Оболенский Леонид Егорович - Новейшая псевдо-наука

Новѣйшая псевдо-наука.

("La Foule Criminelle", essai de psychologie collective par Scipia Sighele. Traduit de l'italien. Paris, 1892).

Холерные безпорядки прошлаго года вызвали усиленное вниманіе и нашего общества къ вопросамъ о "преступной толпѣ", о "психологіи народныхъ массъ" и т. п. Въ печати появились двѣ-три статейки, эксплуатировавшія преимущественно работу Тарда по этому предмету. О книжкѣ итальянскаго ученаго Сципіо Сигеле упоминалось также, но очень кратко и въ тонѣ полнаго согласія съ его основными положеніями. На нихъ просто ссылались, какъ на вполнѣ авторитетныя, т.-е. безъ критики и провѣрки. За границей его книжка имѣла еще большій успѣхъ: она выдержала въ Италіи два изданія въ одинъ годъ, переведена на французскій языкъ и встрѣтила не мало лестныхъ отзывовъ въ критикѣ {Когда моя статья была уже написана, полнился и русскій переводъ книги.}.

Самъ Сигеле скромно приписываетъ свой успѣхъ интересу предмета, но я думаю, что тутъ была и другая причина. Авторъ разрабатываетъ свою задачу такимъ пріемомъ, который теперь можно считать "моднымъ" въ области общественныхъ наукъ: онъ безпрестанно ссылается на естествознаніе, беретъ для объясненія соціальныхъ явленій сравненія изъ области физики, нервной патологіи, химіи, зоологіи... Онъ предлагаетъ дали новую науку, "коллективную психологію" или "психо-физіологію массъ"; она "должна заниматься исключительно тѣми объединеніями людей (наприм., судъ присяжныхъ, законодательныя собранія, коммиссіи, театръ и т. п.), которыя удаляются въ своихъ проявленіяхъ какъ отъ законовъ индивидуальной психологіи, такъ и отъ законовъ соціологіи" (стр. 17).

Авторъ добавляетъ, что "эти объединенія людей не воспроизводятъ, конечно, психологіи личностей, изъ которыхъ они составлены. Это -- всѣмъ извѣстно (?!), а потому не нуждается въ доказательствахъ".

Однако, слѣдуетъ ссылка на соч. Е. Sergi: Nouveaux Horizons.

Если всѣмъ извѣстно,-- зачѣмъ ссылка?

Такимъ образомъ, основное положеніе, оправдывающее возникновеніе новой науки, ставится внѣ вопроса, какъ аксіома, не требующая доказательствъ, а, между тѣмъ, напримѣръ, я первый считаю его болѣе чѣмъ сомнительнымъ. Но объ этомъ послѣ.

Основываясь на этой безспорной аксіомѣ, авторъ не только создаетъ новую науку, по поднимаетъ и рѣшаетъ съ поразительною оригинальностью зі новизной важнѣйшіе вопросы и задачи общественной практики: онъ уничтожаетъ и судъ присяжныхъ, и парламенты, и коммиссіи, и всеобщую подачу голосовъ, и даже само избирательное начало.

Правда, въ "прибавленіи" къ своему сочиненію автора, нѣсколько спасаетъ человѣчество отъ того разрушенія, которое самъ же произвелъ, и находитъ средство оставить Европу и Америку при демократическихъ учрежденіяхъ. Но до этого утѣшительнаго "Appendice" читатель серьезно обезкураженъ: все, во что онъ привыкъ вѣрить, летѣло вверхъ дномъ, благодаря новоизобрѣтенной паукѣ, и можно было ожидать, что на развалинахъ этого "коллективно-психологическаго" землетрясенія Сигеле воздвигнетъ "личное усмотрѣніе", по рецептамъ нѣкоторыхъ русскихъ публицистовъ. Къ тому же, и успокоительное средство, которое онъ предлагаетъ, такъ очевидно пристегнуто къ книгѣ, такъ противорѣчитъ всѣмъ ея положеніямъ, такъ явно несостоятельно (если согласиться съ остальною книгой), что новая наука произведетъ если не въ европейскихъ учрежденіяхъ, то въ европейскихъ умахъ значительный кавардакъ. Ея положенія и формулы, какъ я выше сказалъ, уже гуляютъ, какъ безспорныя, въ нашей литературѣ. На нихъ начинаютъ ссылаться и европейскіе соціологи. И въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: серьезно вдуматься въ книгу и разобрать се основательно никому не приходить въ голову, потому что она окружила себя престижемъ учености и научныхъ пріемовъ: чуть не на каждой строкѣ ссылка на зоологовъ, физіологовъ, психіатровъ всѣхъ націй. Наконецъ, она принадлежитъ къ самому "модному" направленію, предлагающему выбросить за бортъ соціологіи "индивидуумовъ", "личную волю" и "личную психологію" нанявшись только процессами и движеніями въ массахъ {См. новую книгу извѣстнаго Гумиловича: "Sociologie und Politik" (Leipzig, 1892 г.), гдѣ развиты эти положенія.}.

Конечно, такая "обстановка" или декораціи, сопровождающія появленіе книги, ея оригинальность, парадоксальность и общедоступное изложеніе достаточны для того, чтобы не только создать ей успѣхъ, но и расшатать взгляды даже недюжиннаго читателя, если онъ не привыкъ разбираться въ тонкостяхъ псевдо-научной эквилибристики и вообще не спеціалистъ въ области научныхъ методовъ и ихъ значенія. Вотъ почему стоить серьезно заняться книгой Сигеле и псевдо-научными пріемами вообще. Сигиле не одинокъ: это -- цѣлая школа, цѣлое направленіе, входящее въ моду. Парадоксы Сигеле -- даже не его личные парадоксы, а взяты изъ сотенъ подобныхъ же соціологическихъ "nouveaux horizons".

II.

Чтобы читателю былъ нагляднѣе процессъ мысли Сигеле, я въ нѣсколькихъ словахъ намѣчу сперва основныя мысли сочиненія и его доводы.

Взявъ двѣ-три судебныя ошибки присяжныхъ, припомнивъ латинскую пословицу: "Senatores boni viri, Senatus autem mala bestia", авторъ въ сочиненіи итальянца Габелли и въ Парадоксахъ Нордау отыскалъ объясненіе этого явленія, которое и возвелъ во всеобщій законъ коллегіальныхъ учрежденій. Общечеловѣческое мнѣніе говоритъ: "умъ хорошо, а два лучше". Сигеле доказываетъ наоборотъ: "тамъ, гдѣ собралось нѣсколько умовъ, хотя бы геніальныхъ, рѣшеніе ихъ должно быть ниже отдѣльнаго мнѣнія каждаго изъ нихъ, но не выше рѣшенія любого изъ уличныхъ прохожихъ ("à tous les individus inconnus, qui passent dans la rue")".

Съ этого и начинается.

Вѣдь, одно это положеніе, конечно, упраздняетъ всѣ парламенты, сенаты, государственные совѣты, всѣ коллегіи.

Когда дѣло доходитъ до народа, оказывается еще хуже. Собраніе геніевъ давало лишь рѣшеніе, равное рѣшенію уличнаго прохожаго, а собраніе народа непремѣнно должно совершать только жестокости и кровопролитія: "въ толпѣ есть скрытая тенденція къ жестокости, составляющая, если можно такъ выразиться, сложный органическій факторъ будущихъ, проявленій" (?!). "Толпа есть почва, на которой микробъ зла развивается легко, тогда какъ микробъ добра почти всегда умираетъ, не находя условій для жизни" (стр. 63).

Теперь можно перейти къ болѣе подробному изложенію мотивовъ и доводовъ автора и къ ихъ разбору. Но предварительно скажу два слова о пріемѣ, который въ этомъ направленіи соціологіи играетъ роль "научнаго". Ниже мы увидимъ подтвержденія на дѣлѣ моей краткой характеристики. Пріемъ этотъ состоитъ въ томъ, чтобы всѣ явленія, происходящія въ обществѣ или массѣ, лишать личной, психологической основы, стараться сдѣлать ихъ какъ бы продуктами единаго мозга, "мозга толпы", а не мозговъ отдѣльныхъ лицъ. Для этого всѣ термины личной психологіи, извѣстные каждому близко по личному опыту, замѣняются терминами, взятыми изъ всякихъ другихъ наукъ, по нѣкоторому сходству (или аналогіи) явленій. Образуется нѣчто вродѣ волапюка, гдѣ все ясное и хорошо извѣстное замѣняется неяснымъ, чуждымъ, далекимъ, мало-попятнымъ и потому "таинственнымъ". Это даетъ пріему особую привлекательность, "интересность" въ глазахъ неразборчивой массы читателей. Ей кажется, наоборотъ, что вопросъ получилъ необыкновенную глубину и широту.

