Оболенский Леонид Егорович - Человеческое творчество и эволюция

Человѣческое творчество и эволюція.

(По поводу возраженій Лесли Стефена на рѣчь профессора Гексли: Эволюція и этика).

Вліяніе пессимизма на энергію человѣческой дѣятельности,-- и особенно общественной дѣятельности,-- стало теперь общимъ мѣстомъ. Каждому ясно, что пессимистическая философія парализируеть энергію, обѣщая ей заранѣе полный неуспѣхъ въ грядущемъ.

Но почти никто не касался съ той же точки зрѣнія оптимистической философіи нашего времени, а именно эволюціонной теоріи. Между тѣмъ, нѣкоторые выводы изъ нея, дѣлаемые (хотя и не всѣми) эволюціонными моралистами, должны оказывать дѣйствіе совершенно подобное дѣйствію пессимизма. Тутъ крайности сходятся: пессимистъ утверждаетъ, что въ мірѣ ничего нельзя измѣнить къ лучшему, потому что онъ плохо устроенъ; оптимистъ говорить (implicité), что все идетъ къ лучшему само собою, а потому ни о чемъ не стоить заботиться. Оба одинаково ослабляютъ наше стремленіе -- работать для созданія лучшаго. Разница между ними лишь та, что человѣкъ, охваченный пессимизмомъ, напоминаетъ зарытаго въ могилу заживо: сколько ни бейся, сколько ни кричи, ничего не поможетъ. Оптимистъ же похожъ на путешественника, мчащагося къ блестящей, хотя и невидимой цѣли на совершенно безопасномъ поѣздѣ желѣзной дороги. И въ могилѣ, и на такомъ поѣздѣ людьми, въ концѣ-ко вдовъ, овладѣваетъ одно и то же желаніе: убить время, которое мучительно тянется, когда мы дѣятельно не участвуемъ въ процессѣ, влекущемъ насъ неизбѣжно къ извѣстной цѣли.

Отъ этого-то во всѣ историческія эпохи, когда распространялся оптимизмъ (или оптимистическій квіетизмъ), -- наприм., при господствѣ эпикуреизма, -- въ обществѣ замѣчалось крайнее развитіе внѣшнихъ отвлекающихъ и развлекающихъ продуктовъ творчества: утонченнѣйшія формы роскоши, чувственности; специфическое направленіе въ литературѣ и искусствѣ, тяготѣющее къ развитію формы надъ идеями и идеалами, т.-е. стремящееся отвлечь насъ отъ всего, что напоминаетъ высшія, идеальныя, болѣе энергическія цѣли жизни.

Починъ въ разсмотрѣніи эволюціоннаго оптимизма съ этой точки зрѣнія принадлежитъ знаменитому біологу Гексли. Въ своей, надѣлавшей шума оксфордской рѣчи (Romane's lecture) онъ доказываетъ, что моральный процессъ человѣчества совершается вовсе не тѣмъ путемъ, какимъ шелъ міровой процессъ,-- даже, наоборотъ, моральный процессъ есть постоянная борьба противъ процесса космической эволюціи {Переводъ этой рѣчи былъ напечатанъ въ Русской Мысли прошедшаго года, кн.VIII подъ заглавіемъ Эволюція и этика.}.

Такимъ образомъ, онъ стремится возстановить самостоятельную роль человѣка въ развитіи общества, ея морали и блага. "Если космическій процессъ,-- говорить онъ,-- заботится о томъ, чтобы все устроилось какъ можно лучше въ нашемъ лучшемъ изъ міровъ, то зачѣмъ намъ заботиться объ исправленіи зла? Зачѣмъ стремиться къ улучшенію лучшаго изъ міровъ? Будемъ же ѣсть, пить, потому что какъ все хорошо сегодня, такъ будетъ хорошо и завтра".

На эту рѣчь уже послѣдовали возраженія въ европейской и американской философской литературѣ и, между прочимъ, знаменитаго этика Лесли Стефена. Онъ блестящимъ образомъ защищаетъ примѣненіе эволюціонной теоріи къ этикѣ и доказываетъ, что моральный процессъ есть продолженіе космической эволюціи.

Указанное мною выше практическое значеніе вопроса такъ велико, что полезно удѣлить время разсмотрѣнію и разбору положеній двухъ выдающихся борцовъ.

Предупреждаю впередъ читателя, что намъ не придется вполнѣ принять положенія ни той, ни другой стороны. Рѣшеніе вопроса возможно, но оно лежитъ въ другой области науки, на что я и укажу въ свое время. Тѣмъ не менѣе, споръ Гёксли и Лесли Стефена не останется для насъ безплоднымъ: именно разсмотрѣніе его и укажетъ намъ ясно, гдѣ и въ чемъ нужно искать его рѣшенія, т.-е. уяснить намъ сущность задачи и нѣкоторую ошибку Гёксли въ ея постановкѣ, но не въ самой основной мысли.

Читателя не затруднить, если я предварительно напомню ему въ нѣсколькихъ словахъ сущность положеній знаменитаго біолога.

