Воровский Вацлав Вацлавович - Трагедия Г. Д'Аннунцио "Факел под мерой"

Воровский В.В.

(1871 -- 1923 гг.).

Трагедия Г. Д'Аннунцио "Факел под мерой".

Джильола.
Почему,
Скажи мне, сотни мыслей
Не весят столько, сколько мысль одна,
Единая?
Г. Д'Аннунцио, "Факел под мерой", акт I, сц. 2.

Древнегреческая трагедия знает один тип, -- тип глубоко трагический и полный поэзии, соединяющий в себе нежную женственную душу с силой воли и упорством борца. Это -- Электра. Дочь могущественного отца, предательски убитого своею женою, она выкрадывает маленького брата -- Ореста -- и отправляет его с верным человеком в чужую страну, чтобы из него вырос мститель. И с этого момента начинается для нее бесконечный период борьбы и терзаний, сомнений и надежд. Долгие годы живет она в стенах дома, обагренного кровью отца, среди его убийц, тая в душе жажду мести и надежду на подрастающего где-то далеко мстителя, скрывая свои чувства от окружающих, одинокая, замкнутая, не находящая отзвука своим мыслям даже в душе родной сестры. Долгие годы длится эта тихая трагедия. Уходит быстрое время молодости, с ним уходят и все надежды на личное счастье, и только одна мысль, мысль одинокая и, благодаря этому одиночеству, более гнетущая, чем тысячи мыслей, преследует, как кошмар, душу девушки. И все силы этой души -- и нежность дочери, и любовь женщины, и жажда счастья, и могучая воля -- слились в одно стремление, в одну цель, в одну задачу жизни: отомстить за гибель великого Атрида, смыть позор с его рода. Естественно было, что эта интересная натура, полная какой-то первобытной поэтической мощи, обратила на себя внимание художника, с особой любовью изучающего и воспроизводящего силу богатой женской природы. Естественно было, что Габриэль д'Аннунцио после галереи таких типов, как Джиоконда, дочь Йорио и др., остановил свое внимание и на Электре. Новая трагедия его, носящая загадочное на первый взгляд заглавие: "Факел под мерой" -- "La fiaccola sotto il moggio", -- дает нам как раз воскрешенный тип Электры, но, конечно, в другой обстановке, более сложной и более разнообразной, как более сложна и разнообразна наша жизнь по сравнению с жизнью древнего грека. Собственно говоря, действие в пьесе д'Аннунцио происходит во времена короля Фердинанда I Бурбонского, но это только декоративная особенность, развязывающая руки художнику и оправдывающая романтическую обстановку трагедии. По существу же, действующие лица представляют психологические типы, очень близкие нашему времени, к тому же эти времена не так далеко и отстоят от нас. Трагедия Софокла, с ее типами и положениями, ясными и прямыми, как фасад дорийского храма, слишком непосредственна, слишком наивна для современного человека. Ее герои -- здоровые, цельные, прозрачные люди, мыслят, чувствуют и действуют слишком просто, слишком ясно, слишком определенно, чтобы быть близкими современным людям, с их раздвоенной, путаной, разъеденной анализом психологией. И героиня трагедии д'Аннунцио, Джильола -- эта современная Электра -- тип более сложный, более утонченный, но зато менее цельный, менее сильный, менее яркий, чем ее греческий прототип. В творчестве д'Аннунцио есть одна характерная черта, красной нитью проходящая через все его произведения, -- черта, в которой сказался весь д'Аннунцио, со всеми особенностями, достоинствами и недостатками своего таланта. Ее можно было бы назвать пластичностью, эту своеобразную способность воспринимать весь мир в виде художественных образов и воплощать свои переживания в творческие формы художественных образов. Д 'Аннунцио не видит мира,-- он видит лишь ряд художественных картин; д'Аннунцио не изображает мира,-- он рисует перед вами ряд художественных картин. Можно подумать, что не ряд понятий проходит в его мысли, логически цепляясь друг за друга, а вереницы образов, связываемые творческим даром художника, заменяют ему все логические посылки и приводят его этим своеобразным путем к надлежащим выводам. Нужно быть сыном этой дивной земли, где бесконечные поколения в течение тысячелетий так успешно состязались в творчестве с самой природой, -- и притом тем любящим сыном, каким мы знаем д'Аннунцио, -- нужно родиться, как он, на волнах Адриатического моря в виду озолоченной осенним закатом Венеции, чтобы приобрести такой дар поэтически мыслить, чувствовать и творить. И действительно, возьмите любое произведение д'Аннунцио -- роман или трагедию, -- вы увидите, что в основу всякого из них положен какой-нибудь художественный образ, с его характерным пейзажем, освещением, настроением. Можно сказать, что всякое его произведение есть лишь развитие какого-нибудь художественного образа, подобно тому, как музыкальная пьеса является развитием той или иной музыкальной фразы. И как после музыкальной пьесы остается живее всего общее художественное настроение, а все частности и детали стушевываются, так и от произведений д'Аннунцио остается то же впечатление художественного образа, где типы и события, мысли и страсти гармонически сливаются, как красочные пятна одной картины. И новая трагедия д'Аннунцио исходит из художественного образа, на фоне которого развивается тяжелая драма, мрачная и гнетущая, как сам этот образ. Рушится старый замок барского рода де Сангро, где поколения за поколениями накладывали свою печать, отмечая свое богатство, могущество, славу. Осыпаются выветрившиеся камни, оседают стены на ослабевшем фундаменте, падают из ниш статуи знаменитых предков. Упадок и запустение царят в полузаброшенных покоях, дух тления наполняет пронизывающим холодом мрачные залы. Напрасно десятки мастеров работают около дома, стуча молотками и пытаясь связать распадающийся остов, работают и днем, при лучах солнца, и ночью, при свете факелов, -- напрасно. Ни искусство зодчего, ни усилия строителей не спасут старого дома. Не одна лишь сырость и плесень разъела его ветхие стены, еще больше, чем сырость и плесень, разъела их нравственная зараза вырождающегося, обессилевшего рода. Дух предательства и недоверия, дух разложения и разврата поселился в этом доме, и призраки преступления прячутся по темным углам опустевших зал. Рушится старый дом, осыпаются его ветхие стены, крошатся статуи предков, и тщетно десятки мастеров день и ночь стараются связать разваливающийся остов. Эта мрачная картина бесславной гибели и разрушения является основным образом, той трагической обстановкой, в которой зарождается, развивается и разрешается не менее мрачная фабула пьесы. В этой атмосфере порока и тления нет места сильным, чистым, великодушным людям. Как воплощение упадка, рисуется на этом темном фоне дряблая, согбенная фигура владельца замка -- Тибальдо де Сангро. Рожденный стариком отцом, унаследовал он и пороки всесильных и грешных предков, и старческую дряхлость отца, и все бремя, завещанное ему вырождающимися поколениями. Бессильный и телом и духом, напрасно борется он с надвигающейся гибелью.

