Лесков Николай Семенович - Прописи попа Тихона

Прописи попа Тихона.

(Литературный памятникъ XVI вѣка).

"Ничто же есть въ грубости смысла полезное".
Попъ Тихонъ.

По осени 18ß9 года въ газетѣ Гражданинъ были высказаны нѣкоторые грубые взгляды на образованіе. Со стороны другихъ газетъ на это послѣдовали возраженія, между коими въ одномъ было сказано о "прошеной морали". Сказано было, будто "кн. Мещерскій въ своихъ сужденіяхъ не возвышается выше самой старой прописной морали". Я припомнилъ по этому случаю русскія прописи XVI в. и напечаталъ изъ нихъ въ Новомъ Времени маленькую выписку для того, чтобы показать, что Гражданинъ отнюдь не держится "самой старой прописной морали", а судитъ гораздо ниже старинныхъ прописей {Я указалъ на такое мѣсто изъ русской прописи XVI в.: "Книжная бо есть премудрость подобна солночноі свѣтлости, но и солночную свѣтлость мрачный образъ сокрываетъ; книжныя же премудрости не можетъ вся тварь сокрыти".}. Это въ свою очередь вызвало другія замѣчанія, которыя заставляютъ думать, что самыя старинныя русскія прописи остаются въ безъизвѣстности не для одного Гражданина. А такъ какъ эти прописи очень любопытны и интересны для исторіи русскаго образованія, то, кажется, теперь не будетъ неумѣстнымъ воспользоваться возбужденнымъ къ нимъ минутнымъ вниманіемъ и, во-первыхъ, помянуть любопытное содержаніе этихъ прописей, а, во-вторыхъ, попытаться разъяснить смыслъ ихъ происхожденія и установить ихъ значеніе какъ литературно-историческаго памятника.

Экземпляръ русскихъ прописей XVI вѣка находится въ Оксфордѣ въ Ashmoleon Museum, гдѣ его видѣлъ и описалъ бывшій товарищъ синодальнаго оберъ-прокурора, впослѣдстіи умершій, Юрій Толстой. Изъ печатной" отчета Юр. Толстаго (1862 г.) явствуетъ, что хранящіяся въ Ашмоіеевомъ музеѣ рѣдкія русскія прописи XVI вѣка "подписалъ и писалъМироносицкій попъ Тихонъ. Лѣта зрко въ кг день". На этомъ рѣдкостномъ экземплярѣ также есть надписанія, которыми обозначено, что, прежде чѣмъ попасть въ оксфордскій музей Ашмолея, прописи принадлежали "Матвею Иванову сыну", который далъ за эти прописи "и лтынъ (такъ) и в деньги"; а потомъ они пошли дороже: отъ Матвѣя Иванова прописи перекупилъ "Петръ Гавриловъ" и "далъ за нее съ гривною двадцеть (такъ) алтынъ". А слѣдуетъ думать, что московскій Мироносицкій попъ Тихонъ писалъ свои прописи совсѣмъ не для Матвѣя Иванова за восемь "лтынъ" и не для Петра Гаврилова "за двадцать денегъ съ гривною", а что онѣ писаны для лица высокаго и не ради одного полученія денегъ, а и съ другими высшими цѣлями.

II.

