ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ РУССКОМУ ВѢСТНИКУ.
ПРИКЛЮЧЕНІЯ ГАРРИ РИЧМОНДА
МОСКВА.
Въ Университетской типографіи (Катковъ и Ко.), на Страстномъ бульварѣ.
1870.
ГЛАВА I.
Я составляю предметъ спора.
Въ полночь одного зимняго мѣсяца, спящіе въ Риверсли Гренджѣ были пробуждены громкимъ звономъ и стукомъ въ наружную дверь. Хозяиномъ тутъ былъ сквайръ Белтамъ, домочадцами -- его незамужняя дочь, Дороти Белтамъ, другая дочь, замужняя, мистрисъ Ричмондъ, Беньяминъ Сюисъ, старый буфетчикъ, еще нѣсколько слугъ, и маленькій мальчикъ, названный въ крещеніи Гарри Лепель Ричмондъ, внукъ сквайра. Риверсли Гренджъ стояла въ плодородной долинѣ луговой части Гампшейрскаго графства: одинокая усадьба изъ которой виднѣлись нѣкоторыя принадлежащія къ ней фермы, но голосъ не долетѣлъ бы ни до одного жилья, исключая конюшенъ да избушки главнаго садовника. Преданія о смѣлыхъ разбояхъ, вмѣстѣ съ мрачностью окрестнаго бора, поддерживали ночныя опасенія, а громкій стукъ и нетерпѣливый звонъ свидѣтельствовали всѣмъ слушателямъ страшныхъ разказовъ въ людской что разбойники явились наконецъ съ грозными силами. Кучка горничныхъ столпилась въ верхнемъ корридорѣ главнаго строенія; два-три лакея стояли ниже на лѣстницѣ въ смѣлыхъ позахъ. Вдругъ шумъ прекратился, и вскорѣ затѣмъ голосъ стараго Сюиса велѣлъ всѣмъ расходиться по постелямъ. Тогда лакеи стремительно бросились на встрѣчу опасности, а горничныя, въ груди которыхъ мучительное любопытство преодолѣло страхъ, отправились въ пустую комнату, помѣщавшуюся надъ входною дверью, и стали глядѣть изъ окна. Тѣмъ временемъ Сюисъ стоялъ у постели хозяина. Сквайръ былъ охотникъ стараго покроя: неутомимъ въ ѣздѣ, неодолимъ за бутылкой, почти непробудимъ во снѣ. Еще не рѣшаясь толкать его, Сюисъ зажегъ огонь и бросилъ свѣтъ на глаза сквайру, чтобъ онъ скорѣе проснулся. При первомъ прикосновеніи, сквайръ вскочилъ, божась патрономъ своимъ, Гарри, что ему только-что снился пожаръ.
-- Сюисъ! Вѣдь это ты? Гдѣ горитъ?
-- Не горитъ нигдѣ, отвѣчалъ Сюисъ.-- Вы будьте спокойны.
-- Будьте спокойны, чортъ возьми! Развѣ я не слыхалъ трескъ цѣлой сотни пожарныхъ трубъ? Не такъ же я крѣпко сплю что ничего не слышу, собака! Приходитъ сюда, будитъ меня и говоритъ мнѣ чтобъ я былъ спокоенъ. Что за чортъ! Такъ бѣды нѣтъ? Все стало-бытъ въ порядкѣ? Сквайръ улегся на подушку и готовъ былъ опять заснуть.
Сюисъ проговорилъ выразительно:-- васъ спрашиваетъ одинъ джентльменъ; джентльменъ дожидается внизу. Онъ пришелъ поздненько.
-- Джентльменъ внизу, пришелъ поздненько? повторилъ сквайръ, какъ бы желая взять въ толкъ слышанное.-- Запоздалъ? Ну, суньте его въ постель, дайте ему горячей воды съ водкой, и пусть себѣ спитъ.
Сюису приходилось сообщить сквайру весьма непріятное извѣстіе.
-- Джентльменъ не намѣренъ ночевать, началъ онъ.-- Онъ не затѣмъ пришелъ. Время уже позднее.
-- Время позднее! заревѣлъ сквайръ.-- Да который часъ?
Доставъ часы надъ головой, онъ увидѣлъ часъ неурочный.
-- Безъ четверти два? Джентльменъ внизу меня спрашиваетъ? Ужь не мошенникъ ли это аптекарь, что обѣщалъ вчера обѣдать у меня? Если это онъ, я окачу его такъ, будто онъ въ прудъ окунулся. Два часа утра! Да онъ пьянъ! Скажите ему что я мировой судья. Я его арестую. На двѣ недѣли за пьянство, да еще на двѣ за дерзость. Я ужь не разъ засаживалъ на мѣсяцъ. Является ко мнѣ, къ мировому судьѣ.... да онъ взбѣсился! Скажите ему что онъ попадетъ въ сумашедшій домъ. И не намѣренъ ночевать! Вытолкай его ногами изъ дому, Сюисъ, и скажи что по моему порученію. Я тебѣ разрѣшаю!
Сюисъ отошелъ на шагъ отъ кровати. На безопасномъ разстояніи, онъ твердо, почти съ укоромъ глядѣлъ на хозяина: -- это мистеръ Ричмондъ, сказалъ онъ.
-- Мистеръ.... Сквайръ остановился. Имя это никогда не произносилось въ Гренджъ. Негодяй то? спросилъ онъ рѣзко, какъ бы желая удостовѣриться, и губы его сурово сжались.
Слѣдовало отвѣчать или утвердительно, или отрицательно. Сюисъ молчалъ.
-- Онъ внизу? закричалъ сквайръ, комкая простыни.-- Ты впустилъ его въ мой домъ, Сюисъ?
-- Нѣтъ.
-- Впустилъ!
-- Онъ не въ домѣ.
-- Какъ же ты говорилъ съ нимъ?
-- Изъ окна.
-- Какое же мѣсто пятнаетъ теперь негодяй?
-- Онъ на крыльцѣ за дверью.
-- За дверью? Дверь заперта?
-- Заперта.
-- Пусть тамъ гніетъ.
Между тѣмъ терпѣніе ночнаго посѣтителя истощилось. Новый громкій призывъ долетѣлъ до слуха сквайра, изумленнаго такою дерзостью.
-- Подай штаны! крикнулъ онъ Сюису.-- У меня мысли не вяжутся когда на мнѣ нѣтъ штановъ.
Сюисъ держалъ требуемую одежду на-готовѣ. Сквайръ соскочилъ съ постели въ безмолвномъ бѣшенствѣ, и злобясь на сапоги, подтяжки и пуговицы, позволилъ однако одѣть себя какъ слѣдуетъ, между тѣмъ какъ звонъ и стукъ у дверей продолжался непрерывно. Сквайръ имѣлъ видъ человѣка съ принужденнымъ спокойствіемъ переносящаго оскорбленія наносимыя ему на судѣ, гдѣ поневолѣ приходится все выслушивать и сдерживать пылкіе отвѣты въ негодующей груди.
-- Теперь, Сюисъ, подай хлыстъ, замѣтилъ онъ, будто требуетъ простую туалетную принадлежность.
-- Вамъ угодно шляпу?
-- Говорю тебѣ, хлыстъ.
-- Ваша шляпа въ прихожей, замѣтилъ Сюисъ серіозно.
-- Я хлыстъ спрашиваю.
-- Его нѣтъ нигдѣ, сказалъ Сюисъ.
Сквайръ не успѣлъ излить свое негодованіе на такое неповиновеніе слуги, ибо послышался голосъ дочери его Дороти, робко просившей позволенія войти. Сюисъ вышелъ изъ комнаты. Вскорѣ затѣмъ сквайръ сошелъ внизъ, тяжело дыша. Прислугу всю отослали прочь. Одинъ только Сюисъ остался при хозяинѣ.
Сквайръ самъ снялъ запоры съ двери, и отворилъ ее на длину цѣпи.
-- Кто здѣсь? спросилъ онъ.
Немедленно послышался отвѣтъ снаружи.
-- Полагаю что вы мистеръ Гарри Лепель Белтамъ. Если ошибаюсь, скажите. И примите, прошу васъ, мои извиненія, что безпокою васъ въ такой поздній часъ.
-- Ваше имя?
-- Въ настоящую минуту меня зовутъ не иначе какъ Августъ фицъ-Джорджъ Рой Ричмондъ, мистеръ Белтамъ. Вы лучше меня узнаете, если совсѣмъ отворите свою дверь. Голоса обманчивы. Вы по рожденію джентльменъ, мистеръ Белтамъ, и не заставите меня требовать чтобы вы поступали какъ прилично джентльмену. Я теперь въ такомъ положеніи будто переговариваюсь съ барсукомъ въ его логовищѣ. Положеніе неудобное для обѣихъ сторонъ. А на васъ, домохозяина, это бросаетъ значительную тѣнь.
Сквайръ поспѣшно приказалъ Сюису посмотрѣть чтобы ходы къ спальнямъ были заперты, и отцѣпилъ дверную цѣпь. Онъ видимо сильно сдерживался. Ночь была тихая, свѣтлая. Когда отворилась дверь, появился высокій, крѣпко сложенный мущина, въ тепломъ плащѣ и модной шляпѣ того времени. Въ рукахъ у него была легкая тросточка, которой серебряный набалдашникъ онъ приложилъ къ губамъ. Въ наружности его не было ничего пугающаго, пріемы его были изысканно любезны. Онъ приподнялъ шляпу, какъ только очутился лицомъ къ лицу со сквайромъ и обнаружилъ отчасти лысую голову, хотя бакенбарды его были роскошны, и мужественная сила высказывалась въ высокой груди, приподнявшей мѣховой плащъ. Лицо его было чрезвычайно открыто и бодро. Съ высоты своей онъ съ царственнымъ величіемъ глядѣлъ внизъ на человѣка покой котораго потревожилъ.
Между ними завязался слѣдующій разговоръ:
-- Теперь вы видите, мистеръ Белтамъ, кто позволилъ себѣ разбудить васъ въ неурочный часъ, и я глубоко сожалѣю объ этомъ, хотя самъ я привыкъ принимать легко подобные случаи.
-- Не спрятаны ли здѣсь у васъ какіе-нибудь сообщники?
-- Я одинъ.
-- Какое дѣло у васъ до меня?
-- Никакого дѣла.
-- Вамъ до меня дѣла нѣтъ, также какъ и мнѣ до васъ; правда. Я спрашиваю васъ о цѣли вашего посѣщенія.
-- Позвольте мнѣ сначала объяснить причину моего поздняго прибытія. Вамъ также какъ и мнѣ, мистеръ Белтамъ, покажется смѣшно сваливать вину на ямщиковъ. Я вынужденъ однако это сдѣлать; мнѣ нѣтъ другаго исхода. По милости одного негодяя, невоздержнаго къ крѣпкимъ напиткамъ, я сегодня прошелъ пѣшкомъ семь миль отъ Юлинга. Я не за себя жалуюсь.
-- Зачѣмъ же вы пришли?
-- Вы меня спрашиваете?
-- Я спрашиваю что привело васъ къ моему дому.
-- Правда, я могъ ночевать въ Юлингѣ.
-- Зачѣмъ же не ночевали?
-- По той причинѣ, мистеръ Белтамъ, которая и привела меня сюда. Я не въ силахъ былъ ждать ни одной минуты. Добравшись до вашихъ окрестностей, я не хотѣлъ уже мѣшкать и пошелъ пѣшкомъ. Прошу извиненія за часъ моего прибытія. Зачѣмъ я пришелъ, вы очень хорошо поймете и одобрите меня, когда я скажу вамъ что я пришелъ, если не оправдываться, то покаяться. Я люблю жену мою, мистеръ Белтамъ. Да, выслушайте меня. Я могу сослаться на несчастную звѣзду мою и сказать: вините ее, а не меня. Эта звѣзда, давшая отъ рожденія моего направленіе всей бѣдственной моей жизни, могла бы служить мнѣ оправданіемъ въ вашихъ глазахъ; въ глазахъ жены по крайней мѣрѣ послужитъ.
-- Вы пришли видѣться съ моею дочерью Маріанной?
-- Съ моею женой.
-- Вы не переступите черезъ порогъ мой пока я живъ.
-- Вы принудите ее выйти ко мнѣ?
-- Она будетъ сидѣть у себя, бѣдняжка, пока не ляжетъ въ могилу. Сколько могли надѣлать зла, вы уже надѣлали. Убирайтесь!
-- Мистеръ Белтамъ, ничто не помѣшаетъ мнѣ видѣться съ женой.
-- Пройдоха!
-- Никакіе нелѣпые эпитеты отъ человѣка котораго я обязанъ уважать.
