Окрейц Станислав Станиславович - Новые журналы на 1870 год

НОВЫЕ ЖУРНАЛЫ НА 1870 ГОДЪ.

(Статья вторая.)

Богатство литературы и ея внутренняго содержанія опредѣляется прежде всего разнообразіемъ предметовъ, которые она захватываетъ въ свою область и доводитъ ихъ разработку до мельчайшихъ подробностей. Все, что интересуетъ мыслящаго человѣка, удовлетворяетъ его любознательности, все, что можетъ увеличить сумму его знанія или раздвинуть границы его жизни новыми практическими опытами, -- все это изучается съ величайшимъ вниманіемъ въ богатой литературѣ. Но всякому болѣе или менѣе важному вопросу -- касается ли онъ теоріи или практики -- мы найдемъ въ богатой литературѣ болѣе или менѣе удовлетворительный отвѣтъ; жизнь требуетъ постояннаго обновленія, а обновлять ее можетъ только безпрерывно развивающаяся и живая человѣческая мысль.-- При такомъ богатствѣ умственнаго капитала спеціальные органы необходимы. Они продолжаютъ частную и подробную разработку тѣхъ идей и фактовъ, о которыхъ уже составлено общее понятіе. Каждая отрасль знанія, для болѣе глубокаго анализа и болѣе вѣрнаго пониманія своихъ составныхъ частей, разбивается на отдѣльныя группы, на спеціальныя изслѣдованія и требуетъ особенныхъ дѣятелей.

Появленіе такихъ спеціальныхъ органовъ, какъ "Журналъ благотворительности" д-ра Тицнера и "Русской Старины" г. Семевскаго, повидимому, могло бы утѣшать насъ, свидѣтельствуя о богатствѣ нашей литературной дѣятельности. Въ самомъ дѣлѣ, чего же намъ еще надо, когда у насъ есть спеціальные журналы на все и про все. Хотите ли вы изучать горнозаводское дѣло, земледѣліе, садоводство, промышленность, техническое искусство -- для этого издаются спеціальные органы; но коннозаводству есть также особенный журналъ; для охотниковъ и любителей спорта есть своя литература, даже для благотворительности г. Тицнеръ подарилъ насъ спеціальнымъ органомъ. Вслѣдъ за г. Тицнеромъ г. Семевскій даритъ насъ "Русской Стариной". Чего же больше? Но мы уже замѣтили въ первой статьѣ, что это видимое богатство въ сущности есть крайнее нищенство, потому что наши спеціальные органы, какъ чечевичная похлебка дяди Тома, предлагаются читателямъ за неимѣніемъ болѣе питательной пищи. Наше обще-человѣческое міросозерцаніе такъ ограничено и мелко, наши понятія въ области соціальныхъ, политическихъ и естественныхъ знаній такъ скудны, сбивчивы и робки, что стремленіе къ спеціализированію литературы есть не больше, какъ умственное безсиліе, восполняющее самостоятельную работу мысли чисто-механичеснимъ трудомъ собиранія матеріаловъ, безъ критики и теоріи. Это умственное сырье такъ и остается въ невоздѣланномъ и грубомъ состояніи. Каждый спеціальный органъ существуетъ самъ по себѣ, независимо отъ другихъ, и удовлетворяетъ микроскопическимъ потребностямъ кружка или оффиціальнаго устава. Нѣкоторые органы не могли бы даже отвѣтить прямо на вопросъ: зачѣмъ они издаются и кому они оказываютъ и какую пользу? Читающая публика не обращается къ нимъ и даже не знаетъ о ихъ существованіи. Жизнь, съ ея разнообразными явленіями, идетъ сама по себѣ, а эти мертворожденные органы издаются сами но себѣ. Поэтому у насъ есть журналъ экономическаго общества, неимѣющій ничего общаго съ экономическою жизнію народа, есть земледѣльческая газета, печатаемая землевладѣльцами,-- однимъ словомъ, наши спеціальные органы дѣйствуютъ въ какомъ-то безвоздушномъ пространствѣ, внѣ времени и потребностей своего общества. Оттого они еле влачатъ свое жалкое существованіе, оттого они такъ тощи, безцвѣтны и безсодержательны. Имъ не достаетъ ни силы общаго міросозерцанія, ни руководящаго тона критики, которая бы придавала имъ жизнь, единство мысли и опредѣленность цѣли. Раскройте любой спеціальный журналъ и вы прямо попадете на какую нибудь статью совершенно случайно попавшую въ него и плетущуюся годами двадцатью позади своего времени. Откуда она и зачѣмъ она? Это извѣстно одному Богу и редактору журнала.

Съ этими мыслями мы приступали къ разбору журнала г. Семевскаго, Русская Старина. Это ежемѣсячное историческое изданіе, посвященное исключительно исторіи или, правильнѣе, собиранію остатковъ архивнаго хлама, еще неизвлеченнаго на свѣтъ божій или не вполнѣ изданнаго. "Русская Старина", хотя и называется ежемѣсячнымъ историческимъ изданіемъ, но въ сущности вовсе не можетъ называться журналомъ: въ мѣсяцъ редакція издаетъ листовъ восемь довольно разгонистой печати, помѣщая на нихъ безъ всякаго выбора десятокъ, другой не то чтобы историческихъ документовъ, а такъ какихъ-то обрывковъ и клочковъ, присланныхъ въ ея распоряженіе разными лицами. Между клочками попадаются иногда довольно интересные, но, по большой части, матеріалъ, наполняющій вышедшія уже три книжки "Русской Старины", не стоилъ изданія и едва ли стоитъ времени, которое необходимо употребить на прочтеніе. Конечно эту странную стряпню нѣтъ раціональной причины называть журналомъ -- изданіемъ, выражающимъ извѣстный взглядъ, служащимъ органомъ извѣстнаго міросозерцанія или, по крайней мѣрѣ, извѣстнаго образа мыслей. Даже простымъ сборникомъ назвать эти ежемѣсячные, печатные листы довольно трудно. Всякой сборникъ, самый нехитрый непремѣнно долженъ имѣть извѣстный подборъ статей и въ цѣломъ проявлять какую нибудь тенденцію. Десятокъ историческихъ документовъ, разныхъ писемъ, трактующихъ по большей части о пустякахъ, стихи, никому ненужные и неинтересные -- въ сущности это что-то такое неопредѣленное, безцѣльное и странное, что появленіе книжечекъ "Русской Старины" можетъ только развѣ возбудить удивленіе и вопросъ: какія благія цѣли и побужденія руководили г. Семевскимъ, когда онъ задумывалъ свое изданіе и, въ особенности, когда украшалъ, его титуломъ періодическаго органа?

Да не подумаютъ читатели, что мы высказываемся вообще противъ полезности изданія историческихъ документовъ. Мы только заявляемъ о странности, чтобы не сказать болѣе, превращать таковое изданіе въ періодическій журналъ; мы только протестуемъ противъ дикаго и празднаго поползновенія тащить на свѣтъ божій, изъ архивной пыли, всякую вѣтошь о башмакахъ графини, о сапогахъ графа, о собакахъ или приключеніи юнкера на балѣ у Аракчеева, гдѣ онъ чуть не уронилъ знамя...Больше ничего интереснаго означенный юнкеръ на балѣ не подмѣтилъ, и не сдѣлалъ, но Омовеній все же нашелъ не лишнимъ напечатать его мемуары.

