Оссендовский Антон Мартынович - Бархатная маска

Антон Оссендовский.
Бархатная маска

Живет на земле непонятое горе,
Дрожат невыплаканные слезы...
(Уайльд)

-- Здесь живет княжна Туровская? -- спросил управляющий загородного сада Арнольдов у отворившей ему дверь горничной.

-- Здесь, пожалуйте! Как доложить?

-- Скажите: директор Арнольдов.

Войдя в небольшую светло-розовую гостиную, Арнольдов опытным взглядом окинул комнату. Небогатая, но стильная мебель, несколько очень хороших эскизов известных художников, прекрасное пианино и необычайная чистота показались странными старому театральному агенту, и он с непривычным любопытством ожидал появления хозяйки.

Вскоре послышались шаги и шуршание шелка. Высокая фигура молодой женщины в скромном черном платье появилась в дверях. Арнольдов поднялся и невольно, ниже чем обыкновенно, наклонился, целуя протянутую ему руку.

-- Директор Арнольдов, княжна! -- рекомендовался он. -- Театральное бюро Суховой известило меня о вашем желании выступить на летней сцене на амплуа лирической певицы. Мой театр "Эльдорадо" к вашим услугам. Разрешите послушать вас?..

-- С удовольствием, -- ответила звучным голосом княжна. -- Присядьте, господин Арнольдов.

Непринужденным движением руки она указала ему на стул и подошла к пианино.

Пока княжна перелистывала ноты, Арнольдов с видом знатока разглядывал стоящую перед ним женщину.

Его быстрые чувственные глазки скользнули по высокой, величественной фигуре княжны и остановились на ее великолепной, царственно-гордой голове, увенчанной, как короной, просто свернутой светло-русой косой.

-- Королева! -- шепнул Арнольдов, и плотоядная улыбка тотчас же зазмеилась на его подвижном актерском лице.

"Такая и без голоса, если умна будет, карьеру сделает!" -- думал он, вынимая сигару и осторожно откусывая кончик.

Княжна взяла несколько аккордов, и вслед за ними полились задушевные слова русской песни:

Ах ты, ноченька, ночка темная,

Ночка темная, ночь осенняя...

Металлический голос, дрожа скорбью и рыдая, выводил слова простой песни, полной тоски, безграничной, как Россия, и грусти, живущей в темных избах, в полях и лесах, где незримо, молча скорбит свободное, куда-то рвущееся сердце народа, влившего в свои песни беспредельное горе или неудержное, отчаянное веселье.

Когда замерли последние ноты, Арнольдов, непритворно восхищенный, бросился к княжне и, целуя ее руки, говорил:

-- Королева! Королева! Да вы настоящая певица... оперная! Какая школа! Что за техника!

-- Да, -- грустно улыбнувшись, ответила княжна, -- я училась у лучших французских и итальянских учителей. Работала у Гранье в Париже, а потом пела в Милане.

-- О, моя прелесть! -- воскликнул директор, но тотчас же осекся.

На него глядели холодные серые глаза, а в них было столько презрения и гадливости к нему, директору "Эльдорадо", что он даже потупился.

"Холодна, -- подумал Арнольдов, -- очень холодна. Если так взглянет -- всех гостей разгонит".

И он уже с тревогой взглянул в лицо певицы.

Но теперь в ее глазах он прочел лишь деловитую холодность и почувствовал, что для этой женщины не нужно ни защиты, ни обычного притворства. Одним ударом своих гордых, серых глаз она может остановить даже убийцу.

-- Вы меня слышали, господин Арнольдов, а потому скажите, могу ли я рассчитывать на ангажемент? -- спросила княжна.

-- Сейчас же, сию минуту! -- заторопился Арнольдов, вытаскивая из кармана сюртука контрактные бланки. -- На первое время я назначу вам, княжна, 800 рублей в месяц...

-- Благодарю вас! -- сказала певица, и глаза ее блеснули радостью. -- Но я должна поставить два условия...

-- Какие? -- оглянулся на нее директор, начавший уже заполнять бланк.

-- Я, как вам известно, женщина из общества, -- сказала певица, -- а потому я не буду выходить в зал и кабинеты и петь буду всегда в маске.

Арнольдов подскочил на стуле.

-- Как же возможно не выходить в зал и не принимать приглашений в кабинет?! -- бормотал он.

-- Таковы мои условия! -- не допускающим возражений голосом сказала княжна. -- Не бойтесь, однако! Я уверена, что публика будет ходить слушать меня. За это говорят мой голос и мой репертуар. Кроме того -- певица в маске... Ха-ха-ха! -- засмеялась она сухим, недобрым смехом. -- Ведь это ново!..

