Книговод

Фланкер

Эмар Гюстав


Густав Эмар

Фланкер

L'Éclaireur (1859)

ГЛАВА I. Хитрость

   Это произошло в конце мая 1855 года в одной из отдаленнейших местностей неизмеримых западных прерий, неподалеку от реки Колорадо-дель-Норте, которую индейцы тех мест называют на своем фантастическом языке Бесконечной рекой с золотыми волнами.
   Наступила глубокая ночь. Луна, просвечивая сквозь густые ветви деревьев, слабо освещала неприветливый, суровый пейзаж. В воздухе не было заметно ни малейшего дуновения. В прериях царило мертвое молчание, изредка прерываемое отрывистым воем волков, подстерегающих добычу, или мяуканьем пантеры и ягуара на водопое.
   В ночное время обширные американские саванны, в которых человеческий шум не нарушает величия ночи, обретают потрясающее великолепие, которое волнует сердце человека без его ведома и против его воли; в душу его проникает религиозное благоговение.
   Внезапно густые ветви одного из кустарников осторожно раздвинулись, и из них выглянула голова человека, глаза которого горели, словно у хищного зверя, и с беспокойством оглядывали окрестности. Оставаясь совершенно неподвижным в продолжение нескольких секунд, человек, о котором мы говорим, выскочил наконец из скрывавших его кустов.
   Хотя загорелое лицо незнакомца приняло почти кирпичный оттенок, но по его охотничьему костюму и в особенности по его длинным светло-русым волосам и по смелым, откровенным и выразительным чертам лица легко было узнать в этом человеке одного из тех отважных канадских охотников, достойное поколение которых постепенно вымирает и скоро совершенно исчезнет с лица земли.
   Он сделал несколько шагов вперед, держа ружье наготове, с пальцем на спуске, тщательно всматриваясь в чащу кустов, окружавших его; после этого, вероятно успокоенный молчанием и тишиной, царившими вокруг, он остановился, поставил ружье прикладом на землю, слегка наклонился вперед и свистнул соловьем.
   Едва вдали замер последний отголосок соловьиной трели, как из тех же кустов, из которых вышел охотник, появился второй человек. Это был индеец. Он подошел к канадцу и, помолчав несколько секунд, спросил его со спокойствием, скрывавшим, однако, тайное волнение:
   -- Ну что?
   -- Все спокойно, -- ответил охотник. -- Дикая Роза может прийти.
   Индеец покачал головой.
   -- С самого восхода луны Летучий Орел расстался с Дикой Розой. Он не знает, где она находится в настоящую минуту.
   Благосклонная улыбка появилась на губах охотника.
   -- Дикая Роза сочувствует моему брату, -- мягко произнес он. -- Птичка, которая поет в глубине ее сердца, должна была привести ее по следам вождя. Разве Летучий Орел забыл клик, каким он вызывал ее в своем селении?
   -- Вождь ничего не забыл.
   -- Тогда пусть вождь кликнет ее тем же голосом.
   Индеец не заставил повторять приглашения. Едва в воздухе пронесся его крик, как в ту же секунду в кустах послышался шорох и молодая индианка подбежала к воину, словно испуганная лань. При виде девушки глаза вождя радостно сверкнули, но тотчас, затаив свою радость, он холодно сказал ей:
   -- Без сомнения, сестра моя устала, но теперь ей не угрожает никакая опасность. Она может идти спать. Воины будут охранять ее.
   -- Дикая Роза -- дочь команча, -- ответила индианка застенчиво, -- сердце ее сильно. Она послушается Летучего Орла. Она знает, что под покровительством такого могущественного вождя ей не грозит никакая опасность.
   Индеец посмотрел на девушку с невыразимой нежностью, но тотчас же лицо его приняло обычное бесстрастное выражение краснокожих.
   -- Воины будут совещаться, пусть сестра идет спать, -- твердо произнес он.
   Молодая женщина ничего не возразила. Почтительно поклонившись обоим воинам, она отошла от них на несколько шагов, опустилась на густую траву, закрыла глаза и тотчас заснула -- или сделала вид, что спит.
   Канадец с улыбкой наблюдал за разговором индейцев, одобрительно кивая головой.
   Вождь, погрузившись в размышления, стоял несколько минут молча, устремив глаза с необычайным выражением на спящую девушку. Наконец он несколько раз провел рукой по лбу, как бы отгоняя мрачные мысли, туманящие его рассудок, и обратился к охотнику:
   -- Мой брат бледнолицый должен отдохнуть. Вождь будет караулить, -- сказал он.
   -- Волки перестали выть, луна пропала, белая полоса появилась на горизонте, -- ответил канадец, -- скоро настанет день. Сон далек от моих глаз, лучше я поговорю с вождем.
   Индеец молча кивнул головой. Опустив ружье на землю, он набрал сухих веток и положил их возле спящей индианки. Канадец сложил из них костер и зажег его. Скоро огонь охватил хворост со всех сторон; пламя кровавым светом озарило ближние кусты. Тогда оба собеседника уселись перед огнем, набили свои трубки и принялись курить, молча, с той важностью, с какой индейцы при любых обстоятельствах приступают к этому занятию.
   Воспользуемся их отдыхом и познакомим читателей с этими тремя личностями, которым предназначено играть важную роль в нашем рассказе.
   Канадцу казалось около пятидесяти пяти лет. Это был длинный, высотой в шесть английских футов [фут -- английская мера длины, равная приблизительно 30,5 см.], очень худощавый человек, сильный, мускулистый, каким и подобает быть лесному жителю, чье тяжкое ремесло требует чрезвычайной крепости и смелости. Как и все его соотечественники, канадец представлял собой тип истинного нормандца: широкий лоб, серые лукавые глаза, горбатый нос, большой рот с великолепными зубами; густые русые волосы, слегка серебрившиеся и ниспадавшие густыми прядями из-под выдровой шапки, придавали ему честный и открытый вид и располагали к нему с первого взгляда. Имя этого достойного великана было Бонье, но в пустыне он был известен под прозвищем Верный Прицел -- прозвищем, вполне оправдываемым верностью его глаза и умением выслеживать логовища хищных зверей. Он родился в окрестностях Монреаля и в молодости был привезен в огромные леса Верхней Канады. Жизнь в прериях ему так понравилась, что он отказался от жизни в городах и в продолжение сорока лет странствовал по обширным пространствам Северной Америки, заходя в города и деревни только для продажи звериных шкур и покупки пороха и пуль.
   Товарищ Верного Прицела, Летучий Орел, был одним из известных вождей племени Белых Бизонов, одного из самых воинственных и могущественных племен команчей, этого неукротимого и свирепого народа, который в своей безмерной гордости величает себя царем прерий, и ни одно из индейских племен не смеет оспаривать у него этот титул.
   Летучий Орел, хотя еще и очень молодой -- ему было всего только двадцать пять лет, -- уже прославился такой неслыханной смелостью и бесстрашием, что одно имя его внушало неодолимый ужас бесчисленным индейским ордам, постоянно бродящим по бескрайним прериям.
   Он был высокого роста, стройный, с тонкими чертами лица; взгляд его черных глаз во время сильного волнения приобретал силу, невольно покоряющую окружающих; движения его были благородны, походка грациозна и величественна.
   Вождь был полностью облачен в костюм воина.
   Этот вид одежды своей особенностью заслуживает подробного описания.
   Чело Летучего Орла венчал головной убор, который имеют право носить одни только заслуженные воины, убившие много врагов; убор этот был сделан из шкуры белого горностая. Из-под него вдоль спины индейца спускалась широкая полоса красного сукна, доходящая до икр, к которой были прикреплены торчащие вверх орлиные перья, белые и черные, идущие с головы до конца сукна. Над правым ухом в волосы был продернут деревянный нож, выкрашенный в красную краску; он напоминал о том ноже, которым индеец убил вождя племени дакота. Над левым ухом он носил пучок желтых совиных перьев. Половина лица вождя была раскрашена красным цветом, а все тело -- бурыми полосами, на руках, от самого плеча, шли двадцать семь желтых полос, означавших число его великих дел. На груди синим цветом была нарисована рука, означавшая, что он часто брал пленников. На шее красовалось великолепное ожерелье из когтей серого медведя; когти, с беловатыми концами, достигали в длину три дюйма[дюйм -- английская мера длины, равная приблизительно 2,5 см.]. Плечи вождя прикрывала длинная бизонья накидка, испещренная разноцветными красками. Вокруг его талии была прикреплена широкая полосатая суконная юбка, из-под которой виднелись узкие кожаные легины [легины -- ноговицы, гамаши], доходившие до колен, и бизоньей кожи мокасины, к которым были привязаны волчьи хвосты, волочившиеся по земле. У пояса с одной стороны висели пороховница, мешок с пулями и нож, с другой -- колчан из шкуры пантеры, наполненный стрелами, и топор. Ружье индейца лежало подле него на земле.
   Этот воин, облаченный в такой необычный костюм, имел зловещий вид, внушающий страх.
   Дикая Роза была очень красивой индианкой, не старше пятнадцати лет, в простом, но изящном и строгом костюме женщин ее племени.
   Давно уже канадец и индеец курили, сидя рядом, не обменявшись ни единым словом. Наконец охотник высыпал пепел из своей трубки на большой палец левой руки и обратился к соседу:
   -- Доволен ли брат мой? -- спросил он.
   -- О-о-а! -- ответил индеец, утвердительно кивая головой. -- Вождь -- друг моего брата.
   -- Хорошо, -- произнес охотник. -- Что теперь будет делать вождь?
   -- Летучий Орел возвратится вместе с Дикой Розой в свое племя, а потом отыщет след апачей. Вождь хочет мстить.
   -- Конечно, вождь, не мне отговаривать вас от ваших замыслов против неприятеля, которого я считаю также и своим врагом, только мне кажется, что вы смотрите на вещи не с той точки зрения.
   -- Что хочет сказать мой бледнолицый брат?
   -- Я хочу сказать, что мы далеко от хижин команчей и что, прежде чем доберемся до них, не раз еще нам придется подраться с нашими врагами, от которых вождь считает себя избавленным несколько преждевременно.
   Индеец презрительно пожал плечами.
   -- Апачи -- старые бабы, болтливые и трусливые, -- сказал он, -- Летучий Орел их презирает.
   -- Может быть! -- возразил охотник, качая головой. -- Однако я советовал бы продолжать наш путь до восхода солнца, чтобы по возможности увеличить расстояние, отделяющее их от нас, а не останавливаться так безрассудно здесь: мы еще очень близки к лагерю наших врагов.
   -- Огненная вода заткнула уши и залепила глаза собакам-аначам. Они спят, растянувшись на земле.
   -- Гм! Я не разделяю этого мнения; напротив, я уверен, что они не спят, а ищут нас.
   В ту же минуту, как будто случай хотел оправдать опасения осторожного охотника, раздался треск нескольких выстрелов и вслед за ними ужасный воинский клич, на который канадец и команч ответили из чащи вызывающим криком; не менее тридцати индейцев с воем подскочили к костру, у которого сидели наши знакомцы, мгновенно пропавшие как по волшебству.
   Апачи остановились с бешеным воем, не зная, в какой стороне искать своих хитрых врагов. Вдруг из середины леса раздались три выстрела, и трое апачей с простреленной грудью рухнули наземь.
   Индейцы с диким воем устремились в ту сторону, откуда раздались выстрелы.
   В ту минуту, как они подходили к опушке, из леса вышел человек, развевая правой рукой в знак мира бизоний плащ. Человек этот был канадец Верный Прицел.
   Апачи в невольном колебании остановились. Канадец, делая вид, что не замечает их смущения, смело шел вперед спокойным, медленным шагом. Узнав его, индейцы со злостью замахали своим оружием и хотели кинуться на него, так они были злы на охотника, но их вождь остановил их повелительным жестом.
   -- Имейте терпение, -- сказал он со зловещей улыбкой. -- От небольшого промедления мы ничего не потеряем.
  

ГЛАВА II. Гость

   В тот же день, с которого начинается наш рассказ, на расстоянии трех километров от того места, где происходило описанное нами событие, на обширной луговине, на опушке огромного девственного леса, прилегавшего к реке Колорадо, с закатом солнца остановился многочисленный караван.
   Караван этот шел с юго-востока, то есть от Мехико; казалось, он был в пути уже давно, судя по расстроенному состоянию одежды, лиц и по изношенной сбруе лошадей и мулов. Бедные животные своим исхудавшим и утомленным видом доказывали, сколько трудов они перенесли. Караван этот состоял из тридцати -- тридцати пяти человек, все в живописной одежде охотников и мексиканских работников, которые по трое или по четверо беспрестанно бродят по западным прериям, исследуя их в самой таинственной глубине для охоты или для открытия золотых россыпей, во множестве в них находящихся.
   Остановившись на ночлег и сойдя с коней, путники привязали их к колу и немедленно принялись устраивать лагерь. Трава была вырыта на довольно большое пространство; тюки с мулов расставили в большой круг таким образом, что составили из них ограду, внутри которой разложили огни. На самой середине лагеря поставили широкую палатку над герметически закрытым паланкином, который везли два мула: один впереди, другой сзади. Когда палатка была готова, мулов отпрягли и, спустив бока палатки, совершенно скрыли поставленный на землю паланкин.
   Этот паланкин был загадкой для всех людей каравана, никто не знал, что в нем заключалось, хотя общее любопытство было сильно возбуждено такой непонятной в той дикой стране таинственностью. Каждый тщательно хранил в глубине души свои мысли, в особенности после того, как во время одного трудного перехода, пользуясь случайным отсутствием начальника каравана, который обычно ни на минуту не отходил от паланкина и наблюдал за ним, словно скупец за своим богатством, один охотник, наклонясь, осторожно приподнял угол полога и, едва окинув беглым взглядом внутренность паланкина, только что опустил его, как вдруг появившийся в ту минуту начальник ударом сабли рассек ему череп, и несчастный упал мертвым к его ногам.
   Тогда, обращаясь к пораженным этим зрелищем людям и мрачно оглядывая их, начальник каравана произнес:
   -- Найдется ли еще один желающий узнать то, что я от всех скрываю?
   Слова эти он произнес с такой злобной насмешкой, что все слышавшие их люди, по большей части бродяги, не знающие ни закона, ни веры и привыкшие шутя преодолевать величайшие опасности, невольно почувствовали дрожь, пробежавшую по их телу. Этого урока было довольно, с тех пор никто не старался узнать тайну капитана.
   Едва последние распоряжения при устройстве лагеря были сделаны, как раздался конский топот и два всадника галопом подъехали к людям.
   -- Вот и капитан! -- сказали друг другу работники.
   Подъехавшие бросили поводья стоявшим поблизости людям и, соскочив с лошадей, быстрым шагом подошли к палатке. Подойдя к ней, человек, идущий впереди, остановился и обратился к своему спутнику:
   -- Кабальеро, -- сказал он ему, -- прошу вас быть нашим дорогим гостем; хотя сами мы и не богаты, но то, что имеем, охотно разделим с вами.
   -- Благодарю, -- ответил с поклоном его спутник, -- я не употреблю во зло ваше гостеприимство; завтра, на рассвете, я думаю, что буду в состоянии продолжать свой путь.
   -- Поступайте как сочтете нужным. Располагайтесь у этого костра, разложенного для меня, а я пока загляну на несколько минут в эту палатку; скоро я выйду к вам, и тогда мы поговорим.
   Гость поклонился и сел у огня рядом с палаткой, в которой скрылся капитан, тщательно опустив за собой полог.
   Человек этот имел выразительные черты лица; его коренастые члены обличали в нем значительную силу; несколько морщин, заметных на его лице, говорили о том, что половина жизни была у него позади, хотя в нем не было заметно ни малейшего признака дряхлости и в его густых черных волосах не светилось ни единого седого волоса. На нем была одежда богатого мексиканского фермера: бархатная куртка, вышитая пестрыми шелковыми нитками, бархатные панталоны, доходившие до колен, мягкие сапоги, шляпа из вигоневой шерсти с золотым галуном и богатым пером, прикрепленным драгоценным бриллиантом; у его правого бока висела сабля, а из-за пояса виднелись два пистолетных дула; на траве подле него лежало американское ружье, великолепно отделанное серебром.
   После того как капитан оставил его одного, он расположился у огня как можно удобнее и украдкой огляделся так подозрительно, что если бы кто из людей каравана заметил этот взгляд, то не оставил бы его без внимания; но все были заняты своими делами, более того, отдаваясь непреложному закону гостеприимства в прериях, никто и не думал наблюдать за гостем, приглашенным к их очагу.
   Наконец после минутного размышления незнакомец встал и подошел к капканщикам, разговаривавшим с большим оживлением и при этом ужасно жестикулировавшим.
   -- Да вот, -- сказал один из них, завидев гостя, -- этот господин одним словом рассудит нас.
   Гость, так ясно вызванный быть судьей, обратился к говорившему.
   -- Что у вас случилось, господа? -- спросил он.
   -- Очень простая вещь, -- ответил капканщик. -- Ваш конь, прекрасное животное, нужно в этом сознаться, сеньор, не хочет мирно жить с нашими конями, он брыкается и скалит на них зубы.
   -- А-а! Это и в самом деле очень простая вещь, -- шутливо заметил другой капканщик, -- тот конь барский, он оскорблен, что его поставили вместе с нашими рабочими лошадками.
   При этом замечании все работники разразились громким хохотом.
   Незнакомец лукаво улыбнулся.
   -- Может быть, и по этой причине, а может, и по другой, -- сказал он кротко. -- Во всяком случае, есть легкий способ разрешить этот спор, способ, к которому я и прибегну.
   -- Ага! -- сказал второй капканщик. -- И какой же это способ?
   -- Вот какой, -- ответил незнакомец тем же спокойным тоном.
   Подойдя к коню, которого с трудом удерживали два работника, он произнес:
   -- Отпустите его!
   -- Как же его отпустить? Да он тут может таких бед натворить!
   -- Отпустите его, я отвечаю за последствия. Потом он обратился к коню:
   -- Лелио! -- сказал он.
   При этом имени конь поднял свою благородную голову, устремил глаза на своего хозяина, затем, сильно рванувшись, повалил державших его работников, которые при общем хохоте покатились по траве, и с радостным ржанием подошел к хозяину и стал тереться головой о его грудь.
   -- Видите, -- сказал незнакомец, лаская доброе животное, -- это совсем не трудно!
   -- Гм! -- сердито проговорил поднявшийся с земли капканщик, потирая ушибленное плечо. -- Это просто какой-то демон, которому я не доверю свою шкуру, как она ни стара и ни жестка теперь.
   -- Не беспокойтесь больше о нем, я займусь им сам, -- сказал гость.
   -- Клянусь святым Доминго, я и так уж доволен тем, что получил. Это благородное животное, но в его теле сидит черт!
   Незнакомец, не отвечая, пожал плечами и возвратился к костру, у которого сидел раньше; следом за ним шел его конь, не выказывая ни малейшего желания возобновить проделки, так удивившей капканщиков. Конь этот, чистых арабских кровей, вероятно, стоил своему владельцу чрезвычайно дорого и поступки его казались странными людям, привыкшим к американским лошадям. Хозяин дал ему овса, поставил его подле себя, после чего снова уселся перед огнем.
   В ту же минуту у входа в палатку показался капитан.
   -- Простите, кабальеро, -- произнес он с любезностью, свойственной всем испано-американцам, -- извиняюсь, что на столько времени покинул вас, но важное дело требовало моего присутствия. Теперь я весь к вашим услугам.
   Гость поклонился.
   -- Напротив, это я должен просить вас принять мои извинения за бесцеремонность, с какой я злоупотребляю вашим гостеприимством.
   -- Ни слова больше об этом, если вы не хотите оскорбить меня.
   Капитан сел подле своего гостя.
   -- Сейчас мы будем обедать, -- сказал он. -- Я могу предложить вам очень скромное кушанье; но в походе -- по-походному, лично я ограничиваюсь куском мяса с красными бобами и индейским перцем.
   -- Это превосходно! Я сделал бы честь этому блюду, если бы чувствовал хоть малейший аппетит; но в настоящую минуту я не в состоянии проглотить ни малейшего кусочка.
   -- А-а! -- протянул капитан, устремляя на гостя недоверчивый взгляд.
   Но он увидел такую ясную физиономию, такую откровенную улыбку, что устыдился своих подозрений, и лицо его, омраченное за секунду до этого, тотчас же прояснилось.
   -- Очень сожалею об этом и прошу у вас позволения обедать одному, так как, в противоположность вам, я буквально умираю от голода.
   -- Я был бы в отчаянии, если бы вы из-за меня еще промедлили.
   -- Доминго! -- крикнул капитан. -- Мой обед!
   Капканщик, которого лошадь незнакомца так сильно ушибла, немедленно появился, немного прихрамывая, неся в деревянной чашке обед своего начальника; несколько маисовых лепешек, которые он держал в руке, довершали этот умеренный, почти монастырский обед.
   Доминго был метис, малый угрюмого вида и с лукавой физиономией. На вид ему казалось около пятидесяти лет, насколько можно судить о возрасте индейца. Доминго сердился на незнакомца за бесцеремонное обращение с ним его коня.
   -- С вашего позволения, -- сказал капитан, разламывая лепешку.
   -- А я закурю сигару, чтобы не оставаться в бездействии, -- ответил гость с приятной улыбкой.
   Капитан вежливо поклонился и принялся за свой ужин с быстротой, которая доказывала продолжительное воздержание. Воспользуемся этим обстоятельством, чтобы познакомить читателя с начальником каравана.
   Дон Мигель Ортега -- имя, под которым он был известен своим товарищам, -- был изящный и красивый молодой человек двадцати шести лет, с бронзовым цветом лица, тонкими чертами, с гордыми блестящими глазами, высокого роста, стройный. Без сомнения, на всем протяжении древних испанских поселений трудно было найти молодого человека лучше его. Однако строгий наблюдатель нашел бы взгляд дона Мигеля слишком уж глубоким, сжатие бровей слишком суровым и улыбку слишком притворной и изменчивой для того, чтобы этот человек за внешней привлекательностью не скрывал испорченную душу и дурные инстинкты.
   Обед охотника, подправляемый большим аппетитом, всегда скор; и этот был быстро окончен.
   -- Вот и конец, -- сказал капитан, вытирая пальцы пучком травы, -- теперь сигару для облегчения пищеварения, и затем я буду иметь честь пожелать вам доброй ночи. Вы, без сомнения, не думаете покинуть нас раньше восхода солнца?
   -- Не могу сказать вам наверняка, это будет зависеть от погоды., какая будет в эту ночь, -- я очень тороплюсь, и вы, кабальеро, знаете, что говорят наши соседи янки: время -- деньги.
   -- Вы лучше меня знаете, что вам следует делать, кабальеро. Позвольте мне пожелать вам доброй ночи и полного успеха в ваших предприятиях. Позвольте еще перед разлукой задать вам один вопрос, на который, понятно, вы можете не отвечать, если найдете его нескромным.
   -- Нескромность со стороны такого совершенного человека, признаюсь, удивила бы меня; я попрошу вас объясниться.
   -- Меня зовут дон Мигель Ортега.
   -- А меня -- дон Стефано Коэчо. Капитан поклонился.
   -- Позволите ли вы и мне в свою очередь предложить вам один вопрос? -- осведомился гость.
   -- Прошу вас.
   -- К чему этот обмен именами?
   -- К тому, что в прериях не мешает уметь отличать врагов от друзей.
   -- Это справедливо. И что же теперь?
   -- Теперь я уверен, что могу вас не считать в числе первых.
   -- Кто знает! -- со смехом возразил дон Стефано. -- Бывают такие странные случайности!
   Обменявшись еще несколькими красноречивыми дружескими заявлениями и рукопожатиями, они расстались. Дон Мигель вошел в палатку, а дон Стефано, протянув ноги к огню, заснул -- или, может быть, только закрыл глаза.
   Час спустя в лагере царило полнейшее спокойствие. Костры едва горели, караульные, опираясь на свои ружья, пребывали в той дремоте, которая еще не сон, но и не бодрствование.
   Вдруг сова, сидевшая, вероятно, в зелени соседнего густого дерева, печально крикнула два раза.
   Дон Стефано мгновенно открыл глаза. Не изменяя положения, он пытливо огляделся и, убедившись, что пистолеты и кинжал у него за поясом, взялся за ружье и в свою очередь крикнул совой. Ему ответил такой же крик.
   Гость уложил на свое место накидку таким образом, чтобы она походила на человеческое тело, приласкал коня и тихо сказал ему что-то, потом лег на землю и ползком, осторожно направился к ограде лагеря, временами останавливаясь, чтобы оглядеться вокруг.
   Все было по-прежнему спокойно. Достигнув ограды лагеря, состоящей из тюков, он выпрямился, перескочил через них, словно тигр, и скрылся в чаще.
   В ту же минуту с земли поднялся другой человек, который также перескочил через тюки и устремился вслед за ним.
   Человек этот был Доминго.
  

ГЛАВА III. Ночная беседа

   По-видимому, дон Стефано Коэчо отлично знал прерии. Стоило ему только очутиться в лесу и, как он полагал, вне всяких наблюдений, как он гордо поднял голову, походка его приобрела уверенность, его глаза мрачно сверкнули, и он скорым шагом направился к группе пальм, засохшие зонтичные листья которых представляли собой ненадежное убежище во время дневного жара от жгучих лучей солнца.
   Однако он не пренебрегал никакими мерами предосторожности: временами он вдруг останавливался, прислушивался к малейшему подозрительному звуку или пытливым взглядом всматривался в глубь леса, потом, успокоенный окружавшей его тишиной, продолжал свой путь тем же скорым шагом, каким вышел из лагеря.
   Доминго шел буквально по его следам, подстерегая каждое его движение с искусством, свойственным метисам, стараясь иметь возможность укрыться при каждом неожиданном повороте преследуемого. Доминго был человек, каких множество на границах; он обладал многими добрыми качествами и многими пороками, и хотя был способен на добрые дела, но легче повиновался дурным инстинктам.
   Он следил за незнакомцем, не давая себе ясного отчета в том, зачем это делает, не зная еще, будет ли он за него или против него, ожидая, чтобы дело разъяснилось и чтобы он мог точно для себя решить, выгоднее ли изменить или исполнить свой долг; старался же он скрыть свое присутствие потому, что надеялся проникнуть в чью-то тайну, тем самым поставив себя в наиболее выгодное положение.
   Таким образом оба человека шли друг за другом около часа, и дон Стефано даже ни на секунду не подозревал, что один из самых ловких негодяев идет по его следам.
   После бесчисленных кругов и поворотов в густой траве дон Стефано подошел к реке Колорадо, которая в этом месте была широка и спокойна, как озеро; по берегам ее рос густой хлопчатник и высокий тополь, корни которых скрывались в воде. Подойдя к берегу, незнакомец остановился, с минуту прислушивался и, наконец, поднеся пальцы ко рту, завыл по-волчьи. Немедленно в тростнике послышался такой же вой, и у берега появилась легкая пирога из березовой коры, управляемая двумя охотниками.
   -- Э-э! Я уже не надеялся встретить вас! -- сказал дон Стефано сдержанным голосом.,
   -- Разве вы не слышали нашего сигнала? -- ответил один из сидевших в лодке.
   -- Как бы я пришел без этого! Только мне кажется, что вы могли бы ближе подойти ко мне.
   -- Это было невозможно.
   Пирога врезалась в песок. Оба человека, находившиеся в ней, легко соскочили на землю и через секунду подошли к дону Стефано. Оба были в одежде и в полном вооружении охотников.
   -- Гм! -- заметил дон Стефано. -- Отсюда до лагеря далеко, боюсь, что мое отсутствие заметят.
   -- Да, вы рискуете, -- ответил тот, который уже говорил, -- человек высокого роста, с открытой, важной и строгой физиономией, седые волосы которого рассыпались по плечам густыми прядями.
   -- Но так как вы уже здесь, объяснимся как можно короче, время дорого. Что сделали вы после нашей разлуки?
   -- Не много: мы только издали следили за вами, готовые в случае надобности явиться к вам на помощь.
   -- Благодарю. Новостей нет?
   -- Никаких. Кто мог бы сообщить их нам?
   -- Справедливо; а вашего друга Верного Прицела вы не обнаружили?
   -- Нет.
   -- Досадно. Если предчувствия меня не обманывают, нам скоро придется взяться за ножи.
   -- И возьмемся!..
   -- Я это знаю, Вольная Пуля, ваша храбрость мне давно известна; но вы, ваш товарищ, Руперто, и я -- в итоге нас только трое.
   -- Так что ж тут такого?
   -- Как что такого? Когда приходится биться против тридцати или сорока приученных к войне охотников, право, Вольная Пуля, вы меня изумляете вашими суждениями. Вы не задумываетесь ни над чем! Вспомните, что на этот раз нам приходится биться не с плохо вооруженными индейцами, а с белыми, разбойниками и бродягами, которые скорее умрут, но не отступят ни на шаг, и мы вынуждены будем неизбежно погибнуть.
   -- Это правда, их много, я не подумал об этом.
   -- А умрем мы, что станет с ней?
   -- Хорошо, хорошо, -- проговорил охотник, согласно кивая головой, -- повторяю вам, что не подумал.
   -- Видите теперь, что мы неизбежно должны сойтись с Верным Прицелом и его друзьями.
   -- Хорошо, но как отыскать в прериях след такого человека, как Верный Прицел? Кто знает, где он в настоящую минуту? Может быть, он находится от нас на расстоянии ружейного выстрела, а может быть, в пяти сотнях миль [миля -- английская мера длины, равная 1609 м.]... Уверены ли вы, что на этот раз не ошибаетесь и напали на верный след?
   -- Я еще не уверен в этом, хотя все заставляет полагать, что не ошибаюсь, но положитесь на меня, скоро я узнаю, на что нам следует решиться.
   -- По этим следам мы идем от самого Монтеррея, но чтобы решиться на какое бы то ни было средство, нам нужна уверенность, и потом, как вы сами сказали, необходимо увеличить наше число.
   -- Вы правы. Так я возвращусь в лагерь; в будущую ночь увидимся. Я буду очень несчастлив, если и на этот раз не узнаю того, что мне так необходимо знать. Вы же в это время старайтесь, как только можете, проведать что-нибудь о Верном Прицеле.
   -- Наказ этот лишний, я не останусь в бездействии. Дон Стефано схватил вдруг руку охотника и, крепко сжав ее, сказал взволнованным голосом:
   -- Вольная Пуля, я не стану говорить ни о нашей давнишней дружбе, ни об услугах, которые я не раз оказывал вам к своей великой радости; повторяю вам только, что от успеха нашего дела зависит счастье всей моей жизни.
   -- Хорошо, хорошо, положитесь на меня, дон Хосе, я стар для того, чтобы менять друзей. Не знаю, кто прав или виноват в этом деле, желаю только, чтобы правосудие было на вашей стороне; но что бы ни случилось, я останусь вам добрым, верным товарищем.
   -- Благодарю, мой старый друг, до будущей ночи. Сказав это, дон Стефано -- или тот, кто называл себя так -- повернулся, чтобы уйти, но Вольная Пуля удержал его.
   -- Что случилось? -- спросил незнакомец.
   Охотник приложил к губам указательный палец правой руки в знак молчания и повернулся к Руперто, который присутствовал при их беседе:
   -- За волком! -- шепнул он ему чуть слышно. Руперто, не отвечая, прыгнул как ягуар и исчез в хлопчатнике, растущем поблизости.
   Через несколько минут, в продолжение которых оба человека безмолвно и неподвижно оставались на своих местах, они услышали шорох листьев, шум поломанных ветвей, затем падение на землю тяжелого тела, после чего все стихло.
   Тотчас же в ночной тишине раздался крик совы.
   -- Руперто зовет нас, -- сказал тогда Вольная Пуля, -- все кончено.
   -- Что произошло? -- с беспокойством спросил дон Стефано.
   -- Сущая безделица, -- ответил охотник, делая ему знак следовать за ним. -- По вашим следам шел шпион, вот и все.
   -- Шпион?! Но это не безделица!
   -- Он в наших руках, следовательно, не опасен.
   -- В таком случае мы должны убить его.
   -- Посмотрим; это будет зависеть от объяснения с ним. Во всяком случае небольшой грех давить подобных гадин.
   Разговаривая таким образом, Вольная Пуля с товарищем скрылись в кустах.
   Доминго, крепко связанный арканом Руперто, напрасно старался вырваться. Руперто, стоя перед ним, опираясь на свое ружье, с усмешкой слушал брань метиса в ожидании прибытия охотников.
   -- Вместо угроз, удалец мой, -- сказал, выходя из кустов, Вольная Пуля, -- мне кажется, лучше было бы честно сознаться, что ты в наших руках, и действовать, сообразуясь с обстоятельствами.
   -- Можешь звать меня удальцом и читать мне наставления, старый капканщик мускусных мышей, -- грубо ответил ему шпион, -- но белые вы или краснокожие, кто позволил вам обращаться так с охотником?
   -- Если бы вместо того, чтобы пытаться подслушать то, что вас не касается, достойный сеньор Доминго, так кажется вас зовут, -- насмешливо произнес дон Стефано, -- вы спокойно продолжали бы спать в своем лагере, с вами не случилось бы маленькой неприятности, на которую вы изволите жаловаться.
   -- Я должен признать справедливость ваших рассуждений, -- ответил бродяга с иронией, -- но что делать? Я всегда имел страсть узнать именно то, что от меня старались скрыть.
   Незнакомец устремил на него подозрительный взгляд.
   -- А давно у вас эта страсть, сеньор Доминго? -- спросил он.
   -- С самого детства, -- дерзко ответил тот.
   -- В таком случае, вы, должно быть, узнали очень много различных вещей?
   -- Бесчисленное множество, господин мой. Дон Стефано обратился к Вольной Пуле.
   -- Друг мой, -- сказал он ему, -- ослабьте немного веревку, стягивающую его, я желаю поговорить с ним; может, что и узнаем от него.
   Охотник безмолвно исполнил просьбу дона Стефано. Бродяга, почувствовав облегчение, с удовольствием сделал глубокий вздох и сел.
   -- Слава Богу! -- воскликнул он насмешливо. -- Теперь хоть находишься в сносном положении, можно и поговорить.
   -- Не так ли?
   -- Точно так, господин мой, теперь я готов для вас на любые услуги.
   -- В таком случае я воспользуюсь вашей любезностью.
   -- Пользуйтесь, пользуйтесь, сударь, от разговоров с вами я могу только выиграть.
   -- Может быть, вы и правы. Скажите-ка мне: не считая вашего благородного любопытства, в котором вы мне так чистосердечно признались, нет ли в вас еще каких маленьких недостатков?
   Бродяга сделал вид, будто добросовестно вдумывается в себя, и через две-три минуты ответил с огорчением:
   -- Нет, сударь, не вижу никаких.
   -- Уверены ли вы в этом?
   -- Гм! Пожалуй, и могут быть, но, однако, не думаю.
   -- Ага, вы, видимо, не уверены в этом!
   -- В самом деле, это правда! -- воскликнул бродяга с фальшивой откровенностью. -- Вы знаете, сударь, как несовершенна человеческая натура.
   -- А если бы я вам помог, -- сказал дон Стефано, -- может быть, что...
   -- Мы найдем кое-что, не так ли, сударь? -- живо прервал его Доминго. -- Так помогите, помогите мне, ничего лучшего я не желаю.
   -- Так, например... заметьте хорошенько: я полагаю, но не утверждаю...
   -- Я знаю, полноте, сударь, не стесняйтесь.
   -- Итак, может быть, в вас есть некоторая слабость к деньгам?
   -- В особенности к золоту.
   -- Это-то я и хотел сказать.
   -- Потому только, сударь, что золото так приятно звучит! О! И если его честно приобрести!..
   -- Разумеется. Вот, например, предположим, что кто-нибудь предложил бы вам тысячу пиастров за открытие тайны паланкина дона Мигеля Ортеги.
   -- Хорошо! -- воскликнул бродяга, устремляя ясный взгляд на незнакомца, который в свою очередь внимательно следил за ним.
   -- И если кто-нибудь, -- продолжал дон Стефано, -- дал бы вам сверх того, в задаток, такое вот кольцо.
   Произнося эти слова, он повертел перед глазами негодяя великолепным бриллиантом.
   -- Я бы согласился, клянусь Богом! -- с жадностью воскликнул бродяга. -- Хотя бы для открытия этого секрета мне пришлось бы навсегда лишиться места в раю, на которое я все же надеялся!
   -- Освободите этого человека, Вольная Пуля, -- холодно произнес дон Стефано, -- мы поняли друг друга.
   Почувствовав себя на свободе, метис подпрыгнул от радости.
   -- Где перстень? -- спросил он.
   -- Вот он, возьми его, -- сказал дон Стефано, подавая ему перстень. -- Договор заключен?
   Доминго сложил крестом большой палец правой руки и большой палец левой и, гордо подняв голову, сказал громко и с чувством:
   -- Клянусь крестом Искупителя употребить все усилия для открытия тайны, которую дон Мигель так ревностно скрывает! Клянусь никогда не изменять кавалеру, с которым заключаю условие в настоящую минуту! Эту клятву произношу в присутствии трех лиц, здесь стоящих, и обязываюсь, если обману их, подвергнуться без ропота такому наказанию, даже смерти, к какому угодно будет этим господам присудить меня.
   Клятва, принесенная Доминго, была самая грозная, какую только могут произносить испано-американцы; не было примера, чтобы они нарушили ее. Дон Стефано удовольствовался ею и доверился честности бродяги.
   Вдруг на некотором расстоянии от них раздалось несколько выстрелов, а вслед за ними громкие крики.
   Вольная Пуля вздрогнул.
   -- Дон Хосе, -- сказал он незнакомцу, положив руку на его плечо, -- Бог покровительствует нам. Возвращайтесь в лагерь. Следующей ночью я, вероятно, сообщу вам что-нибудь новое.
   -- Но что означают эти выстрелы?
   -- Не беспокойтесь, идите, предоставьте действовать мне.
   -- Если вы этого хотите, извольте, я уйду.
   -- А я? -- спросил Доминго. -- Послушайте, друзья, если вам предстоит подраться на ножах, то не можете ли вы и меня взять с собой?
   Старый охотник внимательно посмотрел на него.
   -- Гм! Мысль твоя не дурна, -- сказал он через минуту, -- пойдем, пожалуй, с нами.
   -- В добрый час; вот и найден предлог для оправдания моего отсутствия.
   Дон Стефано улыбнулся. Напомнив еще раз Вольной Пуле об их свидании в следующую ночь, он скрылся в кустарнике, направляясь к лагерю.
   Оба охотника и метис остались одни.
  

ГЛАВА IV. Индейцы и охотники

   Мы уже сказали, что в том месте, где находились три охотника, река Колорадо широко разлилась, и ее серебристые воды извивались среди красивой, очень живописной местности. Пирога Вольной Пули пристала к небольшой долине, скрытой со всех сторон высокими деревьями, густая зелень которых окружала ее, словно зеленым занавесом; охотники, находясь в ней, избавлялись даже днем от любопытных или нескромных посетителей, но в такой поздний час, при мерцающем свете луны, проникающем к ним через свод древесных листьев, они могли считать себя в полнейшей безопасности.
   Убедившись в прочности своей позиции, Вольная Пуля разработал план сражения с той ясностью, какая дается только продолжительным опытом жизни в прериях.
   -- Приятель, -- спросил он метиса, -- знаешь ли ты степь?
   -- Конечно, не так, как ты, старый капканщик, -- скромно ответил тот, -- но все же настолько, что могу оказать вам помощь в деле, затеваемом тобой.
   -- Люблю такой ответ, он доказывает желание быть полезным. Слушай меня внимательно; мои седины и морщины на лице говорят тебе за мою опытность: всю свою жизнь провел я в лесах; нет ни одной травинки, которую бы я не знал, ни одного шороха, которого я не мог бы объяснить, ни одного следа, которого бы я не узнал. Несколько минут назад неподалеку от нас раздались выстрелы и воинский клич индейцев; среди выстрелов я узнал выстрел из ружья моего друга. В настоящую минуту он находится в опасности, бьется с апачами, напавшими на него во время сна. По числу выстрелов я узнал, что с моим другом только два товарища; он пропал, если мы не явимся к нему на помощь, потому что противники его многочисленны. Наша попытка опасна, подумай, прежде чем ответить: все ли еще хочешь ты сопутствовать нам и рисковать своей шкурой?
   -- Э-э! -- беспечно ответил бродяга. -- Умирают только один раз; может быть, не представится больше такого прекрасного случая умереть честно. Располагай мной, старый капканщик, я ваш телом и душой.
   -- Хорошо, я ждал такого ответа. Однако мой долг был предупредить об угрожающей тебе опасности. Но довольно говорить, пора действовать: время не терпит, каждая потерянная минута кажется веком тому, кого мы хотим спасти. Ступайте по моему следу, держите глаза и уши настороже, будьте особенно внимательны и без моего приказа ничего не делайте. Пошли!
   Приведя в порядок ружье, вслед за обоими своими товарищами, Вольная Пуля осмотрелся и, увлекаемый инстинктом охотника, пошел быстро, но неслышно в направлении разыгравшейся битвы, знаком позвав за собой своих спутников.
   После двадцатиминутной очень трудной и вместе с тем очень осторожной ходьбы Вольная Пуля остановился. Слегка раздвинув ветви кустарника, они увидели следующее.
   Перед ними, не далее как в десяти шагах, открылась прогалина; в центре ее были разложены три костра, вокруг которых сидели индейцы апачи и важно курили, а их лошади, привязанные к стволам деревьев, жевали молодые древесные побеги.
   Верный Прицел равнодушно стоял подле вождей, опираясь на свое ружье, и разговаривал с ними. Вольная Пуля ничего не мог понять: апачи, казалось, были в самых лучших отношениях с охотником, который со своей стороны не выказывал ни жестами, ни выражением лица никакой озабоченности.
   Чтобы дать понять читателю то странное положение, в котором находились все эти люди по отношению друг к другу, мы должны несколько отступить назад.
   Мы уже сказали, что после внезапного нападения индейцев Верный Прицел вышел к ним, размахивая в знак мира бизоньим плащом. Индейцы остановились, чтобы выслушать объяснение охотника. Даже два вождя вышли к нему навстречу, вежливо прося его высказаться.
   -- Что хочет мой бледнолицый брат? -- спросил с коротким поклоном один из вождей.
   -- Разве мой краснокожий брат не знает меня? Нужно ли говорить ему мое имя, чтобы он знал, с кем говорит? -- ответил Верный Прицел сердито.
   -- Это лишнее. Я знаю, что брат мой великий воин. Уши мои открыты, я жду его объяснений.
   Охотник презрительно пожал плечами.
   -- Разве апачи стали трусливыми хищными волками, которые стаями грабят в прериях? Зачем они напали на меня?
   -- Мой брат сам знает.
   -- Нет, не знаю, раз спрашиваю. Апачи-антилопы имели вождем великого воина по имени Красный Волк, этот вождь был моим другом, я заключил с ним договор. Но Красный Волк умер, без сомнения, его скальп украшает жилище команча, потому что молодые воины его племени напали на меня, нарушив мир, в котором клялись, и напали изменнически во время моего сна.
   Вождь выпрямился, нахмурив брови.
   -- У бледнолицего, как и у всех его соплеменников, язык ехидны, -- сказал он грубо, -- сердце его прикрыто кожей, из груди его вылетают лживые слова. Красный Волк не умер, его скальп не украшает жилище собаки-команча, он все еще старший вождь апачей-антилоп, охотник это хорошо знает, потому что говорит теперь с ним.
   -- Я очень рад, что брат мой назвал себя, -- ответил охотник, -- я не узнал бы его по его поступкам.
   -- Да, один из нас изменник, -- сухо возразил вождь, -- и, конечно, изменник бледнолицый, а не индеец.
   -- Я жду, чтобы брат мой объяснился -- я не понимаю его, глаза мои затуманились и ум омрачился. Я уверен, что слова вождя рассеют это затмение. Спрашивай, я буду тебе отвечать.
   По знаку Красного Волка апачи разожгли костры и расположились лагерем. Несмотря на хитрость вождя, сомнение закралось в его душу, он хотел доказать белому охотнику, что действует чистосердечно и не таит против него никакого злого умысла. Апачи, видя восстановившееся согласие между их вождем и охотником, поспешили исполнить приказ своего предводителя. Всякая враждебность вмиг пропала, и прогалина приняла вид мирного лагеря охотников, принимавших у себя лучшего друга!
   Верный Прицел внутренне усмехнулся успеху своей хитрости и обороту, какой он сумел дать делу; однако он не без волнения ждал объяснения с вождем и чувствовал себя в западне, из которой мог благополучно выйти только чудом. Красный Волк пригласил охотника к своему костру. Верный Прицел принял это приглашение.
   -- Будет ли белый охотник отвечать мне? -- спросил Красный Волк.
   -- Жду вопросов моего брата.
   -- Тогда пусть он откроет уши, вождь хочет говорить.
   -- Слушаю.
   -- Красный Волк известный вождь, команчи страшатся его имени и бегут от него, будто трусливые женщины. Однажды во главе молодых воинов Красный Волк проник в деревню команчей-бизонов. Все их воины охотились в прерии. Красный Волк сжег их жилища, а женщин увел в плен. Правда ли это?
   -- Правда, -- ответил охотник.
   -- Среди женщин была одна, которая привлекла к себе расположение вождя, -- это была жена старшего вождя команчей-бизонов. Красный Волк привел ее в свой лагерь, обращался с ней не как с пленницей, а как с любимой сестрой. Что же сделал белый охотник?
   Сказав это, вождь устремил на Верного Прицела строгий взгляд. Тот даже не моргнул.
   -- Я жду, чтобы брат мой обвинил меня, и тогда я мог бы узнать свою вину, -- произнес он.
   Красный Волк продолжал с некоторым волнением в голосе:
   -- Белый охотник, злоупотребив дружбой вождя, проник в его селение под предлогом посещения его красного брата. Так как он был всем знаком и всеми любим, то беспрепятственно ходил по всему селению, а когда узнал, где находится Дикая Роза, то в одну темную ночь похитил ее как негодяй и предатель.
   При этом оскорблении охотник судорожно сжал дуло своего ружья, но тотчас, справившись с собой, равнодушно произнес:
   -- Вождь -- великий воин, слова в изобилии слетают с его губ. К несчастью, он увлекается и рассказал все не так, как оно было на самом деле.
   -- О-о-а! -- воскликнул вождь. -- Разве Красный Волк клеветник? Тогда его лживый язык должно кинуть собакам!
   -- Я терпеливо выслушал вождя, теперь он должен выслушать меня,
   -- Хорошо! Говори, брат мой.
   В эту минуту послышался очень слабый свист. Индейцы не обратили на него внимания, но охотник вздрогнул, глаза его сверкнули, и на губах появилась торжествующая улыбка.
   -- Я скажу коротко, -- начал он. -- Правда, я вошел в селение моего брата, но явно и честно, чтобы просить у него от имени Летучего Орла, великого вождя команчей-бизонов, его жену, которую Красный Волк похитил. Я предлагал за эту женщину богатый выкуп: четыре шкуры белых бизонов и два ожерелья из когтей серого медведя. Я действовал таким образом, чтобы избежать войны между команчами-бизонами и апачами-антилопами. Мой брат Красный Волк отверг мои дружеские предложения, вместо того чтобы принять их. Тогда я предупредил его, что Летучий Орел возьмет свою жену с согласия его или насильно, так как она была изменнически похищена во время его отсутствия. После этого я ушел. В чем может упрекнуть меня брат мой? В каком отношении я поступил против него дурно? Летучий Орел увел свою жену -- и хорошо сделал, он имел на то право, Красный Волк ничего не может возразить против этого; при подобных обстоятельствах, он и сам поступил бы точно так же... Я все сказал. Пусть брат мой ответит по совести, ошибаюсь ли я.
   -- Хорошо, -- сказал вождь. -- Брат мой был здесь с Дикой Розой несколько минут тому назад. Пусть он скажет мне, где они спрятались. Красный Волк уведет ее, после этого не будет недоразумений между ним и его другом.
   -- Будет лучше, если вождь забудет Дикую Розу, Летучий Орел не уступит ее ему.
   -- У Красного Волка есть воины, которые поддержат его волю, -- надменно произнес индеец. -- Летучий Орел один, как может он противиться воле старшего вождя апачей.
   Верный Прицел улыбнулся.
   -- С Летучим Орлом многочисленные друзья, -- сказал он. -- Теперь он находится в лагере бледнолицых. Красный Волк может отсюда увидеть их огни. Пусть брат мой прислушается, я думаю, что он услышит шаги в лесу.
   Индеец в волнении встал на ноги. В эту минуту три охотника вышли на прогалину. Это были Вольная Пуля, Руперто и Доминго.
   При виде их апачи, хорошо знавшие этих людей, тревожно вскочили с мест, вскрикнув от удивления, почти с испугом хватаясь за оружие. Три охотника продолжали идти вперед, делая вид, что не замечают их враждебности.
   Мы объясним в нескольких словах внезапное появление охотников и их вмешательство, которое, вероятно, должно было изменить ход дела.
  

ГЛАВА V. Взаимные объяснения

   Вольная Пуля с обоими своими товарищами, благодаря занимаемому ими месту, не только видели все, что происходило на прогалине, но и слышали от слова до слова весь разговор Верного Прицела с Красным Волком. Многие годы оба канадских охотника были связаны тесной дружбой, сколько уже раз они предпринимали вместе самые отважные экспедиции против индейцев; секретов между ними не было, все у них было общее -- и враги, и друзья.
   Вольная Пуля знал о событии, на которое намекал Красный Волк, и если бы некоторые причины, которые мы откроем позднее, не помешали ему, он вторично помог бы своему другу похитить у апачей Дикую Розу. Одного только он не мог объяснить себе: присутствие Верного Прицела среди апачей, раздора, крики и выстрелы которого он слышал и законченного теперь дружеским разговором.
   Однако он решился рискнуть и дать знать другу о своем присутствии давно условленным между ними сигналом. Тогда он тонко свистнул, и Верный Прицел вздрогнул, услышав знакомый сигнал, который имел еще другое следствие, не предвиденное Вольной Пулей: ветви дерева, к стволу которого он прижался, осторожно раздвинулись, и человек, повисший на руках, вдруг упал в траву в двух шагах от него, но так легко, что падение его не произвело ни малейшего шума.
   При первом же взгляде на человека, точно с неба свалившегося к его ногам, Вольная Пуля узнал его и, благодаря умению владеть собой, ничем не выдал охватившего его удивления при таком неожиданном появлении.
   -- Что за фантазия пришла вам, вождь, прогуливаться ночью по деревьям, -- сказал он, усмехаясь, на ухо подошедшему к нему индейцу.
   -- Летучий Орел стережет апачей, -- ответил тот охотнику также на ухо. -- Брат мой не ожидал увидеть меня?
   -- В прериях всего должно ожидать, вождь; признаюсь, что в настоящую минуту мне в особенности очень приятна встреча с вами.
   -- Брат мой идет по следу апачей-антилоп?
   -- Час тому назад я не знал, что они так близко, клянусь вам, вождь! Если бы не ваши выстрелы, вероятно, теперь я бы спал спокойно в своем лагере.
   -- Да, брат мой услышал звук ружья своего друга и пошел к нему.
   -- Вы угадали, вождь. Расскажите же мне теперь, в чем дело, я ничего не знаю.
   -- Разве белый брат не слышал Красного Волка?
   -- Отлично слышал; и нет ничего другого?
   -- Ничего. Летучий Орел похитил свою жену, апачи преследовали их, как негодные волки, и сегодня ночью напали на них у их костра.
   -- Дикая Роза в безопасности?
   -- Дикая Роза -- жена команча! Она не ведает страха.
   -- Это я знаю, но не в этом теперь дело -- что вы рассчитываете делать?
   -- Выждать благоприятную минуту и напасть на этих собак.
   -- Пусть брат мой предоставит мне вести это дело, -- сказал охотник, -- намерения его очень скоры, я немного изменю их. Его присутствие скорее может повредить нам, чем принести пользу; мы не можем надеяться побить таких многочисленных врагов. Благоразумие требует, чтобы мы прибегли к хитрости... Обещает ли вождь не делать ни одного движения без моего сигнала? -- упорно повторил охотник.
   -- Летучий Орел -- вождь, он обещает повиноваться Седой Голове.
   -- Хорошо, теперь смотри, ожидание твое не будет продолжительным.
   Сказав это, старый охотник смело раздвинул кусты и в сопровождении обоих товарищей твердым шагом вышел на прогалину.
   Мы видели тревогу, произведенную их неожиданным появлением.
   Летучий Орел опять вернулся в свою засаду на вершину дерева, с которого он сошел только затем, чтобы сообщить охотнику необходимые сведения.
   Вольная Пуля остановился подле Верного Прицела.
   -- Друг, -- сказал он ему по-испански, на языке, понятном почти всем индейцам, -- приказ твой исполнен: Летучий Орел и его жена находятся теперь в лагере мексиканцев.
   -- Хорошо, -- ответил Верный Прицел, понимая хитрость друга. -- Кто эти люди, сопровождающие тебя?
   -- Два охотника, которых послал со мной вождь гачупинов [Гачупины, люди, носящие башмаки, -- презрительное название, данное индейцами испано-американцам еще в эпоху открытия Америки]; сам он немедленно явится с тридцатью всадниками, несмотря на мои уверения, что ты находишься среди друзей.
   -- Возвратись-ка к нему и скажи от меня, что ему нет нужды беспокоиться... или нет, погоди: чтобы не вышло какого недоразумения, я сам пойду к нему.
   Слова эти произнесенные без всякой натянутости, так естественно, и при этом еще человеком, которого все присутствующие индейцы ценили по достоинству, произвели на них изумительное действие.
   Не раз уже было говорено в различных наших сочинениях, что краснокожие соединяют в себе безумную отвагу с величайшей осторожностью; они никогда не предпринимают дела с сомнительной выгодой для них и при дурном обороте его никогда не стыдятся отступить.
   Конечно, Красный Волк был храбрый человек, во многих сражениях он дал тому доказательства; между тем он не поколебался в целях общей выгоды пожертвовать своими тайными желаниями. Как ни был он хитер, но уверенность, с какой говорил Верный Прицел, и неожиданное вмешательство его друга окончательно сбили его с толку, он поверил им и немедленно сориентировался.
   -- Брат мой Седая Голова приятный гость, -- сказал он, -- сердце мое радуется, принимая друга. Он и его товарищи могут сесть у огня совета, трубка вождя будет им сейчас подана.
   -- Красный Волк великий вождь, -- ответил Вольная Пуля, -- я счастлив, что он расположен ко мне, и с величайшим удовольствием принял бы приглашение, если бы крайне важные причины не вынуждали меня как можно скорее отправиться к моим бледнолицым братьям, ожидающим меня на незначительном расстоянии от лагеря апачей-антилоп.
   -- Надеюсь, что никакое облако не находится между Седой Головой и его братом Красным Волком, -- лукаво заметил вождь. -- Храбрые воины должны уважать друг друга.
   -- Я того же мнения, вождь, вот потому-то я и вошел так открыто в ваш лагерь один, когда мог прийти со многими белыми воинами.
   -- Лагерь друзей белого охотника недалеко отсюда? -- спросил Красный Волк.
   -- Недалеко, -- ответил Вольная Пуля, -- на четыре или пять перелетов стрелы, не более, по направлению к западу.
   -- О-о-а! Жаль, -- сказал индеец, -- иначе я проводил бы своих братьев до их лагеря.
   -- А кто мешает вождю идти с нами? -- откровенно осведомился старый охотник. -- Уж не боится ли он дурного приема?
   -- О-о-а! Кто посмел бы не принять Красного Волка с должным ему уважением? -- гордо возразил апач.
   -- Конечно, никто.
   Красный Волк наклонился к подчиненному вождю и сказал ему на ухо несколько слов; тот встал и ушел с прогалины. Охотники с беспокойством наблюдали это движение и обменялись взглядом, который означал: будем настороже! Без притворства отступив на несколько шагов, они сдвинулись плотнее, готовясь действовать при первом же подозрительном знаке; зная предательский характер людей, среди которых они находились, они ожидали от них всякой гадости. В следующую минуту индеец, высланный вождем, возвратился на прогалину; он отсутствовал не более десяти минут.
   -- Ну что? -- спросил его Красный Волк.
   -- Правда, -- лаконично ответил индеец.
   Лицо вождя омрачилось, слова индейца убедили его, что Вольная Пуля не лгал ему, -- он выслал индейца для того, чтобы тот справился, действительно ли поблизости видны огни лагеря бледнолицых.
   Ответ посланного убедил его, что измена в настоящую минуту немыслима, что придется продолжать выказывать притворное расположение и расстаться с беспокойными гостями не так, как ему хотелось бы.
   По его приказу лошади были отвязаны и воины вскочили в седла.
   -- Близок день, -- сказал он. -- Луна вернулась к большой горе. Я отправляюсь в путь с моими воинами. Пусть Ваконда покровительствует моим белым братьям!
   -- Благодарю, вождь, -- ответил Верный Прицел, -- не пойдете ли и вы со мной?
   -- У нас разные дороги, -- сухо ответил вождь, отпуская поводья своего коня.
   -- Это верно, проклятая собака, -- проворчал сквозь зубы Вольная Пуля.
   Отряд индейцев помчался во весь опор и исчез в темноте.
   Скоро не стало слышно и конского топота, слившегося вдали с ропотом прерий.
   Охотники остались одни. Подобно авгурам [Авгуры -- римские жрецы, улавливавшие поданные божеством знаки и толковавшие их. Согласно Цицерону, в его время авгуры не могли без улыбки смотреть друг на друга при совершении гаданий, ибо не верили в них] древнего Рима, которые не могли без смеха взглянуть друг на друга, рассмеялись и охотники после торопливого отъезда апачей. По сигналу Верного Прицела к ним присоединились Летучий Орел и Дикая Роза, и все уселись перед костром, так ловко отнятым у врагов.
   -- Гм! -- сказал Вольная Пуля, набивая свою трубку. -- Долго я буду смеяться над этой проделкой, она напоминает мне подобный случай с пауни в тысяча восемьсот двадцать седьмом году в верхнем Арканзасе. Я был тогда очень молод, только начинал жизнь в прериях и, конечно, не привык еще К индейской дьявольщине. Я помню, что...
   -- Но каким образом ты очутился здесь, Вольная Пуля? -- прервал его Верный Прицел.
   Он знал, что как только Вольная Пуля начнет рассказ, то и конца ему не будет: достойный человек в продолжение своей долгой жизни, наполненной разными приключениями, натворил столько необыкновенных вещей, что всякая случайность, в которой он был не только действующим лицом, но даже свидетелем, была поводом к бесконечному рассказу. Его друзья, зная за ним эту слабость, без церемонии прерывали его. Надо отдать справедливость Вольной
   Пуле -- он никогда не сердился на них за это; правда, через десять минут он начинал новую историю, которую сновапрерывали.
   На вопрос Верного Прицела он ответил:
   -- Поговорим, а после я расскажу вам об этом. Потом он обратился к Доминго:
   -- Друг мой, -- сказал он ему, -- благодарю тебя за помощь, оказанную нам. Возвращайся в лагерь и не забудь о своем обещании, в особенности не пропусти случая передать известному лицу все, что видел.
   -- Конечно, не беспокойся, старый капканщик. Прощайте.
   -- Успехов.
   Доминго закинул ружье на плечо, закурил трубку и скорым шагом направился к лагерю, в который вошел через час.
   -- Теперь, кажется, ничто не мешает тебе отвечать мне, -- произнес Верный Прицел.
   -- Сейчас, друг мой, есть еще одна вещь.
   -- Что же еще?
   -- Вот уж и ночь почти прошла, она была тяжела для всех. Полагаю, что двухчасовой сон был бы нам необходим, тем более, что спешить нам некуда. Скажи мне только одно, и затем спи сколько тебе хочется.
   -- Какое же это слово?
   -- Как это ты так вовремя сумел прийти ко мне на помощь?
   -- Именно этого-то вопроса я и опасался, он заставит меня пуститься в подробности, которые невозможно рассказать за одну минуту.
   -- Я потому хотел бы знать об этом теперь, что несмотря на желание пробыть с тобой несколько дней, я должен тебя покинуть с восходом солнца.
   -- Полно, это невозможно. Что же вынуждает тебя к этому?
   -- Я обязался быть фланкером одного каравана, к которому еще два месяца тому назад обещал присоединиться завтра, в два часа пополудни, у брода Рубио. Ты знаешь, как для нас, охотников, священно обязательство, и не захотел бы, надеюсь, чтобы я не сдержал своего слова.
   -- Ни за что, даже за все бизоньи шкуры, ежегодно добываемые в прериях!.. Куда же ты проводишь их?
   -- Это я узнаю завтра.
   -- А что они за люди? Испанцы или мексиканцы?
   -- Полагаю, что мексиканцы; их начальника зовут, если не ошибаюсь, дон Мигель Ортега -- или что-то в этом роде.
   -- Как ты его назвал? -- с удивлением воскликнул Вольная Пуля.
   -- Дон Мигель Ортега. Может быть, я ошибаюсь, но, кажется, нет.
   -- Однако, это странно! -- повторил старый охотник, как бы говоря сам с собой.
   -- Я не вижу тут ничего странного; имя это, кажется, довольно обычно.
   -- Для тебя, может быть. И ты условился с ним?
   -- Вполне.
   -- Быть их фланкером?
   -- Да, тысячу раз да!
   -- Так успокойся, Верный Прицел, мы долго еще пробудем вместе.
   -- Разве ты принадлежишь к его каравану?
   -- Храни меня Бог!
   -- Тогда я ничего не понимаю.
   Вольная Пуля серьезно задумался, потом обратился к своему другу:
   -- Слушай меня, Верный Прицел, -- сказал он ему, -- так как ты мой старый друг, то я не позволю тебе ошибаться; я сообщу тебе некоторые сведения, необходимые для того, чтобы ты мог достойно исполнить дело, за которое взялся. Вижу, что спать сегодня нам уже не придется, так слушай меня внимательно: все, что ты услышишь, стоит того.
   Верный Прицел, удивленный таинственным тоном старого охотника, с беспокойством поглядел на него.
   -- Говори, -- сказал он.
   Вольная Пуля с минуту подумал и стал рассказывать длинную историю, которую присутствующие слушали с возрастающим интересом, столько необыкновенных приключений заключалось в ней.
   Солнце давно уже взошло, а старый охотник все еще говорил.
  

