Оболенский Леонид Егорович - Зависимость общественного прогресса от чувствований

Зависимость общественнаго прогресса отъ чувствованій.

(Гардъ: "La logique sociale des sentiments").

Въ моей послѣдней статьѣ я показалъ на разборѣ двухъ противуположныхъ направленій одной и той же эволюціонной этики, что вопросъ о самостоятельности человѣческаго прогресса и творчества не можетъ быть рѣшенъ на почвѣ чистой біологіи. Безъ введенія данныхъ психологіи, мы всегда уткнемся въ стѣну, на которой крупными буквами красуется дальнѣйшій вопросъ: "какимъ образомъ возникаютъ въ людяхъ тѣ идеи и чувствованія, которыя затѣмъ являются намъ видимыми двигателями прогресса?" Не кажутся ли они, вслѣдствіе нашей иллюзіи, источниками самостоятельнаго (автономнаго) творчества человѣка? Не правъ ли Лесли Стефенъ, утверждая, что мы -- простыя игрушки космическаго процесса и считаемъ своими цѣлями лишь результаты этого процесса, намѣченные не нами, а только впередъ угаданные нами благодаря нашему сознанію? Это утвержденіе подобно давнишнему утвержденію метафизиковъ, объявлявшихъ, что если бы падающій камень или ручей, бѣгущій съ горы, могли сознавать себя, они были бы увѣрены, что падаютъ внизъ по своей волѣ, т.-е. что это -- ихъ добровольная цѣль.

Замѣчу здѣсь кстати, что эти метафизики (и въ числѣ ихъ Шопенгауеръ), должно быть, никогда не падали, иначе они отлично знали бы по собственному опыту, что ихъ утвержденіе -- вздорная болтовня: человѣкъ не только въ случаяхъ невольнаго физическаго паденія отлично знаетъ, что падаетъ вопреки своей волѣ, но онъ сознаетъ это и тогда, когда падаетъ морально или умственно, если, конечно, у него за душой есть хотя какой-нибудь идеалъ, руководящая идея, принципъ, поставленная заранѣе цѣль и т. п.,-- однимъ словомъ, критеріумъ, съ которымъ онъ можетъ сравнить дѣйствительность и оцѣнить ее.

Такихъ остроумныхъ афоризмовъ пущено въ обращеніе не мало: поражая поверхностный умъ своимъ кажущимся блескомъ, они легко воспринимаются, запоминаются и затѣмъ совершенію ослѣпляютъ насъ относительно самыхъ простыхъ и ясныхъ фактовъ нашего же собственнаго внутренняго опыта. Но, конечно, бороться съ ними только на этой почвѣ невозможно; всякій внутренній опытъ можно свести на иллюзію и, такимъ образомъ, начнется сказка про бѣлаго бычка. Стало быть, безъ психологіи, а именно безъ изслѣдованія происхожденія нашихъ идей и чувствованій, мы обойтись не можемъ.

Вотъ почему я считаю особенно цѣнными двѣ работы, появившіяся въ печати по этому поводу; одна изъ нихъ -- Psychologie des idées-forces А. Фуллье -- говоритъ намъ, какъ показываетъ и заглавіе, о значеніи идейнаго процесса въ явленіяхъ жизни, другая -- La logique sociale des sentiments Тарда -- говоритъ о значеніи процесса развитія чувствованій въ общественномъ прогрессѣ.

Обѣ работы какъ бы дополняютъ одна другую. Благодаря имъ, мы въ состояніи будемъ придти къ нѣкоторому примиренію, объединенію области мысли и области чувствованій въ прогрессѣ. А это весьма важно: обыкновенно говорятъ, что наша мысль -- рабыня чувствованій, а чувствованія слагаются въ насъ такъ безсознательно, такъ непроизвольно, что контроль надъ ними невозможенъ или почти невозможенъ. Тардъ даетъ намъ блестящую попытку указать, что и въ чувствованіяхъ есть опредѣленная логика, и, притомъ, руководимая чисто-человѣческимъ стремленіемъ или цѣлью, корни которыхъ кроются не въ чемъ иномъ, какъ въ симпатіи людей другъ къ другу, въ любви, являющейся подъ весьма различными формами.

Такъ какъ онъ не касается вопроса о происхожденіи чувствованій вообще и симпатіи въ частности (послѣднюю онъ считаетъ, повидимому, основнымъ и врожденнымъ свойствомъ человѣка), то его теорія въ этомъ направленіи должна быть дополнена. Работа Фуллье отчасти можетъ быть намъ полезна для такого дополненія, такъ какъ въ ней болѣе всего разработано именно происхожденіе и развитіе волевою элемента въ идеяхъ, т.-е. элемента двигающаго, толкающаго насъ на дѣйствія. Этотъ элементъ и въ чувствованіяхъ, и въ идеяхъ -- одинъ и тотъ же, потому что въ идеяхъ (по Фуллье) онъ зависитъ отъ чувствованій же, которыя постоянно и неизбѣжно сопровождаютъ каждое ощущеніе. Чувствованія эти (пріятныя или непріятныя) сами въ себѣ имѣютъ зародыши воли или стремленій: такъ, всякое непріятное ощущеніе вызываетъ само собою стремленіе удалить его или предметъ, вызвавшій его. Наоборотъ, пріятное чувствованіе, сопровождая ощущеніе, вызываетъ стремленіе сохранить его, удержать или повторить. При соединеніи ощущеній въ идеи, эта двигательная сила (сила реакціи) остается въ идеяхъ, и вотъ почему идеи обладаютъ также двигательною силой, вотъ почему онѣ -- "идеи-силы".