Рядом с ним и как бы в противоположность ему выступает мещанская фигура его жены, его второй жены -- "женщины из Луко", бывшей кухарки, окрутившей бессильного Тибальдо и держащей его в своих руках. Она внесла в этот разрушающийся дом атмосферу преступления и разврата. Таинственная смерть первой жены Тибальдо, его женитьба на этой женщине, ее двусмысленные отношения к родственнику мужа -- Бертрандо, ее ненависть к детям мужа,-- все это ложится гармоническим пятном на фоне упадка и растления.

Перед нами проходят фигуры матери Тибальдо, старухи, доживающей свой век, его сына Симонетто, больного юноши, все время борющегося со смертью за жалкое существование калеки, отца жены Тибальдо, добродушного наивного укротителя змей из Луко, и, наконец, Джильолы, дочери Тибальдо, нашей Электры. Наступает канун Троицына дня -- годовщина смерти матери. Страшное подозрение, давно уже закравшееся в душу Джильолы, начинает все больше и больше овладевать ею. С ясновидением человека, поглощенного одной навязчивой мыслью, воссоздает она картину гнусного преступления. Она видит, как "женщина из Луко", служанка матери, снедаемая ненавистью и завистью, роется в сундуке, ища чего-то по поручению своей госпожи. Она не может найти нужного предмета; она зовет госпожу. Искренняя, доверчивая, приходит мать, не подозревая ловушки; она нагибается к сундуку, она начинает искать в нем, не обращая внимания на служанку. В это время предательская рука "женщины из Луко" захлопывает над ее головой крышку сундука и душит госпожу. Напрасно бьется она в предсмертных усилиях, ища спасения,-- сильные руки безжалостно сдавили горло, и она умирает, не издав звука.

Страшное видение преследует Джильолу, и, терзаемая бесконечными страданиями, тщетно ищет она покоя.

Бродит по замка бесконечным залам,

Бродит сегодня, как вчера, как вечно

Будет бродить, и тяжелое горе

Стан ее стройный согнуло. Не знает

Душа покоя, тело утомленья.