ГЛАВА VI. Темная история

   Необыкновенная история, которую рассказал старый охотник, так тесно связана с последующими событиями нашего рассказа, что мы вынуждены передать ее со всеми подробностями. Десятого июля 1854 года в Мехико, около десяти часов вечера, после жгучей жары, которая в продолжение всего дня вынуждала жителей запираться в своих домах, поднялся легкий ветерок, освежавший воздух, и каждый, выйдя на террасу, скрытую цветами и растениями, что делало ее похожей на висячий сад, спешил насладиться ясным спокойствием американской ночи. Улицы и площади были заполнены гуляющими; повсюду была непроходимая толчея пешеходов, всадников, мужчин, женщин, индейцев и индианок, где рубище, шелк и золото смешивались самым странным образом, среди криков, шуток и хохота. Казалось, Мехико, как очарованный город из "Тысячи и одной ночи", внезапно, словно при ударе волшебного колокола, проснулась от векового сна: все лица сияли радостью, и люди с упоением вдыхали свежий воздух.
   В эту минуту один офицер вышел с пристани Сан-Франциско и смешался с толпой, теснившейся на площади Пласа-Майор; он шел с беспечным и насмешливым видом, свойственным всем военным всех стран. Он был молод, с гордым взглядом, его тонкие усы были кокетливо закручены вверх. Обойдя два-три раза вокруг площади, заглядываясь на молодых девушек и расталкивая мужчин, он приблизился, казалось, все с тем же равнодушным видом, к лавочке, прислоненной к одним воротам, в которой старик с лисьим лицом и лукавым взглядом запирал в стол, испещренный бесчисленными чернильными пятнами, бумагу, перья, конверты, порошок -- одним словом, все необходимые принадлежности ремесла публичного писца -- ремесла, которым в самом деле промышлял маленький старичок, что доказывала доска, вывешенная над дверью в лавочку, на которой было написано белыми буквами по черному фону: Juan Bautista Leporello , Evangelista [Хуан Баутиста Лепорельо, писец (исп.).].
   Несколько секунд офицер вглядывался через стекла, заваленные пробитыми листами различных почерков, потом, без сомнения довольный тем, что увидел, он стукнул три раза в дверь.
   В лавочке послышался шум отодвигаемого стула, ключ в замке повернулся, дверь приотворилась, и из-за нее показалась робко выглядывающая голова старика.
   -- А! Это вы, дон Аннибал! Бог мой! Я не ждал вас так скоро, -- произнес он тем заискивающим тоном, которым говорят люди, чувствующие себя в руках более сильного человека.
   -- Что представляешься невинным, старый волк, -- грубо ответил офицер. -- Кто же кроме меня осмелится вступить в твой проклятый чулан?
   Старик усмехнулся и, покачав головой, поднял на лоб свои серебряные очки с круглыми стеклами.
   -- Э-ге-ге! -- сказал с таинственным видом старик. -- Много людей прибегают к моему искусству!
   -- Может быть, -- заметил офицер, бесцеремон но отталкивая его и входя в лавочку. -- Я жалею тех, кто попал в лапы такой старой хищной птицы, как ты... Но я не за этим пришел к тебе.
   -- Быть может, было бы лучше для вас и для меня, если бы вы пришли ко мне по другой причине, а не по той, которая привела вас ко мне? -- осмелился робко произнести старик.
   -- Без поучений! Запри двери, заставь окна, чтобы никто не увидел нас снаружи, и поговорим, нам нельзя терять времени.
   Старик не возражал; он тотчас принялся с быстротой, какой нельзя было ожидать от него, запирать ставни, потом, заперев на внутренние задвижки дверь, сел подле гостя.
   Оба эти человека, освещенные коптившей лампой, представляли странный контраст: один был молод, красив, силен и смел, другой -- стар, изнурен и лицемерен; оба украдкой бросали друг на друга подозрительные взгляды и под внешним дружелюбием скрывали глубокое презрение. Разговаривая шепотом, друг другу на ухо, они казались демонами, замышлявшими какое-то гнусное дело.
   Офицер заговорил первый, едва слышным шепотом -- так он боялся, чтобы его не услыхали.
   -- Слышишь, тио Лепорельо,  [Тио - дядюшка (исп.)]-- сказал он, -- на башне Санграрио пробило полчаса, говори же, какие новости ты узнал?
   -- Гм! -- промычал старик. -- Не много интересного. Офицер подозрительно поглядел на него и, казалось, раздумывал.
   -- Справедливо, -- сказал он через минуту, -- об этом-то я и не подумал; где же была моя голова?
   Он порылся за пазухой и в кармане своего мундира и вынул сперва толстый кошелек, сквозь шелковые нитки которого поблескивало золото, затем длинный кинжал, стальное лезвие которого зловеще искрилось. При виде оружия старик вздрогнул, но когда офицер развязал кошелек и высыпал на стол золото, он забыл о кинжале и жадно глядел на червонцы.
   Офицер проделал все это с хладнокровием человека, знающего, что в его руках находятся непреложные аргументы.
   -- Поройся-ка теперь в своей памяти, старый черт, -- сказал он, -- если не хочешь, чтобы мой кинжал показал тебе, с кем будешь иметь дело в случае, если бы ты забыл это.
   Старик приятно улыбнулся, умильно поглядывая на золото.
   -- Я очень хорошо знаю, чем вам обязан, дон Аннибал, -- сказал он, -- чтобы не стараться удовлетворить вас всеми средствами, какими я только могу располагать.
   -- Без притворства и лицемерной вежливости, старая обезьяна, приступим к делу. Возьми сначала это, может быть, это побудит тебя быть искреннее.
   Он положил в руку старика горсть золота, которое тот мгновенно спрятал куда-то, так что офицер никак не мог понять, где он скрыл его.
   -- Вы щедры, дон Аннибал, это принесет вам счастье.
   -- К делу, к делу.
   -- Сейчас начинаю.
   -- Я слушаю.
   Офицер оперся локтями о стол и приготовился слушать, между тем как старик кашлял, плевал и по старой привычке к осторожности подозрительно оглядывался по сторонам, хотя находился в своей лавчонке только вдвоем с офицером. Между тем шум на Пласа-Майор постепенно стих, толпа рассеялась, все жители разошлись по своим жилищам, и на улице царило величайшее спокойствие. В ту минуту на башне медленно пробило одиннадцать; оба человека невольно вздрогнули, заслышав зловещий бой часов.
   -- Будешь ли ты говорить, наконец? -- воскликнул офицер с угрозой в голосе.
   Старик с испугом подпрыгнул на табурете, как будто только что проснулся, и, проведя несколько раз рукой по лбу, почтительно сказал:
   -- Я начинаю... но, -- заметил он, спохватившись, -- нужно ли входить в подробности?
   -- Дьявольщина! -- воскликнул офицер в бешенстве. -- Разве ты не знаешь, что мне необходима самая полная информация? Не играй со мной, как кот с мышкой, старик, предупреждаю тебя, игра эта будет гибельна для тебя!
   Старик поклонился с убежденным видом и начал:
   -- Сегодня утром, лишь только я уселся за свой стол, разобрал бумаги да начинил перьев, как услышал, что кто-то осторожно постучался в мою дверь. Я встал, отпер ее... Это была женщина, молодая и прекрасная, насколько я мог судить об этом, хотя вся она была закутана в черную мантилью.
   -- Так это была не та женщина, которая уже целый месяц приходит к тебе ежедневно? -- прервал его офицер.
   -- Та же, но, как вы, без сомнения, заметили, она каждый раз тщательно изменяет свою одежду. Несмотря на эти предосторожности, я достаточно знаком с женскими хитростями, чтобы ошибиться, я узнал ее с первого взгляда ее черных глаз.
   -- Хорошо, продолжай.
   -- С минуту она сидела молча, со смущенным видом играя своим веером. Я вежливо спросил, чем могу быть ей полезен. "Ах! -- ответила она. -- Мне нужна очень простая вещь, но можно ли вам довериться?" Говоря это, она устремила на меня свои большие черные глаза. Я выпрямился и, положа руку на сердце, ответил серьезным тоном: "В моей душе все тайны умрут, как в душе исповедника". Тогда она вынула из кармана листок бумаги и нерешительно повертела его между пальцами, потом вдруг расхохоталась и сказала: "Какая я смешная, делаю тайну из пустяков! К тому же, вы здесь не более как машина, потому что и сами не поймете, что будете писать". Я поклонился на всякий случай, ожидая опять какой-нибудь дьявольской путаницы, какой она мучила меня ежедневно в продолжение целого месяца.
   -- Пожалуйста, без рассуждений, -- перебил его офицер.
   -- Она дала мне бумагу, -- продолжал старик, -- и, как было оговорено между мною и вами, я взял лист бумаги и положил его на другой, заранее приготовленный, зачерненный с одной стороны, так что слова, которые я писал на верхнем листе, отпечатывались на нижнем, а бедная малютка даже не подозревала об этом. Письмо было коротким, оно состояло всего из двух-трех строк. Только, -- прибавил старик, крестясь, -- пусть меня казнят, если я понял хоть одно слово из всей этой писанины! Без всякого сомнения, это было написано по-мавритански.
   -- Что после?
   -- После я сложил бумагу письмом и надписал адрес.
   -- Ага! Это в первый раз! -- с оживлением проговорил офицер.
   -- Да, но это сообщение откроет вам не много нового.
   -- Может быть. Какой же был адрес?
   -- Z. Р. V . 2, пристань 5. P . Z .
   -- Гм! -- произнес офицер задумчиво. -- В самом деле, это серьезно... Что же было потом?
   -- Потом она ушла, дав мне унцию золота.
   -- Она щедра. И это все, что она тебе сказала?
   -- Почти что все, -- ответил, колеблясь, старик. Офицер посмотрел на него.
   -- Есть еще что-нибудь? -- спросил он, бросив ему еще горсть золота, которое тио Лепорельо немедленно спрятал.
   -- Почти что ничего.
   -- Все же говори, ты знаешь, что всегда в постскриптуме письма находится то, что заставило писать.
   -- Выйдя из моей лавочки, сеньорита подозвала проезжавшую мимо карету; и хотя она сказала очень тихо, но я расслышал: в монастырь Бернардинок.
   Офицер чуть заметно вздрогнул.
   -- Гм! -- сказал он с равнодушным видом. -- Этот адрес не много значит. Дай-ка бумагу.
   Старик порылся в ящике стола и вынул лист, на котором отпечатались неясные слова.
   Взяв бумагу в руки, офицер пробежал глазами написанное и заметно побледнел, судорожная дрожь пробежала по его телу, но, тотчас же оправясь, он разорвал бумагу на мельчайшие кусочки и сказал:
   -- Хорошо, возьми это себе! -- и бросил на стол еще горсть золота.
   -- Благодарю, кабальеро, -- воскликнул Лепорельо, жадно бросаясь на драгоценный металл.
   Ироническая улыбка появилась на губах офицера; пользуясь положением старика, наклонившегося, чтобы собрать рассыпавшиеся по столу червонцы, он схватил свой кинжал и вонзил его по самую рукоятку между лопаток старика. Удар был нанесен с такой силой, что старик упал как сноп, не испустив ни вздоха, ни жалобы. Офицер равнодушно глядел на него с минуту, затем, успокоенный его неподвижностью, он решил, что тот мертв.
   -- Так-то лучше, -- сказал он, -- теперь, по крайней мере, не будет болтать!
   После такого философского надгробного слова убийца спокойно вытер кинжал, собрал свое золото, погасил лампу, отпер дверь лавочки, тщательно запер ее за собой и удалился смелым, несколько торопливым шагом запоздавшего прохожего, торопившегося в свое жилище.
   Пласа-Майор была пуста.
  

ГЛАВА VII. Темная история (Продолжение)

   Офицер, так легко рассчитавшийся с несчастным писцом, перешел через площадь и направился к пристани Монтерилья.
   Он шел все тем же спокойным шагом, каким вышел из лавочки писца. Наконец, после двадцати минут ходьбы по пустым улицам и мрачным переулкам, он остановился перед домом очень подозрительной наружности; в окнах дома горел яркий свет, а на террасе сторожевые собаки лаяли на луну. Офицер два раза стукнул в дверь.
   Ответили ему не скоро; крики и песни внутри дома мгновенно затихли; наконец он услышал тяжелые приближающиеся шаги, дверь приотворилась, и пьяный голос грубо спросил:
   -- Кто там?
   -- Мирный человек, -- ответил офицер.
   -- Гм! Поздненько ходите по городу, да еще проситесь в дом! -- ответил голос, как бы раздумывая.
   -- Я не хочу войти в дом.
   -- Так какого же черта вам надо?
   -- Хлеба и соли для странствующих воинов, -- ответил офицер повелительным тоном, становясь таким образом, что лунный свет падал ему на лицо.
   -- Бог мой! Да это синьор дон Торрибио Карвахал! -- воскликнул пьяный голос с выражением удивления и глубокого уважения. -- Кто бы мог узнать ваше сиятельство под этой негодной одеждой? Входите, входите, они с нетерпением ждут вас.
   И человек этот стал так же услужлив, как за несколько минут до того был груб; он поспешил снять цепь, державшую дверь приотворенной, и широко распахнул ее.
   -- Это напрасно, Пепито, -- сказал офицер, -- повторяю тебе, я не войду в дом; сколько их?
   -- Двадцать человек, ваше сиятельство.
   -- Вооруженные?
   -- Полностью.
   -- Пусть живо сойдут сюда, я жду их; иди, сын мой, время не терпит.
   -- А вы, ваше сиятельство?
   -- Ты принесешь мне шляпу, накидку, шпагу и пистолеты. Поспеши.
   Пепито не заставил повторять этого приказа; оставив дверь отворенной, он выбежал прочь.
   Через несколько минут двадцать разбойников, вооруженных с ног до головы, вышли на улицу, подталкивая друг друга. Подойдя к офицеру, они почтительно ему поклонились и по его знаку молча остановились.
   Пепито принес вещи, названные тем, кого писец величал доном Аннибалом, а Пепито -- доном Торрибио и который, вероятно, носил много еще различных имен, но мы оставим временно за ним последнее имя.
   -- Готовы ли лошади? -- спросил дон Торрибио, прикрывая свой мундир широким плащом и закладывая за пояс длинную саблю и пару двуствольных пистолетов.
   -- Да, ваше сиятельство, -- ответил Пепито со шляпой в руке.
   -- Хорошо! Сын мой, ты отведешь их туда, куда я тебе сказал, но так как ночью запрещено ездить верхом по улицам, ты внимательнее стереги солдат.
   Все разбойники расхохотались при этом странном наказе.
   -- Вот и готово, -- сказал дон Торрибио, надев шляпу с широкими полями, принесенную Пепито. -- Теперь можем отправляться. Слушайте меня внимательно, господа.
   Бродяги, польщенные таким высоким обращением, придвинулись к дону Торрибио, чтобы лучше слышать его наставления.
   Тот продолжал:
   -- Двадцать человек, идущих толпой по городским улицам, без сомнения, пробудили бы подозрение полицейских; мы же должны быть как можно осторожнее и действовать как можно более скрытно, чтобы нам удалось предприятие, на которое я собрал вас. Сейчас вы разойдетесь и каждый по отдельности направитесь к стенам монастыря Бернардинок. Придя туда, вы скроетесь где и как найдете лучше и не шевельнетесь без моего приказа. Поняли?
   -- Да, ваше сиятельство, -- ответили разбойники все разом.
   -- Хорошо, идите, вы должны быть у монастыря через четверть часа.
   Разбойники рассыпались в разные стороны с быстротой полета хищных птиц; через две минуты они скрылись за углами ближайших домов.
   Остался один Пепито.
   -- Не позволите ли мне сопровождать ваше сиятельство? -- спросил он почтительно. -- Один я здесь ужасно соскучусь.
   -- Я и сам не желал бы ничего лучшего, но кто же нам приготовит коней без тебя?
   -- Справедливо, я об этом не подумал.
   -- Но будь спокоен, друг мой, если дело удастся, как я надеюсь, то ты скоро уйдешь со мной.
   Пепито удовольствовался этим обещанием. Почтительно поклонившись таинственному человеку, он вошел в свой дом, тщательно закрыв за собой дверь.
   Дон Торрибио остался один и глубоко задумался; наконец он поднял голову, надвинул шляпу на глаза, запахнулся своим плащом и удалился большими шагами, прошептав:
   -- Удастся ли?..
   Монастырь Бернардинок был расположен в лучшем квартале Мехико. В описываемое нами время в нем находилось полторы сотни монахинь и около шестидесяти послушниц. Все сестры могли свободно выходить из него, делать и принимать визиты; устав монастыря был довольно легок, и, исключая богослужения, на которых обязательно должны были присутствовать все монахини, они после молитвы уходили в свои кельи и могли заниматься всем чем захочется, не возбуждая, по-видимому, ничьего внимания.
   Игуменья была маленького роста, толстая, крепкая шестидесятилетняя женщина; лицо ее было без всякого выражения, одни только серые глаза ее при внутреннем волнении разгорались и искрились.
   В минуту, в которую мы входим в ее роскошно и тем не менее строго убранную просторную келью, то есть за несколько минут до вышеописанной сцены, игуменья сидела в большом кресле с высокой прямой спинкой, над которой возвышалась игуменская митра; сиденье же было из золоченой кожи, обитое двойной бахромой -- шелковой и золотой.
   В руках ее была открытая книга, но игуменья не смотрела в нее, о чем-то задумавшись.
   Дверь ее кельи тихо отворилась, и молодая девушка в костюме послушницы робко подошла, боязливо ступая по паркету.
   Она остановилась перед креслом игуменьи и молча ждала, когда та поднимет глаза.
   -- А! Ты здесь, дитя мое, -- произнесла наконец игуменья, заметив послушницу. -- Подойди!
   Та сделала еще несколько шагов.
   -- Отчего ты вышла сегодня утром, не спросив моего позволения?
   Услышав эти слова, которых, однако, послушница должна была ожидать, последняя смешалась, побледнела и прошептала какие-то несвязные слова.
   Игуменья строго проговорила:
   -- Берегись, малютка, хотя ты еще только послушница и наденешь покрывало еще через несколько месяцев, но, как и все твои подруги, ты зависишь только от меня, от одной меня.
   Слова эти были произнесены с таким ударением и интонацией, что послушница задрожала.
   -- Ты была подругой, почти сестрой той безумной, сопротивление которой нашей неограниченной воле сломилось, как слабый тростник, и которая умерла сегодня утром.
   -- Так вы думаете, что она умерла, мать моя? -- боязливо ответила девушка голосом, надломленным от горя.
   -- Кто в этом сомневается? -- воскликнула вдруг игуменья, привскочив в своем кресле и устремив взгляд ехидны на бедного ребенка.
   -- Никто, сударыня, никто! -- прошептала девушка, с ужасом отступая.
   -- Не ты ли присутствовала со всеми сестрами на ее похоронах? -- продолжала игуменья с ужасным ударением. -- Не слыхала ты разве молитв, произнесенных над ее гробом?
   -- Это правда, мать моя.
   -- Ты не видела разве, как тело ее было опущено в склеп и как был надвинут надгробный камень, который откроет
   только ангел божественного правосудия в день последнего суда? Скажи, не была ты разве при этой печальной и ужасной церемонии?! Осмелишься ли ты предполагать, что все это было не так и что она еще жива, это негодное создание, которое Бог в гневе своем мгновенно поразил, чтобы она служила примером для тех, кого сатана побуждает к возмущению.
   -- Простите, святая мать, простите! Я видела то, что вы говорите, я присутствовала при ее похоронах. Да, сомнений быть не может, бедная донья Лаура умерла!
   Произнеся эти последние слова, девушка не могла удержать слез.
   Игуменья подозрительно поглядела на нее.
   -- Хорошо, -- сказала она, -- уйди; но повторяю, берегись! Я знаю, что и в твой ум проник дух возмущения, я буду наблюдать за тобой.
   Девушка почтительно поклонилась и повернулась, чтобы исполнить приказ игуменьи.
   Вдруг раздался ужасный шум; крики, угрозы разносились по коридорам. Послышался быстро приближающийся топот беспорядочно бегущей толпы.
   -- Что это значит? -- с ужасом воскликнула игуменья. -- Отчего такой шум?
   Она в волнении неверным шагом пошла к дверям, в которые уже нетерпеливо стучались.
   -- Боже мой, Боже! -- прошептала послушница, устремляя молящий взор на статую Святой Девы, лучезарный лик которой, казалось, улыбался ей. -- Не освободители ли это?
   Возвратимся теперь к дону Торрибио, который отправился к монастырю вслед за своими товарищами.
   Вся его шайка собралась под стенами монастыря.
   По дороге разбойники, чтобы не встретить помех со стороны полицейских, того, который попадался им, спокойно связывали и вели за собой до встречи с другим. Благодаря этой проделке они беспрепятственно достигли монастыря, ведя с собой двенадцать скрученных пленных полицейских.
   Подойдя к монастырю, дон Торрибио приказал уложить их на землю у стены друг на друга.
   Потом, вынув из кармана бархатную полумаску, он надел ее на глаза. Все его товарищи сделали то же самое. Подойдя к развалившемуся домику, стоявшему неподалеку от них, дон Торрибио плечом выставил дверь. Хозяин развалины выбежал на улицу испуганный, полуодетый. Увидев у своей лачуги толпу людей в масках, несчастный с ужасом отступил.
   Дон Торрибио торопился и потому пошел прямо к цели.
   -- Доброй ночи, тио Саладо, рад видеть тебя в добром здравии, -- сказал он.
   Тот отвечал, сам не понимая даже, что говорит:
   -- Благодарю вас, кабальеро, вы так добры.
   -- Хорошо, торопись, надень плащ и иди с нами.
   -- Я? С вами? -- с ужасом переспросил Саладо.
   -- Да, ты.
   -- Но на что я вам нужен?
   -- Я скажу тебе: беру тебя с собой затем, что знаю, что ты очень уважаем в монастыре и имеешь свободный пропуск в него во всякое время.
   -- Боже мой! Как можно, кабальеро! -- воскликнул несчастный.
   -- Без возражений, торопись -- или я немедленно всажу тебе пулю в лоб.
   Глухой стон вырвался из груди несчастного Саладо; он оглядел всех замаскированных отчаянным взглядом и был вынужден повиноваться.
   От домика старика до монастыря было всего несколько шагов, дон Торрибио обратился к пленнику, полумертвому от страха:
   -- Слушай, приятель, вот мы и пришли, открой нам теперь двери.
   -- Но, ради неба, -- воскликнул старик, еще пытаясь сопротивляться, -- как я могу это сделать? Подумайте, я не имею никаких средств к тому...
   -- Слушай, -- сказал повелительно дон Торрибио, -- ты понимаешь, что у меня нет времени спорить с тобой. Или ты проводишь нас в монастырь и получаешь этот кошелек со всем, что в нем есть, или, если не хочешь провести нас, -- добавил он, спокойно вынимая из-за пояса пистолет, -- я тотчас раздроблю тебе голову!
   Холодный пот выступил на висках у старца; он очень хорошо знал разбойников своей родины, чтобы сомневаться в исполнении их обещания.
   -- Ну что же! Решился ли ты? -- спросил дон Торрибио, взводя курок пистолета.
   -- Погодите, кабальеро, не шутите этим, я попробую.
   -- Чтобы вернее удалось, вот тебе кошелек, -- сказал дон Торрибио.
   Старик с неимоверной радостью схватил его и медленно направился к двери в монастырской стене, раздумывая, каким бы образом он мог честно заработать подаренную сумму без личного риска -- задача, которую, признаемся, нелегко было разрешить.
  

ГЛАВА VIII. Темная история (окончание)

   Старик наконец решился. Вдруг счастливая мысль мелькнула у него в голове, и с лукавой улыбкой он приподнял молот, чтобы стукнуть в дверь. В ту минуту, когда он хотел опустить его, дон Торрибио удержал его руку.
   -- Что такое? -- спросил Саладо.
   -- Одиннадцать часов давно уже пробило, все спят или должны уже спать в монастыре, не лучше ли испробовать другое какое средство?
   -- Вы ошибаетесь, кабальеро, -- ответил старик, -- привратница не спит.
   -- Ты уверен?
   -- Еще бы! -- уверенно сказал старик, уже составивший план действий и боявшийся теперь, чтобы этот человек не изменил своих намерений и не вздумал взять деньги обратно. -- Монастырь Бернардинок открыт и днем и ночью для тех, кто идет в него за лекарствами. Предоставьте действовать мне.
   -- Делай как знаешь, -- ответил начальник шайки, отпуская его руку.
   Саладо не заставил повторять разрешения, он поспешил опустить тяжелый молот, громко стукнувший по медному гвоздю. Дон Торрибио с товарищами плотно прижались к стене.
   Через минуту окошко в двери отворилось, и в отверстии показалось сморщенное лицо привратницы.
   -- Кто ты, брат мой? -- спросила она дрожащим и заспанным голосом. -- Зачем стучишься ты в монастырь Бернардинок в такой поздний час?
   -- Пресвятая Дева Мария! -- воскликнул Саладо с лицемерным видом.
   -- Да успокоит тебя Бог, брат мой, разве ты болен?
   -- Я бедный рыбак, знакомый тебе, сестра моя, душа моя погружена в большое горе.
   -- Как зовут тебя, брат мой? Голос твой мне очень знаком, но ночь так темна, что я не могу разглядеть твое лицо.
   "Надеюсь, что ты и не увидишь его", -- подумал Саладо, и громко прибавил:
   -- Я -- сеньор Темиладо, рыбак, который держит трактир на пристани Платерос.
   -- А-а! Узнаю тебя, брат мой. Что же тебе надо? Говори поскорее.
   -- Ах, сестра! Моя жена и двое моих детей заболели. Достойный отец, францисканец, прислал меня попросить у вас три бутылки вашей чудотворной воды.
   Мы должны заметить, что в Мексике каждый монастырь приготовляет свою чудотворную воду, рецепт который старательно скрывается; вода эта, как говорят, излечивает все болезни, поэтому, понятно, стоит очень дорого, и монастырский доход значительно увеличивается.
   -- Христос мой! -- воскликнула старуха, у которой глаза разгорелись при таком непомерном требовании. -- Три бутылки!
   -- Да, сестра. Я прошу у тебя позволения войти присесть; я шел так быстро, болезнь жены и детей так встревожила меня, что я едва стою на ногах.
   -- Бедный человек! -- воскликнула сострадательная привратница.
   -- Да, сестра, ты окажешь действительное благодеяние.
   -- Сеньор Темиладо, осмотритесь, прошу вас, хорошенько, нет ли кого еще на улице, мы живем в такое дурное время, что должны быть очень осторожны.
   -- Никого нет, сестра, -- ответил старик, делая знак разбойникам быть готовыми.
   -- Тогда я открываю.
   -- Бог вознаградит тебя за это, сестра.
   -- Аминь! -- сказала она набожно.
   Послышалось бряцанье ключа в замке, потом визг отодвинутой задвижки, и дверь наконец приоткрылась.
   -- Входи скорей, брат мой, -- проговорила монахиня. Но Саладо осторожно попятился назад, и на его месте возник дон Торрибио.
   Он тотчас же бросился на монахиню, не дав ей времени разглядеть себя, схватил ее за горло и, сдавив его, как щипцами, сказал ей на ухо:
   -- Только крикни, старая колдунья, тут тебе и конец! Испуганная таким внезапным нападением, видя перед собой человека в маске, старуха лишилась чувств. Дон Торрибио, видя, что она ничем не может быть им полезна, приказал завязать ей рот и крепко связать, потом, оставив двоих разбойников караулить двери, он взял у привратницы связку ключей и пошел с остальными товарищами к строению, в котором жили монахини. Дону Торрибио нужно было пройти в келью игуменьи, а ее нелегко было найти, поэтому он приказал разбойникам поднять в строении шум.
   Разбойники, войдя в коридор, стали кричать, произносить проклятия, бросались в разные двери, везде рыли, стучали, грабили.
   Монахини, привыкшие к спокойствию и тишине, проснулись от этого шума и, как белые голуби, с испугом бросились к келье игуменьи, которая, разделяя их ужас и окруженная ими, открыла дверь в коридор, из которого слышались страшные проклятия.
   Внезапно она увидела толпу замаскированных демонов, кричавших, потрясавших всевозможным оружием. Но, прежде чем она успела вскрикнуть, дон Торрибио бросился к ней, и тотчас весь шум утих.
   -- Не шумите, -- сказал он, -- мы не хотим причинить вам зло; напротив, мы пришли поправить зло, сделанное вами.
   При виде стольких мужчин в масках все монахини онемели от ужаса.
   -- Чего вы хотите от меня? -- прошептала игуменья дрожащим голосом.
   -- Сейчас вы это узнаете, -- ответил дон Торрибио и обратился к одному из своих людей: -- Подай серную светильню.
   Разбойник молча подал ему то, что он просил.
   -- Теперь слушайте внимательнее, сеньора. Вчера одна из послушниц вашего монастыря, отказавшаяся несколько дней тому назад принять покрывало, скоропостижно умерла.
   Игуменья обвела вокруг себя повелительным взглядом и обратилась к человеку, говорившему с ней:
   -- Не понимаю, что вы хотите сказать, -- смело ответила она.
   -- Очень хорошо, я ждал этого ответа. Продолжаю. Этой послушнице было шестнадцать лет, звали ее донья Лаура де Асеведо-и-Реаль дель Монте; она принадлежала к одной из первейших фамилий республики. Сегодня утром проходили ее похороны со всей церемонией, обычной в подобном случае, в церкви этого же монастыря, потом тело ее с величайшей пышностью было опущено в склеп, назначенный для погребения монахинь.
   Он остановился, устремив на игуменью через маску огненный взгляд.
   -- Повторяю, я не знаю, что вы хотите сказать, -- ответила та холодно.
   -- Ага! Хорошо, слушайте же еще, сеньора, и постарайтесь воспользоваться этим, потому что теперь вы находитесь в руках людей, которые, клянусь вам, не тронутся ни вашими слезами, ни стонами, если вы вынудите их на дальнейшие меры.
   -- Делайте что вам будет угодно, -- ответила игуменья все так же холодно. -- Я в ваших руках; знаю, что, по крайней мере в настоящую минуту, мне неоткуда ждать помощи. Бог даст мне силы перенести мучения.
   -- Сеньора, -- ответил, усмехаясь, дон Торрибио, -- вы богохульствуете! Это смертный грех, добровольно творимый вами, но это ваше дело, меня оно не касается. Мое дело вот какое: вы сию же минуту должны указать мне вход в склеп и место, где покоится донья Лаура де Асеведо; я поклялся похитить ее отсюда во что бы то ни стало. Что бы ни было, но клятву свою я исполню! Если вы сделаете то, что я прошу, все мы с телом покойной тотчас удалимся, не тронув ни малейшей вещички из несметных богатств этого монастыря.
   -- А если я не сделаю этого? -- ответила игуменья надменно.
   -- В таком случае, -- произнес дон Торрибио с ударением, отчетливо выговаривая каждое слово, -- монастырь будет разграблен, а вы подвергнетесь такой пытке, которая, надеюсь, развяжет вам язык.
   Игуменья презрительно улыбнулась.
   -- Начинайте с меня, -- сказала она.
   -- Именно это я и намереваюсь сделать. Эй! -- крикнул он разбойникам. -- За дело!
   Два разбойника выступили вперед и схватили игуменью, которая и не думала защищаться. Она стояла неподвижно и с виду спокойно, но легкое подрагивание бровей выказывало тщательно скрываемую ею внутреннюю бурю.
   -- Это ваше последнее слово, сеньора? -- спросил дон Торрибио.
   -- Исполняй свою службу, палач, -- презрительно ответила она, -- попробуй победить волю старухи.
   -- Начинайте! -- приказал он державшим игуменью разбойникам.
   -- Подождите! Остановитесь, ради самого Бога! -- воскликнула молодая девушка, смело бросаясь к игуменье и отталкивая разбойников.
   Эта девушка была той самой послушницей, с которой говорила игуменья в минуту вторжения в монастырь разбойников.
   Наступила минута колебания и общего удивления.
   -- Молчи, я приказываю тебе, -- крикнула игуменья, -- пусть я буду мучиться, Бог все видит!
   -- Именно потому, что Он нас видит, я и буду говорить, -- решительно ответила послушница. -- Это Он послал сюда этих незнакомых мне людей, чтобы помешать свершению великого преступления!.. Идите за мной, господа, вы не должны терять ни минуты, я проведу вас к склепу.
   -- Несчастная! -- воскликнула игуменья, с бешенством вырываясь из рук державших ее разбойников. -- Несчастная, теперь на тебя падет мой гнев!
   -- Я это знаю, -- печально ответила девушка, -- но никакое личное побуждение не помешает мне исполнить святой долг.
   -- Завяжите рот этой старой бездельнице! -- приказал начальник.
   Приказ был немедленно исполнен; несмотря на отчаянное сопротивление, игуменья в несколько секунд была крепко связана.
   -- Один из вас останется здесь стеречь ее, -- продолжал дон Торрибио, -- и при малейшем подозрительном движении пусть раздробит ей голову.
   Потом, изменив тон, он обратился к послушнице.
   -- Тысячу раз благодарю вас, сеньора, -- промолвил он с чувством, -- окончите то, что вы так хорошо начали, проведите нас к этим гнусным склепам.
   -- Пойдемте, господа, -- ответила она, отправляясь впереди разбойников.
   Разбойники вмиг присмирели, пошли за ней молча, с выражением глубокого уважения.
   По решительному приказу дона Торрибио все монахини, успокоенные, разошлись по своим кельям.
   Пока послушница и разбойники шли по коридору, дон Торрибио подошел к молодой девушке и сказал ей на ухо два-три слова, от которых она задрожала.
   -- Не бойтесь ничего, -- добавил он, -- я только хотел доказать вам, что все знаю; я хочу быть для вас, сеньорита, самым почтительным и преданным другом.
   Девушка вздохнула, ничего не ответив.
   -- Что с этого дня с вами будет? Вы останетесь в монастыре одна, беззащитная перед ненавистью этой фурии, для которой на свете не существует ничего святого; вы немедленно заместите ту, которую мы спасаем. Не лучше ли вам последовать за ней?
   -- Бедная, бедная Лаура! -- с глухим вздохом проговорила девушка.
   -- Неужели вы покинете ее в такую решительную минуту, в которую более чем когда-либо ей нужны ваша опора и помощь, не вы ли ее молочная сестра, ее любимый друг! Что вас удерживает? Вы сирота с самого детства, на Лауре сосредоточились все ваши привязанности... Умоляю вас, отвечайте мне, донья Луиза.
   Девушка удивилась, почти ужаснулась.
   -- Вы меня знаете! -- воскликнула она.
   -- Не сказал ли я вам, что знаю все? Полноте, дитя мое, если не для себя, то для нее уйдите отсюда; не вынуждайте меня покинуть вас здесь, в руках ваших врагов, которые подвергнут вас ужаснейшим мучениям.
   -- Вы этого хотите? -- печально прошептала девушка.
   -- Это она умоляет вас моими словами.
   -- Хорошо, пусть так, моя жертва будет полной, я последую за вами, хотя не знаю, хорошо или дурно делаю, поступая таким образом. Но, несмотря на то, что я вас не знаю, что маска скрывает от меня ваши черты, я верю вашим словам, мне кажется, что у вас благородное сердце -- дай Бог, чтобы я не ошиблась.
   -- Это Бог по своему милосердию внушает вам такое решение, бедное дитя.
   Донья Луиза склонила голову на грудь с тяжелым вздохом, похожим на стон.
   Они вышли из дома и направились к нежилым строениям, . из которых веяло сыростью и гнилью.
   -- Куда вы ведете нас, сеньорита? -- спросил дон Торри-био. -- Я думал, что в вашем монастыре, как и в других, склепы вырыты под церковью.
   -- Я веду вас не в склеп, -- ответила девушка дрожащим голосом.
   -- Но куда же?
   -- В тюрьму!
   -- Что вы говорите! -- воскликнул дон Торрибио, едва сдерживая гнев.
   -- Да, гроб, при всех опущенный сегодня утром в склеп, -- продолжала донья Луиза, -- ив самом деле был с телом бедной Лауры; невозможно было сделать иначе, потому что обряд требует, чтобы мертвые были похоронены в своей одежде и с открытым лицом. Но как только все разошлись и церковные двери заперлись за ассистентами, игуменья приказала поднять камень склепа, вынуть гроб и перенести тело в самую глубокую монастырскую тюрьму... Но вот мы и пришли, -- сказала она, останавливаясь в самой дальней пустой полуразвалившейся зале и указывая на широкий камень, лежащий на земле.
   -- Поднимите этот камень, -- обратился дон Торрибио глухим голосом к своим мрачным товарищам, в масках и с факелами стоявшим вокруг девушки.
   После некоторых усилий камень был поднят, и всеобщим взорам открылась темная пропасть, из которой на них пахнуло теплым зловонным воздухом.
   -- Но, -- сказал дон Торрибио через минуту, -- эта яма пуста!
   -- Да, та, которую вы ищете, еще ниже, -- грустно ответила донья Луиза.
   -- Как еще ниже! -- воскликнул он с ужасом.
   -- Этот склеп не достаточно глубок, случайно он может быть открыт, могут быть услышаны крики. Существуют еще два таких же склепа один под другим. Когда по какой бы то ни было причине игуменья решает навсегда вычеркнуть из списка живых одну из монахинь, то эту несчастную спускают в последний склеп, который называется Адом\ Там умирает всякий шум, всякое рыдание остается без эха, всякая жалоба напрасна. Ищите ниже, господа, еще ниже.
   При этих словах дон Торрибио почувствовал, как холодный пот выступил у него на висках, волосы его встали дыбом, действительность казалась кошмаром. Преодолев волнение, охватившее его, он сошел в склеп по лестнице, прислоненной к одной стене; несколько разбойников в масках спустились вслед за ним.
   После недолгих поисков они нашли камень, подобный первому, и отодвинули его. Дон Торрибио опустил в склеп факел.
   -- Пустой! -- воскликнул он с ужасом.
   -- Ниже ищите, ниже, говорю вам! -- глухим голосом ответила донья Луиза, остававшаяся наверху.
   Дон Торрибио с бешенством стал искать камень следующего склепа. Не успели его отодвинуть, как он наклонился к отверстию, всунул в него факел и заглянул вниз.
   -- Вижу ее! Несчастная! -- воскликнул он голосом, скорее похожим на рев зверя, чем на человеческий голос.
   И, больше не медля, даже не рассчитав расстояния, он прыгнул в пропасть.
   Через несколько минут он появился в зале, неся на руках безжизненное тело доньи Лауры.
   -- Назад, друзья мои! Назад! -- крикнул он своим товарищам. -- Не останемся ни одной лишней секунды в этой берлоге хищных зверей с человеческим лицом.
   По его знаку один сильный разбойник схватил на руки бедную донью Луизу, и все бегом направились к монастырю. Скоро они вошли в келью игуменьи.
   При виде их игуменья приложила все усилия, чтобы вырваться из веревок, связывавших ее; она извивалась, как ехидна, устремив бешеные, злобные взгляды на людей, разрушивших ее гнусные замыслы.
   -- Негодная! -- воскликнул дон Торрибио, подойдя к ней со своей ношей и презрительно толкнув ее ногой. -- Будь проклята! Наказание твое начинается, твоя жертва ускользает от тебя.
   Сверхъестественным усилием игуменье удалось несколько ослабить повязку, стягивавшую ей рот.
   -- Может быть! -- воскликнула она голосом, прозвучавшим в ушах дона Торрибио, как погребальный колокол.
   Сломленная этим последним усилием, она упала без чувств.
   Через пять минут после этого события в монастыре оставались только живущие в нем.
  

ГЛАВА IX. Вольная Пуля и Верный Прицел

   На этом месте рассказа Вольная Пуля остановился и задумчиво стал набивать табаком свою индейскую трубку.
   Наступило продолжительное молчание. Все присутствующие, находясь под впечатлением этого рассказа, долго не могли прийти в себя. Наконец Верный Прицел поднял голову.
   -- Эта история очень драматична и очень мрачна, -- сказал он, -- но прости меня за грубую откровенность, старый товарищ, она, как мне кажется, не имеет никакого отношения к тому, что происходит вокруг нас, и к тем событиям, в которых мы призваны играть роль -- или, по крайней мере, быть их зрителями.
   -- Да, наконец, -- заметил Руперто, -- какое дело нам, местным жителям, до происшествий, случающихся в Мехико или в каких-нибудь подобных ему городах? Мы здесь, в прериях, затем, чтобы охотиться, ставить капканы да сражаться с краснокожими; всякий другой вопрос нас не может касаться.
   Вольная Пуля значительно покачал головой и, машинально положив трубку подле себя, сказал:
   -- Вы ошибаетесь, друзья. Неужели вы думаете, что я стал бы терять время на рассказ такой длинной истории, если бы она не имела для нас существенной важности?
   -- Объяснись же, друг мой, -- ответил Верный Прицел, -- потому что, признаюсь тебе, я не понял, к чему ты рассказал эту историю.
   Вольная Пуля поднял голову и стал вычислять высоту солнца.
   -- Теперь шесть часов утра, -- сказал он, -- у тебя еще достаточно времени, чтобы успеть прибыть к назначенному часу к броду Рубио, где тебя будет ждать тот, кто нанял тебя проводником. Слушай же меня, я еще не закончил. Теперь, когда я сообщил тебе тайну, скажу и о том, каким образом она раскрылась... Ты слышал, что дон Торрибио принял все возможные меры предосторожности, чтобы удалить подозрения и покрыть это происшествие непроницаемым мраком. К несчастью, писец Лепорельо умер не тотчас; он мог не только говорить, но еще и сумел показать дубликат каждого письма, какие он ежедневно передавал молодому человеку, письма, за которые тот платил ему так дорого, что старик, по врожденной осторожности мексиканцев, хранил их -- либо чтобы воспользоваться ими против дона Торрибио в случае нужды, либо, что еще вероятнее, сделать их орудием мести, если сам сделается жертвой измены. Это-то и случилось: писец, найденный ранним посетителем в предсмертных страданиях, был еще в силах дать показания перед уголовным судьей и передать ему все бумаги, после чего умер. Это убийство, в сочетании с захватом в плен нескольких полицейских многочисленной шайкой разбойников и похищением из монастыря Бернардинок, дало след, по которому полиция пошла с особым упорством, тем более, что девушка, тело которой так дерзко похитили, имела могущественных родных, которые, по известным им причинам, не хотели оставить это преступление безнаказанным и щедро сорили деньгами. Скоро узнали, что разбойники, выйдя из монастыря, сели на коней, приведенных людьми, подосланными ими же, и умчались как вихрь по направлению к ссылочным местам, увозя с собой двух женщин, одна из которых была без чувств. Похитителей проследили до ссылочного местечка Тубак, где дон Торрибио в продолжение нескольких дней дал отдохнуть своей шайке, там же он купил закрытый паланкин, большую палатку, всю необходимую провизию для дальнего путешествия по прериям, увеличил свою шайку разными ссыльными и однажды ночью неожиданно скрылся со всей шайкой, так что никто не мог указать, в какую сторону он направился. Родные девушки продолжали поиски.
   Один человек, который лет двадцать тому назад оказал мне значительные услуги и которого я с тех пор не видел, во время этих передряг отыскал меня; в то время я вместе с Руперто был в Тубаке, занимаясь продажей леопардовых шкур. Этот-то человек и рассказал мне все то, что я передал вам, прибавив, что он близкий родственник девушки, напомнил мне о своей услуге, короче говоря, так растрогал меня, что я дал слово помочь ему отомстить его врагу. Через
   два дня после того мы напали на след: для человека, привыкшего отыскивать следы краснокожих, было детской забавой идти по следам мексиканцев, и скоро я подвел его почти к самому каравану дона Мигеля Ортеги.
   -- Но ведь похитителя звали дон Торрибио Карвахал!
   -- Но разве он не мог переменить свое имя?
   -- Зачем же это делать в пустыне?
   -- Чтобы избежать преследования.
   -- Родные, однако, принимали большое участие в этом преследовании?
   -- Дон Хосе назвался дядей этой девушки, которую он любил, как отец.
   -- Но она умерла, кажется, если не ошибаюсь, ты сам это сказал.
   Вольная Пуля почесал себе ухо.
   -- Вот в этом-то вопрос и запутывается, -- сказал он, -- кажется, она не умерла, а преспокойно живет.
   -- Гм! -- воскликнул Верный Прицел. -- Так она не умерла! Значит, дядя знал об этом, и по его согласию бедное создание было заживо похоронено! Если все это так, то тут кроется какой-то гнусный замысел.
   -- Да, должен признаться, что и я боюсь того же! -- неуверенно промолвил старик. -- Однако этот человек оказал мне важную услугу, а я не имею доказательств, подтверждающих мои подозрения.
   Верный Прицел поднялся на ноги и встал против охотника.
   -- Вольная Пуля, -- сказал он ему серьезно, -- мы с тобой соотечественники, любим друг друга, как братья, не раз приходилось нам вместе спать под открытым небом прерий; мы делили вместе и радости и горе, спасали друг друга от смерти то в борьбе с хищными зверями, то в сражении с индейцами, не правда ли?
   -- Правда, Верный Прицел, правда, и тот, кто не подтвердил бы этого, бессовестно солгал бы! -- ответил в волнении охотник.
   -- Друг мой, брат мой, величайшее преступление совершилось или готово совершиться! Будем осторожны, станем наблюдать как можно тщательнее. Кто знает, может быть, Провидение избрало нас для разоблачения виновных и для торжества невинных! Этот дон Хосе, как ты мне сказал, желает, чтобы и я присоединился к вам. Хорошо, я согласен. Ты, Руперто и я вместе отправимся к броду Рубио -- и верь мне, друг, так как я предупрежден теперь, то кто бы ни был виновный, я его найду!
   -- Я очень рад этому, -- наивно ответил охотник. -- Признаюсь, что меня тяготило мое положение. Я -- простой охотник, ничего не понимаю в этих городских мерзостях.
   -- Ты честный человек, с прямой душой, без лукавства... Но время идет, и теперь, когда мы обо всем договорились и поняли друг друга, думаю, что хорошо сделаем, если отправимся в путь.
   -- Я пойду, когда ты хочешь.
   -- Еще минуту. Можешь ли ты некоторое время обойтись без Руперто?
   -- Легко могу.
   -- А в чем дело? -- спросил тот.
   -- Хочу просить тебя оказать мне одну услугу.
   -- Говори, Верный Прицел, я готов.
   -- Никто не может предвидеть будущего; может быть, через несколько дней нам понадобятся союзники, на которых мы могли бы рассчитывать. Вождь, здесь присутствующий, даст нам союзников, когда мы их у него попросим. Иди с ним в его селение, оставь его там и возвращайся по нашим следам; будь в отдалении от нас, но только в таком месте, чтобы мы знали, где именно, и в случае нужды могли бы найти тебя.
   -- Я понял, -- сказал, вставая, охотник, -- будьте спокойны.
   Тогда Верный Прицел обратился к Летучему Орлу и объяснил ему, чего ждет от него.
   -- Брат мой спас Дикую Розу, -- ответил вождь с достоинством. -- Летучий Орел -- старший вождь, его двести воинов пойдут на войну по первому знаку моего отца. Ко-манчи храбры, слова, вылетающие из их груди, идут прямо от сердца.
   -- Благодарю, вождь, -- ответил Верный Прицел, -- да хранит вас Ваконда!
   Проглотив по куску жареного мяса и запив его глотком вина, от которого отказался только команч, все разошлись.
   Руперто, Летучий Орел и Дикая Роза двинулись в сторону запада, а Вольная Пуля и Верный Прицел повернули левее, несколько восточнее, к броду Рубио.
   -- Гм! -- заметил Вольная Пуля, повесив ружье на левое плечо и ступая мерным, легким шагом. -- Мы ввязались в трудное дело.
   -- Кто знает, друг мой? -- ответил Верный Прицел с озабоченным видом. -- Во всяком случае, мы должны открыть истину. Но, прежде всего, я хотел бы узнать одну вещь.
   -- Что именно?
   -- Что находится в паланкине дона Мигеля?
   -- Без сомнения, женщина, так надо полагать.
   -- Не станем ничего предполагать, друг мой, время всеобъяснит.
   -- Дай-то Бог!
   Обменявшись этими фразами, они подошли к опушке леса и остановились, чтобы оглядеться.
   -- Уже поздно, -- заметил Верный Прицел.
   -- Да, уже близко к полудню. Иди за мной, мы скоро наверстаем потерянное время. Не согласишься ли ты вместо ходьбы продолжить путь верхом?
   -- Конечно, если бы у нас были лошади!
   -- Именно это я и хочу предложить тебе.
   -- Как! У тебя есть лошади?
   -- Отправляясь сегодня ночью с Руперто на свидание, назначенное мне доном Хосе, я оставил здесь наших коней. Пойдем сюда, мы их тотчас увидим.
   В самом деле, не прошли они и тридцати шагов в направлении, указанном Вольной Пулей, как увидели коней, спокойно жевавших молодые побеги. Услышав свист охотника, кони тотчас подняли головы, осмотрелись и пустились к нему с радостным ржанием. Охотники поправили их сбрую, вскочили на них и поехали.
   -- Теперь, я думаю, мы не опоздаем, кони привезут нас вовремя. Поговорим пока. Скажи мне, Вольная Пуля, ты уже виделся с доном Мигелем Ортегой?
   -- Признаюсь, никогда еще я не видел его.
   -- Так ты его не знаешь?
   -- Если верить словам дона Хосе, то это должен быть негодяй, но я, не имея с ним никаких дел, был бы в затруднении составить о нем какое бы то ни было ясное понятие.
   -- А я знаю его.
   -- О! И давно?
   -- Не очень давно, но, пожалуй, узнал настолько, что имею возможность судить о нем.
   -- Что же ты о нем скажешь?
   -- Много хорошего, но много и дурного; он нисколько не лучше и не хуже других. Сегодня ночью, предчувствуя, что ты станешь говорить мне о нем и желая не мешать тебе свободно объясниться, я сказал, что почти не знаю его, но очень возможно, что скоро твое мнение о нем окончательно установится, и ты, быть может, раскаешься, что до сих пор помогал этому дону Хосе, как ты его называешь.
   -- Хочешь ты, чтобы я говорил с тобой откровенно, Верный Прицел?
   -- Говори, друг мой, мне приятно будет узнать твои мысли.
   -- Я уверен, что тебе не меньше моего известна история, которую я рассказал ночью, и вот почему я в этом убеждаюсь: ты слишком опытный и осторожный человек, чтобы без важной причины встать на защиту человека, на которого, по правилам, существующим в прериях, ты скорее должен глядеть как на врага и вообще как на личность, с которой неприятно иметь какие-либо дела.
   -- В твоих словах есть правда, Вольная Пуля, -- сказал Верный Прицел с усмешкой. -- Не стану лукавить с тобой: да, важные причины заставляют меня защищать этого человека -- не могу сказать тебе сию минуту, какие это причины, это чужая тайна. Положись на нашу старую дружбу и предоставь мне действовать по моему усмотрению.
   -- В добрый час. Только теперь я начинаю все видеть ясно, и что бы ни было, ты можешь рассчитывать на меня.
   -- Слава Богу! Я знал, что мы поймем друг друга... но тише, мы на месте свидания, не подавай виду, что ты что-то знаешь. Посмотри-ка, мексиканцы не заставили себя ждать, они уже раскинули лагерь на берегу реки.
   В самом деле, вблизи виднелся лагерь охотников, прилегая одной стороной к реке, а другой -- к лесу и представляя
   собой укрепление, хорошо защищенное тюками и поваленными стволами деревьев. Оба охотника назвали свои имена караульным, и их пропустили в лагерь без всякого затруднения.
   Дона Мигеля Ортеги в лагере не было, люди каждую минуту ожидали его появления. Охотники сошли с лошадей, стреножили их и спокойно сели перед огнем.
   Дон Стефано Коэчо покинул лагерь на рассвете, как он и объявил накануне.
  

