Ядринцев Николай Михайлович - Литературные и студенческие воспоминания сибиряка

ЛИТЕРАТУРНЫЯ И СТУДЕНЧЕСКІЯ ВОСПОМИНАНІЯ СИБИРЯКА.

ПЕРВОЕ ЗЕМЛЯЧЕСТВО.

Когда жизнь звучитъ своими грустными мелодіями, когда чувствуется тяжело, мрачно и какъ-то безнадежно, когда видишь только умирающія даровитыя силы, а на смѣну нейдетъ молодой титанъ, новая умственная сила, богатое дарованіе, напротивъ, видишь только сѣрую посредственность,-- невольно воспоминанія влекутъ васъ къ прежнему времени, когда все было молодо, полно силъ, надежды и мечтаній, когда, можетъ быть, подъ вліяніемъ собственной молодости все залито было яркимъ солнечнымъ свѣтомъ, всюду царила весна, иначе жило общество, иная была молодежь, историческая пора была иная. Впрочемъ, можетъ быть, все это была иллюзія, сонъ молодости и ничего въ сущности не было, ничего не переживалось? Можетъ быть, но къ этимъ воспоминаніямъ все-таки что-то инстинктивно влечетъ нашего брата, человѣка другаго поколѣнія. Вотъ на этомъ основаніи я возстановляю нить своихъ воспоминаній о товарищахъ и первой группировкѣ нашихъ земляковъ въ Петербургѣ. Я прервалъ эти воспоминанія, когда П*. дѣлился со мной мыслью сгруппировать сибиряковъ въ Петербургѣ и направить ихъ занятія на пользу родины.

Въ бесѣдахъ съ П*. я не только сходился, но увлекался его умомъ, его планами, и онъ былъ для меня первымъ менторомъ, наставникомъ; онъ же опредѣлилъ мое призваніе. Я фанатически послѣдовалъ его патріотической идеѣ и мы начали развивать мысль среди товарищей о необходимости группированія. Всѣ охотно раздѣляли эту мысль -- иные сознательно, иные инстинктивно.

Идея соединиться сибирякамъ въ Петербургѣ и перезнакомиться привлекала своею новизною и оригинальностью. Я замѣчалъ, что вообще мои земляки чувствуютъ свою близость и родство только на чужбинѣ, но на родинѣ это весьма рѣдко даетъ себя чувствовать, развѣ только тогда, когда среди сибиряковъ является наѣзжій "человѣкъ" и подзадоритъ ихъ, ругая Сибирь. Въ Петербургѣ картина сближенія разныхъ представителей окраины имѣетъ въ себѣ нѣчто особенное. Не мудрено, что томичъ льнетъ къ томичу и иркутянинъ къ иркутянину, если они вдобавокъ воспитывались въ одной гимназіи и купались одинаково въ холодныхъ водахъ Ангары или Оби;-- но весьма любопытно было видѣть, какъ соединялись представитель Камчатки, якутъ, съ тоболякомъ, забайкалецъ съ омскимъ казакомъ, бурятъ съ томичемъ и чувствовали, что у нихъ бьется одно сердце. П* употреблялъ старанія перезнакомить всѣхъ и наводилъ всегда справки, нѣтъ ли въ какомъ учебномъ заведеніи еще земляковъ.

Сближеніе началось. Наконецъ, мы устроили сибирское собраніе въ какой то большой студенческой квартирѣ. Я помогалъ П* со всѣмъ стараніемъ. Мы ждали, какой результатъ будетъ имѣть это сближеніе. Сходка вышла шумная и оживленная, какъ всегда бываютъ студенческія собранія; въ ней трудно было, однако, уже не замѣтить земляческихъ симпатій, хотя все это было крайне хаотично, нескладно и за шумомъ и разнообразіемъ знакомствъ трудно было что нибудь разобрать. Собиралось, помнится, человѣкъ 20. На этой сходкѣ я видѣлъ бурята Пирожкова, деликатную и уже. интеллигентную личность, джентльмена въ цилиндрѣ, но съ бурятскимъ лицомъ; онъ изучалъ Гегеля и интересовался философіей,-- какъ посвятилъ меня П*; здѣсь я познакомился съ И. В. Федоровымъ-Омулевскимъ, веселымъ, розовымъ юношей, съ золотыми кудрями до плечъ, въ художническомъ бархатномъ сюртучкѣ, здѣсь присутствовалъ симпатичный юристъ Н. М. П., съ рафаелевской головкой, цѣлая группа казанскихъ буршей шумѣла съ сворй необузданной веселостью; привычки воспитаннаго петербургскаго дендизма мѣшались съ студенческой развязностью и иногда неуклюжестью семинариста. Среди сибиряковъ въ первый разъ были и несибиряки -- знакомый II", товарищъ студентовъ, незабвенный художникъ Джогинъ, артистъ-художникъ въ душѣ, выступавшій съ талантливыми пейзажами; не помню, былъ ли здѣсь И. И. Шишкинъ, тоже нашъ знакомый; наконецъ, присутствовалъ какой-то филологъ Смирновъ.

