ПРОКЛЯТЫЙ,
ИСТОРИКО-ВОЕННО ОПИСАТЕЛЬНЫЙ РОМАНЪ
ХІХ СТОЛѢТІЯ,
заимствованный изъ истиннаго произшествія, случившагося во время воины Русскихъ съ Турками.
МОСКВА.
Въ Типографіи Решетникова.
1833
съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Мая 6-го дня, 1832 года.
Притворство Ижорскихъ.-- Перемѣна, жизни ихъ.-- 3има.-- Любовь.-- Письмо. Балъ.-- Котильонъ.-- Отдача -- письма. Восхищеніе влюбленнаго.
Прошло лѣто, наступила осень, проходила оная и темныя Ноябрьскія ночи становились свѣтлѣе. Снѣгъ начиналъ покрывать улицы, поля и крыши. Заморозы сковали землю, испортившуюся отъ дождей осеннихъ и суровая сѣверная зима давала знать о скоромъ приближеніи своемъ. Алексѣй Васильевичъ часто посѣщалъ знакомцевъ своихъ Райскаго и Прагина, которые въ свою очередь гораздо чаще бывали у него; а особенно первый. Старый Райскій дружелюбно обходился съ Ижорскимъ даже -- иногда бывалъ и у него. Надобно сказать, что Ижорскій, предполагая и, основывая будущую участь дочери своей и собственныя надежды на Никанорѣ перемѣнилъ образъ жизни своей, у него гораздо рѣжее, начала произходить игра въ карты, вакхическое разгулье молодыхъ людей и даже сама Марія принятую ей личину постоянства исполняла на самомъ дѣлѣ. Многимъ изъ старыхъ короткихъ знакомыхъ Ижорскаго казалось страннымъ поведеніе его и даже нѣкоторые неотступно спрашивали о причинѣ онаго, но Ижорской отзывался чувствуемымъ разстройствомъ здоровья, хлопотами по дѣламъ другихъ и даже лѣтами дочери. Онъ многихъ заставилъ вѣрить отзывамъ этимъ, а съ тѣми, которые не вѣрили прекратилъ знакомство и короткія связи. Вмѣстѣ съ этимъ Марія, держась во всѣхъ случаяхъ правилъ отца своего, отказала многимъ поклонникамъ своимъ, перемѣнила съ ними обращеніе и такъ искуссно умѣла отклонить ихъ отъ себя, что каждый былъ принужденъ, какъ бы невольно; прекратить исканія свои; и что еще было лучше для Маріи: оставленные ею поклонники питали въ ней уваженіе. Вотъ какъ бываетъ оборотливъ и изыскателенъ умъ женщинъ въ таковыхъ случаяхъ, и какъ природа. создала ихъ склонными на таковые поступки!.... Старой Ижорской былъ неизъяснимо радъ, увидавъ, что Марія не отступаетъ отъ правилъ его и также подобно ему умѣла въ глазахъ знакомыхъ своихъ отклонить всѣ подозрѣнія на щетъ перемѣны образа жизни ихъ.
-- Никаноръ и Вольдемаръ, какъ сказалъ я, бывали часто у Ижорскаго, а чрезъ это самое стали коротко, и въ нѣкоторыхъ случаяхъ, откровенно обходится съ нимъ. Между ими стало гораздо меньше употреблятся этикетовъ, а мѣсто оныхъ заступали дружество и короткость. Простота и неопытность сердецъ двухъ друзей приносили Ижорскому много пользы и споспѣшествовали намѣреніямъ его, отклоняли всякое подозрѣніе и не могли возбудишь проницательности. Марія съ своей стороны болѣе и болѣе очаровывала Никанора, но примѣрная застѣнчивость принимаемая ею въ обращеніи съ нимъ къ врожденной скромности характера Райскаго придавала необыкновенную робость и онъ ни какъ не могъ рѣшиться признаться ей въ любви своей. Прошло болѣе осьми мѣсяцевъ, какъ Никаноръ былъ знакомъ съ Ижорскимъ и любилъ Марію, но тайна любви его былъ извѣстна одному Вольдемару, онъ боялся я былъ въ нерѣшимости открыться ли прелестной Ижорской, или скрывать на душѣ своей мучительную страсть овладѣвшую сердцемъ его. Одни совѣты друга развлекали иногда грустнаго Никанора, одно то время, когда бывалъ онъ у Ижорскаго, доставляло спокойствіе ему, все прочее наводило на него скуку, казалось непріятнымъ и онъ ни въ пышныхъ обществахъ, ни въ обществахъ съ товарищами, ни въ общественныхъ увеселеніяхъ, однимъ словомъ, нигдѣ не могъ получить того, что чувствовалъ въ домѣ предмета, любви своей. Ижорской и дочь его видѣли положеніе влюбленнаго Никанора, ясно читали въ сердцѣ его: "Я томлюсь и страдаю отъ любви, отъ неизвѣстности къ прелестной Маріи".... Онѣ видѣли и ждали выгодныхъ дли себя слѣдствіи: отъ этаго.
Разчетливый Алексѣй Васильевичъ, какъ будто бы по короткости знакомства, оставлялъ уже Никанора наединѣ съ дочерью своей, позволялъ ему проводить вечера съ нею и каждый разъ какъ только Никаноръ уѣзжалъ отъ него, онъ неотступно просилъ Райскаго, не оставлять его сёоими посѣщеніями. Юноша съ постоянныхъ и и твердымъ характеромъ, и въ самомалѣйшее время можетъ, къ нему бы то ни было, скоро привыкнуть въ жизни своей, для него тотъ предметъ, который нравиться, въ глазахъ его, не можетъ никогда терять прелестей своихъ, онъ всегда и во всякое время имѣетъ у него достоинства свои, кажется таковымъ же и не можетъ терять красотъ своихъ.
Таковъ былъ и Никаноръ. Для него то, что съ перваго раза обратило вниманіе его, могло чрезмѣрно понравиться, восхитить, очаровать, (впрочемъ подразумѣвая то, къ чему не предосудительно имѣть привязанность всякому) въ глазахъ его могло имѣть одинаковую цѣну, казаться тѣмъ же чѣмъ было оно съ самаго начала. Характеръ молодаго Райскаго былъ твердъ, рѣшителенъ и неизмѣнчивъ. Его сердце незнакомое съ притворствомъ было предано одной дружбѣ,-- но явилась Марія, и Никаноръ сдѣлался поклонникомъ ее!....
Онъ по свойству характера своего любилъ ее постоянно, его сердце до толь спокойное теперь, страдало, билось въ груди для Ижорской и жаждало одной взаимности. Но можетъ ли тотъ, кто любитъ впервые, любитъ пламенно, истинно, кто неизъяснимо преданъ страсти этой, кому она какъ нѣчто неземное, можетъ ли тотъ, говорю я, предъ тѣмъ, кого избрало сердце его, говорить свободно, смѣло о любви своей; можетъ ли онъ скоро произнести признаніе? нѣтъ, онъ бываетъ робокъ, застѣнчивъ, онъ только въ глубинѣ сердца своего умѣетъ скрывать то, что чувствуетъ оно. Таковъ былъ и Никаноръ въ продолженіи осьми мѣсячнаго знакомства своего съ Ижорскими. Онъ Марію чтилъ только въ душѣ и въ однихъ бѣсѣдахъ съ другомъ своимъ говорилъ объ ней, о любви своей, но никакъ не рѣшало а произнести предъ ней признаніе. Истинная любовь, повторю я, бываетъ всегда робка, нѣжна, она подобна цвѣтамъ Юга которымъ несносенъ губительный хладъ Сѣвера.
Наступала зима, вечера дѣлались длиннѣе, Никаноръ бывалъ часто у Ижорскихъ. Онъ сокращалъ оные, или въ разговорахъ съ Маріею, или въ чтеніи съ нею книгъ, рускихъ и иностранныхъ журналовъ, или слушалъ игру ее на фортепіано, а кому же надобно сказать, что Ижорская играла на оныхъ превосходно. Для влюбленнаго Никанора, время, въ которое бывалъ онъ съ Маріею казалось всегда мгновеніемъ и не проходило ни одного раза, когда бы онъ уѣзжая отъ Ижорскихъ не увозилъ, въ сердцѣ своемъ большей привязанности къ дочери Алексѣя Васильевича; и чтобы болѣе и болѣе не очаровывался умомъ, талантами, и способностями Маріи. Никаноръ, пріѣзжая домой, если онъ только бывалъ у Ижорскихъ безъ Вольдемара, разсказывалъ другу своему о своемъ препровожденіи времени съ Маріею, и въ томительной: скукѣ находилъ въ этомъ одну отраду себѣ. Многіе изъ знакомыхъ Райскаго замѣтили перемѣну въ характерѣ его, старались узнать причину этому и никто не могъ проникнуть оной. Каждый изъ нихъ судилъ различно и если нѣкоторые и угадывали, говоря ему: "Никаноръ, вы влюблены!" что онъ всегда старался отклонять этотъ разговоръ, и хотя въ характерѣ Райскаго не было скрытности, однако въ этомъ случаѣ онъ прибѣгалъ къ оной: и никакъ не рѣшался откровенно признаться. Отецъ Райскаго и старый Прагинъ также довольно часто спрашивали Никанора о замѣченной въ немъ перемѣнѣ, однако онъ и передъ ними таилъ то что было на душѣ его, и о чемъ зналъ только одинъ Вольдемаръ.
Юные друзья не предполагали, Чтобъ тщательно скрываемая ими тайна была кому нибудь извѣстна, они не предполагали, чтобъ проницательность Ижорскаго могла проникнуть оное, короче, знать и видишь все, что было на сердцѣ влюбленнаго Никанора. Онъ, преданный мечтамъ своимъ, любви и надеждѣ, и вмѣстѣ съ этимъ томимый неизвѣстностью и скукой думалъ объ одной Марія и жилъ одною ею. Напротивъ того Ижорская не была таковою: и если она и думала о Никанорѣ то единственно потому что въ любви его находила средство для улучшенія своего будущаго.--
Она даже иногда, думая наединѣ или разговаривая съ отцомъ своимъ о Райскомъ, говорила. "Я удивляюсь, что этотъ молодой человѣкъ такъ робокъ, такъ неопытенъ, что даже по сю пору не можетъ признаться въ любви мнѣ. Странно, не ужели онъ всегда такъ обходился съ женщинами, признаюсь, надобно же имѣть терпѣніе при знакомствѣ съ Никаноромъ Райскимъ, но дѣлать нечего должно слѣдовать старинной пословицѣ; терпѣніе преодолѣваетъ все." Такъ разсуждала Марія, питая въ душѣ надежду, терпѣніе же и притворная скромность ее, неизъяснимо очаровывали неопытнаго Никанора. Въ одинъ вечеръ, Никаноръ, говоря съ другомъ своимъ о прелестно! Маріи, искалъ въ душѣ его совѣтовъ къ объясненію съ нею. Вольдемаръ столько же неопытны! въ этихъ случаяхъ какъ и Райской не могъ дать оныхъ, но наконецъ счастливая мысль развернулась въ воображеніи Вольдемара: онъ совѣтовалъ Никанору написать письмо къ ней. Райской долго не соглашался на это, но, увлекаемый надеждою и любовію принялъ совѣтъ Прагина. Ахъ! чего страсть любви не заставитъ сдѣлать! на что она не принудитъ рѣшится и кѣмъ изъ предавшихся ей, не управляла она?...
Такъ и Никаноръ при всей врожденной нерѣшимости характера своего, при всей скромности и неопытности своей повиновался страсти сердца своего. Онъ, какъ я сказалъ уже прежде, хотя и всегда слѣдовалъ совѣтамъ Вольдемара, но теперь болѣе повиновался сердцу. Письмо къ Маріи Ижорской было готово на другой же день, еслибъ было возможно сообщить оное читателю, то я думаю, что каждый кто прочелъ бы оное вѣрнобъ сказалъ что одна любовь руководила мыслями Никанора, она одна диктовала ему и ни что другое, не могло ни занимать, ни развлекать его.
Райской въ письмѣ этомъ былъ болѣе нежели Сен-Прё въ своихъ письмахъ къ Юліи. Онъ былъ въ немъ чувствительнѣе, влюбленнѣе, пламеннѣе, скромнѣе и боязливѣе Вертера.
Райской, по совѣту друга, написалъ письмо къ Маріи; искусно сложилъ его, запечаталъ; -- и вѣрно въ этотъ же день отдалъ, быть можетъ, скажетъ поспѣшный читатель. Ахъ! нѣтъ, онъ письмо это оставилъ у себя и при всемъ пожирающимъ его пламени любви не рѣшился отдашь онаго. Онъ опять прибѣгнулъ къ совѣтамъ друга. Вмѣстѣ съ нимъ долго разсуждалъ объ этомъ, но ихъ неопытность ничего не могла представить имъ кромѣ того, что они рѣшились ждать всего отъ времени. О время! о властелинъ нашъ! твои произволъ, твое теченіе многое перемѣняетъ въ жизни людей; ты на многое кладетъ печать свою, многое во власти твоей. Цѣлыя государства, цѣлыя поколѣнія людей уноситъ, подъ быстрыми крылами своими, многое рушитъ и возобновляетъ, ты въ своемъ теченіи дѣлаетъ людей счастливыми и несчастными, дѣлаетъ просвѣщенными и невѣждами, однимъ словомъ, ты повелѣваешь смертными, какъ рабами своими...
Но я разфилосовствовался, размечтался и позабылъ влюбленнаго, и нерѣшительнаго Никанора, позабылъ о написанномъ имъ письмѣ. Прошла недѣля какъ Раиской написалъ письмо къ Маріи, во все это время онъ не придумалъ еще какимъ образомъ отдашь оное. Но я сей часъ мечталъ о времени, и говорилъ, что на произволъ его Райскій и Вольдемаръ отложили отдачу письма, это со стороны ихъ было сдѣлано обдумано.
Не спѣшите въ намѣреніяхъ своихъ! часто говоритъ намъ опытъ. Его совѣтъ разуменъ. Никаноръ, хотя не отъ Опыта, но отъ нерѣшимости и робости не рѣшался отдать письма Маріи, однако это самое вывело его изъ всѣхъ трудностей, я не скажу чтобъ для него послужило къ лучшему (что окажетъ послѣдствіе) покрайне мѣрѣ благопріятствовало намѣреніямъ.