Я уже упомянулъ выше, что, по Гёксли, развитіе морали въ человѣчествѣ идетъ инымъ процессомъ, чѣмъ шло остальное развитіе міра до возникновенія морали. "Приспособленіе", "переживаніе наиболѣе приспособленныхъ" и уничтоженіе не приспособленныхъ въ борьбѣ за существованіе дѣйствительно составляютъ тотъ процессъ, которымъ шла "космическая эволюція". Мораль же представляетъ не только новый процессъ, но и процессъ, противуположный космическому: она борется противъ этого процесса. Такъ, въ "борьбѣ за существованіе" было только "безжалостное" (?) предъявленіе требованій своей личности (самоутвержденіе), между тѣмъ, правила морали налагаютъ обязанности самообузданія; вмѣсто того, чтобы сметать передъ собою и попирать подъ ноги всякаго соперника, они требуютъ не только уважать своего ближняго, но и помогать ему; мы способствуютъ не переживанію наиболѣе приспособленныхъ, но приспсобленію наибольшаго числа къ переживанію".

Гёксли возстаетъ даже противъ употребленія (относительно морали) слова "приспособленіе". "Если въ цѣломъ, -- говоритъ онъ, -- растенія и животныя усовершенствовали свою организацію путемъ борьбы за существованіе и переживанія наиболѣе приспособленныхъ къ условіямъ среды, то предполагаютъ, что и человѣкъ, живущій въ обществѣ, какъ существо этическое, долженъ прибѣгать къ тому же средству для достиженія совершенства. Это заблужденіе возникло изъ двусмысленности термина "переживаніе наиболѣе приспособленныхъ". Слово "приспособленный" звучитъ какъ будто "лучшій", а со словомъ "лучшій" связано какое-то моральное представленіе. Но въ космосѣ то, что мы называемъ "приспособленнымъ", зависятъ отъ условій среды. Уже давно я высказывалъ мысль, что если бы на нашемъ полушаріи снова понизилась температура, то переживаніе наиболѣе приспособленныхъ вызвало бы въ растительномъ мірѣ процвѣтаніе все болѣе и болѣе жалкихъ формъ, такъ что, въ концѣ-концовъ, одержали бы верхъ тѣ водоросли, которыя сообщаютъ красный цвѣтъ снѣгу".

Вотъ всѣ основныя положенія Гёксли.

II.

Статья Лесли Стефена {Contemporary Review.} начинается возраженіемъ противъ того, что "въ міровомъ процессѣ или космической эволюціи было только безжалостное утвержденіе своего я". Онъ говоритъ: "Эта фраза: "безжалостное самоутвержденіе", конечно, звучитъ непріятно. Однако, примѣненіе подобныхъ эпитетовъ къ "космическому" процессу есть антропоморфизмъ, т.-е. оно совершенно незаконно: мы вносимъ человѣческія понятія о морали въ такую область, къ которой они не могутъ относиться, потому что "жалость", "безжалостность", "самоутвержденіе" и т. д.-- продукты человѣческой морали, и говорить, что волкъ поступаетъ безжалостно, поѣдая овцу, такъ же незаконно, какъ сказать, что овца безжалостна, когда поѣдаетъ траву. Волкъ настолько же не понимаетъ чувствъ овцы и не имѣетъ представленія о своемъ "я", какъ овца не имѣетъ понятія о чувствахъ травы и о своемъ "я". Трудно, конечно, сказать, было ли бы индивидуальной овцѣ лучше, еслибъ она не была съѣдена волкомъ, а умерла (по закону Мальтуса) отъ безпрепятственнаго размноженія и голода, т.-е. если бы не было волковъ. Но можно сказать одно: если эволюціонисты правы, если необходимость защищаться и спасаться отъ волковъ вырабатываетъ путемъ переживанія болѣе умную, быструю, крѣпкую и соціальную породу овецъ, то для породы, для расы, для вида (species) выгоднѣе присутствіе волковъ: овцы, выростающія въ области, гдѣ нѣтъ волковъ, будутъ подвержены большимъ болѣзнямъ и голоду.

По вульгарному пониманію эволюціи, міръ есть арена (cockpit), на которой одна порода ведетъ междуусобную войну съ другой. Если бы было такъ, то волки съѣли бы всѣхъ овецъ, или овцы всю траву, и умерли бы отъ голода. Но сущность теоріи не такова. Каждая порода зависитъ отъ своей среды, а эта среда включаетъ всѣ другія породы. Борьба за существованіе предполагаетъ взаимную зависимость безчисленными путями. Одинъ видъ необходимъ для существованія другого (овца для волка, волкъ для овцы, какъ мы видѣли), хотя размноженіе нѣкоторыхъ предполагаетъ также и вымираніе нѣкоторыхъ соперниковъ. Но эти столкновенія вовсе не предполагаютъ жестокости, какъ и подобные союзы (напримѣръ, волка и овцы, овцы и травы) вовсе не предполагаютъ доброй воли: волкъ вовсе не любить овцу (кромѣ ея мяса), но и не ненавидитъ ее: еслибъ онъ былъ сознателенъ, т.-е. могъ разсчитывать, онъ бы ее берегъ, какъ мы бережемъ своихъ домашнихъ животныхъ, употребляя ихъ умѣренно, чтобы не остаться безъ запаса. Но за него эту бережливость совершаетъ сама природа, т.-е. если волкъ истребилъ много овецъ, то пищи для всей волчьей стаи будетъ недостаточно и часть волковъ вымретъ сама собой отъ голода, пока не установится равновѣсія между требованіемъ и снабженіемъ. Въ каждый данный моментъ есть извѣстное равновѣсіе между всѣми существующими видами; оно измѣняется, но такъ незамѣтно, что итогъ процессъ неуловимъ даже научнымъ воображеніемъ.