Студенческія сходки въ то время въ Петербургѣ были не рѣдкость. Университетъ и столица этой эпохи представляли своеобразный, можетъ быть, исключительный видъ. Литераторы и студенты пользовались особою симпатіей: это были герои дня. Къ университету подъѣзжали блестящіе экипажи аристократовъ, жаждавшихъ послушать знаменитаго профессора. Аристократическая дама и гусаръ не гнушались аудиторіи.

Неподдѣльный энтузіазмъ юношей выражался на лекціяхъ. Я помню лекціи Н. И. Костомарова и другихъ любимыхъ профессоровъ, почти публичныя. Университетскій залъ потрясался отъ восторга слушателей, юношей охватывалъ трепетъ. Они испытывали то, что испытывали люди подъ первымъ обаяніемъ ораторовъ, мыслителей, проповѣдниковъ истины и науки. Не знаю, повторялось ли это впослѣдствіи. Литература была также любимицей публики. Журналы и журнальныя статьи играли огромную роль и расхватывались по выходѣ. Читатель глоталъ ежедневно газеты съ жадностью, какъ чашку кофе послѣ моціона. Новости дня пробѣгали электрическими искрами по Петербургу. Въ публикѣ на общественныхъ собраніяхъ искали глазами извѣстныхъ писателей и талантовъ. Выть литераторомъ было завидно, ни одно пятно еще не безславило литераторскую тогу. Самъ литераторъ высоко держалъ голову. Когда совершались похороны артиста, какъ Мартынова или Возіо, видно было, что это было торжество и время поклоненія интеллигенціи. Диспуты въ пассажѣ и въ университетѣ по общественнымъ и ученымъ вопросамъ будили и привлекали общественное вниманіе. Все жило въ Россіи въ ожиданіи великой реформы, иначе дышалось, иначе чувствовалось. Когда общественный пульсъ такъ высоко былъ поднятъ, не могла не раздѣлить той же жизни воспріимчивая молодежь. Студенческая группировка тогда не была рѣдкостью, какъ и студенческіе кружки.

Но если всѣ русскіе люди были настроены на общественные вопросы, то не могли не почувствовать этихъ вопросовъ и отдѣльныя группы, а въ томъ числѣ и окраинцы. Группировка но землячествамъ отражала тотъ бытовой строй Россіи, тѣ разнообразные интересы, которые лежать въ историческомъ и этнографическомъ строѣ. Давно уже эту историко-этнографическую связь сознавали малороссы, кавказцы, и т. д.; наступило время сознать эту связь и представителямъ восточной окраины. Замѣчательно, что этотъ ручеекъ мѣстныхъ стремленій и симпатій пробивался въ то время, когда русская жизнь кипѣла общими вопросами и была болѣе космополитична, чѣмъ когда либо. По это будетъ понятно тому, кто знакомъ съ исторіей общественнаго пробужденія. Въ моментъ жизни всѣ части организма даютъ себя чувствовать и весной всѣ ручьи оттаиваютъ.

Наше собраніе было первымъ свиданіемъ сибиряковъ. На этомъ вечерѣ не было ни подготовленныхъ заранѣе искусственно вопросовъ, ни организованныхъ словопреній и рѣчей, все носило товарищески-семейный характеръ. Въ концѣ, послѣ первыхъ знакомствъ и шумныхъ земляческихъ изліяній невольно выступилъ вопросъ о поддержаніи сношеній между земляками, а также о продолженіи собраній; подобная мысль, конечно, была единодушно принята, но затѣмъ выступилъ и другой вопросъ, дѣлать ли эти вечера доступными и для не -- сибиряковъ, допускать ли другихъ лицъ, или собранія сдѣлать только чисто сибирскими, земляческими? Вопросъ этотъ выплывшій внезапно и неожиданно, какъ всегда у юношей, сейчасъ же получилъ нѣсколько рѣшительный и страстный оттѣнокъ. Присутствующіе, и даже большинство, высказались за то, чтобы собранія были чисто земляческими, а постороннія лица сюда не были бы приглашаемы; этотъ эпизодъ поставилъ въ конфузливое положеніе присутствовавшихъ на первомъ собраніи гостей. Вышло, какъ будто бы, сначала ихъ пригласивъ, потомъ выключили, но эта неловкость была смягчена юношескимъ добродушіемъ и откровенностью. Вылъ и другой эпизодъ -- въ собраніи выплылъ между прочимъ и вопросъ хозяйственный. На собраніяхъ предполагался чай, наконецъ нужна была помѣстительная квартира. Вопросъ о квартирѣ вырѣшился тѣмъ, что положили дѣлать студенческіе вечера по очереди; что касается вопроса объ угощеніи, то онъ, отъ не соразмѣрной важности, получилъ внезапно комическое направленіе. Онъ былъ сведенъ къ вопросу, дѣлать ли вечера съ закуской и пивомъ или безъ закуски съ однимъ чаемъ? Зная студенческіе правы и юношескіе темпераменты, нѣкоторые здѣсь увидѣли вопросъ немаловажный для будущности собраній. Лица, стоявшія за интеллигентный характеръ собраній, рѣшительно протестовали противъ закусокъ, водки и пива, но они оказались въ меньшинствѣ и могли отвоевать, какъ всегда, у радикальной партіи, сохранившей въ данномъ случаѣ наслѣдственные пиршескіе инстинкты своей родины, нѣкоторый компромиссъ, а именно, если уже допускать закуски и возліянія, то по крайней мѣрѣ въ концѣ собраній послѣ 11 часовъ. Помню, мы немало потѣшались надъ простодушнымъ Омулевскимъ, который употребилъ немало діалектики, доказывая, что послѣ долгихъ патріотическихъ разговоровъ у него можетъ въ глоткѣ пересохнуть.