12 Декабря былъ вечеръ у Алексѣя Васильевича по случаю рожденія Маріи. Читатель вѣрно уже предположилъ себѣ, что между гостей былъ и Никаноръ Райскій и едвали не изъ первыхъ съ своимъ другомъ Вольдемаромъ.-- По кругу знакомства Ижорскаго и его дочери гостей было очень много, радушіе хозяина и образованность Маріи могли занять каждаго, всѣ по желанію своему могли найтить удовольствіе себѣ: игра въ карты, (надобно сказать, что бостонъ и вистъ были въ этотъ вечеръ первенствующими играми въ домѣ Ижорскаго) танцы и игра Маріи на фортопіано разнообразили собою препровожденіе времени и длинный: зимній вечеръ прошелъ для каждаго нечувствительно. Я неговорю уже о Никанорѣ. Онъ, упоенный, восхищенный, веселый, забывалъ самаго себя, забывалъ все окружающее его. Перелетныя мечты, обольстительныя надежды, милое удовольствіе -- быть съ Маріею, занимали, восхищали влюбленнаго Никанора. Его душа, можно сказать, была въ это время въ какомъ то раю блаженства, въ какомъ-то неземномъ виталищѣ!
Райской во весь вечеръ болѣе танцовалъ съ Маріею, болѣе другихъ восхищался ея игрою на клавишахъ, что же происходило на душѣ его, когда кто нибудь хвалилъ игру Ижорской, объ этомъ можетъ судить одинъ тотъ, кто любилъ подобно моему Никанору. Во время танцовъ Марія по вдохновенію ли кокетства, или по влеченію сердца, но только ласковѣе обыкновеннаго обходилась съ влюбленнымъ Никаноромъ. Это ободрило его, сдѣлало развязнѣе, смѣлѣе, болѣе надеждъ подало душѣ его и онъ самому себѣ далъ слово, чтобъ въ этотъ вечеръ отдать Маріи письмо, которое находилось съ нимъ, и объ которомъ я предувѣдомилъ уже читателя. Послѣ котильона, когда уставшая Марія сѣла отдохнуть, Никаноръ сталъ у стула ее, не знаю, что въ это время было на душѣ его, но только два или три невольные вздоха вырвались изъ груди влюбленнаго юноши, это обратило вниманіе Маріи. Она, не дамъ отчета читателю, почему теперь рѣшилась спросить, что заставило Никанора такъ вздыхать тяжело, но только Райскій, какъ бы ободренный вопросомъ этимъ рѣшился въ полголоса сказать ей: "Марья Алексѣевна! я былъ бы готовъ откровенно и чистосердечно отвѣчать вамъ; но боясь заслужить негодованіе отъ васъ, нахожусь принужденнымъ невольно прибѣгнуть къ скрытности.
-- Вы меня удивляете, господинъ Райскій, отвѣчала Марія, съ видомъ особенной проницательности; впрочемъ жаль, что теперь, ни мѣсто, ни время не могутъ служить намъ къ объясненію, но я съ своей стороны останусь въ надеждѣ, что вы при первомъ удобномъ случаѣ скажите мнѣ то, что теперь на душѣ у васъ.
"Ахъ! Марья Алексѣевна, если бы только могъ надѣятся я что вы выслушаете меня; если бы исполнились желанія мои, то я считалъ бы себя счастливѣешимъ изъ смертныхъ.
Въ это время подошли къ Никанору старый Ижорской и Прагинъ. Разговоръ прервался. Отецъ Маріи просилъ Райскаго, чтобы онъ упросилъ Вольдемара, которой же участвовалъ въ танцахъ, сдѣлать партію въ вистъ. Никаноръ, давно уже положилъ за правило себѣ и въ самомалѣйшихъ случаяхъ стараться угождать Ижорскому, просилъ объ этомъ друга своего, Вольдемаръ уважилъ прозьбу друга, сѣлъ играть въ вистъ, Ижорской: пошелъ заниматься съ протчими гостями, а Никаноръ хотя и остался опять возлѣ Маріи, однако прежняго разговора начать было нельзя, какъ потому, чтобы другимъ не подать подозрѣнія, такъ равно и отъ того, что начинался слѣдующій: танецъ.
Ударило часъ за полночь, нѣкоторые изъ гостей начинали разъѣзжаться. Никаноръ замѣтивъ это невольно захотѣлъ узнать о времени. Онъ вынулъ золотыя часы свои и когда увидѣлъ, что было на оныхъ, четверть втораго, то невольный вздохъ вылетѣлъ изъ груди его. Но, быть можетъ, думалъ онъ про себя, часы мои невѣрны и идутъ часъ или полтора впередъ. Въ этихъ мысляхъ подошелъ онъ къ Вольдемару, которой игралъ въ вистъ, и просилъ его взглянуть на часы свои. Отвѣтъ дватцать минутъ втораго увеличилъ скуку, которая уже начинала владѣть душою Никанора: ибо наступало время отъѣзда домой.
Танцы кончались. Пышный ужинъ изготовленный съ искуствомъ ожидалъ оставшихся гостей, Ижорской и дочь его съ радушіемъ и вѣжливостію объявили объ ономъ и подъ игру въ то время моднаго польскаго отправились гости къ столу. Марію велъ Никаноръ. Въ это время рѣшился онъ отдашь письмо ей. Съ какою, надобно сказать, тайною радостію въ душѣ приняла она отъ Райскаго искустно свернутую бумажку, въ какомъ восторгѣ въ эту минуту находился влюбленный Никаноръ -- перо посторонняго слабо, или сказать лучше, не въ состояніи изъяснить этого. Чувствительные и равнодушные, противники любви и философы -- моралисты пускай судятъ различно о положеніи Никанора; пускай другіе даже упрекаютъ меня, что такъ много говорю о такой малости -- я готовъ выслушать приговоръ ихъ, а между прочимъ обращусь опять къ оставленному мною въ восхищеніи Райскому. Онъ, во все время ужина, предаваясь мечтаніямъ, думалъ только объ отданномъ письмѣ, надѣялся и отчаявался, вѣрилъ и не довѣрялъ надеждѣ -- однимъ словомъ -- Никаноръ былъ подобенъ человѣку, которой, находясь въ темницѣ и, зная невинность свою сомнѣвается въ полученіи свободы, предполагая, что производители суда не вникнутъ рачительно въ сущность объвиненіи надъ нимъ.
Ужинъ кончился. Тосты за здравіе новорожденной были выпиты, каждый изъ гостей остался совершенно доволенъ, какъ радушіемъ хозяина, такъ равно и угощеніемъ его. Каждый изъ нихъ прощаясь и, слѣдуя правиламъ свѣтской вѣжливости благодарилъ Ижорскаго за приглашеніе, за его ласки; но никто (не смотря на всю веселость) кромѣ Никанора, не уѣзжалъ отъ Ижорскаго съ такимъ нежеланіемъ, съ такою медленностію, и если бы ни Вольдемаръ, которой послѣ ужина около трехъ или четырехъ разъ напоминалъ ему о времени отъѣзда, то вѣрнобъ влюбленный Райскій, забывая всю деликатность, всю вѣжливость свою рѣшился бы до поздняго утра пробыть у Ижорскихъ. Любовь, любовь! какъ ты играешь смертными -- послушными дѣтьми природы, сколько ты имѣешь власти надъ ними, власти даже иногда и надъ самымъ разсудкомъ ихъ. Я не знаю, кто дастъ отвѣтъ дабы разрѣшить вопросъ: отъ чего столь сильно могущество любви надъ смертными? Философы, наблюдатели нравовъ, историки сердецъ человѣческихъ, всѣ моралисты свѣта останутся безмолвны, будутъ не въ состояніи дать удовлетворительнаго отвѣта, отъ чего любовь имѣетъ таковые права надъ человѣкомъ, отъ чего она ни подчинена законамъ обществъ; прихотливымъ повѣленіямъ людей; власти родительской; модѣ приличію, уставамъ свѣта. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Такъ кончился день рожденія Маріи Ижорской, въ которой, нащетъ Никанора видѣла она, исполненными желанія свои ибо полученное ею письмо отъ него увѣрило ее вполнѣ, что Райскій влюбленъ въ нее.
Какъ жаль, что многія изъ женщинъ -- изъ этихъ милыхъ существъ созданныхъ Всемогущимъ для украшенія природы, имѣютъ болѣе безнравственнаго въ характерахъ своихъ нежели лучшаго, добродѣтельнаго, высокаго! Цѣль ихъ жизни -- стремленіе къ обманамъ, къ притворству, къ кокетству. Такъ и Марія Ижорская, подобно каждой изъ пола своего, любовь -- эту чистую, благородную страсть считала средствомъ, цѣлію къ выгодамъ
Утро.-- Служанка.-- Отступленіе.-- Разговорѣ.--
На другой день бала, лишь только лучи солнца, сквозь узорчатый отъ мороза стекла проникли въ комнату проснувшійся Маріи Ижорской, какъ первою мыслію ея было полученное на канунѣ письмо. Она съ какой-то улыбкою самодовольствія взяла его со столика стоящаго близь постели, развернула, прочла, положила опять на столикъ и, качая головою мысленно сказала себѣ: "О неопытный юноша, о Петрарка девяшнатцатаго столѣтія, но только я не могу быть твоею Лаурою: я живу въ мірѣ вещественному мнѣ незнакомъ міръ идеальный"... "Впрочемъ, продолжала она нѣсколько подумавъ, я готова играть въ вистъ съ тобою, готова быть мечтательницею: ибо чрезъ это могу болѣе выиграть).... Приходъ служанки прервалъ мечты Маріи.-- Сударыня, сказала вошедшая служанка, папинька изволилъ уже встать и спрашивалъ объ васъ.
"Хорошо, такъ подай же одѣться мнѣ, я пойду къ нему.
Катерина (такъ звали служанку) исполнила приказаніе госпожи своей, то есть одѣла ее, вычесала голову, приготовила умыться и проч. и проч. а покуда исполняла оное то начала разговоръ съ нею.
Кто не знаетъ, (сдѣлаю маленькое отступленіе:) что служанки во всѣхъ случаяхъ наперсницы госпожъ своихъ, онѣ ихъ правой глазъ, вѣрное ухо, черезъ нихъ, какъ молодыя, неопытныя дѣвицы, шахъ и самыя дамы узнаютъ о расположеніи къ себѣ какого-нибудь мущины, черезъ нихъ получаютъ онѣ записочки pour l'amour, черезъ нихъ... но можно ли изчислить всѣ услуги расторопныхъ на таковые случаи субретокъ; можно ли описать все то, въ чемъ бываютъ онѣ полезны госпожамъ своимъ и какія за все это получаютъ онѣ награды, благосклонности, снисхожденіе; какую важную играютъ ролю между другими служанками, которыя же за" служили еще довѣренности госпожи своей. Изъ сужденія о частномъ можно сдѣлать сужденіе и о цѣломъ: такъ точно въ свѣтѣ, во всѣхъ обществахъ, между всѣми классами людей есть какая то особенность, по которой иные берутъ надъ другими какое-то право, какое-то первенство...... Но я уже слишкомъ отступилъ отъ настоящаго предмета и позабылъ словоохотливую Катерину. Начавшую разговоръ съ своей госпожею.--
-- Вы, я думаю, сударыня, ска зала она, отъ вчерашнихъ танцевъ довольно поустали.
"Да, Катеринушка, отвѣчала Марія, "то правда твоя, но признаюсь, что Райской хоть кого заставитъ танцовать съ нимъ. Его ловкость обращенія, его комплименты, его прозбы подъ часъ, такъ милы, что, кажется, з а ставятъ позабыть всякую усталость.
-- Это точно, сударыня, отвѣчала Катерина, улыбаясь. Никаноръ Дмитричь прелюбезный молодой человѣкѣ и я думаю, что онъ, не меньше Пастушкова, Блесткина, Волгина и другихъ изъ старыхъ знакомыхъ вашихъ, нравится вамъ.
"Разумѣется, да это было бы и смѣшно еслибъ какая нибудь дѣвица сказала, что Райской не можетъ нравиться. Вообрази, онъ одинъ сынъ у отца, которой имѣетъ огромнѣйшее состояніе, къ томужъ хорошо воспитанъ, не дуренъ собою я вмѣстѣ съ этимъ, (какъ говорятъ старики) не избалованъ. Но скажи мнѣ, катерина, чему ты разсмѣялась, когда только заговорила я объ Райскомъ.
-- А почему вы, сударыня, не заговорили ни объ комъ изъ молодыхъ людей, какъ только объ Никанорѣ Дмитричѣ.
"Это потому, что я, какъ видѣла ты, почти съ нимъ однимъ протанцовала весь вечеръ, ты же спросила меня объ усталости, а это самое и заставило меня вспомнить Райскаго.
-- Полноте, сударыня, скромничать, кажется прежде вы не были таковыми, а теперь, Богъ знаетъ, что сдѣлалось съ вами, отъ чего явилась въ васъ такая скрытность -- удивляюсь! Бывало, Марья Алексѣевна, лишь только замѣтитъ, что кто нибудь начинаетъ оказывать ей благосклонности свои, или что нибудь подобное, какъ тотчасъ же объявляетъ вѣрной Катеринѣ, а теперь...
"Полно, полно, болтушка, прервала ее Ижорская; я не сдѣлалась противъ тебя скрытнѣе, но скажи мнѣ, почему ты предполагаешь, что будто бы между мною и Райскимъ заводится связи.
-- Почему Я могла замѣтить, изволите вы спрашивать меня, потому сударыня, что Никаноръ Дмитричь въ разговорѣ съ вами слишкомъ много иногда измѣняетъ себѣ, что доказываетъ ясно, онъ влюбленъ въ васъ; а къ томужъ благосклонность и съ вашей стороны оказываемая ему, увѣряетъ, что я онъ вамъ нравится также.
"Это, Катя, правда твоя, что Райской непротивенъ мнѣ; да жъ тому же надобно сказать къ чести его, что онъ можетъ отъ многихъ молодыхъ дѣвицъ заслуживать то же самое -- только одно въ немъ предосудительно, а особенно въ нашъ вѣкъ, онъ довольно робокъ, и, какъ кажется, еще неопытенъ въ обращеніи съ нашимъ поломъ.--
-- Такъ чтожъ, Марья Алексѣвна, тѣмъ лучше для васъ. Его неопытность можетъ служить для васъ же въ пользу.
"Все такъ, я въ этомъ согласна съ тобою; но Райскій имѣетъ отца. Этотъ человѣкъ, какъ видѣла я сама и слышала отъ папиньки довольно строгъ въ правилахъ своихъ, вмѣстѣ съ этимъ довольно честолюбивъ, быть можетъ, онъ не захочетъ, чтобъ сынъ его женился на бѣдной дѣвицѣ.
-- И, полноте, сударыня. Я предполагаю, что папинька господина Райскаго, изъ любви къ единственному сыну своему вѣрно рѣшится и ни какъ не будетъ противорѣчить желаніямъ его, а особенно тогда когда Никаноръ Дмитричь дѣйствительно влюбленъ въ васъ. Надобно только, Марья Алексѣева, совсѣмъ искуствомъ образованной дѣвицы умѣть заставить обожать себя.
