Только те двое, которые вышли тогда из глухой тайги на пустынную дорогу, могли бы подробно рассказать, как случилась перемена одежд и состояний... Но они никогда об этом не проговорились. А другие двое, которых раздели, так тогда испугались, что смутно помнили происшедшее...
Это случилось несколько лет тому назад на Иркутском тракте, в тот предрассветный час, когда сизые туманы стоят над болотами, и сумрак окутывает угрюмые пади и мрачную тайгу... Было тихо... Только странные звуки жили в тёмной глуши: то стонали вековые исполины первобытного леса, то голосило его пернатое царство, то шумел ветер над вершинами деревьев, чуть тронутыми золотом занимающейся зари.
Тройка вольной почты вдруг остановилась. Ямщик, как будто до смерти испуганный, комком скатился с козел и убежал в тайгу... Те двое, которые ехали в повозке, утопая в подушках, не успели хорошенько проснуться, как уже очутились на земле.
Но другие двое, которые вышли из тайги и произвели всю эту суматоху, не были обыкновенными грабителями: они только раздели проезжающих, взяли их документы и деньги, но не тронули ни процентных бумаг, ни векселей, и оставили хозяевам их чемоданы... Тем не менее путешественники чувствовали себя ограбленными... Но вполне опомнились они только тогда, когда всё уже было кончено... Они стояли на дороге, подле них валялась в беспорядке поклажа, а далеко-далеко заливался малиновый сибирский колокольчик... Когда ограбленные через несколько часов добрались до станции, то узнали, что "те" задолго до них укатили вперёд, предъявив на станции исправную подорожную и так щедро дали на водку, что их повезли по курьерски...
Таким образом след их был заметён на глухом сибирском тракте, где тогда не было ещё телеграфа...
Впрочем, путешественники узнали ещё одну подробность: новые пассажиры прибыли на станцию с тем самым ямщиком, который вёз их и соскочил с козел... К сожалению, он исчез также основательно, как и те двое... Словно в воду канул!..
Теперь всё было понятно!..
Моряна
-- Крепчает! -- сказал суровый капитан буксирного парохода "Каспий", человек лет сорока с энергичным загорелым лицом. Сказал -- и переложил трубку в другой угол рта.
-- Крепчат [*], -- ответил ему равнодушно старый коренастый лоцман-волгарь.
[*] - На Волге многие говорят так, выбрасывая "е".
Волны с белыми гребнями быстро неслись по Волге. Низко-низко стлались серые тучи. Ветер рвал снасти судов и вздымал водяную пыль. Пароходы спешно отводили баржи ближе к подветренной стороне, где стоять на якорях было безопаснее, чем в караване... На судах, стоявших у берега, крепили чалки и подавали лишние косяки.
Весь город окутался серою мглою: это поднималась уличная пыль... За ним небо было темно и зловеще. Зигзаги молнии прорезали чёрную, надвигавшуюся тучу, и глухо гремел гром...
-- Порастреплет судёнышки, -- сказал капитан.
-- Загуляла матушка-моряна, -- заметил лоцман.
-- Эй, на носу! Поглядывай!..
-- Есть... Поглядываем!.. -- ответили с носу.
-- Что-то баржи наши, Трофимыч?
-- Чего им сдеется, Григорий Максимыч! -- сказал лоцман, -- учалены, как надо... да и грузишко есть...
-- Есть-то, есть... -- задумчиво продолжал капитан, -- как бы к ночи настоящая не разыгралась!
-- Воля Божья!..
Раскат грома прокатился над городом и точно ушёл в землю. Старик перекрестился.
-- Близко вдарило, -- сказал он.
Из капитанской каюты вышла женщина; ветер тотчас же разметал её волосы и закрутил лёгкий шарф, накинутый на голову.
-- Гриша, иди чай пить, -- сказала она.
Григорий Максимыч махнул рукой: до чаю ли?..
-- Иди, Григорий Максимыч... -- посоветовал лоцман, -- чего тут... Аль впервой? Ничего...
-- Ничего-то, ничего, да родила-то отчего? -- пошутил капитан и добавил, -- не пойду... Пейте...
