Якушкин Павел Иванович - Сочинения Павла Якушкина. С портретом автора, его биографией...

Сочиненія Павла Якушкина. Съ портретомъ автора, его біографіей, составленною С. В. Максимовымъ, и товарищескими о немъ воспоминаніями П. Д. Боборыкина, П. И. Вейнбернго, И. Ѳ. А. Горбунова, А. Ф. Иванова, H. С. Курочкина, Н. А. Лейкина, H. С. Лескова, Д. Д. Минаева, В. Н. Никитина, В. О. Португалова и С. И. Турбина. Изданіе Вл. Михневича.Спб., 1884.

Какое это было славное, счастливое, полное радостныхъ надеждъ время! Мы говоримъ про 1858 годъ, годъ необычайнаго оживленія, восторженной работы, безграничныхъ упованій. Свѣжія силы появлялись отовсюду, новое вино лилось широкою струею въ старые мѣхи, въ ожиданіи, когда они будутъ замѣнены новыми. Нарождались новые типы, въ литературу входили властно люди, которыхъ до того времени никто не зналъ. Появились Губернскіе очерки Щедрина, десятками нарождались новыя періодическія изданія, Мартыны Задеки стараго добраго времени или присоединялись къ горячей молодежи, честно хотя и шумно выходившей на арену, или прекращали свое ветхозавѣтное мурлыканье. Тургеневъ -- вышелъ на болѣе широкую дорогу, явились крупныя созданія Достоевскаго, заговорила своимъ настоящимъ языкомъ муза Некрасова. Книжка журнала составляла чуть не эпоху, статья популярнаго писателя дѣлалась событіемъ. Не было такого медвѣжьяго уголка, гдѣ бы ожирѣвшіе степняки ни волновались, ни слушали въ запуски новыхъ пѣсенъ, запѣтыхъ еще вчера неизвѣстными людьми. Старые пути оказывались уже негодными, литература искала новыхъ и вотъ однимъ изъ искателей этихъ новыхъ, не проторенныхъ дорогъ и былъ Павелъ Ивановичъ Якушкинъ, типическую фигуру котораго и характерную рѣчь съ удивительною ясностью помнятъ участники этой русской "весны". Съ перваго раза П. И. Якушкинъ бросался въ глаза. Полумѣщанскій, полукрестьянскій костюмъ, не тотъ, который мужики принимаютъ за тирольскій, а настоящій, отличалъ, его по видимости- отъ всѣхъ людей того времени. Онъ уже десять лѣтъ носилъ его, живя одною жизнью съ народомъ, занимался "труднѣйшею работою изученія русскаго крестьянства, встрѣчался глазъ на глазъ съ нимъ въ самыхъ источникахъ, гдѣ тихо и скромно струятся они, въ густыхъ заросляхъ, едва примѣтные глазу и съ трудомъ доступные". Павелъ Якушкинъ явился тогда именно тою подспудною силою, которая вышла на требованіе новаго времени. Народъ былъ еще тайной; ори, какъ Григоровичъ, рисовали его исключительно идеалистически, служа ему въ этомъ отношеніи великую службу. Крестьянина считали чуть не гориллой и идеализировавшіе его писатели подымали мужика высоко, очень высоко. Это до тѣхъ поръ былъ единственный способъ возможнаго протеста. Павелъ Якушкинъ выдвигалъ мужика настоящаго. Онъ никогда и ничего не сочинялъ. Въ своихъ произведеніяхъ онъ не разъ даже горюетъ о томъ, что не можетъ ничего разукрасить воображеніемъ. Это была ходячая камеръ-обскура, въ которой отражалось, именно то, что мелькало мимо. Не разъ онъ отмѣчаетъ: "Говорилъ съ крестьяниномъ, имя котораго, къ сожалѣнію, забылъ". Въ этомъ отношеніи добросовѣстность и правдивость его доходила даже до подлинности именъ. Онъ не ходилъ въ народъ, а жилъ съ нимъ. Въ курныхъ избахъ, по обозамъ зимнихъ путей, въ постоялыхъ дворахъ, въ бродячихъ артеляхъ, даже въ арестантскихъ уѣздныхъ и губернскихъ полицій,-- это былъ свой человѣкъ, понятный народу и понимавшій его. Онъ не вносилъ въ народъ никакихъ идей, никакихъ новыхъ понятій. Работа этого рода была чужда Якушкину. Не учить, а учиться онъ хотѣлъ въ бездонныхъ моряхъ русскаго крестьянства, погружался въ нихъ "смиренно" и выносилъ оттуда истинныя жемчужины. Онъ собралъ массу пѣсенъ и сказаній для Кирѣевскаго, и когда Кирѣевскій умеръ, и наслѣдники его умерли, П. Якушкинъ, не хотѣлъ помириться съ передачей этого завѣтнаго ему дѣла Безсонову и явился въ Петербургъ, тридцати восьми лѣтъ отъ роду, полнымъ силъ и энергіи, чтобы самому издать свой сборникъ. Но Петербургъ не на долго удержалъ его. Какъ ни привѣтливо принялъ его литературный кружокъ, какъ ни спокойно было здѣсь послѣ странствій по сѣверному Поволжью съ Лубочнымъ коробомъ за спиною, набитымъ офенскимъ товаромъ, какъ ни великъ былъ интересъ,-- возбужденный имъ въ обществѣ, Якушкину не сидѣлось. Его тянуло опять на глухіе проселки, т)да, гдѣ и путь теменъ, и приключеній бездна -- и жердочка тонка, и рѣчка глубока: велика опасность въ грязи и бездорожицѣ. Это было не странствіе по желѣзнымъ дорогамъ и на обывательскихъ лошадяхъ съ открытыми листами отъ начальства. Пѣшкомъ, въ одиночку, слушай вой волковъ, выбѣгавшихъ на дорогу, или мятели, заносившіе его снѣговыми сугробами, шелъ онъ отъ села къ селу, отъ деревни къ деревнѣ. Иной разъ измученнаго и разбитаго странника не пускали на ночлегъ въ избы, приходилось заночевать въ караулкахъ, либо въ стогѣ сѣна, а если были мѣста -- на грязномъ полу, на голыхъ доскахъ, въ повалку съ другими -- такъ это казалось ему раемъ. Сколько разъ раннею весною онъ тонулъ въ зажорахъ, какъ часто больнаго тифомъ его прогоняли изъ теплой избы на холодъ, на мятель, чтобы не попасть въ отвѣть, если Неравно умретъ "странный человѣкъ". И какъ странно читать и вспоминать, на какія незначительныя средства дѣлалось имъ его крупное дѣло. Онъ боялся большихъ денегъ, не бралъ ихъ. Пятьдесятъ рублей было для него капиталомъ; иногда Якушкинъ ухитрялся мѣсяца два-три странствовать, исходить, Богъ знаетъ, какое пространство на эти деньги. "Онъ мнѣ прислалъ много денегъ", пишетъ онъ часто и тутъ же оказывается, что эти много денегъ были какихъ-нибудь несчастные двадцать рублей. "Выходъ Якушкина,-- говоритъ С. В. Максимовъ,-- былъ новый, никто до него такихъ путей не прокладывалъ, никто не дерзалъ на такіе смѣлые шаги, систематически разсчитанные и на дерзостные поступки -- встрѣча глазъ на глазъ съ народомъ. По духу того времени затѣя Якушкина была положительнымъ безуміемъ. Нужно помнить, что это было время, когда Далевскій сборникъ, наконецъ, былъ забракованъ какъ собраніе "народныхъ глупостей". Народная поэзія являлась въ видѣ цыганскихъ хоровъ; послѣ этого заслуга Якушкина совершенно ясна. Нынче смѣшно даже читать, какъ уѣздныя и губернскія власти ловили "ходебщика", прозирая въ невинномъ собирателѣ пѣсенъ и наблюдателѣ народныхъ обычаевъ что-то ужасное, а что -- имъ самимъ было невѣдомо. Предполагались "измѣны", какія и кому -- объ этомъ не думали. Сколько разъ сотскіе, понявъ въ немъ "душа-человѣка", говорили Якушкину: "Тебя велѣно поймать, а я тебя ловить не буду. Найми лошадь, я тебѣ помогу!" Такимъ образомъ, не останавливаемый ничѣмъ, Якушкинъ посѣщалъ мѣста, заражонныя эпидеміями. Разъ схватилъ оспу, навсегда изуродовавшую его. Простота души и доброта его были безконечны. Онѣ сквозятъ въ каждой строкѣ его. Читаемъ написанныя имъ страницы и онѣ теплятся, живутъ передъ вами, точно въ нихъ бьются живые пульсы любви къ народу, и народъ понималъ, чутко понималъ это. Якушкинъ не былъ чуждъ ему: отъ него не сторонились, какъ отъ другихъ переодѣтыхъ баръ; напротивъ, "Палъ Иванчъ" навсегда оставался другомъ и хорошимъ человѣкомъ для деревни, въ которой онъ хоть разъ побывалъ. С. В. Максимовъ называетъ его миссіонеромъ и толковникомъ народа. А что пришлось этому миссіонеру и толковнику испытать и вынести, объ этомъ разсказываютъ цѣлый рядъ талантливыхъ писателей, посвятившихъ ему свои яркія воспоминанія. Муки этаповъ, лишенія и нищета ссылки, затворы тюремъ, облава уѣздно-полицейскихъ чиновъ! Не странно ли, что все это было направлено противъ этого хорошаго человѣка прежде всего, не задававшагося никогда и никакими политическими цѣлями? Въ самую тяжелую минуту, когда Якушкину приходилось разрывать со всѣмъ дорогимъ и милымъ, онъ оказался такимъ несчастнымъ, жалкимъ, кровно обиженнымъ и при этомъ совершенно беззащитнымъ, что пріятель не выдержалъ и обратился къ нему:

-- До чего тебя, Павелъ, наконецъ, затормошила неугомонная жизнь и чѣмъ ты тутъ во всемъ этомъ виноватъ?

