Верга Джованни - Недда

НЕДДА.

(Разсказъ изъ сицилійской жизни). Дж. Верги.

(Пер. съ итал. Ек. Лѣтковой).

Прежде я не любилъ камина. Я просто не видѣлъ никакой прелести въ переливахъ пламени, не понималъ языка дровъ, не прислушивался къ ихъ треску или тихому шепоту; я не цѣнилъ игривыхъ огоньковъ, не любовался, какъ перебѣгаютъ они, точно свѣтящіеся жучки, по почернѣвшимъ полѣньямъ; не замѣчалъ прихотливыхъ очертаній въ обгорѣвшихъ дровахъ, не видалъ тысячи оттѣнковъ пламени, то синяго, то краснаго, то скромно ползущаго, точно ласкающагося, то ярко вспыхивающаго. А когда я позналъ тайну всего этого, я страстно полюбилъ каминъ. Теперь я цѣлыми часами лежу въ креслѣ; пламя согрѣваетъ меня, кровь обращается быстрѣе; взглядъ слѣдитъ за улетающими искрами; онѣ кружатся, какъ влюбленныя бабочки, а вмѣстѣ съ ними кружатся и мои мысли. Въ этомъ есть какая-то необъяснимая прелесть. Сидишь съ полу-потухшей сигарой и съ полу-закрытыми глазами, не пошевелишь ни однимъ пальцемъ, не сдѣлаешь ни одного шага, а мысль пробѣжитъ необъятныя пространства, и нарисуетъ тысячи картинъ, иногда одну ужаснѣе другой.

-----

Разъ я сидѣлъ у камина; дрова потрескивали, а мысль блуждала далеко. И можетъ быть оттого, что я сидѣлъ слишкомъ близко къ огню, мнѣ представилось другое пламя, пламя громадной печи въ домѣ для рабочихъ на фермѣ Нино, у подножія Этны. Шелъ дождь; злобно вылъ вѣтеръ. У огня собрались двадцать или тридцать женщинъ; онѣ занимались на фермѣ сборомъ оливокъ, а теперь сушили у печки промокшія платья. Однѣ пѣли, другія болтали. Пѣли тѣ, у которыхъ водились деньжонки въ карманѣ или зазноба на сердцѣ, другія говорили о плохомъ сборѣ оливокъ и дождѣ, который вырывалъ у нихъ кусокъ хлѣба изо рта. Старая стряпуха сидѣла тутъ же и пряла, хотя лампа едва-едва свѣтила; громадная, похожая на волка, собака вытянула морду на лапы и при каждомъ завываніи вѣтра настораживала уши. Потомъ пришелъ пастухъ и, пока варилось его кушанье, сталъ наигрывать одинъ изъ своихъ горныхъ, подзадоривающихъ мотивовъ; дѣвушки пустились плясать на изрытомъ, каменномъ полу. Собака только ворчала; она боялась, что ей отдавятъ хвостъ. Лохмотья весело развѣвались въ воздухѣ и даже бобы въ горшкѣ заплясали въ печкѣ отъ тряски. Наконецъ, когда дѣвушки устали, пришла очередь пѣсенъ.

-- Недда! послышалось нѣсколько голосовъ. Недда! куда же ты запряталась?

-- Я здѣсь, отвѣтилъ глухой голосъ изъ темнаго угла, гдѣ на связкѣ дровъ пріютилась молодая дѣвушка.

-- Что ты тамъ дѣлаетъ?

-- Ничего.

-- Отчего же ты не плясала?

-- Устала.

-- Ну, спой намъ что-нибудь...

-- Нѣтъ... мнѣ не хочется пѣть.

-- Да что съ тобою?

-- Ничего.

-- У нея мать при смерти, сказала одна изъ подругъ, такимъ тономъ, будто говорила, что "у нея зубы болятъ".

Недда подняла на нее черные, искристые глаза, но сейчасъ же, не сказавъ ни слова, безстрастно опустила ихъ и, положивъ подбородокъ на колѣни, стала смотрѣть на свои босыя ноги.

Дѣвушки опять заговорили о своихъ дѣлахъ и застрекотали всѣ въ одинъ голосъ, какъ сороки. Только двѣ или три изъ нихъ обратились къ Неддѣ:

-- Зачѣмъ же ты ушла отъ матери?

-- Работать надо.

-- Ты откуда?

-- Изъ Раванузы.

-- Ну, это не далеко... Дурныя вѣсти доходятъ скоро, сказала одна изъ работницъ.

Недда взглянула на нее такъ, какъ смотрѣла собака на башмаки плясавшихъ, когда они угрожали ея хвосту.

-- Дядя Джованни прибѣжалъ бы за мною, проговорила она, какъ-бы отвѣчая самой себѣ.

-- Какой дядя Джованни?

-- Дядя Джованни изъ Раванузы... Его у насъ всѣ такъ зовутъ.

-- Такъ ты-бы заняла у этого дяди Джованни... Тогда было-бы не зачѣмъ бросать мать, посовѣтовала одна.

-- Дядя Джованни не богатъ. Мы и безъ того должны ему десять лиръ... А докторъ? А лекарства? А хлѣбъ каждый день?!. Легко сказать!.. отвѣтила ей Недда, покачивая головой, и въ ея грубомъ, почти дикомъ голосѣ, въ первый разъ послышались плачевныя ноты.

-- А каково знать, что дома нѣтъ ни крохи хлѣба, ни капли масла, ни работы на слѣдующій день -- когда на рукахъ больная старуха!.. проговорила она, качая головой.

И когда замолчала, все продолжала качать головой, не смотря ни на кого, и въ ея сухихъ горящихъ глазахъ было столько грусти, что слезами и не выплакать бы ее.

-- Дѣвушки! давайте миски! крикнула стряпуха, торжественно снимая крышку съ горшка.