-- Беспокойный ты у меня, Гриша, -- сказала женщина и бесконечная ласка прозвучала в её голосе. Она поднялась на мостик...
-- Эко сиверка-то какая!..
-- Не сиверка, а что ни на есть настоящая моряна, -- поправил лоцман, -- зюйд-зюйд-ост!..
-- Рыбакам-то, небойсь, круто приходится...
-- Рыбакам что, Людмила Миколаевна!.. Рыбак теперь знай полёживай... Неволя ему, что ли в такую-то?..
-- Как лодочки ныряют! -- продолжала Людмила Николаевна, вглядываясь в сердитую Волгу.
-- Не лодочки -- косовые бежат... Чего им... Бегут себе... Одно слово, чайки... С таким ветром им первый ход...
-- Господи, спаси и помилуй! -- прошептала Людмила Николаевна, -- не дай Бог никакому человеку.
-- Ровно не больно много времени, а темнеет, -- сказал капитан.
-- Туча накрыла... И впрямь настоящая разыгрывается. В караване теперь -- ой-ой-ой!..
-- И нам достанется... Поддержать разве? Всё якорю полегче...
-- Струсила! -- гордо отвечала Людмила Николаевна, -- на Волге родилась, да струсить...
-- Дитя ещё малое, неразумное, -- заметил лоцман, -- ни ему страху, ни ему заботы... Много ли ещё она смыслит?..
-- Читает уж, -- вступилась мать.
-- Ну, иди! Иди!.. -- строго сказал капитан, -- бурю не переждёшь.
Людмила Николаевна ближе подошла к капитану и прижалась к нему. В этом движении чувствовалась любовь, доверчивость... Чувствовалось, что в этом человеке всё -- и счастье, и гордость, и надежда молодой женщины.
-- Милая ты, -- тихо сказал капитан, поддаваясь кроткой ласке. -- Добра у меня баба, Трофимыч! -- прибавил он.
И лицо его стало озабоченно: какое-то горе таил он в душе и не хотел им поделиться...
Подвиг
Моряна к вечеру разыгралась во всю. "Каспий" медленно под ударами волн переваливался с борта на борт и натягивал свои якорные цепи. Над всей Волгой стоял однообразный рокот бегущих волн.
Ветер нёс с собою водяные брызги. Стало холодно. Григорий Максимыч продрог и спустился в каюту надеть чапан и выпить наскоро стакан чаю. Трофимыч уселся на мостике и равнодушным, но вместе с тем и внимательным, взором смотрел на Волгу.
-- Вишь, и Меркурьевский-то не справится!.. -- бормотал он, -- который раз к пристани подходит -- никак не пристанет... Одно слово: буря...
Волга расходилась как разъярённый зверь... Теперь волны не катились уже в порядке одна за другой, а бешено мчались во все стороны. В них было что-то зловещее, точно живое. Маленькая чёрная лодочка, поминутно то исчезавшая. то снова показывавшаяся, казалась беспомощной и ничтожной в этой разбушевавшейся стихии.
-- Отчаянные! -- сказал старик, заметив эту лодочку.
-- Кто отчаянные? -- спросил Григорий Максимыч, снова вышедший на мостик.
-- Да вон! Вишь, в какую бурю на душегубке пустился!
Григорий Максимыч опытным взором волгаря сразу увидел, в каком опасном положении находились смельчаки, рискнувшие побороться с Волгой. Лодочка ныряла саженях в ста от "Каспия"; её поминутно захлёстывало волной, но она ещё держалась: видно, опытный волгарь управлял ею.
-- Двое мужчин, да баба, -- сказал Григорий Максимыч, -- и смельчаки же!.. Сейчас захлестнёт! -- крикнул он, -- не выдержать... Нет...
Схватив рупор, Григорий Максимович закричал в него:
-- К на-ам -- де-ержи-и!.. Лёгость подади-им... Пропадёшь зазря-а...
На лодочке, казалось, услышали -- или, вернее, поняли капитана, потому что мужчина, сидевший "на руле", переменил курс и направил своё утлое судёнышко к "Каспию".
