Якубович Петр Филиппович - В стране сопок

П. Ф. Якубович. Стихотворения

Библиотека поэта. Большая серия.

Л., "Советский писатель", 1960

В СТРАНЕ СОПОК

(1894--1895)

СОДЕРЖАНИЕ

На утесе поэта

Молитва ("Как тяжкий сон, минула ночь разлуки...")

Гимн любви

"Здесь наконец ты, родная, -- со мной!.."

"Как пленники весь день в стенах мы провели!.."

"Белый снег, холодный снег кругом..."

"Семьею крестов дорогих заселенная..."

"Горемыкой покинутым..." (Памяти Павла Осиповича Иванова)

"О, пасынок природы нелюбимый..."

"Странные, неясные, полные печали..."

"Опять над горами поднялся..."

"Как странник, вовремя среди пути глухого..."

"В долины тень с вершин сползает..."

НА УТЕСЕ ПОЭТА1

Внизу, в котловине угрюмой -- селенье.

Пустыня вокруг. Замыкая простор,

Как будто на страже, стоят в отдаленьи

Вершины уныло темнеющих гор.

Здесь, в этой глуши чужедальней, почило

Кипучее сердце поэта, уста

Тревожные смолкли...

Но где же могила?

Лишь высятся два одиноких креста

Над славой кровавою Польши. Печален

Нерусской их надписи смысл и звучит

Упреком судьбе горделивым; повален

Грозою, их третий товарищ лежит.

А русской заветной могилы забыто

И самое место -- уж спорят о нем.

Природа к погибшим добрее: покрыта

Вся горка живых незабудок ковром;

В безбрежном, лазурью сверкающем поле

Незримое пенье весь день разлито --

О жизни, о счастье, о солнце, о воле,

О всем, что любил он и верил во что...

Сажусь на поваленный крест и к былому

Мечтой улетаю... -- "О дух дорогой,

Мой старший товарищ по делу святому,

Ты слышишь ли оклик приветственный мой?

Увы, не посол и не гость добровольный,

Не с доброю вестью пришел я к тебе --

Поведать, что жребий счастливый и вольный

Отчизне достался в суровой борьбе.

Узнай: не светлей была доля и наша,

Победа венком не венчала и нас...

. . . . . . . . . . . . . . . . . ." --

И, чудо! лишь смолк я -- витающий гений

Поэта с лазурной пропел вышины:

"Усилья отбиты двух-трех поколений --

Ну что же? Иль три в океане волны?..

За днем опускается ночь, но смениться

Рассветом в урочную пору должна;

Волна за волною бесплодно промчится --

Победная, знаю я, грянет волна!

Пускай же сгущаются мрак и ненастье,

Пусть дикая пурга о смерти поет, --

Верь в молодость! Верь в ее силу и счастье,

Зови ее песней отважной вперед!"

Таинственный кончил певец, но звучали

Аккорды любви и надежды во мне.

Уверенным взором, без прежней печали,

Смотрел я на запад, пылавший в огне.

С востока уж мрачные тучи сползали,

В долине всё было уныло, мертво,

А там было солнце... Туда улетали

Два братские сердца -- мое и его!..

1894

Дер. Кадая

1 Известный поэт 60-х годов Михаил Ларион<ович> Михайлов, осужденный в каторжные работы по делу о прокламации "К молодому поколению" и умерший в 1865 г. в дер. Кадае (Забайк. обл., Нерчинск. округа).

МОЛИТВА

Как тяжкий сон, минула ночь разлуки --

Еще темно, но чую солнце я.

Грозой вдали смолкают сердца муки...

Немного дней -- и ты моя, моя!

Со мной навек... Бегите ж, тени ночи!

Что медлите? Уж властно занялась

Заря во мгле... Пора! откройте очи,

Несчастные, -- награды близок час.

Чу, голос злой:

"Не верь, не верь, безумный,

Что сжалилась судьба и над тобой,

Что зло и мрак промчались бурей шумной

И начат вновь пир жизни молодой!

