Яблочков Георгий Алексеевич - Последняя борьба

Георгий Яблочков

Последняя борьба

Кружок растаял сам собой. Часть скосила коса. Часть разбрелась неизвестно куда. Остальные ушли в сытую жизнь. Павел Осипович остался один.

Эта зима была ужасна для него. Уже год, как его исключили из университета, и он не предпринимал ничего. Жил случайной работой, которую доставал у знакомого статистика, плохо ел, никого не видел, по целым дням сидел в Публичной Библиотеке и мучительно копошился на темном, холодном и липком дне.

В глухой переулок, где он жил в ободранной, жалкой комнате, заходили к нему только Катя Незванкова и Перелетов, уже поженившиеся, оба маленькие, жалкие, испуганные, по-прежнему робко верившие в него. Но Павел Осипович только пугал их. Он то молчал, как истукан, то плакал, то начинал возбужденно говорить непонятные слова.

Ему было всего 27 лет, но за эту зиму он окончательно полысел. Его угловатый череп блестел, как полированный шар. Глубокие складки прорезались между бровями, худое лицо стало коричнево-желтым, под длинным и тонким носом висели темные усы, с подбородка темным клином спускалась узкая борода. Катя Незванкова -- все-таки женщина! -- находила, что Павел Осипович стал очень хорош. Похож на средневекового художника -- забыла только какого. Но его глаза! Они преследовали ее, как кошмар. Они сделались совсем черными -- так сильно расширились зрачки. Эти глаза снились ей по ночам. Она вскакивала, похолодев от ужаса, и ей казалось, что жить больше нельзя, потому что вся жизнь попала в тупик...

* * *

Когда настала весна, Павел Осипович стал очень много ходить. Беспокойные предчувствия погоняли его. Он ходил по вонючим, с облупившимися берлогами и ревущими трактирами улицам, где кишели кривоногие дети, озверелые мужики, пьяные и хулиганы. Его узкогрудую, длинноногую фигуру встречали на главных улицах, на рынках, на мостах, в рабочих кварталах и общественных садах. Жадно оглядываясь, он порывисто шел, и все больше отчаяния было видно в его блестящих глазах.

-- Какие страшные, слепые и немые лица!.. Какие птичьи, рыбьи, звериные глаза, лбы, губы, носы! Нет голов -- только морды! Нет духа -- одна беспомощная, изуродованная, смрадная плоть!..

На него оборачивались иногда -- такое у него было измученно-вдохновенное лицо, и такие он делал странные жесты руками, точно у него рвался отчаянный крик:

-- Придите ко мне!..

* * *

Белые ночи -- сумасшествие Петербурга. Бледно-мерцающее небо, четкие отражения в бездонных водах, широкие перспективы слепых улиц и мертвых площадей, по муравьиному расползающиеся кучки людей, громадный призрак туманной реки...

Павел Осипович перестал спать. Он целые ночи проводил на набережной Невы. Взвившийся над площадью всадник, могучий собор, адмиралтейство, крепость на той стороне и дворцы -- особенно зимний, коричневый, с колючей крышей и извилистой оградой, точно лапы, голова и хребет дракона -- вот были враги, каменные чудовища, властно разлегшиеся по берегам мистической реки.

Неодолимая сила тянула его сюда. Громады оживали, в них чудились колоссальная тяжесть и тупая прожорливость допотопных зверей. Они потягивались и шевелились, не зная дум и безжалостно размалывали в кровавую кашу мириады существ. Потрясенный Павел Осипович убегал, но возвращался, снова крался и, как завороженный, смотрел.

Ужас бессилия! Разве возможна борьба? Ведь это удары о гранитные глыбы обезумевших от отчаяния комаров! И эти немые лица ползущих у ног чудовищ людей, уже размолотых, безголовых, не понимающих и не ищущих ничего!..

