   -- Болѣе года, отвѣчала Гэрріетъ.
   -- Болѣе года, задумчиво повторила Алиса.-- Болѣе года съ-тѣхъ-поръ, какъ вы привезли меня сюда!
   -- Да, отвѣчала Гэрріетъ.
   -- Вы побѣдили меня своею добротою и кротостью. Меня! вскричала Алиса, закрывая лицо руками:-- вы заставили полюбить людей!
   Гэрріетъ успокоивала и утѣшала ее. Алиса, не отнимая руки отъ лица, просила позвать къ ней мать.
   Гэрріетъ кликнула ее нѣсколько разъ, но старуха ничего не слышала и продолжала безсмысленно смотрѣть въ окно. Она очнулась только тогда, когда Гэрріетъ подошла и взяла ее за руку.
   -- Мать, сказала Алиса, взявъ опять руку Гэрріетъ и съ любовію устремивъ на нее свои блестящіе глаза: -- разскажи ей, что знаешь.
   -- Теперь, моя милая?
   -- Да, мать, отвѣчала Алиса слабымъ голосомъ:-- теперь же!
   Старуха, у которой разсудокъ былъ почти разстроенъ боязнью, раскаяніемъ или тоскою, подошла къ постели, и, ставъ на колѣни, положила свое морщинистое лицо на одѣяло и взяла дочь за руку.
   -- Моя красавица...
   Она остановилась и испустила пронзительный крикъ, взглянувъ на жалкій остовъ, лежавшій на постели.
   -- Я давно перемѣнилась, мать, давно похудѣла, сказала Алиса, не смотря на нее.-- Не жалѣй теперь обо мнѣ.
   -- Дочь моя, шептала старуха: -- красавица моя, ты скоро поправишься и пристыдишь всѣхъ своею красотою.
   Алиса печально улыбнулась Гэрріетъ и крѣпче сжала ея руку.
   -- Я говорю вамъ, что она скоро выздоровѣетъ! повторила старуха, грозя кулакомъ, какъ-будто какому-то невидимому непріятелю:-- непремѣнно выздоровѣетъ! Дочь мою совратили съ пути и отвергли, но она можетъ похвастать родствомъ съ гордыми людьми. Да, съ гордыми людьми! Кто такая мистриссъ Домби, какъ не двоюродная сестра моей Алисы?
   Гэрріетъ отвела свой взглядъ съ лица старухи на блестящіе глаза больной, въ которыхъ написано было подтвержденіе.
   -- Что жь! вскричала старуха, съ какою-то гордостью на лицѣ: -- теперь я стара и безобразна; меня состарила болѣе жизнь, чѣмъ годы; по я была такъ же молода и хороша, какъ и другія. Въ нашей деревнѣ, отецъ мистриссъ Домби и его братъ были любезнѣе всѣхъ джентльменовъ, пріѣзжавшихъ изъ Лондона. Это было уже давнымъ-давно; всѣ они померли. Братъ, бывшій отцомъ моей Алли, жилъ долѣе другаго.
   Старуха приподняла немного голову и пристально взглянула въ лицо дочери. Казалось, что вмѣстѣ со своею юностью она припоминала и юность дочери. Но вдругъ она закрыла лицо руками и опустила голову на постель.
   -- Ойи были такъ схожи между собою, продолжала старуха, не поднимая головы:-- какъ только могутъ быть схожи два брата, и еслибы вы видѣли мою Алли вмѣстѣ съ дочерью другаго брата, вы удивились бы ихъ сходству. О, не-уже-ли это сходство исчезло, и моя Алли такъ измѣнилась!
   -- Мы всѣ измѣнимся въ свою очередь, мать! сказала Алиса.
   -- Въ свою очередь! вскричала старуха. Но зачѣмъ же ея очередь прійдетъ послѣ моей Алли? Мать должна была измѣниться; она была такъ же стара и морщиниста подъ своими бѣлилами, какъ и я; но дочь осталась прекрасною. Чѣмъ же была я хуже ея, что только моя дочь лежитъ и сохнетъ!
   Она выбѣжала изъ комнаты съ прежнимъ дикимъ крикомъ, но тотчасъ же возвратилась и съ робостью сказала Гэрріетъ:
   -- Вотъ, что просила сказать вамъ Алиса. Я узнала все это въ Варвикскомъ Графствѣ, развѣдывая о мистриссъ Домби. Такое родство было не по мнѣ. Онѣ не захотѣли бы признать меня и ничего бы мнѣ не дали. Не будь Алисы, я, пожалуй, попросила бы у нихъ немного денегъ; но она скорѣе бы убила меня чѣмъ допустила бы до нищенства. Моя Алиса была такъ же горда, какъ и та женщина, сказала старуха, со страхомъ дотрогиваясь до лица дочери:-- не смотря на то, что теперь она такъ тиха; она пристыдитъ ихъ своею красотою. Ха, ха, ха! Моя красавица-дочь пристыдитъ ихъ всѣхъ!
   Ея смѣхъ былъ ужаснѣе воплей, ужаснѣе безсмысленныхъ жалобъ, ужаснѣе безумнаго вида, съ которымъ она сѣла на прежнее мѣсто и стала по-прежнему смотрѣть въ окно.
   Алиса не спускала глазъ съ Гэрріетъ и держала ея руку въ своихъ рукахъ.
   -- Мнѣ хотѣлось, чтобы вы все это знали, сказала она.-- Я думала этимъ объяснить вамъ, отъ-чего я была такъ ожесточена. Мнѣ столько наговорили о моихъ проступкахъ, о несоблюденіи обязанностей, что я стала убѣждаться, будто обязанности созданы не для меня. Я увидѣла послѣ, что когда у женщинъ дурныя семейства и дурныя матери, то онѣ также совращаются съ дороги, и должны только благодарить Бога, если путь ихъ бываетъ не такъ черенъ, какъ мои. Все это прошло, какъ еонъ, котораго я не могу ни понять, ни припомнить. Мнѣ кажется и теперь, что я во снѣ вижу, какъ вы сидите возлѣ меня и читаете. Прочтите мнѣ еще что-нибудь.-- Гэрріетъ хотѣла отнять руку, чтобъ взять книгу, по Алиса опять удержала ее.
   -- Вы не забудете моей матери? Я прощаю ее, если могу прощать. Я знаю, что она мнѣ прощаетъ и жалѣетъ обо мнѣ. Вы не забудете ея?
   -- Никогда, Алиса!
   -- Еще одну минуту. Поверните мнѣ голову, чтобъ я могла видѣть ваше лицо.
   Гэрріетъ исполнила ея желаніе и начала читать вѣчную книгу для всѣхъ труждающихся и обремененныхъ, для всѣхъ несчастныхъ, погибшихъ и отверженныхъ на землѣ. Она читала божественную исторію, гдѣ слѣпые, разслабленные, преступники, женщины, запятнанныя стыдомъ, имѣли свою долю, которой не могли отнять у нихъ ни людская гордость, ни равнодушіе, ни мудрость всѣхъ вѣковъ. Она читала ученіе того, который во все продолженіе земной жизни, при всѣхъ ея надеждахъ и горестяхъ, отъ рожденія до смерти, имѣлъ состраданіе къ человѣку.
   -- Я пріиду рано поутру, сказала Гэрріетъ, закрывая книгу.
   Блестящіе глаза, устремленные на нее, закрылись на минуту;
   Алиса поцаловала и поблагодарила ее.
   Тѣ же глаза провожали Гэрріетъ до самыхъ дверей, и когда двери затворились, ръ Тутсъ, усаживаясь подлѣ нея, -- я сочувствую вамъ отъ всей души. Клянусь честью, вы и сами теперь не помните своей печали такъ, какъ я это воображаю. Нѣтъ и не можетъ быть страшнѣе несчастья, какъ разлучиться съ миссъ Домби.
   Сусанна предалась теперь вполнѣ своей грусти, и эта грусть въ самомъ дѣла была трогательна.
   -- Перестаньте, миссъ Нипперъ; ну же перестаньте! Что дѣлать, коли нечѣмъ пособить! -- A послушайте-ка, что я вамъ скажу.
   -- Что такое?
   -- Вамъ теперь передъ отъѣздомъ не мѣшаетъ пообѣдать, да хорошенько пообѣдать. Поѣдемте ко мнѣ, миссъ Нипперъ. Моя кухарка. -- препочтенная женщина -- видъ y нея такой материнскій -- и она будетъ очеиь рада васъ угостить. Ея сынъ, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ, прибавляя разительный пункть къ своей рекомендаціи, -- ея сынъ воспитывался въ первомъ пріютѣ, и взлетѣлъ на воздухъ, когда взорвало пороховой заводъ, гдѣ онъ служилъ. Славная кухарка!
   Сусанна охотно согласилась, и м-ръ Тутсъ торжественно повезъ ее къ своему жилищу. Тамъ ихъ встрѣтили почтенная женщина съ материнскимъ видомъ, дѣйствительно оправдывавшая рекомендацію своего хозяина, и Лапчатый Гусь, который, увидѣвъ леди, везомую на колесницѣ, предположилъ на первыхъ порахъ, что м-ръ Тутсъ, вѣрный его давнишнему совѣту, задалъ препорядочнаго тумака въ высокую грудь м-ра Домби и побѣдоносно совершилъ похищеніе его единственной дочери. Видъ этого джентльмена возбудилъ въ миссъ Нипперъ чувство нѣкотораго изумленія, такъ какъ его лицо находилось въ состояніи великаго распаденія, и онъ не могъ даже появляться въ болѣе или менѣе приличномъ обществѣ. Дѣло въ томъ, что Лепчатый Гусь имѣлъ недавно состязаніе съ отчаяннымъ боксеромъ, Сорви-Головою, который дѣйствительно чуть не сорвалъ головы своему знаменитому противнику. Самъ Лапчатый Гусь объяснилъ это несчастье тѣмъ, что рано имѣлъ неосторожность попасть подъ Сиротскій Судъ {Выраженіе "Tо get into chancery, попасть подъ "Сиротскій Судъ" не совсѣмъ удобоизъяснимо, такъ же, какъ и русская фраза "задать подъ микитки". Сиротскій Судъ -- самый дурной изъ всѣхъ судовъ въ англійской администраціи, замѣчателенъ слишкомъ медленнымъ производствомъ дѣлъ, которыя иной разъ не рѣшаются и въ десятокъ лѣть. Въ искусствѣ боксированія "взять подъ Сиротскій Судъ" значитъ -- нагнуть лѣвой рукой подъ мышку голову своего противника, a правой поддавать ему тузовъ и въ носъ, и въ глаза до тѣхъ поръ, пока, по другому весьма рельефному выраженію, носъ не превратится въ горчичницу, a глаза въ уксусницу. Вырваться изъ этого положенія очень трудно, точно такъ же, какъ изъ канцеляріи Сиротскаго Суда. Прим. перев.}, изъ-подъ котораго уже никакъ нельзя было освободиться. Но изъ публичныхъ листковъ, возвѣщавшихъ объ этомъ великомъ состязаніи, было очевидно, что Сорви-Голова съ самаго начала искусно повелъ битву и въ короткое время сбилъ своего противника на всѣхъ пунктахъ, превративъ подъ Сиротскимъ Судомъ его носъ въ горчичницу, a глаза въ уксусницу. Впрочемъ, какъ на самомъ дѣлѣ происходило это боксированіе, Богъ ихъ вѣдаетъ, только Лапчатый Гусь, кромѣ изумленія, пробудилъ даже нѣкоторое соболѣзнованіе въ чувствительномъ сердцѣ Сусанны Нипперъ.
   Послѣ сытнаго и вкуснаго завтрака, Сусанна отправилась въ контору дилижансовъ въ другомъ кабріолетѣ вмѣстѣ съ мромъ Тутсомъ, который сѣлъ подлѣ нея, между тѣмъ какъ Лапчатый Гусь, безотлучный спутникъ своего кліента, взгромоздился на козлы, придавая, сказать правду, весьма незначительное украшеніе этому поѣзду, такъ какъ вся его рожа была облѣплена пластырями. М-ръ Тутсъ, наскучившій опекой этого героя, давно подумывалъ отъ него освободиться подъ какимъ-нибудь предлогомъ, который, однако-жъ, пріискать было очень трудно, тѣмъ болѣе, что Лапчатый Гусь далъ себѣ въ глубинѣ души твердое обѣщаніе не разставаться съ мромъ Тутсомъ ни подъ какимъ предлогомъ, развѣ только онъ сниметъ для него трактирное заведеніе съ мебелью и со всѣми принадлежностями, и притомъ въ лучшемъ кварталѣ Лондона. На этомъ основаніи знаменитый боксеръ радъ былъ, пожалуй, хоть сію же минуту бросить долговязаго Тутса и ознаменовать свое вступленіе въ новую должность великолѣпнымъ банкетомъ, на которомъ онъ заранѣе далъ себѣ честное слово н_а_п_и_т_ь_с_я д_о б_е_з_с_м_е_р_т_і_я -- ученый терминъ, вынесенный имъ изъ академіи пьяницъ.
   Вечерній дилижансъ, въ которомъ слѣдовало отправиться Сусаннѣ Нипперъ къ своему брату, стоялъ уже совсѣмъ готовый y подъѣзда конторы. М-ръ Тутсъ, усадивъ свою спутницу, съ нерѣшительнымъ видомъ остановился y окна, между тѣмъ какъ кучеръ уже собирался тронуть лошадей. Наконецъ, м-ръ Тутсъ, просунувъ черезъ окно свою голову, сказалъ дрожащимъ голосомъ:
   -- Эй, Сусанна! Послушайте-ка...
   -- Что вамъ угодно, сэръ?
   -- Миссъ Домби... то есть оно... ну, право... вы сами знаете, Сусанна...
   -- Что такое?
   -- Какъ вы думаете?... ну, оно вѣдь того ... вы, разумѣется, понимаете...
   -- Извините, м-ръ Тутсъ, -- сказала Сусанна, -- я совершенно васъ не понимаю.
   -- То есть, оно, какъ вамъ кажется... можно ли этакъ... напримѣръ... не теперь конечно, a co временемъ... надѣяться, что миссъ Домби... будетъ имѣть... удов... то есть снисходительность... полюбить меня... ну, вы сами знаете? А? -- заключилъ м-ръ Тутсъ.
   -- О нѣтъ, почтенный Тутсъ, нѣтъ! -- отвѣчала Сусанна, сдѣлавъ отрицательное движеніе головой.
   -- Неужели никогда?
   -- Никогда, рѣшительно никогда!
   -- Покорно васъ благодарю, миссъ Нипперъ. Это ничего. Счастливый вамъ путь. Это совершенно ничего. Покорно васъ благодарю.
   Дилижансъ исчезъ, и вмѣстѣ съ нимъ исчезла всякая надежда въ сердцѣ добраго Тутса. Долго простоялъ онъ на одномъ мѣстѣ, засматривая въ даль безъ всякой опредѣленной цѣли и, наконецъ, махнувъ рукой, пошелъ отыскивать Лапчатаго Гуся, который между тѣмъ стоялъ за буфетомъ, выпивая третью порцію джина.
  

Глава ХLѴ.

Повѣренный агентъ.

  
   Эдиѳь выѣзжала въ этотъ день одна и воротилась домой очень рано. Было пять минутъ одиннадцатаго, когда карета ея прокатилась по улицѣ, гдѣ она жила.
   Было на ея лицѣ какое-то принужденное спокойствіе, какъ и поутру, когда ее одѣвали, и вѣнокъ на ея головѣ обвивалъ то же холодное и упрямое чело. Но одна минута, и -- почемъ знать? -- бѣшеная рука, пожалуй, въ клочья растерзаетъ листья и цвѣты этого вѣнка, и не останется отъ драгоцѣннаго наряда ни малѣйшихъ слѣдовъ на угрюмомъ челѣ. Ничто, казалось, не могло смягчить дикую натуру этой женшины, неприступной, нераскаянной, непреклонной, и всѣ явленія въ жизни, по-видимому, только ожесточали ее больше и больше.
   При выходѣ изъ кареты, кто-то, спокойно стоявшій y подъѣзда, предложилъ ей свою голую руку, и, такъ какъ лакея не было подлѣ, Эдиѳь не могла отказаться отъ этой вѣжливости, и тогда она узнала, чья это рука.
   -- Что вашъ больной, сэръ? -- сказала она, вздернувъ губы.
   -- Ему лучше, -- отвѣчалъ Каркеръ, -- гѳраздо лучше. Я только что отъ него.
   Она склонила свою голову и пошла наверхъ. Каркеръ, остановившійся y лѣстницы, почтительно спросилъ:
   -- Смѣю ли просить васъ, м-съ Домби, удѣлить для меня не болѣе одной минуты?
   Она остановилась и обратила на него глаза,
   -- Теперь не время, сэръ. Я устала и хочу быть одна. Вамъ очень нужно?
   -- Чрезвычайно, м-съ; дѣло не терпитъ никакой отсрочки. Такъ какъ я имѣлъ счастье случайно васъ встрѣтить, то ужъ позвольте васъ побезпокоить.
   Она смотрѣла на его лоснящійся ротъ, a онъ, съ нижнихъ ступеней, съ жадностью вперилъ глаза въ ея нарядное платье и опять думалъ, какъ она прекрасна.
   -- Гдѣ теперь миссъ Домби? -- громко спросила она лакея.
   -- Въ уборной, сударыня.
   -- Ведите насъ туда.
   И взглянувъ опять на внимательнаго джентльмена, она показала легкимъ движеніемъ головы, что онъ можетъ за нею слѣдовать, если хочетъ.
   -- Прошу извинить, м-съ Домби! -- проворно сказалъ Каркеръ, вдругъ перешагнувъ черезъ двѣ ступени и поравнявшись съ нею. -- Смѣю ли просить васъ, чтобы миссъ Домби не присутствовала при нашемъ разговорѣ?
   Она бросила на него гордый, вопросительный взглядъ.
   -- Мнѣ бы хотѣлось пощадить миссъ Домби отъ извѣстій, какія я вынужденъ сообщить вамъ, миледи, -- продолжалъ Каркеръ, значительно понизивъ голосъ. -- По крайней мѣрѣ, вы сами потрудитесь рѣшить, должна ли она ихъ слушать, или нѣтъ. Этимъ вниманіемъ къ миссъ Домби я обязанъ вамъ, и послѣ нашего перваго разговора было бы съ моей стороны безразсудно и безчеловѣчно поступать иначе.
   -- Покажите другую комнату, -- сказала она слугѣ, медленно отрывая глаза отъ своего собесѣдника.
   Лакей повелъ ихъ въ гостиную, зажегъ свѣчи и поспѣшно удалился. При немъ не было произнесено ни одного слова. Эдиѳь небрежно сѣла въ кресла подлѣ камина. М-ръ Каркеръ, со шляпою въ рукахь и уставивъ глаза на коверъ, остановился передъ ней въ почтительномъ отдаленіи.
   -- Прежде, чѣмь вы начнете говорить, сэръ, -- начала Эдиѳь, когда дверь затворилась, -- я желаю, чтобы вы выслушали меня.
   -- Слышать отъ м-съ Домби что бы то ни было, хотя бы незаслуженные упреки, это такая честь, выше которой ничего не можетъ быть для ея усерднаго слуги, готоваго заранѣе согласиться на всѣ ея желанія.
   -- Если, сэръ, прислалъ васъ ко мнѣ э_т_о_т_ъ ч_е_л_о_в_ѣ_к_ъ, котораго теперь вы только что оставили...
   Каркеръ поднялъ глаза, какъ будто для выраженія величайшаго изумленія, но тутъ же потупилъ ихъ опять, когда встрѣтился со взоромъ Эдиѳи.
   -- ... то вы можете избавить себя отъ труда передавать мнѣ его порученія. Я не стану васъ слушать. Мнѣ, впрочемъ, не къ чему было объ этомъ и спрашивать. Я вась ожидала.
   -- Я очень несчастливъ, сударыня, что нахожусь здѣсь, совершенно противъ моей воли, именно для этой цѣли. Но это, если позволите сказать, только одна цѣль. Есть и другая.
   -- Стало быть, сэръ, одной цѣли вы достигли. A если вздумаете къ ней возвратиться...
   -- Можетъ ли м-съ Домби допустить мысль, что я осмѣлюсь въ чемъ бы то ни было поступать наперекоръ ея запрещенію! -- воскликнулъ Каркеръ, подвигаясь ближе. -- Можетъ ли м-съ Домби, не обращая вниманія на мое несчастное положеніе, рѣшительно считать меня въ такой степени нераздѣльнымъ отъ моего повелителя, чтобы оказывать мнѣ великую и упорную несправедливость?
   -- Сэръ, -- возразила Эдиѳь, устремивъ на него мрачный взглядъ и говоря съ возрастающимъ одушевленіемъ, отъ котораго ярко зардѣлось все ея лицо, раздулись гордыя ноздри и вытянулась во всю длину алебастровая шея. -- Зачѣмъ и какъ вы осмѣлились говорить мнѣ о моей любви и обязанностяхь къ моему мужу и повторять тысячу разъ, что я счастлива и горжусь этимъ замужествомъ? Какъ вы осмѣлились оскорблять меня, когда вамъ извѣстно, какъ нельзя лучше, что вмѣсто любви между нами отвращеніе и ненависть, и что я презираю его почти столько же, какъ сама себя за то, что я его жена. Я оказываю вамъ несправедливость?! Да если бы я захотѣла отдать справедливость пыткѣ, которую вы заставляли меня чувствовать, я бы васъ задушила! Зачѣмъ, о, зачѣмъ вы являлись на мои глаза съ этимъ гнуснымъ лицемѣріемъ, которымъ проникнута вся ваша натура?
   -- Какъ зачѣмъ?
   Если бы м-съ Домби не была ослѣплена своимъ гнѣвомъ, гордостью и самоуничиженіемъ, она бы прочла удовлетворительный отвѣтъ на его лицѣ. М-ръ Каркеръ теперь, какъ и прежде, пришелъ именно затѣмъ, чтобы довести ее до этого признанія.
   Ослѣпленная Эдиѳь не замѣтила этого отвѣта, да и не заботилась о немъ. Она видѣла только свое униженіе и борьбу, которую вытерпѣла и должна была терпѣть впереди. Занятая исключительно этой мыслью, она съ неистовствомъ выдергивала перья изъ крыла какой-то прекрасной и рѣдкой птицы которое служило ей вмѣсто вѣера, висѣвшаго отъ ея руки на золотой цѣпочкѣ.
   Каркеръ не оробѣлъ, не смѣшался отъ ея взора, но стоялъ передъ нею вкопанный съ видомъ человѣка, рѣчь котораго, и рѣчь весьма длинная, была впереди. Онъ молчалъ до тѣхъ поръ, пока совсѣмъ не прекратились внѣшнія проявленія ея гнѣва. Наконецъ, когда перья, всѣ до одного, были разбросаны по полу, онъ повелъ свою рѣчь плавно и стройно, смотря прямо въ ея огненные глаза.
   -- Я знаю, м-съ, и давно зналъ, что не имѣю счастья пользоваться вашей благосклонностью, и зналъ я, за что. Да. Я зналъ, за что. Вы говорили со мной откровенно, и ваше лестное довѣріе, можно сказать ...
   -- Довѣріе! -- повторила Эдиѳь съ презрѣніемъ. Каркеръ пропустилъ восклицаніе мимо ушей.
   -- ... сваливаетъ съ моихъ плечъ тяжелое бремя. Теперь мнѣ нѣтъ надобности притворяться. Да, я видѣлъ съ перваго раза, что съ вашей стороны не было никакой привязанности къ м-ру Домби, да и могла ли она существовать между такими различными натурами? И видѣлъ я потомъ, что въ груди вашей родились чувства сильнѣе простого равнодушія, -- могло ли быть иначе, подъ вліяніемъ обстоятельствъ, которыя васъ окружали? Но поставьте себя на мое мѣсто и скажите, долженъ ли я былъ, въ томъ или другомъ случаѣ, сообщать вамъ свой настоящій образъ мыслей объ этомъ предметѣ?
   -- A должны ли вы были, -- возразила Эдиѳь, -- притворяться, что имѣете совсѣмъ другой образъ мыслей, и съ безстыдной наглостью навязывать его мнѣ при каждомъ свиданіи?
   -- Да, я принужденъ былъ къ этому. Если бы я поступилъ иначе, и позволилъ себѣ отступить въ чемъ-нибудь отъ принятаго плана, мнѣ бы никогда не говорить съ вами такимъ языкомъ. И я предвидѣлъ -- кому же, какъ не мнѣ это предвидѣть, когда, по долговременному опыту, я знаю м-ра Домби лучше самого себя? -- я предвидѣлъ, что если вашъ характеръ не окажется со временемъ столь же уступчивымъ и покорнымъ, какъ характеръ его первой жены, чему, впрочемъ, я никогда не вѣрилъ...
   Гордая улыбка давала основательный поводъ замѣтить, что послѣдняя фраза можетъ быть повторена.
   -- Да, этому я рѣшительно никогда не вѣрилъ... Итакъ, послѣ всего этого я предвидѣлъ, что наступитъ, вѣроятно, время, когда мой образъ дѣйствій можетъ, безъ сомнѣнія, пригодиться...
   -- Кому же онъ пригодится? -- прервала Эдиѳь съ нетерпѣніемъ.
   -- Вамъ, -- отвѣчалъ Карперъ, -- да, вамъ. Не хочу прибавлять -- и самому мнѣ, по крайней мѣрѣ, въ томъ отношеніи, что теперь я могу себя освободить даже отъ ограниченныхъ похвалъ м-ру Домби, изъ опасенія оскорбить особу, которая питаетъ къ нему рѣшигельное отвращеніе и презрѣніе.
   Послѣднія слова были произнесены съ разстановкой и съ особеннымъ эффектомъ.
   -- Это очень благоразумно съ вашей стороны, -- сказала Эдиѳь, -- освобождать себя отъ ограниченныхъ похвалъ и говорить презрительнымъ тономъ даже о немъ, между тѣмъ какъ вы -- его главный совѣтникъ и льстецъ. Это дѣлаетъ вамъ честь.
   -- Совѣтникъ -- да, льстецъ -- нѣтъ! -- сказалъ Каркеръ. -- Маленькая осторожность не вредитъ никому и полезна для многихъ. Свѣтъ вообще помѣшанъ на интересахъ и приличіяхъ, которые очень часто препятствуютъ намъ обнаруживать истинныя чувства. Бываютъ компаніи, основанныя на интересѣ и приличіи, дружескія связи на интересѣ и приличіи, торговыя сдѣлки на интересѣ и приличіи, супружества, основанныя на интересѣ и приличіи, и такъ далѣе. Все это бываетъ сплошь да рядомъ, м-съ Домби.
   Эдиѳь закусила губы, но ни въ чемъ не измѣнила сврей наблюдательной позы. Каркеръ сѣлъ теперь подлѣ нея и продолжалъ съ видомъ глубочайшаго уваженія.
   -- Позвольте, м-съ, говорить съ вами искренно, какъ человѣку, который готовъ посвятить всего себя вашимъ услугамъ. Разумѣется, совершенно въ порядкѣ вещей, если леди, съ вашимъ умомъ и талантами, считала возможнымъ измѣнить въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ характеръ своего суируга и отлить его въ лучшую форму.
   -- Для меня, сэръ, это было вовсе не въ порядкѣ вещей, -- возразила Эдиѳь. -- Этого никогда я не ожидала, и y меня вовсе не было такого намѣренія.
   Ея гордое неусграшимое лицо показывало ясно, что она отнюдь не намѣрена носить маски, и готова показать себя во всемъ такою, какова она есть, не заботясь о мнѣніи, какое могли о ней составить.
   -- По крайней мѣрѣ, -- продолжалъ Каркеръ, -- вы могли надѣяться, что, сдѣлавшись женою м-ра Домби, вамъ можно будетъ жить, не унижаясь передъ нимъ и не приходя въ такія непріятныя столкновенія. Но, сударыня, вы не знали м-ра Домби, когда такъ разсуждали (если только разсуждали). Вы не знали, что при своей непомѣрной взыскательности и гордости, онъ въ то же время -- рабъ своего собственнаго величія, и что, запряженный въ свою торжественную колесницу, онъ слѣпо и сломя голову идетъ впередъ, не видя ничего за собою и не заботясь узнать, есть ли что на свѣтѣ, кромѣ его фирмы.
   Черезъ зубы м-ра Каркера просвѣчивалось неимовѣрное презрѣніе, когда онъ продолжалъ далѣе рекомендацію своего патрона:
   -- М-ръ Домби, могу въ этомъ увѣрить, уважаетъ васъ не болѣе какъ и меня. Сравненіе, конечно, странное, но совершенно справедливое. М-ръ Домби, съ высоты своего величія, просилъ меня -- это я слышалъ своими собственными ушами вчера иоутру -- просилъ, чтобы я былъ его посредникомъ при васъ. Онъ очень хорошо знаетъ, что одинъ мой видъ крайне непріятенъ для васъ, но для того-то именно онъ и выбралъ меня, разсчитывая, что такое посольство будетъ наказаніемъ для его супруги. Я не могъ и не долженъ былъ высказывать ему своихъ мнѣній. По его понятіямъ, я не болѣе, какъ купленный рабъ, y котораго нѣтъ своей воли, и который, слѣдовательно, не смѣетъ отказываться ни отъ какихъ порученій; но ему не приходитъ и въ голову, что, дѣлая этого раба посредникомъ при своей супругѣ, онъ оскорбляетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и свою собственную честь. Да и что значитъ для него его супруга, когда онъ заранѣе осмѣлился грозить ей этимъ посольствомъ? Вы, конечно, не забыли, м-съ, въ какомъ тонѣ говорилъ онъ объ этомъ.
   Она наблюдала его съ большимъ вниманіемъ, но и онъ не спускалъ съ нея глазъ. Поэтому Каркеръ замѣтилъ, что послѣднее извѣстіе впилось смертельною стрѣлою въ ея гордую грудь. До сихъ поръ Эдиѳь надѣялась, что Домби не разсказывалъ, по крайней мѣрѣ, о своихъ переговорахъ съ нею.
   -- Все это я говорю отнюдь не къ тому, чтобы усилить раздоръ между вами и м-ромъ Домби -- Боже сохрани! Какая мнѣ отъ этого польза? -- но единственно въ подтвержденіе печальной истины, что м-ръ Домби не уважаетъ никого на свѣтѣ. И все, что его ни окружаетъ, на его бѣду, только утверждало его въ этомъ образѣ мыслей. Мы, въ нашихъ различныхъ положеніяхъ, были всегда его безотвѣтными рабами, которые, при первомъ мановеніи, готовы были стать передъ нимъ на колѣни и вытянуть къ его услугамъ свои шеи. Иначе мы не можемъ себя вести, потому что м-ръ Домби привыкъ повелѣвать безусловно. Не будь насъ, онъ нашелъ бы другихъ рабовъ, не менѣе покорныхъ. Словомъ, до сихъ поръ онъ встрѣчалъ со всѣхъ сторонъ безусловную подчиненность. Поэтому, очень натурально, что до сихъ поръ онъ и понятія не имѣлъ, что значитъ оскорбленная гордость, противопоставленная его деспотической власти.
   Эдиѳь не пошевелила губами, но ея глаза, казалось, выговаривали отвѣтъ: "Надѣюсь, теперь онъ получилъ это понятіе". -- Каркеръ замѣтилъ, что ея нижняя губа задрожала, и грудь высоко подымалась оть напряженія волновавшихъ ее чувствъ. Ему слѣдовало теперь дополнить свою рекомендацію, и онъ продолжалъ съ непоколебимымъ спокойствіемъ:
   -- М-ръ Домби, конечно, очень почтенный человѣкъ, но, отуманенный своимъ величіемъ, онъ способенъ даже извращать факты и выводить изъ нихъ заключенія, какія ему нравятся. Такъ, напримѣръ, онъ искренно убѣжденъ -- извините за глупость, которую услышите, но она принадлежитъ не мнѣ -- убѣжденъ, что его строгіе выговоры настоящей супругѣ, сдѣланные незадолго передъ плачевной смертью м-съ Скьютонъ, произвели на нее оглушительное дѣйствіе, такъ что она совершенно подчинилась его волѣ.
   Эдиѳь захохотала. Смѣхъ негармоническій, но который однако-жъ, чрезвычайно понравился м-ру Каркеру.
   -- Теперь, м-съ, если вамъ угодно, это дѣло можно считать оконченнымъ. Ваши собственныя мнѣнія такъ рѣшительны и, я увѣренъ въ этомъ, такъ неизмѣнны, что я почти боюсь вновь подвергнуться вашему негодованію, если осмѣлюсь замѣтить, что, несмотря на всѣ эти недостатки м-ра Домби, я, однако, привыкъ къ нему и глубоко его уважаю. Все это, повѣрьте, я говорю отнюдь не для того, чтобы хвастаться чувствами, къ которымъ, разумѣется, вы не можете имѣть никакой симпатіи, но единственно для того, чтобы объяснить по возможности степень моего усердія къ вашимъ общимъ интересамъ и вмѣстѣ показать негодованіе на несчастную роль, которую я принуждень играть въ этой печальной драмѣ.
   Эдиѳь сидѣла такимъ образомъ, какъ будто бы боялась оторвать свои глаза отъ его лица.
   Теперь оставалось развязать послѣдній узелъ.
   -- Уже поздно, м-съ, -- началъ Каркеръ, -- и вы, конечно, устали; но мнѣ невозможно забыть другую цѣль, для которой я осмѣлился теперь явиться на ваши глаза. Вы любите миссъ Домби, -- это знаю я, и знаетъ м-ръ Домби. Будьте, умоляю васъ, какъ можно болѣе осторожны въ обнаруженіи этой привязанности.
   -- Осторожна! Это что значитъ?
   -- По причинамъ, весьма важнымъ, вамъ не должно показывать чрезмѣрную привязанность кь этой молодой леди.
   -- Чрезмѣрную привязанность! -- воскликнула Эдиѳь, нахмуривъ свои широкія брови и вставая съ мѣста. -- Кто смѣетъ судить о моихъ привязанностяхъ. Кому какое до нихъ дѣло? Вамъ?
   -- Конечно не мнѣ! -- отвѣчалъ Каркеръ, вздохнувъ изъ глубины души и притворяясь крайне растроганнымъ.
   -- Кому же?
   -- Неужели вы сами не можете догадаться?
   -- Я не привыкла разгадывать.
   Съ минуту они оба молчали и выразительно смотрѣли другъ на друга. Каркеръ еще разъ вздохнулъ изъ глубины души и началъ такимъ образомъ:
   -- Я въ крайне затруднительномъ положеніи, м-съ, повѣрьте мнѣ въ этомъ. Вы объявили, что не примете черезъ меня никакихъ порученій, и запретили мнѣ возвращаться къ этому предмету; но эти два предмета такъ тѣсно между собой соединены, что, если вамъ не угодно, безъ дальнѣйшихъ объясненій, послѣдовать совѣту относительно предосторожности, какую я имѣлъ честь рекомендовать вамъ, то я принужденъ, противъ воли, нарушить строгое ваше запрещеніе.
   -- Нарушайте. Этого отъ васъ можно ожидать, -- сказала Эдиѳь.
   Она была блѣдна и дрожала всѣмъ тѣломъ. Каркеръ, вѣрно разсчитавшій на этотъ эффектъ, продолжалъ съ обыкновеннымъ спокойствіемъ:
   -- Онъ поручилъ мнѣ сказать, что ваше поведеніе въ отношеніи къ миссъ Домби ему очень непріятно. Это, по его словамъ, подаетъ поводъ къ сравненіямъ, оскорбительнымъ для его особы. Поэтому м-ръ Домби желаетъ, чтобы вы совершенно перемѣнили обращеніе съ его дочерью, потому, говоритъ онъ, что ваша чрезмѣрная привязанность не принесеть ей ни малѣйшей пользы.
   -- Это угроза?
   -- Да, угроза, -- отвѣчалъ Каркеръ шепотомъ и тутъ же прибавилъ громко, -- но угроза, обращенная н_е н_а в_а_с_ъ.
   Гордая и величественная, Эдиѳь стояла прямо съ сверкающими глазами и съ презрительной улыбкой на лицѣ; но вдругъ ея ноги подкосились, и она неминуемо упала бы на полъ, если бы Каркеръ не поддержалъ ее обѣими руками. Это ненавистное прикосновеніе мгновенно привело ее въ себя; оттолкнувъ его, она вытянулась во весь ростъ и, протягивая руку къ дверямъ, сказала:
   -- Осгавьте меня, прошу васъ. Не говорите ничего больше.
   -- Да и нельзя говорить, если бы даже я хотѣлъ. Богъ знаетъ, какія непредвидѣнныя слѣдствія могли бы произойти, если бы вы благовременно не ознакомились съ его образомъ мыслей. Миссъ Домби, мнѣ извѣстно, огорчена теперь потерей своей старой служанки; но это ничего не значитъ въ сравненіи съ этими непредвидѣнными слѣдствіями. Я просилъ, чтобы миссъ Домби не присутствовала при нашемъ разговорѣ; надѣюсь, вы не гнѣваетесь теперь за эту просьбу. Да или нѣтъ?
   -- Да. Но пожалуйста оставьте меня.
   -- Я зналъ, что вы слишкомъ любите молодую леди, чтобы подвергнуть ее убійственному несчастью выслушать разговоръ, который долженъ уничтожить ея будущія надежды.
   -- Сдѣлайте милость, оставьте меня.
   -- Я буду каждый день приходить къ м-ру Домби во время его болѣзни и доносить ему о дѣлахъ. Позвольте мнѣ опять явиться къ вамъ и узнать ваши желанія относительно предмета, о которомъ мы говоримъ.
   -- Оставите ли вы меня, или нѣтъ?
   -- Я не знаю даже, говорить ли мнѣ м-ру Домби, что я имѣлъ удовольствіе васъ видѣть, или оставить его въ предположеніи, что еще не было къ этому удобнаго случая. Мнѣ необходимо на этотъ счетъ узнать вашу волю, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
   -- Узнаете, но ради Бога, не теперь.
   -- Само собою разумѣется, миссъ Домби и впередъ не должна присутствовать при нашихъ свиданіяхъ. Я буду приходить къ вамъ, какъ человѣкъ, уполномоченный вполнѣ вашимъ довѣріемъ и готовый вмѣстѣ съ вами предпринять всевозможныя мѣры къ предотвращенію отъ нея угрожающей бѣды.
   -- Да, да. Только уйдете ли вы отъ меня?
   Каркеръ поклонился и пошелъ къ дверямъ; но тутъ же воротился опять и, останавливаясь передъ Эдиѳью, сказалъ:
   -- Теперь, надѣюсь, я прощенъ, и вина моя заглажена. Могу ли -- ради миссъ Домби и ради меня самого -- поцѣловать на прощанье вашу руку?
   Она подала ему ту самую руку, которую изувѣчила наканунѣ. Рука была въ перчаткѣ. Каркеръ ее поцѣловалъ и удалился. За дверьми нѣсколько разъ цѣловалъ онъ свою собственную руку, которая имѣла вожделѣнное счастье прикасаться къ перчаткѣ м-съ Домби.
  

Глава XLVI.

Глубокія соображенія и нечаянная встрѣча.

  
   Въ жизни и привычкахъ м-ра Каркера совершились замѣчательныя перемѣны. Нельзя было надивиться необыкновенному прилежанію, съ какимъ онъ занимался конторскими дѣлами, и той сосредоточенности, съ какою онъ вникалъ въ малѣйшія подробности торговыхъ операцій знаменитой фирмы. Всегда дѣятельный и проницательный на этотъ счетъ, онъ теперь удвадцатерилъ обыкновенную свою бдительность, и его рысьи глаза не смыкались ни на минуту. Онъ не только шелъ наравнѣ съ текущими дѣлами, представлявшимися каждый день подъ какой-нибудь новой формой, но среди этихъ накопляющихся занятій онъ нашелъ досугъ -- то есть онъ создалъ для себя досутъ -- обревизовать за цѣлую дюжину годовъ коммерческую дѣятельность фирмы и свое собственное участіе въ ея операціяхъ. Часто, когда писаря расходились по домамъ, и вслѣдъ за ними пустѣли комнаты конторскаго заведенія, м-ръ Каркеръ, анатомируя золотого тельца, заключеннаго въ желѣзномъ гробу, изслѣдовалъ тайны книгъ и дѣловыхъ бумагъ съ терпѣливой кропотливостью человѣка, разсѣкавшаго тончайшіе нервы и фибры своего субъекта. Перчъ, разсыльный, обыкновенно въ такихъ случаяхъ услаждалъ свою душу чтеніемъ прейсъкуранта при свѣтѣ сальной свѣчи или дремалъ въ передней передъ каминомъ, рискуя каждую минуту нырнуть головою въ угольный ящикъ. Занятый почти исключительно домашними наслажденіями по поводу м-съ Перчъ, кормившей теперь двухъ близнецовъ, онъ, однако же, не могъ удержаться оть благоговѣнія передъ необычайнымъ усердіемъ набольшаго конторы и по цѣлымъ часамъ разсказывалъ о немъ своей почтенной супругѣ.
   Такое же, если не большее вниманіе м-ръ Каркеръ обращалъ и на свои личныя дѣла. Не бывъ никогда товарищемъ торговаго дома -- этой чести до сихъ поръ удостаивались только наслѣдники великой фамиліи Домби -- онъ постоянно пользовался нѣкоторыми процентами съ барышей и участвовалъ во всѣхъ предпріятіяхъ, содѣйствовавшихъ къ приращенію капитала. Поэтому въ бурномъ денежномъ океанѣ, мелкіе вьюны между тритонами золота считали его богачемъ не послѣдней руки. Джентльмены прилавковъ начали поговаривать, и довольно громко, что "Каркеръ себѣ на умѣ; знаетъ онъ, гдѣ раки-то зимуютъ, и во время спѣшитъ собрать денежки въ свой карманъ. Продувная бестія"! Нѣкоторые господа между прочимъ держали пари, что Каркеръ собирается жениться на богатой вдовѣ.
   Впрочемъ, всѣ эти заботы отнюдь не мѣшали м-ру Каркеру наблюдать попрежнему своего начальника и смотрѣть за собственной особой. Теперь, какъ и всегда, онъ былъ чистъ, опрятенъ, гладокъ и вообще отличался всѣми кошачьими совершенствами. Не то, чтобы произошли существенныя перемѣны въ коренныхъ основаніяхъ его натуры, но усилилась и поднялась на нѣсколько градусовъ вся жизненная эссенція человѣка, живущаго въ немъ. Все, что замѣчали въ немъ прежде, замѣчали и теперь, только съ приращеніемъ огромныхъ процентовъ сосредоточенности. Онъ дѣлалъ каждую вещь такимъ образомъ, какъ будто въ жизни ничего больше не дѣлалъ, -- a это въ такихъ людяхъ вѣрный знакъ, что ихъ мыслительная машина въ эту минуту на всемъ ходу.
   Была въ немъ только одна радикальная перемѣна, не имѣвшая никакого отношенія къ прежнимъ привычкамъ. Проѣзжая по улицамъ и переулкамъ, Каркеръ погружался въ глубокое раздумье, какъ въ то достопамятное утро, когда м-ръ Домби такъ неожиданно испыталъ на себѣ удары рока. Повѣсивъ голову и опустивъ глаза, онъ машинально избѣгалъ препятствій на своемъ пути и, казалось, ничего не видѣлъ и не слышалъ вплоть до прибытія на мѣсто своего назначенія, если какой-нибудь внезапный случай не пробуждалъ его вниманія.
   Такимъ образомъ однажды ѣхалъ онъ на своемъ бѣлоногомъ конѣ къ конторѣ Домби и Сына и вовсе не замѣчалъ, что съ одной стороны его наблюдаютъ двѣ пары женскихъ глазъ, a съ другой очарованные буркулы Точильщика, который, въ доказательство аккуратности, дожидался его на углу одного переулка, почти за цѣлую версту отъ назначеннаго мѣста. Бѣдный парень три-четыре раза безполезно снималъ шляпу и, отчаявшись обратить на себя вниманіе господина, пошелъ за хвостомъ его коня, готовый во всякое мгновеніе держать стремя, гдѣ бы м-ръ Каркеръ ни остановился.
   -- Посмотри сюда: вотъ онъ какъ ѣдетъ! -- вскрикнула одна изъ этихъ двухъ женщинъ, -- безобразная старушенка, протянувшая свою морщинистую руку, чтобы указать на задумчиваго всадника своей молодой товаркѣ, которая стояла подлѣ нея y воротъ.
   Дочь м-съ Браунъ, при этомъ восклицаніи, обратила въ его сторону глаза, и налицѣ ея мгновенно выразилась ужасная мстительность и злоба.
   -- Никогда не думала его видѣть, -- сказала она тихимъ голосомъ, -- авось тѣмъ лучше, что вижу. Воть онъ! вотъ онъ!
   -- Не измѣнился ни на волосъ! -- сказала старуха съ выраженіемъ безсильной злобы.
   -- Еще бы, -- возразила дочь, -- отъ чего ему измѣниться! Какого чорта онъ перенесъ? Во мнѣ зато достанетъ перемѣны на двадцать человѣкъ. Развѣ мнѣ этого мало?
   -- Вотъ онъ какъ ѣдетъ! -- бормотала старуха, озирая дочь своими красными глазами, -- красивый, чопорный господинъ на лихомъ конѣ, a вотъ мы сь тобой барахтаемся въ грязи....
   -- Мы и вышли изъ грязи, -- съ нетерпѣніемъ подхватила дочь, -- чѣмъ же намъ быть? Его конь можетъ топтать насъ сколько угодно.
   Старуха хотѣла что-то сказать, но молодая женщина, сдѣлавъ повелительный жестъ, еще разъ впилась глазами въ проѣзжавшаго всадника. Мать принуждена была замолчать, какъ будто ея голосъ могъ ослабить пристальные взгляды Алисы. Мало-по-малу всадникъ скрылся, и молодая женщина успокоилась совершенно. Тогда старуха начала опять:
   -- Алиса! красотка моя! -- И вмѣстѣ съ этимъ она дернула ее за рукавъ, чтобы пробудить ея вниманіе. -- Неужто онъ такъ и уѣдетъ, и ты не выпросишь y него денегъ? Да вѣдь это изъ рукъ вонъ, дочка, гадина ты этакая!
   -- Развѣ я не говорила, что не нужны мнѣ его деньги? -- возразила дочь, -- сколько еще разъ толко вать тебѣ объ этомъ? Приняла ли я монету отъ его сестры! Да умирай я съ голоду среди дороги, и тогда не возьму отъ него ни копейки... или нѣтъ, возьму пожалуй, да только для того, чтобы облить ее ядомъ и отослать ему назадъ. Пойдемъ отсюда, матушка.
   -- Онъ такъ богатъ, -- бормотала старуха, -- a мы такъ бѣдны!
   -- Бѣдны оттого, что не можемъ ему заплатить за его добро, -- отвѣчала дочь, -- пусть мнѣ дадутъ такое богатство, и я сумѣю имъ распорядиться. Пойдемъ, матушка, нечего тутъ глазѣть.
   Въ эту минуту Точильщикъ возвращался по той же улицѣ, ведя подъ уздцы бѣлоногую лошадь своего хозяина. Старуха, уже сдвинувшаяся съ мѣста, вдругъ остановилась опять и съ жадностью начала вглядываться въ физіономію молодого человѣка, поглотившаго теперь все ея вниманіе. Какъ скоро Робинъ поравнялся съ ними, старуха мгновенно отпрянула отъ воротъ, и, подскочивъ къ молодому парню, ударила его по плечу.
   -- A гдѣ все это время погуливалъ, мой веселый Робинъ? -- сказала старуха, когда парень обернулся къ ней черезъ плечо.
   При этомъ возгласѣ веселый Робинъ вдрутъ сдѣлалъ самую жалкую рожу и забормоталъ сквозь слезы:
   -- О, неужели ты не оставишь въ покоѣ бѣднаго парня, м-съ Браунъ, когда онъ досталъ себѣ честный кусокъ хлѣба и ведетъ себя хорошо! Какъ это вамъ не стыдно, миссисъ Браунъ! Парень ведетъ въ честную конюшню лошадь своего хозяина, a вы вотъ останавливаете его на улицѣ и разговариваете! Да залучи ты къ себѣ такого коня, ты изъ него мигомъ состряпала бы на продажу мясо для кошекъ и собакъ. Гдѣ погуливалъ? a тебѣ на что? Я думалъ, признаться, что твои косги давно убрались въ дальнюю дорогу! -- заключилъ Точильщикъ, думая этимъ послѣднимъ замѣчаніемъ кольнуть за живое привязчивую старуху.
   -- Вотъ онъ какъ поговариваетъ съ своими старыми друзьями! -- закричала старуха, обращаясь къ дочери. -- Я, бывало, возилась и нянчилась съ нимъ по цѣлымъ мѣсяцамъ и недѣлямъ, когда онъ гонялъ голубей и перехватывалъ птицъ. Вотъ тебѣ и благодарность!
   -- Отвяжитесь вы съ этими птицами, миссисъ Браунъ! -- возразилъ Робинъ тономъ отчаянной тоски. Лучше бы бѣдному парню свести дружбу со львами, чѣмъ съ этими маленькими пернатыми крикунами, которые вотъ какъ разъ налетятъ иа твою рожу, когда этого нисколько не ожидаешь. -- Ну, миссисъ Браунъ, какъ ваше здоровье, смѣю спросить, и что вамъ угодно?
   Эти учтивые вопросы были, однако, произнесены такимъ тономъ, въ которомъ явно высказывалось желаніе спровадить съ глазъ долой навязчивую старуху.
   -- Поди ты, какъ онъ раскудахтался! -- сказала м-съ Браунъ, опять обращаясь къ своей дочери. -- Кудахтай, соколикъ, до поры до времени, a вотъ я потолкую о тебѣ съ кое-какими твоими старыми пріятелями, съ которыми ты вмѣстѣ обманывалъ и воровалъ....
   -- Да замолчите ли вы, миссисъ Браунъ? -- прервалъ горемычный Точильщикъ, быстро озираясь вокругъ, какъ будто за его затылкомъ блистали перловые зубы всевѣдущаго господина. -- Что вамъ за радость погубить бѣднаго парня? Подумайте о своихъ лѣтахъ, миссисъ Браунъ! Развѣ вамъ нечего больше дѣлать?
   М-съ Браунъ между тѣмъ гладила коня. Робинъ съ неудовольствіемъ взиралъ на эту операцію.
   -- Что ты хнычешь, безталанный дѣтинушка? Какого чорта я сдѣлаю твоему коню?
   -- Какого чорта! Да притронься къ нему хоть соломинкой, хозяинъ все узнаетъ.
   И Точильщикъ усердно принялся дуть на мѣсто, къ которому прикасалась старуха, какъ будто онъ дѣйствительно вѣрилъ тому, что говорилх. Уничтоживъ, такимъ образомъ, истинный или мнимый слѣдъ нечистаго прикосновенія, Робинъ повелъ впередъ своего коня. Старуха пошла подлѣ, бросивъ выразительный взглядъ на дочь, и продолжала разговоръ:
   -- Теплое мѣстечко, Робинъ, а? Везетъ тебѣ, дѣтинушка, а?
   -- Толкуй вотъ тутъ, повезетъ много, если станешь съ тобой встрѣчаться, -- возразилъ несчастный Точильщикъ, дѣлая жалкую гримасу и останавливаясь среди дороги. -- Да что это въ самомъ дѣлѣ, миссисъ Браунъ, отстанете ли вы отъ меня? Зачѣмъ не отзоветъ васъ эта молодая женщина, если она вамъ пріятельница? Проваливай, проваливай, бабушка Браунъ.
   -- Какъ, -- закричала старуха, вытянувъ морщинистое лицо, исковерканное чудовищной улыбкой. -- Такъ ты, мошенникъ, отпираешься отъ своихъ старыхъ друзей! такъ ты забываешь ихъ старую хлѣбъ-соль! Проваливай? A кто давалъ тебѣ пріютъ въ своемъ домѣ, когда ты, какъ собака, валялся по каменнымъ мостовымъ? a кто y тебя покупалъ и продавалъ съ тобою разныя вещицы, когда ты отлынивалъ отъ школы, озорникъ ты этакій? a гдѣ, въ какомъ углу, на чьей лавкѣ ты храпѣлъ въ тѣ поры, бутузъ ты пучеглазый, образина ты непутная, а? Проваливай? Хорошо, голубчикъ, хорошо. Завтра же я нагоню къ тебѣ цѣлую свору твоихъ прежнихъ товарищей, и вотъ увидимъ, какъ ты имъ скажешь -- проваливай! Пойдемъ, Алиса. Чортъ съ нимъ!
   -- Погодите, миссисъ Браунъ! -- закричалъ съ отчаяніемъ Точильщикъ. -- Что вы хотите дѣлать? На что это вы сердитесь, добрая бабушка? Да не уходите же, я и не думалъ васъ обижать. Я вѣдь съ самаго начала сказалъ, -- какъ ваше здоровье? -- вольно же вамъ ничего не отвѣчать. Ну, бабушка, все ли вы въ добромъ здоровьи? Да оглянитесь же сюда! -- завопилъ Робъ жалобнымъ голосомъ, -- ахъ, ты, Господи! Ну какъ бѣдному парню, разиня ротъ, стоять среди улицы съ хозяйской лошадью, которую надобно вычистить и выхолить! И онъ-то.... ой, ой, ой!... онъ знаетъ всю подноготную!...
   Старуха, работая постоянно губами и мотая головой, бормотала что-то про себя, однако сдѣлала видъ, что перестаетъ сердиться.
   -- Пойдемте же со мной, -- продолжалъ Робинъ, я поставлю лошадь въ стойло, и потомъ мы разопьемъ съ вами бутылочку, не такъ ли, миссисъ Браунъ? Миссъ, пойдемте съ нами, будьте такъ добры. Я, право, очень радъ этому свиданію, да только вотъ лошадь-то спутала меня.
   Послѣ этого извиненія, Точильщикъ, съ отчаяніемъ въ душѣ, поворотилъ своего коня въ глухой переулокъ, чтобы спокойнѣе добраться до конюшенъ. Старуха, безпрестанно озираясь на свою дочь, пошла подлѣ, между тѣмъ какъ Алиса слѣдовала за ними въ нѣкоторомъ отдаленіи.
   Минутъ черезъ десять почтенная компанія повернула на большой дворъ или площадь, обставленную амбарами, между которыми особенно бросался въ глаза амбаръ бутылочнаго мастера. Здѣсь же была и огромная конюшня, дававшая пріютъ нѣсколькимъ дюжинамъ благородныхъ животныхъ. Отдавъ конюху бѣлоногаго коня, Точильщикъ пригласилъ своихъ дамъ посидѣть y воротъ на каменной скамейкѣ, a самъ побѣжалъ въ ближайшій кабакъ, изъ котораго тотчасъ же воротился со штофомъ и стаканомъ.
   -- Это за здоровье твоего хозяина, м-ра Каркера, что ли? -- сказала тихонько старуха, принимая поданный стаканъ. -- Ну, многая ему лѣта!
   -- Да развѣ я сказалъ, какъ зовутъ моего хозяина? -- замѣтилъ Точильщикъ, выпучивъ глаза.
   -- Мы его знаемъ, -- сказала м-съ Браунъ, переставъ жевать и впившись глазами въ своего собесѣдника. -- Мы его видѣли сегодня поутру верхомъ на лошади, a ты еще вертѣлся передъ нимъ и снималъ шапку.
   -- Ай, ай! что это съ ней дѣлается? Развѣ она не будетъ пить?
   Этотъ вопросъ относился къ Алисѣ, которая, завернувшись въ свой капотъ, сидѣла поодаль, не обращая никакого вниманія на предложенный стаканъ. Старуха между тѣмъ качала головой.
   -- Ты не смотри на нее, -- сказала м-съ Браунъ, -- она y меня такая странная. A вотъ м-ръ Каркеръ...
   -- Tс! -- сказалъ Точильщикъ, осторожно осматриваясь во всѣ стороны, какъ будто м-ръ Каркеръ сгоялъ и подслушивалъ гдѣ-нибудь за угломъ. -- Тише, пожалуйста!
   -- A что? Развѣ онъ здѣсь?
   -- Какъ знать? -- бормоталъ Робинъ, бросая робкій взглядъ на амбаръ бутылочнаго мастера, какъ будто его хозяинъ скрывался тамъ между громадами стклянокъ.
   -- Хорошій хозяинъ? -- спросила м-съ Браунъ.
   Робинъ кивнулъ головой и прибавилъ тихимъ голосомъ:
   -- Проницателенъ такъ, что Боже упаси!
   -- За городомъ живетъ?
   -- За городомъ, y него собственная дача, a только теперь мы живемъ не дома.
   -- Гдѣ же?
   -- На квартирѣ, недалеко отъ м-ра Домби.
   Вдругъ молодая женщина бросила на него такой пытливый взоръ, что Робинъ совсѣмъ растерялся, и, не зная самъ, что дѣлаетъ, налилъ ей еще стаканъ вина. Стаканъ опять не былъ принятъ.
   -- Вы, чай, помните м-ра Домби? -- продолжаль Точильщикъ, -- мы о немъ, бывало, часто съ вами толковали.
   Старуха сдѣлала утвердительный жестъ.
   -- Ну, такъ вотъ м-ръ Домби слетѣлъ намедни съ лошади и разбился. Поэтому мой хозяинъ и переѣхалъ въ городъ, чтобы чаще видѣться съ м-ромъ Домби или съ м-съ Домбй.
   -- A они уже подружились, голубчикъ? спросила старука
   -- Кто?
   -- Онъ и она.
   -- То есть м-ръ и м-съ Домби? Почему мнѣ зыать?
   -- Не они, цыпленочекъ ты мой, a твой хозяинъ и м-съ Домби, -- возразила старуха вкрадчивымъ тономъ.
   -- Не знаю, -- сказалъ Робинъ, озираясь вокругь, -- можетъ, и подружились. Какъ вы любопытны, бабушка Браунъ! По-моему, знай себя, и будетъ съ тебя! Лучше держать языкъ за зубами. Право!
   -- Да вѣдь бѣды тутъ нѣтъ, касатикъ! -- воскликнула старуха съ дикимъ смѣхомъ и хлопая руками. -- Какой ты нынче скрытиый Робинъ! вотъ что значитъ попасть въ люди. Ну, a все-таки бѣды тутъ нѣтъ.
   -- Нѣтъ-то нѣтъ, оно, пожалуй, и такъ, -- возразилъ Робинъ, бросая опять отчаянный взглядъ на бутылочный амбаръ, -- a болтать, по-моему, никакъ не слѣдуетъ даже о пуговицахъ моего хозяина. Я вѣдь знаю, что говорю. Лучше повѣситься или утопиться, чѣмъ заводить что на его счетъ. Я бы вамъ ни за что не сказалъ его имени, если бы вы сами не знали. Говорите о чемъ-нибудь другомъ.
   Между тѣмъ, какъ Точильщикъ опять повелъ глазами по площадкѣ, старуха сдѣлала тайный знакъ своей дочери. Понявъ смыслъ этого мгновеннаго жеста, Аіиса отвела глаза отъ мальчишки, который ихъ угощалъ, и сѣла, какъ прежде, закутавшись въ свой плащъ.
   -- Робинъ! -- сказала старуха, приглашая его на другой конецъ скамейки. -- Ты всегда былъ моимъ ненагляднымъ любимцемъ... былъ или нѣтъ? Ну, говори же, касатикъ, да или нѣтъ.
   -- Да, бабушка, да! -- отвѣчалъ Точильщикъ, дѣлая прежалкую гримасу.
   -- И ты могъ меня оставить! -- сказала старуха, обвивая руками его шею. -- Ты убѣжалъ, да и нропалъ, и нѣтъ о тебѣ ни слуху, ни духу, мошенникъ ты этакій! Что бы тебѣ хоть разъ какъ-нибудь забѣжать къ старымъ друзьямъ и подать о себѣ вѣсточку! Такъ нѣтъ, плутяга, загордился, ой, ой!
   -- Поди-ка попробуй пожить съ такимъ хозяиномъ, какъ мой, -- заголосилъ въ отчаяніи Точильщикъ, -- онъ видитъ, кажись, за тридевять земель и знаетъ побольше всякаго чорта. Поневолѣ тутъ загордишься, да и прикусишь языкъ.
   -- Стало быть, ты никогда не навѣстишь меня, Робинъ? -- вскричала м-съ Браунъ. -- Никогда ты не придешь ко мнѣ, голубчикъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, бабушка, приду. Съ чего ты накинулась? приду, говорятъ тебѣ.
   -- Ай же соколикъ! вотъ это хорошо! Люблю дружка за обычай, -- кричала старуха, осушая слезы на своей щекѣ и сжимая его въ своихъ объятіяхъ. -- Придешь на старое мѣсто, Робинъ?
   -- Да, бабушка.
   -- Скоро, касатикъ?
   -- Скоро.
   -- И часто будешь ходить, голубчикъ ты мой?
   -- Да, да, да, -- отвѣчалъ Робинъ скороговоркой, -- буду ходить часто, бабушка, ей Богу.
   -- Ну, любезный, если ты не врешь, -- сказала м-съ Браунъ, поднявъ руки и закинувъ голову назадъ, -- я никогда не подойду къ твоей квартирѣ, хотя и знаю, гдѣ ты живешь, никогда не заикнусь о тебѣ, мой голубчикъ, никогда!
   Это восклицаніе послужило каплей утѣшенія для бѣднаго Точильщика, и онъ, взявъ руку м-съ Браунъ, умолялъ ее со слезами на глазахъ, чтобы она, ради Бога, не разстраивала его счастья. М-съ Браунъ согласилась, и въ доказательство еще разъ заключила въ нѣжныя объятія своего закадычнаго друга. Вставъ, наконецъ, со скамейки, чтобы идти за дочерью, она приложила палецъ къ губамъ и шепотомъ начала просить денегъ.
   -- Шиллингъ, мой милый, или хоть полъ-шиллинга, ради стараго знакомства! Я бѣдна, кормилецъ, a моя дочь ,-- м-съ Браунъ оглянулась черезъ плечо -- это вѣдь дочь хмоя... она моритъ меня и голодомъ, и холодомъ.
   Но когда Точильщикъ сунулъ шиллингъ въ ея руку, Алиса, быстро обернувшись назадъ, выхватила монету и бросила на полъ.
   -- Какъ, матушка! -- вскрикнула она, -- опять деньги! деньги съ начала до конца! Развѣ ты забыла, что я говорила тебѣ только-что? Молодой человѣкъ, можете взять вашу монету.
   Старуха страшно застонала, когда y нея вырвали деньги, но, не смѣя прекословить, поковыляла за своей дочерью въ переулокъ, выходившій отъ этого двора. Ошеломленный Точильщикъ, наблюдавшій ихъ съ своего мѣста, всксрѣ увидѣлъ, что обѣ женицины остановились и вступили между собою въ жаркій разговоръ, при чемъ молодая не разъ дѣлала рукою грозное движеніе, относившееся, вѣроятно, къ предмету ея рѣчи.
   -- Вотъ тутъ и валандайся съ этой сволочью, -- думалъ Точильщикъ, продолжая свои безмолвныя наблюденія съ высоты каменной скамейки. -- Не было печали, черти накачали. Ну, если этой вѣдьмѣ когда-нибудь придетъ въ голову выполнить свои угрозы.... a впрочемъ чего я робѣю? не Маѳусаиловы же вѣка проживетъ. негодная старушенка: авось какъ разъ издохнетъ черезъ годъ, a можетъ, и раньше, и тогда всѣ концы въ воду.
   Успокоивъ себя такими основательными предположеніями, Робинъ соскочилъ со скамейки и весело направилъ шаги къ конторѣ Домби и Сына въ полной готовности дожидаться новыхъ приказаній своего грознаго владыки.
   Однако, при взглядѣ на грознаго владыку, засѣдавшаго въ конторѣ, Точильшикъ затрепеталъ и затрясся всѣми суставами, ожидая заслуженныхъ упрековъ за сношенія съ м-съ Браунъ. Но упрековъ не было. М-ръ Каркеръ, по обыкновенію, вручилъ своему слугѣ утреннюю пачку бумагъ для м-ра Домби и записочку для м-съ Домби, при чемъ только кивнулъ головою, рекомендуя быть осторожнѣе и держать ухо востро: таинственное предостереженіе, стоившее всякихъ угрозъ и наказаній для запуганнаго парня.
   Оставшись опять одинъ въ своей комнатѣ, м-ръ Каркеръ принялся за дѣла и проработалъ цѣлый день. Онъ принималъ посѣтителей, пересматривалъ документы, обозрѣвалъ снаружи, вдоль и поперекъ, колеса и пружины меркантильной машины, и мысль его во время этихъ занятій ни на минуту не уклонялась въ сторону отъ обдуманнаго плана. Наконецъ, когда на письменномъ столѣ не оставалось болѣе ни одного клочка дѣловой бумаги, м-ръ Каркеръ еще разъ погрузился въ глубокое раздумье.
   Онъ стоялъ на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ и въ своей обыкновенной позѣ, уставивъ глаза на коверъ передъ каминомъ, когда вошелъ въ комнату его братъ съ пачкою писемъ, полученныхъ въ продолженіе дня. М-ръ Каркерь, переставъ наблюдать конторскій полъ, обратилъ геперь все свое вниманіе на брата, и когда тотъ, положивъ письма на столъ, хотѣлъ уже идти, главный приказчикъ остановилъ его вопросомъ:
   -- Зачѣмъ ты приходилъ сюда, Джонъ Каркеръ?
   Его братъ указалъ на письма.
   -- Странно, любезный, ты ходишь сюда каждый день и ни разу не освѣдомишься о здоровьи нашего хозяина.
   -- Сегодня поутру говорили въ конторѣ, что м-ръ Домби поправляется, -- отвѣчалъ братъ.
   -- Какая, подумаешь, кроткая овечка! -- улыбаясь возразилъ приказчикъ. -- Если бы этакъ м-ръ Домби схватилъ горячку или, чего добраго, отправился на тотъ свѣтъ, ты, конечно, мой милый, стосковался бы съ печали: не такъ ли?
   -- Я былъ бы очень огорченъ.
   -- Онъ былъ бы огорченъ! -- возразилъ приказчикъ, указывая на брата, какъ будто тутъ стоялъ еще человѣкъ, къ которому онъ обращался. -- Онъ былъ бы очень огорченъ! Ай да братецъ! И эта ветошь, эта гадина, прибитая носомъ къ стѣнѣ уже чортъ знаетъ сколько лѣтъ и чортъ знаетъ для чего, тоже хвастается своей преданностью, благодарностью, уваженіемъ и, пожалуй, самоотверженіемъ! И ты думаешь, любезный, что, вотъ такъ тебѣ и повѣрятъ!
   -- Я ни въ чемъ тебя не увѣряю, Джемсъ. Будь, ради Бога, справедливъ ко мнѣ, какъ и къ другимъ. Ты предлагаешь вопросъ, и я отвѣчаю; это, кажется, въ порядкѣ вещей.
   -- И тебѣ точно не на что пожаловатьсн, мокрая ты курица! -- закричалъ приказчикъ съ необыкновенной запальчивостью. -- Гордое обхожденіе тебя не раздражаетъ, глупые капризы, надутая важность, дерзкіе выговоры, упреки, -- все это тебѣ ни по чемъ! Да кой чортъ! человѣкъ ты или мышь?
   -- Было бы очень странно, если бы два человѣка, прожившіе вмѣстѣ цѣлые годы и поставленные въ отношеніи одинъ къ другому какъ начальникъ и подчиненный, не находили другъ въ другѣ какихъ-нибудь поводовъ къ неудовольствіямъ, особенно если взять въ разсчетъ предубѣжденіе ко мнѣ м-ра Домби. Но кромѣ того, что моя исторія здѣсь....
   -- Его исторія здѣсь! -- воскликнулъ Джемсъ. -- Это твой всегдашній конекъ. Ну, продолжай!
   -- Кромѣ того, что моя здѣшняя исторія обязываетъ меня собственно быть благодарнымъ, я увѣренъ, что во всемъ торговомъ домѣ не найдется ни одного человѣка, который бы не находилъ повода къ признательности. Не думай, братъ, чтобы здѣсь оставались хладнокровными къ судьбѣ м-ра Домби; совсѣмъ напротивъ, несчастное приключеніе съ почтеннымъ представителемъ фирмы огорчило болѣе или менѣе каждаго изъ насъ.
   -- Да, y тебя особыя причины быть благодарнымъ! -- воскликнулъ Джемсъ презрительнымъ тономъ. -- Глупецъ! неужели ты не видишь, зачѣмъ ты удержанъ въ этой конторѣ? Ты ни больше, ни меньше, какъ дешевый урокъ для всей остальной сволочи и вмѣстѣ великолѣпнѣйшій образчикъ милосердія Домби и Сына, которымъ очень нужны такіе образчики для увеличенія кредита.
   -- Я думаю, напротивъ, -- отвѣчалъ братъ кроткимъ тономъ, -- что фирма удержала меня по другимъ, болѣе безкорыстнымъ причинамъ.
   -- По какимъ это, интересно бы знать? Ужъ не по чувству ли христіанскаго милосердія и любви къ ближнему? Глупецъ!
   -- Послушай, Джемсъ. Хотя узы братства между нами разорваны давнымъ-давно....
   -- Кто же разорвалъ ихъ, почтеннѣйшій?
   -- Я, дурнымъ поведеніемъ. Я ни въ чемъ не обвиняю тебя.
   -- Это очень мило съ твоей стороны не обвинять меня, -- возразилъ главный приказчикъ, выставляя на показъ свои блистательные зубы. -- Ну, продолжай!
   -- Хотя узы братства, говорю я, давно разорваны между нами, однако я убѣдительно прошу не осыпать меня безполезными упреками и не перетолковывать моихъ словъ. Я хотѣлъ только замѣтить, что несправедливо было бы съ твоей стороны предположеніе, что только ты одинъ лично уважаешь м-ра Домби, хотя, разумѣется, ты болѣе всѣхъ насъ имѣешь причинъ дорожить благосостояніемъ фирмы: ты поставленъ здѣсь выше всѣхъ, удостоенъ полной довѣренности, обогащенъ и осыпанъ всѣми милостями, и м-ръ Домби обходится съ тобою, какъ съ товарищемъ и другомъ. Но, при всемъ томъ, я нравственно убѣжденъ и повторяю еще, что всѣ здѣсь уважаютъ представителя фирмы.
   -- Ты лжешь! -- закричалъ приказчикъ, вспыхнувъ отъ гнѣва. -- Ты подлый лицемѣръ, Джонъ Каркеръ, и я повторяю, что ты лжешь!
   -- Остановись, Джемсъ! что ты разумѣешь подъ этими обидными словами?
   -- A вотъ видишь ли, любезный, что я подъ этимъ разумѣю, -- отвѣчалъ приказчикъ, показывая брату оконечность указательнаго пальца. -- Ты можешь сколько тебѣ угодно надѣвать маску подлѣйшаго лицемѣра, я вижу тебя насквозь и знаю наизусть свычаи и обычаи всей конторской сволочи. Нѣтъ здѣсь ни одного человѣка, отъ меня до послѣдняго молокососа, который бы сколько-нибудь уважалъ хозяина этихъ заведеній. Всѣ ненавидятъ Домби и втихомолку посылаютъ ему тысячи чертей. Чѣмъ кто ближе къ его милостямъ, тѣмъ ближе къ его нахальству. Всѣ и каждый удаляются отъ него по мѣрѣ приближенія къ нему, и будь y кого побольше смѣлости, тотъ открыто возсталъ бы противъ этого гордеца. Вотъ какой здѣсь законъ!
   Джонъ, начинавшій, въ свою очередь, горячиться, до того былъ теперь изумленъ послѣдними словами брата, что нѣсколько времени не могъ выговорить ни слова.
   -- Не знаю, -- сказалъ онъ наконецъ, приходя мало-по-малу въ себя, -- не знаю, кто такъ неудачно принялъ на себя трудъ нашептывать тебѣ всѣ эти небылицы, и не понимаю, зачѣмъ именно меня, a не другого кого ловишь ты на удочку.... Не запирайся, я очень хорошо вижу, что ты испытываешь меня и вывѣдываешь. Твое обращеніе и манеры, совсѣмъ тебѣ несвойственныя, ясно подтверждаютъ это. Но какъ бы то ни было, ты обманутъ, Джемсъ Каркеръ.
   -- Разумѣется, я очень хорошо знаю, что обманутъ.
   -- Только не мною, въ этомъ можно присягнуть. Обманываютъ тебя или шпіоны, если оии y тебя есть, или собственныя мысли и подозрѣнія.
   -- У меня нѣтъ подозрѣній, -- съ живостью возразилъ главный приказчикъ. -- Мои догадки -- достовѣрность. У всѣхъ васъ одна и та же пѣсня. Всѣ вы -- низкія, презрѣнныя, гадкія собаки, воете на одинъ тонъ и виляете однимъ хвостомъ. Знаю я васъ!
   Джонъ Каркеръ удалился, не сказавъ ни слова, и затворилъ дверь. Главный приказчикъ пододвинулъ къ камину стулъ и началъ тихонько разгребать уголь кочергой.
   -- Канальи, бестіи, мошенники, плуты! -- восклицалъ на досугѣ м-ръ Каркеръ, выставляя для собственнаго удовольствія свои перловые зубы. -- Нѣтъ изъ нихъ ни одного, который бы не прикинулся обиженнымъ и оскорбленнымъ... какъ! Да будь y нихъ сила, власть и умѣніе, они бы въ прахъ уничтожили этого Домби и разбросали бы его кости съ такимъ же хладнокровіемъ, какъ я вотъ выгребаю этотъ пепелъ.
   Разсѣявъ за рѣшеткой остатки пепла, м-ръ Каркеръ любовался на свое произведеніе съ задумчивой улыбкой.
   -- A для нихъ вѣдь нѣтъ еще этой женщины, которая рисуется въ перспективѣ блистательной наградой, -- прибавилъ онъ торжественнымъ тономъ. -- Мы шли напроломъ черезъ рогатки гордости и высокомѣрія, -- этого не должно забывать. Каково было наше знакомство? Да, чортъ побери!
   Съ этимъ онъ впалъ въ глубокое раздумье и долго просидѣлъ, повѣсивъ голову надъ почернѣвшей рѣшеткой. Наконецъ, онъ всталъ, надѣлъ шляпу и перчатки и вышелъ изъ комнаты. Была уже ночь. М-ръ Каркеръ сѣлъ на коня и поѣхалъ по освѣщеннымъ улицамъ.
   Подъѣхавъ къ дому м-ръ Домби, Каркеръ взглянулъ на верхнее окно, гдѣ, бывало, онъ наблюдалъ Флоренсу съ ея собакой. Въ окнѣ не было свѣта; Каркеръ улыбнулся и небрежно повелъ глазами по всему фасаду великолѣпнаго чертога.
   -- Было время, -- сказалъ онъ, -- когда не безъ удовольствія наблюдалъ я и тебя, маленькая звѣзда, наводя тѣни по мѣрѣ надобности и окружая тебя облаками! Но теперь на горизонтѣ яркая планета, и ты потерялась въ ея свѣтѣ.
   Онъ поворотилъ за уголъ бѣлоногаго коня и отыскалъ глазами одно изъ многочисленныхъ оконъ на переулочной сторонѣ дома. Другія мысли, другія воспоминанія пробудились въ его душѣ: какая-то гордая, величественная фигура, рука въ перчаткѣ, перья изъ крыла прекрасной птицы, разсѣянныя по полу, бѣлая грудь, волновавшаяся подъ платьемъ, какъ будто отъ приближенія бури.... Постоявъ съ минуту, м-ръ Каркеръ поворотилъ назадъ и быстро помчался впередъ по темнымъ и опустѣлымъ паркамъ.
   Роковое сцѣпленіе обстоятельствъ! Гордая женщина ненавидѣла его всѣми силами души и между тѣмъ исподволь должна была привыкнуть къ его обществу, и вотъ теперь онъ -- единственный человѣкъ, который присвоилъ себѣ право разговаривать съ ней о ея супругѣ и о собственномъ ея униженіи въ своихъ же глазахъ! Она знала его въ совершенствѣ, точно такъ же, какъ и онъ ее зналъ, и поэтому между ними не могло быть никакой довѣрчивости, a между тѣмъ, несмотря на эту глубокую ненависть, онъ съ каждымъ днемъ подходилъ къ ней ближе. Несмотря на глубокую ненависть! Haпротивъ, очень смотря: на днѣ этого чувства, зоркій и грозный глазъ ея смутно прозиралъ зародышъ отмщенія, которое съ нѣкотораго времени мрачнымъ пятномъ запало въ ея душу.
   И неужели призракъ этой женщины носился въ его воображеніи, когда онъ стремглавъ летѣлъ по опустѣлому пространству? И былъ этотъ призракъ вѣренъ дѣйствительности?
   Да. Онъ воображаль ее точно такою, какъ она была. Ея гордость, отвращеніе, ненависть были для него столько же ясны, какъ ея красота. Ничто съ такою отчетливою вѣрностью онь не представлялъ, какъ ея ненависть къ себѣ. Она то горделиво отталкивала его повелительнымъ жестомъ, то иногда бросалась къ ногамъ его лошади и уничтожалась во прахѣ; но какъ бы ни было, она всегда являлась его умственному взору безъ маски, безъ прикрасъ, и онъ наблюдалъ ее на опасномъ пути, по которому она проходила.
  

Глава XLVII.

Громовой ударъ.

  
   Время не укоротило барьера между м-ромъ Домби и его женой. Утѣшитель скорбящихъ и укротитель гнѣвныхъ, благодѣтельное время нисколько не помогало этой четѣ, связанной не розовою цѣпью, a желѣзными кандалами, натиравшими до крови и костей ихъ крѣпкія руки, стремившіяся съ каждымъ днемъ высвободиться отъ насильственнаго ига и разойтись въ противоположныя стороны. Разнородная ихъ гордость, обращенная на разные предметы, была однакожъ совершенно равна въ степени своей упругости и силы, и отъ ихъ кремнистаго столкновенія мгновенно вспыхивалъ между ними огонь, который горѣлъ или тлѣлся, смотря по обстоятельствамъ, но сожигаль непремѣнно все, къ чему ни прикасался, и осыпалъ, такимъ образомъ, грудами пепла тернистый путь злополучнаго брака.
   Будемь къ нему справедливы. Надменный до чудовищнаго ослѣпленія, возроставшаго и усиливающагося по мѣрѣ сопротивленія, онъ принуждалъ и всегда готовъ былъ принуждать ее къ чему бы и какъ бы то ни было; но, въ сущности, онъ не перемѣнилъ о ней своего мнѣнія, и его чувства были всегда одни и тѣ же. Она, нечего и говорить, вела себя очень дурно, не признавая надъ собой его верховнаго вліянія и отказываясь отъ всякой подчиненности, поэтому слѣдовало ее исправить и привести въ приличныя границы; но все же нѣтъ никакого сомнѣнія, что при другомъ поведеніи, она была бы отличнымъ украшеніемъ его дома и могла бы сообщить удивительный блескъ знаменитому имени Домби и Сына.
   Она между тѣмъ.... но ея положеніе не измѣнилось съ того вечера, когда она сидѣла одна подлѣ мерцающаго пламени, въ мрачной и грозной красотѣ, наблюдая темныя тѣни на стѣнѣ, какъ будто въ нихъ обрисовывались ея собственныя мысли. Проникнутая страшнымъ отвращеніемъ, она чаще и чаще обращала теперь свой мрачный взглядъ на отвратительную фигуру, направлявшую противъ нея всевозможные роды нравственнаго униженія. Это была опять фигура ея супруга.
   Да неужели, въ самомъ дѣлѣ, могъ въ родѣ нашемъ образоваться такой характеръ, какъ y м-ра Домби? Естественно ли это?
   Уже полгода прошло послѣ бѣдственнаго приключенія, a они не измѣнились въ своихъ отношеніяхъ друтъ къ другу. Она стояла на его пути мраморной скалою, несокрушимою никакими ударами грома, a онъ лежалъ на ея дорогѣ холоднымъ болотомъ душнаго погреба, куда не проникалъ и не проникнетъ никогда лучъ дневного свѣтила.
   Что касается до Флоренсы, въ ея сердцѣ исчезла теперь всякая надежда на лучшую будущность, надежда, основанная на водвореніи въ новомъ домѣ прекрасной маменьки. Новый домъ постарѣлъ почти двумя годами, и тяжелые опыты каждаго дня задушили тоскливое предчувствіе отдаленнаго счастья. Если еще въ глубинѣ ея души оставался отблескь угасавшей надежды, что Эдиѳь и ея отецъ со временемъ, быть можетъ, какъ-нибудь сдѣлаются счастливѣе, зато она была убѣждена, что отецъ никогда не будетъ ее любить. Разъ, и только разъ въ жизни, показалось ей, что она читаетъ въ глазахъ отца что-то, похожее на раскаяніе, но это мгновеніе давно исчезло въ продолжительномъ воспомиианіи о его холодности, мрачной и упорной.
   Флоренса еще любила его, но съ нѣкотораго времени ея любовь начала мало-по-малу принимать какой-то странный характеръ. Думая объ отцѣ, она представляла его не дѣйствительнымъ существомъ, a отжившимъ членомъ вымершаго семейства, который для нея очень дорогъ по воспоминаніямъ объ этомъ семействѣ. Тихая грусть, съ какой она любила память маленькаго Павла или своей матери, казалось, входила теперь частью въ ея представленія о немъ, имѣвшія видъ милыхъ сердцу воспоминаній, и, такимъ образомъ, отецъ, любимый ею, становился для нея неопредѣленною мечтою безъ всякой связи съ дѣйствительною жизнью, какъ образъ милаго брата, которому слѣдовало со временемъ достигнуть зрѣлаго возраста и сдѣлаться ея естественнымъ покровителемъ. Флоренса сама не могла отдать себѣ яснаго отчета въ этихъ представленіяхъ, но нѣтъ ничего мудренаго, если она считала своего отца умершимъ для себя: мысль о немъ всегда соединялась съ мыслью о погибщихъ надеждахъ и желаніахъ, умерщвленныхъ его холодностыо.
   Такая перемѣна въ молодой дѣвушкѣ произошла незамѣтно для нея самой, точно такъ же, какъ незамѣтно перешла она отъ младенчества къ дѣтству и отъ дѣтства къ періоду полнаго расцвѣта женской красоты. Флоренсѣ было почти семнадцать лѣтъ, когда въ своихъ уединенныхъ размышленіяхъ она мало-по-малу начала сознавать свое дѣйствительиое отношеніе къ окружающимъ предметамъ.
   Она часто оставалась теперь наединѣ, потому что ея прежняя связь съ ея прекрасной матерью значительно измѣнилась. Во время несчастія, случившагося съ отцомъ, когда онъ лежалъ одинокій въ своей спальнѣ, Флоренса въ первый разъ замѣтила, что Эдиѳь ея избѣгаетъ. Огорченная до послѣдней степени и не умѣя никакъ согласить этой холодности сь ея любовью, обнаруживающеюся при каждой встрѣчѣ, Флоренса однажды вечеромъ пошла еще разъ въ ея комнату.
   -- Матушка, чѣмъ я васъ оскорбила? -- сказала Флоренса, съ робостью остамавливаясь подлѣ нея.
   -- Ничѣмъ, мой ангелъ.
   -- Отчего же вы перемѣнились ко мнѣ, милая матушка? Вѣроятно, я что-нибудь сдѣлала: скажите, ради Бога, и я постараюсь загладить свою вину. Мнѣ трудно сказать, съ какою скоростью я въ состояніи замѣтить каждую, даже малѣйшую перемѣну, потому-что я люблю вась отъ всего сердца.
   -- Такъ же, какь и я тебя, мой ангель, -- отвѣчала Эдиѳь. -- Ахъ, Флоренса, повѣрь мнѣ, никогда я не любила тебя больше, чѣмъ теперь.
   -- Отчего же вы такъ часто удаляетесь отъ меня? И отчего иной разъ вы такъ странно смотрите на меня? Не правда ли, вы странно на меня смотрите?
   Эдиѳь дала утвердительный отвѣтъ своими черными глазами.
   -- Скажите мнѣ, отчего, и я употреблю всѣ средства, чтобы заслужить вашу благосклонность.
   -- Флоренса, -- отвѣчала Эдиѳь, взявъ руку, обвивавшую ея шею, и бросая на нее такіе нѣжные, такіе любящіе взоры, что молодая дѣвушка стала передъ нею на колѣни, -- милая Флоренса, я не могу тебѣ сказать, отчего. Не мнѣ это говорить, и не тебѣ слушать; но будь увѣрена, мой ангелъ, это должно быть такъ, a не иначе. Развѣ я поступала бы такъ, если бы это не было нужно?
   -- Неужели мы должны быть отчужденными, матушка? -- спросила Флоренса, обративъ на нее испуганные глаза.
   Въ безмолвныхъ глазахъ Эдиѳи обозначился утвердительный отвѣтъ.
   Флоренса смотрѣла на нее съ возрастающимъ изумленіемъ и страхомь до тѣхъ поръ, пока не могла больше ее видѣть сквозь слезы, побѣжавшія по ея лицу.
   -- Флоренса, жизнь моя! -- восклицала Эдиѳь, -- послушай меня. Я не могу больше смотрѣть на эту сцену. Успокойся, мой другь. Ты видишь, какъ я тверда и спокойна, a развѣ это ничего для меня?
   При послѣднихъ словахъ грудь ея выпрямиласъ, глаза засверкали и голосъ сдѣлался твердымъ. Она продолжала:
   -- Не совсѣмъ отчужденными. Только отчасти, и притомъ лишь для виду, Флоренса, потому что въ душѣ я остаюсь такою же въ отношеніи къ тебѣ, какъ прежде, какъ и всегда. Но то, что я дѣлаю, сдѣлано не для меня.
   -- Неужели для меня, милая матушка?
   -- Довольно, -- сказала Эдиѳь послѣ нѣкотораго размышленія, -- довольно знать дѣло, какъ оно есть, и не спрашивать, почему оно такъ. Милая Флоренса, мы должны видѣться съ этой минуты какъ можно рѣже: это необходимо, это неизбѣжно, этого требуетъ роковая судьба. Искренность, утвердившаяся между нами, должна быть прекращена.
   -- Когда? -- вскричала Флоренса, -- о, милая матушка, когда?
   -- Теперь, -- отвѣчала Эдиѳь?
   -- Неужели навсегда?
   -- Я не говорю этого. Я и сама не знаю. Наша дружба при лучшихъ обстоятельствахъ, могла бы сдѣлаться священнымъ союзомъ, благодѣтельнымъ для обѣихъ; но что выйдетъ изъ нея теперь, мнѣ неизвѣстно. Я пришла сюда по такимъ дорогамъ, по которымъ никогда теперь не идти, но путь мой отсюда.... я ничего не вижу.... Богъ знаетъ....
   Голосъ ея замеръ, и она взглянула на Флоренсу съ какимъ-то дикимъ испугомъ, который быстро перешелъ въ мрачную гордость, и вдругъ всѣ черты ея лица выразили гнѣвъ, неукротимый гнѣвъ, готовый разразиться при первой вспышкѣ. И между тѣмъ какъ эти чувства смѣнялись съ неуловимою быстротой, подобно струнамъ на дикой арфѣ, общее выраженіе гнѣва оставалось господствующимъ, и ничего похожаго на нѣжность не обрисовывалось ея позой. Она не опустила своей головы, не заплакала и не сказала, что вся ея надежда только на Флоренсу. Напротивъ, она держала голову вверхъ, готовая стать передъ нимъ лицомъ къ лицу, чтобы иоразить его смертью, Да и она бы поразила, если бы въ ея глазахъ заключалась чарующая сила.
   -- Матушка, -- сказала Флоренса, проникнутая ужаснымъ безпокойствомъ, -- есть въ васъ какая-то перемѣна, страшная перемѣна, которая сильно тревожитъ меня. Позвольте мнѣ остаться съ вами.
   -- Нѣтъ, мой другъ, мнѣ гораздо лучше одной, и всего менѣе я могу остаться съ тобою. Не спрашивай меня, но повѣрь, что всѣ эти капризы зависятъ не отъ собственной моей воли. Повѣрь, что въ душѣ я нисколько не перемѣнилась, хотя, быть можетъ, намъ слѣдуетъ казаться впредь еще больше отчужденными другъ отъ друга. Прости мнѣ, если своимъ присутствіемъ я еще больше омрачила вашъ мрачный домъ.... я здѣсь лишняя тѣнь.... мнѣ это извѣстно.... не станемъ бо на спокойномъ лицѣ больной явилась улыбка.
   Глаза не измѣняли своего направленія. Алиса положила руку на грудь, прошептала священное имя, о которомъ ей читали, и жизнь, подобно свѣту, исчезла съ лица ея.
   На постели осталась одна развалина смертнаго дома, о который когда-то билъ дождь, да черные волосы, развѣвавшіеся отъ зимняго вѣтра.
   

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

ГЛАВА I.
Возмездіе.

   Новыя перемѣны произошли въ большомъ домѣ, въ длинной, мрачной улицѣ, гдѣ Флоренса провела свое одинокое дѣтство. Онъ остался по-прежнему большимъ домомъ, огражденнымъ отъ дождя и вѣтра, безъ щелей въ крышѣ, безъ разбитыхъ оконъ, безъ осыпающихся стѣнъ; но онъ все-таки развалина, и изъ него бѣгутъ мыши.
   Мистеръ Тоулинсонъ и компанія сначала не обращало вниманія на доходившіе до нихъ нелѣпые слухи. Кухарка сказала, что кредитъ нашъ, слава Богу, не такъ легко "подорвать"; а мистеръ Тоулинсонъ объявилъ, что послѣ этого распустятъ, пожалуй, слухъ, что обанкрутился англійскій банкъ, или что въ Товерѣ продаютъ съ аукціоннаго торга коронные брильянты. Но явились газеты и мистеръ Перчъ, а вслѣдъ за ними явилась мистриссъ Перчъ, чтобы разболтать все на кухнѣ и провести пріятно вечеръ.
   Какъ-скоро всѣ убѣдились въ несчастій дома, мистеръ Тоулинсонъ сталъ болѣе всего безпокоиться о томъ, чтобъ банкротство было порядочное -- не менѣе, какъ на сто тысячъ фунтовъ. Самъ мистеръ Перчъ изъявилъ сомнѣніе, чтобы сто тысячь могли покрыть всѣ долги. Женщины, подъ предводительствомъ мистриссъ Перчъ и кухарки, часто повторяли: "сто ты-ся-чь фун-товъ!" съ ужасающимъ самодовольствіемъ, какъ-будто вмѣстѣ съ словами онѣ взвѣшивали деньги. Горничная объявила, смотря на мистера Тоулинсона, что ей хотѣлось бы имѣть сотую долю этой суммы, чтобы отдать ее избранному ею человѣку. Мистеръ Тоулинсонъ, помня старую обиду, сказалъ, что человѣку трудно рѣшиться на что употребить такую сумму, развѣ на усы, и этотъ горькій сарказмъ заставилъ горничную въ слезахъ выйдти изъ кухни.
   Но она скоро возвратилась, по убѣжденію кухарки, которая, всегда славясь своимъ сердцемъ, сказала Тоулинсону, что теперь имъ нужно быть вмѣстѣ, потому-что, можетъ-быть, скоро они совсѣмъ разстанутся. Они были въ этомъ домѣ, продолжала кухарка, при похоронахъ, на свадьбѣ, во время бѣгства; пусть же никто не скажетъ, что въ настоящее время они не могли ужиться другъ съ другомъ. Мистриссъ Перчъ чрезвычайно растрогана такою рѣчью и вслухъ замѣчаетъ, что кухарка сущій ангелъ. Мистеръ Тоулинсонъ отвѣчаетъ кухаркѣ, что онъ никогда не отступитъ отъ своихъ прежнихъ чувствъ, и вслѣдъ за тѣмъ уходить и возвращается вмѣстѣ съ горничною, извѣщая всю кухню, что онъ шутилъ, и что онъ, вмѣстѣ съ Анною, поселяется въ зеленной линіи на Оксфордокомъ-Рынки, гдѣ проситъ публику не оставить ихъ своимъ вниманіемъ. Рѣчь его принята съ общимъ восторгомъ.
   Въ простонародьи, семейныя несчастія не могутъ обойдтись безъ ѣды. Кухарка приготовляетъ два блюда къ ужину, а мистеръ Тоулинсонъ на тотъ же предметъ чиститъ морскихъ раковъ. Сама мистриссъ Пипчинъ, встревоженная такимъ случаемъ, посылаетъ внизъ за ужиномъ и простъ прислать ей четверть графина вскипяченаго хереса.
   За ужиномъ мало говорятъ о мистерѣ Домби. Болѣе всего разсуждаютъ о томъ, давно ли онъ зналъ, что это случится. Кухарка говоритъ: "о! давно уже, повѣрьте мнѣ!" и обращается за подтвержденіемъ къ мистриссъ Перчъ. Нѣкоторые любопытствуютъ знать, что будетъ дѣлать мистеръ Домби и выпутается ли онъ изъ своего положенія. Мистеръ Тоулинсонъ сомнѣвается и намекаетъ на одну изъ лучшихъ богаделень", гдѣ у него будетъ свой маленькій садикъ" прибавляетъ кухарка жалобнымъ тономъ: "и весною будетъ рости цвѣтной горохъ".-- Именно, говорить мистеръ Тоулинсонъ: и гдѣ онъ будетъ однимъ изъ братьевъ чего-нибудь.-- Мы всѣ братья, говоритъ мистриссъ Перчъ, отнимая рюмку отъ рта.-- Исключая сестеръ, говоритъ мистеръ Перчъ.-"Вотъ, какъ падаютъ сильные!" замѣчаетъ кухарка.-- а Гордость всегда наказывается: такъ было и будетъ!" прибавляетъ горничная.
   Удивительно, съ какимъ удовольствіемъ они дѣлаютъ эти замѣчанія, и съ какимъ христіанскимъ терпѣніемъ переносятъ общій ударъ. Одна только кухарка нисшаго класса, въ черныхъ чулкахъ, до-сихъ-поръ почти неоткрывавшая рта, нѣсколько разстроиваетъ пріятное положеніе ихъ духа неожиданнымъ вопросомъ: "А что, если намъ не заплатятъ жалованья?"...Все общество на минуту остается безгласнымъ; но кухарка, прежде всѣхъ пришедшая въ себя, обращается къ молодой женщинѣ съ вопросомъ, какъ она смѣетъ оскорблять такимъ безчестнымъ предположеніемъ домъ, гдѣ ее кормятъ, и не-уже-ли кто-нибудь рѣшится отнять у бѣдныхъ слугъ ихъ долю? Если таковы религіозныя мнѣнія Мери Доусъ, съ жаромъ замѣчаетъ кухарка, то я не знаю, чѣмъ это кончится.
   Мистеръ Тоулинсонъ также не знаетъ, и молодая кухарка, повидимому, сама ничего не зная, заглушена общимъ голосомъ и покрыта стыдомъ.
   Черезъ нѣсколько дней, въ домъ начали являться незнакомые люди и условливаться другъ съ другомъ въ столовой, какъ-будто они тутъ жили. Между ними замѣчателенъ одинъ джентльменъ съ мозаичною арабскою физіономіею и массивною цѣпью у часовъ; онъ свиститъ въ гостиной и, въ ожиданіи другаго джентльмена, съ перомъ и чернилами въ карманѣ, спрашиваетъ мистера Тоулинсона, называя его старымъ пѣтухомъ, не помнитъ ли онъ, какую фигуру имѣли вновѣ пунцовые съ золотомъ обои. Сходбища въ столовой дѣлаются чаще, и каждый джентльменъ какъ-будто носитъ перо и чернила въ карманѣ. Наконецъ, объявляютъ, что будетъ аукціонъ. Набирается еще больше народа, съ перьями и чернилами въ карманахъ, съ толпою помощниковъ, которые тотчасъ начинаютъ стаскивать ковры и постукивать по мёбели, оставляя на лѣстницѣ и въ передней слѣды своихъ грязныхъ ногъ.
   Домашній совѣтъ на кухнѣ находится въ полномъ составѣ и отъ нечего-дѣлать занимается ѣдою. Но въ одинъ день ихъ призываютъ къ мистриссъ Пипчипъ, которая обращается къ нимъ съ слѣдующею рѣчью:
   -- Вы знаете, что господинъ вашъ находится въ затруднительномъ положеніи? говоритъ мистриссъ Пипчинъ.
   Мистеръ Тоулинсонъ, какъ ораторъ, отвѣчаетъ, что обществу извѣстно это несчастіе.
   -- Предупреждаю васъ, что каждый долженъ о себѣ позаботиться, продолжала мистриссъ Пипчинъ.
   -- И вамъ не худо! вскричалъ рѣзкій голосъ изъ толпы.
   -- Это ты, безстыдная? съ досадою сказала гнѣвная Пипчинъ, обращаясь къ кухаркѣ.
   -- А если и я? спросила кухарка, выходя впередъ.
   -- Такъ убирайтесь, куда хотите,и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше! Надѣюсь никогда болѣе не увидѣть вашихъ рожъ.
   Сказавъ это, мистриссъ Пипчинъ достала холстинный мѣшокъ и аккуратно роздала всѣмъ жалованье.
   -- Теперь, кто хочетъ, можетъ идти за всѣ четыре стороны, говоритъ мистриссъ Пипчинъ:-- а кто хочетъ, можетъ остаться здѣсь на нѣкоторое время. Во всякомъ случаѣ, исключая негодную кухарку, которая должна сейчасъ же убраться изъ дома.
   -- Она не заставитъ себя просить, отвѣчаетъ кухарка.-- Прощайте, мистриссъ Пипчинъ; жаль, что на прощанье не могу похвалить вашей наружности.
   -- Вонъ отсюда! кричитъ мистриссъ Пипчинъ, топнувъ ногою.
   Кухарка выходитъ съ чувствомъ собственнаго достоинства, къ досадѣ мистриссъ Пипчинъ, и вслѣдъ за нею вся честная компанія отправляется на кухню.
   Здѣсь мистеръ Тоулинсонъ говоритъ, что, во-первыхъ, онъ предлагаетъ закусить, а послѣ закуски предложить мнѣніе, которое, вѣроятно, всѣ найдутъ приличнымъ ихъ настоящему положенію. Когда закуска была подана и очень-дружно уничтожена, мистеръ Тоулинсонъ предложилъ такое мнѣніе: что кухарка отходитъ, и что если мы не будемъ вѣрными другъ другу, то никто не будетъ вѣренъ намъ; что всѣ они долгое время жили въ этомъ домѣ и всегда старались жить въ общемъ согласіи. (При этомъ растроганная кухарка говоритъ: "слушайте! слушайте!", а мистриссъ Перчъ, набивъ полный ротъ, проливаетъ слезы.) Онъ полагаетъ, что въ настоящее время, когда отходитъ одна, должны отойдти и всѣ. Горничная удивляется такому благородному чувству и поддерживаетъ мистера Тоулинсона. Кухарка говоритъ, что она чувствуетъ всю справедливость такого поступка и надѣется, что это дѣлается не собственно для нея, но по чувству долга. Мистеръ Тоулинсонъ отвѣчаетъ, что они дѣлаютъ это дѣйствительно по чувству долга, и что теперь онъ можетъ открыто сказать, что не считаетъ приличнымъ оставаться въ домѣ, гдѣ начались торги и тому подобныя вещи. Горничная вполнѣ соглашается съ Тоулинсономъ и въ подтвержденіе разсказываетъ, какъ одинъ незнакомый джентльменъ хотѣлъ поцаловать ее на лѣстницѣ. Тутъ мистеръ Тоулинсонъ вскакиваетъ со стула, чтобъ отъискать и наказать обидчика; но дамы удерживаютъ его и стараются успокоить, говоря, что всего благоразумнѣе будетъ оставить домъ, гдѣ происходятъ такія неблагопристойности. Мистриссъ Перчъ, представляя это дѣло въ новомъ свѣтѣ, утверждаетъ, что имъ невозможно деликатнѣе поступить съ мистеромъ Домби, запершимся въ своей комнатѣ, какъ ускоривъ свой отъѣздъ. "Какъ будетъ для него тягостно" говоритъ добрая женщина: "встрѣтиться съ бѣдными слугами, которыхъ онъ до-сихъ-поръ обманывалъ, заставляя ихъ думать, что онъ очень-богатъ!" Кухарка совершенно поражена этимъ доводомъ, который мистриссъ Перчъ подтверждаетъ нѣсколькими избранными аксіомами. Оказывается несомнѣннымъ, что имъ нужно всѣмъ разойдтись. Уложили сундуки, привели извощиковъ, и къ сумеркамъ изъ всей компаніи не осталось ни одного человѣка.
   Домъ, всею своею огромностью, стоитъ въ мрачной улицѣ; но онъ уже сдѣлался развалиною, и изъ него бѣгутъ мыши.
   Джентльмены съ перьями и чернилами составляютъ опись вещамъ, садясь на такія вещи, которыя сдѣланы совсѣмъ не для того, чтобъ на нихъ сидѣли, и закусывая на такой посудѣ, которая устроена совсѣмъ не для ѣды, и какъ-будто находя особенное удовольствіе, дѣлая странное употребленіе изъ дорогихъ предметовъ. Вездѣ видна странная смѣсь. Тюфяки и постели валяются въ столовой; стекло и фарфоръ попали въ оранжереи; столовый сервизъ наваленъ на диванъ въ гостиной, и на мраморныхъ каминахъ валяется разный хламъ съ лѣстницъ. Наконецъ, попона съ печатнымъ объявленіемъ на ней виситъ съ балкона, а такое же объявленіе виситъ по обѣимъ сторонамъ дверей.
   Въ улицу со всѣхъ сторонъ съѣзжаются экипажи. Толпы ободранныхъ вампировъ, жидовъ и христіанъ, разбрелись по дому, постукивая по богатымъ зеркаламъ, по клавишамъ великолѣпнаго рояля, пачкая картины грязными пальцами, дыша на клинки лучшихъ столовыхъ ножей, пробуя софы и кресла кулаками, тормоша пуховики, открывая и затворяя всѣ коммоды, взвѣшивая серебряныя ложки и вилки, разсматривая каждую нить полотна и суконъ и переворачивая все вверхъ дномъ. Въ цѣломъ домъ не осталось ни одного нетронутаго угла. Грязные незнакомые люди съ такимъ же любопытствомъ разсматриваютъ кухонную посуду, какъ и щегольской гардеробъ. Толстяки, въ истертыхъ шляпахъ на головъ, выглядываютъ изъ оконъ спальни и шутятъ съ друзьями на улицъ. Люди основательные и разсчетливые располагаются съ росписью въ гостиныхъ и карандашомъ дѣлаютъ отмѣтки. Два ростовщика поднимаются даже по лѣстницѣ, устроенной для спасенія при пожарѣ, и съ крыши любуются окрестною панорамою. Эта суматоха продолжается нѣсколько дней.
   Въ лучшей гостиной, на прекрасныхъ полированныхъ столахъ краснаго дерева съ точеными ножками, устроена каѳедра аукціонера, и толпы оборванныхъ вампировъ, жидовъ и христіанъ, грязныхъ незнакомыхъ людей и толстяковъ въ истертыхъ шляпахъ, толпятся около нея и начинаютъ торги. Въ комнатахъ жаръ, шумъ и пыль, и надъ всѣмъ этимъ голова и плечи, голосъ и молотокъ неутомимаго акціонера. Вещи продаются однѣ за другими. Иногда являются шутки и общій шумъ. Это продолжается цѣлые четыре дня. Продается лучшая, новѣйшая домашняя мебель.
   Вслѣдъ за красивыми экипажами являются возы и ваггоны и цѣлая толпа носильщиковъ. Цѣлый день люди таскаютъ разную мебель въ кабріолеты, возы и ваггоны. Кроватку маленькаго Поля увозятъ на одноколкѣ. Вывозъ изъ дома лучшей, новѣйшей домашней мебели продолжается почти цѣлую недѣлю.
   Наконецъ, все замолкло. Въ домѣ не осталось ничего, кромѣ разбросанныхъ листковъ каталоговъ, пучковъ соломы и сѣна и баттареи оловянныхъ горшковъ за дверьми передней. Оцѣнщики, собравъ свои матеріалы, уходятъ. Одинъ изъ джентльменовъ, пришедшихъ съ перомъ и чернилами, въ послѣдній разъ обходитъ со вниманіемъ весь домъ, приклеивая къ окнамъ объявленіе о его продажѣ. Наконецъ, уходить и онъ. Болѣе не остается никого. Домъ стоитъ какъ развалина, и изъ него бѣгутъ мыши.
   Комната, занимаемая мистриссъ Пипчинъ, равно какъ и та часть дома, гдѣ спущены шторы, избѣгли всеобщаго опустошенія. Мистриссъ Пипчинъ во все это время оставалась хладнокровною и суровою, и только изрѣдка выходила изъ своей комнаты, чтобъ взглянуть, какъ выносятъ вещи, или прицѣниться къ какому-нибудь покойному креслу. Покойное кресло осталось за мистриссъ Пипчинъ, и она сидѣла уже на своей новой собственности, когда явилась мистриссъ Чиккъ.
   -- Каковъ мой братецъ, мистриссъ Пипчинъ? спрашиваетъ мистриссъ Чиккъ.
   -- Чортъ его знаетъ, отвѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ.-- Онъ никогда не удостоиваетъ меня чести говорить со мною. Ему поставлено ѣсть и пить въ смежной комнатъ, и когда тамъ никого не бываетъ, онъ приходитъ нъстъ. Меня нбчего спрашивать. Я о немъ столько же знаю, какъ человѣкъ съ юга, который обжогъ себѣ ротъ, ѣвши холодную похлебку.
   -- Но что же это такое? вскрикиваетъ мистриссъ Чиккъ.-- Долго ли это будетъ продолжаться? Если братецъ не сдѣлаетъ усилія, что съ нимъ будетъ, мистриссъ Пипчинъ? Кажется, онъ могъ видѣть, что произошло Noтѣ-того, что онъ не хотѣлъ сдѣлать усилія.
   -- Вотъ еще! говоритъ мистриссъ Пипчинъ, потирая носъ.-- Есть "чемъ безпокоиться. Дѣло бывалое. Людямъ и прежде приходилось испытывать несчастія и разставаться съ мёбелью. Не далъе, какъ мнѣ!
   -- Братъ мой, глубокомысленно продолжаетъ мистриссъ Чиккъ: -- такой удивительный, такой странный человѣкъ. Страннѣе его я еще никого не видала. Повѣритъ ли кто-нибудь, что, получивъ извѣстіе о замужствѣ и отъѣздѣ своей негодной дочери, онъ обратился ко мнѣ съ подозрѣніемъ, будто она у меня въ домѣ.-- Каково это? И повѣритъ ли кто-нибудь, что когда я сказала ему: "Поль, можетъ-быть, я и глупая женщина, но мнѣ не понятно, отъчего твои дѣла пришли въ такое разстройство", онъ бросился ко мнѣ, и сказалъ, чтобъ безъ его просьбы я никогда къ нему не ходила! Каково это?
   -- Какъ жаль, что онъ не принимался за рудники! замѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ.-- Они бы смягчили его характеръ.
   -- Чѣмъ же все это кончится? продолжаетъ мистриссъ Чиккъ, не слушая замѣчаній мистриссъ Пипчинъ.-- Я очень бы желала это знать. Что онъ думаетъ предпринять? Ему необходимо дѣйствовать. Нечего сидѣть, запершись въ своихъ комнатахъ. Дѣло само собою не пріидетъ къ нему. Онъ долженъ идти за дѣломъ. Зачѣмъ же онъ не идетъ? Онъ всегда былъ дѣловымъ человѣкомъ и знаетъ, куда идти. Конечно. Почему же онъ не идетъ?
   Приведя такіе сильные доводы, мистриссъ Чиккъ нѣсколько минутъ остается безмолвною.
   -- Сверхъ-того, продолжаетъ она:-- къ-чему онъ сидитъ запершись при такихъ непріятныхъ обстоятельствахъ? Не-уже-ли ему некуда идти? Онъ могъ бы прійдти къ намъ. Онъ знаетъ, что у насъ онъ какъ дома. Мистеръ Чиккъ только объ этомъ и говоритъ, да и я говорила ему своимъ языкомъ: "не думай, Поль, что такіе близкіе родные, какъ мы, измѣнятся отъ разстройства твоихъ дѣлъ". Мы не похожи на другихъ людей! Но онъ не трогается съ мѣста. Ну, что, если домъ отдадутъ въ наемъ? Что онъ тогда сдѣлаетъ? Ему нельзя будетъ здѣсь оставаться. Его выгонятъ поневолѣ. Зачѣмъ же не убраться заранѣе? Тутъ нельзя не подумать, чѣмъ все это кончится?
   -- Что касается собственно до меня, то я знаю, чѣмъ это кончится, отвѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ:-- и этого съ меня довольно. Я скоро совсѣмъ отсюда уѣду.
   -- Что жь! я не осуждаю васъ, замѣтила мистриссъ Чиккъ.
   -- Это для меня совершенно все равно, язвительно замѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ.-- Я уѣзжаю во всякомъ случаѣ. Я не могу здѣсь оставаться. Я умру раньше недѣли. Вчера мнѣ пришлось самой готовить для себя котлеты, а я къ этому не привыкла. Мое слабое сложеніе не въ-состояніи всего переносить. Въ Брайтонѣ у меня есть родные, къ которымъ я уже писала о своемъ пріѣздѣ.
   -- Говорили ли вы объ этомъ моему брату? спрашиваетъ мистриссъ Чиккъ.
   -- Какъ же! скоро до него доберешься! вскричала мистриссъ Пипчинъ.-- Вчера, однако, я сказала ему, что мнѣ здѣсь нечего дѣлать, и что не лучше ли послать за мистриссъ Ричардсъ. Онъ проворчалъ что-то въ родѣ согласія, и я послала за нею. Вздумалъ ворчать! Будь онъ моимъ мужемъ, онъ, можетъ-быть, и имѣлъ бы на то причины; но теперь это нестерпимо!
   Сказавъ это, мистриссъ Пипчинъ, извлекшая столько твердости и добродѣтели изъ глубины перувіанскихъ рудниковъ, встала съ своей мягкой собственности, чтобъ проводить до дверей мистриссъ Чиккъ. Мистриссъ Чиккъ, до конца оплакивая странный характеръ своего брата, ушла, вполнѣ довольная собою.
   Въ сумерки, мистеръ Тудль, освободясь отъ работъ, пріѣзжаетъ съ Полли и сундукомъ, и съ звонкимъ поцалуемъ оставляетъ ихъ въ передней опустѣлаго дома.
   -- Повѣришь ли, Полли, говоритъ мистеръ Тудль: -- что только за прошедшее добро я позволилъ тебѣ сюда пріѣхать. Я теперь имѣю хорошее мѣсто о ни въ чемъ не нуждаюсь. Но сдѣланнаго намъ добра никогда не должно забывать, Полли. Твое же лицо разгонитъ всякую печаль. Дай мнѣ за это еще разъ поцаловать его. Ты хочешь сдѣлать доброе дѣло, Полли, и я даю тебѣ полную волю. Доброй ночи, Полли!
   Мистриссъ Пипчинъ, въ черномъ бомбазиновомъ платьѣ, въ черной шляпкѣ и шали, ожидаетъ только почтовой кареты въ Брайтонъ. Вещи ея уложены, и кресло (бывшее любимымъ кресломъ мистера Домби) стоитъ у дверей.
   Наконецъ, карета является. Вещи мистриссъ Пипчинъ, вмѣстѣ съ ихъ достопочтенною владѣтельницею, помѣщаются въ карету. Въ сѣрыхъ глазахъ мистриссъ Пипчинъ видна какая-то змѣиная усмѣшка, когда она, уѣзжая, поправляетъ свое бомбазиновое платье.
   Домъ сталъ такою развалиною, что въ немъ не осталось на одной мыши.
   Но Полли не долго оставалась одна въ опустѣломъ домѣ. Ночью, она сидѣла за работою въ комнатъ ключницы, стараясь позабыть всю исторію этого дома, какъ вдругъ раздался ударъ въ дверь, и такъ сильно, какъ только онъ могъ отдаться въ такомъ опустѣломъ мѣстѣ. Полли поспѣшно отворила и ввела къ себѣ даму въ закрытой черной шляпкѣ. Это миссъ Токсъ, и глаза у миссъ Токсъ красны.
   -- О, Полли! говоритъ миссъ Токсъ:-- какъ только я опомнилась, получивъ твое письмо, я тотчасъ же поспѣшила за тобою. Здѣсь нѣтъ никого, кромѣ тебѣ?
   -- Ни души, отвѣчаетъ Полли.
   -- Видѣла ли ты его?
   -- Нотъ, его уже давно никто не видитъ. Мнѣ сказали, что онъ совсѣмъ не выходитъ изъ своей комнаты.
   -- Не болѣнъ ли онъ? спрашиваетъ миссъ Токсъ.
   -- Мнѣ кажется, онъ болѣнъ душевно, отвѣчаетъ Полли. Ему тяжело теперь, бѣдняжкѣ!
   Миссъ Токсъ такъ растрогана, что едва въ состояніи говоритъ. Она не ребенокъ;- но въ то же время сердце ея не охладѣло отъ лѣтъ и безбрачной жизни. Въ этомъ сердцѣ есть нѣжность, состраданіе и участіе. Подъ замочкомъ съ рыбьимъ глазомъ миссъ Токсъ носитъ лучшія качества, чѣмъ другіе подъ болѣе-затѣйливою наружностью.
   Просидѣвъ довольно-долгое время, миссъ Токсъ отправляется домой, а Полли, съ свѣчою въ рукѣ, провожаетъ ее до самой улицы и неохотно возвращается въ опустѣлый домъ, чтобъ броситься въ постель. Поутру, Полли ставитъ въ одну изъ мрачныхъ комнатъ все то, что ей приказано приготовлять ежедневно, и потомъ уходить и не возвращается до слѣдующаго утра. Въ той комнатѣ есть колокольчики, которые никогда не звонятъ, и хотя Полли слышитъ иногда чьи-то шаги, по никто не выходитъ изъ комнаты.
   Миссъ Токсъ возвращается рано поутру. Она мало-по-малу переноситъ сюда, въ своей маленькой сумкѣ, разные запасы, оставшіеся послѣ умершаго владѣтеля напудренной головы и косы. Она носитъ въ бумагѣ куски холоднаго кушанья, бараньи языки, дичь для своего обѣда, и, раздѣляя все это съ Полли, проводитъ большую часть своего времени въ разрушенномъ домѣ, изъ котораго бѣжали мыши. При малѣйшемъ шумѣ, миссъ Токсъ вздрагиваетъ и прячется какъ преступница; она хочетъ, чтобъ никто не зналъ, что она осталась вѣрною человѣку, которому всегда удивлялась.
   Это обстоятельство извѣстно, однако, майору. Майоръ, изъ любопытства, поручилъ своему вѣрному слугѣ надсматривать за домомъ, и узнавать, что будетъ съ Домби. Слуга донесъ о вѣрности миссъ Токсъ, и тѣмъ чуть не уморилъ майора со смѣху. Съ этого часа онъ посинѣлъ еще болѣе и безпрестанно шепчетъ себѣ подъ носъ:-- Чортъ возьми, сэръ, эта женщина природная дура!
   А разорившійся человѣкъ? Какъ онъ проводитъ время?
   "Пусть онъ вспомнитъ это, здѣсь въ комнатѣ, въ предстоящіе годы. Дождь, падающій на крышу, вѣтеръ, уныло свистящій за дверью, могутъ имѣть даръ предсказанія. Пусть онъ вспомнитъ это, здѣсь въ комнатѣ, въ предстоящіе годы!"
   Онъ помнилъ это: И въ безсонную ночь, и въ мучительный день, и при блѣдной зарѣ, онъ все объ этомъ думалъ, съ грустью, съ раскаяніемъ, съ тоскою! "Папенька, скажите мнѣ что-нибудь, милый папенька". Онъ снова слышалъ эти слова, снова видѣлъ это лицо. Онъ видѣлъ, какъ оно упало на дрожащія руки -- и слышалъ долгій, пронзительный крикъ...
   Онъ упалъ, чтобъ болѣе уже не вставать никогда. Для ночи его свѣтскаго паденія на завтра уже не было солнца; для пятна его семейнаго позора уже не было очищенія; ничто, благодаря Бога, не могло возвратить къ жизни его умершаго ребенка. Но его душу болѣе всего терзало то, что онъ не могъ уже исправить прошедшаго, на которое, вмѣсто благословеній, со всѣхъ сторонъ сыпались одни проклятія.
   О, онъ помнилъ это! Дождь, падавшій на крышу; вѣтеръ, уныло свистѣвшій за дверью, имѣли даръ предсказанія въ своемъ меланхолическомъ шумѣ. Онъ зналъ теперь, что онъ сдѣлалъ; онъ зналъ теперь, что самъ навлекъ на свою голову несчастія, которыя такъ низко склонили ее. Онъ зналъ теперь, каково быть нелюбимымъ и отверженнымъ, каково убить послѣднюю любовь въ невинномъ сердцѣ дочери!
   Онъ вспомнилъ, какова она была въ тотъ вечеръ, когда онъ пріѣхалъ домой съ своею невѣстою. Онъ вспомнилъ, какова она была при всѣхъ переворотахъ покинутаго, дома. Онъ вспомнилъ теперь, что изъ всего его окружавшаго, не измѣнялась только она одна. Сынъ его обратился въ прахъ, его гордая жена сдѣлалась отверженною женщиною, его другъ и льстецъ оказался подлѣйшимъ изъ негодяевъ, его богатства исчезли, даже самыя стѣны смотрѣли на него, какъ на чужаго. Одна она по-прежнему обращала къ нему свой кроткій и нѣжный взглядъ. Она никогда для него не измѣнялась, какъ и онъ для нея -- и она погибла!
   А между-тѣмъ, какъ въ его мысляхъ, одни за другими мелькали -- сынъ, жена, другъ, богатство -- туманъ, сквозь который онъ смотрѣлъ на свою дочь, разсѣвался и показывалъ ее во всемъ ея самоотверженіи. О, не лучше ли было бы, еслибъ онъ любилъ ее, какъ любилъ сына, и потерялъ бы ее, и схоронилъ бы ихъ въ одну могилу!
   При своей гордости -- онъ все еще былъ гордъ -- онъ свободно разстался съ покинувшимъ его свѣтомъ. Онъ стряхнулъ съ себя отпадавшій отъ него свѣтъ. Потому ли, что онъ видѣлъ на лицѣ его сожалѣніе, или равнодушіе, онъ старался избѣгать его. Онъ ни съ кѣмъ не въ состояніи былъ переносить своихъ несчастій, кромѣ дочери, которую отогналъ прочь. Онъ самъ не зналъ, что бы онъ сказалъ ей, и какое бы могъ получить отъ нея утѣшеніе: но былъ убѣжденъ, что она никогда бы его не покинула. Онъ зналъ, что теперь она любила бы его болѣе, чѣмъ во всякое другое время; онъ былъ столько же увѣренъ въ ея ангельскомъ характерѣ, какъ въ голубомъ небѣ надъ собою, и эти мысли съ каждымъ часомъ болѣе и болѣе овладѣвали его душою.
   Онѣ начались съ полученіемъ письма ея молодаго мужа и съ извѣстіемъ, что она уѣхала. И при всемъ томъ, его гордость еще была такъ велика, что, услышавъ ея голосъ въ смежной комнатѣ, онъ не вышелъ бы къ ней на встрѣчу. Еслибъ онъ увидѣлъ ее на улицѣ, и она бы только бросила на него свой кроткій взглядъ, онъ прошелъ бы мимо, съ холоднымъ, неумолимымъ лицомъ, хотя сердце его разрывалось бы на часто. Гнѣвъ на ея замужство и на Валтера прошелъ уже совершенно. Онъ думалъ только о томъ, что могло быть, и чего не было. Настоящее оканчивалось тѣмъ, что она погибла, а онъ сокрушенъ отчаяніемъ и тоскою.
   Онъ почувствовалъ теперь, что у него было двое дѣтей, которыя родились въ этомъ домѣ, и что между имъ и пустыми, голыми стѣнами была печальная связь, которую трудно было разорвать, потому-что она напоминала о двойномъ дѣтствѣ и двойной потерѣ. Онъ рѣшился выѣхать изъ дома, самъ не зная куда, когда эти мысли въ первый разъ запали къ нему въ грудь; по остался еще на одну ночь, чтобъ пройдтись по комнатамъ.
   Въ глухую ночь вышелъ онъ изъ своего уединенія и со свѣчою въ рукѣ тихонько поднялся по лѣстницѣ. Его поразили знакомые слѣды, и онъ вспомнилъ, что гдѣ-нибудь на свѣтѣ есть женщина, которая, прислушиваясь у его дверей во время его болѣзни, оставила ихъ на лѣстницѣ. Онъ опустилъ голову и заплакалъ.
   Ему чудилась ея легкая походка. Наверху, въ его воображеніи, мелькнулъ дѣтскій образъ, который, напѣвая, песъ на рукахъ ребенка. Чрезъ нѣсколько минутъ, дѣвушка какъ-будто остановилась, притаивъ дыханіе; свѣтлые волосы падали кудрями на заплаканное лицо, обращавшее къ нему безпокойный взглядъ...
   Онъ пошелъ по комнатамъ, когда-то великолѣпнымъ, теперь опустѣлымъ и измѣнившимся даже въ величинѣ и формѣ. Тутъ также были слѣды, и тѣ же мысли стало терзать и безпокоить его. Онъ началъ бояться за свой разсудокъ, потому-что мысли теряли свою связь и принимали неясныя формы.
   Онъ ее помнилъ хорошенько, въ которой изъ этихъ комнатъ жила его дочь, оставаясь при немъ одна. Онъ радъ быль скорѣй уйдти отсюда, и подняться выше, гдѣ многое напоминало ему надменную жену, ложнаго слугу и друга, и его ложную гордость; но теперь онъ оставилъ ихъ безъ вниманія, и только съ грустью и отчаяніемъ думалъ о своихъ дѣтяхъ.
   Вездѣ эти слѣды! Они не оставили въ покоѣ даже старой комнаты, гдѣ стояла маленькая кровать. Онъ едва могъ отъискать чистое мѣсто на полу, чтобъ броситься на него и, прислонясь къ стѣнѣ, дать полную свободу слезамъ. Въ былое время, онъ пролилъ въ этой комнатѣ столько слезъ, что здѣсь онъ менѣе стыдился своей слабости, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ. Здѣсь, на голыхъ доскахъ, въ глубинѣ ночи, плакалъ гордый человѣкъ, гордый даже и въ несчастій, который всталъ бы и отвернулся, встрѣтя привѣтливое лицо или протянутую руку.
   Съ разсвѣтомъ, онъ опять заперся въ своихъ комнатахъ. Онъ хотѣлъ уѣхать въ этотъ день, но ему все еще жаль было оставить домъ, съ которымъ такъ связывало его прошедшее. Онъ уѣдетъ завтра. Наступило завтра. Онъ уѣдетъ завтра. Каждую ночь, никѣмъ не замѣчаемый, онъ выходилъ и, какъ призракъ, блуждалъ по опустѣлому дому. Каждое утро, прислонясь къ окну, думалъ онъ о потерѣ двухъ дѣтей своихъ. Въ его мысляхъ, они сдѣлались неразлучны. О, еслибъ ранѣе онъ могъ соединить ихъ своею любовью!
   Онъ уже привыкъ къ душевнымъ волненіямъ и безпокойствамъ еще до своихъ послѣднихъ страданій. Наконецъ, онъ началъ думать, что ему можно не уѣзжать совсѣмъ. Онъ могъ еще отдать то, что ему оставило кредиторы, и оставить только узелъ, связывавшій его съ опустѣвшимъ домомъ...
   Вокругъ него шумѣлъ и суетился свѣтъ, который не могъ оставаться спокойнымъ. Это терзало бѣднаго страдальца. Предметы стали принимать въ его глазахъ тусклый и неясный цвѣтъ. Домби и Сынъ уже не существовалъ, какъ не существовали его дѣти.
   Онъ думалъ объ этомъ цѣлый день и, задумчиво сидя въ своемъ креслѣ, видѣлъ противъ себя, въ зеркалѣ, слѣдующую картину:
   Жалкое, исхудавшее подобіе самого-себя, сидѣвшее сгорбясь надъ пустымъ каминомъ. Оно то поднимало голову, разсматривая морщины на своемъ лицѣ, то снова опускало ее и задумывалось. То вставало оно и прохаживалось; то выходило въ другую комнату и возвращалось, держа у груди какую-то вещь, взятую съ уборнаго столика; то смотрѣло оно на дверь и о чемъ-то думало.
   -- Тсс! Что это?
   Онъ думалъ о томъ, что прошло бы много времени прежде, чѣмъ кровь, вытекавшая здѣсь, дотекла бы до передней. Струя подвигалась бы впередъ такъ лѣниво и медленно, то останавливаясь, то измѣняя свое направленіе, что по ней отчаянно-раненнаго человѣка нашли бы умершимъ или умирающимъ. Долго думая объ этомъ, онъ опять всталъ, и ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, держа руку на груди. Онъ случайно взглянулъ на нее и замѣтилъ, какъ дрожала эта рука.
   Онъ снова сѣлъ, устремивъ глаза на опустѣвшій каминъ, не замѣчая, что свѣтлый лучъ солнца прокрался въ комнату. Онъ сидѣлъ, ни о чемъ не думая. Вдругъ онъ вскочилъ, и рука что-то судорожно сжала на груди. Его остановилъ крикъ, дикій, пронзительный, радостный крикъ, и передъ собою на колѣнахъ онъ увидѣлъ дочь свою.
   Она стояла передъ нимъ, сложивъ руки; она умоляла его о прощеніи; она говорила, что безъ него она никогда не будетъ счастлива.
   Но онъ не измѣнялся. Никакія блага не заставили бы его измѣниться.
   -- О, не смотрите на меня такъ строго! Я никогда не хотѣла покидать васъ; я ушла, потому-что была испугана и не могла ни о чемъ думать. Папенька, Я измѣнилась. Я раскаяваюсь, я знаю свой проступокъ; я лучше знаю свои обязанности. Не отвергайте меня, или я умру!
   Казалось, онъ колебался. Онъ чувствовалъ, какъ она обвилась руками около его шеи, какъ она цаловала его, какъ прильнула лицомъ къ его лицу, какъ положила его голову къ себѣ на грудь и прижала къ растерзанному имъ сердцу...
   -- Папенька, я мать. У меня есть ребенокъ, который скоро назоветъ Валтера тѣмъ же именемъ, которымъ я называю васъ. Когда онъ родился, и когда я узнала, какъ люблю его, я поняла, что сдѣлала, оставя васъ. Простите мнѣ, милый папенька, и благословите меня и моего ребенка!
   Онъ исполнилъ бы ея просьбу, еслибъ могъ. Онъ хотѣлъ поднять руки, чтобъ умолять ее о прощеніи, но она схватила и опустила ихъ внизъ.
   -- Сынъ мой родился въ морѣ, папенька. Я просила Бога пощадить меня, чтобъ я могла возвратиться домой. Съ корабля я пришла прямо къ вамъ. Мы никогда болѣе не разстанемся съ вами!
   Голова его, покрытая сѣдинами, была обвита ея рукою; онъ плакалъ, припоминая, что голова его никогда еще такъ не покоилась.
   -- Вы поѣдете къ намъ вмѣстѣ со мною, папенька, и увидите моего сына. Его зовутъ Полемъ, папенька. Мнѣ кажется, онъ похожъ...
   Слезы остановили ее.
   -- Папенька, для моего сына, для имени, которое мы ему дали, для меня, простите Валтера! Онъ такъ добръ и нѣженъ ко мнѣ. Съ нимъ я такъ счастлива. Одна я виновата, что имъ женился на мнѣ. Я такъ любила его!
   Она прильнула къ нему еще ближе и говорила съ возрастающимъ одушевленіемъ:
   -- Это мое сокровище, папенька. Я готова умереть за него. Онъ будетъ вмѣстѣ со мною любить и почитать васъ. Мы скажемъ ему, что у васъ также былъ сынъ, называвшійся его именемъ, сынъ, о которомъ вы столько грустили; что онъ на небѣ, гдѣ мы когда-нибудь всѣ его увидимъ. Поцалуйте меня, папенька, въ знакъ того, что вы примиряетесь съ Валтеромъ, съ отцомъ ребенка, который прислалъ меня къ вамъ!
   Она припала къ нему въ слезахъ, и старикъ, поцаловавъ се въ губы, поднялъ глаза къ небу и сказалъ: "Боже мой, прости мнѣ; я давно ищу этого!"
   И онъ снова опустилъ голову, лаская дочь, и долго-долго они оставались въ объятіяхъ другъ друга.
   Онъ одѣлся и вышелъ вслѣдъ за нею, съ робкимъ повиновеніемъ ребенка. Съ трепетомъ заглянувъ въ комнату, гдѣ онъ такъ долго былъ запертъ, онъ поспѣшно прошелъ мимо. Флоренса, не сводя съ него глазъ, нѣжно обнявъ его, довела его до кареты и увезла съ собою.
   Миссъ Токсъ и Полли вышли изъ своего заключенія со слезами на глазахъ. Онѣ бережно уложили его платье и книги, отослали ихъ къ Флоренсѣ и потомъ выпили послѣднюю чашку чаю въ опустѣломъ домѣ.
   -- Итакъ, Домби и Сынъ, какъ я уже однажды замѣтила, оказался дочерью, сказала миссъ Токсъ.
   -- И прекрасною дочерью! вскричала Полли.
   -- Правда твоя, Полли, сказала миссъ Токсъ.-- Ты добрая женщина, и прежде меня была ея другомъ. Робинъ!
   Съ этимъ именемъ миссъ Токсъ обратилась къ круглолицому молодому человѣку, равнодушно сидѣвшему въ отдаленномъ углу. Оказалось, что это былъ Точильщикъ.
   -- Робинъ, сказала миссъ Токсъ: -- я только-что сказала твоей матери, что она добрая женщина.
   -- Правда ваша, миссъ, проворчалъ Точильщикъ съ нѣкоторымъ чувствомъ.
   -- При этомъ случаѣ, продолжала миссъ Токсъ:-- я желала бы, чтобъ, поступивъ ко мнѣ въ услуженіе, ты помнилъ, что у тебя добрая мать, и старался быть ей утѣшеніемъ.
   -- Клянусь честью, миссъ, отвѣчалъ Точильщикъ:-- я многое испыталъ, и теперь принялъ твердое намѣреніе исправиться.
   Миссъ Токсъ, надѣвъ платокъ и шляпку, вышла вмѣстѣ съ Полли и Точильщикомъ, на котораго не могла нарадоваться мать. Полли потушила свѣчу, заперла ворота и поспѣшила домой, заранѣе зная, какъ обрадуются ея неожиданному приходу. Огромный домъ, скрывая всѣ страданія и всѣ перемѣны, которыхъ онъ былъ свидѣтелемъ, какъ онѣмѣлый, угрюмо стоялъ на улицѣ, прекращая всѣ дальнѣйшіе разспросы объявленіемъ, что все зданіе отдается въ наемъ.
   