Григорий Максимыч с напряжённым вниманием продолжал следить за лодочкой.
-- Помилуй, Господи! -- шептал старик.
Людмила Николаевна вышла из каюты и остановилась у двери: она увидала также гибнущих и смертельно побледнела.
-- Помилуй, Господи! -- сказала и она.
Лодочка между тем была уже совсем близко от "Каспия".
-- Лёгость готовь! -- во весь голос крикнул капитан матросам, столпившимся на палубе.
Но лёгость не понадобилась. Громадная волна как щепку подбросила лодчонку, и было видно, как другая волна её покрыла; лодчонка сделала последнее усилие, чтобы выравняться, но корма её быстро оказалась под водой. Одновременно мужчина поплыл, борясь с волнами; женщина же на мгновение исчезла, потом появилась снова на поверхности и забилась в волнах.
Глаза всех на "Каспии" были прикованы к погибающим, и никто не заметил, как Григорий Максимович, сбросив с себя сапоги и чапан, схватил спасательный круг и кинулся в бушующую Волгу. Это было делом нескольких секунд... Когда его увидали, он уже плыл к бьющейся женщине...
На мгновение все словно застыли от ужаса и неожиданности... Людмила Николаевна, как стояла у двери, так и осталась стоять... У неё не было даже голоса чтобы крикнуть... Два матроса, не дожидаясь приказаний, бросились на корму и спустили пароходную лодку. Не прошло и двух минут, как она уже вырвалась из-за кормы и направилась к погибающим.
Григорий Максимович уже доплыл до женщины... Он удержался в двух-трёх аршинах от неё, зная, как опытный волгарь, что опасно подплывать к утопающему, который инстинктивно может погубить и себя, и спасающего... Григорий Максимович, сделав большое усилие, выбросил перед собой спасательный круг и, когда обезумевшая женщина ухватились за него, подплыл к ней и сам, и поддержался также за круг. Оба были спасены, потому что в эту минуту приближалась лодка, и смельчаки-матросы помогли погибающим спастись. Несмотря на пережитое волнение, капитан вспомнил, что на лодке было двое... но мужчина уже исчез: его не было видно... Волга приняла новую жертву и не выпустила её из своих объятий.
Когда через несколько минут пловец очутился на палубе "Каспия", Людмила Николаевна подбежала к капитану. Волнение мешало ей говорить. Бесконечно-любящим взглядом она посмотрела на него и зарыдала. Григорий Максимович, мокрый, бледный, стоял перед нею... С его одежды ручьями текла вода и он тяжело дышал. Спасённая им женщина лежала на палубе, обессиленная и растерянная...
-- Мила... ей помоги... обогрей... -- пробормотал капитан и отошёл в сторону.
Душившее его волнение вдруг разразилось слезами: он плакал и вместе с тем какое-то особое, гордое и смелое, выражение появилось на его энергичном лице.
Старые знакомые
Волга немного стихла только к утру... Она не успокоилась ещё, но волнение превратилось в какую-то безобразную толчею.
Утром Григорий Максимович с двумя матросами и спасённой им женщиной отправился на лодке в город: следовало заявить полиции о происшествии, стоившем жизни бедному ловцу, о котором капитан составил акт.
Григорий Максимович очень не любил иметь дело с начальством и старался избегать этого, но теперь не приходилось рассуждать. Мрачный и недовольный, он соскочил в лодку и молча взялся за руль.
-- Возвращайся скорее, Гриша, -- крикнула ему вдогонку Людмила Николаевна.
-- Ужли же прохлаждаться стану, -- сердито ответил Григорий Максимович, -- ну-ка... наляг, братцы!.. -- прибавил он.
-- Не иначе, как теперь тебе медаль дадут, -- сказал старик Трофимыч, -- это уж как есть... по всему правилу.
-- Нужно мне! -- ответил капитан, -- отпустил бы поскорей!.. И то ладно... Боюсь, затаскают...
-- Одно дело: как и что?.. Ништо скоро...
