Окрейц Станислав Станиславович - Политические движения русского народа - Гайдамачина

Политическія движенія русскаго народа -- Гайдамачина.

Сочиненіе Д. Мордовцева. Спб. 1870 г.

Эдуардъ Рачинскій, извѣстный многочисленными трудами по изданію разныхъ документовъ, касающихся исторіи Польши, напечаталъ въ Познани, въ 1854 г. небольшую книжку: "Бунтъ гайдамаковъ въ. Украйнѣ въ 1768 году." Въ книжкѣ этой напечатаны съ подлинныхъ рукописей: разсказъ Липомана и еще повѣтствованіе двухъ другихъ неизвѣстныхъ авторовъ о кровавой катастрофѣ въ Умани и окрестныхъ мѣстахъ, извѣстной подъ именемъ уманской рѣзни и коліивщины. Изданіе г. Рачипснаго дополнено предисловіемъ и примѣчаніями издателя. Въ концѣ предисловія онъ оговаривается, что не помѣстилъ въ е вой сборникъ четвертаго повѣствованія объ уманской рѣзнѣ, принадлежащаго Констанціи Кребсъ, урожденной Младановичъ,-- дочери того самаго Младаповича, который былъ въ Умани губернаторомъ (управляющимъ уманскимъ имѣніемъ Потоцкихъ) въ 1768 году и погибъ тамъ отъ рукъ гайдамаковъ. Сочиненіе Констанціи Кребсъ напечатано отдѣльно въ журналѣ "Орендовникъ", гораздо прежде выхода въ свѣтъ книги Рачинскэго, Поэтому Рачинскій не перепечаталъ его, а только ограничился въ своихъ примѣчаніяхъ критическою провѣркою фактовъ, сообщаемыхъ Липоманомъ и очевидцами съ показаніями г-жи Кребсъ. Книга Рачинскаго, какъ мы уже сказали, невелика: въ ней всего съ небольшимъ два листа; напечатана она въ 16-ю долю, довольно разгонистымъ шрифтомъ. Тѣмъ не менѣе, заключающіеся въ ней историческіе документы весьма важны.

Кровавое происшествіе въ Умани, случившееся 20 іюня1768 г., до того тѣсно связано съ исторіей юго-западной Россіи, что изданіе на русскомъ языкѣ всѣхъ четырехъ сказаній о немъ, смѣло можно было бы назвать хорошимъ пріобрѣтеніемъ для нашей исторической литературы. Наши писатели, занимавшіеся исторіею Польши и Малороссіи прошлаго столѣтія, не только не сдѣлали этого, но даже не сравнили и не подвергли критическому анализу различныя сказанія объ уманской рѣзнѣ, какъ это сдѣлалъ г. Рачинскій. Если кто нибудь изъ нихъ и касался уманскихъ происшествій, то никогда не относился критически къ источнику, изъ котораго заимствовалъ факты, не разработывалъ самый источникъ, а бралъ только то, что подходило подъ его предвзятое направленіе, забывая даже сдѣлать толковую ссылку, откуда что взято. Наши историки, и Костомаровъ во главѣ ихъ, обыкновенно разсчитывали на полное невѣдѣніе публики относительно значенія польскихъ историческихъ источниковъ, которые поэтому подвергались толкованію самому произвольному. Смотря но надобности, ставили на одинаковую степень показаніе, неимѣющее никакой достовѣрности, съ дѣйствительными серьезными изслѣдованіями; ссылались на извѣстные мемуары, даже писали цѣлыя сочиненія, придерживаясь ихъ, но не трудясь ознакомить читателя съ своимъ руководителемъ, не подвергая предварительной критикѣ и оцѣнкѣ то, что впослѣдствіи бралось за основаніе всего направленія цѣлой монографіи.

Теперь г. Мордовцевъ подарилъ насъ объемистою книгою: Іайдамачина. Основаніемъ и главнѣйшимъ источникомъ для этого сочиненія послужило изданіе г. Рачинскаго и напечатанное въ "Орендовникѣ" повѣствованіе вдовы Кребсъ -- объ уманской рѣзнѣ. Г. Мордовцевъ не только не отнесся критически къ тѣмъ источникамъ, которыми пользовался, но даже нигдѣ не указалъ, откуда и что имъ заимствовано. Онъ не говоритъ, что беретъ изъ книги Рачинскаго, а просто заявляетъ: объ этомъ Липоманъ или очевидцы говорятъ то-то... Но нашему мнѣнію, такой пріемъ ужь слишкомъ обоюду-остръ; онъ ставитъ въ затрудненіе позднѣйшаго изслѣдователя, и наконецъ самому довѣрчивому читателю не совсѣмъ ловко становится, когда онъ не видитъ добросовѣстнаго и откровеннаго изложенія, откуда и чѣмъ воспользовался авторъ. Если г. Мордовцеву не хотѣлось сказать, что онъ изъ двухъ съ половиною листовъ оригинала но источникамъ съумѣлъ разболтать сочиненіе на тридцать пять печатныхъ листовъ, то вѣдь это не могло придать особеннаго достоинства его пухлому сочиненію. Кромѣ книжки Эдуарда Рачинскаго, г. Мордовцевъ многое заимствовалъ изъ "Записокъ о южной Руси" П. Кулиша, изъ различныхъ сборниковъ малороссійскихъ народныхъ пѣсень, даже изъ поэмы Т. Шевченки -- "Гайдамаки", и таковой же поэмы Пушкина -- "Полтава". Цѣлыя строфы стиховъ приведены имъ въ подтвержденіе различныхъ экономическихъ и историческихъ выводовъ. Все это очень странно, чтобы не сказать больше.

"Записки о южной Руси" П. Кулиша публикѣ давно извѣстны; какъ сборникъ произведеній народнаго творчества, они имѣютъ свое значеніе. Что же касается до неренечатки изъ нихъ цѣлыхъ страницъ въ историческое изслѣдованіе, то это уже никакъ не шло къ дѣлу. Изъ всего сборника г. П. Кулиша, какъ серьезный историческій документъ, можетъ считаться одна записка Теплова (T. II), повѣствующая о злоупотребленіяхъ и грабительствѣ въ Малороссіи въ половинѣ минувшаго столѣтія. Записка эта дала возможность г. Мордовцеву высказать совершенію правильное мнѣніе, что далеко невполнѣ справедливо стереотипное мнѣніе нашихъ историковъ, будто во всѣхъ бѣдствіяхъ Украйны виноваты одни "вражьи ляхи". "Южнорусскіе историческіе дѣятели, пишетъ г. Мордовцевъ,-- умолчали, сколько зла причинили народу они сами, ихъ сподвижники и помѣщики... не все давилъ ляхъ, но и свой собственный братъ, возвысившійся и разжившійся на счетъ другого брата." Г. Мордовцевъ приводитъ дикую путаницу законодательныхъ системъ, господствовавшихъ въ то время въ Малороссіи: судились по статуту литовскому, по казуистическимъ крючкамъ магденбургскаго права, всегда отдававшаго слабаго въ кабалу сильному, по указамъ и наконецъ въ судахъ выше всѣхъ статутовъ стояли произволъ и ябеда.

Ниже мы укажемъ подробнѣе печальное положеніе тогдашней польской Украйны, а теперь постараемся выяснить, гдѣ скрываются настоящія причины уманской катастрофы. Г. Мордовцевъ не указалъ на эти причины въ своей монографіи, увлекшись описаніемъ подвиговъ различныхъ героевъ этой драмы. Онъ говоритъ, что жить въ польской Украйнѣ было легче, чѣмъ на правомъ, русскомъ берегу Днѣпра; что польскіе помѣщики обходились съ украинцами хорошо, не отягощали ихъ, даже о религіозныхъ преслѣдованіяхъ не было слышно, а между тѣмъ гайдамаки, скопляясь на русской сторонѣ Днѣпра, постоянно рѣжутъ ляховъ и евреевъ въ польской Украйнѣ. Уманская бѣда стряслась надъ имѣніемъ Потоцкихъ,-- владѣльцевъ, менѣе всего отягощавшихъ своихъ подданныхъ? Гдѣ же разгадка этихъ кажущихся противорѣчій?! Авторъ "Гайдамачины" не даетъ намъ никакого отвѣта; ему кажется, что онъ довольно уже разъяснилъ дѣло, сказавъ, что во всѣхъ бѣдахъ виноваты не одни ляхи, но много погрѣшили и свои братья: гетманы, полковники, сотники, помѣщики и чиновники Малороссіи. Противъ этого мы спорить не будемъ, но такое недосказанное положеніе не удовлетворяетъ даже обыкновеннаго любопытства читателя.