Особи одного вида, пережившія другихъ особей того же вида (наприм.,: волки, выдержавшіе недостатокъ въ овцахъ), предполагаютъ исчезновеніе соперниковъ (т.-е. волковъ-неудачниковъ), но также и сохраненіе союзниковъ (т.-е., по терминологіи Лесли Стефена, наприм., овецъ, которыя, конечно, сохраняются лучше отъ вымиранія части хищной стаи).

Въ мысли Лесли Стефена особенно интересно то, упомянутое выше, положеніе, что союзъ волковъ и овецъ полезенъ для самихъ овецъ, какъ породы. На эту мысль слѣдуетъ обратить вниманіе: не будь волковъ, овцы такъ размножились бы, что отъ недостатка пищи стали бы болѣть, вымирать, ухудшаться. Спасаясь отъ волковъ, онѣ, наоборотъ, вырабатываютъ въ себѣ ловкость, предусмотрительность, общественность, потому что особи, не обладающія этими свойствами, истребляются волками легче другихъ, и подборъ, т.-е. дальнѣйшее развитіе породы, совершается уцѣлѣвшими, т.-е. болѣе развитыми. Въ другомъ мѣстѣ, говоря уже о человѣческомъ "союзѣ" съ домашними животными, авторъ замѣчаетъ, что если бы человѣчество не ѣло свиныхъ окороковъ, какъ евреи, то порода свиней исчезла бы. Теперь она живетъ и размножается, окруженная извѣстнымъ комфортомъ, и хотя отдѣльныя особи платятся за это жизнью, но еслибъ ихъ не ѣли, онѣ все равно вымерли бы безъ остатка отъ болѣзней и голоду.

Въ этомъ соображеніи Лесли Стефенъ видитъ лучшее выраженіе противъ тѣхъ вегетаріанцевъ, которые взываютъ къ гуманности и чувствительности.

Изъ всего вышесказаннаго ясно, конечно, что, въ строго-парномъ смыслѣ, вовсе не требуется, чтобы борьба (за существованіе), какъ она понимается эволюціонною теоріей, неизбѣжно включала въ себя страданіе. Интеллигентная чернь, дѣйствительно, думаетъ, что подобная борьба соединена съ такимъ же страданіемъ, какъ и убійство отдѣльнаго индивида. Но, напримѣръ, если въ какой-нибудь расѣ падаетъ процентъ воспроизводительности, то раса должна количественно уменьшиться. Однако, это можетъ произойти безъ всякаго увеличенія страданія. Ребятишки въ какой-нибудь мѣстности, узнавъ мѣстонахожденіе птичьихъ гнѣздъ, могутъ скоро истощить ихъ породу, но отсюда не слѣдуетъ, что отдѣльные индивиды будутъ страдать. Быть можетъ, они даже почувствуютъ себя освобожденными отъ непріятной обязанности заботиться о дѣтенышахъ.

Однимъ словомъ, терминъ "самоутвержденіе", если изъ него вычесть антропоморфизмъ, обозначаетъ только самосохраненіе и представляетъ лишь выраженіе или опираніе того факта, что растеніе или животное, хорошо приспособленныя къ жизни, по всей вѣроятности, будутъ жить дольше, чѣмъ худо приспособленныя. Трудно себѣ даже представитъ, какъ бы могло быть иначе: вѣдь, это такой же фактъ, какъ и тотъ, что болѣе здоровый и крѣпкій долженъ пережить больною и слабаго. Идея "борьбы за существованіе" только помогаетъ намъ понять, какимъ образомъ это даетъ въ результатѣ постепенное прогрессивное измѣненіе видовъ.

Такимъ образомъ, въ космической борьбѣ за существованіе (въ смыслѣ эволюціонной теоріи) мы не находимъ ничего, что бы не выражало лишь простою факта, признававшагося и до нея, но значеніе котораго она освѣтила для пониманія міровой исторіи.

Далѣе, альтрюизмъ или жизнь для другихъ вовсе не составляетъ достоянія только человѣка: между различными членами всѣхъ высшихъ видовъ de facto существуетъ альтрюизмъ, являющійся намъ въ видѣ взаимной зависимости ихъ; у другихъ же эта взаимная зависимость является въ видѣ сотрудничества (коопераціи). Почти каждое животное зависимо въ извѣстную эпоху своего существованія отъ родителей. Между птицей и ея птенцами мы видимъ не борьбу, а тѣсный союзъ. Безъ этого жизнь была бы невозможна. А это само собою требуетъ взаимныхъ жертвъ между матерью и дѣтенышами. Но было бы антропоморфизмомъ вкладывать въ это явленіе человѣческія чувствованія (матери): быть можетъ, птица сидитъ на яйцахъ потому, что это даетъ ей пріятное ощущеніе или, если это то, благодаря слѣпому инстинкту, который она должна выполнить. Конечно, она едва ли предвидитъ что-нибудь впередъ.

