Якубович Петр Филиппович - Певец Сиона

Пѣвецъ Сіона.

(С. Г. Фругъ. Сіониды и другія стихотворенія. Спб. 1902).

"Русское богатство", No 8, 1902

Прежде чѣмъ познакомить читателя съ новой книгой пѣсенъ г. Фруга, мнѣ хотѣлось бы сказать нѣсколько словъ о вдохновляющей ихъ идеѣ, вызвавшей въ послѣднее время немало толковъ. Не далѣе, какъ въ прошлой книжкѣ "Русскаго Богатства" вопросу о сіонизмѣ посвящена цѣлая статья рѣзко-отрицательнаго характера... Я думаю, однако, что въ цѣляхъ выясненія истины можетъ быть выслушано и иное мнѣніе.

Дѣло, конечно, теоретиковъ и политиковъ давать философскую и практическую оцѣнку сіонизму, какъ серьезной общественной идеѣ, претендующей на болѣе или менѣе скорое воплощеніе въ жизнь; но если бы идея эта была, въ концѣ концовъ, признана компетентными людьми и совершенно фантастической, неосуществимой мечтой, для меня лично сіонизмъ все же остался бы, прежде всего, протестомъ противъ тѣхъ несправедливыхъ обидъ и угнетеній, которымъ жестокая современная дѣйствительность подвергаетъ еврея, и мое непосредственное чувство не могло бы вынести ему строгаго осужденія. Когда несчастный колодникъ, человѣческое достоинство котораго на каждомъ шагу попирается и заушается, замышляетъ рискованный, можетъ быть, даже безумный побѣгъ, можно и даже должно доказывать ему всю эфемерность его надеждъ, порожденныхъ отчаяніемъ, но нельзя же не сочувствовать душевному состоянію измученнаго человѣка, нельзя называть мечту его о свободѣ чѣмъ-то преступнымъ, чуть-ли даже не позорнымъ! Я никакъ не могу забыть, что первыми виновниками того "обособленія", которому служатъ евреи-сіонисты, являются не они сами, и рѣшительно отказываюсь понять, почему сіонизмъ находится въ "кровномъ духовномъ родствѣ" съ антисемитизмомъ... Сіонизмъ -- защита, антисемитизмъ -- нападеніе. Одно явленіе, несомнѣнно, вызвано другимъ; однако, давать имъ обоимъ одну и ту же нравственную оцѣнку, мнѣ кажется, по меньшей мѣрѣ, несправедливо.

Политику-профану, мнѣ вообще представляется въ дѣлѣ сіонизма еще очень многое невыясненнымъ и скорѣе говорящимъ за то, что я не имѣю права относиться къ этому явленію съ абсолютнымъ отрицаніемъ. Г. Бикерманъ, напр., пишетъ: "Для тѣхъ, которые, не вѣря ни въ долговѣчность сіонизма, ни въ осуществимость его задачи, ни въ то, что въ немъ, дѣйствительно, выражены стремленія еврейскаго народа, тѣмъ не менѣе приписываютъ сіонизму какія-то миѳическія заслуги, будто онъ развиваетъ самосознаніе массъ, кого-то оживляетъ, что-то создаетъ и т. д.,-- для этихъ людей только что сказанное мною о ростѣ еврейской литературы можетъ послужить примѣромъ того, какъ, разсуждая по принципу post hoc ergo propter hoc, легко приписывать сіонизму заслуги, которыя ему, въ дѣйствительности, не могутъ принадлежать. Этимъ наивнымъ людямъ, очевидно, неизвѣстенъ столь же глубокомысленный, сколько и остроумный афоризмъ, гласящій: "на нарисованномъ крюкѣ можно повѣсить лишь нарисованную же люстру".

Для меня все это -- лишь "полемическія красоты", такъ какъ, незнакомый лично съ практикой сіонизма, я не могу совершенно игнорировать фактическія показанія другихъ авторитетныхъ лицъ, свидѣтельствующихъ, наоборотъ, о значительности культурной работы сіонистовъ. Желательно (что говорить!), чтобы еврейскіе дѣятели всегда работали рука объ руку съ передовыми силами той страны, которую судьба сдѣлала ихъ родиной, работали во имя общаго свѣтлаго будущаго; слѣдуетъ, однако, помнить, что огромная масса еврейскаго населенія находится въ особенно неблагопріятныхъ условіяхъ для того, чтобы теперь же сознать тождественность своихъ интересовъ съ интересами родины-мачихи, еще возстановляющей для нея средневѣковое гетто. Для этой темной, обездоленной массы прогрессивнымъ можетъ явиться въ настоящее время всякій лозунгъ, способный поднять ея человѣческое достоинство.