Этотъ комическій эпизодъ на сибирскомъ собраніи далъ впослѣдствіи пищу разсказамъ и достигъ литературныхъ сферъ, причемъ, говорятъ, вліятельный журналистъ Ч. много смѣялся надъ характеромъ выступившаго вопросу.

Въ концѣ мы все-таки собраніемъ остались довольны; начало было сдѣлано, оставалось поддержать связи. Дѣйствительно, вслѣдъ за тѣмъ послѣдовалъ другой и третій вечеръ, причемъ иностранецъ художникъ Джони въ предложилъ патріотической партіи даже свою гостепріимную космополитическую квартиру. Кто то на собраніи непремѣнно пожелалъ "пельменей" и пельмени были сдѣланы, а И. В. Федоровъ-Омулевскій написалъ къ нимъ шутливое стихотвореніе. Сходки заканчивались веселымъ пѣніемъ студенческихъ пѣсенъ, которыя продолжались нерѣдко и на улицѣ при возвращеніи на квартиры, причемъ Васильевскіе бутари только слегка качали головой и грозили шутливо пальцемъ. Времена были патріархальныя, мировыхъ не было, а сердца бутарей тоже пребывали умягченными, можетъ быть, благодаря весеннему сезону общественной жизни. Сермяжная броня улыбалась юности.

Рѣшившись собираться, никто не спрашивалъ и не задавалъ вопроса: "зачѣмъ и для чего"? Этотъ вопросъ казался молчаливо зарѣшоннымъ. "Земляки" -- стало быть какъ же не видѣться. Наиболѣе заинтересованные судьбою этого сближенія, однако, чувствовали потребность мысли, идеи и даже какой нибудь практической задачи; понемногу и они начали являться но не вдругъ, но сразу. Между сибиряками были люди неглупые и начинали думать о судьбѣ своей родины, ея интересахъ и будущей дѣятельности въ краѣ. Конечно, трудно было въ молодой студенческой средѣ явиться опредѣленнымъ задачамъ и, сидя въ Петербургѣ еще на школьной скамьѣ, изобрѣтать практическое дѣло. Помню, однако, что на этихъ собраніяхъ впервые раздался вопросъ о значеніи въ краѣ университета и необходимости его для Сибири. Мысль эта всѣмъ пришлась но душѣ. Конечно, въ честь этого слѣдовали шумные брудершафты. Здѣсь же въ товарищескихъ разговорахъ развивалась мысль о необходимости подготовки къ будущей дѣятельности въ Сибири, о необходимости изучать край и читать о немъ сочиненія, явилась мысль составлять библіографію книгъ сибирскихъ, причемъ П* брался руководить этимъ дѣломъ, и я долго въ своей жизни хранилъ выписки изъ каталоговъ публичной библіотеки, пока эти клочки не разнесъ вѣтеръ моей скитальческой жизни. Тотъ же П* совѣтовалъ издать календарь или памятную книжку и рекомендовалъ мнѣ быть издателямъ, причемъ я изъявилъ горячую готовность. Говорили о будущемъ журналѣ, газетѣ;-- словомъ вопросы росли. Въ концѣ все соединялось на убѣжденіи и вѣрѣ, что нашей отдаленной окраинѣ предстоитъ блестящая будущность. Эта вѣра, это горделивое чувство самосознанія и убѣжденія въ томъ, что и мы члены соціальной группы, дѣти страны, имѣющей исторію и будущность, поднимали духъ и нерѣдко исполняли насъ юношескаго восторга, заканчивавшагося горячимъ земляческимъ поцѣлуемъ.

Эта идея и мысль служить своему краю, любить его, отдать ему жизнь, бывшая источникомъ соединенія, не была вполнѣ новою. Когда то тоболякъ поэтъ Ершовъ, какъ видно изъ его біографіи, написанной Ярославцевымъ, также юношески клялся посвятить себя родинѣ, юношески мечталъ поднять ея величіе, онъ обмѣнялся съ какимъ то другомъ даже мистическимъ кольцомъ но этому поводу. У насъ таже мысль проснулась только рѣзче, опредѣленнѣе и такъ сказать въ цѣлой группѣ лицъ. Конечно, многія изъ этихъ мечтаній не могли быть осуществлены; одни ихъ забыли, какъ и свои клятвы, другіе не дожили до осуществленія даже ничтожной части изъ своихъ юношескихъ ожиданій. Такъ всегда бываетъ! По когда то въ жару юности все это казалось такъ осуществимымъ, такъ легко достижимымъ!

