Огнёв Николай - Стопочное исчисление

Николай Огнёв
Стопочное исчисление

Глава аристократическая.

Граф повернул четвертную бутыль сверху дном, болтнул -- пошла желтоватыми кругами муть.

-- Черрти! Дочь! Надежда! У кого брала?

-- У Фирсовых.

-- Так с. Как всегда. На пятачок товару, на целковый грязи. Ннно между прочим; -- тридцать два по Трал- лесу. Проба номер первый.

Бутыль вежливо склонилась к стопке, бормотнула: -- бурлы-бурлы -- и спряталась под стол. Стопка взлетела кверху, бултыхнулась в мохнатую пасть.

-- Мам-ма! Он пробовать начал, -- пожаловалась маленькая комнатушка,

-- Опять! Господи! Это при наших доходах...-- откуда-то не то из стены, не то с потолка; возможно, астральное тело. -- Не сметь! Ныне сметь, ненасытная твоя душонка! Где четверть? Давай четверть. -- Материализовавшись в худую, изможденную женщину, тело полезло под стол. -- Ведь та пойми, пьяниц, пья-аалиц немыслимый, -- товару не на что завтра будет покупать! Това-ру...

-- Этто все правильно. Нннно -- между промчим... -- между прочим, бутыль налету успела бормотнуть стопке пару теплых слов; руководимая двумя худыми, упорными руками, скрылась мгновенно в складках шали; по дороге уронив на клеенку ряд драгоценнейших капель; и тотчас же пасть припала к каплям, мохнатая голова завозилась но клеенке, словно щенок, подбирающий пролитое молоко: - ляп-ляп-ляп-чмок.

-- Зализывай, зализывай, чертушка, пьяниц, проста господи! Опять к вечеру завалисьси, а покупатели придут? -- товару нет? -- что будешь делать?..

-- Мать -- молчи! Ннно между проччим -- помни, кто ты есть такая! Нас связывает законный ве-лико-леп-ней-ший брак.

-- А что толку-то? Что толку-го? Уж лучше бы я как была портнихой, так бы и осталась, чем с такой пьяницей, скандальной душой, язвой...

-- Мать -- мммлчи! Двадцать бы лет назад думала! Счас -- поздно разговаривать. Нннно между прочччим -- товар ничего. Ка-нешно, не свойский. Дочь! Графиня Надежда! Когда свойский готов будет?

-- Да ну -- что! -- графиня Надежда высунула верхнюю свою половину в дверь, оказалась худой и милой девочкой, -- Что вы, папа? Двадцать пятый раз опрашиваете! Я вам уже говорила: вечером'. Две четверти. И больше не приставайте. Мне заниматься надо.

-- Дети должны млчать, когда с ними разговаривают взрослые! Малчать. А не разговаривать! Ннне возражать.

-- Вот что, папа! -- вышла, колыхнулась на высоких каблуках, одернула белый передник, тряхнула двумя косами. -- Это я вам в самый последний раз говорю: будете приставать -- гнать перестану. Мне и так надоело. Тогда гоните сами. Слышали? -- .

-- Он нагонит! Он прямо в рот нагонит! -- пронеслось по комнате дуновением незримого астрального тела; но, не материализуясь, оно, внезапно взорвавшись, вз'ерепенилось и -- по комнате -- каскадами астральной бури:

-- Да на что же ото жить-то будем? Она гнать перестанет, чем прорву заливать будешь? Дря-ань! Сво-лачь! Из прохвостов прохвост!

-- Гррра-финя! -- вежливый светский поклон не до-держала, дернувшись, нога; туловище мотнулось в сторону, пасть иронически раздвинулась к ушам. -- Вашшше вмешательство преждевременно. Дочь! Надежда! Пррриди в мои об'ятия...

-- А-а-а, ну вас, папа, право! -- Надя змейкой вывернулась из неверных хватких лап, -- дверь хлопнула, щелкнул крючок. Граф качнулся и вдруг, дернув себя за бороду, повалился на колени к двери, пасть сжалась трубочкой к замочной скважине:

-- На-денька! На-дюш! Дочечка! -- все тише и тише:-- не сердись. Папка прощения просит. Ну, милая. Ну, хорошая. Брыль-янтовая! Человечек родненький. Ин-дю-шеч-ка!