В полиции Григорию Максимовичу пришлось дожидаться: господин пристав был ещё с докладом. Григорий Максимович, попавший в ц-ское полицейское управление в первый раз, но вообще знавший, что на Руси не любят торопиться, угрюмо сел в уголок и задумался. Наконец, пришёл пристав и отнёсся очень индифферентно к событию: на Волге к таким случаям легко и скоро привыкают, и они никого не дивят. Пристав опросил всех об обстоятельствах дела и сказал:
-- Вам придётся ещё к нам заглянуть... конечно, не по этому делу... что ж: утонувшего не вернёшь... Это до вас не касается... а по делу о спасении вами женщины... Пойдёт представление о награде... Вероятно, получите установленную медаль...
-- Что там награда! -- недовольно сказал капитан, -- ничего я этого не желаю... дело самое пустяковое.
-- Ваша скромность делает вам честь, -- одобрительно заметил пристав, -- но это уже наша обязанность сделать представление...
-- Я, ведь, не живу в Ц-не; сами знаете какое наше дело: сегодня здесь, а завтра -- Бог весть где...
-- Разыщут... Наконец, зимой вы где-нибудь проживаете же оседло?.. Позвольте мне исполнить мою обязанность?.. Попрошу вас сюда, в кабинет: мой письмоводитель запишет, что нужно.
Пристав направился в кабинет. Григорий Максимович, недовольный этой новой проволочкой, последовал за ним.
В кабинете за небольшим столиком сидел письмоводитель, заваленный всевозможными бумагами и делами в разных обложках. Письмоводитель был, как все письмоводители русских присутственных мест средней руки. Красный нос с сизым отливом обличал его русские привычки, благодаря которым в глухой провинции избывается обывательская тоска и скука и облегчается борьба за существование. Подержанный костюм, вероятно перелицованный, свидетельствовал о том, как трудно жить на письмоводительское жалованье, даже соединённое с более или менее безгрешными доходами...
Письмоводителю было за сорок. С виду это был мрачный и чёрствый человек, один из тех, кого создаёт русская провинциальная жизнь, человек, которому отяготело его скучное, однообразное дело, связанное со скрипом перьев и с приступами геморроя, вследствие вечно сидячей жизни в затхлой атмосфере присутствия.
-- Вот запишите, что надо, -- сказал пристав, подходя к столику.
Письмоводитель сделал движение, означающее, что он как будто встаёт перед начальством.
-- Всё, звание... имя, отчество, фамилию... местожительство... зимнее... Летом они, словно птицы перелётные, -- шутливо заметил пристав, -- вкратце и обстоятельства дела... Так-то, батенька! -- добавил он, похлопав Григория Максимовича по плечу, -- ваше дело -- спасать, наше -- вознаграждать... Мы ведь не только карать и пресекать умеем, но и поощрять... Пока, до приятного...
Пристав подал Григорию Максимовичу руку с большим именным кольцом на указательном пальце и вышел в приёмную.
-- Ну-с, -- сказал письмоводитель, просмотрев переданный ему приставом протокол, -- будьте любезны... Спасли женщину с опасностью собственной жизни... как водится... Что ж: медаль красивенькая... Ваше имя, отчество, фамилия... Звание?
-- Там в акте записано, -- мрачно ответил капитан...
-- Виноват... не обратил внимания... Погнался, так сказать, за сутью... Насчёт подвига... Так... так... вот: Григорий Максимович Анемподистов... Анемподистов?..
Письмоводитель вдруг точно поперхнулся и откинулся на спинку стула. Он так и впился в лицо Григория Максимовича пристальным, удивлённым взглядом.
Григорию Максимовичу вдруг сделалось почему-то не по себе... Какое-то смутное воспоминание как искра промелькнуло в его голове... Он видел этого человека... давно... давно...
Письмоводитель молчал.
-- Что же вы? -- сказал капитан, -- мне недосуг...
-- Вы Григорий Максимович Анемподистов? -- вдруг спросил письмоводитель.
-- Разве вы не видите сами?
-- Гм... тэ-эк-с!.. Вот какая странная история! -- вообразите я, ведь, тоже Григорий Максимович... и тоже Анемподистов... Как вам это нравится?..