Прописи не напечатаны, а онѣ написаны чрезвычайно красивою скорописью XVI вѣка на девяти полулистахъ столбца, который склеенъ изъ двадцати двухъ полулистовъ. Изъ нихъ на первыхъ двѣнадцати писаны по порядку всѣ буквы церковно-русскаго алфавита, каждая отдѣльною статьей, въ различныхъ измѣненіяхъ прописнаго и строчнаго письма -- уставомъ, полууставомъ и скорописью; тринадцатый весъ занятъ титуломъ царя Михаила Ѳедоровича, а съ четырнадцатою начинаются прописи, въ которыхъ каждая заглавная буква разукрашена всѣми затѣями и вычурами тогдашней "краснописи". Содержаніе же прописей, въ которое не хотѣлъ вникать Ю. Толстой и которому онъ не сдѣлалъ никакой критической оцѣнки, само по себѣ интереснѣе всѣхъ завитковъ "краснописи" и свидѣтельствуетъ, что попъ Тихонъ былъ тенденціонный моралистъ и во внушеніяхъ своихъ мѣтилъ очень высоко. Попъ Тихонъ, конечно, самъ сочинилъ текстъ своихъ прописей и вписалъ въ нее многое достойное похвалы к кое-что такое, что похвалы не заслуживаетъ, но самая эта пестрота и невыдержанность представляютъ въ своемъ родѣ доказательства, что попъ Тихонъ былъ типическій русскій мыслитель своего времени и разсуждалъ, какъ умѣлъ, а писалъ, что хотѣлъ внушить тому, кто будетъ списывать "го прописи. А имѣлъ онъ въ виду списчика, надо думать, совсѣмъ не такого, какъ Матвѣй восьми алтынъ или Петръ двадцати денегъ съ гривною, я онъ хотѣлъ попасть съ своими прописями гораздо выше, именно въ царскій теремъ царя Михаила. Великолѣпный экземпляръ былъ достоинъ того, чтобы по этимъ прописямъ учился писать или любовался ими царевичъ Алексѣй, впослѣдствіи "тишайшій царь всея Руси", а въ текстѣ ахъ попъ приготовилъ "прилоги".

III.

Въ прописяхъ, составленныхъ Мироносицкимъ попомъ Тихономъ, дышетъ русскій умъ и чисто-русское воззрѣніе людей конца XVI и начала ХУТІ в. Тогда у русскихъ были еще на-свѣжѣ тиранства Грознаго, повторенія чего лногіе очень боялись, и попъ Тихонъ сочиняетъ и красиво выводитъ для "списыванія слѣдующее: "Изчезетъ доброта, обнажися злоба. День отойдетъ -- нощь постиже. Рай отворенъ и бездна открыта. Христосъ спитъ -- церковь ""езъ пастыря". Въ этомъ напоминаніи, конечно, видѣнъ "прилогъ" тому, съ кого ни въ чемъ власть не снята, но кто самъ надъ собою долженъ содержать неослабную власть. Попъ Тихонъ жилъ въ такое время, когда въ русскихъ людяхъ изобиловала страшная льстивость, простиравшаяся до того, что многіе говорили, будто "Грозный загладилъ всѣ свои вины предъ Богомъ, зане многіе монастыри и храмы построилъ и вклады творя бысть милостидателенъ". Супротивъ подобныхъ ходовыхъ словъ въ прописи внесены такіе Прилоги: "Не тотъ милостивъ, хто много милостны (такъ) творитъ, (а) тотъ милостивъ, хто никого не обидитъ". Попъ Тихонъ, очевидно, хотѣлъ бы сказать и еще что-то попространнѣе, противу тѣхъ, кто тогда со льстивостью "философствовалъ", но ему этого нельзя было, за то онъ только отъ "филосоѳовъ" предостерегаетъ: "Философское ученіе (говоритъ онъ) сіе: не вся глаголемъ елика слышимъ". "Не вся глаголемъ елико вѣдаемъ, не вся творимъ елико хощемъ: горняя носится долу, а долная -- горѣ, яко же бо колесница обращается". Разсуждаетъ о жизни и сношеніяхъ попъ Тихонъ по большому масштабу и изображаетъ обиходъ не черный и не захолустный, а такой, гдѣ приходится имѣть съ людьми обхожденіе при какомъ-то большомъ оборотѣ, гдѣ попу казалось не только трудно, но и "пристрашно". "Не можетъ никто отъ страшливыхъ три сіи вещи сохранити: только велеумніи и бодріи: сіи рѣчь: Царское приближеніе: мирское плаваніе и скорое ко врагамъ противленіе". Попъ Тихонъ полагаетъ себя въ "умныхъ" и въ "бодрыхъ" и, укрѣпись умомъ, пишетъ: "Книжная бо есть премудрость подобна есть солнечной свѣтлости, но и солнечную свѣтлость мрачный облакъ закрываетъ, книжныя же премудрости не можетъ ни вся тварь сокрыти". А чтобы "страшливые" не вязались къ тому: кто онъ таковъ есть и почему такъ учитъ, то попъ Тихонъ научаетъ списывателя его прописей имѣть такой взглядъ, что до этого никогда не стоитъ докапываться, лишь бы въ томъ, что говорится, былъ хорошій и полезный смыслъ. "Не ищи писавшаго или глаголавшаго, но слово пишемое". Послѣ такого внушенія цѣнить по достоинству слово сказанное или "пишемое" попъ Тихонъ и самъ подаетъ "совѣтныя словеса" въ такомъ родѣ: "Не глаголи лживыхъ словесъ: съ безумными не бесѣдуй, буди свидѣтель праведнымъ, не держи лести на языцѣ своемъ, не оправдай нечестива, памятуя аще небеса и облацы превзыдеше, аще всю филосоеію изучити, і еллинскія бодрости претечеши, і вся вѣтія препреши {Очевидный намекъ на Грознаго.}, и всея земли преідеши концы -- смертнаго же часа ни како же не избѣжеши" {Это прямо напоминаетъ византійское присловіе при вѣнчаніи на царство, кода" концѣ обряда къ вѣнценосцу подходилъ гробовщикъ, держа на подносѣ три куска разноцвѣтнаго мрамора, и вопрошалъ: "коего цвѣта каменію повелиши гробу твоему быти?"}.