Но нижеслѣдующее изложеніе и разборъ покажутъ читателю значеніе этой кажущейся глубины и широты.

III.

Авторъ исходитъ изъ слѣдующихъ основныхъ положеній: силы людей, при ихъ соединеніи, не слагаются, а вычитаются. Эту идею высказалъ сперва итальянскій писатель Аристидъ Габелли, а затѣмъ развилъ въ своихъ Парадоксахъ Максъ Нордау и развилъ, надо сознаться, такъ остроумно, что сразу не найдешь той бѣлой нити, которою связанъ этотъ парадоксъ. Приведемъ доказательства Нордау:

"Соберите двадцать или тридцать Гёте, Кантовъ, Гельмгольцевъ, Шекспировъ, Ньютоновъ и т. д., и предложите имъ обсудить и рѣшить нѣсколько практическихъ задачъ даннаго момента. Ихъ разсужденія, быть можетъ, будутъ совершенно иными, чѣмъ разсужденія въ какомъ-либо другомъ собраніи людей (обыкновенныхъ), но что касается ихъ рѣшенія, оно, навѣрное, не будетъ ничѣмъ отличаться отъ рѣшеній какого угодно другого собранія. А почему? Потому что каждый изъ 20 или 30 "избранныхъ", кромѣ своей оригинальности, дѣлающей изъ него выдающуюся личность, обладаетъ также и запасами наслѣдственныхъ свойствъ "вида"; эти-то свойства дѣлаютъ его подобнымъ не только своему сосѣду по собранію, по также и всѣмъ невѣдомымъ личностямъ, идущимъ мимо по улицѣ. Можно сказать, что всѣ люди, въ нормальномъ состояніи, обладаютъ извѣстными качествами, составляющими общее достояніе, тождественное у всѣхъ. Обозначимъ это свойство у каждаго черезъ х. Значитъ, если въ собраніи будетъ 20 человѣкъ, то мы будемъ имѣть 20 х. Наоборотъ, тѣ оригинальныя свойства, которыя дѣлаютъ изъ каждаго члена собранія генія или великаго человѣка, обозначимъ черезъ b, с, d и т. д. Очевидно, что мы будемъ имѣть только одно b, одно c, одно d. Поэтому 20 x необходимо должны побѣдить отдѣльныя b, c, d, т.-е. человѣческая сущность побѣдить личную индивидуальность".

Вотъ видите, какъ все научно! Съ алгеброй, какъ въ "настоящихъ" наукахъ!

По достаточно немного подумать, чтобъ открыть тайну этого фокусъ-покуса.

Несомнѣнно, что каждый вопросъ и особенно вопросы "даннаго момента" имѣютъ всегда нѣсколько сторонъ: возьмите для примѣра любой вопросъ,-- ну, хотя бы въ думѣ или на судѣ, сдѣланный присяжнымъ. Если въ составѣ думцевъ или присяжныхъ есть и геніальный физіолога", и выдающійся психіатръ, и художникъ-психологъ, то ихъ "оригинальности" не только не "вычтутся", а именно сложатся для полученія наилучшаго рѣшенія. Геній же каждаго ручается за его авторитетность въ своей спеціальности, т.-е. за то, что каждое изъ его мнѣній будетъ принято. При этомъ можно ручаться, что физіологъ, напримѣръ, предоставитъ въ вопросахъ архитектуры голосъ архитектору, а инженеръ будетъ внимательно выслушивать въ вопросѣ гигіены голосъ знаменитаго физіолога и т. д. Такъ оно всегда было и бываетъ въ дѣйствительности. Не ясно ли, что фокусъ-покусъ, т.-е. парадоксъ Нордау, достигаетъ своей цѣли (обмана зрителя) только потому, что въ живомъ вопросѣ человѣческихъ отношеній онъ, вмѣсто живыхъ людей и отношеній, какъ они установились въ дѣйствительности, подсовываетъ отвлеченныя величины х, а, b, с и т. д.

И такъ, запомнимъ, что въ соціологіи нельзя иногда шагу ступить, не имѣя въ виду живыхъ, конкретныхъ отношеній и типовъ или характеровъ, какъ они есть въ дѣйствительности. Ошибка тутъ заключается именно въ массовомъ, отвлеченномъ ариѳметическомъ разсужденіи, опирающемся на сравненія.

Но это не все. Раскроемъ и еще одинъ фокусъ-покусъ. Онъ скрывается въ подготовительномъ положеніи, трактующемъ о томъ, воспроизводитъ ли характеръ аггрегата характеръ единицъ, составляющихъ ею.

Гербертъ Спенсеръ доказывалъ, что характеръ какого-нибудь объединенія вещей (аггрегата) воспроизводитъ характеръ этихъ самыхъ вещей или единицъ, наприм., если дана куча кубиковъ, то, расположивъ ихъ правильно, можно сложить одинъ большой кубъ. Кристалъ слагается, въ копцѣконцовъ, такъ, что воспроизводитъ форму составляющихъ его маленькихъ кристаликовъ, а, быть можетъ, и молекулъ. И вотъ Сигеле доказываетъ, что хотя вообще это довольно вѣрно, но требуетъ дополненій. Чтобы характеръ аггрегата былъ похожъ на характеръ единицъ, составляющихъ его, необходимы слѣдующія условія: единицы, входящія въ составъ аггрегата, должны бытъ одинаковы или, по меньшей мѣрѣ, подобны. Соединеніе различныхъ единицъ не только не можетъ дать аггрегата, воспроизводящаго различные характеры его единицъ, но даже не можетъ дать какого бы то ни было (?!) аггрегата"... "Человѣкъ, лошадь, рыба и насѣкомое не могутъ образовать никакого (?!) аггрегата" (стр. 18). Какъ въ ариѳметикѣ можно складывать только однородныя единицы и нельзя дѣлать сложенія стульевъ съ книгами, монетъ съ животными, такъ и въ обществѣ сумма единицъ возможна только при ихъ однородности. Но въ обществѣ мы имѣемъ дѣло съ разнородными величинами, наприм., съ представителями различныхъ классовъ, уровней образованія, таланта и т. д.

Такими-то, совершенно произвольными сравненіями аггрегата съ ариѳметическою суммой авторъ приходитъ, наконецъ, къ положенію, что "характеръ аггрегата тѣмъ лучше воспроизведетъ характеры составляющихъ его единицъ, чѣмъ они однороднѣе, и наоборотъ". Но, вспомнивъ тутъ же, что, наприм., куча кубиковъ, брошенныхъ въ безпорядкѣ, не воспроизводить куба, онъ дѣлаетъ дополненіе: "соединеніе единицъ даже подобныхъ, чтобы дать аггрегатъ, должно имѣть характеръ органическій и, притомъ, постоянный". Такъ, семья имѣетъ характеръ органическаго и постояннаго объединенія: отъ этого будто бы она и воспроизводитъ въ своемъ характерѣ характеръ составляющихъ ее членовъ. Постоянное собраніе (наприм., несмѣняемыхъ членовъ въ коллегіи) лучше воспроизводитъ характеръ каждаго члена, чѣмъ случайное соединеніе,-- наприм., въ судѣ присяжныхъ, а тѣмъ болѣе въ уличной толпѣ, въ собраніи избирателей.

Вы уже теперь видите, къ чему клонятся эти разсужденія: всѣ случайныя и временныя коллегіи,-- избирательныя, судебныя и т. п.,-- никуда не годны по двумъ причинамъ: 1) составляющія ихъ личности разнородны и 2) сами коллегіи не имѣютъ характера органичности и постоянства.

Но это совершенно не нужно для рѣшенія вопроса, хорошо или плохо будетъ рѣшена собраніемъ извѣстная задача. Вѣдь, хорошее, т.-е. полезное, рѣшеніе состоитъ вовсе не въ томъ, чтобы оно воспроизводило единицы, входящія въ составъ собранія. Такъ, наприм., собраніе идіотовъ совершенно точно воспроизведетъ въ своемъ рѣшеніи личность каждаго члена, но отъ этого ихъ рѣшеніе не будетъ превосходнымъ, а останется все же идіотскимъ. Наоборотъ, собраніе спеціалистовъ по разнымъ паукамъ дастъ рѣшеніе, не воспроизводящее единаго спеціалиста, но оно будетъ тѣмъ лучше, чѣмъ менѣе спеціально, т.-е. чѣмъ менѣе односторонне. Наприм., обсужденіе вопроса даннаго момента, предложенное спеціалистомъ только одной пауки, хотя и болѣе воспроизведетъ индивидуальныя знанія членовъ, но будетъ ниже многосторонняго рѣшенія представителей нѣсколькихъ профессій.