-- Всё может быть, -- ответил капитан, -- мало ли какие совпадения бывают... Фамилия самая обыкновенная... Не князь какой-нибудь... Да и князей не мало одного имени и отчества...
-- Совпадение-то совпадение, -- продолжал письмоводитель, -- но дело вот в чём: я утратил свои документы при не совсем обыкновенных обстоятельствах... Видите ли: служил я конторщиком у одного купца... было это лет, этак, восемь, девять тому назад... Ехали мы однажды Сибирским трактом...
Смертельная бледность вдруг покрыла лицо капитана. Он даже пошатнулся. Письмоводитель, напротив, совершенно овладел собой. Борьба за скудное существование развила в нём сообразительность и быстроту решений. Одно из них и теперь созрело в его мозгу. Он посмотрел уже насмешливо, а не удивлённо, на капитана и сказал:
-- Вот уж не думал встретить двойника!..
-- Кончили вы? -- грубо спросил Григорий Максимович, также овладев собой, -- некогда мне с вами разговор разговаривать.
-- Дело-то такое особенное выходит... Признаться, как взглянул я на вас, так мне и показалось, что лицо знакомое... Правда, тогда было не до того, чтоб лица запоминать.
-- Я вас не понимаю...
-- Конечно... конечно... Не будете ли вы любезны дать мне ваш документик?.. Вот тот самый, по которому вы изволите проживать, многоуважаемый Григорий Максимович, господин Анемподистов?..
-- На пароходе... Однако до приятного свиданья, -- отрезал вдруг капитан, -- Зиму верно в Астрахани зазимую...
-- Па-азвольте... Па-азвольте... Так нельзя-с, -- сказал письмоводитель, встав и выйдя из-за стола, -- между добрыми знакомыми так не водится... Особенно так, как мы оказываемся не только однофамильцами, но и одноимённиками... Здесь не место и не время-с!.. Присутствие у нас закончится в два часа... Итак буду ждать вас для приятного свиданья в гостинице "Неаполь"... вероятно, знаете?.. Прошу всенепременнейше... Сами понимаете, что надо столковаться... Я человек недостаточный... Конечно, сойдёмся в цене-с... -- Письмоводитель уж совсем иронически посмотрел на своего невольного собеседника.
-- Или сейчас позвать пристава? -- вдруг неожиданно сказал он на ухо капитану.
Тот невольно вздрогнул.
-- Шучу-с... Шучу-с, -- с улыбкой прибавил письмоводитель, -- такие дела лучше всего-с обделывать с глазу на глаз... Чтоб никому не было обидно... Или ночью-с... Самое лучшее время... На большой дороге... Итак, не смею больше задерживать... Только если не пожалуете, тогда уж извините-с... Десятилетняя давность-то ещё не истекла-с... Очень приятно, что вы, по-видимому, недурно устроились... И деньжонки всеконечно-с есть?..
-- Приду... -- хрипло сказал Григорий Максимович.
Он взглянул на письмоводителя. Его улыбка взорвала капитана, -- кровь кинулась ему в голову, и он, наклонившись к уху письмоводителя, проговорил:
-- А жаль, что не пришиб я тебя в те поры, гадюку!..
И затем быстро вышел из кабинета.
Бог весть куда
"Идти или не идти? Идти или не идти? -- одна и та же мысль как тупой гвоздь всё более и более впивалась в мозг капитана, -- нет ли тут какого-нибудь подвоха?" -- думал он.
"Ясное дело: воспользоваться хочет... Вот и будет доить всю жизнь! И всю жизнь в его руках: захочет -- помилует... не захочет -- предаст... Что ж: в своём праве!.. Только не бывать этому... не поддастся воля моя"...
Низко опустив голову, Григорий Максимыч всё ускорял шаг. Его спутники едва поспевали за ним.
Тяжело дыша, шёл он, и липкий пот выступал каплями на его лбу.
"Что теперь делать?.. Вот, думал, всё забылось, вся жизнь иная стала... Никому вреда... Пропади ты пропадом, треклятый! Эх ты, Людмила Николаевна моя, горемычная... Тебе-то за что?.. Не чаяла, не думала, не гадала... а беда над тобой нависла... да над ребёнком несмышлёным... О, Господи!.."