ГЛАВА Х. Новые действующие лица

   Для ясного понимания последующих событий мы, пользуясь преимуществом рассказчика, отступим на пятнадцать дней назад и представим читателю сцену, тесно связанную с самыми важными событиями этой истории, происходившую в нескольких сотнях миль от того места, где случайно собрались главные действующие лица.
   Пройдя ссылочное местечко Тубак, путешественник очутится перед девственным лесом, простирающимся на триста двадцать миль в глубину и на восемьдесят с лишком в ширину.
   Перейдя и его со всеми трудностями, какие только можно вообразить, он увидит перед собой необозримую равнину, в центре которой возвышается индейский город, в котором не был еще ни один европеец, истинное местоположение которого еще никому неизвестно и который со времени покорения Америки бледнолицыми служит убежищем остаткам Ацтеков.
   Город этот называется у индейцев Небесная Гора и представляется взорам тотчас по выходе из девственного леса вытянутым четырехугольником. Широкая река с перекинутыми через нее легкими, изящными мостами, перерезает его по всей его длине. По углам этого четырехугольника находятся остроконечные отвесные скалы, служащие ему надежным укреплением; эти четыре цитадели соединены между собой сплошной стеной в сорок футов вышиной, отлого спускающейся к городу. Стена эта сделана из местных камней, перемешанных с глинистой землей. Широкая, глубокая пропасть удваивает ее вышину снаружи.
   В город ведут двое ворот; над ними возвышаются башни, как в средневековых крепостях, и что еще больше подтверждает наше сравнение, это очень узкие дощатые мостики, поднимаемые при малейшей тревоге и служащие единственным путем сообщения с внешним миром.
   Дома в городе низкие, заканчиваются террасами, соединенными между собой; они легки и устроены из камыша, скрепленного замазкой, обширны и имеют множество окон. Все -- в один этаж и с выбеленным фасадом.
   Этот странный город, заметный издали, словно вырастающий из высокой степной травы, представляет собой необыкновенное и крайне привлекательное зрелище.
   В один прекрасный октябрьский вечер пять человек, одежду и лица которых невозможно было различить в темноте, вышли из вышеупомянутого девственного леса, приостановились на минуту в нерешительности на его опушке и внимательно осмотрелись кругом. Перед ними поднималась гора, огибавшая лес, вершина которой, хотя не очень высокая, вырисовывалась на горизонте с правой стороны.
   Обменявшись между собой несколькими словами, двое из них остались на месте, а трое легли на животы и поползли на руках и ногах в высокой траве, совершенно их скрывавшей.
   Достигнув вершины горы, они посмотрели вниз и были поражены и восхищены открывшимся видом. Гора, на вершине которой они находились, кончалась отвесным обрывом со всех сторон. На сто футов ниже их расстилалась великолепная равнина, посреди которой возвышался вышеописанный город Небесная Гора.
   Наконец один из них приподнялся на локтях и обратился к своим товарищам:
   -- Довольны ли мои братья? -- сказал он по-испански с гортанным произношением, по которому легко было узнать в нем индейца. -- Сдержал ли Олень свое обещание?
   -- Олень -- первый воин своего племени, язык его честен, и кровь в его жилах чистая, -- ответил тот, к которому он обратился.
   Индеец, не отвечая, украдкой улыбнулся; улыбка эта, будь она замечена его спутниками, заставила бы их серьезно задуматься.
   -- Мне кажется, -- заметил спутник индейца, молчавший до сих пор, -- теперь уже поздно входить в город.
   -- Завтра с восходом солнца Олень введет обеих Лилий в город, -- ответил индеец. -- Ночь очень темна.
   -- Воин прав, мы должны отложить переход в город до завтра, -- заметил второй спутник.
   -- Возвратимся же к товарищам, которых, должно быть, уже беспокоит наше долгое отсутствие.
   Сказав это, первый спутник повернулся назад и пополз обратно по своим следам; оба охотника следовали за ним до самой опушки, где они оставили своих товарищей.
   Идя по дороге, прорубленной ими же, они скоро подошли к потухающему костру, перед которым задумчиво сидели две очень молоденькие девушки, прекрасные той креольской красотой, которую умела изображать только божественная кисть Рафаэля. Но в эту минуту девушки были бледны, казались изнуренными, и лица их были подернуты мрачною грустью. Заслышав шум шагов, они подняли глаза, и радость озарила их прекрасные лица.
   Индеец подкинул в огонь несколько охапок сухих веток, а один из охотников стал кормить лошадей, привязанных неподалеку.
   -- Что же, дон Мигель, -- спросила одна из девушек охотника, присевшего к огню подле нее, -- скоро мы достигнем цели нашего путешествия?
   -- Вы уже достигли, сеньорита; завтра, с нашим другом Оленем, вы войдете в город, в неприкосновенное убежище, где никто уже не посмеет преследовать вас.
   -- Ах! -- проговорила девушка рассеянно, взглянув на мрачное лицо индейца. -- Завтра мы расстанемся?
   -- Так надо, сеньорита, забота о вашей безопасности требует этого.
   -- Кто же посмеет преследовать меня в этой неведомой стране?
   -- Ненависть на все осмелится! Умоляю вас, сеньорита, поверьте моему опыту и моей безграничной к вам преданности, хотя вы еще очень молоды, но уже настрадались довольно, пора хоть одному солнечному лучу прояснить ваше задумчивое чело, рассеять накопившиеся в вашем сердце горе и заботу.
   -- Да! -- проговорила она, опустив голову и стараясь скрыть слезы, крупными каплями текущие по ее щекам.
   -- Сестра моя, друг мой, моя Лаура! -- воскликнула другая девушка, нежно обнимая ее. -- Будь мужественна до конца, не я ли с тобой? О! Не бойся ничего, -- добавила она
   с нежностью, -- я принимаю половину твоего горя, тебе должно быть легче от этого.
   -- Бедная Луиза, -- прошептала Лаура, в свою очередь обнимая подругу, -- из-за меня и ты несчастлива. И когда только я буду в состоянии отблагодарить тебя за твою преданность?
   -- Люби меня так, как я тебя люблю, ангел мой, и не теряй надежды.
   -- Надеюсь, что не пройдет и месяца, как ваши преследователи будут поставлены в невозможность вам вредить, -- проговорил дон Мигель. -- Я веду с ними отчаянную игру, ставкой в которой моя голова, но это не суть важно, если я спасу вас. Дозвольте же мне, расставаясь с вами, унести в душе надежду, что вы не будете стараться уйти из убежища, найденного мной для вас, а станете терпеливо ожидать моего возвращения.
   -- Ах, кабальеро, вы знаете, что своей жизнью я обязана чуду. Мои родные, друзья, все те, наконец, кого я любила, покинули меня, кроме одной только Луизы, моей молочной сестры, чья преданность ко мне никогда не ослабевала, и вас, которого я совсем не знала и никогда не видела, явившегося вдруг в мою могилу, как ангел божественного правосудия. С той ужасной ночи, в которую я, как Лазарь, благодаря вам, вышла из гроба, вы окружили меня самыми нежными, самыми тщательными заботами, вы заменили тех, кто изменил мне, вы были для меня больше отца, почти что Богом.
   -- Сеньорита! -- воскликнул молодой человек, смущенный и осчастливленный ее словами.
   -- Я говорю вам это, дон Мигель, -- продолжала девушка с лихорадочным оживлением, -- потому, что хочу доказать вам, как я вам благодарна. Не знаю, как решил Бог в Своей премудрости мою судьбу, но знайте, что моя последняя молитва и последняя мысль будут о вас. Вы хотите, чтобы я ждала вас, -- я буду вам повиноваться! Верьте, что я защищаю свою жизнь не более как из любопытства, но я понимаю, как необходима вам свобода действий для того трудного дела, которое вы собираетесь предпринять. Итак, отправляйтесь спокойно, я вполне доверяю вам.
   -- Благодарю, сеньорита, это обещание удваивает мои силы. О, теперь я уверен в успехе!
   Тем временем другой охотник вместе с индейцем приготовили для девушек шалаш, в который они тотчас же ушли отдыхать.
   Как ни велико было беспокойство молодого человека, однако, после нескольких минут раздумья, он лег подле своих товарищей и тотчас заснул.
   Едва первые солнечные лучи озарили небо розоватым отливом, как охотники открыли глаза. Приготовления к отъезду были скоро окончены, настала минута разлуки. Прощание было печальным. Оба охотника проводили девушек до опушки леса, чтобы как можно дольше пробыть с ними.
   Донья Луиза, пользуясь теснотой дороги, по которой можно было двигаться только гуськом, приблизилась к охотнику, товарищу дона Мигеля.
   -- Окажите мне услугу, -- торопливо сказала она ему тихим голосом.
   -- Какую? -- спросил он ее так же тихо.
   -- Этот индеец внушает мне некоторые опасения.
   -- Вы ошибаетесь, я его хорошо знаю.
   -- Может быть, -- сказала она серьезно. -- Но хотите ли вы оказать мне услугу, о которой я буду просить вас? Иначе я обращусь к дону Мигелю, хотя я желала бы, чтобы он не знал о ней.
   -- Говорите, что я могу для вас сделать?
   -- Дайте мне нож и ваши пистолеты. Охотник пристально посмотрел на нее.
   -- Хорошо, -- сказал он через минуту, -- вы храбрая девушка. Вот вам то, что вы просите.
   И незаметно для всех он подал ей нож и пистолеты, прибавив к ним еще два мешочка с порохом и пулями.
   -- Неизвестно, что может случиться, -- сказал он.
   -- Благодарю, -- ответила она с живейшей радостью и мгновенно спрятала оружие под свою мантилью, приняв решительный вид, заставивший охотника улыбнуться.
   Минут через пять они вышли на опушку леса.
   -- Олень, -- твердо сказал охотник, -- помни, что ты отвечаешь мне за этих женщин.
   -- Олень дал клятву, -- ответил индеец.
   На этом они расстались. Обе девушки с индейцем отправились в город.
   -- Взойдем на гору, -- сказал дон Мигель, -- чтобы увидеть их в последний раз.
   -- Я только что сам хотел вам это предложить, -- ответил охотник.
   С теми же предосторожностями они заняли то самое место, где были в прошлую ночь. При ярких лучах солнца вся окрестность приняла очаровательный вид. Природа ожила, самые разнообразные переливы света изменили мрачный и пустынный вид, в каком она представилась им накануне.
   Из городских ворот, теперь открытых, выходили толпы индейцев, пеших и верхом на конях, и рассеивались в разные стороны с веселыми криками и громким смехом. Многочисленные пироги скользили по реке, поля были покрыты стадами вигоней и лошадей, пригнанных индейцами из окрестностей и направлявшихся к городу. Пестро одетые женщины, с продолговатыми ивовыми корзинами на головах, наполненными мясом, плодами и овощами, шли, разговаривая между собой и громко смеясь.
   Молодые девушки со своим проводником не замедлили смешаться с толпой и скоро растворились в ней. Дон Мигель глубоко вздохнул.
   -- Пойдем, -- сказал он задумчиво.
   Они вернулись в лес и через несколько минут отправились в обратный путь.
   -- Здесь мы должны расстаться, -- сказал дон Мигель, когда они миновали лес, -- я возвращусь в Тубак.
   -- А я постараюсь поспеть оказать некую маленькую услугу моему другу, одному индейскому вождю.
   -- Всегда вы думаете о других -- и никогда о себе, мой храбрый Верный Прицел, всегда вы стараетесь быть кому-нибудь полезным.
   -- Что же тут поделаешь, дон Мигель, кажется, это мое призвание; вы знаете, что на земле предписано каждому свое.
   -- Да, -- глухим голосом ответил молодой человек. -- Однако прощайте, -- добавил он через минуту, -- и не забудьте о нашем свидании!
   -- Будьте спокойны, через две недели у брода Рубио, это решено.
   -- Простите мою скрытность в продолжение этих дней, проведенных вместе, но это не мой секрет, Верный Прицел, я не имею права открыть его даже такому испытанному другу, как вы.
   -- Храните ваш секрет, друг мой, я нисколько не любопытствую узнать его; помните только, что мы друг друга не знаем, не так ли?
   -- Да-да, это крайне необходимо.
   -- Итак, прощайте.
   -- Прощайте.
   Оба всадника пожали друг другу руки, повернули один направо, другой налево и удалились во весь опор в противоположные стороны.
  

ГЛАВА XI. Брод Рубио

   Ночь была мрачна, ни одна звезда не блестела в небе, ветер сильно выл в густой зелени девственного леса, черные, напитанные электричеством тучи шли низко и скоро, беспрестанно скрывая бледный диск луны, хищные звери печально завывали, ночные птицы, встревоженные непогодой, кричали резко и беспокойно.
   В лагере мексиканцев было тихо; караульные бодрствовали, облокотясь на свои ружья, присев перед догорающим костром. В центре лагеря два человека разговаривали тихим голосом, куря свои индейские трубки.
   Это были Вольная Пуля и Верный Прицел. Наконец Вольная Пуля загасил свою трубку, заложил ее за пояс и, сдерживая зевоту, встал, потягиваясь, чтобы оживить кровообращение.
   -- Что собираешься делать? -- спросил Верный Прицел, лениво поворачиваясь в его сторону.
   -- Спать, -- ответил охотник.
   -- Спать? -- переспросил Верный Прицел.
   -- Отчего же нет? Уже глубокая ночь, и я уверен, что мы одни только не спим; всего вероятнее, что мы увидим дона Мигеля не ранее восхода солнца. Я нахожу всего приличнее спать, по крайней мере в настоящую минуту, если, во всяком случае, ты не решил как-нибудь иначе.
   Верный Прицел приложил ко рту палец в знак осторожности.
   -- Да, уже поздняя ночь, -- сказал он тихо, -- собирается гроза! Куда бы мог уйти дон Мигель? Это его продолжительное отсутствие беспокоит меня куда более, чем я могу сказать; не такой он человек, чтобы покинуть таким образом своих товарищей без важной причины -- или, быть может...
   Охотник остановился и печально покачал головой.
   -- Продолжай, -- сказал Вольная Пуля, -- выскажи свою мысль до конца.
   -- Я боюсь, не случилось ли с ним какого несчастья.
   -- О! Как можно! Этот дон Мигель, как я слышал, человек испытанной храбрости и необыкновенной силы.
   -- Все это правда, -- ответил Верный Прицел с озабоченным видом.
   -- Неужели же ты думаешь, что такой человек, хорошо вооруженный и знакомый с жизнью прерий, не был бы в состоянии вывернуться из дурного положения, какая бы опасность ему ни грозила?
   -- Да, если он имеет дело с честным противником, который смело становится перед ним и начинает борьбу на одинаковом оружии. А если измена?
   -- Неужели ты опасаешься измены? -- спросил Вольная Пуля, вздрогнув.
   -- Чего же еще можно ожидать?
   -- Правда, -- произнес охотник, опустив голову, -- но что же нам тогда делать?
   -- Сию же минуту мы должны покинуть лагерь и как можно внимательнее осмотреть берег реки.
   -- Хорошо, только я должен заметить тебе, что сейчас разразится гроза, уже начинает идти дождь.
   -- Еще одна причина к тому, чтобы мы поспешили. Ты поедешь со мной?
   -- Не сомневаешься ли ты еще и в этом?
   -- Прости, брат, и благодарю тебя.
   Оба охотника тотчас оседлали лошадей и, осмотрев оружие, вскочили в седло и поехали к выходу из лагеря. Два караульных зорко следили за ними, неподвижно стоя у входа; они остановились перед охотниками, которые fie имели ни малейшего намерения скрывать свой отъезд.
   -- Вы уезжаете? -- спросил один караульный.
   -- Нет, мы только хотим осмотреть окрестности.
   -- В такой поздний час?
   -- Отчего же нет?
   -- Гм! Я полагаю, что в такую дурную погоду лучше спать, чем рыскать по прериям.
   -- Ты ошибочно полагаешь, приятель, -- ответил Верный Прицел решительным тоном, -- и наконец, запомни это, я никому не должен давать отчета в своих действиях; если я выхожу в такой поздний час, не обращая внимания на угрожающую мне бурю, то это значит, что действовать так меня вынуждают очень важные причины, причины, которые я не могу, да и не должен сообщать тебе. Теперь ты пропустишь меня. Да или нет? Знай только, что после ты ответишь за промедление в важном деле, которое произойдет из-за тебя. Тон, каким говорил охотник, поразил караульных; они очень тихо переговорили между собой, и тот, который уже разговаривал с охотниками, вновь обратился к ним.
   -- Проходите, -- сказал он. -- Вы и в самом деле можете свободно идти куда вам угодно; опрашивая вас, я исполнял свою обязанность. Дай Бог, чтобы, выйдя отсюда, и вы исполнили свою.
   -- Скоро вы в этом убедитесь... Еще одно слово.
   -- Слушаю.
   -- Наше отсутствие, если Бог даст, будет непродолжительным, но может так случиться, что мы возвратимся с восходом солнца; во всяком случае обратите внимание на следующий наказ: если вы услышите трехкратный крик ягуара, повторенный через равный промежуток времени, садитесь на коней как можно скорее и скачите, но только не вдвоем, а по крайней мере с двенадцатью вашими товарищами, потому что, если прозвучит крик, значит, серьезная опасность грозит вашему каравану. Вы поняли меня?
   -- Совершенно.
   -- И вы исполните то, что я вам наказываю?
   -- Исполню, потому что знаю, что вы проводник, которого мы ждем, и что измены с вашей стороны нам нечего опасаться.
   -- Хорошо, до свидания.
   -- Желаю успеха.
   Охотники вышли, и за ними тотчас заложили проход.
   Едва охотники вошли в лес, как разразилась буря, собиравшаяся с самого захода солнца.
   Молния ежеминутно пронзала воздух, сопровождаемая сильнейшими ударами грома; деревья со скрипом гнулись от порывистого ветра, дождь лил ручьями.
   Охотники пр одвигались вперед с величайшим трудом, их кони, испуганные воем урагана, спотыкались и становились на дыбы. Темнота вокруг сгустилась до того, что едущие рядом едва различали друг друга. Река, вздутая дождем и ветром, бросала свои пенящиеся волны на песчаные берега, о которые они разбивались в мелкие брызги.
   Вольная Пуля и Верный Прицел, привыкшие ко всевозможным бурям, только презрительно наклоняли головы при каждом свирепом порыве ветра и осторожно продолжали свой путь, тщательно всматриваясь вперед при каждом блеске молнии и внимательно прислушиваясь к вою ветра, к скрипу деревьев, к рычанию зверей и плеску волн, далеко разносимых дальним эхом.
   Таким образом, не обменявшись ни одним словом, они добрались до брода Рубио. Там они остановились как бы по общему согласию.
   Рубио, полувысохший приток большой реки Колорадо-дель-Норте, в обычное время -- мелкая река, по которой с трудом проходят индейские пироги и которую лошади переходят вброд, едва касаясь воды животом, сделалась бурным потоком, шумно катившим свои глубокие и грязные воды, камни и вырванные с корнем деревья.
   Переходить в это время через Рубио нечего было и думать: человек, осмелившийся на эту дерзкую попытку, был бы в несколько секунд снесен ее бурным течением, ежеминутно усиливающимся и расширяющимся.
   Охотники неподвижно стояли на берегу под страшным ливнем, с усилием сдерживая своих коней, от страха глухо ржавших; они задумчиво глядели на мутные, клубившиеся перед ними воды, беспокоясь только о человеке, которому желали помочь и которого считали находящимся в настоящую минуту в величайшей опасности.
   Вдруг они вздрогнули, быстро подняли головы, устремляя жадные взоры вперед, но темнота была непроницаема, они ничего не могли различить.
   Сквозь вой и шум бури до их тонкого слуха долетел человеческий крик.
   Это был призывный крик, резкий, протяжный, каким кричит человек, побежденный злополучием, вынужденный сознать свое бессилие, которому остается только одна надежда на Бога. Оба охотника наклонились вперед и, приложив ко рту обе руки в виде воронки, в свою очередь крикнули резко и протяжно, после чего стали слушать.
   Через минуту раздался второй крик, еще безнадежнее первого.
   -- О! -- воскликнул Верный Прицел. -- Этот человек в смертельной опасности!
   -- Кто бы он ни был, мы должны спасти его, -- ответил Вольная Пуля.
   Они поняли друг друга без лишних слов. Но как спасти этого человека? Где он? Какая опасность ему грозит?.. Кто мог ответить на все эти вопросы, которые они мысленно задавали себе?
   Рискуя быть увлеченными потоком, охотники заставили своих лошадей войти в воду. Почти лежа на их шеях, они пытливо всматривались в волны. Но, как мы уже сказали, темнота была непроницаема, они ничего не могли различить.
   -- Будто весь ад поднялся! -- в отчаянии проворчал Верный Прицел. -- Боже мой! Боже мой! Неужели мы позволим погибнуть этому человеку и не явимся ему на помощь.
   В эту минуту молния пронзила небо ослепительным зигзагом; при ее моментальном свете они увидели невдалеке всадника, бешено боровшегося с бурными волнами.
   -- Смелее! Смелее! -- крикнули ему охотники.
   -- Помогите! -- ответил незнакомец задыхающимся голосом.
   Нельзя было колебаться, каждая минута казалась вечностью. И человек, и лошадь отчаянно боролись с увлекавшим их потоком. Охотники мгновенно решились. Пожав друг другу руки, они вонзили в бока коней шпоры, заставив их тем самым выскочить на середину реки.
   Вдруг раздались два ружейных выстрела, пуля просвистела между обоими охотниками, и из глубины воды послышался болезненный вскрик.
   Человек, на помощь к которому они спешили, был ранен.
   Между тем буря усиливалась. Молния блистала не переставая. Охотники видели, как незнакомец повис на поводьях своего коня, а на берегу заметили человека, наклонившегося вперед, прицеливающегося из ружья.
   -- Каждому свое, -- сказал лаконично Верный Прицел.
   -- Хорошо, -- так же коротко ответил его друг. Вольная Пуля взял аркан, висевший у пояса, свернул его кольцом, раскрутил над головой и, пользуясь сверкнувшей молнией, пустил его. Кожаная веревка со свистом полетела вперед, и свободная петля, заканчивающая ее, наделась на шею лошади, так храбро боровшейся с потоком.
   -- Смелей! Смелей! -- крикнул Вольная Пуля. -- Ко мне, Верный Прицел! Ко мне!
   И, резко повернув коня, он направил его к берегу.
   -- Я здесь! -- ответил Верный Прицел, ожидавший удобной для выстрела минуты. -- Сейчас!
   С этими словами он спустил курок, раздался выстрел, и охотники услышали с того берега болезненный и, вместе с тем, злобный крик.
   -- Он ранен, -- сказал Верный Прицел. -- Завтра я узнаю, кто этот негодяй. -- И, закинув ружье за спину, он направил коня навстречу Вольной Пуле.
   Оба охотника, взявшись за аркан, соединенными усилиями тянули лошадь с незнакомцем за собой. Благородное животное, почуяв помощь, сделало еще несколько усилий, вырвалось из увлекавшего его потока и достигло берега. Лишь только охотники выбрались на берег, они тотчас же соскочили с коней и устремились к незнакомцу, в бесчувственном состоянии висевшему на поводьях, крепко сжатых в его скрюченных руках. Охотники перерезали поводья, подняли на руки человека, так случайно спасенного ими, и отнесли под дерево, у подножия которого положили его как можно осторожнее. Наклонясь над ним, они ожидали молнии, чтобы при ее блеске заглянуть в лицо незнакомца.
   -- О! -- воскликнул вдруг Верный Прицел, выпрямляясь от горести и испуга. -- Дон Мигель Ортега!
  

ГЛАВА XII. Дон Стефано Коэчо

   Мы уже сказали выше, что, расставшись с Вольной Пулей, дон Стефано возвратился в лагерь мексиканцев и вошел в него, не будучи никем замеченным.
   С приходом в лагерь ему нечего было больше опасаться; он подошел к огню, подле которого был привязан его конь, приласкал его, потом спокойно лег, укрывшись покрывалами, и заснул со спокойствием, свойственным только людям с чистой совестью.
   Прошло несколько часов; никакой шум не нарушал тишины, царившей в лагере.
   Вдруг дон Стефано открыл глаза; чья-то рука тихонько коснулась его правого плеча.
   Взглянув на человека, прервавшего его сон, дон Стефано узнал Доминго. Он тотчас встал и молча пошел за мексиканцем. Тот подвел его к самому укреплению с целью, вероятно, говорить, не опасаясь посторонних ушей.
   -- Ну что? -- спросил его дон Стефано, когда мексиканец сделал ему знак, что он может говорить. Доминго, повинуясь приказанию, полученному от Вольной Пули, кратко донес ему обо всем, чему был свидетелем. Узнав, что Вольная Пуля встретил Верного Прицела, дон Стефано просиял от радости и слушал рассказ мексиканца с возрастающим интересом. Когда тот замолчал, он спросил его:
   -- Это все?
   -- Все, -- ответил мексиканец.
   Дон Стефано достал кошелек, вынул несколько золотых монет и подал их Доминго, который взял их с заметным удовольствием.
   -- Вольная Пуля ничего больше не наказывал тебе передать мне? -- спросил дон Стефано.
   Доминго, казалось, задумался на минуту.
   -- Ах, да! Я и забыл. Охотник наказал передать вам, чтобы вы не покидали лагеря.
   -- Знаешь ты, почему?
   -- Конечно, знаю: он рассчитывает сегодня вечером присоединиться к каравану у брода Рубио.
   При этих словах лицо мексиканца омрачилось.
   -- Ты уверен в этом? -- спросил он.
   -- Это он сказал мне.
   На несколько минут воцарилось молчание.
   -- Хорошо, -- произнес дон Стефано через минуту, -- охотник ничего больше не прибавил?
   -- Ничего.
   -- Гм! -- проворчал дон Стефано. -- Но, наконец, куда ни шло!..
   Потом, крепко нажав рукой на плечо мексиканца и глядя ему в глаза, он добавил:
   -- Слушай и хорошенько запомни: ты меня не знаешь, что бы ни случилось, ты не проронишь ни одного слова о том, каким образом мы встретились в прерии.
   -- Можете на это рассчитывать.
   -- Я и рассчитываю, -- ответил дон Стефано тоном, от которого Доминго, как ни был он храбр, задрожал. -- Помни клятву, данную мне, и договор, заключенный со мной.
   -- Буду помнить.
   -- Если ты сдержишь свои обещания и будешь мне верен, я обязываюсь навсегда избавить тебя от нужды, в противном же случае -- берегись!
   Мексиканец презрительно пожал плечами и сердито ответил:
   -- Напрасно мне угрожать, что сказано, то сказано, что обещано, то обещано.
   -- Увидим.
   -- Если вы больше ничего не можете наказать мне, то, я думаю, мы хорошо сделаем, если расстанемся. Начинает светать, мои товарищи скоро станут просыпаться; думаю, что вам не менее меня желательно, чтобы нас не увидели вместе.
   -- Ты прав.
   С этими словами они расстались; дон Стефано вернулся на свое место, а Доминго растянулся на земле, переступив несколько шагов, и оба тотчас же заснули, а может, сделали вид, что спят.
   С первыми лучами солнца дон Мигель приподнял полог палатки и направился к своему гостю, который крепко спал. Дон Мигель пожалел нарушить такой мирный сон, он присел
   перед потухшим костром, сдвинув в кучу разрозненные головни, поджег их, вынул тонкую маисовую сигарету и закурил в ожидании пробуждения своего гостя.
   Между тем в лагере уже началось движение, все люди принялись за утренние работы: одни повели на реку лошадей, другие раздували огонь для приготовления общего завтрака, каждый делал что-нибудь на общую пользу.
   Наконец дон Стефано, на лице которого уже несколько минут играл луч солнца, счел за необходимое проснуться; он повернулся и открыл глаза, зевнув несколько раз.
   -- Черт возьми! -- воскликнул он, вскакивая на ноги. -- Уже день! Как скоро ночь прошла, кажется, и часу не прошло с тех пор, как я лег.
   -- С удовольствием вижу, что вы хорошо выспались, кабальеро, -- сказал ему вежливо дон Мигель.
   -- Как! Это вы, мой хозяин! -- воскликнул дон Стефано с превосходно разыгранным удивлением. -- День будет счастлив для меня, потому что первое лицо, замеченное со сна, было лицо друга.
   -- Принимаю это за любезность с вашей стороны.
   -- Нет, нет, верьте, что сказанное мной есть искреннее выражение моих чувств, -- любезно ответил дон Стефано, -- невозможно лучше принять гостя в прериях и яснее сознать святой закон гостеприимства.
   -- Благодарю за доброе мнение, какое вы желаете составить обо мне. Надеюсь, что вы нас еще не покинете и согласитесь пробыть с нами хотя бы несколько дней.
   -- Очень бы желал этого, дон Мигель, Бог свидетель, как мне было бы приятно провести некоторое время в вашем любезном обществе, но, к сожалению, это положительно невозможно.
   -- Неужели это правда?
   -- Да, очень важное дело вынуждает меня покинуть вас сегодня же, и я в отчаянии от этого неприятного обстоятельства.
   -- Какое же важное дело вынуждает вас так скоро удалиться?
   -- Мой Бог, дело самое обыкновенное, которое, вероятно, рассмешит вас. Я -- торговец из Санта-Фе; несколько дней тому назад последовательные банкротства нескольких торговцев в Монтеррее, с которыми я веду дела, вынудили меня немедленно оставить дом, чтобы постараться спасти кое-какие крохи капитала от неминуемой гибели. Я пустился в путь, не посоветовавшись ни с кем, и вот я...
   -- Но, -- заметил дон Мигель, -- вы еще очень далеко от Монтеррея.
   -- Я знаю это, и потому прихожу в отчаяние: ужасно боюсь прибыть поздно, тем более потому, что я был извещен, что люди, с которыми я имею дела -- обманщики; суммы, принадлежащие мне, значительны и составляют, могу вам признаться, практически все мое богатство.
   -- Черт возьми! В таком случае мне понятно, почему вы спешите. Я не подозревал, что такая серьезная причина побуждает вас торопиться.
   -- Вот видите! Пожалейте же меня, дон Мигель.
   Этот разговор происходил между обоими лицами с превосходно разыгранными любезностью и чистосердечием, как с одной стороны, так и с другой. Однако ни тот ни другой не были обмануты: дон Стефано, как это часто случается, совершил огромную ошибку, желая половчее схитрить, и вышел за рамки благоразумия, стремясь убедить собеседника в искренности своих слов. Эта фальшивая искренность пробудила недоверие дона Мигеля по двум причинам. Во-первых, отправляясь из Санта-Фе в Монтеррей, дон Стефано находился не только не на той дороге, по которой ему следовало ехать, но просто оставил оба эти города в стороне -- ошибка, которую он совершил по незнанию местности. Вторая же ошибка оказалась еще важнее: никогда никакой торговец не осмелится, как бы ни были весомы причины, побуждавшие его на это путешествие, отправиться в путь в одиночестве, рискуя встретить по пути индейцев-грабителей, бандитов, хищных зверей, да, наконец, и тысячу иных опасностей, более или менее грозных, которым он подвергался без малейшей надежды на спасение.
   Однако дон Мигель молча выслушал причины, высказанные его гостем, и ответил ему самым убежденным тоном:
   -- Несмотря на сильное желание и далее наслаждаться вашим приятным обществом, я не удерживаю вас, кабальеро: понимаю, как необходимо вам спешить.
   Дон Стефано улыбнулся с едва заметным торжеством.
   -- Желаю, чтобы вам удалось спасти ваше богатство из когтей обманщиков, -- добавил дон Мигель. -- Во всяком случае, кабальеро, надеюсь, что мы не расстанемся не позавтракав. Признаюсь вам, что вчерашний ваш отказ разделить со мной мой скромный ужин опечалил меня.
   -- О! -- прервал его дон Стефано. -- Поверьте, кабальеро...
   -- Вы представили мне очень уважительную причину, -- продолжал дон Мигель, -- но, -- добавил он со значением, -- мы, искатели приключений, совершенно особые натуры, мы воображаем, справедливо ли, ошибочно ли, что гость, который отказывается разделить с нами наши хлеб-соль, -- наш враг или сделается таковым.
   Дон Стефано слегка вздрогнул при этом прямом замечании.
   -- Можете ли вы предположить это, кабальеро? -- произнес он уклончиво.
   -- Не я предполагаю это, а все мы, все поколение лесных жителей. Это предрассудок, бессмысленное суеверие, все, что хотите, но это так, -- сказал дон Мигель с улыбкой, язвительной, как кинжал, -- и ничто не может изменить нашу натуру. Итак, решено, мы будем завтракать, потом я пожелаю вам доброго пути, и мы расстанемся.
   Дон Стефано принял унылый вид.
   -- Как я несчастлив, -- прошептал он, качая головой.
   -- Как так?
   -- Боже мой! Не знаю, как объяснить вам, это так смешно, что, право, я не смею...
   -- Говорите, кабальеро, хотя я не более как грубый искатель приключений, но все же, может быть, сумею понять вас.
   -- Пожалуй, вы оскорбитесь.
   -- Нисколько; не гость ли вы мой? А гость всегда посылается Богом, значит, имеет право на полное уважение.
   Дон Стефано колебался.
   -- Э-э! -- смеясь, заметил дон Мигель. -- Я велю подавать завтрак -- быть может, он развяжет вам язык.
   -- Вот в этом-то и состоит затруднение, -- живо воскликнул дон Стефано с опечаленным видом, -- что я, несмотря на мое желание быть вам приятным, не могу принять вашего любезного приглашения.
   Молодой человек нахмурил брови.
   -- Ага! -- сказал он, устремляя подозрительный взгляд на своего собеседника. -- Отчего же?
   -- Потому, представьте, -- промолвил тот самым печальным голосом, -- что я дал обещание во время всей поездки никогда не есть раньше заката солнца.
   -- Как же так! -- заметил дон Мигель недоверчиво. -- А вчера вечером, когда я предлагал вам ужинать со мной, солнце давно, кажется, закатилось.
   -- Позвольте, я не закончил... Не есть ничего, кроме одной маисовой лепешки, которые я везу с собой и которые благословил и освятил перед отъездом из Санта-Фе один священник; видите ли, все это должно казаться вам очень смешным, но мы оба соотечественники, в наших жилах течет испанская кровь, и вместо того, чтобы смеяться над моим глупым суеверием, вы должны мне посочувствовать.
   -- Черт возьми! Скорее потому, что вы сами приговорили себя к грубому наказанию. Не буду стараться заставлять вас отказаться от вашего суеверия, так как все мы не без греха; думаю, что лучше не возвращаться к этому предмету.
   -- Вы, по крайней мере, не сердитесь на меня?
   -- Я?! Да за что же могу я на вас сердиться?
   -- Так мы по-прежнему добрые друзья?
   -- Больше прежнего, -- сказал, смеясь, дон Мигель.
   Однако тон, каким были произнесены эти слова, не вполне убедил гостя в их искренности; он исподлобья взглянул на своего собеседника и поднялся.
   -- Вы уже отправляетесь? -- спросил его молодой человек.
   -- С вашего позволения отправлюсь в путь.
   -- Хорошо, хорошо, отправляйтесь.
   Дон Стефано, не отвечая, стал медленно седлать коня.
   -- У вас добрый конь, -- заметил дон Мигель.
   -- Да, чистокровной берберийской породы.
   -- В первый раз мне приходится видеть такого драгоценного коня.
   -- Любуйтесь сколько вам угодно.
   -- Благодарю, боюсь только, что вы из-за меня еще больше опоздаете. Эй, моего коня! -- крикнул он Доминго.
   Тот мигом подвел к нему великолепного жеребца, на которого молодой человек сразу же вскочил; в свою очередь, и дон Стефано вскочил на своего коня.
   -- Разве вы хотите объехать окрестности? -- спросил он его.
   -- С вашего позволения, я буду иметь честь проводить вас хоть немного, -- сказал молодой человек, насмешливо улыбаясь. -- Если только вы не дали еще какого заклятия, в таком случае я останусь.
   -- Полноте! -- воскликнул дон Стефано с укоризной. -- Вы на меня сердитесь.
   -- Нисколько, клянусь вам.
   -- В добрый час, мы поедем, когда вам будет угодно.
   -- Я в вашем распоряжении.
   Они пришпорили коней и выехали из лагеря. Едва они проехали шагов двадцать, как дон Мигель натянул поводья своего коня и удержал его.
   -- Вы уже покидаете меня? -- спросил его дон Стефано.
   -- Я ни шагу далее не сделаю, -- надменно ответил молодой человек, гордо подняв голову и нахмурив брови, -- выслушайте меня, здесь вы уже не мой гость, мы находимся вне моего лагеря, в прерии, здесь я могу объясниться с вами ясно и прямо -- и, клянусь Богом, я это сделаю!
   Мексиканец с удивленным видом поглядел на него.
   -- Я вас не понимаю, -- сказал он.
   -- Может быть... Хотелось бы, чтобы это было так, но не верю этому; пока вы были моим гостем, я делал вид, что верил лжи, рассказываемой вами, но теперь вы для меня не более как первый встречный чужестранец, и я хочу откровенно сообщить вам свои мысли... Не знаю, какое имя носит ваше блеклое лицо, но уверен, что вы мой враг -- или, по меньшей мере, шпион моих врагов.
   -- Кабальеро, эти слова... -- начал дон Стефано.
   -- Не прерывайте меня, -- горячо продолжал молодой человек, -- мне нет дела до того, кто вы такой, я доволен тем, что разоблачил вас! Благодарю вас за посещение моего лагеря: теперь я узнаю вас везде, где бы ни встретил; и поверьте мне, я позволю себе дать вам совет, отряхните вашу обувь, расставаясь со мной, и не встречайтесь больше на моем пути, иначе с вами случится беда!
   -- Угрозы! -- воскликнул мексиканец, побледнев от бешенства.
   -- Принимайте мои слова, как вам будет угодно, но запомните их для собственной пользы; хотя я всего лишь искатель приключений, но даю вам в эту минуту урок честности, которым вам не мешает воспользоваться. Для меня не было бы ничего легче, как приобрести доказательства вашей измены: со мной тридцать преданных товарищей, которые по одному моему знаку обошлись бы с вами не очень вежливо и, обыскав вас постарательнее, без сомнения, нашли бы среди ваших благословенных лепешек, -- произнес он с насмешливой улыбкой, -- объяснение вашего со мной поведения с самой нашей встречи; но вы были моим гостем, и это вас спасло. Идите же с миром и не попадайтесь больше на моем пути.
   Говоря последние слова, молодой человек взмахнул рукой и изо всей силы ударил хлыстом его коня. Бербериец, не приученный к такому грубому обращению, помчался стрелой, несмотря на все усилия всадника остановить его.
   Дон Мигель с минуту следил за ним глазами, потом повернул в свой лагерь, от души смеясь над способом, каким он закончил разговор.
   -- Ну, ребята, -- сказал он мексиканцам, -- живее собираться в дорогу! До заката солнца мы должны прибыть к броду Рубио, где нас ждет проводник.
   Через полчаса караван уже пустился в путь.
  

ГЛАВА XIII. Засада

   Никакое обстоятельство, достойное замечания, не нарушило перехода каравана в этот день. Путешественники проходили неровную страну, перерезанную неглубокими реками, поросшую высокими деревьями и кустами хлопчатника, населенную птицами всевозможных видов и цветов. На горизонте желтоватой полосой извивалась река Колорадо, над которой парило густое облако тумана.
   Как и предвидел дон Мигель, до брода Рубио добрались несколькими минутами ранее заката солнца.
   Когда разбили лагерь и надежно защитили его фурами, тюками, стволами деревьев, расположенными оградой, посреди него была размещена таинственная палатка. Вскоре разожгли костры, и все уселись вокруг них отдыхать от дневной усталости. Дон Мигель приказал подать своего коня, сел на него и сказал собравшимся вокруг него товарищам:
   -- Друзья, очень важное дело вынуждает меня удалиться на несколько часов. Охраняйте лагерь как можно тщательнее в мое отсутствие, а главное, никого сюда не впускайте; мы находимся в стране, где приходится соблюдать величайшую осторожность для ограждения себя от измены, постоянно угрожающей и принимающей всевозможные виды, чтобы обмануть тех, которые по своей небрежности не остерегаются ее. Проводник, которого мы так нетерпеливо ожидаем, без сомнения, явится через несколько минут; многие из вас знают этого проводника в лицо, и, безусловно, все вы о нем много слышали. Быть может, он придет один, а может, приведет с собой еще кого-нибудь. Мы должны полностью довериться этому человеку; во время моего отсутствия он должен пользоваться безграничной свободой, уходить и приходить без малейшего препятствия -- слышали вы меня? Исполняйте в точности мои приказания, впрочем, повторяю вам, я скоро возвращусь.
   Махнув на прощание рукой, дон Мигель выехал из лагеря и направился к речке Рубио, вода в которой едва доходила до колен его коню, так что он легко переехал ее вброд.
   Благодаря наказу начальника, внушенному, вероятно, свыше, караульные без помех выпустили из лагеря Верного Прицела -- не предупреди он их, пришлось бы ему погибнуть, не получив вовремя помощи охотников.
   Переехав брод, дон Мигель пустил коня вперед во всю прыть. Быстрая езда длилась около двух часов; путь лежал через густой кустарник. Наконец он въехал в лес.
   Миновав ущелье, поросшее с обеих сторон густым лесом, молодой человек выехал к перекрестку, от которого в разные стороны разбегались тропинки, протоптанные дикими зверями, и в центре которого сидел индеец при полном военном параде; перед ним был разложен костер, он важно курил, а конь его стоял в ближних кустах, объедая молодые побеги. Завидев индейца, дон Мигель пустил коня еще быстрее.
   -- Добрый вечер, вождь, -- сказал он, подъезжая к индейцу, и, легко соскочив на землю, дружески пожал ему руку.
   -- О-о-а! -- сказал вождь. -- Я уже перестал ждать моего белого брата.
   -- Отчего так? Я же обещал вам приехать сегодня сюда.
   -- Может быть, было бы лучше, если бы бледнолицый оставался в своем лагере: Олень воин, он открыл следы.
   -- Конечно, следов в прериях немало.
   -- О-о-а! Эти следы широки и были оставлены без всяких предосторожностей, это следы бледнолицых.
   -- Какое мне до этого дело, -- беззаботно произнес молодой человек. -- Уж не думаешь ли ты, что только я со своей шайкой брожу теперь по прериям?
   Краснокожий покачал головой.
   -- Индейский воин никогда не ошибется в следах; это прошли враги моего брата.
   -- Почему ты так полагаешь?
   Индеец, по-видимому, не хотел говорить яснее, он наклонил голову и через минуту ответил:
   -- Брат мой увидит.
   -- Я силен, хорошо вооружен и мало беспокоюсь о тех, кто думает напасть на меня.
   -- Десятеро сильнее одного, -- наставительно сказал индеец.
   -- Кто знает! -- ответил небрежно молодой человек. -- Но не в этом дело. Я явился сюда за известиями, которые обещал мне сообщить вождь.
   -- Обещания для Оленя священны.
   -- Я это знаю, вождь, потому и не поколебался приехать сюда. Но время идет, я должен спешить к своим товарищам, а собирается буря, и, признаюсь, мне хотелось бы вернуться в лагерь до нее; постарайтесь же рассказать обо всем как можно короче.
   Вождь утвердительно кивнул головой и указал рукой на место возле себя.
   -- Хорошо, вождь, начинайте же, я буду внимательно слушать, -- сказал дон Мигель, садясь подле него на траву. -- Прежде всего объясните мне, отчего я встречаю вас только сегодня?
   -- Оттого, что, как брат мой знает, отсюда до Небесной Горы не близко. Воин -- простой человек. Олень совершил бы невозможное, если бы сумел прибыть раньше.
   -- Хорошо, вождь, благодарю. Теперь приступим к делу. Что было после нашей разлуки?
   -- Город Небесная Гора широко раскрыл ворота перед обеими белыми девушками, в городе они в безопасности, вдали от своих врагов.
   -- Они ничего не наказали передать мне?
   -- Нет, -- сказал индеец неуверенно, -- они счастливы и ждут.
   -- Странно, -- со вздохом прошептал дон Мигель. Вождь пристально взглянул на него украдкой.
   -- Что думает делать брат мой? -- спросил он.
   -- Скоро я буду с ними.
   -- Напрасно мой брат хочет это сделать -- никто не знает, где они, зачем открывать их убежище?
   -- Скоро, надеюсь, я буду в состоянии действовать открыто, никого не опасаясь.
   Мрачный огонь сверкнул в глазах краснокожего.
   -- Один Ваконда знает, что будет завтра, -- заметил он.
   -- Что хочет сказать вождь? -- спросил его дон Мигель.
   -- Ничего кроме того, что сказал.
   -- Брат мой поедет со мной в лагерь?
   -- Олень возвратится в город Небесная Гора, чтобы оберегать тех, кто ему поручен.
   -- Как скоро мы увидимся?
   -- Может быть, и скоро, -- уклончиво ответил индеец, -- но брат мой не говорил мне раньше, что он рассчитывает отправиться в город. Когда он поедет?
   -- Возможно, в первых днях будущей луны. Но зачем вы об этом спрашиваете?
   -- Брат мой -- бледнолицый, а не краснокожий; если сам Олень не проведет его в город, то он не попадет в него.
   -- Справедливо; в назначенное мной время я буду ждать вождя у подножия горы, у которой мы расстались.
   -- Олень придет туда.
   -- Хорошо, я полагаюсь на вас. Теперь я должен вас оставить; ночь быстро надвигается, поднялся сильный ветер, я должен ехать.
   -- Прощай! -- ответил вождь, не пытаясь удержать его. Молодой человек, простясь с ним, вскочил в седло и пришпорил коня.
   Олень задумчиво поглядел ему вслед. Когда он скрылся за группой деревьев, индеец свистнул два раза по-совиному; по этому сигналу ближайшие кусты осторожно раздвинулись, и из них появился человек.
   Выйдя из кустов, человек этот подозрительно огляделся, подошел к индейцу и остановился перед ним.
   Это был дон Стефано Коэчо.
   -- Ну что? -- спросил он.
   -- Отец мой слышал? -- вопросом на вопрос ответил индеец.
   -- Все от слова до слова.
   -- Что же хочет делать мой отец? Гроза уже начинается.
   -- То, о чем был уговор. Воины вождя готовы? Где они?
   -- В назначенном месте.
   -- Так едем.
   -- Едем.
   Оба эти человека, давно уже знавшие друг друга, отлично поняли один другого.
   -- Идите, -- сказал громко дон Стефано.
   Тотчас же появились двенадцать мексиканских всадников.
   -- Вот подкрепление на случай, если ваших воинов будет недостаточно, -- сказал он индейцу.
   Тот принял недовольный вид и ответил, презрительно пожимая плечами:
   -- К чему двадцать воинов против одного?
   -- Потому что этот человек стоит сотни! -- ответил дон Стефано так убедительно, что вождь задумался.
   Они поехали.
   Дон Мигель продвигался вперед; он не подозревал о заговоре, замышляемом в эту минуту против него, и ускорял свою езду не из опасения, а потому, что ветер ежеминутно усиливался и дождь обильными каплями уже пробивался сквозь листву. Во время езды он раздумывал о разговоре с краснокожим, припоминал его выражения и чувствовал серьезное беспокойство, тайную боязнь, в которой не мог дать себе ясного отчета. За умышленной уклончивостью индейца ему виделась измена; он припоминал, как дикарь неоднократно запинался в разговоре с ним. Он опасался, как бы с девушками не случилось какого-нибудь несчастья. Его беспокойство возрастало еще и потому, что он не знал, каким способом убедиться в верности человека, которого он подозревал в измене.
   Вдруг в темноте ослепительно сверкнула молния; его конь отскочил в сторону, и две или три пули просвистели в нескольких дюймах от его лица.
   Молодой человек выпрямился в седле. Он находился посреди ущелья, глубочайшая тьма окружала его со всех сторон, ему казалось, что вокруг него двигались неясные человеческие фигуры. В ту же минуту раздалось еще несколько выстрелов, одна пуля сбила с него шляпу, несколько стрел пронеслось мимо его лица.
   -- Изменники! -- громко воскликнул дон Мигель; сдавив коня коленями, он взял в зубы поводья, в обе руки -- по пистолету и помчался вперед, почти лежа на шее коня. Раздался ужасный военный клич, смешавшийся с бешенными проклятиями.
   Дон Мигель промчался как вихрь через толпу неизвестных врагов, стреляя из пистолетов в уже настигавших его разбойников. Болезненные и яростные крики, пули и стрелы неслись за ним; он отчаянно отстреливался, восклицая:
   -- Измена! Измена!
   Вдруг раздался сильный голос:
   -- Смелее! Смелее! Мы здесь!
   В ту же минуту раздалось три выстрела, и три пули врезались в толпу неизвестных врагов, которые в свою очередь вынуждены были защищаться от неизвестных защитников дона Мигеля.
   -- Ага! -- насмешливо воскликнул дон Мигель. -- Бой теперь будет равным! Вперед, друзья, вперед! -- И они устремились на толпу врагов.
   -- Бейте его! Бейте его! -- рычал человек, с яростью накинувшийся на него со своей саблей.
   -- А! Так это вы, достойный дон Стефано Коэчо! -- воскликнул дон Мигель. -- Я знал, что мы еще встретимся, ваш голос выдал вас.
   -- Смерть ему! Смерть! -- ответил тот.
   Оба человека сшиблись друг с другом, и тот, в ком дон Мигель узнал дона Стефано, покатился на землю.
   -- Победа! -- кричал дон Мигель, поражая своей саблей всех, кто попадался ему под руку.
   Неизвестные ему друзья не отставали от него. Откуда они явились? Этого он не знал, да и спрашивать об этом не было времени. Напавшие враги, несмотря на все усилия, не могли долее удерживать позицию и разбежались во все стороны.
   Ущелье было пройдено. Никакое серьезное препятствие больше не останавливало дона Мигеля; он пришпорил коня, и благородное животное удвоило быстроту бега.
   Облегченно вздохнув, молодой человек огляделся кругом: его защитников нигде не было видно, они мгновенно пропали, как по волшебству.
   -- Что это значит? -- прошептал он.
   В ту же минуту он почувствовал, как будто кто-то кнутом ударил его по левой руке -- ее задела пуля. Рана эта напомнила ему настоящее его положение.
   Его враги собрались с силами и снова погнались за ним. Впереди себя он слышал шум желтоватых волн речки Рубио, сделавшейся уже бурным потоком; казалось, гнев Божий соединился с гневом людским, чтобы подавить его и уничтожить. Тогда-то им овладел ужас, он счел себя погибшим, и из неустрашимой груди его вырвался стон, услышанный охотниками.
   Однако преследователи быстро настигали его. Не колеблясь, не раздумывая более, он устремился с конем в поток; двадцать пуль вспенили вокруг него воду, он смело обернулся, в последний раз выстрелил из своих пистолетов, с криком, на который охотники ответили: "Смелее!"
   Но последнее усилие лишило его остатка сил; сжав в отчаянии поводья своего коня, он без чувств упал в реку, прошептав погасавшим голосом: "Лаура! Лаура!"
   Два выстрела перекрестились над его головой: один был выстрелом человека, стоявшего на берегу, а другой -- Верного Прицела. Незнакомец зарычал, как хищный зверь, присел, покачнулся, будто пьяный, и пропал.
   Кто был этот человек? Умер он или только был ранен?
  

ГЛАВА XIV. Путешественники

   Рассказ, начатый нами, в такой степени смешан с самыми перепутанными приключениями, что мы вынуждены еще раз прервать его, чтобы передать читателю сцену, происходившую недалеко от реки Рубио в тот же день, в который совершались дела, переданные нами в предшествовавших главах.
   Около часа до полудня три всадника переехали вброд Рубио и смело пустились по тропинке, по которой несколько позднее должен был проезжать дон Мигель Ортега.
   Всадники эти были белые, по-видимому, мексиканцы, а главное, не принадлежавшие ни к какому роду людей, населявших прерии. На них была одежда богатых мексиканских землевладельцев. Вооружены они были ружьями, револьверами, кинжалами и топорами. Кони их, изнуренные жарой, но немного освеженные переходом по воде, гордо поднимали головы и, несмотря на видимую усталость, были в состоянии совершить еще длинную поездку.
   Один из троих всадников был либо хозяином, либо командиром остальных.
   Это был мужчина лет пятидесяти, с грубыми и резкими чертами лица, выражавшими, однако, редкую откровенность и большую энергию; он был высокого роста, стройный, держался в седле прямо, с уверенной осанкой, выдававшей в нем старого солдата.
   Его товарищи были полуиндейцы-полуиспанцы. Богатство их одежды и манера, с какой они ехали подле старика, доказывали, что это были доверенные лица, верность которых давно была испытана, скорее друзья, чем слуги. По их лицам им можно было дать около сорока пяти лет каждому.
   Эти три всадника ехали близко друг от друга с озабоченным и печальным видом; по временам они робко оглядывались, приглушали вздох и продолжали путь, опустив головы, как люди, убежденные в трудности и даже невозможности затеянного ими дела, но все же продолжающие его из преданности или упорства.
   Куда же направлялись эти люди и чего они искали?
   На этот двойной вопрос никто, кроме них самих, не мог бы ответить.
   Между тем за бродом перед ними открылась безлюдная песчаная пустошь, прилегающая к ущелью, о котором говорилось выше. В этом месте жара была еще более невыносимой от раскаленного песка.
   Старший путешественник обратился к товарищам:
   -- Бодритесь, друзья мои! -- сказал он кротко, с печальной улыбкой, указывая на чернеющий вдали девственный лес, мрачная зелень которого обещала им освежающую тень. -- Бодритесь, скоро мы отдохнем.
   -- Не беспокойтесь о нас, сударь, -- ответил один из его спутников, -- что ваша милость переносит без ропота, то и мы можем перенести.
   -- Жара тягостна, и, как и вы, я чувствую потребность в отдыхе.
   -- Мы-то могли бы еще некоторое время продолжать путь, но нашим коням очень трудно идти: у бедных животных ноги совсем разбиты.
   -- Да, и коням, и людям трудно, мы должны остановиться. Как ни велика сила воли, но есть границы, перейти которые человеческий организм не может. Бодритесь! Через час мы остановимся.
   -- Хорошо, хорошо, ваша милость, не беспокойтесь больше о нас.
   Первый путешественник ничего не ответил, и они молча продолжили путь.
   Наконец они достигли ущелья, переехали его и скоро добрались до группы деревьев, немного укрывших их от палящих солнечных лучей. Подъезжая к месту, назначенному первым путешественником для их отдыха, он вдруг остановился и сказал своим спутникам:
   -- Посмотрите-ка, не виден ли вам легкий белый дымок над чащей> немного левее от нас, на лесной опушке?
   -- Действительно, -- ответил старший, -- в этом обмануться нельзя; хотя отсюда он и кажется всего лишь туманным облачком, но спираль, которой он поднимается, и голубоватый оттенок убеждают в том, что это дым.
   -- В продолжение десяти дней мы странствуем по этим необозримым диким и пустынным местам, не встретив ни одной живой души, и этот огонь -- приятная для нас находка, поскольку указывает на присутствие людей, следовательно, друзей; поедем же прямо к ним, может быть, от них получим мы драгоценные сведения, касающиеся цели нашего путешествия.
   -- Позвольте, ваша милость, -- живо ответил один из его спутников, -- когда мы выезжали из имения, вы согласились, чтобы я был вашим проводником; позвольте же мне, по праву старого и опытного охотника, заметить вам, что в этих краях мы больше всего должны опасаться встречи с людьми, подходить к ним с величайшими предосторожностями, тем более, что мы не знаем, что за личность окажется перед нами, с другом или врагом придется иметь дело.
   -- Ты прав, мой храбрый Бермудес, я вполне доверяю твоему опыту и твоей верности; замечание это справедливо, но, к сожалению, оно пришло слишком поздно. Если мы заметили дым от их огня, то, вероятно, они давно уже видят нас и стерегут каждое наше движение, так что нам бесполезно стараться скрыть от них наше присутствие.
   -- Это верно, дон Мариано, это верно, -- согласился Бермудес, кивая головой. -- Вот что осмелюсь я предложить вашей милости, чтобы избежать неприятного недоразумения: вы с Хуанито ждите меня здесь, а я попробую подобраться к самому огню.
   Дон Мариано колебался, ему не хотелось подвергать опасности жизнь своего старого слуги.
   -- Решайтесь же, ваша милость, -- сказал тот, -- я знаком со способом разговора краснокожих: они не замедлят приветствовать меня стрелой или пулей, но так как они вообще очень неловки, то я уверен, что не буду ранен, тогда я войду с ними в переговоры. Вы видите, что я не подвергаюсь большому риску.
   -- Бермудес прав, ваша милость, -- добавил наставительно Хуанито, человек серьезный и неразговорчивый, решающийся говорить только в крайних случаях, -- вы должны позволить ему действовать по его усмотрению.
   -- Нет, -- решительно ответил дон Мариано, -- я никогда не соглашусь на это. Жизнь наша в руках одного только Бога, один Он может располагать ею по своему усмотрению. Если с тобой случится какое несчастье, мой бедный Бермудес, я себе этого никогда не прощу! Отправимся же все вместе, а если нас ждет встреча с врагом, мы будем защищаться. Бермудес и Хуанито хотели было возразить, и, вероятно, спор продлился бы еще долгое время, но в эту минуту послышался конский топот, высокая трава заколыхалась и шагах в двенадцати от них появился всадник. Он был бледнолицый, в одежде лесных охотников.
   -- Эй, господа! -- крикнул он, делая дружеский знак рукой и останавливая своего коня. -- Приблизьтесь без опасений и будьте приятными гостями, я догадался о вашей нерешимости и пришел положить ей конец.
   Три путешественника обменялись взглядами.
   -- Идите, идите, -- подбадривал их охотник, -- мы друзья, повторяю, вам нечего опасаться нас.
   -- Благодарю вас за ваше дружеское приглашение, -- ответил наконец дон Мариано, -- и принимаю его с большим удовольствием.
   После этого всякое недоверие исчезло, и все четверо отправились на дым, куда и прибыли через несколько минут. Перед костром сидели двое -- индеец и индианка.
   Путешественники сошли с коней, сняли с них седла и узды и, насыпав животным овса, с удовольствием сели подле своих новых друзей, которые с дружеской простотой предложили им место у огня и свой завтрак.
   Читатель, без сомнения, узнал в этих трех лицах Руперто, Летучего Орла и Дикую Розу, которые отправились в селение вождя.
   Дон Мариано и его спутники были не только измучены усталостью, но были еще и очень голодны; охотник и индеец дали им вполне насытиться, и когда они закурили пахитоски, то и хозяева взялись за свои трубки, и завязался разговор. Сначала он касался обычных в прериях вопросов: погоды, жары, обилии дичи, но скоро стал интимнее и принял серьезный характер.
   -- Теперь обед окончен, вождь, -- сказал Руперто, -- загасите огонь, не стоит открывать наше присутствие бродягам, которые, вероятно, шатаются в эту минуту по прериям.
   Дикая Роза по знаку Летучего Орла загасила огонь.
   -- Действительно, нам выдал вас дым вашего костра, -- заметил дон Мариано.
   -- О-о! -- возразил, смеясь, Руперто. -- Этого-то мы и хотели, иначе зажгли бы невидимый огонь.
   -- Так вы хотели быть обнаруженными?
   -- Да, это не было случайностью.
   -- Я вас не понимаю.
   -- Слова мои кажутся вам загадкой, но скоро вы все поймете. Посмотрите, -- добавил охотник, указывая рукой в направлении ущелья, -- видите вы этого всадника, скачущего во весь опор? Менее чем через четверть часа он будет возле нас, но благодаря предосторожности, принятой мною, он проедет, не заметив нас.
   -- Вы опасаетесь этого всадника?
   -- Нет, напротив, я с вождем здесь для того, чтобы вовремя поспеть к нему на помощь.
   -- Так вы его знаете?
   -- Немного. Сейчас я вам все объясню.
   Между тем всадник, указанный Руперто, быстро приближался и наконец промчался от них в нескольких шагах, не заметив их.
   Лишь только он скрылся в лесу, Руперто продолжал.
   -- Несколько часов тому назад, -- сказал он, -- недалеко от этого места вождь и я нечаянно присутствовали при разговоре, предметом которого был этот всадник; для него устроили ловушку и собираются завлечь его в гнусную западню. Не знаю, какая причина заставила обоих разговаривавших замыслить это убийство, не знаю, кто этот всадник, да и не хочу этого знать, но имею ко всему, что хоть немного относится или походит на измену, инстинктивное отвращение. Этот же индейский вождь таков, как и я, мы немедленно решили спасти этого всадника, если будем в силах; мы знали, что он проедет здесь, потому что имел назначенное свидание с одним из двоих разговаривавших, которых случай или, скорее, Провидение допустило нас услышать. Два человека, как бы ни были они храбры, слишком слабы против двадцати разбойников, однако мы не теряли бодрости, решась, если Бог не пошлет нам помощи, смело взяться за дело вдвоем, тем более, что люди, гнусные замыслы которых мы открыли, показались нам страшными негодяями. Однако по совету вождя я зажег огонь, уверенный, что если какой путешественник случайно поедет в эту сторону, то наш дым приведет его к нам. Как видите, господа, я не ошибся в своих расчетах, вы попали точно прямо к нам.
   -- И я очень счастлив этим, -- ответил с сочувствием дон Мариано, -- я с удовольствием присоединяюсь к вам, поскольку нахожу ваш замысел честным и добрым, располагайте мной, как найдете нужным, отдаю себя в полное ваше распоряжение.
   -- Благодарю, теперь мы сильны, и как бы многочисленны ни были наши будущие противники, мы сыграем с ними хорошую игру! Впереди у нас еще довольно времени, отдохните, поспите несколько часов, а когда настанет пора, мы условимся, что нам делать.
   Дон Мариано был очень утомлен для того, чтобы заставить повторять это предложение; через несколько минут он и его товарищи погрузились в глубокий, восстанавливающий силы сон.
   С закатом солнца Руперто разбудил их.
   -- Пора, -- сказал он.
   Они поднялись. Эти несколько часов отдыха возвратили им все их силы. Распоряжения были просты и тотчас исполнены.
   Мы видели, что произошло далее: Олень и дон Стефано, застигнутые врасплох и не знавшие, против какого числа неприятелей им приходится бороться, после горячей схватки побежали прочь вслед за своими товарищами.
   Дон Мариано и Руперто, удовлетворенные спасением дона Мигеля, удалились, лишь только им стал ясен исход сражения.
   Однако, призванные на берег реки Рубио несколькими выстрелами дона Мигеля, они увидели падающего человека и поспешили к нему, желая оказать помощь. Человек этот был в беспамятстве. Дон Мариано и Руперто подняли его и отнесли на руках в лес, где Дикая Роза с трудом развела огонь, но когда при пламени костра они смогли разглядеть лицо раненого, то оба вскрикнули от изумления.
   -- Дон Стефано Коэчо! -- воскликнул Руперто.
   -- Мой брат! -- проговорил дон Мариано с печалью, смешанной с ужасом.
  

