Владиславлев Владимир Андреевич - Пустынник Муромских лесов

Пустынникъ Муромскихъ лѣсовъ.

Повѣсть.

(Посвящена любезной родительницѣ).

Varium et mutable semper foemina. Virg.

Было время, когда охота была любимымъ моимъ занятіемъ; когда я цѣлые дни проводилъ въ глухихъ лѣсахъ Муромскихъ; когда сырая земля была мнѣ постелію, а Небо покрываломъ. Сума дичи вполнѣ вознаграждала за всѣ непріятности, и я въ восторгѣ возвращался домой. Охотились ли вы, когда-нибудь, Читатели? Если нѣтъ: то вы не поймете этаго удовольствія. Спросите же у своихъ знакомыхъ -- охотниковъ. Они вамъ скажутъ, что страстный, истинный охотникъ, добровольно переноситъ и зной и дождь, и вьюгу; тонетъ въ болотахъ, томится жаждою, голодомъ, изнемогаетъ отъ трудовъ и прыганья по кочкамъ. И все это для удовольствія застрѣлить бекаса, котораго часто и самый ловкой пудель не отыщетъ въ высокомъ тростникѣ, или въ густой какъ лѣсъ, осокѣ. О вкусахъ спорить не должно!

Однажды осенью, я разошелся съ егеремъ, всегдашнимъ моимъ сопутникомъ. Начало смеркаться. Ночевать въ лѣсу было для меня не новое, но осенній дождь и холодный вѣтеръ заставляли подумать о ночлегѣ. По краткости времени, я не успѣлъ еще узнать мѣстоположенія лѣсовъ, и полагался въ семъ случаѣ на товарища, которому они, по его словамъ, извѣстны были, какъ его пять пальцевъ. Между тѣмъ, лѣсъ темнѣлъ болѣе и болѣе, песокъ становился глубже и разсыпистѣе. Я звалъ товарища въ рогъ, но не получивъ отвѣта, рѣшился искать убѣжища. Еще блуждалъ я около часа. Лѣсъ становился гуще, дождь сильнѣе; -- наконецъ, я выбился изъ силѣ и расположился подъ высокою сосною, на сухихъ ея иглахъ. Я хотѣлъ заснуть, но сонъ бѣжалъ меня. Мысли мои перенеслись въ Петербургъ. Тутъ съ удовольствіемъ вспомнилъ я счастливое время, проведенное въ этой столицѣ. Вспомнилъ тебя, прелестная Лилія! Твои голубые глаза, небесную улыбку. Милый образъ твой живо представился моему воображенію -- и я, забывъ лѣса Муромскіе, въ восторгѣ произносилъ твое имя!...

------

Ударъ по плечу вывелъ меня изъ сладкаго забвенія. Я оглянулся;-- передо мной стоялъ человѣкѣ -- блѣдный, высокій -- болѣе привидѣніе, нежели человѣкѣ. Длинные волосы, въ безпорядкѣ разсыпавшіеся по изсохшему лицу его, большіе, черные, глубоко впалые глаза -- безъ словѣ сказывали, что онъ несчастливъ. Булатная сабля висѣла на боку, пара чеканныхъ пистолетовъ заткнуты были за поясомъ и бурка покрывала его высокій станъ.

"Онъ смотрѣлъ на меня съ душевнымъ соболѣзнованіемъ., несчастный молодой человѣкъ," сказалъ онъ наконецъ, пожавъ плечами, "чье имя произносишь ты?"

"Имя прелестной Лилія"-- отвѣчалъ я въ восторгѣ, "того божества, которое, волшебнымъ жезломъ очаровательной красоты своей, развила во мнѣ способности и научила свято почитать добродѣтель; того божества, чей образъ руководитъ меня во всѣхъ моихъ начинаніяхъ и часто разрушаетъ обольстительныя искушенія злаго Демона; имя той несравненной женщины... "

"Женщины?".-- сказалъ онъ съ горькою улыбкою. "Несчастный незнакомецъ;-- еще ли не испыталъ ты ихъ вѣроломства? Еще ли очарованіе, эта пагубная завѣса сердецъ чувствительныхъ, покрываетъ глаза твои? узнаешь -- незнакомецъ -- узнаешь, и сердце твое обольется кровію." Онъ замолчалъ. Глубокій вздохѣ вылетѣлъ изъ груди его. Слезы не катились; казалось, они изсякли отъ горести. "Посмотри на меня," продолжалъ онъ, послѣ минутнаго молчанія, "вотъ жертва ихъ вѣроломства. Похожъ ли я на человѣка? Но было время, когда румянецъ щекъ моихъ былъ алѣе румяной зари, когда глаза мои еще не потухли; когда, ноги мои не знали усталости на паркетахъ Петербургскихъ, и звонкія шпоры, и этотъ ржавый булатъ," продолжалъ онъ, гремя саблею, "были свѣтлѣе прекрасныхъ очей красавицы." Пустынникъ снова умолкъ. Казалось, воспоминаніе прошедшаго сильно тревожило его угнетенную душу.

"Ахъ! какъ жалокъ былъ этотъ страдалецъ! Мы оба долго, долго молчали. "Незнакомецъ!" -- сказалъ я наконецъ, невольно охвативъ его руку -- "ты несчастенъ." Онъ посмотрѣлъ на меня пристально. Казалось, онъ думалъ, что я проникнулъ его тайну и сомнительно покачалъ головою.-- "И я несчастенъ, незнакомецъ; мы братья; повѣрь мнѣ тайну и сердце твое можетъ быть облегчится."

"Ты несчастливъ? сказалъ онъ, подавая мнѣ руку -- "Ахъ! я люблю несчастныхъ. Но сильный дождь заставляетъ насъ искать убѣжища, пойдемъ со мною." -- И мы отправилисъ.