И такъ, парадоксъ Сигеле состоялъ въ томъ, что онъ взялъ вѣрное положеніе: "аггрегатъ, дѣйствительно, тѣмъ ближе воспроизводитъ характеръ составляющихъ его единицъ, чѣмъ онѣ однороднѣе", но эта истина не относится къ тому дѣлу, въ которое онъ ее подсунулъ. Внѣшнее сходство задачъ обмануло читателя: "точное воспроизведеніе аггрегатомъ своихъ элементовъ" было смѣшано съ наилучшимъ рѣшеніемъ собранія. Запомнимъ и это разоблаченіе: соціологія не должна пользоваться выводами изъ явленій низшаго порядка въ качествѣ вполнѣ примѣнимыхъ къ ея задачамъ. Это уже показалъ основатель соціологіи, О. Коптъ. Что вѣрно для аггрегата вообще, не должно по сходству (аналогіи) втискивать въ рѣшенія соціальныхъ задачъ, не изслѣдовавъ эти послѣднія по существу и во всей ихъ сложной особенности.

Отъ этихъ положеній автора прямой переходъ къ толпѣ вообще и къ преступной въ частности. Ужь если собраніе геніевъ дало въ результатѣ пуль, то толпа людей дастъ его, конечно, и подавно. Нѣтъ, читатель, хуже: я уже сказалъ ранѣе, что толпа, но этой псевдо-наукѣ, должна непремѣнно давать отрицательную величину, т.-е. зло. Но авторъ и его единомышленники все же знаютъ исторію и по могутъ закрыть глаза на факты, когда толпа бывала охвачена такимъ геройскимъ воодушевленіемъ, что самыя обыкновенныя личности несли свое достояніе и жизнь на пользу общую. Да, отъ такихъ фактовъ не могъ отдѣлаться и Сигеле, и вотъ онъ доказываетъ, что это исключенія изъ правила, а правило, наоборотъ, состоитъ въ торжествѣ "микроба зла" и въ смерти "микроба добра".

Разсмотримъ подробнѣе доводы въ пользу этого парадокса.

Сигеле беретъ ихъ сперва у Тарда; они доказываютъ, что толпа, собравшаяся совершенно случайно, можетъ мгновенно электризироваться и придти въ связпое, организованное состояніе. Случайные зрители заражаются иногда контагіемъ убійства.

Я нарочно подчеркнулъ слова "электризируются" и "контагій". Все это -- аналогіи, сравненія, повидимому, что-то говорящія, но если вы вдумаетесь въ нихъ, то не увидите ничего, кромѣ метафоръ: психологическая сущность явленія нисколько не становится извѣстной или изслѣдованной научно, а взяты только слова изъ "науки" ("электризированіе", "контагій"), т.-е. возникаетъ новый волапюкъ.

Далѣе идетъ подражаніе: толпа заражается путемъ "подражанія", т.-е. простого рефлекса. Это -- снова попытка отдѣлаться отъ рѣшенія одного вопроса подстановкой другого, еще менѣе понятнаго въ данной области и взятаго изъ другой. Мы увидимъ сейчасъ самый корень этого ошибочнаго перенесенія. "Каждый человѣкъ,-- говоритъ Тардъ,-- расположенъ индивидуально къ подражанію, но эта способность достигаетъ своего максимума въ собраніяхъ людей".

Для доказательства приводятся залы спектаклей и публичныя засѣданія, гдѣ будто бы "малѣйшее хлопанье руками, малѣйшій свистокъ достаточны для того, чтобы поднять всю залу въ томъ или другомъ направленіи" (А. Bordier: "La vie de société").

И до такой степени многихъ ослѣпляетъ кажущаяся простота такого объясненія, что имъ и въ голову не приходитъ обратиться къ личному психическому опыту.

Неужели, читатель, бывая въ спектаклѣ, вы когда-нибудь апплодировали актеру, который вамъ не нравится,-- апплодировали только потому, что хлопала зрительная зала и заразила васъ "контагіемъ подражательности"?

Или вотъ еще примѣръ: выдающійся ораторъ на митингѣ или въ парламентѣ вызываетъ сразу громъ рукоплесканій у "своихъ" и свистки у "враговъ". Но по закону подражательности всѣ должны слиться въ одномъ, рефлексѣ. Ясно, что тутъ нѣтъ никакого "подражанія"; никогда членъ "лѣвой" по станетъ апплодировать оратору "правой", если тотъ говорить противъ "лѣвой". Ясно, что тутъ не безсмысленный рефлексъ или подражаніе, а "мнѣніе", "сочувствіе", наконецъ, "предубѣжденіе", все, что угодно, но только не рефлексъ, играють основную роль.

Я готовъ признать, что въ толпѣ мы испытываемъ нѣкоторую нервность, извѣстное специфическое настроеніе. Но мы его (въ другомъ родѣ) испытываемъ въ лѣсу, въ горахъ, на морѣ, на высотѣ. Никто не думалъ дѣлать изъ этого новой, не личной психологіи, а горной, морской, лѣсной. Подъ вліяніемъ нервности или возбужденія я не сдѣлалъ бы многаго такого, что дѣлаю въ толпѣ, если бы былъ одинъ въ своей комнатѣ. Но и въ лѣсу я дѣлаю многое, чего не сдѣлалъ бы дома, наприм., пою, зная, что меня никто не слышитъ. Меньшая сдержанность можетъ быть обусловлена, какъ я покажу дальше, въ своемъ мѣстѣ, самыми различными причинами, чаще всего, не имѣющими ничего общаго съ обычною "подражательностью" въ точномъ смыслѣ слова (наприм., у обезьянъ, у попугаевъ), а тѣмъ болѣе съ "рефлексами" въ ихъ чистомъ видѣ.

А, между тѣмъ, далѣе приводится именно сравненіе со стадомъ барановъ, ожидающихъ перваго прыжка своего вожака; приводятся въ примѣръ осы и т. п.

Вскроемъ и этотъ пріемъ.

Если наблюдать извнѣ,-- съ верхнихъ ярусовъ театра,-- панику, происходящую внизу, подъ вліяніемъ ложнаго крика: "пожаръ, спасайтесь!" -- то дѣйствительно можетъ казаться, что мы имѣемъ дѣло съ безсознательнымъ, не разсуждающимъ стадомъ. Однако, доказывать научно стадность толпы внѣшнимъ сходствомъ со стадомъ барановъ уже потому крайне нелѣпо, что ни у барановъ, ни у осъ мы не можемъ разспросить, что ими руководитъ въ ихъ стадности. То-есть вмѣсто одного неизвѣстнаго мы ставимъ еще болѣе неизвѣстное и даже непознаваемое психологически -- субъективное состояніе стада безсловесныхъ животныхъ.

Между тѣмъ, у насъ подъ рукой другой, совершенно простой способъ,-- дѣйствительно, изслѣдовать дѣло: стоитъ только разспросить у отдѣльныхъ, людей изъ толпы, охваченной паникой, что они чувствовали, чѣмъ руководились въ своихъ движеніяхъ? Я самъ два раза находился въ такомъ положеніи и разспрашивалъ у многихъ. Никто не слѣдуетъ за другими рефлекторно, какъ автоматъ. Нѣкоторые бѣгутъ въ одну и ту же сторону, потому что знаютъ одинаково, или предполагаютъ одинаково, что это -- лучшій путь спастись. Иные же полагаются на это предполагаемое знаніе другихъ. Но всѣ думаютъ и, притомъ, конечно, крайне быстро, такъ какъ медленно думать, что надо спасаться, некогда. Очевидное доказательство, даже внѣшнее, того, что всѣ думаютъ не подражательно, а эгоистически-индивидуально, состоитъ въ томъ, что каждый стремится опередить другихъ, обмануть ихъ, воспользовавшись какимъ-нибудь средствомъ спасенія; иногда изъ-за этого выходитъ отчаянная борьба.

