Хомяков Алексей Степанович - Письма

Валуев Д. А. Начала славянофильства

М.: Институт русской цивилизации, 2010.

Письма А. С. Хомякова

Ю. Ф. Самарину (отрывок)

Г. Вильямсу (отрывок)

Ю. Ф. Самарину (отрывок)

1845, дек. 17

Вот уж полтора месяца, как я собираюсь к вам писать в ответ на ваше письмо, но горькие заботы меня заставляли откладывать со дня на день. Вы знаете, как оне кончились. Из нашего круга отделился человек, которого никто мне никогда не заменит, человек, который мне был и братом, и сыном. Этот удар был для меня невыразимо тяжел; но, отвлекая себя от личного чувства, я могу сказать, что это потеря невознаградимая для нас всех. Его молодость, деятельность, чистота, миротворящая, хотя ни в чем не уступающая кротость нрава и, наконец, его совершенная свобода и независимость от лиц и обстоятельств,-- все делало его драгоценнейшим из всех сотрудников в общем деле добра и истины. Богу угодно было, чтобы такая прекрасная жизнь рано кончилась; но, к счастью, Валуев многое начал, и начатое им, я надеюсь, не пропадет, а продолжится. Тысячу раз благодарю я вас за ваши хлопоты о дозволении перевоза тела его в Москву. Нам отрадно будет его иметь около себя, ибо все мы теперь или позже, а принадлежим Москве, как месту нашей умственной деятельности; да и ему прилично лежать в Москве: он ей принадлежал, ибо есть такие направления и такой характер мысли и жизни, которые теперь нигде кроме Москвы невозможны. Место ему назначаем мы в Даниловском монастыре возле Венелина. Кажется, так всего лучше. Какое-то духовное сродство и, без сомнения, единство целей существовало между ними, несмотря на великие разницы в жизни и чистоте. Вы, конечно, сочувствуете моему горю, но никто не может вполне оценить, что я в Валуеве потерял и как много я ему обязан был во всех самых важных частях моей умственной деятельности. Во многом он был моею совестью, не позволяя мне ни слабеть, ни предаваться излишнему преобладанию сухого и логического анализа, к которому я по своей природе склонен. Если что-нибудь во мне ценят друзья, то я хотел бы, чтобы они знали, что в продолжение целых семи лет дружба Валуева постоянно работала над исправлением дурного и укреплением хорошего во мне.

Г. Вильямсу (отрывок)

Милостивый государь, я очень долго не отвечал на ваше любезное и дружеское письмо, но я уверен, что вы извините мое молчание, когда узнаете, что после отъезда вашего из Москвы меня посетило чуть ли не самое ужасное горе, какое я мог когда-либо испытать: я лишился своего доброго друга и племянника Валуева.

Ум его развился, конечно, под моим руководством, но он ничего не утратил из той независимости и своеобразности мысли, которые одни придают умственным способностям силу и значение. Развитие его было так быстро, в нем было столько природной зрелости, такая твердость характера, что между нами скоро установилось то равенство, при котором исчезает всякое различие между учителем и учеником. Он был для меня в одно и то же время и братом и сыном. Даже в последние годы он своей неусыпной деятельностью, своим глубоким сознанием христианских обязанностей сильнее на меня действовал, чем я когда-либо на него. А что сказать об ангельской чистоте его души, о чуткой нежности его сердца? Глубокие, многосторонние познания, независимый ум, зрелая и горячая любовь к истине, совершенное отсутствие эгоизма, всецелая преданность нравственным интересам своего отечества и еще более -- всего человечества, горячая любовь к ближним, всегда готовая пособить чужому горю, смягчить всякий упрек, девственная чистота жизни и мыслей, недоступная никаким искушениям, мужественная твердость, которой не устрашила и не сокрушила бы никакая борьба -- таковы были качества моего покойного друга. Я знал его привязанность ко мне, и вы можете судить, какое было для меня счастье иметь такого друга, какое горе лишиться его. Все его любили и ценили, и следующие строки из письма, недавно мною полученного от одного из даровитейших наших юношей, дадут вам понятие о значении и силе его влияния на близких ему людей.

"У нас была своя революция: мы подпали под чуждое и пагубное влияние (со времени Петра), но пора этого влияния приходит к концу. Наши умственные оковы спадают; минута нашего умственного освобождения приближается, но битва еще не окончена; каждый из нас чувствует в себе самом или внутреннюю борьбу, или, по крайней мере, след ее. Один Валуев как будто принадлежал будущему поколению. В нем борьба уже прекратилась и, по-видимому, не оставила следов. Он весь был любовь и вера. Вот причина, почему деятельность его была так смела и неутомима, почему он мог действовать так сильно и вместе так кротко". Я бы не стал останавливаться долее на этом предмете, но я должен прибавить несколько слов в объяснение одного богословского вопроса. Из высказанного мною мнения о Валуеве вы можете судить о том, насколько я ставлю себя ниже его в нравственном отношении, насколько считаю его достойнее молиться обо мне, чем мне о нем, и, однако, я молюсь за упокой его отошедшей души. Наступит ли наконец время, когда мысль о любви в продолжение жизни и о любви после смерти изгонит антихристианские понятия римского утилитаризма в молитве?..

1846 г.

КОММЕНТАРИИ

Ю. Ф. Самарину. 17 декабря 1845 г.

Отрывок из письма. Печатается по тексту: Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. Т. VIII. М.: Университетская типография, 1900. С. 259-260.

Г. Вильямсу. 1846

Отрывок из письма. Печатается по тексту: Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. -- Прага.: Типография Дра. Ф. Скрейшовского, 1867. С. 376.

Вильямс Монир (1819-?), английский востоковед, профессор, путешественник. Валуев был знаком с ним.