Отдавая справедливость г. Мордовцеву за его безпристрастіе къ полякамъ и русскимъ, за его дѣльную оцѣнку экономическаго вліянія на политическія происшествія, мы, однакожъ, должны замѣтить, что авторъ всего менѣе историкъ, потому что у него нѣтъ ни опредѣленнаго міросозерцанія, безъ чего современный историкъ равенъ нулю, ни критическаго такта, который такъ необходимъ для вѣрнаго пониманія главныхъ нравственныхъ пружинъ, двигавшихъ событіями. За-то г. Мордовцевъ отличается крайнимъ широковѣщаніемъ, постоянными повтореніями и противорѣчіями. Однимъ словомъ что-то не вяжется въ головѣ г. Мордовцева, при всемъ его желаніи быть и безпристрастнымъ и либеральнымъ. Въ концѣ своего сочиненія онъ оговаривается, что онъ не могъ обозрѣть въ своей монографіи сочиненія ксендза Китовича -- Вернигоры (Wernigora) и "Исторіи колешчизны" Чайковскаго. О послѣднемъ сочиненіи не стоило бы и упоминать. Мы имѣли его въ рукахъ и убѣдились, что оно по своимъ историческимъ тенденціямъ относится къ группѣ, въ которой бредъ Духинскаго занимаетъ самое видное мѣсто. Сами поляки очень невысокаго мнѣнія о Чайковскомъ, какъ о писателѣ. Одна брошюра, изданная въ 4864 г. въ Парижѣ, называетъ его "авторомъ плохихъ повѣстей объ Украйнѣ", которой онъ совершенно не знаетъ. Вѣчно разыгрывая роль казака, Садыкъ-паша (Чайковскій) вѣчно оставался аристократомъ и слугою аристократовъ. О "Вернигорѣ" мы замѣтимъ только, что это даже вовсе не историческое сочиненіе, а басня. Но кромѣ этихъ твореній, г. Мордовцеву предстояло обозрѣть много иного, болѣе серьезнаго и полезнаго для его труда. Время Станислава Понятовскаго богато матеріалами; всѣ они говорятъ довольно подробно о внутреннемъ бытѣ Польши наканунѣ ея раздѣловъ; во многихъ мемуарахъ упоминается объ уманскихъ происшествіяхъ и о лицахъ, дѣйствовавшихъ до и послѣ усмиренія мятежа. Мы укажемъ между прочимъ на записки Дукланда Охоцкаго и на изслѣдованіе о барской конфедераціи. Изъ русскихъ заслуживаетъ вниманія по своему безпристрастному и полному изслѣдованію -- Горемыкинъ, авторъ "Исторіи крестьянъ въ Польшѣ", Перепечатки изъ сборника Кулиша монографіи г. Мордовцева пользы не принесли; почти цѣлая треть въ "Гайдамачинѣ" -- излишній хламъ, тогда какъ многое въ сказаніяхъ Липомана и invxf, неизвѣстныхъ авторовъ оставлено безъ вниманія, на что мы въ своемъ мѣстѣ и укажемъ. Вообще же вся монографія г. Мордовцева очень хорошо можетъ быть охарактеризована названіемъ историческая недосказанность. На этомъ мы и закончимъ наши отношенія лично къ автору и перейдемъ къ разсмотрѣнію самаго политическаго движенія южно-русскаго народа -- Гайдамачины. Разъясненіе этого событія, по нашему мнѣнію, составляетъ серьезную задачу нашего времени.

-----

Состояніе Малороссіи на лѣвомъ берегу Днѣпра -- Гетманщины лучше и вѣрнѣе всѣхъ очертилъ очевидецъ, членъ малороссійской колегіи, Григорій Николаевичъ Тенловъ. Имъ составлена записка "О непорядкахъ, которыя происходятъ отъ злоупотребленія правъ и обыкновеній, гранатами подтвержденныхъ, Малороссіи". Онъ не потворствуетъ ни польской, ни русской сторонѣ. Въ его разоблаченіяхъ "хищными звѣрями", "людьми жестокими и преступными" являются не тѣ, которые съ отчаянія волновались и бѣжали въ лѣсъ и степи, а тѣ, которые доводили ихъ до этого положенія. Тепловъ обвиняетъ въ раззореніи народа всѣхъ тѣхъ, которые стояли около "атаманскаго пернача", которые составляли тогдашнюю мѣстную интеллигенцію, если только такимъ именемъ можно назвать разбогатѣвшихъ и отупѣвшихъ казаковъ и чиновниковъ тогдашней Украйны.

Все это были хищники и притѣснители убогихъ; въ грабежахъ повинны и гетманы съ своею святою и гетманскія жены. Такъ, напримѣръ, жена гетмана Скоропадскаго, послѣ смерти мужа, захватила не только войсковую казну, но и предметы, которыми гетманы пользовались только, какъ должностныя лица, пожизненно. Чѣмъ знатнѣе и богаче былъ помѣщикъ, тѣмъ шире шло его грабительство, тѣмъ больше народа стонало подъ его "злостною" рукою, но выраженію Теплова. Захвативъ нею землю, вліятельные люди на этомъ не остановились: они начали захватывать людей и ихъ свободу. Сначала шелъ въ кабалу посполитый людъ, а тамъ должны были прощаться съ своею волею и свободные казаки. Ревизіи производились за ревизіями, и послѣ каждой ревизіи къ удивленію замѣчалось, что народъ въ Малороссіи исчезаетъ, что казаки тоже куда-то пропадаютъ. Моровыхъ повѣтрій нѣтъ, голоду повальнаго также не было; татары не угоняютъ народъ, а населеніе исчезаете Малороссія пустѣетъ. Народъ бѣжитъ въ Нольшу, говорили тогда. Но это была правда только отчасти: большинство народа томилось въ имѣніяхъ хищниковъ, которые при ревизіи утаивали число душъ, воруя ихъ у государства. Пропорціонально населенію, прежняя Малороссія могла поставить подъ ружье 60,000 однихъ "реестровыхъ казаковъ", а съ выборными ея армія достигала колосальной цифры ста пятидесяти тысячъ. Душеукрывательство и закрѣпощеніе убогихъ сильными людьми сократило эту армію на 500%, превративъ 60-ти тысячное въ 15-ти тысячное войско. При разборѣ дѣла оказалось, что старшины, захватившіе государственныя земли съ находившимися на нихъ селами и казаками, сами себѣ написали фальшивыя купчія на эти имѣнія. Были примѣры, что какой нибудь господинъ, пожалованный въ сотники въ 1743 г., уже въ 1737 подписывался подъ фальшивой купчей сотникомъ. Тепловъ говоритъ, что всѣ это знали, но "возврата никто не чинилъ". Тѣ, которые сидѣли на свободныхъ земляхъ и были еще вольными, постоянно тѣснимые помѣщиками, доведенные до нищеты, сами продавали богачамъ и свою землю, и свою свободу. Съ каждымъ годомъ южно-русскій народъ изъ свободнаго превращался въ кабальный, и съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе расширялась и укрѣплялась помѣщичья власть.

