Ядринцев Николай Михайлович - Солидный обыватель и солидный читатель

СОЛИДНЫЙ ОБЫВАТЕЛЬ И СОЛИДНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ.

(Фельетонъ).

Недавно одинъ изъ даровитѣйшихъ русскихъ писателей вздумалъ сдѣлать характеристику читателя. Онъ раздѣлилъ читателя на три разряда: во-первыхъ, отмѣчается "читатель-ненавистникъ", самый мрачный типъ, недружелюбный печати и озлобленный ею. Мы отмѣтили его въ особой характеристикѣ; затѣмъ онъ указываетъ вторую категорію читателя "солиднаго", типъ весьма близкій къ первому, но въ другомъ родѣ. Повидимому, это человѣкъ грамотный, но безъ всякой нравственной устойчивости. Это переметная сума, человѣкъ вѣянія времени, на него нельзя положиться, сегодня онъ за литературу, завтра противъ нея. Вотъ какъ рисуется этотъ читатель подъ мѣткимъ перомъ сатирика.

"Читатель этой категоріи слѣдуетъ непосредственно за читателемъ-ненавистникомъ,-- говоритъ русскій сатирикъ.-- Они связаны узами общежитія, хлѣбосольства и называютъ другъ друга кумовьями. Въ нравственномъ смыслѣ онъ безразличенъ и потому не можетъ идти въ сравненіе съ читателемъ-ненавистникомъ; но въ практическомъ отношеніи онъ почти столь же вреденъ, какъ и послѣдній. Это -- оплотъ, на который попреимуществу опирается ненавистничество; это всегда -- готовое и послушное воинство, въ которомъ послѣднее почерпаетъ свою силу, и притомъ воинство, очень пристально прислушивающееся къ малѣйшимъ общественнымъ шорохамъ и способное выдѣлить изъ себя перебѣжчика". Далѣе онъ такъ характеризуетъ перемѣны, совершающіяся съ этимъ обывателемъ:

"Тѣмъ не менѣе, въ эпохи, когда въ обществѣ чувствуется оживленіе, солидный читатель ощущаетъ потребность вникать. Не ограничивается одними мелкими извѣстіями, но прочитываетъ передовыя статьи и корреспонденціи, въ особенности послѣднія. Но такъ какъ оживленіе бываетъ въ томъ или другомъ смыслѣ, то онъ вникаетъ всяко: и въ томъ, и въ другомъ смыслѣ. Тѣмъ не менѣе, приступая къ процессу вниканія безъ подготовки, онъ нѣкоторое время бываетъ слегка ошеломленъ. Все ему кажется новымъ: и необычность пріемовъ, и содержаніе читаемаго. Въ льготное время провинціальныя корреспонденціи приводятъ его почти въ восторженное состояніе. Прочитавши въ газетахъ письмо изъ города, на трехъ китахъ стоящаго, что тамошній исправникъ небрежетъ исполненіемъ возложенныхъ на него закономъ обязанностей, онъ восклицаетъ: "Вотъ такъ ошпарили! До новыхъ вѣниковъ не забудетъ! Айда молодцы!" И непремѣнно разскажетъ о прочитанномъ вечеромъ между двумя карточными сдачами, въ доказательство, что и онъ не чуждъ гласности.

"Но, когда въ воздухѣ насчетъ гласности чувствуется похолоднѣе, онъ, прочитавши подобное же обличеніе, случай но прорвавшееся въ газету, уже относится къ нему довольно угрюмо.-- "Ну, братъ, распѣлся!-- обращается онъ мысленно къ неосторожному корреспонденту.-- Коли такъ будешь продолжать, то тутъ тебѣ и капутъ!" -- И на другой или на третій день, убѣдившись, что слова его были вѣщими ("капутъ" совершился), не преминетъ похвалиться передъ прочими солидными читателями: -- "Представьте себѣ! Я вѣдь точно чуялъ. Еще вчера читаю газету и говорю: ну, этому молодцу не сдобровать! Такъ и случилось".