ГЛАВА XV. Возвращение к жизни

   С первыми проблесками рассвета ураган, ужасно свирепствовавший всю ночь, стал стихать, ветер расчистил небо и разогнал черные тучи, солнце величественно взошло в ослепительном блеске; деревья, освеженные грозой, приняли свой нежный, чистый, зеленый цвет, занесенный накануне песчаной пылью пустыни; птицы, бесчисленные мириады которых скрывались в густой листве, громким, гармоничным концертом восхваляли Творца и погружали человеческую душу, без его ведома, в грустное раздумье.
   Как мы уже сказали, дон Мигель Ортега, спасенный охотниками, был перенесен ими к подножию дерева, где они его и положили.
   Молодой человек был без чувств. Первой заботой охотников было осмотреть его раны. Их было две: на правой руке и на голове. Ни одна из них не была опасна. Из раны на руке сильно шла кровь; пуля прошла насквозь, не задев кости и не сделав никаких важных повреждений. Рана на голове была нанесена каким-то острым оружием; волосы, слипшиеся над ней, остановили кровотечение.
   Обморок дона Мигеля случился, во-первых, от потери крови, во-вторых, от сильного нервного напряжения в продолжительной горячей борьбе, и наконец, от невероятных физических усилий в схватке с предательски напавшими многочисленными врагами.
   Все лесные жители знакомы с медициной и хирургией, заимствованной у краснокожих. Обмыв и перевязав его раны с известными целебными травами, они с помощью лезвия ножа разжали ему челюсти и влили в рот немного вина. Через несколько минут дон Мигель слегка приоткрыл глаза, и легкая краска появилась на его щеках.
   Охотники, скрестив на ружьях свои руки, внимательно наблюдали за выражением лица раненого, стремясь уловить первое желание больного.
   Дон Мигель бессознательно огляделся и снова закрыл глаза, как будто утомился от одного только усилия открыть их.
   -- Через несколько часов силы к нему вернутся, и раньше чем через три дня я его не отпущу, -- заметил Вольная Пуля, наставительно качая головой. -- Боже правый! Это один из замечательных храбрецов.
   -- Не правда ли, -- согласился Верный Прицел, -- а какое ужасное нападение он выдержал! И если бы не мы, этот несчастный погиб бы.
   -- Конечно, погиб бы, в этом нет никакого сомнения.
   -- Что же теперь с ним делать? Не можем же мы оставаться здесь, ведь он не в состоянии сделать ни малейшего движения, а его непременно надо перенести в лагерь; люди его, вероятно, обеспокоены его отсутствием, и если оно продолжится, кто знает, что может произойти?
   -- Справедливо. Но нельзя и думать посадить его на коня, надо подыскать какой-нибудь другой способ.
   -- Пожалуй, и нетрудно подыскать; оцепенение, в каком он теперь находится, продлится около двух часов, в промежутке он едва будет в состоянии произнести несколько слов и неопределенно сознавать случившееся. Нам обоим бесполезно оставаться при нем, довольно и одного; я останусь с ним, а вы отправляйтесь в лагерь, сообщите о случившемся, скажите людям, в каком состоянии находится их начальник, и приведите сюда помощь как можно скорее:
   -- Вы правы, Вольная Пуля, ваш совет превосходен, я тотчас исполню его. Мое отсутствие продлится не более двух часов, караульте хорошенько, мы не знаем, что за люди шатаются в окрестности и, вероятно, подсматривают за нами.
   -- Будьте спокойны, Верный Прицел, я не из тех, кто позволит захватить себя врасплох! Слушайте, я вспомнил одно происшествие, случившееся при тех же обстоятельствах, что и сегодня. Это было уже давно, в тысяча восемьсот двадцать четвертом году, я был тогда еще очень молод, и...
   Но Верный Прицел, с ужасом заслышав начало одного из бесконечных рассказов своего друга, поспешил без церемоний прервать его, сказав:
   -- Давно я знаю вас, Вольная Пуля, знаю, что вы за человек, потому и ухожу совершенно спокойно.
   -- Все равно, -- настаивал охотник, -- если вы только позволите мне объяснить вам...
   -- Напрасно, напрасно, друг мой, человеку с вашей закалкой и вашей опытностью нечего объяснять, -- прервал его Верный Прицел, вскакивая в седло и удаляясь во весь опор.
   Вольная Пуля долго провожал его глазами.
   -- Гм! -- сказал он задумчиво. -- Бог свидетель, что этот человек -- одно из превосходнейших созданий, какие только существуют, я люблю его, как брата, но никогда не могу заставить его понять, как полезно и драгоценно сохранять в своей памяти воспоминания о прошлом, чтобы не быть в затруднении, если вдруг тебя постигнет несчастье, легко возможное в пустыне... но Боге ним!
   И он стал осматривать больного с заботливостью, какую он не переставал ему оказывать.
   Дон Мигель не сделал ни малейшего движения; прошел час времени; раненый, обморок которого мало-помалу прошел, впал в глубокий восстанавливающий силы сон. Вольная Пуля, сидя возле него с ружьем между колен, глубокомысленно курил индейскую трубку, терпеливо ожидая, не покажет ли больной каким-либо движением, что овладевшее им оцепенение прошло. Старый охотник желал даже, рискуя привлечь острую горячку, чтобы какое-нибудь мгновенное потрясение оживило организм молодого человека и резко вызвало бы его к жизни; он рассчитывал на прибытие людей и часто беспокойно всматривался вдаль, стараясь заметить их. Все вокруг было тихо и спокойно, он ничего не видел и не слышал.
   -- Да, -- шептал он, с недовольным видом глядя на дона Мигеля, лежавшего у его ног, -- толчок был слишком груб, и ничто не встряхнет его, не пробудит его сознания! Клянусь душой -- это худо.
   В ту минуту, когда он -- быть может, уже в сотый раз -- повторял эту фразу с постоянно возрастающим раздражением, он услышал на некотором от себя расстоянии громкий шорох листьев и треск сухих веток.
   -- Эге! -- сказал охотник. -- Это что еще такое?
   Он поднял голову и внимательно осмотрелся вокруг; вдруг он расхохотался, и глаза его радостно сверкнули.
   -- Ей-Богу! -- весело воскликнул он. -- Вот настоящее дело, это Бог посылает мне такого молодца, чтобы вывести меня из затруднения! Пусть будет он добрым гостем.
   Не далее как в двадцати шагах от охотника на толстой ветке огромного дерева лежал великолепный ягуар, устремив на него горящий взгляд и по временам проводя за ухом передней лапой с мяуканьем и ворчанием, свойственными кошачьей породе. Этот хищный зверь, вероятно испуганный ночным ураганом, не успел еще добраться до своего логовища, как встретил на своем пути двоих людей.
   В ту минуту, когда ягуар заметил охотника и охотник увидел его, борьба была неизбежна. Оба врага несколько минут глядели друг на друга.
   -- Ну, решайся же наконец, лентяй, -- проворчал Вольная Пуля.
   Ягуар между тем глухо зарычал, заскоблил своими страшными когтями по ветке, на которой сидел, выгнул спину, присел и прыгнул на охотника. Тот не шевельнулся; с ружьем у плеча, крепко упершись ногами в землю, подавшись всем телом вперед, он опытным глазом следил за всеми движениями хищника, и в ту минуту, когда зверь прыгнул, охотник спустил курок.
   Раздался выстрел, ягуар перевернулся в воздухе с бешеным воем и упал к ногам Вольной Пули. Охотник наклонился к нему: ягуар был мертв, пуля прошла через правый глаз в череп и раздробила его.
   Вой зверя и ружейный выстрел заставили дона Мигеля открыть глаза; он резко приподнялся на правом локте, с испуганным взглядом, искаженными от ужаса чертами и покрасневшим лицом.
   -- Ко мне! Ко мне! -- крикнул он громким голосом.
   -- Я здесь! -- ответил Вольная Пуля, подбегая к нему и стараясь снова уложить его.
   Дон Мигель поглядел на него.
   -- Кто вы? -- спросил он через минуту. -- Чего вы от меня хотите? Я вас не знаю.
   -- Справедливо, -- спокойно ответил охотник, говоривший с ним, как с ребенком, -- но будьте уверены -- вы меня скоро узнаете. В настоящую же минуту довольствуйтесь тем, что я вам говорю: я ваш друг.
   -- Друг! -- повторил больной, старавшийся привести в порядок свои мысли. -- Какой друг?
   -- Кажется, вы не можете считать их тысячами, -- заметил охотник. -- Я стал вашим другом лишь несколько часов тому назад и спас вас в ту минуту, когда вы погибали.
   -- Но это ничего мне не объясняет. Отчего я здесь? Отчего вы подле меня?
   -- Сколько вопросов сразу! Просто невозможно на все ответить. Вы ранены, и потому вам запрещаются все разговоры... Хотите пить?
   -- Да, -- машинально ответил дон Мигель. Вольная Пуля подал ему свою фляжку.
   -- Но не бредил же я? -- возразил дон Мигель черезминуту.
   -- Кто знает?
   -- Я слышал выстрелы и крики.
   -- Это ерунда: я убил ягуара, которого вы видите в нескольких шагах от нас.
   Воцарилось молчание. Дон Мигель глубоко задумался; свет стал проникать в его разум, к нему возвращалась память. Охотник с беспокойством следил за появлением мысли в лице молодого человека. Наконец разумность проявилась в его взгляде, и он спросил:
   -- Сколько времени прошло с тех пор, как вы спасли меня?
   -- Не более трех часов.
   -- Итак, после приключения, заставившего меня прибыть сюда, прошло...
   -- Только одна ночь.
   -- Да, -- произнес раненый задумчиво, -- ужасная ночь. О! Я думал, что умру.
   -- Вы чудом спаслись от смерти.
   -- Благодарю вас.
   -- Я был не один.
   -- Кто же еще явился мне на помощь? Назовите мне его имя, чтобы я, как драгоценность, хранил его в своей памяти!
   -- Верный Прицел.
   -- Верный Прицел! -- с чувством воскликнул раненый. -- Всегда он! Да, я должен был ожидать этого имени, он так меня любит!
   -- Да, вы не ошибаетесь.
   -- А вы кто? Как вас зовут?
   -- Я -- Вольная Пуля.
   Молодой человек вздрогнул и протянул ему руку.
   -- Вашу руку! -- воскликнул он. -- Вы были правы, только что назвав себя моим другом, которым я действительно уже давно вас считаю. Верный Прицел часто говорил мне о вас.
   -- Вот уже тридцать лет мы с ним дружны.
   -- Я это знаю... но где же он, почему я его не вижу?
   -- Два часа тому назад он уехал в лагерь к вашему отряду за помощью.
   -- Он обо всем подумал!
   -- Я остался, чтобы охранять вас в его отсутствие, но он должен уже скоро вернуться.
   -- Вы считаете, что я еще долго пробуду в бессилии?
   -- Нет, раны ваши не опасны. В настоящую минуту вас ослабляет нравственное потрясение и, кроме того, потеря крови во время вашего падения в обморок в Рубио.
   -- Так я почти на том же месте, где происходила борьба?
   -- Да, у реки Рубио.
   -- Сколько дней, думаете вы, пробуду я в таком состоянии?
   -- Четыре или пять дней, не более.
   Снова на несколько минут воцарилось молчание.
   -- Вы мне сказали, что меня значительно ослабляет упадок нравственных сил, не так ли? Полагаете ли вы, что упорная сила воли произведет благоприятное действие?
   -- Полагаю.
   -- Дайте мне вашу руку, поддержите меня.
   -- Что вы хотите сделать?
   -- Встать.
   -- Великий Боже! Я говорил, что вы необыкновенный человек! Хорошо, я согласен, попробуйте.
   После нескольких минут бесплодных усилий дону Мигелю удалось наконец встать на ноги.
   -- Наконец-то! -- воскликнул он торжествующим голосом.
   Однако при первом шаге он потерял равновесие и рухнул на землю.
   Вольная Пуля бросился было к нему.
   -- Оставьте меня, -- крикнул ему молодой человек, -- оставьте меня, я хочу подняться сам!
   Это ему удалось; на этот раз он собрался с силами и сделал несколько шагов самостоятельно.
   Вольная Пуля с удовольствием глядел на него.
   -- Дайте мне пить.
   Вольная Пуля во второй раз подал ему свою фляжку. Дон Мигель с жадностью поднес ее ко рту.
   -- Теперь на коней! -- сказал он охотнику, возвращая ему фляжку.
   -- Как на коней? -- с изумлением переспросил Вольная Пуля.
   -- Да, я хочу ехать.
   -- Но это уж чистое безумие!
   -- Не мешайте мне! Говорю вам, что усижу на коне, только, поскольку раненая левая рука не позволяет мне сесть в седло самостоятельно, то я попрошу вас помочь мне.
   -- Ну, если уж вы этого требуете -- хорошо, и слава Богу!
   -- Бог нам поможет, будьте в этом уверены.
   Вольная Пуля помог молодому человеку сесть в седло; против его ожиданий больной держался на коне прямо и твердо.
   -- Теперь возьмите шкуру с вашего ягуара и поедем в лагерь. Верный Прицел удивится, увидев меня на коне, когда оставил полумертвым.
   Вольная Пуля молча поехал за молодым человеком.
  

ГЛАВА XVI. В поисках правды

   Несмотря на твердую волю дона Мигеля побороть боль, движения коня причиняли ему ужасные мучения, но он не поддавался им, а старался улыбаться Вольной Пуле и весело заговаривал с ним. Впервые в жизни старый охотник, как ни рылся он в своей памяти, не мог припомнить ничего подобного; к своему глубокому сожалению он вынужден был сознаться в этом и, очень недовольный, угрюмо ехал рядом с молодым человеком.
   Вдруг поблизости они услышали громкий конский топот.
   -- Вот и Верный Прицел, -- заметил дон Мигель.
   -- Вероятно, это он.
   -- Ускорим немного ход наших коней. Вольная Пуля поглядел на него.
   -- Вы решительно хотите заработать себе воспаление в мозгу? -- сказал он выразительно.
   -- То есть? -- удивленно спросил молодой человек.
   -- Это же легко предвидеть, -- ответил угрюмо охотник. -- Уже целый час вы творите глупость за глупостью; но не обманывайтесь, кабальеро, вы горячку принимаете за силу, она-то и поддерживает вас. Остерегайтесь, не вступайте в невозможную борьбу, из которой вам не выйти победителем. Я позволил вам действовать по вашему усмотрению, потому что до сих пор в этом не было вреда, но, поверьте, теперь довольно, вы исчерпали ваши силы. Теперь нам следует остановиться и подождать.
   -- Благодарю, -- отозвался дон Мигель, дружески сжимая руку охотника, -- вы -- мой настоящий друг, это доказывают ваши прямые речи. Да, я безумец, но что же делать? Я нахожусь в странном положении, где каждый потерянный час может навлечь на меня и на других лиц серьезную беду; я боюсь умереть раньше, чем выполню дело, несчастьем возложенное на меня.
   -- Вы умрете скорее, если не будете благоразумны. Четыре-пять дней скоро пройдут, а после ваши друзья докончат то, чего вам не сделать.
   -- Это правда, благодарю вас.
   -- Однако шум приближается; может быть, это друзья, но быть может, и враги, в прериях следует быть готовым ко всему! Войдем в эту чащу; если это едет Верный Прицел -мы выйдем к нему, если же враги -- мы пропустим их.
   Они спрятались в густом кустарнике, совершенно скрывшем их, и ждали с пистолетами в руках приближения едущих.
   Вольная Пуля не обманулся: это был действительно Верный Прицел, возвращавшийся с пятнадцатью мексиканцами. Когда они были в нескольких шагах от спрятавшихся, те выехали к ним. Верный Прицел не верил глазам своим и не мог понять, каким образом раненый и почти полумертвый мог не только сидеть на коне так прямо и твердо, но еще и выехать к нему навстречу.
   Дон Мигель с торжествующей улыбкой поглядел на него, потом, наклонясь к нему, тихо сказал:
   -- В любом случае вы хорошо сделали, что приехали с помощью для меня -- она мне очень нужна, только сила воли поддерживает меня на коне.
   -- Вы должны спешить возвратиться в лагерь и, во избежание случайности, лечь на носилки. Крайне необходимо, чтобы вы в самый короткий срок приняли начальство над вашим отрядом. Не ослабляйте же ваши силы в бесполезном хвастовстве.
   Дон Мигель, не отвечая, поклонился; он сознавал справедливость замечания Верного Прицела. Сойдя с коня с помощью обоих охотников, он приказал своим людям устроить носилки и, отойдя на несколько шагов от толпы, поддерживаемый охотниками, опустился на траву в ожидании их изготовления.
   -- Теперь, когда вы в состоянии отвечать мне, воспользуемся предоставленным нам временем и поговорим -- вы должны многое сообщить мне.
   -- Спрашивайте, -- со вздохом ответил молодой человек.
   -- Да, так будет лучше. Кто и как напал на вас?
   -- Не могу вам сказать; это странная, запутанная история, которую я сам не могу объяснить себе.
   -- Все равно, расскажите обо всем, что произошло. Может быть, мы, более вас привыкшие к жизни в прериях, разгадаем то, что кажется вам столь таинственным.
   Тогда дон Мигель, не заставляя дольше просить себя, поведал о случившемся с ним со всеми подробностями.
   При имени Оленя Верный Прицел нахмурил брови.
   Когда дон Мигель заговорил о доне Стефано, охотники обменялись значительными взглядами, но когда он дошел до рассказа о том, как в самую трудную для него минуту получил помощь от незнакомцев, рассеявших врагов и пропавших как бы по волшебству, охотники выразили величайшее удивление.
   -- Вот, -- добавил в заключение дон Мигель, -- в какую гнусную западню я попал, и, если бы не вы, быть бы мне жертвой. Теперь, узнав все, скажите, какого вы об этом мнения?
   -- Гм! -- произнес Верный Прицел. -- Все это и в самом деле очень необычно; в подтексте этого дела кроется темный замысел, проводимый в жизнь с дьявольскими ловкостью и злобой, что и пугает меня. У меня есть некоторые подозрения, которые я и хочу высказать, но выразить свое мнение немедленно я не могу. Прежде всего мне нужно понять некоторые вещи... Не рассмотрели ли вы людей, явившихся к вам на помощь, и не говорили ли вы с ними?
   -- Вы забываете, -- с улыбкой ответил Дон Мигель, -- что они явились во время жаркого боя, как бы принесенные ураганом, ужасно свирепствовавшим в ту минуту; где уж было думать о разговоре.
   -- Правда, я не подумал, что спросил, но, клянусь Богом, -- добавил охотник, стукнув о землю прикладом ружья, -- скоро я узнаю, кто ваши враги, чего они добиваются от вас и где скрываются!
   -- Лишь только раны мои заживут и силы восстановятся, я немедленно стану искать их.
   -- Вы, кабальеро, прежде всего должны выздороветь. Возвратясь в свой лагерь, запритесь в нем, как в крепости, и до свидания со мной ничего не предпринимайте.
   -- Как до свидания с вами? Вы разве намереваетесь меня покинуть?
   -- Сию же минуту я отправляюсь вместе с Вольной Пулей. Рядом с вами мы не сможем быть вам полезны ни в чем, но вдали от вас мы, вероятно, принесем вам пользу.
   -- Что вы хотите делать?
   -- Я хочу с помощью Вольной Пули сорвать маску с дона Стефано -- маску, которая по моему убеждению должна скрывать гнусную личность; надо узнать, что он за человек и, наконец, почему он является вашим заклятым врагом.
   -- Благодарю, Верный Прицел, теперь я спокоен. Отправляйтесь и действуйте, как считаете нужным. Я уверен, что вы исполните все, что только возможно будет исполнить. Но прежде чем расстаться, обещайте мне, как только вы соберете все необходимые справки, передать их мне, не предпринимая ничего против этого человека, которому я лично хочу отомстить.
   -- Это ваше дело, в чужие дела я не вмешиваюсь, этот человек ваш враг, а не мой. Лишь только мне удастся свести вас друг с другом, я умою руки -- делайте, что сами знаете.
   -- Хорошо, хорошо! -- сказал дон Мигель. -- Если этот демон попадется в мои руки -- так, как он держал в своих меня, -- то уж не ускользнет, клянусь вам.
   -- Итак, решено, мы можем ехать?
   -- Когда вам будет угодно.
   Вольная Пуля присутствовал при этом разговоре с невозмутимым спокойствием, но при последних словах он взял Верного Прицела за руку.
   -- Одно слово, при настоящих обстоятельствах очень важное.
   -- Так говорите же скорее.
   -- Вы хотите открыть, кто этот дон Стефано, как он сам себя величает, и я это одобряю, но мне кажется, что есть вещь посерьезнее этой, за которую мы должны взяться прежде всего.
   -- Говорите, что именно?
   Вольная Пуля оглянулся по сторонам, слегка подался вперед и, понизив голос так, что его едва слышали те, к кому он обращался, строго проговорил:
   -- Жизнь в прериях нисколько не похожа на городскую жизнь. Там все друг друга знают более или менее, по имени или по личным отношениям, связаны более или менее общими интересами, наконец, между всеми городскими жителями существуют общественные связи, соединяющие их и составляющие, так сказать, одну семью. В прериях это не так; здесь царствуют эгоизм и разобщенность, каждый думает только о себе, действует для себя и, скажу более, любит только себя.
   -- Говорите короче, ради Бога, Вольная Пуля! -- нетерпеливо прервал его Верный Прицел.
   -- Терпение! -- невозмутимо продолжал охотник. -- Потерпите, и вы все узнаете. Итак, в засаде, жертвой которой едва не сделался сегодняшней ночью дон Мигель, добровольно оказались два сорта людей: остервенелые враги и, кроме того, не менее остервенелые друзья. Не находите ли вы странным, что внезапно, точно из-под земли появляются люди, готовые во что бы то ни стало поддержать вас? Потом, когда опасность почти прошла, они исчезли так же мгновенно, как и появились, пропали бесследно, не нарушив своего инкогнито... Вы не находите это странным? Отвечайте!
   -- В самом деле, -- произнес Верный Прицел, -- я и не подумал об этом, поведение этих людей необъяснимо.
   -- Вот это-то и необходимо объяснить! -- живо воскликнул Вольная Пуля. -- Прерии не настолько заселены, чтобы в нужную минуту, во время свирепого урагана, тотчас нашлись люди, готовые из одного только удовольствия защитить вас; для подобного поведения у этих людей должна быть тайная побудительная причина, цель, которую необходимо открыть. Кто нам сказал, что они не составляют части напавшей на вас шайки, что это не была уловка, чтобы легче овладеть вами, выполнение которой мы расстроили своим непредвиденным появлением. Повторяю, прежде всего мы должны найти этих людей, узнать, кто они, чего хотят -- одним словом, друзья ли они наши или враги.
   -- Уже поздно предпринимать эти поиски, -- заметил дон Мигель.
   Охотники улыбнулись, обменявшись многозначительными взглядами.
   -- Поздно для вас -- конечно, вы не постигли тайн прерий, -- возразил Вольная Пуля, -- но не для нас: мы совсем другое дело.
   -- Да, -- подтвердил Верный Прицел, -- если мы найдем один только их след, то, каким бы неприметным он ни был, найдем и другой и принесем вам отчет об этих незнакомцах, поведение которых, как справедливо заметил Вольная Пуля, очень странно и чересчур честно.
   -- О! И почему только я не могу ехать с вами! -- воскликнул дон Мигель с сожалением.
   -- Прежде всего выздоравливайте. Скоро, я в этом уверен, начнется ваша роль: через три дня мы доставим вам все сведения, интересующие вас теперь, без которых вы не можете ничего сделать.
   -- Так вы мне обещаете вернуться через три дня?..
   -- Да, через три дня мы возвратимся из нашего странствия. Рассчитывайте на наше обещание и сберегите себя так, чтобы вы тотчас же смогли пуститься в путь...
   -- Я буду готов.
   -- До свидания; солнце уже высоко, мы не можем терять ни минуты.
   -- До свидания и доброго пути!
   Охотники, дружески пожав дону Мигелю руку, сели на коней, пришпорили их и быстро удалились по направлению к броду Рубио.
   Начальник мексиканцев, положенный на носилки, медленно двинулся в сопровождении своих товарищей по дороге в сторону лагеря, куда прибыл за час до заката солнца.
  

ГЛАВА XVII. Дон Мариано

   Возвратимся теперь в лагерь к дону Стефано Коэчо, которого мы оставили, в беспамятстве в компании Руперто и дона Мариано. Двойное восклицание охотника и мексиканского путешественника при взгляде на лицо человека, поднятого ими на берегу реки, погрузило присутствующих в глубокое изумление.
   Бермудес первым овладел собой и подошел к своему господину.
   -- Отойдите, дон Мариано, -- сказал он ему, -- не оставайтесь здесь: может быть, будет лучше, когда, открыв глаза, ваш брат не увидит вас.
   Дон Мариано устремил на раненого жгучий взгляд.
   -- Каким же это образом я нахожу его здесь? -- тихо произнес он, обращаясь как бы к самому себе. -- Что он делает в этих диких краях? Значит, он лгал, написав мне, что важные дела призывают его в Соединенные Штаты и что он едет в Новый Орлеан.
   -- Сеньор дон Эстебан, ваш брат, -- серьезно заметил Бермудес, -- один из тех людей темного поведения, ни мысли, ни действия которых невозможно узнать. Видите, этот охотник называет его именем, ему не принадлежащим! С какой целью скрывается он? Верьте мне, дон Мариано, тут кроется тайна, которую мы, с Божьей помощью, узнаем. Но будьте осторожны: не стоит выдавать ему нашего присутствия; всегда будет время это сделать, если мы узнаем, что обмануты.
   -- Это правда, Бермудес, ваш совет хорош, я ему последую, но прежде чем я удалюсь, я должен убедиться, в каком состоянии он находится; этот человек -- мой брат, и как бы он ни был виноват передо мной, я не хочу, чтобы он умер без помощи.
   -- Может быть, так было бы лучше, -- проворчал Бермудес.
   Дон Мариано взглянул на него с недовольным видом и наклонился к раненому.
   Дон Стефано все еще находился в обмороке. Дикая Роза оказывала ему самые старательные и нежные попечения, но все они оставались безуспешными -- обморок не проходил.
   -- Послушайте меня, ваша милость, -- настаивал Бермудес, -- удалитесь.
   Дон Мариано в последний раз взглянул на брата; казалось, он колебался, но наконец отвернувшись, с усилием проговорил:
   -- Уйдем!
   Лицо старого слуги прояснилось.
   -- Поручаю вам этого человека, -- обратился Мариано к Руперто, -- окажите ему заботы, требуемые его положением и гуманностью.
   Охотник молча поклонился. Мексиканский дворянин подошел к своему коню, привязанному вместе с другими к молодому деревцу. Дон Мариано удалялся с сожалением -- казалось, тайный голос удерживал его.
   В ту минуту, когда он уже вставил ногу в стремя, чья-то рука легла на его плечо. Он обернулся. Перед ним стоял индеец; это был Летучий Орел.
   Вождь предоставил белым заботиться о перенесении раненого, а сам, по инстинкту, свойственному его племени, пробрался к месту засады и самым тщательным образом исследовал его и все места, где происходила схватка. Целью его было обнаружить какие-нибудь следы или знаки, которые в случае необходимости могли бы быть полезны тем, кто захотел бы поглубже узнать причину засады против дона Мигеля. Судьба помогла ему, обогатив его доказательством, ценность которого была безгранична и которое, без сомнения, дон Стефано откупил бы самой чистой своей кровью, чтобы только уничтожить его; к сожалению, доказательство это, как ни было оно интересно, ничего не значило для индейца и в руках его не имело никакой цены.
   Летучий Орел тотчас подумал о доне Мариано, который, вероятно, мог бы объяснить ему важность таинственной находки. Повертев ее в руках, он решился спрятать ее за пазуху и быстрым шагом направился к костру, где, вероятно, ожидал найти мексиканца.
   -- Отец мой уезжает? -- спросил краснокожий.
   -- Да, -- ответил дон Мариано, -- я рад, что увидел вас перед отъездом, вождь, я хочу поблагодарить вас за дружеское гостеприимство.
   Индеец поклонился.
   -- Отец мой может разобрать писание бледнолицых, не так ли? -- продолжал он. -- У белых большие знания, мой отец должен быть вождем своего племени.
   Дон Мариано с удивлением поглядел на команча.
   -- Что вы хотите сказать? -- спросил он его.
   -- Наши отцы, индейцы, научили нас переносить на звериные шкуры, специально для того приготовленные, любопытные события, происходившие с нами в нашем племени в старинные времена; бледнолицые все знают: у них есть великие лекарства и свое писание.
   -- Конечно, у нас есть книги, в которых, посредством условных знаков, мы записываем историю племен и даже мысли людей.
   -- Хорошо, -- радостно сказал вождь, -- отец мой должен знать эти знаки -- голова его уже седа.
   -- Я действительно знаю их: эта наука очень легка. Но на что же она нужна вам?
   Летучий Орел отрицательно покачал головой.
   -- Нет, -- сказал он, -- не мне, но, может быть, другим.
   -- Я не понимаю вас, вождь, будьте так добры, объяснитесь скорее, я хочу удалиться, прежде чем этот человек очнется.
   Индеец поглядел в ту сторону, где лежал раненый.
   -- Он откроет глаза не ранее, чем через час, -- заметил он, -- Летучий Орел может говорить с отцом.
   Невольно дону Мариано захотелось узнать, что индеец собирается передать ему; он решился подождать и сделал индейцу знак, чтобы тот говорил.
   Вождь заговорил важным тоном:
   -- Пусть отец мой слушает. Летучий Орел не старая баба-болтунья, он известный вождь. Все слова, вылетающие из его груди, внушены ему Вакондой. Летучий Орел любит бледнолицых за то, что они были добры к нему и во многих случаях оказали ему важные услуги. После битвы вождь внимательно осмотрел место сражения. На том месте, где упал человек, которого отец мой перенес сюда, Летучий
   Орел нашел сумку с несколькими такими письменами. Индеец поглядел на них, но ничего не понял, потому что Ваконда затмил глаза краснокожих густым облаком, которое мешает им подражать белым. Однако вождь, решив, что, может быть, эта странная сумка, бесполезная для него, будет нужна моему отцу или кому-нибудь из его друзей, спрятал ее на своей груди и поспешил к отцу, чтобы вручить ему ее. Вот она, -- добавил индеец, вынимая из-за пазухи бумажник и подавая его дону Мариано. -- Возьми его, отец мой, может, ты поймешь, что в нем.
   Хотя поступок краснокожего был самым естественным и этот бумажник со всем его содержимым нисколько не должен был смущать дворянина, однако тот взял его из рук вождя с тайным содроганием.
   Индеец скрестил на груди руки и ждал, довольный своим поступком.
   Дон Мариано рассеянно рассматривал бумажник -- из черной шагреневой кожи, очень простой, без всяких украшений; это была явно необходимая вещь, но никак не роскошная. Бумажник был набит бумагами и заперт на маленькую серебряную застежку. Осмотр, начатый сперва с рассеянным видом, принял вдруг серьезный оборот для дона Мариано, глаза его остановились на полустертой золотой надписи на одной стороне бумажника: дон Эстебан де Реаль дель Монте.
   Прочитав эти слова, которые открыли ему имя владельца этой веши, дон Мариано с удивлением устремил долгий взгляд на брата, все еще лежавшего без чувств, и, помимо своей воли, так крепко сжал руку, в которой держал бумажник, что застежка его отскочила и несколько бумаг выскользнули на траву.
   Бермудес быстро наклонился, собрал их и подал своему господину. Тот тотчас стал вкладывать их в бумажник, но Бермудес смело удержал его руку.
   -- Это Бог посылает вам способ узнать всю правду, -- сказал он, -- не пренебрегайте же представляющимся случаем, чтобы позднее не раскаяться в этом.
   -- Насильно узнать тайны моего брата... -- с отвращением прошептал дон Мариано.
   -- Нет, -- твердо возразил Бермудес, -- но узнать, как он овладел вашими -- вспомните, ваша милость, причину нашего путешествия.
   -- Но если я ошибался, и он не виноват?..
   -- Тем лучше! В этом случае вы приобретете доказательства.
   -- Ты подговариваешь меня на дурное дело, я не имею права поступить так!
   -- Ну, тогда я -- ничтожный слуга, поступки которого не имеют особой важности в ваших делах, -- я беру это право на себя, ваша милость.
   И, говоря это, он быстро выхватил бумажник из рук господина.
   -- Несчастный! -- воскликнул дон Мариано. -- Остановись! Что ты хочешь делать?
   -- Спасти, может быть, ту, которую вы любите, потому что сами вы не смеете этого сделать.
   -- Пусть отец мой оставит своего раба, -- заметил индеец. -- Его наставляет Ваконда.-
   Дон Мариано не решился упорствовать дольше -- тем более, что невольно какое-то безотчетное чувство говорило ему, что ошибался он, а Бермудес поступал, как и должно. Слуга спокойно открыл бумажник, нисколько не заботясь о неблаговидности своего поступка.
   -- Ого! -- воскликнул он вдруг. -- Не сказал ли я вам, что это Бог вручает вам доказательства, которых вы столько времени ищете. Читайте, читайте! И, если возможно, усомнитесь еще в том, что увидят ваши глаза, и продолжайте еще не верить в вероломство вашего брата и в его гнусную измену-
   Дон Мариано схватил бумагу с лихорадочным движением и быстро пробежал ее глазами. Прочитав две-три бумаги, он остановился, поднял глаза к небу и закрыл лицо ладонями с выражением глубочайшей печали.
   -- О! Брат мой! Брат мой! -- проговорил он в отчаянии.
   -- Мужайтесь! -- сказал ему тихо Бермудес.
   -- Довольно! -- воскликнул дон Мариано. -- Час правосудия настал!
   В нем мгновенно произошла странная перемена; тихий и кроткий за несколько минут до этого, он вдруг преобразился: глаза его искрились, на лице появилась внушительная строгость, он даже будто немного вырос.
   -- Довольно пустых опасений и уверток, -- сказал он. -- Пора действовать.
   Потом он повернулся к Летучему Орлу.
   -- Что, этот человек опасно ранен? -- спросил он его.
   Индеец подошел к дону Стефано и стал внимательно осматривать его. Пока он находился подле раненого, никто не произнес ни одного слова; каждый понимал, что дон Мариано принял наконец твердое решение и что он исполнит его без колебаний и угрызений совести, какие бы от того не произошли в будущем последствия.
   Через несколько минут Летучий Орел возвратился.
   -- Человек этот не ранен в действительности, -- сказал индеец, -- он только получил значительную контузию в голову, от которой впал в глубокий обморок; через час он придет в себя.
   -- Хорошо; придя в себя, в каком состоянии он будет находиться?
   -- Тотчас после обморока он будет слаб, но мало-помалу окрепнет и завтра станет таким же здоровым, каким был до получения контузии.
   Горькая улыбка мелькнула на губах дона Мариано.
   -- Попросите подойти ко мне охотника, вашего друга, -- проговорил он, -- я хочу сказать вам обоим несколько слов, попросить об одной услуге.
   Вождь повиновался.
   -- Як вашим услугам, ваша милость, -- сказал, подходя, Руперто.
   -- Нам необходимо посоветоваться, -- сказал тогда дон Мариано. -- Скажите, вы словесно решаете важные дела здесь, в прериях?
   Охотник и индеец утвердительно кивнули головами.
   -- Слушайте меня внимательно, -- продолжал дворянин твердо и выразительно. -- Тот раненый человек -- мой брат, он должен умереть. Убить его я не хочу, его должны судить. Вы все, присутствующие, будете его судить, а я обвинять. Хотите ли вы помочь мне выполнить -- не мщение, но самое строгое правосудие? Повторяю вам, я буду обвинять его в вашем присутствии и с доказательствами в руках. Ваша совесть будет чиста; человек этот может защищаться, на это ему будет дана полная свобода, вы же будете свободны либо казнить его, либо оправдать -- смотря по тому, найдете вы его виновным или невиновным. Вы все слышали; подумайте, я жду вашего ответа.
   Наступило глубокое молчание.
   Через несколько минут Руперто заговорил.
   -- В прериях, куда не проникает правосудие человеческое, -- сказал он, -- должен царствовать закон Божий; если мы имеем право убивать хищных и вредных для нас зверей, отчего же не будем мы иметь право наказать разбойника?.. Принимаю ваше предложение, потому что в душе я уверен, что, поступая таким образом, я исполняю святую обязанность и буду полезен всему обществу, мстителем которого становлюсь.
   -- Хорошо, -- ответил дон Мариано, -- благодарю вас. А вы, вождь?
   -- Я согласен, -- ясно сказал команч, -- изменники должны быть наказаны, к-какому бы племени они ни принадлежали. Летучий Орел -- вождь, он имеет право восседать у огня совета, в первом ряду старшин, имеет право казнить или миловать.
   -- Теперь и вы отвечайте, -- обратился дон Мариано к своим слугам.
   Бермудес выступил на шаг вперед и сказал, почтительно поклонясь, дону Мариано:
   -- Ваша милость, мы знаем этого человека; ребенком он прыгал и играл на наших коленях, позже он был нашим господином. Сердца наши стесняются в его присутствии, мы не можем его судить, мы не должны его обвинять, а годимся только для выполнения присужденного наказания, каким бы оно ни было, если получим на то приказание. Старые рабы, освобожденные по доброте своего господина, никогда не могут быть равными ему.
   -- Я ждал от вас этих чувств; благодарю за откровенность, друзья мои. Действительно, вы не можете вмешиваться в это дело. Надеюсь, что взамен вас Бог пошлет нам честных людей, которые могли бы добросовестно исполнить обязанности судей.
   -- Бог услышал вас, кабальеро, -- внезапно произнес чей-то грубый голос, -- располагайте нами.
   Ветви кустарника, рядом с которым разговаривали наши знакомцы, с шумом раздвинулись, и из них вышли два человека.
   Сделав несколько шагов, они, опустили ружья дулами на землю и остановились в ожидании.
   -- Кто вы? -- спросил их дон Мариано.
   -- Охотники.
   -- Ваше имя?
   -- Верный Прицел.
   -- А ваше?
   -- Вольная Пуля. Вот уже около получаса стоим мы за этими кустами и успели услышать все, о чем здесь говорилось. Бесполезно вновь возвращаться к тому же, прибавлю вам только, что есть еще один человек, который должен присутствовать на суде над этим господином.
   -- Еще один человек? Кто же он?
   -- Тот, на кого этот человек так изменнически напал, кому вы помогли увернуться из рук предателя и кого мы спасли.
   -- Но кто знает, где находится теперь этот человек?
   -- Мы знаем, -- сказал Верный Прицел, -- меньше часа тому назад мы его оставили, чтобы идти по вашим следам.
   -- В таком случае вы правы; надо, чтобы и этот человек присутствовал.
   -- К несчастью, он довольно серьезно ранен, но если ему невозможно приехать сюда самому, то его принесут; не знаю почему, но мне кажется, что не только его присутствие здесь необходимо, но что один только он может объяснить известные дела, которые мы обязаны открыть.
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Потерпите, кабальеро, скоро вы нас поймете. Лагерь этого человека недалеко, он сможет быть здесь еще до заката солнца. Я немедленно извещу его.
   -- Благодарю вас за это важное предложение.
   -- Мы, может быть, больше вас заинтересованы в разъяснении этого таинственного злоумышления, -- ответил Верный Прицел.
   По знаку друга Вольная Пуля подошел к своему коню, оставленному в чаще кустарника, вскочил на него и умчался во весь опор, между тем как дон Мариано следил за ним любопытным и вместе с тем тревожным взглядом.
   -- Вы говорите загадками, -- обратился он к охотнику, все еще опиравшемуся на свое ружье.
   Верный Прицел покачал головой.
   -- Перед вами разыгрывается печальная развязка гнусной истории, начало которой вам не известно, несмотря на доказательства, имеющиеся в ваших руках, кабальеро.
   Дон Мариано тяжело вздохнул, две жгучие слезы скатились по его щекам, поблекшим от горя.
   -- Бодритесь, господин мой, -- сказал ему Бермудес, -- наконец-то Бог за вас.
   Дворянин пожал руку своему верному слуге и отвернулся, чтобы скрыть волнение, овладевшее им.
  

ГЛАВА XVIII. Перед судом

   После отъезда Вольной Пули Верный Прицел, индеец и Руперто подошли к раненому, все еще лежавшему в беспамятстве, и окружили его, ожидая, когда он придет в себя. Дон Мариано, совестливость которого теперь уже пропала, жаждавший скорее узнать во всех подробностях темные замыслы своего брата, чтобы иметь прочное основание для обвинения его перед судом, так внезапно созванным, ушел со своими слугами в чащу кустов и с лихорадочным нетерпением стал перечитывать одну за другой все бумаги, находившиеся в найденном бумажнике, и по мере перехода от одного документа к другому ужас его возрастал все больше и больше.
   Дон Мариано не хотел, чтобы брат узнал о его прибытии прежде, чем предстанет перед судьями, рассчитывая своим внезапным появлением расстроить его прозорливость и присутствие его духа, смутить его хладнокровие. С этой целью он скрылся в чаще, недоступной самым проницательным глазам, намереваясь мгновенно появиться в нужную минуту.
   Прошел еще час времени, прежде чем дон Стефано, несмотря на все старания Дикой Розы, заявил чуть заметным движением о своем возвращении к жизни. Три человека, молча сидевшие около него, не спускали с него глаз.
   В ту минуту, когда солнце быстро садилось за горизонт, вечерний прохладный ветер пронесся по земле и освежил раненого, который при этом тяжело вздохнул.
   -- Сейчас он откроет глаза, -- прошептал Верный Прицел.
   Летучий Орел приложил палец к губам, указывая на раненого.
   Хотя охотник проговорил эти слова очень тихо, но дон Стефано услышал их, не понимая, может быть, их смысла, но как звуки они пробудили в нем сознание.
   Дон Стефано был достойным сыном испорченного мексиканского поколения, лукавство было главной чертой его характера; о людях и вещах он всегда был дурного мнения, недоверие разъедало его душу. Слова Верного Прицела предостерегли его. Ни малейшим движением не обнаружив возвращения сознания, он стал припоминать все случившееся с ним, желая уяснить себе положение, в каком он находился, и по возможности угадать, в чьи руки толкнула его злая судьба. Но это была трудная задача -- во-первых, потому, что глаза его должны были оставаться закрытыми, и во-вторых, потому, что окружающие его лица, поняв его хитрость, упорно хранили молчание.
   Это продолжительное молчание увеличило беспокойство дона Стефано, и он решился наконец прервать его. Широко раскрыв глаза, он пытливо обвел ими окружавшие его лица и сделал движение, как бы желая подняться.
   -- Как вы себя чувствуете? -- спросил его Верный Прицел, наклонясь к нему.
   -- Я очень слаб, -- жалобно ответил дон Стефано, -- чувствую общую тяжесть и ужасный шум в ушах.
   -- Гм! -- продолжал охотник. -- Это неопасно; такое состояние часто бывает следствием падения.
   -- Так я упал? -- переспросил больной, узнавший Руперто и несколько успокоенный,
   -- Вероятно, потому что мы нашли вас лежащим на песке, у брода Рубио.
   -- А! Так вы там меня нашли?
   -- Да, три часа тому назад.
   -- Благодарю вас за оказанную мне помощь -- без нее, вероятно, я был бы уже мертв.
   -- Это очень вероятно; но не торопитесь благодарить нас.
   -- Отчего же? -- спросил дон Стефано, навострив уши при этом двусмысленном ответе, в котором ему послышалась скрытая угроза.
   -- Э-э! Кто знает будущее! Никто не может ручаться за него, -- ответил добродушно Верный Прицел.
   Дон Стефано, рассудок которого окончательно прояснился и силы быстро восстанавливались, живо поднялся и, устремив на охотника взгляд, которым он хотел, казалось, проникнуть в глубину его души, громко проговорил:
   -- Однако, не пленник же я ваш!
   -- Гм! -- проворчал охотник в ответ.
   Это междометие обеспокоило больного более длинной фразы.
   -- Поговорим откровенно, -- сказал он после некоторого раздумья.
   -- Ничего лучшего мы не желаем.
   -- Из вас троих я знаю только его одного, -- продолжал раненый, указывая на Руперто, -- и, как мне кажется, ничем не оскорбил его.
   -- Это правда, -- ответил Руперто.
   -- Вас я никогда не видел, следовательно, вы не можете питать ко мне никакой вражды.
   -- Действительно, мы в первый раз встречаемся лицом к лицу.
   -- Остается этот индейский воин, которого, подобно вам, я вижу в первый раз.
   -- Все это верно.
   -- По какой же причине я могу быть вашим пленником?
   -- Этот вопрос не так легок, как вы полагаете; хотя мы, лично, не можем ни в чем обвинять вас, но не оскорбили ли вы, бродя по прериям, кого-то еще?
   -- Я?
   -- Кто же, как не вы? Не далее как сегодня ночью не вы ли старались убить человека в подстроенной для него засаде?
   -- Да, но этот человек -- мой враг.
   -- Хорошо. Теперь предположите, что мы -- друзья этого человека.
   -- Но нет! Этого не может быть!
   -- Почему вы так полагаете?
   Дон Стефано презрительно пожал плечами.
   -- Вы, верно, считаете меня большим простаком, если думаете, что я попадусь на такую увертку.
   -- Но это еще не все.
   -- Полноте! Если бы я попал в руки этого человека, он перенес бы меня в свой лагерь, чтобы расправиться со мной на глазах у своих разбойников, для которых моя казнь была бы приятным зрелищем.
   Старый охотник, говоривший до сих пор с некоторой иронией, вдруг переменил тон и стал настолько же серьезен, насколько до этого был шутлив.
   -- Послушайте, -- сказал он, -- и воспользуйтесь тем, что услышите: не дурачьте нас своей слабостью, мы очень хорошо знаем, что ваши силы почти полностью возвратились к вам; совет мой чистосердечен и дан вам с целью предупредить вас против вас же самих. Правда, что вы не пленник наш, но все же вы не свободны.
   -- Я вас не понимаю, -- прервал его дон Стефано с потемневшим лицом.
   -- Никто из присутствующих здесь лиц, -- продолжал Верный Прицел, -- не обвиняет вас; мы не знаем, кто вы, и еще сегодня я совершенно не знал о вашем существовании. Но есть один человек, который питает к вам ненависть. Это дело можно было бы решить в честном поединке, но претензии к вам настолько сильны, что решено вас судить -- и судить немедленно!
   -- Меня немедленно судить! -- повторил дон Стефано в величайшем изумлении. -- Но перед каким судом этот человек желает меня представить? Мы здесь в пустынном краю.
   -- Да, и вы, кажется, забываете, что в прериях, где городские законы не в состоянии преследовать виновных, существует ужасное законодательство -- краткое, неумолимое, к которому, в целях общей пользы, всякий оскорбленный человек имеет право прибегнуть, когда этого требует безотлагательная необходимость.
   -- Что же это за закон? -- спросил дон Стефано с помертвелым лицом.
   -- Это закон Линча.
   -- Закон Линча?
   -- Да. Мы, как вы уже заметили, люди, совсем вас не знающие, созваны здесь его именем для того, чтобы судить вас.
   -- Меня судить! Но это невозможно. Какое преступление я совершил? Кто мой обвинитель?
   -- Я не могу отвечать на эти вопросы; мне не известно преступление, в котором вас обвиняют, я не знаю даже имени вашего обвинителя; только верьте, что мы не имеем против вас ни ненависти, ни предубеждения, мы будем беспристрастны. Приготовьтесь защищать себя в этот небольшой промежуток времени, а когда настанет минута защиты, постарайтесь
   доказать свою невиновность, уличив своего обвинителя, чего я вам искренне желаю. Дон Стефано опустил голову.
   -- Но как вы хотите, чтобы я приготовился защищать себя, когда я даже не знаю, в чем именно меня обвиняют? Осветите мне эту темноту, проведите хотя бы самый слабый свет, чтобы я мог наконец, руководствуясь им, знать, куда иду.
   -- Говоря вам то, что вы слышали, кабальеро, я повиновался своей совести, повелевавшей мне известить вас об угрожающей вам опасности, сказать же вам большего я не могу, потому что, как и вы, больше и сам ничего не знаю.
   По знаку Верного Прицела Руперто, Летучий Орел и Дикая Роза удалились, оставив дона Стефано одного.
   Мексиканец с бешенством бросился на траву, но вдруг, вскочив на ноги и схватившись рукой за грудь, принялся жадно искать чего-то вокруг себя; ничего не найдя, он воскликнул:
   -- А! Куда девался мой бумажник?! Если люди овладели им, то я пропал... Как быть, что делать?
   Вдали раздался конский топот, постепенно приближавшийся к месту, где расположились охотники. В самом деле, через четверть часа на поляну выехали тридцать охотников, во главе которых был Вольная Пуля.
   -- Что это значит? -- прошептал дон Стефано. -- Вольная Пуля -- среди разбойников?
   Недоумение его не было продолжительным: среди вновь прибывших он тотчас узнал еще одного человека.
   -- Дон Мигель Ортега! Эге! Знаю, -- добавил он через минуту, -- кто мой обвинитель. Хорошо, хорошо, -- добавил он, -- положение мое не так отчаянно, как я полагал; видимо, эти господа ничего не знают, и мои драгоценные бумаги не попали к ним в руки. Гм! Кажется, этот ужасный закон Линча ошибется на этот раз, и я, как и в прежние времена, сумею избежать опасности.
   Дон Мигель увидел дона Стефано, но сделал вид, что не замечает его. Дон Стефано внимательно следил глазами за всеми движениями охотников. Опустив носилки в противоположной от дона Стефано стороне, все мексиканцы, не сходя с коней, образовали большой круг на поляне и встали неподвижно, держа ружья наготове, делая тем самым всякую попытку к бегству невозможной.
   Перед огнем полукругом были расставлены бизоньи черепа -- пять черепов, заменяющих стулья; на них расположились в следующем порядке: дон Мигель Ортега, исполняющий обязанность председателя, сидел в центре, по правую его руку Верный Прицел, по левую -- Вольная Пуля, затем индейский вождь и один мексиканец.
   При виде этого суда под открытом небом, среди девственного леса, окруженный всадниками в странных костюмах, неподвижными, как бронзовые статуи, дон Стефано почувствовал дрожь, невольно пробежавшую по его телу; оглядев всех, он заметил их взоры, устремленные на него с неумолимым упорством силы и права.
   -- Гм! -- прошептал он. -- Кажется, я рано воспел победу, нелегко будет вывернуться.
   В эту минуту по знаку дона Мигеля два охотника выехали вперед, соскочили с лошадей и подошли к раненому. Тот сделал усилие над собой и встал на ноги. Охотники взяли его под руки и подвели к судьям.
   Дон Стефано выпрямился, скрестил на груди руки и язвительным взглядом окинул судей, перед которыми стоял.
   -- Ого! Так это вы мой обвинитель, кабальеро? -- насмешливо обратился он к дону Мигелю.
   -- Нет, -- ответил капитан, слегка пожав плечами, -- я ваш судья, но не обвинитель.
  