Много лѣтъ тому назадъ я развилъ совершенно подобную теорію относительно чувствованій въ моей работѣ Развитіе чувствованій. Въ своемъ мѣстѣ я позволю себѣ дополнить теорію Тарда и Фуллье тѣми результатами, къ которымъ пришелъ я самъ. Внѣ этихъ результатовъ теорія Тарда останется безъ настоящей почвы. Фуллье только отчасти помогаетъ намѣтить эту почву, но его вниманіе сосредоточено на идеяхъ. Между тѣмъ, для нашей цѣли важно узнать: какъ и почему зарождаются, складываются и развиваются сами чувствованія. На это-то и отвѣчаетъ, надѣюсь, моя работа. Тардъ же указываетъ только дальнѣйшій процессъ, -- процессъ логики или діалектики уже сложившихся и готовыхъ чувствованій.

Въ каждой работѣ важно, прежде всего, установить интересъ задачи, ея значеніе. Такъ какъ работа Тарда всего нагляднѣе объяснитъ намъ значеніе чувствованій въ прогрессѣ, то съ нея я и начну, дополнивъ ее затѣмъ теоріей Фуллье и закончивъ моею собственною работой, спускающеюся къ самымъ корнямъ вопроса,-- къ элементамъ или генезису чувствованій и, слѣдовательно, двигательной силы идей.

Таковъ мой планъ. Его хватитъ на двѣ статьи. Въ этой статьѣ я займусь пока только теоріей Тарда, имѣющей интересъ и значеніе и помимо моей основной цѣли. Если я упомянулъ объ этой общей цѣли впередъ, то для того, конечно, чтобы читатель имѣлъ въ виду и этотъ общій мой планъ, соединяющій отдѣльныя и самостоятельныя статьи въ одно идейное цѣлое, хотя каждая статья имѣетъ свой самостоятельный интересъ.

II.

По теоріи Тарда, каждый прочный общественный строй держится не одними только взаимными интересами или общими идеями, но еще и системами или аккордами различныхъ чувствованій. Въ этомъ отношеніи общество (или общественное сердце) напоминаетъ музыкальный инструментъ: черезъ извѣстные промежутки времени инструментъ разстроивается и тогда нуженъ "настройщикъ" (реформаторъ, проповѣдникъ).

Впрочемъ, въ теченіе всей статьи Тардъ нигдѣ не указалъ далѣе необходимости такихъ настройщиковъ. Эволюція общества идетъ у него постепенною смѣной однихъ гармоній или аккордовъ другими аккордами, или, говоря иначе, однѣхъ системъ чувствованій другими. При этомъ новыя системы представляютъ все больше и больше устойчивости, благодаря тому, что пропорція чувствъ симпатіи перевѣшиваетъ все больше и больше пропорцію антипатій.

Такимъ образомъ, передъ нами, дѣйствительно, развертывается извѣстная логика, цѣль которой ясна: замѣнитъ менѣе стойкія системы чувствованій болѣе прочными и достигнуть этого посредствомъ преобладанія въ обществѣ дружественныхъ чувствъ надъ враждебными.

Ниже я изложу подробнѣе эту теорію, и читатель убѣдится, что ея фактическая сторона чрезвычайно близка къ дѣйствительности. Вначалѣ же отвѣчу на самый интересный вопросъ: какой основной стимулъ или мотивъ направляетъ эту логику чувствованій къ опредѣленной цѣли или результату, указываемому Тардомъ?

Въ различныхъ мѣстахъ его новой работы мы находимъ весьма вѣскія указанія на то, что этотъ основной мотивъ или стимулъ лежитъ въ особомъ чувствованіи симпатіи, альтрюизма, врожденныхъ человѣчеству, помимо всякихъ разсчетовъ выгоды или интереса. Въ теченіе всей статьи онъ горячо полемизируетъ съ тѣми соціологами-эволюціонистами, которые выводятъ общественный прогрессъ (наприм., уменьшеніе числа войнъ и т. п.) изъ однихъ утилитарныхъ разсужденій. Тардъ не отрицаетъ этого элемента, но онъ видитъ рядомъ съ нимъ самостоятельный процессъ развитія, вытекающій прямо изъ потребностей чувства. Даже болѣе: этотъ второй процессъ преобладаетъ надъ первымъ и управляетъ имъ. И вотъ какимъ образомъ это совершается: что такое разсчетъ пользы или выгоды,-- спрашиваетъ Тардъ,-- какъ не стремленіе получить больше наслажденія (пріятныхъ чувствованій) и меньше страданія (т.-е. непріятныхъ чувствованій)? Но забываютъ, что наслажденія бываютъ различны по степенямъ своей силы или внутренней цѣнности. Отъ этого-то и не понимаютъ общественнаго прогресса. Полагаютъ, что его цѣль -- доставить вообще лишь наибольшую сумму наслажденій. Это вѣрно отчасти; но такъ какъ среди наслажденій и страданій есть разныя степени силы или цѣнности, то очевидно, что наиболѣе могучія изъ нихъ должны и вліять сильнѣе на нашу волю, т.-е. на процессъ развитія.

Но самое сильное наслажденіе для человѣка -- сознавать себя любимымъ, и самое величайшее страданіе -- сознавать себя ненавидимымъ.