Ненормальныя птицы, опустошающія свои гнѣзда, избѣгаютъ многихъ опасностей; но если бы всѣ птицы были лишены инстинкта высиживанія, ихъ порода не пережила бы и одного поколѣнія. "Теперь я спрашиваю,-- продолжаетъ Лесли Стефенъ,-- въ чекъ разница этихъ явленіе съ тѣми, наприм., что у животныхъ, ближайшихъ къ человѣку, развивается мозгъ высшаго качества? Будетъ ли это продолженіемъ "космическаго процесса", или сдѣлается вопреки ему? А, между тѣмъ, какъ только человѣкъ становится разсуждающимъ существомъ, способнымъ къ предвидѣнію и сознательному приспособленію средствъ въ цѣлямъ, онъ начинаетъ признавать или сознавать то, что прежде совершалось по необходимости, наприм., узнаетъ необходимость союза съ другими, узнаетъ, что въ его выгодахъ -- не истреблять каждаго, а лишь однѣ тѣ породы, существованіе которыхъ не совмѣстимо съ его собственнымъ. Волкъ ѣсть овецъ до тѣхъ поръ, пока не удовлетворится его аппетитъ: если бы развилось много волковъ, они переѣли бы всѣхъ овецъ и перемерли бы сами, какъ сказано выше; въ лучшемъ случаѣ, это привело бы къ вымиранію лишнихъ ѣдоковъ. Человѣкъ же можетъ предвидѣть, сколько овецъ ему потребуется. То равновѣсіе между видами, которое устанавливалось раньше естественною необходимостью, теперь устанавливается предусмотрительностью человѣка: онъ вводить въ составъ общества домашнихъ животныхъ, заботится о нихъ въ извѣстныхъ предѣлахъ, уничтожаетъ ихъ враговъ и т. д.

Здѣсь, какъ и въ войнѣ племенъ, все же есть насиліе, извѣстная жестокость. Но часто борьба за существованіе (въ обществахъ) предполагаетъ только подстановку одной системы равновѣсія вмѣсто другой. При этомъ въ новой системѣ (наприм., при смѣнѣ феодализма монархизмомъ) устраняется одинъ изъ членовъ, не согласующихся съ условіями приспособленія, а пережившіе его живутъ въ большой гармоніи.

Рядомъ подобныхъ примѣровъ Лесли Стефенъ приходитъ къ выводу, что различіе моральнаго процесса отъ космическаго заключается только въ томъ, что мы по доброй волѣ дѣлаемъ своею цѣлью то, что было ранѣе результатомъ, достигаемымъ подъ гнетомъ условій. По мѣрѣ того, какъ человѣкъ достигаетъ такой морали, которая можетъ быть основана на одной предусмотрительности или благоразуміи, тѣ же самые результаты установляются въ отношеніяхъ между людьми: наприм., человѣкъ замѣчаетъ, что съ точки зрѣнія личной выгоды миръ предпочтительнѣе войны, и т. под. Процессъ мирной коопераціи, который мы видѣли уже въ семьѣ животныхъ, расширяется на цѣлыя общества.

Впрочемъ, дальше Лесли Стефенъ говорить, что это еще не мораль,-- мораль начинается-де тогда, когда, говоря словами Канта, мы видимъ въ другихъ людяхъ не средство, а цѣль. Онъ согласенъ, что это новое явленіе предполагаетъ и другой принципъ, но почему оно,-- спрашиваетъ авторъ,-- есть не продолженіе космическаго процесса, а борьба противъ него? Вѣдь, разница только въ томъ, что считавшееся прежде полезнымъ теперь становится моральнымъ. И здѣсь то, что полезно расѣ, можетъ быть вредно отдѣльной личности: наприм., инстинктъ матери часто заставляетъ ее умереть, защищая свое дитя. Если бы у матери не было этого инстинкта, раса выродилась бы. Но мораль материнской любви есть только сознательное выраженіе этого прежняго инстинкта: мы дѣлаемъ сознательною цѣлью то, что прежде было ненамѣреннымъ результатомъ цѣпи причинъ. Приведенный примѣръ есть только частный случай общаго правила.

Далѣе Лесли Стефенъ разбираетъ положеніе Гексли, что "добродѣтель направлена не къ переживанію приспособленныхъ, а къ тому, чтобы сдѣлать способнымъ къ переживанію наибольшее число людей".

Это вѣрно въ одномъ смыслѣ,-- говорить авторъ,-- но на практикѣ это встрѣчаетъ ограниченія. Долгомъ можетъ быть то, что возможно. Иными словами, мораль ограничивается тѣми условіями, въ которыхъ мы живемъ. Но могутъ быть такія обстоятельства, которыя не допускаютъ безусловнаго примѣненія правила Гёксли. Наприм., дикари Сѣверной Америки требуютъ для своего переживанія обширныхъ пространствъ невоздѣланной земли, гдѣ бы они могли заниматься охотой. Желательно ли обратить всю Америку въ мѣсто для охоты и вытѣснить культурную расу, способную жить въ скученномъ состояніи? Авторъ оговаривается, что изъ этого вовсе не слѣдуетъ, будто бы дикарей нужно уничтожать искусственно. Они сами вымираютъ постепенно, не будучи приспособлены къ условіямъ цивилизованной жизни. А, между тѣмъ, арена ихъ охотничьихъ привычекъ съуживается культурой, размноженіемъ бѣлой расы, которой также нужно жить. Жертва милліонами цивилизованныхъ жизней въ пользу сотенъ и тысячъ дикарей была бы вообще уменьшеніемъ человѣческой жизни на нашей планетѣ во всѣхъ отношеніяхъ.