Всѣ столпились около печи и старуха стала раздавать скудныя порціи вареныхъ бобовъ. Недда подошла послѣднею, сжимая подъ рукой миску. Наконецъ очередь дошла и до нея, и пламя освѣтило всю ее. Она оказалась смуглой дѣвушкой, одѣтой почти нищенски. Во всей ея фигурѣ сказывалась та застѣнчивость и суровость, что вырабатываются бѣдностью и одиночествомъ. Можетъ быть, она была бы красива, если бы лишенія и усталость не убили въ ней не только прелести женщины, но даже просто человѣческій обликъ. Ея густые, черные волосы были всклокочены и кое-какъ связаны веревочкой; бѣлые зубы блестѣли какъ слоновая кость, а грубая красота чертъ придавала какую-то прелесть ея улыбкѣ. Ея громаднымъ, чернымъ глазамъ позавидовала бы любая женщина, если бы въ нихъ не было выраженія забитости и безропотной покорности. Отъ переноски тяжестей она была точно придавлена; усиленная работа неравномѣрно развила ея члены и она казалась неуклюжей, но не сильной. Она перетаскивала камни, когда отдавали новую землю подъ пашню, подносила кирпичъ на постройкахъ, была носильщикомъ въ городѣ и даже исполняла еще болѣе тяжелыя работы, которыя въ этой мѣстности считаются ниже достоинства мужчинъ. Жатва, или сборъ винограда и оливокъ были для нея праздникомъ, баловствомъ, а не тяжелымъ трудомъ. Правда, они и оплачивались на половину дешевле, чѣмъ напримѣръ лѣтній день каменщика, который давалъ ей цѣлыхъ тринадцать сольди!.. Лохмотья, изображавшія на ней кофту, дѣлали ее смѣшной и совершенно искажали ея женское сложеніе. При самомъ живомъ воображеніи нельзя было бы представить себѣ, что эти руки, выносившія столько тяжкаго ежедневнаго труда, въ морозъ и въ жару, чтобы эти огрубѣлыя и ободранныя ноги, привыкшія ходить босикомъ по снѣгу и по раскаленнымъ отъ солнца камнямъ -- могли быть красивыми. Никто не сказалъ бы сколько лѣтъ этому человѣческому существу. Съ дѣтства придавила ее нищета, со всѣми лишеніями, искажающими и огрубляющими и тѣло, и душу, и умъ.

Такъ было съ ея матерью, съ ея бабкой, такъ будетъ по всей вѣроятности и съ ея дочерью.

Ума отъ нея и не требовалось: достаточно если она понимала приказанія мужчинъ и могла исполнять самыя низменныя, тяжелыя работы.

Недда протянула миску къ стряпухѣ и та выложила ей все, что оставалось въ горшкѣ, а оставалось немного.

-- Отчего ты всегда послѣдняя? Не знаешь, что послѣднимъ достаются остатки? сказала ей старуха, какъ бы желая утѣшить ее.

Несчастная дѣвушка опустила глаза на свою порцію, точно сознавая, что заслужила упрекъ, и тихо понесла чашку, боясь расплескать хотя каплю.

-- Хочешь я подѣлюсь съ тобою? сказала Неддѣ одна изъ товаровъ. Но если и завтра будетъ дождь -- я не знаю, что и дѣлать... Не только не заработаешь ничего, но и свой-то хлѣбъ весь пріѣшь...

-- А мнѣ нечего бояться за это, проговорила Недда съ грустной улыбкой.

-- Почему?

-- У меня нѣтъ своего хлѣба. Все что было -- я оставила мамѣ.

-- И она только этимъ и питается?

-- Да. Мы привыкли! просто отвѣтила Недда.

-- Проклятая погода! Отнимаетъ послѣдній заработокъ, воскликнула одна изъ работницъ.

-- Возьми отъ меня, поѣшь...

-- Я не голодна, рѣзко отвѣтила Недда, вмѣсто благодарности.

-- А ты не сыта что-ли? обратилась стряпуха къ той, которая жаловалась на дурную погоду. Чего же ты проклинаешь дождикъ? Не знаешь развѣ, что осенній дождь -- благодать Божія?

Кругомъ послышалось одобреніе этимъ словамъ.

-- Да... А все-таки твой мужъ вычтетъ съ насъ за цѣлыхъ три дня.

Опять послышалось одобреніе.

-- А ты работала эти три дня, что тебѣ нужно платить за нихъ? торжествующимъ тономъ спросила старуха.

-- Правда! Что правда, то правда! раздалось кругомъ, съ тѣмъ чувствомъ справедливости, которое всегда есть въ толпѣ, даже когда эта справедливость и невыгодна ей.

Старуха начала молитву. Работницы монотонно бормотали ее. Нѣкоторыя зѣвали. Когда молились за всѣхъ живыхъ и мертвыхъ, у Недды на глазахъ показались слезы и она забыла произнести "аминь".

-- Это что за новости не отвѣчать "аминь"? строго замѣтила ей старуха.

-- Я думала о мамѣ, что-то съ ней? кротко отвѣтила Недда.

Старуха пожелала всѣмъ спокойной ночи, взяла лампу и ушла.

Въ кухнѣ, кругомъ печи и во всѣхъ углахъ расположились на ночлегъ. Послѣднія вспышки дровъ бросали дрожащій свѣтъ на самыя разнообразныя группы и положенія. Работать на этой фермѣ было тѣмъ хорошо, что хозяинъ не жалѣлъ ни харчей, ни дровъ, ни соломы для постелей. Женщины спали въ кухнѣ, а мужчины на сѣновалѣ. Гдѣ же хозяинъ скупъ, или ферма невелика -- тамъ мужчины и женщины спятъ вмѣстѣ, въ повалку, гдѣ угодно и на чемъ угодно; дѣти вмѣстѣ съ родителями, и если родители богаты -- у нихъ есть собственное одѣяло -- вся семья покрывается имъ. Кому холодно -- тотъ прижимается къ сосѣду, суетъ ноги въ теплую золу, закрывается соломой; однимъ словомъ, устраивается какъ можетъ. И послѣ тяжкаго, трудового дня и наканунѣ такого же тяжкаго трудового дня -- снисходитъ глубокій сонъ, какимъ не всегда спятъ и баловни судьбы. Забота же хозяевъ о работницахъ не идетъ дальше того, чтобы не нанимать дѣвушекъ въ такомъ положеніи, когда онѣ не могутъ вынести десять часовъ утомленія.

Уже до разсвѣта многія изъ работницъ стали выскакивать на улицу, чтобы взглянуть, какова погода. Дверь отворялась каждую минуту и въ нее врывались волны холоднаго вѣтра и дождя и обдавали спящихъ. Какъ только разсвѣло, явился управляющій и сталъ будить лѣнивыхъ: нельзя позволять воровать ни минуты изъ рабочаго дня, когда хозяинъ такъ хорошо платитъ -- шестьдесять пять чентезимовъ, кромѣ харчей!