И вотъ въ чемъ, -- въ этомъ-то основномъ мотивѣ людей, -- кроется и основной мотивъ или стимулъ той соціальной логики чувствованій, которую я указалъ выше: этотъ мотивъ самъ собою (т.-е. въ непосредственномъ чувствѣ) ведетъ къ наибольшему единенію людей (наприм., изъ малыхъ обществъ образуетъ большія, изъ насильственныхъ организацій добровольныя и т. д.). По несомнѣнно, что, въ то же время, долженъ достигаться и другой результатъ -- наибольшей пользы или интереса, выгоды. Вѣдь, выше уже сказано, что выгода или польза, въ концѣ-концовъ, есть стремленіе къ наибольшему наслажденію и наименьшему страданію. Очевидно, что если эта выгода правильно понята, если сознано, что она, прежде всего и главнѣе всего, лежитъ въ наслажденіи бытъ любимымъ и въ страданіи бытъ ненавидимымъ, то логика чувствованій должна неизбѣжно совпадать съ утилитарною логикой разсужденій. Конечно, въ прочности общества играетъ роль и то, чтобы солидарные между собою интересы преобладали надъ враждебными. Но этого мало: нужно и преобладаніе симпатическихъ чувствованій надъ враждебными.

Общество не есть также лишь сѣть вѣрованій, согласныхъ между собою въ значительномъ большинствѣ; оно, прежде всего, есть система или сѣть симпатическихъ чувствованій, къ которымъ, конечно, могутъ примѣшиваться и антипатіи, однако, въ устойчивыхъ обществахъ, эти антипатіи примѣшиваются въ видѣ исключеній, по крайней мѣрѣ, въ области взаимныхъ отношеній членовъ данной общественной группы (а не ея иноплеменныхъ сосѣдей).

III.

Практическое значеніе этой новой точки зрѣнія очевидно: изучая, наприм., причины какой-нибудь революціи, не достаточно искать эти причины только въ нарушеніи идейной гармоніи или согласія интересовъ,-- слѣдуетъ обратить вниманіе и на разрушеніе въ большинствѣ дружескихъ и симпатическихъ чувствованій.

Точно также, при оцѣнкѣ какого-нибудь новаго порядка, не достаточно спросить себя, приводитъ ли онъ въ большую гармонію только идеи и интересы даннаго общества,-- нужно еще узнать: породилъ ли онъ дружественности больше, чѣмъ разрушилъ?

Общественный процессъ, стимулы котораго я разсмотрѣлъ выше, стремится, во-первыхъ, согласовать различныя и даже враждебныя чувствованія, гармонизируя ихъ и даже приводя въ системы, и, во-вторыхъ, онъ стремится замѣстить равновѣсія и системы менѣе устойчивыя болѣе стойкими.

Какъ я уже сказалъ выше, это вездѣ достигается тѣмъ, что пропорція симпатическихъ чувствованій увеличивается на счетъ пропорціи антипатическихъ, связанныхъ съ первыми.

Возьмемъ фактъ самый общій въ исторіи: постоянное увеличеніе соціальныхъ группъ "въ ширину и глубину". Подъ "глубиной" Тардъ понимаетъ паденіе тѣхъ перегородокъ, которыя раздѣляютъ классы или слои. Подъ шириной онъ подразумѣваетъ границы, раздѣлявшія сосѣднія группы.

Съ перваго взгляда кажется, что объединеніе малыхъ группъ въ большія обязано только войнамъ. Но, вѣдь, сліяніе, ассимиляція побѣжденныхъ съ побѣдителями совершалась, главнымъ образомъ, подражаніемъ (религіи, идеямъ, обычаямъ). А это есть выраженіе, одна изъ формъ-чувствованій, относящихся къ группѣ симпатическихъ.

Наконецъ, самыя войны между племенами велись ради чувствованій, связывавшихъ между собою каждое изъ борящихся племенъ или группъ, то-есть ради чувства симпатіи: въ первобытныхъ, маленькихъ группахъ взаимныя чувствованія между членами были очень сердечны и только къ чужимъ были жестоки. Такимъ образомъ, съ расширеніемъ группъ или границъ какъ бы расширялось и сердце ихъ, охватывающее симпатическими чувствованіями все большее и большее число сообщественниковъ. Иными словами, въ этомъ расширеніи можно видѣть основной моральный прогрессъ. По мѣрѣ того, какъ примитивныя кучки доростали до обширныхъ государствъ и ихъ союзовъ, система общественныхъ чувствованій расширялась, усложнялась и, въ то же время, укрѣплялась.

Разсмотримъ ближе этотъ процессъ, т.-е. увеличеніе обществъ въ ширину, а затѣмъ прослѣдимъ процессъ его углубленія (т.-е. паденія сословныхъ перегородокъ).

IV.

Всѣ замкнутыя націи начинаютъ съ взаимной ненависти, прежде чѣмъ узнаютъ другъ друга. Отсюда возникаютъ первоначально войны, но это же подготовляетъ и будущее согласіе. Оно устанавливается не вдругъ, а постепенно и разными путями: побѣдители пріобрѣтаютъ уваженіе побѣжденныхъ, сопровождаемое страхомъ и завистью.

Сообразно съ этимъ, у побѣдителей является чувство презрѣнія и покровительства. Вотъ то новое согласованіе (аккордъ противуположныхъ чувствъ), которое замѣнило прежнюю взаимную ненависть. Естественно, что страхъ, уваженіе и зависть среди побѣжденныхъ порождаютъ въ нихъ подражаніе, а въ результатѣ совершается ассимиляція (уподобленіе). Такъ древній Римъ романизировалъ окружающія его племена и т. п.