Доведя рѣчь до такого серьезнаго и неизбѣжнаго окончанія, какъ смерть, "ея же ни како же не избѣжеши", попъ Тихонъ благословляется именемъ Божіимъ: "Благослови, Отче!" и даетъ списывать слѣдующія разсужденія: "Тихій бо и кроткій, и смиренный себѣ есть сладокъ и инѣмъ на пользу: сердитый и гнѣвливый себѣ есть на вредъ інѣмъ на пакость. Ни есть бо злѣе сердита мужа и гнѣвлива. Сердитый мужъ -- храмина діаволу, аще ли гнѣвливъ, то и весь домъ сатанинъ. О, человѣче! убойся обычая злаго паче врага, а языка паче меча обоюду остра, а гнѣва аки льва люта, а сласти аки пещи разженны". Въ заключеніе же, когда уже проведена такая "филосоеія", Мироносицкій попъ прямо обращается къ лицу списывателя, котораго онъ какъ будто очезритъ и который, безъ всякаго сомнѣнія, не могъ быть ни Матвѣй Ивановъ, ни Петръ Гавриловъ, да и никто другой изъ людей обыкновеннаго, не царственнаго положенія. Иначе попъ Тихонъ не сталъ бы слагать своему списывателю слѣдующія хвалы: "Возлюбилъ еси Господине кротость Давидову, премудрость Соломонову, Моисѣево незлобне, Аввасилеково (?!) терпѣніе, храбрость царя Александра Македонскаго, привѣтъ великаго князя Владимира Еневскаго, любовь царицы царя Александра Македонскаго, пословицу Акиря премудраго".

Писать такія хвалы и величанія человѣку обыкновеннаго положенія было бы совсѣмъ неумѣстно и, въ одно и то же время, и глупо, и дерзко, а далѣе слѣдуетъ и подтвержденіе, что это -- усердное, вѣрноподданническое приношеніе или ласковая поминка отъ своихъ трудовъ бдѣнныхъ.

"Слышалъ есми пословицу еврейскаго царя Соломона, что не подобаетъ отъ худости къ величеству поминки посылати, да послалъ есми Господине к. тебѣ малой поминок. а великое челобите горняго Іерусалима, едемскаго раю овощъ -- вѣрное слово безъ лжи. И. потомъ здравствуй, а насъ жалуй".

Тутъ попъ "вздѣсь кончилъ" и росписался: "А подписалъ и писалъ Мироносицкой попъ Тихои. Лѣта ноября въ кг день".

Сопоставьте это докончаніе "здравствуй, а насъ жалуй" съ началомъ прописей, гдѣ помѣщенъ "весь титулъ царя Михаила" -- и пропись получаетъ характеръ "челобитя", съ явственнымъ обозначеніемъ: кто тотъ "Господинъ", къ кому "челобите" справлено.