Бродит она в дверь из двери,

В дверь войдет, за собою ее запирает,

Вверх по лестнице входит, спускается снова,

Повернет в проход, пройдет по коридору,

Заглянет в галерею,

По двору проходит,

Исчезнет в темном ходе

И опять идет, то вверх, то вниз, и вечно

Нет ей покоя, и все ищет, ищет, ищет

И не находит...

И в этом одиночестве зреет в ней сознание, что преступление должно быть наказано, что смерть матери, душа которой не знает покоя, должна быть искуплена. И, чем ближе подходит день годовщины ее смерти, чем больше убеждается Джильола, что за этой смертью кроется гнусное преступление, тем более овладевает ею мысль, что искупительная жертва должна быть принесена в эту годовщину, что ночь под Троицу должна быть ночью возмездия и искупления.

Еще день, один только день, а потом...

Бабушка, завтра день святой троицы.

Сегодня ночью праздник

Огненных языков.

Если дух сойдет на меня,

Я, молчавшая вечно, начну говорить.

Мысль, так долго зревшая в душе Джильолы, жаждет излиться наружу. Она рвется из тайников души, она хочет воплотиться в слово, и муки невысказанной мысли терзают девушку, не давая ей покоя. Но лишь только мысль выльется в слово, она с неумолимой последовательностью толкает к делу, к дальнейшему воплощению слова в деяние. Джильола понимает, что, раз высказав свою тайну, раз поведав ее другим, она окончательно порывает с периодом внутренней борьбы и терзаний, с периодом сомнений и колебаний, что она неминуемо должна перейти от мысли к делу. И она готовится к этому.

В эту ночь мастера

Будут работать при факелов свете.

И у меня, и у меня там где-то

Есть красный факел.

Укрытый далеко под мерой.

Укрытый под старою мерой,

Что не в силах уже мерить

Ни ячменя, ни пшеницы:

В ржавых обручах железных

Еле держатся доски.

Этот факел я держать буду высоко,

Освещая ночную работу

Вокруг развалин.

И, если рушится здание,

Я знаю, что одна могила

Уцелеет нерушимо и прочно.

Я обещаю это.

Желание Джильолы исполняется: огненный язык нисходит на нее, и она, вечно молчаливая, начинает говорить. Она говорит и заставляет "женщину из Луко" признаться в преступлении. Ослепленная ненавистью и злобой, сознается она в убийстве своей госпожи и соучастником своим называет самого Тибальдо. Напрасно этот слабый, порочный человек старается очистить свою совесть, упрекая злобную женщину во лжи, -- тень преступления ложится темным пятном на его душу.

Теперь жребий брошен. Нет больше сомнений. Мысль, перешедшая в слово, толкает к делу. Очистительная жертва должна быть принесена. Но жертва только тогда достигнет цели, если она принесена чистыми руками. Напрасно Джильола пытается пробудить к мести душу юного Симонетто. Больной мальчик в отчаянии должен признаться, что он бессилен, что этот подвиг ему не по плечу. Торжественно и серьезно, как к священнодействию, готовится девушка к делу искупления. Жребий брошен. Возврата нет. Она должна сжечь за собой все мосты. Купить покой души матери она должна ценой гибели своего тела. Надгробный камень материнской могилы, этого священного места в домашней часовне,-- вот ее ложе, вот приют для ее измученного тела. Она зажигает все огни в часовне и, отправляясь на дело искупления, отравляет себя укусами ядовитых змей -- змей, которых подарил ей добрый старик из Луко, отец мачехи. Но в ужасе возвращается Джильола из спальни ненавистной женщины. Злой рок вырвал из ее чистых рук ее жертву. Кто-то предупредил ее. "Женщина из Луко" была мертва. Отчаяние овладевает девушкой, когда она узнает, что убийца мачехи -- ее отец.

Ты не мог, не должен был. Обет

Одна давала я. За жертву-- жертва.

Ты лишил меня святого права.

"Твои руки не были чисты для этой жертвы,-- с упреком восклицает она.-- Ты убил свою тайну в обвинявших тебя устах!"

Итак, все усилия ее были напрасны. Нечистые руки, направляемые нечистой совестью, не могли искупить смерти матери. Факел, укрытый под старой мерой, погас, а в это время искупительная жертва стала жертвой нового преступления, -- порок громоздился на порок, и обремененные грехами стены грозили, обрушившись, засыпать дорогую могилу. Но свершилось. Мосты сожжены.