Группы расширяются. Но между группами продолжается прежнее уваженіе къ самимъ себѣ и невѣжественное презрѣніе къ другимъ. Оба эти чувства находятся въ извѣстной логической зависимости другъ отъ друга: такъ, увеличеніе уваженія къ себѣ влечетъ усиленіе презрѣнія къ другимъ и наоборотъ. Въ первобытныхъ малыхъ обществахъ чувство коллективной ненависти къ сосѣдямъ было очень живо и опредѣленно: вѣдь, они знали почти всѣхъ членовъ сосѣдней группы, считали ихъ своими традиціонными врагами. Но впослѣдствіи, когда эти маленькія группы сдѣлались большими государствами, ненависть обращалась уже не на отдѣльныхъ людей, а на огромныя коллективныя единицы, и не могла не ослабляться йо одной уже этой причинѣ: вѣдь, теперь это чувствованіе расширилось на безчисленное множество головъ, стоящее гдѣ-то вдалекѣ и сливающееся тамъ лишь въ одно отвлеченное имя. Наприм., какъ бы ни была сильна современная ненависть французовъ къ нѣмцамъ и обратно, она не можетъ быть даже и сравниваема съ ненавистью двухъ сосѣднихъ племенъ краснокожихъ или двухъ греческихъ городковъ передъ междуусобною войной.

Правда, по той же причинѣ и чувство гражданской солидарности между членами большого государства должно быть слабѣе того же чувства между членами малой группы. То есть, можетъ казаться, что если при этомъ слабѣетъ чувство вражды, то слабѣетъ и чувство симпатіи, а пропорція ихъ остается одна и та же.

Тардъ остроумно доказываетъ, что это -- не такъ. Вѣдь, кругъ нашихъ согражданъ,-- какъ бы онъ ни расширился,-- все же продолжаетъ включать въ себя, прежде всего, тѣхъ ближайшихъ лицъ, которыхъ мы продолжаемъ любить попрежнему. Стало быть, дальнѣйшія наши симпатіи къ остальнымъ согражданамъ, -- какъ бы онѣ не расширялись въ объемѣ, съ увеличеніемъ радіуса государства,-- являются лишь добавленіемъ къ прежнимъ чувствамъ симпатіи, ничего отъ нихъ не отнимая.

Наоборотъ, первобытное чувство вражды къ ближайшему сосѣднему племени, дѣйствительно, ослабляется по мѣрѣ отодвиганія отъ насъ его границъ. Чувства вражды къ этому далекому, невидимому врагу уже совсѣмъ иныя. Большая часть самыхъ ужасныхъ, укоренившихся чувствъ вражды исчезаетъ вовсе, благодаря отдаленности объекта ихъ.

Семейныя и наслѣдственныя вендеты, ненависть расовая и религіозная вызывали такую кровожадную злобу, которая не имѣетъ и подобія съ чувствами совремеменныхъ народовъ, хотя бы и находящихся во враждѣ.

Вотъ почему и самыя войны между обширными государствами становятся все рѣже и рѣже, а прежде между мелкими сосѣдями онѣ были постоянными, хроническими.

Кромѣ того, въ теченіе этихъ увеличивающихся промежутковъ между войнами цивилизованный человѣкъ,-- какъ бы онъ ни былъ еще воинственнымъ,-- привыкаетъ жить въ атмосферѣ благожелательности и "любезности". Теперь это составляетъ его естественную среду. Между тѣмъ, первобытный и древній человѣкъ былъ окруженъ атмосферой кровавой вражды.

Нѣкоторые соціологи, стремясь все свести на разсчетъ или эгоизмъ, устраняя чувствованія и симпатіи, рисуютъ дѣло иначе. Между прочимъ, итальянецъ Вакаро полагаетъ, что увеличеніе мирныхъ періодовъ (т.-е. безъ войнъ) обусловлено простымъ эгоистическимъ разсчетомъ, такъ какъ съ развитіемъ земледѣлія и промышленности войны стали, будто бы, опаснѣе и вреднѣе для этихъ источниковъ жизни: невыгоды войны, порождаемыя нарушеніемъ мирной работы, перевѣшиваютъ ея выгоды даже въ случаѣ побѣды.

Такъ ли это? Нѣтъ, -- отвѣчаетъ Тардъ, -- наоборотъ: въ примитивныя времена, когда торговля только что зарождалась, а добываніе жизненныхъ продуктовъ было въ зародышѣ, убытки и рискъ войны были гораздо значительнѣе. Они грозили прямымъ голодомъ, чумой, избіеніемъ плѣнныхъ пытками и мученіями. Правда, первобытныя войны стоили меньше денегъ, но какія же и средства были тогда сравнительно съ современными? Говоря, что уменьшеніе войнъ обязано развитію земледѣлія, Вакаро принимаетъ результатъ за причину. Наоборотъ, потому и развились промышленность и земледѣліе, что уменьшеніе войнъ обезпечивало мирный трудъ.

И такъ, уменьшеніе войнъ есть результатъ развитія пропорціи мирныхъ чувствованій. Конечно, расширеніе границъ государствъ, породившее этотъ результатъ, само имѣло какую-нибудь причину. Какая же причина обусловливала сліяніе малыхъ группъ все въ большія и въ большія? Вначалѣ, конечно, войны; но онѣ, какъ мы уже сказали, не привели бы къ ассимиляціи и сліянію безъ подражанія, составляющаго всеобщій соціальный фактъ. Но подражаніе есть лишь внѣшнее выраженіе симпатіи человѣка къ человѣку.

Такъ дѣйствовало расширеніе границъ. Посмотримъ теперь, какъ дѣйствовало ихъ углубленіе, т.-е. паденіе перегородокъ внутреннихъ, между классами или демократизація обществъ.