ГЛАВА XIX. Лицом к лицу

   После этих слов наступила минута ожидания, почти колебания.
   Дон Стефано преодолел ужас, невольно проникший в его душу.
   -- Хорошо, -- сказал он твердым голосом, с презрением оглянувшись вокруг, -- если не вы, то где же этот обвинитель? Не прячется ли он теперь, когда пробил час? Не желает ли отпереться от ответственности, павшей на него? Пусть же он явится, я жду его! Дон Мигель покачал головой.
   -- Может быть, когда он явится, вы найдете, что он слишком рано пришел, -- ответил он.
   -- Чего же вы хотите от меня?
   -- Сейчас вы это узнаете.
   Дон Мигель был бледен и мрачен, печальная улыбка скользила по его бледным губам; видно было, что он всеми силами старается преодолеть слабость и едва сидит на своем месте.
   После нескольких минут размышления он поднял голову.
   -- Как вас зовут? -- спросил он.
   -- Дон Стефано Коэчо, -- без колебаний ответил обвиняемый.
   Судьи обменялись многозначительными взглядами.
   -- Где и когда вы родились?
   -- В Масатлане в тысяча восемьсот восьмом году.
   -- Чем вы занимаетесь?
   -- Я торговец из Санта-Фе.
   -- Что привело вас в прерии?
   -- Я вам это уже говорил. Ваши бесполезные вопросы утомляют меня.
   -- Я спрашиваю, что привело вас в прерии?
   -- Ряд банкротств моих корреспондентов вынудил меня на это путешествие; в прериях я потому, что нет другой дороги туда, куда я направляюсь.
   -- Куда же вы направляетесь?
   -- В Монтеррей... Видите, как я покорно отвечаю на все ваши вопросы, -- сказал он насмешливо.
   -- Да, вы выказываете полную покорность, но для вашей же пользы я желал бы, чтобы вы доказали также вашу искренность.
   -- Что вы имеете в виду? -- спросил он надменно.
   -- Я имею в виду, что на все мои вопросы вы ответили лживо, -- выразительно произнес дон Мигель.
   Дон Стефано нахмурил брови, глаза его загорелись зловещим огнем.
   -- Кабальеро! -- воскликнул он. -- Это оскорбление.
   -- Это правда, и я вам сейчас это докажу: вы называетесь доном Эстебаном де Реаль дель Монте; родились вы в Гуанахато в тысяча восемьсот пятом году.
   Капитан подождал с минуту, но дон Эстебан, не удостоив его ответом, стоял мрачный и, видимо, равнодушный. Дон Мигель презрительно улыбнулся и прибавил:
   -- Далее; вы сказали, что вы торговец из Санта-Фе -- это опять ложь, торговцем вы никогда не были, вы -- сенатор и живете в Мехико. Говоря, что вы направляетесь в Монтеррей, вы точно так же солгали. Теперь я жду вашего ответа, хотя и сильно сомневаюсь, чтобы вы могли мне что-нибудь ответить.
   Дон Эстебан имел время оправиться от неожиданного жестокого поражения. Он ничуть не смешался: думая, что угадал, откуда идет нападение и из чего узнали его настоящее положение, он ответил насмешливым тоном:
   -- Почему же вы полагаете, что мне нечего вам ответить, кабальеро? Напротив, нет ничего легче! Во время моего обморока вы... не скажу "украли" -- нет, я слишком вежлив -- скажу только, что вы ловко похитили мой бумажник и, прочитав находящиеся в нем бумаги, решили напугать меня тем, что узнали мои дела! Полноте! Вы просто безумец! Все это глупости, не выдерживающие серьезного анализа. Да, правда, я зовусь доном Эстебаном, родился в Гуанахато в тысяча восемьсот пятом году и действительно являюсь сенатором. Так что же из этого? Разве это достаточные причины, чтобы возводить обвинения на дворянина? Разве только я один ношу в прериях чужое имя? По какому праву все вы зовете друг друга разными прозвищами, а я не могу последовать вашему примеру? Все это кажется мне чрезвычайно смешным, и если вы не можете представить мне каких-либо иных причин, то прошу вас предоставить мне самому заниматься своими делами.
   -- У нас есть другие причины, -- хладнокровно ответил дон Мигель.
   -- Знаю я их; вы обвиняете меня в том, что я вас, дон Мигель, а также дон Торрибио, а иногда вас величают и доном Хосе, умышленно подвел к засаде, от которой вы спаслись только чудом, -- но это наше с вами личное дело!
   -- Я уже сказал вам, что я ваш судья, а не обвинитель.
   -- Хорошо; верните мне мой бумажник, и покончим с этим! Поверьте, что в этом деле вам мало прибыли. Если же вы решили убить меня, так убивайте! Не отбиться же мне от тридцати человек. Но только кончайте поскорее!
   -- Мы вам уже сказали, что вашего бумажника никто из нас не открывал; мы не разбойники и не намериваемся вас убивать. Мы собрались сюда, чтобы судить вас по закону Линча, и исполним эту обязанность со всем беспристрастием.
   -- Но в таком случае пусть покажется мой обвинитель, я пристыжу его! Почему он упорно скрывается? Правосудие должно свершиться перед лицом всех. Пусть же придет человек, который приписывает мне ответственность за неизвестные мне преступления; пусть он придет, и я докажу ему, что он -- гнусный клеветник!
   Едва дон Эстебан произнес эти слова, как раздвинулись ветви соседнего кустарника, и на поляну вышел человек. Он большими шагами подошел к мексиканцу и, положив ему руку на плечо, сказал глухим голосом, устремив в его глаза глубокий взгляд, исполненный непреодолимой ненависти:
   -- Докажите-ка мне, что я гнусный клеветник, дон Эстебан.
   -- О! -- воскликнул дон Эстебан. -- Мой брат! -- И, качаясь, как пьяный, он отступил на несколько шагов, с помертвелым лицом и широко раскрытыми, налившимися кровью глазами.
   Дон Мариано сильной рукой удержал его, готового упасть на землю, и, близко наклонившись к его лицу, отчетливо произнес:
   -- Это я обвиняю тебя, Эстебан. Проклятый, что сделал ты с моей дочерью?!
   Тот не отвечал. Дон Мариано с минуту глядел на него с особенным выражением, потом презрительно оттолкнул от себя. Негодяй покачнулся, протянул руки, инстинктивно ища поддержки; силы изменили ему, и он рухнул на колени, закрыв лицо руками, с выражением отчаяния и бешенства от неудавшегося дела.
   Всеми присутствующими овладел тайный ужас; они оставались неподвижными, безмолвными зрителями.
   Дон Мариано знаком позвал за собой обоих своих слуг, отошел с ними на середину поляны, встал лицом к импровизированному суду и проговорил громко, ясно и выразительно:
   -- Выслушайте меня, кабальерос, и по окончании всего, что я имею вам сказать об этом человеке, судите его без ненависти и злобы, с чистой совестью. Человек этот -- мой брат. В его молодые годы, по причине, о которой излишне здесь упоминать, наш отец хотел выгнать его из своего дома; я ходатайствовал за него, и он получил хотя и не полное прощение, но позволение остаться под отцовским кровом. Прошли годы, ребенок возмужал. Отец, умирая, оставил все богатство мне, а другого сына проклял. Я разорвал завещание, призвал этого человека к себе и дал этому негодяю -- нищему -- ту долю богатства, которой, по моему мнению, мой отец не имел права лишать его.
   Дон Мариано замолчал и повернулся к своим слугам.
   Тотчас же они оба в одно время подняли правые руки, левыми сняли шляпы и, как бы отвечая на немой вопрос их господина, произнесли:
   -- Мы подтверждаем, что все это в точности верно.
   -- Итак, человек этот обязан мне всем своим богатством, положением и будущностью, потому что, благодаря моему влиянию, мне удалось заставить выбрать его сенатором. Посмотрим теперь, как он вознаградил меня за столько благодеяний и чем отблагодарил. Он своим внешним благодушием и, как казалось, безукоризненным поведением заставил меня забыть о его прошлом и поверить в его возвращение на праведный путь. Женившись и имея двоих детей, он воспитывал их в строгости и часто говорил мне: "Не хочу, чтобы мои дети сделались тем, чем был я". Вследствие бесчисленных смен правительств, изнурявших нашу прекрасную родину, я сделался -- не знаю по какому темному злоумышлению -- подозрителен новому правительству и для спасения своей жизни должен был на другой же день бежать. Я не знал, кому поручить свою жену и дочь, которые, несмотря на их желание, не могли следовать за мной. Брат вызвался оберегать их. Тайное предчувствие, голос Провидения, которым я ошибочно пренебрег, шептал мне не верить этому человеку, отклонить его предложение. Но нужно было ехать, время не терпело: солдаты, посланные арестовать меня, с удвоенной силой ломились в двери моего дома. Я доверил все, что было драгоценного для меня на свете, моему брату, этому негодяю, и убежал. В продолжение моего двухлетнего отсутствия я писал брату письмо за письмом, ни разу не получив никакого ответа; я невыносимо терзался и наконец, с отчаяния, решился вернуться в Мексику, рискуя быть пойманным и расстрелянным. Однако благодаря защите моих друзей я был вычеркнут из списка осужденных, и мне дозволили вернуться на родину. Не прошло и двух часов после получения этого известия, как я уже был в дороге. Через четыре дня я прибыл в Веракрус. Даже не остановившись для отдыха, я, пересаживаясь с одного коня на другого, безостановочно мчался в столицу и сошел с коня у самого дома моего брата. Дома его не оказалось. Оставленное им письмо на мое имя открыло мне, что он отправился в Новый Орлеан по одному крайне важному делу и возвратится только через месяц. Он просил ждать его, но ни о жене, ни о дочери не написал ни слова, точно так же, как и о вверенном ему моем богатстве. Беспокойство мое превратилось в ужас, я предчувствовал несчастье; почти обезумев, я покинул дом брата, вскочил на того же взмыленного коня, на котором приехал, и пустился к своему дому. Окна и двери его были заколочены; он был угрюм и мрачен, как могила. С минуту стоял я у дверей, не смея отворить них; наконец решился, предпочитая действительность, как бы ужасна она ни была, неизвестности, сводившей меня с ума...
   Тут дон Мариано остановился, голос его сорвался от внутреннего волнения, которое он не мог дольше преодолевать.
   Воцарилось молчание.
   Через минуту Бермудес, видя, что господин его не в силах продолжать рассказ, проговорил:
   -- Я открыл двери своему господину -- Бог свидетель, как я люблю его и, не колеблясь, с радостью отдал бы за него свою жизнь. Но судьбой мне было предначертано причинить ему великое горе: вынужденный отвечать на его настойчивые расспросы, я известил его о смерти его жены и дочери, умерших одна через несколько недель после другой в монастыре Бернардинок. Удар был ужасен: дон Мариано упал как пораженный громом... Однажды вечером, когда, по своему обыкновению по возвращении, дон Мариано сидел в своей комнате в глубокой задумчивости перед любимыми портретами, какой-то человек, закутанный в широкую мантию, попросил дозволения переговорить с сеньором де Реаль дель Монте; на мои замечания, что господин никого не принимает, человек этот упорно настаивал на своем, прибавив, что он должен передать ему лично очень важное письмо. Не знаю, как это случилось, но я решился ослушаться своего господина и ввел незнакомца в комнату, где сидел мой хозяин.
   Дон Мариано поднял голову, взял за руку своего старого слугу и сказал:
   -- Теперь я сам продолжу, Бермудес, хотя то, что я добавлю, уже безделица.
   И обратясь к охотникам, остававшимся спокойными и, казалось, совершенно бесстрастными, он продолжал:
   -- Явясь ко мне, незнакомец сказал прямо: "Ваша милость, вы оплакиваете двух дорогих вашему сердцу особ, о судьбе которых ничего не знаете". -- "Они умерли", -- ответил я. -- "Может быть! -- сказал он. -- Что дадите вы тому, кто принесет вам -- не скажу известие, но некоторую надежду?" Я встал, не отвечая, и подошел к шкафу, в котором хранились золото и драгоценности. "Держите шляпу", -- сказал я ему и в минуту наполнил ее золотом и бриллиантами. Незнакомец спрятал все это и с поклоном сказал мне: "Я зовусь Пепито; исправляю понемногу всякое ремесло. Человек, называть которого вам бесполезно, доверил мне этот клочок бумаги, приказав вручить его вам тотчас по вашем возвращении в Мехико. Только сегодня утром узнал я о вашем возвращении и исполняю его волю". Я вырвал из его рук письмо и читал, пока он откланивался, рассыпаясь в благодарностях, которых я, впрочем, не слушал. Вот что я прочел...
   Неожиданно дон Мигель протянул руку к дону Мариано:
   -- Один друг семейства де Реаль дель Монте, -- произнес он дрожащим голосом, -- извещает дона Мариано о том, "что он был недостойным образом обманут человеком, которому он вполне доверял и который был всем ему обязан. Человек этот отравил донну Серафиму де Реаль дель Монте, дочь же дона Мариано была заживо похоронена в одной из тюрем монастыря Бернардинок. Если сеньор де Реаль дель Монте хочет раскрыть ужасное злоумышление, жертвой которого он сделался, и, может быть, снова увидеть одну из двух особ, которую тот, кто обманул его, думает, что навсегда скрыл, то пусть дон Мариано хранит в глубокой тайне содержание этой записки, пусть внешне сохраняет прежнее неведение, но тайно готовится к долгому путешествию, о котором никто не должен подозревать. Пятого ноября перед самым закатом солнца некий человек будет стоять у горы Великана. Человек этот подойдет к дону Мариано и произнесет два имени: его жены и дочери; после этого он сообщит дону Мариано все, чего тот не знает, и, может быть, будет в состоянии возвратить ему часть потерянного счастья..." Записка кончалась этими словами и не была подписана.
   -- Да, правда, -- ответил дон Мариано с величайшим удивлением. -- Но как вы узнали об этих подробностях? Без сомнения, это вы...
   -- Я отвечу вам в свое время, -- сказал дон Мигель решительно. -- Извольте продолжать.
   -- Что же еще мне сказать? Я отправился на назначенное мне странное свидание, питая в глубине души сам не знаю какую безумную надежду. Сегодня Бог, вероятно сжалившийся надо мной, натолкнул меня на этого человека, моего брата, встреча с которым несказанно удивила меня. Как очутился он здесь, в то время как написал мне, что едет в Новый Орлеан? Сильное подозрение, которое я постоянно отгонял от себя, снова сжало мое сердце. Однако я все еще сомневался, но бумажник, потерянный этим негодяем и подобранный индейским вождем, Летучим Орлом, неожиданно раскрыл мне глаза и дал все доказательства гнусных замыслов и преступлений, совершенных этим негодяем, этим гнусным
   братоубийцей, с целью лишить меня моего состояния и передать его своим детям. Вот этот бумажник; просмотрите находящиеся в нем бумаги и рассудите нас.
   С этими словами дон Мариано протянул бумажник дону Мигелю. Тот отклонил его.
   -- Эти доказательства мне не нужны, дон Мариано, -- сказал он, -- у нас естыфакты убедительнее этих.
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Сейчас вы меня поймете! -- И дон Мигель поднялся с места.
   Не понимая хорошенько, от чего именно, но дона Эстебана охватила крупная дрожь; он инстинктивно угадывал, что обвинение его брата не было столь ужасным, как то, о чем приготовился говорить дон Мигель. Чуть подняв голову, подавшись немного вперед, тяжело дыша и раздувая ноздри, он в величайшем волнении ждал первых слов дона Мигеля.
  

ГЛАВА XX. Приговор

   Так как уже совершенно стемнело, то все всадники зажгли факелы и осветили поляну фантастическим красноватым светом. Дон Мигель, обведя всех присутствующих взглядом, призывавшим к вниманию, проговорил: -- Так как вы нашли бумажник, то мне остается только подтвердить, что ваш брат действительно совершил преступления, в которых вы его обвиняете, но, к счастью, цель его не вполне им достигнута -- правда, жена ваша умерла, дон Мариано, но ваша дочь жива; она находится в безопасном месте. Я был так счастлив, что удачно похитил ее из рук палачей, вырвал из ужасной тюрьмы, в которой они зарыли ее живую. Я возвращу вам вашу дочь, дон Мариано, такой же чистой, какой взял из ее могилы.
   Дон Мариано после стольких страданий, выпавших на его долю, не вынес этого радостного известия и, всплеснув руками, без чувств упал на траву. Его слуги и несколько мексиканцев бросились помогать ему.
   Дон Мигель дал время успокоиться волнению, произведенному падением дона Мариано, потом жестом призвал к вниманию и обратился к осуждаемому:
   -- Теперь я поговорю с вами, дон Эстебан, -- сказал он. -- Взбешенный тем, что одна из ваших жертв ускользнула от вас, вы не побоялись преследовать ее до этих мест; зная, что я ее спас, вы подстроили мне засаду, в которой надеялись погубить меня. Настал час свести наши счеты!
   Видя, что его брат не может быть более его противником, дон Эстебан снова стал дерзким и хвастливым. При этом восклицании молодого человека он холодно выпрямился и, устремив на него насмешливый взгляд, произнес с иронией:
   -- Ого! Добродетельный господин, вам бы очень хотелось убить меня, не так ли? Чтобы только я молчал. Уж не думаете ли вы, что я настолько глуп, что поверю прекрасным чувствам, которыми вы так охотно хвастаетесь? Да, вы спасли мою племянницу, это правда, и я поблагодарил бы вас, если бы не знал вас так хорошо.
   При этих словах все присутствующие выразили невольное удивление, не укрывшееся от глаз дона Эстебана. Довольный произведенным эффектом, он продолжал выкручиваться из создавшегося опасного положения, приписав всю вину в отравлении матери и в умышленном погребении дочери излишнему старанию угодить ему игуменьи, его родственницы, очень его любившей; при этом он наговорил дону Мигелю разных грубостей.
   В конце концов все присутствующие не выдержали такой гнусности и принялись громко выражать удивление и ужас, чем заставили дона Эстебана замолчать; он склонил голову под тяжестью общей хулы.
   Тогда поднялся Верный Прицел.
   -- Кабальерос, -- сказал он, -- вы слышали обвинение, высказанное против этого человека его братом. В продолжение всей обвинительной речи вы могли заметить его смущение. После этого вы слышали его защиту; мы позволили ему высказаться полностью. Теперь настал час вынести приговор. Приговаривать человека, каким бы негодяем он ни был, очень трудное дело -- закон Линча, все вы знаете его так же, как и я, не допускает неопределенных решений: он либо убивает, либо освобождает. Подумайте хорошенько, прежде чем ответить на вопросы, которые я вам предложу, в особенности помните, что от ваших ответов будет зависеть жизнь или смерть этого несчастного... Кабальерос, по вашим разуму и совести, виновен ли этот человек?
   Наступило глубочайшее молчание; лица присутствующих стали еще серьезнее, сердца забились сильнее.
   Дон Эстебан с нахмуренными бровями, бледным лицом, скрестив на груди руки, но с гордой осанкой, ждал, едва сдерживая волнение.
   Верный Прицел подождал несколько минут, после чего снова спросил медленно и торжественно:
   -- Кабальерос, виновен ли этот человек?
   -- Да! -- в один голос воскликнули все присутствующие. Между тем дон Мариано, благодаря заботам своих слуг,
   стал понемногу приходить в себя.
   Вольная Пуля наклонился к уху Верного Прицела.
   -- Прилично ли дону Мариано, -- спросил он его тихо, -- присутствовать при приговоре его брата?
   -- Конечно, нет, -- живо ответил старый охотник, -- тем более, что теперь первый гнев его прошел, и он, вероятно, станет ходатайствовать за него. Но как его удалить?
   -- Об этом я позабочусь; я провожу его в лагерь мексиканцев.
   -- Тогда поспешите.
   Вольная Пуля, подойдя к Бермудесу, сказал ему несколько слов на ухо, после чего Бермудес с товарищем взяли своего господина под руки и скрылись в чаще.
   Дон Эстебан заметил это похищение и понял всю его важность.
   -- Теперь я пропал! -- прошептал он.
   Верный Прицел сделал знак, и вокруг как по волшебству воцарилось молчание.
   -- Какое наказание заслужил виновный? -- громко спросил он.
   -- Смерть! -- ответили все присутствующие, словно зловещее эхо.
   Тогда, обратившись к приговоренному, охотник торжественно проговорил:
   -- Дон Эстебан де Реаль дель Монте, явившись в прерии с преступными намерениями, вы подпали под приговор суда по закону Линча. Закон Линча есть закон Божий: око за око, зуб за зуб; он допускает только одно наказание -- отплату. Вы приговорили несчастную девушку к погребению заживо и к голодной смерти. Вы также будете погребены заживо и умрете от голода! Но чтобы прекратить ваши мучения, когда вы будете не в силах долее выносить их -- видите, мы милосерднее вас, -- вы будете зарыты по грудь, а ваша левая рука останется свободной; возле вас положат пистолет, чтобы вы могли раздробить себе череп при чрезмерных страданиях... Я все сказал. Справедлив ли этот приговор? -- добавил он, обращаясь к присутствующим.
   -- Да, -- ответили они сдержанно и тихо, -- око за око, зуб за зуб!
   Дон Эстебан с ужасом выслушал слова охотника. Ужасная казнь, предназначенная ему, поразила его; хотя он ожидал смертной казни, но подобная не приходила ему в голову.
   По знаку Верного Прицела два мексиканца принялись рыть яму. При этом зрелище волосы стали дыбом на голове осужденного, холодный пот выступил у него на висках.
   Верный Прицел приблизился.
   -- Сейчас вы будете спущены в яму, -- обратился он к нему. -- Не хотите ли сделать каких распоряжений?
   -- Так вы действительно хотите меня так ужасно казнить? -- спросил осужденный точно в помешательстве.
   -- Да, действительно.
   -- В таком случае вы -- хищные звери!
   -- Мы ваши судьи.
   -- О! Дайте мне пожить, хотя бы еще один день!
   -- Вы приговорены.
   -- Да будьте вы прокляты, демоны в человеческом обличье! Разбойники! По какому праву вы меня убиваете?
   -- По праву человека, смеющего убить змею! В последний раз спрашиваю вас, желаете вы сделать какие-нибудь распоряжения?
   Некоторое время дон Эстебан молчал, потом две тяжелые слезы медленно скатились по его бледным щекам.
   -- О! -- воскликнул он вдруг. -- Если бы брат мой был здесь, он спас бы меня!
   И потом тихо прибавил:
   -- О! Дети мои! Любимые мои сыновья, что будет с вами, когда меня не станет?!
   -- Пора, -- заметил охотник.
   Дон Эстебан угрюмо взглянул на него.
   -- У меня два сына, -- сказал он, говоря как во сне, -- один я у них, один как есть, и я должен умереть! Послушайте, если вы еще не совсем хищный зверь, поклянитесь мне исполнить мою последнюю просьбу!
   Охотник почувствовал себя невольно растроганным его скорбью.
   -- Клянусь вам, -- сказал он.
   Приговоренный, казалось, старался собраться с мыслями.
   -- Дайте мне бумагу и карандаш, -- сказал он дрожащим голосом.
   В руках Верного Прицела все еще был бумажник, поданный ему доном Мариано; он вырвал из него один лист и подал ему вместе с карандашом.
   Дон Эстебан горько улыбнулся при виде своего бумажника; взяв поданный ему листок, он торопливо написал несколько строк, сложил бумагу и отдал ее охотнику.
   В лице осужденного тотчас же произошла странная перемена: он мгновенно стал спокоен, взгляд его сделался кротким и почти молящим.
   -- Послушайте, -- сказал он, -- я полагаюсь на ваше слово; эта записка предназначена для моего брата, я поручаю ему своих детей, из-за них я умираю. Делать нечего! Если они будут счастливы, я могу считать, что достиг своей цели, это все, что мне надо. Брат мой добр, он не покинет несчастных сирот, которых я ему завещаю. Умоляю вас, передайте ему эту записку.
   -- Она будет в его руках через час, клянусь вам!
   -- Благодарю. Теперь, -- добавил он, гордо подняв голову, -- делайте со мной что хотите; я устроил судьбу моих детей, это все, чего я хотел.
   Яма была уже готова. Два мексиканца схватили дона Эс-тебана, скрутили его ремнем, оставив свободной одну только левую руку, и, прежде чем он успел сделать какое-нибудь движение, спустили его в яму и засыпали до плеч землей, оставив поверх земли только голову и левую руку. Когда яма была сравнена с землей, один мексиканец подошел к нему и завязал ему рот.
   Тогда Верный Прицел положил возле него заряженный пистолет и, сняв шляпу, сказал:
   -- Дон Эстебан де Реаль дель Монте, люди приговорили вас. Просите у Бога пощады, вам остается надежда только на Него.
   Потом охотники и мексиканцы сели на коней, погасили факелы и скрылись в темноте, как легион черных привидений.
   Осужденный остался один во мраке.
   Вытянув шею, вытаращив глаза, навострив слух, он вглядывался в темноту и слушал.
   Чего он ждал? На что надеялся? Он и сам бы не мог ответить на это, но так уж создан человек.
   Наконец стих последний шум удалявшихся людей. Дон Эстебан схватил лежавший рядом с ним пистолет и приложил к виску холодное дуло, в последний раз прошептав имена своих детей...
  

ГЛАВА XXI. Вольная Пуля

   Вольная Пуля, как мы уже сказали, с помощью двоих слуг увел прочь дона Мариано, находившегося в полубесчувственном состоянии, желая отправить его в лагерь мексиканцев, чтобы избавить тем самым от вида жестокой казни его брата. Движение и ночной воздух быстро возвратили дворянина к жизни. Открыв глаза, он прежде всего спросил о брате. Никто ему не ответил, а напротив, его повезли еще быстрее.
   -- Остановитесь! -- крикнул тогда дон Мариано, вскочив и удержав за узду коня своего проводника. -- Остановитесь, я так хочу!
   -- В состоянии ли вы будете ехать сами? -- спросил его Вольная Пуля.
   -- Да, -- ответил он.
   -- Тогда вам подадут вашего коня, но только с условием: вы должны следовать за нами.
   -- Разве я ваш пленник?
   -- Нет, нисколько. Мы действуем для вашей же пользы. Обвинив вашего брата, мы не хотели, чтобы вы присутствовали при его казни.
   -- Разве он уже умер? -- вздрогнув, спросил дон Мариано глухим голосом. -- Вы его убили?
   -- Нет, -- неохотно ответил Вольная Пуля, -- он сам себя убьет.
   -- О! Как это ужасно! Ради Бога, расскажите мне обо всем подробно -- я предпочитаю правду, как она ни ужасна, этому мучительному неведению.
   -- К чему передавать вам это? Не лучше ли для вас не знать подробностей?
   -- Хорошо, -- ответил дон Мариано решительно, -- я знаю, что мне следует сделать. Если в минуту гнева и бессмысленной ненависти я даже забыл связь, скрепляющую меня с этим несчастным, то теперь я вижу и понимаю весь ужас моего поступка и заглажу зло, сделанное мной. Я не буду братоубийцей!
   Вольная Пуля крепко сжал его руку, наклонился к его уху и тихо сказал, пристально глядя ему в глаза:
   -- Тише! Вместо того чтобы его спасти, вы его погубите. Не вы должны это сделать; лучше предоставьте это дело другим.
   Дон Мариано безуспешно старался прочитать в глазах охотника его замыслы; ослабив поводья, он задумчиво поехал дальше. Подъехав к броду Рубио, они остановились на берегу реки.
   -- Отправляйтесь же в лагерь, -- сказал Вольная Пуля, -- напрасно стал бы я провожать вас дальше. Я поеду к мексиканцам, -- добавил он, выразительно взглянув на дона Мариано. -- Спокойно продолжайте свой путь, в лагерь вы въедете несколькими минутами раньше меня.
   -- Так вы возвращаетесь? -- спросил дон Мариано.
   -- Да, -- ответил Вольная Пуля. -- До скорого свидания! Дон Мариано с чувством пожал его руку и поехал через реку; слуги следовали за ним.
   Вольная Пуля повернул коня и вернулся в девственный лес. Охотник был сильно озабочен; доехав до чащи кустов, он остановился и огляделся пытливо и подозрительно. Глубочайшее молчание и спокойствие царили вокруг.
   -- Так надо! -- прошептал охотник. -- Не поступить так было бы преступлением, подлостью! Куда ни шло! Бог нас рассудит!
   Оглядевшись еще раз, он сошел с коня, распустил узду, чтобы конь мог свободно жевать траву, вскинул ружье на плечо и осторожно углубился в кусты.
   Вдруг он остановился, прислушался и присел, совершенно скрытый густыми листьями. Вдали раздался конский топот. Мало-помалу он стал явственнее, наконец появилась толпа всадников. Это были мексиканцы и охотники, возвращавшиеся в лагерь.
   Верный Прицел тихо разговаривал с доном Мигелем, которого несли на носилках мексиканцы, так как он не мог еще держаться на коне. Весь отряд медленно продвигался к броду Рубио.
   Вольная Пуля дал им проехать, ничем не выдав своего присутствия. Напрасно искал он среди уезжавших Летучего Орла и Дикую Розу: краснокожих в толпе не было. Их отсутствие не понравилось охотнику; однако через минуту черты его прояснились, и он пожал плечами с беспечностью людей, принявших окончательное решение.
   Лишь только мексиканцы скрылись вдали, охотник вышел из кустов и сказал, самодовольно улыбаясь:
   -- Теперь я могу действовать как хочу, не боясь помехи, только бы Летучий Орел со своей женой ушли подальше. Да они не останутся здесь: вождь слишком торопился вернуться в свое селение.
   Размыслив таким образом, он вскинул ружье на плечо и пошел свободно, но осторожно.
   Вольная Пуля скоро вышел на поляну, посреди которой остался зарытый заживо человек, один со своими преступлениями, покинутый всеми, не имея надежды ни на чью помощь. Охотник остановился, осмотрелся и лег на землю.
   На поляне царило гробовое молчание; дон Эстебан, с расширенными от ужаса глазами, чувствуя недостаток воздуха от постоянно и медленно сдавливавшей его грудь земли, с сильным биением крови в висках и артериях, готовился умереть; зрение его затмилось кровавой завесой, холодный пот выступил на лбу. Отчаянно зарычав, он схватил пистолет и, подняв к небу умоляющий взор, поднес оружие к виску. Вдруг чья-то рука отдернула его руку, пуля просвистела в воздухе, и голос, кроткий и строгий одновременно, проговорил:
   -- Бог услышал вашу мольбу, Он прощает вас. Негодяй, как помешанный, повернул на голос голову, с испугом взглянул на говорившего человека и, будучи не в силах вынести это новое волнение, лишился чувств.
   Человек, подоспевший так кстати, был Вольная Пуля, как читатель, верно, уже догадался.
   -- Гм! -- сказал он, качая головой. -- Вовремя же я поспел!
   И не теряя ни минуты, достойный человек стал немедленно откапывать зарытого. Это стоило ему великого труда, поскольку пришлось работать только топором и руками; но однако он достиг желаемого и, вытащив из ямы под мышки несчастного, все еще находившегося в бесчувственном состоянии, положил его на землю, разрезал ремни, стягивавшие его, развязал рот и вылил на его лицо часть воды из своей походной фляжки.
   Холодная вода и свежий ночной воздух не замедлили оказать свое действие: легкие заработали энергичнее, и несчастный стал приходить в себя.
   Лишь только он опомнился, первым его делом было гневно взглянуть на небо, потом, протянув руку Вольной Пуле, он сказал ему:
   -- Благодарю.
   Охотник отступил, не дотрагиваясь до его руки.
   -- Не меня должны вы благодарить, -- сказал он.
   -- Кого же?
   -- Бога.
   Дон Эстебан презрительно сжал губы. Однако он понимал, что, возможно, некоторое время ему необходимо будет обманывать своего спасителя, если он желает воспользоваться его услугами, столь необходимыми в нынешнем положении.
   -- Вы правы, -- произнес он с фальшивым смирением, -- прежде Бога, потом вас.
   -- Я исполнил свою обязанность, заплатил вам свой долг, теперь мы квиты. Десять лет тому назад вы оказали мне услугу; сегодня я спасаю вас от смерти, это плата за полученное. Я избавляю вас от всякой благодарности, как и вы должны, в свою очередь, избавить меня от нее. С этой минуты мы больше не знаем друг друга, дороги наши разошлись.
   -- Неужели же вы меня покинете в таком положении? -- с ужасом спросил дон Эстебан.
   -- Что же еще могу я сделать?
   --Лучше уж было оставить меня умирать в яме, в которую вы, кстати, также помогали сажать меня, чем вынуть из нее для того, чтобы осудить на голодную смерть в прериях, сделать жертвой хищных зверей или пленником краснокожих. Я слаб и безоружен. Пистолет, оставленный мне вашими жестокими товарищами, никуда не годен.
   -- Справедливо, -- проворчал Вольная Пуля и, опустив голову на грудь, глубоко задумался.
   Дон Эстебан беспокойно следил глазами за выражением лица охотника.
   -- Вы правы, -- проговорил наконец старый охотник, -- без оружия вы пропали.
   -- Вы сознаете это? Будьте же милосердны до конца, дайте мне возможность защититься.
   -- Я не предвидел этого, -- ответил охотник, качая головой.
   -- Это значит, что если бы вы предвидели, то оставили бы меня умирать?
   -- Может быть!
   Ответ этот, как молотом, ударил по сердцу дона Эстебана; он устремил зловещий взгляд на охотника.
   -- Вы говорите недоброе дело, -- заметил он.
   -- Что же я могу вам ответить? -- возразил охотник. -- По моему мнению вы были приговорены справедливо. Я должен был бы дать исполниться правосудию, но я не дал -- и, может быть, был не прав. Теперь, хладнокровно обдумывая этот вопрос, сознавая, что вы справедливо требуете оружия, что вы непременно должны его иметь -- и для вашей личной безопасности, и для вашего пропитания, -- я боюсь дать вам его.
   Во время этого ответа дон Эстебан поднялся, сел возле охотника и стал играть своим разряженным пистолетом, делая вид, будто слушает его очень внимательно.
   -- Почему так? -- спросил он.
   -- Да по очень простой причине: я знаю вас очень давно, вам известно это, дон Эстебан, знаю, что вы не такой человек, который забыл бы обиду. Я убежден, что если я вооружу вас, вы будете думать только о мщении, а вот этого-то я и хочу избежать.
   -- И для этого вы видите только единственное средство, -- воскликнул мексиканец, злобно рассмеявшись, -- а именно: позволить мне умереть с голоду!
   -- Вы меня не понимаете: правда, я не хочу давать вам оружие, но в то же время не хочу оставить неоконченной услугу, оказанную вам.
   -- Гм! Каким же образом вы хотите достичь желаемого результата? Любопытно было бы узнать.
   -- Я провожу вас до границы прерий, оберегая вас во время путешествия от всех опасностей; это, кажется, очень просто?
   -- Очень просто, в самом деле. Придя туда, я покупаю оружие и возвращаюсь сюда мстить.
   -- Нет, нет!
   -- Как же так?
   -- А так, что вы поклянетесь мне вашей честью навсегда забыть ненависть к вашим врагам и никогда больше не возвратитесь в прерии.
   -- А если я не захочу дать вам этой клятвы?
   -- Тогда я вас покину, и поскольку это случится уже по вашей вине, то я буду считать себя полностью рассчитавшимся с вами.
   -- О!.. Но прежде чем я соглашусь на ваше суровое предложение, хотелось бы узнать, как мы будем путешествовать: отсюда до поселений не близко, я же не в состоянии идти туда пешком.
   -- Об этом не беспокойтесь; я оставил своего коня в нескольких шагах отсюда, в кустах подле Рубио. Вы поедете на нем до тех пор, пока я не достану себе другого, а сам я пойду пешком -- мы, охотники, пешие не отстаем от всадника.
   -- Что делать! Видно, придется уж согласиться с вами.
   -- Это самое верное для вас. Итак, вы согласны дать мне клятву?
   -- Ничего иного мне не остается... Но что это делается в тех кустах? -- воскликнул он вдруг.
   -- Где? -- спросил охотник.
   -- Да вон там, -- ответил дон Эстебан, указывая на густые заросли кустарника.
   Охотник живо повернул голову в указанном мексиканцем направлении. Тот не стал терять времени: схватив свой пистолет за дуло, он со всей силы ударил им по черепу охотника. Удар был нанесен с такой быстротой и силой, что Вольная Пуля вытянул руки, закрыл глаза и с тяжелым стоном упал на землю.
   Дон Эстебан посмотрел на него с презрением и удовлетворенной ненавистью:
   -- Глупец! -- прошептал он, толкнув е го ногой. -- Нужно было предлагать эти нелепые условия до моего спасения. Теперь уже поздно. Я свободен и отомщу!
   Сказав это, он наклонился к охотнику, забрал все его оружие и покинул его, даже не потрудившись посмотреть -- мертв охотник или ранен.
   -- Ты, проклятая собака, -- добавил он, -- или умрешь с голоду, или будешь растерзан хищными зверями. Я же ничего теперь не боюсь: в моих руках средство к мщению!
   И негодяй быстрым шагом ушел с поляны искать лошадь Вольной Пули.
  

ГЛАВА XXII. Лагерь

   Мексиканцы прибыли в лагерь несколько ранее восхода солнца. Во время их отсутствия люди, оставшиеся охранять лагерь, никем не были обеспокоены. Дон Мариано нетерпеливо ждал их возвращения и, завидев издали, выехал к ним навстречу. Верный Прицел встретился с ним хотя и дружески, но очень сухо.
   Охотник был убежден, что исполнил свой долг, осудив дона Эстебана, но был огорчен ответственностью, возложенной на него в этом деле. В душе он боялся упреков дона Мариано, ожидая, что, взглянув на дело теперь, когда прошла первая горячность, тот вознегодует на них и проклянет за смерть брата. Он приготовился отвечать на воображаемые вопросы дона Мариано, и при виде его печальное лицо охотника совершенно нахмурилось.
   Но Верный Прицел обманулся: ни один упрек, ни один вопрос по поводу суда не сорвался с языка дона Мариано.
   Охотник украдкой поглядел на него раз, другой; дон Мариано был печален, но лицо его оставалось спокойным. Они продолжали ехать рядом.
   Верный Прицел покачал головой.
   -- Он что-то замышляет, -- прошептал он про себя.
   Как только въехали в лагерь, проход загородили, дон Мигель назначил караульных и потом обратился к Верному Прицелу и дону Мариано.
   -- До восхода солнца осталось еще два часа, -- сказал он им, -- не угодно ли будет вам войти в мою палатку?
   Они оба поклонились.
   Перед входом в палатку дон Мигель приказал опустить носилки и с помощью охотника вошел внутрь вместе с доном Мариано.
   Изнутри палатка была очень просто убрана: в одном ее углу стоял герметически закрытый паланкин, в противоположном углу была навалена куча мехов, предназначенная, очевидно, для постели; четыре-пять бизоньих черепов заменяли стулья.
   Дон Мигель опустился на меха, предложив своим спутникам занять места на черепах. Когда они уселись, дон Мигель начал.
   -- Кабальерос, -- сказал он, -- все происшедшее в эту ночь требует подробного объяснения ввиду возможной путаницы, проистекающей из приключений, в которых, надеюсь, мы вынуждены будем скоро принять участие. Все, что я скажу, касается исключительно вас и интересно только для вас, дон Мариано, потому именно к вам я и обращаюсь. Верному Прицелу уже известно почти все то, что я имею вам передать, прошу же я его присутствовать здесь, во-первых, по причине нашей старой дружбы, во-вторых, потому, что его советы могут быть нам очень полезны в дальнейших наших решениях.
   -- Не припомните ли вы, сеньор дон Мариано, -- промолвил охотник, -- как, отправляясь за доном Мигелем, я вам сказал, что вы не знаете самого главного из всей этой истории.
   -- Да, припоминаю, хотя в ту минуту я не обратил на это особенного внимания.
   -- Если не ошибаюсь, дон Мигель желает посвятить вас в эти ужасные злоумышления.
   Потом в раздумье он прибавил:
   -- И он должен был бы присутствовать здесь, ему тоже необходимо знать всю истину; но по возвращении в лагерь я его не видел.
   -- О ком вы говорите?
   -- О Вольной Пуле, которого я отправил с вами.
   -- Действительно, он ехал со мной, но, подъезжая к лагерю, остановил меня, думая, вероятно, что мне не нужно его дальнейшее покровительство.
   -- Не сказал ли он вам о своих намерениях?
   -- Нет, он мне ничего не сказал, -- ответил дон Мариано с некоторым колебанием, -- я думал, что он возвратился к вам, и тоже удивляюсь его отсутствию.
   -- Странно! -- проговорил охотник, незаметно сжав брови. -- Впрочем, он не замедлит возвратиться, и тогда мы узнаем, где он был, -- добавил он.
   -- Як вашим услугам, дон Мигель, и внимательно слушаю вас, -- заметил дон Мариано, стараясь отклонить дальнейший разговор об охотнике.
   -- Прежде всего потрудитесь назвать меня моим настоящим именем, дон Мариано, -- ответил молодой человек. -- Имя это, быть может, внушит вам некоторое доверие ко мне. Я -- ни дон Торрибио Карвахал, ни дон Мигель Ортега; меня зовут дон Лео де Торрес.
   -- Лео де Торрес! -- воскликнул дон Мариано с изумлением. -- Сын моего лучшего друга?!
   -- Это я, -- просто ответил молодой человек.
   -- Но это невозможно! Басилио де Торрес убит со всем своим семейством индейцами-апачами на своей ферме, взятой приступом, двадцать лет тому назад.
   -- Я сын дона Басилио де Торреса. Вглядитесь в меня, дон Мариано, разве черты моего лица никого вам не напоминают? Кроме того, в моих руках есть документы, подтверждающие мою личность.
   -- Каким же образом, с того самого ужасного события, сделавшего вас сиротой, 'я ни слова не слышал о вас, я, лучший друг, почти брат вашего отца?! Я был бы так счастлив, заменив вам его!
   -- Благодарю вас, дон Мариано, за дружбу, выказываемую мне, -- верьте, что я достоин ее; но прошу вас позволить сохранить в душе тайну моего молчания; когда-нибудь, надеюсь, мне дозволено будет говорить, тогда я все вам открою, -- проговорил дон Лео, которого теперь мы станем называть его настоящим именем.
   -- Действуйте по своему усмотрению, -- сказал дон Мариано с глубоким чувством, -- помните только, что во мне вы нашли потерянного отца.
   Молодой человек едва сдерживал сильное волнение, овладевшее им; на глаза его навернулись слезы. Наступило продолжительное молчание. Наконец дон Лео начал:
   -- Известные причины, о которых бесполезно здесь упоминать, привели меня несколько месяцев тому назад в Мехико. Вследствие этих причин я вел жизнь очень странную, посещал людей самого низшего сословия. Не думайте, что я вмешивался в преступные дела -- нет, я, как и большая часть наших соотечественников, занимался некоторого рода контрабандной торговлей... Одно из мест, посещаемых мною чаще всего, была Пласа-Майор; ходил я туда к старику-писцу пятидесяти лет, ростовщику, который под почтенной наружностью скрывал гнусную душу и черное сердце. Этот негодяй благодаря своему ремеслу знал тайны множества семейств. Однажды, когда я случайно сидел у него, вошла молодая девушка, прекрасная собой; она сильно дрожала, входя в лачугу негодяя. Ростовщик с самой услужливой улыбкой спросил, чем может служить ей; она робко огляделась и заметила меня. Не знаю почему, но я почуял тайну и, положив руки на стол, а на них голову, притворился спящим. "А тот человек?" -- спросила она, указав на меня. -- "О! -- ответил писец. -- Он пьян и спит". Девушка как будто колебалась. Наконец она решилась и подала писцу тонкую бумажку, проговорив: "Перепишите это, я дам вам две унции золота". Старый негодяй схватил бумагу и пробежал ее глазами. "Но это написано не по-кастильски", -- заметил он. -- "Это по-французски, -- ответила девушка, -- но вам-то что до этого?" -- "Мне -- решительно ничего". Старик приготовил бумагу, перья и переписал записку без дальнейших замечаний. Когда он кончил, девушка сравнила обе записки, просияла от радости, разорвала оригинал, сложила копию письмом и продиктовала сокращенный адрес; после этого она взяла письмо, спрятала его в свой корсаж и вышла, заплатив условленную плату, которую писец схватил с жадностью. Едва девушка скрылась, я поднял голову, но писец сделал мне знак оставаться в том же положении: он услышал, что кто-то поворачивает ключ в замке двери его лачуги. Я повиновался и лишь только успел снова навалиться на стол, как тотчас же появился человек, который, видимо, не желал быть узнанным: он тщательно кутался в широкий плащ, поля его шляпы спускались на самые глаза. Входя, он выразил неудовольствие. "Кто это?" -- спросил он, указывая на меня. -- "Бродяга; напился и спит". -- "Молодая девушка отсюда вышла?" -- "Может быть", -- ответил писец. -- "Без двусмысленных фраз, негодяй, -- ответил незнакомец надменно. -- Я тебя знаю и плачу тебе, -- добавил он, бросая на стол тяжелый кошелек. -- Девушка вышла отсюда?" -- переспросил он. -- "Да". -- "О чем она просила?" -- "Переписать записку на французском языке". -- "Покажи мне эту записку". -- "Она сложила ее письмом, написала адрес и взяла с собой". -- "Я знаю это, но знаю также, что и, ты не глуп и оставил у себя копию с ее записки; это-то мне и нужно". Не знаю почему, но голос этого незнакомца невольно поразил меня; он стоял, повернувшись ко мне спиной, я воспользовался этим и сделал старику знак, понятый им. "Я не догадался сделать это", -- ответил он. При этом он скорчил такую глупую рожу, что незнакомец поверил ему и только выразил досаду. "Она придет еще?" -- "Не знаю". -- "Я это знаю. Каждый раз по ее приходу ты будешь сохранять копию со всего, что она даст тебе переписать. Сюда же станут приходить и ответы на эти письма; ты будешь показывать их мне, прежде чем передашь по назначению... До завтра -- и не будь так глуп, как сегодня, если хочешь, чтобы я позаботился о твоем благосостоянии". Писец скорчил улыбку. Незнакомец повернулся, чтобы идти; при этом движении пола его одежды зацепилась за стол, плащ соскользнул с лица, и я увидел его: это был ваш брат дон Эстебан. С глухим проклятием он снова закутался в свой плащ и вышел. Лишь только дверь за ним затворилась, я вскочил, запер ее на задвижку и встал перед писцом. "Кому-нибудь одному!" -- сказал я ему. Он с ужасом отступил, сжимая в руках полученный кошелек, думая, что я хочу отнять его золото. "Я бедный старик", -- взмолился он. -- "Где копия, которую ты не дал этому человеку?" -- спросил я строго. Он склонился над своей конторкой и подал мне копию, не говоря ни слова. Содрогаясь, я прочел ее и все понял. "Слушай, -- сказал я ему, протягивая унцию золота, -- каждый раз ты будешь показывать мне ее письма. Можешь показывать их также и этому господину, но только запомни хорошенько: ни один ответ, который, вероятно, будет им написан, не должен быть передан молодой девушке прежде, чем я его прочитаю; я не так богат, как этот незнакомец, но все же прилично заплачу тебе, ты меня знаешь. И еще одно слово: если ты изменишь мне, я убью тебя как собаку!" Я ушел и слышал, затворяя за собой дверь, как старик проговорил вполголоса: "Пресвятая Дева! В какую переделку я попал..." Теперь я открою вам ключ к этой тайне: молодая девушка, которую я встретил у писца, была послушница из монастыря Бернардинок, где находилась ваша дочь; донья Лаура, не зная, кому довериться, попросила ее известить дона Франсиско де Паоло Серрано...
   -- Моего зятя, ее крестного отца! -- воскликнул дон Мариано.
   -- Именно его, -- согласился дон Лео. -- Она поручила донье Луизе, своей подруге, переслать сеньору Серрано письмо, в котором описывала все преступные замыслы своего дяди, все гонения, каким ее подвергали, умоляя его как лучшего друга своего отца прийти к ней на помощь и взять ее под свое покровительство.
   -- Бедная моя дочь! -- прошептал дон Мариано.
   -- Дон Эстебан, -- продолжал дон Лео, -- не знаю уж каким способом проведал о намерениях вашей дочери, но сделал вид, что ничего не знает, и ждал удобной минуты, чтобы расстроить их; он позволял девушке носить письма к писцу, читал копии и сам составлял ответы, так как дон Франсиско не получал писем вашей дочери, потому что дон Эстебан подкупил его лакея, и тот возвращал их ему нераспечатанными. Это ловкое вероломство, без сомнения, удалось бы ему, если бы провидение не привело меня так кстати в лавочку писца. Вероятно, он хотел не смерти вашей дочери, а только ее богатства, а потому вынуждал ее принять пострижение, рассчитывая на верный успех. Он не предвидел моего вмешательства. Донья Лаура, уверенная, что дон Франсиско не покинет ее, в точности исполняла мои советы, получаемые от имени друга, к которому она обращалась; я же был готов действовать при первой надобности. В подробности по этому поводу входить не стану. Скажу только, что донья Лаура отказалась произнести монашеский обет. Скандал вышел величайший; взбешенная игуменья решилась покончить с ней. Несчастная девушка, усыпленная сильным наркотическим средством, была спущена в глубокую тюрьму и там обречена на голодную смерть. Извещенный в тот же день обо всем случившемся в монастыре, я набрал шайку разного люда, ночью хитростью проник в монастырь с пистолетом в руке и похитил вашу дочь.
   -- Вы! -- воскликнул с удивлением и радостью дон Мариано. -- Боже мой, Боже мой! Так она в безопасности, она спасена!.. Где же она? Скажите, в каком месте скрывается моя любимая дочь?
   -- Понятно, что я не мог возить ее с собой, ожидая дона Эстебана и его шпионов, следивших за всеми моими действиями. Скрыв в надежном месте донью Лауру, я навлек на себя все преследования. Вот каким образом в этом паланкине была заперта донья Лаура до Тубака. Раз или два ее могли заметить в нем посторонние люди. Этого было достаточно, с тех пор все полагали, что она постоянно со мной. Благодаря моему старанию держать паланкин плотно закрытым и никого к нему не подпускать (таким образом я старался заманить врагов подальше в прерии и наказать их), мои планы удались вернее расчетов дона Эстебана: Бог помогал мне... Теперь, когда преступник наказан, донье Лауре нечего более опасаться; я сообщу вам, где она скрывается, и проведу вас к ней.
   -- Да будет благословен Бог! -- в неописуемой радости воскликнул счастливый отец. -- Моя дочь спасена! Наконец-то я ее увижу!
   -- Она погибла, если вы не поспешите! -- проговорил вдруг чей-то глухой голос.
   Все трое с ужасом обернулись к выходу. Приподняв полог палатки, там стоял Вольная Пуля, с бледным, окровавленным лицом и в разорванной одежде.
  

ГЛАВА XXIII. Летучий Орел

   Индейцы по своей жизни и воспитанию имеют самый подозрительный и недоверчивый характер. Лишь только Верный Прицел произнес приговор над доном Эстебаном, как среди охотников начался небольшой беспорядок: ряды их смешались, они принялись рассуждать и спорить между собой. Летучий Орел воспользовался этим переполохом, сделал знак Дикой Розе, призывая ее следовать за собой, и тихонько и незаметно от всех скрылся вместе с ней в зарослях кустарника. Минут через двадцать, основательно углубившись в чащу леса, они наконец остановились и стали выбирать место, где бы им удобнее было укрыться от случайной встречи, как вдруг неподалеку послышался громкий шорох и треск ломавшихся сучьев. Индеец, схватив свой аркан, бросился в ту сторону и, подкравшись к тому месту, откуда происходил шум, неожиданно увидел перед собой великолепного коня. В ту минуту, когда испуганное животное готовилось ускакать в чащу, аркан свистнул в воздухе, и индеец с гордостью взглянул на пойманного им превосходного арабского скакуна, принадлежавшего дону Эстебану и убежавшего от него во время схватки.
   Подведя коня к Дикой Розе и налюбовавшись им, вождь уселся на траву и глубоко задумался.
   -- Вот и они! -- воскликнул вдруг индеец, быстро вставая. -- Слышишь?
   -- Да, -- сказала молодая женщина, -- я слышу лошадиный топот.
   -- Это бледнолицые возвращаются в свой лагерь.
   -- Мы пойдем за ними?
   -- Никогда Летучий Орел без причины не сворачивает с выбранного раз пути. Один бледнолицый друг Летучего Орла в настоящую минуту находится в опасности, надо поспешить, чтобы спасти его, или отомстить за его смерть.
   -- Я готова идти за вождем.
   -- Пойдем, уже пора.
   Индеец вскочил на коня, а Дикая Роза пошла за ним -- индианки во время преследования врагов никогда не ездят ни с мужьями, ни с братьями; в своих семьях они исполняют все тяжелые работы, в пути переносят все его трудности без малейших жалоб. Они немедленно направились к той поляне, где был зарыт осужденный.
   Не дойдя до нее нескольких шагов, они услышали выстрел.
   -- Что там происходит? -- проговорил индеец. -- Неужели я обманулся?
   Немедленно сойдя с коня, он передал узду своей жене, приказав ей издали следить за ним, а сам поспешил на поляну, обеспокоенный выстрелом и не зная, чему его приписать. Он опасался несчастья с другом и торопился рассеять свои подозрения.
   Выбравшись на поляну, он осторожно раздвинул ветви и принялся вглядываться в темноту. Вдруг в глубочайшей тишине раздались торопливые шаги, ближайшие кусты с шумом раздвинулись, и человек, словно демон, проскочил мимо него с необыкновенной быстротой и пропал в темноте.
   Тяжелое предчувствие сдавило сердце краснокожего, он хотел было пуститься за незнакомцем, но передумал.
   -- Посмотрим прежде, что случилось с приговоренным, -- прошептал он, -- а этот человек от меня не уйдет, я найду его, когда будет нужно.
   Вождь быстро подошел к тому месту, где была вырыта яма. Она была пуста, дон Эстебан пропал; вблизи ее вниз лицом и без малейшего движения лежал человек. Летучий Орел наклонился к нему и внимательно прислушался.
   -- Я так и знал! -- прошептал он, выпрямляясь с презрительной улыбкой. -- Этого следовало ожидать, бледнолицые -- настоящие старые болтливые бабы, неблагодарность их порок, мщение же есть добродетель краснокожих.
   Вождь стоял перед раненым, устремив на него задумчивый взгляд.
   Вдруг он почувствовал, что кто-то положил руку на его плечо, и услышал робкий голос:
   -- Этот бледнолицый -- друг Седой Головы, который спас Летучего Орла. Вождь узнал его?
   -- Дикая Роза знает этого охотника? -- спросил индеец.
   -- Дикая Роза видела, как храбро он спас друга вождя два дня тому назад.
   -- Моя жена говорит правду, -- ответил индеец, -- это храбрый воин, у него честное сердце, он друг краснокожих. Летучий Орел -- великий вождь, прославившийся своим великодушием, он не оставит бледнолицего на растерзание волкам.
   -- Летучий Орел -- великий воин своего племени, в его голове много ума, он делает хорошее дело.
   -- Осмотрим раны этого человека, -- с самодовольной улыбкой произнес Летучий Орел.
   Дикая Роза зажгла сучок орехового дерева, оба склонились над раненым и при свете факела внимательно осмотрели его.
   Вольная Пуля был неопасно ранен в голову ударом рукояткой пистолета; от сильной потери крови он впал в беспамятство, и если бы не индеец, подоспевший вовремя, охотник был бы заживо растерзан хищными зверями, вышедшими на1 ловлю добычи.
   Все индейцы, отправляясь в путь, берут с собой на перевязи сумочку вроде охотничьей, которую они называют "сумкой для лекарств"; в ней они хранят все необходимые средства для излечения ран, получаемых в сражениях, хирургические инструменты и порошок для лечения лихорадки. I
   Осмотрев рану Вольной Пули, вождь выказал удовлетворение; он принялся немедленно ее перевязывать, прежде обмыв и приложив известные ему травы. Через десять минут' после перевязки охотник глубоко вздохнул, открыл глаза и сел, осматриваясь по сторонам, как человек, с испугом очнувшийся от глубокого сна и не понявший еще, где он и что с ним случилось.
   Но организм Вольной Пули был очень крепким, бессознательное состояние охотника продолжалось недолго, скоро мысли его пришли в порядок, он вспомнил о происшедшем, об измене, совершенной в отношении его человеком, спасенным им.
   -- Благодарю, краснокожий, -- сказал он слабым голосом, протягивая вождю руку.
   -- Как чувствует себя брат мой? -- спросил тот, дружески сжимая ее.
   -- Мне так хорошо, как будто ничего не произошло.
   -- О-о-а! Брат мой отомстит своему врагу?
   -- Уж положитесь на меня, изменник не ускользнет, это так же верно, как и то, что я зовусь Вольной Пулей, -- ответил охотник решительно.
   -- Брат мой убьет врага и повесит его волосы перед входом в свой шалаш.
   -- Нет-нет, вождь, так мстят краснокожие, но не бледнолицые.
   -- Как же поступит мой брат?
   Охотник улыбнулся и через несколько секунд ответил вопросом на вопрос индейца.
   -- Сколько времени прошло с тех пор, как я здесь? -- спросил он.
   -- Около часа, не больше.
   -- Слава Богу! Мой убийца не должен уйти далеко.
   -- Что же хочет сделать брат мой?
   -- Пока что не знаю; положение мое очень щекотливое, -- ответил Вольная Пуля, задумчиво качая головой. -- Побуждаемый порывом сердца и воспоминанием об услуге, оказанной мне очень давно, я совершил поступок, который может быть объяснен различно. Сознаю, что я сделал ошибку... Между прочим, признаюсь вам, вождь, меня сильно волнует и то, что я подвергнусь упрекам своих друзей: в мои-то года, с седыми волосами, тяжело услышать, что ты сглупил, как мальчишка.
   -- Однако должен же брат мой на что-нибудь решиться.
   -- Я знаю; это-то меня и мучает -- тем более что необходимо, чтобы дон Мигель и дон Мариано были извещены о случившемся как можно скорее, чтобы они могли принять меры для исправления моей глупости.
   -- Слушай, брат, я понимаю, как трудно тебе будет признаться в твоем проступке; если ты согласишься, я возьму на себя задачу известить их о случившемся. Пока ты отправишься с Дикой Розой, я пойду к бледнолицым, предостерегу их от врага, и тебе нечего будет бояться их гнева.
   При этом предложении индейского вождя лицо охотника покраснело от негодования.
   -- Нет! -- воскликнул он. -- Я не прибавлю низости к своей ошибке, я сумею перенести последствия своего проступка! Благодарю вас, вождь, ваше предложение исходило от доброго сердца, но я не могу согласиться на это.
   -- Поступай, брат, как хочешь.
   -- Поспешим, мы и так потеряли много времени, -- сказал охотник, -- Бог знает, какие несчастья могут теперь произойти из-за меня. Пойдемте же немедленно в лагерь.
   С этими словами охотник поднялся на ноги с лихорадочным нетерпением.
   -- Я без оружия, -- сказал он, -- негодяй унес все, что было при мне.
   -- Пусть мой брат не беспокоится об этом, в лагере он найдет все необходимое, -- ответил индеец.
   -- Правда. Возьмем же лошадь, оставленную мной здесь неподалеку.
   -- Твой враг овладел ею.
   -- Что же мне делать? -- проговорил охотник уныло.
   -- Брат мой сядет на моего коня, у вождя есть другой. Охотник был рад услышать эти слова индейца.
   По знаку Летучего Орла Дикая Роза подвела коня.
   Оба вскочили в седла; вождь посадил сзади себя свою жену, и они поскакали во весь опор к лагерю мексиканцев, куда и добрались через час без каких-либо приключений.
  