ГЛАВА II.
Въ которой болѣе всего говорится о супружескомъ счастіи.

   Въ ломъ доктора Блимбера наступилъ торжественный день огромнаго полугодоваго праздника, на который приглашались всѣ молодые джентльмены, обучавшіеся въ атомѣ прекрасномъ заведеніи, и съ котораго они разъѣзжались по домамъ, напитанные ученостью. Мистеръ Скеттльсъ отправился за границу, къ своему отцу, сэру Барнету Скеттльсу, которому извѣстность доставила дипломатическій постъ, къ общему удовольствію его соотечественниковъ и соотечественницъ. Мистеръ Тозеръ, сдѣлавшійся взрослымъ молодымъ человѣкомъ, въ сапогахъ à la Wellington, былъ весь полонъ древности, что приводило въ восторгъ его добрыхъ родителей и заставляло отца и мать мистера Бригса прятать головы. Познанія мистера Бригса, какъ дурно-уложенный грузъ, были такъ прибраны, что онъ никакъ не могъ добраться до того, что ему было нужно. Въ-самомъ-дѣлъ, плоды, трудолюбиво собранные этимъ джентльменомъ съ древа познанія, подверглись такому прессу, что въ нихъ ничего не осталось отъ ихъ первоначальной формы и вкуса. Мистеръ Битерстонъ, на котораго насильственная система имѣла то счастливое дѣйствіе, что не оставила никакого впечатлѣнія, когда понуждающій аппаратъ пересталъ дѣйствовать, находился въ болѣе-удовлетворительномъ состояніи, и на кораблѣ, отправлявшемся въ Бенгалъ, забывалъ все съ такою необыкновенною быстротою, что становилось сомнительнымъ, удержитъ ли онъ въ памяти къ концу вояжа склоненіе именъ существительныхъ.
   Когда докторъ Блимберъ, по своему всегдашнему обыкновенію, долженъ былъ поутру сказать молодымъ джентльменамъ: "Джентльмены, мы снова будемъ продолжать свои занятія съ двадцать-пятаго числа слѣдующаго мѣсяца", онъ отступилъ отъ своего всегдашняго обыкновенія, и сказалъ: "Джентльмены, когда нашъ другъ Цинциннатъ удалялся въ свою хижину, онъ не нашелъ ни одного Римлянина, котораго бы могъ представить сенату, какъ своего преемника. Но здѣсь есть Римлянинъ, продолжалъ докторъ Блимберъ, ударивъ по плечу мистера Фидера:-- adolescens imprimis gravis et doctus, джентльмены, котораго я, удаляющійся Цинциннатъ, хочу представить моему маленькому сенату, какъ будущаго диктатора. Джентльмены, мы снова будемъ продолжать свои занятія съ двадцать-пятаго числа слѣдующаго мѣсяца, подъ надзоромъ мистера Фидера".
   При этомъ молодые джентльмены громко изъявили свою радость, и мистеръ Тозеръ, отъ лица всѣхъ, тотчасъ же поднесъ доктору серебряную чернильницу, сказавъ по этому случаю рѣчь, въ которой было очень-мало отечественнаго языка, но пятнадцать латинскихъ цитатъ и семь греческихъ. Это возбудило большое неудовольствіе въ младшемъ изъ молодыхъ джентльменовъ и заставило его замѣтить, что чернильница куплена на общія деньги не для того, чтобъ дать случай старому Тозеру выказать свои познанія, и что онъ не имѣлъ никакого права употребить во зло общую собственность.
   Ни слова не было сказано молодымъ джентльменамъ и никакого намека не сдѣлано было касательно женитьбы мистера Фидера на прекрасной Корнелій Блимберъ. Докторъ Блимберъ болѣе всѣхъ удивился бы такому слуху; но, не смотря на то, дѣло было уже извѣстно всѣмъ молодымъ джентльменамъ, и, отправляясь къ роднымъ и знакомымъ, они съ ужасомъ пожелали счастія мистеру Фидеру.
   Самыя романическія мечты мистера Фидера наконецъ исполнились. Докторъ рѣшился выкрасить домъ снаружи, починить его, отказаться отъ занятій и выдать замужъ Корнелію. Крашенье и починка начались въ самый день отъѣзда молодыхъ джентльменовъ, а въ день, назначенный для свадьбы, Корнелія, въ новыхъ очкахъ, готовилась наложить на себя узы Гименея.
   Докторъ, съ своими учеными ногами, мистриссъ Блимберъ въ лиловой шляпкѣ, мистеръ Фидеръ съ щетинистыми волосами на головѣ, и братъ мистера Фидера, преосвященный Альфредъ, готовившійся обвѣнчать молодыхъ, собрались въ гостиной, и сама прекрасная Корнелія, съ померанцовыми цвѣтами на головѣ, уже явилась, какъ вдругъ слабоглазый молодой человѣкъ громкимъ голосомъ сдѣлалъ слѣдующій докладъ:
   -- Мистеръ и мистриссъ Тутсъ!
   Послѣ котораго вошелъ мистеръ Тутсъ, очень пополнѣвшій, ведя подъ руку хорошенькую даму, съ блестящими черными глазами.
   -- Мистриссъ Блимберъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- позвольте мнѣ представить вамъ мою жену.
   Мистриссъ Блимберъ была въ восторгѣ. Мистриссъ Блимберъ казалась такою доброю и снисходительною.
   -- Такъ-какъ вы уже давно меня знаете, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- то позвольте мнѣ увѣрить васъ, что жена моя есть одна изъ самыхъ замѣчательныхъ женщинъ.
   -- Другъ мой! прервала мистриссъ Тутсъ.
   -- Клянусь вамъ честью, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- увѣряю васъ, мистриссъ Блимберъ, она необыкновенная женщина.
   Мистриссъ Блимберъ подвела къ Корнеліи супругу мистера Тутса, смѣявшуюся отъ души. Мистеръ Тутсъ, поздравя невѣсту, подошелъ къ своему старому учителю, стоявшему у окна вмѣстѣ съ мистеромъ Фидеромъ.
   -- Прекрасно, Тутсъ! Вы также изъ нашихъ! весело сказалъ докторъ.
   -- Вотъ каковъ! сказалъ Фидеръ.-- Вздумалъ и женился!
   -- Фидеръ! отвѣчалъ мистеръ Тутсъ:-- желаю тебѣ всего лучшаго. Если ты будешь такъ же счастливъ семейною жизнью, какъ я, то тебѣ ничего не останется болѣе желать.
   -- Ты видишь, что я не забываю моихъ старыхъ друзей, сказалъ Фидеръ.-- Я зову ихъ къ себѣ на свадьбу, Тутсъ.
   -- Фидеръ, нѣкоторыя обстоятельства помѣшали мнѣ увидѣться съ тобою до моей свадьбы. Вопервыхъ, я насказалъ тебѣ столько вздору о миссъ Домби, что, прося тебя на свадьбу не съ нею, ожидалъ отъ тебя разныхъ вопросовъ, которые въ то время совершенно свели бы меня съ ума. Во-вторыхъ, наша свадьба была самая скромная: былъ только общій другъ мой и моей жены, капитанъ -- не знаю хорошенько чего... Но не въ томъ дѣло. Надѣюсь, Фидеръ, что, написавъ тебѣ обо всемъ, что случилось до моего отъѣзда съ женою за границу, я вполнѣ исполнилъ обязанности дружбы.
   -- Полно, Тутсъ, сказалъ Фидеръ, пожимая ему руку:-- я шутилъ.
   -- Ну, Фидеръ, что ты думаешь о моей женитьбѣ?
   -- Превосходная женитьба!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? Какова же она должна быть для меня? Ты никогда не узнаешь, что это за необыкновенная женщина!
   Мистеръ Фидеръ готовъ былъ согласиться; но мистеръ Тутсъ покачалъ головою.
   -- Видишь ли, сказалъ онъ: -- въ женѣ я всегда искалъ только ума. Деньги, Фидеръ, у меня были. Ума... иногда не доставало.
   Фидеръ хотѣлъ возражать; но мистеръ Тутсъ продолжалъ:
   -- Нѣтъ, Фидеръ, у меня его не было. Къ-чему мнѣ это скрывать? Я зналъ, что умъ заключается тутъ, сказалъ онъ, показывая на жену. Я могъ располагать собою, потому-что у меня не было родныхъ. У меня никого не было, кромѣ опекуна, котораго я всегда считалъ пиратомъ и корсаромъ. Мнѣ, конечно, не нужно было спрашивать его мнѣнія.
   -- Безъ всякаго сомнѣнія, сказалъ Фидеръ.
   -- Итакъ, я дѣйствовалъ по-своему. Чудный былъ этотъ день, Фидеръ! Никто лучше меня не знаетъ, что за умъ у этой женщины! Сузанна, другъ мой, береги себя!
   -- Другъ мой, я здѣсь разговариваю, отвѣчала мистриссъ Тутсъ.
   -- Но береги себя, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Будь осторожнѣе. На нее все такъ сильно дѣйствуетъ! прибавилъ онъ шопотомъ мистриссъ Блимберъ.
   Мистриссъ Блимберъ говорила Сузаннѣ о необходимости быть осторожнѣе, когда мистеръ Фидеръ предложилъ ей свою руку, чтобъ довести до кареты и ѣхать въ церковь. Докторъ Блимберъ проводилъ мистриссъ Тутсъ. Мистеръ Тутсъ повелъ прекрасную невѣсту въ очкахъ, около которой двѣ подруги вились какъ двѣ моли. Альфредъ Фидеръ уѣхалъ впередъ.
   Все кончилось прекрасно. Корнелія показала необыкновенное присутствіе духа. Двѣ ея подруги страдали болѣе другихъ. Мистриссъ Блимберъ была нѣсколько-печальна; но, уѣзжая домой, сказала Альфреду, что еслибъ ей удалось еще увидѣть Цицерона, въ его уединеніи въ Тускулумѣ, то ей бы ничего болѣе не оставалось желать.
   За завтракомъ, мистеръ Фидеръ былъ въ необыкновенно-веселомъ расположеніи духа и до такой степени сообщилъ свою веселость мистеру Тутсу, что тотъ нѣсколько разъ кричалъ черезъ столь: "побереги себя, милая Сузанна!" Лучше всего было то, что мистеръ Тутсъ вдругъ почувствовалъ вдохновеніе сказать рѣчь, и, несмотря на телеграфическія запрещенія жены, всталъ, какъ ораторъ, въ первый разъ въ жизни.
   -- Здѣсь въ домъ, сказалъ мистеръ Тутсъ: -- гдѣ меня учили... не совсѣмъ-успѣшно... въ чемъ я, впрочемъ, никого не обвиняю, и гдѣ меня считали своимъ въ семействѣ доктора Блимбера... я не могу... позволить... моему другу Фидеру...
   -- Жениться, подсказала мистриссъ Тутсъ.
   -- Я считаю не лишнимъ замѣтить здѣсь, съ восторгомъ сказалъ мистеръ Тутсъ: -- что жена моя самая необыкновенная женщина и сказала бы рѣчь гораздо лучше меня... Позволить моему другу Фидеру жениться... особенно на...
   -- На миссъ Блимберъ, шепнула мистриссъ Тутсъ.
   -- На мистриссъ Фидеръ, мой другъ! возразилъ мистеръ Тутсъ.-- Я не могу позволить моему другу Фидеру жениться, особенно на мистриссъ Фидеръ, безъ того, чтобъ не предложить тостъ за ихъ здоровье, и да будетъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, устремивъ глаза на жену и какъ-будто ища въ ней вдохновенья: -- да будетъ Факелъ Гименея маякомъ радости; а цвѣты, которые мы разсыпали сегодня передъ ними -- гонителями мрака!
   Докторъ Блимберъ, любившій метафоры, остался очень-доволенъ рѣчью. Послѣ мистера Фидера, онъ громкимъ голосомъ высказалъ нѣсколько мыслей въ пастушескомъ родѣ, касательно пропастей, между которыми онъ намѣренъ поселиться съ мистриссъ Блимберъ, и пчелы, которая будетъ жужжать около ихъ хижипы. Вслѣдъ затѣмъ, Корделія уѣхала со своимъ мужемъ.
   Мистеръ Тутсъ съ женою отправился въ Бедфордъ (гдѣ мистриссъ Тутсъ когда-то была извѣстна подъ именемъ Сузанны Нипперъ) и нашелъ тамъ письмо, которое разбиралъ такъ долго, что мистриссъ Тутсъ испугалась.
   -- Милая Сузанна, сказалъ мистеръ Тугсъ: -- страхъ хуже волненія. Будь покойна!
   -- Отъ кого это письмо? спросила мистриссъ Тутсъ.
   -- Отъ капитана Джилльса, мой другъ. Не тревожься. Онъ ожидаетъ домой Валтера и миссъ Домби.
   -- Другъ мой, сказала мистриссъ Тутсъ, поблѣднѣвъ и поспѣшно вскочивъ съ софы: -- не старайся обмануть меня; они дома. Я вижу это по твоему лицу!
   -- Что за необыкновенная женщина! вскричалъ мистеръ Тутсъ въ радостномъ удивленіи.-- Ты угадала, мой другъ; они возвратились домой. Миссъ Домби видѣлась съ отцомъ, и они помирились.
   -- Помирились! вскричала мистриссъ Тутсъ, всплеснувъ руками.
   -- Другъ мой, прошу тебя, не приходи въ волненіе, помни, что сказалъ докторъ. Капитанъ Джилльсъ пишетъ, что миссъ Домби взяла своего несчастнаго отца изъ его стараго дома и перенесла къ себѣ; что старикъ очень-боленъ, почти при смерти, и что она ходитъ за нимъ день и ночь.
   Мистриссъ Тутсъ заплакала.
   -- Милая Сузанна, помни, что сказалъ докторъ! Если можешь, постарайся не приходить въ волненіе.
   Сузанна, тотчасъ пришедши въ себя, такъ убѣдительно просила свезти ее къ ея ненаглядной госпожѣ, къ ея радости, что мистеръ Тутсъ, вполнѣ раздѣлявшій ея чувства, согласился тотчасъ же ѣхать и явиться вмѣсто отвѣта на письмо капитана.
   Въ этотъ самый день, какое-то сочувствіе, или какая-то тайная симпатія событій, привела самого капитана на свадебный путь, къ-счастію, не дѣйствующимъ лицомъ, но гостемъ. Вотъ, какъ это случилось:
   Капитанъ, къ своей неописанной радости, взглянувъ на Флоренсу и ея ребенка, и наговорившись съ Валтеромъ, вышелъ на улицу. Онъ чувствовалъ необходимость размыслить о перемѣнахъ людскаго счастія и искренно пожалѣть о мистерѣ Домби. Такія мысли могли совершенно опечалить добраго капитана; но воспоминаніе о ребенкѣ радовало его до такой степени, что онъ громко смѣялся, идя по улицѣ, и не одинъ разъ, въ порывѣ восторга, бросалъ вверхъ и ловилъ свою лакированную шляпу, къ величайшему удивленію прохожихъ. Быстрые переходы отъ печали къ радости до того разстроили капитана, что онъ чувствовалъ необходимость разсѣять себя продолжительною прогулкою, и для лучшаго успѣха, избралъ мѣстомъ прогулки свое старое жилье, Посреди мачтъ, веселъ, блоковыхъ мастеровъ, пекарей морскихъ сухарей, угольщиковъ, матросовъ, каналовъ, доковъ, подъемныхъ мостовъ и другихъ услаждающихъ предметовъ.
   Эти мирныя сцены имѣли такое благодѣтельное вліяніе на капитана, что къ нему возвратилось все прежнее спокойствіе духа, и онъ шелъ уже, весело насвистывая свою любимую пѣсню, какъ вдругъ при поворотѣ въ улицу сдѣлался неподвиженъ и безгласенъ при видѣ процессіи, подвигавшейся къ нему медленнымъ шагомъ.
   Въ головѣ этой странной процессіи шла рѣшительная женщина, мистриссъ Мэк-Стинджеръ, съ непреклонною волею на лицѣ и огромными часами на груди, въ которыхъ капитанъ съ перваго взгляда узналъ собственность Бонсби. Она вела подъ руку этого знаменитаго морехода, шедшаго за нею съ отчаяніемъ плѣнника, уводимаго въ неволю. За ними съ шумомъ шли два молодые Мэк-Стинджера; далѣе, двѣ дамы грознаго и величественнаго вида вели между собою низенькаго джентльмена въ высокой шляпѣ, съ радостною физіономіею. Сзади всѣхъ шелъ мальчишка, жившій у Бонсби, и несъ зонтикъ. Все это шествіе двигалось въ совершенномъ порядкѣ, и безстрашныя лица дамъ, вмѣстѣ съ торжественнымъ ихъ нарядомъ, показывали, что это была жертвенная процессія, и что жертвою былъ Бонсби.
   Первымъ движеніемъ капитана было -- бѣжать. Казалось, что Бонсби имѣлъ то же самое желаніе, какъ ни безнадежно казалось его исполненіе. Но капитана тотчасъ узнали, и Александръ Мэк-Стинджеръ побѣжалъ къ нему на встрѣчу съ отверстыми объятіями.
   -- Прекрасно, кэптенъ Коттль! вскричала мистриссъ Мэк-Стинджеръ.-- Ну, ужь встрѣча! Я не сержусь теперь, кэптенъ Коттль, не бойтесь; мнѣ теперь не до того. Я хочу идти къ алтарю въ иномъ расположеніи духа. Тутъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ остановилась, и, вытянувшись, сказала, указывая на жертву:
   -- Вотъ мой мужъ, капитанъ Коттль!
   Злополучный Бонсби не смотрѣлъ ни на право, ни на лѣво, ни на невѣсту, ни на друга, но смотрѣлъ прямо передъ собою ни на что. Когда капитанъ протянулъ руку, Бонсби протянулъ свою, но на поздравленіе капитана не отвѣчалъ ни слова.
   -- Капитанъ Коттль, сказала мистриссъ Мэк-Стинджеръ: -- если вы хотите позабыть старыя непріятности и видѣть вашего друга и моего мужа, то намъ будетъ очень-пріятно пригласить васъ съ собою въ церковь. Вотъ дама, сказала мистриссъ Мэк-Стинджеръ, обращаясь къ самой безстрашной изъ двухъ:-- которую я вамъ поручаю, капитанъ Котта.
   Низенькій джентльменъ въ высокой шляпѣ, бывшій, по-видимому, мужемъ другой дамы, съ удовольствіемъ посторонился и передалъ одну даму капитану Котглю. Дама тотчасъ схватила его, и видя, что нечего терять времени, громкимъ голосомъ подала сигналъ идти впередъ.
   Капитанъ, безпокоясь о своемъ другѣ, сталъ невольно безпокоиться и о себѣ-самомъ. Ужасная мысль, что его также могутъ женить силою, была остановлена только увѣренностью, что никакія силы не заставятъ его сказать: "да!" Сначала онъ не обращалъ вниманія ни на движеніе процессіи, ни на разговоръ своей дамы. Но, успокоиваясь мало-по-малу, онъ узналъ отъ своей спутницы, что она жена мистера Бокума, служившаго въ таможнѣ, и лучшій другъ Мэк-Стинджеръ, образца женскаго пола; что она много слышала о капитанѣ и надѣется, что онъ раскаявается въ своемъ прежнемъ образѣ жизни, что она увѣрена, какъ мистеръ Бонсби цѣнитъ свое счастіе, и какъ рѣдко люди умѣютъ цѣнить его, пока не потеряютъ совершенно...
   Во все это время, капитанъ не могъ не замѣтить, что мистриссъ Бокумъ не сводила глазъ съ жениха, и что около узкихъ переулковъ и другихъ мѣстъ, удобныхъ для бѣгства, всегда была на готовъ отрѣзать ему дорогу. Другая дама, съ своей стороны, и мужъ ея, низенькій джентльменъ въ высокой шляпѣ, по заранѣе-обдуманному плану; также были ua-сторожѣ, и несчастный Бонсби былъ такъ охраняемъ самою мистриссъ Мэк-Стинджеръ, что всякое усиліе къ самосохраненію посредствомъ бѣгства оказывалось безполезнымъ. Это обстоятельство не укрылось даже отъ вниманія прохожихъ, осыпавшихъ ихъ насмѣшками и криками; но мистриссъ Мэк-Стинджеръ оставалась ко всему равнодушною, а Бонсби былъ въ какомъ то безчувственномъ состояніи.
   Капитанъ дѣлалъ нѣсколько попытокъ заговорить съ философомъ, то односложными словами, то сигналами, но всѣ усилія его остались тщетными, при бдительности стражи и какомъ-то окаменѣніи самого Бонсби. Такимъ-образомъ, они дошли до церкви, гдѣ преосвященный Мельхиседекъ Гоулеръ, по усильной просьбѣ прихожанъ, рѣшился прибавить свѣту еще два года жизни, но болѣе не давать ни малѣйшей отсрочки.
   Между-тѣмъ, какъ Мельхиседекъ занималъ своихъ слушателей проповѣдью, капитанъ нашелъ случай шепнуть на ухо жениху:
   -- Джекъ Бонсби, по собственному ли ты здѣсь желанію?
   -- Нѣтъ! отвѣчалъ Бонсби.
   -- Зачѣмъ же ты пришелъ сюда, дружище? спросилъ капитанъ.
   Бонсби, продолжая неподвижно смотрѣть на противоположную часть свѣта, не отвѣчалъ ни слова.
   -- Отъ-чего не поворотить отъ нея чрезъ Фордевиндъ? спросилъ капитанъ.
   -- Что такое? прошепталъ Бонсби, съ нѣкоторою надеждою на лицѣ.
   -- Поворачивай чрезъ Фордевиндъ, сказалъ капитанъ.
   -- Что пользы? возразилъ безнадежный мудрецъ.-- Она снова меня поймаетъ.
   -- Попробуй, шепнулъ капитанъ.-- Смѣлѣе! Еще есть время. Поворачивай, Джекъ Бонсби!
   Джекъ Бонсби, вмѣсто того, чтобъ воспользоваться этимъ совѣтомъ, отвѣчалъ жалобнымъ шопотомъ:
   -- Все это началось съ твоего сундука. Къ-чему въ этотъ вечеръ я провожалъ ее въ гавань!
   -- Другъ мой, шепталъ капитанъ:-- я никакъ не думалъ, чтобъ она прибрала тебя къ рукамъ. Человѣкъ съ такими понятіями, какъ ты!
   Бонсби глухо застоналъ.
   -- Рѣшайся! говорилъ капитанъ, толкая его локтемъ:-- еще время не ушло. Поворачивай! Я прикрою твое отступленіе. Время бѣжитъ. Бонсби, ради твоей свободы. Рѣшайся!
   Бонсби оставался неподвиженъ.
   -- Бонсби! шепнулъ капитанъ:-- во второй разъ -- хочешь ли бѣжать?
   Бонсби не хотѣлъ.
   -- Бонсби! повторилъ капитанъ: -- дѣло идетъ о свободѣ; въ третій разъ -- хочешь ли ты? Теперь, или никогда!
   Бонсби на всегда пропустилъ случай. Черезъ нѣсколько минутъ, мистриссъ Мэк-Стинджеръ была его женою.
   Во время церемоніи, капитана болѣе всего поразило ужасающее вниманіе, съ которымъ Джуліана Мэк-Стинджеръ слѣдила за обрядомъ. Капитанъ предугадывалъ въ ней тысячи западней для человѣка и рядъ годовъ угнетенія и неволи. Это впечатлѣніе болѣе врѣзалось въ его памяти, чѣмъ суровая неподвижность мистриссъ Бокумъ и другой дамы, восторгъ низенькаго джентльмена въ высокой шляпѣ, и даже гнѣвная непреклонность мистриссъ МэкСтинджеръ. Маленькіе Мэк-Стинджеры мало заботились о томъ, что происходило передъ ихъ глазами, и во время церемоніи только наступали другъ другу на ноги. Когда все кончилось, они бросились на бѣднаго Бонсби, называя его нѣжнымъ именемъ отца и требуя мелкихъ денегъ. Послѣ такихъ изъявленій восторга, процессія снова готова была выступить въ путь, какъ вдругъ ее остановилъ неожиданный поступокъ Александра Мэк-Стинджера. Этотъ милый ребенокъ, смѣшивая церковь съ кладбищемъ, вообразилъ, что тутъ будутъ хоронить его мать. При такой мысли, онъ поблѣднѣлъ, и громко вскрикнулъ. Какъ ни трогательна казалась такая привязанность для матери, она успокоила его такими средствами, которыя заставили его тотчасъ прійдти въ себя.
   Процессія, возстановивъ прежній порядокъ, двинулась на Бригскую-Площадь, гдѣ ожидалъ ее свадебный пиръ. Дорогою, Бонсби не избѣгъ насмѣшливыхъ поздравленій съ новопріобрѣтеннымъ счастіемъ. Капитанъ проводилъ его до дверей и, наскучивъ обществомъ мистриссъ Бокумъ, которая, не видя болѣе надобности стеречь жениха, обрушилась со всею своею любезностью на капитана, оставилъ ее одну, обѣщаясь тотчасъ же возвратиться. Его безпрестанно тревожила мысль, что онъ былъ невольною причиною злополучія Бонсби.
   Идя къ старому Солю Джилльсу, капитанъ вздумалъ узнать о здоровьѣ мистера Домби. Сторы были спущены, и въ домѣ было такъ тихо, что капитанъ почти боялся стучать. Ему отворилъ мистеръ Тутсъ.
   Мистриссъ Тутсъ сидѣла возлѣ Флоренсы съ ребенкомъ на рукахъ, и трудно было сказать, кого она болѣе ласкала, мать или дитя.
   -- Вашъ папенька очень-болѣнъ, моя безцѣнная миссъ Флой? спросила Сузанна.
   -- Очень, очень-болѣнъ, отвѣчала Флоренса.-- Но, Сузанна, теперь ужь ты не говори со мною по-прежнему. Что я вижу? На тебѣ твое прежнее платье, твоя старая шляпка, старая прическа!
   Сузанна плакала и цаловала маленькую ручку Флоренсы.
   -- Я объясню вамъ все это, миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, выступая впередъ.-- Она необыкновенная женщина. На свѣтъ не много ей подобныхъ. Она всегда говорила, еще до своего замужства, что когда вы возвратитесь домой, она пріидетъ къ вамъ въ томъ самомъ платьѣ, въ которомъ привыкла служить вамъ, чтобъ вы не разлюбили ея и не приняли за чужую. Я самъ восхищаюсь этимъ платьемъ. Въ немъ она кажется мнѣ еще милѣе. Миссъ Домби, она всегда будетъ вашею служанкою, вашею нянькою, всѣмъ, чѣмъ она была прежде. Она ни въ чемъ не измѣнилась. Но, Сузанна, прибавилъ мистеръ Тутсъ, говорившій съ большимъ чувствомъ:-- прошу тебя только, помни доктора, и не приходи въ волненіе.
   

ГЛАВА III.
Свиданіе.

   Флоренса имѣла нужду въ помощи для себя и для отца, и поэтому присутствіе Сузанны было для нея неоцѣненно. Смерть стояла уже у изголовья старика. Больной душою и тѣломъ, онъ опустилъ свою усталую голову на постель, приготовленную руками дочери, и съ той поры уже не поднималъ ея.
   Флоренса не оставляла его ни на минуту. Онъ всегда узнавалъ ее, но говоря съ нею, часто перемѣшивалъ обстоятельства. Случалось, что онъ обращался къ ней съ мыслью, что сынъ его только-что умеръ, и говорилъ, что видитъ всѣ ея заботы о ребенкѣ, не смотря на свое молчаніе. Тогда онъ закрывалъ лицо руками и плакалъ. Иногда онъ спрашивалъ ее о ней самой.
   -- Гдѣ Флоренса?
   -- Я здѣсь, папенька, я здѣсь.
   -- Мы такъ долго были разлучены, что я не узнаю ея, жалобно кричалъ старикъ.
   Онъ часто вспоминалъ прошедшее. То онъ повторялъ дѣтскій вопросъ: "что такое деньги?" обдумывалъ его и разсуждалъ самъ съ собою болѣе или менѣе связно, какъ-будто до этой минуты никто не предлагалъ ему такого вопроса. То безпрестанно припоминалъ названіе своей прежней фирмы и при каждомъ разѣ ворочалъ голову на подушкѣ; то считалъ дѣтей своихъ -- одинъ, два -- останавливался, и опять начиналъ считать снова.
   Но это случалось съ нимъ только при сильномъ разстройствѣ духа. При всѣхъ другихъ фазахъ болѣзни, мысли его постоянно обращались къ Флоренсѣ. Онъ припоминалъ ту ночь, когда она подошла къ его комнатѣ, и какъ потомъ онъ вышелъ вслѣдъ за нею. Потомъ, смѣшивая это время съ послѣдними днями, проведенными имъ въ своемъ домѣ, онъ началъ считать слѣды ногъ, слѣдуя за своею дочерью. Вдругъ его поразилъ кровавый слѣдъ; сквозь открытыя двери, въ зеркалахъ, онъ видѣлъ страшные образы блѣдныхъ людей, скрывавшихъ что-то на своей груди. По между многими кровавыми слѣдами видѣнъ былъ слѣдъ Флоренсы. Она шла впередъ, поднимаясь выше и выше, и безпокойная мысль, слѣдуя за нею дальше и выше, считала слѣды ея, которымъ нигдѣ не видно было конца.
   Разъ онъ спросилъ, не голосъ ли Сузанны онъ давно здѣсь слышалъ. Флоренса, съ его согласія, подвела къ нему Сузанну. Это свиданіе обрадовало старика. Онъ просилъ ее не уходить отъ него и говорилъ, что прощаетъ ей все, что она ему высказала.
   Онъ нѣсколько недѣль оставался въ одномъ положеніи, и наконецъ сталъ спокойнѣе. Ему отрадно было лежать, смотря сквозь открытое окно на лѣтнее небо и деревья, и вечеромъ на закатъ солнца. Онъ началъ безпокоиться о Флоренсѣ и часто шепталъ ей: "Походи, другъ мой, и подыши чистымъ воздухомъ. Поди къ своему доброму мужу!" Однажды, онъ подозвалъ къ себѣ Валтера и, пожавъ ему руку, сказалъ, что, умирая, онъ спокойно можетъ повѣрить ему свою дочь.
   Однажды вечеромъ, передъ закатомъ солнца, когда Флоренса и Валтеръ вмѣстѣ сидѣли въ комнатѣ старика, Флоренса, держа на рукахъ сына, тихо запѣла ту самую пѣсню, которую прежде пѣвала надъ умершимъ ребенкомъ. Старикъ не въ состояніи былъ ее дослушать; онъ протянулъ къ ней дрожащую руку, умоляя остановиться, но на другой день просилъ опять повторить ее, и слушалъ, отворотя лицо.
   Флоренса, вмѣстѣ съ Сузанною, сидѣла однажды у рабочаго столика. Старикъ задремалъ. Обѣ онѣ были задумчивы, когда явился Валтеръ.
   -- Другъ мой, сказалъ онъ Флоренсѣ:-- внизу кто-то хочетъ съ тобою переговорить.
   -- Не случилось ли чего-нибудь? спросила она съ безпокойствомъ.
   -- Ничего. Я самъ видѣлъ джентльмена и говорилъ съ нимъ. Пойдемъ вмѣстѣ.
   Флоренса подала руку мужу и, поручивъ отца черноглазой Сузаннѣ, сошла въ нижній этажъ. Въ красивой залѣ, выходившей окнами въ садъ, сидѣлъ мужчина, вставшій при ея появленіи.
   Флоренса тотчасъ узнала кузена Феникса. Кузенъ Фениксъ взялъ ея руку и поздравилъ ее съ замужствомъ.
   -- Я желалъ бы ранѣе имѣть случай явиться къ вамъ съ поздравленіемъ, сказалъ онъ:-- по встрѣтилъ столько непріятныхъ обстоятельствъ, что чуть не сошелъ съ ума и сдѣлался совершенно-негоднымъ для общества. Единственное общество, которымъ я пользовался, было мое собственное, и, признаюсь, человѣкъ долженъ, наконецъ, получить не слишкомъ лестное понятіе о всѣхъ достоинствахъ, сознаваясь, что онъ надоѣлъ самъ себѣ до смерти.
   Флоренса угадывала, что это только предисловіе.
   -- Я уже говорилъ моему другу, мистеру Гэю, если онъ позволить назвать его этимъ именемъ, продолжалъ кузенъ Фепискъ: -- какъ меня обрадовало извѣстіе, что другъ мой Домби совершенно поправляется. Надѣюсь, что его уже не будетъ такъ сильно безпокоить потеря состоянія. Не могу сказать, чтобъ я самъ когда-нибудь испытывалъ подобныя потери: у меня никогда не было огромнаго богатства. Но сколько я могъ потерять, потерялъ все, и теперь, къ-счастію, не слишкомъ объ этомъ безпокоюсь. Я знаю, что другъ мой Домби чертовски-честный человѣкъ, и его вѣрно утѣшитъ, что всѣ раздѣляютъ мое мнѣніе. Даже самъ Томми Скрьюзеръ, человѣкъ чрезвычайно-желчнаго характера, съ которымъ, вѣроятно, знакомъ другъ мой Гэй, не въ состояніи оспорить этого Факта.
   Флоренса чего-то ожидала далѣе. Кузенъ Фениксъ угадалъ ея мысли и продолжалъ:
   -- Дѣло въ томъ, что я освѣдомился уже у моего друга Гэя, можно ли будетъ просить васъ объ одной милости, и онъ, принявъ меня такъ привѣтливо и радушно, за что я ему премного обязанъ, позволилъ обратиться къ вамъ съ просьбою. Я увѣренъ, что такая любезная дама, какъ дочь моего друга Домби, не заставитъ долго убѣждать себя, особенно, когда на моей сторонѣ другъ мой Г эй.
   Флоренса съ безпокойствомъ смотрѣла то на кузена Феникса, то на своего мужа.
   -- Не тревожься, Флоренса, сказалъ Валтеръ.
   -- Клянусь честью, тутъ тревожиться нё о чемъ, сказалъ кузенъ Фениксъ.-- Я очень жалѣю, что заставилъ васъ безпокоиться. Милость, о которой я пріѣхалъ просить васъ, просто... но она можетъ показаться столь странною, что я былъ бы очень обязанъ моему другу Гэю, еслибъ онъ взялъ на себя трудъ объяснить вамъ, въ чемъ дѣло.
   -- Тебѣ нужно будетъ съѣздить въ Лондонъ съ этимъ джентльменемъ, сказалъ Валтеръ.
   -- И съ моимъ другомъ Валтеромъ Гэемъ, прервалъ кузенъ Фениксъ.
   -- И со мною, и посѣтить одну особу.
   -- Кого? спросила Флоренса.
   -- Еслибъ я не былъ увѣренъ, что вы не станете принуждать меня къ отвѣту, то просилъ бы васъ объ этой милости, сказалъ кузенъ Фениксъ.
   -- Ты знаешь кого, Валтеръ?
   -- Да.
   -- И согласенъ на это?
   -- Да, потому-что увѣренъ и въ твоемъ согласіи; но есть причины, по которымъ лучше не говорить ничего заранѣе.
   -- Если папенька еще спитъ, то я сейчасъ же поѣду, сказала Флоренса.
   Она вышла изъ комнаты и, возвратясь чрезъ нѣсколько минутъ, увидѣла, что мужъ ея серьёзно разговаривалъ о чемъ-то съ кузеномъ Фениксомъ.
   -- Я оставлю визитную карточку моему другу Домби, сказалъ кузенъ Фениксъ:-- искренно желая, чтобъ съ каждымъ часомъ онъ поправлялся въ здоровьи. Надѣюсь, что другъ мой Домби считаетъ меня человѣкомъ, высоко уважающимъ его, какъ англійскаго купца и джентльмена. Мое помѣстье въ провинціи находится въ довольно-жалкомъ состояніи; но если моему другу Домби будетъ полезенъ деревенскій воздухъ, то я буду очень-радъ его у себя видѣть, тѣмъ болѣе, что у меня ужасная скука. Если другъ мой Домби страдаетъ тѣлесно и позволитъ мнѣ рекомендовать ему лекарство, которое часто помогало мнѣ, когда я жилъ довольно страннымъ образомъ, то-есть, очень весело, то совѣтую ему употреблять яичный желтокъ съ мускатнымъ орѣхомъ въ рюмкѣ хереса, каждое утро, съ кусочкомъ бѣлаго хлѣба. Джексонъ, отдававшій комнаты для боксёровъ въ Бонд-стритѣ, человѣкъ съ высокими достоинствами, предлагалъ замѣнить хересъ ромомъ. Но другу моему Домби, при его слабости, я совѣтую лучше употреблять хересъ, потому-что ромъ можетъ броситься ему въ голову и привести его въ чертовское положеніе.
   Все это кузенъ Фениксъ высказалъ съ разстроеннымъ и огорченнымъ видомъ, потомъ, подавъ руку Флоренсѣ, довелъ ее до дверей, гдѣ ожидала карета.
   Валтеръ сѣлъ вмѣстѣ съ ними, и карета тронулась.
   Уже смеркалось, когда они въѣхали въ скучныя, но красивыя улицы Вест-Энда. Карета остановилась передъ тѣмъ домомъ въ Брук-Стритѣ, гдѣ праздновали несчастную свадьбу мистера Домби. Флоренса съ безпокойствомъ замѣтила, что всѣ окна были заперты, и домъ казался необитаемъ; между*тѣмъ, кузенъ Фениксъ уже выскочилъ изъ кареты и подавалъ ей руку.
   -- Ты пойдешь съ нами, Валтеръ?
   -- Нѣтъ, я останусь здѣсь. Не бойся, Флоренса.
   -- Я знаю, что мнѣ бояться нечего, но...
   Дверь тихо отворилась изнутри, и кузенъ Фениксъ ввелъ Флоренсу въ душный и мрачный домъ. Казалось, домъ былъ запертъ со дня свадьбы и сдѣлался угрюмѣе и мрачнѣе обыкновеннаго.
   Флоренса, дрожа, поднялась по лѣстницѣ и, вмѣстѣ съ своимъ проводникомъ, остановилась у дверей гостиной. Кузенъ Фениксъ отворилъ дверь и, не идя далѣе, просилъ Флоренсу войдти во внутреннія комнаты. Флоренса, послѣ минутной нерѣшимости, исполнила его просьбу.
   Возлѣ окна, у столика, сидѣла дама, опустивъ голову на руку. Флоренса вдругъ остановилась. Дама обернулась.
   -- Боже мой! сказала она:-- кого я вижу?
   -- Маменька!
   Онѣ стояли, смотря другъ на друга. Страданія нѣсколько измѣнили Эдиѳь, но она все еще была величественно-прекрасна. На лицѣ Флоренсы выражались участіе, горесть и состраданіе. Обѣ онѣ чувствовали страхъ и удивленіе; обѣ безмолвно смотрѣли другъ на друга сквозь темную завѣсу прошедшаго.
   Флоренса первая не выдержала.
   -- Маменька, маменька! Не-уже-ли мы такъ должны встрѣтиться? вскричала она, заливаясь слезами.
   Эдиѳь неподвижно стояла передъ нею, не говоря ни слова. Она не сводила глазъ съ лица Флоренсы.
   -- Я пришла отъ постели больнаго отца, сказала Флоренса.-- Мы теперь никогда болѣе не разлучимся. Я буду просить за васъ, маменька; онъ проститъ васъ.
   Эдиѳь не отвѣчала ни слова.
   -- Я замужемъ за Валтеромъ, робко продолжала Флоренса:-- у насъ есть сынъ. Валтеръ дожидается меня у воротъ. Я скажу ему, что вы раскаяваетесь, что вы измѣнились, прибавила она, печально смотря на Эдиѳь:-- мы вмѣстѣ будемъ просить за васъ папеньку. Могу ли я еще что-нибудь для васъ сдѣлать?
   -- А пятно, которое осталось на твоемъ имени, на имени твоего мужа и сына? тихо спросила Эдиѳь.-- Развѣ его можно простить?
   -- Все прощено, маменька! Мы съ Валтеромъ готовы все для васъ сдѣлать. Но вы ничего не говорите о папенькѣ; я увѣрена, однако, что вы хотите, чтобъ онъ простилъ васъ.
   Эдиѳь не о льше говорить объ этомъ.
   -- По крайней мѣрѣ мы не разстанемся, матушка? -- рыдала Флоренса.
   -- Мы для того и дѣлаемъ это, чтобы не разстаться, -- отвѣчала Эдиѳь, -- не спрашивай больше. Ступай, Флоренса! Моя любовь и мое угрызеніе послѣдуютъ за тобой!
   Онѣ поцѣловались и простились. Когда Флоренса выходила изъ комнаты, Эдиѳь воображала, что въ лицѣ этой невинной дѣвушки ее покидаетъ добрый ангелъ, услаждавшій горькія минуіы ея жизни, и вотъ теперь она опять оставлена на произволъ страстей, заклеймившихъ своею печатью ея гордое чело.
   Съ этого часа Эдиѳь и Флоренса никогда не навѣщали другъ друга. Днемъ онѣ встрѣчались рѣдко, только за столомъ, когда м-ръ Домби обѣдалъ дома. Въ эту пору Эдиѳь, повелительная, непреклонная, никогда не смотрѣла на нее и ни съ кѣмъ не говорила ни слова. Когда съ ними обѣдалъ Каркеръ, неразлучный спутникъ м-ра Домби во время и послѣ его выздоровленія, Эдиѳь еще больше удалялась отъ скромной дѣвушки и никакимъ движеніемъ не обнаруживала, что замѣчаетъ ея присутствіе. Но какъ скоро иикого не было подлѣ, Эдиѳь спѣшила броситься въ объятія Флоренсы и цѣловала ее съ такою же нѣжностью, какъ въ былыя времена. Случалось, хотя довольно рѣдко, Эдиѳь прокрадывалась въ спальню молодой дѣвушки, покоившейся тихимъ сномъ, и, склоняясь надъ ея подушкой, произносила шепотомъ: "Прощай, мой ангелъ". Флоренса, не подозрѣвавшая такихъ визитовъ, просыпалась иногда при этихъ словахъ и, казалось, чувствовала прикосновеніе губъ на своемъ лицѣ. Но рѣже и рѣже становились эти ночныя посѣщенія.
   Опять пустота въ сердцѣ Флоренсы, и опять мрачное уединеніе вокругъ нея. Какъ образь отца нечувствительно сдѣлался для нея отвлеченною мечтою, такъ и Эдиѳь, раздѣляя судьбу всѣхъ, на кого обращались ея нѣжныя чувства, съ каждымъ днемъ становилась безцвѣтнѣе и блѣднѣе для ея воображенія. Мало-по-малу она отступала отъ Флоренсы, подобно удаляющемуся духу, котораго не въ состояніи удержать никакая человѣческая сила; мало-по-малу пропасть между ними расширялась больше и больше, становилась глубже и глубже; мало-по-малу вся сила искренности и любви, обнаруженная ею прежде, оледенѣла въ сердитой дерзости, съ какою она измѣряла своимъ взоромъ бездну, незримую для Флоренсы.
   Такимъ образомъ потерявъ Эдиѳь, Флоренса находила для себя одно только утѣшеніе, слабое, ничтожное утѣшеніе для растерзаннаго сердца. Теперь ся сердцу не было надобности оказывать предпочтеніе матери или отцу, и она могла любить ихъ обоихъ съ равною силой, не дѣлая обиды никому. Теперь никто не оскорбитъ Флоренсы своими подозрѣніями, и не будетъ больше тѣней на ея любящемъ воображеніи.
   Такъ она и старалась дѣлать. По временамъ, и довольно часто, она размышляла о странной перемѣнѣ своей прекрасной матери, и эти мысли ее устрашали; но вообще она старалась подавить въ себѣ этотъ пытливый духъ и съ полнымъ самоотверженіемъ переносила свою горемычную долю. Было ясно, что ея обѣтованная звѣзда еще разъ закатилась въ общемъ мракѣ, которому, видно, суждено было тяготѣть надъ злосчастнымъ домомъ.
   Живя, такимъ образомъ, отчасти въ мечтахъ, гдѣ переполненная любовь ея нѣжнаго сердца обращалась на фантастическія формы, и отчасти въ дѣйствитвльномъ мірѣ, гдѣ сильный приливъ этого чувства не находилъ для себя никакого русла, Флоренса достигла, наконецъ, семнадцати лѣтъ. Задумчивая и робкая отъ затворнической жизни, она однако не утратила ни одной черты, которая служила украшеніемъ ея нѣжной, любящей натуры. Въ прекрасномъ ея лицѣ и во всей осанкѣ граціозно соединялись свойства дѣвочки и взрослой женщины: она была дитя по невинной простотѣ сердца, и взрослая женщина по глубокой сосредоточенности чувства; казалось, весна ея жизни неохотно уступала свое мѣсто наступавшему лѣту и покрывала новыми цвѣтами созрѣвшіе плоды. Но въ ея звучномъ голосѣ, кроткихѣ глазахъ, иногда въ какомъ-то странномъ эѳирномь свѣтѣ, который, казалось, покоился надъ ея головой, и, наконецъ, въ самой ея красотѣ, всегда проникнутой грустнымъ, меланхолическимъ отпечаткомъ, было такое же чудное выраженіе, какое нѣкогда замѣчали въ маленькомъ Павлѣ, и по этому поводу на кухонномъ парламентѣ перешептывались очень многозначительно и кивали головами, и кушали, и пили въ ознаменованіе тѣснѣйшаго дружественнаго союза.
   Этотъ наблюдательный сеймъ имѣлъ полную волю говоритъ о м-рѣ и м-съ Домби, и о м-рѣ Каркерѣ, который, по-видимрму, былъ посредникомъ, старавшимся водворить между ними миръ и тишину, но безъ успѣха. Всѣ и каждый оплакивали такое безотрадное положеніе, и всѣ вообще единогласно полагали, что м-съ Пипчинъ принимала здѣсь большое участіе, ибо, какъ всему свѣту извѣстно, Пипчинъ -- старуха безпокойная, и нахальство ея выходитъ изъ границъ. Словомъ, почтенные сочлены кухоннаго сейма были очень, рады такому неистощимому предмету для совѣщаній, столь пользительныхъ и душѣ, и тѣлу.
   Что касается до постороннихъ наблюдателей, приходившихъ по временамъ въ этотъ чертогъ, всѣ вообще были того мнѣнія, что м-ръ и м-съ Домби такъ себѣ, ничего, супруги, какъ супруги, и больше ничего не думали о нихъ. Молодая шестидесятилѣтняя дама съ горбикомъ на спинѣ, послѣ смерти м-съ Скьютонъ прекратила на нѣсколько времени свои визиты и разсказывала своимъ короткимъ пріятельницамъ, что она не можетъ думать объ этой семьѣ, не представляя въ то же время катафалковъ, могильныхъ памятниковъ и другихъ подобныхъ ужасовъ; a впрочемъ, когда потомь возобновились ея визиты, она ничего дурнаго не находила, кромѣ лишь того, что y м-ра Домби слишкомъ много печатей на часовой цѣпочкѣ. Флоренса, по ея замѣчаніямъ, была дѣвушкой съ норовомъ, но все-таки не то, чтобы что-нибудь этакъ такое, хотя не мѣшало бы имѣть ей талію покруглѣе. Другіе, навѣщавшіе негоціанта только въ торжественныхъ случаяхъ, едва знали, кто была Флоренса, и, воротясь домой, обыкновенно говорили: "Вотъ что! Такъ это миссъ Домби сидѣла въ уголку! она мила, только ужъ слишкомъ задумчива и, кажется, слабой комплекціи".
   Отъ всѣхъ этихъ толковъ Флоренсѣ было, разумѣется, ни лучше, ни хуже. Приближался торжественный день, когда ея батюшка и матушка должны были праздновать свою свадьбу.... въ первый годъ праздникъ не состоялся по случаю паралича м-съ Скьютонъ. Наканунѣ этого дня Флоренса сѣла за обѣденный столъ съ особенною неловкостью, доходившей до испуга. Единственнымъ поводомъ къ этому были выраженіе лица ея отца, оледенившаго ее своимъ взглядомъ, и присутствіе м-ра Каркера, который въ этотъ день почему-то былъ для нея особенно непріятенъ.
   Эдиѳь была въ богатомъ и пышномъ нарядѣ, потому что она и м-ръ Домби были въ тотъ вечеръ приглашены на какое-то большое собраніе и обѣдали очень поздно. Уже всѣ сидѣли за столомгь, когда она появилась въ залу. М-ръ Каркеръ всталъ и поспѣшилъ подать ей руку, чтобы довести ее до мѣста. Прекрасная и блистательная, какъ всегда, она, однако, не могла скрыть на своемъ лицѣ чего-то вродѣ безнадежной тоски и вмѣстѣ упорной рѣшимости, удалявшей ее оть Флоренсы и отъ всего міра
   Однако, Флоренса замѣтила на мгновеніе лучъ нѣжности въ ея глазахъ, когда они обратились къ ней, какъ будто отыскивая на миломъ лицѣ успокоенія послѣ непріятныхъ впечатлѣній, произведенныхъ ненавистными предметами.
   Почти никакого разговора за столомъ. Флоренсѣ послышалось, будто бы отецъ заговорилъ съ Каркеромъ о коммерческихъ дѣлахъ, и будто Каркеръ что-то отвѣчалъ вкрадчивымъ голосомъ, но она не обращала вниманія на ихъ слова и только желала, чтобы обѣдъ кончился поскорѣе. Когда на столъ поставили дессертъ, и слуги удалились изъ столовой, м-ръ Домби крякнулъ два, три раза такимъ способомъ, который не предвѣщалъ ничего добраго, и повелъ слѣдующій разговоръ:
   -- Вы, полагаю, знаете, м-съ Домби, что къ завтрашнему обѣду приглашены гости, и ключницѣ отданы приказанія, соотвѣтствующія случаю.
   -- Я не обѣдаю дома, -- отвѣчала Эдиѳь.
   -- Гостей не много, -- продолжалъ м-ръ Домби, притворяясь не слыхавшимъ отвѣта, -- особъ двѣнадцать или четырнадцать. Моя сестра, майоръ Багстокъ и еще кое-кто. Вы знаете всѣхъ.
   -- Я не обѣдаю дома, -- повторила Эдиѳь.
   -- Какъ бы ни были, м-съ Домби, сомнительны причины, заставляющія меня праздновать этотъ день, посвященный извѣстному воспоминанію, -- величественно продолжалъ м-ръ Домби, какъ будто ему ничего не было сказано, -- однако, здѣсь, какъ и во всемъ, есть приличія, которыя должны быть строго соблюдаемы передъ свѣтомъ. Если вы, м-съ Домби, не имѣете никакого уваженія къ себѣ самой...
   -- Не имѣю никакого, м-ръ Домби.
   -- Сударыня, -- вскричалъ м-ръ Домби, ударивъ рукою по столу, -- угодно ли вамъ меня слушать? Я говорю: если вы не имѣете никакого уваженія кь себѣ самой...
   -- A я отвѣчаю: никакого, м-ръ Домби!
   Онъ взглянулъ на нее, но лицо, къ нему обращенное, не измѣнилось бы отъ рокового глаза самой смерти.
   -- Каркеръ, -- сказалъ м-ръ Домби, обращаясь къ этому джентльмену, -- такъ какъ въ предшествовавшихъ случаяхъ вы служили для меня средствомъ сообщенія съ м-съ Домби, и такъ какъ я привыкъ соблюдать приличія въ отношеніи, по крайней мѣрѣ, къ моему собственному лицу, то, по всѣмъ этимъ причинамъ, Каркеръ, я намѣренъ и теперь просить васъ объ одолженіи довести до свѣдѣнія м-съ Домби, что если она не имѣетъ никакого уваженія къ себѣ самой, то я имѣю нѣкоторое уваженіе къ себѣ самому и, слѣдовательно, требую, чтобы распоряженія, сдѣланныя на завтрашній день, состоялись во всей силѣ.
   -- Скажите, сэръ, вашему верховному владыкѣ, что я намѣрена объясниться съ нимъ послѣ и безъ свидѣтелей.
   -- Каркеръ можетъ избавить себя отъ сообщенія мнѣ такихъ порученій, потому что ему извѣстны причины, препятствующія мнѣ соглашаться на ваши условія.
   Говоря это, м-ръ Домби замѣтилъ, что глаза его жены обращались на какой-то предметъ.
   -- Здѣсь ваша дочь, сэръ, -- сказала Эдиѳь.
   -- Пусть она остается здѣсь, -- отвѣчалъ м-ръ Домби.
   -- Моя дочь, сударыня ... -- продолжаль онъ.
   Эдиѳь остановила его такимъ голосомъ, который хотя не повысился ни одной нотой, но былъ такъ ясенъ, выразителенъ и силенъ, что его не могли бы заглушить и громовые удары.
   -- Я хочу, говорю я, объясниться съ вами наединѣ. Обратите на это вниманіе, если вы не сошли съ ума.
   -- Я имѣю, сударыня, полную власть говорить съ вами, гдѣ хочу и когда хочу. Мое настоящее намѣреніе -- объясниться съ вами здѣсь и сію же минуту.
   Она встала, какъ бы намѣреваясь выйти изъ залы, однако, сѣла опять и, взглянувъ на него съ наружнымъ спокойствіемъ, сказала тѣмъ же голосомъ:
   -- Говорите!
   -- Я долженъ сначала сказать вамъ, милостивая государыня, что ваши манеры принимаютъ какой-то угрожающій видъ. Это вамъ вовсе не пристало.
   Она захохотала, и съ этимъ хохотомъ затряслись и задрожали брилліанты въ ея волосахъ. Драгоцѣнные камни въ извѣстныхъ сказкахъ становятся блѣдными, какъ скоро ихъ хозяинъ подвергается опасности. Будь это сказочные брилліанты, лучи свѣта сбѣжали бы съ нихь въ эту минуту, и они потемнѣли бы, какъ свинецъ.
   Каркеръ слушалъ съ глазами, опущенными въ землю.
   -- Что касается моей дочери, сударыня, -- сказалъ м-ръ Домби, продолжая нить разговора, -- ея обязанности въ отношеніи ко мнѣ такого рода, что ей необходимо заранѣе знать, какихъ поступковъ должно остерегаться. Въ этомъ отношеніи вы теперь для нея назидательный примѣръ, и я хочу, чтобы она имъ воспользовалась.
   -- Говорите. Я не останавливаю васъ, -- отвѣчала Эдиѳь, какъ будто приросшая кь мѣсту, такъ что самый голосъ и глазаея остались неподвижны. -- Я не тронусь съ мѣста и не произнесу ни слова, если бы даже эта комната загорѣлась.
   М-ръ Домби саркастически кивнулъ головою, какъ будто благодаря за обѣщанное вниманіе, и продолжалъ свою рѣчь, но уже не съ такою твердостью, какъ прежде. Живое безпокойство Эдиеи въ отношеніи къ Флоренсѣ и совершенное равнодушіе къ нему самому и къ его верховному суду были глубокою раною для его гордой души.
   -- М-съ Домби, я полагаю, что не будетъ никакого противорѣчія обязанностямъ или нравственности моей дочери, если она узнаетъ, что высокомѣріе и гордость бываютъ въ извѣстныхъ случаяхъ пороками, которые достойны осужденія и которые должны быть искореняемы всѣми зависящими оть насъ средствами. Особенно, я полагаю, неумѣстны эти свойства, если съ ними соединяется неблагодарность за удовлетворенный интересъ и честолюбивые виды. A мнѣ кажется, м-съ Домби, что интересъ и честолюбіе входили въ ваши разсчеты, когда вы собирались занять настоящее мѣсто при этомъ столѣ.
   -- Впередъ! впередъ! впередъ! я не тронусь съ мѣста и не скажу ни слова, хотя бы загорѣлся весь этотъ домъ!
   -- Въ порядкѣ вещей, м-съ Домби, что вамъ непріятно слышать при другихъ эти горькія истины, хотя я не понимаю, почему нѣкоторыя особы, -- здѣсь онъ бросилъ пасмурный взглядъ на Флоренсу, -- могутъ придать имъ большую силу и важность, нежели я самъ, до кого онѣ касаются ближайшимъ образомъ. Въ порядкѣ вещей, вамъ иепріятно слышать въ присутствіи свидѣтелей, что въ натурѣ вашей кроется духъ сопротивленія и буйства, который, къ великому моему неудовольствію, я замѣчалъ въ васъ еще прежде вашего замужества, когда вы оспаривали мнѣнія покойной вашей матушки. Вы должны, м-съ Домби, исправиться въ этомъ отношеніи совершеннѣйшимъ образомъ. Средства въ вашихъ рукахъ, и вамъ стоитъ только захотѣть, чтобы явиться во всѣхъ отношеніяхъ дамой, достойной имени, которое вы носите. Я отнюдь не забылъ, начавъ это объясненіе, что дочь моя здѣсь, м-съ Домби. Не забывайте и вы, что завтра y насъ будутъ гости, которыхъ вы должны принять приличнымъ образомъ, какъ леди, заслуживающая уваженіе по своему высокому положенію въ свѣтѣ.
   -- Итакъ, -- начала Эдиѳь, -- не довольно вамъ знать, что происходило между мной и вами; не довольно, что вы можете смотрѣть на него, -- она указала на Каркера, который все еще слушалъ съ глазами, опущенными въ землю, -- и вмѣстѣ съ нимъ припоминать обиды, которымъ вы меня подвергаете; не довольно, что вы можете смотрѣть на нее, -- здѣсь она указала на Флоренсу, и рука ея на этотъ разъ затрепетала, -- и думать въ то же время объ адской мукѣ, которую я испытываю отъ васъ постоянно, каждый день и каждый часъ; не довольно, что этотъ день изъ всѣхъ дней въ году памятенъ для меня по этой демонской борьбѣ, отъ которой я желала бы отправиться на тотъ свѣтъ! Всего этого тебѣ не довольно, гордый безумецъ! Къ этому ты прибавляешь послѣднюю низость, дѣлая ее свидѣтельницей бездны, въ которую я упала, когда ты знаешь, что для ея спокойствія я пожертвовала единственнымъ благороднымь и нѣжнымь чувствомъ, привязывавшимъ меня къ жизни, когда тебѣ извѣстно, что я хотѣла бы теперь ради нея, если бы могла -- но я не могу, моя душа слишкомъ гнушается тебя -- хотѣла бы, говорю, совершенно подчиниться твоей волѣ и сдѣлаться твоею безотвѣтною рабою!
   Какъ мало м-ръ Домби былъ приготовленъ кь такимъ возраженіямъ!.. Его непріязнь, никогда не погасавшая, достигла теперь отъ этихъ словъ послѣдней степени своего развитія. Какъ? Неужели и теперь, на этой трудной дорогѣ жизни, отверженная дочь еще разъ будетъ для него камнемъ преткновенія? Какой сверхъестественной силой покорила она эту неукротимую женщину, которая окончательно вырывается изъ собственныхъ его рукъ? Неужели здѣсь, подлѣ этой женщины, она значитъ все, между тѣмъ, какъ онъ, всемогущій м-ръ Домби, не значить ничего!..
   Онъ обернулся къ Флоренсѣ, какъ будто она произнесла эти слова, и приказалъ ей оставить комнату. Флоренса повиновалась. Ея рыданія, при выходѣ изъ комнаты, не расшевелили ожесточеннаго сердца.
   -- Я понимаю, сударыня, -- сказалъ м-ръ Домби, побагровѣвъ отъ сильнаго волненія, -- почему и вслѣдствіе чего ваши нѣжныя наклонности обратились къ этому предмету; но, къ счастью, васъ предупредили, м-съ Домби, и теперь ваша чувствительность не найдетъ болѣе удобнаго канала.
   -- Тѣмъ хуже для тебя! -- отвѣчала Эдиѳь, не измѣняя ни голоса, ни своей позы.
   М-ръ Домби сдѣлалъ судорожное движеніе.
   -- Да, что дурно для меня, -- продолжала она, -- то въ двадцать милліоновъ разъ хуже для тебя. Замѣть это хорошенько, если ты что-нибудь способенъ замѣчать.
   Брилліантовая дуга, украшавшая ея волосы, заблестѣла и заискрилась, подобно звѣздному мосту. Это ничего: брилліантамъ слѣдовало бы потускнѣть, если бы имъ суждено было подавать зловѣщіе сигналы. Каркеръ все еще сидѣлъ и слушалъ съ глазами, опущенными въ землю.
   -- М-съ Домби, -- сказалъ м-ръ Домби, принимая по возможности самую величественную позу, -- вы разсчитали на дурное средство для пріобрѣтенія моей благосклонности. Такимъ поведеніемъ вы не заставите меня отказаться отъ своихъ распоряженій.
   -- Такое поведеніе -- одно только истинное поведеніе, хотя оно слабо выражаетъ мои чувства. Но, если бы я видѣла, что этимъ способомъ можно пріобрѣсти вашу благосклонность, я бы не позволила себѣ употребить его ни за какія блага въ свѣтѣ. Можете быть спокойны, сэръ, я не сдѣлаю того, о чемъ вы просите.
   -- Я не привыкъ просить, м-съ Домби. Я повелѣваю.
   -- Ни завтра, ни послѣ завтра, ни черезъ двадцать лѣтъ, м-ръ Домби, я не намѣрена занимать назначаемыхъ мнѣ мѣстъ. Ни для кого я не намѣрена быть вывѣской, какъ покорная раба, которую вы купили тогда-то и за столько-то. Я очень помню день моей свадьбы, постыдный, позорный день! Имѣть уваженіе къ самой себѣ! соблюдать принятыя приличія! Зачѣмъ? для чего? Ты сдѣлалъ все, чтобы уничтожить въ моихъ глазахъ всякое самоуваженіе и всевозможныя приличія.
   -- Каркеръ, -- сказалъ м-ръ Домби, нахмуривъ брови, -- м-съ Домби до того во всемъ этомъ забываетъ себя и меня и ставитъ меня въ положеніе, столь неприличное моему характеру, что я вынужденъ окончить немедленно этотъ иеестественный ходъ вещей.
   -- Такъ разорвите же цѣпь, которая меня связываетъ съ вами. Позвольте мнѣ идти.
   -- Сударыня! -- воскликнулъ м-ръ Домби.
   -- Освободите меня! пустите меня! пустите меня!
   -- Сударыня! м-съ Домби!
   -- Скажите ему, сэръ, -- продолжала Эдиѳь, обративъ на Каркера свое гордое лицо, -- скажите, что я желаю развода, -- что разводу давно слѣдовало быть между нами, -- что я предлагаю ему разводъ. Скажите, что я заранѣе соглашаюсь на всѣ его условія и требую только, чтобы формальности были окончены какъ можно скорѣе.
   -- Боже небесный, м-съ Домби! -- воскликнулъ супругъ, проникнутый необыкновеннымъ изумленіемъ. -- Съ чего вы взяли, что я могу слушать такія вещи! Знаете ли вы, что я представляю? Слыхали ли вы когда о Домби и Сынѣ? И люди станутъ говорить, что Домби, Домби! -- развелся сь женою! И толпа станетъ разсуждать о м-рѣ Домби и его дѣлахъ? Неужели вы серьезно думаете, м-съ Домби, что я позволю помыкать моимъ именемъ на всѣхъ площадяхъ и переулкахъ? Фи, сударыня! какъ не стыдно? Да это такая нелѣпость, такая нел-л-лѣпость...
   М-ръ Домби рѣшительно захохоталъ.
   Но не такъ, какъ она. Лучше бы ей умереть, чѣмъ разразиться такимъ. хохотомъ въ отвѣть на слова своего супруга! Лучше бы ему умереть, чѣмъ сидѣть здѣсь въ такомъ великолѣпіи и слушать хохотъ своей супруги! Безумцы! лучше бы вамъ обоимъ броситься въ воду, чѣмъ заковывать себя въ ненавистные кандалы!..
   -- Нѣть, м-съ Домби, -- продолжалъ м-ръ Домби, -- нѣтъ, сударыня. Нечего и думать о разводѣ между нами. Совѣтую вамъ выбросить изъ головы эти сумасбродныя мысли и возвратиться къ своему долгу. Теперь, Каркеръ, съ вами пару словъ.
   Каркеръ, сидѣвшій во все это время и слушавшій съ глубокомысленнымъ вниманіемъ, поднялъ теперь свои глаза, заблиставшіе необыкновеннымъ свѣтомъ.
   -- Пару словъ, Каркеръ. Теперь, когда мы защли такъ далеко, потрудитесь довести до свѣдѣнія м-съ Домби, что я не привыкъ въ своей жизни встрѣчать противорѣчія отъ кого бы то ни было, и всего менѣе отъ особъ, которыя, по своему положенію и по своимъ отношеніямъ къ моему дому, обязаны мнѣ безпрекословнымъ повиновеніемъ. Обхожденіе съ моей дочерью и употребленіе изъ нея, сдѣланное вопреки моей волѣ, нелѣпы и чудовищны до послѣдней крайности. Я не знаю и не хочу знать, находится ли моя дочь въ дѣйствительномъ согласіи съ м-съ Домби; но послѣ того, что м-съ Домби говорила сегодня и что моя дочь слышала, я долженъ просить васъ, Каркеръ, довести до яснаго и точнаго свѣдѣнія этой дамы, что если она еще разь осмѣлится въ моемъ домѣ повторить сцену раздора, то я принужденъ буду думать, что отвѣтственность въ этомъ дѣлѣ равномѣрно падаетъ и на мою дочь, которая, слѣдовательно, подвергнется заслуженному гнѣву и строгимъ выговорамъ съ моей стороны. М-съ Домби спрашивала, довольно ли она надѣлала сумасбродствъ своимъ поведеніемъ. Можете отвѣчать ей, что еще не довольно.
   -- Остановитесь! -- воскликнулъ Каркеръ, перебивая своего властелина, -- остановитесь, ради Бога! Какъ ни мучигельно теперь мое положеніе, и какъ ни ужасна одна мысль о противорѣчіи вамъ, однако, сэръ, я васъ всепокорнѣйше прошу, умоляю васъ пересмотрѣть еще разъ ваше собственное мнѣніе о разводѣ. Я знаю, какъ онъ несовмѣстимъ съ вашимъ высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ, и очень хорошо понимаю рѣшительный смыслъ вашихъ словъ, когда вы даете знать м-съ Домби, что одна только смерть можетъ разлучить васъ. Смерть, -- и ничего больше.
   Послѣднія слова м-ръ Каркеръ произносилъ медленно и внятно, и при этомъ свѣтъ изъ его глазъ упадалъ прямо на лицо Эдиѳи.
   -- Но, если вы глубже вникните въ то обстоятельство, -- продолжалъ онъ, -- что м-съ Домби, какъ вы сказали, своимъ присутствіемъ здѣсь не только дѣлаетъ изъ вашего дома сцену безпрестанныхъ раздоровъ, но компрометируетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и миссъ Домби, подвергая ее опасности каждый день заслужить вашу опалу (кто не знаетъ вашей рѣшительности?), то неужели вы не согласитесь освободить вашу супругу отъ этого безпрестаннаго раздраженія и вмѣстѣ отъ убійственнаго сознанія, что она, противъ своей воли, отравляетъ счастье другихъ? Не будетъ ли это значить -- я не говорю этого утвердительно, a только въ видѣ предположенія -- что вы рѣшаетесь принести м-съ Домби въ жертву общественнымъ приличіямъ, отъ нарушенія которыхъ компрометируется ваше положеніе!
   И опять свѣтъ изъ его глазъ упалъ на ея лицо, когда она неподвижно смотрѣла на своего супруга. Теперь на ея щекахъ обрисовалась какая-то необыкновенная и даже страшная улыбка.
   -- Каркеръ, -- сказалъ м-ръ Домби, презрительно нахмуривъ брови, и такимъ рѣшительнымъ тономъ, который исключалъ всякую возможность противорѣчія, -- Каркеръ, вы ошибаетесь въ своемъ положеніи, осмѣливаясь предлагать совѣты, гдѣ ихъ не требуютъ, и вы ошибаетесь, къ великому моему изумленію, въ самомъ характерѣ вашихъ совѣтовъ. Больше я ничего не имѣю сказать.
   -- Это, быть можетъ, вы, сэръ, не поняли вашего положенія, удостаивая меня довѣренности въ переговорахъ, которые мы ведемъ здѣсь относительно...
   При этомъ Каркеръ указалъ на м-съ Домби.
   -- Совсѣмъ нѣтъ, сэръ, совсѣмъ нѣтъ, -- гордо возразилъ м-ръ Домби. -- Вы были здѣсь употреблены...
   -- Какъ вашъ подчиненный, для униженія м-съ Домби. Я и забылъ. О, да, вы въ совершенствѣ понимали ваше положеніе. Прошу извинить.
   Онъ поклонился м-ру Домби съ видомъ уваженія, очень дурно согласовавшагося съ его словами, которыя, впрочемъ, были произнесены съ достодолжнымъ смиренномудріемъ. Затѣмъ голова его обратилась къ м-съ Домби, и, казалось, съ этой минуты онъ впился въ нее своимъ тигровымъ взоромъ.
   Лучше бы подурнѣть ей до отвратительнаго безобразія или просто умереть, чѣмъ стоять съ такой улыбкой на лицѣ въ падшемъ величіи гордости и красоты. Она подняла свою руку къ тіарѣ драгоцѣнныхъ камней, сіявшихъ на ея головѣ, и, сорвавъ ее съ такою силою, отъ которой развѣялись и разсыпались по плечамъ ея черные волосы, бросила камни на полъ. Она сорвала съ каждой руки бриліантовые браслеты и съ яростью придавила ихъ ногами. Потомъ, не говоря ни слова и не стараясь подавить своей страшной улыбки, она еще разъ взглянула иа м-ра Домби и вышла изъ дверей.
   Изъ того, что слышала Флоренса, оставаясь въ комнатѣ, она знала теперь, что Эдиѳь еще любила ее, что она терпѣла изъ-за нея и приносила страшную жертву, чтобы не нарушить ея спокойствія. Обо всемъ этомъ она не стала бы ей говорить, чтобы не компрометировать отца, но тѣмъ не менѣе она желала заключить ее въ свои нѣжныя объятія, и этимъ безмолвнымъ способомъ увѣрить ее, что она все чувствуетъ и понимаетъ.
   Ея отецъ въ этотъ вечеръ уѣхалъ со двора одинь, и Флоренса, тотчасъ послѣ его отъѣзда, отправилась по всѣмъ комнатамъ, чтобы встрѣтиться съ Эдиѳью, но безъ успѣха. Эдиѳь была на своей половинѣ, куда Флоренса не входила уже давно, и теперь не смѣла идти изъ опасенія подать для нея поводъ къ новому безпокойству. Передъ отправленіемъ въ постель она еще разъ начала переходить изъ одной комнаты въ другую, не останавливаясь нигдѣ.
   Проходя по галлереѣ, выходившей на лѣстницу, которая освѣщалась только въ чрезвычайныхъ случаяхъ, она увидѣла черезъ отверстіе фигуру человѣка, тихонько спускавшагося внизъ по лѣстничнымъ ступенямъ. Думая, что это ея отецъ, она остановилась въ темнотѣ подъ аркой, черезъ которую проходило отверстіе, и съ трепетомъ продолжала смотрѣть. Но это былъ м-ръ Каркеръ, который шелъ одинъ по направленію къ швейцарской. Ни одинъ слуга не провожалъ его, и звонъ колокольчика не возвѣщалъ о его уходѣ. Онъ спокойно сошелъ внизъ, самъ отворилъ дверь и прокрался на улицу безъ всякаго шуму.
   Проникнутая непобѣдимымъ отвращеніемъ кь этому человѣку, Флоренса дрожала съ головы до ногъ, и кровь ея, казалось, застывала отъ внутренняго холода. Не смѣя дышать и едва передвигая ноги, она кое-какъ доплелась до своей спальни и заперла дверь; но даже здѣсь, въ своей комнатѣ, запертая вмѣстѣ съ Діогеномъ, она чувствовала невыразимый ужасъ, какъ будто надъ ея головой висѣлъ кинжалъ, готовый поразить ее при малѣйшемъ движеніи.
   Полувидѣнія, полугрезы промучили ее всю ночь. Вставъ поутру съ тяжелой головой и тяжелыми воспоминаніями о домашнихъ бѣдахъ, она опять стала искать Эдиѳь по всѣмъ комнатамъ и проходила такимъ образомъ все утро. Но Эдиѳь опять оставалась на своей половинѣ, и Флоренса ничего не узнала о ней. Услыхавъ однако, что предполагаемый обѣдъ отмѣненъ, Флоренса разсчитала, что ея прекрасная мама къ вечеру, вѣроятно, отправится въ гости, какъ она говорила, и потому рѣшилась ждать ее около галлереи, чтобы встрѣтиться съ нею на лѣстницѣ.
   Къ вечеру она услыхала изъ своей засады чьи-то шаги на лѣстницѣ и не сомнѣвалась, что это Эдиѳь. И точно, ей удалось, наконецъ, встрѣтить ее.
   Но какъ описать изумленіе и ужасъ Флоренсы, когда, при взглядѣ на нее, Эдиеь вскрикнула и быстро отпрянула назадъ.
   -- Не подходи ко мнѣ! Дальше, дальше отъ меня! Прочь съ дороги.
   -- Матушка, милая матушка!
   -- Не называй меня этимъ именемъ! не говори со мною! не смотри на меня!
   Однако Флоренса съ громкимъ плачемъ и распростертыми объятіями хотѣла броситься къ ней.
   -- Ни шагу дальше! -- грозно вскрикнула Эдиѳь, -- прочь отъ меня! прочь, говорю тебѣ!
   Когда Флоренса остановилась въ остолбенѣніи передъ ея взволнованнымъ лицомъ и блуждающими глазами, она замѣтила, какъ будто во снѣ, что Эдиѳь прижала свою голову руками, затрепетала всѣми членами и, прислонившись къ периламъ, вдругъ прошмыгнула мимо нея съ быстротою кошки, спрыгнула черезъ нѣсколько ступеней и побѣжала къ дверямъ, ни разу не оглянувшись назадъ.
   Флоренса упала въ обморокъ, и черезъ нѣсколько минутъ ее отыскала на лѣстницѣ, кажется, м-съ Пипчинъ. Больше она ничего не знала до тѣхъ поръ, пока опомнилась въ своей комнатѣ на постели. Подлѣ нея стояли слуги и м-съ Пипчинъ,
   -- Гдѣ матушка? -- былъ ея первый вопросъ.
   -- Уѣхала на обѣдъ, -- отвѣчала м-съ Пипчинъ.
   -- A батюшка?
   М-ръ Домби въ своемъ кабинетѣ, и вы, миссъ Домби, всего лучше сдѣлаете, если скинете ваше платье и сейчасъ же ляжете въ постель.
   Этимъ способомъ содержательница воспитательно-образовательнаго заведенія имѣла обыкновеніе врачевать всякія жалобы капризныхъ дѣтей, особенно, если они отказывались спать. Случалось, въ брайтонскомъ замкѣ непослушные ребята отправлялись на сонъ грядущій въ десять часовъ утра.
   Не обѣщая безпрекословнаго повиновенія, Флоренса изъявила желаніе успокоиться и отдѣлалась кое-какъ отъ усерднаго надзора м-съ Пипчинъ и ея служителей. Оставшись одна, она принялась думать о томъ, что случилось на лѣстницѣ, сперва съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ въ дѣйствительности этой сцены, потомъ со слезами, и, наконецъ, съ неописуемымъ ужасомъ, какъ будто предстоявшая будущность грозила ей страшными бѣдами.
   Она рѣшилась сидѣть въ своей комнатѣ, не смыкая глазъ, до возвращенія Эдиѳи, и потомъ или объясниться съ нею, если можно, или, по крайней мѣрѣ, увѣриться собетвенными глазами, что она возвратилась благополучно. Какъ и для чего образовалась въ ней эта странная рѣшимость, Флоренса сама не знала и не смѣла анализировать своихъ неопредѣленныхъ догадокъ. Она знала только одно, что до возвращенія Эдиѳи не будетъ болѣе покоя для ея страждущей головы и взволнованнаго сердца.
   Вечерѣло. Темнѣло. Уже ночь. Уже полночь. Нѣтъ Эдиѳи!
   Флоренса не могла ни читать, ни спокойно сидѣть на одномъ мѣстѣ. Она ходила взадъ и впередъ по своей комнатѣ, отворяла дверь, гуляла по галлереѣ, опять входила въ спальню, открывала окно, смотрѣла на опустѣлую улицу, прислушивалась къ завывающему вѣтру и къ дождевымъ каплямъ, садилась передъ каминомъ и наблюдала игру пламени, вставала опять и наблюдала луну, плывшую, подобно кораблю, черезъ море облаковъ.
   Весь домъ давно покоился въ глубокомъ снѣ, кромѣ двухъ лакеевъ, которые дожидались въ швейцарской пріѣзда барыни.
   Часъ. Запоздавшіе экипажи останавливались передъ подъѣздами ближайшихъ домовъ или проносились мимо. Ночная тишина изрѣдка перерывалась отдаленнымъ стукомъ или зловѣщимъ завываніемъ вѣтра. Два часа. Нѣтъ Эдиѳи.
   Флоренса, болѣе взволнованная, опять прошлась по комнатѣ и опять вышла на галлерею. Она наблюдала темную ночь со слезами на глазахъ, которыя были теперь подъстать къ дождевымъ каплямъ на стеклѣ. На небѣ была тревога между облаками, вовсе не похожая на спокойствіе земли. Три часа. Въ каминѣ на угляхъ шевелились и трещали какія-то чудныя страшилища. Эдиѳи нѣгъ какъ нѣтъ.
   Болѣе и болѣе взволнованная, Флоренса ходила по комнатѣ, ходила по галлереѣ и смотрѣла на луну, похожую теперъ на блѣднаго бѣглеца, скрывавшаго свое преступное лицо. Четыре часа. Пять. Эдиѳи нѣтъ какъ нѣтъ!
   Но теперь въ домѣ исподволь поднимался осторожный шелестъ, и Флоренса слышала, какъ собирались будить м-съ Пипчинъ, какъ она встала, одѣлась и отправилась въ комнату ея отца. Спустившись потихоньку внизъ по лѣстницѣ и замѣчая, что происходило вокругъ, она видѣла, какъ ея отецъ вышелъ изъ кабинета въ утреннемъ платьѣ, и какъ онъ задрожалъ, когда сказали, что его жена еще не воротилась изъ гостей. Онъ послалъ въ конюшню освѣдомиться, тамъ ли кучеръ, a самъ между тѣмъ поспѣшилъ одѣться на скорую руку. Флоренса все это видѣла.
   Скоро посланный воротился и привелъ съ собою кучера, который сказалъ, что онъ былъ дома съ десяти часовъ и давно уже спалъ на своей постели. Онъ отвезъ барыню въ ея старый домъ на Брукъ-Стритѣ, гдѣ ее встрѣтилъ м-ръ Каркеръ, который, то есть, м-ръ Каркеръ, сказалъ ему, то есть, кучеру, что барынѣ карета больше не нужна для возвращенія домой, и отпустилъ его, давши ему на водку два шиллинга и шесть пенсовъ. Добрый баринъ!
   Флоренса видѣла, какь отецъ ея поблѣднѣлъ, и слышала, какъ онъ приказывалъ дрожащимъ голосомъ позвать къ нему горничную м-съ Домби. Весь домъ теперь всполошился и все живое было на ногахъ. Явилась горничная, блѣдная, растрепанная, городившая какую-то околесицу, въ которой едва могли добраться толку.
   Она сказала, что одѣла барыню очень рано, часа этакъ за два до ея отъѣзда; потомъ барыня приказала ей уйти и не показывать глазъ до другого дня.
   -- Я только что сейчасъ, -- продолжала дѣвушка, -- хотѣла идти на барынину половину, но...
   -- Ну, ну, что же тамъ такое? Ну! ну!
   Эти восклицанія принадлежали м-ру Домби, который былъ теперь, какъ помѣшанный. Флоренса все это слышала.
   -- Но уборная барыии заперта, и ключъ вынутъ изъ замка.
   М-ръ Домби схватилъ свѣчу, забытую кѣмъ-то на полу, и побѣжалъ по лѣстницѣ вверхъ съ такою поспѣшностью, что Флоренса едва успѣла посторониться. Она слышала потомъ, съ какою яростью отецъ ея началъ разбивать дверь и руками, и ногами. Бѣдная дѣвушка сама теперь была, какъ помѣшанная. Она опрометью бросилась въ свою собственную комнату, вцѣпившись руками въ свои растрепанные волосы.
   Когда дверь уступила отчаяннымъ усиліямъ своего хозяина, м-ръ Домби ворвался и ... но никто не зналъ и не видѣлъ, что нашелъ м-ръ Домби въ будуарѣ своей супруги. На полу дорогими блестящими массами валялись ея платья, шляпы, ленты, браслеты, драгоцѣнные каменья, -- все, что ей было куплено, подарено, и что она носила со времени своего замужества. Такова была комната, гдѣ нѣкогда онъ надѣялся подчинить своей власти эту неукротимую женщину, удостоенную высокаго титула его супруги. Такова была комната, гдѣ нѣкогда въ безмолвномъ изумленіи онъ видѣлъ гордую руку, указывавшую ему на дверь.
   Собственными руками м-ръ Домби уложилъ все это въ шкапы и заперъ ихъ съ отчаяннымъ неистовствомъ, отъ котораго задребезжали стекла. Продолжая далѣе ревизовать ненавистный будуаръ, онъ увидѣлъ на столѣ нѣсколько бумагъ. То были -- свадебный контрактъ, заключенный передъ ихъ вѣнчаніемъ, и письмо. М-ръ Домби прочелъ, что она ушла. М-ръ Домби прочелъ, что онъ былъ обезчещенъ. М-ръ Домби прочелъ, что она убѣжала въ день празднованія свадьбы съ человѣкомъ, котораго онъ выбралъ для ея униженія. Онъ опрометью бросился изъ комнаты и изъ дому, съ бѣшеною мыслью захватить ее на мѣстѣ, откуда она взята.
   Флоренса, сама не зная, что дѣлаетъ, надѣла шлянку и шаль, въ смутномъ намѣреніи отыскать на улицѣ Эдиѳь, и, бросившись въ ея объятія, привести назадъ домой. Но когда она выскочила на лѣстницу и увидѣла испуганныхъ слугъ, бѣгавшихъ со свѣчами взадъ и впередъ и робко сторонившихся отъ ея отца, когда онъ проходилъ мимо, бѣдная дѣвушка сознала чувство собственнаго своего безсилія и, скрывшись въ одной изъ великолѣпныхъ комнатъ, почувствовала, что ея сердце готово надорваться отъ печали.
   Состраданіе къ отцу было первымъ ясно сознаваемымъ чувствомъ, устоявшимъ противъ потока сокрушавшей ее скорби. Ея нѣжная натура обратилась къ нему въ день его несчастья съ такою пылкостью и вѣрностью, какъ-будто въ свои счастливые дни онъ олицетворялъ для нея ту идею, которя постепенно становилась темнѣе и темнѣе. Она еще не понимала и не могла понять. всей обширности его несчастья, но, тѣмъ не менѣе, онъ былъ въ ея глазахъ отверженнымъ страдальцемъ, и ея любящее сердце опять устремилось къ нему съ новой силой.
   Недолго пропадалъ м-ръ Домби. Флоренса еще не перестала плакать и предаваться горькимъ думамъ о несчастіи отца, какъ шаги его опять послышались внизу. Онъ приказалъ слугамъ приняться за свои обыкновенныя занятія и отправился въ свой кабинетъ, гдѣ началъ ходить взадъ и впередъ такими тяжелыми шагами, что Флоренса могла слышать каждое движеніе.
   Уступая единственно влеченію своего сердца, Флоренса, робкая во всякое другое время, но смѣлая въ этотъ день страшнаго злополучія, поспѣшно сошла внизъ, одѣтая кое-какъ въ свое вечернее платье. Въ этотъ роковой часъ она не помнила и не хотѣла помнить прошедшихъ оскорбленій. Лишь только она переступила порогъ гостиной, отецъ вышелъ изъ своего кабинета. Она поспѣшила къ нему съ распростертыми руками и съ крикомъ -- о папа, милый папа! -- хотѣла обнять его за шею.
   И обняла бы, но отецъ въ бѣшенствѣ поднялъ свою руку и ... и ударилъ ее съ такой силой, что бѣдная дѣвушка зашаталась и чуть не упала на мраморный полъ. Занося этотъ ударъ, м-ръ Домби сказалъ, чѣмъ была Эдиѳь, и велѣлъ своей дочери слѣдовать за ней, такъ какъ онѣ обѣ всегда были въ заговорѣ.
   Она не упала къ его ногамъ, не закрыла своихъ глазъ трепещущими руками, не заплакала, не произнесла ни одной жалобы, но она взглянула на него, и крикъ отчаянія вырвался изъ ея груди, ибо при этомъ взглядѣ она увидѣла, что онъ окончательно уничтожилъ ту любимую идею, которую она питала въ своей душѣ, несмотря на его рѣшительное отвращеніе къ себѣ. Она увидѣла его жестокость, пренебреженіе и ненависть, господствовавшую надъ всѣми его чувствами. Она увидѣла, что нѣтъ для нея отца на зтомъ свѣтѣ, и, отверженная сирота, она побѣжала изъ дому м-ра Домби.
  

Глава XLVIII.

Бѣгство Флоренсы.