Между тѣмъ, процессъ вымиранія дикарей происходятъ помимо того, моральны мы или нѣтъ. Для этой борьбы вовсе но нужно, чтобы самая цивилизованная раса въ мірѣ (т.-е. обладающая знаніемъ, умомъ, силой организаціи) употребляла насиліе: и безъ него она будетъ имѣть перевѣсъ въ борьбѣ за существованіе.

Могутъ сказать, что съ точки зрѣнія переживанія приспособленныхъ не нужно, наприм., издавать законовъ, улучшающихъ санитарное состояніе или сохраняющихъ дѣтскій трудъ на фабрикахъ, потому что это даетъ поддержку сохраненію и развитію слабыхъ индивидуумовъ, которые безъ этого не вынесли бы условій жизни и постепенно вымерли бы. Но это -- ошибка.

Всѣ такіе законы ограждаютъ также ослабленіе рожденныхъ сильными, а, стало быть, и вообще ослабленіе расы.

Слабые же и при улучшенныхъ условіяхъ принуждены будутъ выдержать законъ борьбы за существованіе. Этотъ законъ, какъ показано выше, соотвѣтствуетъ пропорціи между потребностями и снабженіемъ. (Только ли? Авторъ забываетъ установившіеся законы распредѣленія заработной платы т. п. Впрочемъ, онъ говорить, повидимому, какъ оказывается изъ дальнѣйшихъ словъ, о болѣе идеальныхъ отношеніяхъ). Но даже между слабыми необходима поддержка до извѣстнаго предѣла: среди нихъ могутъ встрѣчаться великіе люди, геніи, которыхъ современная наука иногда считаетъ физически болѣзненными; они непосредственно не могутъ улучшить расы, но ихъ изобрѣтенія и открытія помогаютъ ея сохраненію и улучшенію. Конечно, болѣе совершенный типъ, къ которому ведетъ улучшеніе расы, есть соединеніе умственной и физической силы. Такой типъ обезпечиваетъ сохраненіе, прочность (переживаніе) и энергію расы.

Стало быть, остается рѣшить послѣдній вопросъ: усиливаетъ или ослабляетъ расу ея моральность? Если усиливаетъ, то, стало быть, мораль продолжаетъ тотъ самый процессъ, который Гёксли назвалъ космическимъ. Вѣдь, этотъ процессъ велъ также къ сохраненію расъ (типовъ, видовъ). Если же моральность расъ ослабляетъ ихъ, то, конечно, процессъ космическій противуположенъ моральному.

Однако, едва ли профессоръ Гёксли самъ согласится признать второе положеніе.

Правда, мораль -- морали рознь. При оцѣнкѣ разныхъ моральныхъ этическихъ системъ, а также и соціальнаго строя, слѣдуетъ имѣть въ виду: насколько они стремятся произвести сильное или, наоборотъ, разслабленное населеніе. Этотъ критерій необходимо прилагать и къ оцѣнкѣ филантропіи: она не должна увеличивать отношеніе слабыхъ и неработающихъ къ сильному и работающему населенію. Приведемъ оригинальный взглядъ автора на благотворительность: "Всякое благотворительное дѣйствіе,-- говоритъ онъ,-- представляетъ дѣйствіе хорошее настолько, насколько оно предполагаетъ симпатію къ страждущему. Но если оно заключаетъ въ себѣ такой недостатокъ благоразумія, что увеличиваетъ зло, лѣкарствомъ противъ котораго думаетъ быть, то оно -- вредное дѣйствіе. Поэтому, развивать симпатію безъ развитія предвидѣнія значить дать одностороннее развитіе, которое не можетъ установить реальнаго развитія морали, хотя нельзя отрицать, что случайно можетъ вести и къ ея развитію".

Сопоставляя это положеніе съ предъидущею защитой мѣръ для поддержанія слабыхъ, слѣдуетъ сдѣлать тотъ выводъ, что Лесли Стефенъ, признавая необходимость благотворительности, отрицаетъ лишь вредное для расы размноженіе тѣмъ или инымъ способомъ слабыхъ и не трудящихся элементовъ общества. То-есть онъ остается вѣрнымъ тому критеріуму, который упомянуть выше для оцѣнки этическихъ и соціальныхъ системъ вообще.

Въ заключеніе, онъ снова повторяетъ, что моральные эпитеты или термины не должны быть переносимы въ собственномъ смыслѣ въ эволюцію космическую, но избѣжаніе антропоморфизма. Космическая эволюція представляетъ слой фактовъ, лежащій ниже моральнаго, т.-е. сознательнаго процесса. Терминъ "борьба за существованіе" принадлежитъ этому, нижележащему слою. Моралистъ долженъ имѣть его въ виду; мораль должна къ нему приспособляться, измѣнить его нельзя уже потому, что онъ -- "космическій процессъ". Отсюда двойственность взгляда на подобныя явленія: наприм., сохраненіе наиболѣе способныхъ (fittest), конечно, хорошая вещь, но такъ какъ она, въ то же время, есть устраненіе неспособныхъ, она -- дурная вещь. Но это -- неизбѣжный процессъ, и дѣло морали не бороться съ нимъ (это невозможно), а смягчать его, гуманизировать борьбу за существованіе, уменьшать страданія тѣхъ, кто теряетъ свою долю, и поощрять тѣ качества, которыя полезны для всѣхъ,-- больше тѣхъ, которыя служатъ усиленію и горечи борьбы".