ГЛАВА XXIV. Небесный город

   Теперь нам необходимо вернуться к двум главным лицам нашего рассказа, давно уже оставленным нами, и обратиться к тому времени, когда Олень с обеими девушками, вверенными ему доном Мигелем, направился к городу Небесная Гора, или Небесному городу.
   Отойдя от охотников на некоторое расстояние, индейский вождь вздумал было обеих прекрасных пленниц -- так он расценивал их -- увести прямо в свое селение, но по некоторым причинам тотчас же отказался от этого замысла: во-первых, расстояние было огромным, девушки не вынесли бы всех трудностей путешествия; во-вторых, город находился всего в двух милях от них, народу появлялось все больше и больше, и тем стеснялась свобода его действий; наконец, темные силуэты охотников, стоявших на вершине холма, предупреждали его, что при малейшем подозрительном поступке оба грозных врага погонятся за ним.
   Поступая поневоле добродетельно, он решился исполнить наказ, явно войдя в город, но по своему усмотрению поручил обеих девушек своему молочному брату, колдуну Небесного города, который, в качестве главного священника храма Солнца, имел возможность скрыть их от всех до того дня, когда все препятствия будут устранены и ему будет можно свободно взять пленниц к себе.
   Несчастные девушки, насильно разлученные со своими последними друзьями, впали в такое уныние, что не заметили колебаний и уверток бесчестного проводника, во власти которого находились. Они уповали на Бога и с христианским смирением готовились перенести все испытания, которым, без сомнения, они подвергнутся в продолжение своего пребывания среди индейцев.
   Смешавшись с толпой, сгущавшейся по мере их приближения к городу, они скоро подошли к краю оврага, пытливо оглядываемые окружавшими их дикарями, тотчас заметившими молодых испанок.
   Олень, наказав спутницам быть осторожнее, принял самый беспечный вид, хотя сердце его билось с удвоенной силой, и подошел к воротам.
   Вдруг копье опустилось перед ними и загородило им проход.
   Человек в богатом костюме, по которому легко было узнать в нем значительное лицо города, поднялся со скамьи, на которой небрежно сидел, подошел к ним мерным шагом и стал внимательно их осматривать.
   Индеец, сперва удивленный и испуганный этим неприязненным поступком, почти тотчас же пришел в себя. Радость сверкнула в его глазах; он наклонился к караульному и прошептал ему на ухо несколько слов.
   Краснокожий немедленно поднял копье с выражением глубокого уважения и отступил назад. Они вошли. Олень быстрым шагом направился к храму Солнца, радуясь, что так легко избежал опасности, висевшей над его головой.
   Молодые девушки покорно следовали за ним, сознавая невозможность избежать участи, которой они так опасались.
   Пока они идут по городу, мы в нескольких словах опишем его.
   Узкие улицы подходят со всех сторон к огромной площади, находящейся посреди города и называющейся площадью Солнца. Вероятно, в угоду этому светилу, индейцы устроили эту площадь так, что от нее улицы расходились лучами во все стороны.
   Четыре великолепных дворца возвышаются в четырех главных пунктах: на западе находится огромный храм, называемый Дворцом Колдуна, окруженный бесконечным множеством колонн, золотых и серебряных.
   Вид этого здания самый величественный; к дверям в него ведет лестница в двадцать ступеней, каждая из которых сделана из цельного камня; стены его очень высоки, а плоская крыша заканчивается террасой. Внутреннее устройство храма довольно просто: стены покрывает вышитое разноцветными перьями сукно, на котором иероглифами написана вся индейская религия. В центре храма стоит алтарь, над которым висит ослепительного блеска золотое Солнце, усыпанное драгоценными камнями, над большой священной черепахой. Каждое утро первые лучи восходящего солнца падают через окно на этого ослепительного идола, искрящегося бесчисленными огнями, которые кажутся оживляющими и освежающими все окружающие его предметы. Перед алтарем стоит жертвенник -- огромный мраморный камень. В глубине храма есть углубление, скрытое плотным занавесом, недоступное для простого народа. Этот занавес скрывает вход на лестницу, ведущую в обширные подземелья, находящиеся под храмом, в которые никто, кроме священников, не имеет права входить. В самом отдаленном и самом священном месте этих подземелий горит неугасимый священный огонь Монтесумы. Порог храма усеян листьями и цветами, сменяемыми каждое утро.
   В южной части площади возвышается Дворец Вождя. Огромные залы и такие же дворы этого дворца служат для городских воинов местом их военных упражнений и хранят всевозможные орудия и оружие.
   На этой же площади находится Дворец Весталок, в котором живут и умирают девы Солнца. Ни один мужчина, исключая старшего священника, не может проникнуть во внутренность этого храма, назначенного для женщин, посвятивших себя Солнцу; ужасной смертью должен был бы умереть дерзкий, осмелившийся преступить этот закон. Жизнь индейских весталок во многом похожа на жизнь монахинь европейских монастырей. Им дозволяется говорить только с отцами и братьями -- и то в присутствии других, через решетку, с закрытым лицом.
   Когда они участвуют в церемониях или присутствуют в храме во время религиозных празднеств, то плотно укутываются покрывалами; если которая из них покажет свое лицо мужчине -- она приговаривается к смертной казни.
   Обеты их добровольные: ни одна девушка не будет допущена к весталкам, если она не по своей воле решилась вступить в их общество и скажет об этом старшему священнику.
   Весталки занимаются всеми женскими работами и исполнением обрядов их религии.
   Наконец, четвертый дворец называется Дворец Пророков; в нем живут индейские священники. Это великолепнейший и вместе с тем самый мрачный дворец из всех четырех. Священники очень почитаются всеми индейцами, они умеют заставить любить себя; можно сказать, что после вождя священник -- могущественнейший человек из всего племени.
   Европеец, привыкший к городскому шуму и толкотне, к пестроте и роскоши своих магазинов, может быть поражен тишиной и спокойствием индейского города.
   Из плотно закрытых домов наружу не вырывается никакой шум. Жизнь индейцев сосредоточена в семействе; на улицах не бывает ссор, драк, как это часто случается в цивилизованных странах.
   Торговцы собираются на огромных базарах, где они торгуют до полудня овощами, фруктами, мясом; другого рода торговля индейцам не знакома; каждое семейство само делает все нужное для себя: одежду, мебель, необходимую хозяйственную утварь и инструменты. После полудня базары запираются, и все индейские торговцы, которые, как правило, живут за городом, выходят из него и на другой день приходят со свежими съестным припасами. Каждый закупает провизию на день.
   Торговля идет не на деньги, а на обмен.
   Теперь, ознакомив читателя с Небесным городом, закончим эту главу, сказав, что Олень со своими спутницами, пройдя несколько длинных улиц, подошел ко Дворцу Пророков. Индейский вождь нашел в старшем священнике любезного помощника, который поклялся ему своей головой с самым тщательным вниманием охранять пленниц, вверенных ему.
   Следует прибавить, что Олень сообщил старшему священнику, что вверенные ему девушки -- дочери могущественного вельможи в Мехико, и чтобы принудить его оказывать покровительство индейцам, он решил жениться на одной из них; но так как обе девушки нравились ему одинаково и он не знал еще, которую из них выбрать, то не указал ни на одну из них, а только добавил, зная скупость старшего священника, что щедро отблагодарит его за опеку.
   Успокоенный судьбой обеих девушек и первой удачей своего замысла, Олень поспешил воспользоваться и второй: простившись с теми, которым он поклялся покровительствовать и которым предательски изменил, он, вскочив на коня, выехал из города и направился к броду Рубио, где надеялся встретить дона Мигеля.
  

ГЛАВА XXV. Три бездельника

   Дон Эстебан отыскал коня Вольной Пули, вскочил на него, пришпорил изо всех сил и помчался через лес, стараясь как можно скорее удалиться от несчастной поляны, едва не похоронившей его. Он не управлял конем, не держался никакого направления, только гнал его и мчался все вперед в каком-то суеверном страхе. Мало-помалу спокойствие водворилось в голове и душе этого неукротимого разбойника, справедливо приговоренного к казни по закону Линча. Вместо того чтобы видеть в своем спасении промысел Провидения, дарующего ему тем самым путь к раскаянию, он считал его делом случайным и лелеял только одно намерение: отомстить людям, во власти которых он только что находился.
   Вся ночь прошла в бешеной скачке. С восходом солнца он наконец остановился и огляделся.
   Деревья в этом месте были очень редки; в просвете между ними он увидел перед собой голую равнину, заканчивающуюся вдали высокими горами, синеватые вершины которых сливались на горизонте с небом; довольно широкая река спокойно протекала между крутыми обнаженными берегами.
   Дон Эстебан легко вздохнул; полагая, что уже никто не пустится по его следам, он медленным шагом выехал на опушку, решаясь отдохнуть часа два и дать коню возможность собраться с силами для дальнейшего путешествия.
   Осмотревшись, нет ли кого поблизости, успокоенный тишиной и спокойствием, царившими вокруг, он сошел с коня, расседлал его, спутав ему ноги, пустил на траву, лег и сам на землю и стал размышлять.
   Долго пробыл он в глубоком раздумье о своем трудном положении, как вдруг, сильно вздрогнув, быстро вскочил с места.
   Чья-то рука осторожно коснулась его плеча.
   Дон Эстебан обернулся; перед ним стояли два индейца.
   Это были Олень и Красный Волк.
   Радость сверкнула в глазах дона Эстебана: интуиция подсказывала ему, что эти люди -- его союзники. Он желал встречи с ними, но не знал, где их найти.
   Олень устремил на него проницательный взгляд.
   -- О-о-а! -- произнес он. -- Мой бледнолицый брат спит с открытыми глазами; кажется, он очень измучен.
   -- Да, измучен, -- ответил дон Эстебан.
   -- Олень не надеялся так скоро найти моего брата, да еще в таком приятном положении, -- заметил индеец. -- Я шел с Красным Волком и его воинами на помощь к бледнолицему.
   -- Благодарю, -- сказал мексиканец недоверчиво и с иронией, -- мне не нужна ничья помощь.
   -- Тем лучше, это меня не удивляет: мой брат -- великий воин в своем племени; но, может быть, помощь, ненужная ему до сих пор, пригодится впоследствии.
   -- Послушай, краснокожий, -- сказал дон Эстебан, -- перестанем хитрить, будем говорить прямо. Ты знаешь о моих делах больше, чем я хотел бы; как проведал ты о них, мне все равно, но я вижу, что ты хочешь сделать мне какое-то предложение, на которое, по твоему мнению, я соглашусь. В таком случае говори коротко и ясно, а не теряй время на пустые околичности.
   -- Брат мой хорошо говорит, -- сказал Олень приторным тоном, лукаво улыбаясь, -- ум его велик. Я буду откровенен с ним. Он нуждается во мне, я хочу ему служить.
   -- Вот это уже дело, этим я доволен! Продолжай, вождь: если конец твоей речи похож на начало, то, надеюсь, мы поймем друг друга.
   -- О-о-а! Олень в этом уверен. Но прежде, чем сесть к огню совета, брат мой должен подкрепить свои силы, ослабевшие от усталости и голода. Воины Красного Волка расположились лагерем в лесу неподалеку. Пусть брат мой идет за мной; когда он немного подкрепится пищей, мы продолжим наш разговор.
   -- Хорошо, иди, а я пойду за тобой, -- согласился дон Эстебан.
   Все трое отправились в лагерь краснокожих, и в самом деле раскинутый недалеко от того места, где сидел дон Эстебан.
   Дон Эстебан был очень любезно принят индейцами. Когда он вполне утолил голод и жажду, Олень проговорил:
   -- Хочет ли слушать теперь меня брат мой? Открыты ли его уши?
   -- Уши мои открыты, вождь, я слушаю тебя внимательно.
   -- Брат мой хочет мстить своим врагам?
   -- Да, -- мрачно ответил дон Эстебан.
   -- Но враги его сильны и многочисленны; брат мой был уже разбит в борьбе с ними, -- человек в одиночестве слабее ребенка.
   -- Это правда, -- прошептал мексиканец.
   -- Если брат мой согласится уступить Красному Волку и Оленю то, что они у него попросят, вожди краснокожих помогут моему брату в его мщении и не покинут его, не окончив дела.
   -- Каковы бы ни были ваши условия, -- сказал дон Эстебан, -- я согласен на них, если вы будете служить мне так, как говорите.
   -- Пусть брат мой не торопится соглашаться на мои условия -- он их еще не знает, -- произнес индеец насмешливо, -- может быть, он после пожалеет, что поспешил.
   -- Повторяю, -- твердо ответил дон Эстебан, -- я принимаю ваши условия, каковы бы они ни были. Скажите же мне их немедленно.
   -- Я знаю, где скрыты обе девушки, которых напрасно ищет брат мой, -- сказал, помолчав несколько минут, индеец.
   При этих словах дон Эстебан вскочил как ужаленный.
   -- Ты знаешь, где они! -- воскликнул он, сжав руку индейца и пристально глядя на него.
   -- Да, знаю, -- спокойно ответил индеец.
   -- Это невероятно!
   Индеец презрительно улыбнулся.
   -- Олень их охранял и сам провел их туда, где они теперь находятся.
   -- И ты можешь провести меня туда?
   -- Да, если брат мой согласится на мои условия.
   -- Хорошо! Говори же, чего хочет вождь?
   -- Что предпочтет брат мой: этих ли девушек или мщение?
   -- Конечно, мщение!
   -- Хорошо. Девушки останутся там, где они находятся в данную минуту. Олень и Красный Волк одиноки, их шалаши пусты, обоим им нужны жены. Воины сражаются, охотятся; жены готовят пищу, нянчат детей... Брат понимает меня?
   Эти слова индеец произнес с таким странным ударением, что мексиканец невольно вздрогнул, но тотчас же оправясь, сказал:
   -- И если я соглашусь?..
   -- Красный Волк -- вождь двух сотен воинов: они в распоряжении моего брата и помогут ему исполнить его мщение.
   Дон Эстебан взялся обеими руками за голову; несколько минут он оставался в таком, по-видимому, глубоком раздумье: человек этот, хладнокровно решась на смерть своей племянницы, колебался согласиться на это гнусное предложение -- оно казалось ему ужаснее смерти.
   Индейцы спокойно ожидали результата внутренней борьбы, происходившей в душе этого человека. Борьба не была продолжительной: скоро дон Эстебан поднял голову, лицо его было спокойно, голос ровен, в нем не было заметно ни малейшего волнения.
   -- Хорошо, пусть будет так, -- сказал он. -- Участь их решена; я согласен и сдержу свое слово, но прежде вы сдержите свое.
   -- Мы исполним свое слово, -- ответили индейцы.
   -- Раньше восхода восьмого солнца, -- прибавил Олень, -- враги моего брата будут в его власти; он поступит с ними, как захочет.
   -- Что же теперь делать мне? -- спросил дон Эстебан.
   -- Вот наш план... -- сказал Олень, и все втроем они принялись рассуждать о том, как лучше и вернее достигнуть желаемой цели.
   Но так как скоро мы на деле познакомимся с их планом действий, то оставим мошенников обдумывать его и обратимся к другим лицам нашего рассказа.
  

ГЛАВА XXVI. Преследование

   Лица, собравшиеся в палатке дона Мигеля, не могли не выразить удивления и даже ужаса при неожиданном появлении Вольной Пули, бледного, окровавленного, в беспорядочной одежде. Охотник остановился при входе в палатку, угрюмо оглядывая всех; лицо его выражало горе и глубокое уныние.
   Дон Мигель первым пришел в себя и заговорил с вновь пришедшим.
   -- Что с вами случилось, Вольная Пуля? -- спросил он не совсем спокойным голосом. -- С какой неприятной новостью являетесь вы к нам?
   -- Я должен объявить вам ужасную новость! -- ответил охотник тихо, невнятно, утирая рукой выступивший на лбу холодный пот и подозрительно оглядывая всех присутствующих.
   -- Мы охотно выслушаем ее, какова бы она ни была, хороших вестей мы и не ждем, -- ответил дон Мигель спокойным тоном, но со стесненным сердцем.
   -- Я вас предал! Подло предал! -- твердо произнес Вольная Пуля после некоторого колебания, с лихорадочной краснотой в лице.
   -- Вы! -- воскликнули Верный Прицел и дон Мигель, пожав плечами.
   -- Да, я, -- решительно ответил охотник. Все с изумлением переглянулись.
   -- Гм! -- проговорил вполголоса Верный Прицел, печально качая головой. -- Тут что-то кроется; позвольте уж мне узнать это, -- обратился он к дону Мигелю, готовившемуся снова расспрашивать охотника, -- я знаю, как можно заставить его говорить.
   Сказав это, он встал с места, подошел к Вольной Пуле и дружески положил ему руку на плечо. Охотник при этом вздрогнул, поднял голову и печально посмотрел на друга.
   -- Послушай, Вольная Пуля, мой старый товарищ, -- сказал Верный Прицел, улыбаясь, -- что с тобой случилось? Отчего этот испуганный вид, как будто небо сейчас обрушится на наши головы? Что значит эта так называемая измена, в которой ты сам себя обвиняешь и в невозможности которой ручаюсь я, знающий тебя уже сорок лет.
   -- Не спеши, брат, -- ответил Вольная Пуля глухим голосом, -- повторяю: я изменил закону прерий, я предал вас.
   -- Но объяснись же! Не можешь же ты...
   -- Подождите! -- вмешался вдруг дон Мариано, все время угрюмо молчавший. -- Я догадываюсь, что вы сделали, и благодарю вас за это. Я должен оправдать вас перед вашими друзьями; позвольте же мне исполнить это, -- сказал он Вольной Пуле.
   Все с любопытством взглянули на говорившего.
   -- Кабальерос, -- продолжал он, -- этот достойный человек обвиняет себя перед вами в измене, оказав мне величайшую услугу; одним словом, он спас моего брата!
   -- Возможно ли! -- сердито воскликнул дон Мигель. Вольная Пуля утвердительно кивнул головой.
   -- Несчастный! Что вы наделали! -- обратился дон Ми гель к дону Мариано.
   -- Я не хотел быть братоубийцей! -- ответил тот благородно.
   Эти слова как громом поразили всех присутствующих, они невольно вздрогнули.
   -- Не укоряйте этого честного охотника в том, что он спас того негодяя, -- продолжал дон Мариано. -- Не довольно ли был он наказан? Урок был слишком жесток, чтобы не проучить его. Вынужденный признать себя побежденным, под бременем стыда и угрызений совести, он блуждает теперь один без опоры под оком Всемогущего, который, когда настанет час, ниспошлет ему искупление грехам его! Теперь дон Эстебан нам не опасен; никогда больше мы не встретим его на нашем пути...
   -- Остановитесь! -- живо перебил его Вольная Пуля. -- Если бы это было так, как вы говорите, я не упрекал бы себя в том, что послушал вас. Нет, дон Мариано, мне следовало отказать вам. Убита ехидна -- нет и яда ее! Знаете ли вы, что сделал этот человек? Как только он, благодаря мне, увидел себя спасенным, то захотел предательски отнять у меня ту жизнь, которую я возвратил ему. Взгляните на эту рану, -- добавил он, снимая нахлобученную на лицо шляпу и показывая повязку на голове, -- вот доказательство его благодарности, оставленное мне при расставании.
   Все вскрикнули от ужаса.
   Тогда Вольная Пуля рассказал им обо всем случившемся со всеми подробностями.
   -- Необходимо как можно быстрее покончить с ним, -- произнес Верный Прицел после некоторого раздумья, -- кто знает, что делает этот разбойник теперь, пока мы тут рассуждаем? Поднимем лагерь как можно скорее и поспешим к пленницам -- их следует спасти прежде всего, -- а затем уж мы сумеем разрушить все преступные замыслы этого негодяя!
   -- Да! -- воскликнул дон Мигель! -- В дорогу, скорее в дорогу! Дай Бог, чтобы мы поспели вовремя!
   Дон Мариано, удрученный новым горем, угрюмо молчал, сознавая свою ошибку.
   -- Позвольте одно слово, -- сказал Вольная Пуля, несколько взбодренный после признания в своем проступке. -- Не допустим же обмануть себя в этот раз; выслушайте, что я предложу вам.
   -- Говорите, -- ответил дон Лео.
   -- Вот что я предлагаю: дон Мигель и его отряд должны немедленно пуститься по следам дона Эстебана. Верьте мне, что всего необходимее нам найти его, и -- клянусь Богом! -- я сделаю для этого все возможное; я должен свести с ним счеты, -- добавил он с плохо скрытой ненавистью.
   -- Но что же будет с девушками? -- спросил дон Лео.
   -- Заботу о них предоставьте Верному Прицелу: будьте уверены, что он выполнит это дело лучше вас самих.
   Дон Лео де Торрес задумался; Верный Прицел взял его за руку и, дружески пожав ее, сказал:
   -- Вольная Пуля дал дельный совет, в настоящих обстоятельствах мы только ему и можем последовать; мы должны перехитрить наших противников: только хитростью мы можем разрушить их козни. Предоставьте это мне -- недаром же меня прозвали Фланкером! Клянусь вам своей жизнью, что я возвращу вам обеих девушек.
   -- Поступайте как найдете лучше, -- печально ответил дон Лео, -- я слаб и не в силах взяться за это великое дело.
   -- Теперь, Верный Прицел, назначьте место, где мы должны сойтись, когда исполним возложенное на нас дело, -- сказал Вольная Пуля.
   -- Правда, это необходимо, -- ответил охотник. -- Было бы хорошо, если б часть людей дона Мигеля отправилась прямо на избранное место свидания, чтобы в случае необходимости каждая группа могла найти в них помощь или подкрепление.
   -- Хорошо, пятнадцать человек немедленно пойдут на то место, куда вы укажете, -- сказал дон Мигель, -- чтобы быть готовыми к оказанию помощи.
   -- Руперто как старый опытный охотник -- согласно, конечно, вашей воле, дон Мигель, -- продолжал Верный Прицел, -- примет начальство над ними и отправится к Амату, месту, где река разделяется на несколько рукавов.
   -- О! Я отлично знаю это место, -- прервал его Руперто, -- я часто охотился там на бобров и выдр.
   -- Полагаю, однако, что вы не один отправитесь?
   --Я иду вместе с Верным Прицелом, -- сказал дон Мариано.
   -- Еще с нами пойдет Доминго: по некоторым причинам, известным только мне, я хочу постоянно иметь его под рукой. Не будут лишними также Бермудес и Хуанито: они храбры и преданы мне. Больше мне никто не нужен.
   Спустя минуту дон Лео вышел из палатки.
   Тотчас же все пришло в движение: мексиканцы стали разбирать укрепления, нагружать телеги, седлать коней; все готовились к быстрому отъезду.
   -- Вы мне, кажется, сказали, Вольная Пуля, -- спросил Верный Прицел, -- что вас привел в чувство Летучий Орел?
   -- Да, действительно, он помог мне и вместе с Дикой Розой проводил меня до лагеря.
   -- Слава Богу! Он тоже пойдет со мной; это храбрый и опытный воин, его помощь мне очень даже понадобится при исполнении моих замыслов. Где он остался?
   -- В нескольких шагах отсюда. Пойдем к нему, мне тоже надо кое-что ему сказать.
   Оба охотника, выйдя из палатки, заметили Летучего Орла, сидевшего на корточках перед огнем и курившего свою индейскую трубку; Дикая Роза сидела возле него.
   Завидев охотников, вождь вынул изо рта трубку и вежливо им поклонился. Вольная Пуля знал, что команч снял несколько мерок со следа дона Эстебана, и хотел попросить у него одну для себя. Команч без малейших возражений подал ему мерку, и охотник тотчас же спрятал ее за пазуху, как драгоценность. Между тем Верный Прицел сел подле индейца.
   -- Мой краснокожий брат думает еще вернуться в свое племя? -- спросил он.
   -- Давно уже вождь в отсутствии, -- ответил индеец, -- воины его ждут.
   -- Да, Летучий Орел -- известный вождь, он нужен своим воинам.
   -- Команчи слишком умны, чтобы чувствовать недостаток в отсутствии одного воина. Бледнолицые снимают лагерь?
   -- Да, они идут на охоту вниз по бесконечной реке с золотыми волнами.
   -- Великий охотник тоже идет со своими братьями?
   -- Нет, я не иду с ними, -- ответил Верный Прицел.
   -- О-о-а! Брат мой шутит; что будет с бледнолицыми, если брат мой не пойдет с ними?
   -- Я поеду по направлению к солнцу, в вечнозеленые страны, на берега прекрасной реки Атонатиу.
   Индеец вздрогнул и пытливо поглядел на собеседника.
   -- Брат мой не знает разве, что земля, о которой он говорит, священна; никогда нога бледнолицего не попирала ее безнаказанно.
   -- Я это знаю, -- ответил охотник небрежно.
   -- Брат мой знает это и все равно хочет идти туда?
   -- Да, пойду.
   Индеец задумался; помолчав несколько минут, он проговорил наставительно:
   -- Каждому своя судьба. Брату моему, вероятно, крайне необходимо туда идти.
   -- Вождь не ошибается, очень важные причины вынуждают меня на это.
   -- Хорошо. Я не хочу знать секретов моего брата. Летучий Орел -- великий вождь, он идет по той же дороге; если намерения моего брата честны, он проводит его.
   -- Намерения мои самые честные.
   -- О-о-а! Мой брат получил слово вождя. Я все сказал. Проговорив эти слова, индеец снова взялся за свою трубку и принялся молча курить. Верный Прицел, зная индейские нравы, не настаивал долее; радуясь, что приобрел такого значительного союзника, он пошел торопить отъезд.
   У мексиканцев все уже было готово, они только ждали сигнала к отъезду.
   Дон Мигель выбрал пятнадцать наиболее опытных человек и, наказав им во всем слушаться командира, передал их Руперто, взяв с них клятву в повиновении.
   Потом он подозвал Доминго и отдал ему приказ безотлучно находиться при охотнике Верном Прицеле. Это распоряжение не очень-то понравилось Доминго; затаив неудовольствие, он дал себе слово действовать как можно осторожнее.
   Отдав все необходимые распоряжения, дон Мигель с трудом сел на коня и, став во главе своего отряда, рядом с Вольной Пулей, сделал дону Мариано и Верному Прицелу последний прощальный знак, после чего дал сигнал к отъезду.
   Оба отряда немедленно пустились в путь: отряд Руперто направился к горам, а отряд Вольной Пули двинулся по течению Рубио.
   В покинутом лагере остались Верный Прицел, дон Мариано, Летучий Орел, Дикая Роза, Бермудес, Хуанито и Доминго, завистливо следивший за удалявшимися и скоро скрывшимися в лесу товарищами.
   Оставшаяся группа состояла из семи человек: одной женщины и шестерых мужчин.
   Старый охотник, по причинам, известным только ему одному, не хотел пускаться в дорогу раньше заката солнца. Едва дневное светило скрылось за горизонтом, как наступила глубокая ночь и окрестности немедленно погрузились в густой мрак.
   Со времени отъезда первых двух отрядов Верный Прицел не проговорил ни слова, он был задумчив и молчалив, но тишь только настала ночь, он быстро встал:
   -- В дорогу, -- сказал он коротко. Все тотчас же поднялись с мест.
   Верный Прицел, пытливо оглядевшись, обратился к Хуанито, державшему коней.
   -- Лошади нам не нужны, -- сказал он, -- мы отправляемся не путешествовать, а преследовать человека. Движения наши не должны быть стеснены, след, по которому пойдем, трудно будет искать. Вы, Хуанито, останетесь здесь с лошадьми до получения известия от нас. Слуга выразил неудовольствие.
   -- Я предпочел бы идти с вами и не покидать моего господина, -- сказал он.
   -- Я понимаю это, но нам нужен умный и храбрый человек, который сберег бы наших коней, и я выбрал вас; к тому же, я полагаю, вы не долго будете один. Но так как мы не знаем еще, по какой дороге пойдем и какие препятствия встретим на пути, то вы выстройте себе шалаш, охотьтесь, занимайтесь чем хотите, только помните, что без моего приказа вы не должны двигаться с места.
   -- Хорошо, приятель, -- ответил Хуанито, -- отправляйтесь спокойно и, хотя бы вы проходили полгода, будьте уверены, что по возвращении найдете меня здесь же.
   -- Я вполне полагаюсь на вас, -- сказал Верный Прицел.
   Затем он свистнул своего коня, который тотчас же подошел к нему; охотник, приласкав его, снял с седла кольцом свернутый аркан и обмотал его вокруг своего пояса, потом легко хлопнул его рукой по спине, и конь удалился.
   Товарищи охотника запаслись оружием и провизией, состоящей из сушеного и истертого в порошок бизоньего мяса и маисовых лепешек.
   -- Теперь в дорогу! -- воскликнул охотник, вскидывая ружье на плечо.
   -- В дорогу! -- повторили другие.
   -- Счастливого пути и удачи, -- сказал Хуанито с тяжелым вздохом.
   Все поблагодарили его и вышли из лагеря. В лесу они пошли индейской нитью, то есть один за другим, стараясь ступать след в след, последний же должен был старательно уничтожать следы, оставленные им самим и прошедшими товарищами.
   Хуанито провожал их глазами, пока они не сошли с горки, на которой был расположен лагерь, и не скрылись в лесу; тогда он лениво подошел к огню и лег подле него.
   -- Гм, не очень-то мне тут будет весело, -- проворчал он, -- но что же делать, если так надо.
   Рассудив так, достойный мексиканец закурил сигаретку и, вдыхая ее ароматный дым, задумчиво следил, как, поднимаясь тонкой спиралью, он растворялся в воздухе.
  

ГЛАВА XXVII. Совет

   После четырехдневного трудного пути, останавливаясь, где их застигала ночь, и то на самый короткий, крайне необходимый отдых, наши храбрецы добрались наконец до одной пещеры, где и решили остановиться на целые сутки, чтобы хорошенько отдохнуть и собраться с силами на дальнейший путь.
   Подробно осмотрев пещеру с зажженным факелом и убедившись, что в ней есть два выхода, которые в случае нападения многочисленных врагов могли способствовать их бегству, они вернулись ко входу, уничтожили свои следы и, запасшись хворостом и ветками для факелов, вошли в грот, надеясь наконец-то спокойно отдохнуть.
   Все эти приготовления заняли немало времени; давно уже наступила ночь, когда наши преследователи, подкрепив свои силы скудным ужином, завернулись в покрывала и легли на землю ногами к огню и с ружьями подле себя. Ничто не нарушило их сна, продолжавшегося до первых лучей солнца, озаривших горизонт пурпурным отблеском. Верный Прицел проснулся первым.
   Летучего Орла в гроте не оказалось, но его отсутствие нисколько не беспокоило охотника: он слишком хорошо знал вождя, чтобы усомниться в его честности.
   -- Вставайте! -- крикнул Верный Прицел спящим товарищам. -- Солнце уже высоко, мы отдохнули достаточно, время подумать о наших делах.
   Через несколько минут все были на ногах.
   Охотник не обманулся; едва принялись разводить огонь для приготовления завтрака, как появился Летучий Орел. Вождь нес на плечах великолепного оленя. Опустив его на землю перед костром, он подошел к Дикой Розе и молча сел возле нее.
   -- Ей-Богу, вождь! -- весело заметил Верный Прицел. -- Вы самый предусмотрительный человек, ваша добыча очень кстати -- наши запасы совсем истощились.
   Команч вместо ответа довольно улыбнулся замечанию охотника.
   По знаку Верного Прицела Доминго принялся за оленя: вырезав вкусное мясо и поджарив его сочными ломтями на углях, он приготовил чрезвычайно вкусный завтрак; мясо запили несколькими глотками хорошего вина, от которого отказались только Летучий Орел и Дикая Роза.
   Потом все молча закурили сигары и трубки.
   После некоторого размышления Верный Прицел проговорил:
   -- Кабальерос, -- сказал он, -- мы пришли к месту, с которого начинается самое трудное наше путешествие; пора сообщить вам, куда мы идем. Как только мы перейдем этот лес, опушка которого уже близка, перед нами откроется необозримая равнина, в центре которой возвышается город, названный индейцами Небесным городом; в этот самый город мы и идем, потому что в нем скрыты две молодые мексиканки, которых мы должны спасти. Это священный индейский город. Гибель европейцу или вообще бледнолицему, которого встретят хотя бы в его окрестностях! Признаюсь вам, опасности, которым мы подвергались до сих пор, ничтожны в сравнении с предстоящими. Невозможно и думать, чтобы мы все проникли в город; попытка эта была бы безумна и привела бы только к поголовному нашему избиению. Возможно, нам понадобится помощь наших верных друзей. Вот что я решил: Бермудес вернется по нашим следам к тому месту, где остался Хуанито; потом, вместе с ним и с нашими конями, он отправится к месту свидания, назначенному отрядам Руперто и Вольной Пули, если это будет возможно, и приведет их сюда... Что вы думаете об этом, кабальерос? Одобряете ли вы мой план?
   -- Во всех отношениях, -- ответил дон Мариано с поклоном.
   -- А вы, вождь?
   -- Брат мой осторожен: то, что он делает, хорошо.
   -- Я вас покину? -- спросил Бермудес своего господина.
   -- Так надо, друг мой, -- ответил тот, -- но, надеюсь, ненадолго.
   -- Постарайтесь, Бермудес, хорошенько запомнить путь, по которому пойдете, чтобы не ошибиться, возвращаясь к нам, -- заметил охотник.
   -- Э-э! Старый охотник, -- усмехаясь, заметил Доминго, -- отчего бы вам не послать меня? Я -- житель этих лесов, знаю эти места как свои пять пальцев. К чему посылать этого беднягу, который, я уверен, оставит свои кости на дороге?
   Верный Прицел поглядел на него так проницательно, что негодяй, невольно покраснев, опустил голову.
   -- Я потому не посылаю тебя, друг Доминго, -- ответил охотник, делая ударение на каждом слове, -- что чувствую к тебе такую сильную привязанность, по которой никак не могу согласиться потерять тебя из вида ни на одну минуту; ты понимаешь меня, не так ли?
   -- Совершенно, совершенно, -- проговорил мексиканец, -- не сердись, я остаюсь, охотник; вызвался же я идти, собственно, исключительно для вашей пользы.
   -- Я ценю твое предложение, -- насмешливо ответил охотник, -- не будем больше говорить об этом.
   Затем он обратился к Бермудесу:
   -- Так как скоро нам может понадобиться помощь, то старайся по возможности возвращаться прямой и кратчайшей дорогой.
   -- Постараюсь.
   -- Этот грот глубок и обширен, он может быть отличным убежищем для всех вас вместе с лошадьми. Вы не должны покидать его, не получив на то моего приказа, слышите?
   -- Слышу и понимаю, не беспокойтесь, я очень хорошо вижу всю важность вашего поручения и исполню его со всей тщательностью.
   -- Еще одно, последнее слово. Я уже сказал вам, что для успеха нашего предприятия нам необходимо найти здесь в случае необходимости надежное подкрепление; накажите же Руперто удвоить осторожность и по возможности избегать не только драки с индейцами, но даже встречи с ними.
   -- Я передам ему это. Дай Бог, чтобы вам удалось спасти нашу бедную малютку, -- произнес старый слуга с волнением, которого он не мог преодолеть. -- Я с радостью отдал бы за нее свою жизнь.
   -- Будь спокоен, друг мой, -- ответил охотник, -- я уже жертвую для нее своей.
   Все вышли из грота, предварительно осторожно осмотревшись. Глубокое молчание царило в непроницаемой лесной чаще. Простившись со всеми, Бермудес удалился скорым, но осторожным шагом, провожаемый долгими задумчивыми взглядами оставшихся.
   Летучий Орел, положив на плечо охотнику руку, прервал общее раздумье:
   -- Вождь команчей хотел бы посоветоваться с моим братом, -- сказал он, -- дело очень важное.
   -- Вождь прав, вернемся в грот. Наши действия должны соединяться с величайшей осторожностью, чтобы в данную минуту не сделать непоправимого промаха, который может безвозвратно испортить успех нашего дела.
   Команч утвердительно кивнул головой и вместе со всеми вернулся в пещеру. Подбросив хворосту в угасавший костер, все четверо уселись вокруг него.
   Тогда индеец отвязал от пояса свою трубку, набил ее табаком, зажег и, медленно затянувшись два-три раза табачным дымом, передал ее Верному Прицелу. Таким образом трубка поочередно обходила всех четверых до тех пор, пока не выкурили весь табак; оставшийся в ней пепел вождь высыпал на угли, трубку Заложил за пояс и повернулся к Верному Прицелу.
   -- Вождь хочет говорить, -- сказал он.
   -- Брат мой может говорить, -- ответил с поклоном охотник, -- наши уши открыты.
   Вождь жестом приказал своей жене немедленно удалиться вглубь грота; она тотчас повиновалась, как того требовал индейский обычай. После этого индеец начал:
   -- Брат мой, бледнолицый охотник, хочет войти в Небесный город, где скрыты две бледнолицые женщины, одна из которых -- дочь вождя с седой бородой. Обе эти женщины были вверены одному вождю апачей по имени Олень. Мой брат спешит войти в город, потому что опасается измены апача, который, как он подозревает, находится в заговоре с человеком, приговоренным бледнолицыми, чтобы вместе похитить белых женщин и скрыть их. Ни одному бледнолицему еще не удавалось войти в Небесный город, но брат мой хочет во что бы то ни стало проникнуть в него, чтобы собрать необходимые сведения об обеих женщинах. К сожалению, брат не знает, как выполнить свой замысел и каким образом спасти женщин, если они окажутся в опасном положении. У Летучего Орла есть в городе друзья и родные, вход в него вождю не запрещен, он может собрать сведения, необходимые охотнику.
   -- Благодарю, вождь, я сам думал об этом и хотел просить вашей помощи, полагая, что вы не откажете мне.
   -- Я сделаю лучше, -- ответил индеец. -- Пусть брат мой слушает. Дикая Роза -- женщина, никто не обратит на нее внимания, она незаметно войдет в город и лучше вождя наведет все справки, необходимые моему брату. Когда же настанет время действовать, Летучий Орел поможет охотнику. Пустим же Дикую Розу вперед, чтобы брат мой скорей получил желаемые им сведения.
   Дон Мариано подошел к команчу и сказал ему с чувством, пожимая руку:
   -- Благодарю за эту прекрасную мысль, вождь, у вас благородное, великодушное сердце, оно умеет сочувствовать горестям отца. Благодарю еще раз.
   Индеец отвернулся, чтобы скрыть явно овладевшее им волнение, что, по его понятию, считалось недостойным вождя.
   -- В самом деле, -- проговорил Верный Прицел, -- то, что предлагает вождь, поможет нам выиграть золотое время. Я нахожу его мысль превосходной!
   -- Братья мои одобряют мое намерение? Нравится оно им?
   -- Да-да, вождь, -- сказал старый охотник, -- твоя жена ловка, я уверен, что поручение ей удастся, позови же ее поскорее.
   Летучий Орел жестом подозвал Дикую Розу и объяснил ей на своем языке, что она должна сделать. Поняв, чего от нее ожидают, она с улыбкой повернулась к дону Мариано и Верному Прицелу и приятным голосом проговорила:
   -- Дикая Роза все узнает.
   Эти добрые, ласковые слова наполнили радостью и надеждой сердце бедного отца.
   -- Да вознаградит тебя Ваконда за твою доброту, -- сказал он ей.
   Поклонившись всем присутствующим, Дикая Роза быстро удалилась легкой, грациозной поступью, провожаемая долгим взглядом Летучего Орла.
   Так как преследователям теперь не было нужды спешить, то они, переждав жгучую жару, пустились в дорогу, когда солнце стало закатываться. Шли они очень долго; непроницаемая чаща преграждала им путь, поэтому нередко приходилось пробивать дорогу топором.
   Наконец после очень утомительной четырехдневной ходьбы они заметили, что деревья стали редеть, и между ними увидели открытый чистый горизонт.
   К вечеру пятого дня, в ту минуту, когда они готовились расположиться лагерем на ночь на обширной луговине, неподалеку от ручья, Верный Прицел, шедший во главе преследователей, вдруг остановился и наклонился к земле, выражая величайшее удивление.
   -- Что там такое? -- спросил его дон Мариано. Верный Прицел не ответил ему; повернувшись к индейскому вождю, он проговорил с заметным беспокойством:
   -- Поглядите сами, вождь, мне кажется это непонятным.
   Летучий Орел припал к земле и в свою очередь внимательно всмотрелся в следы, сильно обеспокоившие старого охотника.
   -- Недавно здесь проехал отряд всадников, -- сказал наконец вождь, поднимаясь с земли.
   -- Я вижу это, -- нетерпеливо ответил охотник, -- но какие это всадники? Откуда они? Вот что хотел бы я знать.
   -- Здесь проехали бледнолицые, -- сказал индеец.
   -- Как! Бледнолицые?! -- воскликнул Верный Прицел с плохо скрываемым волнением. -- Но это невозможно! Вспомните, где мы находимся; ни один белый никогда не смел проникнуть в эти края.
   -- Это бледнолицые, -- повторил индеец. -- Видишь, один из них останавливался здесь, сходил с коня; вот его следы -- он наступил на этот пучок травы, гвоздь его сапога провел темную царапину на этом камне.
   -- Правда, -- прошептал Верный Прицел, -- индейские мокасины не оставляют таких следов... Кто же они? Как проникли сюда? Куда направляются?..
   Между тем Летучий Орел отошел на несколько шагов, внимательно всматриваясь в явные, свежие следы.
   -- Ну что, вождь, -- спросил охотник, -- нашли ли вы какое-нибудь разъяснение этому факту?
   -- О-о-а! -- ответил индеец. -- Следы самые свежие, всадники недалеко! Летучий Орел попробует удовлетворить любопытство моего брата. Пусть бледнолицые дождутся здесь моего возвращения -- вождь пойдет по следу и скоро скажет брату, враги ли это прошли или друзья.
   -- И я пойду с вами, вождь, -- живо возразил Верный Прицел, -- несправедливо подвергать вас опасности ради нашей пользы и не быть при этом вместе с вами, -- а вдруг вам понадобится помощь друзей?
   -- Не надо, -- возразил индеец, -- брат мой должен остаться здесь, вождь справится один.
   Охотник знал, что если индеец решился на что-то, то уж своего решения не изменит.
   -- Хорошо, -- сказал он, -- отправляйтесь, вождь, и действуйте по своему усмотрению; я знаю, что все, сделанное вами, будет благоразумно.
   Команч вскинул ружье на плечо, лег на землю, пополз, как змея, и исчез в кустарнике.
   -- А мы что будем делать? -- спросил дон Мариано.
   -- Дождемся возвращения вождя, -- ответил Верный Прицел, -- а пока что займемся приготовлением ужина, в котором вы, как и я, без сомнения, чувствуете потребность.
   Преследователи расположились, как могли, и стали готовится к ужину.
   Между тем отсутствие индейца было гораздо продолжительнее, нежели он предполагал; уже наступила глубокая ночь, а он все еще не появлялся.
  

ГЛАВА XXVIII. Второй отряд

   Как мы уже сказали в предыдущей главе, Летучий Орел устремился по следам, замеченным Верным Прицелом.
   В продолжение часа он неутомимо полз в густой траве. Добравшись до того места, где перекрещивалось несколько тропинок, проложенных хищными зверями, вождь остановился на минуту, поднялся на ноги, огляделся, взял в руки свое ружье, осмотрел курок и, наклонясь настолько, чтобы не выдаваться из травы, мерным шагом направился к густому кустарнику, осторожно раздвинул ветви и скрылся в нем.
   Очутившись в чаще растений, команч встал на колени и начал осторожно всматриваться вдаль сквозь густую зелень. Вдруг Летучий Орел быстро поднялся, вскинул ружье на плечо и смело вышел из кустов с улыбкой на губах.
   Посреди обширной поляны, освещенной тремя или четырьмя яркими кострами, живописными группами расположилось около двадцати человек, весело готовящих ужин; их лошади, со спутанными ногами, жевали молодые побеги ближайшего кустарника.
   Летучий Орел с первого взгляда узнал этих всадников: это были дон Лео де Торрес, Вольная Пуля и мексиканцы, отряженные для преследования дона Эстебана. Индеец подошел к костру, у которого сидели дон Лео и охотники.
   -- Да хранит Ваконда моих братьев! -- сказал он в виде приветствия. -- Друг посетил их.
   -- Добро пожаловать, -- любезно ответил дон Лео, протягивая ему руку.
   -- Да, -- добавил Вольная Пуля, -- тысячу раз добро пожаловать!
   Надо сказать, что присутствие индейца немало удивило всех присутствующих.
   Вождь поклонился и уселся между обоими бледнолицыми.
   -- Каким образом вы явились в наш лагерь? -- спросил Вольная Пуля.
   -- Вы не догадываетесь, каким?
   -- Нет, мы и не подозревали, что вы находитесь на таком близком расстоянии от нас.
   -- Мы обнаружили следы и захотели узнать, кому они принадлежат... Теперь я пойду к нашим, чтобы сообщить им новость. Вождь давно уже покинул бледнолицых, они, вероятно, беспокоятся. Я иду.
   -- Подождите минуту, -- остановил его Вольная Пуля. -- Если уж судьба вновь свела нас, может быть, было бы лучше нам больше не разлучаться; может, скоро мы понадобимся друг другу.
   -- В самом деле, вождь, как вы полагаете? Нам ли присоединиться к вам или лучше вам прийти в наш лагерь? -- спросил дон Лео.
   -- Мы придем сюда. Летучий Орел хороший ходок, но у него только две ноги.
   -- Отчего же вы не на коне?
   -- Наши кони остались в лагере на большой реке; по следам лучше идти пешком.
   -- Этому легко помочь. Сколько вас всех?
   -- Четверо.
   -- Как, четверо? Вас было больше, -- заметил дон Лео.
   -- Да, но бледнолицый охотник объяснит вам, почему остальные покинули нас.
   -- Хорошо, тогда я поеду с вами.
   Дон Лео приказал немедленно приготовить четырех лошадей и поручил Вольной Пуле охранять лагерь в его отсутствие. Вскочив на лошадей и ведя за собой других, предназначенных для Верного Прицела, дона Мариано и Доминго, они скрылись в чаще.
   Через двадцать минут они приехали на место и нашли дона Мариано и Верного Прицела с ружьями наготове, серьезно встревоженными. Ожидая возвращения Летучего Орла, они было задремали, но тихие шаги пробудили их, и они на всякий случай приготовились к обороне.
   По пробуждении их ожидал очень неприятный сюрприз: вместо троих их оказалось двое. Доминго, мексиканец, пропал! Лишь только они узнали вновь прибывших, как охотник немедленно сказал им:
   -- Сходите с коней, кабальерос, и скорее пустимся все вдогонку; нам изменили!
   -- Как изменили? Кто? -- воскликнул пораженный дон Мигель.
   -- Доминго! Предатель убежал во время нашего сна. Не зря я ни на секунду не доверял этой медной роже.
   -- Доминго убежал? Доминго предатель?! Да вы ошибаетесь!
   -- Нет, не ошибаюсь. Скорее в погоню! Ради той, которую вы поклялись спасти!
   -- Что нужно делать? -- спросил дон Лео, тотчас же соскочив с лошади и схватившись за ружье.
   -- Разделимся и пойдем в разные стороны, -- быстро ответил охотник, -- и да поможет нам Бог в наших поисках! Мы уж и так потеряли уйму времени.
   Не говоря ни слова, все направились в лес.
   Ночь стояла такая темная, что в двух шагах невозможно было ничего различить; вместо бегства мексиканцу достаточно было спрятаться где-нибудь поблизости, и охотники непременно прошли бы мимо, даже не заметив беглеца. Поиски были продолжительны, охотники отлично понимали, как необходимо им было отыскать предателя, но, несмотря на всю их ловкость, они не смогли ничего обнаружить.
   Верный Прицел, дон Мариано и дон Лео, сойдясь у своего костра, уныло совещались, как им теперь быть; вдруг вдали сверкнул огонь и раздался выстрел, немедленно сопровождаемый другим выстрелом.
   -- Бежим, -- крикнул Верный Прицел, -- Летучий Орел напал на след гадины.
   Все трое бросились бегом в направлении, откуда раздались выстрелы. Подбегая к тому месту, они застали жаркую схватку. Летучий Орел, стоя одной ногой на груди человека, лежавшего на земле и извивавшегося, словно змея, желая избавиться от давившей его тяжести, прислонился спиной к черному дубу и с топором в руке, как лев, отбивался от нескольких индейцев, разом напавших на него.
   Подбежавшие схватили ружья за дула и с ужасным вызывающим криком врезались в толпу индейцев, колотя тяжелыми прикладами по головам апачей.
   Испуганные краснокожие с криком бросились в разные стороны.
   -- В погоню за ними! -- крикнул дон Лео, устремляясь вперед.
   -- Остановитесь! -- сказал Верный Прицел, удерживая его. -- Оставьте этих негодяев, мы их еще найдем.
   Дон Лео понял необдуманность своего поступка и с сожалением остановился.
   Всеобщее внимание обратилось тогда на пленника, лежавшего на земле.
   -- Посмотрим, кто же это у нас остался... Эге! Да это наш беглец! -- воскликнул Верный Прицел.
   Действительно, на земле лежал Доминго. У негодяя была сломана нога. Предвидя ожидавшую его участь, он, не отвечая на вопросы, стонал от боли.
   -- Было бы добрым делом покончить с этим негодяем и тем прекратить его мучения, -- заметил дон Мариано.
   -- Не спешите, -- ответил охотник, -- всему свой черед; пусть Летучий Орел расскажет нам, как он его встретил.
   -- Да, это очень важно, -- добавил дон Лео.
   -- Ваконда навел меня на него, -- ответил вождь. -- Я так внимательно высматривал его следы, как только позволяла темнота, и уже возвращался к вам, измученный двухчасовыми бесплодными поисками, как вдруг на меня напали более десяти человек апачей. Этот беглец был во главе нападающих. Он выстрелил в меня, но промахнулся. Я ответил ему тем же, но только удачнее -- он упал. Я тотчас же наступил ему на грудь, чтобы он не ушел, и в ожидании вас защищался изо всех сил. Я все сказал.
   -- Ей-Богу, вождь! -- воскликнул охотник. -- Вы храбрый воин! Этот негодяй, убежав от нас, присоединился к этим хищникам и, вероятно, подкрадывался к нам, чтобы убить во время сна.
   -- Но поскольку он найден, то это значит, что все закончилось благополучно, -- заметил дон Мариано.
   -- Да, да, -- проговорил раненый, приподнимаясь на локте и ядовито усмехаясь, -- я знаю, что умру, но знайте, что я уже отомстил!
   -- О чем ты говоришь, негодяй? -- воскликнул дон Мариано.
   -- Я говорю о том, что ваш брат все знает и разрушит теперь все ваши планы.
   -- Гадина! Что плохого я тебе сделал, что ты так поступил со мной?
   -- Вы ничего дурного мне не сделали, -- ответил мексиканец с демоническим смехом, -- но, -- прибавил он, указывая пальцем на дона Лео, -- вот его я давно ненавижу!
   -- Так умри же, негодяй! -- воскликнул в крайнем раздражении молодой человек, приставляя дуло своего ружья ко лбу раненого.
   Летучий Орел отвел ружье в сторону.
   -- Оставь этого человека мне, брат мой, -- сказал он.
   -- Хорошо, -- сказал дон Лео, -- но только с условием: чтобы он умер.
   -- Да, -- ответил индеец со зловещей улыбкой, -- я поступлю с ним так, как поступают с пленными апачи.
   И действительно, замучив предателя до полусмерти, он презрительно оттолкнул его ногой и обратился к товарищам:
   -- Отправимся теперь, -- сказал он.
   Его спутники молча пошли за ним, пораженные всем увиденным. Час спустя они присоединились к Вольной Пуле.
   С восходом солнца Летучий Орел подошел к Верному Прицелу и слегка дотронулся до его плеча.
   -- Что вы?.. -- спросил охотник, просыпаясь.
   -- Вождь пойдет к Дикой Розе, -- спокойно ответил команч.
   И он удалился.
   -- А ведь есть что-то привлекательное в этих грубых натурах, -- прошептал охотник, провожая его взглядом.
  