  
   Подавленная грустью и стыдомъ, отверженная дѣвушка бѣжала вдоль по улицѣ при яркихъ лучахъ утренняго солнца, которое было для нея ослѣпительнѣе мрака зимней ночи. Ломая руки и заливаясь горькими слезами, не чувствуя ничего, кромѣ глубокой раны въ своей груди, оглушенная потерею всего, что она любила, оставленная на пустыномъ берегу подобно моряку, который одинъ спасся отъ крушенія большого корабля, она бѣжала впередъ какбезъ мысли, безь надежды, безъ намѣренія, единственно для того, чтобы бѣжать куда-нибудь и нибудь.
   Веселый видъ длинной улицы, залитой yтреннимъ свѣтомъ, голубое небо и воздушныя облака, живительная прохлада дня, распустившагося розовымъ цвѣтомъ послѣ побѣды надъ бурной ночью, -- ничто не пробуждало соотвѣтствующаго чувства въ ея растерзанномъ сердцѣ. Куда-нибудь и какъ-нибудь, только бы скрыть свою безпріютную голову! Куда-нибудь и какъ-нибудь, въ хижину, въ сарай, въ пещеру, только бы не видѣть больше этого дворца, изъ котораго она бѣжала!
   Скоро толпы народа задвигались взадъ и впередъ; отворились магазины, слуги выступили изъ домовъ, и вотъ наступилъ день, столичный день, лондонскій день. Флоренса увидѣла на лицахъ изумленіе и любопытство, увидѣла на тротуарахъ длинныя тѣни и услышала голоса, освѣдомлявшіеся, куда она шла, и зачѣмъ она шла. Эти вопросы сначала испугали ее еще больше и заставили ускорить шаги, но мало-по-малу она опомнилась и пришла въ себя.
   Куда же идти? Впередъ и впередъ, наудачу, на произволъ судьбы? Но куда приведетъ судьба? Разъ, и только одинъ разъ въ своей жизни, она была затеряна среди лондонской пустыни и въ ту сторону она направила свои шаги. Впередъ, къ дому Вальтерова дяди.
   Заглушивъ рыданія и осушивъ распухшіе глаза, Флоренса мало-по-малу успокоилась отъ сильнаго волненія и уже не обращала на себя вниманія толпы. Продолжая теперь путь по глухимъ улицамъ и переулкамъ, она вдрутъ увидѣла знакомую маленькую тѣнь на солнечной мостовой: тѣнь останавливается, кружится, подходитъ къ ней ближе и ближе, отскакиваетъ опять, подпрыгиваетъ, вертится, -- и вотъ Діогень, запыхавшійся отъ надсады, разинувъ ротъ и высунувъ языкъ, дѣлаетъ еще разъ съ громкимъ лаемъ гигантскій прыжокъ и, заскакавъ впередъ въ довершеніе дивертиссемента, разваливается y ногъ своей хозяйки и энергично виляеть своимъ хвостомъ.
   -- О Діогень, милый, вѣрный Діогенъ! какъ ты сюда попалъ? Какъ я могла оставить тебя, Діогенъ, тебя, который бы никогда не оставилъ меня!
   Флоренса склонилась на мостовую и приставила къ своей груди его грубую, старую, любящую, глупую морду, и они встали вмѣстѣ и пошли вмѣстѣ. Діогенъ прыгаетъ опять, опрокидывается, валяется, вскакиваетъ безъ малѣйшаго смущенія, старается еще и еще поцѣловать свою госпожу, храбро и съ веселымъ вызовомъ бросается на большихъ собакъ, пугаетъ молодыхъ дѣвушекъ прикосновеніемъ къ ихъ платью своего чуткаго носа, безпрестанно останавливается и выдѣлываетъ тысячи глупостей, оглядывается на Флоренсу и лаетъ до тѣхъ поръ, пока не получаетъ дружнаго отвѣта отъ сосѣднихъ собакъ, и всѣ сосѣднія собаки выходятъ изъ своихъ домовъ, обнюхиваютъ и скрѣпляютъ истинную дружбу всею длиною своихъ хвостовъ.
   Съ этимъ веселымъ товарищемъ Флоренса, менѣе теперь запуганная, держала свой путь въ Сити. Утро уступало мѣсто полудню, и солнце ярко горѣло на горизонтѣ. Стукъ экипажей становился громче, толпы загустѣли, магазины запестрѣли, и молодая дѣвушка очутилась среди потока этой бурной жизии, безразлично протекающаго мимо площадей и базаровъ, мимо дворцовъ, тюремъ, церквей, мимо богатства, бѣдности, мимо всѣхъ вмѣстилищъ добродѣтели и порока, подобно этой широкой рѣкѣ въ сердцѣ великаго города, которая, теперь пробужденная отъ своего сна, несетъ свои волны въ глубокое море между трудами и заботами людей.
   Вотъ, наконецъ, и квартира маленькаго мичмана. Еще нѣсколько шаговъ, -- и вотъ во всей красотѣ самъ маленькій мичманъ, вѣчно юный, вѣчно игривый и вѣчно занятый своими метеорологическими наблюденіями. Еще и еще нѣсколько шаговъ, и дверь магазина отворилась, предлагая странницѣ радушный пріютъ. Флоренса, ускорявшая шаги по мѣрѣ приближенія къ цѣли своего путешествія, перебѣжала черезъ улицу (Діогенъ теперь плотно прижимался къ ней, такъ какъ уличная суматоха, очевидно, ему надоѣла) и мгновенно очутилась на порогѣ гостепріимной маленькой гостиной.
   Капитанъ въ своей лощеной шляпѣ стоялъ передъ камииомъ и варилъ свой утренній какао. Его часы лежали на каминной полкѣ, и онъ безпрестанно обращалъ свои взоры на эту драгоцѣнную игрушку, чтобы слѣдить за ходомъ кипѣнія заморскаго растенія. Услышавъ шаги и шорохъ платья, капитанъ быстро поворотилъ налѣво кругомъ, и въ душѣ его мгновенно обрисовался образъ м-съ Макъ Стингеръ со всѣми подробностями страшнаго нападенія; но тутъ же эта картина смѣнилась другою, вовсе не страшною и совсѣмъ неожиданною. Флоренса сдѣлала къ нему движеніе рукою, пошатиулась и упала на полъ.
   Поблѣднѣвъ еще больше, чѣмъ Флоренса, до самыхъ морщинь на своемъ лицѣ, капитанъ подняль молодую дѣвушку, какъ ребенка, и положилъ на тотъ самый диванъ, на которомъ она такъ сладко покоилась въ давно прошедшее время.
   -- Наше ненаглядное сокровище! -- сказалъ капитанъ, всматриваясь пристально въ ея лицо. -- Расцвѣла, выросла, созрѣла, и ужъ теперь не дѣвочка!
   И Куттль смотрѣлъ на взрослую дѣвицу съ такимъ почтительнымъ благоговѣніемъ, что не согласился бы ни за какія блага въ свѣтѣ взять ее на руки, несмотря на то, что она была въ обморокѣ.
   -- Ненаглядное сокровище! ангелъ! восторгъ моего сердца! -- восклицалъ капитанъ, удалившись оть нея на почтительное разстояніе. Его физіономія выражала ужасное безпокойство. -- Если вы можете внимать капитану Куттлю, отвѣчайте хоть мизинцемъ вашимъ на его салютъ!
   Флоренса не шевелилась.
   -- Восторгъ моего сердца! ради Вальтера, потонувшаго въ глубокомъ морѣ, откликнитесь на привѣтъ его друга!
   Находя ее нечувствительною къ этимъ умилостивительнымъ заклинаніямъ, капитанъ схватилъ со стола графинъ съ холодной водою и осторожно окропилъ ея лицо. Потомъ, уступая экстренности случая, капитанъ распорядился съ необыкновенной любезностью своею огромною рукою: снялъ съ нея шляпу, обмочилъ ея губы, лобъ, волосы, затылокъ, прикрылъ ея ноги своимъ собственнымъ камзоломъ, погладилъ ея маленькую руку и, видя, наконецъ, что ея брови задрожали и губы начали шевелиться, продолжалъ съ большой смѣлостью употреблять свои медицинскіе пріемы.
   -- Ура! -- возопилъ капитанъ. -- Ура! Держись крѣпче, моя красавица, держись крѣпче! Вотъ такъ! Вамъ теперь лучше. Причаливать смѣлѣй и опустить паруса! Проглотите нѣсколько капель. Такъ, такъ, что новаго, моя красавица, что новаго?
   Здѣсь капитанъ очень кстати припомнилъ, что часы играютъ весьма важную роль въ докторскихъ рецептахъ, и поспѣшилъ снять свои собственные часики съ каминной полки. Прицѣпивъ ихъ къ своему крюку и взявши за руку Флоренсу, онъ поперемѣнно смотрѣлъ съ напряженнымъ вниманіемъ то на ея руку, которую держалъ въ собственной лапѣ, то на часы, какъ будто ожидалъ прочитать рецептъ на циферблатѣ.
   -- Какъ теперь вы себя чувствуете, моя радость? -- сказаль капитанъ. -- Отъ нихъ можно ожидать добра, я полагаю, -- говорилъ капитанъ, не переводя духу и бросая одобрительный взглядъ на свои часы. -- Ой вы, часики мои, дружочки! Ставь васъ каждое утро получасомъ назадъ, a къ обѣду опять поверни стрѣлку на пятнадцать минутъ, и посмотрѣлъ бы я, какой хронометръ будетъ тягаться съ вами. Ваше здоровье, моя радость?
   -- Капитанъ Куттль! вы ли это? -- воскликнула Флоренса, приподнимаясь немного съ импровизированной постели.
   -- Да, моя радость, да! это я, капитань Куттль, мореходъ; да благословенъ будетъ Богъ отцовъ нашихъ нынѣ, и присно, и во вѣки! Да, это я, высокорожденная барышня-дѣвица!
   Капитанъ долго придумывалъ, какимъ бы приличнымъ именемъ величать Флоренсу, и, наконецъ, остановился на этомъ замысловатомъ титулѣ высокорожденной барышни-дѣвицы.
   -- Здѣсь ли дядя Вальтера?
   -- Здѣсь, моя радость... То есть, его уже давно -- охъ, какъ давно! -- не видать на этой гавани, высокорожденная дѣвица! Никто здѣсь слыхомъ не слыхалъ о дядѣ Соломонѣ съ той поры, какъ онъ отчалилъ отсюда послѣ бѣднаго Вальтера. Но хотя онъ потерянъ для зрѣнія, -- продолжалъ капитанъ въ видѣ цитаты, -- Англія, родной очагъ и красавицы никогда его не забудутъ!
   -- Развѣ вы здѣсь живете?
   -- Точно такъ, моя высокорожденная дѣвица.
   -- О капитанъ Куттль! -- воскликнула Флоренса, всплеснувъ руками, -- спасите меня! Укройте меня здѣсь, и пусть никто не знаеть, гдѣ я. Послѣ, когда смогу, я скажу вамъ, что случилось. Мнѣ не къ кому больше идти. О, не отсылайте меня, капитанъ Куттль!
   -- Отсылать васъ, высокорожденная дѣвица! -- забасилъ капитанъ, -- васъ, радость моего сердца! Нѣтъ, дядя Куттль, посторонись маленько! Мы поставимъ брамъ-стеньги и запремъ дверь двойнымъ ключемъ.
   Съ этими словами капитанъ, расиоряжаясь одновременно и рукой, и крюкомъ, выдвинулъ изъ-за угла огромный ставень, прикрылъ имъ дверь и заперъ ее наикрѣпчайшимъ образомъ.
   Воротившись послѣ этой экспедиціи къ Флоренсѣ, онъ взялъ ея руку и поцѣловалъ сь необыкновенною нѣжностью. Безпомощное положеніе дѣвушки, ея обращеніе къ нему, и довѣрчивость, выраженная съ такою дѣтскою простотою, неописуемая печаль на ея лицѣ, душевная мука, которую она, очевидно, терпѣла и терпитъ, знакомство съ ея прошлой исторіей и теперешній ея видъ, унылый, безнадежный, безотрадный, -- все это такъ подѣйствовало на добраго капитана, что онъ, казалось, готовъ былъ растаять отъ состраданія и нѣжности.
   -- Высокорожденная барышня-дѣвица, -- сказалъ капитанъ Куттль, полируя ногтемъ свою переносицу до тѣхъ поръ, пока она не засіяла на подобіе красной вычищенной мѣди, -- не извольте говорить ни одного слова Эдуарду Куттлю до тѣхъ поръ, пока не станетъ гладкимъ и ровнымъ путь вашей жизни; a это придетъ не сегодня и не завтра. Что же касается до того, чтобы васъ выдать, или донести, гдѣ вы поселились, то -- забвенна буди десница моя, и блажени есте, егда рекутъ всякъ золъ глаголъ, глаголъ, глаголъ, -- пріищите этотъ текстъ въ вашемъ катехизисѣ и положите закладку.
   Все это капитанъ выговорилъ, не переводя духу и съ большою торжественностью. Приводя текстъ, онъ снялъ съ головы свою лощеную шляпу и устремилъ набожный взоръ въ потолочное окно.
   Флоренсѣ оставалось только поблагодарить своего друга и еще разъ показать ему свою довѣрчивость. Она такъ и сдѣлала. Прильнувъ къ этому грубому творенію, сдѣлавшемуся теперь единственнымъ убѣжищемъ для ея страждущаго сердца, она положила свою голову на его честное лицо, обвилась руками вокругъ его шеи и, наконецъ, въ избыткѣ благодарности, хотѣла стать передъ нимъ на колѣни, но тотъ, угадавъ это намѣреніе, поддержалъ ее съ вѣжливостью истиннаго рьщаря.
   -- Крѣпче, ребята, крѣпче! -- забасилъ капитанъ. -- , Вы слишкомъ слабы, высокорожденная барышня-дѣвица, чтобы стоять на ногахь, позвольте, я опять положу васъ здѣсь. Вотъ такъ, вотъ такъ!
   Искусный живописецъ дорого бы далъ, чтобы посмотрѣть, какимъ образомъ капитанъ укладывалъ ее на диванъ и прикрывалъ своимъ камзоломъ.
   -- Теперь вамъ надобно позавтракать, высокорожденная барышня-дѣвица, a заодно покушаетъ и ваша собака. Потомъ вы пойдете наверхъ въ Соломонову комнату и уснете тамъ.
   Говоря о Діогенѣ, капитанъ гладилъ его по спинѣ, и вѣрный песь принималъ эти ласки съ граціознымъ вниманіемъ. Во время обморока своей хозяйки, онъ, очевидно, колебался между двумя намѣреніями: помѣрять ли съ капитаномъ свои силы, или безь дальнѣйшихь околичностей предложить ему свою дружбу, и это столкновеніе противоположныхъ чувствъ выражалось разнохарактернымъ маханіемъ хвоста, явственнымъ обнаруженіемъ клыковъ и такимъ ворчаніемъ, которое, по его усмотрѣнію должно было означать гнѣвъ или милость. Но теперь всѣ его сомнѣнія исчезли. Было ясно, что онъ считаль капитана любезнѣйшимъ изъ друзей и такимъ человѣкомъ, который своимъ знакомствомъ сдѣлаетъ честь любой собакѣ, проникнутой сознаніемъ собственныхъ достоинствъ.
   Признавъ очевидность такихъ заключеній, Діогенъ усердно началъ помогать капитану, когда тотъ готовилъ завтракъ, и вообще принималъ живѣйшее участіе въ его хозяйствѣ. Впрочемъ, напрасно добрый капитанъ заботился объ угощеніи: Флоренса не кушала чаю и не дотронулась до жирныхъ буттербротовъ: грусть и слезы заглушили ея аппетитъ.
   -- Ну, дѣлать нечего! -- сказалъ сострадательный капитанъ. -- Вамъ надо отдохнуть, моя радость, и чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше. A ты, любезный, -- продолжалъ онъ, обращаясь къ Діогену, -- кушай теперь свою порцію и отиравляйся служить своей госпожѣ.
   Но хотя Діогенъ давно острилъ зубы на лакомое блюдо, которое, казалось, заранѣе пожиралъ глазами, однако теперь, когда жирный супъ стоялъ передъ его мордой, онъ, вмѣсто того, чтобы броситься на него съ жадностью, вдругъ насторожилъ уши, подскочилъ къ дверямъ магазина, залаялъ и, приставивъ морду къ едва замѣтной щели, принялся теребить доску съ неистовствомъ звѣрскаго отчаянія.
   -- Неужели тамъ кто-нибудь есть? -- спросила встревоженная Флоренса.
   -- Никого нѣтъ, моя радость, -- отвѣчалъ капитанъ. -- Кому тамъ быть? Не бойтесь ничего, ненаглядное мое сокровище. Это кто-нибудь прошелъ мимо магазина.
   Діогенъ думалъ иначе. Онъ лаялъ теперь съ упорнѣйшею злобой и безъ всякаго милосердія теребилъ дверь. Пріостановившись на минуту, онъ опять насторожилъ уши, и въ его мозгу, казалось, возникло новое несомнѣнное убѣжденіе, потому что онъ вдругъ принялся работать и мордой, и ногами, рѣшившйсь, во что бы ни стало, добраться до невидимаго непріятеля. Искушаемый въ то же время соблазнительнымъ кускомъ, онъ отступилъ отъ двери съ весьма нерѣшительнымъ видомъ и чрезъ минуту бросился опять къ мѣсту атаки, не успѣвъ отвѣдать своей порціи.
   -- Не подслушиваютъ ли тамъ, капитанъ Куттль? -- шепнула Флоренса. -- Можетъ, меня кто-нибудь видѣлъ, слѣдилъ за мною...
   -- Ужъ не ваша ли молодая женщина? -- сказалъ капитанъ, озаренный свѣтлой идеей.
   -- Сусанна, вы думаете? -- возразила Флоренса, покачавъ головой. -- Нѣтъ! Сусанна давно отъ меня ушла.
   -- Не дезертировала, я надѣюсь? Какъ это можно говорить о ней, моя радость! -- воскликнулъ капитанъ съ нѣкоторымъ испугомъ.
   -- О нѣтъ, нѣтъ! она была вѣрнѣйшимъ моимъ другомъ.
   У капитана отлегло отъ сердца, и, выражая свое удовольствіе, онъ снялъ свою лощеную шляпу, скомкалъ въ рукѣ платокъ на подобіе шарика и, вытирая свой лобъ, замѣтилъ съ довольнымъ видомъ, что онъ это очень хорошо зналъ.
   -- Такъ вотъ, ты теперь спокоенъ, пріятель, -- сказалъ капитанъ, обращаясь къ Діогену. -- Тамъ никого не было, моя радость, не тревожьтесь!
   Однако Діогенъ не совсѣмъ былъ увѣренъ въ этомъ. Съ минуты на минуту дверь еще продолжала привлекать его вниманіе: онъ обнюхивалъ ее, ворчалъ про себя и, очевидно, былъ слишкомъ занятъ своими подозрѣніями. Это обстоятельство, въ связи съ усталостью Флоренсы, заставило капитана немедленно заняться приготовленіемъ для ея отдыха Соломоновой спальни. Онъ торопливо взобрзлся на чердакъ и сдѣлалъ всевозможныя приготовленія, какія только могъ придумать на скорую руку.
   И точно, Соломонова спальни мигомъ приняла изящнѣйшій видъ. Капитанъ, какъ человѣкъ порядочный, привыкъ все устраивать на военную ногу, и на этомъ основаніи Соломонова постель превратилась въ корабельную койку, покрытую со всѣхъ сторонъ бѣлымъ, какъ снѣгъ, бѣльемъ. По такой же изобрѣтательности, капитанъ сумѣлъ изъ маленькаго рабочаго столика соорудить родъ жертвенника, на которомъ въ правильной симметріи расположены были: сахарные щипчики, двѣ чайные ложечки изъ чистаго серебра, горшокъ съ цвѣтами, телескопъ, серебряные часики, гребенка, пѣсенникъ и другія рѣдкія бездѣлки этого сорта. Закрывъ, наконецъ, окно и разостлавъ на полу самый лучшій коверъ, капитанъ обозрѣлъ всѣ эти приготовленія съ великимъ восторгомъ и сошелъ опять въ маленькую гостиную, чтобы повести Флоренсу въ ея прелестную каюту.
   Ничто не могло увѣрить капитана, что Флоренса сама можеть идти наверхъ, a еслибъ и такъ, онъ счелъ бы оскорбительнымъ нарушеніемъ гостепріимства допустить такой казусъ. Поэтому онъ учтиво заключилъ Флоренсу въ объятія, взобрался съ нею наверхъ и, положивъ ее въ постель, прикрылъ своимъ параднымъ камзоломъ.
   -- Высокорожденная барышня-дѣвица! вы здѣсь такъ же безопасны, какъ на кровлѣ соборной церкви святого Павла, если отнять оттуда лѣстницу. Прежде другихъ вещей вамъ нуженъ сонъ, который долженъ укрѣпить вашу душу и тѣло, подобно живительному бальзаму, изготовленному для врачеванія недуговъ міра сего. Если же вамъ нужно еще что, о восторгѣ моего сердца, передайте пароль Эдуарду Куттлю, и онъ съ живѣйшей радостью предложитъ кь вашимъ услугамъ все, чѣмъ можетъ располагать въ городѣ Лондонѣ первѣйшій изъ магазиновъ мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ. Благослови васъ Богъ!
   Затѣмъ капитанъ съ вѣжливостью странствующаго рьщаря поцѣловалъ протянутую ему маленькую ручку и вышелъ изь комнаты на цыпочкахъ.
   Сойдя въ маленькую гостиную, капитанъ, послѣ кратковременнаго совѣщанія съ самимъ собою, рѣшился отворить на нѣсколько минутъ двери магазина и убѣдиться нагляднымъ образомъ, что теперь, во всякомъ случаѣ, никто не шляется около маленькаго мичмана. Исполнивъ этотъ планъ, онъ остановился на крыльцѣ и, поднявъ голову, обозрѣлъ своими очками самыя отдаленныя точки горизонта.
   -- Какъ ваше здоровье капитанъ Гильсъ? -- сказалъ голосъ подлѣ него.
   Капитанъ опустилъ глаза и чуть не наткнулся на м-ра Тутса, который между тѣмъ продолжалъ раскланиваться и ухмыляться.
   -- Какъ ваше здоровье, любезный другъ? -- воз. разилъ капитанъ.
   -- Покорно благодарю, капитанъ Гильсъ, я, вы знаете, оно ничего, то есть, я теперь никогда не бываю въ своей тарелкѣ, a впрочемъ, ничего особеннаго, покорно благодарю.
   Ближе этого м-ръ Тутсъ въ разговорѣ съ капитаномъ никогда не подходилъ къ великой задачѣ своей жизни. Читатель помнитъ условія дружбы, предложенныя ему капитаномъ Куттлемъ; Тутсъ не нарушалъ ихъ.
   -- Капитанъ Гильсъ, -- сказалъ м-ръТутсъ, -- если вы позволите имѣть удовольствіе переговорить съ вами... то есть, это дѣло, собственно, касается васъ.
   -- Что такое, любезный другъ? -- возразилъ капитанъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ къ гостиной. -- Сказать правду, я не совсѣмъ свободенъ этимъ утромъ, и, стало быть, если вы можете отбарабанить свой пароль, то я, пожалуй, очень радъ.
   -- Разумѣется, капитанъ Гильсъ, -- отвѣчалъ м-ръ Тутсъ, рѣдко понимавшій истинный смыслъ капитанскихъ изреченій. Отбарабанить -- это собственно я и самъ желаль. Само собою разумѣется.
   -- Если такъ, любезиый другь, такъ нечего стоять на мели. Отваливай!
   Они вошли въ гостиную. Страшный секретъ въ рукахъ капитана произвелъ на него такое сильное впечатлѣніе, что съ его чела градомъ полились капли пота, между тѣмъ какъ м-ръ Тутсъ усаживался на указанный ему стулъ, и онъ считалъ невозможнымъ оторвать свои глаза отъ лица м-ра Тутса. Гость и хозяинъ сидѣли нѣсколько времени въ глубокомъ молчаніи. М-ръ Тутсъ, казалось, самъ имѣлъ нѣкоторыя тайныя причины находиться въ нервозномъ состояніи, которое, натурально, увеличилось еще больше отъ инквизиторскихъ взглядовъ капитана. Повертѣвшись нѣсколько времени на своемъ стулѣ, м-ръ Тутсъ повелъ рѣчь такимъ образомъ:
   -- Прошу извинить, капитанъ Гильсъ, но я надѣюсь, вы, конечно, ничего особеннаго во мнѣ не замѣчаете?
   -- Ничего, дружище, ничего.
   -- Потому что, вотъ видите ли, я, какъ говорится, совсѣмъ сбился съ панталыку. Да ужъ тутъ нечего и отвиливать: похудѣлъ, такъ похудѣлъ. Кому какое дѣло? Оно и лучше, Борджесъ и компанія перемѣнили мѣрку, такъ какъ прежнее платье слишкомъ широко. Это, сказать по правдѣ, мнѣ очень пріятно, и я радъ отъ души. Видите ли, капитанъ Гильсъ, я вѣдь просто скотина, и чортъ знаетъ для чего пресмыкаюсь на этомъ свѣтѣ.
   Чѣмъ больше м-ръ Тутсъ продолжалъ свои объясненія въ этомъ родѣ, тѣмъ больше капитанъ тяготился своимъ секретомъ и тѣмъ больше выпучивалъ глаза на своего гостя. Тревожимый внутреннимъ волненіемъ и желаніемъ спровадить поскорѣе м-ра Тутса, капитанъ находился въ такомъ запуіанномъ и странномъ состояніи, что его физіономія не могла бы выразить большаго разстройства, если бы даже ему пришлось разговаривать съ выходцемъ съ того свѣта.
   -- Но я все собираюсь сказать вамъ, капитанъ Гильсъ... Видите ли, я какъ-то поутру очутился ненарокомъ подлѣ вашего магазина.... то есть, сказать правду, я шелъ къ вамъ завтракать. Ну еще завтракать я могу, a что касается до того, чтобы спать, такъ ужъ наше почтеніе, -- я рѣшительно никогда не сплю. Быть бы мнѣ сторожемъ, м-ръ Гильсъ, право караулилъ бы сряду дюжину ночей, -- и безъ жалованья.
   -- Отваливай, любезный другь, отваливай!
   -- И отвалю, капитанъ, ей Богу, вотъ увидите! Ну такъ, когда я проходилъ здѣсь этимъ утромъ, -- было довольно рано, часъ или, около того, a можетъ быть, побольше, -- и когда увидѣлъ, что дверь заперта....
   -- Какъ! Это ты заходилъ сюда, любезный другь?
   -- Совсѣмъ нѣть, капитанъ Гильсъ. Я только взглянулъ, да и пошелъ мимо, потому что капитана, думаю себѣ, должно быть, дома нѣтъ. Но тотъ господинъ сказалъ, немного погодя.... вы вѣдь не держите собаки, капитанъ Гильсъ?
   Капитанъ кивнулъ головой.
   -- Ну, да я такъ и сказалъ. Я знаю, вы не держали. Есть, капитанъ Гильсъ, собака, соединенная съ вос... впрочемъ извините, тутъ надо придержать языкъ.
   Въ глазахъ капитана, неподвижно устремленныхъ на досаднаго гостя, отразились теперь два м-ра Тутса, и почтенное чело его опять оросилось крупными каплями, когда онъ вообразилъ, что Діогену можетъ придти фантазія спуститься въ маленькую гостиную для увеличенія компаніи.
   -- Вотъ онъ и сказалъ, -- продолжалъ Тутсъ, -- что слышалъ, дескать, собаку, чуть ли не передъ самыми дверьми: a я отвѣчалъ, что быть не можетъ, капитанъ не держитъ собакъ. Онъ между тѣмъ такъ и остался при своемъ, что слышалъ, дескать, собачій лай собственными ушами.
   -- Кто же это былъ? -- спросилъ капитанъ.
   -- Вотъ вѣдь мнѣ и въ голову ие пришло освѣдомиться на счетъ этой матеріи, -- отвѣчалъ смущенный м-ръ Тутсъ, нервозноеть котораго возросла теперь до высшей степени. -- Не мнѣ, разумѣется, сказать вамъ, что могло бы изъ этого выйти, или чего не могло бы выйти. Я, право, заваленъ такими вещами, которыхъ вовсе не понимаю, и, вѣрно, есть кое что въ моемъ мозгу.... право, капитанъ Гильсъ, я, должно быть, очень глупъ.
   Капитанъ Куттль кивнулъ головой въ знакъ полнѣйшаго согласія.
   -- Но когда мы отошли отъ магазина, тотъ господинъ сказалъ, будто вамъ извѣстно, что такое м_о_ж_е_т_ъ с_л_у_ч_и_т_ь_с_я при существующихъ обстоятельствахъ; слова "можетъ случиться" онъ произнесъ съ особенной силой; и поэтому вамъ бы на всякій случай слѣдовало приготовиться.... то есть, вы и приготовитесь, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія...
   -- Да кто же этотъ господинъ, любезный мой другь? -- повторилъ капитанъ съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ.
   -- Ну, да я право же не знаю, капитанъ Гильсъ -- отвѣчалъ въ отчаяніи Тутсъ, -- увѣряю васъ. Немного погодя я опять завернулъ сюда, и опять нашелъ его y дверей, Вотъ онъ и говоритъ: вы тоже, сэръ, пришли сюда? Да, я говорю. -- A вы развѣ знакомы, говоритъ, съ хозяиномъ этого магазина? -- Да, говорю, я имѣлъ удовольствіе пріобрѣсти его знакомство -- вѣдь вы доставили мнѣ удовольствіе познакомиться съ вами, не такъ ли? -- Ну, говоритъ онъ, если такъ, потрудитесь, пожалуйста, передать ему, что я вамъ сказалъ насчетъ этихъ существующихъ обстоятельствъ и насчетъ того, говоритъ, чтобъ онъ приготовился къ нимъ на всякій случай. Вы, говоритъ, попросите его завернуть на минуту въ лавку м-ра Брогли, маклера и оцѣнщика. Очень, говоритъ, нужно. Вотъ вамъ и все, что я знаю, капитанъ Гильсъ. Дѣла, должно быть, важныя, и если вы потрудитесь къ нему завернуть, я покамѣстъ посижу здѣсь, вѣдь вы, разумѣется, мигомъ воротитесь?
   Капитанъ, колеблясь между опасностью скомпрометировать Флоренсу, если не идти на предложенное свиданіе, и между страхомъ оставить въ магазинѣ м-ра Тутса, подъ опасеніемъ открытія имъ завѣтной тайны, представлялъ такое зрѣлище умственной растерянности, которая не могла ускользиуть даже отъ вниманія м-ра Тутса. Замѣтивъ, однако, что его морской другъ собирается идти на свиданіе, молодой джентльментъ совершенно успокоился и не могъ удержаться отъ одобрительной улыбки.
   Капитанъ между тѣмъ, выбирая изъ двухъ золъ меньшее, рѣшилъ, передъ отправленіемъ къ Брогли, запереть въ магазинѣ дверь, имѣвшую сообщеніе съ верхнею частью дома, и положить ключъ въ карманъ.
   -- Вы ужъ насчетъ этого извините, любезный другъ, сказалъ капитанъ, взволнованный стыдомъ и нерѣшительностью, -- есть на это особый резонъ, то есть, прич-ч-чина, съ вашего позволенія.
   -- Помилуйте, капитанъ, для меня очень пріятно все, что вы ни дѣлаете. Будьте спокойны. Это ничего.
   Капитанъ, поблагодаривъ его отъ искренняго сердца и обѣщавъ воротиться менѣе, чѣмъ черезъ пять минутъ, отправился скорымъ шагомъ къ господину, который почтилъ м-ра Тутса своимъ таинственнымъ порученіемъ. Невинный м-ръ Тутсъ, предоставленный самому себѣ, развалился на диванѣ, вовсе не думая, кто покоился здѣсь передъ нимъ, и, устремивъ глаза на потолочное окно, услаждалъ свою фантазію образомъ миссъ Домби. Время и мѣсто теперь для него не существовали.
   И хорошо, что не существовали. Хотя капитанъ ходилъ не слишкомъ долго, но все же несравненно долѣе, чѣмъ предполагалъ. Онъ воротился назадъ взволнованный и блѣдный, какъ полотно, и на глазахъ его были признаки недавнихъ слезъ. Казалось, онъ утратилъ всякую способность говорить и пробылъ нѣмъ до той поры, пока не подкрѣпилъ себя рюмкой рому, добытаго изъ только что откупоренной бутылки, хранившейся на нижней полкѣ его комода. Опорожнивъ рюмку, онъ сѣлъ на стулъ и облокотился на руку съ видомъ человѣка, погруженнаго въ глубокія размышленія.
   -- Надѣюсь, капитанъ Гильсъ, -- началъ м-ръ Тутсъ, -- ничего особеннаго не случилось? Вы не получили непріятныхъ вѣстей?
   -- Нѣтъ, дружище, нѣть. Совсѣмъ напротивъ. Покорно благодарю.
   -- Однако, y васъ такой безпокойный видъ -- замѣтилъ м-ръ Тутсъ.
   -- Немудрено, товарищъ, я сдрейфованъ со всѣхъ сторонъ.
   -- Не могу ли я въ чемъ помочь вамъ, капитанъ Гильсъ? Если могу, располагайте мною.
   Капитанъ взглянулъ на молодого джентльмена съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ нѣжности и состраданія и крѣпко пожалъ ему руку.
   -- Нѣтъ, товарищъ, покорно васъ благодарю. Теперь я прошу y васъ, какъ милости, навѣщать насъ.... то есть меня, какъ можно чаще.
   И эта просьба сопровождалась такимъ пожатіемъ руки, что бѣдный Тутсъ чуть не вскрикнулъ отъ боли.
   -- Я рѣшительно того мнѣнія, -- продолжалъ капитанъ, -- что послѣ Вальтера вы единственный парень, съ которымъ можно и должно вести дѣла. Да, я увѣренъ въ этомъ.
   -- Благородное и честное слово, капитанъ Гильсъ, -- отвѣчалъ м-ръ Тутсъ, ударяя рукою ладонь почтеннаго моряка, -- я очень радъ, что заслужилъ ваше доброе мнѣніе. Покорно благодарю.
   -- Давай руку, товарищъ, и станемъ веселиться. Да! есть на свѣтѣ не одно прелестное созданіе!
   -- Только не я, капитанъ Гильсъ, -- съ важностью возразилъ м-ръ Тутсъ, -- не я только, увѣряю васъ. Состояніе моихъ чувствъ относительно миссъ Домби не можетъ быть выражено никакимъ перомъ. Мое сердце все равно, что пустой островъ, и только она одна живетъ въ немъ. Я рыхлѣю съ каждымъ днемъ, и, признаться, горжусь тѣмъ, что рыхлѣю. Посмотрѣли бы вы на мои ноги, когда я снимаю сапоги, -- вы бы, можетъ, увидѣли, что значитъ нераздѣленное чувство. Мнѣ предписали ванны, капитанъ Гильсъ, но я не стану употреблять ихъ, потому что, видите ли, на кой чортъ мнѣ ванны? Пусть ужъ лучше высохну, какъ щепка. Впрочемъ, тутъ надо держать языкъ на привязи, я и забылъ. Прощайте, капитанъ Гильсъ! Счастливо оставаться!
   Бросивъ еще разъ на молодого друга выразительный взоръ состраданія и нѣжности,. капитанъ заперъ за нимъ дверь и отправился наверхъ освѣдомиться насчетъ благополучія Флоренсы.
   Была какая-то рѣшительная перемѣна въ лицѣ капитана, когда онъ подошелъ къ Соломоновой спальнѣ. Онъ вытиралъ платкомъ глаза и полировалъ переносицу ногтемъ точно такъ же, какъ утромъ этого дня, но лицо его совершенно измѣнилось. То былъ онъ, казалось, счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, то можно было считать его про твѣчала ни слова.
   -- Я принесу вамъ это прощенье, если хотите. Тогда мы можемъ разстаться тѣмъ, чѣмъ мы были прежде другъ для друга. Я оставила васъ не потому, чтобъ боялась васъ; но я хотѣла исполнить свой долгъ передъ отцомъ. Онъ очень меня любитъ, и я люблю его, но никогда не забуду, какъ вы были добры ко мнѣ... О, маменька, да проститъ вамъ Богъ, если вы въ чемъ-нибудь виноваты!
   Эдиѳь тихо упала на колѣни и прижала къ сердцу Флоренсу.
   -- Флоренса! мой свѣтлый ангелъ! Повѣрь мнѣ, я невинна!
   -- Маменька!
   -- Я виновна во многомъ; виновна въ той пустотѣ, которая останется между нами; виновна въ томъ, что навсегда отдѣляетъ меня отъ чистоты и невинности, отъ тебя, отъ цѣлаго свѣта. Я виновна въ слѣпой и непреклонной ненависти, но не виновна съ умершимъ. Клянусь Богомъ!
   -- Флоренса, продолжала она: -- чистое и прекрасное созданіе, которое я люблю, которое могло давно меня исправить, повѣрь мнѣ, я невинна. Дай мнѣ въ послѣдній разъ прижать тебя къ сердцу!
   Эдиѳь была растрогана; Эдиѳь плакала. Будь это въ прежнее время, она бы могла еще быть счастливою.
   -- Ничто въ свѣтѣ не могло бы вынудить у меня этого признанія -- ни любовь, ни ненависть, ни нужда, ни угрозы. Я сказала, что умру, не высказавъ ни слова, и исполнила бы это, еслибъ не встрѣтилась съ тобою, Флоренса.
   -- Надѣюсь, сказалъ кузенъ Фениксъ, входя въ комнату:-- что моя прекрасная и любезная родственница извинитъ меня, что я употребилъ хитрость, устроивъ это свиданіе. Признаюсь, сначала я не совсѣмъ не вѣрилъ, что моя прекрасная и любезная родственница ввѣрилась покойнику съ бѣлыми зубами, потому-что на свѣтѣ случаются престранныя вещи въ подобномъ родѣ. Но, какъ я говорилъ уже моему другу Домби, я не могъ вѣрить, чтобъ моя прекрасная родственница была виновна, не имѣя на то основательныхъ доказательствъ. Чувствуя, какъ затруднительно ея положеніе и какъ мало заботились о ней родные, въ-особенности же тётушка, которая, при всей своей живости, никогда не была хорошею матерью, я осмѣлился отъискать ее во Франціи и предложить ей то покровительство, которое предлагать былъ въ состояніи. По этому случаю, моя прекрасная и любезная родственница сказала мнѣ, что я лихой малый, и что поэтому она отдается подъ мое покровительство. Это было очень-любезно съ ея стороны, потому-что я совсѣмъ пришелъ въ негодность, и много обязанъ ея заботливости.
   Эдиѳь сдѣлала ему знакъ рукою, чтобъ онъ замолчалъ.
   -- Моя прекрасная и любезная родственница, продолжалъ кузенъ Фениксъ: -- вѣрно извинитъ меня, если для нея, для себя собственно, и для мистера Домби буду продолжать свои замѣчанія. Она, конечно, помнитъ, что до-сихъ-поръ я никогда не старался развѣдывать о причинѣ ея побѣга. Я всегда былъ увѣренъ, что тутъ есть какая-то тайна, которую она объяснитъ мнѣ, если захочетъ. Но, зная, что моя прекрасная и любезная родственница чертовски-рѣшительная женщина, съ которою нельзя шутить, я не позволилъ себѣ вступать ни въ какія разсужденія. Однако, замѣтивъ въ послѣднее время, что ея слабою стрункою была привязанность къ дочери моего друга Домби, я разсудилъ, что, устроивъ между ними неожиданное свиданіе, можно добраться до счастливой развязки. Поэтому, живя покуда въ Лондонѣ, до отъѣзда въ Южную-Италію, гдѣ мы намѣрены поселиться до отправленія на вѣчныя квартиры, о которыхъ очень-непріятно думать человѣку -- я вздумалъ отъискать моего друга Гэя -- предобраго и премилаго человѣка, вѣроятно извѣстнаго моей прекрасной и любезной родственницѣ -- и привезти сюда его супругу. Теперь, продолжалъ кузенъ Фениксъ, съ притворнымъ чувствомъ, странно проглядывавшимъ сквозь его легкомысленную и безсвязную -- рѣчь: я умоляю мою прекрасную родственницу не останавливаться на половинъ дороги, но исправить по возможности то, что ей остается исправить -- не для чести фамиліи, не для ея добраго имени, ни для другихъ обстоятельствъ, но потому-что это не должно такъ остаться.
   Ноги кузена Феникса согласились увести его прочь. Оставя Эдиѳь наединѣ съ Флоренсою, онъ заперъ за собою дверь.
   Эдиѳь насколько минутъ не говорила ни слова. Потомъ она встала и подала Флоренсъ запечатанный пакетъ.
   -- Я долго боролась сама съ собою, сказала она тихимъ голосомъ:-- писать ли мнѣ это, на случаи, если я умру неожиданно, не смотря на то, что чувствовала всю необходимость объясниться. Послѣ я хотѣла даже уничтожить все написанное. Возьми это, Флоренса, тутъ вся истица.
   -- Это для папеньки? спросила Флоренса.
   -- Для кого хочешь, отвѣчала Эдиѳь:-- я даю это тебѣ и для тебя. Иначе онъ бы никогда ничего не получилъ.
   Онъ снова замолчали. Стало смеркаться.
   -- Маменька, сказала Флоренса:-- онъ потерялъ свое состояніе; онъ былъ при смерти; можетъ-быть, онъ и теперь еще не поправится. Не позволите ли вы сказать ему что-нибудь отъ вашего имени?
   -- Ты говорила мнѣ, что онъ тебя очень любитъ? спросила Эдиѳь.
   -- Да! отвѣчала Флоренса дрожащимъ голосомъ.
   -- Скажи ему, что я жалѣю, зачѣмъ мы встрѣтились.
   -- Ничего болѣе?
   -- Скажи ему, если онъ спроситъ, что я еще не раскаиваюсь
   въ своемъ поступкѣ, потому-что хоть завтра я въ состояніи рѣшиться на то же. Но если онъ измѣнился...
   Она замолчала. Казалось, что рука Флоренсы удержала ее.
   -- Впрочемъ, онъ измѣниться не можетъ, сказала она.
   -- Могу ли я сказать, что вы сожалѣете о его несчастіяхъ?
   -- Нѣтъ, не сожалѣю, если они научили его любить свою дочь. Будетъ время, что онъ самъ не станетъ роптать на нихъ за этотъ урокъ.
   -- Вы вѣрно готовы пожелать ему счастія? сказала Флоренса.-- О, позвольте мнѣ когда-нибудь сказать ему это!
   Эдиѳь сидѣла, задумчиво смотря передъ собою. Когда Флоренса повторила свою просьбу, она взяла ее за руку и сказала съ тою же задумчивостью:
   -- Скажи ему, что если въ его настоящемъ онъ можетъ найдти какую-нибудь причину, чтобъ пожалѣть о моемъ прошедшемъ, то я прошу его объ этомъ. Скажи, что если въ его настоящемъ онъ можетъ найдти какую-нибудь причину, чтобъ думать обо мнѣ не такъ жестоко, то я прошу его объ этомъ. Скажи ему, что, не существуя болѣе другъ для друга, не долженствуя никогда болѣе встрѣтиться, мы имѣетъ теперь одно общее чувство, котораго между нами никогда прежде не было.
   Казалось, ея суровость исчезла; въ черныхъ глазахъ показалось слезы.
   -- Я увѣрена, что мы лучше думаемъ другъ о другѣ, чѣмъ намъ кажется. Чѣмъ болѣе онъ будетъ любить свою Флоренсу, тѣмъ менѣе станетъ меня ненавидѣть; чѣмъ болѣе онъ будетъ гордиться ею о ея дѣтьми, тѣмъ болѣе станетъ раскаяваться въ тои долъ, которая досталась ему въ грустномъ видѣніи нашей семейной жизни. Въ это время, я также буду раскаяваться -- скажи ему это -- и припоминать, что, думая обо всѣхъ причинахъ, которыя сдѣлали меня тѣмъ, чѣмъ я была, я должна была болѣе думать о причинахъ, которыя сдѣлали его тѣмъ, чѣмъ онъ былъ. Тогда я постараюсь простить ему его долю вины. Пусть онъ постарается простить мнѣ мою!
   -- О, маменька! сказала Флоренса.-- Какъ у меня стало легко на сердцѣ, даже при такомъ прощеньи!
   -- Слова мои для меня самой кажутся странными, продолжала Эдиѳь: -- но если бы даже я была такою погибшею женщиною, какою я подала ему поводъ считать себя, мнѣ кажется, я сказала бы то же самое, услышавъ, что вы любите другъ друга. Постарайся, чтобъ онъ не судилъ меня слишкомъ-строго; я сама буду къ нему снисходительна. Вотъ мои послѣднія слова. Теперь, прощай, жизнь моя!
   Она обняла ее, и казалось, въ этомъ объятіи вылилась вся любовь и нѣжность Эдиѳи.
   -- Вотъ поцалуй за твоего ребенка! Вотъ поцалуй за твое счастіе. Прощай, милая Флоренса!
   -- Мы еще увидимся! вскричала Флоренса.
   -- Никогда болѣе! никогда! Оставляя меня въ этой мрачной комнатѣ, думай, что оставляешь меня въ могилѣ. Помни только, что я жила когда-то... и любила тебя!
   И Флоренса разсталась съ нею, не видя ея лица, но до конца чувствуя ея объятія и ласки.
   Кузенъ Фениксъ встрѣтилъ ее у дверей и проводилъ къ Валтеру, ожидавшему ихъ въ столовой. Бѣдная Флоренса въ слезахъ склонила голову на плечо мужа.
   -- Мнѣ чертовски досадно, сказалъ кузенъ Фениксъ:-- что прекрасная и любезная дочь моего друга Домби и супруга моего друга Гэя, такъ разстроила этимъ свиданіемъ свою чувствительную комплекцію. Но надѣюсь, что все вышло къ лучшему, и что другъ мой Домби очутился въ затруднительномъ положеніи черезъ родство съ нашею фамиліею; но не случись этого негодяя Баркера -- человѣка съ бѣлыми зубами -- все шло бы своимъ порядкомъ. Что касается до моей родственницы, которая почтила меня своимъ добрымъ мнѣніемъ, то я могу увѣрить супругу моего друга Гэя, что постараюсь замѣнить ей отца. Относительно же перемѣнъ, случающихся въ нашей жизни, и нашего страннаго поведенія, могу сказать только, съ моимъ другомъ Шекспиромъ -- человѣка, который жилъ не только для своего времена, но для всѣхъ вѣковъ, и съ которымъ, безъ-сомнѣнія, знакомь другъ мой Гэй -- Что жизнь есть призракъ сна.
   

ГЛАВА IV И ПОСЛѢДНЯЯ.

   Бутылка, долгое время невидѣвшая дневнаго свита и покрывшаяся пылью и паутиною, вынесена на солнце, а золотое вино отбрасываетъ свой свѣтъ на столъ.
   Это послѣдняя бутылка старой мадеры.
   -- Вы совершенно правы, мистеръ Джилльсъ, говорилъ мистеръ Домби.-- Это рѣдкое и превосходное вино.
   Капитанъ, сидящій вмѣстѣ съ ними, сіяетъ радостью. На лицѣ его написанъ истинный восторгъ.
   -- Мы, то-есть, я и Нэдъ, замѣчаетъ мастеръ Джилльсъ:-- обѣщали другъ другу...
   Мистеръ Домби киваетъ головою капитану, который болѣе и болѣе приходитъ въ восторгъ.
   -- ...Что разопьемъ эту бутылку, когда Валтеръ благополучно возвратится домой, хотя о такомъ домъ мы никогда и не думали. Если вы не вздумаете оспоривать нашей старой прихоти, то позвольте первый бокалъ выпить за здоровье Валтера и его жены.
   -- За здоровье Валтера и его жены? говоритъ мистеръ Домби, цалуя Флоренсу.
   -- За здоровье Валтера и его жены! говоритъ мистеръ Тутсъ.
   -- За здоровье Валтера и его жены! восклицаетъ капитанъ: -- Ура!-- Мистеръ Домби, видя желаніе капитана чокнуться, тотчасъ протягиваетъ къ нему свой стаканъ. Другіе слѣдуютъ его примѣру, и слышится только веселый звонъ, какъ-будто звонъ свадебныхъ колоколовъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Другія зарытыя вина старѣютъ, какъ состарилась въ свое время старая бутылка мадеры; пыль и паутина густѣютъ на бутылкахъ.
   Мистеръ Домби сталъ сѣдымъ джентльменомъ, на лицѣ котораго видны рѣзкіе слѣды заботъ и страданій; но это слѣды бури, навсегда прошедшей и оставившей послѣ себя ясный вечеръ.
   Его не смущаютъ уже честолюбивые планы. Вся его гордость сосредоточивается въ его дочери и ея мужъ. Онъ сдѣлался тихъ, молчаливъ и задумчивъ, и никогда не разстается съ Флоренсою. Миссъ Токсъ очень-часто навѣшаетъ ихъ, и очень любима всѣми. Ея удивленіе къ своему бывшему патрону осталось и было платоническимъ съ самаго дня ея огорченія на Принцесс-Плэсѣ и нимало не охладѣло съ того времени.
   У старика ничего не осталось отъ прежняго богатства, кромѣ ежегоднаго дохода, который ему присылаютъ отъ неизвѣстной особы, съ просьбою не стараться ее отъискивать, и принять это какъ старый долгъ.
   Быстроглазый холостякъ, переставшій уже быть холостякомъ, женился на сестрѣ сѣдаго Каркера-Младшаго. Онъ только изрѣдка посѣщаетъ своего прежняго начальника, потому-что въ исторіи сѣдаго Каркера-Младшаго, и еще болѣе въ его имени, есть причины, заставляющія его не напоминать о себѣ мистеру Домби. Валтеръ и Флоренса видятся съ ними часто, и веселый домикъ оглашается иногда дуэтами фортепьяно и віолончеля.
   А что подѣлываетъ деревянный Мичманъ? Онъ стоитъ на прежнемъ мѣстѣ, выстави правую ногу впередъ, весь выкрашенный заново, начиная съ треугольной шляпы до башмаковъ съ пряжками, и зорко поглядываетъ на извощичьи кареты, а надъ нимъ блеститъ золотая надпись: "Джилльсъ и Коттль".
   Мичманъ ничѣмъ не занимается, кромѣ своей прежней торговли; по поговариваютъ на цѣлую милю кругомъ синяго зонтика на Лиденгаллскомъ-Рынкѣ, что товаръ мистера Джилльса сходитъ съ рукъ удивительно-хорошо, и что онъ не только не отсталъ отъ вѣка, но еще опередилъ его. Носится слухъ, что деньги мистера Джилльса начали обращаться чрезвычайно-удачно и накопляются замѣтнымъ образомъ. Достовѣрно же извѣстно, что, стоя у дверей лавки, въ своемъ сюртукѣ кофейнаго цвѣта, съ хронометромъ въ карманѣ и съ очками на лбу, онъ не жалуется на недостатокъ покупателей, но кажется очень-веселымъ и довольнымъ.
   Что касается до его партнера, капитана Коттля, то онъ только мысленно занимается дѣломъ. Капитанъ такъ доволенъ важностью Мичмана для торговли и мореплаванія, какъ могъ бы доволенъ быть, еслибъ ни одинъ корабль не уходилъ изъ лондонской гавани безъ помощи Мичмана. Невозможно себѣ представить, съ какимъ восторгомъ видитъ онъ свое имя надъ дверьми лавки. Разъ двадцать въ день переходитъ онъ черезъ дорогу, чтобъ взглянуть на него съ другой стороны улицы, и обыкновенно говоритъ въ этихъ случаяхъ: "Эдвардъ Коттль, дружище, еслибъ твоя мать знала, что ты сдѣлаешься ученымъ человѣкомъ, то она бы вѣрно вышла изъ вѣтра".
   Но вотъ, запыхавшись, является къ Мичману мистеръ Тутсъ, съ раскраснѣвшимся лицомъ, и прямо бросается въ залу.
   -- Капитанъ Джилльсъ, говоритъ онъ, и мистеръ Сольсъ: -- спѣшу увѣдомить васъ, что мистриссъ Тутсъ увеличила наше семейство.
   -- Это дѣлаетъ ей честь! восклицаетъ капитанъ.
   -- Поздравляю васъ, мистеръ Тутсъ! говоритъ старый Солль.
   -- Благодарю васъ, отвѣчаетъ мистеръ Тутсъ.-- Много вамъ обязанъ. Я зналъ, что вы будете рады, потому и пришелъ къ вамъ. Мы славно идемъ впередъ. Тамъ Флоренса, Сузанна, а вотъ и еще маленькое незнакомое существо.
   -- Существо женскаго рода? спрашиваетъ капиталъ.
   -- Да, капитанъ Джилльсъ, отвѣчаетъ мистеръ Тутсъ:-- и это меня очень радуетъ. По моему мнѣнію, чѣмъ чаще мы будемъ имѣть возможность повторять эту необыкновенную женщину, тѣмъ лучше.
   -- Такъ держать! восклицаетъ капитанъ, обращаясь къ старой бутылки безъ горлышка.-- Пью за ея здоровье, и желаю ей имѣть больше этого добра!
   -- Благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ, въ восторгъ отвѣчаетъ мистеръ Тутсъ: -- я готовъ повторить ваше желаніе. Съ позволенія вашего, я закурю трубку.
   Мистеръ Тутсъ начинаетъ курить и дѣлается необыкновенно разговорчивъ.
   -- Мнѣ кажется, что изъ всѣхъ замѣчательныхъ случаевъ, въ которыхъ эта восхитительная женщина показала свой необыкновенный умъ, ничто такъ не удивительно, какъ точность, съ которою она поняла мою привязанность къ миссъ Домби.
   Оба слушателя изъявили свое согласіе.
   -- Повѣрьте, я никогда не измѣнился въ своихъ чувствахъ къ миссъ Домби, продолжалъ мистеръ Тутсъ.-- Они и теперь остались тѣ же. Она осталась для меня прежнимъ свѣтлымъ видѣніемъ, какимъ была до моего знакомства съ Валтеромъ. Когда мы съ мы стриссъ Тутсъ начали въ первый разъ говорить... ну, о нѣжной страсти... вы понимаете, капитанъ Джилльсъ?
   -- Понимаю, понимаю, отвѣчаетъ капитанъ.
   -- Когда мы въ первый разъ стали говорить объ этихъ предметахъ, я признался, что меня можно назвать увядшимъ цвѣткомъ.
   Капитанъ киваетъ головою въ знакъ одобренія, и бормочетъ одно себя, что не всякій растущій цвѣтокъ -- роза.
   -- Но представьте мое удивленіе, продолжаетъ мистеръ Тутсъ: -- когда я увидѣлъ, что мои чувства столько же извѣстны ей, какъ и мнѣ-самому. Все, что я говорилъ ей, не было для нея нови. Она была единственною женщиною, которая могла стать между мною и безмолвною могилою, и она исполнила это, къ моему вѣчному удивленію. Она знаетъ, что никто въ свѣтѣ не въ состояньи замѣнить для меня миссъ Домби. Она знаетъ, что для миссъ Домби я готовъ сдѣлать все на свѣтѣ. Она знаетъ, что я считаю ее украшеніемъ ея пола. Что же она говоритъ на это? "Ты правъ, мой другъ. Я совершенно съ тобою согласна".
   -- И я также! говоритъ капитанъ.
   -- И я! повторяетъ Солль Джилльсъ.
   -- Согласитесь же, какая замѣчательная женщина моя жена продолжаетъ мистеръ Тутсъ, затягиваясь: -- какая у нея наблюдательность! Какое соображеніе! Вчера вечеромъ, когда мы сидѣли, наслаждаясь своимъ семейнымъ счастіемъ, она заговорила о и стоящемъ положеніи нашего друга Валтера. "Теперь" сказала она, "онъ избавится отъ морскихъ путешествій, послѣ перваго долгаго вояжа съ молодою женою"... какъ намъ извѣстно, мистеръ Сольсъ.
   -- Совершенно справедливо, отвѣчаетъ старый инструментальный мастеръ, потирая руки.
   -- Теперь онъ избавленъ отъ этихъ поѣздокъ, говоритъ моя жена:-- имѣетъ прекрасное мѣсто отъ той же конторы въ Лондонѣ, всѣми любимъ, устроиваетъ себѣ состояніе съ помощію дяди, въ чемъ, вѣрно, не ошибается моя жена, мистеръ Сольсъ?
   -- Да, да, нѣкоторые изъ пропавшихъ кораблей, нагруженныхъ золотомъ, возвратились домой, весело отвѣчаетъ дядя Солль: -- грузъ небольшой, мистеръ Тутсъ, но годный для моего племянника.
   -- Именно такъ! говоритъ мистеръ Тутсъ: -- жена моя никогда не ошибется. "Вотъ, въ какомъ онъ теперь положеніи", говоритъ необыкновенная женщина: "что будетъ далѣе?" Замѣтьте же теперь, капитанъ Джилльсъ и мистеръ Сольсъ всю проницательность моей жены. "На глазахъ самого мистера Домби основывается торговый домъ" говоритъ она:-- который, можетъ-быть, сравняется и превзойдетъ тотъ, гдѣ онъ былъ главою, и котораго начало изгладилось его памяти. Такимъ-образомъ" продолжаетъ моя жена: "отъ отъ дочери возникнетъ съ торжествомъ новый Домби и Сынъ".
   Когда мистеръ Тутсъ, съ помощію трубки, довольно-нескладно высказалъ предсказаніе своей жены, капитанъ, внѣ себѣ, бросилъ вверхъ свою лакированную шляпу.
   -- Соль Джилльсъ, вскричалъ онъ:-- человѣкъ ученый и мой добрый товарищъ! что я совѣтовалъ запомнить Валтеру въ тотъ самый вечеръ, когда онъ въ первый разъ пріискалъ себѣ работу? Не говорилъ ли я: "Воротись, Виттингтонъ, лорд-меръ Лондона -- на старости лѣтъ ты никогда съ нимъ не разстанешься." Не говорилъ я этого, Соль Джилльсъ?
   -- Да, я помню, Нэдъ, отвѣчаетъ старый инструментный мастеръ.
   -- Такъ знаешь-ли, говоритъ капитанъ, разваливаясь на стулѣ и пробуя голосъ: -- я затяну вамъ мою любимую пѣсню, а вы подтягивайте хоромъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Зарытыя вина старѣютъ, какъ состарилась въ свое время старая мадера; пыль и паутина густѣютъ на бутылкахъ.
   Осенью, на прибрежьи моря, часто видятъ молодую женщину и сѣдаго старика. Съ ними, или возлѣ нихъ, всегда двое дѣтей: мальчикъ и дѣвочка, и старая собака, которую дѣти зовутъ Діогеномъ.
   Старикъ ходитъ съ мальчикомъ, говоритъ съ нимъ, играетъ, смиритъ за нимъ. Если онъ задумчивъ, старикъ также задумывается, и часто, когда ребенокъ, сидя возлѣ него, смотритъ ему въ лицо и спрашиваетъ о чемъ-нибудь, старикъ держитъ его маленькую руку и забываетъ отвѣчать ему. Тогда ребенокъ говоритъ:
   -- Дѣдушка, не-уже-ли я такъ похожъ на моего бѣднаго маленькаго дядю?
   -- Да, Поль; но онъ былъ слабый ребенокъ, а ты очень здоровъ и крѣпокъ.
   -- О, да, я очень-крѣпокъ!
   -- Онъ лежитъ возлѣ моря, на маленькой постели, около которой ты можешь бѣгать.
   И старикъ весело смотритъ, какъ возлѣ него бѣгаетъ и рѣзвится ребенокъ.
   Но никто, кромѣ Флоренсы, не зналъ, какъ старикъ любитъ дѣвочку. Самъ ребенокъ удивляется, въ какой тайнѣ скрывается эта любовь. Онъ прижимаетъ ее къ сердцу; онъ не можетъ видѣть облака на ея лицѣ; онъ не допускаетъ ее сидѣть въ сторонѣ. Ему все кажется, что она боится пренебреженія. Онъ прокрадывается, чтобъ взглянуть на нее во время сна; онъ любитъ когда она приходитъ будить его поутру. Онъ всегда гораздо-нѣжнѣе съ нею безъ постороннихъ. И ребенокъ спрашиваетъ его иногда:
   -- Дѣдушка, зачѣмъ ты плачешь, цалуя меня?
   Онъ отвѣчаетъ только: "маленькая Флоренса! маленькая Флоренса!" и гладитъ кудри, падающія на ея блестящіе глазки.

"Отечественныя Запиcки", NoNo 9--12, 1847, NoNo 1, 7, 8, 1848

   
   
   
пащимъ человѣкомъ: въ томъ и другомъ случаѣ черты его лица обличали необыкновенную важность, какъ будто въ его натурѣ совершился чудный переворотъ, придавшій новый отпечатокъ его физіономіи.
   Онъ стукнулъ тихонько два или три раза въ дверь Соломоной спальни, но, не получивъ отвѣта, отважился сперва заглянуть въ замочную щель, a потомъ войти. Къ этому послѣднему подвигу, можетъ быть, ободрила его ласковая встрѣча Діогена, который, развалившись на полу подлѣ постели своей хозяйки, привѣтливо завилялъ хвостомъ и моргнулъ глазами такимъ образомъ, какъ будто приглашалъ капитана смѣлѣе подвигаться впередъ.
   Флоренса спала тяжело и стонала во снѣ. Капитанъ, проникнутый совершеннѣйшимъ благоговѣніемъ къ ея молодости, красотѣ и томительной грусти, осторожно приподнялъ ея голову, поправилъ на ней свой камзолъ и, завѣсивъ хорошенько окно, чтобы она лучше спала, выкрался опять изь комнаты и занялъ свой караульный постъ на лѣстничныхъ ступеняхъ. Его шаги и движенія были на этотъ разъ такъ же легки и воздушны, какъ y молодой дѣвушки.
   Да позволено будетъ спросить: какое изъ этихъ двухъ явленій изящнѣе по своей натурѣ? Съ одной стороны, нѣжные пальчики, созданные для чувствительности и симпатіи прикосновенія, съ другой -- жесткая, грубая рука капитана, готовая съ полнымъ самоотверженіемъ протянуться на охраненіе и защиту невиннаго созданія. Задача, не совсѣмъ удобная для рѣщенія! Но пусть оба явленія дольше и дольше существуютъ въ этомъ мірѣ, исполненномъ поразительными контрастами на каждомъ шагу!
   Флоренса почивала, забывая о своемъ безпріютномъ сиротствѣ, и капитанъ стоялъ на часахъ подлѣ ея спальни. При малѣйшемъ шорохѣ или стонѣ, онъ немедленно подходилъ къ дверямь, прислушивался и приглядывался; но мало-по-малу сонъ ея сдѣлался спокойнѣе, и караульный постъ капитана обходился безъ тревогъ.
  

Глава XLIX.

Мичманъ дѣлаетъ открытіе.

  
   Флоренса не вставала долго. Утро смѣнилось полуднемъ, полдень вечеромъ, a молодая дѣвушка, утомленная тѣломъ и душой, все еще спала, не имѣя никакого сознанія о своемъ странномъ ложѣ, объ уличной толкотнѣ и суматохѣ, и о свѣтѣ, который пробивался въ ея спальню черезъ затворенныя окна. Но и глубокій сонъ, порожденный истощеніемъ силъ, не могъ произвести въ ея душѣ совершеннаго забвенія о томъ, что случилось въ родительскомъ домѣ, и смутныя воспоминанія о страшныхъ сценахъ тревожили ея покой. Мрачная грусть, полуубаюканное чувство скорби носились передъ ея воображеніемъ, и блѣдная ея щека орошалась слезами гораздо чаще, чѣмъ то желалъ бы видѣть честный капитанъ, который время отъ времени выставлялъ свою голову въ полуотворенную дверь.
   Солнце уже проложило огненную дорогу по рѣкѣ и отлогимъ берегамъ, озарило въ океанѣ паруса на корабляхъ, освѣтило въ предмѣстьяхь мрачныя кладбища и холмы, погрузило отдаленныя точки горизонта въ зарево пожара, гдѣ, казалось, въ одномъ великолѣпномъ хаосѣ запылали небо и земля, когда Флоренса открыла, наконецъ, свои отягченныя глаза и лежала сначала въ какомъ-то забытьи, не обращая никакого вниманія на странныя стѣны, въ странной комнатѣ и прислушиваясь, безъ всякой опредѣленной мысли, къ уличному шуму. Но скоро она проснулась и тѣломъ, и душой, бросила вокругъ себя изумленный взоръ -- и припомнила все.
   -- Что, моя радость, -- сказалъ капитанъ, постучавшись въ дверь, -- какъ вы себя чувствуете?
   -- Друтъ мой, вы ли это? -- вскричала Флоренса, бросивщись къ нему на встрѣчу.
   Другъ!.... Въ этомъ имени скрывалось такъ много гордости для капитана Куттля, что онъ, вмѣсто отвѣта, поцѣловалъ свой крюкъ и смотрѣлъ съ неизрѣченнымъ наслажденіемъ на зардѣвшіяся щеки молодой дѣвушки, когда она обратила на него глаза.
   . . -- Какъ вы себя чувствуете, изумрудъ мой драгоцѣнный? -- повторилъ капитанъ послѣ блаженнаго молчанія, продолжавшагося около минуты.
   -- Кажется, спала я очень долго, добрый мой другъ, -- отвѣчала Флоренса. -- Когда я сюда пришла? еще вчера?
   -- Сегодня, высокорожденная барышня-дѣвица, и да будетъ благословенъ сей день отъ нынѣ и во вѣки.
   -- Развѣ не было ночи? Неужели все еще день?
   -- Вечеръ, и чудесный, моя радость! - сказалъ капитанъ, отдергивая занавѣсъ отъ окна. -- Посмотрите!
   Флоренса, грустная и робкая, съ рукою на плечѣ капитана, и честный капитанъ съ его грубымъ лицомъ и коренастой фигурой стояли въ розовомъ свѣтѣ яркаго вечерняго неба, не говоря ни слова. Въ какую бы форму, конечно странную и дикую, капитанъ ни облекъ свби чувства, если бы рѣшился ихъ выразить словами, онъ чувствовалъ съ живостью краснорѣчивѣйшаго изъ смертныхъ, что въ этой плѣнительной красотѣ тихаго и спокойнаго вечера заключалась какая-то таинственная сила, способная переполнить истерзанное сердце Флоренсы, и, что для нея было бы гораздо лучше дать теперь полную волю своимъ слезамъ. Поэтому капитанъ не говорилъ ни слова. Но когда онъ почувствовалъ, что ея голова склоняется къ нему ближе и ближе, когда онъ почувствовалъ, что эта безпріютная, одинокая голова прикасается къ его грубому синему камзолу, тогда онъ съ трепетнымъ благоговѣніемъ взялъ ея руку, пожалъ ее, и они поняли другъ друга.
   -- Ободритесь, моя радость! -- сказалъ капитанъ. -- Развеселитесь, изумрудъ мой драгоцѣнный. Я сойду внизъ и приготовлю вамъ покушать. Вы потрудитесь придти сами, немного погодя, или Эдуардъ Куттль долженъ подняться за вами?
   Флоренса отвѣчала, что она безъ всякаго затрудненія можеть сойти сама, и капитанъ, послѣ нѣкоторыхъ довольно сильныхъ отговорокъ, показывавшихъ его очевидное сомнѣніе въ правилахъ истиннаго гостепріимства, принужденъ былъ предоставить молодую дѣвушку ея собственному произволу. Очутившись въ маленькой гостиной, онъ немедленно принялся жарить y камина курицу, уже давно лежавшую для этой цѣли на жаровнѣ. Чтобы наилучшимъ образомъ окончить эту стряпню, онъ скинулъ свой камзолъ, засучилъ рубашечные рукава и надѣлъ свою лощеную шляпу, безъ помощи которой не приступалъ вообще ни къ какому предпріятію, трудному или легкому.
   Освѣживъ свою голову и пылающее лицо въ холодной водѣ, приготовленной капитаномъ въ продолженіе ея сна, Флоренса подошла къ маленькому зеркалу, чтобы привести въ порядокъ свои растрепанные волосы. Тогда она увидѣла -- первый и послѣдній разъ -- на своей груди багровое пятно.
   Ея слезы при видѣ этого опять полились ручьями. Ей было стыдно, ей было страшно; но не было въ ея сердцѣ ненависти и гнѣва противъ отца. Она простила ему все, едва понимая въ этомъ нужду, и старалась о немъ не думать, какъ не думала о домѣ, изъ котораго бѣжала, и онъ былъ для нея потерянъ разъ навсегда. Не было въ этомъ мірѣ м-ра Павла Домби для Флоренсы Домби.
   Что дѣлать и куда дѣваться, Флоренса, бѣдная, неопытная Флоренса еще не думала объ этомъ. Впрочемъ, она мечтала отыскать гдѣ-нибудь маленькихъ сестеръ, которыхъ она станетъ воспитывать подъ какимъ-нибудь вымышленнымъ именемъ: онѣ вырастутъ, эти сестры, счастливыя и довольныя, подъ ея надзоромъ, полюбятъ ее, выйдутъ замужъ, возьмуть къ себѣ свою прежнюю гувернантку и, быть можетъ, современемъ поручатъ ей воспитаніе своихъ собственныхъ дочерей. Проходятъ годы, десятки лѣтъ, и y почтенной воспитательницы чужихъ дѣтей сѣдѣютъ волосы, и она становится старухой, и уноситъ въ мрачную могилу тайну своей жизни, и не осталось на свѣтѣ ннкакихъ слѣдовъ отъ Флоренсы Домби.... Страиная будущность! грустная будущность! Но всѣ эти грезы носились передъ ней въ гусгомъ туманѣ, и она ни въ чемъ не отдавала себѣ яснаго отчета. Она знала только одно, что не было для нея отца на этомъ свѣтѣ, не было клочка земли, гдѣ могла бы пріютиться Флоренса Домби!
   Весь денежный запасъ въ ея кошелькѣ ограничивался нѣсколькими гинеями, и часть ихъ нужно было употребить на покупку гардероба, такъ какъ y нея было съ собой одно только платье. Но этотъ пунктъ ее не слишкомъ безпокоилъ: ребенокъ въ мірскихъ дѣлахъ, она не понимала и не могла понять, что значитъ не имѣть денегъ, и притомъ другія, болѣе важныя мысли заслоняли отъ нея предметы этого рода. Въ головѣ ея мыслительная машина работала съ какою-то особой торопливостью, и казалось ей, что промчались цѣлые мѣсяцы послѣ ея бѣгства. Но мало-по-малу она успокоилась, привела въ порядокъ свои мысли, отерла слезы и отправилась внизъ къ своему единственному покровителю.
   Капитанъ разостлалъ съ большимъ стараніемъ бѣлую скатерть и приготовлялъ какой-то яичный соусъ въ маленькой кострюлѣ, поворачивая въ то же время очень усердно жирную курицу, которую онъ жарилъ на вертелѣ передъ огнемъ. Обложивъ Флоренсу подушками на диванѣ, который для большаго комфорта былъ переставленъ въ теплый уголокъ, капитанъ продолжалъ свою стряпню съ необыкновеннымъ искусствомъ. Онъ кипятилъ горячую жижицу въ другой маленькой кострюлѣ, варилъ картофель въ третьей, не забывалъ яичнаго соуса въ первой и продолжалъ поворачивать жаркое своимъ крюкомъ, который, смотря по надобности, замѣнялъ для него и ложку, и вилку. Независимо отъ всего этого, капитанъ сторожилъ бдительнымъ окомъ миніатюрную сковородку, въ которой кипятились и мелодично пищали жирныя сосиски, слава и вѣнецъ поварского творчества, -- и словомъ, не было во всей подсолнечной кухарки, равной по таланту и усердію капитану Куттлю, на которомъ блистала во всей красотѣ его лощеная шляпа... Впрочемъ, трудно сказать, лицо или шляпа горѣли теперь болѣе торжественнымъ блескомъ.
   Когда, наконецъ, обѣдъ былъ приготовленъ, капитанъ началъ хлопотать около стола съ безпримѣрнымъ усердіемъ и ревностью. Прежде всего онъ скинулъ шляпу и надѣлъ свой фракъ. Затѣмъ онъ пододвинулъ столъ къ дивану, гдѣ сидѣла Флоренса, прочиталъ молитву, развинтилъ свой крюкъ, привязалъ къ нему вилку и поставилъ первое блюдо.
   -- Высокорожденная барышня-дѣвица, -- сказалъ капитанъ, -- развеселитесь и старайтесь кушать какъ можно больше. Здѣсь ливеръ, здѣсь спаржа, a вотъ картофель!
   Все это капитанъ расположилъ на блюдѣ въ симметрическомъ порядкѣ, полилъ горячей жижей и поставилъ передъ своей прекрасной гостьей.
   -- Вотъ цѣлый рядъ мертвыхъ свѣтилъ лежитъ передъ вами, высокорожденная барышня-дѣвица, -- замѣтилъ капитанъ ободрительнымъ тономъ, -- и все устроено въ порядкѣ. Попробуйте перекусить, моя радость. О, если бы Вальтеръ былъ здѣсь!...
   -- Ахъ, если бы теперь онъ былъ моимъ братомъ! -- воскликнула Флоренса.
   -- Не говорите этого, моя радость! -- сказалъ капитанъ. -- Вальтеръ былъ природнымъ вашимь другомъ, самымъ искреннимъ, самымъ близкимъ другомъ: не правда ли, моя радость?
   Флоренсѣ нечего было отвѣчать. Она только сказала: "О, милый, милый Павелъ! о, Вальтеръ!".
   -- Самыя доски, по которымъ она ходила, -- бормоталъ капитанъ, разсматривая съ нѣжнымъ умиленіемъ ея унылое лицо, -- бѣдный Вальтеръ цѣнилъ высоко, такъ высоко, какъ жаждущій олень источники водные. Вижу его, какъ теперь, за столомъ y дяди въ тотъ самый день, когда только что его записали въ конторскія книги Домби и Сына; какъ онъ говорилъ тогда о ней! Боже мой, какъ онъ говорилъ! Лицо его рдѣло, какъ маковъ цвѣтъ, и глаза покрывались скромною росою! Да, прекрасный былъ юноша! Ну, a если бы теперь онъ былъ здѣсь, высокорожденная барышня-дѣвица, то есть, если бы онъ мотъ быть здѣсь.... но онъ утонулъ, бѣдный Вальтеръ, не правда ли?
   Флоренса покачала головой.
   -- Да, да, онъ утонулъ, -- продолжалъ капитанъ. -- Что бишь я началъ говорить? Такъ вотъ, если бы онъ былъ здѣсь, онъ сталъ бы просить васъ, изумрудъ мой драгоцѣнный, покушать и полакомиться, чтобы здоровье ваше подкрѣпилось. Поэтому, высокорожденная барышня-дѣвица, ведите себя такъ, какъ бы Вальтеръ былъ уже здѣсь, и держите противъ вѣтра вашу милую головку.
   Флоренса, изъ угожденія капитану, начала кушать. Капитанъ между тѣмъ, забывая, по-видимому, собственный обѣдъ, положилъ свой ножикъ и вилку и пододвинулъ свой стулъ къ дивану.
   -- Вальтеръ былъ красивый мальчикъ, не правда ли, моя радость?
   Флоренса согласилась, и капитанъ сидѣлъ молча нѣсколько минутъ, опустивъ подбородокъ на свою руку. Глаза его неподвижно были обращены на гостью.
   -- И вѣдь онъ былъ храбрый юноша, моя гадость, не такъ ли?
   Флоренса отвѣчала слезами.
   -- И вотъ, моя красавица, онъ утонулъ, -- продолжалъ капитанъ растроганнымъ голосомъ. -- Такъ или нѣтъ?
   Флоренса продолжала плакать.
   -- Онъ былъ постарше васъ, высокорожденная барышнядѣвица; но сначала вѣдь вы оба были дѣтьми, не правда ли?
   Флоренса отвѣчала -- да!
   -- A теперь утонулъ бѣдный Вальтеръ, утонулъ, и нѣтъ о немъ ни слуху, ни духу; не такъ ли?
   Повтореніе этого вопроса было любопытнымъ источникомъ утѣшенія, но только, казалось, для одного капитана, такъ какъ онъ одинъ безпрестанно возвращался къ этой темѣ. Флоренса отодвинула отъ себя свой непочатый обѣдъ, и, облокотившись на диванъ, подала капитану свою руку, чувствуя, что она противъ воли опечалила своего друга. Капитанъ между тѣмъ, пожимая ея руку съ какою-то особенного нѣжностью, забылъ, повидимому, и обѣдъ, и аппетитъ своей гостьи, и почтенное чело его проникалось больше и больше сочувственною мыслью. Еще и еще повторялъ онъ: "Бѣдный Вальтеръ! милый Ваяьтеръ! Да, онъ утонулъ. Не правдали?" -- И непремѣнно хотѣлось ему, чтобы Флоренса отвѣчала на этотъ безконечный вопросъ; иначе, казалось, оборвалась бы цѣпь его оригинальныхъ размышленій.
   Курица и сосиски простыли, и яичный соусъ застылъ до послѣдней степени густоты, прежде чѣмъ добрый капитанъ припомнилъ, что они сидѣли за столомь; но, разъ обративъ вниманіе на этотъ пунктъ, онъ принялся за свои блюда вмѣстѣ съ Діотеномъ, при помощи котораго роскошный пиръ быстро подошелъ къ желанному концу. Когда Флоренса начала убирать со стола, выметать очагъ и приводить въ порядокъ мебель маленькой гостиной, восторгъ и удивленіе капитана могли сначала равняться только горячности его протеста противъ этой хлопотливости молодой дѣвушки, a потомъ мало-по-малу эти чувства возвысились до такой степени, что онъ самъ ничего не сталъ дѣлать и только съ безмолвнымъ изумленіемъ смотрѣлъ на Флоренсу, какъ на прекрасную волшебницу, которая каждый день совершаетъ для него эти чудеса; при этомъ красный экваторъ на челѣ капитана запылалъ съ новой силой, выражая его неописуемое удивленіе.
   Но когда Флоренса, продолжая хозяйственныя хлопоты, сняла съ каминной полки его трубку и попросила его курить, добрый капитанъ былъ до того ошеломленъ этимъ неожиданнымъ вниманіемъ, что нѣсколько минутъ держалъ чубукъ такимъ образомъ, какъ будто эта рѣдкость первый разъ попалась въ его руки. Потомъ, когда Флоренса вынула изъ комода бутылку съ ромомъ и приготовила для него совершеннѣйшій стаканъ грогу, поставленный передъ нимъ на маленькомъ столикѣ, его носъ, всегда румяный, поблѣднѣлъ какъ алебастръ, и онъ почувствовалъ себя на седьмомъ небѣ. Упоенный этимъ блаженствомъ, невиданнымъ и неслыханнымъ до той поры, капитанъ машинально набилъ трубку, и лишь только протянулъ свою лапу къ фосфорнымъ спичкамъ, Флоренса, къ довершенію его изумленія, уже держала надъ табакомъ зажженную бумагу, такъ что онъ не имѣлъ ни времени, ни силы предотвратить этой услуги. Когда, наконецъ, Флоренса, послѣ всѣхъ этихъ хлопотъ, заняла свое мѣсто на диванѣ и принялась смотрѣть на него съ граціозной, любящей улыбкой, капитань увидѣлъ очень ясно, что сиротствующее сердце молодой дѣвушки обращалось къ нему съ такою же искренностью, какъ ея лицо, -- увидѣлъ это капитанъ, и табачный дымъ засѣлъ въ его горлѣ, ослѣпилъ его глаза, ослѣпилъ до того, что капитанъ Куттль заплакалъ!
   Способъ, употребленный имъ для увѣренія, что причина этихъ слезъ лежала сокровенною въ самой трубкѣ, которую для этой цѣли онъ осматривалъ со всѣхъ сторонъ, ревизуя преимущественно чубукъ, былъ истинно забавенъ и достоинъ кисти художника. Когда, наконецъ, трубка была осмотрѣна и исправлена, капитанъ мало-по-малу пришелъ въ, состояніе покоя, приличнаго исправному трубокуру. Онъ сидѣлъ съ глазами, неподвижно обращёнными на Флоренсу, и, сіяя лучезарнымъ счастьемъ, пускалъ по временамъ и отдувалъ отъ себя маленькія облака, которыя, выходя изъ его рта, казались ярлыками съ надписью: "Утонулъ, бѣдный Вальтеръ, утонулъ; не правда-ли?" -- И процессъ куренія возобновлялся опять до тѣхъ же ярлыковъ.
   Трудно представить контрастъ разительнѣе того, который существовалъ между Флоренсой въ ея нѣжной юности и красотѣ и капитаномъ Куттлемъ съ его сучковатымъ лицомъ, неуклюжимъ туловищемъ и басистымъ голосомъ; при всемъ томъ во многихъ вещахъ, особенно въ невинной простотѣ и въ незнаніи условій жизни, они похожи были другъ на друга, какъ двѣ капли воды. Никакой ребенокъ нe могъ превзойти капитана въ совершеннѣйшей неопытности относительно всѣхъ дѣлъ на свѣтѣ, кромѣ вѣтра и погоды, въ простотѣ, легковѣріи и великодушномъ упованіи на судьбу. Вся его натура, казалось, была олицетвореніемъ надежды и любви. Странный родъ мечтательности и романтизма, не имѣвшаго никакого отношенія къ дѣйствительному міру и не подлежащаго никакимъ разсчетамъ мірского благоразумія и житейской опытности, составляли рѣзкую отличительную черту въ его младенческомъ характерѣ. Когда онъ такимъ образомъ сидѣлъ и курилъ, и смотрѣлъ на Флоренсу, Аллахъ вѣдаетъ, какія фантастическія картины, гдѣ на первомъ планѣ всегда стояла она, проносились передъ его умственнымъ взоромъ. Столь же неопредѣленны, хотя не такъ рѣшительны и пылки, были собственныя мысли Флоренсы о своей будущей судьбѣ, и даже, когда въ глазахъ ея преломлялись призматическіе лучи свѣта, на который она смотрѣла черезъ свою тяжелую печаль, она уже видѣла прекрасную радугу, ярко засіявшую на отдаленномъ горизонтѣ. Странствующая принцесса и верзила-богатырь волшебной сказки могли, такимъ образомъ, сидѣть рука объ руку передъ каминомъ и разговаривать между собой точь въ точь, какъ бѣдная Флоренса и храбрый капитанъ разсуждали втихомолку; разница между двумя парами была бы вовсе не велика.
   Капитанъ ни мало не смущался мыслью о трудности держать y себя молодую дѣвушку или объ отвѣтственности за ея судьбу. Заколотивъ ставни и заперевъ дверь, онъ успокоился на этотъ счетъ совершеннѣйшимъ образомъ. Будь она, пожалуй, подъ опекою сиротскаго суда, это отнюдь не составило бы никакой разницы для капитана. Онъ былъ послѣднимъ человѣкомъ въ подлунномъ мірѣ, способнымъ потревожиться отъ подобныхъ соображеній.
   Такимъ образомъ, капитанъ курилъ трубку съ восточнымъ комфортомъ и вмѣстѣ съ Флоренсой размышлялъ... но о чемъ размышляли капитанъ и Флоренса, -- это не подлежитъ анализу нескромнаго пера. Послѣ трубки они принялись за чай, и тогда Флоренса попросила своего друга проводить ее въ ближайшій магазинъ для покупки вещей, безъ которыхь ей нельзя было обойтись. Капитанъ согласился, потому что было сопершенно темно; но напередъ онъ тщательно обозрѣлъ окрестности, какъ дѣлывалъ во времена ожидаемыхь нападеній отъ м-съ Макъ Стингеръ, и вооружился своей огромной иалкой, чтобы имѣть возможность защищаться въ случаѣ какого-нибудь непредвидѣннаго обстоятельства.
   Гордость капитана была необычайна, когда онъ велъ за руку Флоренсу, провожая ее на разстояніи двухъ или трехь сотъ шаговь до магазина; онъ смотрѣлъ во всѣ глаза и озирался по всѣмъ направленіямъ, обращая на себя вниманіе прохожихь, которые невольо останавливались, чтобы полюбоваться на эту сгранную фигуру. Прибывши въ магазинъ, капитанъ, по чувству деликатпости, счель за нужное удалиться во время самыхъ покупокъ, такь какъ онѣ состояли изъ разныхь принадлежностей женскаго туалега; но онъ предварительно поставиль на прилавокъ свою жестяную чайницу и объявиль содержагельницѣ магазина, что тамъ было четырнадцать фунтовъ и два шилинга.
   -- Этого, быть можетъ, -- сказалъ онъ, обращаясь къ мадамъ, -- хватитъ на обмундировку моей маленькой п_л_е_м_я_н_н_и_ц_ы; a если не хватить, вы потрудитесь только с_в_и_с_н_у_т_ь, и мы покончимь разсчеты.
   При словѣ "племянница", онъ бросилъ на Флоренсу многознаменательный взглядъ, сопровождаемый пантомимами, которымъ предназначалось выражатъ его непроницаемую таинственность. Посмотрѣвъ потомъ случайно на свои часы, -- вѣрнѣйшее и хитро придуманное средство возбудить уваженіе къ своей особѣ -- капитанъ поцѣловалъ свой крюкъ и, остановившись на улицѣ подлѣ магазимнаго окна поминутно выставлялъ свою огромную голову между лентъ и шляпокь, обнаруживая очевидное опасеніе, какъ бы Флоренса не скрылась куда-нибудь черезъ заднюю дверь. Но черезъ нѣсколько минутъ Флоренса явилась передъ нимъ съ узломъ, котораго объемъ весьма непріятно озадачилъ капитана, такъ какъ оиъ ожидалъ увидѣть огромный тюкъ закупленныхъ товаровъ и уже готовился нанять извозчика, чтобы тотъ взвалилъ его на свои плечи.
   -- Любезный капитанъ Куттль, -- сказала Флоренса, -- мнѣ не нужны были эти деныи, я ихъ не истратила. У меня есть свои.
   -- Въ такомъ случаѣ, моя радость, -- возразиль капитанъ, опустивъ голову внизъ, -- поберегите ихъ для меня до той поры, какъ я попрошу.
   -- Могу ли я держать ихъ тамъ, гдѣ онѣ всегда лежали y васъ?
   Капитану очень не понравилось такое предложеніе, однако, онъ отвѣчалъ:
   -- Кладите ихъ куда угодио, моя радость, только умѣйте отыскать, когда понадобится. Мнѣ онѣ совершенно не нужны, и я, право, никакъ не могу понять, какъ я ихъ не зашвырнулъ куда-нибудь до сихъ поръ.
   На минуту капитанъ погруженъ былъ въ легкое уныніе, но онъ мгновенно оживился при первомъ прикосновеміи къ рукѣ Флоренсы, и они воротились домой съ тѣми же предосторожкостями, здравы и невредимы. Отворивъ двери маленькаго мичмаиа, капитанъ нырнулъ въ нихъ сь такою чудною ловкостью, какая могла быть пріобрѣтена не нначе, какъ послѣ и вслѣдствіе продолжительпаго упражненія. Въ продолженіе утренняго отдыха Флоренсы, онъ успѣлъ сбѣгать на птичій рынокъ и уговорился съ дочерью пожилой леди, торговавшей курицами, чтобы она разъ въ день заходила въ магазинъ убирать комнату его прекрасной родственницы.
   Передъ отходомъ ко сну, капитанъ упросилъ свою гостью скушать ломоть поджареннаго на маслѣ хлѣба и выпить рюмку накоричненаго глинтвейну, приготовленіе котораго было имъ доведено до послѣдней степсни совершенства. Затѣмъ, напутствуя ее благословепіями и всевозможными цитатами изь ветхаго и новаго завѣта, онъ повелъ ее наверхъ въ Соломонову спальню, но было на его лицѣ что-то тревожное и смутное, чего онъ никакъ не могъ скрыть.
   -- Прощайге, моя радость, -- сказалъ капитанъ Куттль, останавливаясь на порогѣ ея комнаты.
   Флоренса обратила свои губы къ его лицу и поцѣловала его.
   Во всякое другое время капитанъ обезумѣлъ бы отъ такого доказательства признательности; но теперь онь посмотрѣлъ на ея лицо съ какою-то загадочною неловкостью и, казалось, неохотно собирался ее оставить.
   -- Бѣдный Вальтеръ! -- сказалъ капитанъ.
   -- Бѣдный, бѣдный Вальтеръ! -- со вздохомъ повторила Флоренса.
   -- Утонулъ прекрасный юноша, не правда ли?
   Флоренса покачала головой и вздохнула.
   -- Спокойной іючи, высокорожденная барышня-дѣвица! -- воскликнулъ капитанъ, протягивая свою руку.
   -- Благослови вась Богъ, мой добрый, несравненный другъ!
   Но капитанъ еще медлилъ на порогѣ.
   -- Вы хотите сказать что-нибудь, любезный капитанъ Куттль?
   -- Сказать вамъ, высокорожденная барышня-дѣвица! Нѣтъ еще... то есть, мнѣ нечсго говорить вамъ, моя радость. Вѣдь вы, конечно, не ждете услышать отъ меня добрыхъ вѣстей?..
   -- Нѣть!
   Капитанъ посмотрѣлъ на нее сь видимымъ смущеніемъ и повторилъ: "нѣтъ!" Но онъ все еще стоялъ на порогѣ и не двигался съ мѣста.
   -- Бѣдный Вальтеръ! -- воскликнулъ капитанъ. -- Милый мой Вальтеръ, какь я прнвыкъ тебя называть! Племянникъ старика Соломона Гильса! Милый и любезный для всѣхъ, какь майскій цвѣтокъ! Куда ты умчался, куда отлетѣлъ, прекрасный, храбрый молодой человѣкъ! Вѣдь онъ утонулъ, моя радосгь, не правда ли?
   Заключивь этотъ апострофъ стремительнымъ обращеніемъ къ Флоренсѣ, капитанъ пожелалъ ей спокойной ночи и пошелъ внизъ, между тѣмъ какъ Флоренса свѣтила ему сверху. Онь уже совсѣмь потерялся въ темнотѣ и, судя по звуку его удаляющихся шаговь, быль на поворотѣ въ маленькую гостиную, какъ вдругъ, его голова и плечи вынырнули опять какъ будто изъ воды съ очевиднымь иамѣреніемъ повторить: "Утонулъ, бѣдняга, не правда ли"? И высказавъ эту сентенцію тономъ соболѣзнованія, онь исчезъ.
   Флоренса очень жалѣла, что она своимъ присутствіемъ противъ воли, хотя совершенно натуральнымъ образомь, пробудила въ его душѣ эти печальныя воспомипанія. Занявъ мѣсто передъ столикомъ, гдѣ заботливая капитанская рука разставила въ правильной симметріи телескопь, пѣсенникъ и другія изящнѣйшія рѣдкости, она стала думать о Вальтерѣ и обо всемъ, что соелинялось съ нимь въ прошедшей ея жизни, и эти думы занимали ее до поздней ночи. Но при этомъ тоскливомъ стремленіи къ покойнику, мысль о домѣ и возможности туда воротиться ни разу не приходила ей въ голову. Отцовскій домъ пересталъ существовать для ея воображенія. Она видѣла, что идеальный образъ, какимъ она въ послѣднее время представляла себѣ м-ра Домби, былъ теперь вырванъ изъ ея сердца. Одна мысль объ этомъ до того страшила ее, что она закрывала свои глаза и съ трепетомъ удаляла отъ себя воспоминанія о немъ. Если бы и теперь ея любящее сердце удержало еще этоть образъ, онъ былъ бы разбитъ и уничтоженъ отъ одного представленія объ оскорбленім ея нѣжнаго чувства.
   Она не смѣла смотрѣться въ зеркало, ибо видъ багроваго пятна пугалъ ее. Она закрыла грудь трепетной рукой и еще разъ пролила горькія слезы, опустивь свою голову на подушку.
   Капитанъ долго не ложился въ постель. Болѣе часу ходилъ онъ взадь и впередь по маленькой гостиной и, настроивъ, наконецъ, свою душу къ важнымъ размышленіямъ, усѣлся за столъ съ задумчивымъ лицомъ, раскрылъ молитвенникъ и принялся читать "Панихиду по усопшимъ въ морской глубинѣ". Нелегко было ему управиться съ этимъ душеспасительнымъ упражненіемъ: вообще добрый капитанъ читалъ не очень бойко, и теперь, запинаясь слишкомъ часто на многосложныхъ словахъ, онъ время отъ времени поощрялъ себя возгласами въ родѣ слѣдующихъ: -- "Ну, ну, держись крѣпче, любезный! Пошевеливайся, Эдуардъ Куттль!" -- И этотъ способъ съ удивительнымъ успѣхомъ помогалъ ему преодолѣвать встpѣчающіяся затрудненія, которыя осооенно увеличивались оть огромныхъ очковъ, постоянно закрывавшихъ его ястребиные глаза. Какь бы то ни было, однако капитанъ дочиталъ молитвы до послѣдней строки и преисполнился набожными чувствами. Проникнутый этимъ духомъ, онь сходилъ нарерхъ, постояль y дверей Флоренсы и, наконецъ, устроивъ свою постель за прилавкомъ въ магазинѣ, сомкнулъ свои вѣжды и заснулъ кроткимъ сномъ благочестиваго моряка.
   Но при всемъ томъ въ продолжеиіе ночи капитань еще нѣсколько разъ взбирался наверхъ и приставлялъ свои глаза къ замочной щели. Въ одну изъ такихъ экспедицій, совершенныхъ на разсвѣтѣ, Флоренса, услышавъ его шаги, спросила, онъ ли это былъ.
   -- Да, это я, моя радость, -- отвѣчалъ капитанъ. -- Все ли y васъ исправно, брилліантъ мой драгоцѣнный?
   Флоренса поблагодарила его и отвѣчала: да!
   При этой удобной оказіи капитанъ никакъ не могъ премииуть, чюбы не повторить въ сотый разь своего задушевнаго восклицанія: "Бѣдный Вальтеръ! утонуль онь, -- не правда ли"? Послѣ чего онъ удалился и спокойно опочилъ на своемъ ложѣ до семи часовъ.
   И весь этотъ день капитанъ никакъ не могъ освободиться оть своей загадочной таинственности, несмотря на то, что Флоренса, занятая шитьемъ въ маленькой гостиной, была гораздо спокойнѣе, чѣмъ наканунѣ. Всякій разъ, подымая глаза оть своей работы, она замѣчала, что капитанъ смотритъ на нее пристально и съ глубокомысленнымъ видомъ поглаживаеть свой подбородокъ. Онь придвигалъ къ ней свой стулъ, намѣреваясь, какъ будто бы, начать откровенную бесѣду, и потомъ тотчасъ же отодвигалъ его назадъ, не имѣя духу выполнить своего иамѣренія, и крейсируя такимъ образомъ во весь день около маленькой гостиной, онъ не разъ наѣзжалъ на этомъ утломь челнокѣ на панельную обшивку или на дверь кладовой, и это, казалось, приводило его въ совершеиное отчаяніе.
   До самыхь сумерекъ капитанъ, утвердившійся, наконецъ, иа якорѣ, подлѣ Флорснсы, никакь не мотъ начать связнаго разговора. Но когда каминный огонь заигралъ на стѣнахъ и потолкѣ маленькой гостиной, озаривъ въ то же время своимъ блескомь чайныя ложсчки и чашки, расположенныя на столѣ, и освѣтивъ плачущее лицо Флоренсы, капитанъ прервалъ продолжительное молчаніе такимь образомъ:
   -- Вы никогда не были на морѣ, моя радость?
   -- Нѣть, -- отвѣчала Флоренса.
   -- Да, -- началь капитанъ, проникнутый великимь благоговѣніемь къ важности предмета, -- это всемогущій элементъ. Тамъ чудеса, моя радость, дивныя чудеса! Подумайте только, когда вѣтры бушують, и волны ревутъ, когда бурная ночь чернѣетъ, какъ смола, и вы не видите передъ собой собствеиной руки, развѣ только сверкнетъ молнія изъ-за тучи, и вотъ, невидимая сила гонитъ васъ впередъ черезъ бурю и черезъ мглу, впередъ, впередъ, стремглавъ гонитъ на тотъ край свѣта, безъ предѣловъ и конца, во вѣки вѣковъ, аминь. Пріискать въ книгѣ Іова и положить закладку. Вотъ что въ эти времена, моя красавица, человѣкъ можеть сказать своему ближнему: "Ну, Джонъ, держи ухо востро, поднимается нордъ-вестъ! Слышишь, какъ забушевалъ! Силы небесныя! Что-то теперь сганется сь месчастнымъ народомъ, который на берегу? Госноди, спаси ихъ и помилуй!"
   И эту цитату, приспособленную съ такимъ совершенствомъ къ ужасамъ океана, капитанъ завершилъ энергичнымъ и звучнымъ восклицаніемъ: "Держись крѣпче, Эдуардъ Куттль!"
   -- Вы видѣли когда-нибудь такую страшную бурю? -- спросила Флоренса.
   -- Да, моя радость, много страшныхъ бурь испыталъ я на своемъ вѣку; но теперь не обо мнѣ рѣчь. Я вотъ все думаю о нашемъ прекрасномъ юношѣ. -- Тутъ онъ пододвинулъ къ ней свой стулъ. -- Какъ вы полагаете, мое сокровище, вѣдь утонулъ нашъ бѣдный Вальтеръ?
   Капитанъ началъ говорить такимъ дрожащимъ голосомъ и обратилъ на Флоренсу такое блѣдное и взволнованное лицо, что она въ испугѣ схватилась за его руку.
   -- Что съ вами, любезный мой другъ? -- вскричала Флоренса. -- Вы совершенно вдругъ перемѣнились! Любезный капитанъ Куттль, мнѣ становится страшно на васъ смотрѣть!
   -- Ничего, моя радость, ничего! Не робѣйте только и держите головку противъ вѣтра. Все обстоитъ благополучно, изумрудъ мой драгоцѣнный. Ну, такъ вотъ я началъ говорить о Вальтерѣ, -- онъ вѣдь... то есть, я хочу сказать, вѣдь онъ утонулъ? Да или нѣтъ?
   Флоренса устремила на него пристальный взглядъ. Ея щеки то блѣднѣли, то рдѣлись яркимъ румянцемъ, и она положила свою руку на грудь.
   -- Много бѣдъ и опасностей на широкомъ морѣ, моя красавица, -- продолжалъ капитанъ, -- и только Богу извѣстно, сколько храбрыхъ кораблей и храбрыхъ моряковъ потонуло въ глубокой безднѣ! и сгинули они со свѣту бѣлаго, и никто не слыхалъ о нихъ ни единаго слова! Но бываютъ, моя радость, такіе случаи, что иной разъ спасается, по благодати Божіей, одинъ человѣкь изъ двадцати -- что изъ двадцати? случается, изъ цѣлой сотни, изъ тысячи одинъ только человѣкъ выплываеть на бѣлый свѣтъ и возвращается домой къ своимъ друзьямъ, здравъ и невредимъ, между тѣмъ, какъ всѣ считали его погибшимъ и уже молились за упокой его души. Вотъ я... я знаю одну исторію въ этомъ родѣ... то есть, мнѣ разсказывали одну такую исторію, и ужъ такъ какъ мы лавируемъ теперь около этого мѣста... притомъ вы и я сидимъ передъ каминомъ, -- то, можетъ, вамъ пріятно будетъ услышать эту исторійку. Разсказать?
   Флоренса трепетала отъ ужаснаго волненія, котораго не въ силахъ была ни понять, ни преодолѣть, и невольно слѣдила за его глазами, которые обращались къ магазину, гдѣ горѣла лампа. Въ ту минуту, какъ она поворотила туда голову, капитанъ вскочилъ со стула и заслонилъ собою дверь.
   -- Тамъ ничего нѣтъ, мое сокровище, -- сказалъ капитанъ. -- Не смотрите туда!
   -- Отчего не смотрѣть? -- спросила Флоренса.
   Капитанъ пробормоталъ что-то насчетъ темноты, господствовавшей въ магазинѣ, и относительно того, что передъ каминомъ очень весело. Онъ притворилъ дверь, которая до той поры была отворена совсѣмъ, и занялъ свое мѣсто. Флоренса постоянно слѣдила теперь за его взоромъ и не спускала глазъ съ его лица.
   -- Такъ вотъ видите ли, въ чемъ исторія. Одинъ корабль отвалилъ недавно изъ лондонской гавани при попутномъ вѣтрѣ и чудесной погодѣ, -- да не робѣйте, моя радость, что съ вами? -- Корабль отчалилъ только за границу, и больше ничего.
   Выраженіе на лицѣ Флоренсы ужасно растревожило капитана, который и безъ того былъ почти такъ же взволнованъ, какь и она.
   -- Что же? Разсказывать или нѣтъ?
   -- Да, да, сдѣлайте милость!
   Капитанъ откашлялся, вытерь лобъ и мродолжалъ съ нервнымъ раздраженіемъ:
   -- И вотъ этотъ несчастный корабль былъ настигнутъ черезъ нѣсколько дней такою дурною погодой, какая случается только разъ въ двадцать лѣтъ, моя радость, не болѣе. На берегу ураганы съ корнемъ вырывали лѣса, сдували цѣлые города, и были на морѣ въ тѣхъ широтахъ такіе вѣтры, что ни одинъ корабль, даже самый крѣпкій, не могъ устоять противъ нихъ. Нѣсколько сутокъ, говорили мнѣ, несчастный корабль велъ себя отлично, исполнялъ свою должность храбро, моя радость; но при одномъ ударѣ почти всѣ его болверки были сбиты, руль и мачты сорваны, лучшіе матросы выброшены черезъ бортъ, и онъ былъ оставленъ на произволь ураіана, который между тѣмъ часъ отъ часу злился все сильнѣе и сильнѣе, вздымая волны огромными горами, вертѣвшими и разбивавшими этотъ несчастный корабль, какъ хрупкую раковину. Каждое черное пятно въ этихъ водяныхъ горахъ было обломкомъ корабля или живого человѣка, и вотъ, моя радость, погибъ весь экипажъ, разбился вдребезги несчастный корабль, и никогда не покроются зеленой муравой могилы людей, перелетѣвшихь черезъ бортъ въ пучины глубокаго моря.
   -- Они не всѣ погибли! -- вскричала Флоренса, -- кто-нибудь спасся? Кто же это?
   -- На борту этого несчастнаго корабля, -- продолжалъ капитанъ, вставая со стула и дѣлая рукою энергическіе жесты, былъ одинъ юноша, прекрасный юноша, -- такъ мнѣ разсказывали, -- который въ своемъ дѣтствѣ любилъ читать и разговаривать о храбрыхъ подвигахъ во время кораблекрушеній -- я слышалъ его, о! сколько разъ я его слышалъ! -- И вотъ онъ припомнилъ эти подвиги въ свой роковой часъ, и въ ту пору, какъ самыя дюжія головы, самые старые и опытные моряки оробѣли, потерявъ присутствіе духа, онъ, то есть, этотъ прекрасный юноша, пребылъ твердъ и веселъ. Не потому остался онъ веселымъ, что некого ему было жалѣть и любить на сухомъ пути, a потому, что онъ родился на свѣтъ такимъ веселымъ. Какъ сейчасъ смотрю на его лицо, когда былъ онъ только что ребенкомъ... ахъ, что это былъ за ребенокъ! Благослови его Богъ!
   -- И онъ спасся! -- вскричала Флоренса. -- Спасся ли? говорите, говорите!
   -- Этотъ храбрый парень... -- сказалъ каписганъ -- Да смотрите на меня прямѣе! Не загляіывайте туда...
   Флоренса едва имѣла силу повторить -- отчего же?
   -- Оттого, что тамъ ничего нѣтъ, моя радость, -- сказалъ капитанъ. -- Не робѣйте и держите голову противъ вѣтра, -- все пойдетъ хорошо. Будьте тверды Вальтера ради, котораго мы всѣ такъ любимъ. -- Долго этотъ парень работалъ изо всѣхъ силъ наравнѣ съ самыми лучшими мореходцами, и весь экипажъ слушался его, какъ адмирала, потому что онъ одинъ только не боялся ничего и не произносилъ никакихъ жалобъ; но, наконецъ, настало время, когда не было уже никакой работы, и вотъ они, то есть, этотъ прекрасный юноша, да помощникъ капитана, да еще одинъ матросъ -- они только и оставались еще въ живыхъ изъ всего экипажа -- привязали себя къ корабельному обломку и понеслись по волнамъ глубокаго моря.
   -- Они спаслись! -- вскричала Флоренса.
   -- Дни и ночи носились они по этимъ безконечнымъ водамъ, пока, наконецъ... ахъ, да не смотрите же туда, изумрудъ мой драгоцѣнный! Тамъ рѣшительно ничего нѣтъ! -- пока, наконецъ, не наѣхалъ на нихъ одинъ корабль и не принялъ ихъ на бортъ: двое еще дышали, a одинъ былъ мертвый.
   -- Который?.. -- воскликнула Флоренса.
   -- Не тотъ прекрасный юноша, о комъ моя рѣчь.
   -- О, слава Богу! слава Богу!
   -- Аминь! -- возразилъ капитанъ. -- Не робѣйте, моя радость, и держитесь крѣпче! Еще съ минуту, не больше. -- На этомъ кораблѣ они совершили длинное путешествіе, чуть ли не по всему протяженію карты, и во время этого путешествія матросъ умеръ, a тотъ молодой человѣкъ остался въ живыхъ и...
   Не зная самъ, что дѣлаетъ, капитанъ Куттль воткнулъ на оконечность своего кркжа кусокъ булки и, приставивъ его къ огню, безпрестанно началъ оглядываться на Флоренсу съ величайшимъ волненіемъ на лицѣ. Булка горѣла вмѣсто топлива.
   -- Остался въ живыхъ, и?.. -- повторила Флоренса.
   -- И воротился на родину на томъ же кораблѣ и... не робѣйте, моя радость... и вышелъ на берегъ, и въ одно утро тихонько подоигелъ къ дверямъ своего дома, чтобы сдѣлать наблюденіе надъ своими друзьями, которые считали его потонувшимъ, какъ, вдругъ, онъ отвалилъ опять, когда неожиданно...
   -- Неожиданно залаяла собака? -- добавила Флоренса съ живосгью.
   -- Да, -- проревѣлъ капитанъ. -- Держись крѣпче! Смѣлѣй! Не оглядывайтесь покамѣстъ -- смотрите вотъ сюда: на стѣну!
   На стѣнѣ подлѣ нея обрисовалась тѣнь человѣка. Флоренса отскочила, оглянулась и испустила пронзительный крикъ: позади нея стоялъ Вальтеръ Гэй!
   Ея братъ вышель изъ-за могилы! ея братъ спасся отъ кораблекрушенія и явился къ ней, своей сестрѣ! Флоренса бросилась въ объятія Вальтера Гэя. Въ немъ одномъ, казалось, сосредоточились всѣ ея надежды, и онъ былъ для нея естественнымъ покровителемъ. -- "Помни Вальтера, милый папа, я любилъ Вальтера"! -- Воспоминаніе о жалобномъ умоляющемъ голоскѣ, произносившемъ эти слова, отзывалось въ ея душѣ, какъ музыка среди ночной тишины. -- "О, да будетъ благословенно возвращеніе твое, милый Вальтеръ, для этой пораженной груди!" -- Она чувствовала эти слова, хотя не могла произнести ихъ, и держала милаго брата въ своихъ чистыхъ объятіяхъ.
   Капитанъ, въ припадкѣ умственнаго бреда, попробовалъ обтереть свой лобъ почернѣвшимъ кускомъ булки, все еще прицѣпленнымъ къ его крюку; но находя, что субстанція этого сорта не совсѣмъ соотвѣтствовала такой цѣли, положилъ ее въ тулью своей лощеыой шляпы, которую и надѣлъ не безь нѣкотораго затрудненія на свою голову, чтобы тѣмъ удобнѣе пропѣть извѣстную балладу о похожденіяхъ любезной Пегги; но концертъ, съ первой ноты, потянулся очень дурно, и бѣдный музыкантъ удалился въ магазинъ, откуда опять воротился черезъ нѣсколько минутъ съ испачканнымъ лицомъ и совсѣмъ измятымъ воротникомъ рубашки, какъ будто ея вовсе и не крахмалили. Затѣмъ онъ произнесъ съ нѣкоторою торжественностью слѣдующія слова:
   -- Любезнѣйшій Вальтеръ, здѣсь хранится собственность, которую я желалъ бы вручить вамъ обоимъ!
   Капитанъ поспѣшно вынулъ свои большіе часы, чайныя ложки, сахарные щипчики, жестяную чайницу и, схвативъ Вальтерову шляпу, размѣстилъ въ ней всѣ эти статьи накопленнаго имущества; но вручая Вальтеру этотъ странный ящикъ, онъ до того переполнился сильными ощущеніями, что опрометью бросился опять въ магазинъ въ намѣреніи на этотъ разъ пробыть тамъ какъ можно долѣе.
   Но Вальтеръ отыскалъ его и привелъ назадъ, и теперь вся заботливость капитана обратиласъ на Флоренсу, чтобы ея здоровье не потерпѣло отъ сильныхъ потрясеній. Это обстоятельство онъ до того принялъ къ сердцу, что сдѣлался совершенно благоразумнымъ и запретилъ на нѣсколько дней всякіе дальнѣйшіе намеки на приключенія Вальтера. Послѣ этого капитанъ нашелъ въ себѣ довольно присутствія духа, чтобы освободить свою шляпу отъ зажаренаго хлѣба и занять мѣсто за чайнымъ столикомъ; но когда Вальтеръ облокотился на его плечо съ одной стороны, между тѣмъ, какъ Флоренса со слезами нашептывала ему благодарныя привѣтствія, съ другой, капитанъ вдругъ опять вышмыгнулъ изъ гостиной и пропадалъ больше десяти минутъ.
   Но никогда во всю жизнь лицо капитана не сіяло такимъ лучезарнымъ блескомъ, какъ теперь, когда онъ, наконецъ, съ рѣшительнымъ видомъ усѣлся за столъ и началъ переводить свои глаза то съ Вальтера на Флоренсу, то съ Флоренсы на Вальтера. И этотъ эффектъ отнюдь не былъ произведенъ или увеличенъ тѣмъ обстоятельствомъ, что въ послѣдніе полчаса капитанъ съ неутомимою дѣятельностью полировалъ свои щеки и глаза рукавами своего камзола; напротивъ, это было исключительно дѣйствіемъ его внутреннихъ волненій. Слава и восторгъ распространялись по всему существу капитана, и на его лицѣ была самая торжественная иллюминація.
   Гордость, съ какою капитанъ смотрѣлъ на бронзовыя щеки и мужественные глаза обрѣтеннаго юноши, съ какою видѣлъ благородный пламень его юности и всѣ блистательныя качества, засіявшія еще разъ на его свѣжемъ, здоровомъ и пылкомъ лицѣ, -- эта гордость, казалось, проникала живительными лучами въ его собственный организмъ. Удивленіе и симпатія, съ какими онъ поворачивалъ свои глаза на Флоренсу, которой красота, граціозность и невинность пріобрѣли въ немъ вѣрнѣйшаго и усерднѣйшаго изъ всевозможныхъ рьщарей, могли бы въ этомъ отношеніи оказать на него равносилыюе вліяніе; но полнота пламени, распространявшагося вокругъ него, могла только возникнуть отъ созерцанія ихъ обоихъ и отъ всѣхъ тѣхъ образовъ, которые, происходя отъ этой совокупности, создались въ его головѣ.
   Когда они разговаривали о старикѣ Соломонѣ и припоминали обстоятельства, относившіяся къ его исчезновенію, какъ ихъ радость умѣрялась отсутствіемъ старика и несчастіями Флоренсы, какъ они освободили Діогена, котораго капитанъ незадолго передъ этимъ заманилъ наверхъ, чтобь онъ не залаялъ, -- всѣ эти и другія болѣе или менѣе важныя матеріи капитанъ понималъ въ совершенствѣ, несмотря на свою безмѣрную суетливость, заставлявшую его поминутно выскакивать въ магазинъ, но онъ не догадывался и не могъ бы догадаться въ тысячу лѣтъ, что Вальтеръ смотритъ на Флоренсу, какъ будто издалека и съ какого-то новаго мѣста, и что его глаза, постоянно обращенные на ея лицо, не смѣли, однако, встрѣтиться съ ея открытымъ взоромъ сестринской любви. Все это превышало понятія капитана Куттля. Онъ видѣлъ только, что они молоды и прекрасны, онъ зналъ исторію ихъ прежнихъ дней, и не было въ его сердцѣ ни малѣйшаго мѣста для другихъ чувствъ, кромѣ безпредѣльнаго удивленія и умилительной благодарности, что вотъ, наконецъ, Господь Богъ соединилъ опять прекрасную чету. Такъ сидѣли они вмѣстѣ до глубокой ночи. Капитанъ не отказался бы просидѣть такимъ образомъ цѣлую недѣлю. Но Вальтеръ всталъ и началъ прощаться.
   -- Ты идешь, Вальтерь, -- сказала Флоренса, -- куда же?
   -- Онъ вѣшаетъ теперь свою койку y Брогли, высокорожденная барышня-дѣвица, -- сказалъ капитанъ Куттль, -- недалеко отсюда, стоитъ только свистнуть, моя радость!
   -- Неужели я причиной твоего ухода, милый Вальтеръ? Бездомная сестра остается на твоемъ мѣстѣ.
   -- Милая миссъ Домби, -- сказалъ Вальтеръ запинаясь, -- если не слишкомъ дерзко называть васъ этимъ....
   -- Вальтеръ!! -- воскликнула бна съ необыкновеннымъ изумленіемъ.
   -- Я видѣлъ васъ, я имѣлъ наслажденіе говорить съ вами: что теперь можетъ меня болѣе осчастливить, какъ не мысль о возможности оказать вамъ какую-нибудь услугу? О, куда я не пойду, чего я не готовъ сдѣлать ради васъ, милая миссъ Домби!
   Она улыбнулась и назвала его братомъ.
   -- Вы такъ перемѣнились! -- сказалъ Вальтеръ.
   -- Я перемѣнилась?
   -- Для меня... -- сказалъ Вальтеръ тихимъ голосомъ, какъ будто размышляя съ собою вслухъ, -- перемѣнились для меня. Я оставилъ васъ ребенкомъ, a теперь.... о! теперь вы...
   -- Теперь, какъ и тогда, я твоя сестра, любезный Вальтеръ. Развѣ ты забылъ, какія обѣщанія другъ другу мы дѣлали передъ прощаньемъ?
   -- Забылъ?!
   Больше онъ ничего не могъ проговорить.
   -- И если бы точно ты забылъ, милый Вальтеръ, если бы несчастья и опасности удалили ихъ изъ твоихъ мыслей, ты бы долженъ былъ вспомнить ихъ теперь, когда находишь меня бѣдною, отверженною, безпріютною, не имѣющею на свѣтѣ друзей, кромѣ тѣхъ, съ которыми говорю!
   -- О, я помню, Богъ видитъ, какъ я помню каждое ваше слово!
   -- Вальтеръ! -- воскликнула Флоренса сквозь слезы и рыданія, -- милый братецъ! отыщи для меня на этомъ свѣтѣ какую-нибудь тропинку, по которой я могла бы идти одна, и работать, и трудиться, и думать иногда о тебѣ, какъ о единственномъ человѣкѣ, который мнѣ покровительствуетъ и защищаетъ, какъ сестру! О, помоги мнѣ, милый Вальтеръ, мнѣ такъ нужна твоя помощь!
   -- Миссъ Домби! Флоренса! Я готовъ умереть, чтобы оказать вамъ всякую помоіць. Но родственники ваши горды и богаты. Вашъ отецъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Вальтеръ! Не произноси этого слова.... никогда, никогда!
   И говоря это, она обхватила руками свою голову съ такимъ отчаяннымъ выраженіемъ ужаса, который оцѣпенилъ на мѣстѣ молодого человѣка, Съ этого часа онъ никогда не забывалъ голоса и взора, какими онъ былъ остановленъ при имени ея отца. Онъ почувствовалъ, что не забылъ бы этого во сто лѣтъ своей жизни.
   Куда-нибудь и какъ-нибудь, только не домой! Все прошло, все кончено, все потеряно, разорвано, прекращено! Вся исторія ея страданія заключалась въ этомъ взорѣ и крикѣ, и онъ почувствовалъ, что не въ состояніи забыть ихъ иѣлую вѣчность!
   Положивъ свое нѣжное лицо на плечо капитана, Флоренса разсказала, какъ и почему она бѣжала изъ родительскаго дома. "Если бы каждая горькая слеза, пролитая при этомъ разсказѣ, падала на того, кого она не называла, это было бы лучше для него", -- думалъ Вальтеръ, пораженный паническимъ страхомъ, -- "нежели потеря такой сильной, могущественной любви". Капитанъ между тѣмъ, ошеломленный до послѣдней степени, выразилъ свое изумленіе тѣмъ, что разинулъ ротъ и скривилъ, безъ всякой деликатности, свою лощеную шляпу.
   -- Налѣво кругомъ, ребята! -- сказалъ онъ, наконецъ, сдѣлавъ крюкомъ энергичный жестъ, -- баста! Отваливай, Вальтеръ, въ свою каюту и оставь красавицу на мои руки!
   Вальтеръ взялъ въ обѣ руки ея маленькую ручку, поднесъ къ своимъ губамъ и поцѣловалъ. Теперь онъ зналъ, что она дѣйствительно была безпріютной, скитающейся сиротой; но никакіе милліоны не сдѣлали бы ее достойнѣе въ его глазахъ. При всемъ томъ, миссъ Флоренса Домби, на высотѣ своего прежняго величія казалась ему болѣе доступною, чѣмъ теперь, въ своемъ настоящемъ положеніи.
   Капитанъ, не смущаемый такими помышленіями, проводилъ Флоренсу въ ея комнату и расположился стоять за дверьми на часахъ до тѣхъ поръ, пока его радость не устроитъ приличнымъ образомъ всего необходимаго для грядущаго сна. Оставляя, наконецъ, свой сторожевой постъ, онъ не мотъ отказать себѣ въ удовольствіи приставить глаза къ замочной щели и проговорить: "Утонулъ онъ, не правда ли"? Затѣмъ, спускаясь съ лѣстницы, онъ попытался пропѣть куплетецъ изъ любезной Пегги, но весьма и весьма неудачно, какъ будто въ его горлѣ застряла корка поджареннаго хлѣба. Несмотря на такую неудачу, онъ благополучно добрался до маленькой гостиной и, опочивъ на своемъ ложѣ, видѣлъ во снѣ, что будто старикъ Гильсъ женился на м-съ Макъ Стингеръ, и что будто эта леди держитъ его въ секретной комнатѣ подъ замкомъ, на хлѣбѣ и водѣ.
  

Глава L.

Жалоба мистера Тутса.

