Романъ изъ временъ Нерона.
ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ ПОЛЬСКАГО.
Съ иллюстраціями французскихъ художниковъ и критико-біографическимъ очеркомъ П. В. Быкова.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
"С.-Петербургская Электропечатня". Коломенская, 38--41,
1902.
Было уже около полудня, когда Петроній проснулся и, какъ всегда, онъ чувствовалъ себя очень утомленнымъ. Наканунѣ онъ былъ у Нерона на пиршествѣ, которое затянулось до поздней ночи. Съ нѣкоторыхъ поръ его здоровье начало расшатываться. Онъ самъ говорилъ, что утромъ просыпается словцо одеревенѣлый и никакъ не можетъ собраться съ мыслями. Но утренняя ванна и тщательное растираніе тѣла руками нарочно приставленныхъ къ этому дѣлу рабовъ постепенно ускоряли обращеніе его лѣнивой крови, освѣжали его и возвращали ему силы: изъ элеотесія, то-есть изъ послѣдняго отдѣленія бани, онъ выходилъ какъ бы возрожденнымъ, съ глазами, блещущими веселостью и остроуміемъ, помолодѣвшимъ, полнымъ жизни, изящнымъ, столь недосягаемымъ, что самъ Отонъ не могъ сравняться съ нимъ,-- настоящимъ, какъ его называлъ Неронъ и другіе: "arbiter elegantiarum".
Общественныя бани Петроній посѣщалъ рѣдко,-- развѣ появлялся какой-нибудь возбуждающій всеобщее удивленіе риторъ, о которомъ много говорили въ городѣ, или если въ эфебеяхъ происходили необыкновенно интересныя состязанія. Онъ имѣлъ въ своей собственной инсулѣ бани, которыя знаменитый товарищъ Севера, Делеръ, расширилъ, перестроилъ и отдѣлалъ съ такимъ необычайнымъ вкусомъ, что самъ Неронъ признавалъ ихъ превосходство надъ императорскими банями, хотя тѣ были обширнѣе и устроены съ несравненно большею роскошью.
Послѣ вчерашняго пира, на которомъ Петроній, когда ему надоѣли дурачества Ватинія, принялъ участіе въ спорѣ съ Нерономъ, Луканомъ и Сенекой, есть ли у женщины душа, онъ, какъ мы уже сказали, всталъ поздно и, но обыкновенію, принималъ ванну. Два гиганта раба только что положили его на кипарисный столъ (менсу), покрытый бѣлоснѣжнымъ египетскимъ виссономъ, и ладонями, омоченными въ благовонномъ маслѣ, стали натирать его статное тѣло, а самъ Петроній, закрывъ глаза, ждалъ, пока теплота лаконика и рукъ рабовъ не перейдетъ въ него и не разгонитъ его утомленія.
Черезъ нѣсколько минутъ онъ, однако, заговорилъ и, открывъ глаза, сталъ разспрашивать о погодѣ, а потомъ спросилъ о геммахъ, которыя ювелиръ Идоменъ обѣщалъ прислать сегодня для осмотра. Оказалось, что погода прекрасная,-- съ Альбанскихъ горъ дуетъ легкій вѣтерокъ, а геммы еще не приносили. Петроній снова сомкнулъ вѣки и отдалъ приказаніе перенести себя въ тепидарій, когда изъ-за занавѣси вышелъ номенклаторъ и доложилъ о приходѣ молодого Марка Виниція, только что вернувшагося изъ Малійкой.
Петроній велѣлъ пригласить гостя въ тепидарій и самъ отправился туда же. Виницій былъ сынъ его старшей сестры, когда-то вышедшей замужъ за Марка Виниція, консула временъ Тиберія. Молодой Виницій служилъ теперь подъ начальствомъ Корбулона, сражался съ парѳянами и, по окончаніи войны, возвратился въ Римъ. Петроній питалъ къ нему нѣкоторую слабость, граничащую съ привязанностью, потому что Маркъ былъ красивый и атлетическаго сложенія молодой человѣкъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ развратѣ умѣлъ соблюдать извѣстную эстетическую мѣру, что Петроній цѣнилъ выше всего.
-- Привѣтъ Петронію,-- сказалъ молодой человѣкъ, быстрыми шагами входя въ тепидарій,-- да ниспошлютъ тебѣ всѣ боги удачу въ твоихъ дѣлахъ, въ особенности Аскленій и Киприда,-- при ихъ покровительствѣ съ тобой не случится ничего дурного.
-- Радуюсь твоему пріѣзду въ Римъ и да будетъ тебѣ сладокъ отдыхъ послѣ войны,-- отвѣтилъ Петроній, освобождая свою руку изъ складокъ мягкой карбасовой ткани, въ которую онъ былъ закутанъ.-- Что слышно въ Арменіи? Проживая въ Азіи, не наткнулся-ли ты на Виѳанію?
Петроній, когда-то былъ правителемъ Виѳаніи и управлялъ ею съ твердостью и справедливостью. Это составляло страдное противорѣчіе съ характеромъ человѣка, прославившагося своею изнѣженностью и пристрастіемъ къ роскоши, поэтому Петроній любилъ вспоминать это время,-- оно служило доказательствомъ, чѣмъ бы онъ съумѣлъ и могъ быть, если-бъ ему это нравилось.
-- Мнѣ случилось быть въ Гераклеѣ,-- отвѣтилъ Виницій,-- Корбулонъ посылалъ меня туда за подкрѣпленіями.
-- Ахъ, Гераклея!.. Я зналъ тамъ одну дѣвочку изъ Колхиды и я отдалъ бы за нее всѣхъ здѣшнихъ разведенныхъ женъ, не исключая и Поппеи. Но это старая исторія. Разсказывай лучше, что слышно о парѳянахъ. Правда, надоѣли мнѣ всѣ эти Вологесы, Тиридаты, Тиграны и всѣ эти варвары, которые, какъ утверждаетъ молодой Арулани, у себя дома ползаютъ еще на четверенькахъ и только лишь въ нашемъ присутствіи притворяются людьми. Но въ Римѣ теперь о нихъ много говорятъ, можетъ быть потому, что небезопасно говорить о чемъ-нибудь другомъ.
-- Война идетъ плохо, и если бы не Корбулонъ, то она могла бы кончиться пораженіемъ.
-- Корбулонъ,-- клянусь Бахусомъ,-- это настоящій божокъ войны, истинный Марсъ: великій вождь, вмѣстѣ съ тѣмъ, вспыльчивый, прямой и глупый человѣкъ. Я люблю его, хотя бы потому, что его боится Неронъ.
-- Корбулонъ вовсе не глупъ.
-- Можетъ быть, ты правъ, а, впрочемъ, это все равно. Глупость, какъ говоритъ Пирронъ, ничѣмъ не хуже мудрости и ничѣмъ отъ нея не отличается.
Виницій сталъ разсказывать о войнѣ, но когда Петроній снова закрылъ глаза, молодой человѣкъ, видя его утомленное и отчасти похудѣвшее лицо, перемѣнилъ предметъ разговора и участливо сталъ разспрашивать объ его здоровьѣ.
Петроній открылъ глаза.
Здоровье?.. Ничего. Онъ же чувствуетъ себя вполнѣ здоровымъ. Правда, онъ не дошелъ еще до того, до чего дошелъ молодой Сисенна, который до такой степени утратилъ сознаніе, что спрашиваетъ, когда его приносятъ утромъ въ баню: "сижу я или нѣтъ?" -- Нѣтъ, онъ не чувствуетъ себя здоровымъ. Виницій поручилъ его покровительству Асклепія и Киприды, но онъ, Петроній, не вѣритъ въ Асклепія. Неизвѣстно даже, чей сынъ былъ этотъ Асклепій,-- Арсинои или Корониды, а коли мать неизвѣстна, такъ что же тутъ говорить объ отцѣ? Кто теперь поручится даже за собственнаго отца!
Петроній разсмѣялся и продолжалъ:
-- Впрочемъ, два года тому назадъ я послалъ въ Эивдавръ три дюжины живыхъ пѣтуховъ и золотую чашу, но знаешь почему? Я сказалъ себѣ: поможетъ ли это или Не поможетъ, но ни въ какомъ случаѣ не повредитъ. Если люди еще и приносятъ жертвы богамъ, то, но моему мнѣнію, всѣ думаютъ такъ же, какъ я,-- всѣ, за исключеніемъ развѣ погонщиковъ муловъ, которыхъ путники нанимаютъ у porta Capena! Кромѣ Асклепія, я имѣлъ дѣло и съ асклепіадами, когда въ прошломъ году захворалъ немного. Они посвятили мнѣ инкубацію. Я зналъ, что они плуты, мо также сказалъ себѣ: чѣмъ мнѣ это можетъ повредить? Весь свѣтъ держится на обманѣ, а сама жизнь -- развѣ не обманъ? Душа -- это тоже мечта. Нужно, однако, имѣть немного ума, чтобъ умѣть отличить пріятныя заблужденія отъ непріятныхъ. Свой гипокавствъ я приказываю топить кедровымъ деревомъ, посыпаннымъ амброю, потому что благовоніе предпочитаю зловонію. Что касается Киприды, покровительству которой ты также меня поручилъ, то я уже настолько съ ней познакомился, что чувствую колотье въ правой ногѣ. Но вообще это добрая богиня. Думаю, что и ты, раньше или позже, понесешь бѣлыхъ голубей на ея алтарь.
-- Ты угадалъ,-- сказалъ Виницій,-- я былъ неуязвимъ отъ стрѣлъ парѳянъ, но стрѣла Амура поразила меня... Самымъ неожиданнымъ Образомъ, всего въ нѣсколькихъ стадіяхъ отъ городскихъ воротъ.
-- Клянусь бѣлыми колѣнами Грацій! Разскажи мнѣ это на досугѣ,-- сказалъ Петроній.
-- Я пришелъ собственно просить твоего совѣта,-- отвѣтилъ Маркъ. Онъ скинулъ тунику и вошелъ въ ванну съ теплою водой, потому что Петроній еще раньше предложилъ ему выкупаться.
-- Ахъ, я даже не спрашиваю, пользуешься-ли ты взаимностью,-- сказалъ Петроній. посмотрѣвъ на молодое, словно изваянное изъ мрамора тѣло Виниція.-- Если бы Лизиплъ видѣлъ тебя, ты давно бы, въ видѣ статуи Геркулеса въ его юные годы, украшалъ ворота, ведущія къ Палатину.
Молодой человѣкъ самодовольно улыбнулся и сталъ погружаться въ ванну, выплескивая теплую воду на мозаику, представлявшую Юнону въ тотъ моментъ, когда богиня проситъ Сонъ усыпить Зевса. Петрошй смотрѣлъ на Марка восхищенными глазами знатока.