ГЛАВА XXIX. Исцелитель

   Через два часа после восхода солнца Летучий Орел вернулся в лагерь; с ним пришла и Дикая Роза. Все тотчас же окружили их, желая услышать новости.
   Молодая индианка не много узнала. Все ее сведения заключались в следующем: обе мексиканки находились еще в городе; Олень был в отсутствии, но возвращения его ожидали каждую минуту.
   Сведения эти, как ни были они коротки, все же утешали: теперь охотники знали, что враги еще ничего не успели предпринять. Необходимо было опередить врагов и похитить девушек прежде, чем враги сумели бы помешать им.
   Но чтобы освободить девушек, необходимо было проникнуть в город и отвратить все трудности, кажущиеся с первого взгляда непреодолимыми.
   В эту серьезную минуту всеобщие взгляды обратились на Летучего Орла. Вождь улыбался.
   -- Час настал, -- сказал он, -- мои бледнолицые братья требуют от меня жертвы, какой только могут просить они от вождя: они хотят, чтобы он провел их в последнее убежище индейской религии, в главное святилище, где еще всецело властвует закон Монтесумы -- величайшего, могущественнейшего и несчастнейшего из всех монархов, управлявших Мексикой. Однако, чтобы доказать моим бледнолицым братьям, какая красная кровь течет в моих жилах и как чисто и безоблачно мое сердце, я сделаю для них то, что обещал им. У Летучего Орла не лукавый язык: что он сказал, то и сделает; он проведет великого белого охотника в Небесный город. Но братья мои должны забыть, что они храбрые воины, только хитростью могут они выиграть дело... Великий белый охотник слышал слова вождя. Решился ли он довериться его опытности и осторожности?
   -- Я буду действовать по вашему указанию, вождь, -- ответил Верный Прицел, -- и обещаю всецело повиноваться вам.
   -- О-о-а! В таком случае через два часа брат мой будет в Небесном городе.
   -- А вы, друзья, будьте наготове, чтобы явиться по первому сигналу. Лишь только вы услышите крик водяного голубятника, повторенный три раза с равными промежутками, то уж не медлите.
   -- Понятно, -- ответил Вольная Пуля, -- положитесь в этом на нас.
   -- Прежде всего белый охотник должен переодеться, -- сказал Летучий Орел, -- в одежде бледнолицых он не проникнет в Небесный город.
   -- Справедливо, переодевание необходимо. Подождите минутку.
   Он тотчас вытащил из кармана бритву и сбрил бороду и усы.
   Дикая Роза отошла в чащу кустов, чтобы не присутствовать при переодевании охотника.
   Между тем вождь сорвал несколько плодов одного из растений, в изобилии растущих в лесу, надавил немного сока и вымазал им все лицо и тело Верного Прицела. Потом индеец, как умел, нарисовал у него на груди священную черепаху, окруженную фантастическими украшениями, не имевшими в себе ничего воинственного, и изобразил их также на лице охотника. Волосы его он собрал на макушке в пучок и спереди вколол в них перо попугая.
   Окончив эти приготовления, Летучий Орел спросил европейцев, как они находят своего товарища.
   -- Ей-Богу, -- наивно ответил Вольная Пуля, -- если бы я не присутствовал при этом превращении, то никогда бы его не узнал... По этому поводу я припоминаю одно странное происшествие, случившееся со мной в тысяча восемьсот тридцать шестом году. Представьте себе...
   -- А вы что скажете? -- бесцеремонно перебил охотника индеец, обратившись к дону Лео.
   Тот без смеха не мог взглянуть на Верного Прицела.
   -- Я нахожу его просто ужасным, -- сказал молодой человек, -- он до такой степени похож на краснокожего, что, я уверен, он может смело рискнуть.
   -- О-о-а! Индейцы очень хитры, -- проговорил вождь, -- если же брат мой проникнется духом лица, которое он должен представить, то бояться ему нечего.
   -- Но я еще не знаю, какое лицо назначено мне изображать!
   -- Брат мой сделался теперь великим исцелителем.
   -- Ей-Богу! Какая славная мысль! С этой обязанностью я могу повсюду проникнуть.
   Команч улыбнулся, утвердительно кивнув головой.
   -- Я буду слишком неловок, если дело мне не удастся, -- продолжал охотник, -- но так как я доктор, то должен запастись необходимыми лекарствами.
   Говоря это, Верный Прицел вынул из карманов своих панталон все, что не относилось к его новому званию, оставив при себе только дорожную сумку и ящик с лекарствами, всегда находившийся при нем, и повернулся к вождю.
   -- Я готов, -- сказал он ему.
   -- Хорошо. Я с Дикой Розой пойду вперед, чтобы облегчить проход моему брату.
   С согласия охотника индеец подозвал свою жену и, простившись со всеми, ушел вместе с ней.
   Лишь только вождь скрылся в зеленой листве, охотник стал в свою очередь прощаться с друзьями. Кто знает! Быть может, он видел их в последний раз!
   -- Я провожу вас до опушки леса, -- сказал ему дон Лео, -- и по дороге мы получше оговорим те средства, какие мне необходимо будет употребить, чтобы быть в состоянии явиться к вам на помощь по первому зову.
   -- Пойдемте, -- коротко ответил охотник.
   Они удалились, сопровождаемые пожеланиями всех товарищей, отпускавших Верного Прицела с грустью и невыразимым волнением.
   Скоро охотник и дон Лео, совещаясь вполголоса, дошли до последних высоких деревьев; там они простились и расстались. Охотник двинулся вперед спокойной и ленивой походкой индейца.
   Верный Прицел благодаря своей новой внешности мог свободно наблюдать за всем, что происходило вокруг него; он с любопытством всматривался в оживленную картину, открывшуюся перед его глазами. В особенности его внимание привлекла группа всадников, разукрашенных по-военному и в полном боевом снаряжении. Они рысью подъезжали к городу с противоположной стороны от той, с которой подходил охотник.
   Индейцы, праздно шатавшиеся за стенами города, остановились при виде их и с любопытством принялись рассматривать. Верный Прицел воспользовался этим обстоятельством, ускорил шаг, чтобы смешаться с толпой любопытных, и, присоединясь к ним, сумел не обратить на себя ничьего внимания.
   Между тем всадники все подвигались тем же шагом; не доехав до главных ворот сорока шагов, они остановились.
   В ту же минуту три всадника галопом выехали из города, в два прыжка миновали мост, перекинутый через ров, и поскакали навстречу прибывшим индейцам, от которых также отделились три всадника и двинулись в их сторону.
   После взаимного обмена отрывочными фразами все шестеро присоединились к отряду, неподвижно стоявшему в нескольких шагах от них, и вместе с ним въехали в город.
   Верный Прицел отправился следом и подошел к воротам в ту минуту, когда последние воины скрылись за ними. Он понял, что настала решительная минута, но, приняв самый беспечный вид, приготовился войти. На некотором расстоянии от себя он заметил Летучего Орла с женой, разговаривающих с индейцем, который, по-видимому, принадлежал к известному классу. Это его ободрило.
   Он смело перешел мост и спокойно подошел к воротам. Перед ним тотчас же опустилось копье и загородило ему проход.
   По знаку Летучего Орла индеец, говоривший с ним, направился к воротам.
   Подойдя к караульному, загородившему проход Верному Прицелу, он сказал ему что-то на ухо; караульный тотчас же поднял копье и, поклонившись с глубоким уважением, отступил на несколько шагов.
   Тогда подошедший индеец жестом пригласил охотника войти.
   -- Брат мой приятный гость в Небесном городе, -- сказал он, грациозно кланяясь охотнику, -- у моего брата здесь есть друзья.
   Верный Прицел благодаря продолжительной жизни в прериях говорил на разных индейских наречиях с той же легкостью, что и на своем родном языке. Услышав вопрос краснокожего, он понял, что его испытывают, и ответил с самоуверенностью, необходимой для верного исполнения его роли:
   -- Не вождь ли брат мой?
   -- Да, вождь.
   -- Так спрашивай, брат мой, Кролик будет тебе отвечать, -- сказал Верный Прицел, окрестив себя таким невинным именем.
   -- Мне не о чем спрашивать моего брата, -- ответил вождь вежливо, -- я знаю, кто он и откуда пришел: брат мой -- один из посвященных в великую науку мудрого племени Юма.
   -- Вождь верно сказал, -- ответил охотник, -- вижу, что он говорил с Летучим Орлом.
   -- Давно ли брат мой покинул свое племя?
   -- Вот уже семь месяцев прошло после того, как я надел дорожные мокасины.
   -- Где же лежат земли охоты, принадлежащие племени моего брата?
   -- По берегам безмерного озера -- моря.
   -- Думает ли брат мой заняться врачеванием в Небесном городе?
   -- Кролик пришел сюда именно с этой целью и еще затем, чтобы поклониться Ваконде в великолепном храме, который набожные индейцы построили ему в Небесном городе.
   -- Хорошо, брат мой умный человек, племя его мирное, -- заключил индеец и гордо поднял голову. -- Я -- известный воин, зовут меня Атояк.
   -- Брат мой великий вождь, -- ответил охотник с поклоном.
   Атояк принял этот ответ с надлежащей важностью.
   -- Я сын святого сословия, которому вверена охрана храма, -- сказал он.
   -- Да благословит Ваконда род моего брата.
   -- Пусть брат мой, Кролик, последует за мной; мы пойдем к друзьям, ожидающим нас, а после Атояк проведет его в свое жилище, которое будет принадлежать моему брату во все время его пребывания в Небесном городе.
   -- Кролик не достоин отряхнуть пыль своих мокасин на пороге его дома.
   -- Ваконда благословляет странников; брат мой Кролик -- гость вождя, пусть он идет за вождем.
   -- Пойду, если этого хочет вождь.
   Оба пошли в город. Дорогой к ним присоединились Летучий Орел и Дикая Роза.
   Все вместе направились к дому, занимаемому вождем, находившемуся в противоположном конце города. Этот продолжительный переход дал охотнику возможность ознакомиться с расположением города. Наконец они пришли.
   Голубка, жена Атояка, скрестив ноги, сидела на соломенной циновке и готовила маисовые лепешки, назначенные, вероятно, на обед ее мужу.
   Около нее находились четыре невольницы. При появлении вождя вместе с гостями, женщины с любопытством взглянули на них.
   -- Голубка, -- сказал вождь с достоинством, -- я привел к нам гостей; великого вождя команчей и его жену ты знаешь, а этот гость -- великий исцелитель из племени Юма. Зовут его Кролик, он также будет жить с нами.
   -- Летучий Орел, Дикая Роза и великий исцелитель -- приятные гости в доме Атояка, -- ответила Голубка с доброжелательной улыбкой, -- Голубка их раба.
   Голубка была милая женщина лет тридцати, но на вид ей казалось за пятьдесят.
   -- Мать моя позволит мне поцеловать ее ноги, -- любезно ответил охотник.
   -- Брат мой поцелует лицо Голубки, -- возразила жена Атояка, подставляя охотнику свою щеку, к которой он прикоснулся с глубоким уважением.
   -- Теперь братья мои выпьют с дороги прохладного напитка, -- продолжала Голубка, -- дорога была длинная и пыльная, солнечные лучи жгучи.
   -- Напиток утолит жажду путешественников, -- ответил Верный Прицел за себя и за товарищей.
   Знакомство состоялось.
   Невольницы придвинули путешественникам скамейки, на которые те с удовольствием опустились; потом принесли красные глиняные сосуды, наполненные напитком, и любезная хозяйка сама поднесла гостям угощение.
  

ГЛАВА XXX. Первые шаги в городе

   Стараясь отвечать любезностями на гостеприимное внимание хозяина, Верный Прицел в то же время внимательно осматривал внутренность дома, желая составить себе понятие по этому образцу о всех городских домах, справедливо полагая, что расположение их должно быть везде одинаково.
   Комната, в которой Атояк принимал своих гостей, была довольно большой, квадратной; ее выбеленные стены были украшены человеческими скальпами и висевшим в ряд блестящим оружием. Вдоль стен были наложены груды мехов и покрывал, предназначенных для постелей. Посреди комнаты стоял низкий стол и около него различные деревянные скамейки и табуреты, также очень низкие.
   За этой комнатой, где обычно находилось все семейство, располагалось еще четыре комнаты; во второй помещались дети, в третьей была мастерская и стояли станки, на которых ткали все необходимое для одежды, в четвертой хранились всевозможные припасы на время дождей, когда уже никакая охота невозможна, и, наконец, пятая, предназначенная для рабов. Кухни в доме не было; вся стряпня производилась на дворе, на открытом воздухе. Печей в доме тоже не было, каждая комната нагревалась большими жаровнями. Вся внутренняя жизнь дома, все заботы о нем были возложены на невольниц, работавших под надзором хозяйки.
   Хозяин и гости с удовольствием пили маленькими глотками предложенный хозяйкой прохладительный напиток. Разговор стал общим, но охотник никак не решался заговорить о предмете, так сильно его интересовавшем, как вдруг на пороге входной двери появился индеец.
   -- Ваконда радуется, -- произнес вошедший с почтительным поклоном, -- я имею поручение к моему отцу.
   -- Добро пожаловать, сын мой, -- ответил вождь, -- мои уши открыты.
   -- Собрался великий совет, -- сказал индеец, -- ждут только отца Атояка. Красный Волк прибыл со своими воинами, сердце его исполнено горести, он хочет говорить на совете. С ним приехал Олень.
   Летучий Орел и охотник взглянули друг на друга.
   -- Красный Волк и Олень уже вернулись? -- воскликнул удивленный Атояк. -- Странно, что привело их так рано, да еще и вместе?
   -- Я не знаю, но еще и часа не прошло, как они въехали в город.
   -- Так это Красный Волк командовал воинами, прибывшими сегодня утром?
   -- Он. Отец мой не взглянул на него... Что же отвечу я старейшинам?
   -- Что я сейчас приду. Индеец поклонился и ушел.
   Старый Атояк встал в волнении и приготовился уходить.
   -- Отец мой взволнован, -- сказал Летучий Орел, удерживая его. -- Что же могло огорчить его так?
   -- Брат, -- ответил старый вождь печально, -- много месяцев прошло с твоего последнего посещения Небесного города. Теперь время не позволяет мне рассказать тебе подробно обо всем, что случилось, -- старейшины ждут, я должен немедленно идти на совет. Достаточно будет сказать тебе, что с некоторого времени злой дух поселил несогласие между старейшинами большого совета. Двоим вождям удалось приобрести пагубное влияние на эти ссоры и предписывать свою волю всем старейшинам. Этих вождей зовут Красный Волк и Олень.
   -- О-о-а! -- сказал Летучий Орел. -- Берегитесь! Честолюбие этих вождей может навлечь большое горе на ваши головы, если вы не будете осторожны.
   -- Я знаю, но могу ли я воспротивиться этому? Могу ли я один побороть их влияние и заставить весь совет отказаться от предложений, навязываемых ими?
   -- Справедливо, -- задумчиво заметил команч, -- но как бы помешать им?..
   -- Есть одно средство, -- помолчав, сказал Атояк. -- Ты, Летучий Орел, -- один из первых и известнейших вождей своего племени; отчего бы тебе не явиться на совет?
   Команч вопросительно взглянул на охотника, спокойно слушавшего этот разговор, хотя сердце его сильно билось -- он предчувствовал, что на этом совете будут обсуждаться очень важные для него вопросы. По выразительному взгляду вождя охотник понял, что должен принять участие в разговоре, что дальнейшее равнодушие к их делам может навлечь подозрения.
   -- Если бы я был таким же великим вождем, как Летучий Орел, -- сказал он, -- то немедленно явился бы на совет. Здесь не разбираются дела одного только племени, чаще рассматриваются жизненные вопросы всех вообще краснокожих; не присутствовать на совете в таком случае было бы, по моему мнению, доказательством слабости, которой сумеют при случае воспользоваться враги порядка и спокойствия, чтобы исполнить свои гнусные замыслы.
   -- Ты думаешь? -- задумчиво, как бы колеблясь, спросил Летучий Орел.
   -- Брат мой, Кролик, сказал дело, -- с жаром возразил Атояк, -- он умный человек. Брат должен последовать его совету -- тем более, что о его прибытии знают все старейшины, так что отсутствие его на общем собрании вождей произведет очень дурное впечатление.
   -- В таком случае, -- ответил команч, -- я готов идти с вами.
   -- Отправимся, -- заключил Атояк, и они вышли.
   Охотник остался в доме с двумя женщинами.
   Голубка во время разговора вождей тихо рассказывала что-то Дикой Розе; тотчас после ухода воинов обе женщины встали и также собрались уходить.
   Дикая Роза, не проговорив ни слова, взглянула на охотника и приложила палец к губам. Тот завернулся в свою бизонью накидку и сказал жене Атояка:
   -- Не хочу стеснять мою сестру. Пока вожди на совете, я пойду прогуляюсь, полюбуюсь на великолепные храмы, замеченные мной по пути в этот дом.
   -- Отец мой прав, -- ответила женщина, -- тем более что Дикая Роза и я тоже должны уйти, и придется оставить моего отца одного в доме.
   Дикая Роза кротко улыбнулась, слегка кивнув охотнику головой.
   Тот, подозревая, что жена Летучего Орла узнала, где скрыты молодые девушки, и теперь желала удалить его затем, чтобы получить еще некоторые сведения, тотчас же вышел из дома медленным, величественным шагом.
   Он с удовольствием отправился на прогулку, желая ознакомиться с расположением города, имея в виду и нападение и бегство, не зная еще, чем окончится его пребывание в нем.
   Три часа пробродил он по городу, а когда вернулся в дом, Атояка и Летучего Орла еще не было; только обе женщины, сидя на циновках, оживленно разговаривали между собой.
   Завидев его, Дикая Роза значительно поглядела ему в глаза.
   Охотник опустился на скамью, отстегнул от пояса трубку, зажег ее и стал курить.
   Женщины, молча поклонившись ему, возобновили разговор, прерванный его приходом.
   -- Итак, -- сказала Дикая Роза, -- пленники приведены сюда.
   -- Да, -- ответила Голубка.
   -- Это меня удивляет, -- продолжала молодая женщина, -- стоит только одному из них убежать и открыть мексиканцам верное расположение города, как они тотчас же появятся на равнине.
   -- Это правда, но разве сестра моя не знает, что никто не может уйти из Небесного города.
   Дикая Роза с сомнением покачала головой.
   -- Белые очень хитры, -- сказала она, -- однако бледнолицые девушки так хорошо охраняются, что им никак нельзя убежать... Почему-то я чувствую к ним величайшее сострадание.
   -- И я их очень жалею. Бедняжки! Такие молодые, кроткие, хорошенькие, навсегда отлученные ото всех любивших их! Участь их ужасна!
   -- Да, ужасна, но что делать? Они принадлежат Оленю, этот вождь никогда не согласиться освободить их... Мы еще к ним пойдем, не так ли, сестра?
   -- Завтра же, если хочешь.
   -- Благодарю, я буду так счастлива, уверяю тебя. Окончание этого разговора в особенности поразило охотника.
   При этом неожиданном открытии Верный Прицел был так взволнован, что ему стоило громадного труда овладеть собой настолько, чтобы Голубка не заметила его стеснения.
   В ту же минуту дверь распахнулась, и в дом вошли Атояк и Летучий Орел; они были очень взволнованы, даже рассержены.
   Атояк подошел прямо к охотнику, который при его приближении встал с места.
   -- Точно ли брат мой посвящен в тайны великой науки излечения? -- спросил Атояк, пытливо глядя на него.
   -- Я уже сказал моему брату, -- ответил охотник, начавший беспокоиться, устремив на Летучего Орла вопросительный взгляд.
   Тот улыбался. Охотник немного успокоился; он понял, что если бы была опасность, то команч не был бы так спокоен.
   -- Так иди, брат, со мной и возьми с собой необходимые инструменты, -- сказал Атояк.
   -- Иди вперед, брат мой, я пойду за тобой, -- возразил охотник.
   -- Отец мой говорит на языке бледнолицых?
   -- Мое племя живет по берегам безграничного соленого озера, бледнолицые -- наши соседи, я понимаю их язык и немного говорю на нем... Разве надо вылечить какого-то бледнолицего? -- спросил он.
   -- Один великий вождь апачей несколько месяцев тому назад привел сюда двух бледнолицых женщин. Теперь они больны, злой дух овладел ими, смерть простирает свои крылья над их ложем.
   Верный Прицел вздрогнул было при этом неожиданном известии, но подавив волнение, охватившее его, он ответил Атояку спокойным голосом:
   -- Я готов повиноваться моему брату и исполню свою обязанность.
   -- Отправимся же, -- промолвил индеец.
   Верный Прицел бережно взял в руки свой ящичек с лекарствами. Выйдя из дома, оба они направились ко Дворцу Весталок, сопровождаемые взглядами Летучего Орла, который шел по их пятам, ни на минуту не теряя их из виду.
  

ГЛАВА XXXI. Объяснения

   Мы вынуждены теперь сделать маленькое отступление, чтобы объяснить читателям то, что осталось недосказанным.
   Мы видели, как не удалось индейцам-апачам нападение на спящих дона Мариано и Верного Прицела и каким образом поплатился негодяй Доминго за свое предательство.
   К сожалению, он имел достаточно времени, чтобы передать врагам намерения охотника и дона Мариано, и все сказанное им было внимательно выслушано.
   Но когда апачи узнали, что имеют дело с противниками более сильными, нежели они предполагали, и увидели, что вместо желаемого нападения им приходится защищаться, они побежали, намереваясь условиться, что им предпринять, чтобы опередить врагов и расстроить их замыслы.
   Совещание было коротким. Несмотря на темную ночь, они сели на коней и направились к Небесному городу, чтобы войти в него прежде врагов и иметь время приготовить друзей и испросить у них помощи.
   Дона Эстебана с несколькими воинами скрыли на опушке леса. Вожди не смели открыто преступить индейский закон, введя в город не пленного бледнолицего; дон Эстебан был вынужден согласиться ждать их возвращения.
   Но если индейцы не теряли времени, то и охотники так умно распорядились, что, как мы и видели, Верный Прицел, переодетый исцелителем Юмы, входил в Небесный город в одно время с ними.
   Пока Красный Волк спешил созвать великий совет старейшин, Олень, отделясь от него, помчался к жилищу своего друга, старшего священника, который во время его появления беседовал с Голубкой и Дикой Розой, посетившими его. Старший священник предупредил Голубку о приезде Оленя -- о чем она уже знала -- и просил ее умолчать о деятельном участии, принимаемом ею в задуманной им попытке посвящения обеих девушек в весталки.
   Голубка согласилась молчать, но не забыла известить его о прибытии в город одного великого исцелителя по имени Кролик, который может вылечить пленниц Оленя. Старший священник поблагодарил Голубку и сказал, что, вероятно, увидит Атояка на совете и не забудет попросить его привести к нему Кролика.
   Несколько успокоенный, старший священник простился с обеими индианками и отправился к Оленю, ожидавшему его.
   На первое же нетерпеливое пожелание молодого вождя навестить своих пленниц старик ответил, что для лучшего наблюдения за ними и для отвлечения стесняющего его любопытства праздных жителей, надоевших ему своими постоянными посещениями, он вынужден был поместить их во дворце дев Солнца в ожидании возвращения их законного владельца.
   Олень преодолел гнев, овладевший им при этом известии, и, протянув руку старшему священнику, сказал ему кротким голосом, в котором не отразилось ни малейшего внутреннего волнения:
   -- Отец мой любит меня, он хорошо распорядился, и я благодарю его за это.
   Старший священник снисходительно поклонился и слегка дотронулся кончиками пальцев до протянутой Оленем руки.
   -- Ваконда внушил мне эту мысль, -- ответил он смиренным голосом.
   -- Да будет благословенно святое имя Ваконды, -- сказал вождь. -- Не дозволит ли мне отец мой видеть моих пленниц?
   -- Несмотря на мое желание, это невозможно, к сожалению.
   -- Как невозможно! -- воскликнул молодой человек с нетерпением, которого он не смог скрыть.
   --Закон запрещает мужчинам вход во дворец дев Солнца.
   -- Это правда, но мои пленницы не принадлежат к обществу дев Солнца -- они бледнолицые женщины, приведенные сюда мной, и ничто не препятствует возвратить их мне.
   -- Сын мой ошибается; их пребывание среди дев Солнца поставило их под устав закона. Вынужденный важными обстоятельствами поместить их во дворец дев Солнца, я в первую минуту не подумал об этом. Я хотел, соображаясь с наставлениями моего сына, спасти их во что бы то ни стало. Теперь я сожалею, что так поступил, но уже поздно.
   Оленем овладело сильное желание разбить череп негодному лицемеру, так дерзко насмехавшемуся над ним, но, к счастью священника и его самого, так как такой поступок не остался бы безнаказанным, он и тут сумел овладеть собой.
   -- Хорошо, -- произнес он через минуту, -- отец мой добр, он не захочет довести меня до отчаяния. Нет ли какого средства отвратить это, по-видимому, непреодолимое затруднение?
   Священник, казалось, колебался. Олень пожирал его глазами в ожидании ответа.
   -- Да, -- проговорил старик через минуту, -- может быть, и есть средство.
   -- Какое же? Говори, отец! -- радостно воскликнул молодой человек.
   -- Должно, -- ответил старик с ударением на каждом слове, -- испросить на большом совете позволения взять их оттуда обратно.
   -- Я и не подумал. Действительно, великий совет может разрешить это... Благодарю моего отца. О! Я добуду это позволение.
   -- Желаю тебе этого, -- ответил старик таким тоном, который заставил Оленя задуматься.
   -- Разве отец мой полагает, что великий совет захочет обидеть меня и откажет в такой ничтожной милости? -- спросил Олень.
   -- Я ничего не полагаю, сын мой, -- Ваконда держит в своей деснице сердца старейшин, он один может расположить их в твою пользу.
   -- Отец мой прав. Я немедленно отправляюсь на совет -- в настоящую минуту он должен быть собран.
   -- Действительно, первый глашатай могущественных старейшин звал меня за несколько минут до прибытия моего сына.
   -- Так отец мой отправится на совет?
   -- Я пойду вместе с сыном, если он согласен на это.
   -- Это будет величайшая честь для меня. Могу ли я рассчитывать на помощь моего отца?
   -- Был ли Олень когда-нибудь лишен моей помощи?
   -- Нет, никогда. Но сегодня мне в особенности хотелось бы быть уверенным, что отец не откажет мне в ней.
   -- Сын мой знает, что я люблю его и поступлю как должно, -- уклончиво ответил священник.
   Олень вынужден был удовольствоваться этим двусмысленным ответом.
   Выйдя вместе из дома, они перешли площадь, намереваясь войти в хижину старейшин, где собрался совет.
   Толпа индейцев наполняла площадь, обычно пустую; по мере приближения к ним старшего священника все громко приветствовали его и расступались с уважением, смешанным со страхом. Старшего священника скорее боялись, чем любили, как и всегда это случается с людьми, обладающими большой властью. Но он, казалось, не замечал волнения, производимого его появлением. С опущенными глазами, скромной и даже униженной походкой вошел он во дворец в сопровождении молодого вождя, уверенная поступь которого и гордый вид составляли поразительный контраст со смиренной осанкой старшего священника.
   Не станем входить в подробности разбирательств, состоявшихся на совете, не будем передавать речей, произнесенных Красным Волком и Оленем, -- это завлекло бы нас очень далеко и читателям показалось бы скучным. Ограничимся лишь тем, что скажем, что как ловко ни старались оба вождя апачей, созвавшие собрание, пытаясь добиться согласия на свои предложения, все их старания ни к чему не привели.
   Старший священник, делая вид, что принимает сторону Оленя, сумел так запутать вопрос, что совет единогласно объявил, что обе бледнолицые девушки, заключенные во дворце дев Солнца, должны считаться не пленницами вождя, впустившего их в город, но пленницами всего союза, порученными опеке старшего священника, которому предписали бдительно охранять их и ни под каким видом не допускать к ним молодого вождя. Старший священник, советуя Оленю обратиться к общему совету, очень хорошо знал, к чему поведет и чем заключится его ходатайство, но он не желал приобрести в молодом человеке личного врага и потому ловко отклонил от себя ответственность в отказе, делая ответственным уже весь совет. Благодаря этой уловке священник поставил Оленя в невозможность требовать от него отчета в нечестном по отношению к вождю поступке.
   Красному Волку, однако, посчастливилось больше: вместо пяти сотен воинов ему назначили тысячу -- с тем, чтобы половина их, под предводительством Атояка, осмотрела окрестности во всех направлениях, а остальные, под личным командованием главного старейшины, охраняли внутренний порядок. После этого совет разошелся.
   Тогда старший священник подошел к Атояку и спросил, действительно ли у него остановился великий исцелитель? Тот ответил, что точно, что утром того же дня он привел в свой дом прибывшего в город исцелителя. К Атояку присоединился Летучий Орел и сказал старшему священнику, что давно знает этого исцелителя, что слава его очень распространена среди индейцев и что сам он был свидетелем чудесного излечения. Старший священник не имел причины не верить Летучему Орлу; он просил Атояка немедленно привести исцелителя во дворец дев Солнца, чтобы помочь бледнолицым девушкам, отданным под его покровительство общим советом, расстроенное здоровье которых с некоторого времени внушает ему серьезные опасения.
   Олень услышал эти слова, громко произнесенные, и быстро подошел к старшему священнику:
   -- Что сказал отец мой? -- воскликнул он в волнении.
   -- Я сказал, что обе девушки, вверенные моему попечению, наказаны Вакондой, пославшим им болезнь.
   -- Разве жизнь их в опасности? -- спросил опечаленный молодой человек.
   -- Жизнь созданий в руках одного только Ваконды, но я думаю, что гибель их может быть отвращена: сын мой слышал, я жду знаменитого исцелителя из племени Юма, пришедшего с великого безбрежного соленого озера; он может возвратить силу и здоровье пленницам.
   При этом неприятном известии Олень выразил досаду, которая доказала старшему священнику, что он не поддался обману. Но из уважения ли, боязни ли обмануться в своих предположениях, а может, скорее, потому, что место, где они находились, не было удобно для объяснений, но только Олень удержался от дальнейшего неприятного разговора и удовольствовался тем, что попросил старика не пренебрегать ничем для спасения заключенных, добавив, что он сумеет отблагодарить его за заботы о них. Потом, коротко поклонившись священнику, он повернулся и вышел из залы, оживленно разговаривая вполголоса с Красным Волком, поджидавшим его.
   Старший священник со странным выражением посмотрел ему вслед и, попросив Атояка и Летучего Орла тем же вечером привести к нему исцелителя, ушел от них.
   Все происшедшее на совете заставило задуматься Летучего Орла; все убеждало его, что оба вождя апачей подозревали о тайне Верного Прицела и что для успеха дела следовало действовать немедленно, иначе все пропало.
   Тотчас же отправившись домой, вожди нашли Верного Прицела, ожидавшего их. Охотник, как мы уже сказали, немедленно согласился идти к больным пленницам.
  

ГЛАВА XXXII. Свидание

   Верный Прицел шел за Атояком ко дворцу дев Солнца. Неустрашимый охотник невольно чувствовал стеснение сердца при мысли о том опасном положении, в какое он ставил себя, и об ужасных последствиях, которым он подвергался в том случае, если индейцы его узнают.
   Опасаясь, как бы подозрения не возникли в уме проводника, он заговорил с ним:
   -- Брат мой много странствовал? -- спросил он его.
   -- Который из наших воинов не странствовал? -- ответил наставительно индеец. -- Бледнолицые преследуют нас, как хищных зверей, и, захватывая наши земли, вынуждают нас постоянно углубляться в прерии.
   -- Это правда, -- заметил охотник, грустно качая головой. -- Где, в каких отдаленных местах можем мы спокойно зарывать кости наших отцов, уверенные, что не придут туда бледнолицые со своим плугом и не рассеют их во все стороны! Только пять наших городов не осквернены еще ими; Небесный город -- один из них. Они не проникли в него потому, что не могли перейти горы и пустыни, за которыми спокойно и мирно возвышается этот город, смеясь над напрасными усилиями врагов открыть его.
   -- И я говорил так же, как брат мой, два дня тому назад, но сегодня этого уже не могу сказать.
   -- Как так? Что произошло за это короткое время, что вынудило вождя изменить мнение? -- спросил заинтересованный охотник, опасаясь, однако, узнать дурное известие.
   -- Бледнолицые показались в окрестностях города; их видели. Их много, и они хорошо вооружены.
   -- Быть этого не может! Отец мой обманывается. Верно, трусы или старые бабы, испугавшиеся своей тени, распустили этот слух, -- ответил охотник, почувствовавший дрожь во всем теле.
   -- Те, кто сообщил это известие, не трусы и не старые бабы, а известные вожди; сегодня, на большом совете, они объявили о прибытии бледнолицых, укрывшихся в лесу, деревья которого столько времени укрывали нас от проницательных глаз.
   -- Люди эти, как бы многочисленны они ни были, не посмеют напасть на такой сильный город, защищенный высокими стенами и охраняемый множеством храбрых воинов.
   -- Может быть; кто это знает? Во всяком случае, если бледнолицые не нападут на нас, то мы нападем на них: надо, чтобы ни один из них не увидел своей земли. Наша безопасность в будущем требует этого.
   -- Да, следует так поступить... но уверены ли вы, что вожди, о которых вы говорите и имена которых мне неизвестны, не обманывают вас, что они не предатели?
   Атояк остановился и проницательно поглядел на охотника, но тот спокойно выдержал этот взгляд.
   -- Нет, -- возразил он через минуту, -- Красный Волк и Олень не предатели!
   Охотник задумался на минуту, потом проговорил решительно:
   -- Нет, в самом деле, оба эти вождя не предатели, но они скоро сделаются ими! Из-за них беда висит над нашими головами; для удовлетворения своих страстей и жажды мщения они привлекли ее.
   -- Брат мой должен объясниться! -- воскликнул удивленный вождь. -- Слова его очень важны.
   -- Напрасно я произнес их, -- возразил охотник с притворным смирением. -- Я мирный человек, которому Ваконда дал власть исцелять больных, я, слабое деревцо, не должен думать вырвать с корнем дуб, который, падая, своей тяжестью задавит меня. Пусть простит мне брат мой, что я так необдуманно поддался негодованию.
   -- Нет, нет, -- воскликнул вождь, с силой сжимая его руку, -- это не может остаться так! Отец мой начал, он должен и кончить, открыть мне все, что знает.
   -- Дело вот в чем, -- сказал охотник, как бы невольно повинуясь требованию индейца. -- Я расскажу моему брату все, что знаю, но брат мой должен дать мне слово, что каково бы ни было его решение по выслушивании моего рассказа, он не станет вмешивать меня ни во что, имя мое не будет произнесено в этом деле и вожди, поведение которых я разоблачу, не узнают о моем пребывании в Небесном городе.
   -- Клянусь священным именем Ваконды и великой черепахой, что, что бы ни случилось, имя твое не будет произнесено; никто не узнает, каким образом узнал я о том, что отец мой сообщит мне. Атояк -- один из первых старейшин Небесного города, если он что обещает, то для подтверждения его слов не нужно постороннего свидетельства.
   -- О! В таком случае я не стану молчать, -- ответил охотник и принялся рассказывать длинную и очень запутанную историю, в которой правда была так ловко перепутана с вымыслом, что даже самый хитрый человек не мог бы отличить одну от другого, но из которой можно было вывести то заключение, что если белые проникли в окрестности города, то это Красный Волк и Олень привлекли их по своим следам, которые они не позаботились уничтожить и по которым безошибочно шли белые. Вся история была так ловко рассказана, что оба вождя, запутанные в ее сетях, неизбежно должны были быть обвинены в измене при самом строгом допросе.
   -- Я не позволяю себе делать никаких выводов, -- прибавил охотник под конец, -- брат мой умный вождь и опытный воин, он рассудит лучше меня; прошу его только не забыть своего обещания.
   -- Атояк сдержит свое слово, -- ответил вождь, -- пусть отец мой успокоится, но все, что я узнал, так важно, что не следует терять времени, я немедленно отправлюсь к первому вождю города.
   -- Может быть, оба вождя с достойным намерением подвели бледнолицых так близко к городу, -- предположил охотник, -- вероятно, они надеются легче овладеть ими.
   -- Нет, -- ответил Атояк мрачно, -- их намерения могут быть только гнусными. Необходимо как можно скорее расстроить их замыслы, иначе случится великое несчастье, в особенности после решения совета, поручившего Красному Волку начальство над воинами, назначенными для охраны внутренней территории города.
   На счастье охотника, Олень и Красный Волк были личными врагами Атояка; ненависть к ним помешала индейцу заметить, с каким коварством охотник навел его на просьбу рассказать эту историю.
   Большими шагами продолжали они свой путь и через несколько минут подошли ко Дворцу Весталок. После недолгих переговоров с воином, охранявшим входную дверь, вождь и мнимый исцелитель были допущены во внутренние покои. Старший священник поспешно встретил прибывших, ожидаемых им с большим нетерпением.
   Старик подозрительно осмотрел охотника и подверг его допросу, подобному тому, какому в то же самое утро подверг его Атояк.
   Ответы его, давно придуманные, понравились священнику; через несколько минут он провел его, вместе с вождем, в тайные покои дворца.
   Когда они подошли ко входу в секретные комнаты, дверь в них по первому знаку священника распахнулась настежь. Они ступили в обширную пустую залу, похожую на переднюю. Священник обернулся к Атояку и приказал ему ждать в этой комнате, пока он не возвратится с доктором от пленниц.
   Выше мы говорили, что вход к весталкам воспрещен всем мужчинам, исключая старшего священника. В крайнем случае еще одно лицо допускалось туда--доктор; мы знаем, что в качестве доктора к ним должен был проникнуть и Верный Прицел.
   Атояк слишком хорошо знал строгие законы, чтобы позволить себе какое-либо возражение, но когда священник уже готовился удалиться, он придержал его за одежду и сказал на ухо:
   -- Поторопись, отец мой, вернуться, я должен сообщить тебе важные известия.
   -- Важные известия! -- повторил священник, вопросительно глядя на него. -- И они касаются меня?
   -- Я думаю, -- с усмешкой ответил Атояк, -- они относятся к Красному Волку и Оленю.
   -- Сию же минуту вернусь, -- сказал священник, слегка вздрогнув, после чего повернулся к охотнику, спокойно и угрюмо стоявшему в стороне: -- Пойдем, -- решительно произнес он.
   Охотник поклонился и пошел за ним. Священник пересек длинный двор, сплошь вымощенный камнем, и, взойдя по мраморным ступеням, впустил его в маленький, уединенный павильон, совершенно отделенный от остального здания, в котором помещались девы Солнца. Старик запер за собой дверь, через которую они вошли в павильон, прошел через переднюю и, приподняв тяжелую занавеску, скрывавшую узкую дверь, провел доктора в залу, роскошно убранную в индейском вкусе. Священник, желая по возможности заставить девушек забыть, что они пленницы, постарался позолотить их клетку, убрав ее всевозможными роскошными предметами.
   В изящном гамаке из пальмовых нитей, украшенном перьями и висевшем на золотых кольцах, лежала молодая женщина, чрезмерная бледность которой обнаруживала глубокую печаль и явные следы серьезной болезни.
   Эта больная была донья Лаура де Реаль дель Монте. Подле нее, со скрещенными на груди руками и с полными слез глазами, стояла донья Луиза, ее подруга -- или, скорее, сестра по несчастьям и преданности. Изнуренный вид доньи Луизы доказывал, что, несмотря на силу своего характера, с некоторого времени и ее покинула всякая надежда выйти из тюрьмы, в которую их заключили, и что болезнь овладела и ею.
   В это помещение дневной свет не проникал, оно освещалось четырьмя факелами, вставленными в золотые кольца, ввинченные в стены, дрожащий свет которых озарял все предметы красноватым светом.
   Заметив двоих индейцев, донья Лаура с ужасом вскочила и закрыла лицо руками. Охотник понял, что настала пора горячо взяться за развязку готовящейся сцены, и обратился к проводнику.
   -- Ваконда всемогущ, -- сказал он значительно, -- священная черепаха поддерживает свет; дух ее во мне, он вдохновляет меня; я должен остаться наедине с больными, чтобы прочитать на их лицах род болезни, мучающей их.
   Священник колебался. Он устремил на исцелителя взгляд, которым, казалось, хотел проникнуть в его сокровенные мысли. Хотя сам он давно привык обманывать своих соотечественников, но все же был индейцем, следовательно, как и они, был подвержен суеверному страху, а потому сомневался.
   -- Я -- старший священник, -- сказал он почтительно, -- Ваконда с удовольствием видит мое пребывание здесь в настоящую минуту.
   -- Пусть отец мой останется здесь, если ему это приятно, я не могу заставить его удалиться, -- решительно ответил охотник, желавший во что бы то ни стало отделаться от старика, -- я тебя предупредил и нисколько не отвечаю за ужасные последствия, к которым приведет твое неповиновение. Дух, овладевший мной, ревнив, он хочет, чтобы ему повиновались. Подумай, отец мой!
   Старший священник покорно склонил голову.
   -- Я удаляюсь, -- сказал он, -- пусть брат мой простит мое упорство.
   И он вышел из залы. Охотник молча довел его до дверей передней, тщательно запер их и повернулся к девушкам. Те с ужасом отступили.
   -- Ничего не бойтесь, -- сказал он им отрывисто, -- я друг.
   -- Друг! -- воскликнула донья Луиза, забившись в угол павильона и дрожа от страха.
   -- Да, -- быстро возразил он, -- я -- Верный Прицел, канадский охотник, друг и спутник дона Мигеля.
   Донья Лаура с криком удивления и радости приблизились к нему.
   -- Тише! -- сказал охотник. -- Нас, может быть, подслушивают.
   Донья Луиза с изумлением глядела на них, ничего не понимая.
   -- Вы -- Верный Прицел?! -- проговорила донья Лаура с неописуемым волнением. -- О! Так мы можем еще надеяться на избавление? Мы еще не всеми покинуты?!
   Опустившись на колени, она набожно сложила руки и с жаром проговорила, заливаясь слезами:
   -- Благодарю Тебя, Боже мой! Прости, Милосердный, сомнения мои в Твоей неизреченной благости!
   Потом, быстро встав на ноги, она схватила руку охотника и, крепко сжимая ее, спросила:
   -- Где же дон Мигель?
   -- Он близко и ждет вас. Но выслушайте меня, время дорого.
   -- О! Кабальеро, уведите нас отсюда! Уведите скорее! -- проговорила наконец донья Луиза, совершенно оправившись от первого изумления.
   -- Да, да, спасите нас! -- воскликнула донья Лаура. -- Отец мой наградит вас за это.
   -- Ваш отец будет очень счастлив снова увидеть вас, -- сказал, улыбаясь, охотник.
   -- Мой отец? Где же он? -- спросила девушка с сияющим от радости взором, но тут же грустно проговорила: -- Нет, я не увижу его, он далеко, очень далеко отсюда!
   -- Он в лесу с доном Мигелем, успокойтесь!
   -- Боже мой! Боже мой! -- воскликнула донья Лаура. -- Слишком уж много счастья!
   В ту же минуту послышались тяжелые шаги человека, всходившего по мраморным ступеням.
   -- Идут, -- быстро произнес охотник, -- берегитесь!
   -- Но что мы должны делать? -- спросила донья Лаура тихо.
   -- Ждать и верить.
   -- Как?! Вы уходите, а мы остаемся здесь? -- проговорили девушки с ужасом.
   -- Я возвращусь; предоставьте мне действовать. Надейтесь и ждите.
   -- О! Мы умрем, если вы не спасете нас! -- прошептала в слезах Лаура.
   -- Сжальтесь над нами! -- проговорила донья Луиза.
   -- Верьте мне, бедняжки, -- ответил охотник, растроганный больше, чем ожидал. -- Запомните только следующее: что бы ни случилось, что бы вам ни говорили, какой бы шум вы ни услышали, положитесь на меня, на одного только меня. Я охраняю вас, я поклялся спасти вас -- и спасу!
   -- Благодарим! -- с чувством прошептали девушки. Шаги, услышанные ими, приостановились, потом еще приблизились. Верный Прицел, сделав прощальный жест девушкам, изменил выражение своего лица, с шумом отворил дверь и, не проронив ни слова, прошел мимо старшего священника, сделав вид, что не замечает его. Выражая особое волнение, отчаянно жестикулируя, он побежал к тому месту, где был оставлен Атояк. Священник онемел от удивления; через минуту он запер дверь, оставленную исцелителем растворенной, и пошел за ним, но держась на расстоянии, как бы опасаясь к нему приблизиться.
   Молодые девушки боялись поверить всему случившемуся. Оставшись одни и заливаясь радостными слезами, они крепко обнялись.
  

ГЛАВА XXXIII. Встреча

   При виде охотника Атояк ужаснулся и отступил на несколько шагов. Исцелитель, вбежав в залу, внезапно остановился посреди ее и, склонив голову на грудь, погрузился в глубокое размышление. Старший священник, подойдя к Атояку, рассказал ему в нескольких словах, каким образом исцелитель вышел из комнаты больных, и оба индейца, исполненные суеверного страха, неподвижно стояли в нескольких шагах от него, почтительно ожидая, когда он заговорит.
   Однако охотник понемногу пришел в себя, волнение его улеглось, он провел рукой по лбу и вздохнул, как человек, сбросивший с себя ужасную тяжесть. Тогда индейцы подошли к нему.
   -- Скажи нам, что с тобой, отец наш? -- робко проговорили они.
   Охотник бессмысленно огляделся, снова тяжело вздохнул и проговорил глухим, отрывистым голосом:
   -- Дух одержал меня, он оледенил мозг костей моих! Индейцы с испугом переглянулись и отступили от него.
   -- Ваконда! Ваконда! -- воскликнул охотник. -- Зачем одарил ты твоего несчастного раба этим ужасным знанием!
   При этих словах краснокожие почувствовали, что кровь стынет в их жилах. Верный Прицел медленно подошел к ним; они со страхом следили за его приближением. Охотник положил руку на плечо старшему священнику, устремил на него проницательный взгляд и сказал мрачным голосом:
   -- Мужайтесь, сыны священной черепахи!
   -- Что хочет сказать отец мой? -- дрожа, пролепетал старик.
   -- Злой дух вселился в бледнолицых девушек, -- медленно проговорил охотник. -- Этот злой дух поразит смертью всех, кто с этого вечера подойдет к ним. Знание, которым одарил меня Ваконда, убедило меня во вредном влиянии, тяготеющем над ними.
   Оба индейца, легковерные, как и все их соотечественники, робко слушали.
   -- Но что нужно сделать, чтобы избавить их от этой пагубной силы? -- робко спросил Атояк.
   -- Сила и ум нисходят от Ваконды, -- ответил охотник, -- я хочу просить моего отца позволить мне провести ночь в молитве в храме Солнца.
   Индейцы обменялись довольными взглядами.
   -- Пусть исполнится желание отца, -- ответил с поклоном старший священник, -- желания его будут приказаниями для нас.
   -- Помните, что до завтра никто не должен приближаться к бледнолицым девушкам, тогда, может быть, Ваконда услышит мои молитвы и укажет мне лекарство, чтобы помочь им.
   -- Воля твоя будет исполнена, -- сказал старший священник, -- иди теперь за мной, отец мой, я проведу тебя в храм Солнца.
   -- Нет, -- ответил Верный Прицел, -- я один должен войти в святилище. Пусть отец мой расскажет, как отворяются двери храма.
   Священник повиновался; он объяснил, как расположены задвижки и запоры и как следует открывать их.
   -- Хорошо, -- сказал охотник, -- завтра, с восходом солнца, я сообщу моему отцу волю Ваконды и дарует ли он нам надежду на спасение больных.
   -- Я буду ждать моего сына, -- промолвил старик.
   Индейцы, почтительно поклонившись исцелителю, вместе удалились. Священник и вождь поспешили к главному городскому старейшине с намерением сообщить ему обо всем, что узнали от Верного Прицела о Красном Волке и Олене.
   Тем временем наступила ночь -- ясная, спокойная, напоенная опьяняющим благоуханием, чудная американская ночь. Охотник проводил глазами удаляющихся индейцев, потом перешел через площадь, направляясь к храму. Подойдя к нему, он открыл запоры и задвижки и вошел внутрь, притворив за собой двери, полагая, что никто не посмеет войти в святилище -- и по суеверному страху, внушаемому им индейцам, и по святости места.
   Испрашивая у священника позволения провести ночь в храме, охотник не имел другой цели, как только придать религиозный вид способу, которым он намеревался похитить пленниц; в то же время, ему необходимо было иметь несколько часов для свободного обдумывания дальнейших действий, не стесняясь ничьим присутствием и не опасаясь докучливых угождений.
   Внутри храма царила полная темнота, только перед жертвенником горела лампа, но ее слабый, дрожащий свет не мог рассеять мрака. Верный Прицел удалился в темный угол храма, устроился на полу, вынул из-за пазухи пистолеты, положил их возле себя на всякий случай и глубоко задумался, машинально всматриваясь в темноту. Однако, мало-помалу, от усталости, а может, от влияния места, в котором он находился, несмотря на усилия продолжать бодрствовать, он почувствовал, что веки его отяжелели и закрываются против его воли; наконец он заснул.
   Сколько времени он проспал, он не знал, как вдруг легкий шум, раздавшийся поблизости, заставил его резко открыть глаза. Оглядевшись, не поворачивая головы, он остерегся сделать малейшее движение, которое бы доказало, что сон его прерван. Он не мог ничего видеть: стояла глубокая ночь, а единственная лампа погасла. Он понял, что кто-то пробрался в храм и подстерегал его. Но кто осмелился переступить священный порог? Только друг или враг решится на это. Его единственным другом в городе был Летучий Орел, но если бы это был он, то подошел бы к нему не крадучись, а явно. Следовательно, это был враг, но кто?.. Те, на кого можно было бы подумать, то есть Олень и Красный Волк, не знали его и не могли бы признать в таком совершенном перерождении; к тому же, в течение всего дня он ни разу не встретился с вышеназванными вождями лицом к лицу, следовательно, это были не они. Но кто же тогда? Вот этого-то охотник и не мог угадать несмотря на всю свою хитрость. Однако, чтобы не быть застигнутым врасплох, почти незаметным движением он протянул руки к пистолетам, схватил их и, подняв голову, широко раскрыв глаза и навострив уши, приготовился храбро встретить врага, кто бы он ни был.
   Между тем пробудивший его шум не повторялся, все было тихо и спокойно. Напрасно охотник старался различить тень, хотя бы самую слабую, самый легкий шорох; ничто не нарушало величия святилища. Но Верный Прицел знал, что не обманулся, он ясно расслышал крадущиеся шаги, разбудившие его.
   "Сто миллионов демонов! -- проговорил он мысленно. -- Допущу ли я просто так убить себя? Что бы ни случилось, а я узнаю, чего мне ожидать".
   В ту же минуту, как подтолкнутый пружиной, он вскочил на ноги с пистолетом в каждой руке.
   Вдруг от столба отделилась тень, прыгнула как тигр и, схватив охотника рукой за горло, повалила его на землю, прежде чем он успел крикнуть; чья-то нога тяжело наступила ему на грудь, и, как бы сквозь туман, он различил гнусную рожу, с усмешкой глядевшую на него. Верный Прицел был один, без всякой посторонней помощи; что бы ни случилось с ним, ничто не могло его спасти. Он сдержанно вздохнул и закрыл глаза, отдаваясь во власть судьбы. Но в ту минуту, когда он ожидал смертельного удара, он вдруг почувствовал, что рука, сжимавшая его горло, разжалась, и чей-то насмешливый голос проговорил:
   -- Встань, могущественный исцелитель, я только хотел доказать тебе, что ты в моей власти.
   Охотник поднялся, ушибленный и оглушенный таким неожиданным нападением. Враг продолжал:
   -- Что дал бы ты, чтобы избежать гибели, угрожающей тебе, и свободно и мирно вернуться в жилище твоего хозяина Атояка?
   Но Верный Прицел уже пришел в себя. Он схватил свои пистолеты, и всякий страх пропал в его душе: теперь он мог легко защищаться; враг сделал большую ошибку, выпустив его на свободу; их положение стало равным.
   -- Ничего я тебе не дам, Красный Волк, -- ответил охотник решительно, -- почему ты не убил меня, когда я лежал на земле беззащитный?
   Красный Волк, так как это был он, удивился, что его так скоро узнали.
   -- Почему я не убил тебя, собаку? -- переспросил он. -- Да потому, что пожалел тебя.
   -- Потому что побоялся, приятель! -- твердо возразил охотник. -- Одно дело -- убить врага в сражении, но совсем другое -- погубить посвященного в великую науку исцеления в храме Ваконды, когда он охраняется его всемогущей рукой! Ты струсил, говорю тебе.
   Охотник верно угадал: суеверный страх внезапно удержал руку вождя, уже занесенную над охотником.
   -- Не стану спорить с тобой, -- возразил индеец, -- но скажи мне, откуда ты узнал мое имя, тогда как я совсем тебя не знаю.
   -- Но я тебя знаю, Ваконда известил меня о твоем прибытии, я ждал тебя; если же я не предупредил твое нападение, то только потому, что хотел знать, дойдешь ли ты до беззакония и осквернишь ли уважаемую святыню храма.
   -- Ты далеко зашел, колдун, -- заметил краснокожий насмешливо, -- если бы не слабость, в которой я каюсь, ты уже умер бы!
   -- Может быть!.. Чего тебе от меня надо?
   -- Ты говоришь, что для тебя нет ничего тайного, следовательно, сам должен знать, чего.
   -- Я знаю, что привело тебя сюда, напрасно бы ты захотел от меня это скрыть; спрашиваю же тебя о том потому только, что хочу узнать, осмелишься ли ты солгать?
   Красный Волк подумал с минуту, потом решительно проговорил:
   -- Слушай, колдун, ты или плут, как я подозреваю, или ты действительно великий исцелитель, любимый Вакондой и вдохновленный им; так или иначе, но я хочу рассеять свои подозрения. Беда тебе, если ты стараешься обмануть меня, я убью тебя как собаку. Если же, напротив, ты говоришь правду, то не найдешь друга преданнее меня и слуги надежнее.
   -- Я глубоко презираю твою ненависть и не хочу твоей дружбы, Красный Волк, -- ответил охотник величественно. -- Твои бессильные угрозы не пугают меня, но чтобы дать тебе понять силу моего знания, я, так и быть, соглашаюсь исполнить твою просьбу и скажу, что привело тебя сюда.
   -- Сделай это, колдун -- и, что бы ни случилось, Красный Волк будет предан тебе.
   -- Ты и Олень, твой достойный соучастник, -- сказал охотник, презрительно улыбаясь, -- соединились с негодной собакой, отверженцем бледнолицых, чтобы похитить двух бедных девушек, вверенных честности твоего соучастника.
   Сегодня ты захотел обмануть своих союзников и сохранить для себя одного обеих пленниц. Узнав, что главный старейшина извещен Атояком о всех твоих замыслах завладеть властью и назваться правителем и главным вождем Небесного города, ты почувствовал себя пропавшим. Тогда ты пришел ко мне, надеясь подкупить меня и добиться моей помощи, посредством власти, которой я располагаю, в похищении пленниц и к бегству с ними, прежде чем тебя сумеют поймать... Все ли это? Пропустил ли я какую-нибудь незначительную подробность? Или я угадал весь твой замысел? Отвечай, вождь, опровергни меня, если посмеешь!
   По мере того как охотник говорил, вождем овладевало беспокойство; когда же он кончил, Красный Волк в смущении опустил голову и невнятно произнес:
   -- Отец мой действительно великий колдун, Ваконда его вдохновляет, знание его громадно! Кто осмелится скрыть что-нибудь от него? Глаз его пронзительнее, чем у орла, он пронизывает сердце.
   -- Теперь ты получил мой ответ, Красный Волк, -- грозно проговорил охотник, -- иди с миром и не мешай мне молиться!
   -- Итак, -- нерешительно осведомился вождь, -- отец мой ничего не хочет сделать для меня?
   -- Как?! Я много сделал!
   -- Что же сделал мой отец?
   -- Я дозволяю тебе возвратиться с миром, тогда как по одному только моему жесту ты можешь мертвый пасть к моим ногам!
   Индеец придвинулся к охотнику на два или на три шага; уши охотника были постоянно настороже, он услышал шум крадущихся шагов, но Красный Волк, внимание которого было сосредоточено на колдуне, ничего не заметил.
   Нахмуренные брови охотника расправились, улыбка мельк нула на его губах: он открыл причину этого нового шороха.
   -- Зачем же Красный Волк остается еще здесь, -- спросил охотник, -- когда я приказал ему удалиться?
   -- Потому, что я надеюсь, что отец мой изменит свое решение.
   -- Решение мое неизменно.
   -- Если отец мой добр, он поможет Красному Волку.
   -- Нет, не помогу, говорю тебе.
   -- Отец мой не хочет услужить мне?
   -- Не хочу.
   -- Это его последнее слово?
   -- Последнее.
   -- Так умри же, как равная тебе собака! -- воскликнул краснокожий с бешенством, кидаясь на охотника с поднятым топором.
   Однако рука, поднятая на охотника, не опустилась; человек, внезапно появившийся за Красным Волком, быстро схватил ее и вывернул назад с такой силой, что топор выпал из нее и рука повисла, как плеть, а человек скрылся в темноте так же быстро, как и появился. Пораженный разбойник не успел понять, имел ли он дело с человеком или духом.
   Красный Волк не вскрикнул, не старался отомстить; лицо его преобразилось, глаза выкатились из орбит, все тело его судорожно сотрясалось. Он упал на колени, с ужасом твердя:
   -- Прости! Прости, отец!
   Охотник отступил на шаг, как бы избегая нечистого прикосновения негодяя, распростертого перед ним, и, с отвращением отталкивая топор ногой, презрительно сказал:
   -- Подними свой топор, убийца!
   Вместо ответа индеец молча указал на висевшую руку.
   -- Ты сам хотел этого, -- сказал охотник, -- не предупреждал ли я тебя, что Ваконда меня защищает? Иди в свое жилище, и не рассказывай никому о случившемся! С закатом солнца будь в своей пироге у берега, за мостом; я приду к тебе, может быть, и вылечу, если ты в точности исполнишь мой наказ. Не забудь только, что должен явиться туда один. Иди.
   -- Я буду повиноваться отцу, язык мой не произнесет ни одного слова без его приказа... Но как могу я без его помощи выйти отсюда? Духи, охраняющие моего отца, убьют меня, лишь только я отдалюсь от него.
   -- Правда. Ты довольно уже наказан. Встань, обопрись на меня, я помогу тебе дойти до дверей храма.
   Красный Волк поднялся без возражений. Охотник довел его до дверей. Осмотрев там руку раненого, он сказал строго:
   -- Благодари Ваконду, что он сжалился над тобой; через несколько дней ты будешь здоров. Но пусть этот урок принесет тебе пользу, негодяй! Сегодня вечером ты меня увидишь. Иди, теперь тебе не нужна моя помощь, ты и один сумеешь добраться до своего дома.
   По знаку охотника индеец пошел медленным шагом. Некоторое время Верный Прицел провожал его взглядом, потом он вошел в храм и на этот раз уже тщательно запер за собой дверь.
   В ту минуту, когда охотник вторично скрылся в храме, в воздухе пронесся крик совы, возвещавший скорое появление солнца.
  