Дождь! Это страшное слово было у всѣхъ на губахъ. Мрачное настроеніе охватило рабочихъ. Недда, прислонившись къ двери, грустно смотрѣла на тяжелыя, свинцовыя тучи, бросавшія на землю мрачныя тѣни, точно въ сумерки. Наступалъ холодный, туманный день. Засохшіе листья отрывались отъ вѣтвей и, покружившись въ воздухѣ, тихо падали на размокшую землю. Ручей обратился въ грязную лужу и въ ней лѣниво барахтались свиньи. Коровы повысовывали морды изъ-за загородокъ и задумчиво смотрѣли на дождь. Воробьи плаксиво пищали, собравшись въ кучу подъ карнизомъ.

-- Вотъ и еще день пропалъ! проворчала одна изъ работницъ, откусывая кусокъ чернаго хлѣба.

-- Тучи идутъ оттуда, съ моря, сказала Недда, показывая рукой. Къ полудню, можетъ быть, погода и измѣнится.

-- А этотъ мошенникъ опять намъ заплатитъ только за треть дня!

-- Хоть что нибудь!

-- Да... Зачѣмъ же мы свой хлѣбъ тратимъ даромъ?

-- И хозяину не сладко! Сколько оливокъ-то у него погибнетъ въ грязи!

-- Правда, сказалъ кто-то.

-- А попробуй-ка, сорви хоть одну для себя, чтобы не ѣсть сухой хлѣбъ... Увидишь, что задастъ тебѣ управляющій, хоть черезъ полчаса она все равно погибнетъ въ грязной землѣ.

-- И справедливо! Оливки не наши.

-- И не земли-же, а она жретъ ихъ!

-- А земля принадлежитъ хозяину! объявила Недда, торжествуя своей логикой и дѣлая выразительные глаза.

-- И это справедливо, отвѣтила другая, не зная что сказать.

-- Ужъ, по моему, пусть лучше дождь льетъ весь день, чѣмъ вязнуть въ грязи и получить за полъ дня какихъ нибудь три-четыре сольди.

-- Тебѣ ничего не значатъ три-четыре сольди? Ничего не значатъ! грустно воскликнула Недда.

Въ субботу вечеромъ, когда наступила расплата за недѣлю -- рабочіе собрались передъ столомъ управляющаго, заваленнымъ бумагами и кучками сольди. Сначала разсчитали мужчинъ,-- какъ самыхъ бойкихъ, затѣмъ женщинъ, которыя кричали больше и уже наконецъ -- и хуже всѣхъ -- разсчитали тихихъ и слабенькихъ. Когда дошла очередь до Недды, то за вычетомъ двухъ съ половиною дней невольнаго отдыха ей пришлось получить всего сорокъ сольди. Она не смѣла рта открыть, только глаза наполнились слезами.

-- Еще недовольна, плакса! крикнулъ на нее управляющій. Онъ старался быть добросовѣстнымъ исполнителемъ своего. дѣла и всегда кричалъ, чуть касалось интересовъ его хозяина.

-- Вѣдь тебѣ платятъ наравнѣ съ другими, хоть ты бѣднѣе и меньше всѣхъ. Да во всемъ округѣ никто не платитъ такъ хорошо!.. Три карлина, не считая харчей!

-- Я и не жалуюсь! скромно проговорила Недда, пряча въ карманъ свои несчастные сольди, которые управляющій, чтобы увеличить ихъ значеніе, отдалъ ей мелочью. Виновата во всемъ погода... Она отняла у меня почти половину заработка.

-- Вини въ этомъ Господа Бога, рѣзко сказалъ ей управляющій.

-- Нѣтъ, не Господа Бога... а мою бѣдность...

-- Заплатите ей за всю недѣлю, вступился за Недду хозяйскій сынъ. Вѣдь тутъ и всего-то нѣсколько сольди разницы.

-- Я долженъ платить столько, сколько слѣдуетъ.

-- А если я приказываю.

-- На насъ взъѣдятся всѣ сосѣди, что мы сбиваемъ цѣну.

-- Правда, согласился молодой человѣкъ: -- у него было большое состояніе и множество сосѣдей, нужно было ладить съ ними.

Недда собрала свои тряпочки и стала прощаться съ товарками.

-- Какъ? Идешь въ Раванузу такъ поздно? спросили ее.

-- Мама плоха.

-- И тебѣ не страшно идти?

-- Страшно за деньги въ карманѣ... Но мамѣ такъ нехорошо, что мнѣ не проспать ночь здѣсь, разъ я знаю, что работы нѣтъ, и мнѣ не за чѣмъ тутъ оставаться.

-- Не прикажешь ли проводить? пошутилъ пастухъ.

-- Богъ съ тобой, просто отвѣтила дѣвушка и отправилась въ путь, низко склонивъ головку.

Солнце уже зашло и тѣни быстро спускались на землю. Недда торопливо шагала и, когда стало совсѣмъ темно, она запѣла, какъ испуганная птичка. Черезъ каждые десять шаговъ она трусливо обертывалась назадъ и если падалъ камень съ забора, размытаго ливнемъ, или вѣтеръ сдувалъ съ деревьевъ капли дождя и обсыпалъ ими Недду какъ градомъ,-- она останавливалась, вся дрожа, точно заблудившаяся козочка. Одно время за ней слѣдовалъ филинъ, перескакивая съ дерева на дерево, и она была рада ему и звала его, чтобы онъ еще проводилъ ее. Когда на дорогѣ попадалась часовня, она останавливалась на минуту и второпяхъ шептала молитву, боязливо осматриваясь, какъ бы изъ-за угла не выскочилъ сторожевой песъ, отчаянно лаявшій на нее. Потомъ она шла дальше, обертываясь на ходу, чтобы еще и еще взглянуть на свѣтъ лампады передъ образомъ, и этотъ огонекъ давалъ ей силы и она молилась за свою несчастную мать. Время отъ времени грустныя мысли больно сжимали ей сердце и она пускалась бѣжать, начинала громко пѣть, чтобы заглушить эти мысли, или принуждала себя думать о чемъ нибудь веселомъ, о работахъ на виноградникѣ, о лѣтнихъ вечерахъ, когда она при чудеснѣйшей лунѣ, какой во всемъ мірѣ нѣтъ, возвращалась съ работы въ компаніи товарокъ, подъ веселые звуки волынки. Но ея мысль невольно возвращалась туда, къ убогому ложу больной старухи. Она споткнулась объ острый кусокъ лавы и разодрала себѣ ногу. Стало такъ темно, что на поворотахъ дороги она наталкивалась на стѣну или на заборъ и начинала наконецъ терять храбрость и сознаніе, гдѣ она находится. Вдругъ послышались часы на колокольнѣ Пунты; удары знакомаго колокола точно упади на голову Недды и она улыбнулась, какъ будто услыхала голосъ друга, назвавшаго ее по имени въ толпѣ чужихъ людей. Она весело побѣжала по деревнѣ, затянувъ во все горло свою чудную пѣсню и крѣпко сжимая въ карманѣ сорокъ сольди.