Когда Виницій вышелъ изъ ванны и, въ свою очередь, отдался эпиляторамъ, вошелъ лекторъ съ бронзовымъ ящичкомъ, наполненнымъ свитками папируса.
-- Хочешь послушать?-- спросилъ Петроній.
-- Если твое произведеніе, то съ удовольствіемъ,-- отвѣтилъ Виницій,-- но если нѣтъ, то лучше поговоримъ. Поэты теперь хватаютъ людей на всѣхъ углахъ улицъ.
-- Это правда! Теперь нельзя пройти мимо какой-нибудь базилики, бань, библіотеки или книжной лавки, чтобъ не увидать поэта, жестикулирующаго, словно обезьяна. Агриппа, когда пріѣхалъ сюда съ Востока, принялъ ихъ за сумасшедшихъ. Но теперь такія времена. Цезарь самъ пишетъ стихи, и всѣ ему подражаютъ. Запрещено только писать стихи лучше императорскихъ и поэтому я немного опасаюсь за Лукана... Но я пишу прозой, которой, однако, не угощаю ни самого себя, ни другихъ. То, что лекторъ долженъ былъ читать, это -- записки бѣднаго Фабриція Вейентона.
-- Почему "бѣднаго"?
-- Потому что ему приказали разыграть роль Одиссея и не возвращаться къ домашнимъ пенатамъ впредь до новаго распоряженія. Эта Одиссея будетъ для него легче: жена его не похожа на Пенелопу. Наконецъ, мнѣ нечего говорить тебѣ, что съ нимъ поступили глупо. Но здѣсь всѣ относятся къ дѣламъ поверхностно. Пустая и скучная книжка, которую начали читать на расхватъ лишь только авторъ ея подвергся изгнанію. Теперь только и слышишь со всѣхъ сторонъ: скандалъ! скандалъ!.. Можетъ-быть, Фабрицій кое-что и выдумалъ, но я знаю городъ, знаю нашихъ patres и нашихъ женщинъ, и увѣряю тебя, что это блѣднѣе, чѣмъ въ дѣйствительности. Съ другой стороны, всякій теперь ищетъ гамъ своего изображенія со страхомъ, а изображенія знакомыхъ -- со злорадствомъ. Въ книжной лавкѣ Авирна сотня писцовъ переписываютъ книжку подъ диктовку; успѣхъ ея обезпеченъ.
-- Твоихъ похожденій тамъ нѣтъ?
-- Какъ же,-- но авторъ промахнулся, потому что я, въ одно и то же время, и гораздо хуже, и не такъ пошлъ, какъ онъ изображаетъ меня. Видишь ли, мы здѣсь давно утратили способность различать, что нравственно и что безнравственно, и мнѣ самому кажется, что такъ и есть на самомъ дѣлѣ, что различія никакого не существуетъ, хотя Сенека, Музоніи и Тразея притворяются, что видятъ его, А мнѣ всѣ равно! Клянусь Геркулесомъ, я говорю какъ думаю, но я сохранилъ то преимущество, что знаю, что омерзительно и что прекрасно, а вотъ, напримѣръ нашъ мѣднобородый поэтъ, возница, пѣвецъ, танцовщикъ и гистріонъ этого не понимаетъ.
-- Жаль мнѣ Фабриція. Онъ хорошій товарищъ.
-- Его погубило тщеславіе. Хотя всякій подозрѣвалъ его, но никто хорошо не зналъ, въ чемъ дѣло, а Фабрицій самъ не могъ воздержаться и повсюду болталъ подъ секретомъ. Слышалъ ты исторію Руфина?
-- Нѣтъ.
-- Перейдемъ въ фригидарій, гамъ остынемъ, тамъ я и разскажу тебѣ эту исторію.
Они перешли въ фригидарій, посрединѣ котораго билъ фонтанъ струей, окрашенной въ свѣтлорозовый цвѣтъ и распространявшей благоуханіе фіалокъ. Оба сѣли въ нишахъ, устланныхъ шелковою матеріей, и нѣсколько минуть молчали. Виницій задумчиво смотрѣлъ на бронзоваго фавна, который, перекинувъ черезъ свою руку нимфу, жадно искалъ своими устами ея устъ, и, наконецъ, сказалъ:
-- Вотъ, кто правъ. Это самое лучшее въ жизни.
-- Да, болѣе или менѣе. Но ты, кромѣ того, любишь войну, которую я не люблю, потому что подъ навѣсомъ палатки ногти ломаются и перестаютъ быть розовыми. Наконецъ, у всякаго есть свое пристрастіе. Мѣднобородый любитъ пѣніе, въ особенности собственное, а старый Скавръ свою коринѳскую вазу, которая стоитъ возлѣ его ложа и которую онъ цѣлуетъ, если ему не спится. Онъ уже протеръ своими поцѣлуями края вазы. Скажи мнѣ, ты не пишешь стиховъ?
-- Нѣтъ. Я никогда не сложилъ ни одного гекзаметра.
-- Не играешь на киѳарѣ? не поешь?
-- Нѣтъ.
-- Колесницей не управляешь?
-- Когда-то участвовалъ на ристалищѣ въ Антіохіи, но не имѣлъ успѣха.
-- Тогда я спокоенъ за тебя. А къ какой партіи цирка ты принадлежишь?
-- Къ зеленымъ.
-- Тогда я совсѣмъ спокоенъ. Правда, у тебя хорошее состояніе, но ты не такъ богатъ, какъ Палласъ или Сенека. Видишь, у насъ теперь хорошо писать стихи, пѣть подъ кнеару, декламировать и править лошадьми въ циркѣ, но еще лучше, а, главное, безопаснѣе -- не писать стиховъ, не пѣть, не играть и не выступать въ циркѣ. Полезнѣе всего -- умѣть восторгаться, когда все это продѣлываетъ мѣднобородый. Ты мальчикъ красивый, тебѣ можетъ угрожать то, что въ тебя влюбится Поппея. Впрочемъ, она слишкомъ опытна для этого. Любовью она насытилась при первыхъ двухъ мужьяхъ, а при третьемъ -- ее занимаетъ нѣчто иное. Ты знаешь, что этотъ глупый Отонъ до сихъ поръ до безумія любитъ ее... Блуждаетъ себѣ по скаламъ Испаніи и вздыхаетъ; такъ отвыкъ отъ своихъ старыхъ привычекъ и такъ пересталъ заботиться о себѣ, что для прически ему теперь достаточно трехъ часовъ въ день. Кто бы могъ ожидать этого, въ особенности отъ Отона.
-- Я понимаю его,-- отвѣтилъ Виницій,-- но на его мѣстѣ я дѣлалъ бы что-нибудь другое.
-- Что именно?
-- Составлялъ бы себѣ вѣрные легіоны изъ тамошнихъ горцевъ. Иберійцы -- хорошіе солдаты.
-- Виницій, Виницій! Мнѣ почти хочется сказать, что ты не былъ бы способенъ на это. А знаешь почему? Такія вещи дѣлаются, но о нихъ не говорятъ, даже условно. Что касается меня, то на ею мѣстѣ я смѣялся бы надъ Поппеей, смѣялся бы надъ мѣднобородымъ и формировалъ бы себѣ легіонъ, но не изъ иберійцевъ, а изъ иберіанокъ. Кромѣ того, я писалъ бы эпиграммы, которыхъ, впрочемъ, не читалъ бы никому, какъ бѣдный Руфинъ.
-- Ты хотѣлъ разсказать мнѣ его исторію.
-- Я разскажу ее тебѣ въ унктуаріи.
Но въ унктуаріи вниманіе Виниція привлекли необыкновенной красоты невольницы, которыя ожидали купающихся. Двѣ негритянки, подобныя великолѣпнымъ статуямъ изъ чернаго дерева, стали натирать ихъ тѣла тонкими благовоніями Аравіи; другія, искусныя чесальщицы фригіянки, держали въ мягкихъ и гибкихъ, какъ змѣи, рукахъ полированныя стальныя зеркала, а двѣ, уже прямо напоминавшія красотой богинь, греческія дѣвушки съ острова Коса, ждали, какъ vestiplicae, когда придетъ время укладывать живописными складками тоги господъ.
-- Зевсъ-тучегонитель!-- сказалъ Маркъ Виницій,-- какой выборъ у тебя!
-- Я предпочитаю качество количеству,-- отвѣтилъ Петровы.-- Вся моя фамилія въ Римѣ не превышаетъ четырехсотъ головъ. Впрочемъ, я думаю, что для личныхъ услугъ развѣ только однимъ выскочкамъ можетъ понадобиться большее число людей.
-- Лучшихъ тѣлъ даже у мѣднобородаго нѣтъ,-- продолжалъ раздувая ноздри, Виницій.
Петроній отвѣчалъ на это съ дружескою небрежностью.
-- Ты -- мой родственникъ, а я не такъ не податливъ, какъ Бассъ и не такой педантъ, какъ Авлъ Плавцій.
Виницій, услышавъ это послѣднее имя, на минуту забылъ о гречанкахъ съ острова Коса, поднялъ голову и спросилъ:
-- Почему тебѣ въ голову пришелъ Авлъ Плавцій? Развѣ ты знаешь, что я вывихнулъ руку, не доѣзжая до города, и нѣсколько дней провелъ въ его домѣ? Плавцій случайно въ это время проѣзжалъ и, видя мои страданіе, привезъ меня къ себѣ. Его лѣкарь, Меріонъ, вылѣчилъ меня. Объ этомъ собственно я я хотѣлъ поговорить съ тобою.
-- Въ чемъ дѣло? Не влюбился ли ты, чего добраго, въ Помпонію? Въ такомъ случаѣ жаль мнѣ тебя: она не молода и добродѣтельна'. Я не могу себѣ представить худшаго сочетанія. Брр!
-- Не въ Помпонію,-- сказалъ Виницій.
-- Тогда въ кого же?
-- Если бъ я самъ зналъ, въ кого! Но я даже хорошо не знаю, какъ ея имя -- Лигія или Каллина: въ домѣ ее называютъ Лигіей, потому что она происходитъ изъ лигійскаго народа, и, кромѣ того, у нея есть свое варварское имя -- Каллина. Странный домъ у этого Плавція! Чистый муравейникъ, и тихо, какъ въ Субіакскихъ лѣсахъ. Въ теченіе нѣсколькихъ дней и я не подозрѣвалъ, что около меня обитаетъ божество, но одинъ разъ на разсвѣтѣ увидалъ, какъ она купается въ садовомъ фонтанѣ. И клянусь тебѣ пѣной, изъ которой родилась Афродита, что лучи зари насквозь проходили черезъ ея тѣло. Мнѣ казалось, что когда солнце взойдетъ, она растаетъ въ его лучахъ, какъ таетъ Аврора. Съ той поры я видѣлъ ее два раза и забылъ, что такое спокойствіе. У меня нѣтъ никакихъ другихъ желаній, я не хочу знать, что можетъ мнѣ дать городъ, не хочу женщинъ, не хочу золота, ни коринѳской мѣди, ни янтаря, ни вина, ни пировъ,-- я хочу только одну Лигію. Я откровенно говорю тебѣ, Петроній. что тоскую о ней такъ, какъ тосковалъ о Позиѳеѣ. Сонъ, изображенный на мозаикѣ твоего тепидарія,-- тоскую по цѣлымъ днямъ и ночамъ.