ГЛАВА XXXIV. Запутанность

   Пока в Небесном городе происходило все вышеописанное, в лагере мексиканцев совершились события, о которых мы теперь расскажем читателю. Дон Лео расстался с Верным Прицелом на опушке леса и в глубокой задумчивости вернулся к ожидавшим его товарищам.
   Дон Мариано был печален, Вольная Пуля был в дурном настроении, наконец, все окружающее способствовало приведению духа молодого человека в мрачное расположение.
   Около двух часов пополудни, во время самой жгучей жары, караульные объявили о приближении большой группы всадников. Каждый схватился за оружие. Скоро, однако, узнали, что подъезжавшие были Руперто и его отряд, которых отыскали и привели за собой слуги дона Мариано.
   Хуанито, следуя приказаниям Верного Прицела, предложил Руперто запереться со всеми людьми в пещере у реки, но Руперто не хотел и слышать этого, говоря, что друзья его зашли так далеко, как никогда еще ни один белый не смел проникать, что они ежеминутно подвергаются опасности, что он должен немедленно спешить к ним на помощь, и, несмотря на все замечания слуги, достойный охотник упорно пошел вперед, пока наконец не добрался до лагеря товарищей.
   Преследователи с радостью приняли прибывших людей; Руперто в особенности был хорошо принят доном Лео, обрадованным прибытием такого надежного подкрепления.
   Апатия, охватившая было мексиканцев, сменилась самой бурной деятельностью. По окончании хлопот, неминуемых при расположении на новом месте, все присутствующие разбились на небольшие группы, и начались оживленные разговоры.
   Когда Руперто узнал, что не только индейцы снуют вокруг его друзей, но что вблизи их находится один из пяти священных индейских городов, то был очень рад, что не поддался уговорам Хуанито и настоял на своем.
   -- Мы должны быть очень осторожны, -- сказал он, -- если хотим сберечь наши скальпы: эти воплощенные демоны не допустят безнаказанно попирать их священную землю.
   -- Да, -- неохотно согласился дон Лео, -- я думаю, что мы должны быть настороже.
   -- Гм! -- заметил Вольная Пуля. -- Была бы неприятная неожиданность, если бы краснокожие напали на нас врасплох; трудно даже представить себе, как бьются эти демоны, когда они сознают свое превосходство в силе... Я припоминаю по этому поводу, как в тысяча восемьсот тридцать шестом году, когда я был...
   --А больше всех нас подвергается опасности Верный Прицел, -- сказал дон Лео, без церемонии прерывая Вольную Пулю, который остался сидеть с раскрытым ртом. -- Я каюсь, что отпустил его одного.
   -- Он не один, -- заметил Вольная Пуля, -- вы знаете, дон Лео, что Летучий Орел с женой пошли с ним.
   -- Разве можно довериться краснокожим? Хотя он искусно преобразился, хотя 'в совершенстве знает индейский язык, но к чему все это приведет, если он может быть предан изменником!
   -- Гм! Изменником!.. О ком же это вы говорите? -- осведомился Вольная Пуля.
   -- О Летучем Орле или его жене, только они двое знают его.
   -- Послушайте, дон Лео, -- ответил серьезно Вольная Пуля, -- позвольте мне прямо высказать вам свою мысль: вы не имеете права говорить то, что сейчас сказали!
   -- Я?! -- резко воскликнул молодой человек. -- А почему так, позвольте спросить?
   -- Потому что вы еще очень недавно -- и, заметьте себе, только с хорошей стороны -- узнали людей, которых клеймите таким позорным именем. Я знаю Летучего Орла очень давно; он был ребенком, когда я в первый раз увидел его, и с тех пор я всегда знал его как прямодушного и чистосердечного воина. В продолжение всего времени, пока он жил с нами, он оказывал нам только услуги или старался их оказать... короче говоря, все мы вообще, а вы в особенности, многим ему обязаны. Забыть все это более чем неблагодарно.
   Эту речь в защиту своего друга достойный охотник произнес твердо и с жаром.
   -- Простите меня, мой старый друг, -- сказал ему дон Лео примирительным тоном, -- сознаюсь, я был не прав; но, окруженный врагами, ожидая каждую минуту сделаться жертвой измены, примером к чему может послужить поступок негодяя Доминго, я позволил себе допустить предположение...
   -- Всякое предположение, оскорбляющее честь Летучего Орла -- ошибочно, -- быстро перебил его Вольная Пуля. -- Кто знает, может быть, в настоящую минуту, когда мы спорим о его честности, он рискует своей жизнью для услуги нам?
   Слова эти произвели особое впечатление на слушателей; воцарилось глубокое молчание, которое нарушил Вольная Пуля, сказав:
   -- Я не сержусь на вас. Вы молоды, и потому язык ваш работает раньше мысли, но прошу вас, будьте осторожнее, иначе, рано или поздно, это может иметь для вас дурные последствия... По этому поводу я припоминаю один особенный случай, произошедший со мной в тысяча восемьсот пятьдесят первом году. Это случилось в то время, когда я возвращался из...
   -- Теперь, серьезно подумав об этом, -- прервал его дон Лео, -- я понял, что действительно ошибался.
   -- Я счастлив, что вы так чистосердечно сознаетесь в этом. Возвращаясь, однако, к нашему первому разговору, я должен вам признаться, что и сам беспокоюсь о Верном Прицеле, но только по другим причинам.
   -- Скажите же, по каким?
   -- Вот по каким: Верный Прицел -- достойный и храбрый охотник, изучивший все индейские плутни, но у него нет никого, кто мог бы передать от него послание. В случае опасности и Летучий Орел -- слабый ему помощник; если его узнают, храброму вождю останется только умереть рядом с ним -- и он, я убежден в том, перед этим не остановится.
   -- Я также убежден в этом... но к чему такой поступок может привести? Каким образом, после этого несчастья, нам удастся спасти пленниц?
   -- Вот это-то и составляет трудность, -- сказал Вольная Пуля, качая головой, -- в этом-то вся заминка. К сожалению, помочь девушкам в таком случае будет практически невозможно, но, надеюсь, случай и не представится.
   -- Хотелось бы так полагать; но если это произойдет, что мы будем делать?
   -- Гм! Вы предлагаете мне вопрос, на который не очень-то легко ответить, дон Лео!
   -- Предположим же, что это так, -- должно же найтись какое-нибудь средство!
   -- Тогда, тогда... Ей-ей! Не знаю еще, что сделал бы я тогда! Вот все, что я могу сказать вам, кабальеро: чем сидеть здесь, как глупый фламинго с подрезанными крыльями, я дорого бы дал, чтобы находиться в том проклятом городе и вблизи охранять моего старого товарища.
   -- Правду ли вы говорите? Действительно ли вырешитесь на такое предприятие? -- радостно воскликнул дон Мигель.
   -- Вы сомневаетесь? -- ответил ему охотник с удивлением. -- Когда же это вы слышали, чтобы я хвастался тем, чего не в силах сделать?
   -- Не обижайтесь, мой старый друг, -- живо возразил дон Мигель, -- ваши слова так меня обрадовали, что в первую минуту я боялся им поверить.
   -- Всегда следует верить моим словам, молодой человек, -- наставительно ответил охотник.
   -- Будьте спокойны! -- сказал, смеясь, дон Мигель. -- Больше я не стану в них сомневаться... Послушайте! Давайте предпримем это дело вместе!
   -- Войти в город вместе?
   -- Да!
   -- Мысль недурна, -- промолвил довольный Вольная Пуля, -- но как мы в него проникнем?
   -- Предоставьте это дело мне; я все устрою.
   -- Прекрасно! Но наша одежда не совсем похожа на индейскую, -- заметил охотник, указывая на их дорожные костюмы. -- Я вымажу себе лицо и руки и попытаюсь пройти; а вы уж там как сами придумаете...
   -- Положитесь на меня: я сделаю себе такой индейский костюм, в котором вам не удастся найти ни единого недостатка. А вы тем временем преображайтесь сами, как умеете.
   Оба весело поднялись с мест, но дон Мариано удержал их.
   -- Вы серьезно решили идти в город? -- спросил он.
   -- Конечно!
   -- Хорошо; и я иду с вами.
   -- Вы с ума сошли, дон Мариано?! -- воскликнул дон Мигель. -- Вы же совершенно не знаете индейцев, не понимаете ни одного слова из их языка, а хотите идти к ним! Да лучше просто умереть!
   -- Нет, -- решительно возразил старик, -- я хочу увидеть свою дочь!
   Дон Мигель не в силах был противоречить старику, он молча опустил голову на грудь. Но Вольная Пуля, поняв, к каким гибельным последствиям приведет присутствие среди них дона Мариано, смело обратился к нему со словами:
   -- Извините, кабальеро, но вы, кажется, не обдумали как следует вашего решения. Мы с доном Мигелем надеемся еще кое-как провести индейцев; если же вы отправитесь с нами, то краснокожие с первого взгляда увидят, что вы белый, и тогда, понятно, ничто не спасет ни вас, ни нас. Если же вы упорно стоите на своем, то скажите мне, и я пойду с вами; умирать один раз!
   -- Да, я безумец, -- прошептал со вздохом дон Мариано, -- слишком скоро захотел увидеть свою дочь!..
   -- Положитесь на нас, бедный отец, -- благородно ответил дон Мигель. -- По тому, что мы сделали, судите о том, что можем мы сделать: мы попытаемся совершить невозможное, чтобы только возвратить вам ту, которая так дорога вам.
   Дон Мариано от сильного волнения не в силах был возражать; с глазами, полными слез, он пожал молодому человеку руку и тяжело опустился на траву.
   Оба смелых охотника принялись тщательно готовиться к отважному предприятию; они соорудили себе костюмы в соответствии с ролями, какие они готовились разыграть, приняв облик индейцев.
   Когда все было готово, дон Мигель поручил Руперто командование над отрядом, наказал быть как можно внимательнее и осторожнее, чтобы не дать захватить себя
   врасплох, и сообщил ему условный сигнал с Верным Прицелом. Пожав в последний раз руку дону Мариано, все еще погруженному в глубокую печаль, они простились со своими товарищами, вскинули ружья на плечи и направились к Небесному городу в сопровождении нескольких мексиканцев, пожелавших проводить их до опушки леса. Руперто также пошел с ними до горы, намереваясь с ее вершины ознакомиться с расположением города, чтобы знать, как лучше разместить солдат для мгновенного оказания помощи в случае необходимости.
  

ГЛАВА XXXV. Ночная встреча

   Солнце закатывалось в ту минуту, когда мексиканцы вышли на опушку леса. На расстоянии полутора миль от них находился город, окаймленный со всех сторон сплошной зеленью. Ночь быстро надвигалась, мрак сгущался с каждой минутой все больше и больше, смешивая в одну темную массу все неровности пейзажа. Был самый удобный час решиться на смелую попытку, задуманную ими.
   В последний раз простившись со своими товарищами, дон Мигель и Вольная Пуля вошли в высокую траву, в которой немедленно пропали. На их счастье, на земле были ясно видны следы, проложенные пешеходами и индейскими всадниками, ведущие прямо к главным городским воротам.
   Оба храбреца долго шли молча. Каждый глубоко раздумывал о вероятном исходе этой отчаянной попытки. В первую минуту они не подумали о трудностях ее исполнения, восставших теперь перед их глазами во всем грозном размере, но отступать было поздно, и они шли наудачу.
   Вольной Пуле любопытно было узнать, что думает дон Мигель, какой план действий он составил.
   Слегка кашлянув, чтобы привлечь его внимание, и оглядываясь вокруг с недовольным видом, он тихо проговорил:
   -- Эге! Небо заметно прояснилось, ночь не так темна, только бы еще не появилась луна прежде, чем мы дойдем до желаемого места.
   -- Луна взойдет не раньше, чем через два часа, -- ответил дон Мигель, -- этого времени для нас вполне достаточно... Но послушайте! Вы слышите шум? -- воскликнул он вдруг, хватая товарища за руку.
   Охотник остановился, лег на землю, приник к ней ухом и минуты две-три внимательно прислушивался; потом он поднялся, презрительно качая головой.
   -- Это волки гонятся за оленем, -- сказал он.
   -- Вы не ошибаетесь?
   -- Сейчас вы сами в этом убедитесь.
   Лишь только охотник проговорил эти слова, как неподалеку от них раздался оглушительный вой волков.
   -- Ну как, прав ли я? -- торжествующе улыбаясь, спросил охотник.
   -- Да, это и в самом деле волки.
   -- Э-э... Вот что, дон Мигель, я решительно не знаю, как мы войдем в город, и в этом вполне полагаюсь на вашу изобретательность.
   -- Я и сам хорошенько не знаю, -- ответил молодой человек. -- Сегодня в продолжение нескольких часов я внимательно изучал стены и, кажется, открыл одно место, через которое, полагаю, мы сумеем пробраться.
   -- Гм! -- заметил Вольная Пуля. -- Ваш план не очень-то мне нравится, дружище: придется, пожалуй, поломать кости, не в обиду вам будь сказано. Я предпочел бы что-нибудь другое, если это возможно.
   -- Однако план этот не страшит вас? -- спросил дон Мигель.
   -- Меня -- нисколько! Очевидно, что индейцы не могут меня убить, иначе я уже давно был бы мертв.
   Молодой человек не мог не улыбнуться, выслушав это странное замечание товарища.
   -- В таком случае, отчего же вы не одобряете моего плана?
   -- Оттого, что он плох: если индейцы не могут меня убить, ничто не помешает им меня ранить. Поверьте, дон Мигель, будем осторожнее; если один из нас с первого шага будет выведен из строя, что станет с другим?
   -- Справедливо; но не придумали ли вы какого другого плана?
   -- Пожалуй, придумал.
   -- Так скорее же сообщите его мне! Если он хорош, я с удовольствием соглашусь на него, самолюбие мое от этого нисколько не пострадает.
   -- Хорошо... Вы умеете плавать?
   -- Я плаваю, как осетр.
   -- А я, как выдра. Тогда все просто замечательно!.. Теперь слушайте меня внимательно. Видите реку, протекающую несколько правее от нас?
   -- Конечно, вижу.
   -- Хорошо. Эта река перерезает город на две части, не так ли?
   -- Совершенно верно.
   -- Допуская, что краснокожие узнали о нашем пребывании в этих краях, с какой стороны они могут ожидать нападения?
   -- Конечно, с равнины, это так логично.
   -- Следовательно, стены наполнены караульными, наблюдающими за равниной во всех ее направлениях, тогда как с реки не ждут приближения врага, и берега ее пустынны.
   -- Правда! -- воскликнул дон Мигель, ударяя себя по лбу рукой. -- Я и не подумал об этом! Благодарю вас за эту прекрасную мысль; теперь мы наверняка попадем в город.
   -- Не следует делить шкуру медведя прежде, чем... Знаете эту поговорку? Несмотря на это, ничто не мешает нам попробовать.
   Они немедленно повернули в сторону и направились к реке, к которой пришли через четверть часа. Берега были пустынны; река, спокойная, как зеркало, извивалась широкой серебряной лентой.
   -- Не будем спешить, -- заметил Вольная Пуля, -- хоть мы и отличные пловцы, но следует поберечь наши силы до более трудного случая. Осмотрите-ка прибрежные кусты с одной стороны, а я обыщу их с другой; я уверен, что мы непременно найдем какую-нибудь пирогу.
   Охотник не обманулся в своих ожиданиях: в самом деле, скоро они нашли пирогу, скрытую под кучей листвы в самом густом кустарнике. В нескольких шагах от нее лежали и весла.
   Мы уже говорили, что индейские пироги чрезвычайно легки. Вольная Пуля взял весла; дон Мигель взвалил на спину пирогу, и через несколько минут она была уже спущена на воду.
   -- Влезайте в лодку, -- скомандовал Вольная Пуля.
   -- Поехали, поехали! -- ответил дон Мигель, вскакивая в нее.
   -- Нет, вы ложитесь на дно, -- сказал охотник. -- Пирога, на наше счастье, так мала, что краснокожие никак не подумают, чтобы такая ничтожная лодочка, управляемая одним человеком, могла нести для них какую-то опасность. Согласитесь, что успех нашего предприятия обеспечен только наг шей безумной неустрашимостью; только бледнолицые способны на такую отчаянную выходку... Я припоминаю по этому поводу, как в тысяча восемьсот тридцать пятом году, о котором я уже говорил вам...
   -- Хорошо, хорошо, -- прервал его дон Мигель, укладываясь на дно лодки, -- я готов, отправимся скорее.
   Охотник покачал головой, взялся за весла и стал грести с нарочитой ленью, придав пироге медленный и мерный ход.
   -- Видите ли, -- задумчиво произнес охотник, -- если какие-нибудь краснокожие демоны и стерегут нас, то, наблюдая за ходом нашей пироги, они непременно примут меня за своего соотечественника, задержавшегося на рыбной ловле и возвращающегося домой.
   Однако мало-помалу охотник ускорил ход пироги, который через полчаса достиг значительной быстроты -- но не такой, чтобы возбудить подозрения. Таким образом они беспрепятственно плыли в продолжение часа и наконец въехали в город. Но они напрасно надеялись, что их пирога останется незамеченной: возле моста, в определенном месте, было вытащено на мель множество лодок, доказывавших, что там обычно приставали все приезжавшие индейцы; на этой самой мели Вольная Пуля заметил караульного, опиравшегося на свою длинную пику и следившего за ним. Охотник быстро окинул взглядом всю ближайшую местность и убедился, что караульный был один.
   Тогда он в нескольких словах сообщил о своих наблюдениях дону Мигелю; тот шепотом ответил ему что-то.
   -- Правда, -- сказал так же тихо охотник, -- это единственное средство.
   И он направил пирогу прямо к караульному. Когда пирога приблизилась настолько, что можно было разговаривать, сторож крикнул:
   -- О-о-а! Как поздно возвращается брат мой в Небесный город! В этот час все уже спят.
   -- Правда, -- ответил Вольная Пуля на наречии говорившего, -- но я везу очень редкую рыбу.
   -- О! -- воскликнул индеец с любопытством. -- Могу ли я поглядеть?
   -- Брат мой может не только поглядеть, но и выбрать любую для себя.
   -- О-о-а! У брата щедрая рука, Ваконда за это никогда не оставит ее пустой. Я принимаю предложение брата.
   -- Гм! -- прошептал Вольная Пуля. -- Удивительно, как он лезет на крючок и даже не подозревает, бедняга, что сам он и есть рыба.
   Рассудив таким образом, он продолжал приближаться.
   Скоро нос пироги врезался в прибрежный песок. Индеец, обольщенный любезным предложением охотника, не хотел оставаться в долгу: он схватился за борт пироги и стал втаскивать ее на песок.
   -- О-о-а! -- произнес он. -- Действительная правда, брат наловил много рыбы -- какая тяжелая лодка!
   С этими словами он пригнулся, чтобы лучше захватить ее и сразу втащить на отмель, но в ту же минуту дон Мигель прыгнул со дна лодки и, изо всех сил взмахнув прикладом ружья, ужасным ударом разнес ему череп. Бедный караульный упал замертво без малейшего вскрика.
   -- Так! -- заметил Вольная Пуля, также выходя из лодки. -- По крайней мере, этот на нас не донесет.
   -- Теперь мы должны скрыть его, -- ответил дон Мигель.
   -- Это легко сделать.
   Неустрашимый охотник выбрал большой камень, положил его индейцу за пазуху, крепко привязал и столкнул тело в воду. Убитый проплыл некоторое расстояние и погрузился в воду. Тогда они вытащили пирогу на мель подле других лодок и приготовились удалиться. Но тут-то и начались трудности их предприятия: как узнать, куда следует направиться в темную ночь и в совершенно незнакомом городе? Где найти Верного Прицела? Как один, так и другой вопрос казались им неразрешимыми.
   -- Э-э! -- заметил Вольная Пуля. -- В городе легче найти след, чем в прериях. Попробуем!
   -- Прежде всего нам надо как можно скорее удалиться отсюда.
   -- Да, место для нас небезопасное, я и сам думаю об этом. Постараемся добраться до большой площади, там мы что-нибудь узнаем.
   -- В такой поздний час? Сомнительно.
   -- Напротив. В ожидании дня мы где-нибудь спрячемся, и лишь только кто пройдет мимо нас, мы остановим его и допросим, где наш друг. Великого исцелителя все должны знать! -- прибавил он, улыбаясь. Они продолжали идти вперед.
   -- Эге! -- снова заметил Вольная Пуля. -- Мы находимся в очень приятном лабиринте!.. Не согласны ли вы со мной, что здесь сильно пахнет ломаными костями?
   -- Как знать! Быть может, дело удастся нам лучше, нежели мы ожидаем... Пойдем по той улице, которая открывается перед нами, она широка и хорошо проложена; я точно предчувствую, что она приведет нас к цели.
   -- С Божьей помощью! Пойдем лучше по этой, чем по другой.
   Охотники направились по улице, прилегавшей к мосту. Случай им помог: через десять минут они подошли к большой площади.
   -- Да, -- сказал восхищенный Вольная Пуля, -- мы не можем жаловаться, счастье нам покровительствует, как безумцам, а так как это название мы вполне заслужили, следовательно, вместе с ним имеем право и на его покровительство.
   -- Тише! -- быстро прервал эти рассуждения дон Мигель. -- Кто-то идет!
   -- Где?
   -- Посмотрите, -- ответил молодой человек, указывая в сторону храма Солнца.
   -- В самом деле, -- прошептал Вольная Пуля через минуту, -- но кажется, что этот человек делает то же, что и мы. По-моему, он еще больше нас опасается чего-то. Почему он еще не спит?
   О чем-то посовещавшись, они разделились и с двух противоположных сторон стали подкрадываться к ночному бродяге, стараясь как можно тщательнее держаться в тени. Луна уже взошла, и ее слабый свет неясно освещал все предметы. Человек, к которому подходили наши знакомцы, неподвижно стоял на том же месте, где его заметили; наклонившись вперед и приложив ухо к дверям храма, он, казалось, внимательно прислушивался. Дон Мигель и Вольная Пуля были уже в пяти шагах и готовились напасть на него, как вдруг выпрямились и с трудом удержали крик удивления.
   -- Летучий Орел!.. -- прошептали они в один голос. Но как ни тихо было произнесено имя, индеец услышал его и проницательным взором окинул темноту.
   -- О-о-а! -- сказал он, заметив двух человек, и смело направился к ближайшему от него. Тот немедленно вышел на освещенное луной место.
   -- Это я! -- сказал ему дон Мигель.
   -- И я! -- проговорил сбоку Вольная Пуля.
   Вождь команчей отступил в величайшем изумлении.
   -- Седая Голова здесь! -- воскликнул он.
  

ГЛАВА XXXVI. Великая наука

   Мы сказали, что Верный Прицел, проводив Красного Волка до дверей храма, вернулся в святилище и крепко запер двери.
   Летучий Орел ждал его, прислонившись к стене и скрестив на груди руки.
   -- Благодарю за помощь, вождь, -- сказал Верный Прицел, --
   без вас я пропал бы.
   -- Долго я невидимо присутствовал при разговоре моего брата с Красным Волком.
   -- Наконец-то мы избавились от него -- надеюсь, надолго; теперь ничто не помешает успеху нашего дела.
   Воин отрицательно покачал головой.
   -- Вы все еще сомневаетесь, вождь? -- спросил Верный Прицел. -- Сомневаетесь даже теперь, когда все идет так хорошо и никакое препятствие не встает перед нами!
   -- О! Препятствия встают еще значительнее прежних, -- заметил индеец.
   -- Я не понимаю вас, вождь. Нет ли у вас каких дурных новостей? Если есть, то говорите скорее, время для нас слишком драгоценно.
   -- Брат мой сам решит, -- ответил вождь и, полуобернувшись, хлопнул два раза в ладоши. Тотчас же из темноты выступили две человеческие фигуры и встали перед изумленным охотником. Верный Прицел пристально вгляделся в них и, всплеснув руками, с удивлением прошептал:
   -- Вольная Пуля и дон Мигель! Милосердный Боже! Что будет с нами?
   -- Так-то вы нас встречаете, любезный друг! -- воскликнул дон Мигель.
   -- Но, ради неба, скажите, что станете вы здесь делать? Какое злое вдохновение побудило вас идти ко мне?! Все шло так хорошо, успех был очевиден!
   -- Мы пришли сюда не за тем, чтобы помешать вам; напротив, обеспокоенные вашим одиночеством среди здешних демонов, мы хотели, по возможности, помочь вам.
   -- Благодарю вас за это доброе намерение. К несчастью, при настоящих обстоятельствах оно скорее повредит, чем принесет пользу... Но каким образом вы проникли в город?
   -- Очень легко; вот послушайте, -- ответил Вольная Пуля. И он рассказал в нескольких словах, каким образом они добрались до него. Охотник покачал головой.
   -- Дело рискованное, -- сказал он, -- нужно сознаться, что вы искусно вели его. Но к чему привело то, что вы подвергались стольким опасностям? Самым большим вы подвергаетесь здесь, без всякой пользы для дела и выгоды для вас.
   -- Может быть! Что бы ни случилось, -- настойчиво ответил дон Мигель, -- вы должны понять, что я не из шалости подвергаю себя стольким опасностям, но по важным причинам.
   -- Какие же это причины?
   -- Я должен непременно увидеть донью Лауру.
   -- Видеть донью Лауру?! Но это невозможно! -- воскликнул Верный Прицел.
   -- Не знаю, возможно это или невозможно, но только я увижу ее!
   -- Вы с ума сошли, дон Мигель; говорю вам, это невозможно.
   -- Повторяю, что увижу ее, хотя бы для этого мне пришлось пройти по пояс в крови. Я этого хочу, и так будет!
   -- Но как же вы достигнете этого?
   -- Я не знаю как, и до того мне нет дела. Если вы откажетесь помогать нам, тогда Вольная Пуля и я поищем средство; не так ли, старый товарищ?
   -- Верно то, дон Мигель, что я вас не покину, -- ответил тот своим обычным, спокойным тоном. -- Если необходимо придумать способ пробраться к пленницам, то мы проберемся... не ручаюсь только, что из этого выйдет что-нибудь хорошее.
   Воцарилось продолжительное молчание. Наконец Верный Прицел проговорил:
   -- Не стану больше отговаривать вас от попытки увидеть пленницу; зная вас, я очень хорошо понимаю, что это ни к чему не приведет. А потому я сам берусь провести вас к донье Лауре.
   -- Вы обещаете мне это? -- живо воскликнул молодой человек.
   -- Да, но только с условием, которое я сообщу вам, когда настанет пора. Теперь же попросите Летучего Орла довершить ваше преобразование; с вашей прической вы будете узнаны с первого шага. Теперь я должен вас оставить, уже светло, я должен отправиться к старшему священнику. Оставляю вас под охраной Летучего Орла. Не пренебрегайте его наставлениями: дело идет о жизни не только всех нас, но также и тех, кого вы хотите спасти.
   Поговорив несколько минут шепотом с Летучим Орлом, Верный Прицел оставил троих товарищей в храме и вышел.
   Старший священник уже готовился идти в храм Солнца, когда охотник входил в его дворец. Атояк, любопытный, как истый индеец, с вечера не уходил от старшего священника, желая присутствовать и при втором визите исцелителя, не без основания полагая, что этот должен быть еще интереснее первого. В сопровождении священника, не отстававшего ни на шаг от Верного Прицела, охотник вошел к пленницам и убедился, что донья Лаура была способна без затруднения перенести усталость поездки. Когда девушки получили надежду на скорое спасение, болезнь, изнурявшая их, пропала как бы по волшебству. Когда по настоянию охотника священник вышел от больных и он остался с ними наедине, то донья Луиза сказала ему:
   -- Мы будем готовы следовать за вами по первому вашему слову, Верный Прицел, но только с условием.
   -- Как! Даже с условием? -- переспросил охотник и тотчас же подумал: "Что это значит? Неужели я встречу препятствия со всех сторон?!" -- Говорите, донья, -- сказал он, -- я вас слушаю.
   -- Простите за грубую прямоту моих слов... Мы не сомневаемся в вашей честности, да сохранит нас Бог от этого! Но...
   -- Вы не доверяете мне, -- прервал ее охотник печальным голосом. -- Я должен был ожидать этого: вы обе слишком мало меня знаете, чтобы вполне довериться мне.
   -- Увы! -- вздохнула донья Лаура. -- Мы так несчастны, что, против воли, во всех видим изменников.
   -- Этот негодяй Олень, которому дон Мигель вверил нас, -- добавила донья Луиза, -- как он поступил с нами?!
   -- Ваша правда! Вы не можете не говорить этого. Что же должен я сделать, чтобы доказать вам, что вы можете вполне на меня положиться?
   Обе девушки покраснели и нерешительно поглядели друг на друга.
   -- Постойте, -- благосклонно добавил охотник, -- я рассею все ваши сомнения. Сегодня вечером я приду к вам вместе с одним человеком, который, надеюсь, вполне убедит вас.
   -- О ком вы говорите? -- быстро спросила донья Лаура.
   -- О доне Мигеле.
   -- Он придет?! -- воскликнули в один голос обе девушки.
   -- Сегодня вечером вы его увидите. До свидания! Сказав это, охотник повернулся и вышел.
   В первой зале дворца священник с Атояком беспокойно ожидали окончания визита. Когда охотник пришел к ним и старший священник спросил его о состоянии здоровья больных, он, казалось, с минуту собирался с мыслями, потом важно ответил:
   -- Отец мой -- умный человек, ничто не сравнится с его познаниями. Пусть сердце его наполнится радостью: скоро его пленницы будут избавлены от злого духа, вселившегося в них.
   -- Правду ли говорит отец мой? -- спросил священник, пытливо всматриваясь в лицо исцелителя.
   -- Слушай, -- ответил тот совершенно спокойно, -- вот что этой ночью великий дух открыл мне: в эту минуту в город входит один великий колдун из очень отдаленного племени. Я не знаю его, до сего дня ничего о нем не слыхал. Этот-то мудрейший человек должен, по указанию свыше, помочь мне спасти больных. Один он знает, какое лекарство должно быть им предписано.
   -- Но, -- проговорил священник с плохо скрытым подозрением, -- отец мой дал нам доказательства своих чрезмерных познаний; почему же не кончает он то, что так хорошо начал?
   -- Я -- обыкновенный человек, сила которого состоит в покровительстве, оказываемом мне Вакондой. Он открыл мне способ возвратить здоровье страждущим; я должен повиноваться.
   Старший священник поклонился с покорностью и попросил охотника сообщить ему, что он намерен делать.
   -- Незнакомый колдун скажет это моему отцу после того, как увидит пленниц, -- ответил Верный Прицел, -- но ожидания его не будут продолжительны: я чувствую приближение мудрейшего человека. Отец должен немедленно ввести его.
   В эту самую минуту снаружи послышалось несколько ударов в дверь. Старший священник, невольно поддавшийся уверениям охотника, поспешил открыть двери. Появился дон Мигель. Благодаря стараниям Летучего Орла его нельзя было узнать. Бесполезно замечать читателю, что сцена эта была подготовлена охотником вместе с вождем команчей в то время, когда они вдвоем совещались в храме Солнца.
   Войдя в комнату, дон Мигель вопросительно обвел вокруг себя взглядом.
   -- Где больные, которых я, по приказанию Ваконды, должен избавить от злого духа? -- проговорил он строго.
   Колдун и охотник обменялись значительными взглядами. Оба индейца пришли в тупик: приход колдуна, так верно предсказанный исцелителем, казался им чудом...
   Не станем передавать разговора, состоявшегося между доном Мигелем и молодыми девушками; скажем только, что свидание их длилось около часа, который прошел для них с быстротой минуты. Верному Прицелу стоило немалого труда заставить их разойтись и вернуться к старшему священнику, в котором он опасался пробудить подозрения.
   -- Бодритесь! -- сказал охотник в заключение. -- Все идет хорошо. Теперь не мешайте мне действовать.
   -- Ну что? -- спросил старший священник по их возвращении.
   Верный Прицел величественно выпрямился и сказал важно и строго:
   -- Слушайте слова, внушенные великим Вакондой. Вот что говорит присутствующий здесь мудрейший человек: два солнца, что взойдут после сегодняшнего, вредны для больных, но после третьего заката, как только луна осветит всю окрестность, сын мой, вождь Атояк, возьмет шкуру вигони, которую отец мой, уважаемый священник Небесного города, убьет в это время и освятит во имя неизвестного бога. Он раскинет эту шкуру на вершине горы, находящейся вблизи города, для того, чтобы злой дух, выйдя из девушек, не мог вселиться в кого-нибудь из жителей. Потом он проведет пленниц на то место, где будет разложена шкура.
   -- Но одна из пленниц не в силах подняться с гамака, -- заметил старший священник.
   -- Ум моего отца светится в каждом его слове; но пусть он успокоится, Ваконда дарует силу тем, кого он хочет спасти.
   Священник вынужден был преклониться перед таким доводом, не допускающим возражений.
   -- Когда все, объясненное моему отцу, будет исполнено, -- продолжал охотник непоколебимо, -- он выберет четырех храбрых воинов, которые помогут ему охранять пленниц в продолжение всей ночи, и после того как сам могущественный священник и воины, сопровождающие его, выпьют напиток, который предохранит их от дурного влияния, мой брат, мудрейший колдун, выгонит злого духа, мучающего бледнолицых женщин.
   Старший священник и вождь молча слушали его и, казалось, раздумывали; охотник заметил это и поспешил прибавить:
   -- Хотя Ваконда нам помогает и дает необходимое могущество, чтобы восторжествовать, но все же необходимо, чтобы уважаемый священник и четыре избранных им воина провели с нами следующую ночь в святилище. Атояк принесет в дар Ваконде, через посредство умнейшего священника, двадцать лошадей. Брат мой исполнит это?
   -- Гм! -- сказал индеец, обиженный предпочтением. -- Если я исполню это, то чем же буду вознагражден?
   Верный Прицел пристально поглядел на него.
   -- Тем, что раньше конца второго месяца исполнится план, давно уже задуманный Атояком, -- медленно произнес он.
   Охотник сказал наудачу, однако, кажется, угадал тайну вождя, потому что тот ответил в смущении и с заметным волнением:
   -- Я исполню.
   -- Отец мой умный человек, -- сказал старший священник с просиявшим от удовольствия лицом. -- Ваконда ему покровительствует.
   Охотник, почтительно поклонившись, простился с обоими индейцами.
   На площади Летучий Орел и Вольная Пуля с нетерпением ждали выхода своих товарищей.
   По дороге к жилищу Атояка Верный Прицел объяснил товарищам свой план во всех подробностях: он состоял в том, чтобы похитить пленниц в то время, когда их приведут на гору.
   Трехдневная отсрочка была необходима для того, чтобы дать время Летучему Орлу доехать до своего племени и возвратиться с подкреплением, необходимым при вероятном преследовании индейцами пленниц после их бегства. Вольная Пуля должен был в то же время удалиться из города, чтобы предупредить мексиканцев о дне, назначенном для похищения, и подвести охотников как можно ближе к месту действия.
   В тот же вечер Летучий Орел, Дикая Роза и Вольная Пуля покинули город в пироге Красного Волка, который по приказанию Верного Прицела ждал его у моста. Дикая Роза должна была остаться с мексиканцами, пока Летучий Орел поспешит в свое селение на превосходном берберийском коне, случайно наследованном от дона Эстебана.
   Как только Верный Прицел и дон Мигель увидели отплывающую пирогу, они немедленно направились к жилищу Атояка. Достойный старейшина принял их как нельзя более любезно, и хотя в душе затаил на них злобу за налог, назначенный с него, но не посмел отказать в гостеприимстве таким могущественным людям. В разговоре с ними он, между прочим, сообщил им, что Олень и Красный Волк мгновенно пропали из города, и никто не знал, что с ними случилось. О Красном Волке охотники не беспокоились -- они видели его отъезд, но их встревожило исчезновение Оленя, который, по словам их хозяина, выехал из города во главе значительного военного отряда. Они заподозрили, что молодой вождь присоединился к дону Эстебану. Это известие заставило их удвоить осторожность: со стороны этих людей они ожидали любой гнусной проделки.
   Три оговоренные дня прошли в посещениях пленниц и в молитвах в храме Солнца.
   В последний день Верный Прицел и дон Мигель разговаривали, по обыкновению, с обеими пленницами, требуя от них полнейшего повиновения всем своим требованиям, как вдруг послышался какой-то шорох у дверей, ведущих в первую комнату, через которую проходили к пленницам. Верный Прицел, тотчас изменив выражение лица, открыл дверь и очутился лицом к лицу со старшим священником, который, в смущении, быстро отступил, как человек, застигнутый на месте преступления. Слышал ли он, что пленницы говорили по-испански со своими исцелителями? После здравого рассуждения Верный Прицел не допускал этого, но все же наказал своим сообщникам быть настороже.
   Наконец этот длинный день окончился; солнце закатилось, и наступила ночь. Все было готово к отъезду. Пленниц поместили в гамаки, привешенные к плечам четырех сильных рабов, перенесли на вершину горы, назначенной для места действий, и тихонько опустили на разостланную вигонью кожу. Старший священник по приказанию Верного Прицела расставил пришедших с ним рабов в четырех главных пунктах. Тогда Верный Прицел проговорил какие-то таинственные слова, на которые дон Мигель ответил тихим голосом, сжег несколько щепоток благовонной травы и приказал индейцам и старшему священнику встать на колени, чтобы молить неизвестного бога.
   В это время дон Мигель пристально всматривался в город, стараясь разглядеть, не происходило ли в нем какого волнения. Все было спокойно, в окрестностях царила глубокая тишина. Оба исцелителя, также стоявшие на коленях, поднялись на ноги.
   -- Братья мои должны удвоить молитвы, -- мрачно произнес дон Мигель, -- я стану изгонять злого духа.
   Девушки, против воли, ужаснулись при этих словах. Дон Мигель не обратил на это внимания; он сделал знак Верному Прицелу.
   -- Подойдите, братья мои, -- строго проговорил он.
   Рабы приблизились робко, со страхом, который при малейшем подозрительном движении исцелителей мог превратиться в ужас.
   Тогда дон Мигель проговорил:
   -- Брат мой и я будем продолжать наши молитвы; но чтобы не позволить злому духу, выгнанному из пленниц, вселиться в вас, брат мой нальет каждому из вас по рогу огненной воды, наделенной Вакондой свойством спасать от влияния злого духа тех, кто выпьет ее.
   Рабы были апачами; узнав, что им дадут водки, они заметно оживились. Верный Прицел налил им по полному рогу водки, смешанной с большой дозой опиума, которую они проглотили залпом с видимым удовольствием. Один только старший священник, казалось, никак не мог решиться; однако через минуту он тоже выпил снадобья, к величайшей радости охотников, которых немало обеспокоило видимое колебание священника.
   -- Теперь все на колени! -- резко крикнул охотник. Апачи повиновались. Дон Мигель тоже опустился на колени.
   На ногах остался один лишь Верный Прицел. Пока дон Мигель, протянув руки к северу, заклинал злого духа, охотник стал быстро вертеться, произнося несвязные слова, которые дон Мигель повторял за ним. Потом дон Мигель поднялся и стал вызывать духов.
   Прошло двадцать минут. В этот промежуток времени один индеец ткнулся лицом в землю, как будто распростерся от умиления. Скоро за ним упал другой, за тем еще один и еще, наконец, и сам старший священник. Все пятеро не подавали признаков жизни. Верный Прицел для успокоения совести слегка кольнул кинжалом распростершегося близ него раба; тот не шевельнулся.
   Тогда дон Мигель обратился к девушкам, ожидавшим развязки этой сцены с возрастающим недоумением.
   -- Бежим! -- воскликнул он. -- Речь идет о вашей жизни!
   Схватив донью Лауру за руку и вынув пистолет, он бросился вниз с горы. Верный Прицел, прежде чем сбежать, крикнул три раза голубятником. Через минуту, показавшейся ему веком, в ответ ему послышался такой же крик из леса.
   -- Слава Богу! -- воскликнул он. -- Мы спасены! Идемте поскорее, -- сказал он донье Луизе.
   -- Идите, я пойду за вами. Думайте о своем спасении, а я сумею защититься! -- сказала она, показывая охотнику пистолеты, которые тот вручил ей несколько месяцев тому назад.
   -- Храбрая девушка! -- воскликнул охотник. -- Не отставайте же!
   Они тоже быстро спустились с горы; но, не доходя до леса, все вынуждены были остановиться, потому что обе девушки, измученные усталостью и волнением, не в силах были идти дальше.
   Вдруг из леса выехала многочисленная группа всадников, во главе которых ехали дон Мариано, Вольная Пуля и Руперто.
   -- О-о! Наконец-то я ее спас! -- радостно воскликнул дон Мигель.
   Девушки вскочили на приготовленных для них коней и поехали в середине отряда.
   -- Дочь моя! Любимая дочь! -- повторял дон Мариано, покрывая донью Лауру поцелуями.
   -- Поехали, поехали отсюда скорее! -- повторял дон Мигель. -- Не допустим же захватить нас.
   Вдруг зловещая молния пронизала пространство, раздался резкий свист, пуля попала в голову мексиканца, находившегося в двух шагах от дона Мигеля, и воздух огласился страшным, бешеным воем апачей.
   -- Отступайте! Отступайте! -- крикнул Верный Прицел. -- Краснокожие!
   Мексиканцы пришпорили коней и помчались прочь.
  

ГЛАВА XXXVII. Последнее испытание

   Верный Прицел не ошибся: действительно, это были краснокожие, подведенные с одной стороны Оленем и доном Эстебаном, с другой -- Атояком. Мы объясним в нескольких словах этот мнимый союз Оленя с Атояком. В предыдущей главе мы сказали, что Верный Прицел застал старшего священника подслушивающим у дверей. Хотя он ничего не понимал по-испански, но слишком оживленные речи показались ему несколько подозрительными. Не смея открыто воспротивиться церемонии великого исцеления, которая должна была произойти в тот же вечер, он поделился своими подозрениями с Атояком. Тот, уже восстановленный против обоих исцелителей, сделал вид, что изумился внезапному недоверию старшего священника, и принялся уверять его, что все это ему показалось. Но, уступая настояниям священника и его заверениям, что в этом исцелении непременно кроется какое-то тайное плутовство и измена, Атояк поддался убеждениям своего друга и согласился наблюдать за тем, что будет происходить на вершине горы, чтобы быть готовым помочь священнику, если его подозрения оправдаются.
   По обоюдному уговору между ними, лишь только пленницы вышли из города со своими провожатыми, Атояк с толпой своих друзей и родных пошли по их следам; дойдя до подножия горы, они врассыпную ползком взобрались на нее и, скрытые густой травой, притаясь, принялись внимательно слушать.
   Раздавшиеся молитвы пятерых индейцев заставили было старейшину раскаяться в том, что он пришел сюда. Скоро голоса смолкли. Атояк предположил, что громкие молитвы сменились тихими, и стал ждать. Между тем тишина все продолжалась. Тогда он решился взобраться на самую вершину. Распростертые на земле индейцы поразили его. В первую минуту он принял их за мертвых и принялся громко звать своих товарищей. Подбежавшие индейцы стали трясти их изо всех сил, но спящие не просыпались. Тем временем Атояк стал понемногу догадываться об истинной причине столь крепкого сна; ему вспомнились громкие крики голубятника. Не сомневаясь больше, что беглецы направились в лес, он с воем бросился со своими воинами по их следам.
   Атояк первый заметил беглецов и выстрелом из ружья убил одного мексиканца.
   Положение белых становилось опасным; выехав на опушку леса, они мгновенно были остановлены отрядом Оленя и дона Эстебана, осыпавшим их градом пуль. Молодые девушки, находясь в середине своего отряда, охраняемые доном Мариано и Вольной Пулей, были в относительной безопасности.
   Пока Верный Прицел и Руперто, повернувшись лицом к неприятелю, отражали нападение воинов Атояка и в то же время отступали, дон Мигель, вооружившись палицей, выпавшей из рук раненого индейца, бросился, словно тигр, в массу врагов. Сражавшиеся находились слишком близко друг к другу, чтобы пустить в ход огнестрельное оружие; они схватились за ножи, палицы и копья или просто колотили друг друга прикладами ружей.
   Минут двадцать продолжалась эта драка. Наконец дону Мигелю удалось прорвать живую преграду из индейских воинов, мешавших их проходу, и, рванувшись вперед со всеми товарищами, они ускакали в лесную чащу, где немедленно скрылись.
   С восходом солнца бледнолицые подъехали к пещере, в которой, по приказанию охотника, Руперто следовало бы ждать их. Дон Мигель приказал остановиться.
   Приказание это было очень кстати: лошади задыхались от усталости и едва стояли на ногах. К тому времени апачи остались далеко назади, и беглецы могли воспользоваться несколькими минутами для необходимого отдыха.
   Верный Прицел, скоро подъехавший с арьергардом, подтвердил предположение дона Мигеля. Краснокожие, по его словам, давно вернулись в город.
   Эта новость несколько успокоила беглецов.
   Пока мексиканцы, расположившись группами, готовили ужин и перевязывали свои раны, а девушки, удалившись в грот, спали на кучах листьев, покрытых накидками, дон Мигель и оба охотника купались в реке, чтобы смыть индейские краски; после этого, снова облачившись в свою привычную одежду, охотники также легли отдыхать, а дон Мигель, расставив часовых и назначив смены, вошел в грот.
   Дикая Роза сидела у ног спящих девушек и тихонько напевала жалобную индейскую песню. Дон Мариано спал недалеко от дочери. Молодой человек, ласковой улыбкой поблагодарив жену вождя, улегся поперек входа в грот и тоже заснул.
   Первыми словами проснувшихся на рассвете девушек была благодарность своим освободителям. Дон Мариано, любуясь дочерью, возвращенной ему наконец, не знал, как выразить свою признательность дону Мигелю. Донья Лаура не могла найти достаточных выражений, чтобы высказать дону Мигелю счастье, наполнявшее ее молодое сердце. Одна только донья Луиза была грустна и задумчива: она чувствовала себя лишней среди этих счастливых людей. Радость, сиявшая в глазах дона Мигеля, любовавшегося Лаурой, сидевшей между ним и ее отцом, больно кольнула сердце доньи Луизы.
   К счастью еще, Верный Прицел не был ничем увлечен, а потому ясно видел опасность, все более и более угрожавшую всем с каждой минутой промедления. Он предложил как можно скорее направиться к ближайшим границам мексиканских владений, чтобы избежать возможного преследования апачей; охотник требовал поспешить еще и потому, что, по несчастному стечению обстоятельств, уже наступило время, называемое у индейцев мексиканским месяцем, -- время, которое они избрали для периодических грабежей вдоль границ этого несчастного края. Верный Прицел был уверен, что на четвертый день пути они доберутся до ближайшего поселения -- и то по дороге, известной лишь ему одному.
   Небольшой отряд снова пустился в путь.
   Дорога прошла без приключений, и, как и предсказывал Верный Прицел, после полудня четвертого дня их отряд пересек вброд реку Хилу и въехал в штат Сонора. Но, по мере того как они углублялись в мексиканские владения, лицо охотника омрачалось все больше и больше, и беспокойство его становилось все более явным. Им то и дело попадались обгорелые головни, земля, по которой они проезжали, была взрыта и покрыта пеплом, как после сильного пожара, не видно было ни одного живого человека; могильная тишина царила вокруг.
   Вдали, на расстоянии двух миль от них, белели стены укрепления.
   Вольная Пуля ехал впереди отряда. На повороте дороги лошадь его неожиданно встала на дыбы, так что он едва удержался на ней. Наклонившись в сторону, чтобы посмотреть, что испугало ее, он вскрикнул от удивления. Дон Мигель и Верный Прицел подскакали к нему; ужас овладел и ими.
   На дне оврага, окаймлявшего с одной стороны дорогу, они увидели кучу изуродованных человеческих трупов. Все остановились, опасаясь ехать дальше, думая, что краснокожие не удалились еще из укрепления, где намеривались остановиться на некоторое время наши беглецы.
   Долго раздумывать было некогда, добираться до укрепления -- далеко и опасно, так как краснокожие, вероятно, еще бродили по окрестностям, добивая испанцев, оставшихся в живых. Неподалеку они заметили полуразрушенную ферму и тотчас же направились к ней. Дон Мигель осмотрел ее, нашел возможность слегка укрепить ее и, расчистив одну из сохранившихся комнат от разной переломанной мебели, ввел в нее девушек, прося их не выходить пока что из дома; после этого он вернулся к своим товарищам, которые, по указанию Вольной Пули, устраивались и укреплялись, как только могли. Верный Прицел с Руперто отправились осматривать окрестности. Дон Мариано с несколькими помощниками взялись за укрепление дома.
   По окончании неотложных работ Вольная Пуля и еще двенадцать мексиканцев отправились на горку, поросшую лесом, находящуюся вблизи фермы, и засели на ней для наблюдения за окружающей местностью. После их отъезда дон Мигель пересчитал свой отряд: всего, вместе со слугами дона Мариано и им самим, оставался только двадцать один человек. Но зная храбрость своих товарищей, дон Мигель не отчаивался и ждал, приняв все необходимые меры предосторожности. Скоро возвратился Руперто; его известия были неутешительны.
   Наконец вернулся и Верный Прицел. Охотник привел с собой около сорока человек рабочих и солдат, которые уже два дня бродили без цели, укрываясь от краснокожих и рискуя ежеминутно попасть в их руки. Это неожиданное подкрепление было встречено всеобщей радостью, удвоившейся при виде нескольких мулов, навьюченных провизией, следовавших за ними. Когда всем защитникам назначили посты и всех разместили, дон Мигель и Верный Прицел взобрались на крышу, чтобы осмотреть окрестности. Ничто не изменилось, все было тихо и пустынно по-прежнему.
   Тогда дон Мигель спустился в комнату, занимаемую тремя женщинами. Как только он появился, к нему тотчас подошла Дикая Роза.
   -- Чего хочет сестра моя? -- спросил ее молодой человек.
   -- Дикая Роза хочет уехать, -- ответила женщина кротко.
   -- Как! Уехать?! -- с удивлением воскликнул молодой человек. -- Но это невозможно! Ночь темна, сестра моя подвергнется большим опасностям; шалаши ее племени очень далеко отсюда.
   -- Дикая Роза хочет уехать, -- сказала индианка нетерпеливо, -- брат мой велит подать ей коня. Дикая Роза должна отыскать Летучего Орла.
   -- В том-то и беда, дитя мое, что Летучий Орел далеко от нас, я боюсь, что ты не найдешь его!
   Молодая индианка быстро подняла голову.
   -- Летучий Орел никогда не покидает своих друзей, -- горячо произнесла она, -- Дикая Роза гордится тем, что она его жена. В сердце Дикой Розы маленькая птичка тихо поет ей, где теперь вождь. Пусть брат мой выпустит Дикую Розу.
   Дон Мигель не решался исполнить просьбу индианки: он не мог отправить ее на верную гибель после стольких доказательств ее расположения и преданности.
   -- Исполните то, что она просит, -- сказал подошедший к ним Верный Прицел, -- она лучше нас с вами знает, для чего хочет так поступить. Краснокожие ничего не делают без причины... Пойдем со мной, дитя мое, я провожу тебя до ворот и велю дать тебе коня.
   -- Отправляйся, -- проговорил дон Мигель, -- только помни, сестра, что ты покидаешь нас против моего желания.
   Индианка улыбнулась, поцеловала обеих девушек и проговорила только одно слово: -- Мужайтесь! После этого она пошла за Верным Прицелом.
   -- Бедняжка! -- прошептал ей вслед дон Мигель. -- Я уверен, что она пошла с намерением разыскать нам помощь. -- И, повернувшись к девушкам, он сказал им: -- Не бойтесь, теперь нас много; завтра с восходом солнца мы пустимся в путь, не опасаясь больше грабителей-индейцев.
   -- Дон Мигель, -- ответила донья Лаура, печально улыбаясь, -- напрасно вы стараетесь успокоить нас: мы слышали разговор ваших товарищей, они ожидают нападения.
   -- Почему вы с нами не откровенны, дон Мигель? -- спросила донья Луиза. -- Лучше прямо сказать нам, чего ждать и чему мы должны подвергнуться.
   -- Видит Бог, я и сам ничего не знаю! -- возразил молодой человек. -- Я принял все необходимые предосторожности, чтобы защищать ферму до последней минуты... но надеюсь, что следы наши не будет открыты.
   -- Вы ошибаетесь в этом, дон Мигель, -- перебила его донья Лаура.
   -- Во всяком случае, -- продолжал дон Мигель, не отвечая на замечание Лауры, -- если на нас и нападут, то все мы -- я и мои товарищи -- умрем, прежде чем какой-либо индеец перейдет порог этой комнаты.
   -- Мы верим вам, -- сказала донья Лаура, -- и знаем, что для нашего спасения вы сделаете все, что только в человеческих силах. Благодарим вас за вашу преданность. Наша судьба во власти Божией, мы полагаемся на Него. Действуйте, не беспокоясь более о нас... Прошу вас только, охраняйте отца.
   -- Да, -- добавила донья Луиза, -- исполняйте храбро ваш долг; мы, со своей стороны, исполним свой.
   Дон Мигель, не поняв ее слов, поглядел на нее. Она, краснея, улыбнулась, но ни слова не прибавила.
   Молодой человек хотел было что-то сказать, но только почтительно поклонился девушкам и вышел.
   Лишь только дон Мигель появился во дворе, Верный Прицел подошел к нему и указал на множество черных точек, медленно приближавшихся к ферме.
   -- Посмотрите, что там? -- сказал он ему.
   -- Это краснокожие! -- воскликнул дон Мигель.
   -- Уже десять минут я слежу за ними, -- продолжал охотник, -- но мы еще можем приготовиться к их приему; они будут здесь не раньше чем через час.
   Действительно, целый час прошел в ужасном волнении. Вдруг над воротами появилась гнусная голова одного апача и злобно заглянула во двор.
   -- Трудно составить себе понятие о дерзости индейцев, -- насмешливо сказал Верный Прицел; взмахнув топором, он сразу отсек дикарю голову.
   Несколько подобных попыток со стороны краснокожих в разных местах укрепления были отражены с таким же успехом. Апачи надеялись напасть на спящих бледнолицых, но, видя такую неудачу, с громкими вызывающими криками в беспорядке вскочили с земли и бросились к изгороди, облепив ее со всех сторон.
   Пламя кольцом охватило всю ферму, и пули градом посыпались на краснокожих. Павших нападающих сменили другие, которых снова пули белых уложили на месте. Этих сменили новые, и тут уже завязался рукопашный бой. После получасовой борьбы апачи наконец отступили. Но отдых был недолог. Краснокожие тотчас же вернулись, и бойснова завязался, еще ожесточеннее прежнего.
   Вдруг позади индейцев раздались крики, и Вольная Пуля со своими храбрецами налетел на краснокожих как вихрь. Краснокожие, сбитые с толку таким неожиданным нападением, в беспорядке отступили и рассеялись по окрестности. Дон Мигель с двадцатью воинами устремился тогда за ними, желая довершить их поражение. Вдруг он вскрикнул от удивления и бешенства.
   В то время как они бросились преследовать апачей, другие индейцы мгновенно появились в пустом пространстве позади них и устремились к дому. Мексиканцы повернули коней и помчались к ферме. Но было уже поздно! Дом окружали враги, среди которых находились Олень и дон Эстебан, бившиеся с неслыханной яростью. Дон Мариано и несколько мексиканцев отчаянно отбивались, защищая дверь в дом. Наконец апачи ворвались в него.
   -- Вперед! Вперед! -- рычал дон Мигель, врезаясь в толпу дикарей.
   -- Вперед! -- вторили ему Верный Прицел и Вольная Пуля.
   В ту же минуту в окнах появились обе девушки, настигнутые индейцами, схватившими их за руки.
   Вдруг воздух сотрясся от ужасного призывного клича команчей, и множество воинов, впереди которых скакал Летучий Орел, налетели на апачей, которые уже считали себя победителями. Стесненные разом со всех сторон, они вынуждены были искать спасения в бегстве. Таким образом, белые были спасены в ту самую минуту, когда уже готовились не отдаваться живыми в руки врагов, а биться до последней капли крови.
  

ГЛАВА XXXVIII. Эпилог

   Через два часа после вышеописанного жаркого боя солнце осветило очень трогательную сцену, происходившую на полуразрушенной ферме. Бледнолицые и команчские воины, прибывшие так кстати, поспешили уничтожить, насколько это было возможно, следы сражения. В одном углу двора были сложены в кучу тела убитых, прикрытые соломой; караульные команчей стерегли около двадцати пленников-апачей; бледнолицые же перевязывали раны и рыли ямы для убитых.
   Под навесом, на соломе, прикрытые покрывалами, лежали двое мужчин и одна женщина. Женщина, уже мертвая, была донья Луиза. Бедная девушка, вся жизнь которой прошла в самоотвержении и постоянной преданности, храбро умерла от руки дона Эстебана в ту минуту, когда выстрелом из пистолета раздробила голову Оленю, схватившему донью Лауру.
   Мужчины были дон Мариано и Вольная Пуля. Дон Мигель и Лаура стояли по обеим сторонам от старика, с беспокойством ожидая, когда тот откроет глаза.
   Верный Прицел стоял печальный и бледный, склонившись над умиравшим старым товарищем.
   -- Бодрись, брат, бодрись! -- сказал он ему. -- Это ничего!
   -- Гм! -- произнес Вольная Пуля, силясь улыбнуться. -- Я не знаю, что это... еще минут десять мои, а потом...
   Он замолчал и как бы задумался.
   -- Скажи мне, Верный Прицел, -- вскоре продолжал умирающий, -- как ты полагаешь, простит ли меня Бог?
   -- Конечно, простит, друг мой, ты -- храброе и чистое создание!
   -- Я всегда поступал по велению своего сердца. Впрочем, милосердие Бога бесконечно, я полагаюсь на него.
   -- Надейся, надейся, друг мой!
   -- А видишь ли, я знал, что индейцам не убить меня -- ранил-то меня дон Эстебан... но я разрубил череп этому разбойнику! Негодяй, я должен был бы оставить его издыхать в яме, как волка в западне!..
   Голос его постепенно слабел, взгляд стал стеклянным, жизнь быстро угасала в нем,
   -- Прости ему; теперь он уже мертв и не может более вредить.
   -- Слава Богу! Наконец-то я раздавил эту ехидну!.. Прощай, Верный Прицел, мой старый товарищ! Мы не будем больше вместе охотиться за бизонами и оленями... не услышат больше апачи нашего общего призывного клика... Где же Летучий Орел?
   -- Он преследует краснокожих.
   -- Ах! Он славный малый... Я узнал его еще очень молодым человеком, это было в тысяча восемьсот сорок пятом году... помню, что я тогда возвращался из...
   Вольная Пуля остановился. Верный Прицел, склонившись еще ближе, чтобы расслышать его совершенно ослабевший голос, посмотрел на него -- он был уже мертв.
   Достойный охотник отдал Богу свою душу без всяких предсмертных мучений. Его друг набожно закрыл ему глаза, опустился подле него на колени и принялся горячо молиться за своего старого товарища.
   Между тем дон Мариано пребывал все в том же бесчувственном состоянии. Молодые люди держали его за руки и с беспокойством прислушивались к его пульсу. Слуги дона Мариано, стоя в стороне, тихонько плакали.
   Вдруг дон Мариано глубоко вздохнул, кровь бросилась ему в лицо, глаза раскрылись и бессознательно оглядели присутствующих... Казалось, старик старался что-то вспомнить. Быстро сев на своем ложе и видя склоненные над ним лица своей дочери и дона Мигеля, он улыбнулся с необыкновенной добротой и, прижав к сердцу их руки, громко проговорил:
   -- Дон Мигель, охраняйте ее!.. Лаура, ты любишь его, будь счастлива!.. Дети мои, благословляю вас!.. Бог мой! Прости несчастному, причинившему нам столько несчастий! Создатель, прими мою душу!.. Дети мои, до свидания...
   Он упал навзничь и испустил дух.
  
   Отдав последний долг старому товарищу, Верный Прицел отправился к Летучему Орлу. С тех пор никто ничего не слыхал о нем; смерть Вольной Пули сломила в этом человеке всю его твердость и волю. Быть может, он влачит свое жалкое существование среди индейцев, с которыми решил провести остаток жизни.
   Все самые тщательные поиски дона Лео де Торреса, после его свадьбы с доньей Лаурой де Реаль дель Монте, остались безуспешными; молодой человек вынужден был, к величайшему своему сожалению, навсегда отказаться от надежды заплатить свой долг человеку, обладавшему таким простым и вместе с тем великим сердцем, которому он был обязан бесконечной благодарностью.
  

--------------------------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: Фланкер. Амер. рассказ Густава Эмара. Пер. с фр. -- Санкт-Петербург-Москва: М.О. Вольф, 1876. -- 364 с.; 22 см. - (Сочинения Густава Эмара).
   OCR Roland.
  
  
  
  
dd>
Ко всем произведениям автора К списку авторов