Ордынцев-Кострицкий Михаил Дмитриевич - Тайна негатива

Михаил Ордынцев-Кострицкий

Тайна негатива

-- Так ты отказываешься взять свои слова обратно?

-- Отказываюсь.

-- Не понимаю твоего упрямства...

-- Да ведь от того, что я соглашусь признать себя неправым, эта рыжекудрая кукла Норская...

-- Вы забываетесь, Андрей Сергеевич!..

-- Ба! Ба!.. На "вы" уже. Недурно!.. Было бы из-за чего...

-- А вы находите, что не из-за чего?

-- Как на чей взгляд! Я лично думаю, что ни одна женщина не стоит того, чтобы старые друзья обменивались из-за нее теми "комплиментами", которыми мы уже успели "усладить" друг друга. А мадемуазель Норская, -- знаешь ты ее, кажется, без году неделю, -- тем более!

-- В таком случае, позвольте вам сказать, что вы...

На верхней палубе огромного парохода, где происходил этот разговор, наступило внезапное молчание.

Откуда-то снизу доносились звуки бальной музыки и широко разливались над сонным одесским портом; жизнь шумного города постепенно замирала, и теперь он, точно в дремоте, редкими огнями гляделся в море. Крупные южные звезды трепетали в бездонных глубинах неба, а отражение их искрящимися струйками пробегало по мертвой зыби.

Ночь была теплая и ясная, одна из тех ночей, когда человек невольно начинает ощущать в себе какое-то странное и сладкое томление, тихую грусть и жалость к самому себе, такому слабому и ничтожному перед лицом могущественной и всеобъемлющей природы.

Но оба разговаривавшие, раздраженные и взволнованные, уже не могли подпасть под очарование этой ночи. Один из них, судорожно сжимая поручни, к которым он прислонился во время разговора, не то удерживал, не то старался выговорить не произнесенное еще оскорбительное слово. Другой, по внешнему виду вполне спокойный, тоже молча стоял перед ним и смотрел ему прямо в глаза.

-- Послушай, -- произнес он наконец, когда молчание стало невыносимым, -- ты не закончил своей фразы, но окончание ее понятно и без слов. Нам больше говорить не о чем. Ни теперь, ни после. Очень жалею о случившемся. Прощай!

Он повернулся и, не торопясь, отошел к трапу.

Оставшийся проводил его глазами и, только когда тот стал уже спускаться вниз, сделал порывистое движение к нему, но тотчас же овладел собой и с деланным вниманием начал смотреть на отраженные в воде огни...

-- Пренеприятная история! -- раздался за его спиной чей-то басок.

Обернувшись, он увидел знакомую фигуру доктора Сирненко.

-- Пренеприятная история! -- повторил доктор, покачивая коротко остриженной головой и усаживаясь в плетеное кресло рядом. -- Там дамы такую страсть подняли, вот я и вышел освежиться... Поднялся наверх -- тут и звезды, и море, и мазут на море блестит -- поэзия! В мечтательность погрузиться собирался, право! Однако, слышу -- голоса, и голоса знакомые.

-- И вы, вместо "мечтательности", шпионажем занялись?..

-- Случайно услышал небезынтересный разговор -- не затыкать же себе уши! С господином Пургальским разругаться изволили?

-- А если бы и так?

-- Да ничего, -- мое ведь дело -- сторона!.. А только не мешало бы вам, вьюнош милый, обзавестись теперь тросточкой с клинком внутри, да подлиннее!..

-- Какие мерзости вы говорите...

-- Житейский опыт говорит -- не я... Вот помяните мое слово, Аркадий Павлович, -- встречаться с Пургальским в местах уединенных, хотя бы и живописных, не рискуйте!

Молодой человек еще ничего не успел ответить, как над палубой разнесся смешанный гул многих голосов, веселые восклицания, смех, и оба собеседника очутились в центре оживленной группы пассажиров.

-- Так вот вы где! -- звучно раскатился голос капитана. -- Дамы справляются, куда это исчезли наши два Аякса? А они под открытым небом мировые вопросы разрешают...

-- Я, однако, не вижу здесь Аяксов, капитан, -- вставил гладко выбритый высокий и худой брюнет Норский. -- Скорее: юный Фауст и располневший Мефистофель!