Еще Петръ I обратилъ вниманіе на бѣдственное положеніе Малороссіи. До него дошли жалобы раззоряемаго народа и доносы казаковъ на своихъ старшинъ. Слѣдствіе обнаружило вопіющія злоупотребленія. Почти всѣ главнѣйшіе старшины были взяты и посажены въ петербургскую крѣпость въ 1724 году. Этихъ людей впослѣдствіи сдѣлали чуть не святыми, мучениками за свободу, а между тѣмъ всѣ они безъ исключенія были хищники и раззорители народа, душехваты и закабалители свободныхъ людей. При Екатеринѣ I ихъ помиловали: дѣла пошли еще хуже. Тѣ, которые не были взяты, и тѣ, которыхъ помиловали, пустили въ ходъ контрдоносы и ябеду: обвиняли народъ, сажали въ острогъ осмѣливавшихся жаловаться, отбирали у нихъ имущество и т. п. Очевидецъ говоритъ: "всякое слѣдствіе всегда было долговременными ябедами заплетено и никогда добраго конца не воспринимало". Къ числу золъ тогдашней Малороссіи необходимо причислить ябеду и страсть тягаться, овладѣвшую особенно помѣщиками. Вслѣдствіе неурядицы въ законоположеніяхъ (дѣйствовали вмѣстѣ и литовскій статутъ, и польскія законоположенія, и россійскіе указы), процессы тянулись безконечно. Одинъ казакъ отнялъ у другого "плеть или кнутовище" -- пронесъ тянулся восемь лѣтъ; одинъ бунчуковый товарищъ отнялъ у другого восемь гусей -- процессъ длился шестнадцать лѣтъ. "Сія ябеда въ такомъ у нихъ кредитѣ и почтеніи, говоритъ Тепловъ въ своей запискѣ, -- что, по большей части, лучшихъ фамилій отцы слѣдующее воспитаніе дѣтямъ даютъ: научивъ его читать и писать по-русски, посылаютъ въ Кіевъ, Переяславль или Черниговъ для обученія латинскому языку, котораго не успѣютъ только нѣсколько обучить, спѣшатъ возвратить и записать въ канцеляристы, гдѣ... происходятъ они въ сотники, хотя казаки, которые его выберутъ, прежде и объ имени его не слыхали", "Помѣщики малороссійскіе, живущіе большею частью ни у какихъ дѣлъ, праздно и безобразно проводя время въ гульбѣ и охотѣ,-- въ томъ главное упражненіе имѣютъ, что за лѣса, за тростники, за степи, за мельницы, за подтопы плотинъ другъ на друга наѣзды дѣлаютъ вооруженною рукою, и изъ того рождаются многія смертоубійства". "Всякій сотникъ, едва успѣетъ только на свою сотню пріѣхать, то вольные казаки первые строители дома бываютъ, первые сѣнокосцы для его скота и первые подводчики, не упоминая о прочихъ раззореніяхъ". Помѣщики обыкновенно выгоняли у себя столько вина, что сами не могли вышинковывагь (выпрядать) и отдавали какъ бы на комиссію казакамъ, и особенно такимъ, "которые удобнѣе могли у нихъ забраться и замотаться". Когда же казакъ дѣйствительно заматывался, у него "вымучивали обличъ" (удостовѣреніе въ долгѣ), потомъ били на него челомъ; у казака отбирали землю, домъ, и самъ онъ шелъ въ кабалу къ помѣщику. Такимъ-то образомъ казаки обращались въ мужиковъ.

Вполнѣ соглашаясь съ запискою Теплова и его взглядомъ на положеніе Малороссіи, г. Мордовцевъ совсѣмъ неожиданно дѣлаетъ такое заключеніе, "что вольный переходъ крестьянъ (ихъ свобода уходить отъ дурного владѣльца) былъ гибеленъ"; "что свобода передвиженій крестьянъ была причиною того, что бѣдные помѣщики часъ отъ часу въ большую бѣдность приходятъ, а богатые усиливаются, а мужики, нечувствуя своей гибели, дѣлаются пьяницами, лѣнивцами и нищими, умирая съ голоду въ благословенной плодородіемъ странѣ".

Если это такъ, то закрѣпощеніе малороссійскихъ крестьянъ при Екатеринѣ II надо считать мѣрой радикально полезной. Конечно, мы не вступимъ въ споръ съ человѣкомъ, думающимъ и печалю утверждающимъ, что закрѣпощеніе полезно, при какихъ бы то ни было комбинаціяхъ. Г. Мордовцевъ слишкомъ увлекся запискою Теплова. Что у Теплова вѣрно, съ тѣмъ и мы вполнѣ согласны: какъ очевидецъ, онъ правдиво и типично обрисовалъ современное ему положеніе страны, въ которой жилъ, но далѣе -- въ выводахъ и заключеніяхъ Тепловъ оказывается весьма близорукимъ и дѣлаетъ промахи, благодаря своему незнанію нпого строя жизни, -- лучшаго, чѣмъ тотъ, съ которымъ онъ былъ знакомъ въ половинѣ прошлаго вѣка. Тепловъ былъ великорусъ; малорусскіе порядки -- остатки привиллегій и вольностей, казацкихъ и народныхъ, ему крѣпко не нравились. Крестьянинъ, не отданный въ кабалу помѣщику, былъ зломъ, по его мнѣнію. Обѣднѣніе крестьянъ, ихъ пьянство, лѣность и нищета -- все это ему казалось истекало изъ ихъ права свободно уходить отъ одного помѣщика къ другому.

Такъ думалъ Тепловъ, жившій и писавшій въ половинѣ прошлаго вѣка. Это неудивительно, но удивительно то, что такъ думаетъ и г. Мордовцевъ, пишущій въ половинѣ XIX вѣка. Неужели инъ не знаетъ, что послѣ закрѣпощенія малороссійскихъ крестьянъ эти крестьяне вовсе не разбогатѣли, не сдѣлались трудолюбивѣе и трезвѣе? Крестьянинъ, владѣющій землею, отъ своей собственности никуда не побѣжитъ; пролетарій -- безземельникъ, закрѣпленный, отнюдь не сдѣлался отъ этого нравственнѣе. Все зло лежало въ плохомъ устройствѣ судовъ; въ полномъ безсиліи закона и въ буйномъ своеволіи чиновныхъ людей. Отъ гетмана до послѣдняго канцеляриста -- вся чиновная армія ложилась тяжестію на народъ, обирая его и грабя, не имѣя ни малѣйшаго интереса щадить безправную толпу.

Г. Мордовцеву слѣдовало бы поглубже разобрать причину бѣдствій Малороссіи за время Теплова; но чего не сказалъ Тепловъ, того не сказалъ и авторъ "Гайдамачины." Политическое устройство лѣваго берега Днѣпра, данное ему еще Богданомъ Хмельницкимъ, было главною причиною всѣхъ бѣдствій; это до того ясно, что при самомъ поверхностномъ изученіи, истина сама бросается въ глаза. Неужели же казаки, сотники и полковники, безустанно боровшіеся за свободу съ ляхами, такъ-таки безъ всякой причины всѣ переродились въ кровопійцъ и грабителей родной страны?! Неужели же Малороссіяне половины XVIII вѣка были не тѣ, которые прославились вольнолюбіемъ въ половинѣ XVII столѣтія?!

Политическое устройство страны воспитываетъ нравы гражданъ: по нашему мнѣнію -- это аксіома, нетребующая доказательствъ. Взгляните на папскую область, полную нищенства, лѣни, воровства, разбоевъ и дикаго суевѣрія. Безправные подданные святѣйшаго отца не отличаются ни образованіемъ, ни храбростію, ни даже богатствомъ, а между тѣмъ на этомъ же мѣстѣ нѣкогда жило племя храброе, богатое и умное. Италія, лучшая по плодородію и климату страна въ Европѣ, уступаетъ нынѣ въ экономическомъ благоденствіи даже сѣверной Пруссіи, даже Швеціи. Бея разгадка таковой задачи въ соціальномъ и политическомъ устройствѣ этихъ націй.

Богданъ Хмельницкій, передавъ свое отечество подъ "московскую протекцію", защитивъ его этимъ отъ посягательствъ "вражьихъ ляховъ", на томъ и покончилъ дѣло устройства. Разбирая монографію "Богданъ Хмельницкій" И, И. Костомарова (іюньская и іюльская книжка "Дѣла"), мы уже показали, насколько былъ ничтоженъ въ отношеніи политическаго развитія и административныхъ идей предводитель казаковъ. Москва не касалась внутренняго устройства Малороссіи, не реформировала ея самоуправленія. Гетманы, полковники и сотники -- были возводимы въ свои достоинства далеко не по назначенію изъ Москвы, особенно въ XVIІ и первой половинѣ XVIII вѣка. Но все зло, вся неурядица коренились въ томъ, что батька Богданъ, изъ личныхъ выгодъ передавая отчизну подъ чужеземную протекцію -- сперва турецкаго султана, потомъ Ракочаго и Шведовъ, а потомъ "Москвы," внутри предалъ ее съ народомъ всецѣло своимъ сподвижникамъ -- сотникамъ, полковникамъ и помѣщикамъ. Отбившись отъ ляховъ, герои-освободители поработили "въ крѣпостные" тотъ самый народъ, который помогъ имъ спасти ихъ головы отъ "палы" въ Варшавѣ и отъ висѣлицы на перекресткахъ малороссійскихъ дорогъ.-- Но нашему мнѣнію, политическое устройство "Гетманщины" было краеугольнымъ камнемъ всѣхъ золъ.