Всякія отличія внѣшнія какого-либо высшаго класса, а также всякіе иные внѣшніе знаки почета, напримѣръ, даже академическіе, выставляются съ гордостью одними и возбуждаютъ зависть въ другихъ. Такое отношеніе между классами представляетъ, по теоріи Тарда, логическое согласіе, но иногда телеологическій диссонансъ. Я сейчасъ объясню значеніе этихъ терминовъ: очень часто два чувствованія,-- какъ въ вышеприведенномъ примѣрѣ,-- понятны логически: такъ, вдохновеніе художника можетъ вызывать восхищеніе, стремленіе подражать ему изъ зависти или ревности. Одно чувствованіе логически вызываетъ другое. Это будетъ логическій аккордъ. Но онъ будетъ телеологическимъ, т.-е. достигающимъ полезныхъ цѣлей, въ томъ случаѣ, если ведетъ къ единенію, а не наоборотъ. Такъ, восхищеніе художникомъ возбуждаетъ его силы, помогаетъ ему полнѣе исчерпать ихъ. Оно даетъ возможность и массѣ глубже воспринять его вдохновеніе.

Зависть, вызывающая, наоборотъ, пристрастное отношеніе къ художнику, не только ослабляетъ его дѣйствіе на массу, но и уменьшаетъ дѣйствіе массы на него, т.-е. на полное развитіе его вдохновенія.

Теперь вернемся къ взаимнымъ чувствованіямъ классовъ. Они будутъ въ телеологическомъ согласіи тогда, когда кичливости одного класса соотвѣтствуетъ уваженіе и благоговѣніе другого. Такъ было, напримѣръ, въ періодъ развитія феодальной системы, когда слуги вѣрили въ любовь къ нимъ господина, когда ихъ идеалы были одинаковы, т.-е. въ ихъ воображеніи рисовался идеальный феодъ (фикція). Къ этому присоединялось и единство ненависти къ сосѣднему феодалу, и единство традицій и т. д.

На дѣлѣ этотъ идеалъ могъ осуществиться рѣдко въ своей чистотѣ. Рядомъ съ благоговѣніемъ и единеніемъ могли возникать чувства ненависти, насмѣшки надъ феодаломъ, соотвѣтствующія, опять-таки, логически тому презрѣнію и горделивости, которыя проявлялись у феодала.

Такое состояніе уже представляетъ телеологическій диссонансъ,-- конечно, въ различныхъ степеняхъ,-- потому что создаетъ общественную рознь, вредную для примѣненія общихъ силъ къ одной цѣли.

Презрѣніе грековъ къ завоеваннымъ варварамъ и благоговѣніе передъ ними этихъ послѣднихъ представляетъ аккордъ сразу и логическій, и телеологическій: благоговѣніе варваровъ помогало усвоенію ими греческой культуры.

Когда въ феодальномъ строѣ постепенно экзальтированная преданность и вѣрность одному общему королю прибавляется къ прежнему чувству вассала, то сперва это создаетъ мощную силу, но мало-по-малу возникаетъ противорѣчіе между новымъ чувствомъ и прежнимъ: новое чувство требуетъ абсолютной власти монарха, а прежнее -- полной власти феодала и независимости феода.

Новое чувство вытѣсняетъ старое по закону наибольшей энергіи или интензивности. Новый монархическій строй съ его новою системой чувствованій могъ также представлять различныя степени согласія: бывали монархи, чувствованія которыхъ къ народу соотвѣтствовали благоговѣіічому довѣрію массъ. Это создавало могучую силу единенія. Но исторія знаетъ, къ какимъ гибельнымъ послѣдствіямъ ведетъ односторонній энтузіазмъ массъ, направленный, напримѣръ, на узурпатора, какъ Наполеонъ: правда, такой энтузіазмъ внушаетъ и узурпатору безумную вѣру въ себя,-- своего рода энтузіазмъ и страшную силу, -- но эта сила чаще всего гибельна для людей.

Въ демократіяхъ развитіе тѣхъ же законовъ логики или діалектики чувствованій особенно любопытно.

Уничтоженіе если не неравенства вообще, то всѣхъ перегородокъ, которыя внѣшнимъ образомъ выражаютъ и подчеркиваютъ неравенство, имѣютъ здѣсь результатомъ то, что для каждаго гражданина расширяется кругъ, въ которомъ онъ чувствуетъ себя свободнымъ избирать самъ свои отношенія, своихъ знакомыхъ и друзей. Такимъ образомъ, получается больше шансовъ въ пользу того, что его привязанности и уваженія опираются на личномъ и свободномъ выборѣ.

Если уничтожаются чувствованія феодальной вѣрности, наслѣдственной привязанности и традиціоннаго покровительства,-- которыя требуютъ принятаго и признаннаго неравенства,-- за то чувствованія личной симпатіи, хотя и болѣе или менѣе поверхностныя, измѣнчивыя, но взаимныя, умножаются и обладаютъ сильною заразительностью. Съ точки зрѣнія общественнаго единенія появляется если не выигрышъ, то, во всякомъ случаѣ, компенсація, а съ точки зрѣнія общаго блага -- положительный выигрышъ.

Дефицитъ же получается, по мнѣнію Тарда, въ отношеніяхъ управляемыхъ къ правящимъ. Происходитъ это по слѣдующимъ причинамъ. Здѣсь нѣтъ возможности поддержать традицію равенства, такъ какъ факты противуположнаго сорта бросаются въ глаза: вѣдь, тотъ, кто распоряжается и издаетъ декреты, наглядно оказывается выше тѣхъ, которые принуждены повиноваться.