Проходя мимо аптеки, она заглянула туда: нотаріусъ и аптекарь, закутанные въ плащи, играли въ карты. Немного дальше ей попался на встрѣчу деревенскій юродивый; онъ по обыкновенію гулялъ, заложивши руки въ карманы, и пѣлъ свою всегдашнюю пѣсню, которую пѣлъ уже лѣтъ двадцать, и въ долгія, зимнія ночи, и въ знойные, лѣтніе дни. Когда Недда вышла на Раванузскую дорогу, ей встрѣтилась пара воловъ, медленно выступавшихъ во тьмѣ.

-- Ау, Недда! крикнулъ знакомый голосъ.

-- А! Ты, Яну?

-- Да, я! Съ хозяйскими волами.

-- Откуда ты? спросила Недда, не останавливаясь.

-- Изъ Піаны. Заходилъ и къ вамъ... Мать ждетъ тебя.

-- А какъ мама?

-- Ничего... По прежнему...

-- Слава тебѣ Господи! воскликнула дѣвушка, точно она боялась худшаго, и пустилась бѣясать.

-- Прощай, Недда! крикнулъ ей вслѣдъ Яну.

-- Прощай! прошептала ему издали Недда.

И вдругъ ей показалось, что звѣзды блестятъ ярче солнца, что деревья протягиваютъ вѣтви надъ ея головой, какъ бы защищая ее, а камни на дорогѣ ласкаютъ ея наболѣвшія ноги.

II.

На другое утро -- это было воскресенье -- явился докторъ. Онъ отдавалъ бѣднымъ день, свободный отъ занятій. По правдѣ сказать, его визитъ былъ безсмысленъ. Онъ не привыкъ дѣлать комплиментовъ своимъ больнымъ, а въ хижинѣ Недды не было друзей дома, кому бы онъ могъ сказать правду на счетъ положенія больной.

Днемъ явился священникъ въ стихарѣ, пономарь съ мѵромъ и двѣ или три кумы, бормотавшія какія-то молитвы. Колокольчикъ пономаря рѣзко бренчалъ въ полѣ; всѣ встрѣчные обнажали передъ нимъ головы. Когда Недда услышала его -- она натянула на больную рваное одѣяло, чтобы не было видно, что нѣтъ простыни, и постлала самый лучшій изъ своихъ фартуковъ на хромой столикъ, державшійся на кирпичахъ. Затѣмъ, когда священникъ приступилъ къ исполненію своихъ обязанностей, она вышла изъ хижины, бросилась на колѣни передъ входною дверью и стала машинально шептать молитвы, смотря какъ во снѣ на камень у порога, гдѣ обыкновенно грѣлась на солнцѣ ея старушка. Священникъ ушелъ, а пономарь помедлилъ немного на порогѣ, тщетно дожидаясь какой нибудь подачки.

Поздно вечеромъ дядя Джованни увидѣлъ, что Недда бѣжитъ по дорогѣ въ Пунту.

-- Куда ты такъ поздно? крикнулъ онъ.

-- За лѣкарствомъ... Докторъ прописалъ.

Дядя Джованни былъ ворчливъ и экономенъ.

-- Опять лѣкарство? Послѣ мѵропомазанія-то?! проворчалъ онъ. Имъ бы только раззорять бѣдныхъ людей этими лѣкарствами. Послушайся меня, Недда: припрячь-ка эти денежки и ступай къ своей старухѣ.

-- А вдругъ поможетъ?! кто знаетъ! грустно отвѣтила дѣвушка, опуская глаза, и ускорила шагъ.

Дядя Джованни опять проворчалъ что-то, потомъ вдругъ, крикнулъ:

-- Недда!

-- Что вамъ?

-- Дай, я схожу за лѣкарствомъ. Не бойся, я скорѣе тебя сбѣгаю. А ты не оставляй больную.

У Недды слезы покрыли глаза.

-- Богъ не оставитъ васъ! сказала она, протягивая ему деньги на лѣкарство.

-- Послѣ отдашь, рѣзко проговорилъ дядя Джованни и зашагалъ такъ быстро, точно ему было двадцать лѣтъ.

Дѣвушка, вернувшись домой, сказала матери:

-- Дядя Джованни пошелъ въ аптеку.

И голосъ ея зазвучалъ несвойственной ему нѣжностью. Когда она клала деньги на столикъ, умирающая услышала звукъ ихъ и глазами спросила дочь.

-- Онъ сказалъ: послѣ отдашь, отвѣтила Недда.

-- Богъ наградитъ его, прошептала больная. Хоть не останешься безъ гроша.

-- О, мама!

-- Сколько мы должны дядѣ Джованни?

-- Десять лиръ. Да не бойся, мама. Я заработаю.

Старуха долго смотрѣла на нее своими полупотухшими глазами, потомъ обняла и не сказала больше ни слова...

На другой день явились могильщики; пришелъ пономарь; прибѣжали и кумушки. Недда уложила мать въ гробъ въ самомъ лучшемъ платьѣ, сорвала гвоздику, разцвѣтшую въ битомъ горшкѣ, и дала ее въ руки покойницы вмѣстѣ съ прядью собственныхъ волосъ. Затѣмъ отдала могильщикамъ послѣднія свои деньги, чтобы они устроили все какъ слѣдуетъ и не очень трясли покойницу по каменистой дорогѣ, а сама прибрала кровать и комнату, поставила на шкафъ послѣднюю стклянку съ лекарствомъ, сѣла на порогѣ своей хижины и стала смотрѣть въ небо.