-- И вы правы, Николай Львович, -- "их нет и не будет уж вечно".

-- Кого это не будет, доктор?

-- Аяксов, Софья Львовна! -- трагическим тоном заявил Сирненко, оборачиваясь к красивой стройной девушке. -- Мне суждено было присутствовать при величайшем событии двадцатого века -- я видел, как лопнули узы многолетней дружбы, я слышал... Впрочем, я ничего не слышал и нем, как рыба!

Несколько человек одновременно обратились к Аркадию Павловичу:

-- Не может быть!.. Неужели верно? Вы и Андрей Сергеевич?.. Невероятно!

-- К сожалению, это так, -- ответил, кусая губы, Аркадий Павлович. -- Мы с Андреем немного повздорили. Завтра помиримся, конечно, но покамест я не могу препятствовать доктору превращать муху в слона. Не удивлюсь, если история будет раздута еще больше, и доктор станет говорить...

-- Что здесь зарыта собака, то бишь... женщина! Виноват! Никто не зарыт, но ищите женщину, господа!.. Ищите даму!

Восток уже начинал алеть, а все небо подернулось светло-серой дымкой, когда последняя шлюпка с гостями отчалила от парохода и, вздрагивая под ударами весел, понеслась к берегу.

Шумная и веселая ночь окончилась; о ней напоминали только конфетти и длинные ленты серпантина, покрывавшие пол пароходного салона. Но скоро и эти шелестящие клубки исчезли без следа. Послышалось шарканье грубых щеток, надетых на ноги матросов, голоса, отрывистые приказания -- и дневная жизнь судна вступила в свои обыденные рамки.

Норский вместе с сестрой стоял на верхней палубе и с утомленным выражением лица обрезал кончик сигары, а она, щуря свои зеленоватые глаза, упрямо смотрела на отражающиеся в море первые лучи.

Пароход перед полуднем снимался с якоря, и потому они предпочли не уезжать на берег. Спать тоже уже не стоило ложиться.

Николай Львович закурил, и легкая струйка дыма растаяла в прозрачном воздухе.

-- Удивительная история, -- произнес он, не глядя на сестру, -- и из-за чего это они поссорились?.. Все время, что мы пробыли в Одессе, они казались парой попугаев-неразлучек... Помнишь, у тетушки Аглаи?

-- Да ведь Аркадий Павлович при тебе же говорил, что доктор, по обыкновению, раздул самую безобидную размолвку.

-- Не думаю! Я хорошо знаю Пургальского. Он неспособен ссориться без основательных причин.

-- Но как же Аркадий Павлович?

-- Возможно, что он рассчитывает на примирение... Я тоже убежден, что до поединка не дойдет и, возвратясь из Севастополя, мы встретим их обоих в полном здравии, но уж Аяксы-то исчезнут без следа... В этом не может быть сомнения...

Обмениваясь мыслями о непонятной ссоре двух друзей, Норские не заметили, как наступило время завтрака.

Когда же они, поднявшись из-за стола, опять прошли на палубу, то окружающая картина успела заметно измениться. Пароход, вышедший к ночи на рейд, теперь опять стоял у мола; шумная и красочная южная толпа широкими волнами переливалась на берегу, а вереница пассажиров, колеблясь и извиваясь, как исполинская змея, тянулась через мостки и исчезала в глубине железного гиганта.

Солнце, почти достигшее зенита, беспощадно обжигало и палубу, и известковые террасы города...

Но вот где-то раздался глухой хрип, через мгновение сменившийся могучим ревом; послышалась команда, сходни сняты, под кормой забурлила вспененная винтом вода, -- и пароход как-то боком стал отходить от берега.

Медленно отступили ближайшие постройки, отодвинулась назад серая масса города, а морской простор все ширился, словно расступаясь перед несущимся вперед судном.

Кое-где на горизонте начали появляться грациозные очертания яхт. Как белокрылые морские птицы, чуть трепеща, скользили они над волнами, по временам склоняясь к ним и почти касаясь их своими крыльями-парусами. Иные только на несколько минут показывались вдалеке и постепенно уменьшающейся белой точкой исчезали; другие, напротив, долго шли рядом с пароходом, пока, понемногу отставая от него, не начинали сливаться с гребнями волн, как будто растворяясь в серебристо-белой пене...