Наконецъ, есть и другое доказательство: не всѣ бѣгутъ во время паники. Почему же "подражательность", если она -- видовое свойство, не охватываетъ всѣхъ? Очевидно, что, даже по этой теоріи, бываютъ въ средѣ самой массы различныя индивидуальности съ разною психологіей; стало быть, надо считаться съ индивидуальностями. Но, изслѣдовавъ дѣло ближе, мы увидимъ, что и вся толпа (остальная, т.-е. за исключеніемъ предполагаемыхъ оригиналовъ), если и дѣйствуетъ какъ одинъ человѣкъ, то потому, что каждый въ отдѣльности стремится къ одной и той же цѣли самъ по себѣ. Но такъ какъ эти отдѣльныя стремленія подобны,-- въ силу сходства организацій,-- то и кажется извнѣ, что одинъ подражаетъ другому.

Я не отрицаю совершенно существованія подражательности, но ея значеніе и роль разсмотрю ниже.

Теперь же снова прошу запомнить еще одинъ выводъ, къ которому насъ привело внимательное разсмотрѣніе пріемовъ новой науки: не слѣдуетъ ограничиваться внѣшнимъ массовымъ наблюденіемъ толпы. Мы ничего не поймемъ въ ея движеніяхъ безъ знакомства съ индивидуальнымъ психологическимъ состояніемъ каждаго ея члена. Еще болѣе не научно, вмѣсто такого изученія, объяснять явленіе сравненіемъ съ явленіями низшаго порядка (стадностью барановъ, осъ), основываясь лишь на внѣшнемъ сходствѣ (аналогіи)..

Выписки, приводимыя затѣмъ Сигеле изъ Ebrard'а, Jolly и полдюжины психіатровъ, о "моральномъ зараженіи", о "психическихъ эпидеміяхъ", о "контагіи" ничего не доказываютъ: въ тѣхъ случаяхъ, которые изслѣдованы психіатрами, существовали специфическія патологическія условія для зараженія, наприм., пляской св. Вита, эпилептическими припадками и т. п. И, въ своемъ мѣстѣ, все это вѣрно. Но распространеніе патологическихъ случаевъ на нормальное состояніе массъ есть снова и снова -- пріемъ не только псевдо-научный, но и анти-научный: нельзя частное явленіе, имѣющее частныя условія, переносить на общее состояніе, имѣющее иныя условія. Это -- не наука, а метафоры, не больше.

Но гдѣ же во всемъ этомъ доводы въ пользу положенія, будто бы въ толпѣ можетъ развиваться только "микробъ зла"? Чѣмъ доказывается, что подвигъ древнихъ нижегородцевъ, спартанцевъ, павшихъ при Ѳермопилахъ, и т. д. суть исключенія?

Увы, мы натыкаемся только на тѣ самые доводы, которые уже разобрали: "въ большинствѣ (толпѣ), добрыя свойства частныхъ личностей по соединяются, а вычитаются" (стр. 63). "Какъ среднее многихъ чиселъ не можетъ быть, очевидно, равно самому высшему изъ этихъ чиселъ или выше его, такъ и аггрегатъ людей не можетъ отразить въ своихъ проявленіяхъ самыя высшія способности, свойственныя нѣкоторымъ изъ этихъ людей".

Но это -- опять ариѳметика, а мы имѣемъ дѣло не съ постоянными единицами, а съ живыми личностями, способными къ высочайшему воодушевленію, т.-е. къ измѣненію въ лучшемъ смыслѣ. Самъ Сигеле говоритъ,-- хотя и въ примѣчаніи подъ страницей,-- что онъ въ 1-мъ изданіи цитировалъ слова Moreau о классическомъ типѣ парижскаго гамена, который "во время мира дѣлается въ 16 лѣтъ сутенёромъ, воромъ и убійцей, въ 19 лѣтъ идетъ въ Рокетскую тюрьму, откуда направляется въ каторгу, а во время баррикадъ тотъ же гаменъ умираетъ, какъ герой" (Le monde des prisons. Paris, 1881, стр. 81).

"Я не отрицаю,-- говорить Сигеле,-- что толпа можетъ, такъ же, какъ и отдѣльный индивидъ, подняться на чудную высоту самоотверженія и героизма, я хочу только установить, что толпа предрасположена,-- по фатальному закону психологической ариѳметики больше къ злу, чѣмъ къ добру,-- тѣмъ же способомъ, какъ и всякое другое объединеніе людей предрасположено давать результатъ умственный, стоящій ниже того, какой должна бы дать сумма слагаемыхъ. Въ толпѣ есть скрытая тенденція къ жестокости, составляющая,-- если можно такъ выразиться,-- сложный органическій факторъ будущихъ проявленій" (?!).

По откуда же это слѣдуетъ? Гдѣ доказательства? Ихъ нѣтъ. Дальше опять идетъ сравненіе толпы съ порохомъ, который взрывается отъ ничтожнаго дѣйствія, потому что освобождаетъ накопленную уже заранѣе силу (стр. 67). По взрывъ можетъ быть, какъ у нижегородцевъ при Мининѣ, въ сторону добра. Авторъ этого не отрицаетъ самъ, а все же твердитъ свое. Покажите же вашего "микроба зла"!

Авторъ ходятъ около рѣшенія и нашелъ бы его въ своихъ же примѣрахъ, еслибъ его не ослѣплялъ избранный методъ объективнаго, массоваго объясненія метафорами изъ другихъ областей. Въ чемъ, наприм., состоялъ микробъ зла въ массахъ, свирѣпствовавшихъ въ 1-ю французскую революцію или во время нашей "пугачевщины"? Онъ заключался просто въ историческомъ озлобленіи народа противъ извѣстныхъ сословій или порядковъ. Это озлобленіе затаивалось, запрятывалось въ глубь души страхомъ наказаній. Но вотъ масса почувствовала, что она -- сила, что ей бояться больше не нужно, и скрываемое чувство проявилось. Причемъ тутъ коллективная психологія? Оружіе изъ рукъ одного противника попало въ руки другого, до сихъ поръ безоружнаго, и онъ пользуется имъ. Почему тутъ психологія будетъ индивидуальной, а въ толпѣ она становится коллективной, дѣлается "контагіемъ"? Человѣкъ, страдающій водобоязнью, не разбираетъ, на кого бросается: вотъ это "микробъ". Но и въ первую революцію, и въ прошлогодніе холерные безпорядки нападали не на всѣхъ, а на опредѣленныя группы лицъ, наприм., на врачей или на лицъ, подозрѣваемыхъ, что они врачи.

Авторъ,-- по тому же игнорированію индивидуальной психологіи,-- не можетъ понять безъ гипноза и внушенія, почему "крикъ какого-нибудь человѣка передъ толпой имѣетъ безконечно большее значеніе, чѣмъ передъ отдѣльнымъ человѣкомъ",-- почему "толпа легче воспламеняется, чѣмъ одинъ человѣкъ" (стр. 68).

Я обѣщалъ ранѣе сказать подробнѣе о причинахъ вообще меньшей сдержанности нашей въ толпѣ. Теперь замѣчу, что иногда можетъ быть наоборотъ: въ сдержанной, наприм., не апплодирующей, толпѣ вы не будете апплодировать просто изъ нежеланія показаться смѣшнымъ, неприличнымъ. Наоборотъ, въ толпѣ апплодирующей вы свободны отъ этого страха. Но почти тотъ же психологическій стимулъ можетъ лежать въ разнузданной жестокости толпы, наприм., въ возмущеніи рабочихъ на фабрикѣ: одинъ человѣкъ, какъ бы ни былъ озлобленъ издавна, не сталъ бы громить фабрику, потому что онъ не чувствуетъ силы. Въ толпѣ онъ, наоборотъ, сознаетъ за собою тысячи рукъ, тысячи соединенныхъ силъ, и вотъ онъ даетъ волю своему накопившемуся гнѣву, не сдерживается, какъ обыкновенно. Но, рядомъ съ этимъ, замѣтьте, тѣ же рабочіе расправлялись съ каждымъ воромъ, бережно несли и сами охраняли кассу и т. п. Какой же это контагій, какой это порохъ? Порохъ и контагій не разсуждаютъ, не помнятъ, а взрываютъ и уничтожаютъ все, не разбирая ни своихъ, ни чужихъ, ни стѣнъ, ни кассъ, ничего. Сигеле придаетъ большое значеніе тому, что добрыя сердца среди толпы боятся защищать преслѣдуемыхъ, хотя бы и невинныхъ жертвъ. Или же они, высказавшись разъ, молчатъ, видя, что ихъ слова безсильны. Все это вѣрно, но все это личная психологія, а не какая-то особая, таинственная психологія толпы, для которой сейчасъ изобрѣтается и особый терминъ, взятый у естествознанія: "моральная мимичность".