Мы думаемъ, что окончательное уничтоженіе въ Малороссіи порядковъ "старой гетманщины" было первымъ шагомъ къ лучшему; нравъ особенныхъ никто не получилъ, но, по крайней мѣрѣ, административная равномѣрность распространена была и надъ землевладѣльцемъ, и надъ тѣми, которые пахали для него землю.

-----

На правой -- польской сторонѣ Днѣпра жить крестьянамъ было несравненно лучше въ матеріальномъ отношеніи. Что касается ихъ нравственнаго положенія, то въ этомъ случаѣ они были такими же безправными рабами предъ польскимъ дворянскимъ сословіемъ, какими были ихъ братья за русскимъ рубежомъ въ глазахъ гетмана, полковниковъ и сотниковъ. Единовѣріе и единоплеменность была тутъ совсѣмъ ни при чемъ. Мы уже видѣли, какъ въ Гетманщинѣ "свои" давили народъ такъ, какъ не удавалось даже ляхамъ, но выраженію г. Мордовцева. Съ другой стороны польскіе магнаты, согласно многимъ свидѣтельствамъ, далеко не тѣснили своихъ русскихъ и православныхъ подданныхъ.

Послѣ опустошительныхъ войнъ Хмельницкаго, самый центръ Малороссіи обезлюдѣлъ; все перешло на лѣвый берегъ Днѣпра. Столица польской Украйны -- Чигиринъ былъ раззоренъ. Изъ уцѣлѣвшихъ селеній, нѣкогда богатыхъ, были перевезены на русскій берегъ даже деревянныя церкви, которыя были разобраны и сложены на возы.

Что встрѣтило этихъ украинцевъ, бѣжавшимъ отъ "ляхской неволи" на лѣвомъ берегу подъ защитою гетмана и полковниковъ, мы уже видѣли изъ приведенныхъ отрывковъ записки очевидца Тенлова. Когда прошла первая горячка и утихло ожесточеніе, порожденное междуусобною войною, пустынный правый берегъ Днѣпра снова началъ колонизироваться. Колонизаторами явились Потоцкіе, Яблонскіе, Сангушки и друг., которымъ принадлежала земля въ Украинѣ.

Они оповѣстили по всей Малороссіи (преимущественно русской), что вызываютъ поселенцевъ на свои свободныя, богатыя земли, съ обѣщаніемъ новое ельникамъ льготъ отъ всѣхъ податей и господскихъ работъ. На земляхъ ихъ выставлены были кресты съ колышками, обозначавшими, насколько лѣтъ дается льгота и съ вывѣшенными на крестѣ снопомъ хлѣба, цѣпомъ и серпомъ. Посланы были закликалы на торжки, на ярмарки и т. п. сходбища, зазывать желающихъ переселяться. Осталось преданіе, что князь Ксаверій Любомирскій дозволилъ своимъ закликаламъ объявлять, что къ нему на свободныя земли могутъ идти всѣ: хотя бы кто пришелъ съ чужою женою и чужими волами, онъ и того приметъ и будетъ отстаивать его право.

Г. Мордовцевъ дѣлаетъ далѣе, въ своемъ сочиненіи опытъ опредѣлить экономическое отношеніе малорусскаго крестьянина на правомъ берегу Днѣпра къ іюльскому помѣщику, и дѣлаетъ это не весьма удачно и вѣрно. "Казна брала необременительное "подымное," говоритъ онъ на ст. 40, а панщина требовала всею только двѣнадцать дней въ году съ хаты -- баснословно легкія отношенія къ панамъ!"

По своему обыкновенію, г. Мордовцевъ не указываетъ и тутъ, откуда онъ почерпнулъ такія диковинныя свѣденія о числѣ прогонныхъ дней крестьянъ въ Польшѣ. Разумѣется, ничего подобнаго ни въ Польшѣ, ни въ польской Украйнѣ не бывало. Г. Мордовцевъ нашелъ указаніе на этотъ фактъ въ вышеупомянутомъ нами изданіи Э. Рачинскаго "Бунтъ гайдамаковъ въ Украйнѣ въ 1768 г."; тамъ это свѣденіе даетъ неизвѣстный авторъ описанія происшествій въ Умани на ст. 71. Но этотъ неизвѣстный авторъ говоритъ исключительно объ одномъ имѣніи Потоцкихъ, гдѣ распоряжался Младановичъ и заводилъ новыя поселенія; все показаніе неизвѣстнаго автора имѣетъ цѣлью возвысить заслуги Младановича, къ которому онъ, очевидно, былъ близокъ, и затѣмъ ярче выставить неблагодарность "хлоповъ", убившихъ такого добродѣтельнаго управляющаго. Вполнѣ вѣрить неизвѣстному автору описанія кроваваго происшествія въ Умани нельзя, особенно въ томъ, что касается Младановича и его отношеній къ украинцамъ.

Но и неизвѣстный авторъ говоритъ несовсѣмъ то, что г. Мордовцевъ. "Заселявшіе новыя слободы, пишетъ онъ,-- хозяйничали на себя (ничего не платя) три года. Послѣ этихъ трехъ лѣтъ они, въ уплату на землю, которой всякой занималъ столько, сколько могъ обработать, служили по одному дню въ мѣсяцъ, т. е.. двѣнадцать дней въ годъ, кромѣ того двѣнадцать дней должны, были отслужить на исправленіе гроблей (у мельницъ) и на работы около дорогъ. Независимо отъ этого они платили чинилъ, непревышавшій одного рубля въ годъ, что составляло размѣръ подати до самаго 1768 г., славнаго уманской рѣзнею".

Довольно странно, что авторъ "Гайдамачины" не только пропустилъ половину показаній неизвѣстнаго, не только ничего не сказалъ относительно очевиднаго пристрастія его къ одной сторонѣ, но даже умолчалъ, что тотъ же самый неизвѣстный ниже противорѣчилъ самъ себѣ. Начиная свое повѣствованіе, неизвѣстный говоритъ, что въ Уманщинѣ въ 1760 г. было всего сто деревень и онѣ приносили доходу едва 30,000 злотыхъ. Подъ управленіемъ же Младановича число селъ достигло 500 и помѣщикъ получалъ доходу милліонъ злотыхъ. Какъ извлеченъ былъ этотъ милліонъ, неизвѣстный прямо не говоритъ, но, разсказывая объ обстоятельствахъ, предшествовавшихъ избіенію поляковъ, онъ пишетъ, что въ уманскомъ имѣніи "деревни были переполнены арендаторами изъ шляхты, которыхъ вызвалъ Младановичъ изъ Полыни, чтобы увеличить число друзей владѣльца -- Потоцкаго". Эти-то арендаторы изъ буйной и бѣдной шляхты, переполнившіе села, были навѣрное первою ближайшею причиною того, что уманскіе крестьяне очень легко пристали къ шайкѣ желѣзняка и такъ яростно рѣзали поляковъ въ Умани. Самъ неизвѣстный на стр. 72 и 73 говорятъ, что кромѣ Младановича, иные управляющіе "брали барщины сто пятьдесятъ дней въ годъ, т. е. по три дня въ недѣлю. Неличина полей было ограничена; чиншу платилось не съ "хаты", а съ души по два злотыхъ. Существовали кромѣ того даровщизны -- подать новая и до того времени неслыханная. Лѣтомъ крестьянинъ долженъ былъ служить всю недѣлю. Арендаторъ имѣлъ право грабить за долгъ крестьянина"... Всѣ эти жестокія притѣсненія, по мнѣнію неизвѣстнаго, начались въ Умани только послѣ 1768 г., но тутъ, очевидно, онъ лжетъ, желая выше и ярче прославить Младановича и показать рѣзче неблагодарность его убійцъ. Милліонъ дохода съ 500 деревень, несчитая содержанія администраціи и наживы арендаторовъ, говоритъ ясно, что барщина была и до 1768 г. въ Уманщинѣ далеко выше 12 дней.