------

"Уже съ самаго моего пріѣзда, мои дорогіе сосѣды, особливо сосѣдки, много успѣли разсказать мнѣ о чудакѣ, который поселился въ лѣсахъ Муромскихъ; онѣ увѣряли, что онъ богачь, знатнаго рода, что одни трескучіе морозы заставляли его возвращаться въ свои помѣстья, гдѣ въ огромныхъ палатахъ своихъ, похожихъ на самые страшные замки чувствительной Писательницы Госпожи Радклифъ, сидитъ запершись и имѣя на часахъ у своихъ воротъ прикованнаго медвѣдя. Одинъ безрукій Инвалидъ, спасшій ему жизнь въ сраженіи подъ Полоцкимъ, составлялъ его придворный штатъ. Но выходя въ Церковь въ большіе праздники, онъ сыпалъ серебро нищимъ, бралъ маленькой оброкъ съ крестьянъ своихъ и былъ благословляемъ вдовами, сиротами и убогими. Сосѣдки его, особливо тѣ, которыя прочили за него своихъ откормленныхъ дочекъ, совсѣмъ не то объ немъ думали; они слышали, что онъ ненавидитъ женщинъ, и въ отмщеніе за честь своего пола, разславили, будто онъ знается съ нечистыми духами, расхаживаетъ по лѣсамъ на равнѣ съ деревьями, и воетъ страшнѣе волка; то вдругъ сдѣлается такимъ малорослымъ, что спрячется въ травѣ и пѣтухомъ кукарѣкаетъ. Иные даже крестясь, утверждали, что красныя дѣвушки... ко невозможно описать всѣхъ нелѣпостей, которыя суевѣрный народѣ и болтливыя барыни говорили о несчастномъ пустынникѣ.

Мы шли тихо, по какимъ то примѣтамъ моего чуднаго сопутника: не было ни дорожки, ни тропинки. Нога по колѣно вязла въ зыбучій песокъ -- и я скоро почувствовалъ сильную усталость. Путеводитель мой былъ задумчивъ. Онъ отводилъ длинныя вѣтви и мало обо мнѣ заботясь, опускалъ ихъ; сучья хлыстали меня по лицу -- и, признаюсь, весьма невѣжливо. Но сильное любопытство заставляло меня слѣдовать за нимъ, и черезъ полчаса, пустынникѣ остановился.

"Вотъ мой домъ!" сказалъ онъ, показывая на шалашъ, построенный между трехъ сосенъ; войдемъ, незнакомецъ!"

Я повиновался. Большая Датская собака и волкъ, котораго онъ самъ вынулъ изъ норы и пріучилъ къ себѣ, встрѣтили насъ громкимъ лаемъ, но услыша голосъ хозяина, умолкли и начали ласково увиваться около хозяина и лизать его руки. "Вотъ вѣрные друзья мои," сказалъ пустынникъ, гладя собаку, "и единственные повѣренные моихъ горестей." -- Пустынникъ ударилъ кремнемъ въ огниво и скоро восковая свѣча освѣтила его пустынную келью.

Шалашъ построенъ былъ изъ сухаго хвороста, соломенная крыша покрывала его. На одной сторонѣ, лежала широкая доска съ изголовьемъ и служила постелью пустыннику; надъ нею въ углу висѣлъ крестѣ Св. Георгія, которому онъ молился; три ружья, покрытыя буркой, стояли въ углу, а небольшой ящикъ служилъ ему вмѣсто кладовой.-- Сатиры Буало и разныя сочиненія противъ женщинѣ разбросаны были на полкѣ, а портретѣ прекрасной женщины дѣлалъ шалашъ очаровательнымъ.

------

Развѣсивъ по стѣнамъ оружіе, пустынникъ раскрылъ ящикъ, вынулъ яйца, масло, сыръ, яблоки, бутылку наливки и началѣ меня подчивать. Я не заставилъ просить себя: голодъ давно уже начиналъ меня мучить. "Пей, незнакомецъ," сказалъ хозяинѣ мой, наливая полный стаканѣ, "пей, если сей цѣлительный нектаръ плѣняетъ еще твои чувства. Что до меня; то вино не имѣетъ ни одного изъ тѣхъ благотворныхъ качествъ, которыя превознесены Анакреономъ, Гораціемъ и обезьянами ихъ -- Французскими Поэтами XVIII вѣка. Оно не веселитъ и даже не утѣшаетъ; жаль, что ни за какія груды золота не льзя почерпнуть воды изъ рѣки забвенія. Память: сердца, тверже памяти ума."

Утоливъ голодъ, я снова началъ разсматривать жилище чудака-пустынника. Я не могъ скрыть моего любопытства, безпрестанно взглядывалъ на портретъ, былъ увѣренъ, что я часто встрѣчался въ свѣтѣ съ подлинникомъ; но вдругъ не могъ припомнить: гдѣ и когда? "Ольга!" -- вскричалъ я наконецъ, узнавъ въ немъ изображеніе Ольги Ивановны Менской, бывшей нѣкогда украшеніемъ Петербурга, "какимъ чудомъ портретѣ твой занесенъ въ лѣса Муромскіе? Но увы! ты здѣсь, одна" -- продолжалъ я послѣ минутнаго молчанія, "гдѣ же другъ твой, Надинъ, который изъ многочисленной толпы твоихъ обожателей, одинъ только умѣлъ любить тебя, былъ неразлучнымъ твоимъ спутникомъ на всѣхъ балахъ и гуляньяхъ, во всѣхъ театрахъ и собраніяхъ? Только на васъ злословіе не изливало яда, и всѣ жители Петербургскіе говорили, что вы созданы одинъ для другаго... Надинъ!..."

Занятый воспоминаніемъ прошедшаго, я не примѣтилъ, какъ пустынникъ подошелъ ко мнѣ. "Надинъ передъ тобою" -- сказалъ онъ, взявъ меня за руку. "Какъ?" воскликнувъ я, "ты Князь Надинъ, тотъ веселый предсѣдатель пріятельскихъ бесѣдъ, тотъ паркетный герой, тотъ милый повѣса, который не находилъ себѣ равнаго въ красотѣ и любезности; котораго черные глаза приводили въ трепетъ всѣхъ матушекъ и мужей; тебя, пламеннаго друга прекрасной Ольги, котораго называли счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, нахожу я пустынникомъ въ лѣсахъ Муромскихѣ! скажи, какой Демонѣ разрушилъ твое счастіе?"