Разговоръ Маріи Ижорской и достойной ее наперсницы продолжался еще довольно долго; но оный былъ обращенъ на другіе предметы. Онѣ вспомнили прошедшее, вспомнили нѣкоторыхъ знакомыхъ, иныхъ хвалили, иныхъ бранили, о нѣкоторыхъ сожалѣли, а надъ нѣкоторыми довольно посмѣялись, и кончили оный общимъ желаніемъ: увидать скорѣе Райскаго.--
Теперь надобно сказать читателю, хотя Марія Ижорская, какъ видно изъ ее разговора съ Катериною и была нѣкогда откровенна съ нею, но теперь сдѣлалась скрытнѣе: ибо она боялась, чтобъ чрезъ подобные разсказы не дошло это до отца Райскаго, а также и самъ разчетливый Ижорской совѣтовалъ ей быть въ этомъ случаѣ какъ можно скромнѣе, что самое принудило Ижорскую не объявлять Катеринѣ о полученномъ письмѣ. Но если она намекнула о своемъ расположеніи къ Никанору то это сдѣлала потому что она знала хорошо проницательность Катерины я если бы прибѣгла къ совершенной скрытности то могла бы подать большее подозрѣніе и заставить смотрѣть ее гораздо внимательнѣе.
Когда Марія совершенно одѣлась; то послала Катерину узнать, что дѣлалъ Алексѣи Васильевичъ, а сама въ это время взяла лежащее на столикѣ письмо дабы доказать оное отцу своему, зажала оное въ руку, сѣла съ видомъ совершеннаго довольства у окна и дожидалась возвращенія посланной. Наперсница-служанка скоро возвратилась и увѣдомила: что Алексѣй Васильичъ теперь въ кабинетѣ своемъ, куда, приказалъ мнѣ, сударыни, позвать и васъ.
Марія пошла къ отцу своему, а Катеринѣ велѣла безъ себя убрать комнату ея. Изъ любопытства простительнаго въ этомъ случаѣ, читатель, послѣдуемъ за нею туда и мы.--
Разстройство Ижорскаго.-- Катерина.-- Волокитство Ижорскаго. Отецъ и дочь вмѣстѣ.-- Увѣдомленіе. Наставленіе дочери.-- Присланный. Отвѣтъ,--
Старый Ижорской, подобно человѣку занятому большими дѣлами, былъ преданъ глубокому размышленію. Онъ, держа правой руки указательной палецъ у рта своего, наклонившись къ груди головою ходилъ взадъ и впередъ по кабинету своему и только изрѣдка взглядывалъ на дверь онаго. Его лице, думы и размышленія дѣлали довольно пасмурнымъ, а нависшія брови и сморщенный лобъ ясно давали знать, что онъ о чемъ-то сожалѣлъ, на что то досадывалъ. Болѣе часу былъ онъ въ таковомъ положеніи и, быть можетъ, пробылъ еще бы долѣе еслибъ не вошла Катерина. Ея приходъ заставилъ его невольно перемѣниться и хотя принужденно, однако принялъ онъ видъ веселый.
Катерина доложила ему, что Марья Алексѣева давно уже встала и ее послала узнать, что теперь дѣлаетъ онъ.
-- Скажи ей, чтобы она пришла сей часъ ко мнѣ, отвѣчалъ Ижорской, трепля своей рукою по щекѣ Катерину, и пристально смотря въ глаза ей.
"Вы вѣчно, баринъ, любите пришучивать, отвѣчала служанка, нехотя отворачивая отъ Ижорскаго щеку свою.
"Съ кѣмъ же, какъ не съ такими, какъ ты, хорошенькая и пошутить намъ -- мущинамъ. Ну, да однако, теперь не время и недо шутокъ, поди къ Машѣ и вели же ей придти скорѣе ко мнѣ.
"Слушаю-с... слушаю-с..... сказала Катерина, убѣгая со смѣхомъ изъ кабинета Ижорскаго.--
Лить только Ижорской остался одинъ, какъ мысль, что Марія вѣрно что -- нибудь особенное хочетъ сообщить ему прогнала совершенно съ лица его угрюмость и сдѣлала оное довольно веселымъ.
Надобно предувѣдомить читателя, что когда только Марія хотѣла что -- нибудь особенное сообщать отцу своему, то она въ такихъ случаяхъ посылала по утру въ кабинетъ его служанку свою, дабы спросить какъ будто бы о дозволенія, войти въ оный; но сказать яснѣе -- это было у нихъ условнымъ знакомъ сообщенія другъ другу особенныхъ новостей, ибо и самъ Ижорской, если ему было нужно что нибудь особенное сообщить дочери своей, поступалъ точно такимъ же образомъ.
Но вотъ Ижорская въ кабинетѣ отца своего; (а мы, благосклоннѣй читатель, изъ невольнаго любопытства подслушаемъ разговоръ ихъ) вотъ она по долгу дочерней признательности отдала ему должное почтеніе, то есть поздравила съ добрымъ утромъ, поцѣловала руку его, спросила о здоровьи и проч. и проч. наконецъ сѣла противъ него на диванѣ, Алексѣй же Васильевичъ противъ нее на Волтеровскихъ креслахъ своихъ.
-- Ну, другъ мой, Марья Алексѣевна, началъ Ижорской, послѣ -- двухъ минутнаго молчанія; спокойно ли ты провела остатокъ ночи, я думаю, что вчера такъ много танцевавши довольно устала.
"Помилуйте, папинька, отъ чего то? Развѣ вы незнаете, что я страстная охотница до танцевъ. Это душа моя, а особенно тогда если ангажирующій кавалеръ превосходно танцуетъ самъ.--
-- Знаю, знаю! другъ мой, но однако же танцовать столько сколько ты танцовала вчера -- такъ признаюсь, что невольно будетъ въ ногахъ дни два чувствовать усталость.
"А я напротивъ, не чувствую ни малѣйшей и готова даже хоть сей часъ опять танцовать идти.
-- А особенно я думаю съ господиномъ Райскимъ, сказалъ Алексѣй Васильевичъ, улыбаясь, и пристально смотря на дочь свою:
-- Это правда ваша, папинька, и болѣе отъ того, что Никаноръ Дмитріевичъ танцуетъ превосходно.
"Точно, точно, Марья Алексѣевна, говорилъ Ижорской, хохоча, и это вижу ясно и ни мало не сшибся въ предпріятіяхъ своихъ. Но скажи пожалуста, неужели Раиской, какъ я замѣтилъ, при всемъ расположеніи жъ тебѣ, еще ни одного слова не сказалъ объ томъ.
"Что касается, папинька, до объясненія любви словеснаго, то я отъ Никанора Дмитріевича не слыхала ниже полуслова и если бы, откровенно скажу вамъ, не рѣшилсябъ онъ въ скоромъ времени объясниться мнѣ въ любви своей, то я рѣшительно бы перемѣнила обращеніе съ нимъ.
-- Какъ, Марья Алексѣевна, господинъ Райской объяснился въ любви тебѣ? сказалъ Ижорской съ видомъ неизъяснимаго на лицѣ удовольствія, впрочемъ, какъ бы не вѣря словамъ дочери своей. Ну, такъ, другъ мой, поскорѣе разскажи мнѣ объ этомъ подробно, я нетерпѣливо хочу знать, какъ этотъ не опытный, застѣнчивый юноша открылся тебѣ въ страсти своей?
Марія подробно разсказала отцу своему какимъ случаемъ Райской изъяснилъ ей любовь свою, гдѣ и когда, прочла ему полученное письмо его, отъ чего старый Ижорской былъ внѣ себя. Его восхищеніе Превосходило границы, на лицѣ и въ глазахъ была видна неизъяснимая радость, однимъ словомъ, онъ походилъ на изступленнаго, или на человѣка, которой нѣсколько лѣтъ бывъ лишенъ зрѣнія, наконецъ -- чрезъ помощь искуснаго оператора оное получаетъ.
Ижорской во время чтенія Маріею письма нѣсколько разъ вскакивалъ съ Волтеровскихъ креселъ своихъ, скорыми шагами прохаживался по комнатѣ, опять садился и въ этомъ сильномъ энтузіазмѣ схватывалъ руку дочери своей, крѣпко жалъ оную и даже (чему быть можетъ не повѣрятъ, но это истина) нѣсколько разъ цѣловалъ оную. Вотъ до какой степени можетъ доходить испорченность нравовъ, и какъ люди, потерявшіе нравственность, могутъ терять права данныя имъ природою?... Нравы, нравы!-- какимъ бываете подвергаемы вы ураганамъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ваша испорченность приноситъ гибель будущимъ поколѣніямъ.--
Но чтожъ, Алексѣй Васильевичъ, быть можетъ, спросишь меня благосклонный читатель, когда Марія прочла ему полученное ею отъ Рабскаго письмо.
Алексѣй Васильевичъ по прочтеніи Маріею письма всталъ опять съ креселъ своихъ, прошелъ три раза взадъ и впередъ по кабинету, потеръ правою рукою лобъ свой, наконецъ сѣлъ возлѣ Маріи на диванѣ, взялъ руку ее и сказалъ ей:
"Марья Алексѣевна! я не знаю, кто можетъ быть счастливѣе тебя на свѣтѣ этомъ; я не знаю, какъ благодарить судьбу, которая такъ рачительно печется о тебѣ, предвѣщаетъ тебѣ такую лучшую будущность, улучшаетъ твое настоящее. Письмо, которое ты читала мнѣ доказываетъ ясно что Райской влюбленъ въ тебя; влюбленъ пламенно и что онъ если судишь по его неопытности, любитъ въ первый разъ въ жизни своей, чѣмъ должна дорожить ты, ибо первая любовь юноши безпредѣльна, онъ слѣпо ввѣряется ей, въ это время разсудокъ не имѣетъ власти надъ нимъ, одна пламенная страсть владѣетъ душою его, онъ не думаетъ о будущемъ, не печется объ немъ -- одно настоящее занимаетъ весь умъ, владѣетъ всею душой его. Такъ точно и страстно обожающій тебя Райскій преданъ весь одной любви, теперь для него все прочее не заключаетъ въ себѣ ничего привлекательнаго, одна ты занимаешь всѣ мечты его, одну тебя рисуетъ онъ въ воображеніи своемъ, но только, другъ мои, Марья Алексѣевна, ты должна совсѣмъ искуствомъ умной, просвѣщенной дѣвицы усиливать болѣе и болѣе въ сердцѣ Райскаго привязанность къ себѣ; болѣе и болѣе очаровывать его; брать верхъ надъ характеромъ этаго юноши, однимъ словомъ, умѣть заставить его зависитъ совершенно отъ тебя, такъ, чтобы слова твои, желанія -- считалъ онъ для себя закономъ.
-- Неужели, папинька, вы думаете, я буду такъ неосторожна, что, видя привязанность къ себѣ Райскаго не буду умѣть вполнѣ пользоваться этимъ случаемъ. Будьте увѣрены, папинька, что ваши наставленія глубоко врѣзаны въ памяти моей и никогда не выдутъ изъ оной. А къ моему же, самый: разсудокъ твердитъ мнѣ, что я должна болѣе пещись о пользѣ своей чѣмъ о любви мечтательной, идеальной..... Я знаю, Райской большой мечтатель, знаю, что онъ любитъ предаваться воображенію, сказать короче, строить въ умѣ своемъ воздушные замки; но я напротивъ -- я люблю болѣе вещественное, необходимое, полезное -- люблю то безъ чего человѣкъ обойтись не можетъ, безъ чего всѣ мы, какъ тѣло безъ души, какъ корабль безъ мачтъ, а что я, папинька, разумѣю подъ этимъ, то вѣрно вы догадались уже.
"Такъ, другъ мой, если только же ошибся я: ты подъ этимъ разумѣешь деньги!
-- Вы отгадали; слѣдственно, папинька, моя философія гораздо полезнѣе для жизни людей (особенно же въ нашъ вѣкъ) чѣмъ всѣ разсужденія древнихъ и новыхъ философовъ; полезнѣе нѣмъ мечты поэтовъ, однимъ словомъ, это для человѣка лучшій и вѣрнѣйшій способъ проводить жизнь счастливо, спокойно.
"Но нельзя же, другъ мой, Марья Алексѣевна, чтобы съ господиномъ Райскимъ не сдѣлаться мечтательницею, хотя притворно. Ты знаетъ, что чрезъ это гораздо болѣе можно выиграть изъ него, гораздо болѣе расположить къ себѣ.
-- Ваша правда, папинька, я это знаю, да къ тому же, вы знаете сами, что я порою люблю мечтать и сама, но только не рождена мечтательницею совершенно, или лучше сказать, не имѣю характера подобнаго Райскому; но чтобъ иногда идти въ вистъ ему, то я готова и могу сказать утвердительно, что совсѣмъ должнымъ для этого искуствомъ разыграю ролю свою.
"Я не знаю, другъ мой, сказалъ Ижорской, съ видомъ радости, чѣмъ можно достойно благодарить такую дочь какова ты.
-- Я должна, папинька, болѣе благодарить васъ: ибо ваша опытность въ жизни и ваши попеченія обо мнѣ много, какъ вижу я, дославили для меня пользы. Мое воспитаніе въ домѣ Князя В --скаго доставило мнѣ способъ образовать себя, ознакомить свои вкусъ съ науками и искуствами; но это все можетъ служить для однихъ пышныхъ обществъ, но не для жизни. Вы же съ своей стороны пеклись обо мнѣ, какъ отецъ, за что я должна вѣчно остаться благодарною вамъ; къ тому же вы знаете, папинька, что въ нашъ вѣкъ человѣкъ съ талантами, съ умомъ, однимъ словомъ, человѣкъ ученый, но бѣдный, гораздо менѣе обратитъ на себя вниманіе прочихъ людей чѣмъ богачъ, хотябъ былъ онъ и совершенный невѣжда; первый изъ нихъ въ обществахъ будетъ названъ педантомъ, а второй милымъ, добрымъ, деликатнымъ, сказать короче, душою общества.
"Точно, другъ мой, это неоспоримо и противъ этого вѣрно мало найдется возражателей, но впрочемъ оставляя ясно, скажи мнѣ, Марья Алексѣевна, намѣрена ли ты на письмо Никанора Дмитрича отвѣчать письмомъ же?
-- Я думаю, папинька, что будетъ гораздо лучше, если я при удобномъ случаѣ, только словесно скажу Райскому, что я также влюблена въ него.
"Такъ, вотъ это дѣлаешь ты истинно съ разсудкомъ, и я вижу ясно, что не тобою любовь, но ты управляешь ею. Теперь я остаюсь спокойнымъ; ибо слышавъ твои сужденія и, зная самыя намѣренія не буду опасаться; чтобъ страсть любви могла столько же овладѣть тобою, какъ Никаноромъ.