Изданіе историческихъ документовъ вещь полезная, но только тогда, когда за это берутся люди компетентные, умѣющіе отличать зерно отъ мякины; наконецъ, документы непремѣнно должны быть классификованы, подобраны, изданы осмотрительно и съ научной серьезной критикой. Такое дѣло возможно только при обыкновенномъ способѣ издавать историческіе документы: трудами археографическихъ комиссій, или спеціалистовъ ученыхъ, сборниками, томами серьезными но своимъ объемамъ и разработкѣ. Что тутъ есть общаго съ спѣшною журнальною работою, съ характеромъ періодическаго изданія а тощимъ объемомъ "Русской Старины"? Во всякомъ дѣлѣ прежде всего должно имѣть въ виду его цѣлесообразность и полезность. Намъ любопытно знать, какую пользу и кому именно думаетъ принести г. Семевскій, издавъ сотню, другую, положимъ, даже нелишенныхъ интереса замѣтокъ и отрывковъ разныхъ о разныхъ лицахъ втеченіи года! Все изданное западетъ безъ порядку и связи въ головы людей неподготовленныхъ, незанимающихся исторіею, какими обыкновенно бываетъ большинство читателей журналовъ. Историческіе документы, независимо отъ своего интереса, часто бываютъ весьма разнорѣчивы, неподготовленнаго человѣка они только собьютъ съ толку окончательно. Небольшія историческія познанія массы читателей загромоздятся ненужною и часто фальшивою архивною вѣтошью. Что же получится въ результатѣ? Сумбуръ, столпотвореніе вавилонское и окончательное искаженіе и безъ того искаженныхъ уже понятій, господствующихъ у насъ, благодаря разнымъ жевателямъ историческихъ сюжетовъ: Семевскому, Шубинскому, Андрееву и т. п. Мы говоримъ, что подобный результатъ получится даже въ такомъ случаѣ, когда бы документы, печатаемые "Русской Стариной" были интересны, чего однако же еще не видимъ въ большинствѣ матеріала, наполняющаго книжки ея за январь, февраль и мартъ. Въ настоящемъ своемъ состояніи "Русская Старина" не только не журналъ, но даже и не сборникъ, а такъ что-то блѣдное, крайне, ничтожное, безцвѣтное, безцѣльное, неизвѣстно зачѣмъ и во имя какихъ потребностей явившееся на свѣтъ. Чтобы не обвинили насъ въ голословномъ осужденіи будто бы важныхъ актовъ, напечатанныхъ г. Семевскимь, мы ниже посвятимъ этимъ актамъ возможно подробное обозрѣніе и оцѣнку. Теперь же скажемъ еще слова два по поводу періодическихъ изданій, спеціально посвященныхъ исторіи, которыя не разъ уже проектировались у насъ и всегда оканчивались неудачею.

Мы думаемъ, что судьбы "Вѣстника Европы" въ этомъ случаѣ лучше всего помогутъ намъ разъяснить дѣло. Въ настоящемъ смыслѣ слова "Вѣстникъ Европы" никогда не былъ историческимъ журналомъ, то есть изданіемъ, посвященнымъ прежде всего исторической критикѣ и философіи исторіи, потомъ -- статьямъ историчоско-догматическаго содержанія. Но въ первые годы своего существованія онъ дѣйствительно былъ сборникомъ историческихъ статей, томи котораго выходили въ извѣстные сроки періодически. Отъ этого только внѣшняго сходства съ журналомъ до дѣйствительной журнальной дѣятельности еще очень далеко. "Вѣстникъ Европы" въ первые годы своего существованія могъ быть интереснымъ, могъ приносить даже извѣстную долю пользы, но, повторяемъ, журналомъ онъ никогда не былъ и не могъ быть.

Не могъ онъ выполнить свою программу прежде всего, независимо отъ состава и силъ редакціи, единственно потому, что наше общественное развитіе такъ еще недостаточно, наша родная наука такъ еще молода и малозначительна, сдѣланнаго нами вчера (мы живемъ только со вчерашняго дня) такъ немного, что философствовать надъ этимъ, подводить итоги нулямъ нашихъ трудовъ, не только безполезно, но даже просто невозможно. Что тамъ анализировать и провѣрять, гдѣ ничего еще нѣтъ; гдѣ все еще будетъ сдѣлано и.Iи хуже того: будетъ пережито. Исторія, какъ наука, какъ самостоятельная отрасль знанія можетъ существовать только тамъ, гдѣ народная жизнь сложилась въ нѣчто цѣлое, полное и осмысленное, гдѣ общество представляетъ активную силу, дающую направленіе коллективной жизни, и заявляющее передъ міромъ свое существованіе крупными фактами, общечеловѣческою полезною дѣятельностію. Наша растительная жизнь или, какъ ее называетъ г. Щаповъ, наша стародавняя работа впродолженіи многихъ вѣковъ, руководимая полуслѣпымъ опытомъ и традиціями прошлаго далеко не представляетъ историку тѣхъ органическихъ явленій, которыя могутъ быть предметомъ строго-историческаго изслѣдованія, потому что внѣшнія явленія, чисто-механическіе процессы еще не даютъ настоящей сознательной жизни? Если они не составляютъ сознательной жизни, они не могутъ проявить какой либо идеи, не могутъ проявить развитіе той или другой стороны человѣческаго духа -- разумнаго прогресса, а потому и не подходятъ подъ задачу историческаго изслѣдованія, тѣмъ болѣе исторической критики и философіи. Я могу написать исторію астековъ, пасшихъ стадо сотню лѣтъ и ведшихъ его къ тому или другому, благоденствію или бѣдствіямъ, умноженію, или уменьшенію. Но я не могу написать исторіи безсознательной животной жизни, если только я понимаю исторію вѣрно, какъ понимаетъ ее Бокль и его школа.