Действительность сдвигалась, в голове закипал бред. Павел Осипович проклинал, грозил кулаками, кусал землю и бился о каменные парапеты головой. Потом ослабев, подавленный мраком, сидел в прилегающих скверах.

И из мрака надвигалось непонятное, ползло, как тяжелая туча, мгновенными молниями сулило какое-то освобождение и свет. Слабый мозг еще не понимал.

Но в одну из ночей это произошло. Лопнула мертвая кора и, вырвавшись, заплясало под черепом раскаленное добела и слепящее -- не мысли и образы, а живое, более сильное, чем он сам. Прежний человек мгновенно сгорел -- Павел Осипович переродился и с невыносимым восторгом почувствовал, что стал борцом...

* * *

Через три дня после этого Катя Незванкова получила через посыльного толстый пакет. Когда она с удивлением раскрыла его, там оказалась связка гектографированных листков. Наверху каждого стояло:

Манифест освобождения духа!

Оставшимся, верным, ждущим!

Ниже была печать, представляющая круг с нацарапанным внутри словом: "Итак" и дальше шел текст:

"Товарищи! Возглашаю освобождение! В эту ночь соединение сил. На бесконечном мосту против Зимнего Дракона в молчаливом громе объявлена война. Черпаю сознание, раздаю всем дух.

Великая формула Итак:

Эфирное сознание! Избранный Проводник! Помазание! Борец!

Вихри токов мирового эфира, которых центр. Эфирное сознание через проводник плавит из плоти дух. Я!! Громадное напряжение воли избранного, освободителя, проводника. Товарищи! Итак! Иду в огненную борьбу переродить плоть в дух. Тайна: великое влияние через прикосновение искрой мирового сознания от пальцев рук. Эфирное помазание создает борцов. Ухожу. Устрою твердыни в глубине страны. Дам генеральный бой. Во главе армии духа вернусь назад. Ждите. Распространяйте.

Вождь. Освободитель. Павел. Проводник. Итак".

Прочитав это, Катя Незванкова долго плакала от горя и страха. Затем, когда вернулся со службы Перелетов, они вместе побежали к Павлу Осиповичу, но оказалось, что он уже исчез. Хозяйка рассказала им, что он два месяца не платил за квартиру, возвращался домой только по утрам, ничего не ел, был не в себе, плакал, разговаривал и будто молился сам с собой, а четыре дня тому назад прибежал утром веселый, целый день плясал и кричал, потом ушел и с тех пор пропал.

А Павел Осипович в это время уже мчался на поезде, с которым прежде каждую весну уезжал к себе домой. Все было отлично, прекрасно, великолепно! Правда, попасть на поезд оказалось не так-то легко. Пришлось немало потрудиться, чтобы обмануть встревоженных манифестом врагов. Запутывая следы, он два дня колесил по Петербургу, пешком прошел 15 верст, и на маленьком полустанке купил билет и незаметно сел.

Зато дальше все пошло хорошо. Его ждали, машинист оказался своим и сейчас же тронулся в путь. Хитро усмехаясь, Павел Осипович улегся на верхнем месте, лицом к стене, и поезд, чем дальше, тем мчался сильней. А ночью он несся со страшной быстротой, то с гулом раскатываясь по рельсам, то взвиваясь на воздух и вытягиваясь там длинной змеей.

Под вечер следующего дня Павел Осипович вышел на маленькой станции, крадучись, прошел по перрону туда, где через палисадник был выход на большую дорогу и, едва сдерживая нетерпение, пустился шагать.

Через полчаса он был уже далеко в степи. Все было великолепно. Здесь его тоже ждали. Зеленеющая степь широко расстилалась по всем сторонам. Там и сям вспухали холмы. Небывало громадное солнце опускалось за одним из них, и на пылающем веере четко рисовался воткнутый в вершину шест.