Что сгибло раз, тому уж нет возврата;

Не верь, чтоб дважды молодость цвела...

Цветок могил -- нарядный блеск заката,

Не принесет он света и тепла!

Не верь! Твой день -- лишь новых бед начало,

Разуверений, слез, скорбей, обид...

Кого весна не розами венчала,

Тому зима улыбок не дарит!"

-- Прочь, демоны, прочь, коршуны сомненья!

Как милости, молю я у судьбы

Не вечности без черного мгновенья --

Лишь отдыха, минуты без борьбы.

О, неужель предвечными судьбами

Лишь мы одни обречены скорбям

И не дано иссохшими устами

На миг прильнуть к заветной чаше нам?..

Август 1894

ГИМН ЛЮБВИ

Под хохот злорадный могучего зла,

Под стон непогоды мятежной,

Как ландыш укромный, любовь расцвела

В душе боязливой и нежной.

Лазурные грезы ее стерегли

Не добрые феи и гномы,

А стаи шакалов, бродивших вдали,

И злобно роптавшие громы.

Преграды со всех поднимались сторон,

Как сказочных стран великаны, --

Различие веры, враждебность племен,

Людских предрассудков туманы.

Все призраки ада, все духи скорбей

Теснились к ее изголовью;

Но бодрствовал ангел-хранитель над ней

С небесной своею любовью!

И пытки самой не страшилась любовь!..

Судьба тогда злей ополчилась:

Друзей наших брызнула чистая кровь,

За нами -- тюрьма затворилась.

Томленье разлуки, людская вражда,

При жизни весь ужас могилы...

Без вести живой за годами года,

Убившие лучшие силы...

Ах! часто я чудного демона клял,

Который так долго и жадно

Из сердца всю лучшую кровь выпивал,

Томил и терзал беспощадно.

И звал я отжившею ложью любовь,

В грядущее мысль устремляя;

Но гнев укрощался -- и славил я вновь

Ее, как посланницу рая.

И свято я верю, мой друг: победить

Любовь и могила не властна!

Векам она будет далеким светить,

Как греза эдема прекрасна!

1894

* * *

Здесь наконец ты, родная, -- со мной!..

Горы да горы... Под снегом поляны...

Море холмов под волшебной луной...

Друг мой! не волны ли то великаны,

Волн заколдованных сонм ледяной?

Мы среди них затерялись, родная,

Будто челнок в бесконечности вод.

В мире душа не узнает живая,

Если волна этот челн захлестнет!

Месяц, исполненный грусти и лени,

Тихо дорогой лазурной плывет...

Где эти краски природа берет,

Эти воздушные тоны и тени?

Как прихотливо по синим горам

Сумрак змеится! Как гребни блистают!

Что же дрожишь ты? Зачем улетают

Думы больные к далеким полям?

Небо глядит величаво, бесстрастно,

Дикой сияет земля красотой...

Прелести нет в ней знакомой, родной,--

Смотришь, дивишься -- а сердце безгласно!

Тихо, так тихо, что робость берет:

С родины дальней ни вздоха, ни звука...

Вырвись и наша сердечная мука

Криком иль стоном, -- он здесь и умрет!

1894

* * *

Как пленники весь день в стенах мы провели!

К обмерзлому стеклу приникнув головою,

Ты смотришь, как дитя, на бледный труп земли,

Обвитый сумерек холодной пеленою.

В затишье мертвенном как будто белый рой

Огромных бабочек летит с небес, пестрея,

Кружится, падает... И вся земля, белея,

Печальным саваном легла перед тобой!

Уж сопок не видать за сеткою туманной,

Лишь ближняя порой мелькает в облаках,

Неясный облик свой меняя беспрестанно,

Как великан-мертвец, стоящий на часах.

Глаз желтый месяца как око привиденья

Блеснул в молочной мгле -- и в тот же миг исчез.