-- Негодный пройдоха, говорю я; сквайръ, давъ волю своему бѣшенству, не стѣснялся болѣе.-- Вотъ уже часъ какъ я сдерживаюсь предъ негодяемъ, который ангела вывелъ бы изъ терпѣнія. Да ступайте наконецъ куда вамъ угодно, отъ одного конца свѣта до другаго! Мошенникъ, запятнанный всевозможными мерзостями, которому я запретилъ доступъ къ моему дому, какъ простому вору, котораго сто разъ стоило бы повѣсить, является сюда къ моей дочери, когда онъ укралъ ее, надушившись, ликуя о своемъ родѣ, да напѣвая разный иностранный вздоръ; а потомъ оказалось что онъ не болѣе какъ лгунъ и животное. Она вернулась домой. У меня двери не запираются для родныхъ дѣтей. Я принялъ ее и держу у себя вопреки закону, если законъ мнѣ не даетъ на это права. Она помѣшалась; вы свели ее съ ума; она не узнаетъ никого изъ насъ, даже своего сына. Убирайтесь! Сколько могли надѣлать зла, вы надѣлали. Она безумная. И говорю вамъ, Ричмондъ, или Рой, или какъ вы тамъ себя называете, я благодарю Бога что она лишилась разсудка. Увидитесь вы съ ней или нѣтъ, власть ваша надъ ней кончена; да, и не видать вамъ ее, пока я зовусь мущиной.
Мистеръ Ричмондъ сумѣлъ сохранить видъ серіознаго раздумья подъ этимъ потокомъ брани, изливавшимся почти безъ остановки. Онъ сказалъ:
-- Жена моя не въ своемъ умѣ? Я могъ бы предположить что эта болѣзнь у ней наслѣдственная. Ужь не шутите ли вы со мной, милостивый государь? Она помѣшалась? И вы считаете себя въ правѣ разлучить насъ? Если правда что вы говорите, то мое право лелѣять ее въ тысячу разъ сильнѣе вашего. Пустите меня, мистеръ Белтамъ. Я смиренно прошу священнѣйшаго преимущества, котораго горе можетъ требовать отъ человѣколюбія. Жену, жену мою! Пропустите меня.
Онъ готовъ былъ рвануться впередъ. Сквайръ крикнулъ Сюису чтобъ онъ добѣжалъ до конюшни и спустилъ собакъ.
-- Это ваше послѣднее рѣшеніе? спросилъ мистеръ Ричмондъ.
-- Къ чорту ваше разглагольствіе! Да, послѣднее! Я не пускаю въ свое стадо прокаженной овцы.
-- Мистеръ Белтамъ, умоляю васъ, будьте милосерды. Я согласенъ на какія угодно условія, только дайте мнѣ повидаться съ ней. Я буду ходить по парку всю ночь, только скажите что вы утромъ дозволите свиданіе. Признаюсь, я не намѣренъ употреблять силу. Я обращаюсь исключительно къ вашему милосердію. Я люблю эту женщину. Я виноватъ во многомъ. Увижу ее и уйду, но видѣть ее я долженъ. Это я также говорю рѣшительно.
-- Говорите рѣшительно, сколько вамъ угодно, отозвался сквайръ.
-- По законамъ естественнымъ и законамъ человѣческимъ, Маріанна Ричмондъ моя жена, я долженъ служить ей опорой и утѣшеніемъ, и никто не можетъ помѣшать мнѣ, мистеръ Белтамъ, если я захочу взять ее къ себѣ.
-- Не можетъ? проговорилъ сквайръ.
-- Да будетъ проклятъ, да будетъ пораженъ громомъ небеснымъ тотъ кто въ горѣ разлучаетъ жену съ мужемъ.
Сквайръ свиснулъ своимъ собакамъ.
Какъ уязвленный этою холодностью, мистеръ Ричмондъ выпрямился во весь ростъ.
-- Я не увижу ее, если явлюсь и завтра утромъ?
-- Вы не увидите ее, протянулъ сквайръ, передразнивая рѣчь мистера Ричмонда,-- если явитесь и завтра утромъ.
-- Вы отказываете мнѣ по праву отца, жена моя ваша дочь. Хорошо. Я желаю видѣть моего сына.
И на это сквайръ отвѣчалъ положительно:
-- Нельзя. Онъ спитъ.
-- Я требую.
-- Глупости! Говорятъ вамъ, онъ въ постели, слитъ.
-- Повторяю: я требую.
-- Когда ребенокъ спитъ!
-- Ребенокъ этотъ моя плоть и кровь. Вы говорили за свою дочь; я говорю за моего сына. Я хочу видѣть его, хотя бы мнѣ пришлось колотить въ вашу дверь до утра.
Нѣсколько минутъ спустя, мальчикъ вынутъ былъ изъ постели теткой Дороти; она одѣла его въ потьмахъ, горько плача, въ то же время унимая его, прилаживая его платьице и нѣжно цѣлуя его щечки. Ему сказали что бояться нечего. Одинъ джентльменъ желаетъ его видѣть, больше ничего. Добрый ли это джентльменъ или разбойникъ, онъ не могъ дознаться. Но тетушка Дороти, увернувъ его въ шаль и пледъ, и подвязавъ его шляпку дрожащею рукой, увѣряла его, съ судорожными ласками, что все скоро кончится и онъ опять будетъ лежать благополучно въ своей уютной постелькѣ. Она передала его Сюису на лѣстницѣ, подержавъ минуту и поцѣловавъ его руку; затѣмъ Сюисъ, властитель буфета, гдѣ хранились всѣ сласти, поставилъ его на полъ въ прихожей, и онъ очутился лицомъ къ лицу съ ночнымъ посѣтителемъ. Ему показалось что незнакомецъ громаднаго роста, какъ сказочные великаны; ибо за нимъ въ растворенную дверь виднѣлись деревья и клочокъ неба, и деревья казались гораздо меньше его, а небо чуть сквозило изъ-за его плечъ.
Сквайръ схватилъ мальчика за руку, чтобы представить его и удержать въ то же время; но незнакомецъ вырвалъ ребенка у дѣда, и поднимая высоко, воскликнулъ:
-- Вотъ онъ! Вотъ Гарри Ричмондъ! Онъ сталъ гренадеръ ростомъ!
-- Поцѣлуйте мальчика, и назадъ въ постель его, проворчалъ сквайръ.
Незнакомецъ горячо поцѣловалъ мальчика и спросилъ: забылъ ли онъ папу. Мальчикъ отвѣчалъ что у него нѣтъ папы, а есть только мама да дѣдушка. Незнакомецъ тяжело вздохнулъ.
-- Видите ли что вы сдѣлали. Вы родное дитя отторгли отъ меня! сказалъ онъ сквайру свирѣпо; но тотчасъ же постарался успокоить ребенка дѣтскою болтовней и ласками.
-- Четыре года разлуки, началъ онъ опять -- и сына моего пріучили думать что у него нѣтъ отца. Ей Богу, это безсовѣстно, это безчеловѣчная гнусность. Мистеръ Белтамъ, если я не увижусь съ женой, я унесу сына.
-- Кричите хоть до сипоты, вы никогда не увидитесь съ ней въ этомъ домѣ, пока я здѣсь хозяинъ, сказалъ сквайръ.
-- Очень хорошо! Въ такомъ случаѣ Гарри Ричмондъ не будетъ жить у васъ. Я беру его съ собой. Дѣло рѣшено.
-- Вы отнимаете его у матери? воскликнулъ сквайръ.
-- Вы клянетесь мнѣ что она потеряла разсудокъ. Она не можетъ страдать. А я могу. Не стану ожидать отъ васъ, мистеръ Белтамъ, малѣйшаго пониманія отцовскихъ чувствъ. Вы грубое существо, вы животное.
Сквайръ увидѣлъ что онъ готовъ взять мальчика на руки, и сказалъ:-- Постойте. Не въ этомъ дѣло. Сообразите. Вы можете зайти завтра, повидаться со мной и переговорить.
-- Увижу я жену?
-- Нѣтъ, не увидите.
-- Вы остаетесь при своемъ словѣ?
-- Да.
-- Такъ и я остаюсь при моемъ.
-- Какъ? Постойте? Не унести же ребенка изъ удобнаго дома въ зимнюю ночь.
-- О! Ночь тиха и тепла. Онъ не долженъ оставаться въ домѣ гдѣ безчестятъ отца его.
-- Постойте же! Этого вовсе нѣтъ! вскричалъ сквайръ.-- Никто не говоритъ о васъ. Даю вамъ честное слово что имя ваше не произносится въ домѣ ни мущиной, ни женщиной, ни ребенкомъ.
-- Молчаніе объ отцѣ равносильно безчестію, мистеръ Белтамъ.
-- Къ чорту ваше краснорѣчіе! Не касайтесь этого мальчика своими разбойничьими руками, загремѣлъ сквайръ. Помните, если вы возьмете его, такъ онъ уже не вернется ко мнѣ. Онъ не получитъ отъ меня ни гроша, если вы будете его воспитывать. Вы этимъ рѣшите его участь. Если онъ въ послѣдствіи явится сюда и будетъ стоять предо мной нищимъ, въ украденномъ платьѣ, какъ вы теперь, я не признаю его. Гарри, поди сюда! Поди къ своему дѣдушкѣ.
Мистеръ Ричмондъ ухватилъ мальчика въ ту минуту какъ онъ поворачивался, чтобъ убѣжать.
-- Этотъ джентльменъ, сказалъ онъ, указывая на сквайра,-- твой дѣдушка; я твой папа. Ты долженъ непремѣнно узнать и полюбить своего папу. Если я зайду за тобой завтра или послѣ-завтра, они придумаютъ какую-нибудь штуку и спрячутъ Гарри Ричмонда. Мистеръ Белтамъ, прошу васъ въ послѣдній разъ дать мнѣ обѣщаніе, замѣтьте, я довольствуюсь вашимъ обѣщаніемъ, что завтра или послѣ-завтра мнѣ будетъ дозволено видѣть жену.
Сквайръ, кашляя, произнесъ рѣшительное: -- никогда! и подкрѣпилъ его энергическою божбой.
-- Я убѣдительно прошу васъ дозволить это свиданіе, сказалъ мистеръ Ричмондъ.
-- Нѣтъ, никогда! Не хочу! отозвался сквайръ, покраснѣвъ отъ сердитаго кашля.-- Не хочу. Но постойте! Пустите мальчика. Выслушайте меня, Ричмондъ. Вотъ что я сдѣлаю. Если вы поклянетесь мнѣ на Библіи, какъ обвиненный въ присутствіи судей, что никогда носу своего не покажете въ здѣшнемъ околоткѣ и не будете тревожить ни мальчика, въ случаѣ что его встрѣтите, ни дочь мою, никого изъ насъ... вотъ что я сдѣлаю... оставьте мальчика, я дамъ вамъ пятьсотъ фунтовъ.... Я дамъ вамъ вексель на моего банкира въ тысячу фунтовъ. Выслушайте же меня. Вы поклянетесь, какъ я сказалъ, на моей домашней Библіи, чтобы васъ громомъ убило, какъ Ананію и еще того другаго, если вы отступитесь отъ своего слова, и я обязуюсь выплачивать вамъ сверхъ того по пятидесяти фунтовъ въ годъ. Постойте. Я возьмусь заплатить долги ваши не свыше двухъ или трехъ сотъ фунтовъ. Бога ради, пустите мальчика! Вы сейчасъ получите пятьдесятъ гиней въ зачетъ. Пустите же мальчика! И вашъ сынъ... видите ли я называю его вашимъ сыномъ... вашъ Гарри Ричмондъ наслѣдуетъ мнѣ: ему достанется Риверсли Гренджъ и лучшая часть моего состоянія, если не все оно. Довольно ли вамъ? Согласны ли вы поклясться? Если не поклянетесь, мальчикъ будетъ нищій. Онъ станетъ чужимъ здѣсь, точно также какъ вы. Возьмите его, и какъ Богъ святъ, вы его погубите. Ну, будетъ; пустите его. Онъ и такъ ужь простудился. Давно пора ему въ постель; пустите его.
-- Вы предлагаете мнѣ денегъ, отвѣчалъ мистеръ Ричмондъ.-- Это одно изъ тѣхъ оскорбленій которыя приходится сносить когда имѣешь дѣло съ вами. Вы хотите чтобъ я продалъ сына. Чтобы повидаться съ страдающею женой я подавилъ бы въ себѣ отцовское чувство; но деньги ваши я ставлю ни во что. И вы принуждаете меня сказать вамъ что я презираю и ненавижу васъ. Меня пугаетъ мысль подвергнуть сына вліянію вашего грязнаго эгоизма. Мальчикъ мой; онъ у меня въ рукахъ и пойдетъ со мной труднымъ путемъ. Да развѣ судьба его не блестящая? Клянусь, его узнаютъ тѣмъ что онъ есть на самомъ дѣлѣ, законнымъ наслѣдникомъ имени стоящаго на ряду съ знатнѣйшими именами страны. Запомните слова мои, мистеръ Белтамъ, вы, упрямый, низкій старикъ: Я беру этого мальчика, и посвящаю жизнь свою на возстановленіе его въ подобающемъ ему санѣ, и тогда, если мы съ вами доживемъ, вы до земли преклоните предъ нимъ свою глупую голову, глубоко скорбя о томъ днѣ когда вы, простой сельскій дворянинъ ничтожнаго рода, съ кровью котораго мы удостоили смѣшать нашу кровь, грозили въ безумной слѣпотѣ своей лишить наслѣдства Гарри Ричмонда.