  
   Была вверху y деревяннаго мичмана порожняя комната, прежняя спальня Вальтера Гэя. Вставши рано поутру, молодой человѣкъ предложилъ капитану, что не мѣшало бы перенести туда лучшую мебель изъ маленькой гостиной, на тотъ конецъ, чтобы Флоренса могла распорядиться этой комнатой немедленно послѣ своего пробужденія. Капитанъ, само собою разумѣется, тотчасъ же принялся за дѣло, съ ревностью и усердіемъ испытаннаго морехода, и потому нѣтъ ничего удивительнаго, если этотъ чердачекъ часа въ два превратился въ сухопутную каюту, украшенную превосходнѣйшими движимостями изъ гостиной со включеніемъ даже фрегата "Тартаръ", повѣшеннаго надъ каминомъ къ невыразимому наслажденію капитана, который минутъ тридцать сряду только и дѣлалъ, что оглядывался назадъ и любовался этимъ изящнѣйшимъ произведеніемъ творческой фантазіи художника мариниста.
   Напрасно молодой человѣкъ, вооруженный всѣми запасами краснорѣчія, убѣждалъ капитана завести свои большіе часы, взять назадъ жестяную чайницу или прикоснуться къ сахарнымъ щипчикамъ и чайнымъ ложечкамъ. Единственный, неизмѣнный отвѣтъ капитана былъ такого рода:
   -- Нѣтъ, дружище, нѣтъ; это имущество передано вамъ обоимъ, в_к_у_п_ѣ. Баста!
   Эти слова онъ повторялъ съ энергической разстановкой, очевидно полагая, что въ нихъ заключалась сила парламентскаго акта, и никакой судейскій крючекъ не отыскалъ бы ошибки въ такой юридической передачѣ, совершенной по всѣмъ формуламъ закона.
   Очевидная выгода новаго распоряженія заключалась въ томъ, во-первыхъ, что Флоренса могла наслаждаться большимъ комфортомъ въ этомъ уединенномъ пріютѣ, a потомъ -- и это пунктъ очень важный -- мичманъ получалъ возможность занять свой обыкновенный наблюдательный постъ, и наконецъ -- предстояла при этомъ настоятельная нужда отодвинуть ставни отъ дверей и отъ оконъ. Послѣдняя церемонія была далеко не такъ излишня, какъ разсуждалъ добрый капитанъ: задвинутые въ магазинѣ ставни уже произвели наканунѣ этого дня значительное волненіе въ сосѣднихъ жителяхъ, и обитель инструментальнаго мастера удостоилась въ нѣкоторомъ родѣ публичной наблюдательности, представителями которой были цѣлыя толпы голодныхъ зѣвакъ, неутомимо глазѣвшихъ съ противоположной стороны отъ восхода солнечнаго до заката. Праздношатающіеся бродяги особенно интересовались судьбою самого капитана, и нѣкоторые изъ нихъ ежеминутно барахтались въ пыли подъ окнами магазина, выпяливая глаза на погребную рѣшетку и услаждая свое воображеніе фантастической перспективой увидѣть въ темномъ углу капитанскія ноги, болтающіяся на воздухѣ, между тѣмъ, какъ другая шайка этихъ рьщарей настоятельно утверждала, что капитанъ задалъ себѣ карачунъ кистенемъ по виску и лежалъ ничкомъ на лѣстничныхъ ступенькахъ. При такомъ настроеніи всѣ эти господа были очень непріятно изумлены, когда предметъ ихъ проницательныхъ догадокъ и соображеній явился на другой день y дверей магазина здравымъ и невредимымъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось. Сержантъ этого участка, человѣкъ вообще весьма самолюбивый, уже горѣвшій усердіемъ разломать двери и донести обо всемъ подробно высшему начальству, говорилъ теперь съ важнымъ и таинственнымъ видомъ, что этой лощеной шляпѣ не усидѣть на башкѣ, что онъ знаетъ виередъ, какъ за это дѣло взяться, -- но за какое дѣло, полисменъ не объяснялъ, и его тайна долженствовала до времени храниться во мракѣ неизвѣстности.
   Окончивъ хлопотливую работу этого утра, капитанъ и Вальтеръ Гэй безмолвно стояли y дверей магазина. Молодой человѣкъ поводилъ глазами вдоль улицы на знакомые предметы, и на лицѣ его рисовалась глубокая дума.
   -- И во все это время, капитанъ, рѣшительно ничего о дядѣ Солѣ? -- началъ Вальтеръ.
   -- Рѣшительно ничего, мой другъ, -- отвѣчалъ капитанъ, покачавъ головой.
   -- Отправился искать меня, почтенный, добрый старичекъ, и какъ въ воду канулъ!... Да какъ же это? Въ пакетѣ, который теперь въ моихъ рукахъ, онъ въ самомъ дѣлѣ говоритъ, что ежели вы не услышите о немъ прежде вскрытія этой бумаги, то можете считать его умершимъ.
   Говоря это молодой человѣкъ энергично сжималъ пакетъ, распечатанный въ присутствіи высокоумнаго Бенсби.
   -- Господи помилуй! -- продолжалъ онъ съ одушевленіемъ. -- Да вы все равно услыхали бы объ немъ, если бы даже онъ умеръ! Кто-нибудь, по его желанію, непремѣнно бы написалъ къ вамъ, что вотъ въ такой-то день и въ такой-то часъ скончался въ моемъ домѣ, подъ моимъ надзоромъ нѣкто Соломонъ Гильсъ изъ Лондона, оставившій сіе послѣднее воспоминаніе, или сію послѣднюю просьбу, или -- что-нибудь въ этомъ родѣ.
   Никогда до этой минуты капитанъ не взбирался на такую высоту вѣроятныхъ разсчетовъ, и теперь онъ былъ глубоко пораженъ перспективой блистательной догадки молодого друга. Онъ глубокомысленно покачалъ головой и отвѣчалъ такимъ образомъ:
   -- Хорошо сказано, мой другь, очень, очень хор-рошо сказано!
   -- Я думалъ и передумывалъ объ этомъ во всю безсонную ночь, -- продолжалъ Вальтеръ съ большимъ одушевленіемъ, -- и признаюсь, теперь я почти совершенно убѣжденъ, что дядя Соль -- благослови его Богъ -- еще живъ и воротится домой. Сказать правду, меня отнюдь не изумляетъ его внезапный отъѣздъ, когда, съ одной стороны, принимаю въ разсчетъ страсть къ чудесному, какъ основную, преобладающую черту въ его характерѣ, a съ другой -- его необыкновенную привязанность ко мнѣ, передъ которой уничтожились всѣ другія отношенія его жизни -- кому знать объ этомъ лучше, какъ не мнѣ, который видѣлъ въ немъ нѣжнѣйшаго изъ отцовъ!..
   Здѣсь голосъ Вальтера, чистый и громкій, понизился на цѣлую октаву, и глаза его безсознательно обратились на ближайшіе предметы.
   -- Къ тому же, -- продолжалъ Вальтеръ, -- не разъ я слышалъ и читалъ, какъ нѣкоторыя особы, простившись съ родственниками или милыми сердцу, которымъ грозило вѣроятное кораблекрушеніе на морѣ, отправлялись кочевать на ту часть морского берега, гдѣ разсчитывали скорѣе, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ, получить какія-нибудь вѣсти о пропавшемъ кораблѣ, или даже рѣшались иногда плыть вслѣдъ за кораблемъ къ той гавани, гдѣ ему назначено пристать. Мнѣ кажется, я и самъ поступилъ бы точно такъ же въ подобномъ случаѣ, и, можетъ быть, скорѣе, чѣмъ другой кто на моемъ мѣстѣ. Но отчего дядя Соль не писалъ къ вамъ, когда намѣренія его на этотъ счетъ были такъ ясны, или какимъ образомь онъ умеръ въ чужихъ краяхъ, и вы объ этомъ не узнали черезъ его повѣреннаго, -- вотъ этого я никакъ не возьму въ толкъ.
   Капитанъ основательно замѣтилъ, что этого не взялъ бы въ толкъ и самъ всевѣдущій Бенсби.
   -- Если бы дядя Соль былъ легкомысленный и вѣтренный молодой человѣкъ, способный попасть на удочку веселой компаніи, которая затащила бы его куда-нибудь въ питейный домъ съ тѣмъ, чтобы ободрать, какъ липку, и бросить среди дороги; или, если бы онъ былъ безпечный матросъ, высадившійся на берегъ съ третнымъ жалованьемъ въ карманѣ, -- ну, тогда другое дѣло, я понималъ бы, какъ онъ могъ исчезнуть и не оставить по себѣ никакихъ слѣдовъ. Но такъ какъ всѣ эти предположенія отнюдь не идутъ къ степенному старичку, признаюсь, y меня нѣтъ охоты вѣрить этому безслѣдному исчезновенію. Пропалъ безъ вѣсти, да и только, -- легко сказать!
   -- Что же, любезный другъ, какъ ты объ этомъ думаешь? -- спросилъ капитанъ.
   -- Я не знаю, что объ этомъ думать, капитанъ Куттль. Увѣрены ли вы, что Соломонъ Гильсъ дѣйствительно никогда не писалъ? Точно ли нѣтъ въ этомъ никакого сомнѣнія?
   -- Если бы, любезный другъ, случилось напримѣръ такъ, что Соломонъ Гильсъ написалъ, -- возразилъ капитанъ тономъ судейской аргументаціи, -- то гдѣ же была бы его депеша?
   -- Онъ могъ отдать письмо постороннему лицу, которое его забыло, спрятало, бросило или потеряло. Это предположеніе въ моихъ глазахъ вѣроятнѣе всякаго другаго. Словомъ, капитанъ Куттль, я не могу и не хочу допустить мысли, чтобы дядя Соль дѣйствительно и навсегда пропалъ безъ вѣсти.
   -- Это, мой другъ, видишь ли ты, называется надеждой, -- сказалъ капитанъ назидательнымъ и вмѣстѣ ученымъ тономъ, -- надежда, любезный, великое дѣло, и она-то одушевляетъ теперь твое сердце. Надежда, то есть, я хочу сказать, великая надежда была, есть и будетъ не что иное, какъ поплавокъ -- справиться объ этомъ въ маленькомъ пѣсенникѣ, сентиментальный отдѣлъ, страница... -- но ты найдешь безъ труда и положишь закладку. Только поплавокъ этотъ, любезный другъ, колышется себѣ поверхъ волны и нигдѣ не можетъ остановиться. При надеждѣ, какъ ты знаешь, всегда бываетъ якорь, но что теперь въ немъ толку, когда не сыщешь дна, куда его запустить?
   Все это капитанъ говорилъ не то, чтобы отъ своего собственнаго лица, a скорѣе отъ имени гражданина и домовладѣльца, въ качествѣ котораго онъ считалъ своею обязанностью удѣлить частичку мудрости для неопытнаго юноши. Но въ самомъ дѣлѣ его лицо уже пылало благотворнымъ свѣтомъ надежды, заимствованнымъ отъ Вальтера, И онъ въ заключеніе назидательной рѣчи ударилъ своего пріятеля по спинѣ и воскликнулъ съ энтузіазмомъ.
   -- Ура, дружище! Я совершенно согласенъ съ твоимъ мнѣніемъ!
   Вальтеръ съ веселой улыбкой поспѣшилъ возвратить привѣтствіе и сказалъ:
   -- Еще одно слово объ этомъ предметѣ, капитанъ Куттль, Дядѣ Солю, я полагаю, нельзя было отослать письма обыкновеннымъ путемъ, на пакетботѣ напримѣръ, или на кораблѣ....
   -- Конечно, мой милый, конечно, -- сказалъ капитанъ ободрительнымъ тономъ.
   -- И я полагаю еще, что вы какъ-нибудь проглазѣли это письмо, капитанъ Куттль.
   -- Господи помилуй! -- воскликнулъ капитанъ, обративъ на молодого друга глаза съ выражеиіемъ упрека, близкаго къ строгому выговору. -- Развѣ я не ожидалъ и не искалъ извѣстій объ этомъ ученомъ мужѣ, старикѣ Соломонѣ, твоемъ дядѣ, денно и ночно съ той поры, какъ потерялъ его! Развѣ сердце мое переставало когда-нибудь биться о немъ и о тебѣ, любезный пріятель! Дома и внѣ дома, во снѣ и на яву, развѣ я не стоялъ неизмѣнно на своемъ посту съ этимъ молодымъ мичманомъ, представителемъ и хранителемъ ввѣренныхъ моему надзору всѣхъ морскихъ инструментовъ! Господи Владыко!
   -- Успокойтесь, капитанъ Куттль, -- возразилъ Вальтеръ, взявъ его руку, -- я знаю, какъ много глубокой истины и чистосердечія во всемъ, что вы чувствуете и говорите. Я никогда въ васъ не сомнѣвался, точно такъ же, какъ вы теперь не сомнѣваетесь, что моя нога стоитъ y дверей моего родного пріюта, и что я имѣю счастье держать въ эту минуту вѣрнѣйшую руку въ мірѣ. Такъ ли, капитанъ Куттль?
   -- Такъ, мой милый, такъ, -- отвѣчалъ капитанъ съ просіявшимъ лицомъ.
   -- Теперь конецъ моимъ догадкамъ, -- сказалъ молодой человѣкъ, съ жаромъ пожимая неуклюжую руку капитана, который, въ свою очередь, дѣлалъ то же съ рукою Вальтера. -- Мнѣ остается прибавить, что я ни за что въ свѣтѣ не прикоснусь къ имуществу моего дяди, капитанъ Куттль. Все, что онъ оставилъ здѣсь, останется подъ надзоромъ и подъ опекой вѣрнѣйшаго управителя и наилучшаго изъ людей; и если имя его не Куттль, то нѣтъ y него никакого имени! -- Теперь, дорогой мой другъ, пару словъ насчетъ миссъ Домби.
   Обращеніе молодого человѣка мгновенно измѣнилось, когда онъ дошелъ до этихъ двухъ словъ, произнесенныхъ уже далеко не съ той одушевленной искренностью, какая сопровождала его предшествовавшій разговоръ.
   -- Прежде чѣмъ миссъ Домби остановила меня, когда я заговорилъ вчера вечеромъ объ ея отцѣ, -- вы помните, какъ она остановила?...
   Капитанъ Куттль очень помнилъ.
   -- Такъ прежде этого я думалъ, что намъ предстояла трудная обязанность вступить въ сношенія съ ея родственниками и содѣйствовать ея благополучному возвращенію домой.
   У капитана едва стало духу проговорить: "Баста!" или "Держись крѣпче", или что-то въ этомъ родѣ, приспособленное къ важности случая. Во всѣхъ чертахъ его лица отразилось самое болѣзненное отчаяніе.
   -- Но эта статья кончена, -- продолжалъ Вальтеръ. -- Я не думаю больше объ этомъ. Скорѣе соглашусь я опять носиться по бурному океану на корабельномъ обломкѣ и утонуть въ пучинѣ морской, чѣмъ позволить себѣ мысль о возвращеніи миссъ Домби къ ея родственникамъ.
   -- Ура, любезный другъ! -- заревѣлъ капитанъ, доведенный до изступленнаго восторга. -- Ур-ра! ур-ра! ур-ра!
   -- И неужели ей, -- продолжалъ Вальтеръ, -- молодой, прекрасной дѣвушкѣ, такъ нѣжно воспитанной и рожденной для такой завидной доли, суждено вступить въ мучительную борьбу съ этимъ безжалостнымъ свѣтомъ! Ужасно, ужасно! Но мы видѣли пропасть, отдѣлившую ее отъ прошедшей жизни, хотя еще и не знаемъ, какъ она глубока. Возвращеніе назадъ невозможно.
   Капитанъ, не совсѣмъ понимая дѣло, одобрилъ мысль молодаго пріятеля и замѣтилъ ободрительнымъ тономъ, что вѣтеръ дуетъ попутный.
   -- Ей, конечно, нельзя здѣсь оставаться одной, -- съ безпокойствомъ продолжалъ Вальтеръ, -- какъ вы объ этомъ думаете, капитанъ Куттль?
   -- Я держусь того мнѣнія, -- отвѣчалъ капитанъ, послѣ нѣкоторыхъ проницательныхъ соображеній, -- что ей нехорошо оставаться здѣсь одной. Поэтому ужъ ты, любезный, перемѣстись сюда, чтобы вамъ обоимъ было....
   -- Какъ это можно, добрѣйшій капитанъ Куттль! -- возразилъ Вальтеръ. -- Миссъ Домби въ невинной простотѣ своего сердца считаетъ меня своимъ братомъ; но могу ли я по совѣсти позволить себѣ съ нею братскую фамильярность? Было бы низко съ моей стороны забыть настоящія отношенія между мною и миссъ Домби.
   -- Это что-то мудрено, мой другъ, -- бормоталъ озадаченный капитанъ, -- я, собственно, того мнѣнія, что не одни братья позволяютъ себѣ короткое и, такъ сказать, дружеское обращеніе съ молодыми дѣвушками.
   -- Ахъ! неужели вы хотите, чтобы я навсегда потерялъ уваженіе прекрасной несравненной дѣвушки, воспользовавшись ея безпріютнымъ положеніемъ для того, чтобы отважиться на дерзость сдѣлаться ея любовникомъ! Какъ? Да вы первый изъ всѣхъ людей въ мірѣ должны бы всѣми силами противиться нелѣпой, безразсудной и низкой мысли!
   -- Вальтеръ, -- сказалъ капитанъ, очевидно, приведенный въ отчаяніе, -- ты, мнѣ кажется, забываешь, любезный, книгу, которую всѣмъ благочестивымъ людямъ надлежитъ помнить отъ доски до доски. Тамъ сказано въ одномъ мѣстѣ: Буде нѣтъ причинъ или препятствій къ соединенію молодыхъ особъ въ одну душу и тѣло въ домѣ рабства... {Капитанъ перевралъ немилосердно. Фраза holy bands of matrimony (священиыя узы брака) превратились y него in the house of bondage, въ домъ рабства. Прим. перев.} -- слѣдуетъ пріискать этотъ текстъ и положить закладку -- то я объявляю, что и хлопотать не о чемъ. Конецъ концовъ: нельзя ли тебѣ перемѣнить титулъ братца на что-нибудь другое?
   Вальтеръ съ живостью сдѣлалъ отрицательный жестъ.
   -- Валли, милый другъ, -- бормоталъ капитанъ едва слышнымъ голосомъ, -- ты запуталъ меня и забросалъ такъ, что я, право, совсѣмъ потерялъ голову. Только, что касается до высокорождениой барышни-дѣвицы, уваженіе къ ней и почтеніе въ моемъ артикулѣ на первомъ планѣ, и, слѣдовательно, я соглашаюсь съ тобой во всѣхъ пунктахъ, будучи увѣренъ, что ты дѣйствуешь по правиламъ. A все-таки, мой другь, неужели нѣтъ другихъ титуловъ, кромѣ брата? -- заключилъ капитанъ, задумываясь надъ развалинами своего воздушнаго замка, опрокинутаго неумолимыми предположеніями молодого человѣка.
   -- Теперь вотъ въ чемь дѣло, капитанъ Куттль, -- началъ Вальтеръ, стараясь настроить разговоръ на веселый ладъ, чтобы разогнать тоску своего друга, -- намъ, думаю я, нужно озаботиться насчетъ пріисканія миссъ Домби приличной собесѣдницы во время пребыванія ея y насъ. О ея родственницахъ нечего и думать: дѣло ясное, миссъ Домби знаетъ, что всѣ онѣ подчинены ея отцу. Куда дѣвалась Сусаына?
   -- Молодая женщина, то есть? -- подхватилъ капитанъ. -- Полагать надо, ее выслали изъ дому противъ воли и желанія высокорожденной барышни-дѣвицы. Я уже было намекалъ насчетъ ея, но получилъ въ отвѣтъ, что молодая женщина уже давно выбыла изъ дому. Миссъ Домби о ней высокаго мнѣнія.
   -- Въ такомъ случаѣ, -- сказалъ Вальтеръ, -- вы спросите миссъ Домби, куда она ушла, и мы постараемся ее отыскать. Солнце уже высоко, и миссъ Домби скоро встанетъ. Вы ея лучшій другъ. Ступайте къ ней наверхъ, a я буду хлопотать здѣсь, внизу.
   Ошеломленный капитанъ вздохнулъ изъ глубины души и поспѣшилъ выполнить приказаніе молодого друга. Флоренса была въ восторгѣ отъ своей новой комнаты, нетерпѣливо желала видѣть Вальтера и съ радостью представляла перспективу отыскать свою старую пріятельницу Сусанну Нипперъ. Но Флоренса знала лишь то, что она уѣхала въ Эссексъ, но куда именно, могъ сказать только одинъ м-ръ Тутсъ.
   Съ этимъ извѣстіемъ задумчивый капитанъ возвратился къ Вальтеру и далъ ему уразумѣть, что м-ръ Тутсъ есть не что иное, какъ молодой джентльменъ, его искренній другъ и пріятель, притомъ очень богатый молодой джентльменъ, безнадежно обожавшій миссъ Домби. Далѣе капитанъ разсказалъ, какъ онъ сначала познакомился съ мромъ Тутсомъ, печальнымъ вѣстникомъ мнимой погибели Вальтера, и какимъ образомъ заключенъ былъ между ними торжественный договоръ, которымъ м-ръ Тутсъ обязывался никогда ни слова не говорить о предметѣ своей любви.
   Спросили Флоренсу, можетъ ли она положиться на м-ра Тутса, и когда Флоренса отвѣтила съ улыбкой -- о, да, отъ всего моего сердца, -- пріятели стали хлопотать, какъ бы отыскать мѣсто жительства Тутса. Флоренса не знала, a капитанъ забылъ. "Впрочемъ бѣды нѣтъ, -- думалъ капитанъ, -- м-ръ Тутсъ скоро придетъ и безъ зову". Едва только была высказана эта догадка, какъ м-ръ Тутсъ дѣйствительно явился собственной особой.
   -- Капитанъ Гильсъ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, безъ церемоніи вламываясь въ гостиную, -- я пришелъ доложить, что мозгъ y меня горитъ, горитъ, горитъ и... то есть, просто я съума схожу.
   Мистеръ Тутсъ выпа лилъ эти слова, какъ изъ мортиры, и только тутъ замѣтил ь, что капитанъ былъ не одинъ.
   -- Извините меня, сэръ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, ударяя себя по лбу, -- но вы ужъ изволили слышать, что подъ черепомъ y меня пожаръ, a въ такомъ состояніи, вы понимаете, учтивость все равно, что къ стѣнѣ горохъ. Капитанъ Гильсъ, мнѣ нужно говорить съ вами наединѣ.
   -- Не зачѣмъ, пріятель, -- возразилъ капитанъ, взявши его за руку. -- Мы только что сами собирались васъ отыскивать.
   -- О, не шутите такъ жестоко, -- возопилъ Тутсъ, -- на что, скажите на милость, вамъ пригоденъ такой, съ позволенія сказать, преестественный скотъ, какъ я? Вы видите, я не брился, мое платье не вычищеио, волосы всклокочены. Если бы Лапчатый Гусь задумалъ чистить мой сапоги, я бы его за ноги да объ уголъ. Вотъ что!
   Наружность м-ра Тутса, бурная и дикая, вполнѣ оправдывала эти неистовыя обнаруженія взволнованной души.
   -- Видите ли, пріятель, -- сказалъ капитанъ, -- этотъ молодой человѣкь -- Вальтеръ Гей, племянникъ старика Соломона, тотъ самый, котораго мы считали погибшимъ.
   -- М-ръ Тутсъ отнялъ руку отъ своего лба и страшно вытаращилъ глаза.
   -- Боже милосердый! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ, -- Какое чрезвычайное столкиовеніе напастей въ одинъ и тоть же день! Какъ ваше здоровье, сэръ! я... я.... то есть, понимаете, я боюсь, не слишкомъ ли замочились вы. Капитанъ Гильсъ, два, три и словца наединѣ.
   Онъ взялъ его за руку и, выходя изъ гостиной, шепталъ:
   -- Неужто, капитанъ Гильсъ, молодой человѣкъ тотъ самый, о которомъ, помните, вы говорили, что онъ и миссъ Домби сотворены другъ для друга?
   -- Да, любезный, я былъ тогда такого мнѣнія, -- отвѣчалъ неумолимый капитанъ.
   -- A теперь! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ, поднося опять руку къ своему челу. -- Теперь! этого еще недоставало, ненавистный соперникъ!.... A впрочемъ, за что же мнѣ его ненавидѣть, -- прибавилъ м-ръ Тутсъ послѣ минутнаго размышленія, -- вѣдь если подумать хорошенько, онъ ни въ чемъ не провинился. Да, рѣшительно ни въ чемъ. Воть теперь-то, капитанъ Гильсъ, мнѣ слѣдуетъ доказать, что привязанность моя кь миссъ Домби была истинно безкорыстна!
   Съ этими словами м-ръ Тутсъ юркнулъ въ гостиную и схватилъ Вальтера за руку.
   -- Какъ ваше здоровье, сэръ? Надѣюсь, вы не простудились. Мнѣ... мнѣ... да что туть толковать? мнѣ очень пріятно съ вами познакомиться. Желаю вамъ, какъ можно чаще возвращаться съ того свѣта. Честное и благородное слово, сэръ, я чрезвычайно радъ васъ видѣть, -- заключилъ Тутсъ, пристально озирая Вальтера съ головы до ногъ.
   -- Благодарю васъ отъ всего сердца, -- сказалъ Вальтеръ. -- Я не могъ желать болѣе искренняго и радушнаго привѣтствія.
   -- Будто бы? вотъ какъ! -- сказалъ м-ръ Тутсъ, продолжая держать его руку. -- Это очень любезно съ вашей стороны. Покорно васъ благодарю. Премного вамъ обязанъ. Какъ ваше здоровье? Надѣюсь, вы разстались дружелюбно со всѣми, кто остался на... то есть, я разумѣю собственно то мѣсто, откуда вы воротились, вы понимаете?
   Вальтеръ поблагодарилъ опять.
   -- Капитанъ Гильсъ, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ, -- я бы желалъ не выступать изъ границъ приличія; но я надѣюсь, вы позволите мнѣ намекнуть на извѣстное обстоятельство...
   -- Говорите, любезнѣйшій другъ, все, что вертится y васъ на языкѣ, смѣло и свободно.
   -- Въ такомъ случаѣ, капитанъ Гильсь, и вы, лейтенантъ Вальтеръ, знаете ли вы, что страшныя происшествія случились въ домѣ м-ра Домби? Миссъ Домби оставила своего отца, который, по моему мнѣнію, -- самый жестокосердный человѣкъ. Нигдѣ не могли отыскать миссъ Домби, и никто не знаетъ, куда она ушла.
   -- Могу ли я спросить, какъ вы объ этомъ узнали? -- сказалъ Вальтеръ.
   -- Лейтенантъ Вальтеръ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, который дошелъ до этого названія по логическому процессу мысли, свойственному только одному ему. Онъ, вѣроятно, перемѣшалъ христіанское имя съ ремесломъ моряка и предположилъ родственную связь между Вальтеромъ и капитаномъ, которая, по его понятіямъ, необходимо должна была распространяться и на ихъ титулы. -- Лейтенантъ Вальтеръ, я могу безъ всякихъ оговорокъ дать вамъ прямой и рѣшительный отвѣтъ. Дѣло въ томъ, что, имѣя особыя причины интересоваться всѣмь, что имѣетъ какое-нибудь отношеніе къ судьбѣ миссъ Домби... то есть, вы не подумайте, лейтенантъ Вальтерь, чтобы я имѣль въ виду какіе-нибудь своекорыстные разсчеты -- совсѣмъ нѣтъ! я очень хорошо знаю, что мнѣ давно бы слѣдовало сломить шею, такъ какъ видите, лейтенантъ Вальтеръ, плакать обо мнѣ никто не станетъ... Ну вотъ, говорю я, интересуясь судьбою миссъ Домби, я получиль съ нѣкотораго времени привычку дѣлать койкакіе подарки -- ничтожные разумѣется -- камердинеру м-ра Домби. Таулисонъ -- его имя, препочтенный молодой человѣкъ, который уже давно состоитъ въ услуженін y этой семьи. Онъ вчера вечеромъ и увѣдомилъ меня, что вотъ, дескать, въ такомъ-то положеніи y насъ дѣла. Съ этого времени, капитанъ Гильсъ и лейтенанть Вальтеръ, я, съ вашего позволенія, просто сошелъ съ ума и всю ночь пролежалъ ничкомъ на софѣ, чортъ бы васъ побралъ.
   -- М-ръ Тутсъ, -- сказалъ Вальтеръ, -- мнѣ очень пріятно сообщить вамъ радостную вѣсть. Успокойтесь. Миссъ Домби жива и здорова.
   -- Сэръ! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ, вскакивая со стула и схватывая руку Вальтера, -- вѣсть эта такъ необычайно такъ невыразимо пріятна, что, если бы въ эту минуту сказали мнѣ, что миссъ Домби вышла замужъ, я бы, съ вашего позволенія, сталъ улыбаться и даже хохотать, увѣряю васъ. Да, капитанъ Гильсъ, -- продолжалъ Тутсъ, обращаясь къ этому собесѣднику, -- я, клянусь честью, сталъ бы хохотать, хотя бы черезъ минуту бросили меня въ омутъ съ пудовымъ камнемъ на шеѣ. Покорно васъ благодарю, господа. Утѣшили, ей Богу, утѣшили!
   -- Такой благородной душѣ, какъ ваша, -- сказалъ Вальтеръ, -- я могу, конечно, доставить еще большее утѣшеніе, если скажу, что вы можете оказать нѣкоторыя услуги миссъ Домби. Капитанъ Куттль, будьте такъ добры, проводите м-ра Тутса иаверхъ.
   Капитанъ сдѣлалъ знакъ м-ру Тутсу, и они скорыми шагами пошли наверхъ. Черезъ минуту м-ръ Тутсъ, безъ всякихь предварительныхъ объясненій былъ введенъ въ новое убѣжище Флоренсы Домби.
   Изумленіе и радость бѣднаго Тутса, при взглядѣ на владычицу его сердца, были такого рода, что обнаруженіе ихъ необходимо должно было сопровождаться нѣкоторыми экстренностями. Онъ подбѣжалъ къ ней стремглавъ, схватилъ ея руку, прижалъ къ своимъ губамъ, опустилъ внизъ, схватилъ опять, сталъ на колѣно, заплакалъ, захохоталъ и вовсе не обращалъ вииманія на опасность со стороны Діогена, который, подозрѣвая злодѣйскій умыселъ въ этихъ обнаруженіяхъ бурнаго чувства, забѣгалъ взадъ, впередъ и по бокамъ м-ра Тутса, еще какъ будто не зная навѣрняка, на какой пунктъ сдѣлать нападеніе, но твердо рѣшившись нанести отчаянное пораженіе страшному врагу своей госпожи.
   -- О, Діогенъ, неблагодарный, злой Діогенъ! Кэкъ я рада васъ видѣть, добрый, любезный м-ръ Тутсъ!
   -- Покорно благодарю, -- сказалъ Тутсъ. -- Я совершенно здоровъ и премного вамъ обязанъ, миссъ Домби. Надѣюсь, и ваши всѣ здоровы, то есть, я хочу сказать, вся ваша фамилія здравствуетъ.
   Все это добрый Тутсъ произнесъ безъ малѣйшаго сознанія о томъ, что говоритъ. Онъ сѣлъ на стулъ и принялся смотрѣть на Флоренсу съ живѣйшимъ выраженіемъ восторга и отчаянія, которыя смѣнялись на его лицѣ съ неуловимою быстротою.
   -- Капитанъ Гильсъ и лейтенантъ Вальтеръ говорили мнѣ, миссъ Домби, что я могу оказать вамъ какую-то услугу. О, если бы я могъ какимъ-нибудь способомъ смыть въ душѣ вашей воспоминаніе о томъ брайтонскомъ днѣ, когда я, по злодѣйскому чувству, велъ себя скорѣе, какъ отцеубійца, a не владѣлецъ независимой собственности! -- Бѣдный Тутсъ, въ страшномъ порывѣ раскаянія, готовъ былъ обличить себя во всевозможныхъ душегубствахъ. -- Повѣрьте, миссъ Домби, я сошелъ бы въ могилу съ неизреченною радостью!
   -- Сдѣлайте милость, м-ръ Тутсъ, -- сказала Флоренса, -- не желайте, чтобы я забыла какую-нибудь подробность въ нашемъ знакомствѣ. Повѣрьте, я не хочу забывать. Вы всегда были такь добры, такъ обязательны, любезный м-ръ Тутсъ.
   -- Миссъ Домби, ваше снисхожденіе къ моимъ чувствамъ можетъ быть объяснено только вашимъ ангельскимъ характеромъ. Благодарю васъ тысячу разъ. Все это, повѣрьте мнѣ, трынъ-трава!
   -- Теперь позвольте изложить вамъ нашу просьбу, -- сказала Флоренса. -- Не знаете ли вы, гдѣ и какъ отыскать Сусанну, которую, поммите, вы проводили до конторы дилижансовъ, когда видѣлись со мной послѣдній разъ.
   -- Навѣрное мнѣ трудно что-нибудь сказать, миссъ Домби, -- отвѣчалъ Тутсъ послѣ нѣкотораго размышленія. -- Я не помню въ точности мѣста, куда она отправилась изъ конторы, да притомъ она, кажется, говорила, что тамъ не будетъ останавливаться, a поѣдетъ куда-то дальше. Впрочемъ, миссъ Домби, если дѣло только въ томъ, чтобы отыскать ее и привести сюда, то я и Лапчатый Гусь беремся употребить для этой цѣли всевозможныя средства, какія только будутъ внушены необыкновенной смѣтливостью съ его стороны и безконечной привязанностью съ моей. Будьте спокойны, миссъ Домби.
   М-ръ Тутсъ былъ приведенъ въ такой восторгъ блистательной перспективой сдѣлаться полезнымъ для владычицы своего сердца, и безкорыстная искренность его благоговѣйной преданности была до такой степени очевидна, что было бы теперь истинною жестокостью ему противорѣчить или отказаться отъ его услугъ. Флоренса удержалась отъ всякихъ возраженій и только благодарила его отъ искренняго сердца. М-ръ Тутсъ сь гордостью принялъ поручеиіе и оказалъ готовность немедленно приняться за работу при могущественномъ содѣйствіи Лапчатаго Гуся.
   -- Миссъ Домби, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, съ жаромъ цѣлуя поданную ему руку и, очевидно, проникнутый безнадежной страстью, которая выражалась во всѣхъ чертахъ его добраго лица, -- прощайте! Позвольте мнѣ принять на себя смѣлость сказать, что ваши несчастія тяжелымъ бременемъ лежатъ на моей душѣ, и что вы вполнѣ можете довѣряться мнѣ, какъ самому капитану Гильсу. Я очень хорошо знаю свои недостатки, миссъ Домби -- они очень велики, покорно васъ благодарю, -- но вы можете на меня совершенно положиться, клянусь честью, миссъ Домби.
   Съ этимъ м-ръ Тутсъ вышелъ изъ комнаты опять въ сопровожденіи капитана, который во все это время стоялъ въ недалекомъ разстояніи отъ собесѣдниковъ, держа подъ мышкой лощеную шляпу и поправляя желѣзнымъ крюкомъ волосы, въ безпорядкѣ падавшіе на его глаза. Когда дверь затворилась, свѣтъ жизни м-ра Тутса снова покрылся мрачными облаками.
   -- Капитанъ Гильсъ, -- сказалъ Тутсъ, останавливаясь на послѣдней лѣстничной ступени и оглядываясь вокругъ, -- сказать вамъ правду, я въ эту минуту далеко не въ такомь расположеніи духа, чтобы мнѣ можно было видѣть лейтенанта Вальтера съ тѣми дружелюбными чувствами, какія я желалъ бы сохранить къ нему въ своемъ сердцѣ. Мы не всегда можемъ владѣть своими чувствами, капитанъ Гильсъ, и я покорнѣйше прошу васъ объ одолженіи выпроводить меня въ боковую дверь.
   -- Пріятель, -- возразилъ каітитанъ, -- вы можете всегда идти вашимъ собственнымъ путемъ; и какой путь вы ни возьмете, онъ будетъ ровенъ, чистъ и гладокъ, какъ y испытаннаго моряка, -- въ этомъ я увѣренъ.
   -- Капитанъ Гильсъ, вы чрезвычайно добры. Ваше доброе мнѣніе служитъ для меня истиннымъ утешеніемъ. Одна просьба кь вамъ, капитанъ Гильсъ, -- продолжалъ Тутсъ, останавливаясь на порогѣ подлѣ полуотворенной двери, -- я надѣюсь, мы познакомимся и, быть можетъ, при вашемъ содѣйствіи, подружимся съ лейтенантомъ Вальтеромъ. Я вступилъ, какъ вамъ извѣстно, во владѣніе своимъ наслѣдствомъ и, сказать по правдѣ, не знаю, что съ нимъ дѣлать. Если бы я мотъ быть какъ-нибудь вамъ полезнымъ въ финансовомъ отношеніи, то, вы понимаете, я сошелъ бы въ могилу спокойно и даже съ нѣкоторой усладой для сердца.
   Не сказавъ ничего больше, м-ръ Тутсъ юркнулъ на улицу и самъ затворилъ за собою дверь, чтобы не слышать капитанскаго отвѣта.
   Долго Флоренса думала объ этомъ добромъ созданіи съ нераздѣльными чувствами удовольствія и грусти. Онъ былъ такъ честенъ и младенчески добръ, что увидѣть его опять и увѣриться въ истинности его чувствъ въ эти бѣдственные дни было для нея и отрадой, и утѣшеніемъ; но по этой же самой причинѣ, мысль, что она дѣлала его несчастнымъ и возмущала тихій потокъ его жизни, вызывала невольныя слезы изъ ея глазъ и переполняла ея сердце искреннимъ сожалѣніемъ. Капитань, сь своей стороны, очень много думалъ о м-рѣ Тутсѣ, также какъ и Вальтеръ. Когда наступалъ вечеръ, и они собирались въ новую комнату Флоренсы, Вальтеръ осыпалъ его похвалами и, пересказывая Флоренсѣ его послѣднія слова при выходѣ изъ ихъ дома, представлялъ его идеаломъ благороднѣйшаго юноши, достойнаго всякой симпатіи и участія.
   М-ръ Тутсъ не возвращался сряду нѣсколько дней, и во все зто время Флоренса, не возмущаемая новыми тревогами, жила на чердакѣ инструментальнаго мастера, спокойная, какъ птица въ клѣткѣ. Но день ото дня она чаще и чаще опускала свою голову, съ грустью размышляя о покойномъ братѣ, предсмертный видъ котораго безпрестанно носился передъ ея умственнымъ вэоромъ. Одинокая подлѣ окна своей комнаты, она невольно устремляла на небо свои заплаканные глаза, какъ будто отыскивая того свѣтлаго ангела, о которомъ говорилъ онъ на своемъ болѣзненномъ ложѣ.
   Флоренса была слишкомъ слаба и нѣжна въ послѣднее время, и выстраданныя ею волненія необходимо должны были произвести нѣкоторое вліяніе на ея здоровье. Но не тѣлесная боль мучила ее теперь. Она страдала душевно, и причиной этихъ страданій былъ Вальтеръ.
   Искренній и радушный, какъ всегда, готовый съ гордостью посвятить къ ея услугамъ всѣ минуты своей жизни, и дѣлавшій все для нея съ энтузіазмомъ и пылкостью своего характера, онъ однако избѣгалъ ея, и Флоренса видѣла это очень хорошо. Въ продолженіе цѣлаго дня онъ рѣдко, слишкомъ рѣдко приближался къ ея комнатѣ. Если она спрашивала его, онъ прибѣгалъ, усердный и пылкій, какь въ ту пору, когда отыскалъ ее ребенкомъ среди улицы; но вдругъ онъ становился принужденнымъ -- Флоренса не могла этого не замѣтить -- разсѣянвымъ, неловкимъ и скоро оставлялъ ее. Безъ зова онъ никогда не приходилъ, во весь длинный день, отъ утра до вечера. Съ наступленіемъ вечера онъ неизмѣнно являлся въ ея комнату, и это было счастливѣйшимъ временемъ, потому что она начинала тогда вѣрить, что старый Вальтеръ ея дѣтскихъ лѣтъ не измѣнился. Но даже въ эту пору какое-нибудь слово, взглядъ, принужденное движеніе показывали ей, что произошло между ними какое-то раздѣленіе, котораго она никакъ не могла объяснить.
   И она не могла не видѣть, что эти признаки большой перемѣны обнаруживались въ молодомъ человѣкѣ, несмотря на его упорное усиліе скрьпъ ихъ. При безграничной внимательности къ ней, при усерномъ желаніи охранить ее отъ всякаго безпокойства и сердечной тревоги, онъ, -- думала Флореиса, -- обрекалъ себя на безчисленныя жертвы. И чѣмъ больше молодая дѣвушка чувствовала важность этой перемѣны, тѣмъ чаще она плакала и грустила о такомъ непостижимомъ отчужденіи ея брата.
   Добрый капитанъ, ея неутомимый, нѣжный, всегда ревностный другъ видѣлъ также эту перемѣну, думала Флоренса, -- и это, безъ сомнѣнія, его безпокоило столько же, какъ ее. Въ самомъ дѣлѣ, онъ быль теперь далеко не такъ веселъ и мечтателенъ, какъ сначала, и часто съ рѣшительнымъ отчаяніемъ бросалъ украдкой взоры на нее и на Вальтера, когда они сидѣли втроемъ наверху.
   Флоренса рѣшилась, наконецъ, переговорить съ Вальтеромъ. Ей казалось, что она знала истинную причину его отчужденія, и она думала, что ея сердцу сдѣлается легче и вмѣстѣ съ тѣмъ отраднѣе для него самого, если сказать, что она понимаетъ настоящее положеніе дѣлъ, подчиняется своей горькой долѣ и ни въ чемъ не упрекаетъ молодого человѣка.
   Было воскресенье, и оставалось около двухъ часовъ до обѣда. Вѣрный капитанъ въ накрахмаленномъ воротникѣ, достигавшемъ до его ушей, сидѣлъ подлѣ Флоренсы въ ея комнатѣ и внимательно читалъ книгу, поправляя по временамъ огромные очки, закрывавшіе его ястребиные глаза. Длилось глубокое молчаніе, которое вдругъ Флоренса прервала такимъ образомъ:
   -- Не знаете лн, гдѣ Вальтеръ, любезный капитанъ Куттль?
   -- Онъ, я думаю, внизу, высокорожденная барышня-дѣвица.
   -- Мнѣ хотѣлось бы съ нимъ поговорить, -- сказала Флоренса, поспѣшно вставая съ мѣста, чтобы идти въ гостиную.
   -- Не безпокойтесь, моя радость, я мигомъ кошндирую его къ вамъ.
   Сказавъ это, капитанъ сь веселымъ видомъ взвалилъ книгу на свои плечи и удалился. Должно замѣтить, капитанъ считалъ своей обязанностью читать по воскресеньямъ не иначе какъ большія книги, отличающіяся сановитою наружностью. Съ этой цѣлью онъ за нѣсколько лѣтъ выторговалъ y букиниста огромный фоліантъ, заглавный листъ котораго всегда приводилъ его въ рѣшительное отчаяніе, такъ-какъ невозможно было понять, о чемъ въ немъ говорилось. -- Скоро призванный Вальтеръ пришелъ въ комнату Флоренсы.
   -- Капитанъ Куттль говоритъ мнѣ, миссъ Домби, что....
   Но взглянувъ на нее, пылкій юноша не могъ продолжать начатой рѣчи.
   -- Вы нездоровы сегодня, миссъ Домби? Взоръ вашъ грустенъ. Вы плакали?
   Онъ говориль такъ нѣжно и такимъ дрожащимъ голосомъ, что на глазахъ ея невольно выступили слезы при звукѣ его словъ.
   -- Вы правы, Вальтеръ. Я не совсѣмъ здорова и плакала много. Мнѣ нужно съ вами говорить.
   Онъ сѣлъ противъ молодой дѣвушки и впился глазами въ ея прекрасное и невинное лицо. Онъ былъ блѣдень, и губы его дрожали.
   -- Въ тотъ вечеръ, какъ я узнала, что вы спаслись, милый Вальтеръ, вы говорили... Ахъ, что я чувствовала въ тотъ вечеръ и чего надѣялась!...
   Онъ положиль свою дрожащую руку на етолъ и продолжалъ смотрѣть на ея лицо.
   -- Вы говорили, что я перемѣнилась. Мнѣ тогда странно было слышать это отъ васъ, но теперь я понимаю, въ чемъ моя перемѣна. Не сердитесь на меня, Вальтеръ. Я была въ ту пору слишкомъ обрадована.
   Она опять казалась ребенкомъ въ его глазахъ, -- простосердечнымъ, любящимъ, довѣрчивымъ ребенкомъ, котораго онъ видѣлъ и слышалъ много лѣть тому назадъ. Миссъ Домби въ эту минуту отнюдь не была женщиной, къ ногамъ которой онь готовъ былъ повергнуть богатства цѣлаго міра.
   -- Помните ли вы, милый Вальтеръ, наше прощаніе съ вами передъ вашимъ отъѣздомъ?
   Онъ положилъ свою руку на сердце и вынулъ маленькій кошелекъ.
   -- Я всегда носилъ его здѣсь, -- сказаль онъ, указывая на грудь. Если бы мнѣ суждено было не видѣть Божьяго свѣта, онъ пошелъ бы со мной ко дну морскому.
   -- И вы опять станете носить его, милый Вальтеръ, ради меня... ради прежняго нашего знакомства?
   -- До самой смерти!
   Она подала ему свою руку съ такимъ невиннымъ простосердечіемъ, какъ будто не прошло ни одного дня съ той поры, какъ юноша получиль отъ нея прощальный подарокъ.
   -- Я рада, милый Вальтеръ. Я всегда буду рада думать объ этомъ. Помните ли вы, мысль объ этой перемѣнѣ могла придти намъ въ голову въ тотъ самый вечеръ, когда мы разговаривали съ вами?
   -- Нѣтъ! -- отвѣчалъ изумленный юноша.
   -- Да, Вальтеръ. Я даже въ то самое время была орудіемъ разрушенія вашихъ надеждъ и плановъ. Тогда я боялась такъ думать, но теперь я это знаю. Вы были тогда, въ своемъ великодушіи, способны скрыть отъ меня то, что самимъ вамъ было это извѣстно, но вы не можете скрыть этого теперь, хотя и стараетесь съ такимъ же великодушіемъ, какъ прежде. Благодарю васъ за это, Вальтеръ, истинно, глубоко; но стараніе ваше на этоть разъ останется безплоднымъ. Вы слишкомъ много терпѣли собственныхъ несчастій, чтобы не обращать вниманія на невинную причину веѣхъ этихъ золъ и огорченій, вамъ нанесенныхъ. Вы не можете, конечно, забыть меня въ этомъ отношеніи, но конечно, также мы не можемъ больше быть братомъ и сестрою. Но, милый Вальтеръ, не думайте, что я сѣтую на васъ. Мнѣ слѣдовало догадаться объ этомъ въ свое время, но нечаянная радость омрачила мою память. Одного надѣюсь, Вальтеръ, думайте обо мнѣ безъ внутренней досады, когда это чувство перестало быть тайной; одного прошу отъ васъ именемъ бѣдной дѣвушки, бывшей нѣкогда вашею сестрою, не приневоливайте изъ-за меня вашихъ чувствъ, и не мучьте себя безплодными усиліями теперь, когда вамъ извѣстно, что я все знаю.
   Въ продолженіе этой рѣчи Вальтеръ смотрѣлъ на нее съ такимъ безпредѣльнымъ изумленіемъ, которое уничтожало въ немъ возможность всякаго другого чувства, Теперь онъ протянулъ къ ней руки съ умоляющимъ видомь и, взволнованный до глубины души едва могъ отвѣчать:
   -- О, миссъ Домби, возможно ли, чтобы я, страдая самъ такъ много въ борьбѣ съ глубокимь сознаніемъ своихъ обязанностей къ вамъ, заставилъ вмѣстѣ и васъ переносить ужасную пытку, о которой вы говорите! Вы были всегда для моего воображенія ангеломъ чистоты и счастья, расцвѣтившаго мои дѣтскіе и юношескіе годы, и всѣ ваши соприкосновенія съ моею жизнью останутся для меня священными воспоминаніями, которыя не изгладятся изъ моего сердца до могилы. Опять увидѣть ваши взоры и опять услышать вашу рѣчь, какъ въ ту роковую ночь, когда мы съ вами разстались -- о, это такое счастье, для котораго нѣтъ имени на языкѣ человѣка! Ваша сестринская любовь и довѣрчивость ко мнѣ, какъ къ брату -- небесный меня даръ для, который я могу принять не иначе, какъ съ благоговѣніемъ и гордостью.
   -- Вальтеръ, -- сказала Флоренса, пристально всматриваясь въ него и постепенно измѣняясь въ лицѣ, -- что это за обязанности ко мнѣ, которыя требуютъ такихъ жертвъ съ твоей и моей стороны.
   -- Почтеніе къ вамъ, миссъ Домби. Уваженіе.
   Краска исподволь зарумянила ея лицо, и она робко отняла y него свою руку. Ея глаза былм неподвижно устремлены на него.
   -- Для меня не существуютъ права брата, -- сказалъ Вальтеръ, -- я оставилъ дѣвочку и встрѣчаю женщину.
   Краска быстро распространилась по всему ея лицу. Она сдѣлала невольный жестъ, какъ будто умоляя его не говорить ничего больше. Ея лицо опустилось на ея руки.
   Они оба молчали нѣкоторое время. Она плакала.
   -- Мой долгъ -- насильственно оторвать себя отъ этого сердца, столь чистаго, невиннаго, довѣрчиваго, добраго.... Какъ осмѣлюсь сказать. что это сердце моей сестры?
   Она плакала.
   -- Если бы вы были счастливы, окружены любящими друзьями и всѣмъ, что дѣлаетъ завиднымъ положеніе, для котораго вы родились, и если бы тогда, съ любовью обращаясь къ прошедшему, вы назвали меня братомъ, я отвѣчалъ бы на это имя съ своего далекаго мѣста, не опасаясь оскорбить невинность вашего чувства. Но здѣсь... и теперь! ...
   -- О благодарю васъ, благодарю васъ, Вальтеръ. Простите мою къ вамъ несправедливоеть. Мнѣ ие съ кѣмъ было посовѣтоваться. Я совершенно одна.
   -- Флоренса, я слишкомъ поторопился высказать свои мысли, но за нѣсколько минутъ ничто не могло вырвать ихъ изъ моей груди. Если бы я былъ богатъ и славень, если бы, по крайней, мѣрѣ въ рукахъ моихъ были средства возвыситься со временемъ до вашего положенія, я бы сказалъ: Флоренса, есть одно имя выше всѣхъ возможныхъ титуловъ, которые я могу принять съ тѣмъ, чтобы охранять и защищать васъ, и я достоинъ этого имени, потому что люблю васъ безпредѣльно, и всѣ силы моей души давно принадлежатъ вамь. Я бы сказалъ тогда, что съ этимъ именемъ соединено единственное право любить и покровительствовать васъ, и я считалъ бы это право драгоцѣннымъ залогомъ, передъ которымъ ничтожна цѣна моей жизни.
   Ея грудь подымалась высоко, и голова опустилась. Она плакала.
   -- Флоренса, милая Флоренса!... О какъ часто я называлъ васъ этимъ именемъ, прежде чѣмъ могъ размыслить, какъ это дерзко и безразсудно!... Позвольте еще разъ, одинъ только разъ, назвать васъ этимъ драгоцѣннымъ именемъ и прикоснуться кь этой нѣжной ручкѣ въ доказательство, что вы, какъ сестра, забываете, что сказалъ бывшій вашъ братъ.
   Она подняла свою голову и начала говорить съ такою торжественностью во всей своей позѣ, съ такою спокойною, кроткою, лучезарною улыбкой и съ такимъ трепетнымъ колебаніемъ своего голоса, что въ немъ невольно пришли въ движеніе самыя внутреннія струны его сердца, и взоръ его покрылся туманомъ, когда онъ ее слушалъ.
   -- Нѣтъ, Вальтеръ, я не могу этого забыть. Я не хочу забыть этого ни за какія сокровища міра. Вы, Вальтеръ... милый Вальтеръ, ты очень бѣденъ?
   -- Я не болѣе, какъ странникъ, которому предстоятъ огромныя путешествія по морямъ. Въ этомъ теперь мое призваніе.
   -- Скоро ты опять уѣзжаешь, Вальтеръ?
   -- Очень скоро.
   Съ минуту она сидѣла спокойно, не говоря ни слова, потомъ съ робостью взяла его дрожащую руку.
   -- Если ты сдѣлаешь меня своею женою, Валътеръ, я буду любить тебя нѣжно. Если ты возьмешь меня съ собою, Вальтеръ, я поѣду на тотъ край свѣта безъ сожалѣній и безъ страха. Мнѣ нечѣмъ для тебя жертвовать, некого покидать изъ-за тебя; но вся моя любовь и жизнь будутъ посвящены тебѣ, и съ послѣднимъ дыханіемъ я передамъ имя твое Богу, если сохранятся мои чувства, и память не оставитъ меня.
   Онъ прижалъ ее къ своему сердцу, приложилъ свои уста къ ея щекѣ, и теперь, не отринутая болѣе, не отверженная, она плакала долго и плакала сладко на груди своего милаго.
   О священное время любви и младенческихъ упованій! Да, смотри Вальтеръ, нѣжно и гордо смотри на сомкнутые глаза своей красавицы, потому что во всемъ мірѣ тебя только ищутъ эти очи, -- тебя и никого болѣе!
  

* * *

  
   Капитанъ оставался въ маленькой гостиной вплоть до самой ночи. Онъ занялъ стулъ, на которомъ до него сидѣлъ Вальтеръ, и смотрѣлъ на потолочное окно до тѣхъ поръ, пока дневной свѣтъ мало-по-малу потухъ, и звѣзды заискрились на ясномъ небѣ. Онъ зажегъ свѣчу, закурилъ трубку, выкурилъ, еще закурилъ, и дивился, что тамъ такое дѣлается наверху, и отчего такъ долго не зовутъ его къ чаю.
   Когда, наконецъ, достигъ онъ послѣднихъ предѣловъ своего изумленія, подлѣ него очутилась Флоренса.
   -- Вы ли это, моя радость! -- вскричалъ капитанъ. -- Ваши переговоры съ Вальтеромъ тянулись долго, даже очень, можно сказать, долго!
   Флоренса схватила своей ручкой одну изъ огромныхъ пуговицъ его камзола и, пристально смотря ему въ лицо, сказала:
   -- Любезный капитанъ, мнѣ нужно вамъ кое-что сказать, если вамъ угодно.
   Капитанъ франтовски поднялъ голову вверхъ, собираясь выслушать высокорожденную дѣву, затѣмъ онъ ловко отодвинулъ свой стулъ и съ нимъ вмѣстѣ самого себя, чтобы этимъ способомъ яснѣе и лучше видѣть лицо Флоренсы.
   -- Какъ?! восторгъ моего сердца! -- воскликнулъ капитанъ, проникнутый съ ногъ до головы внезапнымъ восторгомъ, -- неужто?
   -- Да! -- сказала Флоренса.
   -- Валли! супругъ вашъ! такъ ли? -- проревѣлъ капитанъ, бросивъ свою шляпу къ потолочному окну.
   -- Да! -- отвѣчала Флоренса улыбаясь, и вмѣстѣ заливаясь слезами.
   Капитанъ немедленно обнялъ ее, облобызалъ и, нахлобучивши лощеную шляпу, взялъ ее за руку и повелъ наверхъ, гдѣ ему предстояло торжественнымъ образомъ окончить великое дѣло своей жизни. При этомъ лицо его пылало какъ раскаленная сковорода.
   -- Что, другъ мой Валли, что? не хотѣлось быть братцемъ, любезный? Вотъ какъ! Мы съ тобой себѣ на умѣ!
   Эти и подобныя шутки весьма остроумнаго свойства повторялись за чаемъ, по крайней мѣрѣ, сорокъ разъ, при чемъ капитанъ усердно полировалъ свое радужное лицо рукавами своего камзола и еще усерднѣе колотилъ въ промежуткахъ свой лобъ жгутомъ изъ носового платка. Были однако минуты серьезнаго настроенія капитанскаго духа, когда онъ, обращаясь къ собственной особѣ, витійствовалъ такимъ образомъ:
   -- Дурачина ты, Эдуардъ Куттль, мореходъ ты великобританскій! лучше ничего ты не могъ выдумать во всю твою жизнь, какъ передать свою собственность имъ обоимъ, -- вкупѣ и влюбѣ.
  

Глава LI.

Мистеръ Домби и свѣтскіе люди.

  
   Что же дѣлаетъ м-ръ Домби въ заколдованномъ замкѣ, между тѣмъ какъ дни проходятъ около него своей чередой? Думаетъ ли онъ когда о своей дочери и желаетъ ли узнать, куда она ушла? или, быть можетъ, онъ смекаетъ, что Флоренса воротилась домой и ведетъ свою обыкновенную жизнь? Никто не можетъ отвѣчать за м-ра Домби. Ключница боится передъ нимъ заикнуться о предметѣ, о которомъ онъ хранитъ такое упорное молчаніе. Одна только особа еще смѣетъ его спрашивать, но повелительные жесты м-ра Домби сковываютъ дерзкій языкъ.
   -- Милый мой Павелъ! -- восклицаетъ м-съ Чиккъ при входѣ въ его кабинетъ послѣ бѣгства Флоренсы. -- Жена-то твоя, ахъ! эта чопорная выскочка, эта гордячка, ай, ай, ай! кто бы могъ подумать? Неужели это правда? Вотъ и благодарность за всѣ твои благодѣянія, за твою безпримѣрную привязанность! Бѣдный Павелъ! A ты, я увѣрена, жертвовалъ ея капризамъ всѣми своими родственниками! Милый братецъ, бѣдный братецъ!
   И при этой рѣчи, вдохновленной живѣйшимъ воспоминаніемъ неприглашенія къ обѣду, м-съ Чиккъ подноситъ къ глазамъ свой батистовый платочекъ и бросается на шею къ своему возлюбленному братцу. Но м-ръ Домби холодно отталкиваетъ ее и усаживаетъ на стулъ.
   -- Благодарю тебя, Луиза, за вниманіе къ моимъ дѣламъ, -- говоритъ м-ръ Домби, -- но желаю, чтобы разговоръ нашъ обратился на другой предметъ. Если я буду горевать о своей судьбѣ или обнаружу чѣмъ-нибудь необходимость утѣшенія, тогда ты можешь, Луиза, утѣшать сколько тебѣ угодно.
   М-съ Чиккъ обходится нѣсколько разъ посредствомъ платочка, всхлипываетъ, откашливается и возводитъ свои очи къ небесамъ.
   -- Дорогой мой Павель, я знаю, хорошо знаю твой высокій, возвышенный духъ, и потому ни слова больше не скажу объ этомъ страшномъ предметѣ, который возмущаетъ душу, раздираетъ сердце, отъ котораго терзается вся моя внутренность... -- При этомъ м-съ Чиккъ обнаружила выразительнымъ жестомъ самое жгучее негодованіе. -- Но позволь спросить тебя, другъ... эта несчастная дочь, Флоренса...
   -- Молчать, Луиза! -- воскликнулъ братъ самымъ строгимъ тономъ. -- Ни слова объ этомъ предметѣ!
   Опять и опять м-съ Чиккъ обходится посредствомъ карманнаго платочка и съ глубокимъ чувствомъ стонетъ объ этихъ несчастныхъ созданіяхъ, которыхъ судьба по какой-то непростительной ошибкѣ возводитъ на степень Домби. Но въ какой степени Флоренса участвовала въ бѣгствѣ Эдиѳи, ушла ли она вмѣстѣ съ нею, или скрылась сама по себѣ, много она сдѣлала, мало, или ничего не сдѣлала, -- м-съ Чиккъ не имѣетъ объ этихъ вещахъ ни малѣйшаго понятія.
   М-ръ Домби неизмѣнно и неуклонно сосредоточиваетъ всѣ свой мысли и чувства въ своей собственной груди и не дѣлится ни съ кѣмъ. Онъ не дѣлаетъ никакихъ поисковъ. Быть можетъ, думаетъ онъ, Флоренса пріютилась y сестры или живетъ подъ одной съ нимъ кровлей. Быть можетъ, онъ думаетъ о ней постоянно, или, быть можетъ также, вовсе о ней не думаетъ. Никакого обнаруженія внѣшней заботы, никакихъ разспросовъ!
   Но нѣтъ сомнѣнія, м-ръ Домби никакъ не думаетъ, что онъ потерялъ свою дочь. Онъ отнюдь не подозрѣваетъ истины. Онъ жилъ слишкомъ долго заключеннымъ въ своей богдыханской гордости, чтобы имѣть какія-нибудь опасенія на счетъ бѣдной страдалицы, которая такъ долго съ безотвѣтнымъ самоотверженіемъ шла по своей скромной тропинкѣ. Невзгода судьбы подкосила его очень замѣтно, но еще далеко не поставила въ уровень съ землею. Корень широкъ, глубокъ, и съ теченіемъ годовъ его побѣги распространились безъ всякихъ препятствій, собирая пищу отъ всѣхъ окружающихъ предметовъ. Дерево подрублено, но корень еще цѣлъ.
   Хотя онъ тщательно скрываетъ внутренній міръ своей души отъ міра внѣшняго, который, по его понятіямъ, имѣетъ въ эту пору одну цѣль своей дѣятельности, цѣль слѣдить за движеніями и поступками м-ра Домби, однако ему никакъ не удается скрыть отъ міра этихъ буйныхъ слѣдовъ, вырывающихся наружу подъ формой впалыхъ глазъ, обрюзглыхь щекъ, дикаго лба и пасмурнаго, задумчиваго вида. Непроницаемый, какъ всегда, онъ однако измѣнился; неприступный и гордый, какъ всегда, онъ однако значительно упалъ духомъ: иначе свѣтъ не видѣлъ бы этихъ зловѣщихъ слѣдовъ.
   Свѣтъ! Что думаетъ о немъ свѣтъ, какъ на него смотритъ, что видитъ въ немъ и что говоритъ, -- вотъ окаянный демонъ его души. Онъ преслѣдуетъ его всюду, куда онъ идетъ, и, что всего хуже, преслѣдуетъ даже тамъ, гдѣ никогда его нѣтъ. Лукавый духъ колышется между его домашней челядью и злобнымъ шепотомъ сопровождаеть его приходъ и выходъ; онъ толкаетъ его по улицамъ взадъ и впередъ, забирается съ нимъ въ контору, глядитъ на него на биржѣ черезъ плечи богачей, манитъ его пальцемъ черезъ презрѣнную толпу и предупреждаетъ его на всѣхъ возможныхъ пунктахъ, занимаясь вездѣ и всюду его дѣлами. Въ полночь, когда м-ръ Домби засѣдаетъ одинъ въ своемъ кабинетѣ, окаянный демонъ опять подымаетъ возню въ его домѣ, стучитъ для его потѣхи по мостовой, пляшетъ по стѣнамъ, трещитъ и прыгаетъ въ каминѣ, кривляется на статуэткахъ и дѣлаетъ ему рожи изъ-подъ стола.
   И это не призракъ разгоряченнаго воображенія. Сатана дѣйствительно обуялъ душою многихъ смертныхъ. Свидѣтель -- кузенъ Фениксъ, который нарочно прискакалъ изъ Баденъ-Бадена, чтобы переговорить съ м-ромъ Домби. Свидѣтель майоръ Багстокъ, который предлагаетъ дружескія услуги кузену Фениксу.
   М-ръ Домби принимаетъ ихъ съ обычнымъ достоинствомъ, вытягиваясь во весь ростъ передъ каминомъ и величественно поправляя накрахмаленный воротникъ. Онъ чувствуетъ теперь, что демонъ смотритъ на него во всѣ глаза. Его харя обрисовалась на картинахъ, на поверхности бронзоваго Питта, усѣвшагося на книжномъ шкафѣ, и даже на всѣхъ точкахъ и фигурахъ географической карты, повѣшенной на стѣнѣ.
   -- Необыкновенно холодная весна, -- замѣчаетъ м-ръ Домби, чтобы отвлечь вниманіе свѣта.
   -- Дьяволъ меня возьми, сударь мой, -- отвѣчаетъ майоръ, согрѣтый пламенемъ дружескаго чувства, -- вы хотите провести насъ, Домби... наше почтеніе! Джозефъ Багстокъ, скажу я вамъ, собаку съѣлъ на эти штуки! Если вамъ угодно, Домби, подцѣпить на удочку своихъ друзей, совѣтую поискать карася не такого, какъ старикашка Джой. Эхъ, Домби, Домби! развѣ ты забылъ меня, пріятель? Нѣтъ, чортъ побери, стариканища Джозъ всегда былъ и всегда будетъ продувной бестіей, которая, съ вашего позволенія, въ одно ухо влѣзетъ, a въ другое вылѣзетъ. Недаромъ его высочество, герцогъ іоркскій удостоилъ меня титуломъ... ну, заслуженно или незаслуженно, это другой вопросъ, a онъ говорилъ тысячу разъ: "Если есть на свѣтѣ человѣкъ, на котораго въ крайнемъ случаѣ можно положиться, такъ этотъ человѣкъ -- старикашка Джой, то есть, майоръ Джозефъ Багстокъ".
   М-ръ Домби кланяется.
   -- Ну, Домби, -- продолжаетъ майоръ, -- я человѣкъ свѣтскій, честь имѣю рекомендоваться. Пріятель нашъ Фениксъ... если смѣю назвать его...
   -- Сдѣлайте милость, -- отвѣчаетъ Фениксъ.
   -- Ну, такъ видите ли, Домби, пріятель нашъ Фениксъ -- тоже свѣтскій человѣкъ. О васъ, Домби, нечего и толковать: вы и подавно свѣтскій человѣкъ. Такъ исторія, собственно, вотъ какая: какъ скоро три свѣтскихъ человѣка сходятся вмѣстѣ, и какъ скоро всѣ они пріятели -- вѣдь мы, разумѣется, всѣ пріятели, не правда ли? -- продолжалъ майоръ, обращаясь опять къ кузену Фениксу.
   -- Конечно, конечно, -- отвѣчалъ кузенъ Фениксъ.
   -- Нечего, стало быть, и хлопотать свѣтскимъ людямъ: рыбакъ рыбака видитъ издалека, и Джозефъ Багстокъ утверждаетъ напрямикъ, что вы оба, господа, очень хорошо знаете въ настоящемъ случаѣ мнѣніе свѣта.
   -- Безъ сомнѣнія, -- говоритъ кузенъ Фениксъ, -- дѣла такого рода, словомъ сказать, очевидны сами по себѣ. Мнѣ весьма прискорбно, майоръ, обнаруживать въ присутствіи друга моего Домби мое великое изумленіе и душевное сожалѣніе, что моя любезная и совершеннѣйшая родственница, владѣвшая всѣми средствами и талантами составить счастье своего мужа, забыла въ настоящемъ случаѣ до такой степени свои обязанности въ отношеніи.... словомъ сказать, въ отношеніи къ свѣту... что отважилась позволить себѣ такое совершенно, можно сказать, необычайное поведеніе. Съ этого рокового происшествія я, что называется, нахожусь въ чертовски-непріятномъ состояніи духа, и не далѣе какъ вчера вечеромъ долговязому Сексби -- верзила слишкомъ въ три аршина, другъ мой Домби, разумѣется, знакомъ съ нимъ -- я говорилъ, что это приключеніе взволновало всю мою внутренность и сдѣлало меня, словомъ сказать, желчнымъ. Невольно, что называется, призадумаешься надъ подобной катастрофой и, самъ собою, придешь къ заключенію, что все на семъ свѣтѣ происходитъ правильной чередой по премудро устроенному плану; ибо, еслибы, почтенная моя тетка, м-съ Скьютонъ, имѣла несчастье дожить до настоящаго времени, она, нѣтъ никакого сомнѣнія, сдѣлалась бы жертвой этого бѣдственнаго, событія и съ печали сошла бы въ могилу; a вы знаете, джентльмены, м-съ Скьютонъ была чертовски живучая и, что называется, двужильная баба.
   -- Ну, Домби, что ты на это скажешь? -- воо клицаетъ майоръ со страстнымъ одушевленіемъ.
   -- Прошу извинить, -- прерываетъ кузенъ Фениксъ. -- Еще нѣсколько словъ. Другъ мой Домби, само собою разумѣется, позволитъ мнѣ сказать, что если какое обстоятельство увеличиваетъ, что называется, нравственную пытку, въ которой нахожусь я по настоящему поводу, то это только очень натуральное изумленіе свѣта, что моя любезная и совершеннѣйшая родственница -- вы, конечно, джентльмены, еще не осудите меня, что я называю ее этимъ именемъ -- отважилась на такое необычайное поведеніе съ человѣкомъ... словомъ сказать, y него бѣлые и, въ нѣкоторомъ родѣ, прекрасные зубы... съ человѣкомъ, говорю я, который по своему положенію въ свѣтѣ гораздо ниже ея супруга. При всемъ томъ, джентльмены, я долженъ въ нѣкоторомъ родѣ требовать, и довольно настоятельно, чтобы друтъ мой Домби, словомъ сказать, не отваживался обвинять мою любезную и совершеннѣйшую родственницу, пока ея вина не будетъ юридически утверждена и доказана на законномъ основаніи. Наконецъ, я считаю своей обязанностью увѣрить друга моего Домби, что фамилія, которую я представляю, и которая теперь почти исчезаетъ -- демонически печальная и совершенно безотрадная мысль, джентльмены -- эта благородная и древнѣйшая фамилія отнюдь не станетъ противопоставлять ему препятствій и съ радостью согласится на всякую форму процесса, какую только ему будетъ угодно назначить. Надѣюсь, другъ мой Домби отдастъ справедливость намѣреніямъ, какими я одушевленъ въ этомъ горестномъ дѣлѣ и... словомъ сказать, я принужденъ, что называется, безпокоить друга моего Домби еще нѣкоторыми дальнѣйшими замѣчаніями.
   М-ръ Домби кланяется не поднимая глазъ и хранитъ глубокое молчаніе.
   -- Ну, Домби, что ты на это скажешь? -- возглашаетъ майоръ. -- A я, съ своей стороны, признаюсь откровенно: въ жизнь не слыхалъ оратора краснорѣчивѣе друга нашего Феникса, ей, ей же не слыхалъ, клянусь вамъ... -- здѣсь майоръ, посинѣвшій, какъ удавленникъ, схватилъ палку и въ порывѣ одушевленія началъ махать вокругъ своей головы. -- Теперь, благодаря нашему другу, вы, Домби, понимаете очень ясно, что относится собственно къ леди, a я, съ своей стороны, какъ истинный другъ, долженъ два-три слова сказать насчетъ васъ самихъ, м-ръ Домби. Свѣтъ, вы понимаете, сударь мой, -- продолжалъ майоръ, отфыркиваясь, какъ надсаженная лошадь, -- имѣетъ въ этихъ дѣлахъ свои мнѣнія, которыя должны быть удовлетворены.
   -- Знаю, -- отвѣчалъ м-ръ Домби.
   -- Конечно, вы знаете, Домби, -- продолжалъ майоръ. -- Чортъ меня побери, сударь мой, если я не зналъ, что вы это знаете. Невѣроятно, чтобы человѣкъ вашего калибра не зналъ этихь вещей.
   -- Надѣюсь, -- говоритъ м-ръ Домби.
   -- Домби! остальное вы угадаете. Я говорю напрямки, такъ какъ порода Багстоковъ, съ вашего позволенія, всегда говорила напрямки. Мало, сударь мой, мы выигрываемъ отъ этихъ вещей, да ужъ такова наша натура: кутить такъ кутить, чтобы чертямъ сдѣлалось тошно... пуфъ, пуфъ, бацъ въ бѣлые зубы. При васъ будетъ неизмѣнный друтъ вашъ, старикашка Джозъ и ... благослови васъ Богъ, Домби!
   -- Майоръ, благодарю васъ. Я не премину положиться на васъ, когда придетъ время. Но такъ какъ время еще не пришло, я не считаю необходимымъ заранѣе васъ безпокоить.
   -- Никакихъ извѣстій о немъ?
   -- Никакихъ.
   -- Домби, я поздравляю васъ. Я чертовскм радуюсь за тебя, другъ ты мой, Домби.
   -- Извините, даже вы, майоръ, извините, если я не войду въ дальнѣйшія подробности. Извѣстіе я имѣю, но весьма странное и полученное необыкновеннымъ путемъ. Можетъ, изъ него ничего не выйдетъ, a можетъ, и выйдетъ очень много. Больше ничего не могу сказать. Мое объясненіе впереди.
   Сухой и довольно неопредѣленный отвѣтъ на пламенный энтузіазмъ майора; однако, майоръ принимаетъ его граціозно и съ восторгомъ представляетъ, что мнѣнія свѣта въ скоромъ времени будутъ удовлетворены блистательнѣйшимъ образомъ. Затѣмъ кузенъ Фениксъ получаетъ свою долю признательности отъ супруга своей любезной и совершеннѣйшей родственницы, и, наконецъ, майоръ Багстокъ и кузенъ Фениксъ удаляются по своимъ дѣламъ, оставляя опять м-ра Домби въ добычу этому неумолимому свѣту, который преслѣдуетъ его и терзаеть, какъ злой демонъ, безъ милосердія и пощады.
   Но кто это сидитъ и плачетъ въ комнатѣ ключницы, разговаривая вполголоса съ м-съ Пипчинъ? Это какая-то леди, грустная и томная, съ поднятыми къ небу руками. Ея лицо почти совсѣмъ закрыто черной шляпой, которая, очевидно, принадлежитъ не ей. Это миссъ Токсъ въ костюмѣ своей горничной. Она тайно приходитъ такимъ образомъ съ Княгинина Луга, возобновляетъ знакомство съ м-съ Пипчинъ и разспрашиваетъ о м-рѣ Домби.
   -- Какъ онъ, бѣдняжка, переноситъ свое горе?
   -- Ничего, онъ довольно спокоенъ, -- отвѣчаетъ м-съ Пипчинъ брюзгливымъ тономъ.
   -- Снаружи, можетъ быть, a что y него внутри?
   Оловяный глазъ м-съ Пипчинъ сдѣлалъ нѣсколько энергичныхъ прыжковъ, прежде чѣмъ она произнесла свой отвѣтъ:
   -- Внутри? Ничего. Я увѣрена. Сказать тебѣ по правдѣ, любезная Лукреція, потеря для него не слишкомъ-то велика. Худая трава изъ поля вонъ. Мнѣ и самой, признаться, надоѣли здѣсь эти мѣдные лбы.
   Должно замѣтить, м-съ Пипчинъ обращалась очень фамильярно съ миссъ Токсъ, такъ какъ ея первые педагогическіе эксперименты въ воспитательно-образовательномъ заведеніи обращены были на эту леди, когда она была еще худенькой и чахлой дѣвочкой нѣжныхъ лѣтъ.
   -- Конечно, y ней мѣдный лобъ; ваша правда м-съ Пипчинъ. Оставить его, такого благороднаго мужчину!..
   И миссъ Токсъ горько зарыдала.
   -- Благороденъ онъ или нѣтъ, я этого не знаю и знать не хочу, -- возражаетъ м-съ Пипчинъ, гнѣвно потирая переносицу, -- но я вотъ что знаю весьма хорошо: когда искушенія посѣщаютъ насъ въ жизни, мы должны переносить ихъ равнодушно. Прахомъ бы васъ побрало! Да я сама натерпѣлась въ жизни побольше всякаго другого! Экія напасти, подумаешь! Ушла, такъ туда ей и дорога! никто, я думаю, не погонится вслѣдъ!
   При этомъ намекѣ на перувіанскіе рудники, миссъ Токсъ встаетъ, раскланивается, и м-съ Пипчинъ звонитъ Таулисона, чтобы тотъ проводилъ ея гостью. М-ръ Таулисонъ, давненько не имѣвшій удовольствія видѣть миссъ Токсъ, ухмыляется, привѣтствуетъ и надѣется, что она совершенно здорова, при чемъ замѣчаетъ, что давеча онъ никакъ не могъ признать ее въ этомъ капорѣ.
   -- Благодарю васъ, Таулисонъ, -- отвѣчаетъ миссъ Токсъ. -- Живу, пока Богъ грѣхамъ терпитъ; a вы, почтеннѣйшій, если этакъ еще когда увидите меня здѣсь, не говорите пожалуйста никому. Я прихожу сюда только къ м-съ Пипчинъ.
   -- Слушаю, сударыня.
   -- Большія y васъ непріятности, Таулисонъ?
   -- Очень большія, сударыня.
   -- Смотрите же, Таулисонъ, я надѣюсь, мой другъ, что все это послужитъ для васъ урокомъ. -- Миссъ Токсъ, занимаясь воспитаніемъ маленькихъ Тудлей, пріобрѣла привычку дѣлать назиданія, соотвѣтствующія случаю. -- Прощайте, Таулисонъ.
   -- Прощайте, сударыня. Покорно васъ благодарю.
   Казалось, м-ръ Таулисонъ погрузился въ раздумье относительно того, какой бы вывести для себя урокъ изъ всѣхъ этихъ обстоятельствъ, какъ вдругъ м-съ Пипчинъ прервала его размышленія нетерпѣливымъ восклицаніемъ:
   -- Что вы тамъ дѣлаете, долговязый? Зачѣмъ не показываете дверей этой леди?
   И м-ръ Таулисонъ немедленно выпроводилъ миссъ Токсъ, которая, прокрадываясь на цыпочкахъ мимо кабинета м-ра Домби, закрыла всю свою голову огромной черной шляпой. И нѣтъ еще въ цѣломъ мірѣ ни одного существа, которое бы такъ искренно горевало о судьбѣ м-ра Домби, какъ эта скромная дѣвица, закутанная шалью и бѣжавшая теперь изо всей силы въ свой уединенный пріютъ на Княгининомъ Лугу.
   Но миссъ Токсъ не допускается въ общество свѣтскихъ людей м-ра Домби. Каждый вечеръ приходитъ она въ его домъ, надѣвая калоши и прикрываясь зонтикомъ въ мокрую погоду; она переноситъ шутки Таулисона и брюзгливыя вспышки м-съ Пипчинъ, все переноситъ, чтобы узнать, въ какомъ состояніи м-ръ Домби.
   Писаря и чиновники конторы разсматриваютъ бѣдственное приключеніе со всевозможныхъ пунктовъ, но главнѣйшимъ образомъ ихъ занимаетъ вопросъ: кто заступитъ мѣсто м-ра Каркера. Преобладаетъ общее мнѣніе, что управительское мѣсто будетъ лишено значительныхъ привилегій, и тѣ господа, которые не имѣютъ на него никакой надежды, утверждаютъ довольно рѣшительнымъ тономъ, что имъ оно не нужно даромъ, и что они отнюдь не намѣрены завидовать смѣлому и счастливому кандидату. Такой суетливости не бывало въ конторѣ со времени кончины маленькаго Домби; но всѣ эти волненія принимаютъ особый характеръ и ведутъ къ укрѣпленію связей товарищества и дружбы. При этомъ благопріятномъ случаѣ утверждена на прочномъ основаніи мировая между первымъ признаннымъ острякомъ конторнаго заведенія и назойливымъ соперникомъ, съ которымъ онъ былъ въ смертельной враждѣ нѣсколько мѣсяцевъ сряду. Это счастливое событіе рѣшились съ общаго согласія отпраздновать въ ближайшемъ трактирѣ со всею торжественностью, свойственною политическимъ лицамъ трехъ Соединенныхъ королевствъ. Острякъ назначенъ президентомъ, назойливый соперникъ -- вице-президентомъ. Немедленно послѣ послѣдняго блюда, убраннаго со стола, президентъ открылъ засѣданіе слѣдующею рѣчью:
   -- Джентльмены, не могу скрыть, ни отъ васъ, ни отъ себя самого, что въ настоящее время между нами отнюдь не могутъ имѣть мѣста частные раздоры и личные разсчеты. Недавнія событія, которыхъ мнѣ нѣтъ надобности исчислять здѣсь передъ вами, но которыя, однако, уже были изложены со всѣми подробностями и колкими замѣчаніями въ нѣкоторыхъ воскресныхъ газетахъ {Въ англійскихъ воскресныхъ газетахъ (Sunday Papers) всегда по большей части рѣчь идетъ о семейыхъ дѣлахъ. Политика въ сторонѣ.} и даже въ одномъ ежедневномъ листкѣ. Вы его знаете, джентльмены...
   -- Знаемъ, знаемъ, знаемъ! -- раздалось со всѣхъ сторонъ вокругъ краснорѣчиваго витіи.
   -- Эти печальныя событія, -- говорю я, -- приводятъ меня, точно такъ-же, какъ и васъ, джентльмены, къ размышленіямъ очень неутѣшительнымъ и даже въ нѣкоторомъ родѣ безотраднымъ...
   Здѣсь ораторъ остановился, вынулъ карманный платокъ, вздохнулъ, вытеръ наморщенное чело, и, окинувъ собраніе проницательными глазами, продолжалъ такимъ образомъ:
   -- Понимаю, джентльмены, и глубоко чувствую, что продолжать въ настоящее время мои личныя несогласія съ Робинзономъ, значило бы однажды навсегда уничтожить или, по крайней мѣрѣ, поколебать доброе мнѣніе, какимъ всегда и во всѣхъ случаяхъ пользовались въ глазахъ свѣта всѣ безъ исключенія джентльмены, принадлежащіе къ знаменитому торговому дому, который пріобрѣлъ громкую и прочную извѣстность на всѣхъ островахъ и континентахъ Европы, Америки и Азіи. Мой искренній другъ, почтенный Робинзонъ, надѣюсь, ничего не имѣетъ сказать противъ этихъ истинъ, ясныхъ, какъ день, для всякаго разсудительнаго джентльмена, обогащеннаго удовлетворительнымъ запасомъ опытности въ дѣлахъ свѣта.
   М-ръ Робинзонъ не замедлилъ отвѣчать въ такомъ же точно тонѣ и говорилъ долго, краснорѣчиво, говорилъ для удовольствія всей компаніи. Послѣ этой рѣчи президентъ и вице-президентъ подали другъ другу руки, обнялись и поцѣловались, какъ братья. Затѣмъ опять всходили на каѳедру болѣе или менѣе замѣчательные ораторы, и между ними особенно отличился одинъ джентльменъ, котораго собирались раза три выгнать изъ конторы за непростительные промахи по счетной части. Но въ этотъ разъ его осѣнило внезапное вдохновеніе, и рѣчь его патетически началась словами:
   -- Да минуетъ на будущее время главу нашего дома сія горькая чаша, излившаяся съ такимъ бѣдственнымъ обиліемъ на его очагъ!
   И такъ далѣе, все въ этомъ родѣ. Этотъ и многіе другіе періоды, начинавшіеся словами. "Да минуетъ горькая чаша" удостоились всеобщаго одобренія, и ораторъ заслужилъ громкія рукоплесканія. Словомъ, вечеръ былъ превосходный, и всѣ наслаждались вдоволь физически и нравственно. Только подъ конецъ повздорили немножко насчетъ Каркера два молодыхъ дженльмена, начавшіе бросать другъ въ друга пуншевыми стаканами; но ихъ розняли во время и благополучно вывели изъ трактира. На другой день поутру содовые порошки истреблялись дюжинами въ конторѣ Домби и сына, и многіе изъ джентльменовъ были очень недовольны, когда трактирный мальчикъ явился къ нимъ со счетомъ, который, очевидно, былъ преувеличенъ.
   Перчъ, разсыльный, между тѣмъ кутитъ въ эти дни напропалую. Онъ опять постоянно засѣдаетъ y прилавковъ въ харчевняхъ и трактирахъ, гдѣ его угощаютъ, и гдѣ онъ лжетъ безъ всякаго милосердія, Оказывается, что онъ встрѣчался со всѣми особами, запутанными въ послѣднемъ дѣлѣ, и говорилъ имъ: "сэръ", или "миледи" -- смотря по надобности -- "отчего вы такъ блѣдны?" При этомъ особы дрожали всѣми членами: "охъ, Перчъ, Перчъ!" и, махнувъ руками, отбѣгали прочь. Угрызеніе совѣсти тутъпричиной или естественная реакція послѣ употребленія крѣпкихъ напитковъ, только м-ръ Перчъ возвращается вечеромъ на Чистые Пруды въ крайне уныломъ расположеніи духа, м-съ Перчъ начинаетъ безпокоиться, что довѣріе его къ женѣ, очевидно, поколебалось, и что онъ какъ будто подозрѣваетъ, не собирается ли она убѣжать отъ него съ какимъ-нибудь лордомъ.
   Въ ту же пору слуги м-ра Домби ведутъ разсѣянную жизнь и теряютъ способность ко всякимъ дѣламъ. Каждый вечеръ они угощаются горячимъ ужиномъ, бесѣдуютъ дружелюбно, курятъ и выпиваютъ полные бокалы. Къ девяти часамъ м-ръ Таулисонъ всегда подъ куражомъ и часто желаетъ знать, сколько разъ онъ говорилъ, что нечего ждать добра отъ угольныхъ домовъ. Вся компанія перешептывается насчетъ миссъ Домби и недоумѣваетъ, куда бы она скрылась. Думаютъ вообще, что это извѣстно м-съ Домби, хотя м-ръ Домби едва ли знаетъ. Это обстоятельство наводитъ рѣчь на бѣжавшую леди, и кухарка того мнѣнія, что м-съ Домби величава, какъ пава, но ужъ слишкомъ горда, Богъ съ ней. Всѣ согласны, что она слишкомъ горда, и по этому поводу возлюбленная Таулисона, дѣвица добродѣтельная, покорнѣйше проситъ, чтобы не толковали передъ ней объ этихъ гордянкахъ, которыя всегда подымаютъ голову кверху, какъ будто уже нѣтъ земли подъ ихъ ногами.
   Вездѣ и всюду разсуждаютъ о дѣлахъ м-ра Домби дружелюбной массой и хоромъ. Только м-ръ Домби пребываетъ въ своемъ кабинетѣ, и не вѣдаетъ свѣтъ, что творится въ его душѣ.
  

Глава LII.

Таинственная вѣсть.

  
   Бабушка Браунъ и дочь ея Алиса держали въ своей хижинѣ тайное совѣщаніе. Это проиоходило въ первые часы вечера и въ послѣдніе дни весны. Уже нѣсколько дней прошло съ той поры, какъ м-ръ Домби сказалъ майору Багстоку о своемъ странномъ извѣстіи, полученномъ весьма странными путями. Извѣстіе, разсуждалъ онъ, могло быть вздорное, a пожалуй, могло быть и очень невздорное.
   Мать и дочь сидѣли очень долго, не говоря ни слова и почти безъ всякаго движенія. На лицѣ старухи отражалось тревожное и какое-то замысловатое ожиданіе; физіономія дочери, проникнутая также ожиданіемъ, не выражала рѣзкаго нетерпѣнія, и въ облакахъ, собиравшихся на ея лицѣ, можно было читать недовѣрчивость и опасеніе неудачи. Старуха чавкала и жевала, не спуская глазъ со своей дочери, и съ большимъ вниманіемъ прислушивалась ко всякому шороху.
   Ихъ жилище, бѣдное и жалкое, не имѣло, однако, прежняго вида, когда бабушка Браунъ обитала здѣсь одна. Нѣкоторыя потуги на чистоту и опрятность обличали съ перваго разу присутствіе молодой женщиньд, несмотря на цыганскій и вовсе не поэтическій безпорядокъ, бросавшійся въ глаза изъ всѣхъ угловъ. Вечернія тѣни сгущались и углублялись среди молчанія двухъ женщинъ, и, наконецъ, темныя стѣны почти потонули въ преобладающемъ мракѣ.
   Алиса Марвудъ прервала продолжительное молчаніе такимъ образомъ:
   -- Угомонись, матка; онъ не придетъ.
   -- Придетъ онъ, придетъ, говорю тебѣ!
   -- Увидимъ.
   -- Разумѣется, увидимъ его.
   -- На томъ свѣтѣ развѣ.
   -- Ты меня считаешь, Алиса, набитой дурой, спасибо тебѣ, дочка! Вотъ и дождалась на старости лѣтъ привѣта да почета. Но я еще не совсѣмъ выжила изъ ума, дѣтище ты неблагодарное, и онъ придетъ, какъ Богъ святъ. Когда на этихъ дняхъ я поймала его на улицѣ за фалды.... ухъ! онъ взглянулъ на меня, какъ на жабу, и, Господи Владыко! посмотрѣла бы ты, какъ скорчилась его рожа, когда я назвала ихъ по именамъ и сказала, что знаю, гдѣ они.
   -- Что? онъ осердился? -- спросила дочь, заинтересованная подробностями разсказа.
   -- Осердился?... спроси лучше, окровенился ли онъ. Осердился, -- ха-ха-ха? Нѣтъ, живчикъ ты мой, -- продолжала старуха, подпрыгивая къ шкафу и зажигая сальный огарокъ, мгновенно освѣтившій нескончаемую работу ея губъ, -- нѣтъ, когда ты вотъ о нихъ думаешь или говоришь, никто авось не скажетъ, что ты только осерчала.
   И точно, Алиса въ эти минуты представляла истинное подобіе тигрицы, сторожившей добычу.
   -- Тсс! -- зашипѣла старуха торжественнымъ шипомъ. -- Чьи-то шаги! Такъ не ходитъ наша братія, и ужъ, конечно, это не сосѣдъ. Слышишь, Алиса?
   -- Слышу. Ты не ошиблась, мать. Отвори дверь.
   Говоря это, Алиса поспѣшно накинула шаль на свои плечи и оправила волосы; старуха между тѣмъ прихрамывая и припрыгивая, впустила м-ра Домби, который, переступивъ черезъ порогъ, остановился y дверей и съ недовѣрчивымъ видомъ озирался вокругъ.
   -- Что, сэръ? -- сказала старуха, дѣлая книксенъ. -- Бѣдненько здѣсь для вашей милости? Ничего, никто васъ не укуситъ.
   -- Это кто? -- спросилъ м-ръ Домби, указывая на молодую женщину.
   -- Дочка моя, сэръ, смирная дочка. Не бойтесь, она все знаетъ.
   Мрачная тѣнь, пробѣжавшая по его лицу, выразительнѣе всякаго вздоха обнаруживала его мысль. "Кто же этого не знаетъ?" думалъ м-ръ Домби, впившись глазами въ молодую женщину, которая, въ свою очередь, безъ всякаго смущенія смотрѣла на него. Тѣнь на его лицѣ сдѣлалась еще мрачнѣе, когда онъ отвернулъ свой взоръ, который, впрочемъ, черезъ минуту опять устремился на нее, какъ будто прикованный къ ея смѣлымъ глазамъ, пробуждавшимъ въ его душѣ какое-то воспоминаніе.
   -- Женщина, -- сказалъ м-ръ Домби, обращаясь къ старой вѣдьмѣ, которая между тѣмъ ухмылялась и моргала изъ-подъ его локтя и, указывая на свою дочь, самодовольно потирала руками, -- женщина, я позволилъ себѣ унизиться слишкомъ много, входя въ твою берлогу, но ты знаешь, зачѣмъ я пришелъ, и помнишь, что ты мнѣ обѣщала, когда остановила меня на этихъ дняхъ среди дороги. Что имѣешь ты сказать относительно того, что мнѣ необходимо знать, и какъ случилось, что я могу найти разгадку тайны въ этомъ логовищѣ, послѣ того, какъ истощилъ всю свою власть и средства, чтобы открыть ее другими путями? -- М-ръ Домби на минуту пріостановился и бросилъ вокругъ себя гнѣвный взглядъ. -- Не думаю, -- продолжалъ онъ, -- чтобы ты осмѣлилась шутить со мною или вздумала нахально меня обмануть; но если въ этомъ твое намѣреніе, я совѣтую тебѣ остановиться и ни шагу впередъ.
   -- Охъ, какой вы гордый! -- ухмыляясь мямлила старуха, мотая головой и потирая морщинистыя руки, -- нечего сказать, горячая y васъ голова; a впрочемъ, страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ; вы будете смотрѣть собственными глазами и слышать собственными ушами, a не нашими, и если попадете на ихъ слѣдъ, то сколько намѣрены вы заплатить намъ, дорогой сэръ?
   -- Деньги, я знаю, производятъ иной разъ невѣроятныя вещи, -- возразилъ м-ръ Домби, очевидно успокоенный этимъ вопросомъ. -- При деньгахъ становятся годными всякія средства. Да, за всякое полезное извѣстіе я готовъ платить; но надо, чтобы это извѣстіе дошло до моихъ ушей, иначе какь же я стану судить о его цѣнности?
   -- Неужели, думаеге вы, нѣтъ ничего могущественнѣе денегъ? -- спросила молодая женщина, не перемѣняя своей наблюдательной позы.
   -- Не здѣсь, до крайней мѣрѣ, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Не здѣсь? почему же? Найдутся, я полагаю, и здѣсь вещицы посильнѣе вашихъ денегъ. Что, напримѣръ, вы думаете о гнѣвѣ женщины?
   -- Я думаю, что y васъ дерзкій языкъ, -- сказалъ м-ръ Домби.
   -- Напрасно, -- отвѣчала Алиса спокойнымъ тономъ, -- я говорю такъ для того, чтобы вы лучше съ нами познакомились и вполнѣ могли на насъ положиться. Гнѣвъ женщины столько же значитъ въ бѣдной хижинѣ, какъ и въ раззолоченныхъ хоромахъ ббгача. Я, рекомендуюсь вамъ, очень сердита, и уже давно. Причины моего гнѣва, смѣю сказать, равносильны вашимъ, и предметъ его -- одинъ и тотъ же человѣкъ.
   М-ръ Домби стремительно отпрянулъ съ мѣста и посмотрѣлъ на нее съ величайшимъ изумленіемъ.
   -- Да, сэръ, -- продолжала Алиса, -- какъ ни велико между нами разстояніе, но я говорю правду. Какъ это вышло, нѣтъ надобности знать: это моя тайна, и я не навязываюсь со своими тайнами. Мнѣ хочется поставить васъ съ нимъ на одну доску, потому что я смертельно его ненавижу. Моя мать скупа, бѣдна и готова продать за деньги всякія вѣсти. Въ этомъ ея промыселъ. Можете платить ей, сколько угодно, и пожалуй, чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Но я хлопочу тутъ не изъ-за денегъ, и для меня рѣшительно все равно, за что бы вы ни купили этотъ секретъ. Довольно. Мой дерзкій языкъ не скажетъ больше ничего, хотя бы вы простояли здѣсь до утра.
   Во время этой рѣчи, клонившейся къ уменьшенію ожидаемыхъ барышей, старуха обнаруживала безпокойство и безпрестанно подталкивала локтемъ м-ра Домби, чтобы тотъ не обращалъ вниманія на ея дочь. Онъ поперемѣнно смотрѣлъ на нихъ обѣихъ дикими глазами и сказалъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Говорите же, что вы знаете?
   -- О, не будьте такъ торопливы, -- отвѣчала старуха, -- мы поджидаемъ человѣчка, котораго нужно напередъ скрутить, пощипать, навинтить....
   -- Это что значитъ?
   -- Погодите немножко, -- каркала вѣдьма, положивъ свою костяную лапу на его плечо, -- погодите! мы знаемъ, гдѣ раки зимуютъ, и уже что я сказала, то свято. Будетъ намъ пожива. Если онъ заартачится малую толику, -- продолжала м-съ Браунъ, растопыривая свои пятерни, -- мы сумѣемъ развязать его язычекъ!
   М-ръ Домби слѣдилъ за ней глазами, когда она подпрыгнула къ дверямъ, и потомъ его взоръ обратился на ея дочь; но Алиса хранила глубокое, безстрастное молчаніе и не обращала на него никакого вниманія.
   -- Какъ я долженъ понимать васъ? -- сказалъ м-ръ Домби, когдя фигура м-съ Браунъ, пошатываясь и прихрамывая, отскакивала отъ дверей. -- Вы, кажется, кого-то ждете?
   -- Да!
   -- Человѣка, отъ, котораго можетъ быть, вы надѣетесь вырвать ожидаемую вѣсть?
   -- Да.
   -- Я его не знаю?
   -- Тсс! -- прошипѣла старуха съ пронзительнымъ хохотомъ. -- Зачѣмъ объ этомъ спрашивать? Человѣкъ вамъ знакомый, но онъ не долженъ васъ видѣть. Парнюга слишкомъ робокъ и не сказалъ бы вамъ ни словечка. Мы запрячемъ васъ за эту дверь, и вы будете, если хотите, смотрѣть во всѣ глаза и слушать обоими ушами. Мы не требуемъ и не просимъ, чтобы вѣрили намъ на честное слово. Какъ? вы изволите сомнѣваться насчетъ этой комнаты за дверью? Загляните въ нее, если угодно.
   Острый глазъ старушенки открылъ въ м-рѣ Домби невольное выраженіе подозрительности, которая на этотъ разъ была очень кстати. Она поднесла къ дверямъ сальный огарокъ, и м-ръ Домби убѣдился, что тамъ была пустая комната. Онъ сдѣлалъ знакъ, чтобы огонь былъ унесенъ на свое мѣсто.
   -- Скоро ли придетъ сюда этотъ человѣкъ?
   -- Скоро. Вы потрудитесь посидѣть здѣсь минутъ десятокъ.
   Не давъ никакого отвѣта, м-ръ Домби началъ ходить по комнатѣ взадъ и впередъ съ нерѣшительнымъ видомъ, недоумѣвая, остаться ему или уйти назадъ. Но скоро походка его сдѣлалась медленнѣе и тяжелѣе, и суровое лицо приняло задумчивый видъ; было ясно, въ умѣ м-ра Домби утвердилась рѣшимость дождаться окончательныхъ результатовъ своего страннаго визита.
   Между тѣмъ, какъ онъ ходилъ такимъ образомъ взадъ и впередъ, съ глазами, опущенными въ землю, м-съ Браунъ снова усѣлась на свой стулъ и принялась слушать. Однообразіе его походки или дряхлый возрастъ были причиной, только старуха на этотъ разъ до того окрѣпла на ухо, что наружные шаги давно раздавались въ ушахъ ея дочери, и она нѣсколько разъ быстрымъ взглядомъ старалась предварить свою мать о приближеніи ожидаемаго человѣка. Но, какъ скоро, наконецъ, ея вниманіе было пробуждено, она стремительно вскочила со стула, прошептала "идетъ!" и, указавъ своему гостю на его наблюдательный постъ, поспѣшно поставила на столъ бутылку со стаканомъ и бросилась къ дверямъ, гдѣ уже появился Точильщикъ, котораго она встрѣтила съ распростертыми лапами, обвиваясь, какъ гіена, вокругъ его шеи.
   -- Вотъ и мой голубчикъ! -- завопила м-съ Браунъ. -- Наконецъ! ого! ого! какой ты милашка, сынокъ ты мой, Робби!
   -- О, миссисъ Браунъ! -- отвѣчалъ озадаченный Точильщикъ. -- Перестаньте пожалуйста! Развѣ нельзя любить парня, не царапая его шеи? Вотъ видите ли, въ рукахъ y меня клѣтка, съ птицей клѣтка, миссисъ Браунъ!
   -- Птичья клѣтка для него дороже, чѣмъ я! -- вопила старуха, озираясь на потолокъ. -- Изволь тутъ быть для него матерью! чего матерью? я бы должна быть для тебя милѣе всякой матери, разбойникъ ты безпардонный!
   -- Оно вѣдь такъ и есть, миссисъ Браунъ: я вамъ очень обязанъ, -- отвѣчалъ несчастный Точильщикъ, -- да вы ужъ слишкомъ ревнуете бѣднаго парня. Я вотъ и самъ люблю тебя, бабушка Браунъ, право люблю, a все же не душу. Зачѣмъ же душить?
   Точильщикъ говорилъ и смотрѣлъ такимъ образомъ, какъ будто противная сторона имѣла явныя подозрѣнія, что онъ радъ бы дождаться благопріятнаго случая отправить на тотъ свѣтъ свою названную мать.
   -- A и что вамъ клѣтка, миссисъ Браунъ? Развѣ бѣда какая, что я заговорилъ о клѣткѣ? Глядите сюда, вѣдь эта клѣтка -- знаете чья?
   -- Твоего хозяина, голубчикъ?
   -- Въ томъ-то вотъ и штука! -- отвѣчалъ Точильщикъ, уставляя на столѣ огромную, завернутую въ простыню клѣтку и развязывая ее руками и зубами. -- Это нашъ попугай.
   -- Попугай м-ра Картера, касатикъ?
   -- Да будешь ли ты держать свой языкъ на привязи, миссисъ Браунъ? Какое тебѣ дѣло до названія? Ты, ей Богу, съ ума сведешь бѣднаго парня! -- заключилъ Точильщикъ, ухватившись въ припадкѣ отчаянія обѣими руками за свои волосы.
   -- Что? ты вздумалъ колоть меня, неблагодарный скотъ? -- завизжала старуха въ порывѣ остервенѣнія.
   -- Да нѣтъ-же, бабушка Браунъ, ей Богу, нѣтъ! -- возразилъ Точилыдикъ со слезами на глазахъ. -- Ахъ, ты Господи твоя воля, что это за.... Развѣ я не люблю тебя миссисъ Браунъ?
   -- A и вправду, Робинъ, ты меня очень любишь, цыпленочекъ ты мой!
   И говоря это, м-съ Браунъ еще разъ заключила его въ свои нѣжныя объятія, изъ которыхъ онъ вырвался только послѣ продолжительной борьбы руками и ногами, при чемъ волосы его взъерошились и стали дыбомъ.
   -- Ну, признаться, -- говорилъ Точильщикъ, задыхаясь отъ крайней усталосги послѣ продолжительной возни, -- отъ этой любви бѣги хоть на каторгу... какъ ваше здоровье, миссисъ Браунъ?
   -- И не быть y меня цѣлую недѣлю, мошенникъ ты этакій! -- говорила старуха тономъ дружескаго упрека.
   -- Что съ тобою, бабушка Браунъ? Развѣ я не сказалъ, что приду къ вамъ черезъ недѣлю въ этотъ самый вечеръ. Вотъ я и пришелъ. Ну что, какъ твои дѣлишки, бабуся? Все ли этакъ-того.... понимаешь? Не мѣшало бы тебѣ быть немножко поумнѣе, миссисъ Браунъ. Я, право, охрипъ, толкуя съ тобой, и мое лицо, я думаю, побагровѣло отъ твоей ласки.
   Говоря это, Точильщикъ утирался рукавами, какъ будто хотѣлъ стереть съ своего лица нѣжную полировку.
   -- Выпей винца, Робинъ, -- сказала старуха, подавая ему налитый стаканъ, -- теперь тебѣ очень не мѣшаетъ.
   -- Да таки и правда, миссисъ, Браунъ, покорно благодарю. За твое здоровье, бабушка, многія тебѣ лѣта, и да будетъ y тебя на томъ свѣтѣ... и прочая, и прочая.
   Чего желалъ Точильщикъ, судить трудно, но на его лицѣ просвѣчивались не совсѣмъ добрыя пожеланія. Затѣмъ онъ обратился къ Алисѣ, которая сидѣла неподвижно и какъ будто устремила глаза на Точильщика, но на самомъ дѣлѣ смотрѣла позади его на лицо м-ра Домби, выставлявшееся изъ-за двери.
   -- И за ваше здоровье, сударыня! Тысячу вамъ лѣтъ съ полтысячью да съ четвертью; -- аминь!
   Послѣ этихъ двухъ комплиментовъ онъ опустошилъ стаканъ и по ставилъ на столъ.
   -- Ну, такъ дѣла вотъ какія, миссисъ Браунъ, -- началъ Точильщикъ. -- Во-первыхъ, тебѣ прежде всего не мѣшаетъ малую толику поумнѣть, a потомъ, ты вѣдь отличный знатокъ въ птицахъ и чуть ли не говоришь по-птичьи, это я знаю на свою бѣду.
   -- На бѣду! -- повторила м-съ Браунъ.
   -- На свои радости, бабуся, -- возразилъ Точильщикъ; -- слушай хорошенько... тебѣ бы все ловить бѣднаго парнюгу. -- Что, бишь, я хотѣлъ сказать?
   -- Я знатокъ въ птицахъ, Робинъ, подсказала старуха.
   -- Ну да; такъ вотъ видишь, на моихъ рукахъ этотъ попугай.... извѣстныя деньги, что приходились, получены сполна, извѣстное мѣсто лопнуло, и я, что называется, теперь линяю; поэтому, бабушка, ты ужъ возьми подъ свое покровительство эту птицу, недѣли этакъ на полторы, и дай ей квартиру и столъ. Мнѣ вѣдь, чортъ побери, надобно же къ тебѣ слоняться, -- бормоталъ Точильщикъ съ отчаяннымъ лицомъ, -- ну, такъ, по крайности, было бы зачѣмъ.
   -- Вотъ что! такъ тебѣ не зачѣмъ бывать y меня, распрешельма ты окаянный! -- завизжала старуха.
   -- Что ты опять взъѣлась, бабушка Браунъ? Я говорю, чтобы имѣть поводъ приходить къ тебѣ чаще, когда эта птица будетъ y тебя гостить. Я всегда радъ тебя видѣть бабуся.
   -- Онъ не заботится обо мнѣ! ему и дѣла нѣтъ до меня! -- визжала м-съ Браунъ, ломая костлявыя руки. -- Какъ же ты хочешь, чтобы я заботилась о твоей птицѣ? Такъ и быть, мошенникъ ты этакій, я стану за ней ухаживать.
   -- Спасибо, миссисъ Браунъ. И, пожалуйста, обходись съ ней осторожнѣй, -- говорилъ Точильщикъ вкрадчивымъ тономъ. -- Все будетъ узнано, если этакъ даже погладишь ее не по шерсти.
   -- Будто онъ такъ проницателенъ, Робинъ!
   -- Ужъ и не говори, бабушка, проведетъ и надуетъ самого чорта! Только объ этомъ не надо толковать.
   Прервавъ себя такимъ образомъ, Точильщикъ бросилъ боязливый взглядъ вокругъ комнаты, налилъ стаканъ, выпилъ залпомъ, покачалъ головой и началъ разсѣянно барабанить по клѣткѣ, стараясь предать забвенію опасный предметъ, котораго такъ неосторожно коснулся.
   Старуха съ лукавымъ видомъ пододвинула къ нему свой стулъ и, взглянувъ на попугая, который въ эту минуту спускался съ своего вызолоченнаго купола, сказала:
   -- Безъ мѣста теперь, Робинъ?
   -- Ничего, миссисъ Браунъ, ничего, только помалчивай!
   -- A что, развѣ много далъ на харчи, касатикъ?
   -- Попинька! попка! -- говорилъ Точильщикъ.
   Занятый этимъ обращеніемъ къ попугаю, Робинъ, къ счастью для себя, не замѣчалъ грозныхъ жестовъ и дикаго взгляда старухи.
   -- Отчего это онъ не взялъ тебя съ собой, Робинъ? -- сказала м-съ Браунъ вкрадчивымъ тономъ, который однако едва скрывалъ ея возрастающее негодованіе. -- Хозяинъ-то твой, говорю я... почему бы ему не взять тебя съ собою?
   Робинъ былъ такъ погруженъ въ разсматриваніе попугая и съ такимъ усердіемъ перебиралъ проволоки его клѣтки, что не могъ дать никакого отвѣта на этотъ повторенный вопросъ.
   -- Я говорю, отчего бы этакь хозяину-то не взять тебя съ собою?
   -- Попинька! Попка дуракъ!
   Старуха сдѣлала движеніе, чтобы впустить свои когти въ его взъерошенные волосы, однако удержалась и, подавляя негодованіе, еще разъ повторила свой вопросъ.
   -- Отвяжитесь, пожалуйста, бабушка Браунъ.
   М-съ Браунъ мгновенно запустила когти своей правой руки въ его волосы, обхватила лѣвой лапой его горло и принялась душить своего любимца съ такимъ неистовствомъ, что лицо его почернѣло.
   -- Пустите, ой, пустите, Бога ради, -- вопилъ Точильщикъ. -- Чтотыдѣлаешь миссисъ Браунъ? ай! миссисъ Брау -- Бра --! Помогите!
   Но молодая женщина, неподвижная при этомъ обращеніи къ ней, оставалась совершенно нейтральною до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, Робинъ, послѣ неимовѣрныхъ усилій, не высвободился кое-какъ изъ тисковъ своей непріятельницы. Забившись въ уголъ, онъ дышалъ, какъ надорванный заяцъ, отгородившись собственными локтями, между тѣмъ какъ старуха, запыхавшаяся не меньше его, неистово топала ногами и, по-видимому, собиралась съ новыми силами для отчаянной аттаки. При этомъ кризисѣ Алиса возвысила свой голосъ, но не въ пользу Точильщика :
   -- Хорошо, матушка, продолжай! Въ куски его, собаку!
   -- Какъ? -- вопилъ Точилыдикъ, -- неужели и вы противъ меня? Что я вамъ сдѣлалъ? За что меня въ куски, желалъ бы я знать? Зачѣмъ заманить и душить парнюгу, который не сдѣлалъ вамъ ни малѣйшаго зла? Вотъ тебѣ и женщины! Куда дѣвалась ваша женская нѣжность? ума не приложу!
   -- Песъ смердящій! -- шипѣла м-съ Браунъ, -- сорванецъ безстыдный, забіяка непотребный!
   -- Чѣмъ я тебя обидѣлъ, миссисъ Браунъ? Взъѣлась, какъ волчица, чортъ знаетъ за что, a еще хвасталась, что любитъ меня, какъ сына!
   -- Отдѣлываться отъ меня обиняками! взбрехивать на меня нахальными словами!... Ахъ, ты, мошенникъ этакій, да за кого ты меня принимаешь, бестія! Вздумала ощупать его малую толику на счетъ его хозяина и этой леди, a онъ и давай со мною въ жмурки да въ горѣлки! Хорошо, щенокъ, ты припомнишь это, отольются кошкѣ мышкины слезки! Проваливай теперь, ты мнѣ не нуженъ!
   -- Да развѣ я намекалъ, что хочу идти, миссисъ Браунъ? О, не говори этого, бабушка, пожалуйста!
   -- Я и вовсе не стану говорить, щенокъ ты паршивый! -- сказала м-съ Браунъ, растопыривая свои ногти, отчего Точильщикъ съежился въ углу и присѣлъ, какъ напуганный заяцъ. -- Ни слова теперь не сорвется съ моихъ губъ. Надо его прогнать. Пусть его идетъ! Я напущу на него ребятъ, которые споютъ ему славную пѣсню; они пристанутъ къ нему, какъ піявки, и вскарабкаются ему на шею, какъ лисицы. Онъ ихъ знаетъ. Онъ знаетъ всѣ ихъ старыя забавы и залихватскія продѣлки. Если онъ забылъ ихъ, они сумѣютъ себя напомнить скоро. Пусть его идетъ, чертъ съ нимъ! Увидимъ, какъ онъ будетъ заниматься хозяйскими дѣлами и хранить хозяйскіе секреты въ этой забубенной компаніи сорванцовъ. Не увидимъ, такъ услышимъ. Ха, ха, ха! Онъ поразгуляется съ ними не такъ, какъ съ нами, Алиса, чортъ съ нимъ! Пусть его идетъ, пусть его.
   И старуха, къ невыразимому огорченію Точильщика, прыгала взадъ и впередъ, какъ вѣдьма, махая вокругъ головы сжатымъ кулакомъ, неутомимо работая губами и безпрестанно повторяя: чортъ съ нимъ, пусть его идетъ!
   -- Миссисъ Браунъ, -- началъ умоляющимъ голосомъ Точильщикъ, выступая понемногу изъ своего угла, -- зачѣмъ ты обижаешь такъ безжалостно невиннаго парнюгу? Подумай хорошенько, что я тебѣ сдѣлалъ?
   -- Не болтай со мной, щенокъ! -- говорила м-съ Браунъ, продолжая неистово размахивать кулакомъ. -- Пусть его идетъ, пусть его!
   -- Миссисъ Браунъ, -- продолжалъ измученный Точильщикъ, -- я и не думалъ.... то есть, тутъ просто сломя голову идешь въ капканъ!... это вѣдь уже мое обыкновеніе, миссисъ Браунъ, не заикаться о немъ лишнимъ словомъ, такъ какъ, видишь ли, ему извѣстна вся подноготная. Ну, да ужъ такъ и быть, я увѣренъ, миссисъ Браунъ, никто не вынесетъ сору изъ этой избы. Малую толику изволь, я вовсе не прочь. Да, пожалуйста, не вертись такъ, миссисъ Браунъ, перестань, сдѣлай милость. Неужели вы не хотите замолвить словечка за бѣднаго парнюгу? -- говорилъ Точильщикъ, обращаясь съ отчаяніемъ къ молодой женщинѣ.
   -- Перестань, матушка; слышишь, что онъ говоритъ? -- сказала строгимъ голосомъ Алиса, дѣлая нетерпѣливое движеніе головой, -- пощупай его еще, и если онъ не поддастся, можешь задать ему карачунъ.
   Уступая этому нѣжному ходатайству, м-съ Браунъ смягчилась мало-по-малу и заключила въ свои объятія раскаявшагося Точильщика, который, въ свою очередь, принужденъ былъ обнять и ее! Затѣмъ онъ занялъ за столомъ свое прежнее мѣсто подлѣ м-съ Браунъ, которая одной рукой обвила его шею, a другой энергично начала пожимать его колѣни, давая такимъ образомъ знать, что она готова предать забвенію понесенныя обиды. Точильщикъ не жаловался, не возражалъ, не шевелился, хотя въ чертахъ его лица обрисовывалась невыносимая мука.
   -- Ну что же, милашка, каковъ теперь твой хозяинъ? -- начала м-съ Браунъ, когда они, въ заключеніе мировой, выпили по стаканчику за здоровье друтъ друга.
   -- Тсс! Пожалуйста, миссисъ Браунъ.... ты ужъ этакъ... понимаешь?... надо говорить потише. Ничего, коли хочешь, онъ, я думаю, такъ себѣ, то есть, здоровъ, слава Богу, покорно благодарю.
   -- Ты безъ мѣста Робби? -- спросила м-съ Браунъ вкрадчивымъ тономъ.
   -- Не то чтобы безъ мѣста, и не то чтобы при мѣстѣ, -- лепеталъ Робъ. -- Мнѣ, какъ бы это сказать да не схвастнуть, жалованье мнѣ все еще идетъ, миссисъ Браунъ.
   -- За что же, Робинъ?
   -- Да такъ. Дѣлъ-то особыхъ, видишь ты, нѣтъ, ну a на всякій случай велѣно держать ухо востро.
   -- Хозяинъ за границей, Робби?
   -- Ахъ, да что тебѣ! Пожалуйста, миссисъ Браунъ, давай толковать о чемъ-нибудь другомъ.
   М-съ Браунъ быстро поднялась съ мѣста къ большому отчаянію Точильщика, который, удерживая ее, лепеталъ:
   -- Да, миссисъ Браунъ, да; мнѣ сдается, онъ точно за границей. На что это она такъ пристально смотритъ? -- прибавилъ Точильщикъ, указывая на дочь, глаза которой устремлены были на лицо, выглядывавшее изъ-за дверей.
   -- Не тронь ея, касатикъ, -- сказала старуха, прижимаясь къ нему тѣснѣе, чтобы онъ не оглянулся назадъ. -- Это ужъ y нея такой обычай, пусть ее. Ты говори со мной, Робинъ. Видалъ ты y него эту барыню, касатикъ?
   -- Какую барыню, миссисъ Браунъ?
   -- Ну вотъ, будто и не знаешь, касатикъ?
   -- Право не знаю, бабушка, -- вопилъ Точильщикъ, тономъ отчаянной мольбы.
   -- Барыню, которая къ нему ѣздила, м-съ Домби, что-ли?
   -- Да, помнится, я видѣлъ ее одинъ разъ.
   -- Когда же, касатикъ? въ тотъ вечеръ, когда она уѣхала съ нимъ? -- говорила старуха, пристально всматриваясь въ измѣняющіяся черты его лица. -- Ага! вижу по глазамъ, что въ тотъ вечеръ.
   -- Ну ужъ такъ и быть, если видишь, миссисъ Браунъ; нечего, стало быть, запускать клещи въ бѣднаго парнюгу, чтобы развязать его языкъ.
   -- Куда же они уѣхали той ночью, Робинъ? По прямой дорогѣ, касатикъ? Какъ они уѣхали? Гдѣ ты ее видѣлъ? Смѣялась она? плакала? Разсказывай обо всемъ, голубчикъ, -- выкрикивала старуха, прижимаясь къ нему ближе и схвативъ его за обѣ руки, при чемъ глаза ея прыгали и сверкали необыкновеннымъ свѣтомъ. -- Ну, раскошеливайся! Мнѣ надобно знать обо всемъ. Впередъ, голубчикъ! Вѣдь мы съ тобой давно мѣняемся нашими секретами, не такъ ли? Мы не выдадимъ другъ друга. Прежде всего, куда они поѣхали, Робинъ?
   Злосчастный Точильщикъ вздохнулъ тяжело и остановился.
   -- Оглохъ, что ли, ты? -- спросила старуха сердитымъ голосомъ.
   -- Погоди, миссисъ Браунъ, я вѣдь не такъ скоръ, какъ молнія. A желалъ бы, чортъ побери, сдѣлался на этотъ разъ громовой стрѣлой, чтобы упасть на нѣкоторыхъ людей, которые, видишь ты, слишкомъ лакомы до чужихъ дѣлъ.
   -- Что ты говоришь?
   -- Я говорю, миссисъ Браунъ, что не мѣшало бы намъ съ тобой выпить по стаканчику настойки. Сердцу, знаешь, какъ-то веселѣй. Ну, такъ куда они уѣхали, спрашиваешь ты? То есть, куда уѣхали, онъ и она, такъ что ли?
   -- Да, да, касатикь.
   -- Сказать по правдѣ, они никуда не уѣхали, то есть, оба-то они, вмѣстѣ-то, я разумѣю, никуда не уѣхали.
   Вѣдьма приготовилась, по-видимому, опять вцѣпиться въ его волосы и горло, но удержалась въ ожиданіи дальнѣйшихъ объясненій.
   -- Такъ-то, бабуся, -- продолжалъ отчаянный Точильщикъ, -- ни одинъ чортъ тебѣ не скажетъ, куда они поѣхали, потому что, видишь ты, они уѣхали различными дорогами, по одиночкѣ.
   -- Вотъ что! Смекаю, касатикъ: они назначили мѣсто, гдѣ должны съѣхаться? Такъ, такъ!
   -- То есть, если бы имъ не нужно было съѣхаться, они, я полагаю, остались бы дома, миссисъ Браунъ, не такъ ли?
   -- Правда, касатикъ, правда. Ну, что дальше? продолжай? -- говорила старуха, ухватившись крѣпче за его руки, какъ будто опасаясь, какъ бы онъ не ускользнулъ.
   -- Да что же тебѣ надобно, миссисъ Браунъ? Развѣ этого мало? -- возразилъ отчаянный Точильщикъ, терпѣвшій во все это время невыносимую пытку, какъ будто съ каждымъ отвѣтомъ вытягивалась изъ него новая жила. -- То есть, еще смѣялась ли она въ ту ночь? Кажись, ты спрашивала, бабушка смѣялась ли она?
   -- Или плакала? -- прибавила старуха, кивая головой.
   -- Не смѣялась и не плакала, -- сказалъ Точильщикъ. -- Она была такъ тверда, когда она... и я... послушай, бабушка, тебѣ, я вижу, нужна вся подноготная. Такъ и быть! Только дай напередъ торжественную клятву, что ты никому объ этомъ не заикнешься.
   -- Мгсъ Браунъ, іезуитка отъ природы, немедленно поклялась всемогущимъ Творцомъ, прибавивъ, что въ случаѣ нарушенія клятвы, она готова провалиться въ преисподнюю, въ таръ-тарары. При этомъ она сдѣлала исподтишка лукавый кивокъ на м-ра Домби.
   -- Такъ въ ту пору, говорю я, когда она и я пошли къ Саутгемптону {Southampton -- одиа изъ главныхъ частей Лондона на берегу Темзы, гдѣ есть перевозъ, называемый также Southampton. Прим. перев.}, она была такъ тверда, какъ гранитъ, -- продолжалъ Точильщикъ. -- Такою же она была и поутру, миссисъ Браунъ. Когда на разсвѣтѣ она сѣла въ шлюпку и поѣхала, я, какъ ея слуга, стоялъ на берегу, чтобы видѣть, все ли благополучно, она ни въ чемъ и нисколько не измѣнилась. Теперь довольна ли ты, миссисъ Браунъ?
   -- Нѣтъ, голубчикъ, еще не совсѣмъ, -- отвѣчала м-съ Браунъ рѣшительнымъ тономь.
   -- Вотъ навязалась старуха! Ахъ, Ты Господи, Твоя воля! -- визжалъ неутѣшный Точильщикъ, безполезно горюя о своей судьбѣ. -- Да чего тебѣ еще надо, миссисъ Браунъ?
   -- Что сталось съ хозяиномъ? куда онъ дѣвался? -- спрашивала старуха, прижимаясь къ нему тѣснѣе и пронизывая его своими кошачьими глазами.
   -- Ну, вотъ этого я, ей же ей, не знаю, миссъ Браунъ, -- отвѣчалъ Точильщикъ. -- Лопни мои глаза, если я вѣдаю сколько-нибудь, что онъ тогда дѣлалъ, куда поѣхалъ или зачѣмъ. Помню только, и хорошо помню, онъ сказалъ мнѣ на прощаньи, чтобы я держалъ свой языкъ за зубами; не то прибавилъ онъ, я повѣшу тебя на первой осинѣ. И я скажу тебѣ, м-съ Браунъ, какъ искреннему другу, что если тебѣ вздумается проболтаться кому-нибудь ма счетъ того, о чемъ мы съ тобой толковали, то ужъ лучше ты взорви себѣ черепъ или сожги себя вмѣстѣ съ этой избушкой, не то онъ догонитъ и захватитъ тебя въ самомъ омутѣ чертей. Ты и вполовину его не знаешь такъ, какъ я, миссисъ Браунь! Не будетъ отъ него никакого спасенья, говорю тебѣ.
   -- Развѣ я не поклялась тебѣ, голубчикъ? -- возразила старуха тономъ упрека. -- Небось, я сумѣю сдержать клятву.
   -- То-то же, смотри, миссисъ Браунъ, я надѣюсь, ты не захочешь погубить ни себя, ни меня.
   При этомъ дружескомъ совѣтѣ онъ бросилъ на нее умильный взоръ и съ особеннымъ эффектомъ кивнулъ головою; но, не находя слишкомъ большой отрады при встрѣчѣ съ желтымъ лицомъ и хорьковыми бѣлками старой вѣдьмы, прижавшейся къ нему еще тѣснѣе, онъ неохотно опустилъ глаза въ землю и сѣлъ переминаясь на свой стулъ, рѣшившись, по-видимому, во что бы то ни стало, хранить упорное молчаніе при всѣхъ послѣдующихъ вопросахъ. Старуха между тѣмъ, пользуясь этимъ случаемъ, подняла на воздухъ указательный палецъ своей правой руки, давая знать своему тайному наблюдателю, что вотъ теперь-то собственно онъ долженъ слушать обоими ушами.
   -- Робинъ? -- начала м-съ Браунъ самымъ вкрадчивымъ тономъ.
   -- Ну, да что еще, миссисъ Браунъ?
   -- Робинъ! гдѣ уговорился твой хозяинъ съѣхаться съ этой барыней?
   Точильщикъ повернулся два-три раза на своемъ стулѣ, взглянулъ на полъ, взглянулъ на потолокъ, закусилъ ноготь большого пальца, перебралъ всѣ пуговицы на жилетѣ и, взглянувъ искоса на свою неумолимую мучительницу, окончательно сказалъ:
   -- Какъ я могу это знать, миссисъ Браунъ?
   Старуха опять, какъ прежде, сдѣлала сигналъ своимъ указательнымъ пальцемъ.
   -- Пошевеливайся, любезный, пошевеливайся! Не къ чему было доводить меня до этого мѣста и бросить ни съ чѣмъ. Я хочу знать и буду знать во что бы то ни стало.
   -- Да ты таки посуди сама, неразумная ты женщина, какъ могу я выговаривать французскія имена городовъ?
   -- Ты могъ слышать, какъ ихъ произносили при тебѣ. Пошевеливайся, Робби!
   -- При мнѣ ихъ вовсе не произносили, миссисъ Браунъ.
   -- Ну, такъ ты видѣлъ, любезный, какъ ихъ писали, и теперь ты можешь ихъ сложить, -- быстро подхватила старуха, не спуская съ него глазъ.
   Проникнутый невольнымъ удивленіемъ къ этой необыкновенной догадливостисвоего палача, Робинъ испустилъ не то стонъ, не то крикъ и, порывшись нѣсколько времени въ карманѣ своего жилета, вынулъ оттуда кусокъ мѣлу.
   -- Изволь, миссисъ Браунъ, напишу. Только ужъ ты ни о чемъ больше меня не спрашивай: это было бы безполезно. Я ничего не знаю и, слѣдовательно, ничего не могу сказать. Долго ли и зачѣмъ будутъ они ѣхать порознь, что и какъ станутъ дѣлать, когда съѣдутся, -- все это мнѣ столько же извѣстно, миссисъ Браунъ, какъ и тебѣ, то есть, я рѣшительно ничего тутъ не смыслю. Ты сама повѣришь, если скажу, какъ я отыскалъ это слово. Сказать, миссисъ Браунъ?
   -- Скажи, лебедикъ.
   -- Изволь, бабушка. Когда... только чуръ уже больше не спрашивать! -- говорилъ Робинъ, поворачивая къ ней свои глаза, которые были теперь безсмысленны и сонливы. -- Не станешь спрашивать?
   -- Не стану, касатикъ.
   -- Ну, такъ это случилось вотъ какимъ манеромъ. Оставивъ со мной эту леди, хозяинъ положилъ ей въ руку какую-то записку, сказавъ, что это на случай, если она забудетъ. Но она не боялась забыть, потому что, лишь только онъ отвернулся, она изорвала бумагу въ клочки и выбросила за окно кареты. На бумагѣ было всего только одно слово -- я это хорошо видѣлъ -- и я поспѣшилъ подобрать клочекъ, на которомъ оно было написано. Это слово я, пожалуй, нарисую тебѣ, миссисъ Браунъ, да только смотри, помни свою клятву.
   М-съ Браунъ, замѣтила, что очень помнитъ. Не имѣя больше никакихъ возраженій, Робинъ медленно и съ большимъ трудомъ началъ рисовать на столѣ мѣломъ:
   -- "Д"; старуха громко произнесла эту букву, когда Точильщикъ ее начертилъ.
   -- Да будешь ли ты молчать, миссисъ Браунъ? -- воскликнулъ Робинъ, съ нетерпѣніемъ обращаясь къ старухѣ и закрывая ладонью написанную букву. -- Складывать вовсе не слѣдуетъ, иначе я перестану писать. Пожалуйста, бабушка, не шевелись.
   -- Ну, такъ ставь буквы подлиннѣе, касатикъ, отвѣчала старуха, повторяя свой тайный сигналъ, -- мои глаза, ты знаешь, не хорошо разбираютъ и печать.
   Пробормотавъ что-то про себя, Точильщикъ съ неудовольствіемъ принялся за работу. Между тѣмъ, какъ онъ нагнулъ свою голову, господинъ, для котораго онъ такъ безсознательно трудился, выдвинулся изъ-за двери не далѣе какъ на одинъ шагъ разстоянія отъ его плеча и принялся внимательно слѣдить за медленнымъ движеніемъ его руки. Въ то же самое время Алиса, наблюдая его съ прогивоположнаго стула, шевелила губами при каждой буквѣ, не произнося ее громко. При концѣ каждаго штриха, она и м-ръ Домби быстро взглядывали друтъ на друга, какъ будто для подтвержденія своихъ мыслей, и такимъ образомъ они разомъ сложили: D. I. J. О. N.
   -- Вотъ тебѣ! -- сказалъ Точшьщикъ, поспѣшно намусливая ладонь своей руки, чтобы стереть начерченное слово. Недовольный этимъ, онъ принялся съ ожесточеніемь тереть по столу обшлагомъ своего рукава до тѣхъ поръ, пока не исчезъ самый слѣдъ мѣла. -- Ну, миссисъ Браунъ, теперь, надѣюсь, ты довольна!
   Въ изъявленіе своего совершеннѣйшаго удовольствія, старуха выпустила его руку и погладила его по спинѣ. Утомленный продолжительной возней и винными парами, Точильщикъ опустилъ локти на столъ, положилъ на нихъ свою голову и тутъ же заснулъ глубокимъ сномъ.
   Убѣдившись, что онъ спитъ крѣпко и храпитъ гвомко, старуха оборотилась къ дверямъ, гдѣ стоялъ въ засадѣ м-ръ Домби, и пригласила его потихоньку выбираться изъ комнаты. Даже въ эту минуту она растопырилась надъ Робиномъ, готовая ослѣпить его своими руками или притиснуть къ столу его голову, если онъ подыметъ ее прежде, чѣмъ прекратится послѣдній шумъ таинственныхъ шаговъ. Но ея взглядъ, проницательно слѣдившій за спящимъ юношей, еще проницательнѣе наблюдалъ бодрствующаго мужа, и когда м-ръ Домби, прикоснувшись къ ея ладони своей рукой, произвелъ на ней, не смотря на всю свою предосторожость, звонкій золотой звукъ, глаза старухи засверкали, какъ y ворона, и съ жадностью впились въ полученный подарокъ.
   Мрачный взглядъ дочери, провожавшій его къ дверямъ, хорошо замѣтилъ, какъ онъ былъ блѣденъ, и какъ его ускоренная поступь обнаруживала, что малѣйшее замедленіе было для него невыносимымъ принужденіемъ, и какъ горѣлъ онъ жаждою дѣятельности; когда, наконецъ, дверь потихоньку затворилась, она оглянулась на свою мать. Подпрыгнувъ къ ней, старуха открыла ладонь, чтобы показать золото, и потомъ, сжавъ ее опять съ ревнивою жадностью, прошептала:
   -- Что онъ станетъ дѣлать, Алиса?
   -- Зло, -- отвѣчала дочь.
   -- Убійство? -- спросила старуха.
   -- Онъ бѣшенъ теперь въ своей ужаленной гордости и готовъ, пожалуй, на все.
   Больше онѣ ничего не сказали и усѣлись каждая на своей сторонѣ. Мать бесѣдовала со своимъ золотомъ, дочь со своими мыслями; ихъ взоры свѣтились во мракѣ слабо освѣщенной комнаты. Робинъ спалъ и храпѣлъ. Одинъ только попугай, на котораго не обращали вниманія, былъ въ постоянной дѣятельности. Онъ рвалъ и клевалъ своимъ крючковатымъ носомъ вызолоченную клѣтку, карабкался подъ куполомъ, бѣгалъ по кровлѣ, какъ муха, вверхъ ногами, и кусалъ, и шатался, и шумѣлъ при каждомъ колебаніи проволоки, какъ будто сознавалъ опасность своего хозяина и хотѣлъ, насильственно вырвавшись изъ плѣна, предварить его объ угрожающей бѣдѣ.
  