Без звука, без конца, не зная утомленья,

Клоками белыми снег валится с небес.

Неспешно сыплется, как из мешка с дырою!

И в страхе шепчешь ты, под гнетом дум больных:

"Уж не засыпать ли он хочет нас с тобою,

В стране изгнания похоронив живых?"

1894

* * *

Белый снег,, холодный снег кругом,

Да лазурь, да тишина немая...

Ледяным серебряным крылом

Веет ночь, над миром пролетая.

И чем выше месяц в небесах,

Тем странней, причудливей картина:

Вон -- за льдиной будто встала льдина,

Вон -- корабль, затертый в их стенах.

Смерть кругом... Остановилось время,

Давит мысль пространство без конца...

Мы с тобой -- два позабытых всеми

В океане холода пловца!

1894

* * *

Семьею крестов дорогих заселенная,

Знакомая сопка так ярко блестит,

Волшебной луной озаренная,--

Туда моя дума летит.

Здесь черствые люди живут, безучастные:

Не знает, не спросит никто,

Какие сердца там зарыты прекрасные,

Убитые кем и за что...

О друг мой, уйдем! В этом крае забвения

И мертвым ведь холодно спать.

Бог правды ужель нам не даст утешения,

В родимой земле почивать?..

1894

* * *

(Памяти Павла Осиповича Иванова)

Горемыкой покинутым,

Далеко от друзей,

В крае, богом отринутом,

В мире тьмы и цепей,

Под снегами холодными

Ты лежишь как живой,

Лишь волками голодными

Навещаем порой...

В эту полночь глубокую

Грезишь ты, бедный друг,

Про отчизну далекую,

Про лазурный свой юг!

1894

* * *

О, пасынок природы нелюбимый,

Изгнанья край!

Ни голубых озер,

Ни темных рощ: пустынный, нелюдимый,

Грядами гор стесненный кругозор.

Спеша иду на голую вершину,

В надежде там родной сыскать простор --

Открытый вид на мирную долину,

Иль на густой, в короне снежной, бор.

Забвенья миг... И вот мечтою смелой

В больной душе роскошный создан пир:

Не там ли, там, за этой гранью белой,

Лежит и он, отчизны светлый мир?

Вот верх скалы... О, тише, сердце, тише!

Поднялся я -- и слезы чуть сдержал:

Ряд новых гор, еще мрачней и выше,

К отчизне путь сурово преграждал!..

Спускалась ночь; кричала где-то птица;

Валился снег на свежий волчий след...

Мечтатель, стой! Прочна твоя темница --

На родину пути отсюда нет!

1894

* * *

Странные, неясные, полные печали,

Под луной туманною волны сопок встали,

Над хребтами снежными я лечу мечтою...

Вот лощина мрачная с мрачною тюрьмою.

На тени огромные, словно духи ада,

Часовые зоркие ходят вдоль фасада.

Ружья тихо брякают, мерен шаг унылый...

За стеной гранитною тишина могилы!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В эти ночи ясные тих ли сон ваш, братья?

Снится ль мать вам, родина, братские объятья?

Снится ль, что невидимо, под луною белой,

Здесь как дух отверженный я брожу несмело?

Тяжко спят колодники... Слышен звон кандальный,

Чей-то скрежет яростный, чей-то вздох печальный...

Ноги крепко скованы, головы обриты --

Божество поругано, счастья сны убиты!..

Ночь глядит, залитая серебром морозным,

Сопок ряд чернеется в отдаленьи грозном.

1894

* * *

Опять над горами поднялся

Холодный серебряный шар,

Бесстрастный, немой, величавый,

Обвеянный тайнами чар.

Как эти гранитные глыбы

И снега алмазный ковер

Идут к красоте его мертвой,

Страшащей и нежащей взор!

Из камня, лазури и снега

Волшебное царство зимы...

Но нам оно, друг мой, не страшно --

От чар заколдованы мы.

На руку мою опираясь,

Ты слышишь, как бьется во мне

Надежное братское сердце,

Твое навсегда и вполне?