Дверь громко захлопнулась; и рѣчь его осталась недосказанною. Сначала онъ какъ будто удивился, но видя что испуганный мальчикъ готовъ расплакаться, онъ вынулъ изъ кармана хорошенькую коробочку и сунулъ вкусную конфекту въ надутыя губки. Затѣмъ послѣ нѣсколькихъ минутъ колебанія, постучавъ себѣ въ грудь и поговоривъ самъ съ собою и съ ребенкомъ, окинувъ взглядомъ окна дома, онъ наконецъ опустился на одно колѣно и закуталъ мальчика въ шаль. Потомъ поднялъ его съ земли, и усадивъ его на руку, онъ быстро по шелъ по дорожкамъ и лугу, какъ лошадь, тронутая кнутомъ.
Тихая теплая ночь озарялась откуда-то мѣсяцемъ. Мѣстами, гдѣ проглядывало небо, виднѣлись мелкія, безлучныя звѣзды. Вѣяло запахомъ травъ и корней. Ночь была скорѣе майская, чѣмъ февральская. Такъ странно глядѣли эти холмы, эти верхушки хвойныхъ деревъ въ тихомъ сумракѣ, что ужасъ мальчика подавленъ былъ удивленіемъ. Онъ никогда еще не выходилъ ночью, и должно-быть ему страшно было кричать, ибо рыданіе его было не громко. На склонѣ парка, гдѣ начиналась сосновая роща, онъ услышалъ свое имя, произнесенное вдали женскимъ голосомъ, который узналъ за голосъ тетушки Дороти. Только разъ зовъ этотъ долетѣлъ до него: "Гарри Ричмондъ!" Скоро они вышли изъ парка и очутились среди овраговъ, которые тянутся на цѣлыя мили вдоль большой дороги въ Лондонъ. Иногда отецъ насвистывалъ ему, или поднималъ его высоко и кивалъ ему въ привѣтъ головой, будто они впервые увидѣлись. Постоянная доступность его при всемъ горѣ вліянію засахареннаго чернослива внушила отцу надежды на будущее его благоразуміе.
Такъ, поцѣловавъ послушно отца, мальчикъ заснулъ у него на шеѣ, забывъ что онъ странствуетъ по свѣту, и если не ошибаюсь, ему приснилось будто онъ на кораблѣ изъ благоуханнаго дерева, среди моря, гдѣ катятся громадныя, но тихія волны, отрывающія отъ чего-то кусокъ за кускомъ безъ звука и безъ боли.
ГЛАВА II.
Лично испытанное мною приключеніе.
Эта ночь стоитъ въ моей памяти одна среди пустоты, какъ сказочный мѣдный замокъ, окруженный морскою волной. Отецъ должно-быть пронесъ меня по дорогѣ нѣсколько миль; онъ должно-быть добылъ мнѣ пищи; помнится что я чувствовалъ прикосновеніе чего-то сыраго, пилъ свѣжее молоко. Мало-по-малу послышался шумъ голосовъ и колесъ, появилась собака, бѣгающая одна по люднымъ улицамъ, останавливая всякую встрѣчную собаку. Она повернула въ одну сторону, а мы съ отцомъ въ другую. Мы очутились въ домѣ, гдѣ, какъ мнѣ казалось, пахло спертымъ воздухомъ, въ улицѣ состоящей изъ домовъ всѣ двери которыхъ были окрашены чернымъ и шумно запирались. Италіянцы-шарманщики и продавцы молока постоянно расхаживали по улицѣ и оглашали ее своею музыкой. Молоко, а коровъ нѣтъ нигдѣ; множество людей, и никого знакомаго; мысли мои заняты были этими странностями.
Отецъ скоро заставилъ меня забыть прежнее житье мое. Онъ умѣлъ представлять собаку, кролика, лисицу, пони, цѣлое собраніе забавныхъ животныхъ; но его иногда по цѣлымъ днямъ не было дома, а я не расположенъ былъ дружиться съ тѣми кто не могъ занять какъ онъ мое воображеніе. Когда онъ былъ дома, я ѣздилъ на немъ верхомъ по комнатѣ и вверхъ по лѣстницѣ спать; я билъ его кнутомъ, пока онъ не пугалъ меня естественностью своего лая. Стоило мнѣ произнести слово: звѣринецъ, и онъ превращался въ собраніе дикихъ животныхъ. Я разстегивалъ пуговицу его жилета, и на меня съ ревомъ бросался левъ; я дергалъ его за полу, и предо мной старый медвѣдь уморительно покачивался, потомъ садился и испускалъ жалобный вой. Комната наша казалась мнѣ богаче всего Гренджа, пока происходили эти представленія. Обезьяну онъ изображалъ почти такъ же хорошо какъ медвѣдя, только онъ былъ слишкомъ великъ ростомъ и принужденъ былъ для достиженія сходства съ этимъ животнымъ ломать что попадалось подъ руку. Это вызвало на сцену нашу хозяйку. Чѣмъ больше я наслаждался въ присутствіи отца, тѣмъ больше страдалъ въ его отсутствіи. Когда я оставался одинъ, нянькѣ приходилось понуждать меня чтобъ я игралъ; я валялся по полу, и внезапно меня поражала разница между моимъ теперешнимъ и прежнимъ жильемъ. Отецъ мой подрядилъ маріонетокъ давать каждое утро представленіе предъ моимъ окномъ. Но тутъ опять талантъ его помѣшалъ исполненію его добрыхъ намѣреній. Разъ, стоя подлѣ меня у окна, во время представленія, онъ придалъ ему такую живость своими словами и жестами что безъ него оно потеряло для меня всякую прелесть. Меня пугалъ крикъ полишинеля въ его отсутствіи и нисколько не забавляли самые полновѣсные удары по деревяннымъ головамъ. Но воскресеньямъ мы отправлялись въ соборъ. Этотъ день имѣлъ для меня свою особую прелесть. Отецъ всегда былъ дома въ воскресенье. Оба мы, принарядившись, шли по улицѣ рука съ рукой. Отецъ подводилъ меня къ памятникамъ собора, говоря тихимъ голосомъ о побѣдахъ Англичанъ и призывая вниманіе мое на героевъ. Я очень рано сталъ считать своею обязанностью подражать имъ. Пока мы оставались въ соборѣ, онъ говорилъ о славѣ старой Англіи и понижая голосъ среди тихаго напѣва, произносилъ имя Нельсона, или другаго великаго человѣка. Это повторялось постоянно. "Кого возьмемъ мы сегодня?" спрашивалъ онъ, когда мы выходили изъ дому. Мнѣ предоставлялось рѣшить выберемъ ли мы героя или писателя. И я скоро научился обнаруживать въ моихъ рѣшеніяхъ капризное упрямство. Одно воскресенье мы брали Шекспира, другое Нельсона, или Питта. "Нельсона, папа!" отвѣчалъ я чаще всего. Онъ никогда не противорѣчилъ, и мы направляли шаги къ Нельсонову памятнику, и онъ обнажалъ голову и говорилъ: "Ну, хорошо, Нельсона". Я выбиралъ Нельсона предпочтительно предъ другими, потому что подъ вечеръ отецъ разказывалъ мнѣ о жизни героя дня, и ни Питтъ, ни Шекспиръ не могли похвастаться тѣмъ что лишились глаза и руки, или дрались на льду съ огромнымъ бѣлымъ медвѣдемъ. Я называлъ ихъ иногда изъ состраданія и чтобы доставить удовольствіе отцу, который говорилъ что и ихъ не слѣдовало бы забывать. Они, говаривалъ онъ, посѣщаютъ его, когда я оказываю имъ слишкомъ продолжительное пренебреженіе, чтобъ узнать причины моей холодности, и пристаютъ къ нему чтобъ онъ заступился за нихъ предо мною и сообщаютъ много своихъ неизвѣстныхъ еще приключеній, чгосъ я соблазнился заняться ими на слѣдующее воскресенье.
"Славный Билль", называлъ отецъ мой Шекспира, а Питта "Тонкій Билли". Сцена, когда славный Билль билъ оленей и таскалъ за ними Фальстафа по всему парку, при свѣтѣ Бардольфова носа, на который надѣвали гасильникъ, при приближеніи лѣсниковъ, и тутъ всякій въ потьмахъ хваталъ не того кого нужно, сцена эта представляла удивительное смѣшеніе смѣха и слезъ. Славный Билль былъ очень молодъ, но всѣ въ паркѣ звали его отецъ Вилльямъ. Когда онъ освѣдомлялся куда ушелъ олень, король Лиръ (если память меня не обманываетъ) указывалъ ему слѣдъ; леди Макбетъ подавала платокъ, чтобъ онъ окунулъ его въ кровь оленя; Шейлокъ требовалъ фунтъ мяса, Гамлетъ (не знаю почему, только фактъ врѣзался въ моей памяти) предлагалъ ему трехногій стулъ; множество королей, рыцарей и дамъ зажигали факелы отъ Бардольфова носа, и разбѣгались всѣ, смущая лѣсниковъ и предоставляя Биллю оленя. Это бѣдное животное, при каждомъ разказѣ умирало отъ новаго оружія, но кровь его всегда текла потокомъ, и всегда оно ударяло рогами въ животъ Фальстафу; и какъ ревѣлъ Фальстафъ! Но какъ жалко было слышать о грусти славнаго Билля надъ убитымъ животнымъ. Слова его звучали какъ музыка. Сцена эта трогала меня, хотя я зналъ что она освѣщена носомъ Бардольфа. Когда я готовъ былъ расплакаться, ибо олень высунулъ языкъ, и бока его тяжело поднимались, а дома остались у него дѣтки, славный Виллъ припоминалъ что обѣщалъ Шейлоку фунтъ оленьяго мяса. Рѣшивъ что не ѣсть этого оленя жиду, онъ соображалъ что Фальстафъ можетъ удѣлить фунтъ своего жиру, а жидъ не замѣтитъ разницы. Фальстафъ спасся только поспѣшнымъ бѣгствомъ, завопивъ что грязная жизнь навѣрное придала тѣлу его вкусъ свинины, и что поэтому жидъ откроетъ обманъ.
Отецъ мой разказывалъ все это такимъ положительнымъ тономъ, и съ такою живостью подражалъ охотничьимъ крикамъ, изображалъ спотыкающагося Лира и мрачнаго Гамлета и объемистаго Фальстафа что я напряженно слѣдилъ за всѣми явленіями и дѣйствительно видѣлъ ихъ предъ собою. Мнѣ потребовалась нѣкоторая помощь чтобы понять что смѣшно со стороны Гамлета предлагать трехногій стулъ въ критическую минуту охоты. Мало-по-малу я безсознательно ознакомился съ характерами Шекспира. Не было отца болѣе восхитительнаго, чѣмъ мой, для мальчика отъ восьми до десяти лѣтъ. Онъ предугадывалъ въ субботу что я выберу въ воскресенье Вильяма Питта, ибо въ этихъ случаяхъ однообразіе высокой дѣятельности Тонкаго Билли вознаграждалось смородиннымъ пирогомъ, который, какъ торжественно увѣрялъ отецъ мой, знаменитый министръ весьма любилъ при жизни. Если я называлъ его, отецъ мой говаривалъ: Вильямъ Питтъ, иначе Тонкій Билли, родился въ такомъ-то году. А теперь, и онъ шелъ къ буфету, во имя политики, возьми это и помышляй о немъ. Такъ какъ лавки въ воскресенье заперты, онъ, конечно, безошибочно предугадывая мой выборъ, покупалъ пирогъ въ субботу, и какъ только пирогъ этотъ появлялся, мы оба испускали восклицаніе. Помню еще стишокъ, повторяемый отцомъ:
Билли Питтъ съѣлъ варенья съ кускомъ пирога
Какъ Серингапатамъ отнятъ былъ у врага.
Какъ бы то ни было, по поводу этого преданія, отецъ мой обнаруживалъ свою непостижимую предусмотрительность. Размышленія мои о Питтѣ, при такихъ обстоятельствахъ, склоняли меня въ пользу званія перваго министра. Но я только изъ любви къ лакомству выбиралъ его. Ничего не находилъ я привлекательнаго въ политической дѣятельности, несмотря на краснорѣчивыя разсужденія отца объ управленіи государствомъ, о благосостояніи народномъ, о громахъ Британіи. Устроено было такъ что день приноравливался всегда къ характеру избраннаго героя; поэтому, когда я выбиралъ Питта, мнѣ доставался пирогъ, а разказа не доставалось, потому что не было у него никакихъ приключеній, и едва ли правитель государства не представлялся мнѣ какою-то тѣнью, подлѣ лавки пирожника. Но я удивлялъ чужихъ, говоря объ немъ. Я сообщилъ нашей хозяйкѣ нѣкоторыя замѣчанія, на которыя она всплеснула руками и воскликнула что я изумителенъ. Она всегда шептала какія-то таинственныя слова на ухо моей няньки, или своихъ знакомыхъ, заглядывавшихъ въ мою комнату. Когда отецъ научилъ меня немного играть на фортепіанахъ, началамъ англійской исторіи и родословнымъ знатнѣйшихъ домовъ, я сдѣлался дивомъ дома. Меня сажали на высокій стулъ наигрывать пѣсенки; а потомъ чтобъ обнаружить обширность моего образованія, меня спрашивали: "А кто женился на вдовствующей герцогинѣ Дьюлалъ?" Я отвѣчалъ: "Джонъ Греггъ Ветролъ, эсквайръ, и опозорилъ семейство." Затѣмъ меня спрашивали чѣмъ объясняю я ея поведеніе. "Это все оттого что герцогъ женился на скотницѣ", отвѣчалъ я, вскидывая головой. Отецъ мой составилъ эти вопросы и подготовилъ отвѣты, но дѣйствіе производилось поразительное и на посѣтителей и на хозяйку. Понемногу ухо мое привыкло къ неизмѣнному шепоту ея въ подобныхъ случаяхъ. Королевская кровь! говорила она.-- Нѣтъ? говорили посѣтители, словно смычкомъ вели внизъ по струнамъ.