-- Все это так... но, однако... -- бормотал Арнольдов, соображая, сколько можно скинуть с назначенной платы. -- Княжна, я не могу при этих условиях дать вам более пятисот...

Княжна Туровская задумалась, потом подняла на Арнольдова свои холодные глаза и скользнула по его лицу тяжелым, презрительным взглядом.

-- Согласна, -- сказала она, -- согласна, потому что мне и дочери нечего есть!

-- Как, -- переспросил директор, -- нечего есть! Вам и дочери? А обстановка... а картины?..

-- Я не могу лишить свою дочь всего того, к чему она привыкла в доме своего отца.

-- Простите, княжна, -- спросил Арнольдов, становясь вдруг серьезным. -- Мне говорили, что вы замужем за очень известным лицом.

-- Да! Но я развелась с мужем и живу самостоятельно, не завися ни от кого, -- ответила княжна. -- Поэтому я ношу свою девичью фамилию, а вас очень прошу хранить мою тайну. Я для публики и для всех -- "Бархатная маска"...

Когда антрепренер ушел и княжна Туровская осталась одна, она начала быстро ходить по гостиной, сжимая в руке выданный ей аванс и чувствуя, как что-то гадливое и оскорбительное заползло к ней в душу.

-- Княжна Туровская в кафе-шантане! -- произнесла она вслух и вдруг, схватившись за голову, застонала.

Но княжна смолкла, так как в комнату вошла маленькая девочка и капризным голоском спросила:

-- Мамочка, а сегодня мы поедем покупать конфеты?

Княжна вздрогнула и, проведя рукой по сухим глазам, ответила:

-- Поедем, Ниночка! Только я раньше к дедушке съезжу.

-- На могилку к дедушке? -- переспросила девочка.

-- Да, на могилку. Хочу цветов посадить немного. Я скоро вернусь, Ниночка, а ты здесь пока с Аннушкой поиграй.

Быстро одевшись, княжна вышла из дому.

III

Тихо на кладбище. В знойном, неподвижном воздухе дремлют высокие тополя и липы и бросают тень на кусты сирени и бузины, окружающие молчаливые памятники и усыпальницы.

Между двумя мрачными часовнями, среди целого леса памятников, у широкой дорожки высится красивая, из серого мрамора колонна с крестом на верху. На цоколе портрет мужчины с надменной львиной головой. Несколько ступеней ведет к колонне, и здесь на скамье за изящной железной решеткой сидит в глубоком раздумье молодая женщина.

Это -- княжна Туровская.

Она вся ушла в свои мысли и не слышит, как шепчутся, глядя на нее, редкие прохожие, не замечает сторожей, сдержанно постукивающих палками по деревянным мосткам и низко ей кланяющихся.

Скорбная улыбка скользит по лицу княжны. Она медленно поднимает тяжелый взгляд на портрет, вделанный в памятник, и шепчет:

-- Отец, твоя дочь будет петь в кафе-шантане...

И повторяет, с болезненным интересом вслушиваясь в значение слов:

-- ...В кафе-шантане...

Но лицо на портрете сурово. Холодно и зорко глядят глаза. Такие же, как у нее. Длинные, с немного опущенными веками и тяжелым, гордым взглядом.

-- Ты сердишься? -- уже вслух спрашивает она. -- Ты, быть может, почувствуешь брезгливость, когда я лягу здесь, рядом с тобой, в могиле?..

И княжна ударяет ногой в песок, покрывающий своды склепа.

-- Ну, что ж? -- говорит она, будто беседуя с кем-то невидимым. -- Сердись, отец, стыдись меня! Но ты будешь несправедлив... жесток, очень жесток! Я ни разу не поступилась своей совестью, ни разу не была рабой... вещью. И теперь не буду!..

Она сжимает свои руки и замолкает, видя невдалеке приближающихся людей. Но они свернули в боковую аллейку, и княжна вновь глядит в лицо отца и говорит грозным, суровым голосом:

-- Ты сам виноват, что меня изломала жизнь! Ты... только ты! Тебе не было дела до того, что думала и чувствовала я и что делали люди с моей душой. Ты видел меня всегда нарядной, сытой и капризной, и ты был спокоен. Тебе казалось, что твоя безумная работа, днем и ночью, не пропадала даром. Княжне Туровской все завидовали... Но ты ни разу не спросил меня, счастлива ли я, о чем мечтаю, к чему стремлюсь...

Княжна сводит брови и сразу делается жестокой и беспощадной.