Глава LIII.

Еще извѣстіе.

  
   Одиноко и вдали отъ всѣхъ этихъ треволненій жили въ своемъ углу отверженные братъ и сестра преступнаго бѣглеца, но его вина обрушилась на нихъ гораздо болѣе тяжелымъ бременемъ, чѣмъ на человѣка, котораго онъ оскорбилъ такъ безжалостно и такъ жестоко. Неумолимый свѣтъ, при всей своей взыскательности и неотвязчивости, оказалъ м-ру Домби, по крайней мѣрѣ, ту услугу, что безпрестанно разжигалъ его господствующую страсть, кололъ и пришпоривалъ его гордость, сосредоточивая всѣ его мысли и чувства на одномъ предметѣ, который сдѣлался теперь единственною цѣлью его умственнаго и нравственнаго бытія. Вся упругость и чопорность его натуры, весь ея мракъ и суровость слились теперь, подобно многимъ мелкимъ ручьямъ, въ одну обширную и быструю рѣку, которая неудержимо покатила свои бурливыя волны въ океанъ тщеславія, гордости и надутаго самоліобія, проникнутаго преувеличеннымъ сознаніемъ своей личной важности. Сказочный богатырь, доведенный до послѣдней степени геройства и свирѣпости своими мелкими врагами, былъ бы теперь кроткимъ агнцемъ въ сравненіи съ м-ромъ Домби. Лютый и взбѣшенный звѣрь, напущенный на стаю гончихъ, -- ровно ничего передъ этимъ чопорнымъ джентльменомъ въ его накрахмаленномъ галстукѣ, на которомъ нѣтъ ни малѣйшей морщинки.
   Но самая взбалмошность его мысли уже замѣняла отчасти исполненіе ея на дѣлѣ. Покамѣстъ онъ не зналъ, куда укрылся его отъявленный врагъ, жажда мщенія отвлекала его умъ отъ собственнаго бѣдствія, и онъ на досугѣ потѣшался перспективой будущаго своего геройства. Но братъ и сестра его коварнаго любимца не имѣли такого утѣшенія: всѣ явлеиія въ ихь исторіи, прошедшія и настоящія, придавали его преступленію значеніе самое гибельное для нихъ.
   Сестра съ горестью думала иногда, что если бы она осталась при немъ вѣрной спутницей его жизни, быть можетъ, онъ избѣжалъ бы преступленія, въ которое впалъ; но думая такимъ образомъ, она отнюдь не жалѣла о томъ, что сдѣлала, и ни мало не возвышала цѣны своего самопожертвованія. Напротивъ, когда эта возможность представлялась ея заблудшему и раскаявшемуся брату, она падала на его сердце такимъ ужаснымъ бременемъ, которое онъ мотъ едва только выносить, и при этомь ни разу не входила въ его голову мысль объ отмщеніи своему жестокому брату. Новое обвиненіе самого себя и глубокое сознаніе своего нравственнаго униженія, -- вотъ единственныя размышленія, возникавшія въ его головѣ по поводу печальнаго событія.
   Въ тотъ самый день, вечеръ котораго склонился на послѣдней главѣ, когда свѣтскіе люди суетливо занимались рѣшеніемъ разныхъ статей относительно похищенія м-съ Домби, окно комнаты, гдѣ братъ и сестра сидѣли за раннимъ завтракомъ, затемнилось неожиданною тѣнью человѣка, подошедшаго къ маленькой калиткѣ. Этотъ человѣкъ, съ вашего позволенія, былъ Перчъ, разсыльный.
   -- A я къ вамъ съ Чистыхъ Прудовъ, -- заголосилъ м-ръ Перчъ, довѣрчиво заглядывая въ комнату и вытирая о половикъ сапоги, на которыхъ, впрочемъ, не было грязи. -- Раненько, изволите видѣть, да мнѣ, м-ръ Каркеръ, приказано вручить вамъ письмецо прежде, чѣмъ вы выйдете сегодня со двора. Признаться, мнѣ слѣдовало бы придти сюда получасомъ раньше, да вотъ жена-то моя, -- что станешь дѣлать? -- чуть-чуть не потерялъ нынѣшнюю ночь.
   -- М-съ Перчъ очень больна? -- спросила Герріэтъ.
   -- Она, вотъ видите ли, миссъ, -- сказалъ Перчъ, оборотившись нарередъ къ двери, чтобы тщательно ее запереть, -- слишкомъ принимаетъ къ сердцу всѣ эти обстоятельства, которыя повстрѣчались съ нашимъ торговымъ домомъ. Нервы y нея очень нѣжны и удивительно какъ скоро разструниваются. A и то сказать, тутъ есть отчего перевернуться и желѣзнымъ нервамъ. Вы сами, разумѣетхя, очень разстроены, миссъ.
   Герріэтъ подавила вздохъ и взглянула на своего брата.
   -- Я и самъ развинтился въ эти дни такъ, что и вообразить не могу, -- продолжалъ Перчъ, энергически тряхнувъ головой. -- Все это ошеломило меня такъ, какъ будто я пьянствовалъ цѣлую недѣлю, и право, сударыня, я каждое утро чувствую, что голова моя все равно, что пустой барабанъ.
   Наружность м-ра Перча дѣйствительно подтверждала несомнѣнную наличность этихъ симптомовъ. Лихорадочный видъ и очевидное разслабленіе всего его организма могли быть объяснены не иначе, какъ многочастыми и многообразными возліяніями шнапсовъ, которыми каждый день угощали его на трактирныхъ прилавкахъ, гдѣ онъ имѣлъ обыкновеніе повѣствовать съ одушевленнымъ краснорѣчіемъ о послѣднихъ приключеніяхъ въ торговомъ домѣ.
   -- Стало быть, я могу судить, -- сказалъ м-ръ Перчъ, тряхнувъ опять головою и придавая серебристый оттѣнокь своей рѣчи, -- что и какъ должны чувствовать особы, которыя сами нѣкоторымъ образомъ соприкосновенны къ этимъ печальнымъ дѣламъ.
   Здѣсь м-ръ Перчъ поджидалъ обнаруженій дружеской откровенности, но, не дождавшись откровенности, кашлянулъ изъ-подъ руки. Такъ какъ это ни къ чему не повело, то онъ поставилъ шляпу на полъ и полѣзъ въ карманъ своего жилета за письмомъ.
   -- Отвѣта, кажись, не велѣно дожидаться, -- сказалъ м-ръ Перчъ съ ласковой улыбкой, -- но вы, можетъ быть, потрудитесь, сэръ, пробѣжать его при мнѣ.
   Джонъ Каркеръ разломалъ печать м-ра Домби и, овладѣвъ содержаніемъ, котороѳ было очень коротко, отвѣчалъ:
   -- Нѣтъ. Отвѣтъ не нуженъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, сударыня, позвольте пожелать вамъ добраго утра, -- сказалъ Перчъ, дѣлая шагъ къ дверямъ. -- Я надѣюсь и даже увѣренъ, вы не будете слишкомъ огорчаться послѣднимъ печальнымъ обстоятельствомъ. Въ газетахъ разсказываютъ такія вещи, о какихъ вы и не думаете, -- сказалъ Перчъ, дѣлая отъ дверей два шага назадъ и обращаясь съ таинственнымъ шепотомъ къ брату и сестрѣ. -- Одинъ воскресный газетчикъ...
   Должно замѣтить, что м-ръ Перчъ, по невѣжеству, свойственному англійскимъ лакеямъ, всѣхъ журналистовъ называлъ газетчиками, не умѣя различить писателя отъ разносчика афишъ.
   -- Одинъ воскресный газетчикъ, -- говорилъ Перчъ, -- въ синей шинели и бѣлой шляпѣ, не разъ собирался меня подкупить и задобрить разными предложеніями, да только я всегда отдѣлывалъ его, какъ слѣдуетъ честному человѣку. Вчера вечеромъ онъ часа четыре шлялся около нашей конторы, и я самъ вадѣлъ, какъ онъ приставлялъ свой глазъ къ замочной щели. Другой газетчикъ каждый день вертится въ знакомомъ мнѣ трактирѣ. Разъ какъ-то на прошлой недѣлѣ сорвалось y меня съ языка два-три слова, и что же бы вы думали? Онъ на другой же день оттиснулъ ихъ въ своей газетѣ, да и какъ оттиснулъ, если бы вы знали! Уму непостижимо!
   М-ръ Перчъ полѣзъ въ свой карманъ, какъ будто съ намѣреніемъ вытащить клочекъ газеты, но, не гюлучивъ никакого поощренія, вынулъ оттуда свои бобровыя перчатки, поднялъ шляпу и простился. Часа черезъ два всѣ его пріятели въ знакомой харчевнѣ уже знали, какимъ манеромъ миссъ Каркеръ, заливаясь горючими слезами, схватила Перча за обѣ руки и сказала: "Охъ, Перчъ! милый, дорогой Перчъ, видѣть васъ моя единственная отрада" -- и какимъ способомъ м-ръ Джонъ Каркеръ, взъерошивая свои волосы, воскликнулъ строжайшимъ голосомъ: "Перчъ, я отказываюсь отъ него. Никогдане называй его моимъ братомъ въ моемъ присутствіи! "
   Оставшись одни, братъ и сестра сначала не говорили ии слова. Молчаніе прервала Герріэтъ.
   -- Что, милый Джонъ, дурныя вѣсти въ этомъ письмѣ?
   -- Да; но неожиданнаго нѣтъ ничего. Я вчера видѣлъ его.
   -- Его?
   -- То есть, м-ра Домби, который теперь ко мнѣ пишетъ. Онъ вчера два раза проходилъ по конторѣ, когда я тамъ былъ. Мнѣ нельзя было отъ него долѣе укрываться, и я знаю, что мое присутствіе должно казаться для него обиднымъ. Я это чувствую, какъ нельзя лучше.
   -- Онъ ничего.не сказалъ?
   -- Ничего; но я видѣлъ, что его взоръ остановился на мнѣ, и это заранѣе приготовило меня къ тому, что должно было случиться. Мнѣ отказано отъ мѣста!
   Сестра старалась по возможности казаться спокойною, но полученныя новости были слишкомъ печальны по многимъ причинамъ. Джонъ Каркеръ читалъ:
   "Мнѣ, конечно, нѣтъ надобности объяснять, почему ваше имя съ нѣкотораго времени звучитъ въ моихъ ушахъ неестественнымъ звукомъ и почему невыносимъ для меня одинъ взглядъ на человѣка, который носитъ вашу фамилію. Съ этого дня прекращается всякое обязательство между нами, и я требую, чтобы впредь вы ни по какому поводу не старались придти или поставить себя въ соприкосновеніе съ моей фирмой".
   -- Вотъ и все, милая Герріэтъ, -- продолжалъ Джонъ Каркеръ. -- При письмѣ вложенъ банковый билетъ, равносильный моему третному жалованью. Право, сестрица, м-ръ Домби поступаетъ со мной еще слишкомъ милостиво, если взять въ разсчетъ все, что случилось.
   -- Да, очеиь милостиво, Джонъ, если справедливо наказывать одного за проступки другого, -- отвѣчала сестра.
   -- Мы сдѣлались для него какимъ-то зловѣщимъ отродьемъ, -- говорилъ Джонъ. -- Нѣтъ ничего мудренаго, если онъ дрожитъ при одномъ звукѣ нашей фамиліи, и думаетъ, что въ крови нашей заключены проклятыя сѣмена, плодовитыя на несчастья всякаго рода. Я самъ не прочь отъ этихъ мыслей, если бы только не ты, Герріатъ.
   -- Перестань, братъ. Если y тебя, какь ты думаешь и часто говоришь, наперекоръ моему личному убѣжденію, есть особыя причины любить меня, пощади мой слухъ отъ этихъ дикихъ возраженій!
   Онъ закрылъ лицо обѣими руками, но сестра, подойдя къ нему, нѣжно взяла его за одну руку.
   -- Что ни говори, братъ, a получить отставку отъ единственнаго мѣста, съ которымъ ты связанъ продолжительной привычкой, вещь очень трудная для насъ обоихъ, особенно, если взять въ разсчетъ несчастный поводъ къ этой непредвидѣнной бѣдѣ. Намъ нужно позаботиться о средствахь къ существованію... впрочемъ что же такое? Мы оба станемъ бороться съ нашей судьбой безъ смущенія и безъ страха, и я, съ своей стороны, увѣрена, что побѣда будетъ на нашей сторонѣ, если только присутствіе духа тебя не оставитъ.
   Ободряя такимъ образомъ брата, она цѣловала его въ щеку, и улыбка играла на ея губахъ.
   -- О милая сестра! Ты по своей собственной благородной волѣ соединила судьбу свою съ погибшимъ человѣкомъ, котораго имя осрамлено клеймомъ безславія! Не имѣя самъ ни одного друга, я въ то же время отнялъ и y тебя всѣхъ друзей.
   -- Джонъ! -- Она поспѣшно положила руку на его губы. -- Ради меня! Въ воспоминаніе нашей продолжительной дружбы! -- Онъ молчалъ. -- Теперь, мой милый, мнѣ надобно, въ свою очередь, сказать нѣсколько словъ. -- Она спокойно сѣла подлѣ него. -- Я, точно такъ же, какъ и ты, готовилась исподволь къ тому, что теперь случилось съ нами, и была y меня тайна, которую время, наконецъ, открыть. Дѣло въ томъ, мой милый, что y насъ сверхъ твоего чаянія, есть одинъ общій другъ.
   -- Какъ его зовутъ, Герріэтъ? -- спросилъ Джонъ съ грустною улыбкою.
   -- Право я не знаю; но однажды онъ весьма серьезно увѣрялъ меня въ своей дружбѣ и объявиль искреннее желаніе быть намъ полезнымь. Я ему вѣрю.
   -- Герріэтъ! -- воскликнулъ удивляющійся братъ, -- Тдѣ живетъ этотъ другъ?
   -- И этого я не знаю, -- отвѣчала сестра, -- но онъ знаетъ насъ обоихъ, и ему въ совершенствѣ извѣстна наша общая исторія. Вотъ почему, между прочимъ, по собственному его совѣту, я скрыла отъ тебя, милый Джонъ, что онъ былъ въ нашемъ домѣ; тебя огорчило бы извѣстіе о такомъ человѣкѣ.
   -- Неужели, Герріэтъ, онъ былъ въ нашемь домѣ?
   -- Да, въ этой самой комнатѣ. Разъ только.
   -- Что это за человѣкъ?
   -- Не молодой. Его волосы сѣдѣютъ и скоро, какъ онъ говорилъ, совсѣмъ сдѣлаются сѣдыми. Но онъ великодушенъ, добръ и, я увѣрена, неспособенъ къ притворству.
   -- И ты видѣла его только однажды, Герріэтъ?
   -- Однажды въ этой комнатѣ, -- отвѣчала сестра, щеки которой въ эту минуту покрылись яркимъ румянцемъ, -- но, когда онъ былъ здѣсь, онъ убѣдительно просилъ, чтобы я позволила ему видѣть себя разъ въ недѣлю, когда онъ будетъ проходить мимо нашего дома. Это должно было напоминать ему, что мы покамѣстъ не имѣемъ нужды въ его услугахъ, потому что, когда онъ вызвался на эти услуги, я рѣшительно объявила, что мы не нуждаемся ни въ чемъ.
   -- И разъ въ недѣлю...
   -- Каждую недѣлю Сь той поры одинъ раэъ, и всегда въ одинъ и тотъ же день, въ одинъ и тотъ же часъ, онъ проходилъ пѣшкомъ мимо нашего дома, всегда по одному и тому же направленію въ Лондонъ, останавливаясь не болѣе, какъ на минуту, чтобы раскланяться со мной и дать знать движеніемъ руки, что онъ помнитъ и заботится о насъ, какъ добрый опекунъ. Онъ обѣщалъ эту аккуратность въ свое единственное свиданіе со мной и выполнялъ обѣщаніе съ такою безпримѣрною аккуратностью, что если сначала я сколько-нибудь и могла сомнѣваться въ искренности его словъ, зато впослѣдствіи ни тѣни сомнѣнія не оставалось въ моей душѣ, и я всегда съ радостной увѣренностью дожидалась урочнаго часа, въ который долженъ былъ неминуемо появиться этотъ необыкновенный человѣкъ. Но въ послѣдній понедѣльникъ, слѣдовавшій за ужаснымъ событіемъ, онь не явился, и я начинаю подозрѣвать, не имѣетъ ли его отсутствіе какой-нибудь связи съ тѣмъ, что случилось въ нашей фирмѣ.
   -- Какъ же это? -- спросилъ братъ.
   -- Я и сама не знаю; только одновременность происшествій навела меня на эту догадку, и я не старалась отдать себѣ въ ней яснаго отчета. Чувствую, впрочемъ, что онъ непремѣнно долженъ воротиться, и если дѣйствительно воротится, позволь мнѣ, милый Джонъ, объявить ему, что я говорила, наконецъ, о немъ тебѣ, и что ты желаешь узнать его лично. Онъ, безъ сомнѣнія, откроетъ для тебя новый источникъ существованія, потому что въ ту пору онъ именно просилъ позволенія позаботиться объ улучшеніи нашей жизни, и я должна была обѣщать, что если мы будемъ имѣть нужду въ другѣ, то я вспомню о немъ. Тогда, сказалъ онъ, и его имя не будетъ для насъ тайной.
   Джонъ Каркерь слушалъ все это съ большимъ вниманіемъ, и удивленіе его, казалось, возростало съ минуты на минуту.
   -- Герріэтъ, опиши мнѣ этого человѣка. Я, навѣрно, долженъ знать человѣка, который такъ хорошо знаетъ меня.
   Его сестра живо нарисовала всѣ черты, станъ и платье своего таинственнаго посѣтителя, но Джонъ Каркеръ, потому ли, что онъ не имѣлъ понятія объ оригиналѣ, или по какой-нибудь ошибкѣ въ ея описаніи, или просто отъ разсѣянности въ мысляхъ, не могъ угадать портрета, который она представляла передъ нимъ.
   Какъ бы то ни было, вслѣдствіе обоюднаго рѣшенія, Джонъ Каркеръ долженъ былъ увидѣть оригиналъ при первомъ его появленіи. Послѣ этого уговора, сестра, успокоенная откровеннымъ объясненіемъ, принялась за свои домашнія дѣла, a сѣдой ея братъ, бывшій младшимъ между писарями въ купеческой конторѣ, началъ работать въ саду въ этотъ первый день своей небывалой свободы.
   Была ночь. Братъ читалъ вслухъ какую-то книгу, сестра сидѣла за иголкой; внезапный стукъ въ дверь прервалъ ихъ занятія. Въ атмосферѣ необыкновеннаго безпокойства и страха, парившихъ надъ ними въ связи съ ихъ братомъ-бѣглецомъ, этотъ звукъ, необыкновенный самъ по себѣ, казался для нихъ почти возмутительнымъ. Братъ подошелъ къ дверямъ; сестра осталась на своемъ мѣстѣ и съ робостью прислушивалась. Чей-то голосъ спрашивалъ, и Джонъ Каркеръ, казалось, отвѣчалъ съ изумленіемъ. Обмѣнявшись нѣсколькими вопросами и отвѣтами, оба вошли въ дверь.
   -- Герріэтъ, -- сказалъ братъ, представляя поздняго посѣтителя, -- м-ръ Морфинъ, джентльменъ изъ конторы Домби.
   Сестра отпрянула назадъ, какъ будто ей померещился призракъ. На порогѣ стоялъ ея таинственный другъ съ просѣдью въ черныхъ волосахъ, съ румянымъ лицомъ, широкимъ и открытымъ челомъ, съ глазами, полными огня, -- тотъ самый другъ, тайну котораго она хранила столь долгое время.
   -- Джонъ! -- сказала она, едва переводя духъ, -- это тотъ джентльменъ, о которомъ я говорила тебѣ сегодня!
   -- Этотъ джентльменъ, миссъ Герріэтъ, -- сказалъ посѣтитель, входя въ комнату, -- онъ стоялъ нѣсколько минутъ на порогѣ, -- этотъ джентльменъ очень радъ слышать отъ васъ эти слова; на пути къ этому дому онъ перебиралъ тысячи средствъ, какъ бы приличнѣе объясниться, и не остановился ни на одномъ. М-ръ Джонъ, я здѣсь не совсѣмъ чужой. Вы съ изумленіемъ встрѣтили меня на этомъ порогѣ, и я замѣчаю, что въ эту минуту вы еще болѣе изумлены. Что же такое? Это совершенно въ порядкѣ вещей. Если бы мы не были исчадьями привычки, такъ никто бы изъ насъ не имѣлъ и половины причинъ къ обнаруженіямъ своего удивленія.
   Говоря это, онъ радушно и вмѣстѣ почтительно привѣтствовалъ Герріэтъ и, усѣвшись подлѣ нея, скинулъ свои перчатки и бросилъ ихъ на столъ въ свою шляпу.
   -- Разумѣется, м-ръ Джонъ, удивительнаго ничего нѣтъ, если во мнѣ обнаружилось желаніе видѣть вашу сестрицу, и если я по-своему выполнилъ то, чего желалъ. Что же касается до аккуратности моихъ недѣльныхъ визитовъ... то есть, я думаю, она вамъ говорила о нихъ... необыкновеннаго и тутъ ничего нѣтъ. Эти похожденія обратились въ привычку, a мы, дѣло извѣстное, всѣ -- исчадія привычки, никакъ не болѣе!
   Залрятавъ свои руки въ карманы и облокотившись на стулъ, онъ смотрѣлъ на брата и сестру, какъ будто ему особенно интересно было видѣть ихъ вмѣстѣ.
   -- Привычка, съ вашего позволенія, дѣлаетъ все, -- говорилъ м-ръ Морфинъ съ нѣкоторою раздражительностью, -- одни, по милости привычки, укореняются съ каждымъ днемъ въ люциферовой гордости и чопорности, другіе дѣлаютъ успѣхи въ низости и подлости, a большая часть изъ насъ все по той же причинѣ равнодушно глазѣетъ на міръ и его чудеса, то есть, другими словами, привычка, какъ искусный ваятель, вырабатываетъ изъ глины нашего организма предиковинные болванчики, способные ко всякимъ впечатлѣніямъ и убѣжденіямъ. За примѣрами ходить недалеко, и я указываю вамъ на самого себя. Цѣлые годы я обнаруживалъ свое скромное участіе въ управленіи торговымъ домомъ, и я видѣлъ, м-ръ Джонъ, какъ вашъ братъ, мерзавецъ первой руки... миссъ Герріэтъ извинитъ меня за этотъ титулъ... какъ онъ распространялъ больше и больше свое вліяніе до тѣхъ поръ, пока контора и ея хозяинъ не сдѣлались игрушками въ его рукахъ; и видѣлъ я, какъ въ то же время вы каждый день работали за своей скромной конторкой; и я былъ совершенно доволень, что все вокругъ меня шло своимъ чередомъ, правильно и стройно, подобно огромной машинѣ, заведенной продолжительной привычкой, и былъ я очень радъ, что меня собственно иикто не отвлекалъ отъ моихъ занятій. Мои вечера по средамъ приходили и уходили, квартеты наши устраивались дружно, моя віолончель была въ полномъ ходу, и все въ моемъ мірѣ обстояло благополучно, такъ что, я думаю, никто бы не пожаловался на меня.
   -- Могу засвидѣтельствовать, -- сказалъ Джонъ Каркеръ, -- что во все это время васъ любили и уважали болѣе, чѣмъ кого-нибудь другого въ торговомъ домѣ.
   -- Э, полноте, любезный другъ! Мой характеръ, видите ли, довольно мягокъ, податливъ, можетъ быть, -- вотъ и все тутъ; a главное, y меня была привычка для всей моей жизни. Привычка управляла главнымъ приказчикомъ, настраивала чопорное поведеніе его начальника, и она же шпиговала меня, какъ нельзя лучше. Я дѣлалъ тихо и скромно то, что доставалось на мою долю, не спотыкался передъ ними и не иадалъ, и былъ очень радъ, что занимаю теплое мѣстечко, необидное и незавидное ни для кого. Такъ бы и прошло все это своимъ чередомъ, если бы на бѣду въ моей комнатѣ не была слишкомъ тонкая стѣна. Вы можете сказать вашей сестрицѣ, что комната моя отдѣлялась отъ кабинета главнаго приказчика тонкой перегородкой.
   -- Это двѣ смежныя комнаты, которыя сначала, вѣроятно, составляли одну, a потомъ ихъ раздѣлили такъ, какъ говоритъ м-ръ Морфинъ, -- сказалъ братъ, обращаясь къ Герріэтъ, чтобы сдѣлать ей это объясненіе.
   -- Я свистѣлъ, стучалъ, барабанилъ, наигрывалъ бетховенскія сонаты, давая знать м-ру Каркеру, что его могутъ слышать, но онъ не обращалъ на меня никакого вниманія. Рѣдко, правда, до моего слуха доходила какая-нибудь важная матерія, но какъ скоро доходила, я старался немедленно куда-нибудь уйти. Такъ, напримѣръ, я вышелъ изъ своей комнаты въ ту пору, когда между двумя братьями завязался разговоръ, свидѣтелемъ котораго былъ сначала молодой Вальтеръ Гэй. Впрочемъ, въ мое ухо залетѣло слишкомъ много, прежде чѣмъ я вышелъ изъ дверей. Можетъ, вы напомните вашей сестрицѣ, о чемъ тогда шла рѣчь?
   -- Мы говорили, Герріэтъ, о нашихъ родственныхъ отношеніяхъ и о нашемъ положеніи въ торговомъ домѣ.
   -- Матерія не новая, но она представлялась для меня въ новомъ свѣтѣ, и тутъ первый разъ повихнулась моя привычка думать, что все вокругъ меня идетъ отличнымъ манеромъ. Я живо припомнилъ исторію двухъ братьевъ и началъ понемногу вдумываться въ ихъ судьбу. Такое раздумье взяло меня едва ли не въ первый разъ въ жизни, и тутъ мнѣ, по естественному ходу вещей, пришло въ голову, что всякій предметъ, кромѣ лицевой стороны, имѣетъ еще, такъ называемую, изнанку, отъ которой вовсе не слѣдуетъ отворачивать глазъ. Послѣ этого утра мнѣ сдѣлалось неловко, и я, что называется, вывихнулся изъ своей колеи.
   Съ минуту онъ барабанилъ по столу, не говоря ни слова, a потомъ началъ скороговоркой, желая, по-видимому, разомъ покончить свою трудную исповѣдь.
   -- Прежде, чѣмъ я сообразилъ, что мнѣ дѣлать, между двумя братьями опять завязался разговоръ, въ которомъ упоминалось имя ихъ сестры. Тутъ уже я безъ зазрѣнія совѣсти навострилъ уши и вникалъ во всѣ подробности этой матеріи, считая ее своей собственностью. Черезъ нѣсколько дней я присвоилъ себѣ право сдѣлать визитъ сестрѣ этихъ двухъ братьевъ. Первый разъ я остановился y caдовой калитки подъ предлогомъ навести кое-какія справки насчетъ бѣднаго сосѣда, но скоро я своротилъ съ этой колеи, и миссъ Герріэтъ, думаю, не повѣрила мнѣ. Во второй разъ я попросилъ позволенія войти въ домъ, вошелъ и высказалъ все, что y меня было на душѣ. По причинамъ, которыхъ я не смѣлъ опровергать, ваша сестрица отказалась отъ всякой посторонней помощи, но я установилъ между нами средства сообщенія, остававшіяся ненарушимыми вплоть до послѣдняго понедѣльника, когда вдругъ на меня нахлынули важныя дѣла совсѣмъ другого сорта, -- вы ихъ знаете.
   -- Какъ мало я подозрѣвалъ эти отношенія, -- сказалъ Джонъ Каркеръ, -- между тѣмъ я видѣлъ васъ каждый день, сэръ! Если бы Герріэтъ могла угадать вашу фамилію...
   -- Сказать правду, Джонъ, -- перебилъ м-ръ Морфинъ, -- я скрылъ свое имя по двумъ причинамъ, и прежде всего потому... вотъ видите ли, сэръ, хвастаться добрыми намѣреніями никакъ не слѣдуетъ, и я рѣшился на всякій случай не открывать себя до тѣхъ поръ, пока не буду въ состояніи оказать дѣйствительную услугу. Во-вторыхъ, я разсчитывалъ, что авось еще какъ-нибудь вашъ братъ смягчится къ вамъ обоимъ, a въ такомъ случаѣ, если бы человѣкъ съ его подозрительнымъ характеромъ провѣдалъ о моихъ тайныхъ сношеніяхъ съ вами, это было бы поводомъ къ новому и уже роковому раздѣленію. Поэтому я рѣшился лучше навлечь на себя самого гнѣвъ -- тутъ еще не было бы бѣды -- и, воспользовавшись благопріятнымъ случаемъ, оказать вамъ услугу посредствомъ самого начальника фирмы; но различныя обстоятельства -- смерть, волокитство, женитьба и домашнее несчастье -- надолго оставили вашего брата единственнымъ представителемъ и властителемъ конторы. Лучше было бы для всѣхъ насъ, если бы м-ръ Домби выбралъ вмѣсто себя какого-нибудь бездушнаго болвана, -- заключилъ Морфинъ, понизивъ голосъ.
   Послѣднія слова, казалось, сорвались съ его языка противъ воли, и ему сдѣлалось совѣстно. Протянувъ руку брату и подавая другую руку сестрѣ, онъ продолжалъ:
   -- Я сказалъ все и даже болѣе, чѣмъ хотѣлъ. Нѣтъ нужды высказывать дальнѣйшія мысли, которыя, впрочемъ, вы понимаете и безъ меня. Пришло время, Джонъ, неожиданное и несчастное время, когда я могу помочь вамъ, не сталкиваясь съ этимъ страшнымъ препятствіемъ, которое продолжалось многіе годы. Теперь поздно, и на этотъ разъ я не скажу ничего болѣе. Вы станете здѣсь хранить свое единственное сокровище, не совѣтуясь со мной и не думая обо мнѣ.
   Съ этими словами онь всталъ, чтобы идти. Джонъ Каркеръ казался слишкомъ растроганнымъ и хотѣлъ что-то говорить.
   -- Идите прежде вы, Джонъ, со свѣчею, -- добродушно сказалъ м-ръ Морфинъ, -- и не высказывайте покамѣстъ, что y васъ на умѣ. Мнѣ надобно два, три слова сказать вашей сестрицѣ. Намъ уже не въ первый разъ говорить въ этой комнатѣ, хотя разумѣется, при васъ это было бы естественнѣе.
   Проводивъ его глазами, м-ръ Морфииъ ласково обратился къ Герріэтъ и сказалъ ей тихимъ, но вмѣстѣ серьезнымъ голосомъ.
   -- Вы желаете что-нибудь узнать отъ меня о человѣкѣ, который, къ несчастью, вашъ родной братъ?
   -- Я боюсь разспрашивать, сэръ.
   -- Но вы смотрите съ такимъ безпокойствомъ и съ такою выразительностью, что я, кажется, угадываю вашъ вопросъ. Не взялъ ли онъ денегъ? Такъ ли?
   -- Да.
   -- Не взялъ.
   -- О, слава Богу, слава Богу! -- воскликнула Герріэтъ, -- я радуюсь за Джона.
   -- Вы, можетъ быть, не будете изумлены, если услышите, что онъ слишкомъ злоупотреблялъ довѣріемъ фирмы, замышляя весьма часто такія спекуляціи, которыя исключительно клонились къ его собственнымъ выгодамъ. Нерѣдко онъ заставлялъ фирму рисковать чудовищнымъ образомъ, и слѣдствіемъ такого риска были огромные убытки. Притомъ онъ всегда изо всѣхъ силъ раздувалъ и лелѣялъ глупое тщеславіе своего хозяина, между тѣмъ какъ ему было очень легко содѣйствовать ослабленію въ немъ этой несчастной страсти. Онъ вступалъ въ колоссальныя предпріятія съ единственною цѣлью увеличить до огромныхъ размѣровъ репутацію фирмы и поставить ее въ великолѣпный контрастъ съ другими торговыми домами, для которыхъ были слишкомъ очевидны гибельныя слѣдствія всѣхъ этихъ затѣй. Многочислениые переговоры и сношенія фирмы со всѣми частями свѣта сдѣлались настоящимъ лабиринтомъ, ключъ отъ котораго находился исключительно въ его рукахъ. Не представляя никогда и никому подробныхъ отчетовъ, онъ ограничивался общими смѣтами и выводами, не исчисляя частныхъ случаевъ для окончательныхъ соображеній; но въ послѣднее вреыя... вы хорошо понимаете меня, миссъ Герріэтъ?
   -- О совершенно, совершенно! Продолжайте, ради Бога.
   -- Въ послѣднее время онъ употребилъ, по-видимому, величайшія усилія, чтобы сдѣлать эти выводы и смѣты до того чистыми и ясными, что повѣрка ихъ дѣлается легко доступною при малѣйшей справкѣ съ частными отчетами, мастерски изложенными въ конторскихъ книгахъ. Какъ будто онъ хотѣлъ однимъ разомъ открыть глаза своему хозяину и показать ему яснѣе солнца, до чего доведенъ онъ въ торговыхъ дѣлахъ своею господствующею страстью. A между тѣмъ нѣтъ никакого сомнѣнія, что самъ же онъ постоянно и подлѣйшимъ образомъ содѣйствовалъ къ возбужденію этой страсти. Въ этомъ и состоитъ его главнѣйшее преступленіе по отношенію къ торговому дому.
   -- Еще одно слово, м-ръ Морфинъ, прежде чѣмъ вы уйдете. Во всемъ этомъ нѣтъ опасности?
   -- Какой?
   -- Я разумѣю опасность въ отношеніи къ кредиту торговаго дома, -- сказала Герріэтъ.
   -- На это я не могу дать вамъ яснаго и вполнѣ успокоительнаго отвѣта, -- сказалъ м-ръ Морфинъ послѣ нѣкотораго колебанія.
   -- О вы можете, право, можете!
   -- Пожалуй и такъ. Я полагаю... то есть, я совершенно убѣжденъ, что опасности для торговаго дома въ строгомъ смыслѣ нѣтъ никакой; но есть затрудненіе, которое можетъ увеличиться или уменьшиться, смотря по обстоятельствамъ, и только въ томъ случаѣ будетъ опасность, если представитель фирмы не рѣшится придать меньшаго объема своимъ предпріятіямъ и будетъ попрежнему думать, что Домби и Сынъ должны бросать пыль въ глаза всему торговому міру. Ну, въ такомъ случаѣ, коммерческій домъ, пожалуй, пошатнется.
   -- Но можно ли этого ожидать?
   -- Послушайте, миссъ Герріэтъ, -- полуоткровенности между нами не должно быть, и я считаю долгомъ выразить вамъ прямо мою мысль. М-ръ Домби недоступенъ ни для кого, и теперешнее состояніе его духа дошло до послѣдней степени раздражительности, гордости, самоуправства и безумной чопорности, при которой никакая внѣшняя сила неспособна его образумить. Но это происходитъ отъ чрезмѣрныхъ потрясеній въ послѣднее время, и можно имѣть нѣкоторую надежду, что впослѣдствіи, авось, онъ образумится самъ собою. Теперь вы знаете все, и я, безь всякихъ обиняковъ, представилъ вамъ лучшую и худшую сторону дѣла. На первый разъ довольно. Прощайте.
   Съ этимъ онъ поцѣловалъ ея руку и поспѣшно пошелъ къ двери, гдѣ стоялъ ея братъ со свѣчею въ рукахъ. Онъ хотѣлъ опять начать свою рѣчь, но м-ръ Морфинъ слегка втолкнулъ его въ комнату и сказалъ, что такъ какъ они, безъ сомнѣнія, съ этой поры будутъ видѣться очень часто, то онъ можетъ, если угодно, объясниться въ другое время, a теперь уже поздно и некогда. Сказавъ это, ночной посѣтитель быстро вышелъ на улицу, куда до его ушей не могла доходить благодарность отставного конторщика м-ра Домби.
   Братъ и сестра усѣлись подлѣ камина и проговорили почти до разсвѣта. Сонъ бѣжалъ отъ ихъ глазъ передъ этимъ мерцаніемъ новаго міра, который такъ неожиданно открылся передъ ними, и они чувствовали себя въ положеніи двухъ моряковъ, заброшенныхъ бѣдственнымъ крушеніемъ на пустынный берегъ, гдѣ они пробыли цѣлые годы и потеряли, наконецъ, всякую мысль о возможности увидѣть третье человѣческое лицо, какъ вдругъ къ ихъ жилищу приплылъ спасительный корабль, готовый снова ввести ихъ въ общество людей. Но когда такимъ образомъ они бодрствовали, ими овладѣло безпокойство другого рода. Тотъ самый мракъ, изъ-за котораго проглянулъ на нихъ отрадный лучъ, сгустился опять надъ ихъ головами, и тѣнь ихъ преступнаго брата облегла печальный домъ, гдѣ ни разу не была его нога.
   И не померкла эта тѣнь передь яркимъ лучомъ восходящаго солнца. Утромъ, въ полдень, вечеромъ, особенно вечеромъ, она сгущалась больше и больше, становилась мрачнѣе, и не было отъ нея покоя ни на минуту.
   Джонъ Каркеръ вышелъ со двора по письменному вызову своего друга, назначившаго ему свиданіе, и Герріэтъ осталась одна въ печальномъ домѣ. Она пробыла одна нѣсколько часовъ. Суровый вечеръ и туманныя сумерки всего менѣе способны были облегчить тучу ея сердца. Мысль объ этомъ братѣ порхала и кружилась вокругъ нея въ страшныхъ образахъ и фигурахъ. Онъ изнывалъ въ смертельной тоскѣ, страдалъ, жаловался, умиралъ, призывалъ ее къ себѣ, сердился, хмурился и страшно моргалъ впалыми глазами. Эти картины разстроеннаго воображенія были до того выпуклы и живы, что съ настуиленіемъ сумерекъ она боялась поднять голову и заглянуть въ какой-нибудь уголъ, изъ опасенія потревожить чудовищнаго духа, укрывавшагося гдѣ-нибудь подлѣ нея.
   Уже смеркалось, и миссъ Каркеръ сидѣла подлѣ окна, склонивъ голову на свою руку, какъ вдругъ, пораженная внезапнымъ распространеніемъ мрака, она подняла свои глаза и испустила пронзительный крикъ. Передъ окномъ выставилась блѣдная, истощенная фигура, сначала съ какимъ-то неопредѣленнымъ любопытствомъ, но потомъ глаза ея остановились на ней и засвѣтились яркимъ свѣтомъ.
   -- Впустите меня, впустите! Мнѣ надобно съ вами говорить! -- восклицала фигура, и рука ея сильно барабанила по стеклу.
   Герріэтъ тотчасъ же угадала женщину съ черными длинными волосами, которую въ одну ненастную ночь она отогрѣла, накормила и напоила. Естествеино испугавшись при воспоминаніи ея буйной выходки, она огступила отъ окна и остановилась въ тревожной нерѣшительности.
   -- Впустите меня! Позвольте мнѣ съ вами говорить! Я смирна, благодарна, спокойна, все, что вамъ угодно, только позволые мнѣ съ вами говорить!
   Энергичное предложеніе просьбы, серьезное выраженіе лица, трепетаніе обѣихъ рукъ, поднятыхъ для умилостивительныхъ жестовъ, испуганный и почти замирающій голосъ, выходившій изъ ея высоко подымающейся груди, -- все это слкшкомъ подѣйствовало на Герріэтъ, и она немедленно отворила дверь.
   -- Войти мнѣ или я должна объясниться здѣсь? -- сказала женщина, схвативъ ее за руку.
   -- Что вамъ нужно? Что вы намѣрены сказать мнѣ?
   -- Очень немного, только позвольте мнѣ высказаться теперь же, или уже ничто въ свѣтѣ не вырветъ отъ меня этого объясненія. Я и безъ того порываюсь бѣжать, и какая-то адская рука отталкиваетъ меня отъ этого порога. Впустите меня, если только можете мнѣ вѣрить!
   Обѣ женщины вошли въ ту самую комнату, гдѣ нѣкогда заморская скиталица отдыхала отъ труднаго пути и сушила свое платье.
   -- Садитесь, -- сказала Алиса, становясь передъ нею на колѣни, -- и взгляните на мое лицо. Помните ли вы меня?
   -- Да.
   -- Помните ли, какъ я говорила, откуда пришла въ ту пору, хромая и въ лохмотьяхъ, при буйномъ вѣтрѣ и дождѣ, который хлесталъ въ мою шею? Вы знаете, какъ я воротилась къ вамъ въ ту же ночь, какъ я бросила въ грязь ваши деньги, какъ я прокляла васъ и все ваше племя. Смотрите же теперь: я передъ вами на колѣняхъ. Думаете ли вы, что я шучу?
   -- Если вы хотите, -- сказала Герріэтъ ласковымъ тономъ, -- просить y меня прощенья...
   -- О, совсѣмъ не то! -- возразила женщина, бросивъ на нее гордый взглядъ, -- я прошу отъ васъ вѣры въ мои слова, и ничего больше. Размыслите, прошу васъ, можно ли мнѣ вѣрить, или нѣтъ.
   Продолжая стоять на колѣняхъ, она устремила глаза на каминный огонь, бросавшій яркое пламя на ея погубленную красоту и ея черные волосы, которыхъ одна прядь, переброшенная черезъ плечо, обвилась вокругъ ея руки.
   -- Я была молода, прелестна, и нѣжныя руки ласкали этотъ локонъ, и страстныя губы впивались въ это чело, -- она съ презрѣніемъ ударила себя по лбу, -- родная мать не любила меня, какъ родного ребенка, но обожала меня, какъ смазливую дѣвченку, и гордилась мною. Она была скупа, бѣдна, жадна и устроила изъ меня родъ собственности. Никогда, конечно, знатная дама не распоряжалась такъ своею дочерью, никогда не поступила такъ, какъ моя мать, -- такихъ примѣровъ не бывало, мы это знаемъ, -- и это показываетъ, что чудовищныя матери, замышляющія нравственную гибель своимъ дочерямъ, встрѣчаются только въ нашемъ скаредномъ быту. Нищета, порокъ, гибель -- три родныя неразлучныя сестрицы.
   Она задумчиво смотрѣла на огонь, теребила и обвивала вокругъ руки длинный локонъ своихъ волосъ и, забывая, по-видимому, о своей слушательницѣ, продолжала мечтательнымъ тономъ:
   -- Что изъ этого вышло, нѣтъ надобности говорить. Несчастныхъ супружествъ не бываетъ для нашей сестры: на нашу долю достаются только униженіе и гибель. Проклятіе и гибель пали на мою долю... на мою долю!.. Я теряю время, слишкомъ дорогое время... a и то сказать, мнѣ бы не быть здѣсь, если бы я не вдумывалась въ эти вещи. Проклятіе и гибель, говорю я, выпали на мой пай, сдѣлали изъ меня хрупкую игрушку; позабавились мной и потомъ... потомъ вышвырнули меня за окно съ большимъ равнодушіемъ, чѣмъ хрупкую игрушку. Чья рука, думаете вы, вышвырнула меня?
   -- Зачѣмъ вы меня объ этомъ спрашиваете? -- сказала Герріэтъ.
   -- A зачѣмъ же вы дрожите? -- отвѣчала Алиса, охватывая ее своимъ взоромъ. -- И упала я глубоко въ этотъ бездонный омутъ проклятія и гибели, и вселился въ меня демонъ нравственной порчи, и скоро сама я сдѣлалась демономъ. Меня впутали въ кражу -- во всѣ ея подробности, кромѣ прибыли -- отыскали меня, судили и присудили къ ссылкѣ. Не было y меня ни друга, ни копейки за душой. Я была дѣвочкой нѣжныхъ лѣтъ, но скорѣе согласилась бы отправиться на тысячу смертей, чѣмъ идти къ нему за словомъ утѣшенія, если бы даже это слово спасло мою жизнь и честь... Да, самъ дьяволъ могъ изобрѣсти для меня адскія пытки, я бы вытерпѣла ихъ, a не пошла бы къ нему. Но моя мать, жадная и скупая, какъ всегда, отправилась къ нему, будто отъ моего имени, разсказала всю исторію моего дѣла и униженно просила милостыни, пустой милостыни, какихъ-нибудь пять фунтовъ и даже менѣе. Что же, думаете вы, сдѣлалъ этотъ человѣкъ? Омъ надругался надъ моею нищетой, позорно осрамилъ свою жертву и оставилъ меня даже безъ этого бѣднаго знака своего воспоминанія. Онъ былъ очень радъ, что его жертву отсылаютъ за море и не тревожатъ больше его. Кто же, думаете вы, былъ этотъ человѣкъ?
   -- Зачѣмъ вы меня объ этомъ спрашиваете? -- повторила Герріэтъ.
   -- A зачѣмъ вы дрожите? -- сказала Алиса, положивъ свою руку на ея плечо и пожирая ее своими глазами. -- Но я читаю отвѣтъ на вашихъ губахъ. Это былъ братъ вашъ, Джемсъ!
   Герріэтъ затрепетала всѣми членами, но не отворотила своихъ глазъ отъ ея пожирающаго взора.
   -- Когда я узнала, что вы его сестра, вы помните, когда это было, я пришла назадъ усталая и хромая, чтобы бросить въ грязь вашъ подарокъ. Я чувствовала въ ту ночь, что y меня, усталой и хромой, достало бы силъ идти на тотъ край свѣта, чтобы пронзить его въ какомъ-нибудь уединенномъ мѣстѣ. Вѣрите ли вы теперь, что я не шучу?
   -- О, да! Господь съ вами! Зачѣмъ вы опять пришли?
   -- Съ той поры, -- говорила Алиса, продолжая держаться за ея плечо, -- я видѣла его. Я слѣдила за нимъ своими глазами среди бѣлаго дня. Если какая-нибудь искра ненависти задремала въ моей груди, она превратилась въ яркое пламя, когда глаза мои остановились на немъ. Вы знаете, чѣмъ и какъ онъ оскорбилъ гордаго человѣка, который -- теперь его смертельный врагъ. Каково покажется вамъ, если скажу, что я доставила этому человѣку подробныя свѣдѣнія о немъ?
   -- Свѣдѣнія? -- повторила Герріэтъ.
   -- Что, если я отыскала человѣка, который знаетъ тайну вашего брата, знаетъ подробности его бѣгства, знаетъ, гдѣ теперь скрываются онъ и его спутница? Что, если этотъ человѣкъ, по моему принужденію, объявилъ обо всемъ передъ его смертельнымъ врагомъ, который не проронилъ ни одного слова? Что, если я, наблюдая этого врага, видѣла, какъ лицо его, при этомъ открытіи, измѣнилось до того, что въ немъ едва остались признаки человѣческаго выраженія? Что, если я видѣла, какъ онъ, взбѣшенный до послѣдней степени, опрометью бросился впередъ, чтобы, не теряя ни минуты, пуститься въ погоню? Что, наконецъ, если я знаю, что онъ летитъ теперь во всю мочь и, быть можетъ, черезъ нѣсколько часовъ настигнетъ вашего брата?
   -- Отодвиньте свою руку! -- вскричала Герріэтъ. -- Прочь съ моихъ глазъ!
   -- Вотъ, что я сдѣлала! -- продолжала женщина, не обращая вниманія на этотъ перерывъ. -- Думаете ли вы, что я говорю правду? Вѣрите ли вы мнѣ?
   -- Вѣрю. Отпустите мою руку!
   -- Еще минуту. Вы можете судить о силѣ моей мстительности, если она продолжалась такъ долго и довела меня до этого поступка.
   -- Ужасно, ужасно! -- сказала Герріэтъ.
   -- Стало быть, если я, -- продолжала Алиса хриплымъ голосомъ, -- стою здѣсь спокойно передъ вами на колѣняхъ, прикасаясь къ вашей рукѣ и не спуская глазъ съ вашего лица, то вы можете убѣдиться, что въ груди моей совершилась не совсѣмъ обыкновенная борьба. Я стыжусь самой себя, но принуждена сказать, что я раскаиваюсь. Презирая саму себя, я боролась съ собой весь день и всю прошлую ночь, но жалость безъ всякой причины прокралась въ мое сердце, и я хотѣла бы загладить, если можно, все, что сдѣлано мною. Я не желаю, чтобы они встрѣтились теперь, когда его врагъ ослѣпленъ и взбѣшенъ свыше человѣческой мѣры. Если бы вы сами видѣли его въ прошлую ночь, вы лучше понимали бы опасность.
   -- Что же мнѣ дѣлать? какъ предупредить ее? -- восклицала Геррізтъ.
   -- Всю прошлую ночь, безконечную ночь, мерещилось мнѣ, a я не спала, что онъ умираетъ окровавленный. Цѣлый день я видѣла его подлѣ себя, и мое сердце надорвалось отъ этихъ видѣній!
   -- Что мнѣ дѣлать? что мнѣ дѣлать? -- повторяла Герріэтъ дрожащимъ голосомъ.
   -- Пусть напишутъ къ нему, пошлютъ или поѣдутъ, не теряя ни минуты. Онъ въ Дижонѣ. Знаете ли вы, гдѣ этотъ городъ?
   -- Знаю.
   -- Извѣстите его, что онъ вовсе не понимаетъ человѣка, котораго онъ сдѣлалъ своимъ врагомъ, если надѣется спокойно встрѣтиться съ нимъ. Скажите, что онъ въ дорогѣ -- я это знаю -- и спѣшитъ изо всѣхъ силъ. Пусть онъ убирается куда-нибудь и какъ-нибудь, если еще не поздно; встрѣча грозитъ позоромъ и убійствомъ! Мѣсяцъ времени произведетъ огромную разницу въ чувствахъ его врага. Пусть только не встрѣчаются они теперь и чрезъ меня. Гдѣ-нибудь, только бы не тамъ! Когда-нибудь, только бы не теперь! Пусть его врагъ настигнетъ и найдетъ его самъ собою, но не черезъ меня! Довольно и безъ того позорной тяжести на моей головѣ.
   Каминный огонь пересталъ отражаться въ ея черныхъ, какъ смоль, волосахъ и пламенныхъ глазахъ; ея рука спустилась съ плеча Герріэтъ, и на мѣстѣ, гдѣ она стояла, не было больше никого и ничего.
  

Глава LIV.

Бѣглецы.

  
   Время -- одиннадцать часовъ ночи. Мѣсто -- номеръ во французской гостиницѣ съ полдюжиною комнатъ: темный и холодный коридоръ, передняя, столовая, гостиная, спальня и еще уборная или будуаръ, миніатюрная и совершенно уединенная комнатка. Все это запирается съ главнаго подъѣзда парою огромныхъ дверей, но каждая комната снабжена еще двумя или тремя своими особенными дверями, удобнѣйшими средствами сообщенія съ остальною частью комнатъ или съ нѣкоторыми потаенными ходами въ стѣнѣ, откуда, въ случаѣ надобности, легко и удобно можно было спускаться, куда слѣдуетъ. Таинственные ходы -- вещь самая обыкновенная и необходимая во французскихъ домахъ. Весь номеръ расположенъ въ первомъ этажѣ огромнаго отеля, всѣ четыре стороны котораго, украшенныя стройными рядамитоконъ, обращены на большой квадратный дворъ, испещренный множествомъ пристроекъ.
   Въ комнатахъ вообще господствовало великолѣпіе, нѣсколько смягченное меланхолическимъ видомъ, но весьма достаточное, чтобы набросить на всѣ подробности яркій блескъ пышности и комфорта. Потолокъ и стѣны расписаны и раззолочены; полы выровнены, выглажены, вычищены, вылощены; малиновые занавѣсы развѣшены фестонами на окнахъ, дверяхъ, зеркалахъ; сучковатые канделябры, переплетенные на подобіе древесныхъ вѣтвей или бычачьихъ роговъ, выдавались съ удивительнымъ эффектомъ изъ стѣнныхъ панелей. Однако днемъ, когда прокрадывались сюда лучи солнца черезъ отворенныя ставни, повсюду сквозь этотъ комфортъ виднѣлись явные слѣды ветхости и пыли, копоти и дыма, обличавшіе постоянный недостатокъ жильцовъ, и всѣ эти игрушки роскошной жизни представлялись одушевленными плѣнниками, которымъ суждено исчахнуть и погибнуть въ безвыходной тюрьмѣ. Даже ночью, дюжины зажженныхъ свѣчъ не изглаживали совершенно этихъ признаковъ, хотя общій блескъ набрасывалъ на нихъ приличную тѣнь.
   Яркій свѣтъ, отражавшійся въ зеркалахъ и позолотахъ, ограничивался на этотъ разъ миніатюрною комнатою, назначенною для будуара. Изъ коридора, гдѣ слабо горѣла тусклая лампада, она представлялась черезъ темную перспективу отворенныхъ дверей сіяющимъ драгоцѣннымъ изумрудомъ. Посреди этого сіянія сидѣла прекрасная женщина -- Эдиѳь.
   Она была одна. Тотъ же гордый вызовъ и та же гордая осанка во всей ея фигурѣ, хотя щеки немного впали и глаза сдѣлались немного шире. Никакого стыда и никакого поздняго раскаянія на ея угрюмомъ челѣ. Величавая и повелительная, какъ всегда, она ни на что не обращала вниманія и сидѣла спокойно, опустивъ въ землю свои черные глаза.
   Она кого-то ждала. Не было въ рукахъ ея ни книги, ни женской работы, и никакія занятія не сокращали для нея скучнаго времени. Зато мыслительная сила была въ полномъ ходу, и какое-то намѣреніе, казалось, проникало весь ея мозгъ. Ея губы дрожали, ноздри раздувались, и грудь отъ внутренняго напряженія по дымалась высоко.
   Такъ сидѣла и ожидала кого-то во французскомъ отелѣ м-съ Эдиѳь Домби.
   Ключъ въ наружной двери повернулся, и въ коридорѣ послышались шаги. Эдиѳь вскочила и вскричала.
   -- Кто тамъ?
   Два человѣка, отвѣчавшіе по-французски, вошли въ комнату съ подносами готовить ужинъ.
   -- Кто приказалъ?
   -- Monsieur, занявшій эти покои. Monsieur остановился здѣсь проѣздомъ, en route, только на одинъ часъ, и оставилъ для Madame письмо. Madame изволила получить?
   -- Да.
   -- Mille pardons, Madame, -- продолжалъ лысый офиціантъ, съ широкой бородой, изъ сосѣдняго ресторана, -- я былъ бы въ отчаяніи, если бы въ точности не исполнилъ данныхъ приказаній. Monsieur изволилъ сказать, чтобы ужинъ былъ приготовленъ къ этому часу, и я думаю, онъ предувѣдомилъ Madame o своихъ распоряженіяхъ въ этомъ письмѣ. "Золотая голова" имѣла честь получить приказаніе чтобы ужинъ былъ отличный. Monsieur изволилъ усмотрѣть, что "Золотая голова" умѣетъ высоко цѣнить лестную довѣренность почтенныхъ господъ.
   Эдиѳь не сказала ничего и задумчиво смотрѣла, какъ накрывали столъ для двухъ персонъ и ставили вина. Потомъ вдругъ она встала, взяла свѣчу, прошла спальню и гостиную, гдѣ внимательно осмотрѣла всѣ двери, особенно одну, открытую на потаенный ходъ въ стѣнѣ. Она выдернула ключъ, повѣсила его съ наружной стороны и воротилась на прежнее мѣсто.
   Накрывъ столъ, лакеи (другой лакей былъ желчный коренастый малый въ сизой курткѣ, гладко выбритый и выстриженный, какъ овца), почтительно остановились y стѣны и ожидали приказаній. Лысый оффиціантъ спросилъ, скоро ли, думаетъ Madame, изволитъ пожаловать Monsieur?
   Madame не могла сказать. Ей все равно.
   -- Какъ все равно? Mille pardons! ужинъ приготовленъ, и его надобно кушать сію же минуту, Monsieur (говорившій по-французски какъ Люциферъ, или какъ французъ, совершенно все равно) изволилъ съ большимъ жаромъ говорить о своей аккуратности. Ба! что за шумъ! Боже великій, Monsieur изволилъ пожаловать!
   Дѣйствительно, въ эту минуту Monsieur, сопровождаемый другимъ лакеемъ, проходилъ черезъ амфиладу темныхъ комнатъ съ своими блистательными зубами. Войдя, наконецъ, въ это святилище свѣта и цвѣтовъ, Monsieur обнялъ Madame и заговорилъ съ нею по-французски, какъ съ своею очаровательною женою.
   Боже мой! Madame въ обморокѣ! Ей отъ робости сдѣлалось дурно!
   Восклицанія принадлежали лысому оффиціанту съ широкой бородкой. Ho Madame только вздрогнула и отпрянула назадъ. Прежде, чѣмъ были произнесены эти слова, она уже стояла во весь ростъ, облокотившись на бархатную спинку креселъ. Черты ея лица были неподвижны.
   -- Франсуа побѣжалъ за ужиномъ въ трактиръ "Золотой Головы". Онъ летаетъ въ этихъ случаяхъ, какъ Люциферъ или какъ птица. Чемоданъ Monsieur въ комнатѣ. Все въ порядкѣ. Ужинъ явится сію минуту.
   Излагая эти факты, лысый оффиціантъ кланялся и улыбался. Ужинъ принесли.
   Горячія блюда были на жаровнѣ, холодное поставили на столъ; принадлежности сервиза красовались на буфетѣ. Monsieur остался доволенъ этимъ порядкомь. Слуги могутъ поставить жаровню на полъ и идти. Monsieur сниметъ блюда собственными руками.
   -- Pardon! -- учтиво замѣтилъ плѣшивый оффиціантъ. -- Намъ нельзя идти!
   Monsieur былъ другого мнѣнія. Онъ мотъ обойтись безъ слуги въ эту ночь.
   -- Ho Madame, -- замѣтилъ оффиціантъ.
   -- У Madame есть горничная, -- возразилъ Monsieur. Этого довольно.
   -- Mille pardons, Monsieur! При Madame нѣтъ горничной.
   -- Я пріѣхала одна, -- сказала Эдиѳь. -- Такъ мнѣ было нужно. Я привыкла путешествовать одна. Не надобно прислуги. Пусть они идутъ и не присылаютъ никого.
   Monsieur выпроводилъ слугъ въ коридоръ и заперь за ними дверь. Лысый оффиціантъ, оборачиваясь съ низкимъ поклономъ назадъ, замѣтилъ, что Madame все еще стоить въ прежнемъ положеніи. Черты ея лица, какъ и прежде, были неподвижны, хотя она смотрѣла во всѣ глаза.
   Когда звукъ этого огромнаго ключа въ рукѣ Каркера, запиравшаго наружную дверь, раздавался въ пустыхъ комнатахь и, умирая постепенно, достигалъ въ заглушенномъ видѣ до отдаленнаго будуара, бой соборныхъ часовъ, гудѣвшихъ полночь, смѣшался въ ушахъ Эдиѳи съ этимъ звукомъ. Каркеръ, дѣлая паузы, вслушивался, по-видимому, такъ же какъ и она, и потомъ тяжелою стопой пошелъ назадъ, запирая двери во всѣхъ комнатахъ. Эдиѳь на минуту оставила бархатную спинку креселъ, и рука ея пододвинула къ себѣ столовый ножикъ; потомъ она опять остановилась въ прежней позѣ.
   -- Какъ странно, мой ангелъ, что вы ѣхали одна! -- сказалъ онъ при входѣ въ комнату.
   -- Что? -- возразила она.
   Тонъ ея голоса былъ такъ суровъ, и гордая голова съ такою живостью повернулась къ нему, сверкая своими жгучими глазами, что м-ръ Каркеръ, со свѣчею въ рукахъ, остановился неподвижно, какъ будто она приковала его къ мѣсту.
   -- Я говорю, -- началъ онъ, наконецъ, поставивъ свѣчу на столъ и стараясь улыбнуться, -- какъ это странно, что вы пріѣхали одна! Предосторожность совершенно лишняя! Вы могли нанять горничную въ Руанѣ или Гаврѣ: времени было слишкомъ много, хотя вы самая капризная и упрямая изъ женщинъ, которыя всѣ затмеваются вашей красотой.
   Ея глаза засверкали какимъ-то дикимъ блескомъ, но она стояла, не перемѣняя позы и не говоря ни слова.
   -- Никогда вы не были такъ прекрасны, какъ теперь, въ эту счастливую ночь. Даже картина, которую я всегда носилъ въ своей душѣ, любуясь на нее день и ночь въ тяжкую годину испытанія, -- самая слабая копія передъ очаровательнымъ оригиналомъ.
   Ни одного слова въ отвѣтъ, ни одного взгляда. Поникшія вѣки совсѣмъ закрыли ея черные глаза, но голова ея держалась гордо.
   -- Тяжелое было время! -- продолжалъ Каркеръ, начиная улыбаться, -- но вотъ оно прошло, и мы тѣмъ безопаснѣе можемъ наслаждаться настоящимъ. Сицилія будетъ мѣстомъ нашего убѣжища. Въ беззаботной и очаровательнѣйшей странѣ Европы мы станемъ, мой ангелъ, искать вознагражденія за продолжительное рабство.
   М-ръ Каркеръ рѣшительно повеселѣлъ и уже готовился съ отверстыми объятіями приступить къ своей красавицѣ. Но Эдиѳь быстро схватила ножъ и отступила шагъ назадъ.
   -- Остановись, -- сказала она, -- или я тебя убью!
   Они оба безмолвно смотрѣли друтъ на друга.
   Изумленіе и ярость отразились на его лицѣ, но онъ мгновенно подавилъ эти чувства и продолжалъ спокойнымъ тономъ:
   -- Тише, мой ангелъ, тише! Мы одни, и никто насъ не видитъ и не слышитъ. Неужели вы думаете запугать меня этой дѣвственной вспышкой!
   -- A развѣ ты надѣешься запугать меня, когда говоришь объ уединеніи этого мѣста? Думаешь ли отвратить меня отъ моихъ намѣреній, припоминая, что никто здѣсь меня не услышитъ, меня, которая нарочно пріѣхала сюда, чтобы стать съ тобой лицомъ къ лицу? Отважилась ли бы я на этотъ поступокъ, если бы въ моемъ сердцѣ существовала боязнь? Нѣтъ, робость не заставила бы меня явиться на этомъ мѣстѣ и въ этотъ часъ, чтобы высказать тебѣ все, что y меня на умѣ!
   -- A что такое y васъ на умѣ, прекрасная упрямица? Право, mon amour, въ этомъ положеніи вы прекраснѣе всѣхъ женщинъ на свѣтѣ. Говорите: я слушаю.
   -- Я ничего не скажу, -- возразила она, -- до тѣхъ поръ, пока ты не сядешь на стулъ... не то... не подходи ко мнѣ! Ни шагу больше! не то я убью тебя!
   -- Развѣ вы принимаете меня за своего супруга? -- возразилъ м-ръ Каркеръ, стараясь, но весьма неудачно, улыбнуться.
   Не удостаивая его отвѣтомъ, она протянула руку, указывая ему на стулъ. Онъ закусилъ губы, нахмурился, засмѣялся и сѣлъ съ пораженнымъ, нерѣшительнымъ, нетерпѣливымъ видомъ, котораго онъ не могъ побѣдить.
   Она бросила ножикъ на столъ и, приложивъ руку къ своей груди, говорила:
   -- Лежитъ здѣсь вещь, увѣряю тебя, не похожая на любовный медальонъ, и если разъ ты осмѣлишься осквернить меня своимъ прикосновеніемъ, я испробую ее на тебѣ какъ на пресмыкающейся гадинѣ, которую ничего не стоитъ раздавить. Замѣть это хорошенько!
   Онъ попробовалъ улыбнуться и попросилъ ее шутливымъ тономъ скорѣй окончить эту комедію, такъ какъ ужинъ простываетъ. Но тайный взглядъ, брошенный на нее, былъ очень угрюмъ и неспокоенъ; его нога сдѣлала нетерпѣливое движеніе.
   -- Сколько разъ, -- говорила Эдиѳь, склоняя на него свой мрачный взоръ, -- твое безстыдное плутовство подвергало меня оскорбленіямъ и обидамъ? сколько разъ твои обидные слова и взгляды издѣвались надо мной, какъ надъ невѣстой и несчастной женой? сколько разъ ты обнажалъ и растравлялъ рану моей любви къ этой невинной и беззащитной дѣвушкѣ? Ты съ неумолимой злостью раздувалъ пламя, которое меня пожирало, кололъ и жалилъ меня со всѣхъ сторонъ и возбудилъ въ этой груди отчаянное мщенье, которое, быть можетъ, никогда бы не горѣло съ такою яростью.
   -- Вы вели аккуратный счетъ всѣмъ этимъ матеріямъ, надо отдать вамъ справедливость. Ну, сударыня, продолжайте. Впередъ, прекрасная Эдиѳь! Для вашего супруга это хоть куда... бѣдный Домби...
   -- Ты былъ его совѣтникомъ, льстецомъ и другомъ, и этого слишкомъ довольно, чтобы презирать васъ обоихъ, хотя бы всѣ другія причины роковой ненависти разлетѣлись въ дребезги! -- сказала Эдиѳь съ такимъ гордымъ презрѣніемъ, отъ котораго онъ невольно затрепеталъ.
   -- Такъ неужели только для этого вы убѣжали со мной? -- спросилъ м-ръ Каркеръ, дѣлая судорожное движеніе.
   -- Да, и это послѣдній разъ мы стоимъ здѣсь другъ передъ другомъ, лицомъ къ лицу. Злодѣй! Мы въ полночь встрѣтились и въ полночь разстанемся. Ни одной минуты не остаюсь я послѣ того, какъ выговорю свое послѣднее слово.
   Онъ схватился рукою за столъ и бросилъ на нее свой безобразнѣйшій взглядъ, но не тронулся съ мѣста и не произнесъ никакой угрозы.
   -- Я женщина, закаленная въ униженіи и безславіи съ первыхъ лѣтъ моего несчастнаго дѣтства, -- продолжала Эдиѳь, выступая впередъ съ своими сверкающими глазами. -- Меня выставляли на показъ и отвергали, навязывали встрѣчнымъ покупщикамъ, продавали и оцѣнивали до тѣхъ поръ, пока душа зачахла отъ стыда и заклеймилась позоромъ. Не было во мнѣ природной граціи или пріобрѣтеннаго таланта, которые бы служили для меня утѣшеніемъ и отрадой: ихъ разбрасывали и вывѣшивали всюду, чтобы надбавить мнѣ цѣну, точь-въ-точь, какъ дѣлаетъ съ своимъ товаромъ какой-нибудь площадной крикунъ. Мои бѣдные, гордые пріятели любовались мною и одобряли эти сцены, и всякая связь между нами замерла въ моей груди. Нѣтъ изъ нихъ ни одного, который бы въ моихъ глазахъ стоилъ больше комнатной собаки. Я стояла одна во всемъ свѣтѣ и отлично понимала, какъ пустъ для меня этотъ міръ, и какъ, въ свою очередь, я пуста для него. Вы это знаете, сэръ, и понимаете, что мнѣ нечего было гордиться этой славой.
   -- Да, я воображалъ это, -- замѣтилъ м-ръ Каркеръ.
   -- И разсчитывали на это, -- прибавила она, -- и преслѣдовали меня. Хладнокровная ко всему на свѣтѣ и проникнутая совершеннымъ презрѣніемъ къ безжалостнымъ орудіямъ, истребившимъ во мнѣ человѣческія чувства, я не могла не знать, что супружеская связь, какая бы ни была, прекратитъ, по крайней мѣрѣ, этотъ постыдный торгъ, доступный для всякаго вѣтрогона, который нагло позволялъ себѣ браковать и безславить выставленную жертву. Вотъ почему, въ свою очередь, я сама согласилась на низкій торгъ, какъ презрѣнная женщина съ веревкою на шеѣ, которую пьяный мужъ продаетъ на какой-нибудь торговой площади среди бѣлаго дня. Вы это знаете.
   -- Да, -- сказалъ Каркеръ, выставляя всѣ свои зубы, -- я это знаю.
   -- И ты разсчитывалъ на это и преслѣдовалъ меня, -- повторила Эдиѳь съ большой выразительностью. -- Съ первыхъ дней замужества на дорогѣ моей жизни очутился низкій извергъ, неслыханный и неожиданный, который опуталъ меня такимъ новымъ стыдомъ, что мнѣ невольно показалось, будто до той поры я еще не была знакома ни съ какимъ униженіемъ. Его преслѣдованія, прикрытыя змѣиной лестью, были до того безсовѣстны и наглы, что самыя низкія ругательства не могли болѣе унизить выбранной жертвы. Этотъ стыдъ самъ супругъ утвердилъ за мною, онъ самъ погрузилъ меня въ него собственными руками и по собственной волѣ сотню разъ повторилъ убійственныя условія моего позора. И вотъ, дикій сумасбродъ и его палачъ совмѣстными силами нарушили мой покой, затормошили меня, загнали, перебрасывая, какъ мячикъ другъ отъ друга, и, наконецъ, съ неутолимымъ варварствомъ выгнали меня изъ послѣдняго убѣжища любви и благородства, убѣжища, откуда, скрѣпивъ сердце, мнѣ слѣдовало удалиться, подъ опасеніемъ сгубить окончательно невинное созданіе, чуждое всѣхъ этихъ пронырствъ и лишенное всякой защиты и покровительства въ чудовищномъ домѣ. Мудрено ли, что я возненавидѣла обоихъ вмѣстѣ съ одинаковой силой.
   Она стояла теперь въ полномъ торжествѣ своей негодующей красоты, и м-ръ Каркеръ наблюдалъ ее съ напряженнымъ вниманіемъ. Она была рѣшительна, неукротима, и было ясно, что онъ казался въ ея глазахъ не страшнѣе червяка.
   -- Должна ли я говорить о супружеской чести или о сознаніи своего долга? Зачѣмъ? Это -- пустой звукъ для твоихъ ушей, пустой звукъ и для меня. Но если я скажу тебѣ, что малѣйшее прикосновеніе твоей руки леденитъ мою кровь антипатіей, что я возненавидѣла тебя съ первыхъ минутъ нашего свиданія, и отвращеніе мое возростало съ каждымъ днемъ по мѣрѣ нашего знакомства; если скажу, наконецъ, что въ настоящую минуту ты въ моихъ глазахъ самый омерзительный предметъ, которому нѣтъ ничего подобнаго между пресмыкающимися гадами, что изъ этого выйдетъ?
   Каркеръ улыбнулся кое-какъ и сквозь зубы проговорилъ.
   -- Ну, моя королева, что изъ этого выйдетъ?
   -- Что происходило въ ту ночь, когда, ободреныый домашней сценой, ты осмѣлился придти въ мою комнату и говорить со мною?
   Каркеръ пожалъ плечами и улыбнулся опять.
   -- Что тогда происходило? -- повторила Эдиѳь.
   -- У васъ отличная память, м-съ Домби, и, я не сомнѣваюсь, вы это помните.
   -- Да, очень помню. Слушай же. Предложивъ тогда это бѣгство, -- то есть по твоему выходило, что это бѣгство должно было состояться, -- ты сказалъ мнѣ, что я погибла, ни больше, ни меньше, погибла потому, что ты былъ въ моей комнатѣ въ глухую полночь, что объ этомъ -- стоило тебѣ захотѣть -- тотчасъ же узнаетъ весь домъ, что и прежде не разъ я оставалась съ тобой наединѣ, что я призналась тебѣ сама въ страшной ненависти къ своему супругу, что, наконецъ, однимъ словомъ, моя репутація въ твоихъ рукахъ, и ты можешь, при первомь удобномъ случаѣ, оклеветать жертву.
   -- Всякія хитрости позволены въ любви, говоритъ старинная пословица, -- прервалъ Каркеръ, улыбаясь.
   -- Съ этой роковой ночи, -- продолжала Эдиѳь, -- разомъ и навсегда окончилась моя продолжительная борьба съ тѣмъ, что отнюдь не было уваженіемъ къ моему доброму имени, -- я и сама не знаю, что это было, -- можетъ, отдаленная надежда пріютиться опять какъ-нибудь въ этомъ послѣднемъ убѣжищѣ, изъ котораго меня выгнали. Съ этой поры разъ и навсегда исчезли въ душѣ всякія чувства, кромѣ гнѣва, ненависти и мщенія, и вотъ однимъ и тѣмъ же ударомъ я повергла въ прахъ твоего горделиваго владыку и привела тебя самого въ это поэтическое мѣсто, гдѣ ты смотришь на меня во всѣ глаза, понимая, наконецъ, чего я добивалась.
   Онъ вскочилъ съ своего стула съ ужасными проклятіями. Она опять приставила къ груди свою руку; ея пальцы не дрожали, и ни одинъ волосъ не шевелился на ея головѣ. Онъ и она стояли неподвижно, ихъ раздѣляли столъ и одинъ стулъ.
   -- Если я забываю, что этотъ человѣкъ -- да проститъ меня Богъ! -- прикасался къ моимъ губамъ своими гадкими губами и держалъ меня въ объятіяхъ въ ту роковую ночь, -- продолжала Эдиѳь, указывая на него, -- если я забываю гнусный поцѣлуй, осквернившій мою щеку, это значитъ, супругъ мой, что я съ тобою развелась и хочу истребить изъ своей памяти послѣдніе два года своей жизни, хочу исправить, что было сдѣлано и вывести изъ заблужденія! Забываю и свою встрѣчу съ тобою, милая Флоренса, когда ты, въ простотѣ невиннаго сердца, простирала ко мнѣ свои объятія и хотѣла приставить свое личико къ этой опозоренной щекѣ, на которой еще пылалъ адскимъ пламенемъ гнусный поцѣлуй этого изверга; забудешь ли ты, въ свою очередь, этотъ роковой позоръ, которымъ изъ-за меня покрылась твоя семья?...
   Ея сверкающіе глаза, при этомъ послѣднемъ воспоминаніи, устремились кверху, но черезъ минуту опустились опять на Каркера, и ея лѣвая рука, в которой были письма, протянулась къ цему.
   -- Смотри сюда! -- сказала она презрительнымь тономъ. -- Эти письма ты адресовалъ на мое вымышленное имя; одно получено здѣсь, другое на дорогѣ. Печати не сломаны. Можешь взять ихъ назадъ!
   Она скомкала ихъ въ своей рукѣ и бросила къ его ногамъ. Теперь, когда она смотрѣла на него, на лицѣ ея была улыбка.
   -- Мы разстаемся сію же минуту, -- сказала она. -- Вы слишкомъ рано, сэръ, разсчитали на сицилійскія ночи и сладострастную нѣгу. Слѣдовало вамъ продолжить свою измѣнническую роль, поподличать, поласкаться и потомъ уже набить свой карманъ. Теперь вы слишкомъ дорого платите за свой усладительный покой!
   -- Эдиѳь! -- воскликнулъ Каркеръ, дѣлая угрожающій жестъ. -- Садись, и ни слова объ этомъ! какой дьяволъ въ тебѣ поселился?
   -- Легіонъ имя ему! -- возразила она, выступая впередъ всѣмъ тѣломъ, какъ будто хотѣла его раздавить. -- Ты и безумный властелинъ твой развели всѣхъ этихъ чертей, и они васъ доканаютъ. Фальшивый къ нему и къ его невинному дитяти, фальшивый вездѣ и во всемъ, ступай теперь впередъ, хвастайся, гордись, и пусть скрежетъ зубовъ подтверждаетъ всюду, что ты безсовѣстный лжецъ!
   Онъ стоялъ передъ нею въ угрожающей позѣ, озираясь кругомъ, какъ будто отыскивая средства для укрощенія ея; но она противопоставила ему тотъ же неукротимый духъ и ничѣмъ не измѣнила своей позы.
   -- Гордись, хвастайся, но будь увѣренъ, что я торжествую, и всякое проявленіе твоего безстыдства лишь увеличит это торжество. Выбираю въ тебѣ презрѣннѣйшаго изъ всѣхъ людей, какихъ только я знаю, чтобы вмѣстѣ съ тѣмъ поразить и унизить гордаго безумца, при которомъ ты безъ устали расточалъ лесть своимъ подлымъ языкомъ. Хвастайся теперь и отмщай мнѣ на немъ! Ты знаешь, какъ прибылъ сюда въ эту ночь, знаешь, какимъ трусомъ стоишь передо мною; ты видишь себя во всѣхъ подлѣйшихъ краскахъ, въ какихъ я видѣла тебя всегда. Хвастайся, сколько хочешь, и отмщай мнѣ на самомъ себѣ!
   Его ротъ покрылся пѣной, и холодныя капли пота выступили на его челѣ. Одна секунда разсѣянности въ ней, и онъ вцѣпился бы въ нее своими когтями; но она была тверда, какъ скала, и ея сверкающіе взоры ни на мгновенье не отрывались отъ его лица.
   -- Мы такъ не разстанемся, -- сказалъ онъ. -- Я еще не оглупѣлъ и не обрюзгъ, чтобы не справиться съ бѣшеной бабой.
   -- Вотъ что! Такъ не думаешь ли ты задержать меня?
   -- Постараюсь, моя милая, -- сказалъ онъ, дѣлая свирѣпый жестъ своею головою.
   -- Одинъ шагъ впередъ -- и ты распрощаешься съ этимъ свѣтомъ!
   -- A что, -- сказалъ онъ, если съ моей стороны не будетъ никакого хвастовства и никакихъ попытокъ на ребяческое тщеславіе? Что вы скажете, если я просто вернусь въ Лондонъ и опять примусь за свои дѣла? Это очень возможно, м-съ Домби, не безпокойтесь.
   И зубы Каркера еще разъ засіяли отъ торжествующей улыбки.
   -- Перестаньте же, гордая красавица! -- продолжалъ онъ, -- вамъ меня не перехитрить! Поговоримъ, потолкуемъ и условимся, не то я могу принять совсѣмъ неожиданныя мѣры. Садитесь, м-съ Домби!
   -- Можешь дѣлать, что тебѣ угодно, -- отвѣчала Эдиѳь, сверкая своими огненными глазами, -- но поздно было бы мнѣ мѣнять свои планы. Моя честь и доброе имя брошены на вѣтеръ! Я рѣшилась выносить въ своей груди позоръ, которымъ до могилы покроетъ меня мнѣніе свѣта. Пусть сумасбродный мужъ не знаетъ, наравнѣ съ тобою, и не догадывается, что бывшая его супруга не подвергалась никогда новому стыду, которымъ его низкій льстецъ разсчитывалъ запятнать непокорную супругу. Я могу умереть въ страшной пыткѣ, но ни слова не произнесу для своей защиты и не сдѣлаю ни малѣйшихъ усилій, чтобы смыть позорное пятно съ его имени. Вотъ зачѣмъ я встрѣтилась здѣсь съ тобою и выдала себя подъ вымышленнымъ именемъ за твою жену! Вотъ зачѣмъ смотрѣли здѣсь на меня люди и оставили меня здѣсь! Надѣюсь, ничто не можетъ спасти васъ, м-ръ Каркеръ.
   Онъ готовъ былъ все сдѣлать, чтобы пригвоздить къ полу эту неукротимую красавицу и овладѣть ея руками; но она была страшиа для него въ этой неприступной позѣ, и онъ видѣлъ въ ней олицетвореніе несокрушимой силы. Ничто въ свѣтѣ, казалось ему, не могло потушить ея адской ненависти, и она въ отчаяніи готова была на все. Ея рука, лежавшая на бѣлой груди, была, казалось, вооружена тою могучею волей, предъ которой цѣпенѣетъ всякая мысль о сопротивленіи.
   Такимъ образомъ, м-ръ Каркеръ не осмѣлился подойти къ ней и въ раздумьи пошелъ назадъ, чтобы запереть дверь, которая была за нимъ.
   -- На прощаньи, сэръ, не угодно ли вамъ принять отъ меня совѣтъ, -- сказала Эдиѳь съ презрительной улыбкой. -- Будьте осторожны и держите ухо востро. Вамъ измѣнили, какъ измѣняють вообще всякому измѣннику. Дано знать, кому слѣдуетъ, что вы здѣсь или намѣрены быть здѣсь. Сегодня вечеромъ я видѣла на улицѣ м-ра Домби: онъ ѣхалъ въ каретѣ.
   -- Ты лжешь, негодница! -- вскричалъ Каркеръ.
   Въ эту минуту въ коридорѣ раздался пронзительный звонъ колокольчика. Каркеру показалось, что Эдиѳь была волшебницей, по мановенію которой раздаются эти звуки. Онъ поблѣднѣлъ.
   -- Слышишь?...
   Ему показалось, что она хочетъ идти, и онъ заслонилъ собою дверь; но въ то же мгновеніе Эдиѳь по другому направленію прошла въ спальню, и двери за нею затворились.
   Теперь, когда ея не было, Каркеръ почувствовалъ, что онъ могъ бы съ нею управиться. Ему казалось, что внезапный страхъ, произведенный ночною тревогой, укротилъ ея буйную волю. Немедленно онъ отворилъ дверь и пошелъ вслѣдъ за нею.
   Но въ комнатѣ, холодной и темной, никто не откликнулся на его голосъ. Онъ воротился назадъ, взялъ свѣчу, вошелъ снова и осмотрѣлся во всѣ стороны, надѣясь отыскать ее въ какомъ-нибудь углу, но комната была пуста. Нерѣшительными шагами прошелъ онъ столовую, залу, гостяную, безпрестанно озираясь вокругъ, заглядывая подъ занавѣсы, подъ ишрмы. Напрасный трудъ: Эдиѳь исчезла! Не было ея въ коридорѣ, который можно было окинуть однимъ взглядомъ!
   Между тѣмъ колокольчикъ продолжалъ заливаться пронзительной трелью, и снаружи начали стучаться въ дверь. М-ръ Каркеръ поставилъ свѣчу на полъ и, подкравшись къ двери, насторожилъ уши. Снаружи происходила, казалось, большая суматоха, и раздавались многіе голоса. Изъ двухъ джентльменовъ, говорившихъ по-англійски, Каркеръ слишкомъ хорошо угадалъ одного.
   Онъ опять взялъ свѣчу и быстро пошелъ назадъ по всѣмъ комнатамъ, останавливаясь тамъ и сямъ въ смутной надеждѣ отыскать Эдиѳь, которая, думалъ онъ, не могла же провалиться сквозь землю. Въ спальнѣ онъ наткнулся на дверь, скрытую въ стѣнѣ, и которая была заперта съ другой стороны: между половинками двери торчала вуаль, которую обронила м-съ Домби.
   Колокольчикъ дребезжалъ и десятки рукъ и ногъ вламывались въ дверь.
   Онъ былъ не трусъ, но эти адскіе звуки въ незнакомомъ мѣстѣ и въ полночный часъ, особенно если взять въ разсчетъ происходившую сцену, способны были поразить паническимъ страхомъ и не такого героя, какъ м-ръ Каркеръ, которому притомъ представлялось совсѣмъ неожиданное наслажденіе встрѣтиться лицомъ къ лицу съ обманутымъ мужемъ и начальникомъ, готовымъ бѣшеной рукой сорвать маску съ подчиненнаго бездѣльника, закаленнаго въ продолжительномъ мошенничествѣ. Если бы еще удались замышляемые планы м-ръ Каркера, и страстныя его желанія увѣнчались вожделѣннымъ успѣхомъ, мы не сомнѣваемея, хотя это довольно странно, -- онъ былъ бы въ эту минуту смѣлъ и дерзокъ, не смотря на совершенное отсутствіе всякой посторонней помощи, между тѣмъ, какъ теперь, вы понимаете, нѣтъ ничего удивительнаго, что теперь м-ръ Каркеръ дрожалъ, какъ осиновый листъ. Онъ пытался отворить дверь, гдѣ торчала женская вуаль, но безъ всякаго успѣха. Онъ открылъ одно изъ оконъ и взглянулъ на широкій дворъ черезъ венеціанскій ставень; было очень высоко, a внизу торчали безпощадные камни.
   Звонъ колокольчика достигъ до crescendo furioso, и разбойники уже расшатывали крѣпкую дверь. М-ръ Каркеръ, дрожащій, блѣдный и бѣлый, какъ голландское полотно первѣйшаго сорта, вошелъ опять въ роскошную спальню и, послѣ новыхъ нечеловѣческихъ усилій, выломалъ, наконецъ, половину потайной двери. Увидѣвъ маленькую лѣстницу и почуявъ запахъ ночного воздуха, онъ прокрался назадъ за шинелью и шляпой, приставилъ кое-какъ половину двери и осторожно спустился съ лѣстницы, которая вывела его на дворъ. Потушивъ и бросивъ за уголъ свѣчу, онъ вздохнулъ свободно и взглянулъ на сіяющія звѣзды.
  

Глава LV.

Благотворительный точильщикъ потерялъ свое мѣсто.