Это был знак. С торжествующим криком Павел Осипович пустился бежать. Выросшие за спиной крылья стрелой взнесли его на вершину холма. Он вырвал шест и запел песнь свободы голосом, слышным на весь мир. Степь была в крови. Это так! Скинув с себя рубашку, он топнул ногой, и белое превратилось в яркий кумач. Красное знамя развевалось над холмом. Стреляли пушки, гремели клики, громадные птицы радостно летели во все концы, солнце, склоняясь, опускалось за горизонт...

Взмахнув своими крыльями, Павел Осипович полетел. Накинувшись сзади, черные духи оторвали их, и он кувырком покатился вниз. Первая борьба! Он быстро отбился, подмял самого большого под себя и с песней победы помчался вперед.

В овражке, поросшем бурьяном, он кинулся на колени. Затихла степь, темное небо бороздили огни. Вспыхнуло сиянье, огненная змейка, изогнувшись, прорезала воздух и слетела вниз. Пропилив голову, она зажгла его мозг, и с криком восторга Павел Осипович упал на землю лицом. Эфирное сознание снова снизошло на него!..

* * *

Было совсем темно, когда Павел Осипович спешил по пустынным улицам родного городка. Низко висели тучи, накрапывал теплый дождь, лениво лаяли собаки. Вот и дом отца. Комнаты ярко освещены. Тоже ждали, ждали давно!..

Подтянувшись руками за ставни, он заглянул в окно. Вся семья: мать, отец, брат Дмитрий, четырнадцатилетняя Соня -- все сидели за большим столом, радостно говорили о нем и нетерпеливо смотрели на дверь.

Павел Осипович соскочил. Пора! Обежав кругом дома, он по лестнице взобрался к слуховому окну на чердак. Ему нельзя было войти, как обыкновенному человеку, через дверь. Он должен был явиться сверху. Спотыкаясь о балки, он прошел по чердаку, спустился по внутренней лестнице в коридор и распахнул дверь.

-- Да будет этот дом твердыней, откуда начнется освобождение духа!

Среди восторженных восклицаний, решительными шагами он подступил к отцу, посадил его на стул и, нагнув ему голову, три раза дунул на темя. Коснувшись до него пальцами, вдохновенно произнес формулу Итак и обратился к матери. Брат Дмитрий начал бороться. Павел Осипович со страшной силой вывернул ему руки и, восклицая: "Не сопротивляйся, безумец!" -- совершил и над ним обряд. Соня с визгом пустилась бежать, но Павел Осипович догнал ее и ворвался в кухню.

Там он мгновенно помазал помертвевших от страха горничную и кухарку и кинулся к кучеру Матвею, который служил в доме уже двадцать лет и был приятелем всех детей. Опрокидывая лавки и ведра, Матвей кубарем выкатился на двор, но с победным кличем Павел Осипович догнал его, повалился с ним вместе на землю, сел на него верхом и тоже помазал, произнося заклинания.

III

Недели через три после этого Катя Незванкова получила, наконец, письмо от своей подруги, Анюты Ключаревой, служившей фельдшерицей в том городе, откуда был родом Павел Осипович. Анюта Ключарева писала ей:

"Милая Катечка! Прости, дорогая, что так замедлила ответом на письмо, в котором ты спрашивала относительно Павла. Слишком уже тяжело было писать, да и дела случились разные -- сильно заболела мама -- так что захлопоталась и откладывала со дня на день.

Павел был, действительно, здесь, но теперь нет его уже и я сейчас расскажу тебе все. Господи, как тяжело видеть гибель человека, подобного ему! Я так потрясена, что кажется мне, что нам, маленьким людям, совсем незачем жить. Доктора думают, впрочем, что это не безнадежно, хотя верного предсказания сделать нельзя. Благоприятен тот признак, что сумасшествие приняло сразу такую острую форму.

А теперь вот, что произошло. Павел явился вечером к своим, страшно всех перепугал, потому что вышло это так неожиданно, точно он свалился с неба. Начал говорить дикие слова, пел, плясал, хватал всех и дул на головы, утверждая, что этим помазывает на новую жизнь. Потом вспомнил про меня и прибежал к нам.