-- О! въ этомъ случаѣ, папинька, вы можете остаться спокойнымъ совершенно: ибо я всегда болѣе слѣдовала разсудку, чѣмъ велѣніямъ сердца и удивляюсь, какъ многія дѣвицы (даже и нашего уже просвѣщеннаго вѣка) не умѣютъ обуздывать сердецъ своихъ, подчинять оныя волѣ разсудка и любить безъ границъ.
Разговоръ Ижорскаго съ дочерью, быть можетъ, продолжался бы еще далѣе еслибъ не прервала оный вошедшая служанка. Она доложила имъ, что пришелъ человѣкъ отъ Райскихъ.
Человѣкъ отъ Райскихъ!...... Это было чѣмъ-то магическимъ, какъ для самаго Ижорскаго, такъ я для Маріи. Они вмѣстѣ поспѣшили видѣть его и присланный прежде нежели успѣлъ сказать имъ съ какимъ препорученіемъ пришолъ онъ, былъ осыпанъ множествомъ вопросовъ, какъ со стороны Алексѣя Васильича, такъ и со стороны Маріи. Онъ и она наперерывъ спрашивали: счастливо ли пріѣхалъ отъ нихъ съ бала Никаноръ Дмитричь, каково онъ провелъ ночь и проч. и проч. такъ, что слуга едва успѣвалъ отвѣчать имъ на вопросы эти. Марья Алексѣева побуждаема любопытствомъ, которое взяло верхъ надъ вѣжливостію спросила слугу за чѣмъ и отъ котораго Райскаго былъ онъ присланъ къ нимъ.
Едва расторопный слуга сказалъ, что онъ былъ присланъ отъ молодаго барина узнать объ ихъ здаровьи я благодарить за пріятность какую только могъ Никаноръ Дмитричь найтить на балѣ у нихъ, какъ на лицѣ стараго Ижорскаго изобразилась радость, онъ едва могъ говорить, ибо отъ восхищенія дрожалъ голосъ его. Вотъ, какъ порывы радости могутъ дѣйствовать на душѣ человѣка даже и такого, которой ежеминутно хочетъ играть роль притворства -- и при каждомъ случаѣ старается быть скрытнымъ!...
Старки Ижорской со всею вѣжливостію свѣтскаго человѣка приказалъ присланному благодаритъ Райскаго, что также съ своей стороны сдѣлала и Марія, а вмѣстѣ съ этимъ Ижорской не позабылъ и о зовѣ Райскаго къ себѣ. По уходѣ слуги Алексѣй Васильичъ и Марія занялись опять разговоромъ объ Райскомъ, первый одобрялъ его вѣжливость, а вторая скромность; тотъ находилъ въ немъ тихость характера, хвалилъ благородство душа и пылкость сердца; а эта находила въ немъ необыкновенный умъ, чрезвычайныя способности, однимъ словомъ, Никаноръ Райскій (по справедливости юноша достойный похвалы) въ глазахъ Ижорскихъ былъ болѣе нежели обыкновенный смертный. Ахъ, Райскій, Райскій! если бы ты былъ бѣднякъ, или еслибъ люди характерами подобные Ижорскимъ не ослѣплялись блескомъ золота, то вѣрно бы и совершеннѣйшій умъ человѣка въ глазахъ ихъ казался бы обыкновенною посредственностію. Такъ, кстати сказать можно, въ нашъ образованный: вѣкъ когда лучъ просвѣщенія озарилъ умы большой части людей, когда люди хотятъ извлекать изъ всего пользу, когда они стремятся все къ высшему, къ лучшему, къ прекрасному -- ахъ! въ это-то самое время еще болѣе нежели въ вѣки невѣжества стали уважать богатство, и на бѣдность, какъ бы на невѣжество смотрѣть съ презрѣніемъ.
Теперь и мы, благосклонный читатель послѣдуемъ за посланнымъ Никанора Дмитріевича и вспомнимъ кстати этаго влюбленнаго юношу, котораго позабыли мы съ самаго балу Ижорскихъ.
Возвращеніе съ бала.-- Боязнь Райскаго.-- Посланный.-- Ожиданіе.-- Возвращеніе Андрея.-- Радость Райскаго.-- Разговоръ.--
"Какъ изгнанникъ желаетъ видѣть родину свою, какъ арестантъ ждетъ съ нетерпѣніемъ свободы, какъ усталый путникъ тихаго пріюту, какъ поэтъ возвращенія весны -- такъ точно, влюбленный Райскій ожидалъ возвращенія съ отвѣтомъ отъ Ижорскихъ своего посланнаго. Какая-то робость даже раскаяніе предъ самимъ собою тяготили душу Никанора и онъ въ одну и ту же минуту дѣлался то веселымъ, то скучнымъ, твердя ежеминутно самому себѣ: "Скороли возвратиться Андрей." Такъ звали человѣка, которой былъ посланъ къ Ижорскимъ.
Но прежде нежели возвратиться посланный я разскажу причину отъ чего въ таковомъ положеніи находился Райскій. Начну съ его возвращенія съ балу.
Никаноръ во всю дорогу покуда ѣхалъ домой отъ Ижорскихъ былъ внѣ себя отъ радости. Онъ, какъ бы вдохновенный или очарованный волшебною силою въ восторгѣ сильнаго энтузіазма разсказывалъ другу своему какъ отдалъ онъ письмо Маріи, какъ она благосклонно и съ какою скромностію приняла оное и если бы надобно было переѣхать имъ верстъ пять или шесть, то Райской вѣрно бы нѣсколько разъ повторилъ разсказъ свой объ отданіи письма. По пріѣздѣ домой оба друга отправились вскорѣ въ спальни свои. Не смотря на то, что было около половины пятаго часа утра, но влюбленный Райскій ни мало не помышлялъ о снѣ, онъ мечталъ о Маріи, мечталъ о будущемъ счастіи, когда онъ назоветъ ее своею супругою. Но, какъ часто -- мы, упоенные пріятными мечтами, въ самозабвеніи съ самими собой забываемъ превратность судьбы -- этаго деспота смертныхъ, и какъ часто, мы, въ одну и ту же минуту изъ самаго веселаго расположенія духа переходимъ въ унылое. Такъ точно случилось и съ Райскимъ. Минута восторга прошла. Онъ, вспоминая объ отданномъ Маріи письмѣ страшился, что быть можетъ, старый Ижорской узнавъ объ этомъ прекратитъ знакомство съ нимъ. Прошло около двухъ часовъ, какъ Райской былъ въ постели, но благодѣтельный сонъ ни на минуту не овладѣлъ имъ. Страхъ и надежда, печаль и радость, увѣренность и разувѣреніе поперемѣнно владѣли душою влюбленнаго Никанора и онъ до самаго разсвѣта подобно больному которой страдаетъ сильною болью жъ членахъ, своихъ, ни на минуту не могъ заснуть. Съ появленіемъ первыхъ лучей восходящаго солнца Никаноръ всталъ съ постели. Мысль, что быть можетъ, скромная Марія (таковою онъ считалъ Ижорскою) сказала уже отцу своему о полученномъ ею письмѣ, (въ чемъ, какъ видитъ читатель, Раиской и не ошибся) и Алексѣй Васильичъ пылалъ на него гнѣвомъ -- эта мысль ужасно тяготила душу влюбленна то Никанора. Но старый Ижорской, (какъ видѣлъ уже читатель) не былъ оскорбленъ этимъ и въ сердцѣ своемъ не имѣлъ мы малѣйшей непріятности, а напротивъ того былъ чрезмѣрно радъ этому. Райской, желая узнать что произходило въ домѣ Ижорскихъ, то есть, какъ примутъ его въ семействѣ этомъ, когда онъ пріѣдетъ къ нимъ, рѣшился послать человѣка своего." Это, говорилъ онъ самъ себѣ, будетъ даже нѣкоторымъ образомъ, имѣть видъ вѣжливости.
Мы уже видѣли, какъ старый Ижорской и дочь его приняли Никанорова посланнаго, знаемъ, какъ они обошлись съ нимъ и что было отъ нихъ приказано оному, слѣдственно было бы совершенно излишнимъ еслибъ я сталъ повторять оное. Но я сказалъ, что влюбленный Райскій съ неизъяснимымъ желаніемъ и беспокойствомъ ожидалъ возвращенія Андрея, и чтожъ? Андрей возвратился.
Никаноръ въ эту минуту, когда Андрей вошелъ съ отвѣтомъ въ комнату его, былъ колеблемъ страхомъ и надеждою и походилъ на преступника ожидающаго рѣшенія участи своей. Лице его, изображающее боязнь, было, довольно блѣдно, губы тряслись, а по тишинѣ, которая царствовала во кругъ его, казалось, можно было слышать сильное біеніе сердца его.
Если бы Андрей при всей расторопности своей, за которую былъ любимъ господами, былъ человѣкъ одаренный большою проницательностію, то при первомъ бы взглядѣ на молодаго господина своего былъ бы пораженъ чрезвычайнымъ удивленіемъ; но онъ не родился слугою -- физіогномистомъ, но человѣкомъ, которой вѣрно и съ надлежащею точностію исполняетъ приказаніе того, кому судьба велѣла повиноваться ему.
Когда Андрей доложилъ приказанное ему отъ Ижорскихъ, то Райской вздохнулъ полною грудью. Черты лица его въ одну и туже минуту изъявили радость и самодовольствіе.
Читатель! (не смѣю сказать о какой нибудь прелестной читательницѣ) если любилъ ты подобно моему Никанору, то по опыту собственнаго сердца можешь знать какова власть любви надъ онымъ и что въ эту минуту чувствовалъ Райскій -- перо каждаго слабо дли изъясненіи чувствъ влюбленнаго. Любовь, надежда, радость, прелесть будущаго, однимъ словомъ, всѣ блага жизни, вся прелесть очарованій оной владѣли сердцемъ Никанора... Онъ въ эту минуту походилъ на утѣшеннаго новою игрушкою ребенка, или лучше сказать, былъ въ болѣ шеи радости нежели древній Математѣкъ Архимедъ, кричавшій: нашелъ! нашелъ! Вотъ каковы чувства можетъ поселять любовь въ сердцѣ человѣка и какъ велика сила этой страсти надъ смертными.
Лишь только Никаноръ выслушалъ сказанное ему Андреемъ, какъ вошелъ Вольдемаръ. Сей, видя въ чрезвычайной радости друга своего, былъ крайне удивленъ онымъ. Никаноръ, горя нетерпѣніемъ. сказать Прагину о причинѣ радости своей, приказалъ Андрею выдти вонъ. Андрей повиновался.
По уходѣ его, Никаноръ; съ ораторскимъ восторгомъ пересказалъ другу своему слышанное имъ отъ Андрея и вмѣстѣ съ этимъ, какъ влюбленный мечтатель говорилъ ему: "Ахъ! Вольдемаръ, другъ мой, теперь я счастливъ вполнѣ, милая, добрая, прелестная Марія любитъ меня, она одинаково расположена ко мнѣ. Скажи, чего больше осталось теперь желать мнѣ въ мірѣ и кто можетъ сравнится со мною въ счастіи? Любовь Маріи и твоя дружба -- вотъ все, что можетъ украшать жизнь мою это два вѣрные оплота, которыя, всегда поддержатъ меня. Пускай другіе ищутъ славы, богатства, извѣстности -- это въ сравненіи съ любовью и дружбою есть ничто, одной любви и дружбы смертные должны искать въ жизни сей, къ нимъ должна прилѣпляться они.
-- Такъ, добрый Никаноръ, отвѣчалъ Прагинъ, это правда твоя, но ты знаешь, что нѣтъ правила безъ исключенія, или оказать лучше, не должно смотрѣть на предметъ со стороны одной, а къ тому же насъ учили, что не должно слѣпо ввѣряться желаніямъ сердца.
"Ахъ, Вольдемаръ, Вольдемаръ! я ты это сказать можетъ. Не ужели ты думаешь, что неравненная, умная Марія не любитъ меня; не ужели она смѣется надо мною? Нѣтъ, другъ мой, не думай такъ объ ней. Если она приняла письмо мое, не сказала объ этомъ отцу своему, ибо ты, зная характеръ и правила старика Ижорскаго вѣрно согласился со мною, что онъ узнавъ объ этомъ не сталъ бы такъ усердно звать меня въ домъ къ себѣ; но я сказалъ самъ, что Марія скрыла объ этомъ -- слѣдственно она любитъ меня, а мнѣ, повторю я, чего же теперь желать болѣе? ... Марія любитъ меня -- ни счастливъ!....
-- Желаю, любезный другъ мой, чтобъ къ тебѣ любовь Маріи была вѣчна, истинна, постоянна, чтобъ и ты одинаково оную хранилъ къ ней; но ты долженъ вспомнить, что между васъ есть большія препятствія.--
"Препятствія! сказалъ Райскій съ видомъ нѣкотораго унынія. Я знаю, добрый Вольдемаръ, о какихъ препятствіяхъ ты хочетъ сказать мнѣ. Но будь увѣренъ, что родитель мой вѣрно не захочетъ несчастія единственному сыну своему, а также и родитель Маріи, если узнаютъ они, что мы совершенно любимъ другъ друга.
"Все такъ, уважаемый другъ мною, по скажи, кто можетъ знать будущее, кто поручится, что человѣкъ всегда быть можетъ или счастливъ, или несчастливъ.
"Я согласенъ съ тобою, любезный Прагинъ, ты правъ въ мнѣніяхъ своихъ; но я удивляюсь отъ чего вдругъ слышу отъ тебя такія сужденія?
-- Я не знаю самъ и даже не могу дать отчета тебѣ; но только какое-то непонятное мнѣ предчувствіе тяготитъ душу мою.
"Странно, странно, любезный Вольдемаръ -- впрочемъ для общаго спокойствія прекратимъ разговоръ объ этомъ. Пускай я буду очаровываться будущимъ, видѣть въ немъ свое счастіе, свое благо; а ты, какъ вѣрный другъ, раздѣляй мечты мои -- и я буду доволенъ.
Разговоръ друзей, обратился на другіе предметы, но, Никаноръ подобно каждому влюбленному мѣшалъ въ оной воспоминанія о своей Маріи и сердце его полное любови звало его къ предмету любви своей.
Кто любилъ, тому собственный опытъ доказалъ уже сколько неукротимы порывы любви, ея огонь, какъ лава Этны ниспровергаетъ всѣ преграды холоднаго разсудка и влюбленный можетъ иногда походить на человѣка страдающаго сильною горячкою.
Оставимъ, теперь, благосклонный читатель мой, влюбленнаго Никанора мечтать о Маріи, и радоваться любви идеальной, я добраго ГГрагина раздѣлять мечты друга своего и обратимся къ семейству Ижорскихъ; также вспомнимъ неотставшаго въ дѣйствіяхъ своихъ отъ другихъ лицъ романа этаго -- нашего знакомца Змѣйскаго и вмѣстѣ съ этимъ ознакомлю читателей моихъ съ гусарамъ Славинымъ, которой много откроетъ намъ касающагося до семейства Ижорскихъ.