Возврата нет. Джильоле остается только умереть с сознанием собственного бессилия, с сознанием неисполненного долга.

Горе тебе, возжегший

Огни, теперь опять туши их!

Пусть будет мрак, один лишь мрак

Над тем, кто не сумел исполнить

Обет свой... Погасите

Эти факелы, о люди,

Опрокиньте, погасите

Их в траве вы. Моего

Удержать в моих руках

Не сумела я. Напрасно

Было все... прощайте!

Так explicit tragoedia (так разворачивается трагедия (лат.).

В древнегреческой трагедии мечты и усилия Электры венчаются успехом. Над миром греков царила неумолимая, но справедливая ананке -- судьба, необходимость.

Она руководила людьми, направляла их действия, карала грешных, награждала праведных. Над миром современного человека царит насмешливая "свободная воля" -- та же ананке, переодетая в костюм самомнения, она разрушает старые дома, пропитанные пороком и бессилием, она окружает героя атмосферой тления, расслабляя его энергию и решимость, а потом толкает его "свободную волю" на распутье, и горе ему, если он допустит ошибку, если он не исполнит своего долга. Его ждут муки совести и гибель. Имел ли д'Аннунцио в виду обобщить свою трагедию-образ, дать ей более широкое, общественное значение? Едва ли. Как эстет, как пластик, который, по словам одного из его героев, лепит тела, а не души, он вряд ли сознательно идет дальше своих конкретных образов. Но в том-то секрет истинно художественного творчества, что оно в конкретные образы вкладывает такой обобщающий смысл, который дает место выводам, идущим далеко за рамки намерений автора. Обобщенный образ -- это символ, в котором, в скрытом виде, заключаются все самые широкие возможности. А потому и трагедия д'Аннунцио наводит на многие обобщающие мысли. Рушится старый дом под бременем вековых грехов и преступлений, крошатся и осыпаются разъеденные сыростью стены, валятся из ниш статуи знаменитых предков -- памятник прожитой славы, падают подгнившие потолки. Напрасно искусные мастера день и ночь работают вокруг валящегося здания, стараясь скрепить его стены, замазать трещины, восстановить разрушенное. Все усилия их тщетны, как тщетны бессильная злоба и отчаяние обитателей обреченного на гибель дома. Как спасти от гибели дорогие могилы, с которыми так много связано воспоминаний, как сберечь их от разрушения, как перенести их в новый дом, новый светлый дом, манящий к жизни и творчеству? Или ради них сохранить старые, рушащиеся стены, где смерть и тление свили себе гнезда, употребить все силы, чтобы не дать старому дому превратиться в груду развалин? Ради них присоединить свой факел к факелам, освещающим ночную работу вокруг дома, осветить своим чистым светильником ночную работу темных сил, стремящихся восстановить полуистлевший труп на гибель всему живому? Так думала Джильола, и жизнь жестоко покарала ее за эту ошибку. Горе тому, кто прячет свой светильник под мерой, под старой, рассохшейся мерой, негодной уже мерить зерно! Горе тому, кто не сумеет удержать в руках свой факел! Горе тому, кто для спасения святого и дорогого безрассудно помогает сохранять и поддерживать господство порока, рушащееся, обреченное на гибель! Душам великих предков тесно в сырых стенах мрачного здания, где из всех углов ползут, как змеи, порок и преступление, им тесно там, как тесно и молодым, жизнерадостным поколениям, рвущимся на свет и на простор. И нет другого средства купить покой этих душ, нет другого средства искупить старые преступления, как разрушить до основания самый дом -- это гнездо зла. Факела Джильолы достаточно было, чтобы обратить старый замок в груду пепла, но она безрассудно хотела им послужить злому делу укрепления порока. И она погибла, а старый дом, укрепленный усилиями наемных мастеров, остался стоять еще на долгие годы, заражая все вокруг тлением и развратом. Пройдут годы, и заботливые руки мрачных сил осторожно разберут по частям старый дом и из тех же пропитанных сыростью и грехом камней воздвигнут новое здание, где новый цемент скрепит надолго вместе со старыми плитами и старые пороки и преступления. Горе, горе тебе, Джильола, почему ты не испепелила своим факелом этот очаг мерзости и тления!

1905 г.

Впервые опубликовано в журнале "Правда", 1905, No 8, за подписью "Ю. Адамович".

Источник текста:

Воровский В. В., "Эстетика. Литература. Искусство", М., "Искусство", 1975 г. С. 446--454, 537.