Ядринцев Николай Михайлович - Н. В. Гоголь и его областное значение

Н. В. ГОГОЛЬ И ЕГО ОБЛАСТНОЕ ЗНАЧЕНІЕ.

(По поводу юбилея "Ревизора").

Петербургъ на прошлой недѣлѣ праздновалъ юбилей H. В. Гоголя. Театры давали въ эти дни представленія классической піесы его "Ревизоръ". Съ тою же силою, рельефностью и свѣжестью красокъ стояли передъ публикой эти геніальныя картины дореформенной русской жизни. Это былъ зародышъ, начало того сатирически-обличительнаго направленія, которое получило въ послѣдствіи огромное значеніе и совершило умственный переворотъ въ жизни русскаго общества. При первомъ поднятіи занавѣса 50 лѣтъ тому назадъ большинство встрѣтило піесу Гоголя и его новое направленіе съ предубѣжденіемъ, какъ и теперь встрѣчаютъ въ глуши провинціи обличительное слово. Нужно было, однако, 50 лѣтъ, 50 долгихъ лѣтъ, чтобы это направленіе было понято, оцѣнено и самъ писатель признанъ не врагомъ, не клеветникомъ и пасквилянтомъ, а великимъ художникомъ, моралистомъ, съ душою, глубоко любящею, страдающею за общество. Безсмертная истина сказалась теперь, этотъ злой смѣхъ на блѣдныхъ застывшихъ устахъ сталъ уже не злымъ смѣхомъ, но горькимъ упрекомъ изстрадавшейся за это общество души писателя, человѣка-мученика. Теперь признано, что все, что писалъ онъ, не была клевета, но горькая правда, что не ненависть и злоба руководили имъ, а глубокая любовь къ людямъ, къ своей родинѣ жила въ этомъ сердцѣ. Не вредъ думалъ приносить онъ, а спасти общество, воскресить извращенную среду и извращенную природу человѣка; не вражду, а любовь, пальмовую вѣтвь мира, принесъ онъ въ это общество, которое не писатель поѣдалъ, а оно само подъѣдало себя. Но, чтобы пробудить, отрезвить это общество, погрязшее въ порокахъ, мелочахъ, пошлости жизни, и въ то же время лицемѣрящее и прикрывающееся формальной моралью, нужны были не сладкія и льстивыя слова. Кто изъ героевъ "Ревизора", начиная съ городничаго, не говорилъ слащавыхъ рѣчей о долгѣ, чести! Но эти рѣчи съ фальшивою подкладкою потеряли смыслъ въ обществѣ и стали удобнымъ щитомъ для ловкихъ людей, для Чичиковыхъ; посмотрите, какъ Чичиковъ мораль читаетъ и философствуетъ,-- любо слушать! Не такое слово нужно было для того, чтобы пробудить общество; нужно было не сухое убѣжденіе, даже не страстное, горячее слово увлекающагося фанатика, котораго осмѣютъ въ его сердечномъ паѳосѣ. Чтобы отрезвлять общество, литература міра дала особое орудіе, это бичъ сатиры, ядъ ироніи, каленое желѣзо для отмѣтки пошлости. Вотъ этими-то орудіями и владѣлъ въ совершенствѣ Гоголь. Онъ, какъ хирургъ, былъ безпощаденъ въ анализѣ, въ анатоміи больнаго тѣла, прикосновеніе его слова причиняло боль, негодованіе, но за этимъ слѣдовала уже спасительная реакція. Когда работа анатомическаго ножа была кончена, язва больнаго была обнажена во всемъ ужасѣ, когда она была полита струею дизинфецирующей жидкости и измученный больной лежалъ какъ пластъ, послѣ оглушительныхъ проклятій, стоновъ, во врачѣ и хирургѣ-писателѣ общество увидѣло иной образъ: блѣдный, измученный отъ пережитаго душевнаго скрытаго волненія стоялъ онъ "какъ работникъ ненужный", свершивъ благодѣтельнѣйшій актъ, руки его тряслись послѣ напряженія и изъ глазъ его капала одна за другою несдержанная слеза отъ пережитыхъ мукъ. И вотъ этотъ полутрупъ, почувствовавшій всю суть драмы, понявшій, съ кѣмъ онъ имѣлъ дѣло, на кого онъ негодовалъ, вдругъ схватилъ спасительную руку и, зарыдавъ, началъ цѣловать ее. Вотъ смыслъ апоѳеоза великаго писателя-сатирика!