Возможна ли была у насъ, при отсутствіи народной жизни, сдавленной крѣпостнымъ нравомъ, историческая наука и настоящій историческій журналъ? Разумѣется: нѣтъ! Немыслимо говорить о значеніи того, что еще не существовало и резюмировать то, что еще только можетъ случиться. Люди недалекіе, въ родѣ редакціи ли ко-вру щей "Зари", берутся за подобные неисполнимые подвиги, и конечно болтаютъ вздоръ, въ родѣ писаній безконечнаго Данилевскаго, или темной ерунды юродствующаго Н. Страхова,-- Косицы тожъ. Но вѣдь законы разумности и пониманія, даже согласно пословицѣ, писаны не про всѣхъ.-- Мы совершенно увѣрены, что у насъ невозможенъ даже простой періодическій сборникъ историческихъ работъ, какимъ силился быть "Вѣстникъ Европы". Онъ принужденъ былъ измѣнить свою программу но недостатку матеріаловъ для наполненія книжекъ. Случился этотъ печальный казусъ съ журналомъ г. Стасюлевича, несмотря даже на весьма нестрогій выборъ и браковку статей. Всѣ первые три года своего существованія "Вѣстникъ Европы" исключительно пробавлялся статьями Костомарова, но вѣдь и этотъ плодовитый историкъ-Беллетристъ не въ состояніи вѣчно одинъ поддерживать изданіе, если не сравняется въ будущемъ, по быстротѣ работы, съ стенографами и не упроститъ процесса разработки историческихъ событій до весъма немудренаго анекдотическаго пересказыванія, всего на вѣру взятаго имъ изъ разныхъ книгъ и книжонокъ. За исключеніемъ торопливыхъ трудовъ Костомарова, "Вѣстникъ Европы" на третій же годъ своего существованія, принужденъ былъ прибѣгнуть къ печатанію статьи Гильфердинга "О славянахъ",-- по истинѣ страшной статьи, могущей отпугнуть всѣхъ подписчиковъ. Но за Гильфердинтомъ стояла фаланга историковъ еще болѣе безнадежныхъ; труды ихъ -- это сознавалъ, вѣроятно, и самъ г. Стасюлевичъ -- рѣшительно уже ни на что не годились; они оказывались непригодными для напечатанія даже въ сборникѣ, который предназначался для развлеченія читателей, вдругъ возгорѣвшихъ любопытствомъ знать, что дѣлалось въ Москвѣ за 200, или 300 лѣтъ. Такія безотчетныя желанія, подобныя привередипчанію беременныхъ женщинъ, приходятъ у насъ иногда единовременно большому количеству лицъ: -- публика, говорятъ тогда, получила вкусъ къ изученію исторіи. На подобныя-то пожеланія и на подобныхъ-то людей но преимуществу разсчитывалъ "Вѣстникъ Европы" въ первые годы своего существованія.-- но какъ, съ одной стороны, такія привередничанія и пожеланія праздныхъ людей вообще весьма непрочны, а съ другой -- не предвидѣлось въ будущемъ источника добыть матеріалъ, необходимый для удовлетворенія даже такихъ скромныхъ пожеланій, то и принуждена была редакція "Вѣстника Европы" круто и рѣзко измѣнить свою программу: преобразовать изданіе исключительно историческихъ статей въ сборникъ статей всякаго рода, изъ всѣхъ отраслей человѣческаго вѣденія и всѣхъ возможныхъ направленій, какимъ въ настоящую минуту и является журналъ г. Стасюлевича. Статей всякаго рода, конечно, несравненно болѣе, чѣмъ статей одного рода, а посему, Вѣстнику Европы", пока что, нечего заботиться о новомъ роковомъ срокѣ, когда опять наступитъ истощеніе. Но все же мы можемъ ему предсказать, что это истощеніе непремѣнно наступитъ, хотя бы редакція безъ разбору печатала такія залежалыя и запоздалыя вещи, какъ "Обрывъ", напечатанный въ минувшемъ году, и такія разношерстныя по тенденціямъ статьи, какими наполнены книжки текущаго года. Только журналъ, представитель извѣстной идеи, можетъ не бояться истощенія, потому что мысль неистощима и отъ разработки, не теряя интереса, получаетъ только большій просторъ и глубину. Всякій запасъ, всякій архивъ, на что преимущественно опираются издатели сборниковъ, въ концѣ концовъ оскудѣваетъ. Съ этой точки зрѣнія распространившаяся у насъ за послѣднее время мода превратить по немногу періодическія изданія въ простые сборники, не можетъ въ будущемъ дать ничего иного, кромѣ весьма печальныхъ результатовъ: обезцвѣченія, обезсмысленія и совершенной ничтожности литературныхъ работъ. Но мы теперь не можемъ долго останавливаться на высказанной нами идеѣ, чтобы не отклонится отъ прямой задачи статьи: разбора "Русской Старины". Повторяемъ, неудачная попытка Вѣстника Европы должна была, по своей наглядности и рѣшительности, повліять на иныхъ предпринимателей, задумывавшихъ издавать историческіе сборники въ видѣ періодическихъ изданій. Но вышло совсѣмъ иное. Люди, обладающіе несравненно меньшею силою и научными средствами, чѣмъ г. Стасюлевичъ, отважно выступаютъ теперь на покинутое имъ поприще, только еще болѣе съузивъ и безъ того неширокую программу и, такъ сказать, рѣшительно отказавшись уже отъ всякаго осмысленья своихъ работъ. Историческихъ статей нѣтъ, потому что нѣтъ людей, могущихъ пх; изготовлять.. Кромѣ Данилевскаго и Гильфердинга -- неудобоваримыхъ, остальные наши исторіографы: Шубннокій, Щебальскій, Андреевъ, М. Семевскій (написавшій Елисавету) и другіе имъ подобные могутъ только жевать и пережевывать историческіе сюжетцы попикантнѣе, но писать даже плохо они вовсе не могутъ. Есть еще древній мужъ -- М. П. Погодинъ... Но онъ самъ повѣствуетъ о себѣ, что домашніе держатъ нынѣ его за руки, не давая писать; что онъ признаетъ для себя полезнымъ на нѣкоторое время "отсутствіе всякаго мышленія". Наконецъ онъ, проработавъ пятьдесятъ лѣтъ надъ исторіей, до того нынѣ прозрѣлъ и умудрился, что порѣшилъ: считать Соловки радикальнымъ средствомъ для излеченія людей отъ заблужденій, а чтеніе житій святыхъ -- единственнымъ и наиполезнѣйшимъ лекарствомъ для отрезвленія всѣхъ сбившихся съ пути въ омутѣ всякихъ политическихъ и соціальныхъ теорій нашего времени ("Заря", мартъ 1870 г. "Воспоминанія Погодина")... Съ кѣмъ же тутъ издавать сборникъ?-- невольно спросишь при такой бѣдности въ людяхъ. Нѣтъ людей! но мнѣ люди вовсе ненужны, отвѣчаетъ намъ г. Семенскіи; я могу надавать вещи, которыя многіе примутъ за ученые труды, безъ помощи людей и ихъ разумныхъ трудовъ, при посредствѣ одной типографской машины. Въ доказательство своихъ курьезныхъ словъ, г. Семевскій выпускаетъ не менѣе курьезное объявленіе: "архивы наши такъ много еще заключаютъ въ себѣ невѣдомыхъ обществу сокровищъ, что мы съ полнымъ убѣжденіемъ въ пользѣ и необходимости предпринимаемаго нами изданія (какая скромность!) выступаемъ (какимъ шагомъ, г. Семевскій: учебнымъ, скорымъ или церемоніальнымъ?) съ ежемѣсячнымъ историческимъ журналомъ Русскою Стариною.." "Преимущественная задача наша будетъ ознакомленіе читателей съ императорскимъ періодомъ отечественной исторіи".

По просту говоря, гг. издателямъ новаго quasi-историческаго журнала документы до-петровской эпохи (разныя лѣтописи и сказанія) показались немного опасными -- не понять и провраться, говоря о нихъ очень легко, а главное: они непикантны и не могутъ быть любопытны празднымъ людямъ, на которыхъ только и можетъ разсчитывать наскоро испеченное изданіе, называемое "Русскою Стариной". Другое дѣло -- ближайшій не подъ отечественной исторіи! Къ нему можно отнести цѣлыя груды разныхъ невинныхъ писемъ, хранящихся у разныхъ людей въ фамильныхъ архивахъ; напечатать ихъ охотно позволятъ... Много есть людей серьезно думающихъ, что если ихъ предокъ былъ въ фаворѣ хоть мѣсяцъ, состоялъ сенаторомъ, или генералъ-апшефомъ, то уже всякая его строка, подробности о его туфляхъ и собакахъ -- принадлежатъ потомству. И все это должно быть напечатано буквально, съ предисловіями, послѣсловіями и примѣчаніями, какъ обѣщаетъ это дѣлать г. Семевскій. Недовольствуясь этимъ, онъ еще весьма храбро прибавляетъ, что будетъ "безпристрастенъ въ сужденіяхъ объ историческихъ личностяхъ". Что же? въ Добрый часъ, г. издатель! отвѣтимъ мы ему. Но любопытно однако увидѣть, какъ это онъ соблюдетъ безпристрастіе, печатая буквально все. что ему пришлютъ? Еще смѣлѣе заявленіе "Русской Старины", что она уже "имѣетъ въ своемъ распоряженіи множество готоваго матеріала. Этотъ матеріалъ состоятъ изъ неизданныхъ записокъ русскихъ людей XVIII и XIX столѣтія..". Но заявивъ объ этомъ на стр. 3 первой книги, неосмотрительная редакція въ той же книгѣ, на стр. 16 повѣствуетъ такъ: "если мы назовемъ: Болотова, Бибикова, Грибовскаго, Данилова, княгиню Дашкову, Державина, Дмитріева, Екатерину ІІ-ю, Нащокина, Неплюена, Порошина, Храповицкаго, Мертваго, кн. Шаховекаго, Щербатова и Энгельгардта, то едва ли не перечислимъ, если не всѣхъ (положительно всѣхъ, г. Семевскій!) то, по крайней мѣрѣ, главнѣйшихъ составителей записокъ, собственно русскихъ людей, сохранившихъ для отечественной исторіи сказанія о событіяхъ и дѣятеляхъ XVIII вѣка". Всѣ вышеупомянутыя записки уже изданы, какія же, любопытно знать, неизданныя находятся во множествѣ въ рукахъ Русской Старины? Какія это "сокровища архивовъ", какъ она выражается, должны въ будущемъ появиться на ея страницахъ? вѣроятно спросятъ читатели, получивъ тощія книжки и архивный соръ вмѣсто историческаго журнала.

Разумѣется, никакихъ сокровищъ въ рукахъ редакціи "Русской Старины" нѣтъ. Въ трехъ выпущенныхъ книжкахъ, она успѣла напечатать только одни мемуары брильянтщика Позье, котораго, конечно нельзя считать за русскаго человѣка, сохранившаго для отечественной исторіи и т. д.