Реполовъ,-- зябкая ноябрьская птичка,-- запѣлъ, порхая по изгороди и поглядывая на нее хитрыми глазами, точно хотѣлъ сказать ей что-то. Недда подумала, что еще вчера ея мать слышала эту птичку. Рядомъ, въ саду, слетѣлись сороки клевать упавшія на землю оливки. Прежде, бывало, она гоняла ихъ, чтобы умирающая не слышала ихъ зловѣщаго стрекотанья. Теперь же она равнодушно смотрѣла на нихъ, не двигая пальцемъ. А когда передъ ней кто-нибудь проходилъ или проѣзжалъ по улицѣ, она говорила себѣ: это "такой-то" или "такой-то". Когда заблаговѣстили къ вечернѣ и въ небѣ зажглась первая звѣзда,-- она вспомнила, что ей ужъ не нужно сегодня идти за лѣкарствомъ въ Пунту, и по мѣрѣ того, какъ затихалъ на улицѣ дневной шумъ и на землю спускалась тьма,-- въ ней выростало сознаніе, что она одна, одна во всемъ мірѣ.

Дядя Джованни засталъ ее все еще на порогѣ. Она никого не ждала и вскочила, услышавъ его шаги.

-- Что ты тутъ дѣлаешь? спросилъ ее дядя Джованни.

Она пожала плечами и ничего не отвѣтила. Старикъ сѣлъ рядомъ съ нею на порогѣ и тоже замолкъ.

-- Дядя Джованни, сказала Недда послѣ долгаго молчанія; теперь у меня никого нѣтъ и я могу идти куда угодно за работой. Пойду я въ Роччеллу,-- тамъ еще не оконченъ сборъ оливокъ... А когда вернусь -- отдамъ вамъ нашъ долгъ.

-- Я къ тебѣ не за деньгами пришелъ, мрачно отвѣтилъ ей дядя Джованни.

Она не отвѣтила ни слова. Оба молчали, прислушиваясь къ щелканью филина. Недда подумала, не тотъ-ли это, что два дня тому назадъ провожалъ ее, и сердце ея сжалось.

-- А работа есть у тебя? наконецъ спросилъ ее дядя Джованни.

-- Нѣтъ. Но найдется добрая душа и дастъ мнѣ работу.

-- Я слышалъ, что въ Ача Катена за обвертку апельсиновъ тѣмъ, кто ловко это дѣлаетъ, платятъ по лирѣ въ день, безъ харчей... Я сейчасъ же подумалъ о тебѣ... Ты вѣдь въ прошломъ мартѣ занималась этимъ, значитъ умѣешь... Хочешь пойти?

-- Конечно.

-- Такъ надо завтра же на зарѣ быть въ саду Мерло; это на поворотѣ дороги, что ведетъ въ Сант-Анну.

-- Я могу пойти сегодня-же ночью. Бѣдная мама такъ не хотѣла, чтобы я изъ-за нея теряла много времени.

-- Ты знаешь, какъ идти?

-- Да... Могу спросить.

-- Справься у трактирщика на большой Вальвердской дорогѣ, по лѣвой сторонѣ, пройдя каштановую рощу. Ты спроси Массаро Винираку, скажи, что отъ меня...

-- Хорошо... Я пойду...

-- Вѣдь у тебя, должно быть, хлѣба нѣтъ на эту недѣлю, оказалъ дядя Джованни и, вынувъ изъ глубокаго кармана большой черный хлѣбъ -- положилъ его на столикъ.

Недда покраснѣла такъ, будто она сама дѣлала доброе дѣло. Потомъ, черезъ нѣсколько минутъ, она сказала ему:

-- Если бы священникъ отслужилъ завтра заупокойную обѣдню, я бы отработала ему два дня при сборѣ бобовъ.

-- Я уже заказалъ обѣдню, отвѣтилъ дядя Джованни.

-- Покойница помолитъ Бога за васъ! пролепетала Недда, съ крупными слезами на глазахъ.

Когда дядя Джованни ушелъ и шумъ его тяжелыхъ шаговъ затихъ совсѣмъ, она заперла дверь и зажгла свѣчку. И опять она сознала, что одинока во всемъ мірѣ, и ей стало страшно лечь на эту грубую постель, гдѣ она, бывало, спала рядомъ съ матерью.

-----

Вся деревня осуждала ее: зачѣмъ она пошла на работу сейчасъ же послѣ смерти матери и зачѣмъ не надѣла траура. Священникъ накричалъ на нее, когда увидѣлъ, что въ слѣдующее воскресенье она сидитъ на порогѣ хижины и шьетъ фартукъ (который она велѣла выкрасить въ черный цвѣтъ,-- единственный, убогій признакъ траура) и придрался къ случаю, чтобы сказать въ церкви проповѣдь противъ дурного обычая не соблюдать праздниковъ и воскресныхъ дней. Несчастная дѣвушка, чтобы заслужить прощеніе своему тяжкому грѣху, проработала два дня въ полѣ священника, а онъ отслужилъ ей заупокойную обѣдню. Въ воскресенье же, когда дѣвушки, одѣтыя въ свои лучшія праздничныя платья, отодвигались отъ нея на лавкѣ или смѣялись надъ нею, а молодежь, при выходѣ изъ церкви, грубо шутила съ ней,-- она закутывалась въ свою рваную кацавейку и ускоряла шаги, опуская глаза, и никогда ни одна мысль не омрачала ея ясной молитвы. Иногда только она упрекала себя: "Я такая бѣдная"! говорила она, или, смотря на свои здоровыя руки, тихо шептала: "Благодарю тебя, Господи, что Ты мнѣ далъ ихъ" и, улыбаясь, шла своей дорогой.

III.

Разъ, вечеромъ, она только что погасила огонь, когда услыхала на улицѣ знакомый голосъ. Онъ пѣлъ очень громко, съ грустнымъ, восточнымъ оттѣнкомъ, народную пѣсню.

-- Это Яну! сказала себѣ Недда. Сердце ея забилось, какъ испуганная птичка, и она спрятала голову въ одѣяло.

На другой день, отворивъ окно, она увидала Яну,-- онъ стоялъ у забора ея сада и наслаждался чуднымъ апрѣльскимъ солнцемъ. На немъ была новая бумазейная куртка съ карманами, въ которые онъ съ трудомъ засовывалъ свои огромныя, загрубѣлыя въ работѣ руки; изъ-за жилета кокетливо выглядывалъ яркій шелковый платокъ.