Въ естественныхъ наукахъ мимичностью называется способность нѣкоторыхъ животныхъ постепенно и безсознательно принимать окраску и даже форму окружающихъ предметовъ; этимъ они и спасаются отъ хищниковъ. Но зачѣмъ же обычное "притворство" называть "мимичностью"? У животныхъ оно, дѣйствительно, мимичностъ, хотя у нѣкоторыхъ есть и притворство (наприм., они имитируютъ мертвыхъ). Повторяю, въ томъ и лежитъ сущность этой "коллективной психо-физіологіи", что она называетъ терминами, взятыми изъ физики, физіологіи, зоологіи, патологіи, самыя простыя и понятныя психическія состоянія. Отъ этого они не дѣлаются ни понятнѣе, ни извѣстнѣе, а даже наоборотъ: то, что было вполнѣ яснымъ, дѣлается какимъ-то загадочнымъ. Вѣдь, наши психическія явленія, наприм., страхъ, притворство, намъ гораздо извѣстнѣе, чѣмъ какое-то "гипнотизирующее очарованіе массы" или "мимичность". Но еще было бы полбѣды съ этимъ пріемомъ, если бы онъ только дѣлалъ темнымъ и непонятнымъ -- понятное и очевидное. Но онъ идетъ дальше: онъ прямо извращаетъ наше живое практическое отношеніе къ явленіямъ въ мертвое, пассивное.

Поясню наглядно.

Читая Горе отъ ума, вы до сихъ поръ видѣли, наприм., въ Молчалинѣ просто прощалыгу, ловко и разсчетливо поддѣлывающагося къ нужнымъ людямъ, чтобы заполучить крестикъ или мѣстечко. Теперь вы должны признать въ немъ "мимичность", онъ "принимаетъ только (какъ тысячи невинныхъ бабочекъ) моральный цвѣтъ окружающей среды" (стр. 75).

Прежде, видя, что въ коммиссіи какого-нибудь земства засѣдаютъ пять безграмотныхъ и одинъ грамотный, вы знали, что вопросъ о школахъ провалится потому, что въ коммиссіи большинство невѣждъ. Теперь васъ увѣряютъ, что коммиссія пришла бы къ тому же рѣшенію, если бы ее составить изъ философовъ, ученыхъ и художниковъ всего міра. И это потому, что существуетъ "фатальный ариѳметическій законъ", по которому "соединеніе людей даетъ не сумму, а разность".

Почему, встрѣтивъ волка, вы испытываете страхъ, относящійся къ личной психологіи, а робѣя передъ собраніемъ, гдѣ вы должны произнести рѣчь, вы оказываетесь объектомъ коллективной психологіи? Развѣ это не одинъ и тотъ же аффектъ, но въ одномъ случаѣ сильнѣе, въ другомъ -- слабѣе: въ одномъ -- вы боитесь за цѣлость своихъ брюкъ и йогъ, а въ другомъ -- за вашу карьеру.

Введеніе въ простые процессы личной психологіи терминовъ, взятыхъ изъ объективной пауки и ничего не уясняющихъ, только лишаетъ васъ возможности бороться со зломъ: когда вы знали, что Молчаливъ просто проныра, вы его могли громить, уличать, будить его совѣсть, наконецъ, пригрозить. Но если это "мимичность", т.-о. органическій законъ природы, то что же вы будете дѣлать съ этою хитрою штукой, безличною и безпредметною? Какъ ее побѣдить, эту мимичность? Когда вы знали, что невѣжественное большинство рѣшитъ вопросъ о школахъ отрицательно, вы знали, что надо избирать просвѣщенное большинство. Теперь это оказывается безразлично. И такъ -- все!

Конечно, это -- вздоръ, но вздоръ обольщающій, обманывающій призракомъ научности, маской научнаго метода.

До какой степени доходитъ слѣпота господъ, увлекшихся этимъ методомъ, видно, наприм., изъ слѣдующаго мѣста, которое Сигеле беретъ у Sergi и не видитъ, что въ немъ лежитъ лучшій аргументъ противъ его псевдо-научныхъ благоглупостей (см. 64 стр.):

"Послѣднія и лучшія наслоенія (толпы), -- говоритъ Sergi (перечисляя различныя наслоенія толпы и ихъ отношенія къ возбужденію),-- это тѣ, которыхъ цивилизація и образованіе успѣли преобразовать въ нѣчто вродѣ привилегированныхъ индивидовъ. Но они затмѣваются средними наслоеніями, составляющими наслѣдство всѣхъ; въ общей суммѣ эти послѣдніе слои получаютъ верхъ, а первые исчезаютъ". Отсюда -- торжество "микроба зла".

И такъ, весь вопросъ сводится къ цивилизаціи и образованію? Дайте ихъ всей толпѣ, и не будутъ нужны ваши "электризированія", "мимичности", "гипнозы и внушенія", "моральная окраска среды" и тому подобные "законы" коллективной психо-физіологіи. Но не такъ по Сигеле.

Однако, я думаю, онъ уже порядочно и выяснился, и надоѣлъ читателю.

Поэтому, я подведу итоги, по сперва хотѣлъ бы подѣлиться съ читателями тѣмъ спасительнымъ лѣкарствомъ, которое въ концѣ предлагаешь самъ Сигеле отъ произведеннаго имъ погрома. Этимъ лѣкарствомъ онъ въ то же время побиваетъ въ существѣ всю свою книгу и самъ не видитъ этого. Тутъ вы имѣете апогей ученаго легкомыслія, развитаго во всей этой школѣ. По этимъ мы займемся въ особой главѣ, такъ какъ вопросъ, поднимаемый авторомъ, весьма важенъ самъ по себѣ: это вопросъ о правахъ меньшинства въ обществѣ и о значеніи большинства.

IV.

Споръ о правахъ и значеніи "личности",-- а стало быть и меньшинства,-- вопросъ не новый въ европейской литературѣ. Однимъ изъ блестящихъ защитниковъ личности былъ Джонъ Стюартъ Милль (въ соч. On liberty). Онъ формулируетъ право личности такъ: "Если бы весь человѣческій родъ,-- за исключеніемъ одного человѣка,-- былъ одинаковаго мнѣнія, и только одинъ этотъ человѣкъ держался мнѣнія противуположнаго, то человѣчество настолько же не имѣло бы права требовать молчанія отъ данной личности, насколько эта личность не имѣла бы права (если бы могла) требовать молчанія отъ человѣчества".

Но это лишь право выраженія мнѣній.

Въ статьѣ моей о книгѣ Спенсера Справедливость я показалъ, какъ Спенсеръ примиряетъ практическія требованія индивидуальности съ большинствомъ: онъ желаетъ, чтобы представительство было не ариѳметическимъ выраженіемъ всей массы, а выражало различные интересы. Кромѣ того, онъ предполагаетъ ограничить компетенцію государства самымъ тѣснымъ кругомъ вопросовъ, предоставивъ всѣ прочія задачи частнымъ усиліямъ.

Есть другая форма защиты меньшинства, которую можно назвать аристократической. Основныя положенія этого взгляда совпадаютъ съ тѣмъ, что мы видѣли у Сигеле: "большинство всегда грубо и умственно посредственно. Да оно и не можешь быть инымъ" (см. выше о "фатальномъ ариѳметическомъ законѣ коллективной психологіи"). Отсюда логическій выводъ, что "допустить себя управляться имъ, это -- то же самое, что дать скипетръ посредственности". "Логика требуетъ скорѣе, чтобы самые интеллигентные,-- а они составляютъ меньшинство,-- управляли міромъ, а не наоборотъ, чтобъ ими управляли менѣе интеллигентные, составляющіе наибольшее число" (Sigliele, стр. 170).

Но авторъ понимаетъ, что ему нельзя примкнуть и къ аристократіи (даже въ самомъ широкомъ смыслѣ -- умственной аристократіи): вѣдь, онъ уже показалъ, опираясь на Макса Нордау и Gabelli, что группа даже геніальнѣйшихъ людей можетъ дать только вульгарное, уличное рѣшеніе. И вошь онъ изобрѣтаетъ слѣдующій неожиданный выходъ изъ этой дилеммы: "Дѣйствительно ли справедливо,-- спрашиваетъ онъ,-- что когда большинство одерживаешь побѣду, это значитъ, что одержали побѣду мнѣнія посредственностей, сильныхъ только численностью? Пли же слѣдуетъ признать, что побѣду одерживаютъ при этомъ идеи, съумѣвшія привлечь къ себѣ наибольшее число голосовъ, т.-е. идеи, имѣвшія сами въ себѣ наибольшую притягательную силу, стало быть, такія, которыя должны были зародиться въ головахъ людей высшихъ?" (стр. 171).