Наконецъ пріѣздъ изъ Полыни множества шляхты въ новыя села Украйны имѣлъ какую нибудь приманку; шляхта ѣхала туда, гдѣ могла нажиться, а нажиться она могла только отъ крестьянина.

Ясно, что г. Мордовцевъ не умѣетъ отличить шелухи отъ настоящаго зерна въ историческихъ документахъ, бывшихъ у него подъ рукою. Отъ этого у него выходитъ недосказанность; отъ этого, прочитавъ его широковѣщательное повѣтствованіе, читатель все-таки не понимаемъ: изъ-за чего это гайдамаки вырѣзали въ польской Украйнѣ десятки тысячъ добрыхъ и умѣренныхъ властителей и не тронули на лѣвой сторонѣ Днѣпра жестокихъ и наглыхъ угнетателей?! Мы еще можемъ объяснить, какимъ образомъ, въ Гетманщинѣ, вслѣдствіе бѣдственнаго экономическаго положенія и нищеты народа, образовались всѣ шайки,-- почему тамъ эти шайки, имѣя противъ себя войско и администрацію, не разбойничали, а шли грабить за Днѣпръ, гдѣ не было ни войска, ни администраціи, гдѣ каждый магнатъ составлялъ почти независимаго владѣльца и територію своихъ владѣній оберегалъ самъ. Мы понимаемъ, что гайдамакамъ легко было грабить имѣнія какого нибудь Любомирскаго, до бѣдствій котораго его сосѣду -- Потоцкому, не было никакого дѣла, а въ Варшавѣ правительство рѣшительно даже не интересовалась звать, грабятъ или нѣтъ помѣстья того или другого вельможи. Но мы вотъ чего не понимаемъ въ монографіи г. Аіордовцева: если польскіе помѣщики были добры, давали крестьянамъ земли вволю, брали съ хаты только 12 дней барщины, то отчего же украинцы поголовно вооружались противу нихъ всегда и во всѣхъ случаяхъ?!

Въ уманскую рѣзню они были, говоритъ Мордовцевъ, обмануты подложною граматою Екатерины. Ну, а прежде, во время безчисленныхъ грабежей шаекъ разныхъ гайдамакъ, отъ чего же тогда эти украинскіе крестьяне вѣчно становились на сторону разбойниковъ, формировали ихъ банды и выдавали своихъ пановъ головами?!

Вмѣсто толковаго объясненія постановленныхъ его же сочиненіемъ вопросовъ о взаимномъ отношеніи украинцевъ и поляковъ, вмѣсто доказательства, "что не черная неблагодарность" и не "хамское окаменѣніе сердца", какъ выражаются польскіе историки, были причинами уманской рѣзни,-- г. Мордовцевъ пишетъ слѣдующее о причинахъ ожесточенія украинцевъ противъ ляховъ: "въ народѣ жили воспоминанія прошлаго, и притомъ такія славныя, хотя кровавыя воспоминанія (это о Хмельницкомъ, о временахъ, когда крестьянинъ въ Украинѣ былъ раззоренъ до тла!). На этихъ самыхъ мѣстахъ, на которыхъ новопоселышки и украинцы обзаводились своимъ хозяйствомъ, на этихъ поляхъ перепаханныхъ ихъ плугомъ, предки ихъ подъ предводительствомъ "батьки" Хмельницкаго лили потоки и своей, и польской крови за свою вѣру, за своихъ дѣтей и за послѣдующіе поколѣнія. (Крестьянинъ XVIII вѣка могъ ли все это такъ тонко понимать? спросимъ мы г. Мордовцева). Эти плуги, которыми они нажали свои нивы, хрустѣли иногда о бѣлыя кости человѣческія, о сухіе черепа -- и эти кости, и эти черепа, можетъ бытъ, принадлежали ихъ славнымъ и несчастнымъ дѣдамъ и прадѣдамъ. Дѣти этихъ новопосельниковъ, играя въ полѣ, находили иногда заржавленныя и поломанныя сабли, нули и стремена -- и эти сабли, можетъ быть, тоже принадлежали ихъ славнымъ предкамъ, этими нулями, можетъ быть, убиты ихъ несчастные дѣды и прадѣды, отстаивавшіе отъ поляковъ этотъ край, свою свободу и вѣру. Лонятцо, что нехорошее чувство пробуждали въ украинскихъ крестьянахъ эти невольныя воспоминанія прошлаго".

Если бы мы встрѣтили вышеприведенную краснорѣчивую, но совершенію фальшивую и необъясняющую дѣла тираду у неисправимаго беллетриста-историка г. Костомарова, то насъ эта тирада не удивила бы. Но г. Мордовцевъ стоитъ совсѣмъ на иной дорогѣ. Неужели же онъ не понимаетъ, что даже въ средѣ высшей -- книжной и интеллигентной, политическія симпатіи и антипатіи не созидаются на воспоминаніяхъ историческихъ, а большею частію формируются изъ наличныхъ и современныхъ отношеній? Англичане и французы нынѣ не потому враждуютъ, что ихъ предки враждовали когда-то, а потому, что они и до сихъ поръ соперничаютъ въ выгодахъ торговли, промышленности, колонизаціи и т. п. Паши предки постоянно воевали со шведами, но теперешняя Россія, не имѣя съ ними никакого экономическаго столкновенія и антагонизма интересовъ, не питаетъ къ нимъ ни малѣйшаго непріязненнаго чувства. Но теоріи г. Мордовцева, пожалуй, надо будетъ согласиться съ прусскими сыщиками-публицистами, что Бисмаркъ тоже ради воспоминаній о костяхъ своихъ предковъ, запустилъ свои когти въ размягченное тѣло Франціи. Но это было бы ужь слишкомъ наивно для такого гуся, какъ прусскій преміеръ. Г. Мордовцевъ говоритъ, что украинцевъ побуждали къ враждѣ съ поляками оружіе, стремена и даже пули, выкапываемыя ихъ сохами изъ земли. Пули эти, г. авторъ "Гайдамачины", такъ пулями и останутся. Очевидно, вы отлили ихъ только для того, чтобы разрѣшить серьезный вопросъ. Очевидно, составляя ваше сочиненіе, вы вмѣсто источниковъ, могущихъ васъ познакомить съ вопросомъ, читали слишкомъ усердно сборникъ Кулиша и поэмы Шевчеики. Даже небольшая книжечка Рачинскаго, которой вы держались слѣпо, вами не исчерпана вполнѣ, что мы и докажемъ вамъ.

Прежде всего украинцы, заселявшіе правый берегъ Днѣпра, оставались совершенно чужими въ польскомъ государствѣ. Польскіе дворяне и магнаты, правда, видя свои выгоды въ увеличеніи переселенія, не тѣснили украинцевъ, но и не давали имъ не только политическихъ, но даже никакихъ нравъ. Только сдѣлавшись активною частію государства, т. е. получивъ гражданскія права, населеніе города или провинція можетъ сочувствовать этому государству. Какъ сытъ ни былъ уманскій крестьянинъ, онъ не дорожилъ польскими порядками, а тѣмъ болѣе представителями этого порядка. Между ними ничего не было общаго. При самыхъ лучшихъ отношеніяхъ къ поляку-дворянину украинецъ оставался только нейтральнымъ въ его борьбѣ съ гайдамацкими шайками. По отношенія эти были далеко не всегда хороши. г. Мордовцевъ увѣряетъ, что жизнь въ польской Украйнѣ была очень хороша и легка для крестьянина. Это онъ говоритъ потому, что не изучалъ исторіи Польши. Мы уже показали, какъ онъ ошибочно опредѣляетъ число дней барщины и какъ легкомысленно пользуется источниками. Теперь выяснимъ настоящія отношенія украинскихъ крестьянъ къ ихъ помѣщикамъ, наканунѣ самой катастрофы 20 іюня 1768 г.