В передней с визгом рванулось клеенчатое хайло двери, передняя затопала, сморкнулась, прогудела:

-- Хузяин дома?

-- Ды до-ома, дома, куда он, прорва, денется? Дома, -- проастралила кухня.

-- Ссобака с рогами, -- гуднула передняя. -- Морроз сегодня шшшто надо. Ледышки на усах виснут. Ффа! Есть чем согреться?'

Граф с трудом поднялся:

-- Кто? А! Прожигатель жизни купец Курицын. Согревательное -- есть. Нно между проччим -- сегодня за деньги, завтра в долг.

-- Собака с рожками... Значится, -- есть?! А это -- уж само собой -- за деньги. Сейчас из кассы у жены двести пятьдесят... сначил.

-- Двести пятьдесят! Этто мы можем понимать, а за старые шесть стопок кто уплотит?

-- Собаченочка с рожечками... А ты еще попомни чуть-чуть, графушка.

-- Тебе попомни, другому попомни, третьему з-пиши! А между проччим -- чем семью кормить буду? Этто ты рассчитал? Этто ты попомнил? Виноват -- виноват -- пр-шу не перебивать! У тебя жена торгует в палатке, у ней кап-кап, к венгру, глядишь и накапает. А у меня? Один попомни, другой попомни, третьему з-пиши.

-- Ннну! Ведь, я сам знаешь, графушка, человек, надежный. Ведь я не какой-нибудь такой... собака о рогами. Ведь я, ежели что, так и по червонному исчислению.

-- Винноват. как вы с-кзали?.. По червонному исчислению?.. Это кому вы собираетесь платить по червонному исчислению? Мне? Мне-с, господин Курицын?.. Вы ошиблись! Ммежду нами нет ничего общего. Вы имеете дело не с червонным валетом! Нннет -- виноват, виноват! Пр-шу не перебивать. Ннно -- между проччим -- пр-шу платить долги по стопочному исчислению.

-- Это... как же, стало быть, по стопочному?

-- Присядьте, гоп-дин Курицын. Газетки -- читаете?

-- Большая часть -- не читаю. А когда читаю.

-- Так-с, гспдин Курицын. Ррредко, но читаете. А я -- не читаю. У меня нет вррремени читать газеты. Можете вы это понять?

-- Могу... значится.

-- Можете. И как я не читаю газеты, то как я могу знать про ваше червонное исчисление? Ответьте мне, пжалуйста? Мммолчите? Нннет, вы ответьте мне на этот вопрос!

-- Ты вот что, граф...

-- Во-первых, не граф, а типо-граф... Тип -- и вместе с тем -- граф. А во-вторых -- загнем палец -- у меня свое исчисление. Стопочное. Итак! За тобой, курицын сын-- числится шесть стопок. Счас стопка по двести пятьдесят. Итого -- за тобой полторы.

-- Рупь пятьдесят...

-- Хошь считай полторы, хошь рупь пятьдесят. Это твое дело. Нннно между проччим -- через неделю стоппка будет стоить пятьсот, то с тебя будет причитаться три тысячи. Понял?

-- Собака с рогами! А ведь как ловко?

-- Ловчее быть не может! Дочь! Графиня Надежда! Запиши за господином -- виноват, гражданином Курицыным -- долг.

Крючок щелкнул, девочка прошла по комнате, старательно обходя собеседников.

-- Папа! А где чернила?

-- Черррнила? Поччем я знаю, где чернила? Нет у меня чернил! Нет. Нет! Кррровью расписываюсь! Кровью! Потому что налоги замучили.

-- Ну, нет чернил, так и не запишу.

-- Ну и уходи. Детям нет места, когда ликуют взрослые. Запиши пальцем на стене: Курицын -- шесть. Вот и все. Этто тебе не червонное исчисление. Мать -- давай товар -- господин Курицын пришел за наличные.

Четверть астрально водрузилась на стол.

Глава демократическая.

На островах Финнекетуа плясали жрецы; дули в дудки, били в тамтамы; жрецы раскрашенные, черно- цветные, уряженные в красные цилиндры.

На островах Финнекетуа была, торжественная ночь приятия.