Однажды вечеромъ знакомый зашелъ за отцомъ, взять его съ собой погулять. Отрцъ игралъ со мной, когда вошелъ посѣтитель. Онъ вскочилъ съ полу и закричалъ на гостя, зачѣмъ онъ вторгается въ его домашнюю жизнь; но потомъ представилъ мнѣ его какъ Шейлокова правнука и сказалъ что Шейлокъ довольствовался однимъ фунтомъ, а потомокъ его требуетъ двухъ сотъ фунтовъ, или всего его тѣла, что произошло будто бы отъ переселенія семейства изъ Венеціи въ Англію. Отецъ только казался сердитымъ, ибо онъ ушелъ подъ руку съ правнукомъ Шейлока, воскликнувъ: "На Ріальто!" Когда я сообщилъ хозяйкѣ нашей, мистрисъ Вадди, объ этомъ посѣтителѣ, она сказала:
-- Ахъ, Боже мой! Пожалуй милый палаша вашъ не такъ-то скоро воротится!
Мы ждали много дней, пока мистрисъ Вадди получила отъ него письмо. Она пришла совсѣмъ одѣтая ко мнѣ въ комнату, требуя чтобъ я далъ ей двадцать поцѣлуевъ для папеньки, и я глядѣлъ какъ поправляла она ленты шляпки предъ зеркаломъ. Шляпка все не надѣвалась какъ слѣдуетъ. Наконецъ мистрисъ Вадди упала въ слезахъ на кресло, превратилась въ кучу коричневаго шелка и воскликнула:
-- Какъ мнѣ, бѣдной, одинокой женщинѣ явиться предъ этими ужасными людьми, да можетъ-быть еще предъ настоящимъ герцогомъ! Ни за что! отвѣчала она на мою просьбу взять и меня.-- Ни за что на свѣтѣ не поведу я васъ туда, къ папашѣ. Это убило бы его. Вамъ и желать этого не слѣдуетъ.
-- Ахъ, бѣдный отецъ, продолжала она.-- Какъ жестоки къ нему люди! Никто не цѣнитъ его очаровательнаго характера. Повсюду враги у него, когда ему слѣдовало бы сидѣть рядомъ со знатнѣйшими въ странѣ!
Я почувствовалъ свое печальное одиночество, проводя воскресенье безъ отца; точно будто бы я навсегда его лишился. Нянька моя пришла и помогла мистрисъ Бадди надѣть шляпку на свои шесть крутыхъ локоновъ. Пока онѣ этимъ занимались, я сидѣлъ смирно, только по временамъ подергивая шелковое платье, частью чтобъ оно взяло меня съ собой, частью изъ зависти что оно увидитъ того съ кѣмъ я такъ жестоко разлученъ. Мистрисъ Бадди еще нѣсколько разъ поцѣловала меня, увѣряя что черезъ четверть часа передастъ отцу мои поцѣлуи, чтобъ я покуда считалъ время. Нянька выпустила ее. Я притворился что считаю, пока мистрисъ Бадди не прошла мимо окна. Сердце мое болѣзненно стукнуло. Дверь на улицу оказалась отпертою; въ корридорѣ никого не было, я выбѣжалъ, полагая что мистрисъ Бадди принуждена будетъ взять меня съ собой, когда увидитъ меня подлѣ себя на улицѣ.
Я нисколько не смутился не увидѣвъ ее тотчасъ же. Перебѣгая изъ улицы въ улицу, я поворачивалъ то вправо, то влѣво, со смѣлою увѣренностью, будто направляюсь къ опредѣленной цѣли. Должно-быть прошло уже около часа, когда я понялъ что мистрисъ Бадди ушла отъ меня. Тогда я рѣшился любоваться окнами магазиновъ, съ отраднымъ чувствомъ свободы не стѣсняемой теченіемъ времени и нянькой. Зная что могу глядѣть сколько мнѣ угодно, я довольствовался однимъ взглядомъ. Если останавливался, такъ развѣ для того чтобы гордо заявить свою свободу, а вовсе не изъ предпочтенія къ одному магазину предъ другими. Всѣ были одинаково прекрасны, и экипажи тоже, и люди тоже. Дамы часто оглядывались на меня, можетъ-быть оттого что у меня ничего не было на головѣ. Но онѣ нисколько меня не интересовали. Я пожалуй спросилъ бы у нихъ или у кого-нибудь гдѣ живетъ перство, да умъ мой былъ слишкомъ занятъ; мнѣ было не до того. Я былъ увѣренъ что если буду долго, долго идти, такъ дойду до собора Св. Павла или до Вестминстерскаго аббатства. Ко всему остальному я былъ равнодушенъ.
При захожденіи солнца меня вдругъ какъ стрѣлой пронзило чувство голода, когда проходилъ я мимо лавки пирожника. Я поплелся далѣе, надѣясь дойти до другой такой лавки, не зная зачѣмъ ушелъ отъ первой. Я увидѣлъ мальчика въ изодранныхъ панталонахъ, не выше меня ростомъ, стоящаго на цыпочкахъ предъ окномъ весьма большой и блестящей булочной. Онъ уговорилъ меня войти и попросить булку. Мнѣ это показалось весьма естественнымъ. Но дойдя до стойки, по срединѣ обширнаго магазина, я слегка смутился, и принужденъ былъ два раза повторить мою просьбу молодой женщинѣ сидѣвшей за конторкой.
-- Дать вамъ булку, мальчикъ? сказала она.-- Мы не даемъ булокъ, мы продаемъ ихъ.
-- Вѣдь я голоденъ, отвѣчалъ я.
Явилась другая молодая женщина, смѣющаяся, вся въ локонахъ.
-- Развѣ вы не видите что это не простой мальчикъ. Онъ не хнычетъ, замѣтила она.-- Вотъ вамъ, мистеръ Чарльсъ. Благодарить не за что.
-- Меня зовутъ Гарри Ричмондъ. Я очень вамъ благодаренъ.
Я слышалъ уходя какъ она говорила: "Видно что это сынъ джентльмена." Оборванный мальчикъ ждалъ меня съ нетерпѣніемъ.
-- Экій счастливчикъ! вскричалъ онъ.-- Ну, пойдемъ, кудряшъ!
Я, помнится, намѣренъ былъ раздѣлить съ нимъ булку; но онъ, конечно, не могъ угадать моего благодушнаго намѣренія, и поступилъ со мной такъ какъ предполагалъ что я съ нимъ поступлю: быстрымъ движеніемъ онъ вырвалъ у меня булку и убѣжалъ, суя ее себѣ въ ротъ. Я остановился, глядя себѣ на руку. Въ эту минуту я узналъ что такое воровство, и нищенство, и голодъ. Я умеръ бы скорѣе чѣмъ второй разъ попросить булку; и при мучившемъ меня истощеніи и голодѣ, безчестный поступокъ мальчика темною тучей отуманилъ мой умъ. Когда я опомнился, меня велъ за руку сквозь толпу какой-то старый джентльменъ, которому я должно-быть разказалъ что-то необыкновенное. Онъ качалъ головой, приговаривая: "непонятно." Но его вопросы: зачѣмъ я на улицѣ безъ шляпы? гдѣ живетъ моя мать? что я дѣлаю въ Лондонѣ? побуждали ребенка къ автобіографическимъ изліяніямъ, и на каждый вопросъ я сызнова разказывалъ ему всю мою исторію. Онъ привелъ меня въ скверъ, все время слушая меня, наклонившись ко мнѣ. Но когда я замѣтилъ что мы отошли отъ лавокъ, я сразу разъяснилъ ему въ чемъ дѣло, внезапно остановившись и воскликнувъ: "Какъ я голоденъ!" Онъ кивнулъ головой и сказалъ:
-- Нечего допрашивать пустой желудокъ. Вы сдѣлаете мнѣ честь отобѣдать со мной, молодой человѣкъ; а потомъ мы переговоримъ о вашихъ дѣлахъ.
Тревога моя о томъ что мы ушли отъ аппетитныхъ магазиновъ успокоилась только тогда когда я очутился за столомъ со старикомъ, съ молодою дамой, да со старушкой въ чепцѣ, дѣлавшей громкія замѣчанія на мою одежду и всѣ мои движенія. Я былъ представленъ имъ какъ упавшій съ неба мальчикъ. Старикъ не позволялъ распрашивать меня пока я не поѣлъ. Пиръ былъ достопамятный. Мнѣ дали супу, рыбы, мяса и пирога и въ первый разъ въ жизни рюмку вина. Какъ смѣялись они когда я заморгалъ и закашлялся, проглотивъ полрюмки какъ воду. Языкъ мой сразу развязался. Я какъ будто вдругъ вознесся выше лондонскихъ крышъ, подъ которыми бродилъ недавно жалкою крошкой. Я заговорилъ о чудномъ отцѣ моемъ, о славномъ Виллѣ, о Питтѣ и перствѣ. Я изумилъ ихъ моими познаніями. Когда я закончилъ длинный разказъ объ охотѣ Билля на оленя заявленіемъ что политика меня не интересуетъ (я хотѣлъ сказать что Питтъ сравнительно скученъ), они громко захохотали, словно я взорвалъ ихъ.
-- Знаете ли что вы такое? сказалъ старикъ. У него были насупленныя брови и улыбающійся ротъ.-- Вы комическая личность.
Я заинтересовался имъ и спросилъ: кто онъ самъ? Онъ отвѣчалъ мнѣ что онъ юристъ, и готовъ служить мнѣ помощникомъ въ роли клоуна, если я согласенъ взять его.
-- Вы принадлежите къ перству? спросилъ я.
-- Пока еще нѣтъ, отвѣчалъ онъ.
-- Въ такомъ случаѣ, сказалъ я, -- я васъ не знаю.
Молодая дама залилась хохотомъ.
-- Ахъ, вы, смѣшной мальчикъ! Уморительное вы существо! сказала она, подошла ко мнѣ, подняла меня со стула и освѣдомилась умѣю ли я цѣловать.
-- О, да! Этому меня научили, сказалъ я, и поцѣловалъ ее, не дожидаясь приглашенія, -- но, прибавилъ я, -- мнѣ это не очень нравится. Она пришла въ негодованіе и сказала мнѣ что сейчасъ обидится, тогда я объяснилъ ей что люблю чтобы меня цѣловали и играли со мной утромъ, пока я еще не вставалъ, и если она придетъ ко мнѣ въ домъ, какъ бы ни было рано, она найдетъ меня у стѣнки, и я буду радъ ей.
-- А кто же спитъ рядомъ съ вами? спросила она.
-- Папа, началъ было я, но голосъ мой прервался рыданіемъ: мнѣ казалось что цѣлое море отдѣляетъ меня теперь отъ него. Отг нѣжно ласкали меня. Мало-по-малу выпытали отъ меня всю мою исторію ловкими вопросами со стороны старика и умѣстными ласками со стороны дамъ. Я все могъ сообщить имъ, кромѣ имени улицы въ которой я жилъ. Ночное путешествіе изъ дома дѣда всего болѣе интересовало ихъ, а также и то что у меня жива мать, вѣчно обмахивающаяся вѣеромъ и носящая бальное платье. Я это помнилъ. Дамы объявили что я очевидно дитя романтическое. Я замѣтилъ что старикъ очень часто произносилъ: "гм!...", и брови его мрачно нахмурились, когда я разказалъ какъ отецъ ушелъ съ потомкомъ Шейлока и съ тѣхъ поръ уже не возвращался ко мнѣ. Принесли большую книгу изъ его библіотеки, онъ прочелъ въ ней вслухъ имя моего дѣда. Меня помѣстили на стулъ подлѣ чайнаго прибора у камина. Тутъ представился мнѣ старый красный домъ въ Риверсли, и мать моя въ бѣломъ платьѣ, и тетушка Дороти. Всѣ онѣ жаловались что я разлюбилъ ихъ, увѣряли что мнѣ пора въ постель, и я ничего не имѣлъ противъ этого. Кто-то отнесъ меня на верхъ и раздѣлъ и обѣщалъ мнѣ большую игру въ поцѣлуи на утро.