Мысль Григория Максимовича усиленно работала. Бессвязными отрывками проходило перед ним прошлое... Много, много бурь в нём было, в этом прошлом... Эх, лучше и не поминать...
Людмила Николаевна не была женой капитана. Сойдясь с ней, он уверил её в том, что он женат. Любимая женщина на всё пошла. Оставила семью, и один свет был для неё, свет Григорий Максимович. С материальной стороны капитан её обеспечил: всё, что у него было -- немного, но достаточно для скромной жизни, он положил на её имя и ежемесячно добавлял "на книжку", что мог. С этой стороны он мог быть спокоен: проживёт... Но разлука... разлука!.. Так хорошо жилось... душа в душу... Успокоилась совесть, позабылось то, что её терзало...
И вот нагрянула беда...
"И на чужбине люди живут, -- чуть не вслух подумал Григорий Максимович, -- устроюсь... Извещу... Она всё перенесёт, всё простит... Твори, Господи, волю Твою... Чисты мои руки, чиста и душа моя... Всё искуплено чистой жизнью... для себя я и женщину спас"...
Взойдя по трапу на пароход, Григорий Максимович приказал машинисту "шуровать".
-- Про то хозяин знает, -- сердито ответил капитан, -- твоё дело -- шуруй!..
Через полчаса машина была готова. Трофимыч вышел на верх. Его ничто не могло удивить: он привык знать только одно колесо, однако и он не удержался и спросил Григория Максимовича, когда тот вошёл в штурвальную рубку:
-- Аль новое приказание вышло?
-- Новое...
-- Баржи-то здесь что ль покинем? Не скоро, ведь, они.
-- К якорю! -- скомандовал капитан вместо ответа...
Шпиль заходил.
-- Живо!.. Не проклажаться у меня!..
-- Якорь встал... -- послышалось наконец с носу... -- Якорь на воле...
-- Вперёд! -- скомандовал капитан в машину.
-- Прямо, что ль? -- спросил Трофимыч, -- я не Свят Дух: не знаю, куда идти.
-- Оборот делай...
Повернув, пароход стал выравниваться.
-- До полного! -- приказал капитан в машину. -- Помолимся Богу...
Он снял шапку и стал креститься на маленький образок Николая Угодника, прикреплённый в штурвальной рубке.
Истово и размашисто осенил себя крестом и Трофимыч.
Помолились.
-- Попрощаться надо, -- сказал Григорий Максимович.
Пар вырвался из свистка. Густой, протяжный гул пронёсся над Волгой и полетел к городу...
-- Лови ветер на вольной Волгой! -- сказал сам себе Григорий Максимович, когда "Каспий", резко рассекал воду, быстро понёсся по течению.
Крепь
В сорока пяти верстах выше Астрахани Волга отделяет от себя широкий приток Бузан, который идёт до самого Синего морца -- так называется один залив Каспийского моря. Вся эта низменная местность покрыта непроходимыми крепями камышей и изрезана бесчисленными притоками -- ериками. Их так много, что едва ли десятая часть хорошо известна, да и то старожилам-ловцам. Незнающий же человек легко может в них заблудиться так, что и не выберется.
Свернув с Волги на Бузан, "Каспий" затем пошёл по одному из ериков. Камыши, стоявшие по обоим его берегам, в узких местах сходились так близко, что, казалось, пароходу из них и не выйти. Григорий Максимович сам стоял у штурвала, мрачный и сосредоточенный. Пароходная команда про себя решила, что он сошёл с ума, так как поступок его казался необъяснимым. Он бросил буксируемые баржи и сбежал неизвестно зачем на четыреста вёрст ниже, и теперь вёл пароход неизвестно куда. Команда и так и этак обсудила неожиданное это событие и смотрела в оба за капитаном. Конечно, ничто ей не грозило, но, тем не менее, люди были неспокойны. Машинист даже серьёзно переговорил с Людмилой Николаевной, но она тоже ничего не понимала: капитан на её вопрос сухо ответил, что он знает, что делает, и на этом оборвал разговор. Состояние его, мрачное и тревожное, мучило её, но она не знала, что делать и что думать.