III.

Кромѣ этого возраженія на рѣчь Гёксли, которое я разберу далѣе, не безполезно упомянуть, въ нѣсколькихъ словахъ, и еще одно, сдѣланное американскимъ мыслителемъ Матьюсомъ (Matews). Онъ доказываетъ, что противорѣчіе между космическимъ и моральнымъ процессомъ только кажущееся: "Выгоды коопераціи для развитія человѣка,-- говорить онъ,-- безспорны. Такъ какъ онъ физически слабѣе многихъ изъ окружающихъ его животныхъ, то и не могъ бы долго выдержать (пережить) въ борьбѣ и существованіе противъ нихъ, если бы принужденъ былъ вести эту борьбу въ одиночку. Онъ не могъ бы также, безъ соприкосновенія съ другими людьми, достигнуть того умственнаго развитія, отъ котораго такъ сильно зависитъ его успѣхъ въ борьбѣ. Такимъ образомъ, общество есть самое важное условіе успѣха человѣка въ борьбѣ за существованіе. Но общественное развитіе становится возможнымъ только путемъ переживавъ приспособленныхъ къ обществу (socialy fit). Въ развитіи общества этотъ процессъ долженъ даже стремиться къ произведенію и сохраненію нравственно-лучшихъ", и это вотъ почему: нравственно-лучшіе признаютъ болѣе другихъ чужое право. По признаніе правъ другихъ было столъ же важно въ эволюціи человѣка, какъ и самоудовлетвореніе или е а но утвержденіе. Даже можно сказать, что въ условіяхъ общественной жизни признаніе чужихъ правъ есть необходимое слѣдствіе самоутвержденія: люди не могутъ долго жить совмѣстно, если они не признаютъ права каждаго на должное ему и не уважаютъ этого права. Переживаніе общества, какъ и переживаніе личностей, составляющихъ его, становится возможнымъ только путемъ приспособленія къ необходимымъ условіямъ жизни, а профессоръ Гёксли не будетъ же отрицать, что мораль существенна для общественнаго благосостоянія".

Приведя затѣмъ выдержку изъ работы Гёксли, гдѣ тотъ признаетъ самъ значеніе справа" для устойчивости общества, авторъ говорить, что видитъ въ этомъ противорѣчіе съ остальною лекціей Гёксли, и кончаетъ такъ: "моральное развитіе и есть именно настолько же часть космическаго процесса, какъ и физическое и умственное развитіе, а этихъ послѣднихъ Гёксли не исключаетъ изъ космическаго процесса".

Обратимъ вниманіе читателя на терминъ "приспособленный къ обществу" или "общественно-приспособленные". Онъ уже употребляется Гербертомъ Спенсеромъ, и Гёксли, дѣйствительно, упустилъ изъ вида это понятіе эволюціонной теоріи, говоря, что идеаломъ приспособленія, прикоторыхъ условіяхъ, будутъ микробы краснаго снѣга и что, поэтому, къ морали не слѣдуетъ примѣнять термина "приспособленіе". Но онъ былъ бы правъ, если бы эволюціонисты считали мораль приспособленіемъ къ природѣ. Между тѣмъ, мораль есть приспособленіе къ жизни въ обществѣ или къ обществу, что совершенно измѣняетъ дѣло. Matews справедливо замѣчаетъ, что "кооперація, которая была такъ существенна въ борьбѣ человѣка за существованіе, привела постепенно, путемъ воспитанія моральныхъ качествъ, отъ которыхъ зависитъ соціальная приспособленность, къ тому, что явились условія, когда морализація сдѣлалась первымъ факторомъ въ переживаніи обществъ".

III.

На мой взглядъ, отсутствіе прямыхъ противорѣчій между космическимъ процессомъ и моральнымъ развитіемъ доказано Лесли Стефеномъ и Матьюсомъ съ полною очевидностью. Такимъ образомъ, съ перваго взгляда кажется, что Гёксли не правъ совершенно. На самомъ же дѣлѣ онъ не правъ лишь отчасти: и онъ, и его противники упускаютъ изъ вида, что мораль развивалась въ обществѣ вовсе не однимъ какимъ-либо путемъ, а шла множествомъ мелкихъ путей, иногда совершенно враждебныхъ другъ другу. При толкахъ о морали, забываютъ всегда одно: опредѣлить себѣ первоначально съ полною точностью, что такое мораль, которая постоянно на языкѣ. Нельзя ступить ни единаго шага впередъ, не опредѣливъ сперва того предмета, о которомъ ведется споръ. Слово "мораль", какъ нарочно, употребляется не только обыкновенными смертными, но и великими мыслителями и учеными въ самыхъ различныхъ значеніяхъ. Во-первыхъ, о морали можно говорить, какъ о явленіи историческомъ, и тогда мы находимъ такія моральныя системы, которыя приводятъ насъ въ ужасъ своими противорѣчіями съ моралью современной: наприм., обязанность каждой вавилонской женщины служить разъ въ жизни наложницей чужестранцу или обязанность избранныхъ славянскихъ дѣвушекъ сопровождать въ могилу трупъ умершаго князя, причемъ предварительно ихъ лишали невинности избранные парни, и т. д., и т. д. Даже въ современной дѣйствительности, не только у разныхъ народовъ, но въ одномъ и томъ же обществѣ мы шідимъ наслоенія, такъ сказать, геологическія самыхъ разнообразныхъ норальныхъ системъ, пережившихъ свое время.