Неизвѣстный разсказчикъ объ уманской рѣзнѣ, о которомъ мы уже выше упомянули, посвящаетъ цѣлую главу въ своемъ разсказѣ описанію "дѣлъ, достойныхъ вѣчной памяти, начатыхъ и довершенныхъ Рафаиломъ Младановичемъ". Въ этомъ случаѣ неизвѣстнаго автора уже никакъ нельзя заподозрить въ неблагосклонномъ истолкованіи дѣлъ Младановича, а между тѣмъ въ своемъ наивномъ повѣствованіи онъ говоритъ нижеслѣдующее: "Младановичъ въ Уманщину ввелъ базильяновъ-уніятовъ. Ректоръ Костецкій усердно занимался у него миссіонерствомъ..." Мы уже знаемъ, какъ дорого обходились православному населенію эти миссіонерскіе подвиги разныхъ патеровъ. Самъ г. Мордовцевъ приводитъ въ своемъ сочиненіи нѣсколько случаевъ грабежа церквей и насилія надъ священниками по поводу миссіонерства базильяновъ, іезуитовъ и т. п. Младановичъ "донесъ Риму о состояніи парафіи и получилъ бреве, уполномочивающее его дѣйствовать. Онъ тогда переслалъ всѣ эти документы владѣльцу Умани, который пригласилъ епископа хелмскаго Рыло. Этотъ послѣдній прожилъ цѣлый годъ въ Украинѣ и засѣялъ цвѣтами мудрости noнятія духовныхъ и превратилъ жизнь свѣтскихъ въ цвѣтникъ добрыхъ дѣлъ и нравовъ". Выхлопоталъ въ Римѣ открытіе большой миссіи. Изъ собственныхъ суммъ пожертвовалъ деньги на образки, крестики, рожанцы и коронки {Рожанецъ и коронка -- молитвы; для отправленія ихъ необходимы четки, которыя и заготовлены были епископомъ Рыло.}; все это было съ правомъ полнаго отпущенія грѣховъ и раздавалось втеченіи шести недѣль утромъ и вечеромъ въ костелахъ... такія же были большія заслуги и ксендзовъ-капуциновъ, трудившихся вмѣстѣ съ епископомъ Рыло", добавляетъ въ концѣ неизвѣстный авторъ разсказа о добродѣтеляхъ Младановича. Кромѣ того онъ тутъ же намекаетъ, что кіевское духовенство завидовало и не навидѣло губернатора Умани за отстраненіе многихъ отъ ихъ паствы и не преминуло впослѣдствіи отплатить ему за это. Въ слѣдующемъ параграфѣ своего разсказа, неизвѣстный по поводу первыхъ подозрѣній Гонты въ измѣнѣ и арестованіи въ его лагерѣ какихъ-то монаховъ, говоритъ: "изъ писемъ, которыя они (монахи) принесли изъ Кіева, ничего больше не выяснилось, какъ только то, что унія была въ ненависти у народа и всѣ были ожесточены запрещеніемъ ходить на поклоненіе въ кіевскія пещеры. Епископъ запретилъ это хожденіе подъ опасеніемъ проклятія, а администрація поддерживала это распоряженіе".

Если мы къ этой картинѣ религіознаго стѣсненія добавимъ, что, но указанію другого неизвѣстнаго, (котораго разсказъ записанъ въ актахъ Казильянскаго монастыря), при раззореніи Умани было въ ней однихъ арендаторовъ двѣсти двадцать шесть человѣкъ, т. е. 226 піявокъ, сосавшихъ народъ, тогда ламъ сдѣлается совсѣмъ понятно, почему украинцы такъ легко пристали къ шайкѣ желѣзняка. Воспоминанія, но только не о батькѣ Хмельницкомъ, двигали ихъ ножами и косами; воспоминанія эти были нѣсколько ближе и реальнѣе, они близко касались недавнихъ подвиговъ отцовъ базильяновъ и капуциновъ, Младановича и епископа Рыло, засѣявшаго цвѣтами своей добродѣтели всю Умаищину. Печальнымъ плодомъ этихъ цвѣтовъ была уманская рѣзня. Когда Младановича вывели изъ костела, гдѣ онъ укрывался, Аеямсико (товарищъ Гонты) сказалъ ему: "теперь ты просишься, а хороши ли мои волы, которыхъ ты заграбилъ? Какъ здоровы они?!" Это пишетъ тотъ же неизвѣстный другъ уманскаго губернатора, который постоянно превозноситъ его. Очевидно, Младановичъ далеко не былъ настолько добръ и справедливъ, насколько стараются его выставить Липоманъ и неизвѣстный. Асименко обвинялъ его въ грабежѣ воловъ, Гонта винилъ его за утайку милостиваго письма къ нему, Гонтѣ, владѣтели уманщины; Младановича современники очень хвалили за распространеніе уніи и улучшеніе нравовъ народа, за противодѣйствіе схизмѣ... Все это ясно показываетъ намъ, какъ шли дѣла въ Умани до самаго 20 іюня 1768 года и какъ близорукъ былъ взглядъ лучшихъ людей въ тогдашней Польшѣ на дѣла Украины.

Вдавшись въ поэтизированіе, начитавшись сказокъ Кулиша и поэмъ Шевченки, г. Мордовцевъ пытался убѣдить насъ, что на правомъ берегу Днѣпра для крестьянъ былъ рай, а не жизнь, и вся коліивщина и уманьщина произошла единственно отъ того, что крестьяне помнили, "какъ поляки живого сожгли героя ихъ Наливайку, какъ они мучили и четвертовали Остраницу и нѣсколько десятковъ старшинъ казацкихъ." Кто съ этимъ согласится? спросимъ мы. Все это не болѣе, какъ цвѣты краснорѣчія, отрывки изъ поэтическихъ образовъ, далекихъ отъ правды (напримѣръ, Остраницу поляки и не думали никогда четвертовать).

Намъ остается теперь перейти къ фактической части разсказа о рѣзнѣ въ Умани. Конечно, читатель не можетъ ожидать отъ насъ подробнаго изложенія всѣхъ событій въ Умани и окрестностяхъ ея, послѣдовавшихъ за 20-мъ іюня 1768 года. Г. Мордовцевъ въ этой части своей монографіи держится преимущественно Липомана; очень мало свѣряетъ его и дополняетъ другими указаніями. Мы сами согласны болѣе довѣрять Липоману, чѣмъ обоимъ неизвѣстнымъ, но, тѣмъ не менѣе, считаемъ пропущенное г. Мордовцевымъ существенно важнымъ.

Говоря о ближайшихъ причинахъ бунта въ Умани, нѣкоторые польскіе писатели обвиняютъ въ подстрекательствѣ гайдамаковъ извѣстнаго Мельхиседека Значко-Яворскаго, его также обвиняютъ въ сочиненіи "золотой грамоты", которую потомъ показывалъ желѣзнякъ і уманскимъ и другимъ казакамъ, увѣряя, что она получена отъ русской императрицы, и что императрица приказала вырѣзать "ляховъ и жидовъ." Осторожный и осмотрительный въ своихъ положеніяхъ, Э. Рачинскій такъ выражается по этому поводу: "одни приписываютъ его (бунтъ въ Умани) интригамъ изъ-за Днѣпра, другіе -- конфедератамъ барскимъ, третьи -- несвоевременной ревности уніатовъ и католиковъ въ обращеніи православныхъ..." Липоманъ говоритъ въ концѣ своего повѣствованія: "грамота на пергаминѣ дѣйствительно была писана тѣмъ, котораго въ этомъ подозрѣвали (Мельхиседекомъ); онъ еще прежде издалъ оповѣщеніе ко всему духовенству, приглашая его заохачивать народъ къ мятежу." Въ повѣствованіи о бунтѣ желѣзняка и Гонгы, записанномъ въ актахъ уманскаго базильянскаго монастыря (стр. 114), мнимый указъ императрицы прямо названъ "вымышленнымъ и поддѣльнымъ указомъ, сфабрикованнымъ Мельхиседекомъ." Нигдѣ мы не встрѣтили, ни въ показаніяхъ современниковъ, ни въ позднѣйшихъ изслѣдованіяхъ польскихъ писателей, положительно выраженной мысли, чтобы грамота желѣзняка была настоящая грамота императрицы. Равно нѣтъ никакихъ документовъ, подтверждающихъ дѣйствительность даже самаго свиданія Мельхиседека съ Екатериною. По всей вѣроятности, свиданія этого вовсе и не было. Мельхиседекъ, чтобы пріобрѣсти вліяніе на казаковъ и придать вѣсъ своимъ наговорамъ вырѣзать уніатовъ и католиковъ, своихъ личныхъ непріятелей, очень легко могъ выдумать и свою бытность въ Петербургѣ и свою аудіенцію у императрицы русской, какъ несомнѣнно выдумалъ о порученіи ея, данномъ ему къ войску запорожскому, чтобы оно содѣйствовало мятежу въ польской Украйнѣ.