Въ этомъ и состоитъ примиряющее открытіе Сигеле: толпа сама по себѣ можетъ дать только зло. Но ея соединеніе съ выдающимися умами даетъ,-- особенно благодаря опять-таки подражательности,-- великое благо.

Мы покажемъ далѣе, насколько это вѣрно по существу, а пока обратимъ лишь вниманіе на противорѣчія этого новаго положенія со всѣми предъидущими: тамъ доказывалось, что складываться (давать аггрегатъ) могутъ только величины однородныя, здѣсь, наоборошь, складывается и даетъ превосходный аггрегатъ невѣжество и посредственность съ знаніемъ и геніемъ. Тамъ, даже въ собраніи геніевъ, а не только въ толпѣ (и ея сочетаніи съ геніями, конечно), видѣлось одно вычитаніе, здѣсь все наоборотъ.

Наконецъ, является совершенно непонятнымъ, почему въ собраніи геніевъ ихъ частныя идеи не имѣютъ притягательной силы (вычитаются), а въ толпѣ онѣ пріобрѣтаютъ эту силу, т.-е. складываются съ невѣжествомъ толпы и даютъ даже не сумму, (т.-е. по невѣжество плюсъ знаніе), а только одно знаніе,-- иными словами, одно изъ слагаемыхъ превращается во всю сумму, а другое (невѣжество) исчезаетъ?

Съ нашей точки зрѣнія это понятно и даже иначе быть не должно: знаніе просвѣщаетъ незнаніе и послѣднее исчезаешь. Но, вѣдь, мы и не держимся ариѳметическаго метода въ соціологіи. А какъ же это примирить съ фатальнымъ закономъ ариѳметическаго сложенія и вычитанія, обязательнаго для коллективной психологіи? Авторъ теперь допускаетъ даже возможность производить "внушенія" не для однихъ геніевъ, а вообще для лицъ, выдающихся въ своей спеціальности.

"Почему-бы законъ "внушенія",-- спрашиваетъ онъ,-- терялъ здѣсь свою силу?"

Но, вѣдь, раньше же самъ онъ доказывалъ, что лучшіе люди безсильны въ толпѣ, благодаря тому же "внушенію" худшихъ,-- боязни ихъ гнѣва, подражательности и пр., и пр. Теперь тѣ же термины являются, когда нужно, для подтвержденія совершенно противуположныхъ положеній. А нужно ему это теперь вошь для чего:

Авторъ предвидитъ слѣдующее возраженіе: "не вѣрно, что большинство склоняется тотчасъ же передъ людьми высшими въ политикѣ, искусствѣ, наукѣ. Люди таланта всегда остаются одинокими (изолированными) въ теченіе своей жизни, потому что имъ приходится бороться съ общественнымъ мизонеизмомъ" {"Враждой къ новизнѣ",-- терминъ, ставшій моднымъ въ извѣстной группѣ, благодаря Ломброзо, употребившему его въ книгѣ Il delitto politico. Ниже мы разсмотримъ состоятельность этого новаго ломброзовскаго изобрѣтенія.}.

"Да,-- говоритъ Сигеле,-- это вѣрно. Я и не утверждалъ, что масса быстро воспринимаетъ великія внушенія (идеи). Но это-то и хорошо". "Конечно, если бы государство управлялось нѣсколькими выдающимися людьми деспотически, то многія полезныя реформы совершались бы ранѣе, чѣмъ большинство рѣшалось бы на нихъ". Но этотъ выигрышъ времени часто обращался бы въ великую потерю (стр. 177). Реформы являлись бы преждевременными, а "ничто не причиняетъ столько опасности, какъ такая преждевременность". И наоборотъ, "если, вмѣсто этого, мы допустимъ, чтобы какая-нибудь идея свободно свершила свой путь и была осуществлена лишь тогда, когда закончила свою работу "внушенія" среди большинства, то мы можемъ быть увѣрены, что она примѣнится тогда, когда ея примѣненіе удобно".

Отсюда послѣдній выводъ, заканчивающій книгу: "Такъ какъ мнѣніе наибольшаго числа есть, въ сущности, лишь мнѣніе выдающихся (высшихъ) личностей, медленно проникающее въ большинство, то деспотизмъ большинства сводится на деспотизмъ геніальныхъ идей, когда ихъ примѣненіе удобно и назрѣло" (стр. 178).

Но если геніи дѣйствуютъ на большинство своимъ престижемъ, внушеніемъ, то почему же это вліяніе такъ медленно? Иногда проходятъ вѣка, прежде чѣмъ идея генія осуществляется. Если бы въ этомъ "внушеніи" участвовалъ гиппозъ, то оно распространилось бы мгновенно, и, конечно, при жизни гипнотизёра, а не послѣ его смерти: странный гипнозъ изъ могилы! Но самъ авторъ окончательно добиваешь его слѣдующимъ утвержденіемъ: "Исторія цѣлаго міра,-- говоритъ онъ на стр. 176,-- доказываетъ намъ, что одни только полезныя идеи "пережили", т.-е., говоря иными словами, онѣ были собраны большинствомъ и увѣковѣчены".

Но это доказываетъ именно, что тутъ дѣйствуетъ не гипнозъ, не внушеніе и престижъ, а польза самихъ идей, т.-е. здравый смыслъ, разумъ толпы, начало совершенно противуположное утвержденію Сигеле. Такимъ-то путемъ намъ совершенно съ иной стороны -- вопреки ожиданіямъ Сигеле -- освѣщается и слѣдующее его объясненіе медленности внушенія въ массахъ: "есть внушенія непосредственныя, свойственныя преимущественно чувствованіямъ, и есть внушенія посредственныя, свойственныя преимущественно идеямъ". Авторъ хочетъ сказать, что идеи внушаются геніемъ не непосредственно всей массѣ, а сперва группѣ лицъ, ближе подходящихъ къ его умственному уровню (какое противорѣчіе съ утвержденіемъ о собраніи талантливыхъ людей!); эта группа передаетъ ихъ дальше болѣе обширной группѣ и т. д. до нижнихъ слоевъ. "Явленіе (внушенія) не измѣняется,-- говоришь онъ,-- оттого только, что происходитъ медленно". Теперь ясно, для чего нужно было подготовить къ мысли, что не одни геніи пользуются даромъ "внушенія" (см. выше).

Да; но, въ такомъ случаѣ, для чего же допускать гипнозъ, престижъ, внушеніе, а не простой разумъ? Вѣдь, престижъ и внушеніе были нужны автору сперва для объясненія воздѣйствія геніевъ на массу. Но если геніи не сами дѣйствуютъ на нее, а ихъ идеи спускаются, постепенно популяризируясь, отъ группы ближайшей къ генію (т.-е. способной понимать его), то ни престижа, ни внушенія не требуется, а нужно только обыкновенное пониманіе. Вотъ тутъ-то и ясно, почему "подбираются и увѣковѣчиваются только полезныя идеи". При гипнозѣ и внушеніи это было бы совсѣмъ безсмысленно: престижъ и внушеніе нужны для принятія того, что не воспринимаемо разумнымъ путемъ.

Къ чему же послужили и здѣсь мудреныя слова, взятыя изъ другой области явленій и только затмѣвающія то, что было ясно и просто безъ нихъ? Но я уже не разъ предупредилъ читателя, что въ этомъ затемнѣніи простого и яснаго лежитъ сущность покой науки и ея пріема. И опять это не безвредно практически. Въ самомъ дѣлѣ, если медленность распространенія высшихъ идей въ массахъ мы будемъ считать продуктомъ медленности неизбѣжнаго процесса внушенія, то естественно, что съ такимъ явленіемъ ничего не подѣлаешь, и придется только утѣшиться, какъ Сигеле, пословицей: "тише ѣдешь -- дальше будешь". Но понимаете ли вы, въ какой заколдованный кругъ вводитъ насъ это ни къ чему не нужное, свалившееся съ неба (или, вѣрнѣе, изъ сочиненій Тарда) внушеніе? Реформа невозможна, потому что умы подготовляются медленно, благодаря медленности "внушенія". "Но это очень хорошо, потому что, пока внушеніе не охватитъ всѣхъ, реформа опасна". Очевидно, внушеній ускорить нельзя; еслибъ ихъ можно было ускорить, то медленность реформы не была бы нужна. Но если, какъ мы показали, тутъ нѣтъ никакого внушенія, а есть постепенное знаніе, если это знаніе идетъ медленно въ массы потому только, что онѣ невѣжественны, то лѣкарство отъ этой медленности, очевидно, въ знаніи; благодѣтельность медленности исчезаетъ, становится зломъ, виной общества или тѣхъ его элементовъ, отъ которыхъ зависитъ скорѣйшее образованіе массъ. Кажется, у Тайлора я встрѣтилъ указаніе, что среди саксонскихъ крестьянъ обращаются теперь тѣ медицинскія формулы, которыя во время Парацельса были научными открытіями. То-есть понадобилось 400 лѣтъ для того, чтобъ идеи геніевъ XV вѣка дошли до народнаго сознанія, спускаясь внизъ отъ группы къ группѣ, все въ болѣе и болѣе популярной формѣ. Если бы 400 лѣтъ назадъ народная масса была такъ же образована, какъ группа людей, стоявшая во главѣ тогдашнѣйшей интеллигенціи, идеи науки XV в. были бы усвоены этою массой еще въ то время, и вдругъ виновато внушеніе!