На слѣдующій день я услышалъ въ чужомъ домѣ что старикъ послалъ одного изъ своихъ конторщиковъ въ Риверсли и вступилъ въ сношенія съ лондонскими констеблями. Вскорѣ появилась мистрисъ Вадди, также обращавшаяся къ этимъ властямъ, изъ которыхъ одна подтверждала права ея на меня. Но старикъ желалъ удержать меня у себя, пока посланный его воротится изъ Риверсли. Онъ придумывалъ разныя отговорки. Наконецъ онъ сталъ настаивать чтобы повидаться съ отцомъ моимъ, и мистрисъ Вадди послѣ продолжительнаго колебанія и многихъ слезъ, сообщила ему адресъ на ухо.
-- Такъ я и думалъ, сказалъ онъ.
Мистрисъ Вадди увѣщевала его быть почтительнымъ къ моему отцу, который по достоинству выше его, да и не въ обиду будь сказано, выше всѣхъ присутствующихъ, и такъ несчастенъ безъ всякой вины съ своей стороны, и что бы ни говорили, примѣрный христіанинъ и образецъ истиннаго джентльмена и по праву долженъ бы занимать мѣсто на ряду со знатнѣйшими. Со знатнѣйшими, повторила она, укоризненно потрясая ячменными колосьями на чепцѣ и крѣпко сжавъ руки.
Мистеръ Баннербриджъ, такъ звали старика, вернулся очень поздно отъ моего отца, такъ поздно что, по его словамъ, было бы жестоко выпуститъ меня на улицу, когда мнѣ давно пора бытъ въ постели. Мистрисъ Вадди согласилась оставить меня съ тѣмъ чтобъ я былъ выданъ ей на слѣдующее утро не позже девяти часовъ. Мистеръ Баннербриджъ увѣрялъ меня что здоровье и аппетитъ моего отца превосходны, и сообщилъ мнѣ множество неудовлетворительныхъ извѣстій, остальное же говорилъ онъ на ухо своей дочери, миссъ Баннербриджъ,-- которая замѣтила что мы, по всей вѣроятности, получимъ отвѣтъ изъ Бамлшейра рано утромъ, и тогда можно будетъ возвратить бѣднаго мальчика друзьямъ его дѣтства. Я понималъ что они осуждали за что-то отца моего и что я составляю предметъ спора между двумя противными сторонами, но почему они жалѣли обо мнѣ, этого я не понималъ. Произошла изъ-за меня великая битва, когда мистрисъ Вадди явилась аккуратно въ назначенный часъ. Побѣда осталась за нею, и я, ея добыча, провелъ цѣлый день въ различныхъ экппажахъ, изъ которыхъ послѣдній высадилъ насъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Лондона у воротъ старой, ветхой, мшистой фермы, похожей цвѣтомъ на желтую фіалку.
ГЛАВА III.
Дипвелская ферма.
Въ дождь и въ солнце эта старая, ферма подобна была желтой фіалкѣ. Все тотъ же сырой, земляной запахъ, кромѣ кухни, гдѣ жили Джонъ и Марта Трешеръ. Всѣ свѣжія яйца, масло клейменное тремя пчелами, банки меду, куры, зайцы, привлекательно пахучій деревенскій хлѣбъ, приходившіе къ мистрисъ Вадди въ Лондонъ и появлявшіеся на столѣ моего отца, были произведенія Дипвелской фермы, подарки сестры ея Марты Трешеръ. Узнавъ это, я тотчасъ же почувствовалъ себя какъ дома и спросилъ прямо: Долго ли я здѣсь останусь? Не уѣду ли завтра? Что намѣрены дѣлать со мной? женщинамъ эти вопросы молодаго странника показались трогательны. Поцѣлуи и обѣщанія что мнѣ дадутъ куръ кормить, и что отъ этого произойдутъ яйца, меня успокоили. Сильное впечатлѣніе произвели на меня слова мистрисъ Вадди:
-- Сюда, мистеръ Гарри, пріѣдетъ за вами самъ папаша вашъ. Навѣрное пріѣдетъ; я слышала онъ самъ говорилъ, а онъ слова своего не нарушитъ, развѣ вся страна поднимется противъ него. А за своего сынка онъ готовъ пойти на пушки. Такъ вы сидите здѣсь и ждите его.
Я тотчасъ же сѣлъ и сталъ глядѣть вопросительно. Мистрисъ Бадди и мистрисъ Трешеръ подняли руки кверху. Я имъ явилъ какое-то необычайное доказательство любви моей къ отцу. У меня же сложилось понятіе что сидѣніемъ на мѣстѣ я привлеку къ себѣ отца.
-- Гдѣ не замѣшано сердце его, замѣтила лестно мистрисъ Бадди,-- онъ смышленъ какъ школьный учитель.
-- Какіе у него умные глаза! сказала мистрисъ Трешеръ, лицо которой я разсматривалъ.
Джонъ Трешеръ предлагалъ биться объ закладъ что я скоро буду умнѣе всѣхъ ихъ. Но всякій разъ какъ онъ начиналъ говорить, его останавливали за ошибки противъ правильности рѣчи.
-- Больше чѣмъ о насущной пищѣ, отецъ этого ребенка заботится о томъ чтобъ онъ говорилъ языкомъ истиннаго джентльмена, воскликнула мистрисъ Бадди.-- Въ его присутствіи надо держать ухо востро. Онъ бывало останавливалъ меня, какъ несла я горячее блюдо, чтобъ убѣдиться не слыхалъ ли ребенокъ какого-нибудь неправильнаго слова. Нянькѣ онъ такія читалъ наставленія что бѣдняжка приходила бывало ко мнѣ совсѣмъ запуганная. Это все потому что отецъ этотъ знаетъ свои обязанности къ сыну. Каковъ въ дѣтствѣ, таковъ и въ зрѣломъ возрастѣ, говаривалъ онъ. Все равно какъ вы, Джонъ, когда сѣете хлѣбъ, думаете о жатвѣ. Такъ не обижайтесь же на меня, Джонъ, и пожалуста думайте о правильности своихъ рѣчей. Каждое слово переверните дважды въ умѣ, прежде чѣмъ выговорить.
-- Значитъ, перегрузись на дорогѣ, сказалъ Джонъ Трешеръ.-- Ну, сѣмя-то положимъ ужь сѣется, а жатва его еще далека. Слушайте-ка, Мери Бадди, иное дѣло франтовство, иное деревня, а иное школа. Смѣшай и то, и другое, и третье, оттяни и осади. Вотъ какъ я полагаю.
Жена его и мистрисъ Бадди задумчиво сказали въ одинъ голосъ:-- справедливо!
-- Какъ тамъ себѣ хочешь, а въ этомъ вся штука, добавилъ онъ.
Онѣ согласились, и тотчасъ, какъ кроткія женщины, начали хвалить его.
-- Что Джонъ говоритъ, стоитъ послушать, Мери. Ты можетъ-быть ужь слишкомъ заботлива. Чтобы сварить жаркое нуженъ огонь умѣренный а не полымя.
-- О, я совершенно согласна съ Джономъ, Марта. Въ здѣшнемъ мірѣ надо принимать и хорошее и дурное.
-- Ну, да я вѣдь неученый; значитъ и безпокоиться нечего, сказалъ Джонъ.
Мистрисъ Вадди шепнула ему что-то на ухо.
Брови его поднялись; глаза вытаращились. Ей удалось чѣмъ-то поразить его.
-- Это вѣрно? спросилъ онъ.
-- Вы меня обижаете. Развѣ я стану говорить неправду? отвѣтила она.
Джонъ Трешеръ устремилъ свой взглядъ на меня и заявилъ что этого никакъ бы не угадалъ. На что ему замѣтили что угадать было можно. Онъ затѣмъ объявилъ что мнѣ нельзя водиться съ тамошними дѣтьми, а помѣстить меня въ кухнѣ нечего и думать. Мысль о моемъ помѣщеніи, казалось, сильно занимала также и Марту. Меня повели въ парадныя комнаты. Самый видъ ихъ непріятно на меня подѣйствовалъ. Я затопалъ ногами, требуя чтобы меня пустили въ кухню, и рѣдко въ жизни бывалъ Я такъ счастливъ, какъ обѣдая или ужиная тамъ съ Джономъ, съ Мартой и съ рабочими, ожидая отца моего изъ-за горъ, и довольный въ то же время днемъ моимъ. Надѣяться, и не терять терпѣнія, значитъ вѣрить. Таково было чувство мое въ отсутствіи отца. Я зналъ что онъ пріѣдетъ и не желалъ торопить его. Ему принадлежалъ міръ за горами, а мнѣ здѣшній міръ, гдѣ тихая рѣка текла отъ шумной мельницы подъ нашимъ садомъ, черезъ широкіе луга. Зимою летали тутъ дикія утки. По ту сторону рощицъ, окружающихъ нашъ домъ, былъ паркъ съ деревьями, современными, какъ говорилъ Джонъ Трешеръ, началу англійской исторіи. Мысль о ихъ почтенной старости навѣвала на меня чувство мирнаго спокойствія. Онъ затруднялся опредѣлить въ точности лѣта этихъ деревъ и по моей догадкѣ пріурочилъ ихъ къ саксонской гептархіи. Живя такимъ образомъ среди воспоминаній саксонскихъ временъ, я смотрѣлъ на Риверсли какъ на мѣсто новое, плохо насиженное, не носившее моего Альфреда и Гарольда. Эти герои жили въ предѣлахъ Дипвела, спокойно ожидая пріѣзда моего отца. Онъ прислалъ мнѣ однажды чудное письмо. Мистрисъ Вадди взяла съ собой въ Лондонъ одного изъ голубей Джона Трешера, и вечеромъ птица эта появилась, разсѣкая воздухъ какъ стрѣла, и неся на шеѣ письмо прямо отъ милаго моего отца. Бесѣда планеты съ планетой не болѣе поразила бы смертныхъ, чѣмъ слова его, доставленныя такимъ образомъ, поразили меня. Я легъ спать и проснулся, воображая что птица летитъ ко мнѣ съ неба.
Въ это время сдѣлана была попытка опять потревожить меня. Неизвѣстный молодой человѣкъ появился въ окрестностяхъ фермы. Онъ завелъ рѣчь со мной на Лекгамской ярмаркѣ.
-- Мы вѣдь, кажется, знакомы. Что подѣлываетъ дѣдушка вашъ, сквайръ, и тетушка, и мистеръ Баннербриджъ? У меня есть новости для васъ.
Желая выслушать его, я взялъ его за руку, оставивъ спутницу мою, маленькую дочь мельника, Мабелю Свитвинтеръ, у лотка съ игрушками, пока Бобъ, ея братъ и нашъ провожатый, обтачивалъ поодаль палки въ красивой позѣ. Да, и новости объ вашемъ отцѣ, сказалъ молодой человѣкъ. Пойдемте, вы съ нимъ увидитесь. Вы умѣете бѣгать? Я показалъ ему какъ скоро я бѣгаю. Бобъ погнался за нами, вступилъ за меня въ бой, отбилъ меня, и я тотчасъ же опять призналъ надъ собой его власть. Онъ пронесъ меня почти всю дорогу до Дипвела. Женщины должны смотрѣть на счастливыхъ героевъ, завладѣвающихъ ими, почти съ такимъ же чувствомъ, съ какимъ смотрѣлъ я на моего героя. Я цѣловалъ его окровавленное лицо, не давая ему утереться. Джонъ Трешеръ сказалъ мнѣ вечеромъ:
-- Вотъ теперь вы имѣете понятіе о кулачномъ боѣ. И повѣрите ли, мистеръ Гарри, есть такіе безразсудные люди которые хотятъ уничтожить это прекрасное искусство. По моему, имъ бы слѣдовало ходить въ юбкахъ. Пусть пасторы проповѣдуютъ какъ знаютъ, мы съ вами будемъ поддерживать мужественную забаву.
Да здравствуетъ Бобъ! Онъ увѣрялъ меня, и я вполнѣ ему вѣрилъ, что кулачный бой естественная защита Англіи отъ враговъ. Мысль что страну нашу защищаютъ отъ непріятельскаго нашествія такіе люди какъ Бобъ была мнѣ невыразимо отрадна. Руководимый Трешеровымъ патріотизмомъ, я принялся проходить книгу англійской исторіи, съ медленностью возовой лошади, тащащей за собой громадную фуру во образѣ Джона. Пока не нагрузится эта фура, нельзя было двигаться впередъ. Способъ воспріятія имъ историческихъ свѣдѣній заключался въ томъ что онъ сначала шелъ на драку съ лицами оскорблявшими нашу народную честь, а потомъ протягивалъ имъ руку и гордился ими.
-- Гдѣ не удастся силой, тамъ помогаетъ хитрость, говорилъ онъ.-- Отъ Вильгельма-Завоевателя не отдѣлаешься, потому что онъ упрямъ и стоекъ, ну, мы беремъ его и дѣлаемъ однимъ изъ нашихъ. Въ этомъ, надѣюсь, нѣтъ униженія! Онъ вѣдь польстилъ намъ, мистеръ Гарри, самъ пожелавъ быть Англичаниномъ. "Это знаешь?" говоримъ мы, показывая ему кулакъ. "Немножко," отвѣчаетъ онъ, и бьется хорошо. "Такъ значитъ," говоримъ мы, "ты изъ нашихъ; мы весь свѣтъ побьемъ." Такъ и случилось.