-- Если она рабыня, то купи ее.
-- Она не рабыня.
-- Что же она такое? вольноотпущенница Плавція?
-- Она никогда не была невольницей, поэтому не можетъ быть отпущенной на свободу.
-- Значитъ?..
-- Не знаю: царская дочь или что-то въ этомъ родѣ. Если ты хочешь послушать меня, я сейчасъ же удовлетворю твое любопытство. Исторія неособенно длинная. Ты, можетъ быть, лично зналъ Ваннія, царя свевовъ, изгнаннаго изъ своей страны и который долго прожилъ въ Римѣ и даже прославился счастливою игрой въ кости и умѣньемъ управлять колесницей. Царь Друзъ снова возвелъ его на тронъ. Ваяній, который въ самомъ дѣлѣ былъ твердый человѣкъ, сначала царствовалъ хорошо и счастливо велъ войны, а потомъ началъ ужъ черезчуръ грабить не только сосѣдей, но и своихъ свевовъ. Тогда Вангіонъ и Сигонъ, два его племянника, сыновья Вибилія, царя германдуровъ, рѣшили принудить его снова поѣхать въ Римъ, попытать счастіе въ кости.
-- Я помню,-- это было въ недавнія времена, при Клавдіи.
-- Да. Вспыхнула война. Ваяній призвалъ на помощь язиговъ, а его милые племянники -- лигійцевъ, которые, услыхавъ о богатствѣ Ваннія и, прельстившись надеждою на добычу, нахлынули въ такомъ количествѣ, что самъ императоръ Клавдій началъ опасаться за спокойствіе границы. Клавдій не хотѣлъ вмѣшиваться въ войну съ варварами, но онъ все-таки приказалъ Гистеру, который командовалъ дунайскимъ легіономъ, внимательно слѣдитъ за ходомъ войны и не дозволять нарушить наше спокойствіе. Тогда Гистеръ потребовалъ отъ лигійцевъ обѣщанія, что они не перейдутъ нашу границу. Лигійцы не только обѣщались, но выдали заложниковъ, среди которыхъ находились жена и дочь ихъ вождя... Тебѣ извѣстно, что варвары выступаютъ на войну съ женами и дѣтьми... Такъ вотъ моя Лигія и есть дочь этого вождя.
-- Откуда ты знаешь все это?
-- Мнѣ разсказывалъ самъ Авлъ Плавцій. Лигійцы дѣйствительно не перешли границы, но варвары появляются, какъ буря, и уходятъ съ такою же стремительностью. Такъ исчезли и лигійцы со своими турьими рогами на головѣ. Они побили свевовъ и язиговъ Ваннія, но ихъ царь тоже погибъ,-- лигійцы ушли съ добычей, а заложницы остались въ рукахъ Гистера Мать вскорѣ умерла, Гистеръ не зналъ, что дѣлать съ дочерью, и отослалъ ее къ правителю всей Германіи, Помпонію. Послѣдній, послѣ войны съ каттами, возвратился въ Римъ, гдѣ Клавдій, какъ ты знаешь, разрѣшилъ ему тріумфъ. Дѣвочка шла за колесницей побѣдителя, но послѣ торжества заложницу нельзя было считать за плѣнницу и Помпоній, не зная, что съ нею дѣлать, отдалъ ее своей сестрѣ, Помпоніи Грецинѣ, женѣ Плавція. Въ этомъ домѣ, гдѣ все, начиная съ господъ и кончая курами на птичьемъ дворѣ, добродѣтельно, Лигія выросла такою же, увы, добродѣтельною, какъ сама Гредина, и такою прекрасною, что даже сама Поппея въ сравненіи съ ней казалась бы осеннею фигой возлѣ гиперборейскаго яблока.
-- Ну, и что же?
-- И, повторяю тебѣ, съ того мгновенія, когда я увидалъ, какъ солнечные лучи пронизывали ея тѣло насквозь, я влюбился въ нее безъ памяти.
-- Развѣ она также прозрачна, какъ молодая сардинка?
-- Не шути, Петроній, а если тебя вводитъ въ заблужденіе свобода, съ которой я говорю о своей страсти, то знай, что часто блестящее платье скрываетъ глубокія раны. Могу тебѣ сказать еще, что возвращаясь изъ Азіи, я провелъ одну ночь въ храмѣ Мопса, чтобы видѣть пророческій сонъ. И вотъ, во снѣ мнѣ явился самъ Мопсъ я предсказалъ, что въ жизни моей, благодаря любви, произойдетъ большая перемѣна.
-- Я слышалъ, какъ Плиній говорилъ, что не вѣрить въ боговъ, но вѣритъ въ сны, и, можетъ быть, онъ былъ правъ. Мои шутки не мѣшаютъ мнѣ думать иногда, что, дѣйствительно, существуетъ только одно божество,-- вѣчное, всемогущее, творческое,-- Venus Genitrix. Она сливаетъ въ одно души, тѣла я вещи. Эротъ вызвалъ свѣтъ изъ хаоса. Хорошо ли онъ сдѣлалъ, вопросъ не въ томъ, но разъ это такъ, мы должны признать его могущество, хотя намъ дозволяется и не благословлять его.
-- Ахъ, Петромій! На свѣтѣ легче философствовать, чѣмъ дать добрый совѣть.
-- Скажи мнѣ, чего же именно ты хочешь?
-- Я хочу обладать Лигіею. Я хочу, чтобы мои руки, которыя теперь обнимаютъ только воздухъ, могли обнять ее и прижать къ груди. Хочу впивать ея дыханіе. Еслибъ она была рабыня, я отдалъ бы за нее Авлу сто дѣвушекъ, съ ногами, вымазанными мѣломъ, въ знакъ того, что ихъ въ первый разъ выставляютъ на продажу Я хочу видѣть ее въ своемъ домѣ до тѣхъ поръ, пока голова моя не побѣлѣетъ, какъ Соракта зимою.
-- Она хотя и не невольница, но, однако принадлежитъ къ фамиліи Плавція, и, какъ брошенный ребенокъ, можетъ считаться какъ alumna. Плавцій, если бы захотѣлъ,-- могъ бы уступить ее тебѣ.
-- Значитъ, ты не знаешь Помпоніи Гредины. Наконецъ, они оба привязаны къ ней, какъ въ родной дочери.
-- Помпонію я знаю. Настоящій кипарисъ. Еслибъ она не была женою Авла, ее можно бы нанимать въ качествѣ плакальщицы. Со времени Юліи она же снимала темной столы и вообще кажется такою, какъ будто бы ври жизни ходитъ по лугу, поросшему асфоделями. Притомъ, она univira,-- какой-то фениксъ среди нашихъ женъ, разводившихся по четыре и пяти разъ. Кстати, ты слышалъ, будто бы фениксъ дѣйствительно вывелся въ верхнемъ Египтѣ, что случается не чаще, какъ одинъ разъ въ пятьсотъ лѣтъ?
-- Петроній, Петроній! О фениксѣ мы поговоримъ когда-нибудь въ другой разъ.
-- Что же я тебѣ скажу, милый Маркъ? Авла Плавція я знаю, и хотя онъ осуждаетъ мой образъ жизни, но, все-таки, питаетъ ко мнѣ нѣкоторую симпатію, а можетъ быть и уважаетъ болѣе, чѣмъ другихъ,-- онъ знаетъ, что я никогда не былъ доносчикомъ, какъ, напримѣръ, Домицій Аферъ, Тигеллинъ и вся шайка друзей Агенобарба. Притомъ не выдавая себя за стоика, я иногда морщился при видѣ такихъ поступковъ Нерона, на которые Сенека и Бурръ смотрѣли сквозь пальцы. Если ты думаешь, что я могу выхлопотать ее для тебя у Авла,-- я къ твоимъ услугамъ.
-- Я думаю, что ты можешь. Ты имѣешь вліяніе на него, а твой неистощимый умъ найдетъ какое-нибудь средство. Если бы ты вникъ въ положеніе вещей и поговорилъ съ Плавціемъ...
-- Ты преувеличиваешь и мое вліяніе, и мою находчивость, но если дѣло требуетъ только этого, то я переговорю съ Плавціемъ, какъ только онъ переѣдетъ въ Римъ.
-- Они уже вернулись два дня тому назадъ.
-- Въ такомъ случаѣ, пойдемъ въ триклиній,-- насъ ждетъ завтракъ, а потомъ, подкрѣпивъ силы, прикажемъ отнести насъ къ Плавцію.
-- Ты всегда былъ дорогъ мнѣ,-- живо проговорилъ Виницій,-- но теперь, кажется, я прикажу среди своихъ ларовъ поставить твою статую, вотъ такую чудесную, какъ эта,-- и буду приносить ей жертвы.
Онъ повернулся къ статуямъ, украшавшимъ сплошь всю стѣну комнаты, пропитанной благоуханіями, и указалъ рукою на статую Петронія въ видѣ Гермеса съ посохомъ въ рукѣ.
Затѣмъ онъ прибавилъ:
-- Клянусь свѣтомъ Геліоса! Если божественный Парисъ былъ похожъ на тебя, я не удивляюсь Еленѣ.
Въ этомъ восклицаніи было столько лести, сколько и искренности; Петроній, хотя болѣе старшій годами и менѣе атлетически сложенный, былъ красивѣе Виниція. Римскія женщины восхищались не только гибкости его ума и вкусомъ, за который онъ былъ обязанъ прозвищемъ arbiter elegantiamm, но и тѣломъ его. Восхищеніе это было видно даже и на лицѣ двухъ гречанокъ, которыя теперь укладывали складки его тоги. Одна изъ гречанокъ, Эвника, втайнѣ влюбленная въ Петронія, съ кротостью и обожаніемъ смотрѣла ему въ глаза.
Но Петроній не обращалъ на это вниманія и, только улыбнувшись Виницію, началъ цитировать изрѣченіе Сенеки о женщинахъ:
-- Animal impudens... etc.
Затѣмъ онъ обнялъ рукою молодого человѣка и повелъ въ триклиній.
