Лесков Николай Семенович - Соборяне. Старогородская хроника. Н. Лескова

"Гражданин", No 4, 1873

Оригинал здесь -- http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/22janN4.htm#_ftnref1

Соборяне. Старогородская хроника. Н. Лѣскова. (Стебницкаго). Москва. 1872 (5 частей въ одной книгѣ; 136+72+74+42+76, всего 400 страницъ) 8о. Цѣна 3 рубля сер.

Романъ этотъ, созданьемъ котораго Н. С. Лѣсковъ поставилъ внѣ всякихъ сомнѣнiй свое глубокое поэтическое дарованiе, есть вмѣстѣ съ тѣмъ чрезвычайно знаменательное, отрадное явленiе въ нашей образованности. Въ сферу поэзiи нашей авторъ вводитъ въ первый разъ лица изъ русскаго духовенства и притомъ съ чисто-поэтическимъ отношенiемъ къ нимъ, т. е. ставитъ передъ нами положительные типы изъ этой среды. Г. Лѣсковъ открываетъ такимъ образомъ для нашей поэзiи новую, нетронутую еще ею жизненную среду русскаго общества и народа. Заслуга немаловажная сама по себѣ, и получающая еще большую важность въ виду критическаго положенiя нашего общества. Опять, въ тысячный и тысячный разъ, наша поэзiя, какъ и всегда, идетъ впереди общества и напоминаетъ намъ о нашихъ силахъ среди нашего безсилья!

На фонѣ бѣдной жизни уѣзднаго городка авторъ ставитъ передъ нами трехъ духовныхъ; безшабашнаго потомка малорусскихъ казаковъ, сангвиника-богатыря, вдоваго дьякона Ахиллу Десницына, до сѣдыхъ волосъ сохранившаго почти дѣтскую непосредственность; затѣмъ щедушнаго, жиденькаго холерика, который "есть, какъ бы его нѣтъ", маленькаго священника Захарiю Бенефактова, женатаго и окруженнаго толпою дѣтей, малъ-мала меньше и наконецъ -- главное лицо всей хроники, массивнаго и маститаго, вызывающаго къ себѣ всеобщее уваженiе, бездѣтнаго хоть и женатаго, семидесятилѣтняго старика, протоiерея Савелiя Туберозова, одиноко "Божiе живое дѣло" несущаго, несущаго его на однихъ своихъ плечахъ среди тупаго или пассивнаго захолустья, среди консисторской и прочей "мерзости запустѣнiя"...Что за лицо! Съ первой страницы хроники, съ первыхъ -- что называется -- ударовъ кисти художника, просто и естественно, какъ сама жизнь, выростаетъ эта чудесная, величавая фигура, разъ увидавъ которую, никогда ея не забудешь. Та великая, "непомѣрная" душевная сила, которою испоконъ вѣку велась, ведется и будетъ вестись исторiя наша, -- сила, извѣстная въ мiрѣ подъ именемъ великорусскаго племени русскаго народа, -- эта великорусская сила -- душа стоитъ теперь передъ нами, передъ совѣстью и сознаньемъ такъ называемаго образованнаго русскаго общества, неотразимо стоитъ, облекшаяся въ плоть и кровь до осязательной очевидности, отъ которой мы попятились бы можетъ быть, въ виду ея энергiи, назадъ, если бы она не стояла на этотъ разъ, въ творческомъ воображеньи поэта, въ священническихъ ризахъ, примиренная съ нами евангелiемъ, своими страданьями, страданьями глухими, страданьями въ мелкотѣ обыденности, примиренныя съ нами и со всею жизнью нетолько священникомъ Бенефактовымъ, вдругъ передъ нами выросшимъ, на предсмертной исповѣди Туберозова, изъ нищаго духомъ человѣчка въ апостола -- нѣтъ, больше, примиренная съ нами чуднымъ свѣтомъ искусства -- да обаяньемъ высокой поэзiи, -- не гаэрскимъ обличительствомъ, глумящимся надъ жизнью въ своемъ личномъ безсильи, никому не сладкомъ, да никому не нужномъ. Тихо и сильно, какъ всякая настоящая жизнь, проходитъ передъ нами это глубокое лицо, живое до способности къ комизму и серьезное до высокаго, до трагизма, до слезъ. Но въ своей примиренности, въ чистомъ сiяньи искусства, оно стоитъ передъ нами еще неотразимѣе, еще сильнѣе чѣмъ еслибъ поэтъ вздумалъ обратиться -- еслибъ это было возможно -- въ грошоваго обличителя, наставителя, моралиста и т. п. Все кругомъ него въ романѣ, все, въ чемъ есть живая душа, все тяготѣетъ къ нему, какъ къ силѣ, какъ къ сердцу своему, а оно -- это лицо -- стоитъ одиноко, не смотря на привязанность къ себѣ паствы, на общее уваженiе, на близость имъ только и дышащей, любящей жены. "Ты развѣ не одинокъ?" говоритъ ему чуть не столѣтняя екатерининская боярыня, принимая его у себя въ барской усадьбѣ. "Чтожъ, развѣ твоя жена все понимаетъ, чѣмъ ты, какъ умный человѣкъ, можешь поскорбѣть и поболѣть! -- Любить? Да ты ее любишь сердцемъ, а помыслами души все таки одинокъ стоишь! Не жалѣй меня, что я одинока! Всякъ, братъ, кто въ семьѣ дальше братняго носа смотритъ и между своими одинокимъ себя увидитъ!" -- Да , передъ нами одно изъ лицъ, которыя рѣдко бываютъ не одиноки: это -- служители не людей, а дѣла, не собственной личности, не своего жалкаго самолюбьишка, а идеи, служители, по превосходному выраженiю автора, "Божьяго живаго дѣла".