Еще о характеръ Ижорскаго.-- Змѣйскій.-- Свойства Злѣйскаго.-- Змѣйскій въ гостяхъ у Славина.-- Славинъ и характеристическіе терты его.-- Разговоръ.-- Любопытство.-- Славинъ разсказываетъ исторію любви своей. Пріѣздъ гостей.--
Я сказалъ уже моимъ читателямъ, что отецъ Маріи старый Ижорской подъ маскою утонченнаго притворства умѣлъ скрывать пороки свои и развратность сердца, а чрезъ это самое пріобрѣталъ хорошіе знакомства. Свѣтская же образованность и энциклопедическія сужденія о наукахъ дѣлали Алексѣя Васильевича въ глазахъ нѣкоторыхъ людей человѣкомъ совершенно ученымъ. Ижорской же, какъ по врожденной такъ и по напрактикованной самыми опытами дальновидности и проницательности своей, видѣлъ это и внутренно смѣялся простотѣ его почитателей. Надобно всегда въ какихъ, бы то ни была обстоятельствахъ, пользоваться открывшимся случаемъ, говорятъ многіе пожилые люди. Я не: знаю было ли это аксіомою для Ижорскаго; но только онъ оправдывалъ это на самомъ дѣлѣ и въ жизнь, свою не упускалъ ничего, чѣмъ бы только не воспользовался онъ. Къ тому же надобно прибавить, что изобрѣтательный умъ его, навыкъ, притворство, пронырство и умѣнье узнавать характеры другихъ людей служили для Ижорскаго лучшими средствами Окончивать начатое имъ въ свою собственную пользу. Отецъ Маріи, играя всегда искусно ту роль какую -- только онъ бралъ на себя никогда ни оставался безъ исполненія желаній своихъ. Къ этому много способствовало и то, что онъ всегда умѣлъ брать первенство даже и надъ сообщниками своими, умѣлъ въ самомалѣйшихъ случаяхъ пользоваться ихъ простотою и заставлять быть ихъ молчаливыми, однимъ словомъ, онъ былъ въ этихъ случаяхъ отличнымъ механикомъ, которой, устроивая машину съ успѣхомъ приспособляетъ теорію къ практикѣ. Знакомство Ижорскаго съ Райскимъ и другомъ его Вольдемаромъ ясно уже доказало, что Алексѣй Васильичъ чрезъ короткость онаго, видя въ будущемъ много выгодъ для себя рѣшился перемѣнить образъ самой жизни; а чтобъ лучше привести въ исполненіе планы свои и видѣть надежды свершенными, совѣтовалъ объ этомъ и дочери своей. Отъ чего во все продолженіе знакомства Райскаго съ Ижорскими скромный Никаноръ не могъ ничего замѣтить безнравственнаго, въ домѣ Алексѣя Васильича.
Надобно бытъ Іезуитомъ, сказалъ кто-то, чтобъ бытъ хитрымъ, пронырливымъ и оборотливымъ. Надобно родишься къ этому способнымъ -- скажу я. Старый Ижорской, можетъ быть, зналъ Іезуитовъ по одному названію; но по своимъ хитростямъ, притворству и обманамъ могъ онъ превзойти каждаго послѣдователя Игнатіева. Можно сказать, что ни одинъ питомецъ Мельпомены не могъ съ такимъ искуствомъ выдержать ютъ начала до конца принятую имъ роль на себя, какъ оборотливый въ обманахъ и искустный въ утонченномъ притворствѣ Алексѣй Васильичъ. Но говоря, о немъ вспомнимъ Змѣйскаго, этого общаго нашего знакомца.
Этотъ молодой человѣкъ былъ одаренъ отъ природы всѣми способностями чрезъ которыя могутъ только обращать, невольно вниманіе на себя въ пышныхъ обществахъ молодые люди. Онъ образованность ума и сердца получилъ въ Университетѣгдѣ кончилъ курсъ наукъ въ одно время съ Никаноромъ и Вольдемаромъ. Какъ товарищъ и хорошій знакомый Райскаго онъ за скромность много любилъ сего послѣдняго. Надобно сказать, что Валерьянъ Змѣйскій былъ гораздо старше Никанора, жилъ болѣе въ свѣтѣ, зналъ лучше людей и имѣлъ болѣе способовъ узнать характеры ихъ и сдѣлать для себя полезное надъ оными наблюденіе. Этому для Змѣйскаго много способствовали, прежде бытности его въ Университетѣ, частые разъѣзды по разнымъ губерніямъ, слѣдственно могъ онъ гораздо безошибочнѣе судить, о характерахъ нежели неопытные друзья ваши Никаноръ и Вольдемаръ.
Познакомивъ читателей хотя нѣсколько съ Валерьяномъ я долженъ сказать еще что Змѣйскій былъ рожденъ хотя съ характеромъ веселымъ, но чрезвычайно пылкимъ и съ необыкновеннымъ стремленіемъ къ добру. Онъ ненавидѣлъ ложъ, притворство, кокетство женщинъ, презиралъ тѣхъ, которые съ самой невыгодной стороны судятъ о другихъ людяхъ, имѣя слабости сами. Къ томужъ былъ скроменъ, любилъ уважать старшихъ и всею душею прилепленъ былъ къ просвѣщенію. Змѣйскій, имѣя таковой характеръ и правила безъ всякаго сомнѣнія былъ многими любимъ за это, а также многіе сами искали, знакомства съ нимъ. Валерьянъ живя довольно открыто любилъ иногда съ хорошими знакомыми своими весело проводить время, гдѣ радушіе, пріятность, откровенность, а вмѣстѣ съ этимъ самая умѣренность и благородство были у Змѣйскаго всегдашними собесѣдниками веселыхъ компаніи; и если только начиналъ онъ съ кѣмъ знакомиться, дно всегда старался употреблять всю проницательность свою дабы узнать хорошо характеръ и правила новаго знакомца. своего, когда же находилъ оные несообразными съ своими или предосудительными, то никогда (надобно сказать къ чести Змѣйскаго) не осуждалъ оные, а старался какъ нибудь исправлять убѣдительными совѣтами особенно тогда если тотъ былъ моложе лѣтами. Если же Валерьянъ не успѣвалъ въ намѣреніи своемъ, въ та. комъ случаѣ одно сожалѣніе о неисправленіи подобнаго себѣ человѣка наполняло сердце его. Быть можетъ, въ глазахъ нѣкоторыхъ изъ людей, современниковъ Змѣйскаго, поступки этого молодаго человѣка и къ тому же питомца Университета будутъ казаться странными, смѣшными; быть можетъ, въ насмѣшку назовутъ его партизаномъ нравственности, (ибо мнѣнія людей различны) но я желаю, чтобъ гораздо болѣе и болѣе было молодыхъ людей подобныхъ характерами и правилами Змѣйскому особенно же въ обществахъ истинно просвѣщенныхъ, ибо они могутъ быть представителями своего вѣка. Но я уже довольно ознакомилъ читателей моихъ съ Змѣйскимъ, и теперь не будетъ казаться имъ удивительнымъ, что этотъ молодой человѣкъ предостерегалъ Райскаго отъ связей съ Ижорскимъ.
Я теперь, благосклонный читатель, перенесусь нѣсколько назадъ жъ тому времени когда двое знакомцевъ нашихъ Никаноръ и Вольдемаръ были въ гостяхъ у Змѣйскаго и какъ сей послѣдній по уѣздѣ ихъ отправился къ своему знакомцу -- гусару Славину.
-- Да, да, къ гусару Славину, быть можетъ, скажетъ кто нибудь изъ читателей: Къ тому же Славинъ, кажется, хотѣлъ что то разсказать ему объ Ижорскихъ?
Точно такъ, внимательный читатель, многое обѣщался разсказать о старикѣ Ижорскомъ и вмѣстѣ съ этимъ онъ хотѣлъ предостеречь Змѣйскаго отъ знакомства съ этимъ опаснымъ человѣкомъ.
И такъ, что же Валерьянъ Александровичъ услыхалъ отъ Славина?
"Ахъ, чувствительный читатель, я незнаю, можетъ ли кто нибудь изъ людей имѣть въ себѣ болѣе пороковъ и быть способнѣе на оные, какъ не Ижорской и можетъ ли кто другой быть шахъ оборотливъ въ предпріятіяхъ своихъ, умѣть такъ счастливо исполнять преступныя желанія свои, какъ не онъ одинъ -- этотъ порочный чело вѣкъ, этотъ губитель дочери своей!..... Но обратимся къ Змѣйскому. Валерьянъ Александровичъ по пріѣздѣ къ Славину какъ къ хорошему и давнишнему знакомцу своему обошелся съ нимъ безъ всякаго этикета, что также съ своей стороны сдѣлалъ и Петръ Николаичъ (такъ звали Славина). Трубки вакштабу задымились, обрадованные и расположенные другъ, къ другу знакомцы сѣли рядомъ на большомъ диванѣ. Не прошло минуты, какъ скучное во многихъ случаяхъ молчаніе было прервано. Разговоры о политикѣ, литтературѣ, о военной и штатской службѣ заняли нашихъ знакомцевъ. Но прежде нежели Славинъ и Змѣйскій обратятъ разговоръ свой на знакомыхъ и дойдетъ оной до семейства Ижорскихъ, я ознакомлю читателей моихъ съ Славинымъ гораздо короче.
Славинъ былъ Русской гусаръ во всемъ смыслѣ этаго слова, то есть любилъ радушіе, веселость, откровенность, бывалъ порою селадономъ, мечтателемъ, поэтомъ, порою вакхическимъ пріятелемъ, но отъ природы былъ скромнымъ, вѣжливымъ молодымъ человѣкомъ. Его родители, имѣя большое состояніе не жалѣли ничего на воспитаніе своего сына. Науки и искуства образовали умъ и сердце молодаго воина, а попеченіе о нравственности, виновниковъ жизни его, еще болѣе могли принести пользы для Славина. Любовь къ наукамъ, уваженіе ученыхъ, желаніе споспѣшествовать просвѣщенію и поощрять къ образованію другихъ были отличительные черты Петра Николаича. Любимый. товарищами и подчиненными, уважаемый знакомыми, -- умный, веселый Славинъ былъ въ обществахъ душою оныхъ. Онъ игралъ превосходно на фортопіано, пріятно пѣлъ, отлично танцовалъ. Къ тому же, надобно сказать, самая наружность Славина была плѣнительна. Онъ имѣлъ довольно хорошій ростъ, ловкую, стройную фигуру, черты лица выражали доброту, умъ, взгляды -- благородную гордость, а голубые глаза, черныя густыя брови, кудрявые, черные какъ перо ворона на головѣ волосы, алыя щеки придавали ему необыкновенную плѣнительность. Вотъ вамъ прелестные читательницы (если только буду имѣть оныхъ) вѣрно снятый мною портретъ съ гусара Славина и если между васъ (смѣю только предполагать, но не говорить утвердительно) найдется такая, которая увидитъ въ немъ какое нибудь сходство съ тѣмъ прелестнымъ лицемъ на которое въ прошедшемъ спектаклѣ нечаянно изъ ложи навела лорнетъ свой, то какъ я буду счастливъ, что она для большаго воспоминанія прочтетъ въ другой, разъ эту страничку романа моего.
Но обратимся къ разговаривавшимъ знакомцамъ.
Послѣ довольно сурьезныхъ разговоровъ почти въ продолженіе часа безпрерывно продолжавшихся Валерьянъ Александровичъ спросилъ наконецъ Славина:
"Скажи, сдѣлай одолженіе, Петръ Николаичъ, что ты такое хотѣлъ сказать мнѣ нащетъ Алексѣя Васильича Ижорскаго.
-- Нащетъ Ижорскаго! А! да, помню. Объ этомъ, кажется, я сказалъ тебѣ въ то время, когда я съѣхался съ тобою нечаянно въ домѣ у него.
"Да, помнишь, еще я говорилъ тебѣ, что въ первый разъ пріѣхалъ къ Ижорскому,
-- Помню, помню. А впрочемъ ты кстати, заговорилъ объ Ижорскомъ. Тогда мнѣ не удалось спросить тебя. Скажи мнѣ, почему ты знакомъ съ Ижорскимъ и, какъ замѣтилъ я, ты довольно расположенъ къ нему.
"Я съ нимъ познакомился въ домѣ одного моего товарища Николая Иваныча Метеорова. Да вишь ты, кажется, знаешь его.
-- Знаю. Я его видалъ у тебя въ домѣ. А этотъ, Метеоровъ, давно знакомъ съ Ижорскимъ?
"Нельзя сказать чтобы давно, я думаю, не больше, какъ года два. Онъ съ нимъ познакомился въ домѣ Князя В--скаго, у котораго воспитывалась дочь старика Ижорскаго.
-- А! знаю. Но скажи мнѣ пожалуете, Валерьянъ Александровичъ, тебѣ, какъ я знаю, Метеоровъ былъ товарищемъ, и, какъ я слышалъ, онъ хорошій молодой человѣкъ, то есть (ты прости моей военной откровенности) неспособенъ на низкіе обманы, лесть, или на предательства друзей.--
"О! что касается до этого, то я готовъ за него поручиться, какъ за самаго себя, если же есть что особенное въ его характерѣ, то это чрезвычайная легковѣрность и довѣрчивость ко всякому, кого бы онъ даже зналъ не болѣе какъ недѣлю.--
-- Хорошо. А имѣетъ онъ хорошее состояніе?...
"Не знаю, какъ сказать тебѣ. Точно, его отецъ имѣетъ хорошее состояніе, но кромѣ Николая Иваныча у него еще четыре сына и и три дочери.--
-- Да, порядочное семейство. Но я спросилъ тебя, Змѣйскій, о твоемъ расположеніи къ Ижорскому, скажи, отъ чего произходитъ это?--
Послѣднія слова Славинъ произнесъ довольно протяжно.
"Довольно страненъ вопросъ твой, Петръ Николаичь, сказалъ Валерьянъ, улыбаясь, ты вѣрно думаешь, что я имѣю особенныя причины для этого, нѣтъ, другъ мой, будь увѣренъ, что не имѣю ни малѣйшихъ.
-- Вѣрю, очень вѣрю, но разскажи отъ чего же произходитъ это.
"Прежде нежели я разскажу тебѣ объ этомъ, дай и мнѣ въ свою очередь спросить тебя.--
-- Изволь, объ чемъ это?
"Скажи мнѣ, Славинъ, ради Бога, какъ знакомъ ты съ Ижорскимъ, и отъ чего имѣетъ объ немъ такое невыгодное мнѣніе.