Самыя записки Позье, по нашему мнѣнію, вещь весьма малозначительная, крайне запутанныя и даже подозрительной достовѣрности. Но не имѣя ничего лучшаго, редак. историческаго журнала предпосылаетъ печатанію ихъ слѣдующее по истинѣ апраксинское предисловіе: "Искуство въ работѣ, акуратность въ исполненіи, честность и готовность оказывать нерѣдко въ большой убытокъ самому себѣ (за чѣмъ вы такъ легковѣрны, г. Семевскій, и вѣрите хвастуну Позье на слово?) кредитъ заказчикамъ, обыкновенно разнымъ крупнымъ и мелкимъ придворнымъ лицамъ -- привлекаютъ къ Позье много заказовъ. Фирма его и положеніе при дворѣ вполнѣ обезпечены. Анна Іоановна, Анна Леопольдовна, Елисавета Петровна, Петръ III и Екатерина II послѣдовательно дѣлаютъ ему заказы; часто призываютъ его къ себѣ, говорятъ съ нимъ; особенно милостиво относится къ нему Елисавета Петровна (этого-то и нѣтъ, какъ увидитъ читатель ниже). Вслѣдъ за особами царской фамиліи, Позье входитъ въ близкія сношенія съ временщиками каждаго новаго правленія: Биронъ, Левенвольдъ, Линаръ, Лестокъ, Шуваловы, Воронцовы, Разумовскіе, принцъ Георгъ-Гольштинскій и его семейство, графъ Понятовскій, братья Орловы -- все это его заказчики, знакомые, нерѣдко -- какъ напримѣръ Лестокъ, большіе пріятели. Представители иноземныхъ державъ при русскомъ дворѣ также его добрые знакомые: такъ напримѣръ, роскошный вѣнскій посолъ графъ Эстергази, одолженный важною услугою, оказанною ему Позье, обѣщаетъ послѣднему свою дружбу навсегда; наконецъ, въ послѣдніе годы царствованія Елисаветы Петровны бывали случаи, когда безвѣстный нѣкогда швейцарскій выходецъ является посредникомъ въ сношеніяхъ великаго канцлера Россіи съ императрицею..."

Этою тирадою, написанною съ пошибомъ и слогомъ Кача, редакція "Русской Старины" думаетъ замѣнить, необходимую при изданіи историческихъ документовъ, критическую провѣрку ихъ и объясненія; послѣднія, очевидно, ей не но силамъ; она не можетъ сообразить даже такой простой вещи, что если Позье былъ дѣйствительно другомъ Лестока, о сношеніяхъ съ которымъ онъ впрочемъ не приводитъ ни малѣйшихъ подробностей, то довольно странно совершенное молчаніе его насчетъ обстоятельствъ паденія и ссылки Лестока. Замѣчательнѣе же всего, что и остальное беззастѣнчивое восхваленіе ученой редакціи сейчасъ же пунктуально и опровергается на самыхъ же страницахъ "Русской Старины" какъ подлиннымъ текстомъ записокъ Позье, въ которыхъ читатели и половины не найдутъ того, на что указываетъ реклама, такъ и мало-мальски толковымъ соображеніемъ, непришедшимъ однакоже на мысль обоимъ гг. Семевскимъ: повторяемъ, если Позье дѣйствительно игралъ такую видную роль, былъ пріятелемъ съ временщиками и оказывалъ услуги великому канцлеру и иностраннымъ посламъ, то какже о немъ ничего не сохранилось въ запискахъ современниковъ, русскихъ и иностранныхъ? Никто, нигдѣ, сколько мы знаемъ, не промолвился, ни однимъ словомъ объ этомъ знаменитомъ и вліятельномъ Позье, важность записокъ котораго нынче намъ такъ храбро навязываетъ г. В. Семевскій. Собственно записки эти, какъ историческій документъ, крайне ничтожны но сообщаемымъ въ нихъ фактамъ и еще болѣе подозрительны относительно достовѣрности самаго повѣствованія. Послѣднее ясно до очевидности.

Позье весьма часто называетъ по именамъ главныхъ придворныхъ лицъ своего времени и говоритъ о своихъ частыхъ сношеніяхъ съ ними, но обыкновенно указанія его совершенно голословны, не оправдываются никакими сообщеніями подробностей, обстановки и характеристики этихъ лицъ, чего не могло случиться, если бы онъ стоялъ къ нимъ такъ близко, какъ говоритъ, и особенно, какъ приписываетъ ему это ред. "Русской Старины". Приписывая ему въ рекламѣ пріятельскія отношенія съ извѣстнымъ Ленешюльдомъ, сама же редакція (на стр. 80 въ февральской книжкѣ) говоритъ, что Позье называетъ Левенвольдомъ по ошибкѣ оберъ-гофмаршала графа Рейнгольда. Болѣе же о сношеніяхъ его съ дѣйствительнымъ Левейвольдомъ нигдѣ въ запискахъ не упоминается. Только сношенія Позье съ Петромъ III, впрочемъ весьма незначительныя, сопровождаются подробностями. Въ этомъ одномъ случаѣ мы готовы вѣрить, что Позье говоритъ правду вполнѣ. Но и въ этой лучшей части своихъ мемуаровъ, чуть дѣло коснулось историческихъ событій, Позье путается въ разсказѣ, перевираетъ числа и имена... Самъ лично онъ былъ совершенно въ сторонѣ отъ всего и, очевидно, разсказываетъ съ чужого голоса. Позье хвастаетъ и хвастовство его сшито бѣлыми нитками, но ред. "Русской Старины" не хочетъ ничего знать и все принимаетъ за чистое золото. Хвастовство Позье намъ совершенно понятно, и оно въ порядкѣ вещей. Бѣдный швейцарскій выходецъ, пробывъ въ далекой землѣ 30-ть лѣтъ, возвращается богатымъ на родину; онъ повѣствуетъ своимъ знакомымъ, мѣшая были съ небылицами, о своихъ приключеніяхъ, говоритъ о сношеніяхъ съ важными лицами, которыхъ зналъ, какъ ремесленникъ; совершенно естественно, что онъ прикрашиваетъ дѣйствительность и на фонѣ незначительныхъ случаевъ -- заказовъ, покупокъ и т. п., вышиваетъ довольно замысловатыя арабески, долженствующія поднять его кредитъ и возвысить его личность между его родными и сосѣдями. Но онъ лгунъ очень неискусный, а главное, онъ почти ничего не знаетъ изъ того, что ему, даже какъ простому ремесленнику, могло быть извѣстно; записки его поразительно бѣдны фактами и еще бѣднѣе наблюденіями, Пробѣжавъ ихъ внимательно, вы сейчасъ же отличите тощую истину:-- то, о чемъ ТІозье говоритъ, какъ очевидецъ, въ чемъ самъ участвовалъ непосредственно, какъ-то: путешествіе въ Архангельскъ, бѣдственное пребываніе въ ученіи у нѣкоего брильянтщика Граверо, наконецъ сказанія о своихъ торговыхъ дѣлахъ, оборотахъ, кредитѣ и купцахъ, о заказахъ и подробностяхъ исполненія этихъ заказовъ. Все остальное въ его запискахъ простое лганье, или пѣсня съ чужого голоса, спѣтая человѣкомъ, лишеннымъ памяти и наблюдательности. Достовѣрность даже самаго текста мемуаровъ Позье весьма сомнительна. "Они писаны, говоритъ ред. Русской Старины, сильно порыжѣвшими отъ времени чернилами, по-французски скорописнымъ, въ высшей степени связнымъ, неразборчивымъ, едва ли не женскимъ почеркомъ1'. Рукопись значитъ писана не самимъ Позье, а кѣмъ либо подъ его диктовку, или вѣрнѣе съ его разсказовъ. На ней выставленъ годъ рожденья Позье 1716, самъ же авторъ мемуаровъ съ замѣчательнымъ постоянствомъ относитъ свое рожденіе къ 1718 году, что видно изъ трехъ или четырехъ мѣстъ записокъ. Мы бы не упомянули о такомъ маловажномъ случаѣ (какъ годъ рожденья Позье) если бы это обстоятельство не сдѣлалось камнемъ преткновенія для ученой редакціи историческаго журнала: цѣлыя четыре примѣчанія посвящены ею разъясненію великой тайны, когда родился Позье; было ли ему 12 или 15 лѣтъ, когда онъ поступалъ въ ученіе и т п. важныхъ вещей. Но увы, несмотря на всѣ потуги, редакція ничего не разъяснила изъ того, что было темнаго въ запискахъ Позье.