Но есть другое понятіе, соединенное со словомъ мораль, понятіе идеальное, подъ которымъ подразумѣвается лишь все то, что мы, дѣйствительно, признаемъ и уважаемъ въ ней въ данное время.

Оба эти понятія постоянно смѣшиваются въ одно почти всѣми мыслителями, такъ что невозможно сказать, о которомъ изъ двухъ понятій они говорятъ. Въ этомъ повиненъ даже Гербертъ Спенсеръ: опредѣляя моральное поведеніе, какъ наисовершенное, наиболѣе приспособленное, онъ говорить какъ будто бы объ идеальной морали и затѣмъ рисуетъ картину ея эволюціи, подбирая тѣ элементы морали въ прошедшей исторіи животнаго царства и человѣка, которые могутъ служить ступенями къ этой идеальной морали. Но тутъ же вы встрѣтите выраженіе: "мораль дикарей", которое, если брать его во всемъ цѣломъ, безъ процѣживанія, представляетъ вовсе не ступени къ идеальной морали, а вопіющія противорѣчія съ нею и такіе ужасы, которые можно объяснить себѣ лишь такъ, какъ Тардъ объясняетъ происхожденіе права, то-есть, что человѣчество искало лучшаго во всѣхъ возможныхъ направленіяхъ, пробовало все, но иное удерживалось и распространялось путемъ подражанія, другое -- нѣтъ. Почти тотъ же взглядъ на происхожденіе морали проводить и Вундтъ въ своей Этикѣ,

Но при такихъ условіяхъ возникновенія морали едва ли можно говорить о ея эволюціи въ цѣломъ, какъ о чемъ-то единомъ и развивающемся по одному опредѣленному плану. А отсюда невозможно говорить и того, что она есть продолженіе космическаго процесса, нельзя говорить и того, что говорить Гёксли, что она есть борьба съ космическимъ процессомъ. Въ однихъ случаяхъ она была его продолженіемъ, въ другихъ -- борьбой противъ него, вообще же мораль, разсматриваемая исторически, была, какъ и первобытная (или историческая) гигіена, человѣческимъ исканіемъ лучшаго, человѣческимъ творчествомъ въ столь различныхъ направленіяхъ, что назвать моральное поведеніе (въ историческомъ смыслѣ) наиболѣе совершеннымъ или даже хорошимъ, приспособленнымъ, есть абсурдъ, оскорбляющій нашу современную или идеальную мораль. Между тѣмъ, мыслители, опредѣляющіе ее, какъ наисовершенное поведеніе или наибольшее приспособленіе, несомнѣнно даютъ такія опредѣленія ради сохраненія престижа современной морали. Но цѣль достигается совершенно обратная. Смѣшеніе это приводитъ къ тому, что многіе совсѣмъ начинаютъ отрицать мораль и ея значеніе: наприм., Лоріа или Марксъ видятъ въ ней и въ правѣ только надстройку надъ экономическими системами, господствующими въ ту или иную эпоху. Между тѣмъ, даже въ идеальной современной морали можно различать два элемента: консервирующій или статическій, выражающій и сохраняющій данный строй (и не только экономическій, но и политическій, религіозный, метафизическій) и, кромѣ того, элементъ двигающій или динамическій, ставящій идеалы еще неосуществленной правды, добра и любви въ человѣческихъ отношеніяхъ.

Отрицать значеніе такой морали только потому, что въ исторіи были системы вродѣ вавилонской, это все равно, что отрицать современную научную гигіену потому, что въ исторіи народовъ,-- да и теперь у многихъ племенъ,-- ради якобы гигіеническихъ цѣлей, уродуютъ головы новорожденныхъ, бинтуютъ ноги дѣвочекъ ремнями, чтобъ онѣ не росли, и т. д., и т. д.

Возможно только одно опредѣленіе, подъ которое можно подвести одновременно и мораль историческую, и нашу современную (идеальную), не роняя престижа этой послѣдней; оно приблизительно таково: "мораль съ стремленіе людей регулировать свою жизнь или поведеніе, путемъ самопринужденія или самоудержанія, для достиженія цѣлей, считаемыхъ благомъ въ данное время {Это опредѣленіе ближе стоитъ къ кантовскому, который моральными признавалъ только дѣйствія, включающія въ себѣ самопринужденіе или самоудержаніе во имя дома. Остальное поведеніе, если оно, наприм., вызывалось непосредственныя, чувствомъ, влеченіемъ сердца, могло быть прекраснымъ, даже святымъ и т. д., но безъ самопринужденія не было моральнымъ, т.-е. не относилось къ классу "морали". Опредѣленіе это ближе подходитъ къ историческому, чѣмъ спенсеровское, потому что Спенсеръ, назвавъ всякое совершенное поведеніе моральнымъ, выбросилъ этимъ за бортъ всю ту архаическую мораль, которая не имѣетъ ничего общаго съ хорошимъ поведеніемъ въ современномъ смыслѣ. За то Кантъ своимъ идеальнымъ категорическимъ императивомъ, свойственнымъ будто бы совѣсти всѣхъ людей, снова "ми адъ историческое опредѣленіе съ идеальнымъ.}.