Смотрю на лицо дорогое --

Улыбка блестит мне в ответ,

Блистают и звезды живые,

Которых прекраснее нет.

Вон, день уж горит на вершинах,

А месяц, бродяга ночной,

Один, замечтавшись уныло,

Стоит над долиной седой.

Очнувшись от грезы, в испуге

Он смотрит, как тени бегут,--

И вот, спотыкаясь, смущенный,

Спешит в свой угрюмый приют.

1894

* * *

Как странник, вовремя среди пути глухого

Из снега вырытый заботливой рукой,

Моя душа оттаивает снова

Для счастья и любви былой.

Дивясь еще, гляжу на снеговые горы,

Стеною ставшие кругом моей тюрьмы,

Где столько черных дней без дружбы и опоры

Я прозябал один средь холода и тьмы.

Окончен злой кошмар... Любимая, родная!

Ты наяву со мной? Гранитам и снегам

Вновь не разрознить нас? Ликуя иль страдая,

Всё, всё разделим мы отныне пополам!

Взгляни, мой друг, взгляни: как чудно озарилась

Морозной ночи даль! Как мертвая луна

Внезапно расцвела, -- и словно воротилась

Погибшей юности блаженная весна!

Ты слышишь, как вокруг звучит призыв: "Воскресни!"

Как сердце у тебя ликует и поет,

Как у меня в груди вновь пробудились песни,

Что славили тебя и светлый наш восход?..

1894

* * *

В долины тень с вершин сползает,

И, точно лань, заслышав рог,

На запад дальний убегает

Румяный, светлый жизни бог.

Бежит... и скрылся за горами!

Но от востока злобный враг

Уж веет черными крылами...

Кто одолеет -- свет иль мрак?

Тот трепет радостный и бурный,

Каким полны сердца людей,

Когда восходит день лазурный,--

Порукой нам, что свет сильней!

1894

ПРИМЕЧАНИЯ

В этот раздел вошли стихотворения, написанные в период с 3 ноября 1893 по 13 июня 1895 г. Он был сформирован в изд. 1898 г. и сохранялся во всех последующих изданиях, кроме изд. 1910 г., где состав его был пересмотрен и отброшен подзаголовок "Из картинок забайкальской природы и жизни". Из Акатуя Якубович 24 сентября 1893 г. был направлен этапом в Кадаю, но по пути 22 октября попал в зерентуйскую тюрьму. В кадаинскую тюрьму он прибыл 3 ноября 1893 г. (Тобольский архив) и пробыл там до 13 июня 1895 г. В Кадаинских рудниках Якубович работал около двух лет, пользуясь относительной свободой: его перевели в "вольную команду" исправляющихся, с него "сняты оковы" (Тобольский архив, л. 12). Характеризуя стихотворения, написанные с 1894 г., которые открывали т. 2 изд. 1910 г., цензурный комитет отметил, что "почти все эти стихотворения имеют в основе политические мотивы и крайне тенденциозны по своему содержанию. Автор касается в них, главным образом, различных явлений социально-политической жизни современной России, освещая эти явления с точки зрения самых крайних политических и социальных идей". На книгу был наложен арест и часть тиража уничтожена "посредством разрывания" (ЦГИАЛ, Дело Главного управления по делам печати, 1914, No 1578 "О книге П. Я. (П. Якубович-Мельшин). Стихотворения, т. 2, 4-е изд. СПб., 1910 г.").