Одно изъ обычныхъ средствъ, которымъ демократіи стремятся примирить это противорѣчіе, состоитъ въ томъ, что управляемые подчиняются своимъ главамъ, постоянно критикуя ихъ ("ворча на нихъ"). Иными словами, они постоянно напоминаютъ имъ, что настоящій господинъ -- сами граждане и что они покажутъ себя при ближайшихъ выборахъ.

Другое средство состоитъ въ краткосрочности полномочій, съ предупрежденіемъ о переизбраніи. Это, по внѣшности, открываетъ надежду для всѣхъ и каждаго получить въ свою очередь ту же роль, благодаря частому обновленію личнаго состава правящихъ.

Третье средство состоитъ въ зажиманіи рта оффиціальнымъ лицамъ, въ подрывѣ ихъ престижа путемъ приписыванія имъ несправедливостей, странностей и т. п. Цѣлью является здѣсь -- уменьшить въ публикѣ, насколько возможно, уваженіе къ ихъ краткосрочному могуществу. Такъ поступали греки съ самимъ Перикломъ, а римляне -- съ своими великими людьми.

Наконецъ, есть еще одно средство, самое печальное, которое, къ счастью, практикуется весьма рѣдко: оно состоитъ въ избираніи людей, лишенныхъ таланта, характера, собственнаго авторитета и личнаго или традиціоннаго достоинства. Вредъ этого средства очевиденъ: если среди такихъ ничтожествъ случайно попадаетъ крупный военный талантъ или трибунъ и государственный человѣкъ, онъ затмѣваетъ остальныхъ, разсѣиваетъ въ глазахъ толпы фикцію равенства, и народъ рабски простирается у его ногъ, а на обломкахъ или фальсификаціяхъ свободы воздвигается деспотизмъ.

Мы уже видѣли, какъ узурпаторство, создавая энтузнонъ въ массахъ, наполняетъ самоувѣренностью узурпатора. Этотъ логическій аккордъ страшно опасенъ въ смыслѣ телеологическомъ, когда приходится утилизировать это взаимное перевозбужденіе (намекъ на франко-прусскую войну). Это заразительное довѣріе демократіи представляетъ такой же ихъ недостатокъ, какъ иногда обратное явленіе -- излишнее недовѣріе. Это послѣднее парализируетъ силы людей, стоящихъ у власти, порождаетъ въ нихъ страхъ и угодливость, т.-е., наприм., внесеніе въ декреты всѣхъ требованій своихъ подвластныхъ, и т. д. Иногда это представляетъ телеологическій аккордъ, но если правители противупоставляютъ недовѣрію безстрашную гордость, то является диссонансъ и логическій, и телеологическій. Онъ можетъ привести къ пропасти.

Отсюда читателю станетъ совершенно понятно, почему демократическій режимъ всего менѣе соотвѣтствуетъ потребностямъ войны, когда нужна власть сильная и непререкаемая. Если по какимъ-либо обстоятельствамъ общество, демократизируясь, въ то же время, становится и воинственнымъ, то подобное совпаденіе представляетъ аномалію, грозящую ему гибелью.

Понятно поэтому, что подобную же аномалію составляетъ совпаденіе демократизаціи съ преувеличеннымъ развитіемъ патріотизма. Я уже показалъ, что патріотизмъ (въ своемъ излишнемъ развитіи) представляетъ, по Тарду, избытокъ самоуваженія и презрѣнія къ другимъ. Такое настроеніе противорѣчитъ самой сущности демократическаго строя. Назначеніе этого послѣдняго, его заслуга именно въ томъ, что онъ понижаетъ презрѣніе къ иностранцамъ, создаетъ поворотъ къ космополитизму, т.-е. мирнымъ путемъ достигаетъ дальнѣйшаго процесса единенія человѣчества, которое на зарѣ исторіи совершалось преимущественно завоеваніями.

VI.

Тардъ прослѣживаетъ частныя проявленія этой "эволюціи сердца". Я остановлюсь здѣсь на религіи. Религіи оказали значительную помощь эволюціи чувствованій. Ихъ развитіе отъ поклоненія вещамъ (фетишизма) и одухотворенія (анимизма) до утонченнѣйшаго идеализма высшихъ религій совершалось весьма разнообразными путями. Въ общемъ же, вліяніе религій болѣе или менѣе подобно тому, какое оказывало развитіе всякаго рода изобрѣтеній политическихъ, промышленныхъ, идейныхъ (философія) и художественныхъ.

Даже самая эволюція этихъ послѣднихъ факторовъ подобна эволюціи религій или "религіозныхъ изобрѣтеній".

Обыкновенно думаютъ, что какое-нибудь вновь явившееся чувствованіе, наприм., сыновняя любовь, супружеская вѣрность, феодальная преданность только потому выступали на свѣтъ, т.-е. распространялись, а не замирали, что оказывались полезными обществу.

Конечно, это отчасти вѣрно, но что значитъ: они оказывались полезными обществу? Это значитъ, что они содѣйствовали общественной солидарности, прочности. Религія или вѣрованія дѣйствовали такъ же при этомъ двумя путями на "общественное сердце". При своемъ распространеніи, они увеличивали симпатіи къ единовѣрцамъ и уменьшали ихъ относительно иновѣрцевъ. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ они часто вели къ открытой борьбѣ. И такъ, сперва они направляютъ симпатіи только къ извѣстной фракціи человѣчества. Стало быть, даже въ борьбѣ между фракціями можно ли видѣть только одинъ разсчетъ выгоды? Можно ли сказать, что эти фракціи связывала для борьбы только потребность защиты и нападенія? Вѣдь, защищаясь, онѣ защищали свои вѣрованія, могилы предковъ, ихъ обычаи,-- однимъ словомъ, онѣ боролись, потому что любили. И не сами вѣрованія, т.-е. не "идейное" ихъ выраженіе, не идейныя формы религіознаго чувства были тѣмъ основнымъ психологическимъ началомъ, которое связывало этихъ людей въ группы: вѣдь, эти формы вѣрованій мѣнялись, а связь оставалась. Стало быть, связь была въ чувствованіи, въ томъ, что они любили ту или иную форму, а не въ самой формѣ.