"Какой демонъ? спрашиваешь ты. Вотъ онъ," сказалъ пустынникъ, показывая на портретѣ.

"Какъ! этотъ Ангелѣ? возможно ли!"

"Садись, незнакомецъ, сказалъ онъ, будучи сильно растроганъ, но стараясь скрыть отъ меня слезы, навернувшіяся на глазахъ его. Я разскажу тебѣ мою любовь, мое счастье, мои несчастья--и сердце твое обольется кровію. Знаю, что это повѣствованіе раскроетъ мои раны; но пусть нарываетъ мое сердце." Я повиновался, сѣлъ на дубовый чурбанѣ, пустынникъ расположился на изголовьѣ, и послѣ минутнаго молчанія, онѣ началѣ:

"Ты помнишь Менскую. Не буду говорить о красотѣ ея. Въ первый разъ я увидѣлъ Ольгу на вечеринкѣ у Генерала Збарскаго и въ первый разѣ сердце мое забилось любовію. Это было въ Святки. Генералѣ, любя Русь, самъ предложилъ играть въ фанты: охъ болитъ! и мы усѣлись.

Два раза сердце Ольги болѣло но не тронь меня (я былъ этимъ цвѣткомъ). Въ жизнь свою не зналъ я робости, но когда хотѣлъ сказать по Ольгѣ, языкѣ мой не могъ этого выговорить, когда же начали разыгрывать фанты, когда прекрасная Ольга пригласила меня на исповѣдь, когда, наконецъ, она протянула мнѣ пухленькую ручку -- тогда -- незнакомецъ, я не помнилъ ничего окружающаго, въ жилахъ моихъ пробѣжалъ пламень, мнѣ, казалось, что вся вселенная заключена была тогда въ этой ручкѣ -- и я въ восторгѣ поцѣловалъ ее. Ольга молчала, но я понялъ, что у нее не каменное сердце. Есть тысяча движеній, тысяча взглядовъ, видимыхъ, понятныхъ и неизъяснимыхъ. Это невольныя искры мыслей, вырывающіяся изъ души, пылающей любовью; посредствомъ ихъ, влюбленные имѣютъ чудное и таинственное сношеніе. Это звено огненной цѣпи, которая противъ воли сковываетъ два юныя сердца, и какъ электрическій металлъ служитъ проводникомъ ихъ взаимному пламени.--

"Прошелъ годъ. Я любилъ Ольгу пламенно, идеально, какъ немногіе умѣютъ любить. Она была небогата; Сіятельство не украшало ея скромной фамиліи; но мнѣ казалась она существомъ небеснымъ. Образъ ея руководствовалъ всѣми моими поступками; для нее началъ я писать стихи, меньше предаваться буйнымъ шалостямъ молодости, скромнѣе одѣваться, сдѣлался застѣнчивѣе, молчаливѣе, даже добрѣе. Никогда нищій не протягивалъ мнѣ руку по напрасну. Мнѣ казалось, что Ольга видитъ все, что я дѣлаю. Рѣдко, очень рѣдко встрѣчался я съ нею: бродить, какъ шпіону около ея дома, искать случаевъ, будто бы ненарочно, видѣться съ нею, я считалъ для себя нискимъ и недостойнымъ моей чистой любви. Единственное мѣсто, гдѣ безпрепятственно видѣлъ ее, была Церковь. Не думай, незнакомецъ, чтобы я, забывъ святость мѣста, увивался вокругъ нее, не спускалъ съ нее глазъ въ продолженіи обѣдни; нѣтъ, я молился еще усерднѣе, стоя возлѣ прелестной; моя душа, возносилась горѣ къ Царю Царствующихъ и слезы катились изъ глазъ моихъ. Иногда, смотря на нее, забывалъ, что есть міръ, но чувствовалъ, что никогда не былъ онъ такъ прекрасенъ, и никогда не былъ такъ твердо увѣренъ въ Божіей премудрости, въ Его Благости. Сначала, я далъ волю сердцу и воображенію; послѣ, уже трудно было остановить ихъ.

Но скоро мысль, что Ольга принадлежитъ другому, начала терзать меня. Незнакомецъ, любовь безъ надежды ужасна. Грусть овладѣла мною. Я пересталъ ѣздить въ свѣтъ; мучился безсонницею, кончилось тѣмъ, что, грудь моя начала сохнуть!--

------

"У Зборскаго была вечеринка. Меня туда пригласили. Грустенъ, задумчивъ, стоялъ я въ залѣ подлѣ печки и отрывисто отвѣчалъ на вопросы-сосѣда. Вошла Менская и мнѣ показалось, что печь раскалилась -- я отошелъ. Имя ея невольно сорвалось съ моего языка. "Прекрасная женщина, сказалъ я съ жаромъ сосѣду, это Ангелъ, это божество, которое ошибкой залетѣло на землю." -- О комъ вы говорите? равнодушно спросилъ меня сосѣдъ. Раздраженный его холодностію, я началъ осыпать его упреками. "Скиѳъ, сказалъ я ему, Лапланецъ, въ жилахъ твоихъ обращается не кровь, а ледъ, суровый климатъ отбилъ у тебя вкусѣ къ изящному -- какъ можно такъ равнодушно говорить о прекрасной Ольгѣ?" -- "Я удивляюсь вашему жару!" -- Не внимая словамъ его, я продолжалъ подчивать его подобными вѣжливостями. "Помилуйте," сказалъ онъ наконецъ смѣяся, "виноватъ ли я, что вы влюблены въ Менскую?" -- При сихъ словахъ, онѣ пристально посмотрѣлъ на меня.

"Этотъ упрекѣ заставилъ меня покраснѣть. Хладнокровный сосѣдъ началѣ говорить объ Ольгѣ и разговоръ нашъ снова оживился. Онъ такъ хорошо зналъ Менскую, такъ умѣлъ показать ея достоинства, такъ умѣлъ вовлечь въ разговоръ, что я невольно, мало по малу, повѣрялъ ему любовь мою, -- но любовь чистую, непорочную.-- "Признаюсь," сказалъ я наконецъ, "я бы почелъ себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, естьли бъ могъ быть представленъ прекрасной Ольгѣ." --

"Это удовольствіе я вамъ сегодня же доставлю" -- сказалъ хладнокровный сосѣдъ.

"Я готовъ былъ упасть къ ногамъ его, но онъ, взявъ меня за руку, подвелъ къ прекрасной. "Олинька," сказалъ oнъ, "рекомендую тебѣ моего друга, Князя Надина, мнѣ будетъ очень "пріятно, если ты будешь обходиться съ нимъ, какъ съ моимъ искреннимъ пріятелемъ."

"При сихъ словахъ, Ольга смѣшалась, но скоро отвѣчала: что воля мужа для нее законъ, и что-она очень рада такому знакомству.

"Пораженный сими словами, я совсѣмъ потерялся, и даже не могъ сказать ей пустаго свѣтскаго комплимента. Ольга, видя мое замѣшательство, удалилась. "Извините мою откровенность," сказалъ я мужу ея.-- "Я." -- "Вы со всѣмъ не имѣете нужды извиняться" -- отвѣчалъ онъ, "разговоръ вашъ для меня во все неоскорбителенъ, напротивъ, я радуюсь, что имѣлъ случай пріобрѣсть знакомство благороднаго, чувствительнаго человѣка." Между тѣмъ, его пригласили играть въ вистъ -- и мы раскланялись.

------

"Ты удивляешься, незнакомецъ" -- продолжалъ пустынникъ, почему до сихъ порѣ я не зналъ Менскаго. Очень не мудрено. Петръ Сергѣевичъ былъ прекрасный мужъ, а не любовникъ. Въ юности своей, онѣ былъ женатъ по страсти и былъ любимъ взаимно. Но его блаженство недолго продолжалось. Скоро хищная смерть лишила его кроткой супруги, и онъ едва не потерялъ разсудка. Слишкомъ десять лѣтъ оплакивалъ онѣ кончину своей доброй подруги. "Только одинъ разъ огараютъ вещи, только одинъ разъ любитъ сердце;" говоритъ пословица. Наконецъ, соскучивъ одиночествомъ, онъ рѣшился искать себѣ подругу. Наружность Ольги ему понравилась, а кроткій нравъ и пріятные таланты заставили его искать ея согласія. Будучи весь день занятъ службою, Менской не хотѣлъ мѣшать молодой супругѣ своей веселиться, и цвѣтущіе годы убивать въ скучномъ однообразіи -- и Ольга во всѣхъ собраніяхъ и на гуляньяхъ являлась съ матерью. При томъ, до сихъ поръ я мало заботился о связяхъ ея; въ головѣ моей кружились идеалы; я жилъ въ мірѣ фантазіи.

"Ольга не имѣла особенной привязанности къ мужу. Едва ей минуло 16 лѣтѣ, какъ родители предложили ей руку Менскаго и дочь, покорная ихъ волѣ, Ольга приняла ее безъ отвращенія и безъ восторга. Образованный умъ, душевная доброта, пріятная наружность и всегдашнія угожденія мужа, возбуждали въ ней къ нему почтеніе. Но чувство любви еще было чуждо ея сердцу, толпа ея обожателей походила на сводный полкъ, который разнообразіемъ мундировъ представлялъ прекрасную картину глазамъ наблюдателя, но ни одинъ изъ нихъ не удостоился особеннаго вниманія. Это счастіе предназначено было мнѣ.

-----

"Я, думаю, и ты не разъ завидовалъ моему блаженству, когда я вдѣлался единственнымъ, сердечнымъ другомъ Ольга. Незнакомецъ, продолжалъ онъ, съ жаромъ схвативъ мою руку "когда есть на землѣ счастіе, такъ я испыталъ его тогда! Мужъ, увѣренный въ чистотѣ моей привязанности, въ благородствѣ моего образа мыслей, не ревновалъ меня. Онъ смотрѣлъ на насъ, какъ на милыхъ дѣтей, которые играютъ жизнію, испытываютъ душевныя силы и, крѣпко схватясь рука за руку, поддерживаютъ одинъ другаго, а не сбиваютъ съ дороги. Старушка -- мать всегда радовалась моею неограниченною привязанностью къ Ольгѣ, моею готовностью выполнять свято всѣ ея старушичьи прихоти, а Олтга совершенно предалась влеченію сердца.

"Позволь мнѣ умолчать о восторгахъ любви, которые быстро уносили прекрасные дни моей жизни; -- все это можно чувствовать, но чтобы описать ихъ, на это еще не изобрѣтено ни словѣ, ни выраженій. Незнакомецъ! можетъ быть, и ты когда нибудь узнаешь ихъ, и скажешь, что пустынникъ говорилъ правду.

"Ахъ, незнакомецъ! Крестовскій островъ никогда не выдетъ изъ моей памяти. Тамъ у горъ есть желтая бесѣдка, въ которой сосредоточиваются длинныя аллеи. Однажды, большею компаніею мы гуляли по острову. Это было въ началѣ лѣта. Пріятный вечерѣ, очаровательныя окрестности, все располагало насъ къ веселію. Мы взошли въ бесѣдку. Между тѣмъ, какъ другіе восхищались прекрасными видами, въ упоеніи любви, мы блаженствовали. Весь вечеръ провели мы съ неописаннымъ восторгомъ; -- гуляли, катались на катерѣ, бѣгали взапуски, сама Ольга говорила, что она никогда не была счастливѣе, уходя изъ сада, я вынулъ карандашѣ и написалъ на столбѣ бесѣдки:

Эсперъ и Ольга здѣсь были счастливы 1811 Іюля 31-го.