На утесе поэта. Впервые -- изд. 1898 г., стр. 120, без заглавия и с цензурными пропусками стихов 8--17, 24, 28--31, 34--35. С восстановлением стихов 8--12 в смягченной редакции и с исправлениями -- изд. 1901 г., т. 1, стр. 251. С восстановлением стихов 34--35 и с исправлением стиха 10 (по цензурным причинам) -- изд. 1902 г., т. 1, стр. 258. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 5, где восстановлены цензурные пропуски, кроме стиха 31, и дано примечание. Попытки опубликовать стихотворение предпринимались поэтом неоднократно. Еще в 1893 г. Якубович конспиративным путем из акатуйской каторжной тюрьмы послал его вместе с заметкой о могиле М. Л. Михайлова В. А. Гольцеву в "Русскую мысль" (Архив В. А. Гольцева, т. 1. М., 1914, стр. 223--224). Затем в омской газете "Степной край" (1896, No 54, 14 июля) был опубликован очерк Якубовича "На могиле М. Л. Михайлова", но стихотворение там не появилось. История опубликования очерка рассказана В. Митричем в статье "П. Ф. Якубович в сибирской прессе" ("Жертвам войны. Первый Омский литературный сборник". Омск, 1915, стр. 5--11). В 1896 г. Якубович писал редакции РБ: ""На могиле поэта" в целом виде, конечно, нецензурно; я обвел чернилами те места, которые можно было бы заменить строкой точек. Не станет ли после этого цензурнее?" (письмо к А. И. Иванчину-Писареву от 21 декабря 1896 г., ПД), но стихотворение и тогда не было напечатано. Наконец, после опубликования его в изд. 1898 г. (сборник вышел 8 ноября 1897 г.), цензурный комитет немедленно приостановил выпуск издания в свет, так как в комментируемом стихотворении говорилось "о могилах политического преступника Михайлова и сосланных за бунт поляков", а нарисованная картина забытой могилы политического преступника дышала "нецензурною тенденцией". Для объяснения был вызван редактор В. Г. Короленко, который, спасая сборник, согласился на перепечатку страниц. Страницы 120--121 были вырезаны и уничтожены, вместо них появился обезвреженный текст: с пропуском 17 строк (8--17, 24, 28--31, 33--34), обозначенных рядами точек (ЦГИАЛ, Дело С.-Петербургского цензурного комитета, 1897, No 154, "По отпечатанной... книге "П. Я. Стихотворения. СПб., 1898 г."". Там же -- вырезанные листы и экземпляр изд. 1898 г.). Трагическая судьба Михайлова всегда волновала Якубовича. В очерках "В мире отверженных" в главе "Среди сопок" дано поэтически-взволнованное описание Кадай, домика и могилы Михайлова, цитируются его стихи. Якубовичу мы обязаны тем, что могила Михайлова не была затеряна ("В мире отверженных", т. 2. 1933, стр. 305, 328--334).

Молитва ("Как тяжкий сон, минула ночь разлуки..."). Впервые -- изд. 1901 г., стр. 242. Обращено к Р. Ф. Франк и написано в связи с приездом ее в Горный Зерентуй. "18 августа 1904 г. Роза приехала наконец в Горный Зерентуй, где 22 августа и состоялась наша свадьба. После того мы уехали в Кадаю (прим. Якубовича). У Якубовича описка: свадьба их была 22 августа 1894 года, что подтверждается выпиской из метрической справки Горно-Зерентуйской Вознесенской церкви от 10 июля 1895 г., No 85.

Гимн любви. Впервые -- "Мир божий", 1897, No 6, стр. 14, с цензурными пропусками стихов 7--12 и 17--24, обозначенных точками. С восстановлением цензурных купюр, кроме стихов 19--24,-- изд. 1901 г., т. 1, стр. 224. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 10, где дан полный текст. Написано под впечатлением встречи с Р. Ф. Франк, состоявшейся после десятилетней разлуки (см. также стихотворение "Здесь наконец ты, родная, -- со мной!..").

"Здесь наконец ты, родная, -- со мной!..". Впервые -- изд. 1898 г., стр. 117. Черновой автограф ранней редакции -- в записной книжке (ПД); здесь стихотворение открывало цикл "Кадаинские ночи (Зимние картины)".