-- Ахъ, Яну! воскликнула она, будто ничего не зная.

-- Здорово! сказалъ ей юноша съ широкой улыбкой.

-- Что ты тутъ дѣлаешь?

-- Я пришелъ изъ Піаны.

Дѣвушка улыбнулась и взглянула на жаворонковъ, кружившихся въ утреннемъ воздухѣ.

-- Ты прилетѣлъ съ жаворонками?

-- Жаворонки-то ищутъ гдѣ лучше, а мнѣ былъ-бы хлѣбъ только.

-- Какъ это?

-- Хозяинъ отказалъ мнѣ.

-- Ой? Почему?

-- Я схватилъ тамъ лихорадку и могъ работать только дня три въ недѣлю.

-- Это и видно! Бѣдный Яну!

-- Проклятая Піана! воскликнулъ Яну, вытягивая руку въ сторону Піаны.

-- А знаешь: мама-то? сказала Недда.

-- Да... Мнѣ сказывалъ дядя Джованни.

Она не прибавила ни слова и взглянула черезъ заборъ въ садикъ. Отъ сырыхъ каменьевъ поднимался паръ; на каждой травкѣ блестѣли капли росы, миндальныя деревья тихо, тихо покачивались; ихъ бѣлые и розоватые цвѣты обсыпали крышу хижины и наполняли воздухъ ароматомъ; воробушекъ, смѣлый и подозрительный въ одно и то же время, чирикалъ на карнизѣ, какъ-бы по своему угрожая Яну, который имѣлъ такой видъ, будто подбирался къ гнѣзду, виднѣвшемуся подъ крышей. Съ колокольни раздался благовѣстъ.

-- Какъ пріятно услыхать свой колоколъ! воскликнулъ Яну.

-- А я узнала твой голосъ сегодня ночью, сказала Недда, вся покраснѣвъ, и стала копать черепкомъ землю въ горшкѣ съ цвѣтами.

Онъ отвернулся отъ нея и принялся закуривать трубку, какъ настоящій мужчина.

-- Прощай! я пойду къ обѣднѣ, рѣзко сказала Недда, послѣ долгаго молчанія.

-- Вотъ я привезъ тебѣ изъ города... Возьми... проговорилъ юноша, развертывая шелковый платокъ.

-- Какая прелесть... Только это не для меня...

-- Почему-же? Вѣдь тебѣ даромъ, сказалъ юноша, побѣждая ее своей мужицкой логикой.

Она покраснѣла, точно дороговизна платка говорила ей о силѣ чувства Яну къ ней и, улыбаясь, бросила на него не то ласковый, не то дикій взглядъ. Потомъ она побѣжала въ комнату, и когда заслышала его тяжелые шаги по камнямъ улицы,-- она потихоньку высунула голову, чтобы взглянуть ушелъ-ли онъ.

У обѣдни всѣ деревенскія дѣвушки могли полюбоваться на красивый платокъ Недды; на немъ были напечатаны такія розы, "что просто съѣсть можно", а солнце, прорываясь въ окно церкви, весело играло на нихъ.

Когда она проходила мимо Яну, который стоялъ у перваго кипариса близъ церкви и, прислонившись къ нему, курилъ трубку, она почувствовала страшный жаръ въ лицѣ и стукъ сердца въ груди и скоро, скоро пошла домой. Юноша, посвистывая, послѣдовалъ за нею, любуясь, какъ она ловко идетъ, не оглядываясь назадъ, какъ красиво падаетъ складками ея новая бумазейная кофточка; какіе у нея крѣпкіе башмаки, какой яркій платокъ. (Бѣдный муравей, Недда могла изъ заработка пріодѣться получше теперь, когда мать была въ раю и не требовала никакихъ издержекъ. У нищеты есть хоть это утѣшеніе въ потеряхъ!).

Недда съ громаднымъ удовольствіемъ или съ ужаснымъ страхомъ,-- она сама не умѣла опредѣлить,-- чувствовала сзади себя тяжелые шаги Яну и видѣла на бѣлой пыли дороги, залитой солнцемъ, другую тѣнь, время отъ времени отдѣлявшуюся отъ ея собственной тѣни. И вдругъ, недалеко уже отъ своего дома она, безо всякой причины, бросилась бѣжать, какъ испуганная козочка. Яну догналъ ее, а она, прислонившись къ двери, вся красная и улыбающаяся, хватила его кулакомъ по спинѣ:

-- Вотъ тебѣ!

Онъ съ грубоватою любезностью отвѣтилъ ей тѣмъ-же.

-- Сколько ты заплатилъ за платокъ? спросила Недда, снимая его съ головы, чтобы развернуть на солнцѣ и полюбоваться имъ еще..

-- Пять лиръ! съ нѣкоторой гордостью отвѣтилъ ей Яну.

Она улыбнулась, не взглянувъ на него, потомъ аккуратно сложила платокъ по прежнимъ складкамъ и затянула пѣсню, которую давно уже не пѣла.

Битый горшокъ съ гвоздикою весь въ бутонахъ былъ выставленъ за окно.

-- Какая жалость, что ни одинъ не распустился, сказала вдругъ Недда, сорвала самый большой бутонъ и подала Яну.

-- На что-же онъ мнѣ, нераспустившійся-то? проговорилъ. Яну, не понявъ ее, и бросилъ бутонъ на землю.

Она только отвернулась, а черезъ нѣсколько секундъ заговорила снова:

-- Куда-же ты теперь пойдешь работать?

Онъ пожалъ плечами.

-- А ты куда завтра?

-- Въ Бонджіардо.

-- Работу я найду! Лишь-бы лихорадка не вернулась!

-- Не надо гулять подъ окнами и пѣть по ночамъ! сказала она, вся покраснѣвъ и покачиваясь у косяка двери съ какимъ-то кокетливымъ видомъ.

-- Я больше не буду, если не хочешь.

Она дала ему щелчокъ и убѣжала въ домъ.

-- Эй! Яну! раздался голосъ дяди Джованни.

-- Иду! крикнулъ Яну и, оборотившись въ сторону Недды, проговорилъ: Я тоже пойду въ Бонджіардо, можетъ и понадоблюсь тамъ.