Изъ примѣчаній редакціи, которыми она такъ щедро усѣяла страницы своего изданія, и которыя по своей курьезности весьма любопытны, мы пришли къ заключенію, что люди, завѣдывающіе ея дѣлами, отличаются порядочною дозою безтолковости. Самыя простыя вещи ставятъ ихъ въ тупикъ; они не въ силахъ оріентироваться и сообразить при самой нехитрой путаницѣ оригинала. Позье пишетъ, что онъ съ отцомъ выѣхалъ изъ Женевы въ 1729 году, съ величайшимъ трудомъ добрался пѣшкомъ до Гамбурга, гдѣ его отецъ заболѣлъ и пролежалъ тесть мѣсяцевъ. Потомъ они на небольшомъ суднѣ переѣхали въ Петербургъ, пробывъ въ морѣ шесть недѣль. Въ Петербургѣ они не застали своего родственника -- придворнаго хирурга, онъ былъ со дворомъ въ Москвѣ. Имъ пришлось путешествовать, на занятыя десять экю, пѣшкомъ до Москвы съ русскимъ извозщикомъ. О своемъ прибытіи въ старую столицу Россіи, Позье такъ повѣствуетъ: "мы прибыли въ то время, когда половина ея погибла въ пламени. Мы сами прошли восемь верстъ мѣстностію, опустошенною пожаромъ, розыскивая мѣсто, гдѣ находился домъ моего дяди, тоже сгорѣвшій до тла..." Въ письмахъ о Россіи Дюка Де Лирія (Восемнадцатый Вѣкъ, сборникъ Бартенева т. II, стр. 174) мы читаемъ: "4 числа (мая 1729 года) въ шесть часовъ вечера мы имѣли здѣсь (въ Москвѣ) ужасное несчастіе. Загорѣлся одинъ домъ въ Нѣмецкой Слободѣ. Огонь распространился съ такою стремительностію, что въ полчаса пламя охватило шесть или восемь домовъ. Пожаръ распространился и продолжался до двухъ часовъ ночи. Сгорѣло 124 дома, не считая маленькихъ домиковъ и службъ, прилегавшихъ къ нимъ." Позье съ отцомъ прибылъ въ Москву не сейчасъ послѣ ножара, но немного позже; разсчитывая время, проведенное имъ въ Гамбургѣ, переѣздъ отъ Гамбурга до Петербурга и до Москвы, выйдетъ, что онъ явился въ концѣ лѣта 1729 году; такъ онъ и показываетъ самъ, говоря ниже, что, проживъ шесть мѣсяцевъ въ Москвѣ, онъ выѣхалъ въ Архангельскъ съ бригадиромъ Роланомъ, "которому императрица Анна только-что ввѣрила, за его долгую службу, начальство надъ Архангельскомъ". 30 января умеръ Петръ II и время воцаренія Анны Іоановны, какъ разъ подходитъ подъ указаніе Позье, хотя онъ по ошибкѣ и говоритъ, что выѣхалъ изъ Москвы въ Архангельскъ въ іюнѣ 1729 г. Все это совершенно не мудрено понять. Но редакція "Русской Старины" не понимаетъ и путаетъ хуже самого Позье. "Отъѣздъ Позье-отца съ сыномъ въ Архангельскъ произошелъ въ царствованіе Петра II, а не Анны Іоановны, говоритъ она на стр. 24 первой книги. На стр. 27 и 28 той же книги она опять очень пространно разсуждаетъ, когда же въ самомъ дѣлѣ Позье прибылъ въ Москву, выѣхалъ въ Архангельскъ и потомъ вернулся снова, чтобы поступить въ ученіе къ нѣкоему Граверо. Всѣмъ этимъ пустякамъ придается видъ ученой диссертаціи. О, ученая редакція! Кому же неизвѣстно, что въ 1728 и 1730 году никакого большого пожара въ Москвѣ и въ особенности въ Нѣмецкой Слободѣ не было, а былъ таковой въ 1729 г., на что и указываетъ Позье, описывая свое прибытіе, и о которомъ сообщаетъ Дюкъ де-Лирія въ своихъ письмахъ. Годъ пріѣзда знаменитаго Позье поэтому вполнѣ ясно и достовѣрно опредѣляется и если вѣрить ему, что онъ прожилъ въ Москвѣ шесть мѣсяцевъ, то и годъ его отъѣзда въ Архангельскъ тоже опредѣлится: сейчасъ послѣ воцаренія Анны Іоановны, вполнѣ согласно его указаніямъ и вовсе несогласно съ замѣчаніями ред. "Русской Старины". Мы вообще рекомендуемъ всѣмъ читателямъ жур. г. В. Семевскаго не обращать никакого вниманія на его ученыя примѣчанія, дабы не сбиться окончательно съ толку.

О воцареніи Елизаветы Позье не сообщаетъ никакихъ особенно интересныхъ подробностей, хотя и говоритъ, что за нѣсколько часовъ до катастрофы онъ ужиналъ съ Лестокомъ у господина Марка Бени. Не зная ничего о готовящемся переворотѣ, несмотря на свою мнимую дружбу съ болтливымъ Лестокомъ, Позье пошелъ спать. Когда ночью сдѣлалась тревога, онъ сперва думалъ, что это собираютъ поиска для похода въ Финляндію, потомъ, услышавъ отъ нѣкоего Викулена о случившемся, Позье побѣжалъ къ господину Бени, и тамъ только, изъ записки Лестока къ Бени узналъ, что переворотъ совершился. Во всемъ этомъ нѣтъ и тѣни подобія, чтобы Позье былъ близокъ къ людямъ и событіямъ петербургскаго двора. Своею дружбою съ Лестокомъ онъ очевидно прихвастнулъ. Мы уже упомянули, что о ссылкѣ Лестока онъ вовсе не упоминаетъ. Равно также отъ воцаренія Елисаветы до самаго 1758 года онъ ничего не говоритъ о происшествіяхъ придворной жизни и о людяхъ знатныхъ въ это время. О Бестужевѣ и Алексѣѣ Разумовскомъ онъ ничего почти не упоминаетъ, чего не могло бы случиться, если бы онъ былъ близокъ ко двору. О Шуваловѣ онъ говоритъ нѣсколько больше, но часто путаетъ, называя одного брата вмѣсто другого. Только съ 1758 года событія дворцовой жизни начинаютъ ему быть ближе извѣстны. Въ своихъ мемуарахъ онъ прямо и переходитъ къ этому году; описавъ воцареніе Елисаветы, онъ говоритъ: "спустя нѣсколько времени но восшествіи на престолъ Елисаветы (восемнадцать лѣтъ), я имѣлъ случай увидѣть ее. Принцъ саксонскій, ея крестникъ, пріѣхалъ въ Петербургъ съ намѣреніемъ выпросить себѣ герцогство курляндское". Пріѣздъ герцога совершался въ апрѣлѣ 1758 г.

До самаго воцаренія Петра III въ запискахъ Позье ничего нѣтъ любопытнаго Описывая свою болѣзнь за нѣсколько дней до смерти Елисаветы, онъ пишетъ; "въ это время великій князь присылалъ ко мнѣ одного изъ своихъ офицеровъ просить меня достать ему табакерку, осыпанную брилліантами, которая была ему нужна. Такъ какъ жена моя знала, что я по возможности избѣгаю давать великому князю въ кредитъ, она неосторожно отвѣчала этому офицеру, что ей не до того, что я почти при смерти и поэтому она не можетъ говорить со мною о такихъ вещахъ. Тотъ и ушелъ съ этимъ отвѣтомъ". Этотъ отрывокъ мемуаровъ вовсе не говоритъ, чтобы Позье былъ, какъ увѣряетъ ред. "Русской Старины", человѣкомъ безкорыстнымъ," который скорѣе самъ терялъ, нежели наживалъ, и терялъ именно но излишней довѣрчивости, благородству и мягкости характера (стр. 19 первой книги). Въ другомъ мѣстѣ Позье, желая передъ отъѣздомъ заграницу выручить свои деньги, хотя бы и безъ барыша, за какой-то заказъ, даетъ взятку Олсуфьеву въ 2000 р. и жертвуетъ Бецкому на воспитательный домъ тысячу рублей. Всей суммы ему приходилось получить всего около 5000, а посему если отнести пожертвованныя имъ 3000 на часть барыша, окажется, что безкорыстный Позье бралъ такіе христіанскіе проценты, какихъ устыдились бы ростовщики нашего времени. Екатеринѣ II, послѣ восшествія ея на престолъ, онъ подалъ счетъ въ 50,000 р., большею частью за заказы въ шестимѣсячное царствованіе Петра III. Съ этой точки зрѣнія записки Позье имѣютъ нѣкоторое значеніе.