Вообще, вопросъ о сіонизмѣ трактуется г. Бикерманомъ, кажется мнѣ, черезчуръ ужъ просто и непререкаемо {И не объ одномъ только сіонизмѣ. Такъ, уклоняясь отъ обсужденія "вопроса о судьбѣ еврейскаго народа въ прошломъ и настоящемъ во всемъ его объемѣ", г. Бикерманъ пытается, однако, доказать, что "крики ноющихъ публицистовъ о безпримѣрно-жалкомъ положеніи еврейскаго народа далеки отъ истины", что даже и въ средніе вѣка оно отнюдь не было "безпримѣрно-тяжелымъ",-- и доказываетъ это чисто-логическими соображеніями. Между прочимъ, критеріемъ благоденствія каждаго даннаго народа иди племени онъ выставляетъ въ первую голову "коэффиціентъ прироста его численности". Но вѣдь, согласно такому "критерію", современная, напр., Франція должна быть признана одною изъ наименѣе благоденствующихъ въ Европѣ странъ... "Вообще, мнѣ думается,-- говоритъ въ заключеніе почтенный авторъ,-- представленіе о безпримѣрно-тяжеломъ положеніи, исключительно-безпросвѣтной жизни евреевъ въ разсѣяніи -- иллюзія, обманъ зрѣнія, проистекающій отъ того, что въ процессѣ грубаго, непосредственнаго насилія человѣка надъ человѣкомъ, въ кровавыхъ расправахъ, совершавшихся одними людьми надъ другими, т. е. въ томъ именно, что болѣе всего потрясаетъ наши нервы, евреи участвовали лишь односторонне". Это значитъ, что еврейскія массы играли въ исторіи, главнымъ образомъ, родъ жертвъ, предоставляя другимъ народамъ бывать и въ роли палачей. Но, казалось бы, изъ двухъ одинаково битыхъ людей тотъ все-таки долженъ быть названъ менѣе забитымъ, который могъ по-временамъ давать и "сдачи"? Я никакъ не могу понять, почему это -- иллюзія...}. Что возможны на этотъ предметъ и другіе взгляды, показываютъ хотя бы напечатанныя въ іюльской книжкѣ "Русск. Мысли" письма нѣкоторыхъ русскихъ писателей къ д-ру Гордону, посвященныя также сіонизму. Въ одномъ изъ этихъ писемъ, такой осторожный и вдумчивый наблюдатель общественныхъ явленій, какъ нашъ извѣстный историкъ И. И. Милюковъ, говоритъ, напр., слѣдующее: "Принципіально я вполнѣ сочувствую смѣлой идеѣ сіонизма и могу лишь пожелать ему выйти побѣдителемъ изъ тѣхъ серьезныхъ затрудненій и противорѣчій, которыя возникаютъ на его пути при всякой попыткѣ идти впередъ, а не возвращаться назадъ. Самыя эти внутреннія противорѣчія между національно-политическимъ и національно-религіознымъ, культурнымъ и традиціоннымъ элементами вопроса только доказываютъ мнѣ, что сіонизмъ глубоко захватилъ народное сознаніе, и что, даже независимо отъ своей практической задачи, онъ можетъ имѣть сильное и плодотворное вліяніе на подъемъ культурнаго уровня еврейской массы". Высказавъ, далѣе, нѣкоторыя опасенія насчетъ того, что сіонизмъ не явится полнымъ и окончательнымъ рѣшеніемъ еврейскаго вопроса, И. И. Милюковъ прибавляетъ: "Для очень значительной массы путь къ національному самосознанію и къ гражданскому правосознанію идетъ до извѣстнаго пункта въ одномъ и томъ же направленіи. Это обстоятельство даетъ возможность и даже налагаетъ обязанность горячо привѣтствовать сіонизмъ даже и со стороны тѣхъ, которые разойдутся съ нимъ въ своихъ конечныхъ цѣляхъ и средствахъ".

Прекраснымъ дополненіемъ къ этимъ словамъ ученаго могутъ служить слѣдующія строки поэта, г. М. Горькаго: "Мнѣ глубоко симпатиченъ великій въ своихъ страданіяхъ еврейскій народъ; я преклоняюсь передъ силой его измученной вѣками тяжкихъ несправедливостей души, измученной, но горячо и смѣло мечтающей о свободѣ. Хорошая, огненная кровь течетъ въ жилахъ вашего народа! Мнѣ говорятъ, что сіонизмъ -- утопія: не знаю, можетъ быть. Но поскольку въ этой утопіи я вижу непобѣдимую, страстную жажду свободы, для меня это -- реальность, для меня -- это великое дѣло жизни".