Собранія длились года два при мнѣ; временно они были прерваны небольшимъ эпизодомъ разлада, но мысль объ нихъ узко не умирала и группировка воскресла вдолгѣ послѣ, хотя и подъ покой формой.

Въ тѣхъ собраніяхъ, о которыхъ вспоминаю я, сближеніе началось между лицами разныхъ учебныхъ заведеній и профессій. Здѣсь были медицинскіе студенты братья Ч., впослѣдствіи медики, студенты университета, технологи, появлялись студенты духовной академіи, художники, былъ военный и кадетъ горнаго института, который однако весьма скбро спасовалъ и написалъ намъ весьма трогательную исповѣдь о своемъ исключительномъ положеніи и о какихъ то аргусахъ своего заведенья, препятствующихъ ему быть вѣрнымъ сибирскому студенческому кружку. Знакомства однако всё болѣе завязывались. Иниціаторы собраній поддерживали ихъ. Рѣшились отыскать литераторовъ изъ сибиряковъ; тогда уже пріѣхалъ въ Петербургъ С. С. Шашковъ и начиналъ пописывать; вспомнили о старомъ студентѣ сибирякѣ Сидоровѣ, даровитомъ математикѣ.

Сидоровъ этотъ былъ товарищемъ Н. С. Щукина,-- личность, выдававшаяся умомъ и характеромъ, очень образованный, но эксцентрическій, обнаружившій впослѣдствіи подозрительность до болѣзненности и внесшій нѣкоторый разладъ. О немъ, однако, нельзя не вспомнить.

Сидоровъ былъ сначала въ педагогическомъ институтѣ, а потомъ въ университетѣ. Кончивъ курсъ, онъ по своему вспыльчивому характеру разбранился въ канцеляріи и ему стоило немало усилій получить дипломъ. Съ товарищемъ Щукинымъ онъ также разошелся. Самъ велъ жизнь одинокую, бѣдствовалъ въ Петербургѣ, много перенесъ и, какъ говорили, сталъ даже мистикомъ. Ни спеціальное образованіе, ни петербургская отчужденная жизнь однако не помѣшали ему любить страстно родину и даже мечтать о ней. Его idée fixe былъ сибирскій университетъ, которымъ онъ бредилъ и о которомъ писалъ; конечно, тогдашніе сибиряки по могли его игнорировать и сдѣлали ему приглашеніе.

Одно лицо только близко знало Сидорова и поддерживало съ нимъ связь-это бурятъ Пирожковъ. Будучи незлобнымъ философомъ, онъ отзывался о немъ, какъ о симпатичной личности, и говорилъ, что Сидоровъ былъ глубоко несчастенъ, иногда онъ видалъ его, обладавшаго терпѣливой, желѣзной натурой, рыдавшимъ, подобно ребенку отъ душевныхъ мукъ и неудачъ.

Я также познакомился съ Сидоровымъ, нашелъ его беззавѣтно любящимъ край, человѣкомъ очень начитаннымъ, образованнымъ, имѣвшимъ взгляды и убѣжденія, но съ перваго раза уже дала себя почувствовать въ немъ черта болѣзненнаго самолюбія и неуживчивости. Эта то черта еще болѣе обнаружилась при его сближеніи съ нашимъ кружкомъ и чуть не была причиной его распаденія. Самолюбивый Сидоровъ увидѣлъ себя старше и выше головою окружающихъ юношей, ему захотѣлось повелѣвать, онъ потребовалъ себѣ чуть не диктатуры и, конечно, провалился. Внеся свою подозрительность и нетерпимость, онъ вытѣснилъ нѣкоторыхъ товарищей своею раздражительностью, а затѣмъ и самъ удалился. Этотъ непріятный эпизодъ, нѣсколько нарушившій товарищество, однако не былъ причиною распаденія землячества; оно еще продержалось нѣкоторое время; но отсутствіе практическаго дѣла и одна теоретичность, выражавшаяся въ надеждахъ и разговорахъ, не могли дать ему пищи и жизни. При томъ и въ столицѣ въ 1862 г. уже не было такого простора студенческимъ собраніямъ. Первый жаръ и впечатлѣнія этого сближенія изчезали и выступала прозаическая жизнь кружка, превратившая его въ обыкновенную буршескую корпорацію. Тѣмъ не менѣе мы не разъ собирались провожать своихъ товарищей и земляковъ, отправляя ихъ домой, на родину. Помню, что въ намять нашего знакомства мы снялись группой и многіе долго хранили это воспоминаніе студенчества. Какъ бы то ни было, это первое сближеніе оставило свой слѣдъ на душѣ многихъ, оно вспоминалось не разъ въ жизни, можетъ быть нѣкоторые обязаны ему были сознательнымъ отношеніемъ въ своей дѣятельности на родинѣ.