Теперь, когда онъ лежитъ давно въ гробу, общество цѣлуетъ эту руку, оно вызываетъ его мученическій образъ, оно исторгаетъ его изъ гроба, выноситъ въ свою среду среди освѣщенныхъ залъ и на блѣдное мертвое чело кладетъ запоздавшій вѣнокъ славы. Таково бываетъ торжество писателя, часто гонимаго, непризнаннаго, униженнаго, но воскресшаго для потомства.

Юбилей Гоголя именно былъ таковъ. Когда выносили бюстъ его въ театрахъ, среди юбилейныхъ вечеровъ, публика вставала, и когда старѣйшіе изъ писателей вѣнчали его лаврами, блѣдные и растроганные, публику охватывалъ трепетъ, восторгъ и энтузіазмъ, который она никогда не ощущала во всю свою жизнь. Только въ эту минуту достигло воздѣйствіе идеи, духа своего апогея, а общество испытало и прочувствовало, что его связываетъ съ писателемъ, съ литературой. Вотъ почему эти моменты воспитательны и поучительны. Нужно, однако, чтобы ихъ пережила и поняла не одна столица, не одно образованное общество, а вся Россія, весь русскій народъ и глухая провинція, о которой Гоголь болѣе всего заботился, и гдѣ онъ болѣе всего оказалъ услугъ.

Съ нашей стороны поэтому естественно желать, чтобы имя Гоголя, память о немъ были предметомъ и провинціальныхъ торжествъ. Мы участвовали также на этихъ торжествахъ столицы, но душою жили въ области, и невольно задумывались надъ значеніемъ великаго писателя для русской провинціи. Гоголь принадлежитъ, конечно, всей Россіи, но въ томъ числѣ онъ служилъ и каждой изъ областей, и его услуги неоцѣненны здѣсь. Начнемъ съ его кровнаго родства съ областью.

Пусть имя Гоголя стало общимъ Достояніемъ не только столицъ, всей Россіи, всего человѣчества (потому что его произведенія переводятся на европейскіе языки), но не забудемъ въ тоже время, что онъ былъ также сынъ области, здѣсь сказалась его наблюдательность, здѣсь въ первый разъ заговорило его чувство, здѣсъ созрѣла его поэзія, здѣсь заплакало его сердце. Посмотрите, въ чемъ заключаются его первыя произведенія, гдѣ сказался его талантъ? Это въ очеркахъ украинской жизни, окружавшей его юность и дѣтство, отъ которыхъ вѣетъ живою поэзіею, красотою украинскихъ степей, заколдованной прелестью украинскихъ ночей, теплымъ ласкающимъ воздухомъ родины, родными цвѣтами со всею ихъ свѣжестью, оригинальностью и ароматомъ юга.

Первыя впечатлѣнія юности даютъ толчокъ и совершенствують его талантъ. Первыя произведенія его полны лепета знакомыхъ преданій, сочетанія родныхъ картинъ, изъ которыхъ сплетается фантастически первая канва роскошныхъ разсказовъ, освѣщенныхъ яркими лучами весны писателя. Посмотрите на эти очерки и типы изъ народной жизни, трудно но прозрѣть въ нихъ прародителя "писателя народнаго быта", создавшаго цѣлую школу. Его описанія народнаго быта художественны до послѣдней степени, колоритъ ихъ мягокъ, краски живы, впечатлѣніе обаятельно, не только въ силу художественнаго изображенія, но въ силу той ласки, любви, того нѣжнаго чувства, которое выступаетъ въ его описаніяхъ. Нужно было именно надышаться такъ полно роднымъ воздухомъ, чтобы создать живо и поэтично обстановку извѣстной мѣстности. Мы предоставляемъ украинцамъ оцѣнить это значеніе своего таланта. До какой степени украинскій областной элементъ играетъ роль въ первыхъ произведеніяхъ Гоголя, можно видѣть по областному пояснительному словарю, приложенному къ І-му тому и занимающему 5 страницъ. Самые разсказы "Вечера на хуторѣ" ведутся отъ имени стараго пасѣчника Рудого Паньки, подъ именемъ котораго выступаетъ авторъ, какъ знатокъ украинской старины, въ нихъ господствуетъ и тонъ народный, и его музыка съ наивнымъ, спокойнымъ хохлацкимъ юморомъ. Въ сюжетахъ смѣшиваются старыя преданія, народная миѳологія и народный сюжетъ, который авторъ только передаетъ въ прекрасной формѣ. Понемногу, по мѣрѣ роста, зрѣлости автора, фантастичность исчезаетъ, а замѣняется историческою былью. Когда второй разъ занавѣсъ поднялся, то есть начался второй дебютъ писателя, мы увидѣли уже цѣлую историческую эпопею изъ малороссійской жизни, предъ нами встаетъ украинская героическая старина, какъ въ пѣснѣ бандуриста, эпическій разсказъ смѣняетъ сказку. Выступаютъ въ Тарасѣ Бульбѣ герои давно погибшей Запорожской Сѣчи.