-- Милый мой! сказалъ ему дядя Джованни, когда онъ подошелъ къ нему. У Недды никого нѣтъ... Ты честный мальчикъ... Не годится вамъ быть вмѣстѣ... Понялъ?

-- Понялъ, дядя Джованни... Но, Богъ дастъ, послѣ жатвы, прикопимъ деньжонокъ, и тогда намъ отлично будетъ вмѣстѣ...

Недда услышала эти слова и опять покраснѣла, хотя никто не видѣлъ ее.

-----

На другой день, на разсвѣтѣ, когда Недда вышла изъ дому, она увидала Яну съ узелкомъ, навязаннымъ на палку.

-- Куда ты? спросила она.

-- Тоже въ Бонджіардо... За работой...

Воробьи, разбуженные ихъ голосами, зачирикали въ гнѣздѣ; Яну навязалъ узелокъ Недды на свою палку и они весело пустились въ путь. Небо заалѣло на горизонтѣ первымъ заревомъ наступающаго дня и вѣтерокъ сталъ порѣзче.

IV.

Въ Бонджіардо работы было на всѣхъ. Цѣна на вино поднялась и одинъ богатый землевладѣлецъ рѣшилъ большую часть земель, бывшихъ подъ оливками, вспахать подъ виноградники. Оливки приносили ему тысячу двѣсти лиръ въ годъ, а виноградники лѣтъ черезъ пять могли приносить тысячъ двѣнадцать, тринадцать, если затратить на это дѣло тысячъ десять. Какъ видите -- спекуляція предстояла очень выгодная и хозяинъ охотно платилъ рабочимъ-мужчинамъ тридцать сольди, а женщинамъ двадцать сольди въ день, безъ харчей. Правда, что работа была страшно утомительная, но для Недды двадцать сольди поденно были непривычнымъ благомъ.

Управляющій замѣтилъ, что Яну, наполнявшій корзины каменьями, оставлялъ всегда самую легкую для Недды. Онъ пригрозилъ прогнать его и Яну, чтобы не потерять мѣста, долженъ былъ согласиться на двадцать лиръ вмѣсто тридцати.

Хуже всего было то, что тамъ, гдѣ они работали, не было дома для рабочихъ и они спали всѣ въ повалку, мужчины вмѣстѣ съ бабами, въ какой-то хижинѣ безъ дверей. А ночи были холодныя. Яну никогда не зябъ, и отдавалъ Неддѣ свою бумазейную куртку, чтобы она хорошенько закрывалась. По воскресеньямъ вся артель расходилась въ разныя стороны.

Яну и Недда пошли короткимъ путемъ, черезъ каштановую рощу. Они болтали, смѣялись, пѣли и побрякивали въ карманахъ полученными сольди. Солнце палило какъ въ іюнѣ; далекія поля начали уже желтѣть; въ оттѣнкахъ деревьевъ было что-то необыкновенно веселое; трава, все еще зеленая, пестрѣла цвѣтами.

Около полудня Недда и Яну сѣли въ тѣни и принялись за черный хлѣбъ съ лукомъ. У Яну было съ собой и вино, отличное маскальское вино, и онъ щедро угощалъ имъ Недду. Она не привыкла пить и очень скоро почувствовала, что у нея заплетается языкъ и тяжелѣетъ голова. Время отъ времени они взглядывали другъ на друга и разражались смѣхомъ, сами не зная отчего.

-- Если бы мы были мужемъ и женой, мы каждый день могли бы ѣсть и пить вмѣстѣ, сказалъ Яну съ набитымъ ртомъ, и такъ посмотрѣлъ на нее, что Недда опустила глаза.

Кругомъ разлилась глубокая, полуденная тишина. Ни одинъ листокъ не шевелился. Тѣни сдѣлались ясны. Въ воздухѣ стояла жара, истома и жужжанье насѣкомыхъ. Какая-то нѣга давила вѣки. Вдругъ пронесся свѣжій вѣтерокъ съ моря и верхушки каштановъ что-то зашептали между собой.

-- Этотъ годъ будетъ хорошій и для богатыхъ и для бѣдныхъ, Богъ поможетъ, я отложу деньжонокъ... и если бы ты меня любила... сказалъ Яну, подливая ей вина.

-- Нѣтъ... Я не хочу больше пить, проговорила она и щеки ея зардѣлись.

-- Отчего ты покраснѣла? спросилъ онъ, смѣясь.

-- Не скажу...

-- Оттого что выпила?

-- Нѣтъ. Не оттого.

-- Оттого что любишь меня?

Она хлопнула его по щекѣ и залилась хохотомъ.

Издали донесся ревъ осла.

-- Знаешь, почему ослы ревутъ? спросилъ Яну.

-- Нѣтъ... Скажи, если знаешь.

-- Конечно знаю... Ревутъ, потому что влюблены... сказалъ онъ и громко расхохотался, пристально глядя на Недду.

Она опустила глаза; точно пламя зажглось въ нихъ, точно все вино, что она выпила, кинулось ей въ голову и точно весь жаръ металлическаго неба собрался у нея въ жилахъ.

-- Пойдемъ отсюда, сердито сказала она, покачивая отяжелѣвшей головой.

-- Что съ тобой?

-- Не знаю... Только уйдемъ.

-- Ты меня любишь?

Недда опустила голову.

-- Хочешь быть моей женою?

Она посмотрѣла на него яснымъ взглядомъ, и сжала его грубую руку своими загорѣлыми руками. Ей хотѣлось уйти, но колѣни дрожали и она упала на нихъ. Онъ удержалъ ее за платье и, измѣнившись въ лицѣ, точно самъ не сознавая что дѣлаетъ, сталъ ей лепетать какія-то несвязныя слова.

Когда съ ближайшаго жилья долетѣло до нихъ пѣніе пѣтуха, Недда разомъ вскочила, испуганно озираясь кругомъ.

-- Уйдемъ! Уйдемъ отсюда! сказала она, вся дрожа.

-----

Не доходя до дому, она вдругъ затрепетала и остановилась. Ей стало страшно, что мать сидитъ на порогѣ и ждетъ ее.