  
   При желѣзныхъ воротахъ, отдѣлявшихъ гостиницу отъ улицы, дворника не было; онъ ушелъ, беэъ сомнѣнія, поглазѣть на суматоху и къ счастью не заперъ маленькой калитки. Тихонько приподнявъ защолку, м-ръ Каркеръ выползъ на улицу и, осторожно заперевъ за собою ворота, поспѣшилъ впередъ.
   При лихорадочной, безполезной и безсильной злобѣ, паническій страхъ овладѣлъ имъ совершенно и обуялъ его до такой степени, что онъ, въ крайнемъ случаѣ, рѣшился бы скорѣе отважиться на какой-нибудъ отчаянный рискъ, нежели встрѣтиться съ человѣкомъ, о которомъ не далѣе, какъ два часа тому назадъ, онъ рѣшительно не думалъ. Его неожиданный приходъ, шумный и буйный, звукъ его голоса, ожиданіе близкой и неизбѣжной встрѣчи лицомъ къ лицу, -- все это презрѣлъ бы зубастый джентльменъ послѣ перваго минутнаго потрясенія и, какъ опытный мошенникъ, смѣло и дерзко смотрѣлъ бы на свои продѣлки. Но теперь -- совсѣмъ не то. Подкопъ, такъ долго и такъ тщательно устраиваемый, обрушился на собственную его голову и вырвалъ съ корнемъ изъ его груди самонадѣинность и иаглость. Такъ искусно и съ такимь стараніемъ разставлялъ онъ шелковыя сѣти и обдѣлывалъ силки, уже совсѣмъ готовый заманить дорогую птицу, но вотъ его самого заманили въ западню и прихлопнули въ ту самую минуту, когда ничто, казалось, не могло бы вырвать захваченной добычи. Гордая женщина презрѣла его, осмѣяла, сорвала съ его лица тигровую шкуру, раздавила его, какъ ползущую гадину, -- и что мудренаго, если теперь м-ръ Каркеръ унизился, смирился и бѣжалъ впередъ, какъ робкій зайчикъ?
   И когда онъ бѣжалъ, такимъ образомъ, по улицамъ чужого города, страхъ совсѣмъ другого рода, независимый отъ мысли о преслѣдованіи, пронзилъ его съ быстротою электрическаго удара, страхъ непонятный, необъяснимый, произведенный, какъ будто, дрожаніемъ земли подъ его ногами или ангеломъ смерти, который летѣлъ надъ его головою въ зараженномъ воздухѣ, отравляя его дыханіе. Онъ вздрогнулъ, встрепенулся, остановился, чтобы дать дорогу фантастическому призраку; но не исчезло страшное видѣніе -- его и не было -- и смертный ужасъ продолжалъ сковывать его члены.
   Онъ поднялъ свое грѣшное лицо, полное тревоги, къ ночному небу, гдѣ сіяли звѣзды, полныя мира, и пріостановился, чтобы подумать, наконецъ, что дѣлать. Страхъ, что его застанутъ и захватятъ на чужой и далекой сторонѣ, гдѣ законы не могутъ ему оказать никакого покровительства, ему, который стоялъ теперь одиноко въ этомъ свѣтѣ на развалинахъ своихъ плановъ; ужасная мысль, что его тамъ гдѣ-нибудь въ Италіи, въ Сициліи, застигнетъ подъ угломъ какой-нибудь подкупленный злодѣй и пырнетъ ножемъ въ беззащитное горло, -- всѣ эти и другія опасенія, имѣвшія болѣе или менѣе непосредственную связь съ разрушеніемъ его надеждъ, заставили его рѣшиться на возвращеніе назадъ и ѣхать въ Англію.
   -- Тамъ я безопаснѣе, во всякомъ случаѣ, -- думалъ онъ. -- Тамъ, по всей вѣроятности, этотъ сумасбродъ не будетъ меня преслѣдовать съ такимъ бѣшенствомъ, какъ здѣсь, въ чужихъ краяхъ, и ужъ если нельзя избѣжать этой встрѣчи, я буду, по крайней мѣрѣ, не одинъ, какъ здѣсь, безъ пріятелей и безъ совѣтниковъ. Меня прикроютъ, защитятъ и не заведутъ въ ловушку на подобіе какой-нибудь крысы.
   Онъ сжалъ кулакъ и пробормоталъ имя Эдиѳи. Пробираясь далѣе въ тѣни массивныхъ зданій, онъ выставилъ свои зубы и принялся накликать страшныя заклинанія на ея голову, оглядываясь въ то же время по сторонамъ, какъ будто въ намѣреніи застигнуть ее подлѣ какого-нибудь забора. Наконецъ, онъ добрался до воротъ постоялаго двора, гдѣ уже давно спали крѣпкимъ сномъ. На звонъ колокольчика скоро явился дворникъ съ заспанными глазами и съ фонаремъ въ рукахъ. М-ръ Каркеръ отправился съ нимъ въ темный сарай, чтобы уговориться насчетъ найма лошадей.
   Торгъ былъ очень короткій, и распорядились немедленно послать за лошадьми. Приказавъ коляскѣ догонять себя, гдѣ слѣдуетъ, онъ опять прокрался за ворота и скоро вышелъ за городъ мимо старыхъ валовъ на большую дорогу, которая змѣилась, какъ ручей, по темной равнинѣ.
   Куда течетъ эта рѣка, и гдѣ ея конецъ? Задумавшись надъ чѣмъ-то вродѣ этого вопроса, онъ окинулъ взоромъ мрачную долину, гдѣ торчали чахлыя деревья, и опять призракъ смерти пронесся надъ его головой, стремительный и бурный, опять неизъяснимый ужасъ обуялъ его душу, мрачный и неопредѣленный, какъ отдаленный край предстоявшаго пути.
   Тихо и прохладно. Вѣтеръ не смѣлъ колыхать растрепанныхъ волосъ взволнованнаго пѣшехода, и никакой шумъ не возмущалъ таинственнаго безмолвія ночи. Городъ скрылся вдали, и никакая башня не скрывала отъ глазъ свѣтозарныхъ міровъ, несшихся стройно и плавно въ безпредѣльномъ океанѣ, но еще можно было слышать бой часового колокола, и слабое замиравшее гудѣнье дало знать одинокому страннику, что миновало два часа за полночь.
   Долго шелъ онъ впередъ, останавливаясь и прислушиваясь, пока, наконецъ, безпокойное и жадное ухо не разслышало дребезжанья извозчичьихъ колокольчиковъ, поперемѣнно слабаго и громкаго, то пронзительнаго, то вовсе неслышнаго при переправѣ черезъ дурную почву и, наконецъ, превратившагося въ веселый звонъ, исполненный радушнаго привѣта. Дюжій ямщикъ, нахлобучившій шапку до самыхъ глазъ, сдержалъ четверку ярыхъ лошадей и поѣхалъ шагомъ.
   -- Кто идетъ? Monsieur?
   -- Да.
   -- Monsieur прошелся далеконько по этой темной дорогѣ. Monsieur любитъ гулять въ глухую полночь.
   -- Ничего. У каждаго свой вкусъ. Что, любезный, другихъ лошадей никто не нанималъ въ почтовомъ домѣ?
   -- Тысячи чертей! Другихъ лошадей? въ этотъ часъ? Никто, сударь.
   -- Послушайте, любезный, я тороплюсь. Посмотримъ, какъ скоро бѣгутъ ваши кони. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ больше на водку. Ѣдемъ! Пошевеливайтесь!
   -- Гэй! гопъ! гупъ!
   Впередъ черезъ темный ландшафтъ съ быстротою вихря, разсѣкая пыль и грязь, какъ морскую пѣну, впередъ и въ галопъ!
   Движенье, стукъ и тряска завторили теперь вѣрнымъ и громкимь эхомъ безпорядочнымъ мыслямъ бѣглеца. Ничего нѣтъ яснаго снаружи и ничего нѣтъ яснаго внутри. Предметы пролетаютъ мимо, погружаются одинъ въ другомъ, сливаются, мелькаютъ и скользятъ отъ глазъ въ исчезающемъ пространствѣ. За перемежающимися лоскутьями изгороди y фермы, юркнувшими посреди дороги, опять и опять пустота, мрачная и дикая. За фанігастическими образами, мелькнувшими въ душѣ и вдругъ изглаженными невидимой силой, опять и опять мрачная картина ужаса и страха, намалеванная яркой краскою сознанія безсильной злобы. Вотъ пахнулъ воздухъ съ отдаленной Юры и на минуту освѣжилъ надорванную грудь; но вотъ въ то же мгновенье передъ фантазіей бѣглеца адскій звонъ и стукъ тысячи враждебныхъ рукъ, готовыхъ раскрыть его вены и выцѣдить всю его кровь.
   Потухшіе фонари на извозчичьей каретѣ, пестрота лошадиныхъ головъ, энергичные жесты кучера и даже колыханье его собственной шинели, -- все это породило тысячи неясныхъ и смѣшанныхъ фигуръ, соотвѣтствовавшихъ его мыслямъ. Вотъ передъ нимъ цѣлыя группы знакомыхъ чучелъ, согнутыхъ въ три погибели въ лондонской конторѣ, a вотъ и самъ сумасбродъ, отъ котораго онъ бѣжитъ, и тутъ же подлѣ него м-съ Домби въ торжествующей позѣ; они говорятъ, смѣются, пляшутъ, прыгаютъ и вдругъ умолкаютъ всѣ и пропадаютъ отъ крутого поворота. Время и мѣсто, лица и предметы, мысли и грезы, дѣйствительность и полусонная мечта, прошедшее, настоящее, Лондонъ и дорожный чемоданъ, Парижъ и кучерская шляпа, родина, Сицилія, тюрьмы, -- все это слилось, смѣшалось, оторопѣло, омрачилось, расползлось въ его душѣ, и все поддаетъ ему толчки для усиленнаго бѣгства. Гэй! гой! Впередъ и въ галопъ черезъ темный ландшафтъ съ быстротою вихря, разсѣкая пыль и грязь, какъ морскую пѣну! Лошади дымятся, фыркаютъ, прядаютъ, несутся, какъ будто самъ дьяволъ взгромоздился на ихъ спины и въ бѣшеномъ тріумфѣ гонитъ ихъ по мрачной дорогѣ въ самый тартаръ!
   "Въ тартаръ" -- звучить дребезжащій колоколъ въ его ушахъ! "Въ тартаръ", съ ревомъ повторяютъ колеса, и паническій страхъ овладѣваетъ бѣглецомъ съ новой силой! Свѣтъ и тѣнь, какъ чертенята, мѣняются и прядаютъ на головахъ вспѣненныхъ коней, и нѣтъ имъ отдыха ни на минуту! Впередъ и впередъ по мрачной дорогѣ -- въ тартаръ!
   Онъ не думалъ ни о чемъ въ особенности, и его умъ неспособенъ былъ отдѣлить одинъ предметъ оть другого. Ниспроверженный планъ наградить себя сладострастною жизнью за долговременное принужденіе, подлая измѣна человѣку, который въ отношеніи къ нему всегда былъ справедливъ и честенъ, но котораго онъ презиралъ и ненавидѣлъ всѣмъ своимъ сердцемъ, разсчитывая со временемъ отмстить ему сторицей за каждое грубое слово или гордый взглядъ, -- вотъ главнѣйшія мысли, возникавшія въ его мозгу. Низкій, пресмыкающійся льстецъ, онъ вполнѣ сознавалъ мелкую роль, которую принуждалъ себя играть столь долгое время, и тѣмъ глубже вкоренилось въ немъ желаніе поразить наповалъ чопорное чучело, передъ которымъ онъ пресмыкался. Онъ думалъ о женщинѣ, которая такъ жестоко провела его и одурачила, пріискивалъ средства разстроить ея торжество и покрыть ее позоромъ; но всѣ эти думы, темныя и сбивчивыя, не достигали зрѣлости въ его мозгу и отскакивали одна отъ другой при первомъ энергическомъ толчкѣ. Была, впрочемъ, одна постоянная идея, преобладавшая въ разгоряченной головѣ, идея -- отложить обдумываніе всѣхъ этихъ плановъ до другого удобнѣйшаго времени.
   Проносились передъ нимъ старые дни, предшествававшіе браку м-ра Домби. Онъ думалъ, какъ ревновалъ онъ къ молодому человѣку, какъ ревновалъ онъ къ молодой дѣвушкѣ, какъ ловко отдалялъ всѣхъ незваныхъ гостей и какъ искусно очертилъ вокругъ своего властителя завѣтный кругь, въ который не вступалъ никто, кромѣ его самого.
   -- Для чего же я пускался на всѣ эти продѣлки? -- спрашивалъ онъ, ударяя себя въ лобъ. -- Неужели для того, чтобы бѣжать, какъ вору, отъ бѣшенаго дурака?
   Онъ зарѣзалъ бы себя за собственную трусость, если бы могъ спокойно обсудить, что онъ дѣлаетъ; но его парализованная мысль отстраняла возможность яснаго сознанія, и онъ смотрѣлъ на себя черезъ густой туманъ недавняго пораженія. Проникнутый безсильною злобою къ Эдиѳи, ненавистью къ м-ру Домби и презрѣніемъ къ самому себѣ, онъ ѣхалъ впередъ и ничего больше не дѣлалъ.
   Опять и опять онъ прислушивался къ звукамъ экипажа, который, будто, ѣхалъ позади, и опять показалось ему, что этотъ звукъ раздается громче и громче. Наконецъ, онъ рѣшительно увѣрилъ себя, что за нимъ погоня, и закричалъ: "Стой!" -- Лучше, -- думалъ онъ, -- потерять секунду времени, чѣмъ мучиться такою неизвѣстностью.
   Это слово мгновенно остановило лошадей, коляску, кучера среди дороги.
   -- Дьяволъ! -- вскричалъ кучеръ, оглядываясь черезъ плечо. -- Что тамъ такое?
   -- Слышите? Чу!
   -- Что?
   -- Этотъ шумъ.
   -- Угомонишься ли ты, проклятый разбойникъ? -- Воззваніе относилось къ одному изъ коней, бренчавшему своими колокольчиками. -- Какой шумъ?
   -- Да позади. Развѣ за нами не скачуть? Чу! Что тамъ такое?
   -- Какой чортъ тебя давитъ, окаянный? -- Обращеніе къ другому коню, положившему морду на товарища, который расшевелилъ остальныхъ двухъ лошадей. -- Ничего нѣтъ за нами.
   -- Ничего?
   -- Ничего, кромѣ развѣ зари.
   -- Ваша правда. Теперь ничего не слышно.
   Экипажъ, полуоткрытый, въ дымящемся облакѣ отъ лошадиныхъ спинъ, ѣдетъ медленно въ первый разъ, потому что кучеръ, остановленный безъ нужды на всемъ ходу, брюзгливо вынимаетъ изъ кармана ножикъ и навязываетъ новую нахлестку на свой бичъ. Затѣмъ опять: гэй! гой! гупъ! и быстроногіе кони понеслись, какъ вихрь.
   Но теперь звѣзды поблѣднѣли, замерещился день. М-ръ Каркеръ, ставшій на ноги среди коляски, могъ, оглядываясь назадъ, различить слѣдъ, которымъ онъ ѣхалъ, и видѣть, что вдали не было никакой погони, никакого путешественника. Скоро сдѣлалось совсѣмъ свѣтло, и солнечный лучъ заигралъ на виноградникахъ и обширныхъ нивахъ; одинокіе работники, покинувшіе свои каменныя постели, выступили изъ своихъ временныхъ лачугъ и принялись за работу на большой дорогѣ, уплетая мимоходомъ корки хлѣба. Мало-по-малу закопошились крестьяне, вызванные изъ своихъ хижинъ дневными работами; по мѣстамъ стояли y воротъ ротозѣи и съ глупымъ любопытствомъ смотрѣли на проѣзжавшій экипажъ. Вотъ и почтовый дворъ, завязшій въ грязи, съ своими помойными ямами и общирными полуразрушенными сараями, вотъ и каменный замокъ, огромный, старый, лишенный тѣни и свѣта, выглядывающій, словно сторожъ, своими пирамидальными окошками и сверху украшенный теперь синимъ дымомъ, который вьется и кружится около фонарей на башняхъ.
   Съежившись и скорчившись въ углу коляски, м-ръ Каркеръ постоянно имѣлъ въ виду одну мысль -- ѣхать быстрѣе и быстрѣе, безъ оглядокъ, которыя однако онъ позволялъ себѣ всякій разъ, на открытомъ полѣ, гдѣ на него не глазѣли праздные зѣваки.
   Раскаяніе, стыдъ и злоба терзали его грудь, и опасеніе быть настигнутымъ или встрѣченнымъ врѣзалось гвоздемъ въ его разстроенный мозгъ, онъ, безъ всякаго основанія, боялся даже путешественниковъ, которые встрѣчались съ нимъ на дорогѣ. Тотъ же несносный страхъ и ужасъ, который забрался къ нему ночью, воротился и днемъ съ неистощимымъ запасомъ свѣжихъ силъ. Однообразный гулъ колокольчиковъ и топота коней, однообразіе безсильной злобы и душевной муки представляли однообразное колесо, которое онъ, палачъ самого себя, вертѣлъ безъ устали и безъ пощады, раздираемый страхомъ, сожалѣніемъ, страстью. День, какъ и ночь, былъ для него фантастической грезой, гдѣ только его собственная пытка была дѣйствительнымъ явленіемъ.
   И вотъ мерещились ему длинныя дороги, которыя тянулись безъ конца въ безпредѣльный горизонтъ, дурно вымощенные города на холмахъ и въ долинахъ, гдѣ выставлялись y дверей и темныхъ оконъ разноцвѣтныя фигуры съ гримасами и безъ гримасъ, и гдѣ по длиннымъ, тѣснымъ улицамъ съ ревомъ, гвалтомъ и мычаньемъ гнали на продажу коровъ и быковъ, забрызганныхъ грязью, избитыхъ дубиной, исцарапанныхъ собачьими клыками. Мерещились мосты, кресты, магазины, амбары, лавки, церкви, почтовые дворы, новыя лошади, впрягаемыя насильно въ дышла, и старые кони съ послѣдней станціи, взмыленные, вспѣненные, съ понурыми головами и раздутыми ноздрями, сельскіе погосты съ черными крестами, искривленными на могилахъ, обложенныхъ засохшею травою и увядшими цвѣтами; потомъ опять и опять длинныя, предлинныя дороги, выгнутыя змѣйками на долинахъ и холмахъ и протянутыя безъ конца въ безпредѣльный горизонтъ.
   Грезитъ м-ръ Каркеръ утромъ, въ полдень, вечеромъ, ночью, при закатѣ солнца и новомъ восходѣ солнца, и мерещится ему, будто длинныя дороги тамъ и сямъ остаются назади, смѣняемыя жестокой мостовой, по которой хруститъ, трещитъ, качается, ныряетъ и подпрыгиваетъ его коляска, вихремъ проносясь между пестрыми жильями, на самый конецъ къ большой церковной башнѣ; будто здѣсь онъ выскакиваетъ самъ, закусываетъ на скорую руку и выпиваетъ залпомъ рюмку джину, утратившаго для него горячительное и ободрительное свойство; будто затѣмъ виляютъ и ф_и_н_т_я_т_ъ передъ нимъ слѣпые калѣки съ дрожащими вѣками, ведомые нищими старухами въ жалкихъ лохмотьяхъ, безсмысленными, полунагими идіотками; хромыми, изуродованными, исковерканными: будто все это прокаженное отребье нищей братьи окружаетъ его съ плачемъ, воемъ, визгомъ, протягиваетъ къ нему руки, умоляетъ, грозитъ и отскакиваетъ прочь, разсыпаясь и стрѣляя крупной дробью отборныхъ ругательствъ; будто, наконецъ, онъ опять взгромождается на свое обычное мѣсто, съеживается, скорчивается и летитъ съ быстротою вихря по той же безконечной дорогѣ, замѣчая въ полуснѣ, что луна бросаетъ слабый свѣтъ на верстовые столбы, и оглядываясь по временамъ назадъ въ смутномъ страхѣ наткнуться робкимъ глазомъ на мнимую погоню. И мерещится ему, будто не спитъ онъ никогда, и только дремлетъ съ открытыми глазами, вздрагивая и вскакивая по временамъ, чтобы прокричать громкій отвѣтъ на мнимый голосъ; будто онъ рвется, мечется, кривляется, кружится и проклинаетъ самого себя за то, что напрасно прискакалъ на измѣнническое rendezvous, что выпустилъ ее изъ своихъ рукъ, за то, что бѣжить теперь сломя шею, что не посмѣлъ явиться на его глаза, чтобы сдѣлать ему безстрашный вызовъ, за то, что перессорился со всѣмъ свѣтомъ, безумно разорвавъ дружескія и родственныя связи, и за то, что нашелъ въ себѣ самомъ непримиримаго врага, пораженнаго нравственной проказой, отравляющей дыханіе всякаго близкаго человѣка.
   И видитъ онъ въ лихорадочномъ бреду картины прошедшей и настоящей жизни, сбивая и перепутывая ихъ съ настоящимъ мгновеніемъ бѣшеной ѣзды. Старыя сцены мелькаютъ передъ нимъ, незванныя и непрошенныя, между новыми предметами, которые насильственно лѣзутъ въ глаза. И бредитъ м-ръ Каркеръ о томъ, что миновало и покончилось давнымъ давно, не обращая, по-видимому, никакого вниманія на встрѣчаемыя лица, которыя однако отуманиваютъ его голову и вдавливаютъ свои фигуры въ его разгоряченный мозгъ.
   И видитъ м-ръ Каркеръ въ лихорадочномъ бреду буйныя и странныя сцены, за которыми опять монотонный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ, лошадиныхъ копытъ и никакого покоя. Фантастическими призраками мелькаютъ передъ нимъ города и деревни, почтовые дворы, лошади, холмы и долины, свѣтъ и тьма, дороги и мостовыя, лощины и горы, ведро и ненастье, тишина и буря, и опять тотъ же монотонный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ, лошадиныхъ копытъ, и никакого покоя.
   И видитъ онъ сквозь сонъ, что подъѣзжаетъ, наконецъ, шумными дорогами къ шумной столицѣ, вихремъ пробѣгая города и деревни съ ихъ рѣдкой стариною, корчась въ три погибели въ своемъ безпокойномъ углу и плотнѣе закрываясь толстою шинелью, чтобы не наткнуться робкимъ взоромъ на густыя толпы бурливаго народа.
   Бредитъ м-ръ Каркеръ, и тѣмъ быстрѣе мчится впередъ, стараясь ни о чемъ не думать, и всегда колесуемый безпокойной мыслью. Мерещится ему, будто онъ не знаетъ, сколько часовъ пробылъ въ дорогѣ, и не умѣетъ сообразить точно мѣстностей на своемъ пути. Голова его кружится, въ глазахъ темнѣетъ, умъ, воображеніе и память парализованы въ своей дѣятельности, но нѣтъ ему остановки и покоя на трудномъ пути; и вотъ, наконецъ, онъ въ Парижѣ, гдѣ мутная рѣка неудержимо катитъ свои быстрыя волны среди двухъ ревущихъ потоковъ движенія и жизни.
   И мерещатся ему нескончаемыя улицы, набережныя, мосты, погреба, подвалы, водопроводы, фонтаны, своды, арки, крытые пассажи, густыя толпы черни, солдаты, омнибусы, фіакры, барабаны, и опять монотонный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ и конскихъ копытъ, которые теперь теряются во всеобщей суетѣ и суматохѣ. И вотъ смолкнулъ этотъ гвалтъ, когда м-ръ Каркеръ въ другомъ экипажѣ очутился за парижской заставой; но въ его ушахъ опять однообразный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ, лошадиныхъ копытъ, и нѣтъ ему никакого покоя.
   Разъ и еще разъ солнечный закатъ, длинныя дороги, ужасъ ночи, слабый свѣтъ фонарей, и опять однообразный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ, лошадиныхъ копытъ и никакого покоя. Разъ и еще разъ взошло жгучее. солнце на высокомъ горизонтѣ, и бредитъ м-ръ Каркеръ, будто кони его съ большимъ трудомъ взбираются на верхъ горы, спускаются внизъ, будто вдругъ обдало его прохладной свѣжестью морского вѣтра, и онъ увидѣлъ утренній свѣтъ на краяхъ отдаленныхъ волнъ. Мерещится ему, будто при полномъ приливѣ онъ входитъ въ гавань, видитъ рыбачьи лодки на поверхности далекихъ волнъ и веселыхъ женщинъ съ ихъ дѣтьми на берегу; будто мѣстами разбросаны рыбачьи сѣти вмѣстѣ съ платьемъ рыбаковъ, будто впереди кишатъ и снуютъ толпы матросовъ на самыхъ вершинахъ корабельныхъ мачтъ, и будто вся эта картина исчезаетъ во всеобщемъ блескѣ и колыханіи воды.
   Берегъ дальше и дальше отъ глазъ, и грезитъ м-ръ Каркеръ, будто онъ наблюдалъ съ пароходной палубы, какъ рѣдѣлъ туманъ, исчезая въ солнечныхъ лучахъ, и какъ позолотилась, наконецъ, вся поверхность тихаго моря. Берегъ потемнѣлъ и скрылся отъ глазъ, но вотъ впереди, по другую сторону, мерещатся утесы, строенія, вѣтряная мельница, церковь, и все это подходитъ ближе и ближе, становится виднѣе и виднѣе. Новая гавань, новый шумъ и новыя лица съ радостными криками на новомъ берегу. Бредитъ м-ръ Каркеръ, будто съ новымъ паническимъ страхомъ онъ сходитъ съ пароходной лѣстницы, и вотъ его нога опять на родной землѣ.
   И задумалъ онъ въ своемъ тревожномъ снѣ удалиться куда-нибудь въ знакомую деревню, успокоиться, отдохнуть, свести прошедшее съ настоящимъ и сообразить свои будущіе планы. Загроможденный безпорядочными грезами, онъ припомнилъ, наконецъ, какую-то станцію на желѣзной дорогѣ съ уединеннымъ и спокойнымъ трактиромъ и туда рѣшился направить свой дальнѣйшій путь.
   Съ этой цѣлью онъ пошелъ въ контору желѣзной дороги, взялъ билетъ, сѣлъ въ карету, закутался щинелью, притворился спящимъ, и скоро паровой гигантъ съ быстротою стрѣлы умчалъ его отъ морского берега во внутренность континента. Прибывъ къ назначенному мѣсту, онъ тщательно осмотрѣлъ окрестность съ ея малѣйшими подробностями. Разсчетъ его оказался вѣрнымъ: это было совершенно уединенное мѣсто, на краю небольшого лѣса. Здѣсь стоялъ всего только одинъ вновь выстроенный домикъ, окруженный красивымъ садомъ; до ближайшаго маленькаго городка было нѣсколько миль. Незамѣченный никѣмъ, м-ръ Каркеръ вошель въ трактирь и нанялъ на верху двѣ уютныхъ уединенныхъ комнатки, сообщающихся одна съ другой.
   Его главнѣйшимъ намѣреніемъ было успокоиться, привести въ порядокъ свои мысли и потомъ уже дѣйствовать, смотря по обстоятельствамъ. Разстройство его душевныхъ силъ, омраченныхъ злобой, достигло теперь до послѣдняго предѣла, и онъ скрежеталъ зубами, расхаживая по своей комнатѣ. Его мысли, не направленныя ни на что въ особенности, блуждали наудачу и кружили его голову. Онъ бѣсновался и вмѣстѣ чувствовалъ смертельную усталость.
   При всемъ томъ онъ не мотъ забыться ни на минуту. Его изнеможденный духъ утратилъ возможность терять сознаніе, и, казалось, его чело было заклеймено роковымъ проклятіемъ, которому суждено навсегда лишить его покоя. Онъ не имѣлъ никакой власти надъ собственными своими чувствами, какъ будто они принадлежали другому, постороннему лицу. Какая-то невидимая сила отталкивала его вниманіе отъ настоящихъ образовъ и звуковъ и насильственно вбивала въ его голову всѣ смутныя видѣнія и призраки оконченнаго путешествія. Мстительная женщина въ своей гордой и грозной позѣ безпрестанно представлялась его умственному взору, и въ то же время онъ продолжалъ летѣть сломя голову черезъ города и деревни, по горамъ и оврагамъ, по дорогамъ и мощенымъ улицамъ, въ дождь и бурю, въ ведро и ненастье, всегда и вездѣ оглушенный однообразнымъ звономъ колоколовъ, безконечнымъ стукомъ колесъ и лошадиныхъ копытъ, всегда и вездѣ осужденный на пытку безсильной злобы и мучимый презрѣніемъ къ самому себѣ.
   -- Какой нынче день? -- спросилъ онъ трактирнаго слугу, приготовлявшаго ему обѣдъ, -- среда?
   -- Помилуйте, какая среда. Сегодня четвергъ, сэръ!
   -- Ну да, я забылъ. A сколько времени? Мои часы не заведены.
   -- Безъ четверти пять, сэръ. Можетъ быть, сэръ, вы долго изволили находиться въ путешествіи?
   -- Да.
   -- По желѣзной дорогѣ?
   -- Да.
   -- Безпокойно, сэръ!
   -- Много здѣсь проѣзжающихъ?
   -- Довольно, сэръ, нечего жаловаться. Только сегодня никого не было. Бываетъ, сэръ, дѣла идутъ не такъ, чтобы того. Плохо, сэръ.
   Не отвѣчая ничего, Каркеръ сѣлъ на софу, облокотился обѣими руками на свои колѣни и уставилъ глаза на полъ. Онъ ни на минуту не могъ овладѣть своимъ вниманіемъ, и оно, противъ его воли, обращалось на тысячи отдаленныхъ и смутныхъ картинъ. Сонъ рѣшительно бѣжалъ отъ его глазъ.
   Онъ выпилъ послѣ обѣда рюмку вина, другую, третью, но безъ всякаго успѣха; никакія искусственныя средства не могли сомкнуть усталыхъ очей. Его мысли, безсвязныя и смутныя, волочили его безъ пощады по пятамъ дикихъ лошадей, какъ злодѣя, осужденнаго на мучительную пытку безъ отдыха и забвенія.
   Какъ долго онъ сидѣлъ, преданный, такимъ образомъ, своимъ дикимъ мечтаніямъ, никто не мотъ сказать съ большею неправильностью, чѣмъ самъ онъ. Однако ему было извѣстно, что онъ пилъ долго и пилъ много при слабомъ свѣтѣ нагорѣвшей свѣчи, какъ вдругъ онъ вскочилъ съ своего мѣста и, пораженный внезапнымъ ужасомъ, началъ вслушиваться.
   Не мечта обманула его. Земля дрожала, домъ грясся, воздухъ наполнялся дымомъ и ревомъ, и когда м-ръ Каркеръ, подходя къ окну, увидѣлъ причину всѣхъ этихъ явленій, его ужасъ не утихъ, и онъ отпрянулъ отъ окна, какъ будто неувѣренный въ своей безопасности.
   ГІроклятіе раздалось въ ушахъ его и прогремѣло по окрестной долинѣ, извергаясь въ искрахъ и клубахъ дыма. Одна минута, и смолкло все. Каркеръ почувствовалъ, что бѣшеный демонъ отведенъ въ свою обычную колею и зажалъ свою пасть; даже теперь, когда рельсы желѣзной дороги, освѣщенные луннымъ свѣтомъ, были пусты и безмолвны, какъ пустыня, онъ трепеталъ всѣмъ тѣломъ и едва переводиль духъ.
   И мерещилось ему, будто какая-то непреодолимая сила влечетъ его къ этой дорогѣ. Онъ вышелъ на свѣжій воздухъ и началъ бродить по ея краямъ, соображая недавній слѣдъ вагоновъ по искрамъ пепла, которыя еще лежали на пути. Пробродивъ минутъ тридцать въ этомъ направленіи, онъ вернулся назадъ и побрелъ мимо трактирнаго сада, все-таки придерживаясь краевъ желѣзной дороги и съ любопытствомъ разсматривая на досугѣ мосты, сигналы и лампы. Ему хотѣлось видѣть, какъ промчится здѣсь другая машина, которой ждали съ минуты на минуту.
   И вотъ она искрится, визжитъ, дымится и рветъ, изрыгая пламя, угли, пепелъ и озирая красными глазами дрожащее пространство. За ея хвостомъ причалены грузныя массы, и кажется, что онѣ готовы взлетѣть на воздухъ. М-ръ Каркеръ дрожитъ и робкимъ, невѣрнымъ шагомъ идетъ къ воротамъ.
   Еще и еще машина съ новымъ грузомъ и неистовымъ свирѣпствомъ. М-ръ Каркеръ приходилъ и уходилъ, гулялъ, дожидался, наблюдалъ и глазѣлъ съ какимъ-то дикимъ любопытствомъ, переходя отъ одной къ другой и удивляясь ихъ мѣднымъ лбамъ и массивнымъ колесамъ. "Какая въ нихъ гигантская сила! -- думалъ м-ръ Каркеръ, -- что, если подвернется кто подъ эти чудовищныя колеса? Уфъ! разлетится вдребезги!".
   Отуманенный виномъ и продолжительною безсонницею, м-ръ Каркеръ чаще и чаще возвращался къ этимъ идеямъ, и онѣ громоздились въ его мозгу наравнѣ съ другими фантастическими призраками. Было около полуночи, когда онъ воротился въ свою комнату, но страшныя грезы отстраняли всякую возможность покоя, и онъ сидѣлъ, и думалъ, и мечталъ, и ждалъ съ какимъ-то судорожнымъ нетерпѣніемъ приближенія къ станціи новой машины.
   Онъ легъ въ постель, почти безъ всякой надежды на сонъ, и насторожилъ свои уши. Заслышавъ черезъ нѣсколько минутъ колебаніе земли и дрожь своей спальни, онъ вскочилъ съ быстротою кошки, подбѣжалъ къ окну и принялся наблюдать, съ напряженнымь любопытствомъ, страшнаго гиганта съ багровыми глазами и открытой пастью, изъ которой съ шумомъ, трескомъ, грохотомъ и ревомъ извергались пылающіе угли, дымъ и пепелъ, разсыпаемый по ровной и гладкой стезѣ на далекое пространство. Потомъ, протирая глаза, онъ смотрѣлъ впередъ на дорогу, по которой думалъ ѣхать на солнечномъ восходѣ, такъ какъ здѣсь уже нельзя было разсчитывать на отдыхъ; затѣмъ онъ ложился опять, какъ будто для того, чтобы яснѣе слышать умственнымъ ухомъ однообразный звонъ колоколовъ, безконечный стукъ колесъ и конскаго топота, впредь до прибытія на мѣсто новаго гиганта, который расшевелитъ и растревожитъ его вещественное ухо. Такъ продолжалось во всю ночь. Вмѣсто успокоенія и власти надъ собой, онъ утратилъ, казалось, и послѣднюю надежду обуздать встревоженныя чувства. Съ наступленіемъ разсвѣта онъ почувствовалъ невыносимую пытку разгоряченной мысли: прошедшее, настоящее и будущее волновались передъ нимъ въ смутныхъ образахъ, лишенныхъ всякой связи, и онъ потерялъ всякую возможность останавливать на нихъ свой взоръ.
   -- Въ которомъ часу приходитъ паровозъ? -- спросилъ м-ръ Каркеръ слугу, который на разсвѣтѣ пришелъ въ его комнату со свѣчею въ рукахъ.
   -- Въ четверть пятаго, сэръ. Ровно въ четыре приходитъ, сударь, экстренная машина, но она здѣсь не останавливается никогда. Летитъ напроломъ, сэръ.
   Каркеръ приставилъ руку къ своей пылающей головѣ и взглянулъ на свои часы. Было около половины четвертаго.
   -- Кажись, сэръ, никто съ вами не поѣдетъ, -- замѣтилъ слуга. -- Есть тутъ два джентльмена, но они дожидаются лондонскаго поѣзда.
   -- Вы, помнится, говорили, что y васъ никого не было, -- сказалъ Каркеръ съ призракомъ своей старинной улыбки, назначавшейся для выраженія его подозрѣній.
   -- Это вчера, сэръ. Два джентльмена прибыли ночью съ малымъ поѣздомъ, который останавливается здѣсь. Угодно теплой воды, сэръ?
   -- Нѣтъ. Унесите назадъ свѣчу. Свѣтло и безъ огня.
   Едва ушелъ лакей, онъ вскочилъ съ постели и подошелъ къ окну. Холодный утренній свѣтъ заступалъ мѣсто ночи, и небо покрывалось уже багровымъ заревомъ передъ солнечнымъ восходомъ. Онъ умылъ холодною водой свою голову и лицо, одѣлся на скорую руку, спустился внизъ, расплатился и вышелъ изъ трактира...
   Утренній воздухъ повѣялъ на него прохладой, которая, какъ и вода, не имѣла для него освѣжительнаго свойства. Онъ вздохнулъ. Бросивъ взглядъ на мѣсто, гдѣ онъ гулялъ прошлую ночь, и на сигнальные фонари, безполезно теперь бросавшіе слабый отблескъ, онъ поворотилъ туда, гдѣ восходило солнце, величественное въ своей утренней славѣ.
   Картина прекрасная, великолѣпная, божественно-торжественная! Когда м-ръ Каркеръ смотрѣлъ своими усталыми глазами, гдѣ и какъ въ безпредѣльномъ океанѣ всплывало спокойное свѣтило, которое отъ начала міра съ одинаковымъ привѣтомъ бросаетъ свои лучи на добродѣтель и порокъ, красоту и безобразіе, -- кто скажетъ, что въ его, даже въ его грѣшной душѣ не родилась мысль о другой надзвѣздной жизни, гдѣ всемогущая рука положитъ несокрушимыя преграды распространенію зла? Если онъ вспоминалъ когда-нибудь о сестрѣ и братѣ съ чувствомъ нѣжности или угрызенія, кто скажеть, что это не было въ такую торжественную минуту?
   Но теперь онъ не имѣлъ нужды въ братьяхъ и сестрахъ. Рука смерти висѣла надъ нимъ. Она вычеркнула его изъ списка живыхъ созданій, и онь стоитъ на краю могилы.
   Онъ заплатилъ деньги за поѣздку въ то село, о которомъ думалъ, и до пріѣзда машины гулялъ покамѣстъ одинъ около рельсовъ, углубляясь по долинѣ и переходя чрезъ темный мостъ, какъ вдрутъ при поворотѣ назадъ, недалеко отъ гостиницы онъ увидѣлъ того самаго человѣка, отъ котораго бѣжалъ. М-ръ Домби выходилъ изъ двери, черезъ которую только что онь вышелъ самъ. И глаза ихъ встрѣтились.
   Въ сильномъ изумленіи онъ пошатнулся и отпрянулъ на дорогу. Спутываясь больше и больше, онъ отступилъ назадъ нѣсколько шаговъ, чтобы оградить себя большимъ пространствомъ, и смотрѣлъ во всѣ глаза на своего преслѣдователя, насилу переводя ускоренное дыханіе.
   Онъ услышалъ свистокъ, другой, третій, увидѣлъ, что на лицѣ его врага чувство злобной мести смѣнилось какимъ-то болѣзненнымъ страхомъ, почувствовалъ дрожь земли, узналъ, въ чемъ дѣло, испустилъ пронзительный крикъ, наткнулся на багровые глаза, потускнѣвшіе отъ солнечнаго свѣта, -- и огненный гигантъ сбилъ его съ ногъ, растиснулъ, засадилъ въ зазубренную мельницу, разорвалъ его члены, обдалъ кипяткомъ, исковеркалъ, измололъ и съ презрѣніемъ выбросилъ на воздухъ изуродованныя кости.
   Оправившись отъ изумленія, близкаго къ обмороку, путешественникъ, узнанный такимъ образомъ, увидѣлъ, какъ четверо убирали съ дороги что-то тяжелое и мертвенное, какъ они положили на доску этотъ грузъ, и какъ другіе люди отгоняли собакъ, которыя что-то обнюхивали на дорогѣ и лизали какую-то кровь, подернутую пепломъ.
  

Глава LVI.

Радость за радостью и досада Лапчатаго Гуся.

  
   Мичманъ въ большой суетѣ. М-ръ Тутсъ и Сусанна, наконецъ, пріѣхали. Сусанна безъ памяти побѣжала на верхъ; м-ръ Тутсъ и Лапчатый Гусь вошли въ гостиную.
   -- О, голубушка моя, миссъ Флой! -- кричала Сусанна Нипперъ, вбѣгая въ комнату Флоренеы. -- Дойти до такихъ напастей въ собственномъ домѣ и жить одной безъ всякой прислуги, горлинка вы моя, сиротинка безпріютная! Ну теперь, миссъ Флой, не отойти мнѣ прочь ни за какія блага въ свѣтѣ: я не то чтобы какой-нибудь мокрый мохъ или мягкій воскъ, но вѣдь мое сердце и не камень, не кремень, съ вашего позволенія!
   Выстрѣливъ этими словами залпомъ и безъ малѣйшихъ знаковъ препинанія, миссъ Нипперъ стояла на колѣняхъ передъ Флоренсой и теребила ее на всѣ стороны своими крѣпкими объятіями.
   -- Ангельчикъ мой! -- кричала Сусанна. -- Я знаю все, что было, и знаю все, что будетъ, и мнѣ душно, миссъ Флой!
   -- Сусанна! милая, добрая Сусанна!
   -- Благослови ее Богъ! Я была ея маленькою нянькой, когда она была ребенкомъ, и вотъ выходитъ она замужъ! Правда ли это, горлинка вы моя, красавица моя, правда ли? -- восклицала Сусанна, задыхаясь отъ усталости и восторга, отъ гордости и печали, и еще Богъ знаетъ отъ какихъ противоположныхъ чувствъ.
   -- Кто вамъ это сказалъ? -- спросила Флоренса.
   -- Силы небесныя, да это невинное созданье, м-ръ Тутсъ! -- отвѣчала Сусанна. -- Я знаю, что онъ говоритъ сущую правду, и убѣждена въ ней, какъ нельзя больше. Это самый преданный и невинный ребенокъ, какого съ огнемъ не найти среди бѣлаго дня. И будто горлинка моя, миссъ Флой, на самомъ дѣлѣ выходитъ замужъ? О, правда ли это, правда ли? ...
   Сусанна цѣловала милую дѣвушку, ласкала ее, клала свою руку на ея плечо, плакала, смѣялась, рыдала, и эти смѣшанныя чувства радости, состраданія, удовольствія, нѣжности, покровительства и сожалѣнія, съ какими она постоянно возвращалась къ своему предмету, были въ своемъ родѣ столь женственны и вмѣстѣ прекрасны, что не много подобныхъ явленій можно встрѣтить на бѣломъ свѣтѣ.
   -- Перестаньте, моя милая! -- сказала, наконецъ, кроткимъ голосомъ Флоренса. -- Вамъ надобно отдохнуть, успокоиться, Сусанна.
   Миссъ Нипперъ усѣлась y ногъ Флоренсы вмѣстѣ съ Діогеномъ, который въ изъявленіе искренней дружбы уже давно вилялъ хвостомъ и лизалъ ея лицо. Поглаживая одной рукою Діогена и приставляя другую къ своимъ глазамъ, она призналась, что теперь гораздо спокойнѣе, и въ доказательство принялась рыдать и смѣяться громче прежняго.
   -- Я ... я ... право, душечка моя, миссъ Флой, я въ жизнь не видала такого созданія, какъ этотъ Тутсъ. Да и не увижу никогда, никогда.
   -- Онъ очень добръ, -- сказала Флоренса.
   -- И очень смѣшенъ, -- прибавила Сусанна. -- Послушали бы вы, какъ онъ изъяснялся со мной въ каретѣ, между тѣмъ какъ этотъ бѣшеный Гусь сидѣлъ на козлахъ.
   -- Насчетъ чего, Сусанна? -- робко спросила Флоренса.
   -- Да насчетъ лейтенанта Вальтера, капитана Гильса, насчетъ васъ, миссъ Флой, и безмолвной могилы, -- сказала Сусанна.
   -- Безмолвной могилы? -- повторила Флоренса.
   -- Онъ говоритъ, -- продолжала Сусанна, разражаясь бурнымъ истерическимъ смѣхомъ, -- говоритъ, что непремѣнно и безъ малѣйшаго замедленія сойдетъ въ могилу, благословляя вашу судьбу и желая всевозможныхъ благъ лейтенанту Вальтеру. Тутъ однако нечего тревожиться, милая моя миссъ Флой: онъ слишкомъ счастливъ чужимъ счастьемъ и будетъ жить на славу. М-ръ Тутсъ -- не Соломонъ -- этого о немъ нельзя сказать, онъ и не будетъ Соломономъ, но въ томъ могу поручиться, что еще никто не видалъ на свѣтѣ такого честнаго, великодушнаго, безкорыстнаго добряка.
   Сдѣлавъ эту энергичную декларацію, миссъ Нипперъ продолжала хохотать до упаду и едва собралась съ силами извѣстить, что м-ръ Тутсъ дожидается внизу, въ сладкой надеждѣ вознаградить себя лицезрѣніемъ Флоренсы за усердные труды, поднятые въ послѣднюю экспедицію.
   Флоренса поручила сказать, что она надѣется имѣть удовольствіе благодарить лично м-ра Тутса, и Сусанна, спустившись внизъ, немедленно привела этого молодого джентльмена, наружность котораго все еще была въ ужасномъ безпорядкѣ и обличала сильное внутреннее волненіе.
   -- Миссъ Домби, -- началъ м-ръ Тутсъ, -- быть представленнымъ опять... я нахожусь... имѣя позволеніе... относительно вашего здоровья... то есть, я рѣшительно не знаю, что я говорю; но это ничего, миссъ Домби, ей Богу, ничего!
   Флоренса съ улыбкой подала ему обѣ руки, и на ея лицѣ заискрилась самая граціозная благодарность.
   -- Вы такъ много для меня сдѣлали, добрый м-ръ Тутсъ, что y меня недостаетъ словъ для выраженія вамъ своей глубокой признательности.
   -- Если бы вы, миссъ Домби, -- сказалъ м-ръ Тутсъ какимъ-то благоговѣйнымъ голосомъ, -- могли какъ-нибудь, при своемъ ангельскомъ характерѣ, или, по крайней мѣрѣ, захотѣли проклясть меня, будьте увѣрены, отъ вашихъ проклятій было бы мнѣ не легче, чѣмъ отъ этихъ незаслуженныхь выраженій благодарности и небесной доброты. Ваши слова дѣйствуютъ на меня... такъ сказать... но это собственно ничего, и не въ этомъ рѣчь.
   На это, разумѣется, трудно было пріискать приличньгй отвѣтъ, и Флоренса ограничилась лишь тѣмъ, что поблагодарила его опять.
   -- Я бы желалъ, миссъ Домби, воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы войти въ нѣкоторыя объясненія, разумѣется, если вы позволите.
   -- Сдѣлайте милость.
   -- Мнѣ слѣдовало имѣть удовольствіе привести къ вамъ Сусанну гораздо раньше; но, во-первыхъ, мы не знали имени родственника, къ которому она уѣхала, a во-вторыхъ, оказалось, что она оставила домъ этого родственника и переселилась куда-то въ другое мѣсто. То есть, я вамъ скажу, если бы не Лапчатый Гусь, который уменъ, какъ нельзя болѣе, то я бы никакъ не добился толку относительно мѣста жительства миссъ Нипперъ.
   Флоренса улыбнулась.
   -- Но не въ этомъ сущность дѣла, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ. -- Общество Сусанны, увѣряю васъ, миссъ Домби, было для меня утѣшеніемъ и отрадой въ этомъ проклятомъ состояніи духа, которое легче вообразить, чѣмъ описать. Путешествіе было для меня истинной усладой и, такъ сказать, вознагражденіемъ. Но не въ этомъ сущность дѣла. Миссъ Домби, я имѣлъ счастье замѣчать вамъ и прежде, что я далеко не изъ числа людей, y которыхъ, что называется, мозгъ въ здоровомъ состояніи. Мнѣ это очень хорошо извѣстно. Едва ли сыщется еще человѣкъ, который бы такъ отлично понималъ всю пустоту своей головы, какъ я, и если нѣкоторые люди называли меня безмозглымъ, то я нахожу, что они были въ этомъ отношеніи совершенно правы. Все это однако, миссъ Домби, отнюдь не мѣшаетъ мнѣ представлять въ ясномъ свѣтѣ свои отношенія къ лейтенанту Вальтеру. Пусть, если можно, увеличится еще больше моя душевная пытка, я обязанъ сказать, что лейтенантъ Вальтеръ -- прекрасный молодой человѣкъ и, по моему мнѣнію, достоинъ благословенія; которое нисходитъ на его ... на его чело. Дай Богъ ему силу и возможность оцѣнить во всей полнотѣ неземное блаженство, котораго оказался недостойнымъ другой человѣкъ, несчастнѣйшій изъ всѣхъ животныхъ въ этомъ мірѣ! Но все-таки не въ этомъ сущность дѣла. Миссъ Домби, капитанъ Гильсъ мой истинный другъ, и я не хочу сомнѣваться, что ему по временамъ было бы пріятно видѣть меня въ своемъ домѣ, точно такъ же, какъ я, съ своей стороны всегда съ особеннымъ удовольствіемъ сталъ бы принимать y себя капитана Куттля. Мы понимаемъ и цѣнимъ другъ друга. Но я не могу забыть, что разъ въ своей жизни я велъ себя неприлично на одномъ изъ угловъ Брайтонской площади, и если въ этомъ послѣднемъ отношеніи мое присутствіе будетъ вамъ казаться непріятнымъ, то я прошу только сказать мнѣ объ этомъ теперь, и, будьте увѣрены, я пойму васъ совершенно. Я не огорчусь, не посѣтую, не приду въ отчаяніе; напротивъ, я почту себя счастливымъ и стану гордиться, что имѣлъ честь удостоиться вашего довѣрія. Вотъ въ чемъ сущность дѣла, миссъ Домби.
   -- М-ръ Тутсъ, -- отвѣчала Флоренса, -- вы мой старинный и вѣрнѣйшій другъ, какъ же пришло вамъ въ голову, что мнѣ было бы непріятно васъ видѣть въ этомъ домѣ? Встрѣча съ вами, будьте увѣрены, всегда доставить мнѣ большое удовольствіе, и только одно удовольствіе.
   -- Миссъ Домби, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, вынимая платокъ изъ кармана, -- если теперь я пр олилъ слезу, то это -- слеза радости. Будьте, однако, спокойны: это ничего, и премного вамъ обязанъ. Послѣ того, что вы сейчасъ сказали, я считаю нужнымъ предувѣдомить васъ, миссъ Домби, что я. не намѣренъ впередъ неглижировать своимъ костюмомъ и не обращать никакого вниманія на свою наружность, какъ это дѣлалъ вѣ послѣднее время.
   Флоренса, не безъ нѣкотораго смущенія, должна была одобрить это намѣреніе.
   -- Относительно этого пункта, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ, -- я держусь собственно тѣхъ мыслей, что всякій порядочный человѣкъ, прежде чѣмъ опуститься въ безмолвную могилу, долженъ вести себя приличнымъ и всегда нѣсколько изящнымъ образомъ. Поэтому съ этой поры я тщательно стану наблюдать, чтобы сапоги мои были вычищены и высвѣтлены самою лучшею ваксой. Такое замѣчаніе, миссъ Домби, конечно, не имѣетъ для васъ никакой важности, но я осмѣлился его сдѣлать въ вашемъ присутствіи первый и послѣдній разъ. Благодарю васъ отъ всего моего сердца. Если вообще я не имѣю той чувствительности, какую бы хотѣли во мнѣ видѣть мои искренніе друзья, зато могу увѣрить честнымъ и благороднымъ словомъ, я чувствую всегда вовремя и кстати, что требуютъ приличія и любезность отъ всякаго порядочнаго человѣка. Если, напримѣръ, въ этомъ отношеніи мнѣ нужно выразить то, что я чувствую въ настоящую минуту, то я.... я уже давно понимаю, что мнѣ пора идти.
   Раскланявшись, какъ слѣдуетъ порядочному джентльмену, м-ръ Тутсъ, утѣшенный и успокоенный, сошелъ внизъ и отыскалъ въ магазинѣ капитана Куттля.
   -- Капитанъ Гильсъ, -- началъ м-ръ Тутсъ, -- настоящая наша бесѣда съ вами должна быть покрыта не иначе, какъ священною печатью довѣрія и совершеннѣйшей искренности. Это, собственно говоря, будетъ продолженіемъ того, что сейчасъ происходило наверху между мною и миссъ Домби.
   -- Начинай, дружище, начинай!
   -- Миссъ Домби, я полагаю, скоро будетъ соединена съ лейтенантомъ Вальтеромъ? Такъ ли, капитанъ Гильсъ?
   -- Такъ, любезный другъ. Мы всѣ товарищи по этому дѣлу и причаливаемъ въ одну сторону. Валли и общая услада нашего сердца будутъ соединены, тотчасъ же послѣ того, какъ ихъ окликнутъ въ домѣ благодати, -- шепталъ ему на ухо капитанъ Куттль.
   -- Окликнутъ! -- повторилъ Тутсъ.
   -- Да, мой другъ, въ церкви, вонъ тамъ! -- сказалъ капитанъ, указывая своимъ пальцемъ черезъ плечо.
   -- Вотъ что! охъ!
   -- A потомъ, -- продолжалъ капитанъ своимъ хриплымъ шепотомъ, разглаживая спину и плечи м-ра Тутса, -- затѣмъ что послѣдуетъ? Наша услада, какъ залетная птичка, выпорхнетъ изъ родного гнѣздышка и отлетитъ далеко, далеко, за широкія моря! Они ѣдутъ въ Китай, пріятель!
   -- Великій Боже! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ.
   -- Да, любезный другъ. Корабль, принявшій его на свой бортъ, когда онъ носился по бурнымъ волнамъ, ведетъ торговлю съ Китаемъ, и Вальтеръ въ продолженіе своего путешествія заслужилъ себѣ всеобщую благосклонность. Его полюбили на землѣ и на морѣ, такъ какъ онъ, видишь ты, прекрасный и очень смышленый молодой человѣкъ. И вотъ, когда умеръ въ Кантонѣ суперкаргъ, т. е. главный корабельный приказчикъ, то мѣсто его досталось Вальтеру, и теперь онъ станетъ завѣдывать въ этой должности другимъ кораблемъ, который принадлежитъ тѣмъ же владѣльцамъ. По этой-то причинѣ, любезный другъ, наша общая услада и поѣдетъ вмѣстѣ съ Вальтеромъ въ Китай.
   М-ръ Тутсъ и капитанъ разомъ испустили по глубокому вздоху.
   -- Что же дѣлать, любезный другъ? -- продолжалъ капитанъ. -- Она любитъ его сердечно. Онъ любитъ ее сердечно. Тотъ, кто задумалъ бы ихъ разлучить и оторвать другъ отъ друга, былъ бы лютымъ звѣремъ, a не человѣкомъ. Когда она безпріютной и бездомной сиротой пришла сюда и упала на эти доски, ея израненное сердце было разбито, сокрушено. Я это знаю; я это видѣлъ собственными глазами, я, Эдуардъ Куттль, мореходъ великобританскій. Но теперь въ ея сердцѣ истинная, вѣрная, постоянная любовь, которую не сокрушатъ человѣческія силы. Если бы, напримѣръ, случилось такъ, что я не зналъ бы этого, и не вѣдалъ, что Вальтеръ ея истинный братъ и возлюбленный, a она его сестра и первая любовь, я скорѣе отрубилъ бы здѣсь эти руки и ноги, чѣмъ допустилъ бы ее улетѣть за широкія моря. Но я знаю дѣла такъ, какъ они есть, -- и что же такое? Пусть, они ѣдутъ съ миромъ, и да будетъ воля Божія! аминь!
   -- Капитанъ Гильсъ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, -- позвольте мнѣ имѣть удовольствіе пожать вашу руку. Вы говорите такъ хорошо, такъ хорошо, что невольно распространяется теплота по всему тѣлу, особенно когда вы произносите: аминь. Вамъ извѣстно, капитанъ Гильсъ, что и я до безумія любилъ миссъ Домби.
   -- Развеселись, пріятель! -- сказалъ капитанъ, положивъ свою руку на плечо м-ра Тутса. -- Стой и держись крѣпче,
   -- Я и хочу развеселиться, -- капитанъ Гильсъ и по возможности держаться крѣпче. Только когда откроетъ свою пасть передъ моими глазами широкая могила я приготовлюсь къ похоронамъ, но не прежде. Не имѣя въ настоящую минуту никакой власти надъ собою, я покорнѣйше прошу васъ быть такъ добрымъ, принять на себя трудъ передать лейтенанту Вальтеру слѣдующій пунктъ.
   -- Пунктъ, пріятель, -- повторилъ капитанъ, -- какой же?
   -- Миссъ Домби, въ своемъ неизреченномъ снисхожденіи, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ, вытирая глаза, -- изволила сказать, что мое присутствіе можетъ ей доставить нѣкоторое удовольствіе, и я увѣренъ, что всѣ въ этомъ домѣ, со включеніемъ васъ, капитанъ Гильсъ, будутъ снисходительно смотрѣть на присутствіе безталаннаго горемыки, который, очевидно, рожденъ на свѣтъ по какой-то непростительной ошибкѣ. Поэтому, Капитанъ Гильсъ, я теперь безъ церемоніи стану заходить сюда по вечерамъ, пока всѣ мы будемъ вмѣстѣ. Но просьба моя, собственно говоря, такого рода. Если, паче чаянія, мнѣ покажется когда-нибудь, что я не могу вынести взоровъ лейтенанта Вальтера и выбѣгу изъ комнаты, я надѣюсь, вы оба, капитанъ Гильсь, будете считать это несчастьемъ и отнюдь не преступленіемъ съ моей стороны и будете убѣждены, что я ни къ кому не питаю въ своей душѣ злобы или ненависти, и всего менѣе къ лейтенанту Вальтеру. Надѣюсь также, вы оба примете на себя трудъ дѣлать по этому поводу замѣчанія, что я вышелъ, вѣроятно, прогуливаться на свѣжемъ воздухѣ, или, всего вѣрнѣе, посмотрѣть, какъ идетъ время на часахъ королевской биржи. Если, капитанъ, вы войдете со мной въ эти планы и дадите положительный отвѣтъ за лейтенанта Вальтера, это будетъ величайшимъ облегченіемъ для моихъ чувствъ и такой отрадой, за которую я не постоялъ бы удѣлить значительную часть своей собственности.
   -- Любезный другъ, -- отвѣчалъ капитанъ, -- ни слова больше. За какую бы веревку ты ни ухватился, я и Вальтеръ Гэй будемъ тянуть ее изо всей мочи.
   -- Капитанъ Гильсъ, благодарю васъ, вы утѣшили горемыку и сняли грузъ съ его сердца. Я желаю сохранить доброе мнѣніе обо всемъ и обо всѣхъ, хотя рѣшительно не знаю, какъ выразить свои чувства. На душѣ такъ полно, что кажется, будто льется черезъ край, a захочешь высказаться, -- языкъ ии съ мѣста, какъ будто привинтили его къ зубамъ. Это все равно, если бы, напримѣръ, Борджесъ и компанія обѣщали своему заказчику сдѣлать какія-нибудь необычайныя панталоны и потомъ не могли бы выкроить того, что y нихъ на душѣ.
   Пояснивъ такимъ образомъ свою оригинальную мысль, м-ръ Тутсъ пожелалъ капитану Куттлю всевозможныхъ благъ и отправился во свояси.
   Капитанъ Куттль, окруженный въ домѣ усладой сердца и Сусанной, былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ и наслаждался неподдѣльнымъ блаженствомъ, которое съ каждымъ днемъ увеличивалось все больше и больше. Онъ почасту и подолгу производилъ глубокомысленныя совѣщанія съ миссъ Сусанной Нипперъ, необычайная мудрость и рѣшительное могущество которой служили для него предметомъ постояннаго удивленія, ибо никогда не забывалъ Куттль, какъ сія дѣвица изъявила нѣкогда желаніе ополчиться противъ самой м-съ Макъ Стингеръ, женщины экстраординарной и непобѣдимой въ своемъ родѣ. Послѣ одного изъ такихъ совѣщаній, онъ явился къ Флоренсѣ съ докладомъ, что нѣкоторыя основательныи причины и разумныя соображенія заставляютъ его желать, чтобы въ домѣ поселилась какая-нибудь женщина, всего лучше знакомая, которая бы по хозяйству имѣла верховный надзоръ надъ дочерью пожилой леди, засѣдавшей по обыкновенію подъ синимъ зонтикомъ на птичьемъ рынкѣ. Сусанна, вызванная подать свой голосъ, немедленно объявила, что, по ея мнѣнію, ничего не можетъ быть лучше м-съ Ричардсъ. Флоренса засіяла при этомъ имени, и совѣщаніе окончилось само собою. Въ тотъ же день послѣ обѣда, Сусанна отправилась къ жилищу м-ра Тудля, навела необходимыя справки, и вечеромъ съ большимъ тріумфомъ воротилась домой вмѣстѣ съ розовою, вѣчно цвѣтущею Полли, которая, при видѣ Флоренсы, обнаружила почти такія же эксцентричныя чувства, какъ сама миссъ Нипперъ.
   Когда, такимъ образомъ, къ общему благополучію былъ устроенъ этотъ важный хозяйственный пунктъ, Флоренса начала вдумываться, какъ бы ей приличнымъ образомъ приготовить Сусанну къ ихъ неизбѣжной и уже скорой разлукѣ. Дѣло нелегкое и чрезвычайно щекотливое, ибо миссъ Нипперъ объявила наотрѣзъ, что она ни за что и никогда не разстанется съ нею, a извѣстно, что миссъ Нипперъ не охотница отставать отъ своихъ плановъ.
   -- Ну, a насчетъ жалованья вы не безпокойтесь, милая моя миссъ Флой, и не хлопочите о такихъ пустякахъ: y меня есть деньженки въ сберегательной кассѣ и хватитъ надолго, a если бы не хватило, я не площадная торговка, чтобы продавать свою любовь. До денегъ ли теперь, горлица вы моя, ангельчикъ, миссъ Флой! Пусть прахъ поберетъ все, знать ничего не хочу, только бы вы были со мной! Съ той поры, какъ скончалась ваша бѣдная маменька, я неотлучно была при васъ, дѣлила съ вами радость и горе, и вы сами ко мнѣ привыкли во всѣ эти годы. Я не хвастаюсь, миссъ Флой, и не горжусь, a все-таки вы безъ меня не уѣдете, не должны уѣзжать и не можете уѣхать.
   -- Я ѣду далеко, милая Сусанна, очень далеко!
   -- Тѣмъ, стало быть, я нужнѣе для васъ, миссъ Флой. Боже ты мой, Боже, я не робкаго десятка, чтобы испугаться далекой дороги.
   -- Но я ѣду съ Вальтеромъ, милая Сусанна, и готова съ нимъ на всякія путешествія, на всякія опасности! Вальтеръ бѣденъ, и я очень бѣдна: мой долгъ научиться помогать ему и помогать самой себѣ.
   -- Развѣ вамъ учиться помогать себѣ и другимъ, милая моя миссъ Флой! -- вскричала Сусанна, замотавъ головой и явно обнаруживая нѣкоторое нетерпѣніе. -- Вы были благодѣтельницею для всѣхъ, кто ни окружалъ васъ, и только Богу извѣстно, сколько перенесло страданій ваше благородное сердце. Дайте мнѣ переговорить самой съ м-ромъ Вальтеромъ Гэемъ, и я непремѣнно устрою такъ, что вы не поѣдете одна.
   -- Одна, Сусанна? одна, говорите вы? Какъ одна? A развѣ Вальтеръ не беретъ меня съ собою?
   Какая свѣтлая, изумленная, восхитительная улыбка озарила ее! Молодой человѣкъ дорого бы далъ, чтобы быть свидѣтелемъ этого мгновенія.
   -- Надѣюсь, Сусанна, вы не будете говорить съ Вальтеромъ, если я сама не попрошу васъ объ этомъ, -- прибавила Флоренса кроткимъ тономъ!
   -- Почему же нѣтъ, миссъ Флой? -- рыдала Сусанна.
   -- Потому что, дѣлаясь его женою, я отдаю ему все свое сердце и рѣшаюсь жить съ нимъ вмѣстѣ и умереть. Если бы вы стали говорить съ нимъ такъ же, какъ теперь со мной, онъ могъ бы подумать, что я опасаюсь за свою будущность, и что вы, въ свою очередь, боитесь за меня. Что дѣлать, милая Сусанна? Я люблю его!
   И прекрасное лицо молодой дѣвушки озарилось тѣмъ животворнымъ свѣтомъ, которому суждено бросить свои лучи на весеннюю жизнь чистаго и дѣвственнаго сердца! И Сусанна Нипперъ еще и еще разъ бросилась въ объятія своей милой барышни, заплакала, зарыдала и повторяла съ умилительнымъ эффектомъ, неужели ея горлинка летитъ изъ родного гнѣздышка на чужую, дальнюю сторону!
   Но при такой женской слабости, миссъ Нипперъ была столь же способна обуздывать свои собственныя чувства, какъ и нападать на страшную Макъ Стингеръ. Съ этой поры, не возвращаясь никогда къ этому предмету, она была весела, дѣятельна, суетлива и отважна. Впрочемъ, однажды она объявила по секрету м-ру Тутсу, что она "храбрится" только до времени, и что ей никакъ не выдержать, когда миссъ Домби будетъ уѣзжать.
   -- Все тогда кончено, -- сказала она, -- и я боюсь, что съ тоски совсѣмъ закружится моя голова.
   М-ръ Тутсъ объявилъ, съ своей стороны, что онъ вовсе потеряетъ голову, и они усердно плакали вмѣстѣ, смѣшивая свои слезы; но никогда СусаннаНипперъ не обнаруживала подобныхъ чувствъ въ присутствіи Флоренсы или въ предѣлахъ молодого мичмана.
   Какъ ни былъ ограниченъ гардеробъ Флоренсы -- какой контрастъ съ приготовительными церемоніями послѣдней свадьбы, въ которой она принимала участіе! -- однако все-таки дѣла было довольно, и Сусанна Нипперъ, засѣдая подлѣ своего друга, работала во весь день съ озабоченнымъ усердіемъ пятидесяти швей. Удивительная дѣятельность капитана Куттля могла бы значительно подвинуть впередъ и распространить эту экипировку, если бы позволили ему съ полнымъ жаромъ предаться своей дѣятельности, и онъ уже начиналъ хлопотать насчетъ зонтиковъ, шелковыхъ чулокъ, синихъ башмаковъ и насчетъ другихъ весьма важныхъ статей, совершенно необходимыхъ для морского путешествія; но остальные члены компаніи убѣдили его, посредствомъ разныхъ хитростей, ограничить свое дѣйствіе рабочими ящичками и платяными коробками, за которыми онъ тотчасъ же поспѣшилъ въ самый модный магазинъ, гдѣ и выбралъ матеріи самаго лучшаго качества. Совершивъ этотъ подвигъ, онъ двѣ недѣли сряду отъ утра до обѣда то и дѣло любовался на свою покупку, выбѣгая по временамъ на улицу, чтобы промыслить какую-нибудь новую дополнительную статью. Но его главнѣйшая, мастерская штука состояла въ томъ, что въ одно прекрасное утро ящикъ и коробка украсились двумя мѣдными дощечками, на которыхъ искусная рука вырѣзала сердце, пронзенное стрѣлою, и подъ нимъ красовалась надпись: Флоренса Гэй. Этимъ утромъ онъ разомъ одну за другою выкурилъ четыре трубки и ухмылялся во весь день.
   Несмотря на безчисленныя хлопоты, Вальтеръ каждое утро забѣгалъ къ Флоренсѣ и проводилъ съ нею всѣ вечера. Передъ его приходомъ Флоренса спускалась внизъ изъ своихъ верхнихъ комнатъ, ожидала его въ маленькой гостиной, или, иной разъ, украдкой выходила за дверь, чтобы встрѣтить его съ открытыми объятіями. Въ сумерки они всегда были вмѣстѣ. О, счастливое, благословенное время! О, глубокій, неисчерпаемый источникь любви, способный изливаться животворною струею на раны человѣческаго сердца!
   Жестокое пятно еще было на ея груди. Оно лежало между нею и ея возлюбленнымъ, когда онъ прижималъ ее къ своему сердцу. Но она забыла тотъ роковой ударъ. Когда ея сердце билось для нея, и когда ея собственное сердце билось для него, звуки разстроенной музыки были для нихъ не слышны, и они оба теряли способность сознавать, что есть на свѣтѣ люди съ безчеловѣчными сердцами. Нѣжная и слабая, но сильная могуществомъ любви, она забывала все на свѣтѣ, и ея міръ, сосредоточенный въ объятіяхъ одного человѣка, былъ наполненъ видѣніями, которыя не могли болѣе тревожить любящей души.
   Какъ часто старый домъ и старые дни проносились передъ ней въ эти часы сумерекъ, когда она искала убѣжища въ объятіяхъ прекраснаго юноши, гордаго ея любовью! Какъ часто въ этомъ счастливомъ убѣжищѣ проливала она слезы радости, встрѣчаясь съ этими глазами, которые наблюдали ее съ такимъ любящимъ и усерднымъ вниманіемъ! И чѣмъ крѣпче прижималась она къ этимъ объятіямъ, тѣмъ чаще возникалъ въ ея душѣ милый образъ покойнаго брата, и казалось ей, будто послѣдній разъ она видѣла его въ тотъ полночный часъ, когда онъ, одинокій и больной, лежалъ въ своей спальнѣ, и она цѣловала его лицо.
   Смерклось. Молодые люди долго стояли другъ передъ другомъ, не говоря ни слова. Флоренса прервала молчаніе такимъ образомъ:
   -- Милый Вальтеръ, знаешь ли, о чемъ я думала сегодня?
   -- О томъ, какъ быстро идетъ время, и какъ скоро мы понесемся по широкому морю, не такъ ли, мой другъ?
   -- Нѣтъ, Вальтеръ, я часто объ этомъ думаю; но теперь не то y меня въ головѣ. Я думала, какое бремя ты нашелъ во мнѣ, милый Вальтеръ.
   -- Драгоцѣнное, священное бремя! Да, мой другъ, и я много разъ думаю объ этомъ.
   -- Ты смѣешься, Вальтеръ. Я знаю, что твои мысли заняты гораздо больше, чѣмъ мои; но я думаю собственно объ издержкахъ.
   -- Объ издержкахъ?
   -- О денежныхъ издержкахъ. Всѣ эти приготовленія, о которыхъ хлопочемъ мы съ Сусанной... видишь ли, мой милый, я очень немного могла купить для себя. Ты былъ бѣденъ и прежде, a теперь со мною будешь еще бѣднѣе, милый Вальтеръ!
   -- Богаче во сто разъ, милая Флоренса!
   Флоренса улыбнулась и покачала головой.
   -- Притомъ, -- сказалъ Вальтеръ, -- нѣсколько лѣтъ тому назадъ, отправляясь на корабль, я получилъ въ подарокъ маленькій кошелекъ, и въ кошелькѣ, моя милая, были деньги.
   -- Очень немного, мой другъ, слишкомъ немного! -- возразила Флоренса съ грустной улыбкой, -- не думай однако, чтобы мысль объ этомъ бремени тяготила меня. Я даже рада, мой милый. -- Она положила руку на его плечо и съ невыразимой любовью смотрѣла ему въ глаза. -- Я слишкомъ счастлива и не хотѣла бы ни за какія блага въ мірѣ быть въ какомъ-нибудь другомъ положеніи.
   -- Такъ же, какъ и я.
   -- Да. Но ты, милый Вальтеръ, никогда не можешь имѣть моихъ чувствъ. Я такъ горда тобою! Станутъ о тебѣ говорить, что ты женился на бѣдной изгнанной дѣвушкѣ, которая искала здѣсь пріюта, y которой нѣтъ другого дома, нѣтъ друзей, ничего нѣтъ, ничего! Мое сердце горитъ отъ восторга, милый Вальтеръ, и будь y меня милліоны, никогда бы не была я такъ счастлива, какъ теперь! Пусть за мною нѣтъ никакихъ сокровищъ...
   -- A развѣ сама ты, милая Флоренса, не драгоцѣнное сокровище для меня? Развѣ ты ничего?..
   -- Ничего, Вальтеръ, кромѣ лишь -- я твоя жена. -- Нѣжная рука обвилась вокругъ его шеи, и мелодическій голосокъ раздавался теперь надъ самымъ его ухомъ. -- Въ одномъ тебѣ -- вся моя жизнь! Въ одномъ тебѣ -- всѣ мои земныя надежды! Въ одномъ тебѣ -- всѣ радости моего сердца, и сама по себѣ, безъ тебя, милый Вальтеръ, я ничто, ничто!
   Бѣдный, бѣдный м-ръ Тутсъ! Хорошо бы ты сдѣлалъ въ этотъ вечеръ, если бы два, три раза выбѣжалъ на улицу, чтобы провѣрить свои часы на королевской биржѣ, или, всего лучше, поговорить съ банкиромъ, о которомъ ты вспомнилъ случайно!
   Но покамѣстъ не отправлялся на эти экспедиціи м-ръ Тутсъ; онъ еще не пришелъ. Прежде, чѣмъ поданы были свѣчи, Вальтеръ сказалъ:
   -- Нагрузка нашего корабля, Флоренса, приведена почти къ концу, и, вѣроятно, онъ выйдетъ изъ Темзы въ самый день нашей свадьбы. Ѣхать ли намъ въ то же утро и остановиться въ Кентѣ, чтобы черезъ недѣлю сѣсть на корабль, когда онъ прибудетъ въ Грэвзендъ?
   -- Какъ тебѣ угодно, мой другъ, я вездѣ буду счастлива. Но...
   -- Что такое?
   -- Ты знаешь, Вальтеръ, на нашей свадьбѣ не будетъ никакого общества, и никто по платью не отличитъ нась отъ другихъ людей. Такъ какъ мы уѣзжаемъ въ тотъ же день, то не потрудишься ли ты, Вальтеръ, сходить со мною кое-куда рано поутру, прежде чѣмъ мы отправимся въ церковь? Не будешь ли ты такъ добръ.
   Вальтеръ, казалось, очень хорошо понялъ мысль своей любезной и подтвердилъ ея волю своимъ поцѣлуемъ, другимъ, третьимъ, двадцатымъ и такъ далѣе. И счастлива была Флоренса Домби въ этотъ вечеръ, тихій, спокойный, торжественный.
   Затѣмъ въ спокойную комнату миссъ Сусанна Нипперъ подала свѣчи и чай. Немного погодя явились капитанъ Куттль и м-ръ Тутсъ, который вообще проводилъ безпокойно вечера. Впрочемъ на этотъ разъ онъ велъ себя очень смирно, развлекая свою душу игрою въ пикетъ съ капитаномъ, подъ верховнымъ надзоромъ миссъ Нипперъ, которая безпрестанно помогала дѣлать ему необходимыя математическія соображенія. Это средство было нарочно придумано для успокоенія взволнованныхъ чувствъ м-ра Тутса.
   Лицо капитана въ этихъ случаяхъ представляло самыя любопытныя измѣненія, достойныя основательныхъ психологическихъ изученій. Его инстинктивная деликатность и рыцарскія отношенія къ Флоренсѣ дали ему уразумѣть, что теперь не время обнаруживать бурную веселость или выражать свое удовольствіе какими-нибудь экстренными знаками. За всѣмъ тѣмъ воспоминанія о "Любезной Пегги" безпрестанно вырывались наружу изъ богатырской груди, и случалось, добрый капитанъ дѣлалъ въ этомъ отношеніи непростительные промахи. Въ другой разъ всѣ силы его души поглощались безмолвнымь изумленіемъ къ Вальтеру и Флоренсѣ, когда эта прекрасная чета, исполненная любви и граціи, сидѣла въ отдаленіи, любуясь другъ на друга; капитанъ бросаль карты и посматриваль на нихъ съ сіяющей улыбкой, ударяя себя по лбу носовымъ платкомъ, и эта забывчивость продолжалась до тѣхъ поръ, пока м-ръ Тутсъ не бросалъ, въ свою очередь, картъ, чтобы выйти на евѣжій воздухъ для переговоровъ со своимъ банкиромъ. Тутъ только капитанъ приходилъ въ себя и, вновь овладѣвая своими чувствами, дѣлалъ себѣ строжайщіе выговоры за непростительную разсѣянность. Съ возвращеніемъ Тутса порядокъ возстанавливался, игра начиналась, и капитанъ, принимаясь за карты, мигалъ и кивалъ на Сусанну, дѣлая въ то же время своимъ крюкомъ энергичные жесты, дававшіе ей уразумѣть, что впередъ онъ уже не будетъ такъ забывчивъ. Слѣдовала затѣмъ интереснѣйшая сцена: стараясь сгладить съ своего лица слѣды недавнихъ впечатлѣній, капитанъ смотрѣлъ на карты, на потолочное окно, озирался вокругъ, и его физіономія представляла весьма замѣчательную борьбу противоположныхъ чувствъ. Борьба, само собою разумѣется, скоро оканчивалась совершеннѣйшей побѣдой впечатлѣній, вызванныхъ вновь созерцаніемъ прекрасной пары, и бѣдный м-ръ Тутсъ опять выбѣгалъ на улицу, чтобы навестй кое-какія справки насчетъ Борджеса и компаніи. Стыдясь за свою слабость, капитанъ, впредь до новаго возвращенія Тутса, сидѣлъ, какъ преступникъ, исполненный сильныхъ треволненій, и за отсутствіемъ правосуднаго судьи, дѣлалъ самъ себѣ неумолимые приговоры, скрѣпляя ихъ восклицаніями вродѣ слѣдующихъ: "Держись крѣпче, ребята! Дурачина ты, Недъ Куттль, повѣса безталанный! и прочая".
   Ho самое тяжелое искушеніе для м-ра Тутса было еще впереди. Приближалось воскресенье, когда въ послѣдній разъ должны были окликнуть жениха и невѣсту въ той церкви, о которой говориль капитанъ. Тутсъ выразилъ на этотъ счетъ свои чувства Сусаннѣ Нипперъ въ такомъ тонѣ:
   -- Сусанна, меня влечетъ къ этой церкви какая-то невидимая сила. Слова, которыя разъ навсегда оторвутъ меня отъ дѣвицы Домби, я, знаю, поразятъ меня, какъ бомба или погребальный звонъ; но, клянусь честью, мнѣ непремѣнно надо ихъ выслушать. Слѣдовательно, Сусанна, вы ужъ потрудитесь завтра проводить меня въ Божій домъ.
   Миссъ Нипперъ изъявила свою готовность, если это доставитъ удовольствіе м-ру Тутсу, но, во всякомъ случаѣ, совѣтовала ему оставить эту идею.
   -- Сусанна, -- возразилъ м-ръ Тутсъ съ большою торжественностью, -- прежде, чѣмъ на моихъ щекахъ появились эти бакенбарды, я обожалъ миссъ Домби. Безсмысленный труженикъ и рабъ въ заведеніи y Блимбера, я обожалъ миссъ Домби. Когда я вышелъ изъ опеки и вступилъ, на законномъ основаніи, во владѣніе своею собственностью, я продолжалъ обожать миссъ Домби и ни о чемъ больше не думалъ, какъ о ней. Слова, которыми вручится она лейтенанту Вальтеру, и которыя... -- м-ръ Тутсъ пріостановился, чтобы пріискать приличную фразу... -- которыя закабалятъ меня во мракѣ ада, будуть страшны, ужасно страшны; но я чувствую, мнѣ надобно ихъ слышать. Чувствую, мнѣ непремѣнно слѣдуетъ узнать и увидѣть, какъ земля разверзнется подъ моими ногами и поглотитъ... однимъ словомь, истребитъ всѣ мои надежды.
   Сусанна отъ души соболѣзновала м-ру Тутсу и охотно согласилась исполнить его желаніе.
   Церковь, выбранная Вальтеромъ для этой цѣли, старинная и ветхая, замкнутая и сплющенная въ лабиринтѣ тѣсныхъ переулковъ и дворовъ, окружалась небольшимъ кладбищемъ и сама была похоронена въ какомъ-то сводѣ, образовавшемся изъ сосѣднихъ домовъ. Это, собственно говоря, была какая-то странная громада изъ камней, покрытыхъ плѣсенью, гдѣ торчали высокія старинныя дубовыя скамейки и столы, за которыми по воскресеньямъ исчезало десятка два усердныхъ прихожанъ, оглашаемыхъ голосомъ пастора и звуками разстроеннаго органа, сработаннаго опытною рукою мастера лѣтъ за полтораста назадъ. Недалеко отъ этой громады, по всѣмъ направленіямъ, еще стояли церкви въ такомъ множествѣ, что ихъ шпицы издали можно было принять за корабельныя мачты, которыхъ не пересчитаешь и въ нѣсколько часовъ. Почти въ каждомъ переулкѣ и на каждомъ дворѣ была особая церковь. Когда м-ръ Тутсъ и Сусанна, въ назначенное воскресенье, направили въ эту сторону свои шаги, смѣшанный звонъ колоколовъ услаждалъ ихъ уши мелодіей самаго гармоническаго свойства. Десятка два звонарей съ двадцати колоколенъ сзывали народъ Божій на обычное поклоненіе въ день воскресный.
   Церковный сторожъ съ низкими поклонами поспѣшилъ встѣтить двухъ означенныхъ заблудшихъ овечекъ и отвелъ имъ удобное мѣсто, откуда онѣ, такъ какъ было еще рано, принялись на досугѣ считать другихъ, вслушиваясь въ то же время въ протяжный благовѣстъ праздничнаго колокола. М-ръ Тутсъ, съ своей стороны, пересчитавъ всѣ широкія книги на церковныхъ налояхъ, шепнулъ Сусаннѣ, что онъ не понимаетъ, какъ и откуда будетъ сдѣлаыа окличка, на что Сусанна кивнула только головою и повела нахмуренными бровями, показывая, что теперь не время для такихъ вопросовъ.
   Какъ бы то ни было, м-ръ Тутсъ оказался совершенно неспособнымъ отвлечь свои мысли отъ завѣтнаго предмета, и глаза его съ безпокойствомъ бродили по всѣмъ направленіямъ мрачнаго храма. Когда, наконецъ, наступило роковое время, бѣдный молодой джентльменъ затрепеталъ всѣми членами, и его волненіе отнюдь не уменьшилось отъ неожиданнаго появленія капитана Куттля въ переднемъ ряду галлереи. При появленіи дьячка, подавшаго пастору листъ бумаги съ именами жениховъ и невѣстъ, м-ръ Тутсъ, очевидно, оконтуженный, уцѣпился обѣими руками за перила, и когда пасторъ громогласно провозгласилъ; "Вальтеръ Гей и Флоренса Домби", бѣдный юноша, не владѣя болѣе собой, опрометью бросился изъ церкви, безъ шляпы и безъ палки, въ сопровожденіи старосты, сторожа и еще двухъ джентльменовъ медицинской профессіи, которые къ счастью находились случайно въ церкви. Черезъ нѣсколько минутъ воротившійся сторожъ шепнулъ на ухо миссъ Нипперъ, чтобы она не безпокоилась, такъ какъ опасности нѣтъ никакой, и джентльменъ велѣлъ сказать ей, что это ничего.
   Миссъ Нипперъ, чувствуя, что глаза всѣхъ почтенныхъ зрителей и зрительницъ устремились на нее, пришла въ нѣкоторое затрудненіе отъ этого обстоятельства, тѣмъ болѣе, что капитанъ Куттль изъ передняго ряда галлереи безпрестанно махалъ своимъ желѣзнымъ крюкомъ и страшно моргаль глазами, откуда и слѣдовало, что онъ имѣлъ съ этою дѣвицей нѣкоторыя таинственныя сношенія. Необычайное безпокойство и, такъ сказать, буйная взволнованность м-ра Тутса, рѣшительно компрометировали деликатное положеніе этой дѣвицы. Неспособный болѣе оставаться на кладбищѣ добычей мучительныхъ размышленій и, безъ сомнѣнія, желая засвидѣтельствовать свое уваженіе церковной службѣ, которую нѣкоторымъ образомъ онъ пріостановилъ, м-ръ Тутсъ внезапно воротился опять, но уже не на прежнее мѣсто, a на порожнее сѣдалище подлѣ самой паперти, гдѣ онъ расположился между двумя почтенными старушками, имѣвшими обыкновеніе получать отъ доброхотныхъ дателей недѣльную порцію хлѣба. Оставаясь въ этомъ обществѣ, несчастный молодой джентльменъ не преминулъ обратить на себя вниманіе всей публики, которая невольно устремляла изумленные взоры на его растрепанные волосы и энергическіе жесты. Наконецъ, онъ не выдержалъ и опять опрометью бросился изъ церкви. Не смѣя болѣе войти въ храмъ Божій и однако желая принять нѣкоторое участіе въ богослуженіи, м-ръ Тутсъ время отъ времени выставлялъ свое лицо въ какомъ-нибудь изъ окошекъ; a такъ какъ было очень много окошекъ, доступныхъ снаружи для его наблюденій, и такъ какъ, съ другой стороны, безпокойство его увеличивалось съ минуты на минуту, то слушатели, занятые теперь во время проповѣди исключительно этимъ джентльменомъ, сочли неизбѣжно необходимымъ слѣдить за всѣми окошками разомъ, ибо невозможно было опредѣлить, въ какой сторонѣ произойдетъ интересное появленіе фигуры м-ра Тутса. Его движенія на кладбищѣ были до того стремительны и эксцентричны, что онъ опрокидывалъ вообіце всевозможные выкладки и соображенія своихъ наблюдателей и появлялся тамъ, гдѣ его всего менѣе ожидали. Эти мистическія представленія становились тѣмъ забавнѣе, что ему было довольно трудно просовывать свою голову, и между тѣмъ какъ онъ былъ занятъ этой операціей, публика уже любовалась импровизированнымъ спектаклемъ. Замѣтивъ, наконецъ, что глаза всѣхъ зрителей обращены на его фигуру, м-ръ Тутсъ оторвался отъ послѣдняго окошка, и этимъ окончилась послѣдняя сцена, которую съ такимъ искусствомъ онъ разыгралъ на потѣху всей компаніи.
   Всѣ эти выходки м-ра Тутса и чрезмѣрная бурливость капитана Куттля совсѣмъ разстроили дѣвицу Нипперъ, и она была очень рада, когда дождалась окончанія обѣдни. При выходѣ изъ церкви она бросила даже суровый взглядъ на м-ра Тутса и была съ нимъ строга во всю дорогу. Къ счастью, впрочемъ, бѣдный молодой человѣкъ не замѣчалъ своей опалы, и во всю дорогу былъ чрезвычайно краснорѣчивъ въ разговорахъ съ капитаномъ, который услышалъ теперь въ послѣдній разъ, что м-ръ Тутсъ, оторванный однажды навсегда отъ владычицы своего сердца, не видитъ впереди ничего, кромѣ тѣсной и мрачной могилы, готовой поглотить его со всѣми блистательными надеждами и планами.
   Быстро летѣли дни одинъ за другимъ, и, наконецъ, наступилъ послѣдній вечеръ передъ свадьбой. Общество собралось y деревяннаго мичмана наверху и заняло всѣ покои, такъ какъ во всемъ домѣ не было теперь другихъ жильцовъ и мичманъ былъ единственнымъ владѣльцемъ этого апартамента. Всѣ были спокойны и серьезны, представляя впереди утреннюю перспективу, и всѣ были умѣренно веселы. Флоренса сидѣла подлѣ Вальтера и доканчивала вышивать свой прощальный подарокъ капитану Куттлю, м-ръ Тутсъ, подъ руководствомъ и верховнымъ надзоромъ дѣвицы Нипперъ, игралъ съ капитаномъ въ пикетъ. Миссъ Нипперъ, съ таинственнымъ и глубокомысленнымъ видомъ, заглядывала въ карты и дѣлала всѣ необходимыя соображенія относительно ходовъ и взятокъ. Діогенъ слушалъ очень внимательно и по временамъ разражался какимъ-то двусмысленнымъ лаемъ, котораго, казалось, стыдился и самъ, сомнѣваясь, повидимому, въ основательности повода къ своимъ подозрѣніямъ.
   -- Тише, любезный, тише! -- говорилъ капитанъ Діогену. -- Что съ тобой сдѣлалось? Ты, пріятель, кажется, сегодня не въ духѣ.
   Діогенъ завилялъ хвостомъ, но тотчасъ опять насторожилъ уши и огласилъ комнату новымъ двусмысленнымъ лаемъ, въ которомъ поспѣшилъ извиниться передъ капитаномъ, положивъ свою морду на его колѣни.
   -- Я того мнѣнія, -- сказалъ капитанъ, разглаживая своимъ крюкомъ діогенову шерсть, -- что твои подозрѣнія относятся къ м-съ Ричардсъ; но если ты разсудителенъ, какимъ я всегда тебя считалъ, ты долженъ перемѣнить свои мысли, такъ какъ м-съ Ричардсъ женщина хорошая, и это ты могъ бы замѣтить по ея глазамъ. Ну, пріятель, -- продолжалъ капитанъ, обращаясь къ м-ру Тутсу, -- если ты готовъ, такъ отваливай.
   Говоря это, капитанъ погрузился весь въ свою игру, но вдругъ карты вывалились изъ его рукъ, глаза и ротъ открылись, ноги подкосились, и онъ растянулся въ своемъ креслѣ такимъ образомъ, что во всей его позѣ обнаружилось самое экстренное изумленіе. Оглянувшись вокругъ на всю компанію и видя, что никто не замѣчаетъ причины его столбняка, капитанъ перевелъ духъ, разразился страшнымъ ударомъ по столу, проревѣлъ громовымъ голосомъ: "Соломонъ Гильсъ, эгой!" и повалился въ объятія опустошеннаго непогодами камзола, который входилъ въ комнату, сопровождаемый Полли.
   Еще минута -- и Вальтеръ былъ въ объятіяхъ опустошеннаго непогодами камзола. Еще минута -- и Флоренса была въ его объятіяхъ. Еще и еще минута -- и капитанъ Куттль принялся обнимать м-съ Ричардсъ и миссъ Нипперъ и свирѣпо пожимать руки м-ру Тутсу, восклицая: "Ура, любезный другъ, ур-р-ра!" -- Ошеломленный этой непостижимой сценой, м-ръ Тутсъ, не зная самъ, что дѣлаетъ, съ большою учтивостью отвѣчалъ:
   -- Безъ сомнѣнія, капитанъ Гильсъ, ваша правда, покорно васъ благодарю!
   Опустошенный непогодами камзолъ, равно какъ шапка и дорожный шарфъ, не менѣе опустошенные бурей и дождями, отвернулись отъ капитана и Флоренсы къ Вальтеру, и вдругъ изъ подъ всѣхъ этихъ статей раздались звуки на подобіе стариковскаго плача, между тѣмъ какъ косматые рукава плотно обвивались вокругъ Вальтеровой шеи. Во время этой паузы продолжалось всеобщее молчаніе, и капитанъ съ большимъ усердіемъ полировалъ свою переносицу. Когда, наконецъ, Флоренса и Вальтеръ сбросили съ плечъ пришельца гороховый камзолъ со всѣми принадлежностями, глазамъ общества представился во всей красотѣ разоблаченный инструментальный мастеръ, тощій, тонкій, изнуренный старичекъ въ своемъ прежнемъ валлійскомъ парикѣ, въ кофейномъ сюртукѣ со свѣтлыми пуговицами и съ неизмѣннымъ хронометромъ, который издавалъ умильные звуки въ полосатомъ жилетѣ.
   -- Бухта человѣческихъ познаній, палата широкаго ума! -- возопилъ лучезарный капитанъ. -- Соль Гильсъ, Соль Гильсъ, гдѣ ты скрывался отъ насъ въ это долгое время, старинный мой товарищъ?
   -- Я слѣпъ и нѣмъ, и глухъ отъ радости, любезный Недъ! -- отвѣчалъ старикъ.
   -- Самый его голосъ теперь, какъ и всегда, настоящая труба человѣческой науки! -- говорилъ капитанъ, озирая стараго друга съ неимовѣрнымъ восторгомъ. -- Возсядь, Соломонъ, посреди своего винограда и смоковницъ и, какъ древній патріархъ, повѣствуй намъ, своимъ гроздіямъ, о странствованіяхъ и чудныхъ приключеніяхъ на твоемъ пути. Голосъ твой могучъ, и рѣчь твоя сладка. О голосъ, голосъ!... Помнишь ли, какъ пробуждалъ ты меня отъ глубокаго сна, когда я лежалъ утомленный на ложѣ праздности и нѣги! Воструби, Соломонъ, и да разсѣются впрахъ всѣ враги твои. Видѣхъ очима превозносящася, яко кедръ ливанскій, и мимо идохъ, и ce не бѣ взыскахъ кости его и обрѣтостася. Аминь. Пріискать въ книгѣ Товита и положить закладки.
   Капитанъ сѣлъ на мѣсто съ видомъ человѣка, которому витіеватой рѣчью посчастливилось удачно выразить общія чувства всѣхъ и каждаго, но вдрутъ онъ вскочилъ опять, чтобы представить м-ра Тутса, который во все это время былъ очень озадачень прибытіемъ человѣка, неизвѣстно почему присвоившаго себѣ фамилію Гильса.
   -- Хотя, сэръ, -- лепеталъ м-ръ Тутсъ, -- я не имѣлъ удовольствія пользоваться вашимъ знакомствомъ, прежде чѣмъ вы... прежде чѣмъ...
   -- Потерялись изъ виду, оставаясь любезнымъ для памяти, -- тихонько подсказалъ капитанъ.
   -- Точно такъ. Благодарю васъ, капитанъ Гильсъ. Хотя я не имѣлъ удовольствія пользоваться вашимъ знакомствомъ, м-ръ... м-ръ... Сольсъ, -- продолжалъ Тутсъ, напавшій на это имя по вдохновенію свѣтлой мысли, -- прежде, чѣмъ случилось то, что должно было случиться, однако, увѣряю васъ, я имѣю величайшее удовольствіе... ну, вы плнимаете, съ вами познакомиться. Надѣюсь, сэръ, -- заключилъ м-ръ Тутсъ, -- вы совершенно здоровы и благополучны.
   Послѣ этого комплимента м-ръ Тутсъ покраснѣлъ, какъ піонъ, и подарилъ компанію самодовольной улыбкой.
   Инструментальный мастеръ усѣлся въ уголку между Вальтеромъ и Флоренсой и, кивиувъ на Полли, которая въ эту минуту была олицетвореніемъ неподдѣльнаго восторга, отвѣчалъ капитану такимъ образомъ:
   -- Недъ Куттль, дружокъ мой, хотя я слышалъ кое-что о здѣшнихъ перемѣнахъ отъ прекрасной моей пріятельницы ... какое y ней доброе, пріятное лицо! -- сказалъ старикъ, потирая руками отъ полноты сердечной услады.
   -- Внимайте ему! -- пробасилъ капитанъ серьезнымъ тономъ. -- Женщина соблазняетъ весь человѣческій родъ. Припомни, любезный, исторію Ветхаго Завѣта, заключилъ онъ, обращаясь къ м-ру Тутсу.
   -- Постараюсь, капитанъ Гильсъ. Покорно васъ благодарю, -- отвѣчалъ м-ръ Тутсъ.
   -- Хотя я слышалъ кое-что отъ нея о здѣшнихъ перемѣнахъ, -- продолжалъ инструментальный мастеръ, вынувъ изъ кармана очки и попрежнему надѣвая ихъ на свой лобъ, -- однако онѣ такъ велики и неожиданны, и я до того обрадованъ свиданіемъ съ моимъ ненагляднымъ племянникомъ и съ... -- взглянувъ на Флоренсу, которая потупила глаза, онъ не рѣшился докончить фразы -- ... что я... сегодня ничего не могу сказать. Но почему же ты, милый Недъ Куттль, не писалъ ко мнѣ?
   Изумленіе, отразившееся въ чертахъ капитанскаго лица, положительно устрашило м-ра Тутса, и онъ не могъ оторвать отъ него своихъ глазъ.
   -- Не писалъ! -- повторилъ капитанъ. -- Писалъ, Соль Гильсъ!
   -- Ну да, -- продолжалъ старикъ, -- отчего бы тебѣ не написать въ Барбадосъ, напримѣръ, или въ Ямайку, или въ Демерару? Вѣдь я же тебя просилъ.
   -- Ты меня просилъ, Соль Гильсъ!
   -- Да, да, мой другъ! Развѣ ты не знаешь? Неужто забылъ! Я писалъ тебѣ каждый разъ.
   Капитанъ снялъ лощеную шляпу, повѣсилъ ее на свой крюкъ и, разглаживая рукою затылокъ, глядѣлъ на все собраніе, представляя своей особой совершеннѣйшій идеалъ воплощеннаго удивленія.
   -- Ты, по-видимому, не понимаешь меня, мой другъ! -- замѣтилъ старикъ.
   -- Соль Гильсъ, -- возразилъ капитанъ послѣ продолжительнаго молчанія, -- ты меня сдрейфовалъ на самый экваторъ и пробилъ напроломъ. Удѣли, почтенный другъ, пару словъ насчетъ своихъ приключеній. Неужто Эдуардъ Куттль будетъ стоять на мели? -- заключилъ капитанъ, переминаясь и осматриваясь во всѣ стороны.
   -- По крайней мѣрѣ, ты знаешь, милый Недъ, зачѣмъ я уѣхалъ отсюда. Вскрылъ ли ты мой пакетъ?
   -- Да, да, да, -- отвѣчалъ капитанъ скороговоркой. -- Разумѣется, я вскрылъ твой пакетъ.
   -- И прочелъ? -- сказалъ старикъ.
   -- Какъ не прочесть? -- отвѣчалъ капитанъ, изъявляя готовность отдать полный отчетъ въ содержаніи пакета. -- Вотъ что писалъ ты: "Милый мой, Недъ Куттль! Оставляя теперь Лондонъ для отправленія въ Вестъ-Индію, въ надеждѣ получить какія-нибудь извѣстія о миломъ племянникѣ" ... баста! вотъ твой милый племянникъ, вотъ дорогой нашъ Вальтеръ! -- сказалъ капитанъ, какъ будто обрадованный тѣмъ, что могъ остановить свои мысли на такомъ явленіи, которое по своей дѣйствительности не подлежало никакому сомнѣнію.
   -- Ладно, любезный другъ. Теперь остановимся на минуту. Первый разъ я писалъ къ тебѣ изъ Барбадоса, и если ты хорошо помнишь, я говорилъ въ томъ письмѣ, что хотя еще далеко не прошло двѣнадцати мѣсяцевъ, я съ радостью уполномачиваю тебя вскрыть пакетъ, такъ какъ въ немъ объяснена причина моего отъѣзда. Ладно, Недъ Куттль. Во второй, третій, a можетъ, и четвертый разъ я писал ь къ тебѣ изъ Ямайки, подробно объясння, что дѣла мои не подвинулись впередъ, что о Вальтерѣ нѣтъ ни слуху, ни духу, и что все-таки я не рѣшаюсь воротиться въ Лондонъ, пока не получу о немъ какихъ-нибудь извѣстій. Потомъ я, кажется, писалъ къ тебѣ изъ Демерары, не такъ ли, мой другъ?
   -- Онъ полагаетъ, что писалъ изъ Демерары, уфъ! -- воскликнулъ капитанъ, безнадежно озираясь вокругъ.
   -- Я говорилъ въ томъ письмѣ, что покамѣстъ все еще нѣтъ никакихъ вѣрныхъ извѣстій, но что я нашелъ въ этой части свѣта многихъ изъ своихъ старинныхъ земляковъ, которые мнѣ оказали кое-какія услуги. Они принимали большое участіе въ моихъ странствованіяхъ, и всѣ вообще жалѣли о моей судьбѣ. Въ ту пору я начиналъ думать, что мнѣ суждено до могилы скитаться по бѣлому свѣту, отыскивая слѣдовъ пропавшаго мальчика.
   -- Тамо сѣдохомъ и плакахомъ, на рѣкахъ вавилонскихъ. Внимайте ему! -- замѣтилъ капитанъ глубокомысленнымъ тономъ.
   -- Воротившись опять въ Барбадосъ, я услыхалъ, наконецъ, что мой племянникъ Божіею милостью живъ и здоровъ и находится въ большомъ почетѣ на купеческомъ кораблѣ, который ведетъ чайную торговлю съ Китаемъ. Тогда и я, Недъ Кутгль, не теряя времени, сѣлъ на первый корабль, и вотъ, слава Богу, пріѣхалъ на родину благополучно и вижу свой счастливый домъ.
   Капитанъ склонилъ голову съ великимъ благоговѣніемъ, поднялъ къ потолочному окну свой крюкъ и осмотрѣлъ одного за другимъ всѣхъ членовъ общегтва, начиная съ м-ра Тутса и оканчивая инструментальнымъ мастеромъ. Потомъ онъ сказалъ съ большою важностью:
   -- Соломонъ Гильсъ! замѣчаніе, которое я намѣренъ предложить, способно разорвать паруса твоего летучаго разума, переломать всѣ снасти твоихъ догадокъ и перепутать всѣ канаты твоихъ размышленій. Ни одно изъ этихъ писемъ не было передано Эдуарду Куттлю. Ни одного изъ этихъ писемъ, -- повторилъ капитанъ, придавая этой деклараціи соотвѣтственную торжественность, -- не получилъ Эдуардъ Куттль, мореходъ великобританскій, избравшій по доброй волѣ и благому произволу мѣстомъ своего жительства городъ Лондоиъ, столицу трехъ Соединенныхъ королевствъ!
   -- И писалъ-то я ихъ собственноручно! И отправлялъ-то я ихъ собственноручно! Корабельная площадь, номеръ девятый! -- воскликнулъ старикъ Соломонъ!
   Багровая краска выстуиила на лицѣ капитана, и глаза чуть не закатились подъ лобъ.
   -- Соломонъ Гильсъ, любезный другъ, что ты разумѣешь подъ номеромъ девятымъ на Корабельной площади? -- спросилъ капитанъ.
   -- Какъ что разумѣю? Твою квартиру, Недъ Куттль, -- квартиру y м-съ ... какъ бишь ее зовутъ? Я иной разъ забываю собственное свое имя. Что дѣлать? Я давио отсталъ отъ времени, ты это знаешь. М-съ ...
   -- Соль Гильсъ! -- возгласилъ капитанъ, какъ будто собираясь сдѣлать самое невѣроятное предположеніе въ мірѣ, -- неужто y тебя на умѣ фамилія м-съ Макъ Стингеръ?
   -- Ну да, мой другъ, что же тутъ удивительнаго? -- возразилъ инструментальный мастеръ. -- Я адресовалъ свои письма на имя м-съ Макъ Стингеръ.
   Капитанъ открылъ свои глаза до послѣдней степени возможной широты, испустилъ изъ своихъ устъ длинный-предлинный и пронзительный свистъ самаго меланхолическаго свойства и остановился среди комнаты, глазѣя на всѣхъ съ дикимъ и безмолвнымъ любопытствомъ.
   -- Поясни намъ еще разъ свою загадку, Соломонъ! -- проговорилъ онъ наконецъ.
   -- Всѣ эти письма, -- отвѣчалъ дядя Соль, барабаня правой рукой по столу съ такимъ вѣрнымъ тактомъ, который могъ бы сдѣлать честь даже непреложному хронометру въ его карманѣ, -- всѣ эти письма писалъ я собственноручно, отправлялъ собственноручно и адресовалъ такимъ образомъ: "Капитану Куттлю, въ домѣ м-съ Макъ Стингеръ, что на Корабельной площади, номеръ девятый",
   Капитанъ сдернулъ съ крюка свою лощеную шляпу, заглянулъ въ ея тулью, надѣлъ на голову и сѣлъ на стулъ.
   -- Други мои! -- сказалъ капитанъ, озирая изумленными глазами все собраніе, -- я дезертировалъ и скрылся оттуда!
   -- И никто не зналъ, куда вы ушли? -- поспѣшно вскричалъ Вальтеръ.
   -- Помилуй тебя Богъ, любезный другь! -- сказалъ капитанъ, покачивая головой. -- Она бы никогда не отпустила меня въ эти предѣлы, чтобы хранить и опекать собственность дяди Соломона. Ничего не оставалось дѣлать, какъ бѣжать и укрыться. Господи, помилуй! Ты ее видѣлъ во время затишья, a посмотрѣлъ бы ты, какъ она волнуется во время бурнаго своего гнѣва -- уфъ! Замѣть это хорошенько!
   -- Я желала бы посмотрѣть! -- тихонько замѣтила миссъ Нипперъ.
   -- Будто бы, моя милая, будто бы? -- возразилъ капитанъ. -- Это дѣлаетъ вамъ честь, но вы едва ли знаете, что нѣтъ на свѣтѣ лютаго звѣря, который бы превзошель ее своимъ свирѣпствомъ. Мой сундукъ вырученъ и принесенъ отъ нея такимъ человѣкомъ, который, можетъ быть, одинъ только и есть на бѣломъ свѣтѣ. Нѣтъ, не хорошо было отсылать письма на Корабельную площадь! М-съ Макъ Стингеръ, разумѣется, не приняла ни одного, и я еще не знаю, какъ раздѣлался сь иею бѣдный почтальонь!
   -- Стало быть, довольно ясно, капитанъ Куттль, -- сказалъ Вальтеръ, -- что всѣ мы, и вы, и дядя Соль въ особенности должны за свое безпокойство благодарить м-съ Макъ Стингеръ.
   Этотъ пунктъ относительно одолженія, оказаннаго всему обществу рѣшительною вдовою покойнаго м-ра Макъ Стингера, былъ самъ по себѣ до того очевиденъ, что капитанъ не счелъ нужнымъ дѣлать дальнѣйшихъ возраженій; но ему нѣкоторымъ образомъ было стыдно за свое положеніе, и его почтенное чело покрылось мрачными облаками, хотя никто болѣе не склонялъ бесѣды на щекотливый предметъ, и особенно Вальтеръ, помнившій свой послѣдній разговоръ насчетъ странной Соломоновой судьбы. Мало-по-малу лицо Куттля совершенно прояснилось, онъ стремительно вскочилъ съ своего мѣста и, обходя съ лучезарной улыбкой членовъ маленькаго общества, принялся съ большимъ усердіемъ каждому пожимать руки, и эта церемонія продолжалась около пяти минутъ.
   Потолковавъ еще нѣсколько времени относительно опасностей и приключеній на морскомъ пути, всѣ члены общества, за исключеніемъ Вальтера, оставили комнату Флоренсы и пошли въ гостиную. Черезъ нѣсколько минутъ къ нимъ присоединился и Вальтеръ, который сказалъ, что Флоренса немного нездорова и легла въ постель. Хотя они никакъ не могли потревожить ее своими голосами, однако всѣ послѣ этого начали говорить шепотомъ, и каждый, по своему, распространялся въ похвалахъ прекрасной молодой невѣстѣ Вальтера Гэя. Дядя Соломонъ, съ неизъяснимымъ удовольствіемъ, услышалъ о ней подробнѣйшій отчетъ, a м-ръ Тутсъ былъ просто на седьмомъ небѣ, когда Вальтеръ въ своемъ разговорѣ деликатно косулся важныхъ услугъ, сдѣлавшихъ его присутствіе необходимымъ въ этомъ домѣ.
   -- М-ръ Тутсъ, -- сказалъ Вальтеръ, прощаясь съ этимъ джентльменомъ, -- завтра поутру, надѣюсь, мы увидимся?
   -- Лейтенантъ Вальтеръ, -- отвѣчалъ Тутсъ, съ жаромъ ухвативъ его руку, -- конечно, я завтра буду, непремѣнно буду.
   -- Мы встрѣтимся съ вами въ послѣдній разъ и распрощаемся надолго, надолго. Человѣкъ съ вашимъ благороднымъ сердцемъ долженъ чувствовать, какъ много ему обязаны. Я увѣренъ, вы понимаете, что я навсегда останусь вамъ благодаренъ.
   -- Лейтенантъ Вальтеръ, мнѣ весьма пріятно чувствовать, что вы имѣете причины говорить въ такомъ тонѣ.
   -- Нынѣшнимъ вечеромъ, когда вы оставили насъ однихъ, Флоренса, прощаясь съ своей дѣвической жизнью, просила меня сказать вамъ, что она чувствуетъ къ вамъ глубокое уваженіе...
   М-ръ Тутсъ облокотился на косякъ и закрылъ рукой свои глаза.
   -- Флоренса говорила, что никогда не будетъ y нея друга благороднѣе, честнѣе, великодушнѣе васъ, и что она никогда не забудетъ вашего къ ней искренняго расположенія. Она просила сказать, что вспомнитъ о васъ въ своей молитвѣ въ этотъ торжественный вечеръ ея жизни, и надѣется, что вы будете по временамъ о ней думать, когда она отправнтся въ свою далекую дорогу. Долженъ ли я сказать ей что-нибудь отъ васъ?
   -- Скажите, лейтенантъ Вальтеръ, что я стану думать о ней каждый деиь, и всегда съ чувствомъ душевнаго удовольствія, что она соединилась съ человѣкомъ, котораго она любитъ и который любитъ ее самъ. Скажите, я увѣренъ, что избранный супругъ достоинъ ея -- даже ея -- и что я радуюсь ея счастью.
   Послѣднія слова м-ръ Тутсъ произнесъ выразительно и ясно, не облокачиваясь на дверь и не отирая своихъ глазъ. Потомъ онъ съ большимъ жаромъ пожалъ Вальтеру руку, пожелалъ ему спокойной ночи и скорыми шагами отправился домой.
   М-ръ Тутсъ ходилъ въ сопровожденіи Лапчатаго Гуся, котораго онъ въ послѣднее время бралъ съ собою каждый вечеръ и оставлялъ въ магазинѣ, изъ опасенія, какъ бы не повстрѣчались снаружи какія-нибудь непредвидѣнныя обстоятельства, въ которыхъ опытность и сила этого знаменитаго героя могли очень пригодиться юному мичману. На этотъ разъ Лапчатый Гусь былъ, казалось, очень не въ духѣ, и м-ръ Тутсъ, оглядываясь черезъ плечо въ ту сторону, гдѣ жила Флоренса, замѣтилъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ, что его спутникъ бросаетъ косые взгляды, собираясь, по-видимому, раздразнить и отколотить какого-нибудь пѣшехода. По прибытіи домой, профессоръ кулачнаго искусства проводилъ м-ра Тутса въ его покои, но вмѣсто того, чтобы тотчасъ же, по обыкновенію, убраться въ свою спальню, онъ остановился передъ нимъ, взвѣшивая обѣими руками свою бѣлую шляпу и дергая себя за носъ съ рѣшительнымъ видомъ неуваженія къ своему патрону.
   Занятый собственными своими мыслями, м-ръ Тутсъ сначала не замѣчалъ всѣхъ этихъ движеній до тѣхъ поръ, пока. Лапчатый Гусь, выведенный изь терпѣнія, не произвелъ нѣсколькихъ хрупкихъ звуковъ своимъ языкомъ и губами, чтобы привлечь вниманіе разсѣяннаго патрона.
   -- Ну, хозяинъ, -- сказалъ Лапчатый Гусь угрюмымъ тономъ, уловивъ, наконецъ, взоръ м-ра Тутса, -- я желаю знать, кончится ли когда-нибудь этотъ демонскій триктракъ, или вы хотите остаться въ проигрышѣ?
   -- Объяснитесь, я васъ не понимаю.
   -- Тутъ нечего толковать, хозяинъ, я не бросаю словъ наобумъ. Идти, такъ идти напроломъ, -- вотъ въ чемъ штука. Кому изъ нихъ поддать туза?
   Предложивъ этотъ вопросъ, ярый боксеръ бросилъ свою шляпу, отступилъ на два шага, размахнулся и нанесъ правою рукою неистовый ударъ воображаемому непріятелю.
   -- Вотъ какъ, хозяинъ! -- воскликнулъ Лапчатый Гусь, франтовски повертывая головой. -- Ну, что же? Напроломъ или въ разсыпную? какъ?
   -- Гусь, выраженія ваши грубы, и я не понимаю вашей мысли, -- возразилъ м-ръ Тутсъ.
   -- Какъ такъ? Я сказалъ, что слѣдуетъ, и сказалъ не по-тарабарски. Вотъ что! A это съ вашей стороны низко, сэръ.
   -- Что такое низко? -- спросилъ м-ръ Тутсъ.
   -- A вотъ что! -- сказалъ Гусь, неистово потирая свой расплющенный носъ. -- Хотите вы знать? Извольте, хозяинъ. Вамъ слѣдовало задать туза этому чопорному верзилѣ и перекосить его пополамъ, -- a вы что? -- Подъ именемъ верзилы, очевидно, неистовый боксеръ понималъ здѣсь мистера Домби.
   -- Вамъ вмѣстѣ со мною можно было свернуть башку этому молокососу и раздавить всю его сволочь, a вы что сдѣлали? Что вы сдѣлали, м-ръ Тутсъ? Фуй! Это низко, гадко, -- заключилъ боксеръ презрительнымъ тономъ.
   -- Гусь! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ, -- вы настоящій коршунъ! Ваши чувства злобны и звѣрски!
   -- Мои чувства, хозяинъ! Вотъ мои чувства: низости я не стерплю, не снесу, не спущу, и оторву голову самому черту! Было бы вамъ это извѣстно, м-ръ Тутсъ! Меня знаютъ и въ трактирѣ "Малаго Слона". Гдѣ же знаютъ васъ, м-ръ Тутсъ? Нигдѣ. A почему? Потому, что вы низкій человѣкъ! Вотъ оно что!
   -- Послушайте Гусь! -- сказалъ м-ръ Тутсъ, -- вы гадки въ моихъ глазахъ, и я васъ презираю.
   -- Ладно, хозяинъ! -- отвѣчалъ Гусь, надѣвая шляпу. -- Вотъ мы стоимъ здѣсь съ глазу на глазъ. Что же изъ этого? Вы уже обижаете меня не первый разъ. Ну, и чертъ съ вами, пропадай мои труды и вѣрная служба: дайте мнѣ завтра банковый билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ и разойдемся съ Богомъ! Я незлопамятенъ.
   -- Послѣ ненавистной злобы, которую вы высказали, мнѣ очень пріятно разстаться съ вами на этихъ условіяхъ.
   -- И баста! Торгъ нашъ конченъ. Съ низкими людьми нашъ братъ не любитъ распространяться. Прощайте, м-ръ Тутсъ! Благодаримъ за хлѣбъ, за соль!
   Съ этими словами онъ хлопнулъ дверью и, размахивая руками, пошелъ въ свою комнату, очень довольный плутовскою сдѣлкой.
   Скоро м-ръ Тутсъ заснулъ спокойнымъ сномъ, и грезилась ему всю ночь счастливая Флоренса, которая, въ свою очередь, думала о м-рѣ Тутсѣ, какъ о лучшемъ своемъ другѣ въ эту послѣднюю ночь ея дѣвичьей жизни.
  

Глава LVII.

Другая свадьба.

  
   М-ръ Саундсъ, церковный сторожъ, и м-съ Миффъ, смотрительница церковныхъ ложъ, рано прнсутствуютъ на своихъ обычныхъ постахъ въ грандіозной церкви, гдѣ вѣнчался м-ръ Домби. Желтый старый джентльменъ изъ Индіи вступаетъ нынче поутру въ законный бракъ съ молодою леди, и христіанскій людъ ожидаетъ y ограды шесть великолѣпныхъ каретъ, и м-съ Миффъ повѣствуетъ съ озабоченнымъ видомъ, что старый желтый джентльменъ мотъ бы, безъ малѣйшаго убытка, вымостить свою дорогу къ церкви изумрудами и яхонтами. Брачное благословеніе будетъ совершать достопочтенный, сѣдовласый пасторъ, a вручителемъ невѣсты будетъ нѣкто, нарочно прибывшій изъ конной гвардіи, чтобы сдѣлать джентльмену этотъ экстраординарный подарокъ.
   М-съ Миффъ оказываетъ нынѣшнимъ утромъ большое нетерпѣніе и страшно негодуетъ на простой народъ. Ея мнѣнія на этотъ счетъ всегда проникнуты необыкновенной строгостью, и она рѣшительно объявляетъ, что бѣднякамъ никакъ не слѣдуетъ жениться; м-съ Миффъ не изучаетъ политической экономіи, и, по ея понятіямъ, всѣ эти экономисты -- препустѣйшіе люди, и вдобавокъ такіе же еретики, какъ анабаптисты, квакеры и такъ далѣе.
   -- Ну къ чему, скажите пожалуйста, эта сволочь хлопочетъ насчетъ женитьбы, -- восклицаетъ почтенная смотрительница ложъ, -- вы извольте для нихъ суетиться, какъ обыкновенно, a они дарять вамъ шиллинги и пенсы на мѣсто червонцевъ, да еще ничего потомъ не хотятъ платить за свои мѣста?
   М-ръ Саундсъ гораздо снисходительнѣе и придерживается на этотъ счетъ филантропическихъ идей, потому, можетъ быть, что ему нѣтъ никакого дохода отъ церковныхъ ложь.
   -- Отчего же имъ и не жениться, матушка моя? -- отвѣчаетъ м-ръ Саундсъ. -- Люди молодые, -- пусть ихъ! Къ тому же y насъ есть народныя училища, куда надобно учителей, и національное войско, для котораго нужны солдаты; a гдѣ ихъ взять, если не позволять жениться этимъ ребятамъ? Нѣтъ, матушка моя, пусть ихъ женятся.
   М-ръ Саундсъ засѣдалъ на ступеняхъ паперти, a м-съ Миффъ выметала пыль, когда вошла въ церковь прекрасная молодая чета въ простомъ и скромномъ костюмѣ. Сухопарая смотрительница ложъ сдѣлала крутой поворотъ, и въ головѣ ея сейчасъ родилась мысль, что молодые люди въ бѣгахъ отъ своихъ родныхъ и хотятъ обвѣнчаться втихомолку. Но они пришли не вѣнчаться: имъ просто нужно походить внутри церкви, и когда молодой человѣкъ звякнулъ щедрымъ комплиментомь по морщинистой ладони м-съ Миффъ, ея кислое лицо прояснилось, и жалкая шляпка ея заколыхалась во всѣ стороны.
   Продолжая мести полъ и взбивать подушки для нѣжныхъ колѣнъ желтаго джентльмена, м-съ Миффъ не спускаетъ своихъ рысьихъ глазъ съ молодой четы, которая бродитъ по церкви.
   -- Ну, голубчики! -- шепчетъ м-съ Миффъ, закашливаясь сухимъ кашлемъ, -- если я не слишкомъ ошибаюсь, быть вамъ на этихъ дняхъ въ нашихъ рукахъ!
   Они смотрятъ на мраморную доску въ стѣнѣ, воздвигнутую въ честь какого-то покойника. Они очень далеко отъ м-съ Миффъ, но ея прищуренный глазъ видитъ хорошо, какъ она оперлась на его руку, и какъ онъ склонился надъ ея головой.
   -- Да, да, голубчики, вижу васъ насквозь, -- говоритъ м-съ Миффъ, -- зрѣлая пара!
   Ничего, впрочемъ, сентиментальнаго не было въ этомъ замѣчаніи смотрительницы церковныхъ ложъ. Она смотритъ на предметы съ коммерческой точки зрѣнія, и въ этомъ отношеніи зрѣлыя пары имѣютъ для нея такой же интересъ, какъ и выкрашенные гробы. Сухопарая, тощая, рыхлая и чахлая старушенка, она давнымъ-давно подавила въ себѣ человѣческія чувства, и никто изъ живущихъ на землѣ не пробуждалъ ея симпатіи. М-ръ Саундсъ, мужчина толстый и мясистый, въ сюртукѣ коричневаго цвѣта съ искрой, имѣетъ совсѣмъ противоположную натуру. Когда они оба остановились на ступеняхъ крыльца, наблюдая молодую чету при выходѣ ея изъ церкви, м-ръ Саундсъ замѣчаетъ, что y нея хорошенькое личико, но потомъ, разсмотрѣвъ ее ближе, прибавляетъ:
   -- Эта дѣвушка необыкновенная красавица, не правда ли, м-съ Миффъ? Вы, я полагаю, могли бы назвать ее розовымъ бутончикомъ, не такъ ли?
   М-съ Миффъ дѣлаетъ кивокь своей жалкой шляпкой, но внутренно досадуетъ на вѣтренаго старика и шепчетъ про себя, что хотя бы м-ръ Саундсъ предложилъ ей золотыя горы она не согласилась бы сдѣлаться его женой, будь онъ сторожемъ милліонъ разъ.
   О чемъ же между тѣмъ поговариваютъ молодые люди при выходѣ изъ церковной ограды?
   -- Благодарю тебя, милый Вальтеръ. Теперь я спокойно могу оставить родину и вездѣ буду счастлива.
   -- A по возвращеніи назадъ, Флоренса, мы опять придемъ сюда и взглянемъ на его могилу.
   Флоренса поднимаетъ заплаканные глазки на его доброе лицо и крѣпко пожимаетъ его руку.
   -- Еще рано, Вальтеръ, и улицы почти совершенно пусты. Погуляемъ.
   -- Но ты устанешь, мой ангелъ.
   -- О нѣтъ! Я слишкомъ устала первый разъ, когда мы гуляли съ тобою вмѣстѣ; но сегодня я не устану.
   Такимъ образомъ Вальтеръ и Флоренса, раннимъ утромъ въ день своего вѣнчанья, гуляютъ рука объ руку по улицамъ пустого города.
   Они теперь одни въ цѣломъ мірѣ, и даже во время ихь первой дѣтской прогулки свѣтъ не былъ такъ удаленъ отъ нихъ, какъ въ этотъ торжественный день ихъ жизни. Но въ тѣ младенческіе годы земля подъ ихъ ногами далеко не имѣла такого очарованія, какъ теперь. Дѣтская довѣрчивость и любовь измѣняются, проходятъ и опять возобновляются во многихъ мѣстахъ; но женственное сердце Флоренсы, съ его нераздѣльными сокровищами, могло быть уступлено разъ, одинъ только разъ, и всякая перемѣна для него равносильна смертельному удару.
   Они выбираютъ самыя тихія мѣста и уходятъ все дальше и дальше отъ той улицы, гдѣ стоить ея отцовскій домъ. Прекрасное лѣтнее утро! Мрачный туманъ постепенно исчезаетъ, и солнце съ высоты горизонта привѣтствуетъ юную чету своими блестящими лучами. Сокровища не скрыты въ магазинахъ: драгоцѣнные камни, золото и серебро блестятъ на окнахъ ювелировъ; огромные дома бросаютъ на нихь свою тѣнь, когда они проходятъ мимо. Но черезъ тѣнь и черезъ свѣтъ они идутъ вмѣстѣ, любуясь другъ на друга и не обращая ни малѣйшаго вниманія на окружающіе предметы. Ихъ земныя богатства заключены другъ въ другѣ, и не нужно имъ роскошныхъ палатъ для помѣщенія своихъ душевныхъ сокровищъ.
   Мало-по-малу они зашли въ темныя, узкія улицы, гдѣ солнце, то багровое, то желтое, виднѣется сквозь туманъ только на углахъ переулковъ и на малыхъ открытыхъ площадкахъ, гдѣ торчатъ чахлыя деревья, длинныя каланчи, ограды запустѣлыхъ садовъ, или гдѣ расположены бѣдныя кладбища съ почернѣвшими монументами и крестами. Полная любви и безпредѣльной вѣры, Флоренса идетъ впередъ черезъ узкіе дворы и тропинки по тѣнистымъ улицамъ, опершись на гордую руку прекраснаго юноши, который черезь нѣсколько часовь будетъ ея мужемъ.
   Теперь ея сердце бьется сильнѣе, когда Вальтеръ говоритъ, что они весьма недалеко отъ своей церкви. Они проходятъ мимо большихъ амбаровъ, гдѣ стоятъ огромныя фуры и суетятся крикливые ямщики; Флоренса ихъ не видитъ и не слышитъ. Еще и еще нѣсколько шаговъ, воздухъ сдѣлался удушливъ, свѣтъ помрачился, и Флоренса дрожитъ на церковномъ порогѣ.
   Ихъ встрѣчаетъ низенькій, косматый старичекъ, звонарь и могильщикъ вмѣстѣ, который бросаетъ на купель свою шляпу, какъ бы въ доказательство, что здѣсь онъ y себя дома. Онъ отводитъ юную чету въ старую, темную, пыльную, сколоченную изъ досокъ ризницу, похожую на деревянный шкапъ съ разобранными полками.
   Какъ прекрасна въ этомъ старомъ пыльномъ мѣстѣ молодая невѣста, для которой въ эту минуту обожаемый супругъ представляетъ всѣхъ ея родныхъ! Присутствуетъ здѣсь старый кистеръ, который содержитъ подъ низкимъ противоположнымъ сводомъ родъ газетной лавки съ огромными кипами бумагъ. Присутствуетъ старая пыльная смотрительница ложъ, которая содержитъ только самое себя, и находитъ, что этого для нея слишкомъ довольно. Присутствуетъ старый пыльный сторожъ, знакомецъ м-ра Тутса, который, собственно говоря, не имѣетъ никакого дѣла и безмятежно проводитъ свою мирную жизнь въ будкѣ съ маленькимъ окномъ, куда ни разу не заглядывалъ глазъ любопытнаго смертнаго. Имѣются здѣсь пыльные деревянные планки и карнизы надъ алтаремъ, надъ ширмой, вокругъ галлереи и надъ надписью, сочиненною еще зиждителемъ храма сего въ тысяча шесть сотъ девяносто четвертомъ году. Имѣются старыя пыльныя звончатыя доски надъ каѳедрой и налоями, снабженными потребнымъ количествомъ пыльныхъ книгъ, истертыхъ рукою времени и перстами усердныхъ чтецовъ. Словомъ, въ этомъ мѣстѣ собраны всевозможные закромы для пыли.
   Пришли дядя Соль, капитанъ Куттль и м-ръ Тутсъ. Пасторъ облачается въ ризы; кистеръ хлопочетъ около налоя; женихъ и невѣста стоятъ предъ алтаремъ. Нѣтъ при невѣстѣ никакой подруги, кромѣ Сусанны Нипперъ, и отца замѣняетъ никто другой, какъ капитанъ Куттль. Какой-то человѣкъ на деревяшкѣ, съ кускомъ яблока во рту и съ синей сумкой на плечахъ, заглядываетъ въ притворъ, озираетъ собраніе, но, не находя ничего назидательнаго, ковыляетъ вонъ изъ дверей, оглашая громкимъ эхомъ окружающее пространство.
   Привѣтный лучъ не падаетъ на Флоренсу, когда она стоитъ на колѣняхъ предъ алтаремъ, опустивъ свою робкую голову. Утреннее свѣтило не заглядываетъ въ эти мрачныя стѣны. Снаружи на чахломъ деревѣ чирикаетъ неугомонный воробей, и черезъ щель на потолкѣ черный дроздъ насвистываетъ свою безсмысленную пѣсню, между тѣмъ какъ человѣкъ на деревяшкѣ продолжаетъ ковылять по дорогѣ!
   Обвѣнчались молодые люди, подписали свои имена въ пыльномъ реестрѣ, пасторъ разоблачился и отправился домой. Въ темномъ углу темной церкви Флоренса бросилась на шею Сусанны Нипперъ и зарыдала въ ея объятіяхъ. Глаза м-ра Тутса красны и пухлы. Капитанъ полируетъ переносицу. Дядя Соль скинулъ со лба очки и направилъ свои стопы къ дверямъ.
   -- Благослови тебя Богъ, Сусанна, милая Сусанна! Если тебѣ придется когда свидѣтельствовать о моей любви и ея причинахъ, сдѣлай это, ради Вальтера! Прощай! прощай!
   Они рѣшились не возвращаться въ предѣлы мичмана и отправиться прямо въ дорогу. Коляска ждетъ ихъ подлѣ церковной ограды.
   Миссъ Нипперъ не можетъ говоритъ: она задыхается, рыдаетъ и крѣпко жметъ въ объятіяхъ свою милую барышню. Подходитъ м-ръ Тутсъ, старается пробудить бодрость растроганной дѣвицы и овладѣваетъ ею. Флоренса подаетъ ему руку отъ полноты своего сердца, благодаритъ дядю Соля, капитана Куттля и повергается въ объятія молодого супруга.
   Но Сусанна опомнилась. Она не можетъ перенести мысли, что ея госпожа уѣдетъ съ печальнымъ воспоминаніемъ о ней. Не такъ, совсѣмъ не такъ она думала распрощаться и осыпаеть себя сильными упреками за свою слабость. Отваживаясь на послѣднее усиліе, чгобы выдержать свой характеръ, она вырывается отъ м-ра Тутса, летитъ впередъ, чтобы догнать коляску и вывести на свое лицо прощальную улыбку. Капитанъ, угадывая ея намѣреніе, спѣшитъ за нею самъ, считая равномѣрно своей обязанностью развеселиться, если можно. Дядя Соль и м-ръ Тутсъ остаются одни подлѣ церковной ограды и ожидаютъ возвращенія своихъ товарищей.
   Коляска уѣхала; улица узка, тѣсна, загромождена, но Сусанна не теряетъ надежды. Капитанъ бѣжитъ за нею изо всѣхъ силъ, машетъ своей лощеной шляпой и дѣлаетъ самые неистовые жесты.
   Сусанна обгоняетъ капитана, дѣлаетъ отчаянныя усилія и настигаетъ экипажъ. Она видитъ Вальтера, видитъ Флоренсу, кривляется, визжитъ и хлопаетъ руками.
   -- Миссъ Флой, голубушка! взгляните на меня! Мы всѣ теперь счастливы, всѣ, всѣ! Еще разъ прощайте, горлинка моя, прощайте!
   Сама не зная какъ, Сусанна взбирается наверхъ коляски, обнимаетъ свою барышню, цѣлуетъ и надсаживается изо всѣхъ силъ.
   -- Мы теперь всѣ, всѣ счастливы, такъ счастливы, милая моя миссъ Флой! -- говоритъ Сусанна съ подозрительными перерывами въ своемъ дыханіи. -- Вы... вы не сердитесь на меня теперь? не сердятесь?
   -- Сержусь, Сусанна?
   -- Да, да, да, вы не сердитесь, моя душечка, я знаю, вотъ и капитанъ Куттль, вашъ пріятель, капитань! И онъ еще разъ хочетъ проститься!
   -- Ура, восторгъ моего сердца! -- баситъ взволнованный капитанъ. -- Ура, Валли! Ура, дружище! Ур-р-ра!
   Что прикажете дѣлать съ молодыми супругами, когда ихъ осаждаютъ съ одной стороны капитанъ Куттль, a съ другой -- Сусанна Нипперъ? Volens nolens коляска подвигаетса впередъ, погоняемая сзади бурливымъ рокотомъ телѣгъ, кибитокъ, каретъ, между которыми вышла теперь небывалая путаница на узкой улицѣ. Но Сусанна Нипперъ храбро выдерживаетъ до конца свою трудную роль. На лицѣ ея веселая улыбка до послѣдней минуты, несмотря на досадныя слезы. Капитанъ Куттль, въ свою очередь, оглашаетъ воздухъ безконечными ура. Наконецъ, когда коляска скрылась изъ виду, онь еще разъ прогремѣлъ -- Ур-ра!
   Дядя Соль и м-ръ Тутсъ терпѣливо сидятъ въ оградѣ на мшистомъ камнѣ, вплоть до возвращенія Сусанны съ капитаномь Куттлемъ. Они не говорять, не дѣлаютъ разспросовь, но совершенно довольны другъ другомъ и составляютъ превосходное общество. По прибытіи въ квартиру маленькаго мичмана, вся компанія садится за завтракъ, но никто не дотрогивается до лакомыхъ кусковъ. М-ръ Тутсъ послѣ завтрака говоритъ, что вечеркомъ зайдетъ опять и, простившись съ добрыми друзьями, слоняется по городу весь день, проникнутый неопредѣленнымъ ошущеніемъ, какъ будто онъ двѣ недѣли не ложился въ постель.
   Носятся какія-то странныя чары надъ домомъ и въ той комнатѣ, гдѣ они бесѣдовали вмѣстѣ и откуда выбыло такъ много. Чары увеличиваются, тяготѣютъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ распространяютъ какую-то усладу на горечь роковой разлуки. Вечеромъ м-ръ Тутсъ объявляетъ Сусаннѣ, что во весь день онъ былъ несчастнѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, но что однако онъ свыкся съ своей грустью и не хотѣлъ бы съ ней разстаться. Оставшись съ миссъ Нипперъ, онъ вступаетъ съ нею въ самые откровенные разговоры и между прочимъ подробно излагаетъ исторію своихъ чувствъ и душевной муки послѣ того, какъ услышалъ отъ этой дѣвицы, что миссъ Домби никогда его не полюбитъ. Они бесѣдуютъ долго, плачутъ горько, и м-ръ Тутсъ предлагаетъ, наконецъ, что не мѣшало бы имъ выйти со двора, чтобы купить что-нибудь на ужинъ. По изъявленіи согласія этой дѣвицей, они накупаютъ множество маленькихъ бездѣлокъ и, при помощи м-съ Ричардсъ, изготовляютъ великолѣпный ужинъ, прежде чѣмъ капитанъ и старикъ Соломонъ воротились домой.
   Капитанъ Куттль и дядя Соль ходили на корабль, чтобы помѣстить тамъ Діогена и поглазѣть на Вальтеровы вещи. Они распространяются сь большимъ восторгомъ насчетъ популярности Вальтера и насчетъ комфорта, изготовленнаго для юной супруги въ его каютѣ, которую капитанъ называетъ не иначе какъ: "Чудо-заглядѣнье!" Оказывалось по веему, что молодой человѣкъ употребилъ большія старанія и облагороженный вкусъ для украшенія своего морского пріюта.
   -- Адмиральская каюта, -- восклицаетъ капитанъ, -- просто трынъ-трава передъ этимъ чудо-заглядѣньемъ, не правда ли?
   Дядя Соль совершенно согласенъ съ этимъ мнѣніемъ.
   Ho главнѣйшее наслажденіе капитана состоитъ въ совершеннѣйшей увѣренности, что его драгоцѣнные часы, равно какъ чайныя ложечки и сахарные щипчики находятся на корабельномъ борту. Онъ нѣсколько разъ возвращается къ этому предмету и съ неизъяснимымъ восторгомъ повторяетъ:
   -- Дурачина ты, Эдуардъ Куттль, мореходъ великобританскій! лучше ничего ты не могъ выдумать во всю твою долгую жизнь, какъ передать имъ эту собственность в_к_у_п_ѣ и в_л_ю_б_ѣ! Это дѣлаетъ тебѣ честь, мой другъ! -- заключаетъ капитанъ, разглаживая свои волосы желѣзнымъ крюкомъ.
   Старый инструментальный мастеръ, противъ обыкновенія, туманенъ и разсѣянъ и слишкомъ принимаетъ къ сердцу послѣднее прощанье. Однако общество его стариннаго однокашника, Неда Куттля, служитъ для него великимъ утѣшеніемъ, и онъ садится за ужинъ съ умиленнымъ сердцемъ и веселымъ лицомъ.
   -- Мальчикъ мой спасенъ и на хорошей дорогѣ! -- говоритъ дядя Соль, потирая руки. -- Что же мнѣ дѣлать, какъ не благодарить Всевышняго Творца и молиться о его счастіи?
   Капитанъ, еще не занявшій мѣста за столомъ, обнаруживаетъ какое-то безпокойство, посматриваетъ сомнительно на м-ра Гильса и, взявшись, наконецъ, за спинку креселъ, произноситъ съ нѣкоторою торжественностью:
   -- Соломонъ! помнишь ли, мой другъ, въ подземныхъ департаментахъ имѣется y тебя бутылка старой мадеры: желательно бы употребить ее сегодня за здоровье Вальтера и его жены. Какъ ты объ этомъ думаешь, дружище?
   Инструментальный мастеръ пристально взглянулъ на капитана, засунулъ руку въ боковой карманъ своего кофейнаго камзола, вынулъ заиисную книгу и при ней какое-то письмо.
   -- М-ру Домби, отъ Вальтера, -- говоритъ старикъ, разсматривая адресъ. -- Переслатъ черезъ три недѣли. Я прочту.
   -- "Милостивый государь, я женился на вашей дочери. Она отправилась со мною въ дальнюю дорогу. Безграничная преданность, разумѣется, не можетъ оправдать моихъ требованій на нее или на родственную связь съ вашимъ домомъ; я и не оправдываюсь.
   "Но почему, любя ее выше всѣхъ земныхъ существъ, я рѣшился однако же, безъ малѣйшаго угрызенія совѣсти, подвергнуть ее опасностямъ и случайностямъ своей жизни, -- этого я вамъ не скажу. Вы знаете почему, вы ея отецъ.
   "Не упрекайте ея. Она никогда не упрекала васъ.
   "Не думаю и не надѣюсь, что вы когда-нибудь простите меня. Этого я всего менѣе ожидаю. Но если придетъ часъ, когда вамъ пріятно будетъ вѣрить, что Флоренса имѣетъ подлѣ себя человѣка, который поставилъ задачею своей жизни стереть изъ ея воспоминаній глубокіе слѣды прошедшей грусти, я торжественно васъ увѣряю, что въ тотъ часъ вы можете утвердиться въ этой вѣрѣ".
   Соломонъ бережливо кладетъ письмо въ свою записную книжку, которал отправляегся опять въ боковой карманъ его кофейнаго камзола.
   -- Мы еще не станемъ пить послѣднюю бутылку старой мадеры, другъ мой Недъ! -- говоритъ старикъ задумчивымъ тономъ. -- Не время!
   -- Не время, -- отвѣчаетъ капитанъ, -- да, еще не время.
   М-ръ Тутсъ и Сусанна думаютъ то же. Послѣ глубокаго молчанія они садятся за столъ и пьють молодое виио за счастье новобрачныхъ. Послѣдняя бутылка старой мадеры остается еще въ углу душнаго погреба подъ прикрытіемъ паутины и пыли.
  