Въ унктуаріи двѣ гречанки, фригійки и негритянки начали убирать мази. Въ это время изъ-за откинутой занавѣски фригадерія показались, 70ловы двухъ бальнеаторовъ и послышалось тихое "шш!" На этотъ призывъ одна изъ гречанокъ, фригійки и эѳіопки повернулись и мгновенно исчезли за занавѣской. Въ баняхъ наступила пора разгула и разврата, а надсмотрщикъ не мѣшалъ этому, потому что и самъ нерѣдко принималъ участіе въ подобныхъ пиршествахъ. Догадывался объ этомъ и Петроній, но, какъ человѣкъ разсудительный и не любящій наказывать, смотрѣлъ на эти продѣлки сквозь пальцы.
Въ унктуаріи осталась только одна Эвника. Съ минуту она прислушивалась къ удаляющимся голосамъ и смѣху, наконецъ, взяла украшенную янтаремъ и слоновою костью скамейку, на которой сидѣлъ Петроній, и осторожно придвинула ее къ его статуѣ.
Унктуарій былъ залить солнечными лучами и красками, которыя отражались отъ его стѣнъ, выложенныхъ цвѣтнымъ мраморомъ.
Эвника встала на скамейку и, очутившись наравнѣ со статуей, откинула назадъ золотистые волосы и прижавшись своимъ розовымъ тѣломъ къ бѣлому мрамору, въ упоеніи стала осыпать поцѣлуями холодныя уста статуи Петронія.
Послѣ закуски, которая называлась завтракомъ, за которую два друга сѣли тогда, когда простые смертные давно уже вышли изъ-за своего полуденнаго обѣда, Петроній предложилъ немного подремать. По его мнѣнію, для посѣщенія гостей было еще рано. Правда, есть люди, которые начинаютъ навѣщать своихъ знакомыхъ при восходѣ солнца, да еще, вдобавокъ, считаютъ этотъ обычай за древне-римскій, но онъ, Петроній, находитъ это варварствомъ. Удобнѣе всего время послѣ полудня, но не раньше, однако, чѣмъ солнце опустится въ сторону Юпитера Капитолійскаго и не начнетъ бросать своихъ косвенныхъ лучей на Форумъ. Осенью днемъ еще жарко, и люди охотно спятъ послѣ ѣды. Въ это время пріятно прислушиваться въ шуму фонтана и, пройдя обязательные тысячу шаговъ, вздремнуть подъ краевыми лучами солнца, проходящими сквозь пурпурную, на половину задернутую занавѣску.
Вицицій согласился, и они стали ходить взадъ и впередъ, небрежно бесѣдуя о томъ, что слышно въ городѣ, а отчасти и философствуя надъ жизнью. Потомъ Петроній ушелъ въ кубикулъ но спалъ недолго. Черезъ полчаса онъ вышелъ, приказалъ принести себѣ вервены, понюхалъ и началъ натирать ею свои руки и виски.
-- Ты не повѣришь, какъ это оживляетъ и освѣжаетъ,-- сказалъ онъ.-- Теперь я готовъ.
Носилки ждали давно ихъ. Они сѣли и приказали нести себя на Vicus Pariicus, въ домъ Авда. Вилла Петронія находилась на нижнемъ склонѣ Палатина, около такъ называемыхъ Каринъ; кратчайшая дорога шла ниже форума, но такъ какъ Петроній захотѣлъ зайти къ ювелиру Идонемму, то приказалъ нести черезъ Vicus Аpollinis и форумъ, въ сторону Vicus Sceleratus, на углу которой было множество тавернъ всякаго рода.
Рослые негры подняли носилки о двинулись въ путь въ предшествіи особыхъ рабовъ-скороходовъ. Петроній, время отъ времени, молча, подносилъ къ носу свои ладони, пахнущія вервеной, и, казалось, думалъ о чемъ-то, но, наконецъ, сказалъ:
-- Мнѣ приходитъ въ голову, что если твоя лѣсная богиня не рабыня, то легко могла бы покинуть домъ Плавція и перейти въ твой домъ. Ты окружилъ бы ее любовью и осыпалъ богатствомъ, какъ и я мою боготворимую Хризотемиду, которою, между нами, я настолько же пресытился, насколько и она мною.
Маркъ покачалъ головою.
-- Нѣтъ?-- спросилъ Петроній.-- Въ худшемъ случаѣ, дѣло дошло бы до цезаря, а ты можешь быть увѣренъ, что, хотя-бы благодаря моему вліянію, нашъ мѣднобородый будетъ на твоей сторонѣ.
-- Ты не знаешь Лигіи!-- отвѣтилъ Виницій.
-- Тогда позволь спросить тебя, знаешь-ли ты ее самъ? Ты говорилъ съ нею? признавался ей въ любви?
-- Я видѣлъ ее сначала у фонтана, а потомъ два раза встрѣчался съ нею. Помню, во время пребыванія въ домѣ Авла я жилъ въ боковой пристройкѣ, предназначенной для гостей, а съ своей вывихнутой рукой не могъ садиться за общій столъ. Только наканунѣ дня моего отъѣзда я встрѣтилъ Лигію за ужиномъ, но мнѣ не удалось обмѣняться съ нею ни однимъ словомъ. Я вынужденъ былъ слушать повѣствованія Авла объ его побѣдахъ, одержанныхъ въ Британіи, а потомъ "объ упадкѣ мелкихъ земельныхъ хозяйствъ въ Италіи, что старался предотвратить еще Лициній Столонъ. Вообще, я не знаю, способенъ-ли Авлъ говоритъ о чемъ-нибудь другомъ, и не думай, что намъ удастся отдѣлаться отъ этого, развѣ если ты захочешь слушать его разсужденія объ изнѣженности теперешнихъ временъ. У Плавція на птичникѣ много фазановъ, но ихъ не рѣжутъ, потому что всякій съѣденный фазанъ приближаетъ конецъ римскаго могущества... Въ другой разъ я встрѣтилъ Лигію возлѣ самой цистерны, въ рукахъ у нея былъ только что сорванный тростникъ, она погружала его метелку въ воду и кропила ирисы, растущіе вокругъ цистерны. Посмотри на мои колѣна. Клянусь щитомъ Геракла, они по дрожали, когда на наши полки съ воемъ шли полчища парѳянъ, но и мои колѣна дрогнули у этой цистерны. Смѣшавшійся, какъ мальчикъ, который еще носитъ буллу на шеѣ, я только глазами молилъ ее о любви и долго не могъ вымолвить ни слова.
Петроній съ завистью посмотрѣлъ на него.
-- Счастливецъ!-- сказалъ онъ.-- Какъ бы міръ и жизнь не были дурны, въ нихъ останется одно хорошее -- молодость.
И черезъ минуту онъ спросилъ:
-- Ты такъ и не заговорилъ съ ней?
-- О, нѣтъ! Немного придя въ себя, я сказалъ, что возвращаюсь изъ Азіи, что сильно ушибъ себѣ руку, не доѣзжая до города, и жестоко страдалъ, но когда мнѣ приходится покидать этотъ гостепріимный домъ, я вижу, что въ немъ страданіе гораздо лучше наслажденія въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ, хворать лучше, чѣмъ быть здоровымъ въ другомъ домѣ. Она слушала меня въ смущеніи, съ поникшей головой, чертя что-то тростникомъ по песку. Потомъ она подняла глаза, посмотрѣла на начерченные ею знаки, какъ бы собираясь спросить о чемъ-то, и вдругъ исчезла, какъ гамадріада отъ глуповатаго фавна.
-- Должно быть, у нея красивые глаза.
-- Какъ море, и я утонулъ въ нихъ, точно въ морѣ. Повѣрь мнѣ, Архипелагъ не такъ лазуренъ. Черезъ минуту прибѣжалъ маленькій Плавцій и началъ о чемъ-то спрашивать, но я не понялъ что ему нужно.
-- О, Аѳина!-- воскликнулъ Петроній,-- сними съ глазъ этого юноши повязку, которую надѣлъ ему Эротъ, не то онъ разобьетъ себѣ голову о колонны храма Венеры!
Потомъ онъ обратился къ Винидію:
-- О, ты, весенняя почка на деревѣ жизни, ты первая зеленая вѣтвь винограда!.. Я долженъ былъ бы, вмѣсто дома Плавція, приказать нести тебя въ домъ Гелоція, гдѣ находится школа для незнакомыхъ съ жизнью мальчиковъ.
-- Что ты хочешь сказать этимъ?
-- А что она начертила на пескѣ? Не имя-ли Амура, не сердце-ли, пронзенное стрѣлой, или что-нибудь такое, изъ чего бы ты могъ узнать, что сатиры уже нашептали этой нимфѣ о разныхъ тайнахъ жизни? Что обозначали эти знаки?
-- Я раньше надѣлъ тогу, чѣмъ ты думаешь,-- сказалъ Виницій,-- и, прежде чѣмъ прибѣжалъ маленькій Авлъ, я уже внимательно смотрѣлъ на эти знаки. Я, вѣдь, знаю, что и въ Греціи, и въ Римѣ дѣвушки чертятъ на пескѣ признанія, которыя не хотятъ произнести ихъ уста... Однако, угадай, что начертила она?
-- Если не то, что я предполагалъ, то мнѣ не угадать.
-- Рыбу.
-- Что?
-- Я говорю -- рыбу. Должно-ли это было обозначать, что въ ея жилахъ до сихъ поръ течетъ холодная кровь, не знаю. Но ты, который назвалъ меня весеннею почкой на древѣ жизни, навѣрное, съумѣешь лучше меня растолковать этотъ знакъ.
-- Carissime! объ этихъ вещахъ спроси у Плинія. Онъ знаетъ толкъ въ рыбахъ. Если бы старый Апицій былъ живъ, то онъ также съумѣлъ бы отвѣтить на это, не даромъ же онъ, въ теченіе своей жизни съѣлъ больше рыбы, чѣмъ ея можетъ помѣститься въ Неаполитанскомъ заливѣ.