-- -- -- все принимали всех -- -- --

На островах Финнекетуа девушки встречали юношей. Они тонкие тела свои бросали навстречу юношам, навстречу напрягающемуся мужскому телу. Все стыдное, придуманное миссионерами, было сброшено торжественно в пропасть, под звуки тамтамов -- и они отдавались в пляске и плясали, отдаваясь только потому, что природа гнала их -- на островах Финнекетуа.

И вот что было.

Она шла навстречу. Ее лицо сияло. Глаза опущены книзу. Никто не может описать сияния ее лица. Но сияло -- сияло -- сияло ее лицо. Но торжествовало всеми красками, всеми цветами ее лицо. Но не было луча света во всем мире, чтобы не поцеловал ее лицо.

Ее одежды приникали к телу. Ее смешные штанишки из перьев и трав колыхались на ее теле. Но она была -- вся одна -- с одеждой, с пышными своими штанишками, о многорадужным убором в волосах... Вот кто была она на островах Финнекетуа. -- -- --

Потом острова исчезли. Наступила обычная ночь, обыкновенная сумрачь с серыми прорезями окоп. Но я увидел ее -- с островов Финнекетуа. -- кто-то еще увидел ее -- ее в темнице ночи, ее в озарении серых фонарей, ее в красках островов -- -- --

Ее в тихом книжном снеге техникумов, в посеве драконьих зубов, но не в пламенеющей Колхиде,-- а в Сергиевском переулке, здесь, в Москве, под номером сорок пятим, у фонарного глаза, -- вот сюда-то она принесла любовь.

Где-то -- когда-т о-- посеял Язон драконьи зубы. Из зубов этих выросли воины -- в латах -- в зубчатых шлемах.

Это было -- на островах Финнекетуа. И это случилось в Москве.

-- Ты... здесь... (и в скобках -- про себя -- где-то у остановившегося сердца: милый, милый).

-- Надюша -- ты?

-- Вот я.

-- Можно тебя обнять?

В озарении островов Финнекетуа -- конечно, можно обнять. Но не всякого. Но не всякую.

Только избранную. Только единственную.

Но нужно-нужно-нужно быть серьезной, страшно серьезной. Потому что -- ведь не драконий шлем со странными зубцами высится в морозном тумане иод номером сорок пятым, -- а. просто -- меховая шапка с ушами. А под мехом -- умное, страшно умное лицо с темными глазами; в глазах отражается вечер и ночь, и туман, и номер сорок пятый, и острова Финнекетуа.

-- Меня командируют, Надя.

-- Куда... куда?

-- В Павловский уком... работать.

-- А я.

-- А ты... учись.

Конечно, надо учиться; надо-надо-надо, обязательно надо учиться. Нужно постигать все, охватывать все... своим умом... вырабатывать это длинное слово, сразу не выговоришь: ми-ро-со-зер-ца-ние... Но все-таки мир стал пуст. Пропали острова Финнекетуа. Нет никаких островов, есть туман, во всем свете -- туман и... номер сорок пятый.

-- Когда же ты приедешь?

-- Не знаю! Там дела прут со скрыпом... в Павловске-то... ну, ребята и решили меня туда запаять.

-- Можно спросить? (Конечно, можно, Надя. Спрашивай, Надя, не бойся, Надя: не воин Язонов перед тобой, а просто -- рядовой, из комсомольских ребят с Красной Пресни; не робей, Надя.) А ты... меня... не забудешь?

-- Ну вот. С какой стати я буду тебя забывать? Ты -- девочка хорошая. Конечно, не из рабочей среды, у тебя, ведь, отец-то... кто?

-- Отец... у меня... кустарь... по слесарному делу...

-- Ну, вот, значит, ты не пролетарка. Ну, это ничего. Ходи на собрания, слушай все, что говорят. Понимай. Нажимай на техникум. Не будь куклой, это главное. И можешь тогда окончательно врасти в нашу среду, И вдруг... приезжаю это я, а ты -- активистка... вот здорово-то будет, а?

-- Да... а ты скоро можешь приехать?

-- Я-то? Конечно, скоро. А может и долго. Человек предполагает, а Цебе располагает. Только ты это напрасно. Главное -- не в любви. Не в любве, как наши ребята болтают. Ты вот в Комсомол записалась из-за танцев и вечеринок, а теперь, ведь, видишь: и техникум, и миросозерцание вырабатываешь... видишь?..