-- И вот, -- шепчет она, -- за твои деньги люди дали мне никому не нужное светское воспитание, но не дали ничего для борьбы с жизнью... Теперь для меня нет иного выхода, и я начинаю бороться тем, что дала мне природа, -- голосом...

Слезы обжигают глаза княжны, и она сквозь их туман видит львиную голову отца и, протягивая к нему руки, тихо спрашивает:

-- Ты, быть может, предпочтешь, чтобы я умерла?..

Молчит портрет, молчит земля и, измученные зноем долгого дня, молчат птицы, деревья, камни...

Княжна медленно поднимается, опираясь о спинку скамьи, торопливо крестится и, заперев за собой решетку склепа, уходит с кладбища, где так тихо и спокойно и где, торжествуя победу над жизнью, спят в земле жутким каменным сном молчаливые, таинственно-мудрые люди.

В загородном саду "Эльдорадо" дивертисмент в полном разгаре.

Уже за полночь. Гости веселятся, смеются шумно, громко говорят, шутят.

Среди огромных пестрых шляп с целыми горами перьев, газа и лент мелькают яркие пятна живых цветов, предлагаемых цветочницами.

-- Купите розочку! -- звенят юные голоса и вскидываются притворно-невинные зовущие глаза.

Никого не слушают.

Крикливые, безголосые француженки и немки с преувеличенно нескромными телодвижениями и странными, уродливыми танцами, фокусники, акробаты и куплетисты мелькают на сцене и исчезают, сопровождаемые снисходительными хлопками и криками "браво".

На них никто не смотрит и замечают их только тогда, когда они под оглушительные звуки оркестра удаляются за кулисы. Тогда добродушно настроенные посетители кричат им "браво" и аплодируют.

Здесь царит веселье, зажженное вином и поддерживаемое вкусными блюдами, светом, шумом, общей непринужденностью, покорно-обещающими улыбками женщин, их блестящими, оправленными в темную синеву глазами.

И вдруг все смолкает.

На эстраде высокая, величественная женщина в черном, сверкающем пайетками платье и в черной бархатной маске,

Ах ты, ноченька, ночка темная,

Ночка темная, ночь осенняя... --

несутся сильные, врывающиеся в душу звуки.

-- Какой голос! Что за чувство! -- шепчут в зале и вновь затихают.

Не брякнет нож о тарелку, не зазвенит стакан. Не слышно смеха и разговоров. Все повернулись к сцене, все жадно слушают простую, понятную песню, все во власти чарующего голоса оригинальной певицы в маске.

Даже официанты замерли, прислонившись к стенам и колоннам зала, и забыли следить за посетителями; в проходах стоят, опустив вниз свои букеты, молодые цветочницы, и не колышутся огромные шляпы дам.

Все слушают. Все понимают, что эта неизвестная им певица завладела слушателями, оторвала их от пошлого веселья, от беспечной радости и бросает им в душу могучий призыв, звучащий жутью среди нездорового возбужденья в вихре опьянения, продажных ласк и циничных речей.

Буря аплодисментов, крики, вызовы и любопытные вопросы.

-- Кто такая?..

Хватают программы. Читают:

-- "Бархатная маска"?!

-- Немного узнаешь!..

-- Ах, этот Арнольдов! Всегда придумает новый трюк!..

-- Молодец! Это настоящий "bussinesman"...

-- Посмотрим, какова без маски!..

-- Фигура какая! Заметили?

-- Выйдет в зал... увидим. Можно пригласить.

-- Да! Это не Альфонсиночка и Delaware. Настоящая певица.

-- Интересно! Какая-то тайна...

-- Пикантно! Но какая школа! Под стать итальянцам!..

Требования повторений не умолкают. Целые охапки цветов летят на эстраду и лежат у ног певицы. Она поет песню за песней, романс за романсом, и лишь только зазвучит ее голос, -- все смолкает в этом зале, знающем только нетрезвый шум, бесстыдные песни, нескромные речи, улыбки.

Но уже поздно... Пора выходить следующим "номерам". Публика требует бисов. Стук, крики, вызовы...

-- Бога ради! Спойте еще что-нибудь! -- просит Арнольдов.

Холодный взгляд скользит по нему и певица опять на эстраде.

Остановилась, гордая и спокойная.

Все смолкло. Певица не знает, что петь. Аккомпаниатор повернул к ней голову и ждет.

Вдруг раздается громкий мужской голос:

-- "Гадание" Мусоргского.

-- "Гадание"! "Гадание"! Браво, "Бархатная маска"! -- подхватывает публика.

Княже, тебе угрожает опала

и заточенье в дальнем краю.