Спутывая всѣ понятія, замѣняя ясные термины индивидуальной психологіи совершенно ненужными словами изъ другой области знанія, называя всю эту путаницу понятій "коллективною психо-физіологіей", эта новая нсевдо-наука только мѣшаетъ видѣть истинныя причины того или иного явленія и ближайшія средства борьбы съ ними.

Хорошо еще, если она только наивное празднословіе. Ью иногда кажется, что это умышленное и весьма разсчетливое "затемнѣніе" умовъ. Посмотрите, какъ все направлено въ одну цѣль, въ одну точку: коллегіальность, образованіе массы, быстрота реформъ,-- все дискредитируется путемъ весьма хитрой механики, въ которой разобраться весьма не легко.

Но допустимъ, что заблужденіе автора вполнѣ добросовѣстно и наивно. Тогда надо тѣмъ серьезнѣе бороться съ этимъ заблужденіемъ, а оно кроется въ методѣ. И этотъ методъ есть достояніе не одного Сигеле, а цѣлой школы. Вотъ почему въ концѣ статьи я дамъ краткій разборъ этого метода.

А пока необходимо сдѣлать оговорку: неужели я совершенно отрицаю дѣйствіе въ обществѣ подражанія, престижа и внушенія? Вовсе нѣтъ. Но ихъ значеніе далеко не такъ важно въ обществѣ, какъ это кажется нѣкоторымъ новымъ писателямъ, раздувшимъ явленіе въ цѣлый пожаръ, стремящійся охватить всѣ общественные процессы. Во-первыхъ, оно явленіе индивидуальное, а вовсе не коллективное.

Возьмемъ наглядный примѣръ: самъ Сигеле въ своей особѣ даетъ прекрасный образецъ человѣка, пишущаго подъ внушеніемъ Тарда и его ученаго престижа. Подъ вліяніемъ этого престижа, онъ слѣпъ къ собственнымъ противорѣчіямъ: въ самомъ дѣлѣ, нужно быть ослѣпленнымъ идеей Тарда о внушеніи, чтобъ утверждать, съ одной стороны, что масса подбираетъ только одни полезныя идеи, а съ другой -- увѣрять, что все же это происходитъ путемъ внушенія.

Но тутъ-то мы и видимъ ясно, какъ раздуто это явленіе: вѣдь, то "впущеніе", которое охватило Сигеле, не охватило, наприм., ни меня, ни васъ, читатель, т.-е. оно не коллективно, а индивидуально. Во-вторыхъ, мы съ вами разбираемъ вслухъ, печатно, идею Тарда, доказываемъ ея раздутость, а это уже уничтожаетъ и гипнозъ, и престижъ, а, стало быть, и внушеніе въ тѣхъ индивидуумахъ, которые ему поддались.

И такъ было и будетъ всегда. Но чтобы понять это, нужно было опять обратиться къ индивидуумамъ, ибо самая способность увлекаться престижемъ, т.-е. разѣвать ротъ при всякой блестящей погремушкѣ, есть индивидуальная способность, далеко не похвальная.

Въ обществѣ, обладающемъ литературой, критикой, учеными собраніями, въ которыхъ сталкиваются различныя мнѣнія, долгое внушеніе, обусловленное престижемъ, невозможно: всегда найдутся индивидуальности, не поддающіяся гипнозу и разрушающія своею критикой очарованіе идеи въ умахъ ротозѣевъ, если идея ложна и значеніе ея преувеличено. Это мы видѣли съ идеями Ломброзо, разобранными по косточкамъ сперва на парижскомъ, а потомъ и на брюссельскомъ конгрессѣ. Отъ нихъ осталось нѣсколько дѣйствительно важныхъ крупицъ, а остальное снесено волнами критики. И вотъ почему "масса подбираетъ только полезныя идеи". Прочно только господство логики и истинной науки. Престижъ и внушеніе временны, мимолетны, личны. Критика свойственна не однимъ "высшимъ" умамъ, но и лучшимъ умамъ массы, даже среди "невѣжественной" толпы. Сколько ложныхъ внушеній, даже историческихъ, эта масса съумѣла понять и отвергнуть, хотя ея критика имѣла наивныя опоры, наприм., средневѣковой раціонализмъ!

Нельзя отрицать вовсе существованія внушеній и подражанія, но ихъ значеніе все болѣе меркнетъ и слабѣетъ съ развитіемъ мысли и знанія, съ его распространеніемъ въ массахъ. Эти факторы могутъ сослужить нѣкоторую службу въ объясненіяхъ прошедшей исторіи человѣчества. Да и то немыслимо, чтобъ они тамъ дѣйствовали какъ явленія коллективной психологіи. Все это слова, коллективной психологіи нѣтъ, потому что въ обществѣ нѣтъ единаго чувствилища, единаго мозга. Это -- отрыжка старой соціологической теоріи объ обществѣ, какъ организмѣ (аналогическій методъ). Цѣликомъ онъ брошенъ давно, но теперь ухватились за его частичку: психологическія явленія въ массахъ. Они совершаются въ отдѣльныхъ мозгахъ и представляютъ задачи индивидуальной психологіи. Общество и его явленія могутъ вліять на мозгъ, создавать въ немъ новыя понятія, чувствованія и т. п. но все это -- задачи индивидуальной психологіи. Онѣ прекрасно намѣчены еще Льюисомъ (Вопросы о жизни и духѣ) и въ этой области уже многое сдѣлано лучшими современными психологами -- Спенсеромъ, Бэномъ, Вундтомъ и др. Новая "пссидо-паука" только путаетъ и затемняетъ значеніе и практическія слѣдствія этихъ открытій и изслѣдованій.

VI.

Я уже сказалъ, что новая "псевдо-наука" есть отрыжка старой соціологической теоріи, видѣвшей въ обществѣ организмъ и переносившей на общество біологическіе законы, въ виду нѣкотораго сходства (аналогіи) между обществомъ и организмомъ. Поэтому ее называютъ "аналогическою теоріей", а ея методъ -- "аналогическимъ методомъ". Я ужо сказалъ, что въ своемъ чистомъ видѣ она брошена всѣми, но въ замаскированномъ еще увлекаетъ многихъ и даже входитъ въ моду то въ видѣ эволюціонной соціологіи (см. мою предъидущую статью въ Русской Мысли), то въ видѣ "коллективной психологіи". Поэтому не мѣшаетъ вкратцѣ разобрать ея опоры, лежащія въ нѣкоторыхъ сходствахъ организма и общества. Эти сходства есть. Но они парализируются радикальнымъ различіемъ: организмъ развился постепенно, ради самозащиты, изъ колоніи или общества клѣтокъ. Поэтому его называютъ -- не вполнѣ точно -- "обществомъ клѣтокъ", хотя странно называть обществомъ такой аггрегатъ, который состоитъ на половину изъ единицъ, потерявшихъ почти всякую жизненность, наприм., окостенѣвшихъ. Но допустимъ, что организмъ есть общество клѣтокъ или бывшее общество клѣтокъ (что точнѣе); въ немъ поэтому должно быть нѣкоторое сходство съ обществомъ людей, но должны быть и тѣ гигантскія различія, какія лежатъ между индивидуумами обоихъ обществъ: съ одной стороны, клѣточкой, если и чувствующей, то не сознающей своей индивидуальности, а съ другой -- самознающимъ человѣкомъ.