На одну из таких яхт обратила внимание Норская. Ее стройный силуэт показался девушке знакомым, и она напряженно стала присматриваться к ней. Николай Львович, стоя рядом, все время прицеливался объективом своего "кодака" то в одно, то в другое из проходящих мимо суденышек.

-- Коля, посмотри, пожалуйста, вон на ту яхту.

-- Которую?

-- Вон, в стороне...

-- Ну, вижу...

-- Не кажется ли тебе, что она похожа на "Эвнику" Пургальского?

-- Все они похожи друг на друга... Где твой бинокль?

-- В каюте.

-- Ну, делать нечего -- устроимся иначе...

И Норский снова наклонился над аппаратом. Затвор "кодака" коротко и сухо щелкнул.

В то же мгновение яхта сильно накренилась, паруса на ней затрепетали и, круто повернувшись, она понесла в противоположном направлении.

-- Готово! -- воскликнул Николай Львович. -- Твое любопытство будет вполне удовлетворено.

-- Воображаю! -- разочарованно протянула девушка, -- и так ее чуть видно, а на твоем снимке получится горошинка!

-- Мы -- жрецы фотографического объектива -- умеем обращать горошинку в яблоко.

-- Ты увеличишь этот снимок?

-- Само собой понятно... И если это яхта Пургальского, то тот же снимок разрешит и утренний наш спор. Он и Аркадий Павлович выезжали в море всегда вдвоем; следовательно, если примирение уже состоялось -- то на снимке получатся две фигуры.

Пароход шел уже в открытом море. Нигде не было видно ни одного судна. Солнечные лучи пронизывали зеленоватые волны, преломлялись в них и огненными стрелками исчезали где-то в темной глубине. Резвые дельфины неслись впереди, точно указывая путь среди прозрачных равнин своего царства.

Прохладный бодрящий ветерок налетал порывами и по временам бросал на палубу клочки солоноватой пены...

Софья Львовна проснулась довольно поздно и вышла на веранду. День был солнечный; спокойное море чуть слышно рокотало невдалеке, а листва кустарников и коротко подрезанный газон, несмотря на лето, казались сочными и свежими.

-- Доброго утра, Соня! -- обратился к ней Норский, приподымаясь с плетеного кресла, в котором он сидел. -- Ну, как спала?

-- Благодарю... Что у тебя там?

-- Почту разбираю, -- и Николай Львович указал на кипу журналов и газет, лежащую на столике у кресла. -- Быть может, хочешь просмотреть что-либо?

-- Нет, не хочу... А впрочем, дай-ка "Новое время" -- в Одессе мы его не получали.

Она сорвала с газеты бандероль, но тут точно вспомнила о чем-то и отложила ее в сторону.

-- Послушай, Коля, а как же снимок?

-- Снимок... Какой?

-- Вот это мило! Три дня уже, как мы приехали, а он еще и не проявлял его, должно быть!

-- Ах, вот ты о чем! Не беспокойся, я проявил и даже напечатал, но -- к сожалению -- труды мои остались втуне.

-- Как это так?

-- А очень просто: гребень волны прикрыл всю яхту, и только нос с началом надписи оказался на виду... Немного увеличив, можно, разумеется проверить, "Эвника" это или нет, но уж людей на ней увидеть не придется. Сегодня вечером, если тебе так хочется, я увеличу.

Девушка бросила скучающий взгляд на море, перевела его на столик брата, склонившегося над газетой, и затем машинально развернула какой-то иллюстрированный журнал. Но не успела она еще прочесть надписи под первым рисунком, как остановилась, изумленная странным выражением лица Николая Львовича.

-- Коля! Что с тобой? -- воскликнула она, видя, что тот с каждой секундой становится бледнее.

-- Постой... -- пробормотал Норский растерянно. -- Что за чертовщина? Не может быть! -- Глаза его быстро пробегали одну строчку за другой... -- Нет, верно! В "Одесском листке" то же! Вот, прочти! -- и он протянул сестре газету.