Разговоръ прервалъ шумъ толпы. Носилки съ Vicus Apollinis свернули на Воагини, а потомъ на форумъ, гдѣ въ ясные дни, передъ заходомъ солнца, собирались толпы празднаго народонаселенія, чтобы гулять между колоннъ, разсказывать и выслушивать новости, глазѣть на носилки съ знаменитыми людьми, а въ особенности заглядывать въ ювелирныя, книжныя и мѣняльныя лавки, къ торговцамъ шелковыми и бронзовыми издѣліями. Этими лавками были переполнены дома, занимавшіе часть рынка, напротивъ Капитолія. Половина форума, лежащая подъ навѣсомъ скалъ замка, уже погрузилась въ сумракъ, за то колонны стоящихъ выше храмовъ ярко золотились на синемъ небѣ и бросали длинныя тѣни на мраморныя плиты. Колоннъ повсюду было такое множество, что глазъ терялся въ нихъ, какъ въ лѣсу. Казалось, что этимъ зданіямъ и колоннамъ становится тѣсно другъ около друга. Они громоздились одни на другія, бѣжали вправо и влѣво, взбирались на холмы, прижимались къ стѣнѣ замка или одинъ къ другой, на подобіе большихъ и малыхъ, толстыхъ и тонкихъ, золотистыхъ и бѣлыхъ древесныхъ стволовъ. Надъ этикъ лѣсомъ блестѣли цвѣтные триглифы, изъ аровъ выступала изваянія боговъ; крылатая, золоченыя колесницы, какъ будто стремились сорваться съ крышъ и улетѣть въ воздухъ, въ лазурь, которая, такъ спокойно свѣшиваясь надъ этимъ городомъ храмовъ. По серединѣ и по краямъ рынка катилась волны народа; толпы гуляли водъ арками базилики Юлія Цезаря, сидѣли на ступеняхъ Кастора и Поллукса и кружились около маленькаго храма Весты, напоминая на этомъ мраморномъ фонѣ разноцвѣтные рои мотыльковъ или жуковъ. Сверху, со стороны святилища, посвященнаго "Jovi optimo, maximo" ("Юпитеру всеблагому, величайшему"), надвигались новыя волны; около Ростръ народъ слушалъ какихъ-то ораторовъ; тамъ и сямъ раздавались крики продавцовъ овощей, плодовъ, вина или воды съ фиговымъ сокомъ, зазыванія шарлатановъ, предлагаютъ чудодѣйственныя лѣкарства, отыскивателей кладовъ, толкователей сновъ. Кое-гдѣ къ шуму и крику примѣшивались звуки систра, египетской самбуки или греческой флейты, въ другихъ мѣстахъ набожные, больные или удрученные горемъ пробирались къ храмамъ со своими жeртвами. Стаи голубей, жадно набрасывающихся на жертвенное зерно, точно пестрыя и темныя пятна, то съ шумомъ взлетали наверхъ, то опускались внизъ на освободившіяся отъ толпы мѣста. Время отъ времени народъ разступался передъ носилками, въ которыхъ было видно красивое женское лицо или лицо сенатора съ окаменѣвшими и изможденными чертами. Разноязычная толпа вслухъ произносила ихъ имена съ добавленіемъ насмѣшекъ или похвалъ. Среди безпорядочныхъ группъ протискивались иногда идущіе мѣрнымъ шагомъ отряды солдатъ или стражи, охраняющихъ уличный порядокъ. Греческій языкъ слышался такъ же часто, какъ латинскій.
Виницій, который давно не былъ въ городѣ, не безъ любопытства смотрѣлъ на этотъ человѣческій муравейникъ, на этотъ Forum romanum (римскій форумъ), въ одно и то же время, и господствующій надъ всесвѣтной толпой и утопающій въ ней. Петроній угадалъ мысль своего спутника и сказалъ, что форумъ, это -- "гнѣздо квиритовъ безъ квиритовъ". Въ толпѣ мелькали эѳіопы, огромные свѣтловолосые обитатели далекаго сѣвера, британцы, галлы и германцы, косоглазые жителя Серикуна (въ средней Азіи), люди съ Евфрата и люди съ Инда, съ бородами, выкрашенными въ кирпичный цвѣтъ, сирійцы съ береговъ Оронта, съ вкрадчивыми черными глазами, высохшіе, какъ кость, обитатели аравійскихъ пустынь, евреи съ впалою грудью, египтяне, со своею неизмѣнно добродушною улыбкой, нумидійцы и африканцы, греки изъ Эллады, которые, наравнѣ въ римлянами, владѣли городомъ, но завоевали его при помощи искусства, ума и плутовства, греки съ острововъ, изъ Малой Азіи, Египта, Италіи и Нарбонской Галліи. Въ толпѣ рабовъ съ проколотыми ушами не было недостатка и въ свободной, праздной черни, которую цезарь забавлялъ, кормилъ и даже одѣвалъ; не мало толпилось и вольныхъ пришельцевъ, которыхъ въ гигантскій городъ привлекала легкая жизнь и разсчетъ на фортуну, и перекупщиковъ, и жрецовъ Сераписа съ пальмовыми вѣтвями въ рукахъ, и жрецовъ Изиды, на алтарь которой теперь возлагалось болѣе жертвъ, чѣмъ на алтарь Юпитера Капитолійскаго, и жрецовъ Кибелы, которые носили золотые плоды кукурузы, и жрецовъ третьестепенныхъ божествъ. На каждомъ шагу попадались восточныя танцовщицы въ яркихъ митрахъ на головахъ, продавцы амулетовъ, укротители змѣй и халдейскіе маги, наконецъ, люди безъ всякихъ занятій, которые каждую недѣлю являлись въ кладовыя надъ Тибромъ за хлѣбомъ, дрались изъ-за лоттерейныхъ билетовъ въ циркахъ, проводили ночи въ постоянно обваливающихся домахъ зарѣчной части города, а теплые солнечные дни въ криптопортикахъ, въ грязныхъ харчевняхъ Субурры, на мосту Мильвія или передъ "инсулами" знатныхъ римлянъ, откуда время отъ времени выбрасывали имъ остатки со стола рабовъ.
Петроній хорошо былъ знакомъ этой толпѣ. До ушей Виниція постоянно доходили слова: "Hic est!". Его любили за щедрость, но популярность его особенно возросла съ тѣхъ поръ, когда онъ ходатайствовалъ передъ цезаремъ за всю "фамилію", то-есть всѣхъ безъ различія пола и возраста невольниковъ префекта Педанія Секунда, приговоренныхъ къ смерти за то, что одинъ изъ рабовъ, доведенный до отчаянія, убилъ этого тирана. Правда, Петроній громко говорилъ, что до этого ему не было никакого дѣла, и онъ ходатайствовалъ передъ цезаремъ только какъ arbiter elegantiarum, эстетическое чувство котораго оскорбляла эта варварская рѣзня, достойная какихъ-нибудь скиѳовъ, а не римлянъ. Тѣмъ не менѣе, чернь, которая волновалась по поводу этой рѣзни, съ тѣхъ поръ полюбила Петронія.
Но Петроній не дорожилъ этой популярностью. Онъ помнилъ, что тотъ же народъ любилъ и Британика, котораго Неронъ отравилъ, и Агриппину, которую онъ приказалъ убить, и Октавію, у которой вскрыли жилы, а потомъ задушили въ горячемъ парѣ на Пандатаріи и Рубелія Плавта, который былъ сосланъ, Тразею, которому каждое утро угрожаетъ смертный приговоръ. Любовь народа скорѣе слѣдовало считать дурнымъ предзнаменованіемъ, а Петроній, не смотря на свой скептицизмъ, былъ суевѣренъ. Онъ презиралъ чернь по двумъ соображеніямъ: какъ аристократъ и какъ эстетикъ. Люди, отъ которыхъ пахло жареными бобами, которые они носили за пазухой, и, къ тому же, вѣчно охрипшіе отъ игры въ "мору" на перекресткахъ улицъ и въ перистиляхъ, не заслуживали, въ его глазахъ, названія людей.
Не отвѣчая по этому ни на рукоплесканія, ни на воздушные поцѣлуи толпы, Петроній разсказывалъ Марку о дѣлѣ Педанія, удивляясь измѣнчивости уличной черни, которая на другой день послѣ грознаго волненія рукоплескала Нерону, когда онъ ѣхалъ къ храму Юпитера Статора. У книжной лавки Авирна носилки остановились, Петроній вышелъ, купилъ украшенную рукопись и отдалъ ее Виницію.
-- Это подарокъ тебѣ,-- сказалъ одъ -- Благодарю,-- отвѣтилъ Виницій, потомъ посмотрѣлъ на титулъ и спросилъ:-- Satiricon? Это что-то новое. Чье это?
-- Мое. Но я не хочу итти по слѣдамъ Руфина, исторію котораго я хотѣлъ было разсказать тебѣ, или Фабриція Вайентона, поэтому о моемъ авторствѣ никто не знаетъ, и ты никому не говори.
-- Но ты говорилъ, что не пишешь стиховъ,-- сказалъ Виницій, перелистывая рукопись,-- а я вижу, что тутъ проза густо пересыпана стихами.
-- Когда будешь читать, обрати вниманіе на пиръ у Трималхіона. Что касается стиховъ, то они опротивѣли мнѣ съ тѣхъ поръ, какъ Неронъ сталъ писать поэмы. Вителлій, когда хочетъ облегчить себѣ желудокъ, засовываетъ себѣ въ горло палочку изъ слоновой кости, другіе употребляютъ перья фламинго, омоченныя въ оливковое масло, а я читаю стихи Нерона, и средство это мгновенно оказываетъ надлежащее дѣйствіе. Потомъ я могу ихъ хвалить если не съ чистымъ сердцемъ, то съ чистымъ желудкомъ.
Онъ снова остановилъ носилки у ювелира Идомена и, устроивъ дѣло съ геммами, приказалъ нести себя прямо въ домъ Авла.
-- Чтобы доказать тебѣ, что значитъ авторское самолюбіе, я разскажу тебѣ по дорогѣ исторію Руфина.
Но не успѣлъ онъ начать своей исторіи, какъ носилки повернули на Vicus Patricius и вскорѣ остановились передъ жилищемъ Авла. Молодой и здоровый janitor отворилъ двери ведущія въ остій, а сорока въ клѣткѣ надъ входомъ встрѣтила гостей крикомъ: Salve!
Идя въ атрій, Виницій сказалъ:
-- Замѣтилъ ты, что привратникъ здѣсь безъ цѣпи?
-- Это странный домъ,-- вполголоса отвѣтилъ Петроній.-- Вѣроятно, тебѣ извѣстно, что Помпонію Грецину подозрѣвали въ принадлежности къ суевѣрной восточной сектѣ, поклоняющейся какому-то Христу. Мнѣ кажется, что этимъ она обязана Криспиниллѣ, которая не можетъ простить Помпоніи, что ей хватило одного мужа на всю жизнь. Унивира!.. Теперь въ Римѣ легче найти миску порійскихъ рыжиковъ. Ее судили домашнимъ судомъ.
-- Дѣйствительно, это странный домъ. Потомъ я разскажу тебѣ, что видѣлъ и слышалъ здѣсь.