-- Пожалуй, слушай же. Ты знаешь, Валерьянъ Александровичъ, что я порою люблю взглянуть на хорошенькую дѣвицу, сказать ей два, три, четыре комплемента, (да и кто изъ нашего брата гусара не покается въ этомъ) протанцовать съ нею нѣсколько танцевъ, спѣть чувствительный романсъ и надѣлать тому подобныя нѣжности.-- А этими нѣжностями, ты знаешь, не долго вскружить голову, какъ столичной, такъ и провинціальной дѣвицы. Въ этомъ отношеніи всѣ ихъ характеры отлиты въ одну форму, то есть онѣ охотницы до комплементовъ молодаго мущины -- особенно же гусара.
"Такъ, это я зналъ прежде, сказалъ Змѣйскій, перебивъ Славина, что ты отдашь болѣе преимущества военному нежели нашему брату штатскому.
-- Эхъ, Валерьянъ, да развѣ ты не знаешь старинной Русской пословицы. Свой своему по неволѣ братъ.
"Точно, точно. Но однако изволь продолжать разсказъ свой: мнѣ нетерпѣливо хочется знать отъ тебя объ Ижорскомъ.
-- Опять скажу тебѣ держись пословицы: тише ѣдешь, дальше будешь, сказалъ Славинъ, смѣяся.--
"Ну, такъ, это я знаю, ты привыкъ доказывать все пословицами, онѣ для тебя какъ будто бы математическія аксіомы.--
-- Привычка вторая натура, Валерьянъ Александровичъ, иногда и не хотѣлъ бы сказать, глядишь, какъ тутъ съ языка сорвется. Но однако, я вижу, ты нетерпѣливо хочетъ слышать объ Ижорскомъ, такъ слушай же: Я сказалъ тебѣ, что люблю порою смотрѣть на хорошинькихъ; чрезъ это самое познакомился съ Ижорскимъ.
"Какъ такъ, спросилъ съ чрезвычайнымъ удивленіемъ Змѣйскій, это довольно любопытно, сдѣлай одолженіе, Славинъ, разскажи объ этомъ подробно.
-- Вотъ, какъ это случилось: Въ прошедшемъ году осенью былъ я у однихъ, знакомыхъ моихъ на балу. Балъ былъ великолѣпный.-- Множество хорошинькихъ личиковъ мелькали въ танцовальной залѣ. Роскошь и изобиліе спорили со вкусомъ, мода, какъ первенствующая богиня являла разнообразіе въ костюмахъ дамъ и молодыхъ кавалеровъ -- прислужникахъ Ѳемиды. О нарядѣ военныхъ, (гдѣ также оныхъ было довольно) говоритъ нечего: онъ слишкомъ постояненъ -- его модный журналъ -- военная дисциплина.--
"Ну, такъ, опять похвала военнымъ, сказалъ Змѣйскій, перебивъ разсказъ Славина.
-- Но только, будь увѣренъ, что не изъ честолюбія, отвѣчалъ Петръ Николаичъ на слова Змѣйскаго, улыбаясь. Хорошо, хорошо, только ради Бога, продолжай разсказывать далѣе.
-- Слушай же. Я остановился на томъ, что былъ на балу у однихъ моихъ знакомыхъ. На этомъ балу между хорошинькими личиками молодыхъ дамъ и дѣвицъ встрѣтилъ я одну брюнетку; которой привлекательная наружность невольно обращала вниманіе молодыхъ людей. Каждой наперерывъ другъ передъ другомъ спѣшилъ звать ее танцовать съ собою. Въ числѣ этой толпы былъ и я. Милая брюнетка, не знаю по чему, но только обратила на меня особенное вниманіе свое. Признаюсь, я въ эту минуту былъ внѣ себя. Очаровательность взглядовъ, милая улыбка, стройная талія и необыкновенная ловкость, которая была замѣтна въ самомалѣйшихъ движеніяхъ ея давали ей преимущество предъ большею частію посѣтителей бала.
"О, о, о! Петръ Николаичь, да ты, кажется, и теперь въ восхищеніи отъ этой брюнетки, сказалъ смѣяся Валерьянъ.
-- И, помилуй, что касается до настоящаго, то божусь тебѣ, что совершенно нѣтъ. Точное признаюсь откровенно, было время когда я былъ отъ нее безъ ума, когда считалъ себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ если бы эту брюнетку могъ назвать своею. Но теперь, ахъ, другъ мой, времена
ПРОКЛЯТЫЙ,
ИСТОРИКО-ВОЕННО ОПИСАТЕЛЬНЫЙ РОМАНЪ
ХІХ СТОЛѢТІЯ,
заимствованный изъ истиннаго произшествія, случившагося во время воины Русскихъ съ Турками.
МОСКВА.
Въ Типографіи Решетникова.
1833
съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Мая 6-го дня, 1832 года.
Романъ этотъ представляемый мною Русской просвѣщенной публикѣ ни есть плодъ моего воображенія, -- жизнь молодаго несчастливца, котораго борьба страстей, презрѣніе родственниковъ, проклятіе родителей довели до отчаянія -- есть произшествіе истинное. Быть можетъ, многимъ знакомъ мой Проклятый, многіе знаютъ исторію его и, быть можетъ, н123;которые будутъ негодовать на меня за мою искренность, -- пусть они негодуютъ, но произшествіе это должно быть извѣстно свѣту, и я рѣшился написать исторію несчастнаго соотечественника моего, сказать короче, исторію друга.
Страсти и несчастія человѣка подобнаго намъ должны быть урокомъ каждому и это есть цѣль романа моего. "Вы не можете читать въ душѣ моей, простите книгу мою,"-- сказалъ Монтань. Кто не зналъ Проклятаго пусть прочтетъ исторію жизни его и судитъ -- былъ ли онъ виною несчастій своихъ? Благосклонные читатели! я не прошу снисхожденія за трудъ мой, знаю, онъ несовершенъ, свѣтъ и люди мало извѣстны мнѣ -- по покрайней мѣрѣ не судите строго моего Проклятаго: ибо какъ сказалъ я -- онъ былъ другъ мнѣ. Лафонтенъ говоритъ:
Qù un ami véritable est une douce chose!
Il cherche nos besoins au fond de notre coeur
Il nous épargne la pudeur
De les lui découvrir nous -- mêmes,
Такъ и я, въ глубинѣ сердца друга моего искалъ нуждъ его, старался предупреждать оныя, за что былъ вполнѣ награжденъ имъ, быть можетъ, любопытный спроситъ -- чѣмъ?.....-- Я готовъ отвѣчать ему -- "я былъ награжденъ взаимною дружбою"...... И такъ, священныя чувства дружбы, несчастія Проклятаго, страданія и беренія благородной души его принудили меня издать въ свѣтъ исторію эту, повторяю: исторію друга моего, которой по добротѣ сердца могъ быть другомъ человѣчества.
Намъ любопытна жизнь великихъ людей, изъ исторіи ихъ мы многому научаемся, и это служитъ намъ, какъ будто бы руководствомъ къ лучшему познанію свѣта и самихъ себя; мы чрезъ это вѣрнѣе судимъ проступки и добродѣтели, и какъ бы въ зеркалѣ -- видимъ ясно свойства характеровъ подобныхъ намъ людей. Исторія Проклятаго, быть можетъ, мало оцѣнится свѣтомъ, быть можетъ, многія будутъ роптать на автора, находя въ ней вѣрно снятые портреты съ нихъ -- но авторъ останется безмолвнымъ слушателемъ, онъ окуетъ себя бронею терпѣнія и съ улыбкой равнодушія будетъ вспоминать пословицу: глазъ видитъ да зубъ нейметъ. {Это впрочемъ сказано для немногихъ.}
Мой Проклятый, благосклонные читатели и чувствительныя читательницы есть лицо истинное, вымыслъ воображенія въ произшествіяхъ его ни мало не участвовалъ, только быть можетъ, перо мое слабо и не разительно передало оныя, за что авторъ проситъ благосклоннаго извиненія и съ удовольствіемъ ждетъ приговора ученыхъ журналистовъ.
1831 года
Ноября 23 дня.--
Отрывки изъ журнала памятныхъ записокъ.-- Разговорѣ Автора съ читателемъ.-- Разговорѣ знакомцевъ. Іюнь 1826 года.
"Прости Москва, прости древній Кремль, прости прелестное Замоскворѣчье, прости другъ мой, прости М... Нѣтъ, я не напишу имени той, которая владѣетъ сердцемъ моимъ. Зачѣмъ бумагѣ повѣрять то, что должна знать душа моя и душа друга моего? Быть можетъ этотъ лоскутокъ попадетъ въ чьи нибудь руки и тогда -- прости тайна! Языки людей, какъ набатные колокола, какъ неугомонный крикъ своенравнаго ребенка! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мечты, воображеніе, фантазія лелейте меня -- я поклонникъ, я другъ вашъ, вы теперь спутники мои, съ вами одними я дѣлю скуку мою, вами въ душѣ моей развѣртываю очаровательное былое, мою печаль, мою радость, кратковременность упоеній моихъ, прелестную существенность земнаго и идеальную мечтательность небеснаго. Вы теперь мнѣ, какъ сонъ для страдальца, какъ свиданіе для влюбленнаго, какъ восторгъ для поэта, какъ благословеніе матери для отъѣзжающаго сына!..... Съ вами, какъ съ завѣтными друзьями пріятно душѣ, упоительно сердцу!.: Я теперь хотя далеко отъ друга дѣтства моего, милаго Вольдемара, далеко отъ той, которую люблю я, которой предана душа моя, -- далеко отъ этикѣ двухъ существъ дѣлающихъ для меня жизнь эту пріятнѣе, милѣе, но они со мною, они живутъ въ васъ -- въ воспоминаніи, въ мечтахъ моихъ! Для этихъ двухъ существъ открыта вся душа моя, ихъ воля -- желаніе мое; ихъ совѣты -- счастіе мое; ихъ расположеніе -- спокойствіе мое... Но кому изъ двухъ я долженъ отдать преимущество, которой изъ двухъ благороднѣйшихъ страстей въ жизни нашей я болѣе вѣрить долженъ?... Но нѣтъ, прочь сомнѣніе! Любовь и дружба одинаковы милы, привѣтливы, кротки, любо мы, безсрочны онѣ одинаково покоютъ и нѣжатъ чувства юноши, одинаково заботятся о старцѣ и путь жизни нашей усыпаютъ розами. Ихъ вниманіе, ихъ попеченіе въ самомалѣйшихъ случаяхъ нашихъ неизъяснимы и вѣрно каждый изъ людей затруднится дать которой нибудь преимущество изъ нихъ. Таковы для смертныхъ любовь и дружба и я одинаково преданъ имъ, одинаково счастливъ въ выборѣ друга и милой подруги сердца. Какъ неизъяснимо пріятно питать душу свою таковыми чувствами, и какъ счастливъ тотъ, кто имѣетъ друга подобнаго моему Вольдемару и подругу сердца подобною моей М.... милой, прелестной М которую за два дня предъ этимъ держалъ я въ объятіяхъ своихъ, страстно цѣловалъ и сильно, сильно близь нее билось сердце мое, душа плавала въ восторгахъ и весь я былъ существомъ неземнымъ. Мысли, чувства, все существованіе мое было тамъ, тамъ, гдѣ всѣ люди примутъ новую, безконечную жизнь..... Я былъ тамъ........... Я полной чашей пилъ наслажденія, былъ счастливъ, веселъ, доволенъ, безпеченъ, но теперь однѣ мечты, одно воображеніе рисуетъ мнѣ милое прошедшее и, быть можетъ, очаровательную будущность -- но на пленительную будущность еще одна надежда, а надежда, какъ говорятъ, подобна каплѣ росы на листочкѣ благовонной розы, которая изчезаетъ при появленіи первыхъ лучей животворнаго солнца.
"Я все далѣе и далѣе ѣду отъ родной Москвы, колыбели дѣтства моего, отъ прелестной родины, гдѣ я родился, воспитывался, получилъ первые плоды образованія, гдѣ впервые узналъ счастье жизни, узналъ дружбу, гдѣ сердце мое забилось для любви, и для наслажденій ее и гдѣ теперь осталась прелестная М... идеалъ любви моей, о которой мечтаю теперь, которой преданъ я и въ которой нахожу всѣ прелести, всѣ совершенства роскошной природы. Вотъ шестисотая верста мелькнула мимо глазъ моихъ, вотъ тяжкій вздохъ вылетѣлъ изъ груди моей, и крупная слеза выкатилась изъ глазъ; но которой вздохъ это, которая слеза?-- Ахъ! я не могу дать отчета въ этомъ, не могу вѣрно вычислить біенія сердца и тревоги души моей... Кто испыталъ тотъ, вѣрно скажетъ: какъ тягостна для влюбленныхъ разлука, какъ мучительно время это, часы и дни кажутся мѣсяцами; недѣли и мѣсяцы -- годами; годы -- цѣлыми столѣтіями, и еслибъ влюбленнаго не утѣшало бы воспоминанія прошедшаго; еслибъ очаровательныя мечты не обворожили души его, то вѣрно, каждый влюбленный, въ разлукѣ, скоро бы оставлялъ жизнь эту...... Я сужу справедливо: я люблю самъ, люблю впервые и далеко теперь отъ предмета любви моей, отъ несравненной М..... Но пусть явятся противники мнѣнію моему, пусть они противорѣчатъ мнѣ, не вѣрютъ, я одинаково судить буду и никто не разувѣритъ меня въ противномъ.
Прошла еще томительная недѣля, еще семь дней мелькнули отъ человѣчества, а я вдалекѣ отъ прелестной М....., одинъ, въ тайнѣ, предаюсь воспоминаніямъ и бужу въ памяти моей очаровательное прошедшее, вспоминаю тѣ часы, тѣ дни, когда я бывалъ съ нею, когда она ласкала меня, когда я произнесъ ей первое люблю....... Ахъ! сколько сладостныхъ воспоминаніи нахожу я въ душѣ своей, сколько думъ прошедшаго скрыто въ сердцѣ моемъ, сколько надеждъ и ожиданій льстили и измѣнили мнѣ... Все она одна наполняетъ воображеніе мое, все о ней одной мечтаю я! М...... М...... ангелъ души моей, первенецъ любви, твореніе міра не земнаго, восхитительный идеалъ!.... А ты священнѣйшая дружба, чистый перлъ жизни нашей, красота бытія человѣческаго, ты утѣшай меня, пекись обо мнѣ, я готовъ, упоенный любовію, отдохнуть въ объятіяхъ твоихъ, забытыя въ тиши уединенія твоего, и въ твоемъ пріютѣ, какъ на дожѣ радости ждать счастливой: будущности! . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Такъ писалъ, такъ мечталъ герои романа этаго въ отъѣздъ свои: изъ Москвы. Журналъ памятныхъ записокъ его (но къ сожалѣнію разтерянный) нечаяннымъ случаемъ достался мнѣ, и я, чтобъ читателя еще болѣе ознакомить съ характеромъ героя моего, рѣшился выписать изъ онаго нѣкоторые мѣста, которые ясно показать могутъ его душу и характеръ, а тѣмъ самымъ начать романъ мои или лучше сказать, описать жизнь молодаго несчастливца гонимаго судьбой, людьми, утратившаго все спокойствіе и въ веснѣ дней своихъ испытавшаго всѣ бѣдствія жизни.