У мамы слабое здоровье, она страдает болезнью сердца. Бедняжка чуть не умерла от потрясения. Вообрази себе: лицо красное, глаза сверкают, весь в грязи -- я подумала сперва, что он пьян. Но -- увы! -- это было не так. Меня он тоже сейчас же помазал и дал мне важный чин в своем ордене духа, по левую сторону от себя, на пять ступеней ниже, чем он -- так, кажется! -- и это бы, конечно, ничего, хотя от неожиданности я и начала отчаянно кричать, но он помазал и бедную маму, и она от страшного перепуга не может оправиться до сих пор.

Не было никакой возможности успокоить его, он говорил, как граммофон, воевал с врагами, командовал армией, пел так, что у меня чуть не лопнула барабанная перепонка и был необыкновенно счастлив. А я в конце концов начала рыдать от отчаяния и ужаса. К счастью, прибежали его отец, брат и другие и с огромным трудом удалось его уговорить и увести, а то он непременно хотел лечь спать на мою постель.

Ему представлялось, что он получил откуда-то свыше дар перерождать людей и он вербовал себе армию, чтобы сделать какой-то переворот! Как это ужасно и больно! Не сомкнув глаз, я проплакала целую ночь, а на следующий день оказалось, что, пробушевав до утра, он побежал потом на базар, и там разъяренные мужики страшно избили его. Его арестовали и счастье еще, что Осип Васильич, его отец, пользуется таким уважением в городе! Павла поместили прямо в больницу, и он целую неделю сидел у нас, но я не могла решиться его повидать, в такое буйство он впал. Прямо невероятно кричал и бесновался три дня, так что пришлось надеть смирительную рубашку -- потом сразу утих, точно пришел в себя. Тогда его отвезли в психиатрическую лечебницу в Харьков.

Мы были все очень рады и думали, что это выздоровление, но оказалось не так. Он притворился. Нарочно сдержался, вел себя очень хорошо, обманул докторов и каким-то образом убежал.

Можешь представить себе отчаяние семьи! Совершенно неизвестно, где он теперь. Пропал, точно в воду канул. Его ищут уже целую неделю. И когда я подумаю, что он, сумасшедший, ничего не понимающий, бегает теперь где-нибудь по голой степи, что его, может быть, бьют, а может быть и убили уже, я сама почти схожу с ума. Ведь какой это был ум! И как мы верили ему! Дорогая Катечка, жизнь страшно тяжела. И здесь, в глуши, она еще ужаснее, чем у вас. Загорелась тогда перед нами коротенькая заря, и точно в отместку стало еще безысходнее и темней. И все гибнут, гибнут!.. Бедный Павел!..

Но слишком тяжело, да и записалась я, -- надо кончать. Прощай, родная, целую тебя. Кланяйся Николаю. Как только будут новости, напишу. Твоя А. Ключарева".

Когда на Павла Осиповича снова набросились враги, он защищался отчаянно, но его одолели, избили и связанного повезли. Он думал сначала, что его везут на казнь, и в ужасе бился, рыдал и звал на помощь своих. Оказалось, что это не так. Его привезли в сумасшедший дом, но не в тот, откуда он убежал, а совсем в другой, называвшийся "Центр". Этот сумасшедший дом лежал в подземелье, был ярко освещен искусственным солнцем, имел шестьдесят этажей и был населен больными, которым делали прививки отупения. В самом низу, в глубоком мраке находилась лаборатория угашения духа. По телеграфному распоряжению здесь была назначена для Павла Осиповича окончательная борьба.

Поняв это, он, как только его ввели в железную комнату, сейчас же громовым голосом пропел песнь освобождения и испытал величайший восторг: весь дом разразился восторженными криками -- его знали и ждали здесь, и его сторонники, разбивая двери, неистово рвались, желая увидеть своего вождя.