Они вошли въ атрій. Состоящій при немъ невольникъ, называющійся atriensis, послалъ номенклатора доложить о приходѣ гостей, а слуги въ это время подставили имъ кресла и скамеечки подъ ноги. Петроній, воображая, что въ этомъ домѣ царствуетъ вѣчное уныніе, раньше никогда не бывалъ, но теперь осматривался вокругъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ я чувствомъ разочарованія, потому что атрій производилъ скорѣе веселое впечатлѣніе. Сверху, сквозь широкое отверстіе, проникалъ снопъ яркаго свѣта, который тысячами искръ преломлялся въ фонтанѣ. Квадратный бассейнъ -- имплювій -- съ фонтаномъ посрединѣ, предназначенный для стока дождевой воды во время ненастной погоды, былъ обсаженъ анемонами и лиліями. Видимо, лиліи любили всѣ въ домѣ, потому что они росли вездѣ цѣлыми группами, и бѣлыя и красныя; также много было голубыхъ ирисовъ, нѣжные лепестки которыхъ были точно посеребрены водяною пылью. Посреди мокраго мха, покрывавшаго горшки съ лиліями, и густыхъ листьевъ виднѣлись бронзовыя статуетки, изображающія дѣтей и водяныхъ птицъ. Въ одномъ углу бронзовая лань наклоняла къ водѣ свою заржавѣвшую отъ сырости, зеленоватую голову, точно ее мучила жажда. Полъ атрія былъ мозаичный, стѣны частью облицованы краснымъ мраморомъ, расписаны рисунками деревьевъ, рыбъ, птицъ и грифовъ. Наличники дверей сосѣднихъ комнатъ были отдѣланы черепахой и даже слоновою костью; у стѣнъ, межъ деревьевъ, стояли статуи предковъ Авла. Повсюду былъ виденъ спокойный достатокъ, далекій отъ роскоши, но исполненный благородства и прочности.
Хотя обстановка Петронія была несравненно болѣе богата и изящна, онъ не могъ найти здѣсь ни одной вещи, которая бы оскорбляла его вкусъ, и уже обратился было съ этимъ замѣчаніемъ къ Виницію, какъ веларій отдернулъ занавѣсъ, отдѣляющую атрій отъ таблинума, и въ глубинѣ дома показался поспѣшно идущій Авлъ Плавцій.
То былъ человѣкъ, уже приближающійся къ вечерней порѣ жизни, съ головой, посеребренной сѣдиною, но крѣпкій, съ лицомъ энергичнымъ, немного короткимъ, немного напоминающимъ голову орла. На его лицѣ выражалось нѣкоторое недоумѣніе, даже безпокойство; замѣтно было, что неожиданное посѣщеніе друга, товарища и наперсника Нерона, его встревожило.
Петроній былъ слишкомъ свѣтскимъ и опытнымъ человѣкомъ, чтобы не замѣтить этого, и потому, послѣ первыхъ привѣтствій, со всѣмъ краснорѣчіемъ и изяществомъ, насколько его хватило, заявилъ, что приходитъ поблагодарить за гостепріимство, оказанное въ этомъ домѣ сыну его сестры, и что благодарность -- это единственная причина его посѣщенія, на которое, впрочемъ, онъ осмѣлился еще и благодаря своему старому знакомству съ Авломъ..
Авлъ, съ своей стороны, завѣрилъ Петронія, что онъ желанный гость, а что касается благодарности, то онъ самъ считаетъ себя въ долгу, хотя, вѣроятно, Петроній не догадывается, какую онъ услугу оказалъ ему.
Петроній дѣйствительно никакъ не могъ догадаться, въ чемъ дѣло Напрасно, поднявши кверху свои орѣховые глаза, онъ старался припомнить, какую услугу онъ могъ оказать не только Авлу, но и кому бы то ни было. Онъ не припомнилъ ничего, исключая развѣ того, что собирался сдѣлать теперь для Виниція. Помимо его воли, правда, что-нибудь подобное могло случиться, но, во всякомъ случаѣ, это вышло безъ его вѣдома.
-- Я люблю и очень уважаю Веспасіана,-- сказалъ, наконецъ. Авлъ,-- которому ты спасъ жизнь, когда, по несчастію, онъ однажды заснулъ во время чтенія стиховъ цезаря.
-- Да, онъ былъ счастливъ, не слышавъ этихъ стиховъ,-- отвѣтилъ Петроній,-- по не спорю, что дѣло могло бы окончиться несчастіемъ. Мѣднобородый непремѣнно хотѣлъ послать къ нему центуріона съ дружескимъ совѣтомъ открыть себѣ жилы
-- А ты, Петроній, подрядъ его на смѣхъ.
-- Да, или вѣрнѣе, какъ разъ наоборотъ. Я сказалъ ему, что если Орфей своей пѣсней умѣлъ усыплять дикихъ звѣрей, то тріумфъ Нерона равносиленъ тріумфу Орфея, коль скоро ему удалось усыпить Веспасіана Агенобарба можно порицать, но подъ условіемъ, чтобы въ маленькомъ порицаніи заключалась большая лесть. Наша милостивая августа, Поппея, отлично понимаетъ это.
-- Увы, теперь такія времена,-- отвѣтилъ Авлъ.-- У меня недостаетъ спереди двухъ зубовъ, ихъ выбилъ камнемъ британскій воинъ, и отъ этого слова выходятъ у меня иногда со свистомъ, но самую счастливую пору своей жизни я провелъ въ Британіи.
-- Самую доблестную,-- добавилъ Виницій.
Но Петроній, боясь, что старый вождь станетъ разсказывать о своихъ войнахъ, перемѣнилъ предметъ разговора. Говорятъ, въ окрестностяхъ Пренесты крестьяне нашли мертваго волченка о двухъ головахъ, а во время послѣдней грозы молнія сорвала фронтонъ съ храма Луны, что являлось чѣмъ-то неслыханнымъ въ столь позднюю осень. Разсказывалъ ему это нѣкто Котта, который прибавлялъ, что жрецы этого храма предвѣщаютъ паденіе города или, по меньшей мѣрѣ, паденіе какого-нибудь большого дома, и что это паденіе можно предотвратить лишь самыми чрезвычайными жертвами.
Авлъ замѣтилъ, что такими признаками пренебрегать нельзя. Что боги могутъ быть разгнѣваны распущенностью, перешедшею всякую мѣру, въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, а въ такомъ случаѣ умилостивительныя жертвы вполнѣ умѣстны.
На это Петроній сказалъ:
-- Твой домъ, Плавцій, не особенно великъ, хотя въ немъ живетъ великій человѣкъ; мой, правда, черезчуръ великъ для такого ничтожнаго владѣльца, но тоже малъ. А если дѣло идетъ о разрушеніи чего-нибудь такого огромнаго, какъ, напримѣръ "domus irausitoria", то стоитъ ли намъ приносить жертвы, чтобы спасти его отъ разрушенія?
Плавцій не отвѣтилъ на этотъ вопросъ. Эта осторожность даже немного обидѣла Петронія. При всемъ отсутствія чувства разницы между добромъ и зломъ, онъ никогда не былъ доносчикомъ и съ нимъ можно было говорить съ полною безопасностью. Онъ опять перемѣнилъ разговоръ и началъ восхвалять жилище Плавція и хорошій вкусъ, господствующій во всемъ домѣ.
-- Это старое гнѣздо,-- сказалъ Плавцій,-- и я ничего не измѣнилъ
здѣсь съ тѣхъ поръ, какъ оно перешло ко мнѣ по наслѣдству.
Теперь, при отдернутой занавѣси, отдѣляющей атрій отъ таблина, домъ былъ открытъ весь напролетъ, такъ что черезъ слѣдующій перестиль и большую залу -- взоръ проникалъ до самаго сада, виднѣвшагося вдали, какъ свѣтлая картина въ темной рамѣ. Изъ сада въ атрій доходили звуки дѣтскаго смѣха.
-- Ахъ, вождь,-- сказалъ Петроній,-- дозволь намъ вблизи прислушаться къ этому искреннему смѣху, который теперь удается слышать такъ рѣдко!
-- Охотно,-- сказалъ Плавцій и всталъ съ мѣста.-- Это мой маленькій Авлъ и Лигія играютъ въ мячъ. Но что касается смѣха, То я думаю, Петроній, что у васъ вся жизнь проходитъ въ немъ.
-- Жизнь достойна смѣха, вотъ всѣ и смѣются,-- отвѣтилъ Петроній,-- однако, здѣсь смѣхъ звучитъ иначе.
-- Но ты, Петроній,-- добавилъ Виницій,-- смѣешься не въ теченіе всего дня, а скорѣе въ теченіе всей ночи.
Они прошли всю длину дома и очутились въ саду, гдѣ Лигія и маленькій Авлъ играли въ мячи, которые поднимали съ земли и вновь подавали ямъ особо предназначенные для этого рабы-- сферисты. Петроній бросилъ быстрый взглядъ на Лигію, маленькій Авлъ подбѣжалъ къ Виницію, а тотъ склонилъ голову передъ прелестной дѣвушкой, которая стояла съ растрепанными слегка волосами, запыхающаяся и раскраснѣвшаяся.
Въ садовомъ триклиніи, осѣненномъ плющомъ, виноградомъ и жимолостью, сидѣла Помпонія Гредина, и гости пошли поздороваться съ нею. Петронію, хотя онъ и не бывалъ въ домѣ Плавція, Помпонія была знакома,-- онъ видалъ ее у Антистіи, дочери Рубелія Плавта, у Сенеки и у Поліона. Онъ не могъ преодолѣть нѣкотораго изумленія, которое овладѣвало имъ при видѣ ея грустнаго, хотя и яснаго лица, ея благородной фигуры. Помпонія до такой степени шла въ разрѣзъ съ его понятіями о женщинѣ, что этотъ человѣкъ, испорченный до мозга костей и самоувѣренный, какъ никто во всемъ Римѣ, не только чувствовалъ къ ней уваженіе, но даже въ ея присутствіи до нѣкоторой степени терялъ свою самоувѣренность. И теперь, благодаря ее за попеченія, оказанныя Виницію, онъ какъ бы невольно вставилъ слово Domina -- госпожа, а это слово никогда не приходило ему въ голову, когда онъ разговаривалъ съ Кальвіей, Криспиниллой, Скрибоніей, Валеріей, Солиной и другими женщинами большого свѣта. Послѣ первыхъ привѣтствій онъ выразилъ сожалѣніе, что видитъ Помпонію такъ рѣдко, что ее нельзя встрѣтить ни въ циркѣ, ни въ амфитеатрѣ. Помпонія положила свою руку на руку мужа и спокойно отвѣтила:
-- Мы старѣемся и оба начинаемъ все больше любить уединеніе нашего дома.