Подобное высокое художественное произведеніе, полное исторической правды, опять-таки, возможно было только благодаря изученію и знанію областной исторіи. Что это стоило Гоголю, можно видѣть изъ біографическихъ очерковъ его, изъ его переписки. Онъ просить присылать ему малороссійскія пѣсни, преданія, собираетъ этнографическій матеріалъ и составляетъ изъ нихъ художественную мозаику. Здѣсь видѣнъ опять источникъ и то родное русло, изъ котораго онъ черпалъ краски и свое вдохновеніе. Уже изъ этого произведенія видно, какъ онъ понялъ исторію старой Украины, сколько вложилъ души здѣсь. Точно старый бандуристъ поетъ предъ вами, точно вѣтеръ на курганахъ разсказываетъ вамъ забытую повѣсть. И видитъ онъ старыя тѣни и слышитъ онъ старые стоны "братьевъ казаковъ". Нужно пережить эти сцены, чтобы воскресить ихъ такъ образно. Драма совершается передъ читателемъ, слезы дрожатъ у него отъ этого эпическаго разсказа, онѣ таятся и въ груди писателя, описывающаго эту давнюю, давнюю исторію, по близкую и родную ему. Но и во всемъ характерѣ этого писателя развѣ не сквозятъ его родныя, областныя черты? Эта немного лѣнивая натура, но въ то же время одаренная богатымъ воображеніемъ, нѣжнымъ и добрымъ сердцемъ, этотъ добродушный юморъ Рудого Паньки развѣ не переносится и но сквозитъ, подобно Диккенсовскому тонкому юмору, во всѣхъ зрѣлыхъ произведеніяхъ? Посмотрите, какъ этотъ смѣхъ растетъ отъ дѣтскаго тихаго смѣха до горькаго смѣха, по мѣрѣ того, какъ онъ обращается къ серьезнымъ сторонамъ жизни. Отъ него уже вѣетъ, повидимому, холодомъ, злобой сатиры, но онъ никогда не остается безучастнымъ, ледянымъ и безчувственнымъ, въ самыя горькія минуты дрожатъ въ немъ слезы жалости, и въ моментъ высшаго напряженія скрывающійся за сатирикомъ человѣкъ разражается горькими рыданіями. Гоголь оставляетъ затѣмъ Украину, и взоръ его останавливаетъ остальная Россія и русская провинція. Художественный талантъ его и наблюдательность и здѣсь работаютъ. Послѣдствіемъ этого изученія является два великихъ его произведенія "Ревизоръ" и "Мервыя души". Не намъ говорить объ ихъ общемъ значеніи. Какъ у великаго таланта, геніальнаго таланта, у него частные и мѣстные типы получили общечеловѣческое значеніе, недостатки его героевъ Хлестакова, Чичикова, Ноздрева, Манилова, можно видѣть какъ олицетвореніе общечеловѣческихъ слабостей. Даже Бобчинскихъ можно видѣть сколько угодно на свѣтѣ проѣзжающихъ по Европѣ и свидѣтельствующихъ свое почтеніе разнымъ знаменитостямъ. Высота художническаго міросозерцанія и глубина его анализа въ томъ и сказывается, что онъ отъ частнаго доходитъ до общаго. Такъ близки человѣчеству типы Шекспира, Гете, Байрона, гдѣ бы. они не дѣйствовали. Они общи, но въ то же время и конкретны, заключены въ извѣстную сферу и составляютъ продуктъ извѣстной среды. Герои Гоголя носятъ русскій образъ, какъ самъ Гоголь всегда носитъ русскую душу. Гоголь какъ художникъ, міровая душа, она живетъ въ области искусства, она странствуетъ въ его космополитической области, онъ живетъ часто подъ лазурнымъ небомъ Италіи, у подножія Колизея, онъ видитъ это море и синюю даль, но когда онъ увидитъ сквозь нее свою родину, онъ восклицаетъ: "А вонъ и русскія избы виднѣютъ. Домъ ли то мои синѣетъ вдали? Мать ли моя сидитъ подъ окномъ? Матушка..." (Записки сумасшедшаго),-- и рыданія звучатъ въ русской душѣ его. Гоголь создалъ безсмертные типы русской жизни, онъ воспроизвелъ ее какъ не одинъ изъ писателей предшествовавшихъ. Предметомъ для его сатиры и ареною его героевъ, однако, выбрана область и провинція. Поэтому Гоголь и его произведенія болѣе близки и родственны ой, она глубоко ихъ прочувствовала, и вліяніе великаго національнаго писателя здѣсь получаетъ важное значеніе. Столица и образованное общество ея, празднуя 50-лѣтній юбилей, припоминаетъ отжившее прошлое, свою исторію. Старые Гоголевскіе типы похоронены новой русской жизнью и рѣдко встрѣчаются на поверхности ея. Гоголь, такимъ образомъ, принадлежитъ прошлому. Но умерли ли они въ провинціи, въ области, тамъ въ нѣдрахъ русской жизни? Кто скажетъ это?!...