"Каждый день бывая съ Менскою и говоря о томъ и другомъ, иногда мы дѣлали критическій разборѣ знакомымъ, посѣщавшимъ домъ Менскихъ. Хвалили хорошее, не злословя, охуждали дурное, безъ злобы смѣялись надъ смѣтнымъ. Болѣе всѣхъ икалось Поручику Ивову. Это былъ мущина среднихъ лѣтъ, невысокаго роста. Орлиный носъ занималъ немалое пространство всей его фигуры и относился къ цѣлому, какъ Швеція къ Россіи. Длинные бакенбарды, стальная часовая цѣпочка и двойный лорнетъ, составляли существенную его принадлежность и необходимое условіе его бытія. Одинъ глазъ его углублялся въ разсматриваніе Сѣвера, тогда, какъ другой величественно обращался къ Югу. При всемъ своемъ безобразіи, Ивовъ былъ занятъ собою до чрезвычайности и воображалъ, что онъ красавецъ. Желая придать себѣ любезности, въ которой ему природа отказала, Ивовъ въ произношеніи картавилъ и не иначе говорилъ, какъ по-французски; любилъ не у мѣста сказать дубовую остроту, или отпустить экспромтъ, давно уже напечатанный въ Благонамѣренномъ. Но нигдѣ онъ не былъ такъ забавенъ, какъ въ танцахъ. Тутъ обыкновенно всѣ гости умирали со смѣха:

Смѣяться, право, не грѣшно,

Надъ тѣмъ, что кажется смѣшно.

"Онъ былъ всегдашнимъ предметомъ нашихъ насмѣшекъ; такъ, что наконецъ Ольга не могла на него смотрѣть равнодушно, -- и даже, когда случалось намъ задуматься: то довольно было одного только имени Ивова, чтобы развеселить насъ.

------

"Однажды, зашелъ я къ пріятелю моему Холмскому. У него нашелъ я нѣсколько Офицеровъ. Ихъ жаркій споръ оглушилъ меня. Казалось, они не примѣтили моего прихода. Любя Ольгу, я сдѣлался очень скроменъ и ненавидя вспыльчивые споры, отошелъ въ сторону. Громче всѣхъ слышенъ былъ голосъ карикатурнаго Поручика. Насилу понялъ я, что Говорили объ Ольгѣ. Ивовъ рѣшительно охуждалъ ея поведеніе, и поносилъ ее оскорбительными словами.

-- Поручикъ!-- сказалъ я, подошедъ къ нему, прошу удостовѣришь меня въ истинѣ словъ вашихъ.--

"А вамъ какое дѣло?" отвѣчалъ онъ. "Да, забылъ," продолжалъ онъ съ насмѣшкою, "вы мужъ ... другъ... съ родни, хотѣлъ я сказать, этой смиренницѣ."

-- Не надобно быть ни мужемъ, ни братомъ добродѣтельной женщины, чтобы вступиться за честь ея. Теперь поздно отыгрываться словами. При собраніи этихъ благородныхъ людей требую удовлетворенія!-- Объявляю, что ты клеветникъ!-- --

"Ивову не оставалось выбора. Хотя онъ душевно чувствовалъ справедливость словъ моихъ, но честь мундира, званіе Офицера и униженная гордость въ присутствіи товарищей, заставили его поднять, брошенную ему мною перчатку. Тогда же назначено время и мѣсто поединка. Еще недавно, случалось въ годъ по двадцати дуэлей; нынѣ въ пять лѣтъ, едва ли слышно объ одной. Прежде, за каждую бездѣлку, выдутъ на сабляхъ, оцарапаютъ пальчикъ, запьютъ Шампанскимъ и въ тотъ же еще вечерѣ, и раненый герой съ подвязанною ручкою, и противникъ его явятся на балъ, чтобы пожать лавры и получить похвалу красавицъ. Теперь стрѣляются въ трехъ шагахъ и только за самыя важныя оскорбленія. Это заставляетъ надѣяться, что дуэли скоро и совсѣмъ прекратятся.

"Поручикѣ былъ дерзкаго нрава. Съ чувствами нискими, онъ самъ искалъ прежде въ Ольгѣ; но оскорбленный ея равнодушіемъ, началъ ее злословишь и выводишь худыя заключенія изъ свободнаго ея обращенія.

"Въ обыкновенный часѣ я поѣхалъ къ Менскимъ, и хотя старался казаться веселымъ, хотя мысленно увѣрялъ себя, что избавить свѣтъ отъ подлеца, а Гвардію отъ карикатуры, есть дѣло полезное, что сладко и прекрасно потерять жизнь за честь любезной и отмстить клеветнику; но совѣсть не хотѣла молчать -- и Менская замѣтила, что я въ этотъ вечеръ былъ не въ своей тарелкѣ.

"На другой день въ 5 часовъ утра, я былъ уже на условленномъ мѣстѣ за Новой Деревнею. Соперникъ мой пріѣхалъ нѣсколько минутъ прежде. Мы поклонились другъ другу холодно. Ивовъ, по привычкѣ, посмотрѣлъ на меня въ лорнетъ. Секунданты хотѣли было примирить насъ; но что могутъ совѣты благоразумія, тамъ, гдѣ дѣйствуютъ сильныя страсти? Поставленъ барьеръ, отмѣряно 10 шаговъ; пистолеты при насъ заряжены, поданы каждому изъ насъ своимъ секундантомъ... махнули бѣлымъ платкомъ... раздались выстрѣлы... пуля съ визгомъ сорвала правый эполетъ мой, противникъ упалъ замертво.-- Онъ отнесенъ въ ближній постоялый дворъ. Тамъ уже находился знаменитый Операторъ нашъ N. N.

"Еще я не возвратился домой, какъ стоустая молва разнесла вѣсть о нашей дуэли по всему Петербургу. Въ тотъ же день Плацъ Адъютантъ отвезъ меня къ Коменданту, а на другой день, Петропавловская крѣпость сдѣлалась моимъ жилищемъ.