Знаю, что значительная часть лицъ все-таки воротилась на родину, трудилась тамъ такъ или иначе, причемъ даже лица, отъ которыхъ не ожидали многаго, участвовали въ разныхъ предпріятіяхъ, совершали торговыя экспедиціи, какъ, напр., благодушный казанецъ Лосевъ, служили медиками, учителями и т. д. Изъ этого же кружка вышли нѣкоторые писатели и патріоты {О нашихъ писателяхъ того времени и ихъ дебютахъ мы поговоримъ особо.}.

Иные изъ земляковъ затерялись и изчезли, волна не успѣла прибить ихъ къ родному берегу и море жизни унесло куда то. Гдѣ погибли они -- Богъ вѣсть!

Тѣже, кто испыталъ счастье еще разъ увидѣть родину, тотъ не разъ вспомнитъ это дорогое время юности и земляческій кружокъ, гдѣ, какъ нѣжный цвѣтокъ, распустилась любовь къ землѣ своей и пробудились лучшія человѣческія стремленія и идеалы.

Н. Я.

"Восточное Обозрѣніе", No 26, 1884

СТУДЕНЧЕСКІЯ И ЛИТЕРАТУРНЫЯ ВОСПОМИНАНІЯ СИБИРЯКА.

(Продолженіе).

По менѣе выдающимся дарованіемъ, хотя и въ другомъ родѣ, заявилъ себя въ Петербургѣ и еще одинъ нашъ землякъ, съ которымъ мы свели тогда знакомство, а именно С. С. Шашковъ. Мы услышали о немъ чрезъ нѣкоторыхъ изъ учениковъ духовной академіи. С. С. Шашковъ, когда мы познакомились съ нимъ, оставилъ духовную академію и перешолъ въ университетъ на восточный факультетъ, гдѣ былъ однако недолго. Происходя изъ священническихъ дѣтей, какъ извѣстно изъ его біографіи, онъ учился въ иркутской семинаріи, а затѣмъ въ казанской духовной академіи, гдѣ былъ замѣшанъ въ исторіи по поводу панихиды надъ бездненскими жертвами. Дарованія С. С. Шашкова сказались въ дѣтствѣ, въ Иркутскѣ онъ уже писалъ стихи и сатиры; сатирическое направленіе не оставляло его цѣлую жизнь. Когда мы познакомились съ нимъ въ Петербургѣ, онъ уже успѣлъ помѣстить кое-что въ тогдашнемъ журналѣ "Вѣкъ", издававшемся артельно, и составлялъ ученыя и историческія статьи. Къ этому времени относится его монографія о шаманствѣ въ Сибири, напечатанная въ запискахъ Императорскаго географическаго общества; мы нашли Серафима Серафимовича, нынѣ также покойнаго, серьезнымъ и весьма трудолюбивымъ юношей. Онъ основательно зналъ уже нѣмецкій языкъ и читалъ много путешествій; кромѣ того, у него было основательное знаніе исторіи и привычка заниматься научной литературой. Послѣ П. это былъ самый образованный изъ моихъ земляковъ того времени. Способности у него были блестящія, память изумительная и трудолюбіе замѣчательное. Застали мы его бѣднякомъ въ квартирѣ дома Фредерикса, среди книгъ и рукописей. Сюда я часто заходилъ къ нему и всегда встрѣчалъ его за какой нибудь очередной работой. Онъ говорилъ мало о своихъ планахъ и произведеніяхъ, надъ которыми работалъ; эта привычка къ сдержанности сохранялась за нимъ всю жизнь и разъ повела къ непредвидѣнному недоразумѣнію. Я и онъ, нѣкоторое время живя вмѣстѣ, написали по однимъ матеріаламъ почти тождественную статью и послали въ разные журналы. Произошло это потому, что я но зналъ, что онъ пишетъ по тѣмъ же документамъ. Въ это же время петербургской жизни Серафимъ Серафимовичъ набросалъ нѣсколько очерковъ изъ исторіи Сибири, помѣщенныхъ въ "Библіотекѣ для чтенія", и сотрудничалъ въ "Очеркахъ", имѣя знакомство съ Григоріемъ Захарьевичемъ Елисѣевымъ, котораго глубоко уважалъ и цѣнилъ цѣлую жизнь. С. С. Шашковъ велъ необыкновенно скромную жизнь въ Петербургѣ; познакомившись со студентами, онъ не принималъ никакого участія въ весельѣ и кутежахъ. Живой умъ и юморъ его проявлялся однако часто самымъ блестящимъ образомъ. Онъ пробовалъ свое сатирическое перо и въ "Искрѣ". Кстати сказать здѣсь, что юмористическія и сатирическія наклонности были общею чертою нашихъ сибиряковъ -- писателей. Не знаю, имѣетъ ли это связь вообще съ нашимъ характеромъ, но Щаповъ отмѣтилъ черту насмѣшливости у сибирскихъ жителей. Теперь изъ при веденныхъ лицъ я припоминаю, что Щукинъ былъ большой насмѣшникъ въ частной жизни и обличитель по натурѣ, у него было много ироніи въ разсказахъ. П. не прочь былъ поиронизировать добродушно; насмѣшливость тонкая сатира всегда проявлялась въ произведеніяхъ Г. З. Елисѣева; Н. И. Н--въ слылъ зоиломъ даже въ гимназіи, онъ былъ однимъ изъ юмористовъ "Искры". Я началъ свое литературное поприще произведеніями въ юмористическомъ родѣ и впослѣдствіи любилъ памфлетный родъ, даже Ѳедоровъ-Омулевскій пробовалъ себя въ сатирѣ и въ юмористическомъ родѣ, хотя это плохо ему удавалось. Шашковъ былъ положительно съ сатирическимъ направленіемъ, что мѣшало ему, какъ историку вообще и какъ историку литературы въ частности; Щаповъ имѣлъ острую обличительную сторону, прибавьте къ этому двухъ сибирскихъ художниковъ -- каррикатуристовъ, выступавшихъ въ 60 и 70 годахъ, М. С. Знаменскаго и Калганова, и вы увидите, какая доля сатирическихъ призваній располагалась въ маленькомъ кругу сибирскихъ писателей.