Отношенія утилитарныя, вытекающія изъ разсчета, наприм., между гражданами одного города, это -- продуктъ новѣйшей цивилизаціи. Болѣе древнія связи, опиравшіяся на чувство, дѣлали и поступки людей болѣе безразсчетными, героическими.

Однимъ словомъ, религія представила энергическое средство "подражательнаго ассимилированія" между людьми одной и той же цивилизаціи, а, въ то же время, и средство дифференціаціи (т.-е. раздѣленія) между людьми разныхъ цивилизацій, вслѣдствіе такой же подражательности у тѣхъ, идущей параллельно.

Хотя, какъ уже сказано, религія порождаетъ усиленныя симпатіи между своими и вражду къ чужимъ, вслѣдствіе подмѣченной разницы въ изобрѣтеніяхъ, однако, даже это усиленіе вражды ведетъ.къ дальнѣйшему сліянію, потому что вызываетъ новую подражательность. Это происходитъ такъ: обыкновенно, націи, еще не зная другъ друга, уже презираютъ взаимно одна другую. Когда между ними возникаютъ отношенія, это презрѣніе переходить или во взаимную ненависть (борьбу, порабощеніе), или въ ревность, подражаніе одной стороны и презрительную жалость другой. Позднѣе, когда вѣковой процессъ приводитъ къ ассимиляціи обоими этими путями (т.-е. и завоеваніемъ, и подражательностью), антипатичныя чувствованія сглаживаются, и эта болѣе широкая группа объединенныхъ обращаетъ свою коллективную антипатію на кого-нибудь другого и т. д., и т. д. Мы видѣли выше этотъ процессъ расширенія границъ и его послѣдствія для уменьшенія антипатій и увеличенія симпатій. Здѣсь мы видимъ, какъ ему содѣйствовали "чувствованія" религіозныя (а, стало быть, какъ сказано выше, чувствованія къ одинаковымъ изобрѣтеніямъ вообще). Но отсюда слѣдуетъ, что на какомъ-либо континентѣ, наприм., въ Европѣ, вражда или національныя антипатіи могутъ идти до извѣстныхъ предѣловъ, въ концѣ же концовъ ихъ радіусъ не можетъ больше увеличиваться.

Но тутъ можетъ возникнуть одно возраженіе: дарвинисты давно замѣтили, что "борьба за существованіе" принимаетъ особенно жестокій характеръ между "видами" (species) наиболѣе сходными и близкими. Не вправѣ ли мы ожидать, что съ прогрессомъ ассимиляціи или сходства, земля еще увидитъ жестокую борьбу между народами?

Это предположеніе какъ будто подтверждается тѣмъ фактомъ, что, дѣйствительно, и среди людей не такъ сильна вражда между религіями и цивилизаціями наиболѣе чуждыми (наприм., между буддизмомъ и христіанствомъ или магометанствомъ, между римлянами и варварами), какъ между сектами одной и той же религіи, между племенами одной и той же цивилизаціи (протестанты и католики, римляне и коринѳяне, французы и нѣмцы и т. п.).

Но исторія показываетъ намъ, что всѣ эти ненависти смягчаются, наприм., католики и протестанты теперь отлично живутъ рядомъ, роднятся. Развитіе науки, критики, мысли (философіи) создаетъ вѣротерпимость. Теперь легко можно встрѣтить мыслящаго человѣка, имѣющаго друзей среди самыхъ различныхъ представителей идейныхъ, религіозныхъ и національныхъ группъ. Смягчились самыя чувствованія антипатіи.

Даже остающаяся еще расовая рознь, выражающаяся теперь въ сравнительно мягкихъ формахъ нетерпимости къ смѣшаннымъ бракамъ, въ стремленіи жить въ особыхъ жилищахъ, ѣздить въ особыхъ омнибусахъ и вагонахъ (Америка), иногда объясняется просто ассоціаціей идей. Такъ, Клодъ Жане замѣтилъ, что въ Соединенныхъ Штатахъ презираютъ негровъ, но охотно терпятъ аборигеновъ.

Представленіе о "рабѣ" ассоціировалась съ негромъ. Вотъ и все. Тутъ нѣтъ никакого расоваго инстинкта. Еще болѣе это ясно изъ слѣдующаго: тотъ же Жане замѣчаетъ, что послѣ освобожденія негровъ, число смѣшанныхъ браковъ съ ними не увеличилось, а уменьшилось. Это объяснимо тѣмъ, что экономическая независимость негровъ отдалила ихъ отъ бѣлыхъ, устранила постоянное, близкое, личное соприкосновеніе между расами. Еще примѣръ: японцы сперва презирали и ненавидѣли европейцевъ, теперь подражаютъ имъ, и т. д.

Вообще не надо забывать, что одновременно съ борьбой за жизнь совершается,-- и даже сильнѣе, чѣмъ она,-- единеніе или ассоціація для жизни.

Интересно замѣчаніе Тарда, что древняя племенная и религіозная ненависть замѣняется теперь больше и больше враждой политическихъ и соціальныхъ партій, выражающейся въ прессу.