"Тѣснота, сумракъ, одиночество, унылый звукѣ часовыхъ курантовъ, всегдашняя бесѣда съ крысами, даже будущая участь моя, не столько меня тревожили, какъ невѣдѣніе, въ которомъ оставался я нѣсколько дней о томѣ: живъ, или умеръ мой соперникъ? Прелестный образъ Менской былъ неразлучный сопутникъ мой, и мысль, что я страдаю за честь любезной, нѣсколько меня успокоивала. Однако же, я съ нетерпѣніемъ ожидалъ приговора Военнаго Суда, потому, что продолжительное однообразіе мнѣ очень наскучило.

"Я прострѣлилъ Ивова навылетъ; рана была опасна, но не смертельна.

"Это было въ началѣ 1812 года, незабвеннаго для Россіи. Когда ненасытный побѣдами Наполеонъ приводилъ въ исполненіе свои Гигантскіе замыслы противъ нашего Отечества. Громы войны гремѣли все ближе и ближе къ Петербургу. Наши Арміи много претерпѣли; надлежало подкрѣпить ихъ.

"Въ это время, Императоръ АЛЕКСАНДРЪ находился въ Москвѣ. Онъ сказалъ слово Дворянству -- и черезъ двѣ недѣли миліонъ воиновъ стоялъ подъ ружьемъ: плуги перекованы въ копья, а серпы въ сабли. Онъ сказалъ слово Купечеству, -- и серги и ожерелья, и браслеты и покалы, и кубки и груды золота лежали у ногъ Благословеннаго.

"Петербургъ не хотѣлъ уступить Москвѣ въ любви къ Государю; всѣ ополчились: и старый и малый, и ремесленникъ. и Царедворецъ, и Поэтъ и Математикъ. Тогда формировался въ Петербургѣ Безсмертный полкъ,

"Во дни бѣдствій, люди бываютъ снисходительнѣе къ слабостямъ ближнихъ. Я просилъ, чтобъ меня опредѣлили рядовымъ въ этотъ полкъ, желая кровію загладить мое преступленіе. Много помогло мнѣ въ этомъ случаѣ то, что Ивовъ самъ былъ зачинщикомъ ссоры, и что поступокъ его признанъ безчестнымъ. Черезъ мѣсяцъ, я сидѣлъ на лихомъ Горскомъ конѣ, въ рядахъ храбрыхъ, простымъ солдатомъ; по готовый драться съ самимъ чортомъ. Надобно вамъ сказать, что и самъ я тогда былъ похожъ на мертвеца изъ баллады. Тутъ въ первый разъ узналъ я настоящую цѣну свободы и свѣта. Я всѣмъ кланялся, всему радовался, всѣмъ утѣшался.

-----

"Только недѣлю оставалось мнѣ прожить въ Петербургѣ. Блѣдный, худой, въ медвѣжьей шапкѣ, опоясанный саблею съ кожанымъ темлякомъ, заѣхалъ я проститься съ Менскями, Они ужаснулись моей страшной наружности и приняли со слезами благодарности. Дружески укоряли, что я подвергалъ жизнь опасности за пустыя слова невѣжды. Ольга была неутѣшна, бранила Ивова, и клялась, никогда съ нимъ не встрѣчаться.

"Незнакомецъ", позволь мнѣ умолчать о послѣднемъ прощаніи, о клятвахъ и слезахъ Ольги, уже я былъ въ Гатчинѣ, а пламенный поцѣлуй еще горѣлъ на щекѣ моей.

-----

"Въ глубокой горести, шелъ я походомъ. Не сабли и пули, но милая занимала всѣ мои мысли. Какъ теперь помню, что 27-го Сентября соединились мы съ побѣдоносною Арміею Графа Витгенштейна. 28-го Сентября сей знаменитый Полководецъ дѣлалъ смотръ С. Петербургскому Ополченію. Ревущее, безпрерывное: ура! встрѣтило и проводило сего Генерала, 29-го Сентября, я стоялъ уже на аван-постахъ. Я дрался, какъ разъяренный тигрѣ. Французамъ отмщалъ я не только за раззореніе Отечества, за грабежѣ и пожары, но и за разлуку свою съ Менскою, и даже за несчастную свою дуэль съ Ивовымъ. Нашъ полкъ прикомандированъ былъ къ Мишавскому Драгунскому, подъ начальство храброму какъ шпага, Полковнику Л.....у,-- За первое авангардное дѣло подѣ мѣстечкомъ Юревичами, произведенъ я былъ въ унтеръ офицеры, получилъ знакѣ отличія Св. Георгія и пять сабельныхъ знаковъ на лѣвой рукѣ. Подъ Полоцкимъ пожалованъ я въ Офицеры и переведенъ въ Сводный Кирасирскій полкъ; имъ командовалъ тогда Полковникъ Конной Гвардіи П.....ъ, знакомецъ мой и землякъ. Всего легче отличиться храбростію человѣку, которому нечего терять, а найти все можно. Армія усиленными переходами шла впередъ на соединеніе съ Арміею Адмирала Чичагова. Не прошло недѣли послѣ взятія Полоцка, какъ меня вызвали въ главную квартиру, дали сотню Гусаръ, да двѣ сотни Донцовъ -- и отправили отыскивать Армію Чичагова. Я сдѣлался предводителемъ отдѣльнаго отряда, мнѣ дано важное порученіе. Надлежало перейти большую дорогу, изъ Смоленска въ Вильну; по ней отступала большая Наполеонова Армія. Мнѣ удалось это исполнить счастливо: дорогою я отбилъ множество Русскихъ плѣнныхъ, пушки, знамена -- и черезъ двѣ недѣли подалъ лично Адмиралу Чичагову депеши Графа Витгенштейна.

"Но я заболтался. Кончу въ двухъ словахъ. Въ Штабъ Офицерскихъ эполетахъ, съ Георгіевскимъ Крестомъ и девятью легкими ранами вступилъ я въ Парижъ.