Такое опредѣленіе, выражая всѣ признаки морали, отличающіе ее отъ другихъ явленій жизни, въ то же время, не унижаетъ престижа современной идеальной морали, потому что относитъ нѣкоторыя уродливости морали исторической къ заблужденіямъ людей или относительно самого блага, или относительно средствъ къ его достиженію.

Отсюда намъ станетъ еще нагляднѣе, что мораль есть продуктъ человѣческаго творчества и его исканій, независимыхъ отъ космическаго процесса. Если изъ рѣчи Гёксли извлечь только эту ея несомнѣнную тенденцію, то къ нему можно присоединиться условно. Если же принять его формулу вполнѣ, т.-е. что мораль есть борьба противъ космическаго процесса, то мы очутимся въ положеніи, которое практически не лучше оптимистическаго квіетизма. А именно: формула Гёксли можетъ привести къ особому виду пессимизма, пессимизму практическому. Подъ этимъ выраженіемъ я понимаю вотъ что: мало убѣдить людей, что они сами творятъ извѣстный процессъ, что они въ этомъ творчествѣ свободны отъ космическаго принужденія. Нужно еще показать, что это творчество не черезъ-чуръ трудно. Если человѣкъ видитъ препятствія почти непреодолимыя, онъ падаетъ духомъ и становится практическимъ пессимистомъ. Но именно такой страхъ передъ трудностью лежитъ въ "борьбѣ съ космическимъ процессомъ". Вы подумайте только, какая это штука: крохотное человѣчество, микроскопическій налетъ на корѣ земного шара, и вдругъ будетъ бороться съ космическимъ процессомъ! Гёксли своею формулой ведетъ насъ "изъ огня да въ полымя". И, къ счастью, какъ я показалъ, онъ не правъ фактически.

Гораздо утѣшительнѣе въ моральномъ отношеніи и, притомъ, вполнѣ совпадаетъ съ новыми выводами психологіи тотъ же эволюціонный оптимизмъ, по исправленный въ одной своей части. Мы видѣли, что Лесли Стефенъ не находитъ въ моральномъ процессѣ самостоятельной творческой силы человѣческаго духа и идей (или сознанія). Онъ говорить, что сознаніе и мысль не творятъ, а только узнаютъ или признаютъ то, что ранѣе совершалось безсознательно, вынуждаемое гнетомъ необходимости. Человѣкъ ставитъ себѣ цѣлью то, что и безъ его мысли или сознанія явилось бы результатомъ. Мы уже видѣли, что это не вѣрно: человѣчество блуждало, отыскивая наилучшую жизнь, изобрѣтая, ошибаясь, а, слѣдовательно, и творя, а вовсе не копировало рабски природу..

Такимъ образомъ, поправка является сама собою: высшее моральное развитіе, идеальная мораль, не противорѣчитъ космическому процессу, не требуетъ борьбы съ нимъ, но достигается свободными и творческими силами самого человѣка. Она не есть продолженіе мірового процесса, а творчество, не встрѣчающее въ немъ врага и противника. Безъ усилій человѣка, быть можетъ, и совершится подобный же результатъ, но въ безконечно-долгой цѣпи вѣковъ и съ безконечно-большими страданіями. Кромѣ того, частности и подробности идеала чисто-человѣческаго все же останутся чуждыми міровому процессу. Одна изъ такихъ частностей, стоящая, однако, на первомъ планѣ, есть развитіе индивидуальности, одновременно съ развитіемъ наисовершенной коопераціи.

Эволюціонные оптимисты не указываютъ нигдѣ, чтобы міровой процессъ заботился объ индивидуумѣ и его всестороннемъ развитіи: результатъ мірового процесса -- обобществленіе людей. Но такъ какъ индивидуумъ живетъ не въ міровой средѣ, а въ общественной, такъ какъ борьбу за индивидуальность ему приходится вести не съ міровымъ процессомъ, а съ обществомъ себѣ подобныхъ, т.-е. стремящихся къ той же цѣли развитія индивидуальности, то этотъ идеалъ представляетъ полную вѣроятность своего осуществленія.

Такова поправка къ эволюціонному оптимизму, сдѣланная на его же почвѣ. Но я сказалъ уже въ началѣ статьи, что полное рѣшеніе задачи лежитъ въ другой научной области, въ психологіи. Въ послѣднее время появилось два замѣчательныхъ сочиненія по этому вопросу: одно изъ нихъ принадлежитъ А. Фуллье и называется Психологія идей-силъ (Psychologie des idees-forces), другое принадлежитъ Тарду и озаглавлено: La logique sociale des sentiments (Соціальная логика чувствованій). Первое доказываетъ самостоятельное идейное творчество человѣка, второе -- такое же творчество человѣческихъ чувствованій въ общественномъ прогрессѣ.

Л. Оболенскій.

"Русская Мысль", кн.II, 1894