У Джона Трешера былъ трудолюбивый умъ. Онъ лишь въ потѣ лица возвышался до этихъ умозрѣній. Онъ сказалъ мнѣ что на его взглядъ родина тоже что жена. Въ одной родишься, съ другою вѣнчаешься, а узнаешь ихъ ужь потомъ, и приходится уживаться какъ умѣешь. Онъ совѣтовалъ мнѣ все смѣшать, оттянуть и бросить осадокъ; въ этомъ главная штука. Всякое затрудненіе въ жизни разрѣшалось для него этимъ пріемомъ, достоинство котораго доказывалось, по его словамъ, чистымъ элемъ, національнымъ напиткомъ. Даже ребенкомъ я чувствовалъ что онъ по преимуществу Англичанинъ. Разказы о беззаконіяхъ совершенныхъ на рѣкѣ Нигерѣ доводили его до ярости, и онъ громко требовалъ новыхъ налоговъ, чтобы наказать негодяевъ. И въ то же время, при видѣ нищихъ у воротъ, онъ скорбѣлъ о тяжести существующихъ налоговъ, и заклиналъ меня имѣть жалость къ бѣдному податному сословію, когда буду принимать участіе въ исправленіи законовъ. Я, смѣясь, обѣщалъ ему помнить его слова съ искреннимъ намѣреніемъ издать нѣсколько законовъ прямо въ его пользу. И онъ, также смѣясь, отъ души однако, благодарилъ меня.
Я былъ одѣтъ въ трауръ по далекой матери. Мистрисъ Бадди привезла изъ Лондона молодаго человѣка, который снялъ съ меня мѣрку чтобъ одежда моя была скроена по послѣдней модѣ.
-- Отецъ раздѣлъ бы его тотчасъ же еслибъ увидѣлъ на немъ платье деревенскаго покроя, сказала мистрисъ Бадди, и слова ея, какъ бы предвѣщая близкую перемѣну, поселили во мнѣ увѣренность что отецъ мой началъ двигаться въ своей части свѣта. Онъ прислалъ мнѣ молитву, написанную его собственнымъ почеркомъ, за мать мою отошедшую на небо. Молитва эта въ черномъ ободкѣ мелькала предо мной, какъ только я закрывалъ глаза. Марта Трешеръ стала давать мнѣ лѣкарство отъ разстройства печени. Мистрисъ Бадди нашла что я блѣденъ и предписала желѣзо. Обѣ рѣшили что мнѣ нужна самая питательная пища; аптекарь же соглашался во всемъ съ обѣими, что и помирило ихъ, ибо эти добрыя женщины чуть было не поссорились изъ-за лѣкарствъ какія слѣдовало мнѣ поглощать. При такомъ тщательномъ уходѣ, во мнѣ обнаружился зловѣщій симптомъ что умъ мой обращенъ болѣе на мать нежели на отца. Мнѣ невольно представлялось что уйти на небо страннѣе чѣмъ пріѣхать въ Дипвелъ. Эта мысль вертѣлась у меня въ головѣ и въ ту минуту какъ отецъ обнималъ меня; но предъ лицомъ его она исчезла какъ тающій снѣгъ. Онъ пріѣхалъ, предшествуемый почтальйонами, на одеждѣ которыхъ были креповые банты, также какъ и на лошадяхъ. Мы играли въ крикетъ. Это была первая сезонная партія Дипвела противъ сосѣдней деревни. Въ самый разгаръ игры, нѣкоторые отошли и окружили отца моего. Одинъ дипвельскій мальчикъ, разсерженный такимъ нарушеніемъ правилъ, пустилъ мячъ въ толпу и больно ушибъ двухъ-трехъ человѣкъ. Отцу моему пришлось за него заступиться. Онъ сказалъ что этотъ мальчикъ ему нравится, и такъ убѣдительно и смѣшно просилъ за него что ушибенный всѣхъ больнѣе смѣялся всѣхъ громче. Стоя въ коляскѣ и держа меня за руку, отецъ мой обратился ко всѣмъ поименно:
-- Свитвинтеръ, благодарю васъ за вниманіе къ моему сыну, и васъ тоже, Трибль, и васъ, другъ мой, и васъ, Бэкеръ, Риппенгедь, и васъ тоже, и васъ, Джуппъ! Словно онъ зналъ ихъ лично. Правда, онъ кивалъ наудачу. Затѣмъ онъ произнесъ краткую рѣчь и изъявилъ желаніе вносить ежегодно извѣстную сумму на ихъ невинныя удовольствія. Онъ далъ имъ денегъ; бросилъ серебряной монеты мальчикамъ и дѣвочкамъ, хвалилъ Джона Трешера и Марту, жену его, за заботливость обо мнѣ, и указывая на трубы фермы, сказалъ что этотъ домъ всегда будетъ для него священнымъ, что онъ будетъ посѣщать его ежегодно, если возможно, и что во всякомъ случаѣ подписныя деньги его будутъ являться въ маѣ мѣсяцѣ такъ же вѣрно какъ весенніе цвѣты. Люди послѣ радостныхъ криковъ какъ будто потеряли охоту продолжать игру. Отецъ мой сошелъ съ экипажа, пустилъ первый мячъ и затѣмъ ушелъ, держа меня за руку.
-- Да, мой сынъ, сказалъ онъ,-- мы возвратимъ имъ десятерицей что они для тебя сдѣлали. Одиннадцатое мая будетъ праздникомъ для Дипвела, пока я живъ, а послѣ меня ты будешь поддерживать заведенный обычай, изъ уваженія къ моей памяти. А теперь пойдемъ смотрѣть постель въ которой ты спалъ.
Марта Трешеръ показала ему постель, показала цвѣты которые я посадилъ и только что выростающій испанскій орѣшникъ.
-- О! сказалъ онъ, сіяя при видѣ моихъ дѣяній,-- я на вѣкъ въ долгу у васъ, сударыня. Онъ поцѣловалъ ее въ щеку.
Джонъ Трешеръ вскричалъ:
-- Старуха, да ты дрожишь какъ красная дѣвушка!
Она отвѣчала что-то очень слабо, и до самаго отъѣзда нашего, краска не сходила съ ея лица. Джонъ вытянулся какъ солдатъ. Мы уѣхали среди взрыва громкихъ криковъ, словно залпъ батареи. "Царственные проводы!" сказалъ отецъ мой, и потомъ спросилъ меня серіозно не забылъ ли я наградить кого-нибудь изъ моихъ друзей или съ кѣмъ-нибудь проститься. Я отвѣчалъ что не забылъ никого, и въ самомъ дѣлѣ такъ думалъ, пока на песчаномъ подъемѣ дороги, откуда въ послѣдній разъ открывался видъ на старую ферму, я не увидѣлъ Мабель Свитвинтеръ, съ которою часто дѣлилъ я и игры и постель, курчавую дѣвочку, любившую плясать по воскресеньямъ и слушать вечеромъ страшные разказы, прикусывая пряника. Она пристально поглядѣла на меня, но не кивнула головой. "Ну, прощай," подумалъ я, и взглядъ ея остался у меня въ памяти когда я забылъ уже всѣ другія лица.
ГЛАВА IV.
Я вкушаю величіе.
Хотя я никогда еще не видывалъ почтальйона, я глядѣлъ на двоихъ подпрыгивающихъ на лошадяхъ предо мной, не думая спрашивать себя откуда они появились тг какая связь ихъ съ моею судьбой. Я съ наслажденіемъ прислушивался къ стуку многихъ бѣгущихъ рысью ногъ, и старался объяснить отцу что въ соединеніи съ подпрыгивающими людьми все это какъ бы представляетъ фортепіано играющее само собою. Онъ засмѣялся и поцѣловалъ меня, и вспомнилъ при этомъ что показалъ мнѣ какъ-то внутренность фортепіано въ то время какъ играли на клавишахъ. Любовь моя къ нему, какъ въѣзжали мы въ Лондонъ, прочно установилась: я понялъ что онъ не только герой мой, но и лучшій мой другъ и товарищъ. "Злые люди разлучившіе насъ теперь уже безсильны", говорилъ онъ. Я забылъ на радости спросить что сталось съ потомкомъ Шейлока.
Мистрисъ Бадди привѣтствовала насъ, какъ только вышли мы изъ экипажа. Не воображайте что мы остановились у двери ея стараго дома. Улица была широкая, выходившая на великолѣпный скверъ; предъ домомъ были колонны, а внутри его восхитительный фонтанъ билъ тонкою какъ веревочка струей въ мшистомъ бассейнѣ у окна расписаннаго изображеніями англійскихъ королей, заимствованными изъ дѣтскихъ исторій. Вся прислуга выстроена была въ рядъ въ прихожей, чтобы заявить свою преданность мнѣ. И наконецъ, величайшая изъ всѣхъ радостей: мнѣ представили живую обезьяну.
-- Это причуда вашего папаши, сказала мистрисъ Бадди кротко.-- Онъ говоритъ что ему надо имѣть шута, а мнѣ это вовсе не шутка.
Однакожь она весело улыбалась, хотя голосъ ея звучалъ печально. Отъ нея я теперь узналъ что меня зовутъ Ричмондъ Рой, а не Гарри Ричмондъ. Я сказалъ: "Очень хорошо". Я уже привыкъ къ перемѣнамъ. У всѣхъ въ домѣ были веселыя лица, кромѣ обезьяны, которая слишкомъ захлопоталась. Какъ пошли мы вверхъ по лѣстницѣ, я увидѣлъ еще другихъ англійскихъ королей написанныхъ на окнахъ за перилами.
-- Это, говорятъ, придаетъ царственный характеръ, сказала мистрисъ Бадди, и закашлявшись скромно послѣ нѣсколько изысканнаго слова, добавила: -- какъ и слѣдуетъ.
Я непремѣнно захотѣлъ взойти на верхній этажъ, гдѣ надѣялся найти Вильгельма-Завоевателя, и нашелъ. И мысли мои, вспомнивъ Джона Трешера, унеслись къ старымъ саксонскимъ временамъ.
-- Такъ всѣ короли и идутъ другъ за другомъ внизъ по лѣстницѣ? сказалъ я, осматривая ихъ одного за другимъ.
-- Да, отвѣчала мистрисъ Бадди такимъ жалкимъ тономъ, какъ будто судьба ихъ очень грустная.-- Что жь, глядѣли на васъ какъ ѣхали вы по улицамъ, мастеръ Ричмондъ?
Я тоже сказалъ: "да", и затѣмъ мы перестали уже отвѣчать другъ другу, а только предлагали вопросы. Такъ скорѣе доберешься до дѣла; по крайней мѣрѣ мальчики и женщины, я знаю, добираются. Мистрисъ Бадди гораздо менѣе интересовалась Дипвеломъ и его жителями чѣмъ впечатлѣніемъ произведеннымъ повсюду нашимъ проѣздомъ. Я замѣтилъ что когда голосъ ея не грустенъ, такъ лицо все-таки грустно. Она показала мнѣ прелестную розовую кроватку, увѣнчанную короной, въ комнатѣ смежной съ комнатой отца. Двадцать тысячъ золотыхъ сновъ какъ будто опустились на меня, когда я узналъ что эта кроватка моя. Въ ней, казалось мнѣ, будетъ почти такъ же пріятно какъ подлѣ отца.
-- А вамъ развѣ она не нравится, мистрисъ Бадди? сказалъ я.
Она улыбнулась и вздохнула.
-- Какъ не нравиться! Разумѣется, нравится! Только я боюсь какъ бы она не исчезла.
Мистрисъ Вадди грустно потупилась.
Я. слишкомъ многимъ былъ занятъ, иначе я спросилъ бы ужь не обнаружилъ ли въ чемъ новый восхитительный домъ мой склонности къ исчезновенію. Мнѣ казалось, судя по моему опыту, что я одинъ только быстро переношусь съ мѣста на мѣсто, и главною заботой моею было какъ бы кто-нибудь внезапно не умчалъ меня. Вечеромъ меня представили кружку джентльменовъ пившихъ вино послѣ обѣда съ моимъ отцомъ. Они захлопали руками и громко захохотали, когда я сказалъ имъ что вѣроятно короли не нашедшіе себѣ мѣста на окнахъ сошли внизъ въ погреба.
-- Они идутъ туда, сказалъ отецъ мой. Онъ выпилъ стаканъ вина и глубоко вздохнулъ.-- Уходятъ они, господа, какъ доброе вино, какъ старый портвейнъ, который, говорятъ, тоже уходитъ. Удостойте выпить за здоровье Ричмонда Роя младшаго.
Они отъ души выпили за мое здоровье, но отецъ мой впалъ въ раздумье, прежде чѣмъ я вышелъ изъ комнаты.