* * *

  
   Прошло нѣсколько дней. Величавый корабль распускаетъ свои бѣлыя крылья и при попутномъ вѣтрѣ несется по волнамъ глубокаго моря.
   Англійскіе матросы съ наивнымъ удивленіемъ всматриваются на палубѣ въ какую-то фигуру, прекрасную и нѣжную, граціозную и слабую, которая, однако, служитъ для нихъ порукой счастливаго пути. Это -- Флоренса.
   Ночь. Вальтеръ и Флоренса сидятъ на палубѣ одни, наблюдая торжественную стезю свѣта, проведенную на морѣ между ними и землею.
   Но вотъ на глазахъ ея слезы. Она кладетъ свою голову на его грудь и обвивается вокругъ его шеи.
   -- Вальтеръ, милый, Вальтеръ, я такъ счастлива!
   Супругъ прижимаетъ ее къ своему сердцу, и они совершенно спокойны на широкомъ морѣ, и корабль весело несется на всѣхъ парусахъ.
   -- Когда я наблюдаю море и вслушиваюсь въ его волны, много минувшихъ дней проносится передъ моею мыслью, и я думаю...
   -- О Павлѣ, мой ангелъ. Это -- очень естественно.
   О Павлѣ и Вальтерѣ! И морскія волны, своимъ безконечнымъ журчаньемъ, напѣваютъ ей пѣснь любви, не ограниченной ни временемъ, ни мѣстомъ, любви безпредѣльной и вѣчной, которая несется за моря, за облака, къ незримой обители свѣта и жизни.
  

Глава LVIII.

Время идетъ сердитой стопой.

  
   Море приливало и отливало цѣлый годъ. Облака и вѣтры приходили и уходили; безконечная работа времени озарялась солнцемъ, омрачалась бурей. Цѣлый годь приливы и отливы человѣческихъ дѣяній вращались въ своихъ опредѣленныхъ орбитахъ. Цѣлый годъ знаменитый торговый домъ подъ фирмой Домби и Сынъ сражался на жизнь и смерть противь непредвидѣнныхъ событій, сомнительной молвы, безуспѣшныхъ разсчетовъ, неурочныхъ предпріятій и всего болѣе противъ упорной слѣпоты своего представителя, который ни на шагъ не хотѣлъ отступить отъ своихъ плановъ и отнюдь не слушалъ благоразумныхь внушеній, что корабль, имъ надорванный, уже слабъ и рыхлъ и не можетъ устоять противъ грозной бури, готовой переломать его мачты.
   Прошелъ годъ, и торговый домъ пошатнулся.
   Было лѣтнее угро. До году послѣ свадьбы въ извѣстной церкви оставалось нѣсколько дней. На королевской биржѣ шепотомъ толкуютъ о какомъ-то страшномъ подрывѣ великихъ затѣй. Извѣстный гордый джентльменъ не явился туда нынѣшнимъ утромъ, и никто его не представлялъ. Еще день, -- и на всѣхъ рынкахъ заговорили, что Домби и Сынъ остановился на всемъ ходу. Еще и еще день, -- и весь торговый людъ съ изумленіемъ увидѣлъ въ спискѣ опубликованныхъ банкротствъ имя Домби и Сына, поставленное въ первомъ ряду, на первомъ мѣстѣ.
   Свѣтъ былъ теперь ошеломленъ, и вдругъ оказалось много дѣла для краснорѣчивыхъ языковъ. Это былъ до невинной пошлости легковѣрный свѣтъ, непостоянный, прихотливый, вѣтреный, непослѣдовательный. Не было въ немъ никакихъ другихъ банкротствъ, кромѣ банкротства извѣстныхъ богачей. Не было въ немъ и нѣтъ людей, которые смѣло и отважно торгуютъ на тлѣнныхъ прилавкахъ. Помилуйте -- какъ это возможно! Свѣтъ дорожитъ лишь извѣстными билетиками, которые даютъ возможность жить для удовольствія, безъ всякихъ процентовъ, и не было въ немъ никакихъ недочетовъ и убытковъ, кромѣ недочетовъ въ звонкой монетѣ. Въ настоящую минуту свѣтъ былъ очень сердитъ, и особенно сильное негодованіе обнаруживали люди, которые въ другомъ, нѣсколько худшемъ свѣтѣ, могли бы быть давнымъ давно причислены къ несостоятельнымъ торговцамъ матеріями извѣстнаго сорта.
   Кутитъ напропалую м-ръ Перчъ, разсыльный, и приводить въ отчаяніе свою беременную супругу... Что прикажете дѣлать? Судьба, вѣроятно, опредѣлила этому джентльмену играть важнѣйшія роли на сценѣ суетнаго міра. Можно было подумать, что онъ лишь только вчера угомонился кое-какъ отъ треволненій послѣ удивительнаго похищенія супруги м-ра Домби, и вотъ непредвидѣнное банкротство выставило его на самое видное мѣсто и сдѣлало его просто политическимъ человѣкомъ. Онъ засѣдалъ теперь въ передней съ особенною важностью на своей красной полкѣ, наблюдая странныя лица счетчиковъ, оцѣнщиковъ и разныхъ другихъ людей, которые быстро смѣнили почти всѣхъ старыхъ писцовъ; и стоило ему только взглянуть на дворъ или, по самой дальней мѣрѣ, пройтись до буфета "Королевскихъ Гербовъ", какъ начинали сыпаться на м-ра Перча самые любопытные вопросы, и онъ могъ разсчитывать навѣрняка, что послѣднимъ вопросомъ непремѣнно будетъ: "Чего угодно выпить м-ру Перчу"? Въ этомъ случаѣ, м-ръ Перчъ, по обыкновенію, заводилъ свою длинную пѣсню насчетъ ужасныхъ страданій, которыя онъ и м-съ Перчъ терпѣли на Чистыхъ Прудахъ сь той поры, какъ впервые начали подозрѣвать, что -- "дѣла идутъ плоховато". М-ръ Перчъ пожималъ плечами и значительно понижалъ голосъ, какъ будто трупъ отжившей фирмы лежалъ еще непогребеннымъ въ смежной комнатѣ. Онъ разсказывалъ, какъ его супруга первая напала на эту мысль, подслушавъ его ночные вздохи и стенанія во снѣ, прерывавшіяся безпокойными восклицаніями: "Двѣнадцать шиллинговъ и девяносто пенсовъ на фунтъ -- охъ! Двѣнадцать шиллинговъ и девяносто пенсовъ на фунтъ -- уфъ!" -- Этотъ сомнамбулизмъ, -- говорилъ м-ръ Перчь, -- обуялъ его съ того времени, какъ онъ началъ подмѣчать быстрыя перемѣны въ лицѣ м-ра Домби. Далѣе м-ръ Перчъ повѣствовалъ, какъ однажды, улучивъ благопріятную минуту, онъ подошелъ къ м-ру Домби и сказалъ: "Смѣю ли спросить васъ, сэръ, какое горе лежитъ на вашей душѣ?" -- На это м-ръ Домби отвѣчалъ: "Мой вѣрный Перчъ... но нѣтъ, этого не можетъ быть!" -- Затѣмъ м-ръ Домби ударилъ себя по лбу и прибавилъ взволнованнымъ тономъ: "Оставь меня, Перчъ, оставь!" -- говоря коротко и ясно, не было на свѣтѣ лжи, самой безсовѣстной и наглой, на которую бы, эффекта ради, не отважился м-ръ Перчъ, пріучившій себя даже къ слезамъ, которыя, въ случаѣ надобности, обильными потоками лились изъ его глазъ, ибо м-ръ Перчъ вѣрилъ, душевно вѣрилъ, что вчерашнія его выдумки, отъ частыхъ повтореній, пріобрѣли на сегодня неоспоримое право истины, не подверженной ни малѣйшему сомнѣнію.
   Всѣ эти конференціи м-ръ Перчъ заключалъ всегда умильнымъ и кроткимъ замѣчаніемъ такого рода:
   -- Ну, что будетъ, то будетъ, противъ судьбы не устоять! Мое дѣло оставаться всегда вѣрнымъ своему господину, если нужно, до послѣдней капли крови. Измѣнники найдутся, спору нѣтъ, но Перчъ, разсыльный, не бывалъ и не будетъ измѣнникомъ! Вотъ что, джентльмены!
   И джентльмены единодушно находили, что такія чувства дѣлаютъ честь м-ру Перчу, который, такимъ образомъ, оставлялъ послѣ себя самыя пріятныя впечатлѣнія.
   Воротившись на свое красное сѣдалище, м-ръ Перчъ опять принимался наблюдать странныя лица счетчиковъ и оцѣнщиковъ, углубленныхъ въ тайны великихъ книгъ; или по временамъ подходилъ на цыпочкахъ къ порожнему кабинету м-ра Домби и раздувалъ каминный огонь; или иной разъ выходилъ за дверь, чтобы покалякать на свѣжемъ воздухѣ съ какимъ-нибудь пріятелемъ; или, всего чаще, дѣлалъ кое-какія маленькія угожденія главному счетчику, котораго считалъ нужнымъ задобрить въ свою пользу, надѣясь промыслить черезъ него теплое мѣстечко въ конторѣ страхового отъ огня общества, какъ скоро совсѣмъ и безнадежно оборвется этотъ торговый домъ.
   Для майора Багстока банкротство было совершеннѣйшимъ бѣдствіемъ. Само собою разумѣется, майоръ Багстокъ не имѣлъ особенной наклонности къ соболѣзнованіямъ о судьбахъ своихъ ближнихъ, -- его вниманіе было исключительно сосредоточено на старикашкѣ Джоѣ, -- и нельзя сказать, чтобы онъ отличался особенной чувствительностью или воспріимчивыми впечатлѣніями, за исключеніемъ развѣ его безконечныхъ припадковъ астмы и другихъ энергичныхъ проявленій совершенно физическаго свойства. Но онъ всегда тщеславился въ клубѣ пріятелемъ своимъ Домби и всегда надсаживался въ увѣреніяхъ и доказательствахъ. Клубъ, въ свою очередь, не отличавшійся филантропическими видами, былъ теперь очень радъ позабавиться надъ майоромъ, и почтенные члены спрашивали его, съ видомъ искренняго участія, могъ ли онъ ожидать этого страшнаго удара, и какъ, вообще, пріятель его Домби переноситъ свою горькую судьбину. Майоръ пыхтѣлъ, синѣлъ, краснѣлъ, багровѣлъ и на всѣ эти вопросы отвѣчалъ такимъ образомъ:
   -- Свѣтъ, судырь мой, лукавъ, хитеръ, пронырливъ и надуетъ, кого угодно. Старикашка Джозъ довольно на своемъ вѣку слонялся по землѣ, и въ головѣ его имѣются кое-какіе запасцы; но на этотъ разъ, судырь мой, онъ поглупѣлъ, рѣшительно и просто поглупѣлъ, какъ ребенокъ. Если бы, примѣромъ будучи, передъ тѣмъ, какъ Джой умчался съ этимъ Домби за границу, чтобы рыскать съ нимъ по всей Франціи, гоняясь за этимъ трусомъ, если бы, говорю, вы предсказали ему, что Домби на дорогѣ къ банкротству, я бы, судырь мой, вамъ не повѣрилъ. Что тутъ дѣлать? Провели старикашку Джоза, надули, судырь мой, проюртили; но зато теперь онъ опять смотритъ во всѣ глаза и держитъ ухо востро. Пусть, примѣромъ будучи, выскочитъ изъ могилы старикашкинъ батька и скажетъ: "Здравствуй, сынокъ! нѣтъ ли y тебя, любезный, пяти фунтовъ? Дай взаймы, на недѣльку, возвращу съ процентами!" -- Не дастъ старикашка Джой, не дастъ, хоть тресни и разсыпься. Нѣтъ, судырь мой, стараго воробья не обманываютъ на мякинѣ въ другой разъ! Онъ подозрителецъ, истертъ, истасканъ и жестокъ, какъ кремень. Знаетъ онъ виды, судырь мой! Старикашка Джой имѣлъ счастье въ старые годы пользоваться личнымъ знакомствомъ ихъ королевскихъ высочествъ, герцоговъ кентскаго и іоркскаго. Если бы было сообразно съ достоинствомъ стараго майора залѣзть въ бочку и жить въ ней, я бы, сударь мой, всю жизнь катался въ бочкѣ, чтобы показать свое презрѣніе къ людямъ.
   Всѣ эти и другія подобныя варіаціи иа тотъ же ладъ сопровождались сильнымъ раскачиваніемъ головы, хрустѣньемъ суставовъ и такими апоплексическими признаками, что младшіе члены клуба серьезно начали подозрѣвать, что майоръ Багстокъ плложилъ свои деньги въ контору пріятеля своего Домби и потерялъ ихъ, хотя старые и болѣе опытные мужи, знакомые съ характеромъ Джоя, не хотѣли и слышать о такой догадкѣ. Несчастный туземець, не выражавшій никакихъ личныхъ мнѣній, терпѣлъ страшныя пытки не только въ своихъ нравственныхъ чувствахъ, которыя регулярно разстрѣливались майоромъ каждый день, но и въ своей чувствительности къ подзатыльникамъ, зуботычинамъ, пинкамъ и встряскамъ, приводившимъ въ сотрясеніе всѣ его фибры, вены и артеріи. Цѣлыхъ шесть недѣль послѣ банкротства на несчастнаго туземца падали проливнымъ дождемъ ботфорты, банки, щетки, чубуки и другія болѣе или менѣе могучія орудія гнѣва.
   Въ головѣ м-съ Чиккъ по поводу страшной катастрофы возникло три замѣчательныхъ идеи. Во-первыхъ, она не могла этого понять. Во-вторыхъ, ея братъ не сдѣлалъ усилія. Въ третьихъ, если бы ее пригласили на обѣдъ въ день перваго семейнаго празднества, этого бы не случилось. "Впрочемъ, -- прибавляла м-съ Чиккъ, -- этого надобно было ожидать".
   Но, само собою разумѣется, людской говоръ не останавливалъ хода событій, не улучшалъ ихъ и не дѣлалъ хуже. Было ясно для всѣхъ, что дѣла торговаго дома ревизуются коммерческимъ порядкомъ, что м-ръ Домби благородно передалъ все, что имѣлъ, и не просилъ ни отъ кого никакой пощады, никакого снисхожденія. О возобновленіи торговли нечего было и думать, такъ какъ м-ръ Домби отказался отъ всякихъ переговоровъ и услугъ, какія ему предлагали, и отнюдь не хотѣлъ разсчитывать на экстренный кредитъ, которымъ онъ могъ бы еще пользоваться, какъ человѣкъ, уважаемый въ коммерческомъ мірѣ. Одни говорили, что м-ръ Домби умираетъ, другіе -- что онъ сошелъ съ ума; но всѣ согласно утверждали, что м-ръ Домби пропащій человѣкъ.
   Конторщики и писаря задали великолѣпный обѣдъ въ ближайшемъ трактирѣ и распрощались дружелюбно, расходясь въ разныя стороны. Одни заняли мѣста въ заграничныхъ конторахъ, другіе перешли въ англійскіе торговые дома, третьи напечатали въ газетахъ предложенія своихъ услугъ; нашлись и такіе, которые вдругъ припомнили милыхъ и достолюбезныхъ родственниковъ, готовыхъ принять ихъ съ отверстыми объятіями въ своихъ скромныхъ жилищахъ. Во всемъ заведеніи остался одинъ и только одинъ м-ръ Перчъ, продолжавшій засѣдать на своей красной полкѣ и дѣлать маленькія угожденія главному счетчику, который наконецъ-таки обѣщалъ ему мѣсто разсыльнаго въ страховой конторѣ.
   Опустѣли помѣщенія конторы Домби и Сына и утратили свою сановитую важность. Степенный продавецъ собачьихъ ошейниковъ и виндзорскаго мыла, присутствовавшій на углу площадки, не рѣшился бы теперь приставить указательный палецъ къ полямъ своей шляпы, если бы м-ръ Домби прошелъ мимо. Витіеватый разносчикъ афишъ, засунувъ руки подъ свой бѣлый передникъ, по цѣлымъ часамъ премудро разглагольствовалъ насчетъ пагубныхъ слѣдствій заносчивой амбиціи, которая -- говорилъ онъ -- въ англійскомъ языкѣ не напрасно рифмуетъ съ благозвучнымъ словомъ -- пердиція (perdition -- гибель).
   М-ръ Морфинъ, сѣроглазый холостякъ, съ просѣдью въ волосахъ и бакенбардахъ, былъ, можетъ быть, въ атмосферѣ торговаго дома -- за исключеніемъ, разумѣется, его представителя -- единственнымъ человѣкомъ, который былъ сердечно и глубоко огорченъ роковымъ несчастіемь. Онъ многіе годы оказывалъ м-ру Домби истинное уваженіе и преданность, но никогда не надѣвалъ маски на свой личный характеръ, не унижался, не подличалъ и не раздувалъ господствующей страсти своего хозяина изъ видовъ интереса. Стало быть, въ его сердцѣ не было пріюта для личной мести, не было натянутыхъ струнъ, которыя теперь слѣдовало отпустить. Съ ранняго утра до поздняго вечера онъ постоянно корпѣлъ и рылся въ конторскихъ бумагахъ, и всегда, по первому требованію, готовъ былъ объяснить все, что требовало объясненій. Онъ повозможности щадилъ м-ра Домби отъ непріятныхъ переговоровъ и, просидѣвъ въ своей комнатѣ до вечера, возвращался въ свою квартиру въ Ислингтонѣ, гдѣ, передъ отправленіемъ въ постедь, услаждалъ унылую душу печальными мотивами своей віолончели.
   Однажды онъ прогудѣлъ такимъ образомъ цѣлый рядъ фантастическихъ сонатъ и, казалось, готовъ былъ приняться за новыя аріи меланхолическаго свойства, какъ вдругъ его хозяйка -- къ счастью, глухая и совершенно равнодушная ко всякимъ музыкальнымъ тонамъ -- доложила о прибытіи какой-то леди.
   -- Леди въ траурѣ, -- добавила она.
   М-ръ Морфинъ, пріостановленный на самомъ поэтическомъ мѣстѣ, съ отеческою нѣжностью положилъ свою віолончель на софу и сдѣлалъ знакъ, что поздняя гостья можетъ войти. Затѣмъ онъ вышелъ самъ и встрѣтилъ на порогѣ миссъ Гэрріетъ Каркеръ.
   -- Однѣ! -- сказалъ онъ. -- Въ такую пору! Джонъ былъ здѣсь поутру. Не случилось ли чего, моя милая? Но нѣтъ, -- прибавилъ онъ, -- ваша физіономія не предвѣщаетъ бѣды. Совсѣмъ напротивъ, если не ошибаюсь.
   -- Быть можетъ, м-ръ Морфинъ, вы читаете на моемъ лицѣ неумѣстную откровенность, эгоистическую, конечно; но такъ и быть, я все-таки пришла.
   -- И прекрасно, эгоизмъ къ вамъ очень бы шелъ, миссъ Каркеръ, и былъ бы интересенъ; но бѣда въ томъ, что никакой хиромантикъ не открылъ бы эгоистическихъ линій въ вашихъ чертахъ.
   Говоря это, онъ подалъ стулъ своей гостьѣ и самь усѣлся насупротивъ нея. Віолончель уютно покоилась между ними на софѣ.
   -- Джонъ ничего вамъ не сказалъ о моемъ визитѣ, и вы, надѣюсь, не будете изумлены, что я пришла одна, когда узнаете зачѣмъ. Объяснить вамъ причину поздняго визита?
   -- Сдѣлайте милость.
   -- Вы не заняты?
   Онъ указалъ на віолончель, лежавшую на софѣ, какъ будто нѣмой инструментъ могъ дать за него полный и совершеннѣйшій отчетъ.
   -- Я былъ занятъ весь день, миссъ Гэрріетъ. Свидѣтель -- моя віолончель, которой я повѣряю всѣ свои заботы.
   -- Фирма разорилась въ конецъ? -- спросила Гэрріетъ серьезнымъ тономъ.
   -- Разорилась окончательно и радикально.
   -- И никогда не возобновить торговыхъ операцій?
   -- Никогда.
   Свѣтлое выраженіе ея лица ни мало не омрачилось этимъ словомъ. М-ръ Морфинъ, казалось, замѣтилъ это съ нѣкоторымъ изумленіемъ, и повторилъ опять:
   -- Никогда. Припомните, что я вамъ говорилъ. Не было во все это время никакихъ средствъ его образумить; невозможно было разсуждать съ нимъ, и даже, иной разъ, невозможно было къ нему подойти. Случилось то, что должно было случиться. Домъ обрушился, упалъ, и никакая сила его не подниметъ.
   -- И м-ръ Домби лично разорился?
   -- Разорился.
   -- Онъ не оставитъ для себя никакого частнаго имѣнія?
   -- Никакого.
   Какая-то особенная живость въ ея голосѣ и выраженіе глазъ почти веселое, казалось, изумляли его больше и больше. Онъ забарабанилъ по столу правой рукой, покачалъ головой, и взглянувъ на нее внимательно, сказалъ:
   -- Мнѣ еще неизвѣстны въ точности всѣ источники доходовъ м-ра Домби. Они велики, спору нѣтъ, но и обязательства его огромны. М-ръ Домби благороденъ и честенъ въ самой высокой степени. Многіе, конечно, на его мѣстѣ рѣшились бы, для собственнаго спасенія, устроить нѣкоторыя сдѣлки; но въ такомъ случаѣ незамѣтно, почти нечувствительно, могли бы возрасти до огромныхъ процентовъ убытки домовъ, которые имѣли съ нимъ долговременныя торговыя связи. М-ръ Домби этого не сдѣлаетъ. Онъ рѣшился платить всѣмъ и каждому до истощенія послѣднихъ средствъ, которыя въ его рукахъ. Онъ сказалъ: пусть берутъ и очищаютъ все; домъ погибнетъ, но мои кредиторы потеряютъ не много. Гордость м-ра Домби представляется теперь въ благопріятномъ свѣтѣ.
   Она слушала его спокойно и почти безъ всякой перемѣны на своемъ лицѣ. Казалось, ея вниманіе было занято отчасти собственными мыслями. Когда онъ пересталъ, она спросила его торопливымъ тономъ:
   -- Видали вы его въ послѣднее время?
   -- Онъ недоступенъ ни для кого. Когда, вслѣдствіе этого кризиса въ дѣлахъ, ему необходимо выходить изъ дому, онъ выходитъ одинъ и по возвращеніи запирается въ своемъ кабинетѣ, не допуская къ себѣ никого. Онъ написалъ мнѣ письмо, отзываясь въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ о нашей прошедшей связи и прощаясь со мною. Неделикатно было съ моей стороны навязываться теперь, такъ какъ я и въ лучшія времена не имѣлъ съ нимъ частыхъ переговоровъ; однако я попробовалъ. Я писалъ, ходилъ въ его домъ, просилъ, умолялъ. Все напрасно!
   Онъ продолжалъ ее наблюдать, въ надеждѣ пробудить въ ней большее участіе къ этому предмету. Онъ выражался съ одушевленіемъ и чувствомъ, чтобы тѣмъ сильнѣе дѣйствовать на свою слушательницу; но въ ея лицѣ не было ни малѣйшей перемѣны.
   -- Ну, миссъ Гэрріетъ, -- сказалъ онъ съ огорченнымъ видомъ, -- объ этомъ, кажется, я распространяюсь не кстати. Вамъ, конечно, не совсѣмъ пріятно слышать эти исторіи. Перемѣнимъ разговоръ. У васъ на душѣ какія-то веселыя мысли, начните, и я постараюсь войти въ вашъ предметъ.
   -- Вы ошибаетесь, м-ръ Морфинъ, -- возразила Гэрріетъ съ легкимъ изумленіемъ, -- моя голова занята тѣмъ же, чѣмъ и ваша. Неужто вы думаете, что я и Джонъ не разсуждали въ послѣднее время обо всѣхъ этихъ перемѣнахъ? Онъ служилъ такъ долго м-ру Домби, который теперь доведенъ, по вашимъ словамъ, до ужасной крайности, между тѣмъ какъ мы разбогатѣли.
   Теперь только м-ръ Морфинъ, сѣроглазый холостякъ, замѣтилъ, что лицо его собесѣдницы озарено какимъ-то лучезарнымъ восторгомъ. Сначала ему казалось, что она просто весела, въ хорошемъ расположеніи духа, и больше ничего.
   -- Мнѣ нѣтъ надобности говорить вамъ, -- продолжала Гэрріетъ, опустивъ глаза на свое собственное платье, -- отчего и какъ перемѣнились наши обстоятельства. Вы, конечно, не забыли, что братъ нашъ Джемсъ, въ тотъ страшный день не оставилъ никакого завѣщанія, и y него нѣтъ другихъ родственниковъ, кромѣ Джона и меня.
   Ея лицо на минуту затуманилось грустными воспоминаніями, но скоро м-ръ Морфинъ замѣтилъ на немъ тотъ же лучезарный восторгъ.
   -- Вы знаете нашу истсрію, -- исторію двухъ братьевъ въ связи съ несчастнымъ джентльменомъ, о которомъ вы говорите съ такимъ искреннимъ, благороднымъ участіемъ... Теперь, послѣ жизни, какую мы вели въ продолженіе столькихъ лѣтъ, я и мой братъ не имѣемъ никакой нужды въ деньгахъ, между тѣмъ какъ доходы наши слишкомъ огромны. Понимаете ли, о чемъ я хочу васъ просить.
   -- Нѣтъ, моя милая миссъ, не совсѣмъ!
   -- Нечего говорить о моемъ покойномъ братѣ. Если бы покойникъ зналъ, что мы намѣрены сдѣлать... но вы понимаете меня. О живомъ братѣ считаю нужнымъ сказать только то, что онъ, по собственной волѣ и по глубокому сознанію своего долга, рѣшился выполнить намѣреніе, которое требуетъ вашего неизбѣжнаго содѣйствія.
   Миссъ Гэрріетъ опять подняла глаза, и м-ръ Морфинъ сдѣлалъ новое наблюденіе, что она была прекрасна въ своемъ лучезарномъ восторгѣ.
   -- Сэръ, это дѣло требуетъ глубокой тайны. Ваша опытность и познанія укажутъ на необходимыя средства. Можно, напримѣръ, навести м-ра Домби на догадку, что неожиданно спасены какіе-нибудь непредвидѣнные источники его доходовъ, или, что ему, какъ честному человѣку, оказываютъ этимъ невольную дань уваженія торговые дома, съ которыми онъ велъ продолжительныя связи, или какой-нибудь заимодавецъ вздумалъ уплатить ему старый долгъ. Средствъ много, и я увѣрена, вы изберете самыя лучшія. Въ этомъ-то и состоитъ одолженіе, о которомъ я пришла васъ просить. Вы будете такъ добры, что не станете говорить объ этомъ Джону, который хочетъ, чтобы всѣ эти распоряженія были сдѣланы тайно и безъ малѣйшихъ одобреній, которыя бы относились собственно къ нему. Мы сбережемъ для себя весьма незначительную часть этого наслѣдства, предоставляя его м-ру Домби, который въ такомъ случаѣ будетъ счастливъ и спокоенъ на всю свою жизнь. Позвольте быть увѣренной, что вы не станете объ этомъ часто говорить даже со мною, и что наща общая тайна будетъ погребена въ вашемъ сердцѣ.
   Слезы радости достойнымъ образомъ заключили эту рѣчь, внушенную благороднѣйшимъ сердцемъ, какое когда-либо существовало на землѣ. Ея брать смываетъ навсегда позорное пятно, которымъ заклеймилъ свою жизиь, какъ же не порадоваться его сестрѣ? Вотъ почему лучезарный восторгъ озаряетъ прекрасное чело дѣвицы Каркеръ.
   -- Милая Гэрріетъ, -- сказалъ Морфинъ послѣ продолжительнаго молчанія, -- я вовсе не былъ приготовленъ къ этимъ рѣчамъ. Вы желаете, если не ошибаюсь, удѣлить и собственную часть отъ наслѣдства, которое досталось на вашу долю, такъ ли я васъ понялъ?
   -- О да, какъ же иначе? Мы такъ долго жили вмѣстѣ, раздѣляя радость и горе, труды и заботы. Наши мысли, надежды и желанія всегда были общія, и мы все дѣлили пополамъ. Какъ же мнѣ отказаться отъ удовольствія быть его соучастницей въ этомъ великодушномъ поступкѣ?
   -- Избави меня Богъ оспаривать ваше намѣреніе!
   -- Стало быть, мы можемъ положиться на вашу дружескую помощь? конечно, конечно, я не сомнѣвалась.
   -- Миссъ Гэрріетъ, я былъ бы дурнымъ человѣкомъ... то есть, я дурной и теперь, но былъ бы еще хуже, если бы не поспѣшилъ отъ всего сердца предложить полную готовность къ вашимъ услугамъ. Да, я принимаю всѣ ваши условія и клянусь честью, ничто въ свѣтѣ не вырветъ y меня вашей тайны. Итакъ, если м-ръ Домби дѣйствительно будетъ доведенъ до крайности, неизбѣжной въ его положеніи, то я съ полною охотой принимаю на себя привести въ исполненіе великодушный планъ, на который вы и братъ вашъ Джонъ рѣшились съ общаго согласія.
   Она подала ему свою руку и поблагодарила.
   -- Миссъ Гэрріетъ, -- сказалъ онъ, удерживая ее, -- говорить вамъ о достоинствѣ великой жертвы, или, правильнѣе, самоотверженности, на которую вы рѣшились, было бы дѣломъ празднымъ и большою дерзостью съ моей стороны. Совѣтовать вамъ внимательнѣе обсудить и обдумать свой планъ -- было бы опять безразсудно и дерзко. Я не имѣю никакого права останавливать или ограничивать великій конецъ великой исторіи неумѣстнымъ представленіемъ своихъ собственныхъ соображеній и разсчетовъ. Смиренно склоняю голову передъ вашей довѣрчивостью, счастливый и довольный сознаніемъ, что она происходитъ отъ высшаго и чистѣйшаго источника вдохновенія. Скажу только одно: я -- вашъ вѣрный управитель, и если бы мнѣ предоставили выбирать свое положеніе въ свѣтѣ, я бы хотѣлъ только остаться избраннымъ вашимъ другомъ и ничѣмъ болѣе.
   Она поблагодарила опять отъ чистаго сердца и пожелала ему покойной ночи.
   -- Очень вамъ благодарна, м-ръ Морфинъ. Я не прямо домой. Мнѣ надобно еще сдѣлать визитъ. Не угодно ли вамъ пожаловать завтра?
   -- Съ большимъ удовольствіемъ; завтра я приду. A между тѣмъ я подумаю, какъ лучше взяться за ваши дѣла. Вы, конечно, сами будете думать о нихъ, милая Гэрріетъ, и... и... могу ли надѣяться, что въ связи съ ними подумаете немножко и обо мнѣ?
   Онъ проводилъ ее до кареты, стоявшей y вороть. Не будь его хозяйка глуха, какъ тетеревъ, она бы пременно услыхала бы, какъ м-ръ Морфинъ, взбираясь къ себѣ наверхъ, бормоталъ про себя, что всѣ мы исчадія привычки, и что самая скверная привычка -- оставаться до старости холостякомъ.
   Онъ взялъ віолончель, лежавшую на софѣ между двумя стульями, и усѣлся на свое прежнее сѣдалище, не спуская глазъ съ порожняго стула, который стоялъ передъ нимъ. Инструментъ не замедлилъ издать звуки нѣжные, патетическіе и сладостные до чудовищной степени совершенства; но эта музыкальная экспрессія ровно ничего не значила передъ выраженіемъ, которое м-ръ Морфинъ сообщилъ своему лицу, умиленному и разнѣженному до того, что онъ не разъ принужденъ былъ прибѣгать къ обычному врачеванію капитана Куттля и растирать свой носъ рукавомъ изношеннаго сюртука. Но мало-по-малу лицо его прояснилось, глаза осмыслились, и віолончель начала издавать гармоническіе звуки одной изъ національныхъ пѣсенъ, гдѣ важнѣйшую роль играетъ, такъ называемый, "гармоническій кузнецъ", который нѣсколько сродни камаринскому мужику. Эта пѣсенка повторилась нѣсколько разъ сряду, и віолончель, въ связи съ порожнимъ стуломъ, оставалась до глубокой полночи единственнымъ товарищемъ стараго холостяка.
   Когда Гэрріетъ оставила жилище м-ра Морфина, кучеръ ея наемной кареты принялся разъѣзжать по грязнымъ переулкамъ и закоулкамъ одного изъ лондонскихъ предмѣстій, пока, наконецъ, не выѣхалъ на какую-то площадку, гдѣ торчало нѣсколько старыхъ домовъ, расположенныхъ между садами. Здѣсь онъ остановился y одной садовой калитки, и Гэрріетъ, очевидно, привыкшая къ этимъ путешествіямъ, вышла изъ кареты.
   Вскорѣ на звонъ колокольчика явилась женщина пожилыхъ лѣтъ, съ унылымъ и болѣзненным ь лицомъ, съ глазами, поднятыми кверху, и съ головою, опущенною внизъ. При видѣ Гэрріетъ, она сдѣлала болѣзненный книксенъ и черезъ садъ провела ее въ домъ.
   -- Здравствуйте, м-съ Виккемъ. Какъ ваша больная? -- спросила Гэрріетъ.
   -- Плохо, матушка, плохо. Я ужасно боюсь. Она, видите ли, сударыня, съ нѣкоторыхъ поръ напоминаетъ мнѣ Бетси Джанну моего дяди, -- заключила м-съ Виккемъ, испуская болѣзненный вздохъ.
   -- Въ какомъ отношеніи? -- спросила Гэрріетъ.
   -- Да во всѣхъ, матушка. Разница лишь та, что Бетси Джанна умирала ребенкомъ, a эта ужъ большая.
   -- Но вы сказали мнѣ прошлый разъ, что ей гораздо лучше. Стало быть, еще можно надѣяться, м-съ Виккемъ.
   -- Не говорите, матушка. Надежда хороша для тѣхъ, кто не видалъ кручины въ своей жизни, a я на своемъ вѣку довольно натерпѣлась и наглядѣлась всякой всячины, сударыня моя. О, вы еще не знаете, что такое всякая всячина: это, съ позволенія сказать, такая подлая вещь, что Боже упаси!
   -- Вамъ надобно стараться быть веселѣе.
   -- Благодарю васъ, матушка. Если бы еще и оставалась какая веселость въ моей головѣ, -- вы извините, что я откровенничаю, -- такъ я потеряла бы ее въ одни сутки въ этомъ скаредномъ мѣстѣ. Скука такая, хоть бѣги изъ дому! Впрочемъ, я никогда не видала красныхъ дней. Одно житье въ Брайтонѣ за нѣсколько лѣтъ передъ этимъ укоротило, я думаю, мою жизнь на цѣлый десятокъ годовъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, это была та самая м-съ Виккемъ, которая въ старые годы замѣнила бѣдную Полли въ званіи няньки маленькаго Павла, и которая подъ благодатной кровлей м-съ Пипчинъ дѣйствительно натерпѣлась всякой всячины. Превосходная старая система, утвержденная на древнѣйшемъ похвальномъ обычаѣ удалять отъ общества скучнѣйшихъ и безполезныхъ членовъ, назначая имъ весьма комфортныя должности филантропическаго свойства, доставила м-съ Виккемъ возможность утвердиться и усовершенствоваться въ званіи сидѣлки и вмѣстѣ няньки, въ званіи, которое, какъ нарочно, изобрѣтено для ея особы.
   Склонивъ голову на одну сторону и поднявъ свои глаза къ потолку, м-съ Виккемъ провела ночную посѣтительницу наверхъ въ чистую, опрятную комнату, смежную съ другою, гдѣ стояла постель, освѣщенная тусклою лампадой. Въ первой комнатѣ безсмысленно сидѣла грязная, безобразная старушенка, глазѣвшая на улицу черезъ открытое окно. Во второй лежала въ постели фигура, или точнѣе, тѣнь той фигуры, которая нѣкогда въ зимнюю ночь презрѣла дождь и бурю, чтобы, послѣ продолжительнаго путешествія, бѣжать въ отдаленное предмѣстье для изъявленія своего бѣшенаго негодованія. Невозможно было бы угадать въ ней ту самую женщину, если бы не черные длинные волосы, разбросанные по безцвѣтнымъ и мертвеннымъ щекамъ.
   -- Не поздно ли я пришла, Алиса? -- сказалъ кроткій голосъ посѣтительницы.
   -- Поздно, какъ всегда, но слишкомъ рано для меня.
   Гэрріетъ сѣла подлѣ постели и взяла ея руку.
   -- Вамъ теперь лучше?
   М-съ Виккемъ, стоявшая насупротивъ, какъ безотрадное привидѣніе, рѣшительно и самымъ отрицательнымъ способомъ покачала головой.
   -- Какая до этого нужда! -- отвѣчала Алиса, стараясь улыбнуться. -- Лучше или хуже, -- все равно. Можетъ быть одинъ день разницы, не болѣе.
   М-съ Виккемъ, какъ серьезный характеръ, поспѣшила выразить свое полное одобреніе болѣзненнымъ стономъ. Затѣмъ, ощупавъ ноги своей паціентки, вѣроятно, въ надеждѣ найти ихъ окаменѣлыми, она поковыляла къ столу и зазвонила цѣлебными пузырьками и бутылками, какъ будто желая сказать: такъ и быть, дадимъ еще микстуры для проформы.
   -- Нѣтъ, -- шептала Алиса своей посѣтительницѣ, -- нужда, труды, порокъ, угрызенія совѣсти, буря внутри и буря снаружи истощили мои силы, и желѣзное здоровье разстроилось въ конецъ. Мнѣ не долго жить. Я здѣсь лгу иной разъ, думая, что мнѣ хотѣлось бы еще немного пожить для того только, чтобы показать, какъ я умѣю быть благодарной. Это, конечно, слабость, и она скоро проходитъ. Пусть будетъ такъ, какъ есть. Лучше и для васъ, и для меня.
   Это ли та женщина, которая нѣкогда въ ненастный и бурный вечеръ сидѣла подлѣ камина, вызывая на бой судьбу со всѣми ея ужасами? Злоба, мщеніе, отвага, буйство -- прощайтесь съ своей жертвой: наступилъ ея конецъ!
   М-съ Виккемъ, назвонившись вдоволь около медицинскаго стола, достала, наконецъ, какую-то микстуру. Затѣмъ, подавая пить, она завинтила свой ротъ, прищурила глаза и покачала головой, выражаясь, такимъ образомъ, опредѣленно и ясно, что никакія пытки не заставятъ ее проболтаться насчетъ безнадежнаго положенія паціентки.
   -- Сколько прошло съ той поры, -- сказала Алиса, -- какъ я приходила къ вамъ послѣдній разъ извѣстить о погонѣ, которую я устроила?
   -- Слишкомъ годъ, -- отвѣчала Гэрріетъ.
   -- Слишкомъ годъ! -- повторила Алиса задумчивымъ тономъ. -- И прошли цѣлые мѣсяцы, какъ вы перенесли меня въ это мѣсто?
   -- Да.
   -- Перенесли силою своей доброты и великодушія. Перенесли меня! -- говорила Алиса, закрывая рукою свое лицо. -- Ваши женствениыя слова и взоры, ваши ангельскіе поступки сдѣлали меня человѣкомъ!
   Гэрріетъ наклонилась надъ нею и старалась ее успокоить. Немного погодя, Алиса, продолжая закрывать рукою свое лицо, изъявила желаніе, чтобы позвали къ ней ея мать.
   -- Мать, скажи ей, что ты знаешь.
   -- Сегодня, моя лебедушка?
   -- Да, мать, -- отвѣчала Алиса слабымъ, но вмѣстѣ торжественнымъ голосомъ, -- сегодня!
   Старуха, взволнованная, по-видимому, угрызеніемъ, безпокойствомъ или печалью, приковыляла къ постели по другую сторону отъ Гэрріетъ, стала на колѣни, чтобы привести свое чахлое лицо въ уровень съ одѣяломъ, и, протянувъ свою руку къ дочерниному плечу, начала:
   -- Дочка моя, красотка...
   Великій Боже! Что это быль за крикъ, вырвавіиійся изъ груди старухи, когда она взглянула на развалину тѣла, лежавшаго на этомъ болѣзненном ь одрѣ!
   -- Перемѣнилась твоя красотка, матушка, давно перемѣнилась! -- сказала Алиса, не обращая на нее своихъ глазъ. -- Безполезно тужить объ этомъ теперь.
   -- Дочка моя, -- продолжала старуха, -- скоро оправится, встанетъ и пристыдитъ ихъ всѣхъ своими прекрасными глазами.
   Алиса обратила грустную улыбку на Гэрріетъ, пожала ея руку, но не сказала ничего.
   -- Встанетъ она, говорю я, -- повторяла старуха, дѣлая въ воздухѣ грозный жестъ своимъ кулакомъ, -- и пристыдитъ ихъ всѣхъ своими прекрасными глазами... вотъ что! Пристыдитъ, говорю я, и всѣхъ ихъ... да!.. Оттолкнули мою дочку, отринули, вышвырнули, загнали; но есть y ней родство -- охъ, какое родство! -- и она могла бы имъ гордиться, если бы хотѣла! Да, славное родство! Тутъ не было пастора и обручальныхъ колецъ, но родство заключено, и не сломать, не уничтожить его злымъ людямъ! Покажите мнѣ м-съ Домби, и я вамъ укажу первую двоюродную сестрицу моей Алисы!
   Жгучіе глаза больной, обращенные на Герріетъ, подтвердили истину этихъ словъ.
   -- Какъ? -- кричала старуха, страшно мотая головой, которая хотѣла, какъ будто, выскочить изъ грязнаго туловища. -- Я стара теперь, безобразна, видите ли, a бывали встарину праздники и на моей улицѣ! Состарили меня не годы, a всего больше эта проклятая жизнь и привычки. Но и я была молода, хороша была, и посмотрѣли бы вы, какъ ласкали меня въ старые годы! Разъ прибыли въ нашу сторону отецъ м-съ Домби и его братъ, веселые джентльмены; оба они умерли, Господь съ ними! охъ, какъ давно умерли! Братъ, который былъ отцомъ моей Алисы, умеръ прежде. Они заѣзжали къ намъ изъ Лондона, и нечего сказать, весь народъ любовался на нихъ, a они любовались на меня... вотъ какъ бывало въ старые годы!
   Она приподняла немного свою голову и обратилась къ дочерниному лицу, какъ будто воспоминанія молодыхъ лѣтъ привели ее невольно къ воспоминанію о своей дочери.
   -- Они оба были похожи другъ на друга, какъ двѣ капли воды, -- кричала старуха, -- однихъ лѣтъ, одинаковаго нрава, и разницы между ними, если не ошибаюсь, былъ только одинъ годъ. О, если бы вы видѣли, какъ моя Алиса тогда сидѣла рядкомъ съ дочерью другого джентльмена -- я это видѣла и никогда не забуду! Онѣ были точь въ точь, какъ родныя сестры, несмотря на разницу въ своихъ платьяхъ и привычкахъ. О, неужто прошло это сходство! Неужто только одна моя дочь измѣнилась и пропала!
   -- Всѣ мы, матушка, измѣняемся и пропадаемъ, каждая въ свою очередь, -- сказала Алиса.
   -- Очередь! Зачѣмъ же такъ рано пришла очередь моей дочери, a не ея! Ея мать измѣнилась, это правда, и превратилась, съ позволенія сказать, въ такую же хрычовку, какъ я, прости Господи; но и она была красавицей встарину. Что такое я сдѣлала противъ нея? Неужто она д_у_р_и_л_а меньше, чѣмъ я? Не меньше и не лучше, a вотъ только моя, одна только моя дочка захворала и зачахла.
   И вдругъ, испустивъ пронзительный крикъ, она бросилась въ ту комнату, откуда пришла, но немедлеино воротилась опять, подковыляла къ Гэрріетъ и сказала:
   -- Вотъ все, о чемъ Алиса просила меня сказать вамъ. Все до тла. Я провѣдала о ней въ одно лѣтнее время, когда слонялась по Уорвиксширу, гдѣ и она тогда проживала съ своей матерью, съ той хрычовкой, видите ли, которая все бѣлилась да румянилась. Все я провѣдала. Но такія родственницы, сказать по правдѣ, для меня не годились. Онѣ не дали мнѣ ни полушки. Если бы этакъ я заикнулась передъ ними на счетъ деньженокъ для моей Алисы, которая ей двоюродная сестра, онѣ, я думаю, придавили бы меня, какъ лягушку. Вотъ и дочка-то моя, сказать по правдѣ, горда, пожалуй, еще болыьше, чѣмъ она, -- продолжала старуха, съ робостью прикасаясь къ лицу Алисы. -- Теперь она присмирѣла, касатушка моя; но дайте-ка ей встать, она пристыдитъ ихъ своими прекрасными глазами и осрамитъ такъ, что имъ не собрать костей. Не правда ли, моя лебедка, ты вѣдь осрамишь ихъ?
   Старуха захохотала, и этотъ хохотъ былъ гораздо отвратительнѣе, чѣмъ ея крикъ, и гораздо страшнѣе, чѣмъ взрывъ безсильнаго воя, которымъ онъ окончился. Она встала, вышла изъ комнаты и опять усѣлась на прежнее мѣсто, чтобы глазѣть на темноту ночную черезъ открытое окно.
   Глаза Алисы во все это время были устремлены на Гэрріетъ, которую она продолжала держать за руку. Теперь она сказала:
   -- Мнѣ казалось, я буду нѣсколько спокойнѣе, когда вы узнали эту исторію. Она, думалось мнѣ, объяснитъ вамъ отчасти крайности разврата, который меня сгубилъ. Мнѣ слишкомъ часто толковали, что я нарушаю свои обязанности, и я, въ свою очередь, невольно утвердилась въ мысли, что другіе люди не исполнили своихъ обязанностей по отношенію ко мнѣ. Сѣмя какъ посѣяно, такъ и взошло. Дочери богатыхъ, но дурныхь матерей могутъ, въ свою очередь, сбиваться съ прямой дороги, но путь ихъ никогда не можетъ быть такъ гадокъ, какъ мой. Теперь все прошло. Все это представляется мнѣ какимъ-то сномъ, котораго теперь я не могу ни хорошенько вспомнить, ни отчетливо понять. И этотъ сонъ видѣлся мнѣ каждый день съ того времени, какъ вы начали сидѣть здѣсь и читать для меня. Пересказываю его вамъ, сколько могу помнить. Не потрудитесь ли вы еще почитать для меия?
   Гэрріетъ тихонько отстранила свою руку, чтобы открыть книгу, но Алиса удержала ее опять.
   -- Вы не забудете моей матери? Я простила ей все, въ чемъ, по моему, она виновата. Я знаю, что она прощаеть меня и слишкомъ тужитъ обо мнѣ. Вы не забудете ея?
   -- Никогда, Алиса!
   -- Еще минуту. Положите мою голову такъ, чтобы я могла на вашемъ добромъ лицѣ видѣть слова, которыя вы станете читать.
   Гэрріетъ исполнила ея желаніе и принялась читать, Она читала ей ту книгу, въ которой недужный, страждущій, удрученный человѣкъ всегда находитъ утѣшеніе и вѣчную отраду для изнуреннаго духа. Она читала, какъ одна женщина, слѣпая, хромая, прокаженная, оскверненная всякими недугами души и тѣла, получила прощеніе и такую награду, которой не отниметъ отъ нея никакая человѣческая сила.
   -- Завтра поутру, Алиса, -- сказала Гэрріетъ, закрывая книгу, -- я приду какъ можно раньше.
   Свѣтлые глаза сомкнулись на минутку, но при этихъ словахъ открылись опять. Алиса съ набожнымъ благоговѣніемъ поцѣловала руку своей благодѣтельницы.
   Тѣ же свѣтлые глаза слѣдили за нею къ дверямъ. Въ ихъ блескѣ и на спокойномъ лицѣ промелькнула прощальная улыбка.
   Глаза сомкнулись и уже больше не открывались никогда. Она положила свою руку на грудь, произнесла священное имя Того, житіе котораго ей читали, и жизнь сбѣжала съ ея лица, подобно исчезающему свѣту.
   На мѣстѣ, гдѣ была Алиса, лежалъ бездыханный трупъ.
  

Глава LIX.

Часъ пробилъ.

  
   Опять перемѣны въ большомъ домѣ, на длинной скучной улицѣ, гдѣ Флоренса проводила свое одинокое дѣтство. Это все тотъ же огромный домъ, надежный оплотъ противъ непогоды и вѣтровъ, безъ проломовъ на кровлѣ, безъ разбитыхъ оконъ, безъ продавленныхъ стѣнъ, но тѣмъ не менѣе онъ -- развалина, и крысы бѣгутъ изъ него.
   Сначала м-ръ Таулисонъ и компанія никакъ не хотятъ вѣрить злой молвѣ, которая расиространяется вокрутъ нихъ. Кухарка говоритъ рѣшительно и прямо, что подорвать нашъ кредитъ, благодаря Бога, не такъ легко, какъ другихъ богачей, a м-ръ Таулисонъ положительно утверждаетъ, что, пожалуй, станутъ послѣ этого болтать, будто подорвался англійскій банкъ или взлетѣли на воздухъ всѣ сокровища лондонской башни. Но скоро приходитъ газета, и съ нею м-ръ Перчъ, въ сопровожденіи своей почтенной супруги, которая пришла на кухню покалякать и провести пріятный вечеръ.
   Какъ скоро темное дѣло было приведено въ извѣстность, м-ръ Таулисонъ главнѣйшимъ образомъ безпокоился насчетъ убытка и полагалъ, что онъ круглымъ числомъ простирается, по крайней мѣрѣ, до сотни тысячъ фунтовъ. М-ръ Перчъ убѣжденъ, съ своей стороны, что, пожалуй, не покрыть его и сотнею тысячъ фунтовъ. Женщины, подъ предводительствомъ м-съ Перчъ и кухарки, часто съ благоговѣйнымъ удовольствіемъ повторяютъ: "Сотня тысячъ фунтовъ!" -- какъ будто передъ ихъ глазами лежали самыя деньги. Горничная, не спуская глазъ съ м-ра Таулисона, изъявляетъ желаніе имѣть хотя бы сотую часть этого капитала, чтобы наградить имъ любимаго человѣка. М-ръ Таулисонъ, проникнутый, какъ извѣстно, непримиримою ненавистью къ иностранцамъ, держится того мнѣнія, что достанься эти деньги какому-нибудь сухопарому французу, онъ бы не зналъ, бестія, что съ ними дѣлать, развѣ только профинтилъ бы ихъ на усы и свою треклятую бороденку. При этомъ горькомъ сарказмѣ горничная хохочетъ до упаду и удаляется на свѣжій воздухъ.
   Скоро, однако, она возвращается опять, ибо кухарка, издавна пользовавшаяся репутаціею расторопной и умной дамы, говоритъ, что теперь-то собственно имъ надо держаться другъ друга, -- не такъ ли, Таулисонъ? -- Вѣдь еще неизвѣстно, скоро ли имъ придется разойтись на всѣ четыре стороны.
   -- Мы видѣли, -- продолжаетъ кухарка, -- въ этомъ домѣ похороны, видѣли свадьбу и при насъ же скрылись эти бѣглянки. Пусть не говорятъ о насъ добрые люди, что мы не могли ужиться въ это несчастное время. Станемъ жить по-прежнему тише воды, ниже травы, не вынося соринки изъ этого дома, не такъ ли, Таулисонъ?
   М-съ Перчъ приведена въ трогательное умиленіе этой рѣчью и открыто замѣчаетъ, что кухарка -- настоящій ангелъ. М-ръ Таулисонъ отвѣчаетъ, что онъ, съ своей стороны, всего менѣе способенъ противорѣчить такимъ благороднымъ чувствамъ, и въ доказательство... онъ беретъ горничную за руку, шепчетъ ей нѣсколько словъ и, становясь съ этой юной леди среди комнаты, торжественно извѣщаетъ всю кухонную компанію, что онъ и она рѣшились, наконецъ, сочетаться законнымъ бракомъ и завести на Оксфордскомъ рынкѣ, въ травяномъ ряду, свою собственную лавку, куда въ свое время будутъ имѣть честь покорнѣйше просить всѣхъ своихъ старыхъ знакомыхъ. Это объявленіе принято съ превеликимь восторгомъ, и м-съ Перчъ, прозирая душою въ будущее, торжественно шепчетъ на ухо кухаркѣ: "Разведутъ дѣвченокъ!"
   Фамильное несчастіе, само собою разумѣется, въ этихъ нижнихъ слояхъ безъ пиршества обойтись не можетъ. На этомъ основаніи кухарка изготовляетъ для ужина два горячихъ блюда, a м-ръ Таулисонъ, для той же гостепріимной цѣли, сочиняетъ раковый салатъ на огромномъ блюдѣ. Даже м-съ Пипчинъ, взволнованная этой рѣдкой оказіей, звонитъ отчаянной рукой съ высоты своего покоя и посылаетъ сказать, чтобы ей подогрѣли къ ужину сладенькій пирожокъ и прислали на подносѣ стаканъ крѣпкаго глинтвейну съ хересомъ пополамъ, такъ какъ она чувствуетъ себя нѣсколько нездоровой.
   Поговариваютъ насчетъ м-ра Домби, но весьма немного. Главный предметъ разсужденія состоитъ собственно въ томъ, смекалъ ли этотъ джентльменъ, какъ идутъ дѣла, и давно ли началъ подозрѣвать, что ему не миновать банкротства. Кухарка выражаетъ свое мнѣніе такимъ образомъ:
   -- Я готова присягнуть, что онъ готовился къ этому цѣлые годы; и если сказать всю правду, его приказчикъ бѣжалъ именно тогда, когда ужъ ничего нельзя было поправить.
   Обратились къ м-ру Перчу, и вышло, что м-ръ Перчъ такихъ же мыслей. Затѣмъ предстоялъ другой, не менѣе важный вопросъ: что станетъ дѣлать м-ръ Домби и выпутается ли кое-какъ изъ своей бѣды? Таулисонъ полагаетъ, что не выпутается, и основательно заключаетъ, что м-ръ Домби удалится въ какую-нибудь богадѣльню, устроенную для джентльменовъ.
   -- Вотъ что! -- восклицаетъ кухарка жалобнымъ тономъ. -- Тамъ, вѣроятно, y него будетъ маленькій садикъ, и онъ станетъ разводить весною сахарный горохъ!
   -- Именно такъ, -- подтверждаетъ Таулисонъ, -- притомъ, думать надо, его причислятъ къ разряду какихъ-нибудь братій.
   -- Всѣ мы -- братія, -- говоритъ м-ръ Перчъ, выпивая свою рюмку.
   -- Только ужъ никакъ не с_е_с_т_р_і_я, -- остроумно замѣчаетъ м-съ Перчъ, поглядывая съ лукавымъ видомъ на всю веселую компанію.
   -- Вотъ какъ падаютъ сильные міра сего! -- воскликнула кухарха съ трепетнымъ благоговѣніемъ.
   -- Гордецы падали всегда и будутъ падать: туда имъ и дорога! -- съ негодованіемъ говоритъ горничная, невѣста м-ра Таулисона.
   Нельзя было достойнымъ образомъ надивиться дружелюбію всей этой компаніи и тому твердому единодушію, съ какимъ она переносила ужасный ударъ судьбы. Но вдругъ неожиданно маленькая дѣвочка, ремесломъ судомойка, разразилась слѣдующими словами:
   -- A что, если намъ не заплатятъ жалованья?
   При этой выходкѣ всѣ почтенные члены остались безъ языка, какъ будто невидимая сила поразила ихъ нѣмотою. Кухарка оправилась первая.
   -- Какъ тебѣ не стыдно, -- сказала она, -- г обижать благородную фамилію, которая тебя кормитъ и поитъ, такими безчестными подозрѣніями? Неужто, думаешь ты, найдутся на свѣтѣ окаянные люди, которые захотятъ отнять послѣдній кусокъ хлѣба y бѣдной прислуги? Стыдись, прощалыга ты этакая! Съ этакими чувствами, я не знаю, право, гдѣ ты отыщешь себѣ другое мѣсто.
   М-ръ Таулисонъ тоже не зналъ, и никто не зналъ. Бѣдная дѣвочка, въ свою очередь, не смыслила ничего и принуждена была забиться въ темный уголокъ, осыпанная градомъ безпощадныхть упрековъ.
   Черезъ нѣсколько дней какіе-то странные люди начинаютъ заходить въ этотъ домъ и назначаютъ одинъ другому свиданія въ большой столовой, какъ будто они здѣсь и жили. Между ними особенно бросается въ глаза джентльменъ іудейской породы, толстый и курчавый, съ массивными часами въ карманѣ. Онъ похаживаетъ и посвистываетъ въ ожиданіи другого джентльмена, y котораго за пазухой всегда перья и чернила, a между тѣмъ, для препровожденія времени, обращается къ м-ру Таулисону съ какимъ-нибудь вопросомъ, напримѣръ:
   -- Не знаете ли вы, какой видъ имѣли первоначально эти малиновыя занавѣси, когда ихъ только что купили? Вы вѣдь здѣсь -- старый пѣтухъ.
   И названіе стараго пѣтуха, неизвѣстно ради какой причины, навсегда утвердилось за камердинеромъ м-ра Домби.
   Эти визиты и свиданія въ большой столовой день-ото-дня становятся все чаще и чаще, и каждый джентльменъ имѣетъ, по-видимому, въ своемъ карманѣ перья и чернила. Наконецъ, разносится слухъ, что дѣло идетъ о продажѣ съ аукціона, и тогда вламывается въ домъ цѣлая группа серьезныхъ джентльменовъ, сопутствуемая отрядомъ странныхъ людей въ странныхъ шапкахъ, которые начинаютъ стаскивать ковры, стучать мебелью и дѣлать своими туфлями тысячи разнородныхъ оттисковъ на лѣстницахъ и въ кориродѣ.
   Между тѣмъ кухонный комитетъ постоянно засѣдаетъ въ своемъ нижнемъ департаментѣ и отъ нечего дѣлать кушаетъ и пьетъ отъ ранняго утра до поздняго вечера. Наконецъ, въ одно прекрасное утро, м-съ Пипчинъ потребовала къ себѣ всѣхъ членовъ и адресовалась къ нимъ такимъ образомъ:
   -- Вашъ хозяйнъ находится въ затруднительномъ положеніи. Это, конечно, вы знаете?
   М-ръ Таулисонъ, какъ предсѣдатель комитета, даетъ за всѣхъ утвердительный отвѣтъ.
   -- Всѣмъ вамъ, каждому и каждой, не мѣшаетъ позаботиться о себѣ, -- продолжаетъ перувіанская вдовица, окидывая собраніе своимъ сѣрымъ глазомъ и качая головой.
   -- Такъ же, какъ и вамъ, м-съ Пипчинъ! -- восклицаетъ пронзительный голосъ изъ арріергарда.
   -- Это вы такъ думаете, безстыдница, вы? -- кричитъ раздражительная Пипчинъ, приподнимаясь во весь ростъ, чтобы яснѣе равглядѣть дерзкую грубіянку.
   -- Я, м-съ Пипчинъ, я, съ вашего позволенія! -- храбро отвѣчаетъ кухарка, выступая впередъ.
   -- Ну, такъ вы можете убираться, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Надѣюсь, я не увижу больше вашей гадкой фигуры.
   Съ этими словами храбрая вдовица вынимаетъ изъ сундука полотняный мѣшокъ, отсчитываетъ деньги и говоритъ, что она можетъ получить свое жалованье вплоть до этого дня и еще впередъ за цѣлый даровой мѣсяцъ. Кухарка расписывается въ домовой книгѣ, и съ послѣднимъ почеркомъ пера ключница бросаетъ ей деньги. Эту хозяйственную формальность м-съ Пипчинъ повторяетъ со всѣми членами кухонной компаніи до тѣхъ поръ, пока всѣ и каждый сполна получили свое жалованье, съ прибавкой даровой мѣсячной награды.
   -- Можете теперь идти на всѣ четыре стороны, -- говоритъ м-съ Пипчинъ, -- a y кого нѣтъ мѣста, тотъ можетъ прожить здѣсь еще недѣлю, больше или меньше. A вы, негодница, сейчасъ же долой со двора, -- заключаетъ раздражительная Пипчинъ, обращаясь къ кухаркѣ.
   -- Иду, матушка Пипчинъ, можете быть спокойны, -- отвѣчаетъ кухарка. -- Счастливо оставаться и кушать на сонъ грядущій сладкіе пирожки съ горячимъ глинтвейномъ.
   -- Пошла вонъ! -- кричитъ м-съ Пипчинъ, топая ногой.
   Кухарка удаляется съ видомъ высокаго достоинства, который приводитъ въ отчаяніе старуху Пипчинъ, и черезъ минуту присоединяется въ нижнемъ департаментѣ къ остальнымъ членамъ комитета.
   Тогда м-ръ Таулисонъ говоритъ, что теперь, прежде всего, не мѣшаетъ что-нибудь перекусить и пропустить за галстукъ, a потомъ онъ будетъ имѣть удовольствіе предложить нѣкоторые совѣты, необходимые, по его мнѣнію, для всѣхъ сочленовъ благородной компаніи. Выпили, перекусили, еще выпили и еще закусили, и когда, наконецъ, эта предварительная статья была приведена къ желанному концу, м-ръ Таулисонъ излагаетъ свои мнѣнія такимъ образомъ:
   -- Служба наша оканчивается съ этимъ днемъ. Всѣ мы, каждый и каждая, можемъ отъ чистаго сердца говорить, что во все время своего нахожденія въ этомъ домѣ мы служили вѣрой и правдой, несмотря на безтолковыя и безсмысленнуя распоряженія взбалмошной бабы, какова м-съ Пипчинъ...
   Общее негодованіе. Нѣкоторые изъ почтенныхъ сочленовъ перемигиваготся и смѣются. Горничная аплодируетъ.
   -- Много лѣтъ мы жили дружелюбно и единодушно, не выставляясь впередъ и не выскакивая другъ передъ другомъ, и если бы хозяинъ этого несчастнаго дома соблаговолилъ когда-нибудь удостоить своимъ вниманіемъ наше общее согласіе, нѣтъ никакого сомнѣнія, каждый и каждая изъ насъ удостоились бы не такой награды, какую, словно голоднымъ псамъ, бросила жадная старуха Пипчинъ.
   Общіе вздохи. Судомойка обнаруживаетъ безсмысленное удивленіе. Горничная всхлипываетъ.
   Кухарка приходитъ въ сильнѣйшее волненіе и, озирая быстрымъ взоромъ почтенное собраніе, неоднократно повторяетъ: "Слушайте! слушайте!" м-съ Перчъ, упоенная и упитанная по горло, проливаетъ горькія слезы. -- Таулисонъ продолжаетъ:
   -- Итакъ, мое мнѣніе и мой душевный, искренній совѣтъ состоятъ собственно въ томъ, что, вслѣдствіе обиды, нанесенной всѣмъ намъ въ лицѣ почтенной изготовительницы хозяйскихъ блюдъ, мы всѣ, безъ малѣйшаго изъятія, должны удалиться из ь этого неблагодарнаго дома сейчасъ же и куда бы то ни было. Идемъ, бѣжимъ отсюда безъ оглядки, отряхивая прахъ отъ ногъ нашихъ, и пусть узнаетъ свѣтъ, что бѣдные слуги, тамъ, гдѣ нужно, не менѣе господъ умѣютъ поддерживать свое достоинство, если требуютъ этого честь и совѣсть!
   -- Вотъ что значитъ быть благороднымъ человѣкомъ! -- восклицаетъ горничная, отирая слезы. -- О Таулисонъ, милашка Таулисонъ, какъ я люблю тебя, мой розанъ!
   -- Я, съ своей стороны, особенно должна благодарить васъ, м-ръ Таулисонъ, -- говоритъ кухарка съ видомъ высокаго достоинства, -- Надѣюсь, впрочемь, кромѣ комплиментовъ мнѣ, y васъ были и другія побужденія говорить съ такимъ благороднымъ одушевленіемъ.
   -- Само собою разумѣется, -- отвѣчаетъ Таулисонъ, -- были и другія. Признаться, если сказать всю правду, такъ по моему, не совсѣмъ-то благородное дѣло оставаться въ такомъ домѣ, гдѣ идетъ продажа съ публичнаго торгу.
   -- Именно такъ, душечка Таулисонъ, -- подхватываетъ горничная. -- По моему, жить среди этой суматохи, значитъ, рѣшительно не имѣть никакой амбиціи. Мало ли какого народу тутъ насмотришься? И все такіе грубіяны, такіе нахалы! Не далѣе какъ сегодня поутру одинъ сорванецъ вздумалъ было меня поцѣловать!
   -- Какъ?! -- заревѣлъ во все горло м-ръ Таулисонъ. -- Гдѣ этотъ нахалъ, гдѣ онъ? Да я расшибу его въ дребезги, да я...
   И, не докончивъ фразы, м-ръ Таулисонъ стремительно вскочилъ съ своего мѣста и бросился вонъ съ очевиднымъ намѣреніемъ казнить обидчика, но дамы, къ счастью, во время ухватили его за фалды, успокоили, уговорили, заключая весьма основательно, что гораздо приличнѣе совсѣмъ убраться изъ этого скандалезнаго дома, чѣмъ заводить въ немъ непріятныя сцены. М-съ Перчъ, представляя это обстоятельство въ новомъ свѣтѣ, осторожно намекаетъ, что даже, въ нѣкоторомъ родѣ, деликатность къ самому м-ру Домби, постоянно запертому въ своемъ кабинетѣ, требуетъ, чтобы они немедленно удалились.
   -- Ну, скажите, на что это будетъ похоже, говоритъ м-съ Перчь, -- если онъ какъ-нибудь провѣдаетъ, что и бѣдные слуги перестали его уважать?
   Всѣ согласились, что это точно будетъ ни на что не похоже, и кухарка была такъ растрогана этой сентенціей, что въ порывѣ душевнаго умиленія нѣсколько разъ обняла и поцѣловала дорогую м-съ Перчъ. Итакъ рѣшено -- единодушно и единогласно -- выбираться сейчасъ же, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Чемоданы увязаны, сундуки уложены, телѣги наняты, навьючены, и къ вечеру этого достопамятнаго дня въ знаменитой кухнѣ не остался ни одинъ изъ членовъ дружелюбнаго сейма.
   Огроменъ домъ м-ра Домби, крѣпокъ и надеженъ, но тѣмъ не менѣе онъ -- развалина, и крысы бѣгутъ изъ него.
   Странные люди въ странныхъ шапкахъ гремятъ и шумятъ по всѣмъ комнатамъ, перебирая и опрокидывая мебель; джентльмены съ перьями и чернилами важно бесѣдуютъ другъ съ другомъ и дѣлаютъ подробную опись. Они распоряжаются всѣмъ и хозяйничаютъ такъ, какъ никогда бы не хозяйничали y себя дома. Они сидятъ на такихъ мѣстахъ, которыя никѣмъ и никогда не предназначались для сидѣнья; пьютъ и ѣдятъ трактирныя порціи на такихъ предметахъ мебели, которые никогда не предназначались для обѣденныхъ столовъ, и это присвоеніе страннаго употребленія дорогихъ вещей, по-видимому, доставляетъ имъ душевное наслажденіе. Изъ перестановокъ мебели сооружаются самыя хаотическія комбинаціи. Наконецъ, въ довершеніе эффекта, вывѣшено съ балкона огромное печатное объявленіе, и такими же добавочными прелестями украшены всѣ половинки наружныхъ дверей.
   Потомъ, во весь день, стоятъ передъ домомъ длинные ряды каретъ, шарабановъ, колясокъ, кабріолетовъ, и цѣлыя стада жадныхъ вампировъ снуютъ и бѣгаютъ по всѣмъ комнатамъ, стучатъ по зеркаламъ щиколками своихъ пальцевъ, выбиваютъ нестройныя октавы на фортепьяно, вырисовываютъ мокрыми пальцами на картинахъ, дышатъ на черенки лучшихъ столовыхъ ножей, взбиваютъ грязными кулаками бархатныя подушки на креслахъ и диванахъ, тормошатъ пуховыя постели, отпираютъ и запираютъ шкафы и комоды, взвѣшиваютъ серебряные ножи и вилки, вглядываются въ самыя нити драпри и полотенъ, -- и все бракуютъ, все отбрасываютъ прочь. Нѣтъ въ цѣломъ домѣ ни одного неприкосновеннаго и неприступнаго мѣста. Слюнявые незнакомцы, пропитанные табакомъ и пылью, заглядываютъ подъ кухонныя рѣшетки съ такимъ же любопытствомь, какъ и подъ атласныя одѣяла. Дюжіе джентльмены въ истертыхъ шляпахъ самодовольно выглядываютъ изъ оконъ спаленъ и перебрасываются презабавными шуточками съ своими пріятелями на улицѣ. Спокойныя, разсчетливыя головы, съ каталогами въ рукахъ, удаляются въ уборныя комнаты, чтобы дѣлать на стѣнахъ математическія замѣтки кончиками своихъ карандашей. Два оцѣнщика пробираются даже черезъ трубу на самую кровлю дома и любуются окрестными видами. Возня и стукотня, сумятица и гвалтъ продолжаются нѣсколько дней сряду. "Превосходная, новѣйшая хозяйственная мебель" -- и прочее подвергается осмотру.
   Затѣмъ учреждается въ парадной гостиной родъ палисадника изъ столовъ и кушетокъ, и на испанскихъ обѣденныхъ столахъ изъ краснаго дерева, перевернутыхъ вверхъ ногами, воздвигается кафедра аукціонера. Его обступаютъ толпища жадныхъ вампировъ, слюнявые незнакомцы, пропитанные табакомъ и пылью, дюжіе джентльмены въ истертыхъ шляпахъ и широкихъ шароварахъ. Все это садится гдѣ ни попало, -- на косякахъ, тюфякахъ, комодахъ, письменныхъ столахъ и даже на каминныхъ полкахъ. Начинается торгъ. Комнаты душны, шумны, пыльны весь день, к при этой духотѣ, тѣснотѣ, быстротѣ говора и движеній, весь день неутомимо работаютъ голова и плечи, голосъ и молотокъ аукціонера. Странные люди въ странныхъ шапкахъ, подъ хмѣлькомъ и съ красными носами, бросаютъ жребій, кричатъ, толкаютъ одинъ другого и опять бросаютъ по мановенію неугомоннаго молотка. Иногда по всей комнатѣ раздается смѣшанный гвалтъ и хохотъ. Такъ продолжается во весь день и въ слѣдующіе три дня. Превосходная, новѣйшая, хозяйственная мебель и прочее -- продается съ аукціона.
   Затѣмъ появляются опять шарабаны, коляски, кабріолеты и за ними длинный рядъ фуръ и телѣгъ съ цѣлымъ полчищемъ носильщиковъ, навьюченныхъ узлами. Весь день странные люди въ странныхъ шапкахъ развязываютъ и привязываютъ, винтятъ и развинчиваютъ, отдыхаютъ цѣлыми дюжинами на ступеняхъ лѣстницы, согбенные подъ тяжелымъ грузомъ, или сваливаютъ съ своихъ плечъ на фуры и телѣги цѣлыя громады изъ краснаго и чернаго дерева всякаго рода и вида. Здѣсь цѣлый рынокъ всевозможныхъ ломовыхъ колесницъ отъ огромныхъ фуръ до мелкихъ двухколесныхъ таратаекъ и тачекъ. Постельку маленькаго Павла увезли на ослѣ, впряженномъ въ одноколку. Около недѣли, превосходная, новѣйшая, хозяйственная мебель и прочее -- развозится по мѣстамъ.
   Наконецъ, все разъѣхалось, и все увезено. Остались около дома разорванныя бумаги каталоговъ и счетовъ, грязные клочки сѣна и соломы и цѣлая батарея оловянныхъ кружекъ на дворѣ и въ коридорахъ. Нашествіе окончилось, и огромный домъ м-ра Домби превратился въ развалину, и крысы бѣгутъ изъ него.
   Апартаменты м-съ Пипчинъ, вмѣстѣ съ запертыми комнатами въ нижнемъ этажѣ, гдѣ всегда опущены сторы, пощажены отъ общаго опустошенія. Въ продолженіе этой суматохи м-съ Пипчинъ пребывала въ своей комнатѣ, спокойная и важная, или по временамъ заходила на аукціонъ посмотрѣть распродажу и похлопотать для себя насчетъ какого-нибудь спокойнаго креслица. М-съ Пипчинъ -- большая охотница до спокойныхъ креселъ, и теперь, когда къ ней приходитъ м-съ Чиккъ, она засѣдаетъ на своей собственности.
   -- Каковъ мой братъ, м-съ Пипчинъ?
   -- A я-то почему знаю? Онъ никогда не изволитъ разговаривать со мной. Ему приносятъ ѣсть и пить въ ту комнату, что подлѣ кабинета, и онъ кушаетъ, когда тамъ никого нѣтъ. Иной разъ онъ и выходитъ, да никому не говоритъ. Нечего меня объ этомъ спрашивать. Я знаю о немъ не больше того южнаго чучела, которое ожгло свой ротъ холоднымъ габеръ-супомъ съ изюмомъ и коринкой.
   Такъ отвѣтствовала язвительная м-съ Пипчинъ, проникнутая, очевидно, сильнѣйшимъ негодованіемъ противъ домовладыки.
   -- Да что же это такое? -- говоритъ м-съ Чиккъ. -- До которыхъ поръ это продолжится, желала бы я знать? Если братъ не сдѣлаетъ усилія, что изъ него выйдетъ? Ну, какъ вы думаете, м-съ Пипчинъ, что-таки изъ него выйдетъ?
   -- Что выйдетъ, то и выйдетъ; намъ какое дѣло?
   -- И добро бы еще онъ не видѣлъ примѣровъ на своемъ вѣку, -- продолжаетъ м-съ Чиккъ, припрыгивая на своемъ стулѣ. -- A то, вѣдь, если сказать правду, почти всѣ бѣды въ его семействѣ произошли именно оттого, что не умѣли въ свое время дѣлать усилій. Пора бы образумиться. Бѣда, право, совсѣмъ бѣда!
   -- Ахти вы, Господь съ вами, м-съ Чиккъ! -- восклицаетъ м-съ Пипчинъ, дергая себя за носъ. -- На всякое чиханье не наздравствуешься, говоритъ пословица, и вотъ ужъ тутъ-то, по-моему, бѣды нѣтъ никакой. Потерялъ свою мебель: -- экая важность! Бывали добрые люди и до него, которые разставались съ своимъ имѣніемъ, да не тужили, не запирались въ свою берлогу.
   -- Мой братъ, скажу, я вамъ, престранный человѣкъ! -- продолжаетъ м-съ Чиккъ съ глубокимъ вздохомъ, -- то есть, онъ такой въ своемъ родѣ оригиналъ, какіе едва ли еще найдутся на бѣломъ свѣтѣ. Вообразите, м-съ Пипчинъ, кто бы могъ повѣрить!.. да это, право, такая исторія, что даже страшно и разсказывать.
   -- Ну, и не разсказывайте, если страшно.
   -- Да нѣтъ, мнѣ все-таки хочется съ вами подѣлиться. Вотъ видите ли, когда онъ получилъ извѣстіе о замужествѣ и бѣгствѣ этой своей чудовищной дочери... ну, еще, слава Богу, я могу утѣшать себя, по крайней мѣрѣ, тѣмъ, что никогда не ошибалась въ этой дѣвченкѣ. Не выйдетъ изъ нея пути, говорила я, не выйдетъ и не выйдетъ. Что дѣлать? не хотѣли меня слушать... Такъ вотъ, говорю я, кто бы могъ повѣрить, что мой-то любезнѣйшій братецъ вздумалъ послѣ этой штуки отнестись ко мнѣ, да еще съ угрозами! Я, говоритъ, думалъ, что она живетъ въ твоемъ домѣ, что ты, говоритъ, за нею смотришь, что это, говоритъ, было твое дѣло! Каково? Признаться, я вся задрожала и едва собралась съ духомъ. "Паве лъ, говорю я, любезный братецъ, или я просто съ ума сошла, или я вовсе не понимаю, какимъ это способомъ дѣла твои пришли въ такое состояніе". Вотъ только я и сказала. A онъ-то? Кто бы могъ повѣрить, что онъ подскочилъ ко мнѣ, какъ сумасшедшій, и сказалъ напрямикъ, чтобы я не смѣла показывать ему глазъ, покамѣстъ онъ самъ не позоветъ! Каково?
   -- Жаль, -- возражаетъ м-съ Пипчинъ, -- что ему не привелось имѣть дѣла съ перувіанскими рудниками, они бы повытрясли эту спесь изъ его головы!
   -- Вотъ такъ-то! -- продолжаетъ м-съ Чиккъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на замѣчанія м-съ Пипчинъ. -- Чѣмъ же все это кончится, желаю я знать? Что станетъ дѣлать мой братъ? Разумѣется, онъ долженъ же что-нибудь дѣлать. Нѣтъ никакой надобности запиратьея въ своихъ комнатахъ и жить медвѣдемъ. Дѣла не придутъ къ нему сами. Никакъ нѣтъ. Ну, такъ онъ самъ долженъ къ нимъ идти. Хорошо. Такъ зачѣмъ онъ не идетъ? Онъ знаетъ куда идти, я полагаю, такъ какъ онъ всю жизнь былъ дѣловымъ человѣкомъ. Очень хорошо. Такъ почему же онъ не идетъ? Вотъ что я желаю знать.
   Молчаніе. М-съ Чиккъ, очевидно, удивляется этой могучей цѣпи умозаключеній, которую она съ такимъ искусствомъ выковала.
   -- И притомъ, слыханое ли дѣло -- оставаться y себя взаперти во время всѣхъ этихъ страшныхъ непріятностей? Упрямство непостижимое! Какъ будто ужъ ему некуда было головы преклонить! Ахъ ты, Боже ты мой, Боже, да онъ могъ идти прямо въ нашъ домъ! Онъ знаетъ, я полагаю, что онъ y насъ, какъ y себя. М-ръ Чиккъ, признаться, даже надоѣлъ мнѣ, да и сама я говорила собственными устами: "Павелъ, любезный братецъ, ты не думай, что мы ужъ какіе-нибудь этакъ... вотъ ты теперь въ крайности, ну, и приходи къ намъ, такъ-таки и приходи. Развѣ ты полагаешь, что мы такъ себѣ, какъ и всѣ люди? Никакъ нѣтъ. Мы всегда твои родственники, и домъ нашъ къ твоимъ услугамъ! " -- Такъ нѣтъ, прости Господи, сидитъ себѣ, какъ байбакъ, и хоть бы словечкомъ заикнулся! Ну, a если предположить, что домъ вздумаютъ отдать внаймы, тогда что?.. Что тогда, м-съ Пипчинъ? Вѣдь ему нельзя будетъ здѣсь оставаться. Никакъ нѣтъ. Иначе его поневолѣ выживутъ, заставятъ уйти, и онъ долженъ будетъ уйти. Такъ зачѣмъ ужъ лучше онъ не идетъ теперь, чѣмъ тогда? Не придумаю, право не придумаю. Какъ же вы думаете, м-съ Пипчинъ, чѣмъ все это кончится?
   -- Я знаю только то, -- возражаетъ м-съ Пипчинъ, -- чѣмъ все это кончится для меня. Этого и довольно. Я убираюсь отсюда на кондицію.
   -- И прекрасно, м-съ Пипчинъ, ей Богу! Лучше вы ничего не могли выдумать. Я нисколько не осуждаю васъ за это. Никакъ нѣтъ.
   -- Еще бы! -- отвѣчаетъ сардоническая Пипчинъ. -- Мнѣ, впрочемъ, все равно, если бы вы и осуждали. Во всякомъ случаѣ, я ухожу. Оставаться мнѣ нельзя. Умрешь со скуки въ одну недѣлю. Вчерашній день я принуждена была сама жарить свои котлеты, a къ этому, съ вашего позволенія, я не привыкла, не такъ воспитана, да и здоровье-то мое не на ту стать. Притомъ въ Брайтонѣ y меня отличное заведеніе. Одни маленькіе Панки доставляли мнѣ каждый годъ около восьмидесяти фунтовь чистаго барыша. Нельзя же мнѣ все это оставить. Я писала къ своей племянницѣ, и она ждетъ меня съ часу на часъ.
   -- Говорили вы объ этомъ моему брату?
   -- Да, это очень легкое дѣло говорить съ вашимъ братцемъ, -- возражаетъ м-съ Пипчинъ. -- Доберешься до него, держи карманъ! Вчера, правда, я заходила къ нему и сказала, что не мѣшало бы послать за м-съ Ричардсъ, такъ какъ мнѣ нечего здѣсь дѣлать. Онъ прохрюкалъ что-то себѣ подъ носъ и былъ таковъ. Я распорядилась и безъ него. Прохрюкалъ; a какъ смѣетъ хрюкать, желала бы я знать? Онъ не м-ръ Пипчинъ, я надѣюсь. Нѣтъ ужъ, съ вашего позволенія, тутъ лопнетъ и дьявольское терпѣнье!
   Съ этими словами, неустрашимая дама встаетъ съ своей мягкой собственности, чтобы проводить м-съ Чиккъ къ дверямъ. М-съ Чиккъ удаляется безъ всякаго шуму.
   Вечеромъ того же дня м-ръ Тудль, по окончаніи своихъ занятій, привозитъ сюда Полли и сундукъ, оставляетъ ее, даетъ ей звонкій поцѣлуй въ коридорѣ пустого дома и наполняется назидательными чувствами при взглядѣ на окружающій мракъ и пустоту.
   -- Вотъ что, Полли, душа моя, -- говоритъ м-ръ Тудль, -- такъ какъ я попалъ теперь въ машинисты и зажилъ хорошо на свѣтѣ, то, пожалуй, мнѣ бы и не слѣдовало пускать тебя на такую скуку, если бы не прошлая хлѣбъ-соль. Прошедшихъ благодѣяній, мой другъ, забывать не должно. Притомъ, y тебя такое радушное лицо, и авось ты развеселишь немного добрыхъ людей. Поцѣлуй меня еще разокъ, душа ты моя; вотъ такъ! Ты сдѣлаешь доброе дѣло, я знаю, a ужъ я какъ-нибудь промаячу безъ тебя. Прощай, Полли!
   Между тѣмъ м-съ Пипчинъ увеличиваетъ вечерній мракъ своимъ бомбазиновымъ чернымъ капотомъ, черной шляпой и шалью. Ея личная собственность упакована, и спокойныя креслица -- послѣднія любимыя кресла м-ра Домби, проданныя съ аукціона -- стоятъ подлѣ уличной двери. М-съ Пипчинъ ждетъ съ минуты на минуту покойнаго экипажа, который нанятъ довезти до Брайтона ея особу вмѣстѣ со всею собственностью.
   Пріѣзжаетъ покойный экипажъ. Гардеробъ м-съ Пипчинъ отправляется первый и занимаетъ теплое мѣстечко; затѣмъ шествуютъ спокойныя кресла и располагаются въ спокойномъ углу между охапками сѣна; любезная дама имѣетъ намѣреніе сидѣть на креслахъ въ продолженіе своего путешествія. Затѣмъ ществуетъ сама м-съ Пипчинъ и угрюмо занимаетъ свое сѣдалищѣ. Змѣиный блескъ въ ея одинокомъ сѣромъ окѣ и крокодлова улыбка на устахъ, -- содержательница воспитательно-учебно-образовательнаго заведенія, очевидно, мечтаетъ о поджаренныхъ хлѣбцахъ съ масломъ и сметаной, о горячихъ котлетахъ въ связи съ молодыми ребятами, которымъ она будетъ задавать горячія бани, о бѣдной миссъ Беринтіи, хранительницѣ вѣчнаго дѣвства, которую она будетъ тузить отъ ранняго утра до поздняго вечера, и о другихъ не менѣе вожделѣнныхъ утѣхахъ своей одинокой и безпомощной старости. Обложенная подушками на своемъ сиокойномъ креслѣ и закрытая чернымъ бомбазиномъ, м-съ Пипчинъ чуть не хохочетъ отъ полноты душевнаго восторга, когда ретивые кони двинулись съ мѣста.
   И домъ м-ра Домби превратился въ такую развалину, что всѣ крысы изъ него разбѣжались и теперь не осталось ни одной.
   Одинока и печальна м-съ Ричардсъ въ опустѣломъ домѣ, и не съ кѣмъ отвести ей душу, такъ какъ м-ръ Домби не говоритъ ни съ кѣмъ и вѣчно сидитъ съ поникшей головой въ своихъ запертыхъ покояхъ. Не долго однако она остается одна.
   Ночь. М-съ Ричардсъ сидитъ за работой въ комнатѣ ключницы, стараясь забыть унылую пустоту и печальную исторію огромнаго дома. Вдрутъ раздается громкій звонъ по всему пространству пустого коридора. Полли отворяетъ дверь, и черезъ минуту возвращается съ какой-то женской фигурой въ черной шляпкѣ. Это -- вы угадали, миссъ Токсъ, и глаза y миссъ Токсъ красны и пухлы.
   -- Сію минуту, Полли, -- говоритъ миссъ Токсъ, -- я покончила уроки съ дѣтьми и привела въ порядокъ хозяйство, которое вы оставили на мои руки. Теперь я свободна и пришла васъ навѣстить. Ну, что, здѣсь никого нѣтъ кромѣ васъ?
   -- Ни души!
   -- Вы видѣли его?
   -- Благослови васъ Богъ, -- отвѣчаетъ Полли, -- какъ это можно? Его не видалъ никто уже нѣсколько дней. Мнѣ сказали, что онъ никогда не оставляетъ своей комнаты.
   -- Развѣ онъ боленъ?
   -- Нѣтъ. Боленъ развѣ душевно. Бѣдный джентльменъ, должно быть, онъ очень печаленъ!
   Миссъ Токсъ соболѣзнуетъ до того, что не можетъ говорить. Годы и безбрачная жизнь не очерствили ея и не ослабили ея силъ. Ея сердце очень иѣжно, состраданіе очень наивно, уваженіе истинно и глубоко. Несмотря на свой медальончикъ съ рыбьимъ глазомъ, который всегда y нея на груди, миссъ Токсъ очень достойная дѣвушка, и ея мягкая душа одарена такими качествами, которыя способны устоять противъ всякихъ треволненій міра сего.
   Долго сидятъ миссъ Токсъ и м-съ Ричардсъ, разговаривая о разныхъ разностяхъ, касающихся человѣческой суеты. Наконецъ, Полли беретъ свѣчу, озаряетъ темныя лѣстницы, спускается внизъ, провожаетъ свою гостью, запираетъ дверь тяжелымъ засовомъ, возвращается въ свою комнату и ложится спать. На другой день послѣ полудня она идетъ робкимъ шагомъ въ завѣшанныя комнаты, разставляетъ на столѣ припасы собственнаго издѣлія, приготовленные по совѣту извѣстной особы, удаляется опять въ свое мѣсто и сидитъ, и работаетъ, и не смѣетъ вплоть до завтрашняго утра вступить въ предѣлы завѣшанныхъ комнатъ. A тамъ есть и колокольчики, и сонетки, но никто не звонитъ въ нихъ, и только изрѣдка слышна тяжелая поступь страннаго затворника, отчужденнаго отъ свѣта.
   Миссъ Токсъ регулярно приходитъ каждый день. Съ этой поры главныя занятія миссъ Токсъ на Княгининомъ лугу состоятъ почти исключительно въ приготовленіи кое-какихъ лакомствъ для перенесенія ихъ въ извѣстныя комнаты. Къ этимъ занятіямъ она возвращается каждое утро и всегда съ новымъ наслажденіемъ. Къ полудню ея корзинка наполняется вафлями, бисквитами, сухарями и пирожками самаго утонченнаго свойства; сверхъ того, въ особомъ узелкѣ, на оберточной бумагѣ, бережно и симметрически укладываются: жареная курица, бычачій языкъ, порція холоднаго поросенка, порція телятины и такъ далѣе. И все это миссъ Токсъ, нахлобучивъ черную шляпу, своевременно относитъ въ тотъ развалившійся домъ, откуда разбѣжались крысы. Здѣсь она сидитъ до поздняго вечера и бесѣдуетъ съ розоцвѣтною Полли, раздѣляя съ нею всѣ свои блага. Она вздрагиваетъ при каждомъ звукѣ и прячется въ темный уголъ, какъ уличенная преступница. Ея единственное желаніе -- сохранить до гроба вѣрность падшему предмету своего удивленія. И не знаетъ этого м-ръ Домби, никто не знаетъ, кромѣ одной бѣдной и простой женщины.
   Майоръ, однако, знаетъ, но отъ этого не легче никому, хотя ему, собственно, гораздо веселѣе. Майоръ, въ припадкѣ любопытства, поручилъ туземцу заглядывать въ опустѣлый домъ и провѣдывать, что станется съ этимъ Домби. Когда туземецъ представилъ донесеніе насчетъ вѣрности миссъ Токсъ, старичина Джой чуть не задохся отъ пронзительнаго хохота. Съ этого часа онъ синѣетъ больше и больше, вытаращиваетъ свои раковые глаза все шире и шире и постоянно свищетъ самому себѣ:
   -- Сударь мой, да эта женщина просто идіотка отъ природы!
   Что же дѣлаетъ самъ разоренный капиталистъ? Какъ проводитъ онъ свои одинокіе часы?
   "Да припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!" Онь припомнилъ, и тяжело отъ этого стало на его душѣ, гораздо тяжелѣе, чѣмъ отъ всѣхъ другихъ ударовъ рока.
   "Да припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!" Проливной дождь крупными каплями падалъ на кровлю, вѣтеръ дико завывалъ вокругъ пустыннаго дома, -- дурные признаки! "Да припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!"
   Онъ припомнилъ это. Одинокій въ своей комнатѣ, добыча страшныхъ призраковъ разстроеннаго воображенія, на разсвѣтѣ тревожнаго утра, въ бѣдственный полдень, въ темный вечеръ, въ тоскливыя сумерки и въ проклятую глухую полиочь, чреватую думами ада, видѣніями тартара, онъ думалъ объ этомъ всегда и вездѣ; онъ припомнилъ это съ угрызеніемъ, печалью, отчаяніемъ, съ томительнымъ страданіемъ гордаго ума, изнуреннаго всѣми ужасами предсмертной пытки!
   "Папа! папа! поговори со мною, милый папа!" Онъ опять услышалъ эти слова и опять увидѣлъ это страдальческое лицо. Вотъ, вотъ она, эта отверженная дочь, на колѣняхъ передъ нимъ, съ растрепанными волосами, съ трепещущими руками, съ замирающимъ сердцемъ; онъ видитъ ее и ясно слышитъ, какъ вырывается изъ ея груди болѣзненный, протяжный, постепенно замирающій крикъ страшнаго отчаянія!
   Онъ палъ, разъ навсегда, и никакая сила не поставитъ его на ноги. Для бурной ночи его рокового паденія въ мірѣ не было и не могло быть отраднаго солнечнаго утра; для позорнаго пятна его семейнаго стыда не было впереди никакого очищенія, и ничто, благодаренію неба, не вызоветъ къ жизни его умершаго сына. Отчаяніе впереди и на пройденныхъ слѣдахъ прошедшей жизни! A между тѣмъ въ свое время такъ легко было измѣнить это прошедшее, такъ легко и отрадно было водворить благословеніе въ себѣ и вокругъ себя, и не было бы теперь этой горькой отравы, можетъ быть, послѣднихъ часовъ злоупотребленной... да, слишкомъ злоупотребленной жизни! Вотъ о чемъ думаетъ м-ръ Домби! Вотъ что теперь и грызетъ, и рветъ, и терзаетъ его сердце!
   О да, о да! Онъ припомнилъ это! Часъ пробилъ, и знаетъ м-ръ Домби, что онъ самъ накликалъ его на свою голову. Часъ пробилъ, и знаетъ онъ, что значитъ быть покинутымъ и отверженнымъ. Было время, онъ самъ, по собственной злой волѣ, изсушилъ одинъ за другимъ всѣ любящіе цвѣты въ невинномъ сердцѣ отринутаго дѣтища, и вотъ они падаютъ теперь горячимъ пепломъ на его голову, поникшую и опущенную, голову, притиснутую къ самой землѣ не столько роковымъ ударомъ судьбы, сколько собственнымъ сумасбродствомъ.
   Онъ думалъ о ней, какою она была въ тотъ вечеръ, когда онъ и его новобрачная воротились домой. Онъ думалъ о ней, какою она была при всѣхъ событіяхъ и перемѣнахъ въ покинутомъ домѣ. И онъ видѣлъ -- теперь только видѣлъ -- что изъ всѣхъ окружающихъ лицъ только она одна не измѣнялась. Его сынъ исчахъ и сталъ прахомъ, его гордая жена погрязла въ безстыдствѣ, его льстецъ и другъ превратился въ пресмыкающагося червя, какимъ, впрочемъ, онъ былъ всегда; его богатство взлетѣло на воздухъ, самыя стѣны, которыя еще даютъ ему пріютъ, приняли новыя и странныя формы: она одна, теперь какъ и всегда, обращала на него свой кроткій и нѣжный взоръ. Да, одна она до послѣдней минуты, и послѣдняя изъ всѣхъ. Она никогда не перемѣнялась къ нему, точно такъ же какъ и онъ -- увы! -- никогда не перемѣнялся къ ней. И нѣтъ ея теперь!
   И когда всѣ эти образы прошедшей жизни -- умершій младенецъ, погибшая жена, подлый другъ, исчезнувшее богатство -- постепенно одинъ за другимъ проносились передъ его напряженнымъ воображеніемъ, какъ яснѣлъ и постепенно прочищался густой слой тумана, тяготѣвшаго надъ его душою! Въ какомъ чистомъ и яркомъ свѣтѣ видѣлъ онъ теперь это невинное созданье, полное безпредѣльной любви и готовое ради него на всякія жертвы! О, почему бы ему не любить ее такъ, какъ онъ любилъ своего сына! И почему бы -- о Боже мой! -- почему бы ему не потерять ихъ сразу и не положить вмѣстѣ въ одной и той же ранней могилѣ!
   Свѣтъ бѣжалъ отъ него, и гордый старикъ -- онъ все еще былъ гордъ -- махнулъ на него рукой безъ ненависти и презрѣнія! Онъ не имѣлъ нужды ни въ сожалѣніяхъ людей, ни, тѣмъ болѣе, въ равнодушіи ихъ; въ томъ и другомъ случаѣ онъ самъ бѣжалъ отъ свѣта, гдѣ не было приличной для него роли. Никто бы не могъ сочувствовать ему или быть товарищемъ его несчастья, никто, кромѣ единственной особы, которую онъ самъ же удалилъ отъ себя. Какъ и о чемъ бы онъ сталъ съ нею разсуждать въ эту тяжкую годину нищеты, или какъ бы она стала его утѣшать, онъ не зналъ, онъ не старался знать; но онъ былъ убѣжденъ въ томъ, что ея вѣрность и любовь не могли утратить живительной силы. М-ръ Домби, былъ убѣжденъ, что теперь-то именно, больше чѣмъ когда либо, она любила бы его всѣми силами своей души, это было въ ея натурѣ, и видѣлъ м-ръ Домби натуру своей дочери такъ же ясно, какъ видѣлъ небо надъ своей головой.
   Этотъ переворотъ, сначала тихій, медленный и едва замѣтный, началъ возникать въ немъ еще съ той поры, какъ онъ получилъ письмо отъ ея молодого супруга, и увѣрился, что ея нѣтъ больше въ доступныхъ для него предѣлахъ. И между тѣмъ онъ былъ еще такъ гордъ на развалинахъ своей финансовой славы, что, если бы онъ заслышалъ ея голосъ въ смежной комнатѣ, онъ не вышелъ бы къ ней на встрѣчу. Если бы онъ увидѣлъ ее на улицѣ и подмѣтилъ ея взоръ, только одинъ взоръ, исполненный однако безпредѣльной любви, онъ прошелъ бы мимо нея съ своимъ холоднымъ, неприступнымъ лицомъ, и ни за что, по крайней мѣрѣ, первый не рѣшился бы заговорить, хотя бы послѣ его сердце надорвалось отъ печали. Но какъ ни были сначала бурны его мысли, какъ ни страшенъ былъ его гнѣвъ по поводу ея замужества, -- теперь все кончилось, все прошло, и онъ даже пересталъ негодовать на ея супруга.
   И онъ чувствовалъ теперь, что въ этомъ домѣ родились два его младенца, и что между нимъ и этими голыми стѣнами была связь, печальная, но слишкомъ трудная для разрыва, такъ какъ она скрѣплялась двойнымъ дѣтствомъ и двойною потерей. Онъ зналъ, что ему нужно отсюда уйти, хотя и неизвѣстно куда. Онъ думалъ оставить этотъ домъ съ того дня, когда это чувство впервые протѣснилось въ его грудь, но онъ рѣшился еще провести здѣсь ночь, и въ послѣдній разъ, во мракѣ глухой полночи, обойти всѣ эти опустѣлые покои.
   Ударилъ часъ полночный, и м-ръ Домби, со свѣчою въ рукахъ, выступаетъ изъ своей кельи. Лѣстницы затоптаны, грязны, и милліоны человѣческихъ слѣдовъ переплетаются одинъ съ другимъ, какъ на обыкновенной улицѣ. Пусто и тихо. Нѣтъ въ разоренномъ домѣ этихъ рыночныхъ гостей, этихъ опустошителей чужихъ сокровищъ, но м-ръ Домби еще видитъ ихъ и слышитъ чуткимъ ухомъ, какъ они толкутся, жмутся, кричатъ и давятъ одинъ другого, словно на грязномъ толкучемъ рынкѣ, доступномъ для жадной и голодной черни, -- слышитъ все это м-ръ Домби и не можетъ понять, какъ онъ перенесъ эту злую насмѣшку судьбы, онъ, который еще такъ недавно былъ недоступенъ ни для кого въ своемъ раззолоченномъ чертогѣ! Удивительно, непостижимо! A гдѣ же, въ какомъ углу міра, носится теперь легкая поступь невиннаго созданія, которое тоже въ былое время ходило взадъ и впередъ по парадной лѣстницѣ? -- М-ръ Домби идетъ впередъ, идетъ и плачетъ.
   Но вотъ онъ почти видитъ эту легкую поступь дѣтской ноги. Онъ останавливается, обращаетъ взоръ на потолочное окно, -- и вотъ она, вотъ эта дѣтская фигура съ его младенцемъ на рукахъ, котораго она несетъ наверхъ, услаждая свой и его путь колыбельною пѣснью. Еще мгновенье, -- и опять та же фигура, но уже одна, съ болѣзненнымъ лицомъ, съ растрепанными волосами, съ отчаяніемъ въ заплаканныхъ глазахъ; тихо и нерѣшительно взбирается она на крутую лѣстницу, оглядываясь назадъ въ тщетной надеждѣ уловить сострадательный взоръ отца! Впередъ, м-ръ Домби!
   И долго блуждалъ онъ по этимъ комнатамъ, которыя еще недавно были такъ роскошны, a теперь и наги, и печальны, и пусты. Все перемѣнилось, думаетъ онъ, даже объемъ и фигура его чертога. Здѣсь, какъ и тамъ, вездѣ и вездѣ, слѣды человѣческихъ ногъ, вездѣ и вездѣ сумятица и давка, которую еще слишкомъ ясно слышитъ м-ръ Домби своимъ чуткимъ ухомъ. Впередъ, м-ръ Домби!
   Но теперь онъ началъ серьезно бояться за свой мозгъ, и кажется ему, что между его мыслями потеряна всякая связь, какъ и между этими безчисленными слѣдами, что онъ путается больше и больше въ лабиринтѣ фантастическихъ видѣній, что онъ, однимъ словомъ, сходитъ съума. Ничего, м-ръ Домби, впередъ и впередъ!
   Онъ не зналъ -- даже этого не зналъ -- въ какихъ комнатахъ она жила, когда проводила здѣсь свое одинокое дѣтство. Онъ поднялся выше однимъ этажомъ. Въ одно мгновеніе тысячи разнородныхъ воспоминаній зароились въ его отуманенной головѣ, но онъ оторвалъ свой умственный взоръ и отъ измѣнницы-жены, и отъ фальшивыхъ друзей, -- оть всего оторвалъ, чтобы видѣть и слышать только своихъ двухъ дѣтей. Впередъ, м-ръ Домби!
   Онъ поднялся на верхній этажъ. Здѣсь, какъ и тамъ, вездѣ и вездѣ безчисленные слѣды человѣческихъ ногъ. Варвары не пощадили даже старой комнаты, гдѣ стояла маленькая постель, и онъ едва отыскалъ чистое мѣсто, чтобы броситься на полъ подлѣ стѣны. И онъ бросился, бѣдный, несчастный м-ръ Домби, и слезы рѣкою полились изъ его глазъ. Немудрено. Бывало и прежде время, когда онъ, пожимая плечами и склонивъ на грудь опущенный подбородокъ, приходилъ въ эту же комнатку въ глухой полночный часъ и проливалъ горькія слезы. Тогда, какъ и теперь, онъ бросался на голыя доски, удрученный лютою тоскою. Тогда гордый человѣкъ стыдился за свою слабость, и, помилуй Богъ, если бы кто-либо изъ смертныхъ провѣдалъ, что ему доступны человѣческія чувства! A теперь? Плачь теперь, гордый человѣкъ, вдоволь плачь, ибо никто не видитъ и не слышитъ твоихъ рыданій! И онъ плакалъ, и стеналъ, и ужасны были эти слезы и стенанія гордаго человѣка, злоупотребившаго своею жизнью! Назадъ, м-ръ Домби!
   Съ наступленіемъ дня онъ удалился на свою половину. Онъ думалъ сегодня оставить этотъ домъ, но, разъ забравшись въ свои комнаты, не имѣлъ силъ оторваться отъ могучей цѣпи, которою былъ прикованъ къ этимъ стѣнамъ. Онъ откладывалъ намѣреніе до завтра. Наступало завтра, и онъ опять откладывалъ свое намѣреніе до другого дня. Каждую ночь, невѣдомо ни для одной человѣческой души, онъ выбирался изъ своей засады и блуждалъ, какъ привидѣніе, по опустѣлому дому. На разсвѣтѣ каждаго дня онъ останавливался съ своимъ блѣднымъ лицомъ подлѣ завѣшаннаго окошка и думалъ о своихъ дѣтяхъ. Уже теперь не одно только дитя занимало его. Онъ соединялъ ихъ въ своихъ мысляхъ, и они никогда не являлись порознь передъ его умственнымъ взоромъ.
   Сильное умственное раздраженіе было для него не новостью даже передъ этими послѣдними страданіями. Крѣпкія упрямыя натуры могутъ слишкомъ долго бороться противъ всякихъ искушеній; но какъ скоро подорванъ фундаментъ, зданіе можетъ рухнуть въ одну минуту. Организмъ м-ра Домби былъ такой же развалиной, какъ и его домъ.
   Наконецъ, онъ началъ думать, что ему нѣтъ никакой надобности идти. Онъ можетъ оставить за собой, что пощажено его кредиторами, -- они пощадили бы больше, если бы онъ самъ этого хотѣлъ. Нѣтъ, разорвать связь между нимъ и этимъ опустошеннымъ домомъ -- то же, что разорвать и другое послѣднее звено...
   Онъ принимался ходить взадъ и впередъ, и тяжелая походка слишкомъ ясно была слышна въ послѣдней комнатѣ ключницы, но слышна, какъ страшная поступь выходца съ того свѣта. Такъ, по крайней мѣрѣ, казалось м-съ Ричардсъ.
   Свѣтъ былъ очень занятъ и слишкомъ безпокоился о немъ. На биржѣ перешептываются, смѣются, клевещутъ, сплетничаютъ. Всѣ и каждый болтаютъ о немъ всевозможныя небылицы. Все это приходитъ въ голову м-ра Домби, и онъ измученъ до крайности. Предметы начинаютъ темнѣть въ его глазахъ. Все тускло и сѣро. Нѣтъ болѣе Домби и Сына, нѣтъ дѣтей. Объ этомъ должно подумать хорошенько завтра.
   И онъ думалъ объ этомъ завтра. Неподвижный въ своемъ креслѣ, онъ, время отъ времени, заглядывалъ въ зеркало, и страшная картина высовывалась на него изъ этого стекла.
   Это была фигура блѣдная, изнеможенная, страшное подобіе его самого, фигура дикая, съ полуясною мечтою, съ полусоннымъ бредомъ. То поднимаетъ она свою голову, разсматривая линіи и впадины на своемъ лицѣ, то опускаетъ ее опять и снова бредитъ. Фигура поднимается, встаетъ, шагаетъ, проходитъ и возвращается опять, положивъ на грудь какую-то вещь съ уборнаго стола. Теперь она угрюмо смотритъ на полъ по направленію къ дверямъ и думаетъ.
   -- Что, если?.. Уфъ!
   Если бы, думаетъ она, потекла по этой дорогѣ кровь, дальше и дальше, здѣсь и въ коридорѣ, -- уфъ! -- какъ долго она бы текла! Вотъ тутъ была бы лужа, тамъ струя, a тамъ опять маленькая лужа, и блѣдный раненый человѣкъ умиралъ или былъ бы трупомъ, если бы отыскали его по этому слѣду. Долго объ этомъ думала она и, вдругъ, поднявшись съ своего мѣста, начала шагать взадъ и впередъ, не отнимая отъ груди своей руки. М-ръ Домби взглянулъ на нее еще разъ и подмѣтилъ, что рука ея тряслась.
   Теперь она думала опять! О чемъ она думала?
   Вотъ она опять усѣлась на прежнее мѣсто и потонула въ бездонномъ омутѣ тусклой мысли. Въ комнатѣ сверкнулъ лучъ, солнечный лучъ. Фигура не замѣтила его. Вдругъ она вскочила опять съ ужаснымъ лицомъ. Въ это мгновенье раздался крикъ -- дикій, громкій, пронзительный, любящій, восторженный крикъ -- рука остановилась, и мистеръ Домби увидѣлъ y своихъ колѣнъ собственную дочь!
   Да это не призракъ, не мечта, не видѣніе, -- это собственная дочь м-ра Домби, на колѣняхъ передъ нимъ, съ умоляющимъ взоромъ! Она зоветъ его, липнетъ къ его рукамъ, колѣнямъ, рыдаетъ, плачетъ!
   -- Папа! милый папа! прости меня, пощади, помилуй меня! Я пришла просить на колѣняхъ твоего прощенья! Я никогда не могу быть счастливой безъ него!
   Ни въ чемъ не измѣнилась. Одна она въ цѣломъ свѣтѣ не измѣнилась. То же лицо, тотъ же умоляющій взоръ, какъ въ давно минувшую, бѣдственную ночь. И еще на колѣняхъ передъ нимъ! и еще вымаливаетъ его прощеніе!
   -- Папа, о милый папа! не смотри на меня такъ странно! Я никогда не хотѣла тебя оставить и не думала объ этомъ, ни прежде, ни послѣ! Я слишкомъ была напугана тогда, и сама не знала, что дѣлаю. Папенька, я теперь совсѣмъ перемѣнилась. Взгляни на меня, видишь, я раскаиваюсь! Я знаю свою вину! Я теперь лучше понимаю свои обязанности! О папенька, не отринь меня или я умру y твоихъ ногъ!
   Онъ задрожалъ и зашатался въ своемъ креслѣ. Онъ чувствовалъ, какъ ея руки обвились вокругъ его шеи, какъ ея лицо прильнуло къ его лицу, какъ ея мокрая щека прижималась къ его впалой щекѣ; онъ чувствовалъ, о, какъ глубоко онъ почувствовалъ...
   И на сердцѣ, едва не сокрушенномъ, лежало теперь дикое лицо м-ра Домби. Флоренса рыдала.
   -- Папенька, милый папенька, я уже мать. Мой ребенокъ скоро будетъ звать Вальтера именемъ, которымъ я тебя зову. Когда онъ родился, когда въ моей груди забилось материнское чувство, я поняла, милый папа, что я сдѣлала, оставляя тебя. О, прости меня ради всего, что есть святого на землѣ! Скажи, милый папа, что ты благословляешь меня и моего младенца!
   И онъ сказалъ бы это, если бы могъ; но уста его онѣмѣли, языкъ не шевелился. Онъ самъ поднялъ руки съ умоляющимъ видомъ, и крупныя слезы на его глазахъ яснѣе солнца говорили, чего хочетъ старый отецъ-сирота!
   -- Мой ребенокъ родился на морѣ, папа. Я и Вальтеръ молились Богу, чтобы онъ пощадилъ насъ, и чтобы я могла воротиться домой. Лишь только мы вышли на берегъ, я бросилась къ тебѣ. Теперь мы больше не разстанемся, милый папа, никогда не разстанемся, никогда!
   Его голова, теперь сѣдая, опиралась на ея руку.
   -- Ты пойдешь къ намъ, милый папа, и взглянешь на моего ребенка. Мальчикъ, папа. Зовутъ Павломъ. Я думаю... я надѣюсь... онъ похожъ...
   Рыданія заглушили ея голосъ.
   -- Милый папа, ради моего младенца, ради имени, которое мы ему дали, ради меня самой, прости Вальтера! Онъ такъ добръ, такъ нѣженъ ко мнѣ. Я такъ счастлива съ нимъ. Это не онъ, a я виновата, что мы обвѣнчались. Я такъ любила его!
   Она прижалась къ нему плотнѣе, и ея голосъ былъ теперь проникнутъ торжественною важностью.
   -- Онъ -- возлюбленный моего сердца, милый папа. Я готова умереть за него. Онъ будетъ любить и почитать тебя такъ же, какъ и я. Мы оба станемъ учить нашего малютку любить и уважать тебя, и какъ скоро онъ будетъ понимать, мы скажемъ ему, что y тебя былъ сынъ, котораго также звали Павломъ, что онъ умеръ, и ты слишкомъ горевалъ о его смерти. Мы объяснимъ, что онъ теперь на небѣ, гдѣ всѣ мы надѣемся его увидѣть, когда наступитъ нашъ общій чередъ. Поцѣлуй, меня, папенька, въ доказательство, что ты помиришься съ Вальтеромъ, съ моимъ обожаемымъ супругомъ, съ отцомъ моего малютки. Вѣдь это онъ присовѣтовалъ мнѣ воротиться къ тебѣ, онъ, милый папа!
   И когда она еще плотнѣе прижалась къ отцу, онъ поцѣловалъ ее въ губы и, поднявъ свои глаза, сказалъ:
   -- Прости меня, великій Боже! О, я слишкомъ, слишкомъ нуждаюсь въ твоей благодати!
   Съ этими словами онъ опять опустилъ свою голову и рыдалъ, и стоналъ, и ласкалъ свою обрѣтенную дочь, и не слышно было во всемъ домѣ ни малѣйшаго звука долгое, долгое время. Они были заключены въ объятіяхъ друтъ друга, и солнечный лучъ озарялъ ихъ своимъ благодатнымъ свѣтомъ.
   Онъ одѣлся на скорую руку и машинально поплелся впередъ за своею путеводительницею, оглядываясь съ невольнымъ трепетомъ на комнату, въ которой онъ такъ долго былъ запергь, и гдѣ въ послѣднее время онъ наблюдалъ въ зеркальномъ стеклѣ страшную фигуру. Они вышли въ коридоръ. Не останавливаясь и не оглядываясь, изъ опасенія пробудить непріятныя воспоминанія, Флоренса прильнула къ своему отцу, впилась глазами въ его лицо, обхватила рукою его шею и поспѣшно вышла съ нимъ на улицу, гдѣ y подъѣзда ихъ дожидалась наемная карета.
   Тогда миссъ Токсъ и Полли вышли изъ своей засады и предались необузданному восторгу. Затѣмъ онѣ принялись съ большимъ стараніемъ укладывать его книги, платья, бумаги и такъ далѣе, и все это въ тотъ же вечеръ по принадлежности отправили къ Флоренсѣ, которая прислала нарочнаго за вещами своего отца. Затѣмъ обѣ дамы въ послѣдній разъ усѣлись за чайный столъ въ опустѣвшемъ домѣ.
   -- Вотъ оно и вышло по моему. Неисповѣдимы судьбы твои, Господи! -- воскликнула миссъ Токсъ, -- кго бы могъ подумать, что отъ Домби и Сына останется только дочь!
   -- И прекрасная дочь! -- воскликнула Полли.
   -- Справедливо, совершенно справедливо. Вы подружились съ ней еще тогда, какъ она была ребенкомъ, и это дѣлаетъ вамъ честь, любезная Полли. Иначе, впрочемъ, и не могло быть, потому что вы предобрѣйшая женщина. Робинъ!
   Воззваніе относилось къ огромноголовому молодому человѣку, который сидѣлъ, забившись въ отдаленныйуголъ, принимая, по-видимому, довольно серьезное участіе въ судьбахъ дѣйствующихъ лицъ. Было ясно, что онъ не въ духѣ и о чемъ-то горевалъ. Когда онъ выступилъ впередъ, передъ дамами во всей красотѣ явился благотворительный Точильщикъ.
   -- Робинъ, -- сказала миссъ Токсъ, -- я вотъ говорю, что мать-то твоя предобрѣйшая женщина. Слышалъ ты это?
   -- Слышалъ, сударыня, покорно васъ благодарю. Вы говорите истинную правду.
   -- Очень хорошо, Робинъ, -- продолжала миссъ Токсъ, -- я рада отъ тебя слышать эти вещи. Вотъ ты теперь, мой милый, будешь въ моемъ домѣ, и я съ охотой принимаю твои услуги для того единственно, чтобы пріучить тебя къ почтительности и разсудительности. Надѣюсь, Робинъ, ты будешь помнить, что y тебя есть и была всегда предобрѣйшая мать, и поэтому ты станешь вести себя такъ, чтобы служить утѣшеніемъ и отрадой, такъ ли?
   -- Такъ, сударыня, ей Богу, вы угадали мои собственныя мысли. Я, что называется, прошелъ сквозь огонь и воду, и если какой-нибудь парнюга...
   -- Стой, Робинъ! Никогда не произноси этого слова, замѣни его чѣмъ-нибудь другимъ.
   -- Покорно благодарю, сударыня. Я говорю, если какой-нибудь мальчуганъ...
   -- Погоди, Робинъ, и это нехорошо. Говори: индивидуумъ.
   -- Индивидуй, сударыня?
   -- Ну да, это гораздо лучше. Читаешь ты книги, Робинъ?
   -- Никакъ нѣтъ, сударыня.
   -- Напрасно, мой другъ. Тебѣ надо пріучаться къ хорошему и благородному разговору, такъ какъ ты, я вижу, малый смышленный; a въ благородныхъ книгахъ, при порядочномъ разговорѣ, всегда употребляется слово: индивидуумъ. Замѣть это хорошенько.
   -- Слушаю, сударыня. Такъ я говорю: если какой инди...
   -- ... видуумъ, -- подсказала миссъ Токсъ.
   -- ... видуй натерпѣлся разныхъ непріятностей и бѣдъ, такъ ужъ это конечно я, Робинъ Тудль. Я состоялъ въ услуженіи y человѣка, который употреблялъ меня для всякой всячины, и теперь я вижу, что эта всякая всячина основывалась на самомъ низкомъ пронырствѣ. Притомъ меня и прежде еще испортили разные индивидуи, съ которыми я гонялъ голубей. Однимъ словомъ, сударыня, общество y меня всегда было дурное.
   -- Тѣмъ больѣе ты долженъ благодарить Бога, что теперь попадешь въ хорошее общество, -- замѣтила миссъ Токсъ.
   -- Я и благодарю, сударыня. Исправиться никогда не поздно, и я, съ своей стороны, употреблю всѣ силы, чтобы, при вашемъ содѣйствіи, сдѣлаться порядочнымъ человѣкомъ. Надѣюсь, въ скоромъ времени, и матушка, и батюшка, и братцы, и сестрицы увидятъ, какъ я ихъ люблю и душевно почитаю.
   -- Хорошо, мой другъ, хорошо. Очень рада отъ тебя слышать это. Теперь покушай немного хлѣбца съ масломъ и выпей съ нами чашечку чайку.
   -- Покорно благодарю, сударыня, -- отвѣчалъ Точильщикъ, -- и тотчасъ же принялся убирать съѣстные и питейные припасы съ завиднымъ аппетитомъ индивидуума, который нѣсколько дней состоялъ на самой строгой діэтѣ.
   Когда миссъ Токсъ нахлобучила черную шляпку и окуталась шалью, Робинъ обнялъ свою добрѣйшую мать и отправился за своей новой госпожей, къ неизъяснимому удовольствію Полли, y которой въ эту минуту завертѣлось и запрыгало въ глазахъ вдругъ нѣсколько индивидуевъ, представлявшихъ ея заблудшаго и обрѣтеннаго сына. Затѣмъ Полли загасила свѣчу, заперла наружную дверь, передала дворнику ключъ и скорыми шагами отправилась домой, восхищаясь заранѣе при мысли, какой чудный эффектъ произведетъ ея неожиданный приходъ въ обители желѣзнодорожнаго машиниста.
   И опустѣлый чертогъ м-ра Домби, нѣмой и глухой ко всѣмъ страданіямъ и перемѣнамъ, которыя въ немъ происходили, стоялъ теперь на скучной улицѣ, подобно нахмуренному гиганту, и на челѣ его выставлялась грозная надпись: "Сей домъ продается и отдается внаймы".
  