-- Посмотрим, -- сказал машинист своему помощнику, -- в случае чего -- связать его только и всего, коли он и в самом деле спятил. Астрахань-то вон она: рукой подать...
Уже вечерело, когда "Каспий" вошёл в довольно большой ильмень [Озеро]. Григорий Максимович повернул пароход и осторожно подойдя к берегу, отдал якорь. По-видимому, он прекрасно знал все эти места, потому что вёл свой пароход опытной рукой.
Остановившись, он сошёл в каюту, достал со стены ружьё и охотничьи припасы и сказал Людмиле Николаевне:
-- Уток тебе настреляю, Мила... Тут их видимо-невидимо по зо́рям...
Затем он сел в пароходную лодку и, взяв одного матроса, переехал ильмень и исчез в одном из ериков. Потом матрос рассказывал, что, после часового плавания, Григорий Максимыч подплыл к какой-то рыбачьей ватаге, где его, по-видимому, знали. Он долго говорил с одним из ловцов, стариком лет семидесяти, но о чём они говорили, матрос не узнал, потому что разговор шёл на неведомом языке...
Матрос заметил только, что старик после этого разговора стал готовить большую морскую резошку [Морская лодка.].
Григорий Максимович вернулся на пароход уже очень поздно, когда луна поднялась над лесом камышей и залила серебряным светом и уснувшие воды, и зелень островов, разбросанных по ильменю.
-- Что ж: много уток настрелял? -- спросила Людмила Николаевна, когда Григорий Максимович вошёл в каюту.
-- Девчурка спит? -- вместо ответа сказал он.
-- Започивала... Чтой-то, -- Гриша, ты, точно не в себе?
-- Мила, вот какое дело... По душу мою пришли... Да не пугайся... не поддамся я... вызволюсь...
-- Что, Гриша?.. -- прошептала бедная женщина, задрожав от невольного предчувствия беды.
-- Вот тебе моё большое слово. Ничему не верь, чтобы ни говорили -- не верь... и жди... весть дам... Знай: одна ты у меня на свете... ты, да девочка, и никого мне больше не надо... А теперь -- прощай!
-- Гриша... Что с тобой? Я боюсь... Я Трофимыча позову...
-- Позовёшь, -- погубишь!.. Когда-нибудь узнаешь всё... Говорю: по душу пришли, спасаться надо!
Григорий Максимович раздвинул полог над койкой "девчурки"; она разметалась во сне, подложив пухлую ручонку под головку. Долго-долго смотрел на неё мрачный капитан и, опустившись на колена, прильнул головой к её маленькому тельцу. Он силился преодолеть своё волнение, но, помимо его воли, горячие слёзы текли из его глаз. Людмила Николаевна опустилась рядом с ним. И она начала молиться вслух... Григорий Максимович тоже молился: он просил Того Кто отдал Себя за человечество, спасти его ради двух невинных существ, для которых он был "всё"...
Вдруг он встал и помог подняться жене.
-- Пора!.. Ну, Мила, жди...
Он привлёк её к своей мощной груди и горячо стал целовать её похолодевшее лицо... Она так была поражена, что потеряла способность понимать.
Григорий Максимович бережно посадил её на койку и быстро поднялся на лестницу.
-- Спасибо... Спасибо тебе... Новую жизнь дала, -- прошептал он и заплакал.
Затем он почти бегом направился к лодке. Матрос сидел в ней. Одним прыжком капитан очутился у руля и оттолкнул лодку от парохода. Через несколько минут лодка подошла к чуть заметной тропочке, почти скрытой камышами. Остановив лодку, капитан соскочил с неё на берег и сильно оттолкнул её ногой... Затем он постоял несколько мгновений на берегу; луна освещала его высокую фигуру. Он сделал земной поклон... Потом двинулся вперёд, в крепь... и ещё через мгновение высокие, шелестящие камыши навсегда скрыли того, кто был капитаном парохода "Каспий"...
Источник: Оленин П. А. На вахте. -- СПб.: Типография П. П. Сойкина, 1904. -- С. 111.
OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, июль 2011 г.