Конечно, Надя видит; конечно, знает; конечно, чувствует. Но главное это или не главное -- то, что сидит в сердце, заполняет грудь, сиянием распирает голову -- главное это или не главное, но оно -- одно, единственное, необходимое, безусловное, -- то, что -- идти навстречу -- с опущенными глазами и ждать, томясь и сияя здесь под номером сорок пятым -- в серой сумрачи проулка, и чтобы так осталось без конца, чтобы так и растаять с серым снегом...

-- Ну, прощай, Надя. Скажи что-нибудь на прощанье.

Воины вырост из драконьих зубов, -- в колыхающихся зубчатых шлемах -- смелые, стройные, открытые -- в сверкающих белых латах -- снежных латах. Язон сказал им: -- Так добудем же золотое руно.

Сверкнули мечи -- заколыхались шлемы -- двинулись к морю прямые ряды... они пошли... они уходят -- и вот: скажи что-нибудь на прощанье.

Еще одну минутку... пол-минутки... пол-секундочки -- -- --

-- Вот что... ты бы как поступил... тут у меня одна подруга есть... так она знает... где гонится... самогонка... ведь, это плохо.

-- А ты сама -- разве не знаешь, что это плохо, Надя?

Голос стал зубчатым -- стальным, как шлем, как латы, как глаза.

-- Так вот... -- дрожат слова, прыгают слова, мучительно догоняют друг друга слова. -- Вот... она и не знает... доказать или... так оставить...

-- Слушай, Надюха. Ведь, самогон-то -- отрава? Яд?

-- Яд.

-- Кто гонит его -- отравитель. Скажи-кось: отравитель или нет? Да что ж ты плачешь?

-- Это... не слезы... это... от снега.:.

-- Ну, от снега, так от снега. Вот. А отравителей надо -- чик и больше нет ничего. И нечего тут сомневаться. Это интеллигенщина, прощай. Расстраиваться нечего, ты учись, а я, может, скоро приеду.

Вот и все. Клубами белого бархата крыш поплыл Сергиевский переулок. Где-то далеко -- в тумане -- еще багровился сорок пятый глаз фонаря.

Но не было -- не было -- не было уже островов Финнекетуа. Отплясали свою пляску жрецы, ушли спать в тростниковые хижины, музыканты бережно сложили тамтамы, тоже ушли, тоже спят.

Она осталась одна, нищая девушка о двумя косами, в книжном снеге, в московском снеге рабфаков и техникумов, в безмолвном снеге сергиевских проулков.

Только там -- далеко -- от пресненских и дорогомиловских застав, с Благуш и Хапиловок, с Бутырок и Коровьих Бродов, -- уходили вдаль на натруженные до боли, квелые места -- ряды язоновых воинов, возросших из семечек, из скорлупьего сора, из простых подсолнечных семян. Уходило то, что в двадцатом было мерзнущими ручейками в нетопленых помещениях, куда руководители приходили за угрюмым богдановским пайком; что в двадцать первом стало РКСМ, -- РЕКАСЕМ, рекой семячек, -- нужно же было сеятелям засеивать девственную почву, хотя бы и семянками; то, что в двадцать втором выросло в грозную реку, животворную всей России и в двадцать третьем вникло, влилось, всочилось в квелость, в гиблость, в натруженность, в безмолвие мест, месткомов и местечек; и в безмолвии этом оказалось:

семячки были драконьими зубами, драконьи зубы стали воинами, готовыми к бою и к труду.

А она осталась одна.

Глава милицейская.

Учнадзир 105 отделения Харифонтьев, кончая дежурство, осел; оплыл; умяк; к утренней почте черные

строки заморгали; но вечерняя репетиция сидела в голове вполне прочно и уловимо; роль Харифонтьев знал; провала не боялся; не впервой, -- даже если остальная братва будет выезжать на суфлере. Амплуа харифонтьевское было: комик; амплуа выигрышное -- во всякой постановке. Но строки моргали и подмигивали, словно желая вскочить в рот, а не в глаза. Поэтому Харифонтьев -- прежде всего -- схватил два документа:

1) Три черных креста:

Письмо. Почерк -- нарочно неровный... ненавижу вашу партию сына травят на мать чорт и дiавол вас задери с вашей камуной богоотступники фараоны церьквы обокрали покарает вас господь бог за разлучите родителей с детьми. Все грехи простятся, но разлучение родителей с детьми ввергнет вас в геенну огненную, ибо сказано в писании...