Отнимется власть, и богатство,

И знатность навек от тебя.

Ни слава в минувшем,

ни доблесть, ни знанье --

Ничто не спасет уж тебя, --

судьба так решила.

Узнаешь, мой княже, нужду

и лишенья, великую страду-печаль.

В той страде, в горючих слезах,

познаешь всю правду земли!..

-- поет металлическим голосом "Бархатная маска" и еле заметным движением склоняется перед публикой.

Гордая и равнодушная, смотрит она сквозь прорези маски на толпу и слышит восторженные крики. Аплодируют все -- публика, официанты, артисты, сам Арнольдов, оркестр.

-- Бис! бис! -- стоить вопль в зале.

В той страде, в горючих слезах,

Познаешь всю правду земли!..

-- бросает певица еще раз в толпу последнюю фразу "Гадания" и, холодно блеснув глазами, уходит.

В зале ожидание. Вот сейчас выйдет таинственная певица. Выйдет без маски. Ее легко узнать по величественной фигуре, по гордой голове и надменным губам.

Но певица не появляется. Лакеи отказываются передать ей приглашение от желающих чествовать дебютантку ужином в кабинете.

-- Не такая-с она, как все! -- объясняют они. -- Барыня, настоящая барыня! Никто ее без маски не видал...

Любопытство растет. Быстро родятся и сменяются догадки и подозрения.

-- Бархатная маска! Бархатная маска!

Она -- злоба дня. О ней говорят все; пишут в газетах. Все стремятся ее увидеть...

-- Борис Александрович! -- кричит помощник режиссера, поймав Арнольдова за кулисами. -- Вот тут карточка для "Бархатной маски". Этот господин непременно хочет видеться с новой артисткой!

-- Черт вас возьми! -- закричал директор. -- Ведь сказано, что этого нельзя! Таковы условия! Певица ни в зал, ни в кабинеты не выходит.

-- Да я-то знаю, -- оправдывался помощник режиссера, -- а вот господин настаивает. Посмотрите хоть карточку, -- кто такой. Может быть, примет его "Бархатная маска".

Арнольдов взглянул на карточку и задумался.

-- Может быть, и примет. Человек полезный... -- пробормотал директор и постучался в уборную певицы.

-- Войдите! -- раздался голос.

Открыв дверь, Арнольдов увидел, что певица уже одета и перед зеркалом накидывала на голову капор, скрывающий лицо, спрятанное под маской.

-- Королева! -- просительным голосом начал директор.

-- Вот тут один господин хочет видеться с вами. Полезен он и вам, и нам... Может быть, примете?

Она выпрямилась, и глаза ее вдруг сделались прозрачными и беспощадными.

-- Уже... начинается?!. -- спросила она презрительным тоном.

-- Да я бы не посмел, если бы этот господин не сказал, что вы его примете непременно... -- путался в словах Арнольдов, протягивая ей визитную карточку.

"Бархатная маска" взяла карточку и прочла:

"Я сомневался, вы ли это, но, когда я подсказал вам "Гадание", -- я уверен, что знаю вас. Если возможно, то примите меня".

На оборотной стороне карточки стояло:

"Сергей Анатольевич Рощин".

Певица вскрикнула и схватилась за грудь.

-- Пусть этот господин подожмет меня у выхода. Я сейчас буду! -- произнесла певица, делая над собой усилие, чтобы успокоиться.

И, когда ушел Арнольдов, она начала быстро стирать с лица остатки грима и мыть руки, как бы боясь осквернить ими что-то очень чистое и дорогое.

-- Княжна... виноват... графиня! Я не ошибся -- узнал вас! -- говорил' взволнованным голосом Рощин, вглядываясь с острым любопытством в глаза и лицо певицы.

-- Да, Сергей Анатольевич, узнали, хотя прошло уже восемь лет со дня нашей разлуки! -- произнесла она, усаживаясь в пролетку.

-- Разрешите мне проводить вас! Я хочу отомстить вам, графиня, за прошлое, доказав вам, что я был прав...

-- Называйте меня по-прежнему княжной... Я развелась с мужем...

Рощин вздрогнул и еще пристальнее начал всматриваться в ее лицо и глаза, говоря сдавленным голосом:

-- Вы помните, как обещали вы мне иллюзию... многого... многого? Я же хотел знать наверно, что ждет меня впереди... Вы тогда испугались обязательств и ушли от меня...

-- Вы были ригористом... -- шепнула княжна.

-- Я таким был и таким же остался! -- воскликнул он. -- Мой ригоризм выработан моей жизнью... Я тогда предсказал вам, что вы разменяетесь на мелочи, забудете гордость человеческую, будете жить в омуте сильных ощущений и острых переживаний, граничащих с падением.