Глава LX.

Судьба -- веревка.

  
   Около этого времени, благополучно и по всѣмъ классическимъ формамъ, совершилось великое полугодичное торжество, которое по обычной синтетической методѣ устроили въ своемъ заведеніи д-ръ Блимберъ и м-съ Блимберъ. Молодые люди, имѣвшіе счастье получать образованіе подъ ихъ просвѣщеннымъ руководствомъ, благовременно, какъ и слѣдуетъ, получили литографированные билетики съ покорнѣйшей просьбой пожаловать въ такой-то день на вечерній балъ, который, по обыкновенію, откроется кадрилью въ половинѣ восьмого по полудни. Затѣмъ всѣ джентльмены, переполненные схоластическою мудростью, должны были разъѣзжаться по домамъ, чинно и важно, не обнаруживая никакихъ слѣдовъ буйнаго веселья, свойственнаго невоспитанной черни. М-ръ Скеттльзъ регулярно каждый годъ отправлялся на каникулы за границу, чтобы придавать новую красу имени своего достопочтеннаго родителя сэра Барнета Скеттльза, который этимъ временемъ получилъ дипломатическое назначеніе при одномъ изъ иностранныхъ дворовъ, къ великому наслажденію своихъ степенныхъ земляковъ и даже землячекъ, бывшихъ въ необыкновенномъ восторгѣ отъ популярности сэра Барнета и супруги его, леди Скеттльзъ. М-ръ Тозеръ, молодой джентльменъ, статный и дородный, былъ теперь до того переполненъ классическою мудростью, что могъ, при случаѣ, не заикаясь пересчитать всѣ древнѣйшія, среднія и новѣйшія изданія Цицерона и Сенеки съ варіантами и аппендиксами и, ужъ само собою разумѣется, имѣлъ о современной Европѣ вообще и объ Англіи въ особенности такія же познанія, какъ природный римлянинъ временъ Траяна и Веспасіана. М-ръ Тозеръ имѣлъ похвальное обыкновеніе каждую фразу скрѣплять классической цитатой изъ любимаго писателя, и трудно было бы передать наивный восторгъ его сердобольныхъ родителей, не слышавшихъ подъ собою земли, когда ученый юноша лелѣялъ ихъ уши полновѣсными гекзаметрами и ямбическими виршами самой звучной и темной натуры. Точно также нельзя изобразить тлѣннымъ перомъ тоскливой грусти батюшки и матушки бѣднаго м-ра Бриггса, познанія котораго походили на дорожный багажъ, уложенный такою неискусною рукою, что при случаѣ въ немъ нельзя было доискаться самой необходимой вещи. Вообще этотъ джентльменъ немного полакомился древомъ классическаго знанія, и плоды, имъ собранные, были горьки и кислы. М-ръ Байтерстонъ во всѣхъ отношеніяхъ былъ очень счастливъ, и, если сказать правду, едва ли не счастливѣе самого м-ра Бриггса: положенный подъ прессъ классическаго станка, онъ, съ необыкновенной быстротой, выдавливалъ изъ своего мозга самыя благовонныя испаренія, которыя однако съ такою же быстротою исчезали невозвратно, какъ скоро переставалъ на него дѣйствовать форсированный аппаратъ. Теперь м-ръ Байтерстонъ ѣхалъ въ Бенгалію, и можно было держать какое угодно пари, что морской воздухъ совершенно освѣжитъ его голову, и онъ, еще не доѣзжая до мѣста, рѣшительно забудетъ, что есть на свѣтѣ вещь, которую зовутъ латинской грамматикой.
   -- Милостивые государи! Наши лекціи имѣютъ теперь начаться въ слѣдующемъ мѣсяцѣ, двадцать пятаго числа.
   Эти слова д-ръ Блимберъ провозгласилъ утромъ того счастливаго дня, который долженъ былъ окончиться классическимъ баломъ. На этомъ, однако, сверхъ всякаго чаянія, д-ръ Блимберъ не остановился. Бросивъ на собраніе самодовольный классическій взоръ, онъ продолжалъ такимъ образомъ:
   -- Милостивые государи! Почтенный другъ нашъ Цинцинатъ, по достославномъ окончаніи военныхъ и гражданскихъ подвиговъ на службѣ отечеству, удалился изъ сената на свою скромную мызу съ тѣмъ, чтобы въ спокойствіи и мирѣ наслаждаться сельскими занятіями. Это вы знаете, милостивые государи! Равномѣрно вамъ небезызвѣстно, что Цинцинатъ, изъ среды гражданъ, не представилъ сенату ни одного римлянина, котораго онъ счелъ бы нужнымъ удостоить титуломъ своего преемника. Но вотъ, милостивые государи, вотъ благородный римлянинъ, -- говорилъ д-ръ Блимберъ, возложивъ руку на плечо Фидера, магистра всѣхъ искусствъ, -- adolеs cens imprimis gravis et doctus, мужъ, нарочито важный и ученый. Милостивые государи, будущія ваши занятія, какъ я сказалъ, начнутся въ слѣдующемъ мѣсяцѣ двадцать пятаго числа, подъ наблюденіемъ м-ра Фидера, магистра всѣхъ искусствъ.
   Эта рѣчь вообще принята была съ глубоко обдуманнымъ классическимъ восторгомъ, и д-ръ Блимберъ, объяснившій напередъ свои распоряженія родителямъ благородныхъ питомцевъ, наслаждался эстетически и раціоналистически въ эту счастливую минуту своей жизни. М-ръ Тозеръ преподнесъ доктору отъ лица всѣхъ массивную серебряную чернильницу, и это преподношеніе м-ръ Тозеръ сопровождалъ удивительно витіеватою рѣчью, въ которой находилось пятнадцать цитатъ латинскихъ и семь греческихъ, съ весьма незначительною порціею англійскаго текста. Такая необычайная ученость президента возбудила во всѣхъ другихъ джентльменахъ очень непріятное чувство зависти и досады, и они основательно дѣлали по этому поводу замѣчанія вродѣ слѣдующихъ: -- "О! а! видишь, какой выскочка этотъ старый Тозеръ! Изволилъ отличаться на наши денежки! Развѣ мы для него собирали подписку-то? Кто его просилъ сочинять эту рѣчь? Такъ нѣтъ, пойду, дескать, на отличку. Какъ будто чернильница-то его! Покупай, пожалуй, на свои деньги, и говори хоть двадцать рѣчей!" -- Множество и другихъ подобныхъ упрековъ сыпалось на краснорѣчиваго витію, и должно согласиться, на сколько всѣ эти упреки были справедливы, на столько же и остроумны.
   Ни словами, ни намеками молодые джентльмены не были извѣщены о чемъ-нибудь вродѣ того, что въ скоромъ времени имѣетъ совершиться бракосочетаніе Фидера, магистра всѣхъ искусствъ, съ прекрасною Корнеліею Блимберъ, единственною дщерію доктора всѣхъ наукъ. Д-ръ Блимберъ не преминулъ бы придти въ необычайное изумленіе, еслибы какой-нибудь дерзновенный заикнулся передъ нимъ объ этой матеріи. За всѣмъ тѣмъ молодые джентльмены постигали въ совершенствѣ настоящую субстанцію этого вульгарно-хозяйственнаго пункта, и потому, передъ отъѣздомъ къ своимъ роднымъ, они свидѣтельствовали м-ру Фидеру глубочайшее почтеніе и преданность.
   Итакъ, романтическія грезы м-ра Фидера, во славу Юпитера и Аполлона, готовы были осуществиться на самомъ дѣлѣ. Достопочтеннный содержатель классическаго заведенія рѣшился сдать свои дѣла и вмѣстѣ съ дѣлами прекрасную миссъ Корнелію Блимберъ, перестроивъ заново домъ и выкрасивъ его новой классической краской. Перестройка началась въ самый день отъѣзда молодыхъ джентльменовъ, a вотъ наступило, наконецъ, вѣнчальное утро, -- и ce лѣпообразная Корнелія, въ новыхъ синихъ очкахъ, готовится идти, яко горлица изъ отчаго дома, и шествовать съ подобающимъ тріумфомъ къ алтарю гименея.
   Д-ръ Блимберъ съ своими учеными ногами, и м-съ Блимберъ въ сиреневой шляпкѣ, и м-ръ Фидеръ, магистръ искусствъ, съ своими длинными щиколками и щетинистыми волосами, и братъ м-ра Фидера, Альфредъ Фидеръ, баккалавръ теологіи и философіи, готовившійся совершить бракосочетаніе, собрались въ гостиную и пребывали въ благоговѣйномъ самосозерцаніи. Черезъ нѣсколько минутъ величественно вошли Корнелія, очаровательная, какъ всегда, увѣнчанная померанцовыми цвѣтами и окруженная своими подругами. Торжественная тишина и классическое спокойствіе. Но вдругъ дверь отворилась, и подслѣповатый малый громкимъ гласомъ возопилъ:
   -- М-ръ и м-съ Тутсъ!
   Немедленно за этой прокламаціей вошелъ м-ръ Тутсъ, значительно пополнѣвшій и потолстѣвшій, и подъ руку съ нимъ черноокая леди, очень недурная и весьма прилично одѣтая.
   -- М-съ Блимберъ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, -- позвольте вамъ представить мою жену.
   М-съ Блимберъ была очень рада принять супругу м-ра Тутса. М-съ Блимберъ не отличалась большою снисходительностью, но была очень добра.
   -- И, такъ какъ вы меня знаете издавна, -- говорилъ м-ръ Тутсъ, -- то ужъ заодно, позвольте васъ увѣрить, что моя супруга презамѣчательнѣйшая изъ всѣхъ возможныхъ жеищинъ.
   -- Милый! -- возразила м-съ Тутсъ.
   -- То есть, я вамъ скажу, что именно такъ, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ, -- увѣряю васъ, м-съ Блимберъ, она, что называется, самая экстраординарная женщина.
   М-съ Тутсъ засмѣялась отъ полноты души, и м-съ Блимберъ подвела ее къ Корнеліи, которая въ эту же минуту не замедлила получить достодолжные комплименты отъ м-ра Тутса. Между тѣмъ д-ръ Блимберъ повторялъ:
   -- Браво, Тутсъ, браво! Вотъ и вы поклонникъ гименея и достойный гражданинъ. Браво!
   Раскланявшись такимъ образомъ съ незабвеннымъ начальникомъ, м-ръ Тутсъ поспѣшилъ къ м-ру Фидеру, стоявшему въ углубленіи окна. М-ръ Фидеръ, парившій отъ восторга на седьмомъ небѣ, залился громкимъ смѣхомъ.
   -- Вотъ оно какъ, старый буршъ! -- говорилъ м-ръ Фидеръ, -- вотъ какъ! Всѣ мы забрались на эмпиреи вмѣсто Олимпа, не такъ ли?
   -- Фидеръ, -- возразилъ Тутсъ, -- поздравляю гебя! Если ты такъже блаженъ и счастливъ на порогѣ супружеской жизни, какъ я, то тебѣ нечего больше желать.
   -- Я, вотъ видишь, не забываю с_в_о_и_х_ъ старыхъ друзей, -- сказалъ м-ръ Фидеръ. -- Я ихъ приглашаю на с_в_о_ю свадьбу. Вотъ что, любезный Тутсъ!
   -- Фидеръ, любезный другъ, -- сказалъ Тутсъ, -- было много обстоятельствъ, которыя мѣшали мнѣ вступить съ тобою въ сношенія до окончанія моей свадьбы. Наша свадьба происходила почти втихомолку, не было никого, кромѣ общаго нашего друга, который служитъ капитаномъ въ пол... право не знаю, въ какомъ полку, да это, разумѣется, все равно. Послѣ свадьбы я и м-съ Тутсъ, какъ водится, ѣздили за границу, и передъ этой поѣздкой я писалъ къ тебѣ обо всемъ, что случилось. Этого, говорю тебѣ, довольно для моихъ пріятелей, и добрый Фидеръ не обидится.
   -- Любезный Тутсъ, другъ ты мой сердечный, я вѣдь только пошутилъ, -- сказалъ м-ръ Фидеръ. пожимая его руки.
   -- Фидеръ, я желалъ бы знать, что ты думаешь насчетъ моей женитьбы.
   -- Исполать тебѣ, Тутсъ! подцѣпилъ на славу!
   -- Спасибо, Фидеръ, да еще вотъ какая исторія: тебѣ никогда не узнать, что это за экстраординарная дама.
   М-ръ Фидеръ изъявилъ желаніе освѣдомиться подробнѣе, но м-ръ Тутсъ отрицательно покачалъ головой.
   -- Короче, мой другъ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, -- какъ ты полагаешь, что мнѣ особенно было нужно въ моей женѣ?
   М-ръ Фидеръ недоумѣвалъ.
   -- Деньги y меня есть, -- продолжалъ Тутсъ, -- не такъ ли?
   -- Денегъ y тебя куры не клюютъ, -- пояснилъ м-ръ Фидеръ.
   -- Ладно, пріятель, ладно. Ну a насчетъ мозгу-то какія y тебя понятія? То есть, я хочу знать, есть ли y меня мозгъ?
   -- Вдоволь и мозгу, -- отвѣчалъ м-ръ Фидеръ.
   -- Ну, оно можетъ и вдоволь, да только проку-то въ немъ нѣтъ. Ума-то, видишь ты, не хватаетъ въ немъ малую толику. Короче сказать, подъ этимъ черепомъ слишкомъ мало здраваго смысла, любезный другъ, -- заключилъ м-ръ Тутсъ, ударивъ себя по лбу.
   -- Вотъ и неправда, пріятель. Ты всегда отличался здравымъ смысломъ, въ этомъ я готовъ увѣрять всѣхъ.
   -- Полно, Фидеръ, ни слова больше. Я себя отлично понимаю и всегда готовъ признаться, что голова моя довольно таки пуста. Ну, a зато моя жена... то есть, я тебѣ скажу, преобширнѣйшая палата ума и здраваго смысла. Родственниковъ y меня, ты знаешь, нѣтъ никакихъ, и, стало быть, ни съ чьей стороны я не встрѣтилъ препятствій. Совѣтоваться ни съ кѣмъ я не хотѣлъ. Можно было, пожалуй, поговорить объ этомъ съ моимъ старымъ опекуномъ, но ты знаешь, Фидеръ, вѣдь опекунъ-то этотъ хуже корсара, стало быть, нечего было и спрашивать его.
   -- Конечно, конечно, -- подтвердилъ м-ръ Фидеръ.
   -- И выходитъ, любезный, что я дѣйствовалъ по собственной своей волѣ. То есть, я тебѣ скажу, я не могу нарадоваться, что никто въ ту пору не перекосилъ моей дороги. Послушай, Фидеръ, только я одинъ въ цѣломъ свѣтѣ могу судить о необыкновенныхъ способностяхъ своей жены. Если когда-нибудь англійскія женщины вздумаютъ вступиться за свои права, то ужъ наше почтеніе, безъ моей жены имъ ничего не сдѣлать, тогда какъ съ ея могучимъ и крѣпкимъ умомъ онѣ сломятъ хоть кого. Сусанна, не надсажайся, моя милая! -- круто заключилъ м-ръ Тутсъ, выставляясь изъ-за гардинъ.
   -- Ничего, мой другъ, я только разговариваю, -- отвѣчала м-съ Тутсъ.
   -- Но тебѣ надобно остерегаться, мой ангелъ, -- сказалъ м-ръ Тутсъ. -- Къ чему ты такъ надсажаешься? Она, видите ли, ужасно горяча, -- говорилъ Тутсъ, обращаясь къ м-съ Блимберъ, -- и какъ скоро одушевится, медицинскіе совѣты ей ни по чемъ.
   М-съ Блимберъ, пользуясь благопріятнымъ случаемъ, распространилась насчетъ необходимости буквально выполнять предписанія врачей, но въ эту минуту м-ръ Фидеръ подалъ ей руку и привелъ къ длинному ряду каретъ, готовыхъ ѣхать къ церкви. Д-ръ Блимберъ провожалъ м-съ Тутсъ. М-ръ Тутсъ провожалъ прекрасную невѣсту, вокругъ которой порхали, какъ мотыльки, двѣ газовыя дѣвушки, ея вѣнчальныя подруги. Братъ м-ра Фидера, баккалавръ теологіи и философіи, отправился немного раньше, чтобы приготовиться заранѣе къ совершенію священнослуженія.
   Все окончилось благополучно, и торжество сопровождалось отмѣннымъ великолѣпіемъ. Корнелія, въ своихъ синихъ очкахъ и маленькихъ кудряхъ, выступила чинно и важно, какъ юная пава, и д-ръ Блимберъ вручилъ ее, какъ человѣкъ, заранѣе совершенно обдумавшій всѣ стороны великаго дѣла. Газовыя дѣвушки волновались, по-видимому, больше всѣхъ. М-съ Блимберъ тоже была растрогана, но весьма немного. При выходѣ изъ церкви, м-съ Блимберъ замѣтила Альфреду Фидеру, что теперь ей остается только познакомиться и поговорить съ Маркомъ Тулліемъ Цицерономъ въ его прелестномъ тускуланумѣ, и она спокойно закроетъ глаза, ибо тогда свершатся всѣ желанія ея счастливой жизни.
   Затѣмъ для немногихъ гостей былъ сервированъ завтракъ, великолѣпный, классическій завтракъ. М-ръ Фидеръ былъ чрезвычайно изворотливъ и веселъ, и его остроуміе до такой степени подѣйствовало на впечатлительную душу м-съ Тутсъ, что почтенный ея супругъ не разъ принужденъ былъ дѣлать черезъ столъ энергичныя замѣчанія: "Сусанна, дружокъ мой, не надсажайся, сдѣлай милость!" При окончаніи завтрака, м-ръ Тутсъ, несмотря на телеграфическіе сигналы своей супруги, счелъ съ своей стороны иеизбѣжно необходимымъ произнести приличную рѣчь, которая могла бы достойнымъ образомъ завершить великолѣпное торжество. Для этой цѣли м-ръ Тутсъ поднялся на ноги и началъ такъ:
   "Прошло много лѣтъ, какъ въ этомъ домѣ удручались... ничего, собственно говоря... я хотѣлъ кое-что замѣтить насчетъ умственной пытки, или, такъ сказать, ломанья головы; но это -- вздоръ, трынъ-трава... я никого не обвиняю. Я былъ почти свой y Блимбера въ семействѣ и даже цѣлый годъ имѣлъ въ учебной комнатѣ свою собственную конторку, за которой упражнялся... но это не идетъ къ настоящему дѣлу. Въ настоящій торжественный день другъ мой Фидеръ... Фидеръ...
   -- Сочетался бракомъ, -- подсказала м-съ Тутсъ.
   "При этомъ, леди и джентльмены, не лишнимъ считаю замѣтить, что моя жена -- самая экстраординарная изъ всѣхъ возможныхъ женщинъ, и если бы теперь на моемъ мѣстъ говорила она, нѣтъ сомнѣнія, ея рѣчь, что называется... ну, разумѣется, вы понимаете, что она, точно такъ же, какъ и я, или, такъ сказать, я вмѣстѣ съ нею не могу допустить, чтобы другъ мой Фидеръ, сочетавшійся бракомъ... бракомъ...
   -- Съ миссъ Блимберъ, -- подсказала м-съ Тутсъ.
   -- Нѣтъ, мой ангелъ, съ м-съ Фидеръ, -- возразилъ м-ръ Тутсъ, дѣлая коротенькое отступленіе въ пользу своей супруги. -- Итакъ, леди и джентльмены, моя мысль, собственно, та, что: "Ихъ же соедини...
   -- Богъ соединилъ, -- поправила Сусанна.
   -- Вотъ это такъ, душенька, совершенно такъ. -- "Ихъ же Богъ соединилъ, человѣкъ да не разлучаетъ". Слѣдовательно, въ настоящую минуту, я никакъ не могу допустить, чтобы другъ мой Фидеръ, сочетавшійся законнымъ бракомъ съ м-съ Фидеръ, не позволилъ мнѣ... что называется... предложить тосты за ихъ здоровье. Итакъ, да горитъ факелъ гименея, подобно радостному маяку, и да будутъ цвѣты, разсыпанные нами сегодня на ихъ торжественной стезѣ, да будутъ, говорю, сіи цвѣты разрушителями и... и... и, что называется, сокрушителями мрака!
   Дръ Блимберъ, отличный знатокъ метафоръ и фигуръ, удостоилъ милостивымъ одобреніемъ витіеватую рѣчь своего бывшаго питомца и, потирая руки, сказалъ:
   -- Очень хорошо, Тутсъ! Право, Тутсъ, очень хорошо!
   Затѣмъ м-ръ Фидеръ произнесъ въ отвѣтъ комическую рѣчь, проникнутую весьма замѣчательнымъ юморомъ. Альфредъ Фидеръ, баккалавръ теологіи и философіи, благоволилъ изъявить въ приличномъ тонѣ душевный восторгъ по поводу вожделѣннаго родства съ почтенной фамиліей Блимберъ. Затѣмъ д-ръ Блимберъ звучнымъ голосомъ изложилъ нѣсколько афоризмовъ и сентенцій въ легкомъ пастушескомъ стилѣ, относительно камышей, цвѣтовъ и пчелъ, которыми отнынѣ онъ и его супруга будутъ окружены въ своей сельской, пастушеской хижинѣ. Вскорѣ послѣ того глаза y д-ра Блимбера запрыгали весьма оригинальнымъ образомъ. Скромная м-съ Блимберъ поспѣшила распустить собраніе и немедленно, куда слѣдуетъ, отправила въ каретѣ свою дочку съ другомъ ея сердца.
   М-ръ и м-съ Тутсъ удалились въ Бедфордъ, гдѣ м-съ Тутсъ проживала въ бывалое время подъ своимъ старымъ дѣвичьимъ именемъ Сусанны Нипперъ Выжиги. Здѣсь имъ подали письмо, которое м-ръ Тутсъ читалъ, вертѣлъ, перечитывалъ и перевертывалъ до того, что его супруга рѣшительно испугалась.
   -- Сусанна, дружокъ мой, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, -- испугъ еще гораздо хуже надсады. Успокойся, сдѣлай милость.
   -- Отъ кого письмо? -- спросила м-съ Тутсъ.
   -- Отъ капитана Куттля, мой ангелъ. Пожалуйста, не горячись. Лейтенанта Вальтера и миссъ Домби ожидаютъ съ часу на часъ.
   -- О нѣтъ, мой милый, не старайся меня обмануть, -- съ живостью возразила м-съ Тутсъ, быстро вскочивъ съ своего мѣста. -- Вижу по твоимъ глазамъ, что они уже пріѣхали, не такъ ли?
   -- Поди вотъ и проведи ее! -- воскликнулъ м-ръ Тутсъ въ порывѣ глубочайшаго изумленія. -- Ты угадала, мой ангелъ, они уже въ Лондонѣ. Миссъ Домби видѣлась съ отцомъ, и они помирились.
   -- Помирились! -- вскричала Сусанна, хлопая руками.
   -- Сусанна, другъ ты мой милый, сдѣлай милость, не надсажайся. Развѣ забыла, что говорилъ докторъ? Капитанъ Гильсъ пишетъ... то есть, онъ этого прямо не говоритъ, но я догадываюсь... что миссъ Домби перевезла своего отца изъ стараго дома на квартиру, гдѣ они живутъ съ лейтенантомъ Вальтеромъ. М-ръ Домби ужасно боленъ, чуть ли не при смерти, и миссъ Домби не отходитъ отъ его постели.
   М-съ Тутсъ заплакала навзрыдъ.
   -- Сусанна, радость моя, припомни, сдѣлай милость, что говорилъ докторъ. Ну, если не можешь припомнить, такъ и быть, это ничего, да все-таки плакать-то не нужно.
   М-съ Тутсъ оправилась быстро и еще быстрѣе подскочила къ своему супругу, заклиная его всѣмъ святымъ отправить ее немедленно къ ея безцѣнной горлинкѣ, къ ея сизой голубушкѣ, и м-ръ Тутсъ былъ далеко не такой человѣкъ, чтобы оставаться хладнокровнымъ къ этимъ энергичнымъ проявленіямъ женственнаго сердца. Немедленно они согласились ѣхать вмѣстѣ и представить собственныя особы въ отвѣтъ на капитанское письмо.
   Теперь, по неисповѣдимымъ судьбамъ всесильнаго рока, оказалось такъ, что въ этотъ чреватый событіями день самъ капитанъ Куттль принималъ весьма дѣятельное участіе въ одномъ свадебномъ поѣздѣ, гдѣ онъ былъ дополнительнымъ, впрочемъ, довольно важнымъ, дѣйствующимъ лицомъ. Это произошло совершенно случайнымъ образомъ, вотъ какъ:
   Повидавшись съ Флоренсой и взглянувъ съ невыразимымъ наслажденіемъ на ея ребенка, капитанъ, послѣ продолжительныхъ разговоровъ и совѣщаній съ Вальтеромъ Гэемъ, вышелъ погулять. Капитанъ шагалъ медленно, съ разстановкой и понуривъ лощеную шляпу, но какъ только передъ умственнымъ его взоромъ являлся младенецъ Флоренсы, въ одно мгновеніе онъ весь съ головы до ногъ проникался самымъ эксцентричнымъ восторгомъ, смѣялся на всю улицу и высоко бросалъ надъ головой свою лощеную шляпу, къ назиданію любопытныхъ пѣшеходовъ, которые останавливались невольно, чтобы полюбоваться, съ какою ловкостью помѣшанный чудакъ ловитъ на воздухѣ свой головной уборъ. Быстрыя перемѣны свѣта и тѣни, которымъ подвергали капитана эти два противорѣчащихъ предмета глубокой думы, чрезвычайно расшевелили его жизненную дѣятельность, и черезъ нѣсколько минутъ онъ уже выступалъ самымъ скорымъ шагомъ, увѣренный, что вотъ теперь-то именно ему надобно погулять да погулять. Увлекаемый всесильнымъ вліяніемъ рока, капитанъ, самъ не зная какъ, выбралъ мѣстомъ для этой прогулки свой старый кварталъ, куда, внизъ по теченію Темзы, и направились его шаги мимо корабельныхъ мачтъ, веселъ, блоковъ, смоляныхъ бочекъ, доковъ, каналовъ, висячихъ мостовъ и такъ далѣе, все по направленію къ Корабельной площади.
   Всѣ эти любопытные предметы, со включеніемъ каланчей и пожарныхъ трубъ, имѣли на капитана такое успокоительное дѣйствіе, что онъ мало-по-малу пришелъ совершенно въ нормальное состояніе и уже затянулъ, для препровожденія времени, отрывокъ изъ баллады "О любовныхъ похожденіяхъ Пегги", какъ вдругъ, при поворотѣ за уголъ, онъ, совершенно неожиданно, наткнулся на тріумфальную процессію, которая шла прямо на него. Капитанъ обомлѣлъ.
   Во главѣ процессіи... да, да, капитанъ не ошибался... была безпардонная м-съ Макъ Стингеръ, и на челѣ м-съ Макъ Стингеръ явственными знаками была вычеканена самая неумолимая рѣшимость. На ея лонѣ возлежали массивные серебряные часы, принадлежащіе -- можете вообразить! -- командиру Бенсби, ея шея была украшена длинною-предлинною бронзовою цѣпью. Эту даму велъ подъ руку не кто другой, какъ самь Бенсби, командиръ "Осторожной Клары", и лицо этого мудреца -- можете представить! -- было проникнуто совершеннымъ отчаяніемъ, какъ будто онъ попался къ дикимъ на неизвѣстный островъ, и его того и гляди изжарятъ на мелкомъ огнѣ. За ними веселымъ хоромъ выступали маленькіе Макъ Стингеры, прискакивая и припрыгивая отъ полноты душевнаго восторга. За ними двѣ старыя леди, угрюмыя и черствыя, вели подъ руку коротенькаго джентльмена въ высокой шляпѣ. Процессію заключалъ вертлявый юнга съ корабля Бенсби съ двумя огромными зонтиками подъ мышкой. Все, казалось, было устроено по обдуманному плану, и одинъ взглядъ на расфранченную компанію, независимо отъ безпардонной неустрашимости дамъ, достаточно убѣдилъ капитана Куттля, что это была процессія роковая, убійственная, и что обреченной жертвой былъ не кто иной, какъ самъ командиръ "Осторожной Клары".
   Первымъ побужденіемъ капитана было -- бѣжать со всѣхъ ногъ и безъ оглядки. Это же, казалось, было первымъ побужденіемъ и Бенсби; но вдругъ компанія огласила воздухъ радостнымъ крикомъ нечаяннаго свиданія, и Александръ Макъ Стингеръ подбѣжалъ къ капитану съ раскрытыми объятіями. Куттль приросъ къ землѣ.
   -- Вѣдь вотъ, подумаешь, человѣкъ съ человѣкомъ не то, что гора съ горой, всегда какъ-нибудь да столкнутся, -- начала м-съ Макъ Стингеръ. -- Здравствуйте, капитанъ! Какъ вы живетеможете? Я уже на васъ давно не сержусь, к_е_п_т_е_н_ъ Куттель, и, право, нечего вамъ меня робѣть. Я иду къ Божьему алтарю, и надѣюсь, вы поймете, въ эту минуту я простила всѣмъ своимъ лиходѣямъ. -- Мой с_у_п_р_у_г_ъ, к_е_п_т_е_н_ъ Куттель! -- заключила м-съ Макъ Стингеръ, указывая на обреченную жертву.
   Безталанный Бенсби не смотрѣлъ ни на невѣсту, ни на друга, но его отчаянное око устремлено было въ безпредѣльный горизонтъ и не останавливалось ни на какомъ предметѣ въ особенности. Когда капитанъ протянулъ руку, Бенсби машинально протянулъ и свою, но ни слова не сказалъ въ отвѣтъ на дружеское привѣтствіе Куттля.
   -- Если вы, такъ же какъ и я, отложили вашу закоснѣлую вражду, -- сказала м-съ Макъ Стингеръ, -- и хотите при такомъ торжественномъ случаѣ быть полезнымъ вашему единственному другу, то мы, к_е_п_т_е_н_ъ Куттль, готовы съ удовольствіемъ причислить васъ къ нашему обществу. Идите съ нами въ часовню. Вотъ эта леди, рекомендую, моя свадебная подруга и она съ удовольствіемъ принимаегъ покровительство капитана Куттля, -- заключила м-съ Макъ Стингеръ, указывая на одну изъ храбрыхъ дамъ.
   Капитанъ повиновался. Онъ сначала струсилъ собственно за свою неприкосновенную личность, подозрѣвая злой умыселъ женить его самого на м-съ Макъ Стингеръ; но, какъ разсудительный человѣкъ, онъ своевременно припомнилъ, что въ этихъ случаяхъ рѣшается судьба человѣка утвердительнымъ отвѣтомъ на вопросъ пастора: -- "Согласенъ ли" и потому въ критическихъ обстоятельствахъ онъ заранѣе рѣшился отвѣчать безъ околичностей: "Не хочу". Мало-по-малу это подозрѣніе, какъ ни на чемъ не основанное, совершенно исчезло, и добрый капитанъ уже исключительно боялся за командира "Осторожной Клары", до того боялся, что холодный потъ началъ пробиваться крупными каплями съ его чела, и онъ нѣкоторое время былъ рѣшительно неспособенъ внимать бойкимъ рѣчамъ своей прекрасной дамы. Успокоившись нѣсколько отъ душевной тревоги, капитанъ узналъ, что его леди -- вдова нѣкоего м-ра Бокума, служившаго при таможнѣ, что она, м-съ Бокумъ -- закадычная пріятельница м-съ Макъ Стиніеръ, которую любитъ и уважаетъ, какъ совершеннѣйшую представительницу прекраснаго пола, далѣе, что она частенько слыхала о капитанѣ Куттлѣ и надѣется, что теперь почтенный капитанъ, безъ сомнѣнія, оставилъ свою прежнюю одинокую жизнь; далѣе, что м-ръ Бенсби удостоивается теперь небеснаго благословенія, которое, впрочемъ, онъ едва ли оцѣнитъ надлежащимъ манеромъ, такъ какъ мужчины вообще народъ вѣтрениый, и прочее, и прочее.
   Капитанъ Куттль очень явственно замѣтилъ, что м-съ Бокумъ во все это время не спускала глазъ съ жениха, и всякій разъ, какъ свадебное общество проходило черезъ какой-нибудь сквозной дворъ или узкій переулокъ, представлявшій благопріятные случаи къ побѣгу, она вытягивалась во весь ростъ и ускоряла шаги, изъявляя очевидную готовность въ случаѣ надобности задержать дезертира на первыхъ порахъ. Другая леди, такъ же какъ и ея супругь, коротенькій джентльменъ въ высокой шляпѣ, держали, съ своей стороны, ухо востро и слѣдовали по пятамъ обреченной жертвы; притомъ, сама м-съ Макъ Стингеръ до того завладѣла командиромъ "Осторожной Клары", что всякая мысль о спасеніи посредствомъ бѣгства становилась рѣшительно невозможною. Всѣ эти штуки были очевидны даже для праздношатающихся уличныхъ зѣвакъ, и они очень весело подтрунивали надъ храброй невѣстой, сопровождая весь кортежъ крикомъ и гвалтомъ. М-съ Макъ Стингеръ была убійственно равнодушна ко всему, a женихъ ея утратилъ, по-видимому, всякое сознаніе.
   Капитанъ сдѣлалъ нѣсколько попытокъ передать философу свои мысли односложными звуками и сигналами, но безъ всякаго успѣха, такъ какъ подвижная гвардія слѣдила за каждымъ движеніемъ. Да и трудно было въ какое бы то ни было время пробудить вниманіе командира "Осторожной Клары", ибо онъ не имѣлъ привычки всматриваться въ ближайшіе предметы. Такимъ образомъ, они благополучно прибыли въ часовню, помѣщавшуюся въ довольно опрятномъ зданіи, которое недавно нанялъ достопочтенный Мельхиседекъ Гоулеръ, ярый представитель секты рентеровъ.
   Между тѣмъ какъ достопочтенный Мельхиседекъ, ломаясь и кривляясь на каѳедрѣ, импровизировалъ ученое свово, соотвѣтствующее важности случая, капитанъ воспользовался удобнымъ случаемъ присосѣдиться къ самому уху командира "Осторожной Клары".
   -- Дружище, -- сказалъ онъ, -- какъ идутъ дѣла?
   -- Прескверно! -- отвѣчалъ м-ръ Бенсби, совершенно забывъ о присутствіи достопочтеннаго Мельхиседека, что, натурально, могло быть извинено только отчаяннымъ положеніемъ, въ какомъ онъ находился.
   -- Бенсби, -- шепталъ капитанъ, -- по своей ли ты волѣ на этомъ мѣстѣ?
   М-ръ Бенсби отвѣчалъ: "Нѣтъ!"
   -- Такъ зачѣмъ же ты причалилъ сюда, другъ ты мой, Бенсби? -- спросилъ капитанъ неестественнымъ голосомъ.
   Бенси, теперь, какъ и всегда, смотрѣвшій съ неподвижнымъ лицомъ на противоположный конецъ міра, не далъ никакого отвѣта.
   -- Отчалимъ, любезный! -- сказалъ капитанъ.
   -- Что толку? -- возразилъ удрученный мудрецъ. -- Она меня настигнетъ y самыхъ полюсовъ.
   -- Ну да попытайся, любезный. Ободрись, и маршъ налѣво кругомъ. Еще есть время. Ну же, ну! Отчаливай Бенсби!
   Но вмѣсто того, чтобы воспользоваться благимъ совѣтомъ, Бенсби пробормоталъ болѣзненнымъ шепотомъ:
   -- Все это началось съ твоего проклятаго сундука.
   -- Эхъ, окаянная баба! Подцѣпить человѣка съ твоими убѣжденіями!
   М-ръ Бенсби испустилъ подавленный вздохъ.
   -- Ну же, любезный! -- говорилъ капитанъ, толкая его локтемъ. -- Пора! отчаливай живѣи, a я прикрою тебя сзади. Время летитъ. Бенсби, утекай! Вѣдь дѣло объ избавленіи, другъ ты мой милый! Ну, хочешь -- разъ!
   Бенсби оставался неподвиженъ.
   -- Да, слушай же команды, Бенсби! два!
   Бенсби не шевелился.
   -- Объ избавленіи идетъ дѣло! Слушай, вотъ тебѣ, три! Ну, ну, утекай! Теперь или никогда!
   Однимъ изъ самыхъ страшныхъ обстоятельствъ этой церемоніи для капитана Куттля было необыкновенное участіе, которое принимала въ ней миссъ Юліана Макъ Стингеръ, вылитый портретикъ своей матушки. Она, по-видимому, сосредоточила всѣ свои способности на томъ, что совершалось передъ ея глазами, и капитанъ, съ замираніемъ сердца, видѣлъ въ ней плодовитый зародышъ безконечныхъ западней и ловушекъ, которыя, иостоянно, въ продолженіе цѣлыхъ поколѣній, на Корабельной площади разставлены для честныхъ моряковъ, лишенныхъ всякой способности защищать свою личность противъ сухопутнаго коварства. Зрѣлище поразительное и даже экстраординарное въ своемъ родѣ, ибо миссъ Юліана Макъ Стингеръ затмевала собой и м-съ Бокумъ съ ея желѣзной волей, и коротенькаго джентльмена съ его высокой шляпой, и даже самое Макъ Стингеръ съ ея отчаянной и свирѣпой непреклонностью. Маленькіе Макъ Стингеры весьма не много смыслили въ этихъ дѣлахъ, и главнѣйшимъ ихъ увеселеніемъ, въ продолженіе церемоніи, было -- путешествовать по ногамъ джентльменовъ; но зато тѣмъ поразительнѣе выставлялся кѳнтрастъ этихъ невинныхъ малютокъ съ миссъ Юліаной, воплощавшей въ себѣ будущую безпардонную даму со всѣми ея принадлежностями. "Какихъ-нибудь два, три года, -- думалъ капитанъ, -- и горе несчастному, который вздумаетъ пріютиться подъ одною кровлею съ этой дѣвицей".
   Церемонія закончилась шумнымъ ликованіемъ юныхъ птенцовъ благопріобрѣтенной семьи м-ра Бенсби, которые всѣ бросились на шею къ милому папашѣ и просили y него деньженокъ на бонбошки. Когда кончились эти изліянія нѣжнѣйшихъ, трогательныхъ чувствъ, процессія готова была выступить изъ церкви, но, вдругъ, на нѣкоторое время, ее пріостановилъ неожиданный вопль со стороны Александра Макъ Стингера. Этотъ милый птенецъ, взглянувъ на могильные памятники подлѣ часовни, ни съ того ни съ сего забралъ себѣ въ голову, что его маменьку хотятъ будто зарыть въ свѣжей могилѣ, и она съ нимъ распрощается навсегда. На этомъ законномъ основаніи онъ завизжалъ съ изумительной силой, и его младенческое личико даже почернѣло отъ надрыва. Но какъ ни были трогательны эти умилительные знаки сыновней любви, маменька его была отнюдь не такая дама, чтобы позволить въ своемъ присутствіи выказывать подобную слабость. Послѣ безполезныхъ попытокъ образумить малютку подзатыльниками и щелчками, она выволокла его на свѣжій воздухъ, поставила на мостовую, и вскорѣ свадебная компанія имѣла удовольствіе слышать громкіе аплодисменты, которые раздавались по спинѣ и плечамъ юнаго Александра.
   Когда все пришло въ стройный порядокъ, процессія, съ приличнымъ торжествомъ, двинулась опять на Корабельную площадь, при громкихъ свисткахъ и рукоплесканіяхъ праздношатающихся зѣвакъ, которые, скидывая шляпы, униженно кланялись м-ру Бенсби и поздравляли его съ благополучнымъ пріобрѣтеніемъ красавицы. Капитанъ проводилъ компанію до дверей девятаго номера, но дальше идти не хотѣлъ, несмотря на великолѣпный пиръ, который былъ приготовленъ для счастливыхъ гостей. Во-первыхъ, м-съ Бокумъ, свободная теперь отъ исполненія своей трудной обязанности -- плѣнникъ натурально вырваться бы не могъ -- обратила все свое вниманіе на капитана и засыпала его отчаянными любезностями, а, во-вторыхъ, честный капитанъ слишкомъ мучился угрызеніями совѣсти при мысли, что онъ самъ нѣкоторымъ образомъ завелъ своего пріятеля въ эту западню, хотя, конечно, ему никакъ не могло придти въ голову, чтобы мудрый Бенсби, совершеннѣйшій знатокъ человѣческой натуры, допустилъ такимъ образомъ опутать себя. Поэтому капитанъ, не входя въ брачный домъ, учтиво раскланялся съ своей дамой и отправился назадъ, обѣщая, впрочемъ, вороти ться опять не позже, какъ часа черезъ два.
   Капитанъ усталъ, растерялся, былъ взволнованъ, но ему, однако, ничего не стоило въ этотъ же день завернуть на часокъ къ м-ру Домби, хотя квартира этого джентльмена была теперь за городомъ въ одномъ изъ самыхъ отдаленныхъ лондонскихъ предмѣстій. Туда онъ и направилъ свои шаги, не заходя даже къ старику Соломону въ предѣлы деревяннаго мичмана.
   Сторы были опущены, и въ домѣ была такая тишина, что капитанъ сначала не рѣшался постучаться въ дверь; но скоро, почти надъ самымъ ухомъ, раздались голоса, и когда онъ постучался, м-ръ Тутсъ вышелъ къ нему на встрѣчу. Въ самомъ дѣлѣ, м-ръ Тутсъ и его супруга были уже здѣсь.
   Тотчасъ же по прибытіи въ этотъ домъ, миссъ Тутсъ схватила на руки чьего-то ребенка, усѣлась съ нимъ на ступени лѣстницы и принялась его лелѣять, цѣловать, миловать и няньчить съ необыкновеннымъ, истинно-материнскимъ восторгомъ. Флоренса была тутъ же съ потупленною головою, и трудно было сказать, кто былъ милѣе для м-съ Тутсъ, мать или ребенокъ, или кто изъ нихъ былъ нѣжнѣе, Флоренса къ м-съ Тутсъ или м-съ Тутсъ къ Флоренсѣ, или обѣ онѣ къ невинному младенцу.
   -- Папенька вашъ очень боленъ, душечка миссъ Флой? -- спросила Сусанна.
   -- Очень, очень боленъ, -- сказала Флоренса. -- Сусанна, другъ мой, пожалуйста, не называйте меня моимъ старымъ именемъ. A это что? -- воскликнула Флоренса, бросивъ изумленный взглядъ на ея костюмъ. -- Старое платье, моя милая? старая шляпка, букли, все старое?
   Сусанна залилась слезами и покрыла поцѣлуями маленькую ручку своей безцѣнной, несравненной горлинки, миссъ Флой.
   -- Позвольте вамъ объяснить, въ чемъ дѣло, милая миссъ Домби, -- сказалъ м-ръ Тутсъ, выступая впередъ. -- Моя жена, что называется, самая экстраординарная дама, и ужъ я право не знаю, кто можетъ сравниться съ ней въ этомъ отношеніи. Еще прежде, чѣмъ вы обвѣнчались, да и послѣ, она говорила тысячу разъ, что, когда бы вы ни воротились домой, она будетъ приходить къ вамъ не иначе, какъ въ томъ самомъ платьѣ, въ которомъ вы привыкли ее видѣть. Она, видите ли, боится, какъ бы вы не стали меньше ее любить, если она перемѣнитъ свой костюмъ. Да и то сказать, это платье къ ней отлично идетъ, и я ее обожаю въ немъ. Милая миссъ Домби, пусть она будетъ опять вашей горничной, нянькой, всѣмъ, чѣмъ была прежде, какъ будто въ ея жизни не случилось никакихъ перемѣнъ. Да только вотъ что, Сусанна, -- заключилъ м-ръ Тутсъ, говорившій съ большимъ одушевленіемъ и чувствомъ, -- объ одномъ прошу тебя, мой ангелъ, помни, сдѣлай милость, докторскій совѣтъ, и не надсажайся слишкомъ много!
  

Глава LXI.

Кузенъ Фениксъ.

  
   Слишкомъ нуждалась въ посторонней помощи Флоренса Гэй, и присутствіе въ ея домѣ старой подруги было для нея безцѣнной отрадой. Ея отецъ былъ боленъ. Смерть стояла y его изголовья. Потрясенный страшными воспоминаніями прошедшей жизни, старикъ не выдержалъ разнородныхъ ощущеній и въ самый день пріѣзда въ домъ своей дочери слегъ въ постель. Съ этой поры м-ръ Домби не поднималъ головы, и съ этой же поры руки Флоренсы были постоянно къ его услугамъ.
   Она всегда была съ нимъ, и онъ всегда ее узнавалъ, хотя нерѣдко, томимый бредомъ, путалъ обстоятельства, при которыхъ съ нею говорилъ. Такъ иной разъ ему казалось, будто его сынъ только что умеръ, и онъ говорилъ, будто видѣлъ, какъ его маленькая дочь, не смыкая глазокъ, день и ночь покоила и лелѣяла умирающаго ребенка. Видѣлъ это м-ръ Домби и стоналъ, и плакалъ навзрыдъ, и прижималъ къ подушкѣ свою несчастную голову. Иногда онъ къ ней самой обращался съ вопросомъ:
   -- Гдѣ Флоренса?
   -- Я здѣсь, папенька, здѣсь я.
   -- Я не знаю ея, -- вопилъ измученный старикъ. -- Мы такъ давно разстались, что я не узнаю моего собственнаго дѣтища!
   И Флоренсѣ стоило большихъ трудовъ успокаивать взволнованнаго старика и осушать его слезы. Случалось, м-ръ Домби цѣлые часы бредилъ своими старыми торговыми предпріятіями, и Флоренса въ такихъ случаяхъ обыкновенно теряла изъ виду нить его размышленій. Онъ повторялъ наивный вопросъ своего сына младенца: "Что такое деньги?" и размышлялъ, и обдумывалъ, и разсуждалъ съ самимъ собою болѣе или менѣе связно, пріискивая основательный отвѣтъ, какъ будто до той минуты никогда никто не спрашивалъ его объ этой важной статьѣ. Затѣмъ, продолжая вдумываться, онъ двадцать тысячъ разъ повторялъ титулъ своей старинной фирмы и при каждомъ разѣ повертывалъ на подушкѣ свою усталую голову. Случалось также, онъ считалъ своихъ дѣтей -- разъ -- два -- стой; разъ -- два -- стой, и повторялъ эту прогрессію до безконечности.
   Но все это происходило при особенно угнетенномъ состояніи его духа. Во всѣхъ другихъ фазахъ своей болѣзни онъ постоянно обращался къ Флоренсѣ; онъ припоминалъ ту ночь, когда Флоренса приходила въ его кабинетъ, воображалъ, что его сердце сокрушилось отъ тоски, что онъ пошелъ за нею слѣдомъ и безполезно отыскиваетъ ее въ пустыхъ и разоренныхъ комнатахъ огромнаго дома. Смѣшивая это время съ послѣдними днями своей дикой и отчужденной жизни, онъ дивился безчисленнымъ слѣдамъ человѣческихъ ногъ и старался между ними разглядѣть поступь своей дочери. Вдругъ, мерещились ему въ зеркалахъ какія-то страшныя картины дикихъ людей съ орудіями смерти на груди. Затѣмъ виднѣлся слѣдъ Флоренсы. Вотъ она подходитъ ближе и ближе, и м-ръ Домби снова начинаетъ считать слѣды, взбираясь на верхушку какойто огромной башни съ безчисленными билліонами ступеней.
   Однажды м-ръ Домби спросилъ, не слышалъ ли онъ на этихъ дняхъ голоса Сусанны.
   -- Да, папенька, Сусанна здѣсь. Угодно вамъ ее видѣть?
   М-ръ Домби отвѣчалъ, что очень угодно, и Сусанна, не безъ нѣкотораго страха, явилась y его постели.
   Взглядъ на эту особу, казалось, доставилъ ему большое удовольствіе, и онъ просилъ ее не уходить.
   -- Прощаю васъ, мой другъ, за все и во всемъ, -- говорилъ м-ръ Домби, очевидно, еще не знавшій блистательной перемѣны въ судьбѣ этой дѣвицы. -- Останьтесь съ нами. Флоренса и я совсѣмъ перемѣнились, и мы очень счастливы.
   И говоря это, м-ръ Домби цѣловалъ маленькую головку, лежавшую на подушкѣ подлѣ него.
   Такъ продолжалось нѣсколько недѣль. М-ръ Домби представлялъ на своей постели слабое подобіе человѣка, говорившаго такимъ тихимъ голосомъ, что его можно было разслышать не иначе, какъ прислонившись ухомъ къ его губамъ. Мало-по-малу онъ успокоился. Его, очевидно, начинало забавлять, что онъ лежитъ здѣсь подлѣ открытаго окна, смотритъ поутру на лѣтнее небо и деревья, любуется вечеромъ закатомъ солнца и наблюдаетъ съ какой-то симпатіей тѣни облаковъ и листьевъ. Это въ самомъ дѣлѣ забавно: свѣтъ и жизнь никогда ему не представлялись съ этой точки зрѣнія, и было ясно, что м-ръ Домби возрождается къ новому бытію.
   Онъ началъ теперь обнаруживать, что усталость Флоренсы его безпокоитъ, и часто, подозвавъ ее къ себѣ, говорилъ:
   -- Ступай, моя милая, отдохни, погуляй. Свѣжій воздухъ для тебя необходимъ. Ступай къ своему доброму мужу!
   Однажды, когда Вальтеръ былъ въ его комнатѣ, онъ подозвалъ его къ себѣ и, крѣпко пожимая его руку, увѣрялъ, что можетъ умереть спокойно, такъ какъ ему извѣстно, что Флоренса съ нимъ всегда будетъ счастлива.
   Разъ вечеромъ, на закатѣ солнца, Флоренса и Вальтеръ сидѣли въ его комнатѣ, такъ какъ онъ иривыкъ ихъ видѣть вмѣстѣ. Флоренса няньчила своего ребенка и, убаюкивая его, запѣла ту самую пѣсню, которую такъ часто слышалъ отъ нея умершій братъ. М-ръ Домби не выдержалъ, онъ протянулъ къ дочери трепещущую руку и просилъ перестать; но на другой и въ слѣдующіе дни онъ самъ просилъ ее повторять какъ можно чаще этотъ романсъ, и онъ вслушивался въ голосъ дочери, отвернувъ отъ нея свое лицо.
   Флоренса сидѣла y окна съ своей рабочей корзинкой, между тѣмъ какъ Сусанна, ея неразлучная спутница, расположилась противъ нея со своимъ шитьемъ. М-ръ Домби заснулъ. Былъ прекрасный лѣтній вечеръ, и еще два часа оставалось до сумерекъ. Флоренса задумалась. Ей пришли въ голову тѣ минуты, когда отецъ первый разъ представилъ ее своей прекрасной невѣстѣ. Въ комнату вошелъ Вальтеръ.
   -- Послушай, душенька, -- сказалъ онъ, слегка дотрагиваясь до ея плеча, -- съ тобой хотятъ поговорить.
   -- Не случилось ли чего, мой другъ? -- спросила Флоренса, испуганная, какъ ей показалось, встревоженнымъ видомъ своего мужа.
   -- Нѣтъ, мой ангелъ, ничего! Пришелъ одинъ джентльменъ, и я говорилъ съ нимъ. Ничего не случилось. Хочешь къ нему выйти?
   Флоренса встала и поспѣшила сойти внизъ за своимъ мужемъ, оставивъ отца на попеченіе черноокой м-съ Тутсъ, обратившей въ эту минуту всѣ свои способности на иголку и наперстокъ. Въ гостиной нижняго этажа, обращенной окнами въ садъ, сидѣлъ какой-то джентльменъ, который при входѣ Флоренеы хотѣлъ пойти къ ней на встрѣчу, но, задержанный нѣкоторыми принадлежностями своихъ ногъ, остановился подлѣ стола.
   Флоренса припомнила кузена Феникса, котораго съ перваго раза не угадала въ тѣни листьевъ. Кузенъ Фениксъ взялъ ея руку и поздравилъ съ благополучнымъ бракомъ.
   -- Я очень жалѣю, -- говорилъ кузенъ Фениксъ, усаживаясь на стулъ, между тѣмъ, какъ Флоренса заняла свое мѣсто, -- очень жалѣю, что мнѣ не удалось раньше явиться къ вамъ съ моими искренними поздравленіями; но въ нашей фамиліи, словомъ сказать, произошли такія непріятныя случайности, или, въ нѣкоторомъ родѣ, многочисленныя столкновенія, что я, какъ говорится, находился въ чертовскомъ состояніи духа и потерялъ всякую способность посѣщать общество. Единственнымъ обществомъ во все это время была, такъ сказать, моя собственная личность, и вы понимаете, какъ должно быть огорчительно, въ нѣкоторомъ родѣ, замуровать себя въ опредѣленныхъ границахъ, тогда какъ въ душѣ чувствуешь этакую... понимаете?.. ну, словомъ сказать, безпредѣльность.
   Флоренса понимала только то, что кузенъ Фениксъ имѣлъ очевидное намѣреніе сдѣлать ей болѣе важныя открытія, но какія именно, это скрывалось въ мракѣ неизвѣстности. Безпокойный взглядъ Вальтера подтверждалъ ея догадку.
   -- Я имѣлъ честь упоминать другу моему м-ру Гэю, если только могу называть его этимъ именемъ, -- продолжалъ кузенъ Фениксъ, -- что мнѣ, такъ сказать, неслыханно пріятно получить вѣсть насчетъ теперешнихъ обстоятельствъ друга моего Домби, который, вы понимаете, на дорогѣ къ выздоровленію. Я никакъ не думаю, чтобы другъ мой Домби опустилъ, въ нѣкоторомъ родѣ, крылья, по поводу этакой какой-нибудь, словомъ сказать, потери всего имѣнья. Самъ я не пробовалъ, или, правильнѣе не испыталъ чего-нибудь въ родѣ такого радикальнаго разоренія, такъ какъ мое имѣніе никогда не простиралось до такихъ колоссальныхъ размѣровъ; но все же и я въ своей жизни потерялъ все, что могъ потерять, и при всемъ томъ, понимаете, никогда, по крайней мѣрѣ, слишкомъ, не жаловался этакъ на какую-нибудь несправедливость судьбы, или, правильнѣе, слѣпого рока. Я знаю, другъ мой Домби почтенный джентльменъ, и, конечно, ему отрадно думать, что это, такъ сказать, всеобщее чувство. Даже Томми Скрьюзеръ, -- мужчина удивительно желчный, пріятель мой Гей, вѣроятно, знакомъ съ нимъ, -- ничего не можетъ сказать въ опроверженіе этого факта.
   Флоренса чувствовала, больше, чѣмъ когда-либо, что за этимъ длиннымъ вступленіемъ должно послѣдовать какое-нибудь важное открытіе. Ея взоры, лучше всякаго отвѣта, выразили живѣйшее нетерпѣніе. Кузенъ Фениксъ продолжалъ:
   -- Дѣло въ томъ, что другъ мой Гэй, точно такъ же, какъ и я, разсуждали сейчасъ относительно исходатайствованія милости, которая, собственно, и даже исключительно, находится въ вашихъ рукахъ, и я, что называется, радъ, что другъ мой Гэй согласился хлопотать за меня, при чемъ мнѣ пріятно засвидѣтельствовать, что онъ удостоилъ меня совершеннѣйшей откровенности, за что я ему обязанъ. Не могу нарадоваться, что любезнѣйшая и совершеннѣйшая дочь пріятеля моего Домби имѣетъ чувствительную натуру, и, конечно, не потребуетъ съ моей стороны слишкомъ обширныхъ и подробныхъ разсужденій; но все-таки я очень счастливъ, что мое ходатайство будетъ опираться на вліяніи и одобреніи друга моего, м-ра Гэя. Эго отчасти напоминаетъ мнѣ мое старое парламентское время, шумное время, когда этакъ, знаете, не проходило ни одного засѣданія, которое бы не имѣло чисто политическаго характера. Разсуждали въ ту пору, понимаете, о торговлѣ неграми, о Наполеонѣ и французахъ, -- шумное время! -- и я, что называется, принадлежалъ къ партіи самыхъ бойкихъ застрѣльщиковъ. Если, бывало, скажетъ кто, что его мнѣніе, какъ онъ надѣется, найдетъ ртголосокъ въ душѣ Питта, мы, что называется, просто выходимъ изъ себя, и во всей залѣ, понимаете, буря рукоплесканій. Если сказать прямо, Питтъ былъ великій политикъ и ораторъ, очертившій вокругъ себя магическій кругъ, изъ котораго, понимаете, никто не вырывался. Случалось, и очень часто, вовсе, бывало, не понимаешь и не догадываешься, о чемъ рѣчь, но какъ скоро впутано сюда имя Питта, матерія, знаете, принимаетъ такой видъ, что поневолѣ соглашаешься и аплодируешь. Это, знаете, подало даже поводъ къ забавнымъ шуткамъ, и м-ръ Браунъ -- четырехъ-бутылочный верзила съ шишкой на носу, отецъ моего друга Гэя, вѣроятно, былъ знакомъ съ нимъ -- обыкновенно говаривалъ, что, если бы этакъ вздумалъ кто сказать, что онъ съ крайнимъ сожалѣніемъ извѣщаетъ парламентъ, что одинъ изъ почтенныхъ членовъ томится въ ближайшей комнатѣ въ страшныхъ судорогахъ, и что имя почтеннаго члена есть Вилльямъ Питтъ, рукоплесканіе, понимаете, было бы общее, и всѣ, такъ сказать, на удачу, не преминули бы одобрить это мнѣніе Вилльяма Питта.
   Это загадочное отступленіе больше и больше безпокоило Флоренсу, и она съ возрастающимъ волненіемъ смотрѣла то на Вальтера, то на кузена Феникса.
   -- Ничего, мой другь, будь спокойна, -- сказалъ Вальтеръ.
   -- Ничего, м-съ Гэй, будьте спокойны, -- повторилъ кузенъ Фениксъ, -- я, право, чрезвычайно огорченъ, что сдѣлался, въ нѣкоторомъ родѣ, причиной вашего безпокойства. Позвольте васъ увѣрить, что, дѣйствительно, ничего, то есть, словомъ сказать, ничего непріятнаго быть не можетъ. Единственная милость, о которой я осмѣливаюсь просить... но это, видите ли, должно, въ нѣкоторомъ смыслѣ, казаться удивительно страннымъ, и я былъ бы чрезвычайно обязанъ другу своему Гэю, если бы онъ самъ принялъ на себя трудъ изложить сущность дѣла, -- заключилъ кузенъ Фениксъ.
   Флоренса, съ своей стороны, доведенная до послѣдней степени безпокойства, также обратилась къ своему мужу. Вальтеръ сказалъ:
   -- Дѣло вотъ въ чемъ, моя милая. Тебѣ надобно ни больше, ни меньше, какъ ѣхать въ Лондонъ съ этимъ джентльменомъ, котораго ты очень хорошо знаешь.
   -- A другъ мой Гэй -- прошу извинить -- развѣ не поѣдетъ? -- прервалъ кузенъ Фениксъ.
   -- Поѣду и я. Въ Лондонѣ ты должна сдѣлать визитъ...
   -- Кому? -- спросила Флоренса, окидывая взоромъ обоихъ собесѣдниковъ.
   -- Если вы будете такъ добры, м-съ Гэй, что согласитесь до времени не получать отвѣта на этотъ вопросъ, то я осмѣливаюсь покорнѣйше васъ просить объ этомъ.
   -- Ты знаешь, Вальтеръ? -- сказала Флоренса.
   -- Да.
   -- И по твоему, я могу ѣхать?
   -- Да. Я совершенно убѣжденъ, что ты не будешь раскаиваться. Но то правда, что до времени тебѣ лучше не разспрашивать о подробностяхъ этого визита. Увидишь сама.
   -- Если папенька все еще спитъ или, проснувшись, можетъ обойтись безъ моихъ услугь, я сейчасъ ворочусь.
   И съ этими словами Флоренса поспѣшно вышла изъ комнаты, бросивъ совершенно спокойный и довѣрчивый взглядъ на своего супруга. Когда она воротилась, уже совсѣмъ готовая отправиться въ путь, Вальтеръ и кузенъ Фениксъ вели серьезный разговоръ y окна, и Флоренса не могла надивиться тому, что они такъ хорошо сошлись другъ съ другомъ въ такое короткое время.
   -- Я оставлю карточку для друга моего Домби, -- сказалъ кузенъ Фениксъ, -- и буду искренно увѣренъ, что онъ съ каждымъ часомъ станетъ укрѣпляться въ силѣ и здоровьи. Другъ мой Домби, я надѣюсь, благоволитъ считать меня такимъ человѣкомъ, который проникнутъ удивленіемъ къ его возвышенному характеру относительно... словомъ сказать, къ благородной роли британскаго негоціанта и, просто, честнаго джентльмена. Моя усадьба и деревенскій домъ пришли, что называется, въ плачевное состояніе разрушенія и ветхости; но, если другу моему Домби потребуется перемѣнить воздухъ и поселиться въ тѣхъ мѣстахъ, могу увѣрить, что во всей Англіи нѣтъ болѣе тихаго, свѣтлаго и совершенно здороваго воздуха, хотя, нужно сказать, нигдѣ еще не найти такой скуки. Если другъ мой Домби страдаетъ тѣлесными недугами, я бы желалъ порекомендовать ему рецептъ, который былъ для меня чрезвычайно полезенъ во многихъ обстоятельствахъ моей жизни, a должно замѣтить, жилъ я очень свободно и даже, такъ сказать, нараспашку. Этотъ рецептъ, собственно говоря, состоитъ въ яичномъ желткѣ, который надобно взболтать въ стаканѣ хересу съ мушкатнымъ орѣхомъ и сахаромъ и принимать каждое утро съ кускомъ сухой поджаренной булки. Джексонъ, содержавшій въ Бондъ-Стритѣ номера для боксеровъ, -- человѣкъ отмѣнныхъ талантовъ, и другъ мой Гэй, разумѣется. знакомъ съ нимъ, -- Джексонъ совѣтуетъ вообще въ экстренныхъ случаяхъ замѣнять хересъ ромомъ; но я лучше другу моему Домби рекомендую хересъ, такъ какъ, при его состояніи, ромъ могъ бы броситься въ голову и произвести, словомъ сказать, воспаленіе.
   Отъ всего этого кузенъ Фениксъ разгружался съ весьма значительными затрудненіями, и физіономія его обнаруживала очевидное разстройство. Когда онъ всталъ съ мѣста, чтобы идти къ дверямъ, его ноги изъявили рѣшительное желаніе двигаться къ саду, и владѣлецъ ихъ едва побѣдилъ такое заносчивое упрямство. Наконецъ, кузенъ Фениксъ подалъ руку Флоренсѣ и вышелъ съ нею къ подъѣзду, гдѣ стояла карета, въ которую, вмѣстѣ съ ними, сѣлъ и Вальтеръ.
   Они ѣхали семь или восемь миль, и были уже сумерки, когда экипажъ катился по скучнымъ и церемоннымъ улицамъ западной части Лондона. Флоренса этимъ временемъ крѣпко держала Вальтерову руку, и безпокойство ея, по-видимому, увеличивалось всякій разъ, какъ они въѣзжали въ новую улицу. Наконецъ, карета остановилась въ Брукъ-Стритѣ, передъ тѣмъ самымъ домомъ, гдѣ ея отецъ пировалъ свою несчастную свадьбу.
   -- Что это значитъ? -- спросила Флоренса. -- Кто здѣсь живетъ?
   Вальтеръ не отвѣчалъ ничего и только пожалъ ея руки.
   Обводя взоромъ фасадъ, Флоренса увидѣла, что окна во всѣхъ этажахъ закрыты наглухо, какъ будто домъ былъ необитаемъ. Между тѣмъ, кузенъ Фениксъ вышелъ изъ кареты и предложилъ ей руку.
   -- Ты не выйдешь, Вальтеръ?
   -- Нѣтъ, я останусь здѣсь. Не бойся, мой другъ, сейчасъ ты увидишь, что страхъ твой напрасенъ.
   -- Знаю, Вальтеръ, бояться мнѣ нечего, когда ты такъ близко, но...
   Дверь тихонько отворилась, безъ стуку и безъ звонка, и кузенъ Фениксъ вошелъ съ своей спутницей въ душный и скучный домъ. Казалось, онъ ни разу не отворялся со времени несчастной свадьбы и служилъ съ того времени постояннымъ пріютомъ для мрака затхлой атмосферы.
   Флоренса не безъ страха взошла наверхъ по темной лѣстницѣ и остановилась подлѣ гостиной. Кузенъ Фениксъ отворилъ дверь и, не говоря ни слова, сдѣлалъ знакъ, чтобы она вошла и попросилъ ее идти впередъ, между тѣмъ какъ онъ останется за дверью. Флоренса повиновалась.
   Въ углубленіи комнаты, за столомъ, при тускломъ свѣтѣ лампы, сидѣла какая-то леди, вся въ черномъ, съ перомъ или карандашомъ въ рукѣ. Флоренса нерѣшительными шагами подвигалась впередъ и вдругъ остановилась, какъ будто прикованная къ мѣсту. Леди поворотила свою голову.
   -- Великій Боже! -- сказала она. -- Что это значитъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Не подходите!.. -- вскричала Флоренса, отскакивая назадъ, когда леди встала съ своего мѣста. -- Маменька!
   Онѣ обѣ были неподвижны, съ глазами, устремленными другъ на друга. Гнѣвъ и гордость избороздили лицо этой особы; но все же она -- Эдиѳь, прекрасная и величественная теперь, какъ и всегда. Лицо Флоренсы, изумленное и робкое, выражало сожалѣніе, грусть, благодарную нѣжную память. На томъ и другомъ лицѣ въ живѣйшихъ краскахъ изображались удивленіе и страхъ. Обѣ женщины, неподвижныя и безмолвныя, смотрѣли одна на другую черезъ мрачную пропасть непреложныхъ событій пройденной жизни.
   Флоренса измѣнилась первая. Слезы градомъ полились изъ ея глазъ, и она сказала отъ полноты сердца:
   -- О, мама, милая мама! зачѣмъ мы встрѣчаемся такъ? зачѣмъ вы были всегда такъ добры ко мнѣ, когда еще ничѣмъ не подготовлялась эта встрѣча!
   Эдиѳь стояла передъ ней безъ движенія и безъ словъ. Ея глаза были устремлены на ея лицо.
   -- Я не смѣю объ этомъ думать, -- говорила Флоренса, -- я только что оставила болѣзненный одръ своего отца. Мы теперь неразлучны и впередъ не разлучимся никогда. Если вы хотите, милая мама, чтобы я просила за васъ прощеніе, -- я буду просить и почти увѣрена, что онъ не откажетъ въ просьбѣ своей дочери. Богъ пошлетъ утѣшеніе вашей страждущей душѣ!
   Эдиѳь не отвѣчала.
   -- Вальтеръ... я замужемъ, и y насъ есть ребенокъ, -- сказала Флоренса робкимъ голосомъ, -- Вальтеръ y воротъ, и я пріѣхала съ нимъ. Я скажу своему мужу, что вы перемѣнились, -- продолжала Флоренса, бросивъ на нее грустный взоръ, -- и Вальтеръ, я увѣрена, будетъ говорить вмѣстѣ со мною нашему отцу. Хотите, чтобы я это сдѣлала?
   Эдиѳь, неподвижно, какъ статуя, прервала молчаніе глухимъ, тихимъ, но выразительнымъ голосомъ:
   -- Пятно на вашемъ имени, пятно на имени вашего мужа, вашего ребенка! Развѣ это прощаютъ, Флоренса?
   -- Вѣрьте намъ, милая мама, что мы все забыли, останемся неразлучными съ вами, и это для всѣхъ насъ будетъ утѣшеніемъ. Но вы ничего... ничего не говорите о моемъ отцѣ, -- лепетала Флоренса, -- значитъ ли это, вы хотите, чтобы я просила за васъ? Ну да, конечно, конечно!
   Эдиѳь не отвѣчала.
   -- И я буду просить усердно, чтобы онъ простилъ мою милую маму, и добрый отецъ мой не откажетъ въ просьбѣ своей дочери, и я принесу вамъ слово примиренія, и тогда, можетъ быть, мы разстанемся совсѣмъ не такъ, какъ встрѣтились теперь.. О! уполномочьте, ради Бога, уполномочьте меня на это ходатайство! Я отступила отъ васъ, милая мама, совсѣмъ не потому, что боюсь васъ, и совсѣмъ не потому, что не надѣюсь на вашу благосклонность: нѣтъ! я желаю только выполнить свою обязанность по отношенію къ моему отцу. Онъ меня любитъ, и я его люблю отъ всего моего сердца. Но я никогда не могу забыть, что вы были такъ добры ко мнѣ. О, молитесь Богу, -- воскликнула Флоренса, падая на ея грудь, -- молитесь Богу, чтобы онъ простилъ вамъ весь этотъ грѣхъ, и простилъ бы мнѣ, если я не могу забыть...
   Рыданія заглушили ея слова. Эдиѳь, какъ будто подавленная тяжестью ея прикосновенія, упала на колѣни и обвилась руками вокругъ ея шеи.
   -- Флоренса, ангелъ благодатный! Прежде чѣмъ я опять сойду съ ума, прежде, чѣмъ гордость и упрямство опять поразятъ нѣмотой мой языкъ, вѣрь мнѣ, Флоренса, я невиниа, клянусь тебѣ въ этомъ моею душою!
   -- Маменька!
   -- Преступна во многомъ -- такъ! и вѣчная преграда будетъ раздѣлять меня отъ всего, что есть чистаго и невиннаго въ жизни, раздѣлять отъ васъ, отъ всей земли...
   На колѣняхъ передъ ней, она подняла свои обѣ руки и клялась.
   -- Флоренса, вѣрь мнѣ, я невинна! вѣрь въ этомъ женщинѣ, которая видитъ въ тебѣ чистѣйшее и благороднѣйшее изъ земныхъ созданій и которая никогда бы не упала въ эту бездну, если бы твое присутствіе охраняло цвѣтущіе годы ея жизни! Позволь мнѣ еще разъ, послѣдній разъ, прижать твою милую голову къ этому истерзанному и сокрушенному сердцу!
   Она плакала, и ея грудь сильно волновалась. Какъ была бы она счастлива теперь, если бы такія сцены чаще повторялись въ ея старые дни!
   -- Ничто въ свѣтѣ не могло бы вырвать отъ меня этого признанія и этой клятвы, -- ни любовь, ни ненависть, никакія надежды, никакія угрозы. Я сказала: умру въ пыткѣ и не произнесу ни одного слова, не сдѣлаю никакого знака, и это было бы такъ, a не иначе, если бы мы не встрѣтились съ тобою, Флоренса.
   -- Надѣюсь, -- сказалъ кузенъ Фениксъ, дѣлая въ дверяхъ довольно неправильные зигзаги, такъ какъ его своевольныя ноги обнаруживали очевидное намѣреніе оставаться за порогомъ, -- надѣюсь, моя любезнѣйшая и совершеннѣйшая родственница извинитъ маленькую стратагему, которою я воспользовался, чтобы устроить эту встрѣчу. Не могу сказать, что до сихъ поръ я отвергалъ рѣшительнымъ и настоятельнымъ образомъ возможность несчастнаго соединенія моей любезнѣйшей и совершеннѣйшей родственницы съ этимъ бѣлозубымъ покойникомъ, ибо замѣчено издавна, что случаются въ этомъ мірѣ весьма странныя и непостижимыя сочетанія этого сорта, превышающія, такъ сказать, всякія соображенія и разсчеты въ экономическомъ смыслѣ. При всемъ томъ, я имѣлъ честь напоминать другу моему Домби, чтобы онъ, въ нѣкоторомъ родѣ, не отваживался обвинять мою любезнѣйшую и совершеннѣйшую родственницу до тѣхъ поръ, пока криминальность ея поступковъ не будетъ утверждена на юридическомъ основаніи. Моя тетка была живучая женщина, это извѣстно всѣмъ, но, можетъ быть, не всякій знаетъ, что она не совсѣмъ хорошо выполняла свои обязанности, раздѣляя, вѣроятно, въ этомъ отношеніи общую участь всей нашей фамиліи, которая, словомъ сказать, не отличалась яснымъ сознаніемъ своего долга. Поэтому было бы, въ нѣкоторомъ родѣ, безразсудно и даже, такъ сказать, безсовѣстно, если бы, въ настоящемъ случаѣ, мы не обратили своей посильной заботливости на нашу любезнѣйшую и совершеннѣйшую родственницу, которая, думалъ я, должна быть поставлена въ непріятное положеніе послѣ того, какъ этотъ зубастый джентльменъ былъ, такъ сказать, растиснутъ ужаснымъ манеромъ. Вотъ почему я счелъ своей обязанностью отыскать во Франціи свою любезнѣйшую и совершеннѣйшую родственницу и предложить ей свое слишкомъ, такъ сказать, скромное и незавидное покровительство. Тѣмъ больше мнѣ пріятно было услышать отъ моей любезнѣйшей и совершеннѣйшей родственницы, что она считаетъ меня, въ своемъ родѣ, добрымъ малымъ и потому безусловно поручаетъ себя моему покровительству. Я всегда обязанъ вспоминать не иначе, какъ съ удовольствіемъ, о ея усердной заботливости обо мнѣ въ тѣ минуты, когда сотрясеніе всѣхъ моихъ членовъ доходило, словомъ сказать, до безпримѣрнаго градаціона.
   Эдиѳь, сидѣвшая съ Флоренсой на софѣ, сдѣлала нетерпѣливое движеніе.
   -- Моя любезная и совершеннѣйшая родственница, -- продолжалъ кузенъ Фениксъ, выдѣлывая въ дверяхъ свои обычные зигзаги, -- надѣюсь, извинитъ меня, если я, для моего и ея удовольствія, равно какъ для удовольствія м-ра Домби и его любезнѣйшей и совершеннѣйшей дочери, которой несравненнымъ талантамъ мы всегда удивлялись и... словомъ сказать, я полагаю, что я могу, для общаго нашего удовольствія, дополнить окончательно эту длинную нить моихъ наблюденій. Прошу обратить вниманіе на то, что ни она, ни я, со времени нашего свиданія, никогда не заикались о предметѣ ея страннаго и загадочнаго похищенія. Я всегда держался мысли, что была, вѣроятно, въ этомъ дѣлѣ такая тайна, которую объяснитъ она сама, если захочетъ. Но моя любезнѣйшая и совершеннѣйшая родственница имѣетъ, въ нѣкоторой пропорціи, непонятно-упрямый и рѣшительный характеръ, и потому, съ теченіемъ времени, я основательно убѣдился, что отъ нея, такъ сказать, никакое краснорѣчіе не вырветъ ни одного слова. Впослѣдствіи однако я усмотрѣлъ, что она весьма охотно распространялась на счетъ своей необыкновенной нѣжности къ совершеннѣйшей дочери друга моего Домби, и потому, по естественному совокупленію идей, пришло мнѣ въ голову, что если бы этакъ, словомъ сказать, устроить свиданіе, неожиданное съ обѣихъ сторонъ, дѣло могло бы повести къ весьма счастливымъ результатамъ. Проживая теперь въ Лондонѣ, совершенно, такъ сказать на приватной ногѣ, я рѣшился открыть мѣстопребываніе друга моего Гэя -- прекрасный молодой человѣкъ, откровенный и внушающій уваженіе: моя любезнѣйшая и совершеннѣйшая родственница, вѣроятно, съ нимъ знакома -- и мнѣ удалось имѣть счастье привезти сюда его милую и любезную супругу. Скоро мы отправляемся въ южную Италію, чтобы поселиться тамъ на вѣчныя времена, или, правильнѣе, до тѣхъ поръ, пока не наступитъ роковой часъ удалиться въ тѣ вѣчныя жилища, которыя.... словомъ сказать, это пробуждаетъ весьма непріятныя мысли въ людяхъ съ разумной и чувствительной душой. Стало быть, -- заключилъ кузенъ Фениксъ съ истиннымъ одушевленіемъ, -- теперь-то, или никогда, я долженъ умолять свою любезнѣйшую и совершеннѣйшую родственницу не останавливаться на половинѣ дороги, a исправить, по-возможности, все то, что ею испорчено, -- не потому, что этого требуетъ ея фамилія, ея собственная репутація, или какія-нибудь изъ тѣхъ свѣтскихъ отношеній, которыя уже болѣе, такъ сказать, не существуютъ, -- очаровательная мысль для человѣка съ чувствомъ! -- но потому, что благородный человѣкъ всегда обязанъ уничтожать зло.
   Съ этими словами кузенъ Фениксъ сдѣлалъ джентльменскій поклонъ и вышелъ изъ дверей, побѣдивъ не безъ труда упрямство своихъ ногъ.
   Нѣсколько минутъ обѣ дамы сидѣли безмолвно, одна подлѣ другой. Наконецъ, Эдиѳь, снимая съ груди запечатанный пакетъ, прервала молчаніе, тихимъ, но трогательнымъ голосомъ:
   -- Я могла умереть скоропостижно или вслѣдствіе какихъ-нибудь непредвидѣнныхъ обстоятельствъ; тайна въ такомъ случаѣ была бы унесена въ могилу, и никто бы ея не открылъ изъ живущихъ на землѣ. Этого я не хотѣла, милая Флоренса, не хотѣла для васъ. Возьмите этотъ пакетъ: для васъ онъ написанъ и для васъ изложены въ немъ всѣ подробности моей тайны.
   -- Могу показать его папенькѣ?
   -- Можете кому угодно; онъ ваша неотъемлемая собственность. Но пусть м-ръ Домби знаетъ, что другими путями онъ не получилъ бы отъ меня никогда ничего.
   Продолжительное молчаніе съ обѣихъ сторонъ. Эдиѳь сидѣла съ глазами, опущеннымй въ землю.
   -- Маменька, онъ потерялъ все свое имѣніе. Онъ былъ на краю могилы. Онъ страдаетъ и жестоко страдаетъ, даже теперь. Неужели ничего больше, ни одного слова, я не должна ему сказать отъ вашего имени?
   -- Правда ли, Флоренса, что онъ очень тебя любитъ?
   -- Правда, милая мама, правда!
   -- Скажи ему, я очень жалѣю, что судьба свела насъ въ этомъ мірѣ.
   -- И -- ничего больше?
   -- Скажи ему, если спроситъ, если онъ точно измѣнился...
   Она остановилась. Было что-то въ безмолвномъ прикосновеніи руки Флоренсы, что ее остановило.
   -- .... но такъ какъ онъ сдѣлался теперь другимъ человѣкомъ, скажи ему, Флоренса, что этого не было бы никогда, и я жалѣю, что это было.
   -- Могу ли я сказать, что его несчастья васъ огорчаютъ?
   -- Нѣтъ. Со временемъ онъ самъ, Флоренса, будетъ благодарить судьбу за этотъ урокъ.
   -- Вы желаете ему добра, вы хотите, чтобы онъ былъ счастливъ! О, позвольте мнѣ чаще и чаще повторять передъ нимъ желанія моей милой мамы!
   Черные глаза Эдиѳи, исполненные тоскливой мысли, были, казалось, обращены на окружающій мракъ. Она не отвѣчала ничего до тѣхъ поръ, пока Флоренса не повторила вопроса.
   -- Если теперь, при своей измѣненной жизни, онъ найдетъ поводъ жалѣть о прошедшемъ, скажи ему, Флоренса, я просила его объ этомъ. Если теперь, при своей измѣненной жизни, онъ найдетъ поводъ думать обо мнѣ безъ горечи и безъ желчи, скажи, я просила его объ этомъ. Мы умерли одинъ для другого и никогда уже не встрѣтимся по эту сторону гроба; но скажи ему, онъ знаетъ, есть одно общее чувство между нами, которое соединяетъ насъ на землѣ.
   Ея суровость уступила мѣсто трогательному умиленію, и слеза сверкнула въ ея черныхъ глазахъ.
   -- Впрочемъ, я почти надѣюсь, что онъ будетъ вспоминать обо мнѣ. Чѣмъ больше полюбитъ онъ Флоренсу, тѣмъ меньше будетъ ненавидѣть меня. Въ то время буду раскаиваться и я -- пусть онъ это знаетъ -- и, соображая обстоятельства своей жизни съ тѣми причинами, которыя довели его самого до того, чѣмъ онъ былъ, я попытаюсь простить ему его долю въ моемъ позорѣ. Пусть тогда попытается и онъ простить свою несчастную супругу!
   -- О мама, милая мама! Какъ отрадно для моего сердца слышать эти слова даже при этой печальной встрѣчѣ!
   -- Странныя слова для моихъ собственныхъ ушей, -- сказала Эдиѳь, -- странныя слова для звуковъ моего собственнаго голоса! Но если бы даже я была тѣмъ несчастнымъ созданіемъ, какимъ онъ имѣетъ право меня считать, я, въ свою очередь, имѣла бы право разъ навсегда высказать эти мысли, какъ скоро дошло до моего слуха, что вы дороги и милы другъ другу. Пусть онъ знаетъ, что подъ условіемъ его отеческой любви я готова думать о немъ снисходительно, безъ всякой затаенной злобы въ моемъ сердцѣ. Вотъ это послѣднія слова, которыя я ему посылаю! Теперь, прощай, моя жизнь!
   Она крѣпко сжала ее въ своихъ объятіяхъ и, казалось, разомъ вылила изъ своей души всѣ сосредоточенныя чувства нѣжности и любви.
   -- Этотъ поцѣлуй для вашего младенца! Эти поцѣлуи вмѣсто благословеній на голову моей Флоренсы! Прощай, мой другъ! прощай, мой ангелъ благодатный!
   -- До свиданія, -- воскликнула Флоренса.
   -- Никогда! никогда! Какъ скоро ты переступишь за порогъ этой мрачной комнаты, думай, что ты оставила меня въ могилѣ. Но я любила тебя, мой ангелъ небесный, и тебя только одну во всю мою жизнь, помни это!
   И Флоренса оставила ее, сопровождаемая до послѣдней минуты ея объятіями и поцѣлуями.
   Въ столовой, куда проводилъ ее кузенъ Фениксъ, Флоренса упала на плечо своего супруга и плакала долго, горько плакала!
   -- Я очень огорченъ, -- сказалъ кузенъ Фениксъ, поднимая наиневиннѣйшимъ образомъ и безъ малѣйшей утайки рубашечные рукавчики къ своимъ глазамъ, -- я очень огорченъ, что любезнѣйшая дочь друга моего Домби и прекрасная супруга друга моего Гэя имѣетъ слишкомъ чувствительную натуру, и что настоящее свиданіе, въ нѣкоторомъ смыслѣ, взволновало всѣ силы ея нѣжной души. Я надѣюсь, однако, и увѣренъ, мои стратегическія распоряженія привели всѣхъ насъ къ самымъ удовлетворительнымъ результатамъ, и почтенный другъ мой Домби, чрезъ соединеніе съ нашей фамиліей, попалъ, словомъ сказать, въ омутъ запутанныхъ случайностей и недоразумѣній; но я твердо держусь того мнѣнія, что дѣла могли бы имѣть совсѣмъ другой, то есть, довольно сносный оборотъ, если бы не этотъ мерзавецъ съ бѣлыми зубами. Что касается до моей родственницы, получившей обо мнѣ необыкновенно доброе мнѣніе, я могу увѣрить прекрасную супругу друга моего Гэя, что она можетъ на меня вполнѣ положиться какъ... словомъ сказать, какъ на своего отца. A что касается до общихъ перемѣнъ и случайностей человѣческой жизни, въ которой иной разъ всѣ мы ведемъ себя самымъ экстраординарнымъ манеромъ, то я могу повторить только то, что уже давно сказалъ другъ мой Шекспиръ -- человѣкъ, созданный для всѣхъ временъ и вѣковъ; другъ мой Гэй, разумѣется, знакомъ съ нимъ: "Тѣнь и сонъ -- вотъ наши дѣла!"
  

Глава LXII.

Заключеніе.

  
   Узрѣла, наконецъ, дневной свѣтъ знаменитая бутылка, скрывавшаяся такъ долго въ душномъ погребѣ подъ защитой паутины, пыли и песку. Золотое вино игриво струится въ огромныхъ бокалахъ на кругломъ столѣ.
   Это послѣдняя бутылка старой мадеры.
   -- Вы совершенно правы, м-ръ Гильсъ, -- говоритъ м-ръ Домби, -- это очень рѣдкое и отличное вино.
   Капитанъ Куттль, непремѣнный членъ круглаго стола, сіяетъ радостью и восторгомъ. Лучи животворнаго свѣта падаютъ съ его чела на далекія пространства.
   -- Мы дали обѣщаніе другъ другу, то есть Эдуардъ и я... -- замѣчаетъ Соломонъ Гильсъ.
   М-ръ Домби киваетъ на капитана, лицо котораго еще болѣе озаряется неизреченнымъ наслажденіемъ.
   -- ... обѣщаніе пить это вино, рано или поздно, за благополучное возвращеніе Вальтера домой, хотя никто изъ насъ не мотъ вообразить такого дома. Если вы, сэръ, не имѣете ничего сказать противъ этой нашей фантазіи, то -- первый бокалъ за здоровье Вальтера и его жены!
   -- За здоровье Вальтера и его жены! -- говоритъ м-ръ Домби и цѣлуетъ Флоренсу, которая подлѣ него.
   -- За Вальтера и его жену! -- восклицаетъ м-ръ Тутсъ.
   -- За Вальтера и его жену! -- баситъ Куттль. -- Ура!
   И когда при этомъ капитанъ изъявляетъ желаніе чокнуться своимъ бокаломъ, м-ръ Домби предупре дительно протягиваетъ свою руку. Другіе немедленно слѣдуютъ благому примѣру, и въ комнатѣ раздается веселый звонъ, какъ будто отъ свадебныхъ колоколовъ.
  

* * *

  
   Другое вино старѣетъ въ душномъ погребѣ, подобно знаменитой мадерѣ, достославно окончившей свой вѣкъ, и густая паутина съ пылью и пескомъ караулитъ новыя бутылки.
   М-ръ Домби посѣдѣлъ какъ лунь, и на его лицѣ -- тяжелые отпечатки страданій и заботъ; но это слѣды грозной бури, которая уже окончилась разъ навсегда, оставивъ за собою спокойный и ясный вечеръ.
   Честолюбивые планы не волнуютъ м-ра Домби. Его гордость исключительно обращена на дочь и ея супруга. Онъ спокоенъ, молчаливъ, нерѣдко задумчивъ, и Флоренса подлѣ него. Миссъ Токсъ частенько навѣщаетъ счастливую семью и радушно предлагаетъ ей свои услуги. Ея удивленіе къ своему патрону, еще недавно такъ величественному на поприщѣ финансовой славы, получило платоническій характеръ со времени рокового утра на Княгининомъ лугу, когда извѣстная особа поразила ее неожиданнымъ ударомъ. Миссъ Токсъ не измѣнилась.
   Ничего не уцѣлѣло отъ обломковъ колоссальнаго богатства, кромѣ ежегодной пожизненной суммы, которая приходитъ неизвѣстно какъ и неизвѣстно откуда. М-ра Домби убѣдительно просили не дѣлать никакихъ розысковъ и увѣрили, что это какой-то старый долгъ. Онъ совѣтовался по этому поводу со своимъ старымъ конторщикомъ, и тотъ положительно убѣжденъ, что сумма высылается какимъ-нибудь торговымъ домомъ, съ которымъ м-ръ Домби имѣлъ въ старину коммерческія связи.
   М-ръ Морфинъ окончательно убѣдился, что изъ всѣхъ прнвычекъ самая скверная -- оставаться до старости холостякомъ, и на этомъ основаніи вступилъ въ законный бракъ съ сестрою Джона Каркера. Онъ посѣщаетъ иногда своего стараго начальника, но рѣдко и неохотно. Есть въ исторіи Джона и еще болѣе въ его фамиліи, такія обстоятельства, при которыхъ подобные визиты неумѣстны, потому особенно, что Джонъ и м-ръ Морфинъ, какъ близкіе родственники и друзья, живутъ теперь въ одномъ домѣ. Вальтеръ навѣщаетъ ихъ по временамъ, Флоренса тоже, и въ этихъ случаяхъ скромный домикъ оглашается дуэтомъ изъ фортепіано и віолончели.
   Но какъ поживаетъ деревянный мичманъ въ эти измѣнившіеся дни? Ничего, собственно говоря; онъ все тотъ же храбрый юноша-морякъ съ правою ногою впередъ и съ оптическимъ инструментомъ передъ правымъ глазомъ. Онъ даже повеселѣлъ и вновь помолодѣлъ, такъ какъ его недавно покрасили яркой краской, отъ трехугольной шляпы до самыхъ башмаковъ со щегольскими пряжками, и надъ его головой блистаетъ золотая надпись: "Г_и_л_ь_с_ъ и К_y_т_т_л_ь".
   Не измѣнилъ юный мичманъ и характера своихъ коммерческихъ занятій; но поговариваютъ на Птичьемъ Рынкѣ, тамъ, гдѣ засѣдаетъ извѣстная леди подъ синимъ зонтикомъ, что м-ръ Гильсъ разбогатѣлъ, значительно разбогатѣлъ, и не только на этотъ счетъ не отсталъ отъ времени, но даже опередилъ его, несмотря на валлійскій парикъ, смѣнившій его сѣдые волосы. Дѣло въ томъ, видите ли, м-ръ Гильсъ положилъ когда-то свои деньги въ какой-то торговый домъ, и теперь только оказалось, что капиталъ его быстро пошелъ въ ходъ и быстро возрастаетъ до огромной суммы. Такъ, по крайней мѣрѣ, увѣряетъ леди подъ синимъ зонтикомъ. Достовѣрно то, что м-ръ Гильсъ не думаетъ больше объ отсутствіи покупщиковъ съ кручиной и тоской. Веселый и довольный, съ очками на лбу и съ хронометромъ въ карманѣ, онъ бодро стоитъ y дверей магазина въ своемъ кофейномъ камзолѣ, и рѣдко туманная мысль набѣгаетъ на его чело.
   Его другъ и товарищъ по торговлѣ, капитанъ Куттль, живетъ и цвѣтетъ такой коммерческой фантазіей, которая во сто кратъ лучше всякой дѣйствительности. Капитанъ, несомнѣнно, убѣжденъ, что юный мичманъ имѣетъ обширнѣйшее вліяніе на торговлю и мореходство всей Великобританіи, и ни одинъ корабль не можетъ оставить лондонскую гавань безъ его могучаго содѣйствія. Его наслажденіе при взглядѣ на свое собственное имя, которое красуется надъ дверьми магазина, доходитъ до высочайшей степени поэтическаго восторга. На день двадцать разъ перебѣгаетъ онъ широкую улицу, чтобы полюбоваться на золотыя буквы съ противоположной стороны, и при каждомъ изъ этихъ случаевъ неизмѣнно повторяетъ:
   -- Эдуардъ Куттль, другъ ты мой сердечный, если бы матушка твоя вѣдала да знала, что изъ тебя выйдетъ такой ученый человѣкъ, быть бы ей отъ радости на седьмомъ небѣ, право!
   Но вотъ м-ръ Тутсъ съ буйной быстротой забирается въ предѣлы юнаго мичмана, и лицо м-ра Тутса рдѣетъ и пылаетъ, когда онъ вламывается въ маленькую гостиную.
   -- Капитанъ Гильсъ и м-ръ Сольсъ!.. охъ, какъ я счастливъ, господа! М-съ Тутсъ сдѣлала приращеніе къ нашей семьѣ... охъ!
   -- Это дѣлаетъ ей честь! -- восклицаетъ капитанъ.
   -- Поздравляю васъ, м-ръ Тутсъ! -- говоритъ Соль.
   -- Покорно благодарю, -- отвѣчаетъ м-ръ Тутсъ, -- премного вамъ обязанъ. Я зналъ, что вы обрадуетесь донельзя, и прибѣжалъ къ вамъ самъ. Мы успѣваемъ, что называется, не по днямъ, а по часамъ. Флоренса, Сусанна и еще маленькій человѣкъ, гость этакій, вы знаете...
   -- Человѣкъ женскаго рода? -- спрашиваетъ капитанъ.
   -- Ну да, капитанъ Гильсъ, и я ужасно радъ. Нѣтъ въ мірѣ женщины, которая была бы такъ экстраординарна, какъ моя жена. Это я имѣлъ честь повторять вамъ тысячу разъ. Кто другой, a Сусанна не ударитъ въ грязь лицомъ.
   Обращаясь къ м-ру Тутсу, капитанъ восклицаетъ: "Во здравіе, спасеніе, долгоденствіе и благоплодородіе м-съ Тутсъ".
   -- Очень вамъ благодаренъ, капитанъ Гильсъ, -- говоритъ восторженный м-ръ Тутсъ, -- моя обязанность вторить благимъ чувствамъ. Если, господа, при настоящихъ обстоятельствахъ, я никого не безпокою, то мнѣ хотѣлось бы, знаете, закурить трубку.
   И краснорѣчіе полилось потокомъ изъ откровеннаго сердца, когда трубка прикоснулась къ устамъ м-ра Тутса.
   -- Вотъ что, господа: мнѣ бы не пересчитать безчисленныхъ случаевъ, при которыхъ обнаружился необыкновенный умъ моей жены; но всего удивительнѣе въ ней совершенство, съ какимъ она поняла привязанность къ миссъ Домби. Вы, разумѣется, знаете, что мои чувства въ отношеніи миссъ Домби никогда не измѣнялись. Я на этотъ счетъ теперь такой же, какъ и прежде, и всегда. Миссъ Домби, въ моихъ глазахъ, такое же яркое видѣніе, радужный призракъ, точь-въ-точь какъ еще до знакомства съ лейтенантомъ Вальтеромъ. Когда я и м-съ Тутсъ начали разсуждать объ этой... ну, вы знаете, объ этой нѣжной страсти... Такъ вотъ, говорю я, когда мы первый разъ распространились объ этихъ предметахъ, я объяснилъ, что меня въ ту пору можно было назвать... ну, вы понимаете, увядшимъ цвѣткомъ.
   Фигуральный оборотъ очень нравится капитану Куттлю, и онъ держится тѣхъ мыслей, что никакой цвѣтокъ не увядаетъ такъ скоро, какъ роза. Очень хорошо.
   -- Но вообразите мое изумленіе, -- продолжалъ м-ръ Тутсъ, -- она уже совершенно постигла мои чувства, лучше даже, чѣмъ я самъ! И оказалось, что мнѣ нечего было ей разсказывать. Она одна въ ту пору была единственнымъ въ мірѣ существомъ, которое стояло между мной и безмолвной могилой, и мнѣ никогда не забыть, съ какимъ чуднымъ искусствомъ она удержала меня надъ самой бездной. Она знаетъ, что изъ всѣхъ созданій въ мірѣ я ставлю выше всего миссъ Домби, знаетъ, что нѣтъ на землѣ такой вещи, на которую я бы не отважился ради миссъ Домби. Она знаетъ, что я считаю миссъ Домби прекраснѣйшимъ, очаровательнѣйшимъ ангеломъ изъ всѣхъ созданій ея пола. И какъ бы вы думали, что она замѣтила насчетъ всѣхъ этихъ вещей? Да вотъ что: "Вы правы, мой милый: я сама такъ думаю!"
   -- И я такъ думаю! -- говоритъ капитанъ.
   -- И я! -- вторитъ Соломонъ.
   М-ръ Тутсъ снова набиваетъ трубку, и лицо его сіяетъ самодовольнымъ восторгомъ.
   -- И выходитъ, стало быть, что нѣтъ на свѣтѣ женщины наблюдательнѣе моей жены. Какой умъ! какая проницательность! какія -- Господи твоя воля! -- какія соображенія! Не далѣе какъ вчера вечеромъ, когда мы сидѣли вмѣстѣ, наслаждаясь супружескимъ блаженствомъ... Клянусь честью, это слово еще слишкомъ слабо выражаетъ мои чувства... не далѣе, говорю, какъ вчера вечеромъ, она сказала: "Какъ замѣчательно теперь настоящее положеніе друга нашего Вальтера! Вотъ онъ послѣ перваго продолжительнаго путешествія" -- это все говоритъ моя жена -- "совсѣмъ расквитался съ опасностями мореплаванія" -- вѣдь это справедливо, м-ръ Сольсъ?
   -- Совершенно справедливо! -- отвѣчаетъ старый инструментальный мастеръ, потирая руками.
   -- "И вотъ, лишь только онъ расквитался съ этими морскими опасностями", -- это все, знаете, говоритъ моя жена, -- "тотъ же торговый домъ удостоилъ его величайшаго довѣрія, назначивъ его на самый высокій постъ въ своей главной лондонской конторѣ. Всѣ и каждый видятъ въ немъ достойнаго молодого человѣка, и онъ быстро пойдетъ впередъ по коммерческой дорогѣ. Его любятъ, уважаютъ, и дядя слишкомъ кстати подоспѣетъ къ нему на помощь съ своимъ непредвидѣннымъ богатствомъ" -- вѣдь это такъ, м-ръ Сольсъ? Вы разбогатѣли! Моя жена не ошибается никогда.
   -- Точно такъ, любезный другъ. Мои потеряниые корабли, нагруженные золотомъ, благополучно прибыли домой, -- отвѣчаетъ Соломонъ, улыбаясь и подмигивая капитану. -- Ничтожная помощь, м-ръ Тутсъ, но все же она кстати для молодого человѣка.
   -- Именно такъ, -- говоритъ м-ръ Тутсъ. -- Вы видите, моя жена не ошибается никогда. Такъ вотъ въ такое-то замѣчательное положеніе поставленъ теперь счастливый другъ нашъ, лейтенантъ Вальтеръ. Что же отсюда слѣдуетъ? Ну, что слѣдуетъ? Вотъ теперь-то, господа, я покорнѣйше прошу васъ обоихъ обратить все свое вниманіе на неизмѣримую проницательность моей жены. Вотъ что говоритъ м-съ Тутсъ: "На самыхъ глазахъ м-ра Домби, подъ его наблюденіемъ и совѣтами основывается новое... новое... новое зданіе" -- именно такъ она выразилась -- "зданіе, которое, возвышаясь постепенно, со временемъ, быть можетъ, даже превзойдетъ знаменитый торговый домъ, представителемъ котораго онъ былъ такъ долго. Такимъ образомъ -- это все говоритъ моя жена -- изъ нѣдръ его дочери съ тріумфомъ явится... Нѣтъ, она сказала, кажется -- возникнетъ, -- такъ точно -- съ тріумфомъ возникнетъ на свѣтъ новый "Домби и Сынъ", который будетъ процвѣтать цѣлыя сотни лѣтъ и доживетъ до самаго отдаленнаго потомства".
   И м-ръ Тутсъ съ помощью своей трубки, чуднымъ образомъ приспособленной къ ораторскимъ эфектамъ, придаетъ такую торжественность сентенціи своей жены, что капитанъ, въ чаду изступленнаго восторга, бросаетъ на воздухъ свою лощеную шляпу и провозглашаетъ густымъ басомъ:
   -- Соломонъ Гильсъ, мужъ совѣта и разума, старый мой товарищъ! помнишь ты исторію Виттингтона, великаго лордъ-мера въ городѣ Лондонѣ?
   -- Помню, другъ мой, очень помню, -- отвѣчаетъ старый инструментальный мастеръ.
   -- Такъ вотъ что я намѣренъ сказать, старый мой товарищъ, -- говоритъ капитанъ, облокачиваясь на стулъ и настраивая горло къ гармоническимъ аккордамъ, -- я пропою теперь отъ начала до конца балладу "О похожденіяхъ любезной Пегги", a вы оба, други мои, держитесь крѣпче и подтягивайте хоромъ!
  

* * *

  
   Другое вино старѣетъ въ душномъ погребѣ подобно знаменитой мадерѣ, достославно окончившей свой вѣкъ, густая паутина съ пылью и пескомъ караулитъ новыя бутылки.
   Прекрасные осенніе дни. На морскомъ берегу часто гуляютъ сѣдой джентльменъ и молодая леди. Съ ними, или подлѣ нихъ, двое дѣтей: мальчикъ и дѣвочка. Старая собака -- неразлучный ихъ спутникъ.
   Сѣдой джентльменъ гуляетъ съ мальчикомъ, разговариваетъ съ нимъ, помогаетъ ему играть, ухаживаетъ за нимъ, караулитъ его, какъ если бы въ немъ заключалась главная цѣль его жизни. Если мальчикъ задумчивъ, старикъ тоже. Иногда ребенокъ сидитъ подлѣ него, смотритъ ему въ глаза и распрашиваетъ; сѣдой джентльменъ беретъ маленькую ручку, любуется и забываетъ отвѣчать. Тогда мальчикъ говоритъ:
   -- Что, дѣдушка? неужели я такъ похожъ на моего бѣднаго маленькаго дядю?
   -- Да, Павелъ. Но твой дядюшка былъ слабъ, a ты очень силенъ.
   -- О, да, я очень силенъ.
   -- И онъ лежалъ въ маленькой постели на этомъ берегу, a ты умѣешь бѣгать.
   И въ доказательство своего умѣнья, мальчикъ прыгаетъ, рѣзвится, бѣгаетъ и ускользаетъ отъ объятій старика, который его догоняетъ.
   Но никто, кромѣ Флоренсы, не знаетъ, до какой степени простирается привязанность старика къ ея дѣвочкѣ. Есть между ними какая-то таинственная связь, которую чувствуетъ даже само дитя. Онъ лелѣетъ ее на своей груди, прижимаетъ къ сердцу, не можетъ равнодушно видѣть ни малѣйшаго облачка на ея лицѣ, не можетъ вынести ея отсутствія ни на одну минуту. Случается, онъ встаетъ иной разъ въ глухую полночь и на цыпочкахъ подкрадывается къ ея постели, чтобы посмотрѣть, спокойно ли дитя. Ему нравится, когда она сама поутру вбѣгаетъ въ его спальню и будитъ его своей маленькой ручкой. Его безпрестанно тревожитъ мысль, -- ошибочная мысль, что за этимъ ребенкомъ ухаживаютъ не такъ, какъ бы слѣдовало. Однимъ словомъ, сѣдой джентльменъ влюбленъ въ нее всѣми силами, всѣми способностями своей души. Часто они играютъ и бесѣдуютъ одни, и ребенокъ спрашиваетъ по временамъ:
   -- Милый дѣдушка, отчего ты плачешь, когда цѣлуешь меня?
   -- Маленькая Флоренса! маленькая Флоренса!
   Вотъ все, что отвѣчаетъ сѣдой джентльменъ, разглаживая локоны на лицѣ обожаемой малютки.
  

Конецъ.

  
dd>
Ко всем произведениям автора К списку авторов