Такъ говоритъ непосредственное чувство русскаго писателя; посмотримъ же теперь, что думаетъ и чувствуетъ сынъ и пѣвецъ угнетеннаго племени, г. Фругъ.

-----

Что заставило русскихъ евреевъ придти къ убѣжденію, что "невозможно счастье -- счастье безъ отчизны" (слова другого еврейскаго поэта) и начать мечтать о созданіи собственнаго государства? Развѣ у нихъ нѣтъ въ настоящее время родины?

На этотъ вопросъ даетъ отвѣтъ слѣдующее стихотвореніе г. Фруга ("Итоги"):

Мнѣ сорокъ лѣтъ, а я не зналъ

И дня отраднаго понынѣ.

Подобно страннику въ пустынѣ

Среди песковъ и годныхъ скалъ,

Брожу, пути не разбирая...

Россія -- родина моя,

Но мнѣ чужда страна родная,

Какъ чужеземные края!

Какъ врагъ лихой, какъ прокаженный,

Отъ нихъ запретомъ огражденный,

Я не видалъ дубравъ и горъ,

Ея морей, ея озеръ,

Степей безбрежнаго приволья

И величавой простоты,

Ея великаго раздолья,

Ея могучей красоты.

Какъ сказкѣ о чужой и чудной

Странѣ, разсказамъ я внималъ

Про гордый строй кавказскихъ скалъ

И Крыма берегъ изумрудный,--

Обитель дикой красоты,

Гдѣ русской лиры славный геній

Взлелѣялъ яркіе цвѣты

Своихъ безсмертныхъ вдохновеній...

Въ темницѣ выросло дитя,--

Ему ли пѣть о блескѣ дня,

О шумѣ волнъ, просторѣ поля?..

Блѣдна, убога пѣснь моя,

Какъ ты, моя слѣпая доля!

Какая трогательная жалоба!.. Она живо напомнила мнѣ другія стихотворенія г. Фруга его лучшей поры.

Когда тебя рукой заботливой и нѣжной,--

обращался поэтъ къ своему сверстнику-христіанину,--

Водила мать въ зеленыя поля,

И радостью живой и безмятежной

Дышала грудь свободная твоя,--

Въ заброшенномъ углу, на камнѣ подъ заборомъ,

Въ конурѣ пса, забытый, я лежалъ,

И надъ моимъ глумился ты позоромъ,

И надъ моею мукой хохоталъ.

Съ мечемъ ли воина въ десницѣ всепобѣдной,

Съ вѣсами-ль правосудія въ рукахъ,

Во храмѣ ли науки заповѣдной,

Съ молитвой ли смиренной на устахъ,

Все тотъ же ядъ вражды и ненависти жгучей,

Ты и грудъ мою рукой жестокой лилъ...

О, сколько силы свѣжей и могучей

Во мнѣ ты этимъ ядомъ задушилъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бывали годы бѣдъ у всякаго народа.

Рыдали ихъ пѣвцы, но каждому вдали

Сіяли, какъ заря, грядущая свобода

И счастье дальнее родной его земли.

Но тщетно для тебя, народъ мой, въ Божьемъ мірѣ

По мукамъ и скорбямъ искалъ я двойника,

Искалъ пѣвца, на чьей найти могла бы лирѣ

Отзывный стонъ моя глубокая тоска!

Я находилъ пѣвца съ рукою ополченной,

Пѣвца съ кошницею и мирною сохой,

А у меня въ рукѣ -- лишь факелъ похоронный

Да заступъ роковой...

Вотъ оно, то мрачное настроеніе, граничащее съ отчаяніемъ, изъ котораго выросла мечта сіонизма. Относитесь къ этой мечтѣ, какъ угодно,-- повторю я здѣсь то, что писалъ недавно по поводу стиховъ другого поэта-сіониста,-- зовите ее неосуществимой фантазіей, но вы должны все же признать, что по мотивамъ своимъ она и трогательна, и высоко-поэтична...

Вся книга новыхъ пѣсенъ г. Фруга отъ первой до послѣдней страницы звучитъ горькими нотами скорби, негодованія и глубокой любви къ родному племени.