Софья Львовна взглянула на указанное место, и ей сразу же бросился в глаза набранный кричащим шрифтом заголовок:

"Трагедия на яхте. Убийство А. П. Силина".

Она была совершенно равнодушна к Аркадию Павловичу, но известие о смерти человека, с которым она еще несколько дней тому назад разговаривала и шутила, не могло ее не поразить. Девушка, бледная и взволнованная, перешла от заголовка к тексту...

Сначала шли перлы трескучего репортерского красноречия, а затем уже следовало изложение сути дела.

"Как удалось установить, -- читала Софья Львовна, -- убитый и А. С. Пургальский провели канун рокового дня на пароходе "Император Александр", куда, в числе других, были приглашены на вечер капитаном. А. П. Силин, как нам известно, настойчиво, но безуспешно ухаживал за мадмуазель Н... Пургальский, считавшийся близким другом убитого, по невыясненным еще причинам неодобрительно смотрел на это увлечение, и в результате между ними произошел крупный разговор, закончившийся полным разрывом. Популярный среди одесситов, доктор С. оказался случайным свидетелем происшедшей сцены и вынес из нее крайне неблагоприятное для Пургальского впечатление. Это, впрочем, будет выяснено на суде; здесь ограничимся сухим изложением фактов.

Около десяти часов утра следующего дня яхта Пургальского "Эвника" вышла в море, имея на борту владельца и А. П. Силина. Несчастный доверчиво согласился на прогулку, не подозревая даже, что отправляется навстречу смерти, на которую его уже обрекла жажда мщения. После полудня яхта вернулась обратно в порт -- но как!.. На ней по-прежнему было два пассажира, но в живых оставался только один ее хозяин. Силин безжизненной массой лежал у ног Пургальского! Очевидно, он был убит сзади ударом весла, размозжившим ему череп...

Убийца арестован. Он упорно отрицает свою вину. По его словам, покойный около семи часов утра сам пришел к нему, поднял с постели и извинился перед ним. Они подали друг другу руки и, чтобы ознаменовать примирение, решили сделать вдвоем небольшую прогулку на "Эвнике". Что же касается убийства Силина, то он "положительно не понимает, как это случилось"(?!). Смерть его друга последовала будто бы в тот момент, когда "Эвнику" в открытом море опередил "Император Александр" и он, сидя на руле, на несколько секунд потерял из виду своего спутника, маневрировавшего парусами. Затем яхта сильно накренилась, после чего он переменил курс -- и только тогда заметил Силина лежащим без сознания у мачты".

-- А ведь это же верно! Совершенно верно! -- воскликнула девушка, прочитав последние слова и опуская газету на колени...

-- Что верно? -- поднял на нее глаза Николай Львович.

-- А ты разве не заметил, что с "Эвникой" в то время, как ты ее снимал, произошло что-то странное? Я это помню хорошо.

-- Ничего странного -- только твоя фантазия... Хочешь, я негатив принесу?

-- Принеси, посмотрим...

Норский прошел внутрь дома и возвратился с небольшой стеклянной пластинкой в руках.

Софья Львовна взяла ее и внимательно начала рассматривать на свет.

-- Да! -- произнесла она задумчиво. -- Ты прав... Хотя... хотя... Что это за пятнышко?

-- Какое?.. А, это! Песчинка, вероятно, попавшая в фиксаж.

-- А это?

-- Это? Покажи. Это... Действительно... Нет, вздор, дыра в парусе, и только.

-- А знаешь, Коля, ты бы все-таки увеличил этот снимок.

-- Изволь, изволь! Хотя толку от этого мало будет... Мне вот только одно досадно, что этот мерзавец-репортер тебя сюда припутал. Пойдут сплетни по всей Одессе!..

Норский исполнил обещание -- и в тот же вечер увеличил снимок.

Он нимало не сомневался в бесцельности предпринимаемого опыта и механически, думая совершенно о другом, делал все нужное. Но едва только взглянул на яхту, показавшуюся в светлом круге, упавшем на прикрепленный к стене лист бромистой бумаги, как остановился пораженный...