Можетъ быть, протекшія 25 лѣтъ послѣ-реформенной жизни измѣнили въ Россіи многое въ нравахъ, привычкахъ, въ строѣ общества. Исчезли ли въ ней Чичиковы, Хлестаковы, Сквозники-Дмухановскіе, пусть разберетъ современная критика и публицистика; можетъ быть, они найдутъ ихъ преображенными; во всякомъ случаѣ ихъ трудно узнать. Народились иные типы, послужившіе тэмой для новой сатиры, сатиры Щедринской. Номы можемъ предположить, что гдѣ нибудь въ глухой дореформенной провинціи гоголевскіе типы еще доживаютъ свой вѣкъ. Паши окраины и глухія провинціи на Востокѣ именно такія нетронутыя еще новой жизнью мѣстности, гдѣ, если не цѣликомъ можно встрѣтить этихъ гоголевскихъ героевъ, то, по крайней мѣрѣ, ихъ слова, дѣйствія, нравы, привычки сохраняются по преданію. Наша областная печать и мы, занимающіеся дѣлами и жизнью области, дѣйствительно наталкиваемся постоянно на факты и явленія гоголевскаго времени. Гдѣ у насъ не трепещутъ ревизоровъ и какъ иногда часто принимаютъ за нихъ Ивана Александровича Хлестакова? Гдѣ сказывается болѣе хвастовство связями и родствомъ, гдѣ оно олицетворяется въ видѣ чудовищнаго вранья, какъ не въ окраинной провинціи? Гдѣ возможно скрутить "корреспондента" и писателя, какъ не въ глухой области на окраинѣ, гдѣ возможно расправиться лучше съ самоварпиками и аршинниками, вздумавшими жаловаться? "Кляузники!" -- говоритъ Сквозникъ-Дмухановскій про сибиряковъ. "Сами себя высѣкли",-- отвѣчаютъ иногда на какую нибудь корреспонденцію. Понятно, какой морализующей правдой, какой отрезвляющей силой выступаютъ произведенія Гоголя въ этихъ глухихъ уголкахъ. Общество видитъ здѣсь не исторію, а внезапно отразившійся предъ ними свой современный міръ. Нѣтъ, Гоголь не умеръ, онъ живъ еще для провинціи! Мы были свидѣтелями, съ какимъ иногда неподдѣльнымъ дѣтскимъ восторгомъ, съ какимъ восхищеніемъ и радостью, какъ лучъ ожидаемаго свѣта, какъ отраженіе давно желанной правды, встрѣчались комедіи Гоголя. Да, это они, наши лица!!-- восклицаетъ публика. Мы помнимъ, когда въ одномъ городѣ Сибири праздновали пріѣздъ одного великодушнаго генералъ-губернатора, пытавшагося искоренять злоупотребленія. Онъ обратилъ вниманіе на указанія печати и смѣнилъ немало гоголевскихъ служакъ. Смѣненные, изгнанные, но набившіе карманы, они не теряли куражу и показывались въ обществѣ. Піолъразъ "Ревизоръ", въ ложахъ сидѣли пострадавшіе тузы съ безпечнымъ видомъ. Вдругъ раздался монологъ городничаго: "Найдется щелкоперъ, бумагомарака, разнесетъ по всему свѣту исторію. Вотъ что обидно. Я бы всѣхъ этихъ бумагомаракъ!...". Актеръ передалъ этотъ отрывокъ превосходно. Вдругъ всѣ какъ одинъ обратились къ ложамъ пристыженныхъ героевъ, и страшный взрывъ рукоплесканій подчеркнулъ эти слова. Но не вся и не всегда провинція съ восторгомъ встрѣчаетъ обличеніе порока. Часто она, апплодируя выводимымъ сценическимъ героямъ, не сознаетъ, что она окружена такими же живыми. Она не сознаетъ и того, что она грѣшна вмѣстѣ съ этими героями, весьма часто поддерживая Чичиковыхъ и становясь на колѣни предъ Сквозникомъ. Глубокая драма жизни въ томъ и заключается, что Чичиковъ до того момента, какъ изобличенъ судомъ, носится на рукахъ обществомъ и считается пріятнѣйшимъ человѣкомъ. Хлестакова раскусили только въ концѣ". Мало того, общество въ провинціи часто становится на сторону Чичиковыхъ по своей темнотѣ. То негодованіе, которое окружало Гоголя, какъ автора "Ревизора", по умерло, оно шипитъ и открыто раздается въ провинціи. Точно также дѣло Гоголя не умерло и не закончилось съ "Ревизоромъ". Оно окрылило только литературу и печать новою силой, оно дало ей новое направленіе, создало ей многочисленныя задачи, и Гоголь завѣщалъ дѣлать свое великое дѣло другимъ. Всѣ служители печати выполняютъ его дѣло. Десятки и сотни маленькихъ грамотныхъ людей-тружениковъ въ провинціи, проникнутыхъ духомъ правды, борясь со зломъ и порокомъ, силятся путемъ печати обнаружить ихъ въ глухихъ уголкахъ. Вотъ откуда негодованіе, читатель, и злоба на насъ, пишущихъ. Общество -- близорукій слѣпецъ, оно боготворить, восхищается литературой, когда она тѣшитъ и касается давно забытаго или посторонняго, но не прощаетъ, когда та же литература касается его современныхъ язвъ и задѣваетъ его. Это общество похоже на того сибирскаго дикаря, который признаетъ кумира только тогда, когда ему все благопріятствуетъ, и губы кумира мажутся сметаной, но когда ему кажется, что кумиръ не далъ ему блаженства на сегодняшней день въ видѣ сыраго рыбьяго мяса, онъ бьетъ бога и топчетъ его ногами. Какъ часто стопы и вопли бѣднаго писателя раздаются изъ глухой провинціи! сколько еще здѣсь невидимой борьбы, работы и "невидимыхъ слезъ", когда учитель увѣнчивается лаврами. Если бы великіе покойники могли слышать, какъ хрустятъ кости современнаго писателя тамъ въ глуши, на прокустовомъ ложе жизни, они бы услышали слова Остапа: "Батько, слышишь ли"?..

Помяните же вы, многострадальные областные писатели, великаго учителя въ часъ славы его!

Сибирскій Писатель.

"Восточное Обозрѣніе", No 18, 1886