Не правда ли, сколько здѣсь мѣткаго подсмотрѣннаго въ жизни? Не видали ли, не узнаете ли вы здѣсь ту общественную перемѣну настроенія, которая постоянно совершается. Немудрено этого солиднаго обывателя замѣтить и въ сибирской средѣ. Это типъ практическаго человѣка себѣ-на-умѣ, типъ самодовольнаго обывателя, который умѣлъ устроить свою собственную жизнь, пріобрѣсти капиталъ, занять положеніе и который смотритъ свысока на всякое служеніе идеѣ, на всякое нравственное стремленіе съ улыбочкой. Ему недоступны рыцарскія чувства, онъ не пойметъ никакихъ идеальныхъ стремленій, ибо у него у самого нѣтъ ихъ. Жизнь этого человѣка -- разсчетъ личный, и никакого общественнаго, гражданскаго дѣла въ обществѣ онъ не признаетъ. Выдвинувшійся изъ приказчиковъ, изъ торгашей, изъ мелкихъ приказныхъ и достигшій солиднаго положенія, дружащійся съ богатыми и сильными, онъ мѣряетъ все только собственнымъ успѣхомъ и цѣнитъ свою собственную мудрость, вынесенную изъ лавочки житейскаго опыта. По узнаешь ли ты здѣсь, читатель, знакомаго Кондрата или Кадыка, о которомъ мы такъ часто говорили? Кондратъ и Кадыкъ -- это столбъ общества, который по первой гильдіи очень цѣнитъ себя, но которому все равно, существуетъ ли литература, или нѣтъ. Совершаются ли съ ней какія превратности, погибаетъ ли она, падаетъ ли, или возвышается,-- онъ хладнокровенъ: вѣдь это мошны его не касается. Кондратъ -- это тотъ толстошкурый, мягкотѣлый и деревянный солидный человѣкъ, которому до духовной жизни другихъ людей нѣтъ дѣла. Онъ смотритъ на литера туру какъ на забаву и готовъ похихикать, когда "потѣшное" пишутъ на счетъ его соперника, но тотчасъ же окрысится и покажетъ зубы, когда она коснется его собственныхъ проказъ и дѣяній. "Какое ты такое имѣешь полное право, коли я теперь съ капиталомъ и за свои деньги"... начинаетъ онъ нести свою нескладную ахинею. Жизненнаго значенія литературы Кондратъ не знаетъ. Онъ будетъ торжествовать всякое несчастіе писателя, потому что это только докажетъ ему, что писатель не шелъ тою практическою дорогою, какою шелъ Кондратъ. Допустить существованіе литературы онъ можетъ только, присвоивъ ей функцію торговли, барыша. Отъ этого ему по вкусу только литература торгашеская. Отъ него трудно требовать поклоненія литературѣ, уваженія печатному слову, потому что гдѣ же ему было выучиться этому? Развѣ онъ читалъ исторію человѣчества, развѣ слышалъ, что были у народовъ великія имена, святыя тѣни? Развѣ онъ пойметъ, что писатель выливалъ свою душу, страдалъ за него, что онъ тратилъ дорогіе соки своего сердца? Онъ будетъ всегда только смотрѣть на писателя, какъ на человѣка, который получаетъ съ него подписную на газету сумму. На то онъ Кондратъ!

Какъ злорадствуетъ солидный человѣкъ всякому бѣдняку, сопоставляя съ нимъ свое матеріальное благосостояніе, такъ же будетъ злорадствовать онъ и надъ писателемъ; въ минуту его печальной годины и истощенному матеріальной нуждой, онъ скажетъ съ усмѣшкой: "Что, братъ, безъ денегъ-то жить худо, да -- а!"

Но не нужно забывать, что этотъ солидный человѣкъ, вышедшій изъ самаго плохаго горнила жизни, такой же негодный общественный человѣкъ. Въ домѣ у себя онъ самодуръ, ненадеженъ онъ и въ личныхъ сношеніяхъ. Онъ не стѣснится устроить своему брату банкротство, обманетъ его и не будетъ это считать дурнымъ дѣломъ. Сегодня онъ ухаживаетъ, дѣлаетъ обѣды и угощаетъ закуской сильнаго и нужнаго человѣка, завтра съ перемѣной, съ отъѣздомъ этого лица, съ утратой вліянія, онъ скажетъ: "Жена, убери этотъ патретъ, смѣнился!" Словомъ этотъ человѣкъ и въ жизни продастъ всякаго,-- что же удивляться его враждѣ, предательству и равнодушію къ литературѣ? Какая бы она ни была, онъ не различитъ ея даже запаха. И дѣйствительно, носъ, который можетъ ощущать всевозможные запахи рыбьяго рынка и благоуханія въ мясномъ ряду разложившагося товара,-- носъ, готовый приближать къ себѣ тухлый кусокъ, выдавая его за "первѣющій сортъ", можетъ ли имѣть обоняніе въ литературѣ? Таковъ солидный обыватель. Можетъ ли изъ него выйдти настоящій читатель, цѣнитель литературы? Но гдѣ же тогда настоящій-то читатель?!...

Добродушный Сибирякъ.

"Восточное Обозрѣніе", No 22, 1887