-- А чтоб вас с геенной-то, -- Харифонтьев письмо в корзинку...

2) Пакет. Спешно. Вырезка из "Рабочей Москвы":

А Васька слушает да ест... Есть на нашей окраине известный всем рабочим самогонщик кличкой "Граф". Как кончится работа в субботу, -- кое-кто из рабочих -- с получкой -- -- --

-- -- -- к гостеприимному зеленый змий извивается от радости -- -- -- -- -- -- когда кончит кушать Васька -- -- -- -- -- -- чего спит 105 отделение милиции -- -- --

-- Товарищ Лепарсиий! Начальник! Лопарский! -- воплем Харифонтьев вперед -- вверх -- в стороны. -- Пришел, что ли, начальник? -- это дежурному милиционеру.

-- Ты что? Я здесь! Орет, как телок, -- спокойный тенор из кабинета. -- Заснул, что ли? Не видал, как прошел.

-- Да я выходил, -- досадливо. -- Ты гляди, что прислали! Что напечатали-то. А? Это видал?

-- Вырезка, -- определил Лепарский. -- Значит, это сегодня. Вчерашнюю я читал -- там нет. Конверт-то -- без марки?

-- Вчерашнюю я сам читал. Ну да, без марки... Вырезали и сунули почтальону, ааах, чтоб тебе...

-- Чего охаешь, чего охаешь? -- спокойный тенор. -- Вот и отправляйся.

Строчки перестали скакать и подмигивать -- это важно. В окне -- свет неровный, утренний, зимний; сыпануть бы... до вечера.

-- Это в твоем ра-и-оне. -- Лепарский всегда так: ра-и-оне.

-- Сам знаю, что в моем... не вякай. Кому идти-то со мной?

В тумане сыром снега все дома похожи на один даже утром.

-- Трискотухин! Это мы который раз... к графу-то?

-- Да никак -- в четвертый. Уж очень он черт. Сам пьяный, а -- -- --

-- Что?

-- Сам, говорю, пьяный... ветер мешает... а не поймаешь.

-- Ты роль-то помнишь... Трискотухин?

-- Дак как же не помнить. Очень помню.

-- Давай! Подавай реплики... из второго действия...

-- Неловко на ходу-то... ветер к тому же...

-- Ничего... давай... наяривай...

-- "Версальцы наступают. Только Сен-Антуван еще держится крепкими рабочими зубами. Очередь за нашей баррикадой...".

-- Погоди! Ты только не говори Антуван. Ты говори Антуан...

-- Выговоришь его...

-- "Да, товарищи! Может, скоро придется умереть. Но палачи коммуны дорого заплатят за нашу смерть...". Подавай - подавай, -- Трискотууу-хин...

Красным туманным призраком вырос в утренней мгле оснеженный завод, а за ним -- Снова ряды, ряды, ряды домов, -- деревянных, многобельмых, слепых.

-- Стоп, машина. Ты, Обрезков, заходи с черного хода, а мы с Трискотухиным и Петровым -- с улицы. Беги, да незаметно, слышь -- -- --.

-- -- -- Ото-при-те. -- -- -- кулаком в войлок.

Хайлом -- клеенкой -- капустой пахнула дверь в лицо; как будто -- сама; как будто гостеприимно; как будто -- издеваясь.

В темной передней -- косматая фигура до потолка; качнулась вправо, влево; вежливо, впрочем.

-- Пжжжалте-с, гости дор-гие. Нннно между промчим -- чем могу служить?

-- Обыск... по ордеру... самогонка где?

-- Самогонка -- виноват, винноват,--эт-вы- не туда попали.

-- Ну, пожара нет, заливать нечего, -- это Харифонтьев. -- Трискотухин, пройди в заднюю комнату. Петров, займи кухню.

-- Ка-нечно, по ордеру можете, ннно между проч-чим -- эт-вы не туда попали.