Любить Сіонъ, какъ любитъ грудь родную

Больное и голодное дитя,--

Вотъ лучъ, душѣ моей свѣтящій въ ночь глухую,

Мой якорь, брошенный въ пучину роковую,

Отрада сладкая моя!

Этимъ лучемъ среди глухой ночи, этимъ спасительнымъ якоремъ надежды явилась для поэта -- именно мечта сіонизма...

И свѣтъ мечты моей, и пѣсенъ даръ убогій

Къ нерукотворному несу я алтарю,

Моля съ тоской, надеждой и тревогой:

"Зажги, о Господи, надъ нашего дорогой

Зарю, вѣками жданную зарю! --

Чтобы, скитальца на родное лоно

Зовущая теперь, звѣзда Сіона,

Звѣзда надежды не была одной

Изъ тѣхъ падучихъ звѣздъ, что столько разъ являли

Свой блескъ мгновенный въ ночь его печали --

И гасли въ тьмѣ ночной!.."

Насколько возможно по стихамъ поэта судить не только объ его чувствахъ, но и объ идеяхъ, г. Фругъ главную задачу сіонизма въ настоящій моментъ видитъ не въ международномъ политиканствѣ на манеръ Герцля и Макса Нордау, припадающихъ къ стопамъ турецкаго падишаха, а въ энергичной и самоотверженной культурной работѣ еврейской интеллигенціи среди темныхъ еврейскихъ массъ.

Назадъ всего лишь двадцать лѣтъ,--

разсказываетъ онъ,--

Народъ родной съ его судьбою,

Съ тысячелѣтнею борьбою

За правду, волю, миръ и свѣтъ

Для насъ былъ чуждъ и непонятенъ:

Сквозь черноту постыдныхъ пятенъ --

Плодъ рабства, страха, нищеты --

Не виденъ былъ намъ пламень чистый,

Мерцавшій вѣрою лучистой

Въ душѣ народа...

Одни изъ интеллигентныхъ евреевъ, "примкнувъ къ семьѣ чужой, чужую скорбь, чужое горе питали чуткою душой"; другіе постыдно ушли въ служеніе "пустымъ и пошлымъ личнымъ благамъ". По увѣренію поэта, тѣ и другіе прозрѣли теперь и сблизились въ одной прекрасной цѣли -- служить возрожденію и просвѣтленію темнаго, страдающаго народа. Такихъ свидѣтельствъ самоотверженнаго энтузіазма сіонистской молодежи, цѣлыми сотнями покидающей университетскія скамьи и уютныя родныя гнѣзда, чтобы идти "въ народъ", немало, и относиться къ нимъ съ ироническимъ недовѣріемъ у насъ нѣтъ никакого основанія,

Другая симпатичная, по нашему мнѣнію, черта сіонизма г. Фруга -- его вѣра въ "землю", въ то, что возвращеніе къ земледѣльческому труду возродитъ изстрадавшійся еврейскій народъ не только духовно, но даже и физически.

-- О, посмотри, чѣмъ стало тѣло,

Чѣмъ стала плоть твоя, народъ!..

Вернись къ землѣ, къ садамъ и нивамъ,

Когда-то, въ блескѣ лучшихъ дней.

Пріютомъ мирнымъ и счастливымъ

Служившимъ юности твоей.

Какъ пыль съ цвѣтка въ алмазныхъ росахъ,

Съ души ты смоешь прахъ заботъ;

Скитальца посохъ, старый посохъ,

Какъ жезлъ библейскій, процвѣтетъ!

И въ другомъ мѣстѣ:

Въ поле, народъ обездоленный, въ поле!

Тамъ обрѣтешь ты въ трудѣ и на волѣ

Снова и Бога, и счастье!

Отмѣтимъ и еще одну черту: г. Фругъ не предъявляетъ, повидимому, къ сіонизму слишкомъ торопливыхъ требованій, за которыми слѣдуетъ обыкновенно, послѣ первыхъ же невзгодъ и неудачъ, самое мрачное разочарованіе; онъ ясно понимаетъ, что двухтысячелѣтнее зло не такъ легко и скоро можно исправить, и что еврейскому народу предстоитъ еще впереди много тяжелыхъ испытаній. И объ одномъ молитъ онъ небо,--

Чтобъ рабства нашего позорящая сила,

Какъ самый лютый голодъ, насъ томила;

Чтобъ ощущали мы, какъ жажду въ лѣтній зной,

Стремленье жгучее къ завѣтной долѣ той,

Что нынѣ кажется намъ сномъ, -- и для народа

Насущнымъ хлѣбомъ стала бы свобода;

Чтобъ дума свѣтлая о ней,

Зажженная огнемъ сознательнаго гнѣва,

Запала въ душу намъ, какъ въ борозду полей

Зерно благословеннаго посѣва

И расцвѣла бы въ ней, какъ возрожденный рай...