Часть мемуаровъ, посвященная царствованію Петру Ш и воцаренію Екатерины II, нѣсколько болѣе обстоятельна; въ это время Позье очевидно былъ ближе ко двору, но и въ этой части ничего любопытнаго и новаго онъ не сообщаетъ. Здѣсь опять безтолковость ред. "Русской Старины" проявляется во всей красотѣ. Позье описываетъ что онъ по приказанію Петра III ѣздилъ въ Ораніенбаумъ, за нимъ прислали курьера, наканунѣ дня, когда тамъ долженъ бллъ состояться спектакль, на которомъ самъ императоръ захотѣлъ быть дирижеромъ, а комедію розигрывать должны были только придворныя дамы и вельможи. Онъ описываетъ, что противу чаянія встрѣтилъ въ Ораніенбаумѣ Екатерину. "Послѣ обѣда, пишетъ онъ, пришлось идти смотрѣть на комедію, что мнѣ вовсе не хотѣлось, но я не смѣлъ отказаться. Я сѣлъ напротивъ сцены, надъ ложей, гдѣ сидѣла императрица одна съ двумя фрейлинами и однимъ пажемъ, въ глубокомъ траурѣ; всѣ другія дамы сидѣли въ ложахъ съ кавалерами и игриво болтали. Императоръ сѣлъ въ самый оркестръ, гдѣ игралъ на скрипкѣ съ итальянцами -- музыкантами и нѣсколькими изъ придворныхъ дворамъ, умѣвшими играть на разныхъ инструментахъ. Я иногда взглядывалъ на императрицу, которая казалась очень грустною и скучно смотрѣла на эту комедію" (мартъ стр. 214).

Изъ фактовъ, предшествовавшихъ восшествію на престолъ Екатерины II, извѣстно, что она въ послѣдній разъ пріѣхала въ Ораніенбаумъ къ мужу 26 іюня 1802 года, присутствовала на обѣдѣ и вечеромъ въ маскарадѣ (Позье уѣхалъ изъ Ораніенбаума въ 11 часовъ вечера, посему и не упоминаетъ о маскарадѣ, начавшемся вѣроятно послѣ окончанія спектакля). 27 іюня Екатерина и Петръ разстались, а 28 числа Екатерина съ Алек. Орловымъ уѣхала въ Петербургъ и объявила себя императрицею. По соображеніи всѣхъ сихъ обстоятельствъ явствуетъ, что Позье былъ въ Ораніенбаумѣ 26 или, самое позднее, 27 іюня, Петръ III приказалъ ему изъ Петербурга привести нѣкоторыя вещи (брилліанты), нужныя ему къ предстоящему торжеству его имянинъ. Позье говоритъ, что онъ уже ѣхалъ съ этими вещами снова къ императору, на другой день послѣ бытности своей въ Ораніенбаумѣ, но встрѣтилъ одного знакомаго гвардейскаго офицера, который ему сказалъ: "Возвращайтесь прежде всего въ городъ; вы рискуете. Сейчасъ похитили въ Петербургѣ императрицу чрезъ окно. Всѣ гольштинцы по всѣмъ дорогамъ ищутъ ее". Это указаніе мемуаровъ снова говоритъ, что Позье былъ въ Ораніенбаумѣ 27 или 28 іюня, наканунѣ переворота, между тѣмъ ред. "Русской Старины" дѣлаетъ такое примѣчаніе: "это было, какъ видно изъ нижеизложенныхъ обстоятельствъ, 22 іюня 1862 года". Въ другомъ примѣчаніи, нее по поводу того же незначительнаго обстоятельства, она глубокомысленно заключаетъ, что первая поѣздка Позье въ Ораніенбаумъ была 22 іюня, а вторая, когда онъ съ дороги воротился, 28 числа, т. е. что приказъ императора привезти драгоцѣнности изъ Петербурга, онъ не исполнялъ цѣлую недѣлю; что совершенно невѣроятно, тѣмъ болѣе, что Позье, какъ видно изъ его мемуаровъ, всегда отличался замѣчательною юркостью и прыткостію, когда получалъ приказанія царственныхъ особъ, или временщиковъ.

Мы привели здѣсь все это длинное разсужденіе о мелочномъ обстоятельствѣ бытности Позье въ Ораніенбаумѣ собственно для характеристики мелочности и кропотливости ред. "Русской Старины", способной разсуждать о пустякахъ на цѣлыхъ страницахъ съ видомъ ученаго, рѣшающаго міровую задачу, если только къ этимъ пустякамъ причастенъ, хоть косвенно, кто нибудь изъ сильныхъ міра сего.

Кромѣ этой характеристичной черты, почтенная редакція, какъ читатель видитъ, одержима безтолковостію критическаго соображенія, непозволяющей ей видѣть свѣтъ днемъ. Какже можно, г. В. Семевскій, съ такими людьми браться за изданіе какихъ либо историческихъ документовъ, очень часто запутанныхъ, когда у этихъ людей при простомъ вопросѣ: сколько будетъ дважды два, всегда выходитъ: стеариновая свѣчка.

Но мы прекратимъ на этомъ всякія отношенія наши, какъ рецензента, къ почтенной редакціи: подобнаго закала людей не исправить указаніями: дурно устроенныя головы всегда будутъ производить сумбуръ вмѣсто логичныхъ мыслей, человѣкъ неумѣющій отличить мелочей отъ важнаго такъ-таки на вѣкъ мелочнымъ и останется. Ничего не подѣлаешь!

Помня однако же завѣтъ лучшаго изъ нашихъ критиковъ, Бѣлинскаго, что первая обязанность рецензента не только указать промахи разбираемаго сочиненія, но, главное, постараться выяснить предъ читателемъ всѣ сокровенныя и даже мало мальски стоющія вниманія мѣста его, мы попробуемъ сдѣлать это, порывшись въ трехъ книжкахъ "Русской Старины".

Существенное достоинство всякихъ мемуаровъ, писемъ и прочихъ историческихъ документовъ -- мѣткость и вѣрность характеристики общества и времени, о которомъ они говорятъ.

Позье, какъ мы уже замѣтили, не отличаясь наблюдательностію и меткостію сужденій, впрочемъ изрѣдка довольно удачно характеризуетъ высоту уровня людей, которые его окружали; къ болѣе удачнымъ страницамъ мемуаровъ мы относимъ подробности о придворныхъ Петра III и Екатерины II. Бережливаго Позье, очевидно, сильно задѣвали и выводили изъ себя неакуратность въ платежахъ высокопоставленныхъ лицъ. Онъ досадуетъ и, прервавъ обычный ровный и вялый тонъ своихъ мемуаровъ, разражается противъ своихъ должниковъ сердитыми филлипиками. Не цитируя этихъ мѣстъ, мы любопытныхъ отсылаемъ прямо къ нимъ; особенно хорошо описаніе, какъ Позье обманули, взявъ у него на имя Разумовскаго драгоцѣнностей на 20,000 руб; какъ онъ отыскивалъ похитителя, какъ нашелъ и наконецъ, что за симъ воспослѣдовало.