-- Кто же, господинъ авторъ, герой романа вашего, какія несчастія его, какую роль игралъ онъ въ свѣтѣ, какія отношенія имѣли люди на судьбу его, кого, онъ называетъ идеаломъ любви своей, первенцемъ счастія своего, короче сказать, если вы взялись уже описывать, жизнь несчастливца, (какъ вы назвали его сами,) то прошу васъ безостановочно продолжать оную, и какъ можно рѣже вводить эпизоды.
На всѣ вопросы ваши, строгой читатель, я съ удовольствіемъ готовъ отвѣчать вамъ, и если только счастливо и съ успѣхомъ кончу начатый: трудъ мой то прошу васъ быть снисходительнымъ ко мнѣ; а также къ самымъ погрѣшностямъ моимъ, которыя свойственны человѣку въ каждомъ званіи и при всякомъ предпріятіи. Я даже и думать не смѣю, чтобы трудъ мой былъ совершенъ и не имѣю ни малѣйшаго самолюбія считать оный выполненнымъ, какъ то иногда думаютъ нѣкоторые авторы нашего времени.
-- Это завидная черта въ характерѣ вашемъ, молодой авторъ, почему васъ можно назвать -- авторомъ безъ самолюбія.
Благодарю васъ за комплиментъ, учтивый читатель, и съ своей стороны постараюсь еще болѣе доказать справедливость сказаннаго мною: что я истинно рожденъ безавторскаго самолюбія.
-- Finis coronal opus, говоритъ латинская пословица, а теперь извольте продолжать начатый, трудъ вами къ удовольствію Русской публики, страстно любящей все новое, а еще болѣе тогда когда это новое есть ее отечественное, гдѣ можно видѣть духъ и характеры, настоящихъ Русскихъ по душѣ и сердцу.
Съ удовольствіемъ готовъ, исполнить желаніе ваше, благосклонный читатель, и съ этимъ вмѣстѣ желаніе просвѣщенной отечественной публики нашей, благосклонно взирающей на таланты и произведенія своихъ единоземцевъ. Но только дай Богъ, чтобъ страсть къ отечественному болѣе увеличивалась и не остывала въ сердцахъ тѣхъ, которыя могутъ дать еще большіе способы къ оному...
-- И такъ извольте счастливо, Господинъ Авторъ, продолжать трудъ вашъ, а публика, будьте увѣрены, будетъ снисходительнымъ рецензентомъ къ произведенію вашему.
"Лестная надежда!....... Но кто впрочемъ не живетъ ею, кто не очарованъ этою богинею подлуннаго міра -- сердца всѣхъ и каждаго невольно приносютъ ей жертвы свои. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Разговоръ кончился. Авторъ остался съ надеждой отъ читателя на благосклонность отечественной публики, -- Публика съ ожиданіемъ новаго произведеніи отъ молодаго Автора. И такъ, время ему приступить къ описанію жизни Героя романа сего извѣстнаго въ предисловіи подъ имянемъ Проклятаго.
-- Ба, ба, ба! Что за странность, вотъ ужъ совершенно неожиданно, незнаю къ чему только приписать это, что я засталъ дома тебя, сказалъ молодой Метеоровъ, входя въ комнату своего знакомца и товарища Змѣйскаго.
"Такъ, это я знаю, ты привыкъ судить обо всемъ по своему или, какъ говорится: Мѣрить на свой аршинъ; какъ на примѣръ, тебя самаго никогда не застанешь ни въ полночь, ни заполночь, не сыщешь и съ семьею барзыми, то и не удивительно, что ты также судишь и обо мнѣ.--
-- Не мудрено, Валерьянъ Александровичъ, этому случиться съ-тобою, а что, право, касается до меня, то этого со мною не бываетъ. Да вотъ, недалеко сказать, я до этаго времени былъ у тебя болѣе пяти разъ, а скажи, засталъ ли хоть однажды?
"Эта правда твоя, Николай Ивановичъ, что ты въ эти раза не заставалъ меня, такъ, увѣряю, что крайняя необходимость заставляла меня не быть дома; но объ этомъ послѣ, а теперь прошу садиться, да сказать, нѣтъ ли чего новинькаго.
Метеоровъ сѣлъ, постановилъ на столъ шляпу свою и разтегнулъ двѣ нижнія пуговицы сертука своего. Валерьянъ Александровичъ велѣлъ человѣку подать трубки и двое знакомцевъ -- товарищей не долго хранили между собою молчаніе. Змѣйскіи, какъ хозяинъ дома, былъ одѣтъ въ шелковой Турецкой халатъ, на головѣ была бархатная ермолка вышитая золотомъ и онъ, подобно трехъ бунчужному Пашѣ, сидѣлъ на роскошномъ изъ бухарской матеріи диванѣ. Поданныя трубки были приведены въ дѣйствіе, густой дымъ вакштабу разтилался по полу и комнатная атмосфера вскорѣ вся была наполнена онымъ. Богатыя янтарныя муштуки, длинныя черешневыя чубуки, бархатныя шитые золотомъ чехлы, большія пѣнковыя трубки въ серебренной оправѣ, все ето вмѣстѣ, отзывалось чѣмъ-то, Восточнымъ, чѣмъ-то не Европейскимъ. Къ томужъ богатое убранство самаго кабинета Валерьяна Змѣйскаго, гдѣ висѣли на стѣнахъ картины писанныя въ восточномъ вкусѣ и закрытыя флеромъ; разныхъ сортовъ чубуки и трубки, стоящія въ углахъ кабинета и проч. давало видъ какого-то Сибаритства, какой-то азіатской нѣги. Одинъ Метеоровъ какъ гость, одѣтый болѣе на вкусъ Парижскій нѣсколько разнообразивъ собою вкусъ хозяина.--
Они не долго хранили молчаніе, сказалъ я, и такъ подслушаемъ разговоръ ихъ: -- Ну, какъ проводишь время, Метеоровъ, спросилъ Валерьянъ Александровичь знакомца своего, я думаю, что балы и концерты свели съ ума тебя.--
"О, напротивъ, отвѣчалъ Метеоровъ, я живу нынче настоящимъ Анахаретомъ и почти ни шагу изъ дома, развѣ только куда нибудь къ короткимъ знакомымъ, или къ старымъ товарищамъ и то довольно рѣдко.--
-- Странно, странно, что ты нынче сидишь дома, это даже можетъ служить порядочной новостью между знакомыми твоими. Да, нѣтъ, тутъ что нибудь кроется, признайся Метеоровъ.--
Николай Ивановичъ засмѣялся, качалъ въ знакъ отверженія головою, а Змѣйскій вторично просилъ его признаться. Наконецъ Метеоровъ прекрати смѣхъ съ довольно сурьезнымъ видомъ спросилъ Валерьяна:
"Да помилуй, Змѣйскій, съ чего ты взялъ подозрѣвать меня, ты знаетъ, что я довольно откровененъ, и если бы что нибудь было, то вѣрно бы я сказалъ тебѣ, и даже...
-- Не думаю, скоро перебилъ его Змѣйскій, конечно ты иногда черезъ чуръ бываешь откровененъ, а иногда...... ну, да впрочемъ оставимъ, быть можетъ, ты за откровенность разсердился на меня.
"Ни мало, да и за что шутъ сердиться, ты ни чего не сказалъ обиднаго мнѣ; а если ты предполагаешь, что я иногда не откровененъ, то всякому дана полная свобода судить обо всемъ по своему.
-- Да нѣтъ, Метеоровъ, сколько ты не говори и сколько не старайся разувѣрять меня въ противномъ, но я съ своей стороны откровенно скажу тебѣ, что ни какъ не повѣрю, чтобъ у тебя не было какой нибудь причины сидѣть дома.
Метеоровъ засмѣялся громче прежняго но лице его примѣтно перемѣнилось. Онъ съ какимъ-то особеннымъ удивленіемъ смотрѣлъ на Змѣйскаго, потомъ послѣ минутнаго молчанія началъ прерванный разговоръ.
"Скажи, пожалуста, Валерьянъ Александровичъ, отъ чего ты такъ судишь рѣшительно на щетъ моей бытности дома.
-- Довольно странный, вопросъ! Вотъ что значитъ, Николай Ивановичъ, влюблятся: ты только вздохни лишній разъ о комъ нибудь, а тутъ тотчасъ и замѣтятъ. Вотъ каковъ свѣтъ нынче.
Послѣ этаго, Змѣйскій, важно разваливаясь на пышномъ диванѣ своемъ, громко засмѣялся, что Метеорова заставило примѣтно смѣшаться,-- наконецъ онъ просилъ Николая во всемъ откровенно признаться ему. Смѣшавшійся Метеоровъ не зналъ что отвѣчать на рѣшительный вопросъ этотъ, какъ только просилъ Змѣйскаго до времени оставить разговоръ объ этомъ предметѣ, прибавя: будь увѣренъ, добрый Валерьянъ, что ты со временемъ рѣшительно узнаешь обо всемъ, а теперь, увѣряю честью тебя, что ни чего не могу сказать тебѣ.
-- Я доволенъ и этимъ, отвѣчалъ Змѣйскій, покрайней мѣрѣ предположенія мои справедливы.
"Слава твоей проницательности! сказалъ Метеоровъ, возвыся голосъ, потомъ всталъ со стула своего и большими мѣрными шагами зачалъ ходишь взадъ и впередъ по паркетному кабинету.
Звонкой часовой колокольчикъ столовыхъ часовъ медленно пробилъ двѣнадцать и хозяинъ дома велѣлъ приготовить завтракъ. Между тѣмъ Николай Ивановичъ началъ разговоръ: "Ну, теперь, Валерьянъ Александровичъ, въ свою очередь дай и мнѣ спросить тебя: ты давича сказалъ мнѣ, что крайняя нужда заставила тебя не бытъ столько времени дома, то напримѣръ, какая нужда эта, а?
-- Будь увѣренъ, отвѣчалъ Змѣйскій, у меня нѣтъ такихъ секретовъ, какія имѣешь ты; да если бы И имѣлъ, то вѣрно не сталъ бы по твоему откладывать до предбудущаго времени открытіе оныхъ.
" Говори что хочешь, Валерьянъ, но я сказалъ уже, со временемъ ты узнаешь все, что теперь Скрываю отъ тебя.
-- Такъ вотъ, любезнѣйшій, ясно по всему, что ты гораздо болѣе имѣешь секретовъ, нежели я, и секреты твои таинственнѣе моихъ. Но впрочемъ, оставимъ разговоръ объ этомъ, а я вмѣсто того разскажу тебѣ причину бывшихъ выѣздовъ моихъ изъ дому,
Читатель и Авторъ.-- Ожиданіе друга.-- Пнсьмо.-- Исторія Никанора Райскаго до его любви, соединенная со исторіею Вольдемара.--
"Вы обѣщали, господинъ Авторъ, вѣрно скажетъ читатель, познакомить меня съ вашимъ Проклятымъ, но вотъ уже вторая глава, а вы еще не сказали объ немъ ни слова.-- Будьте увѣрены, благосклонный читатель мой, что я сдержу слово свое, и какъ только доведетъ случай, то непремѣнно ознакомлю васъ съ несчастнымъ героемъ -- юношею, жизнь котораго я рѣшился описать для васъ.
"Скоро шесть часовъ, а Райскаго нѣтъ еще, это странно, довольно странно. Онъ обѣщался быть ко мнѣ въ вечерни и по сю пору еще нѣтъ его, вѣрно что нибудь случилось съ нимъ. Что теперь скажутъ Ижорскіе? Удивляюсь, что могло задержать его." Такъ думалъ и разсуждалъ самъ съ собою Вольдемаръ Прагинъ, другъ Никанора Райскаго героя романа этаго, извѣстнаго подъ именемъ Проклятаго, Читатели если не знаютъ еще совершенно Вольдемара, то, покрайней мѣрѣ слышали уже объ немъ изъ журнала Никанорова, въ которомъ, сей несчастный, такъ восхищался дружествомъ его. Но долгъ Автора гораздо короче знакомятъ читателей съ каждымъ изъ лицъ, которые онъ намѣренъ описать въ романѣ своемъ. Это самое долженъ, исполнитъ и я, почему читатели вѣрно простятъ моей слово охотливости и прочтутъ Романъ мой (вѣроятно безъ удовольствія;) но я не обижаюсь этимъ: ибо я Авторъ безъ самолюбія.
"Подъ какоюжъ теперь фамиліею, господинъ Авторъ безъ самолюбія, будетъ герой вашего романа: подъ именемъ Райскаго, или подъ именемъ Проклятаго.
-- Онъ долженъ , почтеннѣйшій читатель, покуда, не извѣстна еще вамъ исторія жизни его -- называться Райскимъ.
"И такъ, прошу васъ, ознакомить меня короче съ вашимъ Райскимъ, съ его другомъ Вольдемаромъ однимъ словомъ, продолжайте романъ вашъ: а я запасся терпѣніемъ дабы до конца прочесть его.
-- Очень радъ, что вы сдѣлали это, и я съ большимъ желаніемъ начинаю теперь продолжать романъ мой, господинъ терпѣливый читатель!
Вольдемаръ Прагинъ, сказалъ я, дожидался друга своего, съ которымъ хотѣли они ѣхать къ Ижорскимъ; но пробило шестъ часовъ -- Никаноръ не являлся, Вольдемаръ не зналъ чему приписать не бытіе его. Онъ, подобно влюбленному, которой нетерпѣливо ждетъ предмета любви своей дожидался Райскаго, каждая минута шла для него медленно и когда ударило семь часовъ, то Прагинъ приказалъ человѣку подать одѣться и рѣшился ѣхать самъ къ другу своему.
Лишь только Вольдемаръ надѣлъ плащъ и взялъ шляпу дабы отправиться къ Никанору, какъ вошелъ человѣкъ и подалъ запечатанное письмо ему. Прагинъ по написанному на его имя адресу тотчасъ узналъ почеркъ друга своего; онъ съ нетерпѣніемъ распечаталъ письмо и читалъ слѣдующее:
Милый и добрый Вольдемаръ!