Запорожскій кошеной атаманъ, отвѣчай на предъявленный Мельхиседекомъ мнимый указъ императрицы, далъ такого содержанія отвѣтъ: "если бы великая императрица потребовала въ самомъ дѣлѣ службу казаковъ, своихъ щироподданныхъ, то прислала бы свой указъ не чрезъ игумена, а чрезъ особаго посланца, какъ то изъ вѣковъ было".-- И въ самомъ дѣлѣ, зачѣмъ Екатеринѣ II было такъ неосторожно впутываться въ темныя и компрометирующія подстрекательства тайнаго мятежа въ чужомъ государствѣ, королемъ котораго только-что былъ сдѣланъ человѣкъ по ея выбору? Ея посланники открыто властвовали въ Варшавѣ. Станиславъ Понятовскій тогда еще не успѣлъ разойтись съ русскимъ дворомъ; озабоченный барской конфедераціей, онъ всецѣло разыгрывалъ роль почитателя и послушнаго исполнителя воли Екатерины. Съ русской стороны въ это время подстрекать бунтъ въ Украйнѣ -- значило содѣйствовать своимъ противникамъ -- барскимъ конфедератамъ. Такъ неразумно поступить Екатерина не могла. Польскіе писатели, правда, съ великою неохотою, но все же соглашаются съ тѣмъ, что конфедераты могли быть отчасти виновны въ вызовѣ мятежа Гонты и желѣзняка. Всякій бунтъ въ королевствѣ былъ имъ весьма на руку. Конечно, они никогда не думали, какіе размѣры приметъ этотъ бунтъ и противъ кого въ особенности обратится взволнованный народъ.

Изъ вышеизложеннаго нами хода всего дѣла, читатель безъ сомнѣнія уже убѣдился, что существенная причина гайдамачины коренилась не въ живучести среди народа преданія о славныхъ дняхъ времени Хмельницкаго; раззореніе и обнищаніе края едва ли было не единственное воспоминаніе народа объ этихъ дняхъ. Основнымъ поводомъ разбоевъ и рѣзни гайдамаковъ было крайне плохое экономическое и административное положеніе въ Украйнѣ на лѣвомъ берегу Днѣпра, гдѣ постоянно скоплялись разные бѣдняки и голяки, незнавшіе, чѣмъ прокормить себя. На нравомъ берегу -- въ польской Украйнѣ -- польскіе магнаты, заправлявшіе дѣлами, сдѣлали громадную политическую ошибку, допустивъ, чтобы цѣлое населеніе страны осталось чуждымъ интересамъ польскаго государства. Они полагали, что если люди матеріально не угнетены и сыты, то непремѣнно останутся спокойны и полюбятъ "порядокъ", хотя бы онъ и не давалъ имъ человѣческихъ правъ, безъ которыхъ остальныя блага жизни ничтожны. Они думали, что безпорядки во время Хмельницкаго, стоившіе имъ такъ дорого, проистекали отъ неумѣстнаго надѣленія казаковъ правами, подавшими имъ будто бы поводъ искать еще большихъ правъ; тогда какъ первые казацкіе бунты очевидно были порождены неопредѣленностію и узкостію дарованныхъ казакамъ правъ и постояннымъ нарушеніемъ ихъ. Такое превратное пониманіе отношеній къ народу, какъ мы видимъ изъ мемуаровъ польскихъ людей XVIII вѣка, было общее и господствующее въ Рѣчи Посполитой. Католическіе монахи убили въ! краѣ просвѣщеніе, развивали изъ собственныхъ выгодъ духъ аристократизма и кастовыхъ различій; подъ ферулой монаховъ, разумѣется, здравое политическое пониманіе было немыслимо. Такимъ образомъ почва и элементы для новыхъ казацкихъ и гайдамацкихъ бунтовъ были готовы но обоимъ берегамъ Днѣпра. Ближайшими поводами уманской катастрофы были притѣсненія, терпимыя православными отъ уніи и католицизма; обманъ Мельхиседека, сдѣлавшаго отмщеніе за личныя обиды, чинимыя православному духовенству, былъ почти государственнымъ дѣломъ. Ничтожество польскихъ начальниковъ и силъ въ Умани, Лисянкѣ и друг. мѣстахъ, способствовало поистинѣ невѣроятной удачѣ гайдамаковъ. Вообще уманское дѣло далеко не такъ запутано, какъ его обыкновенно представляютъ. Что же касается мнѣнія очевидцевъ уманской рѣзни, будто ея причина "въ интригахъ изъ-за Днѣпра", то это слѣдуетъ понимать, только какъ обвиненіе православнаго кіевскаго и другого духовенства въ подущеніи гайдамаковъ къ набѣгу, никакъ не болѣе.

Но г. Мордовцевъ думаетъ иначе. Онъ признаетъ за неоспоримый фактъ свиданіе Мельхиседека съ Екатериной, хотя не даетъ намъ ни одной ссылки на историческіе документы, подтверждающіе, или хотя бы намекающіе на дѣйствительность такового свиданія. Потомъ онъ говоритъ: "если Екатерина давала предписаніе полководцамъ вести русскую армію къ польскимъ границамъ и тайно переговаривалась съ Фридрихомъ II о раздѣлѣ Польши, то она могла дать тайную грамоту и Мельхиседеку, чтобы онъ тайно ее предъявилъ запорожскому войску." Далѣе г. Мордовцевъ говоритъ, критически относясь къ (отвѣту Кошеваго Мельхиседеку: "Кошевой былъ бы правъ въ такомъ случаѣ, если бы указъ былъ не тайный, но не тайнымъ онъ не могъ быть, а въ дѣлахъ, требующихъ соблюденія глубочайшей тайны, обыкновенные, "изстари" заведенные пріемы отлагаются въ сторону, и указъ могъ быть присланъ и не чрезъ посланца". Мы въ этомъ, признаемся, не видимъ ни малѣйшаго здраваго смысла. Одно -- было довѣрять политическую тайну берлинскому двору, приказывать двинуть войска свои къ границамъ, и совсѣмъ другое дѣло -- давать тайную грамоту бѣглому монаху, котораго въ первый разъ видѣли въ Петербургѣ. И зачѣмъ было давать въ его руки опасный документъ, могущій компрометировать петербургскія кабинетъ!? Чтобы велѣть своему войску (запорожцамъ) придвинуться къ польскимъ границамъ и помогать гайдамакамъ?! но все это исполнить императрица могла гораздо проще, не компрометируя себя: черезъ тайное приказаніе малороссійскому генералъ-губернатору, чрезъ своихъ военныхъ начальниковъ, наконецъ еще безопаснѣе было велѣть тайно Кошевому "пустить казаковъ въ Польшу". Не было никакой разумной причины писать "золотую грамоту" или вручать какой бы то ни было письменный документъ безвѣстному бродягѣ, который легко могъ попасться въ руки поляковъ.

Вѣрить выдумкамъ Мельхиседека нѣтъ никакой возможности. Народъ въ Украйнѣ въ сороковыхъ годахъ (см. Сборникъ П. Кулиша) говорилъ, что Мельхиседекъ "самъ удралъ золотую грамоту", "писака онъ былъ добрый и написалъ: "великъ свѣтъ государыня велитъ рѣзать жидовъ и ляховъ до ноги, чтобы не пахло ихъ въ Украйнѣ". На это г. Мордовцевъ замѣчаетъ: "можетъ быть, это и клевета на Мельхиседека, но во всякомъ случаѣ тайна эта такъ, пожалуй, навсегда и останется тайною."