Петроній хотѣлъ сказать что-то, но Авлъ Плавцій добавилъ своимъ свистящимъ голосомъ:
-- И мы чувствуемъ себя какъ то все болѣе и болѣе чуждыми среди людей, которые даже нашихъ римскихъ боговъ называютъ греческими именами.
-- Съ нѣкотораго времени боги стали только риторическими фигурами,-- небрежно замѣтилъ Петроній,-- а такъ какъ риторикѣ насъ учили греки, то, мнѣ самому легче сказать, напримѣръ Гера, чѣмъ Юнона.
Сказавъ это, онъ посмотрѣлъ на Помпонію, какъ бы желая пояснить, что въ ея присутствіи онъ ни о какомъ другомъ божествѣ и подумать не могъ, а потомъ сталъ возражать противъ того, что она говорила о старости: "люди, дѣйствительно, старѣются быстро, но только тѣ, которые ведутъ совсѣмъ другой образъ жизни, а кромѣ того, есть лица, о которыхъ самъ Сатурнъ, какъ бы забываетъ".
Петроній говорилъ искренно; хотя жизнь Помпоніи Грецины клонилась къ закату, но лицо ея сохранило рѣдкую свѣжесть, и, несмотря на темное платье, несмотря на важность и грусть, она имѣла видъ еще совершенію молодой женщины.
Тѣмъ временемъ маленькій Авлъ, который подружился съ Виниціемъ еще раньше, сталъ упрашивать его поиграть въ мячъ. За мальчикомъ вошла въ триклиній и Лигія. Подъ сѣнью плюща, съ солнечными пятнами, перебѣгающими по ея лицу, она теперь показалась Петронію болѣе красивою, чѣмъ на первый взглядъ, и дѣйствительно похожею на нимфу. До сихъ поръ онъ не обмѣнялся съ нею ни однимъ словомъ, но теперь всталъ, склонилъ свою голову и, вмѣсто обычныхъ привѣтствій, началъ цитировать слова, которыми Одиссей привѣтствовалъ Наизикаю:
"Если одна изъ богинь ты, владычицъ пространнаго неба,
То съ Артемидою только, великою дочерью Зевса,
Можешь сходна быть лица красотою и станомъ высокимъ;
Если-жъ одна ты изъ смертныхъ, подъ властью судьбины живущихъ,
То несказанно блаженны отецъ твой и мать, и блаженны
Братья твои..."
Даже Помпоніи понравилась изящная любезность этого свѣтскаго человѣка. Лигія слушала смущенная, раскраснѣвшаяся, не смѣющая поднять глазъ. Но мало-по-малу въ углахъ ея губъ заиграла шаловливая улыбка,-- ей было и стыдно, и хотѣлось отвѣтить. Послѣднее желаніе превозмогло, она вдругъ подняла глаза на Петронія и отвѣтила ему слова Навзикаи, залпомъ, какъ-будто отвѣчала урокъ:
"Странникъ, конечно, твой родъ знаменитъ, ты, я вижу, разуменъ..."
Тутъ она повернулась и убѣжала, какъ спугнутая птица.
Теперь Петронію пришла очередь удивляться,-- онъ не ожидалъ услышать гомеровскій стихъ изъ устъ дѣвушки, о варварскомъ происхожденіи которой раньше слышалъ отъ Виниція. Онъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на Помпонію, но та не могла дать ему разъясненія, потому что въ это время съ улыбкой наблюдала, какая гордость разлилась по лицу стараго Авла.
Авлъ никакъ не могъ скрыть своего удовольствія. Прежде всего, онъ любилъ Лигію, какъ родную дочь, а потомъ, несмотря на свои староримскія предубѣжденія, заставлявшія его громить греческій языкъ и увлеченіе имъ, онъ считалъ его верхомъ образованности. Самъ онъ никогда не могъ хорошо научиться по-гречески и въ глубинѣ души скорбѣлъ объ этомъ, и теперь былъ радъ, что этому изящному вельможѣ, да еще и писателю, который готовъ былъ считать его домъ чуть ли не варварскимъ, въ этомъ же самомъ домѣ отвѣтили стихомъ и языкомъ Гомера.
-- У насъ въ домѣ есть педагогъ, грекъ,-- сказалъ онъ, обращаясь къ Пэтронію.-- Онъ учитъ нашего сына, дѣвочка прислушивается къ урокамъ. Это -- скромная птичка, но славная, и мы съ женой привыкли къ ней.
Петроній сквозь вѣтви плюща и жимолости смотрѣлъ, какъ трое молодыхъ людей играютъ въ мячъ. Виницій сбросилъ тогу и только въ одной туникѣ подбрасывалъ кверху мячъ, который старалась поймать Лигія, доящая противъ него съ поднятыми руками. Дѣвушка на первый взглядъ не особенно понравилась Петронію; она показалась ему черезчуръ худощавою, но въ триклинія онъ разсмотрѣлъ ее ближе и подумалъ, что такою можетъ представляться только утренняя заря, и, какъ знатокъ, понялъ, что въ ней таится какая-то особенная прелесть. Онъ на все обратилъ вниманіе и все оцѣнилъ: и розовое прозрачное лицо, и свѣжія уста, какъ будто созданныя для поцѣлуевъ, и синіе, какъ лазурь моря, глаза, и алебастровую бѣлизну лба, и пышность темныхъ волосъ, отливающихъ на сгибахъ отблескомъ янтаря или коринѳской мѣди, и стройную шею, и "божественныя" очертанія плечъ, и всю гибкую тонкую фигуру, дышащую молодостью мая и только что распустившихся цвѣтовъ. Въ немъ проснулся художникъ и поклонникъ красоты, ежъ почувствовалъ, что подъ статуей этой дѣвушки можно было бы водписать "весна". Ему вдругъ вспомнилась своя Хризотемида и ему захотѣлось расхохотаться. Со своими волосами, осыпанными золотою пудрой и начерненными бровями, она показалась ему изрядно увядшею, чѣмъ-то вродѣ пожелтѣвшей розы, начинавшей ронять лепестки. А, однако, ему завидовалъ весь Римъ. Потомъ ему пришла на мысль Поппея, и эта прославленная красавица показалась ему бездушною восковою маской. А вотъ въ этой дѣвушкѣ, съ танагрскими чертами лица, была не только весна, но и сверкающая Психея, которая просвѣчивала сквозь ея розовое тѣло, какъ огонь сквозь лампаду.
"Виницій правъ,-- подумалъ онъ,-- а моя Хризотемида стара... стара, какъ Троя!"
Затѣмъ, обратившись къ Помпоніи Грецинѣ и, указывая на садъ, онъ сказалъ:
-- Я теперь понимаю, домина, что при такихъ дѣтяхъ вы предпочитаете свой домъ пирамъ на Палатинѣ и цирку.
-- Да,-- отвѣтила она и посмотрѣла въ сторону маленькаго Авла и Лигіи.
Старый вождь сталъ разсказывать исторію дѣвушки и то, что слышалъ когда-то отъ Гистера о живущемъ на угрюмомъ сѣверѣ лигійскомъ народѣ.
Игра въ мячъ закончилась, и молодые люди гуляли по саду, отражаясь на темномъ фонѣ миртовъ и кипарисовъ, какъ три бѣлыя статуи. Лигія держала маленькаго Авла за руку. Наконецъ, они сѣли на скамью у рыбнаго садка, занимавшаго середину сада. Авлъ вскорѣ вскочилъ и побѣжалъ пугать рыбу, а Виницій продолжалъ разговоръ, начатый вовремя прогулки:
-- Да,-- говорилъ онъ низкимъ дрожащимъ голосомъ.-- Едва я сбросилъ претексту, какъ меня послали въ азіатскіе легіоны. Съ городомъ я не познакомился, не познакомился ни съ жизнью, ни съ любовью. Правда, я заучилъ кое-что изъ Анакреона и Горація, но не съумѣлъ бы такъ, какъ Петроній, говорить стихами тогда, когда умъ нѣмѣетъ отъ восторга, когда не находишь и своихъ словъ. Мальчикомъ я ходилъ въ школу Музонія, который говорилъ намъ, что счастіе состоитъ въ томъ, чтобы желать того, чего желаютъ боги, и, значитъ, зависитъ отъ нашей воли, а я думаю, что есть иное, большее, лучшее счастіе, независящее отъ нашей воли, и это счастіе можетъ дать только одна любовь, счастія этого ищутъ сами боги, вотъ и я. Лигія, который до сихъ поръ не извѣдалъ любви, также ищу ту, которая захотѣла бы одарить меня счастіемъ.
Онъ умолкъ и съ минуту слышенъ былъ только легкій плескъ воды, въ которую маленькій Авлъ бросалъ камешки. Но вскорѣ Виницій началъ говорить опять голосомъ еще болѣе мягкимъ и тихимъ:
-- Ты, вѣдь, знаешь сына Веспасіана, Тита? Говорятъ, едва выйдя изъ юношескаго возраста, онъ такъ полюбилъ Веронику, что тоска чуть не довела его до могилы... Лигія, и я способенъ такъ любить!.. Богатство, слава, власть,-- все это дымъ, суета! Богатый найдетъ человѣка еще болѣе богатаго, чѣмъ онъ самъ; прославленнаго мужа затмитъ болѣе громкая слава другого, сильнаго побѣдить болѣе сильный... Но неужели самъ цезарь, неужели даже боги могутъ испытывать большее наслажденіе, быть болѣе счастливыми, чѣмъ простой смертный, когда къ его груди прижимается дорогая грудь, когда его уста касаются любимыхъ устъ?.. Любовь равняетъ насъ съ богами,-- Лигія!
Она слушала съ тревогой, съ удивленіемъ и съ такимъ чувствомъ, какъ будто бы внимала звукамъ греческой киѳары или цитры. Минутами ей казалось, что Виницій поетъ какую-то чудную пѣснь, которая вливается въ ея уши, волнуетъ въ ней кровь, заставляетъ замирать ея сердце и страхомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какою-то непонятною радостью... Ей казалось, что онъ говоритъ что-то такое, что въ ней самой было и раньше, но въ чемъ она не умѣла отдать себѣ отчета. Она чувствовала, что въ ней пробуждается то, что дремало до сихъ поръ, и что въ эту минуту смутныя грезы выливаются все болѣе и болѣе въ отчетливыя и обаятельныя формы.
Солнце давно уже закатилось за Тибръ и стояло низко надъ Яникульскимъ холмомъ. Багряный свѣтъ озарялъ неподвижные кипарисы. Лигія подняла на Виниція свои голубые глаза, точно стряхнувшіе съ себя дремоту, и вдругъ, залитый блескомъ зари, наклонившійся надъ нею съ умоляющими глазами, онъ показался ей болѣе прекраснымъ, чѣмъ всѣ люди, чѣмъ всѣ греческіе и римскіе боги, статуи которыхъ случалось ей видѣть на фронтонахъ храмовъ. А онъ, слегка обхвативъ своими пальцами ея руку повыше локтя, спросилъ:
-- Неужели ты не догадываешься, Лигія, зачѣмъ я говорю тебѣ все это?