"Въ высшихъ религіяхъ,-- говоритъ онъ,-- постепенное ослабленіе фанатизма влечетъ ослабленіе ненависти и нетерпимости, но, однако, не ослабленіе (параллельное) любовной солидарности, объединяющей одинаково вѣрующихъ. Ихъ взаимная привязанность можетъ поддерживаться, даже увеличиваться, несмотря на ослабленіе религіозности, сводящейся иногда почти къ словесной тѣни себя самой. Мы, наприм., видимъ свободныхъ мыслителей, совершенно отдѣлившихся отъ догматизма даннаго вѣроисповѣданія, но глубоко привязанныхъ сердцемъ къ обществу вѣрующихъ. Въ настоящее время фабриками ненависти являются не религіозныя секты, а политическія партіи и особенно политическая пресса. Никогда руководители лиги или монахи, возбудившіе нѣкогда походъ противъ альбигойцевъ, не внесли столько разногласія, какъ наши антисемитическіе и соціалистическіе публицисты, возбуждая народный ужасъ,-- надо сознаться, не всегда неосновательный,-- противъ банкировъ и буржуазіи".

VII.

Было бы жаль не познакомить читателей и еще съ нѣкоторыми деталями работы Тарда, освѣщающими тѣ или иныя стороны нашей эпохи съ новой стороны. А читатель не могъ не замѣтить, если внимательно слѣдилъ за предъидущимъ изложеніемъ, что многое, дѣйствительно, освѣщается Тардомъ. Наприм., вспомнимъ высказанное имъ въ началѣ замѣчаніе, что "общественныя формы (ихъ прочность) оцѣниваются не однимъ только единствомъ идей или выгодъ, но и пропорціей чувствъ симпатіи и антипатіи", обусловливаемой этими формами. Припомнимъ и предостереженіе, заключающееся въ словахъ, что никогда борьба не представляется такою жестокой между полюсами какой-нибудь человѣческой формы, какъ между ея промежуточными стадіями, между сектами одной и той же религіи, между группами одной и той же цивилизаціи".

То, что происходитъ теперь передъ нашими глазами хотя бы во Франціи, во взаимномъ озлобленіи нѣкоторыхъ партій,-- озлобленіи, доходящемъ до послѣдней крайности, не должно быть упускаемо изъ вида. Не должно игнорировать вліянія формъ жизни,-- какъ бы выгодны сравнительно онѣ ни казались,-- на чувствованія массы.

Но посмотримъ, вмѣстѣ съ Тардомъ, теперь на детали нашей жизни, на ихъ эволюцію, подъ вліяніемъ эволюціи чувствованій.

Возьмемъ дружбу.

Прежде она закрѣплялась единствомъ цеха, корпораціи, а въ деревнѣ -- сосѣдствомъ, долгимъ знаніемъ другъ друга. Часто она передавалась по наслѣдству.

Люди, находившіеся въ услуженіи, наприм., у деревенскихъ господъ, жили цѣлыми поколѣніями у одной и той же семьи. Возникала сильная взаимная привязанность, но она лишь отчасти была "личная": товарища по цеху любили не какъ Ивана или Петра, а своего барина или сосѣда не какъ "личность" того или иного характера и свойствъ, а какъ помѣщика, какъ сосѣда, хотя ихъ личныя свойства могли иногда быть вполнѣ антипатичны.

Съ развитіемъ "городской жизни", чувство дружеской привязанности, а также привязанности слугъ къ хозяевамъ и обратно, измѣняется уже потому, что возможны тысячи свободныхъ встрѣчъ и болѣе свободный выборъ дружбы и отношеній. Поэтому эти отношенія становятся болѣе индивидуальными. Прислуга, рабочіе мѣняются по свободному выбору. Прежнее обязательное чувство было устойчивѣе, за то новое есть симпатія по свободному (или болѣе свободному) выбору. Если оно теряетъ въ интенсивности, то выигрываетъ въ числѣ лицъ, охватываемыхъ имъ.

Такъ, напримѣръ, фабрикантъ, устраивающій что-нибудь благодѣтельное для своихъ рабочихъ, не можетъ чувствовать того, что чувствовалъ римскій патрицій или русскій помѣщикъ, надѣляя по завѣщанію своихъ рабовъ или крѣпостныхъ. Для современнаго фабриканта его рабочіе представляютъ безличную массу: чувство проигрываетъ въ интензивности, но выигрываетъ въ объемѣ (въ идеальности и безкорыстіи, прибавляю я отъ себя).

То же можно сказать и о любви къ женщинѣ. При деревенскихъ отношеніяхъ, которыя были и въ прежнихъ небольшихъ городахъ, гдѣ всѣ знаютъ другъ друга, связи съ женщиной, конечно, были крѣпче. Въ большихъ городахъ есть большая возможность выбора. Она же развиваетъ и требованія, и вкусъ: видя передъ собою постоянно множество женщинъ разныхъ типовъ, мы требовательнѣе, что обратно вліяетъ и на женщинъ.

Несчастіе большихъ городовъ въ томъ, что любовь и дружба часто фальсифицируются, но слѣдуетъ прибавить, что прежнее сожительство и выборъ, опредѣлявшіяся необходимостью, тѣснымъ кругомъ избираемыхъ, традиціями и т. п., теперь становятся болѣе свободными, болѣе индивидуальными, основываясь на дѣйствительной личной симпатіи и потребностяхъ.

Такова новая работа Тарда.

Я уже сказалъ, что въ ней нѣтъ объясненія самаго генезиса чувствованій. У него этого не было и въ виду. Въ слѣдующей статьѣ я постараюсь пополнить этотъ пробѣлъ на основаніи данныхъ научной психологіи.

Л. Оболенскій.

"Русская Мысль", кн.III, 1894