С. С. Шашковъ написалъ въ своей жизни немало сатирическихъ стиховъ, въ большинствѣ, къ сожалѣнію, неизвѣстныхъ въ печати. Дарованія его давали себя чувствовать. Петербургъ его направлялъ на серьезную дорогу, и останься онъ здѣсь, изъ него несомнѣнно вышелъ бы очень видный ученый дѣятель. Я видѣлъ нѣсколько разъ въ жизни, съ какой легкостью онъ усвоивалъ и какъ овладѣвалъ языками и различными отраслями знанія, изучая постепенно исторію, юридическія науки, экономическую литературу, работая но женскому вопросу, а впослѣдствіи отдавшись исторіи литературы. С. С. Шашковъ много поработалъ на поприщѣ русской журналистики, хотя всѣ обстоятельства жизни съ самаго начала не благопріятствовали ему; уже сама петербургская жизнь давалась ему нелегко. Можно ли было думать о серьезныхъ научныхъ работахъ, которыя требовали времени, когда онъ долженъ былъ въ тоже время обработывать свои произведенія въ мѣсяцъ, два, среди лишеній; понятно, что онъ перешелъ къ журнальнымъ компиляціямъ. Неблагодарный трудъ, лишенія, наконецъ, явившаяся общая намъ всѣмъ потребность мѣстной дѣятельности заставили его оставить Петербургъ въ 1863 г., подобно другимъ.

Съ Казани уже С. С. Шашковъ былъ знакомъ со Щаповымъ. Щаповъ въ мое время также жилъ въ Петербургѣ., но я раза два всего видѣлъ его издали и зналъ о немъ черезъ другихъ; среди студентовъ много разсказывали о его умѣ, огромномъ талантѣ и необыкновенной оригинальности. Мы зцали, что онъ былъ нашъ сибирякъ, привезенъ изъ Казани и пострадалъ. Молодежь къ нему льнула. Шашковъ былъ его ученикомъ; любилъ его, по зналъ всѣ его слабости и относился къ нему весьма трезво и даже строго. Одно время они жили на одной квартирѣ, и С. С. Шашковъ, помню, жаловался на черезъ-чуръ несдержанную его домашнюю жизнь. Щаповъ часто кутилъ. Я видѣлъ его въ Павловскѣ, помню его гордую фигуру, отчасти съ инородческимъ лицомъ, густыми волосами, въ циммерманѣ и какомъ то пальмерстонѣ. Въ это время Щаповъ по поводу своихъ журнальныхъ статей получилъ письмо отъ Герцена, письмо это я читалъ, въ немъ выражалось сочувствіе литературной дѣятельности Щапова и его направленію. Щаповъ въ это время переживалъ кризисъ, онъ переходилъ отъ прежнихъ своихъ самобытныхъ взглядовъ и встрѣтился съ потокомъ петербургскаго западническаго направленія, положившаго печать на всѣ послѣдующіе его труды. Съ нашимъ кружкомъ онъ не былъ знакомъ, хотя и послалъ привѣтъ Сибири и сибирякамъ по пріѣздѣ въ Петербургъ, въ видѣ одного стихотворенія, по это, кажется, былъ послѣдній вздохъ его по Сибири. Съ нею суждено было ему встрѣтиться при иномъ настроеніи.