-- Помню! -- вырвалось у нее. -- Я помнила об этом всю жизнь и не разменялась, не пала ни разу...

-- А теперь?! -- спросил он и разразился злобным смехом. -- Вы смеетесь надо мной! Княжна Туровская поет перед пьяной, распущенной публикой "Эльдорадо"!..

Он с силой сжал свои руки так, что пальцы хрустнули.

-- Прихоти и капризы толкают вас в пропасть, -- угрюмо взглянув на нее, сказал Рощин.

-- Это не прихоть, Сергей Анатольевич! -- шепнула княжна. -- Мне нечего есть...

У него занялось дыхание и кровь ударила в голову.

-- Нечего есть?! Вам? Вы были так богаты... -- бросал он короткие, тревожные вопросы.

-- Была... -- ответила упавшим голосом певица. -- А теперь... пою в "Эльдорадо"...

Рощин молчал, охваченный вихрем воспоминаний и впечатлений, отравленный горечью ее голоса.

-- Вы меня осудите за это, -- зябко передернув плечами, сказала она, -- я знаю! Для вас непонятен этот путь. "Есть другие способы заработка!" -- скажете вы. О! я знаю... Но они не для меня. Я ничего не умею. Умею только петь... и вот... пою.

Он весь съежился и чувствовал, как по его обнаженным нервам больно бьют ее простые, жутко-понятные слова. Рощин долго не мог оправиться и молчал.

-- Молчите?! -- засмеялась она злым, колючим смехом. -- Молчите? Мне, быть может, придется еще и продаваться скоро! Да! Да! Продаваться... Или вы думаете, что мне лучше умереть, чем унижаться до подмостков "Эльдорадо"?!

В голосе ее зазвучал вызов.

Рощин взглянул в ее серые, давно забытые глаза, и из них глянули на него презрение и холодная ненависть.

Он остановил извозчика, сошел с пролетки и, поднимая шляпу, сказал:

-- Да, вам лучше умереть!

Через минуту он скрылся за углом большого дома...

VII

Княжна Туровская знает, что делает.

Она разделась. Написала несколько писем: среди них одно к графу, другое к Рощину.

Лицо княжны бледно, но спокойно. Глаза холодно мерцают под суровыми, грозными бровями.

Открыла шкатулку и вынула револьвер.

"Вам лучше умереть"! -- вспомнилась ей фраза.

-- Ха-ха-ха! -- неожиданно весело засмеялась княжна. -- Он думает, что умереть труднее, чем жить так, как живу я...

Рука певицы потянулась к револьверу и еще ближе и суровее сдвинулись брови, образовав грозную поперечную складку на лбу.

-- Барыня! -- раздался шепот за дверью. -- Барыня...

-- Аннушка, это вы? Что случилось? -- спросила княжна и набросила на револьвер платок.

-- У Ниночки-то будто жар! Уж не простудилась ли она, прости Господи? -- шептала перепуганная Аннушка.

Через несколько минут княжна вернулась в гостиную и говорила горничной:

-- Да, жар есть! Ну, ничего! Заработаю побольше, научусь новые песни петь, и поедем на дачу. Плохо детям жить летом в городе... Только вы, Аннушка, не говорите Ниночке, где я пою. Не надо! Пусть она не знает...

Когда горничная ушла, княжна спрятала револьвер в шкатулку и в мелкие клочки разорвала все письма.

Глаза ее горели беспокойным огнем, и княжна, заперев все двери, боясь разбудить Ниночку, пела вполголоса, разучивая цыганский романс, который мог понравиться в "Эльдорадо".

Говорят -- я опьянела.

Но вина я не пила,

И кому какое дело,

Что я стала вдруг пьяна?..

Княжна Туровская пела, перебирая клавиши пианино и слыша, как кто-то плачет внутри нее и безнадежно рвется, скованный, обессиленный...

"Вам лучше умереть"... -- шепчет знакомый голос.

-- Не могу! -- отвечает со стоном певица. -- Не теперь... потом...

И снова играет княжна, не замечая вползающего в окна рассвета, и тихо, чуть слышно поет, тревожно прислушиваясь, не стонет ли в спальне Ниночка, не плачет ли она...

Нет, не хмель меня дурманит,

Кружит голову не он...

--------------------------------------------------

Впервые: "Огонек". 1910. No 50, 11 (24) декабря.

..."Гадание" Мусоргского -- т. е. ария Марфы в сцене гадания из оперы М. П. Мусоргского (1839--1881) "Хованщина".