Наступила Пасха,-- веселый праздникъ: громадные костры, нарядныя процессіи по зеленѣющимъ полямъ, подъ цвѣтущими деревьями, празднично-убранная церковь, украшенныя хижины, новыя, лѣтнія платья дѣвушекъ... Недду видѣли какъ она шла отъ исповѣдника и плакала; къ причастію она не явилась. Съ этихъ поръ ни одна честная дѣвушка не говорила съ ней и за обѣдней ея мѣсто на скамьѣ бывало занято и она должна была всю службу стоять на колѣняхъ. Если она плакала, всѣ въ ужасѣ отворачивались отъ нея, вспоминая о ея грѣхѣ. А хозяева, гдѣ она работала, пользуясь ея положеніемъ, уменьшили ей плату.

Недда все ждала жениха. Онъ ушелъ въ Піану на работу, чтобы скопить денегъ на свадьбу и на первое обзаведеніе.

Разъ вечеромъ, она пряла и вдругъ услыхала стукъ колесъ у поворота въ ихъ улицу; она выскочила и увидала Яну блѣднаго и страшно измѣнившагося.

-- Что съ тобою? спросила она.

-- Я былъ боленъ... Опять схватилъ лихорадку въ этой проклятой Піанѣ... Потерялъ цѣлую недѣлю работы и прожилъ все, что накопилъ было...

Она быстро вбѣжала къ себѣ, расшила сѣнникъ и достала оттуда чулокъ съ горсточкой денегъ.

-- Нѣтъ, сказалъ онъ. Завтра я пойду въ Маскалучію подчищать оливковыя рощи... Мнѣ ничего не надо... Когда вернусь,-- мы обвѣнчаемся.

Онъ проговорилъ это съ грустнымъ видомъ и облокотился о косякъ двери. Изъ подъ платка, обвязаннаго кругомъ головы, смотрѣли на Недду черные глаза, со страннымъ блескомъ.

-- Да, у тебя лихорадка! сказала ему Недда.

-- Ничего... Теперь я ушелъ изъ Піаны и она пройдетъ. Вѣдь она и бываетъ-то у меня черезъ три дня.

Недда, молча, взглянула на него и сердце ея сжалось:-- такъ худъ и блѣденъ былъ онъ.

-- А можешь ли ты лазать высоко? спросила она.

-- Ну, Богъ милостивъ! отвѣтилъ Яну. Прощай... Меня ждетъ землякъ... Онъ взялся подвезти меня. Скоро увидимся... проговорилъ онъ и не могъ двинуться съ мѣста.

Когда онъ пошелъ наконецъ, Недда проводила его до главной улицы и посмотрѣла ему вслѣдъ. Ей показалось, что она съ нимъ простилась навсегда, и все-таки не пролила ни одной слезы. Только сердце ее еще разъ сжалось и она назвала Яну по имени, когда онъ поворачивалъ за уголъ.

-----

Черезъ три дня она услыхала на улицѣ непривычный шумъ. Она увидала толпу крестьянъ и крестьянокъ и среди нихъ на деревянной лѣстницѣ, изображающей носилки, Яну. Онъ былъ блѣденъ какъ полотно, и голова была обвязана платкомъ, совершенно пропитаннымъ кровью. Пока его донесли до дому Недды, онъ разсказалъ ей, какъ онъ, ослабленный лихорадкой, упалъ съ высокаго дерева и разбился.

-- Тебѣ сердце предсказало это, прошепталъ онъ съ грустной улыбкой, не выпуская ея руки изъ своихъ рукъ.

Она слушала его, широко раскрывъ глаза, и была такъ же блѣдна, какъ онъ самъ.

На другой день Яну умеръ. И вдругъ Недда почувствовала, что внутри ея шевельнулось что-то: -- покойникъ оставилъ ей это грустное напоминаніе о себѣ. Она захотѣла молиться, бросилась въ церковь, но встрѣтивъ священника, который зналъ ея позоръ, стыдливо закрыла лицо платкомъ и вернулась назадъ, домой.

Теперь, когда она искала работы,-- надъ ней смѣялись. Смѣялись не надъ потерянной дѣвушкой, а надъ несчастной матерью, неспособной работать, какъ прежде. Послѣ нѣсколькихъ отказовъ и насмѣшекъ она не смѣла уже просить работы и заперлась въ своей конурѣ, какъ раненая птичка свертывается у себя въ гнѣздышкѣ. Нѣсколько сольди, припрятанныхъ у нея въ чулкѣ, одинъ за другимъ растаяли; за деньгами прожита была и новая бумазейная кофточка, за нею и шелковый платокъ. Дядя Джованни помогалъ ей чѣмъ могъ, съ той снисходительной и подкрѣпляющей добротой, безъ которой немыслимо христіанское чувство. Благодаря ему Недда не умерла съ голоду. Она произвела на свѣтъ тщедушнаго, больного ребенка и когда ей сказали, что это не мальчикъ, а дѣвочка, она горько заплакала, какъ плакала, когда заперла дверь за гробомъ матери и осталась одна на свѣтѣ.

-- Бѣдная дѣвочка! Пусть только ея страданія начнутся какъ можно позже, сказала она и рѣшила оставить ребенка при себѣ.

Сосѣдки назвали ее "нахалкой", за то, что она была нелицемѣрна и не противилась естественному материнскому чувству.

Дѣвочкѣ не хватало молока, такъ какъ матери не доставало хлѣба. Ребенокъ чахнулъ и какъ ни давила Недда грудь въ голодныя губки дочери,-- ничего не помогало. Разъ, въ зимній вечеръ, когда снѣгъ валилъ хлопьями и вѣтеръ стучалъ не плотно затворявшейся дверью, дѣвочка -- холодная, блѣдная, съ крѣпко сжатыми рученками, уставила свои стеклянные глазки на горящіе глаза матери, дрогнула, вытянулась и уже не двинулась больше.

Недда тормошила ее, прижимала къ груди съ какими-то бѣшеными порывами, пыталась отогрѣть ее дыханіемъ и поцѣлуями и, когда убѣдилась, что дѣвочка мертва -- положила ее на кровать, гдѣ, бывало, спала ея старушка, и опустилась передъ ней на колѣни. Глаза ея были сухи и неестественно широко раскрыты.

-- Какое счастье, что Богъ прибралъ тебя! воскликнула она. Благодарю Тебя, Господи, что ты взялъ отъ меня мое дитятко и избавилъ его отъ тѣхъ страданій, какія испытала я!..

"Сѣверный Вѣстникъ", No 6, 1890