"Я хотѣлъ сего дня быть у тебя дабы вмѣстѣ съ тобою ѣхать къ Ижорскимъ; ахъ, другъ мой, какъ жаль и какъ досадно, что я принужденъ измѣнишь слову своему: несносный, отяготительный жаръ простуды принудилъ меня невольно остаться дома. Ты знаешь, милый Вольдемаръ, что я въ другое время рѣшился бы пожертвовать цѣлымъ днемъ; но нынче -- ахъ! нынче, ты знаешь куда хотѣли ѣхать мы? Но ради Бога! Пріѣзжай ко мнѣ самъ, свиданіе съ тобою облегчитъ скуку мою, облегчитъ самую болѣзнь. Вмѣстѣ съ этимъ прошу, тебя, другъ мой, заѣзжай къ Ижорскимъ и скажи имъ о случившимся, скажи, что болѣнъ я и поклонись имъ, поклонись... но, ты знаешь, о комъ я хотѣлъ сказать тебѣ. Прости, будь здоровъ. Остаюсь
Преданный другъ тебѣ
Н. Райскій..
1825 года
Декабря 10 дня.
Прагинъ, по прочтеніи письма, спѣшилъ тотчасъ же отправиться къ Ижорскимъ, а отъ туда къ больному другу своему дабы развлечь скуку его.
Оставимъ Вольдемара, уѣхавшаго къ Ижорскимъ, и короче ознакомимъ читателя съ Никаноромъ Райскимъ и съ этимъ вѣрнымъ другомъ его я а тамъ и съ Ижорскими.
Исторія Никанора Райскаго до его любви, соединенная съ Исторіею Вольдемара.
Никаноръ Дмитріевичъ Райскій былъ сынъ одного богатаго и знатнаго дворянина. Пространная и древняя Столица Россіи -- Москва, была колыбелью рожденія его и мѣстомъ, гдѣ онъ получилъ первое воспитаніе и даже самое образованіе. Родители Никанора, съ свойственною всѣмъ родителямъ нѣжностію и попечительностію старались объ немъ. Они ничего нещадили для своего единственнаго сына: ибо Никаноръ былъ у нихъ одинъ. Ласки, самомалѣйшія попеченія, даже дозволеніе невинныхъ шалостей было оказываемо и позволяемо маленькому Никанору, но все, что относилось къ забавамъ и играмъ было однако подъ строгимъ надзоромъ ихъ самихъ, или приставленныхъ учителяхъ и надзирателяхъ, имѣющихъ хорошую нравственность. Дѣтство Никанора плѣняло каждаго: ибо несвоенравіе, ласковость, обходительность и скромность дѣлало его въ глазахъ всякаго завиднымъ малюткой. Кто только зналъ Райскихъ каждый относился, что маленькой Никаноръ, милой сынъ ихъ, есть завидное дитя. Слуги и служанки всегда оставались довольны маленькимъ Райскимъ и онъ, никогда не наносилъ не малѣйшихъ обидъ имъ ни капризами, ни своенравіемъ подобно многимъ избалованнымъ дѣтямъ знатныхъ вельможъ, которые даютъ полную волю прихотямъ дѣтей своихъ. Много для пользы Никанорова дѣтства служилъ присмотръ Русскихъ надзирателей и учителей, которые, имѣя хорошую нравственность не могли знакомить его съ прихотью иностранныхъ привычекъ. Заморскія причуды и любовь къ иностранному не поселялась въ сердце маленькаго Никанора, да и родители его при большомъ состояніи своемъ не хотѣли имѣть учителей иностранцевъ даже и языкамъ иностраннымъ. Никаноръ и онымъ также обучался у своихъ соотечественниковъ. Однимъ словомъ, воспитаніе Никанора Райскаго было воспитаніе истинно Русское. Онъ зналъ иностранцевъ только по однимъ ученымъ и частнымъ описаніямъ, или если и видалъ ихъ, то это случалось въ домѣ родителей его.
Быть можетъ, нѣкоторыя скажутъ: какъ можно иностранному языку учиться у Русскаго?... Почему же можно, милостивые государи, портить нравственность и развѣ Русскіе неучи -- стыдитесь судить такъ, это свойственно однимъ иностраннымъ бродягамъ и то тѣмъ, которые знаютъ Русскихъ по одному слуху; но впрочемъ виноватъ, мало сыщется иностранцевъ, знающихъ Русскихъ по одному слуху. Мы имъ извѣстны по нашему радушію.......
Вѣрно для читателей не будетъ любопытно, если я подробно имъ описывать буду все малолѣтство моего Никанора: лѣта дѣтей, ихъ привычки, стараніе родителей на щотъ воспитанія ихъ, невинныя шалости и забавы дѣтей знаетъ каждый и каждый изъ насъ имѣетъ, или имѣлъ родителей, каждый вѣрно живо помнитъ, что онъ сынъ, или дочь, которыхъ обязываетъ сама природа, общая мать наша, чтить родителей своихъ.
Малолѣтство Никанора утѣшало отца его и мать, старательные и попечительные родители вши съ неизъясненнымъ усердіемъ и любовію пеклись о немъ, предупреждая желанія, его. Они пристально смотрѣли на характеръ сына своего л, видя въ немъ всѣ отличныя свойства, радовались въ душѣ своей. Учителя и надзиратели, слуги и служанки, знакомые и посторонніе всѣ хвалили доброе сердце и тихій: нравъ маленькаго Райскаго, всѣ восхищались имъ и каждый безъ лести и притворства хвалилъ милаго Никанора. Съ четырнадцатаго года дѣтства его, росъ и воспитывался въ домѣ родителей любимаго всѣми Никанора_ сынъ бѣднаго дворянина Прагина. Старый Прагинъ былъ хорошій Знакомецъ и другъ стараго Райскаго, которой любя друга своего, упросилъ его отдать къ нему въ домъ сына, обѣщая ему имѣть попеченіе о немъ, какъ о собственномъ своемъ сынѣ. Маленькой товарищъ маленькаго Никанора былъ старѣе его только однимъ годомъ. Одинаковое воспитаніе, занятія, привычки, одинаковой образъ мыслей -- все это связывало Никанора съ сыномъ добраго Прагина -- съ добрымъ Вольдемаромъ. Между ими съ самаго дѣтства не было ни чего тайнаго. Откровенность и привязанность другъ къ другу рождали въ нихъ короткость и расположеніе, которая скоро превратилась въ совершенное дружество. Друзья -- дѣти при всей короткости своей уважали одинъ другаго, что еще болѣе дѣлало прочнѣе дружество ихъ.
Родители Никанора, видя связь эту были очень ради: ибо они знали характеръ Вольдемара и цѣнили его. Воспитаніе сего послѣдняго въ домѣ Райскихъ ни чемъ не отличалось отъ воспитанія сына ихъ, лучше сказать, оно было одинаковое во всѣхъ случаяхъ: Ласки, строгость, смотрѣніе и стараніе о самомалѣйшемъ для нихъ не было различно. Отецъ Вольдемара, пріѣзжая иногда навѣщать сына своего (Прагинъ жилъ въ маленькой деревушки. своей) и, видя таковое попеченіе о немъ дѣлался внѣ себя отъ радости и не находилъ словъ и случая благодарить друзей своихъ -- добрыхъ Райскихъ.
Впрочемъ я, снисходительный читатель, занимая васъ разсказомъ дѣтства моего Никанора забылъ сказать вамъ, что воспитанникъ Райскихъ -- Вольдемаръ не имѣлъ родительницы. Она скончалась тогда еще, какъ онъ имѣлъ около шести лѣтъ отъ рожденія, почему отецъ его, находя о своемъ Вольдемарѣ, можно сказать, материнскія попеченія со стороны старательной Госпожи Райской еще болѣе оставался довольнымъ и не зналъ какъ и чѣмъ изъявлять благодарность свою. Онъ еще болѣе восхищался когда воспитатели Вольдемара относились о немъ съ чрезмѣрною похвалою, и представляя одобренія учителей и надзирателей говорили ему: "Милый и маленькой Вольдемаръ вашъ рѣдкой дитя, его старанія къ ученію чрезмѣрны, онъ много къ этому поощряетъ и нашего Никанора." -- Чье родительское сердце не будетъ въ полной мѣрѣ ощущать радости, слыша таковые отзывы о сынѣ или дочери своей. Прагинъ, при всѣхъ нуждахъ своихъ въ жизни отъ ограниченнаго состоянія, при всѣхъ непріятностяхъ каковыя только получалъ онъ отъ тяжбы, которую велъ съ роднымъ братомъ своимъ, оставался спокойнымъ. Его всю радость, все утѣшеніе составлялъ прилѣжный къ наукамъ и добрый но душѣ и сердцу сынъ его Вольдемаръ. Вотъ сколько хорошіе дѣти приноситъ спокойствія родителямъ своимъ, и сколько сладостныхъ впечатлѣній въ душѣ производитъ похвала объ нихъ...... Впрочемъ иногда сами родители бываютъ причиною безнравственныхъ поступковъ дѣтей своихъ, они сами доводютъ ихъ до оныхъ, имѣя слишкомъ малое попеченіе о ихъ характерахъ, или не вникая въ стремленіе оныхъ отдаютъ на собственную волю бурной, неопытной молодости: Еще болѣе бываютъ виновны родители такіе, которые пренебрегая просвѣщенными и образованными Русскими учеными -- своими, соотечественниками -- отдаютъ дѣтей своихъ на воспитаніе иностранцевъ, или въ ихъ заведенія, гдѣ пришлецъ, -- иностранецъ въ стѣнахъ онаго думаетъ часто болѣе о своихъ выгодахъ нежели о нравственности ввѣренныхъ питомцевъ ему.
-- Вы эгоистъ моды, эгоистъ милыхъ, вѣжливыхъ иностранцевъ, ихъ утонченнаго вкуса, ихъ деликатнаго образованія, короче всего, что только не отечественное, -- быть можетъ, это скажетъ мнѣ какая нибудь разсерженная дама, или какой нибудь питомецъ Француза, прибавя къ тому стихи И. А. Крылова.
Хулители на что не взглянутъ
Подымутъ тотчасъ лай.
"Воля каждаго, господа, судить объ каждомъ предметѣ по своему, я не противорѣчу вамъ, но только, съ удовольствіемъ вспоминаю безсмертнаго H. М. Карамзина.
Смѣятся, право, не грѣшно
Надъ тѣмъ, что кажется смѣшно.
Никаноръ и другъ его Вольдемаръ достигли наконецъ до семнадцати лѣтняго возраста -- до тѣхъ лѣтъ, когда страсти и впечатлѣнія, мечты и воображеніе сильнѣе дѣйствуютъ на душу человѣка, когда мы, предаваясь имъ, можемъ болѣе чувствовать, болѣе ощущать въ душѣ своей и самое сердце -- маятникъ жизни нашей -- можетъ болѣе привязываться къ предметамъ, которыми прельщаемся мы. О страсти! страсти! вы, жизненные ураганы людей, вы отпечатки существованія нашего, вы часто доводите насъ до не возможности управлять собою, а иногда часто, очень часто губите насъ совершенно. Молодой Райскій, получа хорошее образованіе подъ надзоромъ попечительныхъ родителей своихъ, наконецъ отданъ былъ для большаго усовершенствованія въ наукахъ въ Университетъ, какъ въ высшее святилище истиннаго просвѣщенія; гдѣ назидаются при свѣтильникѣ истины, лучшаго и изящнаго гдѣ умъ и сердце юношей и гдѣ попеченіе Русскихъ наставниковъ имѣетъ цѣлію одну истину и добро. Въ одно время съ Никаноромъ поступилъ въ Университетъ и другъ дѣтства его добрый Вольдемаръ Прагинъ. Тамъ двое друзей этихъ съ одинаковыми наклонностями къ хорошему, съ одинаковыми характерами и стремленіями къ пользѣ истиннаго просвѣщенія служили примѣромъ истинной дружбы между другихъ сотоварищей своихъ. Взаимная откровенность другъ къ другу, уваженіе старшихъ, презрѣніе обмана, лжи, порока были отличительныя черты характеровъ Вольдемара и Никанора. Они всегда старались предостерегать одинъ другаго, давать самимъ себѣ совѣты, стараться какъ-можно болѣе и болѣе избѣгать худыхъ обществъ и дѣлить время между собой и книгами. Чтеніе полезнаго по всѣмъ отраслямъ наукъ, а особенно чтеніе древнихъ философовъ много занимало ихъ, много способствовало къ развитію ихъ ума, къ назиданію и образованію ихъ сердца.
Прошелъ годъ. Никаноръ и Вольдемаръ одинаково стремились къ лучшему, одинаково старались они заслуживать уваженіе къ себѣ и быть между собою друзьями.
Ахъ! юность, какъ завидна въ тебѣ черта благородства, какъ много должна она быть уважаема въ тебѣ, и какъ пріятно видѣть таковое стремленіе желаній къ лучшему, къ нравственному.... Вотъ плоды отечественнаго воспитанія, вотъ семена посѣянныя въ сердцахъ дѣтей, плодами которыхъ должны гордиться родители, еще болѣе дѣти должны благодарить отцовъ своихъ: ибо они тщательно пеклись о воспитаніи ихъ, не ввѣряя оное пришлецамъ -- иностранцамъ.-- Такъ Никаноръ и другъ его Вольдемаръ должны почитать тѣхъ которые пеклись о нихъ, стараясь внушать имъ строгую нравственность, которая есть руководительница жизни нашей.--
Говорить ли вамъ, добрые читатели, что Вольдемаръ, столько старался и желалъ счастія другу своему, сколько бы могъ онъ желать онаго самому себѣ. Онъ иногда, оставляя занятія свои спѣшилъ съ радушіемъ исполнять желанія Никанора, и жертвовать для него всѣмъ, а услуги эти, Райскій, оцѣнилъ расположеніемъ своимъ, своею откровенностію къ нему и непритворнымъ дружествомъ. Онъ первыми долгомъ поставлялъ себѣ объ. являть все Прагину, что только скрывалъ отъ другихъ, однимъ словомъ, эти двое молодыхъ людей походили на Пиллада и Ореста. Быть можетъ, скажутъ мнѣ, что напрасно я сравнилъ моего Никанора и Вольдемара съ уважаемыми досель Пилладомъ и Орестомъ -- я съ своей стороны буду отвѣчать имъ: хотя Райскій и Прагинъ не находили столько случаевъ оказывать одинъ другому дружбу свою, сколько уважаемые друзья древности, по крайней мѣрѣ они не менѣе уважали и любили другъ друга, не менѣе оказывали одинъ другому радушія, а въ вѣкъ нашъ, бѣдный друзьями, Никаноръ и Вольдемаръ могутъ называться друзьями истинными. Впрочемъ, вдалекѣ отъ Столицъ, отъ этихъ панорамъ моды и уродливаго этикета, быть можетъ, и сыщутся истинныя друзья, но они остаются неизвѣстны свѣту.