-----

"Тоска по милой, не рѣдко посѣщала меня на бивакахъ. Тогда, какъ товарищи пили за здоровье непріятеля некупленное вино, я завернувшись въ шинель, сидѣлъ одинъ и думалъ объ Ольгѣ. Этотъ портретъ, два, три письма, полученныя отъ Менскихъ, облегчили мою горесть; а побѣда подъ Лейпцигомъ и переходъ черезъ Рейнъ, все болѣе и болѣе питали надежду на скорое возвращеніе къ милой.

"Парижскій воздухъ былъ для меня душенъ. Я скучалъ тамошними веселіями; просилъ и получилъ безсрочный отпускѣ и полетѣлъ въ Отечество.

------

"Въѣхавъ въ Москву, я долго бродилъ по обгорѣлой Столицѣ, которая уже понемногу обстроивалась. Запертыя Церкви, трубы обгорѣлыхъ домовъ, на всякомъ шагу показывали грабительство и нечестіе французовъ. А сколько невинной крови тутъ пролито, думалъ я, не такъ поступали русскіе въ Парижѣ. Они не отмщали тамъ за смерть своихъ; не разграбляли селъ, не зажигали деревенскихъ хижинъ, не ругались надъ Святынею. Руки ихъ не дымятся кровію. А насъ честятъ именемъ Азіатскихъ варваровъ, Татаръ, называютъ Сѣверными медвѣдями. Не уже ли злые французы лучше? Въ сихъ размышленіяхъ проходилъ я мимо успенскаго Собора, какъ услышалъ шаги, догоняющаго меня человѣка; я оглянулся и въ минуту былъ въ объятіяхъ Холмскаго. Надинъ! Холмскій! "Ты ли это?" "Другъ мой!" и дружескій поцѣлуй прервалъ наши восклицанія.

"Давно, ли изъ Петербурга?"

"-- Съ годъ! отвѣчалъ Холмскій."

"Что Ольга Ивановна? здорова ли она? что Петръ Сергѣевичъ? Какъ они поживаютъ?

-- Эсперъ! я завидую твоему счастію, отвѣчалъ онъ, прекрасная награда ожидаетъ тебя въ Петербургѣ. Менскій умеръ.--

"Менскій умеръ! возможно ли!"

-- Да, мой другъ; еще прошлаго года онъ простудился и нервическая горячка въ двѣ недѣли свела его въ могилу." "Жаль, что нѣтъ теперь Надина," говорилъ онъ Ольгѣ передъ смертью, онъ не имѣлъ силъ продолжать и скончался.--

"Эти слова произвели на меня сильное впечатлѣніе; я почувствовалъ всю важность этой невозвратной потери. Въ немъ лишился я лучшаго друга и наставника. Имѣя проницательный и образованный умъ, Менскій здраво судилъ о всѣхъ предметахъ, и сужденія свои умѣлъ украшать еще болѣе любезностію; я всегда слушалъ его съ удовольствіемъ, и проведя съ нимъ вечеръ -- возвращался домой лучшимъ, готовѣе всѣхъ жертвовать для пользы человѣчества, такъ сказать, самоотверженнѣе. Благородныя поступки его были отблескомъ его прекраснаго сердца. А сколько радости, сколько очаровательныхъ минутѣ доставилъ. онъ мнѣ своимъ великодушіемъ!-- можетъ быть, что другаго, это извѣстіе обрадовало бы, но меня до глубины души опечалило. Хотя Ольга и была свободна, но я былъ счастливъ и при жизни ея мужа. Не я ли былъ единственнымъ предметомъ ея мыслей? не я ли слышалъ ея признаніе и сгоралъ отъ пламенныхъ поцѣлуевъ? я наслаждался нѣжнѣйшими цвѣтами невинной страсти, и мнѣ никогда не приходило на мысль употребить во зло ихъ довѣренность.-- Моя любовь походила на какое-то обожаніе; я съ досадою отталкивалъ мысль обладать ею; она казалась мнѣ слишкомъ земляною, недостойною божества моего.

"Долго оплакивалъ я смерть добродѣтельнаго Менскаго, не смѣлъ ѣхать въ Петербургѣ и явиться къ Ольгѣ. Наконецъ, страсть взяла верхъ. Мысль, что Ольга свободна, пріятнѣе отзывалась въ моемъ сердцѣ. Я началъ строить воздушные замки, и въ прелестныхъ мечтаніяхъ, очутился у Петербургскаго шлагбаума.

"Я выпрыгнулъ изъ коляски у Казанскаго моста, велѣлъ ѣхать къ Демушу, а самъ побрелъ пѣшкомъ въ Казанскій Соборъ принесть благодареніе Всевышнему за спасеніе жизни, которую тысячу разъ подвергалъ, казалось, неизбѣжной опасности.

"Отслужа молебенъ, беру извощика, и скачу въ домъ къ Менской. Пріѣзжаю, вхожу въ переднюю -- спрашиваю Ольгу -- "Ее нѣтъ дома" -- отвѣчаетъ слуга, "а не прикажете ли доложить объ Васъ Барину?" -- "Какому Барину?" -- "Николаю Петровичу, сударь, Ивову" -- "Ивову! этой каррикатурѣ! Я не къ нему, я пріѣхалъ къ Ольгѣ Ивановнѣ Менской" -- "Я вамъ докладывалъ, сударь, что Барыни нѣтъ дома, она лишь только изволила уѣхать къ тетушкѣ." -- "Да скажи пожалуй, продолжалъ я, не понимая словъ его, какимъ образомъ попался къ вамъ Ивовъ-- эта каррикатура....."

"Очень простымъ, сударь. Баринъ изволилъ жениться на Барынѣ и живутъ вмѣстѣ. Вотъ только недѣля, какъ они отпировали свадьбу. То-то, сударь -- было весело!?" -- Я стоялъ, какъ окаменѣлый -- "Прикажите доложить Барину? онъ изволитъ отдыхать теперь въ диванной; Николай Петровичъ будетъ очень радъ" -- "Провались ты съ своимъ бариномъ" -- вскричалъ я въ бѣшенствѣ, хлопнулъ дверью и безъ памяти побѣжалъ, куда глаза глядѣли.