Безъ сомнѣнія, это не про Матвѣя восьми алтынъ и не про Петра двадцати денегъ съ гривною, и не про кого иного, какъ про того, отъ кого тогда зависѣло направленіе жизни въ Россіи.

IV.

Кажется ясно, что всѣ приведенныя, осторожныя и строго прочувствованныя разсужденія насквозь проникнуты чисто-русскимъ міровоззрѣніемъ практическаго и своеобразно вышколеннаго русскаго мыслителя того времени, когда Русь только начала отдыхать отъ тиранствъ Грознаго и люди пытались сказать "вѣрное слово безъ лжи" тому своему "Господину", въ которомъ они хотѣли видѣть "вѣнецъ правды", но, относясь къ нему, сами опять начинали ему льстить, приписывая ему всѣ свойства Давида, Соломона и Александра Македонскаго. А если принять это такъ, то прописи попа Тихона, безъ сомнѣнія, имѣютъ для насъ значеніе не только какъ красивый экземпляръ старой русской калиграфіи или "краснописи", но и какъ очень своеобразный и характерный литературно-историческій памятникъ, чего совсѣмъ не замѣтилъ Юрій Толстой, восхищенный красотою прописей попа Тихона и описавшій ихъ только съ одной этой стороны.

Если же соображенія, которыя я позволилъ себѣ здѣсь высказать, оказались бы совершенно несостоятельными, то, кажется, очень стоило бы выяснить: кто иной, кромѣ царя Михаила или царевича Алексѣя Михайловича, могъ быть этотъ "Господинъ", къ лицу котораго обращается Мироносицкій "non. Тихои.", посылая ему, вмѣсто поминки, "едемскаго раю овощь", фигурно завернутую въ льстивыя сравненія съ Моисеемъ, Соломономъ, Александромъ Македонскимъ и Владиміромъ. Пока же такое иное лицо не указано, думается, что статочнѣе всего тутъ быть въ этомъ особливомъ почетѣ самому Михаилу Ѳедоровичу... "Прими, Господине, едемскаго раю овощь -- вѣрное слово безъ лжи, и потомъ здравствуй, а насъ жалуй".

Юрій Толстой, гораздо послѣ составленнаго имъ описанія прописей попа Тихона, говорилъ Николаю Анъ Ратынскому, что "красивѣе этого рукописнаго экземпляра онъ не видывалъ", что прописи "изумительны", а, помѣщенныя въ нихъ заставицы и узорочныя заглавныя буквы (иниціалы), такъ прелестны, что многими теперь воспроизводимые иниціалы и заставицы Зырянскаго календаря П. Савваитова относятся къ калиграфическому узорочью прописей попа Тихона, "какъ избяной красный кутъ къ палатѣ царскаго терема". "На то, чтобы выполнить всю ихъ затѣйливую тонкость съ соблюденіемъ удивительной стильности и вкуса,-- говорилъ Толстой,-- надо было посвятить цѣлые годы жизни и нельзя себѣ представить, за какія деньги можно было продать эти царскія прописи". И, вѣроятно, оно такъ и есть, что это царскія прописи, которыя искусный и одушевленный любовью къ родинѣ попъ Тихонъ писалъ не на продажу за деньги, а произвелъ въ почтительный даръ царскому дому. Для того онъ ихъ "и подписалъ да послалъ есми (тебѣ) Господине, отъ (своея) худости къ (твоему) величеству поминокъ,-- великое челобите, едемскаго раю овощь -- вѣрное слово безъ лжи. И потомъ живи, а насъ жалуй". Но какова могла быть вѣроятная судьба этихъ прописей далѣе? Изготовленныя усердіемъ попа Тихона, были ли онѣ посланы въ царскія палаты, но тамъ не приняты, или онѣ почему-либо не дошли въ царскій теремъ, или же онѣ тамъ и были, но оттуда современенъ кѣмъ-нибудь скрадены и пошли за алтыны, сначала между своими, Петромъ да Матвѣемъ, а потомъ, наконецъ, дошли въ руки къ пребывавшему въ Россіи знатному иностранцу, который съумѣлъ ихъ оцѣнить и передалъ въ оксфордскій музей Ашмолея?