Ѣзда верхомъ, уроки гимнастики, уроки французскаго языка у француженки-гувернантки, при появленіи которой отецъ всякій разъ какъ будто собирался танцовагь минуетъ, до такой степени преисполнялся онъ изысканною любезностью, уроки латинскаго языка у учителя, котораго отецъ приглашалъ обѣдать разъ въ двѣ недѣли, но не удостоивалъ особеннаго вниманія, развѣ только что отъ времени до времени записывалъ подъ его диктовку латинскія сентенціи въ карманную книжку, -- таковы были занятія наполнявшія мое утро. Отецъ мой сказалъ человѣку обучавшему меня искусству бокса что наше семейство всегда покровительствовало его ремеслу. Я всякій день боролся десять минутъ съ сыномъ этого человѣка и всякій разъ онъ валялъ меня. Въ хорошіе дни, меня одѣвали въ черный бархатъ, и мы катались по парку, гдѣ отецъ кланялся очень многимъ и былъ предметомъ общаго вниманія.
-- Наша обязанность помнить имена и лица, не забывай этого, милый Ричи, говорилъ онъ.-- Мы ѣздили въ его ложу въ оперу; мы посѣщали верхнюю и нижнюю палату, и мой отецъ, жалуясь на упадокъ британскаго краснорѣчія, жалѣя о дняхъ Чатама и Вильяма Питта (нашего стараго пріятеля), и Берка, и Шеридана, поощрялъ однако ораторовъ одобрительнымъ шепотомъ. Отецъ мой уже не настаивалъ чтобъ я изучалъ родословныя знатныхъ домовъ.
-- Теперь ты въ самой атмосферѣ, говорилъ онъ,-- все это придетъ само собой. Я освѣдомлялся не буду ли я внезапно перенесенъ на какое-нибудь новое мѣсто? Онъ увѣрялъ меня что это невозможно, развѣ земля пошатнется. Это меня успокоило, ибо я вполнѣ полагался на стойкость земли. Мы говорили о нашихъ воскресныхъ прогулкахъ въ соборъ Св. Петра и Вестминстерское аббатство, какъ о времени имѣвшемъ свою прелесть. Наше отдѣленіе среди избранныхъ прихожанъ болѣе нравилось отцу. Церковная ключница никому такъ низко не присѣдала, какъ ему. Мнѣ же недоставало памятниковъ, напѣвовъ и чего-то еще, чего я самъ не зналъ. При первыхъ признакахъ задумчивости во мнѣ, отецъ встревожился. Довольно долго пришлось мнѣ простоять предъ нимъ и мистрисъ Вадди, съ высунутымъ языкомъ, словно драконъ на обояхъ. Онъ взялся опять за прежнюю игривость, стараясь быть такимъ же какимъ былъ въ квартирѣ мистрисъ Вадди. Потомъ мы стали читать вмѣстѣ сказки Тысячи и одной ночи, или лучше сказать, онъ ихъ читалъ мнѣ, и часто представлялъ событія ихъ въ лицахъ во время нашихъ прогулокъ. Когда отецъ спрашивалъ у меня уроки, онъ являлся грознымъ африканскимъ чародѣемъ, которому надо отдать все что я добылъ -- и кольцо, и ржавую лампу. Мы часто встрѣчали прекрасныхъ Персіянокъ. Отецъ говаривалъ что во многихъ отношеніяхъ походитъ на трехъ странствующихъ дервишей. Чтобы позабавить меня, когда я выздоравливалъ отъ кори, онъ нанялъ актера въ театрѣ, повязалъ ему вкругъ шеи полотенце, посадилъ его на стулъ, намылилъ ему лицо, и сталъ разыгрывать надъ нимъ роль цирюльника. Никогда я въ жизни такъ не смѣялся. Бѣдная мистрисъ Бадди ухватилась руками за бока и только восклицала:-- Ахъ, Боже мой! Господи! А цирюльникъ тѣмъ временемъ бѣгалъ въ другую комнату справляться съ воображаемымъ гномономъ, и мы слышали какъ онъ громогласно вопрошалъ дозволяетъ ли положеніе солнца продолжать бритье несчастнаго юноши. Потомъ онъ возвращался съ цирюльничьей суетливостью, какъ будто довольный благопріятнымъ отвѣтомъ свѣтилъ. Прислуги позволено было глядѣть на эту сцену. Но какъ только юноша былъ добритъ, отецъ отослалъ его тономъ господина. Удивительно ли что его любили? Мистрисъ Бадди спрашивала: можно ли его не любить? Помню какъ испугался я, когда она однажды заговорила о томъ что онъ можетъ жениться во второй разъ. Къ любви моей примѣшалась какая-то романтическая нѣжность: я почувствовалъ что мы съ отцомъ одни на свѣтѣ. Держать его за руку было для меня наслажденіемъ. Я думалъ серіозно о принцѣ Ахметѣ, и доброй и прекрасной Перибану, на которой охотно допустилъ бы отца жениться. Любимымъ мечтаніемъ моимъ было что онъ стрѣляетъ изъ лука въ цѣль, и не получаетъ награды потому что не можетъ найти стрѣлу свою, и отправляется искать ее, и приходитъ къ зеленымъ горамъ, а потомъ въ каменистую пустыню, гдѣ наконецъ находитъ стрѣлу свою на огромномъ разстояніи отъ стрѣльбища; кругомъ его пустыня, и прелестнѣйшая изъ всѣхъ волшебницъ выходитъ предъ нимъ изъ земли. Въ отсутствіи его я тосковалъ по немъ, ревновалъ его. Во время этой ска зочной жизни нашей, мы слетали на коврѣ-самолетѣ на европейскій материкъ, гдѣ я заболѣлъ и излѣчился, понюхавъ яблоко; отецъ направлялъ движенія наши, съ помощью телескопа, который показывалъ намъ названіе гостиницъ, готовыхъ принять насъ. Города же, и соборы, и жаркія долины подъ горами, и рѣки и замки были для меня какъ бы живою, географическою книгой, открывающеюся и закрывающеюся наудачу. Странствованіе изъ мѣста въ мѣсто такъ похоже было на жизнь которую велъ я прежде, что я поминутно готовъ былъ и смѣяться и плакать и мгновенно переходить отъ одного настроенія къ другому. Въ одинъ прекрасный день, я очутился въ гондолѣ съ молодою дѣвушкой. Отецъ мой подружился со многими на пути, въ томъ числѣ и съ ея родителями. Она влюбилась въ меня и радовалась имени Перибану, которое я далъ ей за ея прекрасныя рѣчи о полосатыхъ столбахъ, изъ-подъ которыхъ брызжутъ фонтаны жемчуга, если вытащить ихъ изъ земли, о чертогахъ прилетѣвшихъ съ отдаленнѣйшихъ концовъ свѣта, о городѣ внезапно исчезнувшемъ ночью и оставившемъ по себѣ лишь пустынныя волны, которыя катясь шепчутъ: "гдѣ? гдѣ?" Я охотно согласился бы на бракъ ея съ отцомъ. Она для меня была какъ отдыхъ и сонъ, какъ тихое море и блестящій жемчугъ. Мы условились переписываться всю жизнь. Звали ее Клара Гудвинъ. Она просила меня, когда захочу писать ей, всегда заходить въ казармы конной гвардіи, чтобъ узнать въ какой части свѣта обрѣтается полковникъ Гудвинъ. Я же не могъ дать ей постояннаго адреса, и вмѣсто того разказалъ свою исторію съ самаго начала. Вамъ писать все тоже что писать рѣкѣ текучей, сказала она, и требовала чтобъ я оставилъ гадкое имя Рой, когда выросту. Отецъ мой поссорился съ полковникомъ Гудвиномъ. Много мѣсяцевъ спустя, мнѣ казалось что я только сейчасъ разлученъ съ Кларой, но она виднѣлась мнѣ въ туманѣ невозвратно утраченною. У меня не было другой подруги.
Плодомъ нашей поѣздки были двѣнадцать дюжинъ отличнѣйшаго бургундскаго вина, которыя отецъ намѣревался сложить въ дипвелской фермѣ, чтобъ онѣ были выпиты въ день моего совершеннолѣтія, когда, по выраженію отца, я сдѣлаюсь юридическимъ лицомъ и поплыву на собственномъ кораблѣ.
-- Я не отвѣдываю вина. Я, Богъ дастъ, выпью въ этотъ день портеру, сказала мистрисъ Бадди.
Отецъ мой поглядѣлъ на нее съ сожалѣніемъ и приказалъ ей отправить вино въ Дипвелъ, что и было сдѣлано. Онъ посадилъ меня къ себѣ на колѣни и сказалъ выразительно:
-- Ричи! двѣнадцать дюжинъ лучшаго вина, какое можетъ пить человѣкъ, ожидаютъ тебя на порогѣ совершеннолѣтія. Немногіе отцы могутъ сказать это своимъ сыновьямъ. Если мы выпьемъ вино это вмѣстѣ, счастливъ будетъ тотъ день. Если меня заколотятъ въ длинный ящикъ,-- голосъ его дрогнулъ,-- если я, понимаешь, отправлюсь внизъ къ Перибану, прибавилъ онъ,-- помни что отецъ твой самъ выбралъ это вино и велѣлъ разлить при себѣ, пока ты спалъ въ императорской комнатѣ, въ старинномъ бургундскомъ городѣ, и поклялся что какъ бы ни было, сынъ его, вступая въ совершеннолѣтіе, будетъ пить царское вино.
Отецъ мой говорилъ съ большимъ одушевленіемъ, лицо его раскраснѣлось. Я обѣщалъ ему что отправлюсь въ Дипвелъ къ двадцать первой годовщинѣ моего рожденія; онъ же обязался присутствовать тамъ, если возможно тѣломъ, а не то такъ духомъ. Мы заключили разговоръ этотъ нѣсколькими слезами. Мысль о великомъ предстоящемъ намъ днѣ привела меня въ возбужденное состояніе. Мистрисъ Вадди, напротивъ, впала отъ этой мысли въ грустное раздумье. "Богъ вѣсть гдѣ будемъ мы тогда", вздохнула она. "Она плаксивая женщина", сказалъ отецъ мой презрительно. Они все какъ-то не ладили другъ съ другомъ, несмотря на ея безграничную преданность отцу моему. Онъ грозилъ мгновенно выдать ее за кого-нибудь замужъ, если она будетъ надоѣдать ему своимъ, какъ онъ выражался, ваддизмомъ. Она привыкла восклицать въ заключеніе своихъ замѣчаній: "Такъ ли, иначе ли, часъ нашъ скоро пробьетъ!" Эти слова поселили во мнѣ смутное опасеніе что внезапно въ одной изъ стѣнъ отворится дверь и мы перейдемъ подземными ходами въ другую страну. Отецъ мой по-своему укрощалъ ея тревогу: онъ призывалъ своего повара, нѣкоего monsieur Alphonse, смѣшнѣйшаго изъ французовъ, и заказывалъ ему шесть званыхъ обѣдовъ сразу. "Вотъ теперь, мистрисъ Вадди, вамъ будетъ чѣмъ занять умъ свой", говорилъ онъ. И судя по спокойствію, тотчасъ же ею овладѣвавшему, это средство излѣчивало на время ея болѣзнь. Бѣдняжка торопливо отправлялась слѣдомъ за monsieur Альфонсомъ и не произносила ни одной жалобы, пока продолжались обѣды. Но носились слухи что съ ней дѣлаются припадки въ верхнемъ этажѣ. Какъ только слухи эти дошли до моего отца, онъ сталъ уличать ее въ непозволительной слабости и объявилъ что намѣренъ произвести радикальное лѣченіе, хотя бы это вовлекло его въ безграничные расходы. Былъ у насъ балъ и алладинскій ужинъ; двѣ недѣли отецъ мой нанималъ лочтальйоновъ; мы носились по Лондону. Отецъ держалъ пари за одну лошадь на Эпсомской скачкѣ только потому что ее звали Королевскій Принцъ. Лошадь эта выиграла, что, какъ увѣрялъ онъ, могло служить доказательствомъ какъ благоразумно стоять въ нашей странѣ за королевство. Онъ объяснялъ мнѣ что если ѣздитъ парой, на него сравнительно мало обращаютъ вниманія, а видя четверню съ почтальйономъ, народъ тотчасъ же снимаетъ предъ нимъ шапки и готовъ цѣловать ему руки.
-- Попробуемъ красную ливрею въ одинъ изъ нашихъ выѣздовъ, Ричи, сказалъ онъ.
Мистрисъ Вадди, слышавшая эти слова, воскликнула:
-- Это запрещено закономъ!
-- Кому, сударыня? отозвался отецъ.
-- Только лица принадлежащія.... начала было она, но отецъ страшно нахмурился; она остановилась и расплакалась такъ что мнѣ стало жаль ее.
Отецъ тотчасъ отправился заказывать красную ливрею. Онъ былъ очень взволнованъ. Тутъ мистрисъ Вадди, обнявъ меня, сказала:
-- Милый мой мистеръ Ричмондъ, маленькій мой Гарри, готовьте дѣтское сердечко свое къ тяжелымъ днямъ!
Я увидѣлъ въ этой непонятной рѣчи нападки на моего отца и сталъ сильно бранить ее. Пока я горячо говорилъ, дверь передней отворилась; я выбѣжалъ и увидѣлъ тетушку Дороти, въ сопровожденіи мистера Баннербриджа. Меня цѣловали и обнимали не знаю сколько, пока наконецъ на меня повѣяло воздухомъ Риверсли, и старый домъ мой стать казаться мнѣ ближе новаго. Тетушка, увидѣвъ слезы на моихъ щекахъ, спросила о чемъ я плачу. Я тотчасъ же излилъ потокъ жалобъ на мистрисъ Вадди за нападки на моего отца. Услышавъ о красной ливреѣ, тетушка всплеснула руками.