Целую неделю Павел Осипович, чтобы показать, что он жив, пел, кричал, кувыркался и ходил в железной комнате на руках. В то же время он вел очень хитрые и сложные переговоры с доктором, который являлся к нему уполномоченным от врагов. Этот доктор был почти сверхъестественным существом: дьявольски умен, с полслова все понимал, имел на ногах копыта и на голове прядь волос, которая то прилегала, не смешиваясь, к остальным волосам, то свободно лежала на выпуклом лбу. Это имело таинственный смысл.

Хитростью, или предательством захватив Павла Осиповича в плен, враги, тем не менее, испытывали перед ним необыкновенный страх. Зная, какая громадная армия стоит за ним и избегая открытой борьбы, они всеми силами старались решить дело другим путем. Понимая, что тут может крыться адская хитрость, Павел Осипович долго не уступал. Но эфирное сознание снова змейкой пробралось к нему и подало весть, что он может согласиться, потому что все равно победит.

Тогда двери железной комнаты были раскрыты, и ему предоставили свободу выходить. Очень быстро для Павла Осиповича все стало ясным, как день. Весь сумасшедший дом -- все больные, сторожа, служители, доктора и даже самая лаборатория в недрах земли -- все раскололось на две партии -- за и против него. Обе партии, не переставая, дрались, и Павлу Осиповичу с огромным трудом удавалось сдерживать своих. Мелкие стычки были не нужны, даже вредны. Доктор с прядью волос был прав. Предстояла совсем другая борьба -- не грубая, материальная, доступная всем, а тонкая, эфирная, доступная только одному.

Замирая от предчувствий, Павел Осипович быстро ходил по коридорам и палатам, изучал положение дел и подавал таинственные знаки своим. Его глаза вдохновенно сверкали. Он ждал.

Там был высокий, костлявый капитан. Каждое утро он, выходя из своей комнаты и выкатывая желтые белки, кричал: "Здорово, ребята!" И каждый раз хор голосов отвечал ему: "Здравия желаем, Ваше благородие!" Оказалось, там были солдаты!..

Капитан их учил, вытаскивал зазевавшихся из углов, с остервенением хлестал по щекам и кричал: "Под суд! В каторгу! Расстрелять!" Он яростно преследовал бунтовщиков и признавал только генерала. Каждый день, в 10 часов, в халате, с погонами из золотой бумаги, с отвисшей губой и оловянным взглядом, выходил, тяжело колыхая животом, генерал. Капитан рапортовал, солдаты, вытянувшись, кричали: "Здравия желаем, Ваше Превосходительство!" -- и генерал бессмысленно кивал головой.

Капитан целый день, как нянька, водил его под руку, подобострастно рассказывал анекдоты, устраивал смотры и жестоко избивал бунтовщиков. Капитана все боялись, как огня.

Павел Осипович понял. Здесь-то, вот с этими двумя и предстояла ему окончательная борьба. Несколько дней, замирая от ужаса, он кружил около капитана и генерала, приближаясь и удаляясь, но ни на минуту не выпуская их из глаз. Потом время пришло. Подступив к ним на несколько шагов, он издали загородил дорогу и, глядя капитану прямо в желтые белки, прокричал таинственную формулу: Итак. Затем оглушительно пропел песнь освобождения и ушел. Такой вызов он повторял три дня подряд.

Павел Осипович видел, как страшно были поражены его враги. В первый раз, капитан оцепенел, точно перед ним взвилась змея, а генерал затрясся, плаксиво махая руками. Во второй раз капитан хотел броситься на Павла Осиповича, но не посмел, а в третий -- он быстро схватил генерала за руку и увел.

Павел Осипович торжествовал. Завернувшись в халат, он целые дни возбужденно шагал, знаками убеждая своих сторонников терпеливо ждать. Генерал больше не выходил. Выходил один капитан. Каждый раз, встречаясь с ним, Павел Осипович повторял вызов, и они делали круги, пристально глядя друг на друга.