Думается, что исторія прописей Тихона, вѣроятно, должна быть приблизительно въ этомъ родѣ.

При вниманіи, возбужденномъ къ упомянутымъ прописямъ, въ одномъ изъ современныхъ изданій припомянули, что прописная мораль не всегда бываетъ высокой пробы я еще чаще -- не равнаго достоинства. Это правда, и въ прописяхъ попа Тихона тоже можно найти подобное. Такъ, напримѣръ, тамъ, между прочимъ, читаемъ: "Бысть нѣкій человѣкъ, сыи у крестьянина, учаль грамоте учитне лѣностно; и мастеръ ево учал бити плетью, подымая на козелъ; и ои себѣ после поскучил добрѣ; и съ тѣх мѣстъ учал смышляти: стати де мнѣ учитне грамоте, ино дати могорецъ {Могорець -- старинная мзда, плата. Прим.: "лѣчити безъ уговора и безъ могорча". Могорецъ въ просторѣчіи -- срывъ, взятка, литки (Академ. словарь, т. II, стр. 316).}, а взяти не где; а се бьютъ добрѣ. Стану де яз лутче учитца красти: ввечеру украду, а е утра на торгу продам; ино будетъ скороя депешка мнѣ". Есть и еще мѣста подобнаго же невысокаго смысла, но это не мораль, а "шутки и прибаутки для ребячьей погудки", и, притомъ, многое, что въ этихъ погудкахъ теперь кажется съ нравственной стороны неловкимъ, на самомъ дѣлѣ зависитъ отъ неловкости редакціи и неуклюжей тяжести старинной шуточной формы, при которой не всякому дается распознать, гдѣ говорятъ въ серьезъ, а гдѣ идетъ вышучиваніе.

Въ оцѣнкѣ прописей попа Тихона смутительно другое, за что и нельзя не посѣтовать на описателя этого памятника, Юрія Толстаго. Онъ сообщаетъ, что въ прописяхъ, вслѣдъ за подписью попа Тихона (значитъ, ниже ея), находится еще слѣдующая приписка: "Аще хто хощетъ учитие, ино мастера чтити, могорца не жалѣти и слушати его во всей и повиноватися ему". Это гораздо хуже побасенокъ о лѣнтяѣ и совершенно несогласимо съ характеромъ взаимоположеній писавшаго попа и "Господина", уподобляемаго Давиду, Александру Македонскому и равноапостольному Владиміру. Тутъ важно бы знать: писана ли эта приписка рукою попа Тихона, или приведенныя слова приписалъ охочій до могорца другой "мастеръ", пополнявшій прописи, когда онѣ уклонились отъ своего первоначальнаго назначенія и пошли ходить по рукамъ за алтыны. Уставное и полууставное письмо, какъ извѣстно, не исключаетъ возможности очень точнаго сравненія почерковъ; а опредѣлить, принадлежитъ ли припись о могорычѣ попу Тихону, или она явилась позднѣе, раченіемъ другаго ревнителя просвѣщенія,-- очень важно: это помогло бы основательнѣе судить о первоначальномъ назначеніи прописей Тихона.

Въ послѣдніе годы наши молодые ученые посѣщали оксфордскій музей Ашмолея, но не посмотрѣли на прописи попа Тихона. Очень можетъ быть, что они и не знали, что тамъ находится упомянутая рѣдкость. Замѣтка эта, между прочимъ, имѣетъ цѣлью напомнить о прописяхъ Тихона будущимъ русскимъ посѣтителямъ Ашмолеева музея, съ тѣмъ, чтобы они обратили вниманіе на припись о могорычѣ и сравнили ее съ начертаніемъ собственной руки попа Тихона, который почтительно просилъ себѣ у "Господина" жалованье, но едва ли могъ стремиться къ тому, чтобы грубо сорвать липорыча.

Н. Лѣсковъ.

"Русская Мысль", кн.III, 1890