"Не помню, какъ я возвратился домой. Въ первыя минуты пробужденія, ужасное бѣшенство овладѣло мною. Я занемогъ горячкою, въ жару хотѣлъ бѣжать къ Ольгѣ, и однимъ ударомъ поразить ее и мужа -- но мстить измѣнницѣ, я почелъ для себя подлымъ и отмстилъ ей -- презрѣніемъ.--

"Измѣна Ольги, приводила всю кровь мою въ движеніе и усиливала болѣзнь, уже я былъ на краю могилы, но искуство Врачей возвратило мнѣ жизнь для мученій.--

"Во время болѣзни, посѣщали меня родные и друзья. Волею и неволею узналъ я, что Ивовъ во время отечественной войны оставшись въ Петербургѣ, готовилъ мнѣ сіе ужасное мщеніе, и всѣми нискими происками, снова началъ искать благоволенія Ольги. До смерти Менскаго они не имѣли никакого успѣха, но кончина сего добродѣтельнаго человѣка, придала злодѣю новыя силы, и открыла болѣе способовъ къ исполненію его коварнаго плана. Золото, лесть, обманы, все, что-только свойственно коварному мщенію ниской души, Ивовъ расточалъ въ изобиліи для достиженія своей цѣли.-- Съ помощію преданныхъ ему нискихъ людей, онъ распустилъ слухъ, что я обрученъ съ дѣвицею Ревеловою, и по возвращеніи въ Москву, буду торжествовать свою свадьбу.

"Ольга, увѣренная въ благородствѣ моихъ поступковъ, сперва не внимала пустымъ слухамъ. Поручикѣ удалялся ее, молчалъ, и сею хитростію много способствовалъ своимъ намѣреніямъ.--

"Не буду говорить тебѣ о всѣхъ подлыхъ средствахъ, какія употреблялъ онъ для достиженія своей цѣли. Модныя торговки показывали Ольгѣ прекрасныя наряды, которые, будто бы по моему заказу, скоро отправлены будутъ въ Москву къ моей невѣстѣ. Самый поединокъ, онъ умѣлъ обратить въ свою пользу, утверждая, что я насмѣхался надъ ея любовію, что жестокая боль раны ему пріятна, ибо, ежеминутно напоминаетъ ему тотъ счастливый день, когда онъ имѣлъ случай вступишься за ея честь, что онъ нарочно далъ промахъ, ибо видѣлъ, что я ей пріятенъ, и не хотѣлъ лишить ее сего удовольствія, хотя и очень чувствовалъ, что я недостоинъ былъ ея любви. Черезъ нѣсколько времени, Менская получила черезъ почту свой портретъ, подобный этому, который она мнѣ подарила.

"Между тѣмъ, обстоятельства заставили его спѣшить, мы возвращались изъ Парижа. Лихорадка, посѣтившая меня въ Москвѣ, заставила двумя недѣлями позже пріѣхать въ Петербургѣ. Я не писалъ къ Менской, ибо неожиданностію хотѣлъ еще болѣе увеличить прелесть свиданія. Всѣмъ этимъ, Ивовъ умѣлъ воспользоваться.

"Отъ нашествія непріятеля разорился отецъ Ольги и вошелъ въ долги. Ивовъ перекупилъ векселя и чрезъ своихъ соучастниковъ потребовалъ скорой уплаты. Старикъ находился въ крайнемъ положеніи; тюремныя двери готовы были опозорить его сѣдые волосы. Ивовъ, уничтоживъ векселя, искусно увѣдомилъ о семъ Ольгу чрезъ друзей своихъ, отрекаясь самъ отъ сего великодушнаго дѣла. И въ то время, когда Менекая была тронута его мнимымъ великодушіемъ и вѣрною любовію, Ивовъ предложивъ ей руку, умолялъ ее въ жалостныхъ выраженіяхъ не погубить его, и она -- могла согласиться.

"Легковѣрная! Она могла сомнѣваться въ моей вѣрности и повѣрить обманчивымъ словамъ нискаго человѣка.

-----

"Съ тѣхъ порѣ, я не могу равнодушно смотрѣть на женщинъ. Мнѣ кажется, что всѣ они дышатъ измѣною, что они готовы попрать священнѣйшія клятвы, обмануть благороднаго мущину и выйти за мужъ за подобную каррикатуру.

"Еще мѣсяцѣ пробылъ я въ Петербургѣ, взялъ отставку, и распрощался со всѣми веселіями юной жизни, которыя не надолго озарили меня своимъ мишурнымъ блескомъ. Величественное зданіе моихъ мечтаній, обрушилось въ минуту, какъ дымъ разсѣянный порывомъ вѣтра -- и вотъ уже пятый годъ живу здѣсь пустынникомъ. Иногда въ грустныя минуты, взглянувъ на портретъ, прошедшее возобновляется въ моей памяти и прогоняетъ тоску. Воспоминаніе услаждаетъ мою участь, и -- прельщенный наслажденіями пролетѣвшей счастливой любви, нерѣдко произношу здѣсь въ восторгѣ имя измѣнницы."--

"Свѣча догорѣла. Пожелавъ пустыннику спокойной ночи, я скоро заснулъ крѣпкимъ сномъ. И на другой день съ восходомъ солнца мы разстались.

-----

Возвратившись въ Петербургъ, въ разсѣяніи шумнаго свѣта, я позабылъ моего пустынника. Однажды, гуляя на Крестовскомъ, я зашелъ отдохнуть въ желтую бесѣдку, и жалкая участь его возобновилась въ моей памяти. Между многими надписями, я началъ искать слова, написанныя имъ въ упоеніи счастливой любви. Съ большимъ трудомъ нашелъ я одно только слово: Эсперъ..., а прочія стерты были рукою времени. "Ты одинъ только" -- подумалъ я, "остался твердъ въ своихъ словахъ; и Ольга и счастіе давно тебя забыли, и какъ бы подкупили время скорѣе стереть свои имена." --

В. Владиславлевъ.

"Славянинъ", No XLVIII8/, 1827