Борьба надвигалась. Оставалось только избрать способ борьбы. Это не могла быть ни драка, ни поединок, ни другая какая-нибудь физическая мера сил. Освобождение Духа было ставкой -- духовной должна была быть и самая борьба. Напряженно думал об этом Павел Осипович и так же напряженно думал капитан. Однажды, когда они были в одной комнате и, впившись друг в друга глазами, ходили вдоль противоположных стен, их обоих пронизала одна и та же мысль. Они оба посмотрели на стоявшую у окна шахматную доску и оба шагнули к ней.

Павел Осипович очутился первый. Пронизывая горящим взглядом своего врага, он ткнул пальцем в белые фигуры и воскликнул: "Итак!"

Вздрогнув, как от удара, капитан быстро повернулся и ушел.

В первый раз в течение всей истории мира происходила такая грандиозная борьба. До сих пор сталкивались племена, народы, армии. Боролись за пастбища, города и рынки. Били друг друга дубинами, кольями, пулями и гранатами -- и преходящи и ничтожны были результаты.

Теперь, в первый раз, в самом центре, в лаборатории угашения духа, столкнулись два представителя света и тьмы, и над таинственной доской начали окончательную борьбу.

Борьба была молчаливая. Молча, капитан привел генерала и, посадив его против черных, сам вытянулся подле него. Молча сел Павел Осипович против белых. Молча двинули они первые фигуры и провели между прошлым и настоящим неизгладимую черту. Но за этой борьбой, затаив дыхание, следил весь сумасшедший дом, вся Россия, весь мир. Работали телеграфы, говорили телефоны, исчезли все остальные интересы -- все ждали. Невидимой струйкой эфирное сознание буравило над головой Павла Осиповича крышу и потолок.

В 1 час 24 минуты последнего дня началась эта борьба и без перерыва, со страшным напряжением шла семь часов. Это не была обыкновенная шахматная игра. Старые правила были здесь ни при чем. Ни тот, ни другой не умели играть. Новые правила, по молчаливому соглашению, создавались и отменялись каждый момент. Маленькие духи, вселившись в фигуры, наступали, теснили, отступали, бросались из засады и окружали друг друга. Белые сразу начали нападать. Через полчаса генерал устал и, распустив нижнюю губу, сладко заснул. Двигал фигуры один капитан. Бледный, с облитым потом лицом, он стоял, как скала, но Павел Осипович торжествовал. Пронизывая сверхъестественным взглядом своего врага, он чувствовал, как тот внутренне, не переставая, дрожал.

Вечером пришла депутация всех стран и убедительно просила отложить борьбу до следующего дня. Под руки, с величайшими почестями, борцов развели. Павел Осипович, как убитый, заснул до утра.

На следующий день доктор признался ему, что он его тайный сторонник и уверен в победе. Павел Осипович знал это сам. Буравя потолки, эфирное сознание ближе и ближе подходило к нему.

В 1 час 33 минуты второго последнего дня снова началась борьба. Генерал уже не спал, а сидел с испуганным и плаксивым лицом. Павел Осипович наступал, чувствуя непобедимую силу в своих глазах. Капитан слабел, защищаясь из последних сил.

Ровно в 4 часа ударил гром. Пробив все потолки, эфирное сознание соединилось с Павлом Осиповичем навсегда. В диком восторге вскочив, он одним взмахом смахнул черные фигуры с доски. Генерал заплакал, как испуганное дитя. Громовым голосом Павел Осипович запел гимн торжества. Почернев, капитан выкатит глаза, раскрыл рот и грохнулся на пол. У него лопнуло сердце.

Весь сумасшедший дом кружился, прыгал и выл. Павел Осипович плясал танец победы над трупом врага. Торжественная депутация подняла его на плечи, и его понесли в железную комнату короновать.

----------------------------------------------------

Источник текста: "Пробуждение" No 19, 1912 г.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.