Что касается моего личнаго литературнаго развитія и знакомства съ литераторами, то я постараюсь неслишкомъ объ этомъ распространяться, потому что не пишу автобіографіи. Произведенія мои были очень юны въ это время, чтобы передавать исторію ихъ зарожденія. Я много писалъ въ гимназіи, велъ дневники, сочинялъ повѣсти и стихи, но это было ребячество. Петербургская атмосфера не могла, конечно, не возбудить во мнѣ литературной страсти, но я не рѣшался ничего нести въ редакціи, да и не имѣлъ нужды, какъ мои товарищи. Надо помнить, что двигаетъ въ этомъ случаѣ все-таки главнымъ образомъ нужда. Только три года спустя послѣ петербургской жизни, я познакомился съ кружкомъ "Искры" и отдалъ Василію Степановичу Курочкину одинъ изъ своихъ юмористическихъ очерковъ. Напечатанная статейка ободрила меня, и тогда я далъ нѣсколько очерковъ въ туже "Искру". Мы скромно отпраздновали съ пріятелями первый мой литературный дебютъ. Мой менторъ Г. Н. П--въ былъ весьма доволенъ, что я вступилъ на литературное поприще. Въ В. С. Курочкинѣ, я встрѣтилъ добродушнаго и милаго редактора, никакого генеральства въ немъ не было. Я часто проводилъ у него редакціонныя утра и слушалъ весьма дѣльные разговоры и пользовался совѣтами и замѣчаніями. Иногда встрѣчалъ я здѣсь Стопановскаго, Д. Д. Минаева, И. Ф. Горбунова. Дол-г ясенъ сказать, что никогда во время посѣщеній редакціи я не видалъ ничего въ ней разгульнаго и распущеннаго. То, что разсказывали о кутежахъ B. С. Курочкина, совершалось, можетъ быть, въ домашнемъ кругу, за кулисами, но о публичной его дѣятельности я вспоминаю съ уваженіемъ. Это былъ знатокъ литературы, замѣчательно образованный человѣкъ и дѣятель съ неуклонно честными убѣжденіями. Я помню "Искру" и въ хорошія и въ дурныя времена. Не смотря на то, что дѣла "Искры" подъ конецъ шли плохо, B. С. Курочкинъ дѣлился съ сотрудниками послѣднимъ. Тѣмъ тяжелѣе чрезъ 15 лѣтъ для меня было встрѣтить этого почтеннаго ветерана литературы въ горькой нуждѣ, измученнаго, изнервованнаго въ тяжеломъ положеніи, питавшимся поденной работой, какъ будто ничего не было за нимъ, какъ будто онъ ничего не заслужилъ, не заработалъ и былъ такимъ же рядовымъ, какъ и выступавшіе на литературное поприще. Жизнь ему улыбнулась на минуту передъ концомъ, когда онъ былъ приглашенъ фельетонистомъ въ "Биржевыя Вѣдомости", но онъ былъ болѣзненъ, и скоро смерть покончила съ нимъ. Такова была его участь, какъ и многихъ нашихъ писателей. Послѣ "Искры" и имѣлъ нѣкоторыя сношенія еще съ редакціей "Эпохи", въ лицѣ М. М. Достоевскаго, я снёсъ ему большую рецензію на одно сочиненіе о Сибири Ипполита Завалишина, помню, что я работалъ надъ ней много, исписалъ десятки листовъ, благодаря неопытности и, незнанію литературныхъ пріемовъ, такъ что М. М. Достоевскій, посмотрѣвъ на рукопись., изумился прежде всего ея величинѣ и просилъ дать ей болѣе подходящій размѣръ. Я свою рукопись взялъ обратно. Это охладило нѣсколько мой литературный пылъ, и я возобновилъ попытки уже въ Сибири. Охлажденіе писательскаго рвенія заставляло задумываться и работать надъ собою, на другихъ оно не дѣйствовало, хотя я помню то непріятное ощущеніе для молодаго автора, когда онъ является въ редакцію въ первый разъ.-- Какую вы статью оставляли у васъ? спрашивалъ редакторъ, роясь озабоченно въ рукописяхъ Вы, кажется, принесли "Кавказскую барышню"?-- Краска бросается въ лицо молодому автору. Онъ написалъ критическую серьезную статью, которая, но его мнѣнію, должна была произвести фуроръ, и вдругъ его смѣшали въ общей кучѣ съ "Кавказской барышней".

Въ высшіе литературные кружки никто изъ насъ по проникалъ пока, по жизнь и настроеніе тогдашней литературы на насъ имѣли неотразимое вліяніе. Едва ли когда либо Общество стояло въ такой тѣсной связи съ литературою, какъ въ то время. Позволю себѣ сказать о нашемъ литературномъ воспитаніи. Развертываясь въ началѣ 60-хъ годовъ, ліы усвоили любовь къ литературѣ нашихъ предшественниковъ, людей 40-хъ годовъ. Съ точки зрѣнія органическаго духовнаго развитія общества это было богатое наслѣдіе. Мы, когда то рѣзко разрывавшіе связи со старой литературой, должны сознать въ концѣ, что все-таки были многимъ ей обязаны. Она проложила дорогу и научила общество интересоваться книгой, повѣстью, романомъ, критикой, поэзіей. Духъ романтизма вѣялъ и на насъ при всходахъ вашей жизни, мы усвоили любовь къ искусству; хорошіе стихи, прекрасные образы доставляли намъ наслажденіе. Мы зачитывались съ дѣтства Пушкинымъ, Гоголемъ и Тургеневымъ. Не смотря на отрицаніе эстетики, мы оставались эстетиками и впослѣдствіи возвратились къ ней, когда послѣдующее поколѣніе уже ничего не имѣло общаго съ ней и потеряло чутье къ красотѣ и гармоніи. Вторая черта, которую мы унаслѣдовали, это гуманизмъ романтиковъ 40-хъ годовъ и стремленіе къ идеалу. Этотъ гуманизмъ когда то прежде граничилъ съ сантиментальностью, по у людей развитыхъ онъ имѣлъ болѣе высшую форму человѣколюбія и состраданія. Подъ вліяніемъ этого гуманизма развивалась масса мягкихъ чувствъ. Въ нашемъ Воспитаніи, хотя и барческомъ, эти чувства культивировались, мы были общительны и вѣжливы. Мягкость и гуманизмъ Сохранялись у нашего поколѣнія, несмотря на острую моду 60-хъ годовъ съ ея базаровщиной, которой всѣ молодые люди въ свое время подражали. Базаровщина, однако, была преходящей модой, и люди нашего поколѣнія скоро обнаружили тѣже привычки лоска и воспитанія. Не то было съ другимъ поколѣніемъ.