В пыли кроватей, в подстольной сырости, в мышиной таинственности углов -- везде-везде -- -- --

-- Стоп. Это что за бутылка?

-- Эта-то? Из-под квасу. Из-под масла.

-- Да чтооо ты! Это из-под керосину, -- из передней.

-- Странно -- ничем не пахнет, -- это Харифонтъев. -- Тайник где-нибудь, должно быть, есть.

Стучали по стенам, поднимали подозрительные половицы, видели стремительно убегавшую мышь.

-- Разве так надо? -- Харифонтьев досадливо про себя. -- Это надо с поличным, во время продажи...

-- Ну, что ж-с? Между проч-чим, -- нашли-с? -- граф качнулся горделиво. -- Эт-того у нас не бывает-с. Мы эт-тим не торгуем-с. Была, да вся вышла-с.

-- Прошу не издеваться. -- Харифонтьев выпрямился, глядя графу в глаза. -- Еще найду, не беспокойся! Не уйдешь.

-- Ммможет, чайку стаканчик? Мммать, п-ставь самовар.

Уже на улице Харифонтьева догнала девочка, до глаз укутанная в шаль.

-- Постойте. А я... вас хотела спросить...

-- Ну, спрашивайте.

-- А что самогонщикам бывает?

-- Арест -- суд -- высылка из города -- -- --

К вечеру торжествующий граф перед тремя кредиторами:

-- Нннет, меня не заберут. У мменя не найдут. Уж скоолько обысков было, -- ннно между проч-чим все без ре-зуль-тат-но.

-- Собака с рогами! Уж ты... такой.

-- Я... такой. Пей, ррребята, в мою голову. Мать! Мать! Мммать, -- налей им... по стопочке. Это... без исчисления... я угощаю... по случаю праздника...

Стопки взлетали, порхая в рот, мутной, едкой жидкостью буравя пищеводы; за четвертью галантно явилась вторая. Графу -- хвастаться и хвастаться без конца.

-- Эт-еще шшшто! А у меня дочь... ученая! Дочь! Грррафиия Надежда! Пок-кажь книжки, которые читаешь? Пок-кажь сюдда! Эт-что? Ми...мир. Мир приключений. Ост..острова... какие это ост-рва?

-- Финнекетуа.

-- Ишь ты... Фин-кетуа. Пшла прочь! Мать! Мать! Мам-ма! Мам-ма! Дай ти-ти. Мамма, дай титти... Эт-вы не удивляйтесь. Кгда я пьяный, она... навсегда дает мне ти...ти.

-- Это к чему же? Нет ты ребенок? Сосунок?

-- Я... сосунок.

Глава анархическая.

В воскресной предобеденной очереди у графа -- покашливания, смешки, подхаркивания.

-- Не забегай -- не забегай -- ввись в черред, -- потирая руки.

-- О похмелья, что ль, рожа-то опухшая?

-- Ссобачка с рожками, поужли ж так?

-- Почем нонче?

Граф -- во всевеличьи, во всеоружии, на пустой бочке, в чулане: на правом колене -- четверть, на левом -- стакан; четверть кланяется каждому, соблюдщему очередь; не хватает бердышей, валетов, герба; но -- самогонным феодалом граф повелевает:

-- Не засти, дай дррругим! Прошу пить, ннно между проччим -- не перхать.

-- А закусочки нету, граф, а граф?

-- Языком закусишь, пррроходи -- -- --

Чулану--несмотря на мороз -- смердеть чадом -- помойной ямой -- кошачьим пометом. Астральной -- нездешней -- фигуре возвышаться в углу скорбной старухой. Часам за стеной тикать и такать, приближая время к обеду; очереди стоять и чертыхаться вполголоса, чихать, кашлять, харкать: четверти кланяться и кланяться -- бы -- но. -- -- --

-- Вы! Вот что я скажу! Не хочу я больше этого... самого...

Не девочка и не девушка; тонкая, стройная; косы буйствуют, трепыхаются, извиваясь, на груди по белому переднику

-- Виноват - виноват - виноват - вин-ват. Тебе шшшто здесь нужно?!! Это -- дочь моя, Надежда, прошу между проч-чим ие боспокоиться. Ннну-с? Шшто тебе?