По нашему мнѣнію, тайны тутъ никакой нѣтъ. Пресловутая грамота Мельхиседека была писана "золотыми буквами" -- новое доказательство въ подложности. Ксе вѣроятіе слуха, что бунтъ желѣзняка и Гонты не былъ простою вспышкою "голоднаго пролетаріата" Польши, а родился вслѣдствіе подущеній извнѣ, опирается на мнимой пощадѣ, оказанной желѣзняку, и благоволеніи къ Мельхиседеку. Но пощада одному и благоволеніе другому -- вещи весьма спорныя и никогда никѣмъ недоказанныя. Липоманъ, правда, говоритъ, что Мельхиседекъ, по слухамъ, былъ впослѣдствіи архимандритомъ въ одномъ изъ малороссійскихъ монастырей- Но вѣдь это только по слухамъ. Тотъ же Липомамъ, въ другомъ мѣстѣ, говоритъ, что Мельхиседека сослали. По показаніямъ одного изъ неизвѣстныхъ, желѣзняка Кречетниковъ билъ палками каждый день, начиная отъ праздника Спаса до октября, все время, иска стоялъ лагеремъ въ Умани. "Втеченіи всего этого времени онъ не переставалъ ежедневно по два раза угощать палками Гонту и желѣзняка. Тѣла ихъ были всѣ покрыты струпьями. Кречетниковъ всѣмъ пріѣзжающимъ (польскимъ начальникамъ) показывалъ ихъ; они сидѣли въ глубокой ямѣ, нарочно выкопанной, вмѣстѣ съ другими бунтовщиками и (ст. 113 показан. неизвѣст. 1-й).

Въ октябрѣ пріѣхалъ Браницкій, и тогда польскихъ подданныхъ отдали ему, а русскихъ отослали въ Россію, въ томъ числѣ и "желѣзняка, котораго на границѣ высѣкли кнутомъ". Если его не казнили смертію, то, вѣроятно, единственно за уничтоженіемъ этого рода казни въ Россіи. По русскимъ законамъ желѣзнякъ былъ просто разбойникъ; его слѣдовало бить кнутомъ и сослать; такъ съ нимъ и поступили.

Допустимъ даже, что жестокое обращеніе Кречнтникова съ желѣзнякомъ ничего не доказываетъ противу возможности подстрѣкательства со стороны Россіи гайдамакъ къ бунту (мы этому, впрочемъ, рѣшительно не вѣримъ); могли подстрѣкать и могли потомъ жестоко бить виновныхъ, чтобы отклонитъ отъ себя подозрѣніе. Но въ такомъ случаѣ виновные, вѣроятно, не молчали бы. Поляки тоже съ своей стороны не преминули бы, на основаніи только однихъ подозрѣній, поднять жалобы противъ петербургскаго кабинета. Между тѣмъ въ мемуарахъ и документахъ того времени мы ничего подобнаго не видимъ. Прямо никто и нигдѣ русскихъ не обвиняетъ. Линонанъ говоритъ только, что, по слухамъ, Мельхиседека сдѣлали архимандритомъ. Но неизвѣстный описываетъ казнь Мельхиседека. Онъ говоритъ, что Стемиковскій, истреблявшій съ особеннымъ утонченнымъ варварствомъ остатки гайдамакъ и простой народъ Украйны (Комиссія въ Кодпѣ), захватилъ и посадилъ Мельхиседека на колъ. Другой неизвѣстный прямо говоритъ, что вмѣстѣ съ желѣзнякомъ въ Сибирь былъ сосланъ и Мельхиседекъ, но что послѣ его возвратили и сдѣлали "окатомъ" въ одномъ изъ малороссійскихъ монастырей (ст. 115).

Смерть и ссылка Мельхиседека можетъ быть еще признана спорнымъ пунктомъ. Но если допустить, что Мельхиседекъ и успѣлъ бѣжать отъ преслѣдованій Стемиковскаго въ Россію, тогда всего вѣроятнѣе, что его сослали на жительство въ одинъ изъ отдаленныхъ монастырей. Отсюда и басня, что онъ былъ сдѣланъ архимандритомъ.

Не надо забывать, что его виновность не была доказана. Его обвиняли только по подозрѣніямъ. Г. Мордовцевъ вовсе не кстати заключаетъ, что если бы Мельхиседекъ дѣйствовалъ самовольно, его бы потомъ заключили въ Петропавловскую крѣпость... Отчего же непремѣнно въ Петропавловскую? спросимъ мы. Что касается другихъ мѣстъ заключенія, мы ихъ нѣсколько указали ссылками на документы, а авторъ въ подтвержденіе своего мнѣнія не далъ ни одного факта.

Не досказать или бросить фразу на вѣтеръ -- отличительная черта г. Мордовцева; происходятъ это главнымъ образомъ отъ того, что авторъ не хочетъ сдѣлать все то, что онъ обязанъ сдѣлать, издавая серьезный трудъ о весьма важномъ историческомъ времени и событіяхъ. Первоначально онъ печаталъ своихъ Гайдамаковъ въ журналѣ г. Хана. Читатели этого страннопріимнаго журнала такъ невзыскательны, что вѣрятъ всему печатному, и г. Андреевъ для нихъ историкъ. Но г. Мордовцевъ въ такомъ же неряшливомъ видѣ издалъ свою книгу и отдѣльнымъ изданіемъ, не выключивъ изъ нея всего, что слабо, и не подкрѣпивъ доказательствами того, что хотѣлъ выдать за добытую имъ историческую правду. Это очень жаль.

Мѣстами г. Мордовцевъ пытается отнестись критически къ сказаніямъ Липомана; надо однакоже сказать, что критическіе доводы его весьма слабы. Липоманъ говоритъ, что желѣзнякъ, когда еще стоялъ въ шайкѣ въ мотронинскомъ лѣсу, имѣлъ въ своемъ лагерѣ ссору: казакъ Шило тогда убилъ изъ пистолета казака Швачку. Мордовцевъ, ссылаясь на то, что впослѣдствіи нѣкій казакъ Швачка грабилъ и рѣзалъ поляковъ, обвиняетъ Липомана въ неточности. Но вѣдь Швачекъ могло быть два. Ужь, разумѣется, тотъ, котораго убилъ Шило не могъ впослѣдствіи быть атаманомъ гайдамаковъ. Мордовцевъ совершенно отвергаетъ показаніе Липомана, что шайка желѣзняка предлагала сначала предводительство нѣкоему Квасневскому, полковнику милиціи князя Яблоновскаго. Ему кажется это очень невѣроятнымъ. Онъ забываетъ, что Квасневскій за нѣсколько времени предъ этимъ, защитилъ православныхъ отъ наѣхавшихъ миссіонеровъ, католиковъ и уніатовъ, "и даже, при посредствѣ своихъ казаковъ, мѣстное духовенство (православное) отъ обидъ защитилъ; рогатый скотъ, лошади и овцы, словомъ все заграбленное (миссіонерами) возвратилъ по принадлежности и духовныхъ уніатовъ заставилъ выѣхать" (ст. 4). Всѣ эти дѣла могли сильно склонять казаковъ желѣзняка вручить Квасневскому начальство; тѣмъ болѣе, что Квасневскій былъ полковникъ милиціи, которая могла легче и охотнѣе соединиться съ ними, видя своего полковника первымъ между гайдамаками.

Начиная свое дѣло, гайдамаки не могли расчитывать заранѣе на слабость и безсиліе поляковъ, на всеобщее единодушіе съ ними украинцевъ. Они очень естественно, въ видахъ успѣшнѣйшаго дѣйствія на мѣстное населеніе, пытались привлечь на свою сторону мѣстныхъ вліятельныхъ людей. Такими были Квасневскій и Гонта. Первый отказался, второй перешелъ къ нимъ и былъ у нихъ начальникомъ.

Мы рѣшительно не понимаемъ, чѣмъ руководится г. Мордовцевъ въ своихъ отрицаніяхъ или утвержденіяхъ. Всего вѣроятнѣе, ничѣмъ.

С. Окр -- цъ.

"Дѣло", No 8, 1870