Я тоже думаю, что день тотъ, когда свобода и человѣческое достоинство станутъ, наконецъ (благодаря работѣ національнаго или какого другого самосознанія), вторымъ "насущнымъ хлѣбомъ" для забитыхъ, приниженныхъ массъ еврейскихъ, не такъ еще близокъ. Но, съ другой стороны, долженъ же, наконецъ, и для европейскихъ обществъ наступитъ день обновленія, когда человѣкъ во всякомъ другомъ человѣкѣ признаетъ не волка, а брата? Тогда, я вѣрю, и злополучному еврейскому народу не понадобится уходить "за дальнее Средиземное море", въ поискахъ своего чуть не доисторическаго Сіона...

-----

Что касается чисто-художественной стороны поэзіи г. Фруга, то должно, къ сожалѣнію, сознаться, что выдержанныхъ до конца, безупречныхъ по формѣ стихотвореній въ новой его книгѣ очень мало (отмѣтимъ, напр., прекрасныя стихотворенія: "Въ пути", "Шейлокъ", "Выборъ"). Большая часть остальныхъ, не смотря на отдѣльные красивые стихи и поэтическія мѣста, страдаютъ обычнымъ, стариннымъ порокомъ г. Фруга -- непомѣрной растянутостью; съ этимъ недостаткомъ не въ силахъ часто бороться даже искреннее вдохновляющее поэта чувство, и стихи его лишь въ слабой степени затрагиваютъ сердце читателя. Въ извѣстномъ смыслѣ г. Фругъ вправѣ, конечно, претендовать на титулъ "арфы эоловой доли народной, эха народныхъ скорбей", но при этихъ словахъ невольно вспоминаешь другого пѣвца народнаго горя, 25-лѣтнюю память котораго мы будемъ вскорѣ чествовать. Съ какой силой овладѣваетъ душой читателя хотя бы слѣдующее крошечное стихотвореніе Некрасова:

Вчерашній день, часу въ шестомъ,

Зашелъ я на Сѣнную.

Тамъ били дѣвушку кнутомъ,

Крестьянку молодую.

Ни звука изъ ея груди,

Лишь бичъ свисталъ, играя...

И Музѣ я сказалъ: "Гляди --

Сестра твоя родная!.."

Восемь коротенькихъ строчекъ, а сколько сказано!.. Вѣдь это картина всей дореформенной эпохи. Будто воочію видишь ужасную драму. Звѣрь помѣщикъ силой хочетъ взять ласки приглянувшейся ему крѣпостной дѣвушки; но поруганное молодое чувство мститъ за себя кровавымъ самосудомъ, за которымъ слѣдуетъ немилостивый дореформенный судъ и публичное бичеваніе на Сѣнной площади. Этихъ подробностей у Некрасова, правда, нѣтъ, но вы такъ ярко видите ихъ передъ собою... Такова сила огромнаго поэтическаго таланта!

Какими блѣдными, безсильными кажутся послѣ этого тягучіе, словно спотыкающіеся "вольные" стихи г. Фруга:

Я съ радостью взиралъ на пробужденье

Тѣхъ чувствъ и думъ, что пѣснью я будилъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И тѣмъ страстнѣй я жаждалъ возрожденья

Народа моего, чѣмъ глубже и полнѣй

Я понималъ, какъ сладостна та сила,

Какою власть Господня одарила

Живую красоту долинъ, лѣсовъ, полей

Отчизны-мачихи моей.

Не въ совершенствѣ владѣетъ г. Фругъ даже и техникой версификаціи:

Въ очи яркія идола не заглянувъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ты грѣшный ли призракъ безъ успокоенья,

Дитя безъ пріюта на Божьей землѣ,

И безъ колыбели, и безъ погребенья.

Ради стиха приходится здѣсь ставить удареніе на служебныхъ частицахъ, лишенныхъ всякаго ударенія.

Отмѣтимъ еще пристрастіе г. Фруга къ несуществующимъ въ русскомъ языкѣ, придуманнымъ словамъ и выраженіямъ, какъ, напр.: "недородные плоды", "трижды сильнѣй", "зоря" (имен. пад. ед.) и т. п.

П. Я.