Созданье этого новаго типа въ нашей поэзiи, типа чуть-чуть не центральнаго (по егоблизости къ сердцу жизни), есть дѣло большое, есть плодъ соединенiя пристальнаго, любовнаго изученiя родной жизни съ сильнымъ поэтическимъ вдохновенiемъ. -- Замѣчательно, что изъ всѣхъ европейскихъ поэтовъ никто въ такой степени не пренебрегаетъ, какъ именно русскiе, всѣмъ тѣмъ чтò въ композицiи, въ сочиненiи можно назвать въ одномъ словѣ интригой, т. е. преимущественно взаимнодѣйствiемъ, комбинацiей силъ и личностей. Глубоко-знаменательный, характерный фактъ! Какъ въ самомъ дѣлѣ проста постройка нашей трагедiи, романа и даже лирики. Какъ проста наша трагедiя въ безсмертныхъ созданiяхъ Пушкина. Какъ всегда проста постройка романа у Тургенева, до того проста, что Западъ назвалъ его "мастеромъ новеллы" (а не романа). А простота въ созданiи гр. Л. Толстаго "Война и Миръ"! да всего не перечтешь!.. Какъ проста генiальная лирика Фета, по глубинѣ и непосредственности дарованiя (не по разносторонности) перваго лирика новой Европы! Странно: наши поэты берутъ жизнь не въ ея сложности, а въ ея глубинѣ. Форма романа между тѣмъ создана именно потребностью поэтической идеализацiи (типозированья) сложности жизни -- и что же? наши поэты менѣе всего романисты, а наши романисты прежде всего поэты, а потомъ уже романисты! Таковъ и г. Лѣсковъ въ "Соборянахъ". За психологическимъ ростомъ Туберозова и близкихъ къ нему, исполненнымъ -- замѣтимъ это, -- съ поразительною поэтическою силой, такъ что авторъ изъ полнаго, истиннаго юмориста-поэта переходитъ къ концу въ трагика-поэта, -- за этимъ ростомъ, говоримъ мы, авторъ позабылъ все остальное. Не вѣришь, что это остальное написано тѣмъ же поэтомъ, который создалъ "Савелiя Туберозова", -- до такой степени это все остальное слабо. Фабула всей хроники проста до нельзя. Между тѣмъ авторъ хотѣлъ быть -- и совершенно справедливо -- нетолько поэтомъ, но и романистомъ. Авторъ очень хорошо слышитъ, что надлежащая обстановка, надлежащiя перипетiи нетолько дали бы прекрасную раму его героямъ, но и превосходно освѣтили бы ихъ и освѣтились бы ими сами. Авторъ хотѣлъ быть романистомъ, но здѣсь ужъ онъ не является художникомъ, мастеромъ дѣла. Нужны-ль ему, какъ романисту, вторыя лица, они (за исключеньемъ остающихся на дальнемъ планѣ, какъ Плодомасовъ, Пизанскiй, которые дѣйствительно прекрасны) -- или совершенно блѣдны и безкровны, какъ весь персонажъ уѣздныхъ властей, или слишкомъ готовы на все для автора, слишкомъ марiонетны, какъ межеумокъ Препотенскiй, или слишкомъ докучливы своею растянутостью, какъ два карлика, которыми, впрочемъ, авторъ мотивируетъ прекрасныя страницы своей хроники, или же, наконецъ, совершенно невозможны и отвратительны, какъ т.наз.нигилисты: мошенникъ Термосесовъ и Бизюкина; эти двое послѣднихъ составляютъ величайшiй поэтическiй грѣхъ уважаемаго автора: это не только не типы, это даже не карикатуры, потому что для карикатуры въ нихъ совершенно нѣтъ соли -- нѣтъ, это просто созданья какого-то кошмара. Намъ жаль, что поэтъ пренебрегъ здѣсь тою истиной, что и отрицательные типы существуютъ только поэтическою правдой, т. е., если отрицательный типъ занимаетъ главную роль въ созданьи, то онъ долженъ изумлять насъ своею жизненною энергiей и силой (Скупой рыцарь, Ричардъ III и т. д.), такъ что въ насъ невольно тѣснится мысль: "Боже, какая роскошь жизни, и на чтó все это пошло!" или, если отрицательный типъ, или вѣрнѣе отрицательная фигура, играетъ второстепенную