-- Этотъ человѣкъ скоро проживетъ и умъ, и деньги, замѣтилъ мистеръ Банвербриджъ.
Тетушка сказала мнѣ:
-- Мой милый Гарри скоро вернется въ свою хорошенькую комнатку, къ дѣдушкѣ. Не правда ли, душа моя? Ты все найдешь тамъ по-старому, кромѣ бѣдной мамаши. "Поцѣлуй моего мальчика, моего Гарри.... Гарри Ричмонда". Таковы были послѣднія слова ея на смертномъ одрѣ, прежде чѣмъ отошла она къ Богу, милый Гарри. Тамъ все по-прежнему: и пони Салловъ, и собачка твоя, Принцъ, и ягненочекъ Дэзи, сдѣлавшійся уже барашкомъ, и мальчикъ рабочій Дикъ, въ большихъ сапогахъ.
И много еще подобныхъ сладкихъ рѣчей, отъ которыхъ лицо мое то свѣтлѣло, то омрачалось, и захотѣлось мнѣ побывать въ Риверсли, взглянуть на могилу матери и на друзей моихъ.
Тетушка Дороти поглядѣла на меня.
-- Пойдемъ, сказала она,-- пойдемъ со мною, Гарри.
Дрожь ея мгновенно сообщилась мнѣ. Я сказалъ: "да", хотя сердце во мнѣ упало, будто съ этимъ словомъ я лишился отца. Она схватила меня за руки, шепча: "Осуши ты наши слезы, развесели опять домъ нашъ! О, съ той ночи какъ Гарри ушелъ.... теперь я ужь мамаша Гарри."
Я посмотрѣлъ, есть ли у ней на лбу прядь бѣлыхъ цвѣтовъ, которую мать моя всегда носила, и подумалъ о письмѣ отца съ черною каймой. Я сказалъ что пойду, но радость моя исчезла. Въ дверяхъ насъ остановила мистрисъ Вадди. Ничѣмъ нельзя было убѣдить ее выдать меня. Мистеръ Баннербриджъ попробовалъ вступить съ нею въ разсужденія, и изложилъ, какъ выражался онъ, дѣло которое давно уже какъ будто душило его. Онъ говорилъ о моей будущности, о единственной надеждѣ для меня получить воспитаніе, приличное внуку джентльмена хорошаго стараго семейства; о томъ какъ отецъ растратилъ материнское состояніе, какъ, по всей вѣроятности, растратитъ и мое; о нравственномъ долгѣ, о страшной отвѣтственности, которую беретъ на себя мистрисъ Вадди. Онъ навелъ на меня страхъ, но не тронулъ меня, какъ тетушкино описаніе Риверсли; и когда мистрисъ Вадди, повидимому укрощенная, жалобно спросила меня: "Мистеръ Ричмондъ, вы согласитесь оставить папашу?" я вскричалъ: "Нѣтъ, нѣтъ, никогда я не оставлю папашу!" и вырвался изъ рукъ тетушки. Вернулся отецъ мой; меня удалили, но я слышалъ какъ онъ предлагалъ имъ распоряжаться его домомъ и всѣмъ что у него есть. Тетушка уходя поцѣловала меня и шепнула: "Приходи къ намъ, когда будешь свободенъ; думай о насъ когда молишься". Она была вся въ слезахъ. Мистеръ Бавнербриджъ потрепалъ меня по головѣ. Дверь затворилась за ними, и мнѣ показалось что это лишь промелькнувшее предо мной видѣніе. Но отецъ привелъ меня въ ужасъ разными вопросами, указывавшими на возможность разлуки съ нимъ. Онъ какъ-то представлялъ моего дѣда въ такихъ черныхъ краскахъ что я серіозно заявилъ готовность скорѣе умереть, чѣмъ возвратиться къ Риверсли. Я рѣшился даже никогда не произносить имени мѣста гдѣ говорятъ дурно о томъ кого я любилъ болѣе всего на свѣтѣ. "И не произноси, сынъ мой," сказалъ онъ торжественно, "или мы разлучены навсегда". Я повторилъ за нимъ: "Я Рой, а не Белтамъ!" Узнавъ что честь его подверглась оскорбленіямъ въ Риверсли, я возненавидѣлъ это мѣсто. Мы вмѣстѣ плакали, а потомъ смѣялись и должно-быть я говорилъ необыкновенно краснорѣчиво, ибо отецъ поглядѣлъ на меня и сказалъ: "Ричи, приготовить тебя въ генералы британской арміи не дурно; но ты обладаешь даромъ слова, званіе канцлера тоже представляетъ свои выгоды, давая возможность шепнуть иногда словечко на ухо державной власти. Вотъ цѣль наша, сынъ мой. Вы не хотите призвать нашего рода, такъ признаете наши заслуги. Онъ горько жаловался на то что тетушка Дороти ввела въ домъ подъячаго. Грѣхи мистрисъ Вадди были отпущены ей за благородное сопротивленіе вкрадчивымъ рѣчамъ юриста. Съ недѣлю еще ходилъ я вверхъ и внизъ по лѣстницѣ на глазахъ англійскихъ королей, глядѣвшихъ на меня съ оконъ; потомъ два гадкихъ человѣка вошли въ домъ и очень смутили меня, хотя отецъ мой былъ съ ними чрезвычайно любезенъ и оставилъ ихъ ночевать, говоря что они старинные его арендаторы. На слѣдующій день появилась наша красная ливрея. Вмѣнивъ мистрисъ Вадди въ обязанность тщательно исполнить его приказанія, отецъ сѣлъ со мной въ экипажъ, смѣясь надъ ея печальными глазами и надутыми губами. "Съ меня гора свалилась", замѣтилъ онъ, и спросилъ меня: "не утомленъ ли я пышностью". Я прочелъ ожидаемый отвѣтъ на его лицѣ и сказалъ что утомленъ и желалъ бы прямо отправиться въ Дипвелъ. "Тамъ бургундское покоится мирно," сказалъ отецъ и задумался. Необыкновенный былъ день. Люди останавливались глядѣть на насъ. За городомъ нѣкоторые снимали шапки и кричали. Хозяева трактировъ гдѣ мы мѣняли лошадей стояли безъ шапокъ у двери до нашего отъѣзда, и я по примѣру отца серіозно приподнималъ шляпу и кланялся людямъ привѣтствовавшимъ насъ на дорогѣ. Я и не старался узнать причину этой чрезмѣрной почтительности; я начиналъ уже къ этому привыкать. На склонѣ горы, гдѣ большая дорога спускается къ городу, мы остановились предъ высокою красною стѣной, за которою слышались крики играющихъ мальчиковъ. Мы пошли къ нимъ въ сопровожденіи содержателя школы. Отецъ мой далъ денегъ первому ученику. Послѣ завтрака съ содержателемъ и его дочерью, которую я поцѣловалъ по ея просьбѣ, мальчикамъ былъ объявленъ праздникъ. Какъ громко и весело кричали они! Молодая дѣвушка замѣтила мою радость и стояла со мной у окна, пока мой отецъ разговаривалъ съ ея отцомъ. Долго потомъ мнѣ еще видѣлось какъ разговаривали они, то-есть отецъ мой дѣлалъ свои распоряженія, а мистеръ Риппенджеръ выслушивалъ ихъ, какъ покорный вассалъ. Результатомъ было то что, не возвращаясь болѣе домой, я черезъ два дня сдѣлался лучшимъ другомъ Джуліи Риппенджеръ и младшимъ ученикомъ въ школѣ. Отецъ сказывалъ мнѣ потомъ что двѣ ночи провели мы въ гостиницѣ. Память переноситъ меня прямо отъ кареты и красной ливреи на мѣсто моего заключенія.
ГЛАВА V.
Я пріобрѣтаю дорогаго друга.
Геріотъ былъ героемъ нашей школы. Бодди былъ одинъ изъ нашихъ надзирателей. Оба они были влюблены въ Джулію Риппенджеръ. Я же имѣлъ счастія пользоваться ея предпочтеніемъ въ продолженіи довольно долгаго времени, въ теченіе котораго я, хотя и не жилъ болѣе въ роскоши, и бархатные мои костюмы стали уже изнашиваться, а объ отцѣ моемъ не было ни слуху ни духу, все-таки былъ еще довольно счастливъ. Джулія расточала мнѣ свои поцѣлуи при всякомъ удобномъ случаѣ; но въ то же время она всегда такъ восхищалась всякаго рода героизмомъ и смѣлостью, что мнѣ настолько же трудно было обабиться, какъ нѣкогда Ахиллу, переодѣтому дѣвочкой. Ей было семнадцать лѣтъ; возрастъ одинаково плѣнительный, какъ для мальчиковъ, чувствующихъ свое ничтожество, такъ и для мущинъ, чувствующихъ свое превосходство. Школа никакъ не могла объяснить себѣ; близкое родство ея со старикомъ Риппенджеромъ. Невозможно было себѣ представить какимъ образомъ могло вырости подобное яблочко на такомъ кривомъ, уродливомъ деревѣ. Геріотъ выражалъ надежду что Бодди женится когда-нибудь на настоящей дочери Риппенджера, то-есть на розгѣ. Я пересказалъ это остроумное изреченіе Джуліи, которая разсмѣялась, виня его однако за дерзость. Она показала мнѣ портретъ своей покойной матери, ирландской дамы, съ длинными, темными рѣсницами; Джулія очень походила на нее. Я разказалъ объ этомъ портретѣ Геріоту, и такъ какъ я пользовался преимуществами, не достававшимися кромѣ меня никому изъ мальчиковъ, имѣя право бывать у нея во всякое время дня, исключая часовъ ученія, то онъ сказалъ мнѣ чтобъ я попросилъ ее показать этотъ портретъ и ему. Она на минуту задумалась и отказала. Геріотъ, услыхавъ объ этомъ немилостивомъ отказѣ, заложилъ обѣ руки въ карманы и оставилъ игру въ крикетъ. Мы видѣли какъ онъ прислонился къ стѣнѣ, прямо противъ ея оконъ, между тѣмъ какъ толпа мальчиковъ окружила его, умоляя принять участіе въ игрѣ, которая должна была служить упражненіемъ къ предстоящему состязанію нашему съ другою школой, нашею соперницей. И только изъ опасенія чтобы наша школа не осталась побѣжденной ради ея немилости, Джулія передала мнѣ портретъ, съ торжественнымъ приказомъ доставить его вскорѣ назадъ. Я, конечно, обѣщалъ исполнить ея приказаніе. Геріотъ ушелъ въ свой любимый уголокъ на лужайкѣ, и тамъ долго глядѣлъ на портретъ, цѣлуя его: затѣмъ онъ спряталъ его подъ своею курткой, застегнувъ ее на всѣ пуговицы, и заворчалъ на меня, когда я попросилъ возвратить мнѣ портретъ. Джулія испугалась и послала меня умолять его.
-- Слушай, юноша, сказалъ мнѣ Геріотъ:-- ты славный мальчуганъ и я очень люблю тебя; но скажи ей что я повѣрю только ея собственноручному посланію; если она хорошенько попроситъ меня объ этомъ въ письмѣ, то я возвращу ей этотъ портретъ. Скажи ей что я только хочу заказать копію съ него первокласному художнику.
Джулія расплакалась отъ его жестокости, называя его злымъ, безжалостнымъ обманщикомъ. Она написала ему, но письмо это ему не понравилось, и онъ сердито отвѣчалъ на него. Во время утренней и вечерней молитвы жалко было видѣть ея умоляющіе взгляды и опущенныя рѣсницы. Я догадался что Геріотъ требовалъ отъ нея, въ своихъ письмахъ, чтобъ она призналась ему въ чемъ-то, въ чемъ она не хотѣла признаваться.-- Я больше не буду писать; передайте это ему, милый мой, сказала она мнѣ, и слѣдствіемъ неблагодарности и упрямства Геріота было то что на освященіи новой церкви она, въ глазахъ всѣхъ насъ, взяла Бодди подъ руку и стала расхаживать съ нимъ взадъ и впередъ. Геріотъ не спускалъ съ нихъ глазъ; губы его сжались, а руки неподвижно опустились. Вечеромъ того же дня я доставилъ ей длинное посланіе отъ него. Она разорвала его въ клочки, не читая.
На слѣдующій день, Геріотъ медленными шагами прошелъ мимо Бодди, держа портретъ въ рукахъ. Надзиратель окликнулъ его.
-- Что у васъ въ рукахъ, Геріотъ?
Герой мой остановился.
-- Это фамильный портретъ, отвѣчалъ онъ, кладя его въ карманъ и устремивъ взглядъ на окно Джуліи.
-- Позвольте взглянуть, сказалъ мистеръ Бодди.
-- Позвольте вамъ отказать, отвѣчалъ Геріотъ.
-- Посмотрите-ка на меня, воскликнулъ Бодди.