Организмъ (или бывшее общество безсознательныхъ клѣтокъ) слагался подъ гнетомъ среды, не заботясь о сохраненіи въ совершенномъ видѣ своихъ элементовъ. Самосохраненіе имѣло здѣсь въ виду только цѣлый аггрегатъ. Клѣточки не имѣли столь ярко выраженной индивидуальности, чтобъ бороться за нее съ организаціей, нужной для сохраненія цѣлаго и обращавшей ихъ въ несамостоятельные, иногда омертвѣвшіе органы самозащиты этого цѣлаго. Такимъ образомъ, онѣ во многихъ тканяхъ организма потеряли, вѣроятно, и ту чувствительность, какую имѣли: она спеціализировалась въ клѣточкахъ нервной системы и мозга. У аггрегата образовалось спеціальное чувствилище, поглотившее всѣ индивидуальныя чувствованія. Цѣлое сдѣлалось личностью, сознательнымъ организмомъ.

Не то -- въ обществѣ людей: его индивидуумами были уже эти сознательныя личности. Если въ первобытномъ состояніи общества, какъ думаютъ нѣкоторые, ихъ самосознаніе, какъ личностей, было еще слабо и онѣ недостаточно отдѣляли себя отъ общества (рода, семьи, міра, племени, государства и т. д.), то, тѣмъ не менѣе, сознаніе это было настолько сильно, что мы не видимъ даже въ первобытномъ или дикомъ состояніи хотя бы незначительнаго приближенія индивидуумовъ -- людей -- къ тому состоянію, въ какомъ оказываются, напримѣръ, клѣтки, кости въ организмѣ. Въ обществахъ животныхъ (напримѣръ, муравьевъ, пчелъ) мы видимъ уже значительное перерожденіе или вырожденіе индивидуумовъ въ интересахъ цѣлаго {Правда, я слышалъ отъ одного путешественника, изучавшаго бытъ фабричныхъ рабочихъ въ Бельгіи, что замѣчается измѣненіе въ пальцахъ руки у тѣхъ изъ нихъ, которые въ теченіе нѣсколькихъ поколѣніи выбираютъ узелки изъ шелковыхъ матерій. Это ужасно, но это не можетъ долго продержаться, на основаніи вышеизложеннаго.}. Индивидуумы этихъ животныхъ обществъ были слабы для борьбы съ организаціей, развивавшейся для охраны "цѣлаго". Интересы цѣлаго ихъ сломили, подчинили себѣ, изуродовали.

Исторія человѣческихъ обществъ представляетъ обратный процессъ: были эпохи, напримѣръ, хроническихъ войнъ, когда самозащита личности требовала отдачи себя въ распоряженіе цѣлаго. Это создало организаціи, значительно поработившія личность общимъ цѣлямъ, частью добровольно, частью насиліемъ (забираніе въ рабство и т. п.). Но личность, временно подавленная, не только не погибла, а, наоборотъ, все болѣе и болѣе самоопредѣлялась и, въ то же время, устраняла тѣ элементы организаціи, которые подавляли ее,-- съ ея ли согласія, ради временныхъ цѣлей, или насильственно.

Такимъ образомъ, очевидно, что общество людей но можетъ перейти въ организмъ, а, наоборотъ, обладая временно, въ теченіе своего развитія, нѣкоторыми формами защиты единицъ при помощи цѣлаго, уподобившими его кое въ чемъ организму, оно все дальше и дальше уходитъ даже отъ этого состоянія.

Существуютъ двѣ теоріи общества: договорная и органическая. Первая видитъ въ обществѣ добровольный союзъ, договоръ, явно или молча созданный для блага личности. Вторая видитъ въ обществѣ безсознательное, органическое развитіе или эволюцію разныхъ формъ. Если бы была вѣрна совершенно вторая теорія, мы видѣли бы въ исторіи или то, что видимъ въ обществахъ муравьевъ и пчелъ (т.-е. перерожденіе индивидуумовъ), или даже болѣе: переходъ къ организму, т.-е. индивидуумовъ окостенѣвшихъ, потерявшихъ сознаніе и т. д. Этого не было, и мы вправѣ думать, что этого не случилось, благодаря постоянному, глухому упорству человѣческой личности противъ принятія такихъ формъ защиты цѣлаго, которыя бы раздавили и переродили человѣческій индивидуумъ. Поэтому состояніе общества никогда по было вполнѣ органическимъ; въ его эволюціи всегда былъ элементъ самосохраняющейся личности, то глухо, то явно и массой -- въ союзѣ съ другими -- борющейся за цѣлость своего "я".

Понятно, что первобытнаго состоянія нельзя назвать, тѣмъ не менѣе, договорнымъ, въ полномъ смыслѣ. Но, по мѣрѣ уже указаннаго нами развитія личности и ея самосознанія, общество все полнѣе и ярче переходить къ договорному типу и все сознательнѣе интересъ цѣлаго признается только ради блага личностей, которое и составляетъ единственную и исключительную задачу общества.

Но отсюда очевидна и дальнѣйшая несостоятельность "коллективной психологіи" и ея массоваго метода. Эта проектируемая наука желаетъ, какъ и нѣкоторыя направленія въ соціологіи (я уже упоминалъ о вышедшемъ въ прошедшемъ году соч. Гумиловича Sociologie und Politik), "совершенно игнорировать разсмотрѣніе индивидуальной воли и устранить вмѣшательство психологическаго индивидуализма". Соціологія, по Гумиловичу, беретъ своею "единицей не человѣка, по соціальную группу или коллективную личность (вотъ оно куда пошло!) и систему движеній, производимыхъ взаимодѣйствіемъ существующихъ общественныхъ группъ".

Все это было бы прекрасно, но тутъ забывается "научный законъ", а, вѣдь, открытіе "законовъ" только и можетъ быть цѣлью науки. Законъ же, въ научномъ смыслѣ, есть раскрытіе постоянной связи между условіями какого-либо явленія и этимъ явленіемъ ("постоянство связи послѣдовательности и сосуществованія". Стюартъ Милль: Логика).

Но въ число условій любого общественнаго явленія, прежде всего, входятъ личности.

Какимъ же образомъ можно открыть хотя одинъ соціологическій законъ, игнорируя личность и индивидуальную психологію?

Одно изученіе внѣшнихъ процессовъ общества въ его массѣ не говоритъ намъ объ условіяхъ этого процесса, а потому не даетъ "закона" въ научномъ смыслѣ, а только "эмпирическое обобщеніе". Мы видѣли выше ошибочность такого внѣшняго массоваго наблюденія, когда говорили о паникѣ въ театрѣ. То, что извнѣ кажется стадностью, подражаніемъ, оказывается при изученіи индивидуумовъ (въ ихъ психологіи) результатомъ совпаденія мыслей и стремленій. Отсюда очевидно, что далѣе эмпирическихъ обобщеній такая соціологія (т.-е. имѣющая дѣло съ массами только) не пойдетъ.

Пояснимъ еще нагляднѣе.

Возьмемъ образецъ какого-нибудь эмпирическаго обобщенія, чтобы показать, какое мѣсто занимаетъ оно въ человѣческомъ знаніи.

Сельскій житель замѣчаетъ, что передъ пожаромъ или чьею-нибудь смертью выла собака. Онъ дѣлаетъ выводъ изъ этого опыта (эмпирическое обобщеніе), что пожару и покойнику всегда (обобщеніе) предшествуетъ вой собаки.

Но это первобытно. Допустимъ, что онъ вводитъ болѣе научный пріемъ -- статистику и что случайно въ его деревнѣ изъ 10 разъ 9 передъ пожаромъ и покойникомъ выла собака. И вотъ уже "эмпирическое обобщеніе", опирающееся на статистику, готово!

По насколько это -- пріемъ науки и законъ научный, вы видите. Чтобы сдѣлать этотъ выводъ научнымъ закономъ, надо, какъ уже сказано мною, опредѣлить условія явленія: напримѣръ, въ данномъ явленіи условія пожара и условія воя собаки. Эти условія окажутся совершенно различными, и мы все же еще не будемъ имѣть закона, а только научно обслѣдованный фактъ. Для научнаго закона должно быть доказано постоянство связи данныхъ условій и даннаго явленія.

Вотъ что такое "эмпирическое обобщеніе". Соціологія, игнорирующая индивидуумъ и его психологію, осуждена никогда не выходитъ изъ эмпирическихъ обобщеній, потому что она никогда не узнаетъ условій ни одного общественнаго процесса или явленія, если устранить, игнорируетъ индивидуумъ, обусловливающій въ обществѣ все.

Въ совершенно такомъ же положеніи будетъ находиться и "коллективная психологія", взявшая пріемы и методы изъ того же источника.

Самое большее, что она совершить, это -- новый волапюкъ и полную путаницу понятій, обращающую все простое и ясное въ загадочное и непонятное.

Л. Е. Оболенскій.

"Русская Мысль", кн.XI, 1893