роль, то она въ крайнемъ случаѣ должна быть по крайней мѣрѣ дополнительною краской, или же она -- ничто, т. е. чистый промахъ художника! Въ настоящемъ случаѣ, авторъ -- чего не сдѣлаетъ ни одинъ художникъ -- предлагаетъ намъ повѣрить на слово, что подобное, ничѣмъ не мотивированное, голословное уродство, какъ Термосесовъ или Бизюкинъ, имѣютъ въ себѣ что-либо отъ плоти и крови созданья, т. е., вмѣсто художественнаго типа авторъ открываетъ намъ въ своемъ созданьи прорѣху, которая такъ и остается прорѣхой и только разрываетъ его композицiю. Нужны ли автору, какъ романисту, переходы, пункты отдыха для пораженнаго взволнованнаго читателя, нѣжныя краски для противовѣса рѣзкимъ, сильнымъ, въ цѣломъ всей композицiи, онъ впадаетъ въ фокусы, каково наприм., брежжущее утро, рисующееся какимъ-то жертвоприношеньемъ индiйской богини Кали и разрѣшающееся потомъ въ ничто, т. е. въ совершенно для насъ ненужное купанье исправника, лекаря, дьякона и др., впадаетъ, что еще хуже, въ крайность и гдѣ же, въ потрясающей послѣдней части! неужели и въ правду нельзя было обойтись безъ такой длинной, скучной, вялой партiи какъ поимка чорта дьякономъ, и все это почти только для того, чтобы мотивировать смерть Ахиллы отъ простуды! Нѣтъ, такой поэтъ какъ г. Лѣсковъ самъ не можетъ вѣрить, чтобы подобныя мѣста были чѣмъ-либо инымъ, какъ только сѣрыми пятнами на его превосходной картинѣ. Счастливое и блестящее исключенье изъ такихъ переходныхъ сценъ составляетъ изображенье грозы, застигшей Туберозова въ его поѣздкѣ по благочинiю въ дубравѣ среди нашихъ русскихъ безконечныхъ полей; но опять не столько мастерство исполненья, сколько глубоко-поэтическая концепцiя чаруетъ здѣсь читателя. Вообще, г. Лѣсковъ какъ будто небреженъ; къ сожалѣнью, въ техникѣ и въ этомъ смыслѣ не мастеръ; не мастеръ онъ подъ-часъ и въ языкѣ, но у него возможенъ (и это много значитъ!) свой языкъ, потому что при настоящей его невыдѣланности, сухость его красокъ, въ противоположность глубинѣ поэтическаго замышленiя, производитъ какой-то особенный эффектъ (и это должно очень хорошо чувствоваться образованнымъ читателемъ), хотя этимъ мы вовсе еще не хотимъ сказать, что г. Лѣскову ничего не остается дѣлать и желать относительно языка. Мы не высказали здѣсь и десятой доли тѣхъ соображенiй, которыя неотвязно роятся у насъ въ головѣ въ виду такого замѣчательнаго созданья, какъ "Соборяне", -- но это дѣло подробной, обстоятельной критической статьи -- только не ругательной, замѣтимъ въ скобкахъ для иныхъ критиковъ, для которыхъ критика и ругательство все еще синонимы и которые, несмотря на свою мнимую просвѣщенность и образованность, все еще стоятъ на уровнѣ мнѣнiй блаженной памяти пушкинскаго коменданта бѣлогорской крѣпостцы, который не совѣтуетъ молодому Гриневу сочинять, потому что всѣ сочинители пьяницы и т. д. Но старый солдатъ былъ человѣкъ добрый, а нынѣшнiе такъ называемые критики -- ну да что говорить объ этомъ, -- "Избави Богъ и насъ отъ этакихъ судей!" Какъ бы то ни было, человѣкъ написавшiй "Соборянъ", т. е. создавшiй типъ Туберозова, не можетъ не быть истиннымъ поэтомъ, имя котораго не пропадетъ. Если наши бѣглыя замѣтки попадутся уважаемому писателю, мы просимъ его принять наши упреки лишь какъ выраженiе нашего нелицемѣрнаго уваженья къ его несомнѣнно крупному дарованью. Намъ кажется, что при послѣдующихъ изданiяхъ книги онъ могъ бы очистить свое созданье отъ ошибокъ и недодѣлокъ. Хроникѣ его желаемъ какъ можно больше читателей.