-- Мне... мне -- ничего. А только... рабочим водки не смей давать... опять придут скандалить бабы...

-- Нннну-с, это не твоего ума, дело! Пр-шу вон! Вон пошла! Марш!

-- Я... уйду...

-- Ну и уходи! Грраждане, это ссемейное нед-разу- мение. Пр-шу соблюдать очередь. Мать! Мать! Мать,-- займись!!!

Четверть перепрыгнула в астральные руки, закланялась аккуратней, ровней, истовей; а в очереди:

-- Ну, и девка!

-- Боевая!

-- И не говори!

-- Ка-ак онна его!..

-- А пошла -- заплакала!

-- Бабы, говорит! Ишь?

-- Эй, ковыряйся там, у стойки -- -- --

А в комнате, накрутив пушистые косы на руку, граф -- Надю -- головой о стену:

-- Ты что же это, а? Ммежду проч-чим, родителей подводишь? Покупателей разгоняешь?.. Дов-вольно я перед тобой на коленях стоял: гони, милая, гони, деточка. Впалне довольно?

-- Пустите.

-- Я то пущу. Я те выпущу! Ттты у меня поговоришь! Нашлась какая... фря... Живого места не оставлю, -- раз'яряясь все больше и больше -- шшшкуру спущу -- пикни только -- сссволочь.

-- Пустите! Сейчас закричу.

-- Хррра... закричишь. Ну, кричи. Ну, ори. Шшшто ж не орешь, а? Ты думала -- отец -- мешок с отр-бями? Какую волю забрали, сссволочи?

-- Выдать отца? Выдать, выдать, выдать отца. Отца? Да, отца. Родного отца. Пусть пальцами показывают: дочь выдала отца. Дочь доказала на родного отца.

-- Нину, шпшггоб отсюда ни шагу! Сслышишь? Сиди и не пикни! Я приду и -- между проч-чим тогда с тобой управлюсь.

Журавлиной покачкой дернулся к выходу; притолока поцеловала плечо; оглянулся, погрозил пальцем:

-- Дооо-чечка! Ин-дю-шеч-ка! -- хитро подмигнул.-- Ты не ш-ли... не ша-ли. Помни: папка любит. Люююю-бит папка! Дооо-брый папка!

Качнувшись, подошла к зеркалу; оправила косы, стерла слезинки с щек. -- Ну, что ж. Ну, хорошо. -- Пошарила в сенцах, нашла колун; спрятала под передник.

Вышла парадным... Мягкий переулок снежно ник к пушистым деревьям. Чужим двором -- задами -- к тайному, знакомому сараю. Так, себе, сараюшка, заброшенный, пустой; никому он не нужен, никто в него не ходит. А. вот Наде-то и нужен; а вот, Надя-то и ходит. Только это... в последний раз...

Дверь тряхнулась, сыпанула снегом за воротник. Поднять тяжелые сырые створки погребицы; опуститься -- осторожно -- тихо, чтоб не упасть. Без огня -- по привычке-- нащупать чаны с закваской: вот один. Вот другой.

Вот холодильник с медным змеевиком.

А теперь -- опрокинуть первый чан на бок: попробовать колуном:

-- Тюк!

Дрова колешь -- не сила, ведь, нужна, а ловкость:

-- Тюк.

По холодильнику -- тюк. По железной печке -- тюк! Тюк!

Разворотить -- все, все, чтобы... живого места не осталось. Быстро вылезти из погреба, оставить открытым все, все. Пусть все смотрят -- отравы больше не будет.

Снова пушистым переулком пройти спокойно в квартиру, взять карандаш, бумагу. Написать:

"Самогончики гнали в пустой сараюшке в погребе у самых огородов, которые пестрядинские. Теперь аппараты сломаны, больше гнать не будут".

Добежать в милицию, сунуть записку в руку дежурному:

-- Дяденька... вам велели передать -- -- --

И -- неслышно по лестнице -- с колотящимся сердцем-- стремительно -- не бегом, а скоком, -- за угол, за угол, в чей-то чужой двор -- ждать и колотиться вместе с сердцем.

Ждать.

1923

----------------------------------------------------------------------

Источник текста: Рассказы / Н. Огнев. -- Москва; Ленинград : Круг, 1925. -- 217 с.; 20 см. С. 113--129.