О печатаніи записокъ Болотова мы поговоримъ нѣсколько подробнѣе. Редакція "Русской Старины" говоритъ: "Лучшія стороны этого разсказа составляютъ необыкновенная искренность автора, любовь къ правдѣ и дорогому отечеству... Независимо отъ этого, (Болотовъ) былъ человѣкъ прекраснѣйшихъ душевныхъ качествъ; въ запискахъ его, какъ въ зеркалѣ отражается его прекрасное и чистое сердце". Почти то же говорила почтенная редакція о брильянтикѣ Позье приступая къ изданію его мемуаровъ. Мы затрудняемся рѣшить, на чемъ основано мнѣніе о Болотовѣ, вынести оное изъ его записокъ -- затруднительно. Но допустимъ, что все сказанное -- справедливо. И въ такомъ случаѣ едва ли редакція указала на существенное достоинство мемуаровъ Болотова; они интересны только по множеству подробностей быта тогдашняго времени. Болотова разсказъ самъ по себѣ не важенъ; по отношенію къ событіямъ и но тенденціи онъ значитъ еще менѣе. Хорошій или дурной былъ онъ человѣкъ, -- вопросъ второстепенной важности. Намъ записки его, обилующія вводными сценами и объясненіями разныхъ мѣстъ, лицъ и событій, удобны, какъ указатель къ возсозданію физіономіи общества прошлаго вѣка. Добродушная редакція восхищается, что всѣ 29 томовъ записокъ писаны рукою самого Болотова почти безъ помарокъ. "И имъ они переписаны, восклицаетъ наивно органъ г. Семевскаго. Никакой искусный калиграфъ того времени не положилъ бы столько старанія и труда при этомъ, какія употребилъ Болотовъ". Фигурныя буквы, виньетки, заставки, картинки, писанныя масляными красками -- все это разрисовано самимъ авторомъ. Воистину все это, прибавимъ мы отъ себя, много придаетъ значенія запискамъ Болотова, по крайней мѣрѣ такъ думаютъ гг. Семевскіе. Сдѣлавъ себѣ нѣкоего рода святыню изъ мемуаровъ Болотова, редакція "Русской Старины", или, правильнѣе, М. Семевскій (онъ подписанъ), ополчился на "Отечественныя Записки" 1850 года, впервые напечатавшія отрывки изъ этихъ мемуаровъ. "Вообразите, говоритъ мужъ сей, онъ же исторіографъ Елисаветы, до чего доходило, не далѣе, какъ восемьнадцать лѣтъ тому назадъ (развѣ это мало для насъ?!), искалечиваніе историческихъ памятниковъ при печатаніи ихъ..." За тѣмъ приводятся три искомыхъ страницы сравнительныхъ выписокъ по тексту записокъ и но тексту, напечатанному въ "Отечественныхъ Запискахъ". Въ вину журнала г. Краевскаго поставлено между прочимъ и то, что въ одномъ мѣстѣ Болотовъ написалъ, говоря о трудностяхъ военной службы, что многія предосторожности были ненужны и служили только къ пріученію насъ къ военнымъ трудамъ, а того болѣе къ напрасному отягощенію. Послѣднія курсивомъ означенныя слова пропущены въ текстѣ Отечественныхъ Записокъ. Въ другомъ мѣстѣ, говоря о пойманномъ шпіонѣ, Болотовъ выражается: "я думаю онъ хохоталъ, увидавъ нашу трусость и излишнія предосторожности" "Отечественныя Записки" напечатали: "Я думаю онъ (шпіонъ) удивился, увидавъ наши предосторожности." И вотъ большинство открытыхъ г. М. Семевскимъ пропусковъ въ родѣ выше приведенныхъ. Нельзя не подивится странной мелочности и какой-то ненужной суетѣ изъ пустыхъ пропусковъ. По допустимъ, что "Отечественныя Записки" 1850 года пропустили дѣйствительно много существеннаго. Чтоже изъ этого слѣдуетъ? Только то, что 1850 годъ не совсѣмъ похожъ на 1870 г., въ которомъ имѣетъ честь подвизаться г. М. Семевскій. Главный пропускъ въ запискахъ Болотова относится къ событіямъ 1760--1762 года. Въ настоящую минуту можно говорить объ этихъ событіяхъ, а въ то время было нельзя.

Касательно изданія записокъ Болотова "Русскою Стариною", мы скажемъ одно: пословица -- хорошаго понемножку, вовсе тутъ непримѣнима. Нельзя печатать историческій документъ, состоящій изъ двадцати девяти частей, давая въ мѣсяцъ по половинѣ одной части. Изъ приблизительнаго разсчета явствуетъ, что печатаніе записокъ можетъ растянуться, такимъ образомъ, на пятьдесятъ восемь мѣсяцевъ или почти на пить лѣтъ. У кого хватитъ терпѣнія читать пять лѣтъ Болотова -- черезъ мѣсяцъ по листу.

Мы думаемъ, что "Русская Старина" вполнѣ угодила бы всѣмъ подписчикамъ, переставъ печатать разный архивный соръ, а замѣстивъ свои будущія книжки записками Болотова; тѣмъ болѣе, что она же сама ставитъ ихъ весьма высоко но историческимъ фактамъ, въ нихъ приводимымъ. Тогда бы дѣятельности почтенной редакціи можно было бы подвести какой-либо итогъ, разобравъ критически всѣ полныя записки Болотова. Нынче же этого, къ сожалѣнію, нельзя сдѣлать: число изданныхъ печатныхъ листовъ не есть еще доказательство, что сдѣлано что либо, тѣмъ болѣе при изданіи историческихъ актовъ.

Напримѣръ: зачѣмъ напечатанъ отрывокъ изслѣдованія о военномъ бытѣ Великаго Новгорода А И. Никитскаго? Замѣчательнымъ оригинальнымъ историческимъ изслѣдованіемъ, какъ называетъ его ред. "Русской Старины", оно никакъ не можетъ быть названо. Ничего особаго, новаго, чего бы мы не встрѣчали уже въ сочиненіяхъ Соловьева, Костомарова и другихъ изслѣдователей, мы въ трудѣ г. Никитскаго не видимъ. Онъ, попросту, съ величайшею подробностію и мелочностію, растягивая свои соображенія, не вездѣ вѣрныя, говоритъ о дружинѣ, ея значеніи, о поземельномъ вознагражденіи дружинниковъ; сравниваетъ русскія княжескія дружины съ германскими комитетами и т. п. Въ подобномъ вкусѣ и родѣ изслѣдованіе можно растянуть на сотни страницъ. Общаго взгляда у г. Никитскаго нѣтъ. Новымъ оригинальнымъ пониманіемъ древней нашей жизни онъ тоже себя не отличиль.

На этомъ мы пока и покончимъ бесѣду о "Русской Старинѣ". Но нашему мнѣнію, журналомъ изданіе это назваться не можетъ. Какъ простой сборникъ историческихъ документовъ, оно до крайности тоще и малоинтересно; иначе и быть не можетъ при спѣшномъ ежемѣсячномъ выпускѣ книжекъ и особливо при количественной и качественной бѣдности матеріаловъ, находящихся въ рукахъ редакціи. Сколько можно судить по вышедшимъ уже книгамъ, въ рукахъ г. В. Семевскаго нѣтъ вовсе никакихъ любопытныхъ документовъ, мемуаровъ и т. п., о чемъ онъ заявляетъ. Разныя лица шлютъ ему разныя мелочи: архивный соръ, маловажныя замѣтки -- онъ все печатаетъ безъ разбора. Кто-то изъ его сотрудниковъ -- нарочито безтолковый, путаетъ и пачкаетъ изданіе тупоумными примѣчаніями, предисловіями и послѣсловіями. Типографія работаетъ -- и являются тощія книжонки съ громкимъ титуломъ историческаго повременнаго изданія. Публика дивится, читая и не понимая: къ чему ведетъ это печатаніе всякой всячины? Конечно г. В. Семевскій и его изданіе вреда никому не принесетъ... Пусть его печатаетъ! скажутъ иные. Пусть его печатаетъ! готовы бы и мы повторить, если бы глядѣли на явленіе "Русской Старины", какъ на фактъ изолированный, неимѣющій связи съ нашею литературою и общественнымъ развитіемъ. Но глядѣть такъ, даже на такую малозначительную вещь, какъ журналъ В. Сеыевскаго, для насъ совершенно невозможно: все происходящее непремѣнно находится въ общей связи и каждый фактъ общественной жизни въ тоже время есть непремѣнно знаменіе ея, а посему и появленіе "Русской Старины" въ литературѣ -- явленіе прискорбное: какъ доказательство нашего общественнаго недомыслія.

Въ заключеніе, мы не можемъ не замѣтить еще одной замѣчательной особенности редакціи нашего новаго историческаго журнала: если сіе изданіе тоще, какъ фараонова корова, и безтолково, то за то очень ужь признательно; кто бы что ни прислалъ, редакція сейчасъ же пишетъ предисловіе, или послѣсловіе, наполненное глубочайшею признательностію, уваженіемъ, благодарностію и т. п. къ приславшему. Редакція, вѣроятно, крѣпко затвердила правдивую притчу о ласковомъ теленкѣ, сосущемъ двухъ матокъ. Какое публикѣ дѣло, спросимъ мы г. Семевскаго, до чувствъ, которыя вы питаете, положимъ, къ такому-то графу, графинѣ, или генералу?! Храните ихъ про себя; зачѣмъ дѣлать все это домашнее умиленіе ваше -- историческимъ, общественнымъ.