-- А ты не плачь... Мнѣ тогда самому смѣшнѣй будетъ.

Ему даже патріотическія увлеченія не удались. Во время крымской войны П. Якушкинъ надоѣдалъ просьбами принять его въ ряды "христолюбиваго воинства". Генералъ-губернаторъ Кокошкинъ позвалъ его къ себѣ, посмотрѣлъ, посмотрѣлъ на него:

-- Какой ты воинъ? Посмотри ты на себя, развѣ бываютъ такіе защитники отечества?

Прибавьте ко всему этому, что Якушкинъ обладалъ способностью терять все, отъ денегъ до собственныхъ памятныхъ записокъ. Такимъ образомъ онъ нѣсколько разъ терялъ свой паспортъ и, въ концѣ-концовъ, принялся странствовать безъ него; отсюда всевозможныя непріятности, осмотры, задержки, аресты и высылки. Ко всему этому онъ относился стоически. Къ обидамъ и огорченіямъ онъ быль нечувствителенъ.

-- Стало, такъ надо. Видно онъ (обидѣвшій) лучше меня про то знаетъ, если говорить мнѣ въ глаза.

Сплошь и рядомъ возвращавшіеся домой друзья находили у себя бездомнаго скитальца, не имѣвшаго гдѣ главу преклонить, преклонившимъ ее на полѣнѣ, расположившись на полу. Когда его приглашали въ комнату на диванъ, на постель, онъ отвѣчалъ:

Отвыкать не хочу!-- и часто просто уходилъ спать къ дворнику того дома. Самъ онъ никогда почти не имѣлъ своей квартиры, и все свое имущество, т.-е. пару бѣлья да нѣсколько лоскутковъ исписанныхъ бумажекъ, таскалъ съ собою въ узелкѣ. Умирая, безъ гроша въ карманѣ, Павелъ Ивановичъ самъ себѣ выдалъ аттестатъ, обращаясь къ пользовавшему его врачу:

-- Припоминая все свое прошлое, я ни въ чемъ не могу упрекнуть себя!

И, дѣйствительно, ему, этому усердному служителю народа, было не въ,

чѣмъ каяться!.. Жизнь не ласкала его, и онъ не помнилъ за ней никакого баловства. Д. Д. Минаевъ разсказываетъ, что маленькая дѣвочка, встрѣтившая разъ на улицѣ Якушкина, боязливо прижалась къ матерѣ и спросила ее.

-- Ахъ, maman, человѣкъ это или нарочно?

Точно такое же недоумѣніе этотъ талантливый пролетарій возбуждалъ и въ остальныхъ и за это-то предполагаемое "нарочно" ему приходилось страдать и долго, и много.

Сочиненія И. И. Якушкина, собранныя теперь нашимъ извѣстнымъ писателемъ Вл. О. Михневичемъ въ одинъ громадный томъ, имѣютъ не одно историческое значеніе. Черезъ двадцать лѣтъ ихъ перечитываешь съ тѣмъ же удовольствіемъ, какъ и того, когда они были напечатаны. Ихъ простодушная, не прикрашенная правда увлекательно дѣйствуетъ на читателя, привыкшаго за послѣднее время къ тендендіознымъ очеркамъ изъ народной жизни. Короткая, мѣткая фраза, народная рѣчь, чуждая той полубезсмысленной, полубалаганной формѣ, въ которую облекаютъ ее нѣкоторые изъ писателей, живымъ напоромъ впечатлѣній, типовъ и встрѣчъ этого совсѣмъ необыкновеннаго путешественника, не даютъ возможности оторваться отъ книги, пока она не дочитана до конца. Въ этомъ отношеніи г. Михневичу большое спасибо! Видно сразу, что сочиненія П. И. Якушкина были изданы не книгопродавцемъ-ремесленникомъ, а образованнымъ писателемъ. Масса библіографическихъ справокъ, примѣчаній, воспоминанія двѣнадцати болѣе или менѣе извѣстныхъ писателей, являющихся здѣсь каждый съ своими характерными особенностями, съ своей манерою письма, съ своимъ освѣщеніемъ личности Якушкина, такъ что онъ является передъ читателемъ со всѣхъ сторонъ, выгодно выдѣляютъ эту книгу изъ цѣлой массы таковыхъ. Можно пожелать другимъ русскимъ писателямъ счастья найти такого же издателя. Превосходно сдѣланный, вѣрный портретъ покойнаго нарисованъ спеціально для этой книги молодымъ художникомъ, А. В. Серебряковымъ, подъ наблюденіемъ академика М. О. Микѣшина. Въ книгѣ около 900 страницъ большаго формата и убористой печати, въ виду чего и цѣна ея 4 р. 30 к. оказывается весьма умѣренной.

"Русская Мысль", No 2, 1884