Сначала он глазам своим не верил, но через минуту нельзя уж было сомневаться. Перед ним, окутанные легкой дымкой, но все же отчетливо вырисовывались очертания судна. Теперь в нем без труда можно было узнать "Эвнику"; видны были даже первые буквы этого имени, не скрытые волной.

Но не это поразило Норского... Как зачарованный, смотрел он в одну и ту же точку, будучи не в силах оторвать от нее взгляда. Когда Софья Львовна, еще на негатива, обратила внимание на небольшое пятнышко, он объяснил его прорехой на парусе. Но теперь там совершенно ясно видна была фигура человека, сорвавшегося с мачты и стремглав падающего вниз...

-- Так вот оно что! -- невольно вырвалось у Норского.

Мысль эта молнией промелькнула в сознании Николая Львовича. Он даже почувствовал легкий озноб, подумав о том, какое влияние может иметь этот случайный снимок на участь обвиняемого в убийстве человека...

Он хотел было тотчас же пройти к сестре, но, посмотрев на часы, решил отложить это на завтра.

Несколько часов прометался он без сна в постели, а затем, когда ему, наконец, удалось уснуть, то сон его был так крепок и продолжителен, что Софья Львовна должна была послать разбудить его.

Проснувшись и сразу же вспомнив о вчерашней работе, Норский торопливо оделся и прошел в гостиную, к сестре.

-- Военным судом, вот телеграмма! -- встретило его восклицание Софьи Львовны.

-- Ах, да!.. Чрезвычайная охрана. Я и забыл... Но не в этом дело. Представь себе, ты оказалась ведь права... С "Эвникой", действительно, произошло что-то странное. Вот, посмотри... -- и он протянул ей лист со снимком.

Софья Львовна взглянула на него и, слабо вскрикнув, опустилась в кресло.

-- Ну? -- произнесла она коротко, глядя в упор на брата.

-- Я, право, уж не знаю, -- развел он недоумевающе руками. -- Нужно будет написать следователю и завтра же отослать снимок по почте.

-- Да ты с ума сошел!.. Ведь завтра суд. Военный суд!..

Николай Львович нахмурил брови и, облокотясь на карниз камина, задумался. Норская нетерпеливо била веером по ручке кресла.

-- Послать разве кого-нибудь, -- произнес он нерешительно.

-- Скорый уже ушел, а если с почтовым -- не поспеть...

-- Так как же тогда? У меня мысли путаются, -- ничего не соображаю...

-- Автомобиль -- только!

-- Это, значит, такая скачка, о какой мы и не слыхивали?

-- Что же делать? Жизнь человеческая того стоит.

Прошла минута или две.

-- Соня! -- произнес он, наконец, смиренно. -- Ты и на этот раз права... Поедем!

* * *

Через полчаса решетчатые ворота усадьбы Норских распахнулись, и на дорогу с бешенным ревом вылетел мотор.

Дома, изгороди точно вихрем относились куда-то вдаль, группы деревьев зелеными облаками мелькали перед ними и исчезали позади. Воздух со свистом ударял в лица двух людей, вверивших свою судьбу и судьбу третьего человека дрожащей от напряжения машине...

Спасая жизнь одного, двое других в течение многих томительных часов сами были на волосок от смерти. Но каким-то чудом этот невероятный по своей скорости пробег закончился благополучно.

Они не опоздали.

Пользуясь правом автора, которому разрешается знать больше, чем другим, могу сообщить читателям -- конечно, по секрету, -- что фамилия Софьи Львовны изменилась и что Пургальский для нее теперь отнюдь не безразличен.

Приходилось мне также слышать, что теперь в его присутствии ни один смельчак даже заикнуться не посмеет о том времени, когда мадемуазель Норская казалась ему "рыжекудрой куклой, не стоящей того, чтобы из-за нее ссориться с друзьями"...

--------------------------------------------------------------------

Первое издание: За счастьем, золотом и славой. Об искателях новых впечатлений и авантюристах всех стран земного шара / М.Д. Ордынцев-Кострицкий ; Обл. и рис. худож. С. Ф. Плошинского. -- Петроград: Т-во А.С. Суворина "Новое время", 1915. -- 323 с., 1 л. фронт. (портр.), 10 л. ил.; 22 см.