Та же неумѣренная признательность вѣроятно заставила редакцію "Русской Старины" торопливо, при каждомъ выпускѣ, печатать имена всѣхъ своихъ новыхъ сотрудниковъ. Перечитывая эти имена мы усмотрѣли, что книжицы "Русской Старины", кромѣ своей исторической особенности, еще отличаются легкимъ оттѣнкомъ аристократизма. Между множествомъ разныхъ незнакомцевъ, графинь, графовъ и князей, мы нашли имя графа Соллогуба. Сей графъ, нынѣ только извѣстный, какъ составитель оперетокъ для И. И. Излера, очевидно возъимѣлъ желаніе сдѣлаться архіографомъ. Попытайтесь, г. Соллогубъ! отъ вашей остроты, извѣстной подъ названіемъ "рыбьей", до листковъ г. Семевскаго не очень далеко;-- Въ спискѣ сотрудниковъ находится также имя нѣкоего В. Кулина. Сколько намъ помнится, сей Кулинъ подавалъ проектъ бывшему генералъ-губернатору Кауфману (разумѣется непринятый) о средствахъ къ скорѣйшему обрусѣнію сѣверозападнаго края, и брался привести сіе многотрудное дѣло къ благополучному концу въ три года Самъ М. Катковъ нашелъ тогда проэктъ черезчуръ ужь не подходящимъ, и отхлесталъ завравшагося послѣдователя своего, отхлесталъ даже вовсе не по-отечески. Онъ въ "Русскомъ Вѣстникѣ" прямо отрекся отъ г. Кулина и всѣхъ дѣлъ его, и дунулъ, чуть не плюнулъ, на бѣднаго г. Кулина; Г. Кулинъ, вытерпѣвъ головомойку, немедленно стушевался.

Катковъ нынѣ, мы увѣрены, жалѣетъ о своемъ поступкѣ.

Намъ тоже очень пріятно опять встрѣтиться съ почтеннымъ авторомъ упомянутаго проекта. Но однакоже не мѣшаетъ замѣтить редакціи "Русской Старины", что если всѣ ея сотрудники будутъ похожи на гг. Соллогуба и Кулина -- впрочемъ, людей можетъ быть весьма почтенныхъ, едва ли тогда книжки ея станутъ отличаться историческою солидностію и безпристрастіемъ.

Когда мы дописывали эти строки, намъ принесли четвертую книгу "Русской Старины." Наскоро просматриваемъ ее и отмѣчаемъ: отличается отъ прочихъ -- портретомъ Болотова. Самый любопытный (конечно, не для публики) документъ въ оной напечатанный: списокъ лицъ и учрежденій получающихъ "Русскую Старину" въ 1870 году, съ подробнымъ обозначеніемъ, когда и на какое время кто подписался.. На что это сдѣлано? И что сіе значитъ? спроситъ меня, вѣроятно, читатель. Вѣроятно, г. Семевскій желаетъ въ своемъ историческомъ чемоданѣ обезсмертить имена своихъ читателей. Въ слѣдующемъ нумеръ онъ, вѣроятно, дастъ намъ подробный отчетъ о своихъ дѣлахъ съ портными, сапожниками, прачками и т. п. людомъ. Все вѣдь это, но мнѣнію его, историческіе документы, сохраняющіе для потомства драгоцѣнныя черты отечественной исторіи.

Въ четвертомъ томѣ напечатаны: начало записокъ М. И. Глинки и "Стѣнная азбука" изъ записокъ М. А. Бестужева -- послѣднее довольно любопытный отрывокъ.-- Больше ничего нѣтъ достойнаго замѣчанія. Очень ужъ мало!

-----

Переходя отъ изданія г. Семевскаго, имѣющаго претензію на серьезное значеніе, къ изданію г. Маркса "Нива", поставившему цѣлью помощью дешевизны, какъ можно шире раздвинуть кругъ своихъ читателей, дать массѣ русской публики "семейное чтеніе", мы немного выносимъ отраднаго изъ впечатлѣній, навѣянныхъ чтеніемъ чистенькихъ и акуратно напечатанныхъ нумеровъ "Нивы." Прежде всего мы не понимаемъ, что это за "семейное чтеніе*? Если допустить такое дѣленіе, то вскорѣ придется встрѣчать чтеніе для "холостыхъ", для вдовъ и вдовцовъ, для одинокихъ и т. д. Мы думаемъ, что всякое хорошее чтеніе годится и для семейнаго круга и для одинокаго человѣка. Нынѣ уже убѣдились, что спеціальныя изданія: журналы для дѣвицъ, для дѣтей старшаго и младшаго возраста -- не болѣе, какъ неудачная попытка, ложная въ основѣ и неисполнимая на практикѣ. Что же значитъ чтеніе г. Маркса, или, вѣрнѣе, г. В. Клюшникова? Отсутствіе всякой тенденціозности, отвѣчаетъ мнѣ редакторъ, за отсутствіе всякой мысли разумной (тенденціи тожъ) назначена даже премія -- 1000 р. О всѣхъ этихъ курьезахъ газеты своевременно писали, распространяться значитъ нечего. Скажемъ только: все это такъ глупо, что даже и подпись подъ объявленіемъ г. Клюшникова -- автора извѣстнаго безсмысленнаго романа "Цыгане" -- не можетъ насъ достаточно успокоить. Положимъ, отъ I'. Клюшникова ничего нельзя было ждать. Но все же...

Приготовляя чтеніе для русскихъ семействъ, г. Клюшниковъ на первомъ планѣ поставилъ кого бы вы думали: В. В. Крестовскаго, автора совсѣмъ уже несемейныхъ "Трущобъ", извѣстнаго поэта пріапическихъ испанскихъ сонетовъ. Что же это? смѣется надъ нами г. Клюшниковъ?

Кромѣ ничтожества литературнаго, подписаннаго именемъ В. В. Крестовскаго и посвященнаго царицѣ Семирамидѣ, въ номерахъ "Нивы" ничего нѣтъ. Печатаемое тамъ въ видѣ фельетоновъ и разсказовъ еще ниже, чѣмъ маклатура сермяжная безличность "Сына Отечества".

Имѣются одни стихи, творенія Майкова, изъ числа послѣднихъ произведеній, болѣе похожихъ на дрова, нежели на стихи. Но признавая все напечатанное въ номерахъ "Нивы" крайне плохимъ, мы это относимъ только къ г. Клюшникову, какъ къ редактору литературной части. Г. Марксъ, издатель, тутъ ни при чемъ; онъ даетъ за 4 руб. въ годъ пятьдесятъ номеровъ по листу и болѣе каждый; номера напечатаны на хорошей бумагѣ, хорошимъ шрифтомъ, даже политипажи сносные. Невиноватъ г. Марксъ, если г. Клюшипковъ, съ своей стороны, только портитъ чистенькое изданіе плохимъ и сумбурнымъ текстомъ статей.

Мы говоримъ, что г. Марксъ невиноватъ въ подвигахъ Клюшникова; онъ его избралъ, но не создавалъ. Зачѣмъ же было выбирать такую, съ позволенья сказать, "безтенденціозность", какъ г. Викторъ Клюшниковъ, авторъ "Марѳва", другъ и секундантъ г. Трущобнаго Крестовскаго, которому такъ рыцарственно захотѣлось вызвать г. Корша? Зачѣмъ? Легко отвѣтить: затѣмъ же, зачѣмъ въ минувшемъ году г. Кашпиревъ избралъ въ нянюшки рождающейся своей "Зари" -- приснопамятнаго Стебницкаго, зачѣмъ замѣнилъ сего литератора -- Н. Страховымъ, Косицею тожь?

Но недомыслію, читатель мой, не болѣе, какъ по недомыслію. Вину Маркса можно отпустить ему, но силѣ аргумента:

Бѣда коль пироги начнетъ печи сапожникъ,

а человѣкъ несмыслящій ничего начнетъ выбирать редактора для изданія. Въ результатѣ будетъ непремѣнно: или Стебницкій, или Клюшниковъ. Который лучше? Оба хуже.

Читатель именно понимаетъ, почему мы не разбираемъ "Нивы" подробно: тамъ нѣтъ ничего, кромѣ печатной бумаги.

Намъ осталось разсмотрѣть послѣдній изъ новыхъ журналовъ "Русскую Лѣтопись", издаваемую въ Москвѣ гг. Щепкинымъ и Неручевымъ. Это единственный свѣжій органъ на всю Москву, покрытую плѣсенью катковскихъ издѣлій, и потому мы удѣлимъ ему особенное мѣсто въ слѣдующемъ номерѣ "Дѣла".

Окр--цъ.

"Дѣло", No 4, 1870