"Как пленники весь день в стенах мы провели!..". Впервые -- изд. 1898 г., стр. 119. С измененным началом -- изд. 1901 г., т. 1, стр. 249. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 14. Черновой автограф ранней редакции -- в записной книжке (ПД), начало: "Сегодня, бедный друг, гулять не выйдем мы...".

"Белый снег, холодный снег кругом...". Впервые -- изд. 1898 г., стр. 118. Черновой автограф -- в записной книжке (ПД).

"Семь ею крестов дорогих заселенная...". Впервые-- "Мир божий", 1898, No 9. С исправлением стихов 2 и 4--изд. 1901 г., т. 1, стр. 250. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 16. Автограф -- в записной книжке (ПД). Семьею крестов. Имеется в виду сопка (утес) М. Л. Михайлова, где кроме него были похоронены "выгнаньцы" -- польские революционеры Волошинский, Кароли, Литинский (см. "В мире отверженных", т. 2, 1933, стр. 330--333; "Степной край", 1896, No 54).

"Горемыкой покинутым...". Впервые -- "Мир божий", 1898, No 9, стр. 268, без заглавия. С исправлениями -- изд. 1901 г., т. 1, стр. 250. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 17. Черновой автограф -- в записной книжке (ПД) с заключительной строфой, в которой намек на украинское происхождение П. О. Иванова:

В эту ночь одинокую

Грезишь ты, бедный брат,

Про отчизну далекую,

Где тополя шумят.

Иванов Павел Осипович -- студент-медик, сосланный за революционную деятельность в 1882 г. в Сибирь. "Иванов -- товарищ мой еще по Каре. Осенью 1894 г. в Кадае и других окрестных деревнях свирепствовал брюшной тиф. Ухаживая за больными, Павел Осипович заболел Сам и умер. Мы схоронили его на утесе Михайлова. Вскоре после того свыше получилось запрещение хоронить там политических" (прим. Якубовича). "Местное каторжное начальство получило за это нагоняй от высшего, со строгим запросом: на каком основании было дозволено похоронить Иванова не на общем тюремном кладбище. Одно время мы боялись даже, что могилу разроют и гроб перенесут... Этого не случилось, но если бы еще кто-нибудь из нас умер, ему не пришлось бы уже лежать на знаменитом утесе, рядом с прахом поэта. Теперь, 12 лет спустя, изменилась ли картина? Нет ли опять упавших крестов? Нет ли и вовсе исчезнувших?" ("В мире отверженных", т. 2. М. -- Л., 1933, стр. 334). Лишь волками голодными и т. д. "Грустно и сиротливо здесь в долгие забайкальские зимы; утес от низа до самой вершины занесен сыпучим снегом и "лишь волками голодными навещаем порой". Но зато в остальные времена года это одна из самых живописных в Кадае местностей. Миром и поэзией веет из гордо уединенных могил, вырытых далеко от чуждых и враждебных взоров" (там же, стр. 333).

"О, пасынок природы нелюбимый...". Впервые -- изд. 1898 г., стр. 122. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 18.

"Странные, неясные, полные печали...". Впервые -- изд. 1898 г., стр. 122. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 19. Автограф -- в записной книжке (ПД). Здесь стихотворение завершало цикл "Кадаинские ночи".

"О пять над горами поднялся...". Впервые -- изд. 1910 г., т. 2, стр. 20. Черновой автограф с измененным началом -- в записной книжке (ПД).

"Как странник, вовремя среди пути глухого...". Впервые -- изд. 1898 г., стр. 123. Печ. по изд. 1910 г., т. 2, стр. 22. Черновой автограф ранней редакции -- в записной книжке (ПД). Звучит призыв: "Воскресни!" -- В. Н. Фигнер назвала этот "стук жизни, призывающий: "Восстань и гряди!"", после 22-летнего пребывания в Шлиссельбурге "целой трагедией", которую сумел преодолеть Якубович (сб. "Галерея шлиссельбургских мучеников". СПб., 1907, стр. 295).

"В долины тень с вершин сползает...". Впервые -- изд. 1898 г., стр. 125.