-- Нѣтъ,-- отвѣчала она такъ тихо, что Виницій едва могъ разслышать.
Но онъ не повѣрилъ ей и, все сильнѣе сжимая ея руку, прижалъ
бы къ своему бьющемуся сердцу и обратился бы къ ней съ пламенными признаніями, если бы на тропинкѣ, обрамленной миртами, не показался старый Авлъ и не сказалъ:
-- Солнце заходитъ, остерегайтесь вечерняго холода и не шутите съ Либитиной.
-- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Виницій,-- я до сихъ поръ не надѣлъ еще тоги и не почувствовалъ холода.
-- А изъ-за горъ выглядываетъ меньше половины солнечнаго диска.-- сказалъ старый воинъ.-- Вѣдь, здѣсь не мягкій климатъ Сициліи, гдѣ по вечерамъ люди собираются на рынкахъ, чтобы прощальнымъ хоромъ привѣтствовать заходящаго Феба...
И, забывъ, что минуту тому назадъ онъ самъ предостерегалъ отъ Либитины, Плавцій началъ разсказывать о Сициліи, гдѣ у него были свои помѣстья и большое сельское хозяйство, которое онъ очень любилъ. Онъ упомянулъ, что ему не разъ приходило въ голову переѣхать въ Сицилію и тамъ спокойно доживать остатокъ своихъ дней. Для того, кому протекшіе годы убѣлили голову, достаточно уже зимняго инея. Съ деревьевъ еще не опалъ листъ, надъ городомъ еще ласково улыбается небо, но когда виноградъ пожелтѣегь и выпадетъ снѣгъ въ Альбанскихъ горахъ, а боги нашлютъ на Кампанію пронизывающіе вѣтры, тогда, быть можетъ, онъ переселится со всѣмъ домомъ въ свою деревню.
-- Ты хочешь покинуть Римъ, Плавцій?-- спросилъ встревоженный Виницій.
-- Я уже давно хочу перебраться въ Сицилію,-- отвѣтилъ Авлъ: -- тамъ спокойнѣе и безопаснѣе,-- и онъ снова сталъ хвалить свои сады, стада, домъ, утопающій въ зелени, и пригорки, между которыми жужжатъ рои пчелъ. Виниція, однако, не прельщала эта буколическая картина, онъ думалъ только о томъ, что можетъ утратить Лигію и смотрѣлъ въ сторону Петронія, точно ожидалъ спасенія только отъ него одного.
Тѣмъ временемъ Петроній, сидя рядомъ съ Помпоніей, любовался видомъ заходящаго солнца, сада и группой, стоявшей около садка. Вечерняя заря начала окрашиваться пурпурнымъ и фіолетовымъ цвѣтами и принимать опаловый оттѣнокъ. Черные силуэты кипарисовъ выдѣлялись еще болѣе, чѣмъ днемъ,-- и на людей, и на деревья, и на весь садъ спускался вечерній покой.
Петронія поразило это спокойствіе, въ особенности, какъ оно отражалось на людяхъ. Въ лицахъ Помпоніи, стараго Авла, ихъ мальчика и Лигіи было что-то такое, чего онъ не видалъ въ лицахъ людей, окружавшихъ его весь день, или, вѣрнѣе, всю ночь,-- какое-то умиротвореніе, какая-то безмятежность, истекающая прямо изъ жизни, которую они вели. И Петроній съ удивленіемъ подумалъ, что, однако, существуютъ красота и наслажденіе, которыхъ онъ, вѣчно ищущій красоты и наслажденій, не зналъ. Этой мысли онъ не съумѣлъ скрыть въ себѣ и сказалъ, обращаясь къ Помпоніи:
-- Я размышлялъ, насколько вашъ міръ отличенъ отъ того, которымъ правилъ нашъ Неронъ.
Помпонія подняла свое лицо къ вечерней зарѣ и отвѣтила просто:
-- Міромъ правитъ не Неронъ, а Богъ.
Наступила минута молчанія. Въ аллеѣ послышались шаги стараго вождя, Виниція, Лигіи и маленькаго Авла; но прежде, чѣмъ они приблизились, Петродій задалъ еще вопросъ:
-- Такъ, значитъ, ты вѣришь въ боговъ, Помпонія?
-- Я вѣрю въ Бога единаго, справедливаго и всемогущаго,-- отвѣтила жена Авла Плавція.
-- Она вѣритъ въ Бога единаго, справедливаго и всемогущаго,-- повторялъ Петроній, когда слова очутился въ носилкахъ наединѣ съ Винищемъ.-- Если Богъ всемогущъ, тогда Онъ управляетъ жизнью и смертью, а если Онъ справедливъ, тогда посылаетъ смерть во-время. Зачѣмъ же Помпонія носитъ трауръ во Юліи? Оплакивая Юлію, она оскорбляетъ своего Бога. Это умозаключеніе я долженъ повторить нашей мѣднобородой обезьянѣ, потому что въ діалектикѣ считаю себя равнымъ Сократу. Что касается женщинъ, то я соглашаюсь, что у каждой три или четыре души, но нѣтъ ни одной души разумной. Пусть бы Помпонія поговорила съ Сенекой или Кораутомъ о томъ, что такое великій Логосъ... Пустъ бы они вмѣстѣ вызывали тѣни Ксенофана, Парменида, Зенона я Платона, которые томятся гдѣ-то тамъ, въ Киммерійскихъ краяхъ, какъ чижи въ клѣткѣ. Я хотѣлъ поговорить съ нею и съ Плавдіемъ совсѣмъ о другомъ. Клянусь священнымъ чревомъ египетской Изиды! Если-бъ я сказалъ имъ просто, зачѣмъ пришелъ, то ихъ добродѣтель зазвенѣла бы, какъ мѣдный щитъ, отъ удара палки. Я и не посмѣть. Повѣрь мнѣ, Виницій, не посмѣлъ! Павлины -- красивыя птицы, но кричатъ они ужъ черезчуръ пронзительно. Я испугался крика. Однако, я долженъ одобрять твой вкусъ. Настоящая "розоперстая заря"... И знаешь, что такое она напоминаетъ мнѣ? Весну и не нашу, въ Италія, гдѣ яблони едва покроются цвѣтомъ, какъ оливки сдѣлаются такими же сѣрыми, какими были и прежде, а ту весну, которую я видѣлъ когда-то въ Гельвеціи,-- молодую, свѣжую, свѣтлозеленую... Клянусь этою блѣдною Селеной я не удивляюсь тебѣ, Маркъ, во знай, что ты любишь Діану, и что Авлъ и Помпонія готовы растерзать тебя, какъ нѣкогда собаки растерзали Актеона.
Виницій молчалъ, опустивъ голову, потомъ заговорилъ голосомъ, прерывающимся отъ страсти:
-- Я жаждалъ обладать ею и раньше, а теперь жажду еще больше. Когда я взялъ ея руку, меня точно огнемъ охватило... Я долженъ обладать ею. Если-бъ я былъ Зевсомъ, то окуталъ бы ее облакомъ, какъ онъ окуталъ Іо, или спустился бы на нее дождемъ, какъ онъ спустился на Данаю. Я хотѣлъ бы лобзать ея уста до боли, я хотѣлъ бы слышать ея крикъ въ моихъ объятіяхъ. Я хотѣлъ бы убить Авла и Помпонію, а ее схватить и унести на рукахъ въ свой домъ. Сегодня спать я не буду. Прикажу бичевать кого-нибудь изъ своихъ невольниковъ и буду прислушиваться къ его крикамъ...
-- Успокойся,-- сказалъ Петроній,-- у тебя вкусы столяра изъ Субурры.
-- Мнѣ все равно. Я долженъ обладать ею. Я пришелъ къ тебѣ за помощью, но если ты мнѣ не окажешь ея, я найду и самъ... Авлъ считаетъ Лигію дочерью,-- почему мнѣ смотрѣть на нее, какъ на рабыню? Если нѣтъ другого пути, пускай она намажетъ мои двери волчьимъ жиромъ и, какъ жена, сядетъ у моего очага.
-- Успокойся же, безумный потомокъ консуловъ! Не затѣмъ приводимъ мы на веревкахъ варваровъ за своими колесницами, чтобы жениться на ихъ дочеряхъ. Берегись крайности. Исчерпай всѣ приличныя средства и оставь себѣ и мнѣ время для размышленія. Мнѣ Хризотемида также казалась дочерью Зевса, однако, я не женился на ней, какъ и Неронъ не женился на Актеѣ, хотя ее выдавали за дочь царя Аттала... Успокойся! Подумай, что если она захочетъ оставить Авла для тебя, ее никто удерживать не имѣетъ права; знай, кромѣ того, что не только ты одинъ пылаешь, потому что и въ ней Эротъ зажегъ пламя... Я видѣлъ это, а мнѣ вѣрить можно... Имѣй терпѣніе. Все можно уладить, но сегодня я и такъ много думалъ, а это мнѣ надоѣдаетъ. За то я обѣщаю тебѣ, что завтра я опять подумаю о твоей любви, и Петроній не былъ бы Петроніемъ, если-бъ не придумалъ какого-нибудь исхода.
Они замолчали оба; наконецъ, немного погодя, Виницій сказалъ, но уже спокойнѣе:
-- Благодарю тебя, и да будетъ къ тебѣ благосклонна Фортуна.
-- Будь терпѣливъ.
-- Куда ты приказалъ нести себя?
-- Къ Хризотемидѣ.
-- Счастливецъ, ты обладаешь тою, кого любишь!
-- Я? Знаешь, что меня еще интересуетъ въ Хризотемидѣ?-- Это то, что она измѣняетъ мнѣ съ моимъ собственнымъ отпущенникомъ, киѳаристомъ Теокломъ, и воображаетъ, что я этого не замѣчаю. Когда-то я любилъ ее, но теперь меня забавляетъ ея ложь и ея глупость. Пойдемъ вмѣстѣ къ ней. Если она начнетъ кружить тебѣ голову и чертить на столѣ буквы пальцемъ, омоченнымъ въ винѣ, то знай, что я не ревнивъ.
И они приказали нести себя къ Хризотемидѣ.
Въ сѣняхъ Петроній положилъ руку на плечо Виниція и сказалъ:
-- Подожди, мнѣ кажется, что я нашелъ средство.
-- Да наградятъ тебя всѣ боги.
-- Да, да! Мнѣ кажется, средство безошибочное... Знаешь, что, Маркъ?