На пути нашихъ идеальныхъ стремленій насъ встрѣтила свѣжая литература, охвативъ новую область жизни общественной. Понятно, что она еще живѣе приковала насъ. Неопредѣленныя стремленія къ идеалу нашли выходъ, подготовленный гуманизмъ располагалъ къ живому и горячему воспринятію общественныхъ вопросовъ. Мы увидѣли самую тѣсную связь литературы съ жизнью.

Литература же въ насъ затронула стремленіе къ знанію и любознательность, когда старая школьная схоластика отвратила насъ отъ книжной науки. Чувствуя свои пробѣлы, мы охотно принимались за азбуку, изучали естествознаніе, исторію, въ вѣкъ матерьялизма многіе изучали Гегеля. Усвоеніе новыхъ теорій не мѣшало знать и изучать предшествовавшее. Въ этомъ отношеніи мы отличались отъ поколѣнія послѣдующаго, отрицавшаго науку вообще съ метафизическимъ началомъ и судившаго о литературѣ но одной части ея временнаго проявленія; уваженіе къ литературѣ и наукѣ проникало нашу душу вообще, мы никогда не кощунствовали надъ ними въ самыя худшія времена. Напротивъ, искали здѣсь подкрѣпленія; утѣшенія и вѣры въ человѣческій прогрессъ. Эта вѣра осталась на цѣлую жизнь. Литература и наука, являвшіяся во всемъ ореолѣ, покорили навѣки паши сердца, ибо мы видѣли ихъ въ самыхъ лучшихъ проявленіяхъ. Мы понимали и чтили литературу, какъ могучее орудіе для духовной дѣятельности человѣка, для всего общечеловѣческаго прогресса, и не разсматривали ея съ одной партіонной точки зрѣнія, во презирали ея за уродливыя и временныя явленія.

Мы считали человѣческое слово за лучшее изъ средствъ для побѣды знанія надъ невѣжествомъ, для торжества идеи, для завоеванія человѣческаго права. Что удивительнаго по этому, что мрогіе изъ насъ мечтали сдѣлаться писателями, и литература взяла многихъ въ свои жрецы. Что мудренаго, что многіе до конца служили ей, полагая въ этомъ главную задачу своего гражданскаго долга.

Время перелома, критики старыхъ началъ мы пережили живо, отдаваясь ему. Наши земляки, какъ я замѣчалъ, были весьма воспріимчивы къ новымъ теоріямъ, къ новаторству, изъ нихъ выходили самые ревностные прозелиты новыхъ направленій. Я могу объяснить это развѣ тѣмъ, что сибиряки вообще не имѣютъ традицій, предразсудковъ, у нихъ нѣтъ ничего позади, и взоръ ихъ устремленъ вѣчно въ будущее. Точно также они не были лишены твердости и мужества въ преслѣдованіи своихъ убѣжденій. Я почти не знаю изъ нашихъ товарищей ренегатовъ и отступившихъ впослѣдстіи отъ лучшихъ традицій своей юности, и несчастный полупомѣшанный Щукинъ составлялъ исключеніе. Наше поколѣніе въ общихъ теоріяхъ осталось на грани между 60-мы и 70-мы годами. Не воспринявъ крайностей послѣднихъ, унаслѣдовавъ самые свѣтлыя и лучшія вѣрованія первыхъ, писатели моего времени перенесли эти лучшія надежды на свою родину и взлелѣяли ихъ. Теоріи 70-хъ и 80-хъ годовъ только отвлекали сибиряковъ отъ ихъ родины и почти не дали замѣтныхъ дѣятелей на поприщѣ литературы, исключая Кущевскаго, который былъ скорѣе продуктомъ нашего же времени. Изъ общихъ литературныхъ стремленій выродилась у насъ и потребность служить своему краю. Исторія нашихъ мѣстныхъ симпатій и попытокъ мѣстной литературы должна составить! предметъ особаго очерка.

Н. Я.

"Восточное Обозрѣніе", No 34, 1884